Российская Академия Наук
Санкт-Петербургский институт истории

В. Г. Вовина-Лебедева

Школы исследования
русских летописей:
XIX–XX вв.

Санкт-Петербург
2011

УДК 930.2
ББК 63.1
В 61
Вовина-Лебедева В. Г. Школы исследования русских летописей:
XIX–XX вв. СПб.: «ДМИТРИЙ БУЛАНИН», 2011. — 928 c.
ISBN 978-5-86007-674-7
Рецензенты: д. ф. н. А. Г. Бобров, д. и. н. В. М. Панеях

Как рождаются идеи в гуманитарных науках и методы на основе этих идей? Можно ли унаследовать творчество одного ученого
другому? Что важнее — индивидуальность и поиск или общепринятые приемы и верность? Автор книги ставит эти и другие вопросы,
обратившись к классическому для критики текста материалу русских
летописей. В книге использованы материалы русских и иностранных архивов, в том числе неопубликованные тексты А. А. Шахматова, В. Л. Комаровича, Н. Ф. Лаврова, Д. С. Лихачева. Большое место
занимает неопубликованная переписка ученых (А. А. Шахматова,
В. М. Истрина, Я. С. Лурье и др.).

Издание осуществлено при финансовой поддержке
Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ)
проект № 11-01-16095д
Все права защищены. Никакая часть книги не может быть воспроизведена
в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая
фотокопирование, размещение в Интернете и запись на магнитный носитель,
без письменного разрешения владельца. Цитирование без ссылки на источник
запрещено. Нарушение прав будет преследоваться в судебном порядке согласно
законодательству РФ.
По вопросу разрешения и приобретения неисключительного права
обращаться в редакцию издательства по e-mail: redaktor@dbulanin.ru

ISBN 978-5-86007-674-7

© В. Г. Вовина-Лебедева, 2011
© ООО «ДМИТРИЙ БУЛАНИН», 2011
© А. П. Бакланова, обложка, 2011



Чем жили бы книги, что с ними бы сталось, не будь
они одиноки, столь одиноки, эти бесконечные
и разрозненные миры?
Жак Деррида. «Письмо и различие»



Оглавление

Предисловие �������������������������������������������������������������������������������������������������������7
Список сокращенных названий летописей
и летописных сводов, упоминаемых в книге �����������������������������������14
Историографическое введение �������������������������������������������������������������������15
Часть 1.
Применение критического метода
к русским летописям
(конец XVIII–начало XX вв.) �������������������������������������������������������59
Глава 1. Й. Добровский и его критический метод �������������������������������59
1.1. А. Л. Шлёцер и Й. Добровский: от гёттингенской
библеистики к изучению средневековых текстов�����������������������59
1.2. Предисловие Й. Добровского к работе Й. Мюллера —
первый опыт сравнительной текстологии летописей.
Й. Добровский о А. Л. Шлёцере, отношение
к «баснословию» ���������������������������������������������������������������������������������75
1.3. Критический метод Й. Добровского в споре
о Кирилле и Мефодии �����������������������������������������������������������������������89
1.4. «Несторы» европейского славяноведения: восприятие
критического метода ученым сообществом (Добровский,
Копитар, Вяч. Ганка, Востоков) ������������������������������������������������ 100
Глава 2. Европейские школы критики текста
и исследование русских летописей в XIX в. �������������������������������������� 107
2.1. Скептики и антискептики – методические споры
с участием «русских потомков» Хр. Гейне, Б. Г. Нибура,
К. Лахмана и русских эклектицистов (Р. Ф. Тимковский,
М. Т. Каченовский, М. П. Погодин, С. С. Уваров,
Я. И. Бередников) �������������������������������������������������������������������������� 107
2.2. Метод П. М. Строева, его новизна и его ограничения.
Связь с методом Вольфа–Лахмана.
Спор о принципах издания летописей �������������������������������������� 134
2.3. Установление классических приемов изучения летописей
во второй половине XIX в. К. Н. Бестужев-Рюмин
и его последователи. Французская школа текстологии.
Луи Леже �������������������������������������������������������������������������������������������� 150
2.4. И. А. Тихомиров — последний прямой адепт
метода К. Н. Бес­ту­жева-Рюмина ������������������������������������������������ 167
Глава 3. А. А. Шахматов: истоки метода.
Школа Ф. Ф. Фортунатова ���������������������������������������������������������������������� 174
3.1. Буслаевцы и тихонравовцы ���������������������������������������������������������� 174

4

Оглавление

3.2. Применение к летописям методов сравнительного
языкознания. Сравнительный метод и философия
начала ХХ в. �������������������������������������������������������������������������������������� 184
3.3. Схема летописания по А. А. Шахматову ���������������������������������� 210
Глава 4. Начало применения метода А.А.Шахматова
нелингвистами: А. Е. Пресняков, П. Г. Васенко, С. П. Розанов ���� 228
4.1. А. Е. Пресняков: метод Й. Добровского, А. А. Шахматова
или К. Н. Бестужева-Рюмина?������������������������������������������������������ 228
4.2. П. Г. Васенко: сравнительный метод А. А. Шахматова
или классификация списков? ������������������������������������������������������ 246
4.3. С. П. Розанов: ученик и оппонент А. А. Шахматова �������������� 251
Глава 5. Историки и филологи
за и против метода А. А. Шахматова. Первая волна обсуждений
(В. З. Завитневич, М. Грушевский, В. М. Истрин, А. Брюкнер,
Н. К. Никольский, Anonyme) �������������������������������������������������������������������� 267
Часть 2.
Наследие А. А. Шахматова
в первой половине ХХ в. ������������������������������������������������������������ 301
Глава 6. Сравнительный метод в использовании
учеников А. А. Шахматова — историков���������������������������������������������� 301
6.1. М. Д. Приселков и В. А. Пархоменко
как ученики А. А. Шахматова ������������������������������������������������������ 301
6.2. Особенности научного творчества М. Д. Приселкова������������ 318
6.3. Е. Ю. Перфецкий как ученик А. А. Шахматова.
Особенность судьбы и научного творчества ������������������������ 338
Глава 7. Филологи школы В. Н. Перетца ���������������������������������������������� 372
7.1. А. А. Шахматов и А. И. Соболевский. А. И. Соболевский
и В. Н. Перетц. В. Н. Перетц и А. А. Шахматов.
А. А. Шахматов и ученики В. Н. Перетца. И. П. Еремин ������ 372
7.2. С. А. Бугославский и его метод исследования летописей ���� 390
Глава 8. Филологи других школ. Отличие филологического
и исторического взглядов на летопись ������������������������������������������������ 427
8.1. В. Л. Комарович �������������������������������������������������������������������������������� 427
8.2. Д. С. Лихачев как ученик Д. И. Абрамовича
и В. Л. Комаровича �������������������������������������������������������������������������� 449
Часть 3.
Н. Ф. Лавров: утраченное имя ������������������������������������������������ 498
Глава 9. Группа («бригада») по изданию русских летописей
1936 г. Ее судьба. Изучение летописания в ЛОИИ 1930-х гг. ������ 498
9.1. Новый план издания летописей, его обсуждения,
сторонники и противники ������������������������������������������������������������ 498

5

Оглавление

9.2. Конец «летописной бригады». Участие ее членов в издании
Правды Русской. Судьбы в науке некоторых из них ������������ 522
Глава 10. Н. Ф. Лавров как представитель школы
А. Е. Преснякова в работе над летописями ������������������������������������������ 545
10.1. Опубликованные труды Н. Ф. Лаврова.
Проявление в них особенностей его метода.
Положение Н. Ф. Лаврова в научных кругах
конца 1930-х гг. и планы его научных работ �������������������������� 545
10.2. Оценка Н. Ф. Лавровым «Разысканий…»
А. А. Шахматова ���������������������������������������������������������������������������� 562
Глава 11. Погибшая книга Н. Ф. Лаврова о летописях.
Опыт реконструкции ���������������������������������������������������������������������������������� 585
Приложение 1 ������������������������������������������������������������������������������������������ 674
Приложение 2 ������������������������������������������������������������������������������������������ 679
Часть 4.
Школы историков
середины–второй половины ХХ в. ��������������������������������� 680
Глава 12. А. Н. Насонов как ученик М. Д. Приселкова
и последователь А. А. Шахматова:
особенности научного метода ���������������������������������������������������������������� 680
Глава 13. Младшие ученики М. Д. Приселкова:
отсутствие единства ���������������������������������������������������������������������������������� 738
13.1. Я. С. Лурье – рационалистическое ответвление
шахматовского метода ���������������������������������������������������������������� 738
13.2. К. Н. Сербина и ее приемы работы
с летописными текстами �������������������������������������������������������������� 762
Глава 14. Н. Е. Андреев ������������������������������������������������������������������������������� 782
Глава 15. Историки школы С. В. Бахрушина.
Особенность восприятия ими летописей
и метода их исследования ������������������������������������������������������������������������ 805
15.1. Л. В. Черепнин — продолжатель линии
внутренней критики текста ���������������������������������������������������������� 807
15.2. М. Н. Тихомиров как оппонент
шахматовского направления �������������������������������������������������������� 824
Вместо заключения.
Еще раз об издании летописей:
снова отсутствие единства ������������������������������������������������ 865
Источники и литература ���������������������������������������������������������������������������� 883
Список сокращений ������������������������������������������������������������������������������������ 913
Указатель имен���������������������������������������������������������������������������������������������� 914
Указатель летописей и летописных сводов�������������������������������������������� 925

Предисловие
Эта книга писалась долго, с большими перерывами, когда
мне приходилось отвлекаться на другие проекты. По ходу дела
менялась ее концепция. Она была задумана как традиционная
историография летописания, но потом трансформировалась
в историю научных школ. И поэтому я должна сказать несколько слов о том, что ждет читателя в этой книге.
В книге не показан прогресс идей. Мы видим лишь изменение, и только в этом смысле — развитие, если понимать его как
бесконечную череду изменений, когда одна система сменяет
другую.
Не относя себя к постмодернистам, я все же многое нашла для себя у Мишеля Фуко. Прежде всего — это его учение
об эпистемах, ни одна из которых не лучше другой. Просто —
они разные. У  каждой есть свои возможности и свой предел.
К  этому же подходили многие другие философы, например
Анри Бергсон в своей теории творческой эволюции.
Летописец не мыслил полностью рациональными категориями, как мы, ему не нужно было аргументов и доказательств
(в летописи мы встречаем только отдельные элементы такого
подхода), по этой же причине ему не было присуще понятие
авторства, он просто чувствовал, был уверен в определенном
ходе вещей. Отсюда — амплификация предшествующего текста как самый частый вид его редактирования. Такую амплификацию нельзя рассматривать как сознательный обман. Это
не рациональный подход. Его нужно судить с точки зрения
присущих ему координат.
Но получилось, что некоторое время один образ мышления (текст летописца) рассматривался с точки зрения совсем
7

Предисловие

другого образа мышления (рационально мыслящих ученых).
Когда произошел отход от этих позиций, ученые захотели
взглянуть в глубину средневековых текстов. Об этом можно прочесть в книге Даниэля Уо, который впервые взял один
только древнерусский сборник текстов и оценил его как памятник средневековой культуры в целом (не отдельные тексты, не внешний вид, бумагу и филиграни отдельно) и определил, какое мировосприятие стоит за ним. Одна из глав так
и называется: «Мы никогда не были современными». 1 Это значит, что нет единого пути, который якобы ведет к модернизации. Понимание модерна может быть неоднозначным.
Без науки было бы невозможно западное общество нового
времени, рациональное в своем основании. Она — дитя Запада, а не Востока. Наука — квинтэссенция модерна. Она выражает главные черты нового общества и мира — дух познания,
уверенность в том, что человек может познавать и создавать,
но несет ответственность. Человек с точки зрения этой новой
философии — креативное существо, он идет по следам Творца,
он глубже понимает божественное деяние как процесс.
Я исследую только одно проявление этой творческой эволюции. В летописной картине мира — это развертывание традиции, в рациональной (научной) — развертывание мысли. Что
получается, когда элементы одной эпистемы проникают в другую (рациональная мысль ученого — в летописный текст)?
Для летописца текст — часть божественного замысла. Попытки исправления текста чаще всего касаются, как известно, его
технической стороны, когда старый текст непонятен переписчику. В отличие от этого, ученый текстолог руководствуется
идеей исправления, поиском неправильностей, ищет ошибки,
которые допустили люди, испортив божественный замысел.
Ученые берут на себя ответственность за такое исправление,
«божественную функцию». В России этот переход произошел
в XVIII в. после работ А. Л. Шлёцера, в которых производилась
«очистка» летописного текста. А. Л. Шлёцер не будет рассматриваться в книге специально, но он нужен как точка отсчета.
Поэтому основные положения его критического метода будут
изложены в первой главе.

1

Уо Д. История одной книги. СПб., 2003. С. 223–261.

8

Предисловие

Итак, я изучаю познание рационально мыслящими людьми
текстов, написанных нерационально мыслящими людьми.
Другая тема книги — жизнь идей в целом. В данном случае — идей по поводу летописей, их смысла и их изучения.
Сколько времени жили идеи? Как они повлияли на современное понимание этой сферы? Как вообще возникают новые направления и могут ли они развиваться после смерти создателя
направления другими исследователями — учениками и последователями (на примере школы А. А. Шахматова можно об
этом говорить) или это невозможно? Может ли вообще один
человек развивать мысли другого человека? Мир внутри каждого человека уникален. И идеи тоже уникальны.
Наука возникла в тот момент, когда еще существовало ремесло, но начиналась уже и индустрия, находящаяся сейчас,
в эпоху массового производства, в расцвете. Ремесло и индустрия противоположны друг другу. Ученые до сих пор претендуют на то, чтобы остаться ремесленниками. А каждый ремесленник должен создать шедевр, чтобы быть принятым в класс
своих коллег. Защита диссертации — отсюда же. В этом смысле
я в книге изучаю работы старых мастеров: их шедевры и образцы. Могут ли они развиваться от одного к другому? Или каждый мастер должен создавать нечто новое?
В книге есть временное ограничение. Я прослеживаю зарождение и развитие научных школ в области славянских древностей.
Они складывались в середине и на протяжении второй половины
XIX в., когда гуманитарная наука в России выходила за рамки
общих курсов и переходила к изучению отдельных научных проблем. К концу XIX–началу ХХ в. можно говорить о существовании нескольких школ, представители которых исследовали летописи. Далее я изучаю творчество трех поколений ученых.
Я не пишу о здравствующих исследователях, процесс творчества которых еще не закончен. Их я только упоминаю, если
это важно для понимания каких-то моментов, касающихся их
предшественников. Все мои герои — люди прошлого. Поэтому
я останавливаюсь на рубеже 1960–1970‑х гг. и выхожу за рамки этого периода только для того, чтобы написать о Я. С. Лурье — последнем представителе школы, идущей непосредственно от А. А. Шахматова. В его трудах возможности этой традиции достигли своего пика, но вместе с тем и своего известного
предела.
9

Предисловие

Ограничиваясь периодом, когда история была наукой,
и только наукой, я начинаю с А. Л. Шлёцера и останавливаюсь
перед эпохой постмодерна, который внес в нее элементы искусства. Я  изучаю только модерн. Эта эпоха воодушевлялась
идеей полезности науки и идеей рационализма. В области текстов это означало веру в возможности их адекватного понимания и истолкования с точки зрения здравого смысла.
Полезность понималась людьми эпохи модернизации двояко. Во‑первых, это полезность науки для национальной идентичности. В этом смысле — я изучаю период национализма
в науке. Он был связан с упадком духа универсума, присущего
средневековью. Остаток этого духа, правда, есть у некоторых
гуманитариев эпохи раннего рационализма. Он виден в текстах
А. Л. Шлёцера и Й. Добровского, причем Й. Добровский как
католик был ближе к пониманию средневековья. Изучение летописей тесно связано с рождением национализма в XIX в. Для
национализма всегда важна проблема корней, того, с чего все
начинается. Интерес к Нестору в XVIII–начале XIX в. связан,
прежде всего, с тем, что Повесть временных лет оказалась этим
началом для значительной части Европы. Другая полезность
летописей — для исследователей, особенно для историков. Летопись казалась долгое время ясным и удобным собранием готовых данных для использования и интерпретации.
Из сказанного ясно, что я не исследую вопрос о том, кто и что
написал когда-либо о русских летописях. Я смотрю главным образом на то, как мыслили ученые, которые ими занимались. Разумеется, я не могу и не хочу отвлечься от их конкретных выводов
и наблюдений. Но в них я, прежде всего, стараюсь увидеть черты
их выучки, их метода, их школ или того, что этим школам противоречило и явилось выражением их индивидуальности.
Тут пора определить, что я понимаю под научными школами. В 1995–1996 гг. в С.-Петербургском научном центре
проходил семинар под названием «Научные школы: место
в структуре научного сообщества и роль в развитии науки».
Результаты его работы были обобщены в книге. 2 Участники
семинара высказали порой парадоксальные, но весьма ценные
мысли по поводу уникальности этого феномена истории науки
2
 Академические научные школы Санкт-Петербурга. К 275‑летию Академии наук. СПб., 1998.

10

Предисловие

в России. Но я сразу должна отметить, что не рассматриваю
школы как социальное явление, т. е. как систему социальных
связей, как социальные сети или как кланы, занятые борьбой
с идеями, разрабатывающимися представителями других кланов, и т. п. Я не ставлю также вопрос о причинах жизненности
этого явления в России, в то время как оно уже не существует
в этом виде на Западе. Отсылаю читателя к уже отмеченному
сборнику, а также к другой науковедческой литературе. 3 Рекомендую также недавно вышедшую книгу Энди Байфорда
о литературоведении в России (вернее, о корпорации литературоведов) на рубеже XIX–XX вв. 4 Книга написана в русле
социальной антропологии, и это также другой взгляд, чем тот,
который можно найти в данном исследовании.
Я подразумеваю под научной школой сообщество ученых
или научную среду, складывающуюся вокруг лидера, главы,
учителя (включая в это понятие и его самого), объединенную
общими приемами исследования летописей. Я хочу, во‑первых,
выделить такие объединения на поле летописания и средневековой русской книжности в целом. Затем я стремлюсь понять,
какие общие методы исследования летописей их отличают, какие особенности выучки и какие представления о допустимости тех или иных исследовательских процедур лежали в основе
такой школы.
В этом смысле все школы и все исследователи, хотя вклад
каждого в исследование летописания и различен, стоят для
меня в этой работе на одном уровне. Я не выделяю более или
менее выдающихся и даже не даю собственных оценок тем или
иным их выводам. Мне важно увидеть в целом, какие разно­
образные возможности исследования летописания предлагались за 200 лет, безотносительно к тому, были ли они поддержаны и нашли затем воплощение во многих работах других
3
См., например: Школы в науке. М., 1977; Research Schools: Osiris. A Research journal devoted to the history of science and its cultural influences. Philadelphia, 1993. Vol. 8.
4
Byford Andy. Literary Scholarship in Late Imperial Russia. Rituals of Academic Institutionalisation. London, 2007. См. также подробный разбор этой книги: Буланин Д. М. Таинство или игра: Русская историко-филологическая наука
рубежа XIX–XX веков и ее ритуалы // РЛ. 2011. № 1. С. 242– 254. В этом же
русле находится книга: Свешников А. В. Петербургская школа медиевистов
начала XX века. Попытка антропологического анализа научного сообщества.
Омск, 2010.

11

Предисловие

исследователей, были поддержаны лишь некоторыми или же
остались маргинальными.
Я хочу также отметить, что не исследую вопрос об истории
издания летописей, считаю, что это — отдельная тема, в основе
которой лежат свои идеи и своя философия, хотя все это отчасти и связано с историей научных школ. Но я эпизодически касаюсь этого сюжета тогда, когда мне это нужно для характеристики моих героев. Я касаюсь методов издания средневековых
текстов в Германии и Франции в XIX в., издания летописей
в России в случае с П. М. Строевым, затем — с А. Е. Пресняковым и А. А. Шахматовым, и я довольно подробно рассматриваю
попытки переиздания Полного собрания русских летописей
применительно к фигурам Н. Ф. Лаврова, М. Д. Приселкова,
А. Н. Насонова и М. Н. Тихомирова.
Я выражаю благодарность всем, помогавшим мне при написании текста и участвовавшим в его обсуждении. Мой учитель В. М. Панеях предложил мне когда-то написать очерк
историографии летописания в задуманной им книге о петербургской научной школе. Книга по разным причинам не состоялась, но я увлеклась сюжетом, и он, в конце концов, вырос
в эту монографию. Я благодарю моих коллег по работе в Отделе древней истории России, которые участвовали в обсуждении книги, а также других коллег из Санкт-Петербургского
института истории. Приношу благодарность сотрудникам Отдела древнерусской литературы Пушкинского Дома, на заседании которого обсуждался раздел, посвященный Д. С. Лихачеву.
Некоторые части книги в виде научных докладов обсуждались
на международных конференциях, проходивших в Москве,
Великом Новгороде, Пскове, Саратове. Я выражаю благодарность моему куратору во время стажировки в США в Институте Гарримана профессору Ричарду Уортману. Полезные советы и помощь в работе давали мне профессора Андрэ Берелович, Габриэла Импости, Любор Матейко, Мирослав Даниш,
замечания по некоторым частям работы сделал А. А. Гиппиус.
Я благодарна всем сотрудникам архивов и рукописных отделов,
в которых я работала: Архива СПбИИ РАН, РО Пушкинского Дома, ОР РНБ, СПФ АРАН, Архива РАН, ОР ОПИ ГИМ,
Древлехранилища Псковского государственного областного
музея-заповедника, архива университета Коменского и архива
философского факультета этого университета (Братислава),
12

Предисловие

Бахметьевского архива (Библиотека Колумбийского университета, Нью-Йорк), а также сотрудникам Славянского отдела
Нью-Йоркской публичной библиотеки и сотрудникам библиотеки Института славянских исследований (Париж). Особенно
мне хочется поблагодарить за помощь сотрудника Славянского отдела Публичной библиотеки Нью-Йорка М. Е. Сандлер.
Я также благодарна главному хранителю Архива СПбИИ РАН
Г. А. Победимовой за разрешение работать с неописанным
фондом К. Н. Сербиной и заведующему в то время архивом
СПбИИ РАН В. Н. Гиневу за разрешение работать с фондом
Н. Ф. Лаврова. В течение нескольких лет я принимала участие
в работе по публикации переписки А. А. Зимина и Я. С. Лурье.
Она так до сих пор и не увидела свет (все подготовленные материалы хранятся в фонде Я. С. Лурье в Архиве СПбИИ РАН),
но я частично использовала эти письма в книге. В разные годы
я получала гранты для написания текстов, которые потом стали частями этой работы: стипендию фонда Карнеги, грант
РГНФ–Фонд Д. С. Лихачева, в 2008 г. — грант по совместному
конкурсу РГНФ-Санкт-Петербург.
Я выражаю глубокую благодарность и посвящаю эту книгу моему мужу С. К. Лебедеву, поскольку он был моим главным помощником как при обсуждении концепции книги, так
и в переводе немецких и французских текстов. Выражаю также искреннюю благодарность моему сыну А. А. Вовину за помощь в работе с латинскими текстами Й. Добровского, диссертацией Луи Леже, предисловиями к первым томам Monumenta
Germaniae Historica (Scriptores) и книгой Габриэлы Импости.
Благодарю моего младшего сына К. Лебедева за помощь в подготовке именного указателя.



Список сокращенных названий летописей

и летописных сводов, упоминаемых в книге

Вол.-Перм. — Вологодско-Пермская летопись
Воскр. – Воскресенская летопись
Дрнсв. – Древнейший новгородский свод
Дрсв. – Древнейший киевский свод
Ерм. – Ермолинская летопись
Иоасаф. – Иоасафовская летопись
Ип. – Ипатьевская летопись
ИпХл. – летописи группы Ипатьевской–Хлебниковской
КАТ – Комиссионный, Академический, Троицкий списки Н1Мл.
КО – списки Карамзина и Оболенского Софийской 1 летописи
Л. – Лаврентьевская летопись
ЛПС – Летописец Переяславля Суздальского
ЛРМак. – летописи группы Лаврентьевской–Радзивиловской–Мос­
ковско-Академической
Льв. – Львовская летопись
МАк. – Московско-Академическая летопись
Н1 – Новгородская 1 летопись
Н1Мл. – Новгородская 1 летопись Младшей редакции
Н4 – Новгородская 4 летопись
Н5 (НХр.) – Новгородская 5 летопись (Новгородская Хронографическая летопись)
Ник. – Никоновская летопись
НК – Новгородская Карамзинская летопись
Нсв. – Начальный свод
ПВЛ – Повесть временных лет
Радз. – Радзивиловская летопись
Рог. – Рогожский летописец
РП – Русская Правда
Сим. – Симеоновская летопись
Син. (Н1Ст.) – Синодальный список Новгородской 1 летописи
(Старшая редакция)
С1 – Софийская 1 летопись
С1Мл. – Софийская 1 летопись Младшей редакции
С2 – Софийская 2 летопись
СБ – Бальзеровский список Софийской 1 летописи
СВ – Воронцовский список Софийской 1 летописи
СТ – Толстовский список Софийской 1 летописи
СЦ – Список Царского Софийской 1 летописи
Тв. – Тверской сборник
Тип. – Типографская летопись
Тр. – Троицкая летопись

Историографическое введение
Желающий писать историю изучения летописей по школам оказывается в трудном положении. Имеется множество
обзоров, но все они, за некоторыми исключениями, или рассматривают каждого автора отдельно, или же подводят общие
итоги изучению какой-то группы летописных списков и только вскользь упоминаются школы и направления, а также методы, — а ведь именно это является нашей темой. Единственная книга, специально посвященная историографии летописания, — монография В. И. Буганова 1 — построена по одному
из этих принципов. Книги по историографии русской истории
касаются и истории изучения летописей, хотя это, как правило, не главный для авторов сюжет. Ниже остановимся на работах Н. Л. Рубинштейна, С. А. Пештича, А. Л. Шапиро, Л. В. Черепнина.
Сразу оговоримся, что работы, посвященные отдельным
сюжетам историографии летописания, например трудам отдельных ученых, будут рассматриваться в соответствующих
главах. Мы не упоминаем обзоры, носящие библиографический характер. Здесь речь пойдет только об общих научных
концепциях. Обзор всей историографии летописания XX в.
(до середины 1970‑х гг.) можно найти в книге В. И. Буганова.
Хотя специальных работ по истории научных школ в области русской истории немного, в них, как и в общих работах по историографии русской истории и по историографии
1
Буганов В. И. Отечественная историография русского летописания.
М., 1975.

15

Историографическое введение

летописания, есть важные для нашей темы мысли, касающиеся
истории науки о летописях.
В 1885 г. появилась статья ученика Н. С. Тихонравова, профессора Казанского университета А. С. Архангельского. 2 Он
отметил отдельные наблюдения, которые были сделаны предшественниками А. Л. Шлёцера в первой половине XVIII в., например, то, что, по мнению В. Н. Татищева, летопись Нестора
оканчивалась на 1093 г., а дальше шел текст Сильвестра. Но
только А. Л. Шлёцеру первому «принадлежит честь научного
критического исследования о Несторовой летописи». А. С. Архангельский основывался на русском переводе Шлёцера (хотя,
конечно, знал его немецкий текст и упоминал его в работе).
Шлёцер, по его мнению, первым «сличил слово в слово, буква
в букву» разные варианты летописи, исследовал списки с точки
зрения языка и содержания, а кроме того, учел форматы рукописей и редакции текста. Вспомогательными источниками для
него были Степенная книга, хронографы, разрядные книги.
Лишь затем Шлёцер занялся «очисткой» текста от позднейших
наслоений, после чего предполагал произвести критику его как
источника.
А. С. Архангельский остановился на вопросе об источниках
летописи. Он заметил, что Шлёцер «сильно сомневается в существовании письменных источников», отмечая только труды
византийцев и устные источники «Нестора». Он выделил в летописи текст «Нестора» и его «продолжателей». «Нестора»
Шлёцер ставил очень высоко и все недостатки относил за счет
«продолжателей». А. С. Архангельский обратил внимание на то,
что Шлёцер хотел показать пристрастность этих «позднейших
редакторов», связав это с исторической ситуацией, в которой
они писали. А. С. Архангельский убедительно показал это на
основании важной цитаты из Шлёцера: «Когда мирская власть
в России начала ослабевать, духовная стала делать частые покушения возвыситься над нею. Некоторые митрополиты походили на Гильдебрандта, а монахи, рабы их, подделкою летописной
старались помогать им в достижении их намерения, и с этой
целью заставили даже древних великих князей не приказывать
своим митрополитам, а только просить».
2
Архангельский А. С. Первые труды по изучению начальной русской
летописи. Историко-литературные очерки // Учен. зап. Казанского ун-та по
историко-филол. фак. 1885 год. Казань, 1886. С. 298–359.

16

Историографическое введение

Исследовав весь текст основной работы Шлёцера, его
«Нестора», доведенного, как известно, лишь до времени князя
Ярополка, А. С. Архангельский пришел к важному выводу о методах работы Шлёцера. Он заметил, что большинство списков
использовалось Шлёцером лишь в начале работы, а уже начиная с княжения Олега, он «пользовался меньшим количеством
списков», и далее в истории Игоря критические заметки Шлёцера встречаются еще реже, тексты он сравнивает «не с прежней тщательностью». 3 Это наблюдение не повторялось затем
другими авторами.
Обратившись далее к работам П. М. Строева, А. С. Архангельский не ограничился изложением содержания его знаменитого предисловия к «Софийскому временнику», а обратил также внимание и на его последующую статью «О византийских
источниках Нестора». 4 А. С. Архангельский определил, что
именно П. М. Строев открыл, причем случайно, кто был тот таинственный «Георгий», которого использовал «Нестор». Еще
Ф. И. Круг предположил, что это может быть Георгий Амартол. Но именно П. М. Строев нашел перевод Георгия Амартола
на древнерусский язык, сличил его с «Нестором» и сделал вывод, что это тот самый Георгий, которым пользовалась летопись, так как обнаружил семь «буквально» сходных мест и много «переделок». А. С. Архангельский отметил, что Шлёцер
предполагал тут совершенно другого византийского автора,
причем для этого ему понадобилось существенно «исправить»
текст летописи.
Перейдя к анализу скептической школы, А. С. Архангельский выразил мнение, что большинство возражений М. Т. Каченовского против Начальной летописи (понятие, которое наряду с понятием «Нестор» употреблялось в XIX в. по отношению к Повести временных лет) было устранено его критиками
М. П. Погодиным, П. Г. Бутковым и др. Так же оценивал значение трудов М. Т. Каченовского, как увидим далее, П. Н. Милюков. Но А. С. Архангельский заметил кроме того, что П. М. Строев изменял свое мнение о летописи. Он сравнил две упомянутые
работы П. М. Строева и сделал вывод, что в предисловии к «Софийскому временнику» последний еще не являлся скептиком,
Там же. С. 321.
Строев П. М. О византийских источниках Нестора // Труды и летописи ОИДР. М., 1828. Ч. 4, кн.1. С. 167–183.
3
4

17

Историографическое введение

тогда как в статье о византийских источниках он — уже поклонник М. Т. Каченовского. А. С. Архангельский даже причисляет
его «к числу первых последователей Каченовского». 5
В отличие от скептиков, А. С. Архангельский высоко оценивал критика М. Т. Каченовского М. П. Погодина, написав,
что «по своему научному достоинству труды Погодина стоят
неизмеримо выше всего написанного до того времени по данному вопросу и почти целиком приняты позднейшими исследованиями». 6 Не совсем понятно, правда, включал ли А. С. Архангельский в число авторов, которых превзошел, по его мнению, М. П. Погодин, и А. Л. Шлёцера. К основным открытиям
М. П. Погодина он относил следующие: Начальная летопись —
это в основном летопись города Киева; она составлена в начале
XII в. (или в конце XI в.), ее текст указывает на современность
описываемым событиям; в нем есть пропуски, свидетельствующие о смене летописцев, но основной текст принадлежит
Нестору; Нестор пользовался русскими письменными документами (договорами Руси с греками, Русской Правдой и др.)
Последний вывод М. П. Погодина А. С. Архангельский полагал
особенно важным, так как Шлёцер видел источниками «Нестора» только византийцев и устные известия.
Работа А. С. Архангельского важна, поскольку в ней намечены многие линии, которые будут, как увидим, рассматриваться другими исследователями: оценка поиска источников
«Нестора», в том числе иностранных; оценка работы позднейших редакторов; вклад А. Л. Шлёцера и М. П. Погодина как
главных исследователей «Нестора» в конце XVIII–первой половине XIX в. Кроме того, А. С. Архангельский сделал много
тонких наблюдений о текстах Шлёцера и авторов XIX в.
Следующей работой по историографии летописания,
на которой мы остановимся, будет многотомный труд профессора Киевского университета св. Владимира В. С. Иконникова. 7 Глава 5 первой книги второго тома была посвящена
вопросам историографии летописания, преимущественно
XVIII–XIX вв. В. С. Иконников начал с В. Н. Татищева, но
подробно разобрал лишь вопрос о Татищеве и Иоакимовской
Архангельский А. С. Первые труды… С. 339.
 Там же. С. 340.
7
Иконников В. С. Опыт русской историографии. Киев, 1908. Т. 2, кн. 1.
С. 326–414.
5
6

18

Историографическое введение

летописи. В. Н. Татищев и литература о нем не входят в тему
нашего исследования. Отметим только, что, по мнению
В. С. Иконникова, В. Н. Татищев — не фальсификатор, поскольку он оговорил особенности текста Иоакимовской летописи и даже высказался о ней с подозрительностью. По мнению
В. С. Иконникова, В. Н. Татищев прямо подошел уже к критике текста («считал необходимым ввести в оценку летописи
критику текста»). 8 Особо в этой связи отметил В. С. Иконников идею Татищева о том, что Нестор был не первым летописцем и что он имел разные устные и письменные источники,
что повторил затем М. М. Щербатов. По В. С. Иконникову,
М. М. Щербатов и И. Н. Болтин — «литературные антагонисты
на поприще русской истории». Один шел более от Татищева,
другой — от Г. Ф. Миллера (Болтин). Так, по Болтину, Нестор
не был первым «русским списателем». В. С. Иконников обратился к мысли Щербатова о том, что летописи могли потерпеть
большой вред от «невежества списателей», поскольку позднее
на этом строил свой труд А. Л. Шлёцер. По Болтину, Нестор
писал не со слов других, а пользовался письменными сочинениями предшественников. А. С. Архангельский полагал, что
впервые на это обратил внимание М. П. Погодин (см. выше).
Затем В. С. Иконников перешел к А. Л. Шлёцеру. Он отметил прежде всего, что, по Шлёцеру, весь Нестор сделан «на манер византийской образованности». В. С. Иконников увидел,
что Шлёцер допускает существование летописцев до Нестора
(выше он писал, что это уже делал И. Н. Болтин). Сличением
текста по разным спискам, подведением вариантов, выявлением правильных чтений Шлёцер, по В. С. Иконникову, подтвердил и полнее развил мысли Миллера. Он обратил также внимание, что текст «Нестора» Шлёцер берет «большей частью по
Радзивиловскому списку».
В. С. Иконников пишет о подозрительности Шлёцера
к мнениям о русских летописях, о скептицизме, «свойственном его критике вообще», его высокомерии и высказываниях
о предыдущих изданиях отрывков из «Нестора» как о «жалких» попытках.
Если сравнить труд В. С. Иконникова в этой его части со
статьей А. С. Архангельского, видно, что для последнего более
 Там же. С. 338.

8

19

Историографическое введение

важны приемы исследования, метод. В. С. Иконников сосредоточился на выяснении того, как тот или иной автор ставил вопрос о Несторе, о том, каким образом составлялась летопись,
т. е. на рассмотрении конкретных выводов. Мы видим типичный позитивистский подход, для которого главный вопрос при
исследовании текста — вопрос об авторстве и затем — об изданиях текста. В. С. Иконников почти не писал о методах исследования. Поэтому у него получалось, хотя он прямо этого
и не утверждал, что Шлёцер не составил особенного рубежа
в исследовании летописания и что он был продолжателем Татищева, Щербатова и Болтина. Если бы во главу угла был поставлен метод, то такая оценка была бы, вероятно, невозможна.
В свете проблемы Нестора и его продолжателей рассматривал В. С. Иконников вклад в изучение летописей П. М. Строева.
Он уделил также внимание почти всем, кто писал о летописях,
кратко характеризуя работы Г. Розенкампфа, Н. А. Полевого,
И. П. Сахарова, М. А. Оболенского, В. М. Ундольского и других,
посвященные иногда частным вопросам или описанию рукописей.
В других частях книги В. С. Иконникова дан обзор изучения летописей в конце XIX в., в том числе рассмотрел работы
И. А. Тихомирова.
Ранее труда над гигантским «Опытом русской историографии» В. С. Иконников специально занимался историей скептической школы. Он показал, что М. Т. Каченовский — продолжатель Б. Г. Нибура в его сомнениях относительно источников
по ранней истории Рима. 9 В. С. Иконников выяснил все детали
того, как и когда критика Нибура стала известной в России. Он
подробно разобрал работы М. Т. Каченовского, подчеркивал
связь скептицизма М. Т. Каченовского с А. Л. Шлёцером. В частности, он нашел слова самого М. Т. Каченовского о том, что «надобно с крайнею осторожностию читать историю, а особливо
не очищенную строгою, рассудительною и ученою критикою». 10
Это, разумеется, выражение основной идеи А. Л. Шлёцера. Заслугой В. С. Иконникова является также то, что он выделил
9
Иконников В. С. Скептическая школа в русской историографии и ее
противники. Киев, 1871.
10
См.: Каченовский М. Т. Параллельные места в русских летописях // Вестник Европы. 1809. Т. 47. № 18. С. 133–145. См. также: Шевцов В. И. «Скептическая школа» М. Т. Каченовского в оценке В. С. Иконникова // Некоторые проблемы отечественной историографии и источниковедения. Днепропетровск, 1976.

20

Историографическое введение

этапы в складывании школы скептиков, привязывая их к определенным событиям в духовной жизни их времени, например
к выходу «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина,
а затем — к появлению в печати трудов Б. Г. Нибура.
Вслед за С. М. Соловьевым В. С. Иконников подчеркнул,
что именно критический метод лежал в основе работ Каченовского. Все это направление он, в отличие от А. С. Архангельского, оценивал очень высоко, полагая его и полемику вокруг
него важным этапом в развитии науки о летописях и в критическом изучении источников вообще.
Совершенно другие позиции по этому и остальным вопросам занимал П. Н. Милюков. 11 В основу рассмотрения историографии он положил не накопление наблюдений, а развитие идей.
Исходя из этого, А. Л. Шлёцер для П. Н. Милюкова прежде всего ученый, который выступил против идеи национальной историографии и выдвинул принцип «научного безразличия, при котором весь человеческий материал становится достоянием исторической и общественной науки и изучается только в интересах
знания, в интересах науки». 12 П. Н. Милюков подчеркивал, что
Шлёцер был статистиком и реалистом, причем это — «трезвый
и рассудочный рационализм XVIII в.», а не аристократизм гегельянства. Недаром Шлёцера, по мнению П. Н. Милюкова, упрекали за игнорирование народной психологии.
Идея исторической критики, которую А. Л. Шлёцер воплотил в своих работах о летописи, — это переход от «наив­
ной компиляции источников» к современному Милюкову пониманию научного метода. Критика XVIII в. до Шлёцера не
шла дальше содержания рассказа, «критиковать самого автора никому не приходило в голову». Поэтому «при нескольких
различных показаниях у компилятора не было никаких оснований предпочесть один вариант другому, — кроме здравого
смысла, — и не оставалось никакой возможности восстановить
факт, как он был в действительности». Можно себе представить, писал П. Н. Милюков, «что при таком положении критики было настоящим открытием применение нового критического приема: разбирать не самый рассказ, а его источник, из
изложения, тенденции, степени осведомленности рассказчика
11
Милюков П. Н. Главные течения русской исторической мысли. М.,
1897. Т. 1. С. 62–73, 206–226.
12
 Там же. С. 65, 66 и др.

21

Историографическое введение

выводить вероятность рассказываемого». По П. Н. Милюкову, «таким образом устанавливалась объективная мерка для
взвешивания сравнительной цены противоречивых показаний
и становилось возможным восстановление факта, по крайней
мере, в наиболее вероятном виде». На это и направлена критика текста «Нестора», предпринятая Шлёцером: только после
тщательной обработки собранных материалов можно переходить к составлению исторического рассказа.
Из этого понимания развития идей ясно, что А. Л. Шлёцер
для П. Н. Милюкова — важнейшая фигура не только в изучении летописей, но и в осмыслении задач истории вообще. Он
сравнивал шлёцеровский подход с подходом последующего
поколения, а тот — с современным подходом: «По этой классификации мы можем составить себе понятие об отношении
шлёцеровских идеалов к идеалам нашего времени. Уже в следующем за Шлёцером поколении, которое отчасти застал он
сам, задачи историка несколько изменились. Роль “исторического исследователя” была отодвинута на задний план перед
речью “рассказчика”. Исторический рассказ сделался ближайшей целью, а вместе с тем поднялись бесконечные споры о роли
художественного чувства в рассказчике. Так как существование этого элемента, эстетического и художественного… нельзя было отрицать, то возникал неразрешимый спор о границах
субъективного творчества в рассказе». К этому поколению исследователей, очевидно, следует, по П. Н. Милюкову, отнести
позитивистскую историографию XIX в. «Их работа, — пишет
он, — кончается восстановлением факта, наша — только начинается над фактом, уже восстановленным». 13
Как и А. С. Архангельский, П. Н. Милюков высоко ценил
М. П. Погодина и рассматривал его как продолжателя критического метода А. Л. Шлёцера. М. П. Погодин, по его мнению,
прочитав Шлёцера, уже был разочарован Карамзиным («Какую дичь написал Карамзин…»). Но и скептики были также
производным явлением от А. Л. Шлёцера. Таким образом,
П. Н. Милюков увидел внутри «школы Шлёцера» два направления: положительное и отрицательное (скептическое). 14 Это
был важный и новый вывод, который, кстати, обходили стороной многие позднейшие исследователи.
 Там же. С. 206.
 Там же. С. 207–208.

13
14

22

Историографическое введение

Скептики для П. Н. Милюкова — это та «молодежь», которая «захотела идти дальше Шлёцера» в критике источника.
П. Н. Милюков писал о том, что А. Л. Шлёцер отвергал некоторые показания памятника, но верил в сам памятник и «спасал»
древнюю летопись от нареканий, объявляя все подозрительные
места позднейшими вставками. А. Л. Шлёцер, таким образом,
заранее оправдывал подлинного Нестора, которого, добавим
мы, ему еще предстояло «очистить». П. Н. Милюков (и этого нет у В. С. Иконникова) непосредственно показал влияние
А. Л. Шлёцера на М. Т. Каченовского. Он вообще, в отличие от
В. С. Иконникова, не увидел в ранних работах М. Т. Каченовского скептицизма, а только следование Шлёцеру в объявлении всего летописного «баснословия» вставками.
В дальнейшем скептицизм нибуровского толка и критика
Шлёцера развивались у М. Т. Каченовского одновременно. По
представлениям П. Н. Милюкова, настоящим скептиком Каченовский стал после того, как в 1821 г. перешел на кафедру
русской истории и начал более внимательно готовиться к лекциям, читать литературу и источники. Согласно Б. Г. Нибуру,
всякая история должна начинаться с преданий, это нормально,
и если их нет — даже можно заподозрить текст в подложности. Баснословие — нормальный период у «младенческих народов». В этом — оценка романтизма XIX в., который пришел
на смену рационализму XVIII в. Но, «подняв восстание против
Шлёцера, Каченовский в сущности продолжал стоять ближе
к Шлёцеру, чем к новому направлению», — заметил П. Н. Милюков. Разногласие заключалось, таким образом, только в том,
«кто виноват в этой выдумке: сам летописец или позднейшие
переписчики и компиляторы». Как и в случае со Шлёцером,
П. Н. Милюков сравнивал Каченовского со своим поколением историков: «Вместе с новым направлением он провозгласил “баснословность” летописных преданий; но то, что представлялось ему в этих “баснословных” преданиях голой “выдумкой”, которую следует просто отбросить, — людям нового
поколения представлялось “мифом”, в котором следует доискаться правды…». 15
За определяющую черту русских скептиков П. Н. Милюков принимал их постулат о неизбежной «баснословности»
15

 Там же. С.210–218.

23

Историографическое введение

Начальной летописи. Эта идея была принята ими, как полагал
П. Н. Милюков, за аксиому, он придавал ей большое значение
в анализе метода работы скептиков с текстами. По Милюкову,
для того чтобы утверждать ложность ранних сказаний, скептикам «даже не нужно было критиковать показания летописи или
заниматься их анализом». Это была априорная уверенность
в правоте дела. П. Н. Милюков считал, что нет оснований предполагать поэтому какую-то особую ученость Каченовского, не
учившегося в университете, добавим мы, и не имевшего серьезной подготовки. Следовательно, все построения, как его самого, так и последователей, сами по себе были не очень серьезны:
«При отсутствии серьезного специального изучения и вся система гипотез, которыми скептики стремились доказать позднее происхождение источников, оказывалась построенной на
песке. Разрушить это скороспелое построение было весьма
благодарною задачей, и скоро нашлись критики, не оставившие
в нем камня на камне». 16 Эту задачу и выполнил М. П. Погодин,
начинавший как слушатель Каченовского (и перенявший затем
у него кафедру русской истории), а также Бутков. Последнего, впрочем, Милюков ставил не очень высоко, полагая, что его
«безусловная вера в Нестора» принадлежит к кругу идей прошлого XVIII в.
П. Н. Милюков обратился к оценке историографической
ситуации. Он полагал, что только С. М. Соловьев сформировал благожелательное отношение к скептикам, которое видно
далее, например, у В. С. Иконникова и пр. Оно объясняется
тем, что в свое время «к ученому спору» скептиков и их противников прибавилась «борьба общественных партий», и многие критики скептиков обвиняли их с точки зрения, близкой
к теории официальной народности. В наше время, по П. Н. Милюкову, «пора снять это ложное освещение», т. е. мысль об особенной учености и критической работе с летописью со стороны М. Т. Каченовского и остальных скептиков. Милюков сомневался даже в том, читал ли Каченовский самого Нибура,
так как представление о нем можно было получить из статей
о Нибуре, переведенных в русских журналах. К  серьезному
же изучению источников ученики Каченовского, по мнению
П. Н. Милюкова, не успели приступить.
16

 Там же. С. 219–220.

24

Историографическое введение

Обратимся теперь к одному странному тексту, хранящемуся в Архиве РАН, в фонде А. И. Яковлева. 17 Объемная рукопись на 116 л. (формата F) почерком неустановленного лица
озаглавлена как «Историческая литература о летописях». Она
датирована 1916 г. Первые 8 л. перепечатаны на машинке. Затем на л. 9–108 помещен основной текст рукой неустановленного лица, но с правкой другим почерком, отчасти похожим на
почерк А. И. Яковлева. Несмотря на правку, рукопись — явно
беловик, переписанный с какого-то черновика. На л. 109–116
находится окончание ее, написанное той же рукой, что и правка основного текста. Речь там идет о А. А. Шахматове.
Хотя основной текст написан не рукой Яковлева, все вышеперечисленное дает некоторое основание считать, что это
текст, возможно, кого-то из учеников Яковлева, им правленый
и дописанный. Маловероятна другая возможность: что это его
собственный текст, переписанный в основной части какой-то
другой рукой, но им правленый и дописанный. Правка стилистическая, а не смысловая, но известно, что сам А. И. Яковлев
никогда не занимался изучением летописей, хотя интересовался этой темой (см. гл. 9).
Рукопись, которую будем в дальнейшем называть Anonyme
(An.), важна потому, что, в отличие от исследований А. С. Архангельского, В. С. Иконникова и П. Н. Милюкова, она была
составлена уже после выхода всех основных работ А. А. Шахматова. Текст начинается с обрисовки роли А. Л. Шлёцера в изучении русских летописей и первых опытов издания летописных текстов. Затем сразу происходит переход к П. М. Строеву
(таким образом, В. Н. Татищев и другие ученые XVIII в. совсем
исключаются из рассмотрения). Как и А. С. Архангельский,
автор рукописи обратил внимание на статью П. М. Строева
о византийском источнике Нестора. Но если в изложение воззрений А. Л. Шлёцера автор рукописи, пожалуй, не внес ничего
особенно нового, то его взгляд на историографию XIX в. представляет большой интерес. Как и все предшественники, An.
считал, что «Шлёцер не остался без продолжателей». Эти продолжатели, с одной стороны, «приступают к работе над “Критическим изданием Нестора”; в поисках за лучшим текстом
Нестора открывают ценные летописные списки; отдельными
 Архив РАН, ф. 665, оп. 1, № 116.

17

25

Историографическое введение

экскурсами подкрепляют некоторые из шлёцеровских выводов, продолжая размышлять над общими выводами Шлёцера,
углубляя и осложняя его рассуждения, формулируют новый
взгляд на летопись». Очевидно, речь шла об историографии
первой половины XIX в. Скептиков An. расценивал как последователей Шлёцера «другого порядка». Эти «другие последователи приветствовали критицизм, но не разделяли шлёцеровского энтузиазма по отношению к “Нестору”; критический
метод приводил их к скептицизму, к отрицанию ценности летописи как исторического источника». 18
Итак, подобно П. Н. Милюкову, автор рукописи возводил
скептиков к последователям Шлёцера, так как «в своем рассуждении Каченовский исходит из того положения Шлёцера, что
в основе летописного текста лежит устное предание». Шлёцер
оценивал эти предания как важный и достоверный источник,
но, по Каченовскому, предания — самый недостоверный источник. Автор обратил также внимание на то, что, по мысли Каченовского, летописи — это сборники, компиляции из разнородных частей. Но он не развил это наблюдение, показывающее,
что не только Каченовский влиял на П. М. Строева, но и последний со своей идеей летописных сборников‑сводов влиял на
Каченовского. Из последователей Каченовского самым выдающимся называется С. М. Строев, писавший под псевдонимом
«Сергей Скромненко», со статьями 1830‑х гг., направленными
против М. П. Погодина.
М. П. Погодину An. посвятил большой сюжет. По мнению автора рукописи, его значение состояло в том, что Погодин произвел сравнение летописи с византийскими авторами
и другими иностранцами. Кроме того, для доказательства достоверности летописи он пользовался данными, «добытыми
методом, который теперь назвали бы методом реконструкции». Суть его заключалась в следующем: если в позднейшие
эпохи сохраняются следы ушедших эпох, то на основании их
можно заключить о тех или иных фактах древнейших времен.
Так, на основании «несомненных фактов» XII и последующих
веков можно заключить о фактах древнейшей эпохи русской
истории. И эти заключения, по М. П. Погодину, оказываются
согласными с общей картиной, которую рисуют летописи.
18

 Там же, л. 10 об.

26

Историографическое введение

Кроме того, по мнению автора рукописи, М. П. Погодин
значительно расширил аргументацию А. Л. Шлёцера об авторстве Нестора и о его «продолжателях», но выступил против тезиса А. Л. Шлёцера о невежественных переписчиках. По мнению М. П. Погодина, Начальная летопись дошла в том виде,
в каком ее написал Нестор, т. е. не было никакой последующей
«порчи». По вопросу об источниках Погодин выступил фактически против Шлёцера и считал, что у Нестора были письменные источники — какие-то прежние записки, церковные
или монастырские, краткие записи, вроде тех, которые ведутся помещиками в провинции на календарях. Идея письменных
источников «Нестора» была важна Погодину для доказательства достоверности летописи. Кроме того, An. отметил, что
в одной из своих работ («Обозрение Несторовой летописи по
источникам») Погодин разделяет летописный текст на «Шлёцеровы сегменты» и расписывает его по источникам. При этом
все «сказки» в летописи оказываются, по Погодину, норманнскими источниками, родственными исландским сагам. Другой
критик скептиков, П. Г. Бутков, по мнению An., разошелся
с Погодиным в этом вопросе и возвратился к точке зрения об
основных устных источниках Нестора, так как не допускал
мысли, что у последнего были какие-то «монастырские записки» (письменные источники).
Наиболее интересные историографические выводы An. касаются оценки разных периодов XIX в. и его периодизации. Он
полагал, что «с начала 40‑х годов начинается пора спокойного
изучения древнерусской летописи, пора углубления тех общих
выводов, которые были выдвинуты в предшествовавшей литературе, пора специальных разысканий по частным вопросам». 19
К  этому времени он отнес начало издания ПСРЛ и статью
В. М. Перевощикова «О русских летописях и летописателях по
1240 г. », в которой впервые независимо от скептиков высказывалось сомнение в принадлежности Начальной летописи Нестору. Значение этой статьи An. увидел в том, что Перевощиков
определил критерии выделения отдельных летописцев — продолжателей Нестора по различному отношению к описываемым
событиям, различию в тоне и манере изложения, особенностям
в выражениях, по случайным обмолвкам о себе.
 Там же, л. 21 об.–22.

19

27

Историографическое введение

Кроме того, An. причислял к этому периоду работу А. Кубарева, несколько статей И. Д. Беляева, поздние работы
М. П. Погодина — например, его статью о новгородских летописях, где М. П. Погодин высказывается по поводу авторства
Тимофея и его продолжателей. Сюда же, по мнению An., относится и И. И. Срезневский. Последний изучал не только Начальную летопись, но и новгородские летописи, находил общие
известия новгородских летописей и Повести временных лет
и пришел к выводу, что Нестор воспользовался летописями,
которые велись в разных городах (но не во всех), в том числе —
новгородскими. И. И. Срезневский также различал в позднейших летописях тексты древнейшей летописи. Идею же сходства летописей со средневековыми анналами и предположение,
что их первоначальной основой были пасхальные таблицы, воспринял затем М. И. Сухомлинов. An. подчеркнул, что М. И. Сухомлинов, в отличие от большинства русских авторов XIX в.,
классифицировал списки Начальной летописи, разделив их на
три группы.
В течение этого периода, по мнению An., произошел постепенный отход от основных идей А. Л. Шлёцера: о единстве текста Начальной летописи и принадлежности всего его Нестору
и о наличии у Нестора только устных русских источников. Как
работу, окончательно «порывающую связь с построениями
Шлёцера», расценивал An. первый выпуск «Лекций по русской
истории» Н. И. Костомарова.
An. указал на связь и других работ периода между собой.
Так, К. Н. Бестужев‑Рюмин, по его мнению, очень близок
И. И. Срезневскому («Очень близки к рассуждениям Срезневского о Повести временных лет рассуждения БестужеваРюмина…»). 20 Но, в отличие от последующих историографов,
работе К. Н. Бестужева-Рюмина An. не придал особого значения, ставя ее в ряд прочих работ современников.
В третьей части работы An. (первые две посвящены одна
А. Л. Шлёцеру, а другая — послешлёцеровской историографии) характеризуется ситуация второй половины XIX в.
К концу 1860‑х гг. «на место старинного шлёцеровского взгляда
на Начальную летопись как на произведение одного автора —
Нестора окончательно утверждается иной взгляд на дошедшую
20

 Там же, л. 52.

28

Историографическое введение

до нас Начальную летопись как на свод предшествовавших ей
более древних летописей». 21 Но одна, притом основная, мысль
Шлёцера не утратила своей силы. Шлёцер стремился «очистить» дошедший до нас летописный текст, чтобы прочитать
«чистого» Нестора. К концу 1860‑х гг. ученые, по мнению An.,
«в сложном составном тексте Повести временных лет также
стремятся разглядеть черты первоначального, легшего в основу ее летописного труда, и некоторые из них пишут о возможности реставрации текста этой предшествовавшей Повести
временных лет летописи». Итак, по мнению An., главная идея
Шлёцера продолжала жить на протяжении всего XIX в.
Период 1840–1860‑х гг., по его мнению, был наивысшим
достижением науки о летописях, и «с рассмотренными выше
сочинениями ученых 40–60‑х годов не может равняться историческая литература о летописях, относящаяся к последующим
десятилетиям XIX в.». Итак, «до самого последнего времени —
до трудов академика Шахматова — в исторической литературе
не появляется новых оригинальных построений истории древнерусской летописи, и основные выводы, добытые учеными
к концу 60‑х годов, оставались в силе до наших дней». 22
Тем не менее An. перечисляет работы о летописях, написанные в конце XIX в. Он выделяет работу Н. Н. Янгиша, 23
в которой автор ставил вопрос об утраченном начале Синодального списка Н1, и делает другие важные наблюдения, например, о том, что в Новгороде существовала особая летопись,
не дошедшая до нас, и что в основе Архивского списка Н1 лежит летописец Лисьегорского монастыря. 24
Четвертая часть работы An. (с л. 65 об.) посвящена
А. А. Шахматову. Это первый по времени обстоятельный разбор его сочинений, и остается только сожалеть, что он никому
не был известен. Все исследования А. А. Шахматова разбираются и анализируются очень подробно, An. сопоставляет точки
зрения А. А. Шахматова, высказанные в разное время, показывает, как они изменялись. Но одна мысль, начинающая раздел,
 Там же, л. 56 об.–57.
 Там же, л. 59.
23
Янгиш Н. Н. Новгородская летопись и ее московские переделки // ЧОИДР. 1874. Кн. 2. С. 1–96.
24
 Оценку этих положений исследования Н. Н. Янгиша см.: Бобров А. Г.
Новгородские летописи XV в. СПб., 2001. С. 51–52.
21
22

29

Историографическое введение

о том, что А. А. Шахматов — это продолжение критического
метода XIX в., кажется у автора далеко не случайной: «Шахматов исходит от тех достижений в области изучения летописи,
которые были сделаны совокупными усилиями ученых — его
предшественников». Эти достижения, по мнению An., следующие: 1) Повесть временных лет — «летописный свод, а не первоначальная летопись»; 2) в составе ПВЛ можно «различить
следы другого древнейшего летописного труда и вполне законна с научной точки зрения попытка его реставрации»; 3) Новгородская летопись представляет собой своеобразное явление
среди других, дошедших до нас летописей, и изучение Новгородской летописи важно для исследования вопроса о древности русского летописания.
An. сравнивает А. А. Шахматова с предшественниками:
«До Шахматова близость к летописному тексту Жития (Бориса и Глеба. — В. В.), приписываемого Иакову Мниху, побудила
Срезневского признать это Житие одним из источников летописи; наоборот, отдаленность от летописи Несторова Чтения
(Чтения о Борисе и Глебе. — В. В.) послужила тому же Срезневскому основанием для заключения, объявляющего Несторово Чтение и летописный текст совершенно независимыми
друг от друга. Но для Шахматова эта близость или отдаленность от летописного текста того или другого сказания уже не
играет этой решающей роли: текст летописи вырабатывался
постепенно и то, что теперь является далеким от текста дошедшего до нас позднейшего летописного свода (Повести временных лет), могло стоять совсем близко к летописному тексту не
дошедших до нас предшествовавших ему сводов (Начального
или Древнейшего Киевского)». 25
По мнению An., существовали «положения, которые формулированы были в русской исторической науке еще задолго
до первого выступления Шахматова в области изучения летописи и которые легли в основание первого его исследования
о летописи». В связи с вопросом о древнейшем летописном
своде, послужившем основой для ПВЛ, А. А. Шахматов, по
его мнению, также возвращается «к поставленному до него
в исторической литературе вопросу о новгородском летописании и в частности о взаимоотношении древнейшего списка
25

 Архив РАН, ф. 665, оп. 1, № 116, л. 102–102 об.

30

Историографическое введение

и позднейших списков Новгородской 1‑й летописи». Таким образом, An. не признал принципиально новаторского характера
работ А. А. Шахматова, хотя и уделил им справедливо большое
место.
Далее, An. обратил внимание лишь на выводы и некоторые
аргументы Шахматова, которые изложил очень подробно, составив добросовестный экстракт из его работ. Но он не делал
акцента на том, как добыты эти выводы, т. е. на сравнительном
методе — главной новации Шахматова, по мнению большинства позднейших историографов.
Заключительная часть рукописи, написанная другим почерком, посвящена последней работе А. А. Шахматова — его
изданию ПВЛ. Сам реставрированный текст, по мнению An.,
показывает, что Шахматов отказался от некоторых старых
взглядов: варяжскую теорию происхождения Руси приписывает теперь не автору ПВЛ, а как будто автору Нсв. и, может
быть, — даже автору Дрнсв., «так как весь рассказ о призвании
варягов обозначен у Шахматова заимствованием из Новгородского свода». Далее, в своей «реставрации», как называет это
издание An., Шахматов дает текст сразу по двум редакциям,
но в основе лежит вторая редакция Сильвестра, и лишь местами приводятся варианты 3‑й киево‑печерской редакции. Задача текстуального восстановления каждой из этих редакций, по
Шахматову, — неразрешима. В предисловии к изданию Шахматов меняет кое-что из своих воззрений на отношение текста
летописи, Сказания о Борисе и Глебе и Чтения о Борисе и Глебе под влиянием работы С. А. Бугославского.
В заключении к рукописи An. дана общая оценка всего
периода. 26 Тон An. здесь несколько меняется, и от изложения
позиций авторов он переходит к их оценкам, прежде всего
к оценке работ А. А. Шахматова. Подчеркивается связь начала и конца в исследовании летописей, указывается на связь
А. А. Шахматова с А. Л. Шлёцером. Нужно сказать, что именно An. указал на нее впервые. An. отталкивается в этом сравнении от слов самого Шахматова. Он цитирует высказывание последнего о том, что «научное изучение древней русской
летописи начато великим Шлёцером», которым был «намечен вопрос, подлежавший дальнейшей разработке, им были
26

 Там же, л. 115–116.

31

Историографическое введение

определены способы и приемы исследования». А. А. Шахматов
считал, что «после Шлёцера в основание исследования должна
была быть положена критическая разработка древнего текста,
а той разработке должно было предшествовать восстановление
текста по дошедшим до нас данным». Это слова, которыми открывается предисловие А. А. Шахматова к его «Разысканиям
о древнейших русских летописных сводах». An. полагал, что
«Шахматов подчеркивает связь своей работы над летописями
с трудом Шлёцера, и, несомненно, никто из ученых, занимавшихся летописью, не заслужил более, чем он, права называться
преемником Шлёцера. Более ста лет тому назад Шлёцер мечтал о реставрации подлинного Несторова труда и с энтузиазмом предался этому делу». Такая же реставрация утраченного
летописного текста увлекает, по мнению An., и Шахматова.
Но задача А. А. Шахматова была много сложнее. За 100 лет
ученой работы над летописями старый шлёцеровский взгляд на
летопись как на произведение одного Нестора, не имевшего
предшественников в летописном деле и впервые создавшего
древнерусскую летопись на основании предания и книжных
источников, «признан ученой критикой несостоятельным и навсегда уже оставлен». Здесь An. опирается на собственные исследования, проведенные в предыдущих частях работы. Во второй
половине XIX в., по его мнению, окончательно утверждается
другая точка зрения на дошедшую до нас Начальную летопись.
Ученые пришли к выводу, что шлёцеровский «Нестор» — это
не «первообразная летопись», а свод многих летописей. Летопись, сохранившаяся до нас, сравнивается с «архивом, в котором хранятся следы погибших для нас произведений первоначальной нашей литературы» (К. Н. Бестужев‑Рюмин), или
с «палимпсестами, на которых сквозь начертанные вновь, хотя
и древние письмена, виднеются другие вытертые, еще более
древние» (И. И. Срезневский).
По мысли An., А. А. Шахматов, «заимствуя у Шлёцера его
замысел реставрации первоначальной летописи», сочетал эту
идею с теми новыми точками зрения на летопись, которые возникли в первой половине XIX в. Поэтому «прежняя трудная
задача Шлёцера воскресить текст Нестора» заменяется теперь
другой, еще более сложной. А. А. Шахматов решил заняться
«разложением дошедшего до нас летописного текста на ряд
последовательно сменявших друг друга и предшествовавших
32

Историографическое введение

Повести врем<енных> л<ет> летописных сводов и реконструировать их текст». Учитывая сложные взаимоотношения
отдельных летописных списков и привлекая сохранившиеся
до нас памятники древнерусской письменности, А. А. Шахматов «упорно трудится над текстуальной реставрацией этих
древнейших сводов, которые легли, по его мнению, в основу
Повести врем<енных> л<ет>».
Таков взгляд на историю изучения летописей, высказанный в 1916 г. An. В основе его лежит идея глубокой преемственности всех работ о летописях, начиная со Шлёцера и заканчивая Шахматовым. Увидим, что в дальнейшем большинство авторов делало акцент не на преемственности, а на перевороте,
совершенном А. А. Шахматовым.
Прежде всего, это были последователи А. А. Шахматова
А. Е. Пресняков и М. Д. Приселков, а также ученики последнего А. Н. Насонов, Я. С. Лурье. Такой же позиции придерживался Д. С. Лихачев. В основе этой оценки было подчеркивание
принципиального нового периода в изучении летописей, который начался с работ А. А. Шахматова. В главах, посвященных
этим исследователям летописей, будет сказано об их отношении к творчеству А. А. Шахматова.
В Архиве СПбИИ РАН хранится работа А. Е. Преснякова
по историографии летописания. 27 С. В. Чирков датировал ее
1902 г. Он опубликовал также текст доклада А. Е. Преснякова
на эту же тему, прочитанного в русской секции Исторического
общества 16 февраля 1916 г. 28 В этом докладе в сжатом виде переданы основные мысли оставшейся неопубликованной работы.
А. Е. Пресняков попытался отойти от традиционного изложения историографии летописания. Так, он выделил М. М. Щербатова как историка, который «близко подошел… к понятию свода», повествуя о работе переписчиков, а также «поднял немало
частных вопросов по изучению летописей». 29 И на А. Л. Шлёцера А. Е. Пресняков посмотрел с новой точки зрения. Основное
значение его трудов А. Е. Пресняков увидел «не в тех результатах, к которым привело его изучение летописей, а в строгости и широте требований, какие он предъявлял к исторической
 Архив СПбИИ РАН, ф. 193, оп. 1, № 55.
Работа А. Е. Преснякова по историографии русского летописания /
Подготовил С. В. Чирков // АЕ за 1968 год. М., 1970. С. 416–432.
29
 Там же. С. 420.
27
28

33

Историографическое введение

науке». Таким образом, отношение к Шлёцеру оказывалось похожим на то, что потом писали многие авторы, в том числе и сам
А. Е. Пресняков, о А. А. Шахматове: главное в его творчестве —
сам метод исследования летописей, тогда как конкретные выводы могут быть пересмотрены. Главной же причиной неудачи
Шлёцера, по Преснякову, было то, что он рассматривал ПВЛ как
труд одного писателя — Нестора. При этом «разница списков, не
разделенных на редакции», оказалась для него слишком сложной.
Дойдя до этого момента, А. Е. Пресняков показал себя настоящим историком. Положение историка после труда Шлёцера было, по его словам, «затруднительным»: может ли пользоваться историк летописями, если они, как выяснилось, «переполнены искажениями, выдумками — либо невежественными,
либо злонамеренными?». 30 Карамзина Пресняков расценил как
художника, который появился в этот момент и этой художественностью спасся «от скептического уныния». Кроме того,
Карамзин нашел выход ссылаться прямо на рукописи, без какого бы то ни было критического изучения «Нестора».
Не останавливаясь на других исследователях XIX в.,
А. Е. Пресняков сразу перешел далее к П. М. Строеву. Строева, по Преснякову, питала надежда найти в результате археографических поисков подлинник Нестора или хотя бы отдельные списки его труда. Но находились только «сборники»,
где «Нестор» пребывал наряду с другими текстами, продолжающими его: «впечатления от хаотичности этих сборников
и привели Строева в лагерь скептиков», а «идеал “полноты”
и “достоверности”, очень прямолинейный, был легко разрушен
археографическим опытом». С другой стороны, у М. П. Погодина А. Е. Пресняков увидел сходную отправную точку, не
останавливаясь на полемике «скептиков» и «антискептиков».
По мнению Преснякова, не следует преувеличивать влияние
на братьев Строевых Каченовского, так как у того скепсис был
«навеян течениями западной историографии», а у Строевых
он был следствием «археографических разочарований». Пресняков показал, что Погодин, как и Строев, видел в летописи
«компиляцию из разных источников», и эта компилятивность
была заложена уже в «родоначальнике летописания». 31
30
31

 Там же. С. 421.
 Там же. С. 423.

34

Историографическое введение

Из других авторов XIX в. А. Е. Пресняков выделил
И. Д. Беляева за то, что он пытался отделить официальные летописцы от частных, И. И. Срезневского как родоначальника исследования летописи в качестве литературного явления
и М. И. Сухомлинова с Н. И. Костомаровым как развивающих
его взгляды. У Костомарова он увидел выделение двух форм летописания — сказаний и записок. В развитом виде эта мысль
была подхвачена К. Н. Бестужевым-Рюминым, положившим
ее в основу своего метода. Труд последнего оказался этапным
и надолго определил «и метод изучения летописных сводов
и основные понятия об их составе». 32
Наиболее интересно обращение А. Е. Преснякова к трудам
Й. Добровского, забытого к его времени в русской науке о летописях. Отличие Добровского от Шлёцера заключалось в том,
что Добровский предлагал идти от текста поздних памятников
к более древним, а не наоборот. Его метод — метод выделения
«общего текста» («при попытке восстановить древнейшую
рецензию заслуживает внимания только общий текст») при
продвижении вглубь. «Смелый план Добровского» напомнил
Преснякову труды Шахматова. Определение творчества последнего в этой речи Преснякова передает те мысли, которые
он высказывал позднее неоднократно (см. гл. 3). Здесь у Преснякова впервые написано, что «в центре трудов Шахматова
стала гипотеза об общерусских сводах XIV–XV вв.». Такой
точки зрения позднее придерживались многие историки, например Я. С. Лурье, который тоже считал главными те выводы,
которые Шахматов сделал на материале общерусского летописания этого времени, а не древнейших этапов летописания.
Правда, когда Пресняков это писал, еще не была опубликована
главная книга Шахматова «Разыскания о древнейших русских
летописных сводах», в которой основное внимание было уделено реконструкции древнейших сводов.
Из работ других историков — последователей А. А. Шахматова — специально историографический характер носили
некоторые статьи Я. С. Лурье. Так, в статье, посвященной своему учителю М. Д. Приселкову, Я. С. Лурье дал общий взгляд на
историю изучения летописей. Он прямо пишет о том, что предшествующий А. А. Шахматову период, связанный с именами
 Там же. С. 427.

32

35

Историографическое введение

П. М. Строева и К. Н. Бестужева-Рюмина, — это период «расшивки» летописей. А. А. Шахматов этот метод отверг, показав,
что он основан на ошибочном представлении о летописном своде как о механическом соединении отрывков из разных местных
летописей. Я. С. Лурье противопоставлял этому методу метод
А. А. Шахматова и неоднократно подчеркивал, что даже в понятие «свод» последний внес иное содержание, чем П. М. Строев.
По мнению П. М. Строева, «сводами» нужно считать все дошедшие до нас летописи, а по мнению А. А. Шахматова, — только
гипотетические протографы этих летописей. Я. С. Лурье выделял школу А. А. Шахматова (куда он относил кроме своего учителя еще А. Н. Насонова, а также Б. М. Клосса) на фоне других
работ о летописях, написанных в советский период. 33
Нечто среднее представляет взгляд на историю изучения
летописей, который найдем в общих работах по историографии России. Как правило, их авторы признают выдающийся
вклад А. А. Шахматова в изучение летописей, но выделяют
и достижения более раннего периода, а также отмечают преемственность, с одной стороны, между А. Л. Шлёцером и предшествующими ему работами о летописях, а с другой стороны,
между А. А. Шахматовым и работами, выполненными до него.
Любопытно, что именно эти два ученых такую связь сами или
прямо отрицали (А. Л. Шлёцер), или просто не принимали всю
историографическую традицию в расчет (А. А. Шахматов).
Н. Л. Рубинштейн уделил изучению летописания довольно много места, причем он обращал внимание именно на метод исследования. Он дал очень высокую оценку творчеству
А. Л. Шлёцера как представителя немецкой библеистики
и ученика И. Д. Михаэлиса. Н. Л. Рубинштейн, в отличие от
большинства советских историографов, считал, что именно
Шлёцер не только определил дальнейшее изучение летописания в XIX в., но и высказал идеи, остающиеся современными.
В связи с этим он рассмотрел содержание не только «Нестора»
Шлёцера, но обратил внимание на его раннюю работу «Probe
Russischen Annalen», в которой тот уже занимался сличением
текстов летописи. По мнению Н. Л. Рубинштейна, в работе
33
Лурье Я. С. Схема истории летописания А. А. Шахматова и М. Д. Приселкова и задачи дальнейшего исследования летописей // ТОДРЛ. Л., 1990.
Т. 44. С. 185–195.

36

Историографическое введение

Шлёцера с летописными списками (речь шла о разделении
Шлёцером летописного текста на сегменты и сличении каждого сегмента по очереди по всем известным Шлёцеру спискам)
«дан уже современный принцип сличения списков по так называемым фамилиям (семьям. — В. В.) списков и путь к установлению их взаимоотношения, их генеалогии, дающей необходимую научную основу для их сличения и внутренней критики». 34
Н. Л. Рубинштейн высказал также важную мысль о связях работ Шлёцера о русском языке с его работами о Несторе и отметил, что языковая критика памятников у Шлёцера была связана с выявлением заимствований из иностранных языков. 35
Главными достижениями А. Л. Шлёцера (мы бы добавили:
с точки зрения метода), по мнению Н. Л. Рубинштейна, были
следующие поставленные задачи, которые он начал решать
в своем «Несторе»: установить сравнением наиболее близкий
к оригиналу текст; установить и выявить вставки. Так, в сравнении русских летописей и византийских хроник Шлёцер, по
Н. Л. Рубинштейну, «подошел вплотную к современному разрешению этого вопроса в источниковедении». 36
По мысли Н. Л. Рубинштейна, у Шлёцера было много последователей в России. Как таковых он рассматривает, например, М. П. Погодина, К. Н. Бестужева-Рюмина, А. А. Шахматова, т. е. основные фигуры в дальнейшей истории изучения
летописей. Труды М. П. Погодина, по Н. Л. Рубинштейну, —
это шаг вперед от Шлёцера. На этом этапе шлёцеровская установка «очищения Нестора» сменилась новой: установить его
источники. И в этом же ключе Н. Л. Рубинштейн рассматривал
труды К. Н. Бестужева-Рюмина.
Скептической школе Н. Л. Рубинштейн также дал высокую оценку, следуя в этом отношении за С. М. Соловьевым
и В. С. Иконниковым. По мнению Н. Л. Рубинштейна, у М. Т. Каченовского мы видим продолжение линии Шлёцера по выявлению легенд и заимствований в ПВЛ. Его скептицизм — продолжение Шлёцеровой критики. Н. Л. Рубинштейн цитирует
Каченовского, написавшего, что «для науки нет ничего приличнее, как скептицизм». У М. Т. Каченовского он увидел, прежде
всего, стремление «изучить внутреннее состояние источников,
Рубинштейн Н. Л. Русская историография. М., 1940. С. 161.
 Там же. С. 154.
36
 Там же. С. 163.
34
35

37

Историографическое введение

условия их возникновения». 37 С этих позиций Н. Л. Рубинштейн
критиковал П. Н. Милюкова за стремление оторвать скептическую школу Каченовского «от критического направления в русской историографии». Все «острые углы и крайности» работ
Каченовского и всей скептической школы, по мнению Н. Л. Рубинштейна, со временем сгладились, стерлись, но основная задача — «расчистка пути для новой науки» — была выполнена. 38
А. А. Шахматов, по мнению Н. Л. Рубинштейна, — это продолжение историко-критического метода, сформировавшегося в XIX в. Он занимался «подлинной исторической критикой
источников», за что и ценится более всего (таким образом,
тут Н. Л. Рубинштейн, не зная этого, совпадал с An.). В своих
«Разысканиях…» он «превратился в историка Киевской Руси».
Причем «свой историко-критический метод Шахматов переносит и на другие разряды исторических памятников», распространяет на языковой материал, устанавливает «связи истории
с языкознанием». Важность последнего замечания Н. Л. Рубинштейна в том, что он, по сути, обнаружил связь всех работ
А. А. Шахматова (и лингвистических, и текстологических)
между собой. К этому мы вернемся в главе о А. А. Шахматове
(см. гл. 3).
Для Н. Л. Рубинштейна, пользующегося терминами историков, А. А. Шахматов — «источниковед», как будто текст летописи был для Шахматова именно источником. 39 Н. Л. Рубинштейн
впервые заметил, что «своими источниковедческими приемами,
техникой исследования» с трудами А. А. Шахматова связан
А. Е. Пресняков, которого до этого не рассматривали как последователя А. А. Шахматова. 40 Впоследствии этот взгляд был
развит исследователем творчества А. Е. Преснякова С. В. Чирковым (см. гл. 4.1).
Если сравнить книгу Н. Л. Рубинштейна с более поздней работой С. Л. Пештича, 41 посвященной, правда, только XVIII в.,
а также с курсом историографии А. Л. Шапиро, 42 можно
 Там же. С. 235 и след.
 Там же. С. 233.
39
 О другом понимании А. А. Шахматова Д. С. Лихачевым см. в гл. 8.2.
40
Рубинштейн Н. Л. Русская историография. С. 496.
41
Пештич С. Л. Русская историография XVIII в. Л., 1965. Ч. 2.
42
Шапиро А. Л. Русская историография с древнейших времен до
1917 года. СПб., 1993.
37
38

38

Историографическое введение

увидеть отличия. С. Л. Пештич считал, что Н. Л. Рубинштейн
преувеличил значение А. Л. Шлёцера, как это ранее сделали
П. Н. Милюков и В. С. Иконников, которые, по его мнению, вообще исходили из того, что русская историческая наука была
заложена трудами иностранных ученых, работавших в Петербургской Академии наук. Что касается А. Л. Шапиро, в его
курсе лекций вся проблема рассматривается как историческая.
У Шлёцера, которого он относил к просветительской историо­
графии, прежде всего разобраны оценки крепостного права,
деспотизма и раздробленности. Кроме того, как это характерно для всех рассмотренных курсов историографии России,
А. Л. Шапиро подчеркивал, что «критическое отношение к тем
или иным летописям и к содержащимся в них известиям было
характерно для русской историографии задолго до Шлёцера».
В том числе как предшествующий Шлёцеру пример «русской
источниковедческой критики» А. Л. Шапиро упомянул фразу
Синопсиса о том, что Нестор «изряднее свидетельствует», чем
другие летописи, и т. п. Однако, в отличие от С. Л. Пештича,
А. Л. Шапиро утверждал, что «Нестор» Шлёцера был «первым
в исторической науке капитальным… трудом», хотя и назвал
этот труд «источниковедческим». А. Л. Шлёцер, как отметил
А. Л. Шапиро, «отказывается от узко потребительского отношения к источнику, от его использования без предварительного анализа достоверности». С этой же источниковедческой
точки зрения А. Л. Шапиро обозревал и других авторов, писавших о летописях, правда, это не было его главным интересом,
и они упоминаются вскользь, за исключением А. А. Шахматова, которому уделено особое внимание и которого А. Л. Шапиро назвал «самым талантливым русским источниковедом». 43
Мы располагаем также лекциями Л. В. Черепнина как по
историографии России, так и его сохранившимися в рукописи лекциями по истории летописания, в которых содержится
большой раздел по историографии летописания.
Рассмотрим сначала опубликованный курс лекций. 44 Истории изучения летописей уделено в нем не так много места. Зато
как памятник историографии рассматриваются сами летописи.
Отношение Л. В. Черепнина к работам А. А. Шахматова здесь
 Там же. С. 270–277, 648.
Черепнин Л. В. Русская историография до XIX века: Курс лекций. М.,

43
44

1957.

39

Историографическое введение

можно понять только из косвенных высказываний. Так, например, Л. В. Черепнин написал, что до ПВЛ, как «обычно считают», существовало еще четыре летописных свода, но он не будет
касаться этих «достоверно не известных летописных сводов»,
а будет разбирать «реально дошедший до нас текст Повести
временных лет». 45 Рассматривая исторические идеи, заложенные в ПВЛ и более поздних летописях, Л. В. Черепнин обратил
особое внимание на мировоззрение летописца, в частности, на
выражение его классовой идеологии. Опирался он в основном
на работы Д. С. Лихачева и текст ПВЛ.
Одновременно Л. В. Черепнин критиковал Н. Л. Рубинштейна «за представление о механическом характере летописания» и И. П. Еремина — за недооценку политических позиций
летописца и опять-таки за то, что летопись рассмотрена «как
механический ряд единичных фактов». Д. С. Лихачева, наоборот, Черепнин похвалил за полемику с Н. Л. Рубинштейном
и И. П. Ереминым. Л. В. Черепнин при этом сослался на статью
Д. С. Лихачева в «Вопросах истории», где автор утверждал, что
летописец «имел представление о причинно-следственной связи явлений». 46
Оценки, которые даны другим авторам, явно находятся
в связи со временем, когда писалась книга (чего нельзя сказать о книге Н. Л. Рубинштейна). Так, Л. В. Черепнин написал
о П. Н. Милюкове, о котором в 1950‑х гг. не поощрялось писать
в хвалебных тонах, что он, «незаконно противопоставляя теорию и практику, теоретические предпосылки научного исследования и его объективные результаты», говорит, что предметом его книги является «не столько ученая работа сама по себе,
не столько ее положительные результаты, сколько направлявшие ее теоретические побуждения…». Но в целом, если убрать
негативный оттенок этого высказывания, с Л. В. Черепниным
тут, конечно, нужно согласиться.
Совершенно другую картину представляет курс лекций
Л. В. Черепнина по истории русского летописания, читанный,
вероятно, в 1950‑е гг. и хранящийся в фонде Л. В. Черепнина
в Архиве РАН. 47
 Там же. С. 30.
Лихачев Д. С. О летописном периоде русской историографии // ВИ.
1948. № 9. С. 34.
47
 Архив РАН, ф. 1791, оп. 1, № 142.
45
46

40

Историографическое введение

Для Л. В. Черепнина, как и для Н. Л. Рубинштейна, летописи оказываются прежде всего источником. Он сразу же говорит
об этом во введении: источник фактов, того, как современники
эти факты воспринимали, «непосредственный остаток прошлого». С другой стороны, это «первый опыт историографического
характера». 48 Таким образом, и здесь, что неудивительно, применяется тот же подход к летописанию, что и заявленный в печатном курсе по русской историографии. Но вопросы изучения
летописей занимал Л. В. Черепнина не меньше («Дать связный
очерк, посвященный вопросам изучения русского летописания
очень вкусно» 49). По его мнению, в этом случае «действительно
отчетливо вскроется лаборатория источниковедческой работы, исследовательская техника». Он сразу же заявил, что «ряд
приемов, которыми пользовались наши предшественники, мы
отбросим, считаем их несовершенными», что это «пройденный
этап». Другие приемы он намеревался «привести в систему и использовать для дальнейшей работы по изучению летописания».
В соответствии с этим намерением Л. В. Черепнин начал курс
«с подробного рассмотрения историографического вопроса»,
в котором он старается «проследить смену критических приемов в изучении летописей» и «сделать выводы, какова же должна быть исследовательская техника в этом деле», т. е. обращать
главное внимание на методы исследования. 50
Одна из причин создания курса, как явствует из Введения, — желание изложить свои наблюдения и выводы над летописями: «В ходе моих личных занятий по изучению источников накопился ряд наблюдений над летописными текстами.
Частично они опубликованы, частично нет».
Л. В. Черепнин, в противоположность своему опубликованному курсу 1957 г., начал историографию прямо со Шлёцера, пропуская всех остальных (Татищева, Щербатова, Болтина
и т. д.). Он подробно проанализировал «Нестора» и характеризовал его как «труд, в котором делается попытка разработать приемы критического издания и изучения летописи». Он
увидел у Шлёцера ряд противоречий, показывающих, что это
«формальный… взгляд на летописи», так как, по Шлёцеру, все
списки списаны с одного оригинала и разночтения появляются
 Там же, л. 3.
 Там же, л. 4.
50
 Там же, л. 9.
48
49

41

Историографическое введение

лишь в результате ошибок при переписке. «Вот это-то и неверно, — пишет Л. В. Черепнин, вступая, таким образом, в полемику с книгой полуторастолетней давности. — Летописи не
просто переписывались и механически искажались. Летописи
не раз переделывались, перерабатывались, изменялись, дополнялись. Эти переделки, дополнения и изменения диктовались часто соображениями политическими». Главное, чего, по
Черепнину, не понимал Шлёцер, что ему «не было свойственно», — это существование редакций, т. е. таких текстов, «которые имеют резкие редакционные отличия друг от друга».
Именно поэтому Шлёцер «с точки зрения своей методологии
и не в силах дать истории развития летописного дела», так как
«формальный подход этому мешал». 51
Формальный подход Шлёцера, по мнению Черепнина, заключался в том, что он не видел в летописных списках сознательных изменений, «вызванных политическими мотивами»,
а потому не мог определить, «что из того или иного списка
принадлежит Нестору, что — нет», и оставалось «поле для домыслов». 52 Большое значение Л. В. Черепнин придавал работам П. М. Строева, полагая, что «его взгляд на летописи лежит
в основе современных трудов в этой области». Ему казалось
особенно важным, что П. М. Строев «впервые высказал мысль
о составлении летописей по инициативе князей, а не только
монахов и монастырей». 53 Л. В. Черепнин противопоставляет
П. М. Строева Шлёцеру, пишет, что это «две различные системы и методы в изучении летописей».
Однако один сюжет в исполнении Строева вызывал его
неприятие. По мнению Л. В. Черепнина, Строев «пришел
к весьма категорическому и, в общей форме, неверному выводу» о том, что «русское летописание это неоспоримо пересаждение византийских», «устное предание мало руководствовало
Нестора», «домашних источников на письме не было», поэтому
«оставалось придерживаться византийцев». 54
Итак, Л. В. Черепнин увидел у П. М. Строева в основном
интерпретацию событий. На особенность метода, предложенного Строевым, он обратил меньше внимания. Вероятно,
 Там же, л. 24–25.
 Там же, л. 26.
53
 Там же, л. 27–29.
54
 Там же, л. 33.
51
52

42

Историографическое введение

именно этим можно объяснить то, что труды Строева, как уже
говорилось, воспринимались Черепниным как основа для современных исследователей.
Далее Л. В. Черепнин дал обзор литературы о летописях
XIX в., включая туда работы В. М. Перевощикова, А. Кубарева, М. П. Погодина, М. И. Сухомлинова, И. И. Срезневского,
Н. И. Костомарова и др. В них он, как и An., отмечал те моменты, которые потом были подняты А. А. Шахматовым: вопрос
о том, где кончается «Нестор», какие своды отразились в ПВЛ,
вопрос об авторстве Нестора и Сильвестра и т. п.
Когда Л. В. Черепнин дошел до К. Н. Бестужева-Рюмина,
то в его работе стали появляться места, связанные с вопросом
о существовании предыдущих сводов: «Не было ли свода ранее? Отвечать утвердительно на этот вопрос нельзя, но едва ли
можно вполне добросовестно отвечать и отрицательно». Возможно, существовали уже своды 1074 и 1093 гг. Так отвечал
Бестужев‑Рюмин, и Л. В. Черепнин цитировал его, тем самым
становясь уже на точку зрения преемственности всех работ
о летописании, которая выражена и в его печатном курсе.
Источники Начальной летописи рассматривались Л. В. Черепниным по Срезневскому и Сухомлинову. Интересно, что
эти два автора, которым уделяется такое большое внимание
в старой историографии, Я. С. Лурье в своем обзоре даже не
упоминает. 55
Когда Л. В. Черепнин дошел до А. А. Шахматова, он прежде
всего отметил его природные способности: «Исключительная
способность к… большим обобщениям на основе громад<ного>
колич<ества> фактов». При этом Черепнин опирался на высказывания В. П. Обнорского и большую статью о А. А. Шахматове Д. С. Лихачева, о которой пойдет речь в гл. 3 и 8.
В статье В. П. Обнорского о А. А. Шахматове Л. В. Черепнин
выделил мысль о том, что «Шахматов знал за собой способность к гипот<етическим> построениям и, видимо, дорожил
этой способностью». И действительно, «гипотеза, даже неверная, — продолжал Обнорский, очевидно, имея в виду самого
55
Лурье Я. С. 1) Схема истории летописания А. А. Шахматова
и М. Д. Приселкова... С. 185–195; 2) Михаил Дмитриевич Приселков и вопросы изучения русского летописания // Отечественная история. 1995. № 1.
С. 146–159.

43

Историографическое введение

Шахматова, — будит мысль, которая исправит ее, если она
неверна» (см. гл. 3.2). Метод А. А. Шахматова Л. В. Черепнин
определял как «метод текстологически-смыслового анализа». 56
В дальнейшем мы увидим, что и сам Л. В. Черепнин в своих работах о летописях был не чужд такого подхода. И все же понятно, что не текстология интересовала Л. В. Черепнина в первую
очередь, а исторические оценки А. А. Шахматова или тех, кто
пользовался результатами его труда.
Л. В. Черепнин впервые поставил вопрос, чем отличается
от А. А. Шахматова его ученик М. Д. Приселков. И  отметил,
что последний сделал попытки уточнить даты сводов, попытки уточнить авторов, определить тенденцию каждого свода
и историческую среду, в которой он создавался. 57 Л. В. Черепнин подверг критике книгу М. Д. Приселкова «Очерки
церковно-политической истории Киевской Руси», заявляя, что
«методологически она вызывает возражения». Повторяя сказанное на магистерском диспуте М. Д. Приселкова (см. подробнее в гл. 6), Л. В. Черепнин пишет, что «Приселков прибегал
в своей работе к гипотезам, предположениям». Гипотезы же,
по мнению Л. В. Черепнина, — это «небезопасный элемент научного творчества», и к ним прибегаем лишь там, «где чувствуется недостаток источников». Но надо проводить грань между
гипотезой и «бесспорным историческим фактом», а Приселков
этого часто не делает и «выдает свои собственные соображения за реальную историческую действительность». 58
Относительно книги Д. С. Лихачева «Русские летописи
и их культурно-историческое значение» Л. В. Черепнин заметил, что она «при всей ее талантливости и внешней яркости
(она написана художественно) носит слегка импрессионистический характер». Он проявляется в том, что «часто строго
аналитический метод подменяется непосредственным впечатлением от источника». 59 Т. е. фактически Л. В. Черепнин увидел отличие взгляда филолога, историка литературы от взгляда
просто историка: «Чувствуется, что перед нами не историк,
а историк литературы. И летописный свод для него не столько
исторический источник, сколько литературное произведение».
 Архив РАН, ф. 1791, оп. 1, № 116, л. 67.
 Там же, л. 70.
58
 Там же, л. 7.
59
 Там же, л. 8.
56
57

44

Историографическое введение

Наиболее интересный момент у Д. С. Лихачева, по мнению
Л. В. Черепнина, — определение двух ранних слоев в летописи
(сказания о первых русских князьях и народные предания).
Между тем выявление этого момента связано как раз с филологическим взглядом Д. С. Лихачева на летопись.
Критически воспринял Л. В. Черепнин работы оппонентов
А. А. Шахматова — В. М. Истрина и С. А. Бугославского, а также Н. К. Никольского. Оценивать именно их как «критиков»
было принято, начиная уже с момента смерти Шахматова, т. е.
с 1920‑х гг., после выступления Б. Д. Грекова (о нем пойдет
речь в гл. 5). У  всех критиков Шахматова Л. В. Черепнин находил прежде всего недооценку уровня русских летописей, летописца как «мыслителя» и «стилиста». В результате картина
становилась «упрощенной», «механистической» (у Истрина).
В методические расхождения Черепнин не вдавался, оценив,
например, выделенные С. А. Бугославским группы списков
ПВЛ как «замечательное достижение», не замечая того, что
тот исходил из совершенно другого, чем А. А. Шахматов, представления о работе с летописями. 60
Резко негативно Л. В. Черепнин оценил книгу И. П. Еремина о ПВЛ, которая вышла в свет, очевидно, незадолго до составления этого курса. Еремин, по Черепнину, — «шаг назад»,
«регресс в науке» и вообще — «отриц<ательное> явление»
и даже «вредная книжка». 61 У Л. В. Черепнина сложилось впечатление, что И. П. Еремин поставил цель «зачеркнуть Шахматова и всю науку, ему предшествующую». Обратим внимание,
что и тут Шахматов опять поставлен в связь с предшествующей наукой. 62
В целом историографический обзор Л. В. Черепнина был
действительно связан с его собственными работами о летописях (о которых пойдет речь в гл. 15.1).
Обратимся теперь к наиболее подробному и обстоятельному историографическому труду, принадлежащему В. И. Буганову, ученику М. Н. Тихомирова. Речь идет о его монографии, по
которой, вероятно, многие поколения историков знакомились
60
С. А. Бугославскому и школе, к которой он принадлежал, посвящена
отдельная глава (см. гл. 7).
61
 Архив РАН, ф. 1791, оп. 1, № 142, л. 89–92.
62
 О сути критики И. П. Ереминым А. А. Шахматова и М. Д. Приселкова
см. в гл. 7.

45

Историографическое введение

с ситуацией в изучении летописей. 63 Книга построена как обзор
содержания работ по летописанию и откликов на них, разбитых
по периодам (начальное летописание, летописание периода феодальной раздробленности, летописание конца XV–XVII вв.,
хронографы, обобщающие труды), и времени изучения (1918–
середина 1930‑х гг.; советская историография середины
1930‑х–середины 1950‑х гг.; советская историография середины 1950‑х–начала 1970‑х гг.). Такое построение уже предполагает, что автор не будет рассматривать особенности творчества отдельных ученых, а тем более — целых направлений. Тем
не менее в книге содержится много замечаний и характеристик,
которые можно использовать в нашей работе.
Дореволюционные исследования выходили за рамки его
монографии, но В. И. Буганов написал о них в Предисловии
и во Введении. В. Н. Татищев, по его мнению, положил «основание критического анализа» списков летописей, «сравнивал…
между собой», отмечал противоречия и недостоверные известия. Буганов сослался на мнение своего учителя М. Н. Тихомирова о том, что в ряде случаев суждения Татищева «более
близки к нашему времени», чем Шлёцера, и даже полагал, что
последний «исходил из идей Татищева». 64 Метод Шлёцера
по исправлению «Нестора» В. И. Буганов назвал «субъективным методом в текстологии». Шлёцеру он противопоставил
Г. Эверса, присоеди­няясь в этом отношении к А. Г. Кузьмину. 65
Главный вывод П. М. Строева и других исследователей начала XIX в. заключался в том, что «Нестор» — не авторское сочинение, а свод. Как и М. Н. Тихомиров (см. гл. 15), В. И. Буганов придал особенное значение работам И. И. Срезневского.
Сильной стороной К. Н. Бестужева-Рюмина была названа «разработка вопроса о расслоении, разложении летописных текстов на составные части». Таким образом, В. И. Буганов хвалил
Бестужева-Рюмина за то, за что его отвергали А. А. Шахматов,
Д. М. Приселков и Я. С. Лурье, называвшие его метод «методом
расшивки».
По мнению В. И. Буганова, Д. С. Лихачев и другие исследователи, которые писали о «перевороте», совершенном Шахматовым, имели к этому «серьезные основания», но он тут же
Буганов В. И. Отечественная историография...
 Там же. С. 8.
65
 О взглядах А. Г. Кузьмина см. в гл. 15.2.
63
64

46

Историографическое введение

отмечает, что «некоторые его идеи (о сводном характере летописей, тенденциозности их составителей, приемах работы
и др.) высказывались или в той или в иной степени исследовательски разрабатывались до него», а некоторые шахматовские
выводы «были впоследствии уточнены или отвергнуты». Потом
В. И. Буганов возвращается к этой мысли еще раз и поясняет,
что «шахматовский» период нельзя отрывать от «дошахматовского». Тем не менее труды А. А. Шахматова внесли большой
вклад в изучение летописей, «но его методология… глубоко
ошибочна и неприемлема» 66 из-за игнорирования классового
подхода. В данном случае эта фраза — не дань эпохе, а принципиальная позиция, идущая, по-видимому, от учителя В. И. Буганова М. Н. Тихомирова (см. гл. 15). В. И. Буганов нашел
у Шахматова «приоритет формально-текстологического анализа над историческим» и отметил, что борьба против такого
направления «проходила на первом этапе развития науки»
(1918–1930‑е гг.) и «завершилась на втором ее этапе» (т. е.
в 1930–1950‑х гг.).
В. И. Буганов подчеркивал: гипотетичность построений
Шахматова признавалась им самим; он часто менял взгляды,
когда убеждался в их ошибочности, и это — «качество истинного ученого». Гипотезы же были неизбежны, как и догадки,
так как некоторые звенья истории летописания «восстановить
крайне трудно». Шахматовская схема — широкое и смелое научное построение. Для его сравнительного метода «характерны выявление сходных чтений списков, в том числе сходных искажений, учет описок, переделок, сокращений, дополнений»,
выяснение обстоятельств, места и времени составления сводов
и их редакций. Сущность метода — «в блестящем соединении
текстологического анализа массового материала летописных
списков с логически-смысловым, историческим анализом летописей». Таким образом, В. И. Буганов оценил А. А. Шахматова за то, что он не все выводы делал на основе сравнительного
анализа, т. е. как раз за то, за что, как увидим, представители
другого направления (в основном филологи) его критиковали. Противопоставление внутренней критики как «дошахматовского метода» сравнительному методу, характерное для
Я. С. Лурье, В. И. Буганов назвал «несколько искусственным»
66

Буганов В. И. Отечественная историография... С. 5, 35, 321.

47

Историографическое введение

и писал: «Вряд ли исследователь должен воздерживаться от
анализа в тех случаях, когда нельзя прибегнуть к классическому сравнительному анализу параллельных текстов летописных
сводов». 67
В. И. Буганов вслед за своим учителем отверг критику по
адресу А. А. Шахматова со стороны В. М. Истрина, С. А. Бугославского и И. П. Еремина. Кроме того, В. М. Истрина он
осуждал за тезис о связи русских летописей с византийскими
хронографами и о зависимости от них.
Много места уделено разбору содержания работ Е. Ю. Перфецкого, высоко ценимого, как мы увидим в гл. 15, М. Н. Тихомировым. Однако В. И. Буганов соглашался, например,
с И. М. Троцким в том, что Е. Ю. Перфецкому недоставало
«изучения внутреннего состава» летописи, тогда как путь сличения с другими текстами И. М. Троцкий называл «подсобным». 68 Не все выводы Перфецкого убедительны для В. И. Буганова, да и «его творческая лаборатория в значительной степени читателю не видна». 69
Это же замечание делает В. И. Буганов и М. Д. Приселкову, в некоторых работах которого «сравнительнотекстологический материал представлен недостаточно». 70 Кроме того, он повторил замечания, сделанные М. Д. Приселкову на
обсуждении его магистерской диссертации (см. гл. 6). В. И. Буганов не согласился с мнением М. Д. Приселкова о том, что митрополичье летописание не прекращается во второй половине
XV в. Приселков назван им «достойным продолжателем дела
Шахматова», но оспаривается его тезис о «бедности и однообразности» содержания составляемых после ПВЛ летописей,
а также об их «придворном характере». Тем не менее «История
летописания» М. Д. Приселкова, по В. И. Буганову, «является
значительным вкладом в отечественное летописеведение», в котором «значительное место занимает разработка собственно
исторического подхода к пониманию летописей, объяснению
их появления в определенной общественной среде». 71
Критически в целом В. И. Буганов относился к Н. Л. Рубинштейну, когда последний оказывался уже не историографом,
 Там же. С. 45–47.
 Там же. С. 79–80.
69
 Там же. С. 73.
70
 Там же. С. 83.
71
 Там же. С. 203–204.
67
68

48

Историографическое введение

а исследователем летописания. В. И. Буганов не принимал его
тезисов о том, что у летописца «голая хронологическая последовательность целиком заменяет вопрос об исторической связи»,
о значении византийских образцов для ПВЛ, об «узости кругозора» летописца, об «оторванности» летописей друг от друг
и о прекращении общерусского летописания в середине XVI в. 72
По мнению В. И. Буганова, здесь много «противоречивого, спорного и неприемлемого».
А. Н. Насонов получил очень высокую оценку В. И. Буганова. Последний рассматривал и высоко оценил работы
Я. С. Лурье и К. Н. Сербиной.
Творчество М. Н. Тихомирова и Л. В. Черепнина заслужило также горячее одобрение В. И. Буганова. У М. Н. Тихомирова Буганов особенно отмечает стремление решить вопрос
о начале летописания с использованием новых материалов
для сравнения. Среди историков, которых выделяет В. И. Буганов, и А. Г. Кузьмин (который, как и сам В. И. Буганов, был
учеником М. Н. Тихомирова — см. гл. 15.2). В том числе, по его
мнению, «важными представляются соображения Кузьмина
о существовании в XI–XII вв. ряда центров летописания», изза чего «нельзя рассматривать летописание только как постепенное обосложнение [так!] одного предыдущего текста: например, текста Начального свода “Повестью временных лет”».
В данном случае В. И. Буганов противоречил той высокой оценке, которую он дал ниже методу Шахматова, так как концепция
А. Г. Кузьмина направлена именно против этого метода. Кроме
того, А. А. Шахматов никогда не смотрел на процесс складывания летописных сводов как на нарост одного текста на другом.
В. И. Буганов также хвалил А. Г. Кузмина за требование
сочетать «исторический и текстологический методы изучения
летописей». 73 Вообще, особенностью работы В. И. Буганова
является противопоставление авторов‑историков, которые
вслед за Б. Д. Грековым основывали свои исследования летописей «на классовом анализе исторических явлений», концепции других ученых (филологов, хотя сам В. И. Буганов такого
деления на историков и филологов не проводил), «основанной
на формально-текстологическом анализе источников» и на
 Там же. С. 208–210.
 Там же. С. 243.

72
73

49

Историографическое введение

«игнорировании их классовой направленности». 74 К этим ученым В. И. Буганов относил И. П. Еремина и С. А. Бугославского. У последнего отмечался «формально-литературный характер» сопоставления текстов. Работы И. П. Еремина критиковались особенно сильно за «антиисторичность», за «ошибочные
по существу, крайне неудачно сформулированные положения», вызвавшие «справедливую критику советской научной
общественности». 75 Речь идет, например, об идее И. П. Еремина о «допрагматическом характере» древних летописей (см.
об этом подробнее в гл. 7.1). С другой стороны, В. И. Буганов
высоко оценил работы Д. С. Лихачева, хотя и полагал, что последний «несколько преувеличивал значение дружинного эпоса в смысле связи его с народом, отсутствия враждебности
к народу и противопоставление дружинного и монастырского
устнопоэтического творчества». 76
После выхода книги В. И. Буганова некоторое время не появлялось значительных работ по историографии летописания.
В основном выходили статьи или историографические введения
к изучению отдельных вопросов истории летописания. Среди
них выделим, например, большой раздел, посвященный, правда,
истории изучения только новгородского летописания, но затрагивающий и тему научных школ, в книге А. Г. Боброва. 77
Несколько лет назад появилась статья С. Н. Кистерева. 78
В значительной мере она была построена как развернутый
комментарий к высказываниям различных ученых по истории
изучения летописания. С. Н. Кистерев рассматривает изучение
летописей как часть источниковедения, называя «летописеведение» (термин, которым пользуются в основном историки, а не
текстологи и не филологи) «одной из древнейших и сложнейших
проблем» источниковедения. Источниковедение же, по мнению
автора, в свою очередь является частью социальной истории.
Первым историком и одновременно первым исследователем летописей С. Н. Кистерев называет, как многие авторы, В. Н. Татищева. Исследовательский метод В. Н. Татищева, как можно
 Там же. С. 143.
 Там же. С. 144–145 и др.
76
 Там же. С. 146–147.
77
Бобров А. Г. Новгородские летописи XV в. С. 41–65.
78
Кистерев С. Н. Вехи в историографии русского летописания // Очерки феодальной России. М., 2003. Вып. 7. С. 5–28.
74
75

50

Историографическое введение

понять из статьи С. Н. Кистерева, заключался в том, что тот
не просто использовал известные ему летописные тексты, но,
во‑первых, раскрывал круг своих источников (этим он отличается от летописца), а во‑вторых, стремился дать читателю понять, что представляли собой эти летописи, давал их описания.
«Первая схема развития отечественного летописания» также
была намечена, как полагает С. Н. Кистерев, В. Н. Татищевым.
Следующим этапом в изучении летописания, по мнению
С. Н. Кистерева, был А. Л. Шлёцер. Определяя его значение,
С. Н. Кистерев цитирует известное мнение А. А. Шахматова
о том, что «научное изучение древней русской летописи начато великим Шлёцером…», и т. д. Отметим, что это несколько
противоречит вышеприведенному высказыванию, что первым
исследователем летописания стал В. Н. Татищев. Далее русские исследователи, по С. Н. Кистереву, длительное время «шли
путями, указанными им Шлёцером» и видели в позднейших
памятниках «искаженного и дополненного Нестора». Здесь
С. Н. Кистерев как будто выступает против мнения о том, что
русские авторы XIX в. уже отошли от представления о Начальной летописи как об авторском тексте Нестора. Но, с другой
стороны, далее можно прочесть, что XIX век «принес новые
идеи». Новые идеи принадлежали П. М. Строеву и заключались,
по выражению С. Н. Кистерева, в том, что эти летописи теперь
стали пониматься как «своды ранее существующих материалов,
дополненные сводчиком». С. Н. Кистерев в оценке П. М. Строева идет за В. И. Бугановым и цитирует его высказывание
о том, что мысли Строева привели к пониманию «чрезвычайно
сложного состава текста летописей». В этом и В. И. Буганов,
и С. Н. Кистерев расходятся с Я. С. Лурье. По мнению Я. С. Лурье, все обстояло наоборот, и свод в понимании Строева — это
механическое, т. е. простое, соединение разновременных частей, и сложным представление о летописях стало только после трудов А. А. Шахматова. Кажется, правда, поспешным
утверждение С. Н. Кистерева о том, что после Строева главным направлением в изучении летописей явилось «воссоздание
истории появления многочисленных летописных памятников»,
как дошедших до нас, так и не дошедших «в своем истинном
виде». Дело в том, что П. М. Строев считал погибшими те летописи, из которых составлены своды, и думал, что восстановить
их невозможно. Работы К. Н. Бестужева-Рюмина — это, по
51

Историографическое введение

С. Н. Кистереву, развитие от Строева «по наиболее очевидному
пути», заключающемуся в том, чтобы «попытаться установить
происхождение каждого известия путем анализа его содержания». 79 Следующим этапом, по Кистереву, являются работы
Шахматова. Здесь С. Н. Кистерев повторил мысль Л. В. Черепнина, В. И. Буганова и других о том, что Шахматов развивал
предшествующую традицию изучения летописей: «А. А. Шахматов… с самого начала представлял существующие летописи
как своды ранее возникшего материала, и в этом отношении
явился продолжателем традиции, заложенной П. М. Строевым
и К. Н. Бестужевым-Рюминым». Нужно, правда, заметить, что
С. Н. Кистерев, несмотря на такую формулировку, сознает: свод
в понимании Строева и свод по Шахматову — разные явления.
Далее он пишет о том, что в шахматовском смысле свод основывается на предшествующих сводах (а вовсе не на «материале»).
С. Н. Кистерев определяет «элементы метода Шахматова» как
«систематическое сличение списков, установление дублировок
и таким путем выявление вставок, анализ хронологии и находимых описок, извлечение хронологических указаний из встречающихся в летописях перечислений князей и митрополитов,
посадников или русских епархий». 80
Описывая то, что нового внес Шахматов в метод изучения
летописей, С. Н. Кистерев вступил в полемику с Я. С. Лурье.
Последний полагал, что методика Шахматова не являлась «абсолютной новостью в современной ему филологической науке»
и во многом сходилась со сравнительно-историческим методом
в языкознании. Но новость заключалась в том, что эти приемы
еще не применялись к текстам такого масштаба. С. Н. Кистерев
не согласился, считая новым то, что А. А. Шахматов «усмотрел
в каждой реконструируемой ступени в истории летописания
в большей или меньшей степени самостоятельного автора».
По мнению С. Н. Кистерева, именно это позволило Шахматову
видеть личные, в том числе политические, интересы летописца.
Ученик Шахматова М. Д. Приселков, по мнению С. Н. Кистерева, понимал эту особенность летописи как «характерное и типичное» свойство летописи как исторического источника. 81
 Там же. С. 8.
 Там же. С. 10.
81
 Там же. С. 14.
79
80

52

Историографическое введение

Правда, трудно согласиться со следующим мнением
С. Н. Кистерева: задача реконструкции ПВЛ, которую поставил А. А. Шахматов, могла быть решена «лишь с использованием текстологических методов изысканий», что «обусловило
некоторую односторонность методики работы как его самого,
так и его последователей, а в их лице всего летописеведения
на длительный срок». Непонятно, каким образом текстология
способствует односторонности работы, так как она не исключает ни источниковедческого анализа, ни изучения рукописей.
Неудачно, на наш взгляд, противопоставление текстологических работ изучению рукописей, содержащих летописи. 82
С. Н. Кистерев сделал несколько критических высказываний по адресу Я. С. Лурье в связи с проблемой использования
ранних, а не поздних летописных текстов для воссоздания
событий. Еще учитель Я. С. Лурье М. Д. Приселков предпочел для анализа событий X в. не текст ПВЛ, а текст договоров
русских князей с греками, что вызвало критику со стороны
некоторых ученых. Я. С. Лурье выступил с объяснениями позиции М. Д. Приселкова, аргументируя ее тем, что договоры
были современными источниками, а летопись отстояла на 100
с лишним лет. С. Н. Кистерев полагает это неубедительным.
Он справедливо отметил, что датировка сама по себе не является решающим аргументом, а таковыми являются только
82
В частности, работы Б. М. Клосса, приводимые С. Н. Кистеревым как
пример наступления «новых времен», как раз являются образцами текстологии
в сочетании с тщательным внешним изучением рукописей, на что указывал еще
Я. С. Лурье (см. гл. 13.1), особенно с точки зрения филигранологии и изучения
почерков. Но есть разница между исследованием одного памятника, дошедшего в большом количестве списков, как Ник., которую изучал Б. М. Клосс, когда датировки рукописей действительно имеют первостепенное значение для
филиации списков, и исследованием текста ПВЛ, дошедшего только в составе
более поздних памятников. В последнем случае датировка списков, да и вообще внешнее изучение рукописи, не имеет такого принципиального значения,
как в первом. Непонятно, как в этом случае палеографическое и кодикологическое изучение рукописей позволит «существенным образом корректировать
построения текстологов» и «устранить из их стемм некоторые гипотетические
звенья». Представляется, что тут дело не в новых временах, а просто в памятниках разного времени. Кстати, все исследователи памятников той же эпохи,
что и Ник., например, А. Е. Пресняков, Н. П. Лихачев и другие, занимались
исследованием рукописей, их внешней атрибуцией и датировкой — теми способами, которые тогда были разработаны. Разумеется, работы Б. М. Клосса
и других современных авторов далеко продвинули это направление вперед.

53

Историографическое введение

результаты критического исследования источника, и что в ряде
случаев поздние источники могут быть предпочтительнее ранних. Правда, в связи с договорами это замечание С. Н. Кистерева непонятно, так как критическое исследование их как раз
проводилось многократно, и сомнений в аутентичности текста и достоверности известий ни у кого не возникало. Однако
здесь важно другое. С. Н. Кистерев пишет, что Я. С. Лурье не
занимался специально изучением поздних памятников и просто «избегал обращаться к летописям XVI и последующих веков при изучении истории летописания предшествующих
столетий». 83 Я. С. Лурье действительно предпочитал этого не
делать, если имелся более ранний летописный материал. Но
он аргументировал это, посвятив целую книгу доказательству
того, что в официальных сводах XVI в. версии более ранних летописей подвергались тенденциозному искажению и идеологической обработке, что отражалось не только на оценках тех
или иных событий, но и в появлении новых деталей и, наоборот, исчезновении прежних сюжетов.
По мнению С. Н. Кистерева, тенденциозность «еще не делает летописные известия совершенно недостоверными и недостаточна для объявления их выдуманными автором нового свода,
а не восходящими к одной из древних летописей». Значит, этого
недостаточно и «для отрицания истинности сообщаемых сведений». 84 Но опора на одну только возможность восхождения известия к одной из древних летописей — это как раз тот подход к источникам, против которого Я. С. Лурье сознательно выступал
всю жизнь, называя его «рассуждением по принципу “почему бы
нет?”». Таким образом, выпад против Я. С. Лурье можно расценить как то, что С. Н. Кистерев является адептом именно этого
подхода. Что касается Я. С. Лурье, то, повторим, он не «избегал»
обращаться к поздним сводам, а как раз обращался к ним и в результате источниковедческой критики отказывал им в первенстве как летописям, которые дают совершенно «другую историю
XV в.» по сравнению с летописями более ранними. Замечание же
С. Н. Кистерева о том, что было много примеров, «когда истина
о событиях куда лучше сохранялась в людской молве, чем в писаниях придворных историографов», кажется столь удивительным,
Кистерев С. Н. Вехи в историографии... С. 19.
 Там же. С. 19–20.

83
84

54

Историографическое введение

что мы оставляем его без комментариев и отсылаем читателя
к гл. 1, в которой будет рассматриваться сюжет о «баснословии»
и отношении к нему ученых рубежа XVIII–XIX вв.
Явно несправедлив и еще один выпад против Я. С. Лурье. С. Н. Кистерев заметил, что число сводов XV в., которые
реконструирует Я. С. Лурье, «слишком велико», а их состав
«крайне разнообразен» (тем более, что они составлялись «часто в одних и тех же учреждениях»), чтобы «все построение
было достаточно убедительным». Но поскольку не приведено
никакой аргументации и построения Я. С. Лурье подробно
не разобраны, то замечание, сделанное тут же о «некорректности» Я. С. Лурье, само собой возвращается С. Н. Кистереву.
В целом, заглавие, данное С. Н. Кистеревым своей статье,
не вполне оправдало себя. Он, собственно, показал не «вехи»,
т. е. не этапы в изучении летописания, а отдельные спорные
проблемы истории летописания (например, о приоритете ранних текстов над поздними, об отношении к некоторым работам М. Д. Приселкова, Я. С. Лурье, к полемике В. А. Кучкина
с Б. М. Клоссом и т. п.). Видно, что, как и большинство историков, занимающихся летописями, его интересует прежде всего содержание выводов о текстах летописей и наблюдения над ними,
а не методы, которыми все это производится на свет, несмотря
на заявление о противном. 85 Когда он выделяет новые вехи в отношении приемов исследования, как в случае с изучением (или
85
 Отдельно хочется отметить недопустимый тон возражения, сделанного С. Н. Кистеревым В. М. Панеяху по поводу тезиса последнего о том, что
Я. С. Лурье придерживался не ленинского варианта марксизма, а близкого
к Г. В. Плеханову, Э. Бернштейну и К. Каутскому. С. Н. Кистереву не понравилась эта идея, но заявление о том, что, возможно, «специфические профессиональные занятия маститого исследователя холопства в Русском государстве не
позволили ему достаточно внимательно ознакомиться с некоторыми работами
В. И. Ленина» (что, по выражению С. Н. Кистерева, остается «на его совести»),
не может рассматриваться в качестве аргумента в ученой полемике. Что же касается «марксистского направления в области летописного источниковедения»
(по выражению В. Т. Пашуто), то С. Н. Кистерев, кажется, недооценивает обязательности этого и подобных выражений в книгах 1950–1980‑х гг. Поэтому
бессмысленно и даже выглядит как курьез (учитывая содержание всего творчества Я. С. Лурье) предложение С. Н. Кистерева «специально изучить», насколько к складыванию марксистского направления был причастен Я. С. Лурье. Если
же речь идет об учете политических пристрастий летописца, то марксизм здесь
ни при чем, так как все это было высказано еще А. А. Шахматовым и развито
А. Е. Пресняковым и М. Д. Приселковым. Об этом см. далее в гл. 4, 6.

55

Историографическое введение

неизучением) рукописей памятников, это оказывается неудачным. Исключение составляет только характеристика метода
А. А. Шахматова, сделанная с помощью цитаты из Я. С. Лурье.
Наконец, упомянем статью К. В. Петрова, которая появилась недавно в посвященном С. Н. Кистереву сборнике. 86 Автор
поставил задачу выделить различные научные школы в изучении
феодальной России и посмотреть, какие исследователи, работающие в С.-Петербурге, относятся к ним. Можно согласиться с К. В. Петровым в том, что «ученик несет на себе отпечаток
личности своего учителя», хотя, к сожалению, в работе это положение не развито. В своем понимании школ К. В. Петров исходит из формального критерия и главную роль отводит тому,
кто являлся научным руководителем кандидатской диссертации
исследователя. Между тем это далеко не всегда соответствует
реальной ситуации. Ученые, формально не являющиеся учениками, могут в действительности быть ими, тогда как формальные ученики могут не иметь отношения к школе своих научных
руководителей. Если посмотреть только на то, что получилось
в итоге у К. В. Петрова с исследователями летописания, мы увидим прежде всего последствия избранной классификации. Так,
М. Д. Приселкова он относит к числу учеников школы С. Ф. Платонова, с чем невозможно согласиться. Хотя М. Д. Приселков
был историком, учился у С. Ф. Платонова, но он как раз серьезно критиковался С. Ф. Платоновым. М. Д. Приселков всю жизнь
был настоящим, преданным учеником А. А. Шахматова и давно
оценивается в историографии именно как таковой. А. Н. Насонова, другого крупнейшего исследователя летописания в XX в.,
К. В. Петров охарактеризовал как ученика А. И. Заозерского.
Но для А. Н. Насонова было гораздо важнее то, что он занимался
в семинаре М. Д. Приселкова и был, разумеется, его и А. А. Шахматова последователем. Уже давно А. Н. Насонов воспринимается (и обозначается в историографии) прежде всего как ученый шахматовской школы. Ученицей М. Д. Приселкова была
К. Н. Сербина. К. В. Петров считает ее ученицей А. И. Андреева,
хотя и упоминает, что она «в равной мере считала себя» ученицей М. Д. Приселкова. Но дело в том, что К. Н. Сербина сама
86
Петров К. В. Петербургские научные школы по изучению истории
феодальной России в постсоветский период: современное состояние и перспективы // Историография, источниковедение, история России X–XX вв.:
Сб. статей в честь Сергея Николаевича Кистерева. М., 2008. С. 539–563.

56

Историографическое введение

писала о том, как предпочла занятиям у А. И. Андреева работу
над летописями с М. Д. Приселковым. Из филологов К. В. Петров упоминает учеников В. Н. Перетца. При этом он утверждает, что Д. С. Лихачева «в значительной степени… можно назвать учеником В. П. Адриановой-Перетц». Можно согласиться
с тем, что влияние В. П. Адриановой-Перетц было значительным
для всех сотрудников Отдела древнерусской литературы Пушкинского Дома, но известно, что учителем Д. С. Лихачева был
Д. И. Абрамович.
Приходится констатировать, что предложенный К. В. Петровым метод классификации научных школ очень несовершенен. Очевидно, что только анализ работ исследователя может дать материал, на основании которого его можно отнести
к тому или иному направлению. Именно с этих позиций мы будем рассматривать научные школы далее в тексте книги.
Если попытаться выделить в работах по историографии
летописания основные проблемы (так как не все они написаны
в проблемном ключе), то видно, что историки науки обращали
внимание главным образом на несколько вопросов:
— как следует оценивать роль А. Л. Шлёцера в изучении
летописей;
— являются ли работы XIX в., и если да, то какие, продолжением А. Л. Шлёцера;
— следует ли появление работ Шахматова считать переворотом в изучении летописей, или они все-таки генетически
связаны с предшествующим этапом, причем не только с работами Шлёцера, но и с достижениями других авторов, которые
писали о летописях в XIX в.;
— кого из авторов, писавших о летописях, нужно считать
последователями А. А. Шахматова и каковы критерии этого
выделения.
Мы предлагаем на эти и некоторые другие проблемы взглянуть с новой точки зрения и посмотреть на изучение летописей как на историю научных школ. В отношении летописания
она недостаточно прояснена. Так, в литературе существует
понятие «школа Шахматова», но только Я. С. Лурье писал о ее
чертах, хотя подробно не аргументировал, почему причислял
к ней тех, а не иных ученых. Кроме того, непонятно, откуда вообще взялась эта школа, так как подобные явления в истории
культуры не возникают из ничего.
57

Историографическое введение

Посмотрим, чьими учениками (и учениками учеников)
были исследователи летописей. (Выше было показано, что это
влияло и на работы историографов.) Важно понять, чтó исследователи летописей могли взять и взяли из своей выучки,
а к чему пришли самостоятельно, попробовать сравнить в этом
отношении школы историков и филологов, решить, можно ли
связать все важнейшие течения в изучении летописей в одно
генеалогическое древо — как его ветви, или же они окажутся
отдельными самостоятельными деревьями. Другими словами,
применим к текстам историков и филологов, писавших о летописях, тот же сравнительный метод, который используется
в текстологии в отношении средневековых текстов, например
летописей.

Часть 1.
Применение критического метода
к русским летописям
(конец XVIII–начало XX вв.)

Глава 1.
Й. Добровский и его критический метод
1.1. А. Л. Шлёцер и Й. Добровский: от гёттингенской
библеистики к изучению средневековых текстов
Середина XVIII в. в России — эпоха Г. Ф. Миллера в исследовании русских летописей. Но его подход к изучению и использованию летописей не представлял ничего кардинально
нового по сравнению с подходом, например, В. Н. Татищева.
Между тем в немецких землях, как и в австрийских владениях,
наука об изучении древних текстов находилась во второй половине века в расцвете. Однако Миллер покинул родину еще
в 1725 г. и много лет провел в России в отрыве от европейской
науки. В результате он отстал от нее, как писал А. Л. Шлёцер,
на 30 лет, хотя до этого «вероятно… приобрел хорошие основания особенно в классической литературе у своего отца, ректора в Герфорде». 1 Сразу заметим это обстоятельство: с точки
зрения Шлёцера, обязательным для критика текста качеством
было знание классики.
Но для Миллера, как и для Татищева, летопись еще не
представляла интереса собственно как текст, т. е. то, что имеет
самостоятельное значение, прежде всего филологическое, вне
прямой зависимости от содержания. 2 Миллер не оставил в Ака1
 Общественная и частная жизнь Августа Людвига Шлёцера, им самим
описанная // Сб. ОРЯС. 1875. Т. 13. С. 30.
2
 О В. Н. Татищеве и летописях см.: Пештич С. Л. Русская историография XVIII в. Л., 1965. Ч. 2; Добрушкин Е. Н. 1) Историк-писатель или издатель
источиков? (К  выходу в свет академического издания «Истории Российской»
В. Н. Татищева) // РЛ. 1970. № 2 (совместно с Я. С. Лурье); 2) «История

59

Часть 1

демии наук учеников и продолжателей, которые внесли бы свой
вклад в изучение летописания, хотя это произошло, вероятно,
не столько из-за несоответствия его как ученого уровню науки
его времени, сколько оттого, что научных школ в европейском
понимании в России тогда вообще еще не было.
А. Л. Шлёцер, весьма скептически отозвавшийся не только об учености Миллера, но и вообще о «методе… с какою обращались в Петербурге со всеми литературными предметами»
и каковую он назвал «даже более поверхностной, чем поверхностная французская метода», 3 безусловно, имел к этому все
основания. 4 За его спиной, когда он принимался за изучение
древних русских летописей, прежде всего «Нестора», т. е. ПВЛ,
стояла, прежде всего, немецкая традиция критики Священного Писания, «основательная метода», которая, по его собственному определению, разрабатывалась именно в Гёттингенском
университете знаменитым учителем Шлёцера библеистом
И. Д. Михаэлисом.
Шлёцер был первым, кто подошел к русским летописям как
лингвист и текстолог, прошедший школу критики классических
текстов, владеющий навыками подобного анализа, имеющий
основательные познания в языкознании, которое в то время
уже воспринималось как важнейший инструмент для изучения
древних текстов.
Итогом работы над текстами летописей с применением
этой «основательной методы» явился первоначально труд, написанный сразу после возвращения из России, 5 а затем уже
Российская» В. Н. Татищева и русские летописи: (Опыт текстологического анализа): Автореф. дис. … канд. ист. наук. Л., 1972; 3) К вопросу о происхождении
сообщений «Истории Российской» В. Н. Татищева // ИЗ. 1976. Т. 97; 4) О методике изучения «татищевских известий» // Источниковедение отечественной
истории. М., 1977; Валк С. Н. 1) «История Российская» В. Н. Татищева в советской историографии // Валк С. Н. Избранные труды по историографии и источниковедению. СПб., 2000. С. 412–451; 2) «История Российская» В. Н. Татищева в трудах Н. М. Карамзина // Там же. С. 452–461; 3) «История Российская»
В. Н. Татищева в трудах отечественных исследователей XIX–начала XX века.
Подготовительные фрагменты // Там же. 462–515; Толочко А. П. «История
Российская» Василия Татищева: Источники и известия. М.; Киев, 2005; Свердлов В. Н. Василий Никитич Татищев — автор и редактор «Истории Российской». СПб., 2009.
3
 Общественная и частная жизнь Августа Людвига Шлёцера… С. 63–64.
4
См.: Шапиро А. Л. Историография с древнейших времен по ХVIII век:
Курс лекций. Л., 1982. С. 217–224.
5
Schlözer A. L. Probe Russischer Annalen. Bremen; Göttingen, 1768.

60

Глава 1

после многих лет работы над этой темой в Гёттингене — знаменитый «Нестор». 6
Нельзя не согласиться с определениями его как первого научного труда о летописях, даваемыми An., А. А. Шахматовым,
А. Л. Шапиро и др. (см. Историографическое введение). Хотя An.
упоминает о Миллере, Байере и Щербатове как о предшественниках Шлёцера, но подчеркивает, что «до Шлёцера… критическое
отношение к летописи совершенно отсутствовало — летописи читались, переписывались, некоторые места в них часто произвольно
исправлялись и из собранного таким образом материала почти
механически составлялись толстые книги». 7 Далее An. вводит по
отношению к методу работы Шлёцера понятие «реставрация»
(«Реставрированный Шлёцером текст Нестора»). Шлёцер не
один раз «возводит те или иные места, заключающиеся в них как
мелкие варианты, так и более обширные куски текста, к позднейшим вставкам, исправлениям и искажениям переписчиков и таким
образом на живых примерах характеризует работу позднейших
писцов и компиляторов, занимавшихся текстом Нестора».
An. рассмотрел, как Шлёцер выделял источники Нестора.
Так, Шлёцер предполагал наличие у летописца текстов византийских авторов, но не определил, кто именно им использовался. Другим его источником было «словесное предание». Шлёцер
настаивал, что у Нестора «не было предшественников, которые
письмом закрепили бы это уже в течение двух столетий жившее
до него предание», поэтому, например, он категорически отказывался признать Иоакимовскую летопись Татищева. Этим
(устным преданием) объяснял Шлёцер неточность хронологии.
По Шлёцеру, быть может, только о договорах с греками можно
говорить, что они взяты Нестором из письменного источника. 8
Другой важный момент, на который обращает внимание
не только An., но и другие исследователи, например А. С. Архангельский, — решение Шлёцером вопроса о позднейших
6
[Schlözer A. L.] Несторъ. Russische Annalen in ihrer Slavonischen GrundSprache verglichen, übersetzt und erklärt von August Ludwig Schlözer. Göttingen,
1802–1809. Vol. 1–5. Перевод: [Шлёцер А. Л.] Нестор. Русские летописи
на древлеславянском языке, сличенные, переведенные и объясненные Августом Лудовиком Шлёцером / Перевод Дм. Языкова. СПб., 1809. Ч. 1; СПб.,
1816. Ч. 2; СПб., 1819. Ч. 3 (далее — Нестор).
7
 Архив РАН, ф. 665, оп. 1, № 116, л. 2.
8
 Там же, л. 6.

61

Часть 1

вставках в текст летописи. Они обнаруживают у Шлёцера тенденцию относить все наиболее недостоверные известия летописи к числу позднейших вставок в текст Нестора, снимая таким образом подозрение с самого Нестора: «Суд Шлёцера над
Нестором оканчивается торжеством последнего». 9
Н. Л. Рубинштейн, который наиболее высоко во всей советской литературе оценивал Шлёцера, анализировал не
только знаменитого «Нестора», но и предшествующие работы А. Л. Шлёцера, особенно его «Probe Russischer Annalen».
Ссылаясь на высказывания самого А. Л. Шлёцера, он показывал, что тот подходил к изучению русских летописей как
представитель немецкой критической школы, как выученик
Гёттингенского университета, «с тем вниманием, тщательностью и добросовестностью, к которым приучил меня библейской критике мой великий учитель Михаэлис». 10 Кроме того,
Н. Л. Рубинштейн напомнил, что, по собственному признанию
Шлёцера, сделанному к Предисловии к «Нестору», его учителями были также Гейне, Грисбах и Семпер.
По мнению Н. Л. Рубинштейна, у Шлёцера использован
уже «современный принцип сличения и систематизации списков по так называемым семьям списков и путь к установлению
их взаимоотношений, их генеалогии, дающей необходимую научную основу для их сличения и внутренней критики». Это написано по поводу принципа разделения текста на сегменты при
издании «Нестора». Большой заслугой Шлёцера Н. Л. Рубинштейн считал и установление литературной самостоятельности
легенд и повестей, включенных в летопись, вообще его работу
по выявлению позднейших вставок в текст летописи. Сравнивая летописи и византийские хроники, Шлёцер, по мнению
Н. Л. Рубинштейна, «подошел вплотную к современному разрешению… этого вопроса», имея в виду вопрос об источниках
ПВЛ. Н. Л. Рубинштейн писал, что все эти положения Шлёцера «прочно вошли в современную науку и получили свое дальнейшее развитие уже у исследователя XX в. ак. Шахматова». 11
С мнением Н. Л. Рубинштейна о высоком уровне исследования Шлёцера для науки его времени нужно согласиться.
Но трудно согласиться с его последней фразой. Далее будет
 Там же, л. 7.
Цит. по: Рубинштейн Н. Л. Русская историография. М., 1941. С. 150–166.
11
 Там же. С. 161, 163.
9

10

62

Глава 1

показано, что именно взяли у Шлёцера русские ученые первой
половины XIX в. Что касается второй половины века и особенно XX в., то говорить о «современности» выводов Шлёцера, разумеется, не приходится. Отдельные его наблюдения,
конечно, в самом общем виде сохранили свою значимость, но
метод, которым гёттингенский профессор предлагал исследовать летопись, принадлежал своему времени, хотя при появлении работ А. А. Шахматова многие современники и вспомнили
о Шлёцере (см. ниже). Видимость сходства объяснялась тем,
что и Шлёцер, и позднее А. А. Шахматов, во‑первых, рассматривали все летописание как единую систему, а во‑вторых,
применяли конъектуральный метод. Но мы сейчас не станем
сравнивать Шлёцера с будущими исследователями.
Литература о Й. Добровском и А. Л. Шлёцере в отдельности огромна, значительное место в ней занимает проблема
Шлёцера и России. 12 Обращаем внимание, например, на важную для нашей темы работу И. В. Ягича, 13 в которой грамматика Добровского оценивается как единственное явление в европейской лингвистике своей эпохи, за исключением грамматики
Якоба Гримма. Ягич касался и отношений между Добровским
и А. Х. Востоковым. Он обратил внимание на то, что у них был
разный склад ума: «У Востокова был такой склад ума, что его
исследование всегда нуждалось в большом запасе положительных данных; где же этих не было, он предпочитал воздерживаться от предположений и догадок». 14 М. В. Никулина занималась историей отношений Добровского с русскими учеными. 15 Существует специальное исследование, в котором автор,
Р. Працак, проводит сопоставление трудов Шлёцера и Добровского. 16 Хотя сюжет о летописях в этой статье специально не
12
См., например: August Ludwig v. Schlözer und Russland. Berlin, 1961; гл.
3–4 во 2‑м изд. книги Мартина Петерса: Peters M. Altes Reich und Europa: Der
Historiker, Statistiker und Publizist August Ludwig (v.) Schlözer (1735–1809).
Münster, 2005. S. 55–158.
13
Ягич И. В. Вопрос о Кирилле и Мефодии в славянской филологии // Сборник ОРЯС. СПб., 1886. Т. 38. С. 1–60.
14
 Там же. С. 17.
15
Никулина М. В. Й. Добровский и русские ученые (из истории русского славяноведения первой трети XIX в.) // Историографические исследования по славяноведению и балканистике. М., 1984.
16
Pražák R. Dobrovský und Schlözer // Zeitschrift für Slawistik. 1985. Bd 30
(August Ludwig Schlözer zum 250 Geburtstag). S. 590–601.

63

Часть 1

рассмотрен, для нашей темы важны некоторые мысли и наблюдения автора. Он показал Шлёцера как деятеля «йозефинского
просвещения», его связи с Веной и Прагой, рецензии на работы пражских коллег, в том числе Г. Добнера, Й. Добровского
и других, опубликованные в «Гёттингенских ученых ведомостях». Так, уже в 1765 г. на страницах этого издания Шлёцер
называл Добнера ученым, который знает, что нужно для занятий историей. Издателем был знаменитый профессор Гёттингенского университета филолог-классик Христиан Готтлиб
Гейне, учитель Шлёцера, высоко оценивший начало научной
деятельности Й. Добровского, его исследование 1778 г. о пражских фрагментах Евангелия от св. Марка. Причем в работе Добровского Гейне увидел именно его критический метод. 17
В рассматриваемой статье раскрыто также влияние «Probe
Russischer Annalen» (1768 г.) и «Всеобщей Северной истории»
(«Allgemeine Nordische Gеschichte») Шлёцера, вышедшей в Галле в 1771 г., на чешских славистов, в частности, на Й. Добровского, показано почтительное отношение последнего к Шлёцеру
в 1780‑х гг. Указано и на другие, более поздние высокие оценки
Шлёцера в письмах Добровского к Дуриху, Антону и Копитару, а также обращено внимание на значительные выдержки из
«Нестора» с комментариями в журналах, издаваемых Добровским (в его «Славине» и «Слованке»). 18 Они были пересланы
Добровским Шлёцеру, после чего тот опубликовал их в 5-м томе
«Нестора», аттестовав их автора как «бесспорно одного из ученейших знатоков всей славянской литературы». 19 Особенно
важным оказывается комментарий Добровского к главе «Нестора» о славянском языке, а также его предисловие к книге Йозефа
Захариуса Мюллера (о ней см. далее), который провел несколько лет в Праге, работая домашним учителем, и под воздействием Добровского занялся славянскими древностями, даже перевел на немецкий язык «Слово о полку Игореве». Р. Працаком
подробно рассмотрена рецензия Добровского на пять томов
«Нестора», помещенная в одном из венских журналов. 20 В этой
рецензии Добровский утверждал, в частности, что хотя Шлёцер
не смог реконструировать первоначальный текст Нестора из-за
17
18
19
20

Ibid. S. 591.
Ibid. S. 594–596.
Ibid. S. 597.
Wiener Allgemeine Literatur-Zeitung. 1814. No. 25. S. 396–408.

64

Глава 1

многочисленных интерполяций, но ему удалось, несмотря на
трудности, дать законченную интерпретацию его источников.
По наблюдениям Р. Працака Добров­ский в этой рецензии интерпретировал некоторые установленные Шлёцером факты совершенно иначе, хотя он принял шлёцеровский «норманнизм»,
а также трактовку им ошибок, содержащихся в ПВЛ. Обращаясь к кирилло-мефодиевской теме, Р. Працак отмечает, что
Добровский рассматривал так называемую «русскую легенду»,
вошедшую в ПВЛ, как позднюю интерполяцию, хотя в действительности она была взята из Паннонского жития Кирилла
и Мефодия. В работе с темой Кирилла и Мефодия, по Р. Працаку, Добровский проявил «гиперкритицизм», который привел
к ошибкам. В частности, он отрицал справедливость легенды
о св. Венцеславе, содержащейся у Кристиана и по праву отнесенной Шлёцером к Х в. В целом, Р. Працак в своей подробной
и полезной статье оценивает Добровского как «просвещенного ученика Шлёцера», освободившего «универсальный славистический импульс» последнего от налета энциклопедизма, что
способствовало созданию славистики как современной научной
дисциплины. 21 Но когда автор сравнивает Добровского со Шлёцером, он обращает внимание главным образом на различие
в конечных выводах, а не в методах, которые применяли ученые,
и в идеях, которые их вдохновляли. Кроме того, представляется,
что мысль о постоянном и неизменно почтительном отношении
Добровского к трудам Шлёцера нуждается также в некоторой
корректировке, и дополнительный анализ работ Добровского
и его переписки может в этом помочь.
В «Несторе» А. Л. Шлёцера на первый план была выдвинута задача воссоздания первоначального текста древнейшей русской летописи. Как и для его предшественников, для Шлёцера
только первоначальный текст представлял интерес. Но он понимал необходимость привлечения для его реконструкции всех доступных списков, считая, что недостатки его труда связаны с наличием у него слишком малого числа списков. Сначала Шлёцер
не имел одного основного списка, но затем (примерно со времен
княгини Ольги) он кладет в основу своей работы текст Радз.
«Правило, чем старее, тем лучше, не есть общее в классической критике, а и того менее в русской», — писал Шлёцер
21

Pražák R. Dobrovský… S. 600.

65

Часть 1

в предисловии к «Нестору». Следуя этому положению, Шлёцер
находил «настоящее» чтение в одном каком-нибудь «новом»
списке, который принадлежал «к дурнейшим» и был «перепорчен грубым образом». Тем не менее там обнаруживалось «одно
чрезвычайно важное происшествие», которое исчезло из древних списков. 22 Поскольку русское летописание — единая система, изучая поздние звенья ее, можно постепенно добраться
до исходного звена. В каждом списке отразились различные
этапы порчи первоначального текста. Поэтому первой и важнейшей задачей, по Шлёцеру, была задача «очистки Нестора».
Он называл эту задачу «малой критикой».
Г. Ф. Миллер в 1732 г. напечатал отрывки из Радз. Вторая
половина XVIII в. познала уже настоящий издательский бум,
связанный с обнаружением и публикацией списков русских
летописей. Во время своего непродолжительного (в течение
нескольких лет) пребывания в России Шлёцер стоял у истоков
этой деятельности, а затем, вернувшись в Германию и продолжив там работу, мог воспользоваться ее результатами. 23 В течение 30 последующих лет были изданы почти все известные
тогда летописи. В Петербурге центром их издания была Академия наук, в Москве — Московский университет и Синодальная
типография. Ко времени написания «Нестора» в Петербурге
вышли в свет кроме Радз. и Ник. (к изданию последней Шлёцер имел прямое отношение) отдельные тома Лицевого летописного свода, Академический список Н1, несколько редакций
Сибирского летописного свода, Льв., Воскр., С1. В Москве
в это время были опубликованы Син., Тип., Летопись о многих мятежах, Степенная книга, Двинской и Архангелогородский летописцы, Нижегородский летописец, Русский временник, началось издание «Истории Российской» В. Н. Татищева.
В предисловии к «Нестору» Шлёцер писал, что использовал
13 рукописных и опубликованных списков летописей, причем
Нестор. С. XIV.
Первым полным изданием русской летописи было издание Радз.,
осуществленное И. И. Таубертом, И. С. Барковым. См.: Летопись Несторова с продолжателями по Кенигсбергскому списку до 1206 года. В СПб., при
имп. Академии наук, 1767. Одновременно Шлёцер начал издание Ник., продолженное после его отъезда из России С. Башиловым. См.: Русская летопись
по Никонову списку. Изданная под смотрением имп. Академии наук. Ч. 1, до
1094 года. СПб., при имп. Академии наук, 1767. В предисловии Шлёцер поместил описание рукописи, а также изложил и весь план издания.
22
23

66

Глава 1

признавался, что 9 неопубликованных списков видел 35 лет назад, т. е. во время пребывания в России. Несмотря на это, он
был уверен, что при передаче текста не ошибается не только
в цитировании целых отрывков текста, но даже и в буквах. 24
Списки летописей, которые легли в основу исследования,
Шлёцер сначала соответствующим образом подготовил. Были
разработаны специальные приемы: тексты разделены на сегменты. Каждый был переписан три раза на трех разных листах,
и в каждом случае подведены разночтения из похожих списков. 25 Сопоставить все эти тексты между собой, сравнить их
показания со сведениями византийских и латинских источников, найти ошибки, выстроить эти ошибки по иерархии и, наконец, воссоздать первоначальный вид летописного текста —
вот в чем заключалась цель «малой критики».
Этот «очищенный» текст был бы, однако, бесполезен без правильного его истолкования с точки зрения грамматики и истории. Следующим этапом работы, по Шлёцеру, было разъяснение
неясных мест и возможно более полный научный комментарий.
В связи с этим весь труд был построен особым, необычным для
русского читателя образом. Публиковался отрывок текста по сегментам от трех до пятнадцати строк. В конце каждого сегмента
приводился соответствующий отрывок «очищенного Нестора».
Затем шли превосходящие во много раз по объему комментарии.
Следуя этому принципу, Шлёцер успел разобрать период от начала русской истории до 980 г., т. е. до смерти киевского князя
Ярополка Святославича. Отметим, что он не дошел даже до крещения Руси, и к этому моменту мы еще вернемся.
И только по завершении такой работы можно было, по
мнению ученого, ставить вопрос о том, правильно или неверно
то или иное суждение Нестора, т. е. собственно вопрос о достоверности, который Шлёцер именовал «высшей критикой», но
до ответа на который сам не дошел.
Труд Шлёцера произвел сильное впечатление на русских
историков. 26 Однако продолжателей в России он не нашел. Ученые, обращавшиеся здесь к летописям, не имели, как правило,
Нестор. С. XI.
 Там же. С. IX–X.
26
См.: Каченовский М. Т. О  трудах Шлёцера и Тунманна для русской
истории // Цветник. 1810. Ч. VIII. № 10. С. 131–138; Соловьев С. М. Шлёцер
и антиисторическое направление//Русский вестник. 1857. Т. 8. Апрель. Кн. 2.
С. 431–480.
24
25

67

Часть 1

надлежащей филологической подготовки, не владели навыками
сравнительного анализа древних текстов. Историческая наука
в России в целом еще не вышла в начале XIX в. за рамки общих
курсов и многотомных трудов, стремящихся охватить всю русскую историю. Между тем подход, провозглашенный Шлёцером,
требовал углубленной специализации. Поэтому его труд остался
стоять особняком на фоне работ, выходивших в это время в России, в которых яростно обсуждался вопрос о «достоверности» летописных известий вне зависимости от истории текстов.
Вскоре после выхода в Гёттингене «Нестора» Шлёцера
в «Московских ученых ведомостях» появилась рецензия на
него, подписанная «I. Th.». А. М. Хлопников полагает, что это
статья И. Ф. Буле, профессора Гёттингенского университета, приглашенного преподавать в Московский университет, 27
о котором см. в гл. 2. Принимая это предположение, отметим,
что И. Ф. Буле прекрасно понял исключительность опыта, произведенного А. Л. Шлёцером. Он сомневался, что этот опыт
будет иметь продолжение среди русских или иностранных
ученых: «Если г. Шлёцер не сам продолжит и кончит издание
Нестора, так как он его начал, то трудно будет найти особенно
из иностранцев подобного ему продолжателя оного и “докончателя”». И. Ф. Буле очень убедительно объяснил свое сомнение. Чтобы продолжить и окончить «Нестора», нужно очень
многое: «Надо родиться как он (Шлёцер. — В. В.), с таким же
талантом к критике, и с самых юных лет чрез неослабное изучение греческих и латинских классиков и восточной литературы, под руководством, подобного Михаэлису, довести оный
до известного совершенства, — потом долго надо пробыть в самой России, основательно научиться славено-русскому языку
и познакомиться с литературою оного и, наконец, все свободное время целых тридцати лет посвятить на изучение Нестора, да еще в таком кабинете, который не далее 20 сажен был от
славной Гёттингенской библиотеки, изобильнейшей в Европе
и наилучшим образом расположенной и управляемой». 28
27
См.: Хлопников А. М. Русскоязычные труды профессора Московского
университета И. Ф. Буле // История философии. М., 1998. Вып. 2. С. 181–188.
28
[Буле И. Ф.] Рец. на книгу: Несторъ. Russische Annalen in ihrer Slavonischen Grund-Sprache verglichen, übersetzt und erklärt von August Ludwig
Schlözer. Zweiter Teil. Göttingen, 1802 // Московские ученые ведомости. М.,
1805. С. 3–4.

68

Глава 1

Хотя И. Ф. Буле писал в данном случае о трудностях для
иностранных ученых, но ясно, что по тем же причинам и русским ученым, желающим продолжить дело Шлёцера, это
было бы затруднительно сделать. В конце своей рецензии
И. Ф. Буле совершенно определенно обозначил истоки метода
и всего труда Шлёцера: «Г. Шлёцер в своей критике на Нестора и его объяснении наблюдал тот же самый метод, которому
в минувшем осмнадцатом веке следовали… многие при издании классических греческих и латинских писателей, и даже самых книг Священного Писания; метóду, принесшую величайшую очевидную пользу в восстановлении подлинного текста
сих творений в основательности и верности их истолкования,
а особливо в рассуждении ясности и истины истории всей древности по различным ее отношениям. В звании критика и истолкователя он обрабатывал Несторову летопись точно так, как
Кенникот, Михаэлис, Эйгорн и другие трудились над изданием
Ветхого Завета, и как Новый Завет издан нашим г‑м профессором Матеи — точно так, как Гейне и Волф издали Гомера.
Сим образом Нестору нашему оказано г‑м Шлёцером такое
уважение, какого по сие время не имела еще ни одна древняя
летопись новейших народов». 29
Таким образом, И. Ф. Буле обратил внимание на тот момент, на котором обычно не делали акцента более поздние исследователи творчества А. Л. Шлёцера, — он был первым, кто
применил к средневековой хронике метод, выработанный при
издании текстов древности. Й. Добровский продолжил исследование ПВЛ, хотя и несколько иначе (см. ниже). Только
через полвека, когда в исследовании и издании древних текстов появились новые имена и приемы, а Шлёцер был забыт,
приемы эти были применены к французским средневековым
текстам Гастоном Пари (см. гл. 2). И. Ф. Буле в своей рецензии проявил внимание к методу и толерантность, необычную
для русской ученой среды, склонной скорее к ожесточенным
спорам по поводу результатов исследований, чем их приемов.
Он писал: «Исторические замечания на Автора, каков Нестор,
сделанные таким исследователем истории, каков г. Шлёцер,
должно прочесть с начала до конца: ибо самые неосновательные предположения (hypotises) или даже очевидные ошибки
 Там же. С. 25.

29

69

Часть 1

последнего таковы, что познание и исследование оных может
быть полезно и занимательно, так как все вообще гипотезы
и ошибки мужей остроумных и ученых». 30
Иначе обстояло дело в кругу немецких и чешских славистов периода «чешского возрождения». И, прежде всего,
речь должна идти об одном из главных чешских «будителей»,
великом слависте Йозефе Добровском. Шлёцер был представителем немецкой герменевтики, которая, конечно, повлияла
на возникновение славяноведения. Но Шлёцера все же нельзя
расценивать как основателя славистики, хотя он и писал о том,
что все славянские племена — одно целое, а доказательство
этому — славянские языки. Из первых славистов обычно называют чешского ученого Фортуната Дуриха, первоначально
специалиста по богословию и еврейской филологии, но начавшего изучать славянские языки по совету мюнхенского ученого
А. Ф. Эфеля, т. е. связанного скорее с «немецкой» школой критики текста. Следующим обычно называют Й. Добровского.
Знакомство Дуриха с Й. Добровским состоялось в 1775 г.
Их переписка затем продолжалась долгие годы. Добровский,
как и некоторые другие западные русисты, тогда и потом, видел себя сначала ориенталистом. Добровский считал, что именно по совету Дуриха он перешел от ориенталистики к славистике. Н. М. Петровский, однако, высказывал предположение,
что «занятия критикой библейского текста, а следовательно,
и переводами Св. Писания на языки варваров, с одной стороны, и интерес к родному языку — с другой естественно и без постороннего вмешательства должны были привести Добровского к изучению церковнославянского языка, а его критический
ум, конечно, и без чьей бы то ни было помощи разобрался бы
в сходстве и различии славянских языков». 31
Наследие Добровского велико, но здесь будет показано только то, что имеет отношение к критике и интерпретации текстов. Впервые Добровский показал свою способность
к критике текста в 1778 г. в исследовании отрывка Евангелия,
хранившегося в одной из чешских библиотек. 32 Но тут речь
 Там же. С. 28.
Петровский Н. М. Копитар и Institutiones Linguae Slavicae dialecti ve­te­
ris Добровского. СПб., 1911.
32
Fragmentum Pragense Evangelii S. Marci vulgo autographi / Edidit
lecciones que variants critice recensiut Josefus Dobrovsky, clericus ecclesiasticus.
Pragae, 1778.
30
31

70

Глава 1

шла скорее о датировке текста, который Добровский датировал VI в., тогда как ранее эта рукопись считалась автографом
апостола Марка.
Эта работа Добровского заслужила благожелательный отзыв главы библеистов И. Д. Михаэлиса — учителя Шлёцера. Еще
в своем знаменитом «Введении в Новый Завет» («Einleitung in’s
Neue Testament») Михаэлис писал о необходимости собрать
славянские варианты к Новому Завету и сожалел, что не вы­
учил в юности русский язык и теперь должен смотреть на славянский перевод «чужими глазами», в том числе — глазами
Шлёцера, получая также через Шлёцера ответы на некоторые
вопросы от инспектора Морского кадетского корпуса в Петербурге Г. А. Полетики. Из сообщений Полетики Михаэлис знал,
например, что в Московской Синодальной библиотеке хранится много древних рукописей, и полагал нужным изучать церковнославянскую версию Нового Завета, Острожскую и Пражскую библии, а также сличать древние рукописи.
Н. М. Петровский заметил, что в письме венгерскому корреспонденту Рибаю осенью 1785 г. и зимой 1786 г. Добров­
ский писал о желании когда-нибудь послать Михаэлису в его
«Orientalische und Exegetische Bibliothek» варианты из церковнославянской Библии, что им уже собраны разночтения
в Евангелии от Матфея. Он спрашивал, нет ли поблизости славянских монахов или монастырей, но тут же сообщал, что ежедневно проводит по нескольку часов за еврейскими кодексами,
находящимися в Праге. 33
Итак, Добровский признавал влияние и заслуги Михаэлиса, но это не обязательно автоматически распространялось
на его ученика Шлёцера. «Allgemeine Nordische Geschichte»
Шлёцера была воспринята Добровским довольно критически,
а сделанную Шлёцером классификацию славянских народов
Добровский назвал «попыткой, сделанной наобум». 34
Затем нужно отметить, что Добровский и его друг
Ф. М. Пельцель подготовили еще в 1780‑х гг. издание двух томов чешских летописей, включающих Хронику Козьмы Пражского и его продолжателей, Хронику Франтишка Пражского
и хронику Бенеша Крабице.
33
34

Korrespondence Josefa Dobrovského. Díl. I. Praze, 1895. S. 450.
Ягич И. В. История славянской филологии. СПб., 1910. С. 107.

71

Часть 1

Основание и применения критического метода в научных
исследованиях Й. Добровского относят к числу его важнейших заслуг. 35 Правда, такое отношение сложилось не сразу.
В XIX в., как пишет Л. П. Лаптева, чешская «романтическая
историография… не принимала рационалистических, часто
скептических выводов относительно прошлого чешского народа, подрывавших возрожденческие и политические концепции
чешской интеллигенции». В XX в. отношение к Добровскому
изменилось. Теперь он воспринимается как «главный представитель исторической критики в Чехии», основы которой были
заложены его учителем Геласиусом Добнером. 36
Последний сыграл важную роль в формировании Добров­
ского как критика средневековых текстов. Наиболее известной
исторической работой Добнера были его примечания к хронике Вацлава Гайки. Это был популярный текст XVI в., сначала
написанный на чешской языке, затем переведенный на латынь.
Хроника была широко распространена и использовалась историками XVII–XVIII вв., несмотря на то что являлась поздней
компиляцией и содержала множество сознательных искажений
и ошибок. Добнер написал комментарии, превосходящие по
объему саму хронику, и показал недостоверность в ней всего начала чешской истории до 1198 г. Он сделал это, основываясь на
других источниках — грамотах, монетах и печатях, иностранных хрониках, которые противопоставил хронике Гайки. 37
Это был поворотный момент науки в Чехии. Стало ясно,
в частности, что средневековый нарратив нуждается в рациональном истолковании. Добровский продолжал именно это направление и пошел гораздо дальше своего учителя. Добнер, например, с доверием относился к актам и не подвергал их критике. Что же касается Добровского, то идея критики источников
пронизывает все его творчество. В частности по некоторым вопросам он вступил в полемику с Добнером. 38
35
Лаптева Л. П. Йозеф Добровский как родоначальник критического изучения источников чешской истории // Studia Slavica et Balcanica
Petropolitana. 2007. No. 1/2. С. 69. В этой статье содержится краткий обзор
научной литературы о Добровском.
36
 Там же. С. 71.
37
См.: Kudelka M. Spor Gelasia Dobnera o Hajkovu kroniku. Praha, 1964.
38
Несмотря на все сказанное о Г. Добнере, в нем видят прежде всего
«усердного собирателя исторического материала без способности его теоретического осмысления» (Лаптева Л. П. Йозеф Добровский… С. 73). Добнер действительно собрал огромную коллекцию актов и опубликовал многие из них.

72

Глава 1

Добровский критически оценивал не только хроники, но
и все виды источников, в том числе документальные источники,
а также предания и легенды, песни, сказки, топонимы и имена
и т. д. В литературе о Добровском обычно пишется, что он был
скептиком по складу ума и не принимал на веру ничего из того,
что создавалось людьми, тем более, что большинство древних
памятников не сохранилось в оригинале. 39 Добровский применил критический метод в исследовании привилегии Болеслава II об учреждении Бржевновского монастыря, которая считалась самой древней из грамот, и доказал, что она не является
оригиналом. Именно эта работа Добровского вызвала полемику между ним и Добнером. Кроме того, Добнер выступил против разоблачения Добровским в 1773 г. (средствами критики
текста) легенды о святом Яне Непомуцком. Еще одним пунктом разногласий между ними была так называемая Легенда
Христиана.
Наконец, нужно упомянуть работы уже зрелого Добров­
ского о чешских житиях святых. 40 Первые два тома этого труда успели получить одобрительный отзыв Шлёцера. Целью
Добровского, как он сам заявлял, было очищение чешской
истории от позднейших напластований, в том числе путем
разоблачения некоторых данных, содержащихся в агиографических текстах. И хотя эта идея вытекает из ранних работ
Добровского, нельзя не увидеть в самой постановке вопроса перекличку с вышедшим из печати в 1802 г., т. е. за год до
первого тома упомянутой работы Добровского, шлёцеровским
«Нестором». В третьем томе Добровский исследовал Легенду
Христиана. Все тексты, посвященные Христиану, Добровский
разделил на фрагменты и приводил эти фрагменты отдельно
с примечаниями, вариантами и сведениями из других источников. В этом подходе также нельзя не увидеть общее с «Несто39
См. об этом следующие работы: Vojtišek V. Historická prace
J. Dobrovského // Josef Dobrovský 1753–1953: Sbornik studii k dvoustému vyroči
narozeni. Praha, 1953; Josef Dobrovský a kritika historických pramenů // Slavia.
Časopis pro slovanskou filologii. Praha, 1954. Sešit 2–3. Ročnik 23.
40
Dobrovský J. Kritische Versuche die ältere bömische Geschichte von
späteren Erdichtungen zu reinigen. 1) Bořiwoj’s Taufe. Zugleich eine Probe wie
man alte Legenden für die Geschichte benutzen soll. Prag, 1803; 2) Ludmila und
Drahomir. Fortgesetzte Probe wie man alte Legenden für die Geschichte benutzen
soll. Prag, 1807; 3) Wencel und Boleslaw. Die älteste Legende von Wenzel als
Probe, wie man alte Legenden für die Geschichte benutzen soll. Prag, 1819.

73

Часть 1

ром» Шлёцера. Как и Шлёцер, Добровский превратил эту работу в дело всех последних лет своей жизни. Четвертый том
«Kritische Versuche…» Добровский не успел закончить, и он
был опубликован в 1929 г. 41
Й. Добровский познакомился с А. Л. Шлёцером в 1792 г.
Император Леопольд II пожаловал Добровскому помощь для
поездки в Швецию для выяснения того, что шведы вывезли из
Чехии, особенно из Праги, во время тридцатилетней войны
в 1648 г. Добровский решил не ограничиваться Швецией, но посетить также и Россию. При проезде через Германию Добров­
ский встретился со Шлёцером в Гёттингене. Тогда же в Йене
он познакомился с профессором И. Я. Грисбахом, для которого согласился собирать в России славянские рукописи для издания Нового Завета. 42 Затем он посетил Копенгаген, Стокгольм, Петербург, Москву. Подробности этой поездки описаны в письмах Добровского Ф. Дуриху. Практически именно
во время этой поездки Добровский познакомился с русским
языком. На обратном пути, проезжая через Польшу, он встретился с некоторыми польскими славистами. Это путешествие
имеет большое значение для темы. Оно поставило Добровского в центр целого круга людей, которые занимались изучением и критикой средневековых славянских текстов. От жизни
и деятельности этого ученого круга остались научные труды
и не менее интересная переписка, о которой пойдет речь ниже.
То, что Й. Добровский обратил внимание на русские летописи, кажется первоначально редкой удачей для предмета
его исследования. Ведь эта тема появляется у Добровского
вскользь и не занимает его постоянно, как, например, вопросы
славянской филологии и лингвистики. Но потом становится ясным, что Добровский привлекал к исследованию практически
все славянские тексты, которые он только мог добыть: в своих
неустанных трудах он забрасывал, образно выражаясь, огромную сеть, а уже потом сортировал выловленное и почти всему
находил применение. В этом смысле его можно сравнить только с А. А. Шахматовым, который так же работал через 100 лет
41
Kritischer Versuch die Geschichte des bömischen heiligen Abtees
Prokop von Späteren Erdichtunhgen zu reinigen // Dobrovský Jos. kritická
rozprava o legendě Prokopské. Praha, 1929.
42
Палацкий Ф. Биография Иосифа Добровского / Перевод с нем.
А. Царского. М., 1838. С. 23.

74

Глава 1

после Добровского. И  в сети Добровского просто не мог не
попасть «Нестор», особенно после появления работ Шлёцера
и после поездки самого Добровского в Россию.
1.2. Предисловие Й. Добровского к работе Й. Мюллера —
первый опыт сравнительной текстологии летописей.
Й. Добровский о А. Л. Шлёцере, отношение
к «баснословию»
Й. Добровского и А. Л. Шлёцера в работе над русскими
летописями, казалось бы, объединяло многое. Они оба были
лингвистами, оба изучали критику Священного Писания, оба
знали древние языки, оба преклонялись перед трудами в этой
области знаменитого гёттингенского текстолога Михаэлиса.
Шлёцер вообще был учеником последнего, и сам писал о том,
что был приглашен в Россию сразу, как только «вышел из Геснерова классико-филологического и Михаэлисова библикоекзегетического училища» в 1761 г. 43 Но и Добровский сотрудничал с Михаэлисом. Еще в начале своей научной карьеры
в 1770‑х гг. он поставлял в Гёттинген пособия для Восточной
библиотеки Михаэлиса. 44
В России Шлёцером и Добровским интересовалась одна
и та же группа славистов. 45 Альманахи Добровского «Славин»
и «Слованка» обсуждались на заседаниях «Вольного общества
любителей словесности, наук и художеств», председателем которого был тот самый Д. И. Языков, который в это же время
переводил для русского читателя «Нестора» Шлёцера. 46
43
Нестор. С. РМИ. Речь идет о: И. М. Геснере (1691–1761), И. Д. Михаэлисе (1707–1794).
44
Палацкий Ф. Биография Иосифа Добровского. С. 20–25.
45
 О влиянии Добровского на русских ученых см.: Никулина М. В. Добровский и русские ученые. С. 43–63; Науменко Г. П. Великий чешский ученый Йозеф Добровский // Славяноведение. 2003. № 6. С. 3–18; Лаптева Л. П. 1) Йозеф Добровский и русское славяноведение в XIX веке // Там же. С. 19–23;
2) О влиянии творчества Й. Добровского на развитие славяноведения в России
в XIX веке (по данным лекционных курсов российских профессоров) // Josef
Dobrovský. Fundator studiorum slavicorum. Praha, 2004. S. 459–468.
46
См. об этом в монографии Габриэлы Импости: Imposti Gabriella. Aleksandr Christoforovič Vostokov. Dalla pratica poetica agli studi metrico-filologici. Bologna, 2000. S. 29, 45. См. также статью этого же автора в материалах Третьих
Ремезовских чтений 2007 г. (в печати).

75

Часть 1

О Шлёцере Добровский неоднократно и положительно
высказывался в переписке со своими многочисленными корреспондентами. В переписке с другом и коллегой К. Г. Антоном, например, он в письме 1789 г. именует Шлёцера своим
учителем, научившим его «искусству критически заниматься
историей», критическому взгляду на тексты, пишет о том, что
«чтит» его, и о своей радости, заключающейся в том, что его
собственные исследования почти никогда не опровергали шлёцеровских. На это К. Г. Антон отвечал, что Шлёцер является
и его «учителем и другом». 47 Отметим, правда, что эта характеристика относится ко времени до личного знакомства Добров­
ского со Шлёцером и до посещения им России и более близкого
знакомства с русскими средневековыми текстами.
В своем первом «Славине» Добровский поместил отрывки
из Шлёцера и еще одни извлечения из Шлёцера со своими примечаниями (опубликованными затем как приложение к русскому изданию «Нестора») — в двух выпусках «Слованки»
1814 и 1815 гг.
В это время Добровский уже сформировал свое собственное видение русского летописания. Причем от Шлёцера в подходе к этому вопросу, в самом методе исследования он практически никак не отталкивался. Добровский привлек к исследованию более десяти списков русских летописей. Давно
обсуждается вопрос, на основании каких материалов Добров­
ский проводил сличение. Во время своего пребывания в России он имел возможность знакомиться со списками русских
летописей в книгохранилищах Петербурга и Москвы. Он сам
упоминал хранящиеся в Библиотеке Петербургской Академии
наук «Патриаршую», «Воскресенскую», «Софийскую», «Новгородскую», «Алаторскую» (список с Воскр.), Радз. летописи.
Он охарактеризовал три летописи из собрания Г. А. Полетики
(последние он определил как поздний извод — как украинские
летописи). Он упоминает также Ипатьевскую летопись. Можно было бы предположить, что он тут воспользовался лишь трудом Шлёцера, которому эта летопись была известна. Но в заметках Добровского к «Истории государства Российского»
47
Krbec Miloslav, Michálková Věra. Der Briefwechsel zwischen Josef Dobrovský und Karl Gottlob von Anton. Berlin, 1959. См. письма № 4 и № 5. С. 20–22
и далее.

76

Глава 1

Н. М. Карамзина, хранящихся в архиве в Праге, как обнаружила Г. Н. Моисеева, есть упоминание о том, что он видел Ипатьевский список в Петербурге. 48
В Москве Добровский работал с Синодальным собранием
рукописей, в библиотеке Синодальной типографии, в библиотеке Архива Коллегии иностранных дел и в библиотеке Воскресенского Ново‑Иерусалимского, Чудова и Троице-Сергиева
монастырей, а также знакомился с частными собраниями. Из
летописей, обнаруженных им, он упоминал впоследствии Тр.
(в статье 1806 г. в журнале «Славин»), хотя в предисловии
к работе Й. Мюллера, о которой см. ниже, он не включил Тр.
в число текстов, которые подверглись сравнению.
Г. Н. Моисеева изучила выписки Й. Добровского, сделанные
в России и хранящиеся сейчас в Библиотеке Национального музея в Праге. В этих выписках содержатся, между прочим, характеристики перечисленных летописей, сделанные в значительной
степени по материалам их описаний, существовавших на тот момент (это также определила Г. Н. Моисеева). 49 Добров­ский пробыл в Петербурге с 17 августа по 17 октября 1792 г., а в Москве —
с 25 октября 1792 г. по 7 января 1793 г. Г. Н. Моисеева предположила, что он делал для себя еще какие-то выписки, которые
не сохранились, но о которых можно судить по его опубликованным материалам. 50 В подтверждение она привела работу
Добровского «Über die Altslavonische Sprache nach Nestor, mit
Anmerkungen von J. D.», опубликованную в 1806 г. в журнале
«Славин», где рассматриваются вопросы истории славянского
языка. Действительно, Добровский пишет, например, что «нашел в кодексах, что “ъ” играет роль гласной…», и т. д.
О множестве записных книжек Добровского, а также отдельных листков с записями его «русского путешествия» пишет Э. Кинан. 51 Кинан полагает, что Добровский использовал
их как рабочий материал всю оставшуюся жизнь, и поэтому
они сохранились в составе его бумаг в Национальном музее
в Праге.
Моисеева Г. Н., Крбец М. М. Йозеф Добровский и Россия. Л., 1990.
В письме к своему другу и корреспонденту Ф. Дуриху он писал, что
с трудом верит в существование какой-либо славянской книги, «которую я не
отметил бы из каталогов». См.: Там же. С. 143.
50
 Там же. С. 47.
51
См. обзор работ по этим материалам: Keenan Edward L. Josef
Dobrovský and the Origins of the Igors’ Tale. Cambridge, 2003. Р. 105.
48
49

77

Часть 1

Но для сплошного сличения летописных текстов беглого
просмотра и отдельных замечаний было бы недостаточно. Добровскому нужно было копировать и сличать в России большие
по объему тексты летописей, что по краткости его пребывания
там предположить просто невозможно, несмотря на то что, по
свидетельству современников, он обладал феноменальной памятью и хранил в ней многие древние тексты почти целиком. 52
Но важно понять, что изучение летописей не являлось специальной целью Добровского в России, что он видел их среди
прочих славянских рукописей, и тут они составляли не очень
значительную часть. Поэтому мы полагаем, что важным материалом для сравнения были также опубликованные тексты
летописей и комментарии Шлёцера, который работал со списками летописей в России гораздо дольше, чем Добровский,
а наблюдения, сделанные над списками самим Добровским
в России, играли вспомогательную роль. Г. Н. Моисеева, например, предположила, что это Шлёцер имел контакты с Г. А. Полетикой и мог видеть летописи, находившиеся в принадлежавшей ему библиотеке. Эта библиотека сгорела в 1771 г., т. е. за
много лет до приезда Добровского в Россию. И значит, характеристики «списков Полетики» Добровский мог взять только из труда Шлёцера. Известно, между прочим, что в России
Добровский накупил так много книг, что был вынужден из-за
этого в 1793 г. сократить свое путешествие, отказаться от поездки в Киев и возвращаться в Прагу более кратким путем через
Варшаву. 53
Известно, что почти сразу по возвращении из России Добровский тяжело заболел и что приступы душевной болезни
мучили его и впоследствии. Именно поэтому, вероятно, к изучению русских летописей он обратился намного позднее и не
занимался этим вопросом как долговременной темой. Как
уже было упомянуто, ранним опытом этого рода стала статья
1806 г. для его знаменитого альманаха «Славин». Но настоящим поводом к тому, чтобы обратиться после многих лет вновь
к материалам русских летописей и, вероятно, суммировать
свои прежние наблюдения, стала книга ученика Добровского
Й. Мюллера. Последний рассматривал свою работу, посвященПалацкий Ф. Биография Иосифа Добровского. С. 54–55.
 Там же. С. 25–26.

52
53

78

Глава 1

ную древнейшему периоду русской истории, как продолжение
труда Шлёцера. 54 Добровский снабдил ее специальным предисловием, на которое впервые обратил внимание А. Е. Пресняков, 55 отметивший, что в научном плане Добровский в этой
работе был уже близок к тому подходу, который впоследствии
стал разрабатывать А. А. Шахматов.
Это предисловие Добровского к книге Й. Мюллера не так
широко известно, как его более знаменитые комментарии
к «Нестору» Шлёцера (знаменитые в России, в силу опубликования их перевода в приложении к русскому изданию
«Нестора»), хотя и его часто кратко упоминают. Между тем
не в комментариях к «Нестору», а именно в отмеченной статье
Добров­ский изложил основные принципы сравнительного метода в изучении летописей.
Однако уже в комментариях к «Нестору» Шлёцера
Добров­ский сделал важные «поправки и прибавки». 56 Так, он
изложил свой принцип отбора списков, разделенных на восемь
редакций, а также определил, что за древнейшие следует принять списки редакции Б (Ип., Радз. и «список Полетики»).
Добров­ский признал, что «простым только случаем, без всякого выбора» ему попались в руки около 10 списков и что он
«брал, что находил».
Обратимся теперь подробнее к предисловию Добровского,
помещенному в книге Мюллера. Как отмечал А. Е. Пресняков,
«знаменитый аббат Добровский предлагал… путь изучения летописных сводов, путь, который вел бы от позднейших памятников назад, к более древним». 57 А. Е. Пресняков неизменно
упоминал Добровского как предтечу А. А. Шахматова, а «смелый план» изучения русских летописей Добровского повлиял,
как считает С. В. Чирков, 58 на методы работы самого А. Е. Преснякова. Добровский обратился к полным текстам русских
летописей, а не только к тексту «Нестора». Он сопоставил их
Müller I. Altrussische Geschichte nach Nestor. Berlin, 1812.
Пресняков А. Е. А. А. Шахматов в изучении русских летописей //
ИОРЯС. Пг., 1926. Т. 25. С. 164.
56
Нестор. С. 679–686.
57
Чирков С. В. Работа А. Е. Преснякова по историографии русского летописания // АЕ за 1968 год. М., 1970. С. 427.
58
Чирков С. В. А. А. Шахматов и А. Е. Пресняков (По материалам архива А. Е. Преснякова) // ИЗ. М., 1971. Т. 88. С. 385.
54
55

79

Часть 1

друг с другом и разделил на редакции, получившие буквенные
обозначения. И  если Шлёцер из всех известных ему списков
выбирал «лучшие чтения» того или иного места, то Добровский
был первым, кто стал оценивать списки летописей в целом как
лучшие или худшие и рассматривать отдельные чтения в зависимости от оценки списка, в котором они читаются. 59
Добровский, в отличие от Шлёцера, не проводил сплошной сверки текстов. Он отмечал, что при такой их численности, о которой идет речь, следует проводить сверку выборочно.
На всю работу, по собственному признанию, у него ушло около
шести недель. Конечно, это был лишь опыт, занявший в научном
наследии самого Добровского скромное место. Но для истории
исследования летописания этот опыт, как нам представляется,
очень важен. Первым этапом было выделение ранних и поздних списков. Затем начиналась «радость сравнения». 60 Добров­
скому было ясно, что ни один список не датируется временем
раньше XIV в. Он разделил их все на четыре редакции: АВС
(Ник. и Патриарший списки), АВD (Воскр. и Алаторский),
АС и украинская редакция (Радз., Ип., «список Полетики»),
белорусская редакция AD.
Списки, принадлежащие к разным редакциям, сравнивались по определенным параллелям: списки АВС со списками
ABD, Никоновский список со «списком Полетики», Воскр.
с Софийским, Воскр. с Радз. и Архангелогородским, Радз. с Ип.
В результате был выделен общий текст, неизменный в редакциях АВС и АВD («der gemeinschaftliche Text»), обозначенный
АВ. Сравнение АВ с АС и AD определило большую древность
АВ. В качестве критериев выступали совокупность «лучших
чтений», а также особенности стиля и языка.
Однако цель Добровского заключалась не просто в том,
чтобы определить первоначальный вид редакции XIV в.,
а в том, чтобы после этого выделить текст начала XIII в., доходящий до 1203 г. (так он датировал Софийский временник,
опираясь, подобно тому, как это позднее делал А. А. Шахматов, на упоминание во введении к нему имен византийских
императоров Алексея и Исаака). Это текст АА. Добровский
59
На это отличие Й. Добровского от А. Л. Шлёцера уже указывал
Д. С. Лихачев. См.: Лихачев Д. С. Текстология. М.; Л., 1983. С. 10.
60
Dobrowsky J. Wie soll Nestors Chronik aus so mancherlei Recensionen
des Textes, die in Handschriften zu finden sind, rein hergestellt werden // Müller J.
Altrussische Geschichte nach Nestor. Berlin, 1812. S. 32.

80

Глава 1

считал возможным, что на этом этапе в летопись попали договоры с греками, так как неочевидно, что они были вставлены
Нестором. Более древним по отношению к тексту АА является
собственно текст Нестора или текст А («das Urtext» — протограф). Он доходил, по мнению Добровского, до 1110 г., но известен нам лишь в обработке Сильвестра 1116 г.
Эта работа Й. Добровского была им выполнена по известным европейским филологам образцам сравнения библейских
текстов. Процедура была настолько знакомой, что он заранее
знал, сколько потребуется на нее времени. С точки зрения
формального анализа Добровский стоит в этом исследовании уже практически на тех же позициях, на которых стоял
и А. А. Шахматов, начиная заниматься летописями. Недаром
А. Е. Пресняков отмечал, что о Добровском «невольно вспоминаешь по поводу трудов А. А. Шахматова». 61 Остается лишь задаться вопросом, была ли эта работа известна А. А. Шахматову. А. Е. Пресняков полагал, хотя и не категорично, что нет. 62
Это заявление, звучащее в статьях А. Е. Преснякова неоднократно, кажется тем не менее странным, поскольку сам же ученый, судя по его переписке, в 1900‑е гг. обсуждал с Шахматовым вопрос о Добровском и его «плане» исследования русских
летописей. 63
Данная работа Добровского не получила надлежащей
оценки у современников, особенно русских, в отличие от других его трудов. И  у него, как и у Шлёцера, в русской науке
не оказалось продолжателей. По существу, следующим исследователем, работавшим в том же направлении, был уже
А. А. Шахматов. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что и Шлёцер, и Добровский подходили к летописанию
как филологи, применяя методы, разработанные, главным образом, филологами. В России второй половины XVIII в. и до
появления работ А. А. Шахматова в конце XIX в. эти методы
еще не были распространены и, главное — не применялись в отношении летописных текстов.
Таким образом, можно констатировать, что Йозеф Добровский был первым исследователем, предложившим метод
Чирков С. В. Работа А. Е. Преснякова… С. 427.
Пресняков А. Е. А. А. Шахматов… С. 164.
63
Чирков С. В. А. А. Шахматов и А. Е. Пресняков… С. 389. См. также:
СПФ АРАН, ф. 134, оп. 3, № 1234, л. 61.
61
62

81

Часть 1

сравнительного изучения (именно изучения, а не издания
«очищенного» текста, как Шлёцер) русских летописных текстов, предпринявшим впервые опыт сличения большинства известных науке его времени списков и выстроившим схему их
восхождения к системе гипотетических протографов.
Шлёцер и Добровский, несмотря на отмеченную выше
близость, являются во многом противоположными фигурами
в отношении к русским летописям. В предисловии Й. Мюллера
к своему труду (который сопровождался введением Добров­
ского) чувствуется, что это — две разные школы. Мюллер, по
сути, видел себя вовсе не простым продолжателем Шлёцера.
Скорее он считал себя его преобразователем. Мюллер переработал «Нестора» Шлёцера в правильное, на его взгляд, пригодное для пользования сочинение. Его собственный труд, по
мнению автора, будет равно полезен и ученому-гуманитарию,
и дилетанту и сэкономит им «время и деньги» от чтения труда
Шлёцера. Здесь уже явно ощущается несколько ироничное отношение к последнему.
Шлёцеру как бы противопоставляется Добровский, учитель Мюллера, предисловие, а также комментарии которого,
«особенно не признанные русской Академией», будут полезны
славянским и немецким исследователям. 64
И такую же иронию в отношении к старшему коллеге
(Шлёцеру) мы видим в переписке Добровского поздних лет,
например, в письмах, адресованных Г. С. Бандтке, профессору
в Бреслау (Вроцлаве). 65 Если в переписке с Антоном в конце
1780‑х Добровский «чтил» Шлёцера, то спустя годы уже критиковал его и никак не возражал на весьма едкие замечания
по его адресу своего польского корреспондента. Так, в письме от 8 октября 1824 г. Добровский писал о своей рецензии на
перевод хроники Кадлубека 66 в таких словах: «Как бы шумел
и буйствовал Шлёцер, если бы сумел прочесть такие обвинения (справедливые или нет) в свой адрес». 67 О чем здесь идет
речь? Добровский называет в этом письме Кадлубека, польскоMüller J. Altrussische Gesсhichte nach Nestor. S. IV–VI.
Korrespodence Josefa Dobrovského. Díl. II. Vzájemné dopisy Josefa
Dobrovského a Jiřiho Samuele Bandtkeho z let 1810–1827. K vydáni upravil
V. A. Francev. V Praze, 1906.
66
Jahrbücher der Literatur. 1824. Bd 27. S. 254–284.
67
Korrespodence Josefa Dobrovského. Díl. II. S. 154.
64
65

82

Глава 1

го средневекового хрониста, высоко чтимого просвещенными,
но патриотически настроенными современниками Добровского, такими, как Иоахим Лелевель и Йозеф Оссолинский, «пустомелей», склонным к «бахвальству». По мысли Добровского,
у Кадлубека слишком много «басен» и народных сказаний, данных в угоду полякам, например, выставляющих поляков уже
в древности более известными, чем они были на самом деле.
Здесь видно, и это-то нам особенно важно, отношение Добров­
ского — настоящего ученого книжника — к устной традиции.
Шлёцер упомянут в данном контексте потому, что он, по мнению Добровского, слишком доверял народным, т. е. устным, легендам. Самому Добровскому, как он пишет здесь же, были бы
интересны тексты Козьмы Пражского и Мартина Галла как современников Нестора — книжников и хронистов.
Откуда возник этот тон в отношении Шлёцера? Дело
в том, что ироничная критика Шлёцера появилась еще в переписке за 1810–1811 гг. Добровский в письме от 5 июня 1810 г.
написал, что Шлёцер был ему благодарен за некоторые уточнения, ему отосланные. Затем Добровский сообщил Бандтке
некоторые критические замечания о пятой части шлёцеровского «Нестора», за год до того появившейся в печати. Так, славянская мифология, «языческая теология» получается у Шлёцера «совершенно индийской», а описанный обряд сожжения
женщин — «фракийским обычаем». Баба Яга — тоже загадка.
Но если бы, по словам Добровского, мы могли спросить обо
всем этом какого-нибудь языческого жреца, он бы, возможно,
также не сказал об этом ничего более определенного.
И далее высказывались сомнения в некоторых приводимых
Шлёцером фактах славянского прошлого. 68 Бандтке в письме
Добровскому обратил внимание на то, что Шлёцер поместил
в своем «Несторе» рецензию на свою раннюю работу о русских
летописях, написанную его гёттингенским учителем «тайным
советником юстиции и профессором» Гейне, 69 но что это выглядит как «сатира на самого себя». Гейне и Шлёцер, как пишет
далее Бандтке, излагают «мечты о греческой культуре в России,
68
Ibid. S. 10. Заметим, кстати, что сочинения Бандтке печатал в «Вестнике Европы» М. Т. Каченовский. См.: Лаптева Л. П. История славяноведения
в России XIX в. М., 2005. С. 40–41.
69
Речь идет о гёттингенском профессоре Хр. Г. Гейне (1729–1812). См.
гл. 2.

83

Часть 1

не прошедшей через средневековье» (букв.: «без прохождения
через средневековье»). По их представлениям, Россия должна
быть счастливее других народов тем, что ей не пришлось, как
другим нациям Европы, «из-за своих ошибок и заблуждений…
пробиваться через средние века и все же в конце вернуться со
всей культурой туда, откуда они вышли». Бандтке комментирует это следующим образом: «Природа никому не мачеха, и хотя
судьба всем славянским народам предоставила не лучший жребий, но все-таки это не самое плохое. Они остаются незатронутыми как некоторым вздором, так и некоторыми преимуществами. Но все проходит и должно идти своим чередом». Таким
образом, Бандтке упрекает Шлёцера и Гейне в том, что они
предполагали какую-то особую судьбу России, заключающуюся в том, что в ее истории оказалось выпавшим средневековье,
что она шла не общим путем. Главная претензия, однако, заключается не только в этом. Бандтке далее ехидно пишет о том, что
сам он «тоже провел несколько лет в Петербурге (т. е. как Шлёцер. — В. В.) и бегло знает русский язык, но не взялся бы, однако, судить на немецкий манер обо всей России, а может только
сказать, что Шлёцер и Гейне прекрасные мечты своих добрых
сердец и свои идеалы черпают не из природы вещей (не из фактов)». 70 Последнее замечание исходит от человека, принадлежащего к той среде, где эмоции и порывы «добрых сердец»
вместо научных доказательств и логики («природы вещей»)
воспринимались как курьез. О Шлёцере добавлено еще то, что
«у правдолюбивого Шлёцера русские анналы стали, в конце
концов, хроникой», и это «очень радует» Бандтке, так как «это
прекрасный пример его любви к правде». Судя по всему, подтекст последнего высказывания в том, что Шлёцер «дотягивает» русские летописи до уровня средневековых европейских
хроник, каковыми они на самом деле не являлись.
Отзыв Бандтке о Шлёцере не вызвал возражения Добров­
ского. Наоборот, в ответном письме он написал Бандтке, что
вполне согласен с тем, что тот написал о Шлёцере и Гейне, добавляя, что Шлёцер «даже рекомендовал одну ему понравившуюся легенду достойной внимания только лишь потому, что
она русская, как будто бы русская басня лучше латинской». 71
70
71

Korrespodence Josefa Dobrovského. Díl. II. S. 13–14.
Ibid. S. 22.

84

Глава 1

Нам представляется, что смысл ироничных фраз, которыми перебрасывались Добровский и Бандтке по поводу Шлёцера, на самом деле глубок. Под средневековьем в письме Бандтке,
которого лишает Россию Шлёцер, следует в данном случае
понимать христианство, христианскую книжную культуру,
которую не учитывает Шлёцер, по мнению Бандтке и Добров­
ского. Тогда под той греческой культурой, которой восхищается Шлёцер (а также, если вспомнить позднейшее письмо
1824 г., — Лелевель, Оссолинский и др.), следует понимать
языческие древности, романтизация которых, как и любование
брутальностью ранней, дохристианской историей славянства,
(ее «германизацией»), являлась, несомненно, одним из оснований современного Добровскому славянского национализма.
Все это было в моде среди значительной части славистов — современников Добровского, но категорически не принималось
им самим.
Обстоятельства биографии Добровского, а также некоторые замечания по адресу Шлёцера, помещенные в труде
Й. Мюллера, позволяют, как кажется, воспринимать расхождения Добровского и Шлёцера как еще более серьезные.
Шлёцер высоко ценил «Нестора» как первоклассный источник. «Повествование его о происхождении Русской державы
можно в настоящем смысле назвать всеобщим», 72 — писал он
в предисловии к «Нестору». В другом месте Шлёцер называл
его «первым, древнейшим, единственным, по крайней мере,
главным источником» для всей славянской истории. 73 Он лишь
сожалел, что такой замечательный текст остался неисследованным в России. Даже его собственная первая работа о «Несторе», которая, по мнению Шлёцера, принесла пользу для европейских наук, в России «осталась совершенно без действия». 74
Причиной было то, что русские ученые, как уже было отмечено
выше, по мнению Шлёцера, еще мало знакомы с «ученою критикою». Но было и другое обстоятельство. Шлёцер считал,
что для внедрения этой «ученой критики» в России следует
отыскивать многие новые правила. И  объясняется это особенностью русских летописей. Он писал, что «и величайшие
Нестор. C. 25.
 Там же. С. 425.
74
 Там же.
72
73

85

Часть 1

люди, поседевшие над классической и библейскою критикою,
в западной и восточной истории среднего века, как-то Гейне,
Грисбах, Михаэлис, Семлер, Грулен и пр. и пр., будут здесь, как
будто в новой земле». Хотя подобные европейские светила текстологии смогли бы в десять лет исследовать русские летописи
более, чем это было сделано за целое столетие. 75
Добровский был, в отличие от Шлёцера, иезуитом, ученым
католической школы. Ему было чуждо трепетание перед «преданиями», особенно языческими, не подтвержденными документально. Он даже вступил в конфликт с молодым поколением
чешских славистов, в том числе со своими учениками, так как
подозревал подложность некоторых памятников «седой древности», которые те почитали подлинными. О нем неоднократно писали как о холодном аналитическом уме, которому было
совершенно чуждо всякое поэтическое чувство. 76 Так, например, по свидетельству одного из современников, он недоумевал, чем можно восторгаться в народных сербских песнях: «Не
знаю, что они находят в этих песнях? …Ведь это самые площадные песни! Совсем другое русские песни. Они все-таки имеют
еще в окончании 3‑го лица единственного числа старое тъ». 77
Добровский не разделял мнения о славном языческом прошлом славян, считая их до крещения диким и примитивным
народом, в связи с чем отрицал и «дунайскую теорию», изложенную в ПВЛ. Он был скорее склонен полагать вслед за византийскими авторами, которых почитал несравненно выше, чем
русские летописи, что славяне перекочевали в Европу после нашествия гуннов из Азии (с устья Волги). В связи с этим он отрицал тождество венедов Плиния и венидов Иордана, отказывая
славянами вообще в какой-либо древности в Европе. В Русской
Правде он видел только готско-германскую основу. Приводившая в восторг Шлёцера дохристианская древность «Нестора»
не внушала Добровскому уважения, оставляла его равнодушным и вызывала иронию. В сравнении с византийскими авторами Нестор казался ему «жалким писакой». И Добровский вос Там же. С. XVI.
Все это высказывалось еще в биографиях Добровского XIX в. См., например: Йосиф Добровский в новейшей характеристике В. Брандля / Перевод
с чешского М. Попруженко. Воронеж, 1887.
77
 Из письма Ф. Л. Челаковского к Й. В. Камариту. Цит. по: Йосиф Добровский в новейшей характеристике… С. 6–7.
75
76

86

Глава 1

клицал: «Как может переварить такие глупости тот, кто хоть
несколько лет учился истории у византийцев?». 78
Однако не правы были те из современников Добровского, которые обвиняли его в сознательном разрушении славянского прошлого и объясняли это немецким происхождением 79
автора. Просто Добровскому, очевидно, были глубоко чужды
эмоции в такой чисто логической сфере, как наука о древностях. Все частные замечания о русских летописях были связаны с его общим представлением о том, что не только славяне,
но и все народы Центральной и Северной Европы до принятия
христианства были дикарями. А ведь «Нестор» Шлёцера даже
не был доведен до крещения Руси. И, кстати, не случайно, что
Й. Мюллер как раз продлил свое исследование до этого момента и специально оговорил это обстоятельство в собственном
предисловии к своему труду. Как ученик Добровского он просто не мог поступить иначе.
Важно отметить, что Добровский был последователем
Шлёцера и одновременно его оппонентом не только в вопросе о «Несторе». Приблизительно в таких же отношениях они
стояли в лингвистических вопросах.
Последней работой, в которой подробно рассмотрен спор
Добровского со Шлёцером по вопросам истории славянских
языков, является книга Хельмута Кейперта. 80 Он сопоставил
и параллельно опубликовал гл. 10 шлёцеровского «Нестора»
1802 г., комментарии к ней Добровского из «Славина» 1806 г.
и перевод этих комментариев А. Х. Востоковым, с объяснениями последнего, сделанный в 1810 г., оригинал которого был
обнаружен в СПФ АРАН. Публикации предшествует исследование вопроса. Х. Кейперт показал, откуда появились звуковые
характеристики твердых и мягких знаков славянского языка
как сокращенных гласных и первоначальное носовое звучание
«юса», т. е. того, что всегда приписывалось А. Х. Востокову. Он
 Там же. С. 8.
Родители Добровского были чехами из протестантской семьи, но отец
был военным, служившим в австрийской армии, т. е. семья считалась «онемеченной».
80
Keipert Helmut. Das «Sprache»-Kapitel in August Ludwig Schlözers
«Nestorъ» und die Grundlegung der historisch-vergleichenden Methode für die
slavische Sprachwissenschaft. Göttingen, 2006. Сердечно благодарю профессора Габриэлу Импости, которая указала мне на эту работу.
78
79

87

Часть 1

выявил, что А. Х. Востоков пришел к этим открытиям, развив
то, что было заложено уже в «Несторе» Шлецера и, главное,
в споре с ним Добровского, хотя Востоков ориентировался
также на Якоба Гримма и его «Немецкую грамматику».
Частности расхождений между тремя учеными-лин­
гвистами по вопросам языкознания не так важны для нас в данном случае. Но сам метод, заложенный в некоторых местах
критики Добровского, требует обратить на себя внимание.
Шлёцер, как известно, полагал церковнославянский язык «матерью» всех известных славянских языков, а Добровский возражал ему, считая его «сестрою», так как думал о некоем общем
предке у церковнославянского и живых славянских языков.
При этом он делил эти языки на два разряда, условно обозначаемые А и В. Часть славянских языков он относил к разряду
А, а часть — к разряду В. Ответвление языков от условного
праязыка происходило в различное время, и каждый из них сохранил разную степень сходства со своим прародителем. 81 Таким образом, у Добровского уже получилось генеалогическое
древо, которое только нуждалось в том, чтобы более детально
прорисовать его ветви. Сам принцип этой классификации напоминает работу Добровского с вариантами летописей в его
предисловии к книге Й. Мюллера. План работы по созданию
сравнительной грамматики славянских языков Добровский
вслед за Шлёцером видел как сопоставительное исследование
их языковых форм. Цитируя «Всеобшую Северную историю»
Шлёцера, Добровский соглашался с тем, что нужно было бы
собрать славянские грамматики, извлечь из них примеры склонений и спряжений и правила диалектов, свести все это в одну
таблицу. Тогда можно будет увидеть, какие народы ближе по
языку друг к другу и как они «постепенно друг от друга уклоняются». 82
Опираясь на эти наблюдения, можно предположить, что
метод сопоставительной работы Добровского с вариантами
текстов произошел не только от «Нестора» Шлёцера и германской публикаторской традиции, но и от опыта его лингвистических построений. Впоследствии нечто подобное можно будет увидеть у А. А. Шахматова.
81
82

Ibid. S. 99–101.
Ibid. S. 123.

88

Глава 1

1.3. Критический метод Й. Добровского
в споре о Кирилле и Мефодии
Русским читателям были известны и другие работы Добров­
ского, связанные с изучением русских древностей, в том числе
касающиеся сообщений русских летописей. Ярким примером
критического метода Добровского стала его работа о Кирилле
и Мефодии.
Она пользовалась большой популярностью среди ученого сообщества того времени и была переведена на русский
язык. Этот перевод явился одним из первых трудов молодого
М. П. Погодина. 83 В своем Предисловии он написал о Добров­
ском так: «Пользуясь его трудом, мы знаем теперь, что в Истории сих достопамятных мужей, столько запутанной невеждами, есть истинного и верного, что сомнительно, и по законам
критики вовсе должно быть отвергнуто, наконец — что требует дальнейших изысканий и пояснений». Правда, по соображениям цензуры некоторые места были при русском издании из
текста Добровского изъяты, о чем переводчик также сообщил,
написав, что «в первом параграфе рассуждения по необходимости сделаны некоторые пропуски, не относящиеся, впрочем,
к сущности дела». Цензором издания был М. Т. Каченовский,
тогда уже известный историк.
Сличение перевода с немецким текстом Добровского показывает, в чем дело. И речь опять идет о Шлёцере и отношении к нему Добровского, хотя цензурные изъятия объясняются
другим. На с. 5 говорится, что Шлёцер нашел жизнеописания
Кирилла и Мефодия в русских Четьих Минеях. Но это только
в переводе Погодина речь идет о Четьих Минеях, у Добровского в этом месте говорится о «русской легенде» (условное наименование, принятое им так же, как «латинская легенда» и «моравская легенда» о святых братьях). Шлёцер, по мнению Добровского, «указал путь для критики, объяснения и дальнейших
изысканий», но не произвел сличения этих сведений с другими,
известными прежде, посчитал его «излишним» (это в переводе
Погодина, а в оригинале «трудоемким», «пространным» и т. п.:
«…сличение с текущими известиями казалось ему слишком
83
 Кирилл и Мефодий: словенские первоучители. Историко-критическое
исследование Иосифа Добровского / Перевод с немецкого М. П. Погодина.
М., 1825. Ср.: Dobrowsky J. Cyrill und Method, der Slaven Apostel. Prag, 1823.

89

Часть 1

обременительным (избыточным, хлопотливым, мелочным,
пространным, подробным»)). Далее Добровский (в переводе
М. П. Погодина) пишет: «В наше критическое исследование
не входит новейшее русское Житие, потому что исторические
документы, на коих основывается оное, неизвестны». Последняя фраза в переводе придумана Погодиным, она просто отсутствует у Добровского. Вместо нее в оригинале идет другой
текст. Кроме этого, Погодин в данном месте и выше выпустил
(или это было выброшено М. Т. Каченовским) несколько фраз
Добровского, важных для понимания его метода (см. ниже).
Так, Добровский цитирует высказывание Шлёцера о том,
что отысканные русские свидетельства требуют нового пересмотра всего, до сих пор известного о Кирилле и Мефодии:
«Отыскание русских актов делает необходимым ревизию всех
до сих пор об этой материи сделанных публикаций: совершенно новые данные появились, но также и противоречия, и как
это все разрешить? Здесь пусть позаботится благоразумная
критика». В передаче этого места Погодиным есть небольшое,
едва заметное, но все же важное различие: «являются новые
показания, за то и новые противоречия; можно ли и каким образом согласить все последние, об этом пусть позаботится…».
Далее у Добровского идет переложение слов Шлёцера: «как
удивятся этой находке иностранцы, которые до сих пор исключительно держатся своей латинской легенды! Они не могут
просто-напросто отбросить это сочинение. Русская легенда
столь же много достойна уважения, как и латинская?».
У Погодина все так, но только в конце стоит не знак вопроса, а восклицательный знак, так как сомневаться в версии
Четьих Миней в русском переводе было нельзя. По этой же
причине, вероятно, далее полностью выпущено несколько фраз
Добровского: «Нужно ли принять безоговорочно, как нас хочет уверить Шлёцер, что из русской легенды история Кирилла
и то, что к ней относится, должно быть исправлено, дополнено,
пересмотрено?». 84 Здесь мы видим то же различие в отношении
к русской летописи у Шлёцера и Добровского, на которое указывали ранее.
Добровский сомневался в русской версии кирилло-мефо­
диевской легенды. Естественно, этого сомнения в переводе
84

 Кирилл и Мефодий… С. 5. Ср.: Dobrowsky J. Cyrill und Method… S. 7.

90

Глава 1

Погодина нет, как и нет далее важного для понимания метода Добровского куска текста: «В этом случае речь идет совсем
не о языке этой редакции (т. е. «русской легенды». — В. В.), но
более о достоверности содержания и преимущественно о том,
можно ли поверить новые данные старыми известиями». В самом деле, очень важно: можно ли вообще данные одного источника проверить данными других, если и то и другое — нарратив? Эта проблема, так поставленная Добровским почти
200 лет назад, актуальна до сих пор. Но Добровский, в отличие
от Шлёцера, был скептически настроен именно в отношении
Четьих Миней, которые он не называл, но ссылался на их издание. Вместо этого места у Погодина вставлена отчасти противоположная по смыслу фраза, приведенная выше: «В наше
критическое исследование…». У Добровского же в этом месте
идет такой текст: «Здесь в виду совершенно новой русской легенды это (т. е. вышеуказанная проверка. — В. В.) не подходит.
И  можно ее, что касается новых сведений, столь же мало ценить, как недостоверные рассказы Стредовского, что, кажется,
сам Шлёцер допускает в 5 ч., стр. 215 тем, что мое исправление
касательно этого пункта совершенно не затронул… Можно ли
эти и другие подобные беспочвенным утверждениям Стредовского считать за историческую правду?». Таким образом, Добровский приравнивал «русскую легенду» к сообщениям поздних чешских хронистов, что пропало в переводе. Искажена
в переводе также предпоследняя фраза данного параграфа, где
автор объяснил, зачем нужно критическое исследование всех
древнейших известий о Кирилле и Мефодии:
У Добровского
…не только из-за найденного русского текста, который может быть отброшен как новейшая поделка
на том же основании, что и отброшенные уже основательными учеными баснословные рассказы позднейших латинских обработчиков, но из-за найденной греческой биографии болгарского архиепископа
Климента, которая больше заслуживает внимание,
чем вся новая русская легенда.

В переводе Погодина
…боле по поводу вновь
найденной
греческой
биографии болгарского
архиепископа Климента, заслуживающей бесспорно наше внимание.

Тенденция данной обработки текста Добровского в русском издании ясна (остается только вопрос о том, кто был
редактором места: сам М. П. Погодин или цензор?). Теперь,
выяснив, в какой мере можно доверять переводу Погодина,
посмотрим, что может дать нам эта работа Добровского для
91

Часть 1

понимания его метода. В дальнейшем будем ссылаться на текст
перевода Погодина, так как речь пойдет о тех местах, где он не
содержит сознательных искажений оригинала.
Следует отметить, что вопрос об искажении текста Добровского при переводе и публикации в России принимался
близко к сердцу некоторыми его поклонниками. Прежде всего, нужно назвать Н. П. Румянцева. В письме от 3 июля 1825 г.
А. Х. Востокову он привел свое письмо министру народного
просвещения: «Какому же осуждению подвергнемся мы непременно за границей, когда ученые сведают, что у нас сочинение
г. Добровского о Кирилле и Мефодии под запретом издания
единственно потому, что сей ученый и почтенный муж повествует обстоятельства жизни их не так, как описаны они в нашей Минеи-Четьи». 85
То место, где Добровский пренебрежительно оценивает
Стредовского, — это не первое его упоминание средневековых
хронистов, которых, как увидим, он приравнивает к свидетелям на суде и солидаризируется в этом со Шлёцером. В самом
начале он пишет следующее: «Чтоб объяснить и привести в порядок темную и запутанную историю двух братьев, Кирилла
и Мефодия, должно, прежде всего, выслушать обстоятельно
свидетелей, исследовать достоверность древнейших сказаний,
сравнить с оными новейшие и без пощады отвергнуть, или,
по крайней мере, мало уважать последние, если они противоречат первым. Только таким образом можно, по выражению
Шлёцера, отделить золото исторической истины от нагару разных вымыслов. Только такую дорогу избрав, можно избегнуть
ошибок, в которых Ассемани, Добнер, Салагий и Шлёцер не
без основания упрекают прилежного, но незнакомого с критикой, компилятора, Иоанна Георга Стредовского, священника
в Павловице в Моравии». 86
Что же значит эта «критика», которую отмечают и Добров­
ский, и в Предисловии его переводчик Погодин как главное
отличительное свойство правильного метода? Прежде всего
нужно понять, чем в представлении Добровского плох Стредовский. «Стредовский думал, что Гирсменцель, уважаемый
85
Переписка А. Х. Востокова в повременном порядке с объяснительными примечаниями И. Срезневского. СПб., 1873. С. 231.
86
 Кирилл и Мефодий… С. 1.

92

Глава 1

им за пламенное его усердие к славе моравских первоучителей,
почерпал все из древних писаний. Понадеясь на это, он списывает из его сочинения некоторые сомнительные известия
и даже настоящие вымыслы…». Итак, Стредовский не внушает
доверия вымыслами. Но какими? «За частые догадки, которые
он прилагает к многим местам, из других вернейших источников заимствованным». Шлёцер думает, «что он из истории
своих героев сделал настоящий роман». 87 Теперь понятно, что
«вымыслы» Стредовского, которые Шлёцер и Добровский называют также «догадками», — это обычная для хроник и анналов амплификация текста. Чех Стредовский, как и русский
В. Н. Татищев, как и многие поздние компиляторы, не отделял
своих суждений о событиях от текста источников. Недостаток
версии Четьих Миней, по Добровскому, объясняется тем же.
Й. Добровский, как известно, вообще очень скептически
относился к вопросам датировок и многие тексты склонен был
считать более современными, чем они были. Это касается не
только хроник, но и других памятников письменности, а также
целых культурных традиций. Самым ярким примером является его отношение к глаголическим памятникам письменности.
Добровский считал, что глаголица появилась гораздо позднее
кириллицы, и именно кириллица есть изобретение Кирилла.
В рассматриваемой книге Добровский касается этого сюжета. Он пишет о своем несогласии с Добнером по этому вопросу
и согласии со Шлёцером: «Добнер… поступил столь далеко, что
глаголические письмена, появившиеся не прежде 13 столетия
и ложно приписанные св. Иерониму, объявил без шуток подлинным изобретением Кирилла и Мефодия… Сие неосновательное утверждение часто осуждал я в прежних моих сочинениях. То же сделал и Шлёцер в своем Несторе». 88
В этом убеждении его не поколебало появление новых работ, в том числе его русских коллег. Так, он писал, что «при обрабатывании словенской грамматики и при прилежном сравнении новых изданий с древнейшими списками беспрестанно
убеждался более, что Кирилловым языком было древнее, еще не
смешанное сербо-болгаро-македонское наречие, при котором
убеждении должен остаться и теперь, даже по прочтении ново Там же. С. 2–3.
 Там же. С. 38.

87
88

93

Часть 1

го рассуждения г. Калайдовича о древнем церковном языке».
Добровский полагал, что «словенские церковные книги пере­
шли не из Моравии к болгарам, но, наоборот, чрез Кирилла
и Мефодия из Болгарии в Моравию, а после также непосредственно из Болгарии и Сербии в Россию». 89
ПВЛ, как и в других местах, в этой книге Добровского
попала под огонь критики. Добровский находил в ней позднейшие вставки: «Достойный уважения комментарий Шлёцеров на 10‑ю главу его Нестора, которая, однако, как и многое
другое, без сомнения вставлена в древнюю летопись позже,
в 14 может быть столетии…». 90 Опять Шлёцер доверял своему
«Нестору», Добровский же его подозревал. Он не написал, почему считал 10‑ю главу (у Шлёцера текст был разбит на главы)
вставной, но ясно, что речь идет о содержании, а не о структуре текста. Совершенно уверенный во вставном характере главы 10 «Нестора» Добровский прямо писал о неосновательном характере всего этого летописного текста, повторяя
это несколько раз. Таким образом, у него появился редактор
«Нестора», «русский, умноживший Несторову летопись целою X главою и поместивший историю словенских переводов
в ненадлежащем месте и слишком поздно…», что затем «повторено в Степенной книге». Этот же редактор «называет оное
(«письмо кирилловское». — В. В.) грамотою словенскою. Послушаем его: бе един язык словенеск…». И  далее идет цитата,
причем из одной оговорки ясно, что Добровский цитировал по
Шлёцеру. Он писал, что слово «“положении” у Шлёцера есть,
конечно, описка или опечатка».
Определение вставок было всегда важным элементом критики текста у последующий ученых, в том числе у А. А. Шахматова. Мы видим, что здесь Добровский определяет вставку
по содержанию, а не по структуре текста. Но важно понять
89
 Там же. С. 100. Ошибочность мнения Добровского о позднем происхождении глаголицы, по мнению современных славистов, очевидна. Кроме
того, именно глаголица большинством из них приписывается сейчас Кириллу.
Некоторые другие предположения, сделанные Добровским как в книге о Кирилле и Мефодии, так и по поводу «Нестора», были также впоследствии отвергнуты, например, о позднем происхождении так называемой Паннонской
легенды и жития св. Клемента, о том, что «Нестор» использовал латинский
источник о Кирилле и Мефодии, о вставном характере русско-византийских
договоров.
90
 Там же. С. 4.

94

Глава 1

также, что, по мнению автора, дают нам эти вставки. По Добровскому, само наличие вставки могло бы «дать нам определенные знания, если бы не подозрительные ее черты». К таким
подозрительным чертам Добровский относит точное указание
на время. Ученый вовсе не видел в нем признака подлинности,
когда речь идет о легенде: «Если спросят, какие книги оставили
они в Моравии, то на это будет отвечать вставщик Несторов…
Однако точное определение времени делает все повествование
подозрительным. И сам Шлёцер признается, что все сие место
кажется новейшею вставкою». 91
Добровский заметил, что в некоторых рукописях читается, что греческие книги «преложиша», а не «преложи» (один
Мефодий) за несколько месяцев с марта по октябрь, так как
«это и переписчикам уже казалось невероятным». Здесь видно
Добровского-филолога, который в изменениях языковых форм
замечал следы определенных этапов в истории текста, как это
потом делал и Шахматов.
В целом у Добровского действовал общий принцип: «Все
древнейшие известия о двух славянских первоучителях требуют критического исследования, что я и намерен сделать… Самый Шлёцеров комментарий, несмотря на тщательную его отделку, требует исправления, дополнений и ближайшего определения некоторых не довольно разобранных обстоятельств».
Сравнение разных версий рассказов о Кирилле и Мефодии
проводилось Добровским по отдельным сюжетам, представляющим как отдельные тексты, так и темы, например «Свидетельства, приписывающие изобретение письма словенского Кириллу и Мефодию вместе», «Свидетельства, приписывающие
изобретение словенского письма одному Мефодию», «Разные
названия словенского письма», «Изобрел ли Кирилл глаголическое письмо?», «Что собственно перевел Кирилл, что — Мефодий?» и т. д.
Во всех сюжетах Добровский отмечал сходства и различия в передаче фактов (так как прямого сходства текстов он не
видел), сокращения и «перемены». Так, например, на с. 14 он
писал: «Здесь представлю я еще пример, каким образом в самом вступлении моравский сочинитель позволил себе переменять текст первой легенды… Моравский сочинитель сокращает
91

 Там же. С. 42.

95

Часть 1

и переменяет следующим образом… Здесь кажется с намерением опустил он обстоятельство, что родители отвозили его (Кирилла. — В. В.) в столицу (Константинополь). И так ibidem по
словам его надлежит отнести к городу Фессалоники». Добров­
ский, исследуя в «Несторе» легенду о Кирилле и Мефодии, занимался такой же «очисткой» Нестора, как и Шлёцер. Взамен
существующего рассказа он предложил другой, который казался ему более достоверным.
Но все же главные претензии Добровского в отношении
рассказа летописи о Кирилле и Мефодии объясняются его расхождением с другими версиями. Добровский находил объяснения этим расхождениям в желании летописца преувеличить
некоторые моменты. На с. 50 он писал: «Русский в Несторовой
летописи, упоминающий, для придания большей важности посольству, еще о князьях Святополке и Коцеле, которые вместе
с Ростиславом обращаются к императору Михаилу, думал, что
император посылал за ними в Фессалонику к отцу их Льву, и оба
брата получили повеление явиться оттуда в Константинополь,
и оба были упрошены императором…». Это же повторяется
и ниже: «Таким образом, русский у Шлёцера ведет Константина уже по возвращении из Моравии в Болгарию для учения». 92
Добровский разбирал свидетельства разных текстов, стараясь отделить достоверное от недостоверного и отчасти понять,
откуда берется то или иное известие: «Русская Степенная книга и Никоновская летопись называют город Мораву в Илирике.
Они думали, следовательно, о той Мораве, в которой сербский
архиепископ Савва в тринадцатом столетии учредил епископство». 93 Этот вывод — уже работа историка, а не филолога.
Здесь Добровский разбирает не сами тексты, сравнивая их,
прослеживая их историю, он анализирует информацию, сравнивая ее и прослеживая достоверную, по его мнению, историю
Кирилла и Мефодия, составляя рассказ о них на основе необходимых «размышлений». Они-то и есть здесь его «критика».
Догадки Добровского проистекали в основном не из текста, а из логики: «Может быть, Мефодий явно представил папе
Иоанну великие выгоды словенского языка при его учении
между словенами, — может быть, указал на пример греческой
92
93

 Там же. С. 214.
 Там же. С. 63.

96

Глава 1

церкви, которая при всех богослужебных действиях позволяет
вместе с греческим языком употребление других языков…, —
как бы то ни было, папа Иоанн имел кроме сих причин еще
другие щадить греков и Греко-словенскому обряду преданных
словен. Он должен был согласиться на все для того, чтоб сохранить единство церкви, приведенное в опасность разделением,
которое начал и поддерживал Фотий». 94
По ходу рассуждения Добровский все время указывал на
свои расхождения со Шлёцером. Иногда речь уже шла не о текстах, а о различных предположениях Шлёцера по поводу биографии Кирилла и Мефодия. Так, параграф 16 посвящен сличению двух Мефодиев: брата Кирилла и монаха-живописца,
который написал Страшный суд для болгарского царя Бориса,
послуживший причиной крещения последнего. Шлёцер отрицал их тождество. Но это отрицание, по Добровскому, слишком «решительно», и он был склонен признать в них одно лицо.
Впрочем, постоянно отмечалось сходство или же различие
не только со Шлёцером, а также и с Добнером. Так, на с. 70 сказано, что «Шлёцер принял без размышления невероятную догадку Добнера…».
Отдельным сюжетом, включенным в рассуждения о Кирилле и Мефодии, является цикл моравских легенд о св. Людмиле
и св. Вацлаве. Добровский очень интересовался этими текстами и посвятил им несколько отдельных работ. В Житии Людмилы составителем сказано о семи епископствах в Моравии.
Добровский пытался определить, откуда взято это известие
и каким образом сложился данный текст. Он предполагал, что
«сие произошло от невежественного смешения лиц и времен».
Возможно, составитель знал источники, где говорится о семи
епископствах во времена римлян и гепидов, т. е. в глубокой
древности. Стредовский писал, что Мефодий в 881 г. старался
установить семь древних епископств, но из них называл только три: Ольмюцское, Нитрское и Подивинское, а остальных
четырех вовсе не определил, «показав здесь, как и везде, слабость свою в критике». Значит, сообщение Жития Людмилы
сложилось на основе недоразумения: «семь суффраганов только в древнейшие времена принадлежали к Лорхскому архиепископству». 95
94
95

 Там же. С. 74–75.
 Там же. С. 79.

97

Часть 1

По всем легендам Боривой, богемский князь, принял крещение в Моравии. Но 894 год, по мнению Добровского, «подвержен большим сомнениям», так как это «слишком поздно,
потому что его тогда не было уже в Моравии, да, вероятно,
не было и в живых». Но в легенде о Людмиле сообщается, что
для крещения Людмилы, супруги Боривоя, Мефодий приезжал
в Богемию. По Добровскому, это «одна догадка без всякого
основания» и «даже Христиан не решился повторить этого».
По моравской легенде крещение Людмилы совершают священники, отправленные с Боривоем. Мнения же о приезде Мефодия в Моравию «столь же неосновательно, как и другое о прибытии Кирилла в Вышеград». 96
Отметим критические замечания Добровского также к кирилловскому переводу молитвы «Отче наш» со ссылкой на
А. Х. Востокова и его замечания о языке Остромирова Евангелия. 97 Добровский упоминает, что получил от Н. П. Румянцева
факсимиле Остромирова Евангелия с филологическими примечаниями Востокова. 98 Добровский, проявляя хорошее знание русских архивов, писал об одной рукописи из Синодальной
библиотеки, под которой подозревал сочинения Иоанна Дамаскина, если бы не некоторые сомнительные детали, да и «ученый россиянин Востоков, основательный знаток словенских
древностей, сомневается в веке, назначенном для сей рукописи, и по филологическим причинам почитает оную по крайней
мере не подлинником экзарха Иоанна». 99
Упоминание А. Х. Востокова, как и Н. П. Румянцева, во
всех приведенных выше местах книги Добровского совсем не
случайно. Румянцев был тем человеком, который нашел молодого Погодина и предложил ему перевести работу Добров­
ского. Это сделало известным имя Погодина знаменитому
уже тогда ученому Востокову. В 1825 г. Востоков в письмах
к Румянцеву критически отозвался о переводе Погодина. Как
природный немец, он увидел ошибки в переводе. В письме
Румянцеву от 25 марта 1825 г. Востоков писал о недостатках
 Там же. С. 80–81.
 Там же. С. 94–99.
98
 Там же. С. 40.
99
 Там же. С. 31. В этом месте М. П. Погодин сделал примечание: «Желательно знать мнение г. Добровского по сему предмету теперь, после издания
почтеннейшим соотечественником нашим К. Ф. Калайдовичем книги: Иоанн
экзарх Болгарский».
96
97

98

Глава 1

перевода Погодина, но добавлял: «Впрочем, перевод его, после
сделанных в нем поправок, может напечатан быть, особливо,
ежели рассмотрен будет каким-нибудь опытным литератором,
например, г. Каченовским или Калайдовичем, который бы потрудился сгладить неровности в слоге, произошедшие от поправок». 100
М. П. Погодин сам писал А. Х. Востокову, прося его о помощи: «Любя науки, и в особенности нашу родную историю
со всею пылкостию молодого человека, я с чувством горячего
патриота радуюсь, что и у нас на Руси начинают делать дело
просвещения, что и у нас есть люди, которым Несторы европейского ученого света отдают полную справедливость, а Востоков давно уж стоит в почтенном кругу их. Могу ли же я питать к такому человеку что-либо, кроме отличного уважения?».
Тут под «Несторами европейского ученого света» следует понимать, конечно, прежде всего Добровского. Далее Погодин
спрашивал у Востокова, может ли он при переводе «поместить
свои замечания», так как «русское издание с такими прибавлениями будет иметь свою собственную цену». В ответном
письме Востоков написал, что замечания Погодина на текст
Добров­ского «кажутся… заслуживающими уважения», и он
одобряет напечатание их при переводе. 101
В последующем письме Погодин написал Востокову
о структуре своей работы. Из этого письма видно, что он рассматривал свой текст не просто как перевод, а как творческое
продолжение Добровского: «Легенды же некоторые напечатаны у Шлёцера, о других сам г. Добровский отозвался, что они
требуют издания по лучшим рукописям; третьи не заключают
в себе важных известий; и почему я решил не прилагать оных
к книге».
Сохранился черновик еще одного письма Востокова Погодину, в котором речь идет о тексте Хронографа: «Всего бы лучше было, если бы Вам посчастливилось найти в Синодальной
библиотеке или у графа Толстого другой список этой самой
статьи, с помощью коего можно бы было исправить ошибки
писцовы и восстановить первоначальный текст, который носит
на себе отпечаток древности…». Исправление «ошибок писца»
100
101

Переписка А. Х. Востокова… С. 187.
 Там же. С. 163, 217.

99

Часть 1

и преобразование текста, которое тут предлагал Востоков, —
это также влияние шлёцеровской «очистки» летописи.
Письмо Погодина Востокову 1829 г. показывает, что последний действительно оказывал ему помощь при издании текста
Добровского. Упоминая имя «его бессмертного автора (Добров­
ского. — В. В.)», Погодин называл Востокова «достойным преемником трудов его» (т. е. Добровского) и утверждал, что он теперь «совершенно покоен: тень Добровского будет довольна». 102
1.4. «Несторы» европейского славяноведения: восприятие
критического метода ученым сообществом (Добровский,
Копитар, Вяч. Ганка, Востоков)
Й. Добровский был глубоко, гораздо глубже, чем А. Л. Шлёцер, интегрирован в ученую среду России благодаря переписке
с А. Х. Востоковым и связям с Н. П. Румянцевым. К  этому же
кругу лиц принадлежали, несмотря на сложные отношения
друг с другом, В. Копитар, В. Ганка, М. П. Погодин, М. Т. Каченовский, А. Х. Востоков. Погодин принадлежал к молодому
поколению славистов, для которых Добровский был уже патриархом. Первым познакомился с Добровским, а также с его
учениками в Праге друг и коллега Востокова Кеппен, о чем сообщил ему в письме от 12 июня 1823 г.: «Похвалюсь Вам знакомством Добровского, Линде и Ганки… Добровский внушает
к себе почтение, о Ганке я не имел того понятия, которое теперь получил в Праге: он мастер своего дела…». 103
Знакомство Востокова с Добровским произошло позже
и было заочным. Добровский состоял в переписке с Румянцевым, и Румянцев послал одно его короткое письмо Востокову. 104
Сохранилось ответное письмо Востокова Добровскому 1824 г.
с приложением лингвистических заметок и с описанием Остромирова Евангелия. Востоков узнал от Н. П. Румянцева о желании
Добров­ского «иметь верные списки с некоторых листов Остромирова Евангелия» и немедленно откликнулся, начав письмо словами: «Давно уже я Вас люблю и уважаю, как учителя и вождя
своего на стезе грамматических исследований…». Затем он сообщил Добровскому некоторые свои замечания по вопросам, кото Там же. С. 278.
 Там же. С. 55.
104
 Там же. С. 137.
102
103

100

Глава 1

рые интересовали их обоих, прибавив: «Замечания сии заключают в себе, может быть, немного дельного и то, без сомнения, вещи
уже Вам известные: но так как истинная ученость всегда снисходительна и не пренебрегает ничьими советами, то я уверен, что
Вы простите мне недостаток познаний, взирая токмо на усердие,
с каким я весь свой небольшой запас оных Вам предлагаю». 105
Венского придворного библиотекаря Варфоломея Копитара называли «отцом австрославизма». Недруги обвиняли его
в том, что он хочет «обавстриячить все священные предания
славян». 106 Он, как и Добровский, закладывал основы славяноведения. Но, в отличие от Добровского, Копитар не скрывал
своего плохого мнения о России и будущее славян видел только
в составе Австрийской монархии. Поэтому он не разделял интереса Добровского к кириллической письменности и предлагал перевести все славянские языки на латиницу. Ультрамонтан
Копитар обвинял Добровского в «полурусизме», чешское ученое общество именовал «руссоманским». 107 Копитар ненавидел
также мадьяр, впрочем, Добровский тоже относился скептически к мадьяризму. После смерти Добровского Копитар оказался
одиночкой в Вене, с начала 1840‑х гг. оставленный всеми пражскими учеными из-за идеологических и научных разногласий.
Неосуществленным остался план Добровского и Копитара,
заключавшийся в том, чтобы составить историю церковнославянского перевода священных книг, издать его исправленный
в древнем виде текст, составить славянскую энциклопедию.
Вячеслав Ганка, ученик Добровского, библиотекарь Пражского национального музея, даже обвинял Копитара в связях
с австрийской полицией. 108 Копитар, в свою очередь, относился к нему со скептисом, считал его сомнительным ученым, пи Там же. С. 100–116.
Будилович А. С. Рец.: Источники для истории славянской филогии.
Т. 1. Письма Добровского и Копитара в повременном порядке. СПб., 1885 //
ЖМНП. 1886. Ч. 245. Июнь. С. 397–414; Петровский Н. М. 1) Копитар
и Institutiones Linguae Slavicae dialecti veteris Добровского // ЖМНП. 1911.
Ч. 35. Октябрь. С. 236–270; Ч. 36. Ноябрь. С. 90–148; Декабрь. С. 271–321;
2) Первые годы деятельности В. Копитара. Казань, 1906; Кулаковский П. А.
Вук Кораджич, его деятельность и значение в сербской литературе. М., 1982;
Лавров П. А. Ученая деятельность Иосифа Добровского. К столетию со дня его
кончины. Л., 1929.
107
Переписка А. Х. Востокова… С. 407.
108
 Там же. С. 410.
105
106

101

Часть 1

сал о нем: «…Es ist traurig, dass man aus Vaterlandsliebe auch mit
Betrug umgeht: une fraude pieuse. Non ego!». 109
Взаимная неприязнь особенно усилилась, когда В. Ганка «открыл» старочешские поэмы «Любовная песнь короля Вячеслава»,
«Суд Любуши», Краледворская рукопись. Позднее, уже в конце
XIX–начале XX в., они все были определены как поддельные,
причем вероятно, что изготовлял их сам Ганка. Не ранее 1823 г.
Добровский сообщил в письме Копитару, что «Суд Любуши» —
подделка Ганки, изготовленная из патриотических соображений. Затем в их переписке упоминаются и другие «открытия»
Ганки (в письмах 1826 г.). Копитар уже тогда считал все находки
Ганки подделками, включая Краледворскую рукопись. Происходило постепенное отчуждение обоих от Ганки, а за этим и от других чешских молодых писателей, защищавших все его подделки
(Юнгман, Шафарик, Палацкий). Молодые представляли направление, которое И. В. Ягич назвал позднее «романтическим
сентиментализмом». Оно было совершенно противоположным
направлению рационалистической критики, которое развивали
Добровский и Копитар. По мнению Копитара (но не Добровского), только Шафарик оставался серьезным ученым. 110
У Добровского было вообще много расхождений с современниками. В своем главном труде («Institutiones Linguae Slavicae
dialecti veteris») Добровский расходился по вопросу о юсе большом и юсе малом с Востоковым (и Добровский был неправ).
Очевидно, тут проявились два разных метода — сравнительный Добровского и исторический Востокова. 111 Расхождения
Добровского с Копитаром касались проблемы происхождения
глаголицы. Именно Копитар нашел древнюю глаголическую рукопись, подрывавшую концепцию Добровского о позднем происхождении глаголицы. Полемика с Копитаром касалась так109
«Печально, что из любви к отечеству прибегают к обману (нем.):
благочестивое мошенничество» (фр.). Там же. С. 282. Non ego! — часть слов
ап. Петра, обращенных к Христу: Etiam si omnes, ego non — Если и все соблазнятся о Тебе, я никогда не соблазнюсь (Мф. 26:33; Мк. 14:29).
110
См.: Ягич И. В. Источники для истории славянской филологии. Т. 1.
Письма Добровского и Копитара в повременном порядке // Сб. ОРЯС. 1885.
Т. 39. С. 321. Нужно заметить, кстати, что различие во взглядах отчасти объяснялось тем, что Палацкий, Шафарик и другие были протестантами, а Добров­
ский и Копитар — католиками. Это объясняет, например, разногласия по поводу некоторых моментов, связанных с историей славянской литургии, на которую протестанты, естественно, смотрели с другой точки зрения, чем католики.
111
Переписка А. Х. Востокова… С. 413–414.

102

Глава 1

же паннонской теории легенды о Кирилле и Мефодии, спор же
с К. Калайдовичем произошел по поводу моравской теории.
А. Х. Востоков находился в переписке и с Добровским, и с Копитаром. Копитар в письме Востокову от 30 апреля 1830 г. излагал теорию происхождения славянского языка. 112 В 1830 г. Востоков писал Копитару, называя его «почтеннейшим сотрудником
в исследовании славянских древностей», и поздравлял «с драгоценнейшею находкою… глаголической рукописи, в которой сохранено правописание Остромирова Евангелия». В частности,
Востоков писал Копитару о неверности мнения Добровского,
что «глаголические письмена изобретены не преже XIII в.». Это
мнение опровергалось обнаруженным Копитаром «глаголическим Остромиром» — древней глаголической рукописью. 113 Из
этой находки Копитара Востоков сделал вывод, что «глаголическое письмо внесено было и к болгарам папскими миссионерами
в XI в., а может быть, и в X в., но что оно в общее употребление не
вошло, а известно было некоторым только писцам…».
Востоков писал Копитару в 1829 г. об изданной им легенде о св. Вячеславе Чешском, помещенной в сборнике Погодина
1827 г. 114 Важно, что Востоков рассматривал эту тему как общеинтересную для русских и чешских ученых: «Прошу Вас два
экземпляра сей легенды переслать и г. Ганке и к другим ученым
в Прагу, не извлекут ли они из нее какие-нибудь пояснения для
отечественной их истории?».
Но Востоков находился в переписке и с Ганкой, и она продолжалась уже после смерти как Добровского, так и Копитара.
После смерти Добровского, в марте 1829 г., Ганка писал Востокову о том, что чешское общество наук издало собрание летописей «на отечественном языке», и просил Ганку, поскольку
Добровского, главной связующей фигуры с Россией, уже не
было в живых, прислать несколько экземпляров в Петербург
в Публичную библиотеку. 115
А в 1831 г. Ганка благодарил Востокова за присланный тем
текст легенды о св. Вячеславе (статья Востокова), которую
Ганка перевел на чешский язык. Это был круг текстов, которыми занимался Добровский. Востоков оказался его продол Там же. С. 280–282.
СПФ АРАН, ф. 108, оп. 2, № 41; Переписка А. Х. Востокова… С. 284–288.
114
Переписка А. Х. Востокова. С. 276–277.
115
 Там же. С. 272–273.
112
113

103

Часть 1

жателем. Ганка перевел легенду о Вячеславе «с примечаниями по большой части из легенды Лаврентьевой, сохраняемой
в Монтекассино в харатейной рукописи XI столетия…». Далее
он просит Востокова посмотреть, не находится ли в той рукописи, которую он изучал, и легенда о св. Людмиле, «которая
прежнюю твердо объяснять могла».
В 1845 г. Ганка написал Востокову об умершем незадолго до
того Копитаре: «Вы увидите, что мы так легко не упустим, как
Копитар сумел, без всяких доказательств последнего остатка
православия в Чехах… Копытар был ученый человек, то правда,
но он был лукавый Мефистофель славянской литературы, полный пристрастия и, что хуже того, политическо-религиозный
сплетник. Он посеял много плевел на благона­дежной ниве.
Я убежден, что он сам не верил таким парадоксам, а посмеялся
над славянским ученым миром как враг всего славянского». 116
Итак, в начале XIX в. сложилась международная научная среда славистов, связанных с Й. Добровским и А. Х. Востоковым. Тема научной критики славянских текстов занимала
в их переписке важное место. Многие их построения так или
иначе отталкивались от идей А. Л. Шлёцера. Но Шлёцер умер
в 1809 г., когда эта среда еще не сформировалась. Сам Шлёцер в последние годы жизни не был такой активной фигурой,
привлекавшей научное окружение, какими были Добровский
и Востоков. Н. П. Румянцев пытался наладить со Шлёцером
связь, когда планировал начать издание древнерусских актов, 117
и представил в Российскую академию наук 25 тысяч рублей
собственных денег на издание русских летописей. Позднее,
14 ноября 1813 г., Румянцев сделал доклад министру народного просвещения, в котором значительное место было отведено
Шлёцеру: «Известно, с каким постоянным усердием и неутомимою деятельностью трудился на пользу отечественной нашей истории покойный знаменитый Шлёцер. Удивляясь богатству наших исторических источников, сей почтенный муж в то
же время укоряет нас, природных русских, в непростительном
по сей части небрежении». Румянцев подчеркивал, что «сим
укоризнам уже одиннадцать лет минуло; но они до сих пор
 Там же. С. 372.
Переписка государственного канцлера Н. П. Румянцева с московскими
учеными / С предисл., примеч. и указателем Е. В. Барсова. М., 1882. С. 346–347.
116
117

104

Глава 1

не имели еще никакого действия». Он упоминал, что неопубликованные рукописи подвергаются риску быть уничтоженными,
как это случилось с богатейшей коллекцией профессора Баузе.
Румянцев предложил свой проект на утверждение: «В полном
убеждении, что Вашему сиятельству предоставлено изгладить
сии укоризны г. Шлёцера и предохранить навсегда от гибели
драгоценные памятники нашей истории чрез размножение
и распространение оных посредством напечатания». В ответном письме от 16 ноября 1813 г. ему было сообщено о согласии Академии и предписании немедленно заняться подготовкой к изданию летописей, «начиная с Кенигсбергского списка
Несторова летописца», а также о назначении ученых чиновников, «могущих с наилучшим успехом издать летописи, соответственно плану, каковой Вы, милостивый государь, начертать
изволили». 118
Е. В. Барсов отмечал, что Н. П. Румянцев действительно
хотел привлечь Шлёцера к изданию СГГД как основателя Общества истории и древностей российских. Но Шлёцер был стар
и вскоре умер. Тогда начались переговоры с его сыном, профессором Московского университета Х. А. Шлёцером. Е. В. Барсов опубликовал несколько писем Шлёцера-сына А. Ф. Малиновскому, которые полны горечи и, возможно, отражают обиду не только за себя, но и за отца. В апреле 1814 г. Х. А. Шлёцер
написал: «Несчастный 1812 год унес у меня все мои шестна­
дцатилетние сбережения, а также небольшое наследство покойного моего отца; мое жалованье уменьшено до одной трети
сравнительно с прежним. И я, как честный человек, могу уверить, что небольшой клочок голой земли, оставшийся у меня,
едва равняется моим долгам». Далее Шлёцер писал, что он для
того, чтобы обеспечить себе старость, должен работать день
и ночь и воспользоваться «некоторыми, назначенными для чужих краев работами», поскольку они «принесут мне, по крайней мере, четыре тысячи рублей в год». Шлёцер объяснял свои
сомнения в следующих словах: «выражая желание получать,
по крайней мере, равное вознаграждение, не навлеку ли я на
себя обвинения в жадности и чрезмерности требований, судя
по жалким ценам, которыми привыкли здесь оценивать (в России. — В. В.) труды писателей?». Следующее письмо полно еще
118

 Там же. С. 347.

105

Часть 1

большей горечи в отношении к России: «в действительности,
я многого заслужил от России — был дурно награждаем до сего
времени; но тем не менее заслуживаю того, чтобы добрые русские принимали во мне участие». 119
В конце концов Шлёцер написал, что «самая мысль о безвозмездной работе» невыносима для него. «Впрочем, ни один
русский вельможа никогда не сделал для меня ни малейшего существенного добра, и заискивания, которые я в свою очередь
делал для снискания их милости, скажу более, даже жертвы,
которые я приносил для этого, принесли мне только заслуженное унижение. Его сиятельство говорил мне о патриотизме в то
время, когда у меня не было даже кровати, и я должен был спать
на полу». В завершение он добавил: «конечно, можно сделать
что-нибудь из патриотизма, когда имеешь полмиллиона дохода, но увы!..». 120
Н. П. Румянцев вел активную переписку с Малиновским
в 1813–1815 гг., уже после смерти Шлёцера. Речь шла об издании летописей, о привлечении к работе Х. А. Шлёцера, о доступе в библиотеки Синода, Патриаршую и Типографскую, о новых списках летописей. В связи с этими планами, к которым
были привлечены и другие русские ученые, находится один договор о подряде. В ноябре 1818 г. купец Семен Иоаникиев сын
Селивановский подписал обязательство «статскому советнику
и кавалеру Александру Ивановичу Янишу в том, что обязался
я печатать в своей типографии, собственными моими людьми,
предпринимаемое на иждивение его сиятельства государственного канцлера графа Николая Петровича Румянцева, издание
Новгородско-Софийской летописи, в двух частях, лучшими
чернилами и буквами, по отпечатанному в типографии по моему образцу…». Корректуры должны были доставляться к издателю летописи переводчику государственной Коллегии иностранных дел П. М. Строеву. 121
Речь шла об издании П. М. Строевым «Софийского временника». Когда оно увидело свет, в истории изучения летописей была перевернута новая страница.

 Там же. С. 349.
 Там же. С. 361.
121
 Там же. С. 352.
119
120

Глава 2.
Европейские школы критики текста
1
и исследование летописей в XIX в.
2.1. Скептики и антискептики — методические споры
с участием «русских потомков» Хр. Гейне,
Б. Г. Нибура, К. Лахмана и русских эклектицис­тов
(Р. Ф. Тимковский, М. Т. Каченовский, М. П. Погодин,
С. С. Уваров, Я. И. Бередников)
An. полагал, что линия Шлёцера в изучении летописей имела последователей в России: «Шлёцер не остался без продолжателей. Эти продолжатели приступают к работе над “Критическим изданием Нестора”; в поисках за лучшим текстом
Нестора открывают ценные летописные списки; отдельными
экскурсами подкрепляют некоторые из шлёцеровских выводов, продолжая размышлять над общими выводами Шлёцера,
углубляя и осложняя его рассуждения, формулируют новый
взгляд на летопись». 2 Так же считали и другие историки, например Н. Л. Рубинштейн, особенно подчеркивающий развитие шлёцеровской линии в XIX–XX вв.
Нам представляется, однако, что о развитии этой линии в изучении летописей в России можно говорить только
1
Часть этой главы выполнена в рамках проекта «Россия и Западная Европа: взаимовлияние культур, контакты и посредники» при поддержке РГНФ
(конкурс российско-французских совместных проектов Российского гуманитарного научного фонда и Национального центра научных исследований
Франции 2007 г.).
2
 Архив РАН, ф. 665, оп. 1, № 116, л. 10–10 об.

107

Часть 1

в самом общем виде: Шлёцер считался большим авторитетом, на его «Нестора» ссылались русские ученые и т. п. Сам
Шлёцер называл своим руководителем в России профессора
Московского университета Х. А. Чеботарева. 3 Некоторые
идеи Шлёцера действительно развивались, но иначе и быть
не могло, потому что в XIX в. появилось много новых работ о летописях. Разумеется, можно согласиться, например,
с Н. Л. Рубинштейном в том, что русские ученые стали исследовать источники «Нестора», которые Шлёцер только начал
выделять. Но главная задача, поставленная гёттингенским
рационалистом, — реконструкция первоначального текста
летописи — задача, им не завершенная, так и не была выполнена. Возникает вопрос: почему этого не случилось в той атмосфере, когда Шлёцер в России почитался и превозносился
многими?
Ответ, кажется, очевиден. Русские авторы работ по летописанию этого времени не были ни филологами, ни лингвистами, чтобы продолжать критическое изучение летописей
на том уровне, который был задан Шлёцером. Лингвистика
как наука, особенно сравнительное языкознание, в России
еще только начиналась. «Очистка Нестора», начатая Шлёцером, таким образом, не была завершена. А только в этом случае можно было бы говорить о действительном продолжении
его работы в России.
Русская историческая наука также только зарождалась
и к началу столетия, как уже говорилось в гл. 1, еще не вышла
за рамки общих университетских курсов. Школы в гуманитарных дисциплинах пока тоже только зарождались. Многие
русские ученые видели своими наставниками европейских знаменитостей, с которыми знакомились по книгам или во время
поездок за границу.
Главным в отношении летописей в первой половине XIX в.
все еще оставался вопрос о достоверности летописных известий. Обсуждение его вылилось в дискуссию, которая велась
на протяжении нескольких десятилетий между скептиками
и антискептиками. Первое направление возглавлял профессор
3
 Об этом написал еще А. А. Кочубинский. См.: Кочубинский А. А. Начальные годы русского славяноведения: адмирал Шишков и канцлер гр. Румянцев. Одесса, 1887–1888. С. 39.

108

Глава 2

Московского университета М. Т. Каченовский. 4 Он был классическим филологом, но не имел выдающихся учителей среди
русских профессоров. На него произвели большое впечатление работы Б. Г. Нибура, автора многих трудов, преподававшего в 1810–1812 гг. в Берлинском университете, а с 1820‑х гг.
в Бонне. Нибур в своих трудах по истории Рима применял филологический метод конъектуральной критики и на этом основании подверг сомнению достоверность сказаний о начале римской истории и предложил некоторые замены легенд на достоверные известия. Именно М. Т. Каченовский в 1830 г. впервые
перевел с французского на русский язык одну из статей Нибура
и сделал это имя известным русскому читателю.
М. Т. Каченовский взял у Нибура, главным образом, его
критическую часть. Согласно теории Нибура, и Каченовский
считал, что сообщения русских летописей о древнейшем периоде русской истории носят баснословный характер и не заслуживают доверия. Кроме того, он полагал, что ни одна из русских летописей не была составлена ранее XIII в. Разумеется, он
иначе смотрел и на авторство Нестора. Но, по Нибуру, задача
состояла не только в критике, но и в восстановлении истории
текста и первоначальных источников. Он сам не смог это выполнить, но показал, как можно разбирать тексты и выяснять,
в какой степени они заслуживают доверия. То, что Каченовский применил, как и его ученики, к материалам русских летописей вычитанное у Нибура, признавалось всеми исследователями. 5 Недавно появились специальные работы К. В. Умбрашко
на эту тему, в которых учтена и подробно проанализирована
4
См., например: Каченовский М. Т. 1) Параллельные места в русских
летописях // Вестник Европы. 1809. Т. 47. № 18. С. 133–145; 2) Мой взгляд
на Русскую Правду // Вестник Европы. 1829. Ч. 166. № 13; 3) О баснословном времени в российской истории//Учен. зап. имп. Моск. ун-та. 1833. Ч. 1.
№ 2. Отд. III. С. 273–298; № 3. С. 674–689; 4) О  кожаных деньгах // Учен.
зап. Моск. имп. ун-та. 1835. Ч. 7. № 9. Отд. I; Ч. 8. № 10; Мартос И. Р. Исследование банного строения, о котором повествует летописец Нестор. СПб.,
1809; Виноградов В. О скудости и сомнительности происшествий первого века
нашей древней истории от основания государства до смерти Игоря, т. е. до
945 года // Вестник Европы. 1830. Ч. 172. № 15–16; Ч. 173. № 17–18.
5
См., например: Андреева Т. В. Вопросы источниковедения в работах
П. М. Строева // ВИД. Л., 1987. Т. 18. С. 33; Козлов В. П. Исторический источник и основные проблемы его анализа в исторической мысли России конца
XVIII–первой четверти XIX в. // ВИД. Л., 1990. Т. 21. С. 5.

109

Часть 1

литература по данному вопросу. 6 К. В. Умбрашко оценивает
«скептицизм» Нибура как «критицизм», т. е. требование критического подхода к источникам, признает влияние Нибура на
русских «скептиков», но подчеркивает, что это влияние было
«поверхностным и непоследовательным». 7 Нас в данном случае
интересует лишь работа М. Т. Каченовского с летописями.
An. полагал, что М. Т. Каченовский развивал линию Шлёцера, и видел это в применении М. Т. Каченовским критического взгляда на летопись: «…у критического метода Шлёцера
были последователи и другого порядка: в “Несторе” Шлёцера
эти другие последователи приветствовали критицизм, но не
разделяли шлёцеровского энтузиазма по отношению к “Нестору”; критический метод приводил их к скептицизму, к отрицанию ценности летописи как исторического источника». 8 С точки зрения An., М. Т. Каченовский «исходит из того положения
Шлёцера, что в основе летописного текста лежит устное предание». Но вывод делается совершенно другой: отсутствие
у летописи какой бы то ни было ценности.
Необходимо согласиться с теми, кто высоко оценивал статьи Каченовского как борьбу за свободу мысли и против неких
несокрушимых положений, а также и с тем, что шлёцеровский
«Нестор» и провозглашенный в нем принцип критики текста
как необходимого этапа, без которого его нельзя использовать, не мог не влиять на М. Т. Каченовского, как и на других
его современников. Но, кажется, что прямая линия от Шлёцера к М. Т. Каченовскому проведена все же в значительной
степени умозрительно, и в этом смысле можно согласиться
также с П. Н. Милюковым. 9 Мы видели, что Шлёцер придавал
преданиям «Нестора» большое значение и ценил предания вообще как источник (в отличие от Й. Добровского). М. Т. Каченовский смотрел на предание теми же глазами, что и Й. Добровский. Предания, по мнению М. Т. Каченовского, — «самый
древний и самый недостоверный источник истории».
6
Умбрашко К. В. 1) Скептическая школа в исторической науке первой половины XIX в.: Автореф. дис. … д-ра ист. наук. М., 2002; 2) Исторические труды Б. Г. Нибура в творчестве Н. А. Полевого и «скептической школы» // История и историк. 2002. № 1. С. 245–263.
7
Умбрашко К. В. Исторические труды Б. Г. Нибура… С. 261.
8
 Архив РАН, ф. 665, оп. 1, № 116, л. 10 об.
9
Милюков П. Н. Главные течения русской исторической мысли. СПб., 1897.

110

Глава 2

М. Т. Каченовский читал «Славина» и «Слованку», а также комментарии Й. Добровского к шлёцеровскому «Нестору»,
данные в приложении к его русскому изданию. Более того,
именно М. Т. Каченовский познакомил широкого русского читателя с Добровским, выпустив в январе 1816 г. отзыв о «Славине» и «Слованке» на страницах «Вестника Европы». 10 На
это обратил внимание еще А. А. Кочубинский, называвший
Каченовского «популяризатором славянских научных идей
Добров­ского в России». 11 В небольшой заметке о грамматике
Добров­ского Каченовский называет его «первым литератором
по части славянских наречий». 12
Летописи возникли, по Каченовскому, как сборники, компиляции из разнородных частей. 13 На это обратил внимание
An. Но это также противоречит основному постулату Шлёцера о том, что «Нестор» — авторское произведение, написанное
целиком монахом Киево‑Печерского монастыря.
И наконец, по Каченовскому, «Нестор» не был первой летописью, в чем также согласимся с An. Для Каченовского это
было лишним свидетельством его позднего составления. О том
же говорят, по его мнению, общие соображения: низкий культурный уровень XI в., когда жил Нестор, и отсутствие прямых
указаний на его авторство. Каченовский полагал, что если
действительным Нестором и были составлены какие-то тексты, то это должны были быть обычные монастырские записи.
Увидим далее, что эта точка зрения позднее была воспринята
Д. И. Абрамовичем (см. гл. 8.2).
Несмотря на общий характер некоторых заявлений
М. Т. Каченовского, он выдвинул целый ряд критических замечаний к тексту летописи и этим выгодно отличался от большинства предыдущих и современных ему русских ученых. Статьи
М. Т. Каченовского, посвященные русским летописям, были
очень популярны, а их автор как профессор Московского университета обрел верных учеников. Самыми известными из них
были П. М. Строев и затем С. М. Строев. О первом из них речь
См.: Вестник Европы. 1816. Январь. Ч. 85. С. 47–49.
См.: Кочубинский А. А. Начальные годы… С. 45–46.
12
Вестник Европы. 1816. Январь. Ч. 85. С. 47.
13
Вероятно, это уже идет у него от П. М. Строева и его знаменитого
Предисловия к «Софийскому временнику». См. об этом ниже в тексте настоящей главы (2.2).
10
11

111

Часть 1

пойдет ниже. Он слушал лекции М. Т. Каченовского, но главным образом был учеником Р. Ф. Тимковского. Что касается
С. М. Строева, то он особенно энергично развивал взгляды своего учителя Каченовского. Под псевдонимом «Скромненко»
С. М. Строев написал в 1830‑х гг. целый ряд статей, в основном полемизируя с М. П. Погодиным. 14 С. М. Строев рано умер
(в 1840 г.), и его последний труд — результат научной поездки в Европу по заданию Археографической комиссии остался
неоконченным и увидел свет уже после кончины автора. 15 Эта
работа и эта поездка были связаны с представлениями автора, идущими от М. Т. Каченовского, о том, что для понимания
истории России необходимо знать историю западную. 16
М. Т. Каченовскому и его последователям отвечали
М. П. Погодин и П. Г. Бутков. 17 По выражению Н. Н. Ильина, Погодин обрушился на несостоятельные аргументы
С. М. Строева «со всем арсеналом своей тяжеловесной учености и с присущим ему темпераментом». 18 В работе An. М. П. Погодину посвящен значительный сюжет. 19 An. рассмотрел, как
М. П. Погодин отверг мнения М. Т. Каченовского в своей знаменитой работе «Нестор, историко-критические рассуждения
о начале русских летописей». Первый его аргумент — сравнение с византийскими авторами и другими иностранцами.
Другой аргумент: достоверность летописи подтверждается
14
Скромненко (Строев С. М.). 1) Кто писал ныне нам известные летописи // Сын отечества. 1834. № 49–50; 2) О недостоверности древней истории и ложности мнения касательно древних русских летописей. СПб., 1834;
3) Критический взгляд на статью [О. И. Сенковского] под заглавием «Скандинавские саги», помещенную в т. 1 «Библиотеки для чтения» (М., 1834) //
Молва, газета мод и новостей, издаваемая при «Телескопе». 1834. Ч. 7. № 13.
С. 198–207; 4) О мнимой древности, первобытном состоянии и источниках наших летописей. СПб., 1835.
15
Строев С. М. Описание памятников славяно-русской литературы,
хранящихся в публичных библиотеках Германии и Франции. М., 1841.
16
См.: Строев С. М. О пользе изучения русской истории в связи с всеобщей // Телескоп. 1834. Т. 30.
17
См., например: Погодин М. П. 1) Последние исторические толки // Русский исторический сборник. М., 1838. Т. 1, кн. 3; 2) Борьба не на живот, а на смерть с новыми историческими ересями. М., 1874; Бутков П. Г. Оборона летописи русской, Несторовой, от навета скептиков. СПб., 1840.
18
Ильин Н. Н. Летописная статья 6523 года и ее источник. М., 1957.
С. 89.
19
Архив РАН, ф. 665, оп. 1, № 116, л. 13–18.

112

Глава 2

данными, «добытыми методом, который теперь назвали бы методом реконструкции». По Погодину, «в позднейшие эпохи
сохраняются следы, пережитки от ушедших эпох, и на основании их можно заключить о тех или иных фактах древнейших
времен». Так «на основании несомненных фактов 12 в. и последующих веков можно заключить о фактах древнейшей эпохи
русской истории». Эти заключения оказываются согласными
с общей картиной, которую рисуют летописи. По мнению An.,
Погодин значительно расширил аргументацию Шлёцера об авторстве Нестора. Кроме того, Погодин уже обратил внимание
на «продолжателей Нестора».
Погодин, как справедливо замечено в рукописи An., выступил против тезиса Шлёцера о невежественных переписчиках. Действительно, Начальная летопись, по Погодину, дошла
в том виде, в каком Нестор ее написал. Обоснованию этого
тезиса Погодин посвятил много места. Прежде всего, он отверг тезис Шлёцера о том, что все неясные места ПВЛ объясняются поздними вставками. При этом он не пытался скрыть,
что взгляд Шлёцера продиктован особенностями летописного
текста, и даже осознавал уязвимость своей новой теории, сравнивая ее с мнением Шлёцера. Он признавал, что и для полемики с М. Т. Каченовским и его последователями «было бы очень
легко, удобно, безопасно» повторить теорию Шлёцера, так как
она действительно объясняла темные места летописи, ее противоречия и «несообразности». Более того, если бы Погодин
признал вслед за Шлёцером эту «порчу текста» летописи, то
он бы «одним верным ударом разрубил бы все Гордиевы узлы»
и «избавлялся бы от всех новых разысканий и толкований».
Под «разысканиями» и «толкованиями» Погодин подразумевал
скептиков. Но, продолжал далее Погодин, «я ищу истины, я не
могу скрывать тех затруднений, которые я нашел на пути своих
разысканий, хотя бы их и не видали мои противники, — и потому подвергаю себя новым возражениям, завожу новое дело». 20
По вопросу об источниках «Нестора» М. П. Погодин
также выступил против Шлёцера и считал, что Нестор основывался вовсе не на одних преданиях, а что у него были письменные источники — какие-то прежние записки, церковные
20
Погодин М. П. Нестор, историко-критические рассуждения о начале
русских летописей. М., 1839. С. 78–79.

113

Часть 1

или монастырские, краткие записи. Но он отмечал также болгарское культурное влияние, варяжские известия и народные
песни. При выделении источников Погодин руководствовался
здравым смыслом, подсказывающим ему, где в летописи кончается «баснословие», существования которого он в принципе не отрицал, и начинается современная летописцу история:
«В конце 11 века в летописи прекращаются сказания, басно­
словные описания, странные подробности, — опять доказательство, что начал писать современник честный, который сам
не выдумывает ничего о своем времени, хотя о прежнем добродушно повторяет чужое предание». 21
Кстати, нужно согласится с An., что по этому вопросу существовали расхождения П. Г. Буткова с М. П. Погодиным.
Бутков возвратился к точке зрения об основных устных источниках Нестора и не допускал мысли, что у летописца были
какие-то письменные источники, хотя и допускал существование у него предшественников. Погодин же прямо пишет: «Да,
я уверен, что до Нестора были какие-нибудь краткие записки…
подобные запискам, кои ведутся помещиками в провинции при
календарях». 22 Впоследствии, как кажется, именно эта мысль
Погодина о календарном характере первоначальных летописных записей была подхвачена и развита М. И. Сухомлиновым
(см. далее в тексте настоящей главы).
По мнению Н. Л. Рубинштейна, М. П. Погодин, так же
как и Каченовский, видел в Шлёцере своего предшественника, подобно тому, как это делали затем К. Н. Бестужев‑Рюмин
и А. А. Шахматов. 23 Но М. П. Погодин, по Н. Л. Рубинштейну, — «шаг вперед» от Шлёцера, который заключался в следующем: у Шлёцера «Нестор» — это «законченный и целостный
литературный памятник», и задачей является лишь очищение
его от напластований. Теперь же она сменилась иной проблемой — установить источники летописи «Нестора», и тут уже
Н. Л. Рубинштейн видит переход от работ М. П. Погодина
к работам К. Н. Бестужева-Рюмина. 24 В советской историографии чаще встречалось противопоставление русских ученых его
времени иноземцу Шлёцеру. И  нужно признать, что мнение
 Там же. С. 45.
 Там же. С. 91.
23
Рубинштейн Н. Л. Русская историография. М., 1941. С. 267.
24
 Там же. С. 268.
21
22

114

Глава 2

Н. Л. Рубинштейна на этом фоне выглядит гораздо более серьезным и аргументированным.
Представляется тем не менее, что и здесь талантливые и тонкие наблюдения Н. Л. Рубинштейна ведут, вопреки его выводам,
не к признанию непосредственной связи творчества М. П. Погодина с творчеством Шлёцера, а скорее, как и в случае с М. Т. Каченовским и по тем же причинам, лишь говорят о невозможности игнорировать труд Шлёцера еще долго после его выхода.
Н. Л. Рубинштейн сам показал, как глубоки различия в понимании летописного текста Шлёцером и М. П. Погодиным.
Необходимо учитывать еще один момент. М. П. Погодин,
так же как П. М. Строев и К. Ф. Калайдович — главные деятели Археографической экспедиции при ее возникновении,
был учеником Р. Ф. Тимковского. Р. Ф. Тимковский занимал
в Московском университете особую позицию. Он последним
преподавал одновременно греческую словесность и древнегреческий язык, а также римскую словесность и латинский язык.
После него эти предметы вели уже два отдельных профессора.
Как классик Р. Ф. Тимковский знал западные работы и приемы
критики текста (и передавал это своим ученикам). Именно
поэтому ему поручили готовить издание Лаврентьевской летописи, оставшееся неоконченным (см. ниже). Известна также
работа Р. Ф. Тимковского о «Слове о полку Игореве». 25 Решение об издании Лаврентьевской летописи было принято на заседании Московского общества истории и древностей российских в 1812 г., на заседании присутствовали Р. Ф. Тимковский
и М. Т. Каченовский. 26
Р. Ф. Тимковский, в свою очередь, был учеником
И. Ф. Буле. После создания в 1802 г. Министерства народного
просвещения было принято решение расширить Московский
университет и увеличить в нем количество кафедр. Попечитель
Московского учебного округа М. Н. Муравьев решил превратить Московский университет в центр европейского просвещения в России. Для этого были приглашены новые профессора
25
См.: Прийма Ф. Я. 1) «Слово о полку Игореве» в научной и художественной мысли первой трети XIX века // Слово о полку Игореве: Сб. исследований и статей / Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М.; Л., 1950. С. 299–300;
2) Р. Ф. Тимковский как исследователь «Слова о полку Игореве» // ТОДРЛ.
М.; Л., 1958. Т. 14. С. 89–95.
26
Кочубинский А. А. Начальные годы… С. 39.

115

Часть 1

из Европы. Там по-прежнему выше всего в отношении филологической подготовки оценивался именно Гёттингенский
университет. Оттуда и был приглашен И. Ф. Буле, бывший там
штатным профессором философии. Он сам учился в Гёттингене у профессора Хр. Гейне и был в студенческие годы активным участником его семинара. 27 Известно, что М. Н. Муравьев
был близок с профессором Гёттингенского университета Христофором Мейнерсом, автором книги об устройстве и управлении университетов Германии. Идеи Мейнерса и устав Гёттингенского университета легли во многом в основу университетского устава 1804 г. 28 Иоганн Феофил Буле в «Речи о лучшем
способе, как писать можно историю тех народов, кои… населяли или переходили российские земли…» (М., 1806) старался изложить методологию изучения источников по древней
истории России. Таким образом, с именем Буле связано начало источниковедения в России, хотя он занимался не только
древней историей, но, будучи профессором кафедры изящных
искусств, изучал древнерусскую живопись, издавал «Журнал
изящных искусств». 29 Кроме того, Буле была поручена популяризация деятельности Московского университета в России
и за границей. Он занимался также ознакомлением русской читающей публики с европейскими учеными новинками.
На страницах «Московских ученых ведомостей» (кстати, название очень напоминает существующие многие годы
«Гёттингенские ученые ведомости») за 1806 г. И. Ф. Буле (его
авторство определено А. М. Хлопниковым (см. гл. 1)) отозвался на издание «Илиады», осуществленное его учителем. 30
Эта рецензия появилась в тот момент, когда издание заслуженного, но уже старого Гейне подверглось острой критике.
27
Хлопников А. М.
1)
Профессор
Московского
университета
И. Ф. Буле // Философский век: Альманах. Вып. 2. Просвещенная личность
в российской истории: проблемы историософской антропологии. Материалы Междунар. конф. Санкт-Петербург, 23–26 июня 1997 г. / Отв. редакторы
Т. В. Артемьева, М. И. Микешин. СПб., 1997. С. 23–26; 2) Русско­язычные труды профессора Московского университета И. Ф. Буле // История философии.
М., 1998. Вып. 2. С. 181–188.
28
Петров А. Ф. Немецкие профессора в Московском университете. М.,
1997. С. 47.
29
 Там же. С. 85.
30
[Буле И. Ф.]. Рец. на книгу: Homeri Ilias, cum brevi annotatione;
curante C. G. Heyne. Voll. I, II. Lipsiae, 1804 // Моск. учен. ведомости. М., 1806.
С. 129–134.

116

Глава 2

Деликатность ситуации заключалась в том, что в это же время появилось издание Фр. Вольфа, который совершенно иначе смотрел на историю текста «Илиады», отрицая, прежде
всего, ее целостность (см. ниже). На фоне этих новых идей,
открывших невиданные перспективы для европейской критики текста, подготовленный Гейне вариант многим казался
устаревшим, отражавшим вчерашний день науки. И. Ф. Буле
не отрицал достоинств издания Фр. Вольфа, но, сравнивая оба издания, высоко оценивал труд Гейне и всю его деятельность в Гёттингенском университете. Подготовленные
Гейне в XVIII в. издания античных авторов дали, по мнению
И. Ф. Буле, образцы критического издания древних текстов.
Они породили целую школу последователей. Однако теперь
ситуация изменилась: «Г. Гейне в последние годы нашел многих и отчасти сильных и жестоких противников в Германии
даже и между теми, которые прежде с энтузиазмом выдавали
себя за его почитателей». 31 Рассматривая подготовленное Гейне издание «Илиады», И. Ф. Буле подчеркнул то, как Гейне
внимательно выделял источники текста, например, остановил
внимание на александрийских грамматиках и их объяснениях,
стремился проверить, не вводили ли они в текст что-нибудь
произвольное: «Еще далее в древность должны были простираться исследования многократных стараний и попущений
древнейших рапсодов (Rhapsodi), чтоб подменить Гомеровы
стихотворения и особыми вставочными стихами, или целыми
тирадами, даже целыми песнями обогатить, или, лучше сказать,
испортить (курсив наш. — В. В.) оныя…». 32 Следует обратить
внимание на понятие «порчи» древнего текста последующими
обработками, заставляющее вспомнить о Шлёцере. Публика,
по мнению И. Ф. Буле, должна была быть благодарна Гейне за
то, что он, «несмотря на совместничество другого ученого, который приготовил новое издание Гомера, не лишил нас плодов
и своего труда; иначе мы лишились бы многих наставительных
замечаний и исследований, коих вознаградить нам другой ученый был бы не в состоянии, сколько бы драгоценны ни были
труды его сами по себе». 33
 Там же. С. 130.
 Там же. С. 131–132.
33
 Там же. С. 134.
31
32

117

Часть 1

Понятно, что воспитанный в круге этих идей Р. Ф. Тимковский также оказался «гёттингенцем», близким к Гейне.
Биограф М. П. Погодина Н. П. Барсуков писал, что во время своей заграничной поездки в 1806 г. для совершенствования
в классической литературе Тимковский также учился в Гёттингенском университете, где «сделался любимейшим учеником гёттингенского Гейне, князя германской филологии, с которым до кончины находился в дружеской переписке». 34
Но Хр. Гейне был наставником и другого знаменитого гёттингенца — Шлёцера, и последний называл его в предисловии
к «Нестору» своим учителем. Таким образом, И. Ф. Буле был
выходцем из той же школы, что и Шлёцер. Р. Ф. Тимковский
был с ней тесно связан еще и как ученик Гейне, и как ученик
И. Ф. Буле, а М. П. Погодин как ученик Тимковского оказывается продолжателем этой же линии. Во всяком случае, он,
несомненно, был знаком с гёттингенской текстологической
школой, и его никак нельзя, как это иногда делается, противопоставлять в этом смысле скептикам.
Итак, имеются два направления в исследовании летописей
в первой половине XIX в. И уже можно проследить в этих направлениях определенную преемственность, идущую от учителей к ученикам. Это еще нельзя считать научными школами,
учителя и ученики пока занимаются, чаще всего, разными темами и даже разными предметами. Но мы видим, как западные
методы внедряются в гуманитарные исследования в Московском университете. М. П. Погодин был связан с гёттингенской
школой через своего учителя Р. Ф. Тимковского. М. Т. Каченовский не имел таких учителей, но стал прямым продолжателем одного из направлений западной историографии — школы
Б. Г. Нибура. И тот и другой отталкивались в своих сочинениях от выводов Шлёцера. Они разбирали текст «Нестора» не
так, как это делал Шлёцер, но в их работах мы также видим
элементы критики текста.
Так, в работе М. П. Погодина «Обозрение Несторовой
летописи по источникам» он разделяет летописный текст на
«Шлёцеровы сегменты» и затем расписывает его на источники.
Все «сказки» (по Каченовскому), присутствующие в летописи, оказываются, по Погодину, норманнскими источниками,
34

Барсуков Н. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб., 1888. Кн. 1. С. 35.

118

Глава 2

родственными исландским сагам. 35 Если сравнивать работы
скептиков и антискептиков, видно, что различия касались идей,
а не методов, содержания выводов, а не приемов исследования.
И в этом заключалась слабость обеих сторон: в невозможности
выйти за рамки этого спора. Несмотря на отход от представлений о тексте ПВЛ как едином произведении, работы М. П. Погодина и П. Г. Буткова, так же как работы скептиков (хотя,
возможно, в большей мере), лежали в круге идей XVIII в., не
только потому, что обсуждалась проблема достоверности или
же недостоверности летописных известий, но и потому, что
эта проблема решалась в первую очередь с точки зрения здравого смысла. Кроме того, ценилось подтверждение летописных
известий другими источниками. И  лишь в меньшей степени
эти известия рассматривались с позиций критики летописных
текстов, что хорошо видно на примере спора по поводу статьи
ПВЛ под 6572 г. о «детище», выловленном в Сетомли. Скептики, в частности С. М. Строев, выдвигали в качестве аргумента
против достоверности этого известия мысль, что уродств, подобных тем, что описываются в этой статье («срамные уды» на
лице и т. д.) не бывает в природе. Однако М. П. Погодину удалось разыскать в мюнхенском анатомическом театре («Натуральном кабинете истории») заспиртованный экземпляр именно такого уродца, как описывается в летописи («если б описывать его теперь, так нельзя бы описать иначе»). Знаменательно,
что он специально разыскивал именно этот экземпляр, так как
знал о его существовании от П. В. Киреевского. По-видимому,
не один Погодин видел в реальности этих уродств подтверждение своих суждений о достоверности летописного текста:
«К  счастью истины, природа оставила нам удивительный образчик, — и в нем доказательство подлинности летописного
известия, писанного с натуры: летопись не могла бы выдумать
такой несообразности с общими законами, коей отказывается
верить воображение, если б не имела ее перед глазами». Погодин, который рассматривал свою полемику со скептиками как
поле битвы, полагал, что теперь победа на его стороне: «Что
до меня, я смотрел на этого урода с таким удовольствием, как
35
[Погодин М. П.]. Обозрение Несторовой летописи по источникам // Исследования, замечания и лекции М. Погодина о русской истории. М.,
1846. Т. 1. С. 155–172.

119

Часть 1

на Кановина купидона, и, воротясь домой, тот час написал донесение т<оварищу> министра народного просвещения». 36
Для М. П. Погодина вообще большую роль играло то, что
он называл «свидетелями». Стремясь доказать, что ПВЛ сообщает достоверные сведения, он находил подтверждения
им у западных и византийских авторов и замечал: «Сим свидетелям нельзя не доверять! Это все очевидцы, современники
описанных происшествий, в коих иным случилось быть даже
действующими лицами». 37 Однако он никак не анализирует
эти «показания», ограничиваясь замечаниями типа: «О богатстве Руси говорят историки немецкие», или: «Дитмар, епископ
Мерзебургский, рассказывает о современном ему Святополке
по поводу родства его с Болеславом польским, с коим в Русском походе были его знакомцы». 38 Подтверждениями современности автора летописи описываемым событиям он считал
указание на детали, например на точные дни, и т. п. 39
Кроме того, М. П. Погодин придавал большое значение
логичности своих и чужих умозаключений и доходил даже
до того, что мы бы назвали сейчас «историческим моделированием». Так, он писал, что в XII в. «являются на сцене следующие
действующие лица» — многочисленные князья со славянскими
именами, находящиеся все в родственных отношениях между
собой. Следовательно, делает он вывод, «рассуждаю я далее (по
образцу геометрической пропорции, в коей тремя известными
членами отыскивается четвертый неизвестный), сторона наша
искони принадлежала одному роду». А это означает, по мнению
Погодина, что «она не была завоевана, ибо если б была завоевана, то была б роздана, как везде, между завоевателями». 40
Отметим, что частично в полемике применялось сопоставление сообщений разных летописей друг с другом, особенно
скептиками. Но они исходили из иного, чем Шлёцер, видения
истории летописания в целом. М. Т. Каченовский, по сути, отрицал представление о летописании как едином древе, идущее
36
Погодин М. П. Год в чужих краях. (1839). Дорожный дневник. М.,
1844. Вып. 4. С. 89–95; Барсуков Н. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб.,
1892. Кн. 5. С. 305–306.
37
Погодин М. П. Нестор… С. 7.
38
 Там же. С. 6, 7.
39
 Там же. С. 53.
40
 Там же. С. 11–12.

120

Глава 2

от Шлёцера, и исходил из того, что каждый дошедший до нас
список представляет самостоятельную летопись.
Что касается М. П. Погодина, то он подошел к идее сравнения разных летописных текстов, отталкиваясь от своего вывода об отсутствии в первоначальном тексте ПВЛ позднейших
вставок. Если это так, «если нельзя ссылаться со Шлёцером на
переписчиков, нельзя обвинять вставщиков», то как объяснить
особенности текста? «Какие места считаются вставками по
правилам исторической критики, или лучше, по здравому смыслу?», — спрашивает Погодин. Любопытно, что тут историческая критика приравнивается к здравому смыслу, но важно,
что она упоминается. Кстати, Погодин и в других своих сочинениях высоко оценивал «историческую критику» и ее творца
Шлёцера, отмечая «дух его настоящей исторической критики». 41 Отвечал же на поставленный им самим вопрос Погодин
следующим образом: «Те особенно, кои находятся в некоторых
только списках того или другого сочинения, принадлежащих
к одному разряду». 42 Под последним Погодин подразумевал,
видимо, не редакции, а группы летописей, сходных между собой, как это делали Шлёцер и Добровский.
Далее Погодин задумывался над тем, «как можно назвать
вставкою такое место, например, которое находится решительно во всех его списках?». Погодин делал тут отрицательный вывод: это не вставка. Но важно, что он в принципе замечал разницу между этими двумя типами «несообразностей»: теми, которые возникают лишь в определенных группах списков, и теми,
которые присущи всем спискам. Впоследствии А. А. Шахматов
обратился ко второму типу «несообразностей» и, с легкостью
преодолев порог, перед которым остановился Погодин, показал, что это — следы предыдущих сводов, вернее, — соединения
материала нескольких сводов. И тут, при всем различии школы,
выучки, мировоззрения и пр., что разделяет в нашем сознании
Погодина и Шахматова, заставляя воображать их как бы людьми с разных планет, между которыми лежит пропасть (такой
взгляд присущ особенно М. Д. Приселкову и Я. С. Лурье), заметим одно явное сходство. И Погодин, и потом Шахматов исходили из того, что противоречия в тексте — вещь ненормальная,
41
42

Погодин М. П. Борьба не на живот, а на смерть… С. 296.
Погодин М. П. Нестор… С. 80, 85.

121

Часть 1

требующая объяснения. Они не допусками мысли, что это могут быть противоречия лишь с нашей современной точки зрения. Первоначальный текст, по их мнению, должен быть логичным, связным, непротиворечивым (см. гл. 3.2).
Именно такой взгляд был присущ одной из наиболее значимых величин в среде немецких, да и вообще европейских
критиков текста, современнику М. П. Погодина Карлу Лахману, о котором речь пойдет ниже. Свой анализ «Илиады» Лахман как раз строил на основании убеждения, что если есть противоречия в разных частях произведения, если не совпадают
все детали его — это свидетельства того, что в древности эти
части существовали отдельно, так как в едином тексте, тем более составленном в «невинное время», противоречий и некорректностей быть не может. 43 Как образованный человек, живший в Германии, и особенно в силу близости к С. С. Уварову М. П. Погодин не мог не знать этих идей, уже тогда широко
распространенных в европейской текстологии античных древностей (см. ниже в тексте данной главы).
Полемика скептиков с антискептиками подвела черту под
большим периодом изучения летописей в России. Было ясно,
что необходимо найти какой-то иной подход. И  этот подход появился. Принципиально новые мысли по поводу того,
как нужно изучать летописи, были высказаны еще в начале
1820‑х гг. П. М. Строевым.
С именем П. М. Строева, ученика Р. Ф. Тимковского
и М. Т. Каченовского, связана целая эпоха в истории русской
науки и культуры, которую можно было бы назвать эпохой великих археографических открытий. Начало XIX в. было ознаменовано открытием для науки и попытками издания нескольких важнейших летописных текстов. Речь идет о Лаврентьевской, Ипатьевской и Троицкой летописях. Впервые текст Л.
начали издавать профессора Московского университета Х. Чеботарев и Н. Черепанов в 1804 г. В отличие от старого типа
издания, практиковавшегося в XVIII в. и подразумевавшего
публикацию отдельного списка, каждый из которых всегда
рассматривался как самостоятельная летопись, новое издание
43
Laсhmann Каrl. Betrachtungen über Homer’s Iliad // Abhandlungen der
Berliner Academie. Hist.-philol. Klasse.1837, 1841, 1843. S. 2, 5 (отдельное издание: Berlin, 1847).

122

Глава 2

было основано на сличении текста Л. с Тр. и Радз. Всего было
напечатано таким образом 12 листов, и на этом работа прервалась. 44 В 1811 г., как уже отмечалось, издание Л. было поручено профессору Р. Ф. Тимковскому, работа которого также
прервалась, едва начавшись, войной с французами и пожаром
Москвы. Впоследствии текст, который Тимковский успел подготовить, был издан его учеником К. Ф. Калайдовичем. 45 По
замыслу Тимковского в издании были даны подстрочные примечания, в виде параллельных чтений Тр., Радз., Воскр., Ник.
и двух Новгородских летописей, погибших затем, как и Тр.,
в пожаре Москвы 1812 г. Как видим, это был новый тип публикации, хотя Тимковский еще не разделял разные списки одной
летописи (под которыми впоследствии стали подводить разночтения) и разные летописи (как в его издании). К. Ф. Калайдович во введении к публикации назвал Тимковского «мужем,
испытанным в классической литературе», «образованным отличными учеными Германии», а его труд — «образцом настоящего критического издания», в котором автор следовал «наставлениям Гейне». 46
Этот тип издания был раскритикован А. Н. Олениным. 47
Последний увидел в нем стремление продолжить Шлёцера и сообщил, что сам еще раньше Тимковского начинал подобную
работу, но «прекратил, поняв ее бессмысленность, напечатав
одну страничку». Он объяснял это тем, что это «такое пестрое
издание, которого чтение весьма неприятно и утомительно и коего польза главнейшая в том только состоит, что в нем
видеть можно, как и сколько раз в каком списке переписчики
ошибались…». 48 Сам он считал, что конечной целью всей работы
по изданию летописей должно быть создание некоего Сводного (или Толкового) Русского летописца, «извлеченного со всею
44
Летопись Несторова, по списку инока Лаврентия, издавали профессора Харитон Чеботарев и Н. Черепанов с 1804 по 1811 г. М. (изд. не завершено).
45
Летопись Несторова по древнейшему списку мниха Лаврентия. Издание профессора Тимковского, прерывающееся 1019 годом. М., 1824.
46
 Там же. С. III–IV.
47
Впервые об этом написал А. Е. Пресняков в одной из своих неопубликованных работ по историографии летописания. См.: Архив СПбИИ РАН,
ф. 193, оп. 1, № 55.
48
Оленин А. Краткое рассуждение об издании Полного собрания русских дееписателей // ЖМНП. 1837. Т. 14. С. 161.

123

Часть 1

осторожностию правильной критики изо всех до нас дошедших
по сей части рукописей, с необходимо нужными толкованиями
на многие темные, а часто и вовсе непонятные места». Это была
мысль, в какой-то мере близкая к идее Шлёцера о создании «очищенного Нестора», с той лишь разницей, что Оленин полагал
подобное предприятие делом далекого будущего, а путь к нему
видел в предварительном напечатании «от слова до слова» всех
рукописных текстов. В публикации, как он считал, должна быть
соблюдена «самая мелочная точность, особенно же в правописании и в препинаниях». 49 Как видим, автор в общем описывал
тип издания одного списка, принятый в прошлом XVIII столетии, но исполненного с большей тщательностью.
Проект А. Н. Оленина, не профессионального ученого, но
человека одаренного и увлеченного классическими древностями, 50 был далек от уже выработанных конкретных приемов,
которым следовал Р. Ф. Тимковский. Сам Р. Ф. Тимковский
оценил высказывания А. Н. Оленина по своему адресу с высоты
европейского опыта и выучки. Он написал, что люди, которые
не учились археографическому искусству, «никогда не могут
иметь совершенных понятий о сем деле!». 51
В главе 1 упоминалось о том, какую роль в развитии критического метода сыграло изучение Священного Писания. Классическая филология, как хорошо известно, была еще одним
полем, где разрабатывались приемы европейской текстологии.
Эти два направления были связаны, так как те же люди, которые исследовали тексты Писания, занимались также и античной литературой. Но как раз в первой половине XIX в. в европейской текстологии шел спор о принципах критики и издания
древних текстов, предлагались разные варианты, старые мнения сменялись новыми, последние тут же оспаривались. Все
это отразилось и на изучении и издании русских летописей.
Еще одной особенностью первой половины XIX в. было
то, что в это время проблемы критики древних текстов, в том
числе текстов русских летописей, напрямую были связаны
 Там же. С. 159, 163.
Фролов Э. Д. У  истоков русского неоклассицизма: А. Н. Оленин
и С. С. Уваров // Деятели русской науки XIX–XX веков. СПб., 2008. Вып. 4.
С. 293–330.
51
Цит. по: Софинов П. Г. Из истории русской дореволюционной археографии. М., 1957. С. 37.
49
50

124

Глава 2

с вопросами их издания, и исследовательские идеи высказывались в предисловиях к изданиям.
В изданиях средневековых сочинений этого времени были
распространены разные формы так называемого эклектицизма, 52 предполагающего издание некоего сводного текста, состоящего, по существу, из фрагментов «лучших чтений» разных списков. Метод эклектицизма исходит из представления,
которого придерживался, например, А. Л. Шлёцер, о постоянной порче текста в процессе его переписывания. Из этого делался вывод, что ни один дошедший до нас список не может содержать полностью исправный текст. Следовательно, необходимый текст можно лишь воссоздать в ходе очистки дошедших
списков и реконструкции первоначального текста на основе
исправных чтений. В русле этих идей находились и исследователи «Нестора». 53
Идеи эклектицизма менялись, развивались, на их основе
предлагались все новые типы издания древних текстов. Был выработан тип издания текста по одному лучшему списку с подведением разночтений (подстрочных примечаний) по остальным.
Такое издание предполагало возможное частичное исправление
испорченных мест основного списка по аналогичным чтениям
других списков или же по смыслу. Этот тип издания и был использован в России Р. Ф. Тимковским, который как филолог-классик
и европейски образованный человек был в курсе новых веяний.
Его критик А. Н. Оленин также отражал дух эклектицизма, но
лишь в самом общем виде, возможно поняв идею сводного текста, совмещающего чтения разных текстов, слишком буквально
(или слишком грубо), когда предлагал свою «сводную летопись».
Критика А. Н. Оленина по адресу издания Р. Ф. Тимковского не случайно появилась именно в 1837 г., т. е. спустя четверть века после попытки последнего издать Лаврентьевскую
52
Подробнее см.: Maas P. Textual criticism. (Transl. from German). Oxford, 1958. (Orig. publ. 1957); Greetham D. C. 1) Textual Scholarship. New York;
London, 1994; 2) Theories of the text. Oxford, 1999; Habib R. A history of literary
criticism: from Plato to the present. Cambridge MA, 2005.
53
[Schlözer A. L.] Russische Annalen in ihrer Slavonischen Grund-Sprache verglichen, übersetzt und erklärt von August Ludwig Schlözer. Göttingen,
1802–1809. Vol. 1–5. Перевод: [Шлёцер А. Л.]. Нестор. Русские летописи
на древлеславянском языке, сличенные, переведенные и объясненные Августом Лудовиком Шлёцером / Перевод Дм. Языкова. СПб., 1809. Ч. 1; СПб.,
1816. Ч. 2; СПб., 1819. Ч. 3.

125

Часть 1

летопись. В это время как раз обдумывалась новая грандиозная серия публикации русских летописей, и Петербургская
Археографическая комиссия пошла по пути, опробованному
Р. Ф. Тимковским, приступая к изданию Полного собрания
русских летописей (ПСРЛ).
Давно уже обсуждаются принципы, положенные в основу ПСРЛ. В. С. Брачев придает особое значение новизне
того предложения, которое высказал Н. М. Карамзин в начале XIX в., а именно: брать за основание при издании лучший,
древнейший список, а остальные использовать для вариантов
к нему. По мнению В. С. Брачева, именно мысли Н. М. Карамзина были положены в основу плана издания русских летописей,
разработанного для Археографической комиссии Н. Г. Устряловым: 54 «общий взгляд Н. Г. Устрялова на русские летописи не
отличался оригинальностью и целиком покоился на тех выводах, к которым пришел в своем обзоре источников российской
истории до XVII в. Н. М. Карамзин», хотя Устрялову «принадлежит разработка… методической стороны издания русских
летописей», а именно: предварительное разделение списков
летописей на разряды, выделение среди них основных и тех,
что будут привлекаться только для вариантов, обязательное
описание списков и составление примечаний. 55 М. Ф. Хартанович было отмечено, что программа, разработанная Н. Г. Устряловым, не была принята в Комиссии, что сказалось на качестве
издания первых томов. 56 В. С. Брачев полагает, что сопоставление «Правил» Н. Г. Устрялова и «Правил» Археографической
комиссии 1837 г. показывает, что Устрялов сыграл определенную роль в подготовке последних, правда, оснований для этого
заключения не приводит. Он также пишет, что основные положения «Правил» Археографической комиссии были заимствованы из правил, разработанных еще издателями предыдущей
большой серии Собрания государственных грамот и договоров
(СГГД). 57
54
Брачев В. С. Петербургская Археографическая комиссия (1834–1929).
СПб., 1997. С. 31.
55
Устрялов Н. Г. Правила для руководства Археографической комиссии. СПб., 1837; Брачев В. С. Петербургская Археографическая комиссия…
С. 31, 35–36.
56
Хартанович М. Ф. К истории издания первых томов «Полного собрания русских летописей» (30–60‑е гг. XIX в.) // ВИД. СПб., 1993. Т. 24. С. 160.
57
Брачев В. С. Петербургская Археографическая комиссия… С. 31.

126

Глава 2

Следует отметить, что тот тип издания, который был кратко
охарактеризован Н. М. Карамзиным, — не его собственный оригинальный проект. Поэтому невозможно думать, что принципы,
положенные в основу ПСРЛ, родились из фразы Н. М. Карамзина. Это же относится и к методам, разработанным Н. Г. Устряловым. Оба они ориентировались на те типы изданий, которые
уже были разработаны в европейской практике. И это же можно
сказать о главном редакторе ПСРЛ Я. И. Бередникове. С 1830 г.
он начал трудиться в Археографической экспедиции под началом П. М. Строева. Я. И. Бередников не считался выдающимся
исследователем летописания, но признавался выдающимся деятелем Археографической комиссии и издателем.
9 августа 1839 г. Я. И. Бередников направил письмо министру народного просвещения и председателю Археографической комиссии П. А. Ширинскому-Шихматову. 58 Из письма
видно, какую работу проделал Я. И. Бередников перед тем, как
начать издание. Он дает характеристику «Временника Нестора», который делит на древний, средний, новый и краткий (сокращенный). Речь идет, разумеется, о тексте ПВЛ в составе
самых разных летописей. Как видим, первоначально Бередников видел задачу по-прежнему в том, чтобы издать ПВЛ, т. е.
«Нестора», а не Л., Ип. и другие летописи.
Я. И. Бередников объяснял, что сличил «слово в слово»
53 списка и отметил отличия: «разность изложения» и «вставки». К  первому виду принадлежит главный Лаврентьевский
список, также пять побочных, утраченная Троицкая летопись
и два списка, упомянутых Шлёцером в его «Несторе». Ко второму виду — главный Софийский список и 21 побочный. К третьему виду принадлежат семь списков, главный — Патриарший
список (очевидно, Ник.). Было решено печатать отдельно все
три группы списков, в основу положить главный список каждой группы, а варианты подводить по побочным спискам.
Из этого решения выросло ПСРЛ как серия, претендующая на то, что в ней будут изданы все известные русские летописи. Я. И. Бередников рассмотрел 155 летописей, находящихся в Комиссии, разложил их на отдельные «Временники»
и «Летописные сборники» с «разделением последних на разряды». Он составил очерк издания первых десяти томов ПСРЛ.
Остался материал еще на десять томов.
58

СПФ АРАН, ф. 133, оп. 1, № 238, л. 9–11.

127

Часть 1

В письме Бередникова от 16 марта 1840 г. тому же адресату
сообщается о способах издания летописей, из которых два являются основными: «исторический» и «грамматический». 59 Первый
способ, по мнению Бередникова, можно употреблять для издания
летописей XV–XVII вв. При издании же текстов древнейших следует употреблять второй способ, «ибо здесь важно уже не одно
разноречие фактов, но и разноречие языка». «Что касается изложения текстов летописей, — писал Бередников, — то в этом случае
я держусь лучших иностранных изданий и не следую моим предшественникам, которые, взяв один список какой-либо рукописи,
печатали ее буквально, со всеми ошибками и неисправлениями
подлинника. Я  беру, например, десять списков, сравниваю их
между собою, очищаю от ошибок, свожу разноречия и стараюсь,
если можно, извлечь истинное чтение». Таким образом, Я. И. Бередников противопоставлял свой тип издания тому, как издавали
летописи в XVIII в. Важным моментом при новом типе издания,
по мнению Бередникова, должно быть исправление ошибок на
основании «всех источников нашей истории», т. е. «исторических
ошибок», «неверности хронологии» и «запутанности изложения».
Таким образом, Я. И. Бередников прямо указывал на европейский
образец ПСРЛ и на эклектицизм как принцип издания.
На деле его план не был полностью осуществлен. При издании новгородских летописей в третьем томе ПРСЛ, как утверждается в письме от 21 мая 1846 г., 60 летописи были разделены на
«разряды». Бередников останавливался «на необходимости следовать общему приему Археографической комиссии», состоящему в том, что издание летописей должно «отражать по возможности все его разновидности». Изданию новгородских текстов
было уделено особое внимание, так как это было связано с пониманием древнейшего этапа летописания. Текст Н4, по мнению
Бередникова, не менее важен, чем более древний текст Н1, так
как «в распоряжении составителя был такой текст Новгородской 4 летописи, который древнее и первоначальнее дошедшего
до нас в Комиссионном списке (т. е. в Н1. — В. В.)». Что касается Н5, то и она «ведет к восстановлению» текста Н1, «содержащей в древнейшей своей части памятник более первоначальный по своему составу, чем Повесть временных лет, известная
 Там же, л. 37–39 об.
 Там же, л. 42–43 об.

59
60

128

Глава 2

по Лаврентьевскому, Ипатьевскому и сходным спискам». Здесь
уже высказаны две идеи, получившие развитие лишь через много десятилетий. Во‑первых, это наблюдение о том, что в Н4 отражена какая-то более древняя версия новгородского летописания, чем в Н1. Об этом позднее будет думать А. А. Шахматов,
а также его последователи, например Н. Ф. Лавров. Во‑вторых,
это очень важный вывод о более древнем тексте в Н1 по сравнению с ПВЛ. Теперь видно, что он был сделан еще в середине
XIX в., хотя и не сформулирован так отчетливо, как это сделал
позднее А. А. Шахматов (см. гл. 3.3). В свете этого Я. И. Бередников предстает в несколько ином свете — не только издателем
летописей, но и потенциально тонким их исследователем, в которого он, возможно, не смог развиться из-за тех гигантских
трудов, которые легли на него при работе с ПСРЛ.
Все исследователи истории Археографической комиссии
упоминают, что при издании первых томов ПСРЛ первоначально издавались контаминированные тексты, хотя связь этого обстоятельства с современной Комиссии европейской практикой,
как представляется, недостаточно учитывается. М. Ф. Хартанович полагает, что на деятельность редакторов ПСРЛ оказали влияние взгляды А. Л. Шлёцера об изменениях летописного
текста как искажениях позднейших переписчиков. Именно
с этим связывается то, что «при издании первых томов русских
летописей были допущены большие ошибки», однако этот тезис не развит и не связан с эклектицизмом как типом издания. 61
В. С. Брачев в более общей форме отмечает, со ссылкой на самого Я. И. Бередникова, «практическое применение» последним
правила немецкой археографии исправлять испорченные места
по другим спискам, указывая ошибки в вариантах. В. С. Брачев
цитирует письмо И. И. Срезневского П. А. Муханову из СПФ
АРАН (ф. 133, оп. 1, № 717), в котором тот пишет, что эта
особенность изданий Бередникова «не дает возможности проникнуть ни в один из смешанных списков и затрудняет пользование ими». 62 В. С. Брачев также указал, ссылаясь на слова
самого Я. И. Бередникова, на другую особенность (по словам
В. С. Брачева — на «важнейший недостаток») изданий последнего, заключающуюся в следовании им «примеру современной
61
62

Хартанович М. Ф. К истории издания… С. 157–158.
Брачев В. С. Петербургская Археографическая комиссия… С. 40.

129

Часть 1

ему западноевропейской археографии» в использовании принципа единообразия правописания. 63
Однако В. С. Брачев не принял во внимание, что эти «недостатки», в большинстве своем, стали восприниматься как таковые, спустя 20–30 лет после того, как Я. И. Бередников обдумывал издание первых томов ПСРЛ. Упоминаемое В. С. Брачевым критическое мнение А. Ф. Бычкова содержится в издании
1860 г., 64 а цитируемое им письмо И. И. Срезневского датировано
1870 г. В это время Археографическая комиссия как раз осуществляла переход на новые принципы издания ПСРЛ, отвергнув те,
которые исповедовал Я. И. Бередников и которые были утверждены в Правилах издания ПСРЛ 1837 г.
Но этот поворот совершился уже тогда, когда во второй
половине столетия начался постепенный переход в европейской практике к новым правилам изучения и издания текстов.
Старый эклектицизм был подвергнут критике. Появились
новые концепции. Во времена же Я. И. Бередникова старые
принципы действовали, и он добросовестно им следовал. Поэтому нельзя согласиться с тем, что использование европейских
приемов издания применительно к изданию русских летописей было ошибкой, и именно это вызвало критику по адресу
Я. И. Бередникова его последователей. Дело не в этом, и даже не
в том, что Бередников использовал европейскую модель «явно
механически, без учета своеобразия их (летописей. — В. В.) исследования как летописных сводов». 65 Дело в том, что это была
позднейшая критика, а европейская текстология все время развивалась. Вместе с ней развивались и менялись основанные на
ее результатах долговременные издания, в том числе ПСРЛ.
(В этом же ключе нужно рассматривать и критику А. Ф. Бычковым в 1868 г. Ф. Миклошича, издавшего в Вене ПВЛ, ориентируясь на старые принципы). 66
63
ПСРЛ. СПб., 1846. Т. 1. С. 1; Протоколы заседаний Археографической комиссии. СПБ., 1886. Вып. 1. (1835–1840). С. 189, 203; Брачев В. С. Петербургская Археографическая комиссия… С. 38–41.
64
Бычков А. Ф. Обзор хода издания летописей в России // Отчеты о занятиях и изданиях Археографической комиссии за двадцатипятилетние ее существования (с 1834 по 1859). СПб., 1860. С. 73–74; Брачев В. С. Петербургская Археографическая комиссия… С. 41.
65
Брачев В. С. Петербургская Археографическая комиссия… С. 40.
66
Бычков А. Ф. О  составе русских летописей до конца XIV века. СПб.,
1868; Брачев В. С. Петербургская Археографическая комиссия… С. 65.

130

Глава 2

Между прочим, приведенные М. Ф. Хартанович данные
неопубликованных протоколов заседания Археографической
комиссии за 1838 г., из которых видна критика П. М. Строевым
издания первых томов ПСРЛ, действительно показывают, что
критика эта касалась не только неправильности, с точки зрения
П. М. Строева, выбора списков, но и того, что эти списки в издании соединены, поэтому «все эти списки как бы один список». 67
Итак, П. М. Строев в отношении эклектицизма стоял в конце
1830‑х гг. особняком. Вся остальная критика работы Я. И. Бередникова датируется более поздним временем (спустя 20 и более
лет). Ниже к этому обстоятельству придется вернуться.
В связи с декларируемой Я. И. Бередниковым связью издания ПСРЛ и общими принципами издания древних текстов первой половины XIX в. возникает необходимость более
детально исследовать зависимость критики текста в России
и русской издательской практики от европейского опыта.
Выше было показано, как эта связь прослеживается у М. Т. Каченовского. Кстати, упомянем, что членами Археографической
комиссии с самого начала ее существования стали виднейшие
скептики школы Каченовского, такие, как С. М. Строев.
Где же эти «лучшие иностранные издания», на которые ориентировался Я. И. Бередников? Уже издательская деятельность
Н. П. Румянцева в начале XIX в. разворачивалась по модели европейских серий. В. С. Брачев отметил со ссылкой на Предисловие к первому тому СГГД, что издатели «использовали опыт»
Древней российской вивлиофики и «Дипломатического корпуса» Жана дю Мона. 68 Но в самом тексте Предисловия к СГГД
Древняя российская вивлиофика отнюдь не названа образцом.
Наоборот, там сказано о том, что «испытатели древностей Российских… не могли довольствоваться неисправными и противоречащими отрывками грамот, в древней Вивлиофике помещенных». 69 Автор Предиcловия Н. П. Румянцев указывал только на
следование изданию Жана дю Мона («по примеру известного
сочинения Дюмонова»), причем прямо сообщается, что поручение издать «собрание всех наших древних и новых публичных
Хартанович М. Ф. К истории издания… С. 158.
Брачев В. С. Петербургская Археографическая комиссия… С. 31.
У  В. С. Брачева в этом месте неверно обозначено имя дю Мона (он назван «Шарлем»). На самом деле это Jean Dumont, baron de Carels-Croon
(1666–1727).
69
СГГД. М., 1813. Ч. 1. Предисловие. С. I.
67
68

131

Часть 1

трактатов, конвенций и прочих тому подобных актов по примеру Дюмонова “Дипломатического корпуса”» было дано еще
Екатериной II, хотя выполнено только при Александре I. Уже
А. А. Кочубинский писал о том, что «труд Дюмона был близко
известен как самому канцлеру (Н. П. Румянцеву. — В. В.), так
и старому архивскому служаке, Бантышу-Каменскому, который
еще в 80‑х годах, руководствуясь изданием французского ученого, составил для императрицы реестр дипломатических отношений наших к Польше, от царя Иоанна до Алексея». 70 Далее
А. А. Кочубинский просто называет СГГД «русским Дюмоном»,
посвятив этому несколько страниц своего труда. 71
И действительно, достаточно положить перед собой том
«Corps universel diplomatique» дю Мона и том СГГД, и происхождение последнего издания становится совершенно очевидным: совпадают тип издания, формат и даже оформление. 72
Как примеры других западноевропейских изданий того же
рода Н. П. Румяцевым упомянуты Барбейрак, 73 Мартенс (издание 1761–1791 гг.) и Ример (издание 1704–1726 гг.). 74
Однако у членов Археографической комиссии были уже
другие образцы для подражания. Я. И. Бередников писал
о необходимости дать такое издании летописей, «на которое мы могли бы с гордостью указывать немцам». 75 Мы полагаем, что речь шла о самом знаменитом проекте этого времени — о гигантской серии Monumenta Germaniae Historiсa
(далее — MGH), составившей особую школу издания и изучения средневековых текстов в Европе на протяжении двух
столетий. 76
Прежде всего, налицо сходство целей. «Общество для изучения ранней немецкой истории» возникло в 1819 г. для организации сбора, спасения и публикации всех исторических
источников германской нации, возникших на территории
Кочубинский А. А. Начальные годы… С. 65.
 Там же. С. 70–81.
72
СГГД. Ч. 1. Предисловие. С. II–IV; Corps universel diplomatique du
droit des gens… par Mr. J. du Mont, baron de Carels-Croon. Amsterdam, 1726–1731.
73
 Барбейрак (Barbeyrac I.) был продолжателем издания после смерти
Жана дю Мона.
74
СГГД. Т. 1. С. I.
75
Барсуков Н. П. Жизнь и труды П. М. Строева. СПб., 1878. С. 314.
76
 Мысль о том, чтобы проследить сходство ПСРЛ и MGH, подал нам
М. Б. Свердлов, за что выражаем ему глубокую благодарность.
70
71

132

Глава 2

Священной Римской империи. Археографическая комиссия
ставила такую же цель в отношении памятников русской древности. Вокруг MGH со временем сложился круг ученых, которые специализировались на публикации средневековых текстов и разрабатывали методы их изучения. Это же, хотя и не
в такой степени, можно сказать и об Археографической комиссии.
Издание MGH состояло из несколько серий. Хроники
и акты издавались отдельно (как и в изданиях Археографической комиссии). ПСРЛ явно ориентировалось на издание европейских хроник (MGH, Scriptores). Если обратиться к первым
томам этой серии, можно увидеть сходство с первыми томами
ПСРЛ. Во введении к первому тому Monumenta Germaniae
Historiсa (Scriptores), вышедшему в свет в 1826 г., говорилось,
что текст издается при помощи всех сохранившихся списков,
наиболее исправные из которых были положены в основу издания. Но там, где это возможно сделать достоверно, чтения были
исправлены и первоначальные слова авторов улучшены (т. е.
восстановлены). Сложные места кратко объясняются на основе
рассуждений о жизни, источниках и типах письма писателей. 77
Таким образом, пояснения Я. И. Бередникова к плану издания ПСРЛ, высказанные в его письмах конца 1830‑х гг.,
а также в предисловием к т. 1 ПСРЛ, 78 совпадают с тем, как эти
принципы декларировали издатели МGH. Совпадают и технические приемы передачи текста, например, обозначение разночтений буквами, помещение комментариев под разночтениями и пр. 79 Перефразируя А. А. Кочубинского, можно сказать,
что как СГГД является «русским Дюмоном», так и первые тома
ПСРЛ — русским аналогом MGH.
77
Praefatio // MGH (SS). T. 1 / Ed. Georgius Haenricus Pertz.
Hannoverae, 1826. S. XXV–XXVI (особенно пункты 3–4). Тот же принцип издания применен во втором томе этой серии, изданном в 1829 г.: MGH (SS).
T. 2 / Ed. Georgius Haenricus Pertz. Hannoverae, 1829. Третий том вышел
в том же 1829 г., четвертый — в 1841 г., а пятый — уже в 1849 г. Таким образом
к 1846 г., когда началось печатание ПСРЛ, вышло четыре тома MGH с текстами латинских хроник.
78
См.: ПСРЛ. Т. 1. Лаврентьевская и Троицкая летописи. СПб., 1846.
С. III–IX.
79
См.: ПСРЛ. Т. 2. Ипатьевская летопись. СПб., 1843. С. IX; то же —
в издании новгородских летописей, вышедшем по времени ранее двух первых
томов: ПСРЛ. СПб., 1841.Т. 3.

133

Часть 1

2.2. Метод П. М. Строева, его новизна и его ограничения.
Связь с методом Вольфа–Лахмана. Спор о принципах
издания летописей
Среди найденных П. М. Строевым и его сотрудниками
драгоценных рукописей оказались и летописи. Им самим была
подготовлена к публикации рукопись, называемая «Софийским временником». 80 Это издание, выполненное на основе
трех летописей, из которых в разных частях публикации бралась за основу одна, а ошибки переписчика исправлялись и отмечались в подстрочнике, признавалось современниками классическим. 81 Но еще большее значение для истории изучения
русских летописей имело небольшое по размеру Предисловие,
которым П. М. Строев снабдил издание.
В нем высказывалась новая мысль о том, что наши летописи есть «не что иное, как сборники». П. М. Строев полагал,
что когда-то в древности составлялись летописи как погодовые записи событий, происходящих в той или иной местности
(городе или княжестве). Они велись очевидцами, излагавшими то, чему свидетелями были сами, или то, о чем знали по слухам. Но эти первоначальные летописи не сохранились. До нас
дошли уже результаты переработки первичных текстов, осуществленной в других центрах и в более поздний период. Тогда под рукой редакторов, которых Строев именует «невежественными собирателями» и которые были отдалены по времени от описываемых событий, из нескольких летописей были
составлены некие общие сборники или «своды». В них вносилось то, что казалось важным редактору. Наиболее ранний из
таких сводов, дошедших до нас, — Лаврентьевская летопись.
Все последующие летописные своды связаны между собой
в непрерывную нить, тянущуюся вплоть до 60‑х гг. XVI в.
Вполне в духе шлёцеровского «Нестора» П. М. Строев
писал далее, что «когда известия, в сборниках содержащиеся,
80
Не путать с Софийским временником, гипотетически восстанавливаемым (впервые это сделал А. А. Шахматов) источником Н1 и целой группы
новгородских летописей.
81
Софийский временник. М., 1820–1821. Ч. 1–2. Теперь ясно, что
П. М. Строев использовал списки разных летописей и его издание — соединение текстов С1 и С2. См.: Шибаев М. А. Младшая редакция Софийской 1
летописи и проблема реконструкции истории летописного текста XV века //
Опыты по источниковедению. Древнерусская книжность. СПб., 2001. Вып. 4
С. 340–341, 345–346.

134

Глава 2

будут рассмотрены, сличены, поверены и очищены критикою,
тогда только с достоверностью можно будет писать сочинения
прагматические». Эта фраза подтверждает, что автор ее был
учеником поклонников Шлёцера, к которым можно отнести
и Каченовского и Погодина.
Вывод П. М. Строева о летописях как сводах нашел широкий отклик в научной среде. Казалось, был найден наконец
тот ключ, используя который можно восстановить древнейшие
периоды русского летописания. До самого конца XIX в. идея
разрабатывалась, и в итоге появился новый метод исследования летописей.
Но никто, насколько нам известно, не задавался вопросом,
откуда у П. М. Строева могла возникнуть столь необычная на
фоне работ его времени мысль о сводном характере дошедших
до нас летописей. Дело в том, что П. М. Строев был выдающимся археографом, но до издания «Софийского временника» исследованиями летописей не занимался, да и после этого своего
вывода не развивал. Нам представляется, что этот вывод связан с современной П. М. Строеву европейской критикой и, вероятнее всего, извлечен из нее.
Имеются прямые свидетельства того, что русские публикаторы летописей были в курсе новых европейских тенденций
в текстологии. Президент Академии наук С. С. Уваров, бывший одновременно министром народного просвещения, стал
организатором Археографической комиссии, активным деятелем, во многом определяющим ее лицо. Именно С. С. Уваров
привлек к работе в Комиссии Н. Г. Устрялова, который разработал принципы издания летописей. 82 Выше было показано,
что, несмотря на полемику между скептиками (С. М. Строевым
и др.) и их противниками, например М. П. Погодиным, все они
принадлежали к одной и той же ученой среде. И М. П. Погодин,
и П. М. Строев были учениками Р. Ф. Тимковского, а С. С. Уваров был очень близок с М. П. Погодиным. Все эти лица высоко
ставили гёттингенское образование, а значит — и успехи современной им науки в изучении античности. С. С. Уваров сам
в молодости некоторое время стажировался в Гёттингенском
82
Виттекер Ц. Х. Граф Сергей Семенович Уваров и его время. СПб.,
1999. С. 186.

135

Часть 1

университете, 83 был филологом-классиком и одной из центральных фигур русского неоклассицизма. 84
Дальнейшее изложение потребует обратиться к так называемому «гомеровскому вопросу», так как возникновение его
тесно связано как с развитием новой европейской текстологии, так и с рецепцией ее на русской почве. До конца XVIII в.
было принято считать, что поэмы «Илиада» и «Одиссея» — это
цельные авторские сочинения, автором которых был слепой
певец Гомер. Такой подход давал возможность видеть единую
основу всей античной культуры: выводить ее из Гомера. Нельзя не увидеть здесь прямую аналогию с тем, как исследователи
русских летописей в XVIII в. смотрели на ПВЛ, считая ее цельным произведением, сочиненным одним автором — монахом
Нестором, и именно поэтому называли эту летопись — просто
«Нестором». Именно из «Нестора» выводилась вся дальнейшая русская история. Можно без преувеличения сказать, что
Нестор стал занимать в русской культуре второй половины
XVIII–начала XIX в., т. е. в то время, когда многократно повысился интерес к русским древностям, то же место, какое в европейской культуре занимал Гомер. Выше было указано на то,
что в первой половине XIX в. положение изменилось: не только М. Т. Каченовский, но и его оппонент М. П. Погодин уже
не смотрели на «Нестора» как на единовременно возникший
текст. И это совпадение представляется не случайным.
С конца XVIII в. в Германии набирала силу новая критическая волна отношения к Гомеру, у начала которой обычно ставится Фридрих Вольф. Именно он впервые написал
83
 Как отмечает Ц. Х. Виттекер, неизвестно, числился ли он там официально студентом или же просто посещал некоторые курсы, но, по всей видимости, он слушал лекции А. Л. Шлёцера, наиболее популярные среди русских
студентов в Гёттингене. По мнению исследовательницы, на это указывает
и то обстоятельство, что позднее С. С. Уваров обильно цитировал А. Л. Шлёцера в своих работах (Там же. С. 22–23). См. также: Андреев А. Ю. 1) «Гёттингенская душа» Московского университета: Из истории научных взаимосвязей
Москвы и Гёттингена в начале XIX столетия // Вопросы истории естествознания и техники. 2000. № 2. С. 71–113; 2) Идеи «немецкого классического университета» и формирование университетской политики С. С. Уварова // Петр
Андреевич Зайончковский: Сб. статей и воспоминаний к столетию историка.
М., 2008. С. 280–302; 3) А. Л. Шлёцер и русско-немецкие университетские
связи во второй половине XVIII–начале XIX в. // История и историки. 2004:
Историографический вестник. М., 2005. С. 136–157.
84
Виттекер Ц. Х. Граф Сергей Семенович Уваров... С. 37.

136

Глава 2

о возможности того, что песни, из которых состоит текст Гомера, первоначально существовали отдельно и лишь позднее
были сведены воедино. 85 Расчленение источника на составные
части, не связанные происхождением, из которых выделяют
более ранние и более поздние, постепенно становилось важным методом филологической критики. Вскоре этот метод уже
господствовал. На русской почве он сразу получил отражение,
на что до сих пор не обращали внимания исследователи.
Современник С. С. Уварова Готфрид Герман, изучая тексты Гомера, пришел к выводу о существовании протографов
«Илиады» и «Одиссеи» («Urilias», «Urodyssee»). В частности,
по его мнению, эти пратексты, в отличие от дошедших до нас,
имели другой вид и объем. Речь шла также о большом количестве интерполяций. Таким образом, филологическая критика
пришла в тот момент к закреплению нового понимания: дошедшие до нас древние тексты отражают (или могут отражать)
не первоначальный вариант в самой своей структуре, и вместо
одного цельного произведения мы получаем много разновременных и разнонаправленных текстов. Эти первоначальные
тексты нужно еще реконструировать. Тут налицо нечто большее, нежели метод А. Л. Шлёцера об очищении текста отдельных чтений «Нестора» и на основании этого — очищении текста
всего произведения. По сути, начинался новый этап в развитии
того критического метода, из которого исходили А. Л. Шлёцер
и его учителя. Теперь речь шла вообще о пересмотре древних
культур, ранее выводимых из таких основополагающих текстов, как Гомер (а на русской почве — «Нестор»).
Творчество Германа было особенно хорошо известно
С. С. Уварову. Когда были опубликованы «Письма о Гомере
и Гесиоде Готфрида Германа и Фридриха Крейцера», где авторы
85
См.: Wolf Fr. А. Prolegomena to Homer / Trs. A. Grafton, C. W. Most and
J. E. G. Zetze. Princeton, 1985 (orig. ed. 1795). Литература о гомеровском вопросе столь обширна, что мы отсылаем к последним работам по этой теме:
Fowler R. The Homeric question // The Cambrige companion to Homer. Cambrigde,
2004. P. 220–235; хорошее изложение состояния проблемы на конец XIX в. со
специальным акцентом на трудах К. Лахмана см.: Ilg A. Über die Homerische
Kritik seit F. A. Wolf. Die Wolf–Lachmann’sche Richtung // Programm des kgl.
Würtemb. Gymnasiums in Ravensburg, 1891. S. 1–28; см. также классическую
работу итальянского исследователя Себастьяно Тимпанаро: Timpanaro S. La
genesi del metodo dei Lachmann. Firenze, 1963. Перевод на английский: Timpanaro S. The genesis of Lachmann’s method. Chicago, 2005.

137

Часть 1

ссылались на работы С. С. Уварова по филологии античности,
последний ответил специальной брошюрой, посвященной культуре догомеровского времени. 86 С. С. Уваров глубоко проник
в существо новой ситуации, сложившейся на поле текстологии.
По его определению, высокая филология всегда стремилась
к единству, этому же служили и ее методы. Теперь для критики
открылись ранее закрытые темы, например Гомер, но опасность
состоит в том, что разложение его текста на составляющие пойдет по пути поверхностному, обманчивому, а глубины научного
анализа останутся нетронутыми. Таким образом С. С. Уваров
не отрицал метода Вольфа–Германа, но остерегал от его издержек. Кроме того, он сожалел об утраченной теперь радости, прежде возникавшей от чтения Гомера. Ранее, исследуя эти тексты,
стремились прежде всего понять их. И каждый шаг в этом понимании, в этой трактовке воспринимался как победа. Теперь это
утрачено, как и чистота эстетического наслаждения Гомером.
Совершился переход с твердой почвы на колеблющуюся почву
новой критики. Новый метод дает «ненадежность обладания»
истиной, при котором «сомнение таится в глубине наслаждения». 87 Так долго верили в старого слепого певца, так радовались человечности его души и тому, что можем видеть и точно
понимать детали! Теперь, по выражению С. С. Уварова, перед
нашими глазами имеется «целое войско туманных образов, подобных оссиановским». 88 Однако обратного пути уже нет. Как
написал С. С. Уваров, «старые леса рухнули», и мы видим не законченное произведение искусства, но отдельно корни дерева,
ствол и листья одновременно, и все это может быть проверенным. Гений оказался распыленным на малые величины.
Исходя их этого нового понимания, С. С. Уваров далее
строил собственный образ догомеровской культуры. Мы не
можем, писал он, как раньше, возводить греческую культуру
к одному источнику. Он теперь раздроблен во времени, и у нас
нет другого предмета для рассмотрения, чем знакомство с до­
исто­рическими (догомеровскими) периодами, где очень важен
86
Ouwaroff S., von. Über das Vor-Homerische Zeitalter. Ein Anhang zu den
Briefen über Homer und Hesiod von Gottfried Hermann und Friedrich Creuzer.
St.Petersburg, 1819.
87
См. эпиграф к работе С. С. Уварова, взятый из стихов Лоренцо Медичи: «Sono ifinite vie e differente/E quell che si ricerca solo é uno» («Дороги бесконечны и различны,/а тот, кто познает себя, — одинок»).
88
Ouwaroff S., von. Über das Vor-Homerische Zeitalter... S. 7.

138

Глава 2

переход на Запад восточных элементов культуры. Изложение
деталей дальнейшей части статьи С. С. Уварова выходит за
рамки данной темы. 89
За три года до того, как была издана разобранная выше
работа С. С. Уварова, т. е. в 1816 г., в европейской текстологии явилась мысль применить новое понимание Гомера к средневековым текстам, правда, пока к текстам эпическим. Это
была идея Карла Лахмана, в будущем — великого текстолога
XIX в. В одном из своих первых трудов, в работе, посвященной
«Песни о Нибелунгах», он прямо написал под влиянием гипотезы Вольфа, что если «Илиада» возникла из отдельных песен,
то и «Песнь о Нибелунгах» также могла возникнуть из еще не
ясной сейчас связи отдельных песен. 90 В основе этого понимания лежала мысль, что природа эпоса едина во все времена.
В дальнейшем Лахман детально развил эту мысль.
В 1830‑е гг. 91 он стал заниматься «Илиадой» и наиболее последовательно обосновал гипотезу Вольфа, так что с этого
времени стали писать, применительно к «Илиаде», о методе
Вольфа–Лахмана. 92 Лахман продолжал писать об эпосе, но его
выводы и его метод выходили за рамки исследования только
эпоса. Поскольку, по Лахману, «Илиада» возникла из первоначально самостоятельных песен, каждая из них должна быть самодостаточной. Он предложил исследовать внутренние связи
отдельных песен «Илиады». После проведенного анализа был
сделан вывод, что они подверглись различным изменениям.
Тот образ, который мы имеем сейчас, возник из писистратовской редакции. 93 Далее, следуя своей идее об универсальной
природе эпоса (т. е. об эпосе как о не строго связанных между
собой песнях), он предложил использовать для анализа «Илиады» те наблюдения, которые уже были получены им при анализе старонемецкой поэзии за истекшее с 1816 г. время.
89
Отметим лишь, что С. С. Уваров показал не только глубокое понимание современных ему методов текстологии, но и владение диалектическим
методом. Это наблюдение согласуется с выводом Ц. Х. Виттекер о том, что
С. С. Уваров выдвинул концепцию исторического процесса, предвосхитившую
многие идеи Гегеля (Виттекер Ц. Х. Граф Сергей Семенович Уваров… С. 46).
90
См.: Lachmann Karl. Über die ursprüngliche Gestalt des Gedichts von der
Nibelungen Noth. Habilitationsschrift. Berlin, 1816.
91
См.: Lachmann Karl. Betrachtungen…
92
Ilg A. Über die Homerische Kritik… S. 13.
93
Lachmann Каrl. Betrachtungen… S. 32.

139

Часть 1

Так был создан метод «атомистической критики», который стал широко применяться исследователями не только
«Илиады», но и «Одиссеи». К. Лахман исходил из убеждения,
что у поэта не может быть некорректностей и противоречий,
следовательно, их не могло быть в первоначальных песнях,
особенно того «невинного времени», которое характеризуется цельностью мировоззрения. 94 Он сосредоточил внимание на
имеющихся в «Илиаде» противоречиях в содержании песен,
на различиях в представлениях, на лакунах — и на этой основе наметил разделение «Илиады» на первоначально отдельные
песни. Этот первоначальный эпос должен был быть цельным
поэтическим произведением, т. е. в нем должны совпадать все
детали. Если есть несовпадения — это указание на стыковку
в этом месте разных песен. 95
Метод Лахмана оставался очень авторитетным, несмотря
на появившуюся критику. 96 Большинство ученого сообщества
стало искать в «Илиаде» и «Одиссее» все новые и новые противоречия, нестыковки и выделять все новые и новые отдельные
отрывки. 97
Русские ученые, особенно те, кто был связан с изучением
античности, просто не могли пройти мимо этих важнейших положений современной науки. Не могли не знать новых веяний
учившийся в Гёттингене Р. Ф. Тимковский, близкий к Уварову
М. П. Погодин, который не случайно начал выявлять в составе
ПВЛ более ранние фрагменты, заимствованные из греческих
и византийских хроник, а также увлеченный историей античности М. Т. Каченовский. 98 Неудивительно, что наиболее последовательно мысль о составном характере ПВЛ высказал
Ibid. S. 5.
Ibid. S. 2.
96
 Якоб Гримм в речи о Лахмане говорил, что все более уклоняется от
лахмановских тезисов. См.: Grimm J. Rede auf Lachmann // Grimm J. Kleine
Schriften. Berlin, 1851. Bd 1. S. XI; А. Ильг приводит мнения других критиков
XIX в.: Хольцман писал о ненадежном основании лахмановской критики; Бониц спрашивал, какая степень внутреннего единства требуется для того, чтобы
признать произведение цельным; Бернгарди писал о том, что нельзя требовать,
чтобы эпос изначально был лишен противоречий, и что некоторые авторы,
единство текстов которых очевидно, также не избежали противоречий. См.:
Ilg A. Über die Homerische Kritik… S. 25–28.
97
Подробнее см., например: Лихачев Д. С. Текстология. Л., 1983.
С. 10–22.
98
См. выше в тексте данной главы.
94
95

140

Глава 2

человек, принадлежащий и к кругу Каченовского, и к кругу
М. П. Погодина, — П. М. Строев. Т. В. Андреева полагает, что
на П. М. Строева оказали большое влияние работы А. Л. Шлёцера, однако это не противоречит связи его с кругом идей
М. Т. Каченовского, так как вопреки мнению В. Г. Белинского, приведенному исследовательницей, эти два направления
не были противоположны в отношении критики текста. Так,
В. П. Козлов соглашается с выводом В. С. Иконникова о том,
что научная деятельность М. Т. Каченовского началась с пропаганды критических приемов А. Л. Шлёцера. 99
П. М. Строев никогда прямо не ссылался ни на Вольфа, ни
на Германа, ни на К. Лахмана или кого-либо другого из современных ему немецких текстологов. Но сам текст Предисловия
к «Софийскому временнику» обнаруживает совпадение с широко распространенными уже тогда идеями. Поэтому представляется, что Строев, возможно, вывел представление о сшивном
характере текста древних сочинений (легшее в основу «метода расшивки» по выражению ученых шахматовской школы)
и даже само понятие «свод» из опыта своих немецких современников. Если Герман и затем Лахман представляли Гомера
как свод самостоятельных песен и предлагали «расшивать» его
на эти песни, то П. М. Строев предложил так же рассматривать
Нестора и «расшивать» ПВЛ на отрывки самостоятельных летописей.
Это понимание составного характера древних текстов
было уже присуще современниками П. М. Строева, таким,
как С. С. Уваров. Идеи же «расшивки» летописных сводов
на отдельные фрагменты, которые вдохновляли преемников
П. М. Строева, соответствовали широко распространенным
в европейской текстологии середины и второй половины XIX в.
приемам, идущим от Лахмана. 100
99
См.: Андреева Т. В. Вопросы источниковедения… С. 36–38; Козлов В. П. Исторический источник… С. 5–9, 13–14.
100
 Кроме вполне вероятного влияния на П. М. Строева идей лахмановской текстологии в его предисловии к «Софийскому временнику» видно, возможно, и влияние Б. Г. Нибура. П. М. Строев утверждал, что древние «бытописатели», будучи свидетелями «одних позднейших событий», должны были
«древнейшие из них описывать по преданию или некоторым свидетельствам
письменным» (см.: Софийский временник. Ч. 1. С. VI). Так и в «Римской истории» Нибура разрабатывалась гипотеза о том, что в текстах римских «хроник»
можно увидеть следы более ранних источников (древних баллад и поэм). Но

141

Часть 1

Так подтверждается вовлеченность русских филологов
и историков первой половины XIX в. в общеевропейские споры
о методах исследования древних текстов. Речь идет о группе
деятелей науки, обладавших, по А. С. Пушкину, «душою прямо
гёттингенской», так как в первой половине столетия, как и во
времена А. Л. Шлёцера, именно научные течения, идущие из
университета в Гёттингене — тогда мирового центра филологии, имели наибольшее влияние на изучение русских древностей. Занятия летописями в России были частью общеевропейской культуры, и история науки, в силу ее наднационального
характера, это подтверждает с особенной силой. Оригинальные исследовательские школы ни в одной из гуманитарных областей в России в рассматриваемое время еще не сложились.
Их появление можно отнести лишь ко второй половине XIX
столетия. Неудивительно, что учителей искали на Западе, но
это были лучшие учителя, и многие их ученики, перенимая как
достижения, так и заблуждения учителей, оказывались не провинциальными эпигонами, а попадали в центр жгучих проблем,
в частности, в такой специализированной области как европейская критика текста и издание древних текстов.
В Предисловии П. М. Строева в неразвитом виде были заложены две тенденции, которые могли затем быть подхваченными.
Первая заключается в том, что можно попытаться воссоздать
в составе сводов фрагменты первичных летописей, разложив
их на составные части, связанные с конкретными княжествами.
Именно по этому пути и пошло далее летописное источниковедение. Правда, по мысли Строева, задача эта крайне сложна
и, может быть, даже невыполнима, так как летописи фактичес­
ки погибли при составлении сводов. В этом отношении Строев
продолжал скептическую линию М. Т. Каченовского.
Другая важная мысль заключается в том, что все своды связаны друг с другом. Из этого следует, что и изучать их можно
только в совокупности и в сопоставлении друг с другом. Но
этот вытекающий из положений Строева вывод не был замечен
его последователями. И  только позднее по этому пути пошел
А. А. Шахматов, хотя он отталкивался от другой основы.
сам Нибур в этом смысле был продолжателем Вольфа. Как Вольф исходил из
существования до «Гомера» народной поэзии у греков, так Нибур предполагал
существование героических песен у римлян. См.: Немировский А. И. Историография античности. Воронеж, 1974. С. 8.

142

Глава 2

Идея П. М. Строева о летописях как сводах нашла широкий
отклик в научной среде. Казалось, был найден наконец тот ключ,
используя который можно восстановить древнейшие периоды
русского летописания. До самого конца XIX в. эта мысль разрабатывалась и апробировалась на примерах отдельных летописных текстов, вылившись в конкретную методику исследования.
Ее применяли в своих трудах И. И. Срезневский, М. И. Сухо­
млинов, И. Д. Беляев, Н. И. Костомаров, М. П. Погодин и др.
По мнению An., «с начала 40‑х годов начинается пора спокойного изучения древнерусской летописи, пора углубления
тех общих выводов, которые были выдвинуты в предшествовавшей литературе, пора специальных разысканий по частным
вопросам». 101 К главным проблемам этой эпохи относится издание ПСРЛ и выход некоторых научных работ.
Незадолго до этого появилась работа В. М. Перевощикова
«О русских летописях и летописателях по 1240 год», в которой
впервые «независимо от скептического положения» высказывалось сомнение в принадлежности первоначальной летописи
Нестору. Перевощиков обосновал также свой собственный
способ выделять «продолжателей Нестора»: «Различное отношение к описываемым событиям, различие в тоне и манере изложения, особенности в слововыражении, случайные обмолвки
о себе — вот те приметы, на основании которых в летописном
тексте возможно различить отдельных летописцев и дать их
характеристику…». 102
Другим значительным поворотом были работы И. И. Срезневского, который высказал предположение о том, что
«Нестор» не был первоначальным текстом: «Наши древние летописи древние, но составлены из частей еще более древних, —
и некоторые из этих частей принадлежат до-Владимирскому
времени». Последнее утверждение было основано на простом
здравом смысле. В ПВЛ есть припоминания о древних событиях. Между тем летописец XII в. не мог их знать по припоминаниям. «У него под руками были, следовательно, летописные заметки, хотя бы и безжизненные по изложению, бессвязные по взаимному соотношению, в том же роде как заметки
 Архив РАН, ф. 665, оп. 1, № 116, л. 21 об.
Перевощиков В. М. О русских летописях и летописателях по 1240 год.
Материалы для истории российской словесности. СПб., 1836.
101
102

143

Часть 1

древних анналистов Западной Европы, но заметки погодные,
сделанные еще тогда, когда можно было заметить верно, когда
именно случилось какое происшествие». 103
Итак, И. И. Срезневский предположил наличие более ранних и именно письменных источников («летописных заметок»)
ПВЛ. Он указал на еще одни резон подозревать ее многослойность: аналогии с Западом. Важно, что таким путем он выделил
несколько периодов составления летописей до начала XII в.:
«Летописные заметки были на Руси уже в начале X века и с тех
пор были продолжаемы». Первоначальные записи событий
заносились в погодные таблицы одно за другим. Мысль о погодных таблицах, а именно о пасхальных таблицах с записями
событий, пришла тогда же в голову и М. И. Сухо­млинову. 104
Погодные таблицы применялись к кругу церковных праздников. По Срезневскому, этим обстоятельством объясняются
«пустые годы» в летописи.
Отметим также, что И. И. Срезневский выделял в тексте
ПВЛ древнейшие предания (возможно, вслед за П. М. Строевым): о жизни славян на Дунае, о путях из варяг в греки, об
апостоле Андрее, об основании Киева и т. д. Все эти летописные сказания он разделил на группы. Ниже мы увидим, как это
было затем использовано в работе К. Н. Бестужева-Рюмина.
У An. находим очень важное и тонкое наблюдение о том,
что И. И. Срезневский 105 высказал мысль об общих известиях
новгородских летописей и ПВЛ. Вывод Срезневского был таков: Нестор воспользовался летописями, которые велись в разных городах, но не всеми. Несомненно новым было стремление
Срезневского различать в позднейших текстах текст древнейшей летописи, а также его стремление увидеть сходство летописей со средневековыми анналами, имевшими первоначальной основой пасхальные таблицы.
М. И. Сухомлинов не только принял идею Срезневского
о пасхальных таблицах как первоначальной традиции исторических записей на Руси. Впервые после Й. Добровского он сделал обозрение списков ПВЛ, разделив их на три группы. Вслед
Срезневский И. И. Чтения о древних русских летописях. СПб., 1862.
Сухомлинов М. И. О древней русской летописи как памятнике литературном. СПб., 1856.
105
Срезневский И. И. 1) Древние жизнеописания русских князей //
ИОРЯС. 1853. Т. 2. С. 113–130; 2) Статьи о древних русских летописях
(1853–1866). СПб., 1903.
103
104

144

Глава 2

за Срезневским он высказался против византийского влияния
как причины возникновения летописи. Этот вопрос был поднят затем в начале XX в. В. М. Истриным, но решен иначе, чем
это делал Сухомлинов. Последний предложил принять вместо
византийского влияние западноевропейских анналов.
Наконец, отметим труды Н. И. Костомарова. 106 An. высоко
оценил первый том его «Лекций», считая, что это было исследование, уже порывающее связь с построениями Шлёцера. 107
Такое мнение понятно, учитывая идею An. о том, что до этого
все работы о летописях так или иначе следовали за Шлёцером.
Но мы выше старались показать, что это преувеличение и что
за Шлёцером полностью не следовал никто из русских ученых
XIX в. Н. И. Костомаров, поздний скептик, явился в последних работах М. П. Погодина мишенью для его язвительности.
Оставляя в стороне спор Погодина с ним относительно моральных оценок героев летописи, обратим внимание на затронутый
в этой полемике вопрос о летописных сводах. Идея Костомарова заключалась в том, что самые ранние летописные своды
были составлены в XIII или даже в XIV вв. и относятся к тому
времени, когда летописание в Киеве уже прекратилось. 108
Выше было показано, что определенный интерес для нашей
темы имеют некоторые сюжеты истории издания ПСРЛ. Подготовительные материалы, сохранившиеся в архиве Археографической комиссии, дают нам понимание тех общих идей
о русских летописях, которыми руководствовались издатели и которые были распространены в это время. Мы коснемся только некоторых аспектов того знаменитого обсуждения
принципов издания летописей, которое имело место в 1869 г.
при возобновлении ПСРЛ. Сохранились дела о возобновлении
издания ПСРЛ, датируемые 1869 г. 109 Внешней причиной обновления издания был пожар 1862 г., который «истребил часть
изданий комиссии» и нарушил «как в отношении научном, так
и в экономическом» ее работу. Но внутренняя причина была
важнее — неудовлетворенность принципами, которыми руководствовался Я. И. Бередников за 30 лет перед этим.
Костомаров Н. И. Лекции по русской истории. СПб., 1861. Вып. 1.
 Архив РАН, ф. 665, оп. 1, № 116, л. 44 об.
108
Погодин М. П. Борьба не на живот, а на смерть… С. 375.
109
СПФ АРАН, ф. 133, оп. 1, 1869 г., № 717. См. также: Брачев В. С. Петербургская Археографическая комиссия... С. 67–70.
106

107

145

Часть 1

В это время уже возникли новые идеи, касающиеся как
печатания летописей, так и понимания сути русских летописей. При этом принципы, на которых основывался Бередников, были подвернуты критике. Например, было решено «при
неимении начала в основном списке печатать это начало по
другим однородным спискам, если оно в них сохранилось, т. е.
поступить иначе, чем поступил г. Бередников при издании третьего тома».
Учтено было мнение М. П. Погодина, который относился к изданиям Я. И. Бередникова довольно скептически. «Согласно с мнением нашего члена г. Погодина, заменить данные
г. Бередниковым названия летописям более правильными, именовать летописи по княжествам, где они составлены, именно
Киевскою, Суздальскою, Волынскою и пр., и не смешивать названия собственно летописи с названием списка». 110 Мы увидим в дальнейшем, что эта идея, хотя и не была тогда воплощена, не раз еще приходила в голову издателям. См. гл. 9 (план
издания летописей М. Д. Приселкова). Следующим новым
принципом было «в текст основного списка летописи не включать пропущенных слов и не заменять ошибочных более правильными из других списков», т. е. также делать иначе, чем делал Бередников. Летописи планировалось разделять на главы,
и перед каждою главой давать ее содержание.
Одним из самых спорных оказался тогда вопрос об использовании кириллицы или современного гражданского
шрифта. При этом издатели ссылались на Вячеслава Ганку
и его публикацию «Краледворской рукописи», а также Шафарика и Палацкого как издателей «Суда Любуши». Таким образом скепсис в отношении подлинности этих текстов был забыт
(см. гл.1.4).
Было решено узнать мнение наиболее известных славистов
по вопросу способов передачи текста. Некоторые из них высказались за печатание древней кириллицей, другие полагали,
что нужно использовать современный шрифт или что-то среднее. 111 В некоторых письмах, присланных в Археографическую
СПФ АРАН, ф. 133, оп. 1, 1869 г., № 717, л. 34–35, 95–96.
 Так, виленский профессор Я. Ф. Головацкий специально отметил,
что «из заграничных славян Копитар, Шафарик… печатали древние славянские памятники также кирилловскими буквами» (Там же, л. 9). К  нему присоединился А. Е. Викторов и большинство филологов. Кстати, Викторов, как
110
111

146

Глава 2

комиссию, содержатся важные мнения не только о принципах
издания, но и о летописях вообще.
М. А. Максимович писал в Комиссию: «Будь у нас киевский
список Несторовой летописи от 12 или 13 века, тогда бы следовало поправить в тексте явные ошибки переписчика, без которых не обошлось даже и тщательно-нарочито писаное Евангелие Остромирово». Мы видим здесь, таким образом, типичный конъектуральный подход. «Но я не вижу, — писал далее
Максимович, — и не признаю никакой пользы раболепствовать
буквально перед титлом суздальскаго, позднейшего писца Несторовой летописи или писца Ипацкаго монастыря, наполнившего киевское летописание своим местным цуканством — хотя
его список Несторовой летописи всеконечно ближе к утраченному подлиннику, чем Суздальский или Лаврентьевский».
Итак, точка зрения очевидна. Опять, подобно А. Л. Шлёцеру,
предлагалось «очистить» ПВЛ, в данном случае — от «ошибок»
писцов и особенностей их говора, 112 чтобы «не увековечивать
грубые ошибки».
Согласно этому, «непозволительное дело сделано Вагилевичем, при издании Несторовой летописи в Monumenta
Беловского: она вся передана на несвойственную русской
полногласной речи правопись задунайскую, которую копировал и которой держался новгородский Григорий в Евангелии
Остромировом. Это насилие филологическое, может быть,
угодное для славянщины западной, но не свойственное нашей восточной, русской славянщине». Максимович фактически критиковал перевод ПВЛ на один из славянских языков.
В остальных вопросах издания он соглашался с М. П. Погодиным. Это, без сомнения, особое, «национальное» течение в изучении и издании летописей.
В письме киевского ученого М. В. Юзефовича говорилось
о значении издания летописей, которое «даст каждому мыслящему человеку необходимую основу для самостоятельного взгляда
ясно из его письма, знал Пискаревский летописец, заново открытый уже в середине XX в. О. А. Яковлевой, и предлагал Археографической комиссии издать его (Там же, л. 75). Другие ученые, подобно Н. В. Калачеву, отмечали,
что «Археогр<афическая> Комиссия по цели своего учреждения должна споспешествовать более историческим, нежели филологическим разысканиям…»
(Там же, л. 35 об.). Так же полагал П. М. Строев. М. А. Оболенский предложил
отдельное издание для филологов и для историков.
112
 Там же, л. 36–37.

147

Часть 1

на историческую жизнь своего народа, а этот самостоятельный
взгляд ведет к развитию своенародного чувства и к здравому,
независимому отношению к ложным теориям, так обильно вторгающимся в историческую науку, особенно у нас, под влиянием
дурных страстей и принципов, нам совершенно чуждых». Здесь
содержится как будто намек на норманнскую теорию. Но далее
говорится о необходимости «словотолкователя» с переводом
слов «в самом тексте как в Шлёцеровом издании…», т. е. опять
Шлёцер являлся эталоном, даже спустя 70 лет после выхода его
«Нестора». 113
Общий взгляд на историю изучения летописания содержался в письме П. И. Савваитова: «Еще не слишком далеко от
нас то время, когда главною задачею историка было последовательное изложение важнейших, преимущественно внешних государственных событий из жизни народов. Подведение
частных повествований под общие начала — в духе Боссюэта,
Вико или Гердера — составляло едва ли не верх исторического
совершенства. При таком состоянии исторической науки и для
издания исторических памятников, очевидно, не требовалось
ни большого соображения, ни особенных знаний. Но настоящее время — не прежнее время, и нынешние научные требования — совсем другие: теперь историк должен быть не только
рассказчиком событий, он должен быть критиком, ерминевтом,
филологом, палеографом, археологом, должен для изучения
жизни народа предварительно изучить исторические источники, определить их происхождение, состав и т. п., да и в самых
этих источниках видеть одно из бесчисленных проявлений духовной жизни народа в ту или другую эпоху ее развития». 114
В приведенном отрывке выражено понимание нового этапа в отношении к летописанию, наступившего во второй половине XIX в. Наконец после 70 лет, прошедших с издания шлёцеровского «Нестора», не только отдельным ученым скептикам,
но и большей части русских славистов становится очевидной
необходимость критического изучения летописи специальными методами различных наук, а не просто ее использования
и трактовки ее достоверности с точки зрения здравого смысла.
В этом смысле, конечно, важно мнение П. М. Строева —
тогда уже настоящего патриарха археографии и летописных
113
114

 Там же, л. 39–39 об.
 Там же, л. 66.

148

Глава 2

публикаций. С момента издания им «Софийского временника»
прошло полвека, теперь предлагались новые принципы, которых П. М. Строев не принял, что понятно не только по словам,
но и по обиженному тону его письма: «Так как сие издание
(в котором, полагаю, нет еще такой сильной необходимости)
предназначается собственно для филологов и етимологов, а не
для испытателей истории, то я должен признать, что в подобного рода делах — как выражаются ныне — совершенно некомпетентен». Здесь нужно обратить внимание на то, как называет
себя П. М. Строев: «испытателем истории». Далее П. М. Строев
заявляет, что свое мнение о способе издавать летописи изложил
еще в Предисловии к «Софийскому временнику» и не отступает
от него. Я. И. Бередников, по словам П. М. Строева, «рабски»
ему последовал, «но наконец запутался по неопытности, с какою приступил к изданию такого важного “Собрания”». 115
В письме М. П. Погодина представляет интерес его желание видеть изданною сначала Ип. «Все прочее» (Воскр., Ник.,
«Софийская», «Псковская», «Новгородская»), как он отмечает, уже было издано «так ли, сяк ли, и в них нужды вопиющей
не было». Между тем есть «летописи драгоценные, которые
мы знаем только по указаниям Карамзина», и вот их-то «надо
было напечатать прежде Воскресенской, Никоновской и Софийской». 116 М. П. Погодин, очевидно, намекнул здесь на Тр.,
известную уже в XVIII в., но не изданную тогда и затем сгоревшую в 1812 г. Она действительно была теперь известна только по
ссылкам Н. М. Карамзина. Обращаем на это внимание, так как
здесь М. П. Погодин выступил как настоящий ученик Р. Ф. Тимковского. Именно Р. Ф. Тимковский обратил внимание на Тр.,
привлек ее для разночтений при начатом им издании Л. 117
An. полагал, что «к концу 60‑х годов на место старинного
шлёцеровского взгляда на Начальную летопись, как на произведение одного автора — Нестора, окончательно утверждается
иной взгляд на дошедшую до нас Начальную летопись, как на
свод предшествовавших ей более древних летописей». Но одна,
и притом основная мысль Шлёцера, по его мнению, не утратила
своей силы и «среди приверженцев этого антишлёцеровского
 Там же, л. 68–68 об.
 Там же, л. 95–96.
117
Впоследствии те разночтения из Тр., которые он успел опубликовать,
были использованы М. Д. Приселковым при реконструкции Тр.
115
116

149

Часть 1

взгляда». Шлёцер стремился «очистить» дошедший до нас летописный текст, чтобы, отбросив позднейшие наслоения, прочитать «чистого Нестора». К концу 1860‑х гг. «ученые в сложном составном тексте Повести временных лет также стремятся
разглядеть черты первоначального, легшего в основу ее летописного труда, и некоторые из них пишут о возможности реставрации текста этой предшествовавшей Повести временных
лет летописи». 118
2.3. Установление классических приемов изучения
летописей во второй половине XIX в.
К. Н. Бестужев‑Рюмин и его последователи.
Французская школа текстологии. Луи Леже
Наиболее полное воплощение строевский подход к летописанию нашел в знаменитой работе К. Н. Бестужева-Рюмина
«О  составе русских летописей до конца XIV в.». 119 An. полагал, что рассуждения К. Н. Бестужева-Рюмина очень близки
к рассуждениям И. И. Срезневского, 120 и не придавал работе
Бестужева-Рюмина значения поворотного пункта или даже
заметного рубежа в изучении летописей. Я. С. Лурье писал
о непосредственной связи Бестужева-Рюмина со Строевым,
называл их метод «строевско-бестужевским».
Однако нужно иметь в виду, что П. М. Строев, хотя и выдвинул принципиально новое понимание летописей как сводов, не предложил способов превратить это в практический
метод исследования. Не сделали этого и другие ученые первой
половины XIX в., даже признающие вслед за Строевым сводный характер дошедшего до нас летописания. Это сделал только К. Н. Бестужев‑Рюмин 50 лет спустя.
К. Н. Бестужев‑Рюмин был выпускником Московского университета. Как и Ф. И. Буслаев (см. ниже), он учился
у С. П. Шевырева, автора первого курса истории русской словесности. Сам Шевырев был близок, как известно, с М. П. Погодиным. Достижением К. Н. Бестужева-Рюмина было то,
что он сумел метод, лишь изложенный П. М. Строевым
 Архив РАН, ф. 665, оп. 1, № 116, л. 56–57.
Бестужев‑Рюмин К. Н. О  составе русских летописей до конца
XIV в. // ЛЗАК. СПб., 1868. Вып. 4.
120
 Архив РАН, ф. 665, оп. 1, № 116, л. 52.
118
119

150

Глава 2

в Предисловии к «Софийскому временнику», применить при
анализе конкретного летописного материала, а именно — Лаврентьевской летописи и, прежде всего, ее начальной части —
ПВЛ. Он был согласен с тем, что самыми первыми летописными записями были какие-то заметки на полях пасхальных
таблиц, вывод, к которому ранее пришли И. И. Срезневский
и М. И. Сухомлинов. На их основе сложилась древнейшая
часть летописи.
Далее К. Н. Бестужев‑Рюмин сделал вывод, произведший
большое впечатление на современников: ПВЛ не просто предшествовали другие летописные тексты, но вся она есть «сшивная», т. е. может быть разложена на составные элементы — источники. Вероятно, именно эта фраза Бестужева-Рюмина дала
впоследствии основание А. А. Шахматову, М. Д. Приселкову и Я. С. Лурье называть весь этот метод «методом расшивки». Главным критерием определения источников выступали
геогра­фические привязки. Так, известие о поездке княгини
Ольги в Новгород ведет нас к новгородской летописи, описание поединка Мстислава с Редедею — к тмутараканской и т. д.
Исследователь вычленил таким путем в тексте ПВЛ отрывки
полоцкой, киевской, переяславской летописей.
Затем таким же образом он анализировал Ип. и тут обнаружил заключенный в ней суздальский свод, откуда было заимствовано описание убийства Андрея Боголюбского, переяславский, смоленский (известия о князьях Ростиславичах),
новгородский и др. Обилие местных летописей нуждалось
в объяснении. Бестужев‑Рюмин выдвинул идею о составлении
летописей при княжеских дворах.
Выделяя в тексте летописи ее составные части, исследователь предложил делать это в определенной последовательности. Он заметил, что почти все тексты имеют неровный характер, распадаясь на краткие сухие записи, лишь фиксирующие
события, и подробные, иногда имеющие высокую художественную ценность описания отдельных эпизодов. Причем это
далеко не всегда совпадало со значимостью событий. Первый
вид летописных сообщений Бестужев‑Рюмин назвал погодовыми записями, а второй предложил трактовать как отдельные
сказания, возможно включенные в состав летописных сводов
в момент их составления, одновременно с сообщениями первичных летописей.
151

Часть 1

Таким образом, под пером Бестужева-Рюмина процесс
складывания сводов стал выглядеть по-новому. Он представлялся уже не просто работой «невежественных собирателей»
(как это выглядело по Строеву), разрезавших на куски и заново сшивших на свой страх и риск древние княжеские летописи,
но в значительной степени творческой работой.
Тут необходимо заметить, что в историографии встречается полное уподобление К. Н. Бестужева-Рюмина П. М. Строеву, при этом считается, что и Бестужев‑Рюмин представлял
себе летописные своды как механическое соединение разнородного материала. Следует согласиться с автором монографии о К. Н. Бестужеве-Рюмине Хартмутом Клингером,
возразившим этим оценкам, в частности, оценкам Х. Г. Грабмюллера. 121 Х. Клингер объясняет подобное заблуждение
неправильной трактовкой слова «архив», которое употреблял
Бесту­жев‑Рюмин в отношении ПВЛ, но которое у него вовсе
не подразумевало механического соединения источников, так
как Бестужев‑Рюмин подчеркивал большой труд составителя
летописи и его литературный талант. 122
Критериями выделения отдельных сказаний в тексте летописного свода, по мнению К. Н. Бестужева-Рюмина, были
следующие показания: существование такого сказания в отдельном от летописи виде, содержащиеся в нем указания на
личность составителя, следы сшивки или же противоречия
в тексте, особенно если при этом выявляются особые симпатии
его составителя (ср. с приемами К. Лахмана). Руководствуясь
таким методом, Бестужев‑Рюмин выделил ряд отдельных сказаний в тексте ПВЛ: об ослеплении Василько Теребовльского,
о войне Мстислава Владимировича с Олегом Святославичем,
рассказ Гюряты Роговича, сказание о начале Печерского монастыря и другие известия, связанные с ним (они расценивались
как отрывки отдельной Печерской летописи), первоначальное
сказание о дорюриковых временах, об Аскольде и Дире, житие
Владимира Святого, житие Бориса и Глеба и др.
121
Klinger H. Konstantin Nikolaevič Bestužev-Rjumins Stellung in der russischen Historiographie und seine gesellschaftliche Tätigkeit. (Ein Beitrag zur russischen Geistesgeschichte des 19. Jahrhunderts). Frankfurt am Main; Bern, 1980.
S. 74; Grabmüller H. G. Die russischen Chroniken // Jahrbücher für Geschichte
Osteuropas. 1976. T 24. S. 410; Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 1977. T. 25.
S. 66–90.
122
Klinger H. Konstantin Nikolaevič Bestužev-Rjumins… S. 75–76.

152

Глава 2

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что почти
все выделенные Бестужевым-Рюминым «отдельные сказания»
стали затем объектом пристального внимания А. А. Шахматова. Причем некоторые из них (о Васильке Теребовльском, житие Владимира, о Борисе и Глебе и др.) А. А. Шахматов также
определял как вставные, хотя и базировался при этом на иной
системе рассуждений. Вообще следует отметить, что, критикуя
«метод расшивки», А. А. Шахматов впоследствии имел в виду
не столько К. Н. Бестужева-Рюмина, сколько его последователя И. А. Тихомирова. К  исследованию Бестужева-Рюмина
он относился с почтением, о чем свидетельствует предисловие
к «Разысканиям о древнейших русских летописных сводах»
с выражением благодарности Археографической комиссии за
возможность опубликовать свою работу в том же издании, где
увидел свет знаменитый труд его предшественника. 123
К. Н. Бестужев‑Рюмин в своей работе не закрывал других
путей объяснения истории летописного текста. Так, он не отрицал возможности существования предшествующих по отношению к дошедшим до нас летописных сводов и даже выделял
их следы (в составе Ипатьевской летописи). 124 В этом не было
ничего удивительного, ведь мысль о предыдущих ПВЛ сводах
вообще была в то время совсем не нова, так как ранее об этом
писал В. М. Перевощиков, а еще ранее В. Н. Татищев писал
о предшествующей «Нестору» летописи 1093 г. 125
Метод, разработанный Бестужевым-Рюминым, сразу приобрел популярность и нашел наконец массовое применение.
Именно таким образом стало принятым исследовать все древнерусские летописные памятники. Прежде всего, в них выделяли «сказания» и погодные статьи. Сам К. Н. Бестужев‑Рюмин
воспринимался как крупнейший авторитет в этой области.
С его именем связана еще одна фигура — французский славист
Луи Леже, ставший крупнейшим за пределами России этого времени
специалистом по русским летописям. В его работах, посвященных
123
Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. IX. Речь идет о ЛЗАК.
124
Бестужев‑Рюмин К. Н. О составе русских летописей… С. 30–31, 45.
125
Нельзя сказать, таким образом, что А. А. Шахматов был первым, кто
увидел в русском летописании систему взаимосвязанных летописных сводов.
Но он был, бесспорно, первым, кто положил эту идею в основание метода изучения этих сводов.

153

Часть 1

ПВЛ, как часто бывает в работах иностранцев, в определенном
смысле сконцентрированы все достижения науки в отношении летописей. Чтобы понять значение работ Леже и тот уровень, от которого он отталкивался, потребуется небольшой очерк из истории
французской школы критики средневековых текстов.
В первой половине XIX в. романская филология, в том числе критика текста, переживала упадок. В это время абсолютными законодателями в текстологии, как показано выше, были
немецкие ученые. Правда, в 1821 г. в Париже открылась Школа
Хартий, которая начала готовить архивистов‑практиков для
работы в архивах со средневековыми и античными документами, что воздействовало также на исследования в этой области.
Новый подъем начался в середине столетия и был связан
с именами нескольких крупных филологов и историков. Одним
из самых выдающихся был Гастон Пари (Paris) — основатель
школы французских текстологов. 126 Г. Пари был сыном известного исследователя средневековых текстов Полина Пари, оказавшего решающее влияние на его формирование. В возрасте
17 лет Г. Пари вместе с отцом посетил Москву, позднее в России жила его сестра, которую он навещал. Правда, русский
язык (в отличие от Л. Леже) Г. Пари так и не смог выучить,
хотя и пытался, владея многими европейскими живыми, а также мертвыми языками. Тем не менее он побуждал своих учеников учить русский язык. 127
Однако значение Г. Пари ни в коем случае не сводится к его русским интересам. В отличие от Л. Леже, он был не
филологом-славистом, а филологом-романистом. Важно отметить, что обучение он прошел в Германии. По совету друга
отца, венского библиотекаря и филолога Фердинанда Вольфа,
Г. Пари отправили учиться в Бонн, где его наставником был
Фридрих Диес (Diez), а затем в Гёттинген, где он слушал лекции Георга Курциуса (Curtius). Таким образом, французская
школа текстологии (как и русские филологи и историки этого
126
 Г. Пари не нужно путать с Луи Пари, который перевел на французский язык и издал ПВЛ, хотя Л. Леже впоследствии критиковал этот перевод
(см. ниже настоящую главу). Учениками Г. Пари были и русские исследователи, в частности, у него учился во время французской стажировки А. Н. Веселовский.
127
Любина Г. И. Россия и Франция: История научного сотрудничества
(вторая половина XIX–начало XX в.). М., 1996. С. 50.

154

Глава 2

времени) оказалась связанной в самом своем возникновении
с германской, в том числе гёттингенской, ученостью, с немецкой школой сравнительных исследований, в основе которой лежало, прежде всего, требование тщательного собирания фактов для их последующей систематизации. Всякое построение,
выходящее за рамки такой систематизации, осуждалось. Известно, что Диес любил повторять знаменитую фразу Ньютона
«Hypotheses non fingo». 128
Жозеф Бедье, вероятно, самый знаменитый ученик Пари,
особо отмечал влияние на последнего Диеса, выдающегося филолога, применившего к романским языкам тот сравнительный
метод, которым уже широко пользовался для германских языков
Якоб Гримм. Г. Пари понял значение трудов Диеса, следствием
чего стали его собственные разнообразные и разноплановые
работы, в том числе исследования средневековой французской
литературы. 129 «Как филолог он стал нашим Диесом, — писал
о Г. Пари Ж. Бедье, — как лингвист нашим Якобом Гриммом,
но как историк древней французской литературы он не имеет
себе равных». 130
По возвращении во Францию Г. Пари продолжал учебу
в Школе Хартий, соединив таким образом полученные теоретические знания и практические навыки работы с французскими средневековыми текстами. Как результат, в диссертации о «ПсевдоТурпине» и его «Histoire poétique de Charlemagne», защищенной
в 1865 г., он применил к средневековому французскому тексту
методологию, почерпнутую в Германии, прежде всего у Диеса. 131
Г. Пари до конца жизни поддерживал связи с немецкими учеными. Он занял кафедру французской филологии в Collège de France
(став преемником своего отца) во время осады немцами Парижа,
но даже после поражения Франции во Франко-прусской войне
продолжал приглашать немецких коллег сотрудничать в созданном им журнале «Romania». Г. Пари считал, что патриотический
подход не должен иметь места в науке.
«Я не создаю гипотез» (лат.).
Bédier J. Hommage à Gaston Paris. (Leçon d’ouverture du cours de
langue et litterature françaises du Moyen Age prononcée au Collège de France le
3 février 1904 par Joseph Bédier). Paris, 1904. P. 22.
130
Ibid. P. 28.
131
Histoire poétique de Charlemagne, par Gaston Paris. Paris, 1865; De
Pseudo Turpino disseruit Gaston Paris. Parisiis, 1865.
128
129

155

Часть 1

Ж. Бедье отмечал, что Г. Пари всегда желал использовать
критический подход к средневековым текстам во всей полноте,
не позволяя допускать никаких внешних влияний. Для понимания текста, по мнению Г. Пари, было важно понять ход мысли,
особенности сознания его авторов. Он был первым, кто отошел
от оценочного подхода к французской литературе, считая, что
понять важнее, чем оценить. 132 В частности, Г. Пари встал на
критическую точку зрения в отношении подлинности «песен
западных славян», изданных В. Ганкой (см. гл. 1.4), хотя понимал, что «ранит патриотические чувства целого народа». 133
Как его младший современник Л. Леже, который стремился
популяризовать славянскую литературу, и Г. Пари не считал,
что наука должна быть, по словам Ж. Бедье, «убрана в замки,
редко посещаемые», 134 и стремился популяризовать французское средневековье. В частности, его публикация отрывков из
французских хроник выдержала многочисленные издания. 135
Если Г. Пари был первым французским филологом, который начал работать с текстами как того требовали германские
ученые, то его ученик Ж. Бедье уже использовал в своих работах рекомендации учителя. Г. Пари как текстолог полностью
принял сравнительный метод изучения текстов, создателем которого была группа немецких интеллектуалов‑гуманитариев,
но который получил название по имени одного из них «метод
Лахмана». Выше в настоящей главе (2.2) уже шла речь о Лахмане применительно в его занятиям «Илиадой» и расслоением
ее текста. Здесь речь идет о другом открытии, которое вошло
в историю науки как «метод общих ошибок» и открытие которого породило целое направление, именуемое стемматикой.
В основе «метода Лахмана» лежит представление о том, что,
если в различных вариантах текста исследователем обнаруживаются общие ошибки, это означает, что эти тексты относятся
к одной «семье», т. е. связаны генетически. Другими словами,
«общность ошибок свидетельствует об общности происхождения». Сгруппировав списки произведения по таким «семьям»,
Bédier J. Hommage à Gaston Paris. P. 12.
Ibid.
134
Ibid. P. 21–22.
135
Extraits des Chroniqueurs français, Villehardouin, Joinville, Froissait,
Commines, publiés avec des notices, des notes, un appendice, un glossaire des
termes techniques et une carte par Gaston Paris et A. Jeanroy. Paris: Hachette,
1891. В 1902 г. вышло уже пятое издание этой книги.
132
133

156

Глава 2

можно построить стемму, показывающую взаимное отношение списков, возвести их к общим архетипам, восстановить
утраченные протографы и в итоге — реконструировать первоначальные чтения текста. Метод «общих ошибок» явился дальнейшим (и наивысшим) развитием эклектицизма, нацеленного
на реконструкцию первоначального текста путем операций над
реально сохранившимися вариантами. По сравнению с предшествующими изданиями, в которых замена одних чтений на
другие осуществлялась в зависимости от опыта, знаний и вкуса
издателя, «метод Лахмана» установлен с целью получить объективный научный результат. Поэтому он сразу захватил умы
большинства текстологов. Кроме того, этот метод был построен
на основополагающем постулате позитивизма, господствовавшего во второй половине XIX в.: нет различия между гуманитарными и естественными науками. Семьи списков, по Лахману, были подобны классификации в естественных науках.
В 1866 гг. Пари рекомендовал «метод Лахмана», который
уже широко применяли германисты и латинисты, своим ученикам, занимавшимся французскими средневековыми текстами.
Через два года, в 1868 г., сам он применил этот метод в работе
с текстами о св. Алексее. 136 Более 30 лет Ж. Бедье занимался исследованием рукописной традиции средневековой поэмы «Lai
de l’Ombre». Он описал эту работу в знаменитой критической
статье, породившей спор между текстологами, не прекращающийся до сих пор. Первый опыт построения схемы списков
«Lai de l’Ombre», предпринятый Ж. Бедье, был в целом одоб­
рен в 1890 гг. Пари, который, однако, не согласился к тем, что
в стемме Бедье все списки восходили к двум несохранившимся
копиям. По мнению Пари, этих копий должно было быть три.
Но в 1913 г. Ж. Бедье открыл закономерность: большинство
схем (он проанализировл несколько десятков), которые строились на основе метода «общих ошибок», оказывались «двурогими», т. е. восходили к двум изначальным копиям. 137 Заявление
136
Alexis. — Panser Glossar 7692. Von Conrad Hofmann. München, 1868 (Extrait des
Comptes rendus de l’ Academie de Bavière; La Vie de saint Alexis, poème du XI siècle et renouvellements des XII, XIII et XIV siècles, publiés avec préfaces, variantes, notes et glossaire,
par Gaston Paris et Léopold Pannier. Paris: A. Franck, 1872.
137
Bédier J. Tradition manuscrite du «Lai de l’Ombre». Réflexions sur l’art
d’éditer les anciens textes // Romania. 1928. T. 54. P. 3–171. См. также факсимильное переиздание (Paris, 1970).

157

Часть 1

Ж. Бедье вызвало настоящий скандал в среде европейских
текстологов, многие из которых не согласились с ним. Сам он
подробно разобрал мнение одного из них — отца Анри Квентина (dom Henricus Quentin), который возглавлял грандиозное
текстологическое мероприятие своего времени (род апофеоза
строгой научности в критическом издании текста) — новую публикацию Вульгаты, предпринятую Ватиканом. 138
Хотя Г. Пари и А. Квентин оспорили «двурогость» схемы,
построенной самим Ж. Бедье, настаивая на восхождении ее
к трем вариантам текста, но Ж. Бедье остался при своем мнении. В 1928 г. его мысли имели огромный эффект не только из-за
утверждения о «двурогости» большинства стемм, но, главным образом, из-за выводов, которые он из этого сделал. Предопределенная «двурогость», по мнению Бедье, свидетельствует об искусственности построения стемм на основе метода «общих ошибок».
Кроме того, кажутся одинаково убедительными все три варианта
стеммы «Lai de l’Ombre»: построенная им самим, построенная
Г. Пари и построенная А. Квентином. Все они, по словам Бедье, —
конструкции ума, и невозможно решить, какая же из них отражает действительность. Ж. Бедье пришел к решению, что метод
стемматики (разработанный, в значительной мере, для издания
Нового Завета) не работает на таком материале, как средневековые романы, басни, сказки, шансоны, хроники и т. д., поскольку они не были скопированы, сличены и правлены в тех же
условиях, в которых это происходило с литературными текстами
античности, юридическими текстами или текстами Священного
Писания. Поэтому неблагоразумно было бы одно переносить на
другое, т. е. переносить метод, разработанный для священных
текстов, на тексты профанов. 139
Отметим в этой связи, что в последующей оценке Ж. Бедье иногда выглядит как критик «метода Лахмана», независимо от того, к какому материалу его метод прилагать. 140 Cам
Бедье выражался более осторожно и признавал, например, что
метод, который применял Квентин, издавая Вульгату, был плодотворным и в соединении с методом Лахмана еще может сослужить благую службу. 141 Правда, в последних абзацах своей
138
Под его редакцией была издана Книга Бытия. См. об этом: Quentin H.,
dom. Memoire sur l’établissement du texte de la Vulgate. 1922.
139
Bédier J. Tradition manuscrite… Р. 169–170.
140
Лихачев Д. С. Текстология. С. 12–23.
141
Bédier J. Tradition manuscrite… P. 170.

158

Глава 2

статьи Бедье все же склонился к более тотальному скепсису,
призывая согласиться со старыми филологами-гуманистами
в том, что мы располагаем только одним прибором для издания текстов — нашим вкусом. 142 Таким образом был нанесен
удар по главному идолу текстологии XIX в. — представлению
о возможности и необходимости строго научных построений
на основе сравнительного анализа списков и положено начало нескончаемым спорам. В итоге Бедье призвал к отходу от
эклектицизма, к публикации по возможности текстов списков,
как они дошли до нас, и к тому, чтобы все исправления конъектурального характера удалялись в примечания.
Изложенное выше показывает, в какой среде и в атмосфере каких научных споров появился и развивался первый французский исследователь русских летописей Луи Леже. Обычно
он рассматривается как ученый-славист и пропагандист славянской культуры, но не в связи с историей изучения летописей. 143
Луи Леже прожил долгую жизнь, полную достижений,
послуживших на благо французской науки, и по праву может
считаться основателем французской славистики. Он родился
в 1844 г. и умер в 1923 г. Его деятельность началась в то время,
когда мало кто из его коллег имел глубокие знания о Восточной
Европе в целом. Как писал в некрологе Поль Буайе, уровень
общих представлений по этому вопросу показывает тот факт,
что в торжественной речи при открытии кафедры славянских
языков в Collège de France было сказано, что сербский язык —
это разговорный язык в Чехии. Некролог Луи Леже, о котором идет речь, в определенном смысле самим фактом своего
появления показывает один из итогов его жизни: коренным
Ibid. P. 170–171.
 Биография Луи Леже хорошо изучена, больше всего обращается внимание на его общественную деятельность и культурные контакты в славянском
мире. См.: Лавров П. А. Памяти Л. Леже. Пг., 1923. См. также диссертацию Томаша Хробака: Chrobák T. Pour la Patrie, pour les Slaves. Les slavisants français et
leur rôle dans la vie publique (1863–1920). Paris:Sorbonne, 2008; Данилова О. С.
Луи Леже — основоположник научного славяноведения во Франции // Славяноведение. 2007. № 1. С. 81–89; Mares A., Berelowitch W. La découverte de la
Russie en 1872: La première voyage de Louis Léger à Moscou // Revue des études
slaves. Paris, 1997. T. 63. Fas. 3; Любина Г. И. Россия и Франция…; Макаренкова Е. М. Луи Леже — первый французский славист // Французский ежегодник.
Статьи и материалы по истории Франции. 1986 год. М., 1988.
142
143

159

Часть 1

образом изменившаяся ситуация. Некролог был опубликован
в 1923 г. в журнале, издаваемом при Институте славянских исследований 144 — признанном центре французской славистики
и в то время, и в наши дни. К  возникновению этого института Леже имел прямое отношение. Сейчас там хранится его библиотека, и перечень книг (большинство из которых — славянские, а из них большая часть — русские) один уже показывает
масштаб личности ее хозяина.
Двадцатилетний Луи Леже, студент Сорбонны и Collège de
France, стал изучать славянские языки случайно. Впоследствии
он описал это в своей книге «Записки славянофила». 145 Обладая
прекрасной памятью и способностями к языкам, Леже сделал
большие успехи в изучении польского, чешского, но, очевидно,
что его целью сразу же было овладение также и другими славянскими языками. Он понял, что эта сфера нуждается в изучении
в целом, и энергично взялся за нее. В результате Леже вырос
в «интегрального слависта» (по определению того же Буайе),
интуитивно двигаясь от западнославянских языков к южнославянским, а затем, через старославянский язык — к русскому.
Его интересы были разнообразны и не ограничивались
только лингвистикой, но его привлекали также филология, этнография, фольклор, история. Так как очевидно, что нельзя
быть специалистом сразу во всех этих областях, нужно признать, вероятно, что представлениям его не хватало порой глубины. Леже сформировался как типичный полиглот, любознательность которого и жажда знаний были неиссякаемы. Буайе
утверждал, что Леже был славистом уровня не ниже И. В. Ягича и выше Ф. И. Буслаева, но подобные сравнения всегда уязвимы.
В 1872 г., почти через 100 лет после Шлёцера и 80 лет после
Добровского, Леже поехал в Россию в такую же, как и они, научную поездку, чтобы изучать там состояние истории, археологии и филологии славян. Это был период борьбы норманнистов и антинорманнистов, который он впоследствии окрестил
периодом «варягомахии». Во время поездки в Россию Леже
не только подружился с некоторыми русскими славистами, но
и договорился о долгосрочном сотрудничестве с «Журналом
144
145

Revue des études slaves. Paris, 1923. T. 3. P. 127–132.
Léger L. Souvenir d’un slavophile (1863–1897). Paris, 1905.

160

Глава 2

Министерства народного просвещения». Первые его статьи
появились там в 1869 г. 146 и рассматривались, вероятно, не как
постоянная рубрика. Сначала «Письма из Парижа» имели нумерацию, но не имели постоянного места в журнале. Издатели
не были, вероятно, уверены в длительности этого сотрудничества. Однако после поездки в Россию корреспонденции Леже
стали регулярными, появлялись более чем в половине годовых книжек журнала. Каждая из них называлась «Письмо из
Парижа». Место «Писем из Парижа» в журнале также стало
постоянным: после информации о состоянии педагогических
учреждений России и перед разделом, посвященным вопросам
классической филологии. Статьи подписывались псевдонимом
«Л. Л‑ръ». 147
Обратимся теперь к анализу работ Леже, посвященных
русским летописям. Еще в первые годы он сосредоточился
на изучении ПВЛ и избрал эту тему для магистерской диссертации, защищенной в 1868 г. 148 В ней он подробно разобрал те
представления о ПВЛ, которые существовали на тот момент,
рассмотрел не только все древнейшие списки и особенности их
текста, но и проанализировал все известные ему издания, в том
числе переводы на иностранные языки. Но главной целью с этого момента стало издание текста ПВЛ на французском языке
с примечаниями и комментариями для французского читателя.
Это потребовало многолетней подготовки.
Только через 16 лет Леже выпустил свое знаменитое издание «Chronique de Nestor». 149 Научный интерес представляет не только перевод, сделанный Леже, но и его предисловие,
в котором он подводил итоги своим занятиям «Нестором», начатым еще во время подготовки «De Nestore rerum russicarum
scriptore».
146
 Обозрение современных явлений в области ученой литературы
во Франции. (Письмо в редакцию из Парижа. Сентябрь 1869 года) // ЖМНП.
1869. Октябрь. С. 363–405.
147
 Анализ «Писем из Парижа», опубликованных в ЖМНП, см.: ВовинаЛебедева В. Г. Русские средневековые тексты в восприятии французских историков: Луи Леже — исследователь славянства и публикатор русских летописей // Санкт-Петербург–Франция. Наука, культура, политика. СПб., 2010.
С. 306–314.
148
De Nestore rerum russicarum scriptore. Facultati litterarum parisiensi
thesim proponebat L. Leger. Lutetiae Parisiorum, 1868.
149
Chronique de Nestor. Paris, 1884.

161

Часть 1

Он писал, что отказался от дословности в переводе, полагая,
что необходимость этого уже «показали гуманисты», занимаясь
переводами на латынь древних греков. Для удобства читателя
текст ПВЛ был разделен на главы, получившие названия. Леже
за годы подготовки «Chronique de Nestor» изучил датский язык,
чтобы сравнить свой перевод и перевод Смита, своего предшественника из Дании, а также воспользоваться его комментариями. В течение нескольких лет продолжалась его переписка со
Смитом, пока тот не умер за год до выхода издания. Леже не был
согласен со Смитом в некоторых вопросах интерпретации и передачи летописного текста, хотя опирался на его работу. 150 Леже
уже стал переводить «Нестора» и использовал в преподавании
некоторые фрагменты своего перевода, начав работу в Школе
восточных языков. Возможно, это даже послужило стимулом
для дальнейшей работы. Леже, как и все европейские комментаторы ПВЛ (Шлёцер, Добровский и др.), понимал важность
«Нестора» для Европы и объяснял в предисловии к изданию, что
эта летопись бросает свет не только на историю России, но на европейский восток, дополняет византийских авторов и арабских
географов, давая сведения, которых тщетно искали и которые
были до того недоступны для ученых Запада. Здесь видно, что,
как и в своих «Письмах из Парижа», Леже рассматривал Россию
прежде всего как часть Европы.
По мнению Леже, предшествующие ПВЛ тексты — самые
старые памятники — жития Ольги, Владимира и Бориса и Глеба — уже вторичны, поскольку в них имеются амплификации
и набожная риторика. С его точки зрения, выражающей, без
сомнения, западный критицизм и позитивизм, который ясно
виден и в «Письмах из Парижа», — это наивный и детский рассказ, при котором в уста святым вкладываются длинные рассуждения, и т. д.
Леже касался в предисловии вопроса об авторстве Нестора
ПВЛ и Киево‑Печерского патерика. По Леже, древнерусские
читатели видели в Патерике объект веры, как и в Священном
Писании. Теперь же, по мнению Леже, даже церковные историки относятся к тексту критически (это касается сообщения об авторстве Нестора). В этой перемене Леже видел самое выдающееся доказательство прогресса критического духа
150
Nestors Russiske Krønike, oversat og forklaret af C. W. Smith.
Kjøbenhavn, 1869.1 vol.

162

Глава 2

в России — фраза, которую, вероятно, нужно понимать в смысле теории О. Конта, торжества позитивистской науки и т. д.
Леже хорошо знал русскую научную литературу и был способен оценить ее сильные и слабые места. Это видно из комментария к тому месту летописи, где говорится о «детище», выловленном в Сетомли. Выше было показано, какой спор в свое
время разгорелся по поводу этого известия между скептиками
и антискептиками. Затем это место обычно использовалось
для решения вопроса о возрасте Нестора и времени его прихода в Киево‑Печерский монастырь. Рассуждения Е. Е. Голубинского по этому вопросу Леже считал изобретательными, но не
неопровержимыми. Кроме Голубинского Леже с большим почтением ссылался на Бестужева-Рюмина.
Об авторстве Нестора он писал критически как о не соответствующем «суровой реальности». В сноске иронически написал о гробе «Нестора-летописца» в киевских пещерах и надписи, сделанной по этому поводу от лица ОИДР. Правда, добавляет Леже, там есть и гробница Ильи Муромца. Вообще, как
настоящему позитивисту учительная часть летописи и комментарии летописца были ему «скучны». Текст «Нестора», несмотря на усилия критики, не до конца, как полагал Леже, ясен самим русским во всех нюансах.
Но глубокий интерес для него представлял вопрос об источниках текста «Нестора». Леже предполагал, что летописец
использовал греческие и болгарские хроники, и уделил этому
вопросу, как и в своей латинской диссертации, большое внимание.
Вообще, как видно, Леже предпринял в предисловии к изданию собственный оригинальный анализ текста летописи, ее
источников, а не компиляцию русской ученой литературы, хотя
и знал ее. Он не просто дал указания на текст летописи, а подбирал аргументы за и против своего предположения. Например, он
предположил, что текст летописи не был составлен одномоментно, а был какой-то первоначальный текст (text primitif), который потом дополнялся и видоизменялся (позднейшие вставки).
Переходя к анализу списков, Леже писал о двух больших семьях
списков «Нестора»: Лаврентьевской и Ипатьевской и дал характеристики каждой. Таким образом в предисловии поднимаются
все важнейшие вопросы атрибуции и происхождения памятника.
Как и в диссертации, он специально останавился на иностранных изданиях ПВЛ. Многие оказались полезными для
163

Часть 1

него. Лучшими и научными переводами он считал польский
перевод Белевского, чешский перевод Эрбена и датский Смита. Переводам И. Б. Шерера, А. Л. Шлёцера, Г. Ф. Миллера
и Л. Пари Леже уже отказывал в научном значении для современной ему эпохи. Работу Шлёцера он называет когда-то
ценной, но сегодня — почти бесполезной. Это западная точка
зрения на Шлёцера. С одной стороны, наука на Западе уже
ушла от положений гёттингенской школы второй половины XVIII–первой половины XIX в. С другой стороны, нужно
иметь в виду, что французская школа критики текста всегда
отличалась от немецкой, что понимал и Шлёцер, когда писал
о «легкомысленной французской методе».
Леже пользовался изданием Миклошича в том смысле, что
он сохранил сделанное последним разделение ПВЛ на главы по
примеру Эрбена — более привычный западному читателю вид
текста. По поводу работы своего предшественника в переводе ПВЛ на французский язык Л. Пари 151 Леже писал, что тот,
как ему кажется, взял за основу немецкий перевод Шерера. 152
Таким образом именно Леже оказался первым, кто перевел
«Нестора» на французский язык с языка оригинала и этим понастоящему открыл его для своих соотечественников.
Леже особенно гордился своим указателем к тексту ПВЛ,
хотя понимал, что он не будет использоваться русскими, хотя
пойдет на пользу норманнской теории. Но для французского читателя это был кладезь премудрости по малоизвестному для него
вопросу. Значение этого указателя сохраняется до сих пор.
На издание Леже К. Н. Бестужевым-Рю­ми­ным была
написана рецензия и помещена, конечно, в ЖМНП. 153
151
Chronica Nestoris. Textum russico-slovenicum, edidit Fr. Miklosich.
Vienne, 1860; Nestoruv Letopis rusky prelozil K. J. Erben. Prague, 1867. 1 vol; La
Chronique de Nestor traduit en français d’après l’édition impériale de Pétersbourg
par Louis Paris. Paris, 1834. 2 vol.
152
Des Heiligen Nestors, Mönnichs in Petscherischen Kloster des Heiligen
Theodosius in Kiew, und der Fortsetzer desselben älteste Jahrbücher der Russischen
Geschichte, vom Jahre 858 bis zum Jahre 1203. Nach der zu St. Petersburg in slawonischer Sprache nach der Königsbergischen Handschrift gedruckten Ausgabe übersetzt
und mit Anmerkungen versehen von Johann Benedict Scherer, ehemaligen Consulenten eines hocherlauchten Kayserlichen Justitz-Collegii in St. Petersburg, wie auch des
Königl. Göttingischen historischen Instituts, der lateinischen Gelehrten Gesellschaft
in Jena, und verschiedener anderer Mitgliede. Leipzig, 1774.
153
Бестужев‑Рюмин К. Chronique dite de Nestor traduite sur le texte
slavon-russe avec introduction et commentaires critiques pas Louis Léger. Paris,
1884. Рецензия // ЖМНП. 1884. Октябрь. С. 367–380.

164

Глава 2

К. Н. Бестужев‑Рюмин подчеркнул, что ПВЛ была до сих пор
мало известна на Западе именно из-за недоступности языка.
Существующие переводы были устаревшими. Между тем Леже
перевел «с полным знанием дела, с ясным пониманием текста
и прекрасным языком». 154
Среди научных предположений, выдвигаемых Леже,
К. Н. Бестужев‑Рюмин отметил несколько. Прежде всего, это
вопрос о том, кто был автором ПВЛ. Леже, по мнению рецензента, отверг авторство Нестора «справедливо», но «не вполне
принял и принадлежность ее Сильвестру. Раздел об источниках
также произвел на Бестужева-Рюмина сильное впечатление.
Однако, отмечая наблюдения Леже о византийских преданиях
и документах, рецензент сожалел, что Леже мало пишет об известных письменных русских источниках, «а о возможных не
говорит совсем». 155
Хотя К. Н. Бестужев‑Рюмин дает анализ разных вариантов перевода, иногда неудачного, но он делает все же важное
признание: «Перед нами редкий пример иностранца, пристально и глубоко изучающего наш старый язык и памятники
письменности. Отныне летопись первоначальная, переданная
изящным французским языком, становится общим достоянием
европейской науки». 156
По поводу оценки своих работ К. Н. Бестужев‑Рюмин сделал небольшое отступление: «В конце концов позволю себе
небольшое личное замечание: г. Лежер, сочувственное отношение которого к моей книге я ценю очень высоко, приписывает мне (p. 346) мнение, будто вся история Аскольда и Дира
вымышлена. Я  так решительно не говорил (в Р. Ист. 1, 99).
Я желал только сказать, что их прибытие из Новгорода, может
быть, вымысел, но княжение в Киеве князей, которых могила
была известна, которые ходили под Царьград (положим, что
греки имен не знают), из которых один, по крайней мере, крестился, нельзя считать мифом». 157
В заключение труд Леже К. Н. Бестужев‑Рюмин называет
«замечательным», «делающим честь современной французской
 Там же. С. 367.
 Там же. С. 380–381.
156
 Там же. С. 378.
157
 Там же. С. 380.
154
155

165

Часть 1

науке, которая, несмотря на неблагоприятные для занятий
времена, на влияние новых учений, отвлекающих людей от интересов чистого знания, не желает терять своего высокого положения в европейском умственном движении». Следует признать, что это справедливая оценка. Луи Леже, конечно, не был
ученым типа Шлёцера или Добровского, для которых интерес
к России был связан с серьезным изучением рукописей, текстологией и лингвистикой. Он не был кабинетным ученым
и во многих вопросах должен быть признан скорее популяризатором, чем глубоким исследователем. Он представлял собой
тип ученого — энтузиаста и универсального знатока в то время, когда энциклопедизм в гуманитарных науках уже уступил
место специализации. Его интерес к летописям был интересом,
прежде всего, к русской литературе, в которой Нестор для него
был своеобразным предтечей Пушкина и Гоголя. 158 Его последователи и ученики стали в основном изучать именно эту эпоху
русской культуры — XIX в.
Магистерская диссертация Луи Леже о ПВЛ, как и предисловие к подготовленному позднее изданию ее текста, и отдельные статьи на эту тему не могут быть причислены, в отличие от трудов Шлёцера и Добровского, к новаторским прорывам в историографии летописания. Но они интересны другим.
Во‑первых, Леже смотрел на русские хроники как на часть европейской культуры. Во‑вторых, он продемонстрировал при
их анализе ту выучку, которая была им получена в итоге многоступенчатого и разностороннего классического французского
образования, и в результате — сделал ряд острых наблюдений.
И наконец, Леже как никто показал значимость перевода для
исследований средневековых текстов. Его перевод, даже если
не считать предисловия и комментариев к работе, — это произведение очень талантливого филолога и историка и само по
себе — выдающаяся научная работа. 159
158
Литературные предпочтения Леже были спорными, но искренне выраженными. Он предпочитал творчество А. К. Толстого романам Л. Н. Толстого и называл последние «нечитабельными». Достоевский его несколько ужасал
и претил его классическому вкусу.
159
 Я  уже не говорю о том, что этот превосходный перевод до сих пор
используется французскими исследователями. Стоит упомянуть также интерес к переводам, который обнаружили позднее ученики Леже. Лишь совсем
недавно появилось новое издание ПВЛ по-французски: Chronique de Nestor

166

Глава 2

2.4. И. А. Тихомиров — последний прямой адепт метода
К. Н. Бестужева-Рюмина
Работы К. Н. Бестужева-Рюмина были для Л. Леже важной
основой. Но он все же не был его прямым учеником.
С точки зрения An., с рассмотренными выше сочинениями
ученых 1840–1860‑х гг. не может равняться историческая литература о летописях, относящаяся к последним десятилетиям
XIX в.: «До самого последнего времени — до трудов академика
Шахматова — в исторической литературе не появляется новых
оригинальных построений истории древнерусской летописи,
и основные выводы, добытые учеными к концу 60‑х годов, оставались в силе до наших дней». В некоторых отношениях в это
время можно видеть даже «возврат к Шлёцеру». 160
Мы должны рассмотреть труды прямого последователя
К. Н. Бестужева-Рюмина и последнего «дошахматовского» исследователя летописания. Речь идет об И. А. Тихомирове. Известно, что А. А. Шахматов свой метод никогда систематически не описывал. Единственный раз он попытался сформулировать свое представление о задачах ученого, имеющего дело
с летописями, в критическом отзыве на труды И. А. Тихомирова, к характеристике которых теперь и обратимся.
И. А. Тихомиров был выучеником Петербургского исто­ри­
ко-фи­лологического института, где К. Н. Бесту­жев‑Рю­мин 161
читал когда-то курс русской истории, пока не был сменен
Е. Е. Замысловским. Тихомиров вполне впитал подход к летописанию Бестужева-Рюмина и применил его на материале
летописных сводов более поздних, чем это делал его предшественник. С точки зрения строевско-бестужевского метода
в работах, появляющихся в конце XIX–начале XX в. одна за
другой, он подверг анализу состав Тв., Псковской 1 летописи,
Л., Воскр., московских сводов XV–XVI вв. Почти одновременно этими же темами занялся и А. А. Шахматов. Столкновение
(Récit des temps passes): naissance des mondes russes / Éd. et trad. Jean-Pierre
Arrignon. Toulouse; Marseille, 2007.
160
См.: Архив РАН, ф. 665, оп. 1, № 116, л. 60. Речь идет о работе: Бычков А. Ф. Разбор сочинения Н. И. Ламбина: «Опыт восстановления и объяснения Несторовой летописи. 1. О Свенгелде и угличах». СПб., 1872.
161
См.: Памятная книжка имп. С. Петербургского историко-фило­ло­ги­
ческого института. СПб., 1898.

167

Часть 1

двух подходов оказалось неизбежным, и результат его сказался на страницах шахматовского отзыва. А. А. Шахматов видит три главных недостатка, даже порока, в работах И. А. Тихомирова, и одновременно они же являются пороками всего
строевско-бестужевско-рюминского направления. Во‑первых,
И. А. Тихомирову, с точки зрения А. А. Шахматова, не был интересен сам по себе исследуемый им летописный памятник,
время и место его составления, редакции, история его бытования. Единственной задачей является определение состава
этого свода, расписывание его на «отдельные сказания» и погодные записи. А. А. Шахматов оценивал летописный свод как
историко-культурное явление и как памятник литературы,
и для него метод И. А. Тихомирова — это порочный подход,
так как «отдельные сказания» заключались уже, как правило,
в сводах-протографах исследуемых сводов, а погодные записи
не могут быть признаны особым литературным родом. 162 Однако заметим, что с точки зрения строевско-бестужевского метода такой подход оправдан и даже неизбежен, так как ценность
представляют лишь первичные летописи, отыскиваемые в своде, а не он сам — механическое их соединение. Далее, Шахматов критиковал Тихомирова за то, что источниками сводов
у того выступают непосредственно летописные записи и сказания, «сырой необработанный материал», т. е. памятники, со
сводами «не однородные». По мнению же Шахматова, этими
источниками должны быть своды-протографы, т. е. «памятники однородные».
Рисуя собственное видение истории складывания северовосточных, а затем московских сводов, А. А. Шахматов в увлечении иногда делал своему оппоненту упреки не вполне справедливые. Так, он признал несомненным, что Тихомиров
должен понимать: «дошедшим до нас сводам предшествовали
другие, более древние, причем эти более древние своды и должны быть признаны источниками позднейших». Тогда неясно,
«почему же он (Тихомиров. — В. В.) не попытался определить эти следовавшие друг за другом своды, почему он не размотал сложного клубка, ограничившись указанием на то, что
162
Шахматов А. А. Разбор сочинения И. А. Тихомирова «Обозрение летописных сводов Руси северо-восточной» // Отчет о сороковом присуждении
наград графа Уварова. СПб., 1899. С. 103–236.

168

Глава 2

клубок состоит из ниток разного цвета, разной доброты?». 163
Подобный вопрос был бы уместен, если бы Шахматов не приписывал Тихомирову своего видения вопроса, т. е. если бы тот
в действительности считал, что в основе реальных летописных
сводов лежат гипотетические своды-протографы. Но это на самом деле был уже новый взгляд — взгляд Шахматова. В работах Тихомирова нет никаких указаний на то, что он его разделял. Наоборот, все в них говорит о том, что он твердо стоял на
позициях строевско-бестужевского отношения к летописям,
и его можно было бы в этой связи упрекать лишь за слишком,
может быть, догматическое ему следование.
В результате, главным недостатком исследований И. А. Тихомирова, по А. А. Шахматову, оказывается то, что он «приходит к неверному представлению о существовании множества
отдельных летописей в каждом городе, где сидел князь», и этим
выводам «трудно подыскать подходящее место в будущем
историко-литературном обозрении наших летописей». Таким
образом, Шахматов отверг старый метод и подошел к летописям как к целине, как к теме, обозрение которой — дело будущего. И  для этой работы, как ее видел Шахматов, он считал
важными несколько посылок. Прежде всего, это оценка летописей не как «официальных актов, памятных записок, механической сшивки разнородного материала», а как «литературных
произведений, дававших широкий простор личному чувству
автора». Далее, как уже было упомянуто, Шахматов видел за
всеми дошедшими до нас летописными сводами другие, более древние своды. Наконец, принципиально важным был тот
способ, которым Шахматов предлагал эти своды отыскивать.
С его точки зрения, «только историческое, — может быть точнее — сравнительно-историческое исследование литературных
памятников может привести к удачным научным результатам,
а все выводы, добытые иными приемами исследования, представляются непрочными и не внушают к себе доверия». 164
Возвращаясь к работам И. А. Тихомирова, следует отметить, что некоторые его частные замечания были довольно
тонкими (например, о Германе Вояте как составителе одного из текстов‑источников Син., а также указание на «Влади163
164

 Там же. С. 31.
 Там же. С. 17.

169

Часть 1

мирский Полихрон» в тексте жития Михаила Александровича Тверского, входящего в состав Тверского сборника, и др.).
А. А. Шахматов даже специально отметил, что «идя по ошибочному… пути, автор тем не менее часто приходит к верным
выводам». 165 В какой-то степени это можно связать с тем, что
все своеобразие шахматовского метода раскрывается тогда,
когда существуют параллельные тексты для сравнения. Когда их нет, А. А. Шахматов сам невольно шел по пути разложения текста на составляющие, и тут ход его мыслей уже не
мог в корне отличаться от хода мыслей его предшественников,
в частности И. А. Тихомирова. Разница заключалась тогда
только в глубине филологической эрудиции А. А. Шахматова,
в его свободном оперировании огромным объемом летописных текстов.
И. А. Тихомиров находился в переписке с А. А. Шахматовым. Его письма сохранились в фонде А. А. Шахматова. 166
Первое письмо И. А. Тихомирова датировано 21 декабря
1897 г. Представляется, что оно написано еще до шахматовской
рецензии и раскрывает причину ее появления: «Вследствие любезного и приятного для меня письма Вашего посылаю Вам оттиски статей (о Лаврентьевской, Тверской и Московских летописях), представленных мною в Академию наук для соискания
Уваровских наград. Статьям этим в экземплярах, посланных
в Академию, было дано мною заглавие “Обозрение летописных сводов Руси северо-восточной”, так как, по моему мнению, эти своды обнимают собою все главные летописи, веденные в северо-восточной России (за немногими и сравнительно
менее важными исключениями). Пользуюсь случаем искренне
поблагодарить Вас за внимание к моим трудам, выразившееся
в присылке оттисков Ваших исследований о летописях».
Второе письмо написано через два года, 11 октября 1899 г.,
и речь в нем идет уже о самом отзыве А. А. Шахматова: «Приношу Вам искреннюю благодарность как за присылку рецензии
на мои работы о летописях, так и исследования о Хронографе.
Рецензию прочитал и нашел все от начала до конца поучительным для себя. Но раз прочитать ее мало: ее следует хорошенько
проштудировать для того, чтобы научиться как следует работать. На многие вопросы она натолкнула меня».
165
166

 Там же. С. 134.
СПФ АРАН, ф. 134, оп. 3, № 1519.

170

Глава 2

В письмах А. А. Шахматову И. А. Тихомиров даже не пытался спорить с ним или отстаивать свои взгляды. Судя по всему, с момента появления работ А. А. Шахматова, и особенно —
его критического отзыва, он постепенно перестал заниматься
летописями.
Один из немногих откликов И. А. Тихомирова на работы
А. А. Шахматова — это статья 1897 г. 167 Критика И. А. Тихомирова касалась только сюжетов, связанных с новгородским летописанием. И. А. Тихомиров напомнил, что и сам уже высказывался относительно Германа Вояты и Тимофея-пономаря
как лиц, причастных к новгородскому летописанию. Вообще,
по его мнению, «относительно этих вопросов существуют
разно­образные мнения», и А. А. Шахматов «придерживается
старинного», т. е. не учитывает мнения И. А. Тихомирова: «обо
всех этих сомнительных вопросах говорится, как о не требующих доказательства, все приводится в виде неоспоримых истин». 168 Таким образом, И. А. Тихомиров присоединился к той
критике, которая неоднократно высказывалась по адресу Шахматова за излишнюю определенность его выводов и игнорирование предыдущей литературы (см. гл. 5). По мнению И. А. Тихомирова, и после исследования Шахматова «эти вопросы
остаются такими же спорными, как и прежде». Он не согласился с определением Шахматовым двух частей Син. (с 1077 до
1200 г. и с 1200 до 1234 г.). По Тихомирову, основания к тому,
чтобы считать первую часть оригиналом первой редакции новгородской летописи, а вторую — списком второй редакции,
«слишком произвольны». Не согласился он с Шахматовым и по
другим вопросам истории новгородского летописания. По его
мнению, источник, которым пользовался составитель «второго свода» (т. е. второй редакции, под которой Тихомиров подразумевал Н1Мл.), не совпадал с Син. Свой взгляд он кратко
сформулировал так: в «новгородском летописном своде» (т. е.
в Син.) до 1016 г. использовалась ПВЛ, затем до 1115 г. новгородские известия идут «вперебивку» с сокращениями ПВЛ,
с 1136 г. летопись переходит к другому лицу, которое ведет ее
до 1168 г., следующий переход произошел в 1193 г. Этот взгляд
167
Тихомиров И. А. О Начальном Киевском летописном своде. Исследование А. А. Шахматова. М., 1897. С. 486–495.
168
 Там же. С. 489.

171

Часть 1

на деле касался не только новгородского летописания. И. А. Тихомиров хоть и не написал этого прямо, не принял главного
вывода А. А. Шахматова о том, что в Н1 отразилась не ПВЛ,
а Нсв. Трудно сказать, почему это не было сформулировано
более ясно. Тем не менее автор признавал вклад Шахматова
в изучение вопроса. «Таким образом, — заключал И. А. Тихомиров, — мы во многом не согласны с почтенным автором; тем
не менее нельзя не сознаться, что его труд представляет значительный шаг вперед в изучении новгородского летописания». 169
Третье и последнее письмо И. А. Тихомирова датировано
29 декабря 1924 г. А. А. Шахматова уже четыре года не было
в живых, но И. А. Тихомиров, долгое время живший в провинции и оторванный от научной жизни, этого не знал. Адрес на
конверте свидетельствует, что письмо написано даже без точного адреса: «В Ленинград, г‑ну академику Алексею Александровичу Шахматову. Васильевский остров, набережная Большой
Невы, здание Российской Академии наук». Письмо послано из
города Троицка Уральской области. И. А. Тихомиров, очевидно, обращался к А. А. Шахматову теперь как к единственному
знакомому ему человеку из столичного ученого мира: «Позволяю себе утруждать Вас покорнейшей просьбой в надежде, что
Вы окажете мне помощь, насколько это будет от Вас зависеть.
Дело в следующем: у меня имеется приготовленная к печати
статья по русской истории под заглавием: “Г. Кунгур и Кунгурский уезд во 2 пол. XVII в.”. Часть ее (около 18%) была напечатана в 1919 г. в одном екатеринбургском издании (я был
в то время директором Екатеринбургского учительного института). Остальная же часть за выездом моим из Екатеринбурга
остается в рукописи. Мне бы очень было желательно видеть ее
в печати целиком. Статья размером приблизительно в 2 печатных листа составлена исключительно на основании изданных
Археографической комиссиею в 1889 г. Кунгурских актов, насколько мне известно, еще не разработанных». И. А. Тихомиров обращался к А. А. Шахматову с несколькими просьбами.
Он просил поместить его статью «в одном из академических
изданий», также, если возможно, прислать ему книгу «Кунгур.
169
 Там же. С. 495. См. также хвалебный отзыв: Тихомиров И. А. [Рец.]
Шахматов А. А. О  так называемой Ростовской летописи // ЖМНП. 1905.
Ч. 358. № 3. С. 188–192.

172

Глава 2

Материалы для истории города в XVII–XVIII вв.», изданную
Н. А. Найденовым (М., 1886), которой он не имел при написании работы. Последняя просьба касалась того, что еще в 1915 г.
И. А. Тихомиров представил в Академию наук «для соискания
наград за ученую биографию Ломоносова» свои статьи о его
трудах по географии России, политической экономии, статистике и русской истории. «Если статьи не безнадежны в научном отношении», он просил возбудить вопрос об их премировании. Безнадежность такой просьбы, очевидно, осознавалась
самим автором письма, так как И. А. Тихомиров отмечает, что
«в 1919 г. весь капитал, находящийся в % бумагах, правительством аннулирован», но тут же выражает надежду, что «может
быть, в будущем, в виду предстоящего 200‑летнего юбилея Академии наук, было бы своевременно почтить память славного
русского академика премированием статей, рисующих его разностороннюю ученую деятельность». 170
Последнее письмо И. А. Тихомирова — человека из прошлого — воспринимается как фантастически грустный монолог, адресованный в небытие.

170

СПФ АРАН, ф. 134, оп. 3, № 1519, л. 3.

Глава 3.
А. А. Шахматов: истоки метода.
Школа Ф. Ф. Фортунатова
Никогда ученые коллеги не принимали все построения
А. А. Шахматова. В настоящее время уже нельзя сказать, что
и основные гипотезы и наблюдения А. А. Шахматова принимаются большинством исследователей, занимающихся летописанием, как это было на протяжении почти всего XX в. А. А. Шахматова часто хотели «исправить», «отредактировать», «продолжить», но перед ним преклонялись даже критики. Сейчас
многие хотят отказаться от него. Это показал результат обсуждения на Международной конференции, посвященной юбилею
выхода в свет самой известной работы А. А. Шахматова «Разыскания о древнейших русских летописных сводах», прошедшей
в Москве осенью 2008 г. 1 Это значит, что наступил какой-то новый этап. Тем более важно посмотреть, что представлял собой
метод, о котором так долго спорили и продолжают спорить.
3.1. Буслаевцы и тихонравовцы
Середина XIX в. в России ознаменовалась отходом в прошлое энциклопедического образования и возникновением отдельных школ и направлений, в том числе в области истории
и истории литературы. Первоначально они были заимствованы
из Европы, но творчески усвоены и затем развиты несколькими поколениями русских ученых. На историю изучения древних текстов наибольшее влияние оказали мифологическая
и культурно-историческая школы.
 Тезисы докладов см.: Древняя Русь. 2008. № 3. С. 5–99.

1

174

Глава 3

Школа мифологов была создана в Германии в конце XVIII–
начале XIX в. братьями Якобом и Вильгельмом Гриммами. Занимаясь сравнительным языкознанием и написав ряд классических трудов в этой области, они перешли затем к изучению
индоевропейской мифологии, применив ту методологию, которая до этого использовалась лингвистами на материалах языка.
В основе работ братьев Гримм лежала идея того, что первоначально, еще до расселения индоевропейских племен с их общей
прародины, у них существовала и общая первобытная мифология, некие «прамифы». Следы их сохранились в фольклоре
индоевропейских народов и в первую очередь и в наиболее
чистом виде — у германцев. Путем сравнительного анализа
данных фольклора эти авторы занимались реконструкцией лежащих в их основе «прамифов», подобно тому, как лингвисты
реконструировали «праязык», изучая и сравнивая между собой
живые родственные языки. Идеи сравнительной мифологии
после трудов братьев Гримм приобрели необыкновенную популярность и вскоре стали известны в России.
Здесь они отразились наиболее ярко в творчестве известного собирателя и исследователя русских сказок А. Н. Афанасьева, профессора Московского университета Ф. И. Буслаева,
а в Петербурге — О. Ф. Миллера и молодого еще тогда А. Н. Веселовского. Последний посвятил методу сравнительной мифологии свою раннюю работу 2 и в дальнейшем пользовался ее
приемами при сравнительном изучении западноевропейских
литератур. 3
Для нас особый интерес в этой связи представляет влияние
мифологической школы на Ф. И. Буслаева. Буслаев был воспитанником Московского университета, где учился у С. П. Шевырева и М. П. Погодина. Последний называл его в 1838 г. в числе
Веселовский А. Н. Сравнительная мифология и ее метод. СПб., 1873.
 О влиянии братьев Гримм и мифологической школы на развитие сравнительного метода в России см.: Буслаев Ф. И. Мои воспоминания. М., 1897.
С. 298, 299, 311, 366 и др.; Азадовский М. К. История русской фольклористики. М., 1963. Т. 2; Vasmer Max. Bausteine zur Geschichte der deutsch-slavischen
geistigen Beziehungen. I. Berlin, 1939 // Abhandlungen der Preussischen Akade­
mie der Wissenschaften. Philosophisch-historische Klasse. Jahrgang 1938. No. 6.
S. XVII–XXXI; Баландин А. И. 1) Мифологическая школа // Академические
школы в русском литературоведении. М., 1975. С. 15–99; 2) Мифологическая
школа в русской фольклористике. Ф. И. Буслаев. М., 1988; Топорков А. Л. Теория мифа в русской науке XIX века. М., 1997.
2
3

175

Часть 1

своих учеников, особенно подчеркивая прилежание молодого
Буслаева: «Буслаев трудился очень много, дошел до результатов прекрасных в частных своих трудах… Трудолюбие обещает дельного ученого. По прилежанию он первый». 4 Впоследствии Буслаев стал профессором Московского университета,
лингвистом, впервые в России начавшим читать курс научного
языкознания, показавшим необходимость изучения истории
русского языка. Во второй половине своей научной деятельности он отошел от вопросов лингвистики и целиком занялся
проблемами истории древнерусской литературы и фольклора,
впервые применив к этой области сравнительный метод.
С. П. Шевырев был сторонником критического метода
в филологии. Кроме того, еще студентом Ф. И. Буслаев подготовил для С. П. Шевырева «систематический свод грамматик»,
в том числе грамматики А. Х. Востокова и Й. Добровского. 5
Таким образом, начало критического отношения к тексту было
положено у Ф. И. Буслаева со студенческих лет. Что касается
М. П. Погодина, то он познакомил своего ученика с «Немецкой
грамматикой» Якоба Гримма, которая произвела на того столь
сильное впечатление, что сравнительный метод Гримма надолго
стал главным исследовательским орудием Буслаева. Последний
признавался, что из всех ученых «следует» именно Гримму. 6
Известна полемика А. И. Соболевского с А. Н. Пыпиным
по поводу того, можно ли причислять Ф. И. Буслаева к чистым
последователям Гримма. А. И. Соболевский, сам восходящий к школе Ф. И. Буслаева (и прямо, и через своего учителя
Н. С. Тихонравова), опровергал эту мысль и полагал, что хотя
Буслаев взял метод Гримма, он творчески усвоил его и в дальнейшем был от него независим. Материал же был совершенно
другой. 7 Ф. И. Буслаев развил сравнительный метод Гримма,
приложив его к древней русской письменности и фольклору,
и нам важно именно это. Ф. И. Буслаев был тем ученым, кто
в России стал применять сравнительный метод, которым уже
пользовались европейские исследователи: сначала лингвисты
(Я. Гримм, Ф. Диес), потом и филологи (Г. Пари).
4
5

С. 20.

Барсуков Н. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб., 1892. Кн. 5. С. 139.
Баландин А. И. Мифологическая школа в русской фольклористике…

Буслаев Ф. И. О преподавании отечественного языка. М., 1844. Ч. 1. С. V.
Соболевский А. И. [Рец.]: История русской этнографии А. Н. Пыпина.
Т. 1–2. СПб., 1890–1891 // ЖМНП. 1891. Т. 273. № 2. С. 412–430.
6
7

176

Глава 3

Все исследователи, которые применяли этот метод, так
или иначе, но признавали генетическое единство исследуемых
явлений, представляли их как генеалогическое древо. Это видно и у Ф. И. Буслаева. Например, в письме А. В. Никитенке от
7 апреля 1854 г. он писал, что все части эпоса, которые он изучает,
«взаимно переходят друг в друга, связываются крепкими узами
поверья, сцепляются и перемешиваются…». 8 Как пишет А. Л. Топорков, Ф. И. Буслаев испытывал также влияние В. Гумбольдта,
который в свою очередь следовал телеологическому принципу
Канта. Со ссылкой на А. В. Гулыгу А. Л. Топорков отмечает, что
в соответствии с этим принципом любой предмет исследования
рассматривается как живой организм, где все целесообразно,
т. е. каждая часть необходимым образом связана с другой. 9
Историки фольклористики пишут, что с появлением трудов по фольклористике Ф. Бенфея на Ф. И. Буслаева повлияла
«теория заимствования» последнего. Под влиянием Бенфея
он отошел в фольклористике от стремления все явления объяснять общими корнями, генетической связью. Но историки
фольклористики признают также, следуя за А. Н. Веселовским,
что теория Бенфея не противоречила основным положениям
мифологической школы и не отвергала сравнительный метод,
лежащий в ее основе, явившись новым ответвлением старой
гриммовской школы. А. И. Баландин заметил, что Ф. И. Буслаев писал о заимствовании ряда сюжетов фольклора еще до знакомства с трудами Ф. Бенфея. 10
Влияние Ф. И. Буслаева на славистов его времени, как
московских, так и петербургских, было очень значительным.
Его учениками в области изучения древнерусской словесности были Н. С. Тихонравов и А. Н. Веселовский, а в области
лингвистики — Ф. Ф. Фортунатов, учитель А. А. Шахматова.
Последний, таким образом, был «внуком» Буслаева в научном
плане. Другой выдающийся ученик Ф. Ф. Фортунатова лингвист Е. Ф. Будде, вспоминая о влиянии Буслаева на Фортунатова и ученых его круга, писал: «Мы все собственно — буслаевцы, его ученики и воспитанники…». 11
8
Цит. по: Баландин А. И. Мифологическая школа в русской фольклористике… С. 57.
9
Топорков А. Л. Теория мифа… С. 80–83.
10
Баландин А. И. Мифологическая школа… С. 40.
11
Будде Е. Ф. О заслугах Буслаева как ученого лингвиста и преподавателя // Буслаев Ф. И. Преподавание отечественного языка. М., 1992. С. 480.

177

Часть 1

Н. С. Тихонравов, ученик Ф. И. Буслаева, бывший много
лет ректором Московского университета, так же как и А. Н. Пыпин (воспитанник Петербургского университета, ученик
И. И. Срезневского), считаются основателями культурноисторической школы в России, идущей от трудов Тэна и Брюнетьера. 12 Главная идея этого направления заключалась в том, что
художественное произведение нужно изучать в связи с культурной обстановкой, его породившей. Для представителей этого течения не было различия, изучать ли великое произведение
или же творчество малоизвестного писателя. Главная задача
заключалась в проникновении в породившую их среду. Часто
такое исследование выливалось просто в изучение «Среды».
В конце XIX–начале XX в. культурно-историческое направление так прочно вошло в научное сознание и в университетские
курсы, что можно говорить о «засилье» этой школы, вызывавшей «антиисторическую» реакцию, например, у Ю. Айхенвальда и Д. С. Мережковского, намеренно стремившихся в своих
критических работах оторвать художественное произведение
от культурно-исторического контекста. 13 В русле культурноисторического направления сформировалось несколько поколений ученых, в том числе и специалистов по древнерусской
письменности. Среди них можно выделить А. Н. Веселовского,
его ученика И. Н. Жданова, В. М. Истрина и В. Н. Перетца.
Н. С. Тихонравов был тесно связан со своим учителем
Ф. И. Буслаевым. Об этом писал ученик Н. С. Тихонравова
А. С. Архангельский. Для Н. С. Тихонравова, поступившего
в Московский университет в 1850 г., в период расцвета творчества Ф. И. Буслаева, последний «явился… ученым, которому русская литература наиболее обязана распространением здравых
научных воззрений на значение и метод разработки народной
словесности». И что особенно важно, именно от Буслаева Тихо­
нравов усвоил «тот современный сравнительно-исторический метод изучения литературных памятников, который уже успел дать
самые плодотворные результаты для исторической науки…». 14
12
Депретто К. Литературная критика и история литературы в России
конца XIX–начала XX века // История русской литературы. XX век: «Серебряный век» / Под ред. Ж. Нива, И. Сермана, В. Страды, Е. Эткинда. М., 1995.
С. 242–257.
13
 Там же. С. 253–254.
14
См.: Архангельский А. С. Ученые труды Н. С. Тихонравова в связи
с более ранними изучениями в области истории русской литературы. Казань,

178

Глава 3

Хотя сам Ф. И. Буслаев занимался, главным образом, сравнительным изучением фольклора, он заложил некоторые идеи,
касающиеся древнерусской книжности, которые потом развивали его ученики. Так, до Ф. И. Буслаева не было принято
видеть связь между древней письменностью и фольклором.
Но Буслаев уже сделал упрек М. И. Сухомлинову за то, что,
подробно рассматривая византийские, болгарские и древнерусские источники ПВЛ, он мало внимания обратил на народные предания. 15 Впоследствии это направление было развито
А. А. Шахматовым, который значительную часть своих рассуждений о начале русского летописания строил на допущении
существования именно местных народных преданий, включенных в текст летописи. (См. ниже в настоящей главе.)
Обращал внимание Буслаев и на то, что другие литературные памятники древности должны быть охвачены сравнительными исследованиями. Но это означало, что они, прежде
всего, должны издаваться на основе критического исследования. В публикуемых Н. С. Тихонравовым «Летописях русской
литературы и древности» Буслаев писал, например, что жития
русских святых должны быть изданы «со всеми прибавлениями
и вариантами по различным редакциям». 16
Исходя из этого, Н. С. Тихонравов как ученик Ф. И. Буслаева применил сравнительный метод к исследованию литературы, в том числе древней, и стал его ревностным пропагандистом. Один из его учеников писал в некрологе: «Профессор
Буслаев поставил изучение русской литературы на строго научную почву. Под влиянием братьев Гриммов он начал разрабатывать историю этой литературы в отдельных вопросах, которые и читал нам в своих курсах. Он отказался от прочтения
общего курса литературы, потому что при неразработанности
памятников литературы в то время он не мог с равномерным
достоинством прочесть целый курс… Тихонравов пошел по дороге Буслаева». 17
1894; Разбор «Истории русской словесности» Галахова // Отчет о XIX присуждении наград гр. Уварова. СПб., 1878. С. 27, 31.
15
Буслаев Ф. И. Исторические очерки русской народной словесности
и искусства. СПб., 1861. Т. 2. С. 83.
16
См.: Летописи русской литературы и древности, изд. Н. Тихонравовым. М., 1859. Т. 2, кн. 1. С. 75. На это обратил внимание А. И. Баландин. См.:
Баландин А. И. Мифологическая школа в русской фольклористике… С. 65.
17
Некрасов И. Н. С. Тихонравов (Некролог) // Летописи Историкофилологического общества при Имп. Новороссийском ун-те. 1894. Т. 3; Памяти

179

Часть 1

Уже в первом своем капитальном труде — издании «Летописей русской литературы и древности» (вышло 5 томов
1859–1863) — Н. С. Тихонравов сразу объявил, что будет
«строго держаться сравнительно-исторического метода при изучении литературы». 18 В журнале принимал участие Ф. И. Буслаев. Его ученик был уверен, что «успехи языковедения не остались… без влияния на историю литературы. Выросшая на основе
общих индоевропейских преданий, народных верований, языка, словесность народная может быть вполне понимаема только
в связи с изучением мифологии, праздников, поверий, обычаев
и вообще всей обстановки народного быта, среди которой она
возникает». 19 Здесь мы сразу видим и основы школы Буслаева,
и начала культурно-исторического направления.
Влияние тихонравовского требования о связи литературы
с жизнью и средой, в которой она возникает, на учеников было
очень велико. В том числе оно влияло на филологов, которые занимались древнерусской литературой, как В. М. Истрин, хотя
сам Н. С. Тихонравов из древнерусских сюжетов занимался
в основном апокрифами («отреченными книгами»), а также литературой XVII в. (драмой и переводной литературой).
Как учитель Н. С. Тихонравов давал пример строгих принципов построения исследования. Ученики вспоминали, что
Н. С. Тихонравов был «страшно осторожен, педантично осторожен» в отношении выводов и обобщений и что «во множестве предисловий к изданиям памятников у него высказано
много очень важных мыслей и примечаний, которые было бы
естественно расширить и сделать из них обобщения, что непременно и сделал бы ученый с меньшими сведениями и посамонадеяннее», так как «обобщения очень заманчивы для ученого,
и нужно большое самообладание, чтобы от них воздержаться, потому что только эти обобщения вполне удовлетворяют
за труды ученого». 20
С течением времени для представителей этого направления
все большее значение приобретало понятие «текста» и «критики текста» как в философском, так и в методическом плане.
Николая Саввича Тихонравова. Имп. Московское Археологическое общество
и Общество любителей Российской словесности: Сб. статей. М., 1894.
18
Цит. по: Архангельский А. С. Ученые труды Н. С. Тихонравова… С. 41.
19
 Там же. С. 40.
20
 Там же. С. 40–41.

180

Глава 3

Крупнейшими текстологами своего времени были, например,
В. М. Истрин и В. Н. Перетц. В европейской текстологии с середины XIX в. господствовала теория «общих ошибок» Карла
Лахмана, хотя и подвергнутая в конце века критике со стороны
Жозефа Бедье. 21 В России во времена Шахматова как раз стали
появляться специальные исследования по методам текстологии
древнерусской литературы. Особенно следует отметить работу
киевского семинара В. Н. Перетца. 22 (См. гл. 7.)
Как видим, творчество А. А. Шахматова возникло на волне
общего расцвета в изучении древнерусской письменности
в конце XIX–начале XX в. и становления текстологии как науки, что конечно не может считаться случайным. При формировании своем как ученого он мог питаться многими идеями
и воспринять методы, которые, будучи изначально продуктами
западной мысли, были усвоены и творчески развиты на русской
почве еще поколением его учителей и продолжали быть в центре внимания его современников и коллег. И все же в наибольшей степени на него повлияла его лингвистическая выучка, полученная у Ф. Ф. Фортунатова и отличавшая его впоследствии
от коллег, занимающихся тем же кругом тем (В. М. Истирин,
С. А. Бугославский), но не имеющих его лингвистического
опыта и подходящих к их изучению с позиций чистой текстологии на манер Лахмана. Шахматов же прямо проделал тот же
путь, что и Буслаев, а до него — братья Гримм: перешел от
сравнительного языкознания к сравнительному изучению литературного материала (в случае братьев Гримм — материала
фольклора). Разница состояла лишь в том, что он не бросил
занятий лингвистикой, обратившись к изучению летописей.
В этом смысле его скорее можно сблизить с братьями Гримм,
чем с Буслаевым. Начиная с 1890‑х гг. Шахматов существовал
одновременно в двух ипостасях: как лингвист и как специалист по летописям. В последнем варианте он со временем все
больше склонялся в сторону собственно истории. Историк, повидимому, прорастал в нем в течение всей жизни. 23
21
См.: Лихачев Д. С. Текстология. На материале древнерусской литературы X–XVII вв. 2-е изд. Л., 1983. С. 10–24. См. также гл. 2 настоящей книги.
22
Перетц В. Н. Из лекций по методологии истории русской литературы. Киев, 1914; Бугославский С. А. Несколько замечаний к теории и критике
текста. Чернигов, 1913.
23
Платонов С. Ф. А. А. Шахматов как историк // ИОРЯС. 1922. Т. 25.
С. 137–138.

181

Часть 1

А. А. Шахматов сам осознавал зависимость своего подхода
к исследованию летописей от своего лингвистического опыта.
«Подобно тому, как исследование языка не может оставаться
на почве одного языка и довольствоваться случайным и несистематическим сравнением фактов этого языка с фактами
других языков, подобно тому, как это исследование становится научным только после привлечения к систематическому
сравнению данных нескольких родственных языков… — так же
точно исследователь литературного памятника должен прежде
всего подвергнуть этот памятник сравнительному изучению
с ближайшими, наиболее сходными, для того, чтобы определить последовательный ход в развитии исследуемого памятника и восстановить тот первоначальный вид, к которому он восходит». 24 Здесь уже видно выражение идей, идущих от школы
Фортунатова.
Это была московская лингвистическая школа. Ученик
Ф. И. Буслаева Ф. Ф. Фортунатов по праву считается основателем русской традиции сравнительного языкознания. Именно он разрабатывал саму процедуру сравнения, превратившую лингвистику в самую строгую из гуманитарных наук.
Он применил как инструмент лингвистического анализа тот
сравнительно-исторический метод, который потом Шахматов
применил к летописанию, а, например, А. Н. Веселовский —
к художественой литературе. 25
А. А. Шахматов осознавал значительность и новаторство, которые несли Ф. И. Буслаев и представители его школы. Он называл учителями Буслаева «в славянском и русском
мире» А. Х. Востокова, Г. П. Павского, Й. Добровского. Про
24
Шахматов А. А. Разбор сочинения И. А. Тихомирова «Обозрение летописных сводов Руси северо-восточной» // Отчет о сороковом присуждении
наград графа Уварова. СПб., 1899. С. 103–236.
25
 О  Фортунатове см. подробнее: Щепкин В. Н. Ф. Ф. Фортунатов // Русский филологический вестник. 1914. № 3, 4. С. 417–420; Поржезинский В. И. Филипп Федорович Фортунатов. М., 1914; Чемоданов М. С. Сравнительное языкознание в России. М., 1956. С. 58 и др.; Сидоров В. Н. Развитие
фонетики современного русского языка. М., 1971; Перельмуттер И. С. Труды
Ф. Ф. Фортунатова по типологии: Автореф. дис. … канд. филол. наук. М., 1983;
Журавлев В. К. Ф. Ф. Фортунатов и фонология // Сравнительно-исторические
и сопоставительно-типологические исследования (Докл. Фортунатов. чтений). 1979 г. М., 1983. С. 62–67; Березин Ф. М. Очерки по истории языкознания в России (конец XIX–начало XX в.). М., 1968. С. 28–99.

182

Глава 3

Буслаева как историка языка Шахматов писал так: «Такой
человек более, чем кто-либо другой, был способен заложить
основания новой науки, начертав предварительно план всего
здания, наметив, таким образом, путь, по которому должны
идти работы будущих ученых поколений. Буслаев заложил новую науку на широком фундаменте: задуманное здание далеко еще не окончено, некоторые части его еще и не тронуты».
И далее: «Буслаев научил… будущих исследователей, как следует оживить мертвую букву, как заставить старинную хартию
или полуистлевший пергамен давать свидетельские показания
о живом произношении минувших веков, о звуковом и грамматическом строе древнего языка». 26 По Шахматову, Буслаев —
основатель исторического изучения русского языка, а Фортунатов — его ученик и продолжатель.
Фортунатов как лингвист стоял близко к так называемому
младограмматическому направлению, распространившемуся
в 70‑х гг. XIX в. в Германии (Карл Бругман, Бертольд Дельбрюк
и др. — «лейпцигские языковеды»). Часто о нем пишут как о «русском младограмматике». 27 От младограмматиков Фортунатов
воспринял строгую методику своих сравнительно-исторических
построений. Они полагали, что языкознание должно заниматься главным образом эмпирическими исследованиями, ведущими
к конечной цели — воссозданию индоевропейского праязыка,
чему сопутствует и изучение истории развития отдельных индоевропейских языков. Фортунатов видел задачу языковедения
в том, чтобы «исследовать человеческий язык в его истории»,
что требует «определения родственных отношений между отдельными языками (как впоследствии у Шахматова — между отдельными летописями. — В. В.) и сравнительного изучения тех
языков, которые имеют в прошлом общую историю, т. е. — родственны по происхождению», что должно открыть «то прошлое
в жизни нашего языка, когда он вместе с другими славянскими
языками составлял один общий язык». 28
26
Четыре речи о Ф. И. Буслаеве, читанные на заседании Отдела Коменского 21 января 1898 года профессором А. И. Соболевским, академиком
А. А. Шахматовым, профессором Н. И. Ждановым и В. А. Воскресенским.
СПб., 1898. С. 8–16.
27
Чемоданов М. С. Сравнительное языкознание в России. С. 58, 78 и др.
28
Фортунатов Ф. Ф. Сравнительное языковедение. Общий курс // Фортунатов Ф. Ф. Избранные труды. М., 1956. Т. 1. С. 25.

183

Часть 1

Влияние Фортунатова на Шахматова было огромным в течение всей жизни. И многие его особенности как ученого как
в исследовании русского языка, так и в исследовании летописных текстов объясняются этим влиянием.
3.2. Применение к летописям методов сравнительного
языкознания. Сравнительный метод и философия
начала XX в.
Исследователи творчества А. А. Шахматова обычно изучают какой-либо один его срез: либо лингвистический, либо текстологический. 29 Выше было высказано предположение, что
лингвистические занятия Шахматова влияли на методы изучения им летописей. Попытаемся теперь проследить черты школы Фортунатова, проявлявшиеся как в лингвистических, так
и в летописных занятиях Шахматова.
Известно (и, между прочим, сам Шахматов отмечает это),
что Фортунатов в своих изысканиях считал крайне важным
привлекать с возможно большей полнотой все доступные источники. 30 И  эту же черту мы наблюдаем у Шахматова и как
у лингвиста, и как у историка летописания. Уже в своей критике И. А. Тихомирова он указывал, что «успешное изучение
московских летописных сводов может начаться только тогда,
когда к сравнительно-историческому исследованию будет привлечен весь необходимый для того материал». 31 Его собственные научные построения всегда базировались на огромном летописном материале. Он держал в памяти и использовал примерно 200 известных к тому времени летописных текстов. И он
был первым после Й. Добровского, кто для исследования первоначальной русской летописи считал необходимым привлекать
все известные летописи, как ранние, так и поздние. Об этом
свидетельствует его «Обозрение…» — найденный после смерти А. А. Шахматова труд, частично изданный впоследствии, 32
29
См., например: Чемоданов М. С. Сравнительное языкознание в России. С. 58 и др.; Березин Ф. М. Очерки по истории языкознания… С. 28–99; Обнорский С. П. Академик А. А. Шахматов: К 25‑летию со дня смерти // Вестник
АН СССР. 1945. № 10–11.
30
Шахматов А. А. Ф. Ф. Фортунатов (некролог) // Известия Академии наук. 1914. № 14. С. 967–974.
31
Шахматов А. А. Разбор сочинения И. А. Тихомирова… С. 18.
32
Шахматов А. А. Обозрение русских летописных сводов XIV–XVI вв.
М.; Л., 1938.

184

Глава 3

о котором подробнее будет сказано ниже. В данном случае нам
важна его структура: каждый раздел, посвященный конкретной
летописи, заканчивался характеристикой ПВЛ, читаемой в ее
составе. Сопоставляя эти обстоятельства с указанным выше
требованием Фортунатова, предъявляемым им к научным исследованиям, мы получим основания предполагать, что эти качества Шахматова были воспитаны у него школой его учителя.
Другой чертой, идущей у А. А. Шахматова, как кажется, от
Фортунатова, было его внимание к деталям. Фортунатов проводил сравнительные исследования языков не путем крупных
сопоставлений, а путем сопоставления деталей их развития
и изменения, вплоть до отдельного слова и его частей. Шахматов как лингвист делал то же. Сравнение летописных текстов
он проводил также как можно более детально, исследуя изменения даже мелких элементов, например орфографии. За это,
кстати сказать, его многие критиковали впоследствии. Так,
С. А. Бугославский видел недостаток Шахматова в том, что он
часто строил свои выводы о родстве текстов на основе анализа «мелких особенностей языка и орфографии». 33 Примерно
то же, хотя и без негативного оттенка, отмечал Ю. В. Готье,
когда писал, что Шахматов при исследовании исторических
явлений применял «микроскопический анализ явлений языка», в связи с чем «присутствие или отсутствие того или иного
звука или слова в живом языке или в письменных источниках
нередко является для него отправной точкой для целой цепи
наблюдений и выводов». 34 Кроме того, Ю. В. Готье подчеркивал использование Шахматовым для анализа не только «положительных известий памятников», но и их умолчаний, и связывал именно с этим «некоторую гипотетичность» построений Шахматова.
Блистательные образцы такого рода «микроскопического анализа» летописного текста можно обнаружить во многих трудах ученого. В наибольшей степени, быть может, это
явление характерно для его «Разысканий…». 35 Приведем два
33
Бугославский С. А. «Повесть временных лет» (списки, редакции,
первоначальный текст) // Старинная русская повесть: Сб. статей / Под ред.
Н. К. Гудзия. М.; Л., 1941. С. 9.
34
Готье Ю. В. Шахматов‑историк // ИОРЯС. Пг., 1922. Т. 25. С. 250.
35
Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908.

185

Часть 1

примера, ставших классическими. Сравнивая рассказ о завоевании Киева в ПВЛ и Нсв., А. А. Шахматов задался целью
объяснить известное противоречие, заключающееся в том, что
в ПВЛ главными действующими лицами этого события названы Олег с дружиной, а в Нсв., отраженном в данном случае
в Н1, — князь Игорь, при котором Олег является воеводой. Исследователь заметил, что при этом в Нсв. несколько раз употребляется двойственное число. На этом основании он предположил, что в основе текста Нсв. лежит другой, более ранний
текст (Дрсв.), где было употреблено поэтому множественное
число, замененное затем составителем Нсв. в большинстве случаев на двойственное при переделке текста, в результате которой в нем стал действовать Игорь с Олегом. Другой не менее
известный пример — анализ Шахматовым вставных эпизодов
в тексте Н1 и ПВЛ, о котором неоднократно писали в скептическом тоне. 36 Действительно, вставной характер не всех эпизодов, выделенных Шахматовым, в достаточной степени им
аргументирован. Однако в некоторых случаях никому до сих
пор не удалось привести другого, более убедительного, чем
шахматовское, объяснения обнаруженных им особенностей
текста. Так, он заметил дважды повторяющуюся в ПВЛ, как
в начале рассказа о смерти Олега, так и в начале описания древлянской дани Игоря, закончившейся его гибелью, одинаковую
фразу: «…и приспе осень…». Проанализировав это наблюдение, Шахматов пришел к заключению, что первоначально фраза была употреблена лишь однажды, относясь к Игорю, «ибо
дань собиралась осенью (осеннее полюдье)», 37 а значит, вся легенда о смерти Олега от укуса змеи являет собой позднейшую
вставку. Таким же точно образом Шахматов увидел две части
одной, разорванной поздней вставкой о четвертой мести Ольги, фразы: «…и победиша древляны…» (первая часть, идущая
до рассказа о четвертой мести) «…и наложиша на ня дань тяжку…» (вторая часть, идущая после этого рассказа, признанного
поэтому вставкой).
На следующий момент сходства с Фортунатовым указывал фактически также сам Шахматов, отметив, что его учитель
36
См., например: Истрин В. М. Замечания о начале русского летописания: По поводу исследований А. А. Шахматова в области древнерусской летописи // ИОРЯС. Пг., 1923. Т. 26.
37
Шахматов А. А. Разыскания… С. 318, 101.

186

Глава 3

«сосредоточивая внимание на отдельных явлениях… без труда
при анализе их, возвращался к пересмотру прежних своих положений, не стесняемый произвольно придуманными связями их
с другими явлениями». 38 Между тем именно эта черта, т. е. способность пересматривать на новом уровне исследования свои
старые построения, отказываясь от слабых звеньев, ясно видна
в творческом наследии самого Шахматова как лингвиста, так
и текстолога. Д. В. Бубрих так писал о методе Шахматова в исследовании славянской акцентологии: «…возникают все новые
и новые вопросы и недоумения. Уже сложившееся было учение
претерпевает все новые и новые изменения». 39 Исследователи
творчества Шахматова-лингвиста отмечают, что, если предложенная гипотеза с течением времени переставала объяснять все
языковые факты, Шахматов обычно заменял ее другою, откуда
происходило, как и у Фортунатова, несходство многих взглядов его, высказанных в начале научной деятельности и в конце
ее. 40 Это же можно полностью отнести и к занятиям летописями. Ниже мы приведем некоторые примеры изменения взглядов
Шахматова на важные для его концепции вопросы истории летописания. М. Д. Приселков даже писал в связи с этим о некоторой «видимой неустойчивости» выводов Шахматова в глазах
многих его читателей. 41Для коллег, занимающихся древнерусской литературой и историей, это создавало определенные трудности при жизни Шахматова. Как писал В. М. Истрин: «… появлявшиеся одна за другой статьи автора по вопросам летописания приучили исследователей к мысли, что взгляды автора еще
не установились окончательно, что процесс его творчества еще
продолжается и что каждая следующая статья будет вносить
новые данные в прежние положения». 42 Именно в связи с этим
пониманием многие спорные положения Шахматова, по мысли
В. М. Истрина, не были оспорены его коллегами при его жизни.
Эта черта творчества Шахматова до сих пор не связывалась со школой Фортунатова. Д. С. Лихачев объяснял это тем,
Шахматов А. А. Ф. Ф. Фортунатов (некролог). С. 968.
Бубрих Д. В. О  трудах А. А. Шахматова в области славянской акцентологии // ИОРЯС. Пг., 1922. Т. 25. С. 199.
40
Березин Ф. М. Очерки по истории языкознания… С. 139.
41
Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. 2‑е изд.
СПб., 1996. С. 45.
42
Истрин В. М. Замечания… // ИОРЯС. Пг., 1923. Т. 26. С. 47–48.
38
39

187

Часть 1

что Шахматов «не декларировал принципов своих исследований», а потому «был внутренне свободен в них», а между тем
«методические приемы исследований Шахматова также менялись по мере вовлечения им в круг своих интересов все нового
и нового материала». 43 Причину «колебаний» оценок и выводов в работах Шахматова видели в огромном объеме летописного материала, который с неизбежностью нужно было сначала просто расставить в определенной последовательности,
хотя бы и «начерно», чтобы потом все более и более скрупулезно исследовать отдельные элементы этой схемы, «оттачивая»
мелкие детали. Он сам призывал в письме к В. А. Пархоменко
относиться к его предположениям с большой осторожностью,
так как многие из его гипотез «имеют часто временный характер», что это «рабочие гипотезы», без которых он не может
обойтись «для дальнейшей работы…». 44 М. Д. Приселков называл этот прием Шахматова «методом больших скобок», какими пользуются «при решении сложного алгебраического выражения» для того, чтобы «потом, позднее, приступить к раскрытию этих скобок, т. е. к уточнению анализа текста». 45 И это
было странно для исследователей, «которые привыкли и умели
оперировать только над простым и легко читаемым текстом».
Признавая справедливость подобного объяснения, следует отметить все же, что для самого А. А. Шахматова эти стадии творчества, возможно, и не были так четко разделяемы,
и приселковские «большие скобки» в самих текстах Шахматова не так уж ясно выступают. Вероятно, кроме соображений
удобства и последовательности исследования материала здесь
крылся для Шахматова и некоторый принципиальный момент,
и можно связать эту особенность Шахматова с другой его чертой, а именно с его особым отношением к догадкам в научном
исследовании. Еще в рецензии на И. А. Тихомирова А. А. Шахматов писал о том, что сравнительно-исторический метод
должен быть признан единственным надежным и правильным
43
Лихачев Д. С. Шахматов-текстолог. (Доклад на сессии Отделения литературы и языка АН СССР и Института русского языка АН СССР, посв. памяти А. А. Шахматова. 25 июня 1964) // Известия АН СССР. Сер. лит. и яз.
М., 1964. Т. 23, вып. 6. С. 483.
44
Пархоменко В. А. Iз листування з акад. О. О. Шахматовим // Украïна.
Науковий двохмiсячник украïнознавства. Киïв, 1925. Кн. 6. С. 126.
45
Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. С. 45.

188

Глава 3

путем исследования летописей даже в том случае, если «результаты такого исследования покажутся гадательными и окажутся впоследствии ошибочными». 46 Я. С. Лурье писал о том, что
догадки у Шахматова были лишь дополнением к его обоснованным гипотезам. Думается, нельзя согласиться с этим во всех
случаях. Для Шахматова не существовало такого четкого, как
для Я. С. Лурье, 47 разделения на догадки и гипотезы. Кроме
того, по свидетельству С. П. Обнорского, Шахматов «не любил
типа ученых, корпящих над одними фактами и не решающихся
из-за них к выводам, и, напротив, из малого количества данных
требовал выводов, ждал предположений, пусть даже предварительных, но все же развивающих путь к абсолютной истине»,
так как «гипотеза, даже неверная, будит мысль». 48
Н. К. Никольский отмечал также, что «к отличительным
приемам его (Шахматова. — В. В.) изысканий принадлежит
совместное пользование не только средствами Аристотелиевской логики, но и сетью гипотетических суждений». 49 На
лингвистическом материале такой особый подход Шахматова виден на примере его полемики со Л. В. Щербой по вопросу об исторической фонетике лужицкого языка. Критикуя
книгу Л. В. Щербы, Шахматов специально отметил, что автор
«скуп» на гипотезы и «считает благоразумным воздержаться
от гипотез о предшествующем языковом состоянии». (Речь
шла о возможности восстановить факты «общелужицкого
единства», эпохи, о которой Щерба писал, что она «в значительной степени является предметом веры, но не знания»,
а Шахматов противопоставлял этому «ряд общелужицких
явлений».) 50 На эту же черту Шахматова-лингвиста обращает внимание В. В. Виноградов. Он отмечает, что Шахматов
«не чуждался ни смелых гипотез, ни широких обобщений»,
привлекая для построения своей новой концепции истории
Шахматов А. А. Разбор сочинения И. А. Тихомирова… С. 16.
Лурье Я. С. О гипотезах и догадках в источниковедении // Источниковедение отечественной истории: Сб. статей. 1976 г. М., 1977. С. 26–55.
48
Обнорский С. П. Памяти академика А. А. Шахматова // ИОРЯС. Пг.,
1922. Т. 25. С. 463.
49
Никольский Н. К. Памяти А. А. Шахматова // Там же. С. 160–161.
50
Шахматов А. А. Заметки по истории звуков лужицких языков. По поводу книги Л. В. Щербы: «Восточно-лужицкое наречие». Т. 1. (С приложением
текстов.) Пг., 1915 // ИОРЯС. Пг., 1916. Т. 21. С. 258.
46

47

189

Часть 1

русского языка и историко-литературные, и этнографические,
и сравнительно-исторические и другие соображения, но при
этом сам «все яснее видел слабые стороны своих величественных построений, непрочность, недостаточность и бедность научного лингвистического материала, который был положен им
в основу этих грандиозных сооружений». 51
Именно гипотетичность многих построений Шахматова
казалась современникам непривычной и излишней. Так, относящийся с почтением к лингвистическим изысканиям А. А. Шахматова Е. Ф. Будде, выходец из той же, что и он, школы, написал о нем следующее: «Конечно, наука без гипотез невозможна, но гипотезы поддерживаются в науке своей вероятностью:
чем более оправдывается гипотеза данными положительными, тем она вероятнее». 52 Руководствуясь этим правилом, он
и не принял некоторые гипотезы Шахматова относительно
образования русских наречий. В свою очередь, В. М. Истрин
камня на камне не оставил от другой шахматовской гипотезы
о так называемой «болгарской энциклопедии X в.». По одному из частных сюжетов, связанных с этой темой, он высказался
в том смысле, что даже в лучшем случае на стороне Шахматова
останется «некоторая вероятность, основывающаяся, впрочем,
единственно на том, что на свете нет ничего невозможного». 53
Шахматову, по мнению Истрина, чтобы оправдать существование «древнеболгарской энциклопедии», пришлось допустить
«необыкновенно произвольное построение». 54
Если мы обратимся к работам А. А. Шахматова по истории
летописания, то столкнемся в какой-то мере с тем же явлением.
В рецензии на книгу В. А. Пархоменко он замечает по поводу
сформулированной последним теории Азовской Руси, предшествовавшей Киевской Руси: «Позволяю себе предостеречь
В. А. Пархоменко от слишком широких обобщений и слишком
51
Виноградов В. В. А. А. Шахматов как исследователь истории русского
литературного языка (К 100‑летию со дня рождения) // Вестник АН СССР.
1964. № 10. С. 119.
52
Будде Е. Ф. Ответ академику А. А. Шахматову и разбор его последнего мнения об образовании русских наречий // ЖМНП. 1899. Ч. 325. Отд.
II. С. 63–178.
53
Истрин В. М. Один только перевод Псевдокаллисфена, а древнеболгарская энциклопедия X века — мнимая // Византийский временник. 1903.
Т. 10. № 1–2. С. 9.
54
 Там же. С. 23.

190

Глава 3

сложных гипотез. Трудно, конечно, освободиться от влияния
широких обобщающих построений, но к этому освобождению
надо пока стремиться», 55 добавляя далее, что «путь для обобщений должен быть проложен, прежде всего, критическим изучением источников». Заметим, что речь в данном случае идет
о работе историка, который слишком рано, когда еще недостаточно проанализированы источники, начал строить «широкие
обобщающие построения», столь притягательные для ученого
типа Шахматова, почему он и понимал всю «трудность» освобождения от них. В своих собственных работах Шахматов
многое строил как на гипотезах, так и на догадках, особенно,
когда речь шла о раннем периоде летописания, о том времени,
по которому беден сравнительно-текстологический материал.
По существу на серии гипотез и догадок построено его исследование Древнейшего киевского и Древнейшего новгородского сводов, о которых подробнее речь пойдет ниже.
Характерным примером такого сугубо предположительного построения Шахматова, вызвавшего длительный историографический спор, был его анализ рассказа ПВЛ о древлянском
князе Мале, воеводе Свенельде и его сыне Люте. В «Разысканиях…» Шахматовым была предпринята попытка связать их
в единую линию «былинных предков» князя Владимира Святославича. Смысл этого построения заключается в стремлении
объяснить некоторые темные места летописи. Киевский воевода Свенельд назван в одном ее месте «отцом Мьстишиным»,
а ниже говорится о его сыне Люте, убитом на охоте князем Олегом Древлянским. С другой стороны, древлянский князь, убивший Игоря Старого, именуется в летописи Малом, а польский
хронист Ян Длугош, который, по мнению Шахматова, имел
в своем распоряжении какие-то не дошедшие до нас древние летописные тексты, именует его «Мискиной». Шахматов связывает все эти факты в одну цепь и, считая, что «Мискина» — это
искажение от «Мистиша», пытается восстановить первоначальный текст летописи как текст, повествующий о сыне воеводы
Свенельда Мистише-Люте, которого сопоставляет с былинным
Мстиславом Лютым. Поскольку Свенельд по Нсв. (Н1) получил от князя Олега древлянскую дань, а князь Игорь Старый,
55
Шахматов А. А. Рецензия на книгу: Пархоменко В. А. Начало христианства Руси. Полтава. 1913 // ЖМНП. Новая серия. 1914. Ч. 52. С. 352.

191

Часть 1

получается, эту дань у него отобрал, сын мстит за отца, убивая
киевского князя. Затем этот же Мал-Мистиша отождествляется
с «Малко Любечанином» — отцом Добрыни и Малуши. Поэтому былинное отчество Добрыни — «Никитич» как производное
от «Мистишич». Прозвище же «Любечанин» выводится Шахматовым от «Кольчанина», так как в «Синопсисе» город древлянского князя именуется «Кольцо», в чем исследователь видит
искажение названия древлянского города Кольческа (Клеческа). Поэтому князь Владимир Святославич оказывается внуком Игоря и его убийцы Мала одновременно, а также правнуком воеводы Свенельда. Искусственность этого построения
Шахматова сразу бросалась в глаза. Ю. В. Готье охарактеризовал этот сюжет как «необычайно интересную, но почти фантастическую генеалогию» и как «здание, построенное на песке». 56
Язвительной критике подверг это построение А. А. Шахматова в специальной статье польский историк А. Брюкнер, 57
охарактеризовав его метод как путь от фантазии к фантазии
и отметив, что «starszy Dumas i młodszy Sienkiewicz mogliby
Scachmatowy pozazdrościć» («старший Дюма и молодой Сенкевич могли бы Шахматову позавидовать»). Далее, разбирая тему по существу, А. Брюкнер указал на ряд совершенно
неубедительных, по его мнению, посылок, на которых Шахматов строит свою концепцию, в частности, на идею тождества
Мискины — Мьстиши и Мала, древлянского города Клеческа
и легендарного Кольца, Мала Древлянского и Малка Любечанина (как «Малка Кольчанина»). В последнем случае он ссылался на статью С. А. Корфа, 58 где высказывалось иное предположение о происхождении имени, по которому фраза летописи
«за князя нашего за мала» вообще трактовалась как содержащая указание вовсе не на имя князя. Критиковал А. Брюкнер
и реальность того исторического контекста, который был, по
мнению Шахматова, отражен в первоначальном летописном
тексте рассказа об убийстве Игоря Старого. В частности, ему
представлялась совершенно невозможной ситуация, при которой княгиня Ольга берет город убийцы своего мужа, но он остается в живых, а его дети оказываются ее холопами. А. Брюкнер
Готье Ю. В. Шахматов‑историк. С. 281.
Bruckner Aleksander. Rozdzial z «Nestora» // Записки Наукового товариства iмени Шевченка. У Львовi, 1925. Т. 141–142. С. 1–15.
58
Корф С. А. Древлянский князь Мал // ЖМНП. 1912. № 2.
56
57

192

Глава 3

остроумно замечает, что если бы это имело место в действительности, то «эта свирепая нормандка», уже жестоко отомстившая послам древлянского князя, собственноручно растерзала бы его вместе с детьми.
Статья Брюкнера вызвала, в свою очередь, ответ со стороны А. И. Лященко. 59 Об А. Брюкнере и А. И. Лященко будет подробнее сказано в гл. 5. Здесь отметим только то, как
А. И. Лященко сам оценил данный шахматовский сюжет. Критикуя резкие высказывания Брюкнера по адресу Шахматова
и подчеркивая заслуги последнего в области изучения русского летописания, Лященко тем не менее сам признал, что «эта
идея Шахматова — одна из его наиболее зыбких построений»,
но увидел причину этого в том, что «здесь А. А. Шахматов
как бы отступил от принятого им пути критики текста, перейдя на другое поприще — критика-историка».
С объяснением А. И. Лященко о причинах «зыбкости»
шахматовского построения о «былинных предках Владимира»
трудно согласиться, поскольку весь данный сюжет построен,
как мы видели, именно на трактовке летописного текста. Как
раз об исторической правдоподобности своей конечной реконструкции текста Шахматов мало задумывался, на что и указал
А. Брюкнер. Нам представляется, что построение Шахматова
о «былинных предках Владимира» 60 — не исключение из его
творчества, а только отражение доведенного до предела положения его о том, что всякое недоумение, вызванное противоречиями в тексте, должно и может всегда получить свое объяснение, пусть сугубо предположительное. Ведь текст ПВЛ
в рассматриваемом месте нельзя назвать логичным и полностью связным. Из него неясно, например, кто такие Мистиша
и Мальфред (под этим именем Шахматов предлагает видеть
поэтому Малушу), что сталось с князем Малом после взятия
его города, наконец, как мог так долго жить воевода Свенельд,
59
Лященко А. Летописное сказание о мести Ольги древлянам (По поводу статьи проф. А. Брюкнера) // ИОРЯС. Л., 1929. Т. 2, кн.1. С. 320–336.
60
В дальнейшем она была рядом историков принята, а рядом отвергнута, предлагались и новые объяснения сделанных А. А. Шахматовым наблюдений. См. об этом: Соловьев А. В. Был ли Владимир Святой правнуком Свенельда? // Записки Русского научного института в Белграде. 1941. Вып. 16–17.
С. 37–64; Поппэ А. В. Родословная Мстиши Свенельдича // Летописи и хроники. 1973. М., 1974. С. 64–91.

193

Часть 1

служивший трем поколениям киевских князей (Игорь — Святослав — Ярополк), и т. д. Шахматов же в итоге своего построения предлагает читателю другой, «первоначальный», и при
этом внутренне непротиворечивый, логичный и связный текст,
снимая те «искажения», которые умышленно или неумышленно
были допущены, по его мнению, последующими редакторами.
Здесь Шахматов исходил еще и из представления, вообще
ему свойственного, что текст изначально не может быть противоречивым, должен быть связным и логичным, и всякого рода
противоречия и неразъясненные места есть свидетельства его
позднейшего характера. В гл. 2 было показано, что эту же позицию занимал К. Лахман. Кроме того, Шахматов оказывался
в какой-то мере на позициях Шлёцера и немецкой науки его
времени, для которой, как мы видели, важным было положение
о затемняющей первоначальный смысл древнего текста последующей его порче и извлечении «первоначального Нестора»
как главной задаче текстологии. При этом мы, разумеется,
отдаем себе отчет в том, что на этом только сходство и кончается, так как метод этого извлечения уже совершенно иной.
Однако наше наблюдение, как кажется, подтверждает, хотя
и с несколько неожиданной стороны, мысль М. Д. Приселкова
о том, что Шахматов через головы своих предшественников
мог «протянуть руку старику Шлёцеру». 61 См. также указание
на слова С. Ф. Платонова об «очищенном» Шахматовым тексте
о крещении княгини Ольги в гл. 4.
Я. С. Лурье писал, что Шахматов, работая с древнейшим периодом летописания, вынужден был строить свои рассуждения
на предположениях и догадках главным образом потому, что
для этого периода отсутствуют параллельные тексты. Суть же
шахматовского метода, по Лурье, проявляется в полной мере
именно в параллельном сравнительном изучении летописных
текстов, 62 а значит — только на материале исследования сводов XIV–XV вв., предоставляющих богатый материал для сличения. Поэтому нужно отличать выводы, сделанные Шахматовым на основе сравнения реальных текстов летописей этого периода, выводы, ведущие к восстановлению их гипотетических
61
Приселков М. Д. Русское летописание в трудах А. А. Шахматова //
ИОРЯС. Пг., 1922. Т. 25. С. 131.
62
Лурье Я. С. О шахматовской методике исследования летописных сводов // Источниковедение отечественной истории. 1975 г. М., 1976. С. 97–107.

194

Глава 3

общих протографов (Шахматов не употреблял понятия «архетип», как это делали и продолжают делать обыкновенно текстологи, используя исключительно понятие «протограф», и это
же можно сказать о других ученых его школы), от его выводов,
полученных путем сравнительного изучения уже этих гипотетических протографов и ведущих к получению протографов
второго ряда, а затем третьего и т. д. Еще меньшей степенью
доказательности обладают выводы, полученные в том случае,
когда материала для сравнительного исследования нет вообще
или он крайне беден.
Рассуждение это, конечно, справедливо. Однако необходимо сделать одну оговорку. Сам Шахматов не считал своей
главной задачей анализ поздних сводов, видя в нем лишь путь
проникновения в толщу веков и в толщу летописных текстов,
скрытых в их основании. Восстановление первоначального
вида ПВЛ и ее источников, решение вопроса о происхождении русской летописи — вот в чем заключалась главная задача
его творчества в области летописания. В области лингвистики
она виделась в разрешении проблемы происхождения русского
языка, его наречий и говоров. А в совокупности языковедческой
и источниковедческой сторон это был, конечно, вопрос о происхождении русского народа, т. е. вопрос, по масштабу своему как раз соответствующий размеру творческого дарования
Шахматова. Стремясь к его разрешению, Шахматов и на материале древнейшего летописания был верен своим принципам,
высказанным еще в отзыве о работах И. А. Тихомирова и заключающимся в том, что исследователь любого литературного
памятника должен, прежде всего, подвергнуть его сравнительному изучению с другими, близкими, чтобы восстановить его
первоначальный вид. Он стремился найти и находил этот материал для сравнения даже когда речь шла о древнейшем периоде
летописания. Им были привлечены кроме текста ПВЛ также
Н1Мл. и Н1Ст., Н4 и С1, Сказание мниха Иакова, различные
варианты текстов о Борисе и Глебе, наконец, как в рассмотренном случае, — хроника Длугоша и даже былины. И его выводы
относительно древнейших русских летописных сводов, с его
точки зрения, должны были вполне соответствовать требованиям сравнительной текстологии. Поэтому речь должна идти не
только о бедности материала, имевшегося у Шахматова, когда
он писал о начале летописания, т. е. не только об объективных
195

Часть 1

трудностях исследования этого периода. Дело также заключается в особенностях подхода Шахматова к материалу, в котором сочетались моменты одновременно и идущие от его школы
и присущие ему лично, его творческой индивидуальности.
Полагаем, что такой подход Шахматова и такое видение
им задач исследования текстов, какое сказалось в целом ряде
его научных построений, объясняется, прежде всего, присущей ему убежденностью в неограниченных возможностях
сравнительно-исторического метода как при исследовании явлений текста, так и при исследовании явлений языка. С. П. Обнорский писал о том, что характерной чертой Шахматовалингвиста было «не обходить, не бояться трудных, даже
неразрешимых научных вопросов, а пытаться найти хотя бы
гипотетическое разрешение». 63 Это стремление невольно
очень хорошо выразил также М. Д. Приселков, когда указывал
на поразительные результаты трудов Шахматова и на «побежденные в них списки всех русских летописных сводов, до того
совершенно не тронутые взаимным сличением». 64 Определение «побежденные» в отношении летописных текстов кажется в этой связи знаменательным. Идеей «победы» над текстом,
над временем, этот текст затуманившим, над чередой летописцев, его сознательно изменявших, проникнуты все труды Шахматова. С этим связано и восприятие Шахматовым работы
летописца. М. Д. Приселков с восторгом писал о том, что «из
истории нашей умственной жизни рукою А. А. удален надуманный и пустой образ летописца — монаха, далекого от жизни
и мирской суеты». 65 И это же было весьма едко, а потому, конечно, и несколько утрированно подмечено И. П. Ереминым,
писавшим, что у Шахматова уже «отчетливо намечен» образ
летописца «многоопытного литератора-чиновника “политической канцелярии” князя, его официозного апологета и послушного исполнителя его поручений по части идеологической
“обработки” общественного мнения», образ, окончательно
дорисованный последователями Шахматова (т. е. М. Д. Приселковым, против которого в основном и направлена критика
63
Обнорский С. П. Академик А. А. Шахматов: К  25‑летию со дня смерти // Вестник АН СССР. 1945. № 10–11. С. 79.
64
Приселков М. Д. Русское летописание в трудах А.А. Шахматова. С. 129.
65
 Там же. С. 134.

196

Глава 3

И. П. Еремина и у которого действительно этот мотив разработан более глубоко, о чем речь пойдет ниже). 66
Стремление Шахматова дать объяснение абсолютно всем
имеющимся у него фактам (как языковым, так и касающимся
летописей) обусловило и особый способ построения им своей аргументации. Л. В. Щерба писал о его работах в области
истории языка, отмечая, что «его исследование не походило
на стройный полет одинокой стрелы, …оно все шумело бесчисленными стрелами мысли, …бывало полно гипотетических
звеньев, предположений». При этом он отмечал, что у Шахматова «решительно все факты находят себе место и объяснение
в его системах и притом зачастую оказываются нанизанными
на разветвления одной и той же идеи». Слабость этого подхода заключалась в том, что достаточно было поколебать какойто элемент его построения, чтобы разрушить всю систему.
Этим же, по мнению Щербы, объяснялось и то, уже отмеченное нами обстоятельство, что он был вынужден неоднократно
перестраивать свои конструкции. 67
Строгость логических построений Шахматова, несомненно, идет от Фортунатова. В построениях последнего был очень
силен элемент формальной логики, и часто используются цепи
логических рассуждений, нанизанных одно на другое. Если мы
обратимся к работам Шахматова по летописанию, то увидим
картину, во многом сходную. Рассмотрим, например, как он доказывал существование Дрнсв., легшего в основу Нсв. — источника ПВЛ. Доказательство строилось как цепь предположений,
в которой одно звено связано с другим, но при этом к проблеме
подходят с различных сторон. Вначале внутренний анализ ПВЛ
привел к обнаружению в ней вставок, а значит, и к мысли о том,
что это не первоначальный летописный текст, а текст отредактированный, в основе которого должен лежать другой, более
древний — Нсв. С другой стороны, сопоставление ПВЛ с Н1Мл.
показало, что в последней отразился этот же самый Нсв. Но,
занявшись его исследованием, Шахматов сразу же наталкивается на факты, говорящие в свою очередь и о его многослойном
66
Еремин И. П. «Повесть временных лет»: Проблемы ее историко-ли­те­
ра­турного изучения. Л., 1947. С. 37–39.
67
Щерба Л. В. Методы лингвистических работ А. А. Шахматова //
ИОРЯС. Пг., 1922. Т. 25. С. 315.

197

Часть 1

характере. На это же указывает и отдельно проведенный анализ
Сказания о Борисе и Глебе и древнего Жития Владимира. Таким
образом, обнаруживается еще один летописный свод — Дрсв. Но
в древних слоях как Н1Мл., так и ПВЛ видны следы и особых
новгородских известий. Характер этих наблюдений таков, что
Шахматов делает вывод о существовании у составителя Нсв.,
кроме Древнейшего киевского, и еще одного источника — Древнейшего новгородского свода, основанного на Дрсв. С другой
стороны, данные о Дрнсв. находятся и в Н1Ст., а также в гипотетическом своде 1448 г. (отражение которого Шахматов видит
в С1 и Н4), что выявляется при сопоставлении их текстов с текстами Н1Мл. (т. е. с Нсв.) и с текстом ПВЛ.
Во всех перечисленных летописях, таким образом, Шахматов видел материал для восстановления различных фрагментов
утраченного Древнейшего новгородского свода, считая, что
в совокупности они дают возможность воочию представить
себе этот памятник.
Разумеется, нами обозначены сейчас лишь контуры рассуждений Шахматова, которые на деле гораздо более сложны,
а сравнительный анализ текстов гипотетических сводов более
изощрен. Однако на этом примере уже хорошо, как нам кажется, видна та черта исследований Шахматова, которая знакома всякому, обращавшемуся когда-либо к его трудам. К одной
и той же мысли Шахматов подходит с разных сторон, то ближе, то дальше, но двигаясь к единой цели. В данном случае —
это доказательство существования Древнейшего новгородского свода, восстановление его содержания. Причем взятые
поодиночке аналитические цепи его рассуждений не являются
достаточными, но в совокупности они создают впечатление
нерушимого монолита, который невозможно поколебать, как
невозможно обычному человеческому уму удержать в памяти
и проследить все нюансы взаимодействия текстов и сложное
переплетение логических умозаключений, возникших на основе их анализа так, как это было свойственно незаурядному уму
Шахматова.
Его учителя Ф. Ф. Фортунатова часто называли «формалистом». Действительно, он занимался в основном формой языка,
т. е. его звучанием и графикой, а не его значением. Именно в этих
областях были созданы его выдающиеся труды по сравнительной морфологии, сравнительной грамматике и сравнительной
198

Глава 3

фонетике индоевропейских языков. И  Шахматова на этих же
основаниях вслед за Фортунатовым можно назвать «формалистом», поскольку он также в основном интересовался развитием формы, т. е. движением текстов. Содержание текста интересовало его главным образом не само по себе, а в связи с теми
данными, которые оно дает для определения первичности или
вторичности текста, и т. д. Вопрос, который два столетия был
основным для исследователей русских летописей, вопрос о достоверности летописных сообщений не занимал его в том смысле, в каком он занимал скептиков и антискептиков. «Исторические факты дошли до нас в литературной традиции, они светят
через тусклую призму литературных памятников», — писал он
В. А. Пархоменко. 68 Нельзя не согласиться также с Д. С. Лихачевым, отмечавшим, что Шахматов «занимался историей русского
летописания не в узкоутилитарных целях, а потому, что история
летописных сводов имеет глубоко самостоятельное значение,
как часть истории культуры русского народа». Именно поэтому,
как считает Д. С. Лихачев, Шахматов «никогда не называл свои
работы источниковедческими, а себя источниковедом». Для
него «летопись была достойна изучения сама по себе». 69
Поэтому и достоверность А. А. Шахматов понимал как
достоверность реконструкции, восстановления исчезнувших
текстов. В этом смысле вопрос о достоверности был для него
очень важен. А  критерием достоверности тогда оказывалась
мотивированность того или иного движения текста. Другими
словами, сличая тексты летописей, Шахматов стремился не
только определить моменты сходства и различия и выделить
общую основу, но объяснить причины, которые побудили древнерусского книжника выбросить один эпизод, вставить другой
или сознательно переделать третий. Бесчисленные примеры
таких объяснений можно найти во всех работах Шахматова,
как и высказывания типа: «…летописец упустил из внимания
одно обстоятельство…», «…после этой вставки… продолжал
списывать текст…», «…когда он вспоминал древнейшие судьбы
родной земли…», «…новгородский летописец выходит с честью
из тех затруднений, которые создавались темным и запутанным
Пархоменко В. А. Iз листування з акад. О. О. Шахматовим. С. 127.
См.: Маркелов Г. В. Совещание в Институте русской литературы АН
СССР, посвященное памяти А. А. Шахматова. (Вступительное слово академика Д. С. Лихачева. Хроника заседания) // АЕ за 1970 год. М., 1971. С. 391.
68
69

199

Часть 1

рассказом киевского свода…» и т. п. 70 В результате создавалось
абсолютное ощущение достоверности. Шахматов ясно, зримо,
выпукло представлял читателю те возникающие из его логического анализа и умозаключений этапы истории летописного
текста, которые описывал. Сам летописец оказывался живым
человеком, который «упускает из виду», «вспоминает» и «выходит из затруднений». Столь же достоверными представлялись
ему и гипотетически восстанавливаемые древние тексты, настолько достоверными, что их можно было публиковать.
Склонность к реконструированию — еще одна черта Шахматова, идущая от школы Фортунатова. Для последнего было
свойственно постоянное стремление к реконструкции праязыковых форм. 71 Оно проявлялось и в лингвистических работах
Шахматова. Виноградов считал, что основной задачей Шахматова в области лингвистики было «восстановить общерусский праязык подробно и точно, как живой, и сделать ясным
весь процесс его диалектных дроблений и скрещений во всех
частях и во все эпохи». 72 В. М. Истрин отмечал, что «язык под
пером А. А. оживал», и, «взятый даже в доисторическую эпоху,
он являлся перед нами живым организмом, где все члены движутся, видоизменяются, влияют друг на друга, умирают, оставляя после себя потомство, которое продолжает жить таким же
способом». 73 А. И. Соболевский, критикуя еще одну из ранних
работ Шахматова, подчеркивал преувеличение им реальности
реконструкции общеславянского языка, превращающегося под
его пером «в нечто вроде говора Саратовского уезда, который
г. Шахматов ежедневно слышит (Шахматов был в это время земским начальником в Саратовском уезде. — В. В.), и все
эти “ö”, “ä”, “iе”…могут быть наблюдаемы всяким, кому вздумается посетить Саратовский уезд». 74 И если мы посмотрим
с этой точки зрения на труды Шахматова по летописанию, то
увидим, что в них проявились те же черты. Конечным звеном
70
Все примеры взяты нами из одной части главы «Разысканий…», но они
представлют типичные для Шахматова обороты. См.: Шахматов А. А. Разыскания… С. 312, 315, 317.
71
Чемоданов М. С. Сравнительное языкознание в России. С. 66.
72
Виноградов В. В. А. А. Шахматов как исследователь… С. 42.
73
Истрин В. М. А. А. Шахматов как ученый // ИОРЯС. Пг., 1922. Т. 25.
С. 32.
74
Соболевский А. И. (рец.) А. А. Шахматов. Исследования в области
русской фонетики. Варшава, 1893 // ЖМНП. 1894. № 4. С. 424.

200

Глава 3

исследования летописного текста Шахматов видел реконструкцию древнейших этапов его существования или же реконструкцию его составляющих. Так, исследование о древнейших русских летописных сводах венчала публикация реконструкции Древнейшего киевского, первого Киево‑Печерского
и Древнейшего новгородского сводов, доказательству существования и восстановлению содержания которых по реальным летописным текстам посвящена вся работа. 75 Причем эти
реконструкции, хоть и данные в приложении к исследованию,
по сути своей не воспринимались автором как нечто дополнительное, а прямо расценивались им как «главный результат…
исследования». 76 Весь же основной текст книги оказывался
развернутым комментарием к данным реконструкциям.
Если в этом случае реконструировался текст летописных
произведений, само существование которых являло собой результат научной гипотезы, то другим типом реконструкции
было издание ПВЛ. 77 Это также не была публикация реально
существующего летописного текста, но это было изданием первоначальной редакции известного летописного текста, т. е. это
был тот самый «очищенный Нестор», о котором мечтал в свое
время Шлёцер, к тому же снабженный исследованием и разложенный на источники. Однако следует отметить, что, в отличие
от Шлёцера, Шахматов не рассматривал все последующие редакции ПВЛ как этапы порчи ее текста, а видел в них живое отражение жизни древнерусского общества, интересы отдельных
политических партий, наконец, явления литературной жизни.
Еще одним близким по типу к изданию ПВЛ примером реконструкции было воссоздание Шахматовым первоначального
вида Повести о крещении Владимира и ее второго варианта,
названного исследователем «Корсунской легендой». 78 Сравнительный анализ был главным инструментом Шахматова при
создании его реконструкций. Но он часто, как в работе о «Корсунской легенде», кроме того, вводил в процессе реконструкции
текста психологические мотивировки. Так, анализируя рассказ ПВЛ о беседе князя Владимира Святославича с греческим
Шахматов А. А. Разыскания… С. 539–629.
 Там же. С. 532.
77
Шахматов А. А. Повесть временных лет. Пг., 1916. Т. 1. Вводная
часть, текст, примечания.
78
Шахматов А. А. Корсунская легенда о крещении Владимира // Сб.
статей в честь В. И. Ламанского. СПб., 1906. С. 103–120.
75

76

201

Часть 1

философом, он заметил, что после длинной и красочной речи последнего Владимир отвечает на следующее затем предложение
креститься: «Пожду еще мало». С точки зрения Шахматова, эта
фраза является психологически необъяснимой. Речь философа,
как и нарисованная им картина Страшного суда, поразили Владимира. И  если он не соглашается креститься немедленно после этого, то весь отрывок сразу же теряет смысл и даже может
быть понят так, что усилия христианского проповедника и его
аргументы не увенчались успехом. По выражению исследователя, слова Владимира «коробят самого летописца» и влекут за собой «странный» комментарий о том, что Владимир якобы хотел
еще раз «испытать» о всех верах. 79 Этот комментарий еще более
укрепляет исследователя в его предположении, что здесь налицо
обрыв текста источника. В летописи соединены несколько версий о крещении Владимира. Первый, наиболее древний рассказ
повествовал о крещении Владимира в Киеве в результате речи
философа, но составитель ПВЛ убрал его концовку, не доведя,
таким образом, еще Владимира до крещения, поскольку в его
распоряжении уже имелся другой рассказ о крещении Владимира в Корсуни («Корсунская легенда»). Летописец соединил
обе версии. Получилось, что в тексте летописи после изложения
речи философа и рассказа об «испытании о верах» говорится
наконец о походе на Корсунь и крещении как условии женитьбы
на греческой царевне Анне. На это же обстоятельство указывают, по мнению Шахматова, и некоторые психологически иначе
не объяснимые особенности изложения в летописи самой «Корсунской легенды». Так, Владимир, уже решившийся креститься,
спрашивает у бояр: «где крещенье приимем?». На это бояре отвечают: «где ти любо». Ясно, продолжал рассуждать Шахматов,
что «крещение Русской земли может произойти только в самой
этой земле», и значит, летописцу понадобились эти вопрос и ответ для того, чтобы как-то объяснить факт принятия крещения
в Корсуни. И  далее, на основании полученных таким образом
заключений, Шахматов строит весь дальнейший анализ текста.
По его собственному признанию, «предыдущие соображения
не основываются, конечно, на вполне осязательных данных»,
но, с его точки зрения, «законность и необходимость анализа
летописного рассказа о крещении Владимира в указанном выше
79

 Там же. С. 3.

202

Глава 3

направлении вряд ли подлежит какому-нибудь сомнению по
решительному противоречию отдельных частей его тому течению, которому должна была следовать творческая мысль древнего книжника».
Нужно отметить, что А. А. Шахматов, как и Ф. Ф. Фортунатов, при этом подчеркивал различие между фактами реконструкций и фактами, полученными в результате сравнительного анализа реальных данных (как языка, так и текста). Ярким
примером такого понимания является выступление Шахматова на обсуждении магистерской дисертации М. Д. Приселкова.
Шахматов критиковал Приселкова за то, что он использовал
в своей работе не текст летописи, а его, Шахматова, реконструкции. «Я», прибавлял Шахматов, «дал фикцию, а не текст»,
нужно, когда это возможно, «давать источник», а не комментарий, и избегать «нажима на источники». 80
Говорить же о введении Шахматовым момента «психологизма» в свои научные построения нельзя без того, чтобы
не отметить, как относилась к этому фортунатовская школа
в целом. Она в значительной мере противопоставляла себя другому направлению, выразителями которого были Л. В. Щерба
и казанская школа И. А. Бодуэна де Куртенэ. Последние считали, что развитие языка обусловлено психологическими причинами, и были направлены на поиск именно психологических
решений многих лингвистических задач. Так, И. А. Бодуэн
де Куртенэ полагал, что «сущность человеческого языка исключительно психическая, существование и развитие языка
обусловлено чисто психическими законами», а, например, фонема — это «постоянно в нашей психике существующее представление звука». 81 Р. О. Якобсон, учившийся у учеников Фортунатова, отмечал, что «освобождение от психологизма» было
частью лингвистической концепции последнего, ратовавшего
за «эмансипацию лингвистики от психологизма и логицизма,
а диалектологии от этнографизма» с ориентацией на поиск
чисто лингвистических (формальных) закономерностей. 82 Он
80
 Магистерский диспут М. Д. Приселкова в С.-Петербургском университете // Научный исторический журнал, издаваемый под редакцией проф.
Н. И. Кареева. 1914. Т. 2, вып. 1–3. № 3. С. 137.
81
Русское языкознание в Петербургском-Ленинградском университете.
Л., 1971. С. 69.
82
См.: Журавлев В. К. Ф. Ф. Фортунатов и фонология. С. 65.

203

Часть 1

вспоминал также, что его учителя по этой причине запрещали
читать книгу Л. В. Щербы «Русские гласные в качественном
и количественном отношении». Основатель копенгагенской
школы структурализма Луи Ельмслев высоко ценил фортунатовскую школу за эти ее качества и отмечал, что ей «принадлежит заслуга в постановке проблемы существования чисто формальных категорий и в протесте против смешения грамматики
с психологией и логикой». 83
Сложнее обстоит дело с определением отношения к этим
проблемам Шахматова. Так, В. К. Журавлев считает, что Шахматов «продолжил освобождение морфологии от бодуэновского психологизма». 84 Ф. М. Березин, напротив, полагает, что
Шахматов впоследствии вышел в этом отношении за рамки
фортунатовской школы и пришел к необходимости психологического обьяснения явлений. 85 С. И. Бернштейн также отмечал
эволюцию взглядов Шахматова (на изучение систаксиса русского языка), перешедшего с «чисто лингвистического историзма» на сочетание с «психологическим генетизмом», подчеркивая даже, что «в конце своего пути он пришел к построению
системы, прямо полярной по отношению к учению Фортунатова». 86
Мы, разумеется, отдаем себе отчет в том, что в данном
случае использование психологического метода в лингвистике
и психологических объяснений в текстологии — вещи в значительной степени различные. Однако, как нам кажется, для
Шахматова, применявшего свой лингвистический опыт при
изучении летописей, и эта часть его также имела определенное
значение.
Сказанного, думается, достаточно для утверждения, что
Шахматов‑лингвист и Шахматов‑исследователь летописей —
это одно явление в истории русской науки. Различается в его
работах по языкознанию и по текстологии главным образом характер материала, диктующий и определенные особенности работы с ним. Как писал Н. К. Никольский, «Шахматов применил
фортунатовский метод к изучению историко-литературных
Березин Ф. М. Очерки по истории языкознания… С. 90, 100, 188.
Журавлев В. К. Ф. Ф. Фортунатов и фонология. С. 66.
85
Березин Ф. М. Очерки по истории языкознания… С. 247–284.
86
Бернштейн С. И. Основные вопросы синтаксиса в освещении
А. А. Шахматова // ИОРЯС. Пг., 1922. Т. 25. С. 231, 233.
83
84

204

Глава 3

явлений, т. е. явлений более сложных, чем данные языка». 87 По
свидетельству П. А. Лаврова, Шахматов сознавал, что главное
его призвание — лингвистика. С. Ф. Платонов также называет основной его специальностью историю русского языка.
А А. Е. Пресняков писал, что «в лице Шахматова к изучению
летописных сводов подошел не историк, а филолог...». 88 Однако
это определение можно перевернуть, и, вероятно, так оно будет
звучать более широко, что предпочтительнее в случае ученого
столь широкого диапазона интересов, как Шахматов. Можно
сказать, что Шахматов был не просто лингвистом, занимающимся летописанием, а исследователем-историком в очень широком диапазоне, так как и к лингвистике в большинстве своих
работ он, по-видимому, подходил как к исторической дисциплине. Можно, наверное, согласиться с В. М. Истриным, который в связи с отмечаемой им склонностью Шахматова к общим
построениям писал: «Занимаясь и лингвистикой и историей
летописания, он закладывал фундамент для построения грандиозных зданий, которые… должны будут стоять друг от друга
поодаль, но которые чем-то между собой будут связаны. Скоро стали выстроены и стены для обоих зданий… Они являлись
лишь первыми этажами… За ними должны были следовать ряды
других этажей, материал для которых был заготовлен и продуман». 89
В этом «выстраивании зданий» и заключалась главная особенность даже не приемов, не метода Шахматова, а его видения летописания. Это были не «летописные здания», а зданияреконструкции. Реальные тексты, сами по себе, Шахматова
не интересовали. В нем не было любви к летописным образам,
к выражениям летописца, к его особому образу мысли — всего
того, что часто демонстрируют историки и историки литературы. Летописи были лишь несовершенными слепками когда-то
созданных, но несохранившихся грандиозных сводов. Поэтому
они интересовали его лишь как материал, пользуясь которым,
он проникал сквозь время и лицезрел эти своды. Это можно
Никольский Н. К. Памяти А. А. Шахматова. С. 160.
Лавров П. А. Первые годы научной деятельности А. А. Шахматова //
ИОРЯС. Пг., 1922. Т. 25. С. 56; Платонов С. Ф. А. А. Шахматов как историк //
Там же. С. 139; Пресняков А. Е. А. А. Шахматов в изучении русских летописей // Там же. С. 164.
89
Истрин В. М. А. А. Шахматов как ученый. С. 26–27.
87
88

205

Часть 1

сравнить со знаменитым платоновским образом пещеры, где
тени на стене — лишь образы реальных явлений, проходящих
за спинами людей, прикованных в пещере. Платон при помощи
этого образа создал свое известное учение об идеях и вещах.
Реальная вещь — лишь несовершенное отражение идеи этой
вещи. По Платону, лишь созерцание идей (а не вещей) достойно философа. Так же была устроена и голова Шахматова.
Кажется, что последующие авторы, особенно историки, да
и филологи, это обычно не учитывали. Они, например, часто
хотели видеть в каком-то реальном тексте шахматовский свод
и давали в тексте двойное написание Нсв. (Н1Мл.) 90 там, где
Шахматов видел Нсв. Для Шахматова Н1Мл. была лишь «вещью», тогда как Нсв. — «идеей». Это касается и учения Шахматова о редакциях ПВЛ. Эти редакции, по Шахматову, —
своды, поэтому их нельзя увидеть ни в одном тексте, ни в Л.,
ни в Ип. Между тем в целом ряде исторических сочинений говорится о редакции 1116 г., отразившейся, по Шахматову, в Л.,
и редакции 1118 г., отразившейся, по Шахматову, в Ип.
Путь к постижению «идей», т. е. сводов, — умственное усилие, приводящее к их реконструкции. Отсюда тяга Шахматова к реконструкциям. Бессмысленно хвалить его, например,
за сравнительный метод, но порицать за склонность к реконструкции, так как именно в этом состояла для него суть исследования и его цель.
Хотя гипотетичность построений Шахматова была связана с его способом мышления, но, возможно, время, когда он жил
и писал, — эпоха кризиса на Западе вчерашнего позитивизма, —
также наложило свой отпечаток. В России первые шаги делало
неокантианство. В Петербургском университете одновременно с А. А. Шахматовым преподавал А. И. Введенский — один
из ведущих русских философов‑неокантианцев, учившийся на
историко-филологическом факультете у Н. К. Бесту­жева-Рю­
ми­на. А. А. Шахматов, как показывает его предсмертное письмо дочери, философией интересовался. 91 Правда, нет следов его
90
Следует, правда, отметить, что и сам А. А. Шахматов иногда употреблял такое двойное наименование, видимо, условно, что не отменяет сказанного выше.
91
Андреева Т. В., Вовина-Лебедева В. Г. О  смысле жизни: Предсмертное письмо А. А. Шахматова // Государство и общество в России XV–начала
XX века: Сб. статей памяти Н. Е. Носова. СПб., 2007. С. 527.

206

Глава 3

увлечения именно неокантианством. Но почти невозможно представить себе, что он мог не знать этого течения, не слышать его
основных постулатов, тем более, что неокантианцем был такой
видный петербургский историк, как А. С. Лаппо-Данилевский.
О  том, как неокантианская гносеология отражалась на трудах
исследователей-гуманитариев, в данном случае — историков,
можно прочесть в воспоминаниях А. Я. Гуревича, который стал
интересоваться ею с вынужденным опозданием через полстолетия
после того, как она завоевала университеты, и через 30 лет после
смерти Шахматова. В западной историографии возникновение
в начале XX в. нового понимания науки, связанного с неокантианством, называют «коперниканским переворотом». А. Я. Гуревич
так передает его суть: «Происходило формирование и утверждение идей неокантианской эпистемологии. Центр тяжести был перенесен с онтологии на гносеологию. Перед историками возникал
новый по сравнению с XIX веком — веком господства позитивизма — вопрос о том, каковы возможности познания истории, каков
тот понятийный эпистемологический инструментарий, который
находится в головах людей, и как его надлежит использовать». 92
Так, например, самой знаменитой частью учения Макса Вебера, полного одногодка А. А. Шахматова, родившегося
в один год с ним и умершего в один год (А. А. Шахматов от болезни, вызванной истощением, М. Вебер — от «испанки»), была
теория «идеальных типов». Идеальный тип — это логическая
конструкция, рациональная, «правильная» модель, концепция,
первоначально возникающая в голове ученого. Ее цель — сравнить между собой реальные явления, приравнивая их к «идеальному типу», установить таким образом связи между ними.
Впоследствии в результате обработки эмпирического материала факты неизбежно не укладываются в предложенный «тип»,
и тогда последний подлежит модификации. 93
Вряд ли нужно думать, что А. А. Шахматов прямо применял в своих работах этот метод Макса Вебера и вообще знал
это имя и понятие «идеального типа», но можно предположить,
что сходство не совсем случайно: идеи витали в воздухе.
Гуревич Арон. История историка. М., 2004. С. 109.
Вебер М. Свобода от «оценочных суждений» в социологической
и экономической науке // Исследования по методологии науки. М., 1980. Ч. 1.
С. 141–142.
92
93

207

Часть 1

А. А. Шахматова уже нельзя отнести и к позитивистам. Он
определенно с первых своих научных работ выходил за рамки,
ограниченные позитивистской методологией, в основе которой
лежал сбор фактов с последующей их систематизацией. И если
нельзя, возможно, отнести его к неокантианцам, 94 то можно видеть в его творчестве отражение общих философских тенденций эпохи. Очень осторожно попытаемся наметить следующие
черты эпохи «постпозитивизма» (если так можно выразиться)
в творчестве Шахматова.
К этому можно отнести понимание рационального (правильного) действия. Всякое познание с этой точки зрения — суждение
(не интуиция, не вчувствование, не непосредственное проникновение в объект — все это осуждается). Суждение же — это соотнесение материала с некоторыми принципами логики. И Шахматов также требовал суждений в любом случае, иначе для него
не было смысла в исследовании. С точки зрения Вебера, можно
понять лишь рациональное. По мере убывания рациональности
действие становится все менее понятным. Для типологии научного рассмотрения все иррациональное выступает как отклонение
от конструируемого рационального действия. Пример: человек
рубит в лесу дерево — мы полагаем, что он делает это для заработка или чтобы заготовить себе топливо, т. е. мы представляем себе
смысл действия, а не самого действующего. Тот же логический
принцип использовал и Шахматов. Он конструировал рациональное действие, представляя себе ход мыслей летописца и т. п., т. е.
именно смысл действия, по Веберу, а не самого действующего.
Позитивизм все сводит к бесконечному многообразию
конкретных явлений. Общие понятия не нужны, философия
94
 А. А. Шахматов был отнесен к неокантианцам один раз в книге
В. И. Стрельского. См.: Стрельский В. И. Основные принципы научной критики
источников по истории СССР. Киев, 1961. С. 52. Но В. И. Стрельский не привел
никаких обоснований этому, голословно объединив его с Н. И. Костомаровым
и А. С. Лаппо-Данилевским как «буржуазных источниковедов, опирающихся
на порочные историко-философские, главным образом неокантианские теории
и платформы». Напомним, что это было сделано в те годы, когда даже одно слово «неокантианство» могло восприниматься как обвинение. Неудивительно, что
Д. С. Лихачев резко возразил В. И. Стрельскому и пояснил, что из всех троих только А. С. Лаппо-Данилевский заявлял о своем неокантианстве. См.: Лихачев Д. С.
Текстология... 2‑е изд. Л., 1983. С. 51. Примеч. 75. Первое издание этой работы
Д. С. Лихачева вышло в 1962 г., поэтому В. И. Стрельский в следующей книге отредактировал свое высказывание, и уже «буржуазным источниковедом», опирающимся на «порочные платформы», объявил одного А. С. Лаппо-Данилевского.

208

Глава 3

не нужна. Главным видом научной работы является обобщение частных явлений, их классификация. Вот почему тут возникает расцвет в естественных науках. Для позитивизма характерно непризнание разницы между науками о мире и о человеке. Наука XIX в. занималась систематизацией летописей,
не стремясь выйти за ее рамки и даже осуждая такие выходы
именно с точки зрения позитивизма — т. е. как ненаучные
фантазии. Самые типичные примеры такого подхода являли К. Н. Бестужев‑Рюмин и потом И. А. Тихомиров. Метод
Бестужева-Рюмина — метод систематизации летописных известий, которые во всех случаях следовало делить на погодные
записи и литературно-обработанные повести.
Критика по адресу А. А. Шахматова, которая стала раздаваться с самого начала его научного творчества, — это критика, чаще всего, именно с точки зрения позитивизма. Его обвиняли в построении недоказанных схем, в гипотетичности,
следствием которой был частый отказ от первоначальных,
предположительных («черновых») схем после насыщения их
конкретным материалом. Шахматову ставили в вину также то,
что он осуществляет исследования, уже имея в виду такую модель (черновую схему) — предположение, появившееся у него
на начальном этапе работы с тем или иным памятником. Даже
сочувствующие ему коллеги отмечали эту особенность творческого почерка Шахматова. Так, М. И. Сухомлинов в хвалебном
тоне писал о нем следующее: «Работая над частями, А. А. Шахматов имеет в виду целое — тот ожидаемый вывод, который облегчит путь к решению важнейших задач в истории внутренней
жизни народа». 95 Выше было показано, что таким же образом
были построены шахматовские «Разыскания…». С точки зрения позитивизма логика должна была быть другой: от частного
к общему и никогда иначе.
Шахматов сам неоднократно писал о том, что многие выдвинутые им положения нуждаются в проверке и что он иногда строит свои гипотезы на утверждении, еще не доказанном.
Своды Шахматова воспринимались многими исследователями
как конкретная реальность, но, по сути — это общие понятия
(и именно это почувствовали его критики), так как на самом
95
Сухомлинов М. И. Записка об ученых трудах экстраординарного
академика доктора славянской и русской филологии А. А. Шахматова // Сб.
ОРЯС. СПб., 1901. Т. 69. Декабрь. С. LIII–LVI.

209

Часть 1

деле своды не существуют, это лишь генерализирующее понятие
с точки зрения чистого позитивизма, как и «идеальный тип». Существование сводов можно обосновывать более или менее удачно и убедительно, но они не являются простым обобщением реально существующих явлений (т. е. не являются эмпирическим
типом). Они — нечто большее. И если идеальные типы — это эвристическая гипотеза, которая позволяет упорядочить многообразие конкретного материала, то своды Шахматова, приложенные им в конце «Разысканий…», — это именно такие умственные
конструкции, гипотезы, которые упорядочивают конкретный
материал летописей (а не систематизируют его), выстраивают
его в определенные ряды, делают его непротиворечивым.
Итак, нам представляется, что А. А. Шахматов — самая
крупная величина в истории изучения русских летописей — сложился как исследователь из соединения многих сил. Среди них
основными были следующие: примененный на русском материале сравнительно-исторический метод исследования языков
и древних текстов, приемы лингвистического анализа школы
Фортунатова, кризис позитивистской доктрины, невольно влияющий на ученых, даже не занимающихся специально философией и методологией, и наконец, то, что трудно поддается анализу, — специфическое и уникальное устройство мыслительного аппарата, т. е. то, что обычно называют «гениальностью».
3.3. Схема летописания по А. А. Шахматову
Обращаясь к анализу летописного «здания», построенного Шахматовым, прежде всего следует указать на открытие им
существования Нсв. как на наиболее выдающийся его вклад
в изучение древнейшего периода русского летописания.
Гипотеза о Нсв. была выдвинута Шахматовым главным
образом на основании сравнительного изучения текстов ПВЛ
и Н1Мл. Высказывания и наблюдения по этому сюжету разбросаны во многих работах Шахматова. Но общего большого
исследования о Нсв. он не написал, если не считать опубликованного после смерти отрывка. 96 Он собирался посвятить этому вопросу второй том своего издания ПВЛ, но замысел этот
96
Шахматов А. А. Начальный киевский свод 1095 г. // А. А. Шахматов.
1864–1920: Сб. статей и материалов / Под ред. акад. С. П. Обнорского. М.; Л.,
1947. С. 117–160.

210

Глава 3

остался неосуществленным. Как и в других случаях, точка зрения Шахматова на Нсв. несколько раз менялась, но основная
идея осталась неизменной. Шахматов вступил в науку о летописях серией статей 1897 г., посвященных отдельным вопросам
изучения ПВЛ. В статье о хронологии древнейших летописных
сводов он просто отождествлял Нсв. с Н1Мл., отмечая, что он
отразился в ней в части до 1074 г. Н1Мл. была составлена, по
Шахматову, в Новгороде в первой четверти XV в. на основе
Н1Ст., представленной одним древнейшим, но дефектным Синодальным списком, в котором еще в древности была утрачена начальная часть (до 1016 г.). Именно для пополнения этого
недостающего начала, как полагал тогда Шахматов, был использован текст древнего свода, случайно оказавшегося в руках летописца. Он- то и был Нсв., дошедшим до нас, таким
образом, в новгородской традиции, что потребовало далее от
исследователя более подробного ее изучения. 97 В другой, более развернутой статье этого же года Шахматов рассматривал
именно эту проблему. 98 Нсв. отразился в Н1Мл. не непосредственно, а через Софийский временник, отразившийся также,
как писал тогда исследователь, в С1, Воскр. и Тв. История же
сложения текста Софийского временника виделась Шахматову как история целой серии новгородских летописных
сводов. Первый новгородский свод был составлен на рубеже
XII–XIII вв. Он отразился в Н1Ст. Анализ Син. показывает,
что составитель этого свода использовал ПВЛ, летопись Германа Вояты, священника одной из новгородских церквей второй половины XII в. (о котором как о летописце на основании
Син. писали и до Шахматова), затем продолжение последней,
а также, за последние три года, и свои собственные припоминания. Второй новгородский свод использовал уже текст
первого новгородского свода, утратившего к тому времени
начало, а потому именно тогда дополненного Нсв., но и обратился непосредственно к источникам первого свода, а именно
к летописи Германа Вояты. Третий новгородский свод — Софийский временник — опирался на второй свод, ряд отдельных
исторических повестей и летописных заметок. Затем в первой
97
Шахматов А. А. Хронология древнейших русских летописных сводов // ЖМНП. 1897. Т. 310. № 4. Отд. 2. С. 463–482.
98
Шахматов А. А. О  Начальном Киевском летописном своде //
ЧОИДР. 1897. Т. 2, кн. 3. С. 795–844.

211

Часть 1

половине XV в. он был включен в состав Н1Мл. Как видим,
картина, нарисованная в этой статье, уже сразу была сложной,
изобиловала промежуточными гипотетическими звеньями
и сильно отличалась от тех, которые привыкли создавать как
историки, так и историки литературы.
Вопрос о том, откуда Герман Воята, первый новгородский
летописец, брал материал для построения рассказа о древнейшем периоде новгородской истории, Шахматов в этой работе
еще только ставил, предполагая, что он мог воспользоваться
записями о церковных событиях, которые велись при владычном дворе или Софийском соборе. Кроме того, был использован какой-то новгородский источник, откуда взяты рассказ
под 1024 г. о походе Ярослава Мудрого в Суздальскую землю
из Новгорода, рассказ под 1036 г. о поставлении новгородского епископа Луки Жидяты, рассказ под 1071 г. о новгородском
волхве и князе Глебе Святославиче. Но относительно состава
Нсв., как это видно по данной работе, уже тогда Шахматов
имел четкие представления по целому комплексу вопросов.
Нсв. был использован новгородскими летописцами в частях
до 989 г., с 991 по 1016 г. (уже в соединении с новгородскими
известиями) и с 1047 по 1074 г. Шахматов предположил, что
список с Нсв. был дефектным и на 1074 г. обрывался на описании кончины игумена Киево‑Печерского монастыря Феодосия. Сравнение же выделенных отрывков Нсв. с текстом ПВЛ
привело Шахматова к следующим выводам:
— Нсв. лежит в основе ПВЛ;
— древнейший период русской истории изложен в Нсв.
несколько иначе, чем в ПВЛ;
— хронология Нсв. не совпадает с хронологией ПВЛ;
— в Нсв. не было некоторых рассказов, вставленных затем
составителем ПВЛ (сказания о Кирилле и Мефодии, предания
об обрах, об апостоле Андрее и обычаях славян, легенд о юно­
ше-кожемяке, белгородском киселе и др.);
— в Нсв. не было договоров Руси с греками 912, 945 и 971 гг.;
— составитель Нсв. использовал отрывки из византийской
Хроники Георгия Амартола, но ПВЛ использовала эту хронику дополнительно к тексту Нсв.
В этих ранних статьях намечены, как мы увидим, все основные моменты концепции Шахматова, касающейся Нсв. В дальнейшем он вносил некоторые коррективы, уточнял отдельные
212

Глава 3

моменты, расширял или сужал аргументацию. Здесь он еще
использовал для сравнения Архангелогородский летописец,
так как думал, что он являет собой в начальной части сокращение какого-то летописного свода, представляющего смешанный текст ПВЛ и Нсв. (не по Софийскому временнику).
В дальнейшем он отказался от этого представления и вообще
не привлекал поздние летописные своды для реконструкции
раннего летописания, что было принято и его последователями. О времени составления Нсв. Шахматов первоначально не
писал, указывая лишь, что это было после 1074 г., на котором
обрывается его текст по Н1Мл.
К исследованию Нсв. Шахматов вернулся вновь через три
года. 99 Он рассмотрел теперь специально вопрос об источниках Нсв., из которых тот заимствовал рассказы об отношениях Руси с греками. Анализируя расчет лет в Нсв. в сравнении
с византийскими хронографами, Шахматов пришел к выводу,
что в первоначальном виде в Нсв. вообще не было хронологических дат и не было рассказов о неудачных походах Руси на
Царьград. Позднее (во второй редакции Нсв.) был использован дополнительный источник — хронограф типа Еллинского летописца, откуда были заимствованы сведения о походах
Руси и годовая сетка дат. Именно эта редакция дошла до нас
в Н1Мл., и она же была использована в ПВЛ. Т. е. сведения
о греко-русских отношениях и даты вошли в Нсв. не непосредственно из Георгия Амартола, как Шахматов думал ранее, а из
хронографической компиляции, основанной на тексте Георгия Амартола, ветхозаветных книгах, хронике Иоанна Малалы
и т. д.
Следующее обращение к Нсв. произошло уже в «Разысканиях…». Хотя этот труд был в целом посвящен исследованию
сводов более древних, чем Нсв., лежащих в его основе, но в нем
рассыпано множество замечаний, характеризующих развитие взглядов Шахматова и на Нсв. Прежде всего, это касается
анализа вставных эпизодов в тексте Нсв., которые Шахматов
выделял как по Н1Мл., так и по ПВЛ. Вывод заключался в том,
что в основе Нсв. лежал еще более древний летописный текст,
который исследователь с этого времени называл Древнейшим,
99
Шахматов А. А. Начальный Киевский летописный свод и его источники // Юбилейный сб. в честь Вс. Ф. Миллера. М., 1900. С. 1–9.

213

Часть 1

вместо того, чтобы писать о первой редакции Нсв. Этот Древнейший свод — Дрсв. был, по мнению исследователя, составлен
в Киеве около 1039 г., связан своим созданием с основанием русской митрополии и просветительской деятельностью Яро­слава
Мудрого. Дрсв. был составлен на основе многочисленных источников, среди которых Шахматов указывал гипотетическую
болгарскую летопись, отдельные сказания (о княгине Ольге,
о Владимире Святом, варягах-мучениках, Борисе и Глебе),
серию народных преданий. В дальнейшем Дрсв. попал в Печерский монастырь, где был продолжен в 1073 г. знаменитым
Никоном Великим. Но еще до этого Дрсв. попал в Новгород.
Там на его основе около 1050 г. возник при епископской кафедре местный Древнейший новгородский свод — Дрнсв., который был также впоследствии, около 1079 г., продолжен чисто
новгородскими сообщениями. Наряду с ПВЛ он лег в основу
новгородского владычного свода 1167–1168 гг., списком с которого была летопись Германа Вояты, отразившаяся в Софийском временнике, составление которого Шахматов относил
теперь к 1425 г., а не к середине XIII в., как ранее. Кроме того,
Дрнсв. отразился наряду с Дрсв. и в Нсв.
Другими источниками Нсв. в «Разысканиях…» Шахматов
считал гипотетический княжеский помянник, связанный с Десятинной церковью, паримийник, гипотетическую черниговскую летопись, не дошедшее до нас житие Антония Печерского.
Отдельно исследовал Шахматов слой новгородских известий в Нсв., строя это исследование на сопоставлении текста Н1Мл., Н1Ст. и гипотетического Новгородского свода
1448 г., восстанавливаемого им по С1 и Н4, а также общерусского свода 1423 г., который, по его мнению, лежал в основе
свода 1448 г.
Наконец, важным коррективом, внесенным Шахматовым
в гипотезу о Нсв. в «Разысканиях…», было определение времени его составления. Нсв. был составлен, как считал в этот
момент Шахматов, в 1095 г., но доводил изложение событий до
1093 г.
«Разыскания…» являются центральным трудом Шахматова, в наиболее развернутом виде отразившим его взгляды
на Нсв. Но он не оставлял эту тему в дальнейшем, впоследствии заново осмысляя отдельные моменты. Так, им был развит
сюжет об авторстве Нсв., который он ранее не затрагивал (он
214

Глава 3

считал автором игумена Печерского монастыря Ивана), об антикняжеской направленности этого памятника, составленного
в период разногласий монастыря с киевским князем Святополком Изяславичем, о предисловии к Нсв., которое ранее считал
предисловием к Софийскому временнику. 100
Схема истории древнейшего периода русского летописания, по Шахматову, в целом не была принята исследователями в дальнейшем, за исключением М. Д. Приселкова. В особенности это касается гипотезы о Дрсв. и Дрнсв. 101 Однако
с основополагающей гипотезой Шахматова о Нсв. дело обстоит иначе. Попытки пересмотреть ее также предпринимались
неоднократно в прошлом и предпринимаются до настоящего
времени. 102 Но, несмотря на выдвигавшиеся другие варианты
объяснения, соотношения ПВЛ и Н1Мл., по справедливому
замечанию А. Поппэ, аргументация Шахматова «в основном
осталась неопровергнутой». 103 С этим можно согласиться, имея
в виду период, по крайней мере, до конца XX в. Более того,
эта гипотеза получила развитие и подтверждение в работах
О. В. Творогова на материале сравнения хронографических
источников Нсв. и ПВЛ. Еще Шахматов показал, что Н1Мл.
не знает заимствований из Хроники Георгия Амартола непосредственно, а лишь из компилятивного хронографа, основанного на этой хронике. После работ В. М. Истрина его стали
называть Хронографом по Великому изложению (далее —
ХВи). Напротив, ПВЛ излагает историю русско-греческих
100
Шахматов. А. А. 1) Предисловие к Начальному киевскому своду
и Несторова летопись // ИОРЯС. СПб., 1909. Т. 13, кн. 1. С. 213–270; 2) «Повесть временных лет» и ее источники//ТОДРЛ. М.; Л., 1940. Т. 4. С. 5–150; 3)
Начальный киевский свод 1095 г. С. 47–160.
101
См.: Тихомиров М. Н. Источниковедение истории СССР. М., 1940.
Т. 1. С. 55; Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. Л., 1947. С. 89, 93.
102
См.: Истрин В. М. Замечания… // ИОРЯС. Пг., 1923. Т. 26. С. 45–
102; 1924. Т. 27. С. 207–251; Никольский Н. К. Повесть временных лет как источник для истории начального периода русской письменности и культуры //
К вопросу о древнейшем русском летописании. Л., 1930; Бугославский С. А.
«Повесть временных лет»… С. 7–37; Алешковский М. Х. Повесть временных лет:
Судьба литературного произведения в древней Руси. М., 1971; Кузьмин А. Г.
Начальные этапы древнерусского летописания. М., 1977; Зиборов В. К. О летописи Нестора: Основной летописный свод в русском летописании XI в. СПб.,
1995.
103
Поппэ А. В. Родословная Мстиши Свенельдича. С. 81.

215

Часть 1

отношений по Георгию Амартолу. О. В. Творогов проанализировал все параллели между ПВЛ и Хроникой Георгия Амартола. Особое внимание он уделил анализу рассказа о походе князя
Игоря Старого на Царьград. Результаты этого анализа показали, что рассказ ПВЛ основан на Хронике Георгия Амартола
и Житии Василия Нового, но при этом в данном месте использован не полный рассказ Георгия Амартола, а редакция ХВи,
к которому обращался только составитель Н1Мл. Единственное объяснение этому факту может быть таким, что рассказ
о походе Игоря на Царьград заимствован в ПВЛ не из Георгия
Амартола, а из более древнего источника — Нсв. Это означает,
что Нсв. являлся источником и ПВЛ. 104 Таким образом, гипотеза Шахматова о Нсв. является до настоящего времени наиболее жизнеспособной из всех шахматовских построений. Она
принималась большинством исследователей, и Нсв. считался
наиболее древним русским летописным сводом и той основой,
на которой затем было воздвигнуто все гигантское здание русского летописания.
Другой важной проблемой, над которой Шахматов работал всю жизнь, была проблема истории текста ПВЛ, проблема ее редакций. К ней, как и к вопросу о Нсв., исследователь
обращался постоянно, оттачивая аргументацию и выдвигая
новые суждения взамен несостоятельных старых. Первое обращение к этой теме совпало с началом преподавательской деятельности Шахматова. Готовясь к магистерским экзаменам
для оставления по Отделению русского языка и словестности
Московского университета в 1890 г., он прочел две пробные
лекции, одна из которых была посвящена ПВЛ. 105 Тема лекции
была: «О  составе “Повести временных лет”». Возможно, она
была сформулирована так не случайно, и здесь допущена перекличка с названием наиболее известной к тому времени работы
по истории летописания — книгой Н. К. Бестужева-Рюмина.
В этой лекции намечены многие вопросы истории ПВЛ, которые Шахматов разрабатывал в дальнейшем. В статьях 1897 г.
104
Творогов О. В. 1) Повесть временных лет и Хронограф по великому
изложению // ТОДРЛ. Л., 1974. Т. 28. С. 99–113; 2) Повесть временных лет
и Начальный свод: (Текстологический комментарий) // ТОДРЛ. Л., 1976.
Т. 30. С. 3–26.
105
СПФ АРАН, ф. 134, оп. 1, № 142.

216

Глава 3

он исходил уже из твердого представления о наличии двух редакций памятника. Составитель первой пользовался Нсв., дополненным Сказанием о Кирилле и Мефодии (позднее, как мы
видели, Шахматов считал это сказание источником другого
сочинения), рядом поправок и Хроникой Георгия Амартола.
Вторая редакция отличалась рядом поправок хронологического характера. Хронология второй редакции была составлена по Никифорову «Летописцу вскоре», Нсв. и первой редакции. Списки ПВЛ Шахматов разделял тогда на три типа: Л.
и сходные; Ип. и сходные; С1 и сходные. Первые две группы
отразили взаимное влияние обеих редакций. Списки же типа
С1 — это списки второй редакции, оставшиеся без вторичного
влияния первой (позднее он отказался от такой характеристики списков этой группы и вообще от ее специального выделения). Мы видим, что уже в первых своих работах по этой
теме Шахматов пришел, так же как и в случае с Нсв., к основополагающим выводам о редакциях ПВЛ, которые затем уточнял. Шахматов был полон стремления доискаться до первоначального текста ПВЛ («очищенного Нестора», по Шлёцеру),
«погибшего», как он считал, под пером редакторов, первым из
которых был Сильвестр, которому принадлежит текст ПВЛ
в списке Л. 106
Наиболее развернутое представление о редакциях ПВЛ
было дано Шахматовым во введении к изданию Повести временных лет. 107 Если до этого он относил создание первой редакции к 1110 г., то теперь высказывалась мысль о том, что
ее автор довел изложение до 1112 г. После смерти Святополка Изяславича летопись попала в Выдубецкий монастырь,
связанный с Владимиром Монамахом и его родом. В 1116 г.
игумен этого монастыря Сильвестр переработал ПВЛ в промономаховском духе, так что первоначальная редакция «исчезла». Но она сохранилась частично в заимствованиях из нее
Киево‑Печерского патерика, сделанных до сильвестровской
переработки, когда летопись еще не покинула Печерский
монастырь. Сильвестровская же редакция дошла в составе
нескольких списков ПВЛ, из которых древнейшим является Л.
106
Шахматов А. А. 1) Хронология русских летописных сводов. С. 467–
482; 2) Древнейшие редакции Повести временных лет // ЖМНП. 1897.
Октябрь. Отд. 2. С. 209–259.
107
Шахматов А. А. Повесть временных лет. Т. 1.

217

Часть 1

и близкие к нему (Радз., МАк., Тр.). Третья редакция была со­
здана в 1118 г., сохранившись в списках Ип., Хл. и др. (далее —
ИпХл.). Она содержала в завершающей части дополнительные
известия, касающиеся Владимира Мономаха, и ее составление
связывалось Шахматовым с князем Мстиславом Владимировичем. Сложность решения вопроса о третьей редакции ПВЛ видел и сам Шахматов, отмечающий наличие в списках Сильвестровской редакции ряда вторичных по сравнению со списками группы Ип., но объяснял это вторичным влиянием третьей
редакции на первую. Т. е. он держался взгляда, высказанного
еще в первых своих работах, о том, что ни один из дошедших
до нас списков второй и третьей редакций не содержит текста
этих редакций в чистом виде: в списках второй редакции заметно вторичное влияние третьей редакции, а в списках третьей редакции — списков второй редакции. Поэтому редакция
ПВЛ для Шахматова — это нечто гипотетическое, результат
реконструкции на материале реальных списков.
Вопрос о третьей редакции ПВЛ является наиболее спорным. Шахматов приводил разнообразные аргументы, сплетающиеся в несколько логических цепочек рассуждений о ее
существования и датировке. В списках ЛРМак. присутствуют
известия, связанные тесным образом с Владимиром Мономахом, в том числе его знаменитое «Поучение» (в списке Л.).
Их нет в списках ИпХл. Есть в первой группе и благочестивое
рассуждение по поводу «столпа огненна» над Печерским монастырем. Продолжение этого рассуждения имеется в списках
ИпХл. Шахматов делал из этого вывод, довольно неожиданный, о том, что отмеченные места в списках ЛРМак. являются поздними вставками в текст Сильвестровской редакции,
которые попали в нее из списка третьей редакции как результат вторичной правки (которой он вообще придавал большое
значение в связи со своим общим представлением о смешении
второй и третьей редакций во всех древнейших списках ПВЛ).
Этот список должен был быть составленным таким образом
в княжение Владимира Мономаха. Но в списках ИпХл. после
1118 г. идут сухие и невыразительные известия, следовательно, они отражают в этом месте редакцию, возникшую около
1118 г., но полностью не дошедшую ни в одном списке. С другой стороны, «Поучение» Владимира Мономаха находится
в Л. не на том месте, где должно быть, так как искусственно
218

Глава 3

разрывает сообщение под 1117 г. о нашествии половцев. Но поскольку, согласно предыдущему рассуждению, «Поучение» попало в Л. при вторичной сверке со списком второй редакции,
то, значит, эта вторая редакция должна была быть доведена по
крайней мере до 1117 г.
На этом оканчивается первая цепь рассуждений Шахматова. Легко заметить, что каждое звено в ней цепляется за другое.
Тем не менее она не идеальна. Встает вопрос о том, каким же
образом списки ИпХл. лишились отличительных особенностей
третьей редакции, например «Поучения» Владимира Мономаха, и почему его нет в других списках второй редакции, кроме
Л., а также ряд других недоумений. Объясняется это тем, что,
как справедливо отметил О. В. Творогов, допуск Шахматовым
вторичного влияния второй и третьей редакций друг на друга
«существенно ослабляет его гипотезу». 108 Схема Шахматова
в данном моменте оказывается, по мнению О. В. Творогова,
чересчур усложненной. Кроме того, при общем признании взаимного вторичного влияния двух редакций доказывать можно
в принципе любую схему соотношения их списков, а не только
ту, которую предлагал Шахматов.
Но эта цепь рассуждений у исследователя не была единственной. Далее он обратился к анализу двух эпизодов: помещенному в ИпХл. под 1114 г. рассказу некоего Павлаладожанина, слышанному летописцем в Ладоге, о странах, лежащих «за Югрой и Самоядью», и имеющемуся во всех списках
ПВЛ под 1096 г. рассказа новгородца Гюряты Роговича о северных странах, где живут «Югра и Самоядь» и легендарные
«заклепанные» в горах народы, с пояснением летописца о том,
что все это он слышал от Гюряты Роговича за четыре года «преже сих».
Шахматов был убежден, что эти два сообщения связаны
по происхождению, поскольку в них идет речь примерно об одних местностях. Значит, они должны быть слышаны летописцем
в одно время. Поскольку о посещении летописцем Ладоги говорится под 1114 г., то фразу «преже сих», по Шахматову, следует понимать как указание на этот же год, а прибавление четырех к 1114 г. давало ему искомый 1118 г. как время составления
108
Творогов О. В. Повесть временных лет // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 1 (XI–перв. пол. XIV в.). Л., 1987. С. 341.

219

Часть 1

редакции. Как видим, и эта цепь рассуждений также не неуязвима. Более того, Шахматов предлагает не те объяснения своих наблюдений, которые напрашиваются сами собой, а более
сложные, что было уже отмечено В. М. Истриным. Последний
писал о том, что гораздо естественнее было бы от 1096 г. отнять
четыре, получив 1092 г. как время (четыре года «преже сих»),
когда летописец слышал рассказ, помещенный им под 1096 г. 109
Л. Мюллер справедливо заметил, что путешествие в Ладогу, описанное под 1114 г., не обязательно могло иметь место
в этом же году, а если это не так, то все рассуждение Шахматова о времени третьей редакции ПВЛ также рушится. Л. Мюллер вообще считает существование третьей редакции недоказанным, полагая, что и в ЛРМак. и в ИпХл. отразилась одна
и та же редакция ПВЛ, а именно редакция Сильвестра, только
списки ЛРМак. утратили ее окончание (за 1110–1115 гг.). 110
Эту же точку зрения принял и О. В. Творогов. Он отдельно
остановился также на произвольности связывания Шахматовым составления редакции списков ИпХл. с Мстиславом
Владимировичем. 111 Но недавно гипотезу А. А. Шахматова
о третьей редакции ПВЛ поддержал А. А. Гиппиус, который
опровергает аргументы О. В. Творогова и Л. Мюллера и восстанавливает ход рассуждений А. А. Шахматова. 112
Шахматов рассмотрел вопрос о роли Сильвестра в составлении текста ПВЛ. При издании ПВЛ он полагал, и так писал
во введении, что весь текст ПВЛ до 1111 г. обличает автора,
принадлежащего к братии Киево‑Печерского монастыря, т. е.
автора первой редакции. С другой стороны, Послание игумена Поликарпа епископу Симону, читаемое в Киево‑Печерском
патерике, содержит три ссылки на некий печерский летописец и его автора монаха Нестора. Шахматов предполагал, что
109
110

1977.

Истрин В. М. Замечания… // ИОРЯС. Пг., 1924. Т. 27. С. 225–226.
Handbuch zur Nestorchronik / Herausgeg. von L. Müller. München,

111
Творогов О. В. Существовала ли третья редакция «Повести временных лет»? // In memoriam: Сб. памяти Я. С. Лурье. СПб., 1997. С. 203–209.
112
См. дискуссию об этом между А. А. Гиппиусом и Л. Мюллером: Гиппиус А. А. О  критике текста и новом переводе-реконструкции «Повести временных лет» // Russian Linguistics. 2002. Vol. 26. No. 1. P. 63–126; Müller L.
К критике текста, к тексту и переводу Повести временных лет // Russian Linguistics. 2006. Vol. 30. No. 3. P. 401–436.

220

Глава 3

написанная им первая редакция ПВЛ когда-то подробно сообщала о событиях, имевших место в игуменство Феоктиста,
в том числе — об отношении печерского монастыря с князем
Святополком Изяславичем, его ратных подвигах и его благочестии. Эти сюжеты оказались навсегда утраченными в результате редакторской деятельности Сильвестра, а князь Святополк
оказался в тексте лицом скорее отрицательным в противоположность его сопернику Владимиру Мономаху, превратившемуся в главного героя последней части ПВЛ. Именно с этой
целью Сильвестр вставил в текст и летопись попа Василия
об ослеплении князя Василька Теребовльского, компрометирующую Святополка и возвеличивающую Владимира. Эту
тенденцию развил составитель третьей редакции. Он вставил
в текст некоторые дополнения, касающиеся Владимира Мономаха, его «Поучение», ряд новгородских, в том числе ладожских, известий.
Издание первого тома ПВЛ было главным достижением Шахматова в изучении этой темы. Но и далее его мысль
не стояла на месте. Он продолжал обдумывать весь отмеченный
комплекс вопросов. Так, в других своих работах он уже иначе
смотрел на роль Сильвестра, приписывая ему авторство ПВЛ,
а значит, предположительно пересмотрев и всю картину соотношения ее списков и редакций. После смерти Шахматова в его
бумагах был найден текст университетского лекционного курса,
посвященного ПВЛ и прочитанного им в 1918–1919 гг. Как полагали издатели (см. введение, написанное М. Д. Приселковым),
он одновременно представляет собой «подготовленный вчерне II том исследования “Повесть временных лет”, о котором
было заявлено автором в 1916 г. при выпуске I тома». 113 Правда,
затем высказывалось также мнение о том, что Шахматов хотел
посвятить второй том этой работы Нсв.  114 Во введении Шахматова к этому тексту (курсу лекций) говорится, что автор
собирается лишь сообщить «кратко о предшествующих летописных сводах», а кроме того, написать о времени и месте составления ПВЛ, о ее авторе, дать характеристику редакций. Все
это осталось невыполненным. Обнаруженный текст покрывает
лишь несколько пунктов программы (что и отражено в названии
113
114

Шахматов А. А. «Повесть временных лет» и ее источники. С. 9–10.
См.: Шахматов А. А. Начальный киевский свод 1095 г. С. 117.

221

Часть 1

публикации), а именно: обзор списков ПВЛ, состав и объем памятника, его источники. 115 Шахматов видел свою задачу в том,
чтобы «определить состав, а затем и источники… “Повести временных лет” в первоначальной ее редакции или иначе Несторовой летописи». При этом Шахматов допускал, что «названная
нами вторая редакция “Повести временных лет” произошла не
непосредственно из первой редакции, а из переработавшей эту
первую редакцию Сильвестровской». И далее исследователь пишет о первой редакции, доведенной до 1110 г., затем о сильвестровском списке с этой редакции 1116 г. (ранее называемом им
второй редакцией), а затем уже о второй редакции, доведенной
до 1117 г. (которую ранее называл третьей редакцией). 116
Иначе смотрел Шахматов, судя по этому тексту, и на соотношение первой редакции и редакции Сильвестра. Ранее, как
было уже отмечено, он полагал, что под пером последнего первоначальный текст «погиб», во всяком случае в той его части,
которая повествует о борьбе между Святополком и Владимиром Мономахом, и мы можем лишь догадываться о его содержании. Теперь Шахматов полагал, что «научное исследование
не может остановиться перед задачей восстановления Несторовой летописи: оно должно исходить из предположений, что
Сильвестр точно передал текст первой редакции ПВЛ и что
вторая редакция этого памятника, возникшая через какихнибудь шесть-семь лет после первой, не могла слишком значительно переработать первоначальный текст». Поэтому он признавал «вероятным, что текст Лаврентьевского списка в общем
точно передает Несторову летопись». 117 Шахматов отмечал
теперь лишь несколько предполагаемых вставок Сильвестра
в текст первоначальной редакции Нестора и не писал о сокращении им предшествующего текста. Что касается источников
ПВЛ, то им был выделен здесь «Хронограф особого состава»,
представляющий соединение Хроники Иоанна Малалы с Хроникой Георгия Амартола. К  Хронографу он возводил теперь,
вопреки своим прежним предположениям, текст «речи философа» на основании сравнения текста «речи философа» с Краткой Палеей, имевшей его в числе своих источников. 118 Подводя
Шахматов А. А. «Повесть временных лет» и ее источники. С. 11.
См.: Там же. С. 9–150.
117
 Там же. С. 23–24.
118
Шахматов А. А. Начальный киевский свод 1095. С. 147.
115
116

222

Глава 3

итог, можно отметить, что работа Шахматова над исследованием ПВЛ была далека от завершения. Как раз в последние
годы жизни он пересматривал некоторые старые свои положения (например, о «гибели» редакции Нестора, о ее источниках), меняя их на более зрелые. Если бы не смерть ученого, есть
основания предполагать, что и другие моменты, которые осознаются нами сейчас как не вполне обоснованные, были бы им
заново рассмотрены.
Обратимся теперь к другой большой теме творчества
Шахматова — к анализу им летописных сводов последующего
после ПВЛ времени. Мы видели уже, что, рассматривая историю ПВЛ и сводов, ей предшествующих, Шахматов не ограничивался наиболее ранними текстами, привлекая, например,
и летописи XV в. (С1, Н1, Н4 и др.). Зная свойственное ему
стремление привлекать возможно больший объем текстов для
сопоставительного анализа и учитывая тот факт, что все известные нам летописи до XVI в. включительно начинаются
с ПВЛ, не кажется странным, что справочный материал по ним
копился Шахматовым в течение всей жизни, пока он занимался исследованием тем, так или иначе связанных с реконструкцией древнейшего периода русского летописания.
После его смерти была обнаружена рукопись, хранящаяся теперь в фонде Шахматова СПФ АРАН (ф.134, оп. 1,
№ 110) и частично опубликованная затем М. Д. Приселковым, озаглавившим ее «Обозрение русских летописных сводов
XIV–XVI вв.». 119 Эта рукопись на листках тетрадочного формата представляет сгруппированный по главам с точки зрения
степени важности текста ПВЛ материал о русских летописях,
начиная с Лаврентьевской и заканчивая Никаноровской, содержит характеристику списков, их иерархию, определение
места в общей летописной схеме и родственных отношений
с другими текстами, а главное — характеристику содержащегося в данном памятнике варианта ПВЛ (именно эти последние части большинства глав были сокращены М. Д. Приселковым при публикации). Рукопись, очевидно, составлялась
с конца 90‑х гг., т. е. с самого начала занятия автора летописями, и работа над ней продолжалась в течение многих лет.
119
Шахматов А. А. Обозрение... См. также: Насонов А. Н. О  неизданной рукописи А. А. Шахматова: Обозрение летописных сводов // Проблемы
источниковедения. М.; Л., 1936. Сб. 2. С. 279–298.

223

Часть 1

М. Д. Приселков отмечал две крупные переработки текста, относящиеся первая к началу 900‑х гг. (связана с написанием статьи «Общерусские летописные своды XIV–XV вв.»), 120 а вторая к 1907–1908 гг. (в связи с написанием «Разысканий…»).
Мелкие поправки и пометы делались в разное время разными
почерками. Последняя помета в рукописи относится к 1915 г. 121
«Обозрение…» дает нам взгляд на представления, постепенно складывавшиеся у Шахматова об истории русского летописания в целом. Правда, использование его осложняется
тем фактом, что это черновой текст, никогда не предназначавшийся автором для печати, и не всегда можно определить, когда сделаны пометы. В некоторых случаях в опубликованных
работах Шахматовым приводилась новая точка зрения на тот
или иной вопрос, а в «Обозрении…» это не находило отражения, сохранялся старый вариант. И  можно только предполагать, сделано это было намеренно или случайно.
Хотя история русского летописания XIV–XV вв., как уже
говорилось, не была изначально самостоятельной темой занятий Шахматова, а интересовала его постольку, поскольку он
интересовался списками ПВЛ, но с самого начала принципиальным был следующий момент: историю текста ПВЛ можно
изучать только сквозь призму истории тех летописных сводов,
в составе которых она сохранилась. Поэтому уже в отзыве о работе И. А. Тихомирова Шахматов подробно изложил, как он видел на тот момент историю взаимного отношения летописных
сводов. Этой же теме посвящена статья, вышедшая несколько
лет спустя. 122 Вместе с «Обозрением…» эти работы позволяют
охарактеризовать взгляды Шахматова на русское летописание
в целом. И они же позволили в дальнейшем М. Д. Приселкову
написать систематическое изложении истории русского летописания в своем одноименном курсе лекций. 123 (Сам Шахматов связной истории русского летописания никогда не писал.) Исследования Шахматова о летописании владимирского
и московского периодов несколько отличаются от его работ,
посвященных киевскому летописанию. Поскольку, как уже
120
Шахматов А. А. Общерусские летописные своды XIV–XV вв. //
ЖМНП. 1900. Ч. 331. С. 90–176; Ч. 332. С. 135–200; 1901. Ч. 338. С. 52–80.
121
Шахматов А. А. Обозрение… С. 5–6.
122
Шахматов А. А. Общерусские летописные своды XIV–XV вв.
123
Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв.

224

Глава 3

упоминалось, сравнительного летописного материала за период с XIV в. гораздо больше, чем за ранний период, то и исследования этого времени производят впечатление большей строгости и доказательности, гипотезы — большей необходимости.
Поэтому они не так подвергались критике и всегда считались
менее уязвимыми для нее.
Сравнительное изучение Л., Радз. и ЛПС дало Шахматову
возможность выявить несколько сменяющих друг друга владимирских и ростовских сводов, так или иначе в них отраженных:
древний суздальский свод, владимирский свод 1185 г., владимирский свод 1193 г., владимирский свод начала XIII в., отраженный в своде Переяславля-Суздальского 1216 г., ростовский
свод XIII в. Это же сличение навело его на мысль о существовании центра летописания на юге Руси в Переяславле-Русском,
из которого вышли два летописца: княжеский и епископский.
Они отразились во владимирском своде 1185 г. и владимирском
своде начала XIII в. Другим центром летописания на юге продолжал в XII–XIII вв. оставаться Киев, где в 1198 г. был создан
Выдубецкий свод, наряду с черниговским, галицко-волынским
и владимиро-суздальским летописанием отразившийся в Ип.
Сравнение Л., Радз., Ип. и Н1 привело Шахматова к мысли о восхождении их к общему источнику — гипотетическому Владимирскому Полихрону начала XIV в. — общерусскому митрополичьему своду. Этому памятнику Шахматов уделял особое внимание, ставил его в центр своей схемы. От Полихрона шли линии
к многочисленным ветвям летописного древа последующего времени и прежде всего к московскому летописанию начала XIV в.,
отразившемуся в своде 1408 г., т. е. в Троицкой летописи, сгоревшей в 1812 г., но известной Шахматову по цитатам Н. М. Карамзина, найденной им Сим. и Рог. Следующим важным этапом
было составление митрополичьего Полихрона 1423 г. (Поли­
хрона Фотия), в котором новгородские известия были соединены с ростовским владычным сводом 1418 г. Поэтому Полихрон,
по мысли Шахматова, был использован в Ерм. и в новгородском
летописании. В Новгороде его привлекли при составлении свода
1432 г., от которого произошла, во‑первых Н1, а во‑вторых, свод
1448 г. Последний, как новгородский по происхождению, восходил к местной летописной традиции. Но, будучи общерусским
по характеру, свод 1448 г. породил сразу две группы летописей
(два летописных «семейства» по терминологии Шахматова):
225

Часть 1

С1 и Н4, по которым он и реконструируется. С1 через цепь отразивших ее московских сводов наряду с ростовским летописанием легла в основу всего общерусского летописания последующего времени.
Особенно показательна история обнаружения Шахматовым московского свода 1479 г. Ее неоднократно приводили уже
в пример ученые шахматовской школы, как случай подтверждения обнаруженного логическим путем свода. Действительно,
Шахматов сначала предположил, что этот гипотетический свод
лежит в основе так называемой Ростовской летописи, когда
разлагал ее на предполагаемые источники. Затем он нашел отдельный его список — Эрмитажный, а также отражение свода
1479 г. в так называемой Новгородской летописи Дубровского.
Еще позднее М. Н. Тихомиров обнаружил более ранний Уваровский список. Исследуя затем Никаноровскую и Великопермскую (Вологодско-Пермскую) летописи, Шахматов обнаружил их общий источник — московский свод 1472 г., более
старший, чем свод 1479 г. Первая же редакция московского свода была создана, по Шахматову, в 1456 г. (С1Мл.). В дальнейшем московские своды подвергались сокращениям, были продолжены и расширены новыми известиями. Так возникли Тип.,
Сим., С2, Льв., Воскр., Иоасаф. По тому же принципу возникли
и более сложные по составу Ник., Русский Хронограф, Н5.
Такова в самых общих чертах схема русского летописания
по А. А. Шахматову. Ее главным достоинством, которое трудно
переоценить, является ее всеобъемлющий характер. А. А. Шахматов успел в этом построении определить место каждого
из известных ему летописных памятников. А поскольку почти
все летописные тексты за период до XVI в. были в его время
уже открыты (многие — его собственными стараниями), то
дальнейшая работа нескольких последующих поколений ученых с неизбежностью заключалась в уточнении, доработке или
исправлении отдельных звеньев этой грандиозной системы. То
же самое говорилось и о лингвистических построениях Шахматова: «После него путем исправлений и упрощений можно
было создать картину более простую и ясную». 124 Что касается
летописания, то, в сущности, вся дальнейшая история его изучения в XX в. — это споры с Шахматовым как по отдельным
124

С. 315.

Щепкин В. Н. Академик А. А. Шахматов // ИОРЯС. Пг., 1922. Т. 25.

226

Глава 3

моментам его схемы, так и по методам его исследования, причем вне зависимости от того, идет ли речь о последователях
или же о противниках его концепций. Любое исследование
по истории летописания классического периода (т. е. до середины XVI в.) должно было начинаться с рассмотрения точки
зрения Шахматова.

Глава 4.
Начало применения метода А. А. Шахматова
нелингвистами: А. Е. Пресняков, П. Г. Васенко,
С. П. Розанов
4.1. А. Е. Пресняков: метод Й. Добровского,
А. А. Шахматова или К. Н. Бестужева-Рюмина?
А. А. Шахматов был не первым филологом, обратившимся
к изучению русских летописей. Но ни А. Л. Шлёцер, ни Й. Добровский не имели прямых последователей в России. Некоторые рассуждения о причинах такого положения были приведены выше. Это объяснялось, между прочим, еще и тем, что летописями пользовались в основном историки, которые видели
в них просто собрание исторических источников. Но в конце
XIX в. отношение к источникам стало меняться, появились направления, которые исходили из критики источника (не обязательно летописей, документальных источников) как обязательного этапа исследования.
Петербургская историческая школа, с представителями
которой А. А. Шахматов близко познакомился, когда переехал
в Петербург и начал работать в Академии наук и университете, на рубеже XIX–XX вв. находилась в расцвете. Историки
этого направления, ставившие источниковедческие разыскания на первое место в научном исследовании, не только вполне
могли воспринять и творчески развить сложное учение Шахматова, но и сами, идя несколько иным, более традиционным
с точки зрения источниковедения путем, подошли к той же
мысли о необходимости нового пути в изучении летописей.
Таким историком был А. Е. Пресняков. Среди последователей
228

Глава 4

Шахматова, занимающихся развитием его взглядов на русское летописание, А. Е. Преснякова следует назвать первым.
Хотя он был коллегой Шахматова, но считал себя его учеником
в этом вопросе.
От своих учителей в отношении летописания А. Е. Пресняков мог воспринять лишь господствующий тогда строевскобестужевский метод. Его учитель С. Ф. Платонов был прямым
учеником К. Н. Бестужева-Рюмина. Правда, Платонов признавался, что К. Н. Бестужев‑Рюмин был «холоден в отношении руководства». Под его руководством С. Ф. Платонов начал заниматься историей Московской Руси, но в отношении
метода признавал себя учеником византиниста В. Г. Васильевского, а в понимании «смысла и содержания русского исторического процесса» испытал влияние В. О. Ключевского, как
раз в эти годы напечатавшего свою докторскую диссертацию
о Боярской думе. 1 Тем не менее в работах С. Ф. Платонова
видно влияние К. Н. Бестужева-Рюмина. Он целиком воспринял его приемы изучения летописей путем «расшивки». Сам
С. Ф. Платонов не занимался классическим летописанием, за
исключением того, что был сотрудником Археографической
комиссии и редактором издания Ник. в серии ПСРЛ, но применял метод учителя даже в работе об исторических повестях
начала XVII в., 2 хотя речь в ней шла о сочинениях другого
типа и более поздних, чем летописи, для изучения которых
она была создана. Например, свой анализ Нового летописца
(произведения, созданного в середине царствования Михаила Федоровича, которое, несмотря на название, никак нельзя
уже считать «летописным сводом» в понимании П. М. Строева) С. Ф. Платонов строил, исходя из выделения в его тексте
записей летописного характера и «литературно обработанных» повестей, имеющих признаки отдельных сказаний, 3
т. е. методическими приемами, выработанными его учителем
К. Н. Бестужевым-Рюминым.
1
Платонов С. Ф. Автобиографическая записка // Академическое дело
1929–1931 гг.: Документы и материалы следственного дела, сфабрикованного ОГПУ. СПб., 1993. Вып. 1: Дело по обвинению академика С. Ф. Платонова.
С. 255.
2
Платонов С. Ф. Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII в. как исторический источник. СПб., 1888. 2‑е изд. СПб., 1913.
3
 Там же. 2‑е изд. С. 332–335.

229

Часть 1

Следует, правда, отметить, что, хотя С. Ф. Платонов, очевидно, еще с университетских времен твердо усвоил методику
работы с источниками своего учителя и употреблял его терминологию, сам он в указанной работе уже шел дальше этих
обязательных процедур и пытался путем сличения текстов памятников о Смуте обнаружить их зависимость друг от друга.
С. Ф. Платонов еще студентом предложил А. Е. Преснякову
заниматься московскими летописными сводами XVI в., которые тогда почти совсем не были исследованы в источниковедческом плане, хотя постоянно привлекались как источники
в исторических работах.
В. И. Буганов обратил внимание на статью С. Ф. Платонова
о крещении Ольги. 4 С. Ф. Платонов исходил в этой работе из существования Древнейшего киевского свода и Начального свода, но, как заметил В. И. Буганов, оспаривал выводы А. А. Шахматова о содержании летописного рассказа. Если А. А. Шахматов полагал, что здесь в Нсв. были соединены первоначальная
Повесть о крещении Ольги из Дрсв., тексты из Паримийника
и три отрывка из устной народной легенды, то С. Ф. Платонов «склонен рассматривать этот летописный рассказ как более цельное произведение». По Платонову, текст древнейшей
Повести, «очищенный» Шахматовым от позднейших вставок,
«производит впечатление неполноты, неясности, неестественности изложения», поэтому «сказание кажется Платонову плодом единовременного “творческого акта”». Со своей стороны
обратим внимание на использование здесь самим С. Ф. Платоновым по отношению к А. А. Шахматову старой терминологии
«очистки текста», которую обычно люди его поколения применяли к А. Л. Шлёцеру.
Другой наставник А. Е. Преснякова, Л. Н. Майков, считал,
что летописные своды следует изучать «не как источники»,
а как «культурно-историческое явление», и смотрел на них «как
на своеобразную энциклопедию московских преданий и тенденций», ожидая «от разработки истории московского летописания ценных результатов для выяснения характера и приемов
4
Буганов В. И. Отечественная историография русского летописания.
М., 1975. С. 56–57; Платонов С. Ф. Летописный рассказ о крещении Ольги
в Царьграде // Известия Таврической ученой архивной комиссии. Симферополь, 1918. № 54. С. 182–186.

230

Глава 4

литературной работы московских книжников, их воззрений
и стремлений», в чем видел «восстановление буслаевских тенденций». 5 Вокруг Л. Н. Майкова, который работал в Публичной библиотеке, собирались молодые ученые-читатели, составлявшие своеобразный «семинарий». А. Е. Пресняков был его
активным участником. Из других майковских «семинаристов»
далее пойдет речь о В. Н. Перетце.
В фонде А. Е. Преснякова в Архиве СПбИИ РАН хранятся
материалы, свидетельствующие о том, что в 1890‑е гг. он вел
кропотливую работу по сравнительному исследованию московских сводов, например «Летописи А. Н. Лебедева», присланной ему владельцем, и Царственной книги. Пресняков
первоначально хотел привести параллельные тексты этих двух
памятников, но затем ограничился копированием Царственной книги с подведением вариантов по Летописцу Лебедева.
Тогда же им были сделаны и описания обеих рукописей. 6
В конце 1899 г. А. Е. Пресняков начал работу над диссертацией «О Московских летописных сводах». 7 А. А. Шахматов,
с которым Пресняков был уже знаком в это время, добился для
него стипендии на 1900 г. Именно к этому времени С. В. Чирков
относит и написание историографических заметок о русском
летописании, которые должны были стать введением к предполагаемой работе. 8 Результатами работы начала 1900‑х гг. стали еще пять тетрадей, содержащих выписки из 55 летописных
текстов, а также описание списков Тип., Воскр. и Льв. 9 Вскоре
Пресняков отказывается от работы по данной теме магистерской диссертации, считая ее слишком объемной. Поэтому законченные и вышедшие из печати работы представляют лишь
часть большого плана, оставшегося полностью неосуществленным. Однако они дают возможность оценить тот метод, который ученый начал применять в исследовании московских сводов еще в начале 1890‑х гг.
5
Пресняков А. Е. Архивский летописец // Сб. памяти Л. Н. Майкова.
СПб., 1902. С. 1–2.
6
Чирков С. В. Обзор архивного фонда А. Е. Преснякова // АЕ за 1970 год.
М., 1971. С. 309.
7
Чирков С. В. Работа А. Е. Преснякова по историографии русского летописания // АЕ за 1968 год. М., 1970. С. 416.
8
 Там же.
9
Чирков С. В. Обзор архивного фонда… С. 309–310.

231

Часть 1

Главной задачей в изучении Архивского летописца для
молодого А. Е. Преснякова являлся обзор его состава и редакций. И в этом, безусловно, следует видеть влияние метода
К. Н. Бестужева-Рюмина, согласно которому разбор состава
летописного произведения являлся основной целью всякой работы над ним. Однако начал Пресняков с «беспритязательного описания», как он сам определил, памятников московского
летописания и с «собирания и предварительного обследования материалов по истории летописания, хранящихся в наших
книжных собраниях». 10 В некотором отношении он как бы распространил вглубь, на XVI в., работу своего учителя С. Ф. Платонова о нарративных сочинениях по Смуте, но с той разницей, что обратился к рукописям, тогда как последний делал это
не всегда, опираясь иногда только на опубликованные тексты. 11
Идя далее по этому пути, А. Е. Пресняков стремился установить зависимость своих памятников, например Архивского
летописца, от других, в данном случае от Ник. и Воскр. Зависимость же эта «легко выясняется сличением». 12 Такое же
тщательное сопоставление текстов привело А. Е. Преснякова
«к более детальному заключению, что Архивский летописец
есть переработка Воскресенской летописи на основании Никоновской и других источников…». Обратим внимание также
на утверждение А. Е. Преснякова о том, что «текст Архивского
летописца не разлагается на предполагаемые его источники»
и что «если мы находим в Архивском летописце — под 6998 годом — запись, …читаемую в Новгородской III-й… то из этого
еще не обязательно нужно заключить, что Новгородская Третья тоже была источником Архивского летописца…». 13
Здесь ясно виден отход ученого от строевско-бесту­жев­
ского направления, для которого не свойственно такое сложное видение взаимоотношений летописных сводов.
Значительным явлением в этом смысле стало исследование
А. Е. Преснякова о Царственной книге. 14 Хотя в заглавии на
первом месте еще стоит задача разбора «состава» исследуемоПресняков А. Е. Архивский летописец. С. 2.
Платонов С. Ф. Древнерусские сказания и повести… С. 310–311.
12
Пресняков А. Е. Архивский летописец. С. 4.
13
 Там же. С. 13–14.
14
Пресняков А. Е. Царственная книга, ее состав и происхождение. СПб.,
1893.
10
11

232

Глава 4

го произведения, но вся книга уже построена на сопоставлении изучаемого памятника с другими московскими сводами,
имеющими сходный текст, прежде всего с Ник. При этом автором осознавалось, что он идет по новой, непроторенной дороге, так как «вопрос о происхождении, источниках и взаимных
отношениях сводов Софийского, Воскресенского, Никоновского и Степенной книги — вопрос темный, почти не затронутый нашим источниковедением». 15 В результате исследования
А. Е. Пресняков пришел к выводу, что Царственная книга —
это компиляция, при составлении которой использовалась
«часть Никоновского свода, дополненная вначале вставкой из
Софийского временника, переделанного при помощи Степенной книги». Эта работа получила широкий отклик и высокую
оценку в ученых кругах. Сам К. Н. Бестужев‑Рюмин хвалил
А. Е. Преснякова за «тщательное сличение рукописей, имеющих то же содержание и представляющих варианты основного
текста», что и привело автора к его основным выводам. 16
Между прочим, это высказывание свидетельствует о том,
что и К. Н. Бестужеву-Рюмину была не чужда мысль о построении исследования не только путем разбора состава памятника, но и путем сравнения его с другими, хотя он и облекает
ее в «издательские» термины, говоря о «вариантах основного
текста». Последнее понятно. Сличать между собой летописные памятники, видимо, казалось в его время более делом подготовки их к изданию, чем способом их изучения. Кроме того,
К. Н. Бестужев‑Рюмин хвалил А. Е. Преснякова за «осторожность и выверенность» конечных заключений, чему ученые
старой школы придавали особое значение, поэтому «если вопрос о происхождении памятника автор оставил не вполне
выясненным, то это свидетельство его ученой осторожности, хороший признак для будущих работ». Как видим, тут
К. Н. Бестужев‑Рюмин высоко оценил в работе А. Е. Преснякова именно то ее качество, которое А. А. Шахматов, если бы он
писал эту рецензию, можно предположить, что не одобрил бы
(зная его требование всегда выдвигать конечное заключение,
пусть даже предположительное). И  это еще раз говорит нам
 Там же. С. 15.
Бестужев‑Рюмин К. Н. А. Е. Пресняков. Царственная книга, ее состав
и происхождение. СПб., 1893 // ЖМНП. СПб., 1893. Июнь. С. 547.
15
16

233

Часть 1

о различии старой и новой (шахматовской) школ в исследовании летописей, которое проявлялось даже в мелких замечаниях.
Таким образом, еще до знакомства с трудами А. А. Шахматова А. Е. Пресняков, хотя формально, возможно, и считал
себя продолжателем К. Н. Бестужева-Рюмина 17 (о чем говорит заглавие его исследования), имел уже собственные представления о методе работы с летописями XVI в. Об этом пишет
и С. В. Чирков, который приводит материал писем А. Е. Преснякова к матери, подтверждающий раннее критическое отношение последнего к трудам Бестужева-Рюмина. 18
Любопытен в этой связи отзыв А. Е. Преснякова на работы
И. А. Тихомирова. Он не столь критичен, как будущий отзыв
А. А. Шахматова, о котором речь шла в гл. 2. Однако ясно видно,
что больше всего в исследованиях И. А. Тихомирова А. Е. Преснякову не хватало именно сравнительного изучения летописных сводов. А. Е. Пресняков иначе, чем И. А. Тихомиров,
представлял последовательные этапы работы над летописями,
а именно отмечал, что «вначале приходится изучать каждый
конкретный список, затем сравнивать отдельные списки, классифицировать их по редакциям». Это предварительное изучение должно «дать ответ на вопрос, имеем ли мы в летописном
материале московского периода дело с одним литературным
произведением, в различных списках которого запечатлелись
разные стадии редакционной работы, или же с несколькими
более или менее самостоятельными литературными предприятиями». 19 Следующий этап — это уже «определение источников свода, предположения относительно его составителей или,
по крайней мере, той среды, к которой они принадлежали»,
а затем «выяснение тех потребностей и тех целей, которыми
осмыслялась деятельность его исполнителей».
А. Е. Пресняков еще оперировал понятиями, характерными для старого направления: «летописные записи» и «сказания», «изучение состава». Но тут же высказывается еще раз
мысль о том, что исследователю приходится «при помощи
17
Пресняков напечатал в «Биографическом словаре русских писателей»
биографию Каченовского, Бестужева-Рюмина и др.
18
Чирков С. В. А. А. Шахматов и А. Е. Пресняков (По материалам архива А. Е. Преснякова) // ИЗ. 1971. Т. 88. С. 385.
19
Пресняков А. Е. Отзыв на И. А. Тихомирова. «Обозрение состава московских летописных сводов» // ЖМНП. 1896. Сентябрь. С. 153–154.

234

Глава 4

сравнительного изучения состава и содержания летописных
сводов определять отразившиеся на летописании исторические движения». Он отмечал также, что И. А. Тихомиров признал среди источников Воскр. другие летописи, и ставил вопрос, считать ли «Воскресенский летописный свод» переделкой какого-нибудь иного свода или самостоятельным трудом,
и предполагать ли в этом летописном источнике Воскр. тоже
свод или только «сборник записей, сделанных при великокняжеском дворе»? И. А. Тихомиров указывал на Н4 как на один
из возможных источников Воскр. и приводил данные, которые,
по А. Е. Преснякову, ведут к выводу, что «собственно Воскресенский свод пользовался материалом первоначальных летописных записок не в сыром виде, а в обработке его для другого
летописного сборника». 20
Это уже полное признание того, что в основе дошедшего
до нас летописного свода А. Е. Пресняков, как и А. А. Шахматов, но независимо от него, увидел другой такой же летописный свод.
Приведенный материал, думается, подтверждает уже высказанную С. В. Чирковым мысль о том, что в 1890‑х гг. А. Е. Пресняков самостоятельно подошел к мысли о предшествующих
сводах, лежащих в основе известных нам летописных текстов,
и о необходимости их сравнительного изучения. 21 Но это и были
те главные положения, на которых строил в это же время свой
метод А. А. Шахматов, хотя последний и пришел к нему другим,
более сложным путем, а потому и более сложны были его конечные построения. Изложенные в ранних работах А. Е. Преснякова представления об этапах и задачах исследования летописей
были основаны, прежде всего, на богатом практическом опыте
сравнительного изучения объемных летописных текстов. Поэтому он и был более, чем кто-либо другой из его коллег, готов
к пониманию того направления, которое открылось в исследовании летописей с появлением работ А. А. Шахматова.
Личное знакомство с А. А. Шахматовым началось с посылки А. Е. Пресняковым коллеге своего экземпляра отзыва о работе И. А. Тихомирова. А. А. Шахматов высоко оценил работы
А. Е. Преснякова и, по выражению последнего, предложил ему
 Там же. С. 155–156.
Чирков С. В. А. А. Шахматов и А. Е. Пресняков… С. 387, 388 и др.

20
21

235

Часть 1

«оборонительный и наступательный союз против летописей»,
в связи с чем, очевидно, между ними были разграничены сферы исследования: Шахматов занимался летописными сводами
XIV–XV вв., а Пресняков — сводами XVI в. 22 Судя по всему,
личное влияние А. А. Шахматова на А. Е. Преснякова было значительным. Даже название одной из работ этого времени взято
такое же, как и название статьи Шахматова, написанной в это
же время (Шахматов именует «болгарской энциклопедией»
источник Нсв., а Пресняков называет Лицевой летописный
свод «Московской исторической энциклопедией»). 23 В анализе его А. Е. Пресняков также опирался на наблюдения и выводы А. А. Шахматова, отмечая, что «по характеру и составу»
этот свод «непосредственно примыкает к так называемому Еллинскому летописцу, литературная история которого, согласно новейшей гипотезе А. А. Шахматова, начинается на Руси
не позднее XI века…». 24
Следует, однако, подчеркнуть, что, принимая выводы Шахматова, касающиеся истории русского летописания, и приветствуя его работы, сам Пресняков не внес под их влиянием
каких-либо существенных коррективов в свое исследование
московских сводов XVI в. Его статьи 1900‑х гг., например заметка о Воскр., 25 не представляют собой ничего принципиально нового по сравнению с работами 1890‑х гг. Произошло это,
во‑первых, потому, что он уже и раньше выработал для себя метод, близкий к шахматовскому. Во‑вторых, сами грандиозные
компиляции, которыми занимался А. Е. Пресняков, вносили
некоторую специфику в работу над ними. Она не могла идти
строго по тому же пути, что и исследование сводов более ранних, которыми занимался А. А. Шахматов. Наконец, особенности творческой индивидуальности А. Е. Преснякова были таковы, что он не был в исследовании летописей склонен к построению общих схем и более тяготел к кропотливому исследованию
отдельных памятников, тем более, что вопросы происхождения
многих из них были в это время темами острых дискуссий.
 Там же. С. 388, 389.
Пресняков А. Е. Московская историческая энциклопедия XVI в. //
ИОРЯС. СПб., 1900. Т. 5, кн. 3. С. 824–876.
24
 Там же. С. 825.
25
Пресняков А. Е. Мелкие заметки к Воскресенской летописи // ЛЗАК.
СПб., 1901. Вып. 13. С. 1–10.
22
23

236

Глава 4

Примером подобного спора может служить полемика
между А. Е. Пресняковым и А. И. Соболевским по вопросу о датировке Лицевого летописного свода. 26 А. И. Соболевский отстаивал мнение, что этот памятник возник в XVII в. А. Е. Пресняков же, опираясь на исследование Н. П. Лихачева, аргументировал другое положение, а именно о составлении его в XVI в.
Последующие изыскания в этой области подтвердили в основном вопросе правоту Н. П. Лихачева и А. Е. Преснякова. 27
А. Е. Пресняков выразил свое отношение к А. А. Шахматову при написании обобщающих глав о летописях в «Истории русской литературы», вышедшей в свет в 1916 г. 28 Он написал, что работы А. А. Шахматова «открывают новую эпоху
историко-литературного исследования памятников древнерусского и позднейшего северного летописания». Любопытно,
правда, что в определении задач изучения летописей он на деле
излагал их в соответствии со своей старой школой и определял
как «анализ их состава с целью разложить их на элементы…». 29
И  далее также, касаясь северо-восточного летописания,
А. Е. Пресняков замечает: «В наших позднейших сводах… легко вслед за К. Н. Бестужевым-Рюминым вскрывать следы местного летописания суздальского и ростовского, владимирского
и переяславского, затем московского, тверского, рязанского,
нижегородского. По характеру сообщаемых данных, по звучащей в них той или иной тенденции исследователи угадывают,
что перед ними то запись книжника, близкого ко княжому двору, летописателя деяний своего князя, быть может, и взявшегося за перо по княжому велению, то труд, возникший при той или
иной епископской кафедре по благословению владыки, или выполнение книжного дела, предпринятого в широких размерах
26
Соболевский А. И. Рец. на кн.: Н. П. Лихачев. Палеографическое значение бумажных водяных знаков // Вестник археологии и истории, изд. С.-Пе­
тербургским археологическим институтом. СПб., 1901. Вып. 14. С. 227–238;
Пресняков А. Е. Заметки о лицевых летописях // ИОРЯС. СПб., 1903. Т. 6,
кн. 4. С. 295–304; Соболевский А. И. Несколько слов по поводу заметки
А. Е. Преснякова // Там же. С. 305–311.
27
См.: Амосов А. А. Лицевой летописный свод Ивана Грозного. Комплексное кодикологическое исследование. М., 1998.
28
Пресняков А. Е. Древнерусское летописание. Летописное дело в XIV–
XVI вв. // История русской литературы до XIX в. / Под ред. А. Е. Грузинского. М., 1916. Т. 1. С. 148–169, 248–270.
29
 Там же. С. 149.

237

Часть 1

заботой митрополичьей власти о сохранении, объ­единении
и развитии все нараставшей летописной традиции». 30
Без сомнения, это изложение далеко не шахматовского
подхода к исследованию летописей. А. Е. Пресняков стремился, по-видимому, как-то примирить приемы А. А. Шахматова
и К. Н. Бестужева-Рюмина в единую методику и не противопоставлять шахматовский подход, который он сам принимал,
подходу своих учителей. Поэтому он излагал то новое понимание сути летописания, которое шло от трудов Шахматова,
как «осложнение», встречающееся при решении задачи разложения летописей на источники. Главное осложнение есть «зависимость дошедших до нас сводов от других, более старших
сводов». Поэтому на деле не некие «местные летописи» и «погодные записи событий», а «именно летописные своды должны быть, всего вероятнее, признаны не только основною, но
по существу и первичной формой древнерусского летописания». 31 Таким образом, Пресняков в этом отрывке проявляет
действительное понимание сути шахматовского подхода, но
одновременно противоречит тому, что сам написал о северовосточном летописании и что было процитировано выше. Это
же понимание видно и в позднейшей статье А. Е. Преснякова
об А. А. Шахматове. 32 В ней уже прямо приемы П. М. Строева
и К. Н. Бестужева-Рюмина и метод Шахматова противопоставляются одни другому и отмечается, что Шахматов внес
в изучение летописей не только новый метод, но и «новое понимание самой задачи исследования». Летописный свод, теперь
Пресняков прямо пишет об этом, «не сборник, который надо
разложить на неделимые элементы…».
А. Е. Пресняков особо отмечал ту черту исследований
Шахматова, которая вызывала восхищение и у М. Д. Приселкова. В некрологе Шахматову он написал, что у последнего
«летописные своды явились живыми отражениями текущей
жизни, политической и общественной борьбы», что придавало им «общественный характер». 33 Затем он писал о том, что
Шахматов «повел изучение летописных сводов» по тем путям,
 Там же. С. 253.
 Там же. С. 150.
32
Пресняков А. Е. А. А. Шахматов в изучении русских летописей //
ИОРЯС. Пг., 1922. Т. 25. С. 163–171.
33
Пресняков А. Е. А. А. Шахматов // Дела и дни. 1920. Кн. 1. С. 613.
30
31

238

Глава 4

которые «поставили судьбы летописания в тесную связь с общим ходом политической жизни, причем основные моменты
в развитии летописного дела выступают в такой постановке
существенными моментами в истории русской политической
и общественной мысли». 34
Нельзя не отметить все же, что в последней приведенной
характеристике Пресняковым шахматовских работ есть некий
элемент преувеличения и даже утрирования. У  Шахматова
никогда связь летописания с политикой не выступала в таком
непосредственном виде. Конечно, это должен был понимать
и Пресняков, который и сам раньше не писал о такой прямой
связи. Следует, очевидно, отнести отмеченную фразу на счет
времени, так как в 20‑е гг. уже было уместно хвалить Шахматова за понимание «существенных моментов» в истории.
В фонде А. А. Шахматова сохранились письма ему
А. Е. Преснякова. 35 Они подтверждают, что Пресняков относился к Шахматову как к главному специалисту в области летописания, доверяя его выводам больше, чем своим. 15 октября
1916 г. он написал: «Забыл сообщить Вам, что по указанию Вашему я сравнил Рогожский летописец с рукописью Исторического музея № 1473, причем, начиная со ст. 26 отпечатанного
текста (6822), они очень близки — до полного тождества, но
с любопытными отличиями, которые отмечены на моем экземпляре Рогожского летописца. В частности, как понимать те
случаи, где Рогожский летописец и Музейная рукопись одинаково содержат известия, которые кроме них имеются только
в Никоновской? Например, об увозе Иваном Калитой колокола из Твери… и др.? Просто ли это заимствование из Никоновской? Решать не берусь, а было бы весьма любопытно, если
нет…». 36
Кроме того, А. Е. Пресняков представлял А. А. Шахматову
своих учеников, надеясь на его покровительство и консультации. 37 В одном из писем Преснякова 1908 г. сообщается: «В воскресенье к Вам, вероятно, явится студент Романов и представит Вам статью о смердьем коне и смерде. Он читает со мною
34
Пресняков А. Е. А. А. Шахматов в изучении русских летописей.
С. 169–170.
35
СПФ АРАН, ф. 134, оп. 3, № 1234.
36
 Там же, л. 28.
37
 Об этом см. также в гл. 10.

239

Часть 1

и отчасти переработал ее по моим указаниям. Я и направил его,
чтобы он к Вам снес. Интересно, как Вы ее найдете». 38
В другом письме речь идет об Й. Добровском: «Мне, право,
очень совестно надоедать Вам, но Добровский не дает мне покоя». Это подтверждает предположение, что Шахматов знал
работы Добровского (предполагаем, что в данном случае речь
идет о его комментарии к книге Й. Мюллера), во всяком случае,
от Преснякова. И  далее Пресняков просил у Шахматова известную книгу Снегирева о Добровском 1884 г. издания, а также книгу Кочубинского «Начальные годы русской словесности». Становится ясно, что Пресняков понимал связь Добров­
ского с современными ему славистами и, заинтересовавшись
им самим, стал изучать всю литературу этого круга, о которой см. в гл. 1. «В библиотеке разыщу рецензии Добровского
на Карамзина и Шлёцера, — пишет Пресняков. — О Шлёцере
в Literatur-Zeitung за 1814, 25, но где о Карамзине? Очевидно,
там же в 1822 или 1823 гг., но не знаю — придется искать, а оба
и это попросил бы из Академии. Ну, это полбеды, а вот как перевести на библиографический язык слова Копитара в письме
к Добровскому: “De Mülleri Nestore legisti jam ut te mirentur
et Lipsiani et Hallenses” (Сбор. Т. 39, стр. 321). Не подскажете
ли? Отыскать это было бы в высшей степени любопытно». 39
Характеристика А. Е. Преснякова как историка летописания будет неполна, если не отметить его плодотворную публикаторскую деятельность. Можно даже сказать, что его истинный
творческий союз с А. А. Шахматовым более всего проявился
именно при издании летописей и работе в Археографической
комиссии. Как раз в это время в Комиссии шли очередные споры о новых принципах и упорядочении издания летописей
в ПСРЛ, о составлении указателей и вообще о судьбе самой серии. А. А. Шахматов принял в этом активное участие, о чем свидетельствуют протоколы заседаний Комиссии. 40 Деятельность
38
СПФ АРАН, ф. 134, оп. 3, № 1234, л. 57–57 об. Письмо цит.: Валк С. Н.
Борис Александрович Романов // Исследования по социально-политической
истории России: Сб. статей памяти Бориса Александровича Романова. Л., 1971;
Панеях В. М. Творчество и судьба историка: Борис Александрович Романов.
СПб., 2000. С. 25.
39
СПФ АРАН, ф. 134, оп. 3, № 1234, л. 61. См.: Ягич И. В. Источники для
истории славянской филологии. Т. 1 // Сб. ОРЯС. 1885. Т. 39. С. 321.
40
См.: ЛЗАК за 1900–1903, 1906–1907, 1918 (Вып. 13, 14, 15, 16, 19, 20, 31).

240

Глава 4

Археографической комиссии по изданию летописей в этот период освещена в работах С. В. Чиркова 41 и В. С. Брачева. 42
С. В. Чирков отмечает важную роль Шахматова в осуществлении административных и научно-организационных изменений
работы Комиссии, в том числе и привлечения в нее новых членов.
Действительно, в это время в состав Археографической
комиссии вошла целая группа новых сотрудников. Из историков, занимающихся русским летописанием, следует отметить
А. Е. Преснякова, С. А. Адрианова, часто упоминаемого в письмах Преснякова Шахматову, затем С. П. Розанова и П. Г. Васенко. А. А. Шахматов стал членом Археографической комиссии в 1900 г. и сразу же предложил новую программу публикации летописей, 43 в основе которой лежал принцип сохранения
ПСРЛ как систематического издания, осуществляемого на единых принципах. В 1905 г. он выступил на заседании Комиссии
с проектом издания летописей, 44 который не был тогда формально принят, но вошел затем в сводный проект «Правил для
издания императорской Археографической комиссией». 45
В. С. Брачев оценивает положение Шахматова в Комиссии
несколько иначе. Прежде всего, он характеризует его как ученого «в общем-то не связанного с традициями петербургской университетской школы исследователей русского летописания». 46
Такую школу, по мнению В. С. Брачева, возглавлял С. Ф. Платонов, и влияние последнего «во многом ограничивало» деятельность Шахматова в Комиссии. При этом В. С. Брачев ссылается
на разногласия в Комиссии по поводу принципов издания летописей, не угасшие с 1860‑х гг. споры между историками и филологами. А. А. Шахматов был сторонником лингвистического
типа издания, сохраняющего палеографические особенности
рукописи. Именно такой принцип был заложен в основу его про41
Чирков С. В. 1) Вопросы публикации летописей Археографической
комиссией в начале XX в. // АЕ за 1974 год. М., 1975. С. 24–37; 2) К истории
разработки правил издания исторических источников в начале XX в. // АЕ за
1984 год. М., 1986. С. 64–74.
42
Брачев В. С. Петербургская Археографическая комиссия 1834–1929 гг.
СПб., 1997.
43
См.: ЛЗАК за 1900 г. СПб., 1901. Вып. 13. См. также: Чирков С. В. К истории разработки… С. 64–65.
44
Чирков С. В. Вопросы публикации… С. 24–37.
45
Чирков С. В. К истории разработки… С. 65.
46
Брачев В. С. Петербургская Археографическая комиссия… С. 105.

241

Часть 1

екта 1905 г., который, как полагает В. С. Брачев, шел «вразрез
с традиционной практикой комиссии по подготовке к изданию
летописных текстов» и поэтому не был поддержан. 47
Вопрос о принципах издания — главный вопрос работы
Комиссии, занимавшейся публикацией древних памятников
письменности. Разногласия по этому вопросу кажутся вполне
естественными, особенно в тот момент, когда появилось новое
понимание природы летописного жанра. Пересмотреть старые
принципы издания летописей заставляло появление работ Шахматова по летописанию, его выводы о характере и взаимоотношениях летописных текстов. И  это касалось не только и даже
не столько того момента, который рассматривает В. С. Брачев.
Ранее, например, в издании Лаврентьевской летописи фактически были объединены тексты Л., Радз. и Тр. Но когда Шахматов
показал, что все три летописи представляют собой разные летописные своды, их совмещенное издание оказалось уже не соответствующим последним достижениям науки, хотя этот принцип и был повторен затем в издании Е. Ф. Карского. 48 По той же
причине в Комиссии встал вопрос и о разночтениях: могут ли
они подводиться по текстам, принадлежащим различным летописям, или же только разным спискам одной и той же летописи
(в одной и той же редакции)? Кроме того, Шахматовым были
обнаружены и введены в оборот новые летописи — Симеоновская летопись и Московский свод конца XV в., и они также ждали своих публикаций. Неудивительно поэтому, что именно за
1900–1910‑е гг. было издано довольно много томов ПСРЛ.
Напомним также, что проблема целесообразности издания
летописей, максимально приближенного к оригиналу, сохраняющего графические и языковые особенности последнего, вставала в Комиссии и до Шахматова. 49 Давно высказывались мнения
о невозможности осуществить такое издание, которое в равной
степени удовлетворяло бы и историков и лингвистов. Вероятно,
следует согласиться с В. С. Брачевым в том, что А. А. Шахматов в этом отношении не сходился с историками, работавшими
в Комиссии. Но В. С. Брачев, на наш взгляд, ошибается, связывая наблюдение о разногласиях в принципах издания летописей с якобы существовавшими в то время у С. Ф. Платонова
 Там же. С. 131.
Лаврентьевская летопись // ПСРЛ. 2‑е изд. Л., 1926. Т. 1, вып. 1; Л.,
1928. Т. 1, вып. 2.
49
См. гл. 2.
47
48

242

Глава 4

и А. А. Шахматова разногласиями в принципах их изучения. 50
И  ссылка на диссертационную речь А. Е. Преснякова, в которой тот говорил о «недоступном» ему «методе лингвистафилолога», который должен быть дополнен «приемами реального критического комментария летописных известий», 51 не
может быть достаточным аргументом ввиду приведенных выше
высоких оценок А. Е. Пресняковым метода Шахматова. Кроме
того, в контексте всего выступления Преснякова, о котором
идет речь, слова, приведенные В. С. Брачевым, не носят того
характера противопоставления двух подходов к изучению летописей, впечатление о котором возникает, если ограничиться
только ими. А. Е. Пресняков отвечал на вопрос, который, по его
мнению, мог быть ему задан: почему он отказался «от первоначальной мысли выступить с работой о летописных сводах». Он
объяснял, что его диссертация «представляется введением к изучению северных русских летописных сводов, одним из первых
подходов к более общей работе над ними», и она выросла «из
накопившихся реальных комментариев к летописным текстам,
построенных с помощью иных источников, прежде всего — духовных и договорных грамот». Именно это, а не какой-то иной,
противоположный шахматовскому, подход к изучению самого летописного текста и имел в виду Пресняков, когда говорил
об исследовании «конкретного содержания» летописей. А  под
«исследованием… формальных свойств» подразумевались методы текстологии. Только сочетание этих двух подходов, только «сотрудничество историка и филолога может привести нас
к должному познанию летописных сводов». 52 И в этом смысле
Шахматов использовал «метод лингвиста-филолога», «недоступный» Преснякову только потому, что он по образованию
был историком, а не лингвистом.
Следует помнить, что тут речь идет о конкретной работе
А. Е. Преснякова — его диссертации, в которой он отказался
использовать летописные источники и выступал только как
историк, не используя все свои текстологические наблюдения
над текстами летописей. Однако начинал Пресняков как текстолог, и эти две его ипостаси, очевидно, следует различать,
когда мы сопоставляем его подход с подходом Шахматова.
Брачев В. С. Петербургская Археографическая комиссия… С. 128.
Пресняков А. Е. Речь перед защитой диссертации под заглавием «Образование Великорусского государства» // ЛЗАК. Пг., 1920. Вып.
13 за 1917 г. С. 7.
52
 Там же. С. 7–8.
50
51

243

Часть 1

В свете сказанного, думается, не стоит говорить об особой школе С. Ф. Платонова именно в изучении летописей.
Несомненно, что в Петербургском университете, как, впрочем, и в других учебных заведениях, на рубеже веков летописи
изучали по методу Бестужева-Рюмина, университетского учителя Платонова. Однако для последнего эта область не являлась предметом специальных интересов. 53 Не случайно ни один
из учеников Платонова не занимался летописными памятниками раннего периода, а только поздними московскими сводами,
потому что они интересовали самого Платонова как источник
в его занятиях политической историей XVI и XVII вв.
Скорее можно заметить, что традиция изучения летописей
жила в Историко-филологическом институте, где в свое время также преподавали К. Н. Бестужев‑Рюмин и Е. Е. Замысловский, традиции которых прямо продолжил выученик этого
института И. А. Тихомиров. Что же касается Платонова и его
учеников, занимавшихся поздним летописанием, то на примере наиболее талантливого из них, А. Е. Преснякова, видно: как
метод, так и выводы Шахматова были им полностью поддержаны, а сам Шахматов воспринимался как учитель в этой области. И та школа изучения летописей, которая сложилась в Петербурге в начале XX в., была школой, идущей от Шахматова.
Специфика заключается в том, что ее развивали и в определенной степени видоизменяли и приспосабливали к задачам исторического источниковедения историки, вышедшие из стен Петербургского университета. Сам же он, и в этом трудно было бы
спорить с В. С. Брачевым, не был связан со старыми традициями изучения летописей, которые там ранее существовали.
А. А. Шахматов подготовил к изданию Радз. в ОЛДП. 54
Затем в ПСРЛ им были изданы западнорусские летописи. 55
И наконец, классическим стало подготовленное Шахматовым
53
Характерно, что в лекциях он под «источниками летописного типа»
подразумевал нарративные источники в широком смысле. См.: Платонов С. Ф.
Обзор источников русской истории летописного типа. Лекции, читанные
в имп. Археологическом институте в 1904/1905 акад. году. СПб.: издание слушателей института, 1905.
54
Радзивиловская или Кенигсбергская летопись. I. Фотомеханическое
воспроизведение рукописи. II. Статьи о тексте и миниатюрах рукописи //
ОЛДП. 1902. Вып. 118.
55
Западнорусские летописи / Подгот. текстов и ред. С. Л. Пташицкого
и А. А. Шахматова // ПСРЛ. СПб., 1907. Т. 17.

244

Глава 4

в ПСРЛ издание Ип. 56 Он предполагал первоначально публиковать Ип. с вариантами из большого количества летописей
и даже давать в примечании аналогичные чтения московских
сводов XV в. Кроме этого, он хотел сопроводить издание изложением историографии. Но поскольку Комиссия не одобрила
такой план издания, 57 оно было осуществлено как публикация
одной Ип. В основу был положен Ипатьевский список, а разночтения подводились по Хлебниковскому и Погодинскому
спискам. Варианты по Ермолаевскому списку были даны в примечаниях. А. А. Шахматов предпослал изданию вступительную
статью и подробные характеристики списков. Уже незадолго
до смерти он начал готовить второе издание Ип., которое так
и не успел окончить, доведя его только до 1146 г. 58
Кроме этого, А. А. Шахматов участвовал в качестве редактора в изданиях, подготовленных другими сотрудниками. Так,
Ерм. была издана в 1910 г. Ф. И. Покровским «под наблюдением» А. А. Шахматова и П. Н. Шеффера, 59 Тип. — С. П. Розановым «под смотрением» А. А. Шахматова, а затем А. Е. Преснякова. 60 Отметим, что публикации в ПСРЛ были в значительной мере основаны на результатах научных исследований
летописных текстов. Работы Шахматова о летописании обусловили план издания H4, предложенный А. Е. Пресняковым
и осуществленный затем Ф. И. Покровским «под смотрением»
Шахматова. 61 А в 1921 г. П. Г. Васенко по инициативе Шахматова изложил на заседании Комиссии план нового издания С1,
первый выпуск которого увидел свет в 1925 г. 62 А. Е. Пресняков
опирался на выводы А. А. Шахматова при издании Симеоновской летописи, 63 а также при изложении задуманного, но оставшегося неосуществленным плана издать Эрмитажный список
Мос­ковского свода конца XV в. 64 С. П. Розанов следовал выво Ипатьевская летопись // ПСРЛ. СПб., 1908. Т. 2.
Чирков С. В. Вопросы публикации… С. 31–32.
58
 Ипатьевская летопись // ПСРЛ. Пг.,1923. Т. 2, вып. 1.
59
 Ермолинская летопись // ПСРЛ. СПб., 1910. Т. 23.
60
 Типографская летопись // ПСРЛ. Пг., 1921. Т. 24.
61
Чирков С. В. Вопросы публикации… С. 34; Новгородская четвертая летопись // ПСРЛ. Пг., 1915. Т. 4, ч. 1; Л., 1925. Вып. 2; Л., 1929. Вып. 3.
62
Чирков С. В. Вопросы публикации… С. 34; Софийская первая летопись // ПСРЛ. 2‑е изд. Л., 1925. Т. 5, вып. 1.
63
Симеоновская летопись // ПСРЛ. СПб., 1913. Т. 18.
64
Чирков С. В. Вопросы публикации… С. 35.
56
57

245

Часть 1

дам Шахматова при подготовке издания Хронографа и предложенной публикации Архангелогородского летописца, 65 но она
не осуществилась тогда, и памятник был издан лишь спустя
35 лет. 66 Исследования А. А. Шахматова и А. Е. Преснякова легли в основу работы С. А. Адрианова над изданием Льв., в основу
которого лег Эттеров список, обнаруженный Пресняковым. 67
4.2. П. Г. Васенко: сравнительный метод А. А. Шахматова
или классификация списков?
Платон Григорьевич Васенко был наряду с А. Е. Пресняковым еще одним представителем петербургской школы, развивавшим принципы сравнительного источниковедения. 68 Как
и А. Е. Пресняков, П. Г. Васенко — ученик С. Ф. Платонова,
которому он, наряду с А. А. Шахматовым, выражал глубокую
благодарность 69 и посвящал свои статьи. 70 Оба эти влияния —
С. Ф. Платонова и А. А. Шахматова — чувствуются в работах
П. Г. Васенко. Первое обусловило сам выбор темы, относящейся к сфере научных интересов С. Ф. Платонова, — нарративным источникам XVI–XVII вв. В ряде сюжетов П. Г. Васенко
даже являлся непосредственным продолжателем своего учителя. Это касается, например, статьи о Латухинской Степенной книге. Последняя в части, относящейся к XVII в., была до
65
Русский хронограф. Хронограф западнорусской редакции // ПСРЛ.
Пг., 1914. Т. 22, ч. 2; Розанов С. П. Записка. К вопросу о переиздании так называемых Типографского и Архангелогородского летописцев // ЛЗАК.
СПб.,1914. Вып. 26. Извлечения из протоколов. С. 45–48.
66
 Устюжский летописный свод (Архангелогородский летописец) /
Подгот. к печати и ред. К. Н. Сербиной. М.; Л. 1950.
67
Львовская летопись. Ч. 1 // ПСРЛ. СПб., 1910. Т. 20, первая половина; Ч. 2. СПб., 1914. Т. 20, вторая половина.
68
 Биографию П. Г. Васенко см.: Митрофанов В. Р. С. Ф. Платонов
и П. Г. Васенко (творческие и личные взаимоотношения) // ВИ. 2006. № 7.
С. 155, 167; Серов Д. О. П. Г. Васенко. Материалы к библиографии//Герменевтика древнерусской литературы. М., 1992. Вып. 2; Солодкин Я. Г. П. Г. Васенко. (К  истории изучения русской публицистики XVI–XVII вв. в СанктПетербургском университете) // Российские университеты в XVIII–XX веках. Воронеж, 2002. Вып. 6.
69
Васенко П. Г. Книга степенная царского родословия и ее значение
в древнерусской исторической письменности. СПб., 1904. Ч. 1. С. II.
70
Васенко П. Г. Хрущовский список «Степенной книги» и известие
о земском соборе 1550 года. СПб., 1903.

246

Глава 4

этого объектом изучения С. Ф. Платонова. 71 В русле интересов
С. Ф. Платонова лежит и статья П. Г. Васенко о Хрущовском
списке Степенной книги. 72
От школы Платонова шел у П. Г. Васенко сам принцип
построения работ: собственному исследованию в них всегда
предшествовал максимально подробный разбор взглядов, уже
существующих в литературе по данному вопросу, и показ их
недостаточности или неудовлетворительности, что вызывало необходимость в пересмотре темы. В наибольшей мере эта
черта видна в самой известной работе Васенко о «Книге степенной царского родословия». 73 К  влиянию С. Ф. Платонова, очевидно, следует отнести у Васенко также осторожность
в оценках, стремление делать корректные выводы, взвешивать
все за и против, следовать принципу иерархичности в системе
аргументации.
Что же касается влияния А. А. Шахматова, которое также
не отрицалось самим Васенко, то оно несомненно проявилось
в стремлении к сплошному сопоставительному анализу дошедших списков и попытке на этой основе определить первоначальный вид произведения.
П. Г. Васенко занимался изучением Степенной книги. В 1900‑е гг. вышла серия его работ, посвященных разным
аспектам этой темы. Сначала появились статьи о поздних переработках и отдельных списках памятника. 74 Уже в первых работах автором ставилась цель: «пересмотр и сличение разных
списков» Степенной. 75 Отсутствие такого сличения являлось,
по мнению П. Г. Васенко, главным упущением предшествующей историографии. И только на этой основе сам он предполагал делать какие-либо выводы о времени, месте составления
памятника, его авторах и направленности. Одновременно
П. Г. Васенко показал, что внимательное изучение даже одного
71
Платонов С. Ф. Древнерусские сказания и повести… // Собр. соч.:
В 6 т. М., 2010. Т. 1. С. 481–485.
72
См.: Васенко П. Г. Хрущовский список…
73
Васенко П. Г. Книга степенная царского родословия и ее значение…
74
Васенко П. Г. 1) Заметки к Латухинской Степенной книге//Сб.
ОРЯС. СПб., 1902. Т. 72. № 2. С. 1–89; 2) Хрущовский список…; 3) Заметки
к Никоновскому (Академическому) списку Степенной книги // Сб. статей,
посвященных С. Ф. Платонову. СПб., 1911. С. 63–69; 4) Трегубовская «Степенная». СПб., 1907. С. 1–8.
75
Васенко П. Г. Заметки к Латухинской Степенной книге. С. 3.

247

Часть 1

списка, взятого отдельно, но сличенного с другими, выявляет
поздние вставки в тексте — сюжет, на который всегда обращал
внимание и А. А. Шахматов. 76
Сразу же за первыми статьями появились другие, посвященные уже Макарьевской Степенной, являвшейся протографом всех поздних Степенных. В перспективе исследователя
занимал спорный тогда вопрос о ее авторстве. Он посвятил
его постановке отдельную работу, 77 в которой поставил под
сомнение определяющую роль митрополита Макария и выдвинул предположение об авторстве Афанасия, будущего его
преемника на митрополичьем престоле. Затем П. Г. Васенко
сличил ряд списков Степенной с ее изданием, осуществленным
в XVIII в. Г. Ф. Миллером, а также со списками Воскр., Ник.
и другими памятниками, например со списками Жития Даниила Переяславского, читающегося в составе Степенной. Сличать рукописи с изданием было тогда традицией, в том числе
и в Археографической комиссии, к работе в которой П. Г. Васенко был вскоре привлечен и в которой впоследствии играл
одну из ключевых ролей.
П. Г. Васенко попытался определить, какой текст был положен в основу издания. 78 Тщательно исследовав списки Архива Министерства иностранных дел, где по описанию Миллера
должен был храниться тот список, с которого он делал издание, Васенко не нашел ни одного, который бы мог быть признан таковым. Попутно им был сделан ряд ценных наблюдений
о характере работы Миллера. Полученный материал позволил
исследователю выделить два типа списков Степенной: тип списков со Сказанием о митрополите Алексии и тип списков без
Сказания. Оба типа, по Васенко, восходят к одному протографу, составленному около 1563 г.
Более подробно этот вопрос рассматривался в книге
П. Г. Васенко, вышедшей через год после статьи о печатном
издании Степенной. 79 В фонде Шахматова хранится письмо П. Г. Васенко 1904 г., где он сообщает, что скоро начнет
Васенко П. Г. Хрущовский список… С. 9–11.
Васенко П. Г. Кто был автором «Книги Степенной Царского родословия»? СПб., 1902. С. 1–20.
78
Васенко П. Г. Печатное издание «Книги степенной царского родословия» и типы ее списков. СПб., 1903. С. 1–68.
79
Васенко П. Г. Книга степенная царского родословия и ее значение…
76

77

248

Глава 4

рассылку своей книги и что «Вы, по моему мнению, должны
получить ее раньше, чем кто-нибудь другой, за исключением
С. Ф.». 80 Это исследование является классическим образцом
петербургского источниковедческого подхода. Первая часть
ее представляет тщательный анализ литературы и постановку на этой основе основных проблем, каковыми, по мнению
Васенко, были вопросы о существовании до-Макарьевской
Степенной и ее авторстве. Опора на историографию вопроса,
щепетильность в учете даже мелких нюансов работ, уже существующих, — этой стороне исследования Васенко придавал,
по-видимому, особое значение. Он даже специально отмечал:
«… при каждой возможности мы будем пользоваться указаниями, сделанными нашими предшественниками». 81 Неоднократно ссылался он в указанной работе на А. А. Шахматова
и А. Е. Преснякова.
Вторая часть работы посвящена изложению результатов
собственных колоссальных усилий по сличению списков Степенной книги. Отличительной особенностью автора была особая корректность в построении рассуждений и выводов на их
основе. Эту же корректность он ожидал увидеть и у других
и не раз отмечал верные по существу выводы, которые нельзя, однако, принять в том виде, как они сформулированы. 82
П. Г. Васенко отмечал сильные и слабые стороны любой аргументации. При этом он в равной степени объективно старался
указать на слабые аргументы той точки зрения, которую разделял, и на сильные — противоположной (иногда даже добавляя
к ней собственные). 83
Это естественным образом вело его к скептическому отношению ко всякого рода «догадкам и гипотезам». Разбирая труд
Н. С. Державина, он заметил, что не будет делать это подробно
в силу особенности этой работы, отличающейся «необыкновенным обилием догадок и гипотез». 84
Главным принципом собственной работы было у П. Г. Васенко стремление к тщательному сличению максимально
80
81

СПФ АРАН, ф. 134, оп. 3, № 243, л. 4.
Васенко П. Г. Книга степенная царского родословия и ее значение…

С. 120.
82
 Там же. С. 11, 15, 19, 37 и др.
83
 Там же. С. 46.
84
 Там же. С. 49–50.

249

Часть 1

возможного количества текстов, содержащих Степенную. Изученные списки были подразделены на группы и редакции. После этого исследователь перешел к решению вопроса об их соотношении и к характеристике текста протографа, так как полагал, что дошедшие редакции восходят к общему протографу.
И лишь затем он считал возможным перейти к рассмотрению
вопроса о существовании до-Макарьевской Степенной, на который дал строго отрицательный ответ, и о составителе «Макарьевской» Степенной. Эта часть работы вызвала наиболее
оживленные отклики и полемику. 85 Но главный вывод о Степенной как памятнике письменности XVI столетия, а никак не
более ранних времен, вошел в историографию и в дальнейшем
не был поколеблен. 86
Впоследствии Васенко выпустил вторую часть своего
труда. Она была написана скорее в традициях строевскобестужевской школы и посвящена исключительно разбору
Степенной книги «по составу». 87 В этой работе сказалось, на
наш взгляд, влияние «метода расшивки», понимающегося, однако, не как способ изучения истории составления памятника,
а лишь как способ раскрытия его содержания. А. А. Шахматов
отвергал всю предшествующую традицию изучения летописей. В отличие от него, П. Г. Васенко и А. Е. Пресняков полагали, как нам представляется, что разные подходы (т. е. старый подход Бестужева-Рюмина и новый метод, которому они
учились у Шахматова) не противоречат один другому, и их
можно соединять при исследовании памятников летописания.
Так, П. Г. Васенко сохранял в значительной мере старую терминологию и видел в Степенной «главным образом сборник», 88
считал «твердо установленным мнение многих исследователей,
по которому названное произведение является своеобразным
сборником статей агиобиографического и исторического содержания». 89 Поэтому целью работы Васенко видел составлеСм.: Соболевский А. И. Заметки о Степенной книге. СПб., 1907.
Шляпкин И. [Рец.] // ЖМНП. 1905. Ч. 361. Сентябрь. Критика
и библиография. С. 151. О современном состоянии вопроса см.: Сиренов А. В.
1) Степенная книга. История текста. М., 2007; 2) Степенная книга и русская
историческая мысль XVI–XVIII вв. СПб., 2010.
87
Васенко П. Г. Составные части книги Степенной царского родословия. СПб., 1908.
88
 Там же. С. 4.
89
 Там же. С. 1.
85
86

250

Глава 4

ние «перечня произведений, вошедших в состав литературного
сборника», ценного лишь тогда, «когда он (т. е. обзор. — В. В.)
отличается полнотой и систематичностью и позволяет восстановить план, которого держались при составлении сборника,
если, конечно, подобный план существовал». 90
Одновременно с исследованием Степенной книги шла подготовка к ее изданию. Можно предположить, что некоторые,
во всяком случае, научные сюжеты, например поиск оригинала
издания Г. Ф. Миллера, вообще вышли целиком из работы над
подготовкой текста к публикации. Работа над изданием началась в 1904 г. и завершилась в 1913 г. 91
К сожалению, успешно начатые в 1900–1910‑е гг. исследования П. Г. Васенко по этой теме не получили в дальнейшем
сколько-нибудь значительного продолжения. В 1922 г. вышла
его статья в сборнике в честь С. Ф. Платонова. 92 В 1929 г. был
опубликован его доклад об одном из поздних списков Степенной. 93 Вскоре после этого П. Г. Васенко был арестован в связи
с начавшимся «Академическим делом». 94
4.3. С. П. Розанов: ученик и оппонент А. А. Шахматова
Одновременно с П. Г. Васенко в Археографической комиссии работал филолог С. П. Розанов. Выпускник Дерптского университета, 95 имевшего тесные связи с Петербургским
университетом, он тяготел к Петербургу как по своей выучке,
так и по кругу тем. В 1900–1920‑е гг. С. П. Розанов продолжил
исследование Русского хронографа, начатое А. А. Шахматовым и В. М. Истриным. Первая статья на эту тему появилась
 Там же. С. 4.
 Книга степенная царского родословия. СПб., 1908–1913.
92
Васенко П. Г. Заметки к статьям о Смуте, включенным в Хронограф
редакции 1617 г. // Сб. статей по русской истории, посвященных С. Ф. Платонову. Пг., 1922. С. 248–269.
93
Васенко П. Г. Академический список Латухинской Степенной // Доклады Академии наук СССР. Серия В. № 15.1929. С. 280–282.
94
 Благодарю А. В. Сиренова, который сообщил мне о письме П. Г. Васенко В. И. Малышеву от 7 августа 1940 г., хранящемся в РО ИРЛИ (ф. 494,
оп. 2, № 270) и предоставил копию этого письма. Письмо свидетельствует, что
летом 1940 г. П. Г. Васенко был еще жив.
95
Эти сведения были сообщены нам Т. Г. Смирновой, за что приносим
ей благодарность.
90
91

251

Часть 1

в 1904 г. 96 Она носила характер предварительных замечаний,
не выходя из круга текстов, выявленных еще А. Н. Поповым. 97
Рассмотрев вопрос о происхождении Хронографа, С. П. Розанов поддержал и дополнительно аргументировал мысль Шахматова о составлении его в России, а не в Константинополе, как
считал А. И. Соболевский. Развил он и другой вывод В. М. Истрина — о южнославянском происхождении составителя. Для
всех исследователей этой темы был очень важен вопрос о связи
русских хронографов с византийскими хрониками, в частности с Хроникой Георгия Амартола. Здесь С. П. Розанов также
скорее шел за А. А. Шахматовым, чем за другими учеными, считая, что не сама Хроника Амартола, а переработка ее в составе
Еллинского летописца читается в тексте Хронографа. Однако,
по мнению С. П. Розанова, сам Еллинский летописец был использован в Хронографе уже в составе какой-то компиляции
и в соединении с другими хрониками. И так как в этой начальной части составитель Хронографа имел предшественников,
труд которых приспособил «сообразно своей цели», то «центром работы… была собственно славянская часть». 98
В это время большинство исследователей принимало идущее от Шахматова и характерное для него представление
о том, что первоначальная редакция русского Хронографа
не сохранилась. 99 До нас дошли редакция 1512 г., являющаяся сокращением первоначальной, и юго-западная редакция.
В. М. Истрин видел, что обе восходят к протографу — промежуточной редакции, представляющей переработку первоначального текста. Чтобы внести ясность в этот вопрос, С. П. Розанов полагал своей целью изучение и воссоздание первоначальной редакции Хронографа, особенно в византийской его
части, тогда как А. А. Шахматов занимался, главным образом,
русскими статьями. Сравнительное изучение текстов редакции 1512 г. и южнорусской редакции привело С. П. Розанова
96
Розанов С. П. Заметки по вопросу о русских хронографах // ИОРЯС.
СПб., 1904. Т. 351. С. 92–136.
97
Попов А. Н. 1) Обзор хронографов русской редакции // [Соч.] Андрея Попова. М., 1866. Вып. 1; М., 1869. Вып. 2; 2) Изборник славянских и русских статей, вошедших в хронографы русской редакции. М., 1869.
98
Розанов С. П. Заметки по вопросу… С. 103.
99
Позднее от этого представления отказались, и теперь редакцию
1512 г. считают первоначальной. См.: Творогов О. В. Древнерусские хронографы. Л., 1975. С. 32, 188–192.

252

Глава 4

к убеждению в существовании промежуточной редакции, более древней, чем редакция южнорусская. Привлечение некоторых дополнительных списков позволило выделить более
поздние редакции 1599 г. и 1601 г. Однако ученый писал, что
«как ни важна роль… промежуточной редакции в деле восстановлении первоначальной редакции хронографа, она все-таки
далеко не заполняет собой… пробела», существующего в истории текста Хронографа. Одним из главных выводов статьи был
тот, что необходимо выйти из круга списков, найденных Поповым, и для дальнейшего изучения истории его текста искать
и выявлять новые рукописи, содержащие тексты Хронографа.
Иначе, по мнению исследователя, «остается слишком много места догадкам и предположениям, мириться с которыми можно,
конечно, лишь временно и лишь при условии действительного
отсутствия фактического материала». 100 С. П. Розанов, таким
образом, относился к «догадкам и предположениям» так же,
как и П. Г. Васенко.
В более поздних работах, уже занимаясь подготовкой Хронографа к изданию, С. П. Розанов продолжал отталкиваться
от гипотез А. А. Шахматова. Последний первоначально датировал Хронограф юго-западной редакции серединой 50‑х гг.
XVI в. Затем, как это часто бывало, он изменил датировку на
1529–1539 гг., полагая, что юго-западная редакция Хронографа
отразилась в Ник., значит, уже существовала ко времени ее составления. Таким образом, А. А. Шахматов и здесь, как в случае
с основной редакцией Хронографа, предполагал наличие более
древнего и не дошедшего до нас протографа юго-западной редакции, отразившейся в Ник., а уже позднее — в списках югозападной редакции, дошедших отдельно. Однако С. П. Розанов
поддержал первую точку зрения А. А. Шахматова и, рассмотрев
все его аргументы, отверг тезис об отражении в Ник. более древнего текста юго-западной редакции. По его мнению, составитель Ник. лишь пользовался тем же источником, что и составитель юго-западной редакции Хронографа. 101
Восстановление первоначальной редакции Хронографа
как главная цель всей работы над его текстами, поставленная
Розанов С. П. Заметки по вопросу… С. 127.
Розанов С. П. Хронограф западнорусской редакции. К вопросу об его
издании // ЛЗАК за 1912 г. СПб., 1913. Вып. 25. С. 1–20.
100

101

253

Часть 1

еще в работе 1902 г., заставило С. П. Розанова размышлять над
временем составления этой редакции. А. А. Шахматов получил
дату 1442 г. путем логических рассуждений и ряда допущений,
как он часто делал и в других случаях (например, при датировке
третьей редакции ПВЛ или Новгородско-Софийского свода).
С. П. Розанов рассмотрел и подверг критике способ датировки,
предложенный А. А. Шахматовым. Анализируя текст Хронографа в том месте, где содержится выкладка лет, послужившая для А. А. Шахматова отправной точкой в его датировке,
С. П. Розанов отметил тесную связь этого места «по целому
ряду признаков внутренних» с последующим после 1442 г. текстом Хронографа, который А. А. Шахматов предлагал считать
дополнением последующих редакторов. «Продолжение принадлежит, несомненно, самому составителю первой редакции
Хронографа», — писал Розанов и предлагал другую датировку,
проистекающую из анализа Предисловия к тексту Хронографа:
1464–1470 гг.
Отход от датировки А. А. Шахматова имел значение для
последующего пересмотра вопроса о древней редакции Хронографа в целом. И это же можно сказать о других выводах и наблюдениях С. П. Розанова, хотя цель восстановления первоначальной редакции Хронографа и не была им достигнута, как
не были завершены вообще его исследования.
Но по сохранившимся опубликованным текстам можно заключить, что С. П. Розанов может быть причислен к последователям А. А. Шахматова, а все его выводы и наблюдения прямо исходят из работ А. А. Шахматова. Однако С. П. Розанова,
как и П. Г. Васенко, отличало от А. А. Шахматова негативное
отношение к «догадкам и гипотезам».
В фонде А. А. Шахматова сохранились письма С. П. Розанова. Из них следует, что в течение долгих лет (с 1902 по 1919 г.)
А. А. Шахматов был фактически наставником С. П. Розанова.
Сначала последний писал ему из Дерпта (Юрьева), после переезда его в Петербург, их связь еще более окрепла, так как С. П. Розанов начал работать в БАН под началом А. А. Шахматова. Возникновение переписки, очевидно, было связано с занятиями
С. П. Розанова лингвистикой. Затем не без влияния А. А. Шахматова он перешел к изучению древнерусской письменности.
Первое письмо было отправлено С. П. Розановым с просьбой о печатании статьи, рассказом о своих текущих делах, отчетом о том, как идет одна из лингвистических работ (по народным говорам).
254

Глава 4

В письме от 22–23 января 1902 г. С. П. Розанов писал:
«…я обратился к Вам, к этому меня побуждали и другие, указывая на “практическое” значение печатного труда для начинающего. И для меня действительно этот путь представлялся единственным — найти себе более деятельное сочувствие и поддержку». Но теперь, «когда и то и другое мною уже найдено,
когда я уже имею Ваше ободрение меня к дальнейшей работе
вообще, прочие “практические” соображения кажутся уже
слишком мелкими, если не сказать мелочными». 102 Очевидно,
С. П. Розанов просил содействия А. А. Шахматова в опубликовании работы («…не доставлю ли я Вам со своею рукописью
слишком много хлопот?»). 103
Переписка А. А. Шахматова вообще обнаруживает его
большое желание помочь молодым коллегам. В данном случае
А. А. Шахматов предлагал С. П. Розанову облегчить ему материальную сторону подготовки к магистерским экзаменам.
С. П. Розанов просил о встрече в Петербурге. Они обсуждали
вопрос о переезде С. П. Розанова в Петербург, где он сможет
окунуться в среду историков и филологов, о которой мечтал.
Юрьевский университет принял решение об оставлении Розанова при университете и о выделении ему стипендии на два
года с «прикомандированием» к Петербургскому университету «ввиду недостаточности при здешнем университете нужных… пособий». Очевидно, что этому решению содействовал
Шахматов, так как Розанов благодарил его. 104
Благодарен он был и за советы: «…позвольте мне еще раз
(и не раз) просить Вас не оставлять меня в будущем своими советами и указаниями как в моей подготовке к научным работам, так и в самых работах» (февраль 1902). 105 Речь, очевидно,
идет не только о научных советах, так как письма очень откровенны и в некоторых из них Розанов покаянно пишет Шахматову о своих жизненных ошибках и заблуждениях.
Когда началась революция 1905 г., в письмах С. П. Розанова стали большое место занимать описания текущих событий,
и их можно с успехом использовать как источник по истории
СПФ АРАН, ф. 134, оп. 3, № 1300, л. 3–3 об.
 Там же, л. 4.
104
 Там же, л. 5.
105
 Там же, л. 6–6 об.
102
103

255

Часть 1

Юрьевского университета в революцию и тамошней преподавательской среде. Позиция С. П. Розанова была совершенно
согласна с позицией кадета А. А. Шахматова.
Из научных проблем вся переписка начальных лет касается только говоров и работы Розанова по этой теме. Шахматов
для Розанова пока только наставник в лингвистических трудах. Но заметен уже интерес Розанова к древнерусской словесности, и появляется имя В. М. Истрина. Так, Розанов писал: «С удовольствием вчера прочел в журнале МНПр за март
критическую заметку… В. Истрина на “Ист<орию> дре<вне>рус<ского> лет<описания>” Владимирова. Здесь я нашел подтверждение моей постоянной неудовлетворенности всеми нашими общими руководствами по ист<ории> литер<атуры>.
Методологическая сторона ист<ории> литературы давно интересует меня, и я, можно сказать, мечтаю к<ак>-нибудь заняться этим вопросом». 106
Когда встал вопрос о переезде С. П. Розанова, он подробно
обсуждал с А. А. Шахматовым все его нюансы, в письмах есть
описание квартир в Петербурге и цены на них. Представляет
интерес также оценка С. П. Розановым научной атмосферы
Москвы, с которой он знакомился, живя у родственников.
По-видимому, изменение темы работ С. П. Розанова произошло после его «прикомандирования» к Петербургу. В 1903 г.
С. П. Розанов работал уже с древнерусскими текстами. 107
В письмах идет речь об одобрении Шахматовым его работы,
в которой выявляется «редакция 1601 г.». Шахматов, между
прочим, замечает, что Розанов, очевидно, «умышленно не хотел выяснить, хотя бы предположительно, состав основной редакции». Ясно, что речь шла о Хронографе.
Розанов соглашался, что сделал это умышленно, но «в том
только смысле, что я сознавал необходимость этого выяснения» и понимал, что «предвидится здесь большая работа». Создается впечатление, что А. А. Шахматов побуждает Розанова
к выводам, «хотя бы предположительным», как это было ему
свойственно. Но С. П. Розанов был осторожнее Шахматова:
«м<ожет> б<ыть> и даже вероятно, я еще и еще буду писать,
все умалчивая о нем, но постоянно имея его в виду, пока он
106
107

 Там же, л. 14.
 Там же, л. 25–26.

256

Глава 4

не выяснится мне как следует». «Он» — это вопрос о первоначальной редакции. «Вероятно, пиши о нем теперь же специально, я кое-что мог бы сказать и более определенно, но знаю,
что, в общем, это все-таки не будет удовлетворительным ни для
меня, ни для других». А. А. Шахматова, как мы видели, такая
перспектива (необходимости будущих изменений своих теперешних выводов) никогда не пугала.
С. П. Розанов писал о невозможности делать выводы, «пока
не сделано сравнение с другими подобными списками и не найдет тот летописный источник, на основании которого дано
в сп<иске> 1443 г. продолжение русских летописных статей».
Этот второй пункт С. П. Розанов считал «важнейшим», так как
только «на основании его можно было бы установить или угадать, где кончался сп<исок> 1443 г. (оборванный на 1486 г.),
а след<овательно>, когда приблизительно он мог и возникнуть» (20 января 1905 г.). 108
Относительно «Повести о взятии Царьграда» список
1443 г., как писал Шахматову Розанов, «предоставляет большой соблазн — выкинуть ее для протографа ред<акции>
1512 г.; так я и предполагал сначала, но теперь… теперь решил
просто подождать с выводами». Это важная фраза, так как тут
идет дело о выделении вставок в тексте летописи, что всегда
занимало А. А. Шахматова. И в этом вопросе С. П. Розанов гораздо осторожнее. Начав заниматься Хронографом, С. П. Розанов понимал необходимость изучать и летописи. Он писал
Шахматову, что «по вопросу о летописях возлагает надежду»
на его помощь. Эта помощь тем нужнее, что у Розанова под
руками по временам не было нужных летописей. В таких случаях «за невозможностью проверить и восстановить в памяти
основания некоторых… соображений» он полагал, что «должен
был кое-что выбросить», что также говорит о его крайней осторожности. Кстати, одна обмолвка Розанова в письме 1906 г.
дает основание предполагать, что он понимал отличие своего
подхода от А. А. Шахматова: «Две указанные Вами поправки…
внес, а третьей не нашел. М<ожет> б<ыть>, Вы имеете в виду
стр. 30, где Вами сначала б<ыло> написано что-то, но потом
зачеркнуто…» и т. д. 109
108
109

 Там же, л. 36–37.
 Там же, л. 48.

257

Часть 1

В 1908 г. Розанов работал учителем гимназии в Петербурге.
А. А. Шахматов в это время начал читать лекции в университете. Розанов горячо поддерживал это новое направление деятельности Шахматова: «Вероятно, Вас теперь занимает будущий
курс в Университете? Я  очень рад, что Вы согласились. Если
мои уроки не совпадут с Вашими лекциями, я непременно буду
слушать Вас. Я уверен, что если Вы поработаете в Университете, то наладите там дело по-другому. В У<ниверсите>те Вы станете по необходимости близки к молодежи и, м<ожет> б<ыть>,
Вам удастся найти среди них людей интересных для нашей науки и по языку и по литературе». 110 Речь идет, как следует далее
из письма, о курсе А. А. Шахматова по истории русского языка.
В это же время вышла главная работа А. А. Шахматова —
его «Разыскания…». С. П. Розанов был в курсе всех дел, с ней
связанных, еще на стадии подготовки: «Спасибо Вам за лист Вашей работы и за письмо. А как будет общий заголовок работы?
Как видно (стр. 12), в этой работе Вы ограничиваетесь восстановлением “Древнейшего Киевского свода”. А II-я часть будет?
Помните, мы как-то говорили о необходимости дать свод всех
Ваших работ по летописям. Этот свод, я думаю, ждется всеми,
и особенно в учебных целях. Но, судя по этим 7 листам, мне
кажется, что прежний план Вашей работы вряд ли будет Вами
выполнен. Очевидно, у Вас такое богатство материала, что получается целая и большая новая работа только по восстановлению Др<евнейшего> К<иевского> св<ода>? Сознаюсь, что
и сам я с нетерпением ждал общей работы — Истории развития
нашего летописания, но теперь вижу, что привязывать этаких
широких обобщений к этой работе не следует: 1) “История…”
д<олжна> б<ыть> отдельной работой, 2) по-видимому, у Вас
еще и не одна работа преддверит ее. От души радуюсь этому
богатству и желаю еще и еще новых приобретений, чтобы этим
шире и основательнее получилась “История…”. С нетерпением
и терпением буду ждать такого труда» (1908 г.). 111
Далее Розанов снова возвращается к ожидаемому им продолжению труда Шахматова, побуждая его (отметим это!) не
торопиться, а продолжать аналитическую работу для итогового труда по истории летописания. Тут нельзя не заметить, что
110
111

 Там же, л. 63.
 Там же, л. 66 об.

258

Глава 4

Розанов опять призывал Шахматова к осторожности, хотя делал это не явно: «За этим богатством мне теперь видятся новые
и новые, поэтому я и писал, что со II-й частью, мне кажется,
нужно подождать, так как, очевидно, у Вас будут и еще работы чисто аналитического характера, и должны быть — так
как теперь у меня широко рисуется эта II-я часть. Она конечно должна будет впоследствии составить специальную самостоятельную работу под заглавием “История развития…” нашего летописания, где Вы подведете итог всем Вашим работам
по летописям. Поэтому мне казалось, что II-я часть теперь, пожалуй, ослабила бы в Вас стремление непременно дать такую
историю. Но теперь думаю, что подобные итоги лучше сделать
и теперь, хотя и не в виде II-й части? простите, что я вторгаюсь
в Ваши планы. Отчасти это вызвано тем, что я не мог представить себе плана этой Вашей работы, а главное, меня увлекает
богатство ее содержания». 112
К «Разысканиям…» Розанов обращается в письмах 1908 г.
неоднократно, внимательно читая все выводы, наблюдения
учителя: «По поводу книги, парагр. 96 (36?), стр. 51 …почему ПВЛ должна была взять и взяла из Паремии испорченную
основу, когда у нее под рукой эта фраза была в своем первозданном виде…?» (18 ноября 1908 г.). 113
Сохранились и письма А. А. Шахматова С. П. Розанову за
1902–1920 гг. Из них явствует, что мнение Розанова о летописании было важным для Шахматова. 30 ноября 1908 г., когда
«Разыскания…» были близки к выходу, он писал: «У  меня готов текст Древнейшего свода. Я был бы рад прочесть Вам его,
чтобы выслушать Ваши замечания». 114 В следующем письме
Шахматов, очевидно уже после обсуждения вопроса с Розановым, добавил: «Очень доволен тем, что пришел к определенному заключению относительно автора не Древнейшего
свода, а первой его обработки, принадлежащей Печерскому
монастырю и восходящей в 1073 году — это иеромонах (впоследствии игумен) Никон. А Древнейший свод составлен при
Ярославе в 1039 году». 115 Важно для понимания главной цели
 Там же, л. 69 об.–70.
 Там же, л. 75 об.
114
СПФ АРАН, ф. 134, оп. 4, № 55, л. 34.
115
 Там же, л. 36 об.
112
113

259

Часть 1

шахматовских «Разысканий…» (см. об этом в гл. 3) и следующее признание: «Особенно значение придаю, конечно, тексту
самих сводов, который я помещаю в конце. Над ними я усиленно работаю. Читать мое исследование удобнее, конечно, только имея под рукой восстановленные тексты». 116
В собственных разысканиях С. П. Розанов вплотную подошел к работе с летописями, и тут обмен мнениями с А. А. Шахматовым стал особенно важен для него. Они обменивались планами
работ и самими работами, Розанов просил Шахматова читать
свои труды и делать замечания. 26 февраля 1909 г. Розанов писал: «Боюсь, что в этой спешке не сделал ли какой грубой ошибки. Если будете читать, таковую отметьте прямо на листе. А также что Вы посоветуете насчет дальнейшего этой работы?». 117
В письмах появляются большие летописные сюжеты: «Срав­
н<ение> летоп<исных> изв<естий> Погод<инского> хр<о­но­
графа> 1443 г. и печатн<ой> Симеон<овской> лет<описи> дало
следующие результаты: начиная с 6971 года летописн<ые> статьи Хрон<ографа> вполне совпадают (с небольшими вариантами) с Кир<илло>-Белоз<ерским> списком, взятым вариантом
к Симеоновской, т. е. подобно ему и в Хроногр<афе> сходство
с Симеон<овской> обрывается на 6981 годе… Между тем дальнейший строй статей в Хрон<ографе> продолжается тот же».
Розанов опирается на выводы Шахматова, но проверяет
их: «Что касается предшествующих статей, т. е. с 6960–6970,
то, как Вы указывали уже, они сходны с Соф.1 (хотя необходимо подробнее проверить это, особенно в конце 60‑х годов)».
В письмах встречаются имена других учеником Шахматова, например М. Д. Приселкова, чья работа под руководством
Шахматова шла параллельно с работой Розанова: «Теперь,
очевидно, вопрос о Кир<илло>-Бел<озерском> сп<иске>.
Будет ли При<селков?> издавать его в приложении? Тогда,
м<ожет> б<ыть>, он и возьмет еще этот Хро­но­г<рафи­ческий>
список. Для меня же теперь интересно узнать от Приселкова
свед<ения> о К<ирилло>-Б<елозерском> списке: что это за
список и на чем кончается? М<ожет> б<ыть>, Вы скоро увидите его? Или списаться с ним?».
Видно, что это — одно научное направление, одна школа,
идущая от А. А. Шахматова, хотя М. Д. Приселков — историк,
116
117

 Там же, л. 39.
СПФ АРАН, ф. 134, оп. 3, № 1300, л. 80.

260

Глава 4

а С. П. Розанов — филолог. Связь с А. А. Шахматовым оказывалась важнее различия выучки. С. П. Розанов осознавал эту
связь и противопоставлял школу Шахматова школе Бесту­же­
ва-Рю­ми­на.
Это было для него настолько важно, что в голову приходит
идея написать историю научных методов в летописании и, прежде всего, противопоставить Шахматова «мелким и ничтожным вкладчикам» в разработку истории летописания: «Сегодня
сел читать Вашу книгу (с 15 марта), и опять мне захотелось закончить начатую мною работу по истории разработки летописи. Мне теперь думается — стоит ли останавливаться или лучше
(в моих интересах) задержаться в ожидании получения мелких
и посредственных вкладчиков в эту историю? И именно потому,
что интересующая меня методическая сторона ими и не давалась;
если я уже останавливался, напр<имер>, на Тихомирове, то только для того, чтобы показать всю непригодность установленного
Бест<ужевым>-Рюм<иным> метода. Т<аким> обр<азом>, оставивши работу в прежнем виде, продолжить ее только анализом методической стороны этой Вашей последней работы? Эту работу
я мог бы сделать летом. Мне приходит в голову — вообще понемногу собирать материал по исследованию методической стороны
в историко-литературной работе, чтобы, т<аким> обр<азом>,
положить начало установке этих общих приемов, с которыми еще
теоретически полезно знакомиться начинающим…». 118
В письмах этих лет много подробных описаний жизни Розанова во время отлучек из Петербурга. Видно, что отношения
между корреспондентами очень близкие, семейные. Передаются приветы женам, а 22 декабря 1916 г. Розанов благодарит
Шахматова за предложение прислать денег в связи с болезнью
сына Розанова («пока не нужно»). 119
С. П. Розанов сетовал, что в отсутствие А. А. Шахматова
плохо работает: «Я вот на лето набросал себе работы, а ничего
не сделал. В области науки, как и в области искусства, я лишен
самостоятельности: мне нужно постоянное сильное влияние,
тогда у меня являются и вдохновение и энергия…».
В 1912 г. Розанов отправил Шахматову большое письмо
из Путивля, где он жил летом на даче. В этом письме много
118
119

 Там же, л. 76 об.–77 об.
 Там же, л. 103–104.

261

Часть 1

размышлений и наблюдений над текстами Хронографа и летописей. В частности, Розанов пишет о своих расхождениях
с Шахматовым по вопросу о первоначальной редакции Хронографа: «Меня давно интересует летопись, напечатанная
мною в приложении к Хронографу. Ее Вы знаете по сп<иску>
Воскр<есенской> летописи. Древнейшая ее часть кончается
приблизит<ельно> на 1480–<148>1 году. Это очень интересная летопись по яркости отразившейся в ней личности автора. Мне и хотелось бы теперь сравнить все соответствующие
летописи. Меня же она интересует не столько сама по себе,
сколько по представляющейся мне связи ее с древнейшей редакцией Хронографа. Я уже не раз говорил Вам, что ст<атью>
Хр<онографа> 1512 г. о взятии Царьграда я считаю принадлежащей к первоначальной редакции Хронографа. Здесь в Путивле я еще раз пересмотрел Х<роногра>ф в его целом и еще
больше убедился в органической связи как Предисловия, так
и ст<атьи> о взятии Царьграда с другими статьями, явно принадлежащими первоначальной редакции. В 10001‑й раз принялся я за разгадку указаний Предисловия на время составления Х<ронографа>… И  вот только недавно мне удалось,
кажется, прочесть эти строки. Ларчик просто открывался:
никаких ошибок-описок здесь нет, Попов правильно высчитал — 984–990. Так считал и составитель Хронографа, только
он при счете откинул тысячелетия, т. е. считал 990 вместо 6990,
так как это потом обычно считали, после 7000 лета. Т<аким>
обр<азом> Хронограф составлялся с 1476 по 1481 год. Еще раз
я перечел Вашу работу о происхождении Х<роногра>фа и теперь могу ответить, кажется, на все возражения, какие представляют данные Вашей статьи».
С. П. Розанов взялся за решение важнейших вопросов
истории древнерусской письменности, и это потребовало
от него хорошего знания и понимания истории летописания.
Именно теперь он приходил к тем основным для себя выводам
по истории текста Хронографа, о которых сказано выше. Он
жаловался Шахматову: «отношения списков русской летописи
для меня очень темны», хотя думал, что «для собственно Хронографа — частей статей пока эта разборка не необходима».
Это не значит, что он отказывается от дальнейшей работы,
просто проявляет свойственную ему осторожность и не торопится, проверяя выводы Шахматова: «Но это только пока,
262

Глава 4

а для цельного решения, вероятно, потребуется и это. Вот
я и хочу попробовать, следуя за Вашей статьей… мне сейчас же
пришла на память приложенная к печатному Хронографу летопись, оканчивающаяся также на 1480–<148>1 году, пришла на память не по году только, но, главн<ым> обр<азом>,
по личности составителя этих памятников. Если помните, под
1480 годом этой летописи, в которой помещается воззвание летописца к русским быть мужественными в борьбе с татарами,
причем он напомнил им судьбу югославянских стран, бедствий
коих он был личным свидетелем. Употребленная здесь форма
клятвы… окончательно подтверждает для меня, что составитель был серб, переселившийся уже давно в Россию, ставшую
для него второй родиной. Как видите, очень соблазнительно
отождествить личность составителя Х<роногра>фа и этой летописи. Рисуется картина процесса возникновения этих двух
памятников, особенно с помощью Предисловия Хронографа, но… нужно сначала искать фактов…». 120 Последняя фраза
опять говорит об осторожности С. П. Розанова.
Несколько писем относятся к 1920 г. Шахматов, как известно, в этот тяжелый год жил в Петрограде и там скончался. Розанов с семьей сумел уехать в Черниговскую губернию,
где, очевидно, у них был какой-то дом. У Шахматова была доверенность, позволяющая ему принимать решения относительно квартиры и вещей Розанова, пока он находился в отъезде.
15 мая 1920 г. Розанов написал, что собирается в июле ехать
в Петроград, посылает заявления в Академию о своих вещах,
чтобы их не реквизировали, «так как мы ведь не бежали, а были
распущены Советским правительством “на родину”». 121 Его
тянуло к работе, но останавливала боязнь голода: «Приезжать
совсем в Петроград боимся, так как тогда мы лишимся хутора, а он пока как-никак кормит нас». Письма Розанова этого
времени опять, как и письма 1905 г., полны многочисленными
деталями жизни конца Гражданской войны на Черниговщине,
а также подробными рассказами о быте, о посевах, покосе
и урожае, о ценах в городе и о событиях в уезде. Все это говорит о том, что Розанов, в отличие от Шахматова, видимо, смог
приспособиться к новой реальности.
120
121

 Там же, л. 94 об.–96 об.
 Там же, л. 108–109.

263

Часть 1

Но он постоянно вспоминал Шахматова и звал его при­
ехать, спасти себя и семью: «Сегодня утром, купаясь, посмотрел вокруг, увидел, как у нас здесь хорошо, и вспомнил про
Вас: хоть бы на недельку Вы приехали сюда и отдохнули бы!». 122
Кроме того, Розанова не оставляло беспокойство о незаконченной работе — издании Архангелогородского летописца.
Он как будто предчувствовал, что этот труд не увидит света.
14 июля 1920 г. Розанов писал Шахматову: «Припоминаю, что
издание Архангелогород<ского> летописца было мною все
закончено, причем конец указателя был отдан в типографию,
а Приселкову к изданию было передано в Археографическую
комиссию, где его и нужно искать. Рукописи также были сданы
в Комиссию, а отосланы ли они оттуда на место — не знаю; надеемся, что рукоп<иси> Публ<ичной> библ<иотеки> возвращены были на место». 123
Письма С. П. Розанова, адресованные А. А. Шахматову,
как и работы С. П. Розанова, говорят нам об одном и том же.
С. П. Розанов, формально не являясь учеником А. А. Шахматова, фактически был его учеником и последователем как лингвист и как исследователь древнерусской письменности. Он
сам причислял себя к шахматовскому направлению, причем
осознавал отличия этой школы от предшественников. В некоторых отношениях между А. А. Шахматовым и С. П. Розановым видны различия (осторожность Розанова, его стремление
не торопиться с выводами, боязнь догадок и т. п.), но то же мы
увидим и у некоторых других ученых этой школы.
***
Подводя итог, еще раз отметим, что главной фигурой в Петербурге среди ученых (как историков, так и филологов), изучающих летописи на рубеже XIX–XX вв., был, несомненно,
А. А. Шахматов. Его влияние, как и научная значимость его
трудов — исключительны по кругу затронутых тем и по тому
новому методу, с помощью которого они исследовались. То направление изучения летописей, которое существовало в Петербургском университете до Шахматова, связанное с работами
К. Н. Бестужева-Рюмина, было основано на совершенно иных
Там же, л. 111.
 О судьбе этой рукописи С. П. Розанова см. ниже в разделе, посвященном К. Н. Сербиной (13.2).
122
123

264

Глава 4

принципах. После появления работ Шахматова эти принципы
продолжал отстаивать только И. А. Тихомиров. Все другие историки, занимающиеся изучением древней письменности, признали новые возможности, заложенные в методе Шахматова.
Это было тем легче сделать, что за время, прошедшее после эпохи Бестужева-Рюмина, метод последнего получил развитие, которое шло в направлении сравнительного изучения
текстов. Это проявилось уже в творчестве ученика БестужеваРюмина С. Ф. Платонова, хотя и не на летописном материале. Ученик же Платонова А. Е. Пресняков еще до знакомства
с работами Шахматова практически пришел к необходимости сплошного сравнительного исследования списков летописей XVI в. Теоретическое обоснование этому он увидел в забытых исследованиях о русских летописях Й. Добровского.
Именно они, а затем, конечно, труды Шахматова, повлияли
на него как историка летописания.
Другим примером соединения школы Платонова и Шахматова явилось творчество П. Г. Васенко. Однако ни Пресняков,
ни Васенко, хотя они и признавали влияние, выводы и метод
Шахматова, не могут быть отнесены к его чистым последователям, каким стал впоследствии, например, М. Д. Приселков.
Прежде всего, оба они несли в себе черты платоновской школы.
Хотя последняя и не была связана прямо с изучением летописей, но она означала приверженность определенной процедуре.
Так, представители этого направления иначе, чем Шахматов,
относились к предшествующей историографии и не видели
себя вне традиции. Делать собственные выводы и излагать свои
наблюдения считалось возможным, лишь определив недостаточность существующей литературы по каждому конкретному вопросу. Между тем Шахматов строил свои исследования
иначе. Подвергнув раз критике работы И. А. Тихомирова, он
определил неприемлемость для себя старого подхода к летописям и уже больше, как правило, не возвращался к иным точкам
зрения на исследуемые предметы. К  летописным памятникам
он подходил как к только что открытым.
Черты школы Платонова сказывались у А. Е. Преснякова и П. Г. Васенко и в большей по сравнению с Шахматовым
осторожности выводов и оценок. По этой же причине они
не были склонны, изучая историю текста, к смелым догадкам и гипотезам, а также к реконструированию. Они брали
265

Часть 1

у А. А. Шахматова сравнительный метод и пользовались им, но
на их позднем материале (XVI–XVII вв.) это чаще всего означало, что нужно просто тщательно сравнивать между собой
списки летописей.
И А. Е. Пресняков, и П. Г. Васенко писали на темы, не затронутые А. А. Шахматовым, и не стояли поэтому перед необходимостью принимать или не принимать в целом его схему
истории летописания. Между тем ученые, изучающие летописи более раннего периода и принимающие метод Шахматова,
должны были найти место своим наблюдениям и выводам в готовой системе. Так обстояло дело с С. П. Розановым, который,
в силу указанных обстоятельств, был теснее других вовлечен
в анализ построений Шахматова. Но и С. П. Розанов исследовал сюжет, не являющийся средоточием схемы Шахматова,
лежащий на ее периферии. Поэтому внесенные им коррективы
в датировку редакций Хронографа и в представление об истории его текста не влекли необходимости менять основные звенья шахматовской схемы.
Творчество рассмотренных в этой главе ученых хорошо
показывает, что повторить, а значит, и полностью продолжить
А. А. Шахматова было невозможно. Невозможно было построить ту же картину мира, тот же порядок рассуждений, воспроизвести полностью те же приемы исследования, идущие от
школы сравнительного языкознания определенного направления. Уже при жизни А. А. Шахматова стало ясно, что он представляет собой уникальное явление.
Но настоящий спор вокруг наследия Шахматова разгорелся уже после его смерти и появления первых работ его молодых
последователей, в первую очередь М. Д. Приселкова. Тогда все
внимание оказалось сосредоточенным на узловых моментах
этой научной системы. Для тех, кто стал заниматься ранними
летописями, необходимо было принимать ее целиком или же
вносить свои поправки. Те же, кто не соглашался с Шахматовым в принципе, должны были работать над разрушением его
конструкции. Действие в рамках схемы Шахматова либо борьба с ней и составляли содержание последующей эпохи.

Глава 5.
Историки и филологи за и против метода А. А. Шахматова.
Первая волна обсуждений (В. З. Завитневич,
М. Грушевский, В. М. Истрин, А. Брюкнер,
Н. К. Никольский, Anonyme)
Появление в 1890–1910‑х гг. работ А. А. Шахматова по
истории летописания вызвало неоднозначный отклик в среде
историков и филологов, занимавшихся русской древностью.
Наряду с восторженной реакцией появились и критические
отзывы как по поводу отдельных звеньев его построений, так
и направленные против метода в целом. Вне зависимости от
степени справедливости этих оценок они показали, что работы
Шахматова стали рубежом в исследовании древнейшей истории русской письменности.
Поскольку Шахматов на основании предложенного им нового подхода сумел определить место и связи почти каждого
летописного памятника, ему известного, и поскольку почти
все наиболее важные летописи до XVI в. включительно были
уже в это время открыты, то все дальнейшее изучение истории
летописания в XX в. неизбежно должно было превратиться
в уточнение или исправление отдельных моментов этой схемы
и в полемику с Шахматовым по частным и общим вопросам.
Профессор Киевской Духовной академии В. З. Завитневич
считался в свое время видным специалистом по древнерусской
житийной литературе. Значительный отклик в научных кругах
вызвала в конце 1880‑х и в 1890‑е гг. его работа, посвященная
времени и месту крещения св. Владимира. 1 Завитневич занимался тогда сюжетами, к которым несколько позже обратился
1
Завитневич В. З. О месте и времени крещения св. Владимира и о годе
крещения киевлян // Труды КДА.1888. Январь. С. 126–152.

267

Часть 1

и Шахматов. Завитневич полагал, что у составителя ПВЛ имелся более древний источник. Так, по его мнению, сравнение рассказа о призвании варягов во всех списках «заставляет предположить существование древней, хотя может быть и очень лаконичной записи… появившейся тогда, когда факт о призвании
варягов был еще свежим в народной памяти…». 2 Отмечал он
и места в тексте ПВЛ (Начальной летописи), которые считал
более поздними вставками, имеющимися в южных вариантах
летописей, но отсутствующими в северных текстах (о названии
варягов Русью). 3 Кстати, это наблюдение считал ценным и разделял А. И. Соболевский, написавший отзыв о статье В. З. Завитневича. Он также полагал, что автор ПВЛ «несомненно имел
под руками какие-то древние записи IХ–Х вв.», которые дали
ему многие факты, например даты смерти княгини Ольги, походов печенегов, смерти Мальфред, Изяслава Владимировича,
княгини Анны и самого св. Владимира. 4 О А. И. Соболевском
подробнее см. ниже в гл. 7.
В фонде А. И. Соболевского в СПФ АРАН хранятся письма к нему В. З. Завитневича уже начала XX в. 5 Из переписки
видны хорошие, довольно близкие отношения между корреспондентами. В. З. Завитневич занимался не только древнерусской литературой, но также XIX в. В. З. Завитневич, очевидно,
не принадлежал к либералам по убеждениям, во всяком случае,
по поводу своей книги о Хомякове, которую он желал выдвинуть на академическую премию, он ожидает с их стороны даже
«травли» (письмо от 25 марта 1902 г.).
В письмах есть любопытные известия о Киеве, об украинских селах с бунтующими крестьянами, о якобы найденной крестьянами и уничтоженной ими пергаменной рукописи (март
1903 г.). Складывается представление о человеке с твердой,
сложившейся позицией в отношении науки и жизни вообще,
при этом — довольно язвительном.
Поводом к характеристике шахматовского метода в изучении
летописания стал для В. З. Завитневича выход книги М. Д. Приселкова «Очерки церковно-политической истории Киевской Руси
2
Завитневич В. З. Происхождение и первоначальная история имени
«Русь» // Труды КДА. 1892. Декабрь. С. 557–558.
3
 Там же. С. 557.
4
Соболевский А. И. В каком году крестился Владимир? // ЖМНП.
1888. Ч. 257. № 6. Отд. 2. С. 403.
5
СПФ АРАН, ф. 176, оп. 2, № 156.

268

Глава 5

Х–ХII вв.», 6 построенной на результатах работ Шахматова. Свою
резкую оценку книги он распространил и на ту основу, на которой она держалась. По мнению В. З. Завитневича, со времен
П. М. Строева (когда в историографии утвердилась мысль о том,
что летописи — это сборники) разложение летописей на составляющие, поиск «первоисточников» стали основной задачей историков, и Шахматов, предлагая воссоздать тексты древнейших
летописных сводов, «не вводит ничего принципиально нового». 7
Таким образом, он приравнивал подход Шахматова к методу
«расшивки». Дальнейшее рассуждение Завитневича весьма показательно. Он осуждал Шахматова за то, что тот стремился
«дробить на отдельные клочки» цельные летописные рассказы. 8
Как увидим, этот упрек в дальнейшем делался Шахматову
разными исследователями (в основном филологами), которые
стремились подходить к ПВЛ как к единому произведению,
как к цельному памятнику древнерусской литературы. В. З. Завитневич, таким образом, первым упрекнул Шахматова в игнорировании единства текста ПВЛ и положил начало традиции такой критики.
Столь же характерно и определение метода Шахматова
как метода «формально-литературной критики» без «того, что
называется внутренней критикой самого содержания изучаемого текста». 9 По мнению Завитневича, реальная действительность, т. е. быт, лежит в основе всякого летописного рассказа
в любой его редакции (даже поздней, как, например, рассказ
Иоакимовской летописи). Поэтому Завитневич выступил против стремления Шахматова «встретившись с несколькими редакциями одного и того же рассказа… свести их к одной первоначальной непременно письменной редакции» и «на основании
одних внешних литературных признаков» один вариант «признавать коренной основой, а другое поздней вставкой» и «как
таковое выбрасывать за борт». 10
6
Завитневич В. З. Отзыв на книгу М. Д. Приселкова «Очерки церковнополитической истории Киевской Руси Х–ХII вв.» (СПб., 1913) // Труды
КДА. 1914. Апрель. С. 628–651.
7
Завитневич В. З. Происхождение и первоначальная история… С. 629.
8
 Там же. С. 632.
9
 Там же. С. 634.
10
Сам Завитневич видел источником рассказа о призвании варягов «народную память». См.: Завитневич В. З. Происхождение и первоначальная
история... С. 590–594.

269

Часть 1

Эти же сомнения относительно шахматовского подхода
можно было позднее наблюдать в целом ряде тогда уже преимущественно исторических работ, авторы которых стремились
использовать летопись как собрание готовых фактов без учета
истории конкретного летописного текста. Текстологический
анализ летописи, предпринятый Шахматовым, казался представителям этого направления формальным и противопоставлялся анализу внутреннему, т. е. разбору собственно содержания летописи. Речь, в сущности, идет о разных научных школах
и различной последовательности процедур. Шахматов по совокупности дошедших текстов воссоздавал несохранившийся
прототекст, который и предлагался далее в качестве источника для реконструкции исторических фактов. У  Завитневича
мы видим стремление реконструировать недошедший факт
по сумме дошедших, т. е. исходя из общего представления, уже
сложившегося в науке, по поводу данной эпохи или данных событий, и объяснить с их помощью летописный текст.
Другим направлением в оценке творчества А. А. Шахматова был такой анализ его работ, в котором присутствовал
лишь в той или иной степени момент критики гипотетичности его построений. В этой связи обратим внимание на многочисленные рецензии на работы А. А. Шахматова, написанные
М. С. Грушевским. Они выходили на протяжении многих лет
почти сразу после появления соответствующих трудов и публиковались во Львове, где Грушевский издавал «Записки наукового товариства iм. Шевченка». Грушевский откликался заметками практически на все выходившие работы Шахматова.
И хотя в отдельности они невелики по объему, но в целом дают
представление об оценке Грушевским творчества Шахматова.
Рецензии Грушевского помещались без заголовков в разделе
«Бiблiографiя».
Примером критики Грушевским частных моментов шахматовской схемы может послужить его рецензия на статью
о «Корсунской легенде». Оценивая высказанные в ней догадки как «интереснi и цiннi», Грушевский критически воспринял реконструкцию Шахматовым первоначального, киевского по происхождению рассказа о крещении Владимира под
влиянием «речи философа» и, главным образом, — стремление Шахматова вывести этот источник из болгарской повести о крещении царя Бориса. Грушевский подчеркивал малую
270

Глава 5

правдоподобность «виводу з такого гiпотетичного джерела —
повiсти, котороï не маємо i не знаємо навiть, чи вона була». 11
В рецензии на «Разыскания о древнейших русских летописных сводах» он дал уже общую оценку творчества
Шахматова. Грушевский оценивал его как «смiливий,
дiвiнацiйний ум, що творить i конструує, вiдважно перекидає
мости гiпотез через провалини наших вiдомостей и навiть
для тих що не годять ся йти за ним сими <неготовими дорогами> приносить з сих смiливих ходiв своїх богато интересного, цїнного, незапримiченого досї иньшими, що спостерiг
гострий зiр автора». Особенностью исследовательского подхода Шахматова Грушевский считал то, что он «смiло творить i йде наперед, опираючи ся тiльки як на опорнi ступенi
на помiчення i виводи попередникiв своïх». Его книга, по мнению Грушевского, «своїм запасом iдей i концептiв послужить
новим iмпульсом для дослiдникiв… звязаних з староруським
лiтописаннiм». 12
Именно в таком ключе позже использовал наследие Шахматова и сам Грушевский. Несмотря на критику некоторых
частностей, основные выводы Шахматова были им приняты.
Так, Грушевский положительно оценил гипотезу о Начальном
своде, отраженном в Н1 и ПВЛ. Обнаружение этого источника, по Грушевскому, имело «дуже важне значення» для дальнейшего изучения летописания. 13 Наблюдения Шахматова над
позднейшими вставками в летописные тексты древнейших сводов он охарактеризовал как «часто дуже влучнi». 14
Однако М. С. Грушевский рассматривал наблюдения Шахматова отнюдь не как последнее слово в данном вопросе, а лишь
«як пробу, як iмпульс до дальшой аналитичноï роботи». Исходя
из этого, он составил свою схему летописания киевского периода, которая может в определенной степени рассматриваться
как трактовка шахматовской схемы. Наиболее ранним Грушевский считал текст, читаемый в ПВЛ до 1030–1040‑х гг., обозначаемый как текст А. В шахматовской схеме это приблизительно соответствовало Древнейшему своду, который Шахматов
11
Записки наукового товариства iм. Шевченка. Львiв, 1912. Т. 109, кн. 3.
Отд. Бiблiографiя. С. 179.
12
 Там же. 1909. Т. 88, кн. 2. С. 201–202.
13
Грушевський М. Iсторiя Украïни–Руси. Киïв, 1913. Т. 1. С. 58.
14
 Там же. С. 579.

271

Часть 1

оканчивал 1030 г., но прибавлял сюда также более позднюю статью о походе на Византию. По Грушевскому, от этого древнейшего текста исходила Н1 в отрезке до 944 г. В отрезках с 945 по
1016 и с 1054 по 1074 гг., по Грушевскому, как и по Шахматову,
Н1 отразила Нсв. (текст Г, по Грушевскому). Затем была создана редакция Е, т. е. собственно ПВЛ. На этом этапе появились
вставки из Георгия Амартола и вводная часть, повествующая
о предыстории славян. От редакции Е, по Грушевскому, брали
начало летописные тексты XII в. как в северной, так и в южной
редакции. 15
Тенденция к построению всеобъемлющей схемы летописания была той стороной творчества Шахматова,
которую Грушевский высоко оценил и которой пытался
следовать. Подобно Шахматову он критиковал И. А. Тихомирова за механистические представления и за то, что последний «по бiльшiй части ограничає ся самим громадженєм i
реєстрованєм фактiв», благодаря чему «у нього деякi питання рiшають ся дуже скоро i дуже просто». 16 Однако следует
заметить, что хотя схема летописания Грушевского на первый взгляд и не противоречит схеме Шахматова, но построена на других принципах. Шахматов исходил из того, что
древнейшие своды не дошли до нас, и требуется их реконструкция, опирающаяся на текст ПВЛ, Н1 и других источников. Между тем, по Грушевскому, древнейшие слои прямо
вычленяются из текста ПВЛ. И этот подход близок методу
«расшивки» П. М. Строева и К. Н. Бестужева-Рюмина с той
лишь разницей, что летописный текст расслаивается не на
местные княжеские летописцы, а на предшествующие киевские своды. Шахматов шел к созданию своей схемы более
изощренными путями, главным из которых по возможности
всегда был путь сплошного сравнительного изучения текстов. Тем не менее нам представляется важным отметить
тот факт, что Грушевский, критикуя отдельные моменты
построений Шахматова, не выступал против его метода как
такового, хотя сам его не применял, ограничившись по существу новой группировкой несколько упрощенных выводов, сделанных на его основе.
15
16

 Там же. С. 591.
Записки… 1903. Т. 51, кн.1. Бiблiографiя. С. 28.

272

Глава 5

Более глубоко к творчеству Шахматова подошел В. М. Истрин. В отличие от М. С. Грушевского, сразу же откликавшегося на выход каждой работы Шахматова, В. М. Истрин позволил
себе дать им оценку лишь после смерти Шахматова (хотя и ранее не соглашался с ним по вопросам происхождения Хронографа (см. гл. 3)). Взгляды А. А. Шахматова на многие вопросы
неоднократно менялись. В гл. 3 уже приводилось высказывание
В. М. Истрина на этот счет. И лишь теперь, со смертью Шахматова, ко всему, написанному им, коллеги были вынуждены относиться как к его окончательным суждениям, что требовало дать
им оценку. 17
А. А. Шахматову было известно, что В. М. Истрин критически относится к некоторым его выводам и положениям.
Приведем два отрывка из его статьи 1922 г., на которые уже
обращал внимание В. И. Буганов. 18 После смерти А. А. Шахматова В. М. Истрин писал, что покойный, «знавший о моих с ним
несогласиях, в последнее время неоднократно выражал желание, чтобы я, взяв, по его выражению, в руки карандаш, посвятил несколько вечеров проверке его взглядов на редакции
“Повести временных лет”». Смерть А. А. Шахматова сделала
невозможным этот обмен мнениями, и В. М. Истрин об этом
немало сожалел: «Не могу не выразить глубокого сожаления,
что исполнить желание А. А. мне пришлось после его неожиданной и преждевременной смерти. Это тем более огорчительно, что я во многом сильно разошелся с А. А., а теперь уже нет
возможности путем собеседований прийти к желательному соглашения». 19
Действительно, смерть А. А. Шахматова сделала положение его критиков, особенно В. М. Истрина, написавшего свою
первую статью на эту тему через два года, уязвимым в глазах последователей А. А. Шахматова. Выводы В. М. Истрина не были
поддержаны, и, более того, несколько поколений историков
летописания считали своим долгом негативно оценить эти его
17
Истрин В. М. Замечания о начале русского летописания: По поводу
исследований А. А. Шахматова в области древнерусской летописи // ИОРЯС.
Пг., 1923. Т. 26. С. 47–48.
18
Буганов В. И. Отечественная историография русского летописания.
М., 1975. С. 49–50.
19
Истрин В. М. Начало русского летописания. По поводу исследований
А. А. Шахматова о древнерусской летописи // Начала. Пг., 1922. № 2. С. 43.

273

Часть 1

две работы (см. Историографическое введение). Традицию
такой оценки В. М. Истрина заложил Б. Д. Греков. Он три раза
публиковал свои выступления, посвященные юбилеям развития советской науки, и там дал характеристику работам как
А. А. Шахматова, так и В. М. Истрина. Так же критически оценивали эти работы М. Н. Тихомиров, Л. В. Черепнин, А. Н. Насонов, Д. С. Лихачев, Я. С. Лурье, В. И. Буганов. Обзор этих
высказываний можно найти у В. И. Буганова. 20 Главный упрек
делался следующий: В. М. Истрин высказал предположение
о несамостоятельности первых русских летописей, зависимости
их от византийских прообразов. Картина возникновения ПВЛ
у В. М. Истрина оказалась слишком простой («упрощенной»).
В. М. Истрин отвергал идею А. А. Шахматова о Нсв. как общем
протографе ПВЛ и Н1, которую тогда разделяло большинство
исследователей. Но он не провел сплошного сопоставительного
исследования текстов, не опроверг все положения А. А. Шахматова с текстами в руках, во всяком случае — не привел таких
материалов. Это слабое место отмечалось всеми.
Особняком стоит мнение Д. С. Лихачева, правда, отмечавшего сначала, что «в методологическом отношении» работа В. М. Истрина, как и Н. К. Никольского, — это «шаг назад»
от А. А. Шахматова. Но позднее Д. С. Лихачев обращал внимание, прежде всего, на схожесть метода работы с текстами
А. А. Шахматова и В. М. Истрина. Он отмечал, что «принципы, примененные А. А. Шахматовым к летописанию, в общем, но только с меньшей последовательностью применялись
В. М. Истриным… к хронографии», и даже писал о единой «методике исследований А. А. Шахматова и В. М. Истрина». 21
Для лучшего понимания сути многолетних дружеских
и одновременно полемических отношений Шахматова и Истрина важно представить учителей В. М. Истрина и то, в каком отношении они находились с учителями А. А. Шахматова. В. М. Истрин был по выучке своей историком литературы,
тогда как А. А. Шахматов — лингвистом. Но оба они исходили,
хотя и не в первом поколении, из одной школы. Оба они были
«внуками» Ф. И. Буслаева. Последний (см. гл. 3) выступал
20
Буганов В. И. Отечественная историография русского летописания.
С. 31–43.
21
Лихачев Д. С. 1) Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.; Л., 1947. С. 33; 2) Текстология. На материале древнерусской литературы X–XVII вв. Л., 1983. С. 50–51.

274

Глава 5

со своим сравнительным методом и как историк языка, и как
историк литературного творчества, по преимуществу — устного, но отчасти и письменного. Поэтому учеников он имел
и в той, и в другой сферах. Ф. Ф. Фортунатов стал его главным
продолжателем в деле языкознания, тогда как в литературном
отношении главным «буслаевцем» был Н. С. Тихонравов —
учитель В. М. Истрина и многих других исследователей.
Итак, во‑первых, В. М. Истрин был независимо от
А. А. Шахматова связан со школой, основанной на использовании сравнительно-исторического метода. А. А. Шахматов
был его «братом» по выучке, по буслаевскому направлению.
Поэтому Д. С. Лихачев, вероятно, преувеличил, когда писал
о том, что В. М. Истрин стал применять в своем исследовании
хронографов «принципы, примененные А. А. Шахматовым
к летописанию». 22 Именно потому, что Истрин был уже связан
с этими принципами своей выучкой, он сразу же выделил метод как главное и наиболее ценное, по его мнению, в наследии
А. А. Шахматова. Отмечая уязвимые для критики построения
А. А. Шахматова, В. М. Истрин подчеркивал, что его критика
носит частный характер, поскольку не затрагивает самого метода. «Чем талантливее исследователь, тем большею субъективностью проникнуты его работы и тем труднее они могут находить себе прямых <продолжателей>», — писал исследователь.
Под последними В. М. Истрин понимал тех, кто формально,
нетворчески, догматически следовал выводам А. А. Шахматова. Вместе с тем В. М. Истрин подчеркивал большие перспективы, заложенные в трудах А. А. Шахматова для дальнейших
исследователей. По его мнению, даже в случае пересмотра
шахматовских положений «существо метода остается, и им
воспользуются следующие поколения, видоизменяя его и внося свои поправки». 23 В. М. Истрин сам использовал и успешно
развивал сравнительно-исторический метод на хронографическом материале. Таким образом, он не шел в отношении метода
за А. А. Шахматовым, а оба они восходили к одному и тому же
генеалогическому древу, представляя разные его ответвления.
Во‑вторых, «несогласие» В. М. Истрина с изменчивостью
выводов А. А. Шахматова, по-видимому, шло также от Н. С. Тихонравова. Из-за культа осторожности и взвешенности
22
23

Лихачев Д. С. Текстология… С. 51.
Истрин В. М. Замечания… Т. 26. С. 47–48.

275

Часть 1

выводов, отличающего школу Н. С. Тихонравова, В. М. Истрин
так открыто решился «советовать» А. А. Шахматову в письме
1901 г., о котором речь пойдет ниже.
В отличие от М. С. Грушевского, В. М. Истрин, оценив
сравнительный метод и применяя его в собственном творчестве, не принял главных выводов Шахматова, на основе этого
метода сделанных.
Прежде всего это касается представления об истории составления текста ПВЛ и о соотношении его с текстом Н1. По
Истрину, Н1, так же как и по Шахматову, восходит к памятнику, предшествующему ПВЛ. Однако, по мнению Истрина,
при составлении Н1 этот древний источник был сокращен
и оказался более полно передан как раз в ПВЛ. Напомним,
А. А. Шахматов думал, что текст ПВЛ представляет результат распространения и дополнения текста, отразившегося
в Н1. Так, например, А. А. Шахматов полагал, что договоры
руси с греками отсутствовали в Нсв., поскольку их нет в тексте Н1. В. М. Истрин же считал, что они в «Древнейшем своде» (так по его терминологии обозначался общий источник
ПВЛ и Н1, который будем ставить в кавычки, чтобы отличать
его от Дрсв., по Шахматову) были, но оказались выпущенными составителем Н1. В целом «Древнейший свод» виделся
В. М. Истрину текстом более полным и более близким к ПВЛ,
как она дошла до нас. По мнению В. М. Истрина, А. А. Шахматов «опустошил почти наполовину» этот источник при своей
реконструкции.
Иным виделся В. М. Истрину и сам процесс возникновения русского летописания. Прежде всего, по А. А. Шахматову,
составители древнейших русских сводов, хотя и использовали
разнообразные источники, в том числе греческие хроники, были
творцами своих произведений. В. М. Истрин, исходя из своего
опыта изучения хронографов, полагал, что дело обстояло иначе. Как представитель культурно-исторического направления, 24
он стремился увидеть в составлении первых русских летописей
черты, типичные для возникновения жанра исторической прозы
вообще. Поэтому, с его точки зрения, первоначальное историческое сочинение могло возникнуть на Руси только как перевод
24
 Об Истрине в связи с этой школой пишет Катрин Депретто. См.: Депретто К. Литературная критика и история литературы в России конца XIX–
начала XX века // История русской литературы. XX век: «Серебряный век» /
Под ред. Ж. Нива, И. Сермана, В. Страды, Е. Эткинда. М., 1995. С. 242–257.

276

Глава 5

греческой хроники. Вначале, в 30–40‑е гг. XI в., возникла компиляция из переводов греческих хронографических текстов
(Хронограф по Великому изложению), к которой с 852 г. были
приписаны русские статьи, не сгруппированные еще по годам.
И только затем, уже в процессе переписки, эти статьи как наиболее интересные для русского читателя отделились от своей
основы и стали существовать самостоятельно. Это произошло
после смерти Ярослава Мудрого в 1054 г. Тогда же было добавлено Предисловие и группировка событий по годам, превратившая хронографический текст в летопись. 25
Это и был «Древнейший свод» или, как писал В. М. Истрин
впоследствии, первая редакция ПВЛ. В начале XII в. Нестор
довел текст до своего времени, присоединив к нему ряд ввод­
ных статей. Так возникла вторая редакция ПВЛ. В итоге русская история, первоначально мыслившаяся как часть общей
мировой истории, оказалась отделенной от нее, и этот текст
получил в дальнейшем отдельное развитие. Выводы А. А. Шахматова о дальнейшей истории летописных текстов В. М. Истрин предположительно принимал.
Далее, В. М. Истрин критиковал Шахматова за склонность
к сложным построениям там, где вопрос, по его мнению, можно
было разрешить более простым путем. Это относится к анализу А. А. Шахматовым разных временных слоев в ПВЛ и выделению позднейших вставок в первоначальный текст (рассказ
о четвертой мести Ольги, о походе Святослава и испытании
дарами, о Владимире и Рогнеде, кончине Ольги, осаде Киева
печенегами и др.). 26 Сам Шахматов придавал данному анализу
большое значение. Достаточно отметить, что с него начинается по существу важнейший труд Шахматова — его «Разыскания…». Именно на этом пути Шахматов первоначально предположил существование в основе ПВЛ более древнего источника,
а уже затем обнаружил его из сопоставления с Н1. Шахматов
выделял вставки прежде всего на основании противоречивости
текста в этих местах. По мнению В. М. Истрина, выделяемая
25
Истрин В. М. Замечания… Т. 26. С. 61–62, 74–80, 98–102; Istrin V. M.
Моравская история славян и история поляно-руси как предположительный
источник начальной русской летописи // Byzantinoslavica. Praha, 1932. Т. 4.
С. 55.
26
Некоторые из этих замечаний повторил потом Н. Ф. Лавров. См.
гл. 10.2.

277

Часть 1

Шахматовым противоречивость — «мнимая», и «если подойти
просто, то не найдем никакого противоречия». В обоснование
этой мысли В. М. Истрин приводил свои прочтения выделенных Шахматовым мест.
Искусственным казалось В. М. Истрину и все построение
Шахматова, касающееся редакций ПВЛ, особенно датировка
им последней редакции 1118 г. 27 Однако, несмотря на эту критику, представляется, что В. М. Истрин стоял ближе к Шахматову в методологическом отношении, чем многие из его прямых
последователей. Во всяком случае, неверно противопоставлять
эти две фигуры, как это часто делается. Начало такому противопоставлению положил, как уже было отмечено, Б. Д. Греков, оценивший работы В. М. Истрина и Н. К. Никольского
как труды, «направленные отчасти против Шахматова, отчасти его дополняющие». 28 Сравнивая воззрения В. М. Истрина
и А. А. Шахматова на русское летописание, Б. Д. Греков отмечал в них, однако, не методологические расхождения, а то, что
«рассуждения Шахматова построены на более точном учете
конкретных фактов истории Киевского государства и поэтому
для нас кажутся более убедительными». Б. Д. Греков подчеркнул стремление А. А. Шахматова связать летописание с политическими задачами, стоящими перед летописцем, и увидеть
в летописном процессе, таким образом, зеркало политической
борьбы: «Шахматов дал определение летописца как писателя,
принадлежащего к конкретной общественной среде, откликавшегося на жгучие политические вопросы своего времени». 29
Нам, однако, не столько важно согласие или нет Истрина с Шахматовым по конкретным вопросам. Исследуя вопрос
о научных школах и о различии методов, важно понять, в чем
заключалась суть их «несогласий» с А. А. Шахматовым и как
это было связано (или нет) с их выучкой.
Истрин В. М. Замечания… // ИОРЯС. Л., 1924. Т. 27. С. 217–248.
Греков Б. Д. Итоги изучения истории СССР за 20 лет // Известия АН
СССР. Отд-ние обществ. наук. М.; Л., 1937. № 5. С. 1104 –1107.
29
 Можно согласиться с тем, что А. А. Шахматов рассматривал летописца как политика, хотя и не так прямо, как М. Д. Приселков (см. гл 2), что,
между прочим, далеко не всеми последующими учеными оценивалось как достоинство. Однако ни у одного из них это не имело того классового оттенка,
который невольно проскальзывает в словах Б. Д. Грекова (см. предыдущее
примеч.). Думается, что при анализе этой оценки следует в первую очередь
учитывать, в каком контексте по какому случаю она была высказана.
27
28

278

Глава 5

Большой интерес в этой связи представляют материалы
фонда А. А. Шахматова, где хранятся письма к нему В. М. Истрина начиная с 1895 г. 30 В письме от 19 октября 1901 г. 31 содержится важное известие о, вероятно, первом «несогласии».
Речь идет о некоем «совете», который В. М. Истрин перед этим
дал А. А. Шахматову (курсив здесь и далее — мой): «Мне кажется, что в Вашем письме по поводу моего “совета” я вправе
усматривать выражение обиды по поводу “совета”. Если это
так, то это очень жаль. Обижать Вас я нисколько не был намерен. В моем якобы “совете” не было и вины высокомерного
к Вам отношения, к Вашим “способностям” и т. п., на это меня
наталкивает Ваш ответ. Неужели же нельзя высказать своего
мнения без того, чтобы оно не обидело того, кого менее всего
хочешь обидеть? Мне просто только жаль, когда Вам пришлось
отказаться от своих мнений, на которые иные успели уже положиться. Я говорю это и по совету и по отзывам других. Тут
дело не в “способностях”, которых у Вас никто не отрицал
и которые я не только не отрицаю, но только завидую, хотя нет
во мне зависти к Вашей литературной славе. Наоборот: Ваши
способности и Ваша слава заставляют и меня учитывать Ваше
слово, и я, зная Вашу способность строить блестящие гипотезы, всегда опасаюсь, как бы эти гипотезы не разлетелись, что
всегда возможно, а мне <нрзб.> неприятно, с одной стороны,
слышать обвинения, направленные на Вас, с другой стороны,
жаль тех, которые схватывают Ваши выводы, не будучи в состоянии их проверить. Это единственная причина, вызвавшая
у меня “совет”, за который “благодарность” готов принять,
а обиду или иронию прошу взять обратно».
Итак, В. М. Истрин выражал не только свое мнение, но
и мнение каких-то «других», и добавлял, что слышит «обвинения», направленные по адресу А. А. Шахматова. Суть их сводилась к тому, что А. А. Шахматов меняет свои точки зрения.
В среде академических и университетских ученых это было
не принято. Быстрый отказ от только что высказанного предположения расценивался как признак легковесности. Считалось, что выводы можно делать только на основании серьезных и всесторонне проверенных данных. На это же намекал
СПФ АРАН, ф. 134, оп. 3, № 618.
 Там же, л. 22–25.

30
31

279

Часть 1

в письмах А. А. Шахматову С. П. Розанов, об этом же писал
П. Г. Васенко. Мы, правда, не знаем, кого имел в виду В. М. Истрин. Но становится понятным, что когда он в 1924 г. писал
о причине своего слишком позднего выступления с критикой
А. А. Шахматова, объясняя это тем, что «процесс его творчества продолжался», — это был отголосок переживаний и споров двадцатилетней давности. В статье 1924 г. он также писал
не только о себе, но и о других «коллегах», и употреблял множественное число. 32
Итак, ясно одно из «несогласий». Но это — несогласие,
имевшее в основе вопрос о научной этике, корректности и т. п.,
а не о научном методе. Имеется одно не датированное годом,
от 9 марта, письмо В. М. Истрина, написанное из Одессы в Петербург. По содержанию оно связано с вышеприведенным.
Возможно, это предшествующее письмо — то самое, из-за которого Шахматов чувствовал «обиду». Если это так, то ясно,
о каком «совете» Истрина Шахматову идет речь. Значительная часть этого письма посвящена общей оценке Истриным
работ Шахматова: «Приступив ближе к знакомству с Вашими
статьями по летописям, я постоянно встречаю замечание “продолжение будет”. Это останавливает сделать проверку Ваших
выводов, но считаем решение нашего вопроса незаконченным,
тем более, что у Вас есть странная манера в апреле отказываться от того, что сказано в марте. Ввиду этого приходится дремать (? – В. В.), ожидая Вами начатых статей. Самое лучшее
было бы, если бы Вы переработали вновь и издали в одной целой книге. Не сделаете ли Вы эту попытку? В теперешнем виде
Ваш вывод представляет большую трудность как для усвоения,
так, в особенности, для критических замечаний. Это очень
жаль, так как можно опасаться, что долгое время Ваши выводы не войдут в достояние науки. Большинство будет отталкиваемо просто-напросто догматичностью и отсутствием доказательств, а также смелостью всякого рода предположений.
32
Ср. отношение к этому вопросу самого А. А. Шахматова, писавшего Б. М. Ляпунову в 1909 г.: «Вы правы в своей критике, я не умею излагать
с достаточною обстоятельностью те или другие научные положения; это зависит от лени; мне скучно справляться относительно того, что я раньше говорил и что говорили другие, я излагаю только свои последние мнения». Цит. по:
Робинсон М. А. Эпистолярное наследие академика А. А. Шахматова // АЕ за
1973 год. М., 1974. С. 231.

280

Глава 5

У  меня есть искреннее желание проверить все Ваши выводы,
но именно потому, что до сих пор нигде не встречаются разборы. Но все это отвлекает от своих работ, а сознаюсь, что заниматься проверкою чужих — мало интересно. Во всяком случае, я разберусь, хотя и не скоро. Но если бы Вы издали в более
целом виде, то пошли бы и другие.
Еще одно неудобство. Изучив прекрасно летописи, изучили ли Вы литературу о них? Напр<имер>, Ваше открытие
о пользовании одним из редакторов Летописцем Никифора…
Ведь все, что Вы сказали, все от слова до слова сказано, все это
было известно. Имейте в виду, что подобные факты могут повредить и Вам и нам. С первого взгляда меня поразило одно,
что Вам ничего не стоит наделать целый ряд редакций, неизвестных до Вас, которые Вы по своему желанию сокращаете,
распространяете и т. п. Невольно спрашиваю себя, почему дошедшие до нас редакции дошли часто во множестве списков,
а целый ряд предшествующих редакций не дошел, а только
лишь каждая редакция “отразилась”. Термин этот все покрывает, но мало объясняет реальную обстановку. Целый ряд вопросов подобного рода возникает, на которые не находишь
ответа. Чтобы прийти к какому-нибудь результату, нужно
изучить летописи так, как изучили Вы. Чтобы исполнить сие
при своих занятиях и работах, я и думаю соединить два ума
и на будущий год хочу объявить курс в один недельный час для
изучения летописи». 33
В самом конце письма В. М. Истрин возвращается к «несогласию» с приемами работы Шахматова: «Вы простите меня
за резкость. Право, берет досада, когда иногда видишь, что Вы
злоупотребляете своим талантом. После комиссии с тем, что
случайно наиболее известно (напр<имер>, Алекс<андрия>,
Елл<инский> лет<описец>), задаем себе вопрос — какая сила
заставляет Вас искать новые выводы силой разума без детального изучения?». 34
В. М. Истрин, видимо, встречал А. А. Шахматова в Мос­
ковском университете. В одном из его писем проскальзывает фраза: «От студенческих времен припоминаю Ваш курс
(? — В. В.)». 35 Но его отношение к Шахматову не похоже
СПФ АРАН, ф. 134, оп. 3, № 618, л. 152–153 об.
Там же, л. 153 об.
35
 Там же, л. 45.
33
34

281

Часть 1

на отношение младшего к старшему, да и по возрасту они были
ровесниками. Несмотря на то что Истрин продолжал критиковать Шахматова и в других письмах, между ними со временем установились искренние и доверительные отношения. Так,
14 июля 1905 г. Истрин писал: «Получив Вашу статью о Палее
и прочитав, я очень рассердился и написал против Вас сердитую критику, в которой не согласился ни с одним Вашим положением. Но Ваша статья заставила меня подробнее остановиться на вопросе о редакциях, и теперь у меня готово и мое
собственное исследование». 36 Истрин советовался с Шахматовым о том, где напечатать статью с критикой против него,
сообщал о неудачной попытке обратиться в ЖМНП и просил
содействия в помещении статьи в ИОРЯС: «Было бы недурно,
если бы опять меня пустили в Известия. Я  напечатал бы там
переработанную главу из ЖМНП и продолжил свои исследования, кроме полемической части (против Вас и Истомина
(? — В. В.) за его неяснейшую и самоуверенную статью), которая представляется как самостоятельная и могла бы быть
напечатана и в другом месте…». Истрину хотелось печататься
в Петербурге, но в случае отрицательного решения он, по его
словам, мог «удовольствоваться и своею убогою Одесской
Летописью». Далее Истрин спрашивал о том, можно ли будет
ему заплатить за ранее сделанную работу, так как он женился «и наделал по сему случаю долгов». 37 Вообще, материальный вопрос всегда волновал Истрина, и он часто обсуждал его
в письмах к Шахматову, просит выслать авансом деньги за статьи, сообщал о получении денег.
Речь идет о письмах осени 1905 г., но в них тема современной политики появляется сначала лишь в связи с рассуждением
Истрина о том, можно ли будет получить гонорар. Из следующего письма ясно, что статья Истрина была устроена Шахматовым в ИОРЯС, так как Истрин спрашивал: «Как идет печатание моей статьи и можно ли говорить теперь о печатании
чего-либо?». И  тут же добавлял: «Бастует ли Академия?». 38
В письме от 27 декабря он сообщал Шахматову о новой критике против него: «Быть может, в январской кн<ижке> ЖМНП
 Там же, л. 44.
 Там же, л. 45.
38
 Там же, л. 46.
36
37

282

Глава 5

появится окончание моей статьи — она направлена против Вас.
Не обижайтесь: я боюсь Вашего авторитета, и потому, если не
согласен с Вами, спешу с опровержением». 39
Истрину, видимо, не близко было стремление А. А. Шахматова участвовать в общественной и политической жизни.
12 апреля 1906 г. он поздравляет его с избранием в Государственный совет, но желает, «чтобы со временем Вас больше
помнили как автора Истории русского языка, нежели как прогрессивного члена Гос<ударственного> совета». 40
В другом недатированном письме В. М. Истрина из Одессы от 26 января, по-видимому, речь идет о предложении Шахматова Истрину возглавить работу над изданием хронографов: «Я так давно не отвечаю Вам потому, что не мог прийти
к определенному решению: слишком много препятствий представляется мне для осуществления Вашего предложения. Вот
и теперь не знаю, как разрешить некоторые пункты. Прежде
всего, пугает трудный предмет. Вот в области древнерусской
литературы что ни вопрос, то темнота. Каждый факт требует
личного знакомства с источниками, чтобы можно было ученой
публике предложить что-нибудь ценное. Но трудность сама по
себе еще не слишком пугает. Лишь бы <нрзб.> и можно будет
сказать что-нибудь дельное». Далее речь идет о привлечении
к этой работе коллег. Истрин высказывает свои сомнения: «Но
уверены ли Вы, что таковые найдутся? прежде всего, я Ваших
петербуржских не знаю, но наперед, кажется, можно сказать,
что вот, на первый случай, А. И. Соболевский со ученики никакого участия не примет, так как он придирчиво относится ко
всякому постороннему предприятию, а особенно к такому,
которое идет от Академии. Что касается московских, то увы!
между ними нет ни дружбы ни сотрудничества. Ничье имя не
объединяет этот кружок; тем менее, кажется, могу их объединить я, на которого они, знаю, смотрят как на выскочку, недостойного прикасаться к тому, что они делают. Если я на днях
начну и возьму на себя руководство, то, поверьте, первым откликом на это будет обвинение в том, что я лезу в академики. Вообще, у нас не любят сочувствовать тому делу, которое
другим пришло в голову! Я, конечно, передаю только свои
 Там же, л. 48–48 об.
 Там же, л. 49.

39
40

283

Часть 1

опасения, фактов пока не имею никаких… Вот почему я думаю,
что было бы лучше, если бы сама Академия обратилась с предложением: тогда это не будет носить характера выскакивания.
Если же это неудобно, то, по крайней мере, я желал бы, чтобы Вы выставили и свое имя: тогда, может быть, иные не откажутся. Иначе трудно. Прежде чем обратиться в Академию,
необходимо войти в соглашение со всеми теми, кого необходимо привлечь к работе. Это можно сделать, но не пеняйте, если
я от иных получу если не отрицательный, то уклончивый ответ». 41
В фонде В. М. Истрина сохранились письма к нему
А. А. Шахматова 1904–1918 гг. 42 Направленные против его
(Шахматова) концепции статьи Истрина не только не помешали Шахматову предложить ему возглавить большой издательский проект, но и сыграть, по-видимому, определяющую
роль в избрании Истрина в Академию наук и переезде его в Петербург. Предварительные переговоры об избрании отражены
в целом ряде писем. В письме от 16 апреля 1907 г. Шахматов
поздравляет Истрина с избранием ординарным академиком
Отделения русского языка и словесности. 43
Истрин вначале колебался, его пугали денежные затруднения. В письме от 6 февраля 1907 г. он отвечал согласием
на предложение избираться, но пояснял: «Меня действительно
немного смущает денежная сторона… Но что же делать? Какнибудь устроимся». 44 В следующих письмах он благодарит за
честь избрания и продолжает беспокоиться о денежном вопросе, просит помочь в изыскании какого-нибудь пособия на переезд в Петербург.
Очевидно, что Шахматов принимал все жизненные проблемы Истрина близко к сердцу и продолжал всячески помогать ему и в последующие годы, и не только в научном отношении. Так, 30 июля 1908 г. в одном письме Истрина, отосланном,
по-видимому, с подмосковной дачи, говорится: «Я  получил
письмо, что квартира наша готова. Теперь я думаю, что Вы
уже перенесли <вещи> из старой квартиры в новую. Теперь
сделайте еще вот что. Возьмите у казначеев 55 р. и отнесите
 Там же, л. 136–137.
СПФ АРАН, ф. 332, оп. 2, № 181.
43
 Там же, л. 25–25 об.
44
СПФ АРАН, ф. 134, оп. 3, № 618, л. 53.
41
42

284

Глава 5

управляющей за квартиру. Я точно не знаю цену, но не больше
55 р. Не забудьте в старой квартире отвинтить две предохранительные цепи у дверей».
Далее вплоть до 1917 г. писем сохранилось немного.
В 1917 г. Истрин с семьей оказался в Серпухове, где сумел
в итоге пережить самое страшное время. Шахматов, оставшийся в Петрограде, продолжал заботиться о его делах. 11 ноября
1917 г. Истрин писал ему из Серпухова: «Весною я послал в библиотеку сверток своих бумаг, кои были получены Ф. И. Покровским… там была вся рук<опись> моего исследования
об Амартоле, приготовленная почти к печати». Истрин просит
Шахматова прислать ему этот сверток. 45
Истрин, по-видимому, все время собирался возвращаться
в Петроград. Шахматова это заботило. 19 мая 1918 г. он писал:
«Я вернулся из Аткарска 13‑го; опоздал ввиду невозможности
проехать. Доехал с большим трудом. Ужаснулся при мысли, что
Вам придется ехать. Ехать действительно некуда. Здесь голод
и вообще Петроград — город обреченный. В Москве, говорят,
условия не лучше. Пугает вопрос о том, будет ли вообще Академия получать содержание. Он еще не выяснен. Без меня было
совещание Академии и других учреждений, на котором решено
войти в деловые сношения с правительством народных комиссаров. Решение еще не осуществлено; боюсь, что, кроме потока
грязи на наше учреждение, мы ничего не получим. Но понимаю, что другого нет выхода после разгона Учредительного собрания». 46
 Там же, л. 94.
СПФ АРАН, ф. 332, оп. 2, № 117, л. 55. Шахматов, как многие, и особенно учитывая свое кадетство, уже с лета 1917 г. мрачно смотрел на будущее.
В письме Истрину от 19 июля 1917 г. он писал (см.: Там же, л. 52 и далее): «Получил Ваше письмо вчера одновременно с тревожными вестями об отступлении
наших войск. Россия пропала — это ясно! Совершенно не вижу выхода и возможности спасения. Отчаяние каждого из нас могло бы быть безграничным,
если бы нас не отвлекали злободневные интересы. Неужели можно пережить
позор и унижение родины с легким сердцем? Вообще я лишен дара видеть чтонибудь впереди. Но теперь события рисуются мне так, что Керенский недели
через две-три будет устранен, а Некрасов пойдет на сепаратный мир и позорные условия. А что дальше, трудно себе даже и представить. Выходу кадетов
из министерства сочувствую в особенности после покрытого министрами предательства украинцев». В этом письме интересны зарисовки жизни в деревне,
по-видимому, речь идет о саратовском поместье Шахматова: «В деревне у нас
пока очень хорошо. Отношения с крестьянами отличные. Но хозяйственные
45
46

285

Часть 1

В письмах В. М. Истрина этого времени речь идет, в основном, о трудностях выживания его семьи, о судьбе его работ.
В письме от 2 мая 1918 г. он писал: «В общем, я на все смотрю
как-то равнодушно: если все кругом гибель, то чувства притупляются: готовы и голодать и умирать. Выхода из нашей гибели
я не вижу и только думаю, что каждый должен все-таки делать
свое дело». 47 Эти же настроения видны и в письме от 1 июля
1918 г.: «Вот уже два месяца не выдают у нас никакого продовольствия, и мы выживаем только благодаря мешочникам. Мы,
лично, могли бы кое-что покупать: муки и крупы, так что, если
не отберут “товарищи”, то до сентября просуществуем. Однако каждую неделю приходится взвешивать запасы и проверять,
сколько съели и сколько осталось». 48 А 13 июля Истрин пишет:
«В Москве готовятся к бою, вывозят из Кремля все святыни,
говорят, что недели через две сражение будет под Серпуховом,
говорят, что Ленин с Троцким приедут в Серпухов, куда на
днях прибыли 200 красногвардейцев. Куда бежать?! … я равнодушен к расстрелу и только что в исследование об Амартоле
вложил подробные указания, как печатать, и снабдить предисловием с проклятием большевикам». 49
А. А. Шахматов звал В. М. Истрина в Петроград, но тот колебался. 23 октября 1918 г. он писал: «После долгого колебания
решили остаться здесь… если не на зиму, то, по крайней мере, на
ползимы. Переменили для этой цели квартиру…». Истрин собирался приехать весной. 50 Но и в 1919 г. Истрин все еще оставался в Серпухове, несмотря на высказываемое почти в каждом
письме желание вернуться. Шахматов хлопотал по его делам,
высылал ему деньги. 17 мая 1919 г. Истрин писал Шахматову: «Мы, конечно, остаемся в Серпухове и только с тревогой
думаем о приближающейся осени. Правда, и здесь наступает
заботы очень усложнились; полная невозможность нанять рабочих и убрать
посев, впрочем, весьма скудный. У  нас губительная засуха убила все. Голод
неминуем. А  хлеба и теперь уже не достанешь. Держимся благодаря небольшому запасу от прошлого года. Придется продавать скот и лошадей, которых,
впрочем, у нас немного… Все жду тревожной телеграммы из П<етербур>га
с сообщением об эвакуации. Немцы будут, конечно, наступать в Двинском направлении, а может быть, и через Финляндию».
47
СПФ АРАН, ф. 134, оп. 3, № 618, л. 96 об.–97.
48
 Там же, л. 101 об.–102.
49
 Там же, л. 103.
50
 Там же, л. 105.

286

Глава 5

голодовка… Но, конечно, из двух голодовок — в П<етрогра>де
или в С<ерпухо>ве придется выбрать последнюю». 51 Все письма Истрина этого времени — планы переезда, планы получения
квартиры, поручения к Шахматову, рассказ о бытовых трудностях, цены на еду и т. п.
Уже с конца 1918 г. Истрин стал беспокоиться за судьбу
Шахматова. Эта боязнь была вызвана политической позицией
последнего. Так, 7 декабря 1918 г. Истрин написал: «Опасаемся
за Вашу судьбу, ведь Вы, кажется, член исполкома к. д.». 52 В мае
1919 г. в письме Истрина выражается соболезнование Шахматову по случаю разорения его имения. Но все-таки складывается ощущение, что Истрин до конца не понимал тяжести положения Шахматова в голодном Петрограде. Этого, вероятно,
не понимали многие коллеги Шахматова. Как показывает его
переписка, он вникал в дела большого количества людей и помогал им, по-видимому, отказывая во многом самому себе. Поэтому его смерть явилась для них совершенно неожиданной.
Перейдем теперь к другому современнику А. А. Шахматова. От указанного выше выступления Б. Д. Грекова идет
традиция выделять не одну, а две фигуры — В. М. Истрина и Н. К. Никольского — как главных критиков Шахматова
(именно так их определяли Я. С. Лурье, А. Л. Шапиро, А. Н. Насонов, В. И. Буганов и др.). Но некоторые критики противопоставляют Н. К. Никольского как критика А. А. Шахматова
В. М. Истрину. Они находят у Н. К. Никольского больше ценных мыслей, хотя и ставят ему тот же упрек, что и В. М. Истрину, — отсутствие в его критике текстологической базы
(Л. В. Черепнин, В. И. Буганов).
Н. К. Николький не был связан по своей выучке с университетом, являясь выходцем из Петербургской Духовной академии.
Тем не менее его отношения с А. А. Шахматовым были довольно
близкими. Об этом говорит переписка, которая велась многие
годы, на протяжении которых Никольский пользовался неизменной поддержкой Шахматова. Переписка эта в составе СПФ
АРАН датируется 1894– 1919 гг. В письме от 21 сентября 1899 г.,
посланном из Царского Села, Никольский благодарит Шахматова «за прекрасный и ценный труд… о хронографах», о котором
 Там же, л. 113.
 Там же, л. 108 об.

51
52

287

Часть 1

он пишет, что «продолжает изучать его вторично…». 53 В 1900 г.,
которым датируется большинство писем, Н. К. Никольский
занимался выявлением и копированием памятников древнерусской литературы в хранилищах Москвы и Киева. Конечная
цель — издание, «по возможности систематическое». 54 Та работа делалась для Академии наук, и видно, что именно Шахматов
был инициатором привлечения к ней Никольского: «На вопрос
об успешности моих занятий могу ответить: если бы я работал для себя лично, то, быть может, я оставался бы довольным
ими. Но ведь я понимаю, что для Отделения требования должны быть совсем иные. Слова Ваши в отчете до сих пор смущают меня. Свои силы и способности я достаточно знаю, чтобы
видеть, какую ошибку допустили Вы относительно них, и, чем
более я заинтересовываюсь делом, тем чаще спрашиваю себя,
добросовестно ли поступил я, не отказавшись своевременно от
поручения, и добросовестно ли я поступаю, продолжая занятия
и в настоящее время». 55 Речь шла о составлении Никольским
«Повременного списка» древнерусских авторов.
А. А. Шахматов, в свою очередь, сообщал Н. К. Никольскому о новых открытиях, что он делал, кстати сказать, в отношении не всех своих многочисленных корреспондентов. Так,
Никольский написал ему в 1900 г.: «Находки Ваши и в частности находка Троицкой летописи, которую, если не ошибаюсь,
Вы желали восстанавливать по Карамзину, меня искренне радуют. Полагаю, что в Академической библиотеке должны находиться и другие замечательные памятники письменности». 56
Поскольку работа Никольского проводилась в собраниях
не только Петербурга, но и Москвы, он выполнял в это время
для Шахматова некоторые поручения. Так, он прислал ему
обширную выписку из рукописи Син. 486, где упоминаются
словенский язык и норики, расселение славян и т. д. 57 В других
письмах он сообщал о многочисленных списках жития Бориса
и Глеба (более 50) и списках текстов Иакова мниха, сообщал
шифры рукописей. 58
 Там же, № 1064, л. 9.
 Там же, л. 22 об.
55
 Там же, л. 30 об.–31.
56
 Там же.
57
 Там же, л. 37.
58
 Там же, л. 63–63 об., 64.
53
54

288

Глава 5

Одновременно Никольский высказывал некоторые частные соображения по поводу выводов Шахматова. Так, в отношении его датировки свода 1448 г. на основании летописного
текста он писал: «Делая свое заключение о 1448 годе, я исходил
из мысли, что вместо “годом” летописец 1448 года мог бы употребить: “а от сего дня (или лета) будет за 11 лет”. В настоящее время я почти убедился, что летописную фразу нельзя понимать в смысле за 11 лет до 1459 года. Впрочем, я искренне
не имел в виду оспаривать Вашего основного вывода о летописном своде 1448 г.». 59
Они вместе обсуждали работы коллег, среди которых упоминаются А. Е. Пресняков и В. М. Истрин. В письме Никольского Шахматову от 7 октября 1904 г. речь идет об издании
Палеи: «Насколько помнится, издание дальнейшей части Палеи 1477 г. остановилось потому, что разбились или испортились негативы с оригинала. Палею, сходную с текстом 1477 г.,
разыскивал вчера, но пока безуспешно. На руках у меня
несколько списков Палеи, но они ближе к изданию учеников
Тихонравова. Видали ли Вы Палею В. И. Срезневского? Года
два тому назад Палейные рукописи Публичной библиотеки
изучал Пресняков, не знает ли он что-либо о Палее типа 1477?
В моих записях почти вовсе не отмечены особенности списков
Палеи, я намеревался сделать это позже — после общей сводки
библиографических сведений о списках Палеи. Кроме заметок
Истрина и Владимирова, специальных статей об еврейских
именах в Палее не припомню. За присылку интересной статьи
Вашей приношу искреннюю признательность. Мне также мнение В. М. Истрина кажется малоубедительным и недостаточно
обоснованным». 60
Этот вопрос продолжал обсуждаться Никольским и далее:
«С величайшим интересом прочел я Ваше исследование о Толковой Палее и ее отражении в летописи и вполне соглашаюсь
с Вашими выводами о появлении Палеи до XIII века. Иначе
 Там же, л. 65.
 Там же, л. 79. Речь в письме идет о следующих работах: Палея Толковая по списку, сделанному в Коломне в 1406 г. / Труд учеников Н. С. Тихо­
нравова. М., 1892–1896. Вып. 1–2; Истрин В. М. Замечания о составе Толковой Палеи // ИОРЯС. 1897. Т. 2, кн. 1. С. 175–209; Шахматов А. А. Толковая
Палея и русская летопись // Статьи по славяноведению. СПб., 1904. Вып. 1.
С. 199–272.
59
60

289

Часть 1

получился бы неразрешимый вопрос: почему влияние Палеи
и ее мировоззрения было особенно заметным на литературных
памятниках в тот период (болгарский и домонгольский), когда Палея еще не существовала, и наоборот, это влияние стало
почти незаметным после того, как появилась Палея. Объяснять
эту связь Палеи и литературных памятников предположением,
что <одна?> строка в Палею внесена из жития Кирилла философа, <другая?> строка из другого источника и т. д. — конечно,
невозможно… целостности замысла в Палее (а не добавлениях к <Па?>лее) (оторван угол листа. — В. В.). Весьма ценными и наиболее правдоподобными кажутся мне и соображения
Ваши о появлении первичного текста Толковой Палеи в Болгарии. Смысл библейского 8‑книжия, по-видимому, весь восходит
к Болгарии, и, очевидно, параллельный 8 отделам Палеи.
Для меня теперь не вполне уяснился только дальнейший
вопрос о первоначальном виде Палеи в его отношении к Коломенскому списку и о греческом возможном прототипе Палеи.
В. М. Истрин и Успенский указали не все источники. Как бы
желательно было издание разных редакций Палеи с указаниями на разысканные уже источники ее.
С замечанием Вашим об отношении списка Речи философа
к летописи также вполне соглашаюсь. От души благодарю Вас
за ценный подарок». 61
Однако работа самого Н. К. Никольского шла не без срывов и препятствий. О них более подробно говорится в письмах
Никольского Истрину. Но и в письме Шахматову (1908 г.?)
глухо намекается на какие-то обстоятельства, могущие, как
боялся Шахматов, рассердить Никольского: «Ни сердиться
на Вас, ни обижаться, а тем более порывать с Вами лично наши
прежние добрые отношения, я, как Вы сами знаете, не имею
ни малейшего повода и желания. Если кто может быть в претензии, то, конечно, Вы — на меня. Но так как Вы просите откровенного объяснения, скажу Вам прямо: я воздерживался
от переписки между прочим (разумею домашние обстоятельства) и потому, что не мог оставаться равнодушным к новой
неудаче моей». 62
61
СПФ АРАН, ф. 134, оп. 3, № 618, л. 88. В письме упоминается работа:
Успенский В. М. Толковая палея. Казань, 1876.
62
СПФ АРАН, ф. 134, оп. 3, № 618, л. 92.

290

Глава 5

Последнее и самое подробное исследование научного творчества и биографию Н. К. Никольского можно найти в работах
Н. В. Крапошиной (там же см. историографию по этому вопросу). 63 В 1899 г. Н. К. Никольскому было поручено от имени
ОРЯС составить «Повременной список русских писателей
и их сочинений с XI по XIV в.». Для этой цели он был командирован в Москву и другие города, где находились рукописные
собрания. О ходе работ Никольский подробно сообщал в письмах А. А. Шахматову. В 1901 г. список был закончен и началось
длительное обсуждение издания. В результате была издана
только первая часть. 64 В 1908 г. В. М. Истрину было поручено
возглавить Комиссию по изданию древнеславянских памятников, и он пригласил принять в ней участие Н. К. Никольского,
но последний отказался. Н. В. Крапошина подробно разбирает
все перипетии отношений Н. К. Никольского с ОРЯС по этому поводу, в том числе цитирует одно из писем Н. К. Никольского В. М. Истрину этого времени. 65 Нам данный вопрос
интересен несколько в другой связи — для показа отношений между Н. К. Никольским и учеными двух родственных
школ — А. А. Шахматовым и В. М. Истриным.
6 января 1908 г. Н. К. Никольский написал А. А. Шахматову: «В мои намерения не входило вступать в какой-либо спор
или препирательство с Отделением. Имея в виду научную важность издания древнерусских писателей и все годы, которые отделяют нас от начала предприятия, я желал проверить с точки
зрения вопроса корректности или некорректности свои прежние отношения к Отделению и его изданию». Далее упоминается, что «давнишнее предположение, что Отделение вовсе не заинтересовано в том, чтобы я имел фактическую возможность
осуществлять издание, оправдалось вполне». При этом Никольский уверял Шахматова, что его трения с Отделением не распространяются на Шахматова лично: «мне нет надобности
уверять Вас, насколько я ценю их (т. е. отношения со стороны
Шахматова. — В. В.) и всегда изумляюсь им. Вспоминая о них
63
Крапошина Н. В. Академик Н. К. Никольский (1863–1936): этапы научной биографии: Автореф. дис. … канд. ист. наук. СПб., 2010.
64
Никольский Н. К. Материалы для повременного списка русских писателей и их сочинений (X–XII вв.) СПб., 1906.
65
Крапошина Н. В. Академик Н. К. Никольский… [Текст]: Дис. … канд.
ист. наук. СПб., 2010. Л. 131–132.

291

Часть 1

(начиная со дня нашего первого знакомства) и будучи твердо
уверен, что Вами теперь, как и всегда, руководят научные интересы, я не чувствую в себе сил поддерживать свое прежнее намерение (дать ход своей записке в Отделение. — В. В.)». 66
В 1916 г. Н. К. Никольский был избран в Отделение. Шахматов, как можно судить по переписке, имел к этому непосредственное отношение. В том же году Никольский писал Шахматову по поводу получения от последнего издания ПВЛ: «Вчера
я имел неожиданное удовольствие получить новый драгоценный вклад Ваш в науку о русских летописях. Поздравляю Вас
и сердечно благодарю Вас за добрую память. Когда успеваете
Вы работать?». 67
Письма Н. К. Никольского В. М. Истрину датируются
1908–1926 гг. Первые три письма датируются 1908 г. и касаются того упомянутого конфликта, возникшего между
Н. К. Никольским и Отделением, когда последнее задумало издавать собрание древнерусских памятников, хотя это дело уже
много лет вел Никольский. Последний считал себя обиженным.
Он открыл много памятников и не давал права их публиковать
без своего согласия. Одновременно он желал сам продолжать
работу и не хотел присоединяться к работе созданной Отделением Комиссии, возглавляемой Истриным.
Ситуацию усугубило то, что В. М. Истрин читал отрывки
из писем Н. К. Никольского на заседании Комиссии и хотел
опубликовать протокол в ЛЗАК за ноябрь 1908 г. Это стало
известным Никольскому и вызвало его неприятие. Переписка
показывает накал его раздражения: «Вы приглашаете меня
пожертвовать мои долголетние работы и случайные находки
в пользу того издания, к которому Отделение активно приступило с начала текущего года» (30 октября 1908 г.). И далее:
«В минувшем декабре я просил разрешить мои недоумения при
помощи Третейского суда, но это не встретило сочувствия,
и вопрос, к сожалению, остался открытым… Не оспариваю
того, что я существенно расходился и расхожусь во взглядах
с некоторыми из членов Отделения по вопросу о наилучшей организации издания и его программе». 68
СПФ АРАН, ф. 134, оп. 3, № 1064, л. 129, 130–131.
 Там же, л. 141.
68
 Там же, ф. 332, оп. 2, № 109, л. 1–2.
66
67

292

Глава 5

6 ноября 1908 г. Никольский писал уже более пространно:
«По моему мнению, я поступил бы совсем нецелесообразно,
если бы я начал постройку, возводил бы ее по своему чертежу,
довел бы ее не только до основания, но и выше, употреблял бы
все усилия к ее скорейшему окончанию, а в то же время сам выбрасывал бы из нее собранные с трудом камни, подтачивал бы
ее стены и соглашался бы на растаскивание из нее кирпичей
потому только, что обнаружилось желание других лиц овладеть уже сложенным фундаментом и продолжать на нем начатую не ими постройку… Права осуществлять свою программу
издания, пользуясь для этого вновь открытыми мною текстами, как подготовленными к изданию, так и неподготовленными, я не уступал ни Отделению, ни Комиссии, ни Вам… Если
я стою на ложном пути, пусть история моего предприятия осудит меня». 69 Через неделю, 14 ноября 1908 г., он написал снова: «Вполне соглашаюсь с Вами, что никаких прав Вы от меня
не получили. Но я писал Вам о том, что в интересах начатого
дела, как я их понимаю, мое (по моему мнению) не должно становиться чужим и подлежать передаче без моего согласия». 70
Видимо, этот конфликт был постепенно сглажен, хотя
в дальнейшем писем было немного, а отношения так и не стали
особенно близкими. Следующее письмо от 27 декабря 1911 г.
из Царского Села очень теплое, но краткое, с благодарностью
«за добрую память и за Ваше методологическое руководство
по истории древнерусской литературы». И  только смерть
Шахматова, который был, видимо, связующей фигурой для
Никольского и Истрина, потрясла первого и заставила написать глубоко и искренне:
«Глубокоуважаемый Василий Михайлович!
Печальную весть, глубоко взволновавшую меня, я получил
поздно вечером 16 августа. Всю ночь я провел без сна, вспоминая о дорогом, так безвременно почившем Алексее Александровиче и об его беспримерных научных заслугах. Его кончину — в связи с этими заслугами я оцениваю — как безумное
убийство, совершенное на глазах у всех. Но не стану усиливать
наше горе тяжелыми мыслями. Они не вернут к жизни Того,
кому и я столь многим лично обязан.
 Там же, л. 4–4 об., 5–6.
 Там же, л. 9.

69
70

293

Часть 1

17‑го утром я направился в Петроград. Но, почувствовав
на дороге головокружение, при повышенной температуре,
вынужден был вернуться обр<атно>. В прошедший четверг,
на возвратном пути из Петрограда, я попал под сильнейший
дождь, который вследствие современных обычных изъянов
в обуви и одежде вызвал простуду, от которой я до сих пор
не могу освободиться. Температура моя пока еще не понизилась, и я не имею даже утешения в надежде присутствовать при
последних проводах Алексея Александровича, назначенных,
как я узнал, на завтрашний день (20 августа). Вам, надеюсь,
излишне мне описывать то мрачное и угнетенное состояние,
в котором я в настоящее время поэтому нахожусь.
У меня нет сил и слов утешения, чтобы выразить свое соболезнование семье Алексея Александровича. Не будете ли Вы
добры при случае засвидетельствовать пред Натальею Александровною 71 те чувства, какие вызвала во мне неизмеримо горестная утрата.
Искренне Ваш Н. Никольский». 72
Н. К. Никольский служил в Библиотеке Академии наук,
а с 1920‑х гг. был ее главой. Письмо В. М. Истрину от 5 июня
1921 г. касается проживания Никольского в Царском Селе,
что неудобно, по мнению Истрина, совмещать со службою
в Петрограде. 73 Последние письма не свидетельствуют о близких отношениях между корреспондентами, во всяком случае,
в конце самого последнего письма говорится, что оно будет передано с попутчиком, так как «не знаю ни номера дома, ни номера Вашей квартиры». 74
Нам представляется, что Н. К. Никольского как критика
Шахматова нельзя ставить в один ряд с В. М. Истриным. Полемика последнего с А. А. Шахматовым носила характер спора
о конкретных летописных текстах, об их взаимном отношении,
а также — о методах их изучения, что особенно хорошо видно
по письмам Истрина.
Н. К. Никольский же, даже не критикуя Шахматова
по сути, показал недостаточность со своей точки зрения его
работ и выдвинул гипотезу культурно-исторического плана,
Жена А. А. Шахматова.
СПФ АРАН, ф. 332, оп. 2, № 109, л. 13–13 об.
73
 Там же, л. 15.
74
 Там же, л. 20 (от 26 июня 1926 г.).
71
72

294

Глава 5

нарисовал свою картину возникновения летописания на Руси,
указывая не на византийские и болгарские его корни, как это
делали А. А. Шахматов и В. М. Истрин, а на западнославянские (мораво‑паннонские). 75 Текстологические аргументы
А. А. Шахматова, как, впрочем, и В. М. Истрина, не рассматривались им. По мнению А. А. Шахматова, западнославянское
по происхождению «Сказание о преложении книг» — главный
предмет рассмотрения Н. К. Никольского — вошло в состав летописи только в начале XII в. при составлении ПВЛ и не было
связано с древнейшей основой ее текста. 76 Поскольку «составитель “Повести временных лет” был сводчиком, компилятором», он «не имел бы для себя досуга составлять статью о преложении книг» и заимствовал ее в готовом виде. 77 В специальной работе об этой части летописи А. А. Шахматов приводил,
как это было ему свойственно, также реконструкцию первоначального вида «Сказания». 78
Н. К. Никольский, однако, ограничившись замечанием
о том, что результаты, полученные А. А. Шахматовым для древнейшего вида легендарной части ПВЛ, не могут быть признаны
удачными, отметил, что поскольку начальная часть летописи
представляет не исторический материал, а «смесь продуктов
легендарно-эпического и агиографического творчества», то
к ней должен быть применен иной способ критического изучения. Он рассматривал «Сказание» как часть утраченного исторического труда о судьбе русского племени и связи его с общеславянским миром, следы которого видны, по его мнению, во
вводных статьях ПВЛ, во всем ее основном тексте до первого летописного года (852 г.) и даже в ряде других отрывков,
например в агиографическом рассказе о Владимире Святом.
75
Никольский Н. К. Повесть временных лет как источник для истории
начального периода русской письменности и культуры. К вопросу о древнейшем русском летописании // Сборник по русскому языку и словесности. Л.,
1930. Т. 2, вып. 1.
76
Шахматов А. А. Сказание о преложении книг на славянский язык //
Zbornik k slavy Vatroslava Jagiča. Berlin, 1908. С. 172–188. Между прочим,
в этой работе Шахматов характеризует ПВЛ как «летописный свод, составленный в 1116 году в Киеве игуменом Михайлова-Златоверхого монастыря
Сильвестром», а о Нсв. пишет как о составленном в конце XI или самом начале
XII столетия.
77
 Там же. С. 172.
78
 Там же. С. 186–188.

295

Часть 1

В этом древнем тексте, по мнению Никольского, главное внимание было уделено не всем восточнославянским племенам,
а лишь полянам. Идея, заключенная в нем, — родство полян
и первых киевских князей не с варягами, а с придунайскими
славянами — идея, идущая от Кирилло-Мефодиевской школы.
С нею же Н. К. Никольский связывал и указание на апостола
Павла как общего учителя славян вообще и полян, отождествление летописных «нориков» со славянами и «теорию балканской руси». Позднее, по Никольскому, «повесть о поляно-руси»
была заменена в летописном тексте «норманно-корсунской
доктриной», так что от первоначального текста остались лишь
отдельные отрывки.
Построения Н. К. Никольского в целом не были приняты
последующими исследователями (хотя некоторые из них оценили многие наблюдения автора) главным образом потому, что
они никак не согласовались с текстологическим принципом изучения древних текстов. В. М. Истрин упрекал Н. К. Никольского в том, что тот не учитывал истории сложения текста ПВЛ.
Так, например, фразу о нориках, которой Никольский в своей
работе придавал большое значение, В. М. Истрин определял
как глоссу, сделанную в первой половине XII в. в тексте вводной статьи о расселении славян. 79 В 1990‑е гг. интерес к концепции Никольского был возрожден С. Я. Сендеровичем. 80
79
Istrin V. M. Моравская история славян… С. 36–37. Отметим на этом
примере, что Истрин разбирал аргументы Никольского, несмотря на то что отвергал его подход в целом.
80
Речь идет о докладе С. Я. Сендеровича, прочитанном им на заседании
Отдела древней истории России СПбФИРИ РАН (ныне — СПбИИ РАН)
в июне 1998 г. Доклад был посвящен разбору шахматовского метода применительно к раннему летописанию. Сендерович видит в Н. К. Никольском одного
из основоположников нового подхода к летописанию, при котором наблюдается переход от рассмотрения текста летописи как тенденциозного результата
политических воззрений сводчика к изучению историографических схем —
универсальных установок, характеризующих данную культуру и не зависящих
от положения конкретной личности составителя летописи. С. Я. Сендерович
полагает, что важнейшим шагом, предпринятым Н. К. Никольским, является
«различение идеологий» в тексте летописи. Это различение ведет к изучению
«по контексту источников» более широкого «контекста мышления основоположников летописания». Автор считает при этом, что подход Никольского никак не противоречит шахматовскому, несмотря на то что они исходят
из различных систем координат (с одной стороны, сравнительное исследование текста, а с другой — изучение смысла текста в сопоставлении с тем, что

296

Глава 5

В гл. 3 упоминалось выступление польского профессора
Александра Брюкнера против одного из построений Шахматова, касающегося «былинных предков Владимира». Его
статья, хотя и касалась только одной главы в шахматовских
«Разысканиях…», была оценена многими современниками как
критика А. А. Шахматова в целом. А. Брюкнер обратил внимание на произвольность некоторых выводов и наблюдений
А. А. Шахматова, сделанных в сюжете о «былинных предках
Владимира».
Здесь уместно отметить, что А. А. Шахматов и А. Брюкнер
состояли в переписке. В фонде А. А. Шахматова в СПФ АРАН
хранятся несколько писем А. Брюкнера. В 1899 г. из Берлина
он благодарил тогда еще молодого А. А. Шахматова за присылку публикаций и сообщал, что написал о них «статейку
во Львовском историческом квартальнике», выражал надежду, «что Вы и впредь не забудете про меня». 81 Позднее он сообщает Шахматову, вероятно, как члену Археографической
комиссии о том, что у А. Гиршберга «много самого интересного материала: есть у него верная копия Дневника Яна Петра
Сапеги…, дневник Стадницкого, Дневник Диаментовского…,
есть у него много грамот, писем, реляций из жерел польских,
шведских, италианских». А. Брюкнер извещал А. А. Шахматова, что А. Гиршберг «желал бы весь этот ценный материал издать, но средств у него не хватает».
Затем, уже в 1908 г., А. Брюкнер написал А. А. Шахматову о его вышедших тогда «Разысканиях…»: «Как я ценю Ваш
труд, Ваше остроумие и обширные познания, увидите из реферата, который напишу о Вашей книге в Львовском Квартальнике Историчном». Наконец, в 1912 г. в еще одном письме
из Берлина А. Брюкнер просил А. А. Шахматова о присылке
томов литературного словаря И. И. Срезневского. В 1901 г.
мы уже знаем кроме него). Но, подобно Никольскому, Сендерович отвергает
построения Шахматова относительно раннего летописания как сомнительные
и рисует свое видение одной из «историографических схем», заключенных
в тексте ПВЛ, фактически подходя к ней как к единовременно составленному
памятнику. См. также: Сендерович С. Я. Метод Шахматова, раннее летописание и проблема русской историографии // Из истории русской культуры. Т. 1
(Древняя Русь). М., 2000. С. 473; Ранчин А. М. Метод А. А. Шахматова и проблема единства текста Повести временных лет: О концепции С. Я. Сендеровича // Древняя Русь. 2008. № 3 (33). Сентябрь. С. 56–58.
81
СПФ АРАН, ф. 134, оп. 3, № 187, л. 1–3.

297

Часть 1

А. А. Шахматов получил также рекомендательное письмо
Брюкнера для одного из учеников, из которого следует, что
Шахматов и Брюкнер лично не встречались («не имел чести
личного знакомства»). В последнем письме затрагиваются
лингвистические проблемы. А. Брюкнер пишет, что некоторые свидетельства делают более убедительным предположение
А. И. Соболевского. Речь, по-видимому, идет о полемике по поводу происхождения славянских языков (см. гл. 3).
Как мы уже указывали, еще одна статья А. Брюкнера вызвала ответ со стороны А. И. Лященко. 82 Славист А. И. Лященко
был близок к кругу учеников А. И. Соболевского. 83 Начав учебу в Исто­ри­ко-филологическом институте, он перешел затем
на историко-филологический факультет С.-Петербург­ско­го
университета, который окончил в 1892 г. Причиной перехода,
как пишет В. Н. Перетц, было желание заниматься у слависта
В. И. Ламанского, а также у А. Н. Веселовского и «молодого,
но уже пользовавшегося известностью в ученом мире русского
филолога А. И. Соболевского». 84 А. И. Лященко впоследствии,
между прочим, написал несколько статей, посвященных трактовке отдельных мест ПВЛ.
Отношение к трудам А. А. Шахматова как самого А. И. Соболевского, так и его учеников, вообще людей его окружения,
особенно В. Н. Перетца и его учеников, было очень уважительным, несмотря на взаимную полемику. (Всему этому ученому
направлению будет посвящена гл. 7.) А. И. Лященко бросился защищать Шахматова, когда появилась статья А. Брюкнера, и В. Н. Перетц очень высоко оценил это выступление.
По мнению В. Н. Перетца, А. И. Лященко, «будучи не только
убежденным ценителем трудов покойного ак. А. А. Шахматова, но и знатоком материала, послужившего этому ученому
для его суждений о летописях, …не мог оставить без реплики
статью А. Брюкнера “Rozdzial z «Nestora»”, в которой известный польский ученый с характерною для него самоуверенностью и безапелляционностью позволил себе грубо отозваться о замечательнейших “Разысканиях о древнейших русских
82
Лященко А. Летописное сказание о мести Ольги древлянам (По поводу статьи проф. А. Брюкнера) // ИОРЯС. Л., 1929. Т. 2, кн. 1. С. 320–336.
83
См.: Лященко А. И. К 25‑летию ученой деятельности ак. А. И. Соболевского // Литературный вестник. 1904. Т. 8.
84
Перетц В. Н. Памяти Аркадия Иоаникиевича Лященко // Труды Института славяноведения АН СССР. Л., 1932. Т. 1. С. 354–375.

298

Глава 5

летописных сводах” ак. Шахматова как о “романе”, который автор будто бы “высосал из своего пальца”». По оценке
В. Н. Перетца, в своей статье А. И. Лященко «изобличил грубые ошибки Брюкнера и обнаружил, что если можно говорить
о фантазиях, то только самого А. Брюкнера». 85
Итак, сразу по выходе из печати работ А. А. Шахматова исследователи разных направлений подвергали критике многие их
положения, что продолжалось и после смерти Шахматова. Завершим эту главу анализом текста An. Хотя мы не знаем точно,
кто является автором текста, характер его обличает исследователя высокой квалификации. Его взгляды на русскую историографию летописания, в том числе на работы А. А. Шахматова,
рассмотрены в Историографическом введении. Труд этот был
написан в 1916 г., когда заканчивалась целая эпоха русской истории. Автор, кто бы он ни был, явно представлял собой старую
школу, школу XIX в., школу, возможно, московскую по преимуществу (во всяком случае, петербургский тогда уже профессор
К. Н. Бестужев‑Рюмин не отмечался им как ведущий специалист
по летописям второй половины века). An. настойчиво подчеркивал преемственность работ А. А. Шахматова и работ прошедшего столетия. Он понимал значение А. А. Шахматова и подробно
разбирал все его работы, вышедшие к 1916 г.
Обратимся к самой концовке текста An., где речь идет
об издании А. А. Шахматовым текста ПВЛ. Приведем это место полностью: «…несмотря на исключительную одаренность
автора, несмотря на громадное значение шахматовской работы, посвященной древнерусским летописям, основное задание
этой шахматовской работы над летописями нельзя не признать
неправильным.
Задача текстуальной реставрации летописных сводов, легших в основу Повести врем<енных> л<ет>, несостоятельна.
И несостоятельна, прежде всего, потому, что никак и не может
быть уверенности, что выработанная Шахматовым, как и всякая другая принятая, схема последовательной смены древнейших летописных сводов когда-либо существовала реально.
Древнейший киевский свод 1039 г., Никоновская дополненная редакция этого свода, Новгородский свод 1050 г.
и следующая за ним цепь новгородских сводов — все это лишь
 Там же. С. 362.

85

299

Часть 1

фикция, недостаточно мотивированная конкретным содержанием летописей и недостаточно обоснованная общими соображениями.
Несомненно в Повести врем<енных> л<ет> заметны следы архаических, теперь утраченных летописей и сводов. Повести врем<енных> л<ет> можно противополагать Повесть
древних лет Костомарова или летопись X в. Срезневского, или
Начальный свод Шахматова. Вполне законно с научной точки
зрения стремиться к приблизительному восстановлению объема этого архаического свода, к приблизительному уяснению
его общего характера и его источников. Но текстуальная реставрация этого летописного свода (не говоря уже о еще более
древнейших сводах, о которых пишет Шахматов) может быть
лишь чудом искусства, но не результатом научно-критического
исследования.
Справедливость этого должно признать и после блестящих
и исключительных по богатству творчества сочинений Шахматова». 86
Это критика нового метода со стороны старой историографии, со стороны человека, ясно представляющего себе весь
ход изучения летописей. Она нацелена, прежде всего, на гипотетичность шахматовских построений. Мы видим, что сами гипотезы Шахматова An. не отвергает, хотя и приравнивает их
к гипотезам Н. И. Костомарова и И. И. Срезневского. Но его
принципиальная позиция заключается в том, что на основании этих гипотез нельзя строить реконструкции. Дальше будет
показано, что это отношение к реконструкциям сохранялось
не только у старого направления, но и у тех, кто являлся последователями и учениками А. А. Шахматова.

86

 Архив РАН, ф. 665, оп. 1, № 116, л. 116.

Часть 2.
Наследие А. А. Шахматова
В первой половине XX в.

Глава 6.
Сравнительный метод в использовании
учеников А. А. Шахматова — историков
6.1. М. Д. Приселков и В. А. Пархоменко
как ученики А. А. Шахматова
Переходя теперь от критиков А. А. Шахматова к его
последователям, мы должны остановиться на творчестве
М. Д. Приселкова. О М. Д. Приселкове как историке русского
летописания неоднократно писал его ученик Я. С. Лурье. 1 Он,
прежде всего, рассматривал М. Д. Приселкова как продолжателя А. А. Шахматова, творчески развившего концепции последнего, а его работы — как завершение многих элементов
шахматовской летописной схемы. В статьях Я. С. Лурье постоянно упоминается «схема Шахматова–Приселкова», «метод Шахматова–Приселкова», «труды Шахматова и Приселкова». Я. С. Лурье по существу не рассматривал творчество
М. Д. Приселкова отдельно от творчества Шахматова, не пытался сравнить их. Они представляли для него нечто единое.
Эта особенность работ Я. С. Лурье станет понятной, если
учесть, в какой момент они начали писаться. Как раз в это время
вышла статья В. Т. Пашуто о Шахматове как буржуазном источниковеде, появились сразу несколько книг А. Г. Кузьмина,
1
Лурье Я. С. 1) Михаил Дмитриевич Приселков и вопросы изучения
русского летописания // Отечественная история. 1995. № 1. С. 146–159;
2) Михаил Дмитриевич Приселков — источниковед // ТОДРЛ. М.; Л., 1962.
Т. 18. С. 464–475; 3) Предисловие // Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. 2‑е изд. СПб., 1996. С. 5–29.

301

Часть 2

отрицавшего метод Шахматова в изучении летописей, статья
И. У. Будовница о М. Д. Приселкове. 2 На этом фоне Я. С. Лурье, естественно, видел свою задачу в том, чтобы показать, что
шахматовская школа — это единое мощное направление в изучении древнерусской письменности, представленное рядом
фундаментальных трудов и именами крупнейших русских ученых XX в., а главное — приведшее к открытию многочисленных
ранее неизвестных летописных сводов. Важно было показать
также, что основные открытия А. А. Шахматова были поддержаны и приняты крупнейшими историками, работавшими
в этой области после него.
Я. С. Лурье останавливался всегда на главных, фундаментальных достижениях М. Д. Приселкова как продолжателя
Шахматова, на тех, в которых первый дорисовывал дополнительные звенья шахматовской схемы. Он упоминал о том,
что ранние работы Приселкова, в частности его «Очерки
церковно-политической истории Киевской Руси», защищенные в качестве магистерской диссертации, были встречены
критически большинством рецензентов. Но, бегло останавливаясь на этом, Я. С. Лурье невольно сводил весь спор и всю критику к проблеме научной гипотезы и ее права на существование в научном исследовании, упомянув, что эта критика была
направлена и против исследований Шахматова. 3 Между тем
Я. С. Лурье было, конечно, известно, что упомянутую работу
М. Д. Приселкова критиковал и сам А. А. Шахматов, и именно
способ подачи и использования в ней летописного материала.
Не говоря о том, что этот факт вообще известен исследователям русского летописания, но он даже обсуждался в переписке между Я. С. Лурье и его многолетним корреспондентом
А. А. Зиминым. В письме от 15 февраля 1957 г. Я. С. Лурье
рассказывал о выступлении Д. С. Лихачева на одном из заседаний Сектора древнерусской литературы Пушкинского
Дома. Речь шла о возможности использования гипотез и реконструкций как вида гипотезы в дальнейшем исследовании.
Д. С. Лихачев в качестве примера привел упомянутую критику
2
Будовниц И. У. Об исторических построениях М. Д. Приселкова // ИЗ. 1950. Т. 35. С. 200–231; Пашуто В. Т. А. А. Шахматов — буржуазный
источниковед // ВИ. 1952. № 2. С. 47–73. О А. Г. Кузьмине см. в гл. 15.2.
3
Лурье Я. С. Предисловие. С. 8–9.

302

Глава 6

А. А. Шахматовым М. Д. Приселкова за то, что тот ссылался
на его реконструкции вместо подлинных летописных текстов. 4
«Мне кажется, — пишет по этому поводу Я. С. Лурье, — что
этим замечаниям Шахматова нельзя придавать столь кардинального значения: здесь надо учитывать, что речь шла именно о работе самого Шахматова, отсюда понятна его научная
скромность и т. д. Но Приселков ведь не выдавал шахматовскую реконструкцию за реально дошедший текст, он прямо
на нее ссылался — велика ли была бы разница, если бы он сказал: “Шахматов предполагает так-то, и мы с ним согласны?”». 5
Остановимся на этой части магистерского диспута
М. Д. Приселкова подробнее. Стенограмма его опубликована. 6 Из нее видно, что наиболее уязвимой чертой исследования М. Д. Приселкова по общему признанию была его особая
склонность к гипотезам, что понимал и сам автор, который
не случайно во вступительном слове стал отвечать на это предполагаемое обвинение. М. Д. Приселков отметил, что «не считает склонность к гипотезам отличительной чертой книги, так
как и прежде исследователи в той области должны были прибегать к помощи гипотез». 7 Речь шла, однако, о способе их применения. С. Ф. Платонов высказался об этом так: «М. Д. Приселков… весь вышел из трудов А. А. Шахматова, но есть существенная разница в работе его и А. А. Шахматова. Все гипотезы
и фикции А. А. Шахматова не отходят от текста. Наоборот, те
же приемы М. Д. Приселков применяет к фактам. Отсюда произвольность его гипотез». 8 Отвечая на это, М. Д. Приселков
объяснил, что если для Шахматова целью является текст, то
для него история, «почему ему и надо отрешиться от текста».
Важно подчеркнуть это обстоятельство. Молодой
М. Д. Приселков пытался применить в историко-политическом
4
Эта мысль высказывались Д. С. Лихачев до того в печати (см.: Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.; Л., 1947).
5
Переписка А. А. Зимина и Я. С. Лурье готовилась к изданию, которое,
однако, не состоялось. Автор настоящей книги принимал в этой работе участие. Сама переписка (оригиналы писем Я. С. Лурье), как и все материалы издания, хранятся в неописанном пока фонде Я. С. Лурье в Архиве СПбИИ РАН.
6
 Магистерский диспут М. Д. Приселкова в С.-Петербургском университете // Научный исторический журнал, издаваемый под редакцией проф.
Н. И. Кареева. 1914. Т. 2, вып. 1–3. № 3. С. 133–139.
7
 Там же. С. 134.
8
 Там же. С. 138.

303

Часть 2

исследовании тот же метод, который А. А. Шахматов применял
к текстам. В его книге осуществлялась реконструкция исторических фактов, подобно тому, как А. А. Шахматов реконструировал исчезнувшие древние своды. И эта реконструкция
не была принята как его коллегами-историками, так и позднейшими исследователями. Речь идет о главной идее книги.
М. Д. Приселков доказывал, что вся политическая история
Киевской Руси после крещения шла под знаменем борьбы двух
партий, двух направлений: греческой, которую представлял
княжеский дом Мономахов, и антигреческой, воплощением которой был Печерский монастырь. На первом этапе после крещения Киев отказался от подчинения греческой патриархии,
в связи с чем вплоть до времени Ярослава Мудрого и первого
греческого митрополита Феопемпта Русь находилась в церковном подчинении болгарской Охридской епархии. Одним из
спорных тезисов М. Д. Приселкова было также отождествление митрополита Илариона и Никона Печерского.
Все критики этих положений отмечали, что они выводятся из цепи нанизанных одно на другое предположений. И сам
Шахматов, и затем Приселков любили сравнивать свой метод
исследования с распутыванием ниток. С. Ф. Платонов выступил и сказал, что «книга М. Д. Приселкова представляет собою
очень тонко и изящно сплетенное кружево, которое сразу распустится и превратится в бесформенную кучу ниток, как только потянешь за одну ниточку». И это же отмечал сам А. А. Шахматов. Он писал, что «автор (М. Д. Приселков. — В. В.)… все
время идет не от факта к гипотезе, а от гипотезы к другой гипотезе», и что у него «недостаток материала восполнен гипотезами», и это, особенно в первой части книги, «вызывает ряд
возражений уже с методологической стороны». 9 Я. С. Лурье
изложил суть спора не совсем точно, когда писал, что критики упрекали М. Д. Приселкова только за то, что он опирался
на источники, минуя историографическую традицию. Как видим, его порицали, и в том числе сам А. А. Шахматов, как раз за
то, что он вместо источников взял у Шахматова (т. е. из историографии) готовые выводы и основывался на них.
Другой особенностью книги М. Д. Приселкова, по
А. А. Шахматову, являлись содержащиеся в ней элементы
9

 Там же. С. 137.

304

Глава 6

модернизации прошлого, хотя самого этого понятия в отзыве Шахматова и нет. Так, комментируя то место, где Приселков пишет о «необыкновенно сильном интересе» княгини
Ольги к политической и церковной независимости от Византии, Шахматов, обращаясь к автору, иронически заметил: «Не
знаю… насколько Ольга интересовалась тем, что Вас так интересовало». 10 Но главное, что, по мнению Шахматова, было достойно упрека в работе, это то, что «между собой и летописью
он поставил “исследование Шахматова”» (то место, на которое и обратил внимание Д. С. Лихачев). При этом Шахматов
пояснил относительно своих реконструкций, что он «дал фикцию, а не текст», а нужно «когда возможно, давать источники,
а не комментарий, и избегать “нажима на источники”».
Более подробно все эти мысли были высказаны в специальной статье Шахматова, опубликованной вместе со стенограммой диспута по книге М. Д. Приселкова. Совершенно ясно, на
наш взгляд, что речь не идет о научной скромности Шахматова, но о принципиальном для него моменте. «Всякая гипотеза, — пишет он, — связывающая несколько фактов и представляющаяся как бы вытекающею из этих фактов, является ценным научным вкладом: она может быть проверена и оценена
с точки зрения ее необходимости и убедительности». В книге
М. Д. Приселкова он видит ряд таких гипотез. Но есть в ней
и другие. «Своим источником такие гипотезы имеют зародившуюся в уме исследователя идею; эти гипотезы вытекают,
таким образом, из одной общей гипотезы, из одного общего
основания, предполагаемого, воображаемого. Ценность таких
гипотез более чем проблематична: если даже признать вероятною породившую их идею, они тем не менее теряют смысл
и значение, когда ими не объясняется тот или иной факт, когда они к нему только случайно и искусственно привязываются,
затемняя его более простой смысл и препятствуя естественному его истолкованию». 11
Здесь, конечно, есть призыв к М. Д. Приселкову быть готовым к отказу от слабых мест выстроенной им цепи, как это
всегда делал сам А. А. Шахматов. И лишь как слабую попытку
 Там же.
Шахматов А. А. Заметки к древнейшей истории русской церковной
жизни // Научный исторический журнал, издаваемый под редакцией проф.
Н. И. Кареева. 1914. Т. 2, вып. 2. №. 3. С. 30–32.
10
11

305

Часть 2

комплимента можно расценить фразу Шахматова о том, что
в данном случае дело идет о примере, когда «к скудному и сухому материалу подошел живой и страстный исследователь»,
и «столкновение между ним и этим материалом было неизбежно», в результате чего «материал подвергся отчасти насилию».
Повторяя в указанной статье мысль о необходимости ссылаться не на реконструкцию, а «на Лаврентьевский или Ипатьевский списки», и что отказ от этого объясняет слабость работы Приселкова, Шахматов отметил то, что он не предварил
свою работу собственным изучением источников, летописных
текстов. В результате «отсутствие самостоятельного изучения
летописи сказалось во многих местах книги М. Д. Приселкова». 12 Этот вывод и рекомендация заняться разработками вопросов истории летописания киевского периода кажется нам
в итоге наиболее важным местом в отзыве Шахматова.
Продолжая сравнивать А. А. Шахматова и М. Д. Приселкова 1910‑х гг., обратимся к развернувшейся в это время полемике М. Д. Приселкова и В. А. Пархоменко. Она представляет для
нас особый интерес, так как речь идет о двух историках церкви Киевской Руси, каждый из которых почитал себя учеником
А. А. Шахматова. Книга В. А. Пархоменко «Начало христианства Руси. Очерки из истории Руси IX–X вв.» (с посвящением
А. А. Шахматову) была встречена в научных кругах своего времени не менее настороженно, чем монография М. Д. Приселкова. Критиковал ее и А. А. Шахматов, который не принимал
у В. А. Пархоменко теорию Азовской Руси, предшествовавшей
Руси Киевской, отстаивая скандинавские корни русской государственности. Но критика Пархоменко Приселковым в главном сводилась к тому, что тот не признал некоторых важнейших предположений Шахматова и не использовал их в своей
работе. Так, Приселков упрекал Пархоменко за его критику
гипотезы Шахматова о двух волнах скандинавского освоения
Киева. Аргументом Приселкова являлось утверждение о том,
что «в построении А. А. Шахматова резкая противоположность
Новгорода Киеву объяснена с исчерпывающею полнотою». 13
Отказавшийся признавать это Пархоменко, по мнению Приселкова, выбирал из летописных текстов «только годящееся для
12
13

 Там же. С. 46.
 ИОРЯС. Пг., 1914. Т. 19, кн. 1. С. 358–369.

306

Глава 6

подтверждения построений, а противоречивое и несогласное
обходится полным молчанием». Использование же им Никоновской и «Иоакимовской» летописей, поставленных под подозрение Шахматовым, делало его ссылки на значительность выводов
Шахматова «по существу комплиментарными». Но в целом из
этого отзыва Приселкова создается впечатление, что главный
упрек по адресу Пархоменко все же сводился к тому, что тот
не опирался прямо на выводы Шахматова и вместо этого давал
собственные трактовки летописных текстов. И  это подтверждает косвенным образом справедливость тех утверждений, которые делались на защите самого Приселкова о догматическом
следовании им самим в ту пору выводам и наблюдениям Шахматова. Для Приселкова они имели значение научного факта, который может быть использован в научном построении или приведен как аргумент. Поэтому «несогласие с выводами А. А. Шахматова налагает на исследователя (и перед самим собой и перед
читателем) обязанность обосновать свое несогласие и доказать
свое понимание истории использованных источников». 14
М. Д. Приселков тесно сблизился с А. А. Шахматовым
с 1905 г. и состоял с ним с этого времени в переписке, отрывки из которой приведены Я. С. Лурье. 15 В СПФ АРАН в фонде А. А. Шахматова хранятся письма М. Д. Приселкова как раз
того времени, к которому относится как обсуждение его книги,
так и обсуждение книги Пархоменко. 16 В письме от 22 января
1912 г. содержится просьба прочесть статью «Афон в начальной истории Печерского монастыря», так как «по двум вопросам высказываюсь против Ваших положений, хотя в первом
из них… на своем предположении не настаиваю». 1 октября
1913 г. Приселков благодарил за отзыв о книге: «В тех двух
главах (IV и V), о которых Вы дали такой лестный отзыв, как
и во всей работе вообще, гораздо больше Вашего, чем моего, и мне дорого чрезвычайно то, что, вставляя Ваши выводы
в рамку исторического изложения, я не извратил и не исказил
их, как понял я из Вашего письма…». 17 Далее М. Д. Приселков
высказался еще более откровенно: 18 «Я учился, собственно, по
 Там же. С. 368.
Лурье Я. С. Предисловие. С. 5.
16
СПФ АРАН, ф. 134, оп. 3, № 1237.
17
 Там же, л. 36.
18
 Там же, л. 49.
14
15

307

Часть 2

Вашим трудам, обдумывая и усваивая методы Вашей работы. Их я внес в свои скромные шаги, и они натолкнули меня
на выводы, рискованность которых вызывала усмешки! 19 Но
теперь я не боюсь упреков в ненаучности, теперь — после Ваших слов» (речь идет о гипотезе М. Д. Приселкова об Иларионе). М. Д. Приселков просил учителя встретиться и обсудить
вопрос о сводах дотатарской поры, «как основы моей общей
работы о Киево‑Печерском монастыре» в дотатарскую пору. 20
Далее он благодарил за прочтение некоей «рукописи», которую возвращает и «которую успел в многом для себя использовать». Выражается признательность, если будет возможность,
«вновь и вновь ее изучать». Речь идет, как можно предположить, о рукописи А. А. Шахматова — возможно, о рукописи
«Обозрения…» (название дано при издании). Все это говорит
об отношениях учителя и ученика.
М. Д. Приселков спрашивал мнение А. А. Шахматова по
всем без исключения своим работам. Прося встретиться и высказать наблюдения по вопросу установления на Руси церковной иерархии, он добавлял: «Когда идешь в работе по Вашим
следам, то, разумеется, ждешь возможности побеседовать
с Вами и Вашего одобрения или порицания, как необходимого условия самой работы». А. А. Шахматов оказывается, таким
образом, как бы вершителем судеб концепций М. Д. Приселкова, в том числе тех, с которыми он, как явствует из отзыва и обсуждения, не был согласен. «…если Вы согласитесь с нею, я буду
считать для себя этот вопрос о крещении Руси и установлении
иерархии в связи с национальным протестом XI в. против греческого засилья… — решенным». 21 Речь касается и разбора книги М. Д. Приселкова — его «Очерков…». Факультет поручил
разбор А. А. Шахматову и И. Д. Андрееву (хотя последний отказался от официального оппонирования). М. Д. Приселков
утверждал: «…Вам будет не трудно написать отзыв ввиду близости моей работы к Вашим». 22
Что касается рецензии на книгу В. А. Пархоменко, то и по
этому вопросу, естественно, М. Д. Приселков консультировался с А. А. Шахматовым. 5 января 1913 г. он просил прочесть его
 Курсив здесь и далее наш. — В. В.
СПФ АРАН, ф. 134, оп. 3, № 1237, л. 50.
21
 Там же, л. 52–52 об.
22
 Там же, л. 54–55.
19
20

308

Глава 6

рецензию на Пархоменко: «Возьмите на себя труд просмотреть
рецензию ранее ее напечатания и удержите ее от последнего,
если она недостаточно серьезна и сдержанна». 23
Однако А. А. Шахматов состоял в многолетней переписке
и с самим В. А. Пархоменко. В письмах друг к другу они, в частности, касались трудов М. Д. Приселкова. В письме от 17 февраля 1913 г. А. А. Шахматов писал: «Я  далеко не всегда могу
следовать за догадками Приселкова… Жду его большого труда
о Печерском монастыре и надеюсь тогда возразить ему коечто. Отождествление Илариона с Никоном остроумно, но не…
вероятно. 24 Не признаю сколько-нибудь вероятным времяисчисление Жития Антония. Отвергаю поэтому и показание его
начала Печерского монастыря в 1030‑х годах». А  в письме от
23 декабря 1913 г. он касался уже вышедшей книги своего последователя: «Лично я отношусь отрицательно к первым двум
главам (т. е. к тем, которые содержат вышеуказанные догадки. — В. В.), но столетие от 1051 до 1147 изложено интересно». 25 Касаясь проблемы в целом, Шахматов остановился на
«следующем существенном различии между нашими исследованиями», имея в виду как работу Приселкова, так и исследования Пархоменко: «Я историк литературы или точнее стремлюсь быть таковым в своих работах по летописи. Вы историк.
Я постигаю литературные факты. Вы стремитесь постичь факты исторические. Исторические факты дошли до нас в литературной традиции… Выделению исторических фактов должна
предшествовать работа над литературным составом источников». 26 Очевидно, что этой-то предварительной работы Шах Там же, л. 33.
 Данное отточие дано в публикации. См.: Пархоменко В. А. Iз листування з акад. О. О. Шахматовим // Украïна. Науковий двохмiсячник
украïнознавства. Киïв, 1925. Кн. 6. С. 125–128.
25
 Там же. С. 126.
26
 Там же. С. 128. Оригиналы писем А. А. Шахматова, отрывки из которых опубликованы В. А. Пархоменко, хранятся в СПФ АРАН, ф. 134, оп. 4,
№ 46. Последняя фраза письма А. А. Шахматова, в частности, имеет в оригинале продолжение: «Мне кажется, Вы не произвели такой работы. Не приглашаю Вас следовать за моими выводами. Они очень проблематичны. Но весьма
желал бы, чтобы до каких бы то ни было заключений о фактах исторических
на основании наших летописей Вы уяснили бы себе состав наших сводов,
литерат<урную> историю Повести временных лет» (л. 20 об.–21). С самого начала переписки мысли Пархоменко поразили А. А. Шахматова «своею
оригинальностью». Его исследование «Христианство на Руси до Владимира
23
24

309

Часть 2

матов не увидел тогда ни в работе М. Д. Приселкова, ни в работе В. А. Пархоменко.
В. А. Пархоменко же, в свою очередь, подверг критике работы М. Д. Приселкова, считая, что тот в ряде случаев строил
свои обобщения на неверно понятом выводе Шахматова. Как
мы уже отмечали, Шахматов полагал, что источником ПВЛ
в рассказе об основании Киево‑Печерского монастыря лежит
не дошедшее до нас Житие Антония, заменившее первоначально читающееся там Житие Феодосия. На этом основании
Приселков объявил часть сведений летописи первоначальными и достоверными, а остальные факты как восходящие к Житию Антония, а значит — к тенденциозной переделке текста,
отверг. Пархоменко по этому поводу заметил, что Приселков
«принял показания… одного из Житий… и пренебрежительно отнесся к другому, что, конечно, огрубляло мысль Шахматова». 27 Приселков использовал выводы Шахматова так, что
«просто зачеркнул всякое историческое значение показаний
Жития Антония». И если Пархоменко, по мысли Приселкова,
не обосновал свой отказ использовать выводы Шахматова, то
сам Приселков, по мнению Пархоменко, воспринял их слишСвятого» Шахматов расценил как «значительный шаг вперед по пути изучения Древней Руси», в особенности его «отчетливое представление о трех древнерусских центрах», отвечающее наблюдениям на другом материале самого
Шахматова (л. 4). Несмотря на то что Шахматов был часто недоволен статьями Пархоменко, о чем откровенно писал ему, был не согласен с его выводами
и наблюдениями (даже замечал: «мы… стоим с Вами на совершенно различных точках зрения, когда говорим об истор<ических> документах» (л. 33)),
но он не уставал повторять, что видит у своего корреспондента «крупный научный талант» (л. 15). Совершенно ясно, что конечные выводы исследования
были для Шахматова менее важны, чем самостоятельность мысли и смелость
браться за сложные вопросы. Поэтому Шахматов прилагал незадолго по начала германской войны особые старания, чтобы перевести Пархоменко в Петербург или Москву. В частности, он связал его с С. Ф. Платоновым, которому
труды Пархоменко «очень понравились», как и другим историкам (л. 18 об.).
А. А. Шахматову, видимо, непереносима было сама мысль, что оригинально
мыслящий ученый прозябает в провинции. В 1913 г. он писал: «Меня беспокоит и мучит мысль о том, что Вы так далеки от нас» (л. 20 об.). Пархоменко
присылал Шахматову свои работы. В фонде Шахматова хранится рукопись
В. А. Пархоменко, озаглавленная «Первые страницы Новгородской летописи
как исторический источник» (СПФ АРАН, ф. 134, оп. 2, № 34).
27
См.: Приселков Д. М. Афон в начальной истории Киево‑Печерского
монастыря // ИОРЯС. Пг., 1912. Т. 17, кн. 3. С. 186–197; Пархоменко В. А.
В какой мере было тенденциозно не сохранившееся древнее «Житие Антония
Печерского»? // ИОРЯС. Пг., 1914. Т. 18. С. 237–241.

310

Глава 6

ком прямолинейно. Поэтому Пархоменко отмечал у Приселкова «слепо-догматическое пользование данными “Разысканий
о древнейших русских летописных сводах” А. А. Шахматова». Он подчеркивал, что Приселков «отказывается понимать,
как это я — в одно и то же время и считаю свою работу “прежде всего” вызванной новыми изысканиями А. А. Шахматова,
и иногда позволяю себе не согласиться с результатами их». 28
Пархоменко стремился показать, что его собственное следование Шахматову есть следование более творческое. Эта мысль
еще сильнее была выражена им в ответе на отзыв Шахматова
по поводу книги Пархоменко «Начало христианства Руси».
Пархоменко писал, что «имеет дерзновение» считать Шахматова «своим учителем, так как последние мои работы стоят
в несомненной зависимости от изысканий А. А. Шахматова». 29
Письма В. А. Пархоменко А. А. Шахматову за рассматриваемый период (1912–1917 гг.) хранятся в фонде А. А. Шахматова в СПФ АРАН. 30 Переписка началась ранее личного
знакомства неизвестного провинциального преподавателя
и знаменитого ученого. Первое письмо В. А. Пархоменко датировано 3 сентября 1912 г. Из текста ясно, что Пархоменко
отослал Шахматову свою «брошюру», написанную в 1911 г.
До этого он получил о ней негативный отзыв С. А. Белокурова:
«Полученные мною сегодня Ваши строки вновь придали мне
бодрости. И это мне тем отраднее, что в своих работах я, хотя
позволяю себе иногда и не соглашаться с Вами, всецело всетаки стою на Ваших изысканиях, как на фундаменте, без которого немыслимы были бы мои попытки осмыслить историю
Древней Руси». 31
В письме от 9 сентября 1912 г. содержится уже благодарность за предложение Шахматова сотрудничать в ИОРЯС.
Пархоменко хотел прислать туда статью о крещении Владимира и начале русской митрополии, сообщает, что заканчивает
книгу. Он жаловался на трудность работы в Полтаве, повто28
Пархоменко В. А. Три момента начальной истории русского христианства: Игорь «Старый» и Ярослав Мудрый (по поводу нового исследования
М. Д. Приселкова) // ИОРЯС. Пг., 1914. Т. 18, кн. 4. С. 371–380.
29
Пархоменко В. А. Несколько замечаний о норманнской теории происхождения Руси // ЖМНП. 1915. Ч. 55. №2. С. 430–432.
30
СПФ АРАН, ф. 134, оп. 2, № 1125.
31
 Там же, л. 2–2 об.

311

Часть 2

ряя, что «Ваши “Разыскания” — у меня настольная книга…». 32
Очевидно, А. А. Шахматов был самым значимым корреспондентом Пархоменко, с которым он скоро начинает делиться
всеми проблемами, как научными, так и личными. В письме от
15 сентября 1912 г. он писал: «В моей судьбе произошла на днях
перемена: перешел на службу в г. Тифлис, учителем учительного института», и просил «не забывать обо мне и не оставлять
меня своими указаниями и работами и в Тифлисе».33
Письма писались каждую неделю, иногда по нескольку раз.
В основном это извещения о посылке статей и благодарность
за ответы и замечания, постоянные просьбы о присылке книг
(например, просьба прислать исследование Д. И. Абрамовича,
опубликованное в Трудах КДА, 1898 г.), благодарности за присылки. Пархоменко посылал Шахматову рукописи и, подобно
Приселкову, просил помещать их в «Известиях», только если
Шахматов посчитает их достойными, в противном случае —
присылать обратно.
Во многих письмах содержатся мысли о работах М. Д. Приселкова. Так, в письме от 10 февраля 1913 г. Пархоменко писал:
«Прочел я в последней книжке “Известий” статью М. Д. Приселкова. Мне хотелось бы знать, как Вы относитесь к некоторым его утверждениям: о болгарском периоде в истории
Русской церкви и подчинении ее Охридскому архиепископу
до 1036 г.; о том, что игумен Никон — это м<итрополит> Иларион — и т. п. Мне представляется, кое-что у него (нрзб.) впрочем, далеко не все. Очень хотелось бы ему ответить, да, к сожалению, некоторых весьма важных вопросов он касается лишь
вскользь… Кстати, разделяете ли Вы его мнение, что “на самом
деле Антоний поселился в пещерах Илариона после 1051 г.”,
т. е., выражаясь точнее, что значило, зародыш Печерской обители положен в 50‑х гг., а не в 30‑х, как указывается в недошедшем житии Антония?».  34
Уже на следующий день, 11 февраля 1913 г., 35 В. А. Пархоменко написал снова: «М. Д. Приселков меня очень интересует,
но в нем, мне кажется, чего-то недостает. Жаль, что на его очень
решительные утверждения никто не откликается; вот я и пыта Там же, л. 4 об.
 Там же.
34
 Там же, л. 19–19 об.
35
 Там же, л. 21–21 об.
32
33

312

Глава 6

юсь откликнуться, м<ожет> б<ыть>, он подымет перчатку: это
было бы интересно».
В письме от 22 марта 36 речь идет уже о заметке Пархоменко
о Приселкове, а 21 октября 1913 г. Пархоменко сообщил о посылке Шахматову своей статьи по поводу книги Приселкова:
«Книга Приселкова небезынтересная и небесполезна для меня,
но я ожидал от нее гораздо большего, — особенно слабоватым
представляется мне начало книги». 37
О содержании несохранившихся писем А. А. Шахматова
можно частично судить по письмам Пархоменко. Очевидно,
в одном из них содержались замечания на отзыв об «Очерках…»
Приселкова. Так, 29 декабря 1913 г. Пархоменко написал:
«Приношу Вам глубокую благодарность за Ваше длинное, обстоятельное и доброе письмо. Тем не менее оно меня смутило.
Во‑первых, может быть, лучше было бы вовсе не печатать моих
статей? Сколько я помню, моя заметка, принятая Вами для 4‑й
кн. “Известий”, касается именно первых двух глав работы Приселкова, которые и Вы признаете неудачными. Относительно
своих замечаний по поводу этих глав я чувствую свою правоту.
Я  сознаю, что в работе г. Приселкова есть интересные мысли
и она заслуживает серьезной и обстоятельной критики, но я боюсь браться за эту работу… На днях послал Вам новую заметку
по поводу книги Приселкова; как Вы к ней отнеслись?». 38 В январе 1914 г. Пархоменко повторял: «Как Вы решили о двух моих
заметках о Приселкове?.. Очень интересуют подробности диспута Приселкова (Ваши возражения и других оппонентов…).
Очень интересуют меня также работы А. И. Соболевского об
отношении Древней Руси к вопросу о разделении церквей». 39
Удивительно, но полемика со столичным, хотя и молодым,
ученым нисколько не смущала В. А. Пархоменко. Он полагал, что это полезно для работы, и сам был готов узнать мнение о себе: «Мечтаю о том, чтобы мою книгу кто-нибудь “разнес” в печати: я бы извлек из этого “разноса” полезные указания». 40 Как мы знаем, желание исполнилось. 14 апреля 1914 г.
Пархоменко писал: «Если возможно, не откажите в присылке
 Там же, л. 26.
 Там же, л. 35.
38
 Там же, л. 56–58.
39
 Там же, л. 62.
40
 Там же, л. 36.
36
37

313

Часть 2

мне 1 экземпляра корректуры статьи М. Д. Приселкова о моей
книге…». 41 В письме от 3 сентября 1914 г. говорилось: «Посылаю
Вам небольшой ответ г. Приселкову. Если признаете его удобным и подходящим для “Известий”, напечатайте». Отзыв Приселкова произвел на Пархоменко «странное впечатление; из
него я ничего нового не узнал и ничему не научился». 42 Позднее
он пишет: «…между прочим, меня очень интересует вопрос: согласны ли Вы с г. Приселковым, будто мое заявление о том, что
на мои изыскания прежде всего меня натолкнули и направили
именно Ваши работы, будто это мое заявление “оказывается по
существу комплиментарным”? Мне сдается, что нет; я думаю,
что даже тогда, когда я пытаюсь возражать Вам, я всецело от Вас
завишу и исхожу из Ваших изысканий». 43 Поскольку полемика
в печати велась и вокруг книг Приселкова, Пархоменко внимательно следил за ней и спрашивал, например, Шахматова: «Кто
такой Королев и как Вы отнеслись к его статье в “ЖМНП” —
окт<ябрь> о Приселкове?». 44
А. А. Шахматов, видимо, предлагал Пархоменко похлопотать, чтобы перевести его в одну из столиц. В следующем письме Пархоменко сообщал нужные для этого свои данные: «На
гос<ударственной> службе с 1905 г., чин коллежского советника, возраст 33 года». По совету Шахматова он написал просьбу на имя великого князя, 45 в которой были следующие данные:
родился в 1880 г., окончил Петербургскую Духовную академию и Археологический институт, магистр богословия. Однако ниже Пархоменко писал, что не имеет высшего образования,
т. е. университетского. Это было препятствием к дальнейшей
ученой карьере. А. А. Шахматов познакомил Пархоменко с другими профессорами, так что тот сообщил ему, что С. Ф. Платонов прислал ему свои статьи и исследования. Шахматов также
предлагал ему держать магистерский экзамен. Пархоменко сообщал: «С. Ф. Платонов написал мне, что он готов дать факультету заключение о том, что я имею работу, равную по значениям
магистерской, но при этом советовал еще написать новому профессору русской истории Рождественскому». 46
 Там же, л. 74.
 Там же, л. 82. См. также: ИОРЯС. Пг., 1914. Т. 19, кн. 1. С. 358–369.
43
 Там же, л. 87 об.–88.
44
 Там же, л. 89.
45
 Там же, л. 41–42.
46
 Там же, л. 68 об.
41
42

314

Глава 6

Почти с начала переписки Пархоменко возражал Шахматову. В некоторых письмах содержалась полемика по вопросам
об отношениях Новгорода и Киева: «Принимаю с благодарностью уже сделанные Вами замечания, но по вопросу о норманнизме продолжаю упорствовать…». 47 15 августа 1914 г. Пархоменко отмечал: «Вдумываясь в отдельные замечания Вашей
рецензии и с благодарностью принимая их для пересмотра
положений моей книги, я все-таки не нахожу возможным примириться с норманнской теорией…», 48 и добавил: «Не думайте,
что я неправильно понял Ваше печатное выступление по поводу моей книги…». 28 июля 1915 г. Пархоменко сообщил, что написал статью по поводу новой книги Шахматова и направил ее
в редакцию ЖМНП с просьбой в случае неприятия передать
Шахматову. 49
Из писем видно, что Пархоменко хотел привлекать к изучению древнейших периодов истории поздние тексты, например
Ник. Мы знаем, что Шахматов думал вначале об использовании
Устюжской летописи, но затем отказался. Очевидно, что-то
вроде предупреждения читалось в его письме, потому что Пархоменко отвеил следующее: «В точность хронологических дат
летописи до половины X века я не верю, но допускаю возможность установления известной хронологической последовательности событий. Я  и подыскиваю основания для установления
такой последовательности. Вопрос о древнейшей части Никоновской летописи меня очень интересует; в ней мне кажутся заметными следы древних известий, при недостоверности точной
датировки этих известий. Неужели выдумано там то, что говорится, например, об Аскольде? Ведь и в памятнике позднейшем
могли оказаться следы древнейших известий, более древних,
что в памятнике более раннем. Тем более что, как мне кажется,
история нашего летописания и состава летописей доселе была
слишком мало уяснена; только Ваши работы пролили свет на
этот вопрос. Мне очень хотелось бы заняться серьезно вопросом о Никоновской летописи и ее составе…». Далее он просит
по поводу работ самого Шахматова «разрешить одно небольшое недоразумение: если Нестор существенно и умело перера Там же, л. 35 об.
 Там же, л. 78.
49
 Там же, л. 105–105 об.
47
48

315

Часть 2

ботал старший летописный свод, то как могло случиться, что он
не переработал его в самом важном, дорогом и знакомом ему
вопросе — в истории Печерской обители и в частности в рассказе о Никоне, о котором там естественно ему было опустить
нежелательные известия?». 50 И далее: «Вы знаете, как я завишу
от Вас и Ваших работ…». Пархоменко стремился, как известно,
удревнять начало государственности: «Сдается мне, что начало
летописания на Руси вообще должно быть раньше 1039 г., было
что-то раньше этого свода, только скрытно оно во мраке от нас.
А в норманнов, в Норманнскую Русь и норманнов древнейшей
летописи Руси тоже что-то не верится. Лишние они тут…». 51
Несмотря на явные различия во взглядах, Пархоменко задает Шахматову вопросы о своих концепциях: «Что Вы думаете
о возможности более позднего прихода полян на Днепр с юговостока? Этот вопрос страшно меня заинтересовал. Мечтаю
напечатать маленький эскиз задуманной работы». 52
В. А. Пархоменко долго добивался поездки в Петроград
и после нескольких лет переписки попал туда и был у Шахматова в декабре 1916 г. Об этом свидетельствует письмо, написанное перед отъездом обратно 31 декабря 1916 г.: «Я  Вам
причинил и причиняю массу хлопот, — стою ли я их?.. Ведь
большинство ученых людей относится к моим писаниям совершенно отрицательно. Не скрою, что мне очень хотелось бы закончить эту работу, что у меня на руках, но если и дальше меня
будут преследовать неудачи, то придется поставить крест над
своими научными работами…». 53 Следующий приезд, уже из
Полтавы, намечался в мае 1917 г. Пархоменко в это время получил место учителя в Каневе и смог оставить работу инспектора гимназий, которая очень его тяготила.
События 1917 г., очевидно, как-то изменили его жизнь
в лучшую сторону. Прежде всего, В. А. Пархоменко получил
надежду попасть в Киев. 30 октября 1917 г. он писал: «Сейчас
в Совете Киевск<ого> университета решается вопрос о моей
приват-доцентуре». В феврале 1918 г. он уже «прочел в Киевском университете пробную лекцию и получил звание приватдоцента». В 1920‑е гг. он сумел сделать научную карьеру
 Там же, л. 85 об.
 Там же, л. 96 об.
52
 Там же, л. 117 об.
53
 Там же, л. 141–141 об.
50
51

316

Глава 6

на Украине. Вероятно, этого бы не произошло или ему было бы
много труднее, если бы в свое время не поддержка А. А. Шахматова.
Пархоменко писал ему письма вплоть до смерти Шахматова, но революция, естественно, осложнила переписку. 22 марта
1920 г. 54 Пархоменко написал: «Пользуюсь случаем, чтобы направить к Вам письмо. Вот уже 2,5 года как ничего о Вас не знаю.
Хочу думать, что Вы живы и благополучны и что еще немного
думаете обо мне». Пархоменко тогда уже год как жил в Екатеринодаре, занимал кафедру истории в «политехникуме», читал
лекции по русской истории. Он мечтал перейти в университет
на кафедру древней русской истории и просил Шахматова
осведомить его о «положении вещей в научных русских кругах». Как и многие близкие Шахматову люди, Пархоменко был
обеспокоен здоровьем Шахматова и предлагал свою помощь.
27 апреля 1920 г. он писал: «Если у вас продовольственный вопрос стоит остро, приезжайте сюда, на Кубань, с семьей — прокормимся. У  нас другой голод — книжный… Если надумаете
сюда приехать, направляйтесь прямо в Институт (Кубанский
политехнический институт. — В. В.) ко мне… — этим очень бы
меня обрадовали». 55 Очевидно, переписка в это время снова
наладилась. Следующее письмо было написано 11 мая 1920 г.,
и там Пархоменко опять предлагал Шахматову приехать на
юг: «Мечтаю вскорости поехать на Таманский полуостров поискать Тмутаракани… Страшно тоскую без духовной пищи, без
общения, без новой литературы, без общения с людьми науки.
Вы, конечно, знаете, как важно было бы мне повидаться и побеседовать с Вами. С. Ф. Платонов жив? Здесь упорно говорят
о его смерти… Не думаете ли приехать на лето с семьей на юг?
Если удастся пробраться, здесь немного отдохнули бы — как
в смысле питания, так… и тепла». 56
25 мая 1920 г. Пархоменко написал о том, что выставляет свою кандидатуру на место в Харьковском университете, и просил прислать книг. 57 Этот же разговор продолжился
в письме от 19 июня. 23 августа 1920 г., когда Шахматов уже
умер (16 августа), но Пархоменко еще этого не знал, он напи Там же, л. 159.
 Там же, л. 161 об.
56
 Там же, л. 163–164 об.
57
 Там же, л. 165–166 об.
54
55

317

Часть 2

сал последнее письмо, ответ на письмо Шахматова от 7 августа, в котором речь шла опять о норманнской теории.
В. А. Пархоменко можно смело причислить к лицам, близким к Шахматову, к его окружению и его ученикам. Одновременно он поддерживал, как показано выше, связи и с другими филологами в Академии наук. Кроме того, он был близок
с историками школы А. Е. Преснякова. Во всяком случае, ученик последнего С. Н. Чернов стремился в 1935 г. устроить его
судьбу через Б. Д. Грекова и писал об этом другому ученику
А. Е. Преснякова П. Г. Любомирову: «Прости: вспомнил — переговорить о Пархоменко, о котором М. А. 58 писал из Тифлиса,
что он в большой нужде. Б. Д. ответил, что это дело уладится
на месте…». 59 Подтекст письма состоит в том, что еще в 1929 г.
В. А. Пархоменко был арестован по сфабрикованному делу
«Союза освобождения Украины» и только в 1933 г. освобожден
как инвалид. Видимо, стараниями коллег он перебрался в Ленинград, где погиб в 1942 г. в блокаду.
6.2. Особенности научного творчества М. Д. Приселкова
Судя по всему, самостоятельное обращение Приселкова
к летописным текстам произошло уже после смерти Шахматова. Еще работа о Несторе-летописце была написана со старых позиций. 60 И  именно так она была встречена в научных
кругах. Не случайно в рецензии на нее С. А. Бугославского
были высказаны все те же упреки, что и в отношении его диссертации. С. А. Бугославский писал, что «большинство данных
М. Д. Приселкова взяты не столько из документов, сколько
из реконструкций, правда гениальных, академика А. А. Шахматова». 61 Что же касается вновь воспроизведенной теории
автора о тождестве Илариона и Никона, то, по отзыву Бугославского, это «гипотеза без всякой документальной и доста58
 Т. В. Андреева и Т. Г. Смирнова предположили, что речь может идти
о М. А. Полиевктове.
59
Андреева Т. В., Смирнова Т. Г. 1928–1935 годы в судьбе С. Н. Чернова
(Письмо С. Н. Чернова П. Г. Любомирову от 9–10 ноября 1935 г.) // Деятели
русской науки XIX–XX веков. СПб., 2000. Вып. 1. С. 364.
60
Приселков М. Д. Нестор-летописец. Опыт историко-литературной характеристики. Пг., 1923.
61
Бугославский С. М. Д. Приселков. Нестор-летописец. Опыт исто­ри­
ко-ли­те­ра­тур­ной характеристики // Печать и революция. 1923. Кн. 6. С. 175.

318

Глава 6

точной логической опоры». 62 Т. е. критика опять выделила как
слабые стороны Приселкова его, с одной стороны, ссылки на
выводы Шахматова, с другой — гипотетичность построений.
Поворот в творчестве М. Д. Приселкова, когда он обратился непосредственно к летописным текстам, как советовал
ему Шахматов еще в 1914 г., произошел в середине 1920‑х гг.
Рискнем предположить, что он был связан с невозможностью
продолжать в это время историко-церковные исследования,
бывшие до этого основной областью интересов Приселкова. В 1922 г. появилась его первая специальная статья, посвященная летописанию XIV в. 63 В 1924 г. вышла статья о Лаврентьевской летописи, 64 а в 1927 г. — работа об отражении
южнорусского летописания в древнем суздальском летописании XII–XIII вв. 65 В этих статьях была определена основная
тема и очерчено поле дальнейших исследований М. Д. Приселкова по летописанию: владимирские и московские летописные
своды XII–XV вв., соотношения Л. и Тр. и их протографы,
реконструкция последней. В первой из названных работ Приселков изложил уже принципы реконструкции Тр.– тема, которой он занимался до конца своей жизни: привлечение текста
Сим., основываясь на открытии Шахматовым сходства ее текста с текстом утраченной Тр., использование цитат Н. М. Карамзина, а также 10 сохранившихся листов издания Л. начала
XIX в. с вариантами по Тр. В своей характеристике Тр. Приселков исходил из вывода Шахматова о том, что в ней отразился
«Московский свод 1409 г. », который восходил, в свою очередь,
к предшествующему московскому княжескому своду 1390 г.
Л., по Приселкову, есть «простое воспроизведение дурно сохранившегося древнего свода начала XIV в.». Этот свод — свод
1305 г. — автор определил как «летопись великокняжескую,
владимирскую», а год окончания ее — это год смерти великого князя Андрея. Тр. — это общерусский митрополичий свод
 Там же.
Приселков М. Д. Летописание XIV в. // Сб. статей по русской истории, посв. С. Ф. Платонову. Пг., 1922. С. 25–26.
64
Приселков М. Д. «Летописец» 1305 года // Века. Пг., 1924. № 1.
С. 28–35.
65
Присьолков М. Д. Пiвденно-руське лiтописання в стародавньому суздальському лiтописаннi XII–XIII вв. // Юбiлейний збiрник на пошану академика Дмитра Йвановича Багалiя. Киïв, 1927. С. 447–461.
62
63

319

Часть 2

Киприана, который «поглотил в своем составе все реки русского летописания XIV века». В основе его лежит свод, близкий
к Л., но лучше сохранившийся. Итак, уже в этой работе Приселков наметил тему, ставшую затем сквозной во всех его дальнейших исследованиях, касающихся летописания: переплетение и параллельное существование двух линий летописания —
митрополичьей и великокняжеской.
Обращает на себя внимание то обстоятельство, что
М. Д. Приселков в своем первом подходе к летописным текстам обратился к XIV в. и к истории северо-западных сводов,
лежащих в основе летописей XIV в. Он не стал заниматься летописями киевского периода, хотя до тех пор был специалистом именно по этому времени. И особенно подробно была им
изучена история Киево‑Печерского монастыря — тема, неразрывно связанная с историей летописания. Казалось бы, было
естественным перейти далее к исследованию той летописной
работы, которая велась в монастыре в исследуемое время.
Шахматов, рекомендуя Приселкову заняться самостоятельным изучением летописных текстов во время обсуждения его
диссертации, также, безусловно, имел в виду раннее летописание.
Приселков этого не делает. Работа о Несторе-летописце
в данном случае не идет в счет, во‑первых, в силу своего популярного характера и, во‑вторых, своей направленности
на исследование собственно не летописных текстов Нестора,
а скорее культурной и политической роли монастыря в свете сформулированной автором концепции борьбы греческой
и антигреческой партий в истории Киевского государства. Мы
полагаем, что такая позиция Приселкова в отношении возможностей исследования раннего летописания объясняется
теми же причинами, которыми можно объяснить и его стремление ссылаться на реконструкции Шахматова ПВЛ, древнейших Киевского и Новгородского сводов, Нсв. вместо реальных
текстов. Приселков, очевидно, полагал, что в истории киевского и новгородского летописания древнейшего периода Шахматовым сделано уже все, что можно было сделать. Остается
лишь уточнять отдельные моменты. Анализ позднейшей работы Приселкова, его «Истории русского летописания...», подтверждает эту мысль. В такой ситуации, конечно, не было смысла сосредоточивать силы на дополнительном подтверждении
320

Глава 6

уже известных ему и полностью принятых выводов. При изучения же летописания последующего времени в распоряжении
исследователя имелся более обширный материал параллельных
текстов. И схема Шахматова именно в этих звеньях могла быть
существенно дополнена. Не случайно, как будет видно, одновременно с Приселковым к теме владимирского летописания
XII–XIII вв. обратился еще один последователь Шахматова
Е. Ю. Перфецкий.
Приселков вслед за Шахматовым выделял в качестве первоначального владимирский свод 1185 гг., а также свод 1177 г.
(сопоставляя тексты Л. и Радз.) и свод 1212 г. (сравнивая
Л., Радз. и ЛПС). 66 Кроме того, он уже в этой статье выделил
в тексте Л. следы свода 1263 г., свода 1283 г., а затем и свода
1305 г. Обобщая и суммируя наблюдения Шахматова, Приселков, кроме того, сделал ряд наблюдений и выводов относительно свода 1212 г. Однако аргументов по существу в этой работе
еще нет. Автор ограничился утверждением о существовании
выделенных им гипотетических сводов, причем шел в основном
не по пути сравнительной текстологии, а по пути логического
анализа текста Л.
В целом, подводя итог анализу первых статей М. Д. Приселкова по летописанию, подчеркнем еще раз момент, который представляется важным. Он обратился к текстам нового
для себя периода и практически сразу же наметил основные
темы последующих многолетних изысканий и даже сделал
ряд выводов, хотя еще и не обоснованных или же обоснованных недостаточно, но от которых впоследствии не отошел,
а только подобрал к ним целый ряд аргументов. По основной
направленности и тематике эти статьи Приселкова целиком
исходили из работ Шахматова и являлись продолжением исследований последнего, но по существу, читая их, еще трудно
понять, как именно Приселков использовал метод Шахматова.
По-настоящему это можно увидеть, только рассматривая его
главный труд — «Историю русского летописания...». К разбору его мы теперь и обратимся.
«История русского летописания…» представляет собой университетский курс лекций. Именно Приселков впервые начал читать этот курс на историческом факультете
66

См.: Там же.

321

Часть 2

Ленинградского университета в конце 20‑х гг., т. е. спустя несколько лет после выхода первых работ по этой теме. Раньше такого
курса в университете не существовало. Шахматов в свое время
читал только годовой курс по ПВЛ. Но после Приселкова курс
истории летописания вошел в учебную программу исторического
факультета. В послевоенный период его читал Д. С. Лихачев.
Работа Приселкова была готова к изданию уже к конце
1920‑х гг., о чем он сам писал тогда же. 67 Но при аресте автора в 1930 г. она была конфискована. Я. С. Лурье в последние
годы своей жизни предпринимал попытки найти утраченный
текст или его следы в архиве КГБ, но пришел к выводу, что
этот первоначальный вариант работы погиб, 68 что лишает
нас возможности определить, существовала ли эволюция во
взглядах автора на историю летописания на протяжении от
начала 1920‑х до середины 1930‑х гг. Выйдя на свободу, Приселков написал текст вторично. Период работы над ним —
1936–1940 гг.
Особенность этой книги, несомненно, главной книги Приселкова — в том, что она является учебным курсом. Это обусловило построение по хронологическому, а не системному
принципу, по которому всегда строил изложение Шахматов.
Я. С. Лурье, неоднократно обращавший на это внимание, считал, что одним из главных достижений Приселкова как раз
и было то, что он обобщил результаты изысканий Шахматова
и впервые создал последовательную историю летописания, начиная с его зарождения и до XV в., чего сам Шахматов так и не
сделал. 69 Отметим, что в рамках курса неизбежно должно было
произойти известное упрощение изложения и усреднение зачастую противоречивых положений Шахматова, а также изменение последовательности его логических цепей доказательств,
а в ряде случаев — и исчезновение этих цепей, ограничивание
по существу одними выводами. Оценивая итоги исследований Приселкова, изложенных в этой книге, Я. С. Лурье писал,
что Приселков «приходил к схеме истории летописания, во
многом близкой к шахматовской». 70 При этом, перечисляя те
67
 Отзыв М. Д. Приселкова на описание летописца ГИМ, собр. Уварова,
№ 1366 //Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. С. 309.
68
Лурье Я. С. Предисловие. С. 15.
69
 Там же. С. 17.
70
 Там же. С. 21.

322

Глава 6

«модификации», которые Приселков внес в схему Шахматова,
Я. С. Лурье видел их, прежде всего, в отказе от гипотезы о Владимирском Полихроне начала XIV в., занимающей важнейшее
место в представлениях Шахматова о взаимоотношениях летописных сводов XII–XV вв., и в идее о непрерывной линии московского летописания с XIV в. 71
В этой связи встает вопрос о том, в какой степени курс лекций Приселкова является изложением материала, собранного
Шахматовым, и его взглядов, а в какой — вкладом самого Приселкова в исследование древнерусского летописания. Приселков не всегда в тексте указывал, что излагает положения Шахматова, хотя во многих случаях и делал это. Кроме того, в силу
указанных выше особенностей книги Приселкова как курса
лекций мысли Шахматова оказывались в ней в большинстве
случаев иначе выраженными, развитыми, подкрепленными новыми аргументами.
Раздел о ПВЛ в большей мере, чем другие главы, построен
как обобщенное изложение выводов Шахматова. Это касается и вопроса о редакциях ПВЛ (Приселков вслед за Шахматовым выделял три редакции), и проблемы разновременных
слоев в тексте, и предшествующих ПВЛ летописных сводов
(Приселков принимал все гипотетические своды, предложенные Шахматовым). По существу, единственное расхождение
с Шахматовым по вопросу об истории текста ПВЛ, которое,
по определению самого автора, «несколько видоизменяет выводы» последнего, заключается в том, что, по Приселкову, составитель третьей редакции ПВЛ пользовался в своей работе
не только имеющейся у него редакцией Сильвестра, как полагал Шахматов, но и «привлек основной текст Несторовой
“Повести”». 72 Аргументы при этом у Приселкова следующие:
только из основной редакции могли быть внесены известия
о рождении Святополка Изяславича, о поставлении игумена
Печерского монастыря черниговским епископом с описанием
радости по этому поводу черниговской княжеской семьи, и наконец, известие о небесном знамении, предвещающем смерть
Святополка. В этой поправке видна вся глубина уверенности
Приселкова в справедливости шахматовского деления ПВЛ на
 Там же. С. 21, 24–25.
Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. С. 82.

71
72

323

Часть 2

редакции. Ведь Шахматов исходил из того, что составитель
второй редакции Сильвестр исправил первоначальный текст
Нестора в промономаховском духе, удалив, в частности, из
него все сведения о Святополке и других противниках Владимира Мономаха, каковыми были и черниговские князья Святославичи. По этой логике, действительно, отмеченные места
не могли быть Сильвестром оставлены в тексте ПВЛ. Значит,
по мысли Приселкова, если эти сведения все-таки оказались
в тексте третьей редакции, то они попали в нее не из второй
редакции, а из текста Нестора. Но тогда нужно предположить,
что этот текст сохранился и продолжал быть доступным после
работы, произведенной над ним Сильвестром. Шахматов первоначально предполагал, что от руки последнего текст Нестора «погиб». Затем он менял свою точку зрения и, колеблясь
в решении этого вопроса, даже склонялся к тому, что редакция
Сильвестра не так уже сильно отличалась от первоначального
текста Нестора. Таким образом, Приселков, с одной стороны,
упростил шахматовское восприятие этой проблемы, сведя его
лишь к одной из его точек зрения, с другой стороны, уловив логическое противоречие в рассуждениях Шахматова, внес коррективы, делающие, по его мнению, гипотезу Шахматова более
устойчивой. Эти коррективы породили новые сложности, которые сам Приселков уже не отмечал. Ведь и третья редакция
ПВЛ, по Шахматову, была промономаховской. Но ее составитель, как теперь оказывалось, предпочел специально вставить
известия, неприятные для дома Мономахов, и даже специально
искал для этого первоначальный текст Нестора.
Следующее расхождение с А. А. Шахматовым у М. Д. Приселкова в этом разделе — в изложении его старой теории о начальной после крещения истории русской церкви как борьбе
ряда сил, и главным образом Печерского монастыря, против стремления греческих церковных властей внедрить на
Руси свое церковное управление. По мнению Приселкова,
эта борьба должна была отразиться и в летописании, вышедшем из стен Печерского монастыря. У Шахматова подобного
подхода к тексту не было, поскольку он вообще не относился
к летописи как к историческому источнику. Приселков писал:
«Различая текст свода 1073 г. на Древнейший свод 1037 г. и обработку и вставки в него редактора 1073 г., А. А. Шахматов
руководствовался или литературными соображениями, или
соображениями, извлеченными из биографии автора 1073 г.
324

Глава 6

(Никона. — В. В.). Мы к этим соображениям должны прибавить критерий политических суждений авторов и Древнейшего свода 1037 г. и свода 1073 г. и группировку текста по этим
двум сводам, считая такой критерий не только законным, но
гораздо более вероятным». 73
Итак, Приселков внес принципиально другой по сравнению с шахматовским принцип разделения текста ПВЛ на источники — политические суждения автора. Нельзя сказать,
чтобы эта новация как-то существенно изменила его понимание, а соответственно, и изложение им истории древнейшего
периода летописания. Основные идеи Шахматова и его схема
были, как показано выше, сохранены. Влияние нового подхода сказывается скорее эпизодически. Но в ряде мест книги оно
ощутимо. Так, по мнению Приселкова, составитель Дрсв. «не
пожелал рассказать… о том, как же была устроена церковь в Киевском государстве после крещения и до устройтва греческой
митрополии в 1037 г.». Иначе, чем Шахматов, обосновывал
Приселков и наличие в Дрсв. 1037 г. оцениваемой Шахматовым
как приписка статьи 1043 г. о неудачном походе на греков. По
его мнению, летописец не случайно «из явной неудачи… делает
приемлемое для русского читателя изложение», а потому, что
«войне предшествовал разрыв, митрополит-грек уехал из Киева и теперь митрополией ведали русские люди, перу которых
и принадлежит приписка». 74 Но особенно подобный подход
ощущается в разделе о печерских сводах. Многие особенности
свода Никона 1073 г. Приселков объяснял его анти-греческой
позицией. «Как в обработке текста Древнейшего свода, так
и в своем к нему продолжении Никон проводит мысль о том,
что “Русская земля” не нуждается ни в чьей опеке». Даже рассказ под 1071 г. о восстании волхвов служил, по мнению Приселкова, той же цели, так как составитель в этом месте стремился показать, что «безо всякой помощи греческой церковной
власти в “Русской земле” умеют бороться с волхвами, представителями старой веры». 75
Правда, при составлении Нсв. использовались переводы
греческих хронографов, а также Житие Антония и «Корсунская
 Там же. С. 61.
 Там же. С. 64.
75
 Там же. С. 69.
73
74

325

Часть 2

легенда», «вышедшие из грекофильского окружения митрополичьей кафедры», но, по Приселкову, это объясняется тем,
что составитель Нсв. игумен Иван «отстранить» их, видимо,
не имел возможности. 76 Кстати, в связь со стремлением политизировать, наблюдавшимся, по Приселкову, у летописцев ПВЛ,
ставим мы то обстоятельство, что последний персонифицировал названия всех печерских сводов. Так, у Шахматова хотя
и говорилось о Никоне как составителе свода 1073 г., но само
его имя не было поставлено в название этого памятника при
его реконструкции. У Приселкова, напротив, речь идет о «своде Никона», «своде Ивана», «ПВЛ Нестора». Игумен Иван,
по Приселкову, «сделал ту уступку, что отнес возобновление
строго студийского устава не к заслугам самого Печерского
монастыря, как это было в действительности, а к услуге, оказанной монастырю одним монахом из свиты митрополита». 77
В свете этих же идей рассматривался и конфликт монастыря
с князем Святополком Изяславичем. Как покровитель печерской обители он относился Приселковым к антигреческой партии, в противоположность своему дяде Всеволоду Ярославичу
и сыну последнего Владимиру Мономаху. В предисловии Ивана (тут Приселков без колебания относил знаменитое предисловие Софийского временника именно к Нсв., тогда как Шахматов колебался в этом вопросе) Святополк «вероятнее всего
усмотрел руку Мономаха», за что и сослал игумена в Туров.
Приселков называл это «недоразумением», которое «скоро
выяснилось», и киевский князь вновь стал поддерживать излюбленный свой монастырь. Далее, в том же «политическом»
ключе излагал Приселков особенности труда Нестора над
ПВЛ. В легенде о победе юноши-кожемяки над печенежским
богатырем и полученной им за это от князя награде, связанной
в летописи с основанием города Переяславля, Приселков, который этот рассказ вслед за Шахматовым относил к составителю
ПВЛ, увидел умышленный перенос дат. Переяславль, известный еще по договору с греками 911 г., был, разумеется, древнее 993 г., под которым стоит сюжет о кожемяке в ПВЛ. Такая дата понадобилась «очевидно, чтобы связать этот удивительный поступок князя, не побрезговавшего включить в свой
правящий верх двух ремесленников Киева (юношу-кожемяку
76
77

 Там же. С. 70, 72.
 Там же. С. 73.

326

Глава 6

и его отца. — В. В.), с популярным именем Владимира Святославича», чем указывал «на замкнутость современного ему
правящего окружения князя Святополка, проникнуть в которое нельзя было даже за геройские подвиги перед страною». 78
Таким же образом и предание о белгородском киселе «понадобилось Нестору, чтобы показать неповоротливость, непригодность вечевого строя в критические моменты, когда ум одного (старика, придумавшего хитрость с киселем. — В. В.) выше
веча, движимого голодом и неспособного к тонкой мысли».
Стремясь увидеть в летописи подтверждение идеи о борьбе грекофильской и антигреческой партий, особый интерес
проявлял М. Д. Приселков к отражению в летописании византийских и болгарских хроник. Здесь он добавил кое-что
к наблюдениям А. А. Шахматова, который этой темой также
занимался специально. Так, он, в отличие от Шахматова, считал, что Никон располагал тою же болгарской летописью, что
и составитель Дрсв., и что именно Никон «извлек из нее драгоценные для русского человека, но весьма обидные для греков
подробности похода Олега на Царьгород и героические подробности войны Святослава с болгарами и греками». 79
И в последующих разделах курса М. Д. Приселков всегда
обращал внимание на отражение в летописании отношений
с Византией. Так, касаясь истории ростово‑суздальского летописания, он отмечал, какое впечатление должно было произвести на Византию намерение Андрея Боголюбского перенести
на север политический центр Руси и русскую митрополию. 80
При описании свода Всеволода было замечено изменение в отношении последнего с Византией. 81 Рассматривая свод Юрия
Всеволодовича, Приселков писал, что борьба братьев Константина и Юрия за власть «гарантировала византийским политикам продолжение их влияния и власти над сильнейшими уже
теперь русскими княжествами». 82 Юрий после 1212 г. обратился с просьбой к Никейской империи об отдельном епископе
для Владимира, и его свод «мог служить исторической справкой, подкрепляющей эту просьбу». О переговорах Никейской
 Там же. С. 79.
 Там же. С. 69.
80
 Там же. С. 123–124.
81
 Там же. С. 129–130.
82
 Там же. С. 136.
78
79

327

Часть 2

империи с Ордой и признании татарами власти никейского
императора над русской церковью идет речь и в главе о своде 1281 г., при составлении которого, по мнению Приселкова, учитывались эти политические обстоятельства. Таким
образом, можно утверждать, что, по крайней мере, в главе
о ростово‑суздальском летописании XII–XIII вв. специальный
интерес Приселкова к политике Византии, стремящейся утвердить власть над Русью, сохранялся.
Два эпизода книги, в которых ярко проявилось стремление Приселкова выделить «критерий политических суждений
летописца» (о кожемяке и о белгородском киселе), вызвали
в свое время критику со стороны И. П. Еремина (подробнее см.
гл. 7.1), который увидел у Приселкова тут явную модернизацию.
Следует сделать оговорку. Все сказанное относится почти
исключительно к анализу Приселковым древнейшего периода
летописания. Как уже было показано, особенностью М. Д. Приселкова, отличающей его, кстати, от Шахматова, являлось то,
что он не отказывался в более поздних работах от своих старых
точек зрения. Излюбленные теории, выдвинутые им в начале
своей научной карьеры, когда он еще не занимался текстологией
летописания, и многократно раскритикованные впоследствии,
он продолжал пропагандировать и вставил их все в свой курс.
Поэтому та часть его, которая касается киевского периода, отличается от остальных частей этим соединением двух подходов
(«летописного» и исторического), для самого Приселкова —
разновременных. Хотя он и в дальнейшем изложении указывал
на моменты политически различных оценок, содержащихся
в летописных сводах, но это делалось, как правило, уже на материале сравнительной текстологии и связывалось с различиями
в симпатиях и антипатиях составителей, принадлежащих к разным летописным центрам (Тверь, Москва, Новгород и т. д.).
В разборе Приселковым материала летописания
XII–XIII вв. довольно ясно видно, где автор шел целиком за
Шахматовым, а где излагал самостоятельные наблюдения
и выводы. В Ип. вслед за Шахматовым Приселков вскрывал
свод 1200 г. и Галицко-Волынскую летопись как его продолжение. Характер и источники этого киевского свода он разбирал
также в русле, намеченном Шахматовым: киевское летописание XII в., смоленское летописание князей Ростиславичей, ростовское и черниговское летописание. Особое внимание, по
328

Глава 6

сравнению с Шахматовым, было уделено черниговским известиям Ип. Приселков увидел здесь отражение летописца князя Игоря Святославича. Вопросу о черниговском летописном
своде посвящена была также специальная статья Приселкова, что подтверждает неслучайный характер выделения этой
темы и в «Истории русского летописания…». 83 Этот свод Приселков разлагал путем внутреннего анализа на несколько источников: семейный летописец князя Святослава Ольговича
1140‑х гг., продолженный летописанием его сына Олега Святославича, а затем летописанием Игоря. Таким образом, там,
где Шахматов лишь наметил некий черниговский источник,
Приселков увидел череду сменяющих друг друга черниговских
летописцев. Замечая далее вслед за Шахматовым отражение
в Ип. какого-то севернорусского летописного источника, он
отказался от того объяснения, которое дал этому Шахматов:
что Ип., как Л. и Воскр. и другие, восходит к общему протографу — Владимирскому Полихрону начала XIV в. Приселков показал, что те общие чтения, которые Шахматов возводил к Полихрону, объясняются иначе. И с этим впоследствии согласились другие исследователи шахматовской школы. 84 Приселков
предположил, что источником Ип. в данном случае был какойто свод первой половины XIII в., содержащий в своем составе
те же владимирские и южнорусские своды, что и Л. 85 Что касается Галицко-Волынской летописи, то здесь Приселков не внес
никаких принципиальных изменений в схему Шахматова, но
выделил в качестве ее источника свод Юрия Львовича, Шахматовым не указанный. Правда, позднее, как отмечал Я. С. Лурье,
он уже не связывал этот свод с именем Юрия Львовича и писал
лишь об отражении в нем борьбы галицко-волынских князей за
киевскую митрополию. 86
Разбор взглядов Приселкова на южнорусское летописание XII–XIII вв. выявляет, как нам кажется, некоторую тенденцию. Она для Приселкова заключалась, при общем следовании схеме Шахматова, в стремлении более мелко дробить
83
Приселков М. Д. «Слово о полку Игореве» как исторический источник // Историк-марксист. 1938. Кн. 6. С. 112–133.
84
См.: Насонов А. Н. История русского летописания. М., 1969. С. 150,
169, 260.
85
Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. С. 146.
86
 Там же. С. 264, примеч. 43; 283–302.

329

Часть 2

исследуемый летописный текст на источники, чем это делал
последний. В результате у Приселкова появилось значительно
больше гипотетических сводов‑протографов, чем у Шахматова, причем выявлялись они главным образом логическим путем
и внутри только одного текста, в данном случае текста Ип.
Более явно эта тенденция выступала при обращении к той
части «Истории русского летописания...», которая повествует о севернорусском летописании, поскольку эту тему автор
разрабатывал с начала 20‑х гг. Здесь можно еще раз убедиться
в том, что Приселков не пересматривал критически, а скорее
дополнял в более поздних работах свои ранние взгляды. Так,
все гипотетические своды, которые он выделил помимо шахматовских в статьях 1920-х гг., приведены и в «Истории русского летописания…», но только с дополнениями. У  Приселкова
для раскрытия этой темы был тот же набор источников, что
и у Шахматова: Л., Радз., МАк. и ЛПС. Шахматов полагал на
основе сопоставительного анализа этих текстов, что первым
владимирским сводом был свод 1185 г. К этому Шахматова вели
два соображения: то, что на 1180‑х гг. оканчивается первый
пласт южнорусских известий Л., и сообщение 1185 г. о пожаре
во Владимире, оканчивающееся словом «Аминь». Приселков,
согласно уже отмеченной нами тенденции, еще в статье 1924 г.
увидел в конце XII в. не один, а два владимирских свода, выделяя также свод 1177 г. В «Истории русского летописания...» он
вообще не упоминал свод 1185 г., сосредоточив все внимание
на своде 1177 г. Этот свод, по мнению Приселкова, был составлен на основе владимирского летописания Андрея Боголюбского и ростовских летописных записей середины XII в.
Основания для выделения свода 1177 г. у Приселкова были
следующие: первый южнорусский источник в Л., по его мнению, оканчивался на 1175 г. (при этом иное мнение Шахматова никак не было прокомментировано). Поскольку смерть
Андрея и борьба за власть между его родственниками не способствовали, по мнению Приселкова, завершению летописной
работы, то окончание свода естественно было предположить
в 1177 г., когда великим князем владимирским становится
Всеволод Большое гнездо. Это чисто логический ход. Вопрос
об окончании первого южнорусского источника в Л., как явствует из расхождения по нему у Приселкова с Шахматовым,
мог быть решен по-разному. И никаких параллельных текстов
330

Глава 6

для подтверждения существования общего протографа именно этого времени не существует. Приселков привел, правда,
текстологическое, с его точки зрения, подтверждение, заключающееся в том, что в рассказе Л. под 1177 г. об ослеплении
князей Ростиславичей опущен конец, что видно из сопоставления с другими упомянутыми летописями. Данное наблюдение сделано Шахматовым, который увидел тут стремление
владимирского летописца скрыть неприятный для Всеволода
факт, но не связывал это обстоятельство с окончанием первого
владимирского свода. Приселков же увидел тут обрыв текста,
что, очевидно, по его мнению, должно было свидетельствовать
о концовке. 87
Вторым владимирским сводом, по мысли Приселкова, был
свод 1193 г. Его также не было в схеме Шахматова. По Приселкову, он был основан на своде 1177 г., продолженном погодными летописными записями, ведущимися в это время при
главной церкви города Владимира. Аргументом для выделения
свода 1193 г. было то, что именно с 1193 г., по мнению Приселкова, тексты Л. и ЛПС расходятся. В ЛПС Приселков вслед за
Шахматовым увидел переяславскую переработку следующего
владимирского свода 1212 г. — более позднего этапа летописной работы, отраженного уже не только в Л.
В характеристике свода 1212 г. Приселков шел за Шахматовым, рассматривая его как свод Юрия Всеволодовича, но
продолженный затем, по мысли Приселкова, при том же Юрии
до 1228 г. Поэтому у Приселкова получалось существование
уже двух владимирских сводов Всеволода конца XII в. и двух
сводов Юрия первой четверти XIII в. (свод 1212 г. и свод
1228 г.). Но и свод 1228 г. был, по Приселкову, продолжен затем до 1237 г. и соединен с ростовским летописанием. Выделяя
ряд ростовских летописцев, Приселков развил еще одно замечание, брошенное Шахматовым, о проконстантиновских ростовских записях в Л. По Приселкову, это — отражение летописца
Константина Всеволодовича, продолженного позднейшими
ростовскими летописными записями. Соединение ростовского
летописания и владимирского летописания Юрия дает в итоге
87
Ср.: Милютенко Н. И. Рассказ о прозрении Ростиславичей на Смядыни (к истории смоленской литературы XII в.) // ТОДРЛ. СПб., 1993. Т. 48.
С. 121–128.

331

Часть 2

свод 1239 г. — великокняжеский свод Ярослава Всеволодовича,
созданный, однако, в Ростове — единственном из крупных городов северо-восточной Руси, уцелевшем после нашествия Батыя, где находилась поэтому и епископская кафедра.
Особый интерес представляет то, как Приселков пытался
расслоить предполагаемый им свод 1239 г. на два основных источника: владимирский и ростовский. Под 1227 г. в Л. читается
известие о поставлении епископа во Владимире. Этот рассказ
Приселков определяет как «явное извлечение из Владимирского
свода Юрия». Но летописец, как видно из текста, лично присутствовал при этом событии. Приселков рассудил, что на церковном торжестве должен был быть, конечно, и ростовский епископ.
А  значит, «очевидно, среди лиц, сопровождавших ростовского
епископа в этой поездке во Владимир, находился и будущий
автор свода 1239 г.», который затем «вспомнил о своей поездке
и гостеприимстве князя Юрия», описывая это событие. 88
Следующим этапом великокняжеской летописной работы, по Приселкову, явился свод 1263 г., возникший также в Ростове. Он был основан на своде Ярослава 1239 г. и ростовской
епископской летописи, составленной, в свою очередь, из митрополичьего летописца, жизнеописания Александра Невского
и ростовского епископа Кирилла. Свод 1263 г., как считал Приселков, был использован затем в своде 1281 г. Здесь Приселкову
пришлось иметь дело с лакуной в тексте Л., на которой как на
единственном или основном материале он основывался при выделении предшествующих сводов. Приселков привлек поэтому
текст Сим., полагая, что в означенных пределах (1264–1283 гг.)
он верно отражает текст сгоревшей Тр. 89 Свод 1281 г. был,
по его предположению, переяславским. Он явился главным источником тверского свода 1305 г., копия с которого и есть Л.,
дошедшая до нас. Привлекая затем, вслед за Шахматовым, Рог.,
Тв. и Сим., Приселков определил также продолжение этого свода 1305 г., а именно тверские своды 1318 г. и 1327 г.
Итак, исследователем было выделено всего 8 северовосточных сводов конца XII–XIII в., не считая летописных известий, эти своды продолжавших. Главным материалом для выделения этих этапов летописного дела был для него неизменно
88
89

Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. С. 142.
 Там же. С. 151–155.

332

Глава 6

материал Л. Это отмечает отчасти и Я. С. Лурье в комментариях к книге Приселкова. Так, комментируя рассуждения Приселкова о своде 1263 г., он писал, что «материал, на который
М. Д. Приселков в этом разделе мог опереться, …чрезвычайно
беден — здесь читаются короткие известия без точной датировки». 90 Правда, для конца XII–начала XIII в. имелся отчасти
материал Радз., МАк. и ЛПС, и, кроме того, в ряде случаев был
привлечен текст Ип., поскольку в ее составе также читается
какой-то севернорусский источник, как было отмечено выше.
Все же во многих случаях Приселков при выделении своих летописных сводов пользовался только логическим и историческим анализом текста Л. Стремление при бедности материала
вообще и, в особенности, при отсутствии текстов для сравнения
дать детальную картину истории владимирского летописания
является особенностью творческого метода, идущего в целом
от Шахматова. Как мы видели, Шахматов требовал гипотез
и объяснений даже при скудных данных для исследования. Но
все же его собственная картина владимирского летописания
оказалась менее подробной, чем та, которую нарисовал Приселков. Другие ученые шахматовского направления, например
А. Н. Насонов, который также занимался специально северовосточным летописанием, не признавали большинства гипотетических сводов Приселкова, предложенных им сверх шахматовских сводов (см. ниже в гл. 12).
После рассмотрения ростовского и владимирского летописания Приселков целиком сосредоточился в своем курсе на московском летописании (летописание новгородское и тверское
им, за исключением кратких замечаний, не исследовалось). Думается, именно эта часть книги является наиболее значительным вкладом автора в разработку проблем, намеченных Шахматовым.
Прежде всего, это касается изучения материала для реконструкции Тр., предложенного Шахматовым, анализа содержания этой летописи и ее источников. Этой темой Приселков занимался с середины 1920‑х гг. И  тогда же им был подготовлен
реконструированный текст Тр., сгоревшей в 1812 г. в Москве,
пропавший, как и первый вариант курса при аресте. 91 И  та Там же. С. 269, примеч. 91.
Лурье Я. С. Предисловие. С. 10.

90
91

333

Часть 2

ким же образом, что и «История русского летописания...», реконструкция текста Тр. была затем произведена автором заново
в 1930‑х гг.
Главным обстоятельством, позволившим ставить вопрос
о реконструкции Тр., как постоянно подчеркивал Приселков,
было обнаружение Шахматовым Сим., которая, как определил
еще сам Шахматов, на промежутке 1177–1305 гг. совпадает
с Тр., если судить по цитатам из Н. М. Карамзина, который работал с Тр. до ее гибели. Затем, когда в 1922 г. Н. П. Лихачев
открыл Рог., стало очевидно, что он восходит к тому же протографу, что и Сим., и, значит может быть привлечен для реконструкции. Приселков пришел к выводу, что общий протограф
Сим. и Рог., а также Ник., которую он привлекал для подкрепления своих наблюдений, — это тверская епископская обработка Тр. 1413 г. 92 К этому времени А. Н. Насонов показал, что
Ник. использовала тверской свод, отразившийся в Рог. и Тв.,
но в другой редакции.
На таком широком основании, используя обширные цитаты Н. М. Карамзина и сохранившиеся начальные листы подготовленного до пожара 1812 г. издания Л. с вариантами из Тр.
(об этом издании речь шла выше в гл. 2), а также Воскр., которая, по мысли А. А. Шахматова, передает текст Московского
свода 1479 г., восходящего к Тр., М. Д. Приселков осуществил
свою реконструкцию. Она была подготовлена к публикации уже после смерти ученого К. Н. Сербиной и увидела свет
в 1950 г. 93 Однако уже в своем курсе Приселков подробно изложил суть проблемы, показал свое понимание пути этой реконструкции. Реконструкция Тр. стала последовательным
итогом применения шахматовской методики к летописанию
московского периода. Сама идея реконструировать исчезнувший текст исходила из шахматовского понимания задач изучения летописей. Но это стало единственной реконструкцией
летописи, которую осуществили после смерти Шахматова. По
своему типу она ближе к шахматовской Повести временных
лет, чем к реконструкциям древнейших летописных сводов
и их источников в «Разысканиях…» и отдельных статьях Шахматова. Приселков не реконструировал смысл и логику лето92
93

1950.

Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. С. 170–171.
Приселков М. Д. Троицкая летопись: Реконструкция текста. М.; Л.,

334

Глава 6

писного повествования, не «очищал» первоначальный текст
от позднейших наслоений. Он просто сделал мозаику из тех
отрывков реальных текстов, которые, вероятнее всего, по его
мнению и по мнению Шахматова, читались в Тр.
Н. Д. Приселков считал, что в основе Тр. лежит митрополичий свод Киприана 1408 г. В этой оценке он исходил из
Шахматова. Но Приселков иначе, чем Шахматов, трактовал
ссылку Тр. на свой источник — «Летописец Великий Русский».
Шахматов полагал, что в этом месте в тексте Тр. подразумевался свод 1408 г. Приселков же видел в «Летописце Великом
Русском» какой-то другой памятник, который оканчивался
на 1389 г., поскольку в данном месте текста под 1392 г. говорится о возможности «прочитать» в «Летописце Великом Русском» о непокорстве и упрямстве новгородцев «от Великого
Ярослава и до сего князя нынешнего», т. е. — до Василия Дмитриевича, как полагал исследователь. По логике Приселкова,
это означало — до 1389 г., поскольку в этом году Василий Дмитриевич вступил на престол. Таким образом, у Приселкова существование «Летописца Великого Русского» как отдельного
произведения доказывалось только этой трактовкой летописного текста. Но его можно трактовать и иначе, чем это делал
Приселков. Я. С. Лурье впоследствии отказался от гипотезы
о «Летописце Великом Русском» как строго определенном элементе схемы русского летописания XIV–XV вв. 94
Исходя из своей гипотезы о существовании двух близких
по времени сводов — «Летописца Великого Русского» 1389 г.
(великокняжеского свода) и свода 1408 г. (митрополичьего
свода), М. Д. Приселков обозначил своей целью определить
их состав, направленность и отличие друг от друга. Этот анализ строился на материале реконструированного текста Тр.,
отразившей, по мнению Приселкова, оба памятника. Однако
четкого критерия выделения в ней текста обоих этих источников у Приселкова не было. Я. С. Лурье впоследствии отмечал,
что «перечисление источников свода 1408 г. … отсутствующих
в предшествующем московском своде («Летописце Великом
Русском». — В. В.), основывалось… на чисто логических соображениях», например на сочувствии сводчика тем или иным лицам, на предполагаемом включении тверского и суздальского
94

Лурье Я. С. Общерусские летописи XIV–XV вв. Л., 1976. С. 65–66.

335

Часть 2

материала скорее в митрополичий, чем в великокняжеский
свод. 95
Этот великокняжеский свод, по М. Д. Приселкову, вобрал
в себя московскую великокняжескую хронику времени Ивана
Калиты, отраженную в московском летописном своде 1340 г.,
который продолжил тверской великокняжеский летописец
редакции 1327 г., а тот в свою очередь — текст свода 1305 г.,
отраженного в Л. Отметим здесь ту же тенденцию к «дроблению» сводов, которая видна на материале рассмотрения Приселковым владимирского летописания XII–XIII вв. А. А. Шахматов видел лишь великокняжеский свод 1305 г. в Л., а затем
уже Тр., отразившую свод 1408 г. По Приселкову же, в промежутке между ними оказались еще своды 1327, 1340 и 1389 гг.
Своды 1305 и 1327 гг. оказывались великокняжескими, а своды
1340 и 1408 гг. — митрополичьими.
Таким образом, получалась картина длительного параллельного существования великокняжеского и митрополичьего
летописания. Она оказала затем большое влияние на историографию, в том числе на А. Н. Насонова (см. гл. 12). Поскольку
великокняжеские и митрополичьи своды, по мысли Приселкова, должны были давать разное освещение событий, то их поиск в текстах реально дошедших летописей в значительной степени проводился на основе анализа тех или иных политических
оценок. И  здесь Приселков оказывался верен своему положению о летописце-политике.
Следующим после свода 1408 г. митрополита Киприана
этапом общерусского летописания, по Приселкову, был Полихрон 1418 г. Идея о Полихроне первой половины XV в. была высказана еще Шахматовым. Как уже отмечалось, шахматовский
Владимирский Полихрон начала XIV в. был Приселковым аргументированно отвергнут. Что же касается этого второго Полихрона, то Приселков причислил его к митрополичьей линии
и предложил называть «Полихроном Фотия», в соответствии
с присущим ему стремлением давать всем гипотетическим сводам названия по именам составителей или редакторов (свод Киприана, Полихрон Фотия). По Шахматову, этот Полихрон был
протографом второго ряда. Его текст он выделял в гипотетическом своде 1448 г., получаемом из сопоставительного анализа
95

 Там же. С. 273, примеч. 127.

336

Глава 6

близких текстов С1 и Н4. Кроме того, по Шахматову, Полихрон
1418 г. был использован и составителем древнейшей редакции
Хронографа и ростовской владычной летописью XV в.
На этом был основан метод выделения Полихрона Фотия
из текстов реальных летописей. Приселков относил к нему то,
что в С1 и Н4 совпадало с Хронографом и ростовской летописью. Остальная часть возводилась к своду 1448 г. и его еще более древнему источнику Софийскому временнику, к которому,
как считал Шахматов, восходил и текст Н1. Третьим источником свода 1448 г., наряду с Полихроном Фотия и Софийским
временником, по Приселкову, была владычная «летопись епископа Григория».
В шахматовскую концепцию происхождения свода 1448 г.
Приселков внес существенные коррективы. По Шахматову, это
был новгородский свод. Приселков же оценивал его как общерусский митрополичий свод. Иначе поэтому подходил он и к определению его состава. Шахматов полагал, что дополнения в своде
1448 г. к общерусскому своду (Полихрону) 1418 г. составляли
в основном новгородские известия. Поэтому он при сравнении
С1 и Н4, общий текст которых доходит до 1418 г., делал вывод
о лучшем отражении свода 1448 г. именно в Н4. В том числе, по
его мнению, там сохранилась новгородская по составу известий
концовка свода 1448 г. Приселков же, наоборот, полагал, что С1,
в которой общерусские известия преобладают над новгородскими, лучше отразила текст свода 1448 г. и, в частности, его концовку. А Н4 сократила общерусские известия свода 1448 г. и дополнила их новгородскими известиями, взятыми из Н1.
Представления Приселкова о составе и источниках свода
1448 г., идущие от Шахматова, были впоследствии восприняты
и разработаны Я. С. Лурье. 96 Но вопрос о самом существовании
свода 1448 г. был затем поставлен под сомнение Г. М. Прохоровым, к которому присоедился А. Г. Бобров, 97 и в настоящее время является дискуссионным.
 Там же. С. 67–121.
См. полемику по этому вопросу: Прохоров Г. М. Летописные подборки ГПБ, F IV.603 и проблема сводного общерусского летописания // ТОДРЛ.
Л., 1977. Т. 32; Лурье Я. С. Еще раз о своде 1448 года и Новгородской Карамзинской летописи // Там же; Бобров А. Г. Новгородские летописи XV века.
СПб., 2001; см. также: Шибаев М. А. Софийская 1 летопись Младшей редакции
[Текст]: Дис. … канд. ист. наук. СПб., 2000.
96
97

337

Часть 2

Подводя итог рассмотрению творчества М. Д. Приселкова как продолжателя Шахматова, следует отметить, что его
курс лекций вышел целиком из работ Шахматова. В значительной степени он является просто новым осмыслением выводов
Шахматова, изложенных к тому же в иной хронологической
последовательности. Собственный вклад Приселкова заключается в том, что он отказался от некоторых, наиболее уязвимых
звеньев шахматовской схемы, но, с другой стороны, прибавил
к ней некоторые гипотетические своды, которые отсутствовали
у Шахматова, т. е. сделал ее еще более сложной. Причем гипотезы об этих новых сводах были выдвинуты Приселковым, как
правило, в большей степени на основании внутренней критики
текста, чем сравнительного метода. Гораздо важнее для него
был и критерий политических оценок. В итоге, схема Шахматова оказалась, с одной стороны, укрепленной, с другой — приобрела новые уязвимые звенья. Важно отметить также то обстоятельство, что Приселков взял не все темы о летописании, которые были затронуты Шахматовым, проверил не все звенья его
схемы, что было естествено для университетского курса лекций.
Особенности личности М. Д. Приселкова и его пристрастия
как ученого, на которые обращали внимание его коллеги, в том
числе и сам А. А. Шахматов еще в начале его научной работы,
наложили, по-видимому, глубокий отпечаток на его восприятие творчества Шахматова, так же как и личность самого Шахматова оказала определяющее влияние на его творчество. Это
еще раз подтверждает уже приведенные нами слова, сказанные
о А. А. Шахматове В. М. Истриным по поводу того, что чем крупнее ученый, тем труднее ему найти себе прямых продолжателей.
6.3. Е. Ю. Перфецкий как ученик А. А. Шахматова.
Особенность судьбы и научного творчества
Е. Ю. Перфецкого следует отнести к прямым ученикам
и последователям А. А. Шахматова в изучении летописей. Его
наиболее известная работа вышла в свет в 1922 г., 98 т. е. тогда,
когда М. Д. Приселков, которого обычно считают первым прямым продолжателем А. А. Шахматова в исследовании летописей послекиевского времени, еще только начинал заниматься
98
Перфецкий Е. Ю. Русские летописные своды и их взаимоотношения.
Братислава, 1922.

338

Глава 6

летописями, оставив, в силу идеологической невозможности
продолжать, тему церковной истории Древней Руси. Между
тем ни сам М. Д. Приселков, ни Я. С. Лурье не только не включали Е. Ю. Перфецкого в число ученых шахматовской школы,
но и не ссылались на его работы, хотя эти работы напрямую
касались сюжетов, которые разрабатывали они сами, особенно
М. Д. Приселков.
Причину долгого неупоминания работ Е. Ю. Перфецкого
в советское время можно отчасти видеть в его эмигрантской
биографии. О Е. Ю. Перфецком как исследователе летописания писали В. И. Буганов и В. Т. Пашуто. 99 В. И. Буганов
дал обзор содержания работ Е. Ю. Перфецкого о летописях.
В. Т. Пашуто поместил очерк о нем в книге, посвященной историкам русского зарубежья. Вероятно, это случилось после того,
как их познакомил с трудами Е. Ю. Перфецкого М. Н. Тихомиров, который весьма высоко оценивал его труд о хронике Яна
Длугоша, как это видно из черновиков его последней, оставшейся неопубликованной книги о раннем летописании. 100 В этой
книге содержался упрек по адресу Д. С. Лихачева, А. Н. Насонова и особенно В. Т. Пашуто как специалиста по истории
южной Руси в забвении работ Е. Ю. Перфецкого: «В книге Лихачева, служащей как бы компендиумом по вопросам русского
летописания, о Перфецком не упоминается вовсе. Не знает его
трудов и А. Н. Насонов, однако повторяющий в своих работах
некоторые положения Перфецкого. Даже в специальной книге
99
Пашуто В. Т. Русские историки-эмигранты в Европе. М., 1992.
С. 18 и др.; Буганов В. И. Отечественная историография русского летописания.
М., 1975. С. 64, 70–79. Позднее о Е. Ю. Перфецком писали в связи с историей
русской эмиграции в Словакии. См.: Досталь М. Ю. Российские славистыэмигранты в Братиславе // Славяноведение. 1993. № 4. С. 49–62; Dostal’ová M.
Ju. Bratislavské roky historika Eugena Julianoviča Perfeckégo // Slovanské štúdie.
Bratislava, 1995. Č. 1. S.1–56; Harbul’ová L. 1) Ruski slavisti-emigranti a medzivojnové Slovensko // Ibid. Č. 44–50; 2) Ruska emigrácia a Slovensko. Č. 97–103;
Гарбулева Л. Жизнь и творчество русских эмигрантов‑гуманитариев в Словакии // Российские ученые-гуманитарии в межвоенной Чехословакии. М.,
2008. С. 51–52. Особенно отметим оценку Е. Ю. Перфецкого как пропагандиста «славянской идеи» в среде словацкой интеллигенции. См.: Досталь М. Ю.
Перфецкий Е. Ю. — популяризатор славянской идеи в Словакии в 20‑е годы
XX в. // Берасцейскi хранограф: Зборнiк навуковых прац. Брэст, 1999. Вып. 2.
С. 273–279; Горяинов А. Н. В России и эмиграции: Очерки о славяноведении
и славистах первой половины XX века. М., 2006. С. 14, 15.
100
 Архив РАН, ф. 693, оп. 1, № 98, 100.

339

Часть 2

В. Т. Пашуто не найдем имени этого крупного исследователя
киевского и галицкого летописания, хотя многие выводы Пашуто совпадают с выводами Перфецкого». 101
М. Н. Тихомиров не сомневался в принадлежности
Е. Ю. Перфецкого к шахматовскому направлению. Это тем более интересно, что он подвергал критике многие составляющие
метода А. А. Шахматова, и его замечание о следовании Перфецкого Шахматову не носило комплиментарного характера.
Об одном из сюжетов, затронутых Е. Ю. Перфецким, он писал:
«Не ставя себе задачей оспаривать интересные построения
Перфецкого, отметим только, что они отражают наиболее слабую сторону исследований А. А. Шахматова с его взаимоотношениями летописных сводов, гипотетических и взаимно противоречащих» 102. Мы видим, что М. Н. Тихомиров чувствовал
в Е. Ю. Перфецком чуждую ему школу. Его высказывание важно не только для характеристики творчества Е. Ю. Перфецкого, но также, и даже более — для понимания особенностей
творчества самого М. Н. Тихомирова, и мы возвратимся к ней
в том месте книги, которое будет посвящено ему.
Важно знать, что Е. Ю. Перфецкий не только по методу
и предмету своих работ может именоваться последователем
А. А. Шахматова. Во‑первых, он слушал лекции А. А. Шахматова в Петербургском университете. Во‑вторых, между ними
существовала тесная связь, позволяющая считать его прямым
учеником А. А. Шахматова. В фонде А. А. Шахматова сохранились письма отца Е. Ю. Перфецкого — сельского священника Бельского уезда Ю. М. Перфецкого. 103 Из них следует, что
судьба его сына чрезвычайно волновала А. А. Шахматова и что
последний много ему помогал. В 1911 г. Е. Ю. Перфецкий был,
очевидно, отправлен в ссылку по политическому обвинению,
и А. А. Шахматов хлопотал за него. В письме Ю. М. Перфецкого этого года выражается трогательная благодарность за помощь: «В Вашем лице мы видим редкого человека — мы видим
у Вас что-то божественное, что-то святое — нет сил, нет слова
выразить наши чувства, нашу благодарность за Вашу помощь,
 Там же, № 100, л. 22–23.
 Там же, № 98, л. 83.
103
Сам Е. Ю. Перфецкий родился в 1888 г. в Холмской губернии, в городе Носове. См. упоминание об этом в бумагах Е. Ю. Перфецкого в Архиве
университета Яна Амоса Коменского в Братиславе.
101
102

340

Глава 6

какую Вы оказываете нашему несчастному бедному сыну, заброшенному в далекую холодную страну. Казалось бы, всеми
забытый, но Бог выслушал наши вопли и послал Вас ободрить
и утешить его драгоценными для него Вашими письмами и книгами…». В письмах самого сына родителям, которые цитируются Ю. М. Перфецким, также сообщалось, что «есть человек,
который хлопочет обо мне». 104 Хлопоты, видимо, увенчались
успехом. Во всяком случае, в феврале 1912 г. Ю. М. Перфецкий
сообщает А. А. Шахматову о том, что сын получил разрешение
выехать из Архангельской губернии за границу, «только благодаря Вашему ходатайству». Хлопоты А. А. Шахматова позволили Е. Ю. Перфецкому продолжить обучение в Венском университете. Из благодарственных писем Ю. М. Перфецкого следует,
что и там А. А. Шахматов «не переставал поддерживать и заботиться» о младшем коллеге и ученике. В одном из писем 1914 г.
есть приписка самого Е. Ю. Перфецкого, приехавшего на время
домой. Он пишет о желании встретиться с А. А. Шахматовым во
время приезда в Петроград. Подписался он в этом письме как
«глубокоуважающий, душою преданный», «сердечно-сердечно
благодарный». Из еще одного, недатированного, письма видно,
что Ю. М. Перфецкий просил А. А. Шахматова «как представителя науки, следившего за учеными работами моего сына и вообще как лицо, интересующееся судьбою его», передать какуюто просьбу на имя министра внутренних дел. Возможно, речь
шла о восстановлении в университете в России.
В конце 1915 г. Ю. М. Перфецкий опять благодарил
А. А. Шахматова за заботу о сыне, «что Вы его так осчастливили, что он опять в университете, что Вы о нем так сердечно
заботитесь». Вероятно, экзамены Е. Ю. Перфецкий сдавал уже
в России. Во всяком случае, в письме его отца А. А. Шахматову начала 1917 г. содержится просьба в Петрограде «успокоить Евгения, который не может прийти в себя после экзаменов
и всего пережитого: Евгений так Вас уважает и любит и каждое Ваше слово ценит и, как я замечаю, постоянно о Вас думает
и говорит…». 105
Следующее письмо Ю. М. Перфецкого А. А. Шахматову датируется 1918 г. Оно содержит благодарность за письмо
104
105

СПФ АРАН, ф. 134, оп. 3, № 1146, л. 1.
 Там же, л. 11, 13–14, 15.

341

Часть 2

А. А. Шахматова, который, очевидно, отвечал на все его письма.
Ю. М. Перфецкий сообщает, что сын, которого он «в настоящее
тяжелое время», когда пришлось «очень много и не радостно
пережить», уже считал умершим, на самом деле жив и находится в Харькове. В июне 1918 г. Ю. М. Перфецкий опять написал
А. А. Шахматову, что получил письмо от сына. Е. Ю. Перфецкий находился в это время в Харькове, «у хороших людей»,
и за него можно не беспокоиться. В письме отцу он «описывал
свое незавидное путешествие из Петрограда в Харьков, и очень
огорчен тем, что не смог держать магистерских экзаменов».106
Последнее письмо Ю. М. Перфецкого А. А. Шахматову, завершающее эту трогательную переписку, датируется
25 апреля 1919 г. Оно написано другой рукой, но, судя по содержанию, в авторстве Ю. М. Перфецкого нет оснований сомневаться. Это опять благодарность в ответ на предложение
А. А. Шахматова прислать деньги. Ю. М. Перфецкий отказался на том основании, что это небезопасно делать по железной
дороге. Далее следует просьба оставить деньги у себя «до более
благоприятного времени». Деньги были все же посланы. После
апрельского письма следует июньская открытка с извещением
о том, что деньги получены. Из письма и открытки не совсем
ясно, о каких деньгах, собственно, идет речь. Вероятно, что
это какие-то причитающиеся Е. Ю. Перфецкому выплаты, возможно стипендия, выхлопотанная А. А. Шахматовым.
Внимание А. А. Шахматова к Е. Ю. Перфецкому и его старому отцу, проявляемое на протяжении многих лет, включая
последние письма, написанные из голодного Петрограда, накануне смерти, поразительны. Хотя А. А. Шахматов, как это видно из его обширной переписки, был вообще человеком редкой
души, готовым помочь буквально всякому, кто обращался к нему,
все же характер цитированных выше писем говорит о том, что
о молодом Е. Ю. Перфецком он проявил особую заботу, продолжая беспокоиться о нем до самой своей смерти. Возможно, что
именно Е. Ю. Перфецкий был последним и любимым учеником
А. А. Шахматова, на которого он возлагал большие надежды.
В. Т. Пашуто знакомился с архивными материалами
Е. Ю. Перфецкого, хранящимися в Архиве университета Коменского в Братиславе, и написал, что Е. Ю. Перфецкий был
106

 Там же, л. 16–17.

342

Глава 6

выпускником, а затем доцентом Киевского университета
в 1919–1921 гг. 107 В 1921 г. он уехал в Чехословакию, там короткое время преподавал как ассистент в Карловом университете
в Праге (1921–1922 гг.), а затем переехал в Братиславу и много
лет, вплоть до своей кончины в 1947 г., преподавал в университете Яна Коменского. Он был преподавателем философского
факультета этого университета, хотя добился там профессорского звания далеко не сразу, только в 1934 г., и, как мы увидим,
не без труда.
Первые работы Е. Ю. Перфецкого, написанные еще в России, были посвящены истории Карпатской Руси. Эта тема
оставалась для него одной из главных и впоследствии. 108 Когда
в Братиславе вышла книга Е. Ю. Перфецкого о летописях, то
современниками она сразу была оценена как труд, продолжающий шахматовскую традицию. Так, А. Брюкнер через три года
после выхода работы Е. Ю. Перфецкого писал о том, что автор
«wychodzi od niego (Шахматова. — В. В.) jako od podstawowego i buduje na nim dalsze badania nad takimiż zwodami 12 i 13 wieku». 109 Позднее Е. Ю. Перфецкого причисляли к прямым последователям А. А. Шахматова также В. Т. Пашуто, А. Г. Кузьмин
и В. И. Буганов. Последний, как было упомянуто, изложил содержание книги Е. Ю. Перфецкого 1922 г. в своей монографии
по историографии русского летописания.
Материалы, касающиеся творческого наследия Е. Ю. Перфецкого, хранятся не только в Архиве университета Коменского
в Братиславе (Archiv UK), но и в специальном архиве философского факультета этого университета (Archiv FIF UK). Там сохранился рукописный отзыв о творчестве Е. Ю. Перфецкого его
коллеги и собрата по эмиграции А. А. Кизеветтера. 110 Отзыв был
затребован и написан в 1925 г. для университетского начальства.
А. А. Кизеветтер пишет, главным образом, о книге Е. Ю. Перфецкого 1922 г. Интересно, что с самого начала он отметил
следующее: «Эта работа Е. Перфецкого непосредственно примыкает к тем крупным открытиям, которые были произведены
Пашуто В. Т. Русские историки-эмигранты… С. 18.
Список трудов Перфецкого приведен в книге В. Т. Пашуто. Правда,
там учтены только работы начиная с 1922 г. См.: Там же. С. 155.
109
Bruckner Aleksander. Rozdzial z «Nestora» // Записки Наукового товариства iмени Шевченка. У Львовi, 1925. Т. 141–142. С. 1–15.
110
Archiv FIF UK. E. Perfeckij / Veci osobné.
107

108

343

Часть 2

в области изучения древнерусского летописания блестящими исследованиями академика Шахматова». Далее автор отзыва дает
краткую характеристику трудов А. А. Шахматова: «Шахматов
был человеком творческого ума, он был блестящим изобретателем остроумных гипотез». И  именно это, по мнению А. А. Кизеветтера, позволило ему установить новые приемы анализа и,
применив их, прийти к выводам, «о которых и не догадывались
предшествующие исследователи». И «хотя нельзя сказать, чтобы
все положения Шахматова были бесповоротно убедительны»,
и их автор «сам не раз изменял и исправлял свои догадки», но
метод оказался очень плодотворным. А. А. Кизеветтер, как и сам
Е. Ю. Перфецкий, не знал большой и тогда еще не опубликованной работы А. А. Шахматова о поздних сводах и полагал, что тот
сосредоточил главное внимание на раннем летописании, что,
в принципе, соответствует действительности. О  позднем летописании, по словам А. А. Кизеветтера, А. А. Шахматов «бросил…
несколько важных идей, но разработку этих идей в отношении
к более позднему летописанию он оставил на долю своих последователей», т. е. в данном случае Е. Ю. Перфецкого. Последний,
«пойдя по стопам Шахматова», применил «идеи и приемы своего
учителя к изучению русского летописания XII и XIII столетий»,
идя «по путям, уже намеченным и проторенным Шахматовым».
Но заслуга Е. Ю. Перфецкого состояла, по мнению А. А. Кизеветтера, в том, что он применил это к изучению тех летописей,
которыми А. А. Шахматов детально не занимался. При этом он
обнаружил хорошее «умение… анализировать» летописные тексты, которые хорошо знал, и «довольно хорошую комбинационную способность, позволяющую ему придать интересное дальнейшее развитие мыслям, брошенным в общей, предварительной
форме Шахматовым по отношению к летописанию XII–XIII веков». К таким положениям Е. Ю. Перфецкого Кизеветтер отнес
идею о восхождении летописных сводов XV в. к Владимирскому
Полихрону и о существовании двух линий летописания, идущих
от свода 1189 г. и свода 1193 г., а также реконструкцию состава
этих гипотетических сводов. Особо был отмечен А. А. Кизеветтером «интересный этюд о составе Новгородской 1 летописи,
открывая в ней соединение двух летописей: новгородской владычной летописи и новгородской княжой летописи». Как видим,
А. А. Кизеветтер глубоко вник в суть книги Е. Ю. Перфецкого.
Он отметил, что «все эти выводы и положения носят, конечно,
344

Глава 6

гипотетический характер» и «не исключают возможности иных
построений», но они представляют собой «интересную и полезную гипотезу, дающую в руки исследователей нить, с помощью
которой можно удобно разбираться как в изучении летописания
XII столетия, так и в изучении позднейших летописных сводов
XIV–XVII вв.».
Оценивая Е. Ю. Перфецкого как ученого, А. А. Кизеветтер
в заключении написал, что тот «не принадлежит к числу открывателей новых путей в области исторического изучения», но «светит
отраженным светом, заимствованным от других перворазрядных
научных светил». Здесь речь идет, конечно, о А. А. Шахматове
и таким образом, что заставляет вспомнить отзыв А. Брюкнера.
Характеристика кажется немного уничижительной, но ее можно
понять в свете несколько едкого замечания А. А. Кизеветтера об
изобретении А. А. Шахматовым «остроумных гипотез». Кстати,
следует отметить, что и в самом начале отзыва А. А. Кизеветтер
не выделяет А. А. Шахматова как несопоставимую с другими величину в изучении летописей (что делали часто ученики последнего), а ставит в один ряд после «Срезневского, Костомарова,
Бестужева-Рюмина и других ученых». Возможно, что слишком
явное следование Е. Ю. Перфецкого А. А. Шахматову заставило
А. А. Кизеветтера дать ему такую оценку. Но, в конце концов,
он не мог не признать, что Е. Ю. Перфецкий «прошел хорошую
школу, сумел взять из этой школы то лучшее, что она могла дать,
и обнаружил несомненные научные способности в тех частных
изысканиях, которые он применяет в духе своего учителя к новому материалу». Е. Ю. Перфецкий — «полезный работник науки,
подготовленный к деятельности университетского профессора» — вот главная идея отзыва.
Необходимость появления этого отзыва была связана
с некоторыми событиями в университетской жизни Е. Ю. Перфецкого. Он был взят на философский факультет университета
Коменского ассистентом для ведения исторического семинара
по истории Подкарпатской Руси, 111 что являлось большой уда111
Все факты ученой биографии Е. Ю. Перфецкого и его карьеры в университете Коменского, на которые мы будем ссылаться далее, взяты из материалов Архива университета Коменского: Archiv UK. Rektorat UK. Osobné spisy.
Sign. B. Prof. E. Perfecky. В тех случаях, когда речь пойдет о материалах Архива
философского факультета университета Коменского, это будет оговариваться. См. также: Досталь М. Ю. Российские слависты-эмигранты… С. 49–54.

345

Часть 2

чей, которая досталась на долю далеко не всем эмигрантам из
России. Было, вероятно, несколько причин того, что Е. Ю. Перфецкий сумел продолжить ученую карьеру столь быстро.
Во‑первых, Е. Ю. Перфецкий проучился какое-то время в Венском университете, поэтому ориентировался в чешской и словацкой научной среде, с которой, вероятно, он был знаком еще
по Вене. Особенно легко предположить его знание Братиславы,
расположенной в непосредственной близости от Вены. Другая
причина заключалась в том, что в новой Чехо­словакии, помнящей плачевный итог Австро-Венгрии, уделялось большое внимание разным народам, ее населяющим, и особенно меньшинствам, к которым принадлежали русины, а Е. Ю. Перфецкий
был специалистом и значился доктором философии как раз по
этой, довольно редкой теме. В 1922 г. он стал приват-доцентом
с той же темой, обозначенной теперь как «История русских
с особым вниманием к Подкарпатской Руси». В этом же году
вышла книга Е. Ю. Перфецкого о русских летописях. Можно
смело предположить, что она была только издана (возможно —
закончена) в Чехословакии, а писалась и тем более задумывалась, несомненно, еще в России. И зная близость Е. Ю. Перфецкого с А. А. Шахматовым, можно не сомневаться и в том, что
А. А. Шахматов знал об этой работе.
Выход ученой книги так скоро после начала работы в университете, разумеется, поднимал престиж молодого преподавателя. Уже в 1923 г. он направлен факультетом в командировку
в Дрезден для работы в архивах по теме «О чешских исторических источниках и их отношении с немецкими историческими
источниками». 112 В это же время ему назначили исследовательскую стипендию от университета. В 1924 г. Е. Ю. Перфецкий
получил пособие для поездки с научными целями в Будапешт
и Львов по теме исследования истории Подкарпатской Руси
и словацкой истории, касающейся этого вопроса, а также
на учебную поездку в Прагу и Дрезден. В 1926 г. он, уже штатный доцент, получил возможность работать с материалами
112
Несомненно, что материалы, которые он начал собирать тогда, были
затем использованы им статьях и в книге о Истории Яна Длугоша и немецких
летописцах. См.: Perfecky E. 1) Die Opatovitzer Annalen. Eine böhmisch-mährische
Kompilation // Jahrbücher für Kultur und Geschichte der Slaven. Breslau,1927. Bd 3.
H. 1. S. 48–78; 2) Historia Polonica Jana Dlugosze a nemecke letopisectvi. Bratislava,
1940.

346

Глава 6

архивов в Трнаве, особенно — с документами Архива трнавской иезуитской академии. Очевидно, к этому же времени относится запрос университета к Министерству внутренних дел
выдать Е. Ю. Перфецкому подорожную для поездки на три месяца в Австрию, где он собирался изучать источники по истории Подкарпатской Руси XVI и XVII вв. во францисканском
монастыре в Вене и в Венской национальной библиотеке. В запросе сообщалось, что Е. Ю. Перфецкий уже подал к этому
времени заявление о чехословацком гражданстве.
Мы видим, что в 1920‑х гг. главное внимание Е. Ю. Перфецкого было направляемо университетом на изучение Подкарпатской Руси, и для этого ему предоставили большие возможности. Структура преподавания, однако, менялась в 1930‑х гг.,
что было связано с меняющейся идеологией. В одном из документов 1934 г. сказано, что Е. Ю. Перфецкий читает на факультете курс лекций по истории Восточной Европы в объеме
пять часов в неделю.
Нужно учесть, что как раз в это время происходил разгром
славяноведения в Германии, а немецкая угроза Чехословакии
стала ощутимой (плюс подъем немецкого национализма в рес­
публике). В 1935 г. число часов истории Подкарпатской Руси
по решению профессорского состава факультета было сокращено до двух в неделю, остальная часть была посвящена более
широким темам — истории восточноевропейских славян. 113 Семинарские занятия по истории Подкарпатской Руси должны
были чередоваться с семинарами по русской истории. На таких
условиях Е. Ю. Перфецкий с этого времени работал профессором истории восточноевропейских славян.
Другую возможную причину изменения плана занятий
Е. Ю. Перфецкого кроме политической мы видим в отношении к нему отдельных коллег на факультете. Назначению его
профессором предшествовало разбирательство ученых трудов
Е. Ю. Перфецкого. В бумагах Е. Ю. Перфецкого в Архиве философского факультета университета Коменского хранится выписка из протокола собрания профессорского состава факультета от 14 марта 1934 г., рассматривавшего вопрос о назначении
Е. Ю. Перфецкого экстраординарным профессором. 114 На нем
113
114

См.: Досталь М. Ю. Российские слависты-эмигранты… С. 53–54.
Archiv FIF UK. E. Perfeckij. 1933–1934.

347

Часть 2

присутствовали все полные и экстраординарные профессора,
в том числе из русских присутствовал В. А. Погорелов — автор
двух статей о русских летописях в Словакии, одна из которых
была к этому времени уже опубликована (за год до рассматриваемого разбирательства). 115 В тексте выписки подробно изложено выступление известного историка, профессора
В. Халоупецкого. В. Халоупецкий был выпускником Карлова
университета в Праге, принят на работу в Коменский университет Братиславы одновременно с Е. Ю. Перфецким в 1922 г.,
но к 1934 г. он был уже полным профессором, известным специалистом по средневековой истории и письменности Чехии
и Словакии. 116 В. Халоупецкий, прежде всего, отметил важный,
по его мнению, недостаток исторических работ Е. Ю. Перфецкого в том, что они не относятся к вопросам чехословацкой
истории. Кроме того, вопрос о профессорстве Е. Ю. Перфецкого, оказывается, уже поднимался в 1927 г., и тогда привлекались отзывы русских ученых, среди которых были А. Л. Петров,
А. А. Кизеветтер и В. А. Францев. Отсюда ясно, что указанный
выше текст А. А. Кизеветтера 1925 г. был составлен именно
к тому запланированному мероприятию, которое в итоге состоялось в 1927 г. (если это не ошибка В. Халоупецкого).
Во всяком случае, в самом отзыве А. А. Кизеветтера есть отсылка на отзыв профессора А. Л. Петрова того же времени на
труды Е. Ю. Перфецкого о Подкарпатской Руси. По словам
В. Халоупецкого, тогда специально избранная комиссия решила вопрос негативно. Трудно понять, что повлияло на это.
Отзыв Кизеветтера хотя и содержал некоторую критику, но не
был отрицательным. Отзывов А. Л. Петрова и В. А. Францева,
к сожалению, не сохранилось, но из выписки видно, что В. Халоупецкий ссылался на отзыв А. Л. Петрова как содержащий
критику. Критика со стороны самого В. Халоупецкого в основном касалась занятий Е. Ю. Перфецкого историей Подкарпатской Руси. По мнению В. Халоупецкого, научный уровень
книги Е. Ю. Перфецкого «Социально-экономические отноше115
Pogorelov V. Ruský letopis Nestorov a Slovensko // Kultura. Bratislava,
1933. No. 5. S. 536–539. См. также: Pogorelov V. Die russische Nestorchronik und
die Slowakei // Carpatica Slovaca. Acta Academiae Scientarum et Artium Slovacae.
Bratislava, 1943–1944. T. 10 (1/2). S. 195–199.
116
См. некрологи: Slavonic and East European Review. 1952. V. 30. No. 75;
Odlozhilik O. // Journal of Central European Affairs. 1952. T. 12. No. 2.

348

Глава 6

ния в Подкарпатской Руси в XIII–XIV вв.» был недостаточно
высок, и автор не знал ряда важных источников по теме, упоминались оплошности в оформлении книги, ошибки в указании
страниц и т. д. Книга Е. Ю. Перфецкого 1922 г. о русских летописях не фигурировала. Вообще работы Е. Ю. Перфецкого по
русской истории в этом контексте упоминались лишь вскользь.
Выступающий, целью которого, без сомнения, было не допустить Е. Ю. Перфецкого к профессорству на факультете, предположил только, что к ним, как и к работе Е. Ю. Перфецкого
по истории чешской анналистики, следует отнестись с подозрением.
Сложность и деликатность ситуации заключалась в том,
что оба рецензента, написавшие отзывы о трудах Е. Ю. Перфецкого к предшествующему обсуждению в 1927 г., уже умерли, один за год (А. А. Кизеветтер), другой за два года (А. Л. Петров) до разбираемого заседания. Это лишало присутствующих возможности выслушать их лично и заставляло подвергать
специальному анализу их отзывы восьмилетней давности. Это
сделали В. Халоупецкий и его оппоненты.
Выступление В. Халоупецкого, как можно предположить
на основании разбираемой выписки, не нашло поддержки среди
всех коллег. Экстраординарный профессор Д. Рапант возражал
ему, опираясь на отзыв А. А. Кизеветтера о трудах и научном
уровне Е. Ю. Перфецкого, хранящийся еще в материалах 1927 г.
Он считал его безусловно положительным и в этом сослался на
вывод В. А. Погорелова, в соответствии с которым А. А. Кизеветтер находил Е. Ю. Перфецкого соответствующим уровню экстраординарного профессора. По поводу критики, высказанной
А. Л. Петровым по адресу работ Е. Ю. Перфецкого о Подкарпатской Руси, Д. Рапант заметил, что эта критика действительно резкая. Но затем Д. Рапант, как отмечено в выписке, подверг
анализу критику А. Л. Петрова пункт за пунктом, сравнивая ее
с соответствующими местами книги Е. Ю. Перфецкого и показывая ее несостоятельность. Разобрав таким образом несколько
страниц отзыва А. Л. Петрова, Д. Рапант пришел к выводу, что
этот разбор можно не продолжать. Далее Д. Рапант опроверг
и обвинения по адресу Е. Ю. Перфецкого, выдвинутые В. Халоупецким, в том числе разысканий о чешских и немецких хрониках. Что касается работ Е. Ю. Перфецкого о русском и польском летописании, то Д. Рапант отметил, что поскольку они
носят аналитичный характер и это — работа по формальному
349

Часть 2

сравнению, то ее вместе с подготовительными материалами может оценить каждый историк, даже если он не занимается русской и польской историей. Поэтому сам Д. Рапант, прочитав эти
работы Е. Ю. Перфецкого, пришел к выводу, что это работа удовлетворительная, даже часто примерная. Он ссылался также на
суждение профессора Я. Бидло как специалиста.
Мнения других коллег разделились. Профессор М. Ходжа,
также защитивший Е. Ю. Перфецкого, указывал, как и Д. Рапант, на положительное мнение профессора Бидло. Профессор
В. Крал призывал с уважением отнестись к отзыву А. Л. Петрова. Другие выступающие касались вопроса о свободных
местах на факультете. В итоге при голосовании о назначении
Е. Ю. Перфецкого экстраординарным профессором голоса
разделились поровну. Вопрос был передан по предложению
профессора Ходжи в Министерство образования, которое,
очевидно, решило его в пользу Е. Ю. Перфецкого.
Хотя Е. Ю. Перфецкий в итоге стал экстраординарным
профессором, это был, вне всякого сомнения, неприятный эпизод, показывающий, что продвижение на факультете было для
него медленным и трудным. Только в августе 1939 г., т. е. уже
после совершившегося распада Чехословакии, оккупации части ее Германией и провозглашения в марте 1939 г. Словакии
самостоятельным государством, Е. Ю. Перфецкий был сделан
полным (riadnym) профессором, его положение в университете стало прочным, и он сам смог назначать себе курсы по
выбору (пять часов в неделю) в рамках истории восточноевропейских славян. Это звание он сохранил до конца жизни. 117
По-видимому, послевоенные политические изменения в стране
его не коснулись. 118 Но можно сказать, что университетская
карьера Е. Ю. Перфецкого была тесно связана с историей чехословацкой культуры межвоенного, а затем военного периода
и отражала все ее изменения.
Выход книги Е. Ю. Перфецкого о русских летописях совпал
с началом его преподавания в Братиславе. Во введении к книге сам Е. Ю. Перфецкий прямо объявил себя продолжателем
117
См. краткую служебную биографию Е. Ю. Перфецкого: Univerzita
Komenskeho. Prehl'ad profesorov 1919–1966. Prehlad pracovisk 1919–1948.
Bratislava, 1968. L.113.
118
Незадолго до смерти он был избран деканом философского факультета (Досталь М. Ю. Российские слависты-эмигранты… С. 54).

350

Глава 6

А. А. Шахматова. По его мнению, после работ последнего
«древнейшая часть нашей летописи… в главнейших своих чертах… и вопросы, связанные с нею, вполне выяснились». Главная
заслуга А. А. Шахматова заключалась в выявлении в Н1 более
древнего текста — Нсв. 119 Проблема заключается в том, что
осталось невыясненным до конца отношение Нсв. и ПВЛ. 120
«В то время, когда был положен такой усиленный труд ряда
ученых для исследования древнейшего летописания, — русское летописание последующего (за Повестью временных лет)
времени — сравнительно очень мало разобрано и изучено». 121
И  именно в заполнении этой лакуны видел Е. Ю. Перфецкий
смысл своей работы. Это была справедливая для 1922 г. оценка.
Ведь тогда не появились еще не только работы по общерусскому летописанию М. Д. Приселкова (и тем более А. Н. Насонова и Я. С. Лурье), но и не была, как уже сказано, опубликована вторая из двух главных работ А. А. Шахматова «Обозрение
русских летописных сводов XIV–XVI вв.», вышедшая из печати
лишь в 1938 г. Правда, можно предположить, что столь близкий
к А. А. Шахматову в последние годы его жизни Е. Ю. Перфецкий мог быть знакомым с рукописью этой работы.
В предисловии к книге Е. Ю. Перфецкий объяснил суть
своего метода. Он не противоречил методу, применяемому
А. А. Шахматовым, так как делал выводы «на основании данных, полученных… путем сравнения различных летописных
сводов, дошедших до нашего времени, — и на основании внутреннего толкования смысла летописи…». 122 Последний подход был характерен для А. А. Шахматова. Следует, однако,
отметить, что понятие «свод» Е. Ю. Перфецкий тут употребляет не в шахматовском понимании, а скорее в строевском, т. е.
называет «сводами» реальные тексты, а не их гипотетические
протографы.
Итак, главной темой книги Е. Ю. Перфецкого являлось летописание после ПВЛ. Тут уже видно сходство с М. Д. Приселковым, который также обратился в это время к летописанию
того же периода. Но если М. Д. Приселков в работах 20‑х гг.
сосредоточил внимание на владимирских и общерусских
Перфецкий Е. Ю. Русские летописные своды… С. 93–94.
 Там же. С. 97.
121
 Там же. С. 95.
122
 Там же. С. 96.
119
120

351

Часть 2

сводах, 123 то Е. Ю. Перфецкий сразу взял более широкую тему
и включил в орбиту своего внимания больший объем летописных текстов. В том числе он обратил внимание на новгородское
летописание XII–XIII вв., совершенно не затронутое вниманием М. Д. Приселкова.
Основная идея, на которой базируются все дальнейшие
разыскания Е. Ю. Перфецкого, — возникновение в XII в. двух
крупных летописных ветвей: южной (Ип., Хл. и др.) и северной (Л., Радз., Тр., ЛПС и др.). Эта идея, несомненно, сама
по себе идет от А. А. Шахматова. Вслед за А. А. Шахматовым
Е. Ю. Перфецкий выделял также отдельную группу текстов,
восходящих к древнейшему общерусскому своду — Владимирскому Полихрону и поэтому соединяющих в себе южный
и северный материал. Он называл эту группу текстов «группой Полихрона». В нее Е. Ю. Перфецким включались Тв., Льв.,
Воскр., Ник., Н4, С1 и летописный текст, использованный
в хронике Яна Длугоша. По его мнению, протографы текстов
«группы Полихрона» хотя и были созданы позднее протографа Л. и сходных летописей, но сохранили более древние черты
и «восходили к более старшей редакции». 124 Поэтому именно
эти тексты широко использовались Е. Ю. Перфецким для реконструкции летописания XII в.
Эта мысль нуждается в пояснении. Как мы знаем, в схеме
А. А. Шахматова фигурировали два свода, которые он называл
Полихронами. Первым был Владимирский Полихрон начала
XIV в., который А. А. Шахматов видел в числе источников Л.,
Ип. и Н1. 125 Существование этого Полихрона было впоследствии поставлено под сомнение М. Д. Приселковым. Другой
Полихрон, по А. А. Шахматову, — общерусский свод первой
половины XV в. (1423 г.) — источник русских статей Хронографа, С1–Н4 (свода 1448 г.), Ростовского владычного свода.
Этот Полихрон как звено схемы А. А. Шахматова был позднее
аргументированно исключен из нее Я. С. Лурье. Вначале кажется, что у Е. Ю. Перфецкого речь идет о втором Полихроне по
123
См.: Вовина-Лебедева В. Г. Судьбы больших школ в XX веке:
М. Д. Приселков // Историческое сознание и власть в зеркале России двадцатого века: научные доклады. СПб.: «Нестор», 2006.
124
 Там же. С. 25.
125
Шахматов А. А. Обозрение русских летописных сводов XIV–XVI вв.
М.; Л., 1938. С. 13–15, 19, 91, 131 и др.

352

Глава 6

терминологии А. А. Шахматова. Это понятно, так как гипотезу
о первом Полихроне А. А. Шахматов подробнее всего изложил
в «Обозрении…», которое было напечатано уже после рассматриваемой работы Е. Ю. Перфецкого. Но о Полихроне 1423 г.
А. А. Шахматов писал в трудах, опубликованных при жизни и,
несомненно, известных Е. Ю. Перфецкому, например в «Разысканиях…». 126 А. А. Шахматов не возводил прямо к этому Поли­
хрону ни Льв., ни Тв., ни Воскр. и Ник., как это сделал Е. Ю. Перфецкий, а только лишь С1 и Н4. Правда, он действительно видел
в протографе этого Полихрона некие более древние черты, чем
в протографе Л., но лишь тогда, когда это касалось древнейших
новгородских известий, а не древнейших владимирских. 127
Поэтому при более детальном рассмотрении оказывается,
что Перфецкий существенно изменил гипотезу А. А. Шахматова о Владимирском Полихроне. Это не Полихрон XV в., и не
Полихрон XIV в., по Шахматову. Выделение С1, Н4, Тв., Льв.,
Воскр. и Ник. в особую «группу Полихрона» как восходящих
к более древней основе (своду 1189 г.), по сравнению с Л., Радз.
и др. (восходящими к своду 1193 г.), а потому и использование,
прежде всего, именно первых текстов для реконструкции летописания XII–XIV вв. — главное отличие схемы Перфецкого
от схем Шахматова и Приселкова. Но при этом в самом своем методе Е. Ю. Перфецкий остался всецело последователем
А. А. Шахматова, и именно потому, что, сличая между собой
реальные летописные тексты, видел в их основании цепь более
древних гипотетических протографов. Следование А. А. Шахматову означало у него, таким образом, следование его методу,
а не всем выводам А. А. Шахматова.
Анализируя общее и различное в летописях «группы Полихрона», Е. Ю. Перфецкий не давал в тексте книги всего материала текстологических сопоставлений, как не делал этого
и сам А. А. Шахматов, ограничиваясь перечнем общих чтений. Однако на некоторых сюжетах он, как и А. А. Шахматов и М. Д. Приселков, останавливался особо. Так он считал,
что в древнем владимирском своде, судя по Льв., Н4 и С1,
126
Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. 197–201, 232 и др.
127
 Там же. С. 235–245. Льв. и Тв. Шахматов возводил к так называемой
Ростовской компиляции и только через нее — к своду 1423 г. В тексте Ник. он
видел чтения, восходящие к той же Ростовской компиляции.

353

Часть 2

содержался цельный рассказ об ослеплении князей Ростиславичей, уже оборванный в Л. и сходных. А. А. Шахматов также
обратил внимание на вариант этого текста в Л. в сравнении
с Радз. Он отметил недоговоренность в Л. и сокращенный вариант рассказа в Радз., а также в ЛПС. Шахматов объяснял это
тем, что текст Л. древнее текста, лежащего в основании Радз.,
и что данный рассказ в Л. был записан, очевидно, на месте события «когда оно не представлялось еще во всем своем ужасе…». 128 При этом никаких сведений о том, что в более поздних
летописях существует и более полный вариант этого рассказа,
Шахматов не привел, хотя это, разумеется, было ему известно.
Между тем Е. Ю. Перфецкий, который, как мы предполагаем, не знал текста шахматовского «Обозрения…», а значит,
и трактовки А. А. Шахматовым данной статьи, обратил внимание именно на более полный рассказ в других летописях. Тем
более, что это подтверждало его гипотезу о большей древности источника летописей «группы Полихрона» по сравнению
с Л. Впоследствии М. Д. Приселков обратился к анализу рассказа об ослеплении Ростиславичей. И он также отошел в сторону
от шахматовской его трактовки. По мнению М. Д. Приселкова,
в Л. уже первоначальный текст, содержащий полный рассказ об
ослеплении, был сознательно сокращен, чтобы не компрометировать Всеволода Большое Гнездо, который оказался участником злодеяния. И еще большему сокращению эта сцена подверглась в Радз. 129 Я. С. Лурье, комментируя данное место в работе своего учителя М. Д. Приселкова, отметил, что сводчик в Л.
скрыл факт ослепления, отмеченный Н1 и Ип. 130
Таким образом, там, где А. А. Шахматов увидел в Л. древнейший текст, там и Е. Ю. Перфецкий и М. Д. Приселков увидели тенденциозное сокращение. Но дальнейший ход мыслей
у них был разным. Для Е. Ю. Перфецкого рассказ Л. не представлял интереса, так как он основывался в своих характеристиках летописных сводов XII–XIII вв. на летописях «группы
Полихрона». Поэтому он ограничился констатацией того, что
в Л. этот рассказ вторичен. М. Д. Приселков подошел к нему
с другой стороны. Он вовсе не обратил внимания на те тексты,
Шахматов А. А. Обозрение… С. 11.
Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. С. 109–110.
130
 Там же. С. 265, примеч. 57.
128
129

354

Глава 6

где рассказ об ослеплении Ростиславичей читается с окончанием. Главным для него было сопоставить рассказ Л. с рассказом
гипотетического свода 1177 г., где он, по мнению М. Д. Приселкова, должен был быть полным.
Мы остановились подробно на анализе данного летописного
рассказа А. А. Шахматовым, М. Д. Приселковым и Е. Ю. Перфецким потому, что он показывает особенности подходов к тексту
всех трех исследователей. У А. А. Шахматова анализ реальных
текстов и использование реконструкций находились в известном
равновесии. Е. Ю. Перфецкий, имея на руках тексты Л. и летописей «группы Полихрона», сравнивал их и делал вывод о большей полноте и первичности протографа последних. Т. е. делался
акцент на сравнении реальных летописных текстов. Он исходил
при этом из метода А. А. Шахматова: от сравнения реальных текстов идти к построению гипотетических их протографов, которые сравнивались между собой. М. Д. Приселков, в свою очередь,
по-другому, но тоже шел от метода А. А. Шахматова. Он лишь
делал крен в сторону гипотетического свода, поскольку это вообще было характерным для него, и отбрасывал показания тех летописей, которые использовал Е. Ю. Перфецкий, очевидно, как
поздних. У М. Д. Приселкова получилось сравнение не реальных
текстов и не их протографов, а наиболее раннего реального текста (Л.) с его же гипотетическим протографом – сводом 1177 г.,
полученным из сравнения Л., Радз. и ЛПС.
На этом примере видно, что от А. А. Шахматова шли различные линии в исследовании летописей, воплощенные разными его
учениками. И нет оснований полагать, что М. Д. Приселков в данном случае явился более последовательным сторонником шахматовского метода, чем Е. Ю. Перфецкий, или же наоборот. 131
131
Н. И. Милютенко, которая специально исследовала сюжет об ослеплении Ростиславичей, со ссылкой на М. Д. Приселкова указала, что первоначально во владимиро-суздальском летописании не было полного известия
об ослеплении. Очевидно, исследовательница подразумевала Л. и Радз., но
именно их-то рассказы, по мнению М. Д. Приселкова, были оборваны, а первоначальный рассказ свода 1177 г. полон и содержал описание ослепления. Таким
образом, Н. И. Милютенко изложила точку зрения А. А. Шахматова на этот
сюжет, а не Приселкова. Работу Перфецкого она не использовала. Между тем
Милютенко как раз указала, что рассказ об ослеплении в полном виде имеется
в Н1, а подробности также содержатся в Московском своде XV в., куда попали, возможно, из свода 1448 г. (по С1 и Н4), т. е. привлекла к сравнению более
поздние тексты. Конец рассказа Московского свода и является, по ее мнению,

355

Часть 2

Как мы уже отмечали, А. А. Шахматов выделял наиболее ранний владимирский свод — свод 1185 г., а затем его переработку —
свод 1193 г. (оба свода выделялись по тексту Л.). Затем он видел
уже свод 1212 г., отраженный в тексте Радз. и в переработанном
виде — в ЛПС. М. Д. Приселков не включал в свою схему свод
1185 г., считая наиболее ранним — свод 1177 г., затем свод 1193 г.,
свод 1212 г. и его переработку свод 1214 г.
Е. Ю. Перфецкий предполагал, как и А. А. Шахматов, что
местное летописание во Владимире возникло в конце 50‑х гг.
XII в., приблизительно в тот момент, когда Андрей Боголюбский сделал Владимир своей столицей. А. А. Шахматов отмечал,
что с 1157 г., когда Андрей Боголюбский вокняжился в Суздальской земле, начинаются в тексте летописи местные известия. Он
считал, что существовал суздальский свод этого времени, хотя
и думал, что первые его известия относятся к 70‑м гг. XII в. 132
Приселков также писал о владимирских записях времени Юрия
Долгорукого, но затем предположил, как и Е. Ю. Перфецкий, что
на их основе был составлен владимирский летописец Андрея Боголюбского, повествование которого начиналось с 1158 г. 133 По
М. Д. Приселкову, этот летописец велся при церкви Владимирской Божьей Матери. 134
Логика рассуждений Е. Ю. Перфецкого по этому вопросу —
иная, но картина истории владимирского летописания получилась
у М. Д. Приселкова похожей на ту, которую нарисовал до него
Е. Ю. Перфецкий. По Перфецкому, владимирская летопись Андрея Боголюбского, продолженная после его смерти при церкви
Владимирской Божьей Матери, также была соединена затем с южным переяславским сводом 1186 г. и дополнительным владимиросуздальским материалом (суздальскими летописными записями и Сказанием об убиении Андрея Боголюбского). Так возник
свод 1189 г., отразившийся в летописях «группы Полихрона» (по
первоначальной редакцией этого известия во владимиро-суздальском летописании, так как, как показал А. Н. Насонов, этот свод отразил свод Юрия Всеволодовича первой половины XIII в. Обнаруженный исследовательницей рассказ
в сборнике Мгарского монастыря имеет совпадение с рассказом Тв. Таким образом, некоторые ее наблюдения перекликаются с наблюдениями Перфецкого. См.: Милютенко Н. И. Рассказ о прозрении Ростиславичей на Смядыни…
С. 121–128.
132
Шахматов А. А. Обозрение… С. 16–17.
133
Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. С. 117.
134
 Там же.

356

Глава 6

Перфецкому). По Приселкову же, «записи Ростово‑Суздальского
края времени Юрия Долгорукого» были соединены с владимирским летописцем времени Андрея Боголюбского и повествованием о его смерти и борьбе за его наследство, а также — с переяславским летописным материалом в своде 1177 г., отразившимся в Л. 135
Еще одна линия, в которой перекликаются Е. Ю. Перфецкий и М. Д. Приселков, — анализ переяславских известий во
владимирском летописании. Оба исследователя отталкивались
от наблюдений А. А. Шахматова (хотя Е. Ю. Перфецкий их, возможно, и не знал), который обратил внимание на слой южных
известий в Л. и Радз. А. А. Шахматов полагал, что именно из летописи Переяславля-Южного попали в древние протографы Л.
и Радз. киевские сюжеты. При этом А. А. Шахматов выделял два
этапа использования переяславских источников в северных летописях. Первоначально, по Шахматову, в своде 1185 г. (который
Шахматов считал древнейшим владимирским сводом) использовался переяславский свод 1175 г. Именно из него попала туда,
по Шахматову, и ПВЛ. Затем текст свода 1185 г. был пополнен
по второй летописи Переяславля-Южного, и результат этой работы отра­зился во владимирском своде начала XIII в. (судя по
Радз. и ЛПС). Этим А. А. Шахматов объяснял дублировку во владимирских летописях описаний под 1171 и 1169 гг. похода Михалки Юрьевича на половцев. 136 Оценивая происхождение этих
переяславских сводов, Шахматов писал: «Быть может, первая из
этих летописей была княжескою, а вторая церковною или же монастырскою». 137 Мотивировалось это тем, что в рассказе 1169 г.
одним из главных действующих лиц был князь Глеб Юрьевич,
отец Владимира Глебовича, с именем которого связывалось происхождение княжеского переяславского летописца.
Е. Ю. Перфецкий рассуждал об этих же переяславских известиях следующим образом. В протографе Льв.–Тв. переяславских сюжетов нет, так же как и некоторых суздальских и киевских. Значит, он древнее протографа Л.–Радз. Те же переяславские и суздальские известия, которые присутствуют, даны
в другой редакции. И эта редакция более древняя, чем протограф
Л.–Разд., а также Ип.– Хл. 138
 Там же. С. 119.
Шахматов А. А. Обозрение… С. 53–54.
137
 Там же. С. 54.
138
Перфецкий Е. Ю. Русские летописные своды… С. 25.
135
136

357

Часть 2

Разбирая состав выделенного им свода 1189 г., Е. Ю. Перфецкий, так же как и А. А. Шахматов, находил в его составе свод
Переяславля-Южного, но делал это на основе текстов Тв.–Льв.,
а не Л.–Радз. По мнению Е. Ю. Перфецкого, переяславское летописание началось со смерти епископа Лазаря и назначения на его
место Сильвестра. Вслед за А. А. Шахматовым Е. Ю. Перфецкий
выделял епископский летописец Переяславля-Южного (связанный
с епископской кафедрой) и «княжую переяславскую летопись»,
связанную с князем Владимиром Глебовичем. Анализируя затем,
как и А. А. Шахматов, статью под 1169 г., он увидел в ней рассказ
не о том же событии, что и рассказ под 1171 г. (как это казалось
А. А. Шахматову), а рассказ о двух разных событиях. В тексте под
1169 г., по Перфецкому, видно соединение двух частей. Первая
часть рассказа совпадает с текстом статьи 1171 г. о нападении половцев на Киевскую и Переяславскую земли. Другая часть написана киевлянином. Обе они были слиты и приурочены к рассказу о нападении половцев только на Киевскую землю. В Тв., отразившей,
по Перфецкому, текст свода 1189 г., известие под 1171 г. отсутствует. А в статье 1169 г. уже видно слияние киевских и переяславских
известий. Именно эти обстоятельства заставляли Е. Ю. Перфецкого считать вариант текста в Тв. наиболее ранним. В своде 1193 г.,
отразившемся в Л., был добавлен еще один киевский источник.
Если сравнить то, как Е. Ю. Перфецкий анализировал переяславские летописные пласты и определял их происхождение,
с тем, как это делал некоторое время спустя М. Д. Приселков, то,
несомненно, можно увидеть много общего в самих сюжетах. Возможно задаться, в конце концов, вопросом: а не был ли все-таки
известен М. Д. Приселкову труд Е. Ю. Перфецкого? Не вдохновлялся ли он в какой-то степени этим трудом и этими мыслями при
написании своих работ о владимирском летописании? Возможно, что некоторые замечания Е. Ю. Перфецкого М. Д. Приселков
использовал в своем курсе, хотя и не мог в конце 1930‑х гг. ссылаться на коллегу-эмигранта.
Во всяком случае, М. Д. Приселков обратил внимание, так же
как и А. А. Шахматов и Е. Ю. Перфецкий, на рассказы о нашествии половцев, читающиеся под 1169 и 1171 гг. Как и оба эти
предшественника, он выделял епископский и княжеский летописцы Переяславля-Южного, причем последний связывал с именем князя Владимира Глебовича. Отличие заключалось в том,
что А. А. Шахматов видел в статье 1169 г. отражение летописца
358

Глава 6

Переяславля-Южного княжеского, 139 а М. Д. Приселков — летописца епископского. 140
Оригинальным сюжетом у Е. Ю. Перфецкого, которого нет
у А. А. Шахматова, явилось, как мы видели, выделение им двух
источников (киевского и переяславского) в летописном рассказе
1169 г. о нападении половцев. Здесь, развивая А. А. Шахматова,
Е. Ю. Перфецкий шел по линии большей детализации в анализе
летописного известия. М. Д. Приселков, так же как и он, увидел два источника данных рассказов. Как это вообще для него
характерно, новация по сравнению с А. А. Шахматовым заключалась в увеличении при анализе того же самого рассказа количества реконструируемых летописцев Переяславля-Южного.
Если А. А. Шахматов и Е. Ю. Перфецкий выделяли два, то Приселков писал о переяславском летописце, который использовал
сводчик 1177 г., затем о том, который использовал сводчик 1193 г.,
а кроме того, о следующих переяславских летописцах в сводах
1212 г. и 1228 г. 141 Тот переяславский летописец, который использовал сводчик 1212 г., по М. Д. Приселкову, был продолженным
до 1209 г. текстом, использованным до того в своде 1193 г., т. е.
княжеской переяславской летописью. А переяславский источник
свода 1228 г., по его мнению, был тем же княжеским летописцем,
но продолженным уже до 1228 г. 142
Отметим те общие детали анализа у Е. Ю. Перфецкого
и М. Д. Приселкова, которые не заимствованы ими у А. А. Шахматова. Такой деталью является гипотеза о связи епископского
летописца Переяславля-Южного с именем Сильвестра. Совпадает также и выделение обоими исследователями киевского и переяславского пластов в рассказе 1169 г., отразившемся во владимирском летописании.
Развивая далее тему переяславского летописания XII в.,
Е. Ю. Перфецкий увидел в составе предполагаемой переяславской летописи, которая оканчивалась, по его мнению,
на 1186 г., — киевский свод 1174 г. Выделение его производилось
логическим путем. Е. Ю. Перфецкий полагал, что в этом киевском своде находился не только киевский, но и другой летописный материал, в том числе новгородский. Источником киевского
Шахматов А. А. Обозрение… С. 54.
Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. С. 110–111.
141
 Там же. С. 133 и след.
142
 Там же. С. 139.
139
140

359

Часть 2

свода исследователь полагал и летописные записи 1117–1145 гг.
при Андреевском монастыре в Киеве, связанные с родом Мономаховичей. С 1146 г. летописание, по его предположению, перешло в другие руки, хотя и осталось у приверженцев Мономахов.
Составитель летописи за 1146–1174 гг. был близок к князю Изя­
славу Мстиславичу. Последний его рассказ о разорении Киева
Ярославом Мстиславичем находился под 1174 г. После 1174 г.
в тексте начинался другой летописный материал, уже относящийся к переяславскому своду.
Все эти предположения были сделаны лишь на основании
внутреннего анализа текста, как, впрочем, это было свойственно
делать и А. А. Шахматову, не говоря уже о М. Д. Приселкове.
Е. Ю. Перфецкий объяснял и тот известный факт, что южные статьи за вторую половину XII в. имеются и в сводах южной,
и в сводах северной редакции. Сравнение этого общего материала навело его на мысль, что было две киевские летописи XII в.
Одна — свод, доведенный до 1174 г. Ее текст отразился в сводах
северной редакции. Другая — переработка свода 1174 г., оканчивающаяся 1198 г. известием о построении стены вокруг Выдубецкого монастыря, и отразилась в летописях группы Ип. Этот второй свод Е. Ю. Перфецкий выделял вслед за А. А. Шахматовым.
Киевский свод 1174 г., по Перфецкому, явился продолжением ПВЛ. Киевский материал этого продолжения был соединен
в нем с новгородским, так как новгородская летопись была одним из источников. Этот киевский свод 1174 г. в составе переяславского свода 1186 г. перешел далее во Владимир, где при
церкви Владимирской Божьей Матери соединился с местным материалом и был доведен до 1189 г. Е. Ю. Перфецкий, так же как
и А. А. Шахматов, увидел в составе владимирского свода 1189 г.
(только, по Шахматову, это был свод 1185 г.) вставки из суздальской летописи, в том числе связанные с именем Андрея Боголюбского. 143 В этих вставках он числил и «Повесть об убиении Андрея Боголюбского».
Этой повести Е. Ю. Перфецкий, как и все исследователи
владимирского летописания, уделил особое внимание. Сравнив
ее текст в северной и южной редакциях, он пришел к выводу
о том, что северная редакция (Л. и сходн.) беднее по содержанию и представляет собой главным образом житийный материал.
143

Перфецкий Е. Ю. Русские летописные своды… С. 46.

360

Глава 6

Другая часть текстов с «Повестью…» отразилась в составе летописей «группы Полихрона» (Тв., Воскр., С1). Здесь виден тот же
житийный материал, но более богатый фактами. И именно этот
вариант «Повести…», по Перфецкому, попал в свод 1189 г. Южная же редакция (Ип. и сходн.), по его мнению, представляла
уже третий вариант рассказа о гибели владимирского князя, совмещающий северный вариант житийного текста с добавлением
еще одной житийной повести, следов которой нет в первых двух
редакциях. Ниже мы рассмотрим, как видел соотношение этих
текстов А. Н. Насонов, специально исследовавший данную «Повесть…».
Представление Е. Ю. Перфецкого о первом местном владимирском летописце также перекликалось с тем, что писали об
этом М. Д. Приселков и А. Н. Насонов.
Особое внимание Е. Ю. Перфецкий, в отличие от М. Д. Приселкова, уделял проблеме новгородского летописания XII–XIII вв.
Отталкиваясь от наблюдений А. А. Шахматова, он внес коррективы в схему последнего. В Н1, по Перфецкому, отразился
новгородский свод первой половины XIV в. Источник его общерусских известий — тот же общерусский свод, который лежит
в основе других текстов северной редакции (Л. и сходн.). Местные новгородские известий Н1 идут, с одной стороны, из владычного новгородского свода, как полагал Шахматов. 144 С другой
стороны, это фрагменты летописей, которые велись при отдельных церквах и монастырях. Пример — летопись Германа Вояты.
Напомним, что А. А. Шахматов считал ее копией новгородского
владычного свода.
Главным дополнением Е. Ю. Перфецкого в отношении новгородских летописей было то, что, по его мнению, в Н1 отразились
также известия из «княжеской новгородской летописи», восходящей к началу XI в. Таким образом, у Е. Ю. Перфецкого картина
новгородского летописания оказывалась зеркальным отражением картины летописания Переяславля-Южного: сосуществование владычной и княжеской летописей, одна из которых продолжает другую. Новгородская княжеская летопись, по мнению
144
Перфецкий поддержал также мысль Шахматова о том, что автор статей 1136–1137 гг. и автор «Учения, им же ведати человеку числа всех лет» — известный в истории древнерусской культуры иеродиакон Антониева монастыря
Кирилл, сочинивший «Вопрошание Кириково». См.: Перфецкий Е. Ю. Русские
летописные своды… С. 67–69.

361

Часть 2

Перфецкого, — это та же княжеская летопись, показания которой
попали во владимирский свод 1189 г. Таким образом получалось,
что это один из общих протографов Н1 и летописей «группы Полихрона». И поскольку Е. Ю. Перфецкий полагал, что Л. и сходн.,
а также Ип. восходят в определенных своих частях к той же древней основе, что и летописи «группы Полихрона», то он предлагал
считать все тождественные новгородские сообщения северных,
южных, новгородских летописей и летописей «группы Полихрона» — восходящими к новгородской княжеской летописи. 145
Более подробно мысли Е. Ю. Перфецкого о княжеской новгородской летописи были развиты им в специальной статье на эту
тему. 146 В ней исследователь уточнил некоторые звенья своего
построения. Летописи «группы Полихрона», как и сам Поли­
хрон, не были основаны на новгородской владычной традиции,
переданной в Н1. Поэтому их текст, главным образом, и привлекался им для реконструкции княжеской линии новгородского летописания. Но и владычная традиция может быть использована для реконструкции княжеской, так как «княжий лiтопис
вiдбився на владичнiм». Значит, княжеская летопись отразилась
и во владычной. Следовательно, владычная летопись «користувався (пользовалась. — В. В.) княжим новгородським лiтописом
без посередньо…».
Но новгородская владычная летопись, по мысли Е. Ю. Перфецкого, воспользовалась княжеской летописью иначе, чем владимирская летописная традиция XII в. Следовательно, — иначе,
чем тексты «группы Полихрона». Во владимирские своды были
внесены такие тексты княжеской новгородской летописи, которые не включили в свой свод ни княжеские сводчики, ни его южные источники («украïнськi його джерела»). Только в совокупности тексты северные, южные и тексты «группы Полихрона»
могут, по мнению Е. Ю. Перфецкого, помочь реконструировать
княжескую летопись Новгорода.
Таким образом, Е. Ю. Перфецкий действительно предложил
целостный взгляд на летописание XII–XIV вв., включая новгородскую, южную и северо-восточную традиции, увязывая между
собой почти всю совокупность существующих текстов. Его схема
 Там же. С. 67–74.
Перфецький Е. Новгородський княжий лiтопис i його вiдношення
до украïнського лiтописання XII столiття // Записки наукового товариства
iмени Т. Шевченка. Львiв, 1924. Т. 134–135. С. 1–18.
145
146

362

Глава 6

продолжала схему А. А. Шахматова. Большинство дальнейших
исследователей схему Е. Ю. Перфецкого в целом не восприняло,
хотя, как мы видели в случае с М. Д. Приселковым и как увидим
далее, некоторые из них если и не воспроизводили затем отдельные его идеи, то совпадали с ними. Трудно, однако, согласиться
с А. А. Кизеветтером в том, что Е. Ю. Перфецкий целиком «светил отраженным светом». Являя собой развитие шахматовской
традиции, Е. Ю. Перфецкий, как кажется, бесспорно может считаться оригинально мыслящим и сильным текстологом.
Реконструкция, предложенная Е. Ю. Перфецким, отличается от реконструкции А. А. Шахматова своей описательностью.
Е. Ю. Перфецкий не восстановил, как это делал А. А. Шахматов,
текста новгородской княжеской летописи. Он ограничился характеристикой ее содержания и перечислением тех статей реальных летописных текстов, которые он к ней относил. Новгородская княжеская летопись, по его мнению, должна быть датирована 1130–1166 гг. Ее автором предположительно мог быть Кирик,
автор знаменитого «Вопрошания».
Возвращаясь к нарисованной Е. Ю. Перфецким картине
владимирского летописания, следует отметить, что, подобно
А. А. Шахматову, а впоследствии М. Д. Приселкову, Е. Ю. Перфецкий видел в летописных текстах отражение не только первоначального, наиболее раннего, по его мнению, свода 1189 г. (свода 1185 г. — по Шахматову, свода 1177 г. — по Приселкову), но
и последующие этапы летописной работы. А. А. Шахматов выделял после него, как мы помним, свод 1193 г., и это было поддержано М. Д. Приселковым. Е. Ю. Перфецкий также выделял свод
1193 г., лежащий в основе северной и южной редакций. Между
тем свод 1189 г., по Перфецкому, следует читать в летописях
«группы Полихрона».
Сравнение этих гипотетических сводов привело Е. Ю. Перфецкого к мысли, что свод 1193 г. использовал свод 1189 г. в качестве своего главного источника. В частности, об этом свидетельствует, по его мнению, повтор и в тексте южного и в тексте северного сводов рассказов о нашествии половцев под
1169 и 1171 гг., о которых было сказано выше. Другими источниками свода 1193 г. был суздальский, переяславский и киевский
материалы. Если свод 1189 г., по Перфецкому, лег в основу Владимирского Полихрона и восходящих к нему летописей, то свод
1193 г., с одной стороны, читается в северных текстах ростовской
363

Часть 2

и владимирской традиций (Л.), а с другой — в основе киевского
свода 1198 г., отра­зившегося в соединении с галицко-волынским
летописанием в Ип. 1193 г., таким образом, оказался критическим
моментом в истории русского летописания, после которого оно
разошлось по двум путям — северному и южному. Поэтому своды
1189 и 1193 гг., по Перфецкому, — «это те два основных свода, те
краеугольные линии нашего летописания, на которых покоится
поистине величественное здание русского летописания». 147
Е. Ю. Перфецкий считал, что составитель свода 1193 г. использовал расширенный вариант киевского свода 1174 г., который уже до того использовался составителем свода 1189 г. Из
этого источника в своде 1193 г. появились «киевские софийские
летописные записи» и дополнительный переяславский материал,
которого не знает тот вариант киевского свода 1174 г., который
читается в летописях «группы Полихрона». 148 Но в том же своде
1193 г., по Перфецкому, читались и суздальские летописные записи. Это — те же суздальские летописные записи, которые использовал и составитель свода 1189 г. И этим объясняется ряд совпадений суздальских известий Л. и летописей «группы Полихрона».
Дополнительный южный материал свода 1193 г. — это известия киевского и черниговского происхождения. Там не было
еще известий Галицко-Волынской летописи. Таким образом,
южные известия были взяты из южнорусского свода еще до того,
как в него попали Галицко-Волынские летописные материалы,
но уже после того, как в него были включены известия новгородского источника, близкого Н1. Если отбросить этот материал,
которого первоначально не было, то, по мысли Е. Ю. Перфецкого, мы получим древний владимирский свод 1193 г. Вслед за
А. А. Шахматовым, Е. Ю. Перфецкий при этом ссылается на летописную статью 1193 г., имеющую признак окончания текста
памятника. На 1193 г. оканчивается тенденциозная владимирская обработка летописного материала.
В то же время под 1189 г. в Л. и сходн. и в Тв.–Льв. имеется сообщение о смерти епископа Луки, а под 1185 г. — известие
о его поставлении, записанное явно еще при его жизни. Из этого Е. Ю. Перфецкий делал вывод о том, что древнейший общий
источник этих текстов оканчивался на 1188–1189 гг. Напомним,
Перфецкий Е. Ю. Русские летописные своды… С. 90.
 Там же. С. 86.

147
148

364

Глава 6

что для А. А. Шахматова главным критерием при выделении свода 1185 г., как и свода 1193 г., было наличие в тексте за этот год
особого благочестивого рассуждения, оканчивающегося словом
«Аминь». 149
Приведем схему владимирского летописания, как она читается у А. А. Шахматова, Е. Ю. Перфецкого и Д. М. Приселкова (графически она была начертана только А. А. Шахматовым,
у Е. Ю. Перфецкого она отсутствовала и сконструирована нами
по выводам его книги. Что касается М. Д. Приселкова, то этот
фрагмент его схемы взят нами из общей схемы летописания по
Приселкову, созданной Я. С. Лурье). 150
Шахматов

Перфецкий

Приселков

свод 1185 г.
свод 1193 г.
Полихрон нач. XIV в.

свод 1189 г.
свод 1193 г.

свод 1177 г.
свод 1193 г.
свод 1239 г.
свод 1281 г.
свод 1305 г.

Отмеченными выводами Е. Ю. Перфецкий подвел итог своей книге. Но занятий данной проблематикой исследователь не
прекратил. В статье 1928 г. он вернулся к вопросу о галицкой летописной традиции, которая была ему особенно близка в связи
с многолетними занятиями историей Карпатской Руси. 151
В данной статье Е. Ю. Перфецкий приступил к изложению
наблюдений над хроникой Яна Длугоша и определению ее места
в иерархии русских средневековых текстов. 152 В книге 1922 г. он
уже наметил хронику Длугоша как текст, восходящий в русской части к «редакции Полихрона», но эту мысль тогда не развил. Теперь
исследователь привлек для сравнения тексты ПВЛ, Нсв. (по Н1)
Шахматов А. А. Обозрение… С. 12, 53–54.
 Там же. С. 21 и далее; Приселков М. Д. История русского летописания
XI–XV вв. С. 22.
151
Перфецький Е. Перемишльський лiтописний кодекс першоï редакцiï
в складi хроники Яна Длугоша // Записки Наукового товариства iмени
Т. Шевченка. Львiв, 1928. Т. 149. С. 31–83; У Львове, 1931. Т. 151. С. 19–56.
152
Сравнительно недавно все изыскания Е. Ю. Перфецкого о хронике
Яна Длугоша были оценены Р. А. Наливайко, который написал, что хотя «не
со всеми его выводами можно согласиться, концепция его, в целом, по нашему
мнению, является верной в оценке летописных источников Длугоша». См.: Наливайко Р. А. О русских известиях «Annales Poloniae» Яна Длугоша // Рукописная книга Древней Руси и славянских стран: от кодикологии к текстологии.
СПб., 2004. С. 51.
149
150

365

Часть 2

и хроники Яна Длугоша. При этом он исходил из признания итогов
исследования древнейших летописных текстов А. А. Шахматовым.
Напомним, что, привлекая именно этот набор текстов
для взаимного сличения, Е. Ю. Перфецкий уже шел вслед за
А. А. Шахматовым и в этом вопросе. А. А. Шахматов считал, что
хроника Яна Длугоша (далее — ХД) восходит к каким-то не дошедшим до нас древним летописным русским текстам. И, как мы
видели, он даже сравнивал ее чтения с чтениями ПВЛ при воссоздании текста о «былинных предках Владимира Святославича». Е. Ю. Перфецкий пошел по пути, намеченному А. А. Шахматовым, гораздо дальше. Он задался целью реконструировать тот
древний свод, который был использован у Длугоша. В результате
сравнительного исследования он пришел к выводу, что это был
перемышльский свод 1100 г., восходящий в своей основной части
к Дрсв. в редакции 70‑х гг. XI в. Напомним, что, по Шахматову,
это мог быть только киево‑печерский свод Никона.
Получилось, что Е. Ю. Перфецкий выделил в ХД летопись,
восходящую к той же основе, что и ПВЛ, но более раннюю, чем
последняя. Причем, по мнению исследователя, ПВЛ знала этот
свод 1100 г. и черпала из него свой материал. Таким образом,
у Е. Ю. Перфецкого реконструировался еще один источник ПВЛ.
Древнейший свод 1070‑х гг. отразился в перемышльском своде не прямо, а в сочетании с Нсв. Из последнего туда вошел северный летописный материал Древнейшего новгородского свода
(существование которого он принимал по Шахматову). Еще одним источником свода 1100 г. он полагал тмутараканские и перемышльские летописные записи.
В дополнение к ПВЛ и Нсв. Е. Ю. Перфецкий сличал текст ХД
с текстом новгородских летописей, которые он в книге 1922 г. возводил к «группе Полихрона». Теперь он пришел к выводу, что одним
из источников выделенного им тогда новгородского княжеского
свода предположительно был этот же перемышльский свод 1100 г.
Е. Ю. Перфецкий выделил места ПВЛ, Н1, С1 и Н4, в которых, по его мнению, можно читать остатки перемышльского свода, и детально проанализировал их. Следы перемышльского свода он видел, например, в рассказе о первоначальном расселении
полян, в рассказе о призвании и приходе варягов, а также в рассказе об убийстве Аскольда и Дира.
Последней статье было уделено особое внимание. Именно после нее текст ХД все больше сходится, по наблюдениям
366

Глава 6

Е. Ю. Перфецкого, с Нсв. и ПВЛ. При этом он ближе к Н1 (т. е.
к Нсв.), чем к ПВЛ. Как и Н1, ХД в ряде случаев ничего не знает
об Олеге и упоминает только Игоря, который и захватывает Киев
у Аскольда и Дира. Здесь Е. Ю. Перфецкий, как и прежде, опирается на выводы А. А. Шахматова о первичности текста с Игорем
и без Олега (в Н1) по сравнению с текстом ПВЛ. Но Е. Ю. Перфецкий предположил восхождение текста и ХД и Нсв. к шахматовскому Дрсв.
ХД не знает слоя известий о киевском Печерском монастыре. По Перфецкому, это следует признать закономерным, так
как Печерский летописец — источник этих известий в ПВЛ —
сложился лишь к концу 90‑х гг. XI в. (Нсв.) и был закончен
к 1111–1112 гг. (ПВЛ). Е. Ю. Перфецкий видел в основе Перемышльского свода редакцию Древнейшего свода 70‑х гг. Никона,
которая хотя и была, по Шахматову, создана в Печерском монастыре, но еще не содержала текстов об основании этого монастыря и о Феодосии Печерском.
Идеи этой статьи были затем развиты Е. Ю. Перфецким
в большой книге, увидевшей свет через четыре года. 153 К тому
времени Е. Ю. Перфецкий считал уже, что Ян Длугош имел
в своем распоряжении несколько русских летописей. Одной
из них был летописный свод южной редакции, близкий Ип.
Но главным источником являлся общерусский свод 1225 г.,
основанный на тмутараканских, волынских, перемышльских
и владимиро-суздальских составляющих. Напомним, что именно Шахматов привлек в своей аргументации показания Длугоша, полагая, что в его тексте отражены некоторые древнерусские своды. Источником русских известий Длугоша Шахматов
считал общерусский свод 1423 г. и особую Галицкую летопись,
пользовавшуюся Дрсв.
Как видно, Е. Ю. Перфецкий пересмотрел свою первоначальную точку зрения о перемышльском своде как прямом
и основном источнике ХД. Теперь он рассматривал перемышльские записи лишь как один из источников свода 1225 г. Тмутараканские известия, которые исследователь первоначально
склонен был возводить к Перемышльскому своду, теперь возводились им также к работе сводчика 1225 г. Сравнения этого
153
Perfeckij Evgenij. Historia Polonica Jana Dlugosze a ruské letopisectvi.
V Praze, 1932.

367

Часть 2

свода со сводами северной редакции, в частности с Л., показывают, по Перфецкому, частичное сходство, но также и различие.
Анализу этой наиболее древней части ХД и подготовке его реконструкции посвящена основная часть книги. Е. Ю. Перфецкий
полагал, что он выделил все основные части киевского свода в тексте ХД и определил их первоначальные чтения. Но реконструкция
Е. Ю. Перфецкого и в этом случае отличалась от реконструкций
А. А. Шахматова описательным характером. Е. Ю. Перфецкий
так и не дал полной модели текста своего гипотетического свода,
как это делал в аналогичных случаях Шахматов.
Книга Е. Ю. Перфецкого была высоко оценена только некоторыми из отечественных историков, прежде всего М. Н. Тихомировым, так как она совпадала с собственными взглядами
М. Н. Тихомирова на начало летописания, о которых пойдет
речь в гл. 15. Причем видно, что интерес к труду Перфецкого
у М. Н. Тихомирова возрастал по мере работы над собственным
текстом книги о начале русского летописания. В сохранившемся экземпляре второй редакции книги М. Н. Тихомиров сделал
лишь небольшое замечание о книге Е. Ю. Перфецкого. В тексте
третьей редакции книги Е. Ю. Перфецкому уделено гораздо
больше места. По мнению М. Н. Тихомирова, «его исследование
вносит очень многое в историю летописания» и «особый интерес
имеет суждение Перфецкого о взаимоотношениях между ПВЛ
и Перемышльским летописным сводом». 154 Особенно важными,
по М. Н. Тихомирову, были наблюдения Е. Ю. Перфецкого над
тем, что текст Длугоша не содержит позднейшего новгородского материала, что, по мнению Е. Ю. Перфецкого, означает, что
его источник не был связан с Софийским временником.
Анализ этой части научного творчества Е. Ю. Перфецкого будет неполон, если мы не коснемся его работ о древненемецких, древнечешских и древнепольских хрониках. Так мы
увидим применение метода А. А. Шахматова к иному, чем русские летописи, материалу. Эта серия статей появилась в конце
1920‑х–начале 1930‑х гг.
Как и А. А. Шахматов, Е. Ю. Перфецкий разматывал запутанный клубок разновременных, но часто совпадающих
(«буквально совпадающих», по выражению автора) текстов
постепенно. И  так же как А. А. Шахматов, Е. Ю. Перфецкий
154

 Архив РАН, ф. 693, оп. 1, № 100, л. 20.

368

Глава 6

в этой серии статей к одной и той же главной мысли подходил неоднократно и с разных сторон. Сначала он выпустил
статью о Сазавском монастыре, где использовал как основной
источник Сазавскую хронику, в которой тогда уже увидел отражение древнейшего немецкого летописания — Майнцского
свода и еще более древней Фульдской летописи. 155 В последующей работе он поставил задачу восстановления Записок
о св. Адальберте. Эти Записки выделялись им в составе некоторых чешских и польских хроник. При этом Е. Ю. Перфецкий
определил вошедшие в соединение с Записками известия гипотетического Майнцского свода X в. 156 А  еще через несколько
лет появилась большая статья на русском языке, напечатанная
в первом томе «Трудов Института славяноведения». 157
В этой работе Е. Ю. Перфецкого, как представляется, его
близость к А. А. Шахматову в самих приемах исследования
видна особенно хорошо. Вся статья построена на жесткой логической схеме рассуждений и интерпретаций полученного
материла сличения текстов хроник. Е. Ю. Перфецкий обнаружил, что некоторые чешские и польские хроники содержат
в своей начальной части одинаковые известия, текстологически совпадающие. Это известия немецкие, и они совпадают
также с некоторыми древнейшими немецкими анналами. Параллели были внесены в таблицу. Е. Ю. Перфецкий сделал вывод, что «древнейшие чешские, польские и немецкие летописи
пользовались одним общим летописным первоисточником,
протографом их всех…».
Итак, был обнаружен протограф первого ряда и выявлены
известия, которые можно возвести к нему. Сходство текстов
начиналось на 714 г. и заканчивалось на 973 г. Большинство
известий оказалось связанным с майнцским архиепископским
двором. Таким образом реконструировалась Майнцская летопись. Далее уже она подверглась расслоению. Е. Ю. Перфецкий заметил, что в этой летописи прослеживаются события,
155
Perfecky E. Die deutschen Quellen der Sazaver Chronik // Archiv für
Slavische Philologie. Berlin, 1925. Bd 40. 1–2.
156
Perfecky E. Die Opatovitzer Annalen…
157
Перфецкий Е. Ю. Общий источник чешского и польского летописания // Труды Института славяноведения Академии наук СССР. Л., 1932.
Т. 1. С. 207–238. Е. Ю. Перфецкий в конце 1920‑х гг. хотел вернуться в Россию и рассчитывал на появление этой статьи. См.: Досталь М. Ю. Российские
слависты-эмигранты… С. 50–51.

369

Часть 2

связанные с городом Фульдой и Фульдским монастырем. При
сравнении этих известий с сохранившимися Фульдскими анналами оказалось, что ряд текстов опять совпадает. Таким образом, было сделано предположение о том, что в составе Майнцского свода дошла до нас древняя Фульдская летопись.
Так был обнаружен протограф второго ряда. Но на этом
Е. Ю. Перфецкий не остановился. Сравнение гипотетической
Майнцской летописи с другими немецкими хрониками обнаружило в них общий слой франкских известий. Е. Ю. Перфецкий
сделал вывод о том, что Майнцские анналы использовали не только Фульдскую летопись, но и какую-то древнейшую франкскую
летопись, кончающуюся смертью короля Пипина. Поскольку ни
один из этих протографов второго ряда не содержал майнцских
известий, оставалось предположить, что они были независимы
от Майнцской летописи и сами повлияли на нее. «Это влияние
первых двух на Майнцскую выражается в том смысле, что, восприяв их, Майнцская летопись превратилась в общий летописный свод, представив собою летописную компиляцию».
Нельзя не заметить, что весь ход рассуждений Е. Ю. Перфецкого здесь очень напоминает построение А. А. Шахматова
о Нсв. и Дрсв. Только у Е. Ю. Перфецкого было больше текстов для сличения, поскольку имелись еще две группы немецких хроник и Фульдские анналы. Это делало построение особенно четким и последовательным.
Далее Е. Ю. Перфецкий стал пытаться расслаивать уже
майнцские записи выделенного им свода. Он заподозрил, что
был не один, а два майнцских свода. Первый оканчивался 973 г.
Но затем путем довольно сложных текстологических построений с привлечением сравнительного материала ряда немецких,
чешских и польских хроник Е. Ю. Перфецкий выделил второй,
более поздний майнцский свод, продолженный до 1002 г. В нем
материал первого свода 973 г. был дополнен материалом погодной летописи Гершфельдского монастыря и более поздней
Фульдской летописи. Именно этот свод и отразился в Сазавской летописи. Так Е. Ю. Перфецкий, описав в своих построениях полный круг, вернулся к тому же выводу, с которого он
стартовал статьей 1925 г., но теперь он обосновал его на гораздо более богатом материале.
Хорошо видно, что Е. Ю. Перфецкий, как и А. А. Шахматов, шел в своих текстологических раскопках сверху вниз —
от материала позднейшего к выявлению древнейшего ядра
370

Глава 6

текста. В результате была построена схема, которая снимала все противоречия в сложных взаимных отношениях целой
группы разновременных текстов. Майнцский летописный свод
он уподоблял ПВЛ, 158 хотя было бы правильнее, как уже говорилось, сопоставить ее с Нсв. в схеме Шахматова, поскольку
это уже была реконструкция. Правда, определенная параллель
существует и с ПВЛ. Как А. А. Шахматов полагал, что первоначальный текст ПВЛ не дошел до нас, так и Е. Ю. Перфецкий
подозревал это о Майнцском своде, особенно о его второй редакции. Фрагменты более полного текста этого свода он видел
в некоторых отрывках позднейших немецких анналов. 159
Итак, Е. Ю. Перфецкий — прямой ученик и последователь
А. А. Шахматова. Сравнение его с М. Д. Приселковым показывает, что они во многом антагонисты. Они развивали схему
своего учителя в разных направлениях и, естественно, пришли
к разным выводам, хотя изучали одни и те же сюжеты, и пора­
зительно совпадали друг с другом даже в деталях.
М. Д. Приселков умер перед самой войной. У  него были
ученики, которые занимались летописанием: А. Н. Насонов,
К. Н. Сербина и Я. С. Лурье. И  мы увидим, что эти ученики
М. Д. Приселкова так же были противоположны друг другу,
так же, и даже более, были не похожи друг на друга, чем не были
похожи друг на друга Е. Ю. Перфецкий, М. Д. Приселков и Вл.
Пархоменко.

158
«Источники, имевшие решительное влияние на дальнейшее летописание, подобно хронике Бэды, Исидора, Евсевия, русской Повести временных лет и др., которыми пользовался целый ряд летописцев, переходя из рук
в руки, от одного составителя к другому, переживая ряд редакций. Часто дополняясь или сокращаясь, в общем иногда не мало теряли из первоначального
своего материала, очень часто основные свои черты оставляя в целости… К таким летописным источникам, имевшим огромное и исключительное влияние
на дальнейшее летописание, в данном случае на летописание свое — немецкое
и чужое — чешское и польское, принадлежит и Майнцская летопись: Майнцский свод обеих редакций. Этот Майнцский свод обеих редакций дал основной
текст целому ряду летописей, что их и сближает». Перфецкий Е. Ю. Общий источник… С. 234.
159
 Там же. С. 234–235.

Глава 7.
Филологи школы В. Н. Перетца
7.1. А. А. Шахматов и А. И. Соболевский. А. И. Соболевский
и В. Н. Перетц. В. Н. Перетц и А. А. Шахматов.
А. А. Шахматов и ученики В. Н. Перетца. И. П. Еремин
Школа В. Н. Перетца — одно из наиболее ярких явлений
в истории филологических исследований XX в. А. И. Соболевский, учитель В. Н. Перетца, был, как и А. А. Шахматов, по происхождению своему «буслаевцем» — он учился в Московском
университете у Ф. И. Буслаева, Н. С. Тихонравова и Ф. Ф. Фортунатова. 1 С 1882 г. он стал доцентом Киевского университета,
затем профессором, а в 1888 г. был принят в Петербургский университет, где проработал 20 лет, являясь также с 1900 г. членом
Академии наук по Отделению языка и словесности.
А. А. Шахматов, в целом, высоко ценил все это направление. Он представлял историю сравнительного метода так: «Научное изучение русского языка началось в сороковых годах
нынешнего столетия: блестящие труды Буслаева и Срезневского положили прочное основание этому изучению, установив связь русского языка с родственными ему языками и применив сравнительно-исторический метод к фактам, извлеченным как из древних наших памятников, так и из народных
говоров». И. И. Срезневский был, по мнению А. А. Шахматова,
«как будто недовольным своими смелыми выводами, изложенными в “Мыслях об истории русского языка”», из-за чего он
1
Ляпунов Б. М. Исследования А. И. Соболевского по истории восточнославянских языков // Известия АН СССР. 1930. Отд-ние гуманит. наук.
С. 31–45.

372

Глава 7

«обращается к детальному изучению фактов, что уносит его
в область палеографии, библиографических и, наконец, словарных изысканий». В итоге, на конец XIX в. А. И. Соболевский «должен быть признан… главным представителем современного научного изучения русского языка…». 2
А. И. Соболевский чувствовал себя «буслаевцем». Он вспоминал: «Способ чтения лекций у Буслаева был французский. Каждая
его лекция представляла собою самостоятельное, законченное
целое, и не нужно было аккуратно ходить на лекции, чтобы извлекать пользу от прослушанного». В его время (вторая половина
1870‑х гг.) Ф. И. Буслаев «был врагом чтения с кафедры тяжелых
монографий; такие монографии, по его словам, дают массу фактов, но сообщают мало или ничего о научных теориях». Соболевский подчеркивал, что курс Ф. И. Буслаева тогда не был строгим
изложением его научных изысканий именно в сфере сравнительного языкознания: «Этот курс… носил название истории русского языка. Вероятно, так он был назван не самим Буслаевым,
а (конечно, с согласия Буслаева) факультетскими властями для
соблюдения приличий, т. е. для того, чтобы посторонние люди,
смотря в расписание лекций, думали, что в Московском университете читаются все важные науки. Он заключал в себе все, что
угодно, по изучению народной словесности в разных ее видах,
народных верований и быта, всего менее по изучению языка». 3
Однако будет ошибкой думать, что отношения между
Шахматовым и Соболевским как двумя представителями одного и того же направления и одной школы в лингвистике были
простыми. Уже в самом начале творчества А. А. Шахматов
критически оценил книгу А. И. Соболевского («Исследования
в области русской грамматики». Варшава, 1881), о чем свидетельствует его переписка с И. В. Ягичем, начавшаяся в 1881 г.,
когда А. А. Шахматов был еще гимназистом. 4 В письме 1882 г.
он писал И. В. Ягичу: «Действительно, не особенно хороша
2
Шахматов А. А. Записка об ученых трудах члена-корреспондента
Академии, ординарного профессора Императорского С.-Петербургского университета А. И. Соболевского. СПб., 1900.
3
Соболевский А. И. Воспоминание о Ф. И. Буслаеве // Четыре речи
о Ф. И. Буслаеве, читанные на заседании Отдела Коменского 21 января
1898 года. СПб., 1898. С. 1–5.
4
Переписка А. А. Шахматова и И. В. Ягича // А. А. Шахматов. 1864–1920:
Сб. статей и материалов. М.; Л., 1947. С. 13–104.

373

Часть 2

книга Соболевского: во многих случаях, например в VI главе,
проглядывает полное непонимание фактов языка… Вообще,
заниматься языком древнеславянской эпохи, не занимаясь его
памятниками, само по себе не разумно: это то же, что желать
двигать вперед физику или химию, не делая опытов. Не стану
исчислять все погрешности этой книжонки…». 5 То, что это не
было высказыванием под влиянием минуты, видно из того, что
к этому сюжету А. А. Шахматов вернулся в 1888 г., когда написал И. В. Ягичу: «Относительно книги Соболевского я все более
убеждаюсь в верности первого впечатления, произведенного
ею на меня: это очень скучная книга, в ней нет ни руководящей
идеи, ни частных мыслей, которые бы искупали своею оригинальностью и близостию к истине тот неинтересный путь, который избран автором для своего изложения». 6
И. В. Ягич вполне соглашался со своим молодым учеником: «Я  все занят разбором “лекций” Соболевского, из “разбора” выходят самостоятельные “заметки по истории русского
языка”…». 7 А в 1890 г. уже из Вены И. В. Ягич писал по поводу
критики его работ А. И. Соболевским: «Жаль, что фамилия его
не Собачевский, ведь его тон — просто лай собаки. Впрочем,
я на первых строчках остановился и дальше читать не буду.
Предоставляю моим ученикам наслаждаться этим нахальным
произведением неслыханного самомнения». 8 Немного позднее
он добавил: «Не ожидаю я от Вас полемики с таким нахалом,
как г. Соболевский, вся Ваша будущая деятельность, Бог даст,
будет протест против него. Ведь последние его статьи по церковнославянскому языку свидетельствуют, что этот господин
не хочет больше учиться, потому что уже все знает».
Итак, одним из пунктов расхождений между А. И. Соболевским и А. А. Шахматовым было отношение к работам
И. В. Ягича, который признавал А. А. Шахматова своим учеником, хотя и не прямым, а «из второй руки», т. е. признавал
первенство Ф. Ф. Фортунатова. 9
Другим моментом стало расхождение по некоторым вопросам истории праславянского языка. А. И. Соболевский написал
 Там же.
 Там же. С. 67–68.
7
 Там же. С. 69, 71.
8
 Там же. С. 73. Речь идет об ответной рецензии А. И. Соболевского в «Русском филологическом вестнике» за 1889 г. № 4 на разбор его книги
И. В. Ягичем («Критические заметки по истории русского языка». СПб., 1889).
9
Переписка А. А. Шахматова и И. В. Ягича… С. 79.
5
6

374

Глава 7

резкую рецензию уже на первую книгу А. А. Шахматова «Исследование о языке новгородских грамот XIII и XIV вв.» (СПб.,
1886). 10 Среди прочих замечаний там было указано, что в шахматовской классификации лингвистических явлений непонятно, почему одно попадает в первую группу, другое — во вторую,
«будто все зависит от личного взгляда, каприза автора», замечания которого «представляют ряд гипотез, с которыми согласиться нельзя». На следующую книгу Шахматова «Исследования
в области русской фонетики» Соболевским также был написан
критический отзыв. 11 Автору был сделан упрек в поспешности
выводов, в том, что он «не доказывает, не объясняет, а как бы
изрекает», и читатель «находит у него аксиому, не требующую
доказательств и ясную саму по себе, и затем ряд данных, иногда
плохо разгруппированных и всегда не определенных в своем достоинстве и значении». Ученик И. В. Ягича Б. М. Ляпунов в собственной рецензии на эту же книгу Шахматова назвал рецензию
А. И. Соболевского «резкой и неспокойной». 12 Со своей стороны
А. А. Шахматов в письме Ф. Ф. Форунатову от 20 августа 1894 г.
писал: «Сегодня получил рецензию Соболевского на мою диссертацию. Конечно, она мне не понравилась. Я ожидал дельной
критики и более подробного разбора. Думаю, что не стоит отвечать». И далее Шахматов пишет о том, что его очень удивило, что
Соболевскому «не ясны» некоторые языковые явления, так как
он упрекнул Шахматова в том, что он существование их не доказывает. «Вообще, мне представляется, что Соболевский мало
думал, когда писал свою рецензию». 13
Возможно, не желая этого, Б. М. Ляпунов указал на истоки
конфликта между Шахматовым и Соболевским, заметив, что
А. А. Шахматов еще гимназистом в 1881 г. выступил по поводу
магистерской диссертации Соболевского и «удачно возражал
против некоторых новых положений диспутанта», а статья на
эту тему была помещена И. В. Ягичем в «Archiv für Slavische
Philologie» (т. 7). 14
10
Соболевский А. И. Рец. А. Шахматов. О языке новгородских грамот
XIII и XIV веков. СПб., 1886 // ЖМНП. 1887. Ч. 254. Ноябрь. С. 103–104.
11
Соболевский А. И. Рец. А. Шахматов. Исследования в области русской
фонетики. Варшава, 1893 // ЖМНП. 1894. Ч. 292. Апрель. С. 421–434.
12
Ляпунов Б. М. Рец. А. Шахматов. Исследования в области русской
фонетики. Варшава, 1893 // Записки имп. Харьковского университета. 1894.
IV. С. 1–28.
13
СПФ АРАН, ф. 90, оп. 3, № 95, л. 68.
14
Ляпунов Б. М. Рец. С. 3.

375

Часть 2

Третьим пунктом расхождений между Шахматовым и Соболевским стали некоторые идеи А. И. Соболевского относительно ПВЛ. А. И. Соболевский считал, что знаменитое Предисловие, читаемое в Н1, относится только к началу Н1 до
943 г., а дальше в Н1 помещены «извлечения из Несторовой
летописи». Предисловие извещает, что рассказ будет доведен
до XIII в. По Соболевскому, Нсв. как летопись была «относительно коротка и суха, вообще (сравнительно с Начальной летописью (т. е. ПВЛ. — В. В.)) малоинтересна». Соболевский
далее останавливался на части с 943 г. до 945 г., полагая, что
это сокращение ПВЛ. Основаниями для него были неловкости
в тексте, заставляющие его думать, что он извлечен из ПВЛ. 15
Шахматов не согласился в этим.
Наконец, еще одной проблемой стало расхождение между ними по отношению к реформе русской орфографии. Еще
в письме В. Н. Щепкина А. А. Шахматову в 1887 г. упоминаются
«фортунатовцы и тихонравовцы», включенные им как «решительный выбор сотрудников» для издания словаря русского языка Отделением русского языка и словесности («по Вашей и моей
рекомендации»). 16 Эта работа стала главным делом А. А. Шахматова после переезда в Петербург и выбора в Академию.
Но в 1904 г. Отделение занялось другой важной проблемой. Была создана комиссия по реформе орфографии, куда
были включены как Ф. Ф. Фортунатов и А. А. Шахматов, так
и А. И. Соболевский. А. И. Соболевский участвовал в комиссии
на первом этапе, но вышел из нее по причине несогласия с тем,
как организована ее работа. Он написал критическую статью
в газету, вслед за которой появился ответ А. А. Шахматова
о том, что Соболевский «неправильно освещает» работу комиссии. Материалы, связанные с этим спором, опубликованы. 17
Членами комиссии были также Д. И. Абрамович, тогда доцент
СПб. Духовной академии, профессор Казанского университета
А. С. Архангельский и др. А. А. Шахматов, Ф. Ф. Фортунатов
15
Соболевский А. И. Древняя переделка начальной летописи // ЖМНП.
1905. Март. С. 100–105.
16
 А. А. Шахматов. 1864–1920: Сб. статей и материалов. С. 167–252.
17
Чернышев В. И. Ф. Ф. Фортунатов и А. А. Шахматов — реформаторы
русского правописания (по материалам архива Академии наук СССР и личным воспоминаниям) // А. А. Шахматов. 1864–1920: Сб. статей и материалов.
С. 182–188.

376

Глава 7

и А. С. Архангельский выступили по отдельности с письмами
в Отделение, опровергающими заявление А. И. Соболевского.
А. С. Архангельский — с открытым письмом к нему.
Дело, однако, не только в академическом скандале.
А. И. Соболевский затем высказался о реформе орфографии
в целом, считая, что в ней нет необходимости, хотя желательно,
например, убрать некоторые конечные знаки и т. п. Он, очевидно, в это время был близок с «Новым временем», на страницах
которого А. С. Суворин также язвительно проходился по поводу работы «подкомиссии по орфографии», Ф. Ф. Фортунатова
и т. д. Были и другие противники реформы, которую подготавливали Ф. Ф. Фортунатов и А. А. Шахматов. Одним из них был,
например, А. И. Томсон, о котором В. И. Чернышев пишет, что
он был «человек лично близкий к Ф. Ф. Фортунатову и ценимый им как очень серьезный ученый». Важно тут и другое замечание В. И. Чернышева: «Насколько мне известно, упорное
противодействие Томсона реформе орфографии ни в какой
мере не изменило личных добрых отношений к нему Фортунатова и Шахматова…». 18
Очевидно, это же можно отчасти сказать и о поздних отношениях А. А. Шахматова с А. И. Соболевским, о чем свидетельствует переписка, а также отношение А. А. Шахматова к ученику А. И. Соболевского В. Н. Перетцу и его ученикам.
В. Н. Перетц окончил историко-филологический факультет
Петербургского университета и под руководством А. И. Соболевского занимался историей русского языка, историей переводов
иностранных текстов на древнерусский язык, древнерусскими
апокрифами и другими проблемами древнерусской литературы. 19
А. И. Соболевский отличал В. Н. Перетца и оставил его
после окончания курса при кафедре русского языка и словесности. Там он стал преподавать как приват-доцент и защитил
магистерскую диссертацию, но в 1903 г. был избран экстраординарным профессором Киевского университета св. Владимира. Оставаясь по существу ученым петербургской школы, он
создал в Киеве знаменитый семинар, из которого вышли впоследствии крупные филологи-древники. Участники семинара
 Там же. С. 225–226.
Адрианова-Перетц В. П. Владимир Николаевич Перетц. (1870–1935) //
Перетц В. Н. Исследования и материалы по истории старинной украинской
литературы XVI–XVIII веков. М.; Л., 1962.
18
19

377

Часть 2

вывозились В. Н. Перетцем на ежегодные экскурсии, описывали рукописи и старопечатные книги в провинциальных библиотеках, а также ездили в Петербург. Они получали, таким
образом, уже в студенческие годы навык работы с рукописями,
и в особенности — с многочисленными списками древнерусских сочинений. 20
Письма В. Н. Перетца киевского периода, хранящиеся
в фонде А. И. Соболевского, 21 показывают близкие отношения
между учеником и учителем, содержат много личной информации: о здоровье, о преподавании, о научных делах. Недавно они
были привлечены М. А. Робинсоном. 22 В 1900 г. В. Н. Перетц
поздравлял А. И. Соболевского с избранием в Академию: «Как
один из учеников Ваших, радуюсь, что академики, победив свое
нерасположение к Вам, — а ведь это ни для кого не тайна… всетаки выбрали Вас». 23 В. Н. Перетц жил в это время и в Петербурге. Иногда он приглашал учителя к себе в гости, так в 1900 г.
«покушать блинов по случаю масленицы». В письмах упоминаются А. К. Бороздин, И. А. Шляпкин, А. Брюкнер. Книгу последнего В. Н. Перетц хотел получить для работы. 24 И А. И. Соболевский, и В. Н. Перетц, очевидно, были людьми с тяжелыми
характерами. Так, в один из визитов Перетца к Соболевскому,
как видно из письма Перетца, шла речь о его профессорстве,
и Соболевский просил его «повременить». 25 Обдумав такой
совет, Перетц написал длинное обиженное письмо о том, что
«другие не хотят заодно “повременить” и Бороздин и Шляпкин ищут докторства», а «Сиповский уже близок к концу диссертации». Перетц в запале заявлял, что «ни один из них не поедет за город: они надеются и имеют шансы устроиться в СПб.;
первые профессорами, третий, как я слышал — претендует на
20
Адрианова-Перетц В. П. Начало пути: В киевском семинаре В. Н. Перетца // Воспоминания о Николая Каллиниковиче Гудзии. М., 1968; Аншин Ф. Д., Алпатов В. М. «Дело славистов»: 30‑е годы. М., 1994; Семинарий
по проблемам русской филологии при имп. Университете св. Владимира под
руководством В. Н. Перетца: 1‑е пятилетие. 1907–1912. Киев, 1912.
21
СПФ АРАН, ф. 176, оп. 2, № 337.
22
Робинсон М. А. Судьбы академической элиты: отечественное славяноведение (1917–начало 1930‑х годов). М., 2004. С. 229–286.
23
СПФ АРАН, ф. 176, оп. 2, № 337, л. 19.
24
 А. Брюкнер называл семинар Перетца «летучий семинарий» (fliegendes
Seminarium). См.: Робинсон М. А. Судьбы академической элиты… С. 243.
25
СПФ АРАН, ф. 176, оп. 2, №337, л. 37.

378

Глава 7

звание академика». Конечно, тут сказывалась ревность к другим ученикам А. И. Соболевского. Но были и серьезные причины недовольства В. Н. Перетца своим положением. Он писал
далее: «живу гораздо скуднее, чем все мои сверстники и товарищи, даже младшие из них», «мне профессура нужна — не как
блестящее украшение, не как своего рода венец для честолюбивого человека, я хочу быть полезным, работать и других привлекать к работе…». В. Н. Перетц был, как это очевидно из его
дальнейшей жизни, прирожденным наставником молодых ученых. Он хотел «работать» на этом поприще и потому мечтал:
«Мне возможно было бы устроиться теперь в Казани или Киеве
или Одессе, и вот почему: если верны слухи — в Акад<емии>
являются кандидатами Истрин и Архангельский, либо один из
них. Кто будет их заместителями, если выборы состоятся еще
до лета. Неужели они, будучи выбраны, останутся в Каз<ани>
или Од<ессе>?». 26
Тон писем изменился, когда у В. Н. Перетца в Киеве появились многочисленные ученики, которых он стал привозить в Петербург знакомиться со знаменитыми учеными: прежде всего
с А. И. Соболевским и А. А. Шахматовым. В письмах 1911 г. Перетц вспоминал приезд с учениками («в прошлом году») и планировал новый. В. Н. Перетц собирался теперь остановиться «либо
у Бороздина, либо у брата Льва…». Он просил Соболевского
о встрече, чтобы своим ученикам «показать того, кому я так много обязан, как учителю и руководителю моих первых шагов». 27
Вообще, В. Н. Перетц ценил А. И. Соболевского очень высоко. 28 По его мнению, Соболевский «использовал в своих трудах
по истории языка метод сравнительного изучения древних написаний и данных живого языка». Вспоминая о нем как учителе,
Перетц подчеркивал, что «свои теоретические воззрения А. И.
высказывал редко, предпочитая конкретную данность оторванному от живых факторов умозрению». Это не значит, что «он
был совершенно чужд интереса к теории и к обобщению: это
значит только, что он, сочетая живость темперамента с большою дозою скептицизма, отличался чрезвычайною осторожностью». Осторожность проявлялась в том, что Соболевский
 Там же, л. 38–38 об.
 Там же, л. 128 об.
28
Перетц В. Н. Академик А. И. Соболевский (Некролог) // Известия
АН СССР. 1930. Отд-ние гуманит. наук. С. 17– 61.
26
27

379

Часть 2

стремился «всегда опираться на свидетельство основательно
проверенных фактов» и не доверял «малообоснованным теориям, как бы заманчивы они ни казались». В. Н. Перетц осознает
язвительность, скептицизм Соболевского, осложнявшие его отношения с коллегами, и его пессимизм: «Он не верил в непрерывное развитие науки, в победу “лучших” теорий будущего
над “хорошими” — настоящего». Как человек Соболевский, по
отзыву Перетца, «никогда никем и ничем не управлял и не стремился управлять», но обладал тем не менее «организующей силой большого ученого», которая «сказалась в том, с каким вниманием и уважением к его научным заветам ученики его и ученики этих учеников разрабатывают темы, выдвинутые им».
В среде «тихонравовцев» и «буслаевцев» не было единства.
В. М. Истрин оспаривал некоторые положения А. И. Соболевского. 29 По его мнению, «Соболевский в толковании происхождения указанных повестей идет дедуктивным путем: он
устанавливает сначала некоторые положения о заимствовании
славянскими языками иностранных слов, а затем применяет их
к вопросу о происхождении указанных повестей». 30 И  далее:
«Я в своих возражениях пойду индуктивным путем и рассмотрю те основания, которые приводит А. И. Соболевский, указывая на иное происхождение повестей, нежели о каком думали раньше (Сказание об Индийском царстве, Сербская Александрия, о Троянской Притче)». 31
А. С. Архангельский обрушился с разгромной критикой
на книгу В. Н. Перетца, выпущенную в Киеве как пособие для
студентов. А. С. Архангельского особенно возмутил выпад
В. Н. Перетца против методов исследования В. М. Истрина. 32
Переписка помогает понять отношения между школой
В. Н. Перетца и А. А. Шахматовым. В фонде А. А. Шахматова
хранятся письма ему В. Н. Перетца и его ученика С. А. Бугославского. Письма С. А. Бугославского датированы 1912–1916 гг.,
посылались из Киева, а затем из Пензы. В первых же письмах
29
Истрин В. М. К  истории заимствованных слов и переводных повестей. (По поводу статьи Соболевского). Одесса, 1905.
30
 Там же. С. 1–2.
31
 Там же. С. 3.
32
Архангельский А. С. Из лекций по истории русской литературы: Несколько заметок по поводу книги: Проф. В. Н. Перетц. (Из лекций по методологии истории русской литературы). Киев. 1914 г. Пг., 1914.

380

Глава 7

он благодарил А. А. Шахматова за присылку книг и извещал
о работе над статьей «К вопросу о литературной деятельности
преп. Нестора». С. А. Бугославский сообщал А. А. Шахматову,
что он изучает летописные «приемы при использовании источников и стилистику». Затем, по его словам, он пытается это
«применить к остальным приписываемым ему произведениям»
и после того «дать посильный ответ на вопрос об объеме и характере деятельности» Нестора. Он не скрывал, что «многое
в работе висит в воздухе и даже дерзко», почему он посылал
А. А. Шахматову статью «с повинной». 33
С. А. Бугославский пришел к выводам, не согласным с шахматовскими. Но это совершенно не повлияло на его желание
рассказывать старшему коллеге и, несомненно, в определенном
роде учителю о своих выводах, не скрывая слабостей и сомнений. В 1914 г. он писал: «Мне не легко было прийти к результатам, не сходным с “Разысканиями”, книгой, которую в течение
4–5 лет читал четыре раза и который раз с новой для себя пользой, книгой, которая для меня была настольным руководством,
необходимым пособием». 34
Тем не менее С. А. Бугославский рассчитывал на поддержку своей работы именно А. А. Шахматовым. В том же письме
1914 г. он просил А. А. Шахматова способствовать помещению его статьи в «Известиях Отделения русского языка и словесности», а в 1915 г. — об отзыве для получения стипендии,
необходимой для продолжения работы по текстам о Борисе
и Глебе. 35 Из дальнейшего видно, что субсидия была получена.
В октябрьском письме 1916 г. С. А. Бугославский сообщил, что
пишет статью о тексте «Памяти и похвалы» св. Владимиру —
также тема, над которой работал и А. А. Шахматов.
В 1915 г. С. А. Бугославский благодарил А. А. Шахматова за
присылку каких-то изданий, что было особенно важно, так как,
как он пишет, «мой Учитель просил к нему ни с какими делами
не обращаться». Можно было бы предположить, что В. Н. Перетц, сам состоявший в длительной переписке с А. А. Шахматовым 36 и глубоко его почитавший, отстранился от ученика
СПФ АРАН, ф. 134, оп. 3, № 194, л. 7, 9.
 Там же, л. 10.
35
 Там же, л. 12–13.
36
Письма В. Н. Перетца хранятся в фонде А. А. Шахматова (СПФ
АРАН, ф. 134, оп. 3, № 1140–1141).
33
34

381

Часть 2

из-за критики того по адресу научных построений А. А. Шахматова. Однако письма В. Н. Перетца А. А. Шахматову говорят
об ином. Они не обнаруживают ни в 1914 г., ни позднее какихлибо разногласий между учителем и учеником и недовольства
В. Н. Перетца С. А. Бугославским. Правда, в одном из писем
А. А. Шахматову 1914 г. из Киева В. Н. Перетц замечает о некоторых своих учениках, что они «ужасные буржуи, любят хорошо питаться и иметь верный заработок». 37 Но речь идет лишь
о понимании В. Н. Перетцем невозможности взять своих любимых учеников при планируемом им уже тогда переезде из Киева
в Петербург. Он писал А. А. Шахматову, что придется создавать там «новые кадры, уже на новой почве», так как в Киеве его
ученики имеют приличное жалованье («не менее 1½ тысяч каждый в среднеучебных заведениях, а также некоторые и на курсах»), с которым, по его представлениям, они не расстанутся.
Имя С. А. Бугославского появилось в письмах В. Н. Перетца еще в 1911 г. Можно смело предполагать, что это связано с поездкой членов семинария В. Н. Перетца, в том числе и С. А. Бугославского, в феврале 1911 г. в Петербург. 38 А. А. Шахматов
в письме А. И. Яцимирскому, написанному в марте 1911 г.,
сообщил: «Был здесь… В. Н. Перетц со своею молодежью; как
в прошлом году, его ученики и ученицы прочли несколько рефератов в Неофилологическом обществе и в Обществе древней
письменности; впечатление они произвели великолепное». 39
Вероятно, С. А. Бугославский был замечен А. А. Шахматовым как ученик В. Н. Перетца еще «в прошлом году», т. е. во время приезда членов семинара в Петербург в 1910 г. Во всяком случае, в одном из писем В. Н. Перетца А. А. Шахматову 1911 г. от
30 января (т. е. еще до вторичного приезда учеников В. Н. Перетца в Петербург) говорится: «Ваше поручение относит<ельно>
списка ска­з<а­ния> о Борисе и Глебе я передал С. А. Бугославскому, и он его исполнил — скоро известит Вас». Следовательно,
С. А. Буго­славский воспринимался обоими корреспондентами
уже в начале 1911 г. как специалист по текстологии Сказания
о Борисе и Глебе, во всяком случае — знаток его киевских списков,
 Там же, № 1141, л. 14.
Артамонов Ю. А. Жизнь и научное наследие Сергея Алексеевича Бугославского // Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. Т. 1. Повесть
временных лет. М., 2006. С. 14.
39
Цит. по: Робинсон М. А. Судьбы академической элиты… С. 243.
37
38

382

Глава 7

и состоял в переписке с А. А. Шахматовым. 40 Его имя встречается в это же время в перечне учеников, с которыми В. Н. Перетц собирался «ораторствовать в Общ<естве> Др<евней>
Письм<енности> — опять я, чтобы не трусили птенцы, засим —
Серг. Маслов, Щеглова, Назаревский и Бугославский». 41 В данном случае видно, что С. А. Бугославский выступал как «старик»
по сравнению с молодыми учениками В. Н. Перетца. 42
В письме от 5 октября все того же 1911 г. В. Н. Перетц пиcал
Шахматову, что «С. А. Бугославский представил громадное исследование о Сказании о Борисе и Глебе». Примечательна характеристика, данная ученику: «Хорошая голова у него. Редко
и в маг<истерской> дисс<ертации> вложено бывает столько
труда и остроумия. Он нынче весною кончает. Думаю и его оставить при Унив<ерситете>, хотя у меня есть уже 7 стипендиатов.
Но уж очень он хорош». 43 Похвала повторяется немного позднее:
«С. А. Бугославский порадовал меня своей работой о “Сказании
о Бор<исе> и Гл<ебе>”, сделанной по 137 спискам. Остались вне
поля зрения всего 38 по причинам, от автора не зависящим. Я ему
просил медаль, ун<иверсите>т согласился и согласно моему
представлению прибавил к зол<отой> мед<али> еще и небольшую премию имени Пирогова, которую в этом году присуждал
наш унив<ерситет>. Весною Бугосл<авский> кончает, я его
при<беру?> и оставлю при унив<ерситете>. И  буду просить
об откомандировании его для дальнейших занятий в СПб. Он через 2 года будет готов к экзаменам, догонит своих старших товарищей. Такою изумительной способностью к классификации
явлений не обладал еще ни один из моих юношей, кроме, впрочем,
барышни В. П. Адриановой». 44 Последнее замечание очень важно. В. Н. Перетц, без сомнения, указал на главную черту своего
ученика, главную особенность его научного творчества и личности. Именно систематический ум и классифицирующий подход
будет в дальнейшем отличать работу С. А. Бугославского о ПВЛ.
СПФ АРАН, ф. 134, № 1140, л.106.
 Там же, л. 107.
42
Фразу о том, что «птенцы» могут «трусить», можно понимать и как заботу о начинающих и неопытных в выступлениях студентах, так и намек на сложное положение В. Н. Перетца в университете и сложные отношения с коллегами,
о чем в переписке с А. А. Шахматовым содержится богатый материал.
43
СПФ АРАН, ф. 134, № 1140, л. 129.
44
 Там же, л. 132 об.
40
41

383

Часть 2

А. А. Шахматов хлопотал за учеников В. Н. Перетца,
устроил стипендию для В. П. Адриановой (АдриановойПеретц) в 1913 г., так как она была оставлена при университете без стипендии (о чем писал ему В. Н. Перетц). 16 сентября 1913 г. В. Н. Перетц сообщил: «Бугославскому и Адриановой чрез мое посредничество пора представлять Отчеты
в факультет и было бы важно, чтобы в министерство эти отчеты пошли с приложением статей. Буг<ославский> уже имел
корр<ектуру> и, вероятно, получит ее еще в свер<станном>
виде; я просил бы сказать слово в тип<ографии>, чтобы ему
дали сверить корр<ектуру>». Сообщая о предполагаемой сдаче
магистерских экзаменов учениками (8 чел.), включая С. А. Бугославского, В. П. Адрианову, Н. К. Гудзия и других, учитель
замечал: «Беда иметь такую семью!». 45 В. Н. Перетц действительно воспринимал своих учеников как семью, печалился, что
ученики, в том числе С. А. Бугославский, «останутся без моей
помощи», если он уедет из Киева в Петербург. 46
В. Н. Перетц, без сомнения, познакомил С. А. Бугославского с А. А. Шахматовым, имея в виду помощь своему ученику
со стороны старшего коллеги и принимая близко к сердцу все
его проблемы. На это указывают многие места в переписке, например, следующее: «Обращаюсь к Вам с делом: у Вас, по сведениям Бугославского, находится 4 Новг<ородская> летопись,
где имеется “слово” Л<уки> Жидяты. Бугославский написал
работу об этом памятнике, пользуясь пятью важнейшими списками; ему очень важно иметь также список Слова из находящейся у Вас вышеназванной рукописи. Не найдется ли у Вас
кто-нибудь могущий сделать хорошую копию этого маленького
памятника? Если да, то прошу не отказать и выслать мне…». 47
Особенное беспокойство испытывал В. Н. Перетц за своих питомцев с начала германской войны. В 1916 г. он пишет А. А. Шахматову в Петроград из Самары: «Что с Ереминым? Оставили ли его при университете? Есть ли смысл
в этом?». В декабре 1917 г. В. Н. Перетц еще раз обращается
к А. А. Шахматову, доверяя ему своих учеников, в том числе
И. П. Еремина, настолько безоговорочно, как редко можно
ожидать от наставника: «Посылаю Вам — м<ожет> б<ыть>
 Там же, л. 182, 204.
 Там же, л. 215.
47
 Там же, л. 217–218.
45
46

384

Глава 7

уже запоздавшую — записочку относительно С. А. (так!) Еремина. Если он изучает р<усский> яз<ык> — ничуть не буду
ревновать: языком так мало кто занимается, и надо радоваться, если способный человек примется за это дело. Но и литературой С. А. может заниматься со вкусом и не без хороших
результатов. Решайте сами, по какому пути ему пойти». 48 Декабрем 1917 г. датируется просьба В. Н. Перетца за И. П. Еремина в историко-филологический факультет об оставлении
его по кафедре русского языка и литературы: «Еремина я знаю
в течении 3 последних лет, как участника моих просеминариев по ц<ерковно>-сл<авянскому> и р<усскому> яз<ыку> и по
методам ист<ории> лит<ературы?> и семинарию русской филологии. Все работы, исполненные г. Ереминым под моим руководством, — обнаруживают в нем незаурядные способности
и большую любовь к науке». 49 В письме без даты, похоже, относящемся к этому же времени, В. Н. Перетц пиcал: «С. Бугославскому я выхлопотал продление стипендии в министерстве; стипендия обещает быть 600 р., но, если можно, я просил бы дать
Б<угославско>му 100 р., но чтобы теперь же, ибо стипендию
он получит только — в конце марта!».
Хлопоты А. А. Шахматова и В. Н. Перетца о молодых филологах перетцевской школы оказались действенными. Они
продолжались даже после октября 1917 г. На это указывает
письмо В. Н. Перетца 1918 г. (февраля?): «Рад, что Еремину
назначили хоть малую порцию поддержки… Что касается Бугославского, то он о возобновлении стип<ендии> не заявлял.
Живет на полном иждивении в Гурзуфе, на уроки у некоих
Солнцевых (соб<ственная> дача) и, кажется, не бедствует. Много занимается, захвативши материалы, и печатает
дисс<ертацию>». В конце следующего письма имеется приписка: «Бугославский в Гурзуфе, дача Солнцева, на уроки». 50
Последние письма В. Н. Перетца А. А. Шахматову датируются
августом 1920 г. Летом 1920 г. В. Н. Перетц спрашивал: «Не
имеете ли сведений о С. А. Еремине? 51 Последний раз — года
48
 Инициалы, бесспорно, указаны ошибочно. Должно быть или «С. А. Бугославский» или «И. П. Еремин». Смешение инициалов (в данном случае речь
идет о И. П. Еремине) показывает, возможно, что и беспокойство о С. А. Бугославском не оставляло в этот момент В. Н. Перетца. Там же, л. 143–143 об.
49
 Там же, л. 245–245 об.
50
 Там же, № 1141, л. 129, 138.
51
См. выше примеч. 48.

385

Часть 2

полтора тому назад он писал мне из Весьегорска… Это тоже
способный человек!». 52
Кроме заботы о судьбе учеников письма В. Н. Перетца проникнуты беспокойством, оказавшимся пророческим, за жизнь
А. А. Шахматова. Что касается самого Перетца, то он советовался с А. А. Шахматовым о перспективах работы в Самаре.
Уже после переезда туда в 1919 г. он писал: «Ваше последнее
письмо еще раз убеждает меня и моих друзей, что Вам надо уехать из Петрограда, где многосемейному теперь жить нельзя.
Уж рискните на жизнь в тесноте. Ждем Вас. Берите командировку с тем, чтобы сохранить академическое содержание хоть
на полгода, и приезжайте». 53
Наиболее любимым из младших учеников В. Н. Перетца (петербургского периода) был И. П. Еремин. Вероятно,
в 1918–1920 гг. он еще знал его недостаточно и даже путал
инициалы. Но уже после смерти А. А. Шахматова В. Н. Перетц
рекомендовал И. П. Еремина А. И. Соболевскому, написав,
что у него есть «хорошая работа о притче про хромца и слепца (лучше, чем гадание Франка и Сухомлинова)» и «собрана…
библиография списков». 54 В 1920‑е гг. И. П. Еремин несколько
раз ездил в Москву для работы с московскими рукописными
собраниями и по просьбе В. Н. Перетца пользовался там поддержкой А. И. Соболевского и М. Н. Сперанского. 55
Впоследствии И. П. Еремин стал профессором Ленинградского университета, читал курс по древнерусской литературе
на филологической факультете университета с 1938 г. до своей смерти в 1963 г. Его лекции пользовались огромным успехом. После смерти Игоря Петровича курс дважды был издан
(в 1968 и 1987 гг.).
Творческое наследие И. П. Еремина, возможно, не столь обширно. Но для нашей темы большой интерес представляет его
небольшая книга о ПВЛ. Она замечательна тем, что содержит совершенно особый, оригинальный взгляд на этот памятник, отличный
от всего того, что писали ранее. И. П. Еремина не удовлетворило
СПФ АРАН, ф. 134, № 1141, л. 276.
 Там же, л. 292.
54
Робинсон М. А. Судьбы академической элиты… С. 263. См. также: Еремин И. П. Притча о слепце и хромце в древнерусской письменности: Из филол.
семинария акад. В. Н. Перетца // ИОРЯС. Л., 1926. Т. 30. С. 323–352.
55
Робинсон М. А. Судьбы академической элиты… С. 263, 265, 267, 275.
52
53

386

Глава 7

то, что писали о ПВЛ А. А. Шахматов и М. Д. Приселков, в особенности последний. И ему не нравилось именно то, что ученые
шахматовской школы — историки — считали своей особой заслугой.
Как отмечал И. П. Еремин, у М. Д. Приселкова летописец выступает как «прожженный политик, хитрый дипломат,
в руках которого история — послушный материал, из которого можно лепить, что угодно», «придворный историограф…
действующий в угоду своему высокому заказчику, которому
“недешево продал свое перо”…». 56 Комментируя последнее высказывание, Я. С. Лурье, в свою очередь, пояснил, что Еремин
неверно понял фразу Приселкова о том, что «монастырь недешево продал свое перо», так как она относилась у Приселкова
«не к индивидуальному летописцу», а к Печерскому монастырю и его политике. 57 Однако думается, что Еремин, несмотря
на это, все же верно понял то отличительное в подходе Приселкова, которое заключалось в том, что летопись рассматривалась прежде всего как политическое произведение, а моральные моменты и психологические особенности древнерусского
писателя и читателя не учитывались. Еремин, правда, относил
эту особенность не только к Приселкову, но также и к Шахматову, хотя и в меньшей мере. С этим труднее согласиться. Шахматов видел в летописце выразителя определенных политических сил. Но сам его подход отличен, и это понимал Приселков,
отмечая, что Шахматов руководствовался «литературными соображениями», а не «критерием политических суждений».
И. П. Еремин стремился воссоздать особую картину мира,
присущую летописцу и отличающуюся от современной. В центре
внимания летописца, по его мнению, находилась проблема зла
и источника его в мире. 58 Поскольку именно моральные проблемы
являлись для него главными, этому был подчинен весь строй повествования: «Как правило, летописец обычно просто регистрировал
события, факт за фактом, иногда сопровождая их регистрацию
своей морально-политической оценкой, а иногда они поражали его
56
Еремин И. П. «Повесть временных лет». Проблемы ее историколитературного изучения. Л., 1946. С. 37–39; 2‑е изд. см.: Еремин И. П. Литература Древней Руси (Этюды и характеристики). М.; Л., 1966.
57
См.: Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. 2‑е
изд. СПб., 1996. С. 73, 262.
58
Еремин И. П. Лекции и статьи по истории древней русской литературы. Л., 1987. С. 49–50.

387

Часть 2

воображение своей грандиозностью и требовали объяснения — не
простой ссылки на добрую или злую волю человека, он с молитвенным благоговением напоминал читателю, что все в этом мире
происходило и происходит “по Божью строю”, “по изволению Божью”; дальше этого указания он не шел, ибо не дело человеческое
испытывать судьбы Божьи». С этим И. П. Еремин связывал особый, дискретный способ изложения событий, отражающий способ
мышления летописца. Человеку XII в., по И. П. Еремину, не было
нужды логически связывать события, так как они подчиняются
непостижимой божественной воле, «между прошлым и настоящим
протягивались невидимые смертному глазу нити; самое понятие
о “видимой” причинно-следственной взаимосвязи исторических
событий в его сознании уступало свое место другому, неизмеримо более для него реальному». Поэтому летопись и представляет,
с нашей точки зрения, «ряд фактов, выпавших из своего реального,
конкретного в каждом отдельном случае, причинно-следственного
контекста, — перед нами одно из характерных проявлений его,
летописца, допрагматического исторического мышления». Эта
фрагментарность и «связанная с нею порою внутренняя противоречивость летописного повествования» — «особенности, определяющие собою всю структуру “Повести временных лет” как
памятника литературы; они — ключ к пониманию и природы летописного человека»: «прошлое и настоящее, с переносом его из
“видимого” причинно-следственного контекста в “невидимый”,
в сознании летописца распалось на ряд фактов, никак не связанных между собою, “видимыми” связями во всяком случае», и только время (т. е. летописание) «соединило эти разрозненные звенья
в единую цепь». 59 С этим И. П. Еремин связывал известную особенность летописи, содержащей иногда противоположные оценки деятельности одного и того же героя. Причина заключалась,
по Еремину, в том, что каждая оценка у летописца — «особая замкнутая в себе система показа», и при переходе из одной системы
в другую «злодей перевоплощался в святого, трус в героя и т. п.».
Нельзя не признать, что в таком отношении к летописи,
в стремлении проникнуть во внутренний мир «летописного человека» И. П. Еремин намного обогнал свое время. В советской
исторической и филологической науке 1940‑х гг. такая точка
зрения была обречена на критику. Критические высказывания
59

Еремин И. П. «Повесть временных лет»… С. 51–58.

388

Глава 7

по адресу И. П. Еремина различных ученых второй половины
XX в. показаны в последующих главах.
Одним из критиков И. П. Еремина был Д. С. Лихачев, чей
взгляд на летописи был совершенно иным, хотя он также был
взглядом филолога, а не историка. Тем не менее Д. С. Лихачев
писал о И. П. Еремине после его смерти: «Если многих литературоведов действительно можно отличить друг от друга только
по писателям, которыми они занимаются, то у Игоря Петровича было свое, своеобразное и индивидуальное не в этом. Это
своеобразие было, казалось бы, не сразу заметно, но оно останется надолго в истории нашей науки. Его позиция исследователя была скромной, но стойкой, надолго запоминающейся,
оставляющей глубокий, нестирающийся след в науке. История
литературы стоит на грани науки и искусства. Муза истории
Клио, провозвестница славы, — есть и муза истории литературы. Это самая строгая муза. Она редко кого удостаивает внимания. Муза эта поцеловала Игоря Петровича…». 60
В большей степени, особенно внутри школы В. Н. Перетца,
была воспринята мысль И. П. Еремина о том, что ПВЛ — цельное литературное произведение. С. А. Бугославский полагал,
что ПВЛ «как цельный литературно-обработанный памятник»
заканчивается на 1110 г. Согласно с этим и И. П. Еремин критиковал А. А. Шахматова и его последователей за то, что они
«утратили ощущение единства, как по содержанию, так и по
форме, дошедшего до нас текста». 61
Если же, с точки зрения И. П. Еремина, текст ПВЛ един, то
«непонятные» и «темные» его места — не знак вставок, как считал
Шахматов, а следствие особой философии истории, присущей
летописцу. С этих же позиций объяснялся и погодный принцип
изложения. По И. П. Еремину, все это — отражение «допрагматического исторического мышления», и многие особенности
ПВЛ объясняются характером мировоззрения ее составителей
и переписчиков (которые воспринимаются как единство, а не
как множество), а не на путях текстологического анализа.
60
Лихачев Д. С. Об Игоре Петровиче Еремине // Еремин И. П. Литература Древней Руси… С. 4. См. также: Письмо В. Я. Проппа И. П. Еремину о «Повести временных лет» (Предисловие и публикация Б. С. Кагановича) // Одиссей. Человек в истории. Путешествие как историко-культурный
феномен. М.: «Наука», 2010. С. 267–275.
61
Еремин И. П. «Повесть временных лет»… С. 38–39.

389

Часть 2

7.2. С. А. Бугославский и его метод исследования
летописей
Если говорить о летописании, то наиболее яркой фигурой
среди учеников В. Н. Перетца был И. П. Еремин, но наиболее
серьезной — С. А. Бугославский.
С. А. Бугославский с несколько иной позиции, которая отличалась от позиции Н. К. Никольского, хотя в некоторых моментах была близка к позиции В. М. Истрина, подошел к методу
и к схеме А. А. Шахматова. Сам С. А. Бугославский был выдающимся ученым, но долгое время находился в тени работ по летописанию исследователей других школ. Ценность его творчества для науки не зависит от востребованности в дальнейшем
его выводов и наблюдений. Это один из немногих ученых, бывших одновременно теоретиками и практиками текстологии. Он
был создателем оригинального метода изучения древнерусских
памятников, имевших большую рукописную традицию. И  он
показал, как работает этот метод на примере своей поистине
титанической многолетней работы над текстами памятников
борисоглебского цикла и связанного с ним текста ПВЛ.
А. А. Шахматова и С. А. Бугославского многое роднит.
Во‑первых, последний был таким же, и даже еще более строго рационально мыслящим исследователем. И, во‑вторых, как
и А. А. Шахматов, он был твердо уверен в возможности восстановить первоначальные формы древнерусских текстов методом сравнительного анализа. Но при этом, что особенно интересно для нас, метод этот был совершенно иным.
С. А. Бугославский умер в 1945 г., не успев опубликовать
ни свое большое исследование о борисоглебском цикле, защищенное перед войной как докторская диссертация и подготовленное тогда же к печати, ни учебное пособие по ПВЛ, представляющее собой реконструкцию текста с подробным введением.
В научном обороте существовали несколько его дореволюционных статей. Наибольшую известность получила статья, опубликованная в ИОРЯС в 1914 г. 62 Известны были два довоенных
его труда, посвященных один ПВЛ, другой, изданный на украинском языке в Киеве, — древнерусским памятникам о Борисе
62
Бугославский С. А. К вопросу о характере и объеме литературной деятельности преп. Нестора // ИОРЯС. Пг., 1914. Т. 19, кн. 3.

390

Глава 7

и Глебе. 63 В последнее время его научное творчество стало исследоваться сразу двумя учеными, появились публикации его ранее неизданных работ по летописанию и агиографии. Н. В. Пак
подготовила электронную версию текста снабженной предисловием первой части докторской диссертации С. А. Бугославского «Древнерусские литературные произведения о Борисе
и Глебе», защищенной в 1940 г. 64 Затем Ю. А. Артамонов выпустил двухтомное издание неопубликованных работ С. А. Буго­
славского: Повести временных лет и первой части «Древнерусских литературных произведений о Борисе и Глебе» по другому
списку, нежели это сделала Н. В. Пак. 65 Оригиналы обеих работ
хранятся в ОР ИМЛИ, ф. 573. Повесть временных лет воспроизведена фототипическим способом по оттиску типографского
набора, первая часть (исследование) «Древнерусских литературных произведений о Борисе и Глебе» (вторая часть, представляющая собой подготовленные к изданию тексты борисоглебского цикла, утрачена) издана по машинописной копии.
Н. В. Пак подготовила публикацию по микрофильму, сделанному в 1950‑х гг. с другого оригинала, остающегося неизвестным
и, как определил Ю. А. Артамонов, не полностью идентичного
с машинописной копией из ОР ИМЛИ. 66
Ю. А. Артамонов изучил биографию С. А. Бугославского
и дал анализ его научного творчества, к его работе мы и отсылаем читателя. 67 До этого был опубликован только некролог,
написанный соучеником С. А. Бугославского студенческих лет
Н. К. Гудзием. 68 Л. А. Дмитриев уделил С. А. Бугославскому
внимание при характеристике Сказания о Борисе и Глебе. 69
63
Бугославский С. А. 1) «Повесть временных лет» (списки, редакции,
первоначальный текст) // Старинная русская повесть: Сб. статей / Под ред.
Н. К. Гудзия. М.; Л., 1941; 2) Україно-руські пам’ятки XI–XVIII вв. про князів
Бориса та Гліба. (Розвідка й тексти). У Київі, 1928.
64
http://byzantinorossica.org.ru/bugoslavslij_diss.html
65
Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. Т. 1. Повесть временных лет. М., 2006; Т. 2. Древнерусские литературные произведения о Борисе
и Глебе. М., 2007.
66
Артамонов Ю. А. Жизнь и научное наследие… С. 40–45.
67
Артамонов Ю. А. 1) Бугославский С. А.//Православная энциклопедия. М., 2003. Т. 6. С. 295–296; 2) Жизнь и научное наследие… С. 9–36.
68
Гудзий Н. К. С. А. Бугославский (Некролог) // ТОДРЛ. М.; Л., 1948.
Т. 6. С. 410.
69
Словарь книжников и книжности Древней Руси. XI–первая половина
XIV в. Л., 1987. С. 402.

391

Часть 2

Ю. А. Артамонов высоко оценивает роль С. А. Бугославского в изучении древнерусской письменности и даже называет его «одним из основателей классической текстологии в России», считая его главной заслугой то, что С. А. Бугославский
«был одним из первых представителей отечественной исторической науки, выступивших с критикой “конъектурного метода” работы с текстом памятника рукописной традиции, теоретически и практически обосновав необходимость изучения
всей совокупности его редакций и списков». 70
С этой оценкой можно в целом согласиться, но она нуждается в комментарии. Прежде всего, сразу же возникает вопрос
о соотношении метода С. А. Бугославского и его работ с трудами А. А. Шахматова и ученых шахматовской школы. Ю. А. Артамонов не рассматривает эту проблему, справедливо отметив
лишь то, что работы С. А. Бугославского при высокой оценке
их современниками имели «весьма ограниченное влияние на
последующую историографию», а подготовленное им издание
ПВЛ даже не было упомянуто Д. С. Лихачевым при публикации
последним своего издания ПВЛ в 1950 г. 71 Для нас особенно
важны работы С. А. Бугославского по ПВЛ, хотя и борисоглебский цикл имеет большое значение, так как еще А. А. Шахматов
включил его в круг «летописных» проблем. С. А. Бугославский
поставил свою полемику с А. А. Шахматовым на почву чисто
формальных текстологических изысканий. И это было связано
с выучкой, полученной в семинаре его учителя В. Н. Перетца.
С. А. Бугославский начинал как активный участник его киевского семинара, в котором с 1900‑х гг. теоретическим вопросам истории и методологии литературы уделялось особенное
внимание, в том числе и вопросам научной критики текста. 72
«Замечательной особенностью» школы В. Н. Перетца Д. С. Лихачев считал требование изучать историю текста литературного памятника путем сличения его списков, установления архетипа и прослеживания судьбы редакций. Д. С. Лихачев отмечал
также, что идеи В. Н. Перетца «практически осуществлялись
Артамонов Ю. А. Жизнь и научное наследие… С. 10.
 Там же. С. 11.
72
См.: Семинарий по проблемам русской филологии при имп. университете св. Владимира под руководством В. Н. Перетца. Киев,1912. С. 20–21 и др.;
Перетц В. Н. Из лекций по методологии истории русской литературы. Киев,
1914 (корректурное издание на правах рукописи).
70
71

392

Глава 7

в целом ряде работ, вышедших из-под пера… его учеников». 73
В. Н. Перетц включил С. А. Бугославского в число тех «дорогих учеников», которым была посвящена одна из его книг, вышедших в 1922 г. 74
Опыт изучения древнерусской агиографии был обобщен С. А. Бугославским в теоретическом трактате, вышедшем
в свет в 1913 г. 75 Он был положительно оценен В. Н. Перетцем и впоследствии рекомендован к изучению как «полезная»
книга для освоения методологических основ текстологии. 76
Д. С. Лихачев, оценивший опыт школы В. Н. Перетца, как мы
видели, в целом высоко, тем не менее об этой работе С. А. Бугославского отозвался критически, считая, что в ней получили обоснование «старые приемы» исследования. Это вызывает
некоторое недоумение. Очевидно, данную оценку можно понять в контексте замечания Д. С. Лихачева о том, что после выхода работ А. А. Шахматова он считал уже неправильным изучение отдельных частей летописного текста вне всей истории
данной летописи. 77 Одновременно Д. С. Лихачев в своей книге
не отрицал важности понятий, разрабатываемых В. Н. Перетцем и С. А. Бугославским как его учеником, в том числе понятия о «типическом тексте» и «типичных ошибках». 78 В другом
месте Д. С. Лихачев отмечал в качестве недостатка «старого», восходящего к Шлёцеру понимания задач текстологии
(со ссылкой на С. А. Бугославского) ограничение их лишь задачей добывания текста памятника, наиболее близкого к авторскому оригиналу (или архетипу), 79 который должен быть
положен в основу издания. 80
73
Лихачев Д. С. Текстология. На материале древнерусской литературы XI–XVII вв. Л., 1983. С. 36.
74
Перетц В. Н. Краткий очерк методологии истории русской литературы.
Пособие и справочник для препод., студентов и для сомообразования. Пг., 1922.
75
Бугославский С. А. Несколько замечаний к теории и практике критики
текста. Чернигов, 1913.
76
Перетц В. Н. Краткий очерк… С. 9.
77
Лихачев Д. С. Текстология… С. 51.
78
 Там же. С. 177, 502, примеч. 27, 28.
79
Понятие «архетип» использовалось тогда в основном филологами.
Ни лингвист Шахматов, ни другие ученые, представляющие затем его школу — преимущественно историки, не употребляли его, ограничиваясь понятием «протограф» по отношению к общему пратексту для определенной группы
текстов. Об этом см. также: Лихачев Д. С. Текстология… С. 36.
80
 Там же. С. 25.

393

Часть 2

Следует отметить, однако, что в данном случае Лихачев не
совсем точно передал мысль С. А. Бугославского. Последний
писал лишь о том, что текстологу «приходится начать свое исследование с кропотливой работы над выяснением взаимоотношения списков, старшинства текстов, что в результате должно дать текст памятника, наиболее близкий к оригиналу». 81
Далее автор высказывался в том смысле, что существуют два
типа классификации списков памятника. Первый из них строится как деление на родственные группы и служит цели «восстановления оригинала памятника». Эта классификация носит
вспомогательный характер. Другой тип «ставит своей задачей
наметить культурные и историко-литературные этапы в обработке памятника в последующие века». Эта классификация
«интересуется… позднейшими редакторами, …позднейшими
наслоениями…». Если первый тип — это начало исследования,
то второй — его завершение. 82
Расхождение между школой В. Н. Перетца, выразителем
принципов которой, безусловно, являлся С. А. Бугославский,
и А. А. Шахматовым во многом связано со спецификой текстов, которые исследуются в том и в другом случае. С. А. Бугославский писал о житиях святых. Шахматов имел дело
со специфическим материалом летописных сводов, компилятивный характер которых не давал возможности «восстанавливать оригинал» путем простого сопоставления списков (да
и само понятие списка летописи порой определить было весьма
сложно), а лишь путем выстраивания сложных цепей с промежуточными звеньями. Поэтому и разделить два типа классификации текстов, как их понимал С. А. Бугославский, на материале летописей никак невозможно. Другими словами, подход
А. А. Шахматова был потому с неизбежностью более сложным,
что более сложными были сами его источники.
Другое различие существовало между школой В. Н. Перетца
и А. А. Шахматовым. В ранней работе С. А. Бугославского —
его посвященной В. Н. Перетцу статье «К вопросу о характере
и объеме литературной деятельности преп. Нестора» 83 рассмотрены построения Шахматова, касающиеся содержания
Бугославский С. А. Несколько замечаний… С. 7.
 Там же. С. 13–15.
83
Бугославский С. А. К вопросу о характере и объеме…
81
82

394

Глава 7

и авторства «Сказания, что ради прозвася Печерский монастырь», читающегося в составе ПВЛ. По мнению А. А. Шахматова, 84 «Сказание…» дошло до нас в сильно переделанном
виде под влиянием недошедшего памятника, восстанавливаемого путем выделения вставок в тексте ПВЛ, — Жития
Антония Печерского. Первоначальный же вид «Сказания…»,
составленный Нестором, был близок к его сохранившемуся
Житию Феодосия Печерского и не имел с ним тех расхождений и несхожих мест, которые наблюдаются теперь и которые
идут от Жития Антония. Так А. А. Шахматов решал вопрос
о причине противоречий между двумя сочинениями, приписываемыми Нестору, которые давно уже смущали исследователей. Тут применен типичный для А. А. Шахматова подход
с использованием результатов им же самим осуществленной
реконструкции предположительно существовавшего, но несохранившегося текста. Этот подход был не вполне близок школе классической текстологии, к которой безусловно следует
причислить школу В. Н. Перетца, предъявлявшего строгие
требования к формальной стороне построения текстологического исследования. Для С. А. Бугославского не могли быть
убедительными обоснования, построенные на выводах, которые будут еще доказываться в ходе работы. С. А. Бугославского не убеждали в качестве свидетельства места летописи, оцененные А. А. Шахматовым как позднейшие вставки. Они не
были признаны С. А. Бугославским таковыми, подобно тому,
как В. М. Истрин не признал вставками другие части текста
ПВЛ. Как материал для сравнения С. А. Бугославский взял
реально сохранившиеся тексты двух сочинений: летописного
«Сказания…» и Жития Феодосия Печерского и пришел к выводу об их коренном различии. Ни по своему содержанию, ни
стилистически «Сказание…» не могло, по С. А. Бугославскому, принадлежать перу «Нестора», т. е. того же автора, что
и те места ПВЛ, в которых говорится о Феодосии. Поэтому,
а не в силу предполагаемого редактирования, они и не совпадают. Относительно этих несовпадений С. А. Бугославский
замечал, что «если бы мы предположили, что все они в первоначальной редакции Сказания были согласованы с Житием
84
Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. 265–277.

395

Часть 2

преп. Феодосия, то нам пришлось бы из 112 строк (по изданию
Лаврентьевской летописи) оставить неприкосновенными лишь
64, т. е. мы должны предположить о существовании неизвестного в рукописях и по упоминаниям памятника».
Если для А. А. Шахматова в последнем предположении не
было бы ничего невероятного, если бы это объясняло видимое
им положение вещей и видимые им противоречия, то его оппоненту подобный подход был чужд, а построения А. А. Шахматова представлялись искусственными. К тому же они давали
сложные объяснения тому, что могло быть объяснено, с точки
зрения С. А. Бугославского, гораздо проще. Здесь также рассуждения С. А. Бугославского сходны с рассуждениями В. М. Истрина. Последний видел текст своего «Древнейшего свода» гораздо более близким к дошедшему до нас тексту ПВЛ, подобно
тому, как С. А. Бугославский полагал «Сказание…» дошедшим
до нас приблизительно в том виде, как оно было написано.
В обоих случаях мы видим предпочтение простых объяснений
сложным и реальных текстов реконструкциям.
С. А. Бугославский в своих классификациях использовал
только дошедшие до нас тексты и стремился по возможности
вывести их друг из друга, тогда как для А. А. Шахматова реальные тексты являлись лишь верхушками кроны, венчавшей
сложный генеалогический ствол, уже не сохранившийся. Однако более общие положения А. А. Шахматова, касающиеся
истории текста ПВЛ в тех аспектах, которые С. А. Бугославский самостоятельно еще не исследовал, были им на раннем
этапе приняты: о Киево‑Печерском своде, предшествовавшем
ПВЛ, о Дрсв., о Нсв. Он даже рассматривал вопрос о том, мог
ли Нестор быть редактором одного из этих сводов. 85
Прежде чем начать анализ позднейших работ С. А. Буго­
славского, упомянем о том, что критика, выказанная им
по адресу А. А. Шахматова, не осталась без ответа. С. А. Бугославский был согласен с А. А. Шахматовым в том, что летописный текст первичен по сравнению с текстом Сказания
об убиении Бориса и Глеба. Но если раньше А. А. Шахматов
полагал, что Сказание об убиении Бориса и Глеба восходило
также к Чтению о Борисе и Глебе, то С. А. Бугославский полагал противное и потратил много сил для доказательства своей
85

Бугославский С. А. К вопросу о характере и объеме… С. 183.

396

Глава 7

точки зрения. В итоге, А. А. Шахматов изменил часть выводов.
В предисловии к своему изданию ПВЛ он написал, что Чтение
и Сказание имели один общий источник — некий первоначальный вид Сказания, которым пользовалась и летопись. На это
С. А. Богуславскй уже не успел ответить при жизни А. А. Шахматова. Но в диссертации он привел специальные аргументы,
доказывая, что здесь не могло быть общего источника (доказать это всегда особенно трудно), а налицо «непосредственное
влияние» Сказания на Чтение.
С. А. Бугославский так же серьезно отнесся к замечаниям
А. А. Шахматова, о чем позднее прямо написал в своей докторской диссертации: «В 1916–1917 гг. после возражений, сделанных ак. А. А. Шахматовым на нашу работу “К вопросу о характере и объеме литературной деятельности Нестора”, мы
подвергли все три основных памятника 86 новому детальному исследованию, проверяя выводы ак. А. А. Шахматова и наши». 87
Вообще С. А. Бугославскому часто приходилось перепроверять свои выводы и переделывать сравнения, так как «в процессе работы приходилось искать научно-целесообразных методов критики текста, проделывая сравнения списков нередко
по нескольку раз». 88 Во вступительном слове на защите докторской диссертации С. А. Бугославский вспоминал: «Возьмешь,
бывало, за основу какой-либо список и подбираешь к нему слово в слово варианты других списков, а через некоторое время
обнаруживается, что за основу взят не тот, не типичный список, и работу нужно было начинать сызнова». 89 В конце речи
он повторил и даже заострил эту мысль: «Учитывая его новые
гипотезы и их аргументацию, я в этой работе снова проделал
детальный сравнительный анализ текстов трех памятников
и критически разобрал все доводы акад. Шахматова. Этот анализ привел меня к моим прежним выводам. Они получили теперь более прочное документальное основание». 90
Работая над ПВЛ, С. А. Бугославский иначе, чем в юности, подошел к шахматовскому анализу, особенно тогда, когда
стал строить классификацию списков, основываясь на тех же
ПВЛ, Сказание об убиении Бориса и Глеба, Чтение о Борисе и Глебе.
Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. Т. 2. С. 11.
88
 Там же. С. 14.
89
 Там же. С. 607.
90
 Там же. С. 608.
86
87

397

Часть 2

принципах, по которым он классифицировал списки древнерусских житий. Только теперь С. А. Бугославский окончательно
сформулировал свое отношение к этому памятнику. 91 Д. С. Лихачев писал, что «совершенно неожиданно принцип комплексности изучения текста летописных памятников оказался атакован
в начале 1940‑х годов С. А. Бугославским». 92 Речь шла о большой
статье С. А. Бугославского, написанной перед войной и опубликованной его другом Н. К. Гуздием. 93 Как выяснил Ю. А. Артамонов, эта статья была связана с подготовленной С. А. Бугославским публикацией о ПВЛ, а именно — с предисловием к ней. Под
«комплексностью» Д. С. Лихачев подразумевал принцип обязательности изучения летописного текста в целом, провозглашенный Шахматовым, исходя из которого нельзя исследовать одну
ПВЛ вне тех летописных сводов, в составе которых она сохранилась. Точка зрения С. А. Бугославского прямо противоположна.
По его мнению, «мы вправе выделить и анализировать “Повесть
временных лет” из состава различных сводов, не касаясь истории этих летописных сводов в целом, так как “Повесть временных лет” имела свою самостоятельную историю до продолжения
ее новыми погодными записями». 94 Он собрал и классифицировал списки ПВЛ, в результате чего, естественно, пришел к выводам, не совпадающим с выводами А. А. Шахматова.
Его классификация — это классификация текстов ПВЛ, а не
списков, эти тексты содержащих. По мнению С. А. Бугославского,
91
 Если с работой С. А. Бугославского по ПВЛ это более или менее ясно,
то насчет его поздней работы о борисоглебском цикле существует полемика
между Н. В. Пак и Ю. А. Артамоновым. Ю. А. Артамонов высказал мнение,
что она стала «обобщающим трудом по данной проблематике». Н. В. Пак
не согласилась, отметив, что, готовя текст докторской диссертации, С. А. Бугославский основывался на своих старых работах, как опубликованных, так
и неопубликованных, и заново написал только главу «о летописной повести».
Ю. А. Артамонов не согласился и привел в качестве аргумента слова С. А. Бугославского, сказанные на защите, о том, что его старые работы были «основательно переработаны», заново был проделан сравнительный анализ текстов,
рассмотрены критические замечания А. А. Шахматова 1916 г., но окончательные выводы остались прежними. См.: Артамонов Ю. А. Жизнь и научное наследие… С. 28–29, примеч. 70.
92
Лихачев Д. С. Текстология… С. 378.
93
Бугославский С. А. «Повесть временных лет» (списки, редакции, первоначальный текст). С. 7–37. Переиздание: Бугославский С. А. Текстология…
Т. 1. С. 281–312.
94
Бугославский С. А. 1) «Повесть временных лет» (списки, редакции,
первоначальный текст). С. 13; 2) Текстология Древней Руси. Т. 1. С. 287.

398

Глава 7

«намеченная Шахматовым история текстов “Повести временных лет” по спискам не помогла в его работе по установлению
первоначального текста» и «по восстановлению текста древних
сводов». Все списки ПВЛ были разделены им на три извода. К ним
относились соответственно списки сокращенного вида типа Н1
(I), типа ИпХл. (ИПХ) и сходных (II) и типа Л.–Тр. (ЛРА)
и сходных (III). Оригинал ПВЛ восстанавливается на основе архетипа групп ЛРА и ИПХ. Новгородское летописание возникло,
по С. А. Бугославскому, путем соединения списков ПВЛ, относящихся к типу II (ИпХл.), с новгородскими погодными записями,
не составлявшими тогда еще, по-видимому, летописного свода.
Кроме того, все списки Н1 возводились им к одному источнику,
тогда как, по А. А. Шахматову, Син. в части до 1074 г. использовал другой источник, нежели списки младшей редакции. Таким
образом, на основании анализа чтений ПВЛ делались выводы
и о происхождении летописных списков, в которых она содержится. Принцип выделения редакций, предложенный А. А. Шахматовым, отвергался С. А. Бугославским на том основании, что
редакции определяются Шахматовым «на основании содержания», а не по формальным признакам. 95 Большую по сравнению
с А. А. Шахматовым роль отводил С. А. Бугославский и анализу
общих ошибок в тексте списков, в соответствии с теорией «общих
(типичных) ошибок» Карла Лахмана, на которого он не ссылался, но методу которого следовал по существу. Так, по его мнению,
ПВЛ в составе Ник. восходит к архетипу Л., так как повторяет
ошибочные чтения последней. Теория Лахмана была, несмотря
на серьезную критику по ее адресу, признана в классической европейской филологии и текстологии. 96 Как раз в период, предшествовавший появлению работы С. А. Бугославского, в западной
научной литературе было предложено несколько новых вариантов методик на основе этой теории. 97 С. А. Бугославский в своей
классификации списков ПВЛ следовал этому направлению, о чем
свидетельствует, помимо прочего, его терминология.
Более отчетливо, чем в работе о ПВЛ, С. А. Бугославский сформулировал свой метод в докторской диссертации
95
Бугославский С. А. «Повесть временных лет» (списки, редакции, первоначальный текст). С. 31–32.
96
См. подробнее: Лихачев Д. С. Текстология… С. 8–21.
97
Sheppard William P. Recent Theories of Textual Criticism // Modern Philology. 1930. Vol. 28. Nov. No. 2. S. 123–141.

399

Часть 2

о памятниках борисоглебского цикла. Метод собственно
и формировался в процессе изучения различных вариантов
этих текстов, так как «в процессе работы, изучая списки и образцовые научные издания рукописных памятников, нам удалось установить целесообразные принципы и технические приемы критики текста, позволяющие судить о действительном
родстве списков и дающие возможность, нисходя от наличных
списков в глубь истории текста, восстанавливать утраченные
тексты с достаточной степенью приближенности». 98
О своей работе над списками Сказания об убиении Бориса
и Глеба и Чтения о Борисе и Глебе С. А. Бугославский писал так:
«Наша работа… показала, что первоначальный текст Сказания
и Чтения может быть установлен с достаточно большим приближением к оригиналам». 99 С. А. Бугославский был совершенно
уверен, что возможно установить «исторически реальную преемственную связь списков» и что помогут в этом и механические
и сознательные изменения текста. Тогда можно будет установить полное родство всех имеющихся списков — их генеалогию.
У каждой родственной группы можно будет восстановить архетип, затем, сопоставляя эти восстановленные архетипы, выйти
к реконструкции первоначального текста, который он называл
«оригиналом» или текстом, «к которому восходят архетипы всех
групп». 100 Нетрудно заметить, что ключевым понятием здесь
было понятие «архетип». И  главным, наиболее трудоемким делом было восстановление этого архетипа, первоначально — архетипа группы списков. Приведем то место в докторской диссертации С. А. Бугославского, где техника этого восстановления
определена более четко, чем в работе над ПВЛ: «Применяемые
нами приемы критики текста базируются на том основном положении, что два или несколько списков, заключающих в себе известную совокупность текстуальных особенностей (ряд одних
и тех же пропусков, особенно механических описок, искажений
имен, вставок, добавлений целых тирад, фраз, слов, переходов
в одинаковых выражениях), восходят к одному тексту, архетипу данной группы списков, который заключал в себе все эти особенности. Архетип данной группы списков восстанавливается
Бугославскй С. А. Текстология Древней Руси. Т. 2. С. 14.
 Там же. С. 68.
100
 Там же. С. 74, 76.
98
99

400

Глава 7

путем сравнения (точнее наложения) текстов близко родственных списков и удаления из каждого списка его индивидуальных
текстуальных особенностей, т. е. таких, которые свойственны
только одному списку». Среди этих индивидуальных особенностей могут быть и сознательные и механические изменения,
поскольку это «одинаково показательно» для генеалогии списков. 101 С. А. Бугославский признается, что ему не очень интересно все индивидуальное, все, что отклоняется от архетипа,
т. е. — модели. Его метод построен на анализе общих чтений.
Даже яркие смысловые переработки — редакции текста — в данном случае не имеют большого значения. В таком списке будут
важны не индивидуальные его особенности, а общие чтения,
если они ведут данный список к известной группе, восходящей
к общему архетипу и потому позволяющей его восстановить.
Разумеется, для такого сравнения важным оказывается список,
который берется за основу при начале сравнения. Он должен
быть «типичным» для данной группы.
Это изложение классического текстологического метода,
продуманного С. А. Бугославским еще в юности. В теоретическим смысле ему можно сделать замечание, и оно было сделано
Д. С. Лихачевым. 102 Как быть с перекрестными влияниями разных списков друг на друга? Если мы признаем его обычным делом древнерусских переписчиков текстов, то возможность точного воссоздания архетипов групп становится проблематичной. Это тот вопрос, который всегда задавали критики метода
Лахмана. Нужно отметить, что С. А. Бугославский выделял
специальную группу списков, которые называл контаминированными, т. е. составленными из текстов, восходящих к разным
архетипам. Им была выработана специальная методика работы
и с такими списками, в которых он выделял все «лишнее», т. е.
восходящее в другому архетипу, чем основная часть списка.
Иногда он определял, что «контаминация произошла в архетипе, общем для обеих этих групп» или что ошибки исправлены
по списку, восходящему к определенному архетипу. 103
С. А. Бугославский продемонстрировал действенность свое­го
метода на грандиозном материале сопоставления 265 рукописных
 Там же. С. 74–75.
См. сноску 92.
103
Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. Т. 2. С. 96, 102, 103 и сл.
101
102

401

Часть 2

текстов. Он собирал их в течение всех жизни, начав делать это
еще в студенческие годы. Во вступительной речи на защите докторской диссертации он говорил: «Вспоминаю, как мне, больному ангиной, пришлось работать на темном чердаке трапезной
Троице-Сергиева монастыря в сырую позднюю осень; биб­лио­
текарь-монах, уходя, запирал меня на несколько часов». 104 Кроме списков текстов борисоглебского цикла С. А. Бугославский
оттачивал свои приемы критики текста на материале ПВЛ,
а также «Поучения Луки Жидяты», Жития Александра Невского и «Памяти и похвалы» князю Владимиру. 105
Для восстановления архетипов групп списков С. А. Буго­
славский составлял таблицы вариантов, в которых приводились номер варианта, чтение списка, взятого за основу, чтение,
которое должно идти в архетипе, и те списки данной группы, по которым восстанавливается это чтение. Когда работа
с этим материалом была закончена, он перешел к сопоставительному анализу установленных архетипов. Сначала сравнивались наиболее близкие по вариантам чтений архетипы.
С. А. Бугославский стремился выяснить, «что в данном архетипе является позднейшим наслоением, работой редактора, и что
восходит к тексту протографа архетипа редакции». 106 Работая
так с архетипами групп Сказания, он пришел к некоторым выводам, касающимся истории летописания позднейшего периода. Так, по его мнению, дополнительным источником одной из
редакций был какой-то общерусский летописный свод начала
XIV в. 107 Это давало ему возможность датировать саму редакцию. И  остальные группы списков были датированы именно
на основании вторичных источников. При этом С. А. Буго­
славский дал образцы тонкого анализа стиля и приемов работы
книжников, что позволило ему произвести операцию по расслаиванию текста. В качестве примера приведем одно место,
где говорится об архетипе Синодальной редакции Сказания.
Ее особенностью были вставки из летописи. Однако сам текст
Сказания также основан на летописи. С. А. Бугославский не
останавливался перед этой трудностью. Он пишет: «Сравнение архетипа Синодальной редакции с соответственным
 Там же. С. 607.
 Там же. С. 608.
106
 Там же. С. 149.
107
 Там же. С. 150.
104

105

402

Глава 7

рассказом Повести временных лет (статьи 1015–1019 гг.)
указывает на неодинаковую близость к летописи — вставки
и остального текста Сказания, имеющегося во всех прочих редакциях. Автор Сказания пользовался летописью как литературным источником, между тем как автор вставки в Синодальной редакции просто копирует летописный текст». 108 Места
«точного копирования летописи» подмечались и в других группах списков, всегда отделяясь от более глубокой переработки
летописного текста. В результате опять составлялись таблицы
вариантов. На этот раз они включали обозначение архетипов
и списков, к ним восходящих, номера чтений (все варианты
у С. А. Бугославского строго пронумерованы), чтения, общие
для данных архетипов и отличающиеся от чтений списка, взятого за основу при сравнении. В итоге архетипы были выстроены по рангу, связаны друг с другом, а для восстановления «оригинала» создавалась иерархия «старших чтений». То же самое
было проделано с текстом Сказания о чудесах Бориса и Глеба,
которое С. А. Бугославский считал позднейшим наслоением
в тексте Сказания об убиении, связывал его возникновение
с Вышгородом и делил на разновременные слои. Самым сложным было сопоставление чудес в Сказании и в Чтении о Борисе
и Глебе. Списки Чтения были подвергнуты такой же текстуальной критике. Таким образом, вопрос о времени возникновения
каждого из трех текстов решался как в процессе работы по
реконструированию его «оригинала» путем сопоставления архетипов групп, так и путем сравнения «оригиналов» всех трех
текстов.
Обратим внимание на то, что всегда при работе по сравнению текстов С. А. Бугославский разбивал их на мелкие отрывки, которые затем и анализировал. Первым так работать
с текстом летописи начал А. Л. Шлёцер. У  С. А. Бугославского это стало частью его метода. Таким же образом сравнивались и тексты разных произведений на предмет определения
первичности. Это хорошо видно в главе, посвященной источникам Чтения о Борисе и Глебе. С. А. Бугославский прямо пишет о том, что разбивает текст Чтения, Сказания и летописи
«на отрывки-эпизоды», которые и будут единицами сравнения.
Далее высказана еще более важная мысль: «Из их сравнения
108

 Там же. С. 150–151.

403

Часть 2

мы будем делать частные выводы, касающиеся лишь сравниваемых отрывков. Общий вывод даст обобщение этих частных
заключений». 109 Последовательно проведенное таким образом
сравнение дало возможность С. А. Бугославскому не только
подтвердить свой старый вывод о соотношении обозначенных
текстов, но и расширить его, дав характеристику особенностей
работы составителя каждого из них. Верный своему принципу
везде искать особенность стиля С. А. Бугославский прослеживал, как «последовательное сравнение Святополка с Каином,
Ламехом, Юлианом Отступником в Сказании превращается
в Чтении в отрывочный, мало связный намек». 110 Такого рода
сопоставление стилей по всему тексту позволило ему утверждать со всей определенностью, что речь идет именно о сокращении и обезличивании текста Сказания в Чтении, а не с амплификацией текста Чтения в Сказании. Бугославский сумел
дать характеристику хода работы автора Чтения над текстом
Сказания, определить последовательно проведенные им приемы, его цели и интересы, например, заметил, что этому автору была не интересна историческая реальность, так важная
для Сказания, а нужно было сделать настоящее житие по типу
и в соответствии со штампами византийской агиографии. Как
и в случае со Сказанием, в Чтении С. А. Бугославский кроме
основного искал дополнительные источники. Одним из них
оказывается летопись, но, вопреки А. А. Шахматову, это не
древнейший свод (как в Сказании), а лишь одна из редакций
ПВЛ. 111
Важной частью книги было подробное сопоставление Сказания и ПВЛ. Как уже говорилось, С. А. Бугославский развивал мысль А. А. Шахматова о восхождении Сказания к тексту,
более раннему, чем ПВЛ. С. А. Бугославский полагал, что это
был Дрсв. В этом тексте еще не было Похвалы князю Владимиру и некоторых других особенностей текста ПВЛ. Важным открытием С. А. Бугославского было то, что некоторые
места летописи, читаемые во всех списках ПВЛ, но не читаемые в Сказании, находятся в паремийных чтениях. Эти места нарушают стройное изложение, следовательно, они были
 Там же. С. 261.
 Там же. С. 269.
111
 Там же. С. 292.
109
110

404

Глава 7

вставками, исказившими более древний и ясный текст. Поскольку С. А. Бугославский параллельно с работой над текстами борисоглебского цикла работал и над реконструкцией ПВЛ
и имел материал всех вариантов списков ПВЛ, то он смог даже
определить, к какому из архетипов групп ПВЛ близки те чтения, которые находим в Сказании. Это были старшие чтения
то архетипа ЛРА, то ИпХл., что подтвердило вывод о том, что
именно к архетипам этих групп восходил «оригинал» ПВЛ.
Как уже говорилось, по мнению С. А. Бугославского, Сказание возникло до 1072 г. — времени первого перенесения мощей Бориса и Глеба, о котором в тексте не упомянуто. Наибольшее число заимствований в его тексте, кроме ПВЛ, относится к переводам греческих памятников агиографии. Все эти
случаи прослежены С. А. Бугославским. Но любопытно, что он
оспаривал версию В. П. Адриановой-Перетц, своей соученицы
по семинару В. Н. Перетца, книга которой о Житии Алексия
Человека Божия явилась одним из первых примеров выработанного именно в этом семинаре типа издания-исследования.
Эта книга считалась уже тогда классикой текстологического
анализа и, несомненно, повлияла на дальнейший тип публикаций памятников в Отделе древнерусской литературы Пушкинского Дома. В. П. Адрианова-Перетц считала, что Житие
Алексия было использовано составителем Сказания, особенно
в части Сказания о чудесах. По мнению же С. А. Бугославского,
здесь можно лишь говорить об общем стилистическом влиянии,
например, на стиль плачей в Сказании. Он специально подчеркнул, что, вопреки В. П. Адриановой-Перетц, «текстуальной
близости не наблюдается в соответствующем месте Сказания
о чудесах и Жития». 112
В поздние годы С. А. Бугославский как-то особенно отождествлял себя со школой В. Н. Перетца, даже противопоставляя ее А. А. Шахматову и особенно ученикам последнего, а также исследователям других направлений. Отчасти это было
112
 Там же. С. 245–246. Вообще, создается впечатление, что между этими двумя ближайшими учениками В. Н. Перетца не было той творческой близости, какая чувствуется между С. А. Бугославским, Н. К. Гуздием и И. П. Ереминым. Косвенно на это указывает и тот факт, что именно В. П. АдриановаПеретц была редактором того, подготовленного Д. С. Лихачевым в 1950 г.
издания ПВЛ, в котором не было упомянуто о предыдущем издании С. А. Бугославского, не увидевшем тогда свет.

405

Часть 2

чертой всей школы Перетца, так как в это же время И. П. Еремин резко критиковал построения М. Д. Приселкова. Но другие ученики В. Н. Перетца на защите С. А. Бугославского сделали ему несколько замечаний историографического плана. Так,
Н. К. Гудзий отметил, что С. А. Бугославскому не мешало бы
отметить точку зрения Д. И. Абрамовича «и при несогласии отвергнуть ее». 113 А И. П. Еремин сказал, что не встретил упоминания работы Приселкова «Нестор-летописец». 114 В историографической части работы С. А. Бугославский особенно выделил работы А. И. Соболевского, обратив внимание на его вывод
о том, что автор «Памяти и похвалы» князю Владимиру и Сказания об убиении Бориса и Глеба — разные люди, в то время
как была распространена точка зрения, что они принадлежали
перу одного автора — мниха Иакова. А. А. Шахматов этот вопрос, по словам С. А. Бугославского, «оставил открытым», 115
так как фразу о Борисе и Глебе в «Памяти и похвале» полагал,
как он часто делал, вставкой. Но С. А. Бугославский не преминул заметить, что А. А. Шахматов писал о приписывании текста «Памяти и похвалы» Иакову «без особых оснований», т. е.
сам он «примыкает к мнению А. И. Соболевского». 116
Можно предположить, что сама тема борисоглебского
цикла была получена С. А. Бугославским от В. Н. Перетца под
влиянием работ А. И. Соболевского. Кроме того, возможно, что
и свой критический взгляд С. А. Бугославский отчасти заимствовал из упомянутых работ А. И. Соболевского. Этим взглядом, которым А. И. Соболевский смотрел, сравнивая тексты
«Памяти и похвалы» и Сказания об убиении Бориса и Глеба,
С. А. Буго­славский смотрел на тексты, приписываемые в его
случае также одному и тому же автору — Нестору, на Чтение
о Борисе и Глебе, Житие Феодосия Печерского и текст ПВЛ.
Вывод был тот же, что и у Соболевского, — это разные авторы.
С. А. Буго­славский подробно развивал и другой вывод А. И. Соболевского: о том, что Сказание об убиении Бориса и Глеба
в основной части восходит к летописному тексту. Более того,
этот вывод стал одним из главных в работе С. А. Бугославского,
 Там же. С. 614.
 Там же. С. 623.
115
 Там же. С. 39
116
 Там же. С. 60.
113
114

406

Глава 7

таким образом он прямо восходит к работам А. И. Соболевского, хотя в некоторых пунктах с ним и не сходится. Так, например, А. И. Соболевский полагал, что в первоначальной редакции Сказания был рассказ о чудесах, и оно заканчивалось
описанием перенесения мощей святых в 1115 г. Так же считал
и А. А. Шахматов. С. А. Бугославский, наоборот, полагал, что
первоначально рассказа о чудесах в тексте не было, и сам текст
появился во время Ярослава Мудрого — утверждение, которое
вызвало критику со стороны оппонентов. С. А. Бугославский
подробно рассмотрел аргументы А. И. Соболевского в споре
того с Н. Левитским, доказывая правоту А. И. Соболевского.
При этом некоторые новые аргументы, появившиеся у А. И. Соболевского в этом споре, казались С. А. Бугославскому, по его
собственному признанию, настолько интересными, что он
полностью изложил их в первой главе диссертации. 117 Сопоставления текстов по маленьким отрывкам, сделанные А. И. Соболевским, явно повлияли на стиль сравнительного исследования С. А. Бугославского, как и наблюдения первого о том, что
«правдоподобный рассказ летописи сделался неправдоподобным в Сказании», и сравнение «узких» и «более широких» понятий в литературном языке обоих текстов. 118 А. И. Соболевский
стремился всегда, по возможности, найти место, откуда автор
Сказания мог взять дополнительную по сравнению с летописью
информацию. Этим же позднее занялся С. А. Бугославский.
В первой главе диссертации С. А. Бугославского упоминаются работы Д. И. Абрамовича. Но Д. И. Абрамович не был
согласен с выводом С. А. Бугославского о восхождении Чтения о Борисе и Глебе к Сказанию об убиении. С. А. Бугославский действительно, в этом нужно согласиться с Н. К. Гудзием,
не привел в своем основном тексте аргументов Д. И. Абрамовича, хотя сделал помету в примечании о том, что Д. И. Абрамович уделил этому вопросу «несколько строк». 119 Ранее С. А. Бугославский написал рецензию на книгу Д. И. Абрамовича. 120
Хотя С. А. Бугославский и признавал, что «лучшим и наиболее полным является последнее издание Сказания и Чтения,
 Там же. С. 34–35.
 Там же. С. 36.
119
 Там же. С. 5.
120
Бугославский С. А. Рец. на кн.: Абрамович Д. И. Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им // ЖМНП. Пг., 1917. Октябрь. С. 233–245.
117

118

407

Часть 2

приготовленное к печати Д. И. Абрамовичем», но отмечал, что
оно «дает представление почти о всех редакциях Сказания
и Чтения, однако не вполне точное, так как издатель игнорирует в своем критическом аппарате существенные варианты
больших групп списков», и что «для истории текста памятников издание Д. И. Абрамовича не дает исчерпывающего материала». 121 Между прочим, Д. И. Абрамович по некоторым вопросам был согласен с С. А. Бугославским, но, видно, что они
ощущали себя взаимными критиками. Представляется, что
впоследствии это стало одной из причин негативного отзыва
о работах С. А. Бугославского со стороны ученика Д. И. Абрамовича Д. С. Лихачева.
В отношении А. А. Шахматова С. А. Бугославский по сравнению со своими наблюдениями 1914 г. пошел по пути большей критики, поскольку более глубоким стал его собственный
интерес к теме древнейшего летописания. Недостатком метода
А. А. Шахматова, по его мнению, являлся прежде всего отход
от традиционной процедуры анализа древних текстов. Именно поэтому, прежде всего, выводы Шахматова, по С. А. Буго­
славскому, являются произвольными. Отход от формальной
процедуры привел к тому, что Шахматов «исходит чаще всего из анализа смысла, связи, логики автора, невольно усваивая
последнему свое мышление». 122 В результате представление
о ходе работы древнерусского книжника искажается. По Шахматову, «почти каждый редактор — переписчик свода, копируя
свой основной источник, сверял его с другим сводом, выбирая
то из одного, то из другого своего источника не только статьи
и фактические данные, но отдельные фразы, слова, даже орфографию слов». Такой взгляд, по мнению Бугославского, является модернизацией и «напоминает скорее кропотливое сличение текстов, подведение вариантов, выполняемые современными филологами, чем творчество летописца». 123 Д. С. Лихачев
комментирует это место следующим образом: «Этот взгляд
С. А. Бугославского неверен. Он опровергается знакомством
с русскими и иностранными средневековыми рукописями». 124
Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. Т. 2. С. 67–68.
Бугославский С. А. «Повесть временных лет» (списки, редакции, первоначальный текст). С. 9.
123
 Там же. С. 13.
124
Лихачев Д. С. Текстология Древней Руси. С. 92.
121
122

408

Глава 7

Далее Д. С. Лихачев связывает данное высказывание С. А. Бугославского с представлениями того времени, «когда текстологи считали, что у писца рукописи был перед глазами только
один оригинал, что писец переписывал его “не думая”, не сличая с другими рукописями и не производя никакой проверки».
Следует, однако, отметить, что Бугославский не считал, как это
можно понять из слов Лихачева, что у составителя летописи
был только один оригинал. Он прямо отметил, что метод работы летописца — сведение, контаминация текста, взаимное пополнение и наслоение источников. 125 Расхождение с Шахматовым, таким образом, заключается не в этом, а во взгляде на то,
как именно летописец использовал эти свои различные источники. С. А. Бугославского не устраивало у А. А. Шахматова то,
что последний видел у этого летописца «детальную сверку…
текста, правку текста одного источника мелкими текстуальными особенностями другого». Сам С. А. Бугославский, в соответствии с теорией Лахмана, полагал, что летописец относился
бережно к своим источникам, копировал их точно, не исправлял даже явных ошибок, почему редки случаи пересказа фраз
по смыслу, замены слов или устаревших форм, редакционных
добавлений и изменений в тексте ПВЛ. Не случайно С. А. Бугославский считал Сильвестра не редактором, а переписчиком
чужого труда. Сам стиль его приписки, по мнению исследователя, «напоминает аналитические формулы переписчиков, которые видели в своем труде духовный подвиг». 126
Совершенно иным, чем у А. А. Шахматова, было отношение
С. А. Бугославского к догадкам и гипотезам. Еще в предисловии
к украинскому изданию памятников борисоглебского цикла
в 1928 г. он заметил, что писал работу под руководством своего
учителя В. Н. Перетца, «що вчив своïх учнів не боятися чорновоï
дослідчоï роботи, не витати в сферах вигадок та гіпотез, не заснованих на вивченніх документальних данних». Он считал
себя обязанным именно методу В. Н. Перетца и посвятил свою
работу ему. Среди двух других «керманичів» своей работы он
назвал А. А. Шахматова и Н. К. Никольского. В речи на защите докторской диссертации 10 лет спустя С. А. Бугославский
опять свел вместе имена А. А. Шахматова и Н. К. Никольского.
125
Бугославский С. А. «Повесть временных лет» (списки, редакции, первоначальный текст). С. 12.
126
Там же. С. 35.

409

Часть 2

Он заметил, что А. А. Шахматов создал смелую, «поразившую
научный мир концепцию древнейшего русского летописания».
Но после того, как Н. К. Никольский указал огромное количество новых списков Сказания об убиении Бориса и Глеба, научная мысль была встревожена: «что скажут неведомые документы в защиту или же против смелых гипотез А. А. Шахматова?».
Далее он добавил: «В моей работе нет смелых догадок и гипотез.
Выводы мои не идут далее того, о чем свидетельствует филологически препарированный мною рукописный материал». И напоследок он даже привел цитату из И. П. Павлова (полностью
противоположную утверждению А. А. Шахматова о необходимости гипотез при недостатке фактических знаний, см. гл. 3):
«Никогда не пытайтесь прикрыть недостатки своих знаний
хотя бы и самыми смелыми догадками и гипотезами». 127
Проверив наблюдения А. А. Шахматова, С. А. Бугославский увидел, что они сделаны на основе сличения лишь некоторых списков ПВЛ, и, таким образом, чтения, которые казались
А. А. Шахматову оригинальными, оказывались общими и т. д.
Работе с вариантами С. А. Бугославский уделял особенно большое внимание. По его мнению, именно отсутствие этой работы
в полном виде и привело А. А. Шахматова к результатам, которые теперь С. А. Бугославский оспаривал: «…выбор вариантов из
двух или трех списков, — особенно если эти своды принадлежат
к различным родственным группам списков, — дает неверное
представление о взаимоотношении летописных сводов». 128 Речь
шла о чтениях, общих для Ип., Радз. и Н1. А. А. Шахматов считал их важными и на этом основании предполагал их общий источник. По наблюдениям С. А. Бугославского, «эти чтения свойственны и другим спискам основных групп, а отступает от них
один только Лаврентьевский список». Поэтому «приведенные
Шахматовым чтения восходят не к ближайшему общему источнику данных трех групп; другими словами, это чтения оригинала
ПВЛ, чтения же Л. списка являются лишь его индивидуальными текстуальными особенностями — позднейшими отступлениями от первоначального чтения, сохранившегося в Ип., Радз.
и Новг1 летописях». 129 Таким же образом С. А. Бугославский
Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. Т. 2. С. 607–609.
 Там же. Т. 1. С. 284.
129
По наблюдениям С. А. Бугославского, к тексту Л. близок текст ПВЛ
по Ник., повторяя ошибки Л. См.: Там же. С. 288–289.
127

128

410

Глава 7

отрицал чтения, отмеченные А. А. Шахмовым как общие для Ип.
и Радз., поскольку обнаруживал, что «эти текстуальные особенности характеризуют все списки обеих групп ЛРА, ИПХ,
а не только двух списков…». Ряд чтений Л., которые А. А. Шахматов полагал старейшими, также не считались С. А. Бугославским
таковыми, и он настаивал на большем старшинстве чтений РА
и ИПХ. 130 В целом, С. А. Бугославский отмечал, что «Шахматов
основывается часто не на всех чтениях», а на «двух-трех списках» без учета вариантов остальных, и, с другой стороны, делает
выводы на материале таких чтений, которые «могли возникнуть
многократно в одной и той же форме, независимо от родства списков», т. е. на «мелких особенностях языка и орфографии». 131
С. А. Бугославский не признавал теперь заключений
А. А. Шахматова о «существовании документально не засвидетельствованных сводов», как ранее не признавал его гипотетического Жития Антония («Шахматов часто принимает высказанную им догадку за истину, за исторический факт, на который
он опирается в дальнейшем исследовании»). Самым важным
отходом от шахматовской схемы было, конечно, отрицание существования Нсв., лежащего в основе ПВЛ и Н1Мл. По мнению С. А. Бугославского, в списках Н1Мл. 132 мы имеем не более
древний, чем ПВЛ, текст, а просто сокращенную новгородскую
редакцию ПВЛ, восходящую к архетипу ИПХ и дополненную
новгородскими известиями. Тот же новгородский извод ПВЛ
положен, по наблюдениям С. А. Бугославского, и в основу С1,
Н4, Льв., Воскр. и Тв., причем тексты ПВЛ по С1, Воскр. и Тв.
особенно близки между собой. 133
Особое внимание С. А. Бугославский, как и А. А. Шахматов и другие исследователи, обратил на знаменитое Предисловие, которое читается в списках Н1Мл. и в С1 и которое
А. А. Шахматов рассматривал как Предисловие к Нсв. (или
к Софийскому временнику). В этом Предисловии часто видят
 Там же. С. 285.
Бугославский С. А. 1) «Повесть временных лет» (списки, редакции,
первоначальный текст). С. 2, 9; 2) Текстология Древней Руси. Т. 1. С. 286.
132
С. А. Бугославский не делал здесь различий между текстом Н1Мл.
и Син., тогда как А. А. Шахматов полагал, что Нсв. отразился только в Н1Мл,
а в несохранившейся начальной части Син. был помещен текст на основе
Дрнсв. См.: Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. Т. 1. С. 290–292.
133
 Там же. С. 289–293.
130
131

411

Часть 2

особенно архаические черты, так как в нем сравниваются новые
князья со старыми, которые любили и уважали свою дружину
и не думали о собственном обогащении. Однако, по мнению
С. А. Бугославского, все это Предисловие можно расписать
на составляющие его источники — разного рода грамматические или смысловые заимствования из ПВЛ или же местные
новгородские предания, в частности, отмечавшие большую
древность Новгорода перед Киевом. Он даже составил таблицу, в которой показал места, где текст Предисловия можно наложить на текст ПВЛ. 134
С. А. Бугославский на основе наблюдений над вариантами
ПВЛ не признал сложного шахматовского построения по поводу редакций ПВЛ. По его мнению, несмотря на ряд индивидуальных чтений Л., архетип ЛРА (к которому восходила
и Тр.) явно ближе к первоначальному тексту ПВЛ, чем архетип
ИПХ. К  этому его вел как анализ разночтений списков ПВЛ,
так и соображение о недостаточности аргументов А. А. Шахматова общего характера. 135
Парадоксально, но, несмотря на эти критические замечания по адресу А. А. Шахматова и на отрицание Нсв. и редакций ПВЛ — основных положений шахматовской схемы в отношении древнейшего летописания, построенная С. А. Бугославским история текста ПВЛ, по его мнению, «в основном
не разрушает установившихся в науке выводов». Наверное, это
можно объяснить тем, что главной целью своей работы и «предельно доступным», по его собственному определению, выводом для С. А. Бугославского было установление общего текста
архетипов ЛРА и ИПХ. А этот общий текст киево‑печерского
свода у него не слишком сильно отличался от шахматовской
реконструкции ПВЛ, и текст Л. по-прежнему принимался за
основу, несмотря на «живые черты языка и оригинала, возможно, поздней копии ПВЛ». 136
Более того, С. А. Бугославский признавал, что в основе ПВЛ
лежал более ранний летописный свод. Он часто ссылался на Дрсв.
по А. А. Шахматову, хотя нигде прямо не писал, принимал ли он
полностью шахматовское построение относительно Дрсв. Но
С. А. Бугославский разделял мнение А. А. Шахматова (и привел
 Там же. С. 294–297.
 Там же. С. 306.
136
 Там же. С. 308.
134
135

412

Глава 7

многочисленные аргументы в пользу этого мнения), что Сказание об убиении Бориса и Глеба пользовалось не тем текстом
ПВЛ, который дошел до нас, а предыдущим летописным текстом.
С. А. Бугославский полагал, но это уже обосновано слабее, что
этот текст относился ко времени жизни Ярослава Мудрого.
Одним из направлений критики А. А. Шахматова, которого
он продолжал считать «замечательным ученым, умевшим гениально воссоздавать старинные памятники русского народа», 137
С. А. Бугославским была оценка его построений как «конъектурных». Доступный теперь для анализа полный текст издания ПВЛ
с предисловием и комментариями, подготовленный С. А. Буго­
славским и изданный Ю. А. Артамоновым, позволяет лучше понять мысль исследователя. Издание было подготовлено, по мнению Ю. А. Артамонова, в 1939 г., 138 когда С. А. Бугославский был
сотрудником Отдела древнерусской литературы и литературы
XVIII в. Института мировой литературы им. А. М. Горького. Рецензентами работы были М. Н. Тихомиров и С. К. Шамбинаго,
они сделали ряд замечаний и рекомендаций, после чего издание
было подписано в печать летом 1940 г. Ю. А. Артамонов полагает, что оно не увидело в итоге свет из-за смерти автора, из-за
выхода в 1950 г. «одноименной работы Д. С. Лихачева», а также
из-за неправильного заглавия архивного описания. 139
Полагаем, что из этих объяснений может быть принято
первое. В 1940‑х гг. были живы люди, участвовавшие в обсуждении работы С. А. Бугославского, которых не должно было
ввести в заблуждение название архивного дела. Работа же,
подготовленная Д. С. Лихачевым, увидела свет все-таки через
пять лет после смерти С. А. Бугославского. Кроме того, смысл
этих двух изданий был различным. С. А. Бугославский готовил издание для студентов, которое имело учебный характер,
о чем недвусмысленно сказано в его собственном предисловии. 140 Разумеется, это не опровергает научного характера
работы, основанной на многолетнем изучении и тщательном
анализе списков ПВЛ. Это была реконструкция первоначального текста ПВЛ на основе критического анализа списков.
 Там же. С. 282.
Артамонов Ю. А. Предисловие к публикации // Бугославский С. А.
Текстология Древней Руси Т. 1. С. 22–23.
139
 Там же. С. 24.
140
Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. Т. 1. С. 74–75.
137
138

413

Часть 2

В то же время издание, подготовленное Д. С. Лихачевым для
серии «Литературные памятники» (кстати, под редакцией
В. П. Адриановой-Перетц, ученицы и вдовы В. Н. Перетца, т. е.
ученого той же школы, что и С. А. Бугославский), никаким образом не дублировало его работу. Это было издание ПВЛ по
тексту Л. с переводом и комментариями, что и оговаривалось
в Археографическом обзоре. 141 Следует, правда, признать
справедливым замечание Ю. А. Артамонова о том, что Д. С. Лихачев и В. П. Адрианова-Перетц по каким-то причинам не упомянули работу, подготовленную С. А. Бугославским, среди
предшествовавших изданий ПВЛ.
Главной целью своей С. А. Бугославский полагал установление «авторского текста», т. е. «наиболее близкого к оригиналу». Это согласуется и с задачами, которые ставил А. А. Шахматов. Хотя последний придавал большое значение всем этапам
изменения текста, главной целью он все же полагал обнаружение древнейшего варианта ПВЛ, а затем и сводов, лежащих
в основе ПВЛ. Но пути решения этой проблемы оказались разными. С. А. Бугославский называл свой метод «критикой текста». По его мнению, вообще существуют два метода этой критики, и первый из них, каким, по С. А. Бугославскому, работал
А. А. Шахматов, — это и есть метод конъектурной, или «конъектуральной», критики. Под такой критикой он понимал использование старшего и наиболее исправного списка памятника в сопоставлении с другими списками и внесение исправлений
в этот первый список, если по смыслу там имеются испорченные
в сравнении с другими списками места. При этом «нередко исследователь сам воссоздает предполагаемый старший текст»,
«старается угадать мысль автора произведения и позднейших
его редакторов и переписчиков». 142 По мнению С. А. Бугославского, при конъектурном методе «критика текста зависит… от
таланта, от знаний, в частности, от знания стиля, приемов, языка
автора и его эпохи». Но эта критика текста «является в сильной
степени субъективной и мало достоверной», хотя «к ней приходится прибегать в тех случаях, когда сохранился один список
памятника или несколько, значительно отличающихся друг от
друга по тексту». При достаточном же количестве списков, как
141
142

Повесть временных лет. М.; Л., 1950. Ч. 1–2.
Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. Т. 1. С. 61.

414

Глава 7

в случае ПВЛ, С. А. Бугославский противопоставляет первому
методу второй, который «базируется на объективных показаниях самих списков, истории их текста», которая воссоздается
путем сравнения и классификации списков.
Это положение далее раскрывается. Все списки сравниваются «слово в слово» с каким-то одним, принятым за наиболее
древний и типичный. Собранные варианты и являются материалом для исследования, т. е. «критическим аппаратом». На его
основе можно судить о группах родственных списков, причем
«родство их будет засвидетельствовано тождеством всей совокупности их чтений (особенно показательна для родства списков общность одних и тех же ошибок)». Внутри различных
групп будет выявлено родство отдельных списков, а также их
индивидуальные чтения. Таким образом, выявляются поздние
и первоначальные чтения и архетипы каждой группы списков.
«Путем сравнения текста архетипов групп мы устанавливаем
историю их взаимоотношений; так постепенно, нисходя в прошлое, констатируя позднейшие изменения в списках и архетипах групп, мы получаем текст оригинала». 143
Нетрудно заметить, что в основе метода С. А. Бугославского лежит классификация, что заставляет нас вспомнить
характеристику, данную ему В. Н. Перетцем. Классификация
разночтений списков, по мнению С. А. Бугославского, может
вскрыть, «какие чтения являются старшими и значительными
для установления генеалогии списков». «Установленный» таким образом текст ПВЛ является «не фикцией, а достаточно
надежным заместителем исчезнувшего памятника».
А. А. Шахматов и С. А. Бугославский воплотили, таким
образом, в своих работах два различных подхода, прежде
всего к методологии исследования древних текстов: подход
аналитически-содержательный (А. А. Шахматов) и фор­маль­
но-тексто­логический (С. А. Бугославский). Первый базировался на фундаменте школы сравнительного языкознания, второй — на фундаменте классической европейской текстологии
своего времени. Этот последний подход, плодотворно реализованный в начале XX в. в трудах самого В. Н. Перетца и его
учеников, продолжал и позднее применяться в работах по текстологии древнерусской литературы, однако не на материале
143

 Там же.

415

Часть 2

летописей. Данная сфера оказалась зоной действия представителей шахматовской школы, с одной стороны, и историков,
стремящихся обойтись в использовании летописей вообще без
текстологии, — с другой. Выводы С. А. Бугославского относительно истории текста ПВЛ не были поддержаны большинством исследователей.
Материалы докторской защиты С. А. Бугославского, посвященной текстам о Борисе и Глебе (январь 1940 г.), изучены, а стенограмма опубликована Ю. А. Артамоновым. 144 Нужно заметить,
что эта защита была, вероятно, триумфом школы В. Н. Перетца.
И соискатель, и два оппонента из трех были его учениками. Одним оппонентом был Н. К. Гуздий, не только давший положительный отзыв, но и заявивший, что тридцатилетняя работа С. А. Бугославского делает шаг вперед по сравнению с трудами А. А. Шахматова. Вообще, роль Н. К. Гудзия, друга и непосредственного
начальника С. А. Бугославского по работе в Отделе древней русской литературы в подготовке окончательного варианта его докторской диссертации, как определил Ю. А. Артамонов, велика.
Именно Н. К. Гудзий был, по-видимому, автором рукописных замечаний, сохранившихся в тексте диссертации С. А. Бугославского. 145 Одним из главных достижений автора Н. К. Гудзий посчитал
разработку вопроса о взаимном отношении Сказания об убиении
Бориса и Глеба и Чтения о Борисе и Глебе в связи с летописным
текстом о гибели этих князей и мнение С. А. Бугославского назвал «неоспоримым»: «В разногласиях по этому вопросу между
Шахматовым и Бугославским — правота на стороне Бугославског». 146 Кроме того, он согласился с отрицанием С. А. Бугославским авторства Иакова в отношении Сказания и с повторенным
в диссертации его старым выводом о невозможности тождества
Нес­тора-летописца и Нестора-автора Чтения и Жития Феодосия Печерского. Н. К. Гудзий напомнил, что в своей статье 1914 г.
С. А. Бугославский уже «поставил этот вопрос серьезно и во многом переубедил акад. Шахматова, который частично принял выводы С. А. и отказался от своей прежней точки зрения». 147 При этом
144
Артамонов Ю. А. Жизнь и научное наследие… С. 28; Бугославский С. А.
Текстология Древней Руси. Т. 2. С. 602–627.
145
Артамонов Ю. А. Предисловие к публикации. С. 40–42.
146
Бугославскй С. А. Текстология Древней Руси. Т. 2. С. 613.
147
 Там же. С. 611.

416

Глава 7

Н. К. Гудзий прямо процитировал предисловие А. А. Шахматова
к изданию ПВЛ, в котором тот соглашался с тем, что Сказание послужило источником Чтения, и писал: «Считаю теперь свое мнение ошибочным: в значительном степени неосновательность его
доказана соображениями С. А. Бугославского». 148 Нельзя, правда,
сказать, что это выступление Н. К. Гудзия было сплошной апологией С. А. Бугославского. По некоторым вопросам они не были согласны, например о возможности датировать Сказание временем
Ярослава Мудрого.
Другой оппонент, И. П. Еремин, выделил как главное достоинство работы открытый С. А. Бугославским метод выявления архетипа памятника в связи с историей его текста:
«Открытый Вами метод текстологического анализа — крупное достижение филологической науки, советской текстологии. Следить за тем, как Вы применяете этот метод текстологического анализа, с каким высоким мастерством Вы ведете
читателя к конечной цели Вашего исследования, доставляет
чисто эстетическое удовольствие. В той сложной и трудной филологической алгебре есть свой пафос, есть своя точность». 149
И. П. Еремин специально подчеркивал методологическое
значение работы С. А. Бугославского. Главную свою задачу построения истории текста Сказаний о Борисе и Глебе тот решал
при помощи критики текста: «Последовательно и с большим техническим мастерством применяя этот метод, Вы в результате своего текстологического или, как Вы его называете, литературноархеологического анализа всех бывших в Вашем распоряжении
списков сказаний о Борисе и Глебе, построили их генеалогию,
наглядно вскрывшую их отношение друг к другу. Основанная на
текстуальных данных, эта генеалогия позволила Вам не только
проследить во всех деталях историю текста каждого изучаемого Вами памятника, не только восстановить его не дошедший до
нас первоначальный текст, но и разрешить ряд таких вопросов,
которые до сих пор считались неразрешенными». 150
 Там же. С. 615.
Артамонов Ю. А. Жизнь и научное наследие… С. 10–11; Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. Т. 2. С. 617. Фразу о том, что метод «открыт» Бугославским и что это «достижение советской текстологии», следует,
конечно, отнести на счет времени.
150
Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. Т. 2. С. 617.
148
149

417

Часть 2

Однако в выступлении И. П. Еремина было важное место,
позволяющее увидеть особенности и его собственного творческого облика. Оно касалось уже не критики текста, а истории текста Сказания и Чтения о Борисе и Глебе. По мнению
И. П. Еремина, С. А. Бугославский исходил в построении этой
истории из результатов критики текста, т. е. предыдущей части
исследования, но «в обратной последовательности»: не от списков к архетипу, а от архетипа к спискам. По И. П. Еремину же,
«задача историка текста диаметрально противоположна задаче
критика текста», так как критик текста сличает списки и отбрасывает все индивидуальные чтения, идет «от частного к общему» — и так восстанавливает архетип. В противоположность
этому историка текста интересует как раз индивидуальное,
т. е. «все то, что не объединяет, а разъединяет списки памятника». Основной задачей историка текста должна стать «проблема творческой переработки архетипа в процессе литературной истории». 151 Поэтому классификацию редакций 152 (не
списков) изучаемых С. А. Бугославским текстов И. П. Еремин
признал спорной. «Индивидуальным» чтениям придавал особое значение А. А. Шахматов. Таким образом, в столкновении
двух позиций — А. А. Шахматова и С. А. Бугославского имеется
еще одна позиция — И. П. Еремина. Она находится как будто
между ними. Систематик С. А. Бугославский вызывает его восхищение, но в нем больше говорит историк, историк культуры,
литературовед, которому интереснее индивидуальное.
Заканчивая анализ творчества С. А. Бугославского, хочется высказать одно предположение, связать его с еще одной
фигурой в текстологии этого времени, вернее, даже с определенным движением или тенденцией, получившей неоднозначные оценки. Речь идет о текстологии Русской Правды и классификации ее списков, составленной В. П. Любимовым. Подробнее речь о ней пойдет в гл. 9. В Предисловии к изданию
ПВЛ С. А. Бугославский писал, что метод критики текста дает
возможность установить первоначальный текст, который важно «иметь… и историку (например, первичный текст «Русской
Правды», известной в количестве свыше 100 списков), и словеснику». 153 Вполне возможно, что этой фразой он намекал на
 Там же. С. 620–621.
По поводу применения самого этого термина И. П. Еремин не был согласен с С. А. Бугославским. Там же. С. 618–619.
153
Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. Т. 1. С. 60.
151
152

418

Глава 7

полемику вокруг издания РП, а именно вокруг составленной
В. П. Любимовым классификации ее текстов. В. П. Любимов
произвел филиацию списков, разбив их на группы и редакции,
сообразно принципу, сходному с тем, что применял С. А. Буго­
славский. Это была формальная классификация по общим чтениям и общим ошибкам. Критики ее, в частности М. Н. Тихомиров, считали это недостатком. Они хотели видеть «смысловую»
классификацию, основанную на принципиальных различиях.
С другой стороны, можно увидеть определенное сходство
подхода С. А. Бугославского и еще одного его современника, теперь уже историка, а не филолога, о котором подробно
пойдет речь впереди, — Н. Ф. Лаврова. Н. Ф. Лавров работал
с отдельными летописными статьями, проводя их сравнения
подряд по всем известным спискам летописей, где данное чтение обнаруживается. На этой основе он выстраивал историю
изменения данного чтения, выводил наиболее близкий к первоначальному вариант. Разница состояла в том, что С. А. Бугославский всегда искал архетип данного чтения, т. е. первоначальную его модель, — занимался (как и А. А. Шахматов,
но совершенно по-другому, чем последний) реконструкцией.
В противоположность этому Н. Ф. Лавров не занимался архетипами летописных текстов. Школе А. Е. Преснякова, к которой он принадлежал, как и школе А. А. Шахматова, это понятие вообще было чуждо. Но, по сути, его работа по собиранию
и анализу сходных чтений одного и того же места по многочисленной группе летописных вариантов может быть поставлена
в один ряд с указанным С. А. Бугославским методом собирания
«критического аппарата».
Понимание того, какое значение имела для ученых школы
В. Н. Перетца правильно выстроенная критика текста, углубляет просмотр переписки Н. К. Гудзия с Л. А. Твороговым (о нем
см. в гл. 12.1), сохранившейся в Древлехранилище Псковского
государственного областного историко-архитектурного и художественного музея-заповедника. 154
Переписка началась с дружественной ноты. Инициатором
ее выступил, как представляется, сам Л. А. Творогов, пожелавший узнать мнение Н. К. Гудзия о своих ученых построениях.
154
ПГОИАХМЗ, ф. 766 (Леонид Алексеевич Творогов). О Л. А. Творогове как исследователе псковских летописей см. также в гл. 12.

419

Часть 2

В фонде Л. А. Творогова сохранились черновики его писем
Н. К. Гудзию конца 1930‑х гг. 155 В них Л. А. Творогов излагал
идеи о происхождении рукописи «Слова о полку Игореве».
По мнению Л. А. Творогова, Мусин-Пушкинский сборник,
наряду со списком текста «Слова», содержал один из списков
«первичной редакции» Н5, которую он атрибутировал как летописный свода игумена Снетогорского монастыря Тарасия
70–80-х гг. XV в. Л. А. Творогов считал, что в Пскове текст Н5
получил особое распространение затем в редакции Елеазарова
монастыря, к которому после 1510 г., по его предположению,
перешло от Снетогорской обители официальное псковское летописание. Там летопись редактировалась дважды: когда она
в качестве самостоятельной части вошла в «Елеазаровскую летописную трилогию», включавшую также Хронограф 1512 г.
и елеазаровскую летопись, оборванную на 1547 г. В таком виде
эта «трилогия» («вид Елеазаровскго летописного сборника»)
была использована в качестве одного из источников для составления летописного свода в Псковско-Печерском монастыре в 1556 г. После 1547 г. Елеазаровском монастыре из политических опасений («ввиду преследования его Москвою»)
осуществилась значительная переделка и сокращение этого
текста, начало было заменено переработанным сводом игумена
Тарасия, и «получился новый контаминированный памятник,
легший в основу целого ряда последующих псковских летописных произведений XVI и XVII вв.».
Далее, по мысли Л. А. Творогова, сам порядок расположения летописных статей Мусин-Пушкинского сборника
(Хронограф+свод игумена Тарасия) «ведет нас к Елеазаровскому монастырю, выработавшему у себя как раз такой тип
расположения летописных материалов в сборнике (тип летописных сборников)». А  поскольку Елеазаровский монастырь,
по убеждению исследователя, переписал для себя ряд летописных произведений, хранившихся в Снетогорском монастыре,
можно предположить, что мусин-пушкинская рукопись и была
одной из таких переписанных рукописей. Значит, ранняя дата
возможного написания сборника, содержащего «Слово» —
70–80-е гг. XV в. — время составления находящегося в нем текста «свода игумена Тарасия» (см. сноску 166).
155

ПГОИАХМЗ, ф. 766, д. 297, № 10.

420

Глава 7

Итак, к моменту написания писем Н. К. Гуздию Л. А. Творогов был уже убежден, что текст «Слова», попавший в МусинПушкинский сборник, имел происхождение из Снетогорского
монастыря в Пскове. Факт знакомства псковичей со «Словом»
подтверждался, как он считал, знаменитой записью в псковском «Апостоле», а текст «Слова» был занесен во Псков «выходцами из Южной Руси», которые принесли туда целый ряд памятников (Житие Ольги, Бориса и Глеба, текст южнорусского
летописного свода, получивших распространение во Пскове).
Именно по поводу этой схемы Л. А. Творогов хотел знать
мнение Н. К. Гудзия: «…мне хотелось бы выслушать Ваше мнение
о поставленной мною теме и способе ее разрешения». Далее он
пояснял, что не приводит пока всю имеющуюся у него аргументацию: «Учитывая то обстоятельство, что затрагиваемые мною
вопросы еще никем не разработаны, — каждое выдвинутое мною
положение (напр<имер>, о снет<огор­ском> про<тографе>
т<ак> н<азываемой> Нов<городской> 5 л<етописи> и др.)
требует специального исследования, которое только загромоздит изложение. Поэтому не было бы лишним изъять из предложенной работы целый ряд вопросов, разрешению которых
будут посвящены отд<ельные> самост<оятельные> исследования. Эти работы были мною когда-то проделаны и часть их них
сохранилась в неприкосновенности. Некоторые исследования
требуют небольших поправок и доработок».
Н. К. Гудзий отнесся к работе Л. А. Творогова с сочувствием. Вероятно, поддержать Л. А. Творогова казалось Н. К. Гудзию принципиально важным потому, что тот пострадал от репрессий, как и учитель Н. К. Гудзия В. Н. Перетц. 156 В письме
от 12 мая 1938 г. 157 Н. К. Гудзий спрашивал Л. А. Творогова:
«Какие книги нужны Вам для восстановления Вашей работы
о псковском летописании?». В другом письме этого же, довоенного времени 158 (судя по штемпелю, от 28 июня 1938 г.) он писал: «Ваши соображения и догадки мне представляются очень
ценными и хорошо аргументированными. В сущности — Ваше
156
Л. А. Творогов — по «Академическому делу» в 1929 г., В. Н. Перетц —
по делу «Российской национальной партии» в 1933 г. Кроме того, Творогов
разделял идею А. И. Соболевского о псковском происхождении рукописи
«Слова...».
157
ПГОИАХМЗ, ф. 766, д. 297, № 1.
158
 Там же, № 9.

421

Часть 2

письмо — распространенное резюме исследования, которое нужно только развить, обставив его разными документациями». Далее Н. К. Гудзий заметил: «Остается выяснить,
мог ли быть переписчиком “Слова” монах, ввиду наличия
языческих элементов в “Слове”…». Он предлагал даже опубликовать работу Л. А. Творогова о «Слове» и обещал поговорить с В. П. Адриановой-Перетц о возможности поместить ее
в ТОДРЛ.
Н. К. Гудзий высказал, однако, и некоторые вопросы и сомнения по поводу отдельных звеньев схемы Л. А. Творогова,
на что последний постарался сразу же ответить. 159 Так, на сомнение Н. К. Гудзия в возможности переписывания в монастыре языческого памятника Л. А. Творогов написал, что в этом вопросе он
не видит «чего-либо такого, что могло даже до известной степени
поколебать выдвинутую мною гипотезу», так как «нам известно,
что после завоевания Пскова Москвою в эпоху 1510 и последующих годов многие псковичи постригались в монашество, дабы
не быть выведенными из Пскова». Следовательно, «можно с уверенностью сказать, что у этого рода иноков ничего монашеского не могло и быть», а «нам еще известно, что вокруг Елеазарова
м<онасты>ря группировалась еще и светская оппозиция, продолжавшая оставаться мирянами». По поводу путей попадания
предположительно псковских рукописей в Ярославль Л. А. Творогов предлагал «тщательно просмотреть тексты ярославских
писцовых книг XVI в. и выбрать из них соответствующие места
о псковских переселенцах», а также просмотреть описи библиотек ярославских монастырей за XVI, XVII и XVIII вв.
Итак, нет основания сомневаться в том, что первоначально идеи Л. А. Творогова по поводу происхождения рукописи
«Слова» и истории псковского летописания были Н. К. Гудзием поддержаны. Но вскоре он разочаровался в них. Н. К. Гудзий, как и другой ученик В. Н. Перетца С. А. Бугославский, был
настроен критически в отношении конъектуральной критики
средневековых текстов, в частности — ПВЛ. Школа Перетца
уделяла большое внимание корректности и правильности, даже
формальной, выполнения всех процедур при текстологическом
исследовании. Некоторый полет фантазии, присущей Л. А. Творогову, то, что у него многое было построено на допущениях,
 Там же, № 12.

159

422

Глава 7

не могло, в конце концов, не вызвать раздражения Н. К. Гудзия.
Об этом свидетельствует сохранившийся в фонде Л. А. Творогова отзыв Гудзия от 24 сентября 1943 г. на книгу Л. А. Творогова, 160 появившуюся в печати в 1942 г. 161 Экземпляр этой книжки
был выслан Н. К. Гудзию самим Л. А. Твороговым с просьбой об
отзыве. В книге Л. А. Творогов изложил те же самые идеи, с которыми познакомил Н. К. Гудзия и отчасти А. Н. Насонова (см.
гл. 12) за четыре года до этого. Отзыв Н. К. Гудзия резко критичен. Он писал: «…разыскания т. Творогова, направленные,
главным образом, к тому, чтобы определить происхождение дошедшей до нас рукописи “Слова”, были в значительной степени
гипотетическими, и я ждал от него более или менее подробной
аргументации его основных положений. В данной брошюре
т. Творогов попытался это сделать, но, к сожалению, все, что
он в ней говорит, или мало доказательно, или вовсе неубедительно. Брошюра представляет собой целую цепь утверждений,
ни на чем не основанных, и в ней догадки автора выдаются за
непреложные истины. Таковы утверждения автора о написании
дошедшей до нас, а затем погибшей рукописи “Слова” в псковском Елеазаровом монастыре, о наличии в этой рукописи ряда
произведений древней русской литературы, не указанных в издании Мусина-Пушкина, о написании последней части рукописи в Спасо-Мирожском монастыре в XIII в., о существовании
более полного, чем известный нам текст, текста “Слова”, обращавшегося в светской среде, о переписчике рукописи и ее владельце, об отражении “Слова” в позднейших памятниках русской литературы (напр<имер>, в «Слове о погибели русской
земли»), о том, как рукопись “Слова” занесена была в Псков,
160
Слово о полку Игореве / Предисл. Л. Добровольского. Новосибирск, 1942. Книга содержала статью Л. А. Творогова «О  списках, редакциях и первоначальном списке Слова», где шла речь о способах восстановления
первоначального текста «Слова», созданного при Святославе Всеволодовиче
Киевском, затем попавшего в сборник 80‑х гг. XII в., затем в рукопись второй
половины XIII в. псковского Мирожского монастыря (это была новая деталь
схемы, по сравнению с письмами 1938 г.), а оттуда — в мусин-пушкинскую рукопись 1510–1512 гг., созданную в Елеазаровском монастыре.
161
В положительном отклике И. Беккера (журн. «Звезда». 1944. № 1.
С. 146–147) на книгу Л. А. Творогова сказано: «На судьбе предлагаемой вниманию читателей книги отразилась военная обстановка. Автор ее должен был
в 1941 году сделать доклад, подводящий итоги его многолетним исследованиям
о “Слове” на научном заседании Института литературы Академии наук СССР.
По условиям военного времени он этого доклада сделать не мог».

423

Часть 2

и многое, многое другое. Творогов пишет не о том, что было
на самом деле, а о том, что могло быть, если поверить его схеме. А схема эта — чистейшая абстракция, не опирающаяся, как
и всякая абстракция, на реальные факты». 162
Итак, главным упреком Н. К. Гудзия было обилие догадок,
необоснованность выводов. Но, кроме того, сквозь текст отзыва проглядывает и какое-то личное неприятие Л. А. Творогова
и его стиля: «Творогов думает, что ему удастся на основании его
разысканий восстановить текст “Слова”, максимально близкий
к подлинному, и устранить в нем всякие искажения переписчиков и комментаторов памятника. Это намерение можно только
приветствовать, но необходимо рекомендовать т. Творогову
быть более самокритичным и не относиться с пренебрежением к тому, что он называет официальной литературоведческой
наукой». Н. К. Гудзий, вероятно, увидел у Л. А. Творогова выпады против В. Н. Перетца и других известных текстологов,
которые занимались «Словом». Л. А. Творогов действительно
и в указанной книге, и позднее не стеснялся в оценках, когда
речь заходила об ученых, с которыми он не соглашался или которые игнорировали его идеи. Об этом говорит, например, его
заметка по поводу исследования И. П. Еремина «Слово о полку Игореве», появившегося в «Ученых записках» ЛГУ в 1944 г.
Название заметки, опубликованной в «Псковской правде» за
2 июня 1946 г., уже говорит о многом: «Работа, лишенная научного значения». И. П. Еремин написал о прозаической природе «Слова», что не совпадало с позицией Л. А. Творогова,
считавшего важнейшим своим открытием положение о том,
что «Слово» написано ритмическими стихами. Л. А. Творогов написал, что «построенная на непроверенном материале,
методами, лишенными научного значения, работа И. П. Еремина, конечно, не разрешает поставленной перед ней задачи»
(т. е. определения того, что представлял собой первоначальный
текст «Слова» и к какому жанру он относился). Если учесть,
что И. П. Еремин был, так же как Н. К. Гудзий, С. А. Буго­
славский и В. П. Адрианова-Перетц, учеником В. Н. Перетца
и ученым одного с ним направления, можно связать с этим еще
бóльшее охлаждение в отношениях с Н. К. Гудзием (с середины
1940-х гг.)
162

ПГОИАХМЗ, ф. 766, д. 297, № 17.

424

Глава 7

По-видимому, Л. А. Творогову был известен тот отзыв на
его книгу Н. К. Гудзия, о котором шла речь выше. Тем не менее для него, очевидно, оказалась неожиданностью та уничижительная оценка, которую публично дал ему Н. К. Гудзий в 1951 г., заявив, что его попытка восстановления текста
«Слова» — «шаг назад, благодаря произвольным перестановкам и совершенно неоправданным конъектурам». 163 В фонде
Л. А. Творогова сохранился черновик ответного открытого
письма Н. К. Гудзию. 164 Л. А. Творогов напомнил, между прочим, что делал доклад на Совещании по переводам текста
«Слова о полку Игореве» в Институте русской литературы
в октябре 1951 г., «на котором присутствовали и Вы…» и «мое
сообщение о разбивке текста “Слова” на стихи встретило такое теплое отношение к себе со стороны всех присутствующих
(а это было за два месяца до выхода в свет Вашей статьи), что
становится прямо непонятным помещение в этой Вашей статье
Ваших необоснованных выпадок». Кроме того, за год до этого Н. К. Гудзий, по мнению Л. А. Творогова, писал в статье для
ТОДРЛ о перестановках в начале «Слова» «совершенно другое» об этой его реконструкции. 165
Критика не заставила Л. А. Творогова усомниться в своих выводах и наблюдениях. Он подготовил к изданию еще две
небольшие книги о «Слове», 166 но они так и не были изданы,
хотя в фонде Л. А. Творогова хранятся благоприятные отзывы,
исходящие из ЛОИИ СССР АН СССР и Пушкинского Дома.
Так, Д. С. Лихачев в своем отзыве называл Л. А. Творогова
«лучшим в настоящее время знатоком псковских рукописей
163
Этой фразы нет в опубликованном тексте, но, вероятно, она была
в докладе Н. К. Гудзия. См.: Гудзий Н. К. Судьбы печатного издания текста
«Слова о полку Игореве» // ТОДРЛ. М.; Л., 1951. Т. 8. С. 31–52.
164
ПГОИАХМЗ, ф. 766, д. 297, № 16.
165
См.: Гудзий Н. К. О перестановке в начале текста «Слова о полку Игореве» // «Слово о полку Игореве»: Сб. исследований и статей / Под ред. чл.корр. АН СССР В. П. Адриановой-Перетц. М.; Л., 1950. С. 249–254.
166
Творогов Л. А. 1) К  литературной деятельности пресвитера СпасоМирожского монастыря Иосифа, предполагаемого заказчика псковской копии текста «Слова о полку Игореве» XIII века. Псков: Облполиграфиздат,
1946 (ПГОИАХМЗ, ф. 766 (ф. Л. А. Творогова), д. 58, № 15); 2) Новое доказательство псковского происхождения непосредственного псковского оригинала мусин-пушкинского списка «Слова о полку Игореве» // Псков. обл.
музей краеведения. Кабинет «Слова о полку Игореве». Псков, 1949. На правах
рукописи. 62 с.

425

Часть 2

и псковской литературы в целом». 167 Относительно изысканий
о ритмике «Слова» Д. С. Лихачев написал, что они «представляют большой интерес». «Я лично думаю, — продолжал он, — что
Л. А. Творогов в значительной мере прав… То, что Л. А. Творогов пишет о строфике “Слова”, очень близко к моим собственным наблюдениям, которые я излагаю в своей, находящейся
в печати книге». И хотя «конечно, в статье Л. А. Творогова есть
и спорные положения», однако, подчеркивал Д. С. Лихачев,
«никакая наука не может развиваться и преуспевать без борьбы мнений». 168 В гл. 8.2 будет показано, что и в других случаях
Д. С. Лихачев часто не совпадал во мнении с учеными школы
В. Н. Перетца.

167
168

ПГОИАХМЗ, ф. 766, д. 50 а, № 6.
 Там же, № 8,9.

Глава 8.
Филологи других школ. Отличие филологического
и исторического взглядов на летопись

8.1. В. Л. Комарович
Перед войной (1941–1945 гг.) в Ленинграде работали два
специалиста по истории русского летописания, которые готовили монографии по этой теме, так и не увидевшие свет, потому что авторы их погибли, не успев завершить работу. Речь
идет о В. Л. Комаровиче и Н. Ф. Лаврове.
Василий Леонидович Комарович был выпускником исто­
рико-филологического факультета Петербургского университета, который окончил в 1917 г. В годы его учебы там как раз
преподавал А. А. Шахматов, от которого, вероятно, он усвоил
внимание к текстологическому анализу. Но остается вопрос,
когда это произошло. В. Л. Комарович занимался в университетские годы пушкинистикой у С. А. Венгерова и Н. К. Пиксанова. К  древнерусской литературе его приобщил А. К. Бороздин. 1
Лекции А. К. Бороздина касались двух направлений: русская народная словесность и древняя русская письменность.
Первое — это исследование фольклора. В. Л. Комарович стал
серьезно заниматься этим, и интерес к фольклору навсегда,
1
Богданова О. Василий Леонидович Комарович // Вопросы литературы. 1988. № 9. С. 130–151; Крюкова Т. А. Хронологический список трудов Василия Леонидовича Комаровича // ТОДРЛ. М.; Л., 1960. Т. 16. С. 583–388; Бобров А. Г. (В. Л. Комарович) // Дмитрий Лихачев и его эпоха: Воспоминания.
Эссе. Документы. Фотографии. СПб., 2002. С. 356–362.

427

Часть 2

даже при занятиях летописями, остался его отличительной
чертой. А. К. Бороздин интересовался песнями, эпосом. Он
писал, что «произведения народной поэзии представляются в высшей степени сложными по своему составу, и за их современной формой чрезвычайно трудно, иногда даже прямо
невозможно, разыскать, каковы они были при своем возникновении». В. Л. Комарович также впоследствии занимался
разысканием под «современной формой» первоначальных
форм народных преданий и сказаний. Как писал А. К. Бороздин: «При помощи, однако, очень внимательного, кропотливого рассмотрения отдельных их подробностей удается, отчасти, определять в них то, что называется новейшими наслоениями. 2 Часто мы можем указать, из каких книжных сказаний
проникли в народную поэзию те или другие черты; затем при
помощи сравнения мы определяем, что могло быть заимствовано у других народов; сопоставляя произведения народной
словесности с историческими данными, мы заключаем, какие
исторические события могли отразиться в изучаемых песнях».
Итак, А. К. Бороздин предлагал производить не просто «очистку» произведений фольклора и поиск его истоков, а предлагал
искать связь с «книжными сказаниями». Именно это и делал
затем В. Л. Комарович в своей знаменитой книге о Китежской
легенде. А. К. Бороздин предполагал, что то, что остается после
«очистки» народных преданий от наслоений, появилось «вследствие бытовой обстановки» или должно быть признано «отголоском первоначальных мифологических представлений».
Как видим, в части, посвященной фольклору, А. К. Бороздин прививал ученикам идеи, в целом близкие если не шахматовской, то, во всяком случае, тихонравовской школе. Но в части, посвященной древнерусской литературе, особенно летописям, дело обстояло иначе. 3 В «Очерках по истории русской
литературы» он даже не упоминал А. А. Шахматова. Там используется понятие «летописного свода» (но не в шахматовском, а в строевском смысле), а также — «летописного сборника». Объясняя слушателям общие понятия, необходимые
для изучения летописания, А. К. Бороздин писал: «Летописным
2
Бороздин А. К. Очерки по истории русской литературы. СПб.; Киев,
1913 (курсив в цитатах из этого издания наш. — В. В.).
3
 Там же. С. 175, 185 и далее.

428

Глава 8

сводом называется компиляция, составленная из отдельных летописей и других источников, с расположением событий в хронологическом порядке; летописным сборником мы называем
соединение в рукописи, иногда чисто механическое, нескольких летописей или сводов, и, наконец, летописный список есть
просто копия…». Далее сообщается, что ПВЛ есть летописный
свод в этом смысле.
Вопрос об авторе летописи представлялся А. К. Бороздину
очень сложным (Нестор — Сильвестр), но ссылки он давал на
С. Ф. Платонова. Источники же, «из которых составлялась постепенно эта компиляция, весьма разнообразны и могут быть
подразделены на две группы: устные и письменные». 4 Ко второй категории Бороздин относил «не дошедшие до нас летописи в тесном смысле слова, которые существовали до составления свода», т. е. первоначальные летописи, по БестужеваРюмину. При этом он признавал существование и летописных
сводов до Нестора.
Итак, у А. К. Бороздина дается полностью старая, тут
можно сказать — «дошахматовская», картина истории летописания, включая весь круг традиционно поднимаемых проблем, среди которых две были главными: авторство и источники. Отдельно проявляется интерес к устным источникам,
но это — из занятий Бороздина фольклором. А. К. Бороздин
начинал анализировать летописный текст, текст ПВЛ, как единовременно составленный, как единый, он обращал внимание
на мировоззрение древнерусского человека. «Летописец, —
пишет он, — человек, живо принимавший к сердцу все то, что
вокруг него совершалось», и «мы слышим его суд над лицами
и событиями, мы видим его симпатии и антипатии, и, что для
нас особенно важно, мы можем рассмотреть в его повествовании, как относилось к тем или другим событиям современное
летописцу общество». В рассуждении о соединении летописи
с поучением А. К. Бороздин делал ссылку на А. Н. Пыпина, что
также подтверждает его близость к культурно-историческому
направлению. 5
Остается предположить, что В. Л. Комарович самостоятельно познакомился и с работами А. А. Шахматова, и с ним
 Там же. С. 187.
 Там же. С. 189.

4
5

429

Часть 2

самим. О  последнем свидетельствует письмо, 6 посланное
А. А. Шахматову 9 февраля 1919 г. из Нижнего Новгорода, в котором В. Л. Комарович писал: «Решаюсь напомнить Вам о своем существовании, чтобы тем самым хоть сколько-нибудь укрепить свою связь с Петербургом и Петербургским университетом. Весной 1917 года, по рекомендации теперь уже покойного
Александра Корниловича Бороздина и Семена Афанасиевича
Венгерова, Вы оставили меня при университете (предложили
мою кандидатуру историко-филологическому факультету).
С тех пор, благодаря различным причинам, мне почти не пришлось жить в Петербурге. Последний раз я был в Петербурге
осенью 1918 года (в сентябре–октябре), но с Вами встретиться
не мог, так как Вас еще не было в столице. Я смог, однако, более
или менее выяснить свои отношения к нашему университету:
с Ф. А. Брауном, тогда еще деканом, я условился в том смысле, что наш факультет командирует меня на осенний семестр
(1918 г.) в качестве преподавателя в Нижегородскийй университет; в январе 1919 г. я хотел приехать в Петербург. Но разные обстоятельства не позволили мне это сделать, а мой сосед по Нижегородскому университету М. М. Рындин привез
из Петербурга неприятные для меня известия: он утверждает,
со слов М. Н. Никитина, что, занимая должность преподавателя Ни<жегородского> ун<иверситета>, я должен быть отчислен из Петербургского. Связь моя с Петербургским университетом, хотя бы и совершенно внешняя пока, слишком ценна для
меня. Для сохранения ее я, конечно, готов жертвовать, если это
нужно, моим положением преподавателя в Ниж<егородском>
университете, которое я никогда не рассматривал иначе, как
временное. Простите меня, глубокоуважаемый Алексей Александрович, что я утруждаю Вас, очень прошу, если это возможно, оградить мои интересы в факультете в изложенном мной
смысле. Так как А. К. Бороздина уже нет в живых, позвольте,
Алексей Александрович, надеяться на Ваше, хотя бы и заочное,
руководство моими научными занятиями. Весной истекает
срок моего оставления при университете; прошу Вас продолжить его, так как с весны 1920 г. я надеюсь приступить к магистерским экзаменам. Отчет о моих работах также позвольте
прислать к Вам. Ряд вопросов научного характера, с которыми
6

СПФ АРАН, ф. 134, оп. 2, № 704 (В. Л. Комарович).

430

Глава 8

я хотел бы обратиться к Вам, оставляю до следующего письма, а пока жду Вашего ответа, хотя бы в виде нескольких слов
открытки». Итак, В. Л. Комарович признал в А. А. Шахматове своего нового руководителя после смерти А. К. Бороздина. Возможно, А. А. Шахматов способствовал его оставлению
в Петроградском университете, где позднее В. Л. Комарович
читал лекции по Достоевскому на филологическом факультете.
Позднее, с 1930‑х гг., древнерусская литература стала
главным предметом изысканий В. Л. Комаровича, и именно —
история русского летописания. В эти годы он становится близок к кругу филологов‑древников, сосредоточенных вокруг
Отдела древнерусской литературы Пушкинского Дома. Отдел
был образован в 1932 г. А. С. Орловым, который был глубоким
поклонником А. А. Шахматова. 7 Поэтому имя А. А. Шахматова в Отделе было окружено особым поклонением. В это время начали выходить тома академического издания «Истории
русской литературы». 8 В. Л. Комаровичу было поручено писать разделы о летописании (совместно с В. П. АдриановойПеретц) в первых двух томах этого издания. Им были написаны разделы в главах о ПВЛ (гл. III) и областных летописных
сводах XI–начала XIII вв. (гл. V) в первом томе, а также разделы в главе об областной литературе периода феодальной раздробленности (1220–1370 гг.), о литературе времени объединения северо-восточной Руси (1380–1460 гг.), о литературе
времени образования Русского государства (1460–1530‑е гг.).
Если обратиться к разделам, написанным В. Л. Комаровичем, видно, что в изложении начального периода русского летописания (ПВЛ и ее редакции) он целиком следовал за А. А. Шахматовым. Однако некоторые акценты в его изложении показывают, что это было не просто компиляцией на основании работ
последнего, но что исследователь самостоятельно изучал проблемы истории летописания, сверял летописные тексты, причем
привлекал, в отличие от А. А. Шахматова, не только ранние из
7
 Об этом свидетельствуют его работы. См.: Орлов А. С. 1) Лекции
по истории древней русской литературы, читанные на Высших женских курсах,
учр. В. А. Полторацкой. М., 1916; 2) Древняя русская литература XI–XVI веков. Л., 1937; 3) К вопросу об Ипатьевской летописи // Известия II Отделения
АН. М., 1926. Т. 31. С. 93–126; Сборник статей к сорокалетию ученой деятельности академика А. С. Орлова. Л., 1934.
8
 История русской литературы. Т. 1. Литература XI–начала XIII века.
М.; Л., 1941; Т. 2. Литература 1220–1580‑х гг. М.; Л., 1945.

431

Часть 2

них, но и позднейшие. Это объяснялось тем, что одновременно
с написанием глав для «Истории русской литературы» В. Л. Комарович писал тогда свою собственную монографию по истории летописания. Она осталась неоконченной после смерти
В. Л. Комаровича 17 февраля 1942 г. и хранится в Рукописном
отделе Пушкинского Дома: ф. 1, оп. 12, № 388.
Две ее главы были впоследствии подготовлены к печати
и опубликованы в ТОДРЛ. 9 Главу об Л. издатели считали наиболее интересной в исследовании, о котором в целом они отозвались как о незавершенном. Можно объяснить этот выбор
тем, что в данной главе В. Л. Комарович с наибольшей полнотой
применил шахматовский метод и что она построена целиком
на результатах текстологического анализа, тогда как в других главах автор широко применял культурно-исторический
и даже фольклористский анализ. Еще одна работа, которая,
по сути, является также главой монографии В. Л. Комаровича,
была опубликована в 1936 г. 10
Видно, что целые куски «Истории русской литературы»
(далее — ИРЛ) совпадают с главами указанной выше неопубликованной рукописи, носящей общее название «Областное
летописание XI–XV вв. и связанные с ним памятники письменности и фольклора», например с главой этой рукописи «Повесть временных лет и предшествующие ей своды». Используя эту работу, можно попытаться реконструировать взгляды
В. Л. Комаровича на историю русского летописания.
К общему для рукописи книги и ИРЛ относится, в частности, важное замечание о том, что хотя после А. А. Шахматова
образ летописца-писателя и уступил место «более достоверному образу летописца-справщика», но все же, «комбинируя старые известия, летописцы во многих случаях сохраняли их в архаическом виде, угадывая, должно быть, их документальный
характер». Именно поэтому «сплошь и рядом сравнительно
поздние своды (XV и XVI вв.) содержат известия значительно
большей древности, чем иные из старших сводов». 11 Эта мысль
9
Комарович В. Л. 1) Культ рода и земли в княжеской среде
XI–XIII вв. // ТОДРЛ. М.; Л., 1960. Т. 16. С. 84, примеч. 1; 2) Из наблюдений
над Лаврентьевской летописью // ТОДРЛ. Л., 1976. Т. 30. С. 27–59.
10
Комарович В. Л. Китежская легенда: Опыт изучения местных легенд.
М.; Л., 1936.
11
 История русской литературы. Т. 1. С. 257.

432

Глава 8

была во многом определяющей для исследователя и привнесла
в его работы по истории русских летописей ретроспективный
анализ поздних летописных сводов XVI в. И  это же обстоятельство объясняет его особое пристрастие к Никоновской летописи, которая стоит часто в центре его построений.
Корни подобного подхода кроются, вероятно, в занятиях
В. Л. Комаровича фольклорными сюжетами, при исследовании
которых как раз такой ретроспективный анализ иногда очень
поздних сочинений широко применяется. Обратимся к книге
В. Л. Комаровича о Китежской легенде — книге по его кандидатской диссертации. 12 Кстати, начало занятиям фольклором,
связанным с Нижегородской землей, возможно, было положено тогда, когда В. Л. Комарович жил в Нижнем Новгороде, о чем писал А. А. Шахматову. Он применил сравнительнотекстологический анализ при сопоставлении письменных
версий Китежской легенды, сравнивая Китежский летописец
(«Книга глаголемая летописец…»), известный во многих списках, и «Послание отцу от сына из оного сокровенного монастыря…». Проведя сличение списков, автор отметил, что хотя
списки Китежского летописца «отличаются друг от друга…
только частностями», но и ценны именно «своей совокупностью, как показатель определенной более или менее устойчивой редакции памятника».
Анализ состава Китежского летописца как поздней компиляции произведен В. Л. Комаровичем как анализ свода, но скорее не в шахматовском, а в строевском смысле как сведение воедино нескольких самостоятельных отрывков. Затем было проведено сравнительное изучение Китежского летописца и текста
его источника «Летописца об убиении благоверного князя Георгия Всеволодовича», т. е. применен прием, часто используемый
А. А. Шахматовым и учеными его школы: текст реального памятника сопоставляется с текстом гипотетического протографа, выявляемого из текста этого же памятника. В. Л. Комарович
согласно с приемами исследования текстов А. А. Шахматовым
выявляет вставки в тексте Китежского летописца по сравнению
с «Летописцем об убиении…». Он определил их чисто текстологическим и ни разу — логическим путем. В качестве еще одного источника исследуемого текста В. Л. Комарович принимал
12

Комарович В. Л. Китежская легенда…

433

Часть 2

«Повесть и взыскание града сокрытого Китежа», которая существовала когда-то отдельно, а затем, по его мнению, вошла
в состав Китежского летописца. В составе этой «Повести…»
он выделял вставки, уже не имея параллельного текста. Здесь
также использовались приемы А. А. Шахматова, например, указание на то, что фраза «на первое слово возвращахуся» всегда
отмечает конец вставки. А. А. Шахматов анализировал тексты
летописей путем именно такого микроанализа.
Сопоставляя Китежский летописец с текстом «Послания
отцу от сына…», В. Л. Комарович пришел к выводу о том, что
речь в тексте первоначально шла о безымянном монастыре,
и лишь затем он стал отождествляться с Большим Китежем из
«Летописца об убиении…». 13 Выделив источники Китежского
летописца, исследователь смог определить вслед за этим авторский вклад составителя сводного текста. Таким образом,
его интересовала, как и А. А. Шахматова, не только (и даже не
столько) первоначальная основа текста, сколько суть и характер поздних напластований.
Исследуя источники гипотетического «Летописца об убиении…» и определяя время его составления (начало XVII в.),
В. Л. Комарович пришел к выводам после сличения текста
со святцами и местными легендами. 14 Дальнейшие догадки автора также лежат вполне в русле шахматовского подхода. Он предположил, что первоначально в протографе «Летописца об убиении…» речь шла не о Георгии Всеволодовиче, а об Андрее Боголюбском, имя которого позднее было заменено. В итоге автором
была предпринята реконструкция первоначального вида отрывка, повествующего о поездке князя и об основании им (Андреем
Боголюбским) города (Городца) и монастыря на Волге. 15 Реконструкция эта была проведена после работы по сличению Китежского летописца и «Истории» Городца, а также Жития Леонтия
Ростовского. Подход, который применил при этой реконструкции В. Л. Комарович, очень напоминает шахматовский. По сути,
13
При этом одним из указаний на компилятивность Китежского летописца являлась для исследователя «типичная для компиляций XVII–XVIII вв.»
приписка «Книга глаголемая» (по аналогии с «Книгой глаголемой Временник», «Книгой глаголемой Степенной», «Книгой глаголемой Новой летописец»). См.: Там же. С. 36, примеч. 2.
14
 Там же. С. 49–87.
15
 Там же. С. 99.

434

Глава 8

«Летописец об убиении…» (который сам лишь гипотетически является самостоятельным произведением) и его составитель были
«разоблачены», были вскрыты их сознательные действия по изменению текста, по замене одних имен и географических названий другими. В. Л. Комарович был занят здесь «восстановлением
первоначально читавшегося в отрывке имени князя Андрея», что
позволило, по его мнению, «весь рассказ понять в соответствии
с другими летописными данными о болгарском походе 1164 г. ». 16
Далее В. Л. Комарович ставил вопрос о том, «к какому
своду мог первоначально принадлежать летописный отрывок о построении Андреем в 1164 г. монастыря в Малом Китеже…». 17 Он делал предположение о том, «что свод этот был
ростовским и что в Городце он использован был при попытке
создать там местную летопись в 60‑х и 70‑х гг. XIV столетия»,
так как «на такую попытку есть как будто указания в тех позднейших московских или общерусских сводах, где отразилось
суздальско-нижегородское летописание указанной эпохи».
И затем автор добавлял, что в этот же свод мог входить и отрывок ростовской летописи, повествующий о начале старейшего
городецкого монастыря. Таким образом, В. Л. Комарович привлек к исследованию Китежской легенды и результаты своих
занятий летописанием, из истории которого его как раз больше всего интересовало летописание «областное»: ростовское,
нижегородско-суздальское и рязанское.
На А. А. Шахматова как на свой образец (на анализ
А. А. Шахматовым легенды о Борисе и Глебе в «Разысканиях…») В. Л. Комарович прямо указал, отметив, что «местным
легендам не последнюю роль приписывал Шахматов в образовании той редакции летописного сказания (о Борисе и Глебе. — В. В.) под 1015 г., которую он относил за счет составителя
так наз<ываемого> Начального свода». Кроме того, он привлек
сведения, приводимые А. А. Шахматовым, о городе Кидекше
и его связи с легендой о Борисе. Кидекша же, по В. Л. Комаровичу, — это Китеж (см. у А. А. Шахматова аналогичные построения о названии древлянского города в главе о былинных
предках Владимира). В. Л. Комарович ссылался также на летописную статью 1024 г. о восстании волхвов, трактуя ее по
 Там же. С. 101.
 Там же. С. 103.

16
17

435

Часть 2

А. А. Шахматову: «Статья эта… восстанавливаемая (Шахматовым. — В. В.) в первоначальном своем виде путем дополнения
ее в том виде как она читается в Лаврентьевской, Ипатьевской
некоторыми отсутствующими тут подробностями из летописей
Софийской 1 и Новгородской 4, восходит несомненно к одному
из сводов XI еще века». И далее приводится рассказ о восстании
волхвов, реконструируемый А. А. Шахматовым, по его «Разысканиям…». 18 На реконструкцию А. А. Шахматова В. Л. Комарович ссылался в качестве аргумента. Вообще, анализ Китежской легенды в этой части (имена и географические названия)
во многом основан уже не на текстологических, а на логических
построениях и допущениях, аналогично тем именно построениям А. А. Шахматова, на которые В. Л. Комарович и ссылался. В таком анализе большое значение и у А. А. Шахматова,
и у В. Л. Комаровича имело определение подмены имен и географических названий и т. д. В данном случае, применительно
к фольклорному в основе материалу, это особенно подходило,
и потому было востребовано В. Л. Комаровичем. 19
Определив, что В. Л. Комарович находился под влиянием
шахматовских работ до и вне зависимости от написания им текста для ИРЛ, вернемся к анализу последней. В. Л. Комарович
отмечал, что «А. А. Шахматову можно поставить в упрек некоторую переоценку его (понятия летописного свода. — В. В.)
применимости: наполовину механическая работа сводчика
подчас заслоняет от нас в построениях Шахматова даже самые
скромные проявления настоящего творчества, которые налицо
у отдельных летописцев…». 20
 Там же. С. 136–137.
Это относится также и к главе неоконченной монографии В. Л. Комаровича «Культ рода и земли в княжеской среде XI–XIII вв.», опубликованной
посмертно (см.: ТОДРЛ. М.; Л., 1960. Т. 16). В первой части этой работы содержится одно культурологическое исследование и отсутствует текстология.
Но во второй части В. Л. Комарович развивал некоторые мысли А. А. Шахматова, например, о том, что летопись пыталась снизить роль князя Олега. Он делал это, сравнивая рассказы об Олеге в ПВЛ и Н1. В. Л. Комарович полагал, что
такая обработка была сделана составителем Нсв. для «идеологического подрыва самой основы междоусобий — княжеского культа Рода» (Там же. С. 94). Таким образом, культурно-исторические изыскания оказались тесно связанными
у В. Л. Комаровича с текстологией.
20
Комарович В. Л. 1) Повесть временных лет //История русской литературы. Т. 1. С. 259; 2) Областное летописание XI–XV вв. и связанные с ним
памятники письменности и фольклора // РО ИРЛИ, ф. 1, оп. 12, № 388, л. 6.
18
19

436

Глава 8

Несмотря на это замечание, начальная история летописания принималась В. Л. Комаровичем в целом по А. А. Шахматову: Древнейший свод, переработка его в 1073 г. Никоном,
Корсунская легенда как второй вариант предания о крещении
Владимира. Более того, им были приняты и некоторые очень
важные положения М. Д. Приселкова, который тогда уже считался главным учеником и последователем А. А. Шахматова:
его охридская теория. 21
Новации в схему были привнесены в той ее части, которая
касалась редакций ПВЛ. В. Л. Комарович хотя и признавал существование редакции 1118 г., но считал ее связанною с Сильвестром и составленною в Михайловом Выдубецком монастыре. Таким образом у него получилось две редакции Сильвестра:
1116 и 1118 гг. Этот вывод был обоснован некоторыми новыми
наблюдениями. В частности, заключительную часть известий
ПВЛ о «столпе огненном» над Киево‑Печерским монастырем
перед смертью Святополка Изяславича он связывал с патрональным культом Михайловского монастыря. 22 Год же составления редакции совпадал, по В. Л. Комаровичу, с годом ухода
Сильвестра в Переяславль (1117 г.).
Иначе, чем А. А. Шахматов, оценивал В. Л. Комарович и связи текста ПВЛ с текстом Киево‑Печерского патерика (далее —
КПП). Если Шахматов видел в КПП отражение того же самого
Печерского летописца, который отразился и в ПВЛ, то Комарович полагал, что в КПП отразился самостоятельный памятник,
причем более старшей редакции, чем ПВЛ (отличный и от редакции ПВЛ 1116 г., и от редакции 1118 г.). К этому тексту Комарович возводил ряд известий КПП, которые не находят параллелей
в ПВЛ: об утоплении Григория князем Ростиславом, о заключении Святополком печерского игумена Иоанна в Турове, о прекращении соляной торговли с Галичем из-за войны после 1097 г.,
о княжении Мстислава Святополчича в Киеве во время отлучки
его отца, о посещении Святополком Печерского монастыря перед походом на половцев в 1103 г. и известие о трех «огненных
столпах» над монастырем. 23 К этому же слою известий относил
21
Комарович В. Л. 1) Повесть временных лет. С. 3; 2) Областное летописание…, л. 29.
22
Комарович В. Л. 1) Повесть временных лет. С. 279; 2) Областное летописание…, л.10.
23
Комарович В. Л. Областное летописание…, л. 14.

437

Часть 2

он и имя Нестора, очевидно, по его мнению, читающееся в заголовке. Роль Нестора — это роль летописца-редактора, Нестор
переписал и отредактировал свод, оканчивающийся статьей
1093 г. (Нсв.). При этом В. Л. Комарович совсем не использовал
наблюдений С. А. Бугославского и не ссылался на аргументы того
в пользу мнения, что текст ПВЛ не может принадлежать Нестору, хотя в КПП и читается имя Нестора-летописца. 24
Своеобразным дополнением и развитием концепций
А. А. Шахматова и М. Д. Приселкова явилась попытка В. Л. Комаровича разобрать, что в тексте ПВЛ принадлежит Нестору,
а что — Сильвестру. Статьи о Печерском монастыре, о кончине
Феодосия Печерского и о печерских старцах не принадлежали,
по мнению исследователя, Нестору, о чем, прежде всего, говорит их содержание. Они были взяты из свода, предшествующего своду Нестора. Нестору же принадлежали лишь некоторые
вставки: например, в статье о печерских старцах бесы называются «антихристом» (как и в летописной статье о восстании
волхвов 1071 г.). Статья же эта принадлежит Нестору, так как
именно он слышал этот рассказ от Яна Вышатича. 25
Но наряду с изложением творчески переработанных выводов А. А. Шахматова и М. Д. Приселкова в первой главе рукописи монографии В. Л. Комаровича можно увидеть смешение
их взглядов со взглядами В. М. Истрина и Н. К. Никольского.
Так, В. Л. Комарович вслед за Истриным признавал тесную
связь древнейшего русского летописания с византийскими
хронографами. Так, Нсв. был, по его представлениям, «архаичным по составу сводом» и близко примыкал к греческой анналистике. А вслед за Н. К. Никольским В. Л. Комарович писал
о влиянии на труд Нестора «Сказания о грамоте славянской»,
из которого им было заимствовано вступление о прародине
славян на Дунае. 26 Вслед за А. А. Шахматовым и согласуясь
с собственным опытом изучения фольклорных мотивов в письменных памятниках, он полагал важным источником ПВЛ также устное народное творчество. Так, он без колебаний принял
точку зрения А. А. Шахматова на рассказ ПВЛ о последней
дани Игоря и его «былинных» родственниках. 27
24
Бугославский С. А. К вопросу о характере и объеме литературной деятельности преп. Нестора // ИОРЯС. Пг., 1914. Т. 19, кн.3.
25
Комарович В. Л. Областное летописание…, л. 14.
26
 Там же, л. 26.
27
 Там же, л. 33–34.

438

Глава 8

Нужно отметить, однако, что эта (первая) глава монографии В. Л. Комаровича, посвященная ПВЛ, мыслилась им, очевидно, скорее вступлением к более важной для него теме областных летописных сводов. Но эту часть работы исследователь
не успел закончить. Гл. 2 (или 4‑я, так как главы имеют двойную нумерацию) называется «Две излюбленных темы древнейшей киевской летописи “невегласие” и “которо-усобица”». Она
уже не имеет чисто историко-текстологического характера, как
гл. 1. Но В. Л. Комарович продолжал пользоваться понятиями
А. А. Шахматова — например, понятием свод 1177 г. 28 Он использовал и шахматовские реконструкции текстов сводов —
Дрсв. и Нсв. — в рассказе об Олеге. Вообще, стремление к реконструированию ранних слоев исследуемого текста — общая черта
А. А. Шахматова и В. Л. Комаровича. Но последний идет еще
дальше своего учителя. Так, он полагал, что в ПВЛ видны следы
стремления снизить роль Олега. В частности, он писал, что первоначально Ольга — дочь Олега, и видел следы этого в тексте. 29
Из записок, вложенных в текст рукописи между л. 247
и 248, мы узнаем, что В. Л. Комарович планировал писать: гл. 7.
«Тверское летописание и Арсениевская ред. Патерика»; гл. 2
«Закат дружинной Руси (Галицко-Волынская летопись)»;
гл. 3 «Великокняжеское летописание на Северо-Востоке»; гл. 4
«Ростов<ское> обл<астное> летоп<исание>»; гл. 5 «Рязань».
В. Л. Комарович считал, что существовал «Юрьев великокняжеский свод», но «доведенный (вопреки Приселкову) только до 1230 г. », после чего великокняжеская летопись уже не
возобновлялась, а развивались местные летописи враждебных
Владимиру центров Ростова и Рязани. Тут, по его собственному замечанию, исследователь расходился с М. Д. Приселковым, признававшим великокняжеское летописание существующим за весь XIII в., а также считавшим таковою Ростовский
летописный свод 1239 г. В. Л. Комарович полагал, что источник
ростовского свода — не владимирское летописание («как думал Приселков, относя за ее счет гораздо позднейшие распространения мниха Лаврентия»), а рязанская летопись. Особое
внимание уделено было рассказу 1237 г., «записанному впервые в летопись именно в Рязани», так как с Рязани начинается
рассказ о нахождении Батыя во всех северо-восточных сводах
 Там же, л. 59.
 Там же, л. 76–77.

28
29

439

Часть 2

(Л., Тр., Полихроне 1418 г.), а также Н1 и Ип. В. Л. Комарович
слышал в этом рассказе голос непосредственного наблюдателя
и участника, как и в рязанском эпизоде Н1: 30 упоминание князя Ингваря, восстановившего Рязанскую землю после Батыя.
Главной чертой рязанского рассказа, по В. Л. Комаровичу, является его сильное патриотическое содержание, настроенность
против владимирских великих князей, особенно Юрия Всеволодовича, отказавшего рязанским князьям в помощи. В. Л. Комарович подчеркивал также «черниговские традиции» самой
Рязани. Рассказ Ип. о стойком сопротивлении козлян — прочерниговский. Ростовский свод позднее добавил ряд эпизодов,
например, эпизод убиения Василька, дружинного происхождения. Исторический фон, на котором развивались эти традиции,
как подчеркивал исследователь, — волна «вечевых мятежей» на
Ростовщине «в 1‑е столетие». Поэтому идея летописи: Русская
земля, загубленная великим князем. 31 Далее исследователь обратил внимание на воинскую повесть об Александре Невском,
появившуюся в летописи не ранее 1262 г., затем — на тверской
культ Михаила. В этой части исследования более приведено материалов о княжеских семьях, культе рода, русских землях вообще, чем текстологических подтверждений своих выводов. Таким образом Комарович обосновывал связь Ростова с Рязанью.
В гл. 4 (или 8), посвященной суздальско-нижегородским
сводам архимандрита Дионисия и Китежской легенде, вложена записка. Из нее следует, что конец гл. 8 — свод 1410 г.
и что В. Л. Комарович думал также дать здесь Китежскую
легенду в ее «определенном виде» и писать о судьбах древнерусских «областей культуры». Русь после Батыя, по его
мнению, разделилась на 4 удельных княжеских гнезда.
Суздальско-Нижегородское — одно из них. Для суздальсконижегородских князей была характерна «чрезмерность куль­
турно-исторических претензий». 32 Родоначальником их был
Андрей Ярославич, брат Александра Невского. Свод 1377 г. —
Л. — составлен при правнуке Андрея Ярославича.
 Там же, л. 120–121.
Этот сюжет сам В. Л. Комарович собирался печатать отдельно. Это
видно из примечания, в котором исследователь ссылается на свою статью «Летописный свод мниха Лаврентия» как на находящуюся в печати в т. 5 ТОДРЛ,
но она тогда не вышла.
32
Комарович В. Л. Областное летописание…, л. 226.
30
31

440

Глава 8

Далее следует та часть рукописи В. Л. Комаровича, которая была напечатана в т. 30 ТОДРЛ. На. л. 172 автор написал,
что имеются «неопровержимые доказательства тому, что Лаврентьевская служить источником для Троицкой не могла».
При этом исследователь соглашался с М. Д. Приселковым в его
определении свода 1305 г. как владимирского великокняжеского, а не митрополичьего. Выводы А. А. Шахматова и М. Д. Приселкова об источнике Тр. — своде 1305 г. он характеризовал как
«бесспорные», 33 полагая, однако, что А. А. Шахматов считал
Лаврентия автором Л. Вопрос о соотношении Л. и Тр. в связи с работой В. Л. Комаровича вызвал в дальнейшем споры
и неоднократно обсуждался в литературе. 34 В. Л. Комарович
полагал, что Лаврентий не был простым переписчиком текста
свода 1305 г., а был редактором, изменившим текст и внесшим
дополнительный материал. Но нам в данном случае важны не
конкретные выводы автора, не их убедительность или сомнительность для современных исследователей, а тот метод, с помощью которого они были получены. Можно отметить, что
в смысле текстологической аргументации эта глава — одна из
самых законченных и обоснованных. Но тем важнее, что текстологической аргументации здесь сопутствует аргументация
культурологического плана, связанная с определением исторических судеб суздальско-нижегородского княжеского «гнезда».
Далее в рукописи присутствует гл. 6, 35 повествующая о начале московского летописания. В анализе В. Л. Комарович исходил, прежде всего, из содержания летописи, считая ее зародившейся при Успенском соборе Московского Кремля около
1326 г. Первый Московский свод отразился в Тр., восстанавливаемой (согласно А. А. Шахматову) по Н. М. Карамзину, Сим.,
Рог. и Воскр. 36 Реконструкция текста Тр. М. Д. Приселковым
еще не была подготовлена. «Летописец Великий Русский» (свод
1392 г.) явился ее источником. Редактором «Летописца Великого Русского» В. Л. Комарович считал Киприана, 37 в отличие
 Там же, л. 175.
См.: Прохоров Г. М. 1) Кодикологический анализ Лаврентьевской летописи // ВИД. Л., 1972. Вып. 4. С. 83–108; 2) Повесть о Батыевом нашествии
в Лаврентьевской летописи // ТОДРЛ. Л., 1973. Т. 28. С. 77–91; Лурье Я. С.
Общерусские летописи XIV–XV вв. Л., 1976. С. 22, 23 и др.
35
Комарович В. Л. Областное летописание…, л. 249–273.
36
 Там же, л. 251.
37
 Там же, л. 253–254.
33
34

441

Часть 2

от А. А. Шахматова и М. Д. Приселкова, полагавших Киприана
инициатором создания именно Тр. (свода 1408 г.). «Летописец
Великий Русский», по В. Л. Комаровичу, включал бедные пока
московские записи, а также старшие новгородский, тверской
и суздальско-нижегородский своды. Одним из источников
была Тверская летопись. Из нее взят рассказ о разорении Твери Иваном Калитой. Задачей свода был «поиск политического
равновесия между Москвой и Тверью». 38 Тр. — московский извод 1409 г. свода 1392 г. В Сим. и Рог. отразился Кашинский
летописный свод 1412 г.
Вслед за А. А. Шахматовым В. Л. Комарович признавал
Владимирский Полихрон — общерусский свод 1423 г., связанный с Фотием и отразившийся также в Тв., С1 и Н4. Особое
внимание он обратил на Повесть о Мамаевом побоище этого свода. Сравнивая ее с текстом Тр. (краткий рассказ под
1380 г.), отразившей, по его мнению, свод 1392 г., В. Л. Комарович пришел к выводу, что Киприан сократил оригинал, а Фотий вставил пропущенные места (о Литве как союзнице Мамая
и др.). Отношениям Руси с Литвою исследователь придавал
особое значение, считая их продолжением международных
распрей Киевского периода. В Полихроне он видел «поэтизацию» киевской старины: сюда он относил и легенду о Гостомысле, о поставлении Владимиром Святославичем города на
р. Клязьме (Владимира) и др. Но это же означает также, что
киевская старина «перестает быть политическим прецедентом» и что «после фотиевского Полихрона история Москвы
становится в самом деле историей России». 39
Продолжение Полихрона В. Л. Комарович видел в С1Мл.
(у него «Софийской II» — очевидно, ошибочно). Вслед за
А. А. Шахматовым он полагал, что текст протографа ее списков был доведен до 1456 г. 40 С этим годом В. Л. Комарович связывал разрыв отношений с Литвой и окончание двадцатилетней усобицы. Следующее продолжение оканчивалось 1472 г.
 Там же, л. 255.
 Там же, л. 266–267.
40
Сейчас вопрос этот пересмотрен, и дата 1456 г. уже не так очевидна.
См.: Шибаев М. А. 1) Софийская 1 летопись Младшей редакции: Автореф. дис.
… канд. ист. наук. СПб., 2000; 2) Младшая редакция Софийской 1 летописи
и проблема реконструкции истории летописного текста XV века // Опыты по
источниковедению: Древнерусская книжность. СПб., 2001. Вып. 4. С. 340–385.
38
39

442

Глава 8

(Никаноровская летопись и сходные с нею) и было приурочено к битве на р. Шелони. Далее, продолжение до 1480‑х гг.
читается в «Ростовской» (очевидно, Тип.) летописи, Воскр.,
Эрмитажной (очевидно, речь идет о своде 1479 г.).
Кроме изложенного материала в состав рукописи В. Л. Комаровича входит глава «Просвещение XIII–XV вв.». 41 Вторая
же часть рукописи должна была состоять также из нескольких
частей. Гл. первая — «Культурный перелом». В этом месте в рукопись вложена записка, из которой следует, что гл. 2 должна была касаться тем «Корсунь, Тмуторокань и Печерские…»,
а гл. 3 — «Переяславль, Мономах и Выдубляне». Эти главы отсутствуют, видимо, они не были написаны. Гл. 5 — «Чернигов
и Византия».
Отметим и приложенные к рукописи заметки без начала, составляющие, по-видимому, часть главы о рязанском летописании
(на 110 листах). Они касаются рассказа о Батыевщине, обороне
Козельска и т. п. Мысли В. Л. Комаровича о рязанском летописании восстанавливаются по соответствующей главе в ИРЛ, 42
а также некоторым сюжетам из статьи «К  литературной истории Повести о Николе Зарайском». А. Г. Кузьмин критически
оценил соответствующую главу В. Л. Комаровича в ИРЛ, отметив: «Краткие замечания М. Д. Приселкова о рязанском летописном материале не привлекают внимания исследователей. Мимо
них прошел и В. Л. Комарович, занимавшийся этими вопросами.
В. Л. Комарович выдвинул идею существования рязанского летописного свода середины XIII в. Но он основывал это положение
наблюдениями всего над двумя известиями Н1. При этом автор,
имея в своем распоряжении много параллельных текстов, отказался от их привлечения». 43 Таким образом, А. Г. Кузьмин критиковал В. Л. Комаровича как раз за его приверженность методу
А. А. Шахматова, который предполагает не выискивание летописных сообщений на одну и ту же тему, например о Рязани, из
разных летописей, а анализ истории текста летописных сводов.
Кроме неизданной монографии в Рукописном отделе Пушкинского Дома хранятся заметки В. Л. Комаровича,
Комарович В. Л. Областное летописание…, л. 274–331.
 История русской литературы. Т. 2. С. 74–77.
43
Кузьмин А. Г. Рязанское летописание. Сведения летописей о Рязани
и Муроме до сер. XVI в. М., 1965.
41
42

443

Часть 2

озаглавленные в описи как «Заметки его относительно источников Никоновской летописи» (на 27 листах) и датированные маем 1940 г. 44 Текст рукой В. Л. Комаровича на отдельных
листках. Заметки сделаны не единовременно, а, очевидно, по
мере работы исследователя с текстом Ник.
Идея подробно исследовать Ник. вытекала из убеждения
В. Л. Комаровича в том, что поздние тексты часто несут в себе
ранние известия и не могут быть изъяты из поля зрения ученого, занимающегося ранним летописанием. Он искал в Ник. известия «областных сводов» — главного предмета своего изучения. В. Л. Комарович просмотрел весь текст Ник., изучая в нем
эти местные известия, определяя их источники.
Под 1186 г. он увидел в Ник. «рязанские известия (и смежные)», которые варьируются по двум источникам: Лаптевский список Ник. — Воскр., а остальные — Л., Тр. и Полихрон.
Под 6705 (1197) г. Лаптевский список дает чтение, равное
Воскр.; остальные — от Л., Ип., т. е., очевидно, из Полихрона. 45 Под 6712 (1204) г. рассказ о взятии Царьграда латинами
в Лаптевском списке дан по Воскр., одинаковой в этом месте
с Н1 и Еллинским летописцем. Остальные списки, по В. Л. Комаровичу, дают единогласно выборки из пяти разных источников, именуемых в тексте: «от иного летописца». Эти известия он сравнивал с известиями Хронографа 1512 г. Рязанские
известия под 6716 (1208) г., по В. Л. Комаровичу, повторяют
рассказ Сим.–Л. «вплоть до общих ошибок». К  нему близка
и Воскр., «с некоторыми, впрочем, лишками и отменами».
Привлечена к сравнению была и Н5. Но кроме этих источников, по В. Л. Комаровичу, «Никоновская содержит несомненно еще какой-то специальный рязанский источник, откуда
неотыскивающиеся ни в Новг. 5, ни в Сим.–Л., ни в Воскр.
подробности». 46
При анализе следующих рассказов — о вступлении Всеволода Чермного на киевский престол, поведанного, как отметил
автор, «тоном его сторонника», об оклеветании невинных дядей Глебом и Олегом, о оправдании невинных их собственной
РО ИРЛИ, ф. 1, оп. 12, № 390.
Поскольку заметки В. Л. Комаровича о Ник. представляют собой
черновые наброски иногда очень краткие, мы будем здесь и далее излагать их
максимально подробно, почти цитировать.
46
РО ИРЛИ, ф. 1, оп. 12, № 390, л. 2.
44
45

444

Глава 8

речью, о погроме Рязанской земли Всеволодом Юрьевичем,
речь кир Михаила, убиение под Пронском новгородского посадника Юрия Мирославича, об устрашении Всеволода Юрьевича, о посаднике Андрее — В. Л. Комарович также задавался
вопросом: «Из которого, спрашивается, источника все это взято в Ник.?». Ему казалось, что из пяти известных памятников,
повествующих об этом времени, — двух московских сводов,
одного новгородского и двух Хронографов 47 — более всего
подходит какой-то из хронографов. При этом он добавил: «Замечательно, что в Новг. 1 краткий рассказ под 120 годом Владимировичей тоже называет “клеветниками”, сходясь с Ник.
и восходя с ней вместе к какому-то общему источнику».
Рассказ под 1217 г., по Комаровичу, сходится с Н1 и «замечателен тем, что поставлен в прямую связь с далеко отстоящим
от него — в разнообразном содержании Никоновской — рязанским предшествующим рассказом под 1208 г. ». 48 Под 6733
(1225) г. Ник. передает ту же редакцию повести, что Н1 и отрывок Л. Но есть и «лишек о гибели богатырей с Д. Рязаничем в центре», который мог перейти из рязанского источника.
Но рязанские известия попали в Ник. не непосредственно. Все
наблюдения вели В. Л. Комаровича к тому, чтобы выделять особую ростовскую компиляцию с рязанскими известиями в Ник.
Под 1186 г. Ник. во многих случаях сходится с Ерм., расходясь
с Воскр. 49 «Общий источник Л. и Ерм., — замечал далее исследователь, — очевиден (Ростовская летопись)». И тут же идет
замечание о том, что Ник. вообще следует близко Воскр. 50
Известия 1146–1147 гг. в сравнении с Ип. и Л., по мнению
В. Л. Комаровича, перередактированы в пользу Юрия Долгорукого и Ольговичей в ущерб Изяслову и Давидовичам. И «это
могло быть сделано или в Рязани или в Ростове». 51
Под 1394 г. вместо перечня ростовских владык в Ник.
упомянут лишь Григорий, который называется «вторым
Речь идет о двух редакциях Хронографа.
РО ИРЛИ, ф. 1, оп. 12, № 310, л. 2 об.
49
В это время было распространено представление о Ермолинской летописи как ростовской. Позднее Я. С. Лурье подверг это сомнению. См.: Лурье Я. С. 1) Летописание XV в. и Кирилло-Белозерский монастырь // Летописи и хроники: Сб. статей, посвящ. памяти А. Н. Насонова. М., 1974. С. 202–211;
2) Общерусские летописные своды XIV–XV вв. Л., 1977. С. 168–172.
50
РО ИРЛИ, ф. 1, оп. 12, № 310, л. 4.
51
 Там же, л. 5.
47
48

445

Часть 2

архиепископом». По этому поводу В. Л. Комарович замечает:
«…заключаем отсюда, что ростовский источник — один из 5 источников Ник. — был владычным ростовским сводом старшей,
чем все остальные, Григорьевской редакции». И в этом ростовском своде содержались те известия Ник., которые нигде больше, кроме нее, не читаются, в том числе — рязанские известия
под 1208, 1237 гг. Недаром ростовские и рязанские «храбри»
в Ник. упомянуты рядом под 1217 и 1224 гг. Московский свод
1534 г. (Русский временник) и Ник. под 1237 г., дополнив их,
кроме того, рязанским сказанием о Николе Зарайском, суздальским сказанием о Ефросинии и смоленским сказанием
о Меркурии. 52
Если разбирать Л. и Ип. как источники Ник., то тут В. Л. Комарович отмечает, что она следует в общем скорее Л. 53 Но исследователь был целиком захвачен идеей рос­то­во‑рязанского свода и, возвращаясь далее опять к рязанским сюжетам, замечал,
что под 1152 г. мы читаем «типичный для пред­по­ло­жит<ельно>
рост<ово>-ряз<анского> свода эпизод с единоборством Андрея под Черниговом». А  известие под 1156 г. о низложении
епископа ростовского Нестора «средактировано не так, как во
всех остальных летописях (Л., Н4, Тип., Льв., Воскр.): не беспристрастно, а по-ростовски». 54 С той же тенденцией и даже
в тех же выражениях дан и рассказ под 1157 г. Ник. сообщает
об оправдании Нестора митрополитом. «Ясно, во‑первых, что
оба известия из одного источника, и во‑2‑х, что источник этот
несохранившаяся ростовская летопись». Косвенное подтверждение этому В. Л. Комарович видел в том, что «сохранившийся
в Л. отрывок ростовской летописи под 1231 годом Нестора приравнивает св. Исаии, т. е. чтит как святого». 55
Под 1398 г. Ник. содержит рассказ о походе новгородцев
на Двину, который отличает от аналогичного известия Н1,
Н4, Ерм.–Льв.–Тип. и Воскр. «подробность о бегстве Анфала с участием арх<иепископа> рост<овского> Григория». Эти
подробности, как отмечал исследователь, имеются лишь в летописи Авраамки. И тут же он ставил вопрос: «А в тверск.?». 56
 Там же, л. 6.
 Там же, л. 7.
54
 Там же, л. 8, 10.
55
 Там же, л. 10 об. В этом месте в тексте стоит дата: «8/V».
56
 Там же, л. 11.
52
53

446

Глава 8

Вообще, на данном этапе работы вопросов у исследователя
было больше, чем ответов. С этим обстоятельством мы встречаемся и далее: «Особое внимание — и при этом очень почтительное — редактора Ник. к митрополитам вообще сопровождается
под 1159 г. утлой <?> аналогией бегства митрополита от злого
князя. Но связано ли это с судьбой Иосифа Скрип<ицына>?». 57
Начало истории Ростова, по мнению исследователя, положили походы Андрея Боголюбского. 58 В Ник. под 1160 г.
помещена «уникальная (?) грамота Луки Хризоверга Андрею Богол<юбскому> о Несторе епископе Ростовском», которая «конечно восходит к нигде больше не отразившемуся
рост<овскому> источнику Ник., т. е. к своду Григория». Эта
же мысль повторяется через 3 листа, но дополнена там еще вопросом: «…Но слитое с грамотой слово об иконе Софии?». Ответ мог быть лишь предположительным: «…И  оно могло быть
уже в рост<овском> своде». Эпизод о лжеепископе ростовском Феодорце, читающийся в Л. и Ип., в Ник. «имеет явно
особый (сверх Л.–Ип.) источник — ростовский, который тесно связан к тому же с всеми предыдущими “лишками” Никоновской». 59
Далее перед В. Л. Комаровичем встала проблема, болезненная для всех исследователей летописания, особенно позднего:
как оценить факт принадлежности В. Н. Татищеву какой-то
ростовской летописи? В этой татищевской летописи были, повидимому, списки Русской Правды. Поэтому исследователь
закономерно задавал себе вопрос и одновременно ставил задание: «Если ред<акция> Правды там та же, что в Летоп<иси>
Авраамки — прямая улика, что Авраамка пользовался рост<ов­
ским> сводом и что Свод Татищева — Григорьевский владычный свод». 60 Стоит отметить, что В. Л. Комарович здесь использует лишь свое наблюдение о совпадении некоторых деталей рассказов Ник. и Летописи Авраамки.
На. л. 19 есть помета: «С. П. Розанов. Никоновский ле­
топ<ис­ный> свод и Иоасаф», которая свидетельствует о том,
что литература о Ник. привлекалась В. Л. Комаровичем. И далее идет перечисление рязанских известий Ник. с 6760 по
 Там же, л. 9. Дата: «9/V 40».
 Там же, л. 11.
59
 Там же, л.14–16.
60
 Дата: «16/V».
57
58

447

Часть 2

6778 г. Исследователь замечал, что «среди этих известий есть
одно-два о ростовских богатырях, указывающих на какой-то
рост<овский> ист<оч>ник». Этот же источник был, по мнению В. Л. Комаровича, использован в своде Фотия. Но «на
основании Ник<оновской> л<етописи> этот источник должен
быть признан сводом Григория». 61 Таким образом, у В. Л. Комаровича выходит, что свод Григория входил в число источников Полихрона. Напомним, что и А. А. Шахматов полагал
ростовский свод Григория среди источников Полихрона, тогда как М. Д. Приселков считал его источником «свода 1448 г.»,
возникшего, по мнению обоих исследователей, уже на основе
Полихрона. И ростовские известия «свода 1448 г.» А. А. Шахматов выделял без использования Ник., а привлекая главным
образом тексты С1 и Н4. В заметках В. Л. Комаровича есть
указание на данную историографическую ситуацию.
Как обычно, исследователя волновали не просто вопросы
текстологии, а увязывание их с общим культурно-историческим
контекстом. Он замечал, например: «Замечательно, что в результате одних и тех же взаимоотношений (с Ордой) в Ростовщине возникли монастыри (Повесть о Петре), а в Рязанщине — слободы (курский летоп<исный> рассказ)». 62 И далее:
«Византинизация не есть христианизация. Бесспорно кроме
собственно византийской существовали и другие на Руси формы хр<истианской> культуры (Болгария, Афон, Антиохия)».
Здесь, как мы видим, В. Л. Комарович не только еще раз подтвердил свою приверженность «охридской» теории М. Д. Приселкова, но и развил его мысль. Далее шли ссылки на места
у К. Маркса и Ф. Энгельса, где они писали о религиозных формах культуры средневековья, и высказывание о том, что «феодализация Руси — ее византинизация». 63
Предпоследний лист содержит наброски плана темы
«Мать-земля». 64 Как видим, В. Л. Комарович одновременно
 Там же, л. 21.
 Там же, л. 22.
63
 Там же, л. 25, 24.
64
«1. Боброк и Дмитрий на Кул<иковом> поле
2. Белогородский кисель
3. Образ хождения по меже
4. Повесть о Меркурии (Смоленском)
5. Былина о <нрзб.>
61
62

448

Глава 8

обдумывал не только материал Ник., но и новую работу совершенно другого — фольклористского, культурно-исто­ри­чес­
кого — плана. Переплетение этих двух направлений в научном
творчестве, и именно в исследовании летописей, — возможно,
самая яркая черта В. Л. Комаровича как ученого. И, кстати, она
роднит его с А. А. Шахматовым, которому такой подход был также не чужд. О других учениках и последователях А. А. Шахматова этого нельзя сказать. Поэтому В. Л. Комарович являет нам
совершенно самостоятельное ответвление шахматовской школы, возможно, потому, что он был филологом-фольклористом
и его больше интересовали социальные и культурные, чем политические (в отличие, например, от М. Д. Приселкова и других
историков), черты жизни Древней Руси.
8.2. Д. С. Лихачев как ученик Д. И. Абрамовича
и В. Л. Комаровича
Основные работы Д. С. Лихачева по летописанию относятся к первому периоду его научного творчества и датируются 1940–1960‑ми гг. 65 Поэтому мы будем главным образом
6. Обличит<ельная> литература против язычества
7. Покаянные грамоты (Смирнов)
8. Летопись под 982 годом
9. Стригольники
10. Запреты на погребения, божедомка (Зеленин) и иные сказания
11. Сельский труд земле — роба<?> (обряды, поверья)
12. Чувство пространства (город, двор, терем. etc.), страх перед пустым (абстрактным) пространством: сферические, а не прямолинейные формы др<евне>-р<усской> архитектуры».
65
Лихачев Д. С. 1) Издание трудов А. А. Шахматова по русским летописям // Книжные новости. 1938. № 23. 25; 2) «Устные летописи» в составе Повести временных лет // ИЗ. 1945. Т. 17. С. 201–224; 3) Русский посольский
обычай XI–XIII вв. // ИЗ. 1946. Т. 18. С. 42–55; 4) Русское летописание в трудах А. А. Шахматова // Изв. АН СССР. Отд-ние лит-ры и яз. 1946. Т. 5, вып. 5.
С. 418–428; 5) Галицкая литературная традиция в Житии Александра Невского // ТОДРЛ. М.; Л., 1947. Т. 5. С. 36–56; 6) О русской летописи, находившейся
в одном сборнике со Словом о полку Игореве // Там же. С. 139–141; 7) Русские
летописи и их культурно-историческое значение. М.; Л., 1947; 8) А. А. Шахматов как исследователь русского летописания // А. А. Шахматов, 1864–1920:
Сб. статей и материалов/Под ред. С. П. Обнорского. М.; Л., 1947. С. 253–293;
9) Еллинский летописец второго вида и правительственные круги Москвы конца XV в. // ТОДРЛ. М.; Л., 1948. Т. 6. С. 100–110; 10) О  летописном периоде русской историографии // ВИ. 1948. № 9. С. 21–40; 11) «Софийский временник» и новгородский политический переворот 1136 г. // ИЗ. 1948. Т. 25.

449

Часть 2

обращаться к его работам этого периода. В последующее время
Д. С. Лихачев постоянно обращался к теме летописания в общих работах, посвященных разным вопросам древнерусской
книжности и литературы, в том числе в наиболее известных
своих исследованиях. 66
Учитель Д. С. Лихачева Д. И. Абрамович был специалистом по древнерусской литературе. Он начал с исследования
вопроса, который долгое время вызывал споры среди специалистов по летописанию, — с вопроса о Несторе как древнерусском
книжнике и авторе текстов. Главным образом, Д. И. Абрамовича интересовали агиографические тексты, но он должен был
рассмотреть и вопрос о вкладе Нестора в составление ПВЛ. 67
Влияние А. А. Шахматова в работе Д. И. Абрамовича ясно
чувствуется. Шахматов полагал, что основная редакция ПВЛ
не сохранилась. Подобно этому, и Д. И. Абрамович полагал, что
основная редакция Киево‑Печерского патерика не дошла до нас,
но она восстанавливается на основании некоторых рукописей,
где читается летописная статья: Слово о первых черноризцах
Печерских. «Очень может быть, что это… особая редакция нашего Сказания», — писал Абрамович. Стремление реорганизовать текст, вернуть ему некую первоначальную форму — это
похоже на Шахматова. Недаром даже в названии самой первой
работы Абрамовича уже подчеркивается связь с Шахматовым. 68
Видно, что сама мысль об особой Печерской летописи возникла
у Д. И. Абрамовича под влиянием работы А. А. Шахматова.
С. 240–265; 12) Летописные известия об Алексндре Поповиче // ТОДРЛ. М.;
Л., 1949. Т. 7. С. 17–51; 13) Повести о Николе Зарзском (тексты) // Там же.
С. 257–281; 14) Возникновение русской литературы. М.; Л., 1952; 15) Народное поэтическое творчество времени расцвета древнерусского раннефеодального государства // Русское народное поэтическое творчество. М.; Л., 1953. Т. 1.
С. 141–216; 16) Изображение людей в летописи XII–XIII вв. // ТОДРЛ. М.; Л.,
1954. Т. 10. С. 7–43; 17) Некоторые вопросы идеологии феодалов в литературе XI–XIII вв. // Там же. С. 76–91; 18) Художественная проза Киевской Руси
XI–XIII веков. М., 1957.
66
В том числе в таких фундаментальных работах, как «Человек в литературе Древней Руси» (1‑е изд. М.; Л., 1958; 2‑е изд. М., 1970), «Поэтика
древнерусской литературы» (3‑е изд. М., 1979), «Текстология (на материале
русской литературы X–XVII веков)» (2‑е изд. Л., 1983).
67
Абрамович Д. И. К вопросу об объеме и характере литературной деятельности Нестора летописца // Труды XI Археологического съезда в Киеве,
1899 г. Т. 2. 1902. Доклады. С. 20–27.
68
Абрамович Д. И. Несколько слов в дополнение к исследованию
А. А. Шахматова «Киево‑печерский патерик и печерская летопись» (СПб.,
1897) // ИОРЯС. СПб., 1898. Т. 3, кн. 2. С. 536–540.

450

Глава 8

Тема Нестора продолжалась в других работах Д. И. Абрамовича. 69 В одной из них он занимался источниками Жития
Феодосия, доказывая, что в распоряжении Нестора было Житие Саввы Освященного в славянском переводе. Это подтверждалось примерами параллельного греческого текста и текста перевода. Перевод отступает от греческого текста, и это
отступление повторяет Житие Феодосия. При этом и здесь
Д. И. Абрамович отталкивался от некоторых мыслей Шахматова, высказанных в работе 1896 г. («Несколько слов о Несторовом Житии св. Феодосия»). В отличие от А. А. Шахматова,
Д. И. Абрамович был историком литературы, и его интересовали литературные достоинства текстов, в том числе — Жития
Феодосия. Он приводил места, где видны «некоторые литературные приемы» Нестора, его хороший язык, «толковое и местами занимательное изложение», что вместе дает Житию «выдающееся место в ряду однородных произведений», но там нет
особой «художественности». Сравнение ПВЛ и Жития Феодосия Д. И. Абрамович делал как произведений разных жанров,
ставящих разные цели. Поэтому неодинаковы и их источники.
В Сказании — фактический материал, в Житии — агиография,
которая строилась на основании известных традиций.
Эти же литературные особенности служили для Абрамовича аргументами для рассмотрения и других текстов, связанных
с Нестором, в частности текстов борисоглебского цикла. Обратим внимание в этой связи на его полемику с А. И. Соболевским. Д. И. Абрамович опровергал мнение, что Чтение о Борисе и Глебе Нестора написано под воздействием безымянного
Сказания о Борисе и Глебе. Ему была ближе идея общего источника: «одни и те же слова и обороты с самыми незначительными изменениями» — между ними существует близкая связь.
«Если бы Нестор знаком был со Сказанием, — писал он, — то
он обнаружил бы это знакомство в первой, исторической части
своего труда, а между тем этого мы не видим». Что же касается
замечания Соболевского, что Житие Бориса и Глеба составлено в начале XII в., то это для Абрамовича «совсем неясно». 70
69
Абрамович Д. И. 1) К вопросу об источниках Несторова Жития преп.
Феодосия Печерского // ИОРЯС. СПб., 1898. Т. 3. С. 243–246; 2) Исследование о Киево‑Печерском патерике как историко-литературном памятнике.
СПб., 1902.
70
Абрамович Д. И. К вопросу об источниках… Примеч. 34.

451

Часть 2

В другом месте он касался текста Сказания и последующего за
ним описания чудес, которые Соболевский полагал разновременными. По мнению Абрамовича, Сказание и Рассказ о чудесах написаны в одно время одним лицом: «Мы видим в них один
и тот же слог, одни и те же литературные приемы, например,
употребление цитат, оговорок и т. п.». Опять тут играл роль,
прежде всего, литературоведческий аргумент. И далее — древность списков, так как «самый древний и авторитетный список
Сказания» содержит в себе рассказ о чудесах. 71 В итоге Абрамович пришел к выводу, что Чтение составлено независимо от
Сказания, но в литературном отношении оно стоит гораздо
ниже Жития Феодосия.
Эта полемика Д. И. Абрамовича с А. И. Соболевским имела продолжение, ее отзвуки можно увидеть и в работе об этих
текстах В. Н. Перетца и С. А. Бугославского (см. гл. 7.2).
Итак, Д. И. Абрамович находился под влиянием трудов
Шахматова. Тем не менее это, безусловно, не то восторженное приятие Шахматова как поворотного явления, после
которого теряют смысл все предыдущие труды, какое существовало, например, у М. Д. Приселкова. Абрамович ставил
Шахматова в следующий ряд исследователей, исходивших из
представления о летописи как своде: П. М. Строев, С. М. Соловьев, И. И. Срезневский, М. И. Сухомлинов, И. Д. Беляев,
Н. И. Костомаров, К. Н. Бесту­жев‑Рюмин, В. О. Ключевский,
Е. Н. Щепкин, М. С. Грушевский, С. Ф. Платонов и др.
Некоторые высказывания Д. И. Абрамовича о ПВЛ ведут к исследованиям XIX в.: «Нестору принадлежит вся
так называемая “Повесть временных лет”, сохранившаяся,
впрочем, — как утверждает большинство сторонников этого
мнения с Татищевым и Шлёцером во главе, — не в первоначальном своем виде, а значительно измененная и искаженная
вставками, пропусками и ошибками позднейших переписчиков и редакторов». Д. И. Абрамович полагал: Нестору принадлежат только те статьи, которые непосредственно касаются истории Киево‑Печерского монастыря. Т. е. «вопрос
о Несторовой летописи отделяется от вопроса о Повести временных лет в том смысле, что Несторова летопись не должна
71

 Там же. Примеч. 36.

452

Глава 8

быть отождествляема с Повестью, как одна из составных ее
частей». Еще одну точку зрения он возводил к П. С. Казанскому и А. И. Соболевскому: Нестор как автор Жития Феодосия
и Чтения о Борисе и Глебе и автор ПВЛ ничего общего не имеют, кроме имени. 72 К мысли о том, что Нестор — автор Жития
Феодосия Печерского и Нестор-летописец вообще не могут
считаться одним и тем же лицом, пришел с самого начала своей
научной деятельности и С. А. Бугославский (см. гл. 7).
Д. И. Абрамович начал исследование с анализа различных
редакций текста Жития Нестора в составе Киево‑Печерского
патерика, определил изменения, вносимые последующими редакциями. Таким образом, он сразу поставил в основу разысканий текстологию, а не просто анализ содержания летописи.
И этим он и, соответственно, выучка, которую получил у него
Д. С. Лихачев, отличается от выучки, которую мог получить
В. Л. Комарович у А. К. Бороздина.
Д. И. Абрамович обратился к спорному вопросу о разногласиях Жития и летописи. Этому вопросу придавали большое значение все исследователи ПВЛ XIX в., в том числе Л. Леже. Только работы Шахматова, поставившего другие задачи в изучении
памятника, сняли эту и многие другие проблемы. Главное противоречие заключалось в том, что, по ПВЛ, автор пришел в монастырь при жизни Феодосия, а по Житию — при игумене Стефане. Еще К. Н. Бестужев‑Рюмин, осуществляя внутреннюю
критику этих мест, предположил, что текст писали два разных
человека. А. А. Шахматов решал этот вопрос в свойственной
ему манере: фраза о приходе в монастырь и принятии автора
Феодосием в ПВЛ стоит, по его мнению, не на месте, здесь соединены несколько противоречивых источников, текст «Сказания что ради прозвася Печерский монастырь» в ПВЛ подвергся
переработке. Д. И. Абрамович в этой связи предупреждал: не
следует слишком преувеличивать переделку Сказания: в концовке его просто заключена вставка одного из первых редакторов летописи. Он замечал, что в некоторых списках Патерика
текст «Сказания что ради прозвася Печерский монастырь» читается без этих слов о Феодосии. Таким образом, хотя Абрамович был во многом согласен с Шахматовым, он по-другому
72
 Абрамович Д. И. 1) К вопросу об источниках...; 2) К вопросу об объеме и характере...; 3) Исследование о Киево-Печерском патерике...

453

Часть 2

мыслил (не как реконструктор) и его больше интересовал реально сохранившийся текст и рукописи, в которых этот текст
дошел, чем гипотетические своды, лежащие в основе.
Итак, Д. И. Абрамович обнаружил, что и в Житие были
сделаны вставки, и часть противоречий это снимало. Затем он
посмотрел на проблему с новой точки зрения. По его мнению,
«летопись» монаха Нестора, упоминаемая в Патерике, — это
не ПВЛ, а некая локальная летопись Печерского монастыря,
вошедшая в ПВЛ. Из нее в ПВЛ попали части, касающиеся монастыря. Абрамович полагал, что Нестор — составитель именно этой Печерской летописи. В ее состав входили «Сказание
что ради прозвася Печерский монастырь», Слово о первых черноризцах Печерских, Слово о перенесении мощей преп. Феодосия и несколько мелких заметок.
Д. И. Абрамович, по сути, остроумно воссоздал здесь
несохранившийся, предшествующий дошедшему до нас тексту этап летописания. Но это и не совсем реконструкция пошахматовски. Шахматов реконструировал нечто, ныне несуществующее, и тексты его сводов нельзя прочесть читателю.
Д. И. Абрамович действовал по схеме, находящейся где-то
между схемой Шахматова и Бестужева-Рюмина. Последний
считал обязательным выделять в летописи «отдельные сказания». То, что выделил в ПВЛ Д. И. Абрамович, — это и есть
отдельное сказание, по Бестужеву-Рюмину. Его Печерская
летопись может быть прочитана в ПВЛ, хотя он считал, что
мнение Шахматова о полной переделке ПВЛ Сильвестром заслуживает «особого внимания». Вообще, видно, что его особенно волновал вопрос авторства текста, как это типично для
определенного типа филологов и историков, желающих видеть
за текстом прежде всего человека, в то время как другая часть
исследователей более желает видеть за текстом процессы (например, М. Д. Приселков и Я. С. Лурье).
Д. И. Абрамовичу была свойственна осторожность в выводах, как и всем академическим ученым старой школы. Он сравнивал источники для изучения Несторовой летописи — ПВЛ
и Киево‑Печерский патерик осторожно, делал мало выводов
и не производил никакой реконструкции, только выявлял кусочки текстов ПВЛ в других памятниках. Он собирал фрагменты своей Печерской летописи, как мозаику, из ПВЛ и Патерика. И это ближе к методу Бестужева-Рюмина, чем Шахматова.
454

Глава 8

Он изучал списки и редакции Патерика. Это не было чем-то новым, это делали до Шахматова и продолжали делать после него.
Это была классическая текстология. Д. И. Абрамович определил, какая из сохранившихся редакций является древнейшей,
составил перечень списков этой редакции и их состав, рассматривал новые статьи, которые, как он думал, внес составитель
этой редакции в основную редакцию. Затем так же разбирались
другие редакции, более позднего времени. Это тот метод и та
школа, которую, несомненно, получил у Д. И. Абрамовича его
ученик Д. С. Лихачев. Другим сюжетом, которым тоже позднее занимался Д. С. Лихачев, является определение литературных источников, в данном случае Киево‑Печерского патерика.
Д. И. Абрамович сравнивал его и переводные патерики, выявлял в них общие обстоятельства, тип описания святых и подвижников. В последней части работы, посвященной Патерику, Д. И. Абрамович попытался, правда, очень кратко, увидеть
особенности быта и тип религиозности, свойственный автору
Патерика. Это — зачатки того, чем будет заниматься позднее
Д. С. Лихачев, назвавший одну из своих книг «Человек в литературе Древней Руси».
Итак, мы видим, что Д. И. Абрамович признавал влияние
трудов А. А. Шахматова, но не мог мыслить, как он. У него был
свой взгляд — взгляд историка литературы, с одной стороны,
и текстолога — с другой. Его интересовали реальные рукописи
и их взаимные отношения, а также особенности человеческих
типов, черты культуры, заключенные в дошедших до нас текстах. Что касается расхождения Д. И. Абрамовича и А. И. Соболевского, то они носили скорее частный характер. В работах
Д. И. Абрамовича невольно проскальзывает некоторое раздражение по отношению к А. И. Соболевскому. Такое же отношение (уже к самому Д. И. Абрамовичу) проскальзывает и в работах С. А. Бугославского. На многие проблемы Д. И. Абрамович (и впоследствии его ученик Д. С. Лихачев) смотрел иначе,
чем А. И. Соболевский, и особенно С. А. Бугославский. Этим,
вероятно, объясняется и резкая критика последнего в «Текстологии» Д. С. Лихачева (см. гл. 7.2).
Письма Д. И. Абрамовича А. А. Шахматову сохранились
в фонде последнего. 73 Они датируются 1897–1905 гг. Важ73

СПФ АРАН, ф. 134, оп. 3, №. 3.

455

Часть 2

но, что это ранний период творчества Шахматова, еще до написания его «Разысканий…». Тем не менее значение работ
Шахматова Д. И. Абрамович уже вполне осознавал. В письме
1900 г. он писал: «Московское Архивное общество предлагает
мне напечатать в Трудах XI Архивного съезда свой реферат
“К вопросу об объеме и характере литературной деятельности Нестора Летописца”: не позволите ли посвятить Вам хоть
эту статью, где Ваше имя упоминается едва ли не на каждой
странице». 74 В 1902 г. он просил разрешения зайти: «хотел бы
посоветоваться относительно намечаемого плана работ над летописными повестями и сказаниями…». 75 Речь в 1902–1903 гг.
шла, по-видимому, о докторской диссертации Абрамовича,
а также об одной из его книг: «Решаюсь еще раз злоупотребить
Вашим добрым участием в моей диссертации…»; «…подробный
указатель имен, пожалуй, роскошь к такой маленькой и определенной по содержанию книге, как моя»; «…попрошу Вас выяснить некоторые недоумения, возникшие у меня при знакомстве
с теми летописями, какие достались на мою долю…»; «Занимаясь летописями, я встретил такие затруднения, из которых без
Вашего личного содействия не выберусь».
По-видимому, они обсуждали с Шахматовым вышеприведенную гипотезу Абрамовича о Печерской летописи как источнике ПВЛ: «Ваш отзыв о моей книге очень меня утешил…
Вполне согласен с Вами, что у меня много спорного и такого,
что нуждается в некоторых дополнениях, но думаю, что всетаки моя работа дает кое-что новое по сравнению с работами
предшественников — и в этом ее право на научное существование». Обсуждались высказывания коллег по поводу книги
Абрамовича: «Крайне неприятно удивил меня Н. К. Никольский, сделавший два очень резких и обидных замечания, которые, как я теперь вижу, лишены всякого основания». Но далее
в письмах Никольский упоминается как коллега нейтрально
и в деловых вопросах. Д. И. Абрамович делился с Шахматовым
своими планами: «В настоящее время я присматриваюсь к летописным сказаниям об Александре Невском — и начинаю думать о новом издании их. При знакомстве с летописными сводами встретил много разных недоумений, с которыми думаю
74
75

 Там же, л. 7–8.
 Там же, л. 14.

456

Глава 8

как-нибудь обратиться к Вам: особенно интересуют меня списки Псковской 2 летописи». 76
Д. С. Лихачев близко познакомился с трудами А. А. Шахматова во второй половине 1930‑х гг., когда готовил (как
ученый корректор издательства АН) к печати его посмертно
опубликованную монографию «Обозрение русских летописных сводов XIV–XVI вв.». 77 В кандидатской диссертации,
а также в докторской диссертации (часть ее вошла в научнопопулярную книгу «Русские летописи и их культурноисторическое значение», вышедшую из печати в 1947 г.)
Д. С. Лихачев опирался на выводы А. А. Шахматова, как это
делал и В. Л. Комарович, к которому Д. С. Лихачев был близок
в конце 1930‑х гг.
Поскольку Абрамович признавал старшинство Шахматова
над собой в вопросах летописания, разумеется, своим студентам он должен был внушить именно это отношение. У Д. С. Лихачева оно сохранилось на всю жизнь. Д. С. Лихачев начал как
ученый с исследования новгородского летописания. Тема его
кандидатской диссертации, защищенной в 1941 г., звучала
как «Новгородские летописные своды XII в.». И  тут он, прежде всего, был должен определить свое отношение к работам
А. А. Шахматова и тому направлению в исследовании летописей, которое связано с именем последнего. Между тем именно
новгородское летописание в схеме Шахматова занимало ключевые позиции (так, исследование новгородских летописных
текстов позволило Шахматову создать гипотезу о Нсв.), что
делало еще более сложным и ответственным обращение к данному сюжету после него.
Представляется важным, что Д. С. Лихачев близко общался в предвоенные годы с В. Л. Комаровичем — человеком, уже
построившим свое исследование на основе схемы А. А. Шахматова. Он вспоминал, что поехал в Новгород в отпуск в 1937 г.
по совету своего университетского преподавателя Василия
 Там же, л. 23–24.
 Благодарю А. Г. Боброва за разрешение использовать тогда еще неопубликованный текст его доклада «Д. С. Лихачев как исследователь новгородских летописей», сделанного в ноябре 2006 г. на Третьих Лихачевских чтениях
в Пушкинском Доме РАН и положенного затем в основу статьи (см.: Бобров А. Г.
Д. С. Лихачев как исследователь новгородских летописей: Диссертация «Новгородские летописные своды XII в.» // ТОДРЛ. СПб., 2010. Т. 61. С. 128–141.
76
77

457

Часть 2

Леонидовича Комаровича, который также в это время занимался историей летописания. В 1941 г., когда Д. С. Лихачев
защищал кандидатскую диссертацию «Новгородские летописные своды XII в.», В. Л. Комарович был еще жив. Как вспоминал потом сам Д. С. Лихачев, на выбор темы повлияло то, что
Новгород он знал очень хорошо и любил. Д. С. Лихачев писал:
«Мы исходили Новгород и окрестности вдоль и поперек. Летописи Новгорода представлялись мне живыми, события становились почти зримыми. С тех пор я оценил научные темы, даже
отвлеченно-филологические, в которых была хоть доля личного чувства». 78
Как видно из всех текстов В. Л. Комаровича, он принимал
концепцию А. А. Шахматова, касающуюся раннего летописания, целиком. Но в отношении летописания XIV в. он предложил свой взгляд на соотношение текстов Л. и Тр. Таким образом, схема А. А. Шахматова была им видоизменена, хотя и не
коренным образом. Д. С. Лихачев поступил так же. В результате своей работы над кандидатской и докторской диссертациями
он пришел к выводу, что между Дрнсв., о существовании которого писал А. А. Шахматов, и владычными сводами второй половины XII в. (следующим этапом новгородского летописания,
по А. А. Шахматову) лежали еще свод Всеволода Мстиславича
1119–1132 гг., а также Софийский временник (свод Нифонта–Кирика 1136 г.). Событиям 1136 г. исследователь уделял
тогда особенное внимание, поскольку еще господствовала точка зрения, что именно в этот момент возникала уникальная
новгородская государственность, а значит, изменился характер новгородской письменности. Что касается киевского летописания, то в основе его, по Д. С. Лихачеву, лежал не Дрсв. времен Ярослава Мудрого (как предполагал А. А. Шахматов),
а составленная при этом князе особая повесть — «Сказание
о первых русских христианах». Через несколько лет Л. В. Черепнин выдвинул свою гипотезу начала летописания. Постепенно построения А. А. Шахматова в этой его части оказались
размытыми, хотя ни одна из предложенных версий не была лучше обоснованной, чем другие. Однако не эти предположения
78
Лихачев Д. С. Воспоминания. СПб., 1997. С. 429; см. также: Бобров А. Г. Д. С. Лихачев и В. Л. Комарович // Арзамас. Нью-Йорк, 2000. № 8.
С. 110–113.

458

Глава 8

кажутся наиболее интересным поворотом в исследовании летописания, который мы находим у Д. С. Лихачева.
Важно, что Д. С. Лихачев, как В. Л. Комарович и как
Д. И. Абрамович, был литературоведом, а не историком (и не
лингвистом, как сам А. А. Шахматов). Главными продолжателями А. А. Шахматова уже тогда считались историки —
М. Д. Приселков и А. Н. Насонов. Взгляд историка имеет свою
специфику, и в работах последних, особенно М. Д. Приселкова, большое внимание было уделено политическим пристрастиям летописца, его желаниям защитить интересы своего князя.
В послевоенные годы эту же тенденцию проводил в работах
о летописании Л. В. Черепнин. Но В. Л. Комарович предлагал
иной взгляд на летописи. Он видел (сквозь текст летописи)
в древнерусских княжествах XII–XIV вв. разные культурные
центры, где вызревали иногда противоположные тенденции.
Анализ работ Д. С. Лихачева о новгородских летописях дан
в книге Т. Ю. Фоминой. 79 Подробный разбор содержания кандидатской диссертации Д. С. Лихачева был сделан А. Г. Бобровым. 80 Последний тщательно сравнил текст диссертации и опубликованных работ, в которых этот текст в той или иной мере
отразился. Каждый случай расхождения между ними был рассмотрен отдельно. А. Г. Бобров показал, что статья 1948 г. о Софийском временнике представляет сокращение существенных
частей диссертации. 81 Как заметил А. Г. Бобров, одно место
диссертации Д. С. Лихачев сократил в статье под воздействием
статьи И. П. Еремина 1947 г., опровергающей идею А. А. Шахматова об игумене Феодосии середины XII в. как авторе посланий, приписываемых Феодосию Печерскому. 82 А. Г. Бобров
обнаружил в диссертации оставшийся неопубликованным «обширный и принципиально важный фрагмент», посвященный
обоснованию невозможности датировки Софийского временника XV в. В целом А. Г. Бобров полагает, что Д. С. Лихачев
«создал новую историю новгородского летописания XII в.»,
79
Фомина Т. Ю. Новгородское летописание XI–XVII вв.: Отечественная историография. М., 2008.
80
Бобров А. Г. Д. С. Лихачев как исследователь новгородских летописей.
81
См.: Лихачев Д. С. «Софийский временник» и новгородский политический переворот 1136 г. С. 240–265.
82
Бобров А. Г. Д. С. Лихачев как исследователь новгородских летописей.
Примеч. 20.

459

Часть 2

выделив в нем «новые звенья» между Дрнсв. по Шахматову
и сводами второй половины XII в.: Новгородский свод Всеволода Мстиславича 1119–1132 гг. и свод Нифонта–Кирика
1136 г. По мнению А. Г. Боброва, диссертация Д. С. Лихачева
не устарела и не потеряла научного значения, в подтверждение
он привел мнения современных исследователей по тем вопросам, которые рассматривал Д. С. Лихачев.
Уже из оглавления кандидатской диссертации видно, что
автор придавал большое значение «установлению нового политического строя в Новгороде в XII в. и новому положению
в нем книжности и искусств». 83 Здесь видно отражение господствовавших во время написания диссертации идей об отражении в летописи главных этапов древнерусской истории и государственной идеологии. Новгородского владычного свода
1167 г., которому придавал большое значение А. А. Шахматов,
по Лихачеву, не было, но он выделял княжеский свод Всеволода 1119–1135 гг., Софийский временник, свод Германа Вояты,
обращал особое внимание на стиль и характер новгородских
летописных записей XII в.
В списке литературы, которой пользовался Д. С. Лихачев,
есть Й. Добровский, и о нем упоминается в историографической главе диссертации. Д. С. Лихачев дал высокую оценку работам Добровского и позднее, уже в своей «Текстологии». Однако видно, что в главном Д. С. Лихачев следовал за А. А. Шахматовым. В самом начале дана схема новгородских летописных
сводов по Лихачеву. 84 В этой схеме он исходил полностью
из Шахматова: его «своды» — это такие же гипотезы, как
и «своды» Шахматова, и в этом он пошел гораздо далее своего
учителя Д. И. Абрамовича. В диссертации идет речь о нескольких таких гипотезах, но обратим внимание на то, что вместе
со «сводами»-гипотезами в самой схеме их Д. С. Лихачев поставил и «летописи», т. е. реальные тексты: Новгородская летопись XI в. Свод 1079 г.; Новгородская летопись XI–XII вв.
Свод Нифонта–Кирика, Софийский временник 1136 г.; Софийская летопись до 1188 г. Свод Германа Вояты до 1188 г.
83
Выражаю благодарность Отделу древнерусской литературы Пушкинского Дома за возможность работать с неопубликованным текстом кандидатской диссертации Д. С. Лихачева «Новгородские летописные своды XII в.»,
хранящемся в Отделе.
84
Лихачев Д. С. Новгородские летописные своды XII в., л. 3.

460

Глава 8

(в него во­шли церковные записи церкви Якова XI в. и личные
записи Германа Вояты), а от него Летопись церкви Якова
в Неревском конце после 1188 г., Софийская летопись после
1188 г. 85
Важно, как именно Лихачев полемизировал с Шахматовым
по конкретным вопросам. Во‑первых, он, как и Д. И. Абрамович,
ставил Шахматова в историографический контекст и подробно
писал обо всех его предшественниках. 86 Далее Лихачев в отдельных случаях показывал искусственность аргументации Шахматова, как, например, в отношении свода 1167 г. 87 Он замечал
также и «искусственность сопоставлений данных общерусского
свода 1448 г. с известиями Синодального списка». Например,
в своде 1448 г. говорится о том, что церковь Бориса и Глеба
«поставлена», а то, что она была освящена в 1773 г., известно
по Син. Поэтому, если следовать логике Шахматова, новгородское летописание подверглось обработке не ранее 1173 г. Возможно, Д. С. Лихачев считал, что это след обработки новгородской летописи в начале XIII в., во время которой в нее включены
были кое-какие общерусские известия. 88 Третье формальнофилологическое возражение Шахматову — использование Шахматовым известия 1049 г. Но оно и «сведения о Германе Вояте
принадлежат двум различным летописям и, следовательно, не
могут быть сопоставимыми». Заметим, что все эти возражения
Д. С. Лихачева касаются разнообразности подходов Шахматова
к обоснованию одной и той же мысли. 89
Но остается, по Лихачеву, «последний и… наиболее сильный аргумент Шахматова в пользу составления свода Германа
Вояты в 1167 г.». И это аргумент — исторический, т. е. совпадение с учреждением архиепископства в Новгороде. Его значение усиливает, по мнению Лихачева, и «психологическая»
аргументация, данная Шахматовым: Син. последовательно
называет всех епископов до 1165 г. архиепископами, и только
непосредственный предшественник архиепископа Ильи назван епископом. Шахматов объяснял это тем, что составитель
85
Схема новгородских летописей по Д. С. Лихачеву приведена А. Г. Бобровым в докладе, но не вошла в статью. См. сноску 77.
86
Лихачев Д. С. Новгородские летописные своды XII в., л. 90.
87
Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. 203.
88
Лихачев Д. С. Новгородские летописные своды XII в., л. 92.
89
 Там же, л. 94.

461

Часть 2

свода, дойдя до Аркадия, «вспомнил», что Илья действительно
был архиепископом, и поэтому Аркадий именуется епископом,
кем он и был. Но Лихачев, во‑первых, уточнил, что не все предшественники Аркадия названы архиепископами (четыре раза
назван епископом Нифонт и один раз Федор). Кроме того,
это, по Лихачеву, возможно, соответствовало действительности (как результат борьбы Новгорода за самостоятельное
подчинение Константинополю). 90 Итак, эти колебания в титуловании могли наблюдаться и до признания Новгородской
архиепископии. Д. С. Лихачев скорее видел связь новгородского летописания с Нифонтом. Он сделал это предположение не
на основании текстологии, а на основании исторической логики. В целом в этой полемике Лихачев остался в рамках метода
Шахматова, даже отвергая его выводы.
Он обосновывал «несостоятельность мнения Шахматова
о том, что в основании протографа Синодального списка лежала новгородская редакции Повести временных лет, входившая во владычный свод Новгородской Софии и дополненная
новгородскими сведениями». Все известия, которые Шахматов считал «новгородскими» в пределах до 1095 г., могут быть,
по Лихачеву, оспорены. Но здесь Лихачев еще полемизировал
с Шахматовым на его же поле логических предположений.
Происхождение этих мест, по Лихачеву, объясняется поздними вставками. Кстати, в диссертации есть ссылка на Н. И. Костомарова, который подозревал позднюю вставку в эпизоде
занятия Новгорода Всеславом, «но по другим основаниям».
Лихачев полагал, что этот рассказ является позднейшей вставкой в Син. из новгородского владычного летописания. Тут ход
рассуждений был тем же, что и у Шахматова, изобилующим
многими допущениями. Вот одно из рассуждений Лихачева:
переписчик, наткнувшись на фразу о том, что Всеслав «опять»
пришел в Новгород, «мог вспомнить о том, что Всеслав приходил к Новгороду и второй раз, обратить внимание на пропуск
под соответствующим годом в своем источнике этого события
и дополнить свою работу вставкой из Новгородской владычной летописи». 91 И тут же упоминается, что, по Костомарову,
известие заимствовано из поминальных записок, так как тогда
были убиты люди. 92
 Там же, л. 98.
 Там же, л. 108.
92
 Там же, л. 101–110.
90
91

462

Глава 8

Известие о пожаре Софии в Син., по Лихачеву, имеет
устное происхождение. Позднее именно устные источники
летописания были объектом его особенного внимания. Делая
выборки из киевской летописи, новгородский летописец, по
Лихачеву, дошел до записи о закладке Софии и, «зная из припоминаний, что каменной Софии, выстроенной Владимиром,
предшествовала София деревянная, летописец по памяти счел
нужным предварить это известие рассказом о пожаре деревянной Софии, предполагая по аналогии с обычной практикой
своего времени, что каменная церковь была выстроена на месте деревянной, и при этом ошибся, назвав неправильно число месяца, в котором произошел пожар, и его год, но, как это
часто бывает в изустных преданиях, очевидно, правильно указал день недели (субботу) и время дня события…». На самом
деле, как заметил Лихачев, деревянная София стояла еще четыре года после постройки каменной в другом месте, как специально отмечалось в своде 1448 г. 93 Здесь, подобно Шахматову,
Лихачев как бы видел действия летописца, старался угадать
ход его мыслей, но опирался при этом на логику современного
человека. Он еще не пришел к пониманию, что летописец, возможно, мыслил иначе.
Логика Шахматова была такая же: ошибку, по Шахматову,
допустил еще Герман Воята, который заметил противоречие
и подумал, что закладке новой церкви должен был предшествовать пожар старой. Поэтому он перенес известие о ее пожаре
на другой год и неправильно вычислил, что суббота приходилась на 15 марта по вруцелету — особой практике определения
дней недели в году по числу месяца в году, при котором используются пальцы руки и специальные таблицы. Шахматов, таким
образом, как было для него обычно, находил ошибку у летописца, исправление которой вело к снятию противоречия. Лихачев
оценивал это так: «Крайняя искусственность и запутанность
психологической мотивировки обращения к вруцелету очевидна. Вместо простого и ясного следования своим источникам,
как это мы видим всюду в работе сводчиков, Герман Воята по
Шахматову почему-то прибегает к вруцелету и пользуется им
при этом с ошибкой! Мало того, построив это искусственное
объяснение, Шахматов опирается на него в дальнейшем для
доказательства работы Германа Вояты именно в 1169 г.: “Не
 Там же, л. 112–113.

93

463

Часть 2

указывает ли ошибка Германа Вояты на то, что он не справился
с вруцелетом?”». 94 Искусственность построения — замечание
того же рода, что и те, которые делал Шахматову В. М. Истрин.
Здесь мы видим близость Лихачева к нему. Уместно вспомнить,
что именно Лихачев позднее выделял В. М. Истрина, наряду
с Шахматовым, как создателя сравнительного метода.
По идее Д. С. Лихачева, составитель Син. не имел перед
собой владычной летописи, а только киевскую, из которой добросовестно выбрал все новгородские известия, опустив лишь
некоторые поражения новгородцев. Лихачев перечислил явно
новгородские по своему происхождению погодные известия
до 1093 г., которые вошли в свод 1448 г. владычной летописи,
но которых нет в ПВЛ и которые не попали в Син. 95 Он задался вопросом: если в Нсв. не было этих известий, если это
вставки, то когда и где они были сделаны? Далее, Лихачев
обнаружил, что эти вставки имеют отношение к двум новгородским церквам: Св. Софии и Св. Якова. Вставки делались
«без использования летописных источников», «нахождение
которых при храме Софии не подлежит сомнению». Поэтому
и известие о пожаре Софии отнесено на четыре года раньше.
Вставки сделаны клириком церкви Якова. Этот вывод шел,
как видим, лишь отчасти от текста, а больше — от простой логики.
Итак, по Лихачеву, в основе Син. лежат два свода: первый
делал выборку из Нсв., второй — дополнял ее некоторыми сведениями, «очевидно по памяти и с ошибками». Тут снова логика, близкая Шахматову, — поиск ошибок у летописца. Лихачев
предполагал, что первый свод мог быть сделан при храме Софии, а второй — при церкви Якова. При этом он критиковал
предположения Шахматова о содержании утраченной части
Син. По Лихачеву, там не было каких-то особых собственно
летописных источников. В своей утраченной части Син. имел
полное или почти полное изложение Нсв., как и Н1Мл.
Таков вывод о том, что в Софийском временнике по 1016 г.
и в Син. с 1016 г. по 1074 г. нет ничего, что предполагает новгородские летописные источники: была использована только
киевская летопись и лишь позднее сделаны некоторые вставки
94

 Там же, л. 114; Шахматов А. А. Разыскания… С. 218.
Лихачев Д. С. Новгородские летописные своды XII в., л. 118–120.

95

464

Глава 8

(возможно, по памяти) о церкви Якова. 96 Значит, нет необходимости предполагать существование особого новгородского
древнейшего летописного свода, как это делал Шахматов.
Отметим мысль, которую Лихачев развил затем в своей
докторской диссертации: были вставки в Нсв., которые носили нелетописный характер и не согласуются со всем стилем
и содержанием Син. Тут важно обращение к стилю, чего Шахматов, как правило, не делал. Но главное, что, по Лихачеву,
эти вставные места, вероятно, первоначально существовали
самостоятельно и только затем были вставлены в летопись.
Замечания такого рода пронизывают весь текст диссертации
Лихачева о новгородских летописях. Шахматов полагал, что
в Син. отразилась какая-то южнорусская летопись. Лихачев противопоставил ему следующий тезис: это все сведения
о смерти князей или занятии стола новыми — значит, могли
попасть в летопись путем устной передачи, тут не требовалась
специальная летопись (в Новгороде интересовались делами
в Киеве).
Идея о княжеском своде Всеволода 1119–1135 гг. — в основе следующего этапа исследования Лихачева. Шахматов полагал, что в Син. каким-то образом отразилась третья редакция
ПВЛ 1118 г. Но ПВЛ использовал не Герман Воята, этот свод
был уже в новгородской летописи. По Лихачеву, пересмотр
новгородского летописания по Нсв. произошел в 1136 г., т. е.
при князе Всеволоде. Это был свод Всеволода, что подтверждалось наблюдениями Шахматова о том, что третья редакция
ПВЛ — это «придворная» летопись его отца Мстислава. Новгород — место его первоначального княжения. Мстислав —
отец Всеволода. Значит, до 1136 г. Всеволод имеет отношение
к летописанию, продолжая линию отца и деда.
По Лихачеву, нет оснований считать, что именно свод
1421–1434 гг. был назван Софийским временником, как считал
Шахматов, а значит, последний уже начал с неверной логической посылки. 97 Матвей Кусов обрабатывал владычную летопись, беспрерывно ведущуюся несколько столетий в канцелярии Софийского двора. Но антикняжеские тенденции предисловия Софийского временника относят нас в 1136 г.! Эта
 Там же, л. 131.
 Там же, л. 143–186.

96
97

465

Часть 2

связь социальной истории и летописания, логическая привязка
к известным по другим источникам событиям — одна из ярких
особенностей ранних работ Лихачева по летописанию. Она
сближает его с историками, например с Л. В. Черепниным. Лихачев доказывал злободневность предисловия именно для событий первой половины XII в.
Особое внимание уделено Лихачевым роли в летописании
нового лица — Кирика, проявившего себя около 1136 г. А. Г. Бобров считает, что выделение Кирика как летописца — одна из
наиболее важных вех, которые наметил Лихачев в истории летописания, и его важнейший вклад в нее. 98
Новгород становится республикой — летописание перерабатывается в духе новых требований, летопись получает новое
предисловие, новое название, наиболее ответственная вступительная часть перерабатывается по Нсв. Но ПВЛ третьей редакции — княжеская летопись, а Нсв. имеет антикняжеский
характер. Тут у Лихачева работала логика, а не текст. «Главный деятель нового республиканского Новгорода» — Нифонт
(печерянин): «Печерянин Нифонт не мог не знать», что именно Киево‑Печерский Нсв. рассказывал о событиях в Новгороде. На «этой части летописи основывались политические права
и претензии Новгорода»: здесь говорилось о призвании варягов, об Ольге, Ярославе Мудром и его грамотах, на которые
«всегда опирались новгородцы, когда им приходилось отстаивать свою независимость». 99
Тут как аргументы для Лихачева работали грекофильские
тенденции Нсв., установление зависимости Печерского монастыря непосредственно от Афона, его несочувствие к князьям.
То, что Нсв. используется только до 1074 г., Лихачев объяснял
не дефектностью его экземпляра (как полагал Шахматов),
а тем, что в конце его не было известий из новгородской летописи, а лишь они интересовали составителя Софийского временника.
Следующий этап исследования — свод Германа Вояты. 100
Д. С. Лихачев предположил, что церковь Якова была основана в честь победы над Всеславом, так как в летописи говоБобров А. Г. Д. С. Лихачев как исследователь новгородских летописей.
Лихачев Д. С. Новгородские летописные своды XII в., л. 171.
100
 Там же, л. 186–212.
98
99

466

Глава 8

рится, что это было «на святаго Якова брата Господня». Этим
определяется ее местонахождение: Всеслава победили на
р. Кзень, которая считалась в Неревском конце. Все эти выводы сделаны Лихачевым чисто логическим путем и не свзяаны
с анализом текста. Далее Лихачев ставил вопрос: «Не имела ли
церковь Якова более тесное отношение к Софийскому двору,
чем обычные церкви?». Он предположил, что она находилась
в каких-то особых отношениях к двору архиепископа, а следовательно, «отчасти была связана с торжеством нового политического порядка в Новгороде», тем более, что это была уличанская церковь. История Новгорода демократизируется, и это
делается Германом Воятой: «…демократизация новгородского
летописания в XIII в. шла под влиянием небольших культурных
центров, которые создавались в XII в. уличанами и в концах вокруг церкви Софии». Лихачев отмечал «подъем политического
значение в Новгороде XII в. концов и улиц, с их кончанскими
и уличанскими вечами…». 101
Изучение стиля и характера новгородских летописных записей XII в., вероятно, шло у Д. С. Лихачева от школы
Д. И. Абрамовича. Но в этом направлении он пошел гораздо
дальше. 102 Во второй половине XIX в. популярна была теория
К. Риттера о влиянии географических условий на развитие
культуры. С этим связывалась и традиционно подчеркиваемая
«сжатость и сухость» новгородской летописи. По Лихачеву же,
главным объяснением был «областной характер» новгородской
летописи. И тут сразу вспоминаются работы В. Л. Комаровича.
Это — развитие его главной идеи об областных сводах. Только В. Л. Комарович брал рязанские и суздальские «областные
своды», а Д. С. Лихачев — новгородские. Не исключено, что
в целом этот сюжет кандидатской диссертации Д. С. Лихачева
связан был именно с работами В. Л. Комаровича и его влиянием
на младшего коллегу.
Лихачев отмечал также «юридический характер» новгородской летописи, который проявлялся в краткости сведений
о городских событиях: «Предполагаем, что такой характер
Новгородской летописи обусловлен ожесточенной борьбой
городских партий и частой сменой политической ориентации
101
102

 Там же, л. 209–210
 Там же, л. 212–261.

467

Часть 2

Новгорода. Каждая из правящих Новгородских партий могла уничтожать подходы и аргументацию предшествующей
в основании своих притязаний. Само летописание могло быть
опасным, являясь изобличающим документом против летописца при частых сменах правящей верхушки». Ниже он добавляет: «Личность летописца, составителя погодных статей, его индивидуальный пошиб накладывают сильный отпечаток на погодные статьи летописи. Выяснение этих моментов является
одной из важнейших задач историко-литературного изучения
летописи». 103 Обратим внимание, что, переходя от построения
истории летописания к стилистической характеристике летописи, Лихачев невольно начал писать о ней как о едином тексте. Вероятно, это было неизбежным, и именно с этим связывалось желание рассматривать текст летописи как единый всеми
историками литературы, например И. П. Ереминым.
И, возможно, это же было одной из причин, почему
А. А. Шахматов не занимался анализом стиля, особенностями
ментальности летописца и т. д.: потому, что он не видел тут
единого произведения. Д. С. Лихачев тоже обратил внимание
на то, что вопрос о стиле летописей «не только мало изучен,
но почти не затронут» и что «сам А. А. Шахматов придавал
ему лишь минимальное значение, противополагая изучение
свода изучению погодных записей». Действительно, как признавался сам Шахматов, «историко-литературным явлением
в настоящем, полном смысле можно признать только летописный свод…». И  это было повторено затем А. Е. Пресняковым в «Истории древнерусской литературы» почти дословно,
на что Лихачев также обратил внимание. 104
По Д. С. Лихачеву же, большое значение в новгородской
летописи имело именно индивидуальное творчество летописца. И поскольку он уже в других частях работ указывал на роль
устных источников, то и лаконизм летописания связал с лаконизмом устной речи. «Струя живой речи в летописях», обилие
эмоциональных восклицаний, по Лихачеву, опиравшемуся
на историографическую традицию, отмечены И. И. Срезневским и П. А. Лавровским. Лихачеву казалось характерным, что
«эта чрезмерная краткость летописных записей XII в. смущала
103
104

 Там же, л. 222, 224.
 Там же, л. 223. См. также гл. 4.1.

468

Глава 8

даже привычного ко всякому лаконизму новгородского летописца позднейших веков». Поэтому Комиссионный список Н1
нередко дополняет Син. в тех случаях, «когда краткость последнего очевидно затемняла смысл изложения». Так, например, Лихачев заметил, что Комиссионный список часто вставляет пропущенное подразумевающееся подлежащее и т. п. 105
И во всем этом, в том числе и в устном происхождении многих
известий, проявлялась «демократизация» летописания, «торговый, деловой характер летописи». Лихачев заметил близость
летописи к «Вопрошаниям» Кирика: в текст вводятся просторечные, бытовые выражения. Так «бесспорно принадлежащей
Кирику» он полагал статью 1136 г.
Но обращение и к другому стилю в летописании («чисто
русский язык и деловая юридическая речь», «с минимальным
количеством славянизмов») именно в середине XII в. не случайно: «Летопись более чем какое бы то ни было другое литературное произведение отражала в своем составе и в своем
стиле внутреннюю жизнь Новгорода»; «Вынужденный идти
навстречу интересам народных масс, считаться с их мнением
и с вечевыми партиями, архиепископский двор демократизуется, целый ряд должностей в нем становятся, по-видимому,
выборными» и т. д.
Итак, у Лихачева, как и у Шахматова, к концу исследования все отдельные линии оказываются скрученными в одну нить.
Главное значение не только своей работы, но и всего периода
изучения летописания после Шахматова Лихачев увидел в следующем: «Вместо сухого и в известной мере формального перечисления новгородских сводов, предложенного Шахматовым,
в котором значительную роль играют моменты случайности, мы
имеет в настоящее время довольно полнокровную и живую историю летописания, в котором летописные своды Новгорода становятся фактами литературного развития, фактами политической мысли того времени». 106 Характерные черты шахматовской
схемы тонко подмечены Лихачевым, хотя выше было показано,
что сухость и формальность были связаны с органическими
чертами его творчества, а не являлись результатом недостаточной изученности летописного материала, как думал не только
Д. С. Лихачев, но и М. Д. Приселков, а затем — Я. С. Лурье.
105
106

 Там же, л. 222.
 Там же, л. 278.

469

Часть 2

Что же касается «главнейшего вывода в чисто текстологическом отношении», то, по Лихачеву, он сводился к допустимости восстановления утраченного начала Син. по спискам Комиссионному, Академическому и Толстовскому. 107
В фонде А. Н. Насонова сохранился его отзыв на кандидатскую диссертацию Д. С. Лихачева, датированный 19 мая
1941 г. 108 А. Н. Насонов был тогда уже признанным специалистом по летописанию Твери и Пскова. Сразу после войны он
подготовил издание новгородских летописей. 109 Очевидно, что
заниматься новгородским летописанием он начал еще перед
войной и был привлечен к оценке диссертации Лихачева именно как специалист. В положительном, по сути, отзыве содержится указание на недостатки, главный из которых сформулирован следующим образом: «К сожалению, Д. С. Лихачев не
в полной мере использовал сравнительно-критический метод,
впервые разработанный в трудах А. А. Шахматова». А именно
Насонов указал, что «А. А. Шахматовым были отмечены в двух
разных местах одной и той же летописи (Новгородской 1, мл.
извода) следы редакционной работы второй половины XII в.»
и что «эту редакционную работу он объяснял как работу по составлению летописного свода в 1167 г. и связывал с фактом
учреждения архиепископии в Новгороде в 1165 г.». По мнению
Насонова, «какие бы объяснения мы ни давали редакционной
работе второй половины XII в., но, во‑первых, отмеченные показания текста должны быть учтены и разъяснены; во‑вторых,
чтобы прийти к достаточно прочным результатам, необходимо
произвести систематическую расчистку древних слоев, слоев
XII в.». Если задаваться специальной целью исследовать летописные своды XII в., «такая задача является главной на пути
к вполне обоснованным выводам, так как новгородские своды
XII в. до нас не дошли». Но «расчистка древних слоев требует
предварительного детального обследования позднейших наслоений, восстановления с помощью сравнительного анализа
тех сводов, в составе которых сохранились своды XII в.». Насонов в этом месте излагал свой собственный метод исследования
 Там же, л. 279.
 Архив РАН, ф. 1547, № 163. Отзывы, замечания о коллективных работах, публикации, л. 80–120.
109
Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов / Под
ред. и с предисл. А. Н. Насонова. М.; Л., 1950.
107
108

470

Глава 8

летописания. Можно предположить, что именно так делал бы
он сам, если бы изучал летописи XII в. (см. ниже в гл. 12).
У Д. С. Лихачева он этого расслоения текста летописи не увидел. В частности, А. Н. Насонов заметил, что в 4‑й главе Лихачев
доказывает, что свода 1167 г. не было. Но «при некоторых справедливых наблюдениях (например, о годе освящения церкви Бориса и Глеба)» автор, по Насонову, не привел «доводов против
редакторской работы в 60–70 гг. ». В главе 5 Лихачев, по мнению Насонова, пытался обосновать мнение, что в Син. в пределах до 1095 г. нет современных записей. Мысль об использовании
Нсв. после 1136 г., по его оценке, — интересна, но «это предположение трудно обосновать, так как листов недостает». Другое
предположение Лихачева о происхождении новгородских известий Синодального списка «представляется… ошибочным». Тут
Насонов опять излагал свой собственный взгляд на возможности
работы с новгородскими летописями: «может быть выяснено как
взаимоотношение списков Н1Мл., так и отношение их протографа к Син. и к общему протографу Н4–С1».
Предположение, высказанное Лихачевым в главе 6,
о том, что в 1136 г. произошло соединение ПВЛ третьей редакции с новгородским летописанием и что летописную традицию Мономаха продолжал в Новгороде Всеволод Мсти­
славич между 1118 и 1119 гг., показалось Насонову «весьма
остроумной и правдоподобной гипотезой». Он нашел также
«ряд ценных выводов и замечаний, выясняющих роль церкви
св. Иакова в новгородском летописании…». Но его не убедил
вывод Лихачева о том, что те известия Син., которые отсутствуют в Н4 и С1, — это «личные записи» Вояты. «Следует
иметь в виду, — заметил Насонов, — что в Н4 и С1 летописях
и в Синодальном списке с разной полнотой отразилось владычное новгородское летописание». Что касается новгородского
летописания более позднего времени, по мнению Насонова,
«приходится пожалеть, что Д. С. Лихачев, признавая, что мы
имеем основания считать неоспоримым существование свода,
предшествующего своду 1448 г. и своду 1433 г. и составленного
на основании только новгородских летописей, не делает, однако, попытки восстановить этот свод».
Итак, главные замечания А. Н. Насонова сводились к тому,
что в диссертации мало текстологических реконструкций,
мало «расчистки слоев», а мысль о 1136 г., а не 1167 г., как
471

Часть 2

о важнейшем этапе в истории новгородского летописания
основана не на текстологии, а на соображениях общекультурного характера.
Переходим теперь к разбору докторской диссертации
Д. С. Лихачева. Как уже было сказано, основные ее положения
нашли отражение в книге «Русские летописи и их культурноисторическое значение». Примечательно введение к ней.
Д. С. Лихачев формулирует там свое отношение к А. А. Шахматову. 110 Д. С. Лихачев признавал величие А. А. Шахматова и его
вклада в изучение летописей. При этом он заявлял, что текстологические изыскания не будут в центре его внимания (как
и у В. Л. Комаровича). В. М. Истрин и Н. К. Никольский, указывали на чрезмерную гипотетичность построений Шахматова. Но ни В. Л. Комарович, ни Д. С. Лихачев не присоединились
к ним. Лихачев обратил внимание на то, что гипотезы Шахматова опираются на систему фактов, каждый из которых в отдельности может быть недостаточным, но вместе они образуют
неразрывную логическую цепочку, увязывающую огромное количество эмпирического материала. Таким образом, это самое
уязвимое для многих составляющее в шахматовском методе
(не случайно все ученики и последователи Шахматова всегда
объясняли и защищали именно эту позицию) Д. С. Лихачевым
как раз принималось (как и В. Л. Комаровичем). Д. С. Лихачев
отмечал потом, что В. М. Истрин сам использовал и успешно
развивал сравнительно-исторический метод на хронографическом материале, хотя и не так последовательно, как Шахматов. 111 Но В. М. Истрин, применив в собственном творчестве
сравнительный метод, не принял главных выводов Шахматова,
на основе этого метода сделанных.
Д. С. Лихачев обратил внимание на другую сторону творчества А. А. Шахматова: Шахматов не просто не хотел видеть
в летописи механическое соединение разнородного материала,
но весь его метод работал, исходя из положения, что в летописи не было совершенно ничего случайного. Д. С. Лихачев называет этот метод А. А. Шахматова «логически-смысловым».
Работа летописца глубоко осмысленна. Весь текст летописи
110
Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. С. 10–34.
111
Лихачев Д. С. Текстология… С. 51.

472

Глава 8

продуман, а ее части соподчинены: «В своей работе летописец, по взглядам А. А. Шахматова, не знает ошибок, он всегда
действует по-своему умно, последовательно проводя свою политическую концепцию». Эта особенность взгляда Шахматова
на работу летописца приводила в восторг таких историков, как
А. Е. Пресняков и М. Д. Приселков, так как позволяла всегда
увидеть в расхождениях текстов сознательную тенденцию, ибо
летописец не ошибается, а только намеренно изменяет текст.
Но Д. С. Лихачев более осторожен в оценках именно этой стороны концепции А. А. Шахматова, отмечая, что «неотразимая
сила логики исследования вносила личные мысли и положения
ученого в материал истории» и что результатом явилась «некоторая модернизация психологии деятелей Древней Руси».
Здесь он фактически присоединялся к мнению И. П. Еремина,
высказанному в тот же год, что и появление книги Д. С. Лихачева, и, безусловно, хорошо ему знакомому (см. гл. 7.1).
Более подробно творчество Шахматова было рассмотрено Д. С. Лихачевым в специально посвященной этому статье. 112
Эта статья имеет очень важное значение для характеристики
Д. С. Лихачева как исследователя летописания. Она объясняет
разницу между его кандидатской и докторской диссертациями и даже его позднейший отход от занятия историей летописания. Лихачев коснулся вначале гипотетичности построений
Шахматова, повторял, вслед за В. П. Обнорским, что он любил
предположения, выведенные даже из малого количества материала. Он обратил внимание, что Шахматов «нередко приводил
лишь часть своей аргументации и только из последующих работ
становилось ясным, какой огромный запас наблюдений и доказательств находился в его распоряжении». Так, при сравнении двух основных трудов — «Разысканий…» и «Обозрения…»
видно, что в первом из них приведены не все аргументы. Потому обобщения Шахматова «росли органически, одновременно
с накоплением им фактического материала». 113
Причина желания Шахматова реконструировать недошедшие этапы летописания, по Лихачеву, состоит в том, что «он
стремился к живому, наглядному, реальному воспроизведению
112
Лихачев Д. С. А. А. Шахматов как исследователь русского летописания. С. 253–293.
113
 Там же. С. 254–255.

473

Часть 2

русского летописания во всей его сложности». 114 По Лихачеву,
«причины шаткости некоторых выводов Шахматова» кроются
в том, что тот метод, которым он работал с поздними летописями и где он дал «бесспорные результаты», он распространял
на раннее летописание, так как «он был убежден, что характер
ведения летописей в Древней Руси оставался почти неизменным». Эта мысль развита в книге. Обратим, однако, внимание
на один нюанс: Лихачев полагал, что сравнительный метод
Шахматова работает лишь с летописанием XIV–XVI вв., как
потом повторял и Я. С. Лурье. Но Лихачев также думал, что
Шахматов начинал с анализа поздних летописей и переходил
к ранним, т. е. последовательно снимал слой за слоем в позднейших напластованиях. Так делал Шлёцер. Но мы видели, что
Шахматов сразу же, даже и без использования сравнительного
метода, на основании анализа вставок, делал главные предположения о раннем летописании и привлекал материал поздних
летописей именно для этой цели, а не для построения истории
позднего летописания. Таким образом у него изучение раннего
летописания всегда было главной целью и предшествовало построению картины летописания позднейшего.
Лихачев понимал, что не только сравнительный метод
применялся Шахматовым: «Иногда случайные обмолвки летописцев, хронологические ошибки личных записей и т. д. представляли возможность определить время создания списка или
свода и личность летописца». Он отметил, что огромный материал давала Шахматову трактовка хронологических ошибок,
неточностей, обмолвок и особенно — дублировок летописных
записей. 115 Эти дублировки бывают двух типов: записи сделаны в разной форме и тогда указывают на слияние двух текстов
(летописец не понял) или обе приведены в летописи в одной
и той же форме под разными годами. В этом случае один и тот
же летописный источник прошел через разные летописи, которые «затем были вновь сведены в одной», или что «летопись
в месте дублировки разбита вставкой». Это все — элементы
«логически-смыслового анализа», который Шахматов использовал для того, чтобы обнаружить «явные вставки, разрушающие логическое развитие летописного рассказа».
 Там же. С. 260.
 Там же. С. 265.

114
115

474

Глава 8

Итак, Д. С. Лихачев глубоко понял особенности творчества Шахматова. Шахматов никогда (кроме ранней работы
о трудах И. А. Тихомирова) не формулировал свой метод, но
Лихачев сделал это за него. «Отдельные приемы исследования
летописного текста были известны в изучении летописей еще до
А. А. Шахматова», — пишет он. Это пользование дублировками,
«хронологическими обломками» (М. П. Погодин, И. И. Срезневский, Д. И. Прозоровский). Но Шахматов, по Лихачеву,
«внес новое в самый принцип применения этих приемов»: отказ от эпизодических наблюдений, использование их по всему
тексту в целом. Шахматов, по Лихачеву, еще в первых своих
работах «пришел к заключению о невозможности восстанавливать историю летописных сводов путем эпизодических, хотя
бы и чрезвычайно удачных, наблюдений». 116 Но при этом можно обнаружить и «некоторые слабые стороны». Во‑первых, «не
все данные анализа А. А. Шахматова могли быть в одинаковой
мере прочно обоснованы, и этим в широкой степени пользовались оппоненты А. А. Шахматова, не считаясь с взаимосвязью
всех частей шахматовского анализа и синтеза». В издании же
ПВЛ, «там, где исправления основных списков выходили за
пределы проделанного А. А. Шахматовым изучения истории
летописных списков, им допускались произвольные исправления». И  нередко А. А. Шахматов исправлял чтения основных
списков «по впечатлению», т. е. Д. С. Лихачев обращал внимание на ту же особенность, которую подметил С. А. Бугославский, называя ее «конъектурной критикой», хотя Лихачев и не
принял такой оценки творчества Шахматова.
По Лихачеву, А. А. Шахматов «делает вставки целых фраз,
опущенных в основных списках, как он предполагает “по недосмотру” переписчиков». В издании ПВЛ он насчитал таких
вставок около тридцати. 117 «Особенно произвольны попытки А. А. Шахматова исправлять тексты вставных памятников согласно с правилами православной догматики», — писал
Лихачев, тогда как в летописи текст может читаться иначе,
с отклонениями. «Некоторая произвольность допускается
А. А. Шахматовым и при исправлении вставных в летописи памятников» — по лучшим спискам. Но летописец мог, как за116
117

 Там же. С. 267.
 Там же. С. 269.

475

Часть 2

метил Лихачев, пользоваться далеко не лучшими из них. Это
важные мысли, от которых уже можно перейти к признанию
отличия летописной картины мира от современной и невозможности применять к исследованию текста летописи логику
современного человека — то, что составляет основу поздних
работ Д. С. Лихачева.
Поскольку сам Д. С. Лихачев, как мы видели, в 1940‑е гг.
включал в свои работы многочисленные аргументы исторического характера, то он искал это и у А. А. Шахматова. По его
мнению, хотя «не все исследования А. А. Шахматова одинаковы по приемам изучения», он неуклонно усиливал политическую и историческую составляющую своих выводов и многое
уточнял в этой связи, а «в работах последних лет А. А. Шахматов заявляет себя первоклассным историком…». В целом,
«и в изучении истории русского языка, и в изучении русских
летописей А. А. Шахматов с годами все более и более становился историком русской народности».
Через 10 лет в письме от 15 февраля 1957 г. А. А. Зимину
Я. С. Лурье излагал выступление Д. С. Лихачева на одном из заседаний Сектора древнерусской литературы Пушкинского
Дома. Речь шла о возможности использования гипотез и реконструкций как вида гипотезы в дальнейшем исследовании.
Д. С. Лихачев в качестве примера привел критику А. А. Шахматовым М. Д. Приселкова за то, что тот ссылался на его реконструкции вместо подлинных летописных текстов. Таким
образом, Д. С. Лихачев, вероятно, несколько изменил первоначально лояльную позицию в отношении гипотез в текстологии
и стал относиться к самому методу более критически. 118
Докторская диссертация Д. С. Лихачева писалась одновременно со статьей о Шахматове, а была защищена в 1947 г.,
когда вышел из печати и сборник со статьей. Неудивительно,
что многое в них перекликается. В официальном приглаше118
Переписка хранится в Архиве СПбИИ РАН, фонд Я. С. Лурье (обрабатывается). С разрешения вдовы Я. С. Лурье И. В. Ганелиной автор работал с письмами до их помещения в архив. А. А. Зимин еще в 1956 г. воплотил
свои мысли в статье: Зимин А. А. О приемах научной реконструкции исторических источников X–XVII вв. // ИА. 1956. № 6. С. 133–143. О А. А. Зимине
и Д. С. Лихачеве см.: Waugh D. A. A. Zimin’s Study of the Sources for Medieval and
Early Modern Russian History // Essays in Honor of A. A. Zimin. Columbus, 1985.
P. 19–21.

476

Глава 8

нии Б. А. Романову быть оппонентом на защите, посланном от
имени ученого секретаря Пушкинского Дома Погорецкого,
приведено название диссертации как «Очерки по развитию
форм летописания XI–XVI вв.». 119 Очевидно, это ошибка, так
как сама рукопись озаглавлена «Очерки по истории форм летописания XI–XV вв. (Летописи как литературные произведения)». В диссертации подведены итоги занятиям Лихачевым
летописями, развиты многие идеи, высказанные еще в 1941 г.:
об особенностях областного летописания, городского летописания, летописцев князей и т. д. Особенно много места уделено
формам летописания и связи его с устной культурой. 120
В Предисловии сказано, что главная цель работы — дополнить генеалогию летописания общей историей самой работы летописцев, дать историю способов ведения летописания,
приемов летописания — всегда различных в зависимости от
условий, в которых велось летописание, дать историю летописания как литературной проблемы. 121 Ниже Д. С. Лихачев
отметил свои расхождения с предшественниками по истории
текстов летописей: «В главе 5 несколько изменены и уточнены
выводы А. А. Шахматова и М. Д. Приселкова о начале русского
См. рецензию Б. А. Романова на книгу Д. С. Лихачева «Русские летописи
и их культурно-историческое значение» (Вестник ЛГУ. 1948. № 6. С. 136–139).
120
Ниже приводим оглавление докторской диссертации Д. С. Лихачева:
«Предисловие. Введение. Гл. 1. Летописи и русская средневековая культура; Гл. 2. История изучения летописи; Ч. 1. Начало русского летописания; Гл. 3.
Древнейшие этапы русского летописания; Гл. 4. Историческая обстановка возникновения летописания; Гл. 5. Первое произведение по русской истории; Гл. 6.
Формирование идейной основы летописания; Гл. 7. Образование летописной
формы; Ч. 2. Повесть временных лет; Гл. 8. Повесть временных лет и Нестор;
Гл. 9. Повесть временных лет, Сильвестр; Часть 3. Областное летописание
XII–XIII вв.; Гл. 10. Личные и родовые летописцы князей; Гл. 11. Городское летописание (летописные своды Новгорода XII и XIII вв.); Гл. 12. Летописные обличительные повести о княжеских преступлениях; Гл. 13. Княжеские жизнеописания; Гл. 14. Общерусское владимирское летописание; Гл. 15. Упадок летописания после нашествия Батыя; Ч. 4. Подъем летописания в конце XIV — XV вв.;
Гл. 16. Возрождение традиций киевского летописания; Гл. 17. Победа идеи
общерусского летописания; Ч. 5. Спад летописной работы; Гл. 18. Проникновение хронографических способов повествования в летопись; Гл. 19. Литература
и летопись; Гл. 20. Эпос и летопись; Гл. 21. Архивы и летопись; Гл. 22. Отражение летописных приемов в исторических произведениях XVII в. Заключение.
Приложение: Важнейшие списки и группы списков русских летописей».
121
Лихачев Д. С. Очерки по истории форм летописания XI–XVI вв. //
РО ИРЛИ, ф. 769 (архив Д. С. Лихачева), л. 4.
119

477

Часть 2

летописания; в § 1 главы 7 иначе, чем у А. А. Шахматова
и М. Д. Приселкова, рассматривается происхождение новгородских известий XI в. в составе Повести временных лет. В главе 10 изменены выводы М. Д. Приселкова о черниговском летописании XII в. — летописании Ольговичей, — и о происхождении летописных статей Переяславля-Русского в своде 1200 г.
В главе 11 коренной перестройке подверглась история новгородского летописания до XV в. в связи с уточнением истории
Синодального списка. В главе 14 иные выводы, чем у А. А. Шахматова и М. Д. Приселкова, даются о сводах ростовского летописания XIII в. В главе 16 иное представление, чем у М. Д. Приселкова, дается о заключительной части свода 1409 г. (определяемого у М. Д. Приселкова как свод 1408 г.). В главе 18 свод
1463 г. поставлен в связь с Троицким летописанием. Кроме того,
в работе имеются и еще некоторые другие, более мелкие, уточнения общей генеалогической схемы русского летописания,
восстанавливаемой А. А. Шахтовым и М. Д. Приселковым».
Уже из этого замечания видно, что именно А. А. Шахматова и его ученика М. Д. Приселкова Д. С. Лихачев почитал
главными авторитетами в истории летописания и рассматривал свою работу как продолжение их трудов. Курс лекций
М. Д. Приселкова по истории летописания был опубликован
незадолго до начала войны и, конечно, был хорошо известен
Лихачеву.
Отличия от книги «Русские летописи и их культурноисторическое значение», которая вышла ранее защиты докторской, заключены, по собственному утверждению Д. С. Лихачева, в следующем: в гл. 1 распространены примеры зависимости
формы и содержания летописи от политической борьбы своего
времени; гл. 2. — уделены новые страницы трудам В. М. Истрина и Н. К. Никольского (с. 58–64); гл. 4. почти без изменения (с. 85–89, 94, 97, 104 слегка расширена характеристика
теории императорской власти); гл. 5 значительно расширена —
новый текст; гл. 7 — новый, значительно более полный текст
дан в § 1 и § 3; гл. 8 имеет незначительные добавления; гл. 10
значительно расширена, новый текст; гл. 11 значительно расширена, текст новый; гл. 12 значительно расширена, заново
охарактеризована повесть об убийстве Андрея Боголюбского (с. 588–606) и повесть о клятвопреступлении Владимирки
Галицкого (с. 580–585); гл. 13 значительно расширена за счет
478

Глава 8

§ 2 (текст его целиком новый); гл. 16 значительно расширена
(в основном характеристика Повести о нашествии Едигея,
с. 722); гл. 18 расширена — написана часть, характеризующая
влияние византийской части Хронографа на троицкое летописание (с. 815–820); гл. 19 целиком новая; гл. 20 целиком новая; гл. 21 несколько расширена; заключение — уточнены отдельные формулировки. Гл. 21 книги в эту работу не включена
(«Черты местного летописания XVII в.»).
Важно, что принципиально нового, по мнению Лихачева,
давалось им в работе. Это развитие представлений о летописном
жанре: «Летопись трактуется в книге как жанр — жанр развивающийся и изменяющийся», связанный с жизнью, под влиянием
которой «менялся характер летописания и его содержание». Тут
Лихачев стоял принципиально на других позициях, чем Шахматов. Для последнего жанр летописи не имел значения. Как он писал в письме В. А. Пархоменко, для него «действительность светит через тусклую призму текста» (см. гл. 6). Но сама «призма»
для Шахматова интересна лишь постольку, поскольку без нее
нельзя увидеть «действительность», которую он понимал как
цепь гипотетических сводов‑протографов. Лихачев же сразу заявил, что ему важна сама летопись, т. е., если использовать образ,
придуманный Шахматовым, он решил изучить саму «призму».
В этом смысле особо важно было, как эта «призма» построена, из каких материалов, значит — важны источники: «Родовые
предания — эти “устные летописи” — определили в значительной части изложение старших киевских летописцев. Устные
истоки летописания подчеркиваются в разделах, посвященных
прямой речи и диалогу в летописях XI–XII вв. Становится очевидным, что к моменту перехода к нам славянской письменности русский язык был способен к выражению весьма сложного
содержания, имел и некоторые устоявшиеся приемы речи юридической, воинской». 122 К  другим своим важным новшествам
Лихачев относил и «проблему исторической достоверности»,
которая «составляла основную проблему повествовательной
литературы Древней Руси»: «Всякий повествовательный сюжет
в русской средневековой литературе рассматривался как исторически бывший, как нечто, чему свидетелем был сам автор или
те, от кого он слышал его или у кого читал».
 Там же, л. 6.

122

479

Часть 2

Следующий тезис, вынесенный на защиту, таков: «…московская традиция XVI в. вести летописание при Посольском
дворе оказывается имеющей корни еще в домонгольской Руси
(см. ниже главу 7, § 2 и главу 12)». Идея о том, что в московский период летописание ведется при Посольском дворе, была
незадолго до защиты Д. С. Лихачева высказана Л. В. Черепниным, применительно к Новому летописцу, и была принята
большинством ученых, которые с этого момента писали об участии в летописании Посольского приказа как об общем месте.
Но главное — это мысль об изменяемости летописной формы. Кстати, в связи с этим Лихачев, наверное, не сравнил бы
летопись с «призмой». Для Шахматова она была именно «призмой», т. е. чем-то неизменным, чем-то с жестким каркасом
и жесткими ребрами. Для Лихачева летопись скорее — волшебный фонарь, позволяющий видеть исчезнувшие фигуры,
заставляющий двигаться тени, дающий жизнь, поэтому форма
его меняется, как сама жизнь: «Таким образом, вопреки установившемуся мнению, следует признать, что летопись не обладает прочной, неизменямой формой. Под общим понятием
летописи кроются иногда различные явления. Формы летописания текучи и изменчивы, исходят из различных корней».
А. А. Шахматов, по мнению Лихачева, «всегда был озабочен в первую очередь тем, чтобы вычертить “генеалогическое
дерево” свода». Это была «работа чрезвычайно нужная, но,
ограничиваясь ею, исследователь рисковал несколько сузить
и обеднить содержание истории летописания». А. А. Шахматов «стремился объяснить каждый факт летописной работы»,
и, благодаря этому, «работа летописцев была представлена
А. А. Шахматовым в чрезвычайно привлекательной сложности». Но все же «основанный на таком понимании работы летописца метод логически-смыслового анализа текста вносил
известную долю модернизации». 123 Здесь, как видим, Д. С. Лихачев совпадал в своей критике с И. П. Ереминым.
Шахматов, по Лихачеву, не видел изменений летописного
текста. Подчеркивая постоянно, что он «был превосходным
историком», Лихачев заявлял, что некоторая «внеисторичность» его метода сказалась в том, что «в подходе к такому
своеобразному и меняющемуся явлению, как летопись, он не
123

 Там же, л. 57 (34).

480

Глава 8

усмотрел ее изменчивости; к историко-литературному материалу летописи он не подошел как историк литературы».
В. М. Истрин приближен Д. С. Лихачевым к А. А. Шахматову: В. М. Истрин полагал, что в состав компилятивной хроники, использованной ПВЛ («Хронографа по великому изложению»), уже были добавлены известия по русской истории,
«по-видимому, на основании устных источников»; В. М. Истрин считал, что русскому книжнику были известны устные
предания о походах Игоря, договоры Игоря с греками, но записей не было, и «он не поколебался изложить их по главному
своему источнику, т. е. по Хронике Амартола», с добавлением
из «Жития Василия Нового». Д. С. Лихачев писал по этому поводу: «В сущности, во всех этих наблюдениях В. М. Истрин не
только не противоречит концепции А. А. Шахматова в ее наиболее ценных выводах, но удачно ее дополняет… Наблюдения
В. М. Истрина над русскими компилятивными хронографами помогают уяснить литературный состав Повести временных лет… Однако попытка построить отсюда гипотезу начала
русского летописания страдает отвлеченностью и не подкреплена конкретными наблюдениями над текстом русских летописей в той же мере, как это сделано А. А. Шахматовым. Вся
эта часть работы В. М. Истрина основывается на малом числе
наблюдений и страдает произвольностью. В ней нет четкости
и детальности, свойственной реконструкциям А. А. Шахматова, не привлечены разночтения списков летописей и показания
других памятников, как это сделано А. А. Шахматовым». 124
При этом давалась ссылка на «Историю древней русской литературы» Н. К. Гудзия (М., 1938). Однако Лихачев повторил
общее место о том, что «и Н. К. Никольский, и, в особенности,
В. М. Истрин вернулись к старому взгляду на летописные своды, как на случайное и непродуманное соединение разнообразного материала».
Современные Лихачеву ученые, в основном историки,
больше критиковали В. М. Истрина, чем другого оппонента
А. А. Шахматова Н. К. Никольского. Лихачев внешне соблюдал это же правило, но по сути поступал иначе. Работа Истрина кажется ему близкой к Шахматову, не хватает лишь обоснований, но приемы — те же. У Никольского же другой подход,
124

 Там же, л. 61.

481

Часть 2

другие методы: «Такой подход к материалу, вне связи с обычными у А. А. Шахматова другими приемами исследования, делает выводы Н. К. Никольского произвольными и мало убедительными, поскольку голое идеологическое осмысление фактов
истории летописания неизбежно привносит сильный элемент
субъективизма. Как пример этого субъективизма следует, прежде всего, отметить сложные истолкования Н. К. Никольским
отсутствия тех или иных известий в летописи». 125 Итак, по своему методу Истрин близок Шахматову и Лихачеву, но по содержанию, что тогда тоже было общим местом, — неправ. В работах В. М. Истрина, по Лихачеву, впервые дано «научное обоснование этому предвзятому положению», что русская летопись
сделана «на манер византийской» (впервые это было сформулировано Шлёцером). Затем, по мнению Лихачева, эту линию
продолжил М. Д. Приселков: «Развивая излюбленную им точку
зрения на зависимость русского летописания от византийских
исторических схем, М. Д. Приселков, в сущности, поддерживал
и развивал ту же теорию византийского происхождения древней русской культуры». 126 Ниже Лихачев дал критику «идеи
церковной и политической несамостоятельности Руси», проводимой Приселковым (как основной идеи Дрсв., а самого свода
как производного из «записки», составленной для Константинополя по поводу учреждения кафедры в Киеве).
Д. С. Лихачев использовал понятие Дрсв., но подводил читателя к мысли, что его нельзя понимать как первую летопись.
Прежде всего, Лихачев находит «в составе Древнейшего свода» два основных слоя: с одной стороны, церковные сказания
о первых русских христианах, а с другой — народные предания
о первых русских князьях-язычниках. Эти слои «различаются
и идейно и стилистически» и «если отделить друг от друга эти
два слоя, то сразу заметим». Обратим внимание тут опять на различие взглядов Лихачева и Шахматова. У Лихачева Дрсв. — это
фактически просто текст ПВЛ в древнейшей части. Иначе невозможно было бы выделять эти два слоя. У Шахматова Дрсв. —
нечто совсем иное, то, что может появиться лишь как результат
реконструкции (см. приложения к «Разысканиям…»).
Д. С. Лихачев, как и А. А. Шахматов, выделял свои два
слоя летописи на основании противоречия одних летописных
125
126

 Там же, л. 64.
 Там же, л. 112.

482

Глава 8

сообщений другим, т. е. исходя из представления, что в изначальном тексте противоречий быть не должно. В «церковных
сказаниях» проводится мысль, что русская история началась
только с проникновения на Русь христианства, «что христианство, несомненно, выше язычества, что язычники — “невегласы” и т. д.». В другом слое известий, который составлен на
основании устных преданий, «говорится о диаметрально противоположном: “невегласы” оказываются и “мудры” и “смыслены”». Лихачев предлагал отделить один слой от другого.
Тогда церковные сказания составят одно целое законченное
Сказание о начале христианства на Руси. Слой устных преданий лишь прикреплен к ним и не может составить самостоятельного произведения. Т. е. это — расслоение по смыслу, это
логически-смысловой анализ, не текстология. Подобно тому,
как его учитель Д. И. Абрамович выделял свою Печерскую
летопись из состава ПВЛ, так и Д. С. Лихачев выделял части
своего первоначального Сказания из реального текста ПВЛ,
беря оттуда целые отрывки. Это не шахматовская реконструкция, а скорее складывание мозаики из кусочков. Лихачев выделял шесть различных произведений, объединенных темой
прославления христианства Руси и единством стиля: сказания
о крещении и кончине Ольги, о варягах-мучениках, о крещении Руси (включая Речь философа и Похвалу Владимиру),
Сказание о Борисе и Глебе и Похвала Ярославу Мудрому под
1037 г. Любопытно, что почти все они были в свое время выделены как отдельные сказания и К. Н. Бестужевым-Рюминым
(см. гл. 2). Другие были выделены и изучались Шахматовым.
Так, в рассказе о крещении Ольги Шахматов выделял отдельное Сказание о крещении Ольги. Шахматов писал о том, что
в нем переплетены церковные элементы и народные — сказочные. Шахматов называл эти кусочки частями «внелетописного сказания», подчеркивая, что это был какой-то текст, не
являвшийся летописью и не разделенный на погодные статьи.
Эту мысль и развил Лихачев, но распространил на весь текст
ПВЛ.
Другой слой — фольклорный, и обращение к нему, несомненно, связано у Лихачева с влиянием В. Л. Комаровича, с его интересом к фольклорным мотивам в летописании.
«Нельзя допустить, — пишет Лихачев, — чтобы предложение, сделанное Ольге царем, — взять ее себе в жены, хитрость
483

Часть 2

Ольги, отклонившей это предложение, и эпизод с посольством
от царя… — чтобы все это было составлено тем самым лицом,
что сочинило речь патриарха к Ольге и хвалу ей». Тут важно выражение «нельзя допустить». Это ход мыслей, близкий к шахматовскому, это логическое противоположение. Именно на таком
основании Лихачев выделял позднейшие вставки в летописный
текст: эпизод с предложением царя, хитрость Ольги, повторное
предложение и ответ, прибытие посольства в Киев и ожидание
подарков. «Тематическая связь рассказов о крещении Ольги,
мученичестве варягов и крещении Владимира превосходно подмечена В. Л. Комаровичем», 127 — указывал Лихачев источник
своих идей, ссылаясь на «Историю русской литературы». 128
В рассказе о кончине Ольги Д. С. Лихачев на основе смыслового анализа видел те же два слоя. В частности, к двум слоям
относятся два сообщения о погребении Ольги: в одном случае
всенародное погребение, в другом — тайное погребение. Эту
деталь заметил еще Шахматов, но, верный своему принципу
искать везде в основе летописи погребенные под ними своды,
т. е. «памятники однородные», он и здесь нашел следы переработки предшествующих сводов. Лихачев же рассмотрел в этом
эпизоде два сложенных разнородных вида материала: устный
и письменный. За стремление разлагать летопись на «разнородные материалы» Шахматов критиковал И. А. Тихомирова и его
предшественников. В некоторых моментах Лихачев следовал
логике Шахматова. Так, он обратил внимание на эпизод с ответом Святослава на предложение Ольги креститься, где сказано, что кто отца и мать не послушает — примет скорую смерть.
Значит, рассказ о смерти Святослава шел первоначально вслед
за этим, а описание его походов (т. е. летописная канва) первоначально в этом тексте отсутствовало. Это была чистая логика,
допуск, поскольку тут нет стилистического разнобоя в тексте,
на основании которого в других местах Лихачевым выделялись
слои. Другим аргументом при выделении слоев, по Лихачеву,
было наличие подробностей, необъяснимых из текста ПВЛ,
а значит, — имевшихся в утраченных сказаниях. Совершенно
другое объяснение давал таким необъясненным подробностям
И. П. Еремин (см. гл. 7).
127
128

 Там же, л. 138.
Комарович В. Л. Повесть временных лет. С. 260–261.

484

Глава 8

В анализе рассказа о варягах-мучениках Лихачев шел за
Шахматовым. В рассказе о крещении Руси — тоже. Им принималась идея о первоначальном виде Сказания: царь Борис крещен патриархом Фотием после разъяснения догматов Кириллом. От Шахматова шло и представление о составном характере всего рассказа. Но, вопреки Шахматову, Лихачев считал
«внелетописной» похвалу Ярославу Мудрому — как параллель
к похвале Владимиру и думал, что отнесение ее к 1037 г. — результат позднейшего редактирования.
Доказательством взаимной связи всех этих «внелетописных» частей, по Лихачеву, является их стилистическое единство — «блаженный князь», «блаженная Ольга», Ольга, сравнимая со св. Еленой, Владимир — со св. Константином. Весь
рассказ об Ольге связан с будущим крещением (и наоборот).
И в рассказе о крещении, и в рассказе о варягах-мучениках используется редкое слово «невегласи». И  там и там — радость
и печаль диавола по поводу земли, не знавшей апостольской
проповеди. Одинаково сказано и об идолах. По Шахматову,
первичен в этом смысле текст о варягах, так как там сравнение более «уместно», т. е. Шахматов исходит из современного
ему представления об «уместности». По Лихачеву, там как раз
сравнение идолов с «деревом» неуместно, так как ниже они называются бесами. Лихачев обратил также внимание на то, что
только в этих сказаниях встречается термин «новые люди» по
отношению к вновь крещенным русским. 129
Сказание о начале христианства в ПВЛ, по Лихачеву,
сходно во многих моментах со «Словом» Илариона. Замечание о сходстве ПВЛ со «Словом» уже было сделано В. П. Адри­
ановой-Перетц. 130 Но Лихачев развил его и дополнил. По Лихачеву, и «внелетописное Сказание», и Иларион основываются на общем материале выдержек из Священного Писания.
Там даны одинаковые характеристики дохристианской Руси.
И  там и там упоминается, например, «апостольская труба»,
и там и там — свобода выбора веры Владимиром (вопреки М. Д. Приселкову, как напоминает Д. С. Лихачев), и там
и там — евреи «расточены» от «римлян», присутствуют сравнения ночь (тьма) — день (свет), «пакы банею бытья и об129
130

Лихачев Д. С. Очерки по истории форм летописания…, л. 138 и др.
 История русской литературы. Т. 1, ч. 1. С. 40.

485

Часть 2

новленьем духа» — «в обновление пакы бытия», «чюдны дела»
Господа, упоминается нищелюбие Владимира, он сравнивается с Константином Великим как «подобник» и т. д.
Здесь, как видно, нет прямых совпадений текста, есть общность образов, общие выражения из текстов Священного Писания. Поэтому важно, как Д. С. Лихачев интерпретировал это
сходство. Могла ли, по его мнению, быть такая обработка общего источника или это случайное явление? Лихачев понимал,
что прямого совпадения текстов нет, но видел совпадение идеи
и последовательности рассказа, одинаковое символическое
толкование Благовещенской надвратной церкви («радость»
граду, как «радуйся» — обращение архангела к Богородице).
В «Слове» подробнее развита богословская тема, в Сказании — фактическая сторона. Разница в стиле связана с различием в содержании. На этом основании Д. С. Лихачев сделал
предположение, что автором Сказания мог быть Иларион. Тут
видно, что он еще не следовал тому принципу, которого придерживался в своих позднейших работах: всегда помнить, что
летописец — не современный человек, что нужно понимать
его отличное от современного мышление, что древнерусский
книжник вряд ли мог так редактировать сам себя и выступать
одновременно в разных ролях, в зависимости от необходимости.
Продолжая анализ своего гипотетического Сказания (т. е.
действуя, как и Шахматов в отношении гипотетических сводов), Лихачев размышлял, например, включало ли оно упоминания о князьях-язычниках. По его мнению, летописец Никон
стал «восстанавливать картину крещения на основании причерноморских преданий, введя в летопись так называемую
Корсунскую легенду». Любопытно, что тут ссылка давалась
не на статью Шахматова о Корсунской легенде, а на «концепцию Корсунской легенды» В. Л. Комаровича, высказанную
в первом томе «Истории русской литературы». 131 Возможно,
именно из общения с В. Л. Комаровичем Лихачев вынес интерес к легендам в ПВЛ. Но «Внелетописное Сказание» у Лихачева — церковное произведение, «первый русский патерик».
Светские летописные заметки затем лишь наслоились на него.
Тут проявилась и идея К. Н. Бестужева-Рюмина о двоичности
131

Лихачев Д. С. Очерки по истории форм летописания…, л. 168.

486

Глава 8

летописного текста, который можно разделить на погодные летописные записи и отдельные сказания.
Интерес к «истории в устной традиции» вел Д. С. Лихачева к поиску в ПВЛ «родовых преданий», к обнаружению там
точно воспроизведенной «высокоразвитой устной речи», «выработавшей традиционные формы в посольской, вечевой и воинской практике», «влияния фольклорного диалога на диалог
русской летописи». Отсюда — «обилие жизненно реальной
прямой речи, диалога и связь с историческими преданиями
знатных родов», что, по мнению Лихачева, отличает русскую
летопись от византийских и западноевропейских хроник.
Д. С. Лихачев решил идти путем не аналогий и сопоставлений
(как М. И. Сухомлинов в своей знаменитой работе «О  древней русской летописи как памятнике литературном»), а путем
анализа конкретных примеров зависимости формы летописи от явлений русской жизни и фольклора. 132 Таким образом,
он выделял слой устного материала о Добрыне–Яне–Вышате–Остромире–Африкане (со ссылками на Шахматова и Комаровича), слой тмутараканских рассказов Никона, рассказ
о Мстише и Свенельде с Малушей (Лихачев признавал связь
былинного Добрыни с летописным). Владимир, по Лихачеву, — любимейший герой этих устных преданий: «С упорством
обиженных подчеркивают Вышата и Ян Вышатич свое родство
роду киевских князей». «Что могло послужить причиной широкого распространения в народной среде, — задавался вопросом Лихачев, — родовых преданий старого киевского дружинника Яна и его отца Вышаты?». Ответ давался в историкоидеологическом ключе, со ссылками на заключительную часть
Нсв. под 1093 г. о казнях Божьих и призывом к согласованному
отпору кочевникам. Речи «смысленных людей» — «со слов Яна
Вышатича», как и «записанные со слов Вышаты и Яна рассказы
о походах Святослава со Свенельдом, Владимира с Добрыней,
Ярослава при содействии Константина, Владимира Ярославича с Вышатой», — это предания о старых днях. Предание о Добрыне объясняло родовую вражду полоцких Рогволодовичей
с Ярославичами.
Перед нами, по мнению Лихачева, — «устная летопись семи
поколений». Из всех видов исторического эпоса именно устное
132

 Там же, л. 230–282.

487

Часть 2

предание, как он считал, ближе всего стояло к летописанию:
«Родовые предания и в самом деле могут быть определены как
своего рода устные “летописи”. И не случайно, что родовые предания скандинавского севера начинают так рано записываться,
заменяя собой отсутствующую на севере летопись». Саги —
те же устные родовые летописи. Лихачев полагал, что «исторические предания знатных родов существовали на русской почве
так же, как они существовали повсеместно». У летописца даже,
по его мнению, был выбор: «Летописец использует многие предания, многие формы исторического эпоса, заносит из них лишь
те сведения, которые имели общий интерес, и как историк выбирает из различных версий ту, которая кажется ему наиболее
достоверной». Таким образом Д. С. Лихачев в данном случае
не брал в расчет того, как, возможно, понимал достоверность
древнерусский книжник. Здесь видна принципиальная разница
в подходе к средневековому тексту И. П. Еремина и С. А. Буго­
славского, с одной стороны, и Д. С. Лихачева — с другой
Д. С. Лихачев полагал, что «те многочисленные родовые,
семейные и личные летописцы, которые возникают в практике летописания в XII в. и держатся в течение всего XIII, XIV
и отчасти XV вв., составляя существенную и отличительную
особенность русского летописания в эти века, возникали так
легко на русской почве именно потому, что форма их была подсказана летописцам изустной практикой родовых и семейных
преданий». И в этом — своеобразие русских летописей, так как
Византия не знала ни родовых, ни семейных, ни личных хроник.
Так выдвигался аргумент против концепции В. М. Истрина.
Но «обилие прямой речи — одна из характерных особенностей
русской летописи». По мнению Лихачева, во время составления Сказания «синтаксис русского языка еще не выработал
всех форм косвенной речи — отсюда обилие прямой речи» в летописи. Вообще, он замечал использование слова «речи» там,
где, казалось, должно было сообщаться о каком-то письменном
документе, о грамоте. Так, посол, по летописи, посылается не
с грамотами, а с «речьми», князья обмениваются через посланцев «речьми». Лихачев увидел тут встречу двух обычаев (как
двух слоев — устного и письменного). Здесь это — греческий
письменный и русский устный обычай при заключении договоров с греками. Лихачев полагал, что «и сами послы передавали
поручаемые им устные “речи” в более или менее устойчивой
форме, и летописцы заносили их в свои летописи в той же почти
488

Глава 8

дословной передаче», и что «летописец не выдумывал “речи”
послов, а записывал слышанное», поэтому «даже через многоустную передачу она (устойчивая форма. — В. В.) сохранялась
нередко неизменной». 133 Этому способствовали этикетность
устной речи и лаконизм отдельных устойчивых формулировок.
В качестве подтверждения Д. С. Лихачев вспоминал, что «посольские речи, занесенные в различные списки русских летописей, во всех случаях отличаются высоким уровнем культуры устной речи в Древней Руси», предполагал, что устные речи могли
«иметь характер документа», поэтому и «летописцы вынуждены были соблюдать их содержание и формулировки бережно».
Все это, разумеется, — довольно спорная концепция, основанная на многослойных логических допущениях и догадках, а также привлечении косвенных данных. Лихачев предполагал даже:
«не наличием ли устных “документов”, закрепленных в устоявшихся формулах, следует объяснить и сравнительно позднее
появление на Руси частного акта?». Так из старого, еще шлёцеровского предположения о большой роли устных источников
для «Нестора», развитого несколькими поколениями исследователей вплоть до А. А. Шахматова, Д. С. Лихачев, опираясь на
опыт В. Л. Комаровича, составил стройную и логически увязывающую много особенностей летописного текста концепцию,
вокруг которой строился весь текст работы.
Связанным с этой концепцией аспектом является зависимость летописи от фольклора. Лихачев видел прямой фольк­
лорный диалог в летописи. Так, фольклорный характер, по его
мнению, имеет диалог Ольги с древлянскими послами (вариант загадки, которую послы не разгадывают, и потому их ждет
смерть). Этот же сюжет связан и с испытанием жениха. Также
разбирался диалог Олега с Аскольдом и Диром. Особенно явно,
по Лихачеву, фольклорный, символический смысл имеют эпизоды с Олегом и конем, со Святославом и «греческим царем»,
Претичем и печенежским князем, эпизод хазарской дани мечами. Известный повтор фразы «мир имея ко всем странам», на
котором Шахматов строил свою гипотезу о вставном характере рассказа о смерти Олега, Лихачев просто объяснял «фольк­
лорностью» этой формулы, ее устным характером. 134
133
134

 Там же, л. 299.
 Там же, л. 335–336.

489

Часть 2

Весьма важно отношение Д. С. Лихачева к научным реконструкциям А. А. Шахматова. Выше неоднократно отмечалось, что конечным звеном исследования летописного текста
А. А. Шахматов видел реконструкцию древнейших этапов его
существования или же реконструкцию его составляющих. В случае «Разысканий…» реконструировались летописи, само существование которых являло собой результат научной гипотезы.
Другим типом реконструкции было издание Повести временных
лет. 135 Это также не была публикация реально существующего летописного текста, но это было изданием первоначальной редакции известного летописного текста, т. е. это был тот самый «очищенный Нестор», о котором мечтал в свое время А. Л. Шлёцер,
к тому же снабженный исследованием и разложенный на источники. Однако следует отметить, что, в отличие от А. Л. Шлёцера, А. А. Шахматов не рассматривал все последующие редакции
ПВЛ как этапы порчи ее текста, а видел в них живое отражение
жизни древнерусского общества, интересы отдельных политических партий, наконец, явления литературной жизни.
Однако издание Повести временных лет, которое осуществил Д. С. Лихачев, отличается от шахматовских реконструкций. Издание вышло в серии «Литературные памятники»
и было предназначено для широкого читателя. Во втором томе
издания была помещена обширная статья Д. С. Лихачева «“Повесть временных лет”. (Историко-литературный очерк)».
В ней в основном повторялись главные положения докторской
диссертации автора, рассмотренные выше. В Археографическом обзоре списков ПВЛ Д. С. Лихачев написал, что текст
реконструкции ПВЛ, изданный А. А. Шахматовым, «в значительной мере отличается гипотетичностью», что это «иллюстрация к исследованиям самого А. А. Шахматова и только»
и что «сам А. А. Шахматов протестовал против пользования
изданными им реконструкциями как историческими источниками (в рецензии на книгу М. Д. Приселкова…)». 136 Д. С. Лихачев подчеркнул, что сам он издает «не гипотетическую реконструкцию первоначального текста», а решил печатать
«реально дошедший до нас в Лаврентьевской летописи текст».
Шахматов А. А. Повесть временных лет. Пг., 1916. Т. 1.
Повесть временных лет. Ч. 2: Приложения / Ст. и коммент. Д. С. Лихачева. М.; Л., 1950. С. 150.
135
136

490

Глава 8

Однако, поскольку выше он признал, что «любой… реально дошедший до нас текст “Повести”… дал бы о ней неполное представление», 137 проблема была решена следующим образом: все
«наиболее ценное, что заключено в других списках “Повести”, что дополняет, разъясняет основной издаваемый нами
текст или противоречит ему, приводится нами с пояснениями
в комментариях». Поэтому комментарии в издании служат «не
только целям разъяснения, но и целям восполнения», каковым
не могли бы служить обычные разночтения, так как каждое из
приводимых дополнений нуждается «в разъяснениях по существу».
Принципы издания ПВЛ и тот тип издания, который предпринял Д. С. Лихачев, обсуждались научным сообществом этого
времени, например, они затрагивались в переписке А. А. Зимина
и Я. С. Лурье 1952–1953 гг., когда последние готовили издание
сочинений Пересветова. 138 Я. С. Лурье рассказал А. А. Зимину
о споре по этому поводу между Д. С. Лихачевым и учеником
В. Н. Перетца М. О. Скрипилем: «Ваши технологические принципы мне не ясны до конца. Здесь это — предмет ожесточенных
споров между Лихачевым–Малышевым и Скрипилем. Считаете ли Вы, что нужно давать один конкретный текст (список)
с исправлениями, или некую реконструкцию с посильным приближением к протографу (Скрипиль)? Т. е., иначе говоря, —
исправляете ли Вы только явные ошибки, бессмыслицы, или
чтения хотя и осмысленные, но, по всей видимости, вторичные
(скажем, читающееся только в данном списке, если, ему соответствует другое чтение, одинаково читающееся в списках
различных групп). Против реконструктивного метода энергично выступил А. Н. Насонов в статье о псковском летописании». В ответ А. А. Зимин решительно высказался за изданияреконструкции, дружески-иронично (как это было принято
в их переписке с Я. С. Лурье) написав: «Я  считаю, что без реконструкции невозможно сколько-нибудь серьезное изучение
памятников. В споре Лихачев–Скрипиль я безоговорочно стою
за последнего, и за Задонщину В. П. Адр<иановой-Перетц>
(хотя бесконечно уважаю и просто люблю первого). Иначе
мы будем выдергивать нравящиеся нам чтения и проделывать
137
138

 Там же. С. 149.
См. сноску 118.

491

Часть 2

всевозможные фокусы (к чему очевидно у Вас неизлечимая слабость). Наука — есть наука. Я за Шахматовскую ПВЛ, а не за
Д. С‑скую». На это был получен следующий ответ Я. С. Лурье:
«По поводу спора Скрипиль–Лихачев. Мне кажется, что Вы
в моем изложении не совсем правильно поняли сущность спора.
Речь идет не о том, нужна ли вообще реконструкция как форма научного исследования (не знаю, как Д. С., а я безусловно
за шахмат<овскую> ПВЛ и приселк<овскую> Тр<оицкую>
лет<опись> — хотя не считаю, что это исключает издания лихачевского типа), а о том, как издавать источник». Итак, в глазах
корреспондентов издание ПВЛ, предпринятое Д. С. Лихачевым,
являло собой тип издания, противоположный шахматовскому.
Мы видим две разные цели: в одном случае ввести в издание как можно больше исследования и в результате — как можно больше приблизить текст к протографу, к изданию реконструкции, как это делал учитель Я. С. Лурье М. Д. Приселков
и как это первоначально планировал сделать сам Я. С. Лурье
при издании Новгородской Карамзинской летописи. В другом — сохранить текст в неприкосновенности, отнестись к нему
как можно бережнее. А. А. Шахматов и ученые его школы интересовались, прежде всего, движением текстов, логическими
построениями, позволяющими на основе сравнительного анализа реконструировать несохранившиеся древние памятники.
В противоположность этому для Д. С. Лихачева главным оказалось изучение того, что реально сохранилось до наших дней
от древнерусской культуры, в том числе и в первую очередь —
средневековые тексты, такие, какими они дошли до нас.
Д. С. Лихачев писал о том, что все летописцы, по мнению
А. А. Шахматова, работали одинаково: «Для А. А. Шахматова самый метод работы летописца представлялся одним и тем
же. Типический состав летописи, стиль летописания — все это
представлялось в исследованиях А. А. Шахматова неизменным
в течение веков». 139 Только при этом условии логический анализ мог работать. Между тем сам Д. С. Лихачев видел различные приемы летописания, менявшиеся на протяжении времени.
И  именно их исследование, изучение индивидуальных манер
летописцев и, шире — древнерусских книжников, а также свя139
Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. С. 32.

492

Глава 8

занных с этим литературных вкусов — вот самая сильная черта
Д. С. Лихачева как исследователя летописания (а также — наиболее сильная черта всей его школы). Это особенно хорошо
видно в «Поэтике древнерусской литературы», в книге о «Человеке в литературе Древней Руси» и в «Текстологии».
Отношение к тексту летописи некоторых фило­ло­гов‑древ­
ников вообще выразил И. П. Еремин, когда писал об особом
мышлении летописца (см. гл. 7). Действительно, мысль о том,
что древнерусские книжники и читатели думали не так, как представляется нам, все более и более ясно выявлялась на протяжении
десятилетий в работах филологов, и особенно у Д. С. Лихачева
и его учеников, хотя данный вывод И. П. Еремина Лихачев как
раз и не принимал. Д. С. Лихачев сам менялся. Если в начальных
работах он широко использовал критерий политической заинтересованности летописца, то впоследствии отошел от этого. Политическая ангажированность летописца интересовала его все
меньше, особый склад мысли древнерусского человека, делающий невозможным судить его с современной точки зрения, — все
больше. При таком взгляде было уже невозможно последовательно использовать критерий политической пристрастности летописи, как это продолжали делать историки вслед за А. Е. Пресняковым, М. Д. Приселковым и Л. В. Черепниным.
Но если принять постулат об особом средневековом менталитете, выраженном в летописи, невозможно было вообще
использовать логически-смысловую критику, применявшуюся
Шахматовым, в том числе его выделение вставок, разновременных слоев текста. Возможно, именно поэтому Д. С. Лихачев перестал заниматься историей летописания и даже, имея
в определенный момент полную возможность издавать все, что
он захочет, так и не издал текст своих диссертаций — ни кандидатской, ни докторской. Мысль о нетождественности средневекового образа мысли современному и о невозможности
поэтому оценивать строение текста с точки зрения здравого
смысла вызывала активное неприятие у текстологов шахматовского направления, таких как Я. С. Лурье, верно оценивший
несовместимость данного направления с шахматовским логическим анализом. Ведь понять чужую логику мы можем лишь
в том случае, если она есть и совпадает с нашей. Поэтому новые
взгляды, появившиеся у его коллег, Я. С. Лурье не принимал,

493

Часть 2

и в письмах А. А. Зимину с иронией сообщается об «особом
мышлении» человека русского средневековья.
В «Поэтике древнерусской литературы», вышедшей первым изданием в 1967 г. и с тех пор несколько раз переиздававшейся, Д. С. Лихачев уделил специальный раздел изучению
«летописного времени». 140 Сама постановка вопроса уже показывает, как далеко разошлись интересы и подходы к летописям автора и ученых шахматовской школы. Летописи в данном
разделе рассматриваются как некая единая данность, обладающая художественными особенностями. При этом Д. С. Лихачев в мягкой форме продолжал использовать и свои старые
наблюдения, например, о двух слоях текста в ПВЛ: книжном
и фольклорном. Теперь этот вывод трансформировался в идею
борьбы в летописи «двух диаметрально противоположных
представлений о времени: одного — старого, дописьменного, эпического, разорванного на отдельные временные ряды,
и другого — более нового, более сложного, объединяющего все
происходящее в некое историческое единство…». 141 Однообразность сообщений летописи объясняется необходимостью
изобразить поток событий. Остановки в этом потоке лишь для
того, чтобы почтить память почившего князя, остановиться,
чтобы задуматься над смыслом прожитого. Загроможденность
отдельными будничными фактами, хаотичность композиции
летописи — это проявление «религиозного подъема над жизнью», исходя из которого летописец «как бы уравнивает все события, не видит особого различия между крупными и мелкими
историческими событиями». 142 Прагматическая связь событий
не описывается не потому, что летописец ее не замечает, а потому, что «летописец намекает этим на существование иной,
более важной связи». Последняя мысль вызывает в памяти
рассуждение И. П. Еремина о «допрагматическом» типе мышления летописца. Еремин объяснял причины внешней бессвязности летописных известий в очень близком ключе. Д. С. Лихачев, возможно, и сам это понял, так как счел необходимым
тут же повторить о своем несогласии с Ереминым (которого
раскритиковал в книге 1947 г.), правда, не называя его. Он
140
Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. 3‑е изд. М., 1979.
С. 254–270.
141
 Там же. С. 254.
142
 Там же. С. 258.

494

Глава 8

писал: «Система изображения течения исторических событий
у летописца есть следствие не “особого мышления”, а особой
философии истории», когда летописец «изображает весь ход
истории, а не соотнесенность событий», и «описывает движение фактов в их массе», зависимых от божественной воли.
Несмотря на это пояснение, связь с исследованием И. П. Еремина как в самом уходе Д. С. Лихачева от рационального, логического рассмотрения летописного текста, так и в желании разобраться с «непрагматически» мыслящим летописцем
и летописным временем, как представляется, очевидна. Показ
прерывистости истории, ее суетности — цель летописца. Если
это так, то уже нельзя препарировать текст так, как это делал
А. А. Шахматов.
Д. С. Лихачев, как до него и И. П. Еремин, по сути перестал
писать о летописи как о своде, т. е. как об искусственном и целенаправленном соединения разноплановых текстов (о чем постоянно думал А. А. Шахматов). Лихачев начал рассматривать
«летописные записи» так, как будто они сохранились до наших
дней в неприкосновенности: «летописная запись стоит на переходе настоящего в прошлое», «летописец… записывает события
настоящего, — то, что было на его памяти». Шахматов полагал,
что именно сводчики летописей отражали политические страсти своего времени. По Лихачеву теперь, наоборот, «замечания,
восклицания и комментарии летописца, которые при своем написании являлись результатом взволнованности летописца,
его “сопереживаний”, его политической заинтересованности
в них, становятся затем бесстрастными документами». Если летописец «живо реагирует на события современности», то «последующий компилятор», т. е. сводчик, «механически соединяя
известия разных летописей, придает им бесстрастный характер». 143 В том случае, когда Д. С. Лихачев писал именно о летописном своде, видно, что он уже понимал его не совсем в шахматовском смысле, не как научную гипотезу и реконструкцию.
Теперь его понимание отчасти близко к строевскому, т. е. к пониманию реально сохранившихся летописных текстов как сводов недошедших местных летописцев: «Если мы внимательно
присмотримся к хронологическим выкладкам летописания, мы

143

 Там же. С. 262.

495

Часть 2

заметим в нем остатки отдельных и независимых линий, тесно
связанных с местными событиями». 144
Значительные новации в исследовании летописания видны также в первой части книги «Человек в литературе Древней Руси». 145 По сути вся вторая глава, посвященная «стилю
монументального историзма XI–XIII вв.», была построена на
анализе летописного материала. Д. С. Лихачев обратил внимание на то, что человек в летописи (которая здесь опять рассматривается для определенного времени как нечто единое)
изображается не сам по себе, а как выразитель своего социального статуса: «Это не идеализация человека, это идеализация
его общественного положения — той ступени в иерархии феодального общества, на которой он стоит». 146 Исходя их этого,
Д. С. Лихачев подробно рассмотрел тип изображения князя,
его «врагов», его дружинников, народа. Он сделал вывод о том,
что эти типы статичны, всегда одинаковы, обладают одним
и тем же набором пороков и добродетелей и в этом смысле отражают общие тенденции монументального искусства эпохи.
Это — книжные приемы летописца. Но Д. С. Лихачев остался
верен изучению «эпического стиля» (в том числе — в летописи), т. е. того, что в ранних работах именовал легендарным слоем, «устными летописями» и пр. Этому была посвящена третья
глава «Черты эпического стиля в литературе XI–XIII вв.». Сохранился и интерес Д. С. Лихачева к «речам» князя в летописи — всегда «лаконичных, значительных и как бы геральдичных». 147 Но Д. С. Лихачев уже не настаивал, что это отражение
каких-то реальных дипломатических документов. Теперь он
рассматривал эту «геральдичность и церемониальность» как
результат работы летописца, поскольку они — «обращены вовне — к зрителю и читателю».
Итак, мы видим, что, начав с полного (или почти полного)
приятия основных положений схемы А. А. Шахматова и желая лишь эту схему обновить и поправить, Д. С. Лихачев сделал потом значительный шаг в другом направлении — к изучению особенностей средневековой ментальности, в том числе

 Там же. С. 267.
Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. М., 1970.
146
 Там же. С. 26.
147
 Там же. С. 30.
144
145

496

Глава 8

и на материале летописей, проявившейся в различии стилей,
форм и жанров исторического повествования. До него такой
же шаг в сторону от А. А. Шахматова, но в другом направлении, сделал В. Л. Комарович. Сравнение работ В. Л. Комаровича и А. А. Шахматова делает понятным, что из творчества
последнего шли самые разные направления поиска. К сильным
сторонам В. Л. Комаровича, идущим во многом от А. А. Шахматова, относится культурологическая составляющая анализа, не свойственная другим шахматовским ученикам. Главное
отличие заключается в самой логике научного построения,
проистекающей из поставленных целей исследования. Для
В. Л. Комаровича, как нам кажется (хотя в разных частях его
незаконченного труда это выражено в разной степени), было
важным, используя летописный материал (в том числе критически интерпретированный, отчасти по А. А. Шахматову,
отчасти самостоятельно), исследовать эпоху и восстановить
утраченные элементы культуры.
То же самое желание видно у Д. С. Лихачева. В 1947 г. он
написал, что в «общей картине развития русского летописания
так, как она восстанавливалась А. А. Шахматовым, не хватало
известной рельефности, жизненных красок». Заполнению этого рельефа и восстановлению этих красок он и посвятил в дальнейшем свое творчество, сделав именно в этом направлении
наибольший вклад. Там, где А. А. Шахматов видел движение
текста, Д. С. Лихачев увидел движение культуры.

Часть 3.
Н. Ф. Лавров: утраченное имя

Глава 9.
Группа («бригада») по изданию русских летописей 1936 г.
Ее судьба. Изучение летописания в ЛОИИ 1930‑х гг.
9.1. Новый план издания летописей, его обсуждения,
сторонники и противники
В 1936 г. в Ленинграде на основе Историко-Архео­гра­
фического института и других научных институтов было создано Ленинградское отделение Института истории АН СССР
(ЛОИИ). Сам Институт истории АН был образован в Москве.
В том же году в ЛОИИ создается группа («бригада») по изданию летописей, которую возглавил Н. Ф. Лавров. При самом
создании ЛОИИ (как преемника Археографической комиссии) особое внимание было уделено изданию источников.
В С.-Петербургском филиале Архива РАН, в фонде
М. Д. Приселкова, сохранились протоколы заседаний «бригады по изданию летописей и исторических повестей и сказаний», первый из которых датируется 23 апреля 1936 г. 1 Такое же подразделение должно было заниматься и изданием
актов. На заседании присутствовали 13 человек, которые, очевидно, и были членами бригады (вероятнее всего — обеих бригад) в Ленинграде (о московских участниках этой работы скажем ниже): А. И. Андреев, С. Н. Валк, А. И. Васильев, В. Г. Гейман, Г. Л. Гейерманс, В. А. Забиров, Г. Е. Кочин, Н. Ф. Лавров,
Р. Б. Мюллер, М. Д. Приселков, К. Н. Сербина, И. М. Троцкий,
1
СПФ АРАН, ф. 1060, оп. 1, № 26. Об издании летописей в предыдущий
период см.: Смирнова Т. Г. Публикация летописных памятников Археографической комиссией. 1917–1929 гг. // ВИД. СПб., 2000. Т. 27. С. 228–248.

498

Глава 9

Н. С. Чаев. Председательствовал Н. Ф. Лавров. Протокол вел,
очевидно, секретарь Г. Л. Гейерманс. Главным вопросом, который рассматривался на заседании 23 апреля, был вопрос о плане
нового издания «Полного собрания русских летописей».
Доклад по этому вопросу делал М. Д. Приселков. 2 Текст доклада сохранился в архиве. 3 Обратим внимание на те пояснительные замечания, с которых начал докладчик свое выступление. Он указал на ошибки старого ПСРЛ, которых следовало
избежать. «Первая, едва ли не самая важная и, во всяком случае,
самая чувствительная ошибка была в невыдержанности названий для издаваемых памятников летописания. Они получали
названия или по переписчику текста (Лаврентьевская), или
по бывшему владельцу (Радзивиловская, Симеоновская, Никоновская, еп<ископа> Павла и др.), или по месту хранения (сгоревшая Троицкая, Московско-Акад<емическая>), или по месту
находки (Ипатьевская), и только для Новгорода и Пскова был
проведен географический принцип с простою порядковою номенклатурой, к сожалению, не учитывавшей хронологической
последовательности памятников. Эта ошибка ставила сразу барьер между читателем и издателем, потому что для всякого читателя, пожелавшего по тому или иному поводу навести справку,
заглянуть в летописный текст, найти древнейшую запись заинтересовавшего его известия, — названия томов не давали никаких указаний на время составления содержащегося в нем памятника, ни на родину его, ни на место его среди земляков».
2
О  том, что М. Д. Приселков был автором нового плана издания русских летописей, которое должно было быть построено на других принципах,
чем старое ПСРЛ, уже писал С. Н. Валк. См.: Валк С. Н. Советская археография. М.; Л., 1948. С. 139–141. Часть доклада М. Д. Приселкова — именно сам
план томов нового издания — был С. Н. Валком опубликован в примечании.
Но при этом С. Н. Валк не отметил, что этот план был составлен по заданию
бригады по изданию летописей, обсуждался коллективом бригады и был связан
с реально намечавшейся многолетней работой. («На ряде совещаний, которые
происходили в 1936 г. в Институте, несомненно самым авторитетным, после
смерти А. А. Шахматова и А. Е. Преснякова, знатоком древнерусских летописей Д. М. Приселковым, был предложен план совершенно нового издания
“Полного собрания русских летописей”. Оно должно было исходить из тех
взглядов на историю летописания, которые были развиты А. А. Шахматовым
и которые требовали совершенно новых приемов в деле установления состава
отдельных частей нового “Полного собрания русских летописей”» — см.: Там
же. С. 141, примеч.)
3
СПФ АРАН, ф. 1060, оп. 1, № 26.

499

Часть 3

Вторым недостатком ПСРЛ, «правда, потом в последующих публикациях изжитым», по М. Д. Приселкову, было «привнесение в издание ученых построений, фикций, которые
по устарелости своей для нас даже трудно-понятны, но в угоду
которым, от начала издаваемых памятников отсекался по терминологии того времени “Нестор”, для предположенного особого его издания в виде четырех редакций: древний Нестор,
средний Нестор, новый Нестор и Нестор сокращенный. Для
этого подготовлялись 53 списка». Знаменательно и заключение М. Д. Приселкова по этому поводу: «В этой затее нельзя не
видеть русский опыт применения теоретических построений
Шлёцера». Таким образом, М. Д. Приселков не только весьма
критически оценил весь опыт издания ПСРЛ, но и язвительно
отозвался об исследованиях Шлёцера. Нужно заметить, что за
15 лет до этого он же высказывался в том смысле, что А. А. Шахматов, авторитет которого для М. Д. Приселкова был абсолютно непререкаем, мог «протянуть руку старику Шлёцеру». 4
Третьим недостатком старой серии М. Д. Приселков видел «те как бы непонятные стороннему наблюдателю темпы,
в которых проводилось все издание, почти за сто лет так и не
исполнившее обещания, данного в своем заглавии». И  далее:
«Издание таких сложных и больших памятников требует предварительного изучения, подготовки издателей. Обеспечить
себя в этом смысле Археограф<ическая> комиссия почему-то
никогда не считала делом обязательным и предпочитала собирать жатву там, где не сеяла, т. е. вовлекать в свое издание тех
немногих, которые сами ставили себе задачу изучения летописей, если лица эти были в Ленинграде. Для кого составляло секрет, что оживление издания летописей последних лет до войны было результатом наличия в составе комиссии акад<емика>
Шахматова и А. Е. Преснякова».
Не будем далее приводить сам план издания, отсылая читателя к упомянутой работе С. Н. Валка. Однако процитируем
те три основных принципа, на которых этот план должен был
базироваться:
«1. Все летописные своды, которые дошли до нас, как самостоятельные памятники летописания, распределить географически,
4
Приселков Д. М. Русское летописание в трудах А. А. Шахматова //
ИОРЯС. Пг., 1922. Т. 25. С. 131.

500

Глава 9

а внутри этого географического распределения дать номера по
порядку, определяя последний по хронологич<еским> датам
окончания памятников.
2. Летописные своды, дошедшие до нас как самостоятельные памятники, назвать летописями, что в изучении облегчило бы различение между этими летописными сводами и теми,
которые являются плодом ученых построений, как результата
анализа, как верно указал Г. Л. Гейерманс. 5
3. Необходимо для издания, особенно московских позднейших сводов, как памятников мало еще изученных, озаботиться подготовкою издателей, обеспечив им возможность
и необходимое время для изучения памятников».
Далее М. Д. Приселков приводил примеры того, как в старом издании не было различения сводов и списков памятников,
отчего под именем одной летописи издавались по существу
вместе несколько разных сводов, отметив все же, что «для своего времени это не было ошибкою, так как только последующее
изучение углубило и уточнило наше здесь знание». В данном
месте, как и выше, он опять выделил последний этап работы
старой Археографической комиссии отдельно, отметив, что
«в последующих переизданиях были внесены поправки: Новго­
р<одская> 4‑ая — разделена на два свода; подготовлялось издание Вл<ади­миро>-Сузд<альского> свода нач<ала> XIII в.,
как самостоятельного от Лавр<ентьевской> л<етописи> свода; несомненно, что А. А. Шахматов провел бы и разъединение
на два свода композицию (так в тексте. — В. В.), известную
теперь под названием Новгор<одской> 1‑ой». Приводились
М. Д. Приселковым и главные соображения, лежащие в основе
такого подхода: «Диктуется это разными соображениями, начиная с уважения к памятнику, как литературному явлению,
и явлению древней письменности, но для нас теперь должна
быть принята во внимание задача обеспечения будущих исследователей в их аналитической работе непременным удобством — располагать текстом каждого летоп<исного> свода,
сохранившегося до нас, в основном изложении». Таким образом, М. Д. Приселков заявлял о важности шахматовского принципа реконструирования сводов‑протографов реально сохранившихся летописных текстов и издания таких реконструкций,
5

Выделенная курсивом фраза приписана к тексту более мелким почерком.

501

Часть 3

считая это в научном отношении более важным делом, чем опубликование сохранившихся летописных текстов. В качестве
примера можно указать на подготовленное А. А. Шахматовым издание Повести временных лет и подготовленную самим
М. Д. Приселковым реконструкцию Тр., опубликованную уже
после его смерти К. Н. Сербиной. 6
Что касается внешней стороны издания, то М. Д. Приселков назвал старый формат «для нас ставшим гротескным… так
как не в нем уже мы видим монументальность издания». Он отметил также, что «читатель с каждым данным томом должен
получить от издателя всю сумму современного знания об издаваемом памятнике, где не последнее место должны занять вопросы о предшествующих изданиях этого памятника с указанием всех положительных и отрицательных сторон, об истории
изучения этого памятника, как и подробный анализ его в современном уровне изучения».
Как видим, планируемая новая серия изданий русских летописей должна было быть, по мысли М. Д. Приселкова, высоконаучным изданием, вбирающим в себя всю сумму знаний
о публикуемом тексте, а не просто стремящимся воспроизвести
его. И надо сказать, что эта задача была, очевидно, на то время, о котором идет речь, по силам группе изучения летописей,
включавшей таких видных специалистов по истории летописания, как сам М. Д. Приселков, Н. Ф. Лавров, А. Н. Насонов,
М. Н. Тихомиров, И. М. Троцкий и К. Н. Сербина.
При обсуждении доклада М. Д. Приселкова развернулась
дискуссия между И. М. Троцким, Н. Ф. Лавровым и М. Д. Приселковым. И. М. Троцкий возражал против издания всех памятников в отдельном виде, на чем настаивал М. Д. Приселков. Его
оппонент указывал на «неудобство для исследователя, которое
может получиться от чрезмерно большого количества памятников в отдельном виде, так как будет крайне затруднительным
сличение особенно тех из них, которые находятся между собою
в близкой связи и будут напечатаны в одном томе». В частности, он возражал против издания МАк. два раза: один раз в виде
вариантов к Радз., а другой раз — отдельно. И. М. Троцкий
полагал, что «отдельно издавать следует летописные своды,
а не редакции их, и подробно обсуждать издание каждого памятника перед тем как приступить к подготовке его к печати».
6

Приселков М. Д. Троицкая летопись: Реконструкция текста. М.; Л., 1950.

502

Глава 9

Н. Ф. Лавров возражал ему, указывая на «необходимость подачи материала в наименее препарированном виде и, в частности,
на то, что при подведении только один раз Моск<овско>-Ака­
д<еми­чес­кого> списка к Радзивиловскому для читателя совершенно пропадет поздняя редакционная работа, произведенная
в Ростове и отразившаяся в Моск<овско>-Ака­д<еми­чес­ком>
списке». Очень важно отметить разницу в подходе к изданию
М. Д. Приселкова и Н. Ф. Лаврова. Мысль последнего о желательном «наименее препарированном виде» летописного текста в публикации противоположна подходу к этому вопросу не
только М. Д. Приселкова, но и А. А Шахматова, и идет от школы
С. Ф. Платонова, к которой принадлежал Н. Ф. Лавров.
Из протокола ясно, что в бригаде было единое мнение дать
изданию «нормальный формат», т. е. отказаться от громоздких
томов типа старого ПСРЛ. Другим вопросом, который обсуждался на заседании, был вопрос «о включении в состав серии
исторических повестей и сказаний». С. Н. Валк предлагал исключить повести из серии «ввиду неопределенности и неизбежной условности разграничения исторических повестей
и публицистических произведений, из коих последние предполагается предоставить издавать ИРЛИ». Таким образом, в это
время думали начать большую работу по публикации древних
памятников рядом институтов: истории, русской литературы
(ИРЛИ), а также Институтом востоковедения, о чем упомянуто в протоколе. Заседание постановило принять план
М. Д. Приселкова в целом; «признать необходимым предпосылать исследовательские работы изданию каждого памятника
и группы памятников и обсуждать их на собраниях бригады»;
ходатайствовать о «создании специального редакционного
печатного органа, для своевременного публикования работ,
связанных с изданием…». М. Д. Приселкова просили составить
общую инструкцию для подготовки к изданию летописных
текстов.
Далее Н. Ф. Лавров сообщил, что «в первую очередь могут
быть изданы Влад<имиро>-Сузд<альские> летописи, к работам над которыми приступает М. Д. Приселков, 7 и Псковские
7
Речь идет о начале работы над статьями: Приселков М. Д. 1) «Слово
о полку Игореве» как исторический источник // Историк-марксист. 1938. Кн. 6.
С. 112–133; 2) История рукописи Лаврентьевской летописи и ее издания //

503

Часть 3

летописи, над которыми работает А. Н. Насонов». 8 В связи
с этим А. Н. Насонову предложили продолжать работу над
псковскими летописями и приступить к работе над тверскими. М. Н. Тихомирову в Москве поручили «исследовать вопрос о Вологодско-Пермской летописи и о Московском своде
1480 г.» 9. К. Н. Сербина должна была готовить Ип., Г. Л. Гейерманс — Н1 и Н2, а Н. Ф. Лавров — Ник. 10 Важно замечание
о том, что собрание постановило «ему же поручить исследование вопроса о Московском летописании в целом». 11
Еще одним важным решением собрания 23 апреля было
постановление «организовать археографические экспедиции
в провинцию, а в крупных центрах в ближайшее время организовать проверку наличия памятников известных и выявление
новых списков силами местных работников».
В фонде Археографической комиссии сохранился протокол
заседания секторов, групп и бригад Института истории в Ленинграде от 23 мая 1936 г. В нем упоминается «группа по изданию
летописей» во главе с Н. Ф. Лавровым. 12 На заседании бригады
по изданию летописей от 17 мая 1936 г. опять обсуждались вопросы нового серийного издания. Присутствовали на заседании А. И. Андреев, С. Н. Валк, А. И. Васильев, Г. Л. Гейерманс,
Учен. зап. Ленингр. гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена. Л., 1939. Т. 19. С. 175–197;
3) Лаврентьевская летопись (история текста) // Учен. зап. Ленингр. гос. ун-та.
Серия ист. наук. № 32. Вып. 2. Л., 1939. С. 76–142; 4) О  реконструкции текста Троицкой летописи 1408 г., сгоревшей в Москве в 1812 г. // Учен. зап. Ленингр. гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена. Кафедра истории СССР. Л., 1939. Т. 19.
С. 5–42. См. также курс лекций М. Д. Приселкова «История русского летописания XI–XV вв.» (1‑е изд.: Л., 1940. Периздание: СПб., 1996).
8
Речь шла о работе А. Н. Насонова, которая увидела свет в 1941 г.:
Псковские летописи / Приготовил к печати А. Насонов. М.; Л., 1941. Вып. 1.
9
 М. Н. Тихомировым в XV т. ПСРЛ был издан текст Уваровского списка, который он считал списком свода 1480 г. Ему тогда возражал М. Д. Приселков. См.: Отзыв М. Д. Приселкова на описание летописи ГИМ, собр. Уварова, № 1366 // Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв.
Приложение.
10
 Большая статья Н. Ф. Лаврова о Никоновской летописи была написана
еще до революции, а опубликована в 1927 г. См.: Лавров Н. Ф. Заметки о Никоновской летописи // ЛЗАК. Л., 1927. Вып. 1 (34). С. 55–90.
11
 Большая работа Н. Ф. Лаврова, погибшего в блокаду Ленинграда, о летописании XIV–XV вв. была закончена перед войной, но погибла в разбомбленном доме ученого. В архиве СПбИИ РАН хранятся подготовительные
материалы.
12
СПФ АРАН, ф. 133, оп. 1, № 1462.

504

Глава 9

Б. Д. Греков, Г. Е. Кочин, Н. Ф. Лавров, Р. Б. Мюллер, М. Д. Приселков, К. Н. Сербина, И. М. Троцкий, Н. С. Чаев. Председательствовал Н. Ф. Лавров, секретарем был Г. Л. Гейерманс.
Обсуждался уже не предварительный план, о котором шла
речь выше, а проект «Правил подготовки к печати летописных
текстов». Со вступительным словом выступил Н. Ф. Лавров. Он
отметил, что «предложенный проект не является исчерпывающим, а заключает в себе только те вопросы, разрешение которых
необходимо для начала работ по подготовке изданий летописей». Из этого мы заключаем, что работа должна была начаться
в самом скором времени. Как показывает обсуждение проекта,
он, очевидно, в основном своем содержании совпадал с тем планом, который был предложен на апрельском заседании.
В обсуждении приняли участие М. Д. Приселков, С. Н. Валк,
А. И. Андреев, Б. Д. Греков, К. Н. Сербина, И. М. Троцкий.
Собрание приняло предложение М. Д. Приселкова руководствоваться при издании принципом сохранения основной рукописи при допуске «только восполнения утраченных
вследствие дефектности частей рукописи по подсобным и параллельным списками, понимая под параллельными — списки
других летописей или других редакций, привлекаемые только
в определенных частях своих, дающих параллельный текст».
С. Н. Валк, поддержанный А. И. Андреевым, предлагал «исправлять описки писца, с соотв<етствующей> оговоркой в примечаниях, считая, что издание не должно удовлетворять филологов, а неисправленные описки будут только затруднять историков». Против этого выступили Б. Д. Греков, М. Д. Приселков,
К. Н. Сербина и И. М. Троцкий. Они указывали на «возможную
произвольность» таких исправлений и «затруднения для исследователя текста». Собрание постановило не допускать исправления текста описок и восстановление мелких пропусков.
Предложение С. Н. Валка, таким образом, не прошло.
По предложению И. М. Троцкого было принято «пропуски
вследствие дефектности протографа, как установленные исследователями, не восстанавливать в тексте, а отмечать в примечаниях».
Кроме того, обсуждался вопрос о возобновлении «Проблем
источниковедения», поднятый еще на апрельском заседании, и печатании в них статей по истории летописания. Н. Ф. Лавров предложил отводить впредь определенный выпуск «Проблем…» для
505

Часть 3

материалов бригад, издающих летописи и другие серии памятников. С. Н. Валк не согласился и предложил для публикации таких
работ отвести отдельный, независимый от «Проблем…» сборник.
Решение по этому вопросу, по-видимому, принято не было.
Наконец, были утверждены марштуры археографических
экспедиций за рукописями летописей с определением сумм,
выделяемых на каждую из них. 13
Приведенные материалы протоколов заседаний бригады
по изданию летописей показывают масштаб той работы, которая намечалась под руководством Н. Ф. Лаврова. Он сам, как
было показано, должен был отвечать не только за подготовку
к печати Ник., но и за исследование вопроса о общерусских летописных сводах вообще.
Этим планам было не суждено сбыться. Неожиданный скорый конец группы издания летописей дают возможность проследить материалы, хранящиеся в фонде Института истории
Архива РАН. Это, прежде всего, стенограмма совещания по
изданию летописей и актов, состоявшегося 4 мая 1936 г. в Москве в Институте истории под председательством директора
Н. М. Лукина. Обсуждались доклады С. Н. Валка «Издание актовых материалов» и Н. Ф. Лаврова «Издание летописей». Со
вступительным словом выступил Б. Д. Греков. В качестве одной
из важных задач Института истории он отметил задачу «пересмотреть все наши богатства актовых материалов и все наши богатства летописного материала». 14 Таким образом, работа бригады Н. Ф. Лаврова рассматривалась в рамках общего направления работы института. Греков подчеркивал, что это должно
было быть именно новое издание, а не продолжение прежнего
ПСРЛ: «само издание русских летописей должно быть в значительной степени освежено». И в качестве примера Б. Д. Греков
приводил работу А. Н. Насонова с псковскими летописями, которая вначале планировалась как переиздание, а получилось новое издание: «Это уже есть не просто переиздание, а пересмотр
нашего старого багажа, внесение новых находок и перестройка
См.: Там же.
Вологда–Тотьма–Великий Устюг–Архангельск — II мес. (1500 руб.).
Тверь и города Верхнего Поволжья — 1 мес. (900 руб.).
Киев — 1 мес. (900 руб.).
Владимир–Иваново–Юрьев Польской–Переяславль–Ростов — II мес.
(1200 руб.).
14
 Архив РАН, ф. 1579, оп. 5, № 34, л. 2.
13

506

Глава 9

заново старого издания». 15 В связи с этим он указывал на необходимость предварительной исследовательской работы над
летописями, для чего нужно «сделать более регулярным выход сборника “Проблемы источниковедения”, в котором результаты этой работы могут быть опубликованными». Доклад
Б. Д. Грекова касался проблем и перспектив издания в самом
общем виде. По тону его можно предполагать, что докладчик
не сомневался в благоприятном исходе обсуждения. Может возникнуть вопрос, почему доклад делал Н. Ф. Лавров, а не основной автор плана М. Д. Приселков. Во‑первых, Н. Ф. Лавров
был главой летописной бригады, план Приселкова обсуждался
на заседании бригады и был принят ее членами. Теперь он докладывался как план бригады. Н. Ф. Лавров был, можно сказать,
его соавтором, и недаром в некоторых письмах, как мы видели,
упоминается план Приселкова–Лаврова как один план. Но есть
и еще одно обстоятельство. М. Д. Приселков был осужден по
«Академическому делу», и, возможно, лишний раз напоминать
о нем академическому начальству считалось ненужным.
Что касается доклада Н. Ф. Лаврова, то он представлял собой краткую выжимку тех положений, которые фигурировали
на обсуждении в Ленинграде. Акцент делался на критике старых издательских принципов, отмечались, в частности, невыдержанность наименований летописей в старом ПСРЛ, необходимость строгого проведения географического принципа,
недопустимость «привнесения старых ученых построений»
и медленные темпы. Затем был приведен новый план, разработанный ленинградской группой. Этот план был охарактеризован Н. Ф. Лавровым как «разработанный мною совместно
с привлеченным к работе…» (здесь в стенограмме дефект, но
речь шла, очевидно, о М. Д. Приселкове). Была высказана также идея о необходимости напечатать работу А. А. Шахматова
«Обозрение русских летописных сводов» с приложением его
статьи о летописании из словаря Брокгауза и Эфрона. 16
В прениях по обоим докладам (и С. Н. Валка и Н. Ф. Лаврова) приняли участие Б. Д. Греков, С. В. Бахрушин, С. А. Пионтковский, С. Б. Веселовский и А. И. Яковлев. Б. Д. Греков,
отвечая на вопрос о сроках издания, сказал, что можно было бы
 Там же, л. 5.
Это было вскоре осуществлено, см.: Шахматов А. А. Обозрение русских летописных сводов XIV–XV вв. М.; Л., 1938.
15
16

507

Часть 3

выпускать по нескольку томов в год и что «нужно расширить место в издательских возможностях Академии наук».17 Он предложил «с Николаем Михайловичем (Н. М. Лукиным. — В. В.)
переговорить и договориться, может быть, не только в АН,
а и с Огизом». При этом подчеркивал, что по сравнению с изданием актов «летописи — это такой материал, который легче
пойдет», хотя «над некоторыми придется сидеть». И опять следовала ссылка на то, что «над псковской летописью мы просидели год — и больше даже, потому что появились новые списки,
надо было старую классификацию переделывать». Вообще же,
летописи «надо проверить заново по тексту», и «эта работа не
такая уж трудоемкая», что позволит «по 3–4 тома в год подготовлять». Н. Ф. Лавров, отвечая на вопросы, определил, что
кроме «7–8 работников, на этом деле сидящих», планируется
расширить кадры и обучать их.
Однако дальнейшее обсуждение пошло по тому руслу, какого не предвидели, возможно, ни Б. Д. Греков, ни Н. Ф. Лавров. Нападки на старое ПСРЛ и предлагаемые новые принципы
серии вызвали раздражение со стороны московских сотрудников института, участвующих в обсуждении. Поэтому по отношению к новому изданию летописей были высказаны гораздо
более резкие суждения, чем в отношении издания актов.
С. А. Пионтковский (вскоре арестованный и расстрелянный) выступил против издания летописей, правда, не приведя
никаких обоснований научного характера и ограничиваясь замечанием о том, что это не нужно «народам России». Последнее замечание нужно понимать в связи с тем, что главной задачей Ленинградского отделения Института истории СССР, при
его создании, считалось изучение истории народов России.
Б. Д. Грекова и Н. Ф. Лаврова поддержал М. Н. Тихомиров. Он отметил, что каждая летопись «была громадным
литературно-политическим явлением» и поэтому «пора отказаться от той мысли, что летопись является материалом для
справок, что историк может пользоваться летописями как
каким-то материалом, из которого он выписал какие-нибудь
известия и сделал ссылку: ПСРЛ. Том такой-то, страница
такая-то». 18 Касаясь выступления Пионтковского, он заметил,
что тот «глубоко задел тех, кто занимается летописанием». 19
 Архив РАН, ф.1579, оп. 5, № 34, л. 34.
 Там же, л. 57.
19
 Там же, л. 59.
17
18

508

Глава 9

Говоря о собственном опыте, он добавил: «Я 6–7 лет тому назад
года 3 посвятил изучению одного собрания летописей — Синодального собрания в Историческом музее. И  я бы сказал, что
эта работа помогла мне указать десятки новых списков летописей, которые не были привлечены и до настоящего времени
неизвестны. Я твердо уверен, что если работа будет поставлена
как следует по исследованию актов и летописей, то мы найдем
очень много нового, совершенно до сих пор, собственно говоря, не изученного, а здесь открытия могут быть весьма различны и весьма иногда неожиданны».
Затем, однако, выступил А. И. Яковлев, один из столпов
московской исторической школы, ученик В. О. Ключевского.
Он довольно сильно высказался об издании актов, хотя эти слова относились, очевидно, и ко всему плану издания, включая
издания летописей, так как критиковались одинаковые с ним
принципы. «Сама схема издания… построена на презумпции,
которую — я смело скажу — сейчас можно считать официально
принятой, — на презумпции, что все, что делала русская историография за 200 лет своей работы, все это плохо, неудачно,
неряшливо, небрежно. Все это надо переиздать, перепланировать и т. д. Конечно, удаль молодцу не в укор. И русская историография, которая проявляла много молодечества в отдельные периоды, делала много ляпсусов, в особенности в период до Шлёцера. С другой стороны, были плевелы (так в тексте. — В. В.).
Но та огромная работа, которая была проделана, вовсе не целиком неудовлетворительна». 20 А. И. Яковлев выступил против
переиздания актов полностью как невозможного и предложил
ограничиться изданием каталога актов и сосредоточить внимание на издании новых актов. Во второй части своего выступления Яковлев остановился, довольно язвительно, на вопросе
об издании летописей: «Что же касается летописей, то мы выслушали несколько лекций о летописях. Я полагаю, что они интересны для студентов, — но лекции читать нам какой смысл?
Конечно, лекции сами по себе очень ценны, важны. Но мы сами
работаем двести лет около того. Зачем же нас удивлять такими
рассказами о всяких любопытных вещах? Это, по-моему, лишнее. Критиковать издания летописей — названия Ипатьевская
и Лаврентьевскя летописи — это то же самое, что критиковать
 Там же, л. 68.

20

509

Часть 3

названия городов! Что сделаешь? Прилипло название. Вы сами
говорите, что, может быть, географические названия давать летописям? Но как вы сделаете это? В Ипатьевской летописи вы
найдете данные о юге, которых нет в Лаврентьевской. И в Лаврентьевской летописи вы найдете данные о севере, которых нет
в Ипатьевской летописи. Тут как вы можете делить на северные
и южные?». А. И. Яковлев предлагал другую задачу: найти в вариантах московских позднейших летописей древние известия.
«Эта работа трудная, это микроскопическая работа, которая,
может быть, не легче, чем работа учеников Павлова в его лаборатории!». К новому плану издания летописей, особенно к предполагаемым срокам, он отнесся в высшей степени скептически:
«Что… касается летописей, то тут никакого простого ответа
быть не может. А “летописцы” — это вредные люди. Т. Тихонов
(вероятно, опечатка, имелся в виду М. Н. Тихомиров. — В. В.),
может быть, единственный в ССР, кто дает эти данные год за
годом. Вот когда будет создана школа такого изучения, мы скажем — спасибо за этот путь. Но так тяп-ляп издавать двадцать
томов — это зряшная трата денег, это дискредитация того дела,
которое нам поручено всеми авторитетами свыше. Да, несомненно, и вся обстановка нас к этому толкает». 21
Выступление Яковлева, как можно предполагать, переломило ход заседания. Вероятно, все дальнейшие доводы Н. Ф. Лаврова и Б. Д. Грекова уже не были восприняты.
Н. Ф. Лавров в ответном слове заметил: «Я  сам работаю над
изучением истории летописания и пришел к совершенно определенной мысли о том, что исследование истории летописания
и отдельных вопросов в истории летописания по старому изданию летописей зачастую оказывается совершенно невозможным». 22 Но председатель обобщил ход обсуждения следующим
образом: «Мне кажется, что все-таки товарищи ленинградцы
некоторых наших сомнений не рассеяли, и, прежде всего, они не
передали нам хотя бы в общих чертах общего плана в целом, не
имея которого перед глазами, очень трудно издать, поскольку
первые 2 серии (т. е. акты и летописи. — В. В.) являются первоочередной задачей». 23 Была отмечена также неубедительность
 Там же, л. 67–71.
 Там же, л. 83.
23
 Там же, л. 97.
21
22

510

Глава 9

того, что «необходимо теперь же приступить непосредственно
к большому изданию, о котором сегодня говорили». Вопрос
был оставлен на доработку.
Н. Ф. Лавров, как и другие члены группы, видимо, надеялся
на благоприятное разрешение ситуации.
В фонде М. Д. Приселкова хранится письмо к нему из Москвы от А. Н. Насонова от 12 мая 1936 г. 24 Из упомянутого письма явствует, что А. Н. Насонов и М. Н. Тихомиров в Москве
также были членами «летописной бригады» и работали по одному с ней плану. А. Н. Насонов писал: «Пишу к Вам с радостью
и удовлетворением сознанием (так! — В. В.) того, что я работаю
вместе с Вами по изданию летописей (в среде людей серьезных
и преданных своему делу)…». Далее А. Н. Насонов упоминает о поездке в Москву Н. Ф. Лаврова: «…Н. Ф. Лавров, уезжая,
просил меня и Тихомирова написать в Ленинград свои замечания на план, выработанный Вами и Н. Ф. Лавровым. 25 План
составлен очень интересно. По необходимости составлен он
очень быстро, что, конечно, отразилось на его содержании. Как
говорил Н. Ф. Лавров, план требует дальнейшей проработки.
На совещании в Москве говорилось, что он будет обсуждаться
в Москве вторично. Предварительно, как было здесь решено, он
будет проработан в Ленинграде с непременным участием меня
и М. Н. Тихомирова. Чтобы облегчить дело проработки, Лавров
просил меня выслать предварительно в Ленинград свои замечания на план…». Итак, план издания летописей после апрельского заседания обсуждался в Москве (очевидно, на заседании
в Институте истории), куда за этим ездил Н. Ф. Лавров и где он
докладывал план как план работы всей бригады.
Далее А. Н. Насонов излагал некоторые свои замечания на план: «Как нежелательно было бы, например, “Слово
о полку Игореве” называть “Повестью № 1”, так, я полагаю,
СПФ АРАН, ф. 1060, оп. 1, № 27.
 Из этого следует, что А. Н. Насонов считал автором плана по изданию русских летописей не только М. Д. Приселкова, но также и Н. Ф. Лаврова. С. Н. Валк характеризовал его именно как план М. Д. Приселкова. У  нас
нет оснований не доверять ему, так как он сам присутствовал при рассматриваемых событиях. Но и А. Н. Насонов не мог так грубо ошибаться в письме
к М. Д. Приселкову. Очевидно, речь идет об участии Н. Ф. Лаврова как главы
группы по изданию летописей в создании плана, идея которого и основной
текст принадлежали М. Д. Приселкову.
24
25

511

Часть 3

нежелательно называть Лаврентьевскую летопись “2‑й Вла­
д<ими­ро>-Сузд<аль­ской> лет<описью> 1306 г.”. То же, я полагаю, следует сказать и относительно, напр<имер>, ”Летописца Переяславля Суздальского“, представляющего собою
совершенный уникум. Ими по праву каждый из нас может
гордиться, и ставить их под номер, наряду, напр<имер>, с “московской 7‑ой” или “11‑ой”, я считаю нежелательным. Самый
принцип деления летописного материала по географическим
районам (соответственно отдельным центрам летописания)
я считаю провести возможно, не нарушая тех хороших традиций, которые завещаны нам школой Шахматова (в вопросах
издания). Исследовательская работа над материалом и обилие научных гипотез не вели, однако, при издании летописей
(см., напр<имер>, Новг<ородскую> 4‑ую лет<опись>) к отрыву в процессе планирования от конкретного летописного
текста. Мне представляется, что, подобно тому, как архитектор при планировании здания непрестанно держит в уме всю
картину, все соотношение внутренней структуры здания (не
только — на чертежах, но и в конкретном виде), так и Шахматов не терял из виду конкретного содержания текста списков при планировке издания (ясно представляя, как различны задачи исторической систематики и практической,
хотя, само собою разумеется, вторая теснейшим образом
связана с первой). Конкретная картина текстов заставляет
нас считаться с тем, что Радзивил<овская> и Моск<овская>
Ак<адемическая> (до 1206 г.) очень и очень близки к тексту Лавр<ентьевской> лет<описи>, тогда как “Летоп<исец>
Пер<еяславля> Сузд<альского>” составляет все же особую
переделку того же летописного текста. На тесную близость
Радзив<иловской> и Моск<овской> Ак<адемической> именно к Лавр<ентьевской> л<етописи> указывал и Шахматов…».
Таким образом, А. Н. Насонов фактически отверг одну из главных посылок нового плана издания летописей, на которой особенно настаивал М. Д. Приселков: перемену всех названий
летописей, присвоение им номеров по порядку и в связи с географическим принципом. И, кроме того, А. Н. Насонов гораздо
выше, чем М. Д. Приселков, оценивал деятельность издателей
ПСРЛ, относя к ним прежде всего А. А. Шахматова и призывая
не нарушать выработанные им принципы издания летописных
текстов.
512

Глава 9

В письме А. Н. Насонову от 21 мая 1936 г. Н. Ф. Лавров
также продолжал обсуждать с ним план издания летописей
«по центрам летописания». Н. Ф. Лавров был против идеи
А. Н. Насонова выделить Н4 и С1 в особую новгородскомосковскую группу. Он еще раз подчеркивал необходимость
предварительного изучения летописей. Высказывал мысль
о Летописи Авраамки, что она сложилась в окончательном
виде в Новгороде. По поводу Н4 писал, что «А. Е. Пресняков
до последних дней считал, что Новгородская 4 есть московский свод». По поводу расхождений с М. Д. Приселковым
он считал единственным из них то, что ЛПС следует, как полагали Н. Ф. Лавров и А. Н. Насонов, издавать отдельно. При
этом он добавил, что прочел это место письма (о единственном расхождении) М. Д. Приселкову «и он с ним согласился».
Зато М. Д. Приселков и Н. Ф. Лавров были против А. Н. Насонова в вопросе о том, что Радз. и МАк. следует издавать отдельно. (Как мы знаем, Приселков впоследствии готовил к изданию Радз., хотя и не успел ее издать, и это было выполнено
лишь много лет спустя.) Лавров писал о Шахматове, что тот
считал Радз. переяславской, но что его основания «не кажутся мне прочными: известие о закладке церкви в Переяславле
и упоминание о переяславцах под 1177 г. могли быть записаны
и во Владимире», а в Лаврентьевской летописи есть пропуск,
сделанный в Ростове, и молитва за Всеволода «совершенно
определенно владимирского происхождения». 26 Как следует
из этого письма, Лавров признавал существование владимирского свода 1206 г., затем его ростовской переделки, отразившейся в Л., переяславского свода 1214 г., позднейшей ростовской летописи в МАк.
При написании одной из статей 27 нами использовались два
письма Н. Ф. Лаврову 1936 г., посвященных критике плана Приселкова, хранящихся в фонде А. Н. Насонова в Архиве РАН,
ф. 1547, оп. 1, № 255 и атрибутированных в архивной описи как
письма В. П. Любимова. Но уже после выхода статьи из печати,
благодаря оригиналам этих писем, хранящимся в неописанном
 Архив РАН, ф. 1547 (фонд А. Н. Насонова), оп. 1, № 226.
Вовина-Лебедева В. Г. Н. Ф. Лавров, А. Н. Насонов, М. Д. Приселков
и группа по изданию русских летописей 1936 г. // Летописи и хроники. Новые
исследования. 2008. М.; СПб., 2008. С. 301–304.
26
27

513

Часть 3

фонде К. Н. Сербиной в Архиве С.-Петербургского института истории, 28 стало ясно, что это письма не В. П. Любимова,
а А. Н. Насонова. 29
Эти письма А. Н. Насонова показывают отношение к плану издания летописей не официальных структур и не оппозиционно настроенных к плану лиц, но человека из близкого окружения Н. Ф. Лаврова, связанного с ним предстоящей
большой работой и потому заранее настроенного доброжелательно. В письме от 19 апреля 1936 г. обсуждался составленный
М. Д. Приселковым «общий план» издания летописей. В связи
с неоднозначной оценкой плана издания летописей со стороны
коллег, что тогда уже было понятно, А. Н. Насонов был обеспокоен судьбой издания псковских летописей, первый том
которых как раз в это время готовился им, и планировал обсудить многие вопросы во время своего приезда в Ленинград:
«Что касается обсуждения первого тома, то я думаю, что или
его следует обсуждать совершенно не в рамках плана (а так,
как если бы это было самостоятельное издание), или же если
его обсуждать как составную часть плана, то, конечно, предварительно совершенно необходимо обсудить, хотя бы в общих чертах самый план (на заседании, в наш приезд). Может
быть, нам не следует ждать, когда от нас потребуют обоснования плана, и самим предложить его в виде программной статьи:
в этой статье, как мне представляется, необходимо изложить
основные принципы классификации и, исходя из них, обосновать план». 30
Главной темой обсуждения был план издания летописей.
Насонов поясняет свои позиции по этому поводу: «В своих замечаниях, — пишет он, — я нигде не говорил, что считаю, что
своды всегда следует издавать целиком: наоборот, я указывал
конкретные случаи, когда возможно своды разделять! Такие
случаи признавал и Шахматов, что конечно Вам известно.
Сколько мне известно, и Вы до сих пор возможность разделять
28
Выражаем благодарность Г. А. Победимовой за возможность работать с отдельными материалами неописанного фонда К. Н. Сербиной.
29
Письма В. П. Любимова Н. Ф. Лаврову более позднего времени хранятся в фонде Н. Ф. Лаврова и Архиве СПбИИ РАН (ф. 269).
30
Здесь и ниже приводятся выдержки из писем А. Н. Насонова по копиям, составляющим отдельную единицу хранения в фонде А. Н. Насонова: Архив РАН, ф. 1547, оп. 1, № 255.

514

Глава 9

своды при издании признавали, ибо одобрили план издания
псковских летописей, согласно которому Погод. 1404 и другие
псковские летописи с новгородской 5‑й летописью в основе
должны быть изданы частью с текстом новгородской 5‑й летописи… Признает возможность разделять своды и М. Д. Приселков, ибо этот план издания псковских летописей вошел в состав составленного им общего плана».
Итак, Насонов подверг план доброжелательной критике. Она касалась нескольких вопросов, по которым, вероятно,
мнения расходились даже между членами самой бригады. Первым была классификация летописей: «Еще важнее (по существу, другой вопрос) вопрос о принципах отнесения летописных сводов к той или иной группе, определяемой каким-либо
центром летописания. Вы говорите, что летописный памятник
следует относить к той или иной из таких групп, сообразно,
где памятник сложился в окончательном виде (подчеркнуто
Вами). М. Д. Приселков, по-видимому, не считает, однако, такой критерий определяющим и обязательным. Так, Тверской
сборник, составленный в 1534‑м году уроженцем Ростовской
области и сохранившийся в двух юго-западных списках, согласно указанным Вами принципам следовало бы отнести, повидимому, к юго-западным летописям и ростовским летописям.
Но в плане, составленном М. Д. (Приселковым. — В. В.), он
отнесен к серии тверских летописей потому, очевидно, что во
второй части этого сборника сохранился значительный фрагмент тверского свода. О  так называемой летописи Авраамки
Вы пишете, что она не есть летопись новгородско-псковскосмоленская, а есть летопись или псковская, или новгородская,
или смоленская, и что Вы лично думаете, что памятник в окончательном виде (подчеркнуто Вами) сложился в Новгороде.
Летописец еп<ископа> Павла действительно составлен в Новгороде (Шахматов)… После Шахматова, сколько мне известно, исследований над л<етописью> Авраамки никто не производил. Если принять Ваш принцип, то следует 1) Летоп<исец>
еп<ископа> Павла печатать вместе с новгородскими летописями, 2) «Авраамку» Синод. 154 вместе с псковскими летописями, 3) летопись Авраамки по Вил<енскому> списку отнести к смоленским летописям (или псковским?), 4) Толст.
и Супр. списки к смоленским или западнорусским летописям. Однако М. Д. Приселков держится, по-видимому, иного
515

Часть 3

мнения, судя по тому, что в плане вся группа издается вместе
с лет<описцем> еп<ископа> Павла в серии новгородских летописей, очевидно потому, что у них был общий (довольно далекий) протограф, составленный в Новгороде, а именно: краткие извлечения из новгородско-соф<ийского> свода. В том же
плане Рогожский летописец отнесен к тверским летописям,
хотя составитель Рогожского летописца соединял вместе с текстом тверского свода явно антитверской материал из московского свода (протограф Симеоновской летописи), что делает
весьма сомнительным тверское происхождение самого сборника (Рог<ожского> лет<опис>ца)».
Из дальнейшего текста письма видно, что у А. Н. Насонова уже тогда была своя концепция истории летописания
и концепция классификации и издания летописей, которую
он частично и излагал: «От подобного рода случайных компиляций политически-разнородного материала (каким является Рогожский летописец) следует отличать компиляции
(разнородного материала), отражающие известную летописную традицию, имевшую не только историко-литературное
и историко-политическое значение, как, например, митрополичьи общерусские своды, где сочетание московского, тверского и иного материала имело свой особый смысл и составляло особую струю в русском летописании, которую из истории
не выкинешь. К текстам, отражавшим эту струю, принадлежат,
например, Софийская 2‑ая и Львовская летописи».
Далее Насонов затрагивал вопрос о Ник., которой
Н. Ф. Лавров занимался специально: «Очень прошу Вас именно
с этой точки зрения подойти к Никоновской летописи при планировании; напомню также, будучи профаном в этой области,
о наблюдениях Шахматова над Ник<оновской> л<етописью>,
в частности — о близости Ник<оновской> л<етописи> с Иоасафовскою на значительном протяжении (текст почти
тождественен), о Ваших ценных указаниях на связь текста
Ник<оновской> л<етописи> с не дошедшей до нас редакцией
Соф. 2‑й летописи. Данные Розанова 31 о вероятном составителе основной части Ник<оновского> свода игнорировать также, конечно, невозможно».
31
Речь идет о С. П. Розанове и его критике статьи Н. Ф. Лаврова о Никоновской летописи. См. гл. 4 и гл. 10.

516

Глава 9

Но наиболее важным для Насонова был вопрос о классификации списков новгородских летописей. Кстати, из письма
видны и взгляды на новгородское и общерусское летописание
Н. Ф. Лаврова: «Думаю, таким образом, что вопрос о том, куда
отнести Соф. 1‑ую и Новг. 4‑ую, нельзя считать решенным.
Вы говорите, что эти летописи необходимо предварительно
изучить, и если окончательное происхождение одной из них
московское, а другой — новгородское, то при печатании их
разъединить. Не слишком ли это формальный подход к изданию? Не следует ли также выяснить и степень конкретной
близости текстов обоих сводов? К тому же возможно, что исследование позволит дать только предположительный ответ на
вопрос об окончательном происхождении. Между тем я считаю, что Шахматову удалось доказать, что оба свода представляют своеобразные переработки одного и того же источника —
новгородско-софийского свода. Обращаю Ваше внимание
также на то, что М. Д. Приселков, говоря о митрополичьем летописании первой четверти 15‑го в., указал именно на эти две
летописи — Новгородскую 4‑ую и Софийскую 1‑ую».
А. Н. Насонов был не согласен с географическим принципом наименования летописей, предлагаемым Приселковым:
«Лаврентьевскую летопись Вы предлагаете переименовать
в “суздальский свод 1305‑го года”. Лаврентий свою работу
переписчика производил по поручению вел<икого> кн<язя>
Суздальского и Нижегородского Димитрия Константиновича.
Но, конечно, Вы, предлагая переименовать Лавр<ентьевскую>
л<етопись> в “суздальский” свод, имеете в виду не работу Лаврентия. Во‑первых, Лаврентий работал в 1377 г., а Вы говорите
о “суздальском своде 1305‑го года”, во‑вторых, такой признак
был бы слишком явно формальным. Но что же дает Вам основание называть свод 1305 г. — “суздальским” (в отличие от «владимирского» и «переяславского»)? О “суздальском” (в г. Суздале) летописании в 12, 13 и первой половине 14 вв. мы ничего
не знаем (в это время в Суздале летописания и не было; а относительно того, было ли оно в Суздале позже в монгольскую эпоху, мы можем строить только малоубедительные предположения. Вы совершенно правильно говорите о необходимости исследования летописей для их определения и издания; между тем
работы, уже вышедшие в свет, как будто игнорируете. Работа
Мих<аила> Д<митриеви>ча <Приселкова> о Лаврентьевской
517

Часть 3

летописи позволяет с полным основанием считать, что “летописец 1305‑го года” отражает летописание великокняжеского
владимирского стола (см. его статью в «Веках»: непременно
перечтите ее, она очень важная)».
В итоге А. Н. Насонов, отмечая непоследовательность
в проведении классификации, выражал неприятие и самого принципа этой классификации: «Итак, выдвинутый Вами
принцип отнесения той или иной летописи к той или иной группе, определяемой каким-либо центром летописания, в плане не
принят, как руководящий и обязательный (по месту, где он
сложился в окончательом виде). Принять этот принцип едва
ли желательно, поскольку он заставляет пользоваться слишком
формальным критерием при планировании такого материала,
как русские летописи, в деле изучения которых уже много сделано и значение которых, как памятников мировой литературы
и всемирной истории, делает задачу их издания очень ответственной и очень сложной».
Н. Ф. Лавров, видимо, с замечаниями Насонова не согласился, продолжая отстаивать план бригады. Во втором письме
без даты, присланном, как видно по тексту, в ответ на письмо
Н. Ф. Лаврова, Насонов повторял свои основные мысли, уточняя некоторые детали: «Вы пишете, во‑первых, что я считаю при
издании сводов возможным и нужным их дробление. Это — не
точно. Я писал Вам только, что могут быть случаи, когда приходится при издании свод разделять. Вы пишете, во‑вторых,
что я считаю нежелательным летописи группировать и называть по центрам летописания, так как при отнесении той или
иной летописи к тому или иному центру придется пользоваться
слишком формальным критерием. Это — не верно. Я писал только, что выдвинутый Вами принцип, т. е. принцип определения
свода по месту, где он сложился в окончательном виде, не может быть признан желательным при отнесении той или иной
летописи к той или иной группе, определяемой каким-либо
центром летописания, ибо этот принцип является слишком
формальным. Ваше мнение о летописи Авраамки, к сожалению,
не является выводом обнародованного исследования. 32 Ваша
ссылка на стр. 99–100 “Исслед<ования> о Радз<ивиловской>
лет<описи>” ведет к гипотезе о компиляции общерусского
32

 О мнениях Н. Ф. Лаврова по истории летописания см. гл. 11.

518

Глава 9

митроп<оличьего> свода нач. 14 в. с другими источниками,
ныне наукой отвергнутой (опровергнуто М. Д. Приселковым;
вывод М. Д. Приселкова принят мной)». Последняя фраза дает
нам понять, что Н. Ф. Лавров высказал какое-то суждение о Летописи Авраамки, а также не согласился с мнением М. Д. Приселкова об одном из этапов летописания XIV в. По-видимому,
речь идет о так называемом Владимирском Поли­хроне по
Шахматову, который М. Д. Приселков предложил исключить
из шахматовской схемы (см. гл. 6). Из текста письма можно
предположить, что Лавров это мнение М. Д. Приселкова или
не учел, или не принял.
Дирекция института не пришла к решению поддержать
инициативу ленинградцев. Было предложено еще раз поставить вопрос на рассмотрение заседания дирекции. Н. Ф. Лавров в письме к А. Н. Насонову от 23 июня 1936 г. писал, что
из Москвы получено известие, что летописи решили не издавать, а акты — переиздавать. Его разочарование было, видимо, глубоко. «В Москве нет, кроме М. Н. Тихомирова, никого,
кто бы интересовался и знал летописи. И решают эти вопросы
люди, по-видимому, без всякого представления о значении летописей». В каком-то смысле — это отношение не только к позиции А. И. Яковлева и других участников обсуждения в Институте истории.
Тем не менее в этот момент Лавров еще имел некоторые
надежды на изменение ситуации, потому что просил Насонова принять какие-нибудь меры: «Чрезвычайно было бы существенно… чтобы было признано необходимым переиздание
(приставка дважды подчеркнута Лавровым. — В. В.) наряду
с актами всех летописей, согласно нашему плану, но, конечно,
возможно изменить в деталях». Т. е. Лавров хотел спасти издание путем всевозможных уступок и, прежде всего, — путем
отказа от декларации его новаторского характера. Косвенным
образом это свидетельствует о том, что именно критика в отношении старого ПСРЛ со стороны ленинградцев и декларация ими новых принципов издания была причиной неприятия
плана в целом в Москве. Отказаться от продуманного в деталях
плана было, очевидно, трудно даже психологически. В письме
еще продолжалось обсуждение конкретных вопросов издания.
В РНБ в фонде ученика и зятя А. А. Шахматова Б. И. Коплана хранится адресованное ему письмо М. Д. Приселкова
519

Часть 3

от 11 июня 1936 г., в котором есть такие строки: «Мой договор на издание летописей “приостановлен”. Вся затея взята под сомнение и пересмотрена, и все договоры и работы
по этим делам “приостановлены”. Ходят разные слухи, и из
них вероятнейший тот, что судьба Истор<ического> института в Лен<ингра>де повторит в известной вариации (а не
в тожестве) судьбу Ин<ститу>та И<стории> Н<ауки>
и Т<ехники>. 33 Словом, я опять, т<ак> ск<азать>, безработный и предоставлен для мыслей о тщете всяких договоров.
Сейчас мне большой, видимо, досуг!». 34 Надежды на благоприятный исход дел у М. Д. Приселкова, как и у Н. Ф. Лаврова, видимо, сохранялись. В письме от 24 июня 1936 г. М. Д. Приселков писал: «Материалов из Москвы не имею: ходят слухи, что
издание возобновится, но не в том широком плане, однако, как
было намечено». 35 Опасения, что все начинания, идущие из Ленинграда, не пройдут из-за общего положения с ЛОИИ, имели
под собой основания.
Как раз в это время несколько ленинградских сотрудников — членов партии — были арестованы по обвинению в троцкизме. Одним из репрессированных был В. А. Забиров — член
группы по изданию летописей. На апрельском заседании группы он еще присутствовал, на майском — его уже нет. Возможно, что не без связи с этими обстоятельствами в Ленинград из
Москвы была прислана комиссия для проверки работы института. Предполагаем, что это как-то повлияло на роспуск «летописной» группы и крах всего плана переиздания ПСРЛ. Тем
более, что в июне 1936 г. был арестован еще один член группы —
И. М. Троцкий. Очевидно, именно на это обстоятельство намекал «эзоповым языком» М. Д. Приселков в письме Б. И. Коплану: «Есть, конечно, и некоторые осложнения по личному составу Ин<ститу>та. Пока, впрочем, утрачен только будущий
Шахматов, которого Вы знаете. Он, видимо, повторит нашу
33
 Институт истории науки и техники (ИИНиТ) был создан в Ленинграде по инициативе Н. И. Бухарина, он же был первым директором. Летом
1936 г. ИИНиТ был объявлен центром «антисоветского заговора», переведен
в Москву, а в 1937 г. закрыт. И то и другое прямо связано с судьбой Бухарина.
Таким образом Приселков намекал, что ЛОИИ может быть закрыто, поскольку в числе его сотрудников выявлены «враги народа».
34
 ОР РНБ, ф. 370, № 39, л. 2.
35
 Там же, л. 4 об.

520

Глава 9

страницу биографии 30‑го года». 36 Очевидно, на каких-то
обсуждениях И. М. Троцкий был назван «будущим Шахматовым», поскольку занимался новгородскими летописями, возможно, это сделал его учитель Б. Д. Греков. Другим объяснением может быть только то, что это ироничное прозвище, бывшее
в ходу у М. Д. Приселкова и людей его круга, так как всерьез
называть кого-либо «будущим Шахматовым», в особенности
ученого секретаря ЛОИИ И. М. Троцкого, М. Д. Приселков не
стал бы.
Результатом деятельности комиссии явилась сохранившаяся Докладная записка члена комиссии по фамилии Эйдук от
17 октября 1936 г., направленная в Отделение общественных
наук тов. Донцову. 37 ЛОИИ упрекается в том, что работает
по планам бывшего Историко-Археографического института
на 1936 г.: нет изменений, ряд тем давно снят, передан другим
институтам. Из 160 тем осталось только 70. Из них будут выполнены только 19 тем, остальные перейдут на 1937 г. Вывод был
неприятным для руководства и сотрудников ЛОИИ: «На общем
весьма неутешительном фоне производственной работы Института выделяется совершенно беспомощный сектор истории
колониальных и зависимых стран (зав. сектором М. С. Годес),
который за время с мая по 1 октября с. г. фактически ничего
не предпринял». На одно только собирание материала по теме
работы Шамсонова по Никарагуа и Кокина по Тайпинскому
восстанию отведено 2 года, это подчеркивается с возмущением
(«не только 1936, но и весь 1937 год!»). Неудовлетворительное
положение сложилось в секторе истории Запада и группе сектора истории СССР. Наконец, институт «вступил на путь прямого очковтирательства»: работы Н. Чаева «Крупное монастырское хозяйство XVI–XVII вв.» и «Акты Кремоны XIII–XV вв.»,
«о которых сообщается как о законченных, сделаны лишь на 50%
и в 1936 г. выполнены не будут». Эти факты, по мнению автора
записки, «определенно говорят о катастрофическом положении
в институте». Причиной же «являются не только объективные
обстоятельства (подрывная работа контрреволюционеров —
б<ывшего> уч<еного> секретаря Попова, рук<оводителя>
36
В 1930 г. М. Д. Приселков был репрессирован по так называемому
«Академическому делу».
37
 Архив РАН, ф. 1577, оп. 5, № 73.

521

Часть 3

Группы истории народов СССР Забирова и др.), но и слабое руководство Ин<ститу>том как со стороны Москвы, так и зам. директора акад. Грекова». К  записке с сопроводительным письмом
(в котором говорится, что эти материалы направляются председателю Отделения общественных наук акад. А. М. Деборину,
копия — в Институт истории АН СССР акад. Н. М. Лукину) приложен ответ Ленинградского отделения, подписанный Б. Д. Грековым и новым ученым секретарем М. А. Коростовцевым. К нему
были приложены объяснительные записки С. А. Аннинского
и Н. С. Чаева. В ответе опровергались все обвинения Эйдука, объясняющиеся его некомпетентностью: «ЛОИИ не скрывает своих
недочетов и борется за их устранение. Особенно тяжелым в жизни
ЛОИИ был истекший 1936 год: из числа сотрудников Института
выбыло несколько человек членов троцкистско-зиновьевской организации, ликвидированной органами НКВД». В ответе Б. Д. Грекова также сказано, что в 1936 г. в ЛОИИ сменилось три ученых
секретаря, «которые один за другим были арестованы как члены
(троцкистско-зиновьевской. — В. В.) организации». Одним из них
был И. М. Троцкий. Кроме того, подчеркивается, что в течение года
ЛОИИ подверглось двум реорганизациям. Сначала ИсторикоАрхеографический институт был реорганизован в ЛОИИ, затем
туда влились остатки ликвидированной Комакадемии.
Материалы комиссии показывают, какая тяжелая обстановка сложилась в ЛОИИ в момент, когда решалась судьба
«летописной бригады». Учитывая, что сам план был предложен
имевшим судимость М. Д. Приселковым, а двое членов бригады
были арестованы, ее судьба тем более не кажется случайностью.
Н. Ф. Лавров умер в первую блокадную зиму в Ленинграде. Прямо перед войной скоропостижно скончался М. Д. Приселков. Со
смертью этих двух, видимо, наиболее ревностных сторонников
нового издания летописей идея была похоронена. Академия
наук пошла по другому пути — продолжения старого ПСРЛ.
9.2. Конец «летописной бригады».
Участие ее членов в издании «Правды Русской».
Судьбы в науке некоторых из них
После роспуска группы по изданию летописей двое ее
бывших членов, Н. Ф. Лавров и Г. Л. Гейерманс, были включены в другую группу — по изданию «Правды Русской». Группу возглавлял Б. Д. Греков. Работа с текстом РП была связана
522

Глава 9

с летописями, так как древнейшие списки РП сохранились
в составе новгородского летописания. Важнейшим был вопрос
о классификации списков, и он был связан, в том числе, и с вопросом о классификации летописных текстов, их содержащих.
В основу издания была положена та классификация, которая
была составлена В. П. Любимовым.
Этой работе сопутствовали определенные сложности
на самом первом этапе. Дело в том, что одновременно с группой Грекова над изданием РП в Киеве работал С. В. Юшков.
С. В. Юшков был крупным специалистом по этому вопросу.
Первоначально он был включен в упомянутую группу по изданию РП в ЛОИИ, но, очевидно, хотел быть первым лицом
в готовящемся издании.
В августе–начале сентября 1936 г. в дирекцию московского Института истории были направлены письма академика Б. Д. Грекова и профессора С. В. Юшкова. Они касались
организации работы по исследованию и изданию РП. 38 Юшков подписал 9 августа текст, озаглавленный: «О  плане работы “Исследование о Русской Правде”». В плане было две
части: 1) обзор изданий и исследований, 2) анализ списков,
источники, происхождение. В письме Б. Д. Грекова говорилось о неудовлетворительности работы Юшкова над подготовкой издания РП. К тексту Б. Д. Грекова приложено письмо
В. П. Любимова. В письмах упоминается комиссия, которая
действовала в 1928–1929 гг. в Историко-Археографическом
институте (ИАИ) и занималась вопросом издания РП. В ней
принимали участие С. В. Юшков, В. П. Любимов, Б. Д. Греков.
Тогда обсуждался и план издания. В основе было решено распределить труд между членами комиссии: «У проф<ессора> же
Юшкова, — писал Греков, — было желание напечатать свою
“личную” работу, выполняемую, однако, рядом приглашенных им лиц». Затем Юшков внезапно вошел в «сепаратные отношения с ак<адемиком> Грушевским, и этот последний согласился напечатать труд Юшкова у себя в Киеве», что было
осуждено комиссией, и Юшков ее покинул. «Между тем Комиссия АН СССР вследствие известных крупных событий
в Ак. Наук 1929 года перестала работать. Председатем ИАИ
стал М. Н. Покровский, его заместителем С. Г. Томсинский.
 Там же, № 58. Правда Русская. Т. 1. Тексты. М.; Л., 1940.

38

523

Часть 3

И  только в 1933 г. по инициативе Дирекции Института была
вновь начата работа по подготовке Академического издания
Рус<ской> Правды. К  работе были привлечены т. Любимов,
проф. Бенешевич, Яковкин, а впоследствии т. т. Лавров, Кочин и Тихомиров. Приглашался и С. В. Юшков. Некоторые из
названных здесь лиц в процессе работы отпали. Юшков к работе не приступал». Его работа в Киеве задерживалась, так
как ликвидировали Историко-Архивный институт Украинской АН. Судя по всему, С. В. Юшков критически относился к В. П. Любимову и его плану издания РП. Об этом свидетельствуют приведенные Б. Д. Грековым выдержки из письма
С. В. Юшкова: «Вы обещали мне написать о возможности моего сотрудничества по изданию Рус<ской> Правды или в подготовке текста (если Любимов безнадежен) или в написании
исследования текста, если Любимов излечится…»; «Если Любимов не в состоянии дать текст, то я могу приехать на январь
в Ленинград со всеми материалами, и через две недели он будет
готов». Б. Д. Греков согласился на участие Юшкова и прислал
ему приглашение участвовать. Но, как написал Б. Д. Греков,
«Любимов “безнадежным” не оказался, стало быть, заменять
т. Любимова проф. Юшковым не было основания». 39
Параллельная работа Юшкова по подготовке издания
в Киеве и работа в Ленинграде и Москве вызывала раздражение С. В. Юшкова против Б. Д. Грекова. В этой истории для
нас интересна оценка, даваемая В. П. Любимому как человеку,
находящемуся не только в центре всей работы группы по изданию РП, но и связанному с предшествующей ей группой по изданию летописей. Б. Д. Греков писал: «Любимов работает над
Рус<ской> Правдой очень давно, не менее 15 лет. Некоторые
из его заметок напечатаны. Рукописный труд по Троицкому
списку получил премию КСУ. Не напечатан был только потому, что интерес к Русской Правде обострился лишь в последние годы. “Бывший прис<яжный> поверенный” Любимов 40
окончил после революции Историческое отделение Московского университета и работал в научно-исследовательском
институте. Кроме того, он революционный деятель и сейчас
39
После выхода первого тома «Правды Русской» С. В. Юшков дал
на него критический отзыв: Юшков С. В. Об академическом издании «Правды
Русской» // Историк-марксист. 1941. № 2. С. 95–102.
40
 Очевидно, характеристика из письма С. В. Юшкова.

524

Глава 9

является персональным пенсионером за участие в революционной работе». Итак, В. П. Любимов — выученик Московского
университета, как и его помощник М. Н. Тихомиров. По мнению Б. Д. Грекова, «проф<ессор> Юшков знает очень хорошо
достоинства и недостатки Любимова», а между тем «он пишет так, будто впервые узнал, кто такой Любимов». Любимов
«действительно болен (склероз мозга), поэтому регулярно работать не может» и плату «получает сдельно». Но он «работает успешно»: «Ему Институт обязан тем, что в наше издание
Рус<ской> Правды включено около 20 новых списков Правды,
до сих пор неизвестных. Ему принадлежит много ценных наблюдений над текстами списков. Работает он, правда, медленно, но очень тщательно, что для нашего предприятия особенно
ценно. Для облегчения и ускорения работы в Москве имеется
наш сотрудник М. Н. Тихомиров, взявший на себя обязанности сличения списков и выборку вариантов по принятой нами
системе». Высокая оценка В. П. Любимова как научного работника сделана была и М. М. Богословским. 41
19–20 июня 1937 г., через год после этого скандального
разбирательства, состоялось совещание по изданию РП в Ленинградском отделении Института истории, протокол которого сохранился. 42 Главным вопросом на совещании был вопрос о классификации списков РП. Было сделано два доклада. Доклад о классификации списков Краткой Правды сделал
Г. Л. Гейерманс, доклад о классификации списков Пространной Правды — Н. Ф. Лавров. Сам принцип классификации списков подготовил В. П. Любимов как московский член группы.
На это совещание было привлечено большое количество исследователей с целью обсуждения тех выводов, к которым пришли
члены группы. Некоторые моменты этого обсуждения интересны для нашей темы.
В схеме списков РП не все звенья хорошо увязывались
друг с другом. На это обратили внимание все присутствующие. С большим критическим словом выступил С. Н. Валк. Он
сказал, как было бы хорошо, если бы можно было «законсервировать издание» на некоторое время, пока будет выяснена
41
Речь идет от отчете Археографической комиссии АН СССР 1929 г.
СПФ АРАН, ф. 133, оп. 1, № 1358.
42
 Там же, № 1492.

525

Часть 3

история текста. Сейчас, по его мнению, происхождение целого ряда видов РП еще неясно. «Вам, — обратился он к членам
бригады, — история текста еще не ясна», поэтому «нам приходится идти к решению вопроса другим путем — путем такого
рода предварительной, внешней классификации». Но «если мы
не знаем, — продолжал С. Н. Валк, — что является этапом, то
рассуждать можно только голо: сколько есть таких списков, которые незначительно между собой различаются, и сколько есть
таких списков, которые значительно между собой различаются, — только такой критерий и можно брать». 43 Суть сомнений
С. Н. Валка, таким образом, заключалась в том, что классификация списков РП отражала не историю текста (в ней не были
показаны «этапы»), а лишь классификацию сходств и различий.
С. Н. Валк выступал на обсуждении несколько раз, в том
числе он противопоставлял плану издания РП то, как издавал
летописи А. А. Шахматов: «Может быть, можно поставить такую задачу, в каком<-то> виде дать реконструкцию текста…
Можно бы пойти по тому пути, по которому шел Шахматов.
Естественно, я бы сказал, это был бы путь некоторой интуиции. Можно бы пойти и по другому пути, более механически:
взять один список основной и добавить то, чего в нем нет, из
других списков». С. Н. Валк, таким образом, описал два разных вида издания: реконструкцию по-шахматовски и издание
контаминированного текста. Члены группы, по его мнению,
не сделали ни того, ни другого, а главное, недостаточно «прописали» все свои принципы. «Одно дело шахматовское издание, — сказал С. Н. Валк, — когда он берет текст договора из
Никоновской летописи, и это слово совершенно подходит, но
оказывается список этот XVI в.». Но «у Шахматова написан
целый том, а другой том не издан». 44
Б. Д. Греков отвечал С. Н. Валку, что «конечно, самое идеальное, это если бы у нас была история текста», тогда «мы равнялись бы по истории текста и сделали бы идеальное издание».
Хотя «всякая история текста будет на 50% построена на гипотезе, но, во всяком случае, это будет род нужных помыслов». Но
«едва ли возможно достигнуть такой истории текста, чтобы она
могла быть руководящей в нашем издании», поэтому «то, что
 Там же, л. 37–39.
Речь идет о втором томе Повести временных лет А. А. Шахматова.

43
44

526

Глава 9

мы сделали, это то, что мы можем сделать, т. е. мы по внешним
признакам составили свою классификацию, но это начало работы, без этого нельзя двигаться вперед», это «база, на которой
мы будем строить дальнейшую историю текста». 45 Члены группы подчеркивали, что они издают РП разных видов отдельно.
Н. Ф. Лавров напоминал, что этот вопрос обсуждался и при разработке плана издания летописей: «Я в свое время предложил
разделить Лаврентьевскую с Радзивиловской летописью, потому что параллельное чтение дает гораздо больше, чем выбирать
из вариантов. Я  буду настаивать на их разъединении, потому
что иначе количественной разницы будет больше, и вы не уловите особенности Раздивиловской летописи в тексте Лаврентьевской». 46 Из последней фразы следует, что Лавров как будто
еще продолжал надеяться на возобновление издания летописной серии, усиленно обсуждавшейся за год до того.
М. Н. Тихомиров напомнил, что основой всякой классификации является формальный признак. РП читается в составе
различных сборников, в том числе — летописей. М. Н. Тихомиров сформулировал это так: «По существу, мы имеем ряд совершенно различных литературных памятников… Мы должны дать
обоснование для нашей классификации, в основу коей должен
быть положен какой-то формальный признак, и в соответствии
с ней даются тексты всех списков Русской Правды». Ему возразил С. Н. Валк. Он заявил М. Н. Тихомирову: «Вы идете по пути
Н. В. Калачева, 47 и надо сказать это ясно и четко», добавив, что
«работа, показанная здесь, проведена с формальной точки зрения», что это «один из шагов вообще в изучении Русской Правды» и «как принцип эвристический он находит полное оправдание». В отношении Г. Л. Гейерманса С. Н. Валк сделал замечание
о том, что он занимался списками Татищева, но «не познакомился с его ученой деятельностью», т. е., отметим мы, — подошел
к этим спискам также с формальной точки зрения.
Доклад Н. Ф. Лаврова вызвал критические замечания
М. Н. Тихомирова. Он обратился к Н. Ф. Лаврову как к специалисту по летописанию: «Мы знаем, как работал Шахматов. Шахматов выписывал и просматривал рукописи самого различного
СПФ АРАН, ф. 133, оп. 1, № 1492, л. 40–41.
 Там же, л. 46.
47
 Т. е. старых изданий РП.
45
46

527

Часть 3

свойства. Вы работаете над летописями и знаете, как работают
над рукописями и как невозможно работать с этими вариантами». 48 В общем, критика М. Н. Тихомирова также сводилась
к отсутствию у издателей ясной истории текста, в связи с чем
они вынуждены идти по пути внешней классификации. «Если
желательно научное издание, то давайте как можно больше текстов и изводов. Давайте такие виды, которые являются определенным этапом в работе и в развитии текста “Русской Правды”.
Там, где можно это соединить, — соединяйте. Там, где вы говорите, что это этап, то давайте этот этап показывать». 49
На это С. Н. Валк заметил: «Если бы Вы… сегодня могли бы
сказать, какие списки и какие группы являются этапами, тогда
не было бы никаких споров и мы были бы единодушны, даже
если бы там было не 12 списков, а 40… Так что Вам история текста еще не ясна. Поэтому нам приходится идти к решению вопроса другим путем — путем такого рода, несколько предварительной, внешней классификации. Что является этапом, на это
никто не отвечает». В этом же ключе выступил и Б. Д. Греков,
сказав: «По чисто формальным признакам мы составили свою
классификацию. Три человека в разных частях земного шара
дали эту классификацию, и они сошлись. Это значит, что нащупана правильная формальная точка зрения». 50
В ответном слове Н. Ф. Лавров согласился с тем, что
принцип классификации формален: «Конечно, в основу нашей
классификации лег этот принцип чисто формальный, но должен сказать, что он будет проверен и правильность этой классификации будет доказана и историей текста», хотя «я не сказал, что у нас не было принято во внимание при проверке истории текста…». 51 Затем Лавров добавил: «На мой взгляд, дело
здесь сводится к количеству (публикуемых групп списков. —
В. В.). Если товарищи находят, что лучше дать больше, а не
меньше, я ни одной минуты не буду возражать. Пожалуйста,
Речь шла о вариантах текстов РП, подводимых для издания.
СПФ АРАН, ф. 133, оп. 1, д. 1468, л. 5–6.
50
 Там же, л. 41. Не совсем ясно, кто имеется в виду. Один из этих «трех
человек» — это, безусловно, Любимов. Двое других, как можно предположить, — Н. Ф. Лавров и Г. Л. Гейерманс (или сам Б. Д. Греков), поскольку они
Любимова всецело поддерживали. «Разные части земного шара» — это, повидимому, Москва и Ленинград.
51
СПФ АРАН, ф. 133, оп. 1, № 1492, л. 43.
48
49

528

Глава 9

я готов даже предложить дальнейшее дробление. Я готов выделить вам такой же подвид в Новгородско-Софийском виде,
но имеет ли он ценность с точки зрения вообще истории Русской Правды второстепенный <вопрос>». 52 И далее Н. Ф. Лавров напомнил дискуссию о принципах издания летописей, во
время которой возникали подобные спорные моменты, чем
еще раз подчеркнул связь в своих собственных глазах издания
Русской Правды и плана издания летописей, который обсуждался в 1936 г. 53
По сути дела, при обсуждении столкнулись два принципа
издания древних текстов. Коллектив выбрал формальный принцип классификации списков по внешним признакам. Ему были
высказаны претензии в том смысле, что недостаточно учтена
история текста, развитие содержания. Имя А. А. Шахматова
всплывало не случайно. Членов группы упрекали за нежелание
пойти дальше классификации и реконструировать текст РП
и его историю.
Примечательно выступление Г. Е. Кочина (бывшего ранее
членом группы издания летописей), высказавшего крайнюю
точку зрения. Г. Е. Кочин заявил, что сами «упорные искания»
истории текста «с точки зрения значимости их для издания
Русской Правды не представляют особой цены». Правда, продолжая выступление, он сказал, что «это, может быть, ересь»,
но ему кажется, что «в истории текста видят слишком большое явление, которое определяет целую серию, целую цепь
списков». Эта цепь «ценна тем, что она имеет где-то основу
и в дальнейшем произрастает в какую-то известную постепенность». Г. Е. Кочин отметил, что в классификациях биологического мира берется «что-то определяющее, ведущее к какой-то
основе», тогда как в случае в РП, наоборот, «мы имеем процесс
постоянных переплетений, причем в основе этих переплетений
нет никакой определяющей линии». Списки переплетаются
друг с другом, и исследование всех этапов этого переплетения,
по мнению Г. Е. Кочина, — «Сизифова работа на известных этапах, т. е. на тех этапах, которые можно определить XVI веком»,
и эта работа «не дает никаких плодотворных результатов для
изучения Русской Правды». Это была реакция на стремление
Заменено нами по смыслу. В тексте: «второстепенный вид».
 Архив СПбИИ РАН, ф. 269 (Н. Ф. Лаврова).

52
53

529

Часть 3

членов группы дать полную классификацию списков, учитывая
все, даже поздние из них.
Проблему заострил в своем выступлении и Б. А. Романов,
сказавший: «Если мы стоим на почве классификации Любимова, то мы должны полностью и целиком исполнить эту программу, которую диктует Любимов своими выводами, или мы
должны подвергнуть его выводы опорочению, сказав, что это
вид не истории текста, а вид ошибок». Б. А. Романов намекал,
возможно, на теорию «общих ошибок» Карла Лахмана применительно к летописанию. 54
Н. Ф. Лавров, однако, не был согласен с тем, что классификация списков РП — это классификация ошибок. Он подчеркивал, что создатели ее стремятся «приблизиться к типу Русской
Правды». Его поддержал Б. Д. Греков, считавший, что работа
по классификации списков проведена удовлетворительно и может быть положена в основу научного издания, для которого
важно представить каждый вид или даже подвид. В результате классификация была признана обоснованной и правильной.
Подводя итоги, Б. Д. Греков выделил из всех работников группы В. П. Любимова (хотя отметил, что он «человек больной
и работает чрезвычайно медленно»), Н. Ф. Лаврова и М. Н. Тихомирова. О Лаврове было сказано так: «Николай Федорович
не жалел своих сил. Сложились обстоятельства так, что его
участие не вылилось в оформленный вид, но по существу он
проделал ту же самую работу, что и Виктор Павлович, но он
проделал всю эту работу сам сначала. Поэтому в данном случае
будет вполне справедливо, если рядом с Виктором Павловичем
поставить Николая Федоровича». 55 Речь идет, очевидно, о том,
что Н. Ф. Лавров самостоятельно проделал филиацию списков
РП, и на это же указывают некоторые материалы, сохранившиеся в его фонде. 56 Что касается М. Н. Тихомирова, без которого было бы трудно довести до конца работу с московскими
списками, Б. Д. Греков сказал: «Михаил Николаевич входил
в самое существо дела. Он своей критикой проверял все наше
построение. Он участвовал во всей работе, так сказать, до корней».
СПФ АРАН, ф. 133, оп. 1, № 1492, л. 49–50.
 Там же, л. 113.
56
 Архив СПбИИ РАН, ф. 269.

54

55

530

Глава 9

На первый том издания Русской Правды была написана
рецензия А. И. Яковлевым, который уже выступил серьезным
критиком плана переиздания ПСРЛ. В фонде А. И. Яковлева
в Архиве РАН сохранилось два варианта этой рецензии. Самые интересные замечания, показывающие разные методические основы у А. И. Яковлева и членов группы Б. Д. Грекова,
содержатся в первом варианте от 6 ноября 1940 г. 57 В это время члены группы по изданию РП были включены в работу по
составлению комментариев, которые должны были составить
второй том. 58
А. И. Яковлев написал, что задача издания памятников
«имеет свой установленный критический канон: берется древнейший или вообще надежнейший текст, затем шаг за шагом,
буква за буквой производится сличение его с остальными удовлетворительными вариантами, а когда издатель не получит
надежного чтения и этим способом, он переходит уже к конъектуральному восстановлению текста». Таким путем «издатель
и приближается к идеальной цели — восстановлению протографа, причем этот протограф предполагается пролептически
написанным с максимальной разумностью и последовательностью». Итак, А. И. Яковлев — не сторонник конъектуральной критики текста и такого же типа издания. Он предлагал
издавать текст, состоящий из «надежных чтений», полученных
в результате сличения всех вариантов. К конъектуре он предлагал прибегать лишь в случае неудачи с «надежным чтением».
Именно так изучал и издавал ПВЛ С. А. Бугославский. Последний описывал свой метод буквально теми же словами, что
и А. И. Яковлев (см. гл. 7.2).
Далее А. И. Яковлев дал характеристику Пространной
Правды, текст которой вызывал наибольшие сомнения при
обсуждении в 1937 г. Пространная Правда — «не подделка, не
экспромт, не беспорядочная, пестрая и капризная запись на
разные лады ходячих, но сбивчивых и непоследовательно применяемых неустойчивых норм, а солидный юридический отстой, юридическая равноденствующая Киевской Руси XI в.».
 Архив РАН, ф. 665, оп. 1, № 179.
См. также отзыв М. Д. Приселкова: Приселков М. Д. Задачи и пути
дальнейшего изучения «Русской Правды». По поводу выхода академической
«Правды Русской» под редакцией акад. Б. Д. Грекова. М.; Л., 1940 // ИЗ. 1945.
№ 16. С. 238–250.
57
58

531

Часть 3

По мнению Яковлева, авторы издания смотрят на текст именно так, и «напечатанные в разбираемом издании варианты текста Пространной Правды приближают нас к такой постановке, но почему-то прямо авторы ею не задаются, хотя именно
такая задача и является наиболее важной для научного издания нашего памятника». Вместо этого «издатели остановились
на подготовительном фазисе работы, желая нам показать типы
той порчи протографа, которую мы наблюдаем десятками списков». Итак, А. И. Яковлев сделал то же замечание, что и при
обсуждении в Ленинграде.
Авторы, по А. И. Яковлеву, внутри давно установленных
редакционных типов делают «попытку установить варианты
порчи или орфографических изменений в течение тех шестисеми столетий, когда из поколения в поколение переписывалась
Правда». По мнению А. И. Яковлева, «эти орфографические
варианты представляют собою интерес не столько реальноисторический, сколько орфографический и психологический,
вскрывая, как при изменившейся в течение веков орфографии
менялось написание одних и тех же слов и как разные поколения одно за другим, интересуясь Правдой как юридическим памятником, когда она дано уже утратила свое практическое значение, пытались уяснить себе смысл многих ее ставших для них
непонятными терминов и оборотов». А. И. Яковлев заметил,
что для истории текста эти наблюдения «несомненно, очень
интересны и могут бросить ретроспективно свет на смысл искажений первоначальной истории переписывания Правды
в течение тех двух столетий (от конца XI до конца XIII вв.),
от которых до нас не дошло ни одного списка Правды: наблюдая “кривую” позднейшей эпохи, мы можем с некоторым
правом пытаться установить ее очертание и за пределами нашей непосредственной (по источникам) видимости». Поэтому
типизация этих искажений «есть весьма естественный подход
к решению задачи восстановления протографа. Но это еще
не попытка с максимальной в данных условиях уверенностью
установить спорные детали искомого протографа».
Далее Яковлев критикует издателей за принципы выделения групп по механическому соединению списков группы с другими произведениями (Закон судный людям, Устав Ярослава
о мостех и др.), при том, что Син., где изменен порядок статей,
в особую группу не выделен. Т. е. основные замечания касаются филиации списков и спорности приемов классификации.
532

Глава 9

Второй вариант отзыва, который, очевидно, пошел в дело, —
более краткий, там критика классификации убрана, есть лишь
сожаление, что не изданы все списки, а только группы.
Кроме работы над РП сотрудники бывшей «летописной
бригады» были включены в другие работы, запланированные
для ЛОИИ. 30 декабря 1937 г. в ЛОИИ обсуждался второй том
намеченного к выполнению пятитомника по истории народов
СССР. Отмечалось, что три первых раздела его «целиком падают на Ленинград» (с IX по XV вв.). Н. Ф. Лавров должен был писать раздел о Ростово‑Суздальской земле. Статьи предполагалось сдать к 1 мая, чтобы осенью в уже отредактированном виде
«пойти на отзыв в ЦК партии». М. Д. Приселков, также привлеченный к этой работе, должен был писать разделы: руссковизантийские и русско-болгарские отношения IX–XII вв.; печенеги, берендеи, торки, половцы IX–XIII вв.; начало русского
летописания от XI до XIII вв.; Слово о полку Игореве.
Хотя эта работа так и не увидела свет, видно, что авторы
приступили к работе. 59 На заседании группы истории феодализма ЛОИИ 24 июля 1938 г. Н. Ф. Лавров отмечал, что для пятитомника им подготовлена статья «Церковь в конце XV–начале XVI в.» объемом до 1 п. л., «являющаяся сокращением статьи, зачитанной на заседании группы (объем 2,5 п. л.)». Кроме
того, он отметил, что возобновил работу по составлению комментария к РП. 60
На заседании 16 мая 1938 г. обсуждался план работ «в связи с постановлением Президиума АН СССР от 11 мая 1938 г.
(о переработке плана работ на 1938 г.)». Из плана были исключены некоторые работы, в том числе статья «Летописцы вкратце», исполнителем которой был ранее назначен Н. Ф. Лавров.
В отчете за 1938 г. проходила работа Н. Ф. Лаврова над пятитомником по истории народов СССР, а также работа над 1‑м
томом «Правды Русской» — сверка текста по подлинникам, наблюдение над подготовкой фототипии.
Б. Д. Греков был утвержден руководителем работы по изданию «Сибирских летописей XVII в.». Возможно, идея этого
издания была каким-то отголоском несостоявшегося общего
плана издания летописей, предложенного Н. Ф. Лавровым
59
60

СПФ АРАН, ф. 133, оп. 1, № 1556.
 Там же. См.: Правда Русская / Под ред. акад. Б. Д. Грекова. М.; Л., 1947.Т. 2.

533

Часть 3

и М. Д. Приселковым в 1936 г. Первое академическое издание
сибирских летописей было осуществлено еще в 1907 г. в Археографической комиссии. 61 Поэтому работа, которая планировалась Б. Д. Грековым в 1938 г., виделась как продолжение плана
переработки старого ПСРЛ, которое должна была осуществлять бригада Н. Ф. Лаврова. Возможно, сибирские летописи
было все же решено переиздавать, в отличие от других, потому,
что они ближе подходили по теме к истории народов СССР.
Б. Д. Грековым было намечено выявить и обследовать все
списки Есиповской летописи, сообщалось, что ведется работа
по сличению текстов этих списков «для установления их взаимного отношения». Срок выполнения плана был дан до 1 декабря 1938 г., но не отмечено, кто должен был выполнять указанную работу, которая не была осуществлена. 62
На заседании 11 мая 1939 г. обсуждался уже проект 1‑го
тома «Истории культуры СССР». Н. Ф. Лаврову первоначально был запланировано писать раздел об истории летописания
до XVI в. включительно, затем из Москвы поступило предложение написать весь раздел «Литература» объемом 7 п. л. Но
из-за «неясности и отсутствия согласованности по первым томам издания… желательно было приостановить писание литературы». Поэтому решили, что пока Н. Ф. Лавров переключится на раздел «История просвещения XIX в.» — тему, далекую
от его основных интересов. 63
Кроме того, в плане работ группы истории СССР значилось издание Повести временных лет — 43 л. (также неосуществленное). В 1941 г. должно было быть сдано 10 л. Редактором
был утвержден Н. Ф. Лавров, а сотрудниками — В. Г. Гейман,
Г. Е. Кочин, Н. Ф. Лавров и К. Н. Сербина.
61

1907.

Сибирские летописи / Под ред. Л. Н. Майкова и В. В. Майкова. СПб.,

62
СПФ АРАН, ф. 133, оп. 1, № 1527. Изучение сибирского летописания
было сильно продвинуто трудами С. В. Бахрушина и А. И. Андреева, а затем
новым поколением послевоенных исследователей. Однако новое издание было
выполнено только в 1987 г. и не в том виде, как это было намечено когда-то
Б. Д. Грековым, а опять, как и в первый раз, в формате ПСРЛ. Но это было издание, основанное на новом тщательном сличении списков. К сожалению, до
сих пор вышел только один том, включающий тексты группы Есиповской летописи. См.: Сибирские летописи. Ч. 1. Группа Есиповской летописи // ПСРЛ.
М., 1987. Т. 36.
63
СПФ АРАН. ф. 133, оп. 1, № 1577.

534

Глава 9

Что касается В. П. Любимова, то о его взглядах на летописание говорят сохранившиеся в фонде А. Н. Насонова тезисы доклада 1948 г. «Правда Русская и Киевская летопись». 64
По мнению В. П. Любимова, Н1Мл, в составе которой дошла
Краткая редакция РП, «представляет текст Новгородского
владычного свода, составленного ок<оло> 1421 г., известного под названием Софийского временника, продолженного
до 40‑х гг. 15 в. с некоторыми незначительными изменениями.
(Так называемого Новгородского «свода 1448 г.» или «свода
середины 15 в.», влияние которого на Новгородскую 1‑ю летопись предполагал Шахматов, не существовало)». Это важная
новация, так как обычно считается, что все споры о существовании свода 1448 г. начались позднее, когда возникла полемика
по этому вопросу между Я. С. Лурье и Г. М. Прохоровым. Но
очевидно, что В. П. Любимов усомнился в этом гораздо раньше, возможно, еще в середине 1930‑х гг. Не это ли имел в виду
Н. Ф. Лавров, когда писал в письме от 11 декабря 1936 г. о совпадении их «исследовательских выводов» (см. гл. 10).
В. П. Любимов исходил из основы концепции А. А. Шахматова о соотношении летописных сводов. Софийский вре­мен­
ник, по Любимову, — это соединение текста Нсв. 1093–1095 гг.
с прежним новгородским владычным сводом, текст которого
«почти совпадал с дошедшим до нас Синодальным списком летописи». В составе владычного свода были, по мнению Любимова, «впереди погодной летописи древние хронологические
статьи о крещении Новгорода, о князьях (киевских и новгородских), митрополитах, новгород<ских> епископах, посадниках, или составитель Софийского временника воспользовался этими статьями из отдельной рукописи, а также сказанием
о построении Софии Новгородской».
Соединяя части Нсв. и прежнего новгородского владычного свода, составитель Софийского временника в нескольких местах (под 989, 1015, 1016, 1045 и 1055 гг.) пометил части, взятые из Нсв., отметками «зри» (в 5 местах), «смотри».
В числе прочего так отмечены обе части РП. Таким образом
РП была, по Любимову, включена в Нсв., что является, как ему
64
 Архив РАН, ф. 147, оп. 1, № 256. В. П. Любимов. «Правда Русская
и Киевская летопись»: Тезисы доклада. Машинопись с припиской Насонова.
1948, 10 мая.

535

Часть 3

кажется, «вполне закономерным». Составитель Нсв. воспользовался кроме предыдущего киевского летописного свода (как
Любимов, видимо, обозначает Дрсв., по Шахматову) также
рядом других киевских письменных источников 1037–1093 гг.
«В числе их была и “Правда Русская” краткой редакции, кодифицированная при Всеволоде Ярославиче (1078–1093)».
Отсутствие текста РП в ПВЛ имеет, по Любимову, простое
объяснение: ПВЛ «выпустила из Киевского начального свода
немало мест, в том числе выпущена и Правда Русская с известием о даче ее новгородцам… Насколько естественно было
включение Правды Русской в Киевский свод 1093–1095 гг.,
настолько же закономерным было исключение ее из Киевского свода 1110–1113 г. ». Идеологически, по мнению Любимова,
с РП было тесно связано предисловие к Нсв., поэтому «составитель ПВЛ выпустил и то и другое».
Любимов обратил внимание на то, что и «с внешней стороны» пропуски известий Нсв. (по Н1) в ПВЛ и пропуск РП
оформлены одинаково. Так, пропуск текста РП сходен с пропуском составителем ПВЛ под 972 г. известия Нсв. о том, что «воевода бе у него Блуд», вместо чего ПВЛ поместила фразу: «и всех
лет княженья Святославля лет 28». Так, и под 1016 г., пропустив
известие о РП и ее текст, составитель ПВЛ вписал: «И бе тогда
Ярослав Новегороде лет 28». Причем «в обоих случаях число лет
княжения приходилось не на месте — не после известия о смерти князя, как обычно, а в первом случае после начала княжения
Ярополка (вследствие чего пришлось это известие перенести
в следующий 973 г.), а во втором случае после сообщения, что
“Ярослав же седее Кыеве на столе отьни и дедни”».
Как видим, новгородское летописание оказалось в центре интересов сразу многих историков, связанных как с идеей
нового плана ПСРЛ, так и с изданием РП. Еще одним таким
историком был И. М. Троцкий. Он был членом группы по изданию летописей, активно участвовал в обсуждении плана новой серии, а также и в обсуждении плана издания РП. В ЛОИИ
И. М. Троцкий как ученик Б. Д. Грекова и ученый секретарь
занимал видную позицию. Среди учеников А. Е. Преснякова
отношение к нему было не очень хорошим, во всяком случае,
он явно не принадлежал к тому кругу, к которому принадлежал Н. Ф. Лавров. В письме С. Н. Чернова П. Г. Любомирову
в 1935 г. о нем написано следующее: «С Троцким у меня давние
536

Глава 9

скверные отношения. По-моему, это просто карьерист и негодяй. Свое отношение к нему я не скрывал, а добрые друзья (вроде Марка Великолепного) ему мои суждения передавали. Несомненно, что он распускает обо мне неблагоприятные для меня
суждения. Он, кажется, принимал какое-то участие в переговорах о моей судьбе и мог нанести мне удар в спину». Но как ученого Чернов мог Троцкого ценить, так как ниже в том же письме говорится о «прекрасном докладе мерзавца Троцкого». 65
Статьи И. М. Троцкого о новгородских летописях представляют большой интерес, так как являют еще одно ответвление, еще
одну школу историков, и это не школа А. Е. Преснякова. Между
тем его учитель Б. Д. Греков, как мы видели, был также фигурой,
находившейся в центре работ по изучению летописей.
И. М. Троцкий начал заниматься новгородскими летописями в конце 1920‑х гг. 66 Статья 1932 г. о возникновении
Новгородской республики была представлена к печати академиком В. П. Волгиным. И. М. Троцкий считал, что предшествующему периоду новгородской истории меньше повезло,
обычно его описывали, «интрепретируя скудные летописные
известия IX–XII вв. на основании позднейших памятников».
При этом как историк-марксист он подчеркивал, что господствовала «великодержавная концепция единства Русской земли в древнейший период». Из-за «недостоверности и скудости
летописных известий» для данного периода интерпретация
летописных текстов должна быть двоякая: в плане «исторической правдоподобности» и в плане «политической идеологии». Итак, И. М. Троцкому, еще находившемуся внутри парадигмы 1920‑х гг., еще ссылавшемуся на М. Н. Покровского
(и утверждавшему, согласно этому, что всякий военный человек — торговец, и наоборот), было ясно, что «единство Русской земли» в киевский период (т. е. та идея, которую потом
65
Андреева Т. В., Смирнова Т. Г. 1928–1935 годы в судьбе С. Н. Чернова
(Письмо С. Н. Чернова П. Г. Любомирову от 9–10 ноября 1935 г.) // Деятели
русской науки XIX–XX веков. СПб., 2000. Вып. 1. С. 363, 364.
66
В конце статьи 1932 г. дана сноска: «Статья написана в 1927–1928 гг.
Истекшие годы принесли многое в смысле прояснения методологических вопросов, связанных с историей русского феодализма, но конкретная разработка этих тем только начинается. В этом плане работа, несмотря на ее “возраст”,
казалась автору не вполне устаревшей». См.: Троцкий И. М. Возникновение
новгородской республики // Известия АН СССР. VII серия. Отд-ние обществ.
наук. Л., 1932. № 4. С. 271–291; № 5. С. 349–374.

537

Часть 3

с удовольствием находили и ценили в летописях Д. С. Лихачев,
Л. В. Черепнин, М. Н. Тихомиров и др.) — есть «великодержавная» фикция. 67
Несмотря на некоторый залихватский марксистский тон,
И. М. Троцкий хорошо изучил работы А. А. Шахматова и постоянно отталкивался от них. Он, пожалуй, лучше других
и раньше всего продемонстрировал свойственное советским
историкам желание осовременить Шахматова, сделать его
«своим», т. е. взять у него отдельные достижения: сравнительный метод, историзм, политические оценки летописи.
Так, рассказ о призвании варягов И. М. Троцкий толковал
по Шахматову как «декларацию новгородского сепаратизма».
Однако он рассмотрел также и рассказ Ник. о Вадиме, считая,
что нет оснований сомневаться в его древнем происхождении,
так как его записать мог «только новгородец XI в., в памяти
которого была свежа кровавая баня, устроенная в Новгороде
Ярославом, и который был свидетелем губительных для Новгорода походов Всеслава», тогда как «для новгородцев позднейшего периода такая тема вряд ли была актуальна». 68
Специальному анализу была подвергнута статья о новгородской дани. Троцкий разобрал основной вывод Шахматова
и оценил его так: «Путем сложных комбинаций и конъектур
он (Шахматов. — В. В.) пришел к выводу, что в “Начальном
своде” должно было читаться: “и устави дани Словеном и Варягом даяти и Кривичем и Мери, дань даяти Варягом”. Текст,
однако, немного выиграл в смысле понятности, и далее Шахматову пришлось, уже в значительной степени произвольно,
разложить его на составные части». В результате «эта сложная
конструкция приводит, по существу, к малоутешительным результатам». Многое остается неясным, например, «почему новгородский летописец, расшифровавший варягов как словен,
т. е. новгородцев, возложил на Новгород еще какую-то дополнительную дань?» и т. д. Вывод Троцкого: «На все эти вопросы гипотеза Шахматова не дает ответа, и потому согласиться
67
 Кстати, И. М. Троцкий, хотя и был учеником Б. Д. Грекова, заявил,
что основной источник богатства дружины — военная добыча и что «даже
С. В. Юшков, пытающийся… обосновать наличие феодализма в XI в., должен
в конце концов признать, что основной факт феодализма, крупное боярское
землевладение, появляется только в XII в.». Там же. С. 355.
68
 Там же. С. 276.

538

Глава 9

с ней трудно». Тут видна логика, совершенно отличная от логики Шахматова. Согласиться с гипотезой трудно не потому,
что она плохо аргументирована или неубедительна, а потому,
что она мало дает. Троцкого не устраивала реконструкция
Шахматова, так как она казалась с исторической точки зрения неубедительной. Для Шахматова было важно получить
непротиворечивый текст в смысле логики текста, а для Троцкого — в смысле исторической значимости. Вспоминается, что
и С. Ф. Платонову казался «бедным» результат реконструкции
Сказания об Ольге по Шахматову (см. гл. 4, примеч. 4). Отметим также, что хотя И. М. Троцкий прямо не критиковал
Шахматова за конъектурный метод, как это делал С. А. Буго­
славский, но отмечал «сложные конъектуры», оказавшиеся тем
не менее напрасными.
Сам И. М. Троцкий был мастером оригинальных трактовок
летописного текста и стремился иначе, чем это было принято,
прочесть известные места. Такова его трактовка фразы «и Варягом даяти»: дань, собранная со словен, дается варягам. Получается, что «князь обложил завоеванную территорию в пользу
своей дружины». 69 Это уже новый исторический вывод. Посвоему интерпретировалось и известие русско-византийских
договоров о «княжье» под властью Игоря: «Трудно представить себе столько местных князей, да еще с норманнскими именами. Речь могла идти, конечно, только о посаженных
по городам дружинниках». Но если это так, то «при таком
толковании гипотеза Шахматова оказывается неприемлемой
и в самих подробностях». Т. е. шахматовский вывод отвергается из-за несовпадения с историческими выводами, сделанными
И. М. Троцким из текста новгородской летописи. Однако, за
многими выводами Шахматова Троцкий шел и часто принимал
то или иное чтение «вслед за Шахматовым» не слепо, а всегда
как результат собственного анализа.
Шахматов отводил мысль об уплате новгородцами дани
варягам заморским. И. М. Троцкий полагал это совершенно возможным: «Не вижу оснований для подобного взгляда
(взгляда Шахматова. — В. В.): едва ли можно представить себе
политическую жизнь древней Руси как некое столь целостное
объединение, что самая мысль о возможности платежа дани
69

 Там же. С. 280.

539

Часть 3

кому-нибудь другому, кроме киевского князя, должна казаться
нам нелепой. В самом деле, заморские варяги были тесно связаны с судьбами Русской земли. Военные набеги норманнов
и торговые сношения с Востоком не прекращались в течение
всего X в.». 70 Фраза ПВЛ «еже до смерти Ярославле даяше варягом», по Троцкому, подтверждает его предположение о самостоятельности новгородской области в это время. Итак, «великодержавная» концепция единства Руси рушится: «Все вышесказанное едва ли согласуется с мыслью, что Новгород стал
Киевской волостью», «в противоположность временам Владимира и Ярослава, новгородцы оказываются довольно самостоятельными». Эта политическая самостоятельность получает
«теоретическое оправдание» в летописи (право новгородцев
«налезать себе князя»).
Еще одной особенностью Троцкого было использование
поздних текстов, если они правдоподобны. Так, мы уже видели, как он использовал Ник. (сюжет о Вадиме) и Тв. под 1061 г.
(Ростислав Владимирович сидел в Новгороде до своего бегства в Тмуторокань). Троцкий пишет: «Больше знает о нем Татищев». Действительно, Татищев сообщал христианское имя
Ростислава и год его рождения — «сведения, которые едва ли
бы он стал измышлять, нужно предположить, что в числе его
не дошедших до нас источников был какой-то, знавший о Ростиславе Владимировиче более, чем те, которыми располагаем мы». 71 Итак, резон Троцкого очевиден: легче признать, что
у Татищева был несохранившийся источник, чем предполагать
иное. Но Троцкий замечал тем не менее, что у Татищева «мы
имеем вставки в общеизвестный летописный текст, вставки,
по языку своему явно не летописные, а татищевские». И в результате разбора этих известий он приходил к решению: «Я, не
считая себя вправе сослаться на это известие Татищева как на
аргумент, все-таки принимаю его как вполне правдоподобную
гипотезу».
Другая статья И. М. Троцкого посвящена новгородскому летописанию более позднего времени. 72 Статья была
 Там же. С. 281.
 Там же. С. 289–290.
72
Троцкий И. М. Опыт анализа первой новгородской летописи // Известия АН СССР. VII серия. Отд-ние обществ. наук. Л., 1933. № 5. С. 337–362.
70
71

540

Глава 9

представлена Историко-Археографическим институтом, где,
следовательно, он работал уже в 1933 г. В ней интересно с самого начала отношение автора к А. Л. Шлёцеру, так как, по
мнению Троцкого, «говорить об отсутствии исторической
критики русского летописания после работ Шлёцера было
уже невозможно». Тем не менее долгое время «получалось парадоксальное положение: не историки использовали приемы
научной критики текста для проверки своих схем и аргументов, а филологи, источниковеды, занимавшиеся летописью
как самоцелью, вынуждены были в результате произведенного
ими технического анализа вносить поправки в сложившиеся
в исторической науке взгляды». В итоге мы имеем «последовательные, остроумные, хотя зачастую и не слишком аргументированные конструкции Шахматова». Троцкий стремился отбить «летописное поле» для историков, поскольку Шахматову
«историческая обусловленность мотивации летописца важна…
была не сама по себе, а лишь в служебном порядке, для нужд
формально-филологического исследования». Свой же опыт
анализа состава Н1 Троцкий полагал ставящим «не технические источниковедческие, а конкретно-исторические задачи».
Он обратил внимание на особую роль Юрьева монастыря,
ранее не привлекавшего такого внимания историков. Сопоставляя его влияние с влиянием Софийской кафедры, Троцкий
подкрепил это выводами источниковедческого характера о составе Син. По поводу общей концепции Шахматова, в которой Син., как известно, принадлежит важное место, он писал:
«1) если младшие списки и проверялись впоследствии по Синодальному, то это имело, по-видимому, место только в отношении тех нескольких годов (1017–1043), которые отсутствовали
в южной летописи: иначе нельзя было бы объяснить многочисленных разногласий между С<инодальным> и КАТ (Комиссионным, Академическим, Троицким списками Н1Мл. — В. В.),
2) нет обязательности в предположении, что южная летопись
была привлечена именно в XV в.», так как Повесть о взятии
Царьграда читается уже в Син., а компиляция Нсв. с текстом
1017–1043 гг. могла быть произведена в XIII в. 73
Троцкий произвел сравнительный анализ Син. и списков КАТ и нашел большое число случаев с более подробными
 Там же. С. 344–345.

73

541

Часть 3

известиями в Син., чем в КАТ, особенно за XII и XIV вв. Он
сделал вывод, что Син. имел какие-то источники, независимые
от владычной летописи, так как нет основания предполагать,
что переписчик сознательно пропускал в КАТ даты (не все),
детали событий, фактов и т. д. 74
Особую роль придавал он анализу «дублетов», т. е. повторов в летописном тексте одних и тех же известий. Шахматов
также считал это важным признаком вставок и компилятивности. Коллега И. М. Троцкого Н. Ф. Лавров, как увидим, также
придавал «дублетам» особое значение. Но Троцкий дает пояснение своему приему: «при сведении двух источников приблизительно одинакового содержания, даже при искусности
редактирования, в результате получаются т. н. “дублеты” известий. Если найти дублеты, носящие следы юрьевского происхождения, — это подтвердит гипотезу о дополнительном
юрьевском источнике Син.». Правда, Троцкий не добавил, что
для этого нужно, чтобы эти «дублеты» не читались в КАТ.
Дальнейшие аргументы были построены на анализе дублетов и внутреннем анализе текста. В Син. рассказ под 1149 г. начинается со слов «Той же нощи…», тогда как в предыдущем тексте (и Син и КАТ) нет упоминания о ночи. Под 1185 г. в Син.
есть уточнение о часе события, указывающее, по мнению Троцкого, на контаминацию двух источников. «Последовательный
хронологический ряд» в Син. оканчивается на 1333 г. Затем
идут «три приписки, из которых одна — о поновлении Юрьева
монастыря, остальные — также его касаются». Вывод, к которому пришел исследователь, таков: приписки сделаны в Юрьевом монастыре, вероятно, на экземпляре летописи, ему принадлежащем. Сравнение же списков показывает, что известия
Син., отсутствующие в КАТ, можно отнести к юрьевскому летописанию. Пономарь Тимофей — «человек, близкий к Юрьеву монастырю и проникнутый его тенденциями». Юрьев монастырь — фамильный монастырь Мирошкиничей, отсюда отношение к ним в тексте летописи.
Годы, под которыми Троцкий выделял наиболее существенные разночтения Син. и КАТ, следующие: 1136–1138,
1144, 1149, 1167, 1168, 1178, 1179, 1184, 1185, 1188–1195, 1300,
1303, 1309–1311, 1327, 1333. Общий вывод был сделан о том,
74

 Там же. С. 351.

542

Глава 9

что «кроме владычной летописи в Новгороде существовало параллельное ей летописание при дворе новгородского архимандрита». Летописание это, очевидно, «не только регистрировало
местные, юрьевские события, но интересовалось также и фактами общественной жизни Новгорода». Оно отразилось в Н1,
«будучи, по-видимому, когда-то, а может быть и не однажды,
сведено с владычной летописью».
Троцкий отвергал стремление Е. Ю. Перфецкого найти
в Новгороде княжеский летописец, называя это «неудачной
попыткой установить существование в Новгороде светской летописи». 75 Текст Син., по его мнению, показывает совсем иное,
а именно — летописание Юрьева монастыря, которое Троцкий
выделял путем сравнительного анализа и внутреннего анализа
новгородских летописных текстов. Как и Д. С. Лихачев и некоторые другие последователи Шахматова, Троцкий видел выделенный им этап новгородского летописания в основном отраженным в дошедших до нас текстах. Он выделял его отрывки в Син. Текст Син. для этого не нужно препарировать, как
препарировал Шахматов ПВЛ. То, что получал Шахматов, для
Троцкого было слишком бледно. Но все же он сам успел продемонстрировать в своих, к сожалению, немногочисленных
статьях владение сравнительным методом и понимание сути
шахматовских построений. Он собирался продолжать работу,
возможно, уже в чисто историческом плане, когда писал: «Не
предвосхищая всех возможных выводов (этим вопросам мы
предполагаем посвятить самостоятельную работу), мы сейчас
только намечаем пути исторического использования добытых
источниковедческим анализом данных». 76
Итак, мы видели, что в 1930‑х гг. в Ленинграде и Москве
(в основном в Ленинграде) возник довольно широкий круг
историков, которые стали глубоко заниматься летописями,
используя сравнительный метод, хотя и не были прямыми
учениками А. А. Шахматова (за исключением М. Д. Приселкова). Эта среда учеников М. Д. Приселкова, А. Е. Преснякова и Б. Д. Грекова (Н. Ф. Лавров, А. Н. Насонов, М. Н. Тихомиров, К. Н. Сербина, И. М. Троцкий, В. П. Любимов,
75
См. также: Троцкий И. М. Рецензия на книгу: Перфецкий Е. Русские
летописные своды и их взаимоотношния. Прага. 1922 // Борьба классов. 1924.
№ 1–2. С. 305–307.
76
Троцкий И. М. Опыт анализа… С. 362.

543

Часть 3

Г. Л. Гейерманс) была объединена участием в двух больших
проектах — в бригаде по изданию летописей, существовавшей
на протяжении 1936 г. и потом распущенной, и в издании РП,
первый том которой вышел в свет перед войной.
Предвоенные годы и война нанесли по ним жестокий удар:
за короткое время ушли из жизни М. Д. Приселков, Н. Ф. Лавров, Г. Л. Гейерманс, был репрессирован И. М. Троцкий. Творчеству оставшихся будет посвящена четвертая часть настоящей книги.

Глава 10.
Н. Ф. Лавров как представитель школы
А. Е. Преснякова в работе над летописями
10.1. Опубликованные труды Н. Ф. Лаврова.
Проявление в них особенностей его метода.
Положение Н. Ф. Лаврова в научных кругах
конца 1930‑х гг. и планы его научных работ
В Архиве С.-Петербургского института истории РАН хранится фонд Н. Ф. Лаврова (ф. 269). Сложность работы с ним
заключается в том, что это не единый комплекс документов,
отобранных для хранения, а случайные бумаги, оставшиеся,
как можно полагать, на рабочем месте ученого в институте после его смерти в январе 1942 г. в блокадном Ленинграде. Институт находился тогда (и оставался до 1966 г.) в здании Библиотеки Академии наук.
Н. Ф. Лавров принадлежал к поколению, судьба которого
в XX в. сложилась наиболее трагично: оно сформировалось перед революцией 1917 г., но ему суждено было жить уже при новой власти. Лавров окончил в 1916 г. историко-филологический
факультет Петроградского университета. Он был учеником
А. Е. Преснякова, выходцем из его семинара, посвященного летописанию. По словам самого А. Е. Преснякова, в 1906 г., при
начале работы со студентами этого семинара, он консультировался с А. А. Шахматовым. 1 Одновременно с Н. Ф. Лавровым
1
См.: Андреева Т. В., Соломонов В. А. Историк и власть: Сергей Николаевич Чернов. 1887–1941. Саратов, 2006. С. 71. См. также: Александр Евгеньевич Пресняков: Письма и дневники. 1889– 1927. СПб., 2005. С. 576.

545

Часть 3

у А. Е. Преснякова учились Б. А. Романов, П. Г. Любомиров,
С. Н. Чернов. В 1911 г. А. Е. Пресняков упоминает Н. Ф. Лаврова среди своих «стариков» — «требовательной и ответственной аудитории». 2 По предложению С. Ф. Платонова он был
оставлен при университете для подготовки к профессорской
должности. Революция все изменила. Только в конце 1930‑х гг.
Н. Ф. Лавров стал преподавать по совместительству на историческом факультете Ленинградского университета.
А сначала была неустроенность, узнав о которой, один
из университетских товарищей Н. Ф. Лаврова, С. Н. Чернов,
в 1920 г. хлопотал об устройстве его в Губархиве, писал об
этом А. А. Гераклитову. 3 Известно, что Н. Ф. Лавров с 1921 г.
работал в Москве в Центрархиве, а затем (с 1924 г.) — в его
Ленинградском отделении. 4 С. Ф. Платонов в конце 1920‑х гг.
упоминал Н. Ф. Лаврова среди лучших «старых кадров», которые он хотел сосредоточить в Архиве Академии наук. 5 Как пишет В. Д. Алпатова, он был принят сотрудником в ИсторикоАрхеографический институт в 1934 г., и через год ему была присвоена кандидатская степень. 6 Сотрудником этого института
(преобразованного в 1936 г. в Ленинградское отделение Института истории СССР АН СССР — ныне С.-Петербургский
институт истории РАН) Н. Ф. Лавров оставался до самой
смерти в январе 1942 г. 7 Судя по сохранившейся планкарте
на 1938–1939 гг., Н. Ф. Лавров был сотрудником ИсторикоАрхеографического института с 1933 г. (к 1938 г. уже стал
старшим научным сотрудником). 8
Наиболее значительной работой с участием Лаврова, увидевшей свет, было академическое издание «Правды Русской»
под редакцией Б. Д. Грекова. Н. Ф. Лавров подготовил к изданию ряд списков. Но его роль была большей, чем просто одного
из публикаторов. Он был, по пролетарской терминологии того
2
Андреева Т. В., Соломонов В. А. Историк и власть… С. 80; Александр
Евгеньевич Пресняков: Письма и дневники… С. 722.
3
Андреева Т. В., Соломонов В. А. Историк и власть… С. 135.
4
Алпатова В. Д. Обзор фондов ученых-историков, погибших во время
блокады Ленинграда. (По материалам Архива ЛОИИ СССР АН СССР) // АЕ
за 1973 год. М., 1974. С. 246.
5
 Там же. С. 257.
6
 Очевидно, без защиты диссертации.
7
Алпатова В. Д. Обзор фондов ученых-историков… С. 246.
8
См.: СПФ АРАН, ф. 133, оп. 1, № 1557, л. 151, 277; № 1573, л. 96.

546

Глава 10

времени, «бригадиром» первого тома (вспомним, что речь идет
о 1936 г. — эпохе колхозов и цехов, разделенных на рабочие
бригады). Именно на нем лежала вся работа по проверке и сличению текстов, подготовке их к печати. Недаром Б. Д. Греков
в предисловии подчеркивал его «исключительную» роль в выходе издания. 9
Но еще раньше, чем он был привлечен к работе над списками РП, Лавров определил свой путь как путь исследователя летописания. Собственно, мы можем предполагать, что и в дело
издания РП он был вовлечен как специалист в этой области,
поскольку важнейшие списки памятника дошли в составе новгородских летописей. У  Лаврова уже была написана большая
статья о Ник., 10 получившая известность в научных кругах.
Она была опубликована в 1927 г., но написана значительно
раньше, когда он еще работал в Центрархиве, а начата еще ранее, так как тема была получена еще в семинаре С. Ф. Платонова. Сохранилось письмо А. Е. Преснякова С. Ф. Платонову,
написанное в 1916 г.: «Работа Н. Ф. Лаврова вышла из Вашего
семинара и является результатом профессионального и тщательного изучения рукописного материала. Дальнейшие занятия Н. Ф. Лаврова списками Никоновской летописи и летописью Воскресенской были бы весьма ценными для интересов
Археографической комиссии». 11 Фактически статья Н. Ф. Лаврова — это мини-монография, и при других обстоятельствах
она стала бы книгой, как книга П. Г. Васенко.
А. Е. Пресняков сам был исследователем летописания московского периода. То же можно сказать и о П. Г. Васенко, всю
жизнь посвятившем исследованию Степенной книги. Поэтому
тема Ник., так тесно связанная со всем комплексом московского летописания, возникла у Лаврова не случайно. То, что
его исследования в этой области не имели продолжения в виде
9
Правда Русская. Т. 1. Тексты. М.; Л., 1940. С. 10. Об этом же писал
С. Н. Валк. См.: Валк С. Н. Советская археография. М.; Л., 1948. С. 126–127, 131.
См. также: Правда Русская. Т. 2. Комментарии. М.; Л., 1947. В редакционной
статье Б. Д. Грекова сказано, что Н. Ф. Лаврову «принадлежит первичная редакция настоящего тома», а затем работу завершил Б. А. Романов (Там же. С. 8).
10
Лавров Н. Ф. Заметки о Никоновской летописи // ЛЗАК. 1927. Вып. 1
(34). С. 55–90.
11
Письмо хранится в ОР РНБ, ф. 585, оп. 1, № 3945, л. 35 об.–36. Этот
отрывок цитируется в книге: Брачев В. С. Русский историк А. Е. Пресняков
(1870–1929). СПб., 2002. С. 33.

547

Часть 3

опубликованных работ 1920‑х и 1930‑х гг., может объясняться
лишь обстоятельствами жизни этого времени и тем, что она не
вписывалась в тематику научных учреждений, в которых работал автор. Но многое указывает на то, что Лавров продолжал
работать над летописями. В глазах современников, как мы увидим, он был специалистом именно в этой области.
В статье Н. Ф. Лаврова дана краткая характеристика автором шахматовского метода. По мнению Лаврова, А. А. Шахматов «подошел к Ник. как к “летописному своду”, основным
моментом изучения которого должно быть выяснение происхождения и состава его редакций». Он подчеркивал эту
мысль, повторяя, что для Шахматова было особенно важно
«сравнительно-историческое изучение летописных редакций».
Таким образом, в этой статье в отношении Шахматова и его
метода Лавров стоял на тех же позициях, что и другие историки платоновского направления, например П. Г. Васенко. Для
последнего с его материалом списков Степенной книги сравнительный метод сводился, в сущности, к изучению списков
и редакций текста Степенной. Но подобный подход не отвергался и учеными дошахматовского периода. И особенно важно,
что так же с летописями работал еще до Шахматова непосредственный учитель Н. Ф. Лаврова А. Е. Пресняков. Отметим, что
Н. Ф. Лавров употребил понятие «летописный свод» не в шахматовском смысле. Для Шахматова «летописным сводом» были
лишь гипотетические тексты, им реконструированные.
Полагаем, это свидетельствует не о непонимании Н. Ф. Лавровым сути сложных построений Шахматова, а о том, что он,
как и другие историки школы Пла­то­но­ва–Пресня­ко­ва, осторожнее относился к возможности реконструирования предшествующих этапов истории текста, чем это делал А. А. Шахматов. Лавров стал единственным представителем этого направления, этого ученого круга, который впоследствии обратился
к летописям раннего времени и к истории летописания в целом,
что обрекло его на пересмотр концепции Шахматова.
Н. Ф. Лавров разобрал точки зрения А. А. Шахматова,
Н. П. Лихачева и С. Ф. Платонова на происхождение Ник.
В одном из примечаний он отметил, что «А. А. Шахматов
пользуется малоубедительным вообще приемом указания на
заимствования отдельных известий, а не редакции, в какой
эти известия изложены» (курсив наш. — В. В.), добавляя,
548

Глава 10

что в отмеченном случае «это особенно неубедительно, так
как последнее известие в данной новгородской летописи как
раз московское». 12 Именно на этом основании Н. Ф. Лавров
не принял один из аргументов Шахматова о том, что Ник.
пользовалась в качестве источника новгородской летописью,
доведенной до 1547 г. Здесь уже виден особенный интерес
Н. Ф. Лаврова к новгородскому летописанию и к сложному
переплетению новгородских и московских летописей в XVI в.
На это указывают и некоторые другие особенности статьи
Н. Ф. Лаврова. Так, рассматривая соотношение списков Ник.,
он прибегал к материалу сравнительного исследования С1, С2,
Воскр., Ник. и Льв. Н. Ф. Лавров, не будучи непосредственным учеником А. А. Шахматова, не относился к его построениям как к доказанным положениям (и в этом он, например,
отличался от М. Д. Приселкова). Н. Ф. Лавров считал возможным указывать на принципиальную малоубедительность некоторых шахматовских подходов к исследованию текстов и их
составляющих.
Отметим также как характерную особенность школы
С. Ф. Платонова пристальное внимание Лаврова к максимально подробному изложению мнения своих предшественников,
причем не только их основных выводов, но и системы аргументации, вплоть до мелких замечаний — то, чего никогда не делал А. А. Шахматов, относившийся к летописям как к целине. 13
Лавров же был щепетилен в этом вопросе. Так, он отмечал,
например, что А. Е. Пресняков указал ему одну из рукописей,
привлеченных им впоследствии для анализа Ник. Упомянул он
и о работе в семинаре С. Ф. Платонова: «На собрании семинария С. Ф. Платонова в 1911 г., где я докладывал о Синодальной
рукописи, Сергей Федорович сделал замечание, что отметки,
имеющиеся на полях рукописи, напоминают обычные отметки
Карамзина. По проверке предположение С. Ф. вполне оправдалось». 14
Главный вопрос в исследовании текста Ник. заключается
в определении соотношения списков Патриаршего и Оболенского. Когда Н. Ф. Лавров обратился к этой теме, наиболее
Лавров Н. Ф. Заметки о Никоновской летописи. С. 59. Примеч. 8.
 Там же. С. 56–63.
14
 Там же. С. 74–75.
12
13

549

Часть 3

обоснованной считалась точка зрения на первую часть списка
Оболенского как на древнейший список Ник., датирующийся
30–40 гг. XVI в. Но вопрос об источниках второй части списка Оболенского и источниках Патриаршего списка оставался
неясным. В отличие от А. А. Шахматова, который основывал
свои исследования на положение о том, что в работе летописца не было ничего случайного, Н. Ф. Лавров придавал большое
значение «небрежности», вообще постоянно встречающейся
в работе древних копиистов. 15 Вывод, к которому он пришел,
изучая Ник., был следующим: Воскр. до конца 1508 г. близка
к С1, а Ник. и Льв. — к С2. Это был метод сопоставления текстов по отдельным известиям в большом количестве вариантов, т. е. тех редакций известий, в недоучете которых он упрекал Шахматова. Уже для исследования Ник. им был сразу же
привлечен значительный комплекс текстов. Вывод был следующим: в части с 1509 г. до конца общим с Воскр. источником
Ник. была не дошедшая до нас редакция С2, которую составитель Ник. в некоторых случаях переработал.
Большое значение Н. Ф. Лавров уделял изучению подлинника Ник. По его мнению, Шахматов, который, заметим, специально не занимался палеографией, именно потому ошибся
в определении окончания Ник. и вопросе о первичности Патриаршего списка, что в перечне русских митрополитов в Патриаршем списке увидел последним Макария, а в других списках
имелись имена позднейших митрополитов. Но Н. П. Лихачев
определил, что это место в списке Оболенского было записано по заклеенному куску бумаги, под которым читаются лишь
имена Иоасафа и, может быть, Макария. В соответствии с этим
Лавров особо выделил «общее весьма важное методологически
положение», что «непременным условием правильности выводов должно быть знакомство с рукописным текстом». 16 В следовании этому принципу Лавров шел за С. Ф. Платоновым.
Так, относительно того, кто из русских митрополитов в данном случае был указан последним, он писал: «Мои наблюдения
по подлиннику привели меня к заключению, что последним был
записан Иоасаф». Из этого, в сочетании с другими аргументами, Лавров сделал вывод, что составление списка Оболенского
15
16

 Там же. С. 63.
 Там же. С. 60.

550

Глава 10

относится к 1539–1542 гг., хотя протограф мог быть составлен
и раньше.
Сравнительный анализ, по Шахматову, предполагал сличение текстов нескольких летописей сплошь по всем известиям.
В результате делался вывод о взаимном отношении летописных текстов. Следуя этому, Лавров полагал, что кроме редакций летописных текстов в целом, которые могут быть старше
или младше, могут быть старшие или младшие редакции отдельных известий. Об этом он постоянно писал и в разбираемой статье, и в дальнейшем. Так, Лавров упоминал о том, что
в Воскр. имеется то же известие о поставлении Иоанна и Пимена, что и в Патриаршем списке, причем «в той же редакции».
В примечании Лавров специально отметил, что это «не решает
вопроса о старшинстве текста Воскресенской летописи в целом; можно говорить лишь о старшинстве редакций отдельных
известий, в частности, приведенного».
Это замечание следует учесть как один из важнейших
приемов работы Лаврова с летописными текстами. У  Шахматова имеются элементы такого подхода. И  они всякий раз
отмечались Лавровым. Так, рассматривая оценку Шахматовым списков Патриаршего и Оболенского, исследователь
обратил внимание на то, что, по Шахматову, «в некоторых
случаях списки ОНБТ (Оболенского, Никоновский, Библиотечный и Троицкий. — В. В.) представляются редакционно
более древними». 17 По Лаврову получалось, что текст Воскр.
не может быть возведен к Ник., так как он «во многих случаях,
и в частности, именно в редакции указанного известия, старше Ник. текста». 18
Таким образом, в статье о Ник. уже видны основные приемы работы Н. Ф. Лаврова с текстами: сплошной сопоставительный анализ известий по большому количеству летописных
вариантов, особое внимание — выделению старших и младших
известий и по сумме этих данных — определение соотношения
текстов и восхождения их друг к другу.
Именно таким образом им был сделан вывод о том, что источником списка Оболенского Ник. следует признать Воскр.
в списке, который является протографом всех дошедших до
 Там же. С. 56.
 Там же. С. 72.

17
18

551

Часть 3

нас списков этой летописи. Обращаясь к Патриаршему списку, Н. Ф. Лавров уделил особое внимание его источнику за
1534–1553 гг. «Летописцу начала царства…» (далее — ЛНЦ),
оканчивающемуся, как известно, именно этим временем.
О нем он получил возможность судить на основании сопоставительного анализа известий нескольких рукописей, содержащих его текст. Патриарший список следует, по Н. Ф. Лаврову, за Воскр. до 1534 г. ЛНЦ отразился именно в Патриаршем
списке, а из него, по мнению исследователя, — в списке Оболенского и Льв. При этом Н. Ф. Лавров напомнил об утверждении А. А. Шахматова, что текст во всех этих летописях,
продолженный до разных годов, восходит весь к ЛНЦ, который постепенно пополнялся. «Но доказать этого нельзя, — писал Лавров, — у нас нет ни одного отдельного списка “Летописца”, который давал бы текст от 1534 года до 1567 года».
На этом основании (нет доказательств), а также потому, что
список Оболенского восходит не к протографу ЛНЦ, а к Патриаршему списку, Н. Ф. Лавров отверг догадку Шахматова.
Тут мы уже видим то критическое отношение к догадкам, которое потом проявится в замечаниях Лаврова на шахматовские «Разыскания…».
Исследователь особо подчеркнул, что ЛНЦ «не является сводом», потому что «источники его — официальные документы: послания царя и митрополита, статейные списки,
разрядные записи — являются первоисточниками, которыми
автор пользовался в московском государственном архиве».
По Н. Ф. Лаврову, у ЛНЦ был лишь один летописный источник — рассказ о смерти Василия III из Воскр. в тенденциозной
обработке. 19 Видя в Патриаршем списке вставку имени Алексея Адашева в известие о «порушении тайника под Казанью»
и указание в Описи Царского архива, что Адашев «писал память, что писати в Летописец лет новых…», Н. Ф. Лавров предположил, что Адашев «одно время… был прикосновенен к этой
редакционной работе по составлению Лицевого свода». 20
19
 Там же. С. 88. Речь идет о том, что рассказ о смерти Василия III, первоначальный текст которого был составлен непосредственно после самого
события и читается в таком виде в Новгородской летописи Дубровского, затем в Воскр. был переделан в пользу «бояр» — соправителей Елены Глинской,
а в ЛНЦ, наоборот, в пользу самой Елены Глинской.
20
 Там же. С. 90.

552

Глава 10

На статью Н. Ф. Лаврова сразу же вышел отзыв, написанный С. П. Розановым. 21 Отметив «тщательность проведенной…
работы», которая «располагает к принятию… выводов, особенно… касающихся взаимоотношения редакций частей основных
списков Никоновского свода и их источников», Розанов написал, что Н. Ф. Лавров, очевидно, не знал и не использовал его
работу о западнорусском Хронографе, а также предисловие
к изданию Хронографа и работы о нем А. А. Шахматова. Поэтому Лавров не рассмотрел устоявшееся мнение о Хронографе
как одном из источников Ник. Поскольку, по мнению Розанова, список Оболенского Ник. использовал Хронограф в той редакции, которая пользовалась Хроникой Мартина Бельского,
появившейся впервые в 1551 г., то и сам список Оболенского не
мог быть составленным ранее 50‑х гг. XVI в. Этот вывод Розанов полагал доказанным. 22
21
Розанов С. П. «Никоновский» летописный свод и Иоасаф, как один
из его составителей // ИОРЯС. Л., 1930. Т. 3. С. 269 –287.
22
 Там же. С. 270. Вопрос о списках Ник. был пересмотрен через 60 лет
Б. М. Клоссом. Он пришел к выводу, что справедлива была именно гипотеза
Н. Ф. Лаврова о том, что первая часть списка Оболенского послужила непосредственным источником Патриаршего списка. Вообще Б. М. Клосс высоко
оценил работу Н. Ф. Лаврова. Сопоставляя ее с суждениями о Ник. Н. П. Лихачева и С. Ф. Платонова, Б. М. Клосс отметил, что Н. Ф. Лавров «более аккуратно подошел к решению вопроса» о взаимоотношении второй части списка Оболенского с Патриаршим списком. По замечанию Б. М. Клосса, ни Н. П. Лихачев,
ни С. Ф. Платонов, в отличие от Н. Ф. Лаврова, «не занимались текстологическими сопоставлениями» списков, и «поэтому их выводы лишены убедительности». См.: Клосс Б. М. Никоновский свод и русские летописи XVI–XVII вв. М.,
1980. С. 20–23, 194–195. Высоко оценивал статью Н. Ф. Лаврова и А. А. Амосов. Он писал: «На десятом году новой власти вышло в свет исключительно интересное и обстоятельное исследование по рукописной традиции Никоновской
летописи, принадлежащее Н. Ф. Лаврову. В центре внимания ученого оказался
так называемый Летописец начала царства. Установив текстологические отношения между разными списками памятника, автор отказался от шахматовской
гипотезы о месте данного “Летописца” в системе отечественного летописания…
В заключительных пассажах статьи Н. Ф. Лавров выдвинул весьма интересное
предположение о целевом назначении списков Никоновской летописи как
черновых оригиналов “для задуманного тогда Лицевого свода”». А. А. Амосов
оценил тот факт, что Н. Ф. Лавров «рискнул предположить», что к этой работе
был одно время причастен Адашев, и в тексте Патриаршего списка есть вставка
его имени. «При публикации, — писал А. А. Амосов, — исследование Н. Ф. Лаврова не вызвало активных откликов, впрочем, выводы были усвоены». См.: Амосов А. А. Лицевой летописный свод Ивана Грозного: Комплексное кодикологическое исследование. М., 1998. С. 98.

553

Часть 3

Аргументы Н. Ф. Лаврова о более ранней датировке списка
Оболенского С. П. Розанов отводил. Н. П. Лихачев считал, что
признаки древности списка Оболенского идут от источника —
Иоасафовской летописи. Розанов предположил, что Ник. была
составлена в Троицком монастыре, а не в Москве. В основе первой части списка Оболенского лежит текст, совпадающий с Иоасафовской летописью. Составителем списка Оболенского на
этих основаниях Розанов видел Иоасафа, избранного в 1529 г.
из старцев монастыря в игумены, в 1539 г. в митрополиты,
а в 1542 г. — низведенного и сосланного в Кирилло-Белозерский
монастырь. После 1547 г. он был переведен в Троицу, где скончался не позднее 1556 г. Розанов предложил отождествлять
митрополита Иоасафа с известным ростовским священником
Георгием Скрипицей, автором сочинения против определения
собора 1503 г. о запрещении вдовым попам священствовать.
По замечаниям Иоасафа на деяния Стоглавого собора и по
его усердному заступничеству за крестьян Розанов выводил
его знакомство с крестьянской нуждой, с крестьянским бытом.
О  мирских пристрастиях Иоасафа упоминал и Иван Грозный
в послании инокам Кирилло-Белозерского монастыря.
Итак, Розанов подтверждал свою позицию ссылками на
то, что нам известно о личности Иоасафа. Но при этом он отклонял мнение Лаврова просто на том основании, что оно противоречит его точке зрения. Он не разбирал, а следовательно,
и не мог оспорить аргументы Лаврова, имеющие текстологический характер. Его понимание Ник. в основном вытекало из
характеристики личности и взглядов Иоасафа, а не из сравнительного анализа текста. Исключение составляет лишь та часть
работы, где Розанов сличал Ник. с Хроникой Мартина Бельского и Хронографом. И в этом состоит отличие статьи Лаврова от отзыва о ней Розанова.
В середине 30‑х гг. Н. Ф. Лавров официально (т. е. как
плановой темой в Ленинградском отделении Института истории) занялся историей летописания. Возможно, что отчасти
это шло от плана «летописной бригады» 1936 г., которую возглавлял Н. Ф. Лавров, но само назначение свидетельствует
о признании его после статьи о Ник. ведущим специалистом
в этом области. Неудача с «летописной бригадой» отразилась,
вероятно, на плане дальнейшей научной работы Н. Ф. Лаврова в институте. Во всяком случае, именно после этого Лавров
554

Глава 10

целиком переключился на подготовку издания РП. У нас есть
некоторые материалы о том, как складывалась далее его научная жизнь и представления об истории летописания.
Во время обсуждения плана издания летописей в Москве
Лавров говорил (см. гл. 9), что «сам работает над историей летописания». Из письма его А. Н. Насонову летом 1936 г., как
и из писем Насонова к нему весной 1936 г. (см. гл. 9), следует, что Н. Ф. Лавров признавал существование владимирского
свода 1206 г., затем его ростовской переделки, отразившейся
в Л., переяславского свода 1214 г., позднейшей ростовской летописи, отразившейся в МАк., а также, возможно, Владимирского Полихрона по Шахматову.
Из писем Насонову видно, что ликвидация бригады была
для него ударом, и ударом неожиданным, хотя недобрые предчувствия уже были. Так, он просил Насонова поговорить
с М. Н. Тихомировым и там, «где это надо», но не сообщать
едущему в Москву Б. Д. Грекову об этом письме. «Пусть воздействие “сильных” людей будет независимым от моего воздействия», поскольку «здесь важно “нажать” не столько на
Грекова, сколько на Лукина, 23 Ионисиани и, м<ожет> б<ыть>,
еще выше…». В письме от 10 июня Лавров писал: «Только что
хотел отправить Вам это письмо, как случились непредвиденные события. Работы по подготовке к изданию Monumentа 24
приостановлены. Почему — не вполне ясно. Поэтому не состоялось и совещания о подготовке к печати летописей». Однако это, по словам Лаврова, не распространяется на псковские
летописи, которыми занимался Насонов, поскольку «они были
в плане и до Monumentа».
После ликвидации бригады по изданию летописей
Н. Ф. Лавров, очевидно, продолжал работу как сотрудник
группы истории СССР раннего феодализма ЛОИИ. Как было
показано в гл. 9, его включали во все коллективные проекты,
которые планировались в эти годы. Именно коллективные
23
Речь идет об академике Н. М. Лукине — директоре Института истории АН СССР.
24
Речь, как ясно из контекста, идет о том вышеуказанном плане нового
издания летописей, которым занималась бригада под руководством Н. Ф. Лаврова. Употребление слова «Monumentа» указывает на то, что Лавров сопоставлял издания летописей с деятельностью Monumentа Germaniae Historica (см.
гл. 2).

555

Часть 3

работы считались тогда главными и стояли в плане. Но, выполняя плановые многочисленные работы, Н. Ф. Лавров, очевидно, уже писал книгу о летописях.
В письме А. Н. Насонову от 6 января 1937 г. Лавров сообщал о пятитомнике по истории народов СССР и о том, что
получил там тему «Церковь XV–нач. XVI в.» и очень этим доволен. Причина «довольства» пояснялась: «Пожалуй, по моим
интересам («Московское летописание XV–XVI вв.» — Вы
знаете) в пятитомнике нет более подходящей темы, чем эта».
Итак, в этот момент Лавров уже задумал книгу о летописях,
и именно о летописях общерусских (т. е. московских), а не
о новгородских только — и Насонов знал об этом. Что касается РП, то работа над первым томом заканчивалась. В этом же
письме говорится: «Мы кончаем правку Русской Правды и на
днях сдаем ее в издательство». 25
После роспуска «летописной бригады» и, возможно, даже
в связи с этим Н. Ф. Лавров был сделан заведующим Архивом
ЛОИИ (с 1937 г.), продолжая оставаться сотрудником группы
истории СССР раннего феодализма. На заседании сотрудников Архива от 3 марта 1939 г. он председательствовал, а на заседании 16 марта ему был утвержден план по описанию архива,
ревизия Меншиковского фонда и «организационные вопросы
как зав. Архивом». 26
Кроме того, в плане работ Н. Ф. Лаврова значится рецензирование текста М. Д. Приселкова «История русского летописания» и А. А. Шахматова «Обозр<ение> пам<ятников>
русс<кого> лет<описания> XI–XVI вв.». 27
Одна из работ Н. Ф. Лаврова, связанная с летописями,
увидела свет лишь после его смерти. Речь идет о подготовке им к печати двух неоконченных трудов А. А. Шахматова в не раз уже упоминаемом сборнике, посвященном 25‑летию со дня смерти ученого. 28 Большое место в этом сборнике
25
Н. Ф. Лавров — А. Н. Насонову. 6 января 1937 г. // Архив РАН, ф. 1547,
оп. 1, № 226.
26
 Там же.
27
Речь, конечно, идет о книге: Шахматов А. А. Обозрение русских летописных сводов XIV–XVI вв. М.; Л., 1938. Публикация подготовлена М. Д. Приселковым.
28
 А. А. Шахматов. 1864–1920: Сб. статей и материалов / Под редакцией
академика С. П. Обнорского. М.; Л., 1947.

556

Глава 10

заняли неопубликованные материалы из фонда А. А. Шахматова. Н. Ф. Лавров опубликовал найденный в бумагах А. А. Шахматова «Киевский летописный свод XII» — неоконченную работу, снабдив ее вступительной статьей. 29 Он назвал эту работу А. А. Шахматова «неоконченным опытом реконструкции».
Н. Ф. Лавров постарался восстановить ход мыслей А. А. Шахматова. Это история южнорусского летописного сборника начала
XIV в. (списки Ип., Хл.). В нем отразился киевский свод 1198 г.,
Галицко-Волынская летопись, черниговская летопись XIII в.,
две летописи Переяславля-Русского, Владимирский общерусский свод XIV в. «Исходя из этого положения, и можно реконструировать текст главного источника южнорусского сборника
начала XIV в., Киевского свода, путем “очистки” текста Ипатьевского списка (исправленного по Хлебниковскому) от известий, восходящих к вспомогательным источникам, т. е. известий
галицких, черниговских, переяславских (Южного Переяславля)
и, наконец, суздальских (попавших через Владимирский свод
начала XIV в.)». Н. Ф. Лавров должен был представить себе,
чего именно хотел достичь А. А. Шахматов этой работой. И он
понял: «всматриваясь в публикуемый “Киевский свод XII в.”,
А. А. Шахматова и сличая его с Ипатьевской летописью, замечаем, что Шахматов проделал именно такую работу, т. е. “очистил” текст южнорусского сборника… от известий, извлеченных
автором свода из его вспомогательных источников. Таким образом, можно с большою вероятностью полагать, что под названием — “Киевский свод XII в.” — Шахматов имел в виду именно
Киевский свод, доведенный до 1198 г.». Ему не удалось полностью реконструировать недошедший памятник. Это оказалось
невозможным из-за пропуска в начале ст. 6643 г. По Лаврову,
тут составитель свода заменил текст своего основного источника каким-то другим, а именно Переяславскою летописью. Можно предположить и ряд других пропусков. Шахматов, как обнаружил Лавров, «не ограничился лишь литературной стороной
реконструкции», но попытался реконструировать и язык восстанавливаемого свода. При этом он руководствовался теми же
соображениями, что и при реконструкции ПВЛ.
Другой работой А. А. Шахматова, которую Н. Ф. Лавров поместил в том же сборнике, была его статья «Киевский
 Там же. С. 105–115.

29

557

Часть 3

начальный свод 1095 года», также снабженная вступительной
статьей Н. Ф. Лаврова. 30 Главной задачей А. А. Шахматова
здесь, по мнению Н. Ф. Лаврова, было установление источников Нсв., как это написано в статье 1908 г. Лавров полагал, что
перед нами, очевидно, фрагмент невышедшего второго тома
ПВЛ, готовящегося Шахматовым уже после выхода первой части и незаконченного.
Полагаем, что эта работа Н. Ф. Лаврова заставила его особенно внимательно изучить все творчество А. А. Шахматова.
Сборник в целом и работа Н. Ф. Лаврова в частности по выходе получили высокие оценки. В. П. Адрианова-Перетц отметила как «вполне убедительное» предположение Н. Ф. Лаврова о том, что в первом случае мы имеем подготовленный
А. А. Шахматовым текст Выдубецкого свода 1198 г. и что его
«вступительная статья характеризует приемы реконструкции
текста и основания, по которым к восстановлению были привлечены Шахматовым определенные списки летописи». 31
Далее мы имеем уже материал за 1940–1941 гг. В плане
Н. Ф. Лаврова, утвержденном на 1941 г., стояли: 1. История
русской культуры. Т. III, параграф 17 «историческая литература» — 5 л.; 2. «История московского летописания» — монография. 9 л. Общий объем монографии должен быть 15 л. В других
документах название монографии значится как «Московское
летописание XVI в.». Работа должна была быть выполненной
в 1940 г., перенесена на 1941 г., значилась как внеплановая.
В 1940 г. была отмечена сдача 6 л. текста. 32 Отметим короткий
срок, намеченный для работы над темой. Но мы знаем, что на
самом деле Н. Ф. Лавров изучал данный вопрос гораздо дольше — практически всю свою жизнь в науке, и особенно активно
во второй половине 1930‑х гг.
Работа Лаврова над книгой о московском летописании
в 1941 г. должна была быть закончена. В среде научной общественности было известно о многолетних занятиях Н. Ф. Лаврова летописанием, он воспринимался как специалист именно
в этой области. Возможно, первоначально работа была задумана как исследование о новгородских летописях. Интерес к ним
 Там же. С. 117–160.
Адрианова-Перетц В. П. Рец.: А. А. Шахматов. 1864–1920: Сб. статей
и материалов. М.; Л., 1947 // Вестник АН СССР. 1947. № 8. С. 147–148.
32
СПФ АРАН, ф. 133, оп. 1, № 1652.
30
31

558

Глава 10

вытекал из занятий Н. Ф. Лаврова списками РП. Во всяком
случае, Б. Д. Греков аттестовал Н. Ф. Лаврова как специалиста
по новгородскому летописанию в 1937 г. 33 Коллеги знали, что
«большая, готовая к печати монография» Лаврова была закончена им незадолго до гибели. 34
Приведем также выдержку из письма В. П. Любимова
Н. Ф. Лаврову от 11 декабря 1936 г.: «…мне очень приятно,
если моя статья, как Вы пишете, идет навстречу тем исследовательским выводам, которые у Вас сложились». 35 А  в письме Н. Ф. Лаврову и Г. Л. Гейермансу от 30 декабря 1936 г.
В. П. Любимов писал: «Конечно, как в отношении Толстовской
летописи, так и особенно Академической, может быть, следует вообще сказать и больше, чем я сделал в своих описаниях.
Но я думаю, что для нашего издания достаточно сказано мною.
А  другие подробности укажет уже Николай Федорович впоследствии в том исследовании о новгородских летописях, которое он готовит». 36
13 февраля 1941 г. на заседании группы истории СССР
раннего феодализма был заслушан доклад Н. Ф. Лаврова
«История летописания в трудах М. Д. Приселкова». В фонде
Н. Ф. Лаврова сохранился текст под таким же заглавием. 37 Обращение к этой теме было, конечно, связано с внезапной смертью М. Д. Приселкова.
Представляет интерес отношение Н. Ф. Лаврова не только
к творчеству А. А. Шахматова, но и его учеников, с которыми
Н. Ф. Лавров был знаком. В фонде Н. Ф. Лаврова сохранился
33
Греков Б. Д. Итоги изучения истории СССР за 20 лет // Известия АН
СССР. Отд-ние обществ. наук. М.; Л., 1937. № 5. С. 1101–1113.
34
Алпатова В. Д. Обзор фондов ученых-историков… С. 246. В данном
месте В. Д. Алпатова дает ссылку на то, что сведения о гибели монографии
Н. Ф. Лаврова именно как завершенной книги «даны К. Н. Сербиной». Ксения Николаевна Сербина, специалист по летописанию, ученица М. Д. Приселкова, была коллегой Н. Ф. Лаврова по работе в ЛОИИ, пережила блокаду.
В. Д. Алпатова (возможно, передавая слова К. Н. Сербиной) называет книгу
Н. Ф. Лаврова «Московские летописные своды конца XV в.». Судя по приведенным выше архивным материалам, работа Лаврова над книгой о московском
летописании в 1941 г. действительно должна была быть закончена, чем подтверждается свидетельство К. Н. Сербиной.
35
Речь идет о вводной статье В. П. Любимова к публикации списков РП
для академического издания.
36
 Архив СПбИИ РАН, ф. 269, № 7.
37
 Там же, № 19.

559

Часть 3

текст его статьи на смерть М. Д. Приселкова (в двух экземплярах — рукопись и машинопись, между ними есть различия)
«Русское летописание в трудах М. Д. Приселкова». Н. Ф. Лавров написал, что М. Д. Приселков «обладал ярким и своеобразным исследовательским талантом», и характерной чертой его
была «смелость творческой мысли и страстность претворения этой мысли в историческое построение». Метод работы
М. Д. Приселкова с источниками Лавров обрисовал на примере его исследования ханских ярлыков. Приселков, по Лаврову,
«работает путем детального и кропотливого сличения списков
каждой коллекции, устанавливает между ними взаимосвязь
по общему их оригиналу и взаимосвязь списков Пространной
коллекции также по общему оригиналу, устанавливает происхождение оригинала Пространной коллекции от оригинала
Краткой, определяет время появления первого ближайшими
годами к собору 1503 г. и второго до 1550 г., устанавливая тем
самым связь возникновения этих памятников с дискуссиями
того времени по вопросу о церковном землевладении, и, наконец, дает реконструкцию оригинала Краткой коллекции
ярлыков». 38 Эта точная характеристика, в которой Н. Ф. Лавров не упустил ничего, может быть перенесена и на изучение
М. Д. Приселковым летописей. И действительно, характеризуя
работу Приселкова с летописями, Лавров делал это близкими
словами к тем, какими описывался его опыт с ярлыками. Приселков, по Лаврову, установил «не только факт существования
и последовательную смену сводов киевских и новгородских,
предшествовавших “Повести временных лет”», но и изложил их
содержание, нашел их авторов, рассказал об их работе, открыл
источники, которыми он пользовался, наконец, реконструировал самые их тексты. 39 Приселков рассматривался Лавровым
как преемник Шахматова, но Лавров подчеркивал, что «если
Шахматов подходил к анализу летописных текстов преимущественно как филолог, изучал летописи преимущественно как
памятники литературы, то Мих<аил> Дм<итриевич> подошел к ним преимущественно как историк». 40 При этом самому
Лаврову «решение Мих<аилом> Дм<итриевичем> некоторых
отдельных вопросов истории киевского летописания 70‑х гг.
 Там же, л. 6.
 Там же, л. 7.
40
 Там же, л. 15.
38
39

560

Глава 10

XI–нач. XII вв. представляется спорным». В частности, Лавров
написал, что утверждение Шахматова и Приселкова, что Дрсв.
был составлен митрополичьей кафедрой «в то время, когда ее
занимал грек Феопемпт, представляется весьма спорным, как
равно спорным является и представление о политическом антирусском облике этого свода». Как настоящий ученик своего
учителя, Лавров напоминал, что «уже давно другой глубокий
исследователь памятников русского летописания А. Е. Пресняков готов был считать основоположником летописного дела
на Руси русского человека, священника княжего села Берестова Илариона, будущего митрополита (а затем, как указано
по Приселкову, Печерского игумена Никона»). 41 Это предположение казалось Лаврову «более соответствующим фактам
политической жизни Киева времен Ярослава», а если это так,
то «и политический облик древнейшего памятника русского
летописанья представляется иным, чем тот, каким изображали его Шахматов и Приселков; равным образом и содержание
этого памятника может быть представлено иным, чем это думали названные ученые». 42
Лавров отчасти приоткрыл в этой статье и свои собственные взгляды на историю летописания. Так, упоминая «свод князя Юрия», Лавров написал: «Юрьев свод значительно редакционно переработал свод 1193 года, поновив изложенье последнего известья из новых источников, изменив (подновив) язык
и стиль изложения. Эта редакционная работа, как правильно
отмечает Мих<аил > Дм<итриевич>, была “актом заботы
Юрья Всеволодовича о памяти отца и ее прославления”; но я не
повторю за Мих<аилом> Дм<итриевичем> его предположения о том, что этот свод мог служить историческою справкою,
представленной в Византии для подкрепления просьбы об отдельном епископе для Владимира». 43 Подчеркивая расхождения Приселкова с Шахматовым по вопросу о тверских тенденциях этой летописи, Лавров скорее готов согласиться с Приселковым. Но что касается свода 1418 г., важного элемента
схемы Шахматова–Приселкова, Лавров писал: «Реконструкция Свода 1418 г. может быть оспорена. Оспорена, кажется,
41
 История русской литературы до XIX века / Под ред. А. Е. Груздинского. М., 1916. Т. 1. С. 158.
42
 Архив СПбИИ РАН, ф. 269, № 19, л. 22.
43
 Там же, л. 25.

561

Часть 3

может быть и попытка Мих<аила> Дм<итриевича> приписать
составление Троицкой летописи, а равно и летописи, нашедшей свое отражение в Софийской 1‑й и Новгородской 4‑й летописях, митрополичьей кафедре». 44 Лавров подчеркивал даже,
что Шахматов свое исследование этого вопроса о Полихроне
1418 г., равно как и о последующих этапах общерусского митрополичьего летописания — сводах 1448 и 1456 гг., сам считал
спорным и имеющим целью «скорее привлечь внимание исследователей» к проблеме, чем «из уверенности в правильности ее
разрешения». 45 В гл. 11 будет показано, как восстанавливаются
взгляды на эту проблему Н. Ф. Лаврова.
10.2. Оценка Н. Ф. Лавровым «Разысканий…»
А. А. Шахматова
Вероятно, к этому времени, 1936–1937 гг., когда задумывалась книга о новгородских летописях, ставшая затем книгой
о московских летописях, относятся выписки Н. Ф. Лаврова из
шахматовских «Разысканий…». 46
Несомненно, что писать книгу о летописях без тщательного анализа шахматовских работ, и особенно его главного
труда — его «Разысканий…», 47 было нельзя. В тетрадях Лаврова содержится уже немало практических поправок по разным
частным моментам шахматовских построений. Вероятно, это
подготовительный материал к докладу, возможно — к несохранившейся статье. В одном из писем Е. Н. Кушевой первой
половины 1941 г. С. Н. Чернов сообщал, что «слушал доклад
Н. Лаврова о раннем киевском летописании — в продолжение
и поправку Шахматова. Превосходный доклад». 48 Разумеется,
нужно учитывать, что сам С. Н. Чернов не занимался специально летописанием. Сличая заметки Н. Ф. Лаврова о «Разысканиях…» А. А. Шахматова с самим текстом этой книги, можно понять отношение Лаврова к конкретным выводам Шахматова,
 Там же, л. 28.
 Там же, л. 27–28.
46
Эти выписки хранятся в Архиве СПбИИ РАН, ф. 269 (фонд Н. Ф. Лаврова), № 7 (6), 7 (8).
47
Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908.
48
Андреева Т. В., Соломонов В. А. Историк и власть… С. 310.
44

45

562

Глава 10

касающимся начального летописания. Таким образом мы хотя
бы отчасти сможем представить себе, что же содержалось в том
докладе 1941 г., о котором писал С. Н. Чернов. Отметим комментарии, которые кажутся важнейшими.
Первая глава книги Шахматова называется так: «Повести
временных лет предшествовали более древние своды». Шахматов трактовал фразу из ПВЛ под 6476 г. «…и отступиша Печенези от града и не бяше лзе коня напоити» таким образом: «следовательно, блокада города сделалась еще теснее после бегства
Печенегов и отступления их от города». 49 По Шахматову,
именно киевляне не могли «коня напоити» после отступления
печенегов, что бессмысленно, ведь должно быть все наоборот:
печенеги отошли, и можно уже выйти из города и напоить коней в Лыбеди! Шахматов полагал, что всякая нелогичность
в тексте — свидетельство его переделки и/или позднейших
вставок. Поэтому он и считал такой вставкой эпизод о юношекиевлянине, переплывшем Днепр и позвавшем на помощь осажденным воеводу Претича, поскольку этот рассказ стоит перед
отмеченной выше фразой о напоении коня. Вставка, по мысли Шахматова, ясно видна еще и потому, что она стоит между
одинаковыми конструкциями текста: «…и оступиша град в силе
велице» в начале пассажа и «…и отступиша Печенези» в конце
его. По Шахматову, вторая конструкция построена по образцу
первой, но лишена здесь смысла, нелогична. Вставной эпизод
помещен между двумя сходными речевыми оборотами, и первоначальный смысл рассказа в результате этого был утрачен.
Лавров отмечал по поводу этого места: «968 г. Тоже неверно — смысл такой: и нельзя печенегам (курсив мой. — В. В.) напоити коня на Лыбеди». Таким образом, Лавров трактовал этот
текст совсем по-другому, чем Шахматов: печенеги, а не киевляне, не могут «коня напоити». При таком рассмотрении в тексте нет противоречия: печенеги отступили от города и уже не
могут напоить коня в Лыбеди. Значит, нет основания предполагать где-то в этом месте летописи позднейшую вставку, лишившую текст первоначального смысла. Мы видим, что Лавров
критиковал не сам метод Шахматова (исследовать связность,
непротиворечивость текста как признак его первичности), но
только решение частного вопроса. Находясь на одной позиции,
49

Шахматов А. А. Разыскания… С. 4.

563

Часть 3

ожидая логичности от текста источника, оба автора приходят
к противоположным выводам. Это заставляет вспомнить слова Шахматова, сказанные в предисловии к «Разысканиям…»:
«Я  хорошо сознаю субъективность многих из моих “ученых
доводов” и понимаю, что достоянием науки добытые выводы
могут стать только после всесторонней оценки их другими исследователями. Предстоит еще решение общего вопроса: правильно ли поставлена мною задача и каковы должны быть приемы исследования». 50
Далее речь шла о прочтении другого места в ПВЛ под
987 г., которое Шахматов таким же логическим путем оценил
как вставку. Шахматов полагал вставным весь знаменитый
рассказ об испытании вер князем Владимиром. Основание для
такого заключения было у Шахматова следующее: вопрос князя Владимира боярам и «старцам градским» по поводу принятия христианской веры помещен еще до рассказа об испытании
вер, но слова бояр, которые Шахматов расценивает как «прямой ответ» на этот вопрос, — после. Лавров комментировал это
место следующим образом: «Никаких вставок, все совершенно
логично». Т. е., по Лаврову, текст летописи в этом месте не дает
основания видеть вставку так ясно, как это казалось Шахматову. Бояре говорят всего лишь то, что если бы греческий закон
был плох, то бабка Владимира Ольга не приняла бы его. Мы видим, что Лавров (как и некоторые его предшественники в критике Шахматова, например, как В. М. Истрин) не был склонен
легко принимать шахматовские «вставки», считая их слабым
местом всей концепции. 51
Вообще весь § 1 (2) у Шахматова (у Лаврова он назван
«Вставки в тексте Повести временных лет, указывающие на
существование предшествующих сводов») разобран Лавровым
именно на предмет проверки сюжетов со вставками. Шахматов в этом месте пишет о семи вставках. То, как Лавров отвергал две из них, показано выше. Но и остальные ставились
 Там же. С. VII–VIII.
См., например: Истрин В. М. Замечания о начале русского летописания: По поводу исследований А. А. Шахматова в области древнерусской летописи // ИОРЯС. Пг., 1923. Т. 26. С. 50–68; Istrin V. M. Моравская история
славян и история поляно-руси как предположительный источник начальной
русской летописи // Byzantinoslavica. IV. Praha, 1932. С. 55. В своей критике
шахматовских «вставок» Н. Ф. Лавров в особенности близок В. М. Истрину.
50
51

564

Глава 10

под сомнение. «Не вижу вставки 862 г. “к Руси…”». Шахматов
анализировал рассказ о призвании варягов, ссылаясь на работу А. А. Потебни, впервые отметившего тут вставку. Под 945 г.
Шахматов считал вставкой весь рассказ о трех местях Ольги на
том основании, что вслед за известием о смерти Игоря должно
стоять заглавие «Начало княженья Святославля». Лавров отмечает: «Не вижу вставку и под 945 г. Наоборот, вставкой является заглавие, вероятно взятое с полей еще в Н<ачальном>
своде (сравни с Н1)». А  ведь Шахматов именно отсюда, из
анализа этих вставок, делал первый важный вывод своей книги о более древних сводах, предшествующих ПВЛ. Далее под
946 г. Шахматов видел, как известно, вставкой и рассказ о четвертой мести Ольги. Здесь Лавров явно колебался: «Тоже (но
все же возможно?)». Значит, он отвергал шахматовские вставки не сплошь, обдумывал каждый случай.
Лавров почти всегда обращал внимание на этот прием Шахматова — выделение вставок. Так, он комментировал
§ 68 в главе IV, которая у Шахматова называется «О  некоторых вставках в тексте Начального свода». Лавров замечает: «Новг<о­род­ская> 1‑ая действит<ельно> производит
впечатление более первоначального текста, чем По<весть>
вр<емен­ных> лет, но вставок, указанных в § 68, я не нахожу.
Это цельный рассказ». Лаврова специально занимался новгородскими летописями, а Шахматов в этом месте как раз делал
важнейший вывод о том, что «хронологическая сеть», читаемая
в ПВЛ, вставлена позднее, и вставлена в более ранний текст,
первоначально не организованный по годам. Тут же Шахматов
отмечал, что рассказ о первом нападении Руси на Царьград —
вставка, нарушающая связность текста.
К § 72 (у Шахматова там вновь помещен анализ текста
о четвертой мести Ольги как вставки) сделано примечание: «Вот
здесь можно не согласиться, четвертая вставлена, а три первых
мести не вставлены». А  по поводу § 73, где Шахматов предполагает два источника рассказа о поездках Ольги в «Деревскую
землю» и в Новгородскую землю (Дрсв. и Дрнсв., вошедший
в Нсв., причем текст из Дрнсв. Шахматов считал вставкой),
комментарий у Лаврова следующий: «Проверить по текстам —
это важный момент». О § 114–116 (в них Шахматов анализировал текст под 6576 г. о бегстве Изяслава из Киева и вокняжении
полоцкого князя Всеслава, в котором видел вставку из какой-то
565

Часть 3

черниговской летописи о победе Святослава над половцами под
Сновском) сказано так: «Очень важный текст. Как будто прямое указание на Древнейший свод — Черниговскую летопись?».
В некоторых местах Н. Ф. Лавров как будто колебался
в оценках шахматовских построений со вставками. Но чрезвычайно важно замечание к § 80 (анализ Шахматовым «несообразностей» статей под 6472, 6473 и 6474 гг. о походах Святослава): «Нельзя знать логичность текста». 52 Здесь впервые
мы видим оценку не частных шахматовских построений, а его
принципиального подхода к летописным текстам как изначально логичным, непротиворечивым и возможности по этой
причине реконструкции их первоначального вида логическим
путем. Лавров серьезно работал с «Разысканиями…». Это была
сплошная проверка всех наблюдений Шахматова по тексту летописей. В итоге Лавров, как представляется, стал сомневаться
в целесообразности некоторых выводов Шахматова.
Но, разумеется, не для критики перечитывал и оценивал
Лавров текст Шахматова. Он имел в виду построение собственной концепции, которая должна была продолжать, развить и лишь в некоторых случаях опровергнуть элементы шахматовской схемы. Лавров искал те звенья, которые были слабыми, нуждались в переделке, и те приемы, которые не давали, по
его мнению, надежных результатов. «Разыскания…» Шахматова и работа с ними были, очевидно, тем материалом, на котором
проверялись многие собственные взгляды Лаврова. Приведем
несколько примеров, показывающих, насколько важным было
обращение к «Разысканиям…» для формирования собственной
картины истории летописания у Лаврова.
В § 199 Шахматов рассматривает знаменитое место ПВЛ
о варягах, от которых «прозвася Руская земля». Путем сложного логического построения он приходил к выводу, что здесь мы
имеем дело не с первоначальным текстом и что первоначально в этом месте читались слова «прозвашася Варягы». Далее
Шахматов добавляет: «Я встретил возражение в устной беседе
со стороны глубокоуважаемого А. Е. Преснякова, с которым я,
52
 Думаем, это замечание нужно понимать в том смысле, что логичный,
с нашей точки зрения, текст мог не являться таковым для летописца, следовавшего другой логике или не следовавшего никакой. Если это так, то рушатся все
построения, основанные на привнесенной логике.

566

Глава 10

с большой всегда пользою для себя, так охотно беседую о вопросах, связанных с исследованием русского летописания.
А. Е. Пресняков сообщил мне, что он вместо “Варягы” предпочел бы читать “Новъгородци”, причем поставил бы перемену
племенного названия (Словене) на территориальное (Новгородцы) в связь с поселением Рюрика в Новгороде; ср. замену
названия Полян Киевлянами. Сначала поправка, предложенная А. Е. Пресняковым, показалась мне вполне приемлемою, но
теперь, после продолжительных размышлений, я возвращаюсь
к чтению “Варягы”». 53
Это место прокомментировано у Лаврова следующим образом: «говорил А. Е. Пр<есняков> — но он явно уступает
Шахматову — нет надобности уступать! — Русь и все! А  как
Ипатьевская?». Таким образом, Лавров вообще отвергал все
построения Шахматова вокруг данного места, вероятно, считая их надуманными, а чтение летописи, возводящее название
Руси к варягам, — изначальным. Лавров ставил только вопрос
о чтении данного места в ПВЛ по Ипатьевскому списку (Шахматов разбирал текст Лаврентьевского списка). Итак, при
оценке этого места Шахматова Лавров здесь близок тому направлению историографии, которое критиковало Шахматова
за излишнюю сложность объяснений при возможности объяснений простых и, по сути, исходило из положения, что текст
ПВЛ нужно принимать таким, каким он сложился на последний момент, если не очевидно противное.
Показательно еще одно место. По мнению Шахматова,
следы новгородской редакции в летописном тексте обнаруживаются в рассказе о братьях Рюрика. Новгородский книжник,
по Шахматову, «предания о трех князьях варяжских… решил
приладить к киевскому рассказу о трех племенах, порабощенных Варягами, — Словенах, Кривичах и Мери». 54 На следующей странице Шахматов добавляет, что, вероятно, «представление о трех князьях-братьях было дано как эпический мотив
из других рассказов, других преданий, подобных и тому преданию, которое в Киеве приурочивало построение города именно трем братьям…». 55 Лавров отверг и это построение о связи
Шахматов А. А. Разыскания… С. 301.
 Там же. С. 313.
55
 Там же. С. 314.
53
54

567

Часть 3

сюжета о трех князьях с сюжетом о трех племенах. При этом
он противопоставил Шахматову Преснякова: «К стр. 313. Белоозеро подчинялось Ростову. Когда? Набор факт<ов> не лучше грековского. — А. Е. Пр<есняков> никогда бы не написал
этого! Это художественный домысел… Перенос с 313 на 314 56 —
убийственно! Эпический момент — вот то-то же. В этом суть».
Отметим отношение Лаврова к историческим построениям его
прямого руководителя по институту Б. Д. Грекова.
Чтобы понять это замечание Лаврова, следует еще раз обратиться к тексту Шахматова и его манере обосновывать свои
выводы. Шахматов к одному и тому же заключению всегда
приходил разными путями, и один из них как бы подкреплял
другой. Так было и в этом случае. Мысль о связи трех князей
с тремя (или четырьмя) племенами возникла у него сначала
при чтении рассказа Нсв., который Шахматов считал дошедшим «в довольно исправном виде» в Н1Мл. Он обратил внимание, что в рассказе о призвании князей сначала называются
три племени, а потом четыре: к словенам, кривичам и мери прибавляется еще племя чудь. Далее Шахматов заметил, что призываются три князя. Они садятся, по рассказу, не в центрах
призывавших их племен, а «в городах, не имеющих как будто
прямого отношения к этим племенам». Всякая нелогичность
текста, как мы знаем, привлекала внимание исследователя
и являлась толчком к дальнейшим умозаключениям. Для Шахматова было ясно, что тут перед нами «следы спайки двух или
нескольких источников, следы компромисса между ними». 57
Потом текст о племенах Шахматовым на некоторое время
был оставлен. Он обратился к анализу рассказа о завоевании
Олегом Киева. Затем происходит возврат к тексту о призвании варягов. И так анализ этих двух и еще некоторых других
эпизодов перемежается до конца главы. Мы в сложной структуре этого текста Шахматова берем только линию о несоответствии племен городам, поскольку именно она привлекла
внимание Лаврова. При втором подходе к тексту о племенах,
56
Речь идет о страницах в книге Шахматова, где помещено следующее
рассуждение: «новгородский летописец получил возможность соединить три
предания о трех варяжских князьях Рюрике, Синеусе и Труворе в одно сказание о призвании этих князей четырьмя племенами, свергнувшими с себя варяжское иго».
57
Шахматов А. А. Разыскания… С. 291, 293.

568

Глава 10

призвавших варягов, Шахматов берется за дело как бы с другого конца. Он уже составил себе представление о том, что тут
сплетены воедино два источника — киевский и новгородский.
Шахматов их «расплетает». Он предполагает, что известие
о том, где именно сели призванные князья, — новгородское. Но
раз города эти не соответствуют упомянутым племенам — значит, перечисление самих племен этих следует отнести к киевскому источнику. Первоначально в тексте было три племени.
Чудь была добавлена новгородским сводчиком при соединении
киевского и новгородского рассказов воедино. Основание для
такого умозаключения чисто логическое: «новгородцу было
близко известно, что Варяги до последнего времени брали дань
с Чуд, творили насилья над Чудью». 58 Далее Шахматов опять
как бы отвлекается и переходит к разбору вопроса о логической структуре текста об обложении варягами племен — изгнании варягов — втором призвании варягов. Он доказывает
новгородское происхождение только части об изгнании и затем добровольном призвании. Одним из оснований был вывод
о «несогласованности» упомянутых племен и городов. Итак,
рассказ об обложении северных племен данью — киевский,
а рассказ о призвании варягов — новгородский, для Новгорода призвание князя — обычно явление в позднейшие времена.
Затем Шахматов опять переключается на другой фрагмент —
анализирует фразу о появлении названия Русь. Этот анализ занимает у Шахматова несколько страниц (с. 298–307). В ходе
его выдвигались, между прочим, новые обоснования в пользу
вставного характера слова «чудь» в перечне племен, призвавших варягов. Синтезируя свои прежние наблюдения и выводы,
Шахматов последовательно реконструировал этапы трансформации текста. Так, по его мнению, киевский летописец скомбинировал первоначальный рассказ на основании народных преданий, традиции, представлений и припоминаний. Когда этот
текст попал в Новгород, то новгородский сводчик «решился
развить его в самостоятельный и цельный рассказ о древнейшей судьбе родного города». На этом этапе возник сюжет о добровольном призвании варягов новгородцами. При этом Шахматов писал, что «новгородский летописец выходит с честью
из тех затруднений, которые создавались темным, запутанным
 Там же. С. 294.

58

569

Часть 3

рассказом киевского свода». 59 И  этим он действительно привносил в летописный текст свою логику. Так, например, перед
ним «развертывался… ряд любопытных местных преданий о варяжский князьях». Предания были различными в разных городах Новгородской земли. Он «не счел нужным воспроизводить
все известные ему предания о князьях варяжских», выбрав из
них одно новгородское (о Рюрике), одно изборское (о Труворе) и белозерское (о Синеусе). Он «приладил» их к киевскому
рассказу о трех племенах, порабощенных варягами, несмотря
на то что в Белоозере сидела не меря, а весь, и изборяне — это
кривичи. Единственное, что он сделал для лучшего «прилаживания», — прибавил племя чудь, поскольку «Изборск населен
наполовину чюдью». 60
Именно в этом месте Лавров не выдержал и сделал свою
помету о «художественном домысле» Шахматова и о том, что
Пресняков никогда бы этого не написал. Упоминание Преснякова было вызвано, думается, тем, что на него выше ссылался
Шахматов и создавалось ощущение, что Пресняков принимает ход рассуждений последнего в целом. Полагаем, это важное
место, позволяющее видеть отличие подхода Лаврова к летописанию и к реконструкции древнейших летописных текстов от
подхода Шахматова. Лавров в первую очередь отказывался от
построений Шахматова, которые считал умозрительными, от
его цепей рассуждений и нанизанных одно на другое предположений.
К § 220 Лавров добавил: «Вот в этом-то и дело — в Новгороде ничего древнего не сохранилось». Помета относится
к той части книги, в которой Шахматов сформулировал свои
главные выводы по истории новгородского летописания, выделил его основные этапы. Вероятнее всего, Лавров обратил
внимание на место, где Шахматов предполагает, что в 1423 г.,
когда в Москве составлялся митрополичий свод, «некоторые
(древнейшие) части архиепископской летописи были отосланы
в подлиннике». Этим Шахматов объяснял, почему «в основание
нового владычного свода» (Софийского временника) была положена «не древняя владычная летопись, а свод 1333 года (Си-

59
60

 Там же. С. 311–315.
 Там же. С. 313–314.

570

Глава 10

нодальный список)». 61 Тут также видна разница в подходах
к летописному тексту Шахматова и Лаврова. Для Шахматова
этот вывод — одно из звеньев сложного построения, позволяющего заглянуть в самое начало новгородского и киевского летописания, а затем проследить последующие этапы так ясно,
как будто мы видим все своими глазами. Лавров же подхватывает тему обращения новгородских книжников к дефектному
списку летописи (без начала и всей древнейшей части) совсем
по иной причине: в Новгороде не сохранилось ничего древнего. Не сохранилось когда? Ответ очевиден: к середине XV в.,
ведь именно об этом времени пишет Шахматов в указанном
Лавровым месте. Это двойное отрицание — «не сохранилось
ничего» — косвенным образом содержит, как представляется,
и оценку всех рассуждений Шахматова, касающихся древнейшего новгородского летописания. Шахматов был уверен, что
его можно реконструировать, несмотря на все утраты. Лавров
же делает акцент на утрате: не сохранилось ничего древнего.
По-видимому, именно с этим расхождением в понимании возможностей сравнительного метода связано определение шахматовских реконструкций Лавровым как «художественного домысла».
При таком подходе ясно, что доводы Шахматова не принимались Лавровым как доказанные, процесс исследования
продолжался. Это видно по многим замечаниям. Так, например, § 204 (там, где Шахматов пишет о тенденциях древнейшего новгородского свода и о том, что новгородцы «издавна
имели свободу приглашать себе князя») снабжен замечанием:
«Это подтверждает нов<городские> тенденции рассказа»,
но и «ведет к мысли о том, что Н1 использовала Пов<есть>
вр<еменных> лет, а не Нач<альный> свод». И  далее тут же:
«Летописец не преминул бы об этом сказать — новгородцы
ссылаются на Всеволода?». Шахматов полагал, что летописное
«призвание варягов» объясняется реально существовавшей
позднее новгородской практикой. Как подтверждение Шахматов ссылался на приглашение новгородцами в князья малолетнего Владимира, затем Ярослава, а в сноске приводит известную летописную фразу под 1102 г., обращенную к князю
Святополку Изяславичу, желающему прислать им своего сына:
61

 Там же. С. 380.

571

Часть 3

«а воскормили есмы собе князя» и т. д. Этого «воскормленного» новгородцами князя дал им Всеволод Ярославич — отсюда
и вопрос Лаврова. Кроме того, кажется, Лавров полагал невозможным подтвердить позднейшей практикой новгородское
происхождение летописного рассказа. Важно и его замечание
о том, что Н1 использовала ПВЛ. Обратим внимание: Лавров
не писал ни о Дрнсв., ни о Софийском временнике. Он называл
здесь реально сохранившиеся тексты: Н1 и ПВЛ.
По ходу работы с текстом Шахматова у Лаврова, как видно, формировалась, изменяясь, картина взаимоотношения летописных текстов. По поводу слияния новгородского и общерусского летописания, как оно виделось Шахматову, Лавров
заметил тут «значительное совпадение» в том, что «и в Москве
и в Новгороде свод составлялся одновременно в 1423 г.!! —
Уже сомнительно». Итоговое мнение его по поводу § 220
(3) оказывается следующим: «Итак, Нов<городская> 1,
т. е. Ком<иссионный> и Ак<адемический> сп<иски> несомненно подновляют текст срав<нительно> с Соф<ийским>
вр<еменником> по Первой ред<акции> Н<овгородской летописи>. Но в основе они все же дают более точно в целом этот
текст — чем Соф<ийская> 1 и Н<овгородская> 4». Лаврова
занимала мысль о протографе Н1 — «первой редакции новгородской летописи». В приведенной ниже стемме именно она,
вероятно, обозначается как «осн. вар.». Вероятно, именно эту
мысль Лавров развивал позднее в своей книге. Это отчасти
видно из сохранившихся набросков к ней (см. гл. 11).
В тетрадях Лаврова, и в частности в той, о которой идет
речь, очень много стемм. Все они показывают соотношение
текстов летописей в отдельных чтениях. Последнее естественным образом следует из особого подхода Лаврова к сличению отдельных чтений по возможно большему числу текстов.
В этом можно убедиться, как уже было сказано, на примере
ранней статьи Лаврова о Ник. Лавров для каждого рассказа
строил свою отдельную стемму, и они не всегда совпадали,
что его, очевидно, не смущало. По-видимому, Лавров полагал,
что наблюдения над взаимными отношениями отдельных летописных рассказов по разным текстам летописей не следует
выводить из общей схемы. Возможно, он собирался обдумать
общее взаимное отношение летописных текстов позднее. Однако об этом можно судить лишь очень предположительно,
572

Глава 10

так как перед нами — черновые наброски. Вот стемма Лаврова к тому рассказу, о котором шла речь в предыдущем абзаце. Она показывает соотношения С1, Н4 и двух списков
Н1Мл. — К и А:
Осн<овной> вар<иант?>


/
Н1 
/
\
К
А

\
Соф.1 и др<угие> в соед<инении>
с общер<усским> сводом.

В помете к с. 381 (п. 7, 9) книги Шахматова сделана особая приписка: «и мы вообще должны предпочитать чтения
Ак<адемического> сп<иска> чт<ениям> Ком<иссионного>».
У  Шахматова на этой странице говорится о двух списках
Н1Мл. и утверждается, что оба они независимо восходят
к протографу. 62
Видно, что Лавров особенно внимательно работал с текстом главы IX книги Шахматова: «Данные для восстановления первого Новгородского свода XI века. Новгородский
свод 1448 г.» и следующих глав X «Данные для восстановления первого Новгородского свода XI века. Общерусский свод
1423 года и Общерусский свод начала XIV в.» и XI «Данные
для восстановления первого Новгородского свода XI века.
Перечни князей и владык новгородских». Так, по поводу § 147 сказано, что это «самое слабое место Шахматова».
У Шахматова там речь идет о содержании общерусского свода
1423 г. Шахматов (ниже выделено мною курсивом) сопоставил новгородские известия этого гипотетического свода с Синодальным списком. «Т<аким> о<бразом> общерусс<кий> свод
сходствует с Син<одальным> сп<иском> там, где последний совпадает с влад<ычной> лет<описью>, и различается там, где
Син<одальный> сп<исок> ее сокращает. Бесспорно, это слабое
место и является отправным пунктом для моей атаки». По этому, как и по другим замечаниям, очевидно, что Лавров стал сомневаться в шахматовском Полихроне начала XV в. Позднее,
уже после войны, к такому же выводу о том, что Поли­хрон
начала XV в. — лишнее звено в схеме летописания, пришел
62
Позднее А. А. Шахматов иначе видел взаимное соотношение этих
списков. См.: Шахматов А. А. Обозрение… С. 161–172, 176–181.

573

Часть 3

Я. С. Лурье. 63 Что же касается Лаврова, возможно, что именно
мысли по этому вопросу привели его в итоге к необходимости
отойти от занятий только новгородскими летописями и переключиться на общерусские своды XV–XVI вв.
Лавров обращал особое внимание на выводы Шахматова
о новгородских и неновгородских источниках раннего летописания (в связи с идеей существования Дрнсв.). Кроме того,
у Шахматова часто шла речь о соединении в одной летописной
статье двух источников. Лавров сомневался в наличии древних
новгородских источников, полагая, что многие «новгородские»,
по Шахматову, известия ПВЛ и Н1 могли быть киевского происхождения. Так, к § 121 (Шахматов там пишет, что известие
о распределении волостей между сыновьями Владимира взято из новгородского свода) сделана следующая помета: «Что
ниже, это важно. Здесь сомнительно. Нет. Киев». Комментируя
§ 122, где Шахматов анализирует статью под 6522 г. о сборах
Владимира против Ярослава, Лавров писал: «Возражаю — но
как будто указ<ание> на два источника. Нет, один источник».
И к следующему § 123 (где Шахматов пишет о ссоре Ярослава
с новгородцами накануне получения известия о смерти отца):
«Основной параграф, внимательно изучить по текстам. Нет
основания относить за счет Новгорода. Ничего страшного.
В П<овести> вр<еменных> л<ет> — позднее искажение». Шахматов в этом месте сравнивает чтение ПВЛ и Н1, делая вывод,
что «киевлянин не понял, что такое “на Ракоме”, и отсюда несомненно, что самый рассказ принадлежит не киевлянину, а новгородцу». Лаврова это возвращало к его давним занятиям Ник.:
«в распор<яжении> сост<авителя> Ник<оновской летописи>
был именно Лаврент<ьевский> свод». 64 Далее, к § 126 дана следующая помета: «6538 — почему новгор<одское> известие?
Тогда о восстании в Польше польское известие?» (см. у Шахматова: «Под 6538 читаем несомненно новгородское известие:
“иде Ярослав на Чюдь, и победи я и постави град Юрьев”»).
Поскольку Шахматов продолжает разбирать новгородские,
Лурье Я. С. Общерусские летописи XIV–XV вв. Л., 1976. С. 67–73.
Нужно иметь в виду, что это черновые записи. Мы не знаем, как все
эти наблюдения выглядели бы в окончательном варианте текста. Например,
в Ник. нет «Поучения» Владимира Мономаха, что Лавров не мог не понимать.
Очевидно, под «Лаврентьевским сводом» он имел в виду не непосредственный
протограф Л.
63
64

574

Глава 10

по его мнению, известия и в последующих параграфах, Лавров помечал: «Это интересный параграф. Конечно, киевское,
но откуда… в Н4 и С1?» (о § 124, где Шахматов пишет о новгородском происхождении известия о нападении Брячислава
на Новгород); «Ну ничего новгородского» (о § 128, рассматривающем известие о кончине Владимира Ярославича); «Киевское» (о § 129); «Решительно произвольно. Ровно столько же
основ<аний>, как и для предыдущих». Наиболее ясно по этому вопросу Лавров высказался в комментарии к § 135, где речь
идет о Кирике: «Связь между киевс<ким> и новгор<одским>
летописанием м<ожет> б<ыть> поздняя, не = извлеч<ениям>
из Пов<ести> вр<еменных> лет». Наконец, к § 152 Лавров
сделал помету, как бы переворачивающую мысль Шахматова
в свою пользу: «В Син<одальном> сп<иске> на протяжении
1112–1167 несколько записей о событиях южнорусских, но эти
записи могли прийти из Киева путем устной передачи. (Значит,
м<огло> б<ыть> и наоборот)».
Отметим также замечание Лаврова к гл. VII («Следы новгородских известий в Начальном своде»): «Ш<ахматов> полагает, что в Нач<альном> своде есть записи новгородск<ого>
происх<ождения>. Бесспор<но> 6571 <Волхов вспять> 65
и 6550 <о походе Вл<адимира> Яросл<авича> на Емь. 66 Помоему, эти записи могли быть записаны и в Киеве, а следовательно, все остальн<ые>, котор<ые> Ш<ахматов> считал возможным принять за новгор<одские> в том лишь случае, если
две вышеуказ<анные> признаются новгородскими».
Глава VIII Шахматова, посвященная «данным для восстановления первого Новгородского свода XI века», анализировалась Лавровым очень тщательно. Примечаниями типа «Надо
подумать!» (к § 137) или «Важный параграф» (к § 138) испещрены обе тетради. В § 137 Шахматов обосновывал мысль
65
Под 6571 г. Нсв., по мнению Шахматова, сообщал о том, что Волхов шел
вспять пять дней. Шахматов полагал это известие безусловно новгородским. См.:
Шахматов А. А. Разыскания… С. 170. Причину того, что эта запись должна быть
новгородской, Шахматов видел в традиции отмечать обратное течение Волхова в позднейших новгородских летописях. Кроме того, это явление поставлено
в связь (как недоброе знамение) с сожжением Новгорода Всеславом.
66
Шахматов считал это сообщение о походе и о конском море во время
похода новгородским потому, что «и то и другое событие важны были для новгородца; киевлянин не мог обратить на них внимания». См.: Шахматов А. А.
Разыскания… С. 171.

575

Часть 3

о вхождении извлечений из ПВЛ в состав труда Германа Вояты тем, что под 6614 г. известие в ПВЛ читается в Син. и носит
следы новгородской обработки. По мысли Шахматова, только
новгородцу пришло бы в голову определить Святошу как тестя
князя Всеволода. Лавров замечал: «Возражение: Святоша внесен в Новг<ородскую> лет<опись> под 1165 г., когда Всеволод
уже давно умер. Конечно могло <быть> записано и в Киеве. Как
вопрос, когда именно? Во всяком случае, эта запись сделана после 1123 г. — когда он женился. Думаю, что в 60‑х гг. уже было
поздно его комментировать как тестя — редакция совсем другая срав<нительно> с Пов<естью> вр<еменных> л<ет>. Запись могла быть сделана и в Новгороде по киевской записи, но
не Пов<ести> вр<еменных> л<ет>». По ходу чтения у Лаврова
возникали и другие собственные предположения. Например,
к § 139 (там речь идет о вкладе в летописание Германа Вояты):
«Нельзя ли будет думать, что все (кроме Р<усской> П<равды>)
вошло в XII в.?». Или по поводу § 142 (заимствование Софийским временником статьи 6523 из протографа Син.) сказано: «Очень важно. …В Син<одальном> сп<иске> была статья
о крещении Новгорода!! — Это большой, конечно, вопрос! Мое:
в 497 — получается впечатление дублетности известия». В отношении § 143 замечено: «Объяснение натянутое» (см. у Шахматова здесь доказывается положение, что перечни великих
князей киевских, новгородских князей, митрополитов и других
владык в Н1Мл. попали туда из протографа Син. и что перечень, доведенный до Ростислава Мстиславича, восходит к своду,
который переписывал Герман Воята). И  далее более подробно
разобран § 146, Лавров перемежал изложение мыслей и цитаты
Шахматова (выделены курсивом) со своими комментариями:
«Новгород<ские> изв<естия> в св<оде> 1448 г., которых нет в Н1,
восходят к общерусс<кому> своду. (Весьма сомнительно!!!) Таких известий много за XIV–XIII в. (Ряд примеров на самом деле
указ<ывает>, что Н1, св<од> 1448 (Н4, С1) действительно имели
особый источник (но Новгород<ский>, не использован<ный>…
Н1<ой>). 67 Далее, замечательно то обстоятельство, что
67
Последнюю мысль Лавров будет потом развивать в набросках к собственной книге. Здесь мы видим только зарождение этой идеи. Так, в заметке
к § 166: «В этом надо разобраться. Надо строго отграничить, что есть только
в Н4 и С1».

576

Глава 10

до двадцатых годов XIV в. подобных известий почти нет (см.
отн<осительно> древн<его> периода ниже). — А как же выше он
сам указывал на извест<ия> XIII в. — Противоречие! Объяснение, которому надо противопоставить свое».
По поводу § 155 (где Шахматов продолжал анализировать
статьи, возможно извлеченные из новгородского владычного
свода общерусским сводчиком, а также доказывал существование свода 1118 г.) Лавров сделал такое замечание: «Выкладка
хронологич<еская>? Сомневаюсь, чтобы в 1118 <году> летописец мог 2 раза ошибочно назвать Вл<адимира> Моном<аха> —
Влад<имиром> Ярославичем. Позже, т. е. именно около Калкской битвы или несколько раньше? это возможно. Значит, эта
гипотеза о 1118 г. здесь не подтверждается». Шахматов полагал первоначальным упоминание в С1 и Н4 в хронологическом
перечне князей не Владимира Ярославича, а просто «Володимера», подразумевая тут Владимира Мономаха. Текст, прочтенный таким образом, казался Шахматову логичным и непротиворечивым. Отметим, что слово «гипотеза» подчеркнуто
Лавровым. Возможно, это указание на то, что для него данный
и другие выводы Шахматова — лишь возможные версии объяснений, он относится к ним с осторожностью.
Таким же образом Лавров разобрал и весь текст книги
Шахматова. Многое принималось после тщательной проверки, многое подвергалось критике. Некоторые наблюдения
выделялись особо как материал для размышлений. Например,
к § 160 дано заключение: «Посадиша старейшину Гостомысла — возводит к сво<оду> XI в. Не может быть, это текст XV в.».
И  далее относительно § 164: «Очень субъектив<ная> мысль
о записи о Брячиславе (нападении его на Новгород. — В. В.).
Признаю — и точка» (у Шахматова: «Признаю…, что в свод
1448 года и общерусский свод статья попала из свода 1167 года
и далее из свода XI века»). Тут многие комментарии Лаврова
схожи один с другим, так он делал комментарий к § 172 (Шахматов определяет там «явно неновгородские» известия свода
1448 г.): «Легко поддается критике». Шахматов полагал, что
эти «неновгородские» известия шли из общерусского свода,
предшествующего своду 1448 г. Лавров же в существовании
первого сомневался. К  § 170 о битве при Листвене приписано: «Разобрать по текстам». К § 168 (Шахматов там возводит
статью о Всеславе под 6575 г. «свода 1448 г.» к общерусскому
577

Часть 3

своду 1423 г.) Лавров сделал примечание: «Сомнительное толкование о Всеславе под 6575, но под 6577, кажется, верно».
Текст статьи под 6577 г. «свода 1448 г.» Шахматов считал более первоначальным, чем чтение Син. Это совпадало с предположением Лаврова, что в С1 и Н4 отразилась первая редакция
Н1, которой он придавал особое значение.
Иногда пометы кратки, но все же интересно посмотреть,
к каким именно местам шахматовского текста они сделаны. К  § 174 (Шахматов пишет о «прибавке имени Кирилла»
в своде 1448 г. к упоминанию о греческом философе, учившем
Владимира основам христианства, полагая его заимствованным из свода 1167 г., а туда попавшим из Дрсв.): «Кирилл из
Др<евнейшего> свода? — Совершенно невозможно. В 1039 г.
не могли не знать, что Кирилла в Киеве не было. — Позднейший
домысел!». § 270 снабжен пометой: «Почему? Откуда?». Это —
самый короткий параграф в книге Шахматова. Он состоит всего из нескольких строк. Шахматов пишет о том, что в Дрнсв.
до 6557 г. «мы не найдем точных дат», но это «не мешает нам
предположить, что летопись велась в Новгороде и до 1049 года;
велась она, по-видимому, иным лицом и иными приемами, чем
записи 6557–6560 годов, но современность ее описываемым
в ней событиям явствует из ее содержания». Причина восклицания Лаврова очевидна: тут просто высказана догадка,
нет никаких обоснований. § 70–2 (в этом месте у Шахматова
восстанавливается первоначальное чтение текста о княжении
Игоря) помечен записью «нелогично». А  по поводу § 70–3
(у Шахматова мы находим здесь сравнительный анализ текста
ПВЛ и Н1 о последней дани Игоря) и § 70–4 (у Шахматова
там помещено рассуждение о вероятности двух источников
текста о гибели Игоря в Софийском временнике) Лавров заметил: «Два источника Соф<ийского> временника в рассказе
об Игоре и Свенельде. Проверить по текстам».
К § 284 дана такая же краткая, но еще более эмоциональная помета: «Какая ерунда». В этом месте Шахматов начинает
рассуждать о том, как и когда был составлен Дрнсв. Три основания приводили Шахматова к дате 1050 г. Первое основание — появление под 1049 и 1050 гг. точных хронологических
дат и записей «вполне современных событиям» о пожаре деревянной Софии и освящении новой каменной церкви. При этом,
по Шахматову, «указание на час, когда сгорела церковь, могло
578

Глава 10

быть дано только членом причта этой церкви». Второе основание — ссылка на уже сделанное ранее предположение о том,
что древнейший киевский свод был связан с учреждением митрополии. Новгородцы могли последовать примеру киевлян
и приурочить летопись к освящению Софии. Т. е. тут Шахматов, как и во многих других случаях, в качестве доказательства
привлекал собственное предположение, высказанное ранее.
Наконец, третьим обоснованием даты 1050 г. для Шахматова
было то, что новгородский свод был составлен по образцу киевского (напомним, что оба свода эти — гипотезы Шахматова), отсюда и вероятность, по Шахматову, составления его под
влиянием тех же обстоятельств (постройки нового соборного
храма).
§ 191 книги А. А. Шахматова (состоит из 19 частей — это
вся глава XII «Житие Антония как источник Начального свода конца XI века и общерусского свода 1423 года») сопровождался у Лаврова краткой пометой: «Чистая выдумка». Можно
думать, что гипотеза Шахматова о Житии Антония, которому
предшествовало Житие Феодосия, вытесненное им, не была
принята Лавровым как умственная, построенная на предположениях и догадках. Вероятно, Лаврову была известна статья
С. А. Бугославского, посвященная этому вопросу. 68 Они сходились здесь в оценке шахматовского построения. Но думается,
дело не только в этой статье. Мы видели, что Лавров часто не
принимал наиболее сложные из построений Шахматова. В случае же с Житием Антония у Шахматова как раз имеет место
такой сложный ход мыслей: использовать для сравнения результаты им же самим до этого осуществленной реконструкции предположительно существовавшего, но несохранившегося текста.
Впрочем, Лавров не просто критиковал Шахматова, он
учился на его тексте. Так, к § 188 (Шахматов делает вывод,
что в перечне русских князей «свода 1448 г.» есть данные, заимствованные из владычного новгородского свода) сделана
помета: «Трудно опровержимое соображение». В этом месте
Шахматов опирался на совпадение отдельных выражений
в этих дополнительных известиях перечня с известиями свода
68
Бугославский С. А. К вопросу о характере и объеме литературной деятельности преп. Нестора // ИОРЯС. Пг., 1914. Т. 19, кн. 3.

579

Часть 3

1448 г., которые он уже раньше определил как заимствованные из владычного свода. Но реплика Лаврова, скорее всего,
относится к последней фразе абзаца. Там Шахматов обращает внимание на то, что «из древнейшей части владычного
свода… нельзя было извлечь точных хронологических указаний», поэтому точная хронология в перечне начинается только
с Мстислава Владимировича. Это, несомненно, совпадало с высказанным Лавровым замечанием, что «в Новгороде не сохранилось ничего древнего». К § 207 (у Шахматова там идет речь
о походе Олега на Царьград и последующей затем его гибели)
Лавров сделал следующее замечание: «Поход Олега на Царьград — могила в Ладоге — не из ПВЛ?». Это скорее размышление, возможно, — сомнение. Шахматов считал «ладожскую
могилу» идущей из Дрнсв., которого Лавров не признавал.
Но даже не соглашаясь с Шахматовым, Лавров часто именно
из его книги делал для себя заметки для будущей работы. Так,
иронично отозвавшись о концовке § 161, где Шахматов писал,
что сообщение о палице, брошенной на мост, «можно думать»,
читалось в своде 1167 г.: «Конец этого параграфа — можно думать! Это замечательно!», сбоку он приписал: «Очень важная
статья! Впервые появляется Аким Корсунянин». Или относительно § 170 (о битве при Листвене, Шахматов сравнивал там
показания «свода 1448 г.» и ПВЛ и пришел к выводу о двух источниках рассказа) Лавров заметил: «Листв<енская> битва,
конечно, амплификация! Но повторения? Действительно два
источника? Изучить внимательно».
Одна из важных идей Лаврова была вынесена им, во многом, именно из текста Шахматова — о первой, несохранившейся редакции Н1. Так, к с. 81, п. 7 книги он сделал примечание:
«Важный пункт». В этом коротеньком абзаце Шахматов как
раз писал о первой редакции Н1Мл., представляющей, по его
мысли, список Софийского временника и сохранившейся в отрывках в Троицком списке Н1 и в Н5.
Обратим, однако, внимание на замечание к § 197: «Вот
основное, против чего я должен бороться». В этом месте Шахматов приводит основания в пользу новгородского, а не киевского происхождения рассказа об изгнании новгородцами варягов, а затем о призвании варягов (мы возвращаемся
опять к этому сюжету, хотя уже затрагивали его ранее). Первым и главным основанием Шахматов считал новгородскую
580

Глава 10

практику. Вторым основанием выставлял невероятность того,
чтобы киевский летописец «мог с такой определенностью воссоздать хотя бы и фантастический рассказ о событии, представляющем для него лишь попутный интерес». В‑третьих,
это «топографическая осведомленность автора» (об Изборске
и Белоозере). В‑четвертых, это уже упомянутая несогласованность рассказа о племенах, плативших дань варягам, и трех городах, где сели приглашенные князья. Несогласованность, по
Шахматову, заключается еще и в том, что в рассказе о призвании варягов не говорится о разных племенах. Шахматов пишет:
«перед нами вече старшего города, а не вечевые собрания трех
племен; призванные им князья садятся, старший — в старшем
городе, а младшие в пригородах; Изборск и Белоозеро представлены как бы пригородами новгородскими». 69 Пятое основание следует из предыдущего: тут виден «местный свободолюбивый дух». Понятно, к чему тут могла относиться помета Лаврова. Речь опять идет о логическом методе Шахматова, исходя
из которого, первоначальный текст должен быть непротиворечивым. Ясно, что Лавров был человеком совершенно иного, чем
Шахматов, склада ума, а также — и другой выучки. Поэтому
то, что казалось Шахматову очевидным, для Лаврова — просто
фантазии, ничем не подтвержденные. Если исходить из этого,
то замечание Лаврова должно было относиться, прежде всего,
к четвертому из шахматовских обоснований.
Важно и замечание к § 202: «Опасно». Что же, по Лаврову,
представляет опасность в изысканиях Шахматова? Речь идет
о восстановлении Шахматовым «первоначального рассказа»
о призвании варягов. Выше об этом параграфе уже шла речь.
Шахматов приходил к выводу, что в рассказе много вставок
и первоначальный его вид был иным. Очевидно, «опасной»
представлялась Лаврову сама реконструкция Шахматова,
уверенного в возможности отыскать древнейший текст из изучения позднейших. Возможно, для Лаврова это не очевидно.
Опасно домысливать — вот, вероятно, в чем суть его пометы.
Лавров сделал важное примечание к гл. VIII («Данные для
восстановления первого Новгородского свода XI века. Новгородская 1‑я летопись», там, где Шахматов пишет о Синодальном списке и его составителях): «мое: Тимофей заменил своим
69

Шахматов А. А. Разыскания… С. 297.

581

Часть 3

именем другое имя (Ивана Попина) 70 — и сделал это примерно
в 1262 г.». И далее Лавров выписал шахматовскую фразу (курсив мой): «Указ<анное> обстоя<тельст>во — наличие не самого
текста, а только копии с него, извлечения из него, отнимает
у нас надежду просл<едить> гл<авные> моменты в ист<ории>
владычн<ого> лет<описании>я, проследить смену летописцев,
углубиться в исследование источников и т. д.». Такая позиция
была близка Лаврову, возможно, более всего! Шахматову как
исследователю, несмотря на эту фразу, был присущ большой,
можно даже сказать, громадный оптимизм, вера в неограниченные возможности сравнительного метода. Это же можно сказать
и о М. Д. Приселкове. Н. Ф. Лаврову, в отличие от них, как можно предположить, было свойственно скорее научное смирение,
стремление остановиться на грани того, что возможно и что
невозможно. Это можно назвать осторожностью, каковую мы
отмечаем и у других исследователей летописания — причем как
и у других учеников А. Е. Преснякова (например, у П. Г. Васенко), так и у учеников учеников Шахматова (например, у ученика
М. Д. Приселкова А. Н. Насонова).
70
В Академическом списке Н1Мл. под 1230 г. имеется известная фраза:
«… погребенъ бысть игуменомъ… и мне грешному Иоанну попови…». См.: Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л., 1950. С. 278 (примеч. 61). В более древнем Син. в этом месте упоминается «Тимофей понамарь».
Ссылка на древнюю новгородскую летопись попа Ивана имеется у В. Н. Татищева в том месте, где он писал о тексте РП. См.: Татищев В. Н. История Российская.
М.; Л., 1962. Т. 1. С. 451. Н. Ф. Лавров, безусловно, хорошо знал эту тему в связи
с занятиями РП. В его фонде имеется набросок текста, озаглавленный «Примечания В. Н. Татищева к “Древним русским законам”», начинающийся следующими словами: «В одном из примечаний (22‑м) к части I‑й “Истории Российской”
В. Н. Татищев говорит: Сия грамота (Ярославова), содержащая в себе закон
(Ярославов), находится в древнем Новгородском Иоаннове летописце…». См.:
Архив СПбИИ РАН, ф. 269, № 14 (1), л.1–19. Кроме того, коллега Лаврова по работе в институте по изданию РП и по летописной «бригаде» Г. Л. Гейерманс, также погибший в блокаду, специально занимался этим вопросом и выпустил статью,
посвященную татищевским спискам РП, в которой упоминает «летопись попа
Ивана». См.: Гейерманс Г. Л. Татищевские списки Русской Правды // Проблемы
источниковедения. М.; Л., 1940. Вып. 3. С. 163–174. По замечанию Г. Л. Гейерманса, Татищев пользовался текстом Русской Правды, взятым из новгородской
летописи, которую Татищев назвал летописью попа Ивана. Гейерманс упоминал,
что поскольку в Н1 под 1230 г. содержится упоминание о попе Иоанне, поэтому списки ее тоже «могут быть названы летописями попа Ивана». См.: Валк С. Н.
Татищевские списки Русской Правды // Валк С. Н. Избранные труды по археографии. СПб., 1991. С. 197–211. См. также: Бобров А. Г. Новгородские летописи
XV в. СПб., 2001. С. 41–42.

582

Глава 10

Как видим, замечания Н. Ф. Лаврова по поводу работы
Шахматова помогают понять при почти полном отсутствии
других возможностей хотя бы некоторые из его собственных
взглядов и методов изучения летописей. Лавров, как и раньше,
когда исследовал Ник., полагал важнейшим делом сравнительное исследование всех сохранившихся текстов по отдельным
известиям. Он скептически относился к часто применяемому
Шахматовым анализу противоречий в летописном тексте, полагая, что это шаткое обоснование, так как, по его мнению,
нельзя знать логику летописца, пользуясь современными представлениями о логичном. 71 Ясно также, что многие догадки
Шахматова вызывали у Лаврова иронию. Отношение к догадкам и реконструкциям на их основе несохранившихся текстов
у Лаврова иное, чем у Шахматова. Лавров — ученый другой
школы, он мыслил по-другому, он более осторожен. И  он —
историк, а не филолог. Исторические картины, рисованные
Шахматовым в подтверждение гипотез о происхождении текстов, не внушали ему полного доверия.
Кроме того, становятся отчасти понятными собственные
представления Лаврова о тех летописях, прежде всего новгородских, о которых писал Шахматов. Очевидно, что Лавров
не просто сомневался в возможности восстановить древнейшие этапы летописной работы. Он полагал, от нее ничего не
сохранилось к тому моменту, когда составлялись дошедшие до
нас новгородские летописные своды. Поэтому ставил под сомнение те сюжеты в ПВЛ и Н1, которые Шахматов возводил
к Дрнсв., полагая их не новгородскими, а вполне возможно —
киевскими. Таким образом, он оказывается первым, кто поставил под сомнение новгородский свод XI в., во всяком случае — среди последователей шахматовского сравнительного
метода. Шахматов был так уверен в существовании Дрнсв., что
опубликовал его реконструкцию. 72 Ученики Шахматова довоенного времени также полностью его принимали (например,
71
В этом Лавров, пожалуй, сходится с последующими критическими замечаниями по адресу А. А. Шахматова, и особенно его последователя
М. Д. Приселкова, сделанными позднее И. П. Ереминым. См.: Еремин И. П.
«Повесть временных лет»: Проблемы ее историко-литературного изучения. Л.,
1947. С. 38–39.
72
Новгородский свод 1050 года с продолжениями до 1079 года // Шахматов А. А. Разыскания… С. 611–629.

583

Часть 3

М. Д. Приселков). Только позднее, уже после гибели Лаврова,
исследователи один за другим стали подвергать сомнению это
звено шахматовской схемы.
Видно, что Н. Ф. Лавров проявлял особенный интерес
к новгородскому своду — источнику сохранившихся списков
Н1. Он считал, что до нас не дошла ее первоначальная редакция, чтения которой сохранили в ряде случаев С1–Н4. Поэтому избыточные сообщения этих летописей следует относить
к несохранившейся редакции Н1, а не к общерусскому своду
1420‑х гг., существование которого предполагал Шахматов.
Позднее другие исследователи летописания разделяли эту
точку зрения, не зная, что Лавров думал о том же еще в конце
1930‑х гг. 73
Мы понимаем, конечно, что в обычном случае рисовать
картину взглядов историка на основании подготовительных
материалов и набросков рискованно. Но в данном случае у нас
нет иного материала, нет конечного авторского текста. Поэтому мы вынуждены ориентироваться на подготовительные материалы, сохранность которых можно считать большой удачей,
позволяющей отчасти реконструировать ход мыслей исследователя, по мере его работы с летописными текстами. К сожалению, нам остались из прошлого даже не взгляды Н. Ф. Лаврова
в полном смысле слова. Мы не знаем, к каким выводам он пришел бы в конце концов, анализируя работы А. А. Шахматова.
Мы лишь можем взглянуть на ход его мыслей и рассуждений,
которые оказываются любопытными, так как касаются проблем, остающихся интересными для многих поколений ученых.
А. А. Шахматов остался крупнейшей фигурой в истории изучения русских летописей. И все последующие ученые, в том числе
Н. Ф. Лавров, были просто обречены на то, чтобы сформировать свое собственное отношение к его трудам.

73
Лурье Я. С. Общерусские летописи XIV–XV вв. Л., 1976. С. 67–121.
Вновь вопрос о своде начала XIV в. как о своде Фотия 1418 г. поставлен
А. Г. Бобровым. См.: Бобров А. Г. Новгородские летописи XV в. СПб., 2001.
С. 128–160.

Часть 3

М. Д. Приселков). Только позднее, уже после гибели Лаврова,
исследователи один за другим стали подвергать сомнению это
звено шахматовской схемы.
Видно, что Н. Ф. Лавров проявлял особенный интерес
к новгородскому своду — источнику сохранившихся списков
Н1. Он считал, что до нас не дошла ее первоначальная редак‑
ция, чтения которой сохранили в ряде случаев С1–Н4. Поэто‑
му избыточные сообщения этих летописей следует относить
к несохранившейся редакции Н1, а не к общерусскому своду
1420‑х гг., существование которого предполагал Шахматов.
Позднее другие исследователи летописания разделяли эту
точку зрения, не зная, что Лавров думал о том же еще в конце
1930‑х гг. 73 1
Мы понимаем, конечно, что в обычном случае рисовать
картину взглядов историка на основании подготовительных
материалов и набросков рискованно. Но в данном случае у нас
нет иного материала, нет конечного авторского текста. Поэто‑
му мы вынуждены ориентироваться на подготовительные ма‑
териалы, сохранность которых можно считать большой удачей,
позволяющей отчасти реконструировать ход мыслей исследо‑
вателя, по мере его работы с летописными текстами. К сожале‑
нию, нам остались из прошлого даже не взгляды Н. Ф. Лаврова
в полном смысле слова. Мы не знаем, к каким выводам он при‑
шел бы в конце концов, анализируя работы А. А. Шахматова.
Мы лишь можем взглянуть на ход его мыслей и рассуждений,
которые оказываются любопытными, так как касаются про‑
блем, остающихся интересными для многих поколений ученых.
А. А. Шахматов остался крупнейшей фигурой в истории изуче‑
ния русских летописей. И все последующие ученые, в том числе
Н. Ф. Лавров, был просто обречены на то, чтобы сформировать
свое собственное отношение к его трудам.

73
Лурье Я. С. Общерусские летописи XIV–XV вв. С. 67–121. Вновь во‑
прос о своде начала XIV в. как о своде Фотия 1418 г. поставлен А. Г. Бобровым.
См.: Бобров А. Г. Новгородские летописи XV в. С. 128–160.

Часть 3

Глава 11.
Погибшая книга Н. Ф. Лаврова о летописях.
Опыт реконструкции
Мы предпринимаем теперь рискованную попытку рекон‑
струировать основные положения книги по истории летопи‑
сания Николая Федоровича Лаврова. В фонде ЛОИИ сохра‑
нилась краткая аннотация, сделанная рукой Лаврова: «Тема
представляется желательной в виду того, что летописание
XVI в. в научной литературе почти не освещено; последние
труды Шахматова и Приселкова обрываются на XV в.». Лавров
должен был вне плана написать 15 а. л. монографии, но вообще
объем этой работы на год определялся в зависимости от выпол‑
нения плановых заданий автора в ЛОИИ. 1 В архиве СПбИИ
РАН сохранились разрозненные бумаги Н. Ф. Лаврова, состав‑
ляющие ф. 269. Часть их после внимательного изучения была
атрибутирована нами как подготовительные материалы к мо‑
нографии.
Сразу возникает несколько вопросов. Во‑первых, почему
срок написания такого, по названию уже судя, монументаль‑
ного исследования был столь коротким? За первый год работы
(1940 г.) Н. Ф. Лавров должен был написать две трети работы,
и лишь окончание ее переносилось на 1941 г. Но если сравнить
со сроками, которые давались на другие работы по летописа‑
нию, например К. Н. Сербиной, то видно, что другим также
давалось мало времени. Кроме того, основным направлением
работы ЛОИИ в это время считалось издание памятников.
Предполагалось, что исследование летописания будет лишь
1

СПФ АРАН, ф. 133, оп. 1, № 1617, л. 29, 62; № 1618, оп. 1.

585

Часть 3

добавлением к изданию летописей, правда, очень важным до‑
бавлением, отличающим новый тип издания от старого ПСРЛ
(см. гл. 9). Но есть, как представляется, и еще одна причина.
Как видно на примере М. Д. Приселкова, в план ставились ра‑
боты, фактически уже выполненные. Нам известно, что Лавров
работал над летописями долгие годы. Его работа о Ник. появи‑
лась в 1927 г., но была написана еще ранее (см. гл. 10). Лавров
воспринимался коллегами как специалист в области новгород‑
ского летописания, потому что во время многолетней работы
над текстами РП именно новгородские летописи, в составе
которых сохранились многие ее списки, привлекали его внима‑
ние. Эти две темы неизбежно сливались.
Другой вопрос связан с содержанием книги. И в заглавии,
и в аннотации она определена как книга о летописях XVI в.
И хотя тема монографии, казалось бы, возвращала Н. Ф. Лав‑
рова к старым занятиям с Ник., подготовительные материалы,
хранящиеся в ф. 269, показывают, что на самом деле это была
бы книга о русском летописании вообще, такая же, как курс
лекций М. Д. Приселкова и впоследствии посмертно опубли‑
кованная книга А. Н. Насонова. На это же косвенно указывает
и то обстоятельство, что Лавров работал с книгой А. А. Шах‑
матова «Разыскания о древнейших русских летописных сво‑
дах» (см. гл. 10). Возможно, Лавров думал написать сначала
книгу о летописании XVI в., а затем о летописании более ран‑
него времени. В любом случае, подготовительные материалы
охватывают русское летописание в целом, с самого его начала.
И это естественно. Нельзя заниматься летописанием XVI в. от‑
дельно от всей истории летописания. Летописные своды этого
времени, исходя из метода Шахматова, включали материалы
самых разных предшествующих сводов.
В фонде 269 сохранились тетради с материалами сличе‑
ния летописей и комментариями к ним, сделанными рукой
Н. Ф. Лаврова: № 7 (12) — постатейное сличение текстов
до 1218 г., № 7 (13) — то же за 1206–1220 гг., № 7 (14) — за
1305–1419 гг., № 7 (21) — с 1380 по 1392 г., № 7 (15) — за
1419–1506 гг. Взятые вместе материалы эти представляют по‑
статейную роспись новгородских, южнорусских (типа Ип.)
и общерусских летописей XV–XVI вв.
Как и при исследовании Ник., Н. Ф. Лавров сравнивал от‑
дельные летописные известия первоначально вне связи с общим
586

Глава 11

представлением о соотношении текстов. В тетрадях Лаврова
мы видим следы кропотливой и, по-видимому, длительной ра‑
боты. Лавров разбил текст по известиям и анализировал каж‑
дое, в каждом находил важные места, где расходились чтения
разных летописей. Прежде всего, когда речь шла о начале ле‑
тописания, рассматривались расхождения между чтениями
Л., Радз., МАк., Ип., Н1, Н4, Сим., Рог., С1, Ерм., Льв., Н5,
Воскр. и Ник.
В некоторых случаях наблюдения и выводы, сделанные
Лавровым в 1930‑х гг., были позднее заявлены другими иссле‑
дователями, не знавшими об этой работе Лаврова, 2 и сейчас
прочно вошли в историографию. Но для истории науки важно,
что Лавров также шел в этом направлении. Возможно, его ло‑
гика, как и круг текстов, были при этом другими. Отличался
он от многих последующих текстологов и своей школой. В дру‑
гих случаях наблюдения и выводы Лаврова, возможно, не по‑
теряли научной новизны и могут быть использованы в работах
по истории летописания.
Результаты исследования тетрадей Н. Ф. Лаврова удобнее
всего показать в виде таблиц, которые представят его главные
наблюдения над летописными текстами. Нами были приложе‑
ны усилия к тому, чтобы в необходимых случаях сопоставить
мысли и наблюдения Н. Ф. Лаврова и А. А. Шахматова, но не
ставилась задача постоянно указывать на современное состоя‑
ние того или иного вопроса истории летописания. Существо‑
вал большой соблазн дать параллели из неопубликованных глав
посмертно изданного труда А. А. Шахматова «Обозрение …»,
посвященных обзору текста ПВЛ во всех известных ему ле‑
тописях, но попытки такого сопоставления показали невоз‑
можность проведения его во всей полноте. А. А. Шахматов
и Н. Ф. Лавров совершенно по-разному работали с летописями,
обращали внимание на различные моменты. Кроме того, хотя
«Обозрение...» и представляет собой текст, не изданный авто‑
ром при жизни, но это именно текст, законченный на какой-то
момент времени. Его нельзя сравнивать с сугубо предваритель‑
ными заметками Н. Ф. Лаврова.
2
Конечно, коллеги Н. Ф. Лаврова по работе в ЛОИИ знали общее на‑
правление его научного поиска, так как работа эта должна была обсуждаться
на заседаниях Отдела феодализма.

587

Часть 3

Другое дело — черновые материалы А. А. Шахматова, со‑
хранившиеся в его фонде. Они могут показать, как работал
А. А. Шахматов с летописями на том уровне предварительной
работы, который отразился в материалах фонда Н. Ф. Лав‑
рова. В одном из дел архивного фонда А. А. Шахматова идут
сначала заметки по отдельным спискам летописей. 3 Но далее
с л. 29 начинаются сравнения погодных статей под заглавием
«Сравн<ение> начиная с 1119 г. с Нов<городской> I». По‑
том снова помещены заметки о рукописях, начиная с л. 65 до
л. 81 об., сшитые нитками в единую тетрадь. По типу они со‑
вершенно сходны с тетрадями Н. Ф. Лаврова и представляют
сплошные погодовые выписки по целому ряду летописных тек‑
стов. Но в этих тетрадях А. А. Шахматова, в отличие от тетра‑
дей Н. Ф. Лаврова, нет выводов и замечаний, только текст с бук‑
венными обозначениями фрагментов. С л. 82 начинается новая
тетрадь, также сшитая нитками. Таким образом, у Шахматова
есть скорее результат сравнения, только констатация сходства
или различия летописных чтений, например: «1270 — Ник,
Воск, Соф, Н1, Н4, Тв, Софейск, Лавр.»; «Софейская=Соф»;
«Нов.4: бф, бо, бу» (в последнем случае налицо указание на за‑
кодированные буквами фрагменты летописного текста). И так
продолжается до 1305 г. (л. 101).
Если бы от трудов А. А. Шахматова остались лишь эти под‑
готовительные материалы, было бы, конечно, очень трудно,
даже невозможно, восстановить его взгляды на летописание.
Во‑первых, ход мысли А. А. Шахматова был сложен, и он никог‑
да прямо не исходил из наблюдений, сделанных путем сравне‑
ния отдельных летописных текстов. Уже поэтому тексты эти
воспринимались им лишь как часть строительных материалов
для гипотезы, но эти части всегда должны были быть скрепле‑
ны «цементом» реконструкций, иначе они рассыпались. В про‑
тивоположность этому, историки платоновско-пресняковской
школы, в том числе и Н. Ф. Лавров, всегда стояли ближе к ре‑
альным летописным памятникам и работу по сравнению тек‑
стов понимали как прямой путь к выводам.
Во‑вторых (а, возможно, именно поэтому), в указан‑
ных тетрадях А. А. Шахматова нет никаких выводов, а в те‑
традях Н. Ф. Лаврова они есть. Поэтому имеются основания
3

СПФ АРАН, ф. 134, оп. 1, № 319.

588

Глава 11

предполагать, что в подготовительных материалах Н. Ф. Лав‑
рова есть уже зерна его книги, что и позволяет решиться осу‑
ществить работу, результаты которой заключены в помещен‑
ных ниже таблицах.
Все тетради Н. Ф. Лаврова имеют обычный школьный фор‑
мат, текст написан чернилами рукой Н. Ф. Лаврова. Одна под
другой, без какого-либо отчеркивания, в тетрадях помещены
выписки из летописей. Если тексты каких-то летописей со‑
впадали, Н. Ф. Лавров делал соответственное замечание, если
нет — также, но этот материал нами в таблицу не заносился.
Только в тех случаях, когда в результате сравнения Лавров де‑
лал пометы о возможной связи текстов, эти мысли приводят‑
ся в таблице, как и схемы, нарисованные Н. Ф. Лавровым. Ко‑
нечно, в данном случае это следует считать предварительными
идеями, скорее размышлениями по истории взаимоотношения
текстов. В итоге, таблицы отражают, вероятно, определенную
часть наблюдений Лаврова.
Таблицы состоят из четырех граф. В первой графе указа‑
ны листы рукописи. Нумерация листов в каждой тетради от‑
дельная. Во второй графе — заголовок летописной статьи или
год. В третьей — название разбираемых летописей. Для первых
двух тетрадей дана еще одна графа. В этих тетрадях подробно
разобраны отдельные фразы начальной части ПВЛ, поэтому
в четвертой графе приводятся те чтения, которые подлежали
сопоставлению (в той редакции, с которой начинается сличе‑
ние у Лаврова), причем слова и выражения, на разночтения
которых Лавров обращал особое внимание, в этой графе вы‑
деляются полужирным шрифтом. Выводы Лаврова — цитаты
из его рукописей — даются в последней графе курсивом, но без
кавычек. Везде, в том числе в тексте самого Н. Ф. Лаврова в по‑
следней графе таблицы, даются унифицированные сокраще‑
ния названий летописей, поскольку у Лаврова они сокращены
в разных случаях по-разному. Это же относится к цитатам из
неопубликованных текстов А. А. Шахматова, если они даются
в примечаниях.

589

Часть 3

Тетрадь № 1 (Архив СПбИИ РАН, ф. 269, № 7 (12,
тетр. 1)). Сравнение текстов до 988 г. Заголовок тетради:
«Древнейшее летописание. Сх<одство> С1 с Ип. Софийские
летописи, сличение их с начала».
Лист
рукописи Н. Ф.
Лаврова
текст
на двух
вставных
стр.

Содержание
известия или
его год

Какие
летописи
подлежали
сравнению
Л., Ип., Тр.,
С1, Н4, Н5

На какие места Наиболее важные
было обраще- выводы и пояснения
но внимание
Н. Ф. Лаврова
Откуду
пошла… кто в
ней преже нача
княжити…. О
сем начнем
повесть сию…
(С1)

Далее сходно с дру­
ги­ми лето­пи<сями>…
О крещении Болгар­
ском и пр. из Хроно­
гра­фа! Но Аскольд
и Дир, тогда как
в Хро­но­графе Русь.
Нельзя ли думать,
что текст Хроно­
гра­фа более перво­
на­чален?

л. 1 об.

То же

Л., Ип., Н1,
Н4, РА

То же

То же

кто в ней
поча княжити
первое
яко пришедше
седоша на реце
именем Мора‑
ва и прозваша‑
ся Морава (Л.,
Ип.)

В заглавии <С1> бли­же
к Ип. РА дает вообще
текст ближе к Ип.
Наиболее близкий
текст к Л. и Ип.
да­ет Пог<одинский>
сп<исок>  Н4 и на­
ибо­лее древний.  Н5
идет к этому же
тексту, но позднее
литер<атурно> ос­
мыслен­но.4 С1 идет к
тому тексту, когда
выпала «прозвашася
Морава», но еще не
изменена «съдоша»
в «присъдоша».

л. 2

Заголовок
ПВЛ, преди‑
словие

Ниже Лавров привел два возможных варианта схемы соот‑
ношения текстов, содержащих этот отрывок с пометкой «Про‑
верить эту схему»:

4
У Шахматова   в неопубликованной части «Обозрения…» на л. 274 в
разделе о ПВЛ в Н5 идет: «текст этой части Н5 в пределах 6463–6479 и затем
6480–6507 основан на Н1 в редакции 1434 года, а заключением этих статей
восходит к Н4. При этом мы вправе ожидать в тексте, восходящем к Н1, вста‑
вок и поправок из Н4 и также в тексте, восходящем к Н4 – вставок и поправок
из Н1…».  См.: СПФ АРАН, ф. 134, оп. 1, № 110.

590

Глава 11

○					                 ○
○
○

○ Н 5			              Н4-I 5 ○	               ○Н5
Н4  ○
○ Н4 1 р<едакция>
○
					           Н 4-II 6 ○	               ○С1
С1 ○
○ Н4 вт<орая> р<едакция>
л. 2 об.

Предисло­
вие ПВЛ

Ип., Хл., Л, РА Славяне ώвии Хл. опускает «ώвии»
приидше
РА дают «они»
(явно ис­<пор­чен­ное>
чт<ение>) – отсюда
более древним являют­
ся те чтения, которые
смыкаются,7 т. е.

○



Ип. ○

○

○

Хл. ○

○ Л.

○



				        ○	          ○
				       Радз.        МАк.

Вывод, который Лавров делает далее, следующий: «Зна‑
чит, в каждом из них  м<огут> б<ыть> перв<оначальные> чте‑
ния. В новгор<одских> “овии” пропущено. М<ожет>б<ыть>,
восходит к Хл., а  м<ожет>б<ыть>, и независимо».
л. 2 об.

Предисло­
вие ПВЛ

С1, Н4, Н5,
Л., Ип.

А инии полоча‑ Что это, сокращение
не речкы ради или более древний
Полоты… (С1, текст?
Н5, Н4)

Н4 первой редакции.
Н4 второй редакции.
7
На полях: «Попутное наблюдение». Данное замечание показывает, что
не соотношение Ип., Л. и Радз. изучалось Лавровым, а соотношение этих тек‑
стов с новгородскими летописями (главным образом, с С1, что и отразилось
в заголовке тетради).
5
6

591

Часть 3
л. 3

То же

Н4, Н4, Тем и прозвася
Н5, С1, грамота словень‑
Л., Ип. ская (Н4)

л. 3 об. То же

Н5, Н4,
С1, Ип.,
Л.

л. 4

То же

То же

л. 5

Софийский Н4, Н5,
времен­ник С1
(Н4)

л. 5–6   852–862 гг. Н1, Н4,
Известие о С1, Н5,
Рюрике
Л., Ип.

л. 6–6 859 г.
об.

Получается, что текст
Голиц<ынского списка>
наиболее ранний, от его
протографа идет к Н5 и С1,
а Н4 уже от протогр<афа>
Нов<ороссийского>.
Днепр втечеть в
В чем дело? Прямо рас­
Понтеское море
суждая: в основ<е> РА и Ип.
жереломъ (Н5– «треми жерелы», отсюда и
Н4)
С1. Н4 и Н5 идут к Л? При­
дется допустить исправле­
ние в С1 ?
Поляном же жи‑ В Н4, Н5 и С1 добавлено
вущим…
срав<ни­тельно> с Л., Ип… Что
это: пропуск в Л.,  Ип. (ПВЛ)
или новгор<одская> вставка?
Если пропуск, то новг<ород­
ские летописи> дают более
ранний текст ПВЛ. Снова
сходство С1 и Ип!!
Заголовок вре‑
Опускаю пока трудное
менника
место Предисловие. — Это
к ПВЛ. Надо будет вер­
нуться!
Отбрасывать сличение с Л. и
Ип. и не привлекать пока Н1.
Но на основе трех: Н4, Н5
и С1 ста­ра­юсь определить
их об­щий источник. (Кроме
то­го и особенно изучить
взаимоотн<ошение> 1-й ОК 8
и 2-й С1-й)… Несомненно
мы имеем (в С1? – В. В.)
компиляцию текста ПВЛ с
текстом Н1. Таким образом,
тексты Н1 древнее текста
Н4. Отсюда — там, где кон­
чается сходство Н1 и Н4, С1
и Н5, там и конец искомого
свода.
Имаху дань варя‑ Возобновляю сличение Н4,
зи... (Н1)
Н5, С1 – Л. (Радз., МАк.),
Ип. (Хл.), привлекая в слу­
чаях различия Н1Мл.  и Син.
Для выяснения не использо­
вано ли новг<ородского>

8
ОК (КО) – списки Карамзина и Оболенского С1, которые обыкновен‑
но именуют ее первой редакцией, в отличие от второй, Младшей редакции.

592

Глава 11

л. 7 об. Восстание Н5, Н4, Разночтение в
–8
против
С1, Л.,
перечне племен
варягов
Ип.

свода. Нет сомнения, что
протограф Н4, Н5 и С1,
положив в основу ПВЛ в
ред<акции> Ип., исправляя,
дополнял по Н1.9
Неужели такая тонкая ком­
пиляция? Да, комп<иля­ция>.
Как в К<рат­кой> ред<акции>
РП и только из Н1.

С л. 8 следует особенно детальный анализ рассказа о при‑
звании варягов, которому Лавров, как и Шахматов, придавал
большое значение. И в рассуждениях по поводу этого рассказа
Шахматов, как видно, если обратиться к его «Разысканиям…»,
использовал свои мысли о  первоначальном тексте и его напла‑
стованиях, о влиянии на летописца его многочисленных ис‑
точников, о его стремлении тем, а не иным образом изобразить
роль варягов и то, что есть Русь. У Лаврова, в отличие от Шах‑
матова, мы видим настоящий формальный анализ разночтений,
без элементов реконструкции, но и без примеси «идеологии».
л. 9

Призвание Л., Ип., Наличие и
варягов
С1, Н4, от­сутствие на‑
Н5
звания  «Русь»

л. 11 об. То же

То же

Н1…  нет слова Русь. Это
важно для Киевс<кой> лето­
писи. Несомненно, «Русь» это
термин ПВЛ.
От тех варяг
А текст Н1 все-таки
находник тех
первонач<ален>. Из него мог
прозвашася Русь образоваться Л. текст путем
(Н4)
простой амплификации –
точнее осмысления.10 Опускаю
пока рассказ об Аскольде и Дире.
Начинаю со смерти Рюрика,
включая тексты Шахматова.
Писать подробнее. Вернусь
затем к Рюрику.

9
См. у А. А. Шахматова (СПФ АРАН, ф. 134, оп. 1, № 110, л. 290): «текст
ПВЛ восходит в С1 к двум источникам — основному своду 1448 г. и дополни‑
тельому “Киевскому летописцу”. Оба источника подверглись основательной
переработке редактора». Таким образом Шахматов видит предшественником
С1 предыдущие своды, а Лавров — предполагает (в данном месте) исправления
по Н1 и Ип. (вместо шахматовского «Киевского летописца»), подтверждая, од‑
нако, восхождение С1 и Н4 к общему источнику (своду 1448 г. по Шахматову).
10
Можно предположить, что в данном месте идет речь о реконструкциях
Шахматовым текстов древнейших сводов.

593

Часть 3
л. 12–
12 об.

Рассказ об То же
Аскольде
и Дире

л. 13–
14

Первое
упомина­
ние Олега
и Игоря,
поход на
Царь­град

л. 14
об.

867 г.

л. 15– 879 г.
15 об.

11

И бяста у него
два мужа не
имени его ни
боярина …
чий се градок,
они же реша (Л.)

Чтение новг<ородских> и
соф<ийских> лучше – в Л. про­
пуск имен… Таким образом,
надо думать, что в основ<е>
Н4, Н5 и С1 лежала особая
(древняя ред<акция> ПВЛ),
либо эти слова и весь текст об
Аск<ольде> и Дире был в Нсв.,
но опущен Н1Мл. Это под­
тверждается еще и тем, что в
последующем рассказе подвиги
Аскольда и Дира остаются не
объясненными.
То же И быша ратнии с Хронология в Н1 более арха­
древляны и угли­ ична, в ПВЛ более разрабо­
ци… И родися
тана – несомненно, что все
сын и нарече ему исправле­ния, сделанные ПВЛ
имя Игорь (Н4, по договорам 11 ПВЛ… Н4, Н5,
Н5, С1)
С1 дают текст компиля­
ции=866 год взят из ПВЛ… Н1
связывает это с Аскольдом
и Диром и с тем первым по­
ходом Руси, о кото­ром ПВЛ
говорит под 852 г. Следова­
тельно, по ПВЛ поход Асколь­
да и Дира второй поход Руси на
Византию в 866 г. …Итак, рас­
сказ Л., Ип., а следовательно,
и Н4, Н5, С1, производит впе­
чатление амплификации  рас­
сказа Н1 – в них только факт
новый – царь пошел на агарян
и вернул­ся. Но, вероятно, это
точный перевод с греческ<ого>.
Посмотреть у Истрина. ПВЛ
подгоняет это под Аскольда
и Дира, а следовательно, под
862 г. Но дальше Н4, С1 и Н5
дают свою концовку.
Н1, Н5,
Дальше 867 – Н1, Н5, С1 выду­
С1
мывают свой текст: тишина
бысть.
Н1, Н5, Умершю Рю‑
Н1 все под тем же 854 г. о смер­
С1, Л., рикови предаст ти Рюрика нет ни сло­ва… С1 и
Тр.,
княжение свое
Н5 идут от то­го текста Н4,
Ип.
Олгови от рода где было «своего», следователь­
им суща въдав
но, если Стр<оевский?>

Речь  идет о договорах Руси с греками.

594

Глава 11
ему сын свои на
руце Игоря, по‑
неже от рода ему
своему суща (Н4,
Н5, С1)
л. 16– 882 г.
17

То же, Дани Олега
РА, Хл.

л. 21

Начало
княжения
Игоря

То же

л. 23

Княжеский То же
перечень
от первого
лета Олега

Си иная числа
(Н5)

л. 24
об.

907 г.

… сам же взя
злато и паволо‑
ки и возложи
дань, юже дают
и доселе князем
Рускым

12

То же

…жену от Пле‑
скова именем
Олгу и бе мудра
и смыслена…

и Гол<ицын­ский?> древнее,
то это наиболее древняя
ред<акция>, а Ново­р<ос­сий­
ский>, С1 и Н5 идут от одного
корня. Но Н5 опускает «ему»
что позднее явление.12
Н5 опять далеко отступает
от ПВЛ (разбивает на два года
в виду того, что след<ующий>
рассказ уже 6391 г.). Н1 –
пер­вое впечатление  более
древ­н<его> текста, но обра­
щает внимание, что опущено
упо­минание Любеча. Т<аким>
о<бра­зом>, если бы считать,
что Н1 есть сокр<ащение>
ПВЛ, то следовало бы думать,
что сокращен именно текст
Ип. ?
Н1 дает текст об Игоре под
тем же 854 – (явная пе­ре­садка
какого-то другого текста.
Ясно, что если и лежал в основе
какой-то другой текст, то,
во всяком случае, этот текст
сильнейшим образом перера­
ботан)… Думаю, что это изве­
стие, а равно и даты поздней­
шие вставки. И <нрзб.> вставки
об Ольге, не есть ли вставки
одновременные с другими нов­
городскими вставками?
Нет сомнения, это взято из
какого-то сборника и сведено
позднее. Можно было бы ду­
мать о том, что перепутаны
листы, но все-таки…
Текст в Л. совп<адает> с
текстом Н1, лишь отчасти,
пропущен договор, пропущены
некоторые фразы… Но в Л.
пропущена фраза: «сам же
взя злато и паволоки и воз­
ложи дань, юже дают и доселе
князем Рускым». Т<аким>
о<бразом> текст Н1 пред­
ставляется более древним –
написано до отказа от дани
(Ярослав?).

Строевский, Голицынский, Новороссийский — списки Н4.

595

Часть 3
л.
945 г.,
26–26 рассказ
об.
о послед‑
ней дани
Игорю
л. 26
То же
об.–27

Н1, Н4, В то же лето
Этих дублетов в Н4, Н5, С1
Н5, Л., рекоша дружина нет. Нет их конечно и в Л. Как
С1
ко Игореви…
будто соединение двух источ­
ников… 13
То же

То же

л.
941 г.
27–28

То же

С1, Н4, Н5, Л.

Единственное предположение:
Н1 есть соединение Нсв. и
протогр<афа> Син. Следова­
тельно, одно известие из Нсв.,
другое из Син., а именно 2-е.
Видимо, именно первое было в
Нсв., соединяясь затем с рас­
сказом, который есть в ПВЛ
о походе Игоря на греков. Из­
вестия же ПВЛ 915 г. «приидо­
ша печенези первое на Русскую
землю» не было в Нсв., его нет
в Н1. – Оно появилось в связи с
известиями о походе печенегов
на Византию, взятыми из
Хронографа.
С1, Н4, Н5 следуют за ПВЛ.
Текст ПВЛ использует текст
Нсв., который в Н1 под 920 г.
В Л. (стр. 44)14 подчеркнуты
(сходные, редакц<ионные>
места). Таким образом,
вывод: Нсв.  не различает
деят<ельность> Олега и Игоря
— он не знает и хронологии
этого времени. Все это мог
уточнить только автор
ПВЛ, пользуясь Хрон<икой>
Георгия Амартола и дого­
во­ра­ми+договоры очевидно
были датированы. Нсв., по
предп<оложению> Пресняко­
ва,15 составлен Никоном. На­
чал составляться до смерти
Ярослава и закончен им же
в 70-х гг. – а может быть, и
Нестором?

13
Ср.: Гиппиус А. А. «Рєкоша  дроужина Игорєви»: К лингвотекстологи‑
ческой стратификации Начальной летописи // Russian Linguistics. 2001. V. 5.
No. 2. Р. 147–181.
14
Здесь и далее Н. Ф. Лавров указывает страницы по изданию Л.: ПСРЛ.
2-е изд. Л., 1926–1928. Т. 1.
15
А. Е. Пресняков занимался  летописанием со  своими учениками.  Оче‑
видно, данное предположение было высказано на этих занятиях.

596

Глава 11
л. 28– 922 г.,
28 об. 945 г.

л. 28 об. 945 г.
–29
(Начало
княжения
Ольги)

л.30–30 955 г.
об.

л. 30 об. 965 г.
л. 30
971 г.
об.–31
л. 31 об. 968 г.

16

То же

И реша дружи‑ Думаю, что это последнее из
на Игореве: се
Син., который этот текст
дал еси единому заимствовал из ПВЛ. Таким
мужеви много… образом, то, что было в Нсв.,
(922 г.)
вышло сходно… до рассказа о
В то же лето
4-й мести (стр. 58) и далее
рекоша дружина сходно со слов «и возложиша на
Игореви (945 г.) ня дань» (стр. 60).
…идеже ныне
Важный для датировки (хро­
есть двор  Горо‑ нологии) Нсв. текст… Н4, С1,
дятин и НикиН5 следуют за ПВЛ, но в Н1,
форов двор. А
по-видимому, все же ошибки
двор княжь бяше («перевесище»), а м<ожет>
в городе идеже
б<ыть>, и нет, «первее сице» –
есть ныне двор
верно, поэтому понадобилось
Воротиславль и повторить «бе вне града».
Чюдин, а перевесище бе вне града
(С1)
То же Крещение Ольги Рассказ о крещении Ольги в
Н1 имеет ряд редакц<ионных>
отличий ср<авнительно> с
Л. – Причем он редакц<ионно>
разнится и в Ак. и  Ком.16 Нет
сомнения, что Ак. переделал
текст срав<нительно> со
св<оим> ор<игиналом>, а Ком.
тоже переделал – Н4, С1
следуют за ПВЛ. Это можно
объяснить тем, что Н4, С1
взяли из ПВЛ, либо же общие
их с Н1 источники?
Л., Ип., И съступиша
Т. е. следует (Н4? – В. В.) за
Н1, Н4, бить ω бивши
Л., причем исправляет текст
РА
брани…
ее и Ип., и верно исправляет.
То же
Л. дополняет в связи с на­
ходкой договора… Н4… опять
соединила известия ПВЛ и Н1.
Л.
Придоша печене‑ Между тем было… <нрзб.> зна­
зи на Рус<скую> чит, я прав, это упом<инание>
землю первое
о печенегах поздняя вставка, в
Нсв. его не было, вставлено по
случаю находки договора Иго­
ря и использования Хр<оники>
Геор<гия> Амар<тола>.

Академический и Комиссионный – списки Н1.

597

Часть 3

На л. 25 читаем: «Надо показать, что в Н4, С1, Н5 на
прот<яжении> ПВЛ нет ни одного места, которого бы не было
в ПВЛ, либо в Н1 – кроме <нрзб.> мест».
Видно, что мысль о первичности Н1, которая вначале ка‑
залась Н. Ф. Лаврову сомнительной, теперь возникала у него
постоянно, независимо от Шахматова, а только лишь на основе
самостоятельного сличения текстов.
На л. 16 Лавров пришел к выводу, что Н5, которую он ра‑
нее подозревал в восхождении к древнейшей основе, – «позд‑
нейшая обработка». Значит, в процессе работы у Лаврова про‑
исходила постоянная коррекция первоначальных схем.
Но возможность первичности ПВЛ по сравнению с Н1
полностью не отбрасывалась. Возникал и вопрос о том, какая
редакция ПВЛ в этом случае первоначальна. Лавров думал о
главных вопросах истории древнейшего летописания: о соот‑
ношении ПВЛ с Н1 и о редакциях ПВЛ. И оба они были для
него не так ясны, как, например, для М. Д. Приселкова, следу‑
ющего целиком за А. А. Шахматовым. И даже можно сказать,
что он допускал в определенном смысле правомерность гипоте‑
зы В. М. Истрина (о тексте Н1 как сокращении ПВЛ).
Конечно, в некоторых местах Н. Ф. Лавров приходил к  вы‑
водам, сходным с шахматовскими, например о  взаимном влия‑
нии киевской летописи и новгородских летописей, но получены
они были совершенно иным, отличным от шахматовского путем.
Далее, по поводу известия под 941 г. отмечено, что текст
ПВЛ использует текст Нсв., который в Н1 под 920 г.
Как видим, Лавров, идя в целом вслед за Шахматовым,  слепо
не следовал  его построениям и не менее его ценил мысли о лето‑
писании своих учителей – историков, особенно А. Е. Преснякова.
Пока речь шла лишь о первой тетради Лаврова. Тетрадь
№ 2 (Архив СПбИИ РАН, ф. 269, № 7 (12, тетрадь 2)) пред‑
ставляет собой результаты сравнения текстов с 989 по 1130 г.
л. 1–1 988 г. Н1,
об.
С1, Л.,
Н5,
Н4

Постави Володимер Это известие справедливо счита­
в Киеве церковь свя‑ ется позднейшей выдумкой. Поче­
таго Георгия ноября му другие такими не считают?…
26. И пришед ис
Н5 использует более раннюю
Киева во Славен‑
редакцию общего источника Н4
скую землю и поста‑ и С1.
ви град во свое имя
Володимер… и вся
люди крести рускыя
и наместници

598

Глава 11
л.
2–3
об.

989 г. То же Перечень князей
киевских, новго‑
родских, русских
митрополитов и т. д.

Перечень новг<ородских> князей
…  заканчивается в Н1 Василием
Васильевичем – в Н5 Дмитрием
Юрьевичем, т. е. 1442 <г.> –
определить точнее!… Перечень
митрополитов… оканчивается
Герасимом…  поставлен в 1432 г.…
Дм<итрий> Юр<ьевич> также
вел<икий>  кн<язь>  1433–34 <гг.>
Значит,  к этому году относит­
ся приб<авление> в Н5. Значит,
составление этого свода от­
носится к 1433–34 гг. Умер 31
марта 1434! Герасим мог быть
списан также позднее. Перечень
посадников. Последним упомянут
Тимофей Васильевич – в Н5. Он
же посл<едний> и в Ак. и в Ком.,
но там и тут другим почерком,
добавление – первым указан
Онанья Семенович. Тим<офей>
Вас<ильевич> упом<янут>
в летоп<иси> под 1421 г. Но
оказался под 1435 г. тысяцким
(когда посад<ник> Григор<ий>
Кир<иллович>) – это не значит
1421 – Тимофей мог быть переиз­
бран в 1431–32 гг.

Уже на л. 3 об. представлена стемма, которая виделась Лав‑
рову  в начале сличения.



○

Н4 ○

		       С1 ○


○

Н 1 ○	           ○ Н 5

Пояснение к этой стемме показывает, что от идеи большей
древности протографа Н4 – С1, по сравнению с Н1, Лавров не
отказался, хотя и не утверждал этого уверенно.

599

Часть 3
л. 3

989, 990, Л., Н1,
991 гг.
С1, Н4,
Н5

л. 4–4 996 г.
об.

То же

л. 6

Н1, Н4,
Н5, С1

1015 г.

л. 6
1015–
об.–7 1016 гг.

То же

л. 7
об.

То же

1016 г.

17
18

…попы кор‑
сунские (Л.,
Н4, С1)…
епископы
Корсунские
(Н1, Н5)…

Непонятно, ибо «попы Корсун­
ские» – древнее. М<ожет> б<ыть>,
Шахматов прав Н5 исправляет…17
Большой соблазн Н1 считать
восходящей к протографу Н4 и
С1 — т. е. к Н5, к более поздней
ред<акции> этого протографа.
Сотвори
Нельзя ли  предположить, что
праздник
протограф С1–Н4 исправлен по Л,
велик варя
отсюда  м<ожет> б<ыть> и лучшие
300 провар
чтения «попы» вместо «еписко­
меду…
пы» (см. выше)… Здесь уже видно,
что Н1 модернизирует текст (по
ср<авнению> с РЛ, Ип., Н4, С1, Н5).
Рассказ о смерти Владимира
и похвала ему. Конец похвалы
кроме двух последих строк в Л.
изм<енен> — причем в Н1 текст
лучше, т<ак> к<ак> конец в Л. не
огласован, здесь же в Н1 согласо­
ван. Н4, Н5, С1 следуют за Л.
Святополк
Это дублет (в ПВЛ. — В. В.) выше
же окаянный (стр. 132) «Святополк же сяде
нача княжити Киеве…». В Н1 рассказ последова­
в Кыеве…
тельный,  такого дублета нет. Если,
однако, устранить «В лето 6524.
Бысть сеца у Любца и одоле Ярослав
и Святополк бежа в Ляхи» – эта
фраза, несомненно, взята из другого
источника. Думается, таким ис­
точником были те первоначальные
записи, которые и легли в основу
новг<ородского> летописания. Они
были, иначе не было бы рассказа в
Син. … Дальше рассказ о Ярославе и
новгородцах. Подчеркиваю сходные
фразы в Л. Сходные выражения ука­
зывают на близость одного текста
другому. Трудно решить вопрос о
приоритете того и другого рассказа.
Думаю, однако, что Н1 древнее. Но
это означает только, что этот
именно рассказ был в Нсв., а вовсе не в
др<ев>ней нов<городской> летописи. 18
Начало
Син. два раза использует ПВЛ.
княжения
Либо кроме ПВЛ у него был другой
Ярослава
(м<ожет> б<ыть>, новгородский
источник).

Фраза оборвана.
Т. е.  не так, как у Шахматова.

600

Глава 11
л. 9

То же

То же

л. 9 об. То же

То же

Бегство
Святополка
и текст РП

л. 9 об. Княжение Син., Н5,
–10
1017 г.
С1, Н4,
об.
Ярослава Ник., Н1

л. 11 об. 1018 г.

Н1, Л.,
Н4, Н5,
С1

И ту убиша
Буду воево‑
ду…

601

Т<аким> о<бразом> можно думать
либо, что Н1 древнее, что она, как и
в случаях с договорами Олега и Иго­
ря, не знает фактов, и ПВЛ исправ­
ляет и дополняет текст Нcв. (в
этих случаях=Н1), либо текст Н1
есть сокр<ащенный> текст ПВЛ. В
обоих случаях отсутствие фразы
«и дав им правду и устав…»   и само­
го текста РП (в Л. – В. В.) весьма
показательно.  В первом случае:
этой фразы и текста Правды не
было в Нсв., ибо он был пер<енесен>
и в ПВЛ (а  иначе это единственный
или один из немногих случаев). Во
втором случае: в ПВЛ нет — зна­
чит, это вставка нов<городской>
летописи.
Добавка в Н4 слова «Правда» –
«Правда Русская» указывает на
то, что именно под 1016 г. …Н4
ближе других отразила свой ис­
точник и что этим источником
была, скорее всего, именно Н1 .
Изв<естие> о заложении Софии
дублирует известие 1037 г. …Зна­
чит, Ник. использует Л. и Н4 или
Н1(?), но не С1. Но откуда известие
о печенегах? Это важно, его нет
ни в ПВЛ, ни в Н1=единственное
предположение – было в протогра­
фе Н1Мл., откуда и берет, а затем
этот протограф потерял листы,
и они были заменены текстом Син.
Значит, Н1Мл. была полнее, чем
сейчас. Но откуда она-то брала
текст? Из Нсв.? — Не может
быть? — Нет, может быть!! ПВЛ
исправляет текст Нсв., устра­
няя неверн<ые> места, м<ожет>
б<ыть>, не совсем точно.
Это дублет… Н4, Н5 — соединяют
два источника раньше Н1 и ПВЛ,
значит, и текст тоже — Н1 будет
из Нсв. 1) Значит, ПВЛ изменяет
текст Нсв., кое-что неудобное
выбрасывает. 2) Значит, Н1 была
когда-то полнее, Н4 пользуется
этим полным текстом (не этот
ли текст в т<ак> н<азываемой>
Ростовской летописи) — не было
ли там и РП?... Эта киевская

Часть 3

л. 12

То же

То же

л. 12

То же

То же

л. 14

1021 г.

То же

л. 14– 1024 г.
14 об.

То же

л. 15

1029 г.

То же

л. 15– 1030 г.
16 об.

То же

летопись оканчивалась 1074–75
гг. Вот почему в ней и Рус<ская>)
Правда первой краткой редакции.
Оже за рукы Либо Н1 со<кращает?>, используя
емлюще…
подробный текст, либо ПВЛ ис­
пользует текст Нсв.
…яко же дым Непонятно, но если б читать
и до сего
перед тем «смрад», как ПВЛ или
днесть (Н1) Н4, Н5, С1, то это понятная до­
бавка к этой фразе.
О Брячиславе Тексты Н4 (стр. III), Н5, С1 сход­
ны, отличаются от Л. и есть либо
амплификация текста Л., либо Л.
сокращает. Похоже на амплифи­
кацию, и лучше, если так думать…
Восстание в Н5, Н4, С1  – целый ряд добавок,
Суздале
сравнивая с Л. Все они кажутся,
однако, амплификациями. Но в
Н4, С1, Н5 есть пропуск, ука­
зывающий, что текст Л. более
первоначальный, стр. 149. Нет из­
вестия о рож<дении> Святослава.
Ярослав ходи Откуда это?… Как в Ник.
на Ясы и
взят…  (Н5)
И преставися Слова и «прииде Новугороду» явно
архиепископ для связки «ны учаше». Ефрему в
Аким и беже 30<-м> году было 10 лет+50=60,
ученик его
т. е.  1090 г. Нашему лет<описцу>
Ефрем
в 1090 было 10 лет, в 1120 – 30
лет, 1130 – 40 лет. Итак, если
допустить присутствие всех
этих записей, то все же они все
относятся к 1130<-м> гг., т. е.
100 лет спустя после всех этих
событий=т. е.  все это записы­
вают в 1120–1130 гг. – что не
противоречит моим данным.
Никаких новгородских записей до
1030 г. в ПВЛ  нет. (В Н4 под­
черкивать текст, которого нет в
ПВЛ. Начиная в 1030 (38 г.). Срав­
нить <нрзб.> редакций записи в
списках новг<ородских> епископов.
— Но это осмысление летописца.)
Но если даже и верно, что начало
новг<ородских> летописей от­
носить к 70–80-м гг. IX в. – т. е.
использовать Нсв. – это возмож­
но; либо это первонач<альные>
новгор<одские> отдельные записи.

602

Глава 11
л. 16
об.

1033 г.

Н1, С1,
Н4, Н5

Известие
о смерти
Евстафия
Мстиславича
(С1)

л. 17
об.

1038 г.

То же

л. 18
об.–
19

1043 г.

Син., Л.,
Н4, Н5,
С1, Н1

Ярослав иде
на ятвягы…
(Л.)… ходи
на ятвягы и
не може их
взяти… (Н4,
Н5, С1)
Володимер
иде на Гре‑
кы… (Син.)

л. 19
об.–
20

1044 г.

Его нет в Н4, Н5 (разум<еется>,
в Н1 и Ник.),  но есть в С1. От­
сюда вывод: С1 взяла из источни­
ка, который пользовался ПВЛ,
т. е.  у  С1 был источник помимо
новг<ородской> летописи – про­
следить дальше! Отсюда же заим­
ствовано  и известие «Вел<икий>
кн<язь> Яр<ослав> Белз взял»,
какого нет  в Н4 и Н5. По Шахма­
тову, все из одного свода. Ан нет.
Значит, свод 1430-х, 48 или 1423
может рассыпаться.
Опровергает мое мнение, но от­
части. В руках нов<городского>
л<етопис>ца был либо Нсв., либо
ПВЛ другой редакции. Но не нов­
городская летопись.

В последних (Н4, Н5, С1. – В. В.)
текст начинается словом «пакы»,
чего нет в Л. Отсюда ясно, что
порядок первон<ачален> в СТ, а не в
С1 КО и Н4. Правда, в Н5 опущено
«пакы», но это м<ожет>
б<ыть>  созн<ательный>
(ред<актора>) пропуск (к чему
пакы!).  Далее С1, Н4 доб<авляют>
«на весну». Этого нет в Н5. Отсю­
да Н5 первоначальнее, и далее в Н5
нет доб<авления> «варяг с Русью»,
как в Н4 и С!... Эти факт<ические>
подр<обности> указывают, что в
источнике Н4, Н5, С1 была другая
редакция ПВЛ, либо Нсв.
Л., Н5, С1 Рассказ
Приоритет, нет сомнения, Л.  над
о смерти
Н4–Н5 (С1  пропускает фразу о
Брячислава и Всеславе). Л.: «еже носитъ Всеслав
вокняжении и до сего дне». Н4, Н5: «еже носил
Всеслава
Всеслав и до смертного дни»…
При этом Н4, Н5 восходят к Ип.
ред<акции>,  в Ип., как в Н4, Н5.
Таким образом, в Новгород попала
Ип. ред<ак>ция ПВЛ и ее уже
переделывали в Новгороде. Таким
образом, нет сомнения в том, что
новг<ородская> ред<акция> ПВЛ
более поздняя, чем Л., ибо и  Ип.
и  Л. в ряде случаев отлич<аются>
от новгород<ской?> ред<акции>.
Весь вопрос, когда она составлена.

603

Часть 3
л. 21

Н1, Н4,
Н5, С1

иде Ярослав
третие на
Мазавшаны
(Л.)

л. 23 об. 1054 г.

То же

Преставися
Ярослав…
(Син.)

л. 23 об. 1055 г.

То же

Поча княжи‑
ти в Киеве
Изяслав
Ярославич.
При сем
же Феодо‑
сий игумен
Печерский
бысть (Н4).

л. 23 об. 1059 г.
–24

Л., Н1, Н4, Изяслав,
Н5, С1
Святослав и
Всеволод вы‑
садиша стрыя
своего из по‑
руба… (Л.)

л. 24 об. 1061 г.

То же

л. 25

1047 г.

1064 г.

Придоша
половцы
первое… и
победиша
Всеволода …
Л., Ип., Н1 Рассказ о
(Син., Ак., Ростиславе
Ком.), С1, (Тьмуторо‑
Н4, Н5
канском)

604

Н1 доб<авляет>: «и даст Казимир
800 людии положенных шюрину…».
Имеет доб<авления> к ПВЛ? Либо
это дано по Нсв., а ПВЛ изменя­
ет, правит текст.
После этого рассказа в Н4, Н5,
С1 доб<авлено>: «По сем разде­
лиша Смоленьск на три части.
И прииде Изяслав Новугороду и
посади Остромира в Новегоро­
де. И иде Остромир на Чюдь и
убиша ú Чудь…».  Раз известие
неточно, значит, запись сделана
позже. Когда  же? После С1–Ип.
ред<акции> ПВЛ. В Н1 этого
предл<ожения>  нет.
Откуда это?... Известие о Фео­
досии туманное: оно было в том
тексте ПВЛ, который попал в
Новгород. Это, во всяком случае,
не новгородский, поскольку выше
есть известие «поча княжити в
Киеве Изяслав…». Вероятно, от­
туда же и известие о Феодосии. Не
Начальный ли это свод? Ростов­
ская летопись.
Н1 ряд доб<авлений> – «высади
Судислава князя», Н4, Н5 также
доб<авляют>  «Судислава», но
слова «князя» нет. Итак, ближе
всего к Л. С1, потом Н4, Н5 и
затем уже Н1. Текст показатель­
ный. Итак, в Н4, Н5 отражен
более древний текст, чем в Н1,
тем более в С1. Син. дает краткое
известие «высадиша Судислава ис
поруба». Но в том тексте ПВЛ
было это имя, тогда как в Л. нет.
Син. – явное сокращение текста
ПВЛ…

В Л. большой и важный пропуск,
в Ип. это восстановлено… Но
протограф Н1 восстанавливает,
т<аким> о<бразом> в основе Н1
лежал текст, сходный с Л., но без
пропуска, т. е.  более древний.

Глава 11
л. 25
об.

То же

То же

л. 26

То же

То же

л. 26

То же

То же

л. 27– 1069 г.
28

Син., Л.

л. 28

1072 г.

С1, Н4,
Н5, Л.

л. 28
об.

1074 г.

То же

В се же лето
Всеслав рать
почал (Л.)
Князь
Всеслав По‑
лоцкый был
у Пскова ра‑
тью и перси
бил порокы
(Н4)
Приде
Всеслав и взя
Новгород
с женами и
с детьми…
(Син.)
Изяслав
же възгна
торг на гору
(Син.)
И победи
Глеб князь с
новгородци
Всеслава
князя (Н4,
Н5, С1)

Сообщение
о смерти
Феодосия

Ничего нельзя построить – разве
только, что Н4  Стр<оевский> 19
сверен по Н1.
В Н4 доб<авка> в конце… Откуда?
(Из Псковской?)

Эта запись хотя и соответству­
ет записи в ПВЛ (1067 г., и также
Н1), но все же сделана самостоя­
тельно, конечно, по припомина­
нию, а м<ожет> б<ыть>, и под
влиянием ПВЛ.
Это известие в Син. киевское.
Если бы писалось в Новгороде, то
и было бы упомянуто о Киеве. Не
было ли в Киеве кратких записей?
Далее в Син. известие о при­
ходе Всеслава к Новгороду явно
новгородское, с точной датой. Но,
конечно, могло быть записано по
воспоминаниям. Надо проверить
дату, октября 23 в пятничю… Н4,
Н5, С1 дают такое дополнение:
«И победи Глеб князь…». Откуда
это? Это все та же ПВЛ, допол­
нена новг<ородским> известием,
сходным Син. Явно все-таки, что
далее Син. сделана по ПВЛ.20
С1 распространяет его (текст
Н1. – В. В.) значительно (из
другого источника – меняя имена
митрополита, вначале называет
Георгием, потом Иоанном).
С1 дает текст совершенно сход­
ный с Н1, обрывающийся там же,
где обрывается и текст Н1… Н4,
Н5 короткое известие…  А Син.
дает это в иной редакции, с ука­
занием дня и месяца смерти (т. е.
он пользовался полным текстом
ПВЛ, а не оборванным).

Строевский список Н4.
А. А. Шахматов  в связи с этим годом обратил внимание на другое ме‑
сто Син.: «Под 1069  прибавлено после кратких известий, извлеченных из ПВЛ:
“и погоре Подолие” (очевидно, в Киеве); в Л., Ип., Радз. и сходных этого из‑
вестия нет, но оно могло быть в Древнейшей редакции ПВЛ». См.: Шахматов
А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. 192.
19
20

605

Часть 3
л. 29

1077 г.

То же

л. 31

1082 г.

То же

л. 31 1089–
об.– 1090 гг.
33 об.

Н4, С1

л.
1100 г.
37–37
об.

л. 42

1116 г.

Л., Ип.,
Н4, С1

Преставися Значит, у состав<ителя> С1 был
архиепископ киевский летописец21… Не есть ли
Новгород‑
С1 – заготовка к летописи типа
ский Федор…   Н4?
(С1)
О возвраще‑ (Значит, это было не в киевском,
нии Олега из а в новгородском). Эти записи
Царьграда
только в КО. Ох, Васенко! 22 Это
(КО)
же совсем другое дело, только
КО – заготовка. Другие 23 просто
сходны с Н4, Н5,  т. е.  КО несо­
мненно позднее.
С1 есть сокращение этого (Н4
под 1089 г. – В. В.) текста…Не­
сомненно, что в целом С1 дает
текст по Н4 с пополнением по
киевской лет<описи>… В Н1 ход из­
ложен соответст<венно> Л. …Н4,
Н5 – дают два ряда известий по
Н1 и по Л., но в последнем путают
хронологию. Вероятно, здесь
конец свода. ПВЛ использована в
Новгороде. Вычеркнуть то, что
соответствует Н1.
Снем в Уве‑ Несомненно, это последнее из­
тичех (Л.)
вестие в С1 сделано по Л. Н4 и Н5
(под 1098) 24 под этим же годом
дают простр<анный> рассказ о
снеме в Увет<ичах>… Под 1100  С1
дает краткое известие «и бысть
к князем руським…» и т. д. Это
как бы заключ<ительная> фраза
к изв<естию> 1097 г. Т<аким>
о<бразом>  все изв<естия> 1098 г. и
1099 г.  – вставка в С1. Несомнен­
но и важно, хотя  несомн<енно>
дата поставлена после нового
ознаком<ления> с киевской лето­
писью.
Иде Мстис‑ В Ип. есть не только это изве­
лав на Чюдь… стие, но известие более подробно
«на Чюдь»… все известие 1116 г.

21
Здесь Н. Ф. Лавров опирался не только на материалы сопоставления,
но и на  известные  упоминания киевского источника в тексте С1.
22
П. Г. Васенко был издателем С1. См.: Софийская первая летопись /
Под ред. П. Г. Васенко // ПСРЛ. Л., 1925. Т. 5, вып. 1.
23
Т. е.  списки С1Мл.
24
Слова в скобках приписаны сверху

606

Глава 11

л. 42 об. 1118 г.
л. 46– 1128–
47
1129 гг.

есть в Ип. Значит, ничего
новгор<одского> нет в Н1.  С1
те же изв<ести>я, что и в Н4,
доб<авлены> о смерти Володаря и
Василько (неужели этого известия
нет в Л. и Ип.? Если так, несо­
мненно новг<ородская летопись?>
имела др<угую> ред<акцию> ПВЛ.
То же
Арест новго‑ Несомненно свое новгородское
родских бояр летописание.
(Н1)
Н1, Н4, Л.,
Ип. дает тексты под 1128 г.,
Ип.
редакционно сходные с Л. Л.
кажется лучше Ип., отсюда вы­
вод: Ип. получила тексты вовсе
не непоср<едственно> из ПВЛ,  а
позже. Надо уловить эту дату!
(Орлов!)25… Ип. опускает изве­
стие Л. «В се лето преяше церкви
Дмитрия Печеряне…» – запись
явно не печерская – Ип.,  значит,
пропускает… Л. и Ип. опускают
явно печерское известие об осно­
вании гроба Феодосиева. Далее из­
вестия сходны, но порядок другой
и несомненно иная редакция.

Мы видим, что здесь встречаются   рассуждения, показы‑
вающие несомненную близость Н. Ф. Лаврова к шахматовским
методам исследования летописей, хотя и приводящее к иным
выводам. К Шахматову Лаврова приближают само стремле‑
ние увидеть вставки в летописный рассказ, способность обна‑
ружить их и ими объяснить свои наблюдения. Однако Лавров
не пользовался шахматовским понятием «Древнейшего новго‑
родского свода» (Дрнсв.) (как и «Древнейшего киевского»,
т. е. Дрсв.). Вместо этого он писал о  новгородских «первона‑
чальных записях». Кроме того, он стремился в тексте Н1 и Син.
найти места, идущие от Нсв., и те, что являются производными
от ПВЛ. В связи с шахматовской концепцией  Дрнсв. и Дрсв.
напомним, что она тогда была воспринята всеми учеными шах‑
матовского направления, и М. Д. Приселковым была взята без
какой бы то ни было критики.26 Для Лаврова как исследовате‑
ля пресняковско-платоновского направления эти выводы были
25
Речь идет, по-видимому, о работе: Орлов А. С. Лекции по истории
древней русской литературы. М., 1916.
26
Лишь позднее от нее отказалось большинство исследователей.

607

Часть 3

слишком гипотетичными. В гипотезах о первоначальных ле‑
тописных текстах он не шел далее признания Нсв. (в котором
также, впрочем, временами сомневался).
Но вопрос с новгородским летописанием виделся Лавро‑
ву, как и Шахматову, сложным.  Об этом говорит замечание на
л. 16 об.: «… свод 1430-х., 48 или 1423 может рассыпаться».  От‑
метим также замечание на л. 20: «Таким образом, нет сомнения
в том, что нов<городская>ая ред<акция> ПВЛ более поздняя,
чем Л. …Весь вопрос, когда она составлена».
Тетрадь № 3 (Архив СПбИИ РАН, ф. 269,  № 7 (12, тетрадь
№ 3)). В ней содержится материал сличения текстов с 1130 по
1157/58 гг. Листы в тетради не нумерованы, и нумерация их
в таблице произведена нами.
л. 1 об. 1133 г. Н1, Н4,
Н4, Н5, С1 дают только известие из Н1 о походе на
Н5, С1, Л. Чюдь Всеволода и взятии Юрьева (Стр<оевский>)
в первый раз не дает киев<ских> известий. Как
дальше? Не здесь ли кончался и киевский источник
Н4, Н5, С1? Здесь перелож<ение> и в Ип.–Л., далее
годы Л. и Ип. совпадают. Следить – дальше везде
отмечать киевские известия в С1 и Н4, Н5.
л. 2
1134 г. То же
В Л действительно только переяславские известия
– в Ип. использовано два источника. С 1132 – на­
чинаются переяславские известия, также и особые
новгор<одские> известия, которых нет в Н1.
л. 2 об. То же То же
Известия, которые в Н1 стоят в начале 1134 г. …в
–3
Н4 и Н5 стоят здесь в конце. Т<аким> о<образом>
здесь разговор как бы о результатах, там как бы
обсуждение вопроса начинать или не начинать
войну – споры были перед походом, это видно из
известия о митрополите, затем известия о посад­
нике Иванке. Н1 во время похода, в Н4 до похода?
(Хотя здесь неточность в знании просто.) С1 дает
сокращенный текст этой же версии. Таким об­
разом здесь у С1 нет уже киевского источника (осо­
бого от Н4 – где он кончился?) (В Новгороде его
нет.) С1 просто сокращает Н4. Т<аким> о<бразом>
Н4 имеет приоритет перед С1.27 Хорошо бы так и
дальше, чтобы можно было вывести С1 из Н4. Тог­
да отпадает свод 1448, 145.., т. е.  таким сводом
1448 г. и являлась бы Н4 летопись.
л. 3–3 1135 г. Л. и Ип. Ип. дает текст по Л.,  местами сокращая,  места­
об.
ми пополняя его. Л. в конце года известие о битве на

27

С1 исправлено по смыслу, у Лаврова ошибочно «Н4».

608

Глава 11

л. 3 об. 1136
г.

Л. и Ип.

л. 4
1138
об.–5 г.

Л., Ип.,
Н4, Н5,
С1

л. 5 об. 1139
г.

То же

л. 5 об. 1141
г.

То же

л. 6

Н1, Н4,
Н5, С1

1142
г.

л. 6 об. 1147
г.

Л., Ип.

Ждане горе, но в обратном смысле, чем Н1 – нов­
городцы разбиты. Но все же, нет ли влияния
новгород<ской>, тем более, что это, как будто
дублет, т<ак> к<ак> о походе Всеволода есть
уже выше, но конечно это дано в суздальской
интерпретации=если так, то здесь первое (?) влия­
ние новгородской летописи. Этого изв<естия> нет в
Ип. – включено в Л. позже, либо Ип. пропускает. Н4
и Н5 дают текст Н1, выпуская отд<ельные>  слова в
новг<ородской> ред<акции>, но дополняют его по ки­
евской летописи известием киевским по Л. С1 толь­
ко этот текст и дает. Получается высчитать,
что Н4 есть соединение Н1 с С1 (?) – но, м<ожет>
<быть>, конечно и обрат<но>; С1 – выб<ирает> из­
вестия из Н4, преимущественно общерусские.
Ип. распространяет по Л.–Ип. Ярополкова
редакция – в Л. не Ярополкова, но тоже киевская,
сочувствует Владимиру.
Н4, Н5, С1 дает записи о смерти Ярополка с
послед<ующими> событиями точно по Л. Затем в
Н4, Н5 дублет о том же несколько иной редакции
(откуда?). В С1 этого дублета нет. Придется это
установить позднее. Первый явный дублет в Н4,
Н5 1138 г. (Стр. 149) – это конечно сокращение
того же текста, но когда это сделано? И когда
включено в Н4?
Несомненно источник киевский Н4, Н5, С1 – бли­
зок к Л. Ни одной черты Ип. Притом в Л. и в Ип.
до сих пор ни одного новгор<одского> известия, есть
известия о Новгороде, но они киевские.
1141 год – изложение тех же событий, что в Л. и
Ип., Н4, Н5, С1 под 1140. Но чисто новгородская
редакция (отчет о призвании из Сузд<аля> Рости­
слава в Л. под 1141, также и в Ип.)
Н1 – новг<ородские> изв<естия>. Н4, Н5, С1 –
только вторую часть новгор<одских> известий (по­
чему? Не было в источнике, либо сокращение). Уже
ничего нет из Л. (какой- то кризис в Н4, Н5, С1).
Представляется, что Л. сокращает текст источника
Ип. Отсюда такая схема – Киевский свод 1167 г. –
Печерский свод Никона. Парал<лельно> в Мих<айлове>
Выдуб<ецком> м<онасты>ре Л. сопр<яжена> с
Мих<айло> Выд<убецкой>. Ип. Мих. Выд<убецкая>
летоп<ись>+свод 1167 г.  Киев<о>- Печ<ерский> свод
или в начале свод Никона (Нестора) 70–80-х гг.28 –
Выдуб<ецкий> – ПВЛ Сильв<естр>. Новгород<цы>
использ<овали> свод Никона (Нестора).

28
Т. е. Н. Ф. Лавров в этот момент, видимо, предположил (возможно,
вслед за  Д. И. Абрамовичем и другими), что Нестор (Никон) был составителем
киево-печерской летописи в 1070–1080-х гг., а Сильвестр — составитель ПВЛ.

609

Часть 3


Иларион, Нестор

○
				         ○ ПВЛ
		      Печ<ерский> ○
		      свод 1167		         ○ Влад<имирский> свод


○
○
○

Н1	       Ип.
Л.
						  ○

Н4, С1
л. 7
об.

1149 г. Н1, Н4, Здесь Н1Мл. дает ряд пропусков сравнительно с Син.
Н5, С1, Н4 дает текст явно по Н1Мл. С1 сокращает текст
Ип.
Н4. Н5 по Н4. В Ип.  есть пропуск, см. Л. стр. 324.
Сл<едовательно>, общий источник у Ип.  и Л. В Л. и
Ип. нет известия о походе новгородцев к Суздалю.
л. 8–8 1151 г. То же С1 следует Н1 – в Н4 и Н5… эти годы пропущены.
об.
Но С1… дает известья… почти в редакции Н1. С1
дополняет по Н1, отсюда объяснение появления в
Карамз<инской> группе РП «смердьи холоп»?
л. 8
1152 г. То же Н1 – известия о пожаре и пр. этого нет в Н4, Н5,
об.–9
ни в С1. С1 – вообще пустой год. Н4 и Н5 дают
любопытное известие о походе Юрья из Чернигова
к Новг<ороду>-Сев<ерскому>, а затем о строитель­
стве Юрья в Сузд<альской> земле и затем в конце:
скончася великий круг миротворный. – Если из­
вестие о походе Юрья из Чернигова – сокращения,
извлеченные  из Л., то откуда эти известья о Юрииградостроителе? В Льв.  есть известье о заложении
Юрьева-Польского и церкви в нем. Ник. следует за
Н5. Л. и Ип. сходны в конце. Не переяславский ли
действительно источник? А на 1151 г., мож<ет>
быть, обрывается киевский источник?  Возникают
Суздальские записи?
л. 9
1153 г. То же Надо установить, какой текст Н1 положен в основу
Н4 (как свода 1448 г.). Для этого сравнивать надо
с Син. Если окажется, что иногда Син. ближе к
Н4, то это значит, что в основу положен более
ранний текст, чем Ак. и Арх.29 В этом отношении
показателен текст 1149 г. В нем есть элементы
Син., но все же  переработка их, следовательно,
действ<ительно> в основе Н4 лежит более ранний
текст, чем дошедший в  сп<исках> Ак.  и Ком. текст.
В С1?

29

Список Арх. — то же, что Ком.

610

Глава 11
л. 9
об.–
11

1154 г. То же



В Н1 своде новгородские первоначальные записи. Н4
дает эти записи в компиляции с другим источни­
ком, опуская из него известия о смерти Изяслава.
С1 дает текст, но сокращенный этого же общего
источника, сохраняя, однако, известия о смерти
Изя­слава: сокращение в С1 доходит до близости с
Н1. Вывод:30

Н1 ○

○ Y
○ Х



Н4 ○

○ С1

л. 9
об.–
11

1154 г. Н1, Н4, Т. е.  Н4 и С1 восходят к общ<ему> источнику Х —
Н5, С1, своду 1448 г., С1 имеет в виду и Н1. Этот общий
Ип.
источник —  есть компиляция Н1 и Y 31 (его найти).
Л. дает имена Ростиславичей, т. е.  как в Н4 —
следоват<ельно>, в общем ист<очнике> Н4 и С1
(св<оде> 1448 г. т. е.  Х), а равно и в Y было так, С1
«исправила» неудачно по Н1. Ип.  и Л. в начале сход­
ны, это несомненно киевский (а не переясл<авский>32
текст)… Все-таки Л. есть сокращение Ип. (Не мог­
ло ли быть Киевского свода Юрия Долгорукого?)
л. 11–11 1155 г. Н1, Л., Л. дает текст по Ип., сокращая его и редактируя
об.
Н4
местами иначе – возможно, что тут уже сказыва­
ется суздальская рука, но во всем тексте нет в Л. ни
одного известия, которого бы не было в Ип.–Н4. Н4
дает текст Л., но в своей сокращенной редакции.
л. 11 1156 г. То же Л. дает искаженное известье о смерти Феодо­
об.
сия иг<умена> Пе<черского>(!) и Нифонта, не­
брежно прочтя текст Ип… Ип. сначала дает
простр<анный> рассказ о Нифонте Новгородском
(Печерский рассказ, упоминается и сам летописец
от первого лица). Этот рассказ повторяется и в
Н4. Следует думать, что он первоначально был и в
источнике Л., но позже неудачно выброшен, так как
вообще Н4 берет из источника Л.

Далее приведена стемма, сбоку приписано «хороший пример».
Знаками «X» и «Y» Лавров, вероятно, обозначил некие тексты, кото‑
рые были ему неясны и о которых он собирался еще думать.  Знаком «X», как
видно из дальнейшего, он  обозначал свод 1448 г.
32
Так  думал А. А. Шахматов.
30
31

611

Часть 3
л. 12
об.

1157 г.

Л. дает текст о Юрии и Андрее, по-вид<имому>,
суздальского свода. Ип.  его усваивает, дополняя, но
в Ип.  есть дополнения, кот<орые>  должны были бы
быть и в Л. об устроении епископа во Владимире. По
мн<ению> М. Д. Приселкова, Ип. использовала Юрьев
свод 1238–1239 гг., откуда и попали эти известия.
М. Д. Приселков утверждает, что в Л.  нет ничего
из Ип. (т. е.  свода XII в.), что Л. – это суздальские
своды и записи плюс 2 переяславских свода.

Мы видим, что  Н. Ф. Лавровым был собран обширный ма‑
териал.  Если  говорить о выводах, то в первых трех тетрадях
Лавров получил материал для отрицания Дрнсв. и для утверж‑
дения, что протограф Н1 был полнее, чем древнейшие сохра‑
нившиеся списки Комиссионный и Академический. И именно
этот более полный протограф Н1 отразился в С1 и Н4. Поэто‑
му там имеются чтения, отсутствующие в сохранившихся спи‑
сках Н1. Кроме того, Лавров все время думал о соотношениях
Лаврентьевского и Ипатьевского списков ПВЛ и о возможной
первичности именно Ип. Эти выводы предстояло подтвердить
или же опровергнуть при дальнейшем сличении.
Тетрадь № 4 (Архив СПбИИ РАН, ф. 269, № 7(12, тетрадь
4)). На л. 1 запись и схема под ней: «Но мое впечатление, что
в Л. есть киевские куски – хотя его схема и проще. 33 Но я воз‑
вращаюсь к прежней мысли, а именно:
○ Ип.
Кп. св<од>34 ○		       ○ Сузд<альский> св<од> 1238 г.
Кп ○


○ Чер.35                 ○ 1212 г.

○ Пер.36		 ○ Св<од>1205 г.

○ Выд.37

33
34
35
36
37

См. последнюю строку предыдущей таблицы.
Киево-Печерский свод (то же – Кп).
Черниговск<ая> летопись.
Переяславск<ий> свод.
Выдубецк<ий>  свод.

612

Глава 11

Иными словами при составлении Вл<адимирского> свода
1205 г. (либо и   др<угого> более раннего) были использованы
Киевский (Выд<убецкий>) свод и Переяславский (+ конеч‑
но, Владимирские записи). Позднее действительно киевские
сводчики использовали Влад<имирский> свод 1238 г. (или
другого свода). Под этими годами действительно в Ип.   резко
выд<еляются> позднейшие вставки из Л. Что дальше? Н1 – свои
новгородские записи. Н4 дает текст Н1 с добавлен<ием> Л.
С1 дает текст по Н4, добавляя по Н4 же, но по 1154 и 1155
гг. Очевидно, что в источнике были перепутаны листы, либо
просто пропустил, а потом спохватился. Но кроме того в С1
есть известие, которого нет нигде в других лет<описях>, о
рождении на Яхроме сына Всеволода Дмитрия. Н5 дает 1155
по Н1, а 1556 по Н1 и Н4».
л. 2

1159 г. Н1, Н4, Л. дает свой текст. В Ип. усваи<вает> несколько
Л., С1, изве<стий> из Л. и далее свои тексты (По­лоц­
Ип.
<кий>?+Киев). Н1 – свой текст. Н4 – из Н1 плюс из
Л. (дублет). С1 сократила и переставили Н4.
л. 2–2 1160 г. То же Никакой связи между Л. и Ип. – Нельзя думать,
об.
что в Ип. взято из сузд<альской> летописи, это свои
киевские известия. (Первонач<альный> киевский ис­
точник сузд<альской> лет<описи> кончался 115738 го­
дом (свод Юрия Долгорукого)). Н1 – свой текст. Н4
дает полн<остью> из Л. Текст из Н1 плюс какой-то
другой киевский источник – известье о смерти Изя­
слава, которого нет ни в Л., ни в Ип. Можно думать,
впрочем, что это некогда было в Л. (ее источниках),
но вычеркнуто поздн<ейшими> ред<акциями> (Н5 по
Н4).
л. 2
1161 г. То же Л. – кратк<ие> сво<и> известия. 1162 и 1163 в Л.
об.–3
пустуют. Ип.  за эти годы дает свой текст киевский
(в<еликого> кн<язя> Ростислава). Есть и известия о
Суздале далее, об Андрее, которых нет в суздальской
летописи и не может быть по тенденциозности их.
Паралл<ельное> известие о епископе Леоне и ереси
Леонтийской в Л. под 1164 совсем иного оттенка и
тенденции, прославляющее Андрея. Это Андреевы
записи, либо Всеволодовы, сделаны в отместку за­
писи Киевской в Ип. Отсюда нет сомнения, что во
Влад<имире> в это время не вели записей, а при со­
ставлении свода  использов<али> киевскую летопись,
выбрасывая из нее все, что было против Суздаля.

38

У Лаврова в этом месте стоит 1557 г., переправленный на 1556 г.

613

Часть 3
л. 3–3 1161– Н1, Н4, Н1 свои тексты. Н4 дает текст по Н1, выпуская вовсе
об.
1163 г. С1
известия 1162 г. (до сих пор не было новг<ородских>
известий помимо Н1). С1 следует за Н4, сокращая ее
текст. С Ип. никаких связей сейчас нет.
л. 3
1162 г. Ип.,
Ип. свой текст. Есть рассказ о смерти Изяслава
об.–4
Н1, Н4 Давидовича, но совершенно отличный от известия
Н4 под 1160 г., нет слов в кавычках, затем известье
о призвании в Новгороде Святослава Ростиславича
и изгнании Мстислава Юрьева внука, тогда как в
Н1 и Н4 под 1161 говорится о том, что Андр<ей> и
Ростислав урядились… В Л. свои… сузд<альские> из­
вестья. В эти годы примерно с 1157 г. и начинается
владимирское летописание.
л. 4
1164 г. То же В Н1 1164 только свои новгородские события. Н4
дает известие о походе шведов на Ладогу, как и Н1,
но в своей ред<акции> со своими подробностями (это
едва  ли не в первый раз).
л. 5 об. 1167 г. Син., В Син. впервые известье о преставлении игуменьи
Н1Мл. вычеркн<уто> в Мл<адшем> изв<оде> (под 1169 впер­
вые …). Итак, … лет<описи>  в Новг<ороде> – конец
1166 г.
л. 6
1168 г. Ип., Л., Ип. – свое большое повествование. Нет никакого
Н1, С1, сходства с Л. Далее усиление внимания к новго­
Н4
родским (известиям? — В. В.)… Отсутствие связи
(Рас‑ между Л. и и Ип. подтверждается еще и тем, что
сказ о разно датируются события.
раз‑
громе
Киева)
л. 6 об. 1169 г. Ип.,
Н1… – чисто новгородская тенденция… Списки КО
Л., Н1, дают сходно с Н4. Другие списки? Какой в основе?
С1, Н4 Ох, Васенко!39 — заменяют этот рассказ — рас­
(КО) сказом Л. Это любопытно, очевидно позднейшая
О по‑ московская переделка!!! Очень важно.
ходе на
Новго‑
род
л. 7 об. 1172 г. То же В Ип. дает же дублет о походе Михалки на половцев
(7575). Это свое киевское изложение. Но это же есть
и в Л. под 1169 г.
л. 8–8 То же То же Нет, кажется, сомнения, что Л. использовала киев­
об.
ский источник, с тем чтобы потом в Киеве (Ип.)
был использован источник суздальский  – затем
под 1173 г. в Ип. рассказ, который сокращенно дан в
Л. под 1174. Но здесь мы, кажется, имеем переделку
суздальского рассказа на смоленский… Л.: «Выбеже
Рюрик», Ип.: «Выйде». Далее дополнение о рождении

39
Обращения к П. Г. Васенко в двух случаях могли иметь отношение
к качеству подготовленного им издания С1 (см. примеч. 22).

614

Глава 11

л. 9 об. 1174 г. Н1, Н4,
Ип.
л.
1175 г. Н1, Н4,
10–11
Ип.,
С1

у Рюрика сына. Это все могло быть сделано только
по свежим следам. (50 лет спустя такая именно
ред<акциия> была не нужна.)
Зависимость Н4 от Л. несомненна — связи между Н1
и Н4 конечно нет, известья «а на зиму» могут быть
независимы одно от другого. Дальше Н4 частично по
Н1, частично по Л.
Н4. Отчасти по Н1. Но несомненно в руках у него
был текст сузд<альской> летописи (по-вид<имому>,
либо Радз., либо Ип.)… С1 дает под 1175 г. рассказ о
смерти Андрея Богол<юбского> в особой редакции.
Получается впечатление, что ред<акция> С1 более
ранняя, чем Ип. и Ип.  есть соединение редакции С1
и Л. Следовательно, ред<акция> С1 есть, вероятно,
северная ред<акция>. — Т<аким> о<бразом> в С1 про­
глядывает здесь особый источник. Две подробности
есть, каких нет ни в Л., ни в Ип. (Тема: Летописные
сведения о смерти Андрея Боголюбского).40 С1 даже
опускает рассказ о борьбе Михалка и Всеволода с
Ростиславичами. (Л. один из текстов, сходн<ых> с С1.
– Прора<ботать> основ<ательно>   эту тему).
Воскр. дает сходный  (тож<дественный>) рассказ
с Л., но дает и окончание его; т<аким> о<бразом>
в  Воскр.  хороший ранний текст. С1 — сокращение
Воскр. редакции.… Н1 — свой текст, однако, кое в чем
как будто видно влияние др<угого> свода — в част­
ности (С1 или Воскр. в известьях 1176 и 1177 гг.) под­
черкнуто. Но, м<ожет> б<ыть>, здесь сказывается
влияние Н1 на Н4 и на С1, откуда и взяты известья в
тех сводах.
Н4 дает текст по Н1, но с неудачной перестанов­
кой известий, но в Н4 есть указание, что Мстислав
Рост<иславич> положен в гробнице Володимера Яро­
славича (это указание есть в Ип.)
Н4, говоря о приходе в Новг<ород> Мстислава
Ростиславича,  дает подр<обности>, которых нет
в Н1 и взято из Ип. теми же словами. Здесь киевский
источник.

л. 11
об.

1177 г.

л. 12

1178 г.

л. 12
об.

1179 г. Сим.,
Воскр.,
Н1,
Н4, С1,
Ип., Л.
1180 г. То же Н4 дает компил<яцию> известий Н1 с Ип.

л. 13
об.
л. 14

1181 г. То же

Ип. берет из Л., а Н4 и С1 из Ип. либо, что вернее,
Н4 комп<илирует> Н1 с Л. (однако проверить). 41

40
В этом месте пометка красным карандашом: «Это надо об<язательно>
использовать, только не сейчас».
41
Ниже, на л. 14 об.,  приведена таблица летописных событий по Л., Ип.,
Н1, Н4, С1, и Воскр. за 1177–1182 гг., которую мы не приводим.

615

Часть 3
л. 15 об. 1184 г. То же

В Ип. текст летописца Святослава Всеволодовича
записан, очевидно, участником похода, который
ходил вместе с Владимиром Святославичем.
л. 18
1186 г. То же Рассказ о походе Игоря на половцев, нет связи между
Ип. и Л. …Н4 следует за Н1… Изв<естье> о приезде
греч<еского> царя Алексея Мануйловича в Новгород?
Тоже  из Н1.
л. 18 об. 1187 г. То же Н4 – только новгор<одские> изв<естия> по Н1, сокра­
щенно. С1 — пустой год. Тут кризис: либо дефект­
ный список, либо конец сузд<альского> источн<ика> и
для новг<ородской> летоп<иси> и для киевской.
л. 18 об. 1190 г. Н1, Н4 Н4… изв<естие> о псковичах сокращено+известие,
которого нет в Н1, о поставлении церкви Евпатия на
Рогатици. (Откуда оно)? Это конфуз.
л. 19– 1193 г. Н1Мл. Н1 в Син. и АК две разной редакции известия об
20
(АК), избр<ании> архиеп<икопа> Мартурия. 42 АК не может
Син., восходить к Син.,  в АК большие подробности (о
С1
распрях при избрании). Син. мог конечно сократить,
но, след<овательно>, речь идет об общем источнике;
либо, возможно,  и просто о сокращении Син. своего
протографа (т. е. все же общего источника). Можно
считать, что *в основе АК лежал  более др<евний>
ориг<инал> (т. е. тоже общ<ий> ист<очник>),
кот<орый> в этом месте** 43 либо можно считать,
что  АК пополняет (прот<ограф> конечно Син.), но
это могло случиться лишь вскоре после события при
Мартурии (значит, здесь надо искать где-то побли­
зости дату составления свода (это, впрочем, можно
думать и в случае  сокращения в Син.). Далее в АК
дополнено ср<авнительно>  Син. об измене Савки (при
походе на Югру)). Это также может быть и сокра­
щение в Син. своего источ<ника> и в том и другом слу­
чае доказательство близости составл<енного> свода
(мотив сокращения это соблазн <нрзб.> для Новгоро­
да). Но дополнен тоже возможно (другой источник).
Н4 следует за АК в двух этих известиях, выпуск<ая>
далее известия о рождении у Ярослава сына и построе­
нии церкви, и дополняет известием, отсутствующим
в Н1, о смерти   Варлама  Хутынского.
л. 20 об. 1195 г. Н1, Н4, В Л. под этими годами нет об этих событиях ничего.
С1, Л. Значит, никаких связей между Л. и Н4, С1, Н1 тек­
стов нет. С Ип.  тоже нет.
л. 21
1196 г.
С1 сокращение и некотор<ые> редакц<ионные>
изм<енения> текста Н4. Это известие выпущено.
В изв<ес­тии> об изгнании Яросл<ава> Влад<имировича>
термин, какого нет в Н4, Н1, — «взя дань на смердех»
(как будто архаика). Н5 следует за Н4.
42
В АК «Мантуриа». Здесь и далее АК — списки Академический и Ко‑
миссионный Н1.
43
* – ** зачеркнуто, фраза не закончена.

616

Глава 11
л. 21 об. 1197 г. То же

Заимств<ование> в Н4 и С1 из Л. оканчиваются
примерно 1176 г.44 – т. е.  новгородский  использовал
текст свода 1177 г.45 Ростовский свод (Ростовский
летописец Татищева?).46
л. 22 об. 1198 г. То же Характер<ная> черта АК ср<авнивая> с Син. – вы­
черкивание всяких упом<инаний> о днях святых.
л. 22
1199 г. С1, АК, В Син. кончается первый почерк, но по содержанию
об.–23
Н4
здесь нет кикакого перерыва. Почерк одновремен­
ный,47 значит,  АК – некоторые ред<акционные>
изм<енения>, которые, однако, не дают повода для
заключения.48 АК пропускает в изв<естии> о построй­
ке церкви княжей упоминание «на Михалици». Н4 вос­
ходит к протографу протографа АК,  в котором «на
Михалици» было, но уже было «мужи», а не «люди».

Далее следует:
«Словом, схема такая:


○ («люди»)




Син. («люди») ○            ○ Н1 1-й ред.
		                («мужи»,  «на Михалице» – есть)


Н1 2-й ред. ○
	         («на Михалице» – нет)
		             А (3-я ред.) ○

○ К (4-я  ред.)



         Схема близка к Шахматову».
Последнее замечание особенно примечательно. Видно, что
Н. Ф. Лавров постоянно сравнивал себя с А. А. Шахматовым и
отмечал случаи совпадения или же, наоборот, различия.
Далее следует пассаж, схожий с шахматовским: «Ни в Син.,
ни в АК нет слов, имеющихся в Н4 “с Прокшею с Малышеви‑
чем”. Эти слова не идут к предыдущему тексту. Они  – конец
какого-то опущенного известья (схема объясняет их)».

Сверху красным карандашом исправлено на «1186 г.».
См. предыдущую сноску.
46
Как видим, Н. Ф. Лавров, как и И. М. Троцкий (см. гл. 9), допускал
существование у В. Н. Татищева каких-то несохранившихся летописных ис‑
точников.
47
Указание на то, что Н. Ф. Лавров работал во время московской коман‑
дировки с рукописью Син.
48
Так в тексте.
44
45

617

Часть 3
л. 23 об. 1200 г.

л. 24

Син.,
АК,
С1,Н4
1202–1203 гг. То же

л. 24
об.–25

То же

То же

л. 25

1204 г. По‑
Син.,
весть о взятии АК
Царьграда
фрягами

л. 26

1205 г.

То же

л. 27 об. 1216  г.

Н4,
С1, Н1

л. 28

То же

То же

л. 28 об. 1218 г.

То же

л. 29

То же

1221 г.

Н4 следует за АК. С1 сокращает. Связи
между редакциями Лавр<ентьевской> и
нов<городской> нет.
С1 точно по Н4. (Новор<оссийский> сп<исок>
ближе к Л. по слогу. Возобновляется связь Н4
с Л.?)
С1 опускает все это (ср. Н1, Н4. – В. В.),
давая лишь кратко о походе Ольгов<ичей> на
Литву, т. е.  датирует так же как Син., но
не АК, не Н4.
Первоначально таким образом в АК не было
большой повести (О взятии Царьграда. —
В. В.), она добавилась позднее, т. е.  АК
когда-то сверял текст по Син. — своей пер­
вой  ред<акции>.
Н1 свой текст. Н4 сокращает только одно
известие. С1 доб<авляет> известье, но крат­
ко о Конст<антине?>. Сверка с АК.
В Н4 заглавие свое новгородское. Громад­
ный рассказ с Мстиславовой и новгородской
тенденциями, более пространный, чем в Н4.
Откуда он? Явно в Н4 был свой источник
(м<ожет> б<ыть>, смоленский, но скорее
новгородский), но современный, т. е.  в Нов­
городе около этого времени был составлен
новый свод.
Это последнее в Н1 идет под 1218  г. (о по‑
ходе новгородцев на Ригу с кн. Всеволодом
Мстиславичем и о Глебе Рязанском. — В. В.) —
но подробнее, причем дословно сходно с Л.,
лишь в конце в Н1 идет добавление. (Таким
образом,  здесь в руках у Соф<ийского>
н<овгородского> свода был сузд<альский>
(или ряз<анский?>) источник (либо наобо­
рот, из новг<ородского> взято в Л. – этого не
бывало).
В конце года добав<лено> известье: «взяша
болгаре Устюг». Откуда это известье? Свое,
новг<ородское>!Другой новгор<одский> ис­
точник. С1 дает сокр<ащенные> известия Н4
(есть и насчет болгар).
Упрощение языка в Радзив<иловской> и МАк.
(т. е.  примеры, котор<ые> приводит М. Д.
Приселков). Не есть ли это явление более
позднее, явление XV в.; сравнить ЛПС.

На л. 30 помещено сравнение Тр., Сим., Ник., Тв., Воскр.,
Льв., Ерм. и Тип. Н. Ф. Лавров подвел итоги наблюдениям, сде‑
ланным в тетради № 4.
618

Глава 11
л. 30–
30 об.

1221 г.

Следовательно, связи с киевским и суздальским летописа­
нием в Н4 и С1 прекращаются (примерно) в 1186 г. Значит,
в руках у нов<городского> лет<описца> и был свод 1186  (где,
м<ожет>  б<ыть>,  была и РП), и далее Н4 и С1 передают
только свой новгор<одский> источник. (Если не считать
ростовских изв<естий> в Н4). Надо только оговориться –
в начале XIII в. была летопись Мстислава Мстиславича.
Это же все замечательно!  что мне надо. Это согласуется
с моей схемой!!

Таким образом у Лаврова уже была какая-то приблизи‑
тельная схема, и материал сравнения он накладывал на нее.
Когда-то он подтверждал ее, когда-то – нет.
Тетрадь № 5 (Архив СПбИИ РАН, ф. 269, № 7(13)). Тетрадь
в Лаврова не имеет обложки и номера. Заголовок:  «Сличение
по всем текстам 1206–1220».
л. 1

1206 г. Л., Ип. Л. – Юж<но>-Рус<ские> изв<естия>+Констан­ти­
н<ова> ред<ак­ция>. Ип. – свой текст… Л. 1206 (на
стр. 421) – среди этого года и прерыв<ается> свод
1206 г. Далее повторяется дата 1206 (на стр. 426).
Конст<антиновы> известия – начинаются большим
рассказом о Конст<антине> Всевол<одовиче>. В конце
(под второй (так! – В. В.) 1206 г.) о возвр<ащении>
его. Это Константинов свод.
л. 1 об. То же КО,
С1 КО «В земле нашей ходять рать…». СТ ,СЦ, СБ,
С1Мл., равно и Н1 «вашей».
Н1
л. 4
1207 г. Тв.,
Ник. – Воскр. берет не из С1, а из Н4(5); т. е.,
об.–5
Ник.,
м<ожет> б<ыть>, Ник., а Воскр. из Ник., либо
Сим.
обе вместе из св<ода> 1480 г. Тв. – дает, м<ежду>
пр<очим>, текст из Н1. 1207 (стр. 189). А текст
ближе к Сим., но добавлены новгор<одские> изве­
стия. Отсюда Ник. берет из тверск<ого> свода (как
и Воскр.), очевидно, местами более полного (т. е.
Насонов)49… Это очень сложный текст. Далее легче.
Нет южнорусских известий. Вернуться к нему будет
необходимо в свете легких текстов.
л. 5 об. 1208 г. То же Отбрас<ываем> Ип.  и Переясла<вский> лет<описец>.
л. 6
1210 г. Н1, Л., В Н1 короткое изв<естие> о Рязани под   1210 г., види­
Сим.,
мо, свое. Это известие в той же ред<акции> в Н4 и С1
Льв., Тв., тоже под 1210 г. В этих последних нет сузд<альских>
Ерм.,
изв<естий>. Но откуда Воскр. берет свой текст?50
Воскр., Св<од> 1480, а как в Тр.?
Ник.

Речь идет о работах А. Н. Насонова над тверскими летописями. См. гл. 12.
Лавров нашел  материал, показывающий (как это было показано позд‑
нее А. Н. Насоновым, видимо, независимо от Н. Ф. Лаврова),  что Воскр. от‑
разила северо-восточные известия, не отраженные в Л., РА и Ип.
49
50

619

Часть 3
л. 6 об. То же То же

Воскр. 1210 г. текст сход<ный> с Л. 1210. А извеcтие
1210 Ник. – Сим… вовсе нет в Воскр. Тверс<кой> свод
+Ник.+новг<ородские> изв<естия> Льв.=Ерм. и
Сокращ<енный свод?>
л. 7
То же Воскр. Воскр. Итак, следующие линии налицо:
об.–8
1. Л. и Сим.
2. Воскр.
3. Новгород<ская  летопись?>
Ник. дает по Л. и Сим., амплификация, но иногда бе­
рет и из новг<ородской> и тверс<кой>. Воскр. иногда
тоже <нрзб.>
М<ожет> б<ыть>, 1) Линия ростовская (Л. и Сим.)
2) Лин<ия> Владимир<ская> (Воскр).51
л. 9
1211 г. Ник.,
Воскр. – особый текст, в частности известие о
Воскр., созыве бояр, городов и волостей, еписк<оп> Иоанн
Сим.,
и игумены и попы и купцы и дворяне и вси люди.
Л., С1, Какой текст первоначальнее? Думается, Ник.!… С1
Тв.
следует Н1 выбрасывает начало, Н4 сходна с Н1 и
С1. Но добавляя известье: «Нача княжити в Росто­
ве Кон<стантин> Вс<еволодович>». Очевидно, из
ростовской.
л. 9 об. 1212 г. То же Воскр. 1212 г. дает хороший первоначальный Юрьев
текст (очевидно, в своде 1480 г.+Ник.  соединяет
данные Л.  — Сим. и Воскр. совершенно точно).
л. 10 То же То же Далее Воскр. – южнорусс<кие> (киевск<ие>
из<вестия>) явная вставка, вер<оятно>, из Ип., за­
тем вновь из Юрьева свода времени Всеволодовичей.
Юрьев свод явно (владимирский).
л. 10 1213 г. То же Воскр. свой текст, но известие о закладке церкви
об.
в Ростове «на первом месте падшаяся»  церкви –
говорит, что это все же обработка Константиновой
летописи (очевидно, вскоре после событий). Но есть
дублет о поставлении еп<ископа> Симона.
л. 11 1214 г. То же Н1 – свой новгор<одский> текст (в дубл<ете> о
об.
южнорусс<ких> соб<ытиях>, но это из-за участия в
деле новгор<одцев>. Уже Н1 пропускает некот<орые>
неприят<ные> для новгор<одцев> известия.
л. 12 То же То же Ник. в отношении изложения новгородских собы­
об.
тий дает свой особый текст, в значительной мере
отличный и от новгородской летописи. При этом
с большими симпатиями к Мстиславу Мстисла­
вичу. Новгородская же (летопись. — В. В.) стре­
мится обелить новгородцев перед Мстиславом
(если признать первоначальною Ник., то просто
искажается текст), в Ник. есть и фактич<еские>
дополнения.

51

См. предыдущую сноску.

620

Глава 11
л. 13

1215 г. Ник.,
Воскр.,
Сим.,
Л., С1,
Тв., Н4,
Н1
л. 13а То же То же
об.

л. 14

1217 г. То же

л. 15– То же То же
15 об.

л. 16

То же То же

л. 17

1218 г. То же

л. 17
об.

То же То же

Н1 и Н4… не стоит и сличать, резкое сокращение и
редакцион<ная> обработка, тем не менее все же в Н4
нет ни одного факта лишнего сравн<ительно> с Н1.
Но обратить особое внимание на Ник. – возмож­
но, однако, там уже обработка XVI в. (и выдумка
фактов?).
Текст Н1 несомненно более первоначальный. Это
яркий образец переделки текста Син. С1 дает лишь
обрывки общих этих известий; несомненно, что она
сокращает свой источник, общий с Н4, т. е.  свод
1448 (условно), Новгородско-Соф<ийский> свод, Со­
фийский временник  (20–30-х гг.)… Воскр. похожа
на сокр<ащение> Л., так что действительно Юрьев
свод есть обработка Константинова свода. Одна­
ко в ней есть интересные подробности о действии
Мстисл<ава> Мстисл<авича>, объясн<яющие> его
подготовку к походу на Ярослава Всеволодовича.
Н1 –… (приходится Н1Мл. сравн<ивать> с Син. –
явный пропуск) здесь, кажется, чистый новгородский
текст без примеси посторонних влияний.
Две линии: 1. Владимир – Л.+Сим.
2. Новгород – Н4 (Н1), перед<елка> Воскр., Ник., Тв.
Но если предположить, что Н4 – первоначальный
текст, ср<авнительно> с Н1, то ведь необходимо
будет допустить, что переделка сделана очень
рано, еще в XIV (или XIII в.), т<ак> к<ак> ведь тот
же текст (что и в Н1Мл  и в Син.). Трудно, однако,
это допустить. Поэтому  не вернее ли будет, что в
Н4 мы имеем умелую компиляцию новг<ородского>
ист<очни>ка с каким-то другим (Константино­
вым), который ближе отразился в С1. (В этом случае
текст С1  первоначальнее), а равно в Воскр. и в осо­
бенности в Ник., в этой последней ведь есть факты,
отсутств<ующие> в Н1. Но, с другой стороны, в Ник.
отразилась устная народная легенда (Александр
Попович), но и в Н4 боярин Творимир!!! Нет, все же
Н1 свой перво<ачальный> текст. Н4 дополняет его.
Но когда?
Итак, три течения: 1. Ростовск<ое> (Л.); 2. Влади­
мирск<ое> (Воскр.); 3. Новгородское (Ник. и Тв.  Н4
смешанные тексты).
Ник. дает текст, сход<ный> Воскр.  – дает и по Л.
(или Сим.). Но откуда в ней сугубые подробности,
такие, как, напр<имер>, о смерти Владимира Мсти­
славича – ведь это же Роман и где конец такой Ник.?
Чрезвычайно  важно, что в Ник., Ерм., Льв. есть
известья о Мстиславе явно из Мстиславовой
(южнорус<ской>) летописи – оттуда же и рассказ
о Липицкой битве; в Ип. нет этих текстов, но это
не значит, что их не было в киевском своде. Ип. –
Гал<ицко>-Вол<ынская> летопись; киевская же

621

Часть 3
существов<ала> независимо от этого. Ни Шахма­
тов, ни Приселков по этому поводу не говорят ничего
вразумительного, см., впрочем, Приселков, стр. 90.52
Но, м<ожет> б<ыть>, в Воскр. отразился Констан­
тинов свод. Позже, в 1228 г.,  опять Юрьев – Юрьев
летописец, см. Л. 1227 г., стр. 449.
л. 18 1219 г. Л., Сим., С1 перед Н4. Перередактир<ование> и сокращение
Н1, Н4, Н1,  нет никаких изв<естий>, которых нет в Н1. Это
С1
очень важно (потому что здесь явно оканч<ивается>
вл<адимировский> источник). С1 несомненно сокра­
щение источника Н4.
л. 19 672753 То же Воскр. – подр<обный> рассказ о походе на болгар.
об.–
То же о походе Мстислава на Емь  и т. д. Ник. – 2
2154
верс<ии> расс<каза>  о походе на Болгар – 1 (во всяком
случае 2 источника). Нет возможности, пока, про­
должить это сличение. Но уже 1221 – есть следы,
показыв<ающие> владимирск<ий> свод, в котор<ый>
была включена летопись Мстислава Мстиславича.
Пока никаких связей между С1 и Н4 (с одной сторо­
ны) и Новг<ородско>-Соф<ийской> нет. Хорошо было
бы просмотреть начало этой связи?... Связи нет
довольно долго…  Пока сличу бегло Л. и Сим.
л. 21– То же То же С 1226 г.… нет изв<естий > о походе на Емь, вероятно,
21 об.
из Новгорода… Это не новгор<одский>летописец, а
Ярославов личный; впрочем, эти данные могут быть
и в новгор<одской> летописи взяты из Ярославова
л<етописца>.  Далее в Сим. много пропусков. Отмече­
но на полях Л.  Это все (Л., стр. 458)  не использовано
Приселковым. Конец свода  1228–29 г.–30 гг.  – вот
кризис связи Сим. и Л.=1229–31 года. Это не заме­
чено Приселковым. Но в Тр. есть. См. Сим. стр. 54,
пр<имечание> 1.  6740 г. уже сходный год. Т. е.  Сим.
не забегает вперед. Да здесь нет уже такой тесной
связи. Но оставим пока. Это дальнейшая задача.
Перехожу к 1300 г. Я удивляюсь. Несомненно С1 (по
крайней мере до 1300 г. просмотреть) и Н4 это
чисто новгородская летопись. Ничего нет из об<ще>русск<ой>. Значит, где-то в XIII обр<ываются> эти
общер<усские> известия? 55

Продолжение сравнения уже в тетради № 6 (Архив СПбИИ
РАН, ф. 269, № 7 (14)). Тетрадь озаглавлена «Софийские лето‑
писи, сличенье их с новгородскими и московскими летописями с
1305–1419 гг.». Таким образом, значительная часть материалов
52
См. первое издание курса лекций М. Д. Приселкова: Приселков М. Д.
История русского летописания XI–XV вв. Л., 1940. С. 90.
53
Н. Ф. Лавров переходит на счет годов от сотворения мира.
54
Здесь у Н. Ф. Лаврова сбита пагинация (после л. 19 идет сразу л. 21).
55
Последняя фраза приписана сбоку страницы.

622

Глава 11

сравнения за 1220–1305 гг. (почти за сто лет) отсутствует. Нет
оснований думать, что по каким-то причинам Н. Ф. Лавров не
провел сличения летописных текстов за этот период. Скорее
нужно предполагать, что эти материалы утрачены.
л. 1

1304 г. Н1, Н4, С 1300 Л. близка к Сим. Но есть и варианты… С1
С1, Сим. передает текст Н4, но в ней дублетов нет, везде
добавлены… слова «великий», «великое» к словам
«князь», «княжение».  Но если нельзя Н4 возвести
к С1, то нельзя ли, наоборот, С1 возвести к Н4,
считая, однако, что она в ряде случаев правила по
Н1. Ловить эти моменты!!!
л. 2
6812 г. Льв.,
Льв. – интересный текст и восходит к Ник., в по­
Ерм.,
следней он обработан. Ерм.=Льв.!!
Ник.,
Рог.
л. 2
То же То же
Тип. дает сокр<ащение> текста Льв.-Ерм. с
об.
+Тип.
ростовским добавлением… впрочем, наиболее инте­
ресен текст, след<ующий> в Ник.: он восходит не­
сомненно к иному источнику, чем Сим., который,
м<ожет> б<ыть>, есть также сокращ<енный> про­
тограф Ник. Именно в Ник. лучше всего отразился
общерусский (московский) свод=эти записи сдела­
ны в Москве=Н4, С1 – равно и Воскр. Есть отра­
жение и сокр<ащение> этого текста; но этот свод
(прот<ограф> Ник.) использовал Н1=тверской
тут и не пахнет. Рус<ский> вр<еменник> не сходен
c Ник.).
Ник.,
л. 4
1305
Итак, в основе Ник., Воскр., Льв.=Ерм. лежит
(6813) Воскр.,
общий источник, отличный от Сим.57
Льв.,
г.56
Сим.,
Ерм.
л. 5
6815 г. Н1, Сим., См. обо все этом у Приселкова (стр. 102 и след.
Ник.,
примечание) до стр. 109.  Он, однако, не все своды
Воскр.,
улавливает.58
Льв.-Ерм.
л. 6–6 6816
Сим.,
Несомненно все же, что в Сим. и Ник. общий
об.
(1308) г. Ник.,
источник... Воскр. 3 изв<естия> сходны с Сим.
Воскр.
Льв.=Ерм. восх<одит> к Воскр. сокращ<енной>.
Это не твер<ской>, а общерусс<кий> (московский)
источник.

56

годов.

С этого момента в тетрадях Н. Ф. Лаврова идет двойное обозначение

57
В этом месте сверху красным карандашом помечено: «Л<етописец>
В<ели­кий> Р<усский>».
58
См.: Приселков М. Д. История русского летописания… С. 102–109.

623

Часть 3
л. 6. об. 6817
Н1, Сим., Под след<ующим> годом в Сим. и Ник. изв<естие>,
(1309) г. Ник.
что в Брянск ездил м<итрополит> Петр — вот
отсюд<а> и записи эти=значит, действит<ельно>
митропол<ичий> летописец.
л. 8–8 6819
Сим. (ср. Здесь несомненно первонач<альный> текст.
об.
(1311)г. с С1, Н1,
Н4)
л. 9
6820
Н1, Сим., Ерм. и Льв. в наиболее чистом от посторонних
об.–10 (1312) г. Ник.,
примесей передают общерусс<кий> свод (конца
Льв.,
XIV–начала XV в.), но, к сожалению, сокращают
Воскр.,
его.
Ерм.,
Тверск.
л. 10 6821
Н1, Н4, Рог. здесь впервые отступает от Тв. …  Здесь, сле­
об.–11 (1313) г. С1, Сим., довательно, появляется тверской источник у Ник.
Ник.,
– это значит 1313 г. Льв.=Ерм. сокр<ащают>
Тв., Рог., текст общер<усского> (московского) свода,
Воскр.
сход<ного> с Сим.
л. 11 6822
Н1
Переговоры с Юрьем о занятье Юрьем
(1314) г.
новгор<одского> стола… Вот в чем дело; дело шло
действительно о Новгороде, а не о Нижнем Новго­
роде!!
л. 11 То же С1, Н1, С1 восходит к тому же источнику (что и Н1. — В. В.).
об.
Сим.,
Н1 и Н4 пропускают «в неделю». КО вставка
Ник.
о Кореле. Во всяком случае этот общий источник
новгородский же… Ник. О новгор<одских> сноше­
ниях Юрья подробнее – не домыслы ли все это?
М<ожет> б<ыть>, разные источники  и их согласо­
ванье.
л. 12 То же Ник,
Ник. начинает брать из Тв.  начиная с 1313 г.
Рог., Тв., Рус<ский>  вр<еменник> – нет записей. Льв.-Ерм.
Льв.-Ерм. коротко — сокращен<но> передают… источник
суздальс<кий> (м<ожет> б<ыть>,  тверской, вот
откуда в С1 «в неделе»).
л.
6823
Н1Мл.,
Сим. под 1307 «Таирова рать», в Ник. под 1305;
12–13 (1315) г. Ник.,
в Ерм. под 1306 г. Воскр. и в Льв. нет… Вывод:
Ерм.,
это приписка в конце свода 1305 г. в ре­дак<ции>,
Сим., Н4 м<ожет> б<ыть>, Н4, С1. Каждый из про­то­
гр<афов> ук<а­зан­ного> свода (Сим., Ник., Ерм.)
взяли по-своему и по-своему редактир<овали>;
Ерм. и Воскр. с разумом не взяли этой записи.
Надо думать, следовательно, что эта приписка
сделана в своде 130(?) г. после 1312 г.=Значит,
свод 1305 г. действительно был. Это еще ни­
кто не отметил… Льв.-Ерм. … опять сокращение
общер<усского> свода, который так же сокращен­
но отразился и в Воскр. (Ник.) и С1 (ростовские
изв<естия>). Возможно, и Тв. восходит  к  тому
же источнику, но сильно редактирует его: в
основ<ном> же, м<ожет> б<ыть>, новгор<одский> ис­
точник – опять сокращение, лучше всего отражен
в Н1 (а м<ожет> б<ыть>, в Н4 которая, однако, его
дополняет по Ростов<ской>) — словом:

624

Глава 11

И далее следует рисунок  с двумя приписками сбоку и снизу
листа: «Схема, близкая к Шахматову», «Рус<ский> вр<емен­
ник> сюда же идет»:
Моск.-Рост.
○
Тв. ○
○ Н1
Н<ик?> ○
○ Новг<ородский>
					      св<од> 1448 г.
Ро<стовская> ○

○ С1 ○ Н4

○
Ерм. ○
○ Льв.

После схемы продолжается следующий текст:
л. 14 6823 Н1, Н4,
Воскр. близко к Ник., но ближе к С1…  Льв.=Ерм. …
(1315)г. Ерм., Сим., вообще опять сокращение общер<усского> свода,
Ник., С1
который так же сокращенно отразился и в Воскр.
(Ник.) и С1 (ростовск<ие> изв<естия>)=Возможно,
и тверская восходит.
л. 14 6824 Н1, Н4,
С1 ближе Н1, изв<естие> об убийстве переветни­
об. (1316) Сим., С1
ков,  также в КО, но есть и ростовское известие
(м<ожет> б<ыть>, свод 1448 г. пользуется не
общерус<ским> св<одом>, а ростов<ским> св<одом>
и, м<ожет> б<ыть>, эта ростов<ская> лет<опись>
и есть общерус<ский> свод, по крайней мере это из
Ерм. видно.
л. 16 То же Ерм.=Льв. Здесь отклонение от общего источн<ика> Сим. и
Ник., не считая тверских.
л. 17 То же Ник.
Подробности, которых нет в других. (Очень
интересно. Этого выдумать нельзя=упоминает о
Ростове – ростовская ведь летопись-то!)
л. 20 1320 г. С1, Н4
Нельзя ли думать, что С1+Н4, т. е.  свод 1448 г.,
имеют в основе именно рост<овскую> летопись,
использовавшую новг<ородский> Соф<ийский>
вр<еменник>, последнее, однако, вряд ли.

Далее на л. 22 следуют схемы с пометой «с 1328»:

○			  ○
				      Тв. ○       ○ Рог.
Н4 ○
○ С1          ○ Во<скр>.		 ○

○

Р<усский> вр<еменник>

Ерм. ○

○?

○ Ник.+

○ Льв.59(м<ожет> б<ыть>,
здесь окончился моск<овский> источник?)

59
У Лаврова неразборчиво; восстановлено по аналогии с предыдущей
стеммой.

625

Часть 3
л. 23

1322 г.

л. 24–24 То же
об.

С1, Н4
То же

л. 24 об. 6831
Н1, Н4, С1
(1323) г.
л. 25 об. То же

Сим.

л. 26 об. 1324 г.

Рог.

л. 26
об.–27

Ерм., Льв.,
С1, Воскр.,
Ник.,
Воскр.

То же

л. 27 об. 1325 г.

С1, Н1Мл.

Значит, Н4 пользуется, дополняя, москов­
ским или рост<овским> источником; С1 толь­
ко сводом 1448 г., передает его здесь точно.
Мы имеем три линии: 1. Н1. 2. С1 (об­ра­бот­ка
новг<ородского> ист<оч­ни­ка>) и 3.  мос­
ков<ская> (или тверск<ая>+рост<овская>).
Последняя отразилась в Н4, Сим., Тв.=Рог.
… и Льв.) Какой-то перелом?... Русс<кий>
вр<еменник>.  Это передает С1 («Ахмат
много зла учинил Костроме»=это действи­
тельно костромская летопись).
С1 дает сходно с Н1, вставляя известия о
Пскове; т<аким> о<бразом> здесь текст С1
первоначальнее, чем текст Н4.
У Приселкова Сим. в части от 1305–1327
есть московск<ая> пер<еделка> тв<ерской>, а
затем в 1412 тв<ерская> переделывает Мо­
сковский св<од> 1409 г. (Что-нибудь одно!)
Это последние тверские записи. (Кризис в
Твери). Тв.=Рог.; Ерм. сокр<ащение> Воскр.
или С1. Льв.=Ерм. с вар<иантами>. Таким
образом и далее.
Таким обр<азом>, этот общер<усский>
ле<тописный> свод, котор<ый> продолжает
сокр<ащать> Ерм.=Льв., теперь сходен с С1,
как и Воскр. и Ник. с ней сходны. Свод этот
обрывается где-то на 1325–26–27 гг. (см.
Приселкова) и свод этот,  по Приселкову,
был тверским, но финал в Москов<ской> об­
работке (а м<ожет> б<ыть>, и московским!
мое). После этого обрыва (надо точную
дату) последующий московс<кий> свод ввиду
отсутств<ия> своих записей польз<уется>
сведениями о Юрии новгородскими. Вот по­
чему сходство между С1 и др<угими>, т. е.
моск<овский> свод пользуется (С1 до какогото года , а не обратно)= продолжаю думать,
что С1 — это Новг<ородско>-Соф<ийский>
свод. Тип. сокр<ащает> Воскр<есенской>
текст. (Отсюда Воскр. не может восходить
к Тип., равно, очевидно, и обратное).
С1, может быть, обработка Н1Мл. Тут
можно сделать значит<ельные> наблюдения.
Если так, т. е. если ранний моск<овский>
текст вос<производит>  мл<адший> из<вод>,
посл<едний>, очевидно,  ранний…  В др<угих>
московские усечен<ие>, как с Син. Это тоже
все надо иметь в виду — хорошие наблюдения
для рассужд<ения>.

626

Глава 11
л. 29

1326 г.

Сим.

л. 30 об. 1326 г.
Ерм., Льв.
Житие
митрополита
Петра
л. 31 об. 1327 г. Сим.
л. 33 об. 1328 г.

Ник.

л. 34 об. 1329 г.

Воскр.

л. 35 об. То же

Тип.

л. 36–37 6837
Н1,
(1329) г. Н4,
Сим.,
Воскр.,
Ник.

60

Записи уже чисто московские.  Отсюда
именно черпает Новг<ородско>-Соф<ийский>
свод (1448 ). Точные даты – известие о
чудесах иного характера, значит, именно с
этого года начинается московское летописа­
ние. 1326 г.  Момент вокняжения Ивана III;
он и припоминал все предыдущее   (записи
начались именно в это время, нет надобно­
сти говорить об особом митр<опо­личьем>
летописании).
Ерм.=Льв. – сокр<ащение> московского сво­
да, лежащего и в основе. Наконец, отмечено
«перьвую» (так только в Сим. и Ник.).
Здесь С1 и Н4 (т. е.  свод 1448 г.) пользуются
моск<овским> сводом, здесь особенно ясны их
источники. В Сим. своя московская редакция.
Это сходно с Сим., причем здесь нет дубле­
та…  Значит, Ник. лучше передает Тр. или
др<угой> моск<овский> текст.
Надо подумать! Ср. Псков<ская> 1, стр.
186, V т.!! 60 Некот<орые> места как будто
взяты отсюда.
1 изв<естие> о постр<оении> церк<в>и
Иоан<на> Лест<вичника>. Что же делать?
Придется предположить, что Сим. (Тр.)
опустила весь этот рассказ об Ив<ане>
Дан<иловиче> и Ал<ександре> Мих<айловиче>;
что (либо, если в Сим. (Тр.) его не было)
Воскр. восходит к такому моск<овскому>
источн<ику>, который обраб<отал> ранний
новг<ородский> источник (Син.), дополнил по
припоминаниям; либо возвести это к Н1 (С1,
Н4, но нет, что ушел в <Псковскую> землю)
—  однако это можно написать, имея в виду
послед<ующие> тексты – в Ник. ведь нет)!
См. Псков<ские> лет<описи>, стр. 186.
Сим. простр<анный> рассказ о постройке
ц<еркви> Спаса (записан после 1356 г., когда
умер Серп. Иван)=точнее амплифици­
рован. Воскр. Рассказ о постройке Спаса
м<онасты>ря в ред<акции>, сход<ной> с Сим.,
но в Воскр. нет известья о его смерти, хотя
есть о поставлении. Значит, эта запись сде­
лана, когда он был сделан еп. Рост<овским>, но
до его смерти, т. е. между 1346–1356 (точная
дата) составления Московского свода (и именно

ПСРЛ. СПб., 1851. Т. 5, вып. 1.

627

Часть 3
свода!!!) Далее в Воскр. изв<естие> о по­
стр<ой­ке> Изборска… Воскр. передает
т<аким> о<бразом> более ранний текст
этого ле­топ<исного> свода, именно текст
свода 1346–1356 гг. (надо, конечно, огово­
риться, что в Сим. м<ожет> б<ыть> просто
приписка, одного из списков, от которого и
пошла Сим.). Ник. этот текст дает по Сим.,
т. е. упоминает о смерти Ивана (игу­м<ена>
Спасского)= м<ожет> б<ыть>, в Воскр. со­
вершенно случйный пропуск (вряд ли, однако).
Важно отметить в этом рассказе ссылку на
старцев: «глаголют же неци от древних ста­
рецъ» — о временах Даниила Александровича.
След<овательно>, о временах Юрия, конечно,
многое могло быть записано по памяти.
Упом<инается> также, напр<имер>, что
Феогност пришел из Киева в Волынь во град
в Володимеръ и что там поставил Феодора
епископом во Тверь (это кон<ечно> легко могло
быть взято из Тв., но, м<ожет> б<ыть>, и из
митрополичьего летописца).

На л. 38 об. под 6839 (1331) г. соотношения летописных
текстов представлено в виде стеммы:
Сим. ○

○ Тв.

○ Новг<ородско>-Соф<ийский >
(только новг<ородские> тексты)



○ Рог.
○ Воскр.-Ник.
				    (это позднее явл<ение>)

л. 39

6839
Н1, Н4,
Ерм.=Льв. – сокр<ащение> Воскр. (Неужели
(1331) г. Сим., Воскр., я приду к тому же выводу, что и Шахматов?
Ник.
Не Приселков, но Шахматов?61 Т. е.  к
общерусс<кому> своду 1423 г.?) Построение
будет такое: свод 1423 составлен из мос­
ков<ских>+новг<ородских> летописей, а <нрзб.>
Нов<городско>-Соф<ийский> свод, т. е. именно
шахматовское, но, м<ожет> б<ыть>, этот
общерусс<кий> текст таки позднее явление??

61
Важная оговорка Н. Ф. Лаврова, показывающая его отношение к
творчеству М. Д. Приселкова и А. А. Шахматова.

628

Глава 11
л. 40

6841
Воскр.
(1333) г.

л.
1333 г.
41–41
об.

Тв.,
Рог.,
Сим.,
Воскр.,
Ник.

л. 42

1334 г.

С1,
Сим.,
Воскр.,
Ник.,
Рог., Тв.,
Н4

л. 42
об.

То же

То же+
Льв.Ерм., Тип.

л. 45
об.

6846
Ерм.=Льв.,
(1338) г. С1, Н4

62

Это, очевидно, все же поздний свод, раньше Воскр.,
м<ожет> б<ыть>, свод 1518 г., какой-нибудь
др<угой>, м<ожет> б<ыть>, 1480 г.?=поз<же?>
Новгородско-Соф<ийского>, т. е.  все же, слава
богу,  не по Шахматову, т. е.  общерусского свода
1423 – Полихрона нет. Но откуда изв<естие> о
голоде? В Н4 свои новг<ородские> записи).
Тв. нет записей, значит, теперь дальше Рог. дает
московскую  летопись… Ерм.=Льв. … несомн<енно>
восходит к протогр<афу> общерус<ского> свода,
который является обработкой  Новг<ородско>Соф<ийского>. К тому же протографу восходят и
Воскр. (так что, м<ожет> б<ыть>, здесь и не очень
позднее соед<инение>)… Важно установить, какие
сходства Ерм.=Льв.=Воскр.=Ник.=Рус<ский>
вр<еменник>, Тип. сокр<ащение> того же свода.
Что-то невероятное. Пожар в Юрьеве – это
изв<естие> в других (Воскр., С1) – под 6836 –
1328 г. Далее в Сим. под 6843  Иван Д<анилович>
берет Торжок – в других это под предыдущ<им>
1333. Далее под 1336 г. – едет в Орду, что –
тоже в др<угих> годом раньше. Здесь, сле­до­в<а­
тель­но>, хроно­лог<ическая> пу­т<ани­ца> и кризис.
Иначе говоря, перв<оначально> моск<овский> свод
окан­чи­ва<лся> 6841 – 1333 г. и был составлен
после 1336 г. Здесь же под 1334–35–36 г. –
записи из других сводов, не­уд<ач­но> при­уро­ч<ен­
ные> и сде­лан<ные>    позднее. Либо какая-либо
внешняя неувязка=см. Рог., который дает
продолжен<ие> московских известий.
Льв. Есть чисто механич<еское> соединение
трех (а м<ожет> б<ыть>, 4) источников:
1205–1390 <?> Сокр<ащение> общ<ерусского>
л<етописного> св<ода>= Ермол<инская>;
1390–1548=С2; 1548–1560=Ник. (сп<исок>
П<атриарший>). Совершенно аналогично с
М<осковской> Ак<адемической> летописью,
которая: до 1205=Радз.; 1205–1230=С1(КО);
1238–1418=Ростов<ская> сокр<ащенная>.62 Тип.=
нет записи. Какой-то здесь кризис все же есть.
Ерм.-Льв. «князь Ал<ександр> Мих<айлович> быв
во Пскове 3 лета поиде в Орду. Тогда же кн<язь>
Сем<ен> Ив<анович> донеся сын Ва<силий>» – и
все! Сокр<ащение> общер<усского> расск<аза>, с
С1 связи нет! Это ред<акция> до объед<инения>
с С1? С1. Надо допустить вставки позднейшие
в КО. Но вместе показательно: Н4 сокращает
текст Новг<ородско>-Соф<ийского> свода, в С1
лучше изложено.

Весь этот отрывок обведен рамкой.

629

Часть 3
л. 47

6847
То же
(1339) г.

л. 49

6848 г.

л. 50

6849
Воскр.,
(1341) г. Русский вре‑
менник, Льв.,
Ерм., Сим.

Ник., Н1, Н2

л. 52– 6851
То же
52 об. (1343) г.

л. 54

6853
Русский вре‑
(1345) г. менник

Итак, в основе лежит Рог. Лежит Сим. (Тр.)
и позднее обработана по Тв. (Это и Приселков
говорит?) (обратного же взаимодействия
(тверск<ие> на мос<ковские>)я не замечаю),
т. е. в Сим. отражения (Рог.)=Тв.  нет, пока
по крайне мере.
Воскр. Здесь наблюдается два слоя: 1) со­е­ди­не­ние
московск<ой> (Тр.-Сим.) с новгор<одской>(ранней)
2) позднейшее присоедин<ение>  Сим. (дублет о
Москве в точной редакции Сим.) Это очень важ­
ное наблюдение… Значит, Воскр. соед<инена> с С1
позже (а не раньше, см. выше, но раньше, кажется,
иногда было?).
Рассказ о пожаре производит в Н2 более
первоначально впечатление, чем в Н1. Но
переделки (в том или другом все равно почти
современные)+вносили поправки тогда же.
В Новгороде непременно велись две летописи,
одна списывала с другой и уточняла… Ник.
Опять слож<ное> соед<инение> московск<их> и
новг<ородских> записей. Обратить внимание,
что Ник. опускает здесь «государя нашего» и
вообще воздерживается от хвалебных излияний
по отношению к Ивану Даниловичу.
Надо думать, таким образом, что или 1) в
основе свода 1448 г. лежит общер<усский> более
раний свод, пр <?>  свод 1423 или 2) свод 1448
г. лежит в основе того общерусс<кого> свода,
котор<ый> в основе Льв.-Ерм.=Русс<кий>
вр<еменник>, да и Воскр.
Отмечаю далее только наиболее характерные
явления. Здесь в Новг<ородской> о поездке в Орду
м<итрополита> Феогноста и о тре­б<ова­нии>
полетней дани; думаю, что это новгородская
запись, сюда восходит текст Воскр. под 6850
(1433) г., очевидно через С1. (Ловить конец этого
общерусс<кого> свода, изложенного теперь по
Новгор<одской>?) С=Н4 восходят к Н1, так ли=в
Н1 нет характер<ного> выр<ажения> «за причет
церковный» (в Сим. тоже нет), в Рог. тоже
нет; оно возникает по Ник. (в митрополичьем
летописце). Ник. и есть митрополичья летопись.
(Конец ее, когда окончатся эти характ<ерные>
выражения: «препраправнук» и т. д.) Отсюда уже
сокращенная ред<акция> Воскр. и др. (м<ожет>
б<ыть>,  конечно, и обратно!!) Возникает там,
где были ярлыки!?
Замеч<ательная> запись о неплодии Сим<еона>
Ив<ановича>. Только здесь!

630

Глава 11
л. 55

6854
Ник.
(1346) г.

Целый ряд тверских записей (которых нет в
Рог.-Тв.)=замечательная летопись! Где только
ее писали? (Ник. – до 1454 г. такой <нрзб.> с
1454 г. почти тождественно с Иоасафовской
летописью. Отсюда вывод, что она или, точнее
и вернее, ее источник доходил до этого года и
был  и составлен около этого же года!!!!!! (…по
сп<иску> Публ(ичной) библиотеки FIV162, л.
375).
л. 55 6855
Н4, С1
Текст Н1 здесь явно сокращен и первоначальнее
об.–56 (1347) г.
всего, видимо, в Н4, в Н1 тоже переделки,
но это все же в пределах новгородского
летописания.
л. 56 То же
Льв.=Ерм., Льв.=Ерм.=Тип. (Сокращ<ение> какого-то
об.
Тип.
общерусс<кого> свода).
л. 58– 6857 г. То же+
Итак, здесь след<ующие> линии:
58 об.
Воскр.,
Н4=С1=Воскр.=Ерм.=Льв.=Тип.=Р<усский>
Русский вре‑ вр<еменник>
менник,
Сим.=Рог.
Н4, Сим.,
Ник. соед<иняет> 1 и 2+доб<авленные>
Рог.
изв<естия> митроп<оличьей> летописи
Что это за свод 1-й линии?
Это или свод 1480 или 1472, он слагается
поздно из Новг<ородско>-Соф<ийского> свода
(1448)+Московского свода. Итак, вот схема:

Далее у Н. Ф. Лаврова приведена следующая стемма:
○ М<осковская> л<етопись>
○ Моск<овский>  лет<описный>
     св<од> нач<ала> XVв.	

○ М. св?63         ○ Н1
○

○

Свод конца XV в. (1472)
(м<ожет> б<ыть>, ростовский)

○ С1

Новг<ородско>Соф<ийский>
св<од> (1448)
○ Н4

Под стеммой приписано: «Ник. это митрополичий свод
1453 г.? Здесь только митроп<оличьи> записи. Своды
составлялись не каждый год, но летописанье велось погодно. Это
вообще».
л. 59–
59 об.

63

6858
Н1, Н3,
(1350) г. Н4, С1,
Сим.,
Льв.,

Воскр.=Сим. (под пред<ыдущим> год<ом>, т. е.
только москов<ские> изв<естия>=Ерм.=
Льв.=Рус<ский> вр<емен­ник> (сокр<аще­
ние>)=Тип. Отчасти сходен с С1. Этим же

В этом месте к схеме приписка: «есть ли это?».

631

Часть 3
Рог.,
Воскр.,
Русский
временник

л. 61
л. 62

6860
  Ник.
(1352) г.
6861
Н1, Н4, С1
(1353) г.

известьем и с Н4. Новгор<одских> известий
нет (это и надо сообразить, м<ожет>
б<ыть>, этот нов<городско>-соф<ийский>
свод берет из общерусс<кого> (но поздно,
т. е.  получить Шахм<атовскую> схему
— нет надо отбиться)64… (До сих пор
в Соф<ийско>-Новг<ородской> нет
москов<ских>, которых не было бы в Сим.).
Это уже явно митрополичья летопись.

Нельзя ли все-таки С1 возводить к Н4?
Нет, нельзя: РП в ней нет, хотя заголовки
и есть; т<аким> о<бразом> все же есть
общий источник; он оканчивался там, где
оканчивается сходство Н4 и С1.65
л. 62
То же
Ник.
Но как это могло быть, что митр<ополичья>
об.
летопись оставила этот «причет».
л. 63
6862
Н1
Записи новгородские; см. пропуск и
(1354) г.
позд<нюю> приписку в Ком. списке=ср. Н4.
Явно, что Н4 делает по Ком. списку или
его протографу, но см. тут же и др<угие>
новгор<одские> изв<естия>, кот<орых> нет
в Н1; несомненно, что мы имеем разн<ые>,
по кр<айней> мере, 2 новг<ородских>
источ<ника>+неновгор<одские>.
л. 64
То же
Ерм., Льв.,
Ерм.=Льв.=Тип.=Воскр. (но сокращено).
об.–65
Тип., Воскр. Ясно, что это какой-то свод конца XV в. –
(м<ожет> б<ыть>, и рост<овский>?).
л. 65
То же
Син., Рог.
Рог. – ряд допол<нений> к Сим., очень
острых.
л. 66– 6865
Н4, С1,
С1. Вот здесь определенно то<лько?>
66 об. (1357) г. Сим.
общерусс<кие> известья. Это вряд ли будет
известие из Новг<ородско>-Соф<ийского>
свода. Здесь С1 имеет не новгородский,
а общер<усский> характер. Именно она
есть один из источников Н4. Надо не­
много раньше искать перелома в С1. Сим.
Моск<овские> изв<естия> 1) о поездке
митр<ополита> Алекс<ея> в Орду и чуде
(в С1 – о том, что он в Орде истому при­
нял. Это похоже на простое повторение
известия о Феогносте, равно как… 2) по­
сол из Орды «по запрос ко всем кн<язьям>
рус<ским>» 3) известье Ордынск<ое>. В С1
здесь больше подробностей (не есть ли всетаки С1 – ростовск<ая> летоп<ись>?)

64
65

Отношение Лаврова к некоторым схемам Шахматова см. примеч. 61.
Весь этот кусок в рукописи перечеркнут наискосок.

632

Глава 11
л. 67
6867
об.–68 (1359)
г.

Н1,
Н4, С1

л. 68
об.

То же

То
же+Воскр.,
Ник., Русс.
вр.

л. 69 об.
л.
73–73
об.

То же
6872
(1364)
г.

Льв.
Воскр.,
Сим., Рог,
Тв.

л. 73
6873
То же
об.–74 (1365) г.
об.

Н4 по Н1, но порядок иной, кажется, что
в Н1 первоначальнее=во всяком случае,
подробнее в некот<орых> изв<естиях>,
на<пример> о еписк<опе> Моисее; впрочем,
Н4 берет и не непосредственно из Н1, а
из ее источников, которых, возможно,
было 2. Н4 добавляет также известие о
смерти Ивана Ивановича и поздке всех
князей в Орду. С1 восходит к Н4, но берет
только конец ее, т. е., как я думаю,  лишь
второй источник (хотя и из него опустил
изв<естия> о построении церкви). Добавле­
ния: владыка новгородский (все это писано
С1 не в Новгороде, т. е. С1 не новгородскя
летопись, это несомненно, но где, кажется,
в Ростове? А м<ожет> б<ыть>, в одном из
новгор<одских> окраинных монастырей!!).
Ник. … Это или митрополич<ий> или троицкий
свод, независимый, не княжеский и «раздел их
положи княженьям их, и знати им комуждо
свое княженье и не преступати». (Этого не
могли написать в XV в., это записали троицкие
старцы, использовав известья ПВЛ о Любеч­ском
съезде. Это при Ионе,  в Троице).
Льв.  упом<инает> о Мамае (см. Насонов).66
Рог. Тв<ерские> записи (отсюда берет Ник.)
– …есть и дублет (князь Иванко). Видимо,
уже в Сим. составили из двух источников.
Но Воскр. и Ник. восходят к одному
источнику.
С1 сходна с Н4 (вставка ростовская в середине
текста), но нет, в КО это указывает как
будто на первоист<очник> КО. Обратить
внимание на варианты КО вообще. Это очень
важный момент. Сим. 1) изв<естие) о закл<ад­
ке> Чуд<овского> м<онасты>ря; 2) о смерти
кн<язя> Андр<ея> Нижег<ородского>; 3) пожар
в Москве; 4) поход татар на Рязань; 5) из
Н4 (бессмысл<енное> сокращение), где под
6872 и 6873 г. Это впервые. Эта запись была
и в Тр. в такой же редакции, однако ближе
к оригиналу: Сим. «взяши Копорнов», Тр.
«взяши Нукурьев», Н4 «избиша двинян на
Куре» – вар<иант>: на Курея, на Куреи, на
Курьи. (Этот текст есть и в С1 – КО)…
Это очень ответственное место в тексте.

66
А. Н. Насонов занимался в 1930-х гг. проблемами русско-ордынских
отношений. См.: Насонов А. Н. Монголы и Русь. (История татарской политики
на Руси). М.; Л., 1940.

633

Часть 3
л. 74
об.

То же

Воскр.,
Сим., Рог.

л. 75

То же

Ник.

л. 76

6874
(1366)
г.

Льв.-Ерм.

л. 76
6875
Н4, Соф.,
об.–77 (1367) г. Н1, Сим.

Близко к Сим., но в Сим. кое-что выпущено
(о Сергии, как и в Рог.) В Воскр. т<аким>
о<бразом> мы имеем, вероятно, княжескую
летопись и текст более первоначальный,
чем в Сим. Ср. в Сим. всякий «духовн<ый>
отступ» Сим. т<аким> о<бразом>
действит<ельно> «духов<ная>» летопись
(но не митрополичья, а троицкая).
Много подр<обностей> (в частности о
Василии Кирдяпе), отсутств<ую­щих>
в других — и новгор<од­ские> извест<ия>
— однако сокращено, напр<имер>,  из­
вес<тие> о пожарах. Вообще этот год
чрезвычайно интересен, но и труден: см. у
Преснякова Образ<ова­ние…>, стр. 268 – 269,
пр<имечание>2.67 Это очень важно учесть.
Льв.=Ерм., но доб<авлено> известие о сол­
неч<ном> затмении с указ<анием> даты; ни в
Ерм., ни в Льв. (ни в Р<усском> врем<ен­ни­ке>)
нет сказания о Египте.  И это несомненно
первонач<альный> состав мос­ков<ской>
летописи (и без дублета). Известие о за­
тм<е­нии> солнца было в нем именно в таком
виде и использовано в сказании.
Н1 чисто новг<ородские> записи. Н4: текст
Н1 вначале+известье о Булат-Темире+гром в
Городце+об отъезде наместника из Нов­го­ро­да+
арест Василья Машкова – о послах наших — за
волжан доконч<ание?> Это уже третий дублет,
отсюда этот попал  в С1 68 под предыд<ущим>
годом, в Сим. и др<угих> это переделка новго­
р<одских>. Н1 «и намест<ника> присла». Явно,
что было об отъезде наместников в московской
ред<акции> или был полный новг<ородский>
текст с одним рассказом, но разб<итым> на
2 года. Был текст сходн<ый> с Н1 или Н4 без
этих дублетных известий. Но 2 новгор<одских>
источника в ред<акции> у редактора Н4 это
примечательно. Один из этих источников
Н1Мл., второй=не дошедший до нас текст+ко­
неч­но общерус<ский> источник. Сим. знает
лишь один новг<ородский> источ<ник> – Н1. Но
откуда в ней дублеты?? С1 явно списывает с Н4,
сокращает, начиная с известья о Булате-Те­ми­ре.
Отсюда такие выводы – С1 восходит к такому
тексту Н4, когда еще она не была соединена

Н. Ф. Лавров ссылается здесь на книгу своего учителя А. Е. Пресняко‑
ва. См.: Пресняков А. Е. Образование Великорусского государства: Очерки по
истории XIII–XV столетий. Пг., 1918.
68
На поле рядом с этим местом стоит помета «нет».
67

634

Глава 11
с Н1, а КО делает самостоят<ельно> выписки
из Н1. Кажется, пред<ыдущй> год это
подтверждает. Иначе говоря, схема такая:

Далее  на л. 77 об. Н. Ф. Лавров  поместил следующую схе‑
му: 69
Новг<ородская>  Х70 ○

○Моск<овский> на общер<усском?> ○Н1Мл.
Новг<ородский>
○ св<од> (1448 г.)


Осн<овная>
ред<акция> С1 ○ 				           ○ Н4

СТ, СВ ○

○ СБ

○ КО

Ниже на той же странице помещен другой вариант этой же
стеммы, но зачеркнутый. На следующей странице после поме‑
ты «Вернее так» дана схема:
Новг<ородская>  Х ○
○ Моск<овский>          ○Н1 (в соед<инении>
(древнее Н1)	          св<од>
с Нсв. 1421(?))
Новг<ородские>
записи летоп<исной?>
кн<иги?> Св<од>  ○
1448 г.
Осн<овная>

○ ред<акция> С1

○
○
○
СТ, СВ
СБ
КО

дубл<етные> изв<естия>
○ Н4

Обращает внимание, что в схеме Лаврова фигурирует некая
первоначальная Н1  – наблюдение, к которому он пришел уже,
работая с текстом «Разысканий…» А. А. Шахматова (см. гл. 10).
Под этой схемой  на л. 78–78 об. помечено: «Вот почему в
Н4 три71 дублета. Т. е. в основной части схемы, обвед<енной>
69
Между «Новг. св. (1448 г.)» и Н1 первоначально на схеме была про‑
ведена линия, потом стертая.
70
Очевидно как «Новг<ородскую Х>» Н. Ф. Лавров на обеих стеммах
обозначил протограф Н1 (ее первоначальную редакцию), о которой все время
думал.
71
Сверху помечено «2».

635

Часть 3

кругом,72 это почти Шахмат<овская> схема; тем лучше (ad ma‑
jorem  gloriam73 стар<ой> рус<ской> науки). Однако: это не бу‑
дет свод 1448 , а 1423 – Нов<городский>. Общерусс<кий> свод
будет более ранним, м<ожет> б<ыть>, 1409 или 1412 (Тв.),
а м<ожет> б<ыть>, в Тр. или не  позднее <?> во всяком случае
1418 г. (если в С1–Н4 есть рост<овские?> изв<естия> после
1412 г.), либо Новг<ородский> свод будет более поздним, чем
1423. В конечн<ом> счете не исключена возможность все-таки,
что это и будет Н4. Вряд ли все-таки=Далее С1 (СТ, СВ, СБ)
не знала Н1».
л. 78 6875
Сим.,
об.–79 (1367) г. Рог.

л. 79
об.
л. 81
об.

л. 82

6876
Н1,
(1368) г. Н2, С1,
Сим.
6878
То же
(1370) г. + Рог.

6879
То же
(1371) г. +Воскр.

л. 82 6880
С1
об.–83 (1372) г.

1)Твер<ские> записи в моск<овской> обработке
2) Нижегор<одские> записи
3) Переделка новг<ородских> записей (Н1)
А моск<овских> записей здесь и нет. Рог. Ярко ан­
тимосковская тенденция (стр. 84) — тверские
записи, нижегор<одские> записи. Новгор<одские>
записи (Рог. это и общерус<ский> свод ран­
ний+толь­ко где она составлена? Вряд ли мит­
ро­пол<ичья>. Это как тверск<ая> 1412 г. или же
троицкая, а м<ожет> б<ыть>, и тверская, но
тог­да Сим.? Когда? Новгор<одские> записи из Н1.
М<ожет> б<ыть>, в Сим. мы имеем твер<скую>
обработку московской записи о приходе Оль­
герда.
Рог. Несомненно является первоисточником
для Сим. см., например, пропуск изв<ест>ий о
поездке в Орду кн. Мих<аила> Алекс<андровича>
(стр. 110) – именно ввиду этого обстоятель­
ства и нельзя думать иначе (м<ожет> б<ыть>,
был глубокий москов<ский> источник, только
вряд ли). Тв.= не пойму этих записей. Остав­
ляю в стороне.
Воскр.=Сим. москов<ские> сооб<щения> (о ря­
занцах «суровии человецы»). Это и есть свод
1418 г.!!, поскольку он отразился в С1.
С1 близко передает текст Н4; однако с важны­
ми вариантами, местами, м<ожет> б<ыть>,
и более первоначальными. Здесь, вероятно,
соединение двух источников: новгор<одского>
и неновгород<ского>.

72
Кругом обведены «Новг. Х», «Моск<овский> св<од>», «Св. 1448 г.» и
связи между ними с примечанием «Новг<ородские> зап<иси> летоп<исной?>
кн<иги?>».
73
«К вящей славе» — часть латинского изречения Ad majorem Dei
gloriam — геральдического девиза Ордена иезуитов.

636

Глава 11
л. 83– 6880
Н1,
83 об. (1372) г. Н4, С1,
Сим., Рог.,
Воскр.,
Ник.,
Ерм., Тв.

л. 84
об.
л. 86–
86 об.

л. 87

л. 89–
89 об.
л. 90
об.

л. 91–
91 об.

Рог. дает  ряд известий по Сим. (ряз<анские?>
изв<естия>); далее о походах Ал<ександра>
Мих<айловича> тверские записи. –  Отчетли­
во видно, что в Н4 и С1 мы имеем соединение
Н1 и тверск<их> записей. Это где же произ­
вели? в своде 1448? Рог. очень ранняя редакция;
м<ожет> б<ыть>, Рог. обраб<отала> Сим. Про­
следить этот момент+в Рог. все эти записи
под 6880 – в Сим. под 6881… Тв. по Рог., есть
Ник. текст (Иерусалим) – Ник. отр<ажает>
Тв. (позднюю) обработку под 50-х гг. XV в.
(Хронограф уже знали).
6881
Рог., Ник. Ник. дает материалы Рог. (до какого года это
(1373) г.
будет, вот что важно!)
6883
Н4, С1,
С1… Изв<естия> об ушкуйнике восходят к Сим.
(1375) г. Рог., Сим. (под пред<ыдущим> год<ом>), но, вероятно, об
одном и том же.
Сим. 1) Нижегор<одские> записи+ 2) болезнь
игумена Сергия (это троицкая запись троиц­
кой летописи  и отр<ажена> Тр.) Есть сходства
с Н4 (да и Н1) и С1… Рог. – много сходства с
Сим., но есть и отличия – текст сходен с С1.
Нет, все же Рог. дает по Сим., дополняя своими
тверскими известьями.
6884
Н4, С1,
С1 — митр<ополит> Кипр<иан>. Это есть в
(1376) г. Сим., Рог., Н1, в Н4. Это в нарушение схемы, т<ак> к<ак>
Воскр., Льв., это  не только в КО=Откуда же здесь? Было,
Русский
значит, в Нов­г<ород­ско>-Соф<ийском> св<оде>
временник 1448 г.
6886
Н1, Н4,
С1: нет повести о Митяе (это уже явно не
(1378) г. Ник., Рог., митрополичий текст), тогда как в Сим., Рог.,
Сим, С1
Ник. и др. именно митрополичий либо возвра­
щение к 1376 г.
То же Тип.
В Тип. очень хорошие тексты, но во всем этом
надо разобраться подробнее, однако  не сейчас.
Явно, что С1 (то же Н4) следует здесь за мо­
сковскими сводами и за Хрон<ографическим?>
особенно.
6887
Н1, С1, Н4, Рог.: «6887 бысть благовещенье Святыя Бого­
(1379) г. Рог., Сим., родицы в Велик день. Се же написах то ради,
— изве‑ Воскр.,
понеже не часто бывает, но кажды окроме того
стие о Ник., Ерм., лета отселе еще до второго пришествия одино­
совпа‑ Льв.
ва будет». Сим.: сходно с Рог., но нет «каж­
дении
ды». Воскр.: нет этой записи. Ник.: «Бысть
Пасхи
Благовещенье в велик день, а посже сего было за
и Бла‑
осмьдесят лет и за четыре на велик день, а по
говеще‑
сем будет за осмьдесят лет без лета (благове­
ния
щено на велик день)».  Ерм. – нет. Льв. только
«Того  же лета было благовещенье на велик
день». Тип. –  нет. Н4 –  нет. Н4 и С1 сходно.
Как и Ник. с добавленьем «а потом будет за 11
лет». В Хрон<ографическом> сп<иске> нет этой
приписки (Ник., м<ожет> б<ыть>, отсюда?).

637

Часть 3
л. 92

То же

Сим., Рог.,
Ник., Тв.,
Льв., Ерм.

Далее Донское побоище. Сим.: под 1374
г. о том, что Михайло Митяй пошел в
Конс<тантинополь>. Это явно дублетное
известье, однако оно именно и было первона­
чальной записью, это не кн<яжеская> запись,
и не митрополичья, а конечно троицкая. Сим.
стр. 128.
л. 93 6889
То же+ Н4, Очень похоже, что в Воскр. более
об.
(1381) г. С1, Воскр. перв<оначальный> текст, как было в Тр. Тв. –
более первонач<альный> текст, ср<авнительно>
с Воскр., ближе к Воскр.
л. 94 6891
Н1, С1
Н1, по-моему, все же это записи новгород­
(1383) г. (СТ, СЦ), ские. Н4 использует текст Н1, но не все,
Сим., Рог., ясно, что … Сим.:Известие о благовещенье…
Тв., Воскр., Далее, по моему мнению, московские записи…
Ник., Льв.- Ник.: Ей богу первонач<альный> текст в нем
Ерм.
стилист<ически> обработан=текст восходит
к тому же источ<нику>, что Воскр.!
л. 95– 6892 г. Н1, С1,
Н1: очень яркое выявление двух новгородских
96
Воскр.,
источников Н4 (стр. 340–341). Далее коротко
Сим., Тв.,
о смерти Дм<итрия> Конст<антиновича>,
Ник., Н2,
далее изв<естие>, сходное с Н1, но с большими
Рог.
подробностями+известие, отсутствующее
в Н1 о черном боре. С1 – только одно изве­
стие о смерти Дм<итрия> Сузд<альского>.
Явно, СТ один из источников КО… Воскр.:
все=Сим.-Рог., нет лишь изв<естия> о смер­
ти троицкого келаря, отсюда ясно, что
Воскр. перв<оначальный> москов<ский>
текст, прот<ограф> Рог. Сим есть троиц­
кая летопись… Н4 новгор<одские> тексты,
но свои очень интер<есные> (в част<ности> о
Митр<ополичьем> Суде) – Н1 явно не знает
этих источников, либо опускает все это.
л. 97 6894
Н1, С1, Н4, Н1 новгор<одская> запись. Это показывает,
(1386) г. Сим., Рог., что в новгородском источнике Н1, общем с Н4,
Тв., Ник.
были лишь новгород<ские> записи. Н4 – отчет­
ливо видно, что записи о московских событи­
ях сделаны в Новгороде. Н1 сокращает свой
новгородский же источник; он лучше сохранился
в Н4 (но только в первом известье, дальше, повидимому, уже не новгородское).
л. 98 6895
Н4, Н1, С1 Н4: Н1+друг<ой> новг<ородский> источ<ник>
об.
(1387) г. (СТ, СЦ)
(дублеты)+еще какие-то своды. СТ дает
тексты сх<одно> с Н4. Но в ней отсутствуют
тексты о новгородских событиях (кроме КО,
где о Порхове). Но в одном случае к Н4 ближе
СЦ: «и ста на Москве месяца генваря 19». По­
лучается впечатление, что СЦ иногда лучше
передает свой перво<источник> общий СТ.

638

Глава 11
л. 99

То же

Сим., Рог.

л. 99
об.
–100

То же

Рог.-Сим.,
Н4, Ник.

100 об. 6896 г. Н4, СТ,
Сим.

Сим.: это в Сим. под 1388 г., нижегор<одские>
известья; значительно подробнее, чем в С1,
несомненно, отсюда берет свои тексты
Новг<ородско>-Соф<ийский> свод (или источник
С1, общий с Н4)=Важно отметить, что С1
не дает здесь уже новгородских известий (где
это началось??). Далее Сим. исключит<ельно>
московск<ие> изв<естия> (в том числе о Пиме­
не), но, конечно, м<ожет> <быть>, и в Троице,
если там велись «записн<ые> летоп<исные>
книги»… Очень характерное троицкое известье
о смерти молчальника Исакия.
Ник., похоже, что и в Сим., но подробнее; что
и Н4, но подробнее. Откуда этот основной
рассказ (нет ли действительно в литов<ских?>
записи о возвращении Пимена «из Царьграда не
на Киев же бо, но на Москву; токмо а прииде без
исправы, понеже на Киеве бе Киприан митропо­
лит, а на Москве Пимен митрополит». Смолен­
ский летописец Игнатий при Михаиле епископе
Смоленском, стр. 99 и т. д. Слож<ный> текст,
но, м<ожет> <быть>, это и отдельная повесть.
Н1: уход архиепископа Алексея и от<дельные>
новгородские записи. Н4: новгород<ские> все
больше известия, протограф новгородский. СТ:
очень сокр<ащенно>. Н4, м<ожет> <быть>, СТ
есть сокр<ащение> КО. NB! Это очень важно! Во
всяком случае, здесь КО не есть вос­ста­нов­л(ение)
по Н1, т. е.  схема все же будет там, здесь С1
дает новгородские тексты. По содер<жанию>
значит<ельно> сокр<ащены>, по значен<ию>, а не
происхожд<ению>.

Далее следует  стемма:
		             КО ○

○
○ СТ

○ СБ

л. 102 6897
Н1, Н4,
С1 в некот<орых> изв<стиях> близка к
(1389) г. Воскр., С1 Н4 (именно этот текст и есть текст
Новг<ородско>-Соф<ийского> свода).
л. 103 То же
Ерм.
Ерм. сокр<ащает> Воскр. Важно, что есть
упомин<ание> о Лугвеце, т. е. из С1, иначе го­
воря, Сим. есть сокр<ащение>, вероятнее всего,
свода 1472 (или 1480).
л. 103 6998
Н1, Н4,
СЦ о грамоте,  м<ожет> <быть>, все же СЦ
об.
(1390) г. Сим., СЦ просто добавляет по Н4? И м<ожет> <быть>,
дает более первон<ачальный> текст (грамоты,
кажется, в Кар<амзинском> сп<иске> Н4).
л. 104 То же
Ник.
Владимир Андр<еевич>, м<ожет> <быть>, имел,
а м<ожет> <быть>, и не имел своего лето­
писания, он жил в Москве, и о нем мог знать
и москов<ский> и троицк<ий> летописец.

639

Часть 3
л. 105– То же
106

Н1, Н4,
Сим,
С1, Рог.,
Воскр.,
Ник.

л. 107 6901
С1, Н1,
об.– (1393) г. Н4, С2,
108 об.
Воскр.

74
75

Дублеты. Различается между Н1, С1 и недо­
шедшей новгородской… Сим.: антимоск<овская>
тенденция о новгородцах, о Нижн<ем>
Новгор<оде>, смерть Сергия (первоначаль­
нейшая редакция). Дублет не дублет, а черт
знает что: «Тое же осени месяца октября в 20
день приде кн<язь> Вел<икий> Василий Дми­
триевич на Москву, посажен Богом и царем.
Тактамыш<ем>. Придаст ему царь к великому
княжению Новгород Нижний со всем княженьем,
и бысть радость велика в граде Москве о при­
езде его». Это из офиц<ального> Московского
летописца.  Рог.=Сим.
Воскр. сначала повт<оряет> текст
пред<ыдущего> года. Второй раз: «В лето 6920»
смерть кн. Ульяны, вдовы Олгерда (положена
в Киеве) – дочь Алекс<андра> Мих<айловича>
Тверского». Смерть Сергия – коротко посвоему. Далее из С1 – (смерть Серг<ия>
не отм<ечена> в ТКО74). О возвр<ащении>
князя Вас<илия> Дм<итриевича> от Тох­
тамыша – обработка (дополн<ительно> о
том же Сим.). О розмирье с новгор<одцами>
это переделка Н4.  О Витовте – нигде нет.
Поезд<ка> В<асилия> Д<митриевича> в Ниж­
ний (вот где офиц<иальное> моск<овское>
летописание). Смерть Данилы Феолфано­
вича тоже офиц<иальная>. Запись= Поход
Вл<адимира> Анд<реевича> на Торжок. (Вот
здесь офиц(иальное) моск<овское> летописание,
Соф<ийские>75 летописи его не знают). Ник. –
начало сходно с Воскр., далее житие Сергия, о
Нижнем Новгороде подробнее, обстоятельнее.
О Новгороде, пожалуй, осмысленнее, «Новгород
град…». Это как текст в Н1 и Ник... Ерм., со­
кращенье по Воскр. (т. е.  все тот же свод 1472
или 1480 г.).
С1 о поездке в Орду Вас<илия> Дм<итриевича>
— это явный дублет… Сравнивая Н1 Н4,  было
бы скверно не понять, чем вызвана такая пере­
делка, если бы мы не допустили сложения здесь
двух нов<городских> источников. Это подкре­
пляется и С1, в которой только 2-й рассказ в
ред<акции> почти тожд<ественной> с Н4.
С2. В начале текст особый (явный дублет по
отн<ошению>  6900, сход<ный> с Воскр. под
6900 (стр. 62)), м<ожет> б<ыть>, Воскр. более
первонач<альна> и далее. См. Федор Кошка,

Т. е. в СТ и КО.
Т. е. списки С1.

640

Глава 11
.

л. 109 То же

Воскр.

л. 110
л. 110
об.
л. 112

Ник.
Н1,  С1,
Н4
Воскр.,
Ник.

То же
6903
(1395) г.
То же

л. 113 6904 г.
об.

Н1, Н4,
С1, С2.

Иван Уда, Селиван +варианты. Явно их
было Федор Кошка Андреевич, и Уда Сели­
ван (С2, 123, Д). Эти тексты в Воскр. под
след<ующим> годом. Там действует Федор
Андр<еевич> Кошка и Иван Уда (и только).
Т<аким> о<бразом> здесь в Н4 мы имеем со­
ед<ине­ние> новг<ородского> и моск<овского>
из­в<естий> (ради чего нам и нужна Н4). В
Воскр. текст очень хорош. Но С2 дает далее по
С1,  что мне и требуется. А далее москов<ские>
изв<естия>, которых, кажется, нет нигде?...
Рог.=Сим. изв<естия>, отсутств<ующие> в
С1 – покрыв<ают?> Льв. (стр. 211), С2 (123),
Ерм.(133). См. Иван Уда, Феофанович, Иван
Селив<ан?>. Итак, С2 разлагается между С1 и
Льв. Значит, она еще соф<ийская> летопись.76
Воскр. лучше дает текст,
подробнее+москов<ская> ред<акция>. Много
других известий, все москов<ские> (Это позд­
нейшая задача – восст<ановление> текста Тр.
после 1392 г.).
Ник. – очень сложно.
Уже нет связи между Н4 и С1.
Ник. – орд<ынские> изв<естия>. Смерть еп.
Федора Ростов<ского>, отмечено, что он был
братаничем игумена Сергия Радонежского.
Это, кажется, записи также троиц<кие>. Ник.
— троиц<кая> лет<опись>.
Наблюд<ения> над С1 такие:

Ниже в этом месте помещена стемма:

○
КО ○                  ○ Прот<ограф> всех ост<альных>77
СТ, СВ ○                   ○ СБ и др.



Под стеммой пояснение:  «КО ближе к Н1 (в скобках), чем
к Н4, напр<имер>, стр. 250 С1, Н1 стр. 381, и Н4 тоже 381. При
этом в КО перестановка, не на своем месте».
л. 114 об. То же

76
77

Сим.,
Рог.,
Ерм.,
Воскр.,
Н1, Н4

У Карамзина нет указаний, по каким он делает.
Очевидно, в Тр. не было этих записей. Вероятно,
все же Тр. здесь также сходна с Сим.

Т. е. относящаяся к кругу текстов, близких С1.
Т. е. протограф всех остальных списков С1Мл.

641

Часть 3
л. 115–
116

л. 116 об.
–117

л. 117

л. 117 об.
л. 118–
118 об.

л. 119

л. 119 об.
–120
л. 120 об.

6907
С1, С2, С2 частью по С1, но доп<олнена> рядом изв<естий>
(1399) г. Льв., Н4, (стр. 129–130). Тексты С2 восходят в тех частях,
Н1
что не восход<ят> к С1, к Льв. (см. С2 стр. 136) и
Ерм. Все (в Льв. и Ерм. часть под след<ующим>
годом).  Итак, все же С1 лежит в основе С2… С2.
Особенно ярко связь С2 с С1–С2 стр. 130 и С1 стр.
250–252 и только коротк<ий> кус<ок> С2 на стр.
130 восх<одит> к Льв. стр. 119 – Ерм.
То же Сим.
Вся статья чисто тверская. Тр. под 1397 г. дает из­
вестие о поездке Софьи к  отцу, отсут<ствующее>
в Сим. Но есть под 1348 в СЦ, Воскр. и  вернее в
Ник. (1399, стр. 171). Значит, действ<ительно> в
Тр. продолжаются московские записи.
То же С1, С2 С2 сходно в б<ольшей> части с С1, но здесь, под
6906, как и в С1, «отсюда». Пропуск года 6907 в
своем месте, он отразился и в С2 – ясно, что и
здесь С2 идет к С1.
То же Сим.,
Ерм. сокр<ащает> Воскр. – это моск<овские>
Ерм.,
тексты (вкл<ючая> и нижегор<одские>). Твер­
Воскр. ских изв<естий> здесь нет.
6908 г. Н1, Н4, Н1 – новгор<одские> зап<иси>. Н4, есть
Сим.,
изв<естия>, кот<орых> нет в Н1, и наоборот,
Воскр. в Н1 есть изве<стия>, которых нет в Н4, но
есть и сходные… Сим. стр 149. Связи Твери с
Троицей (это под сл<едующим> годом). Здесь
же твер<ские> известия… Воскр. … неудач<ное>
подредакти<рование> известий о кн. Ив<ане>
Всев<олодовиче>. Ник. …опять дает тексты
новгор<одские>, отсутст<ующие> в Н4, но имею­
щиеся в Н1 (из Соф<ийского> вр<еменника>).
6909
Н1, Н4, Несомненно, что были дублеты, а
(1401) г. С1, С2 Новг<ородско>-Соф<ийского> свода – не было
такого свода. Первая ред<акция> Н4, т. е.
Соф<ийский> вр<еменник>, использует софийский
текст. Но этот текст был в лучшей редакции.
СЦ дает записи о поимании новг<ородского>
арх<иепископа> Ивана. Где же кончились
новг<ородские> изв<естия>, не 6907 (1399 г.),
нет и дальше еще 1404. Подумать об этом.78
Шахм<атов>: примеры решают вопрос.79
То же Ник.
Ник. о Цареграде подробнее всего (проверить по
визант<ийским> источникам).80 Это Киприяно­
во известье.
6910
С2, Сим., Рог. – нет записи, текст в ней оборван?!! В Тв.
(1402) г. Рог., С1 тоже конец. Вот где кончился тверской источ­
ник 1402 г. Итак Сим.= Тр.

Фраза помещена на полях, обведена в рамку.
На полях, отчеркнуто двойной чертой. Речь, очевидно, идет о том, что
некоторые свои выводы Шахматов показывал просто на примерах.
80
На полях помечено: «Очень важно. Очень важно».
78
79

642

Глава 11
л. 121 об. 6911
Н1, Н4, Н1. Похоже, что здесь выборка из Новг<ородско>(1403) г. Н5, С1, Соф<ийского> свода… Возможно, однако, что
С2
известье о смол<енских> делах было уже и в Со­
ф<ийском> врем<еннике>. Поэтому оно попало
и в Н5 и в Н4. Поэтому в Н1 порчи. Дело в том,
что в Сим. известье об этом и по существу иное…
Похоже, что Н1 портит текст, ср<авни> в ней
же под след<ующим> годом. Сим. – отличн<ый>
московский текст, троицкий текст.
л. 122 об. 6912
Н1, Н4, Н4, соед<инение> Н1 (причем
(1404) г. С1, С2 послед<няя> сокр<ащает> Соф<ийский>
вр<еменник>)+Соф<ийской> летописи. С1 здесь
дает москов<ский> текст. (Значит, все же где
оборвался Нов<городско>-Соф<ийский> свод,
показыв<ают> новг<ородские> источники. Где
же!!?
л. 123
6913 г. Сим.,
С2 свой текст и лишь мален<ькие> выдержки
об.–124
Н1, Н4, из С1, доб<авления> по тому же сюжету из
С1., С2, Моск<овского> св<ода>. С2 здесь берет из Сим.
Ник.
л. 124 об. 6914
Н1,С1, Если мы в ряде случ<аев> имеем в Н4 почти
(1406) г. Н4
механич<еское> соед<инение> Н1+С1, то трудно
пред<положить>, чтобы в источ<нике> Н4 было
именно такое соединение, ибо невозможно допу­
стить, чтобы автор С1 систематич<ески> безо­
шибочно выбросил все, относящ<ееся> в Н4 к Н1,
где-нибудь да проврался бы. Отсюда неизбежно
допустить, что С1 в осн<овной> ред<акции> был
источником Н4, именно основн<ой> ред<акции>,
т. е. тот же так назыв<аемый> Соф<ийский>
врем<енник> (или т<ак> н<азываемый> свод
1448 г.).81
л. 125
6915 г. То же
Если КО действительно первая редакция (но
смешанная?), то, м<ожет> б<ыть>, Н4 вос­
ходит  к КО. Дальше еще чудеса! КО и только
КО дает ростовскую запись. Тогда КО и есть,
м<ожет> б<ыть>, моск<овско>- рост<овский>
свод, довед<енный> до 1423 г. (Но тогда как объ­
ясняются восстановленные места в Н4?) Про­
следить. Единст<венное> пред<положение>, что
КО есть перв<оначальная> ред<акция> рязанская
компиляция. Есть в Тр.
л. 126
6916
С1, Н1, Н1. Записи новгород<ские> (в том числе и о на­
(1408) г. Н4
беге Едигея). Н4 – Н1+еще что. С1 – сходно – но
нет мест, сход<ных> в Н4 с Н1.  Или, м<ожет>
б<ыть>, КО есть ростов<ская> переделка на

81

важно».

На полях против этого места дважды подчеркнутые пометы: «Очень

643

Часть 3
Моск<овско>- Соф<ийской?>82 Я не проследил,
входят ли все года83 в Н4 встав<ные> изв<естия>
КО?84  Однако нет грамоты Едигея хотя…
Но «погоре Ростов»=соответствует С1-КО
в пред<елах?> 1507 г. О ней есть в С1. Это и
есть одно из доказательств существов<ания>
Нов<городско>-Соф<ийского> свода у Шахмато­
ва. Подумать.
л. 126
То же Сим.,
Сим. ...  Идеология тр<оицкой> лет<описи>, стр.
об.–127
Воскр. 155; так не написал бы тв<ерской> лет<описец>…
Очень кр<аткая> Пов<есть> о Едигее+конечн<о>
троицкая: поученье князю. (В Твери так не
стали бы писать!). Сим., м<ожет> б<ыть>, и
переделка, но очень близкая. Воскр., вероятно,
дает москов<ский> княжеский свод.
л. 127 об. 6917
Н1, Н4, (М<ожет> б<ыть>, С1 тоже троицк<кая> — в С2
(1409) г. С1, С2 под пред<ыдущим> годом выдержки из Сергиева
Жития, но, м<ожет> б<ыть>, С2,  т. е. свод 1508,
есть соф<ийская>). С2 дает более подр<обный>
текст об Анфале (это, видимо, прямо из
моск<овского свода?>+ о мире псковичей с Витов­
том и немцами).
л.
6918
Н1, Н4, Совершенно необходимо обратить внимание
128–130 (1410) г. С1
на след<ующее>… В   сп<иске> СБ о прибытии
митр<ополита> Фотия на Русь изложено так…
Запись Н4  проще и первоначальнее… Но эта
запись редакционно совершенно тожественна
записи Н1Мл. и, следовательно, попала в Н4 из
новг<ородского> источника и, скорее всего, именно
из Н1!! (Нельзя ли допустить существ<ование>
нескольких ред<акций>  Н1=Одна! И именно 1446
г.). Но списки КО дают такую ред<акцию> этого
текста… Теперь: КО это, несомненно, переделка, и
неуклюжая, но какого текста? М<ожет> б<ыть>,
и ТБ и пр.85… но скорее все же текста Соф<ийского>
вр<еменника> или (но не моск<овского>
Л<етописца> В<еликого> Р<усского>, т<ак> к<ак>
иначе была бы точная дата. Она, однако, не от­
разилась на ТБ и пр.). В общем  их протогр<афе>
в Основной ред<акции> было, как в Н4, Н1 (без
даты!), т. е.  как в Соф<ийском> вр<емен­нике>, и
каждая из ред<акций> С1 (1 и 2)86 по-своему пере­
делала этот текст. Важно, что С1КО дает

Эта фраза отчеркнута в рамку. Очевидно, речь идет о протографе С1.
Два последних слова  приписаны позднее сверху, отсюда синтаксиче‑
ская неловкость этого предложения.
84
Вся последняя фраза обведена  рамкой.
85
Т. е.  СТ, СБ и других списков С1Мл.
86
Т. е.  с одной стороны, КО, с другой стороны, С1Мл.
82
83

644

Глава 11
далее terminum postquem, раньше какой не может
быть написана ред<акция> КО. Это 6918 +22=
6940 – 6939 г., 1 июля. Итак, протограф КО
написан не раньше 6930 г. (1331), но основная
ред<акция> С1 раньше.
л. 130 об. То же Сим.,
С1. Если сравнить с С2, особенно Сим. и Воскр.,
Воскр., то можно думать, что все они дают свод 1480
С1, С2 (сокр<ащенная> С1+ ростов<ский> свод). Здесь,
можно сказать, нет моск<овских> записей!!
л. 131
6920
Н1, Н4, Лучше всего первонач<альный> (Соф<ийский>
(1412) г. С1
вр<еменник>) отражен в Н4 (см. подчер<кнутые>
места, отсут<ствующие> в Н1, стр. 411–412).
О поездке в Орду кн. Вас<илия> Дм<итриевича>
и Ивана Мих<айловича> новгородцы узнали от
архиепископа Иоанна, езд<ившего> в Мос<кву>
(Значит, здесь уже нет московских записей),
значит, т<ак> н<азываемый> свод 1448 уже
не имел москов<ского> летоп<исца>! Но как
же дальше? С2 иная (вот, м<ожет> б<ыть>,
москов<ская> ред<акция>), изв<естия> о поездке
в Орду кн. Вас<илия> Дм<итриевича>, Ивана
Мих<айловича> (именно московская, а не твер­
ская).
л. 131 об. 6922
То же
«Поехал Фотий митр<ополит> в Литву и на
(1414) г.
дороге  его ограби» (это же позднейшая пере­
делка московского текста! (Янгиш87 отчасти
прав!) Ну это, пожалуй, все равно… Очень
характ<ерный> факт, что теперь, когда нет
москов<ских> известий, Н4 и Н1 очень близки
одна к другой.
л. 132 об. 6925
Н1, Н4, Вот здесь С1 сходится с Н4, в против<остоянии>
(1417) г. С1
Н1. (Но грамота Фотия и все о Фотии м<ожет>
б<ыть> взято из моск<овского> св<ода> в
Соф<ийскую>, а оттуда в Н4). Новг<ородские>
изв<естия>  по Соф<ийскому> вр<еменнику>.

Из таблицы можно увидеть направление мысли Н. Ф. Лав‑
рова. Во‑первых, он искал начало московского летописания,
и у него получалось, что московское летописание начина‑
лось как троицкое. Троицкие своды он находит отраженны‑
ми в разных летописных текстах. Далее, проблему составля‑
ет взаимное отношение этих троицких сводов и московских.
Постоянное внимание уделялось также соединению москов‑
ского и ростовского летописания в первой половине XV в.
87
Н. Ф. Лавров, очевидно, имел в виду следующую работу: Янгиш Н. Н.
Новгородская летопись и ее московские переделки // ЧОИДР. 1874. Кн. 2.
Отд. 1. С. 1–96.

645

Часть 3

Наконец, Лавров все время менял мнениия о НовгородскоСофийском своде: существовал он или нет. Он везде шел за
материалом, делая выводы и меняя их на ходу. Сравнение
текстов укрепило его предположение, что в Н4 отразился
первоначальный текст Софийского временника. Наконец,
таблица показывает, как все-таки Н. Ф. Лавров относился
к творчеству Шахматова. В целом ряде случаев он был недо‑
волен, что его наблюдения как будто подтверждали выводы
А. А. Шахматова (а в некоторых случаях — М. Д. Приселко‑
ва), и вздыхал с облегчением, когда этого не происходило.
Важны наблюдения Н. Ф. Лавров и для истории текста С1,
соотношения ее списков. Эта тема была для исследователя
одной из основных: списки С1, ее редакции, их соотношение,
время возникновения разных вариантов текста. Например,
на л. 128–130, как видно, есть наблюдение, говорящее, ранее
которого года, как полагал Лавров, не может быть датирова‑
на редакция КО.
В одной из ед. хр. в фонде Н. Ф. Лаврова отдельно пред‑
ставлено сравнение летописных текстов за 1380–1392 гг. Эти
материалы (Архив СПбИИ РАН, ф. 269, № 7 (21)) содержат
текст, помещенный на обрезках листов XIX в., сложенных по‑
полам (филиграни «Герб Ярославля», литеры «ЕМЗ», «FKG»),
разрозненная нумерация, относящаяся к предыдущему архив‑
ному делу, текст нанесен карандашом. Содержание: сравнение
Н1, Н5 (Хр.), Н4, С1 и С2. Главную роль играет сравнение С1
и Н4 и поиск их общего источника. Мы не выводим этот ма‑
териал в таблицу, а даем замечания Лаврова в виде отдельных
цитат:
«6888 г. … Н1 дает довольно подробный рассказ… в Н4,
Н5 (Хр.) и КО сокращенный … С1 второй ред<акции> этот
текст опускает. Выписать тексты. Возможно сокращение тек‑
ста Н4, но возможен и другой источник — С1 второй редак‑
ции — возможно, что и не было этого текста, в ее источнике,
тогда КО восполняет по новгор<одскому> источнику… Дета‑
ли: КО и Син<одальный список> Н4 дают “говейно”, тогда
как проч<ие списки> Н4 и Хр<онографической> “говѣение”,
Н1 — цветная неделя (?)– одно ли и то же? — Если это разное,
то очевидно и два разные источника (цветная неделя, верб‑
ная?)…».
646

Глава 11

«6888 г. … в НХр. нет приписки “а потом будет за 11 лет”. 88
Значит, Хр. (Н5) дает более ранний текст, составл<енный> до
1448 г. То же самое в летописи Авраамки … Н1 — этого нет. Раз‑
ные источники…».
«1381 г. …С1 сокращает текст. Какой текст первоначаль‑
ный Н1 или Н4 — нельзя сказать. 1382–6890 г. Н1 дает крат‑
кие известья о нашествии Тохтамыша … Н4 — сначала новго‑
родские известия … затем Повесть о Тохтамыше, после чего
доп<олнительное> связа<нное> известье о после хана, какого
нет в Н1 — затем вновь повторены известья, ранее уже изло‑
женные. НХр. дает только новг<ородские> известья … Как это
объяснить? Похоже, что НХр. позднее вычеркивает лишнее?
С1 вовсе пропускает новгор<одские> известья — содержит
только рассказ о Тохтамыше».
«1383 г. — (6891). Н1 лишнее известье “копаша ров около
Софейской стороны к старому волу”=Более подробно в Н4
и Н5 изложены известия о поездке в Орду. Как будто разные
источники … СЦ дает новые известья о Киприане. Известья
о поезке в Орду в отличных от Н4 редакциях».
«1385 г. С1 с упом<инанием> бояр (но без ссылки на ар‑
хиепископа) о постройке города на Яме. (Светская лето‑
пись!) Н1 владычная летопись … НХр. дает отличный от дру‑
гих сп<исков> текст. Несомненно 2 источника: один светский
(вечевой). С1 дает известия только о смерти Дмитр<ия>. КО
добавляет известие о постройке города на Яме в ред<акции>,
близкой к Н1. СЦ 89 дает дополнит<ельные> сузд<альские> из‑
вестия».
«1386 г. …Н1 и Н5 дают сходный короткий текст … Н4
дает известье об Ореховце с дополнениями. Затем подроб‑
ный рассказ о приходе под Новгород Дмитрия Ивановича
Москов<ского> … Текст С1 (больш<инство> сп<исков>) схо‑
ден с Н4. Получается впечатление большей первоначальности
текта Н4. Н1 сокращат текст, выделяя роль архиепископа.
Если так, надо бороться за древнюю часть. Но два источника?!
88
В расчете совпадений Пасхи и Благовещения. Для Шахматова этот
отрывок был определяющим для датировки свода 1448 г.
89
У Н. Ф. Лаврова в этом месте стоит «СII Ц». Очевидно, это механи‑
ческая ошибка. Речь может идти только о С1 по списку Царского. Поэтому
должно было быть или «СЦ» или «С2 и СЦ».

647

Часть 3

1387 г. О смерти Дм<итрия> Дон<ского> пропуск!!! Как
в Московских? Н1 и Н5 дают сходный текст — в Н1 лишь
доб<авлено> “князя великого”. Как это с датами смерти? Тут
какая разница: и то, и то может быть раньше. Н4 дает ряд явных
дублетов. Одним источниом является Н1. Доп<олнительные>
известья в Н4 о немецких послах. Текст С1 сходен и в Н4, при‑
чем КО добавляет недостающие известья о Порхове. Все же
в С1 нет известья о рве и приезде нем<ецких> послов.
Общее впеч<атление>: Н4 составлена после Н1, причем ее
источн<иками> были: 1) С1 (кроме КО) 2) Н1 и 3) др<евний>
новг<ородский> источник.
1388 г. Н5 дает текст по Н1. А Н4 — текст … дает более
простр<ан­ный>. Добавляет о поставлении церкви на Торгу …
С1 не дает новых известий и очень сокращенно передает изве‑
стия — впечатление, С1 решительно сокращает текст и, следо‑
вательно, позднее Н4. Подмечать лишние известья в С1.
1389 г. … Шахматов не прав. Не было свода 1448 г., где
слились все реки русского летописания, не было и Влад<имир­
ского> Полихр<она> 1423 г. — а разные источники московские
и два новгород<ских>».
«1390 г. Сложный текст. Н1 дает текст короткий, четкий,
из новгородских известий — Н5 дает тот же текст, Н4 дает ме‑
ханическое соединение текста Н1 с Софийскими (СЦ) … отчет‑
ливо видно соединен<ие> двух источников в Н4 — моск<ов­
ского> и новг<ородского>.
1391 г. На этот рассказ Н4 дает хороший, четкий, последо‑
вательный текст новгородский, но по другому источнику, чем
Н1 и Н5 (возможно, переделка, близкая по времени)».
Эти заметки Н. Ф. Лаврова дают более отчетливое пред‑
ставление о том, как он видел историю новгородского лето‑
писания XV в. Во‑первых, он отверг свод 1448 г., «где слились
все реки русского летописания», 90 а также Полихрон 1423 г.
(Полихрон Фотия, по Шахматову). В исследуемых летопи‑
сях он увидел простое соединения источников: московских
и двух новгородских. Об этом говорят дублеты, которым
Н. Ф. Лавров, как и И. М. Троцкий, придавал большое значе‑
ние. То, что источника именно два, — повторяется несколько
90
Это определение «свода 1448 г.» совпадает с тем, котоое давал ему
впоследствии Я. С. Лурье, называя его «Нестором XV века».

648

Глава 11

раз: московский и новгородский источники соединены в Н4
(СЦ+Н1)+древний новгородский источник. К мысли об этом
древнем источнике Н. Ф. Лавров возвращался и в других ме‑
стах. Но если СЦ (или ее протограф) — один из источников
Н4, то С1 — сама составлена как сокращение Н4.
В некоторых случаях, по Лаврову, сравнение Н1 и Н4 по‑
казывает большую древность Н4 (об этом говорится и в других
частях). В С1, по Лаврову, соединены два источника: один из
них — владычная летопись, другой — светский (вечевой).
Тетрадь № 7 (Архив СПбИИ РАН, ф. 269, № 7 (15)).
«Сличение софийских летописей с московскими сводами с 1419
по 1506 г. ». Каждая из летописных статей в этой тетради ана‑
лизируется Лавровым по одним и тем же текстам: спискам С1,
Н4, С2–Льв., Воскр., Тип., Ник., Вол.-Перм.
л. 41 об. 141891 г.   С1,
С2,

Обрывки КО восстановить точно. Конец можно
только по рукописи, надо списать в Публ<ичной>
биб<лиотеке>92 конец К. С2 все же следует за С1,
добавляя ростовскими известиями… За твер<ской>
дальше не слежу.
л. 42 об. 1420 г. То же С2 дает соединение текста сп<иска>  Ц<арского>93
и Н4.
Сим. дает текст, сходный со II,94 но не тожествен­
ный (что дальше, трудно определить пока).
л. 43
1421 г. Льв.,
Проверить Льв. С 1413–1488, вл<ючая> Льв., под
об.–44
Н1, Н4 1421 г. дает текст СЦ 1420 г., частью 1421 г. После
1418 г. Н4 вообще сходна с Н1, но все же есть отли­
чия, кое-чего в Н1 нет (все отм<ечено> на страни­
цах под 1421 г.). Прост<ранная> повесть о навод­
нении, вместо кратного (но яркого) рассказа (это
текст Ефимия II). После 1421 г. ряд коротких изве­
стий типа приписок, причем они имеют характер
более первоначальной редакции, чем Н1, где они как
будто много более обработаны. Под 1422–1424 гг.
разница в хронологии нек<оторых> изв<естий>, так
до 1429 г. – здесь конец сход<ства> новгор<одского>
и галиц<кого>  списков Н4, дальше с 1429 г. – полное
тожество Н1 и ряда сп<исков> Н4. Два раза в 6940 г.
– дублетн<ые> известия, но разного характера, и
так до конца. Ник. – редакция сходно Сим.=Тип.,
В этой тетради даты летописных статей даны по новому стилю, что
нами сохранено.
92
Список Карамзина С1 (К) хранится в Отделе рукописей Российской
национальной библиотеки (бывшей Публичной библиотеки).
93
СЦ.
94
Очевидно, речь идет о С2.
91

649

Часть 3

л. 44
1422 г. С1,
об.–44 а
Сим.,
Воскр.

л. 45–45 1425 г. С1,
об.
С2Льв.,
Сим.Воскр.Ник.

л. 46 об. 1426 г. Ник.,
Сим.,
Воскр.,
Тип.
л. 47
1428 г. С2, С1
л. 47 об. 1429 г. Сим.–
С2

дана из Н4. В начале 1521 г. как будто дублет,
м<ожет> б<ыть>, по С2? Вот где подлинный
кризис 1518–1521.  Акад<емический>, а затем и
Ком<иссионный> списки – несомненно, что в том
и др<угом> окончание случайное, текст, очевидно,
продолжался до 1448 г. — это и есть Новг<ородско>Соф<ийский> свод (Ефимия). (Приписки на поле –
«и за 11 лет»)?95
В сп<исках> С1 (СБ и др.) лишнее изв<естие> в
ср<авнении> с СЦ, но и в СЦ лишнее ср<авнительно>
с СТ. Есть и сходн<ые> изв<естия> и в сходной редак­
ции. Источник, кажется, общий, но были и др<угие>.
– Однако известья только московские. С2 1422–1423
дает соединение СТ и СЦ – дублирует известье о го­
лоде, доп<олнительное> изв<естие> о женитьбе князя
Ив<ана> Твер<ского> — см. в Сим. и Воскр.
Никакой связи с новгор<одскими> в С1 нет. СЦ,
м<ожет> б<ыть>, пользовалась СБ, есть и сход­н<ые>
известья, однако это скорее общий источник. С2
несомненно компиляция, довольно неискусная, СБ
и СЦ, но есть и другие источники. Есть известья,
которых нет ни в той, ни в другой (напр<имер>,
о том, что Фотий посылает за кн. Юр<ием>
Дм<итриевичем> в Звенигород тотчас после смер­
ти Вас<илия> Дм<итриевича>). – Известья мо­
сковские же – намечаются т<аким> о<бразом> три
московских источника… Значит, 2 группы основных:
С2–Льв. и Сим.–Воскр.–Ник. Надо определить
древность внутри них= существ<енно> отме­
тить простр<анный> рассказ Сим.–Воскр.–Ник.
сравнительно с софийскими (соф<ийские> теперь…
– сокращ<ение> москов<ских>).
Ник. сходно в Сим. (и СЦ), но подробнее (позд<ний>
слух), далее о Кир<илле> Белоз<ерском> (но
о Дионисии Рост<овском> нет, значит, нет
непоср<едственной> св<язи> с Воскр. и Тип.).
С2: изв<естье> о смерти Петра Дмит<риевича>
(см. С1 1427) и известье о приходе Витовта – явное
сокращение С1.
Сим. вначале сходна с С2, а затем отличия: Сим.
более первоначальный текст – С2 переделывает
текст Сим., придер<живаясь> к тенденц<ии> от­
ношения (так! – В. В.) к боярам, бросившимся в по­
гоню за татарами… Ник.: любопытное соединение
С1 и Сим.+новгор<одское>  изв<ести>е.

95
Речь идет о знаменитом, датирующем, по Шахматову, месте С1, где
сообщается о совпадении Пасхи и Благовещения. См.: Шахматов А. А. Разы‑
скания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. 197.

650

Глава 11
л. 48

1430 г. С2–
Льв.

Льв.–С2. В Соф<ийской>96 несомненно сокращен…
источник (см. у  А. Е. Преснякова).97
Любопытна Н4 под 6939, сообщ<ающая>, что
князья вышли из Орды без великого княж<енья>, под
6941, что вышли из Орды и великое княж<енье> дано
кн. Вас<илию> Вас<ильевичу>. Здесь, возможно, не
разные источники, а разновременно записанные в
Новгороде слухи. Но похоже, что запись псковская.
Неужели  новгородцы брали из Пскова?
л. 49
То же Ник.,
Ник. дает известья новгородские – известья о съез­
Воскр., де у Витовта и его смерти (здесь в начале вставлен
Сим.
кн. И<ван> В<асильевич> (внук его)). В Воскр. имя
кн. И<вана> В<асильевича> является вставкой, см.
един<ственное> число был.  Перв<оначальный> рас­
сказ в Сим.
л. 50
1432 г. СБ.,
СБ… Тенденция в пользу Юр<ия> Дмитр<иевича>.
СЦ,
Отстает в некоторых изв<естиях> на год. СЦ – о
С2,
приходе Вас<илия> Вас<ильевча> из Орды и по­
Сим.,
сажении его на стол и ряд других… С2 сходно с СЦ,
Воскр. причем известье о выходе Вас<илия> Вас<ильевича>
из Орды и посажении его на стол здесь отнесено
еще к 1431 г. (т. е.  по сентябрьскому году), в СЦ,
очевидно, по мартовскому. (В СБ даже к следующе­
му 1433 г., где путаница благодаря этому же пере­
паду с мартовского на сентябрьский год). Т<аким>
о<бразом> С2=СЦ, Льв.=С2=СЦ…  Воскр.=Сим.
Дает здесь (впервые?) № главы (37!) и подробный
заголовок – сходно с Сим.
л. 51–51 1433 г. СБ,
СБ несомненно сокращение СЦ. С2 в общем сходный
об.
СЦ,
текст с СЦ, однако в СЦ текст первоначальней, но
Сим.,
и в С2 еще более первонач<альные> чтения. В част­
Воскр., ности в начале: «Тое же зимы» (чего нет в СЦ).
Ник.
«В лето 6941» явная вставка, этот рассказ и мож­
но использовать). Но в СЦ и С2 все же есть сокра­
щения: рассказ «имаяся за пояси» (м<ожет> б<ыть>,
здесь соединение двух источников). Но Кир<илло>Б<елозерское> сказ<ание> в СЦ? Сим. дает свой
особый текст, срав<нительно> с Соф<ийской> (С2?
— В. В.). Возможно, однако, что у них был и общий
источник. Воскр.=Сим. Ник., пожалуй, соединение
3 источ<ников> основной – большой подроб<ный>
московский свод (общий с Сим. и Воскр., он пере­
дан лучше в Ник)+С2, наконец, новг<ородский> (в
конце). (А м<ожет> б<ыть>, имеем особую повесть
в Ник., уж очень связный рассказ, разд<еленный>
годами и заглавиями).

Очевидно, здесь и далее под «Софийской» Лавров подразумевает С2.
См.: Пресняков А. Е. Царственная книга, ее состав и происхождение.
СПб., 1893.
96

97

651

Часть 3
л. 52

1434 г. Сим.,
Ник.,
Воскр.,
С2

Сим. – пространный рассказ, более первона­
чальный, чем в С2… Ник. – соед<инение> 2 (а не 3)
источн<иков>: москов<ского> и новгор<одского>.
Моск<овский> ист<очник>=Сим.+Воскр. Тип. –
своя ростовская запись (сверить Тип. с М<осков­
ско>-Ак<адемической>.
л. 52 об. 1435 г. Сим.,
Сим. В некоторых случаях С(2) имеет приоритет
С2
(в Сим. пропуск, 175). Все же в целом в Сим. основ­
ной текст – С2 простое сокращение этого текста.
л. 53–54 1437 г. С2,
С2 под 1437 дает изв<естие> о Белев<ском?> бое
СБ,
и известие о Исидоре под 1438 г. Это, очевидно,
СЦ,
вторичное явлен<ие>. Рассказы об Исидоре: СЦ, как
Сим.,
уже указано, краткое известие, СБ вовсе не дает об
Льв.,
этом никаких известий. С2 под 6946 (но в сбор<нике>
Вол.АН 694598).  Заголовок «О осьмом соборе», но в сб.
Перм., «О Сидоре митрополите, како прииде из Царягра­
Сим.
да на Москву». Начин<ается>: «В та же и во дни
благоч<естивого> в<еликого> к<нязя> в<сея> Р<усии>»
Эта… повесть, сведенная, вероятно, из летоп<исных>
записей за разные годы, пополненная докумен<тами>.
Вряд ли обратно. Проверим дальше: Льв.=С2. Сим. —
два текста: Сим и рост<овская> подробная повесть
и в Вол.-Перм., Кир.-Бел. Ник. и др. Сравнительно
некоторые известия явно более первоначальные(?)
Пов<есть> в Сим. ср<авнительно> с  С2 редакцией от­
личается. В ней нет некоторых грамот (только одна
Исидора), есть и другие редакц<ионные> отличия.
Она в Сим. явно ближе (по концу) к Сб<орнику> АН,
чем к С2. В Сб<орнике> она явно взята из летописи.
Как будто текст Сб<орника> первоначальнее, чем С2.
Сим. дает здесь… повесть. Воскр. разделяет эту
же повесть по годам. Ник. тоже, но берет это из
какого-то сборника (надо определить, посмотреть
Сб<орник> АН), берет и много лишнего. Не было ли в
непосредств<енном> источнике Ник. так, что там не
было повести, а крупный погодный рассказ? Повесть
составлена еще при Вас<илии> Вас<ильевиче> (См.
Иконников).99
л. 54
То же СБ,
С2 дает несколько более пространный рассказ (но
об.–55
СЦ,
все же довольно туманный). СБ и СЦ восходят не
С2,
к этому рассказу, а к его первоисточнику. В Сим.
Вол.(в изд<ании> 2 рассказа) – Сим., Вол.-Перм. и др.
Перм., Вот, по-видимому, первонач<альный> текст. Ро­
Сим.
стовский – сокращение этого рассказа. С2 сходна
именно с этой ростовск<ой>, но дает в качестве до­
полнения выписку из Жития Сергия Радонежского

Речь идет о списке, близком С2.
Речь, вероятно идет о работе: Иконников В. С. Опыт русской историо‑
графии. Киев, 1908. Т. 2, кн. 2.
98
99

652

Глава 11
(рассказ в С2 под 1435). Льв.=С2 — лишь выписка из
Жития в другом месте (ниже первон<ачальный?>
рассказ об Исидоре)=Т<аким> о<бразом> в про­
тографе С2-Льв. было это Житие. Не есть ли это
прямое указание, что протограф этот составлен в
Троице. При этом разн<ые> ред<акции> в печатн<ой>
Льв<овской> и Эттеров<ской> рукописи. В Эттеров­
ской рассказ ср<авнительно> с С2 сокращенье, явле­
ние, по-видимому, вторичное, но надо проверить! СБ
и СЦ — несомненно, сокращенье большого свода.
л. 56–56 1440 г. СБ,
1440. Нет этого года в СБ и СЦ. (Характерно, здесь
об.
СЦ,
изъято все, касающееся Исидора — что это за тен­
Воскр., денция?) С2 известье о приходе Исидора в Москву.
Ник.,
Это не остаток ли погодных записей об Исидо­
Тип.
ре (ведь дублет). Известие о рожд<ении> Ивана
Вас<ильевича>  коротко. Сим.  с заголов<ком?> (Рож­
денье в. к. И<вана> В<асильевича>) — явно, позд<нее>.
Изв<естие> о Исидоре здесь первоначальнее. С2
сокращает именно этот текст, присоедин<яя?>
известие следующего 1441 г. Воскр. – Изв<естие>
о рожд<ении> Ив<ана> Вас<ильевиа> в ред<акции>
Воскр. добавляет пророчество Мих<аила>
Клопск<ого> явно поздн<его> происх<ождения>
(после взят<ия> Новгор<ода>). О Исидоре текст в
ред<акции> Сим. заменен частью простр<анным>
рассказом. Это, очевидно, уже отражение свода бо­
лее позднего, чем свод 1480 г.).  Ник. нет изв<естия>
о рожд<ении> Ив<ана> Вас<ильевича> (?! — забыл в
суетах об Исидоре) — О Исидоре также, как указали
выше часть  сборника — дублетов нет.
л. 56
1441 г. Сим.
Сим. Пространный рассказ о болезни Дм<итрия>
об.–57
Красного. Здесь Сим. — соед<инение> двух источ­
ников (СЦ+С2). Надо распутать… Воскр. — более
перв<оначальный> текст (Сим. пропустила «а
Мятля убили Пороховского» (стр. 111–VIII)… Ник.
дает здесь один источник, общий в СЦ.
л. 58
1444 г. Ник.
Ник. …Новгор<одские> изв<ест>ия. Надо все прове­
рить. Здесь какой-то перелом в летописании.
л. 58 об. 1445 г. Ник.,
Ник. дает лучшие тексты во всех отношениях.
Льв.
Непосредственно восходит к лучшему москов­
скому источнику (указывает прямо и др<угой>
ист<очник> («от инаго летописца»))… Льв. здесь
кое в чем отступает от С2 и Сим. (ср. Воскр. и
Ник.). См. Льв. (стр. 258), С2 (стр. 178, 182). Воз­
можно, что это и поздн<яя> переделка, но, м<ожет>
б<ыть>, и нет. Схема на стр. 61 не противоречит
ни в том  ни в др<угом>.100

100
Последняя фраза приписана, очевидно,  позднее. Речь идет о страни‑
це 61 в тетради Лаврова, где действительно приведена схема. См. ниже.

653

Часть 3
л. 59

1446 г. СБ,
С2

л. 59
об.–60

л. 59 а
л. 60
об.–61

101

скобкой.

СБ пространно довольно рассказ о захвате Москвы
Дм<итрием> Шем<якой> и ослепл<ении> Вас<илия>
Вас<ильевича>. Иона Рязанский «взя на душу»
сыновей Вас<илия> Вас<ильеича>. СЦ — коротко, но
свой источник или два (люб<опытное> указ<ание>
с Дм<итрием> Шем<якой> «коромолия с Москвы
Иван старася, да и от гостей, да и от троецких
чернцев»). Следовательно, троицкое летописание
м<ожет> б<ыть> в пользу Дм<итрия> Шем<яки>.
СЦ не будет троицк<ой> летоп<исью?> (и его
источник). С2. Очень простр<анный> рассказ,
в основе лежал источик общий с сп<иском> СЦ. С2
— «бежа же и от чернцов в той думе с ими», т. е.
пропущено, что это были троицкие чернцы (С2 –
троицкая летопись).
1447 г. С2, СТ, С2 – чрезвычайные подробности: «истобничишка
СЦ, СБ великие княгини, Ростопчею звали…» — несомнен­
но свидетель. Местами сходно с СЦ (напр<имер>,
стр. 176). Выяснить точнее.  Получается впечат­
лние: едва не ближе всего к оригиналу СЦ, тогда СБ
м<ожет> б<ыть> сокращением протографа СЦ, а С2
его распространение времени Василия же Темного.
Это видно по Сказанью об Исидоре и по Ск<азанью>
о Шемяке. Если, конечно, об <этом> не было от­
дельных сказаний. Это будет видно, когда перейдем
к позднейшим (т<ак> ск<азать> «нормальным»
годам).101 Общее соображение о плане дальнейшей
работы. Темы, которые надо разработать в теку­
щем году 6 листов: это свод 1480 (?) если не хватит
на 6 листов Повесть вр<еменных> лет в московских
сводах или в Соф<ийских> летописях.102
Сим. сходно с С2, но текст Сим. первоначальнее. С2
соединение (с известными противоречиями, несо­
гласованиями) – текст СЦ и Сим. См. особ<енно>
стр. 176  и стр. 201 (отмеч<ено> в Сим.).
1448 г. Льв.
Возможно, однако, что Льв. восходит к протогра­
фу СЦ, т. е. см. на стр. 61.
То же СБ,
СБ=СЦ — корот<кое> известье, не полит<ичес­
СЦ,
ко­го> хар<актера>. Ник. — продолжение рассказа
С2,
о Шемяке. С2 продолжает рассказ о Шемяке. Сим.
Ник.,
сходна с С2, но есть и свои известия. С2 сокращает
Льв.,
общий протограф С2 и Сим. СЦ и СБ восходят к
С1
этому общему протографу С2 и Сим.
Воскр.=Сим. Ник. — примечательно, что в Ник.
осн<овной> нет известья «приходят татары».
Льв. сходна с С1.
Итак, схема:
Приведенный далее абзац в оригинале Лаврова отчеркнут жирной

102
Речь идет о желании Н. Ф. Лаврова написать эти два сюжета (вероят‑
но, как части книги) и отчитаться ими как работой за год.

654

Глава 11

Далее Лавров приводит   на л. 61 схему соотношения тек‑
стов на основании вышеприведенных наблюдений:

○ Св. 1480

СБ ○        ○
	 ○ СЦ
	   Льв. ○
○ С2
	  (М<ожет> б<ыть>)?

○

○

○ Льв.?	      ○ Ник.      ○ Сим.        ○Воскр.

На полях против этой схемы фраза, отчеркнутая в рамку:
«Московский свод 1411 г. в пожаре 1445 года».
л. 61–
61 об.

1449 г.

СБ, СЦ,
С1, С2,
Ник.,
Сим.,
Льв.

СБ и СЦ неясно их соотношение. Надо посмо­
треть в рукописях. С2 – иной текст. Льв. восхо­
дит к С1 и дает хороший текст (протограф) С1,
т. е.  СБ и СЦ и есть первоначальный текст, он
лучше всего отражает текст свода 1456 г. Сим.
– комбинация СЦ (и, м<ожет> б<ыть>, СБ)+С2.
Воскр. – сходно с Сим., но воспол<нен?> пропуск.
Ник. …вероятно, сокрщаение Сим. …
Текст об Ионе наиболее ранний (первоначальный)
в С1. (Посмотреть рук<опись> СЦ)).
л. 62
1450 г.
Воскр.=Сим. Льв. сходный текст (как было бы
(просто?) все это возвести к общему источнику,
что и делают Приселков с Шахматовым!!!).
л. 62 об. 1451 г. С2, Льв. С2 несколько более простр<анный> рассказ. Льв.
сходна=(почти) с СЦ. Сим. – свой простр<анный>
рассказ, но он ближе к С2. Если исходить к Льв., то
какой-то перелом падает на 1447 г.
л. 63 об. 1453 г. Льв.
Льв. дает оригинальный текст об отраве Шемя­
ки (в моск<овских> сводах это не могло быть – не
из новгор<одских> ли? Либо по слуху, а м<ожет>
б<ыть>, троицкая?? Однако в Эттер<овской>
рукописи другой рукой это приписано на полях.
Значит, это взято из другой летоп<иси>.
л. 64
1454 г. Сим.,
Сим. частью сх<одна> с С2  – затем особого рода
С2
текст о приходе татар. (кн. Ив<ан> Юрьев<ич>?)
Откуда это, особенно интер<есно> о смерти Се­
мена Бабича. Воскр.=Сим., нет, однако, под этим
годом о татарах. В Сим., значит, из другого
источника.
л. 64 об. 1456 г.   СБ, СЦ СБ и СЦ противоречивы в изв<естии> о походе
Вас<илия> III на Новгород. СЦ доб<авляет> 1)
о см<ерти> кн<язя> И<вана> М<ихайловича?>
Ряз<анского> и 2) поимании кн<язя> Вас<илия>
Яросл<авича>.103 СБ (в основе) вовсе не
конч<ается> 1456, а 1462. Приселков наврал!!!
Проверить по рук<описи>.

103

Последующие три предложения обведены в рукописи рамкой.

655

Часть 3
л. 64– 1457 г.
64 об.104

л. 65

1458 г.

л. 65 об. 1459 г.

л. 66

1460 г.

104

СЦ,
СБ, С2,
Льв.,
Сим.,
Ник.,
Ерм.

СЦ, СБ, С2, Льв., Сим. и Ник. –  нет записей  (как
бы это не было подтверждением мысли  При­
селкова). Что дальше? Если не будет никаких
изм<енений> в соотношеньях, то здесь случайный
пропуск в протографе. Но это все же очень при­
мечательно. Они все действительно восходят к
общему источнику. Не связано ли это с тем, что
здесь произошел переход к сентябрьскому году.
Как будто дальше путаницы годов нет. В Ерм.
тоже нет. Включаю отсюда Ерм., к ней надо вер­
нуться, надо будет установить, к какому тексту
она ближе всего.
То же СБ нет. СЦ – короткие московские записи.
С2 дает более первон<ачальный> текст (см.
точное время пожара в Москве), отличается не­
сколько от СБ (возможно, что СБ сокращ<ает>
С2?) Льв.=С2. Сим. сходна, восходит к обще­
му источнику, но своеобразно, факт<ическая>
подр<обность> (о пожаре, о рожд<ении> Ивана
Иван<овича>, но опущено о посулах, кот<орые>
получ<или> моск<овские> вои от вятичей.
Воскр.=Сим. Ник.=Воскр. Ерм. сходна с С2 и
разъясняет  тексты СЦ – (первоначальнее).
Интересно, как в Вол.-Перм.(?).  Очень важн<ые>
тексты. О Ростове нет в Сим., Воскр., Ник. –
только в Льв. и С2 (здесь или до<полнительный>
ростов<ский> источник, или же прот<ограф> С2–
Льв.– ростов<ская> летопись).
Сим.,
СЦ и С2 восходят к общему источнику, но С2 име­
Ерм.,
ет и дополн<ительный> источн<ик> (о Пасхе).
Воскр., Льв.=С2.
Ник.,
Сим. – хороший текст, один источник общий, поС2, СЦ, видимому, все же из двух источн<иков>.
Льв.
Воскр.=Сим.=Ник.
Ерм. – хороший текст.
Сим.=Воскр.=Ник. восходят к прот<ографу> Ерм.
СБ, С2, СБ возобновляет текст. У СБ и СЦ общий
Льв.,
источн<ик>. (Возможно, и митрополичьи за­
Сим.,
писи, но не свод). Но вместе с тем в СЦ обна­
СЦ,
р<уживается> и доп<олнительный> источник. С2
Ерм.
восходит к источ<нику> СЦ – добавлено большое
сказанье о  «новейшем чуде» «творенье Родиона
Кожуха, диака митрополича» — доказатель­
ство возможости митропол<ичьего> летописа­
ния. Льв.=С2. Сим. — пожалуй, сокращ<ение>
(и упрощ<ение>) сказания, а м<ожет>
б<ыть>, и оригинал для Род<иона> Кожюхова.
Воскр.=Сим.=Ник. Ерм. ближе всего отража­
ет этот ранний свод (московск<ий>, а вовсе не
рост<овский>).

В рукописи  проставлено два л. 64, очевидно, по ошибке.

656

Глава 11
л. 66
1461 г.
об.–67

л. 67–68 1462 г.

л. 68 об. 1463 г.
л. 69–69 1464 г.
об.

л. 71–
71 об.

105

1467 г.

То же

СБ дает несомненно позднейшую, украшен<ную>
ред<акцию> (после провозгл<ашения> Ионы свя­
тым).
СЦ — два краткие изв<естия>. С2 сходна с СБ,
но первоначальнее, однако текст СБ нельзя
возвести в С2. (Характер<но> известие, что на
Москве начали праздновать Варлаама Хутын­
ского). Льв.=С2. Сим. – москов<ская> ред<акция>
изв<ест>ия о смерти  Бор<иса> Алекс<андровича>
Твер<ского> и вокняжении сына «Михайла»… Ник.
точно совпадает с Сим. Тип. сходна с Воскр.?!
Ерм.–свой текст (разноречья в фактич<еских>
подроб<ностях>).
Ерм.,
…у С2 и СЦ общий источник… Тип. редакция
С2, СЦ, восходит к Соф<ийской> (надо уточнить).
НХр.
Везде разные редакции выписки из духов<ной>
(Н5)
грамоты, отраж<ают> позднейшие изменения.
— Надо определить время их составления.105
Первонач<альная>, кажется, редакция известия в
Ерм. – составлена вскоре после смерти Василия.
Несомненно, однако, что мы имеем здесь либо
частную летопись, либо частную обработку
офиц<иальной> летописи… НХр. (Н5) – очень
характер<ная> запись, указыв<ающая>, что здесь
отразилось летописание вологодское (кня<язя>
Андрея Вас<ильевича> Меньш<ого>)… 1462 – окан­
чивается основная часть СБ  списка.
Ерм.
Ерм., имея в руках запись московскую, переделала
их по-своему в Ярославле. Н4 – краткое перело­
жение Ерм. записи.
С2,
С2 – изв<естие> о вокняж<ении> в Рязани
Ерм.
Вас<илия>  Ив<ановича>. — Далее явно неудачно
ред<акция> изв<естия> «Тое же зимы в 22 генва­
ря, отда (кто?) дщерь княжну Анну за Василья
Ив<ановича> Ряз<анского>». Н4 – «сестру»…
Тип.: «Женися кн<язь> в<еликий> Вас<илий>
Ряз<анский> Ив<анович> и поня кн<яжну> Анну,
в<еликого> кн<язя> дщерь Василия Васильевича»
(сюда восходит к ряз<анской> С2 и Льв. ) и дает
изв<естие> о митр<ополите> Феод<осии?> +
устюжские известия (их нет в московских, нет в
С2, Льв.).
С2,
С2 — смерть Марии Тверитянки подробно… Не ро­
Ерм.,
стовские ли это все записи, ведь между Ростов<ом>
Сим.,
и Москвой были тесные связи (в т<ом> ч<исле> и
Воскр. родствен<ные>!) – а м<ожет> б<ыть>, даже это и
яросл<авская> запись.
Сим. — короткое известье о смерти Марии
Твер<и­тян­­ки> и о оставлении ростов<ской>

Эта фраза в рукописи отчеркнута двойной чертой.

657

Часть 3

л. 72

1468 г.

л. 72
1469 г.
об.–73
об.

л. 75

1471 г.

л. 76 об. 1472 г.

л. 77–
77 об.

1473 г.

л. 78
1475 г.
об.–79

архиепископии+известье об обновл<ении>
Вознес<енского> м<онасты>ря в Москве с упо­
минанием Ермолина… Воскр. – своя редакция
целиком сходн<ая> с Тип. СЦ сокращает в этом
известье о смерти Марии Твери<тянки>… Это,
м<ожет> б<ыть>, запись митропол<ичья>
летописца: однако Тип. дает ред<акцию> уже
в ростов<ской> обраб<отке> и с ростовск<ими>
дополнениями, отсюда именно и черпает Воскр.
Ерм.  –   сокращения       Сим.  Н5 – сокращение СЦ.
С2,
…С2, быть может, восходит к Сим., пропуская ряд
Сим.
изв<естий>…
Сим.,
Сим. – рассказ о приходе Софии, затем о по­
Воскр., ходе на Казань, при этом рассказ не кончен, в
Ник.,
С2 этот рассказ под след<ующим>1470 г. обры­
Вол.вается еще раньше. Воскр. – этот год сходен с
Перм., Сим. … Ник. следует Сим. – по существу продол­
Кир<ил­ жает (собств<енно> не прод<олжает>, а при­
ло>соединяет удачно) рассказ о Казани, заканчивая
Бел<о­зе­ его под след<ующим> (сент<ябрьским>) годом,
рская> давая затем о знамении сходно с Кир<илло>Бел<озерской>, Вол.-Перм. и др. Таким обр<азом>,
в Сим., очевидно, недостает одного года.  Ник.  же
ближе к тексту.
Воскр. – давая текст 1469 сходно с Сим. под
следующ<им> 1470 г., дает сперва изв<естие> о
знам<ении>, а о походе братьев в<еликого> кн<язя>
на Казань в ред<акции>, несомненно отличной
от Ник. (но близкой). Здесь, очевидно, благодаря
году, хронологич<еская> пут<аница> (чего нет в
Ник.)… В Ник. т<аким> о<бразом> оригинал пере­
дан лучше.
Льв., СБ, Определить Льв. … Льв.=СБ и СЦ.
СЦ
Тип.,
Тип. дает московские тексты!!! Ерм. –
Ерм.,
хор<оший> моск<овский> текст, м<ожет> б<ыть>,
С2
более перв<оначальный>, чем в Сим., но в том
же порядке, близко сходно с С2, сравнив их,
можно говорить, что С2 восходит к Ерм. – От­
куда это начинается? (здесь, м<ожет> б<ыть>,
митр<ополичьи> записи).
Тип.
Тип. – ряд коротк<их> изв<естий> о
Москве+изв<естие> о Ростове+в конце известье
о ссоре братьев в<еликого> кн<язя> с ним – кня­
гиня Мария (мать) дала кн<язю> А<ндрею>
В<асильевичу> Большому городок Романов(?).
Следовательно, все эти записи о нем под 1462 со­
ставлены после 1473 г. См. Тип. (стр. 194).
СБ, С2, СБ – простр<анный> текст… Рассказ о походе на
Сим.,
Новгород митр<ополита> (хороший рассказ для
Воскр. новгор<одского> быта, еще лучше в С2… Сим.: по­
ход на Новгород – сокращенье рассказа С2…

658

Глава 11

л. 79
То же
об.–80

Воскр. – сокращенье не Сим., а С2 – рассказа
о походе на Новгород, известья о знам<ении>
(сев<ерное> сиян<ие>) – подр<обно> в Воскр.,
кратко в С2, нет Сим. Далее изв<естье> о Гирее
сходно с Сим.
Ник.,
Ник. – Осн<овная> – своя редакция
С2,
(сокр<ащение> рассказа С2). Лицевой свод
Сим.,
дает здесь по С2. Явное доказательство, что
Воскр., Осн<овная> Ник. есть сокр<ащение> рассказа
Тип.
С2 (см. на стр. 166)… Далее в основном сход­
на, но не тожественна все же тексту Сим.
Воскр.=Ник. Ник. ближе Сим. Несомненно, об­
щий протограф у них у всех трех, но есть общее
с С2. Подтверждается схемой.

Далее помещена стемма:

Общ<ий> пр<отограф> (свод 1418 г.)
○

○ Воскр.

○
С2 ○
Льв. ○
Сим. ○
○ Ник.
«Тип. – троицкие и рост<овские> известья. Очень инт<ересный>
текст.
Этот год очень важен, дает  материал».
л. 81

1477 г. Сим.,
С2.

л. 82

1478 г. Ник.

л. 82
1479 г. С2,
об.–83
Льв.

Сим. кончает там же расс<каз> о Новгороде, где и
С2. У них общий источник: или летописн<ый> рас­
сказ или повесть (погодная) – каждая из них (Сим.,
С2) вставл<яла>, дополняя известья из др<угого>
источника.
Воскр. дает  ряд известий, которых нет в С2… Ник.
дает несколько более сокр<ащенный> свод (ср. с
Эрм.416/б!!).106
Далее рассказ о ссоре братьев… Но далее как будто
дублет… (стр. 222–223). В конце этого года запись:
«Тое же зимы родися велик<ого> князя вторый сын
Юрий». Тут явно смешаны два года.107 Льв. сх<одно>
с С2, но есть доп<олнительные> изв<естия (стр.
336). – У С2 пропуск (стр. 222), почему и получили
смешенье двух лет<описей>. 108

Речь идет о рукописи: ОР РНБ, Эрмитажное собр., № 416/б.
Подчеркнутая фраза обведена рамкой.
108
Над этой строкой в рамке приписано: «Льв. восст<анавливает?>
ист<оч­ник>».
106

107

659

Часть 3
л. 84– 1480 г. С2,
85 об.
Льв.

С2. Рассказ об Угре – явно анти-Соф<ия> и антиИван III тенденция. Льв., как уже сказано, повторя­
ет С2, давая пропущ<енные> в С2 места… С2,  видимо,
соединяет здесь 2 рассказа… Ник. Осн<овная> идет
в порядке СЦ (очевидно, так было в Сим.). Сходна
с Сим., есть мелкие отлич<ия>, б<ыть> м<ожет>
более первон<ачальный> текст!! Ник.=Лиц<евой>
св<од>=Воскр. Тип. – интер<есное> сообщ<ение> в
Новгороде в начале года о Феофиле. Воскр. пользует­
ся этим текстом. Рассказ об отходе братьев ближе
к Воскр. Рассказ об Угре – нач<ало> сходно с С2. Нет
встав<ных> тек<стов>, нет Вассианова послания.
Это первон<ачальный> рассказ.  Резко против
Софьи.
Угру еще посмотреть после доклада Лурье.109 Обра­
тить вниманье на Тип. (Шахм<атов> общ<ерусские
своды?> Тих. ред<акция>, стр. 202).110
л. 86– 1481 г. С2, Н5, Т<аким> о<бразом> здесь в С2 хронологич<еская>
87
СЦ
несообраз<ность>, но и Н5 и СЦ усваивают эту при­
писку, окончательно редакт<ируя> ее. В С2 т<аким>
о<бразом> первонач<альная> запись – приписка.
Свод заканч<ивался>, т<аким> о<бразом>, Повестью
об Угре. Это примеч<ание>, однако,  не верно. В С2
мы имеем случ<айный> пропуск. Он восстанавлива­
ется Льв. (стр. 247), где приведе<но> указ<анное>
известье об оставл<ении> еп<ископа> Феодосия,
однако остаются в силе мои замечания, что С2 (и,
сл<едовательно>, Льв.)  – текст более первоначаль­
ный, чем СЦ и Н5… Однако несомненно, что Сим.
и С2, и Воскр. восходят к общему источнику – но
обращаю внимание – близость Воскр. к СЦ… Тип.:
текст ее лежит в основе С2 и Льв.
л. 87
1482 г. С2,
Был ли свод 1480 г.? Если был, то после этого свода
об.–88
Сим., долго не было и не было (так! – В. В.) ник<аких>
об.
СЦ
офиц<иальных> лет<описей> о соб<ытиях> 1480 г.
(Угра) – Моск<овские> лет<описи> XVI в. были в
затруднении.111… С2. После изв<естия> о рожд<ении>
кн<язя> Дм<итрия> Ив<ановича> следовало «наКо­
ломну еп<ископ>», но зачеркнуто (стр. 233, пр. 1).
Не значит ли это, что это было во втором источ­
нике, но своевр<еменно> замечено и зачеркнуто?...

109
Очевидно, речь идет о докладе ученика М. Д. Приселкова Я. С. Лу‑
рье — тогда начинающего исследователя — на заседании в ЛОИИ или в уни‑
верситете.   Вероятно, текст этого выступления затем превратился в статью,
см.: Лурье Я. С. Из истории политической борьбы при Иване III // Учен. зап.
ЛГУ. № 80. 1941. Сер. ист. наук. Вып. 10. С. 75–92.
110
См.: Шахматов А. А. Общерусские летописные своды XIV и XV веков //
ЖМНП. 1900. Ч. 331. № 9. С. 90–176; Ч. 332. С. 135–200; Ч. 338. № 11. С. 52–80.
111
Весь этот абзац обведен рамкой.

660

Глава 11
Сим. сходна с СЦ в первой части,  еп<ископов> рос­
тов<ских> в Сим. нет; отсюда ясно, что СЦ берет из
двух источ<ников>… С2 оказывается про­дол<жает?>
рассказ, снова повторяя «В лето 6990…». Дублетное
известие о сборах в поход на  Казань (более подробно).
Откуда это – ведь это же оф<ициальные> известия все?
л. 89– 1483 г. С2 ,
С2: два источ<ника>, даже дублет – особый текст…
89 об.
Тип., Тип. о Киеве оригинально (это непоср<едственная> за­
Льв.
пись… Льв. о Киеве как Тип., ряд изв<естий> в том числе
и о Вас<илии> Яр<ославиче> (на Вологде в за­то­ч<ении>).
Общее впечатление – два источника известия под раз­
ными годами: наши летописи брали то из одного, то из
другого (см. у Шахматова, он и говорит два источника,
один <так. — В. В.> – другой Хронограф).
л. 89
1484 г. С2, СЦ С2 противо бояр, противо Софьи, противо Иванова
об. –90
сидения= очень ярко на стр. 236.  Кое в чем сход­
на с СЦ. Приводятся факты исключ<ительного>
характера (и под 1483 и под этим 1484 г.). Это не
офиц<иальные> тексты, но чьи? Это ранние ио­
сифляне. (Тут и Вассиан увязывается112). На этом
можно разыграть очень интересную вещь.
л. 90
1485 г. С2,
С2…  несомненно соед<инение> двух источников… Тип.:
об. –91
Тип.
1484 г. кончает один источник и дальше повторяет
по другому источнику начиная с 1482 г. (6990). При
этом текст 1482 г.= Сим. с изв<естием> о Бельском.
1483 г. – тоже с изв<естием> о женитьбе кн. Ив<ана>
Ив<ановича>. 1484 – тоже конч<ая> изв<естием>
о Новг<ородском> арх<иепископе>. Значит, <под>
1484 г. оборвался один источник Тип. (Это и за­ме­
ч<а­тельно>. Есть сход<ство> с С2). Значит, вот
конец свода (1484, а не 1480).
1487 г. С2
л.
С2. Льв. – ряд др<угих> известий. Известие о походе 
92–92
на Казань в двух местах, произв<одит> впечат­л<е­ние>
об.
совр<еменных> записей в то время, как в Н4 и С2
говорится о ссылке Каз<анского> царя на Вологду,
а родст<венников> его на Белоозеро, в С2 запись,
что он посадил его в Москве на дворе князя Данилы
Алксандр<овича> Ярославского – значит, эта запись
была сделана до того, как Каз<анский> царь и его
родств<енники> были высланы из Москвы.113
Очень хороши тексты С2, а между тем М. Д. При­
селков их вовсе не использует; это потому, что он
пользуется только материалами Шахматова, а ра­
боты Шахм<атова> не идут дальше (в их гл<авном>
теч<ении>) выясн<ения> ПВЛ – в Обзоре114 же толь­
ко источн<ики> XV в.
Т. е.  послание архиепископа Вассиана Рыло Ивану III на Угру.
Следующий далее абзац обведен в рукописи рамкой.
114
Видимо, речь идет о книге: Шахматов А. А. Обозрение русских лето‑
писных сводов XIV–XVI вв. М.; Л., 1938.
112
113

661

Часть 3
л. 93– То же
93 об.

Н4,
СЦ,
Воскр.,
Ник.,
Тип.

Сим.=Н4 и СЦ=Воскр.=Ник.=Тип. …Таким образом,
текст Н4, СЦ, Воскр., Ник. и Тип. восходит к обще­
му и офиц<иальному> источнику, древнейший вид
его в Тип., во всех других – добавления. Но и в Тип.
м<ожет> б<ыть> или соедин<ение> двух источни­
ков или добавление из оф<ициального> донесения.
Несомненно, текст С2: древнее известие (точнее,
первоначальное) о посылке под Казань заменено
здесь выпиской из разряд<ной> записи(?), а известье
о взятии перередактировано (не будет, где-либо,
известия о ссылке Каз<анского> ц<аря> с точной
датой?). Вообще, текст этот чрезвычайно ценный.
1488 г. С2, СЦ С2: прост<ранный> текст, вероятно,
оф<ициальный>. (В ней нет двух изв<естий> СЦ,
третье же изв<естие> о пожаре в совсем другой
ред<акции>). – Эти две линии теперь в разных ме­
стах, никакой связи между ними нет.

л. 94

СЦ                           С2
                                    ○                                ○115
Там, где эта связь утрачивается, там и конец свода
(т. е между СЦ и С2).
л.
То же Воскр., Воскр., давая в точности по Сим., добавля­
94–94
С2,
ет 1) о крамоле (ср. С2) с любоп<ытными>
об.
Ник.
ред<акционными> измен<ениями>…  Далее: «Князь же
велик клялся небом и землею и Богом силным». С2:
только «Богом силным». Это последнее как будто
указ<ывает> на первонач<альность> чтения Воскр.
л. 95– 1489 г. С2,
С2 см. путаница годов. В первой части (очевидно,
95 об.
СЦ,
отн<осящейся> к 6996 г.) явный дублет. Но и новое
Сим., известие. Далее С2 сближается с СЦ... Воскр. ср. в С2
Н4
под этим же 1489 г. известье о том же в ред<акции>
сходн<ой> с СЦ, дублет. Сим.=Н4… Вывод: Сим., СЦ,
Н4 восходят к общему источнику, но СЦ добавля­
ет одно изв<естие> (а м<ожет> б<ыть>, и пропуск
намер<енный>), однако в прот<ографе> было «на
поустыне»; «на сев<ерной> ст<ране>», «на сен<ех>» –
это уже пропуск Н4, см. Шахматов, 44.116
л. 96– 1490 г. То же Возможно, что в основе СЦ лежит С2, но сокра­
96 об.
щен<ная?>; однако м<ожет> б<ыть> и наоборот.
Пропущено изв<естие> (ср. с СЦ) о приходе Д.?
Воротынского, но это м<ожет> б<ыть> пропуск С2.
(Похоже, что это Тр<оицкая>?) Льв.=С2. Сим. –
см. Шахматов, 46.117 Некот<орые> изв<естия>
Так в тексте, без соединительных линий (набросок к стемме).
См.: Шахматов А. А. 1) Общерусские летописные своды…; 2) Си‑
меоновская летопись XVI в. и Троицкая начала XV в. // ИОРЯС. СПб., 1900.
Т. 5, кн. 2; 3) Ермолинская летопись и Ростовский владычный свод // ИОРЯС.
СПб., 1903. Т.  8, кн. 4.
117
См. предыдущую сноску.
115
116

662

Глава 11
сходны с С2, в частности, подр<обный> рассказ о
смерти Ив<ана> Ив<ановича> и казни лекаря,  но
и  С2 очень близка теперь к Н4, СЦ. В Сим. нет
изв<естия> о съезде Мамырева. Это<го> изв<естия>
нет и в СЦ, но <о> Мамыреве есть в С2 в несколько
иной ред<акции>, ср. с Н4.
л. 97– То же Ник., Значит, имея в основе текст СЦ, он дополняет по
97 об.
Тип.
другим… M<ожет> б<ыть>, конечно, и обратно (ис­
точник Ник. лег в основу СЦ)… Замеч<ательный>
текст дает Тип.: она четыре раза повторяет: «В
лето 6988…». Это значит, у нее 4 источника.118
л. 98– 1491 г. Сим., Сим. в начале сходна с СЦ, но Зосима воз<веден>
98 об.
Н5,
на м<итрополичий> двор сент<ября> 12, тогда как
Воскр., в СЦ и С2 – 22, Н4 – 19. В известье о еретиках
СЦ
Сим.=Воскр.=С3 несомненно ближе к первоисточ­
нику. Н5(? – В. В.) и Воскр. украшают рассказ и
дают подробности по Соборному постановлению…
Н5… здесь явная вставка и т. д. (см. Шахматов,
стр. 47).119 Затем не отмеч<ено> Шахматовым на­
чало этого рассказа о еретиках «Тое же осени, октя­
бря 17, повеленьем великого князя Ивана Васильевича
всея Русии» – так в СЦ, С2, Сим.
л. 99
То же То же Т. е. в этих известиях древн<ейший> текст дают:
об. –100
+Тип., Тип., Сим., Ник., его несколько видоизм<еняют> СЦ
Ник,
и С2, затем в 30-х гг. XVI в. сильно перередактирует
С2
Воскр. Текст Н5 еще более под<ро>бн<ый> (очевидно,
Макариевский), затем уже сп<исок> Дубровского, ве­
роятно, после 1547 (царь). Вероятно, сказалось влия­
ние Соборного постановления – но, м<ожет> б<ыть>,
в Воскр. можно видеть некот<орое> умеряющ<ее>
влияние (Шуйского), тогда как Н5, Дубр<овского>
отражают Макариев<скую> тендению. Ясно одно:
НХр. (Н5) является позднейшим, и в нем трудно
искать древние источники. Воскр. проверить под
этим годом.120 Иван III клянется в 1489 г. (время
наибольшего влияния жидовствующих) «небом, зем­
лею и богом сильным». Иван III несомненно находил­
ся под их влиянием.
л. 100 1492 г. То же На стр. 48 у Шахматова явная натяжка121 (для
об.
док<азательства> существ<ования> свода 1491 г.).
(Вообще приемы Шахматова дают возможность
установить существ<ование> любого несущество­
вавшего свода. В Москве в к<онце> XV <в.> только и
дела, что составлять новые своды: 1472, 1480, 1491,
1494, 1499…).
118
Тут Лавров дает характеристики трем источникам Тип. как расска‑
зам: сходному с СЦ, в ред. Сим. и ред. Сим. и С2 (ближе к Сим.).
119
См. сноску 116.
120
Абзац выделен прямоугольной рамкой.
121
См. сноску 116.

663

Часть 3

Ниже  на л. 101 об. помещены две стеммы:

○
Тип. ○			    ○ Общ<ий>  ист<очник>


Сим. ○                      ○ Ник.

    		       «Либо прямо»:
			   ○
Тип. ○

○ Ник.

○ Сим.

«Н5 =СЦ=С2, Льв. ближе к Тип., чем к Сим. и Ник., но в них «на
Казенном дворе», 20, а не 8; но июня, а не июля, как в Тип.122 – Итог»:

○

○
○
Тип. ○

○
Сим. ○


	          Н5 ○          ○ СЦ           ○ С2
л. 101
об.

1492 г.

Сим.,
Н5,
Воскр.,
СЦ,
Тип.,
Ник.,
С2

л. 102
об.

1493 г.

Тип.,
Сим.

л.103 об. То же

Ник.,
Сим.

○ Ник.

Воскр. перерабатывает текст, но она вос­
ходит к протографу Сим.-Воскр., а не Тип.–
Н5–СЦ–С2, Льв.; в ней есть ряд извест<ий>,
отсутств<ующих> в этих последних… Но в ней
есть, кажется, пропуски (проверить!), однако
доб<авочное> изв<естие> о приходе на службу
Воротынских… и посылке их воевать гор<од> Мо­
сальск – ср. Шахматов.123 Сп<исок> Дубровского
дает особый текст (о конч<ине?> Вас<илия>
Вас<ильевича>!!!)
Тип. несомненно прямо следует прот<ографу>
Сим., давая ряд (вероятно, случайных) пропу­
сков. Во всех имеющ<ихся> чтениях Тип.=Сим.
(однако в Сим. два пропуска, см. стр. 210 и
211). Давая одно известье о пожара в Рязани
под след<ующим> годом, Сим. на этом известье
и оканчивается (м<ожет> б<ыть>, случайное
окончание?).
Ник. … дает прекрасный текст. Близко к Сим.
(стр. 237)… Вообще текст Ник. лучше всего пере­
дает протограф.

122
Речь идет о разночтениях: о дате прихода татар и постройке «на Ка‑
занском дворе» (Сим.).
123
См. 116.

664

Глава 11
л. 104– То же
104 об.

Воскр.,
Ник.,
СЦ, Н5,
Льв.,
Сим.

Итак, Воскр. восходит к тому же источни­
ку, что и Ник. и Сим. (а вовсе не к СЦ, как у
Шахм<атова>, стр. 51124) – Но она произвольно
перест<авляет> текст, переставляя и про­
пуская известья, совершенно независимо от
прот<ографа> Тип., СЦ, Н5, С2, Льв. Это твер­
дое наблюдение. Итог:

Ниже помещена стемма:

свод 14...? ○

○
○

Ник. ○
○
○ Тип.

(ноябрь)
○
Сим. ○			     Н5 ○	  СЦ ○
○ С2	  ○ Льв.

○ Воскр.
л. 105 об. 1494 г.

Воскр.,
Ник.,
СЦ, Н5,
Льв.,
Сим.

Тип. изм<енил> текст основного источника
(м<ожет> б<ыть> и небрежно<сть>, как рань­
ше). Ник. В ряде мест, вероятно, ближе к нему,
но вместе с тем в ней, несомненно, позднейшие
переделки.
Н5 Хр<онографический> сп<исок> теперь=Ник.
Также СЦ и С2, Льв. и Воскр., т. е.,  иными слова­
ми, теперь уже:

Ниже помещена стемма:

○


Тип. ○
○

○

Ник. ○ Н5 ○
○ СЦ
○ Льв.

○ Воскр.
○ С2

Под стеммой помета: «Совершенно сходный текст во всех,
м<ожет> б<ыть>, будут детали, но маленькие».
л. 106

1495 г.

л. 107
об.

1497 г.

С2, Н5, С2 (стр. 240) дает свои варианты, но все же
СЦ,
ближе к Ник. и Н5, чем в СЦ. Льв. дает ряд
Ник.
вар<иантов> к С2 и Н5 (явно общий источ<ник>).
Какой-то перелом.
То же
С2 сходно с СЦ… Льв. в первом вар<ианте>=С», но
во втором=СЦ. (Итак, Льв. дает иногда лучший
текст, чем С2).
Воскр.=СЦ. Итог:


○

СЦ ○
○

Ник. ○         ○ Воскр.           Льв. ○                ○ С2

124

См. 116.

665

Часть 3

Под стеммой помечено: «Будет существ<енная> поправка
к Шахматову. Получается общий источ<ник> (а не СЦ — про‑
верить). Устанавливаются те связи, что указаны у меня».
л. 108– 1498 г. Ник.,
109 об.
С2

Ник.: Возможно ли в оф<ициальном> тексте «по ди­
аволю действу восполися»… С2 дает сшивку 2 источ­
ников, очевидно, из текста свода 1518 г., где было,
вероятно, так, как в С2 (Ник. выпускает известие
об отсыпании серебром), но где было изв<естие>
в ред<акции> С2 до слов: «Лета 7006 февраля 4 в
неделю о мытаре и фарисее сие бысть»?... Сп<исок>
Дубровск<ого> дает свой рассказ об опале на
Вас<илия> Ив<ановича> и посажении на вел<икое>
кн<яжение> Дм<итрия> Ивановича. Это и есть вто­
рой источник. Сп<исок> Дубровского дает текст
времени Ив<ана> Васильевича.
С2 (и Воскр. и Льв.) соединяет:
текст СЦ
текст СБ
оф<ициальный>  прот<ограф?>.  Богослужение.
Ник. упрощает, выбрасывая одно известие – тут
о мытаре и фарисее и все, что угодно. Т<аким>
обр<азом>,  неверно утв<ерждение> Шахмато­
ва, что моско<ский> ист<очник> «Рост<овской>
л<етописи>» (и сп<исок> Дубров<ского>) оборвался
на 1480 г. – это текст 1498!!  Вот где кончается
москов<ский> текст сп<иска> Дуб<ровского>, там
и будет конец моск<оского> свода. Вряд ли это
оф<ициальный> текст. Это анти-Соф<ийская>
тенденция и выгоражив<ание> Ивана III, но все же!!
Здесь мы распутаем клубок противоречий и выяс­
ним политич<ескую> историю времени Ивана III.
л. 110 1499 г. Ник.
Ник.: переставлено; в С1 оно125 действительно вне
хронологич<еской> последовательности (веро­
ятно, взято из приписок) – это надо разгадать.
Доб<авочное> известие о поимании в<еликим>
кн<язем> церковных земель в Новгороде. (Это было,
вероятно, в источнике, но выброшено в поздн<их>
сводах).
л. 111– 1500 г. Список Свод московский оканчивается именно 1499 г.:
111 об.
Дубров‑ последние листы перепутаны, в результате чего
ского, и путаница годов и сп<иска> Дубр<овского> и
Ростов‑ Ростов<ской> лет<описи>. Затем  рассказ, сходно
ская
с СЦ, Ник. и Воскр. (причем редакция его пред­
лето‑
ставлена более ранней). Сп<исок> Дубр<овского>
пись
дает дальше дублет, коротко 1500 г., затем сразу
новг<ородские> известия 1502 г., затем кор<откие>
приписки 1505 г. и более подр<обная> 1506 г. Надо

125

Т. е.  известие под этим годом о поимании Патрикеевых и Ряполовских.

666

Глава 11

л. 112 1502 г. То же
об.
Там же 1506 г.

дальше все проверить. Но с 1507 г. идут новго­
родские известия. Именно в это время, в 1507 г.,
(м<ожет> б<ыть>, вместе с Семионом  или по его
поручению годом позже) и повезли  московский свод.
Нов<городский> свод еще не был составлен, взяли
свод 1499 г.
     Значит, свод 1499 г. был, это и верно.
Сп<исок> Дубр<овского>, а значит, и Ростов<ская
летопись>,  отразил именно свод 1499 г.
Любопытно дальше, впервые указано: «приговорил
с братьею своею и с бояры».

Материал этой таблицы (составленной нами по тетради
№ 7) касается, главным образом, летописей группы С1 и дру‑
гих летописей конца XV–первой половины XVI в. Н. Ф. Лав‑
ров сделал важные наблюдения и выводы, например, о том, что
в рассказе о Стоянии на Угре С2–Льв. более первоначальна,
чем СЦ и Н5, что Сим., С2 и Воскр. — восходят к общему ис‑
точнику (л. 86–87). Это — развитие наблюдений А. А. Шах‑
матова, но и критика его и М. Д. Приселкова. На л. 2 читаем
о связях Воскр., Сим. и Льв.: «Как было бы просто все это воз‑
вести к общему источнику, что и делают Приселков с Шахма‑
товым!!!». Н. Ф. Лаврову ситуация казалась более сложной, он
детально проследил ее на протяжении всех текстов. М. Д. При‑
селков вызывал некоторое раздражение Лаврова, видимо, по‑
лагающего, что кое-какие выводы Приселкова поверхностны
или скоропалительны: «Приселков наврал!» (л. 64 об.); «Как
бы это не было подтверждением мысли Приселкова!» (л. 64).
Поскольку Лавров все время идет за материалом, то и его соб‑
ственные выводы менялись: «Они все, действительно, восходят
к общему источнику» (о Сим., Льв., Ник., СЦ, СБ, С2, но не
Воскр.) Наконец, важно замечание на л. 92 об.: «Очень хороши
тексты С2, а между тем М. Д. Приселков их вовсе не использу‑
ет; это потому, что он пользуется только материалами Шахма‑
това, а работы Шахм<атова> не идут дальше (в их гл<авном>
теч<ении>) выясн<ения> ПВЛ — в Обзоре («Обозрении…». —
В. В.) же только источн<ики> XV в.».
Становится понятным, что Н. Ф. Лаврова не удовлетворя‑
ло строгое cледование Приселкова за Шахматовым, и, в отли‑
чие от него, Лавров решился пересмотреть и заново сравнить
все те же тексты, которые сравнивал и Шахматов, но взять
даже больше — взять тексты XVI в., к чему он был уже подго‑
товлен своей работой с текстами Ник.
667

Часть 3

Сам Н. Ф. Лавров считал важным то, что, как он счи‑
тал, у него получилось установить связь между нескольки‑
ми важными текстами этого времени: Тип., Сим., Ник., Н5,
СЦ, С2 — с одной стороны, между Сим.–Воскр. — с другой.
У него получалось, что Воскр. восходит к тому же источнику,
что Ник. и Сим., а не к СЦ, как у Шахматова. Явно, что Лав‑
ров не одобрял некоторые приемы работы Шахматова: «На
стр. 48 у Шахматова явная натяжка (для док<аза­тель­ства>
существ<ования> свода 1491 г.). (Вообще приемы Шахмато‑
ва дают возможность установить существ<ование> любого
несуществовавшего свода. В Москве в к<онце> XV (в.) толь‑
ко и дела, что составлять новые своды: 1472, 1480, 1491, 1494,
1499…)» (л. 100 об.).
В ряде случаев Лавров считал текст Ник. лучше всего пере‑
дающим протограф. Таким образом ясно, что он не разделял
подозрительного отношения к Ник. как к поздней компиляции,
которое, правда, особенно сильно проявилось в позднейших
работах, например, у Я. С. Лурье (1990‑х гг.). Н. Ф. Лавров
и вообще школа А. Е. Преснякова иначе расценивали компиля‑
ции XVI в. (многие из которых были изучены самим А. Е. Пре‑
сняковым).
Н. Ф. Лавров определил, что, вопреки мнению Шахматова,
на 1498 г. оканчивается общий московский источник летописи
Дубровского и Ростовской летописи. На этом и других основа‑
ниях он выделил свод 1498–1499 гг. как важный этап летописа‑
ния этого времени, считая как историк, что «здесь мы распута‑
ем клубок противоречий и выясним политич<ескую> историю
времени Ивана III». По Лаврову, свод 1498 г. был московским,
но не официальным сводом, направленным против великой
княгини Софьи, но выгораживающим Ивана III.
В фонде Н. Ф. Лаврова (СПбИИ РАН, ф. 269, № 7 (22),
текст на отдельных ненумерованных листках) хранится так‑
же отрывок его статьи (или главы), посвященной в основном
С1 — вероятно, часть той же книги о новгородских (и обще‑
русских) летописях, что и та, о которой шла речь до сих пор.
В набросках историографии вопроса упоминаются не только
А. А. Шахматов и его последователи, но и исследователи XIX в.,
например К. Н. Бестужев‑Рюмин и И. А. Тихомиров. Кроме
того, обращено внимание на статьи И. М. Троцкого — коллеги
Н. Ф. Лаврова по работе в ЛОИИ. В нескольких случаях Лавров
668

Глава 11

соглашался с Троцким (пометы «верно!», «очень хорошо», «на‑
чало и конец очень хорош»), но в других — имеются пометы
иного рода, например: «не верно! Надо бы возвести к началу
XIII века. Стр. 277 — сомнительное для меня место!». 126
В первой части заметок у Лаврова в основном речь идет
о Син. Лавров рассматривал его как протограф прочих списков:
Н1Мл., по его мнению, скопирована с того же оригинала, что
Син., 127 но местами она полнее, чем Син. Как пример приводят‑
ся годовые статьи 1169, 1193, 1194, 1196, 1199, 1200, 1211. («Они
полнее, но, значит, они имеют протограф приблиз<ительно>
этого же времени, который добавлял прот<ограф> Син. (Вряд
ли сокращал последний)»).
Источники Син., по Лаврову: «Новгородский Софийский
свод»,128 т. е. владычный свод XII в., и Летопись Германа Воя‑
ты, но не самая эта летопись, а ее «поздний извод». Третий ис‑
точник Син. Лавров видел во владимирской летописи типа Л.
В другом случае он написал, что третьим источником был Вла‑
димирский Полихрон. Как известно, М. Д. Приселков его от‑
верг, и это поддерживал А. Н. Насонов. Но из письма А. Н. На‑
сонова Н. Ф. Лаврову (см. гл. 9) создается впечатление, что
Лавров оставлял для себя Владимирский Полихрон начала
XIV в. в схеме летописания, в отличие от сводов первой поло‑
вины XV в.
По поводу расчета лет под 1380 г. Лавров не был согласен
с Шахматовым. Это место, которое для Шахматова было осно‑
ванием датировки Новгородско-Софийского свода, по мнению
Лаврова, не является датирующим: «Это не значит, что свод
был составлен в 1448 г. Это мог вставить один из позднейших
переписчиков («а потом будет за 11 лет»)».
«Важнейшим текстом» Лавров называл статью 1017 г.
(«В лето 6525 Ярослав иде к Берестию и заложена бысть Свя‑
тая София Кыеве»). Лавров отметил: «надо распутать», «мож‑
но думать, что это чтение начала».
126
См.: Троцкий И. М. Возникновение новгородской республики//Из‑
вестия АН СССР. VII серия. Отд-ние обществ. наук. Л., 1932. № 4. С. 271–291;
№ 5. С. 349–374.
127
А. А. Шахматов считал иначе. См.: Шахматов А. А. Разыскания…
С. 386–388.
128
Речь идет о своде XII в. Позднее название Новгородско-Софийский
свод прочно закрепилось в историографии за сводом середины XV в.
(А. А. Шахматов называл его сводом 1448 г.).

669

Часть 3

Далее идет фрагмент о списках. Лавров выделял «перв<она­
чаль­ную> редакцию С1 лет<описи>, исключает сп<исок> Цар‑
ского, кот<орый> включал известия из др<угих> свод<ов>».
Остальные списки подразделены им на две группы (редак‑
ции): 1) КО; 2) Толстовский, Воронцовский, Бальзеровский
и др. «во второй (редакции. — В. В.) знач<ительное> число
новг<ород­ских> изв<ес­тий> имеется, в 1‑й опущено, но опу‑
щены и другие».
Язык первой группы, по наблюдениям Лаврова, близок
к языку Н4. Лавров полагал, что редакция КО более древняя.
«Текст списков 2‑й ред<акции> может быть выявлен из первой».
Основной список первой редакции, по его мнению, был до‑
веден до 1422 г. «Эта ред<акция> усвоила свое содержание из
Новг<ородского> свода 1448 г. ». Из этой фразы явствует, что
Лавров признал здесь существование этого свода. Более того,
он полагал, что «основ<ная> часть свода 1448 г. была доведена
до 1422 г. ». Это «подт<верждает> и ок<ончание> ред<акции>
КО». Свод 1448 г. — «компилир<овал> новг<ородские>
изв<ес­тия> с изв<естиями> общерус<скими> в частности мо‑
сковскими». Под 6962 г. один из рассказов (о Даниле Острож‑
ском) восходит к западным русским известиям.
За время XIII–XV столетий, по наблюдениям Лаврова,
текст основывается исключительно на своде 1448 г. И, на‑
оборот, «за XI–XII в. наход<ятся> следы польз<ова­ния>
др<уги­ми> источниками»: под 6685 виден ряд событий юж‑
норусских и одно суздальское (отсутствует в Н4); под 6683 со
«знач<итель­ными> подр<обностями>» изложено убиение Ан‑
дрея Боголюбского (в Н4 — 2 строчки).
По поводу известных отсылок в С1 на какой-то киевский
источник типа «а писано в Киевском» Лавров писал, что «эта
Киев<ская> летопись сходна отчасти с Лавр<ентьевской>,
но отчасти и с Ипат<ьевской> и была довед<ена> до конца
XII в.». По его мнению, «ничто не доказ<ывает>, что в со‑
ставе первой ред<акции> должен быть Моск<овский> свод»,
так как опущены антиновгородские известия. Кроме того,
«отсут<ствуют> и не новг<ород­ские> мест<ные> известия —
московск<ие> тенденции».
По поводу взаимоотношения редакций С1 Лавров, оче‑
видно, не принимал мнения Шахматова, считая его излишне
«сложным»: «Значит, нельзя выводить 2‑ю ред<акцию> из…
670

Глава 11

КО — зачем же эта сложность! Так и назовем 1‑я ред<акция>
КО, 2‑я ред<акция> Т<олстовский> и др<угие> — и Основная
ред<акция>».
Ниже он привел свою стемму:


○ Осн. ред. С1

Пр<отограф> 1 ред. ○


К ○

○ Пр<отограф> 2 ред.

○О

Вторую редакцию С1 Лавров представлял в виде четырех
групп списков: 1) СТ, СВ, СБ и др.; 2) СЦ; 3) С2; 4) Новго‑
родская летопись по Воскресенскому Новоиерусалимско‑
му списку, опубликованная в ПСРЛ, т. VI. Вторая редакция,
по Лаврову, была создана в 1456–1457 гг. В основе ее лежа‑
ла Основная редакция, продленная потом до 1522 г. «Весьма
важно. Пропущен по Шахматову ряд изв<естий> (те, кото‑
рые он считал нов­го­р<одскими> встав<ками> в свод 1448 г.)».
Но можно, по Лаврову, было бы поставить вопрос «как раз на‑
оборот», т. е. предположить, что «С1 2‑й ред<акции>, т. е. СТ,
СБ и др. — 1‑я ред<ак­ция>». Очень показательными казались
Лаврову расхождения КО с Св.
И далее, в своей обычной манере Лавров писал: «Решитель‑
но удивляюсь Приселкову и Шахматову, считающим, что Н4
и С1 пользовались общерус<ским> митр<ополичьим> сводом,
тем более Приселкову, утвержд<ающему>, что свод 1448 г. это
митрополичий свод. Нет этого. До какого периода соф<ий­
ский> или новг<ород­ский> свод (1448 г.) м<ожет> б<ыть>
в начале или далее до XII — пользовались Киевским сводом,
а затем обрыв, и затем, м<ожет> б<ыть>, уже в XIV в., это надо
проследить, он начинает пользоваться Московским сводом.
Итак, никаких общерусс<ких> сводов XIII–XIV не было. Это
и естеств<енно>, ведь это период феодальн<ой> раздроблен‑
ности». Итак, здесь Лавров как будто отказывается от Влади‑
мирского Полихрона начала XIV в. 129
129
Ниже помещен план монографии. По-видимому, так должна была вы‑
глядеть книга Лаврова. Из плана видно, что это книга о московских и обще‑
русских летописях. Возможно, работа эта должна была стать отдельным иссле‑
дованием, произведенным после написания книги о новгородских летописях.
Но возможно также, что эти два сюжета (новгородское летописание и мо‑
сковское) в тексте были изложены параллельно, и подготовительный материал
фонда Лаврова это подтверждает: «Гл. I. Начало Московского летописания.

671

Часть 3

Затем Н. Ф. Лавров снова возвратился к истокам новго‑
родского летописания. Он повторил уже высказанную вна‑
чале мысль о том, что свод Германа Вояты существовал, был
написан в 1167 г., но текст сохранил не свод церкви Иакова,
а Владычную летопись — свод на основе 1) Киевской летописи
до 1167 г.; 2) Новгородской владычной летописи. В Киевской
летописи, по Лаврову, находился текст РП, перечень князей,
может быть, церковные уставы.
По поводу московского летописания он высказается та‑
ким образом: «Летопись рассказывает: множество книг со
всего города и из сел было свезено сохранно<сти?> ра<ди?>
в Кремле и там сгорели при взятии Тохтамыша в 1382 г. Следо‑
вательно, моск<овское> летоп<исание> могло не сохранить‑
ся. Вот почему Троиц<кая> берет из Лавр<ентьевской>. Но
не было ли лет<описани>я до Троиц<кой>? Коренной вопрос
моск<овского> летоп<исания> XIV–XV вв.».
На отдельном листе нарисована схема:
  Новг<ородский> ○			 ○ Рост<овский>
  влад<ычный> свод			    влад<ычный> свод
  Новг<ородский> ○			 ○ Рост. влад. св. 1418 г.
  св<од> 1421 г.
			      Полихрон
			      Свод 1448 г.


Н 4 ○			         ○ С1

Гл. II. Свод Дмитрия Донского — Летописец Великий Русский. Гл. III. Свод
нач<ала> кн. Василия Дмитриевича. Гл. IV. Троицкая летопись. Гл. V. Свод
нач<ала> кн. Василья Васильевича Гл.VI. Свод митрополита Ионы. Гл. VII.
Хронограф Пахомия Логофета. Гл. VIII. Свод нач<ала> кн. Ивана III. Гл.
IX. Свод 1480 г. Гл. X. Свод 1499 г. Гл. XI. Троицкая лет<опись> нач. XV в.
(Симеоновская). Гл. XII. Свод нач<ала> кн. Василия III. Гл. XIII. Хронограф
1512 г. Гл. XIV. Свод 1518 г. Гл. XV. Троицкая летопись 1520 (Сп. Обол. —
1 ред. Ник<оновской> лет<описи>). Гл. XVI. Свод нач<ала> кн. Ивана IV —
Воскр<есенская> лет<опись>. Гл. XVII. Летописец начала царства Ив<ана>
Вас<ильевича>. Гл. XVIII. Свод 1556 г. его продолжения. Гл. XIX. Степенная
книга. Гл. XX. Лицевой свод. Гл. XXI. Царственная книга».

672

Глава 11

На другом листе находится еще одна стемма:
Соф<ийский> ○
○ Моск<овский> св<од>
вр<еменник>
○ Новг<ородско>1428 г.
6
				     Соф<ийский
свод> (1448 г.)
4
4
1

–

8
41

1

Н1Мл. 1461 ○		        ○ С1 (в Москве)

○Н 4

Итак, мы представили обзор подготовительных замеча‑
ний Н. Ф. Лаврова к его погибшей книге о русских летописях,
а также разобрали набросок статьи о С1.
Ниже, в Приложениях к данной главе, даем еще два текста
Н. Ф. Лаврова: набросок к статье о новгородских летописях
и Русской Правде и еще один отрывок статьи (главы) о С1.
Главный вопрос, который может быть нам задан: можно ли
считать этот материал достаточным для реконструкции взгля‑
дов Лаврова? И если спросить, можно ли на этом основании су‑
дить о конечных выводах, то, вероятно, нужно ответить — нет.
Итоговая картина часто приводит к коррекции отдельных зве‑
ньев построения. Но мы можем видеть, в каком направлении
работала мысль автора, каков был его круг источников. Мы мо‑
жем, наконец, судить о его замысле.
Ясно, что если бы книга Лаврова увидела свет, то она ста‑
ла бы событием в изучении летописания, вызвала бы, вероят‑
но, дискуссии и могла бы повлиять на ход научных исследо‑
ваний в этой области, проводимых во второй половине XX в.
Многие моменты истории летописания были позднее изучены
отдельно, и ученые пришли к иным выводам, чем Н. Ф. Лавров.
Во многих случаях он предвосхитил поздние дискуссии. Это
касается, например, сомнений Лаврова в существовании ряда
общерусских сводов первой половины XV в. Главными преем‑
никами Н. Ф. Лаврова в этом смысле оказались А. Н. Насонов
и Я. С. Лурье. Но многое в истории летописания и сегодня еще
не ясно, поэтому сомнения и вопросы, которые беспокоили
Н. Ф. Лаврова семьдесят лет назад, остаются. В любом случае,
даже если какие-то выводы Н. Ф. Лаврова расходятся с сего­
дняшними трактовками, собранный им материал, сделанные
им наблюдения и некоторые обобщения сохраняют значи‑
мость.
673

Часть 3

В той части, которая касается ПВЛ, его наблюдения шли
в направлении, сходном с тем, как сравнивал отдельные фраг‑
менты текста С. А. Бугославский. Как и С. А. Бугославский,
Н. Ф. Лавров критиковал выводы Шахматова, полученные путем
внутренней критики (конъектуральным методом, как называл
С. А. Бугославский). Но Н. Ф. Лавров, с другой стороны, и это
видно по многочисленным схемам, помещенным в его тетрадях,
собирался строить собственную схему летописания, в которой
много места занимали гипотетические общие протографы реаль‑
но сохранившихся летописных текстов. Его способ мышления
отличался от шахматовского. Он был близок к работам своих
коллег — учеников А. Е. Преснякова, но полностью мы их срав‑
нивать не можем, так как ни один из них, кроме Н. Ф. Лаврова, не
занимался летописями более раннего, чем XVI в., периода.
К каким бы выводам относительно конкретных заключе‑
ний Н. Ф. Лаврова мы теперь ни пришли, с вводом в научный
оборот подготовительных материалов его книги о летописях
наши представления о масштабе его научного творчества ме‑
няются. Из автора единственной, хотя и талантливой статьи
о Никоновской летописи, а также добросовестного издателя
«Правды Русской» он превращается в одну из значительных
величин академической науки 1930‑х гг., активного участника
научных дискуссий, центральную фигуру крупного издатель‑
ского проекта нового ПСРЛ, наконец, в автора первого после
А. А. Шахматова монографического исследования истории
русского летописания (так как книга М. Д. Приселкова была
курсом лекций, в котором он не исследовал самостоятель‑
но все летописные тексты и во многих случаях просто шел за
А. А. Шахматовым) — книги хотя и погибшей, но отчасти те‑
перь представимой.
Приложение 1
Н. Ф. Лавров. Наброски к плану статьи «Из наблюдений
над новгородскими летописями и Русской Правдой».130
(Архив СПбИИ РАН, ф. 269, № 7 (20)).
130
Это наброски статьи. Зачеркнутые абзацы выпускаются, за исключе‑
нием тех случаев, когда зачеркнута часть фразы, без которой непонятен смысл
ее начальной части.

674

Глава 11

1. Постановка темы — основной вопрос — РП в кр<аткой>
р<едакции> 131 текста в новгородских летописях. В древней‑
ших дошедших до нас текстах Син., ПВЛ, Чтении и Житии Бо‑
риса и Глеба и др<угих> русских, у Титмара <Мерзебургско‑
го>, у византийцев (у Длугоша?) нет известий о даров<ании>
Ярославом каких-то грамот.
2. Они появляются в дош<едших> свид<етельствах>
Н1Мл. с РП Кр.
Н4.
С<офийские> с РП Пр. и др.
Где оно появилось впервые? Новг<ородский> свод 14..?
(Софийский временник).
3. Откуда взяты — историография — Шахмат<ов> —
Стратонов — Черноусов.
4. «Ярославли грамоты» и вопрос о древнейшем новгород‑
ском летописании.
Начало — анализ Син. в связи с анализом других летописей,
в особенности в связи с Софийским временником. Очень под‑
робный анализ всех ранних новгор<одских> летописей. 132 Вы‑
вод: этапы новгородского летописания. В Новгороде не было
летописания до 20‑х гг. XII в. (его завел Мстислав). Следова‑
тельно, не было никаких упом<инаний> о грамоте Ярослава,
не было и РП.
6. «Ярославли грамоты»… и упоминания о них в Н1.
7. Когда же действит<ельно> появилась РП в новгород‑
ской летописи в Софийском временнике — его автор Евфи‑
мий II. Его характеристика.
8. Что же такое Краткая Правда? Истори<ография> —
Карамзин — Соболевский — Карский — Обнорский. Гетц. 133
Мой вывод: поздние наслоения и новгородская обр<аботка?>.
РП и новгородские летописи.
План: А) Постановка темы.
Б) Изложение литературы, мнений.
В) Были ли даны Ярославом грамоты новг<ор>о<дцам>?
α) Лит<ературные> мнения по этому поводу.
131
Далее даем сокращенно: РП Краткой редакции — РП Кр., РП Про‑
странной редакции — РП Пр.
132
Предложение вписано на поле страницы.
133
Фамилия вписана на поле страницы.

675

Часть 3

β) Ярослав не давал грамот. Вставка об этом поздняя.
γ) Когда именно?
δ) Но как же быть со ссылками 1228 г. и др<угих> гг.?
г) Была ли вст<авлена?> Кр<аткая> ред<акция> целиком
или частями.
д) Когда вставлена.
е) Вывод: РП Кр. — освобождается из плена новг<ород­
ской> летописи.
ж) Ее отношение к Пр<остранной> ред<акции> — она
перво­н<ачаль­нее>, древнее, тем не менее в ряде случаев
Простр<анная> лучше.
з) Когда же она возникла в целом объеме — до начала XII в.
так как 134
и) Ее состав — др<евнейшая> часть — когда — при Яро­с­
лаве — суд Ярослава Володимировича — киевские там нормы
ранние.
к) Вторая часть, третья и четвертая.
Итак, что же такое Краткая Правда в том составе, как она
дошла до нас? Когда и при каких условиях она возникла? Счи‑
таю необходимым остановиться более подробно на главней‑
шей литературе вопроса.
Итак, изложенное сводится коротко к следующему.
Думается, ясно, что первый вопрос, который стоит перед
нами — это вопрос о том, когда же Кр<аткая> ред<акция> РП
в целом была включена в новг<ородскую> лет<опись>?
Итак, ясно, что в целом она могла быть включена поздно 135…
Но были ли даны Ярославом вообще какие-либо грамоты?
Из наблюдений над новгородскими летописями и РП
(Новгородские летописи и РП).
I. Постановка вопроса. Значение РП. Происхождение.
Весьма важно. Когда РП была включена в состав новгород‑
ской летописи? (В Н1Мл. изв<естный> (сп<иски> Акад<еми­
ческий> и Арх<ивский>) текст РП Кр. под 1016 г. В С1 и С2 под
1019 г. текст Прост<ранной> редакции и фраза «Я<рославли>
гр<амо­ты>». В Н4, Тв., Воскр. и Ник. — посмотр<еть>
Так в тексте, продолжение предложения в следующем пункте.
Здесь стоит многоточие. Очевидно, автор еще не мог точно опреде‑
лить время. После многоточия идет зачеркнутый абзац, написанный неразбор‑
чиво.
134
135

676

Глава 11

у Карамзина — РП Пр. заменила РП Кр. Это бесспорно, но на
подробностях придется остановиться дальше.
Вопрос сводится к тому, когда появл<яется> известие
и текст РП.
II. Литература предмета (историография)…
Татищев — Карамзин — Шахматов — Стратонов — Пре‑
сняков — Шахматов — Рожков <?> и др.
III. Уточнение задачи. Речь идет о том, были ли даны
когда-либо Ярославом грамоты. Этот вопрос разрешится толь‑
ко в связи с вопросом о новгородском летописании.
IV. Литературная справка (Шахматов и др.) Тв., Воскр.,
Ник. не дают известий о Новгороде… (если не считать явно
позд<ние> домыслы Ник. (о которой особо)). С1 и Н4. С1 вос‑
ходит к Н4, точнее, пользуется тем же новг<ородским> источ‑
ником, что С1. Показать, что в Н4 нет общерусских известий,
не восходящих к С1.
Что такое С1? Использован новгор<одский> источ‑
ник. Использован тот же новгор<одский> ист<очник>? Н4?
В основе Н4 лежит новг<ородский> свод 1448 г. В основе это‑
го свода лежит Н1. Известия, имеющиеся в Н4 и С1 и не вошед‑
шие в Н1, перечислить, отнесем за счет летоп<исей> соф<ий­
ских> — свод 1448. Откуда?
Н1Мл. — в основе новгор<одский> свод 30‑х гг. XV в. Его
создание. Его источники — новг<ородская> лет<опись> Син. Ее
анализ. Новг<ородская летопись> по Син. есть свод XIV <в.>.
Использов<аны> его источники — погодн<ые> записи. Вопрос
о своде 1167 г. (Герман Воята, поп Иван и др.). Вывод: поздние
XV в. вставки. «Новгор<одские>» якобы известья в ПВЛ?
Новг<ородское> летоп<исание> началось в 20‑х годах
XII в. (анализ точных дат и пр.) — записи по припоминаниям
и <нрзб.>. Новгор<одские> якобы известия в ПВЛ — лишние
известия в Н1, Н4 и Н5 и С1…
Источники изв<естий> XI <в.> только помянники (сино‑
дики) и припоминания. Вопрос об Ярославлих грамотах.
(Мое мнение об архаичности новг<ородского> строя XV в.)
Выводы — этапы новг<ородского> летописания.
20‑х гг. XII в. (не было ПВЛ), ранние новгор<одские> записи.
Свод XIV в. использовал вл<адимирский> свод 1305 г. (от‑
куда <нрзб.>… Н1 …) дальнейшие записи в двух местах — ха‑
рактеризующие момент.
Своды 30‑х и 48 г. — XV в. Евфимий.
677

Часть 3

Татищев видел, но не мог получить список др<евней­шей>
лет<описи>, хранив<шейся> в Новгороде в… Арх<иепис­коп­
ском> доме, заключающей в себе Ярославову грамоту о воль‑
ностях новгородских. В сбор<нике> Рум<янцевского> музея
№ 358 136 «Владимир роди Ярослава, его же грамота в Великом
Новеграде» – свидетельство Степенной книги, затем там же
«ны учаше».
Словарь о пис<ателях> дух<овного> чина I, 220, 257. 137
V. Вывод: Итак, РП была вставлена в XV в. Отсюда
РП есть Правда, а не уставная грамота. Когда же возник‑
ла Кр<ат­кая> Пр<авда> — каков ее состав — дошла ли она
в первонач<альном> виде — может ли она отражать <нрзб.>
или это что-то <нрзб.>.
Литературн<ая> справка. В. Н. Татищев — Карамзин —
Эверс — Тобин — Калачев и др<угие>. Бауэр. В резком про‑
тиворечии при­мык<ающие> к Карамзину филологи — Собо‑
левский, Карский, Обнорский. На чью же сторону склонюсь я?
Было бы естественно и последовательно сказать, что это дело
рук сводчика XV в. Однако этому в непреодолим<ое> проти­
вор<ечие> станет сравн<ительный> анализ текста РП по двум
ред<ак­циям>.
Пространная Правда — соотношение видов и редакций.
Протограф — сложный кодекс из разновр<еменных> <нрзб.>.
Анализ нескольких текстов: элементы XI в. Возражение Об‑
норскому. Опора в Бауэре — сопоставление отдельных статей
РП Пр. Архаика Краткой.
VI. Состав РП Кр. — Правда Ярослава, Правда Ярослави‑
чей и покон вирный, устав о мостех.
Время возникновения этих частей. Ярослав.
Место возникновения Правды Яросл<ава> (в Киеве). Обыч‑
ное право и княжое право. РП  есть памятник княжого права.

136
Ниже указано: Рум. музей, № 358, л. 215 (современный шифр: ОР
РГБ, Музейское собрание, № 358).
137
Евгений (Болховитинов). Словарь исторический о бывших в России
писателях духовного чина Греко-Российской Церкви. 2‑е изд., испр. и умнож.
СПб., 1827.

678

Глава 11

Приложение 2
Н. Ф. Лавров. Отрывок из  статьи (без названия), посвя‑
щенной С1.
(Архив СПб ИИ РАН, ф. 269, № 18, л. 5–14).
К выводам Шахматова по поводу этих этапов истории рус‑
ского летописания примкнул и ближайший ученик и последо‑
ватель Шахматова проф. М. Д. Приселков, внеся, однако, суще‑
ственные изменения в основу построения Шахматова. В своей
книге «История русского летописания XI–XV вв.» Приселков,
принимая реконструкцию Шахматовым свода 1448 г. на осно‑
вании С1 и Н4, он, однако, считает, что свод 1448 г. и был соб‑
ственно митрополичьим сводом, являясь в своей основе, т. е. до
1423 г., Владимирским Фотиевым Полихроном, составленным
в 1418 г. в Москве, продолженным сначала до 1448 г., а затем
до 1456 г. в Москве же. При этом продолжение Фотиева По‑
лихрона нашло свое отражение, по мнению Приселкова, не
в Н4, как думал Шахматов, а в С1 (в Белозерском списке). Это
последнее замечание Приселкова позволяет, как мне кажется,
предположить, что Приселков и Шахматов по-разному пред‑
ставляли реконструированный ими на основании С1 и Н4 свод
1448 г. В то время как Шахматов представлял себе этот свод
весьма насыщенным новгородским содержанием и более сход‑
ным поэтому с Н4, а С1 сокращением свода 1448 именно за счет
новгородского содержания, Приселков же полагал обратное:
С1 ближе отразила свод 1448 г. (а еще ранее свод 1422 г.), тог‑
да как Н4 пополнила его из новгородских источников. Должно
отметить, однако, что хотя М. Д. Приселков и не привел в сво‑
ей книге подробной аргументации, его взгляды представляют‑
ся часто более вероятными; и более того, если идти в том на‑
правлении, которое намечено в трудах М. Д. Приселкова, даль‑
ше, то, как кажется, этот путь может привести к пересмотру не
только построений А. А. Шахматова, но и самого М. Д. При‑
селкова.
*Однако этот путь долог. Для этого необходимо подвер‑
гуть изучению вновь во всей полноте тот материал памятников
русского летописания, который был в руках у этих знаменитых
исследователей русского летописания».** 138
138

Текст от * до ** перечеркнут.

Часть 4.
Школы историков
середины–второй половины XX в.

Глава 12.
А. Н. Насонов как ученик М. Д. Приселкова
и последователь А. А. Шахматова:
особенности научного метода

Творческая биография А. Н. Насонова написана В. А. Кучкиным на основе автобиографии, хранящейся в фонде ученого
в Архиве РАН.  1 В 1916 г. А. Н. Насонов поступил на историкофилологический факультет Петроградского университета,
где слушал лекции А. А. Шахматова и занимался Лаврентьевской летописью в семинаре М. Д. Приселкова. Его интересы
сформировались как интересы историка, а не филолога. Например, он стал заниматься разработкой материалов из архива князей Юсуповых. Университет был закончен в 1922 г.,
и А. Н. Насонов был оставлен при кафедре русской истории
факультета общественных наук (преобразованного из исто­
рико-филологического факультета) для подготовки к профессорскому званию. Сдавая магистерский экзамен, А. Н. Насонов в качестве одной из тем получил тему «Князь и город
в Ростово‑Суздальской земле (XII и первая половина XIII в.)»,
а также тему «Монгольское иго и его значение в истории Древней Руси». Обе они стали затем предметами его научных работ.  2 В статье 1924 г. А. Н. Насонов предпринял сравнительный
1
Кучкин В. А. Арсений Николаевич Насонов. Биография и творческий
путь // Летописи и хроники: Сб. статей 1973 г. Посвящен памяти Арсения
Николаевича Насонова. М., 1974. С. 5–25.
2
Насонов А. Н. 1) Князь и город в Ростово‑Суздальской земле //Века:
Исторический сборник. Пг., 1924. Вып. 1. С. 3–27; 2) Монголы и Русь. (История татарской политики на Руси). М.; Л., 1940.

680

Глава 12

анализ Л. и Воскр. и сделал вывод о существовании владимирского свода Юрия Всеволодовича.  3
Преподавательская работа в Петроградском университете
не состоялась. С 1924 по 1927 г. А. Н. Насонов работал в Эрмитаже, в отделе нумизматики. В этот период он занимался
собиранием материала о денежном обращении Золотой Орды,
который потом использовал в своей монографии 1940 г. Одновременно он начал большое исследование о тверских летописях. В. А. Кучкин ссылается на устные воспоминания А. Н. Насонова  4 о том, как он обратился за отзывом о своей работе
к В. М. Истрину и тот помог ему в 1926 г. опубликовать сначала
главные выводы работы, а через четыре года и все исследование
было опубликовано. 5
А. Н. Насонов впервые использовал в этой работе тот метод,
который, как мы покажем далее, стал его излюбленным орудием
при работе с летописанием. Дело в том, что тверские летописи
практически не дошли до нас. Историю тверского летописания
можно воссоздавать, только препарируя материал, дошедший
в составе московских сводов. А. Н. Насонов отслаивал тверские
фрагменты, тверской слой, в составе Рог., Тв. и Ник. Он обнаружил, что тверские записи начинаются с 1285 г., и сделал вывод, что в это время началось местное летописание, продолженное в конце 30‑х г. XIV в. до середины 70‑х гг. Перерыв тверского летописания А. Н. Насонов связывал с разгромом Твери
в 1375 г., но полагал, что уже в 80‑х гг. оно возобновилось, в начале XV в. был создан большой владычный летописный свод,
положенный затем в основу свода Ивана Михайловича 1425 г.,
а в 1455 г. появляется его сокращенная редакция в своде Бориса
Александровича. Именно эта последняя сохранилась в Рог., но
только до статьи 1375 г., а остальная часть — в Тв., где помещена московская переработка этого свода.
В этой работе А. Н. Насонов уже пришел к тому выводу,
который затем развивал на материале других летописей до
конца жизни: о митрополичьем летописании второй половины
Насонов А. Н. Князь и город… С. 20.
Кучкин В. А. Арсений Николаевич Насонов… С. 10.
5
Насонов А. Н. 1) Летописные своды Тверского княжества // Доклады
АН СССР. Серия В. Ноябрь–декабрь 1926 г. Л., 1926. С. 125–128; 2) Летописные памятники Тверского княжества // Известия АН СССР. Отд-ние гуманит. наук. 1930. № 9. С. 709–738; № 10. С. 739–773.
3
4

681

Часть 4

XV–начала XVI в. Для ученого сообщества именно с момента
публикации работ о тверском летописании А. Н. Насонов стал
в первый ряд исследователей летописания — продолжателей
дела А. А. Шахматова.
В Архиве РАН (ф. 1547, № 237) сохранилось письмо
М. Д. Приселкова, адресованное А. Н. Насонову, от 27 мая
1927 г. Приводим его полностью:
«Многоуважаемый и дорогой Арсений Николаевич,
Посылаю Вам рукопись Аркадия Акимовича Лященко, которую автор будет читать вечером в воскресенье 29 мая у Шахматовых. Т<ак> к<ак> я сегодня уезжаю в Москву, экстренно
и по служебным делам, и в воскресенье буду в Москве, то на Вас
ложится обязанность после доклада Лященко сказать несколько слов. Думал сам, рассчитывая на неподготовленность слушателей, рассказать о методах работ А. А. во всем их охвате, объяснить пресловутую изменчивость его выводов из огромности
материала и трудностей методов и похвалить А. А. Лященко
за его ратоборство за А. А.  6 М<ожет> б<ыть>, Вы придумаете сказать что-нибудь другое, действуйте по своему, конечно,
усмотрению. Мне очень дорого думать, что именно Вы сделаете это. У Вас это будет и солидно, и красиво. Я уверен.
Искренне Вас уважающий и любящий М. Приселков».
Обратим внимание на два момента. Во‑первых, Приселков
именно Насонова просит заменить себя и рассказать о Шахматове — о своем учителе. Речь идет о вечере, где будет обсуждаться метод Шахматова, так как Лященко выступил в его
защиту после выхода статьи А. Брюкнера. Во‑вторых, акцент
на обсуждении предполагалось сделать на «изменчивости выводов» Шахматова, которая, очевидно, больше всего волновала коллег. Вспомним в этой связи письмо Истрина Шахматову,
о котором шла речь в гл. 5.  7 Очевидно, что семь лет спустя после смерти Шахматова именно эта сторона его творчества продолжала оставаться самой спорной.
В 1935 г. А. Н. Насонов поступил на работу в Историко-Ар­
хео­графический институт. Как показано выше, А. Н. Насонов
6
Речь идет о статье: Лященко А. Летописное сказание о мести Ольги
древлянам (По поводу статьи проф. А. Брюкнера) // Изв. АН СССР. Л., 1929.
Т. 2, кн. 1. С. 320–326. См. о ней в гл. 5.
7
СПФ АРАН, ф. 134, оп. 3, № 618, л. 22–25.

682

Глава 12

был членом группы по изданию летописей, возглавляемой
Н. Ф. Лавровым. Его издание псковских летописей было задумано как часть работы группы, но стало одним из немногих
проектов, которые оказались осуществленными.  8 Первый выпуск появился под редакцией Б. Д. Грекова, второй — М. Н. Тихомирова. Псковские летописи были изданы не в серии ПСРЛ,
так же как и новгородские летописи, подготовленные к печати
А. Н. Насоновым позднее.  9 Вероятно, это объяснялось именно
принципиальным несогласием А. Н. Насонова как члена группы Н. Ф. Лаврова со старой серией. Ниже будет показано, каким А. Н. Насонов видел новое ПСРЛ. Кстати, большинство
статей А. Н. Насонова о летописях было опубликовано в сборниках «Проблемы источниковедения», которые должны были
выходить, как задумывалось первоначально, при группе по
изданию летописей (см. гл. 9). Здесь же была опубликована
и статья А. Н. Насонова, написанная в то же время, что и деятельность группы, и посвященная рукописи А. А. Шахматова,
давно намеченной к изданию. 10 Вскоре после выхода этой статьи А. Н. Насонова рукопись «Обозрения русских летописных
сводов XIV–XV вв.» А. А. Шахматова была подготовлена к изданию. Работа над псковскими летописями началась раньше,
чем над планом издания нового ПСРЛ, и продолжалась, несмотря на неудачу серии.  11
Отзыв М. Д. Приселкова на издание псковских летописей,
подготовленное А. Н. Насоновым (Вып. 1), хранящийся в СПФ
АРАН,  12 представляет большой интерес, так как автор и рецензент были учителем и учеником, при этом не во всем согласными
друг с другом. Кроме того, это, вероятно, один из последних отзывов М. Д. Приселкова, вскоре после этого умершего. «Ар<сений>
Ник<олаевич> Насонов достаточно известен своими работами в области изучения русских летописных сводов. В работах
Псковские летописи. М.; Л., 1941. Вып. 1; М.; Л., 1955. Вып. 2.
Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов / Под
ред. и с предисл. А. Н. Насонова. М.; Л., 1950.
10
Насонов А. Н. О неизданной рукописи А. А. Шахматова: Обозрение летописных сводов // Проблемы источниковедения. М.; Л., 1936. Сб. 2.
С. 279–298. См. также: Смирнова Т. Г. Публикация летописных памятников Археографической комиссией. 1917–1929 // ВИД. СПб., 2000. Т. 27. С. 228–248.
11
См. об этом письмо Н. Ф. Лаврова А. Н. Насонову в гл. 9.
12
СПФ АРАН, ф. 133, оп. 1, № 1567.
8
9

683

Часть 4

этих Ар<сений> Ник<олаевич> показал себя не только хорошо подготовленным исследователем в этой трудной и необычно
трудоемкой сфере источниковедения, дав ряд положительных
и ценных выводов (как, например, в изучении Тверского летописания), но и обнаружил весьма тонкое исследовательское дарование, давшее ему возможность с успехом пересмотреть один из
выводов такого предшественника по работе, как покойный акад.
А. А. Шахматов, и предложить свой вывод, заслуживающий признания и открывающий важные перспективы в дальнейшем уяснении истории летописания Ростово‑Суздальского края XIII в.
Я разумею здесь летописный экскурс А. Н. Насонова в его статье
“Князь и город в Ростово‑Суздальской земле в XII и первой половине XIII вв.”.  13 Понятно, когда столь знающий и даровитый
исследователь в области русского летописания взялся за изучение летописания Пскова, то ему сейчас же удалось обнаружить
то отставание на этом участке от общей работы над русскими
летописными сводами, которое естественно должно было сложиться к нашему времени, поскольку тексты Псковских летописей подготовлялись в последний раз к изданию в 1848 и 1851 гг.,
т. е. до того научного оживления и углубления в деле изучения
текстов летописных сводов, какое внес своими изумительными
трудами покойный ак. А. А. Шахматов».  14
Мы видим, что М. Д. Приселков прежде всего считал Насонова продолжателем Шахматова, а смысл его работы над
псковскими летописями видел в распространении на них
шахматовской схемы: «… главным результатом исследования,
дающим ему широкое научное значение, нужно признать правильное применение методических приемов А. А. Шахматова
на верно избранном участке изучения». Далее Приселков отметил, что Насонов хорошо знает работы Шахматова и его
неопубликованную работу «Обозрение …» и написал о ней статью.  15 Пересмотр же взглядов Шахматова, по Приселкову, —
верх мастерства в сфере исследования летописания.  16
«Действительно, А. А. Шахматов задавался целью воссоздать
состав и текст “Повести временных лет” и для этой цели подверг
исследованию все памятники летописания, в той или иной форме
13
14
15
16

Насонов А. Н. Князь и город… С. 3–27.
СПФ АРАН, ф. 133, оп. 1, № 1567, л. 317.
Насонов А. Н. О неизданной рукописи А. А. Шахматова…
СПФ АРАН, ф. 133, оп. 1, № 1567, л. 321.

684

Глава 12

отразившие этот драгоценный памятник древности. Вынужденный таким образом иметь дело с изучением огромного количества сводов, подвергая их сличению и изучению, А. А. Шахматов
только в конце своей жизни мог детализировать свое изучение,
подвергая сличению и изучению отдельные списки того или иного в общем уже изученного свода, что приводило, как известно,
к новым успехам уяснения летописного дела и его значения в прошлом. После смерти А. А. Шахматова оставались и остаются еще
многие участки и темы, незатронутые его исследовательской работою, и здесь на первом месте нужно поставить те местные своды, которые сливались в состав общерусских сводов и дошли до
нас только в этих отражениях. Над одним из таких именно участков — над тверским летописанием — с успехом уже потрудился
Ар<сений> Ник<олаевич> Насонов, на что мною было указано
выше. Теперь А. Н. подверг изучению псковские летописные памятники — сюжет, выпавший из сферы изучения А. А. Шахматова. Применяя здесь те же исследовательские приемы, какими
А. А. Шахматов работал над материалами сводов, сохраняющих
текст “Повести временных лет”, А. Н. Насонов достиг положительных и прочных результатов своего исследования». 17
Переходя к рассмотрению самого исследования и подготовленного к опубликованию текста Псковской 1‑й летописи,
М. Д. Приселков тем не менее сделал ряд возражений и замечаний. Он сам признавался: «некоторые из этих моих возражений и указаний вытекают из нашего расхождения с автором
в воззрении на общие задачи опубликования летописных текстов в настоящее время». Поэтому он начал с того, что необходимо соблюдать в издании, «даже при признании авторской
точки зрения на задачи опубликования летописных текстов
в настоящее время». Затем М. Д. Приселков привел конкретные замечания, «вытекающие из той, иной точки зрений на
опубликование летописных текстов, которую в противность
автору я считаю в настоящее время правильной».
Во‑первых, «посвящая свое исследование текстов псковских летописных памятников определению главным образом их взаимоотношений и распределению на типы,
Ар<сений> Ник<олаевич> Насонов опустил из виду дать читателю описание прежних изданий этих текстов, что является,
17

Там же, л. 322.

685

Часть 4

конечно, делом совершенно необходимым и никогда не упускалось в предыдущих опубликованиях летописных текстов
Археограф<ической> комиссией».
Далее, «давая в своем исследовании достаточно подробное описание подлежащих изучению списков, Ар<сений>
Ник<ола­евич> Насонов в том разделе таких описаний, где
приводит “Состав рукописи”, оставляет почему-то читателя
без должного осведомления как раз в самом важном моменте
“Состава рукописи”, т. е. при упоминании текстов Новгородской 5‑й и Псковских летописей, так как не приводит хронологического объема этих текстов», и «это умолчание проведено со столь печальною систематичностью, что … нет нужды
ссылаться здесь на страницы труда». Кстати, М. Д. Приселков
заметил, что «всякого читателя при этом раздражает, конечно,
и то обстоятельство, что автор в огромном большинстве сохраняет даты от С<отворения> М<ира> без перевода их на даты
нашей эры, что значительно облегчило бы читателю всякого
рода справки и соображения в отношении дат», и «есть даже
случаи, когда автор прибегает к буквенному выражению чисел,
как они читаются в рукописи, без всякой видимой к тому надобности». Это замечание вытекало из общего представления
М. Д. Приселкова об издании текста, максимально приближенного к интересам читателя, чтобы публикация давала ему максимальную информацию, в том числе — предварялась исследованием памятника. Все это видно в плане издания летописей,
подготовленном М. Д. Приселковым (см. гл. 9). В данном случае М. Д. Приселков оценивал конкретное воплощение одного
из звеньев несостоявшегося в целом плана.
По его мнению, «оставляет не удовлетвряющее требовательного читателя впечатление самый способ построения исследования и язык его формулировок», так как «все исследование
строится на коротких, почти лапидарных предложениях, излагающих методический путь исследовательской мысли автора,
за которыми следуют весьма ценные и убедительные примеры
из сопоставления отрывков текстов или слов, подкрепляющие
или ведущие к дальнейшим формулировкам выводов». «Такое
скупое на рассуждение и богатое доказательными цитатами из
текстов изложение, конечно, весьма поучительно, но, как думается мне, при соблюдении следующих двух условий: 1) чтобы
вся доказательная часть, т. е. все эти многочисленные цитаты
686

Глава 12

текстов, весьма затруднительные для прочтения, были выделены от изложения автора или особым шрифтом, или непременным абзацем для примыкающего теперь к ним в строку рассуждениям автора; 2) чтобы язык формулировок и скупых на
слова предложений, составляющих авторское изложение, был
прозрачно-точен и, т<ак> ск<азать>, безупречен».
Итак, М. Д. Приселков замечает, что А. Н. Насонов «скуп
на рассуждения», но богат доказательствами, т. е. «цитатами»
из летописей. Работы самого М. Д. Приселкова, в том числе
его курс по истории летописания, действительно построены
по противоположному принципу. М. Д. Приселков был часто
«скуп» на доказательства, не приводил обоснований того, почему и какие тексты он сравнивает, а какие — нет. Но он действительно всегда давал свои «рассуждения», т. е. ход своей
мысли об исторических явлениях. В его работах получалось
меньше текстологии (т. е. «цитат», по его словам), но больше
исторической аргументации, чем у А. Н. Насонова.
Далее М. Д. Приселков сделал ряд конкретных замечаний и перешел к своему главному возражению, заставляющему вспомнить отзыв А. А. Шахматова о диссертации самого
М. Д. Приселкова. Тогда (см. гл. 6) А. А. Шахматов говорил,
что в своих реконструкциях он «дал фикцию, а не текст», и ссылаться нужно на текст. Теперь М. Д. Приселков использовал
это же выражение по отношению к А. Н. Насонову, подвергнув
критике элементы реконструкции в издании. «До сих пор, —
писал он, — всякое издание текста по многим спискам исходило, конечно, из изучения текстов этих списков и старалось
передать читателю из композиции этих списков, часто лишь
в отрывке сохраняющих издаваемый памятник, весь памятник
в целом в его лучшем тексте». Это принцип критического издания текста. Но при этом он напомнил, что предыдущие издания
относились уважительно к самим издаваемым спискам «с тем,
конечно, чтобы дать читателю и последующему изучению, прежде всего, тексты списков, а не ту ученую фикцию, которою
всегда, даже при самом добросовестном и положительном исследовании, будет являться восстановляемый памятник». Видимо, здесь М. Д. Приселков имел в виду ПСРЛ — издание,
которое еще недавно критиковал. Теперь ясно, что М. Д. Приселков видел и положительные черты этой серии, считая,
что А. Н. Насонов, в свою очередь, увлекся реконструкцией:
687

Часть 4

«А. Н. Насонов, нарушая эту в корне неоспоримую и здоровую
традицию изданий, предлагает издание именно только ученой
фикции, называемой Псковской 1‑й летописью». А. Н. Насонов, по словам М. Д. Приселкова, произвел «ампутацию» первых восьми листов одного из списков и сделал к нему «продолжение» из другого списка, т. е. Приселков указал на контаминацию.
Таким образом, издание псковских летописей, подготовленное А. Н. Насоновым, выявило новые разногласия среди
членов группы по изданию летописей. Насонов оказался в этот
раз сторонником элементов реконструкции в издании, а Приселков — скорее сторонником издания текста реальных списков. Позднее идеи Насонова подтвердились, когда был найден
Варшавский список Псковской 1 летописи 1548 г., совпадающий с изданным им в 1941 г. текстом.
Современники полагали, что до А. Н. Насонова тверские
и псковские летописи были материалом, почти не тронутым
серьезным исследованием. Однако гораздо ранее А. Н. Насонова к теме псковского летописания обратился другой ученый — Л. А. Творогов. В 1939 г. по этому поводу он состоял
с А. Н. Насоновым в переписке, сохранившейся в собрании
Древлехранилища Псковского государственного областного
исто­ри­ко-архитектурного и художественного музея-заповед­
ника (ПГОИАХМЗ), ф. 766 (Леонид Алексеевич Творогов),
№ 2477 (основная часть переписки относится к неразобранной
части фонда Л. А. Творогова). Публикация основной части переписки А. Н. Насонова и Л. А. Творогова была осуществлена
З. К. Васильевой. 18 Переписка относится к осени 1939 г., когда А. Н. Насонов готовил в Москве к изданию первый выпуск
«Псковских летописей», а Л. А. Творогов жил в Повенце, где
после концлагеря с 1933 г. был вольнонаемным на БеломорскоБалтийском канале (он был арестован по «Академическому
делу» в 1929 г.).
Инициатором переписки явился А. Н. Насонов, обратившийся к Л. А. Творогову по рекомендации Б. Д. Грекова с частной просьбой. Кстати, эта просьба касалась находившихся
18
Васильева З. К. Переписка А. Н. Насонова с Л. А. Твороговым: Из
истории издания Псковских летописей // Земля Псковская древняя и современная: Тезисы докладов к научно-практической конференции. Псков, 1993.
С. 64–74.

688

Глава 12

в распоряжении Л. А. Творогова фотографий отрывков из
Копенгагенского сборника. Б. Д. Греков знал о том, что они
находятся в руках Л. А. Творогова, значит, знал и о его занятиях псковскими летописями. Л. А. Творогов был ровесником
А. Н. Насонова (на два года младше) и также выпускником Петроградского университета (окончил факультет Общественных наук в 1924 г.). 19 Он начал заниматься псковской книжностью, еще будучи студентом, в 1923–1924 гг.: собирал рукописи и описывал фонды губернского музея Пскова, даже стал
заведующим подотделом рукописей и старопечатных книг. 20
В 1928 г. он стал научным сотрудником Публичной библиотеки и в этом же году перешел на работу научным сотрудником
Общества древней письменности и искусства. 21 Тем не менее
А. Н. Насонов, в 1938 г. уже признанный в академической среде специалист, видимо, совершенно не знал Л. А. Творогова как
исследователя псковских летописей. И это не мудрено, так как
научная деятельность Л. А. Творогова прервалась, едва начавшись. Хотя до ареста Л. А. Творогова успело появиться в печати несколько его работ, в основном статьи по этнографии.
Работы по летописанию не успели увидеть свет. У исследователей 1920‑х гг. вообще не было широких возможностей публиковаться. Но по сохранившимся в неописанной части архива
Л. А. Творогова отчетам можно судить о тех публикациях, которые уже были им подготовлены по псковскому летописанию,
и о докладах, которые были сделаны незадолго до ареста.
Их оказывается немало. Как «сданные в печать» в фонде
Л. А. Творогова 22 отмечены следующие статьи: «Отражение
псковской письменности в памятниках Сибири второй половины XVII века (Псковский Край. Непериодическое издание
Объединения исследователей Псковской земли при ЛОБК. Л.,
1929)»; «К вопросу о социально-политических группировках
и классовой борьбе во Пскове в XVI веке. (В связи с вопросами
19
Эльзон М. Д. Творогов Леонид Алексеевич // Сотрудники Российской национальной библиотеки — деятели науки и искусства: Биографический
словарь. СПб., 1999. Т. 2. С. 561–582.
20
Васильева З. К. Переписка… С. 64.
21
Эльзон М. Д. Творогов Леонид Алексеевич. С. 582.
22
Благодарю руководство Древлехранилища Псковского государственного областного историко-архитектурного и художественного музея-запо­вед­
ника за разрешения работать с неразобранной частью фонда Л. А. Творогова.

689

Часть 4

изучения древнерусской областной литературы) (Бюллетень
Общества по изучению памятников письменности и искусства.
Вып. 1. Л., 1929)». Как «принятая к печати» отмечена работа:
«Летописная деятельность во Псково‑Печерском монастыре
во второй половине XVI века («Книга летописания» игумена
Псково‑Печерского м‑ря Корнилия). Исследования. Около
10 печ. л. с приложением (Летопись занятий Археографической Комиссии Академии наук СССР)». Все это, по-видимому,
не было опубликовано в связи с арестом автора. 23
Кроме того, Л. А. Творогов отмечал «чтение докладов в общих собраниях Общества древней письменности и искусства»:
«К истории древнепсковской письменности» (5.II.1925)»;
«Летописная деятельность во Псково‑Печерском монастыре
во второй половине XVI века («Книга летописания» игумена
Пско­во‑Пе­чер­ского м‑ря Корниля) (14.IV.1927)»; «К вопросу об установлении авторов списателей “книги летописания”,
связываемой псковскими сказаниями XVI в. с именем игумена
Корнилия (22.III.1929)»; «Обзор памятников псковского летописания (19.IX.1929)». Отдельно названы доклады в Псковской секции общества: «К вопросу о социально-политических
группировках и классовой борьбе во Пскове XVI века
(4.IV.1929)»; «Памятники письменности Спасо-Мирожского
монастыря XII века (5.XII.1929)». Отмечен также доклад, прочитанный «в V заседании Ленинградского отделения Псковского Общества краеведения. 14 мая. 1927 г. Ленинград. Аничков Дворец. Помещение Ленинградского общества краеведения»: «О летописной деятельности (старого) Пскова».
К сожалению, мы лишены возможности представить объем статей и докладов, за исключением вышеназванной книги
о «Летописной деятельности во Псково‑Печерском монастыре во второй половине XVI века …», объем которой указан
как 10 п. л., но и в этом случае мы не знаем, какую часть составляли отмеченные «приложения», и можем только догадываться о том, что они собой представляли. В целом, содержание этой, несомненно, большой исследовательской работы,
23
В письме Н. К. Гудзию 1938 г. (ПГОИАХМЗ, ф. 766, д. 297, № 13)
Л. А. Творогов заметил, что еще в 1930 г. он написал статью о занесении псковского памятника в Восточную Сибирь. Статья была написана «по просьбе
А. С. Пруссак для пересылки в одно из сибирских издательств», но так и не вышла, и через восемь лет Л. А. Творогов считал ее утраченной.

690

Глава 12

проведенной в течение 1920‑х гг., можно представить по тем
статьям, в основном газетным, которые Л. А. Творогов публиковал в псковских изданиях уже в 1940‑е и 1950‑е гг.
На поселении в Повенце Л. А. Творогов писал статьи
в местной прессе об истории культуры Севера, проводил археологические раскопки, 24 но не касался в печати истории
псковских летописей. Возможно, именно тогда он понял, что
газетные публикации для него являются выходом. Поэтому
для А. Н. Насонова, по-видимому, было большой неожиданностью, когда, узнав из его писем о готовящемся выходе первого выпуска «Псковских летописей», Л. А. Творогов заявил,
что ему известно 80 псковских летописей. В следующем письме А. Н. Насонов изложил свой собственный план издания
и указал списки, использованные им и положенные в основу
издания. 25 В ответ на это Л. А. Творогов прислал ему взволнованную телеграмму в просьбой задержать издание, а вслед за
ней — подробное письмо. 26 Долгие годы занимаясь списками
псковских летописей, он составил для себя совершенно иную
их картину, чем это получилось у А. Н. Насонова. Л. А. Творогов признался, что исследованию псковских летописей
у него предшествовало «обширное собирание и изучение памятников псковской письменности, книжности, литературы,
актового материала, топографии края, установление местных со­ци­аль­но-по­литических центров, их личного состава,
направления, характера их книжных школ, библиотек и т. д.».
Только после того, как было собрано более 600 «отдельных литературных произведений старого Пскова и их редакций», он
приступил к классификации списков летописей, которую производил, «руководствуясь данными языка, стиля, идейности …
а также сведениями записей на самих рукописях, сходства
их почерков с другими рукописями, свидетельствами о них
местных повестей и сказаний, а также и старых описей монастырских и церковных библиотек». 27 Конечно, на такой основе картина псковского летописания получалась у него иной,
чем у А. Н. Насонова, исходящего из приемов летописной
24
25
26
27

Васильева З. К. Переписка… С. 64.
Там же. С. 66–67.
Там же. С. 68–72.
Там же. С. 71.

691

Часть 4

текстологии школы А. А. Шахматова, которая центр внимания переносила с реально сохранившихся списков летописей
на отраженные в них летописные своды.
Л. А. Творогов объяснил, что он относится к псковским летописям как к памятникам не историческим, а литературным.
Их особенностью он считал неустойчивый характер текста.
Поэтому он искал «самодовлеющее начало» в каждом списке,
где «подчас небольшое отступление от оригинала может дать
ценные указания о возможном авторе и заказчике рассматриваемого списка». 28 Все они «являются результатом какой-то
большой, общественно-политической жизни, раскрыть которую
и призвано их издание», «все они имеют своих авторов и списателей». Поэтому он представлял «задачу издания памятников
псковского летописания как воспроизведение произведений
сугубо идеологических, отображавших собою мельчайшие явления и изменения в политической жизни Пскова, независимо
от их фактического содержания, лишь бы они были созданы во
Пскове и передавали настроение породивших их социальнополитических группировок». 29 В соответствии с этим Л. А. Творогов предлагал и новые технические приемы воспроизведения
текста как оригиналов выделяемых им летописных сводов, так
и их списков. Но главное — он привел собственную атрибуцию
известных летописных текстов: вместо Н5 предлагал писать
о «Летописном своде, составленном в 70–80‑х гг. XV в. в Снетогорском м‑ре», вместо Псковской 2 — о «Летописном своде начала XVI в., составленном при дворе псковского посадника Леонтия Тимофеевича Поткина», в части ее видел «Летописный свод
80‑х гг. XV столетия, составленный при дворе псковского посадника Стефана Максимовича и продолженный местным летописанием», вместо Псковской 3 писал о «Летописном своде, составленном в 1556 г. во Псково‑Печерском м‑ре игуменом Корнилием
и старцем Вассианом и продолженном печерским летописанием».
Ни одна из этих идей не была поддержана другими исследователями псковских летописей и не рассматривалась в дальнейшем.
Главной причиной, вероятно, было то, что Л. А. Творогов не при-

28
29

Там же. С. 68.
Там же. С. 69.

692

Глава 12

вел (или не имел возможности привести) аргументацию своих
положений.
Краткая схема истории псковского летописания, приведенная в этом письме, выглядела так: начало было положено
в XI в. в Троицком соборе составлением местного помянника
с историческими записями. Затем, в конце 30‑х гг. XII в. был
составлен троицкий летописный свод, продолженный записями до конца XIII в. Одновременно велись летописные записи
во Власиевской церкви (во второй половине XII в.) и в Мирожском монастыре (во второй половине XIII в.). С 1313 г.
летописание перешло в Снетогорский монастырь и несколько
позже возникло в псковских официальных светских кругах.
В 80‑х гг. XV в. летописи переписывались при дворах псковских
посадников. После утери независимости Псковом летописание
перешло к Елеазаровскому монастырю, а после его разгрома
в 1547 г. Иваном Грозным — к Псково‑Печерскому. Тут главными лицами стали игумен Корнилий и старец Вассиан. Затем
Л. А. Творогов упоминал имена псковских воевод, при которых
в XVII в. происходило переписывание летописных текстов: Волынский, Собакин, Салтыков.
А. Н. Насонов ответил Л. А. Творогову вежливым письмом, смысл которого заключался в том, что Институт истории
в уже подготовленном издании, естественно, ничего менять не
будет, а Л. А. Творогов может готовить свое издание, которое
было бы результатом работы всей его жизни. И автор письма,
и адресат, вероятно, понимали, что это невозможно. Но в целом А. Н. Насонов предлагал Л. А. Творогову определенное сотрудничество в подготовке второго выпуска издания по плану
Института истории. К этому отраженному в публикации письму приложен листок, не попавший в публикацию З. К. Васильевой. Он озаглавлен А. Н. Насоновым: «Схематическое изображение генезиса летописных памятников Пскова. Объяснение к таблице». Схема, начертанная рукой А. Н. Насонова,
в основном совпадает с той, что приведена в первом выпуске
издания «Псковских летописей». Известно, что А. Н. Насонов
впоследствии не был склонен к составлению схем. Из ответного письма Л. А. Творогова видно, что понимание между ними
было невозможно. Л. А. Творогову, по его словам, были неясны
задачи того издания, которое подготовил А. Н. Насонов. Не согласился он и с картиной истории псковского летописания по
693

Часть 4

Насонову. Схема, присланная последним, показалась Л. А. Творогову «условной», а «можно ли спорить с условными построениями?». Со свойственной ему резкостью суждений Л. А. Творогов прямо отказал изданию в научности. Его не устраивал
«неведомый … общий протограф псковских летописных сводов», который, по его словам, «благоразумно скрылся», оставив
«потомство 3 семейств псковских памятников». 30 Впрочем, он
не отказывался от сотрудничества при условии, что А. Н. Насонов «надумает изменить план издания».
В черновике этого письма Л. А. Творогова есть зачеркнутые места, не отраженные при публикации: 31 «Мне неясно,
какие цели Вы преследуете им. *Воспроизведение текстов дошедших до нашего времени отдельных псковских летописных
памятников, или в задачу его входит восстановление недошедших текстов, или, наконец, из присланных Вами материалов ни
того, ни другого не видно. У Вас как будто налицо суммарное
печатание разного рода летописных известий о Пскове, разбитое для легкости издания на условные группы хронологически. Мою точку зрения о такого рода изданиях Вы знаете. Чем
я могу быть полезен в этом деле?**».
«Она (точка зрения. — В. В.) отражает собою установку
И<нститу>та истории *и оспаривать ее мне, в моем положении, было бы смешным.** Этим сказано все … Если Вы надумаете изменить план *своего** издания псковских летописей, напишите. *М<ожет> б<быть>, что-нибудь и состряпаем**».
Образ Л. А. Творогова — исследователя псковского летописания будет неполон, если не учитывать его многолетнюю
работу по «Слову о полку Игореве». Для него эти исследования были неотделимы от трудов по псковскому летописанию.
(Подробнее см. в гл. 7.2.) Во время войны Л. А. Творогов переехал в Псков и стал знаменитым псковским краеведом, создателем и первым хранителем Древлехранилища при Псковской музее. Но как исследователь он оказался менее известен
и хотя продолжал печатать заметки о псковских летописях,
но, в основном, это были газетные публикации в псковской
прессе. 32 Их кратное содержания можно свести к нескольким
Там же. С. 74.
Приводим те из них, которые добавляют штрихи в пониманием его отношения к А. Н. Насонову, отделив их звездочками: * — **.
32
Творогов Л. А. 1) Вновь открытая псковская летопись // Псковская
правда. 1945. 27 нояб. С. 2; 2) Холмогорский список Псковской
30
31

694

Глава 12

позициям, к сожалению, в газетных статьях не аргументированным. 33 Приведенные выше материалы, как представляется,
летописи // Псковская правда. 1945. 2 дек. С. 2; 3) Источник по истории
псковской земли: псковские летописи // Печорская правда. 1946. 5 февр.;
4) Новое издание псковского летописного свода 1647 года // Псковская
правда. 1946. 31 июля. С. 1; 5) Псковские летописи // Печерская правда. 1946.
5 февр.; 6) Источник по истории псковской земли. Летописные заметки на книгах // Печорская правда. 1946. 2 марта. С. 2; 7) Памятник старой псковской
письменности (к 400‑летию псковского летописного свода 1547 г.) // Псковская правда. 1947. 30 мая. С. 3; 8) К столетию издания псковской первой летописи (1848–1948) // Псковская правда. 1948. 11 июля. С. 2; 9) Неизвестные
отрывки старой псковской летописи // Псковская правда. 1951. 17 нояб.
33
По мнению Л. А. Творогова, издания псковских летописей XIX в.
сильно устарели, а издание, подготовленное А. Н. Насоновым, неудовлетворительно, сделано «без всякой исторической перспективы». Главным недостатком является тот, что изданные А. Н. Насоновым тексты — это «искусственный летописный свод, составленный из нескольких разновременных
летописных текстов: 1) прозаических посадничьих XIV–XV вв.; 2) ритмикостихотворного Елеазаровского монастыря 1547 г., 3) таких же двух, составленных в среде, близкой к приказному люду в XVII в.». Сам выбор текстов
сделан неудачно, а их соединение — не нужно. В Старом Пскове официальное
летописание велось в крупных монастырях (по 1299 г. — Спа­со-Ми­рож­ском,
с 1310 по 1510 г. — Снетогорском, с 1510 по 1556 г. — Елеазаровском, с 1556
по 1570 г. — Псково‑Печерском и с 1570 г. — снова Спа­со-Ми­рож­ском). Они
же руководили духовной и политической жизнью псковичей. Кроме того,
летописи составлялись и при псковской государственной канцелярии и при
отдельных церквах, главным образом кончанских. Помимо ведения регулярных летописных записей о происшедших событиях в особые книги в Пскове
практиковались еще случаи записывания отдельных летописных известий на
страницах разных книг, среди которых встречаются и выписки из не дошедших до нас старых летописей. Всего, по мнению Л. А. Творогова, сохранилось
свыше 80 летописных текстов. Сбор исторических материалов для Елеазаровской летописи был начат в 1510 г. книгохранителем Елеазаровского монастыря иноком Иоасафом и окончен им в 1512 г. Собираемые им материалы
переписывались в отдельные книги. Одни из них включали материалы общерусского характера, другие — чисто местные, псковские. Под руководством
крупного ученого монаха Елеазаровского монастыря Филофея большая часть
собранных Иоасафом материалов была тогда же заново переработана. Так,
например, «Хронограф» был переработан в редакцию 1512 г. Тексты летописей Совета господ и Снетогорского монастыря были сведены в особый летописный свод, являвшийся основой для будущей Елеазаровской летописи. Так
дело продолжалось до 1547 г. В 1547 г. Елеазаровскому монастырю исполнилось 100 лет. Для этого торжественного события инок Иоасаф обработал
Елеазаровскую летопись. Она вместе с частью свода, в общей сложности записей событий за 100 лет, была переложена им на ритмические стихи, представлявшие собою, как и в тексте «Слова о полку Игореве», чередование больших
и малых ритмических строк разных размеров и систем. При обработке текста

695

Часть 4

показывают, что научная судьба Л. А. Творогова оказалась
трагичной. Он был настоящим подвижником в своем деле, но
при этом маргиналом, и огромное количество его наблюдений
и выводов оказалось в глазах коллег не подкрепленным серьезными научными аргументами. Во многом это было связано с тяжелыми обстоятельствами жизни, изолированностью
и оторванностью от коллег, которые занимались в это время
изучением летописания. Кроме того, Л. А. Творогов фактически противопоставил себя двум главным научным направлениям, существовавшим тогда на этом поле: школе Приселкова
(в лице А. Н. Насонова) и школе Перетца (в лице Н. К. Гудзия).
Издание А. Н. Насоновым псковских летописей повлекло
за собой и дальнейшее исследование этой темы. Еще до выхода
издания А. Н. Насонов написал первую маленькую статью на
тему псковского летописания, затем была вводная статья к первому выпуску псковских летописей, повествующая в основном
о списках летописей, но основное исследование появилось
были использованы «Слово о полку Игореве» и «Задонщина». В начале 80‑х гг.
XVI в. послушником этого же монастыря Григорием была составлена повесть
о Псково‑Печерском монастыре, где имеется выдержка из «книги летописания» игумена Корнилия, казненного незадолго перед этим во Пскове Иваном
Грозным. Строевский (или Погодинский) список Псковской 1 летописи — это
и есть летопись игумена Псково‑Печерского монастыря Корнилия, что было
обнаружено Л. А. Твороговым еще в 1925 г. Она вовсе не терялась, но была
неправильно озаглавлена учеными. По своему содержанию эта летопись состоит из двух частей. Сначала в ней помещен летописный свод, представляющий соединение светской, посадничьей летописи XV в. и духовной, писанной
в Псковском Елеазаровском монастыре и доведенной до 1556 г. Работа по составлению этого свода (что видно по почерку) была выполнена старцем Печерского монастыря Вассианом, казненным вместе с игуменом Корнилием. Начало
этого свода, открывавшееся вступительной статьей о Пскове, было составлено
самим игуменом Корнилием. В рукописи оно ныне утрачено, но восстанавливается по копии этого свода XVII в. Когда свод был составлен, его отредактировал
Корнилий, внесший на полях начальных листов дополнительные данные из третьего источника — общерусского летописного свода, составленного в 70‑х гг.
XV в. в псковском Снетогорском монастыре. Затем печерский свод стал продолжаться черновыми летописными записями, вносившимися в рукопись с пробелами для последующих дополнений. Записи делались старцем Вассианом,
а затем самим игуменом Корнилием, который в ряде мест дополнил и исправил
записи своего предшественника. Под 1567 г. им была, между прочим, внесена
та самая запись, на которую указывал в своей повести о Печерском монастыре
послушник Григорий.

696

Глава 12

в 1946 г. 34 Эта статья, однако, явилась реализацией идей, к которым А. Н. Насонов пришел гораздо раньше. В качестве кандидатской диссертации А. Н. Насонов защищал свою работу
«Монголы и Русь», вышедшую в 1940 г. Но все выступающие
отмечали, что большое место в книге занимают летописи.
Имеется стенограмма заседания Ученого совета Института истории от 11 апреля 1941 г. 35 Во вступительной речи
А. Н. Насонов отметил, что главным источником ему послужили летописи, прежде всего тверские. Именно неизученность
их потребовала заняться этим вопросом специально: «Мне
пришлось оставить временно мою тему о политике татар и заняться специально разработкой и реконструкцией тверского
летописания». 36 Результатом стали опубликованные в 1926
и 1930 гг. статьи (см. сноску 5 данной главы). Оппонентами
были Ю. В. Готье и С. В. Бахрушин.
С. В. Бахрушин в отзыве отметил «прекрасное знание русских летописей, критический подход к ним, в частности — применение шахматовского метода…». 37
Ю. В. Готье противопоставил работу А. Н. Насонова книге
А. Е. Преснякова, продемонстрировав в очередной раз противоречия между московской и петербургской школами историков: «… я позволю сравнить Вашу книгу с другой книгой, которая за последние 10 лет, когда не особенно занимались русской
историей, получила большую популярность … А я считаю себя
весьма грешным человеком, — часто сомневаюсь: по заслугам
ли эта (я имею в виду знаменитое исследование Преснякова —
«Образование русского государства») книга, которая никем
не запоминается и никем повторима быть не может, — надо
иметь какой-то особый склад ума, чтобы суметь ясно отразить ту известную мысль Преснякова, которая, по-моему, теряется совершенно в его абсолютно туманном и неясном изложении». Далее Ю. В. Готье высоко оценивал книгу А. Н. Насонова: «Ваша книга будет иметь, я уверен, другую участь.
У Вас все ясно, за исключением очень немногих мест, которые
34
Насонов А. Н. 1) Летописные памятники Пскова // Историк-марк­
сист. 1937. № 5–6. С. 271–272; 2) Из истории псковского летописания // ИЗ.
1946. Т. 18. С. 255–294.
35
Архив РАН, ф. 1577 (Институт истории АН СССР), оп. 2, № 50.
36
Там же, л. 5–6.
37
Там же, л. 20.

697

Часть 4

я отмечаю. Вы скупы на слова, но Ваши слова почти всегда
и везде, — скажу просто — всегда и везде, — тратятся с весом
и с расчетом … И даже то, что это короткая книга, я считаю достоинством большим: лишнего у Вас тут ничего нет». 38
Ю. В. Готье предложил, учитывая работы А. Н. Насонова
о псковских летописях, присвоить ему звание не кандидата,
а сразу — доктора исторических наук, и его в этом вопросе поддержал Д. М. Петрушевский. Но в результате дискуссии было
решено в тот момент присвоить кандидатскую степень, а затем
на ближайшем заседании — докторскую без предоставления
диссертации по совокупности представленных работ. Однако
этот план не был исполнен, очевидно, из-за начавшейся войны,
и в 1944 г. состоялось обсуждение и защита докторской диссертации А. Н. Насонова.
Диссертационному заседанию предшествовало обсуждение небольшой статьи А. Н. Насонова об областном летописании, отразившей основные положения диссертации, так как
еще в 1941 г. во время кандидатского диспута было решено для
присвоения А. Н. Насонову докторской степени дождаться выхода его новых работ. Обсуждение, как следует из стенограммы, сохранившейся в фонде А. Н. Насонова, оказалось более
бурным, чем защита докторской, и лучше показывает те противоречия, которые обнаружились между А. Н. Насоновым и его
коллегами. 39
А. Н. Насонов посвятил свою работу теме, которой до войны начинал заниматься с В. Л. Комарович (см. гл. 8.1), сделавший акцент на рязанском и владимирском летописании. У Насонова «областное» летописание понималось как тверское
и псковское. В своем выступлении на этом заседании он коснулся вопросов историографии и сказал: «Я не хочу, чтобы сказанное было понято в том смысле, что предшествовавшее развитие научной мысли не обусловило в известной мере результата
моей работы. Наоборот. Например, изучение Н. П. Лихачевым открытого им “Инока Фомы Слова похвального” помогло мне обнаружить отражение идеи Твери Третьего Рима
и в тверском летописном своде. Указания Шахматова на близость Рогожского летописца и Тверского сборника положили
38
39

Там же, л. 12 об.–13.
Архив РАН, ф. 1547, № 11.

698

Глава 12

основание изучению этих памятников. Меньше, правда, дала
мне предшествующая литература по псковскому летописанию,
но и здесь весьма полезны некоторые замечания Костомарова и постановка некоторых вопросов у Шахматова». 40 Итак,
А. Н. Насонов старался вписать себя в историографию, причем
видел своими предшественниками не только А. А. Шахматова,
но и исследователей XIX в.
Далее, он объяснил особенности своей работы и, главное, — особенности метода: «Самый характер материала обусловливает некоторые внешние различия в путях изучения
тверских и псковских летописных сводов, хотя метод по существу остается одним и тем же. До нас не дошло ни одного
тверского летописного свода. Тверское летописание сохранилось частью в митрополичьих общерусских и московских летописных сводах, частью в некоторых уникальных компиляциях,
не получивших какого-либо распространения, сохранявшихся
в единичном виде в оригиналах и сохранившихся, вероятно,
лишь благодаря счастливой случайности». Такая же ситуация
была и у Шахматова, когда он исследовал раннее летописание.
Однако А. Н. Насонову было важно показать, почему и как он
действует (Шахматов своего метода, кроме как в критическом
разборе И. А. Тихомирова, не объяснял и не описывал).
Главной задачей А. Н. Насонова было «обнаружить последовательные этапы в истории местного летописания», а основным приемом — «последовательно снимать слой за слоем, начиная с позднейших, и таким путем доходить до истоков летописания». Это очень важное признание. И здесь мы можем увидеть действительно некоторую особенность работы А. Н. Насонова. Теперь и в дальнейшем он использовал именно этот
прием как основной. Он расслаивал тексты, таким образом получаемые им в результате исследования гипотетические своды,
которые были, выражаясь словами Шахматова, «фикциями»,
но эти фикции составлены на основе реальных текстов, которые просто лишались некоторых своих частей. Шахматов же
в своих реконструкциях шел дальше. Он не просто занимался
разделением одного летописного текста на два и т. п., а с помощью внутренней критики текста восстанавливал первоначальный, по его мнению, смысл и структуру. Он воссоздавал
40

Там же, л. 4 об.–5.

699

Часть 4

летописные своды, а Насонов просто из одного реально существующего текста делал два.
Основные результаты исследования тверских летописей
Насонов свел к четырем выводам (курсивом нами выделены
места, демонстрирующие, как именно работал метод расслаивания текстов):
1. «Существовало тверское летописание не только в смысле традиции местных летописных записей, которые использовались московскими и общерусскими летописными сводами,
но существовали тверские летописные своды как сложные компиляции, которые сами включали в свой состав летописание
московское, нижегородско-суздальское, ростовское, новгородское, смоленское и литовское. Существование таких тверских летописных сводов устанавливается с полной несомненностью, так как в результате очистки некоторых памятников
от наслоений с помощью самостоятельно существующих известных нам текстов получаем параллельные тексты тверских
летописных сводов с почти тождественным составом».
2. «В середине XV в. был составлен в Твери большой летописный свод при вел<иком> князе Борисе Александровиче,
одним из главных героев которого был вел<икий> князь Михаил, основатель “великого княжения Тверского”. Михаилу
было посвящено слово, служившее предисловием к этому своду. Только с Михаила начиналось в своде подробное изложение событий. Михаилом был назван сын Бориса, родившийся
приблизительно в годы составления свода или перед тем, и построена тогда же церковь архистратига Михаила». Этот свод,
по Насонову, отразил идею «Твери — третьего Рима», по которой тверские князья «в осуществлении мировой культурной
миссии являлись преемниками византийских царей», т. е. выразили это желание ранее князей московский. Получалось, что
тверское летописание «в некотором отношении имело преимущества над московским». Этот свод, по Насонову, сохранился
в Рог. лучше всего, но не полностью, а в Тв. — в искаженном
виде. Но Насонов, констатируя эти искажения, их не исправлял, не реконструировал первоначальный текст.
3. «Наряду с тверской летописной традицией существовала летописная традиция кашинская. В Кашине не велись
самостоятельно летописные записи, но был составлен летописный свод, использовавший летописание иных земель». Он
700

Глава 12

фрагментарно сохранился в Ник., если сравнить ее с Рог., Тв.,
а также некоторыми другими текстами.
4. Насонов предположил, что первая часть древнейших
тверских летописных сводов сохранилась только в Ник. и что
она в значительной степени совпадала с текстом Л. и Сим.
Последний вывод, как отметил Насонов, только частью принадлежал ему, так как частью основывался на наблюдениях
М. Д. Приселкова о Л.
Результаты исследования псковских летописей Насонов
также свел к четырем положениям:
1. Насонов пояснил, что филиация списков позволила вдобавок к уже известным выделить 3‑ю Псковскую летопись,
особую группу, представленную списками с Новгородской 5
в основе, а также «неизвестные доселе в науке своды», являющиеся «новгородско-софийской переделкой на общерусском
материале псковского свода». Как видим, эти новые выводы
выделены просто на основе анализа списков и их тщательного
изучения.
2. По Насонову, в первой половине XVI в. в Пскове имелись «две различные по своему политическому направлению
летописные ветви». Одна была «резко враждебна великим князьям московским», и ее автором, по предположению Насонова,
был знаменитый игумен Псково‑Печерского монастыря Корнилий, казненный Иваном Грозным, что «проливает свет на …
политическую роль Псково‑Печерского монастыря». Другая
летописная ветвь «отражала иную политическую ориентацию
и, по-видимому, получила литературное оформление в Елеазаровом монастыре, монастыре знаменитого старца Филофея».
3. На основании сравнения всех дошедших до нас псковских летописей А. Н. Насонов смог определить состав их общего протографа. Он считал, что этот свод возник между 1446
и 1464 гг. и представлял собой «обширную по составу своему
летописную компиляцию».
4. Верный своему методу расслаивания А. Н. Насонов,
«устранив из псковских сводов материал, заимствованный из
других непсковских сводов», получил «ряд местных известий,
взятый из псковских записей». Древнейшая из них находилась
под 1238 г. Насонов предположил, что эти записи велись под
руководством местных выборных властей, что подтверждает
вывод о роли в псковском летописании церкви Св. Троицы.
701

Часть 4

В истории тверского и псковского летописания Насонов
находил «внутреннее взаимодействие», выражавшееся «в пользовании одним и тем же подсобным летописным материалом» — новгородскими летописными сводами, а также «в общем интересе к литовско-смоленским известиям» и «в общей
литературно-конструктивной манере: биографическое “предисловие” в начале летописи», как в Софийском временнике.
Далее А. Н. Насонов коснулся важного теоретического
вопроса — своей полемики с М. Н. Тихомировым. По словам
Насонова, Тихомиров говорил, что только там, где Насонов
«придерживается анализа реальных сводов, дошедших до нас»,
только там он и «дает должный и вполне обоснованный научно
материал». «Что это значит? — спрашивал Насонов. — Конечно, М. Н. не собирается утверждать, что не следует работать
над восстановлением не дошедших до нас сводов». Тут обратим внимание, что Насонов и Тихомиров употребляли понятие
«свод» в разных значениях. Тихомиров называл «сводом» сохранившиеся тексты («реальные своды»). Он и как издатель
давал такие названия, например, издал «свод конца XV в.».
Насонов же употребляет слово «свод» в шахматовском смысле,
имея в виду реконструкцию. Свод в этом значении издать нельзя. И далее Насонов приводил в пример как раз работу Шахматова: Шахматов посвятил свои главные усилия восстановлению древнейшего киевского и древнейшего новгородского
сводов — «сводов, которые до нас не дошли». Сам же Насонов
придерживался «твердого правила … всегда начинать с дошедшего до нас списка и оперировать только показанным (так!)
летописным материалом, безразлично, касается ли это анализа самого списка или восстановления его протографа». Это
очень важная фраза, которая подтверждает высказанное выше
предположение об особенностях творческого метода Насонова и заставляет вспомнить его отзыв о диссертации Д. С. Лихачева (см. гл. 8.2).
М. Н. Тихомиров в своем отзыве о работе А. Н. Насонова
говорил о том, что многочисленность не дошедших до нас сводов вызывает сомнения. Это касалось, в частности, митрополичьего летописания начала XV в. Но, как заметил Насонов,
«до сих пор никто в существовании этого летописания не сомневался». Далее, он заметил по поводу общего протографа
Сим. и Рог. — свода 1412 г.: «там … текст на протяжении многих
702

Глава 12

страниц, кончается 1412 г. », и поэтому «это не предположение
даже, а просто факт, который отрицать трудно». То же самое
он высказал по поводу кашинского свода и московского великокняжеского свода XIV в. Заметим, что тут Насонов перевел
спор в плоскость рассмотрения конкретных примеров. Он не
писал о принципиальной возможности и необходимости реконструкций, а, наоборот, объясняет фактически, что у него
как раз реконструкций нет и есть «не предположения, а факты».
Единственный аргумент Насонова в пользу реконструируемых сводов носит непринципиальный методический характер. Речь идет лишь о том, что реконструкция недошедших этапов важна и полезна историку. Так, например, Владимирский
Полихрон — «это действ<ительно> свод … м<ожет> б<ыть>
его упоминание в числе недошедших источн<иков> не нужно
для историка? Но ведь он вошел в учебник по истории литературы». С другой стороны, «о нем говорят как об источнике С1
и Н4». Насонов привел пример, который казался ему хрестоматийным.
Стенограмма докторской защиты также сохранилась
в фонде Института истории. 41 Во вступительном слове Насонов повторил основные мысли, высказанные еще на предыдущем заседании. Оппонентами были С. В. Бахрушин, М. Н. Тихомиров и К. В. Базилевич. Остановимся на отзывах первых
двух, так как отзыв К. В. Базилевича содержал только критику
отдельных конкретных выводов Насонова, в основном исторического свойства.
С. В. Бахрушин дал высокую оценку работы, подчеркнув,
что Насонов является прямым продолжателем дела Шахматова и Приселкова, ученым «той же школы». Но метод Шахматова он охарактеризовал как «крупнейшее достижение в области
источниковедения» и как «метод анализа древнейших источников», хотя уже упоминалось, что Шахматов как раз не относился к летописи как к историческому источнику в том смысле,
в каком употребил это понятие С. В. Бахрушин. Кроме того,
41
Архив РАН, ф. 1577, оп. 1, № 98. Стенограмма заседания Ученого совета института 4 декабря 1944 г. Защита диссертации А. Н. Насонова на соискание ученой степени доктора исторических наук на тему «Очерки по истории
древнерусского летописания».

703

Часть 4

он метод Шахматова назвал «трудным и сложным» и поставил
в заслугу Насонову то, что он им «овладел». Бахрушин заметил также, что «в работе, проводимой по методу Шахматова,
едва ли мы можем рассчитывать когда-либо получить вполне
бесспорные выводы» и что «это нужно сказать относительно
блестящих исследований самого Шахматова».
Тут видно глубокое противоречие между шахматовским
представлением о летописи и представлением Бахрушина.
Бахрушин видел в летописи, прежде всего, источник информации об исторических явлениях. Реальный летописный текст
мог быть таким источником. Но реконструкция не вызывала
такого же доверия, так как это была гипотеза и вывод не «бесспорный». Гипотезы в дальнейшем, по выражению Бахрушина,
«могут быть приняты, а могут быть и не приняты». Значит, гипотетический свод затруднительно просто использовать как
«источник». В результате С. В. Бахрушин пожелал Насонову,
чтобы тот «не слишком легко шел по линии предположения наличия каких-либо сводов, которых фактически не существует».
Бахрушин отметил, что «это у Шахматова несколько слабая
сторона его исследования», поэтому «ставить ее в упрек диссертанту» он не хочет. Т. е. пороки работы по сути замечаний
Бахрушина — это пороки шахматовского метода, шахматовской школы. Насонов в итоге выработал «определенную конструкцию, определенную классификацию», «объединил, систематизировал этот материал» и создал общую картину тверского и псковского летописания. В дальнейшем эта картина может
потребовать исправления, но «путь проложен» — и в этом Бахрушин видел главную и очень большую заслугу Насонова. 42
Далее Бахрушин указал на разногласия между А. Н. Насоновым и М. Д. Приселковым по вопросу о времени возникновения тверского летописания. По мнению Бахрушина, «за этим
небольшим разногласием (1291 г. по Приселкову и 1285 г. по
Насонову. — В. В.) скрывается разногласие, полное интереса
по существу». По Приселкову, «первоначально мы имеем семейную хронику тверских князей». По Насонову, летописание
вообще первоначально возникло при церквах или монастырях
или при княжеском дворе, но не как семейное, а как политическое дело. Бахрушин поддержал Насонова в этом вопросе. Но
42

Там же, л. 13–15.

704

Глава 12

в случае с Псковом мысль о возникновении летописания при
соборе Св. Троицы показалась ему недостаточно обоснованной. 43
М. Н. Тихомиров дал очень высокую оценку работы, особенно в части тверского летописания. Замечания его, как он
сам отмечал, были связаны с практической важностью некоторых вопросов для предстоящего возобновления издания летописей в Институте истории. Он обратил внимание на то, что,
начиная с Шахматова, были две тенденции доказательства
«этих спорных летописей». Одна была доказательством «филологическим материалом, сравнением редакций между собой»,
и она «дала такие шедевры исторической науки, как представление о различных редакциях “Повести временных лет”». Но
у Шахматова, по Тихомирову, «была и другая струя», которая
была уже отмечена Бахрушиным. Это его «необычайная гипотетичность», в которой он «отходит от наличного летописного
материала» и не строит свои выводы на материале «сличения
списков». Тут Тихомиров находил «сомнительные вещи, … как,
например, открытие им того, что Новгородский свод сохранил
более древние черты, чем “Повесть временных лет”». Тихомиров заметил, что «такие вещи у Шахматова поражают в сравнении с открытым им замечательным методом». Итак, Тихомиров был готов взять у Шахматова сравнительный метод,
но не брать всего остального, что составляло, как мы видели,
суть шахматовского мировоззрения и шахматовской схемы
(см. гл. 3). Одна струя войдет, по мнению Тихомирова, в науку, другая — «гипотетические построения». Слово «гипотеза»
у Тихомирова, очевидно, было тождественно слову «догадка»,
так как далее он отнес ко этой «второй струе» у Насонова «догадки, весьма сомнительные, насчет тверских летописей». Это
те «гипотетические своды, которые всегда останутся гипотетичными». Здесь проступает такое понимание Тихомировым
гипотезы, исходя из которого каждая гипотеза должна быть
в дальнейшем обязательно проверена и подтверждена или отвергнута.
Болезненность этого вопроса, по мнению Тихомирова, связана с принципами издания летописей. Он напомнил, что Насонов в издании псковских летописей «соединил Тихоновский
43

Там же, л. 16–18.

705

Часть 4

и Погодинский списки в единым летописный свод под названием 1‑й Псковской летописи». Вопрос о гипотезах, как сказал Тихомиров, — «это наш больной вопрос в истории летописания», но «в некоторых случаях мы все-таки начинаем обходиться без них». Иногда «нам приходится строить какой-то
мост, но чем меньше этих мостов будет построено, тем лучше».
Эта фраза, очевидно, была усвоена Насоновым. Он повторил
ее почти буквально в предисловии к своей посмертно изданной
книге о летописях (см. ниже).
По мнению Тихомирова, из чтения работ Насонова
и Приселкова «возникает впечатление, что сводов большое
количество и что только одни князья начали составлять своды». Он отметил данные о летописании Троице-Сергиева
монастыря (на это же, в другой связи (см. гл. 11), указывал
Н. Ф. Лавров). По мнению Тихомирова, Насонов отвел этот
список «потому, что он не митрополичий и не великокняжеский». Ясно, в чем тут различие. Тихомиров заинтересовался реально сохранившимся троицким списком, а Насонов
вел речь о сводах, лежащих в основе реальных списков, и при
этом принадлежность последних не имела большого значения. Но Тихомиров увидел развитие Насонова в этом направлении, и действительно в работе о псковских летописях
он уже писал о сохранившемся летописании монастырском
(псково‑печерском) и церковном.
Все идеи, положенные в основу докторской диссертации
А. Н. Насонова и его статьи об областном летописании, в той
части, которая касалась псковского летописания, были развиты в статье 1946 г. 44 А. Н. Насонов показал, что псковское
летописание не было узкоместным, как считали ранее, а было
связано с общерусским летописанием. Прежде всего, А. Н. Насонов поставил вопросы о начале псковского летописания.
Далее, основная работа проводилась по сравнению двух сводов, содержащих псковское летописание: свода 1547 г. и свода 1567 г. (главным образом, после 1481 г.). После 1481 г. летописная работа, по Насонову, велась при Троицком соборе,
а после 1510 г. продолжалась при каких-то псковских монастырях или церквах, сохраняя антимосковский характер. Свод
1567 г. А. Н. Насонов связывал с игуменом Корнилием и считал
44

Насонов А. Н. Из истории псковского летописания. С. 255–294.

706

Глава 12

его враждебным великому князю московскому, что объясняло
и обстоятельства казни игумена Иваном Грозным. Свод 1547 г.
был лоялен в отношении великокняжеской власти, но содержал обличения действий местной администрации. Это направление, по Насонову, было сродни настроениям знаменитого
старца Филофея. Кроме того, в результате сравнения списков
псковских летописей А. Н. Насонов предположил существование большого не дошедшего до нас псковского свода, составленного в 50‑х–начале 60‑х гг. XV в., и определил его состав.
Это была компиляция, использовавшая летописание Твери
и Смоленска (в том числе какой-то литовско-смоленский источник), а также Новгородско-Софийский свод (т. е. общий
текстом С1–Н4), Н5 и Хронограф. Затем А. Н. Насонов, по
его собственным словам, «очистив псковские летописные тексты от заимствованного летописного материала», получил ряд
древнейших псковских известий XIII в. Видимо, в это время
и зародились псковские летописи. С начала следующего столетия, по предположению А. Н. Насонова, этой работой при
церкви Св. Троицы заправляли посадники, появившиеся как
раз в это время.
Эти выводы А. Н. Насонова о псковском летописании
надолго стали классическими. Они были, правда, оспорены
Н. Е. Андреевым, но работы последнего до сих пор мало известны. См. о них в гл. 14.
Следующим важным этапом работы А. Н. Насонова стала подготовка им издания новгородских летописей, также до
сих пор остающегося классикой изданий такого рода. В фонде
А. Н. Насонова сохранился отзыв об этой работе, написанный
В. П. Любимовым. Он дал «высочайшую оценку уровню издания» и отметил, что «текст приготовлен превосходно, лучше
даже, чем текст приготовленного им же первого выпуска летописей Пскова». Главное расхождение Любимова с Насоновым
касалось вопроса датировки Син. «Мне представляется правильным первое мнение, т. е. мнение Бередникова, Срезневского, Соболевского, Шахматова, — мнение, что вся рукопись написана разными почерками в 14 в.», — писал Любимов.
Подробно он обещал остановиться в своей работе «Летопись и Правда Русская» в главе пятой (с. 21–40), которая «посвящена специально Синодальному списку летописи и где привожу также и свои собственные наблюдения над подлинной
707

Часть 4

рукописью (моя работа имеется в Институте, в Секторе истории СССР до 19 в.)». 45
В фонде Насонова сохранился набросок его текста о Шахматове. Он касается вопроса о переменчивости шахматовских
выводов, на который советовал обратить внимание М. Д. Приселков в письме 1927 г. 46 Этот отрывок, очевидно, написан в конце жизни А. Н. Насонова, после 1964 г., поскольку он является
реакцией на доклад Д. С. Лихачева о Шахматове. Д. С. Лихачев
сказал, что Шахматов «не декларировал принципов своих исследований», а потому «был внутренне свободен в них», а между тем «методические приемы исследований Шахматова также
менялись по мере вовлечения им в круг своих интересов все нового и нового материала». 47 По этому поводу у А. Н. Насонова
сказано: «Понятно, что при таких темпах его работы в частях
устаревали и он иногда менял частные выводы. Это был признак бурного развития научной мысли, а не такого отношения
к гипотезе, о котором пишет Лихачев. Наоборот, я бы сравнил
Шахматова с И. П. Павловым. И. П. Павлов, приступая к работе над условными рефлексами, изложил печатно общие выводы. Эти выводы он проверял и доказывал на опытах (в течение
25 или 30 лет). Шахматов основные выводы своих работ изложил уже в конце 90‑х или начала 900‑х годов и потом до смерти
своей их развивал и обосновывал … Д. С. Лихачев полагает, что
утверждение одного из сотрудников отдела 48 о происхождении
Ермолинской летописи …». Дальше текст, к сожалению, оборван, и нет возможности узнать, каким образом тут Насонов
собирался столкнуть методы А. А. Шахматова, Д. С. Лихачева
и Я. С. Лурье, так как Я. С. Лурье начал заниматься тогда Ерм.
Большая работа А. Н. Насонова о летописях так и не была издана при его жизни и опубликована посмертно. 49 Отчасти в ней
было собрано то, что автор опубликовал за предыдущие 20 лет.
45
К сожалению, нам пока не удалось отыскать следы этой работы
В. П. Любимова.
46
Архив РАН, ф. 1547, № 49. О Шахматове. Набросок, фрагменты. б/д.
47
Лихачев Д. С. Шахматов‑текстолог. (Доклад на сессии Отд-ния литературы и языка АН СССР и Института русского языка АН СССР, посв. памяти А. А. Шахматова. 25 июня 1964) // Известия АН СССР. Сер. лит. и яз. М.,
1964. Т. 23, вып. 6. С. 483.
48
Речь идет, конечно, о Я. С. Лурье.
49
Насонов А. Н. История русского летописания XI–начала XVIII века:
Очерки и исследования. М., 1969.

708

Глава 12

Но были там и новые результаты, и новые редакции старых выводов и наблюдений. Исследования более раннего времени по истории тверского и псковского летописания туда не вошли.
Как другие ученики и последователи А. А. Шахматова, он
в своей работе целиком отталкивался от работ последнего и к его
наблюдениям, даже сделанным мимоходом, относился очень серьезно. Однако на протяжении всего текста видны некоторые
особенности, которые не позволяют видеть в А. Н. Насонове
точное продолжение А. А. Шахматова, а заставляют оценивать
как отдельное и самобытное явление историографии.
А. Н. Насонов, в отличие от Шахматова, очень внимательно относился к трудам предшественников. Даже мелкие замечания и даже работы, которые он ставил явно не очень высоко,
им всегда отмечались.
Защищая точку зрения А. А. Шахматова от критики
Н. К. Никольского, он написал: «Мне кажется, что, предлагая
такое предположение, надо оспорить результаты предыдущей текстологической работы». Поэтому не кажется удивительным, что А. Н. Насонов обратил внимание на то, что еще
Н. И. Костомаров в своих «Лекциях» предположил существование древнейшего летописного свода, который оканчивался
на 1043 г., т. е. том времени, когда и А. А. Шахматов потом находил свой Дрсв. О И. И. Срезневском А. Н. Насонов написал,
что его методика была «весьма несовершенной, описательной
по преимуществу», что это была «хронологическая группировка материала», но он все же упомянул И. И. Срезневского,
назвав его при этом «замечательным знатоком древнерусской
письменности». М. И. Сухомлинов и К. Н. Бестужев‑Рюмин,
по мнению А. Н. Насонова, «много сделали для истории летописания», хотя не разработали методику, поставившую изучение летописей «на твердую научную почву». Последнее замечание, конечно, выдает в А. Н. Насонове настоящего последователя А. А. Шахматова. Кстати, главную заслугу последнего
А. Н. Насонов видел в том, что его методы позволили «в значительной мере устранять субъективность, произвольность
в выводах», тогда как для критиков А. А. Шахматова именно
произвольность в выводах (т. е. в предположениях и догадках)
казалась главным недостатком А. А. Шахматова. 50
50

Там же. С. 8–9, 14.

709

Часть 4

Даже для И. А. Тихомирова, так сурово раскритикованного в свое время Шахматовым, Насонов нашел место, где обозначил сходство с его взглядами. Насонов много писал о неофициальном летописании. Но «писал о «частном», неофициальном
летописании исследователь прошлого столетия И. А. Тихомиров». И. А. Тихомиров имел в виду, правда, несколько иное, но
упоминал, что в тексте С2 есть высказывания оппозиционного
характера.
Как и все последователи А. А. Шахматова, А. Н. Насонов
понимал, какое значение имеет для восстановления древнейших этапов летописания текст Н1Мл. По его мнению, попытки поколебать это положение не увенчались успехом. К таким
попыткам А. Н. Насонов относил работы С. А. Буго­славского
и В. М. Истрина. Как настоящий ученик А. А. Шахматова А. Н. Насонов отнесся к ним раздраженно и оценил как «попытки искусственно истолковать» текст Н1Мл. как сокращение ПВЛ. Тем не менее он признал убедительными некоторые
«частные» положения. Так, он согласился, что можно не рассматривать как вставки в текст ПВЛ рассказы об отроке и печенегах и три первые мести Ольги. С рассуждениями В. М. Истрина о заимствованиях из Георгия Амартола А. Н. Насонов
не согласился, хотя назвал их «авторитетными». Что касается
С. А. Бугославского, то, по мнению А. Н. Насонова, он предложил «чисто формальное» сравнение Н1Мл. и ПВЛ и материал, им представленный, «носит случайный характер», хотя
«некоторые наблюдения над списками, сделанные С. А. Буго­
славским … представляют интерес». 51 А. Н. Насонов знал только статью С. А. Бугославского 1941 г. 52 Вслед за Б. Д. Грековым 53 А. Н. Насонов завершил разбор критиков А. А. Шахматова Н. К. Никольским с его работой о западнославянских
источниках ПВЛ. Некоторые страницы этой работы он назвал
«блестящими», а самого автора «выдающимся знатоком древнерусской книжности».
Естественно, что А. Н. Насонов уделил внимание
своим современникам, прежде всего Л. В. Черепнину
Там же. С. 15.
Бугославский С. А. Повесть временных лет. (Списки, редакции, первоначальный текст) // Старинная русская повесть. М.; Л., 1941.
53
Греков Б. Д. Итоги изучения истории СССР за 30 лет // Известия АН
СССР. Отд-ние обществ. наук. М.; Л., 1937. № 7.
51
52

710

Глава 12

и М. Н. Тихомирову — ученым другой школы. Гипотезу
Л. В. Черепнина о летописании Десятинной церкви он назвал
«малообоснованной», хотя, как увидим далее, сам стал заниматься темой летописания Десятинной церкви. Высказывания
М. Н. Тихомирова о сказаниях долетописного происхождения, по А. Н. Насонову, — «предварительное сообщение». Тем
не менее в книге он сам анализировал ряд «долетописных»
преданий. Интересно, что в предисловии А. Н. Насонов приветствовал изучение этой темы, но не мог не подчеркнуть,
что для нее не хватает сравнительного материала: «Думается,
что и А. А. Шахматов поэтому не решал этой задачи по отношению к “народным преданиям”». Здесь А. Н. Насонов, как
кажется, приписал А. А. Шахматову свой ход мысли, так как
сам А. А. Шахматов, как мы видели, готов был анализировать «предания» даже без особого сравнительного материала
и неоднократно делал это. Но А. Н. Насонов отметил случай,
когда А. А. Шахматов пришел к выводу о существовании «преданий» на основании сравнительного метода. Так он заметил,
что А. А. Шахматов «с удивительным искусством выделил из
состава летописи народный источник, народное предание об
Ольге», поскольку оно сохранилось не только в летописи, но
и в двух проложных житийных редакциях. 54
Отдельно следует сказать об отношении А. Н. Насонова
к работам ученицы М. Д. Приселкова К. Н. Сербиной. Мы покажем ниже, что другой ученик последнего Я. С. Лурье оценивал
их в высшей степени критически. Однако А. Н. Насонов относился к ним иначе. Правда, саму тему ее занятий — так называемый Устюжский летописный свод — он специально отметил
как поздний источник, который А. А. Шахматов вначале пытался привлечь к работе по восстановлению Нсв., но потом от этого отказался. 55 Сам А. Н. Насонов упоминал, что в Устюжском
своде, хотя и в «искаженном и сокращенном виде», сохранился
текст, который он считает «извлечением из грамоты, данной
Десятинной церкви», который сохранился также только в ПВЛ
в Н1Мл. 56 В другой части книги, где речь шла о Ерм., для сравнительного анализа Насонов использовал текст Устюжского
54
55
56

Насонов А. Н. История русского летописания… С. 22.
Там же. С. 21.
Там же. С. 26.

711

Часть 4

свода, считая, что он родствен источнику Ерм. При этом они
оба определялись как новый тип летописи — «общерусский провинциальный свод». 57 К. Н. Сербина, по замечанию Насонова,
«полностью подтвердила» его вывод о составе и источниках
свода 1497 г. (Об этом подробнее речь пойдет в гл. 13.2.)
Ко времени написания книги А. Н. Насонова были уже высказаны некоторые гипотезы, противоположные шахматовским, например о его Дрсв. Появилась точка зрения Д. С. Лихачева о том, что при Ярославе было создано только нелетописное
сказание «о распространении христианства на Руси». Сомнений в существовании Дрсв. высказывалось все больше. Но
А. Н. Насонов поддерживал эту идею, и не только потому, что
ее высказал А. А. Шахматов. Он привел в книге определенные
доводы, причем как исторического, так и текстологического
плана, «возбуждающие сомнения» в правильности мысли о лихачевском «Сказании». А. Н. Насонов остался держаться мнения о том, что все тексты, относящиеся к событиям X–начала
XI в. в Н1Мл. и ПВЛ, подчинены определенной политической
задаче, что говорит о существовании летописного свода, хотя
определенно о времени его составления и его составе трудно говорить, так как он дошел «в обработке поздних редакторов». 58
Этот вывод проистекал из собственных разысканий А. Н. Насонова и базировался на иных, чем у А. А. Шахматова, соображениях. Он иначе расценивал роль Никона в последующей
обработке Дрсв., полагая ее гораздо меньшей, чем это получалось по А. А. Шахматову. Кстати, другие изменения шахматовской схемы, произведенные его последователями, А. Н. Насонов принимал. Так, он соглашался вслед за М. Д. Приселковым
убрать из этой схемы Владимирский Полихрон начала XIV в.
Но многие другие предположения М. Д. Приселкова встречали
неприятие Насонова, и часто именно по его адресу можно прочесть следующую фразу: «На первый взгляд, мнение М. Д. Приселкова представляется вероятным. Однако такое решение вопроса встречает препятствия». 59
Для А. Н. Насонова важны были исторические аналогии.
Так, по его мнению, аналогии с поздними монастырскими
57
58
59

Там же. С. 346.
Там же. С. 45–46.
Там же. С. 260.

712

Глава 12

записями XVI–XVII вв. (троицкими и кирилло-белозерскими)
в промежутках между текстами или на чистых листах показывают, каковы могли быть первоначальные печерские записи. 60 Вообще, хорошо видно, что А. Н. Насонов был, в отличие
от А. А. Шахматова, историком. Для А. А. Шахматова существовал только один вид аргументации: особенности текста,
противоречия в тексте, особенности языка текста и т. п. Для
А. Н. Насонова существовали другие обстоятельства, а именно — исторический контекст, известный из памятников другого рода, например из документов. Для А. А. Шахматова летописи не были историческим источником, а для А. Н. Насонова,
безусловно, таковым были.
Нужно отметить, что большую роль для А. Н. Насонова сыграло написание исторических работ по истории складывания
территории Древнерусского государства и истории Золотой
Орды. Они вывели его на важные наблюдения по киевскому,
черниговскому и переяславскому летописанию, т. е., как он сам
писал, — «летописанию трех “областей”, выделившихся из состава древней “Русской земли”». 61 А. Н. Насонов отмечал, что
«новые данные по истории образования и развития, оформления и укрепления Древнерусского государства» дают много
для «обоснования и понимания начальных этапов киевского летописания». 62 В сюжете, посвященном роли Десятинной церкви в раннем летописании, А. Н. Насонов указал на «благоприятные исторические условия» появления первого летописного
свода, которые, по его мнению, сложились к 40–50‑м гг. XI в.,
подчеркнув, в частности, что интерес летописца «к присоединению древлянской земли к Киеву мало понятен для конца X в.
и понятен для эпохи Ярослава». 63 Он отметил также «одностороннюю, “областную” киевскую окраску» дошедшего до нас
древнего летописного текста. 64
А. Н. Насонов видел идеальную работу как сочетание двух
составляющих: «формального» анализа текстов и «идеологического» анализа, т. е. анализа содержания летописного текста. 65
60
61
62
63
64
65

Там же. С. 53.
Там же. С. 10.
Там же. С. 12.
Там же. С. 34.
Там же. С. 43.
Там же. С. 16.

713

Часть 4

Насонов делал особенно много исторических комментариев при
анализе московских сводов конца XV в., показывая их политическую направленность. По его словам, «неверный шаг в методическом отношении можно сделать, если мы будем отрывать
анализ памятника со стороны “идеологической” от анализа
формально-методического». 66
Отметим одно место в первой главе книги. Оно касается
известных упоминаний в раннем летописании «старцев градских». А. Н. Насонов сознавал, что это калька с греческого текста и что речь идет о старцах, с которыми совещался Соломон,
так как выше в тексте летописи Владимир сравнивается с Соломоном. 67 Это замечательное наблюдение предшественников,
однако, не было оценено Насоновым полностью, так как, по
А. Н. Насонову, только определение «градские» может быть
«навеяно литературными воспоминаниями», но «без сомнения
“старци” киевских городов — вполне реальный и характерный
институт общественной древности». Видно, что А. Н. Насонов
был не согласен таким образом убрать «идеологию» рассказа,
отказаться от «старцев градских» как кальки и остановиться
лишь на том, как составлялся этот текст.
И в других местах книги историческим аргументам отведено важное место. Так, он дает, где это можно, характеристику социального лица летописца, например, владимирского. Но
исторические аргументы А. Н. Насонова — другого рода, чем
исторические аргументы М. Д. Приселкова. Вообще, А. Н. Насонов относился к М. Д. Приселкову с большим уважением, называл его «непосредственным учеником Шахматова и последователем», но критически воспринимал некоторые его выводы.
Прежде всего, А. Н. Насонов никогда не видел в летописях заказного текста, политически ангажированного так прямо, как
это делал Д. М. Приселков. И этапы в летописном деле он напрямую не связывал с политикой. Приселков, по мнению Насонова, утверждая, что митрополичье летописание прекратилось
в середине XV в., «исходил из общих соображений» (падение
Константинополя, изменение роли московских государей, помощь им со стороны митрополии и т. п.), но что «все эти общие
Там же. С. 320.
В данном месте он ссылается на В. Н. Строева. См.: Строев В. Н. По
вопросу о «старцах градских» русской летописи // ИОРЯС. Пг., 1919. Т. 23,
кн. 1. С. 64.
66
67

714

Глава 12

соображения, отнюдь не лишенные основания, свидетельствуют только, что митрополичья кафедра со временем становилась
в большей мере в зависимости от великокняжеской (а впоследствии — царской) власти; но не свидетельствуют, что митрополичье летописание прекратилось в 40‑х или в 50‑х гг. XV в.».
Правда, заинтересованность летописца в восхвалении или,
наоборот, в очернении тех или иных князей А. Н. Насонов иногда подчеркивал, но замечал при этом, что «обычно последующие редакции не стирали материала предыдущих, хотя иногда
и сокращали его». 68 Это касается анализа известий о совместной деятельности князей Ярославичей. Здесь, как и в других местах, А. Н. Насонов опирался на сделанные ранее выводы, и сам
на это указывал: «Совместная деятельности трех князей Среднего Поднепровья, попытка составить своего рода триумвират
объяснены нами со стороны социальной, со стороны классовых интересов в книге “Русская земля и образование территории Древнерусского государства”». 69 А далее он отметил, что
«принцип “óтчинности”, провозглашенной в 1097 г., проводится в тексте начиная с 1094 г.», 70 и, исходя из этого, стремился
разложить летописный текст на записи, связанные с теми или
иными центрами. 71 Вообще, А. Н. Насонов ставил задачу «понять особенности Повести временных лет как летописного свода в связи с развитием Древнерусского государства» 72 и посвятил этому немало страниц своей книги, но мы не будет входить
во все детали. Отметим только, что в концепцию составителя
ПВЛ, по А. Н. Насонову, входила идея не только единства славянских народов, но и «этнической общности» восточнославянских племен, причем он объяснял, почему, по его мнению, это
стало актуальным на рубеже XI–XII вв.
Большое значение А. Н. Насонов уделял новым открытым
им текстам. Как и А. А. Шахматову, Насонову было присуще
осознание себя новатором, потому что он открыл для науки
много новых рукописей, содержащих летописи, и полагал, что
это дает право пересмотреть важнейшие положения шахматовской схемы. Так, важный для него вывод о продолжении линии
68
69
70
71
72

Насонов А. Н. История русского летописания… С. 48.
Там же. С. 49.
Там же. С. 59.
Там же. С. 60–61.
Там же. С. 65.

715

Часть 4

митрополичьего летописания во второй половине XV в. Насонов считал возможным сделать «благодаря новым исследованиям и открытию новых летописных памятников». 73 В результате
исследования новых списков Насонову удалось увидеть новые
летописные своды, имевшие важное значение в распутывании
клубка летописных текстов конца XV–начала XVI в. Большую
роль в этом сыграл открытый им свод 1497 г., а также Уваровская летопись, отразившая свод 1518 г.
Осторожность в выводах — важная черта А. Н. Насонова.
Я. С. Лурье полагал, что нужно учитывать замкнутость Насонова и «необычность его поведения», причиной которых была
психологическая травма, полученная в результате репрессий
в отношении его и его родных в 1930‑е гг. 74 Возможно, это так,
но, кроме того, по работам ясно видно, что научная осторожность — принципиальная позиция Насонова и всегда им обосновывается. Так, продолжая размышления А. А. Шахматова
о долетописном житии княгини Ольги, А. Н. Насонов, подобно
А. А. Шахматову, обращал особое внимание на детали. В данном случае — это наличие термина «место» (где первоначально была похоронена Ольга), который встречается в рассказе
о Кии — по его определению, являющемся «летописным преданием», и в таком же предании об Олеге Древлянском. После этого А. Н. Насонов пишет: «Естественно допустить, что
первоначально житие Ольги писалось после перенесения ее
тела в Десятинную церковь …». Но, вопреки творческой манере А. А. Шахматова, он прервал на этом линию рассуждений и сделал совершенной другой вывод: «Сами по себе приведенные данные недостаточны для утверждения древнейшей
исторической письменности при Десятинной церкви». Таким
образом на основе догадки А. Н. Насонов отказался строить
рассуждение: даже исторического рода резоны, весьма заманчивые, дела для него не решали. Так, А. Н. Насонов предположил, что поскольку местное летописание в последующий период начинается с записей при соборных храмах, то «нет ничего
удивительного, что в Киеве при Десятинной церкви возникла
историческая письменность». 75 Однако эта письменность не
Там же. С. 252.
Лурье Я. С. Предисловие // Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. СПб., 1996. С. 15.
75
Насонов А. Н. История русского летописаия… С. 31.
73
74

716

Глава 12

могла быть, по А. Н. Насонову, сводом, иначе «мы сейчас же
встретимся с противопоказаниями». И далее автор сам выдвинул возможные доводы за существование такого свода
и привел доказательство противного. Кстати, А. Н. Насонов не
только в этом месте приводил доводы в пользу точки зрения,
противоположной той, что он сам высказывал, — черта, которой мы не видим ни у А. А. Шахматова, ни у М. Д. Приселкова.
Например, он выдвинул «с первого взгляда … убедительный …
довод в пользу существования свода конца X в.». 76
В других частях книги А. Н. Насонов неоднократно указывал на «соблазнительные» пути, которые он отвергал, так как,
«избрав такой путь, легко допустить произвольные, субъективные решения». Поэтому «осторожнее действовать планомерно
и сомнительными фрагментами не пользоваться». 77 Часто он
замечал, что не может делать «определенных выводов», нет
материала для сравнения. 78 Это, например, мешало ему делать
какие-либо далеко идущие выводы о южнорусском послемонгольском летописании, поскольку «отсутствие параллельных
галицко-волынской части Ипатьевской летописи текстов … не
дает возможности сколько-нибудь прочно решить, какие существовали памятники владимиро-волынского летописания». 79
А. А. Шахматов использовал не только сравнительный метод, но и внутреннюю критику текста, его смысловую интерпретацию. А. Н. Насонов этого не делал почти никогда. По
сравнению с А. А. Шахматовы и Д. М. Приселковым он был
более строгим компаративистом. Все выводы делались им исключительно на сравнительном материале. Причем самые
важные — на основе особым образом препарированных летописных текстов, когда в них снимался один из слоев, отделялся от другого слоя, и в результате обнаруживались гипотетические протографы, почти всецело читающиеся в сплетенном
виде в дошедших до нас текстах. У А. А. Шахматова работа по
реконструированию, например, редакций ПВЛ или Дрсв. —
это более чем на 50% серия сложных умозаключений и полученных в результате смелых предположений, основанных как
на сравнительном изучении текстов, так и на их смысловой
76
77
78
79

Там же. С. 34.
Там же. С. 206.
Там же. См. с. 231 и др.
Там же. С. 233.

717

Часть 4

реконструкции, когда из дошедшего до нас текста путем смыслового анализа получается иной текст, который принимается
за гипотетически первоначальный. У А. Н. Насонова в этом
смысле, во‑первых, гораздо более осторожный подход и, что
еще важнее, — другой ход мысли. А. А. Шахматов к одной
и той же идее подходил с разных сторон, придвигаясь к ней
то ближе, то дальше, кружа вокруг одного предположения на
протяжении всего исследования. А. Н. Насонов строил прямую
цепь рассуждений, не уклоняясь в сторону, и почти никогда не
основывался на сделанных ранее допущениях.
Так, по его мнению, «восстановление первоначального
текста под 1037 г. затруднено отсутствием параллельного текста в Новгородской I летописи». Между тем он предположил,
что текст не дошел в первоначальном виде, и аргументировал
это мнение. Но реконструировать древнейший текст он не
стал, лишь упомянул, что А. А. Шахматов выделил тут вставку и сделал это «на основании не только внутреннего анализа,
но и литературного сопоставления». 80
По поводу «Памяти и похвалы» Владимиру с прибавленными к ее тексту летописными заметками А. Н. Насонов писал, что
«изучать эти летописные заметки нужно в том виде, как они сохранились, не переставляя эти заметки или записи в хронологическом порядке, так как тем самым мы затемним их понимание»,
имея в виду понимание происхождения текста. Здесь видно еще
одно отличие от А. А. Шахматова, которому часто требовались
именно перестановки в тексте для восстановления первоначальных чтений. Возможно, сам А. Н. Насонов это чувствовал, потому
что следом идет целый отрывок, связанный с А. А. Шахматовым.
«Всякую гипотезу следует проверять», — пишет А. Н. Насонов.
Гипотезы А. А. Шахматова в основном «оказываются необычайно сильными — в полном смысле научными гипотезами», но
предположение о первоначальной структуре летописных заметок, о которых идет речь, — это «довольно сложное предположение», которое «представляется искусственным». Причину такой
оценки А. Н. Насонов указывает не в принципиальной неправильности такого рода перестановки, а в том, что полученный
в результате А. А. Шахматовым текст «не более убедительный
и оправданный, чем тот, который имеем теперь в дошедшей до
80

Там же. С. 35.

718

Глава 12

нас “Памяти и похвале”». Но, учитывая контекст высказывания,
можно предположить, что дело здесь для А. Н. Насонова было не
только в неубедительности результата, но и в несогласии с методом.
Анализируя далее эти летописные записи, А. Н. Насонов
пришел к выводу о том, что они вовсе не восходят к древнейшей основе летописания, которой он вслед за А. А. Шахматовым считает Дрсв. Поэтому весь сюжет завершал своеобразным обращением к А. А. Шахматову: «Надо быть последовательным и, применяя тот же правильный методический вывод,
который применял исследователь по отношению к Сказанию
об убитых варягах, заключить, что летописные заметки не восходят к киевским летописным сводам, что перед нами редчайший образец древнейших летописных записей». А. Н. Насонов,
как и А. А. Шахматов, стремился нащупать древнее летописание, но делал это не путем реконструкции, а путем анализа дошедших до нас текстов.
А. Н. Насонов особенно внимательно отнесся к мысли
А. А. Шахматова об одновременном существовании в Переяс­
лавле-Русском княжеской и епископской летописей. Об этом
писали также М. Д. Приселков и Е. Ю. Перфецкий, работу последнего А. Н. Насонов знал, так как ссылается на нее. 81 Идея
о параллельном княжеском и владычном летописании была потом развита им по отношению к другим землям и другим периодам. Как обычно, А. Н. Насонов подтвердил текстологический
вывод о наличии двух переяславских источников историческими аргументами, касающимися переяславской кафедры.
Особый сюжет, который стал развивать А. Н. Насонов
вслед за Шахматовым, — отношение этого переяславского летописания к киевскому. А. Н. Насонов занялся с этой целью
вычленением переяславского свода как совокупности переяславских известий в составе Л. и Ип. В результате он пришел
к выводу о том, что переяславский материал отразился в Ип.
далеко не полностью и что гораздо лучше он сохранился в Л.
Весь этот и дальнейший анализ, произведенный А. Н. Насоновым, — наиболее последовательное применение шахматовского
сравнительного метода без каких бы то ни было «больших скобок», т. е. без допущений и догадок. Использованы были лишь
81

Там же. С. 132.

719

Часть 4

текстуальные сравнения реально дошедших до нас летописей,
приведшие к образцовому «расслоению» их. Это место — одно
из наиболее показательных в книге А. Н. Насонова.
Что касается киевского свода, который было принято читать главным образом в Ип., то в Л. он отразился еще в более
сильной степени. Эта последняя мысль была особенно тщательно развита. А. Н. Насонов опять как бы расплетал тексты Л.
и Ип. В результате он находил и там и там части киевского свода. Но это не реконструкция, а только гипотезы о том, какие сообщения можно полагать взятыми из него. Сравнение слоя киевских известий в Ип. и Л. привело далее А. Н. Насонова к выводу,
что в Ип. текст киевского свода уже был дополнен вставками из
черниговского источника, а в ряде случаев киевские известия
заменены черниговскими. В Л. этого черниговского слоя еще
нет. Поэтому текст Л. теперь приобретал выдающееся значение для восстановления первоначального вида киевского свода.
Одновременно киевские фрагменты Л. в ряде мест («мозаичные
извлечения», по определению А. Н. Насонова) были сокращены
по сравнению с Ип.
Общий важный вывод, сделанный А. Н. Насоновым в результате этих ювелирных операций и развивающий шахматовскую схему, следующий: «киевский источник попал в Лаврентьевскую летопись в составе свода Переяславля-Русского». 82
Этот свод (вернее, эти своды) строился на киевском материале
более раннем, чем тот, что отразился в Ип.
Кстати, А. Н. Насонов, так же как Е. Ю. Перфецкий
и М. Д. Приселков, обратил внимание на рассказ под 6679 г.,
повторяющий рассказ под 6677 г. Приселков полагал, что тут
мы имеем дело с рассказом княжеского и епископского летописцев. Но А. Н. Насонов заметил, что обе статьи почти дословно читаются в Ип., и предположил, не попала ли туда вторая статья из киевского свода? Сравнительный анализ обеих
статей, по А. Н. Насонову, подтверждает эту мысль.
После снятия тонкого слоя киевских известий в переяславской редакции и без нее А. Н. Насонов занялся обратной процедурой. Он стал выяснять, что же отличает переяславскую редакцию киевского свода от той, что читается в Ип. Были найдены подтверждения того, что в Ип. читается более поздняя
82

Там же. С. 97.

720

Глава 12

редакция киевского свода, прошедшая черниговскую обработку, которой нет в киевских известиях Л., что означает — там
не было этого черниговского источника (очевидно — летописи
Святослава Ольговича).
Другим важным достижением А. Н. Насонова, демонстрирующим те же методы, была его работа над суздальским и владимирским летописным материалом. Он не согласился принять
все многочисленные северо-восточные своды М. Д. Приселкова. По сути, ясно видимыми этапами позднейшей великокняжеской летописной работы А. Н. Насонов признавал лишь
свод 1281 г. и свод 1305 г. У А. Н. Насонова получилось гораздо
меньше этапов летописной работы на северо-востоке, но эти
этапы были гораздо более обоснованны.
Предположение о своде Юрия Долгорукого было признано «соблазнительным», но отведено на том основании, что оно
встречает «серьезные затруднения». 83 Все известия, которые
М. Д. Приселков относил к раннему периоду северо-восточного
летописания, по А. Н. Насонову, скорее восходят к южным записям, обработанным в Переяславле и попавшим в таком виде
в Л. Эти известия были написаны с позиций южного автора.
Только одну краткую запись в конце статьи 6643 г. А. Н. Насонов считал похожей на ростовскую запись — либо сделанную
позднее по припоминанию, либо в Переяславле-Русском по слухам.
Но А. Н. Насонов привлек к работе по выявлению раннего
северо-восточного летописания целый ряд новых текстов: летописных сводов, которые сохранили фрагменты владычного
ростовского летописания (сообщения Тип., Льв., Комиссионного списка Н1Мл., Московского свода 1479 г., Ерм., Рог.,
предисловия к посланиям Павла в Апостоле 1220 г.). Тем не
менее он констатировал «отсутствие ясных следов письменности в Ростове XI–первой половины XII в.». Рассказ о подвигах Андрея Боголюбского на юге А. Н. Насонов, вопреки
мнению Е. Ю. Перфецкого, М. Д. Приселкова и Д. С. Лихачева, на которых ссылался, относил ко времени действия на юге
Юрия Долгорукого. Важное место в книге занял и сопоставительный анализ рассказа об убиении Андрея Боголюбского
в Ип. и Л. Д. С. Лихачев, развивая мнения М. Д. Приселкова
83

Там же. С. 114.

721

Часть 4

(полагавшего, что текст попал в Ип. через черниговскую летопись), считал, что первоначальный текст сохранился в Л.,
поскольку он более цельный, хоть и краткий, и написан в житийной манере. А. Н. Насонов вывел всю эту проблему на
другой уровень решения, применяя свой обычный метод расслаивания летописного текста. Он заметил, что в Ип. есть
северо-восточные записи, явно связанные с Черниговом
и черниговской обработкой, а есть другие — взятые из северовосточного источника. Препарируя текст об убиении Андрея,
А. Н. Насонов обнаружил, что это «рассказ черниговского
автора, в который вмонтированы, вплетены тексты северовосточной летописи». Эти же черты видны в других частях Ип.,
значит, они имели общее происхождение. Повесть об убиении
в Ип. и в Л. восходит к общему протографу, но составитель Л.
сокращал его.
Открытием А. Н. Насонова было привлечение к вопросу о владимирском летописании текста Московского свода
1479 г. А. Н. Насонов показал, развивая мимолетное замечание
А. А. Шахматова, что в нем отразился владимирский летописный материал в первоначальном виде, до ростовской обработки, в какой мы читаем его в Л. А. Н. Насонов сначала «добыл»
фрагменты владимирского летописания из текста Московского свода, т. е. препарировал этот текст, согласно своему обычному методу, попутно рассмотрев и вопрос о начале нижегородского летописания и о судьбе Л.
Но для того, чтобы выявить в составе свода 1479 г. параллельные тексты к тексту Л. (чтобы можно было провести сопоставление), необходимо было сначала установить сам текст
свода 1479 г. Из него было извлечено все то, что восходит к С1,
затем то, что восходит к источнику, близкому к Тр. В результате работы, которую мы назвали расслоением, а сам автор окрестил «анатомированием» текста Московского свода 1479 г.,
А. Н. Насонов получил «ряд фрагментов» и далее анализировал
их, чтобы понять, действительно ли это тексты владимирской
летописи. Затем эти фрагменты сличались с текстом Л. Важно было понять, не являются ли они простым сокращением Л.,
и, с другой стороны, имеются ли в Л. сокращенные передачи
текста, читающегося в своде 1479 г. При этом «анатомирование» продолжалось: в полученных фрагментах А. Н. Насонов
выделил еще невладимирские известия (новгородские, киевские, галицкие). По поводу того, когда и как они попали во
722

Глава 12

владимирский свод, А. Н. Насонов делал два предположения
(из южнорусского источника свода 1479 г. или из владимирского летописного источника). Второй версии он отдавал предпочтение. Наконец, перед началом сравнения с Л. А. Н. Насонов
сделал очень показательное замечание, обнаруживающее всю
глубину его осторожности. Он заметил, что «нельзя строить
выводов на отсутствии того или иного материала в этих фрагментах, а если и делать вывод, то с большой осторожностью»,
так как это — отдельные фрагменты, а не связный летописный
текст.
При сравнении с Л. был выявлен новый материал, показывающий самостоятельный характер этого источника. Одновременно это сравнение обнаружило и суть работы ростовского редактора Л. В отличие от Л., владимирские фрагменты
Московского свода 1479 г. оказывались более пространными
за счет того, что были построены «как “истории”, изложения
поступков и мотивов обеих сторон, не запись односторонних
впечатлений». А. Н. Насонов предположил даже, чем объясняется такая особенность владимирского свод, отразившегося
в своде 1479 г.: составитель этого свода использовал записи,
ведущиеся во время боевых действий. 84
Переходя к самому Московскому своду как памятнику летописания конца XV в., А. Н. Насонов предпринял систематическое сравнение его с текстом Ерм. (чего не делал А. А. Шахматов) и обнаружил, что в них отразилась одна и та же сложная
летописная компиляция («особая редакция владимирского летописания»), но в Ерм. она читается в сокращенном виде. Прежде чем проводить сличение, по своему обыкновению Насонов
провел «восстановление свода 1479 г.», используя все сохранившиеся списки. Были проверены (и отвергнуты) все другие
возможные варианты, например, возможность того, что Ерм.
просто пользовалась текстом свода 1479 г. В результате сравнения Насонов сделал вывод, противоречащий наблюдениям
Шахматова. Насонов показал, что в основе сличаемых текстов
лежит не шахматовский Полихрон середины XV в., а сложный
общерусский текст — свод 1464–1472 гг., и Полихрон был только одним из его источников. Это утверждение было уже шагом
в направлении отрицания и этого (второго) шахматовского
84

Там же. С. 215.

723

Часть 4

Полихрона как важного этапа истории летописания. Но полностью из шахматовской схемы его исключил позднее Я. С. Лурье.
Получив теперь текст этого общерусского свода, А. Н. Насонов решил «анатомировать» его дальше и выделить из него замеченный еще А. А. Шахматовым «обильный» киевский материал,
«пользуясь точной методикой». 85 Эта работа была скрупулезно
выполнена и результаты опубликованы еще в 1961 г. 86 И уже ясно,
что предварительно нужно было «освободить» текст Московского свода «от заимствований из новгородско-софийского источника или источников и из Троицкой летописи или весьма близкой к ней летописи». 87 Последнее — опираясь на реконструкцию
Приселкова. В результате был получен «очищенный текст южнорусского свода в составе изучаемого московского летописного
памятника». 88 Его можно было уже сравнивать с Ип. Обнаружилось несколько южнорусских известий, которых нет в Ип. Кроме
того, текст этого южнорусского источника представлял иную редакцию, чем Ип. И наконец, это был сокращенный по сравнению
с Ип. во многих местах текст. Последний вывод Насонов много
раз проверял, чтобы убедиться, что это сознательные изменения
и сокращения «в определенном направлении».
Итак, мы видим, что главным инструментом работы Насонова был скальпель, которым он «анатомировал» летописные
тексты, освобождая их от напластований, разбирая их разные
слои, сравнивая между собой как сами эти слои, так и освобожденную от них основу. Но, в отличие от Шахматова, он почти
не выходил за рамки реально существующих списков, не переставлял их части местами, не воссоздавал иной первоначальный смысл и иной первоначальный текст.
Подобным же образом Насонов выделял отраженный
в текстах целого ряда летописей летописный свод митрополичьей кафедры последней четверти XV в. Это было сделано
с применением «довольно точной методики», по выражению
самого Насонова. 89 В С2–Льв. был выделен материал, не вошедший в Московский свод 1479 г. и в Сим. (по Насонову,
Там же. С. 279.
Насонов А. Н. Московский свод 1479 г. его южнорусский источник // Проблемы источниковедения. М., 1961. Вып. 9. С. 350–385.
87
Насонов А. Н. История русского летописания… С. 282.
88
Там же. С. 288.
89
Там же. С. 304.
85
86

724

Глава 12

сохранившую княжескую московскую летопись). Насонов
провел эту работу еще в 1930 г. 90 и теперь использовал ее результаты. Этот митрополичий свод был оценен Насоновым как
неофициальный, так как он содержал документы, извлеченные,
как думал Насонов, из митрополичьего архива, ряд чисто церковных известий и некоторые неприятные для великокняжеской власти и ее окружения и даже обличительные рассказы.
Отдельно была препарирована также Ерм. Здесь Насонов
продолжал А. А. Шахматова, «анатомируя» ее основной источник, выявленный последним, — свод 1472 г. Шахматов думал,
что в Ерм. отразился ростовский владычный свод. Насонов полагал, что «этот вывод А. А. Шахматова и по сей день нужно
считать научно обоснованной гипотезой», хотя уже появились
ее критики. Их сомнения (Насонов называет их «вполне законными») связаны с некоторыми ироническими высказываниями
составителя свода. Таким образом, это была критика смысловая, а не текстуальная. Главным критиком Шахматова в данном
вопросе был Я. С. Лурье, не соглашавшийся видеть в основе Ерм.
ростовский владычный свод. Его взгляды на этот вопрос мы рассмотрим ниже. Здесь важно отметить, что А. Н. Насонов был
с ним не согласен и отстаивал ростовский и владычный характер источника Ерм., основываясь в том числе на сравнительном
анализе уникальных чтений Ерм., которые связаны с ростовской
епархией и которых нет в Московском своде 1479 г., в С2–Льв.,
и текстов СЦ, НХр. и Сокращенных сводов.
А. Н. Насонов предварительно, как всегда, проводил для
этого погодное сличение трех последних в связи с гипотезой
Шахматова о новгородском своде 1491 г. При этом «сразу же
обнаруживается как бы живой, цельный остов источника трех
разных летописных сводов». Это — важное высказывание.
Если раньше мы рассматривали случаи, когда Насонов срезал определенные пласты летописного текста, отделяя их от
остальной части, но теперь мы видим, как он составлял «живой
остов» (оксюморон!) общерусского свода из общих мест различных летописных текстов.
А. Н. Насонов иначе, чем А. А. Шахматов, относился
к противоречиям в тексте. Например, размышляя о характере
90
Насонов А. Н.
С. 714–723.

Летописные

памятники

725

Тверского

княжества.

Часть 4

первоначальных печерских записей в тексте ПВЛ, он заметил,
что они могли делаться и не одним лицом, откуда могут проистекать противоречия в ПВЛ и житии Феодосия. 91 Поэтому и к шахматовским «вставкам», выявляемым на основании противоречий
в тексте, он, по-видимому, относился с осторожностью. Напомним, что А. А. Шахматов выделял вставки на основании внутреннего анализа. А. Н. Насонов полагал, что этого недостаточно.
Он указал на ряд известий, которые по содержанию могли быть
вставлены при редактировании, но которые из-за отсутствия текстологических показаний «приходится только условно относить
к первоначальному тексту». 92 Он приводил исторические доводы
в пользу первоначальности тех или иных сюжетов, но подчеркивал, что «все эти данные и соображения… не позволяют сделать
окончательного заключения» и только «склоняют к мысли».
С этим связано и отношение А. Н. Насонова к догадкам
в исследовании: «Исследование я понимаю как устремление
к отысканию научной истины, т. е. познание объективного,
реального процесса. Обойтись без догадок и предположений
нельзя, но всякое исследование будет тем совершеннее, чем
меньше в нем догадок и чем больше твердо обоснованных выводов». 93 Это очень важный отрывок. Прежде всего, важна связь
первого и второго предложений. Получается, что «объективный, реальный процесс», по мысли А. Н. Насонова, предполагает «твердо обоснованные выводы», т. е. отсутствие догадок
и предположений или их минимальное количество. Это совершенно другая логика, чем логика А. А. Шахматова. Последнему, как мы видели, была также в высшей степени присуща вера
в объективность науки и неограниченные ее возможности. Но
это не мешало ему перекидывать «мосты гипотез» (по выражению М. С. Грушевского), а часто и простых предположений,
связующих одну гипотезу с другой и помогающих получить
цельный взгляд на прошлое.
А. Н. Насонов любил мысль о том, что какое-то предположение «встречает препятствия». Эта фраза отражает главную особенность всего его творчества. Ее можно определить
словами «взвешенность», «осторожность», «обоснованность».
У него был очень ценный для текстолога дар видеть не только
91
92
93

Насонов А. Н. История русского летописания… С. 50.
Там же. С. 62.
Там же. С. 7.

726

Глава 12

особенности летописных текстов и не только возможные их
объяснения, но и возможные возражения. И когда он видел,
что первое не перевешивает второго, то называл это «препятствиями» и останавливался.
На книгу А. Н. Насонова были написаны рецензии А. А. Зиминым и Н. Н. Ворониным. 94 Они оба отметили, что «в трактовке судеб древнейшего летописания А. Н. Насонов отстаивает шахматовскую традицию против критиков построений
А. А. Шахматова», но, «к сожалению, А. Н. Насонов не обратил
внимания на ряд исследований последнего времени, относящихся к разбираемым им вопросам» (Воронин, Лимонов, Пашуто, Буганов, Лурье, Левина). А. А. Зимин особенно подчеркнул, что, «к сожалению, А. Н. Насонов не указывает, что еще
в 1941 г. Я. С. Лурье высказал гипотезу о вставочном характере
слов “Владимира Гусева писати”». Эту гипотезу позднее поддержал Л. В. Черепнин. «Теперь она блестяще подтвердилась»,
пишет рецензент, и «упомянуть об этом в предисловии или редакционном примечании необходимо». Итак, в глазах некоторых коллег намечалось новое противостояние в стане последователей Шахматова: А. Н. Насонов — Я. С. Лурье. Но об этом
см. в гл. 13.
Важен сам процесс работы А. Н. Насонова с летописями.
У нас есть возможность посмотреть на черновой этап, поскольку сохранились тома ПСРЛ, испещренные пометами А. Н. Насонова, а также черновые материалы к его последней книге
«История русского летописания…».
Ниже приведены специально отобранные замечания Насонова на полях. Они представляют интерес прежде всего тем,
что в таком виде не попали в его изданные работы. Возможно,
он планировал как-то использовать их в дальнейшем. Кроме
того, все они представляют опыт внутреннего анализа одного текста, тогда как в своих законченных работах Насонов
в основном использовал сравнительный материал нескольких
текстов. Поместим наблюдения Насонова, которые показались
нам наиболее важными, в таблицу.
На полях издания Л. 95 можно обнаружить следующее:
94
Архив РАН, ф. 1547, № 185: Зимин А. А., Воронин Н. Н. Отзывы о монографии «Очерки по истории русского летописания». 1 октября 1965 г. Машинопись.
95
Архив РАН, ф. 1547, № 60. Заметки на полях Л. (1897 г.).

727

Часть 4
Страницы
Текст летописи
Замечания на полях
издания
С. 3
«В Афетове же части
Явная вставка, ибо говорит не о насеседят Русь, Чудь и вси…» лении, а о территории; колено Афетово
и ниже на стр. 10 тоже, значит, здесь это
явная вставка.
Повторение, похоже на вставку.
С. 5
«…от тех ляхов прозвашася поляне», и «и
нарекошася поляне»
С. 6
«Днепр бо потече из
Это вставка, ибо 1) разрывает связный
Оковского леса»
рассказ, 2) говорит о предмете, не относящемся к делу, 3) говорит о племени
Хамовом, т. е. попытка связать с рассказом о трех братьях, разрывает рассказ об
Андрее…
С. 7
Легенда об апостоле
Мне кажется, что легенда об Андрее
Андрее
была в Начальном своде (зачеркнуто:
«Древнейшем своде». – В. В.) 1) она
логически предшествует рассказу о Кии,
Щеке и Хориве – построение Киева уже
предсказано, 2) она говорит о «горах
сих», 3) дважды об «устье Днепровском»… След<овательно>, в древней
редакции ранее упоминалось о просветительной деятельности Андрея на Черном
море.
С. 7
«по нему же учил святый …это, однако, ранее не говорилось!!!
Андрей, брат Петров»
Лег<енда> об ап<остоле> Андр<ее>
корсунского происхождение (не связана
ли она с Дес<ятинною> церковью)…
С. 8–9
Путешествие в Синопию Вставлено о банях 1) ничего не имеет
общего с рассказом по стилю… 2) это
– сатира на новгородцев… Но это все,
м<ожет > б<ыть>, и не вставка…
С. 9
«Полянем же жившим
Явная вставка, о братьях ранее не упоособе и володеющим
миналось. Это замечательное место,
роды своими, иже и до
явно показывающее обработку текста,
сее братии…»:
сохранившегося в Н1…
С. 9
«Инии же, не сведуще… По смыслу это могло быть и в первонату скончашася»:
чальной летописи…
С. 10
«А в деревлях свое, Дре- Опять вставка…
говичи свое, а Словении
свое в Новегороде…»:
С. 11
(о дулебах):
Иной источник. Любопытно, что дулебов нет выше в перечислениях: явно
о них оставил не автор Пов<ести>
вр<еменных> лет
С. 12
«Поляном же живущим Особый источник, дополн<енный>
особе…»:
к Древнейшему своду… Церковный
текст,знакомый с Георгием Амартолом…

728

Глава 12
К тому же это противоречит тому, что
говорится на стр. 12.
С. 15
«и во Христа облекоМогло быть внесено во второй пол. XI
хомся»:
в. (см. Попов, текст Нач<ального>
св<ода> об испытании вер).
С. 17
«а от смерти Ярославли До Святополка до его смерти 1114 г.
до смерти СвятополНач<альный> св<од>
чи…»:
С. 19
«а первии насельци в
Вставка
Новегороде Словене…»:
С. 24
885 г.
Это совсем другой состав племен, чем
в начальных статьях – там особый источник, нет послед<овательной> связи,
следов<ательно>, текст <этот?> не принадлежит Повести временных лет.
С. 53
«В се же лето…и послуша Вставка
их Игорь»:
С. 54
«И погребен быть Игорь… Вставка
и воевода бе Свенельд,
тоже отец Мистишин»:
С. 67
«Си первое вниде в
Ясно, что это особый
Царство Небесное от
самостоят<ельный> источ<ник> (ранее
Руси…»:
– о християнех Руси)
С. 72
Договор с греками
Явно это было вначале без годов
С. 134–135 1015 г.
Н1
С. 151
С. 157
С. 162
С. 189
С. 269
С. 309
С. 438

1044 «В се лето умре
Брячислав…»:
«Се же поручаю в собе
место стол…в мене
место»
«и плакася о нем Всеволод и людье вси»:
«се уже прелстил мя еси
был дьяволе… ходя в
монастыре»
«И посеем сняшася братья вси…»:
1150 г. «бояре розмолвиша Гюргя…»
1237 г. «…стрелами растреляху и ня…»

Запись сост<авителя?> Повести временных лет (до 1001 г.)
Эта вставка была состав<лена> при
Всеволоде
Всеволод?
Обличение затворничества…
Вставка
Это явное сокращение киевского свода с
заимствованием целых фраз
Это не сокращение того текста, что в Н1

Кроме того, Насонов, анализируя текст по смыслу, помечал: «взято из киевского свода» или «переясл<авский>
свод», «переясл<авская> запись» или «в Ип<атьевской> иначе», или «+И»; «рост<овская> конст<рукция>» (например,
729

Часть 4

1219 г. и др.), «Юрьев свод» (1224 г. и др.). Насонов и здесь
как бы «расслаивал» всю Л., выделяя источники в самом тексте летописи. Как и Шахматова, он обращал внимание на видимые противоречия и предполагал в этих местах вставки,
но это не те места, которые выделял Шахматов. Насонов шел
не по шахматовским стопам, а анализировал текст самостоятельно.
Заметки на полях Ерм.: 96
Страницы
Текст летописи
Замечания на полях
издания
С. 42
«Лежа 3 дни, не прикоснуся Это уникально!!! Такого извес<тия>
ничтоже его» «в тереме»:
из перв<оначального текста> нет в
Лав<рентьев­ской>, но есть в У<ва­
ровском?> и Э<рми­тажном?>
Уникальный киевский текст (есть в
С. 45
«начаша плакати; оже
У<варовском>, нет в И<патьевской>
вопроси воды, и даша ему
и Л<аврентьевской>)Этовина; он же испив и преставися»: «в неи же чюдную го нет в У<варовском> и в
икону Богоматерь постави В<оскресенской?>. Это – обработка Ерм<олинской> л<етописи>
ю же принесе ис Киева и
(рост<овский> след)
възложи ню злата много,
боле 30 гривенок»:
«Сняшася у Олгова и поЭто уникальный текст, его нет в
С. 61
беи Олег Романа, и бежа
Л<аврентьевской> –И<патьевской>
Роман к Рязани, а Олег
(то, что подчеркнуто. – В. В.),
возвратися ко Всеволоду.
но есть в У<варовском> и есть в
То же слышавше проняне со Э<рмитажном>.
князем Изяславом, вышедше, поклонишася великому
князю Всеволоду; он же
води их ко кресту, а отчину
им раздели, Глебу и Олгу и
Изяславу, а княгиню Кир
Михайлову веде с сбою, иде
к Рязани»:
С. 135
«и попы ставяше, церкви
Это добавление ростовского сводмногы, родом же устюжачика
нин. От клироса святыя
Богородица, отца Семена
и матери Марьи… И научи
закону Божию»:
С. 137
«И то слышав…»
Это очень интересно – о Еитяке,
как в Э<рмитажном>, а не как в
У<варовском>…

96

Там же, № 61. См.: ПСРЛ. СПб., 1910. Т. 23.

730

Глава 12
С. 147
С. 149
С. 149
С. 157 –
158

«Тое же весны князь Юрьи
Дмитриевич… и побеже к
Москве…»:
«И князь Василей… ослопы
или»
«…и владыку Ростовского…
а воевода у них Окынф Волынскои…»:
Рассуждение по поводу
Ярославских чудотворцев…:

Совсем другой текст, нельзя считать
сокращением
Нет в У<варовском> (т. е. в общем
другой рассказ)
Здесь виден общий c У<варовским>
источник (но не сокращ<ение>)
Это известие имеется и в Хрон<огра­
фическом> сп<иске> Н4. Оно было
у владык новгородских, и те не
считали, что это неприлично или
кощунственно97

Кроме того, в тексте на полях имеются пометы типа: «+И»,
или «+Л», «см. Ув. и Эрм.», «в С2», т. е. Насонов прослеживал
все места, где Ерм. расходится с Л. и Ип., искал киевский источник, а также изучал, где Ерм. сходится с Уваровской, Эрмитажной и Воскр.
В издании Льв. 98 мелкие пометы сделаны по всему тексту:
«пропуск в Тв.», «– Тв.», «иначе, чем в Тв.», «пропуск в ркп. Тв.
сб.», «сокр. Тв. текста», «–Ерм.», «рост. +В<оскр.>.», «в В<оскр.>
и другой южный материал», «в В<оскр.> иначе», «в Е<рм.> иначе». Далее часто пометы: «митроп.» (л. 269). И далее пометы:
«С2», или «В и С2». Из этого видно, что Насонов обозначал расхождения и схождения между Льв. и целым рядом текстов.
97
Это, очевидно, возражение Я. С. Лурье, полагавшему рассказ о яро­
славских чудотворцах насмешкой.
98
Архив РАН, ф. 1547, № 62. Заметки на полях Львовской летописи
(ПСРЛ. СПб., 1910. Т. 20).
На верхней крышке переплета верхнем покровном листе книги план работы (или книги?) А. Н. Насонова:
«Надо начать с Тв<ерского> сборника (позднейшее твер<ское> летописание конца 15 в.).
Тв<ерской> сбор<ник> — моск<овская> летоп<ись>?.. <нрзб.> …
свод 1493 г. — 1) митроп<оличий> летописец (в основе) отражен<ие>
митропол<ичьей> летописи, среди котор<ых> был, конечно, и моск<овский>
свод (Сим<еонов­ская> л<етопись>). 2) Моск<овский> свод 1390 и 1419 г.
пользовался митро­п<оличьим> летописанием.
План
1. У Льв<овской> и Ерм<олинской> и Воскр<есенской> — общий протограф, близость (почти тождество) текстов в XIII, XIV, XV и XVI (до 1534 г.,
причем — в Ерм<олинской> сокращение). 2. Сравн<ение> с Сим<еоновской>
устанавливает — исключительное богатство митрополичьих известий (с 13 в.)

731

Часть 4

Особое внимание обращалось на сравнение с Тв.99
Страницы
Текст летописи
издания
С. 147
«А Святослав иде ко
брату Костентину… и
даст ему Юрьев Польский»
С. 172

С. 221
С. 221

«в Тове: четыре церкви
из основании выверже,
а со многих верхи збиваше…»:
«Того же лета часы поставлены…»:
«В лета 6913…», «Того
же лета мнози громи
быша…»

Замечания на полях
Этого <Юрьева свода> в Н4 и С1 – нет,
след<овательно>, этого не было и в
Нов<городском> св<оде> 1448 г., но
было во Влад<имирском> Полихр<оне>
1423 г.
— Т<в.>, — С<им.>+Е<рм.>+В<оскр.>
+Н4+С1 не из рост<овского> вла­д<ыч­
ного> свода позднейших редакций.
Ряд известий Влад<имирского> Полихрона, св<ода> 1423 г., которые не
попали в нов<городский> свод 1448 г.
Известия Киприанова митрополичьего
свода, которые не попали в Си­м<е­онов­
скую> лет<опись>. Этот вопрос может
лишь решиться с выяснением того, были
ли эти изв<естия> в Троиц<кой> (см. у
Карамзина 1404 и 1407 гг.)… Большинство их попало из митроп<оличьего>
Летописца, кот<орый> пользовался
моск<овским> сводом 1409 г. Так, см.
Сим<еоновскую> л<етопись> под 1404
(6912) г. !!два раза повторяется 6912 г.,
причем второй раз мы читаем длинный

(есть в Ув<аровской>, Ерм<олинской> и Вокр<есенской>, нет в Сим<еонов­
ской>). Вывод: митрополичий летописец 1534 г.
Что же лежало в его основании: — митроп<оличий> летописец 14 в. Почему? 1) Основание — Юрьев свод наполн<ен> рост<овскими> известиями.
Юрьев св<од>, (но в Л. и С<?>) и рост<овские> известья — не относились
к влад<ычному> своду 15 в. … Кончался он не ранее нач. 14 в. Но и не позднее 14 в. Почему? А вот почему — мы открыли, что он нашел в Ип<атьевской>
лет<описи> (Юрьев св<од> … и рост<овские> изв<естья>) Ипат<ьевская>
л<етопись> сост<авлена> в 14 в. Следов<ательно>, сузд<альские> из …
14 в. Также ясно, как он попал на юг — в составе владим<ирского> митрополичьего свода 14 в., составлявшего Влад<имирскую> рост<овскую>
л<етопись>, владим<ирский> свод и Юрьев. Трад<иция> (до 1237 г.).
Это «Влад<имирский> Полихрон» 14 в. или источник Ип<атьевской>,
Л<аврентьевской> … ибо — шире <?> нам придется к нему вернуться, он попал
в один из пересл<авских> сводов и пер<еславский> автор … исправляет свой
источник Влад<имирский> Поли<хрон>. Именно так именует свод … 2) Митроп. … 1534 — в более первонач<альном> нетронут<ом> виде … Шахматов
осторожно … митр<ополичий> летописец — не подвержен цензуре, как в …
Воскр<сенской> и Ерм<олинской>».
99
ПСРЛ. Пг., 1922. Т. 15.

732

Глава 12

С. 277

«Того же лета епископ
Ростовский Трифон…»

С. 339
С. 389
С. 395

Посланье на Угру
1514–1515
«и старцы Святыа горы
Афоньскыа…»

ряд известий исключительно церковного характера, которые мы часто и в
В<оскр.>, и в Е<рм.> находим также.
Официальный митрополичий рассказ
о мощах Фед<ора> Рос<товского> и о
неверии Трифона.
здесь и дальше митрополичий рассказ.
Общий источник — В+С2
Здесь конч<ается> общий источник с
Соф.2. Льв. лет. пользовалась сводом 1518
г. 1) почти дословно совпадает с С2 по …
сп. (1518 г.), 2) ниже те же известия по
тексту близкому к Воскр., 3) В Воскр. –
переработка этих текстов (позднейшая).

Видно, что Насонов по-прежнему признавал Владимирский Полихрон, а свод 1448 г. считал новгородским.
Тип.100 снабжена пометами, начиная со с. 180 (уже в
конце тома). Главным образом, имеются мелкие пометы:
«Ерм.», «ср. Ерм.», «митроп<оличья?>». Более частые и развернутые пометы идут со с. 204 (примерно с описания женитьбы Ивана Молодого: «Св. 97», «Хр. Н4», «С2–Льв.»,
«С<им.?>+Л<ьв.>+Е<рм.>», «точно как в св<оде> 97», «нет
в св<оде> 97»).
С1101 снабжена пометами со с. 159 ( 6630 г. и далее). Пометы типа: «+У<варовская>», «У подробнее», «–У–Л.»,
«+У+Л.», «сокращение текста У», «в У подробно».
Страницы
Текст летописи
издания
С. 171
«В лето 6676…»

С. 178

Замечания на полях

Это преимущественно новгородская
летопись. Не похожа на У<варовскую>,
киевский источник С1 – это краткая
киевская летопись, не совпад<ающая>
с У<варовской>. Но далее видно, что
Новг<ородско>-Соф<ийский> свод был
использован в У<варовской>.
« Гражане же… Ведома Это общий источник с У<варовской>
же им и гнеюща очима … (нет ни в Л., ни в И<п.>).
на Ламском Волоце»:

100
Архив РАН, ф. 1547, № 63. Заметки на полях Типогр. летописи (ПСРЛ.
Пг., 1921. Т. 24).
101
Архив РАН, ф. 1574, № 64. Заметки на полях С1 (ПСРЛ. Пг., 1925.
2-е изд. Т. 5, вып. 1).

733

Часть 4
С. 194 – 203 1216 г.
и далее

С. 197

С. 198

С. 203 –
204

В У<варовской> выпущены подробности
новгородс<кие>, в У<варовской> – выпущены христ<ианские> высказыв<ания>,
в У<варовской> – пропущено слишком сильное выражение («не насытися
крови человеческыя»), в У<варовской>
– характерн<ый> пропуск (унизительная
сцена перед новгор<одским> князем),
– У<варовской> христ<ианское> высказывание и т. п.
– У<варовская>, выпущены обращения
как лишнее.

«Брате, князь Мьсти­
славе и Володимере»,
«Княже Владимере и
Костянтин»
«Новгородьци же не
– У<варовская>, выпущена подробради товаров бьяхуся,
ность о новгородцах.
а смоляне нападоша
на товаре и одирааху
мертвыя, а о бои не
правяаху»:
«Князя же великаго
Выпуск в У<варовской> («укор велиЮрья Суздальского нету кому князю Влад<имирскому>»).
в том свете», «Василка
же не бе в Володимере,
млад».

Интересно, что А. Н. Насонов полагал возможным видеть
пропуск именно богословских высказываний (логично предположить обратное). Видно, он допускал, что в летописном тексте планомерно выпускались изречения, типа: «Бог же един
весть их, но мы зде вписахом о них памяти ради Рускых князеи
и беды, яже от них бысть им». Отсутствие обращений и новгородских подробностей он расценивал как пропуск в одном
тексте, а не как вставку в другом.
Том издания Никаноровской летописи102 вышел под редакцией Насонова в 1962 г. Следовательно, мелкие пометы
Насонова на тексте Никаноровской летописи оставлены им
в последние годы жизни (Насонов умер в 1965 г.). Заметки
имеются только на полях Сокращенных сводов: «–К, Ник.»,
«–К», «–(+)У<варовская>», «–(+)С1», «Н4, Ц<арская>,
Х<ронографическая?>», а также сравнение кусочков текста
этих летописей.
Архив РАН, ф. 1574, № 66. Заметки на полях Никаноровской летописи и Сокращенных летописных сводов конца 15 в. (ПСРЛ. М.; Л., 1962. Т. 27).
Т. е. мы можем приблизительно датировать всю работу Насонова с изданными
текстами.
102

734

Глава 12

Московский свод конца XV в.103 сопровождается заметками, которые начинаются со с. 28 («В лето 6625»): «–Л.–И<п.>»;
6628 «–Л.»; 6631 «–Л.–И<п.>+Н1+С1+Н4+Ник.+В<ол.>П<ерм.>»; «Княженье Мстиславле –И<п.>+Л.», «частично
–Л.–И<п.>»; 6633 «–И<п.>», и далее Насонов также везде
смотрел соответствие между текстом Московского свода и Эрмитажным списком, Н4, С1 и др.
Страницы
Текст летописи
издания
С. 37
1145 г.

С. 37

«И выиде противу его
множество народа…»:

Замечания на полях
«В Э<рмитажном> вернее!.. На всем
протяжении встречаются места, где автор Э<рмитажного> не понимал или не
разобрал значение того или иного слова
и допускал искажения, которые легко
обнаруживаются.
Как в Л., а не как в И<п.> (в У<ва­ров­
ской> явно общий источник с Л., ближе
к ней… сама Л.).
Это взято в Л. из киевск<ого> свода?

«…с своею братьею, и
целовавшеся разидошася…»
С. 44–45, Борьба Юрия Долгору- Интересно, что составлено совсем не
52
кого за Киев
механически, вставлены для пояснения
имена тех князей или названия мест,
кот<орые> подразумеваются… обнаружено знание событий… Восходит к
общему протографу!!! (–Л., –И<п.>),
опускаются живописные подробности,
топогр<афические> подробности, более
сухой характер.
С. 44 – 45 То же
Опущено… опущены подробности о
дарах.
С. 60
1154 г.
Здесь редакция киевского свода ближе к
Л., чем к И<п.>.
С. 61
1155 г.
Переход от источника Л. к источнику
близкому И<п.>.
С. 84
Убийство Андрея Бого- Пропуск цитаты из Священного Писалюбского
ния.
С. 89
Об ослеплении Рости­
Это первоначальная редакция: в Л. текст
славичей
сокращен, в РА их всех отпустили, в Ип.
– потом ослепили и пустили (как здесь,
но подробнее).
С. 90
1183 (6691) г.
Опять восходит к общему протографу с
Лавр<ентьевской> лет<описью>.
103
Архив РАН, ф. 1574, № 65. Заметки на полях Московского летописного свода конца 15 в. (ПСРЛ. М.; Л., 1949. Т. 25).

735

Часть 4
С. 99
С. 122

1200 (6708) г.

«Князь Святослав отпусти княгиню свою…
идучи к Мурому»:
С. 123–124 1229 г.
С. 126
«Батыева рать»

С. 139

С. 143

С. 182

С. 198

С. 222

Это иная, но близкая, редакция, чем в
С1, Н4 и Н1. Но есть, чего нет в С1, Н4
– из общего протографа.
Есть в Л., но, по Приселкову, не было в
Т<р.>.

+Лавр, не было в Т<р.>, по Пр<иселкову>
Чрезвычайно важно, что в Никано­р<ов­
ской> совсем нет никаких известий о
завоевании Руси татарами! Почему? А
далее там очень подробно об Александре
Невском.
–С1, –Н4, –Л., –Тр, –Никанор. От«В то же лето убиение
куда это? Есть ли в Эрм.? Проверить.
злочестиваго Батыя в
По Шахматову сост<авлено> Сербом
Угрех»:
Пахомием.
«В лето 6766…»
Интересно, что С1 почти не
сокр<ащена>, а Лавр<ентьевская>
— больше сокр<ащена>? Вероятно, чтобы показать связь истории
Влад<имирского> стола с историей
Новгорода.
«Княжение… Дмитрия
1) Сводчик выбросил риторику, более –
Ивановича»
деловой характер; 3) (так!) сокращал,
выписывая некоторые ценные сведения;
4) нет почти повторений, приведено в
литературное единство…
«О Митяи архимандри- Свод 1486 г. не узко княж<еский>,
те»
а тоже общеру<сский> и
митроп<оличий> / т. е. общерусск<ий>
митроп<оличий> свод.
«Слово о чюдеси ПреЭто «слово» внесено составителем свода
святыя Богородица…»
1479?
+Тр,+Сим, + Ерм, +Тип, +С2 (пометы).

Наконец, в издании «Летописного свода 1518 г.»104 заметки
А. Н. Насонова имеются на полях, начиная со с. 317. Заметки
типа: «Ср. Арх, С2, Иоасаф».
В целом, это примерно тот подготовительный уровень работы, который остался от Н. Ф. Лаврова, только А. Н. Насонов
не выписывал летописные статьи, как Лавров, а прямо делал
пометы на полях, сличая тексты друг с другом.
И наконец, хотя мы и не занимаемся специально вопросом публикации летописей, нельзя не показать отношение
104
Архив РАН, ф. 1574, № 67. Заметки на полях Летописного свода 1479 г. и Летописного свода 1518 г. (ПСРЛ. М.; Л., 1963. Т. 28. Под ред.
К. Н. Сербиной).

736

Глава 12

А. Н. Насонова к изданию летописей и его план создания нового ПСРЛ. Дело в том, что этот план связан с работой группы Н. Ф. Лаврова, одновременно являясь ее продолжением
и критикой. Его издание новгородских летописей было высоко
оценено близким к летописной группе 1930‑х гг. В. П. Любимовым. 105 Через 20 лет А. Н. Насонов пересмотрел свои мысли,
и есть возможность увидеть полемику с ним другого участника
летописной группы 1930‑х гг. М. Н. Тихомирова (см. Вместо
заключения).

105
Архив РАН, ф. 1547, № 177. Отзыв В. П. Любимова о работе Насонова «Новгородские летописи». 1949 г.(?) янв. 20. Авторизованная машинопись.

Глава 13.
Младшие ученики М. Д. Приселкова:
отсутствие единства

13.1. Я. С. Лурье – рационалистическое ответвление
шахматовского метода
Писать о Я. С. Лурье, младшем ученике М. Д. Приселкова,
как исследователе летописания и просто и сложно. Я. С. Лурье
был выдающимся исследователем летописания. Ясно также, откуда он родом как ученый. Прежде всего, Я. С. Лурье — ученик
М. Д. Приселкова, он сам писал об этом не раз, он писал много
о своем учителе и сделал как никто много для увековечивания
его памяти. В частности, он переиздал курс лекций М. Д. Приселкова о летописании и руководил изданием Радз., которое
было начато еще М. Д. Приселковым.
Всеми коллегами Я. С. Лурье, как и А. Н. Насонов, всегда осознавался как ученый шахматовской школы. В статье
В. М. Панеяха подчеркивается, что «как любой другой крупный
ученый» Я. С. Лурье «был связан с определенной традицией,
которой следовал и которую развивал и обогащал». 1 По мнению В. М. Панеяха, и сам Я. С. Лурье, и его отец — известный
историк античности С. Я. Лурье, а также М. Д. Приселков —
«принадлежали к одному научному направлению — знаменитой петербургской исторической школе». С. Н. Валк причислял
к ней С. Ф. Платонова, А. С. Лаппо-Данилевского, А. Е. Преснякова, А. А. Шахматова и др. Мы, однако, размышляем
о школах в более узком смысле, и в этом смысле С. Ф. Платонов
и А. Е. Пресняков, с одной стороны, А. А. Шахматов — с другой
1
Панеях В. М. Яков Соломонович Лурье и петербургская историческая
школа // In mеmоriam: Сб. памяти Я. С. Лурье. СПб., 1997. С. 133–146.

738

Глава 13

представляют разные направления, а М. Д. Приселков со своим
учеником Я. С. Лурье — это одно из ответвлений шахматовского направления.
В. М. Панеях подробно исследовал работы Я. С. Лурье по
теории источниковедения. По его словам, «следуя в русле петербургской исторической школы, Я. С. многократно отстаивал положение, согласно которому в основе всякого факта,
обнаруженной закономерности лежит только источник, подвергнутый внутренней и внешней критике, который является единственной эмпирической основой наших исторических
знаний». Поэтому он критиковал «потребительское отношение к источникам» и считал, что только суммирование данных,
выводимых из анализа памятника (происхождения, состава,
назначения) и анализа известий этого памятника, дает право
переходить к выводам о достоверности отдельных фактов. 2
Напомним, что А. А. Шахматов не смотрел на летописи как на
источник фактов, на что указывал уже Д. С. Лихачев (см. гл. 8),
поэтому и проблемы такой для него не существовало.
Другой важной для Я. С. Лурье темой, на которую также
обратил внимание В. М. Панеях, было разграничение в научном исследовании гипотез и догадок. 3 Обращение Я. С. Лурье
к этому вопросу было вызвано, кажется, в значительной степени тем, что А. А. Шахматов подвергался критике многими
современниками и последователями именно за склонность
к гипотезам. Разбираясь с этим вопросом, Я. С. Лурье, таким
образом, защищал А. А. Шахматова. Я. С. Лурье писал о том,
что гипотеза, в отличие от догадки, необходима, так как является вариантом объяснения эмпирических наблюдений над
текстом источника, его особенностей, объективно существующих. Таких объяснений может быть несколько, но каждое из
них должно «объяснять показания источника». В отличие от
этого, догадка не основана на показаниях источника, она не
обязательна, не необходима, хотя может дополнять гипотезу.
Это предположение о том, что могло происходить, но о чем
молчат источники. На догадке нельзя ничего строить, это последнее звено в цепи рассуждений. Между тем гипотезы могут
быть связаны между собой и составлять «систему гипотез».
2
3

Там же. С. 138–139.
Там же. С. 141–142.

739

Часть 4

Все это были доводы, призванные объяснить особенности
шахматовского метода. Пользование им Я. С. Лурье считал
единственно возможным путем работы с летописями. Если он
упрекал кого-то из исследователей летописания, то самым резким был упрек в отходе от шахматовской школы. О ее судьбе он
всегда беспокоился, о ней он писал. Высшей оценкой для него
была принадлежность к шахматовской школе. Но это была редкая похвала. Так написал он, например, о Б. М. Клоссе.
Начинал Я. С. Лурье как историк, потом главным образом
был текстологом и историком литературы, в том числе литературы XX в. Такой же путь проделал, как мы видели, и его
учитель М. Д. Приселков. Очевидно, Я. С. Лурье сам осознавал
это. В одном месте его многолетней переписки с А. А. Зиминым тот сообщал, что аттестовал его одному общему знакомому именно как блестящего текстолога, а историка «рядового»,
и Я. С. Лурье не возражал. 4 Думается, Я. С. Лурье и не мог быть
более историком, чем текстологом, как и А. А. Шахматов, вопреки тому, что о нем писали. Они оба были прежде всего логиками. Материал текстов был для них в известном смысле полем
для умственных упражнений. Во всяком случае, тут Я. С. Лурье
был ближе всего к А. А. Шахматову.
Первая статья Я. С. Лурье по летописанию вышла из печати в 1955 г. 5 Уже в ней автор обозначил ряд направлений,
сделал некоторые наблюдения и пришел к ряду выводов о летописании XV в., в частности о соотношении официальной
и неофициальной его линий. Но основные его труды по этой
теме появились все же позднее, в 60‑е гг., и особенно начиная
с 70‑х гг. Тогда вышла в свет серия статей по летописанию
XIV–XV вв., получивших широкое признание и в значительной мере объединенных впоследствии в книге «Общерусские
летописи XIV–XV вв.». Я. С. Лурье с этого времени был признан наиболее авторитетным специалистом по летописанию
вообще и этого периода — в частности.
В отличие от многих других текстологов, Я. С. Лурье, как М. Д. Приселков и как А. Н. Насонов, шел от
4
Тут нужно иметь в виду особенность стиля этой корреспонденции,
о которой см. ниже.
5
Лурье Я. С. Из истории летописания конца XV века // ТОДРЛ. М.; Л.,
1955. Т. 9. С. 156–186.

740

Глава 13

кон­крет­но-исторических изысканий к истории летописных
источников, которая не может быть прослежена, как он писал,
в отрыве от установления общей схемы летописания, а значит,
и от тщательного анализа отдельных ветвей единого летописного древа. Для него как для историка летопись — прежде всего
источник, но требующий специфических методов исследования. Текстология для Я. С. Лурье не существовала ради нее самой. Значит, это была не просто школа А. А. Шахматова, а особое ответвление, создаваемое историками.
Непосредственными своими предшественниками Я. С. Лурье осознавал А. А. Шахматова, М. Д. Приселкова и А. Н. Насонова. Сам он неоднократно отмечал, что уже А. А. Шахматов
создал полную схему истории русского летописания, которая
затем была приведена в систему М. Д. Приселковым (написавшим последовательную историю составления летописей) и дополнена А. Н. Насоновым (который довел ее до XVIII в.). Работы и М. Д. Приселкова, и А. Н. Насонова дали основание для
пересмотра ряда первоначальных предположений А. А. Шахматова.
Примерно с 1960‑х гг. (именно тогда, когда на это поле
вступил Я. С. Лурье) наступил новый этап в развитии этой школы. От создания и уточнения общей схемы истории летописания
нужно было перейти к более тщательному изучению отдельных
ветвей летописного древа с учетом новых обнаруженных к тому
времени памятников, раскрыть «большие скобки», по определению М. Д. Приселкова, заложенные А. А. Шахматовым в его
схеме. 6 А. Н. Насонов сделал это по отношению к тверскому
и псковскому летописанию. Я. С. Лурье занялся общерусскими
летописями. Он значительно продвинул их изучение, исследовав
многие ранее неясные моменты, конкретизировав сюжеты, лишь
намеченные А. А. Шахматовым, пересмотрев многие характеристики летописных сводов и их взаимоотношений, что привело
к изменению общей картины истории летописания XIV–XV вв.
6
По терминологии М. Д. Приселкова, А. А. Шахматов при построении
своей схемы использовал метод «больших скобок», как при решении сложных
алгебраических уравнений. В эти «скобки» он заключал некоторые звенья
схемы — свои предварительные предположения, чтобы позднее приступить
к «раскрытию скобок», т. е. к уточнению анализа текста. (См.: Приселков М. Д.
1) Русское летописание в трудах А. А. Шахматова // ИОРЯС. Пг., 1921. Т. 25.
С. 45; 2) История русского летописания XI–XV вв. 2‑е изд. СПб., 1996. С. 45.)

741

Часть 4

Так, М. Д. Приселков начал свои занятия летописанием
с подробного изучения Л. Я. С. Лурье также обратился к ней
и дал гораздо более развернутую характеристику Л., чем это
было сделано до него, рассмотрел ее как цельный памятник, как
«единое ядро», основу всего летописного изложения с древнейших времен до начала XIV в. и как великокняжеский свод
Михаила Ярославича Тверского. При этом некоторые моменты шахматовской схемы, например гипотетический Полихрон
начала XIV в., были пересмотрены, отчасти вслед за М. Д. Приселковым. Я. С. Лурье поддержал М. Д. Приселкова в том, что
Полихрон начала XIV в. следует изъять из схемы. Значительное место Я. С. Лурье уделил и проблеме источников Л.
Он развил также взгляды своих предшественников на
утраченную Тр. Последней, как мы знаем, М. Д. Приселков занимался специально и подготовил ее реконструкцию, посмертно изданную под ред. К. Н. Сербиной. Я. С. Лурье считал, что
неполнота наших сведений о Тр. является «одной из причин
споров и сомнений относительно состава общерусского летописания XIV в.». 7 В его распоряжении уже имелись летописи,
неизвестные в свое время М. Д. Приселкову (Владимирский
летописец, Белорусская 1‑я летопись), тексты которых он использовал для сравнения. Реконструкция М. Д. Приселкова
была дополнена, Я. С. Лурье развил и детализировал общую
характеристику Тр. А. А. Шахматов и М. Д. Приселков считали, что протографом Тр. был «Летописец Великий Русский»
1389 г., отразившийся также в Сим. и Рог. М. Д. Приселков
считал гипотезу о «Летописце Великом Русском» принципиально важной и предполагал существование нескольких редакций этого сочинения. Однако Я. С. Лурье, продолжая изучение
проблемы, с гораздо большей осторожностью подошел к ее
разрешению и фактически показал, что взаимоотношения летописей конца XIV–XV в. объяснимы и без гипотезы о «Летописце Великом Русском». Поэтому теперь обращение к теме
Тр. без учета этих выводов уже невозможно. Кроме того, это
исследование вывело Я. С. Лурье на очень важный общий вопрос — о московском великокняжеском летописании предшествующего времени, т. е. до конца XIV в. Он считал, что до
XIV в. речь может идти лишь об отдельных летописных записях
7

Лурье Я. С. Общерусские летописи XIV–XV вв. Л., 1976. С. 28.

742

Глава 13

и семейной хронике дома Калиты. А задача создания общерусского летописания была решена лишь в следующем веке. И это
в значительной мере меняло существовавшие ранее представления о летописании XIV в.
Обращаясь к летописанию XV в., Я. С. Лурье, прежде всего, анализировал тексты С1 и Н4. Он вслед за Шахматовым не
сомневался, что в основе их лежит Новгородско-Софийский
свод, или свод 1448 г. (Шахматов называл и атрибутировал
его по-разному). Я. С. Лурье придавал этому своду особое значение, считая его «Нестором XV в.» 8 — одним из важнейших
этапов в истории русского летописания и той основой, из которой в той или иной степени вышли все последующие летописные своды. А. А. Шахматов, первым обративший внимание на
близость до определенного года С1 и Н4, находил этому объяснение в существовании у них общего протографа — свода
1448 г. Он, а вслед за ним и М. Д. Приселков полагали также,
что в основе свода 1448 г. лежал Владимирский Полихрон (Полихрон Фотия), отразившийся и в некоторых других дошедших
до нас летописных текстах. Однако позднее восхождение этих
последних к Полихрону оказалось трудно подтвердить.
Я. С. Лурье стал исследовать источники гипотетического свода 1448 г. (опираясь на тексты С1 и Н4), предположил
сложность его состава и его связь со сводом 1305 г., сводом
1408 г., ростовским сводом, тверской и псковской летописями
и др. (всего он предположил шесть источников). В результате
исследования он пришел к выводу, что текст свода 1448 г. восстанавливается и без гипотезы о Полихроне как его промежуточном общерусском источнике. Тем самым Полихрон XV в.
был исключен из общей схемы летописания, и эта важная корректива была признана в науке. Вопрос о протографе С1 и Н4,
а также об отношении к ним НК был тщательно рассмотрен
в ходе дискуссии между Я. С. Лурье и Г. М. Прохоровым, отрицавшим существование свода 1448 г. и давшим совершенно
другую картину взаимоотношения всех указанных летописей.
При этом Я. С. Лурье усовершенствовал свою аргументацию. 9
Лурье Я. С. Две истории Руси XV в. СПб., 1994. С. 116.
В настоящее время новые взгляды предложены, с одной стороны, А. Г. Бобровым, в значительной степени присоединившимся к мнению
Г. М. Прохорова, хотя и не во всем, с другой — М. А. Шибаевым, считающим,
что свод 1448 г. существовал, но отношения его и указанных летописей были
8
9

743

Часть 4

В этой полемике для нас интересно следующее. Я. С. Лурье
был сторонником реконструкций, а Г. М. Прохоров — их противником. НК дошла до нас в виде двух летописей, так называемых «выборок» за один и тот же период. Я. С. Лурье считал,
вслед за А. А. Шахматовым, что это «выборки» из текста Н4.
Собираясь публиковать текст НК, он даже планировал свести
их воедино и дать один текст, а не два. Г. М. Прохоров предложил другую картину взаимоотношения текстов, по которой
Н4 сама была производным от первой из выборок НК. Впоследствии НК была издана под редакцией Я. С. Лурье и, среди
других, А. Г. Боброва (другого участника дискуссии) в том же
виде, как в рукописи, т. е. в виде двух текстов.
Я. С. Лурье исследовал также великокняжеские своды
1470‑х гг., отразившиеся в Никаноровской и ВологодскоПермской летописях и летописание 90‑х гг. Таким образом,
все этапы официальной летописной работы XV в. были последовательно изучены, схема Шахматова–Приселкова в разделе XIV–XV вв. пересмотрена и исправлена, в результате чего
была создана иная, более ясно и детально проработанная схема русского летописания за период от Михаила Тверского до
Ивана III.
А. Н. Насонов полагал, что до середины XV в. параллельно
с официальными великокняжескими летописями велись официальные же митрополичьи летописи, и этот параллелизм существовал до XVI в. Я. С. Лурье считал, что необходимо говорить
не о великокняжеском и митрополичьем, а об официальном
и неофициальном летописании XV в. К последнему он применял
термин «независимое летописание». Им были выявлены и исследованы своды, лежащие в основе С2–Льв., Ерм., Тип. и некоторых других летописей (Кирилло-Белозерский свод 70‑х гг.
XV в., ростовский свод, московский свод 80‑х гг., связанный
с церковными кругами, оппозиционными Ивану III). Эти выводы имеют важное и даже иногда первостепенное значение для
другими. См.: Прохоров Г. М. Летописные подборки рукописи ГПБ. F.IV.603
и проблема сводного общерусского летописания // ТОДРЛ. Л., 1977. Т. 32.
С. 165–198; Лурье Я. С. Еще раз о своде 1448 г. и Новгородской Карамзинской
летописи // Там же. С. 199–218; Бобров А. Г. 1) Из истории летописания первой половины XV в. // Там же. СПб., 1993. Т. 46. С. 6–11; 2) Новгородские
летописи XV в. СПб., 2001; Шибаев М. А. Софийская 1 летопись младшей редакции: Автореф. дис. … канд. ист. наук. СПб., 2000.

744

Глава 13

изучения целого ряда проблем русской истории, при анализе
которых исследователи в основном опирались на официальные
промосковские летописи, не учитывая данную их особенность.
Над общей картиной летописания XIV–XV вв. Я. С. Лурье
продолжал работать постоянно и после написания монографии
об общерусских летописях XIV–XV вв., детализируя, внося изменения, если того требовали новые данные и новые появившиеся
работы других исследователей. Примером может послужить изменение Я. С. Лурье в последние годы датировки Новго­род­скоСофийского свода. Но пересмотр гипотез и догадок по Я. С. Лурье
не разрушает самих наблюдений, на основе которых они сделаны.
Просто они теперь требуют нового объяснения. В книге 1976 г.
принималась датировка свода 1448 г., предложенная Шахматовым. Позднее Я. С. Лурье пришел к выводу, что Н4, опирающаяся
на этот свод, был составлена уже к 1437 г. Поэтому в последней
своей прижизненной книге он писал о составлении НовгородскоСофийского свода до 1437 г., отмечая, что более конкретное время может быть названо лишь предположительно (1433–1435 гг.).
Но датировка Н4 1437 г. оказалась ошибочной, о чем Я. С. Лурье
стало известно уже после выхода книги, и он размышлял о возврате к старой шахматовской датировке 1448 г. 10
Вместе с тем он неоднократно указывал на опасность делать окончательные выводы. Как и у Шахматова, у Я. С. Лурье
встречались не только глубоко аргументированные положения,
но и догадки, его датировки и атрибуции касались как основных сводов‑протографов реально сохранившихся летописей,
так и протографов этих протографов. И в каждом случае степень доказательности выводов была различной. Некоторые он
потом пересматривал сам.
Следует особо остановиться на том внимании, какое Я. С. Лурье уделял графическому изображению летописных схем. В этом
тоже была его особенность. Некоторые исследователи летописания, осознавая, что их выводы часто носят предположительный
характер, избегали публиковать такие схемы (А. Н. Насонов,
Б. М. Клосс). Я. С. Лурье был горячим сторонником иного подхода. В рецензии на книгу Б. М. Клосса о Ник. отмечается, что
в работе «к сожалению, нет схемы, отражающей взгляды автора
10
По устным воспоминаниям А. Г. Боброва. См.: Лурье Я. С. Две истории Руси. С. 112–113.

745

Часть 4

на происхождение Никоновской летописи». 11 На другом полюсе
для Я. С. Лурье находились работы А. Г. Кузьмина, которого он
подверг резкой критике, отмечая, в частности, что отсутствие
схемы является «своеобразным выводом» из книги: «Когда исследователь имеет определенное мнение о происхождении исследуемых им текстов, о взаимоотношениях между ними, ему нетрудно
выразить это мнение графически — как нетрудно человеку, имеющему представление о дороге, изобразить ее на простом чертеже». 12 Представляется, что это высказывание очень характерно
для Я. С. Лурье-исследователя. Для него как человека с ярко выраженным логическим складом ума это действительно было нетрудно. Не случайно на обложке книги Я. С. Лурье об общерусских
летописях помещен символический оттиск летописной схемы.
О том, какое важное значение он придавал графикам, говорит тот
факт, что Я. С. Лурье составил специальное приложение к своему
предисловию в переизданном под его редакцией курсе лекций
по летописанию М. Д. Приселкова. У последнего были приведены лишь отдельные стеммы летописных семей. Я. С. Лурье на их
основе составил схему русского летописания по М. Д. Приселкову. 13 Важнейшим итогом научных разысканий Я. С. Лурье было
составление им собственной генеалогической схемы русских
летописей XI–XVI вв. 14 Обращает на себя внимание и то, что
на стеммах Я. С. Лурье в книге 1976 г. и реально сохранившиеся
списки, и гипотетические протографы обозначены одинаково.
Подобное отношение Я. С. Лурье к графическому изображению
чужих и своих выводов, возможно, находит объяснение в его общей оценке схемы летописания Шахматова–Приселкова. Он
считал, что «общая схема истории летописания», предложенная
ими, «в основном выдержала испытание временем». 15
11
Лурье Я. С. (Рец. на кн.) Б. М. Клосс. Никоновский свод и русские летописи XVI–XVII веков // История СССР. 1981. № 1. С. 173.
12
Лурье Я. С. О возможности и необходимости при исследовании летописей // ТОДРЛ. Л., 1981. Т. 36. С. 24.
13
Лурье Я. С. Предисловие // Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. С. 22.
14
Лурье Я. С. Генеалогическая схема летописей X–XVI вв., включенных
в «Словарь книжников и книжности Древней Руси» // ТОДРЛ. Л., 1985. Т. 40.
С. 190–205.
15
Лурье Я. С. Схема истории летописания А. А. Шахматова и М. Д. Приселкова и задачи дальнейшего исследования летописей // ТОДРЛ. Л., 1990.
Т. 44. С. 192.

746

Глава 13

Обоснованию этого вывода Я. С. Лурье посвятил много
времени и сил. Это было вторым аспектом его работы по летописному источниковедению, который можно было бы назвать
теоретическим. Первая статья этого плана появилась в 1962 г.
и была посвящена его учителю М. Д. Приселкову. 16 Затем появилась целая серия статей о А. А. Шахматове и М. Д. Приселкове, о сущности шахматовского метода, задачах, стоящих
перед исследователями летописания. 17
Я. С. Лурье считал, что шахматовский метод совершил
переворот в отечественном источниковедении в начале XX в.
и является единственно научным подходом к изучению летописания, дающим к тому же и наиболее плодотворные результаты.
Он с тревогой отмечал (эта тема проступает почти во всех его
работах), что многими исследователями, даже ссылающимися
на труды Шахматова, его метод усвоен далеко не полностью.
Поэтому он сам в совокупности своих работ дал его подробное
описание, показал, каким образом, с его точки зрения, Шахматов и ученые его школы осуществляли свои исследования.
Это особенно важно потому, что, по выражению Лурье, «корифеи нашей науки … не пытались познакомить своих читателей
с “научной кухней” летописной текстологии». 18
Своеобразие шахматовского метода, по его мнению, состояло «в соотношении между доказанными и предположительными элементами построений». 19 К тем сюжетам, которые
А. А. Шахматов заключал «в скобки», он потом возвращался
16
Лурье Я. С. Михаил Дмитриевич Приселков — источниковед //
ТОДРЛ. Л., 1962. Т. 18. С. 464–475.
17
Лурье Я. С. 1) О шахматовской методике исследования летописных
сводов // Источниковедение отечественной истории. 1975 год. М., 1976.
С. 97–107; 2) О путях доказательства при анализе источников (на материале
древнерусских памятников) // ВИ. 1985. № 5. С. 65–68; 3) О так называемой «презумпции невиновности» источника // Актуальные проблемы изучения и издания письменных исторических источников: Всесоюзная сессия, посвященная 60‑летию образования СССР: Тезисы докладов. Тбилиси, 1982;
4) 50 лет книге «История русского летописания XI–XV вв.» М. Д. Приселкова // Памятные книжные даты. М., 1990. С. 59–62; 5) Схема истории летописания А. А. Шахматова и М. Д. Приселкова… С. 185–195; 6) Михаил Дмитриевич Приселков и вопросы русского летописания // Отечественная история.
1995. № 1. С. 146–159.
18
Лурье Я. С. (Рец. на кн.) Б. М. Клосс. Никоновский свод и русские летописи XVI–XVII веков. С. 173.
19
Лурье Я. С. К изучению летописного жанра // ТОДРЛ. Л., 1973. Т. 27.
С. 79.

747

Часть 4

сам или возвращались его последователи, и их интерпретации
во многих случаях были пересмотрены, в том числе, как было
показано выше, и самим Я. С. Лурье. И это как бы вносило
в шахматовские выводы и во всю его схему некоторую «видимую неустойчивость». 20 Замена старых выводов на новые вызывала недоверие и непонимание некоторых исследователей,
которые подходили к шахматовской системе как к догме.
По мнению Я. С. Лурье, особенно важно различать и в каждом конкретном случае учитывать, о чем идет речь, — о научно аргументированной гипотезе, опирающейся на сходство
реальных текстов летописей, об атрибуции выделенных путем
такого сличения текстов гипотетических сводов‑протографов,
об источниках этих сводов или же об определении целых групп
сводов. Опираясь на эти особенности шахматовского метода,
Я. С. Лурье дал описание конкретных стадий работы ученого
над летописными текстами.
Первой стадией является полное текстологическое сравнение сходных летописей. В результате появляется возможность установить взаимозависимость между ними, а иногда
и общий протограф. Эта процедура очень сложна и включает
ряд операций, большее или меньшее количество которых зависит от того, какое число летописей сравнивается. Иногда
сравнению подлежат целые группы сходных летописей, причем та или другая летопись может быть частично сходна с одним, а частично — с другим памятником. В таких случаях исследователь, прежде чем сравнивать данную летопись с другой,
«очищает» ее (по выражению А. Н. Насонова) от разделов,
сходных с другими летописями. 21 Выше было показано, как работал этот метод в творчестве самого А. Н. Насонова (см. гл.
12). Я. С. Лурье писал также о том, что исследуемый летописный текст должен быть подвергнут операции, которую можно
определить как «расписывание» его по параллельным источникам. «Обращаясь к томам Полного собрания русских летописей, бывшим в свое время в распоряжении А. А. Шахматова,
мы обнаруживаем, что поля их покрыты карандашными пометами: это указание на сходные тексты других летописей». 22
Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. С. 45.
Лурье Я. С. Общерусские летописи XIV–XV вв. С. 12.
22
Лурье Я. С. О возможности и необходимости при исследовании летописей. С. 33.
20
21

748

Глава 13

Так же «расписывали» изучаемые ими летописные памятники
М. Д. Приселков и А. Н. Насонов. Росписи последнего показаны в гл. 12. Я. С. Лурье отмечал, что ему самому пришлось предварительно «расписывать» все летописные тексты XV–XVI вв.,
привлекаемые для воссоздания более ранних сводов. В упомянутой уже рецензии на книгу Б. М. Клосса он писал, что не сомневается в том, что автор ее предварительно полностью «расписал» текст Ник., занимающей пять томов ПСРЛ. 23
Так же детально дал Я. С. Лурье определение и второго этапа работы над историей летописания — установление состава
и содержания свода-протографа, которое может быть выполнено в разных формах (развернутая реконструкция, описание).
После этого можно переходить к третьей стадии — характеристике свода-протографа. 24 И здесь главную роль играет сравнение, «но на этот раз речь идет о сравнении реконструируемого текста с другими, обычно более древними (или восходящими к древнему источнику) летописями с целью определения
источников исследуемого свода-протографа и его оригинальных разделов». Принципиально важно то обстоятельство, что
именно на этом последнем этапе выводы исследователя чаще
всего носят предположительный характер (и именно эти предположения А. А. Шахматова пересматривались в дальнейшем),
включают не только гипотезы, но и догадки. Можно с уверенностью утверждать, что этот анализ трех этапов работы над
летописями, так же как и написанный Я. С. Лурье совместно
с Б. М. Клоссом раздел о летописях в «Методических рекомендациях по описанию славяно-русских рукописей», 25 имел большое практическое значение.
Неразличение этих нескольких этапов работы и, соответственно, их результатов ведет, по Лурье, к разрушению шахматовской системы и шахматовского метода. Оно чаще всего бывает неосознанным и проистекает из непонимания сложности
применения этого метода, в особенности теми, кто, по выражению М. Д. Приселкова, привык работать только с простыми
23
Лурье Я. С. (Рец. на кн.) Б. М. Клосс. Никоновский свод и русские летописи XVI–XVII веков. С. 173.
24
Лурье Я. С. Общерусские летописи XIV–XV вв. С. 12–14.
25
Клосс Б. М., Лурье Я. С. Русские летописи XI–XV вв. // Методические рекомендации по описанию славяно-русских рукописей для сводного каталога рукописей, хранящихся в СССР. М., 1979. Вып. 2, ч. 1. С. 78–139.

749

Часть 4

текстами. Однако были и другие случаи, например, появление
работ А. Г. Кузьмина, прямо отказавшегося от шахматовского
метода как «механического» и противопоставившего ему свой
«сравнительно-исторический» метод.
Я. С. Лурье по складу ума был блестящим полемистом. Он
полагал, что следует разбирать аргументацию в любых построениях, независимо от их научного уровня. И он постоянно старался показать, что всякий отход от шахматовского
метода неизбежно воскрешает устаревший метод «расшивки»
летописных текстов. А. Г. Кузьмин, по его мнению, призывал
вернуться именно к такому подходу, когда отдельные части
летописи связываются с летописанием отдельного княжества
только на том основании, что в данном месте идет речь об этом
княжестве или об этом князе. Провозглашенный А. Г. Кузьминым подход, по Лурье, был ненаучным, как и его отношение
к источнику. А. Г. Кузьмин предлагал отойти от источника как
единственной основы исследования и, со ссылкой на Е. Топольского, обратиться к «внеисточниковому знанию». Я. С. Лурье показал, что в приводимых А. Г. Кузьминым примерах
речь идет не о «внеисточниковом знании», а о сопоставлении
письменных и вещественных, например археологических, источников. Кроме того, его попытка противопоставить изучению источника знание некоей «объективной реальности» или
«действительности» несостоятельна, поскольку последние известны историкам также только из изученных ранее источников. У Кузьмина по существу речь идет о том, что конкретное
исследование источника следует подчинить уже сложившейся
концепции, как он и делает сам на примере древнерусского летописания. 26 Провозглашая возврат к дошахматовским методам исследования летописей, основанным на простой возможности использования при их составлении летописцев отдельных княжеств, Кузьмин, по Лурье, и в других случаях строил
свои концепции не на гипотезах, а на неаргументированных
26
См.: Топольский Е. О роли внеисточникового знания в исторических
исследованиях // Вопросы философии. 1973. № 5; Кузьмин А. Г. Спорные
вопросы методологии изучения русских летописей // ВИ. 1973. № 2. Критику работ А. Г. Кузьмина см.: Лихачев Д. С., Лурье Я. С., Янин В. Л. Подлинные и мнимые вопросы методологии изучения летописей // ВИ. 1973. № 8.
С. 194–203; Лурье Я. С. О возможности и необходимости при исследовании
летописей. С. 13–36.

750

Глава 13

допущениях, каковым, например, являлось его утверждение
о летописной традиции Десятинной церкви, о начале новгородского летописания или существовании в Древней Руси разных годовых стилей и космических эр. Отвергнув шахматовскую схему истории летописания, в частности, древнейшего
периода, А. Г. Кузьмин, как отмечал Я. С. Лурье, «не предложил удовлетворительного объяснения реальных соотношений
между текстами, на которых эта схема основывалась», заменил ее своими догадками, рассуждениями по принципу «почему бы и нет?». Именно этот принцип, «а не прокламированные … “гносеологические” и “методологические” установки»,
лежит, как подчеркивал Я. С. Лурье, «в основе конкретных построений А. Г. Кузьмина». Но этот вопрос сам по себе «не имеет доказательного значения; возможность не есть еще научная
необходимость». 27
Далее, Я. С. Лурье намечал еще в начале своих занятий летописями три направления, по которым должно развиваться
летописное источниковедение на том этапе, внутри которого
он находился: введение в науку и публикация того «материала
летописей», который еще хранится в архивах, 28 пересмотр на
основе введения в научный оборот новых летописных текстов
шахматовской схемы — ее уточнение и дополнение. Как было
показано выше, Я. С. Лурье осуществил это в отношении общерусского летописания XIV–XV вв. Таким образом, эти две задачи были в значительной степени решены самим Я. С. Лурье.
Еще одним аспектом работ Я. С. по летописанию стала
его деятельность по изданию самих летописных текстов. Как
и М. Д. Приселков, он придавал этому большое значение. Разделял он и отчасти критическое отношение своего учителя
к принципам публикации в ПСРЛ. Приселков был невысокого
мнения о ПСРЛ в целом (см. гл. 9). Я. С. Лурье также неоднократно отмечал, что в ПСРЛ зачастую не проводится различие между дошахматовским (т. е. по существу строевским)
понятием летописи вообще как «свода», т. е. как «сборника»
(строевское слово) первичных летописей, до нас собственно
27
Лурье Я. С. О возможности и необходимости при исследовании летописей. С. 21–23, 36.
28
Лурье Я. С. Схема истории летописания А. А. Шахматова и М. Д. Приселкова … С. 195.

751

Часть 4

не дошедших, и «свода» в шахматовском понимании как гипотетического протографа реально существующих летописных
текстов. Летописный свод, по терминологии А. А. Шахматова,
издать нельзя. Между тем в ПСРЛ публикуются сохранившиеся летописные памятники, называемые «летописными сводами» определенного года, что ведет, по Я. С. Лурье, к смещению
понятий. Тем не менее Я. С. Лурье несколько раз принимал
участие в изданиях ПСРЛ. Он осуществил издание Холмогорской летописи, был членом коллектива авторов, издавших
Радз., явился инициатором и редактором издания НК. Следует особо отметить, что издание Радз. было задумано и начало
осуществляться М. Д. Приселковым еще в конце 30‑х гг. Его
смерть прервала тогда эту работу.
Но оставалась третья задача — провести на этой пересмотренной и дополненной основе сопоставление памятников,
созданных в рамках великокняжеской и царской официальных
традиций (типа Ник., на которую часто опираются историки, не учитывая ее позднего происхождения и официозного
характера), с другими летописями, прежде всего с более ранними, а также неофициальными. 29 Я. С. Лурье считал необходимым, опираясь на результаты такого рода изысканий, заново исследовать средневековую историю России. В этом он
был близок к своему учителю. В Архиве СПбИИ РАН в фонде
Н. Ф. Лаврова сохранилась рукопись 1939 г. докторских тезисов М. Д. Приселкова. В них сжато сформулированы основные
идеи М. Д. Приселкова относительно летописания. Один из тезисов звучит так: «Знание истории текстов летописных сводов
вскрывает возможность — путем сопоставления первоначальной записи с ее последующей (чаще всего, московской) переработкою; путем сличения записей об одном и том же факте
в летописаниях разных феодальных центров; путем изучения
последовательных редакционных обработок летописного текста одного и того же феодального центра — углубиться в изучение факта и уяснить последующие обстоятельства, отразившиеся на его изложении». 30
29
Лурье Я. С. 1) Михаил Дмитриевич Приселков — источниковед.
С. 472, 475; 2) Схема истории летописания А. А. Шахматова и М. Д. Приселкова… С. 195.
30
Архив СПбИИ РАН, ф. 269, № 7 (18), л. 1.

752

Глава 13

Сам Я. С. Лурье реализовал этот замысел на материале
истории XV в. 31 Он опирался при этом на ранние летописи
и показал истоки историографических мифов, основанных
на некритическом восприятии промосковских и поздних летописных сочинений XV–XVI вв. По мысли В. М. Панеяха,
книга Я. С. Лурье 1976 г. об общерусских летописях, «войдя
в научный контекст в качестве сугубо источниковедческой
работы и оказав влияние на последующие исследования летописей, не стала основополагающей для написания трудов по
политической истории, которая по-прежнему питалась легендами, извлекаемыми из недостоверных известий поздних или
сомнительных источников». И поэтому «спустя более полутора десятилетий Я. С. Лурье сам приступил к работе по исследованию политической истории Руси XV в., опираясь на свой
собственный источниковедческий анализ русских летописей».
Это была «монография, не имеющая аналогов в исторической
литературе, ставшая не только последней прижизненно вышедшей в свет книгой Я. С. Лурье, но и научным завещанием». 32
В результате вся картина русской истории XV в. оказалась воссозданной на базе критически интерпретированных
источников. На той же методической основе была написана
последняя работа Я. С. Лурье, в которой исследуется восприятие новым временем истории Древней Руси. 33 Таким образом,
те основные задачи, которые ставил перед собой Я. С. Лурье,
начиная заниматься летописным источниковедением, были им
решены. Здесь, как и в других моментах, возникающих, когда
мы обращаемся к судьбе Я. С. Лурье, видна некая логическая
завершенность, стройность.
Теперь нужно пояснить, почему говорить о Я. С. Лурье —
исследователе летописания сложно. Простота тут кажущаяся.
Мы уже видели, что сама школа Шахматова — сложное явление.
Место в ней каждого исследователя — вот главная проблема.
И место самой этой школы среди других направлений — далеко не безусловно ясный момент. Школа — это не стая, которая
следует за вожаком. Не учитель выбирает учеников, а, наоборот, ученик учителя. Но А. А. Шахматов сам был настолько
См.: Лурье Я. С. Две истории Руси XV в.
Панеях В. М. Яков Соломонович Лурье… С. 144–145.
33
[Лурье Я. С.]. История России в летописании и в восприятии Нового
времени // Лурье Я. С. Россия древняя и Россия новая. СПб., 1997.
31

32

753

Часть 4

своеобразен, что повторить его было нельзя. И от Шахматова
идут разные линии: и Е. Ю. Перфецкий, и В. А. Пархоменко,
и А. Е. Пресняков, и С. П. Розанов. Но Я. С. Лурье в своих статьях о школе Шахматова включал в шахматовское направление
кроме А. Е. Преснякова и М. Д. Приселкова только А. Н. Насонова и Б. М. Клосса.
Тут сразу видны две вещи. Во‑первых, все это историки,
как сам Я. С. Лурье, как Б. М. Клосс, а ведь А. А. Шахматов был
филологом, лингвистом, применившим к летописям свою лингвистическую выучку в школе Ф. Ф. Фортунатова. Можно говорить о разнице филологического и исторического подходов к изучению летописания. Во‑вторых, большинство перечисленных
ученых — это теоретики и логики, хотя и работавшие с конкретным материалом летописных текстов. Это рационалистическое
направление. И самым строгим логиком, самым совершенным
рационалистом среди них был сам Я. С. Лурье. Представляется,
что для него исследование текстов, текстология была, в значительной степени, логической задачей, требующей красивого
решения, как в математике. Поэтому, возможно, ему были так
близки работы математика по первому образованию Б. М. Клосса. А. А. Зимин в одном письме называл Я. С. Лурье «головастиком», подчеркивая, что разум превалирует над всеми остальными составляющими личности. Это осознавал и сам Я. С. Лурье.
И А. А. Зимин и Я. С. Лурье были страстными киноманами, обменивались в письмах впечатлениями от увиденных фильмов.
В письме Я. С. Лурье от 27 июня 1959 г. сказано: «Видел “Войну
и мир” 34 и согласен с Вами в скорее отрицательном, чем положительном мнении… В Андрее… раздражает не отсутствие аристократизма, а недостаток ума и какая-то совсем чуждая ему шиллеровская пылкость. Ведь Андрей — прежде всего рационалист;
противопоставление рационалистического Андрея интуитивному Николаю Ростову — это отражение наших с Вами извечных
споров». 35
Стройное здание из системы гипотез и догадок, которое
возвел Я. С. Лурье, — это не совсем здание Шахматова, как
и строго логический подход к летописанию. Просто эта сторона
Речь идет о вышедшем тогда фильме С. Ф. Бондарчука.
Оригиналы писем Я. С. Лурье А. А. Зимину и копии писем А. А. Зимина Я. С. Лурье находятся в Архиве СПбИИ РАН в фонде Я. С. Лурье. См. гл. 8,
примеч. 118. Автор работал с этими письмами до их помещения в архив.
34
35

754

Глава 13

творчества Шахматова наиболее известна, и, во многом, благодаря работам Я. С. Лурье. Он подчеркивал у Шахматова то, что
ему самому было ближе всего. Например, Я. С. Лурье неоднократно писал о том, что Шахматов всегда использовал сравнительный метод, когда это было возможно, просто только на
материале летописания XIV–XV вв. появилось достаточное
количество параллельных текстов. Поэтому главные выводы
Шахматова для Лурье — это выводы о летописании именно
этого времени. Согласно своему собственному рационалистическому образу мысли, Я. С. Лурье дал классификацию всех
выводов Шахматова. По его мнению, нужно отличать выводы,
сделанные Шахматовым на основе сравнения текстов летописей XIV–XV вв., выводы, ведущие к восстановлению их гипотетических общих протографов, от его же выводов, полученных
путем сравнительного изучения уже этих гипотетических протографов и ведущих к получению протографов второго ряда,
а затем третьего и т. д. Еще меньшей степенью доказательности
обладают выводы, полученные в том случае, когда материала
для сравнительного исследования нет вообще или он крайне
беден. Но сам Шахматов считал анализ поздних сводов путем
проникновения в толщу веков и в толщу летописных текстов,
скрытых в их основании. Восстановление первоначального вида
ПВЛ и ее источников, решение вопроса о происхождении русской летописи, т. е. реконструкция периода, по которому как
раз крайне мало текстов для сравнения, — вот в чем заключалась
главная задача его творчества в области летописания. И многие
выводы делались им на основе внутренней критики одного текста. Поэтому речь должна идти и об особенностях творческой
индивидуальности А. А. Шахматова, очень отличной, по всей
видимости, от Я. С. Лурье, и о разных типах личности.
Отношение к гипотезам и догадкам у них также разное.
У Шахматова, по Лурье, догадки были лишь тогда, когда не
было текстов для сравнения, и были лишь дополнением к гипотезам, как и должно быть по схеме Лурье. Но сам Шахматов
считал иначе. Для Шахматова не существовало также такого
четкого, как для Я. С. Лурье, 36 разделения на догадки и гипотезы. Кроме того, по свидетельству С. П. Обнорского, которое
36
Лурье Я. С. О гипотезах и догадках в источниковедении // Источниковедение отечественной истории: Сб. статей. 1976. М., 1977.

755

Часть 4

мы уже приводили в гл. 3, А. А. Шахматов не любил типа ученых, боящихся оторваться от фактов и решиться на смелые
предположения. В гл. 6 показана его забота об одном авторе
таких предположений — В. А. Пархоменко. 37
А. А. Шахматов часто менял свои построения. Как замечал
Я. С. Лурье, это казалось странным тем исследователям, «которые привыкли и умели оперировать только над простым и легко читаемым текстом». 38 Но для самого Шахматова опять-таки
эти стадии творчества, возможно, и не были так четко разделяемы, и приселковские «большие скобки» в самих текстах Шахматова не так уж ясно выступают.
Я. С. Лурье, по существу, не рассматривал творчество
своего учителя М. Д. Приселкова отдельно от творчества
А. А. Шахматова, не сравнивал их, так как представлял шахматовское направление как единое течение. Ему важно было
показать, что основные открытия Шахматова были поддержаны и приняты крупнейшими историками, работавшими в этой
области после него. Я. С. Лурье останавливался всегда на главных, фундаментальных достижениях М. Д. Приселкова как
продолжателя Шахматова, на тех, в которых он дорисовывал
дополнительные звенья шахматовской схемы (см. гл. 6). Все
построения М. Д. Приселкова Я. С. Лурье считал доказательствами действенности шахматовского метода. Между тем мы
видели, что другие ученые шахматовского направления, например А. Н. Насонов, который также занимался специально
се­ве­ро-восточным летописанием, не признавали большинства
гипотетических сводов Приселкова, предложенных им сверх
шахматовских сводов. Кстати, и сам Я. С. Лурье, как видно,
работал не совсем так, как его учитель. Он был гораздо более
осторожен в выводах и очень строго мыслил.
Одним из самых близких людей к Я. С. Лурье, как уже говорилось, долгие годы был А. А. Зимин, который называл его
в мемуарах «мой добрый старый друг». В опубликованном
недавно отрывке из этих мемуаров 39 рассказывается о том, как
они познакомились на докладе Я. С. Лурье в Музее истории
37
Обнорский С. П. Памяти академика А. А. Шахматова // ИОРЯС. Пг.,
1922. Т. 25. С. 463.
38
Лурье Я. С. Предисловие. С. 45.
39
Зимин А. А. Мой добрый старый друг // In memoriam: Сб. памяти
Я. С. Лурье. СПб., 1997. С. 165–169.

756

Глава 13

религии и атеизма в Москве в начале 1947 г. Об этом же, но
подробнее, говорится в статье Я. С. Лурье. 40 Судя по воспоминаниям обоих, их первые впечатления друг о друге были
не одинаковыми. Я. С. Лурье во время выступления обратил
внимание на то, что сидевший справа от него «солидный бородач воспринимает доклад весьма эмоционально — все время
трясет бородой». Поскольку «бороды в то время были редкостью», он решил, «что это представитель одного из воскресших в послевоенные годы духовных заведений, раздраженный недостаточной церковной ортодоксальностью доклада».
«Агрессивный бородач оказался аспирантом Александром
Зиминым, и под бородой у него обнаружилось весьма юное
лицо». Выступление А. А. Зимина в прениях стало «одним из
наиболее критических». Но «ход его рассуждений был иным,
чем у остальных ораторов: все они рассуждали, употребляя
выражение ленинградского филолога В. И. Малышева, как чистые “проблемщики” — старались определить, чем могла или
не могла быть ересь, исходя из общих соображений; Зимин же
спорил на источниках. Именно поэтому он мне сразу понравился». Что касается А. А. Зимина, то он вспоминал о той же
первой встрече с Я. С. Лурье: «Тогда он (Я. С. Лурье. — В. В.)
делал обзорный доклад о летописных источниках по истории
ереси конца XV в. Ни особенно интересных источников, ни
каких-либо мыслей в нем не было. Да и сам докладчик у меня
вызвал чувство раздражения (опять вундеркинд!). Словом,
я что-то рявкнул на него, и знакомство не состоялось».
Это различное восприятие первой встречи было вызвано, разумеется, полным несходством характеров А. А. Зимина
и Я. С. Лурье, о чем А. А. Зимин писал так: «По видимости, у нас
все различно. И характеры и взгляды. Прямо трудно сыскать
вопрос, по которому бы нас объединяла одна точка зрения».
И тем не менее через некоторое время возникла дружба, которая продолжалась вплоть до смерти А. А. Зимина. И все это
время они писали друг другу. Сохранилось 831 письмо. 41 Еще
при жизни Я. С. Лурье они были сведены вместе. Он сам провел предварительную работу по датировке писем. Дело в том,
40
Лурье Я. С. Из воспоминаний об Александре Александровиче Зимине // Одиссей. Человек в истории. 1993. М., 1994. С. 194 –208.
41
См. примеч 35.

757

Часть 4

что, судя по указанной статье Я. С. Лурье, «на какой-то стадии
этой переписки Зимин предложил: “Давайте не ставить чисел!
Пусть будущие археографы разбираются!”». Я. С. Лурье «сдуру», как он потом писал, согласился. И теперь это представляет
определенные сложности. Даже сам Я. С. Лурье, как потом выяснилось, некоторые письма датировал неверно. Вообще, главная трудность состоит в том, что оба корреспондента занимались сходными темами на протяжении многих лет, поэтому
в переписке они часто возвращались к обсуждению проблем,
которых касались раньше, поэтому по содержанию писем не
всегда представляется возможным точно разложить их по годам.
Но, с другой стороны, дело значительно облегчает тот
момент, что переписка сохранилась почти полностью. Есть,
конечно, некоторые лакуны. Но их немного. Подобный корпус писем, несомненно, — явление крайне редкое. Вряд ли
можно назвать что-либо подобное в истории нашей науки
этого времени. И сомнительно, что такое можно предвидеть
в будущем, ведь эпистолярный жанр умирал на протяжении
всего XX в. и умер к XXI в. Все это превращает переписку
А. А. Зимина и Я. С. Лурье в уникальный источник. Ниже отметим некоторые черты переписки, показывающие особенности личности и творчества Я. С. Лурье. Речь пойдет о письмах 1950–начала 1960‑х гг., так как именно в эти годы шли
совместные работы корреспондентов и сопровождавшие их
теоретические споры.
Переписка началась в 1951 г. В первое десятилетие переписки было много длинных писем. Тогда одна за другой шли
несколько совместных работ А. А. Зимина и Я. С. Лурье, требовавших подробного обсуждения («Сочинения И. С. Пересветова», «Антифеодальные еретические движения на Руси
XIV–начала XVI века», «Послания Иосифа Волоцкого»).
1963 год является естественным рубежом, потому что после этого началась новая тема в письмах (обсуждение книги А. А. Зимина о «Слове о полку Игореве») и надолго заняла внимание
обоих корреспондентов. Сам характер писем при этом также
несколько изменился. Больше внимание в них стало уделяться
обсуждению мнения коллег, различных высказываний по адресу А. А. Зимина и т. д., тогда как в письмах предшествующего
десятилетия всего этого сравнительно немного, и основное
758

Глава 13

содержание их — обсуждение чисто научных, чаще всего источниковедческих, текстологических проблем. И для Я. С. Лурье, а не только для А. А. Зимина, со второй половины 1960‑х гг.
начался новый период в научном творчестве. Именно с этого
времени главной темой стала история общерусского летописания, хотя, конечно, этим вопросам уделено значительное место и в письмах предшествующего времени. Конечно, бóльшая
часть всего того, что содержат письма, отразилась потом, так
или иначе, в опубликованных работах А. А. Зимина и Я. С. Лурье. Но следует учитывать, что в силу неофициального характера писем аргументы, которые приводились в них, в ряде
случаев оказывались острее и жестче, чем то, что потом появлялось в печати. И это делает письма важнейшим источником
для характеристики научных воззрений обоих авторов. Кроме
того, в письмах есть такие моменты, которые вообще не были
затем опубликованы ни в каком виде. Иногда речь шла о какихто черновых предположениях, пересмотренных в дальнейшем.
В других случаях это касается неосуществленных планов, как,
например, плана совместного издания сборника «Русское централизованное государство», который обсуждался в письмах
1952 г., но не был по ряду причин осуществлен. Имеется планпроспект этого издания.
Некоторое время в письмах обсуждалась работа Р. П. Дмитриевой, посвященная «Сказанию о князьях Владимирских».
Р. П. Дмитриева не сошлась с А. А. Зиминым в иерархии некоторых текстов, в частности по вопросу о содержании и вообще
о существовании более ранней повести, составленной к венчанию Дмитрия-внука. Я. С. Лурье в этом вопросе был ближе
к точке зрения Р. П. Дмитриевой, чем к мнению А. А. Зимина,
и высказывал в письмах ряд соображений, иногда весьма интересных, но которые затем не вошли в опубликованные работы
просто потому, что он специально не занимался этим вопросом.
Таким образом, мы слышим по публикациям только два голоса
участников этой дискуссии: Р. П. Дмитриевой и А. А. Зимина
А есть еще голос Я. С. Лурье.
В случаях, когда речь шла о совместной работе, а к единой
точке зрения нельзя было прийти, А. А. Зимин и Я. С. Лурье
договаривались давать в комментариях к публикуемым текстам две точки зрения. Примером может быть одно из писем
Я. С. Лурье 1956 г., касающееся комментария к «Посланиям
759

Часть 4

Иосифа Волоцкого»: «Против последнего Вашего предложения о введениях к комментариям я, пожалуй, не буду возражать (тогда археографические обзоры должны быть краткими
и предшествовать текстам), но думаю, что тогда все комментарии я взять на себя не смогу: хотя мы с Вами одинаковые сторонники свободы слова в коллективных трудах и внутренней
полемике, но я думаю, что в одном и том же комментарии две
разных точки зрения — это может излишне запутать читателя
(а они у нас с Вами вполне могут оказаться)».
Но кроме конкретных источниковедческих вопросов
в письмах обсуждались и общие проблемы. Так, например, это
отношение к школе А. А. Шахматова и к проблемам реконструкции источника. Интересно, что Я. С. Лурье, который всю
жизнь защищал шахматовское направление в исследовании летописания, и в особенности своего учителя М. Д. Приселкова,
от критики и нападок, поддерживал в письмах с А. А. Зиминым
разговор о «приселковщине», когда речь шла об одном случае
слишком критического, по его мнению, отношения А. А. Зимина к источнику. И тут имелось в виду известное авторам писем
положение М. Д. Приселкова о том, что летописи — это тексты,
отражающие политический заказ и т. д.
По поводу реконструкции источника позиция А. А. Зимина также оказывалась более резкой. Так, Я. С. Лурье сообщал
ему в нескольких письмах 1953 г. о полемике по этому вопросу
в Ленинграде в Пушкинском Доме (см. гл. 8.2).
В письмах дискутировался также вопрос о роли логики
и интуиции в научном исследовании, сначала шутливо, а потом всерьез. При этом защитником «логики», конечно, выступал Я. С. Лурье. Возможно, именно из этого и других споров
с А. А. Зиминым выросли потом его теоретические статьи.
В письме конца 1956 г. А. А. Зимин писал: «Я не верю в “чистую логику” ни в источниковедении, ни еще где-либо. Логика — оружие, которое может защищать всех, кто им пользуется. Совершенно понятно, что оружие бывает у обоих дуэлянтов и, примерно, одно и то же. Решает совсем другое. Выбор
“точек зрения” зависит часто от настроения, полемического
задора, страсти к оригинальничанью …, а также от внутреннего чутья». Я. С. Лурье отвечает с юмором, но, по сути, серьезно: «С грустью констатирую наличие в Вашем письме субъективистских и фидеистических настроений, открывающих
760

Глава 13

прямую дорогу поповщине. Недаром еще старик Бонч 42 …
предостерегал меня, что не доверяет Вам, как и всем представителям академической науки, полагая, что под жилеткой Вы
креститесь. Я тогда горячо возражал старику, настаивая на
том, что Вы — новое поколение, которое уже не носит жилеток. Был ли я прав? М<ожет> б<ыть>, именно устами старого
“искровца” и говорила великая сермяжная правда? Серьезно — разговоры о бессилии логики чрезвычайно зловредны».
А. А. Зимин продолжал в следующем письме: «Ваша-то ошибка в том и состоит, что Вы гипотезы в ряде случаев хотите выдать за окончательные (на определенное время) выводы. Что
такое ”чутье“ — не будем спорить — неосознанный ли это
опыт или еще что-либо — дело вкуса …». Я. С. Лурье парировал: «Попытка Ваша отступить на линию гипотез и оставить
их во власти “чутья” … несостоятельна. “Что такое «чутье»
не будем спорить…” Нет уж, извините, придется поспорить.
Каким образом доказываете Вы те или иные гипотезы, почему
они вообще возникают? Возьмите любую из Ваших гипотез,
Вы их наплодили достаточно. Гипотеза о “испомещении тысячи” (или это «бесспорный вывод»?)». А. А. Зимин настаивал: «Итак, чем же объясняется выбор той или иной гипотезы? Обычно тем, что она кажется тому или иному историку
более логичной, правдоподобной, отвечающей духу истории
и т. п. … Нет, дорогой Яков Соломонович, я не меньше Вас
люблю истину, люблю источниковедение, но не надо валять
дурака — факт остается фактом: гипотезы, как правило, остаются делом вкуса». 43
Определенное место в письмах занимало описание научной обстановки в Москве и Ленинграде. Кажется, это больше
относится к посланиям Я. С. Лурье, работавшего с 1953 г. в Музее истории религии и атеизма, а в 1957 г. перешедшего на работу в Отдел древнерусской литературы Пушкинского Дома.
Он рассказывал А. А. Зимину о научных обсуждениях и вообще
о делах в Пушкинском Доме, а А. А. Зимин — о событиях в московских научных кругах.
42
В. Д. Бонч-Бруевич, возглавлявший тогда Музей истории религии
и атеизма, в котором работал Я. С. Лурье.
43
См. также: Переписка Я. С. Лурье с В. Д. Бонч-Бруевичем (подгот.
текста, вступ. ст. и примеч. В. Г. Вовиной-Лебедевой) // Лурье Я. С. Избранные статьи и письма. СПб., 2011.

761

Часть 4

В письме А. А. Зимина 1961 г. сообщается о кандидатской
защите В. Б. Кобрина: «У нас … была суетная неделя. Прежде
всего защищался В. Б. Кобрин — “Соц<иальный> строй опричнины”. Единогласно. Все прошло мило — мы с В. И. Корецким
старались, как могли. Вообще В. Б<орисович>ч очень милый
и хороший человек и поэтому настоящий исследователь». Последняя фраза никогда не могла быть написана Я. С. Лурье,
который всегда разделял «хорошего человека» и «хорошего
ученого». Но уж если возникали какие-то возражения против
ученых построений коллег, особенно если появлялось подозрение в отходе от метода А. А. Шахматова, Я. С. Лурье становился беспощаден. Одной из жертв его острого языка в переписке
с А. А. Зиминым была К. Н. Сербина. А между тем это была
старшая ученица М. Д. Приселкова, лично к нему очень близкая.
13.2. К. Н. Сербина и ее приемы работы с летописными
текстами
В Архиве СПбИИ РАН в фонде К. Н. Сербиной хранятся ее небольшие воспоминания. 44 К. Н. Сербина родилась
и провела детство на Украине. Учиться она начала в Виннице
в Институте народного образования и проучилась там первый курс. Ее отец хотел, чтобы она продолжала образование
в Московском университете. Но в это время люди стремились
жить близко к своим родственникам, чтобы получить помощь
в критический момент жизни. Как пишет К. Н. Сербина, «тяжелая обстановка начала 20‑х годов заставила отказаться от
Москвы и остановиться на Петроградском университете», так
как в Петрограде постоянно жила и работала сестра матери,
и таким образом на первых порах можно было рассчитывать
на ее помощь. В декабре 1923 г. К. Н. Сербина перевелась на
Общественно-педагогическое отделение Петроградского университета и приехала в Петроград, который вскоре уже стал
именоваться Ленинградом. К. Н. Сербина вспоминала, что
44
В последние годы жизни К. Н. Сербина читала отрывки из своих мемуаров на заседании Отдела древней истории России СПбИИ РАН (тогда
ЛОИИ СССР АН СССР). Фонд К. Н. Сербиной описывается, и я благодарю
Г. А. Победимову за разрешение посмотреть некоторые фрагменты мемуаров
К. Н. Сербиной в процессе написания книги.

762

Глава 13

день приезда был «яркий, солнечный, но холодный день». Она
поселилась в доме № 8 по Фурштатской улице, которая тогда
называлась ул. Петра Лаврова.
Еще в гимназии К. Н. Сербина читала работы знаменитых
историков С. Ф. Платонова, А. Е. Преснякова, М. Д. Приселкова. Теперь она получила возможность слушать их лекции.
С. Ф. Платонов был лидером петербургской исторической
школы и автором знаменитых трудов по истории Смуты, царствованию Ивана Грозного, памятникам письменности XVII в.
Он и его ученики — члены его семинара — занимались тогда
поздним летописанием XVI–XVII вв. К. Н. Сербина дала краткие оценки своим юношеским впечатлениям. Эти замечания
важны, так как показывают, как она сама искала своего учителя, выбирала того, кто ей ближе и у кого она сможет научиться: «С. Ф. Платонов читал замечательно, просто и вместе
с тем очень образно, давая почувствовать аромат эпохи», хотя
семинарские занятия у него показались ей не такими интересными: «Мне этот семинар ничего не дал». А. Е. Пресняков «читал очень неровно, одни были интересными, увлекательными,
а другие бледными». Лекции Е. В. Тарле «слушать было интересно, но я как-то понимала, что я у него ничему не научусь
и что к его лекциям следует относиться как к публичным лекциям». Высокую оценку К. Н. Сербина дала занятиям с Б. Д. Грековым, 45 который привел ее впервые в Археографическую комиссию, располагавшуюся тогда на Надеждинской ул. (потом
была переименована в ул. Маяковского), д. 27: «С того вечера
у меня появилось то особое чувство приобщения к прошлому,
которое я до сих пор испытываю, когда держу в руках подлинную рукопись».
К. Н. Сербина студенткой была очень любознательной,
интересовалась другими науками, даже «в своем стремлении все узнать … дошла до того, что прослушала в Военномедицинской академии курс лекций И. П. Павлова о рефлексах». Летние каникулы она провела в Виннице и вот
там-то стала размышлять и поняла, чем именно ей нужно заниматься. Она поняла, что педагогическая работа ее не привлекает, что ее интересует программа другого отделения
45
Б. Д. Греков — будущий глава Института истории АН СССР, одна из
самых крупных фигур среди советских историков.

763

Часть 4

университета — историко-археографического, 46 — и перевелась на это отделение. Это отделение находилось тогда на
Фонтанке, 22, в здании бывшего Археологического института, где располагались также библиотека и архив. Именно там
К. Н. Сербина впервые увидела своих будущих учителей —
М. Д. Приселкова, А. И. Андреева, С. Н. Валка — и стала заниматься у них.
К. Н. Сербина вспоминала, что М. Д. Приселков читал курс
истории русского летописания. «Запомнилось первое занятие.
В небольшую, холодную, плохо освещенную комнату, где мы
сидели в пальто и шапках за длинным столом, вошел большой
сурового вида человек в пальто, шапке с суковатой палкой
в руке, сел во главе стола и сразу же начал с того, что сказал:
“Вы, вероятно, представляете себе летописца таким, как он
изображен Пушкиным, так это совсем не так, ибо летописец
не бесстрастный хронист, стоящий в стороне от описываемых
им событий”». Так К. Н. Сербина оказалась сразу в самой гуще
спора о природе летописания и узнала позицию своего учителя, которой и сама в дальнейшем всегда придерживалась. На
практических занятиях с М. Д. Приселковым читали и разбирали Л., причем читать литературу по истории летописания
студентам было запрещено.
Осенью 1924 г. М. Д. Приселков пригласил К. Н. Сербину и ее однокурсника Г. Л. Гейерманса заниматься раз в неделю у себя дома, и эти занятия продолжались до 1930 г. Из
этого следует, что К. Н. Сербина была ближайшей ученицей
М. Д. Приселкова на протяжении многих лет. Его влияние
на нее, очевидно, было очень сильным. Она лаконично отмечает, что «в 1930 г. отношения с М. Д. были прерваны на пять
лет и возобновились в 1935 г. ». Речь идет о репрессиях в отношении М. Д. Приселкова в связи с «Академическим делом».
46
После революции 1917 г. факультет претерпел ряд преобразований.
В 1919 г. все гуманитарные кафедры этого факультета объединили с юридическим факультетом в факультет общественных наук (ФОН). Затем в 1922 г.
к нему был присоединен Петроградский археологический институт. И в 1925 г.
все это стало именоваться ямфак (факультет языка и материальной культуры).
В 1929 г. ямфак преобрзовали в историко-лингвистический факультет. А уже
в 1930 г. этот факультет вообще вывели из состава университета, и он стал самостоятельным Ленинградским институтом истории, философии и лингвистики (ЛИФЛИ).

764

Глава 13

К. Н. Сербина часто бывала у своего учителя вплоть до самой
его безвременной смерти, которая была для нее, по всей видимости, тяжелой утратой.
В студенческие годы кроме занятий с М. Д. Приселковым
К. Н. Сербина слушала лекции С. Н. Валка по источниковедению. В 1925–1926 гг. объявил свой курс лекций по сфрагистике и Н. П. Лихачев, который до этого никогда не читал лекций
в университете. Занятия он проводил в своем доме, на ул. Петрозаводской, 7, в кабинете на втором этаже (теперь там расположен кабинет директора С.-Петербургского института истории
РАН). В это же время А. И. Андреев читал курс лекций по дипломатике. Он пригласил К. Н. Сербину 1927 г. работать в Археографической комиссии. Но А. И. Андреев тогда не занимался летописями, и К. Н. Сербиной хотелось продолжить занятия
с М. Д. Приселкова. 47
К. Н. Сербина была членом «бригады по изданию летописей
и исторических повестей и сказаний» и присутствовала на ее заседании 23 апреля 1936 г., о котором шла речь выше, а также на
заседании 23 мая того же года. К. Н. Сербина отмечает в своих
записках, что «М. Д. <Приселков> не был членом Археографической комиссии и не был связан с учреждениями, возникшими на ее основе». Но когда в Институте истории «был поднят
вопрос о возобновлении издания летописей и были намечены
к изданию две летописи — Архангелогородский летописец
и Радзивиловская летопись», М. Д. Приселкову было предложено подготовить к печати Радз. — работа, которой он занимался вплоть до своей смерти. Что же касается К. Н. Сербиной, то
она получила задание готовить Архангелогородский летописец
и занималась им с 1936 г. При этом, по ее собственным словам,
она «постоянно консультировалась с М. Д.».
Итак, К. Н. Сербина начала заниматься севернорусскими
летописями именно как член группы по изданию летописей.
Но из самого принципа существования группы это автоматически означало — и публиковать тексты, и исследовать их. Работа А. Н. Насонова в той же группе над изданием псковских
47
Сербина К. Н. А. И. Андреев — ученый и педагог. (Из воспоминаний
об учителе) // ВИД. 1985. Т. 17. С. 360–363. См. также: Ананьев В. Г. Письма
К.Н. Сербиной А.И. Андрееву военного времени как исторический источник
// ВИД. СПб., 2010. Т. 31. С. 456–476.

765

Часть 4

летописей привела к исследованию их. Это был общий принцип — издание и исследование одновременно.
К моменту, когда К. Н. Сербиной было поручено заниматься Архангелогородским летописцем, история его публикации
была следующая: он был издан в 1781 г. по двум спискам, и это
издание затем перепечатали в 1819 г. В 1913 г. на заседании
Археографической комиссии А. А. Шахматов указал на необходимость нового издания Архангелогородского летописца
и Тип. и предложил поручить это С. П. Розанову. Работа началась и была издана Тип. Но вопрос об издании Архангелогородского летописца повис в воздухе. В Архиве СПбИИ РАН
есть обнаруженная К. Н. Сербиной копия с одного из списков
Архангелогородского летописца, сделанная рукою С. П. Розанова. К. Н. Сербина провела специальную работу и установила, с какого списка была сделана эта копия, хотя начало ее
утрачено. Это маленькая деталь, но важная в смысле отношения к предшественникам.
В СПб. филиале Архива РАН в фонде Археографической
комиссии хранится большой отзыв М. Д. Приселкова о подготовленной К. Н. Сербиной публикации. 48 Отзыв этот отнюдь
не хвалебный, а вполне рабочий. Приведем из него выдержки,
чтобы показать сущность недовольства М. Д. Приселкова своей ученицей. Упрек, впрочем, обращен не только к ней одной,
а скорее ко всему положению дел с изданием летописей. Судя
по некоторым формулировкам, кажется, что отзыв писался до
истории с новым планом ПСРЛ весной 1936 г. и даже, возможно, стал толчком к его созданию, хотя отзыв лежит среди планов
и отчетов научных сотрудников уже за 1937–1938 гг. Очевидно,
план издания Архангелогородского летописца был не с самого начала увязан с новым крупным начинанием. Возможно, то,
что К. Н. Сербина и А. А. Насонов уже работали (или планировали работать) над изданием летописей, было дополнительной
причиной начать обсуждать вопрос о новой серии. Сразу после
вводной части М. Д. Приселков писал: «Однако сейчас же возникает вопрос, ответа на который нельзя найти в представленной работе: будет ли это издание Архангелогородского летописца одиноким томом, или же оно займет место во всем историкам известной серии “Пол<ное> Собр<ание> Рус<ских>
48

СПФ АРАН, ф. 133, оп. 1, № 1567, л. 224–234.

766

Глава 13

Летописей”? Если, м<ожет>б<ыть>, своевременно поднять вопрос о том, что весь план “Полн<ого> Собр<ания> Русск<их>
Летописей” подлежит пересмотру и перепланированию, то это
бы было нужно сделать, конечно, до выхода нового издания Архангелогородского летописца с тем, чтобы там был указан ему
известный порядковый номер тома (и, м<ожет>б<ыть>, номер выпуска этого тома). Выпускать же Архангелогородский
летописец вне серии “П<олного> Собр<ания> Рус<ских>
Лет<описей>” мне представляется невозможным, как отказ
от продолжения усовершенствования почти столетней ученой
традиции, которой столь многим обязано наше источниковедение, несмотря на многие недочеты и промахи отдельных томов
этого монументального издания». Тут видно, что М. Д. Приселков думал о продвижении своего плана и не отказывался от любого повода пропагандировать его.
Далее речь идет о понятийном аппарате. М. Д. Приселков
отметил, что терминология в деле изучения русского летописания «является весьма неустойчивой и часто даже двусмысленной. Так, мы говорим слово “летописец” — и в смысле местной
летописи (Переяславский летописец) и в смысле лица, составляющего летописный текст (Нестор-летописец)». Но это не
значит, что «мы должны пользоваться всеми случаями для того,
чтобы устанавливать ясность и точность терминологии». Прежде всего, «надо это проводить в подобного рода работах, как
опубликование текстов», так как «мы уже достаточно теперь
знаем, что среди летописных текстов мы может встречать летописную работу, ведущуюся и слагающуюся вокруг того или
иного местного центра с целью закрепить для будущего истории и судьбы этого местного центра», и наряду с подобного
рода предприятиями «мы встречаем летописные предприятия
другого рода, когда составитель берет на себя задачу во имя
тех или других интересов объединить ряд таких местных летописных работ в общую раму с широким полотном для исторического повествования». По мнению М. Д. Приселкова, «будет
правильно к первому роду работ относить название летописи,
а к работам второго рода — название летописных сводов». Это
рассуждение только кажется схоластическим, на самом деле
было полно важного смысла не только для М. Д. Приселкова, но
и для всего шахматовского направления. Понятие «летописный
свод», как указывалось выше, было введено П. М. Строевым.
767

Часть 4

Но А. А. Шахматов, как уже говорилось, придавал ему совершенно другой, не строевский смысл. К. Н. Сербина нарушила
эту традицию, применив понятие «Устюжского летописного
свода» к реально дошедшему тексту. Издание «свода» в шахматовском смысле возможно лишь как реконструкция.
Неудачным представлялось М. Д. Приселкову и название. Архангелогородский летописец — «случайное» название,
но новое — Устюжская летопись — «прямое противоречие
тем результатам его же (издателя. — В. В.) работы над уяснением состава и истории этого текста, которые изложены им
в “Предисловии”». Издается летописный труд, составленный
в Устюге на основе нескольких сводов, включая Устюжскую
летопись. Поэтому, по мнению М. Д. Приселкова, издание
должно иметь заглавие «Устюжский свод», если уж употреблять слово «свод». Он был составлен в начале XVI в., и «хотя
дошел до нас с последующими приписками и доработками»,
М. Д. Приселков не видел «оснований не прибавить к названию “Устюжский свод” слов “начала XVI в.”». Это тоже важное замечание. Таким образом, в издание вводился бы некоторый элемент реконструкции, горячим сторонником которой
был сам М. Д. Приселков.
«Сверх того, необходимо связать это название с прежним,
уходящим уже в пережитое, названием “Архангелогородский
летописец”, так как невозможно продолжать эту практику
загадок, которою так долго занимались издатели летописных
текстов, давая им случайные и не характерные названия или
скрывая в новых названиях всем известных старых знакомых,
так как невозможно требовать от всех русских историков такого знания летописных текстов, чтобы они могли в загадочных новых названиях сразу же прозревать старые привычные
заглавия». Это замечание находится в странном контрасте
с высказываемой тем же М. Д. Приселковым идеей о полном
переименовании всех летописных томов ПСРЛ по географическому принципу. Если считать, что отзыв писался в 1936 г.,
но до составления плана нового ПСРЛ, это означает, что идея
о переименовании летописей еще не была сформулирована.
В противном случае можно полагать, что М. Д. Приселков после критических замечаний по адресу его плана стремился пояснить свою позицию по этому вопросу, боясь, и справедливо,
что она была многими неправильно понята.
768

Глава 13

Далее речь идет о списках издаваемого памятника и их
воспроизведении.
Текст печатался К. Н. Сербиной по двум спискам. В основу
она положила так называемый Архангелогородский, как и в издании XVIII в., а вспомогательным сделала список сборника
Исторического музея (как и в издании XVIII в.). Но первый
список, как отметил М. Д. Приселков, «моложе на сорок–пятьдесят лет». «Как бы красноречиво ни доказывал издатель необходимость именно такого размещения этих двух списков, он,
конечно, не смог доказать, что 1) старейший хуже младшего
и 2) что нужно непременно повторить издание XVIII в., хотя
всем известно, что это издание стояло совсем на других точках зрения в отношении к издаваемым текстам, чем теперь стоим мы». И «если принять в соображение, что митр<ополит>
Платон при издании как Архангелогородского летописца, так
и при издании Новгородской харатейной — руководился тем
мудрым и здравым решением, чтоб основной текст печатать
слово в слово (почему эти два издания до сих пор не потеряли своей научной ценности), казалось бы, теперь, когда мы
уже имеем издание младшего текста слово в слово, было бы
любопытно получить издание со старейшим текстом в основе
(с тщательною сверкою, конечно, вариантов по младшему)».
Итак — замечание фундаментального характера — по какому
списку издавать летопись. Впрочем, «то обстоятельство, что
дело идет только о двух списках, причем издатель дал в вариантах все их разночтения, смягчает неудачу издательского
решения при выборе основного списка и не заставляет рецензента решительным образом требовать реконструкции всего
подготовленного издания». Это высказывание заставляет усомниться в процитированном ранее заявлении К. Н. Сербиной
о том, что по всем основным вопросам она консультировалась
с М. Д. Приселковым. Очевидно, что решение положить в основу Архангелогородский список было принято К. Н. Сербиной
без М. Д. Приселкова, вернувшегося в Ленинград из ссылки
только в самом конце 1935 г. 49
По поводу правил передачи текста основным замечанием
было то, что не выработаны общие правила. Как и А. Н. Насонов, К. Н. Сербина разрабатывала правила для издания
49

Лурье Я. С. Предисловие. С. 12.

769

Часть 4

самостоятельно. Издаваемый текст, по М. Д. Приселкову, —
«совершенно особое, любопытное явление нач<ала> XVI в.»:
«Перед нами начитанный и образованный устюжанин, с живым литературным талантом и местным, провинциальным литературным языком. Он во многом перерабатывает на современный ему язык провинциального книжника выдержанный
славянизированный язык общерусских сводов XV в. … наивно
и варварски болгаризирует написание слов однообразною
вставкою “ъ” в невозможных исторически сочетаниях». Издание, по мнению М. Д. Приселкова, не отражает этих особенностей, т. е. «обезличивает текст». Это также серьезное замечание. Оно имеет отношение к более общему спору о принципах
издания — филологическом или историческом. А. А. Шахматов был сторонником именно филологического издания.
М. Д. Приселков здесь как будто присоединяется к нему, хотя
в других случаях, как, например, в случае с Радз., склонялся
к историческому изданию.
Другие замечания касаются вступительной текстологической части. По словам Приселкова, «молодому исследователю встретилась здесь одна из весьма темных и трудных
страниц по истории русского летописания». Для него было
особенно важно, что разгадать «состав и историю текста Архангелогородского летописца — ставил себе как задачу еще
академик А. А. Шахматов и не достиг здесь полного результата». К. Н. Сербина «перепроверила анализ А. А. Шахматова,
внесла, как думается, поправки, но и после ее работы полного
разложения Архангелогородского летописца на его составные части мы все же не имеем». Авторитет А. А. Шахматова
для М. Д. Приселкова был невероятно высок. А. А. Шахматов
увидел в составе этого летописного свода (кроме Устюжской
летописи) Московский свод 1494 г. в сокращенной редакции
и Н1Мл. К. Н. Сербина уточнила, указав на зависимость Архангелогородского летописца от сокращенной редакции Московского свода 1494 г., затем обнаружила как еще один из
источников сокращенную редакцию ростовской обработки
общерусского свода начала XV в. Эти открытия и уточнения
М. Д. Приселков вполне принял. Оставшиеся «в результате
произведенного разыскания известия» К. Н. Сербина отнесла к сокращенной редакции хронографической обработки
Н4 особого типа.
770

Глава 13

В целом М. Д. Приселков дал этой части работы высокую
оценку: «Для ученого, начинающего работать в трудном деле
анализа и истории летописных текстов, при краткости представленного для этой работы времени, такой результат работы
нельзя не признать положительным достижением, свидетельствующим о полной возможности видеть в лице К. Н. Сербиной
будущего солидного и надежного работника, умеющего ориентироваться в сложной проблеме и правильно в методическом
смысле выходить из возникающих перед исследователем затруднений, непобедимых для нас пока 50 по современному нам
уровню знаний летописных текстов». М. Д. Приселков отмечал:
«К. Н. Сербина и сама, без моих указаний, понимает, что в своем
“Предисловии” она имела полную возможность и справедливый
повод ознакомить читателя с сокр<ащенной> редакцей Московского свода 1494 г., анализа которого в достаточно подробном
виде еще не предлагалось, но, очевидно, недостаток времени заставил ее отложить эту любопытную тему, и мы вправе ожидать,
что К. Н. Сербина еще вернется к этой теме и даст нам этюд
по анализу сокращ<енной> редакции Моск<овского> свода
1494 г., основные списки которого ею изучены по рукописям».
В заключение Приселков выражал удовольствие, что изданием этим «как бы открывается новая пора изданий летописных текстов, где, отказавшись от весьма прочно вкоренившихся дурных традиций старой науки в деле издания летописных
текстов, ставивших больше препятствий к изучению летописных текстов, чем облегчавших работу над ними», летописи будут издавать по-новому.
В своем ответе К. Н. Сербина 51 нашла «некоторые из сделанных им указаний вполне приемлемыми для себя» и внесла
«изменения и поправки». Она была согласна исправить некоторые места в Археографическом введении и согласилась с Приселковым, «что предложенный им заголовок — “Устюжский
свод XVI в.”, в скобках — так называемый Архангелогородский летописец — лучше отражает содержание названного летописца и вместе с тем не ставит исследователя, привыкшего
к старому заголовку, в затруднительное положение».
50
Обратим внимание на определение «непобедимые» в данной контексте по отношению к летописям, да еще в связке с «пока».
51
СПФ АРАН, ф. 133, оп.1, № 1567, л. 235.

771

Часть 4

При подготовке издания, которое увидело свет уже после
войны, в 1950 г., были обследованы архивохранилища Ленинграда, Москвы, Киева и др. И в результате был найден еще один
список из Погодинского собрания ГПБ (ныне — РНБ). На
это издание вышел отзыв А. Н. Насонова. 52 «Большая заслуга
К. Н. Сербиной в том, что она предварительно изучила Устюжский свод, его происхождение и состав», — написал А. Н. Насонов. По мнению А. Н. Насонова, а его мнения К. Н. Сербина
всегда глубоко уважала, ее исследование подтвердило мнение
А. А. Шахматова об Архангелогородской летописи, в основе
которой лежит свод первой четверти XVI в., один из источников его — общерусский свод конца XV в. Важным представлялся А. Н. Насонову вывод К. Н. Сербиной о том, что Н1 не
была использована при его составлении, а материал был взят
из источника, определить который не удалось, и из Ростовского владычного свода. Он обратил внимание также на мнение
К. Н. Сербиной о начале устюжского летописания с отдельных
записей при устюжской соборной церкви. «Устюжский летописный свод» вышел из печати тогда же, когда появились доведенное К. Н. Сербиной до печати и снабженное предисловием
издание приселковской реконструкции Тр., а также предпринятое ею издание Книги Большому чертежу. 53
Первая большая статья К. Н. Сербиной об устюжских летописях появилась в 1946 г., но написана была, конечно, еще
до войны, когда шла работа по изданию. 54 Напомню, что в ИЗ
тогда публиковались большие статьи (мини-монографии)
проблемного характера. «Устюжский летописный свод» выделялся К. Н. Сербиной в тексте Архангелогородского летописца. В конце статьи дано краткое указание на три списка
(XVII–XVIII вв.) с продолжением до конца XVI в. К. Н. Сербина пришла к выводу, что к тексту летописи делались приписки
на протяжении ряда десятилетий. Это происходило в Устюге,
и хотя касается общерусских событий, но источником, скорее
52
Насонов А. Н. Рец. на кн.: Устюжский летописный свод (Архангелогородский летописец). М.; Л., 1950 // ВИ. 1951. № 3. С. 114–115.
53
Устюжский летописный свод (Архангелогородский летописец). М.;
Л., 1950; Приселков М. Д. Троицкая летопись: Реконструкция текста. М.; Л.,
1950; Книга Большому чертежу. М.; Л., 1950.
54
Сербина К. Н. Устюжский летописный свод // ИЗ. М., 1946. Т. 20.
С. 239–270.

772

Глава 13

всего, были царские грамоты, присылаемые в Устюг. Тут упоминается список Мацеевича, который станет для дальнейших
исследований К. Н. Сербиной основным. Но главное, что нам
важно отметить по поводу первой статьи К. Н. Сербиной о летописях, — это ее интерес к реально сохранившемуся списку,
его истории, его припискам. Видно, что для К. Н. Сербиной,
хотя статья и называется «Устюжский летописный свод»,
центр внимания был смещен на списки и их особенности.
Следуя за отзывом М. Д. Приселкова, К. Н. Сербина отмечала переделки «языком провинциального книжника» прежнего
«славянизированного языка общерусских сводов XV в.». В результате получилось построение фраз без подлежащего и сказуемого, что «передает живой разговорный язык того времени».
К. Н. Сербина нашла, по ее мнению, слова, невозможные для общерусских сводов: «изошел» (вместо «преставился»), «звенцы»
(вместо «колокола»), «хотячие люди» (вместо «охочих») и т. д.
Она отметила и передачу фонетической стороны современного
составителю языка. Это важно для определения подхода исследователя к тексту. К. Н. Сербина — мастер детали, не «проблемщик», не автор, решающий принципиальные, крупные вопросы
истории летописания, как Шахматов, Насонов, Приселков или
Лурье. Она — исследователь, который вглядывался в слово, в деталь — и видел за ними жизнь. Это особый тип видения и тип
мышления.
Безусловно, здесь она была сильнее, чем в глобальных выводах на основе оценки социально-политического лица летописца:
например, о том, что одинаковая политическая направленность
двух слоев текста в Архангелогородском летописце — Устюжского летописного свода первой четверти XVI в. и Устюжского
летописца конца XV в. — дает основание думать, что оба составлены одним лицом (которое сначала собрало разрозненные записи, ведшиеся при Успенской церкви в Устюге, а затем
соединило их с другими сводами). Это стремление социальнополитический критерий взять за основу — от учителя М. Д. Приселкова. К. Н. Сербина все этапы и все особенности устюжского
летописания стремилась связывать с историей Устюга, с этапами
его вхождения в Московское государство, отношениями с Новгородом и т. д.
А. А. Шахматов в ранних работах видел значение Устюжского свода прежде всего в том, что в его составе сохранилась
773

Часть 4

древняя и полная редакция Нсв. Он видел там отражение киевского свода какой-то древней редакции. К. Н. Сербина эту
мысль подхватила, хотя Шахматов, вероятно, от нее потом отказался и не использовал Архангелогородский летописец для
своих реконструкций. Во вводной статье к изданию она прямо
написала, что в первой части это текст Нсв. и ПВЛ, а затем уже
Устюжский свод. Работа сводчика над первой частью состояла
в том, что он заменял некоторые слова, например, «половцев»,
«варягов» и «болгар» — на «немцев» (приход «немецких князей»
из «немецкой земли»). Эти наблюдения, это пристальное вглядывание в детали, стремление определить, откуда они взялись, —
как всегда, были тонкими. Но в вопросе о Нсв., якобы отраженном в Архангелогородском летописце, К. Н. Сербина вступала
на скользкий путь, на котором была не так сильна. И это почувствовал Я. С. Лурье, именно это вызвало у него отторжение.
Он понимал, очевидно, что, хотя К. Н. Сербина внешне шла за
Шахматовым в реконструкции гипотетических этапов истории
летописания, ей это не близко, и тут она была слаба.
Относительно остальных частей Архангелогородского летописца А. А. Шахматов полагал, что там выделяются три слоя:
устюжский, московский и новгородский. К. Н. Сербина поставила задачей проверить его выводы. Относительно новгородского слоя известий, по ее мнению, «дело обстояло значительно сложнее, чем представлял себе Шахматов». На основании
сличения с Н4 она пришла к выводу, что эти известия в Архангелогородском летописце взяты из какого-то общерусского
свода. Этот неизвестный свод, по мнению Сербиной, и включал известия Нсв. и ПВЛ, которые не читаются в других летописях: например, о выходе к Олегу и Игорю «смолян» и т. п.
Для Шахматова была досадна невозможность (к пониманию
которой он, очевидно, пришел) использования этого материала для восстановления текста Нсв. Для К. Н. Сербиной этот
сюжет — явно второстепенный. В вводной статье к изданию
она уже несколько иначе называла составные части Архангелогородского летописца: кроме местной Устюжской летописи —
это сокращенная редакция общерусского летописного свода,
сделанная в Москве в 1494 г., ростовская обработка общерусского летописного свода 1423 г. (сделанная в Ростове в 1446 г.)
и Новгородский свод 1448 г. Таким образом, о Н1Мл. тут уже
не говорилось.
774

Глава 13

Но наибольшее значение Архангелогородского летописца для К. Н. Сербиной в том, что — это местный летописный свод, позволяющий посмотреть, как велось летописание
в отдаленном от Москвы центре на протяжении длительного
времени (более 300 лет). Здесь виден интерес к историкогеографическим материалам (К. Н. Сербина занималась одновременно Книгой Большому чертежу). Главный интерес прикован именно к этим, местным устюжским известиям памятника, а не к общей схеме гипотетических сво­дов‑про­то­гра­фов,
по Шахматову. К. Н. Сербиной было ближе то, что казалось
более реальным: мелкие подробности жизни города, пожары,
постройки церквей, походы устюжан — именно с этого начинался анализ, это отмечалось как главное и в заключении.
И поэтому она далее исследовала поздние устюжские летописцы, считая их не менее важными, чем вопрос о происхождении
сводов XV в., — Летопись Льва Вологдина XVIII в., Летопись
Яна Фриза конца XVIII в. и др. 55 К. Н. Сербиной, когда она занималась списками летописей, была интересна сама история
города, его жизнь, недаром она занималась этими сюжетами
охотнее, 56 чем «большой текстологией». А. А. Шахматову,
может быть, было бы неинтересно делать ту работу, которую проделала Сербина. Это не значит, что он не был способен к мелкой скрупулезной работе. Наоборот, все его выводы
сделаны на основе именно такой работы. Но К. Н. Сербина
показала себя историком — очень тщательно, со вкусом, охарактеризовала и зафиксировала особенности устюжского
местного слоя известий, разобрала их все, показала их историческое значение. Она вглядывалась в действительность, как
бы не замечая шахматовскую «тусклую призму» (см. гл. 3) или
55
Сербина К. Н. 1) Устюжское летописание XVI–XIX вв.: (Краткий
обзор списков) // ВИД. Л., 1979. Т. 11. С. 42–48; 2) Устюжское летописание XVI–XVIII вв. Л., 1985.
56
См., например: Сербина К. Н. 1) Очерки из социально-экономической
истории русского города: Тихвинский посад в XVI–XVIII вв. М.; Л., 1951;
2) Крестьянская железоделательная промышленность Северо-Западной России XVI–первой половины XIX в. Л., 1971; 3) Крестьянская железоделательная промышленность Центральной России XVI–первой четверти XVII в. Л.,
1978; 4) Торговые и ремесленные поселения Новгородской земли в конце
XV–первой четверти XVII в. // Аграрная история Северо-Запада России
XVI в. Л., 1978. С. 155–171; 5) Устюжские летописи о восстаниях в Устюге Великом в XVI–XVII вв. // ВИД. Л., 1981. Т. 12. С. 60–66.

775

Часть 4

не считая ее тусклой. Очевидно, с этим связано критическое
отношение к работам К. Н. Сербиной со стороны Я. С. Лурье.
В переписке с А. А. Зиминым Я. С. Лурье неоднократно писал,
что К. Н. Сербина не приемлет шахматовский метод, ей чужды
шахматовские построения.
Пристально вглядываясь в комплекс местных известий дошедших текстов, К. Н. Сербина и в позднейших работах выделяла время расцвета летописания в XV в. Она делала анализ
неравномерности известий, разного их характера, отмечала
перерывы. И опять мы видим это мелкое и пристальное вглядывание, тщательность фиксации известий разного рода, видение
их как «цепи» — и именно цепи устюжских известий. Она, конечно, как и ранее, вычленяла Устюжский летописный свод —
как протограф нескольких летописей (т. е. по Шахматову), но
в данном случае этот единый комплекс известий очевиден, и не
на этом сосредоточено главное внимание исследовательницы.
Важен вывод К. Н. Сербиной, что это единый комплекс, что
Устюжский летописный свод составлен при Успенской соборной церкви Устюга.
Другой вопрос — о зависимости устюжских известий
от аналогичных известий об Устюге ростовской обработки общерусского свода 1423 г., читающейся в МосковскоАкадемическом своде. Вывод К. Н. Сербиной: самостоятельность устюжского слоя известий в Архангелогородском летописце и более архаичный характер его известий. Хотя при этом
использовался политический мотив и чисто умозрительное,
со­циаль­но-политическое объяснение: сильное влияние ростовского летописания на устюжское из-за тесной связи Устюга
вообще с более крупным и значимым Ростовом.
В 1963 г. вышли две статьи К. Н. Сербиной, которые были
тесно связаны с разысканиями А. Н. Насонова и, вероятно, поэтому касались более крупных проблем истории летописания.
Во‑первых, это статья об Уваровской летописи. 57 А. Н. Насонов
использовал ее наблюдения в своей последней книге. По мнению
А. Н. Насонова, составитель летописи тенденциозно сократил
свой протограф — свод 1518 г. — в части с 1485 г. При этом он
ссылался на статью К. Н. Сербиной и писал, что именно там дан
57
Сербина К. Н. Летописный свод 1518 г. // Вопросы историографии
и источниковедения истории СССР. М.; Л., 1963.

776

Глава 13

«общий объем сокращений». 58 Во‑вторых, нужно упомянуть статью «Из истории русского летописания конца XV в.». 59 А. Н. Насонов также оценивал ее высоко, полагая, что К. Н. Сербина подтвердила итоги его наблюдений. 60 К. Н. Сербина писала статью
еще до выхода «Истории русского летописания» А. Н. Насонова, опираясь только на его статью 1958 г. 61 А. Н. Насонов обнаружил несколько новых списков Тип. Один из них, хранящийся
в БАН, был назван им Типографско-Академической летописью,
имевшей в основе, по Насонову, летописный свод 1484 г. Кроме
того, А. Н. Насонов определил, что для истории Тип. большое
значение имеет изучение летописного свода 1497 г. и Уваровской летописи. С текстами этих памятников Тип. сближается на
определенных отрезках. И оба текста, как установил Насонов,
имеют общий источник, доходящий до 1484 г. К. Н. Сербина
решила проверить выводы Насонова и продолжить исследование свода 1497 г. Она шла вслед за Насоновым и не выдвигала
собственной концепции, была более ученым, развивающим уже
существующие направления, чем новатором, предлагающим
собственные. Но ей удавалось тщательно и добросовестно собирать материал, у нее был вкус к работе с текстами, к мелочному,
но необходимому сравнительному анализу. Все это проявилось
в работе над сводом 1497 г. Прежде всего, К. Н. Сербина сделала тщательное описание сборника, подробно расписала его содержание, нашла удвоенные летописные записи 1533 и 1534 гг.
и утроенные 1570 г., а также хронологическую непоследовательность. Возникли вопросы, нужно было на них отвечать. И здесь
Сербина могла опираться на выводы Насонова.
А. Н. Насонов разбил текст свода 1518 г. на три части.
К. Н. Сербина поставила цель проверить эти три грани, выделенные Насоновым, и подробно рассмотреть связь каждого
из отрезков с текстами близких к ним летописей. В ходе этой
проверки она сделала много наблюдений и выявила детали, которые Насоновым не были замечены. Эта статья показывает
наличие у исследовательницы взгляда текстолога. Например,
58
Насонов А. Н. История русского летописания XI–начала XVIII века:
Очерки и исследования. М., 1969. С. 395.
59
Сербина К. Н. Из истории русского летописания конца XV в. // Проблемы источниковедения. М., 1963. Вып. 11. С. 391–498.
60
Насонов А. Н. История русского летописания… С. 374.
61
Насонов А. Н. Материалы и исследования по истории русского летописания // Проблемы источниковедения. М., 1958. Вып. 4. С. 235–274.

777

Часть 4

сравнивая своды 1497 г. и 1518 г. с Ерм., К. Н. Сербина заметила,
что в сходных чтениях Ерм. все киевские князья называются «великими», а в двух других текстах — просто «князьями». Ее выводы в данном случае очень четкие и ясные, так как она шла по
следам А. Н. Насонова. Выводы Насонова оказались обогащены
красивыми деталями. Так, в части свода 1497 г. сохранился текст
свода 1479 г., но имеются дополнения и изменения отдельных
слов. (Причем К. Н. Сербина как мастер мелкого наблюдения
определила, что эти дополнения сделаны не составителем, а переписчиком.) Обнаружена была замена имен и географических
названий, например, «Иван» систематически заменялся «Иоанном», «черноризец» — «иноком». Некоторые известия были
пропущены, а некоторые подвергнуты редакционной обработке.
Так же скрупулезно определены и особенности других частей
свода. Так, родословия русских князей в сводах 1497 г. и 1518 г.
читаются в разных редакциях. Разные редакции обнаруживаются и при сопоставлении сходного текста с Тип. К. Н. Сербина
заметила, что характер известий меняется в своде 1497 г. после
1484 г.: исчезают все местные известия, рассказ становится чисто московским, в основном сообщается о международных событиях. Насонов сделал два предположения об основном источнике свода 1518 г. Предположение о своде 1497 г. как основном источнике К. Н. Сербина в результате своих наблюдений отвергла
и подтвердила другое предположение Насонова — об использовании и сводом 1497 г. и сводом 1518 г. одного общего источника,
оканчивающегося 1484 г., использование которого предположил
еще А. А. Шахматов для других летописей. Швы в тексте свода
1497 г., отмеченные Насоновым, как полагала С. Н. Сербина, следует отнести на счет именно этого основного источника 1484 г.
На основании своего исследования и данных А. Н. Насонова она составила стемму летописных текстов, лежащих в основе свода 1497 г.
К. Н. Сербина отметила, что свод 1497 г. остался не использованным Я. С. Лурье при изучении летописания конца
XV в. Речь шла о статье и о книге, посвященных идеологической борьбе в русской публицистике. 62 Важность свода 1497 г.
особенно возрастает, как считала Сербина, потому, что в нем
62
Лурье Я. С. 1) Из истории русского летописания конца XV в. //
ТОДРЛ. М.; Л., 1955. Т. 11; 2) Идеологическая борьба в русской публицистике конца XVI в. М.; Л., 1960.

778

Глава 13

отчетливо проступают швы, а также переход от одного источника к другому, между тем как обычно это бывает не так заметно. К. Н. Сербина тщательно собрала и проанализировала все
случаи редакционных изменений текста по сравнению с его источниками и сделала вывод, что это по своей направленности
митрополичий свод, а не великокняжеский. Особое внимание
она, как и другие исследователи, уделила сцене покаяния Ивана III в редакции этого свода. По мнению К. Н. Сербиной, эта
сцена дана в более приемлемой для великого князя редакции,
чем в Тип. По своду 1497 г. покаяние происходило перед ограниченным кругом лиц и было формальным, что, по Сербиной,
более достоверно. Она не согласилась с мнением Я. С. Лурье 63
о том, что это была политическая демонстрация, устроенная
митрополитом. По Сербиной, эта сцена имеет особое значение
для атрибуции свода 1497 г. и подтверждает то, что это был митрополичий свод, созданный в момент примирения митрополита с великим князем.
Следующее обращение К. Н. Сербиной к теме летописания
через десять лет было вновь связано с севернорусскими летописями: статья о Двинском летописце, который тогда был совсем мало исследован. 64 Его четырнадцать списков были, как
всегда, тщательно изучены. Это опять была местная летопись,
и К. Н. Сербина, как и раньше, всматривалась в детали ее текста, стиль и язык. Списки были разбиты на группы и редакции
(краткую и пространную), изучались хождение списков, их
общие места и особенности. Затем К. Н. Сербина сравнивала
текст Двинского летописца и так называемой Холмогорской
летописи, значение которой было показано Я. С. Лурье. Двинский источник Двинского летописца начинался не ранее 30‑х гг.
XVI в. Поэтому для более раннего времени он должен был использовать какую-то общерусскую летопись. За этот период
имеются общие известия в Двинском летописце, Холмогорской
летописи и Вол.-Перм., однако Я. С. Лурье заметил, что Двинской летописец (хотя он и является поздним) нельзя прямо
возводить к двум последним (и наоборот). Значит, они использовали один и тот же источник. К. Н. Сербина использовала
63
Лурье Я. С. Борьба церкви с великокняжеской властью в 70–80‑х годах XV в. // ТОДРЛ. М.; Л., 1958. Т. 14. С. 219–228.
64
Сербина К. Н. Двинской летописец // ВИД. Л., 1973. Т. 5. С. 196–219.

779

Часть 4

этот вывод. Она не ограничилась замечанием о справедливости наблюдений Я. С. Лурье, а нашла им подтверждение на новом материале, как и в случае с выводами А. Н. Насонова, но
затем сосредоточила внимание на тексте XVII в., изображении
в Двинском летописце петровского времени, архиепископства
Афанасия Холмогорского. Было составлено несколько стемм,
которые дополняют текст, — это преимущественно стеммы соотношения реальных списков, а не гипотетических протографов. Характерно заключение к статье: «Извлечение из двинского летописания общерусских известий и определение их
происхождения представляют несомненный интерес, но это
уже особая задача». Возникает чувство, что для К. Н. Сербиной это было не так притягательно. Вспоминается замечание
в статье 1946 г.: 65 общерусские известия не так важны и интересны в Устюжском своде, как легендарное начало и местные
устюжские известия — потому, что мы все остальное знаем из
других летописей.
Вскоре вышла книга Я. С. Лурье «Общерусские своды
XIV–XV вв.». До этого вышла его статья. 66 Для него Устюжский летописец имел совсем другое значение и другую цену,
чем для К. Н. Сербиной. Сопоставление Ерм. и так называемых
Сокращенных сводов «открывает возможность реконструкции
их общего протографа». 67 Однако в ряде мест чтения одного из
Сокращенных сводов (наиболее важного Соловецкого, обнаруженного В. К. Зиборовым) сходятся с Устюжским летописцем, и они при этом «имеют черты первичности». Исследование показало, что некоторые известия переданы в Устюжском
летописце лишь частично, но ряд других — более подробно, чем
в Ерм. и Сокращенных сводах. Вывод К. Н. Сербиной о том, что
в Устюжском летописце есть ряд ростовских известий, совпадающих с Московско-Академическим списком суздальской летописи, Я. С. Лурье в принципе принимал. Но К. Н. Сербина полагала также, что он использовал Московско-Академическую
летопись, а Я. С. Лурье заявил, что это невозможно, так как
в Устюжском летописце этот слой известий имеет более
Сербина К. Н. Устюжский летописный свод. С. 239–270.
Лурье Я. С. Источник «Сокращенных летописных сводов конца XV в.»
и Устюжского летописца // АЕ за 1971 год. М., 1972. С. 120–129.
67
Лурье Я. С. Общерусские летописи XIV– XV вв. С. 177.
65
66

780

Глава 13

широкий охват. Не согласился он и с ее выводом об использовании Н1, поскольку они только частично совпадают. Я. С. Лурье
сделал вывод, что и в Устюжском летописце, и в Сокращенных
сводах, и в Ерм., а также в «Летописце русском» — отразился
оригинальный севернорусский источник, свод 1470‑х гг., предположительно связанный с Кирилло-Белозерским монастырем.
Причем текст Устюжского летописца часто первичен и более
полон по сравнению с Сокращенными сводами. И, разумеется,
стемма Я. С. Лурье имеет совершенно другой вид по сравнению
со стеммой К. Н. Сербиной. В центре стеммы Я. С. Лурье гипотетические протографы разных степеней.
Как видим, два ученика М. Д. Приселкова дают нам два совершенно разных типа исследователей, при том, что они занимались сходными темами и даже совместно подготовили один
из томов ПСРЛ. 68
Книга К. Н. Сербиной 1985 г. об устюжском летописании
носила обобщающий характер, там были подведены итоги многолетним занятиям севернорусским летописанием, но, самое
главное, была показана роль списка Мацеевича, найденного
к тому времени в Древлехранилище Пушкинского Дома. Еще
до выхода этой книги вышел 37‑й том ПСРЛ, подготовленный
Н. А. Казаковой и К. Н. Сербиной.69

68
69

1982.

ПСРЛ. Т. 33. Холмогорская летопись. Двинской летописец. Л., 1977.
ПСРЛ. Т. 37. Устюжские и вологодские летописи XVI–XVIII вв. Л.,

Глава 14.
Н. Е. Андреев
Николай Ефремович Андреев — известный филолог
и историк древнерусской культуры, расцвет творчества которого пришелся на время после Второй мировой войны. До
своей смерти в 1982 г. он преподавал русскую литературу
в Кембридже и был хорошо известен среди западных русистов,
а также среди советских филологов‑древников, публиковался
в ТОДРЛ, переписывался с В. И. Малышевым и Н. К. Гудзием.
Его биография известна подробно, благодаря, главным
образом, его жене и дочери — историку Е. Н. Андреевой, которые опубликовали его воспоминания, уже дважды изданные. 1 Н. Е. Андрееву посвящены статьи в эмигрантской прессе,
а также несколько современных работ. 2 Н. Е. Андреев уехал из
России ребенком вместе с семьей во время Гражданской войны и жил после этого в Таллине. В 1927 г. он переехал в Прагу
и поступил на философский факультет Карлова университета.
1
Андреев Н. Е. То, что вспоминается. Таллинн: «Авенариус», 1996;
То же. СПб.: «Дмитрий Буланин», 2008. См. также запись интервью с Е. Н. Андреевой на радио «Свобода», посвященного выходу книги воспоминаний
отца: http://www.svobodanews.ru//content/transcript/408128.htm. См. также:
Письма из Кембриджа. Е. А. Андреева — Н. П. Жемчужиной. 1958–1959 гг. /
Подгот. текста и коммент. Н. С. Андреевой //Исторический архив. 2008. № 2.
С. 42–52.
2
См.: Вейде В. В. Об исторических трудах Н. Е. Андреева//Новый
журнал. 1971. Кн. 105; Гаррисон В., Пайман А. Николай Ефремович Андреев: 1908–1982 // Новый журнал. 1982. Кн. 147; Шефтель М. Николай Ефремович Андреев // Там же; Левицкий С. Профессор Николай Ефремович
Андреев // Русское возрождение. 1982. № 18; Иваск Ю. Памяти Н. Е. Андреева // Там же; Базанов П. Н. Русский ученый-эмигрант Н. Е. Андреев
в Англии // Культурное научное наследие российской эмиграции в Великобритании (1917–1940 гг.): Международная научная конференция. М.,
2002. С. 158–165; Носов С. Н. Проблемы истории русской культуры в трудах
Н. Е. Андреева // ТОДРЛ. СПб., 1992. Т. 45. С. 439–444.

782

Глава 14

Родители Андреева оставались в Таллине. Он часто навещал
их и выступал в Таллине с лекциями, в том числе по истории
печерского края. 3 Прага, как известно, была в то время одним
из центров русской эмиграции. Многие выдающиеся русские
ученые преподавали в университете, например такой значительный историк России, каким был А. А. Кизеветтер. Но для
формрования Н. Е. Андреева как ученого наиболее важно то,
что начало его творческой деятельности проходило среди русских ученых — членов Семинария Н. П. Кондакова.
Выдающийся историк византийского и древнерусского искусства Н. П. Кондаков, умерший в Праге в 1925 г., был в годы
учебы в Московском университете учеником Ф. И. Буслаева.
Конец своей долгой жизни он провел в эмиграции в Праге и имел
большое влияние на пражских русистов 1920‑х гг. Н. П. Кондаков признается создателем особого «иконографического метода», который определяется как признание внутренней связи
произведения с той средой, в которой оно возникло. С. А. Беляев подчеркивает, что основы такого подхода были заложены еще Ф. И. Буслаевым. Отсюда, по мнению исследователя,
«большое внимание и самого Н. П. Кондакова к культуре того
или иного периода в целом во всех формах и проявлениях»,
и «неприятие чисто формального сопоставления произведений,
взятых изолированно от среды в широком смысле слова, в которой эти произведения были созданы». 4 Соглашаясь с этим выводом, добавим, что тут видна связь Н. П. Кондакова не только
с Ф. И. Буслаевым, но и, прежде всего, с другим его выдающимся учеником Н. С. Тихонравовым и, в целом, — с культурноисторическим направлением, основным положением которого
как раз было изучение произведения на фоне среды и изучение самой этой среды. Кондаков в этом смысле был настоящим
буслаевцем-тихонравовцем (см. также гл. 3 и 5).
С. А. Беляев цитирует также Л. Нидерле, который писал,
что чешские ученые любят Н. П. Кондакова «за его золотое
русское сердце и за симпатии, пробужденные в нем Бодянским, 5 которые он питал к чехам еще с 60‑х годов прошлого
Базанов П. Н. Русский ученый-эмигрант… С. 159.
Беляев С. А. Семинарий имени академика Н. П. Кондакова — неотъ­
емлемая часть русской национальной культуры // Древняя Русь. 2000. № 1.
С. 95–105.
5
Имеется в виду О. М. Бодянский
3
4

783

Часть 4

столетия, когда он встречался в Праге с Палацким». 6 Значит,
можно протянуть нити от Кондакова к славистике середины
XIX в., а оттуда глубже — в начало века. Ф. Палацкий был одним из лидеров «чешского возрождения», продолжателем традиций, заложенных еще Йозефом Добровским, хотя известно,
что Добровский разошелся в конце жизни со своими учениками по многим вопросам. Ф. Палацкий, как и другие, критиковал многие научные положения Добровского, но одновременно
был автором классической книги о последнем (см. гл. 1).
В данном случае более важна принадлежность Кондакова
к культурно-исторической школе. Принципы этого направления восприняли от него и его ученики, которые и образовали
в 1925 г. в память учителя тот институт, который стал называться Seminarium Kondakovianum. Это, прежде всего, искусствовед и историк-византинист Г. А. Острогорский, историк
и искусствовед Д. А. Расовский, археолог Н. П. Толль, искусствоведы А. П. Калитинский (принадлежавший к старшему
поколению) и Н. М. Беляев. Верность научным принципам
Н. П. Кондакова была основным стержнем существования Семинария. 7 Отметим это обстоятельство, так как хотя Н. Е. Андреев и не успел поучиться у Кондакова, но он тесно общался
с его учениками.
Н. Е. Андреев стал активным участником Семинария
и в рамках его начал заниматься историей XVI в., особенно —
событиями времени Ивана Грозного. Его привлекла фигура
царского дьяка Ивана Михайловича Висковатого. Этой темой
он заинтересовался под влиянием учеников Н. П. Кондакова,
особенно Н. П. Толля. 8 Из этих занятий вырос потом интерес
всей жизни Н. Е. Андреева к русской истории Московского периода. Этой теме были посвящены его диссертация и большая
статья, сделавшая его имя известным среди европейских русистов. 9 В 1930‑е гг. Н. Е. Андреев работал библиотекарем в библиотеке Института Кондакова в Праге, а в годы войны был его
директором и немало сделал для спасения библиотеки и архива
Беляев С. А. Семинарий имени академика Н. П. Кондакова… С. 96.
Там же. С. 35–105.
8
Базанов П. Н. Русский ученый-эмиграт… С. 159.
9
Андреев Н. Е. О деле дьяка Висковатого // Seminarium Kondakovianum.
Prague, 1932. Roč. 2 (переизд. в сб.: Философия русского религиозного искусства. XVI–XX вв. М., 1993).
6
7

784

Глава 14

Кондаковского института. Думается, что, несмотря на относительно позднее вхождение Андреева в круг ученых русской
Праги, его можно считать связанным со школой Н. П. Кондакова. Во всяком случае, основные принципы этой школы прослеживаются в работах Андреева, главные из которых имеют
выраженный историко-культурный характер. 10
Еще до Второй мировой войны, живя в Праге, исследователь по заданию Кондаковского института летом 1937
и 1938 гг. ездил в Псково‑Печерский монастырь, находившийся тогда на территории Эстонии. Там он получил возможность
работать с монастырскими архивами. Именно тогда у Андреева зародились некоторые идеи относительно древнейших судеб
этого монастыря и псковской культуры вообще, хотя можно
предположить, что изначально интерес к Пскову у Андреева
был связан с детскими впечатлениями времен жизни в Эстонии, находившейся вблизи от Пскова, и поездками в Печоры
тогда и позднее. Интерес к псковской культуре проявился в работах Н. Е. Андреева не только по истории древнерусского летописания и книжности, но и по истории иконописи. В одной
из своих работ 1938 г. он доказывал, что псковская иконопись
имела бóльшее историческое значение в Московском государстве, чем новгородская, и что Псков оказался для Москвы важным «передаточным звеном», связывающим ее с Литвой. 11 Наконец, упомянем статью Н. Е. Андреева «Псково‑Печерский
монастырь в XVI веке». 12 По мнению С. Н. Носова, в этой статье осуществлялся «поиск синтеза византийских и западноевропейских влияний на русской почве». 13 Да и вообще, почти все
10
С. Н. Носов охарактеризовал его труды как «романтическую культурологию», показывающую «исторические и общекультурные аспекты иконографии» (см.: Носов С. Н. Проблемы истории русской культуры в трудах
Н. Е. Андреева. С. 440–441). Не говорим уже о том, что Н. Е. Андреев был не
только историком литературы, но и историком русского искусства, прямо воспринявшим интерес Н. П. Кондакова и его учеников к русской иконе. Тот же
С. Н. Носов пишет, что в работах Н. Е. Андреева эволюция древнерусского искусства выступает «как выражение социально-культурного развития России»
(Там же. С. 440).
11
Андреев Н. Е. Иван Грозный и иконопись XVI в. // Seminarium Kondakovianum. Prague, 1938. Roč. 10.
12
Andreev N. The Pskov-Pechery monastery in the XVI century // SEER.
1954. Vol. 32. No. 79. Р. 318–343.
13
Носов С. Н. Проблемы истории русской культуры в трудах Н. Е. Андреева. С. 441.

785

Часть 4

работы Н. Е. Андреева, посвященные русскому средневековью,
так или иначе были связаны с культурой Пскова и его исторической судьбой.
Н. Е. Андреев смог развить все свои ранние идеи уже после
войны, работая в Кембридже (с 1948 г.), и думал об этих проблемах до конца жизни. Несколько основных работ Андреева
касаются псковского летописания. В упомянутой статье 1954 г.
о Печерском монастыре на материале псковских летописей исследователь обосновал свой взгляд на место этого монастыря
во внутрицерковной борьбе XVI в. и на отношения его с великокняжеской властью. Н. Е. Андреев заметил, что летописный рассказ о создании монастыря возник до смерти великокняжеского
дьяка Мисюря Мунехина, т. е. до 1528 г., но не раньше 1523 г.
(дата постройки Успенского собора). Роль Мунехина при создании Печерского монастыря, по Андрееву, была очень велика.
С этого времени монастырь пользовался особым покровительством великокняжеской власти, стал форпостом борьбы против западного влияния, центром православия в масштабах всей
Руси.
Этот взгляд отличался от принятого тогда в историографии мнения о Псково‑Печерском монастыре (и особенно о его
игумене Корнилии) как об оплоте антимосковских, сепаратистских тенденций во времена Василия III и Ивана Грозного.
К этому времени уже вышел первый выпуск подготовленного
А. Н. Насоновым издания «Псковских летописей», во введении к которому, как и в своей статье 1946 г., ученый давал характеристику Псковской 3 летописи как летописи Корнилия,
антимосковской по сути, тогда как Псковскую 1 летопись
определял как промосковскую. Кроме того, появились статьи
Н. Н. Масленниковой и Я. С. Лурье. Псково‑Печерский монастырь и Корнилий оценивались в них не только как противники великого князя, тоскующие по псковской вольности, но
и как сторонники нестяжателей. 14
14
См.: Насонов А. Н. 1) О списках псковских летописей // Псковские
летописи. М.; Л., 1941. Вып. 1; 2) Из истории псковского летописания // ИЗ.
М., 1955. Т. 18. С. 3–8; Масленникова Н. Н. Идеологическая борьба в псковской литературе в период образования Русского централизованного государства // ТОДРЛ. М.; Л., 1951. Т. 8. С. 187–217; Лурье Я. С. Вопросы внешней
и внутренней политики в посланиях Ивана IV//Послания Ивана Грозного. М.;
Л., 1951. С. 468–519.

786

Глава 14

Н. Е. Андреев расценил эти выводы как умозрительные и настаивал на том, что источники ничего не сообщают нам о нестяжательской позиции Корнилия. По его мнению, анализ известий
летописи, и особенно составленной печерским игуменом «Повести об основании Псково‑Печерского монастыря», которой
автор придавал особое значение, показывает, что Корнилий был
типичным иосифлянином, не выражал никакой специфической
псковской, местной точки зрения и не находился в состоянии
конфликта с московскими властями. Наоборот, он проводил
в монастыре скорее промосковскую линию. Отдельно остановившись на (предполагаемой сторонниками «нестяжательской» точки зрения на Псково‑Печерский монастырь) близости Корнилия
с Андреем Курбским, Н. Е. Андреев полагал ее сомнительной.
Знаменитые же послания Андрея Курбского в Псково‑Печерский
монастырь он датировал временем до его бегства за рубеж. Позднее этому сюжету была посвящена отдельная статья. 15
Что касается смерти Корнилия вследствие приказа Ивана
Грозного, якобы расправившегося с ним за его независимую
позицию (чему придавали большое значение другие исследователи), то Н. Е. Андреев не был согласен и с таким объяснением причин и хода событий. Вывод о том, что Корнилий пострадал за свои убеждения, полагал Андреев, получился на основе
выборки фактов, вырванных из контекста. Корнилий, по его
мнению, был убит в результате внезапной вспышки гнева царя,
за которой последовало раскаяние в содеянном, зафиксированное в летописи. Об этом же говорит и торжественное захоронение тела Корнилия в присутствии царя. На основании
анализа летописных текстов Андреев подчеркивал рационализм Корнилия, уделяя особое внимание предпринятому им
в монастыре каменному строительству, ставшему возможным
благодаря богатейшим вкладам московских властей. Смерть
Корнилия не привела к падению значения монастыря, влияние
которого продолжало расти на протяжении всего XVI в.
Эта работа Н. Е. Андреева вызвала критику со стороны московских и ленинградских ученых. Одновременно вышел второй выпуск издания «Псковских летописей», подготовленный
А. Н. Насоновым, повторившим в предисловии свои старые
15
Andreev N. Kurbsky`s letters to Vas`yan Muromtsev // SEER. 1955. Vol.
33. No. 81.

787

Часть 4

выводы. Появилась и книга Н. Н. Масленниковой. Р. Г. Скрынников уделил Корнилию и судьбам Псково‑Печерского монастыря в опричнину много внимания. 16 Все эти авторы не разделили взглядов Андреева. А. А. Зимин написал, что представления Н. Е. Андреева противоречат фактам, доказывающим, что
позиция Псково‑Печерского монастыря во время опричнины
была оппозиционной. 17 Весьма интересны реакция Н. Е. Андреева на эти публикации и, вообще, его отношение к работам
советских коллег. У нас имеется драгоценная возможность использовать корреспонденцию Н. Е. Андреева этого времени.
В Бахметевском архиве, хранящемся в Отделе редких
книг и рукописей библиотеки Колумбийского университета
(США), среди бумаг Георгия Владимировича Вернадского
(Vernadsky, papers) есть письма к нему Н. Е. Андреева, до сих
пор совершенно не исследованные специалистами, исключая
краткий обзор, сделанный В. Н. Козляковым. 18
Знакомство между Андреевым и Вернадским состоялось
еще в пражскую пору жизни последнего. 19 Когда Г. В. Вернадский переехал в США, Н. Е. Андреев как библиотекарь Кондаковского института написал ему открытку с благодарностью за
присланные книги и напомнил о знакомстве. За 1935–1939 гг.
имеется несколько таких открыток. Наиболее интересная
из них с видом Псково‑Печерского монастыря датирована
22 июня 1937 г.: «Шлем Вам, глубокоуважаемый Георгий Владимирович, привет из Печерского монастыря, где И. Н. Окунева и я работаем над древностями — командированы институтом. Простым глазом смотрели на Псков … Сейчас приехали
в Нарву, где тоже вдыхаем русский ветер».
Как явствует из содержания и характера писем довоенного
времени, они были редкими. Поэтому, когда после окончания
16
См.: Псковские летописи. М., 1955. Вып. 2; Масленникова Н. Н.
Присоединение Пскова к Русскому централизованному государству. Л.,
1955; Скрынников Р. Г. 1) Курбский и его письма в Псково‑печерский монастырь // ТОДРЛ. М.; Л., 1962. Т. 18. С. 99–116; 2) Начало опричнины. Л., 1966.
17
Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. М., 1964. С. 72–74.
18
Козляков В. Н. Обзор коллекций документов Г. В. Вернадского
в Бахметевском архиве библиотеки Колумбийского университета в НьюЙорке // Георгий Вернадский. Русская историография. М., 2000. С. 396–398.
19
Н. Е. Андреев был близок с Н. П. Толлем (хотя и не разделял его евразийства), который был женат на сестре Г. В. Вернадского. См.: Базанов П. Н.
Русский ученый-эмигрант… С. 160.

788

Глава 14

Второй мировой войны Н. Е. Андреев написал Г. В. Вернадскому уже из Кембрижда, он счел необходимым напомнить о себе
как о человеке, приславшем ему когда-то несколько писем,
будучи библиотекарем Кондаковского института. Начиная
с 1930‑х гг. Г. В. Вернадский, положение которого в Йельском
университете было относительно благополучным, служил связующим звеном между американским ученым миром и русскими учеными в Европе, особенно в Праге. После войны положение русских ученых в Европе было тяжелым, и Вернадский
помогал им. Прага пострадала от немецкой оккупации, а затем
многие эмигранты пережили неприятности в связи с действиями советских карательных органов. В первом же письме этого
времени Н. Е. Андреев написал о встрече с другом Г. В. Вернадского, лидером евразийцев П. Н. Савицким, с которым он как
со своим преподавателем в пражском Русском кооперативном
институте познакомился сразу по приезде в Прагу и которого видел в 1945 г. в Праге в тюрьме «Смерша», 20 где тот написал некоторые свои стихи. 21 Н. Е. Андреев подумал о том, что
Г. В. Вернадскому, конечно, будет дорого это его воспоминание, потому что о дальнейшей судьбе П. Н. Савицкого долгое
время не было ничего известно. С этой верно взятой ноты и началась настоящая переписка, много значившая не только для
Н. Е. Андреева, но и для Г. В. Вернадского.
Письма вскоре приняли очень личный характер. Из них
можно узнать о женитьбе Н. Е. Андреева на одной из его английских студенток, о его детях, матери, приехавшей из России и умершей в Англии, совместных поездках, делах в Кембриджском университете, курсах, которые он читал. В письмах обсуждались и выходившие в это время тома истории
России Г. В. Вернадского. Позднее Н. Е. Андреев подготовил
20
Н. Е. Андреев провел там два года в заключении. После выхода на свободу именно он, по свидетельству Е. Н. Андреевой, поднял кампанию на Западе по освобождению П. Н. Савицкого. См.: http://www.svobodanews.ru//content/transcript/408128.htm/
21
Майор госбезопасности, как пишет Н. Е. Андреев Г. В. Вернадскому,
не поверил, что Савицкий сочинил их сам, и для проверки заказал ему стихи
«в честь своей кубанской конной дивизии, бравшей Одессу и отличившейся
в марш-маневре Малиновского в Венгрии». Савицкий написал такие стихи.
Н. Е. Андреев запомнил первые строки, звучащие вполне в евразийском духе:
«Нет имени почетнее, чем конник,
Ведь конник создал Русь и защитил ее…».

789

Часть 4

библиографию трудов Г. В. Вернадского. 22 Долгие годы, вплоть
до самой смерти Вернадского, именно Андреев был самым
главным его европейским собеседником и корреспондентом,
от которого тот узнавал не только о событиях в европейской
научной жизни, но и о встречах с советскими коллегами. Ведь
речь шла о времени «оттепели», когда историки из Москвы
и Ленинграда стали приезжать во Францию, Швецию, Великобританию, посещать международные конгрессы. В Америке же
они бывали гораздо реже, хотя некоторые состояли с Г. В. Вернадским в переписке.
Многие письма имеют прямое отношение к псковским
сюжетам. В письме от 27 февраля 1955 г. Н. Е. Андреев писал о начале своей работы над посланиями Андрея Курбского
в Псково‑Печерский монастырь. Эта тема подвела исследователя к целой группе проблем, касающихся истории русской
письменности и конкретно русского летописания XVI в. Андреев занялся одной из самых спорных, в том числе в западной
историографии, проблем: о переписке Курбского с Иваном
Грозным. «Сейчас перепечатываю для отсылки статью о Курбском. В результате работы над этой статьей, 23 кажется, возникнет еще одна работа или прямо об Избранной Раде или о Сильвестре. Бахрушин, И. И. Смирнов и Альшиц пришли к целому
ряду выводов, совершенно не отвечающих источникам. Кажется, в моем “Деле дьяка Висковатого” 24 я был на более верном
пути, хотя и занимался иными целями в исследовании и, к сожалению, позднее темы не углубил». Таким образом, и в изучении
сюжетов политической истории середины XVI в. Андреев разошелся с традиционными для советской историографии взглядами о продворянском характере реформ «Избранной Рады».
Следует обратить внимание на то, что, как и в случае с определением позиции Псково‑Печерского монастыря, Н. Е. Андреев
особенно подчеркивал расхождение мнений своих оппонентов
с показанием источников. Для него было характерно постоянное стремление опираться только на существующие списки
22
Andreyev N. E. G. V. Vernadsky (article and bibliography) // Transactions
of the Association of Russian-American Scholars in the USA. New York, 1975. No. 9.
23
Andreev N. The Correspondence between Prince A. M. Kurbsky and Tsar
Ivan IV of Pussia, 1564–1579 / Ed. J. L. I. Fennell (review) // SEER. 1956. Vol. 35.
No. 84.
24
Речь идет о статье 1932 г. «О деле дьяка Висковатого». См. примеч. 9.

790

Глава 14

и избегать общих схем. Историографическая традиция почти
никогда не фигурирует в его работах в качестве аргумента.
Немного позднее в письмах появились замечания, касающиеся возникшей полемики по поводу другого летописного
сюжета. Полемика эта получила продолжение, в том числе
на страницах «Трудов Отдела древнерусской литературы»
Пушкинского Дома. Речь идет о предположении Д. Н. Альшица об авторстве приписок к Лицевому летописному своду. 25
Д. Н. Альшиц предполагал авторство самого Ивана Грозного.
Но Н. Е. Андреев, который тоже занимался этим сюжетом,
склонялся к авторству дьяка Ивана Висковатого. Их полемика
получила довольно широкую известность в научных кругах.
Полемичность многих статей Н. Е. Андреева была вызвана
тем, что он обратился к темам (Иван Грозный и его эпоха, переписка Грозного с Курбским, опричнина), которыми в это же
время начали заниматься и другие видные историки и филологи, например, А. А. Зимин, Я. С. Лурье, Э. Кинан, Р. Г. Скрынников, С. О. Шмидт, Дж. Феннел. В письме от 27 декабря
1955 г. Н. Е. Андреев писал о том, что согласен с некоторыми идеями С. О. Шмидта и что «в ряде пунктов он является
моим “союзником” в понимании материалов эпохи». А через
два года в переписке началось обсуждение книг А. А. Зимина
и Я. С. Лурье. Отношение к ним Н. Е. Андреева поначалу было
несколько настороженным, хотя общность интересов и стремление к сотрудничеству осознавались сразу же. Так, 14 февраля 1959 г. Н. Е. Андреев писал: «Обратили ли внимание,
что в интереснейшей книге А. А. Зимина “Иван Пересветов
и его современники”, 1958, заграничных русских (в том числе
А. В. Флоровского и меня) поместили в иностранном указателе: Андреев Н. Е. См. Andreyev N … Тем не менее Зимин упоминает мои работы семь раз (два раза приписывая мне неточные
мнения) — я указал ему на это в личном письме; он ответил мне
очень тепло, но выразил сожаление, что наши “общие точки
зрения” “не всегда совпадают”, и надежду, что “впредь будет
меньше расхождений”. Надо сказать, что все тамошние ученые
очень любезны и присылают немало книг и оттисков».
25
Andreev N. Interpolations in the 16th-century Muscovite chronicles // SEER.
1956. Vol. 35. No. 84; Андреев Н. Е. Об авторе приписок в Лицевых сводах Грозного // ТОДРЛ. М.; Л., 1962. Т. 18.

791

Часть 4

Ситуация осталась прежней даже тогда, когда стало ясно,
что и Я. С. Лурье, и А. А. Зимин поддерживают Н. Е. Андреева
в полемике с Д. Н. Альшицем. 24 января 1960 г. Н. Е. Андреев
писал Г. В. Вернадскому: «Зимин и — особенно — Лурье написали мне о своем согласии с моим мнением об авторстве Висковатого в приписках к “Лицевым сводам” XVI в. Вообще —
фон такой: уважаем Вашу фактичность и знания, скорбим, что
расходимся в общих суждениях … Все они (и многие другие)
очень охотно (и просто дружески) присылают и оттиски и публикации, которых здесь нет. Но, вероятно, в “один прекрасный день” “попадет” и мне». Из письма 6 августа 1960 г. становится известно, что Н. Е. Андреев отправил два экземпляра
книги Г. В. Вернадского «Russia at the down of the Modern age»
А. А. Зимину и Б. А. Рыбакову, причем А. А. Зимин прислал
в ответ «ряд публикаций, но от письма воздержался, — уже это
был период провала совещания в верхах в Париже». По поводу
возникшей идеи написать статью в «Труды Отдела древнерусской литературы» Н. Е. Андреев замечал: «Было бы очень интересно написать по-русски и в том же самом издании, где Альшиц “величал” меня “английским исследователем”: чувство
юмора совсем не свойственно нашим коллегам в России, — по
крайней мере, официально».
Имя А. А. Зимина громко зазвучало среди русских историков и филологов по всему миру в начале 1960‑х гг., что было
связано с обсуждением его книги о «Слове о полку Игореве»,
опубликованной в итоге лишь сорок три года спустя. 26 Н. Е. Андреев не остался в стороне от этой темы. 28 мая 1963 г. он написал Г. В. Вернадскому: «Вы слышали, вероятно, о появлении
в СССР союзника Мазона 27 в вопросе о позднем “происхождении” “Слова о полку Игореве”. В Англии был в марте большой
,
бум по этому поводу благодаря бестактности Fennell a, разгласившего сведения из частного письма А. А. Зимина. “Мазонята” — во главе с моей шефшей 28 — были в неприличном
восторге, радуясь, ”посрамлению столь большого числа крупных имен“ и веселясь по поводу “традиционного русского
Зимин А. А. Слово о полку Игореве. СПб.: «Дмитрий Буланин», 2006.
Речь идет о лидере французских русистов Андрэ Мазоне, который
еще до Второй мировой войны писал о позднем происхождении «Слова о полку Игореве».
28
Речь идет о профессоре славистики в Кембридже Элизабет Хилл.
26
27

792

Глава 14

хлестаковства”. Я запросил, услыхав обо всем этом, и самого
Зимина, и Д. С. Лихачева, и Н. К. Гудзия и других менее знаменитых сов<етских> ученых. Все они мне ответили. Действительно, Зимин считает “Слово” написанным в недрах
Киево‑Могилянской Академии 29 Иоилем Быковским. Разница
его с Мазон,oм в том, что последний считает “Слово” “семинарским упражнением в риторике”, а Зимин — “замечательным произведением XVIII века”. Лихачев и Гудзий во всем
несогласны с Зиминым. На этих днях я обедал с академиком
Мих. Павл. Алексеевым (он — заместитель главы Пушкинского
Дома и ему 30 мая Oxford дает почетный докторат …)».
Сам Н. Е. Андреев был сторонником древности «Слова»,
однако это не мешало ему видеть сильные стороны А. А. Зимина
как исследователя. Кроме того, вообще, желание обмениваться мыслями с русистами из России («сов. историками»), в том
числе с А. А. Зиминым, было у Н. Е. Андреева, по-видимому,
чрезвычайно велико. 1 июня 1964 г. он написал Г. В. Вернадскому: «Я получил от А. А. Зимина его “Очерки опричнины”.
Он там многократно цитирует меня, — почти каждый раз всячески снижая или искажая смысл моих работ. Если он так же
обращается со специальной литературой по “Слову”, доверия
его методы исследования вызывать не могут: он очень способный и знающий историк, но — увы — тенденциозный и не очень
желающий выслушивать иные, чем его, мнения. Но все же это
“диалог”. — Я доволен».
Еще одно имя историка, встречающееся в письмах
Н. Е. Андреева, — это имя Натальи Николаевны Масленниковой, которая занималась, как и Н. Е. Андреев, историей Пскова в XV–XVI вв. и полемизировала с ним. Книга Н. Н. Масленниковой о падении Пскова в свое время живо обсуждалась в научных кругах Москвы и Ленинграда (Института
истории и Пушкинского Дома). 30 В тех местах, где речь идет
о Н. Н. Масленниковой, в письмах Н. Е. Андреева чувствуется
полемический запал. В первый раз Н. Н. Масленникова упоминается в письме от 28 ноября1954 г., когда Н. Е. Андреев
спрашивает у Г. В. Вернадского, где можно достать «Ученые
29
Здесь мысль А. А. Зимина передана Н. Е. Андреевым со слов его корреспондентов не совсем точно.
30
Например, о ней, но совершенно в других тонах, говорится в переписке А. А. Зимина и Я. С. Лурье.

793

Часть 4

записки Государственного педагогического института им. Герцена в Ленинграде»: «Там есть статья Герасимова о присоединении Пскова, на которую обрушивается Масленникова. Поскольку она сама совершенно неверно истолковывает факты,
очевидно, у Герасимова есть правильные замечания». В письме
от 6 августа 1960 г. говорится: «Впрочем, В. И. Малышев, по
поводу моей работы о Филофее, написал: “Как Вам не совестно
так обращаться с учеными дамочками и задавать такую работу
Н. Н. Масленниковой. Она, к тому же, красивая …”».
А в письме от 4 июля 1962 г. кроме Н. Н. Масленниковой
критикуется также и Р. Г. Скрынников: «Редакция XVIII тома
(ТОДРЛ. — В. В.), который я теперь получил тоже, одновременно поместила две статьи против меня. Одна некоего
Скрынникова, занявшегося тоже письмами Курбского к Вассиану Муромцеву в Псково‑Печерский монастырь. Как большинство советских историков, он старается грубить и объявлять “буржуазного историка” мало что понимающим (при
случае я поставлю его на место, но кое-что в его статье полезно,
однако мало такого элемента). А, кроме того, целый трактат
Н. Н. Масленниковой направлен против моей передатировки
послания Ивану Васильевичу Филофея. Масленникова наив­
но пишет, что, если принять мои выводы, надо “переосмыслить” целый комплекс памятников. Поэтому она старается
мне возражать (к сожалению, тоже допуская «передержки»
и «умолчания»). Я непременно ей отвечу, но не знаю, где. Едва
ли ТОДРЛ согласились бы превратиться в трибуну для “кембриджского оппонента” …».
Отношение к Владимиру Ивановичу Малышеву, как явствует из письма Г. В. Вернадскому 6 августа 1960 г., было
у Н. Е. Андреева особенным, 31 хотя и на него наложила отпечаток общая подозрительность иностранных коллег по отношению к советской академической атмосфере: «Вообще Малышев
имеет репутацию “истинно русского человека”, “наследника
Аввакума”. Якобы его хотели отправить в командировку в Англию, но он так бурно радовался, что сломал какой-то шкаф
в Пушкинском Доме, и партийный глава Дома, бывший ветеринар (!), а ныне автор какой-то книги о Салтыкове-Щедрине,
31
В переписке с ним состоял и сам Г. В. Вернадский. Письма хранятся в фонде Вернадского в составе Бахметевского архива в Отделе рукописей
и редких книг библиотеки Колумбийского университета (Нью-Йорк).

794

Глава 14

аннулировал решение. Вообще всех научных сотрудников держат там в “суровых рукавицах”: все обязаны, как чиновники,
заниматься исследованиями определенное количество часов,
сидя в отведенном для этого помещении, но за отдельными столиками. Мои английские аспиранты были поражены. Все это,
пожалуйста, только для Ваших сведений …».
Из других советских коллег Н. Е. Андреев 24 апреля 1962 г.
особенно отметил Н. К. Гудзия: «Я послал несколько оттисков
“дискуссии” в Россию. — написал он Г. В. Вернадскому. —
Пока что получил в ответ письмо от Н. К. Гудзия, который
пишет часто и бесстрашно …». Краткое замечание в письме
от 1 марта 1970 г. касается Н. Е. Носова: «Носов — неплохой
историк, но испуганный “сов. гражданин”. Он останавливался у меня на 2 дня, но говорил только об академических делах
и вспоминал войну, когда он был артиллеристом-офицером».
Но особенно важны для нас взгляды Н. Е. Андреева на труды А. Н. Насонова. Все высказывания Н. Е. Андреева на эту
тему относятся к последней части переписки с Г. В. Вернадским, после написания еще одной большой статьи о псковских
летописях и Псково‑Печерском монастыре. 32
В этой статье Н. Е. Андреев выражал несогласие с критикой своих воззрений, появившейся за прошедшие 15 лет,
высказывал мнения, уже знакомые читателям по его первой
работе об этом монастыре, но дополнял их новыми аргументами, поскольку, как он сам заметил, прежние работы были
написаны на недостаточном материале. 33 Более глубокий
анализ летописных источников заставил его и далее отрицать инициативу Корнилия в создании Псковской 3 летописи
и вообще связь этой летописи с Псково‑Печерским монастырем. Что касается Псковской 1 летописи, то исследователь
показал путем сравнительного анализа текстов, что именно
она постоянно подчеркивает определяющую духовную роль
Псково‑Печерского монастыря во всем Псковском крае, тогда как из Псковской 3 летописи, восходящей к тому же летописному протографу, эти моменты были изъяты. Была приведена и более развернутая и упорядоченная, с учетом мнений
32
Andreev N. Was the Pskov-Pechery monastery a citadel of the Non-Possessors? // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. Wiesbaden, 1969. Vol. 17. No. 4.
S. 481–493.
33
Ibid. S. 482.

795

Часть 4

оппонентов, аргументация против предположения о нестяжательских взглядах Корнилия и против близости его с Андреем Курбским (как противоречащих данным источников).
9 января 1970 г. Н. Е. Андреев писал об этой своей статье Г. В. Вернадскому: «Там есть ряд моих наблюдений над
Псковской летописью, которые, по-моему, весьма колеблют
построения А. Н. Насонова и ряда других сов<етских> историков». Затем 4 апреля того же года он вернулся к той же
теме: «В сущности, здесь стоит проблема о Псковских летописях. К несчастью, А. Н. Насонов не удержался от “модных”
(в 1940‑х и 1950‑х гг.) обобщений и вовлек классификацию
летописей в сомнительные построения. Даже в пределах моей
темы видно, что характеристика 3‑ей (по Насонову) Псковской летописи как “антимосковской” не слишком точна». Как
можно судить по этим замечаниям и как вообще видно по тону
его писем, Н. Е. Андреев в целом высоко ставил творчество
А. Н. Насонова как продолжателя А. А. Шахматова. Его работа с летописными текстами была им оценена по достоинству.
И лишь влиянием времени объяснял он тот факт, что к своим
выводам о взаимоотношении текстов А. Н. Насонов в данном
случае прибавил еще выводы об их социальной направленности
сугубо гипотетического свойства.
Тема псковского летописания продолжалась в письме
от 12 июля 1971 г. Н. Е. Андреев написал о том, что на машинке перепечатывает свою статью «О характере третьей
псковской летописи»: 34 «Мне кажется, что я “наголову” разбиваю Насонова в этом вопросе … Статью надеюсь напечатать в Festschrift George Florovsky (туда меня просили дать
работу по-русски…)». Эта статья, как и некоторые другие
самые лучшие работы Н. Е. Андреева, были затем включены
им и в книгу «Studies in Moskovy», о которой он писал в том
же письме: «Очень жалко, что не хватает времени докончить
книгу по Московской Руси … Издатели на меня сердятся, но
я никогда не халтурил в своих работах и выпускать, как нынче очень принято, “полуфабрикаты” не собираюсь …». Работа
по перепечатке статьи о Псковской 3‑й летописи задержалась
из-за болезни автора, и еще 10 января 1972 г. Н. Е. Андреев
34
Андреев Н. Е. О характере третьей псковской летописи // Essays in
honor of Georges Florovsky. Russia and Orthodoxy. Mouton; The Hague, 1975. Vol. 2.

796

Глава 14

продолжал в связи с этим в письмах критиковать А. Н. Насонова: «… кажется, соответствующие теории А. Н. Насонова
“дюже гипотетичны”. Я хочу напечатать работу по-русски,
но где неизвестно. Заказали для “Festschrift Florovsky”,
но туда из-за нездоровья, видно, не успел». И только через
несколько месяцев 15 июля 1972 г. о перепечатке работы сообщается как о деле завершенном: «Я закончил перепечатку
моей работы “О характере III Псковской летописи”, и она
отослана в Mouton, где печатается Festschrift Florovsky.
По-моему, мне удалось поставить вещи на свои места …». Но
15 декабря 1972 г. он беспокоился: «Я в начале июля отослал
им мою работу “О характере III Псковской летописи”, которую редакторы ждали, а до сих пор (6 месяцев спустя) нет
гранок».
Эта статья Н. Е. Андреева может считаться одной из
наиболее значительных его работ. В ней он основательно
исследовал весь комплекс вопросов, связанных с изучением так называемого Строевского списка, который А. Н. Насонов при издании назвал «Третьей псковской летописью
(Псковская 3)». Сравнив тексты, Н. Е. Андреев убедился
в основательности своих старых выводов. По его мнению,
«в построениях Насонова есть как бы два пласта: главнейший, основной, исследование взаимоотношений между
отдельными летописными списками, — и здесь его наблюдения весьма существенны, по крайней мере, для данного
этапа наших знаний; и второй пласт — как бы производный, — его попытка выявить не только социальную и политическую направленность отдельных псковских сводов,
но и попытка определить место их появления и — более
того — персонифицировать их предполагаемых создателей, авторов или редакторов». Именно в этом втором,
неглавном пласте «ряд утверждений Насонова проблематичен и, в некоторых пунктах, фактически ошибочен, поскольку речь идет о Псковской третьей летописи». 35 Насонов пришел к выводу о том, что Псковская 3 была создана
в Псково‑Печерском монастыре, сравнивая известия Строевского списка с некоторыми другими летописными текстами. Он определил протограф Строевского списка как
35

Ibid. P. 120.

797

Часть 4

cвод 1567 г. игумена Корнилия, казненного Иваном Грозным.
Позднее он писал даже, что Строевский список представляет
сам оригинал этого свода. Таким образом, его текст становился
новым источником по истории социально-политической борьбы XVI в. Между тем предшественники Насонова думали, что
Корнилий редактировал Псковскую 1 летопись (свод 1547 г.).
Насонов же полагал, что составителем свода 1547 г. мог быть
знаменитый старец Елеазарова монастыря Филофей, известный своими посланиями о «Москве — третьем Риме». При этом
в основе обоих сводов лежал какой-то общий источник.
Н. Е. Андреев провел ту же работу по сличению летописных
текстов, что и А. Н. Насонов, однако пришел к другим выводам. Он сделал ряд наблюдений, свидетельствующих о том, что
в тех случаях, когда свод 1547 г. помещает обширные рассказы
об основании Псково‑Печерского монастыря, свод 1567 г. дает
сокращенную версию рассказа. Сопоставление с «Повестью
об основании Псково‑Печерского монастыря» показывает,
что свод 1547 г. не просто лучше передает текст протографа,
но следует определенной тенденции. Он отводит главную роль
присланному из Москвы дьяку Мисюрю Мунехину. Но и свод
1567 г. не уделяет никакой роли игуменам монастыря и братии и вообще допускает высказывания, невозможные в устах
патриота-псковича.
Эти и другие наблюдения об отсутствии заинтересованности составителя в судьбах Псково‑Печерского монастыря
привели Андреева к мысли о том, что гипотеза о причастности игумена Корнилия к составлению Псковской 3 летописи лишена оснований. Рассмотрев и сопоставив все сообщения обеих летописей (Псковской 1 и Псковской 3) с 1510 г.,
т. е. с момента вхождения Пскова в Московское государство,
Андреев признал, что в Псковской 3 на фоне в целом промосковской и лояльной к царю картины событий есть отдельные
выпады против идеи царства. Но они сделаны не с позиции
игумена Псково‑Печерского монастыря. Составитель Строевского списка, по его наблюдениям, был заинтересован делами,
связанными с браками, особенно со вторыми браками (в том
числе вторым браком великого князя Василия III, который
он определяет как «прелюбодеяние»). Поэтому Андреев увидел в этом составителе кого-то из состава псковского белого
духовенства, одного из «вдовых попов», отправленных при
798

Глава 14

митрополите Симоне после смерти жен в монастырь. Кстати,
он обратил внимание на упоминание в тексте Строевского
списка некоего священника Ивана Амбросьева, предположив,
что как раз он и может быть составителем текста летописи до
1556 г. А с 1556 г. до 1567 г. текст Строевского списка «полностью проникнут общерусским настроением», и отдельные
псковские заметки в нем связаны с печерским иноком Пафнутием (бывшим воеводой Павлом Петровичем Заболоцким).
Итак, Н. Е. Андреев показал, что А. Н. Насонов находится под воздействием схемы, согласно которой всегда следует
искать если не классовую, то политическую борьбу. Поэтому
псковское летописание второй половины XVI в. получалось
у него антимосковским, Псково‑Печерский монастырь —
нестяжательским центром, а Корнилий пострадал за свое несогласие с царем. Но у А. Н. Насонова, как кажется, это не было
официальной идеей советской историографии. Это была старая, шахматовская и еще более — приселковская идея о том,
что летописцем двигали мирские (читай: политические) страсти и интересы. Согласно этому, он искал в летописи следы таких интересов, а Н. Е. Андреев сам признавал, что в Псковской
3‑й есть «выпады против идеи царства», хотя и объяснял их подругому, чем А. Н. Насонов.
Но и сам Н. Е. Андреев находился под воздействием если
не схемы, то совершенно определенных представлений о главном направлении русской истории и о характере ее движения.
Он делал акцент не на противостоянии, не на борьбе враждебных сил, а, наоборот, подчеркивал преемственность русской
культуры как в целом, так и отдельных ее проявлений. Можно
согласиться с С. Н. Носовым, который писал: «Исследователь
всегда стремился выявить в первую очередь связующие элементы русской истории, те силы и начала, которые противостояли
ее “дроблению” на взаимно враждебные эпохи и этапы». 36 Поэтому ему важна историческая роль иосифлян и их союз с царской властью. Н. Е. Андреев видел в этом союзе прежде всего
продолжение византийского культурного опыта, органично
усвоенного Московской Русью.
Выводы Н. Е. Андреева об истории псковского летописания, как и вся система его аргументации, не были, по существу,
36

Носов С. Н. Проблемы истории русской культуры… С. 443.

799

Часть 4

затем ни внимательно рассмотрены, ни опровергнуты. Псковские летописи стали объектом специального изучения в монографии Г. Грабмюллера, появившейся одновременно со статьей
Н. Е. Андреева. Но Псковская 3 в ней специально не рассматривалась. Автор лишь упомянул как не подлежащие сомнению
авторство Корнилия и тезис о противоположных направленностях свода 1567 г. и свода 1547 г. (Псковской 1 летописи). 37
Между тем, Н. Е. Андреева очень волновало развитие
отношений с советскими коллегами. В 1972 г. он с сожалением писал Г. В. Вернадскому: «Между прочим, Д. С. Лихачева
опять не пустили для получения почетной степени в Эдинбургском университете». Последняя фраза показывает еще одну
важную на всем протяжении переписки тему — впечатление
от личного знакомства с советскими коллегами и выводы о положении исторической науки и историков в СССР. Впервые
эта тема поднимается в письме от 21 сентября 1958 г. В нем содержится рассказ об англо-советской конференции историков
в Лондоне, на которой Н. Е. Андреев присутствовал. «Среди
интересных гостей был, во‑первых, А. В. Арциховский (самоуверенный, но любезный толстяк, воображающий, что он говорит по-английски), доклад его о недавних археологических
работах в СССР был интересен, хотя ничего нового в нем для
меня не было; обещал прислать мне ряд публикаций, отсутствующих здесь. Во‑вторых, тоже академик Борис Александрович
Рыбаков, “на лету” схватывающий суть дела в разговоре, сам
быстро подсевший ко мне на первом заседании (после того
как я задал вопрос о состоянии проблемы связи между антами
и славянскими племенами будущего киевского государства)
и рассказавший очень много интереснейших вещей. Сам он
читал о характере русского феодализма в древней Руси (при
этом упоминал и Ваше имя, как противника этой теории). Он
был очень корректен и мягок в формулировках, на мой вопрос,
сделанный накануне, ответил обширно, (минут 30 с таблицами). Теперь выдвигается теория “Черняховской культуры”.
О феодализме на Руси английские историки засыпали Рыбакова острыми вопросами. Общее впечатление сформулировал (в частном порядке) остроумный Л. С. Левинсон: “Весьма учено, но совсем неубедительно”. Однако лично Рыбаков
37

Grabmüller H. J. Die Pskover Chroniken. Wiesbaden, 1975. S. 40, 206.

800

Глава 14

производит приятное впечатление … М. Н. Тихомиров не приехал, — его доклад о христианизации Руси не содержал ничего
нового. Очень дельно и интересно говорил проф. В. М. Хвостов
(по дипломатической истории XIX в.): политика России в вопросе объединения Германии. В целом: талантливые люди русские историки и какие цепи — “официальные теории”».
Как и другие историки-эмигранты, Н. Е. Андреев беспокоился о положении науки в СССР и реагировал на малейшие
изменения в отношениях с коллегами. Через два года 26 июля
1960 г. он писал: «Поток писем и публикаций из России замер, начиная — примерно — с 19 мая, когда выяснился провал
“совещания на верхах”. Сейчас вернулись некоторые бывшие
мои студенты из России, пробывшие там 10 месяцев в порядке
“культурного обмена”, — все они говорят, что в академических
кругах вновь боятся переписки с заграницей. Мне (ибо я неисправимый оптимист!) хочется думать, что эти заморозки —
временные (страна, как явствует из всех свидетельств, жаждет
теплой погоды и устойчивого климата)».
И действительно, 10 сентября 1960 г. Н. Е. Андреев уже написал о своих встречах с коллегами в Стокгольме и Упсале на
конгрессе славистов: «Самым интересным были выступления
сов<етских> академиков Тихомирова и Рыбакова по ужаснейшему докладу Чубатого (из Нью-Йорка из тамошней Украинской академии) о формировании трех славянских народов
в Восточной Европе. Они “высекли” его показательно, — сочувствовало им 80% присутствующих, и сами самостийники
были, кажется, смущены, — может быть, впервые в жизни!».
О М. Н. Тихомирове в этом письме сообщается как о «премилом человеке (ему 67 лет)», разговоры с которым Н. Е. Андреев
вел «иногда буквально часами». И, напротив, Л. В. Черепнин
поначалу оставил по себе «очень неприятное впечатление» как
человек «грубый, агрессивный и болезненно толстый». Отмечены также Б. Ф. Поршнев, который был «любезен в разговорах и отвратителен на кафедре», и «академик Жуков, по докладу которого о “периодизации мировой истории” выступало
23 оратора (!), непроницаемый “партийный босс”, отлично
говорящий по-английски».
Г. В. Вернадский, очевидно, был заинтересован этим
письмом и ответил подробно, потому что вскоре, 16 октября, Н. Е. Андреев уже благодарил его за письмо от
801

Часть 4

23 сентября — «отклик на мое беглое описание встреч с советскими историками». И здесь он несколько более подробно
прокомментировал свой отзыв о Л. В. Черепнине, отвечая, очевидно, на какие-то сомнения, высказанные Г. В. Вернадским:
«Описание Черепнина совершенно точное, я даже опустил ряд
его весьма задиристых замечаний, — они меня так удивили,
что я выразил одному из академиков удивление: “Почему так
неприязненно держится Черепнин?”. Тот ответил: “К несчастью, у нас такая манера очень часто встречается. Не обращайте внимания”».
Но впечатление о Л. В. Черепнине, как потом выяснилось,
оказалось обманчивым. 3 октября 1963 г. Н. Е. Андреев написал Г. В. Вернадскому о второй встрече с ним на конференции
в Лондоне. «На этот раз он подошел ко мне первый и был весьма дружелюбен … Между прочим, назвал Вас “крупным ученым” и сказал, что “нападки на Вернадского” в сов<етской>
прессе “надо понимать в их отношении к общей политике”».
Н. Е. Андреев продолжал видеть улучшение в отношениях
с коллегами из России и в дальнейшем. В сентябрьском письме 1965 г. содержится сообщение об участии в Международном конгрессе историков в Вене, где Н. Е. Андреев встречался
опять с Л. В. Черепниным и Г. А. Новицким, заведующим кафедрой феодализма в МГУ: «Соотечественники были любезны,
но на сближение шли с трудом. Однако в целом расхождений
было много меньше, чем в Стокгольме в 60‑м году». Сожалел
Н. Е. Андреев и о неприезде Д. С. Лихачева и М. В. Алпатова на
конгресс византинистов в Оксфорде в сентябре 1966 г.
Отдельно обсуждался в переписке вопрос о гипотезе
Э. Кинана о подложности переписки Ивана Грозного с Андреем Курбским. Этот вопрос был тесно переплетен с другими
проблемами истории русской книжности эпохи Ивана Грозного, которые были главным объектом интересов Н. Е. Андреева.
13 июня 1972 г. Н. Е. Андреев написал: «Я прочитал книгу Кинана о Курбском–Грозном. Это ужасно слабо … И тема мнимая.
Что Вы думаете?». 15 декабря 1972 г. Н. Е. Андреев сообщил
Г. В. Вернадскому: «Я написал разбор странной книги Кинана
о переписке Курбского и Грозного, — надеюсь, что Р. Б. Гуль
напечатает статью в ближайшей книге “Нового журнала”. 38
38
Андреев Н. Е. Мнимая тема: о спекуляцих Э. Л. Кинана // Новый
журнал. 1972. № 109. Видно, что тема подлинности переписки живо трогала

802

Глава 14

Надо сказать, что я никак не могу понять, каким образом такая чепуха могла дать ему “премию” и кафедру в Гарварде: это
поистине “псевдонаука”. А его рекомендовали в профессора:
Шевченко, Чернявский и Fennell! По-моему, это — девальвация академических ценностей … Мне писал Д. С. Лихачев, что
ленинградский историк Скрынников 39 думает, что первым писал Исайя, а я — пока что — полагаю, что Курбский … Позднее
я думаю писать маленькую статью по-английски, анализируя
тексты Курбского и Исайи; в рецензии, конечно, я не хотел показать все данные, которыми располагаю». Когда статья вышла,
Н. Е. Андреев получил отклики на нее и писал Г. В. Вернадскому 23 января 1973 г.: «В № 109 “Нового журнала” появилась моя критика фантазий Кинана. Гуль писал мне, что книга
“Н<ового> ж<урнала>” была послана по воздуху 29 декабря,
но пока что ничего не пришло ... Я уже получаю отклики читателей на мою статью: мнимая тема, но неизвестно, когда журнал
доберется до меня. А в продаже его нигде здесь нет …». Вообще
и Н. Е. Андреев, и Г. В. Вернадский с сомнением относились не
только к книге Э. Кинана, но и к некоторым другим американским исследованиям русской истории, популярным в Америке
и Европе, например к работам О. Притцака: «До меня дошло,
что Pritsak, будто бы установил, кто был автором ”Слова о полку Игореве“. Известно ли Вам что-либо об этой его теории?».
Н. Е. Андреев не случайно так болезненно воспринял наименование себя «иностранным ученым». Из писем
его Г. В. Вернадскому ясно, что он никогда себя таковым не
ощущал. Все его интересы были связаны с Россией, русской
историей и литературой. Все его работы довоенного периода написаны и опубликованы в Праге по-русски. И хотя, став
исследователя. Он вернулся к ней в 1973 и 1975 гг. См.: Андреев Н. Е. О мнимой
теме Э. Кинана (письмо издателю) // Новый журнал. 1973. № 111; Andreev N.
The authenticity of the correspondence between Ivan Grozny and Prince Andrey
Kurbsky (review article) // SEER. 1975. Vol. 53. No. 133. См. также: Андреев Н. Е.
Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским / Изд. Я. С. Лурье и Ю. Д. Рыковым (review) // SEER. 1981. Vol. 59; Apocryphal — Not Apocryphal? A critical analysis of the discussion concerning the correspondance between Tsar Ivan IV
Groznyj and Prince Andrej Kurbskij by N. Rossing and B. Ronne (review) // SEER.
1982. Vol. 60. Pt. 2.
39
См.: Скрынников Р. Г. 1) Подложна ли переписка Грозного и Курбского // ВИ. 1973. № 6. С. 53–63; 2) Переписка Грозного и Курбского: парадоксы
Эдварда Кинана. Л., 1973.

803

Часть 4

преподавателем в Кембридже, Н. Е. Андреев начал писать и публиковаться в основном по-английски, это было вынужденным
шагом. И всякая возможность писать и печататься по-русски
была для него драгоценна. 40
Н. Е. Андреев был русским ученым и по своей школе.
Н. П. Кондаков, в окружении которого он сформировался как
исследователь, принадлежал к мощному научному течению,
восходящему к Ф. И. Буслаеву. Ответвлениями этого же потока
были, в конечном счете, и А. А. Шахматов (через Ф. Ф. Фортунатова), и В. М. Истрин (через Н. С. Тихонравова), и В. Н. Перетц (через А. И. Соболевского). Таким образом, мы можем
констатировать общность научных корней Н. Е. Андреева и его
основного оппонента А. Н. Насонова. Но все же Н. Е. Андреев,
как и Е. Ю. Перфецкий, в определенном смысле были одиночками, так как оказались лишены тесного общения с коллегами,
которые занимались русским летописанием.

40
Как следует из писем Г. В. Вернадскому, в семье Н. Е. Андреева говорили по-русски (его жена и дети).

Глава 15.
Историки школы С. В. Бахрушина.

Особенность восприятия ими летописей
и метода их исследования

Здесь будут рассмотрены работы двух представителей
этого направления — М. Н. Тихомирова и Л. В. Черепнина. Последний из них может считаться также и учеником А. И. Яковлева. Сами С. В. Бахрушин и А. И. Яковлев были учениками
В. О. Ключевского. Сохраняя верность нашему общему принципу связывать работы учеников с работами их учителей, кратко отметим, чему могли научиться М. Н. Тихомиров и Л. В. Черепнин у своих учителей.
Ранними летописями С. В. Бахрушин никогда не занимался, но одной из главных тем его занятий было сибирское летописание. 1 Главные выводы о его начале и дальнейшем развитии
сделаны в первой части «Очерков по истории колонизации
Сибири XVI и XVII вв.». Сравнительный анализ Есиповской
и Строгановской летописей, предпринятый С. В. Бахрушиным,
и его вывод о том, что они восходят к общей основе, и эта основа, предположительно, есть казачье «Написание», составленное по инициативе архиепископа Тобольского Киприана, — это
классические положения в истории летописания Сибири, от
которых отталкиваются все последующие исследователи темы.
Отношение С. В. Бахушина к творчеству А. А. Шахматова
1
Отметим следующие работы: Бахрушин С. В. 1) Туземные легенды
в «Сибирской истории» С. Ремезова // Исторические известия. М., 1916.
№ 3–4. С. 3–28; 2) Основные течения сибирской историографии // Северная
Азия. 1925. Кн. 1–2. С. 104–113; 3) Очерки по истории колонизации Сибири
в XVI и XVII вв. М., 1927; Легенда о Василии Мангазейском // Известия АН
СССР. Отд-ние гуманит. наук. Л., 1929. № 6. С. 479–509.

805

Часть 4

видно из его замечаний на защите кандидатской диссертации
А. Н. Насонова (см. гл. 12).
А. И. Яковлев сам никогда не занимался летописями. Однако он интересовался ими. Во‑первых, в его фонде сохранилась
не раз нами уже упоминаемая рукопись An. с пометами и концовкой, которые предположительно можно считать принадлежащими А. И. Яковлеву. Даже если это наше предположение
неверно, все равно очевидно, что рукопись, сохранявшаяся
ученым на протяжении нескольких десятков лет, была им прочитана и, вероятно, вызвала его интерес. Возможно, это работа
кого-то из его учеников. Известно также, что дочь А. И. Яковлева О. А. Яковлева занималась летописанием, хотя и поздним.
Ею была открыта и издана рукопись Пискаревского летописца. 2 В рукописи An. подчеркивались достижения историков
XIX в. в изучении летописей. Работы А. А. Шахматова хотя
и оценивались высоко и были подробно разобраны по содержанию, но не рассматривались как грандиозный рубеж в исследовании темы, а, наоборот, подчеркивалась его преемственность
с трудами предшественников. Идея же издания ПВЛ, предпринятого Шахматовым, оценивалась критически. В основе
критики лежало неприятие идеи реконструкции недошедших
летописей на основе гипотетических заключений об истории
их текста — квинтэссенции научного творчества Шахматова.
В критике идеи нового ПСРЛ, с которой выступил
А. И. Яковлев в 1936 г., также лежала обида за предшествующую Шахматову историографию, за старую традицию издания текстов. Таким образом, можно предположить, что
у А. И. Яковлева его ученики могли почерпнуть скорее осторожность в отношении к Шахматову и его работам, чем безоговорочное их принятие.
По некоторым причинам здесь не будет рассмотрено творчество еще одного выдающегося историка школы С. В. Бахрушина — А. А. Зимина, младшего коллеги М. Н. Тихомирова и Л. В. Черепнина. 3 Он был крупным источниковедом, но
2
См.: Материалы по истории СССР. М., 1955. Вып. 2. Документы по
истории XV–XVII вв. С. 5–210.
3
См.: Панеях В. М. Вспомогательные исторические дисциплины в научном наследии А. А. Зимина // ВИД. 1983. Т. 14. С. 107–135; Waugh D. A. A. Zimin’s Study of the Sources for Medieval and Early Modern Russian History // Essays in Honor of A. A. Zimin. Slavica Publishers Inc. Columbus, 1985. P. 1–58.

806

Глава 15

летописание не было его главной темой. 4 А. А. Зимин много
издавал летописи. 5 Из всех троих Зимин наиболее близко подошел по методам работы к ученикам М. Д. Приселкова. Его
книга о «Слове о полку Игореве» вызвала самый сильный
общественный резонанс из всех специальных монографий,
когда-либо написанных в сфере гуманитарных наук советскими учеными, и оживила интерес ученых разных направлений
к специальным вопросам критики текста. Многолетняя дружба
связывала А. А. Зимина и Я. С. Лурье. Об их переписке и некоторых взглядах А. А. Зимина на методы изучения древних текстов см. в гл. 8.2 и гл. 13.
15.1. Л. В. Черепнин — продолжатель линии
внутренней критики текста
Л. В. Черепнин был известным историком русского средневековья. Но работы по истории летописания в его творчестве
не занимали большого места. Вряд ли его даже можно вообще
назвать историком летописания. Тем не менее важно посмотреть именно на его работу с летописями, так как он воплотил
самые характерные особенности отношения к средневековым
нарративным текстам советских историков.
Разумеется, прежде всего потребуется соотнесение его
статей о летописях с шахматовской методикой и шахматовской летописной схемой. Когда началось научное творчество
Л. В. Черепнина, было уже ясно, что не только работы самого
А. А. Шахматова, но и труды его непосредственных учеников
и продолжателей и учеников этих учеников составляют главное ответвление в историографии летописания XX в. Сейчас
видно, что от работ Шахматова идет не одна линия, а несколько направлений. Речь идет, прежде всего, о М. Д. Приселкове,
4
См.: Зимин А. А. 1) Краткие летописцы XV–XVI вв. // ИА. 1950. Кн. 5.
С. 3–39; 2) Русские летописи и хронографы конца XV–XVI вв.: Учеб. пособие.
М., 1960; 3) «Летописец начала царства» — памятник официальной политической идеологии середины XVI в. // Доклады и сообщения АН СССР. М., 1956.
Вып. 10. С. 78–88; Зимин А. А., Насонов А. Н. О так называемом Троицком
списке Новгородской первой летописи // ВИ. 1951. № 2. С. 89–91.
5
Троицкий список Новгородской первой летописи / Подгот. текста,
археогр. введ. А. А. Зимин, А. Н. Насонов // Новгородская первая летопись
старшего и младшего изводов. М.; Л., 1950. С. 510–561; Иоасафовская летопись / Текст подгот. А. А. Зиминым и С. А. Левиной. М., 1957.

807

Часть 4

А. Н. Насонове, Я. С. Лурье, чей определяющий вклад несомненен. Но мы видели, что учениками Шахматова в действительно являлись и Е. Ю. Перфецкий, а также В. А. Пархоменко,
из филологов — С. П. Розанов. Шахматов повлиял и на других
исследователей — на учеников С. Ф. Платонова и А. Е. Преснякова, например, можно назвать Н. Ф. Лаврова. Но то, как они
исследовали летописи, по ряду позиций очень отличается от
подхода, например, М. Д. Приселкова и его учеников. Это же
относится и к В. Л. Комаровичу. Нужно определить, можно ли
говорить о влиянии школы Шахматова на Черепнина, и если
да, то в чем это влияние проявлялось.
Л. В. Черепнин занимался только ранним летописанием.
Поэтому ему нужно было определить отношение прежде всего
к работам Шахматова о ПВЛ. Это был тяжелый момент в истории изучения летописей: эпоха борьбы с «буржуазным объективизмом» и космополитизмом. Работы А. А. Шахматова и его
школа начали подвергаться критике. 6 Л. В. Черепнин следовал
за Шахматовым в своем понимании летописания по целому
ряду положений, но далеко не по всем. Возьмем для анализа
несколько статей Л. В. Черепнина, посвященных Шахматову
и раннему летописанию. 7 Рассмотрим раннюю статью Л. В. Черепнина о «Летописце Даниила Галицкого», 8 статью о редакциях ПВЛ и о предшествующих ей сводах, 9 рецензии на книги
6
Черепнин Л. В. «Повесть временных лет», ее редакции и предшествующие ей летописные своды // ИЗ. 1948. Т. 25. С. 293–333. См. также: Пашуто В. Т. 1) За марксистско-ленинскую историю литературы // ВИ. 1950. № 3.
С. 114–120; 2) А. А. Шахматов — буржуазный источниковед // ВИ. 1952.
№ 2. С. 47–73; Будовниц И. У. Об исторических построениях М. Д. Приселкова // ИЗ. 1950. Т. 35. С. 199–231. В. М. Панеях определяет перечисленные
работы как наступление на петербургскую историческую школу. См.: Панеях В. М. Творчество и судьба историка: Борис Александрович Романов. СПб.,
2000. С. 291.
7
Я сознательно не обращаюсь к его большой работе о Новом летописце
и летописании XVII в. Во‑первых, я уже несколько раз писала об этом (в отдельной статье и в книге), а во‑вторых, наиболее ясно метод Л. В. Черепнина
виден, на мой взгляд, именно в его работах о ранних летописях. См.: Черепнин Л. В. «Смута» и историография XVII века: (Из истории древнерусского
летописания) // ИЗ. 1945. Т. 14. С. 81–128.
8
Черепнин Л. В. Летописец Даниила Галицкого // ИЗ. 1941. Т. 12.
С. 228–253.
9
Черепнин Л. В. «Повесть временных лет», ее редакции и предшествующие ей летописные своды.

808

Глава 15

И. П. Еремина 10 и А. Г. Кузьмина, статью о Русской Правде
и летописях. 11
А. А. Шахматов в ряде случаев осуществлял внутренний
логический анализ текста и выделял внутри него более ранние
слои. Это же можно сказать обо всех выбранных для анализа
работах Л. В. Черепнина, хотя он сам в статье о ПВЛ 12 спорил
с характеристикой, данной А. А. Шахматову Д. С. Лихачевым:
«логически-смысловой анализ». 13 Именно таким образом, на
основании логической интерпретации текста, Л. В. Черепнин
выделял в составе Ип. «Летописец Даниила Галицкого». И точно так же им выделялись редакции ПВЛ.
Как и А. А. Шахматов, Л. В. Черепнин всегда стремился
построить гипотезу (догадку) даже в том случае, если для этого имелся скудный материал. Мы видим это в его статье о ПВЛ
(критика позиции В. В. Мавродина со ссылкой на Б. Д. Грекова и заключение о том, что «гипотезы в науке вообще и в частности в исторической науке оправдали себя полностью» 14).
Л. В. Черепнин здесь явно близок к Шахматову, к тем шахматовским работам, где речь идет о раннем летописании и где
действительно в основе лежит внутренний анализ текста. На
основе часто только этого анализа Шахматов предлагал реконструкцию первоначального вида текста.
Этот реконструированный памятник почти всегда сравнивался А. А. Шахматовым затем с остальными частями того же
самого текста, из которого он сам был только что выделен.
В результате строилось представление об особенностях этапов
летописания. Если посмотреть работы Л. В. Черепнина, можно
увидеть, что внутри «Летописца Даниила Галицкого» он таким же путем внутреннего логического анализа выделял еще
10
Черепнин Л. В. Рец.: Еремин И. П. «Повесть временных лет»: Проблемы ее историко-литературного изучения. Л., 1947 // Советская книга. 1948.
№ 3. С. 104–106.
11
Черепнин Л. В. Русская Правда (в краткой редакции) и летопись как
источники по истории классовой борьбы // Академику Борису Дмитриевичу
Грекову ко дню семидесятипятилетия: Сб. статей. М., 1952. С. 89–99.
12
Черепнин Л. В. «Повесть временных лет», ее редакции и предшествующие ей летописные своды.
13
См.: Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое
значение. М.; Л., 1947.
14
Черепнин Л. В. «Повесть временных лет», ее редакции и предшествующие ей своды. С. 294.

809

Часть 4

Летописец 1256–1257 гг., а также галицкую повесть 1211 г.
и источники черниговского происхождения.
Как и А. А. Шахматов, Л. В. Черепнин стремился восстановить более широкий культурный слой, осколком которого явился разбираемый (реконструированный) текст, и показать его
место в этом слое некогда утраченного целого. А. А. Шахматов
восстанавливал целый ряд связанных друг с другом текстов
в реально сохранившихся летописях. Л. В. Черепнин находил
сходство «Летописца Даниила Галицкого» со «Словом о полку
Игореве». В обоих случаях это были следы черниговского летописания, и это же относится к ПВЛ и РП. Причем выводы по
«Слову» или РП подтверждали его выводы по летописям, и наоборот. Так же работал и Шахматов, подходивший к одной
и той же проблеме с разных сторон (см. гл. 3). У Черепнина,
как и у Шахматова, «решительно все факты находят себе место
и объяснение в его системах и притом зачастую оказываются
нанизанными на разветвления одной и той же идеи». 15
И А. А. Шахматов и позднее Л. В. Черепнин стремились
определить, пусть даже сугубо предположительно, и место
составления памятника, и автора. Так, Черепнин полагал
(на основании внутреннего, логического анализа одногоединственного текста), что «Летописец Даниила Галицкого»
возник в Холме при епископской кафедре. Он даже находил
объяснение, казалось бы, противоречащему этому обилию
в тексте Ип. военных сюжетов. Авторами «второй галицкой повести», им логически далее выделяемой уже внутри «Летописца
Даниила Галицкого», считал людей из княжеского окружения
(«надо думать, что яркие зарисовки … появились на страницах
летописца в результате того правительственного обследования
боярских беззаконий, которое было поручено кн. Даниилом
печатнику Кириллу и стольнику Якову» 16). Обстоятельства
составления редакций ПВЛ по сходной причине виделись ему
связанными с окружением Владимира Мономаха и с его отношениями с черниговскими князьями Святославичами. Относительно авторства «Слова о полку Игореве» известно его предположение о трактовке имени Боян как «бо Ян» и соотнесении
15
Щерба Л. В. Методы лингвистических работ А. А. Шахматова //
ИОРЯС. Пг., 1922. Т. 25. С. 315.
16
Черепнин Л. В. Летописец Даниила Галицкого. С. 251.

810

Глава 15

его с печерским старцем Яном ПВЛ и Киево‑Печерского патерика. 17 Кстати, и такая игра именами и географическими названиями была не чужда Шахматову, достаточно вспомнить
его знаменитый сюжет о так называемых «былинных предках
Владимира», столь сильно раскритикованный впоследствии. 18
Л. В. Черепнин, как и А. А. Шахматов, исходил из представления о том, что первоначальный текст летописи не должен быть
противоречивым. На этом строился весь анализ и особенно выделение вставок и позднейших наслоений. Обратившись к статье
Л. В. Черепнина о «Летописце Даниила Галицкого», мы видим,
например, что Летописец 1256–1257 гг., а также Повесть о битве
на Калке и другие части выделялись им именно таким образом.
Причем противоречивость сохранившегося текста была обнаружена как в логическом смысле (два раза описывается одно и то
же событие, рассказ «лишен композиционной стройности»), так
и в построении фраз, например, в использовании двойственного
и множественного чисел (при выделении «второй галицкой повести»). Точно такой же прием встречался у Шахматова. Это
знаменитое место его «Разысканий …» о двойных описаниях киевских событий XII в., указывающих на два южных источника:
киевский и переяславский, а также на два переяславских летописца: княжеский и епископский. И не менее знаменитое место
с множественным и двойственным числами при сравнении рассказа о завоевании Олегом и Игорем Киева в ПВЛ и Н1Мл. 19 Оба
исследователя распутывали сложный клубок разновременных
текстов. Не случайно, возможно, что оба пользовались сходными образами. А. А. Шахматов сравнивал свою работу с распутыванием сложного клубка (и ему вторил М. Д. Приселков). 20
А Л. В. Черепнин писал, что в статье 6735 г. в Ип. «переплелись
два рассказа», и он их расплетает. В итоге — восстановление первоначального, непротиворечивого и композиционно стройного,
логичного, с точки зрения исследователей, текста.
В этой же плоскости лежит полемика Л. В. Черепнина с филологами школы В. Н. Перетца (С. А. Бугославским
См.: Черепнин Л. В. Русская Правда (в краткой редакции)…
См. гл. 3.
19
Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. 99–105.
20
Пресняков А. Е. А. А. Шахматов в изучении русских летописей //
ИОРЯС. Пг., 1922. Т. 25 С. 164.
17
18

811

Часть 4

и И. П. Ереминым). Л. В. Черепнин не мог согласиться с двумя положениями И. П. Еремина. Во‑первых, речь идет о понимании того, как следует изучать летописный текст. Еремин
в своей книге о ПВЛ стремился реконструировать сознание летописца как отличное от современного, называя его «дискретным», и т. д. 21 Поэтому, по Еремину, фрагментарность летописного повествования проистекает из его природы. Текст летописи, по Еремину, противоречив лишь в нашем современном
понимании, но не является таковым, с точки зрения летописца.
Сейчас бы мы назвали это исследованием ментальности. Т. е.
повторы, упоминание лиц и событий, о которых ранее не было
речи, не может оцениваться в каждом случае как след вставки
или позднейшего напластования. Это особенность сознания
другой эпохи. (См. гл. 7.)
Есть и другая черта, за которую Л. В. Черепнин критиковал
Еремина. И. П. Еремин, как уже говорилось, обратил внимание
на то, что у Шахматова «отчетливо намечен» образ летописца,
«многоопытного литератора-чиновника “политической канцелярии” князя, его официозного апологета и послушного исполнителя его поручений по части идеологической “обработки”
общественного мнения», образ, окончательно дорисованный
последователями Шахматова (т. е. М. Д. Приселковым). 22 Об
этом, критикуя, потом писал Я. С. Лурье, но гораздо ранее —
Л. В. Черепнин, который должен был, безусловно, видеть в работе И. П. Еремина чуждую себе школу. Для Черепнина анализ
летописей с точки зрений социально-политического содержания был особенно важен, хотя с конкретными выводами Приселкова он и не был согласен.
Это объясняется, конечно, требованиями эпохи, ожидающей везде классового подхода, но замечания такого рода
носят у Л. В. Черепнина не этикетный характер, а составляют содержание его выводов. Наблюдениями над социальнополитической природой текстов летописей пронизаны все
работы Черепнина. Именно так он работал с редакциями
ПВЛ, определял причины составления «Летописца Даниила Галицкого» и тех конструкций, которые вычленял внутри
21
Еремин И. П. «Повесть временных лет»: Проблемы ее историколитературного изучения. Л., 1947.
22
Там же. С. 37–39.

812

Глава 15

него. В этом смысле Л. В. Черепнин воспринял как раз линию
А. Е. Преснякова и М. Д. Приселкова о политическом значении
летописания и исходил из этого положения.
Этим же объясняется, вероятно, отношение Л. В. Черепнина к И. П. Еремину: «Мы привыкли представлять себе летописца как человека, активно реагирующего на окружающую
его действительность, как мыслителя (религиозного и политического), как историка, задумывающегося над судьбами своей
родины, ее прошлым и будущим. Если поверить И. П. Еремину,
то образ живого летописца со всеми страстями и волнениями …
нужно заменить бесплотным скелетом с хронометром в руках,
напряженно прислушивающимся только к счету времени и не
интересующимся ничем иным». 23 Это речь идет о наблюдении
Еремина над тем, что время — единственная активная категория сознания летописца.
По мнению Черепнина, работа Еремина представляла
«шаг назад» в изучении летописания. Еремин «задал самому
себе ряд “загадок”». Кроме того, Еремин упрекался за то, что
он предлагал подходить к летописи как к единовременно составленному тексту, поскольку все изыскания о летописных
разновременных слоях носят гипотетический характер (т. е.
это чуждая Черепнину школа и в отношении к гипотезам).
Позднее сходный упрек делал Еремину Я. С. Лурье. 24
Это была разница между школами в понимании не только
летописания, но и средневековья в целом. По сходной причине
Л. В. Черепнин подверг критике и работы С. А. Бугославского.
Бугославский в ранних своих работах рассмотрел некоторые
построения Шахматова, касающиеся гипотетического Жития
Антония Печерского. 25 Выделяя его следы в тексте ПВЛ, Шахматов применял типичный для него прием с использованием результатов им же самим осуществленной реконструкции предположительно существовавшего, но несохранившегося текста,
что было неприемлемо для школы Перетца (см. гл. 7). Позднее
и другие построения Шахматова представлялись Бугославскому искусственными. К тому же они давали сложные объяснения
Черепнин Л. В. Рец: Еремин И. П. «Повесть временных лет»…
Лурье Я. С. Предисловие // Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. 2‑е изд. СПб., 1996. С. 8–10.
25
Бугославский С. А. К вопросу о характере и объеме литературной деятельности преп. Нестора // ИОРЯС. Пг., 1914. Т. 19, кн. 3.
23
24

813

Часть 4

тому, что могло быть объяснено, с точки зрения Бугославского, гораздо проще. Но Черепнин не был сторонником простых
объяснений и раскритиковал Бугославского, который в своих
классификациях списков ПВЛ использовал только дошедшие
до нас тексты и стремился их вывести друг из друга, тогда как
для Шахматова (и для Л. В. Черепнина) реальные тексты являлись лишь верхушками кроны, венчавшей сложный генеалогический ствол, уже несохранившийся. 26 Работу Бугославского
критиковал потом вслед за Л. В. Черепниным и Д. С. Лихачев, 27
а Н. К. Гудзий (другой ученик В. Н. Перетца), наоборот, высоко оценил. 28
Однако критика С. А. Бугославского Д. С. Лихачевым направлена не на то, на что обращена критика его Л. В. Черепниным. Лихачев отверг мысль, что мы вправе выделить и анализировать ПВЛ из состава различных сводов, не касаясь истории
этих летописных сводов в целом, так как ПВЛ имела свою самостоятельную историю до продолжения ее новыми погодными записями. Черепнин же обратил особое внимание на упрек
Бугославского (по адресу Шахматова) в «конъектурной критике», модернизации (за это же его упрекал и И. П. Еремин)
и гипотетичности. Черепнин подчеркивал, что у Бугославского имеется «отказ от исторического подхода к сложению летописных памятников и переход на позиции чисто формального
их изучения, механического выделения вариантов, разночтений и т. д.».
Итак, уже видно, что Черепнин в своих работах по летописанию являлся продолжателем Шахматова, сам видел себя
таковым, отстаивал правоту подходов Шахматова к летописям и их изучению, критиковал противоположные школы. Но
есть между ними различия. Во‑первых, Л. В. Черепнин не делал
настоящих реконструкций текстов, к чему всегда стремился
А. А. Шахматов (и даже считал это главным результатом своих
работ). Л. В. Черепнин не строил генеалогических стемм, подобных шахматовским, ограничиваясь характеристиками выделяемых им текстов, чаще всего — их социально-политической
26
Бугославский С. А. «Повесть временных лет» (списки, редакции,
первоначальный текст) // Старинная русская повесть: Сб. статей / Под ред.
Н. К. Гудзия. М.; Л., 1941. С. 7–37.
27
Лихачев Д. С. Текстология. 2‑е изд. Л., 1983. С. 51.
28
Гудзий Н. К. Предисловие // Старинная русская повесть. М.; Л., 1941.

814

Глава 15

направленности. Это важное обстоятельство, и на необходимость стемм в исследованиях летописания с точки зрения шахматовской школы обращал внимание Я. С. Лурье.
Далее, Шахматов никогда так прямо, как это делал Черепнин, не подходил к тексту летописей с политическими оценками. Это делали, правда, А. Е. Пресняков и М. Д. Приселков.
Возможно, речь идет еще о различии взглядов историков и филологов, в случае Шахматова — лингвистов.
Аргумент о соответствии или несоответствии того или
иного летописного места исторической обстановке, столь
близкий Л. В. Черепнину, как и другим советским историкам,
также был чужд мышлению Шахматова, для которого понятие
«достоверности» распространялось лишь на генеалогию текстов, а реальность виделась скорее «тусклым светом», проникающим через призму текста. 29 Л. В. Черепнин понимал значение летописания как культурного явления и подчеркивал, что
после работ Шахматова стало ясно, что летопись «сама по себе
представляет историческое явление». Но если в Шахматове
историк «прорастал», то Черепнин был историком до мозга костей. Это видно из его подхода к летописанию.
При этом, вероятно, имело место сходство творческого почерка. А. А. Шахматов был уверен в неограниченности
возможностей науки при исследовании древнего летописания. Его тексты проникнуты идеей победы над временем (см.
у М. Д. Приселкова о «побежденных летописных сводах» 30).
В работах о летописях Л. В. Черепнина это также чувствуется.
Обратимся к рукописному тексту курса Л. В. Черепнина
по истории русского летописания, читанному им в 1950‑х гг.
(по-видимому, в Историко-архивном институте) и сохранившемуся в фонде ученого. 31 Рукопись представляет тетрадные
листки в линейку, вложенные в тетрадную обложку. Во Введении сразу говорится, что летопись — это прежде всего источник, но в двояком смысле. Это источник фактов, как современники эти факты воспринимали, «непосредственный остаток
прошлого» и «первый опыт историографического характера».
29
Пархоменко В. Is листування з акад. О. О. Шахматовим // Украïна.
Науковий двохмiсячник украïнознавства. Киïв, 1925. Кн. 6. С. 127.
30
Приселков М. Д. Русское летописание в трудах А. А. Шахматова //
ИОРЯС. Пг., 1922. Т. 25 С. 129.
31
Архив РАН, ф. 1791, оп. 1, № 142.

815

Часть 4

Значит, изучение летописей — это раздел источниковедения.
Напомним, что для Шахматова летопись не была в этом смысле источником, и понятия «источник», «источниковедение»
он никогда не употреблял. Одна из причин создания курса
Л. В. Черепнина — желание изложить свои наблюдения и выводы над летописями: «В ходе моих личных занятий по изучению
источников накопился ряд наблюдений над летописными текстами. Частично они опубликованы, частично нет».
Л. В. Черепнин сразу запланировал «дать связный очерк,
посвященный вопросам изучения русского летописания, очень
вкусно». В результате этого историографического рассмотрения «отчетливо вскроется лаборатория источниковедческой
работы, исследовательская техника. Ряд приемов, которыми
пользовались наши предшественники, мы отбросим, считаем
их несовершенными. Скажем, что это пройденный этап. Другие приведем в систему и используем для дальнейшей работы
по изучению летописания». 32 Таким образом, Л. В. Черепнин
очень четко и уверенно видел то, что нужно, по его мнению,
в работе с летописями, а что — ненужно. После прочтения работ А. А. Шахматова вопрос о летописях, их восстановлении,
их особенностях кажется довольно сложным, запутанным. Но
Л. В. Черепнину было свойственно стремление внести ясность,
его картина истории летописания гораздо более отчетлива, логична и ясна. Так и рассмотрение историографического вопроса, при стремлении «проследить смену критических приемов
в изучении летописей», помогло ему сделать выводы о том, «какова же должна быть исследовательская техника в этом деле». 33
С этой ясной точки зрения Л. В. Черепнин дал обзор
всех предшествующих трудов по летописанию. Вначале он
останавливался на последних по времени работах. О книге
М. Д. Приселкова «Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X–XII вв.» Л. В. Черепнин высказался так:
«методологически она вызывает возражения». Возражения
заключаются в том, что «Приселков прибегал в своей работе
к гипотезам, предположениям … Гипотезы это небезопасный
элемент научного творчества. Там, где чувствуется недостаток источников. Но надо проводить грань между гипотезой
32
33

Там же, л. 4.
Там же, л. 9.

816

Глава 15

и бесспорным историческим фактом. Приселков этого часто
не делает и выдает свои собственные соображения за реальную
историческую действительность». 34 Здесь видно некоторое
расхождение с другими высказываниями Л. В. Черепнина, на
которые указывали выше. Очевидно, свои собственные гипотезы он расценивал иначе, чем гипотезы М. Д. Приселкова. Здесь
присутствует определенное сходство критики Приселкова Черепниным и той критики, которая высказывалась на диспуте
по магистерской диссертации последнего (см. гл. 6).
Д. С. Лихачев критиковался с иных позиций: «Работа Лихачева («Русские летописи и их культурно-историческое значение». — В. В.), при всей ее талантливости и внешней яркости
(она написана художественно), носит слегка импрессионистический характер. У него часто строго аналитический метод
подменяется непосредственным впечатлением от источника». 35 Следовательно, по Черепнину, есть некий «строго аналитический метод» в изучении летописей. Но что означает тогда
«непосредственное впечатление от источника» у Лихачева?
Ответ, очевидно, следует искать в следующем высказывании:
«Чувствуется, что перед нами не историк, а историк литературы. И летописный свод для него не столько исторический
источник, сколько литературное произведение». Кроме того,
по Черепнину, летописание XVI–XVII вв. у Лихачева отражено «явно недостаточно». Лихачев руководствуется «неверным представлением, что в XVI в. летописное дело сходит на
нет». Тут у Черепнина видны очень определенные и отчетливые представления о «верных» и «неверных» мнениях. Это,
конечно, было не в духе Шахматова, критично оценивающего
себя самого, часто меняющего свои старые выводы на новые.
Наиболее интересным моментом у Лихачева Черепнин считал
обнаружение им двух слоев в летописи (сказания о первых
русских князьях и народные предания), т. е. — основной вывод
книги Лихачева был им фактически принят.
Затем Л. В. Черепнин обратился к последовательному
анализу историографии летописания, начиная ее со Шлёцера. Он оценивал его работу как труд, «в котором делается попытка разработать приемы критического издания и изучения
34
35

Там же, л. 7.
Там же, л. 8.

817

Часть 4

летописи». Черепнин, однако, увидел у Шлёцера ряд противоречий и утверждал, что это «формальный … взгляд на летописи». Формальность заключается в том что, по Шлёцеру, все
они списаны с одного оригинала и разночтения — результат
ошибок при переписке. «Вот то-то и неверно, — пишет Черепнин. — Летописи не просто переписывались и механически искажались. Летописи не раз переделывались, перерабатывались,
изменялись, дополнялись. Эти переделки и дополнения и изменения диктовались часто соображениями политическими».
Главное, чего не понимал Шлёцер, по Черепнину, — существование редакций, т. е. таких текстов, «которые имеют резкие
редакционные отличия друг от друга». И это понятие «редакционных отличий, а не просто механических описок, Шлёцеру
не свойственно». По Черепнину, недостатки Шлёцера — это
недостатки с исторической точки зрения, недостатки историка. Шлёцер «с точки зрения своей методологии и не в силах дать
истории развития летописного дела», так как «формальный
подход этому мешал». Шлёцер не видел политического смысла
в разночтениях летописных текстов, и, по Черепнину, именно
это не давало ему возможности по-настоящему восстановить
первоначальный текст «Нестора»: «В самом деле, если отказаться о взгляда на изменения в летописных списках как сознательные, вызванные политическими мотивами, то как определить, что из того или иного списка принадлежит Нестору, что
нет? И остается поле для домыслов». 36 В этой фразе сразу виден собственный принцип работы Черепнина над текстами летописей. Он именно так и строил свои исследования: от оценки
политического смысла отдельных рассказов к определению политического изменения текста и стремлению объяснить это изменение историей складывания текста. Таким образом, у него
самого источниковедение действительно всегда играло подчиненную роль по сравнению с историческим анализом.
Мнение Л. В. Черепнина о П. М. Строеве было очень высоким. Он считал, что «его взгляд на летописи лежит в основе
современных трудов в этой области». 37 Тут мнение Черепнина
вполне совпадало с тем, как оценивал издателей и исследователей летописей его учитель А. И. Яковлев во время обсуждения
36
37

Там же, л. 24–25.
Там же, л. 27.

818

Глава 15

плана Приселкова издания летописей (см. гл. 9) и как это делалось в тексте An. (см. Историографическое введение). Интересно отметить, что и An., и А. И. Яковлев во время своего
выступления, и М. Н. Тихомиров, и Л. В. Черепнин — московские историки этой школы — стремились подчеркнуть роль
историографии XIX в. и преемственность с нею А. А. Шахматова. Особенно они выдвигали вперед фигуру П. М. Строева,
связывая ее с современным им исследованием летописания.
Для Черепнина особенно важно, что Строев «впервые высказал мысль о составлении летописей по инициативе князей, а не
только монахов и монастырей». 38
Сам Шахматов, в противоположность этому, осознавал
себя первооткрывателем, и так же смотрели на него историки другого направления, особенно М. Д. Приселков, Я. С. Лурье, А. Н. Насонов, ученики А. Е. Преснякова и Д. С. Лихачев.
Они всегда подчеркивали неприемлемость строевского метода
и противоположность его методу Шахматова.
Тем не менее одна из идей П. М. Строева, естественным образом, не могла быть принята Л. В. Черепниным. Это идея о византийском происхождении письменных источников Нестора.
По мнению Черепнина, Строев «пришел к весьма категорическому и в общей форме неверному выводу» о том, что «русское
летописание это неоспоримо пересаждение» византийских источников, а устным преданием Нестор мало руководствовался
и «домашних источников» письменных не имел. 39 Эту идею Черепнин опровергал у всех исследователей, у которых ее видел.
Например, именно из-за нее в первую очередь он критиковал
В. М. Истрина, написав, что «эта в целом неверная теория уже
в наше время возрождена Истриным».
Подробно разбирая далее историографию XIX в., Черепнин
отмечал заслуги В. М. Перевощикова, А. М. Кубарева, М. Т. Каченовского, М. П. Погодина, П. Г. Буткова, М. И. Сухомлинова, И. И. Срезневского, Н. И. Костомарова и К. Н. БестужеваРю­мина. Он показывал новые проблемы, возникшие в ходе
изучения летописей в XIX в.: о роли Сильвестра и Поликарпа, о том, какие своды отразились в ПВЛ, когда оканчивался
свод Нестора. Сообразно с традицией, отмеченной выше, все
38
39

Там же, л. 29.
Там же, л. 33.

819

Часть 4

это рассматривалось как кирпичики, из которых складывалось
здание истории летописания, без которых не был бы возможен
и Шахматов. Последняя мысль прямо не была высказана, но
она напрашивается всем изложением.
Во всяком случае, Черепнин отмечал все высказывания
о возможности предыдущих по сравнению с ПВЛ сводов. Касаясь К. Н. Бестужева-Рюмина, он прямо его процитировал: «Не
было ли свода ранее? Отвечать утвердительно на этот вопрос
нельзя, но едва ли можно вполне добросовестно отвечать и отрицательно». Бестужев‑Рюмин предполагал свод 1074 г. или
1093 г. В том же духе рассуждали об источниках ПВЛ Срезневский и Сухомлинов. Любопытно, что в историографических
работах Я. С. Лурье последние авторы не рассматривались.
Наконец, Черепнин приступил к изложению раздела
о А. А. Шахматове. Прежде всего, он отметил у Шахматова
«исключительную способность к … большим обобщениям на
основе громад<ного> колич<ества> фактов», приведя цитаты
из статей Д. С. Лихачева и С. П. Обнорского о том, что «Шахматов знал за собой способность к гипот<етическим> построениям и, видимо, дорожил этой способностью». Черепнин
перешел от этого к собственному определению метода Шахматова. Он характеризовал его как «метод текстологическисмыслового анализа». 40
При этом Л. В. Черепнин поставил вопрос о том, чем отличается от Шахматова его ученик Приселков. Пожалуй, такой
вопрос впервые задал именно Черепнин. Другие исследователи
обычно ставили знак равенства между Шахматовым и Приселковым, видя в одном прямое продолжение другого. По Черепнину, Приселков делал попытки уточнить даты сводов, а главное, — попытки уточнить позиции авторов, тенденции каждого свода и историческую обстановку их создания. 41
Работы Бугославского здесь в очередной раз оцениваются критически. Не принимается критика им Шахматова. Но
главной причиной, как и в случае с византийскими источниками ПВЛ, оказывается общее представление, в данном случае —
о том, что Бугославский зря упрекал Шахматова за модернизацию, так как «летописец выше и как мыслитель и как стилист,
40
41

Там же, л. 67.
Там же, л. 70.

820

Глава 15

чем мы думаем». 42 При этом по поводу групп списков ПВЛ, выявленных Бугославским, Черепнин заметил, что это «замечательное достижение». 43 Ясно, что он не увидел глубокого различия методов Шахматова и Бугославского, обратив внимание
только на историко-культурную характеристику летописца.
Н. К. Никольский как критик Шахматова также упоминается, но особенных оценок ему не было дано. Черепнин отметил лишь, видимо, в положительном смысле, что Шахматов,
по Никольскому, «не различает личного отношения летописца
к событиям от исторической темы, не подметил грани, которая отделяет личное отношение писателя к текущим событиям от того средневекового идеалистически-тенденциозного
творчества, неразлучно связанного с религиозною легендою».
В. М. Истрин, которого еще с 1930‑х гг. было принято приводить вместе с Никольским как главных критиков Шахматова, но критиковать более резко, и тут оценен соответственно:
«Упрощенно, механически». 44
Как «шаг назад» и «регресс», «отриц<ательное> явление»,
«вредная книжка» оценен труд Еремина. По мнению Черепнина, он пытался «зачеркнуть Шахматова и всю науку, ему предшествующую». 45 Но главным доводом тут оказался вопрос:
если принять идеи Еремина, то «что же получится»? Это очень
показательный вопрос не только для Л. В. Черепнина, но и для
многих историков вообще. Историкам очень часто хотелось,
чтобы в результате анализа летописания возникла какая-то
четкая картина, представление об истории текста, на которую
можно прямо ссылаться в исторических работах. Работа по изучению летописей всегда, несмотря на неоднократные заявления о большой культурой значимости летописей самих по себе,
рассматривалась как предварительный этап (см. термин «вспомогательные исторические дисциплины», распространенный
у историков) к использованию далее научно препарированного летописного текста в качестве источника. Поэтому работы
Шахматова вызывали уважение и даже преклонение, часто не
сопровождающиеся их подробным разбором и обдумыванием,
42
43
44
45

Там же, л. 77.
Там же, л. 78.
Там же.
Там же, л. 89, 92.

821

Часть 4

так как давали в результате эту четкость реконструируемых
источников. Взгляд же Еремина, сводимый по сути к тому, что
нужно в каждом отдельном случае учитывать и анализировать
особый менталитет летописца, этой четкой картины не давал.
В значительной мере выразителем этой позиции историков
был Л. В. Черепнин.
Выше приведены только те высказывания Л. В. Черепнина,
которые помогают выяснить его собственные взгляды на летописание. Переходя к изложению самой истории летописания,
Черепнин следовал, в основном, устоявшимся к тому времени
в научной литературе мнениям о трех редакциях ПВЛ и их
идеологическим различиям. Переходя в лекции 6 к сводам,
предшествующим ПВЛ, он дал изложение разных точек зрения (Шахматова, Приселкова, Лихачева), а также свое мнение
о Любечском съезде 1097 г. как поворотном событии, вызвавшем к жизни создание нового свода. При этом главный довод
был не текстологическим, а историческим: большое событие,
поворотный момент, утверждение нового принципа власти.
Черепнин принимал свод 1073 г. по Шахматову. Начало же летописания он полагал связанным с Десятинной церковью, в соответствии со своей статьей 1948 г. Далее в лекции 7 «Повесть
временных лет и Слово о полку Игореве» он также излагал
свою статью, упомянутую выше.
Следующие лекции, посвященные «Летописанию периода
феодальной раздробленности», новгородскому и псковскому
летописанию, летописанию XII–XIII вв. северо-восточной
Руси, общерусскому летописанию XIV–XV вв. и «Летописанию времени Грозного» (всего курс состоял из 13 лекций),
не представляют для нас особого интереса, так как здесь Черепнин излагал выводы Шахматова, Приселкова и Насонова.
Отметим лишь, что в лекции 9 история новгородского летописания начиналась с вопроса об Иоакимовской летописи. Черепнин излагал разные точки зрения, в том числе — «полных
скептиков», с которыми явно не солидаризовался.
Итак, опубликованные работы Л. В. Черепнина по летописанию и его неопубликованный курс лекций показывают
метод, который применялся исследователем. Черепнин позиционировал себя как продолжатель Шахматова, но с учетом
новых достижений исторической науки. Однако реально он
не занимался текстологией в духе Шахматова. Он развивал
822

Глава 15

мысль о политическом значении летописи и летописания
и о летописце как политике, но, по-видимому, взял ее не непосредственно у Шахматова, а из работ Приселкова и других
историков. Вообще, эти положения стали общепризнанными
уже в довоенный период. Поэтому работы, которые поддерживали этот тезис, Черепниным принимались. А те, кто ставил
его под сомнение, — подвергались критике. Соответственно,
из А. А. Шахматова и других текстологов Л. В. Черепниным
брались, прежде всего, их конечные выводы о соотношении
текстов. Всю сложность пути к установлению этого соотношения Черепнин не рассматривал. Отрицая значение трудов
И. П. Еремина или В. М. Истрина, он также исходил не из их
анализа, а из несоответствия их выводов положениям о высоком и самобытном уровне развития древнерусской культуры
или высоком уровне летописца как книжника и творца летописи.
Поскольку Л. В. Черепнин сам не занимался сравнительной текстологией, он следовал устоявшимся в его научной
школе представлениям о том, что изучение летописания шло
как постоянная эволюция, накопление все новых данных и последовательная постановка проблем. В этой линии работам
Шахматова отводилась важная роль, но они не рассматривались как революция, перевернувшая все старые представления
о том, как нужно изучать летописи.
Тем не менее в одном отношении Шахматов был, очевидно, по-настоящему близок Черепнину. Это касается внутреннего, смыслового анализа текста летописи. Как и Шахматов,
Черепнин был готов реконструировать первоначальные чтения, применяя оригинальные логические построения. Он добивался в результате своих интерпретаций логичного, непротиворечивого, особенно с идейной и политической точки зрения,
текста. Идя этим путем, он предложил несколько свежих мыслей о начале летописания и редакциях ПВЛ, о галицком летописании. Насколько они были приняты последующей историографией — это другой вопрос. Для нас важно, что Черепнина
можно также рассматривать как продолжателя Шахматова,
как свое­образное ответвление от шахматовской школы. Причем он, очевидно, использовал как образец как раз ту сторону
шахматовского творчества, которая с осторожностью принималась даже некоторыми его ближайшими последователями,
823

Часть 4

полагавшими, что только на пути сравнительного исследования, а никак не внутреннего анализа, могут быть получены весомые результаты. Разумеется, тут дело не столько в использовании Черепниным шахматовских приемов, сколько в сходстве
того и другого ученых.
15.2. М. Н. Тихомиров как оппонент
шахматовского направления
Если Л. В. Черепнина, во всяком случае, нельзя назвать
критиком А. А. Шахматова, то совершенно иначе обстоит дело
с его старшим коллегой М. Н. Тихомировым.
При обсуждении докторской диссертации А. Н. Насонова
(см. гл. 12) учитель М. Н. Тихомирова С. В. Бахрушин советовал диссертанту не слишком увлекаться выявлением сво­дов‑ре­
конструкций и производством «небесспорных» гипотез, которые затруднительно использовать для исторического исследования, отмечая, впрочем, что это порок всего шахматовского
направления. М. Н. Тихомиров в этом смысле следовал своему
учителю и, будучи оппонентом А. Н. Насонова, высказывал
сходные идеи, советуя придерживаться анализа реальных текстов.
Научная биография М. Н. Тихомирова изучена его ученицей Е. В. Чистяковой, 46 а также другими его учениками. 47
Е. В. Чистякова при написании книги широко использовала «Воспоминания» М. Н. Тихомирова, написанные им на
склоне лет и хранящиеся в трех редакциях в его фонде в Архиве РАН. Е. В. Чистякова отмечала особенное влияние на
М. Н. Тихомирова в университетские годы С. В. Бахрушина,
которого сам он называл «определяющим учителем». Однокурсником же его по Московскому университету был, в частности, В. Д. Преображенский. С. О. Шмидт ссылался на слова
М. Н. Тихомирова о семинаре М. М. Богословского: «Вероятно,
46
Чистякова Е. В. 1) Михаил Николаевич Тихомиров. М., 1987; 2) Школа академика М. Н. Тихомирова // Общественное сознание, книжность, литература эпохи феодализма. Новосибирск, 1990. С. 352–368.
47
Буганов В. И. Источниковедение в трудах академика М. Н. Тихомирова (к 70‑летию) // Проблемы источниковедения. М., 1963. Вып. 11;
Шмидт С. О. Памяти учителя (Материалы к научной биографии М. Н. Тихомирова) // АЕ за 1965 год. М., 1966. С. 7–30.

824

Глава 15

тогда-то и зародился у меня тот повышенный интерес к источниковедению, который я проявлял всю жизнь». 48
В 1920‑е гг., когда М. Н. Тихомиров работал в Самаре
инспектором по организации библиотек, одновременно преподавая историю и палеографию на археологических курсах,
судьба свела его с В. Н. Перетцем. Е. В. Чистякова отметила
то место «Воспоминаний» М. Н. Тихомирова, где он пишет
о близких отношениях с В. Н. Перетцем и о том, что последний
«успел как-то привязаться» к нему как учитель и предложил
быть его ассистентом по работе в Самарском университете. 49
Но в «Воспоминаниях» содержатся более подробные заметки о В. Н. Перетце. Они говорят об особой, довольно тесной
близости между В. Н. Перетцем и М. Н. Тихомировым, и это
позволяет лучше понять тот интерес к письменности, к древнерусской литературе, который потом проявлялся у последнего
до конца жизни. Для нашей темы важно, что М. Н. Тихомиров
стал учеником создателя одной из крупнейших филологических школ своего времени, в том числе — изучения летописания. Из «Воспоминаний» видно, что В. Н. Перетц прививал
своему ученику интерес к рукописям, к реально сохранившимся памятникам старины, что объяснялось, конечно, и палеографическим характером их совместной работы в Самарском университете. Интересующий нас отрывок содержится в первой
редакции «Воспоминаний», датируемой началом 1960‑х гг.: 50
«Пребывание в составе служащих Общества истории, археологии и этнографии было для меня не только интересным,
но и, по-своему, необходимым. На прежних курсах в то время
преподавали не только малоизвестные и молодые ученые подобно мне, но и старые ученые силы, из числа преподавателей
Самарского государственного университета. Тогда я впервые познакомился с академиком Владимиром Николаевичем
Перетцем и с его женой Варварой Павловной АдриановойПеретц … В. Н. Перетц был очень строгим преподавателем
и в то же время довольно любящим учителем. Для меня он на
всю жизнь остался незабываемым другом. О характере его преподавания, о его строгости дала представление та небольшая
48
49
50

Шмидт С. О. Памяти учителя… С. 19.
Чистякова Е. В. Михаил Николаевич Тихомиров. С. 19.
Архив РАН, ф. 693, оп. 2, № 37, л. 170–182, 191, 192.

825

Часть 4

фраза, которую я у него заимствовал и потом говорил своим
ученикам.
Однажды как-то я принес рукопись, а рукописи для просмотра он давал из своей библиотеки, и на вопрос Владимира
Николаевича, к какому времени относится эта книга, сказал:
“Начало XVII века”.
Владимир Николаевич сжал свои губы и сказал: “А подумавши?”. А подумавши оказалось, что это рукопись конца
XVI в. Нечего и говорить, что никакой обиды на это я к нему
не питал, наоборот, почувствовал еще большую любовь и уважение».
М. Н. Тихомиров жил в Самаре до 1923 г., когда был закрыт
Самарский университет. Затем именно В. Н. Перетц помог Тихомирову в том же 1923 г. устроиться в Москве на вне­штатную
работу в Исторический музей. По словам С. О. Шмидта,
«В. П. Адрианова-Перетц писала впоследствии (в письме
к М. Н. Тихомирову от 25 декабря 1958 г.) о В. Н. Перетце
как “о нашем общем учителе” и, посылая сборник последних
статей В. Н. Перетца, отмечала: “Владимир Николаевич всегда с большой теплотой и сердечностью относился к Вам и ценил Вас не только как «настоящего» ученого, но и как одного
из своих друзей”». 51 С. О. Шмидт подчеркивает, что верность
учителям и коллегам была отличительной чертой М. Н. Тихомирова и что «он был одним из немногих, кто сохранил прежние отношения с М. Н. Сперанским вплоть до его кончины». 52
Уже после устройства М. Н. Тихомирова в ГИМ В. Н. Перетц в 1920‑х гг. продолжал заботиться о нем, как и о других своих учениках. Он писал в Москву А. И. Соболевскому:
Шмидт С. О. Памяти учителя… С. 24.
Там же. Добавим, что как М. Н. Сперанский, так и В. Н. Перетц были
в 1934 г. исключены из Академии наук. М. Н. Сперанский — как «участник
контрреволюционной организации» — был приговорен к высылке в Уфу. Хотя
приговор был заменен условным, он до конца жизни находился фактически
под домашним арестом (был выдан на поруки брату). То, что М. Н. Тихомиров
сохранил в это время отношения с обоими учеными, также говорит нам, помимо его личного мужества, о большой близости с ними и о принадлежности
к одному научному кругу. М. Н. Сперанский и В. Н. Перетц были связаны общими научными интересами. М. Н. Сперанский был автором рецензии на книгу В. Н. Перетца, а учитель В. Н. Перетца А. И. Соболевский писал о книге
М. Н. Сперанского. См.: Соболевский А. И. // Рус. ист. журнал. Пг., 1921. Кн. 7.
С. 208–209; Перетц В. Н. // Slavia. Praha, 1927. Roč. 6. Seš. 1. S. 180–182.
51
52

826

Глава 15

«Спасибо, что приютили Мишу Тихомирова: его самоуверенность объясняется тем, что в Самаре два последних года он был
“сам себе голова”, ну, а это кружит голову». 53
На работе в ГИМ М. Н. Тихомиров оставался до 1930 г.
и за семь лет службы в одном из крупнейших рукописных хранилищ страны, разумеется, выработал особый, свойственный
архивистам взгляд на рукописи как на особенные, многомерные свидетельства истории, при работе с которыми внешняя
критика неотделима от внутренней, содержательной. Во второй редакции «Воспоминаний» содержится отрывок, посвященный работе в ГИМ (глава «Исторический музей»). В частности, М. Н. Тихомиров обращает внимание на очевидно болезненный для него эпизод: «Потерпел я аварию и с другой
вещью, которая впоследствии была восполнена. Я нашел список Московского свода конца XV века и доказал его тождество
с Эрмитажным списком XVIII века. Открытие было выдающимся, однако моя статья была забракована в Археографической комиссии, так как я не знал какой-то статьи Шахматова.
Виновником этого дела был академик Пресняков, а точнее не
он, а управляющий делами А. И. Андреев. Прошло много лет
раньше, чем мною издан был 25‑й том Полного собрания русских летописей, куда вошел и найденный мною Московский
свод конца XV в.». 54 Е. В. Чистякова оставила это место «Воспоминаний» без внимания, отметив только, что «в ходе работы в Отделе рукописей ГИМ Михаил Николаевич сделал ряд
открытий». 55 В других редакциях «Воспоминаний», в том числе — в полном их тексте, этот случай пропущен, дан только случай с обнаружением тогда же списка «Задонщины» в одном из
списков Н4. И этот же отрывок с позднейшей правкой рукой
Тихомирова имеется и в тексте 2‑й редакции 1‑й части «Воспоминаний». 56
Понять это место мемуаров помогает отрицательный отзыв, написанный в 1927 г. М. Д. Приселковым, благодаря которому та статья Тихомирова, о которой идет речь, не вышла тог-

53
Цит. по: Робинсон М. А. Судьбы академической элиты: отечественное
славяноведение (1917– начало 1930‑х годов). М., 2004. С. 262.
54
Архив РАН, ф. 693, оп. 2, № 39, л. 6.
55
Чистякова Е. В. Михаил Николаевич Тихомиров. С. 22.
56
Архив РАН, ф. 693, оп. 2, № 38, л. 300.

827

Часть 4

да в печати. Отзыв опубликован Я. С. Лурье. 57 М. Д. Приселков
утверждал, во‑первых, что означенный список (ГИМ, Увар.,
№ 1366, далее — Уваровский список) был найден не М. Н. Тихомировым, а М. Н. Сперанским «при разборе рукописей
быв<шего> собрания гр. Уварова», и затем М. Н. Тихомиров
«посвятил свой труд описанию и изучению этой рукописи». 58
Как отметил Я. С. Лурье, «неизвестно, был ли этот отзыв известен М. Н. Тихомирову, но спустя 22 года, когда Тихомиров
опубликовал найденный им летописец … как “Московский свод
конца XV в.” (ПСРЛ. Т. 25), он отказался от некоторых положений своей статьи 1927 г. (предположение о Летописце как
первоначальной и черновой редакции свода) и привлек прежде
не учтенный им Эрмитажный список Московского свода». 59
Отзыв М. Д. Приселкова очень резок, и видно, что автор не мог сдержать своего раздражения против М. Н. Тихомирова. Он не отметил решительно ничего положительного
в работе автора и даже не показал, что находка Уваровского
списка имела большое значение для истории общерусского летописания. 60 Видно также, что именно вызвало раздражение.
57
Отзыв М. Д. Приселкова на описание летописца ГИМ, собр. Уварова,
№ 1366 (подгот. к печати Я. С. Лурье) // Приселков М. Д. История русского
летописания XI–XV вв. СПб., 1996. С. 305–309.
58
Я. С. Лурье оставил это место в отзыве своего учителя без комментария, но сам впоследствии писал об Уваровском списке как о найденном
М. Н. Тихомировым, а не М. Н. Сперанским (см.: Лурье Я. С. Общерусские
летописи XIV–XV вв. Л., 1976. С. 242; Приселков М. Д. История русского летописания … С. 278, примеч. 164). Очевидно, что вне зависимости от того, кто
нашел список, было невозможно оспаривать тот факт, что именно М. Н. Тихомиров доказал, что мы имеем в нем текст, сходный в основной части с текстом,
который А. А. Шахматов обозначал как свод 1480 (или 1479) г., но с продолжениями до 1492 г.
59
Отзыв М. Д. Приселкова… С. 305.
60
В этом смысле Я. С. Лурье придерживался несколько иной позиции.
Он посвятил Уваровскому списку целый параграф (см.: Лурье Я. С. Общерусские летописи … С. 242–247) и показал, что читающийся в нем общерусский
свод — это «развернутое сообщение о важнейших актах великокняжеской
политики: военных столкновениях, дипломатических сношениях, репрессиях
протии злоумышленников и о событиях в великокняжеской семье, строительстве в Москве и других городах и т. д.». И все это читается именно в той части текста, которая отсутствует в Эрмитажном списке, но есть в Уваровском.
Хотя Я. С. Лурье вслед за М. Д. Приселковым полагал отраженным в Уваровском свод 1490‑х гг., а не свод 1479 (1480) г. с продолжениями (как думал
М. Н. Тихомиров), но именно этот свод 1490‑х гг. в схеме летописания конца

828

Глава 15

М. Д. Приселков определил, что М. Н. Тихомиров не учел исследований А. А. Шахматова и приписал себе находку единственного списка свода конца XV в. Между тем А. А. Шахматов уже ранее нашел сходный список, хотя и относящийся в XVIII в. (список, найденный Тихомировым, датируется
первой четвертью XVI в.). М. Д. Приселков в этом усмотрел
не случайную недоработку, а принципиальную недооценку
вклада А. А. Шахматова в изучение истории летописания. Он
писал: «Едва ли нужно подробно останавливаться на том положении, что дело изучения наших летописных сводов всею
плодотворностью достигнутых результатов обязано трудам
покойного акад<емика> А. А. Шахматова: он первый указал на
правильный метод изучения сводов, привлек к изучению целый
ряд новых списков, установил взаимную связь сводов и всем
этим подготовил данные для восстановления истории нашего
летописания от момента его зарождения до завершительных
сводов XVI в.». Это очень типичное для М. Д. Приселкова замечание. Он полагал единственным возможным путем изучения
летописания продолжать то, что начал Шахматов, развивать
идеи, уже намеченные последним. Всякое отклонение от этого
пути он воспринимал крайне болезненно, как недооценку работ учителя. Не случайно употреблено понятие «правильного
метода»: значит, другие подходы оказываются «неправильными». М. Д. Приселков указывал, что «всякому, начинающему
трудиться над тем же материалом, необходимо, прежде всего,
изучить весь ход ученой работы А. А. Шахматова в его постепенном плодотворном движении». Идея о «постепенном плодотворном движении» мысли Шахматова также принципиальна для М. Д. Приселкова. Во всех своих работах он писал, что
только совокупность трудов Шахматова может показать ход
его работы над той или иной темой, так как он постоянно совершенствовал и оттачивал свою концепцию. М. Н. Тихомиров допустил решающий, с точки зрения М. Д. Приселкова,
просчет: он ограничился изучением «лишь небольших исследований» Шахматова, касающихся реконструкции последним свода 1479 г. в составе Сим., и изучением так называемой
XV–начала XVI в., по Я. С. Лурье, поставлен в центре, и именно от него идут
все основные линии летописания, приводящие к Сим., Ростовской летописи,
СЦ и др. (см.: Там же. С. 252).

829

Часть 4

Ростовской летописи. М. Н. Тихомиров не привлек «Разысканий…» Шахматова, а также его статьи о летописях в «Новом
энциклопедическом словаре» Брокгауза и Эфрона и первый
том его Повести временных лет. Очевидно, это и были те возражения («я не знал какой-то статьи Шахматова» — так вспоминал это обстоятельство М. Н. Тихомиров), на основании
которых после получения отзыва М. Д. Приселкова А. Е. Пресняков и А. И. Андреев отвергли статью М. Н. Тихомирова.
Причина, по которой М. Н. Тихомиров вспоминал именно об
А. И. Андрееве как о главном противнике публикации статьи,
нам неизвестна.
В результате своей неосведомленности М. Н. Тихомиров
сравнивал найденный им текст только с Воскр., Ростовской
летописью и Сим. — задача, которую М. Д. Приселков в раздражении назвал «малопонятною». М. Н. Тихомирову просто изменяла память, когда он писал в «Воспоминаниях», что
в 1927 г. доказал «тождество (Уваровского списка. — В. В.)
с Эрмитажным списком XVIII века», так как именно этот список он тогда и не привлек. Свой просчет М. Н. Тихомиров, как
сказано выше, исправил при публикации свода в 25‑м т. ПСРЛ
уже после войны. Правда, Я. С. Лурье не считал работу, проведенную тогда М. Н. Тихомировым, достаточной и написал, что
отзыв М. Д. Приселкова «не потерял значения». 61
Но обращает на себя внимание эмоциональность упреков
М. Д. Приселкова, иногда на грани выхода за рамки академического стиля. Например, он заметил, что М. Н. Тихомиров «на
протяжении всей своей работы остается в приятной уверенности», что его находка оправдала выводы Шахматова о существовании свода 1479 г. Вся работа М. Н. Тихомирова свидетельствует о том, что он «не почел своим долгом ознакомиться
со всем наследством, оставленным А. А.». В частности, он заметил, что можно «смело утверждать», что «М. Н. Тихомирову
не случилось внимательно ознакомиться с XXV т. Изв<естий>
Отд<еления> рус<ского> яз<ыка> и сл<овесности> 1922 г.,
целиком посвященным памяти А. А.». Там, по выражению
М. Д. Приселкова, М. Н. Тихомиров мог бы найти указание на
рукопись шахматовского «Обозрения …», «содержащую в себе
61
Отзыв М. Д. Приселкова… С. 305; Приселков М. Д. История русского
летописания… С. 278–279, примеч., 164, 166.

830

Глава 15

анализ всех летописных сводов и всех списков, без знакомства
с которой нельзя теперь приступать к работам в области русского летописания». Так М. Д. Приселов косвенным образом
указывал на несостоятельность всех работ по летописанию,
написанных без изучения рукописи «Обозрения …», впоследствии подготовленной и изданной им самим.
Особенно сокрушительно раскритиковал М. Д. Приселков М. Н. Тихомирова за то, что он найденный им текст называл черновым, т. е. более ранним вариантом текста свода
1479 г., чем тот, с которым работал Шахматов. Кстати, от этой
идеи Тихомиров затем отказался. М. Д. Приселков, кажется,
слишком строго оценил эту гипотезу, указывая, что она демонстрирует непонимание М. Н. Тихомировым разницы между редакциями и списками и «совершенно другое (читай — «чужое»,
«неправильное». — В. В.) представление о ходе летописания
вообще». 62 По разъяснению М. Д. Приселкова у М. Н. Тихомирова получается, что «летописи ведутся не тем путем, как
обычно представляют себе исследователи, полагающие, что без
погрешности можно считать временем составления того или
другого свода следующий год за последним известием свода,
а с промежутками от последнего года почти в 45 лет! Т. е. своды
не были моментами исторического переживания и осознания
текущих событий составителем, а были каким-то академическим занятием, произвольно ставившим себе предел за 40–45
л<ет> от года работы!». 63 Это было написано М. Д. Приселковым сгоряча. Из смысла его же собственных, выше в тексте
рецензии приведенных возражений М. Н. Тихомирову ясно,
что тот всего лишь предположил, что в списке XVI в. отразился
«черновой» вариант текста более раннего времени. М. Н. Тихомиров явно не предполагал, что свод конца XV в. был составлен спустя 45 лет, в чем его обвинял М. Д. Приселков.
М. Д. Приселков ставил в упрек М. Н. Тихомирову «поспешность или небрежность» работы, в ходе которой он сличал текст Уваровского списка с опубликованными изданиями летописей, тогда как «прямой долг требовал ввиду особой
важности для темы» пользоваться рукописями. М. Д. Приселков несколько раз называет М. Н. Тихомирова «описателем»
62
63

Отзыв М. Д. Приселкова… С. 308.
Там же. С. 308–309.

831

Часть 4

и в конце отзыва язвительно замечает, что ему было «очень
приятно» прочесть о том, что М. Н. Тихомиров предполагает
посвятить особую статью вопросу об источниках свода, так
как это показывает, что его «не пугает мысль посвятить свой
труд дальнейшим работам над летописными сводами». Но он
предостерег «начинающего исследователя», что «вопрос об источниках Московского свода 1480 г. весьма детально изучен
покойным академиком А. А. Шахматовым в той его рукописи,
о которой уже упоминалось». 64
Самое важное возражение М. Д. Приселкова состояло
в том, что, вопреки мнению М. Н. Тихомирова, в Уваровском
списке мы имеем список не свода 1480 (1479) г., а более позднего свода 1490‑х гг. Мы не касается здесь существа вопроса
о том, какой свод действительно отражен в Уваровском списке.
Как представляется, здесь речь шла вообще несколько о разных
вещах. М. Н. Тихомиров указывал (и в 1927 г. и позднее) на совпадение именно основной части текста Уваровского списка со
сводом 1479 г. Так, издавая текст Уваровского списка в ПСРЛ,
он обратил внимание на пропуски в нем в сравнении с Эрмитажным списком. Между тем М. Д. Приселков и затем Я. С. Лурье анализировали только последнюю часть — летописные статьи за 1480‑е–начало 1490‑х гг. И в основном именно наличие
этой части было для них признаком свода начала 1490‑х гг.,
продолжающего свод 1480 г. Но Я. С. Лурье нигде не писал
о том, отличались ли каким-то образом в этом своде другие, более ранние части. Молчание по этому вопросу указывает на то,
что он расходился с М. Н. Тихомировым не в наблюдениях над
текстом в целом, а исключительно в угле зрения и в интерпретациях избыточных по сравнению со сводом 1480 г. статей: как
приписок (М. Н. Тихомиров) или же как признака отдельного
свода (М. Д. Приселков, Я. С. Лурье, последний ссылался также
отчасти на А. Н. Насонова 65). Видно, таким образом, что смысл
«великокняжеского летописания 90‑х гг. XV в.» Я. С. Лурье понимал именно как запись новых, современных известий, а не
как работу по редактированию старых. Между тем М. Н. Тихомиров еще в 1927 г., правда, «без всякого успеха», по мнению
М. Д. Приселкова, «потрудился» над анализом «любопытных
64
65

Там же. С. 309.
Приселков М. Д. История русского летописания… С. 279, примеч. 166.

832

Глава 15

пометок (частью в тексте, частью на полях рукописи) и следами работы по оглавлению известий свода (также вписанными
в текст и вынесенными на полях)». 66
М. Н. Тихомиров проявил, таким образом, интерес к самой
рукописи и ее палеографическим особенностям, к анализу ее
дошедшего до нас текста. 67 Сказывался опыт занятий палеографией еще в Самаре и опыт работы в ГИМ. М. Д. Приселков
же, как затем и Я. С. Лурье, основное внимание уделяли реконструкции предполагаемого в ее составе свода. Отметим, кстати, что М. Н. Тихомиров употреблял понятие «свод» применительно к реально существующему списку, что противоречило
терминологии, принятой Шахматовым и Приселковым. 68
Поскольку М. Д. Приселков обвинил М. Н. Тихомирова
не просто в незнании работ Шахматова, но и в нежелании видеть значение трудов последнего по изучению летописания,
Отзыв М. Д. Приселкова… С. 308.
С. Н. Кистерев считает, что наблюдения, сделанные М. Н. Тихомировым над Уваровской рукописью, в частности замечания о пометах внизу
листов и на полях, недостаточно привлекли внимание последующих исследователей, имея в виду Я. С. Лурье. См.: Кистерев С. Н. Хронологические заметки о летописании рубежа XV–XVI веков // Рукописная книга Древней Руси
и славянских стран: от кодикологии к текстологии. СПб., 2004. С. 19.
68
Почти через 30 лет М. Н. Тихомиров сам оказался рецензентом работы М. Д. Приселкова, но уже посмертно изданной К. Н. Сербиной (см.: Приселков М. Д. Троицкая летопись: реконструкция текста. М.; Л., 1950). В этой
рецензии как работа К. Н. Сербиной по подготовке к изданию рукописи
М. Д. Приселкова, так, главным образом, и работа самого М. Д. Приселкова
оценены очень высоко. М. Н. Тихомиров писал, что «даже краткое изложение
принципов реконструкции Тр. позволяет судить о степени точности и обоснованности приемов ее воссоздания, принятых Приселковым. Это приемы настоящего, глубокого исследователя, для которого точность научных выводов
является законом. Они могут служить образцом для всякой подобной же работы над восстановлением утерянных текстов». Однако ниже он отметил, что
во вводной статье Приселкова «имеются некоторые недомолвки и неясности»,
так как он опирался тут на свои прежние работы. В частности, он «вынес строгий и не вполне справедливый приговор» статье архимандрита Леонида, автора «Систематического описания славяно-российских рукописей гр. А. С. Уварова» (М., 1893). Причина состояла в том, что архимандрит Леонид перепутал
Троицкий список Новгородской летописи и Тр. Троицкий список обрывался
на убиении Бориса и Глеба в 1015 г. Но в статье была опечатка, и вместо 1015 г.
стоял 1050 г. М. Н. Тихомирова заметил это и написал, что архимандрит Леонид «был в действительности достаточно грамотен для того, чтобы не спутать
общеизвестную дату». См.: Рецензия на книгу М. Д. Приселкова «Троицкая летопись» // Тихомиров М. Н. Русское летописание. М., 1979. С. 329–332.
66
67

833

Часть 4

рассмотрим этот сюжет подробнее. Сам М. Н. Тихомиров всегда подчеркивал уважение к трудам А. А. Шахматова как к выдающемуся вкладу в науку. На это же обращали внимание и его
ученики. Так, С. О. Шмидт писал: «Зачастую не соглашаясь
с А. А. Шахматовым в объяснении конкретных вопросов истории русского летописания, М. Н. Тихомирова считал его метод
исследования летописей замечательным достижением мировой науки и приветствовал использование этого метода при
изучении других видов исторических источников. В отзыве
(от 1 июля 1946 г.) на докторскую диссертацию Л. В. Черепнина “Русские феодальные архивы XIV–XV веков” М. Н. Тихомиров особо подчеркивает, что метод Шахматова, “блестяще
оправдавший себя в разработке летописного материала, впервые применен автором для исследования русских актов”». 69
Итак, метод Шахматова, по Тихомирову, был хорош, но
результаты его применения Шахматовым Тихомирова не всегда радовали. В этой связи важно понять, в чем же, по мнению
Тихомирова, заключался этот метод. Обратимся к сохранившемуся в фонде Тихомирова и впоследствии опубликованному тексту, озаглавленному «Что нового внес А. А. Шахматов
в изучение древнерусских летописей». Он представляет собой
текст доклада, произнесенного в 1946 г. 70 М. Н. Тихомиров обратил внимание на предшественников Шахматова, особенно
на М. И. Сухомлинова и его работу «О древнерусской летописи как памятнике литературном». Он писал: «После выхода
его исследования в свет нельзя уже было сомневаться в том,
что создатели Повести временных лет имели под руками ряд
литературных памятников, которые они использовали для своей работы». Дальнейший шаг в области изучения летописей, по
Тихомирову, сделал К. Н. Бестужев‑Рюмин, который «впервые
с полной ясностью отметил, что русские летописи представляют собой летописные своды, составленные из самых разно­
образных источников». Но, «отмечая компилятивный, сводный
характер летописей, он не дал ответа, да и не мог ответить на
Шмидт С. О. Памяти учителя… С. 12.
«Что нового внес А. А. Шахматов в изучение древнерусских летописей» (Доклад на заседании Отд-ния истории и философии и Отд-ния литературы и языка АН СССР, посвященном памяти А. А. Шахматова. 21 мая 1946 г.
Архив РАН, ф. 693, оп. 1, № 74. Опубликовано: Тихомиров М. Н. Русское летописание. С. 12–22. Далее даем ссылки на публикацию.
69
70

834

Глава 15

вопрос о взаимоотношениях летописных сводов между собою,
потому что подходил к изучению летописей только с позиций
историка». Таким образом, анализ различий летописей, их
сравнительное изучение, по мнению Тихомирова, — это дело
филологов. Косвенно и здесь, таким образом, проводится та же
мысль, на которую указано выше: историки берут уже исследованный филологами, т. е. препарированный ими, подготовленный для историков текст летописи. А. А. Шахматов, по мнению
Тихомирова, «применил к изучению летописи филологический
метод исследования», но ему «принадлежит заслуга изучения
летописи комплексным способом, как памятника и исторического и литературного». Кроме того, он «подошел к изучению
летописей во всеоружии своих обширных лингвистических познаний», изучил их различия и сходства «с помощью кропотливой, поистине каторжной работы». Таким образом, по Тихомирову, Шахматов не только исследовал летописи как филолог
и как лингвист, но и посмотрел после этого на них как историк,
опираясь уже на результаты собственной предварительной работы.
Оценивая результаты этих усилий Шахматова, Тихомиров задал очень типичный для себя вопрос: «какова точность
метода Шахматова?». Это вопрос историка, для которого
только «точные», т. е. вполне определенные, не расплывчатые,
доказанные выводы о тексте источника могут быть положены
далее в основу исторического исследования. В этом смысле не
случайно, что слова о «недостаточной обоснованности» выводов Шахматова чаще всего произносились по его адресу именно историками. Тихомиров отметил, что «для неискушенного
читателя многие его (Шахматова. — В. В.) выводы кажутся
совершенно неожиданными и с первого взгляда недостаточно
обоснованными». Он пояснил, что «в его студенческие годы,
когда труды Шахматова по изучению Повести временных лет
были еще относительной новинкой», ему «приходилось слышать отзывы о статьях и книгах Шахматова как о работах
крайне гипотетического характера, причем эти отзывы исходили от крупных специалистов историков». Возможно, под
этими историками Тихомиров подразумевал своих учителей,
например Бахрушина, так как именно такое отношение Бахрушина к работам Шахматова проявилось на защите диссертации Насонова.
835

Часть 4

Отвечая этим не названным по имени ученым, Тихомиров
писал о том, что «метод изучения летописных сводов, применяемый Шахматовым, по существу метод очень точный». В другом месте работы говорится, что Шахматову удалось «отчетливо» установить связь отдельных сводов и время их возникновения. И даже исторические выводы Шахматова награждаются
таким же определением: Шахматов «с необыкновенной четкостью» показал, какие мирские и политические мотивы руководили составителями летописных сводов.
Итак, четкость, отчетливость, определенность — вот те
положительные качества, которые, прежде всего, увидел Тихомиров у Шахматова. Другая похвала Тихомирова Шахматову — определение его как историка. Так, по поводу выводов
Шахматова о трех редакциях ПВЛ он писал: «Такой вывод мог
сделать только глубокий исследователь нашей старины, историк в самом широком и хорошем смысле этого слова, который
из сходных известий памятников сумел построить целую картину, нарисовать бурную киевскую жизнь в переходные годы
начала XII века, когда рушилось единство Русской земли и феодальная раздробленность с ее местными интересами входила
в свои права». Написание картины, построение зримого образа
прошлого для Тихомирова — безусловно, положительная черта работ Шахматова. И она связана с «определенностью» его
построений. Ведь только на основе «определенных выводов»
можно нарисовать «картину». Свое восприятие статьи Шахматова о так называемой «Корсунской легенде» он охарактеризовал как «откровение» (см. гл. 3) и описывал следующим образом: «Точно внезапно приподнялся край занавеса, таинственно скрывавший подробности одного из знаменательнейших
событий русской истории …». Между тем критики Шахматова
(см. гл. 5) как раз критиковали его за то, что он слишком смело
перекидывал «мосты гипотез» (выражение М. Грушевского)
и слишком решительно («отчетливо», используя выражение
Тихомирова) реконструировал картины прошлого («приподнимал край занавеса»).
Как и все, кто писал о Шахматове, Тихомиров коснулся того, что он называл «ревизией взглядов Шахматова на
летописные своды древнейшего времени», предпринятой
Н. К. Никольским и В. М. Истриным. Как и Л. В. Черепнин, он
осудил обоих, при этом дал несколько более мягкую оценку
836

Глава 15

Никольскому, чем Истрину. Труд Никольского «поставил ряд
совершенно новых проблем». Никольский, по выражению Тихомирова, ставит вопрос по-иному, чем Шахматов, но «в конечном итоге у читателя не создается отчетливой картины, где
и когда возникла первоначальная русская летопись». Правда,
Тихомиров добавил, что «может быть, виной этому является
обстоятельство, что труд Н. К. Никольского остался незаконченным» и что «в личной беседе» он «ссылался на вторую часть
своей книги, подготовленную им к печати». Истрина он именовал «крупнейшим знатоком русских хронографов», который,
однако, «не производил детального изучения всех летописных
сводов, дошедших до нашего времени, как это сделал Шахматов, и слишком упростил схему возникновения русского летописания, вырвав только одну деталь, близость известий Повести временных лет к хронографу Георгия Амартола».
М. Н. Тихомиров отдельно остановился на оценке высказывания М. Д. Приселкова о том, что А. А. Шахматов подошел
к изучению летописей не как историк, а как филолог. Разумеется, она никак не согласовалась с мнением самого Тихомирова,
изложенным выше. Кроме того, нужно помнить, что, вне зависимости от того, знал ли Тихомиров или нет об отрицательном
отзыве Приселкова на его статью 1927 г. об Уваровском списке, в любом случае не приходится говорить о каком-то научном «родстве» между ними. Это делает более понятной резкую
оценку Тихомировым «Истории русского летописания» Приселкова. «Нельзя представить себе более неправильного отзыва о трудах А. А. Шахматова, — пишет Тихомиров, — чем это
сделал его непосредственный продолжатель, каким был покойный М. Д. Приселков». По Тихомирову, «читать эти слова (т. е.
слова Приселкова о Шахматове. — В. В.) тем более странно,
что вся первая глава книги Приселкова, в сущности, повторяет разыскания Шахматова о древнейших летописных сводах»,
и «то же можно сказать и о многих других главах “Истории
русского летописания”».
Тихомиров считал, что характеристика работ Шахматова,
сделанная М. Д. Приселковым, не случайна. Она «коренится во
взглядах названного автора на историю русского летописания
как на дело, которое целиком носило официальный характер».
Многие заявления Приселкова, например, о том, что «с начала XIV века мы наблюдаем заботливое ведение летописцев
837

Часть 4

великими князьями владимирскими», оценивалось Тихомировым как недостаточно обоснованные: «Как можно на основании нескольких известий о Святославе Ольговиче Черниговском сразу же говорить о существовании летописца князя
Святослава Ольговича?». Это, по сути, оценка всей книги Приселкова: «Здесь не место критиковать труд М. Д. Приселкова,
который так и не получил никакой оценки в нашей литературе,
но нельзя не отметить того, что “История русского летописания” отходит от тех методов Шахматова, которые были основаны на текстуальном анализе памятников и широчайшем охвате
источников. Сила Шахматова именно и заключалась в том, что
он изучал летопись и как памятник историко-литературный
и как памятник исторический. … Работы Никольского и Истрина вернули нас к способам изучения летописи как памятника
только историко-литературного, труд Приселкова возвратил
к изучению летописи как памятника только исторического,
тогда как летопись явление и литературное и историческое».
Итак, Тихомиров в 1946 г. подчеркивал свое собственное видение творчества Шахматова и право на преемственность Шахматову, минуя Приселкова и не соглашаясь с оценками последнего.
Мысль о том, что работы Шахматова можно подправить
и приспособить их, как и сам метод Шахматова, к нуждам советской исторической науки, не покидала Тихомирова и в дальнейшем. В статье 1960 г., в которой М. Н. Тихомиров повторял
многие свои старые положения о летописании, он высказался
по этому поводу довольно определенно: «Можно сказать без
преувеличения, что почти все видные русские историки, занимавшиеся феодальным временем, в той или иной мере изучали
летописи. Вершиной этой исследовательской работы были труды А. А. Шахматова, сочетавшего глубокий лингвистический
и литературный анализ летописей с историческими изысканиями. Эти труды являются основой для дальнейших исследований по истории летописания, хотя уже требуют не только мелких поправок, но и пересмотра отдельных положений». 71
Следует разобрать отношение М. Н. Тихомирова к работам А. Н. Насонова как самого яркого для его времени
71
Тихомиров М. Н. Русские летописи, вопросы их издания и изучения // Тихомиров М. Н. Русское летописание. С. 9.

838

Глава 15

представителя шахматовского направления, как ученика
М. Д. Приселкова и многолетнего коллегу Тихомирова по работе в Институте истории. Мы имеем благодатный материал
для этого. Летом 1954 г. М. Н. Тихомиров дал положительный отзыв о книге Н. Н. Ильина по поводу летописной статьи
о Борисе и Глебе. 72 В конце его он предложил дать статью на
отзыв специалистам, например В. Д. Королюку как полонисту (в статье шла речь о походе короля Болеслава на Русь)
и А. Н. Насонову как специалисту по летописанию. Однако отзыв Насонова Тихомирова не устроил, и весной 1955 г. была
написана специальная записка «По поводу отзыва докт<ора>
ист<орических> наук А. Н. Насонова на работу Н. Н. Ильина
“Летописная статья о Борисе и Глебе (опыт анализа)”», сохранившаяся в фонде Тихомирова. 73
По мнению М. Н. Тихомирова, в работе Н. Н. Ильина «ценным представляется и источниковедческий анализ и критика
построений Шахматова по русскому летописанию, которые
до сих пор некритически повторяются в ряде исторических статей и в нашей советской литературе». Вероятно, именно это обстоятельство и послужило причиной неприятия работы Ильина
Насоновым. Сам отзыв Насонова, по-видимому, не сохранился,
и о содержании его нам остается судить по записке Тихомирова. «Я считаю своим долгом, — писал Тихомиров, — решительно протестовать против способа полемики с Н. Н. Ильиным,
к которому прибегает автор отзыва». А. Н. Насонов возмущался тем, как Н. Н. Ильин критиковал труды А. А. Шахматова
и Д. С. Лихачева, считая, что работы Шахматова «загипнотизировали» многих исследователей, например Тихомирова. «Мне
кажется, — продолжает Тихомиров, — что тут А. Н. Насонов
становится на крайне неправильные позиции, позиции создания
каких-то старых и новых авторитетов». Кроме того, по мнению
Тихомирова, «“гипнотизм” теорий Шахматова испытывали
многие историки, в частности и сам А. Н. Насонов, что особенно ярко сказалось в его недавнем труде — “Русская земля”, где
сочинения А. А. Шахматова цитируются непрерывно, иногда
в виде непреложной истины».
72
Тихомиров М. Н. Отзыв о работе Н. Н. Ильина «Летописная статья
о Борисе и Глебе» // Там же. С. 328–329.
73
Архив РАН, ф. 693, оп. 1, № 225.

839

Часть 4

Такая разная оценка работы Н. Н. Ильина со стороны
А. Н. Насонова и М. Н. Тихомирова связана была не только
с критикой Ильиным Шахматова, но и с предположением Ильина о том, что к известиям летописной статьи о гибели Бориса
и Глеба следует относиться с осторожностью. Как заметил Тихомиров, рецензента (А. Н. Насонова) «возмущает… и сомнение
т. Ильина в достоверности сказания о Борисе и Глебе, которое
носит явно агиографический характер», но ведь тогда, по Тихомирову, и «моления и речи Бориса и Глеба перед их смертью
тоже должны быть причислены к достоверным фактам, а не к романтическим произведениям о двух юношах, погибших от руки
убийц». Тихомиров высоко оценил вывод Н. Н. Ильина о связи
сказаний о Борисе и Глебе с циклом чешских текстов о Вацлаве
и Людмиле — мысль, которая Насоновым также не принималась.
При этом, по замечанию Тихомирова, в работе Н. Н. Ильина
«много домыслов не всегда удачных». Но «неужели таких домыслов, и тоже не всегда удачных, нет в трудах А. А. Шахматова, Д. С. Лихачева и самого А. Н. Насонова, как и в моих работах?», — спрашивал Тихомиров. В заключение Тихомиров
просил его замечания переслать А. Н. Насонову и дать работу
Н. Н. Ильина на отзыв еще одному рецензенту — В. Т. Пашуто.
Работа Н. Н. Ильина была затем издана отдельной книгой. 74 Она не была специально посвящена критике шахматовских построений. Но поскольку речь в ней шла о теме, к которой
Шахматов обращался не раз, то Ильин осуществил подробный
разбор всех положений своего знаменитого предшественника. Основное расхождение с Шахматовым у Ильина состояло
в следующем: последний полагал, что Сказание об убиении
Бориса и Глеба первично по отношению к летописному известию об этом, а Шахматов категорически отрицал такую возможность. И вся книга в результате представляла «в известной
мере опыт проверки основного положения А. А. Шахматова». 75
Еще во вводной статье Ильин постулировал мысль о том, что
к работам Шахматова нельзя относиться как к канону. Для
подтверждения своей мысли он ссылался на В. М. Истрина,
Р. В. Жданова и М. Н. Тихомирова. 76 Значительное внима74
75
76

Ильин Н. Н. Летописная статья 6523 года и ее источник. М., 1957.
Там же. С. 34.
Там же. С. 19.

840

Глава 15

ние уделялось разбору мнений С. А. Бугославского, с рядом
которых Н. Н. Ильин соглашался. Хотя он при этом отводил
многие аргументы Бугославского, даже называл его толкования «неправдоподобными», 77 но, в целом, складывается ощущение, что вклад Бугославского Ильину представлялся более
значительным, чем шахматовский, хотя в основном положении
о взаимной зависимости текстов Сказания и ПВЛ Бугославский был согласен с Шахматовым. 78 Кроме этого, Н. Н. Ильин,
как видно из книги, ссылался на некоторые положения книги
И. П. Еремина, хотя замечания его принимал не полностью. 79
Внимание к работам учеников В. Н. Перетца, к которому был
близок и М. Н. Тихомиров, дает еще одно основание сближать
его с последним и разводить с А. Н. Насоновым и другими учеными школы Шахматова и Приселкова.
Отрицание Шахматовым возможности заимствования летописью уже существовавшего в то время Сказания делалось,
по мнению Ильина, лишь «исходя из общих положений». Частные же положения Шахматова, хотя они «на первый взгляд
казались бесспорными», на деле были уязвимыми для критики
и неубедительными, а проблемы, поставленные Шахматовым,
могли решаться иначе. 80 В одном месте Ильин прямо писал
о «домыслах» Шахматова. 81 Еще более произвольными казались ему выводы М. Д. Приселкова, например, о рождении Бориса и Глеба от брака св. Владимира и царевны Анны. 82 Неудивителен конечный вывод, последние слова книги Н. Н. Ильина,
звучащие следующим образом: «Концепция А. А. Шахматова
о происхождении летописной статьи 6523 г. как в целом, так
и в большинстве подробностей — ошибочна». 83
Понятно, что такого рода работа была болезненно воспринята А. Н. Насоновым, усмотревшим в ней неуважение
к памяти Шахматова. Рецензия Насонова, очевидно, была
раздраженной, что и отметил Тихомиров. Последний не единожды критически высказывался по поводу того «гипноза»
77
78
79
80
81
82
83

Там же. С. 207.
Там же. С. 28, 186, 189, 192, 198 и др.
Там же. С. 174.
Там же. С. 34, 133, 155 и др.
Там же. С. 196.
Там же. С. 114.
Там же. С. 209.

841

Часть 4

и давления, какой, по его мнению, на А. Н. Насонова оказывают работы Шахматова. Обратимся к более раннему отзыву
Тихомирова 1937 г. о работе Насонова «Летописные памятники Пскова. Исследования и тексты. Вып. 1». 84 По мнению Тихомирова, «разночтения Архивского и Строевского списков,
приведенные в исследовании, ясно показывают, что Архивский
список не только опускает некоторые слова и фразы, имеющиеся в Строевском, но имеет и добавочный материал, который
не может быть объяснен позднейшими вставками и редакционной работой». Это имело отношение к идее Насонова о том,
что составитель Архивского списка переписывал текст непосредственно со Строевского. Тихомиров предполагал «скорее
независимое происхождение этих списков от общего источника или протографа», показывая тут уже отмеченное выше
внимание к индивидуальным особенностям списков, к деталям
самих рукописей, отмечая, что переписчик Архивского списка
имел перед собой экземпляр, отличавшийся от Строевского,
поскольку «после переписки он сличил его со списком Строевского типа». Разночтения были отмечены на полях, «тогда как
в случае простой описки он сделал бы поправки не на полях,
а в тексте». Случаи сверки переписанной рукописи с другим
списком, добавил Тихомиров, совсем не исключительны и особенно многочисленны в таких памятниках, как Кормчая.
Другое замечание также носило историко-палеогра­фи­
ческий характер. А. Н. Насонов, по Тихомирову, «правильно
указывает, что Строевский список по своему происхождению
связан с Псково‑Печерским монастырем». Но Насонов считал,
что и оригинал Архивского списка того же происхождения.
Этот вывод у Насонова, как написал Тихомиров, был основан
«только на предположении, что оригинал, с которого сделан
Архивский список, кончался не дворцовыми разрядами, а известием 1650 г. о поставлении в Псково‑Печерский монастырь
архимандрита Митрофана». Это известие, как заметил Тихомиров, помещено в кратком обзоре псковских владык, доведенном до Макария, поставленного в 1650 г. Запись же о поставлении Макария «сделана явно не в Псково‑Печерском монастыре
и стоит в ближайшей связи с выписками из дворцовых разрядов, оканчивающих Архивский список, на что указывают и слова, следующие после известия о встрече Макария в Пскове».
84

Архив РАН, ф. 693, оп. 1, № 245.

842

Глава 15

Тихомиров показал в этом отзыве внимание к мелким
деталям, относящимся к составу рукописи, ее оформлению
и истории создания. Не вполне доказательным представлялось
Тихомирову мнение А. Н. Насонова о том, что Псковская 1‑я
летопись начиналась житием Довмонта. «Дело в том, — писал
Тихомиров, — что Тихановская рукопись начинается не житием Довмонта, а отрывком из летописи Аврамки, после которого
следует отрывок (без начала) из жития Довмонта и после него
начало псковским летописям». Поэтому Тихомиров считал
«более осторожным дать житие Довмонта не в начале, а в приложении, так как это житие могло являться одной из вводных
статей к летописному сборнику, а не началом Псковской 1»,
аналогия же с тверским летописанием в данном случае не столь
убедительна, как считал А. Н. Насонов.
М. Н. Тихомиров высказывал также сожаление о том,
что А. Н. Насонов «отстранил от издания» большое количество поздних списков XVI и XVII вв., поэтому «исследователь
псковских летописей принужден будет обращаться к подлинным спискам, так как издание не даст ему полного и исчерпывающего представления обо всех списках». И особенно важно
следующее замечание о том, что «даже ошибки, сделанные при
переписке текста, имеют важное значение для истории летописания, не говоря уже о том, что искажения первоначального текста, пропуски и дополнения нельзя объяснять только
небрежностью или невежественностью писцов», так как «они
нередко представляют собой своеобразные редакционные поправки, которые влияли на последующие летописные своды».
Это внимание к деталям более, чем к общим схемам взаимных
отношений летописей, видимо, следует отметить как характерную особенность Тихомирова. Она сближает его, в частности,
с методами работы К. Н. Сербиной.
Подводя итоги исследованию А. Н. Насонова, М. Н. Тихомиров отметил тщательность проведенной им работы, дал ей высокую оценку, но вместе с тем указал и на «относительную односторонность исследования», помещенного во введении к изданию. Так, в работе А. Н. Насонова «совершенно опущен вопрос
о значении псковских летописей» как источника. Этим замечанием Тихомиров косвенно критиковал тот тип издания, совмещенного с научным исследованием текста, который был задуман
группой по изданию летописей 1936 г. Между тем членами этой
группы были оба: как Насонов, так и Тихомиров (см. гл. 9).
843

Часть 4

Отзыв 1944 г. о докторской диссертации А. Н. Насонова
«Очерки по истории древнерусского летописания» опубликован 85 (см. также гл. 12). Отметив большую работу диссертанта и выводы его, которые «войдут в науку», он останавливался
на «спорных и сомнительных» утверждениях Насонова. Это,
прежде всего, заставляющее нас вспомнить отзыв С. В. Бахрушина на кандидатскую диссертацию Насонова замечание о наличии у диссертанта «представления … о существовании ряда
не дошедших до нас редакций тверских летописей или тех сводов, в которые тверские известия попали». Из двадцати девяти
тверских сводов, по Насонову, как отметил Тихомиров, сохранились только восемь или девять. «Куда же делись остальные
посредствующие между ними своды?». Тихомиров объяснил
это так: «Мне кажется, что эти построения о многочисленных
погибших сводах являются не только гипотетическими, но
и мало нужными для историка. Там, где автор придерживается анализа реальных сводов, дошедших до нас, только там он
и дает должный и вполне обоснованный научный материал».
Обращает внимание то обстоятельство, что С. В. Бахрушин, критиковавший А. Н. Насонова за то же самое, выводил
эту особенность из следования Насонова Шахматову. Но Тихомиров не упрекал Шахматова за излишнюю гипотетичность,
подчеркивая «отчетливость» его построений, а упреки в гипотетичности адресовал только Насонову.
Среди советских историков, особенно в послевоенные
годы, М. Н. Тихомиров считался специалистом по источниковедению, в том числе — истории летописания, которая
рассматривалась, прежде всего, как раздел источниковедения, писал учебные пособия и общие разделы в выходивших
в 1940–1960‑х гг. обзорных трудах. Некоторые интересные детали можно увидеть в учебнике по источниковедению для исторических факультетов университетов и педагогических институтов. 86 В нем говорится, в частности, что ПВЛ дошла «в двух
редакциях или изводах» — Лаврентьевской и Ипатьевской.
В основе их лежал один памятник — протограф ПВЛ. Нельзя не заметить, что при общем стремлении следовать выводам
Тихомиров М. Н. Русское летописание. С. 332–334.
Тихомиров М. Н. Источниковедение истории СССР с древнейших времен до конца XVIII в. М., 1940. Т. 1.
85
86

844

Глава 15

Шахматова здесь у Тихомирова — явное огрубление концепции последнего. Шахматов никогда не писал, что Л. прямо отражает одну, а Ип. — другую редакцию ПВЛ. Шахматов видел
в обоих списках сложное переплетение двух редакций, но обе
они воссоздаются лишь в результате реконструкции. Тихомиров чужд такого подхода, он хочет иметь дело только лишь с сохранившимися текстами. В этом упрощенном виде тезис о Лаврентьевской и Ипатьевской редакциях ПВЛ стал кочевать из
одного учебного пособия в другое и широко утвердился в литературе такого рода. Иногда (как в данном случае несколькими
страницами ниже) Тихомиров пояснял, что в Л. сохранился
«наиболее близкий к первоначальному оригиналу» текст. 87
При этом Тихомиров полагал, что излагает именно точку
зрения Шахматова на этот и другие вопросы: предположение
Шахматова о трех редакциях ПВЛ «бесспорное», так как «без
допущения существования трех редакций мы не в состоянии
объяснить близости и отличия текстов Лаврентьевской и Ипатьевской редакций Повести временных лет». Вообще, Тихомиров в этом учебнике оценивал труды Шахматова очень высоко: «Наиболее ценными для изучения Повести временных лет
были работы А. А. Шахматова …». 88 Слабое место Шахматова,
по Тихомирову, — вопрос о Дрсв.: «Не случайно и Никольский
и Истрин особенно подробно останавливаются на происхождении древнейшей части летописи». В целом, начиная со свода 1073 г., схема Шахматова, по Тихомирову, «представляется
заслуживающей безусловного внимания». Но остальная часть
«представляется чрезвычайно гипотетической».
Аргументация М. Н. Тихомирова проста и основана на
здравом смысле. Он полагал, что «если существовал новгородский свод 1050 г., то он должен был включить в свой рассказ все
новгородские известия XI в.». Между тем ПВЛ включает в свой
87
Е. В. Чистякова не увидела этого различия между методами Шахматова и Тихомирова. По поводу последней работы своего учителя о начале русской историографии она писала так: «Используя выработанные А. А. Шахматовым плодотворные методы реконструкции летописных текстов, Тихомиров
и пришел к мысли о возникновении записей по истории Руси не в XI, а в X в.,
что являлось не только историографическим фактом, но и утверждением достоверности сведений, сообщаемых летописцем». См.: Чистякова Е. В. Михаил
Николаевич Тихомиров. С. 61.
88
Там же. С. 51 и далее.

845

Часть 4

состав «лишь ничтожное количество их». Существуют новгородские летописи, которые дают новгородские известия первой половины XI в., отсутствующие в ПВЛ. Таковы сообщения
о клевете на епископа Луку в 1055 г., о построении деревянного
собора Софии с 13 куполами («имущи верхов 13»), о епископе Стефане, «которого удавили в Киеве его же холопы», и т. д.
Против Дрсв. выдвигались следующие аргументы: в нем должно
было быть подробно описано княжение Ярослава, но мы видим
обратное, оно описано менее подробно, чем княжение Ярополка, Олега и Владимира, «между тем мы должны были бы ждать,
что летописец наиболее подробно опишет события своего времени». Как видим, здесь нет и тени предположения о том, что
текст мог быть построен нелогично, что соображения составителя могут остаться вообще непонятными современному восприятию. В. М. Истрин в который раз подвергается критике.
Его мнение отметалось М. Н. Тихомировым очень решительно, и это аргументировалось лишь тем, что ему «противоречит
то обстоятельство, что заимствования у Георгия Амартола имеют вставной характер, а не первоначальный».
Особое внимание М. Н. Тихомиров уделял общей характеристике летописей как исторического источника, указав на
их классовый характер. При этом он ссылался, что вполне естественно, на М. Д. Приселкова и его мысль о политической ангажированности летописца, однако подчеркнул, что «творцами
летописи большей частью были монахи. Поэтому религиозный
элемент играет большую роль в изложении событий в летописных сводах». 89
Ученик М. Н. Тихомирова В. И. Буганов высоко оценивал раздел о летописях, написанный для «Очерков истории
исторической науки в СССР». 90 В соответствии с темой книги М. Н. Тихомиров дает свой текст как разбор «исторических
знаний» в разные периоды русской истории. В этом тексте особенно хорошо видно, как тесно были связаны летописи, по мысли М. Н. Тихомирова, с политикой: «Русская историография
Там же. С. 56–59.
Тихомиров М. Н. Развитие исторических знаний в Киевской Руси,
феодально-раздробленной Руси и Российском централизованном государстве
(IX–XVII в.) // Очерки истории исторической науки в СССР. М., 1955. Т. 1.
Под редакцией М. Н. Тихомирова (гл. редактор), М. А. Алпатова, А. Л. Сидорова.
89
90

846

Глава 15

в начальный период своего развития создавалась в обстановке
складывающихся феодальных отношений, являлась историографией, отражающей взгляды и интересы господствующего
класса». 91 В обзоре историографии летописания Тихомиров
в очередной раз особенно отметил И. И. Срезневского («Древние памятники русского письма и языка») как ученого, который считал, что некие записи о начале Руси конца X в. или
начала XI в. были ранними историческими произведениями,
которые затем были включены в летописи (записи в виде связного рассказа без разделения на годы, широко использовались
устные народные предания о борьбе славян с аварами, основании Киева, походах Олега, Игоря, Святослава и т. п.), и что
некоторые из сказаний могли быть «современными», т. е. относиться к более древнему времени, чем составление ПВЛ. В самом труде Срезневского этот тезис не является центральным,
но Тихомиров выделил его и придал ему особое значение, так
как, очевидно, уже в это время у него самого начинала созревать концепция ранних записей, положенных в основу ПВЛ.
Опираясь на И. И. Срезневского, М. Н. Тихомиров предположил, что этим ранним записям «была чужда позднейшая
легенда о призвании варягов», так как они вели отсчет лет от
первого года княжения Олега в Киеве, и Рюрик с братьями не
упоминаются в перечислении лет от начала Русской земли. Это
было какое-то «первоначальное произведение русской историографии», которое отличалось «особой близостью к народному творчеству, широко использованному ее составителями».
Причем Тихомиров особенно подчеркивал эту народную сущность выделяемого им первоначального текста. Он сознательно противостоял Д. С. Лихачеву, который считал первоначальным «сказание о распространении христианства». Тихомиров
теперь выступил против тезиса о составлении летописи исключительно в церковных кругах, возводя, кстати, такое понимание к Шахматову: «И хотя схема А. А. Шахматова была
подвергнута критике в трудах ряда авторов, представление
о господстве церковных авторов в ранней русской историографии осталось нетронутым». 92 Его аргумент в полемике с филологом Лихачевым принципиально «исторический»: «Между
91
92

Там же. С. 49.
Там же. С. 57.

847

Часть 4

тем археологические открытия последних лет показали, что
письменность на Руси была развита не только в церковных, но
и в городских кругах. Поэтому нет никаких оснований настаивать на одностороннем церковном развитии ранней русской
историографии». И другой аргумент шел не от текста: «широкие народные круги также не были чужды историческому
знанию» (устная традиция о Владимире, богатырях и т. д.). 93
Правда, при анализе более поздних этапов летописания умо­
зрительные аргументы сменялись другими, идущими от текста,
как, например, происходит с Галицко-Волынской летописью.
По мнению Тихомирова, «замечательной историографической особенностью Галицко-Волынской летописи является
почти полное отсутствие в ней церковного элемента. Внимание летописца привлекают битвы, пиры, заговоры, боярские
козни». И далее: «Жизнерадостная струя заполняет страницы
Галицко-Волынской летописи, лишенной мистицизма и церковных рассуждений, столь характерных для многих средневековых хроник». Вслед за Шахматовым Тихомиров подчеркнул
тут оригинальную форму повествования без разделения на
годы. Для его собственной концепции первоначального теста
как летописной повести это было важно. Галицко-Волынская
летопись — это тоже изначально историческая повесть.
Идея существования летописного прототекста в виде
некоей первоначальной повести не противоречила стремлению
М. Н. Тихомирова использовать в своих построениях сохранившиеся тексты, а не реконструкции. Свое «первоначальное
произведение русской историографии» он не складывал, подобно Шахматову, из гипотетических звеньев, как в призрачной мозаике. Тихомиров просто искал во всех сохранившихся
списках летописей следы этого раннего источника. И важную
роль в изучении его стали играть у него поздние летописные
тексты.
С поисками указанной ранней повести — основы летописания связано и иное, чем у Шахматова, понимание Тихомировым «летописного свода»: «При составлении новых летописей использовались более ранние летописные записи. Поэтому
обширные летописи, как правило, представляют соединение
многих источников в единое целое, т. е. являются летописными
93

Там же. С. 59.

848

Глава 15

сводами». Это представление о своде отличается не только
от представления о своде Шахматова, но и от представления
Строева. По Строеву, первоначальные летописи были переработаны (искажены и даже загублены) «невежественными составителями» сводов. И Шахматов здесь отчасти мыслит с ним
согласно. Поэтому Шахматову и нужна реконструкция. Но
Тихомирову свод представлялся более простым соединением
старого и нового, когда старое в цельном виде вставлено в это
новое, а значит, его можно так же просто выделить.
Правда, Тихомиров отмечал, что ПВЛ «совершенно
неправильно представлять себе … механическим соединением
разнообразных источников, как говорит, например, Н. Л. Рубинштейн, а не единым литературным целым». 94 Составитель
ПВЛ «провел громадную работу по сличению и сопоставлению разнородных исторических известий, показав критическое отношение к своим источникам». Перед ним находилось
«большое количество противоречивых и разнообразных источников», и он «отбирал из своих источников нужные материалы и оставлял в стороне то, что непосредственно к его теме не
относилось», т. е., заметим, действовал как современный исследователь. Эти «использованные источники перерабатывались
в связи с общими приемами и условиями работы составителя
Повести». Причем даже «выдающейся особенностью Повести является стремление ее составителя критически отнестись
к источникам», что, по Тихомирову, проявляется в том, что
«в некоторых случаях составитель Повести отмечал свое несогласие с известными ему рассказами об исторических событиях». Эти приемы Тихомиров называл «элементарными», но все
же ему казалось, что они свидетельствуют о том, что «элементы
критики источников зародились в русской историографии еще
в очень раннее время, а вовсе не в XVIII в.».
Оставляя за скобками последнее высказывание, можно
утверждать, что в указанном разделе о летописях Тихомиров
вплотную подошел к новой теме начального летописания, которую он намеревался развить в монографию.
Перейдем теперь к разбору этой последней, оставшейся
незаконченной книги М. Н. Тихомирова, которую он думал назвать (в соответствии с высказанной уже в «Очерках истории
94

Там же. С. 56.

849

Часть 4

исторической науки» идеей) следующим образом: «Начало
русской историографии». Еще в докладе о А. А. Шахматове
он обратил внимание на то, что «в позднейших сводах, передающих поздние известия», исследователь «найдет отражение
политических событий, понятий, идеологии своего времени».
Тем самым поздние своды «даже там, где они не дают ничего
нового для изучения древнейших событий», оказываются ценными источниками. 95 Но в последние годы жизни он стал иначе относиться к поздним летописям и увидел, во всяком случае
в некоторых из них, ценный источник для древнейшей истории
Руси.
Статья «Начало русской историографии» была опубликована в журнале «Вопросы истории» в 1960 г. 96 Оригинал статьи не сохранился, и она была переиздана по журнальной публикации. 97 Доступен также текст выступления Тихомирова
с одноименным сообщением на XI Международном конгрессе
исторических наук в Швеции 21 марта 1960 г. 98
Сличение текста статьи и текста выступления показывает,
что они в основных идеях совпадают и развивают мысли, высказанные уже в «Очерках истории исторической науки». Так,
в тексте доклада сказано, что «русскую историографию как
начального периода, так и более позднейшего времени нельзя
отождествлять с летописными сводами, которые сами основывались на ряде источников разнообразного характера». Летописным сводам, таким образом, предшествовали записи об
исторических событиях и отдельные сказания. 99
Далее конкретизируется мысль о том, что представлял
собой древнейший рассказ о возникновении государства.
Более древний текст, чем текст ПВЛ и текст Н1, Тихомиров
видел в Устюжском своде (Архангелогородском летописце). А. А. Шахматов первоначально думал привлечь его для
Там же. С. 18–19.
Тихомиров М. Н. Начало русской историографии // ВИ. 1960. № 5.
С. 41–56.
97
Тихомиров М. Н. Русское летописание. С. 46–66.
98
Архив РАН, ф. 693, оп. 1, № 90. Другой вариант текста этого доклада
хранится в Архиве РАН, ф. 457, оп. 1, № 258. См.: Рукописное наследие академика М. Н. Тихомирова в Архиве Академии наук СССР / Сост. И. П. Староверова. М., 1974. С. 21 (№ 117, 118).
99
Архив РАН, ф. 693, оп. 1, № 90, л. 1.
95
96

850

Глава 15

реконструкции древнейшего летописания, но потом от этой
мысли отказался, очевидно, придя к мысли, что все его особенности носят вторичный характер. К. Н. Сербина (см. гл. 13.2)
полагала тем не менее, что первая часть Устюжской летописи
отразила не только ПВЛ, но и Нсв.
М. Н. Тихомиров отверг предположение о том, что текст
Устюжской летописи представляет сокращение текста Н1 или
ее протографа. По его мнению, «такому выводу противоречит
самостоятельный характер некоторых известий Устюжской
летописи, а также ее хронология, резко отличная в своей начальной части и от Новгородской летописи и от Повести временных лет». Прототип той летописи, которую использовала Устюжская летопись, «судя по ссылкам на дворы Гордяты
и Никифора», отразил Киевский летописный свод 1060‑х гг.
М. Н. Тихомиров отдельно обращал внимание на то, что
Устюжская летопись «сохранила некоторые черты, объясняющие нам неясную хронологию Повести временных лет и Новгородской летописи». Устюжская летопись дает другую дату
смерти Олега и начала княжения Игоря, нежели ПВЛ. Автор
рассказа, отразившегося в ней, пользовался, по мнению Тихомирова, «различного рода преданиями, связав воедино ставшие уже легендарными имена Олега и свергнутых им Аскольда
и Дира». М. Н. Тихомиров поддержал мнение Е. Ю. Перфецкого о том, что существовало предание, по которому Аскольд
и Дир были потомками основателей города Киева и что именно
эта традиция нашла свое отражение в том летописце, который
был известен польскому историку Длугошу в XV в. Тихомиров увидел подтверждение древности этого чтения в том, что
в ПВЛ также говорится о существовании князей из рода Кия
и его братьев («и по сих братьи держати почаша род их княжение в Полях, в Деревлях свое, а в Дреговичах свое»). По его
мнению, «первоначальная повесть о начале Руси заключала
в себе рассказ об основании Киева, о хазарских притязаниях на
Киев, об убиении Аскольда и Дира как потомков Кия, об Олеге и его смерти», и «этот рассказ был позже осложнен вставной легендой о призвании князей». В силу этого Олег, Аскольд
и Дир сделались дружинниками Рюрика. Этот рассказ подчеркивает язычество полян, значит, по мысли Тихомирова, не
мог появиться раньше принятия Русью христианства и был составлен еще тогда, «когда русскими князьями владели хазары»
851

Часть 4

и когда они вели борьбу с древлянами и другими племенами,
а тело Олега Святославича еще не было перенесено в Десятинную церковь, как и тело княгини Ольги. Именно в связи с этими переносами и могли появиться первые краткие сказания об
Ольге и о варягах-мучениках. 100
По М. Н. Тихомирову, это значило, что в Устюжской летописи отразился не Нсв., а более древний текст — «Сказание
о русских князьях», написанное еще в X в. Далее Тихомиров
развивал свою старую мысль о том, что это первоначальное
Сказание «представляло собой повествование без разделения
на годы». В дальнейшем при составлении ПВЛ вставные статьи разорвали древний рассказ, «заполнив те пустые годы,
которые отсутствовали в первоначальном повествовании об
Игоре и его потомках». И таким же образом Н1 «осложнена
рядом вставок», которых не было «в оригинале Устюжской летописи». Но древний текст отразился не только в ПВЛ и Н1,
а также в «Памяти и Похвале» Владимиру, где приводятся летописные даты, отчасти совпадающие с их текстом, отчасти же
являющиеся новыми.
Все эти же мысли, только в более развернутом виде, чем
в докладе, находятся в отмеченной статье 1960 г. В ней особенно сильно подчеркнута роль И. И. Срезневского как ученого,
«наметившего путь, по которому должно было пойти дальнейшее изучение ранних летописных известий». Но этот ученый
не имел продолжателей, в частности потому, что «грандиозная
схема русского летописания, предложенная Шахматовым, заслонила выводы всех его предшественников». Одновременно без Шахматова, по выражению Тихомирова, «вопрос, поставленный Срезневским, не мог быть разрешен». 101 Имеется
в виду, прежде всего, гипотеза о Нсв., необходимая Тихомирову для развития собственного построения. Ведь он полагал, что
именно в Н1, как и в Устюжской, отразилось обнаруженное им
«Сказание о русских князьях».
Любопытна ремарка, помещенная в конечной части статьи.
Она касается уже высказываемой ранее М. Н. Тихомировым
мысли о том, что «начало русской историографии» связано не
с церковными трудами, а с деятельностью светских лиц: «Мои
100
101

Там же, л. 3–4, 7, 8.
Тихомиров М. Н. Русское летописание. С. 47.

852

Глава 15

предположения о существовании русских произведений нецерковного характера уже в XI в. вызвали насмешливые замечания
людей, привыкших приписывать все древнерусские сочинения
только церковникам». Не менее интересно, каким образом Тихомиров парировал эти замечания, ссылаясь на существование
«Слова и полку Игореве», Моления Даниила Заточника и духовной Владимира Мономаха, а также «повестей, рассказывающих о ратных подвигах, которые были написаны явно воинами, а не монахами, и внесены в летопись». И «не должна удивлять» ранняя датировка Сказания, так как «крещение Руси при
Владимире только завершило длительный период существования христианства и неразрывно с ним связанной письменности на Руси», что подтверждают находки археологов и тексты
договоров Руси с греками. 102 Эти и все предыдущие аргументы
не были связаны с текстологическими построениями. Речь шла
только о логических аргументах, среди которых важную роль
играли общеисторические соображения. По возражениям Тихомирова можно восстановить точку зрения его оппонентов.
Эти оппоненты — как раз текстологи, так как они опираются
на филологическую традицию, по которой летописание связано с монастырями и византийскими хронографами и отражает
довольной высокий уровень книжности.
Сохранился набросок плана монографии, сделанный рукой
М. Н. Тихомирова. Составители научного описания его фонда
датируют его на основании отчета М. Н. Тихомирова в Институте истории СССР АН СССР 1962 г. 103 Из этого плана следует, что М. Н. Тихомиров полагал сначала рассмотреть вопрос
о зарождении русской историографии в работах Шахматова,
Приселкова, Лихачева, Рыбакова и других, уделив особое место
Срезневскому. Далее он думал изложить гипотезу Шахматова о Дрсв. и показать ее уязвимость. Затем — провести сличение древнейших известий ПВЛ и Н1, отмечая вставные статьи.
Оставшийся после изъятия вставок текст не является единым:
в нем можно выделить два типа известий — светские и церковные. Древнейшая часть теперь называлась Тихомировым
не «Сказанием о русских князья», а «Повестью о начале Руси».
Там же. С. 65.
Архив РАН, ф. 693, оп. 1, № 96. См.: Рукописное наследие академика
М. Н. Тихомирова… С. 22 (№ 125).
102
103

853

Часть 4

Тихомиров предполагал показать, что она сохранилась «частями и в переделке» в разных летописных текстах. Ее время он
приурочивал теперь ко времени создания Десятинной церкви.
Кроме плана монографии сохранились первоначальные
наброски ее первой редакции, два варианта второй редакции
и третья редакция текста книги. 104 Наброски первой редакции
и черновик второй датируются 1963–1964 гг., черновик третьей
редакции — 1964 г., а третья редакция — 1965 г. т. е. все относятся фактически к последнему году жизни М. Н. Тихомирова.
Воспроизводя уже намеченный ранее круг тем, М. Н. Тихомиров в этих материалах расширил и видоизменил некоторые
фрагменты, а также аргументацию. Так, в набросках первой
редакции он подчеркивал, что «следы сшивки различных летописных известий давно уже отмечены А. А. Шахматовым, но
Шахматов, основываясь главным образом на текстологическом
анализе ПВЛ и Н1, не всегда с достаточной ясностью различал
сшивку не разных текстов, а разных летописных традиций».
Таким образом, Тихомиров и сам понимал, что его построение — не текстологическое, а смысловое, и противопоставлял
себя Шахматову. Именно с таких позиций он трактовал заголовок ПВЛ. В нем обращают на себя его внимание слова: «кто
в Киеве нача первее княжити». Согласно этим словам в ПВЛ
должно было бы говориться о первом киевском князе. Но из
дальнейшего изложения, поясняет Тихомиров, остается неясным, кто же был этим первым князем. Итак, налицо какая-то
нелогичность. И тут обнаруживается точка соприкосновения
Тихомирова с Шахматовым. Как и последний, Тихомиров полагал, что первоначальный текст логичен, а всякое отступление
от логики и от связности рассказа — следствие новаций. Перед
нами, следовательно, «обнаруживается существование нескольких княжеских традиций, противоречащих друг другу».
В черновом варианте второй редакции, сохранившемся
во фрагментах, но более полно, чем первая, также содержатся
важные для понимания взглядов Тихомирова места. 105 Он ввел
там понятие «прагматической истории» применительно к тому
первоначальному тексту, который (под разными названиями)
104
Архив РАН, ф. 693, оп. 1, № 97–100; Рукописное наследие академика
М. Н. Тихомирова… С. 22 (№ 128, 129, 130, 131).
105
Архив РАН, ф. 693, оп. 1, № 98.

854

Глава 15

ставил в основу летописного повествования. Особенность этой
«прагматической истории», предположительно существовавшей до появления летописных сводов, — то, что в ней повествование не разделено на годы, и главное — «события излагаются
вне непосредственной связи друг с другом». 106 «Трудно согласиться с А. А. Шахматовым и его последователями, — продолжал Тихомиров, — которые всю нашу древнейшую историографию объясняют сменой различных летописных сводов».
В результате «создается как бы летописное генеалогическое
древо». Тихомиров тонко подметил ту особенность школы
Шахматова, которая не была до того в центре рассуждения
тех, кто о нем писал. Речь шла о понимании Шахматовым летописания как единой системы, все звенья которой связаны друг
с другом. При этом, как заметил Тихомиров, «различного рода
новые известия, появляющиеся в летописных сводах и отсутствующие в древних источниках, объясняются, как правило,
существованием таких летописей, какие до нашего времени не
дошли и восстанавливаются гипотетически». Наличие этого
единого дерева ставилось Тихомировым под сомнение. Ему казалось, что поэтому «разноречат между собою и те разнообразные схемы существующих и исчезнувших летописных сводов»,
построенные Шахматовым и его последователями, а «летописные генеалогические деревья по этой причине оказываются
столь же путанными, как и многие родословные таблицы знатных родов, ищущих себе предков, вышедших “из немец”». 107
При такой постановке вопроса, считал Тихомиров, легко
определить существование того или иного свода, не ответив
даже на простой вопрос: почему некоторые своды сохранились
до нашего времени в ряде списков, а другие, при всей их важности и значении, исчезли безвозвратно? Это в первую очередь
относится, например, к такому своду, как известный «Фотиев
Полихрон», следы которого многие историки находят в разных
летописях, а самого свода, как выразился Тихомиров, до сих
пор не могут обнаружить.
Тем не менее М. Н. Тихомиров признавал, что А. А. Шахматов обладал «гениальной прозорливостью» и его догадки
часто подтверждались. Как и М. Д. Приселков, Тихомиров
106
107

Там же, л. 2.
Там же, л. 7.

855

Часть 4

в качестве подтверждения этой прозорливости проводил всегда один и тот же пример: обнаружение Московского свода
1480 г. (Эрмитажного списка) после того, как сначала его существование Шахматов предположил гипотетически.
Итак, А. А. Шахматов, несмотря ни на что, признавался
гением, но иным было отношение Тихомирова к своим современникам: «То, что сделал прозорливый и великий ученый, не
всегда удается и менее прозорливым и менее великим людям,
среди которых очень нередко преобладают совсем молодые исследователи, как следует не изучившие основные записи наших
летописных произведений». Вероятно, это был камень в огород
Я. С. Лурье, который как ученик М. Д. Приселкова относился
к М. Н. Тихомирову критически. «А, между прочим, — продолжает Тихомиров, — признание существования именно такого
рода гипотетических, а подчас, попросту говоря, призрачных
сводов чрезвычайно мешает серьезному изучению летописей».
Поэтому «нельзя приветствовать стремление отдельных авторов считать построения А. А. Шахматова чем-то настолько
твердым в науке, что на их место нельзя предложить другую
схему возникновения нашей древнерусской историографии».
По мнению Тихомирова, это столь же неправильно, как и наблюдавшееся до Шахматова возвеличивание (в противовес
другим) А. Л. Шлёцера. Критика «отдельных авторов» Тихомировым здесь опять совпадает с основными положениями
критики Бахрушиным кандидатской диссертации Насонова.
Для Тихомирова было очень важным в этом своей работе
подорвать идею о «непогрешимости» Шахматова. Ведь Шахматов «оставил в стороне» Устюжский свод, «хотя он, несомненно, имеет большое значение для понимания начальной
русской историографии». Кроме того, Шахматов «оставил
в стороне и показания Псковских летописей». И он «изучил
только со стороны легендарных сведений» (рассказ о «Мистише Свенельдиче») «тот русский летописец, который Ян Длугош положил в основание своей истории Польши». В этом месте Тихомиров вспомнил Е. Ю. Перфецкого, хотя только этим
упоминанием и ограничивался и дальнейшее изложение строил
без подробного учета аргументов последнего, используя лишь
его главные выводы. Еще два текста, которые следует привлечь
для реконструкции начального периода летописания, по Тихомирову, — «Летописец вскоре» патриарха Никифора в составе
856

Глава 15

Новгородской Кормчей 1280 г. На «существование русских родословцев, которые вообще не знают Рюрика, а начинают род
киевских князей с Игоря», указывает и Стрыйковский, о чем
Тихомирову, как он пишет, сообщил А. И. Рогов. 108 Все это позволяет, по мнению Тихомирова, «пересмотреть вопрос о начале нашей историографии», но «имея в виду не пересмотр схемы возникновения всех летописных сводов», а изучение только
«древнейшего начального периода нашей русской историографии».
Как видим, Тихомиров очень расширял круг источников
восстановления начального этапа летописания, хотя нельзя
сказать, что делал это неразборчиво. Так, новая по сравнениию
с предыдущими вариантами текста глава была посвящена теперь
Ник. 109 В результате анализа он пришел к выводу, что «Никоновская летопись не имеет значения для истории древнейших
русских летописей». Иными словами, он не нашел в ней следов
искомой Повести о начале Руси. Отдельный сюжет — анализ
«Памяти и похвалы» мниха Иакова. 110 В ней Тихомиров находил упоминание о таких событиях, которые неизвестны по другим источникам. Выше всего он оценил то обстоятельство, что
Владимир по «Памяти и похвале» крестился раньше похода на
Корсунь, тогда как ПВЛ и Н1 сообщают о его крещении в 988 г.
Сравнивая текст ПВЛ с текстом Н1, М. Н. Тихомиров заметил, что «при всем сходном содержании текстов в том и другом источнике явно выделяются следы сшивки различных источников в одно слитное повествование». Правда, материалы
этого сличения Тихомировым не были приведены. «Неравномерность» материала ПВЛ также, по его мнению, указывает
на эту же «сшивку». Кстати, тут Тихомиров, вероятнее всего,
не отдавая себе в этом отчета, употреблял понятие «сшивка», которое ввел в употребление П. М. Строев и которым
А. А. Шахматов и его ученики привыкли обозначать устарелый метод работы с летописями Строева и К. Н. БестужеваРюмина. Для Тихомирова же Бестужев‑Рюмин (Строеву он
не придавал большого значения) крупная фигура, которую он
упоминал наравне со Срезневским.
108
109
110

Там же, л. 12–13, 23 и др.
Там же, л. 41–56.
Там же, л. 66–67.

857

Часть 4

Центральная глава посвящалась у М. Н. Тихомирова
Устюжской летописи. Он снова и еще более подробно проводил
мысль о том, что сходство ее с Н1 объясняется тем, что в основе
этих двух произведений лежит общий источник. И если в первых набросках Тихомиров высказывался более осторожно, то
теперь он прямо писал, что «Устюжский летописный свод»
является «особой ветвью древнейшего нашего летописания»
и «должен быть поставлен вровень» с ПВЛ и Нсв. Он вообще
более не рассматривал мысль о возможно позднем характере
текста Устюжской летописи, правда, утверждая именно такой
характер соотношения текстов, Тихомиров не приводил никаких текстологических аргументов, но, возможно, на это ему
было указано в процессе обсуждения книги, так как к третьей
редакции ее он сделал приложения. 111
Наряду с Устюжской летописью важнейшим источником
для Тихомирова была «История Польши» Яна Длугоша. Этому
сюжету посвящена отдельная глава. Русский летописец, которым пользовался Длугош, по мнению Тихомирова, по своему
составу был древнее Н1 и не был осложнен дополнительными
вставками. Иными словами, русский летописец Длугоша основан на источнике более раннем, чем эта летопись и чем ПВЛ.
Этот вывод уже был сделан до М. Н. Тихомирова Е. Ю. Перфецким, но во второй редакции книги Тихомиров на Перфецкого
ссылался мало. Правда, он отметил, что этот летописец «известен был Длугошу не в своем первоначальном виде, а дошел до
него в составе какой-то более поздней компиляции», которую
Е. Ю. Перфецкий возводит к перемышльскому своду, «строя
целую схему взаимоотношений летописных сводов между собою». Последняя, т. е. сложная схема Перфецкого, как и другие
схемы такого рода, не была близка Тихомирову. «Не ставя себе
задачей оспаривать интересные построения Перфецкого, — писал он, — отметим только, что они отражают наиболее слабую
сторону исследований А. А. Шахматова с его взаимоотношениями летописных сводов, гипотетических и взаимно противоречащих». 112
111
Там же, № 100, л. 216–388. Приложение: Сравнительные тексты Новгородской Первой летописи и Устюжского летописного свода.
112
Там же, № 98, л. 83 и др.

858

Глава 15

Наиболее интересна для анализа третья редакция книги
Тихомирова, так как она отражает более или менее завершающий этап его работы над темой. 113 И здесь-то мы встречаем
очень подробное рассмотрение и характеристику работы Перфецкого над хроникой Длугоша. 114 Тихомиров написал, что
«отбрасывает многие суждения Перфецкого как основанные
на недостаточном фактическом материале», но признает, что
«его исследование вносит очень многое в историю летописания». А именно Тихомиров подхватил идею Перфецкого о том,
что летописный текст, использованный Длугошем, стоял в особой близости к первой редакции ПВЛ. Перфецкий установил, что в русском своде Длугоша нет новгородских известий,
а также вставок из других источников: например, вставок из
византийских хроник, текста договора Руси с греками, легенды об апостоле Андрее и пр. Поэтому, по Перфецкому, русская
летопись Длугоша в древнейшей своей части кончалась раньше,
чем ПВЛ, и была старше ее.
Этот вывод теперь был оценен Тихомировым необычайно
высоко. Он сделал самый лестный в своем понимании комплимент Перфецкому, сравнив его со Срезневским: «Как говорилось уже выше, наблюдения И. И. Срезневского над ранними
русскими известиями о событиях X столетия оказали мало влияния на дальнейшую историографию. Иногда исследователи,
отдавая дань уважения трудам такого замечательного ученого, каким был Срезневский, делали реверансы в его сторону, но
фактически отказывались от изучения его глубоких выводов.
Представление о позднем возникновении русских исторических сочинений прочно удержалось и удерживается в исторической науке. Только Перфецкий осмелился выступить
с самостоятельными взглядами на происхождение ранних летописных известий на Руси, но его построения, к стыду наших
ученых, остались неизвестными». 115 Правда, по Тихомирову,
Там же, № 100.
Эта глава третьей редакции книги опубликована после смерти
М. Н. Тихомирова в виде статьи, очевидно, как «наиболее завершенная автором», что отметили издатели посмертного сборника статей М. Н. Тихомирова
о летописании. См.: Тихомиров М. Н. Русский летописец в «Истории Польши»
Яна Длугоша // Исторические связи России со славянскими странами и Византией. М., 1969. С. 226–237.
115
Архив РАН, ф. 693, оп. 1, № 100, л. 22–23. См. также выше гл. 6.3.
113
114

859

Часть 4

выводы Перфецкого «нельзя признать целиком правильными». 116
Эта констатация вновь привела М. Н. Тихомирова к той
же мысли, с которой начались его размышления о «начале русской историографии»: построения Шахматова «увлекли многих ученых», так что «отдельные замечания о возможности
появления летописных известий уже в X столетии (М. Н. Тихомиров, Л. В. Черепнин) не были достаточно развиты», а «интерес исследователей обратился исключительно к выяснению,
как и когда появился тот или иной летописный свод». С другой стороны (речь о Д. С. Лихачеве), «историко-литературные
задачи заслонили собой и отодвинули на второй план задачи
исторического исследования, вопрос о достоверности ценности летописных известий X–начала XI вв.».
В третьей редакции книги подробно рассмотрено место
и значение псковских летописей для восстановления «Сказания о русских князьях». 117 М. Н. Тихомиров обратил внимание
на вывод А. Н. Насонова о том, что в основе древнейших известий, помещенных в псковских летописях, лежат выписки из
Новгородско-Софийского свода. А. Н. Насонов отмечал, что
эти известия дополнены были также полоцкими, смоленскими
и литовскими сведениями, отсутствующими в новгородских
летописях. Тихомиров использовал это и сделал далее вывод
о том, что Псковская 1‑я летопись передает более древний рассказ о крещении Руси, чем ПВЛ. Основания были такие: представлять себе дело таким образом, как будто рассказ Псковской
1‑й летописи о крещении Руси является просто сокращением
рассказа ПВЛ, нет никакой возможности, так как повествование о крещении Руси в Псковской летописи, несмотря на краткость, не имеет видимых неясностей. Наоборот, повествование
ПВЛ расширено вставками из церковных текстов, сведениями
об Анастасе Корсунянине и т. д. А самое главное, Псковская
1‑я летопись даже рассказ об исцелении Владимира «передает не как чудо, а как факт». Она сообщает также о поставлении в Киеве митрополита и епископов на следующий год после
крещения — в 989 г., что объясняет отсутствие в ПВЛ указания
на то, что крещение киевлян произошло без митрополита.
116
117

Там же, л. 137.
Там же, л. 133–136 и далее (гл. «Псковские летописи»).

860

Глава 15

Итак, через всю книгу М. Н. Тихомирова проходит одна
идея, развиваемая и аргументируемая с разных сторон, о существовании «Сказания о русских князьях», время написания которого в третьей редакции книги определяется как самое начало
XI в. Это и было «началом русской историографии». Сказание,
по мнению Тихомирова, отличалось высокой достоверностью,
в нем были использованы рассказы очевидцев, «которые еще
жили в ту эпоху (вторая половина X века)», а «наиболее легендарный характер в Сказании имеют рассказы об Игоре и мести
Ольги». Сказание написано «некоторым не известным для нас,
но замечательным русским историком 11 в.». 118
Над книгой о «начале русской историографии» М. Н. Тихомиров работал, по-видимому, до последнего момента, пока был
в состоянии работать. В определенном смысле это и итог его
научного творчества в области летописания вообще. Развивая
критику своего учителя Бахрушина по адресу Шахматова, Тихомиров вначале все же был движим желанием кое-где подправить Шахматова, приспособить его к восприятию историков.
Правда, уже тогда он принимал Шахматова не во всей сложности его построений и во многом — внешне. Но в конце жизни
Тихомирова у него появился пафос «освобождения от Шахматова», хотя по адресу последнего употреблялась и хвалебная
риторика. Таким образом, когда он писал о том, что работы
Шахматова «пленили» других ученых, «увлекли» их и «заслонили» им иные пути изучения летописей, то, возможно, он писал
о себе. Только освободившись от влияния работ Шахматова вообще, Тихомиров смог развивать новые, захватившие его идеи,
которые касались древнейших пластов летописных текстов. Эти
идеи не были поддержаны ни историками-учениками М. Д. Приселкова, ни филологами школы Д. С. Лихачева и И. П. Еремина.
Как сам М. Н. Тихомиров в своем отношении к А. А. Шахматову, к гипотезам и реконструкциям в исследовании и пр. —
во многом следовал за С. В. Бахрушиным, так и собственные
ученики М. Н. Тихомирова не могли не воспринять этот его
критический настрой. Наиболее показательно, как это отра­
зилось у А. Г. Кузьмина. Не разбирая все его работы, укажем
лишь на эти черты сходства. Во‑первых, А. Г. Кузьмин вслед
за М. Н. Тихомировым подчеркивал значение историографии
118

Там же, л. 182–184.

861

Часть 4

летописания XIX в., уделяя особое место И. И. Срезневскому. 119 А. А. Шахматов связывался им с предыдущей историографией. Кузьмин подчеркивал, что это А. Е. Пресняков ввел
неверное, с его точки зрения, разделение на дошахматовскую
(в которой, в свою очередь, выделил два этапа: «татищевскошлёцеровский» и «строевско-бестужево‑рюминский») и последующую литературу о летописях, которое подхватили другие ученые. Вообще, история изучения летописания у Кузьмина
получалась совершенно иной, чем у его современников. Наиболее отчетливо это видно в книге «Начальные этапы древнерусского летописания», посвященной М. Н. Тихомирову. Как
и учитель, Кузьмин высоко ставил творчество Е. Ю. Перфецкого, в частности, идею последнего о том, что в 1193 г. произошел
перелом в истории летописания, когда оно разделилось на два
течения. 120 Кроме того, обращаясь к новгородскому летописанию, он сочувственно цитировал И. М. Троцкого, которого ранее по понятным причинам в литературе не упоминали. Главная идея Кузьмина о том, что существовала не одна традиция
летописания (не одно генеалогическое древо летописных текстов), как полагал Шахматов и вслед за ним его последователиисторики, — это также развитие мысли, которую высказывал
еще М. Н. Тихомиров. 121 По Кузьмину, «параллельно существующая традиция» уходила основами в «неопределенную древность» и была связана с летописной традицией Десятинной
церкви. 122 Последнее было развитием идей не только М. Н. Тихомирова, но и Л. В. Черепнина.
Что касается А. А. Шахматова, то частую перемену его
взглядов на конкретное соотношение летописных текстов
А. Г. Кузьмин стремился расценивать как последовательную
119
Кузьмин А. Г. Хронология Начальной летописи//Вестник МГУ.
1968. История. № 6. С. 40–53.
120
Кузьмин А. Г. Начальные этапы древнерусского летописания. М.,
1977. С. 109, 183–219. С. 63–64.
121
По этой же причине А. Г. Кузьмин выступил и против «скептиков»
в вопросе о подлинности «татищевских известий». Он полагал, что у В. Н. Татищева были в распоряжении тексты летописей, принадлежащих к «параллельной традиции» и отличавшиеся от дошедших до нас. См.: Валк С. Н. Избранные
труды по историографии и источниковедению. СПб., 2000. 436–438; Кузьмин А. Г. 1) Статья 1113 г. в «Истории Российской» В. Н. Татищева // Вестник МГУ. 1972. № 5. С. 79–89; 2) Татищев. М., 1987. С. 340–341.
122
Кузьмин А. Г. Начальные этапы… С. 109, 183–219.

862

Глава 15

эволюцию. По его мнению (здесь он присоединялся к мнению
В. Т. Пашуто и развивал его), эволюция взглядов Шахматова
состояла в том, что около 1916 г. он «понял причину ненадежности прежних реконструкций» и пришел к мысли, что «рукой
летописца управляли мирские страсти и интересы», а ранее
исходил из того, что летописи правдивы и непристрастны. По
Кузьмину, Шахматов понял, что текстовые реконструкции
невыполнимы из-за тенденциозности летописца и также из-за
того, что «срав­ни­тельно-текстологи­ческое изучение не позволяет установить время, когда вносились те или иные изменения». Но Шахматов «не успел перестроить заново всей схемы»,
и если бы не его внезапная смерть, «в будущем от ученого можно было ожидать принципиально новых решений в отношении … летописей». 123 Кроме того, Кузьмин написал, что, по его
мнению, Шахматов сначала думал, что Ип. и Л. передают текст
ПВЛ «в чистом виде», а потом усомнился в этом, что означало
отказ от попыток реконструкции первоначальной редакции
ПВЛ. 124 Кузьмин подчеркивал, что эволюция взглядов Шахматов не была оценена его преемниками, в частности, М. Д. Приселков следовал не позднему, а раннему Шахматову. 125
Эти положения Кузьмина были очень уязвимы, так как
противоречили содержанию работ Шахматова, который не
только в конце жизни, но и всегда стремился связать идеи летописца с его принадлежностью к определенным кругам. В частности, о том, что первая киево‑печерская редакция ПВЛ была
исправлена, исходя из промономаховских пристрастий Сильвестра, Шахматов писал еще в пробной лекции 1890‑х гг. (см.
гл. 3). И там же шла речь о том, что Ип. и Л. не отражают прямо
текст ПВЛ, а несут в себе следы его второй и третьей редакций
одновременно. Неудивительно, что работы А. Г. Кузьмина подверглись жесткой критике и что эта критика исходила из среды учеников М. Д. Приселкова и близких к ним по творческому
методу исследователей. 126
Там же. С. 46–47, 61, 69.
Там же. С. 461.
125
Там же. С. 47.
126
См.: Лихачев Д. С., Янин В. Л., Лурье Я. С. Подлинные и мнимые вопросы методологии изучения русских летописей // ВИ. 1973. № 8. С. 194–203;
Зимин А. А. О методике изучения древнерусского летописания // Известия
АН СССР. Серия литературы и языка. 1974. Т. 33. № 5. С. 454–463.
123
124

863

Часть 4

Наибольшее неприятие в работах А. Г. Кузьмина вызвали
его нападки на Я. С. Лурье и тезис о том, что источник не является единственной основой наших знаний, как писал Я. С. Лурье. Кузьмин назвал это «источниковедческим монизмом»
и «рафинированным позитивизмом», отрицающим «эвристическое значение теории» и роль «внеисточникового знания»
как «практического и теоретического опыта многих поколений, который никогда не сможет быть повторен отдельным индивидом». 127 Кузьмин подверг критике стремление Я. С. Лурье
и других последователей Шахматова превратить текстологию
«в самостоятельную науку, поставляющую факты и выводы
для истории», и напомнил о том, что М. Н. Тихомиров «избегал
этого термина». 128 Последняя фраза наиболее явно показывает
степень размежевания Кузьмина как представителя школы Тихомирова с другими ответвлениями в исследовании летописей
как историками, так и филологами. 129

Кузьмин А. Г. Начальные этапы… С. 10–19.
Там же. С. 23, 25.
129
Мы не будем подробно разбирать суть взаимной полемики по этому
и другим вопросам, так как это уже неоднократно становилось объектом исследования. См.: Вовина-Лебедева В. Г., Панеях В. М. Я. С. Лурье — источниковед // ВИД. СПб., 1998. Т. 26. С. 345–354; Панеях В. М. Яков Соломонович Лурье и петербургская историческая школа // In mеmоriam: Сб. памяти
Я. С. Лурье. СПб., 1997. С. 133–146.
127
128

Вместо заключения.
Еще раз об издании летописей:
снова отсутствие единства

В философии жизни Анри Бергсона, столь популярного
в конце XIX–первой половине XX в. философа, жизнь понимается как водный поток, который направляется по многочисленным руслам и ищет себе всевозможные пути, как широкие, так
и узкие, едва заметные. Это сравнение применимо к истории
мысли, в том числе — к истории науки.
Научное изучение русской летописи было начато, по словам А. А. Шахматова, А. Л. Шлёцером. Шлёцером восторгались
одни, его критиковали другие. От него потекли разные направления, причем некоторые потоки, первоначально разнонаправленные, потом сливались воедино. Самой крупной фигурой был
Йозеф Добровский, но этот поток как раз замер на несколько десятилетий, не найдя продолжения. Через 100 лет после
А. Л. Шлёцера появился А. А. Шахматов и задал новое направление процессу. Шахматов родился из соединения разных течений, которые хотя опосредованно и восходили к Шлёцеру, но
представление об этой связи было тогда уже утрачено. Поэтому
современники связь Шахматова со Шлёцером воспринимали
как почти мистическое единение сквозь время. Но шахматовское направление породило новые проблемы, а значит, новые
разнообразные потоки мысли, ищущей, а иногда и пробивающей себе пути через многочисленные преграды возражений
и контраргументов. Кроме них всегда существовал и вполне
объективный фактор нашего малого знания целых периодов
русской средневековой культуры, в том числе письменной,
от которой сохранились лишь небольшие фрагменты. В этих
865

Вместо заключения

местах образуются отмели, и потоки либо обходят их стороной,
либо растекаются по ним слоем тонким и прерывистым.
Спустя полтора века после появления шлёцеровского
«Нестора», в середине XX в., споры не утихли. Если говорить
о школах в исследовании летописания, то определенным итогом
их развития, показывающим все достижения и все расхождения
во взглядах, проявившиеся к этому времени, можно считать последнюю попытку подготовить новое издания летописей, состоявшееся после Второй мировой войны, когда главные участники
предыдущего проекта — М. Д. Приселков и Н. Ф. Лавров — уже
ушли из жизни, но их идеи продолжали обсуждаться оставшимися в живых. Среди последних были и участники прошлых обсуждений: А. Н. Насонов, К. Н. Сербина, М. Н. Тихомиров.
Два человека оказались главными действующими лицами
дискуссии. В определенном смысле именно они олицетворяли
и два главных начала в исследовании летописания этого времени: А. Н. Насонов и М. Н. Тихомиров. Оба придавали большое значение изданию летописей, оба потратили много усилий
на исследование рукописных хранилищ и поиски новых летописных списков. Именно на этом поле и состоялось их главное
столкновение.
Те, кто писал о М. Н. Тихомирове, всегда подчеркивали значимость возрождения им в послевоенное время Полного собрания русских летописей. В 1949 г. он издал в формате ПСРЛ 25‑й
том, в котором поместил найденную им в Уваровском собрании
ГИМ летопись, обозначенную как Московский летописный свод.
В 1957 г. была образована специальная групп в составе Сектора
источниковедения Института истории СССР АН СССР, а через
два года, в 1959 г., она выделилась из него и стала самостоятельной. Справедливо считается, что М. Н. Тихомиров «делал упор
на поиски … рукописных источников, охране рукописей, описаниях и изданиях». 1 С. Н. Валк писал, что «тем самым без излишних споров… знаменитая серия … вновь возродилась». 2
В таком изложении возобновление ПСРЛ выглядит как
логическое и естественное продолжение прежнего издания.
1
См.: Буганов В. И. М. Н. Тихомиров и отечественное летописеведение // АЕ за 1973 год. М., 1974. С. 5–11.
2
Валк С. Н. Археографическая деятельность М. Н. Тихомирова // АЕ
за 1962 год. К 70‑летию М. Н. Тихомирова. М., 1963. С. 8.

866

Вместо заключения

Но на самом деле этот путь отнюдь не был таким прямым, беспрепятственным и единственно возможным. Недаром С. Н. Валк
упомянул о «спорах». Новый этап дискуссии начался с 1948 г.,
когда М. Н. Тихомиров предложил на обсуждение Археографического совета Института истории АН СССР доклад «Об издании русских летописей» и проект инструкции или Правил издания летописей. И тот и другой тексты впоследствии опубликованы. 3 Из них видно, что Тихомиров, как и Приселков, полагал
ПСРЛ устарелым проектом, «не отвечающим требованиям современной исторической науки». Во‑первых, не был выдержан
принцип полноты издания, заявленный в самом заглавии серии.
Не были учтены многие новые списки, более древние, чем те, по
которым публиковались летописи в XIX в. Кроме того, как отметил Тихомиров, в изданиях ПСРЛ не было единства. Из этого следовала необходимость подготовки нового издания. Это
издание должно было бы включить все пока еще неизданные летописи, дать им научные названия, установленные исследователями, воспроизвести их тексты по новым единообразным правилам, дать краткие научные введения и указатели. Если судить
только по этим замечаниям и планам, Тихомиров, как кажется,
не расходился с предшествующим планом Приселкова, который
обсуждался за десять лет до того с участием его самого. Наоборот, он представляется прямым продолжателем Приселкова,
в том числе в критике старого ПСРЛ.
Несмотря на это, а возможно, именно в силу этого, Тихомиров обрушил свой главный удар именно на план Приселкова
1936 г. Ему было важно показать тогда, когда вопрос о переиздании летописей вновь стал актуальным, что план Приселкова
не годится. Мы не можем точно сказать, когда появилось у Тихомирова столь критическое отношение к плану Приселкова.
В 1936 г. он эту критику не высказывал, во всяком случае, об
этом не осталось никаких свидетельств.
3
Тихомиров М. Н. Русское летописание. М., 1979. С. 342–354. Как определяют редакторы сборника, это «проект инструкции, составленной М. Н. Тихомировым и обсужденный на заседании Археографического совета Института истории АН СССР, состоявшегося под председательством Б. Д. Грекова
8 мая 1948 г. ». Стенограмма заседания, в котором принял участие А. Н. Насонов, а также Л. В. Черепнин и другие московские коллеги из Института истории, как и текст инструкции, хранятся в Архиве РАН, ф. 693, оп. 3, № 140,
л. 1–28, 29–52. См.: Там же. С. 365.

867

Вместо заключения

Свои возражения Тихомиров разделил на теоретические
и практические. Главное теоретическое возражение было выдвинуто против провозглашенного Приселковым областного
принципа классицикации, т. е. классификации по месту составления летописи, так как «важнейшие летописные тексты принадлежат к числу не областных, а общерусских памятников». 4
В 1936 г. против этого же принципа выступал А. Н. Насонов
(см. гл. 9). Доводы Тихомирова совпадали с доводами Насонова десятилетней давности. Оба они считали, что областной
принцип невозможно провести в его полноте, не игнорируя
того, что уже выявлено наукой по поводу сложности происхождения того или иного летописного памятника. Затем Тихомиров привел целый ряд примеров неудачных, с его точки
зрения, названий летописей по Приселкову. Некоторые из них
он называл «неточностями» и «прямыми ошибками». Но надо
отметить, что Тихомиров сам, вольно или невольно, огрубил
и даже неверно передал точку зрения Приселкова. Последний,
разумеется, лучше большинства своих современников понимал
общерусский характер большинства дошедших до нас летописей. Поэтому он имел в виду давать им названия по тем областям, где они сложились в окончательном виде. 5
С практической точки зрения Тихомиров замечал, что значение отдельных летописных сводов далеко не равноценно для
науки и «нельзя вровень ставить древнейшие списки летописей XI–XIII вв., которые являются основными памятниками по
истории этого времени, с летописцами XVI–XVII вв.», тогда
как в плане Приселкова все летописи располагались не в порядке
значимости, а в зависимости от княжеств, где составлялись. Тихомиров предполагал переиздать прежде всего наиболее древние
тексты, а также новые, еще не изданные летописи. Переиздание
же других, «имеющих для науки второстепенное значение», он,
в отличие от Приселкова, полагал нецелесообразным. 6
Там же. С. 345.
В этом смысле кажется характерным замечание М. Н. Тихомирова
о том, что «в угоду формальной “областнической” схеме появления русских
летописей Приселков относит Вологодско-Пермскую летопись … к местным
летописям, тогда как эта летопись — московского происхождения и только
частично основана на более раннем своде вологодского происхождения». См.:
Там же. С. 346.
6
Там же. С. 347.
4
5

868

Вместо заключения

Только в одном вопросе тут видно совпадение мнения Тихомирова с мнением Приселкова. Оба они полагали, что издание летописей в первую очередь преследует интересы историков. Что касается филологов и историков летописания, то
им все равно потребуется «непосредственное ознакомление
с рукописями». Именно поэтому Тихомиров писал, что «даже
последние тома ПСРЛ требуют пересмотра с точки зрения целесообразности приемов их издания». 7 Но одним из последних
томов ПСРЛ было издание Ип., подготовленное А. А. Шахматовым, кроме того, последний был редактором других томов,
выпущенных в начале XX в. (см. гл. 4). Поэтому тут очевидна
полемика с Шахматовым, который был сторонником так называемого «филологического» типа издания с соблюдением
выносных букв, знаков препинания и других особенностей
подлинника, излишних, с точки зрения Тихомирова. Эти принципы воплотились в Правилах издания летописей, предложенных Тихомировым. Это были правила издания для историков,
в основу которых было положено два основных принципа: возможное приближение к подлиннику, а также удобство чтения
и единообразие в цитировании. В смысле первого Тихомиров
был активным сторонником и пропагандистом фототипического воспроизведения рукописей. При издании же типографским способом должна была учитываться «возможность
чтения летописей широкими читательскими кругами, а не одними специалистами-историками». Из этого следовала необходимость раскрытия титл и выносных букв, замена некоторых букв старославянского алфавита и их сочетаний буквами
современного алфавита, использование современных знаков
препинания. Сохранение выносных букв Тихомиров считал
возможным только для «наиболее ценных и древних памятников». 8 Кроме того, Тихомиров полагал необходимым исправление явных ошибок текста летописей. Представляя правила передачи вариантов текста, Тихомиров ориентировался на опыт
по отбору списков для воспроизведения, уже осуществленный
А. Н. Насоновым при издании псковских летописей.
Дальнейший ход обсуждения можно восстановить на
материале фонда А. Н. Насонова. В его докладной записке,
7
8

Там же. С. 345.
Там же. С. 349.

869

Вместо заключения

составленной не ранее 1955 г., 9 дело излагается следующим образом: «Вопрос о систематическом, плановом издании русских
летописей на протяжении последних двадцати лет подымается не раз: первый раз в 30‑е гг. нынешнего века, когда выработать план советского издания Полного собрания русских летописей было поручено проф. М. Д. Приселкову. Однако дело
это приостановилось неизвестно по каким причинам (даже
для М. Д. Приселкова). Второй раз — в 1950 г. по инициативе
Б. Д. Грекова, когда была образована особая комиссия из трех
лиц (Лихачева, меня и секретаря Зимина) для подготовительных мероприятий. Поручено мне составление плана издания.
План был составлен и одобрен Археографической Комиссией. Однако дело затянулось, необходимые организационные
меры приняты не были. В качестве подготовительной работы
я предпринял в течение ряда лет обследование книгохранилищ
и архивов для выявления нового летописного материала, не вошедшего в научный обиход и не изданного. Результаты обследования трех хранилищ Москвы мной опубликованы. Надеюсь
опубликовать результаты и по обследованию хранилищ Ленинграда …». 10
В фонде А. Н. Насонова хранятся другие материалы, позволяющие уточнить ход обсуждения проекта издания Полного собрания русских летописей, о котором сообщил Насонов,
например, протокол заседания Археографической комиссии
31 мая 1951 г., когда обсуждался план работ, в том числе положение Комиссии об издании летописей. 11
На заседании присутствовали Б. Д. Греков, А. А. Новосельский, Н. В. Устюгов, А. Н. Насонов, Е. Н. Кушева, Л. В. Черепнин, А. А. Зимин, И. К. Додонов, В. И. Шунков, К. Н. Сербина,
Н. С. Трусов. М. Н. Тихомиров категорически отказался быть
на собрании, ссылаясь на то, что его инструкции подверглись

Архив РАН, ф. 1547, № 19.
Там же, л. 1. См. также: Насонов А. Н. 1) Летописные памятники хранилищ Москвы (новые материалы) // Проблемы источниковедения. М., 1955.
Вып. 4. С. 243–285; 2) Материалы и исследования по истории русского летописания // Проблемы источниковедения. М., 1958. Вып. 6. С. 235–274; 3) Новые
источники по истории Казанского взятия // Археографический ежегодник за
1960 год. М., 1962. С. 3–26.
11
Архив РАН, ф. 1547, № 194.
9

10

870

Вместо заключения

критике в Ленинграде. 12 А. Н. Насонов заявил о том, что «можно
и нужно запланировать работу по изданию летописей». Е. Н. Кушева в своем выступлении сказала, что «подготовительную работу по изданию летописей надо начать сейчас». В качестве образцов уже подготовленных к изданию летописей ею были названы
Владимирская и Иоасафовская (подготовленная А. А. Зиминым
и С. А. Левиной и вышедшая в свет несколько лет спустя). 13
К этому времени уже существовал план издания летописей, составленный М. Н. Тихомировым, а также им же составленные правила издания, о чем упомянул А. Н. Насонов. Но, по
словам Насонова, хотя «эти план и правила существуют, ими
руководствуются при издании летописей», но «план встречает
возражения со стороны ленинградских специалистов». Поэтому «надо прийти к какой-то общей точке зрения».
Под «ленинградскими специалистами» нужно понимать
прежде всего К. Н. Сербину. Верная ученица М. Д. Приселкова, она не могла не возразить против плана Тихомирова, направленного на критику ее учителя. В фонде К. Н. Сербиной
в Архиве СПбИИ РАН, который находится сейчас в стадии
описания, сохранился ее отзыв на проект М. Н. Тихомирова.
К. Н. Сербина обратила внимание на противоречия в проекте
Тихомирова: например, он обвинял Приселкова в отнесении
Ерм. к областным сводам, а сам сделал пометку о том, что это
«ростовский свод». К. Н. Сербиной было вообще непонятно,
что Тихомиров подразумевает под понятием «летопись» и почему те или иные летописи попадают в ту или иную рубрику.
Так, неясно, что подразумевается под «Московским сводом
конца XV в.», так как был не один свод этого времени (тут
К. Н. Сербина выступила как настоящая ученица М. Д. Приселкова, постоянно держащая в голове его и А. А. Шахматова
летописную схему). Она отметила и отсутствие в плане Тихомирова Радз. Непонятно, по ее мнению, и то, почему выделена
как особая летопись Н5.
Другими словами, М. Н. Тихомировым, по мнению
К. Н. Сербиной, дан не подробный план, а лишь примерное распределение томов. Нужен же точный, тщательно разработанный план с указанием списков и с аргументацией того, почему
12
13

Там же, № 195, л. 43.
Иоасафовская летопись. М., 1957.

871

Вместо заключения

следует давать именно эти списки. И нужно, чтобы изданию
каждого тома предшествовало научное изучение текста памятника. В этом требовании К. Н. Сербина фактически повторяла
то, что говорилось М. Д. Приселковым и Н. Ф. Лавровым об издании летописей в 1936 г. и чем руководствовались при подготовке своих изданий как она сама, так и А. Н. Насонов.
Очевидно, что А. Н. Насонов поддержал позицию
К. Н. Сербиной, так как ссылался на нее во время заседания
31 мая 1951 г. Близость этих двух ученых — учеников М. Д. Приселкова — подтверждается и их научным творчеством (см.
гл. 13.2). Кроме того, известно, что во время обсуждения плана
Тихомирова Насонов выступил с его критикой. Другими выступающими оказались К. Н. Сербина (прочитавшая также отзыв Д. С. Лихачева), А. А. Зимин и Л. В. Черепнин. 14
По предложению Б. Д. Грекова на заседании 31 мая 1951 г.
для выработки плана издания летописей было решено создать
комиссию, куда были включены А. Н. Насонов, А. А. Зимин,
М. Н. Тихомиров, К. Н. Сербина и Д. С. Лихачев. А. Н. Насонов был утвержден председателем комиссии. К осени 1951 г.
правила издания летописей должны были быть подготовлены
и доведены до сведения членов Археографической комиссии.
Пока при издании летописей было решено равняться на только
что вышедшее из печати подготовленное А. Н. Насоновым издание новгородских летописей. 15
В фонде Насонова сохранилась его записка, посвященная
выработке нового плана издания летописей. 16 Из нее следует,
что Насонов «первоначально … предполагал, что эта работа по
составлению плана будет вестись параллельно членами группы (т. е. всеми лицами, включенными в ее состав по решению
от 31 мая 1951 г. — В. В.); но коллективом группы план было
поручено подготовить мне, а затем рассмотреть его членами
группы». Свою задачу Насонов понимал как «переиздание
Полного собрания летописей, которое должно охватить не
только опубликованный материал, но и известный неопубликованный», и таким образом в итоге предоставить «советскому
Архив РАН, ф. 1547, № 195, л. 31–46.
Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов / Под
ред. и с предисл. А. Н. Насонова. М.; Л., 1950.
16
Архив РАН, ф. 1547, № 22.
14
15

872

Вместо заключения

историку-марксисту полный комплект летописных источников, необходимых для всестороннего изучения истории нашей
Родины».
Далее он обратился к проблеме, вызвавшей споры еще
в 1936 г.: названия летописей. По его мнению, которое он высказывал как тогда, так и теперь, «за названиями разного рода
летописей: Софийская 1‑я, Новгородская 4‑я, Ермолинская,
Воскресенская и т. п. — скрываются за разными исключениями
целые семейства списков группы памятников». И так как количество известных редакций и списков возросло, списки эти
приходится в некоторых случаях по-новому группировать. Поэтому «при составлении плана автор должен следовать за конкретным материалом и в некоторых случаях, главным образом
когда известны новые списки, указывать, какие именно списки
разумеются под тем или иным летописным названием». Готовя
проект нового издания, ему «приходилось, конечно, учитывать
результаты научной работы над летописным материалом, особенно за последние полвека». 17
А. Н. Насонов, как и М. Н. Тихомиров, отметил, что рукописные фонды далеко нельзя считать исчерпанными. Кроме
того, подготовке к изданию отдельных томов должно предшествовать изучение списков данной летописи. В этом требовании и он и К. Н. Сербина следовали своему учителю. Своей
задачей Насонов видел составление такого плана, который «по
возможности учитывал бы весь основной накопленный конкретный летописный материал и предусматривал находки новых летописей».
Ниже в таблице помещен материал для сравнения обоих
планов издания летописей — и Тихомирова и Насонова. В левой графе размещен «примерный план» Тихомирова, взятый из
его приведенного выше проекта. В правой графе — план Насонова. В материалах его фонда каждый пункт этого плана снабжен пояснениями, которые даны в примечаниях.

17

Там же, л. 3.

873

Вместо заключения
План М. Н. Тихомирова18

План А. Н. Насонова19

Древнейшие русские летописи
(Киевское государство):
1) Новгородская Синодальная харатейная летопись.
2) Новгородская первая летопись
младшего извода.
3) Лаврентьевская летопись.
4) Ипатьевская летопись.
5) Фототипическое издание Новгородской Синодальной летописи.
6) Фототипическое издание Лаврентьевской летописи.
7) Фототипическое издание Ипатьевской летописи.

Т. 1. Ипатьевская летопись20
Т. 2. Ч. 1. Лаврентьевская летопись
1377 г.21
Т. 2. Ч. 2. Московско-Академи­чес­
кая летопись XV в. с вариантами из
Радзивиловской летописи (Радзивиловского списка).22
Т. 3. Новгородская 1 летопись старшего и младшего изводов.
Т. 4. Новгородская 4 летопись (по
всем имеющимся спискам, кроме
Хронографического и Дубровского).23

18 19 20 21 22 23

Тихомиров М. Н. Русское летописание. С. 24–349.
Архив РАН, ф. 1547, № 22. Под этим номером содержатся разные варианты и наброски плана издания летописей, как рукописные (рукой А. Н. Насонова), так и машинописные.
20
А. Н. Насонов пометил, что в основание должен быть положен Ипатьевский список XV в. или Хлебниковский список XVI в. Один из этих списков
должен быть использован для вариантов. В дополнение к Хлебниковскому
списку должен быть привлечен Погодинский список, представляющий собою
копию с Хлебниковского, но сохранивший некоторые фрагменты текста, недостающего в Хлебниковском за утратой листов. «Составлению текста должно предшествовать исследование о взаимоотношении Ипатьевского списка и
Хлебниковского», — пометил Насонов. Для примечаний к дефектным местам
текста Ип., по мнению Насонова, могут быть использованы Уваровский список, Воскр. и др. В примечаниях – разночтения по Ермолаевскому списку —
копии XVII–начала XVIII в.
21
Помета Насонова: «После тщательного изучения с палеографической
стороны».
22
У Насонова далее: «Для вариантов может быть использован только отрывок Троицкой летописи по изданию Черепанова, Чеботарева и Тимковского, а для примечаний — цитаты из Троицкой летописи в примечаниях
Карамзина к его “Истории” и Симеоновская летопись в части 1177 г.–1306 г.
Из последнего источника следует пополнить над строкой недостающие места
в Лаврентьевской летописи за утратой листов. Кроме того, в том же выпуске
после предварительного исследования отдельно напечатать Летописец Пере­
я­слав­ля-Суздальского…, т. е. “Летописец русских царей”, с привлечением для
вариантов или для примечаний сборник XV в., принадлежащий Ак<адемии>
наук, а ранее — Никифорову».
23
«Последний возможно привлечь в вариантах в части до 1448 г.».
18
19

874

Вместо заключения
8) Летописец Переяславля-Суздаль­
ского.
Русские летописи времен феодальной раздробленности XIII–XIV вв.:
1) Новгородские летописи (летописец Павла, летописец Авраамки)
2) Тверские летописи (Рогожский
летописец и Тверская летопись)
3) Псковские летописи
4) Ермолинская летопись (Ростовский свод)
5) Летописные записи и краткие
летописцы XIII–XV вв.
Общерусские летописные своды
XV в.:
1) Софийская 1 летопись

Т. 6. (так!)24 Новгородская 5 по Хронографическому и Погодинскому25
спискам.26
Т. 7. Новгородская летопись по списку Дубровского с привлечением
с 1448 г. примечаний т<ак> н<азы­ва­
емой> Ростовской летописи.27
Т. 8. Новгородская 2 летопись XVI в.
Т. 9. Летописец епископа Павла
Т. 10. Псковские летописи28
Т. 11. Псковско-Новгородские летописи XVII в. (Типогр., Вахр., Щук. и
др.)
Т. 13. Ч.1. Тверская летопись по Забелинскому списку с вариантами по
Погодинскому
Т. 13. Ч. 2. Рогожский летописец29

24 25 26 27 28 29

24
Ниже в составе того же дела сохранился набросок, в котором предлагается следующая последовательность: «Т. 4. Н4; Т. 5. Вып. 1 — Н5 по Хрон<огра­
фическому> сп<иску>; вып. 2 — Н<овгородская летопись> Дуб­р<ов­ского>;
Т. 7. Псковские летописи; Т. 8. Псковско-новгородские. Т. 9. Вып. 1. Тверская
летопись по Забелинскому списку (ГИМ) с вариантами по Погодинскому.
Вып. 2. Рогожский летописец».
25
«Забелинский список не может быть назван вполне исправным, однако местами он лучше передает первоисточник, чем Погодинский. Еще в записке А. Е. Преснякова, ссылавшегося на наблюдения А. А. Шахматова, представленной в Археографическую комиссию в 1912 г., указывалось, что в новом
издании следует за основной список взять Забелинский».
26
В другом варианте плана в т. 6 предлагается дать «Летопись Авраамки, летописец еп<ископа> Павла, м. б. Толстовский список № 189, Супрасльскую рукопись б. МГАМИД № 26 (70), и из Синодальной № 154: краткий
летописец, находящийся перед Псковской 2 летописью, – все это летописные
своды, содержащие краткие извлечения из Новгородско-Софийского свода».
27
«В том же тексте – отрывок новгородской летописи по Воскресенскому Новоиерусалимскому списку (в Вифанск.)».
28
«По плану 1940 г., но c печатанием начала Погодинского в основном
тексте самостоятельно».
29
В другом варианте плана у Насонова идет следующий порядок (см.:
Архив РАН, ф. 1547, № 22, л. 16–18): Т. 10 и 11 — ростовское летописание.
Т. 11. Вып. 1. Владычная ростовская летопись сокращенной редакции. «Фрагмент, точнее окончание аналогичного свода (более ранней редакции), имеем
в Московско-Академической летописи, хранящейся в ГБЛ… в части с 1238 по
1419. Этот кусочек текста, кончавшийся 1419 г., заставлял еще А. А. Шахматова предполагать существование краткого владычного ростовского свода XV в.
В настоящее время такой свод обнаружен, но в редакции не 1419 г., а в редакции 148(?) г. В конечной части своей он весьма близок тексту Моск<овско>Акад<емической> летописи. Этим ростовским владычным сводом является
летопись в копии Синодального собрания № 941». Вып. 2 «должен содержать

875

Вместо заключения
2) Новгородская 4 летопись
3) Новгородская 5 летопись (Хронографическая)
4) Московский свод конца XV в.
Летописные своды XVI в.:
1) Софийская 2 летопись
2) Воскресенская летопись
3) Львовская летопись
4) Вологодско-Пермская летопись
5) Симеоновская летопись
6) Степенная книга
7) Хронографы
8) Казанский летописец
9) Новгородская 3 летопись (Архивская)

Московское летописание:30
Т. 13. Симеоновская летопись31
Т. 14. Софийская 1 по спискам Карамзина и Оболенского (свод 1418 г.)
Т. 15. Отражение этого свода в 1456 г. в
списках С1Мл.32
Т. 16. Никаноровская33
Т. 17. Вологодско-Пермская
Т. 18. Памятники, отразившие Мос­
ковский свод 1480 г.34
Т. 19. (Вып. 1 и 2): Сокращенный
Московский свод 1494 г.35 и близкие
к нему летописи36
Т. 20. Архангелогородская летопись
Т. 21. Своды конца XV в.37

30 31 32 33 34 35 36 37

отражающую ростовский владычный свод Ермолинскую летопись». Вып. 3 –
Уваровский № 188 с вариантами из Синод. 645 и Кирилло-Белозерский 1533
(б. Археогр. Ком. 247). Т. 12 «надо издать также отражающую ростовское
владычное летописание Типографскую летопись по спискам Типографскому,
Толстовскому и доселе неизвестному Моск. Дух. Академии № 146. «Кроме
того, А.А.Зимин не так давно обнаружил в Рук<описном> отд<еле> ГБЛ список Типографской летописи (собр. Ундольского 757). Близка к Типографской
летопись собр. Мазурина (ЦГАДА) № 533, который, может быть, следут посвятить второй выпуск того же тома».
30
Эта уже часть другого варианта, поскольку первый вариант обрывается на т. 13.
31
У Насонова помечено: «в этом томе издать все сохранившиеся выписки текста Троицкой летописи». В основание он предлагал положить т. 1
ПСРЛ, изменения и дополнения вносить, руководствуясь работой М. Д. Приселкова: «В отличие от работы М. Д. Приселкова, где дана реконструкция,
в данном томе должны быть предоставлены все сохранившиеся следы Троицкой
летописи. В отличие 18 т. ПСРЛ в 13 т. ПСРЛ списки Уваровский, КириллоБелозерский, Вологодско-Пермская летопись и Никаноровская должны быть
употреблены не для вариантов, а только для примечаний, так как их согласно
общему плану следует издать отдельно».
32
Отмечены неизданные списки в ГБЛ: Муз. 7009 и 3841.
33
Архив РАН, ф. 1547, л. 22: «Этот ценнейший летописный свод до сих
пор остается неопубликованным… В настоящеее время А. А. Зиминым обнаружен второй список Никаноровской летописи 17(?) в.».
34
«В основу Увар<овский>». Таким образом Насонов показал, что придерживается той же точки зрения на свод 1480 г. и связь его с Уваровским списком, что и Приселков (см. гл. 15).
35
«являющийся предшественником т. н. списка Царского С1».
36
Пог. № 1409, Пог. № 2036, Мазур. 280, Муз. 1512 (ГБЛ).
37
«которые подлежат выявлению, изучению, например Тол<стовский>,
145 (17 в.). Частично свод конца XV в.».

876

Вместо заключения
10) Местные летописи XVI в. (Архангелогородская и др.)
Летописи XVII в.:
1) Новый летописец и Летопись
о многих мятежах
2) Латухинская Степенная книга
3) Сибирские летописи
4) Новгородская 4 летопись (Летописец новгородским церквам)
5) Морозовский летописец
6) Временник Русския земли
7) Сокращенный Русский временник
8) Местные летописи (Двинская,
Вятская и др.)
9) Краткие летописи
10) Летописные статьи XVII в.
в Хронографе
Украинские летописи
XVI–XVII вв.
Белорусские летописи
XVI–XVII вв.

Т. 22. Список Царского С1
Т. 23. «Софийская летопись»38
Т. 24. Софийская 2 летопись (Свод
1518 г.)
Т. 25. Львовская летопись
Т. 26. Иоасафовская летопись
Т. 27. Владимерский летописец
Т. 28. Московский свод 1533 г. — Син.
№ 1533.
Т. 29. Ростовская летопись (МГАМИД,
20/25), доведенная до 1539 г.
Т. 30. Московские своды 1‑й половины XVI в.39
Т. 31. Вып. 1 и 2. Воскресенская летопись40
Т. 32 (в нескольких выпусках) Никоновская летопись41
Т. 33. Дополнения к Ник. по спискам
Синодальному, Александро-Невскому
и Лебедевскому и Царственной книге.
Т. 34. Новый летописец42
Т. 35. «возможно посвятить поздней церковной летописи, известной под названием Новгородской 3»
Т. 36. Хронограф43

38 39 40 41 42 43

«Соединение со списком Ц<арского> <так!> с текстом Н4. С ней необходимо сравнить текст списка конца 16 в. в ГИМ Муз. 2060 = особая извлеченная из Н4 соединена с текстом иного происхождения».
39
«которые могут быть выявлены при изучении рукописных богатств
наших книгохранилищ и архивов».
40
Архив РАН, ф. 1547, л. 29–30: «К известным спискам Воскресенской
летописи надо присовокупить Уваровский список № 567 (1383) XVI в., который Шахматов ошибочно, как я обнаружил, сближал со списком Царского С1.
Кроме того, ряд списков указаны мне т. Левиной: Мазур. 530 (до 1451 г., 17 в.),
Увар. 1484, Муз. 1509 (Беляева), являющийся копией с Карамзинского, отрывок Археографич<еского> сборника за 1480–1541 г. (ЛОИИ, 243), и копия
с него — Румянц. 256. Кроме того, известен отрывок Воскресенской летописи
(до 1286 г.) заключающий в себе рукопись F.IV.239 (ГПБ). Ср. также F. 585
(до 1559, XVI–XVII вв.)».
41
«Необходимо исследовать “летописец”, хранящийся в б. арх. Мин.
Ин. Дел № 31/860, доведенный до 1584 г. (рукопись конца 17 в.), близкий
к Никоновской летописи, заключающий в себе заимствования из новгородских летописей (?)».
42
«Том 34 необходимо резервировать для летописных сводов второй половины XVI в., для разыскания которых потребуется обследование рукописных собраний».
43
«Последовательно расположение “летописей” в дальнейших томах согласно нашему плану совпадает с расположением их в плане М. Д. Приселкова;
38

877

Вместо заключения
Т. 37. Степенная книга
Т. 38. Краткие «летописцы»44
Т. 39. Летописные отрывки и записи45
Т. 40. Своды XVII в.: Морозовская
летопись, «Летописец Великия России»,
«Русский летописец»
Т. 41. Местные летописцы (Нижегородский, Двинскай, Костромской,
Курский)
44 45

Сравнение двух планов между собой показывает, что,
во‑первых, план А. Н. Насонова был гораздо более детален
и продуман с точки зрения истории летописания, чем план
М. Н. Тихомирова. 46 Но главное отличие заключается в том,
что в основу плана Тихомирова положена периодизация истории России, как он ее понимал и как она в это время официально трактовалась. В основу же плана Насонова положено
сразу несколько принципов. Это, как видно, географический
представленные здесь летописные памятники свидетельствуют в известной
мере о деформации летописного дела».
44
«Многочисленные “летописцы вкратце”, разбросанные по различным фондам, следует систематизировать, выделить основные типы, изучить
их со стороны их происхождения и состава, обратив внимание, в частности,
на связь некоторых из них с родословным материалом, и составить план их
издания».
45
«Из летописных отрывков надо выбрать представляющие интерес для
науки, а летописные записи собрать из рукописей различного содержания».
46
Разумеется, в таблице приведен только набросок плана Тихомирова,
в действительности его представления об этапах издания летописей были более сложными: «Необходимо возобновить издание ПСРЛ… Но как возобновить? Можно, во‑первых, составив план ПСРЛ, начать новую серию ПСРЛ.
Во-вторых, можно продолжать издания, начиная с 26‑го тома, и, одновременно, переиздавать старые тома. Я полагаю, что необходимо иметь план ПСРЛ…
Но издавать следует не новую серию, продолжая издание с тома 26‑го и переиздавая одновременно старые тома. В первую очередь: неизвестные летописи
и переиздание древних, наиболее выдающихся по своему значению (Лаврентьевская и Ипатьевская) и Н1 и далее (всего 9 томов) своды эпохи феодальной
раздроблености: новгородские, псковские, тверские и ростовские и близкие
к ним. Принцип смешанный (географическо-хронологический). Далее 12 или
13 томов — московское и общерусское летописание. Продолжение: своды
1 пол. XVI в. (в 6 т.) и в 10 т. — летописи 2 пол. XVI, XVII и начала XVIII вв. Последние 7 томов — специфические виды летописй (Эллинский летописец 2 редакции, хронографы, Степенная, краткие летописцы и летописные отрывки,
Казанский летописец, Сибирские летописи и местные летописи сравнительно
позднего происхождения» (см.: Тихомиров М. Н. Русское летописание. С. 10,
13–14).

878

Вместо заключения

принцип, так как от киевского летописания 47 он переходит
к владимиро-суздальскому, затем к новгородскому, псковскому, тверскому, московскому. Тут налицо влияние плана Приселкова, в чем сам Насонов и признается. Но во второй части
этот принцип полностью не выдерживается, и вообще, с самого
начала он сочетался с хронологическим принципом. И это хронология — не история России, а история летописания с учетом
всего, сделанного к тому времени наукой.
Когда Б. Д. Грековым в 1940‑е гг. был вновь поднят вопрос
о необходимости предпринять издание новой серии ПСРЛ,
по выражению Насонова, «в основу плана должны быть положены следующие общие принципы:
1) не следует вмещать в одном тексте разнородные редакции памятника,
2) не следует привлекать к изданию копии с сохранившихся списков,
3) летописные своды следует издавать, как правило, целиком; исключения допустимы особенно для вариантов». 48
Насонов так пояснял необходимость соблюдать эти принципы: «Из сказанного вытекает, что при построении плана
издания не следует руководиться или только принципом географическим, или только принципом генеалогической связи
летописных сводов, или только принципом хронологическим.
Дело в том, что летописные своды представляют собою сложные компиляции, причем одна часть летописного свода может
быть составлена в одном городе, другая — в ином, и отдельные
части могут быть составлены разновременно. Свод, составленный в одном феодальном княжестве, может получить окончательную редакцию в другом; свод, составленный в XV столетии, может получить окончательную редакцию в последующие
века. Таким образом, сложность состава сохранившихся летописных сводов не позволяет построить для них одно общее
генеалогическое дерево. С другой стороны, невозможно расположить их исключительно по географическому принципу,
не расчленив их текст; группируя таким образом, мы будет
47
«Поскольку летописание началось в Киеве, план издания надо начинать с Ипатьевской ”летописи“, основное ядро которой составляет киевское
летописание». Архив РАН, ф. 1547, № 22.
48
Там же, л. 1. Речь идет о рукописной части дела № 22, в которой нумерация листов вновь начинается с л. 1.

879

Вместо заключения

отчасти вынуждены соединять части разных сводов (см. план
М. Д. Приселкова). Наконец, совсем невозможно, составляя
план, руководиться только хронологическим принципом; если
мы, располагая своды, будем иметь в виду последний момент
редакционной работы, то получим искусственную цепь, в которой окажутся перемешанными летописные своды разного
состава, содержания и происхождения. Из сказанного, однако, отнюдь не вытекает, что, составляя план, надо отказаться
от всякой системы, основанной в меру возможностей на результатах научной разработки “летописей”». 49
Поэтому, определяя основные принципы своего плана, Насонов писал: «Я полагаю, что план издания ПСРЛ прежде всего
должен отражать в известной степени общий процесс истории
летописания и не быть планом формально-систематическим;
определяя при этом место той или иной “летописи” в плане
издания, следует обращать внимание на основную часть летописного текста, на центральное, основное ядро состава “летописи”; вместе с тем необходимо учитывать сходство, близость
летописных сводов между собою по конкретному составу материала. Итак, расположение “летописей” в плане должно
в общих чертах отражать историю летописания».
Все сознавали, что необходимо возобновить издание летописей. Вопрос заключался в том, как это сделать. Можно было
начать новую серию ПСРЛ. Можно было продолжать издания,
начиная с 26‑го тома, и одновременно переиздавать старые
тома. А. Н. Насонов предложил действительно новый план, не
связанный с традицией старого ПСРЛ, как это хотел сделать
в свое время М. Д. Приселков. Все тексты по плану А. Н. Насонова должны были издаваться заново, с учетом всего, сделанного в области текстологии, в сопровождении текстологического введения. Что же касается М. Н. Тихомирова, то он
хотел, по сути, воспользоваться уже существующим изданием
ПСРЛ и возобновить его, обратив главное внимание на издание новых летописей, еще не изданных ранее. Старые же выпуски ПСРЛ второй половины XIX–начала XX в. предполагалось
просто заново воспроизводить.
Это был не просто спор о принципах издания летописей.
Это был спор о том, что в летописи является наиболее важным
49

Там же, л. 2.

880

Вместо заключения

и насколько она представляет ценность сама по себе как культурный феномен, вне зависимости от содержащейся в ней информации, которую может использовать историк.
Точка зрения М. Н. Тихомирова победила, и план А. Н. Насонова не был принят к осуществлению. Дальнейшее издание
ПСРЛ пошло по пути, запланированному М. Н. Тихомировым. Хотя его план не был выполнен полностью, но большая
часть намеченных им к изданию (или же — к фототипическому воспроизведению) томов увидела свет во второй половине
XX–начале XXI в.
Но хотя тихомировское направление победило в издании
летописей, этого нельзя сказать об исследовании летописных
текстов и об истории летописания. Во второй половине XX в.
самыми важными историографическими течениями были,
с одной стороны, работы текстологов школы М. Д. Приселкова (А. Н. Насонова и, после его смерти, Я. С. Лурье), а с другой стороны, — работы филологов школы Д. С. Лихачева
и И. П. Еремина. В начале XXI в. заметным явлением стали работы лингвистов, предложивших новые пути решения старых
проблем истории летописания. Таким образом, исследование
летописей вернулось к своим истокам, если вспомнить, что
именно лингвисты (А. Л. Шлёцер и Й. Добровский) начинали
его в конце XVIII–XIX в. и лингвист А. А. Шахматов дал мощное ускорение этому потоку 100 лет назад.
Что касается историков, продолжавших направление, заданное школой С. Ф. Платонова–А. Е. Преснякова, то это течение в исследовании летописей после смерти Н. Ф. Лаврова
нельзя назвать мощным, несмотря на появление отдельных
важных работ. Зато в конце XIX–начале XX в. к русским летописям обратилась герменевтика, и на этом пути оказалось возможным продвинуться в некоторых направлениях. Постмодернизм также не обошел своим влиянием потоки мысли, направленные на исследование летописания. В результате сильнее
стал общий скепсис в отношении наших возможностей понять
летописцев, принципы составления летописей и существование самого феномена летописания.
В целом, можно сказать, что современность дает гораздо
большую пестроту мнений по разным вопросам, чем это было
и во времени Шлёцера, и во времена Шахматова. Особенность
настоящего момента состоит в появлении множества трудно
881

Вместо заключения

сопоставимых друг с другом течений. Что из этого выйдет дальше — сейчас трудно судить.
В книге был исследован тот период науки, когда еще не
было такого разнообразия направлений, и главное – когда разные школы реагировали друг на друга, и этот спор аргументов
был понятен читателю.
Научные школы и присущие им методы были главными
объектами рассмотрения. Но следует вернуться к эпиграфу,
смысл которого, если учесть общую направленность книги, —
парадоксален. К какому бы течению, к какому бы мощному
направлению ни принадлежал автор, он одинок. Смысл его работы — соединение выучки, идущей от школы, с особенностью
творческой личности. Такое соединение всегда уникально и не
может быть повторено.

Источники и литература
Источники
I. Архивные фонды
Архив РАН
Ф. 665 (А. И. Яковлев).
Ф. 693 (М. Н. Тихомиров).
Ф. 1547 (А. Н. Насонов).
Ф. 1577 (Институт истории Академии наук СССР).
Ф. 1791 (Л. В. Черепнин).
С.-Петербургский филиал Архива РАН (СПФ АРАН)
Ф. 90 (Ф. Ф. Фортунатов).
Ф. 108 (А. Х. Востоков).
Ф. 176 (А. И. Соболевский).
Ф. 133 (Археографическая комиссия АН (1834–1931); Историкоархеографический институт АН (1931–1936); ЛО Института истории
АН (с 1936)).
Ф. 134 (А. А. Шахматов).
Ф. 332 (В. М. Истрин).
Ф. 1060 (М. Д. Приселков).
Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинского Дома)
Ф. 769 (архив Д. С. Лихачева).
Ф. 1, оп. 12 № 388, 390 (В. Л. Комарович).
Отдел рукописей Российской национальной библиотеки (ОР РНБ)
Ф. 370 (А. А. Шахматов).
Ф. 846 (Б. И. Коплан).
Архив С.-Петербургского института истории РАН
Ф. 193 (А. Е. Пресняков).
Ф. 269 (Н. Ф. Лавров).
Псковский государственный областной историко-архи­тек­тур­ный и художественный музей-заповедник (ПГОИАХМЗ)
Ф. 766 (Л. А. Творогов).
Отдел рукописей и редких книг библиотеки Колумбийского университета
Бахметевский архив, Vernadsky’ papers.
Архив Университета Я. А. Коменского (Archiv UK)
Rektorat UK. Osobne spisy. Sign. B. Prof. E. Perfecky.
Архив философского факультета университета Я. А. Коменского (Archiv
FIF UK)
E. Perfeckij / Věci osobní.

883

Источники и литература

II. Опубликованные памятники
средневековой письменности
Вологодско-Пермская летопись. ПСРЛ. Т. 26. М.; Л.: Изд.-во Акад. наук.,
1959. Репринт: М.: Рукописные памятники Древней Руси, 2006.
Воскресенская летопись. ПСРЛ. Т. 7–8. СПб.: Тип. Эдуарда Праца,1856.
Репринт: М.: Яз. рус. культуры, 2000.
Ермолинская летопись. ПСРЛ. Т. 23. СПб.: Тип. М. А. Александрова, 1910.
Репринт: М.: Кошелев, 2004.
Западнорусские летописи. ПСРЛ. Т. 17. СПб.: Археогр. комис., 1907.
Подг. текстов и ред. С. Л. Пташицкого и А. А. Шахматова.
Иоасафовская летопись / Текст подгот. А. А. Зиминым и С. А. Левиной.
М.: Изд-во АН СССР, 1957.
Ипатьевская летопись. ПСРЛ. Т. 2. 2-е изд. СПб.: Тип. М. А. Александрова, 1908. Репринт: М.: Яз. славян. культур: Кошелев, 2001.
Ипатьевская летопись. ПСРЛ. Т. 2. СПб.: Археогр. комис., 1843.
Книга степенная царского родословия. СПб.: Археогр. комис., 1908–1913.
Лаврентьевская и Троицкая летописи. ПСРЛ. Т. 1. СПб.: Археогр. комис.,
1846; 2-е изд. Вып. 1. Л., 1926; Вып. 2. Л., 1928. Репринт: М.: Яз. славян.
культуры: Кошелев, 2001.
Летопись Несторова по древнейшему списку мниха Лаврентия: Напеч.
при Обществе истории и древностей российских / Издание проф. Тимковского, прерывающееся 1019 годом. М.: Унив. тип., 1824.
Летопись Несторова с продолжателями по Кенигсбергскому списку до
1206 года. В СПб., при имп. Академии наук, 1767.
Львовская летопись. Ч. 1. ПСРЛ. Т. 20. Вып. 1. СПб.: Археогр. комис., 1910;
Вып. 2. СПб., 1914. Репринт: М.: Яз. рус. культуры, 2000.
Московский летописный свод конца XV века. ПСРЛ. Т. 25. М.; Л.: Изд-во
Акад. наук, 1949. Репринт: М.: Яз. рус. культуры, 2000.
Никоновская летопись. ПСРЛ. Т. 11–13. СПб.: В тип. Э. Праца, 1862;
СПб.: Тип. И. Н. Скороходова, 1901.
Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. (Под ред.
и с предисл. А. Н. Насонова). М.; Л.: Изд-во Акад. наук СССР, 1950. Репринт: М.: Яз. рус. культуры, 2000.
Новгородская четвертая летопись. Вып. 1. ПСРЛ. Т. 4, ч. 1. Пг.: Археогр.
комис., 1915; Вып. 2. Л.,1925; Вып. 3. Л.,1929. Репринт: М.: Яз. рус. культуры, 2000.
Новгородские летописи. ПСРЛ. Т. 3. СПб.: Археогр. комис., 1841.
Повесть временных лет. Ч. 1. Текст и перевод. Ч. 2. Приложения. М.; Л.:
Изд-во Акад. наук СССР, 1950.
Правда Русская / Под ред. акад. Б. Д. Грекова. Т. 1. Тексты. М.; Л.: Изд-во
Акад. наук СССР, 1940; Т. 2. Комментарии. М.; Л.: Изд-во Акад. наук
СССР, 1947.
Псковские летописи. Приготовил к печати А. Насонов. Вып. 1. М.; Л.:
Изд.-во АН СССР, 1941; Вып. 2. М.; Л.: Изд.-во АН СССР, 1955.
Радзивиловская или Кенигсбергская летопись. Т. I. Фотомеханическое воспроизведение рукописи. Типолит. Р. Голике и А. Вильборг,

884

Источники и литература

1902; Т. II. Статьи о тексте и миниатюрах рукописи: И. Н. Скороходов.
ОЛДП. Вып. 118. 1902
Рогожский летописец. Тверской сборник. ПСРЛ. Т. 15. Пг., 1922. Репринт: М.: Яз. рус. культуры, 2000.
Русская летопись по Никонову списку. Изданная под смотрением имп.
Академии наук. Ч. 1, до 1094 года. СПб.: при имп. Академии наук, 1767.
Русский хронограф. Хронограф западнорусской редакции. ПСРЛ. Т. 22,
ч. 1. Хронограф редакции 1512 г.: Археогр. комис., 1911; Т. 22, ч. 2. СПб.:
Археогр. комис., 1914.
Сибирские летописи. Ч. 1. Группа Есиповской летописи. ПСРЛ. Т. 36. М.:
Наука, 1987.
Сибирские летописи / Под ред. Л. Н. Майкова и В. В. Майкова. СПб.: Археогр. комис., 1907.
Симеоновская летопись. ПСРЛ. Т. 18. СПб.: Археогр. комис., 1913. Репринт: М.: Знак, 2007.
Собрание государственных грамот и договоров. Ч. 1. М.: Тип. Всеволожского, 1813.
Софийская первая летопись. ПСРЛ. Т. 6. Вып. 1. 2‑е изд. Л., 1925. Репринт:
М.: Яз. рус. культуры, 2000.
Софийский временник. Ч. 1–2. М.: Тип. Селивановского, 1820–1821.
Типографская летопись. ПСРЛ. Т. 24. Пг., 1921.
Устюжские и Вологодские летописи XVI—XVIII вв. Л.: «Наука», 1982.
Устюжский летописный свод (Архангелогородский летописец) / Подг.
к печати и ред. К. Н. Сербиной. М.; Л., 1950.
Alexis. – Panser Glossar 7692. Von Conrad Hofmann. München, 1868 (Extrait
des Comptes rendus de l’ Academie de Bavière; La Vie de saint Alexis, poème
du XIe siècle et renouvellements des XII, XIII et XIV siècles, publiés avec préfaces, variantes, notes et glossaire, par Gaston Paris et Léopold Pannier. Paris:
A. Franck, 1872.
Chronique de Nestor / Léger L. Paris. S. l., s. a., [1884].
Chronique de Nestor (Récit des temps passés): naissance des mondes russes,
traduite du vieux-russe par Jean Pierre Arrignon. Toulouse-Marseille: Anacharsis, 2007.
Corps universel diplomatique du droit des gens, contenant un recueil des
traitez d’alliance, de paix, de trève, de neutralité, de commerce, d’échange,
de protection & de garantie, de toutes les conventions, transactions, pactes,
concordats, & autres contrats, qui ont été faits en Europe, depuis le regne
de l’empereur Charlemagne jusques à présent … par Mr. J. du Mont, baron
de Carels-Croon. Amsterdam: P. Brunel, R. et J. Wetstein, G. Smith,
H. Waesberge, Z. Chatelain; à La Haye: P. Husson, Ch. Levier, 1726–1731.
Des Heiligen Nestors, Mönnichs in Petscherischen Kloster des heiligen
Theodosius in Kiew, und der Fortsetzer desselben älteste Jahrbücher
der Russischen Geschichte, vom Jahre 858 bis zum Jahre 1203. Nach der
zu St.Petersburg in slawonischer Sprache nach der Königsbergischen
Handschrift gedruckten Ausgabe übersetzt und mit Anmerkungen
versehen von Johann Benedict Scherer, ehemaligen Consulenten eines

885

Источники и литература

hocherlauchten Kayserlichen Justitz-Collegii in St.Petersburg, wie auch
des Königl. Göttingischen historischen Instituts, der lateinischen Gelehrten
Gesellschaft in Jena, und verschiedener anderer Mitgliede. Leipzig: Bernhard
Christoph Breitkopf und Sohn, 1774.
Extraits des Chroniqueurs français, Villehardouin, Joinville, Froissait,
Commines, publiés avec des notices, des notes, un appendice, un glossaire
des termes techniques et une carte par Gaston Paris et A. Jeanroy. Paris:
Hachette, 1891.
Handbuch zur Nestor Chronik / Herausg. von L. Müller. München: Fink,
1977.
Histoire poétique de Charlemagne, par Gaston Paris. Paris. 1865; De Pseudo
Turpino disseruit Gaston Paris. Parisiis, 1865.
MGH. Scriptorum. T. 1. Scriptores rerum Sangallensium. Annales et chronica
aevi Carolini / Ed. Georgius Haenricus Pertz. Hannoverae. MDCCCXXVI.
MGH. Scriptorum. T. 2. Annales, chronica et historiae aevi Carolini / Ed.
Georgius Haenricus Pertz. Hannoverae. MDCCCXXVIIII.

III. Публикации материалов
(письма, дневники, мемуары, некрологи и др.)
А. А. Шахматов. 1864–1920: Сборник статей и материалов / Под ред.
акад. С. П. Обнорского. М.; Л.: Изд-во Акад. наук СССР, 1947.
Адрианова-Перетц В. П. Владимир Николаевич Перетц. (1870–1935) //
Перетц В. Н. Исследования и материалы по истории старинной украинской литературы XVI–XVIII веков. М.; Л.: Изд-во АН СССР , 1962.
Адрианова-Перетц В. П. Начало пути: В киевском семинаре В. Н. Перетца // Воспоминания о Николая Каллиниковиче Гудзии. М., 1968.
Александр Евгеньевич Пресняков: Письма и дневники. 1889–1927. СПб.:
ДМИТРИЙ БУЛАНИН, 2005.
Андреев Н. Е. То, что вспоминается. Таллинн: «Авенариус», 1996; То же.:
СПб., ДМИТРИЙ БУЛАНИН, 2008.
Андреева Т. В., Смирнова Т. Г. 1928–1935 годы в судьбе С. Н. Чернова:
Письмо С. Н. Чернова П. Г. Любомирову от 9–10 ноября 1935 г. // Деятели русской науки XIX — XX веков. СПб.: ДМИТРИЙ БУЛАНИН,
2000. Вып. 1.
Буслаев Ф. И. Мои воспоминания. М.: В. Г. фон-Бооль, 1897.
Гудзий Н. К. С. А. Бугославский (Некролог) // ТОДРЛ. М.; Л., 1948. Т. 6.
С. 410.
Гуревич А. Я. История историка. М.: РОССПЭН, 2004. С. 109–110.
Иваск Ю. Памяти Н. Е. Андреева // Русское возрождение. 1982. № 18.
Левицкий С. Профессор Николай Ефремович Андреев // Там же.
Магистерский диспут М. Д. Приселкова в С.-Петербургском университете // Научный исторический журнал, издаваемый под редакцией проф.
Н. И. Кареева. 1914. Т. 2, вып. 1–3. № 3. C. 133–139.
Материалы по истории СССР. Вып. 2. Документы по истории XV–
XVII вв. М.: Изд-во Акад. наук СССР, 1955.

886

Источники и литература

Памяти Николая Саввича Тихонравова. Имп. Московское Археологическое общество и Общество любителей Российской словесности: Сб. статей. М.: печатня А. И. Снегиревой, 1894.
Пархоменко В. Iз листування з акад. О. О. Шахматовим // Украïна. Науковый двохмiсячник украïнознавства. Киïв, 1925. Кн. 6. 125–128.
Переписка А. Х. Востокова в повременном порядке с объяснительными
примечаниями И. Срезневского // Сб. статей, читанных в Отделении
русского языка и словесности Императорской Академии наук. 1873.
Т. 5, вып. 2.
Переписка А. А. Шахматова и И. В. Ягича // А. А. Шахматов. 1864–1920:
Сб. статей и материалов. М.; Л.: Изд-во Акад. наук, 1947. С. 13–104.
Переписка государственного канцлера графа Н. П. Румянцева с московскими учеными: Ко дню пятидесятилет. юбилея Румянц. музея / С предисл., примеч. и указ. Е. В. Барсова. М.: О‑во истории и древностей рос.
при Моск. ун-те, 1882.
Перетц В. Н. Академик А. И. Соболевский (Некролог) // Известия АН
СССР. Отд. гуманит. наук. 1930. С. 17–61.
Письма из Кембриджа. Е. А. Андреева — Н. П. Жемчужиной. 1958–1959 гг.
(Подгот. текста и комментарии Н. С. Андреевой) // Исторический архив. 2008. № 2. С. 42–52.
Погодин М. П. Год в чужих краях. М.: Унив. тип.; тип. Н. Степанова, 1844.
Вып. 1–4.
Рукописное наследие академика М. Н. Тихомирова в Архиве Академии
наук СССР / Староверова И. П. М.: Изд-во Акад. наук, 1974.
Протоколы заседаний Археографической комиссии. Вып. 1. (1835–1840).
СПб.: Археографич. ком., 1885.
Семинарий русской филологии при имп. Университете св. Владимира под
руководством В. Н. Перетца: 1‑ое пятилетие. 1907–1912. Киев.: Семинарий русск. филолог., 1912.
Сербина К. Н. А. И. Андреев – ученый и педагог. (Из воспоминаний об
учителе) // ВИД.Л., 1985. Т. 17. С. 360–363.
Шахматов А. А. Ф. Ф. Фортунатов (некролог ) // Известия Академии
наук. 1914. № 14. С. 967–974.
Ягич И. В. Источники для истории славянской филологии. Т. 1. Письма
Добровского и Копитара в повременном порядке. СПб.: Тип. В. С. Балашева, 1885.
Apocryphal — Not Apocryphal? A critical analysis of the discussion concerning
the correspondance between Tsar Ivan IV Groznyj and Prince Andrej Kurbskij
by N. Rossing and B. Ronne (review) // SEER. 1982. Vol. 60. Pt. 2.
August Ludwig von Schlozer und Russland, Briefe und Rapporte von und
an Schlözer 1764–1803. Hrsg. von E. Winter (Quellen und Studien zur
Geschichte Osteuropas, 9). Berlin, 1961.
Dobrovsky J. Der Briefwechsel zwischen Josef Dobrovsky und Karl
Gottlob von Anton / Institut fur Slawistik (Berlin). Veroffentlichungen
des Instituts fur Slawistik / Krbec M., Michálková V. Deutsche Akad. der
Wissenschaften zu Berlin. Berlin, 1959.

887

Источники и литература

Dobrovský J. Korrespondence Josefa Dobrovskégo. Dil. 1. Vzájemne dopisy
Josefa Dobrovského a Fortunata Duricha z let 1778–1800 / K vyd. upravil
Adolf Patera. Praga, 1895.
Dobrovský J. Korrespodence Josefa Dobrovského. Díl. II. Vzájemne dopisy
Josefa Dobrovského a Jiriho Samuele Bandtkeho z let 1810–1827. K vydáni
upravil V. A. Francev. V Praze, 1906.
Léger L. Souvenir d'un slavophile (1863–1897). Paris, 1905.
Odlozhilik O. Е. Perfecky // Journal of Central European Affairs. 1952. Vol. 12.
No. 2.
Univerzita Komenskeho. Prehlad profesorov 1919–1966. Prehlad pracovisk
1919 – 1948. Bratislava, 1968. L. 113.

IV. Опубликованные труды исследователей
XVIII—середины XX вв., посвященные летописям
и другим памятникам средневековой письменности
Адрианова-Перетц В. П. Рец.: А. А. Шахматов. 1864–1920: Сб. статей
и материалов. М.; Л., 1947 // Вестник АН СССР. 1947. № 8. С. 147–148.
Андреев Н. Е. Иван Грозный и иконопись XVI в. // Seminarium
Kondakovianum. Prague, 1938. V. X.
Андреев Н. Е. Мнимая тема: о спекуляцих Э. Л. Кинана // Новый журнал.
1972. № 109.
Андреев Н. Е. О деле дьяка Висковатого // Seminarium Kondakovianum.
Прага, 1932. № 2. (Переизд. в сб.: «Философия русского религиозного
искусства. XVI–XX вв.» М., 1993.)
Андреев Н. Е. О мнимой теме Э. Кинана (письмо издателю) // Новый
журнал. 1973. № 111.
Андреев Н. Е. О характере третьей псковской летописи // Essays in honor
of Georges Florovsky. Russia and Orthodoxy. Mouton: The Hague, 1975.
Vol. 2.
Андреев Н. Е. Об авторе приписок в Лицевых сводах Грозного // ТОДРЛ.
М.; Л., 1962. Т. 18.
Андреев Н. Е. Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. Изд.
Я. С. Лурье и Ю. Д. Рыковым (review) // SEER. 1981. Vol. 59
Бахрушин С. В. Легенда о Василии Мангазейском // Известия АН СССР.
Отдел гуманит. наук. Л., 1929. № 6. С. 479–509.
Бахрушин С. В. Основные течения сибирской историографии // Северная Азия. 1925. Кн. 1–2. С. 104–113.
Бахрушин С. В. Очерки по истории колонизации Сибири в XVI и XVII вв.
М.: М. и С. Сабашниковы, 1927.
Бахрушин С. В. Туземные легенды в «Сибирской истории» С. Ремезова // Исторические известия. М., 1916. № 3–4. С. 3–28.
Бестужев‑Рюмин К. Н. А. Е. Пресняков. Царственная книга, ее состав
и происхождение. СПб., 1893 // ЖМНП. СПб., 1893. Июнь.
Бестужев‑Рюмин К. Н. О составе русских летописей до конца
XIV в. // ЛЗАК. СПб., 1868. Вып. 4.

888

Источники и литература

Бестужев‑Рюмин К. Chronique dite de Nestor traduite sur le texte slavonrusse avec introduction et commentaires critiques pas Louis Léger. Paris,1884.
Рец. // ЖМНП. 1884. Октябрь. С. 367–380.
Бугославский С. А. К вопросу о характере и объеме литературной деятельности преп. Нестора // ИОРЯС. Пг., 1914. Т. 19, кн. 3.
Бугославский С. А. М. Д. Приселков. Нестор-летописец. Опыт исто­ри­колите­ратурной характеристики // Печать и революция. 1923. Кн. 6.
Бугославский С. А. Несколько замечаний к теории и практике критики
текста. Чернигов: Тип. губ. земства, 1913.
Бугославский С. А. «Повесть временных лет» (списки, редакции, первоначальный текст) // Старинная русская повесть. М.; Л.: Изд-во Акад.
наук СССР, 1941. С. 7–37.
Бугославский С. А. Рец. на кн.: Абрамович Д. И. Жития святых мучеников
Бориса и Глеба и службы им // ЖМНП. Пг., 1917. Октябрь. С. 233–245.
Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. Т. 1. Повесть временных
лет. М.: Яз. славян. культур, 2006; Т. 2. Древнерусские литературные
произведения о Борисе и Глебе. М.: Яз. славян. культур, 2007.
Бугославский С. А. Україно-руські пам’ятки XI–XVIII вв. про кня­зів Бориса та Гліба. (Розвідка й тексти). У Київі: З друкарні Всеукраїнської
Академії наук, 1928.
Будде Е. Ф. Ответ академику А. А. Шахматову и разбор его последнего мнения об образовании русских наречий // ЖМНП. 1899. Ч. 325.
Отд. II. С. 163–178.
Буслаев Ф. И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. СПб.: Д. Е. Кожанчиков, 1861. Т. 2.
Буслаев Ф. И. О преподавании отечественного языка. М.: Унив. тип., 1844.
Ч. I. С. V.
Бутков П. Г. Оборона летописи русской, Несторовой, от навета скептиков. СПб.: Тип. Рос. акад, 1840.
Бычков А. Ф. Обзор хода издания летописей в России // Отчеты о занятиях и изданиях Археографической комиссии за двадцатипятилетние
ее существования (с 1834 по 1859). СПб.: в тип. Имп. акад. наук, 1860.
С. 55–80.
Бычков А. Ф. Разбор сочинения Н. П. Ламбина «Опыт восстановления
и объяснения Несторовой летописи. 1. О Свенгелде и Угличах». СПб.:
Тип. Акад. наук, 1872.
Валк С. Н. Татищевские списки Русской Правды // Валк С. Н. Избранные
труды по археографии. СПб.: Наука, 1991. С. 197–211.
Васенко П. Г. Академический список Латухинской Степенной // Доклады
Академии наук СССР. Серия В. № 15. 1929. С. 280–282.
Васенко П. Г. Заметки к Латухинской Степенной книге. СПб.: Тип. Имп.
Акад. наук, 1902.
Васенко П. Г. Заметки к статьям о Смуте, включенным в Хронограф редакции 1617 г. // Сб. статей по русской истории, посвященных С. Ф. Платонову. Пб.: «Огни», 1922. С. 248–269.
Васенко П. Г. Книга степенная царского родословия и ее значение в древнерусской исторической письменности. СПб.: тип. И. Н. Скороходова,
1904. Ч. 1. С. II.

889

Источники и литература

Васенко П. Г. Кто был автором «Книги Степенной Царского родословия?». СПб.: Сенат. тип., 1902. С. 1–20.
Васенко П. Г. Печатное издание «Книги степенной царского родословия»
и типы ее списков. СПб.: Тип. имп. Акад. наук, 1903. С. 1–68.
Васенко П. Г. Составные части книги Степенной царского родословия // ЛЗАК. СПб., 1908. Вып. 19.
Васенко П. Г. Трегубовская «Степенная». СПб.: Тип. Акад. наук, 1907.
Васенко П. Г. Хрущовский список «Степенной книги» и известие о земском соборе 1550 года. СПб.: Сенатская тип., 1903.
Веселовский А. Н. Сравнительная мифология и ее метод // Вестник Европы. 1873. Кн. 10. С. 637–680.
Виноградов В. О скудости и сомнительности происшествий первого века
нашей древней истории от основания государства до смерти Игоря, т. е.
до 945 года // Вестник Европы. 1830. Ч. 172. № 15–16; Ч. 173. № 17–18.
Гейерманс Г. Л. Татищевские списки Русской Правды // Проблемы источниковедения. М.; Л., 1940. Вып. 3. С. 163–174.
Греков Б. Д. Итоги изучения истории СССР за двадцать лет // Известия
АН СССР. Отд-ние обществ. наук. М.; Л., 1937. № 5. С.1101–1113.
Грушевський М. Исторiя Украïни–Руси. Киiв: 1913. Т. 1.
Грушевський М. Записки наукового товариства iм. Шевченка. Отд.
Бiблiографiя. Львiв, 1903. Т. 51, кн. 1; Львiв, 1909. Т. 88. кн. 2; Львiв,
1912. Т. 109, кн. 3.
Добровский И. Кирилл и Мефодий: словенские первоучители. Исто­ри­кокритическое исследование Иосифа Добровского. М.: Тип. С. Селивановского, 1825. Пер. с нем. М. П. Погодина.
Еремин И. П. «Повесть временных лет»: Проблемы ее историко-лите­ра­
турного изучения. Л., 1947.
Завитневич В. З. О месте и времени крещения св. Владимира и о годе
крещения киевлян // Труды КДА. 1888. Январь. С. 126–152.
Завитневич В. З. Происхождение и первоначальная история имени
«Русь» // Труды КДА. 1892. Декабрь. С. 553–594.
Завитневич В. З. Рец. М. Д. Приселков «Очерки церковно-полити­чес­кой
истории Киевской Руси Х–ХII вв.» (СПб., 1913) // Труды КДА. 1914.
Апрель. С. 628–651.
Зимин А. А. Краткие летописцы XV–XVI вв. // ИА. 1950. Кн. 5. С. 3–39.
Зимин А. А. «Летописец начала царства» — памятник официальной политической идеологии середины XVI в. // Докл. и сообщ. АН СССР. М.,
1956. Вып. 10. С. 78–88.
Зимин А. А. О методике изучения древнерусского летописания //
Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1974. Т. 33. № 5.
С. 454–463.
Зимин А. А. Русские летописи и хронографы конца XV–XVI вв: Учеб. пособие. М.: Мос. Гос. ист.-архивн. ин-т, 1960.
Зимин А. А., Насонов А. Н. О так называемом Троицком списке Новгородской первой летописи // ВИ. 1951. № 2. С. 89–91.
Ильин Н. Н. Летописная статья 6523 года и ее источник. М.: Изд-во Акад.
наук СССР, 1957.

890

Источники и литература

Истрин В. М. А. А. Шахматов как ученый // ИОРЯС. Пг., 1922. Т. 25.
С.23–43.
Истрин В. М. Замечания о начале русского летописания: По поводу исследований А. А. Шахматова в области древнерусской летописи //
ИОРЯС. Пг., 1923. Т. 26. Л., 1924. Т. 27.
Истрин В. М. К истории заимствованных слов и переводных повестей
(По поводу статьи Соболевского). Одесса: тип. «Экон», 1905.
Истрин В. М. Один только перевод Псевдокаллисфена, а древнеболгарская энциклопедия X века — мнимая // Византийский временник. 1903.
Т. 10. № 1–2.
Каченовский М. Т. Мой взгляд на Русскую Правду // Вестник Европы.
1829. Ч. 166. № 13.
Каченовский М. Т. О баснословном времени в российской истории //
Учен. зап. имп. Моск. ун-та. 1833. Ч. 1. № 2. Отд. 3. С. 273–298.
Каченовский М. Т. О кожаных деньгах // Учен. зап. Моск. имп. ун-та.
1835. Ч. 7. № 9. Отд. 1; Ч. 8. № 10.
Каченовский М. Т. О Римской Истории Нибура. Отделение первое. Histoire romaine de B. G. Niebuhr, traduite de l`Allemand par М. de Golbery;
premiere livraison; 2 vol, in 8 // Вестник Европы. 1830. № 17–18 (пер.
Каченовского).
Каченовский М. Т. О трудах Шлецера и Тунманна для русской истории // Цветник. 1810. Ч. 8. № 10. С. 131–138.
Каченовский М. Т. Параллельные места в русских летописях // Вестник
Европы. 1809. Т. 47. № 18. С. 133–145; № 3. С. 674–689.
Клосс Б. М., Лурье Я. С. Русские летописи XI–XV вв. // Методические рекомендации по описанию славяно-русских рукописей для Сводного каталога рукописей, хранящихся в СССР. М., 1979. Вып. 2, ч. 1.
Корф С. А. Древлянский князь Мал // ЖМНП. 1912. № 2.
Костомаров Н. И. Лекции по русской истории. СПб.: Изд. П. Гайдебуров,
1861. Вып. 1.
Кочубинский А. А. Начальные годы русского славяноведения: Адмирал Шишков и канцлер граф Румянцев. Одесса: Тип. «Одес. вестн.»,
1887–1888.
Кузьмин А. Г. Начальные этапы древнерусского летописания. М.: Изд-во
Моск. ун-та, 1977.
Кузьмин А. Г. Спорные вопросы методологии изучения русских летописей // ВИ. 1973. № 2.
Кузьмин А. Г. Статья 1113 г. в «Истории Российской» В. Н. Татищева // Вестник МГУ. 1972. № 5. С. 79–89.
Кузьмин А. Г. Татищев. ЖЗЛ. М.: Мол. гвардия, 1987.
Кузьмин А. Г. Хронология Начальной летописи // Вестник МГУ. 1968.
История. № 6. С. 40–53.
Лавров Н. Ф. Заметки о Никоновской летописи // Летопись занятий Постоянной историко-археографической комиссии. Л., 1927. Вып. 1 (34).
С. 55–90.
Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. 3‑е изд. М.: Наука,
1979.

891

Источники и литература

Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. Л.:
Изд-во Акад. наук СССР, 1947.
Лихачев Д. С. «Софийский временник» и новгородский политический переворот 1136 г. // ИЗ. 1948. Т. 25. С. 240–265.
Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. М.: Наука, 1970.
Лихачев Д. С., Лурье Я. С., Янин В. Л. Подлинные и мнимые вопросы методологии изучения летописей // ВИ. 1973. № 8. С. 194–203.
Лурье Я. С. Борьба церкви с великокняжеской властью в 70–80‑х годах
XV в. //ТОДРЛ. М.; Л., 1958. Т. 14. С. 219–228.
Лурье Я. С. Вопросы внешней и внутренней политики в посланиях Ивана IV // Послания Ивана Грозного М.; Л., 1951. С. 468–519 (Сер. «Лит.
памятники»).
Лурье Я. С. Генеалогическая схема летописей X–XVI вв., включенных
в «Словарь книжников и книжности Древней Руси» // ТОДРЛ. Л.,
1985. Т. 40. С. 190–205.
Лурье Я. С. Еще раз о своде 1448 г. и Новгородской Карамзинской летописи // ТОДРЛ. Л., 1977. Т. 32. С. 199–218.
Лурье Я. С. Идеологическая борьба в русской публицистике конца XVI в.
М.; Л.: Наука, 1960.
Лурье Я. С. Из истории русского летописания конца XV в. // ТОДРЛ. М.;
Л., 1955. Т. 11. С. 156–186.
Лурье Я. С. К изучению летописного жанра // ТОДРЛ. Л., 1973. Т. 27.
С. 76–93.
Лурье Я. С. Михаил Дмитриевич Приселков — источниковед // ТОДРЛ.
М.; Л., 1962. Т. 18. С. 464–475.
Лурье Я. С. Общерусские летописи XIV–XV вв. Л.: Наука, 1976.
Лурье Я. С. О возможности и необходимости при исследовании летописей // ТОДРЛ. Л., 1981. Т. 36. С. 13–36.
Лурье Я. С. (Рец. на кн.) Б. М., Клосс. Никоновский свод и русские летописи XVI–XVII веков // История СССР. 1981. № 1. С. 173.
Лурье Я. С. О путях доказательства при анализе источников (на материале древнерусских памятников) // ВИ. 1985. № 5. С. 65–68.
Лурье Я. С. О так называемой «презумпции невиновности» источника // Актуальные проблемы изучения и издания письменных исторических источников: Всесоюзная сессия, посвящ. 60‑летию образования
СССР: Тезисы докладов. Тбилиси, 1985. С. 44–51.
Лурье Я. С. 50 лет книге «История русского летописания XI–XV вв.»
М. Д. Приселкова // Памятные книжные даты. М., 1990. С. 59–62.
Лурье Я. С. Схема истории летописания А. А. Шахматова и М. Д. Приселкова и задачи дальнейшего исследования летописей // ТОДРЛ. Л., 1990.
Т. 44. С. 192.
Лященко А. И. К 25‑летию ученой деятельности ак. А. И. Соболевского // Литературный вестник. 1904. Т. 8.
Лященко А. Летописное сказание о мести Ольги древлянам (По поводу
статьи проф. А. Брюкнера) // ИОРЯС. Л., 1929. Т. 2, кн. 1. С. 320–336.
Мартос И. Р. Исследование банного строения, о котором повествует летописец Нестор. СПб.: В тип. Ивана Глазунова, 1809.

892

Источники и литература

Масленникова Н. Н. Идеологическая борьба в псковской литературе в период образования Русского централизованного государства // ТОДРЛ.
М.; Л., 1951. Т. 8.
Насонов А. Н. Из истории псковского летописания // ИЗ. 1946. Т. 18.
С. 255–294.
Насонов А. Н. История русского летописания XI—начала XVIII вв. М.:
Наука, 1969.
Насонов А. Н. Князь и город в Ростово‑Суздальской земле // Века: Исторический сборник. Пг., 1924. Вып. 1. С. 3–27.
Насонов А. Н. Летописные памятники Пскова // Историк-марксист. 1937.
№ 5–6. С. 271–272.
Насонов А. Н. Летописные своды Тверского княжества // Доклады АН
СССР. Серия В. Ноябрь—декабрь 1926 г. Л., 1926. С. 125–128.
Насонов А. Н. Летописные памятники Тверского княжества // Известия АН СССР. Отд-ние гуманит. наук. 1930. № 9. С. 709–738; № 10.
С. 739–773.
Насонов А. Н. Летописные памятники хранилищ Москвы: новые материалы // Проблемы источниковедения. М., 1955. Вып. 4. С. 243–285.
Насонов А. Н. Материалы и исследования по истории русского летописания // Проблемы источниковедения. М., 1958. Вып. 6. С. 235–274.
Насонов А. Н. Монголы и Русь (История татарской политики на Руси).
М.; Л., 1940.
Насонов А. Н. Московский свод 1479 г. и его южнорусский источник // Проблемы источниковедения. М.,1961. Вып. 9. С. 350–385.
Насонов А. Н. Новые источники по истории Казанского взятия // АЕ за
1960 год. М., 1962. С. 3–26.
Некрасов И. С. Н. С. Тихонравов (Некролог) // Летописи ИсторикоФилологического Общества при Императорском Новороссийском университете. Одесса: Тип. окр. штаба, 1894. Т. 3.
Никольский Н. К. Материалы для повременного списка русских писателей
и их сочинений (X–XII вв.) СПб.: ОРЯС, 1906.
Никольский Н. К. Повесть временных лет как источник для истории начального периода русской письменности и культуры // К вопросу
о древнейшем русском летописании. Л.: Изд-во Акад. наук СССР, 1930.
Оленин А. Н. Краткое рассуждение об издании Полного собрания русских
дееписателей // ЖМНП. 1837. Т. 14. С. 158–169 (первое изд.: Сын отечества. 1814. Ч. 12. № 7. С. 3–19).
Пархоменко В. А. В какой мере было тенденциозно не сохранившееся древнее «Житие Антония Печерского»? // ИОРЯС, 1914. Т. 19/1. С. 237–242.
Пархоменко В. А. Начало христианства Руси. Очерк истории Руси
IX–X вв. Полтава, 1913.
Пархоменко В. А. Несколько замечаний о норманнской теории происхождения Руси // ЖМНП. 1915. Ч. 55. № 2. С. 430–432.
Пархоменко В. А. Три момента начальной истории русского христианства: Игорь «Старый» и Ярослав Мудрый (по поводу нового исследования М. Д. Приселкова) // ИОРЯС. Пг., 1914. Кн. 4. С. 371–380.

893

Источники и литература

Пашуто В. Т. За марксистско-ленинскую историю литературы // ВИ.
1950. № 3. С. 114–120.
Пашуто В. Т. А. А. Шахматов — буржуазный источниковед // ВИ. 1952.
№ 2. С. 47–73.
Перевощиков В. М. О русских летописях и летописателях по 1240 год. Материалы для истории российской словесности. СПб.: тип. Рос. акад.,
1836.
Перетц В. Н. Из лекций по методологии истории русской литературы.
Киев, 1914 (корректурное издание на правах рукописи).
Перетц В. Н. Краткий очерк методологии истории русской литературы:
Пособие и справочник для препод., студентов и для самообразования.
Пг.: «Academia», 1922.
Перетц В. Н. Памяти Аркадия Иоаникиевича Лященко // Труды Института славяноведения АН СССР. Л., 1932. Т. 1. С. 354–375.
Перетц В. Н. // Slavia. Praha, 1927. Roč. 6. Seš. 1. S. 180–182.
Перфецкий Е. Ю. Общий источник чешского и польского летописания // Труды Института славяноведения Академии наук СССР. Л.,
1932. Т. 1. С. 207–238.
Перфецкий Е. Ю. Русские летописные своды и их взаимоотношения. Братислава, 1922.
Перфецький Е. Новгородський княжий лiтопис i його вiдношення до
украïнського лiтописання XII столiття // Записки наукового товариства iмени Т. Шевченка. Львiв, 1924. Т. 134–135. С. 1–18.
Перфецький Е. Перемишльський лiтописний кодекс першоï редакцiï
в складi хроники Яна Длугоша // Записки Наукового товариства iмени
Т. Шевченко. Львiв, 1928. Т. 149. С. 31–83; У Львове, 1931. Т. 151.
С. 19–56.
Платонов С. Ф. Автобиографическая записка // Академическое дело
1929–1931 гг.: Документы и материалы следственного дела, сфабрикованного ОГПУ. СПб.: Библ. Рос. Акад. наук, 1993. Вып. 1: Дело по обвинению академика С. Ф. Платонова.
Платонов С. Ф. Древнерусские сказания и повести о Смутном времени
XVII в. как исторический источник. СПб.: Тип. В. С. Балашева, 1888. 2‑е
изд. СПб.: Тип. М. А. Александрова, 1913. 3‑е изд.: Платонов С. Ф. Собр.
соч.: В 6 т. М.: Наука. 2010. Т. 1. С. 187–517.
Платонов С. Ф. Летописный рассказ о крещении Ольги в Царьграде // Известия Таврической ученой архивной комиссии. № 54. Симферополь,
1918. С. 182–186.
Платонов С. Ф. Обзор источников русской истории летописного типа.
Лекции, читанные в имп. Археологическом институте в 1904/1905 акад.
году. СПб.: Изд. слушателей института. 1905.
Погодин М. П. Борьба не на живот, а на смерть с новыми историческими
ересями. М.: Тип. Ф. Б. Миллера, 1874.
Погодин М. П. Исследования, замечания и лекции М. Погодина о русской
истории. М.: Моск. ОИДР, 1846. Т. 1.
Погодин М. П. Нестор, историко-критические рассуждения о начале русских летописей. М.: Унив. тип., 1839.

894

Источники и литература

Погодин М. П. Последние исторические толки // Русский исторический
сборник. М., 1838. Т. 1, кн. 3.
Попов А. Н. Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции. Приложение к Обзору хронографов русской редакции. М.: Тип. Лазаревского ин-та,1869.
Попов А. Н. Обзор хронографов русской редакции. М.: Тип. Лазаревского
ин-та,1866–1869. Вып. 1–2.
Пресняков А. Е. Архивский летописец // Памяти Леонида Николаевича
Майкова: Сб. статей и материалов. СПб.: Тип. Акад. наук, 1902. С. 1–2.
Пресняков А. Е.
Древнерусское
летописание.
Летописное
дело
в XIV–XVI вв. // История русской литературы до XIX в. / Под ред.
А. Е. Грузинского, А. Н. Овсянико-Куликовского, проф. П. Н. Сакулина. М.: Мир, 1916. Т. 1.
Пресняков А. Е. Заметки о лицевых летописях // ИОРЯС. СПб., 1903.
Т. 6, кн. 4. С. 295–304.
Пресняков А. Е. Мелкие заметки к Воскресенской летописи // ЛЗАК.
СПб., 1901. Вып. 13. С. 1–10.
Пресняков А. Е. Московская историческая энциклопедия XVI в. //
ИОРЯС. СПб., 1900. Т. 5, кн. 3. С. 824–876.
Пресняков А. Е. Отзыв на И. А. Тихомирова. «Обозрение состава московских летописных сводов» // ЖМНП. 1896. Сентябрь. С. 153–154.
Пресняков А. Е. Речь перед защитой диссертации под заглавием «Образование Великорусского государства» // ЛЗАК. Пг., 1920. Вып. 13. За
1917 г.
Пресняков А. Е. Царственная книга, ее состав и происхождение. СПб.:
тип. И. Н. Скороходова, 1893.
Приселков М. Д. Афон в начальной истории Киево‑Печерского монастыря // ИОРЯС. СПб., 1912. Т. 17, кн. 3. С. 186–197.
Приселков М. Д. Задачи и пути дальнейшего изучения «Русской Правды».
По поводу выхода академической «Правды Русской» под редакцией
акад. Б. Д. Грекова. М.; Л., 1940 // ИЗ. 1945. № 16. С. 238–250.
Приселков М. Д. История рукописи Лаврентьевской летописи и ее издания // Учен. зап. Ленингр. гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена. Л., 1939.
Т. 19. С. 175–197.
Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. 1-е изд.: Л.,
1940. 2‑е изд: СПб.: ДМИТРИЙ БУЛАНИН, 1996.
Приселков М. Д. Лаврентьевская летопись (история текста) // Учен. зап.
Ленингр. гос. ун-та. Серия ист. наук. № 32. Вып. 2. Л., 1939. С. 76–142.
Приселков М. Д. Летописание XIV в. // Сб. статей по русской истории,
посвящ. С. Ф. Платонову. Пг., 1922. С. 25–26.
Приселков М. Д. Летописец 1305 года // Века. Пг., 1924. № 1. С. 28–35.
Приселков М. Д. Нестор-летописец. Опыт историко-литературной характеристики. Пб.: Брокгауз-Ефрон, 1923. 2‑е изд.: СПб.: Русский миръ,
2009.
Приселков М. Д. О реконструкции текста Троицкой летописи 1408 г.,
сгоревшей в Москве в 1812 г. // Учен. зап. Ленингр. гос. пед ин-та им.
А. И. Герцена. Т. 19. Кафедра истории СССР. Л., 1939. С. 5–42.

895

Источники и литература

Приселков М. Д. Отзыв М. Д. Приселкова на описание летописца ГИМ,
собр. Уварова, № 1366 // Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. СПб., 1996. С. 305–309.
Приселков М. Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской
Руси X–XII вв. СПб.: Тип. М. М. Стасюлевича, 1913.
Приселков М. Д. «Слово о полку Игореве» как исторический источник // Историк-марксист. 1938. Кн. 6. С. 112–1334.
Приселков М. Д. Троицкая летопись: Реконструкция текста. М.; Л.: изд-во
Акад. наук СССР, 1950. 2‑е изд. СПб.: Наука, 2002.
Присьолков М. Д. Пiвденно-руське лiтописання в стародавньому суздальському лiтописаннi XII–XIII вв. // Юбiлейний збiрник на пошану академика Дмитра Ивановича Багалiя. Киïв, 1927. С. 447–461.
Работа А. Е. Преснякова по историографии русского летописания (подготовил С. В. Чирков) // АЕ за 1968 год. М., 1970. С. 416–432.
Розанов С. П. Заметки по вопросу о русских хронографах // ИОРЯС.
СПб., 1904. Т. 151. С. 92–136.
Розанов С. П. Записка. К вопросу о переиздании так называемых Типографского и Архангелогородского летописцев // ЛЗАК. СПб., 1914.
Вып. 26. Извлечения из протоколов. С. 45–48.
Розанов С. П. «Никоновский» летописный свод и Иоасаф, как один из его
составителей // Известия по русскому языку и словесности АН СССР.
Л., 1930. Т. 3, кн. 1. С. 269–287.
Розанов С. П. Хронограф западнорусской редакции. К вопросу об его издании // ЛЗАК за 1912. СПб., 1913. Вып. 25. С. 1–20.
Сендерович С. Я. Метод Шахматова, раннее летописание и проблема русской историографии // Из истории русской культуры. Т. 1 (Древняя
Русь). М., 2000.
Сербина К. Н. Двинской летописец // ВИД. Л., 1973. Т. 5. С. 196–219.
Сербина К. Н. Из истории русского летописания конца XV в. // Проблемы источниковедения. М., 1963. Т. 11. С. 391–498.
Сербина К. Н. Летописный свод 1518 г. // Вопросы историографии и источниковедения истории СССР. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1963.
Сербина К. Н. Устюжский летописный свод // ИЗ. М., 1946. Т. 20. С. 239–
270.
Сербина К. Н. Устюжское летописание XVI–XVIII вв. Л., 1985.
Сербина К. Н. Устюжское летописание XVI–XIX вв.: (Краткий обзор
списков) // ВИД. Л., 1979. Т. 11. С. 42 – 48.
Скрынников Р. Г. Курбский и его письма в Псково‑Печерский монастырь // ТОДРЛ. М., Л., 1962. Т. 18.
Скрынников Р. Г. Переписка Грозного и Курбского: парадоксы Эдварда
Кинана. Л.: Наука, 1973.
Скрынников Р. Г. Подложна ли переписка Грозного и Курбского // ВИ.
1973. № 6. С. 53–63.
Соболевский А. И. В каком году крестился Владимир? // ЖМНП. 1888.
Ч. 257. № 6, отд. 2. С. 396–403.
Соболевский А. И. Воспоминание о Ф. И. Буслаеве. Четыре речи
о Ф. И. Буслаеве, читанные на заседании Отдела Коменского 21 января

896

Источники и литература

1898 года проф. А. И. Соболевским, акад. А. А. Шахматовым, проф.
И. Н. Ждановым и директором Гатчинской учительской семинарии
В. А. Воскресенским. СПб.: Тип. Имп. Акад. наук,1898. С. 1–5.
Соболевский А. И. Древняя переделка начальной летописи // ЖМНП.
1905. Ч. 358. № 3. С. 100–105.
Соболевский А. И. Заметки о Степенной книге. СПб.: Тип. Имп. Акад.
наук, 1907.
Соболевский А. И. Несколько слов по поводу заметки А. Е. Преснякова // ИОРЯС. СПб., 1903. Т. 6, кн. 4. С. 305–311.
Соболевский А. И. Рец. А. Шахматов. Исследования в области русской фонетики. Варшава. 1893 // ЖМНП. 1894. № 4. С. 424.
Соболевский А. И. Рец. История русской этнографии А. Н. Пыпина.
Т. 1–2. СПб., 1890–1891 // ЖМНП. 1891. Т. 273. № 2. С. 412–430.
Соболевский А. И. Рец. Н. П. Лихачев. Палеографическое значение бумажных водяных знаков // Вестник археологии и истории, изд.
С. Петербургским археологическим институтом. СПб., 1901. Вып. 14.
С. 227–238.
Срезневский И. И. Древние жизнеописания русских князей//ИОРЯС.
СПб., 1853. Т. 2. С. 113–130.
Срезневский И. И. Исследования о летописях новгородских // Срезневский И. И. Статьи о древних русских летописях (1853–1866). СПб.:
Тип. Акад. наук, 1903. С. 1–255.
Срезневский И. И. Чтения о древних русских летописях. СПб.: Тип. Имп.
Акад. наук, 1862.
Строев В. Н. По вопросу о «старцах градских» русской летописи // ИОРЯС.
Пг., 1919. Т. 23, кн. 1. С. 64.
Строев П. М. О византийских источниках Нестора // Труды и летописи
ОИДР, 1828. Ч. 4, кн. 1. С. 167–138.
Строев С. М. Описание памятников славяно-русской литературы, хранящихся в публичных библиотеках Германии и Франции. М., 1841.
Строев С. М. О пользе изучения русской истории в связи с всеобщей // Телескоп. 1834. Т. 30.
Строев С. М. (Скромненко) Критический взгляд на статью [О. И. Сенковского] под заглавием «Скандинавские саги», помещенную в первом томе
«Библиотеки для чтения» (М.: Унив. тип., 1834) // Молва, газета мод
и новостей, издаваемая при «Телескопе». 1834. Ч. 7. № 13. С. 190–207.
Строев С. М. (Скромненко). Кто писал ныне нам известные летописи //
Сын отечества. 1834. № 49–50.
Строев С. М. (Скромненко). О мнимой древности, первобытном состоянии и источниках наших летописей. СПб., 1835.
Строев С. М. (Скромненко). О недостоверности древней истории и ложности мнения касательно древних русских летописей. СПб., 1834.
Сухомлинов М. И. Записка об ученых трудах экстраординарного академика доктора славянской и русской филологии А. А. Шахматова // Сборник ОРЯС. СПб., 1901. Т. 69. Декабрь. LV.
Сухомлинов М. И. О древней русской летописи как памятнике литературном. СПб.: Тип. Акад. наук, 1856.

897

Источники и литература

Татищев В. Н. История Российская. М.; Л.: Изд-во Акад. наук, 1962. Т. 1.
Творогов Л. А. Вновь открытая псковская летопись // Псковская правда.
1945. 27 нояб. С. 2.
Творогов Л. А. Источник по истории псковской земли: псковские летописи // Печорская правда. 1946. 5 февр.
Творогов Л. А. Источник по истории псковской земли. Летописные заметки на книгах // Печорская правда. 1946. 2 марта. С. 2.
Творогов Л. А. К столетию издания псковской первой летописи
(1848–1948) // Псковская правда. 1948. 11 июля. С. 2.
Творогов Л. А. Неизвестные отрывки старой псковской летописи // Псковская правда. 1951. 17 нояб.
Творогов Л. А.
Новое
издание
псковского
летописного
свода
1647 года // Псковская правда. 1946. 31 июля. С. 1.
Творогов Л. А. Памятник старой псковской письменности (к 400‑летию
псковского летописного свода 1547 г.) // Псковская правда. 1947.
30 мая. С. 3.
Творогов Л. А. Псковские летописи // Печорская правда. 1946. 5 февр.
Творогов Л. А. Холмогорский список Псковской летописи // Псковская
правда. 1945. 2 дек. С. 2.
Тихомиров М. Н. Курс источниковедения истории СССР древнейших времен до конца XVIII вв. М.: Соцэкгиз, 1940. Т. 1.
Тихомиров М. Н. Начало русской историографии // ВИ. 1960. № 5.
С. 41–56.
Тихомиров М. Н. Отзыв о работе Н. Н. Ильина «Летописная статья о Борисе и Глебе» // Тихомиров М. Н. Русское летописание. М., 1979.
С. 328–329.
Тихомиров М. Н. Рецензия на книгу М. Д. Приселкова «Троицкая летопись» // С. 329–332.
Тихомиров М. Н. Развитие исторических знаний в Киевской Руси, фео­
даль­но-раздробленной Руси и Российском централизованном государстве (IX–XVII в.) // Очерки истории исторической науки в СССР /
Под редакцией М. Н. Тихомирова (гл. редактор), М., А. Алпатова,
А. Л. Сидорова. М.: Изд-во Акад. наук СССР, 1955. Т. 1.
Тихомиров М. Н. Русский летописец в «Истории Польши» Яна Длугоша // Исторические связи России со славянскими странами и Византией. М., 1969. С. 226–237.
Тихомиров М. Н. Русские летописи, вопросы их издания и изучения // Тихомиров М. Н. Русское летописание. М., 1979. С. 7–11.
Тихомиров М. Н. «Что нового внес Шахматов в изучение древнерусских
летописей» (Доклад на заседании Отделения истории и философии
и Отделения литературы и языка АН СССР, посвященном памяти
А. А. Шахматова) // С. 12–22.
Топольский Е. О роли внеисточникового знания в исторических исследованиях // Вопросы философии. 1973. № 5.
Троцкий И. М. Возникновение новгородской республики // Известия АН
СССР. VII серия. Отд-ние обществ. наук. Л., 1932. № 4. С. 271–291;
№ 5. С. 349–374.

898

Источники и литература

Троцкий И. М. Опыт анализа первой новгородской летописи // Известия
АН СССР. VII серия. Отд-ние обществ. наук. Л., 1933. № 5. С. 337–362.
Троцкий И. М. Рец. Перфецкий Е. Русские летописные своды и их взаимоотношения. Прага, 1922 // Борьба классов. 1924. № 1–2. С. 305–307.
Устрялов Н. Г. Правила для руководства Археографической комиссии.
СПб.: Археогр. комис., 1837.
Фортунатов Ф. Ф. Сравнительное языковедение. Общий курс //
Фортунатов Ф. Ф. Избранные труды. М.: Учпедгиз , 1956. Т. 1. С. 25.
Черепнин Л. В. К спорам о методологии изучения начального летописания: (Ответ А. Г. Кузьмину) // История СССР. 1973. № 4. С. 231–237.
Черепнин Л. В. Летописец Даниила Галицкого // ИЗ. 1941. Т. 12.
С. 228–253.
Черепнин Л. В. «Повесть временных лет», ее редакции и предшествующие
ей летописные своды // ИЗ. 1948. Т. 25. С. 293–333.
Черепнин Л. В. Русская Правда (в краткой редакции) и летопись как
источники по истории классовой борьбы // Академику Борису Дмитриевичу Грекову ко дню семидесятипятилетия: Сб. статей. М., 1952.
С. 89–99.
Черепнин Л. В. «Смута» и историография XVII века: (Из истории древнерусского летописания) // ИЗ. 1945. Т. 14. С. 81–128.
Черепнин Л. В. Спорные вопросы изучения Начальной летописи в 50–70‑х
годах // История СССР. 1972. № 4. С. 46–64.
Шахматов А. А. Буслаев, как основатель исторического изучения русского языка//Четыре речи о Ф. И. Буслаеве, читанные на заседании Отдела
Коменского 21 января 1898 года профессором А. И. Соболевским, академиком А. А. Шахматовым, профессором И. Н. Ждановым и В. А. Воскресенским. СПб., 1898. С. 8–16.
Шахматов А. А. Древнейшие редакции Повести временных лет // ЖМНП.
1897. Октябрь. Отд. 2. С. 209–259.
Шахматов А. А. Заметки по истории звуков лужицких языков. По поводу
книги Л. В. Щербы: «Восточно-лужицкое наречие». Т. 1 (С приложением текстов.) Пг., 1915 // ИОРЯС. Пг., 1916. Т. 21.
Шахматов А. А. Записка об ученых трудах члена-корреспондента Академии, ординарного профессора Императорского С.-Петер­бург­ского
университета А. И. Соболевского. СПб., 1900.
Шахматов А. А. Киевский Начальный свод 1095 г. // А. А. Шахматов:
1864–1920: Сб. статей и материалов / Под ред. акад. С. П. Обнорского.
М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1947. С. 47–160.
Шахматов А. А. Корсунская легенда о крещении Владимира // Сб. статей
в честь В. И. Ламанского. СПб., 1906. С. 103–120.
Шахматов А. А. Начальный Киевский летописный свод и его источники // Юбилейный сб. в честь Вс. Ф. Миллера. М.: Типолит. А. В. Васильева, 1900.
Шахматов А. А. Начальный киевский свод 1095 г. // А. А. Шахматов.
1864–1920: Сб. статей и материалов. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1947.
С. 117–160.

899

Источники и литература

Шахматов А. А. Обозрение русских летописных сводов XIV–XVI вв. М.;
Л.: Изд-во Акад. наук СССР, 1938.
Шахматов А. А. Общерусские летописные своды XIV и XV веков // ЖМНП. 1900. Ч. 331. С. 90–176; 1900. Ч. 332. С. 135–200; 1901.
Ч. 338. № 11. С. 52–80.
Шахматов А. А. О Начальном Киевском летописном своде // ЧОИДР.
1897. Кн. I–III. Отд. 3. С. 1–58.
Шахматов А. А. Повесть временных лет. Пг.: Археогр. комис., 1916. Т. 1.
Шахматов А. А. «Повесть временных лет» и ее источники // ТОДРЛ. М.;
Л., 1940. Т. 4. С. 9–150.
Шахматов А. А. Предисловие к Начальному киевскому своду и Несторова летопись // ИОРЯС. СПб., 1909. Т. 13, кн.1.
Шахматов А. А. Разбор сочинения И. А. Тихомирова «Обозрение летописных сводов Руси северо-восточной» // Отчет о сороковом присуждении наград графа Уварова. СПб., 1899. С. 103–236.
Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах.
СПб.: тип. М. А. Александрова, 1908.
Шахматов А. А. Рец. Пархоменко В. А. Начало христианства Руси. Полтава, 1913 // ЖМНП. 1914. Новая серия. Ч. 52. № 8. С. 334–354.
Шахматов А. А. Сказание о преложении книг на славянский
язык // Zbornik k slavy Vatroslava Jagica. Berlin, 1908. С. 172–188.
Шахматов А. А. Хронология древнейших русских летописных сводов // ЖМНП. 1897. Ч. 310. № 4. С. 463–482.
Шлёцер А. Л. Нестор. Русские летописи на древлеславянском языке, сличенные, переведенные и объясненные Августом Лудовиком Шлецером… / Перевод Дм. Языкова. СПб.: Печатано в императорской типографии, 1809–1819. Ч. 1–3.
Шлецер А. Л. Общественная и частная жизнь Августа Людвига Шлецера,
им самим описанная // Сб. ОРЯС. 1875. Т. 13.
Юшков С. В. Об академическом издании «Правды Русской» // Историкмарк­сист. 1941. № 2. С. 95–102.
Andreyev N. E. G. V. Vernadsky (article and bibliography) // Transactions of
the Association of Russian-American Scholars in the USA. New York, 1975.
Andreev N. E. Interpolations in the 16th-century Muscovite chronicles //
SEER. 1956. Vol. 35. No. 84. P. 95–115.
Andreev N. E. Kurbsky`s letters to Vas`yan Muromtsev // SEER. 1956.
Vol. 33. No. 81. P. 414–436.
Andreev N. E. The authenticity of the correspondence between Ivan Grozny
and Prince Andrey Kurbsky (review article) // SEER. 1975. Vol. 53.
No. 133. P. 582–588.
Andreev N. E. The Correspondence between Prince A. M. Kurbsky and Tsar
Ivan IV of Pussia, 1564–1579, ed. J. L. I. Fennell (review) // SEER. 1956.
Vol. 35, No. 84. P. 304–306.
Andreev N. The Pskov-Pechery monastery in the XVIth-century // SEER.
1954. Vol. 32. No. 79. Р. 318–343.

900

Источники и литература

Andreev N. E. Was the Pskov-Pechery monastery a citadel of the NonPossessors? // Jahrbücher für Gechichte Osteuropas. Wiesbaden, 1969.
Vol. 17. No. 4. P. 481–493.
Bédier J. Tradition manuscrite du «Lai de l’Ombre». Réflexions sur l’art
d’éditer les anciens textes // Romania. 1928. T. 54. P. 3–171. См. также
факсимильные переиздания (Paris: Champion, 1929, 1970).
Bruckner Al. Rozdzial z «Nestora» // Записки Наукового товариства iмени
Шевченка. У Львовi, 1925. Т. 141–142. С. 1–15.
Dobrowsky J. Cyrill und Method, der Slawen Apostel. Prag, 1823.
Dobrovsky J. Fragmentum Pragense Evangelii S. Marci vulgo autographi.
Edidit lecciones que variants critice recensiut Josefus Dobrovsky, clericus
ecclesiasticus. Pragae, MDCCLXXVIII.
Dobrovský J. Кriticka rozprava o legende Prokopské. Praha, 1929.
Dobrovský J. Kritische Versuche die ältere bömische Geschichte von späteren
Erdichtungen zu reinigen. I. Bořiwoj’s Taufe. Zugleich eine Probe we man alte
Legenden für die Geschichte benutzen soll. Prag, 1803; II. Ludmila und Drahomir. Fortgesetzte Probe wie man alte Legenden für die Geschichte benutzen
soll. Prag, 1807; III. Wencel und Boleslaw. Die älteste Legende von Wenzel als
Probe, wie man alte Legenden für die Geschichte benutzen soll. Prag, 1819.
Dobrowsky I. Wie soll Nestors Chronik aus so mancherlei Recensionen des Textes, die in Handschriften zu finden sind, rein hergestellt werden // Müller I.
Altrussische Geschichte nach Nestor. Berlin, 1812.
Grimm J. Rede auf Lachmann // Grimm J. Kleine Schriften. Berlin, 1851. Bd 1.
Istrin V. M. Моравская история славян и история поляно-руси как предположительный источник начальной русской летописи // Byzantinoslavica.
IV. Praha, 1932.
Laсhmann К. Betrachtungen über Homer’s Iliad // Abhandlungen der
Berliner Academie. Hist.-philol. Klasse.1837, 1841, 1843 (переизд.: Berlin:
Reimer, 1847, 1865, 1874).
Lachmann K. Habilitationsschrift über die ursprüngliche Gestalt des
Gedichts von der Nibelungen Noth. Habilitationsschrift. Berlin: Dümmler;
Göttingen, 1816.
Leger L. De Nestore rerum russicarum scriptore. Facultati litterarum pari­
siensi thesim proponebat L. Leger. Lutetiae Parisiorum, 1868.
Müller I. Altrussische Geschichte nach Nestor. Berlin, 1812.
Ouwaroff S. Über das Vor-Homerische Zeitalter. Ein Anhang zu den Briefen über
Homer und Hesiod von Gottfried Hermann und Friedrich Creuzer. St. Petersburg. Kaizerliche Akademie der Wissenschaften. 1819 (переизд.: Ouvaroff S.
Etudes de philologie et de critique. SPb., 1843. P. 317–331).
Perfecky E. Die deutschen Quellen der Sazaver Chronik // Archiv für
Slavische Philologie. Belin, 1925. Bd 40. Y. 1–2.
Perfecky E. Die Opatovizer Annalen // Jahrbücher für die Kultur und
Geschichte der Slaven. Breslau, 1927. Bd III, H. 1. S. 48–78.
Perfecky E. Historia Polonica Jana Dlugosze a nemecke letopisectvi. Brati­sla­
va, 1940.
Perfeckij E. Historia Polonica Jana Dlugosze a ruské letopisectvi. V Praze, 1932.

901

Источники и литература

Pogorelov V. Die russische Nestorchronik und die Slowakei // Carpatica
Slovaca. Acta Academiae Scientarum et Artium Slovacae. Bratislava,
1943–1944. T. X (1/2). S. 195–199.
Pogorelov V. Ruský letopis Nestorov a Slovensko // Kultura. Bratislava,
1933. No. 5. S. 536–539.
Quentin H., dom. Memoire sur l’établissement du texte de la Vulgate. Rome;
Paris: Desclée et Cie, 1922.
[Schlözer A. L.] Несторъ. Russische Annalen in ihrer slavonischen Grund-Sprache, verglichen, übersetzt und erklärt von August Ludwig Schlözer. Göttingen, 1802–1809. Vol. 1–5.
Schlözer A. L. Probe Russischer Annalen. Bremen: Gottingen, 1768.
Wolf Fr. А. Prolegomena to Homer, trs. A. Grafton, C. W. Most and
J. E. G. Zetze. Princeton, 1985 (orig. ed. 1795).

Литература
Азадовский М. К. История русской фольклористики. М.: Учпедгиз, 1963.
Т. 2.
Академические научные школы Санкт-Петербурга. К 275‑летию Академии наук. (Статьи участников семинара «Науч. шк.: место в структуре науч. сообщества и роль в развитии науки») / Рос. акад. наук, С.Петерб. науч. центр. СПб., 1998.
Алешковский М. Х. Повесть временных лет: судьба литературного произведения в древней Руси. М.: Наука, 1971.
Алпатова В. Д. Обзор фондов ученых-историков, погибших во время блокады Ленинграда. (По материалам Архива ЛОИИ СССР АН
СССР) // АE за 1973 год. М., 1974.
Амосов А. А. Лицевой летописный свод Ивана Грозного: Комплексное кодикологическое исследование. М.: Эдиториал УРСС, 1998.
Андреев А. Ю. А. Л. Шлёцер и русско-немецкие университетские связи во
второй половине XVIII–начале XIX в. // История и историки. 2004.
Историографический вестник. М., 2005. С. 136–157.
Андреев А. Ю. «Геттингенская душа» Московского университета (Из
истории научных взаимосвязей Москвы и Геттингена в начале XIX
столетия) // Вопросы истории естествознания и техники. 2000. № 2.
С. 71–113.
Андреев А. Ю. Идеи «немецкого классического университета» и формирование университетской политики С. С. Уварова // Петр Андреевич
Зайончковский: Сб. статей и воспоминаний к столетию историка (сост.
Л. Г. Захарова, С. В. Мироненко, Т. Эммонс). М.: РОССПЭН, 2008.
С. 280–302.
Андреева Т. В.
Археографическая
экспедиция
Академии
наук.
1829–1834 гг. // ВИД. Л., 1990. Т. 21. С. 107–119.
Андреева Т. В. Вопросы источниковедения в работах П. М. Строева // ВИД. Л., 1987. Т. 18. С. 33.
Андреева Т. В., Вовина-Лебедева В. Г. О смысле жизни: Предсмертное
письмо А. А. Шахматова // Государство и общество в России XV–начала XX века: Сб. статей памяти Н. Е. Носова. СПб.: Наука, 2008.

902

Источники и литература

Андреева Т. В., Смирнова Т. Г. 1928–1935 годы в судьбе С. Н. Чернова
(Письмо С. Н. Чернова П. Г. Любомирову от 9–10 ноября 1935 г.) // Деятели русской науки XIX–XX веков. СПб., 2000. Вып. 1.
Андреева Т. В., Соломонов В. А. Историк и власть: Сергей Николаевич
Чернов. 1887–1941. Саратов: Научная книга, 2006.
Аншин Ф. Д., Алпатов В. М. «Дело славистов»: 30‑е годы. М.: Наследие,
1994.
Артамонов Ю. А. Бугославский С. А. // Православная энциклопедия. М.,
2003. Т. 6. С. 295–296.
Артамонов Ю. А. Жизнь и научное наследие Сергея Алексеевича Буго­
славского // Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. Т. 1. Повесть временных лет. М.: Яз. славян. культур, 2006. С. 40–45.
Архангельский А. С. Из лекций по истории русской литературы: Несколько заметок по поводу книги: Проф. В. Н. Перетц. (Из лекций по методологии истории русской литературы). Киев, 1914 г. Пг.: Типолит. Акц.
о-ва «Самообразование», 1914.
Архангельский А. С. Первые труды по изучению начальной русской летописи: Историко-литературные очерки // Учен. зап. Казанского ун-та
по историко-филол. фак. 1885 год. Казань, 1886. С. 298–359.
Архангельский А. С. Ученые труды Н. С. Тихонравова в связи с более ранними изучениями в области истории русской литературы. Казань. 1894;
Разбор «Истории рус. словесности» Галахова // Отчет о XIX присуждении наград гр. Уварова. СПб., 1878. С. 27, 31.
Архангельский А. С. Ф. И. Буслаев в своих «Воспоминаниях» и ученых
трудах. Казань: типолит. Имп. ун-та. 1889.
Базанов П. Н. Русский ученый-эмигрант Н. Е. Андреев в Англии // Культурное научное наследие российской эмиграции в Великобритании
(1917–1940 гг.): Междунар. науч. конф. М., 2002. С. 158–165.
Баландин А. И. Мифологическая школа в русской фольклористике. М.:
Наука, 1988.
Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина. 2‑е изд. СПб.: А. Д.
и П. Д. Погодины, 1888. Кн. 1.
Барсуков Н. П. Жизнь и труды П. М. Строева. СПб.: Тип. В. С. Балашева,
1878.
Беляев С. А. Семинарий имени академика Н. П. Кондакова — неотъемлемая часть русской национальной культуры // Древняя Русь. 2000. № 1.
Березин Ф. М. Очерки по истории языкознания в России (конец XIX–начало XX в.) М.: Наука, 1968.
Бернштейн С. И. Основные вопросы синтаксиса в освещении А. А. Шахматова // ИОРЯС. Пг., 1922. Т. 25. С. 231, 233.
Бобров А. Г. В. Л. Комарович // Дмитрий Лихачев и его эпоха: Воспоминания. Эссе. Документы. Фотографии. СПб., 2002. С. 356–362.
Бобров А. Г. Д. С. Лихачев и В. Л. Комарович // Арзамас. Нью-Йорк, 2000.
№ 8. С. 110–113.
Бобров А. Г. Д. С. Лихачев как исследователь новгородских летописей:
Диссертация «Новгородские летописные своды XII века» // ТОДРЛ.
СПб., 2010. Т. 61. С. 128–141.

903

Источники и литература

Бобров А. Г. Новгородские летописи XV в. СПб.: ДМИТРИЙ БУЛАНИН,
2001.
Богданова О. Василий Леонидович Комарович // Вопросы литературы.
1988. № 9. С. 130–151.
Брандль В. Йосиф Добровский в новейшей характеристике В. Брандля /
Пер. с чешского М. Попруженко. Воронеж: Типолит. Губ. правл., 1887.
Брачев В. С. Петербургская Археографическая комиссия (1834–1929 гг.).
СПб.: Нестор: Афина, 1997.
Брачев В. С. Русский историк А. Е. Пресняков (1870–1929). СПб.: «Стомма», 2002. С. 33.
Бубрих Д. В. О трудах А. А. Шахматова в области славянской акцентологии // ИОРЯС. Пг., 1922. Т. 25. С. 199.
Буганов В. И. Источниковедение в трудах академика М. Н. Тихомирова
(к 70‑летию) // Проблемы источниковедения. М., 1963. Вып. 11.
Буганов В. И. М. Н. Тихомиров и отечественное летописеведение // АЕ за
1973 год. М., 1974. С. 5–11.
Буганов В. И. Отечественная историография русского летописания. М.:
Наука, 1975.
Будовниц И.У. Об исторических построениях М. А. Приселкова // ИЗ.
1950. Т. 35. С. 200 – 231.
Буланин Д. М. Таинство или игра: Русская историко-филологическая наука рубежа XIX–XX веков и ее ритуалы // РЛ. 2011. № 1. С. 242–254.
Валк С. Н. Археографическая деятельность М. Н. Тихомирова // АЕ за
1962 год. К 70‑летию М. Н. Тихомирова. М., 1963. С. 5–20.
Валк С. Н. Избранные труды по историографии и источниковедению.
СПб., 2000. 436–438.
Валк С. Н. «История Российская» В. Н. Татищева в советской историографии // Валк С. Н. Избранные труды по историографии и источниковедению. СПб., 2000. С. 412–451.
Валк С. Н. «История Российская В. Н. Татищева в трудах Н. М. Карамзина // Там же. С. 452–461.
Валк С. Н. «История Российская» В. Н. Татищева в трудах отечественных исследователей XIX–начала XX века: Подготовительные фрагменты // Там же. С. 462–515.
Валк С. Н. Советская археография. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1948.
Васильева З. К. Переписка А. Н. Насонова с Л. А. Твороговым (Из истории издания Псковских летописей) // Земля Псковская древняя и современная: Тезисы докладов к научно-практич. конф. Псков, 1993.
С. 64–74.
Вейде В. В. Об исторических трудах Н. Е. Андреева // Новый журнал.
1971. Кн. 105.
Виноградов В. В. А. А. Шахматов как исследователь истории русского
литературного языка (К 100‑летию со дня рождения) // Вестник АН
СССР. 1964. № 10.
Виттекер Ц. Х. Граф Сергей Семенович Уваров и его время. СПб.: Гуманит. агентство «Акад. проект», 1999.

904

Источники и литература

Вовина-Лебедева В. Г. Русские средневековые тексты в восприятии французских историков: Луи Леже — исследователь славянства и публикатор русских летописей // Санкт-Петербург – Франция. Наука, культура, политика. СПб., 2010. С. 306–314.
Вовина-Лебедева В. Г., Панеях В. М. Я. С. Лурье — источниковед // ВИД.
СПб., 1998. Т. 26. С. 345–354.
Гарбулева Л. Жизнь и творчество русских эмигрантов‑гуманитариев
в Словакии // Российские ученые-гуманитарии в межвоенной Чехословакии. М.: Ин-т славяноведения РАН, 2008. С. 51–52.
Гаррисон В., Пайман А. Николай Ефремович Андреев: 1908–1982 //
Новый журнал. 1982. Кн. 147.
Гиппиус А. А. О критике текста и новом переводе-реконструкции «Повести временных лет» // Russian Linguistics. 2002. Vol. 26. No. 1.P. 63–126.
Гиппиус А. А. «Рєкоша дроужина Игорєви»: К лингвотекстологической
стратификации Начальной летописи // Russian Linguistics. 2001.
Vol. 25. No. 2. P. 147–181.
Горяинов А. Н. В России и эмиграции: Очерки о славяноведении и славистах первой половины XX века. М.: Институт славяноведения РАН,
2006.
Готье Ю. В. Шахматов‑историк // ИОРЯС. Пг., 1922. Т. 25. С. 250.
Гудзий Н. К. Николай Савич Тихонравов. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1956.
Данилова О. С. Луи Леже — основоположник научного славяноведения во
Франции // Славяноведение. 2007. № 1. С. 81–89.
Депретто К. Литературная критика и история литературы в России конца XIX–начала XX века // История русской литературы. XX век: «Серебряный век» / Под ред. Ж. Нива, И. Сермана, В. Страды, Е. Эткинда.
М.: Прогресс, б. г. [1994]. С. 242–257.
Добрушкин Е. Н. «История Российская» В. Н. Татищева и русские летописи: (Опыт текстологического анализа): Автореф. дис. … канд. ист.
наук. Л., 1972.
Добрушкин Е. Н., Лурье Я. С. Историк-писатель или издатель источников? (К выходу в свет академического издания «Истории Российской»
В. Н. Татищева) // РЛ. 1970. № 2.
Добрушкин Е. Н. К вопросу о происхождении сообщений «Истории Российской» В. Н. Татищева // ИЗ. 1976. Т. 97.
Добрушкин Е. Н. О методике изучения «татищевских известий» // Источниковедения отечественной истории. М., 1977.
Досталь М. Ю. Перфецкий Е. Ю. — популяризатор славянской идеи
в Словакии в 20‑е годы XX в. // Берасцейскi хранограф: Зборнiк навуковых прац. Брэст, 1999. Вып. 2. С. 273–279.
Журавлев В. И. Ф. Ф. Фортунатов и фонология // Сравнительно-исто­ри­
ческие и сопоставительно-типологические исследования (Докл. Фотрунатов. чтений). 1979. М.: Изд-во МГУ, 1983. С. 62–67.
Зиборов В. К. О летописи Нестора: Основной летописный свод в русском
летописании XI в. СПб.: Изд-во С.-Петербургского ун-та, 1995.
Иконников В. С. Опыт русской историографии. Киев, 1908. Т. 2, кн. 1.
С. 326–414.

905

Источники и литература

Кистерев С. Н. Вехи в историографии русского летописания // Очерки
феодальной России. М., 2003. Вып. 7. С. 5–28.
Кистерев С. Н. Хронологические заметки о летописании рубежа XV–
XVI веков // Рукописная книга Древней Руси и славянских стран: от
кодикологии к текстологии. СПб.: ДМИТРИЙ БУЛАНИН, 2004.
Клосс Б. М. Никоновский свод и русские летописи XVI–XVII вв. М.: Наука, 1980.
Козлов В. П. Исторический источник и основные проблемы его анализа
в исторической мысли России конца XVIII–первой четверти XIX в. //
ВИД. Л., 1989. Т. 20. С. 9–27.
Козлов В. П. Исторический источник и основные проблемы его анализа
в исторической мысли России конца XVIII–первой четверти XIX в. //
ВИД. Л., 1990. Т. 21. С. 5–23.
Козляков В. Н. Обзор коллекций документов Г. В. Вернадского в Бахметевском архиве библиотеки Колумбийского университета в НьюЙорке // Вернадский Георгий. Русская историография. М., 1998.
С. 396–398.
Кочубинский А. А. Начальные годы русского славяноведения: Адмирал
Шишков и канцлер гр. Румянцев. Одесса: Тип. «Одесск. Вестника»,
1887–1888.
Крапошина Н. В. Академик Н. К. Никольский (1863–1936): этапы научной
биографии: Автореф. дис. … канд. ист. наук. СПб., 2010.
Крапошина Н. В. Академик Н. К. Никольский…: Дис. канд. ист. наук.
СПб., 2010. 131–132.
Кулаковский П. А. Вук Караджич, его деятельность и значение в сербской
литературе. М.: Тип. Б. Ф. Б. Миллера, 1882.
Кучкин В. А. Арсений Николаевич Насонов: Биография и творческий
путь // Летописи и хроники: Сб. статей. 1973 г. Посвящен памяти Арсения Николаевича Насонова. М.: Наука, 1974. С. 5–25.
Лавров П. А. Памяти Л. Леже. Н. В. Ястребов и его ученая и преподавательсткая деятельность // Известия II Отделения Рос. Акад. наук. 1923.
Т. 28. С. 427–444.
Лавров П. А. Первые годы научной деятельности А. А. Шахматова //
ИОРЯС. Пг., 1922. Т. 25. С. 44–60.
Лавров П. А. Ученая деятельность Иосифа Добровского: К столетию со
дня его кончины // Известия по русскому языку и словесности АН
СССР. 1929. Т. 2, кн. 2. С. 528–620.
Лаптева Л. П.
Йозеф
Добровский
и
русское
славяноведение
в XIX веке // Славяноведение. 2003. № 6. С. 19–23.
Лаптева Л. П. Йозеф Добровский как родоначальник критического
изучения источников чешской истории // Studia Slavica et Balcanica
Petropolitana. 2007. № 1/2. С. 69–86.
Лаптева Л. П. О влиянии творчества Й. Добровского на развитие славяноведения в России в XIX веке (по данным лекционных курсов российских профессоров) // Josef Dobrovský. Fundator studiorum slavicorum.
Praha, 2004.

906

Источники и литература

Левицкий С. Профессор Николай Ефремович Андреев // Русское возрождение. 1982. № 18.
Лихачев Д. С. О летописном периоде русской историографии // ВИ. 1948.
№ 9.
Лихачев Д. С. Об Игоре Петровиче Еремине // Еремин И. П. Литература
древней Руси. (Этюды и характеристики). М.; Л.: Наука, 1966. С. 4–6.
Лихачев Д. С. Текстология. М.; Л.: Наука, 1983.
Лихачев Д. С. Шахматов — текстолог. (Доклад на сессии Отделения литературы и языка АН СССР и Института русского языка АН СССР, посвящ. памяти А. А. Шахматова. 25 июня 1964) // Известия АН СССР.
Сер. лит. и яз. М., 1964. Т. 23, вып. 6.
Лурье Я. С. Михаил Дмитриевич Приселков и вопросы изучения русского
летописания // Отечественная история. 1995. № 1. С. 146–159.
Лурье Я. С. О гипотезах и догадках в источниковедении // Источниковедение отечественной истории: Сб. статей. 1976 г. М., 1977. С. 26–55.
Лурье Я. С. О шахматовской методике исследования летописных сводов // Источниковедение отечественной истории. 1975. М., 1976.
С. 87–107.
Лурье Я. С. Схема истории летописания А. А. Шахматова и М. Д. Приселкова и задачи дальнейшего исследования летописей // ТОДРЛ. Л., 1990.
Т. 44. С. 185–195.
Любина Г. И. Россия и Франция: История научного сотрудничества (вторая половина XIX–начало XX в.). М., 1996.
Макаренкова Е. М. Луи Леже — первый французский славист // Французский ежегодник: Статьи и материалы по истории Франции 1986 г. М.:
Изд-во Акад. наук СССР, 1988.
Маркелов Г. В. Совещание в Институте русской литературы АН СССР,
посвященное памяти А. А. Шахматова. (Вступительное слово академика Д. С. Лихачева. Хроника заседания) // АЕ за 1970 год. М., 1971.
Материалы международной конференции «Повесть временных лет и начальное летописание» // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2008.
№ 3 (33). Сентябрь. С. 5–75.
Милюков П. Н. Главные течения русской исторической мысли. М.: Типолит. Т‑ва И. Н. Кушнерев и К°, 1897. Т. 1. Переизд. М.: Государственная
публичная историческая библиотека России, 2006.
Милютенко Н. И. Рассказ о прозрении Ростиславичей на Смядыни
(к истории смоленской литературы XII в.) // ТОДРЛ. СПб., 1993.
Т. 48. С. 121–128.
Митрофанов В. Р. С. Ф. Платонов и П. Г. Васенко (творческие и личные
взаимоотношения) // ВИ. 2006. № 7. С. 155–167.
Моисеева Г. Н., Крбец М. М. Йозеф Добровский и Россия. Л.: Наука,
1990.
Наливайко Р. А. О русских известиях «Annales Poloniae» Яна Длугоша // Рукописная книга Древней Руси и славянских стран: от кодикологии к текстологии. СПб.: ДМИТРИЙ БУЛАНИН, 2004.

907

Источники и литература

Насонов А. Н. О неизданной рукописи А. А. Шахматова: Обозрение летописных сводов // Проблемы источниковедения. М.; Л., 1936. Сб. 2.
С. 279–298.
Науменко Г. П. Великий чешский ученый Йозеф Добровский // Славяноведение. 2003. № 6. С. 3–18.
Никольский Н. К. Памяти А. А. Шахматова // ИОРЯС. Пг., 1922. Т. 25.
С. 160–161.
Никулина М. В. Добровский и русские ученые // Историографические
исследования по славяноведению и балканистике. М., 1984. С. 43–63.
Носов С. Н. Проблемы истории русской культуры в трудах Н. Е. Андреева // ТОДРЛ. СПб., 1992. Т. 45. С. 439–444.
Обнорский С. П. Академик А. А. Шахматов. К 25‑летию со дня смерти // Вестник АН СССР. 1945. № 10–11. С. 79.
Палацкий Ф. Биография Иосифа Добровского. М.: Тип. Августа Семена
при Мед.-хирургич. акад., 1838 (пер. с немецкого А. Царского).
Панеях В. М. Вспомогательные исторические дисциплины в научном наследии А. А. Зимина // ВИД. 1983. Т. 14. С. 107–135.
Панеях В. М. Творчество и судьба историка: Борис Александрович Романов. СПб.: ДМИТРИЙ БУЛАНИН, 2000. С. 25.
Панеях В. М. Яков Соломонович Лурье и петербургская историческая
школа // In mеmоriam: Сб. памяти Я. С. Лурье. СПб., 1997. С. 133–146.
Пашуто В. Т. Русские историки-эмигранты в Европе. М., 1992.
Петров К. В. Петербургские научные школы по изучению истории феодальной России в постсоветский период: современное состояние и перспективы // Историография, источниковедение, история России X–
XX вв.: Сб. статей в честь Сергея Николаевича Кистерева. М.: Яз. славян. культур: издатель А. Кошелев, 2008. С. 539–563.
Петровский Н. М. Копитар и «Institutiones linguae slavicae dialecti veteris».
СПб.: Сенатская тип., 1911.
Петровский Н. М. Первые годы деятельности В. Копитаря. Казань: Типолит. Имп. ун-та, 1906.
Пештич С. Л. Русская историография XVIII века. Л.: Изд-во Ленингр. унта, 1965. Ч. 2.
Платонов С. Ф. А. А. Шахматов как историк // ИОРЯС. Пг., 1922. Т. 25.
С. 136–140.
Поппэ А. В. Родословная Мстиши Свенельдича // Летописи и хроники.
1973. М., 1974. С. 64–91.
Поржезинский В. К. Филипп Федорович Фортунатов. М.: Печатня
А. И. Снегиревой, 1914.
Пресняков А. Е. А. А. Шахматов в изучении русских летописей //
ИОРЯС. Пг., 1922. Т. 25. С. 163–171.
Пресняков А. Е. Образование Великорусского государства: Очерки по
истории XIII–XV столетий. Пг.: Тип. Я. Башмаков и К°, 1918.
Прийма Ф. Я. Р. Ф. Тимковский как исследователь «Слова о полку Игореве» // ТОДРЛ. М.; Л., 1958. Т. 14. С. 89–95.
Прийма Ф. Я. «Слово о полку Игореве» в научной и художественной мысли первой трети XIX века // Слово о полку Игореве: Сб. исследований

908

Источники и литература

и статей / Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М.; Л.: Изд-во АН СССР,
1950.
Приселков Д. М. Русское летописание в трудах А. А. Шахматова //
ИОРЯС. Пг., 1922. Т. 25. С. 128–135.
Прохоров Г. М. Летописные подборки рукописи ГПБ. F. IV.603 и проблема сводного общерусского летописания // ТОДРЛ. Л., 1977. Т. 32.
С. 165–198.
Робинсон М. А. Судьбы академической элиты: Отечественное славяноведение (1917–начало 1930‑х годов). М.: Индрик, 2004.
Рубинштейн Н. Л. Русская историография. М.: Госполитиздат., 1940. 2‑е
изд.: СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 2008.
Русское языкознание в Петербургском — Ленинградском университете.
Л.: ЛГУ, 1971.
Свердлов М. Б. Василий Никитич Татищев — автор и редактор «Истории
Российской». СПб.: Европейский Дом, 2009.
Свешников А. В. Петербургская школа медиевистов начала XX века. Попытка антропологического анализа научного сообщества. Омск: Изд-во
ОмГУ, 2010.
Серов Д. О. П. Г. Васенко. Материалы к библиографии // Герменевтика
древнерусской литературы. М., 1992. Вып. 2.
Сиренов А. В. Степенная книга. История текста. М.: Яз. славян. культур,
2007.
Соловьев А. В. Был ли Владимир Святой правнуком Свенельда? // Записки
Русского научного института в Белграде. 1941. Вып. 16–17. С. 37–64.
Соловьев С. М. Шлецер и антиисторическое направление // Русский вестник. 1857. Т. 8. Апрель. Кн. 2. С. 431–480.
Солодкин Я. Г. П. Г. Васенко. (К истории изучении русской публицистики
XVI–XVII вв. в Санкт-Петербургском университете) // Российские
университеты в XVIII–XX веках. Воронеж, 2002. Вып. 6.
Софинов П. Г. Из истории русской дореволюционной археографии. М.:
Глав. Архивное упр., 1957.
Творогов О. В. Древнерусские хронографы. Л.: Наука, 1975.
Творогов О. В. Повесть временных лет // Словарь книжников и книжности Древней Руси. XI–перв. пол. XIV вв. Л., 1987. С. 341.
Творогов О. В. Повесть временных лет и Начальный свод: (Текстологический комментарий) // ТОДРЛ. Л., 1976. Т. 30. С. 3–26.
Творогов О. В. Повесть временных лет и Хронограф по великому изложению // ТОДРЛ. Л., 1974. Т. 28. С. 99–113.
Творогов О. В. Существовала ли третья редакция «Повести временных
лет»? // In memoriam: Сб. памяти Я. С. Лурье. СПб., 1997. С. 203–209.
Толочко А. П. «История Российская» Василия Татищева: Источники и известия. М.: «Новое литературное обозрение»; Киев: Критика, 2005.
Топорков А. Л. Теория мифа в русской филологической науке XIX века.
М.: Индрик, 1997.
Умбрашко К. В. Исторические труды Б.-Г. Нибура в творчестве Н. А. Полевого и «скептической школы» // История и историк. 2002. №.1.
С. 245–263.

909

Источники и литература

Умбрашко К. В. Скептическая школа в исторической науке первой половины XIX в.: Автореф. дис. … д-ра ист. наук. М., 2002.
Уо Д. История одной книги: Вятка и «не-современность» в русской культуре петровского времени. СПб.: ДМИТРИЙ БУЛАНИН, 2003.
Фомина Т. Ю. Новгородское летописание XI–XVII вв.: Отечественная
историография. М.: Университетская книга, 2008.
Францев В. А. Очерки по истории чешского возрождения. Варшава, 1902.
Фролов Э. Д. У истоков русского неоклассицизма: А. Н. Оленин
и С. С. Уваров // Деятели русской науки XIX–XX веков. СПб., 2008.
Вып. 4. С. 293–330.
Хартанович М. Ф. К истории издания первых томов «Полного собрания
русских летописей» (30–60‑е гг. XIX в.) // ВИД. СПб., 1993. Т. 24.
Хлопников А. М. Профессор Московского университета И. Ф. Буле //
Философский век: Альманах. Вып. 2. Просвещенная личность в российской истории: проблемы историософской антропологии. Материалы междунар. конф. СПб., 23–26 июля 1997. СПб., 1997.
Хлопников А. М. Русскоязычные труды профессора Московского университета И. Ф. Буле // История философии. М., 1998. № 2.
Чемоданов Н. С. Сравнительное языкознание в России. Очерк развития
сравнит.-ист. метода в русском языкознании. М.: Учпедгиз,1956.
Черепнин Л. В. Русская историография до XIX века: Курс лекций. М.,
1957.
Чернышев В. И. Ф. Ф. Фортунатов и А. А. Шахматов — реформаторы
русского правописания (по материалам архива Академии наук СССР
и личным воспоминаниям) // А. А. Шахматов. 1864–1920: Сб. статей
и материалов. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1947. С. 167–252.
Чирков С. В. А. А. Шахматов и А. Е. Пресняков (По материалам архива
А. Е. Преснякова) // ИЗ. М., 1971. Т. 88.
Чирков С. В. Вопросы публикации летописей Археографической комиссией в начале XX в. // АЕ за 1974 год. М., 1975. С. 24–37.
Чирков С. В. К истории разработки правил издания исторических источников в начале XX в. // АЕ за 1984 год. М., 1986. С. 64–74.
Чирков С. В. Обзор архивного фонда А. Е. Преснякова // АЕ за 1970 год.
М., 1971. С. 307–314.
Чистякова Е. В. Михаил Николаевич Тихомиров (1893–1965). М., 1987.
Шапиро А. Л. Русская историография с древнейших времен до 1917 года:
Учеб. пособие. М.: Ассоц. «Россия»: Культура, 1993.
Шефтель М. Николай Ефремович Андреев // Новый журнал. 1982.
Кн. 147.
Шибаев М. А. Младшая редакция Софийской 1 летописи и проблема
реконструкции истории летописного текста XV века // Опыты по
источниковедению: Древнерусская книжность. СПб., 2001. Вып. 4.
С. 340–385.
Школы в науке: Сб. статей. М.: Наука, 1977.
Шмидт С. О. Памяти учителя (Материалы к научной биографии
М. Н. Тихомирова) // АЕ за 1965 год. М., 1966. С. 7–30.

910

Источники и литература

Щапов  Я. Н. (сост.). Восточнославянские и южнославянские рукописные
книги в собрании Польской Народной Республики. М.: Ин-т истории
СССР, 1976. Вып. 1. С. 19–20.
Щепкин В. Н. Академик А. А. Шахматов // ИОРЯС. Пг., 1922. Т. 25. С.
312–317.
Щепкин В. Н. Ф. Ф. Фортунатов // Русский филологический вестник.
1914. № 3, 4. С. 417–420; 58 и др.
Щерба Л. В. Методы лингвистических работ А. А. Шахматова // ИОРЯС.
Пг., 1922. Т. 25. С. 94–99.
Эльзон М. Д. Творогов Леонид Алексеевич // Сотрудники Российской национальной библиотеки — деятели науки и искусства: Биографический
словарь. СПб.: Алетейя, 1999. Т. 2. С. 561–582.
Ягич И. В. История славянской филологии. СПб.: ОРЯС, 1910. Вып. 1.
Янгиш Н. Н. Новгородская летопись и ее московские переделки //
ЧОИДР. 1874. Кн. 2.
Bédier J. Hommage a Gaston Paris. (Leçon d’ouverture du cours de langue et
literature françaises du Moyen Age prononcée au Collége de France le 3 février
1904 par Joseph Bédier). Paris, 1904.
Byford A. Literary Scholarship in Late Imperial Russia. Rituals of Acade­mic Institutionalisation. London, 2007.
Chrobák T. Pour la Patrie, pour les Slaves. Les slavisants français et leur rôle
dans la vie publique (1863–1920). Paris: Sorbonne, 2008.
Dostal’ová M. Ju. Bratislavské roky historika Eugena Julianoviča
Perfekégo // Slovanské štúdie. Bratislava, 1995. Č. 1. S. 1–56.
Fowler R. The Homeric question // The Cambrige companion to Homer. Ed.
by Robert Fowler. Cambrigde, 2004. P. 220–235.
Grabmüller H. J. Die Pskover Chroniken. Wiesbaden, 1975.
Grabmüller H. J. Die russischen Chroniken // Jahrbücher für Geschichte
Osteuropas. 1976. T. 24. 1977. T. 25.
Greetham D. C. Textual Scholarship. New York; London, 1994.
Greetham D. C. Theories of the text. Oxford. 1999.
Habib R. A history of literary criticism: from Plato to the present. Cambridge
MA, 2005.
Harbul’ová L. Ruski slavisti-emigranti a medzivojnové Slovensko // Slovanské
štúdie. 1995. Bratislava, 1998. S. 44–50.
Ilg A. Über die Homerishe Kritik seit F. A. Wolf. Die Wolf-Lachmann’sche Richtung // Programm des kgl. Würtemb. Gymnasiums in Ravensburg. 1891.
S. 1–28.
Imposti G. Aleksandr Christoforovič Vostokov. Dalla pratica poetica agli
studi metrico-filologici. Bologna: CLUEB, 2000.
Keenan E. L. Josef Dobrovsky and he Origins of the Igors’ Tale. Cambridge MA,
2003.
Klinger H. Konstantin Nikolaevič Bestužev-Rjumins Stellung in der russischen
Historiographie und seine gesellschaftliche Tätigkeit. (Ein Beitrag zur russischen Geistesgeschichte des 19 Jahrhunderets). Frankfurt am Main; Bern;
Cirencester, 1980.

911

Источники и литература

Kudelka M. Spor Gelasia Dobnera o Hajkovu kroniku. Praha, 1964.
Maas P. Textual criticism. (Transl. from German). Oxford, 1958 (Orig. publ.
1957).
Mares A., Berelowitch W. La découverte de la Russie en 1872: La première
voyage de Louis Léger à Moscou // Revue des études slaves. Paris, 1997.
T. 63. Fas. 3.
Müller L. К критике текста, к тексту и переводу Повести временных
лет // Russian Linguistics. 2006. Vol. 30. No. 3. P. 401–436.
Peters M. Altes Reich und Europa. Der Historiker, Statistiker und Publizist
August Ludwig (v.) Schlozer (1735–1809) / Forschungen zur Geschichte
der Neuzeit. Munster: Lit., 2005. Bd 6.
Research Schools: Osiris. A Research journal devoted to the history of science
and its cultural influences. Philadelphia, 1993. Vol. 8.
Sheppard William P. Resent Theories of Textual Criticism // Modern
Philology. Nov.1930. Vol. 28. No. 2. S. 123–141.
Timpanaro S. La genesi del metodo dei Lachmann. Florenz, 1963.
Timpanaro S. The genesis of Lachmann’s method. Chicago, 2005.
Vasmer M. Bausteine zur Geschichte der deutsch-slavischen geistigen
Beziehungen. I. Berlin. 1939 // Abhandlungen der Preussischen Akademie
der Wissenschaften. Philosophisch — historische Klasse. Jahrgang 1938.
No. 6. S. XVII–XXXI.
Vojtišek V. Historická prace J. Dobrovského // Josef Dobrovský 1753–1953.
Sbornik studii k dvoustému vyroči narozeni. Praha, 1953.
Vojtišek V. Josef Dobrovský a kritika historických pramenů // Slavia. Časopis
pro slovanskou filologii. Sešit 2–3. Ročnik 23. Praha, 1954.
Waugh D. A. A. Zimin’s Study of the Sources for Medieval and Early Modern
Russian History // Essays in Honor of A. A. Zimin. Slavica Publishers Inc.
Columbus, 1985. P. 1–58.

Список сокращений
АЕ
Архив РАН
БАН
ВИ
ВИД
ГИМ
ЖМНП
ИА
ИЗ
ИОРЯС

– Археографический ежегодник
– Архив Российской академии наук
– Библиотека РАН
– Вопросы истории
– Вспомогательные исторические дисциплины
– Государственный исторический музей
– Журнал министерства народного просвещения
— Тсторический архив
– Исторические записки
– Известия Отделения русского языка и словесности
императорской Академии наук
ИРЛИ
— Институт русской литературы (Пушкинский дом) РАН
КДА
— Киевская духовная академия
ЛЗАК
— Летопись занятий Археографической комиссии
ОЛДП
– Общество любителей древней письменности
ОР
– Отдел рукописей
РЛ
– Русская литература
ПСРЛ
– Полное собрание русских летописей
ПГОИАХМЗ – Псковский государственный областной историкоархи­тектурный и художественный музей-заповедник
РГБ
– Российская государственная библиотека
РНБ
– Российская национальная библиотека
Сборник ОРЯС – Сборник Отделения русского языка и словесности
императорской Академии наук
СПбИИ РАН – С.-Петербургский институт истории РАН
СПФ АРАН
– С.-Петербургский филиал Архива Российской
академии наук
ТОДРЛ
– Труды Отдела древнерусской литературы
(Пушкинского Дома)
ЧОИДР
– Чтения в Обществе истории и древностей российских
при Московском университете
SEER
– Slavonic and East European review

Указатель имен
Абрамович Д. И. 57, 111, 312, 376,
406, 408, 450–456, 467, 483, 609
Аввакум, протопоп 794
Адальберт, св. 369
Адашев Алексей 552, 553
Адрианов С. А. 241, 246
Адрианова-Перетц В. П. 57, 115,
377, 378, 383, 384, 405, 415, 421,
424, 431, 485, 491, 558, 825
Азадовский М. К. 175
Айхенвальд Ю. 178
Аким Волынский, воевода 731
Александр Михайлович, кн. 627,
629, 637, 640
Александр Ярославич (Невский),
кн. 440, 736
Алексеев М. П. 793
Алексей, митр. 632
Алексей Мануйлович, царь 616
Алешковский М. Х. 217
Алпатов М. В. 802
Алпатова В. Д. 378, 546, 559
Альшиц Д. Н. 790–792
Амосов А. А. 237
Ананьев В. Г. 765
Андреев А. И. 56, 57, 498, 504, 534,
764, 765, 830
Андреев А. Ю. 136
Андреев И. Д. 308
Андреев Н. Е. (Andreev N.) 707,
782–803, 804
Андреева Е. Н. 782, 783
Андреева Н. С. 782
Андреева Т. В. 109, 140, 141, 206,
318, 537, 545, 546, 562
Андрей, ап. 728
Андрей Курбский, кн. 787, 790,
796, 802, 803
Андрей Нижегородский, кн. 633
Андрей Ярославич, кн. 440
Андрей Боголюбский, кн. 356, 360,
447, 478, 613
Андрей Васильевич Большой, кн. 658
АндрейВасильевич Меньшой, кн. 657
Анна, царевна 268, 804
Аннинский С. А. 522
Антон К. Г. 64, 76, 82

Антоний Печерский 214, 310, 395,
411, 579, 813
Анфал 446
Аншин Ф. Д. 378
Аркадий, еп. 462
Артамонов Ю. А. 382, 391, 392,
398, 399, 413, 414, 416, 417, 420
Архангельский А. С. 16–19, 22, 61,
178, 180, 377, 380
Арциховский А. В. 800
Аскольд, кн. 152, 165, 315, 366, 367,
489, 593, 594, 851
Ассемани 92
Афанасий Никитин 248, 430
Афанасьев А. Н. 175
Африкан 487
Базанов П. Н. 782, 784, 788
Базилевич К. В. 703
Байер Г. З. 61
Байфорд Э. см. Byford A.
Баландин А. И. 176, 177, 179
Бандтке Г. С. 82–85
Барбейрак 132
Барков И. С. 66
Барсов Е. В. 104, 105
Барсуков Н. П. 118, 120, 132, 176
Батый 440
Бауер Н. П. 678
Баузе Ф. Г. 105
Бахрушин С.В. 507, 534, 697,
703–705, 805, 806, 824, 844, 856
Башилов С. 66
Бедье Ж. (Bédier Y.) 155–159, 181
Беккер И. 423
Белинский В. Г. 141
Белокуров С. А. 311
Беляев И. Д. 143, 452
Беляев Н. М. 784
Беляев С. А. 783, 784
Бенеш Крабице 71
Бенешевич В. Н. 524
Бенфей Ф. 177
Бередников Я. И. 107, 127–131,
146, 149, 707
Березин Ф. М. 182, 184, 187, 204
Бернштейн С. И. 204

914

Указатель имен

Бестужев-Рюмин К. Н. 28, 35–37,
46, 51, 52, 114, 144, 150–153,
163–165, 167, 209, 228, 229,
232–234, 237, 238, 244, 250, 260,
264, 265, 272, 299, 452–454, 486,
668, 709, 819, 820, 857
Бидло Я., проф. 350
Бобров А. Г. 50, 337, 457–461, 466,
584, 743
Богданова О. 427
Богословский М. М. 825
Бодуэн де Куртенэ И. А. 203
Болеслав II, король 73
Болтин И. Н. 19–20, 41
Бондарчук С. Ф. 754
Бонч-Бруевич В. Д. 761
Боривой, кн. 98
Борис, св., кн. 152, 153, 162, 195,
198, 288, 381, 396, 400, 403, 406,
407, 410, 417, 418, 435, 451, 453,
471, 483, 839–841
Борис, царь 485
Борис Александрович, кн. 681, 700
Бороздин А. К. 372, 427–431, 453
Браун Ф. А. 430
Брачев В. С. 126, 129–131, 145,
241–244, 547
Бругман К. 183
Брюкнер А. (Bruckner Al.) 192, 193,
267, 297–299, 343–344, 378, 682
Брячислав, кн. 577, 602, 603
Буайе П. 159, 160
Бубрих Д. В. 187
Буганов В. И. 15, 45–49, 51, 230,
273, 274, 287, 339, 343, 824, 846
Бугославский С. А. 45, 47, 50, 181,
185, 318, 380–385, 390–416, 438,
455, 488, 531, 539, 579, 674, 710,
811, 813, 814, 820, 841, 866
Буда, воевода 601
Будде Е. 176, 190
Будилович А. 101
Будовниц И. У. 302, 808
Буланин Д. М. 11
Булат-Темир 634
Буле И. Ф. 68, 69, 115–118
Буслаев Ф. И. 150, 160, 175–180,
182, 183, 274, 372, 783, 804
Бутков П. Г. 17, 112, 114, 119, 819

Бычков А. Ф. 130, 167
Вадим 540
Валк С. Н. 60, 498–500, 505–507,
511, 526, 527, 764, 765, 868
Варлаам Хутынский, св. 616, 657
Васенко П. Г. 228, 241, 245–251,
253, 254, 265, 266, 280, 547, 548,
606
Василий Васильевич, кн. 599, 651,
657
Василий Дмитриевич, кн. 335, 641,
645, 650
Василий Ермолин 658
Василий Иванович (Василий III),
кн. 666, 786, 798
Василий Иванович, кн. 657
Василий Кирдяпа, кн. 635
Василий Мангазейский 805
Василий Машков, боярин 634
Василий Ярославич, кн. 655
Васильев А. И. 498, 504
Васильева З. К. 688, 689, 691, 694
Васильевский В. Г. 229
Василько Теребовльский, кн.
152–153
Вассиан, старец 692, 693, 794
Вассиан Рыло, архиеп. 661
Вацлав (Венцеслав, Вячеслав),
св. 65, 97, 103, 840
Введенский А. И. 206
Вебер М. 207
Вейде В. В. 782
Венгеров С. А. 427
Вернадский Г. В. 788–790,
793–796, 800–803
Веселовский А. Н. 175, 182, 298
Веселовский С. Б. 507
Викторов А. Е. 146
Виноградов В. В. 109, 189, 197
Висковатый И. М. 784, 790
Витовт, кн. 651
Виттекер Ц. Х. 135, 136, 139
Владимир Андреевич, кн. 640
Владимир Глебович, кн. 358, 357
Владимир Мономах, кн. 217–219,
221, 222, 326, 574, 810, 853
Владимир Святославич, св., кн.
152, 153, 162, 192, 193, 198, 201,

915

Часть 4

202, 215, 267, 277, 296, 327, 435,
442, 453, 483–486, 571, 578, 598,
603, 609, 852
Владимирко Галицкий, кн. 478
Вовина-Лебедева В. Г. 206, 352, 513
Волгин В. П. 537
Вольф Ф. 154
Вольф Фр. 69, 117, 134, 137, 138, 142
Воронин Н.Н. 727
Воскресенский В. А. 183
Востоков А. Х. 63, 73, 87, 92, 98, 99,
102–104, 182
Всеволод Мстиславич, кн. 460, 465,
471
Всеволод Чермный, кн. 444
Всеволод Юрьевич, кн. 445, 613
Всеволод Ярославич, кн. 326, 572,
576, 604
Всеслав, кн. 462, 538, 575, 603, 605
Вышата 487
Гайка Вацлав 72
Ганка В. 100–104, 146
Гарбулева Л. (Harbul'ová L.) 339
Гаррисон В. 782
Гегель Г. В. Ф. 139
Гейерманс Г. Л. 498, 499, 504, 505,
522, 527, 528, 544, 764
Гейман В.Г. 498, 534
Гейне Хр. 62, 83, 84, 86, 107, 116–118
Георгий Амартол 212, 215–217,
222, 272, 597, 729
Гераклитов А. А. 546
Герман Воята 169, 460–461,
463–466, 471, 576, 672, 677
Герман Г. 137, 138, 141
Гесснер И. М. 75
Гетц Л. К. 675
Гиппиус А. А. 220, 596
Гиршберг А. 297
Глеб, св., кн. 152–153, 162, 195,
198, 288, 381, 396, 400, 403, 406,
407, 410, 435, 444, 451, 471,
839–841
Глеб Святославич, кн. 605
Глеб Юрьевич, кн. 357
Годес М. С. 521
Головацкий Я. Ф. 146
Голубинский Е. Е. 163
Гомер 69, 117, 137–139, 141–142

Горяинов А. Н. 339
Готье Ю. В. 185, 697
Грабмюллер Г. (Grabmüller H. J.) 800
Греков Б. Д. 49, 274, 278, 287,
505–508, 510, 522–527, 530, 531,
534, 536, 537, 543, 546,547, 553,
555, 559, 568, 683, 688, 689, 710,
867, 870, 879
Григорий, еп. 445–448
Григорий, переписчик 147
Григорий Кириллович, посадник
599
Гримм В. 63, 88, 140, 155, 175, 179,
181
Гримм Я. (Grimm J.) 63, 88, 140,
155, 175, 176, 179, 181
Грисбах И. Я. 62, 74, 86
Грушевский М. С. 267, 270–272,
276, 452, 726, 836
Гудзий Н. К. 378, 391, 398, 406–
407, 416–417, 419–420, 481, 690,
696, 782, 793, 795
Гулыга А. В. 177
Гуль Р. Б. 802
Гуревич А. Я. 207
Гюрята Рогович 152, 219
Даниил Александрович, кн. 628
Даниил Галицкий, кн. 808–810,
812
Даниил Переяславский, св. 248
Данило Феофанович 640
Деборин А. М. 522
Дельбрюк Б. 183
Депретто К. 178, 276
Державин Н. С. 249
Диес Фридрих 154, 155
Дионисий, архиеп. 650
Дир, кн. 152, 165, 366, 367, 489,
593, 594, 851
Дитмар (Титмар), еп. Мерзебургский 120
Дмитриев Л. А. 391
Дмитриева Р. П. 759
Дмитрий Иванович (внук), кн. 666
Дмитрий Иванович (Донской), кн.
647, 648, 672
Дмитрий Константинович, кн. 638
Дмитрий Шемяка, кн. 654
Дмитрий Юрьевич, кн. 599

916

Указатель имен

Добнер Г. (Dobner G.) 64, 72, 92, 97
Добровский Й. (Dobrovsky J.) 35,
59, 63–65, 69–103, 110, 111, 121,
144, 160, 162, 166, 176, 182, 184,
228, 240, 265, 460, 784
Добрушкин Е. Н. 59
Добрыня 192, 487
Довмонт, кн. 843
Додонов И. К. 870
Досталь М. Ю. (Dostal'ová M. J.)
339, 345, 347, 350, 369
Дурих 64, 70, 74, 77
Дюма А. 192
Дюмон (дю Мон Ж.) см. Dumont
Евгений (Болховитинов) 678
Евстафий Мстиславич 603
Евфимий, архиеп. 678
Едигей 479, 643–644
Екатерина II 132
Елена (Глинская) 552
Ельмслев Луи 204
Еремин И. П. 40, 45, 47, 50, 191,
197, 328, 372, 384–390, 405, 417,
418, 424, 468, 480, 484, 488, 493–
495, 809, 812–814, 822, 823, 861
Ермолин см. Василий Ермолин
Ефросиния 446
Жданов И. Н. 178, 183
Жданов Р. В. 840
Жемчужина Н. П. 782
Жуков Е. М. 801
Журавлев В. К. 182, 203, 204
Забиров В. А. 498, 522
Завитневич В. З. 267–270
Замысловский Е. Е. 244
Заозерский А. И. 56
Зиборов В. К. 215, 780
Зимин А. А. 302, 303, 476, 491, 493,
727, 754, 756–762, 788, 791–793,
806, 807, 870
Иаков 288, 406, 857, 871, 872, 876
Иван, игум. 326
Иван, поп 677
Иван Амбросьев 799
Иван Васильевич (Иван III) 653,
661, 666, 668
Иван Васильевич (Иван IV, Грозный) 672, 694, 701, 707, 784–786,
790, 791, 797, 802, 803

Иван Всеволодович, кн. 642
Иван Данилович, кн. 627, 629, 630
Иван Иванович (Молодой) 661,
663
Иван Иванович, кн. 633
Иван Калита, кн. 239, 336, 442
Иван Михайлович, кн. 645, 655,
682, 784
Иван Уда 641
Иваск Ю. 782
Игнатий, летописец 639
Игорь (Старый), кн. 186, 192, 311,
594–597, 774, 845
Игорь Святославич, кн. 329
Изяслав Мстиславич, кн. 360, 445
Изяслав Ярославич, кн. 604
Иконников В. С. 18–20, 23, 25, 37,
39, 141
Илларион, митр. 304, 318, 485, 561
Илг А. см. Ilg A.
Ильин Н. Н. 112, 839–841
Илья, архиеп. 462
Илья Муромец 163
Импости Габриэла 75, 87
Иоанн, архиеп. 645
Иоанн Дамаскин, св. 98
Иоанн Малала 213, 222
Иоиль Быковский 793
Иона, митр. 654–655
Ионисиани А. З. 555
Иосиф (Скрипицын) 447
Исайя 803
Исидор, митр. 652, 653
Истрин В. М. 45, 47, 145, 178, 180,
181, 186, 187, 190, 200, 205, 215,
220, 251, 252, 256, 267, 272–286,
287–296, 380, 390, 395–396, 438,
464, 472, 481, 482, 488, 594, 710,
821, 823, 836, 837, 840, 846
Йордан 86
Кадлубек 82
Казакова Н. А. 781
Казанский П. С. 453
Каин 404
Калайдович К. Ф. 90, 94, 123
Калачев Н.В. 527, 678
Калитинский А. П. 784
Каморит Й. В. 86

917

Указатель имен

Караджич Вук 101
Карамзин Н. М. 21, 77, 126–127,
149, 225, 240, 333, 441, 675,
677–678
Кареев Н. И. 305
Карский Е. Ф. 242, 675
Каченовский М. Т. 17, 18, 20, 21, 23,
24, 26, 34, 37, 38, 67, 90, 100, 107,
109–113, 115, 118, 120, 140–142,
819
Квентин А. 158
Кейперт Х. см. Keipert H.
Кенникот Б. 69
Керенский А. Ф. 285
Кизеветтер А. А. 334, 343, 344, 349,
783
Кинан Э. 77, 791, 802, 803
Киприан, митр. 336, 441, 442, 637,
639, 647, 733
Киреевский П. В. 119
Кирик 360, 460, 466, 469
Кирилл, св. 63, 65, 89–98, 217
Кирилл, живописец 97
Кистерев С. Н. 50–59, 833
Климент, архиеп. 94
Клингер Х. см. Klinger H.
Клосс Б.М. 36, 53, 55, 740, 745–747,
749, 754
Ключевский В. О. 229, 452, 805
Козлов В. П. 109, 141
Козляков В. Н. 788
Комарович В. Л. 227, 428–449, 453,
457–459, 467, 496, 497, 457, 458,
467, 471, 483, 484, 486, 489, 496.
497, 808
Кондаков Н. П. 783–785, 804
Константин Всеволодович, кн. 327,
620
Копитар В. 64, 70, 100–103, 146,
240
Коплан Б. И. 519, 520
Корнилий, игум. 690, 692, 693, 696,
701, 787, 795–800
Королюк В. Д. 839
Коростовцев М. А. 522
Корф С. А. 192
Костомаров Н. И. 28, 35, 43, 143,
145, 208, 300, 452, 462, 709, 819
Коцел, кн. 96

Кочин Г. Е. 498, 505, 529, 534
Кочубинский А. А. 108, 111, 115,
132, 133
Крал, проф. 350
Крапошина Н. В. 291
Крбец М. М. (Krbeč M.) 76, 77
Круг Ф. И. 17
Крюкова Т. А. 427
Кубарев А. М. 28, 43, 819
Кузьмин А. Г. 46, 49, 215, 334, 343,
345, 348, 442, 750–751, 861–864
Кулаковский П. А. 101
Кучкин В. А. 55, 680–681
Кушева Е. Н. 562, 870–871
Лаврентий 123, 440, 441
Лавров Н. Ф. 12, 129, 419, 427,
498, 499, 502–520, 525, 527–528,
533–536, 542, 544–591, 593,
598–599, 606–609, 612, 617–619,
622, 623, 625, 628, 632, 634,635,
645–649, 653–655, 662, 667–674,
679, 683, 736, 737, 866, 872
Лавров П. А. 159, 205
Лавровский П. А. 468
Лазарь, еп. 358
Ламанский В. И. 298
Ламбин Н. И. 167
Лаппо-Данилевский А. С. 207, 208,
738
Лаптева Л. П. 72, 73, 75, 83
Лахман К. 107, 122, 134, 137,
139–141, 156–159, 181, 194, 399,
401, 409
Левина С. В. 871
Левинсон Л. С. 800
Левитский Н. 407
Левицкий С. 782
Леже Л. 12, 150, 153, 154, 156,
159–167, 453
Лелевель И. 83, 85
Ленин В. И. 286
Леонид, архим. 833
Лихачев Д. С. 33, 40, 43, 44, 50, 57,
80, 140, 181, 187, 188, 199, 208,
215, 274, 275, 303, 305, 322, 339,
389, 392–394, 428, 449–497, 538,
543, 708, 793, 800, 802, 803, 808,
814, 817, 847

918

Указатель имен

Лихачев Н. П. 53, 237, 334, 548,
550, 553, 554, 698, 765, 853, 860,
861, 870, 872
Лоренцо Медичи 138
Лука Жидята, еп. 402
Лукин Н. М. 506, 508, 522, 555
Лурье Я. С. 9, 33, 35, 43, 46, 49, 50,
52–57, 60, 121, 150, 151, 189, 194,
274, 287, 301–304, 307, 323, 333,
335, 337, 351, 352, 371, 387, 445,
454, 469, 474, 476, 491–493, 648,
668, 673, 708, 716, 724, 727, 731,
738–762, 769, 776, 778–781, 786,
791–793, 807, 813, 815, 819, 820,
828–830, 833
Любимов В. П. 418, 419, 513, 523,
524, 530, 535, 559, 584, 660, 707,
737
Любина Г. И. 154, 159
Любомиров П. Г. 318
Людмила, св. 97–98, 840
Лют, сын Свенельда 191–192
Ляпунов Б. М. 280, 372, 375
Лященко А. И. 193, 298–299, 682
Мавродин В. В. 804
Мазон А. 792, 793
Майков Л. Н. 230, 231
Макаренкова Е. М. 159
Макарий, митр. 248, 842
Максимович М. А. 147
Мал, кн. 191, 192
Малиновский А. Ф. 105
Малуша 193
Малышев В. И. 251, 782, 794
Мальфред 268
Мамырев Василий, дьяк 663
Мария Тверитянка 657
Марк, ап. 71
Маркелов Г. В. 199
Мартенс 132
Мартос И. Р. 109
Масленникова Н. Н. 786, 788, 793,
794
Маслов С. И. 383
Матвей Кусов 465
Маттеи Х. Ф. 69
Мейнерс Хр. 116
Мережковский Д. С. 178
Матфей, ап. 71

Мефодий, св. 63, 65, 89–98, 217
Миклошич Ф. 130, 164
Миллер Г. Ф. 59–61, 66, 248, 251
Миллер Вс. Ф. 213
Миллер О. Ф. 175
Милюков П. Н. 17, 21–26, 38–40,
110
Милютенко Н. И. 331, 335, 356
Мисюрь Мунехин, дьяк 786, 798
Митрофанов В. Р. 246
Михаил, еп. 639
Михаил, имп. 96
Михаил Александрович Тверской,
кн. 700
Михаил Клопский 653
Михаил Федорович, царь 229
Михалко Юрьевич, кн. 357, 615
Михаэлис И. Д. 36, 60, 69, 71, 75, 86
Моисеева Г. Н. 77, 78
Мстислав Владимирович, кн. 220,
465, 675
Мстислав Мстиславич, кн. 619–
622
Муравьев М. Н. 115, 116
Мстиша 191–193, 856
Мюллер Й. (Müller J.) 64, 75, 77, 78,
85, 87, 88, 240
Мюллер Л. 220
Мюллер Р. Б. 498, 505
Назаревский 383
Наливайко Р. А. 365
Насонов А. Н. 12, 33, 36, 49, 56,
223, 274, 287, 329, 333, 336, 351,
423, 445, 470, 491, 502, 504, 506,
511–518, 535, 543, 555, 556, 619,
633, 669, 673, 680–691, 693, 694,
696–727, 730–733, 734, 737, 738,
745, 766, 770, 772, 776–778, 780,
786, 787, 795–799, 806, 808, 819,
932, 833, 838–844, 866, 868–877,
880, 881
Науменко Г. П. 75
Некрасов И. 179
Некрасов Н. В. 285
Немировский А. И. 142
Нестор, летоп. 81, 113, 217, 222,
326, 397, 406, 416, 438, 446,
450–452, 454, 609, 819

919

Указатель имен

Нибур Б. Г. 20–23, 107, 109, 118,
141
Нива Ж. 276
Нидерле Л. 783
Никитенко А. В. 177
Никитенко Л. В. 177
Никольский Н. К. 45, 189, 204, 205,
267, 274, 278, 287–296, 390, 409,
410, 438, 472, 481, 482, 709, 821,
836, 837
Никон, летописец 214, 259, 367,
304, 312, 318, 325, 327, 596, 609
Никулина М. В. 63, 75
Нифонт, еп. 460, 462, 611
Новицкий Г. А. 802
Носов Н. Е. 795
Носов С. Н. 785, 799
Ньютон И. 155
Обнорский С. П. 43, 184, 189, 196,
210, 473, 675, 678, 756, 820
Оболенский М. А. 20, 147
Окунева И. Н. 788
Олег, кн. 186, 438, 444, 489, 594–596,
774, 811, 845, 848, 851
Олег Святославич, кн. 152, 329,
606, 852
Оленин А. Н. 123–125
Ольга, св., кн. 5, 162, 186, 194, 230,
277, 421, 438, 466, 483–485, 597,
852
Ольгерд, кн. 640
Онанья Семенович, посадник 599
Орлов А. С. 431, 607
Оссолинский Й. 83, 85
Острогорский Г. А. 784
Остромир 487, 604
Павлов И. П. 410, 763
Павский 182
Пайман А. 782
Пак Н. В. 391, 398
Палацкий Ф. 74–75, 78, 102, 784
Панеях В. М. 738–739, 753, 808, 864
Пари Г. 69, 154–158
Пари П. 154
Пархоменко В. А. 188, 190–191,
199, 301, 306–318, 371, 479, 754,
756, 808, 815
Пафнутий, инок 799

Пахомий Логофет (Пахомий
Серб) 736
Пашуто В. Т. 55, 302, 338, 343,
806, 863
Пельцель Ф. М. 71
Перевощиков В. М. 27, 43, 143, 819
Перельмуттер И. С. 182
Пересветов И. С. 491
Перетц В. Н. 178, 181, 298–299,
372, 377–387, 389–390, 392–395,
405, 415, 421, 426, 804, 811, 814,
825–827
Перфецкий Е. Ю. 47, 321, 338,
340–342, 358–371, 543, 719–721,
754, 804, 808, 851, 856, 858, 859
Перфецкий Ю. М. 340–342
Петр, митр. 624
Петр Дмитриевич, кн. 650
Петров А. Л. 348–350
Петров А. Ф. 116
Петров К. В. 55–57
Петровский Н. М. 70, 101
Пештич С. А. 15, 38–39, 59
Пиксанов Н. К. 427
Пимен, митр. 639
Пионтковский С. А. 507–508
Платонов С. Ф. 56, 181, 194, 205,
229, 230, 232, 241, 243, 244, 246,
247, 250, 265, 303, 310, 314, 429,
452, 503, 539, 546, 548–550, 553,
738, 808, 881
Погодин М. П. 17, 18, 22, 24, 26–28,
34, 37, 89–92, 98–100, 107,
112–115, 118–122, 135, 141, 143,
145–147, 149, 175, 176, 475, 819
Погорелов В. А. 348, 349
Покровский М. Н. 535, 537
Покровский Ф. И. 245, 285
Полевой Н. А. 20
Полетика Г. А. 71, 78
Поликарп, игум. 220
Попов А. Н. 252, 253, 262
Поппэ А. В. 193, 215
Попруженко М. 86
Поржезинский В. И. 182
Поршнев Б. Ф. 801
Працак Р. см. Pražák R.
Преображенский В. Д. 824

920

Указатель имен

Пресняков А.Е. 10, 33–35, 38,
53, 79, 81, 123, 205, 228–241,
243–246, 249, 250, 265, 266, 289,
419, 499, 500, 543, 545–548, 561,
566–568, 570, 596, 598, 634, 651,
668, 674, 738, 754, 763, 808, 815,
819, 830, 862, 881
Претич, воевода 563
Прийма Ф. Я. 115
Приселков М. Д. 12, 33, 35, 43, 44,
47, 53, 54, 56, 121, 146, 148, 149,
151, 187, 188, 194, 196, 203, 215,
221, 223, 224, 238, 260, 265, 266,
268, 278, 301–314, 318–339, 351,
353–361, 363, 365, 371, 387, 406,
407, 438, 441–443, 454, 459, 469,
476–478, 482, 485, 490, 492,
498–503, 505, 507, 511–515, 519–
522, 531, 533, 534, 544, 549, 556,
559–561, 582, 583, 586, 606, 612,
622–623, 628, 655, 660–661, 667,
669, 671, 674, 680, 682, 683–688,
701, 704, 708–709, 712, 716–717,
721, 722, 738, 740–743, 747, 749,
752, 756, 760, 763–772, 781, 808,
811–813, 815–818, 820, 828–833,
837, 841, 846, 853, 855, 856, 861,
866–872, 880
Притцак О. 803
Прозоровский Д. И. 475
Прохоров Г. М. 337, 535, 743, 744
Пруссак А. С. 690
Пташицкий С. Л. 244
Пушкин А. С. 142
Пыпин А. Н. 178, 429
Ранчин А. М. 297
Рапант Д. 349, 350
Расовский Д. А. 784
Ремезов Семен Ульянов 805
Рибай 71
Ример 132
Риттер К. 467
Робинсон М. А. 280, 378, 382, 386,
827
Рогнеда, кн. 277
Рогов А. И. 857
Родион Кожух, дьяк 656
Рожков Н. А. 675

Розанов С. П. 228, 241, 245, 246,
251–264, 266, 280, 447, 554, 754,
766, 808
Розенкампф Г. 20
Романов Б. А. 477, 530, 546, 806
Ростислав, кн. 540, 604
Ростислав, кн. моравский 96
Ростислав Мстиславич, кн. 609
Рубинштейн Н. Л. 15, 36–38, 40, 41,
48, 62, 107, 108, 114, 115,
Румянцев Н. П. 92, 98, 100, 105,
131, 132
Рыбаков Б. А. 792, 800, 801, 853
Рындин М. М. 430
Рюрик, кн. 593, 594,
Савваитов П. И. 148
Савицкий П. Н. 789
Салагий 92
Салтыков-Шедрин М. Е. 794
Сапега Ян Петр 297
Сахаров И. П. 20
Свенельд, воевода 191, 192
Свердлов М. Б. 132
Свешников А. В. 11
Святополк, кн. 96
Святополк Изяславич, кн. 221,
222, 323, 327, 571
Святополк «Окаянный», кн. 404
Святослав Игоревич, кн. 194, 277,
327, 484, 845, 847
Святослав Ольгович, кн. 329, 838,
852
Святослав Ростиславич, кн. 604
Селивановский С.И., купец 106
Семен Бабич, кн. 655
Семпер 62, 86
Сендерович С. Я. 296, 297
Сербина К. Н. 47, 49, 56, 334, 371,
498, 502, 504, 534, 543, 559, 710,
712, 742, 762–781, 833, 843, 866,
870–872
Сергий Радонежский, св. 640, 641,
652
Серман И. 276
Серов Д. О. 246
Сидоров В. Н. 182
Сильвестр, игум. 16, 31, 165, 221,
222, 323, 324, 438, 358, 454, 609
Сильвестр, свящ. 790

921

Часть 4

Симеон Иванович, кн. 630
Симон, еп. 620
Симон, митр. 220, 798
Сиповский 37
Сиренов А. В. 251
Скрипиль М. О. 491, 492
Скрынников Р. Г. 788, 791, 794, 803
Смирнов И. И. 790
Смирнова Т. Г. 251, 318, 537
Снегирев 240
Соболевский А. И. 176, 183, 200,
237, 252, 268, 283, 298, 313, 372–
380, 386, 406, 407, 421, 451–453,
455, 675, 707, 804, 826
Солодкин Я. Г. 246
Соловьев А. В. 193
Соловьев С. М. 21, 452,
Соломонов В. А. 545, 546, 562
Софинов П. Г. 124
Сперанский М. Н. 386, 826, 828
Срезневский В. И. 289, 297, 300
Срезневский И. И. 28, 35, 43,
143–145, 178, 372, 452, 468, 475,
707, 709, 819, 847, 852, 853
Староверова И. П. 850
Страда В. 276
Стратонов И. А. 677
Стредовский И. Г. 91–93, 97
Стрельский В. И. 208
Строев В. Н. 714
Строев П. М. 12, 17, 20, 34, 36, 42,
46, 51, 106, 109, 111, 122, 131, 134,
135, 140–144, 147–150, 152, 229,
238, 269, 452, 818, 819, 849
Строев С. М. 26, 112, 119
Стрыйковский М. 857
Суворин А. С. 377
Судислав, кн. 604
Сухомлинов М. И. 28, 35, 43,
143–145, 151, 179, 209, 452, 487,
709, 819, 820
Тарасий, игум. 420
Тарле Е. В. 763
Татищев В. Н. 16, 18–20, 25, 41,
46, 50, 51, 59, 60, 93, 447, 540, 617,
677, 678
Тауберт И. И. 66
Тахтамыш 640
Творимир, боярин 621

Творогов Л. А. 419–425, 688–696
Творогов О. В. 216, 219, 220
Тимковский Р. Ф. 107, 112, 115, 118,
122–126, 135, 140, 149
Тимофей Васильевич, посадник 599
Тимофей, понамарь 28,
Тимпанаро С. см. Timpanaro S.
Тихомиров И. А. 153, 167–170, 184,
195, 209, 234, 235, 244, 265, 272,
475, 484, 668, 699, 709
Тихомиров М. Н. 12, 45–47, 49,
226, 274, 339, 368, 413, 502, 508,
519, 524, 525, 527, 528, 530, 543,
554, 702, 703, 705, 710, 737, 801,
805, 806, 819, 824–864, 866–869,
871–873, 878, 881
Тихонравов Н. С. 16, 176–180, 276,
289, 372, 783, 804
Тобин Э. С. 678
Толль Н. П. 784, 788
Томсон А. И. 377
Топольский Е. 750
Топорков А. Л. 175, 177
Троцкий И. М. 47, 498, 502, 505, 520,
521, 536–542, 648, 668, 669
Троцкий Л. Д. 286
Трусов Н. С. 870
Тунманн И. Э. 67
Уваров С. С. 107, 122, 124, 135–139,
141
Ульяна, кн. 640
Умбрашко К. В. 110
Ундольский В. М. 20
Уо Д. 8
Успенский В. М. 290
Устрялов Н. Г. 126, 135
Устюгов Н. В. 870
Федор, еп. 462, 606
Федор Кошка 640, 641
Федор Ростовский, еп. 733
Феннел Дж. (Fennell J. L. I.) 791,
803
Феогност, митр. 628, 630, 632
Феодосий Печерский, прп. 212,
310, 395, 406, 438, 451, 453, 459,
579, 604, 605, 611, 726
Феопемпт, митр. 561
Феофил, архиеп. 660

922

Указатель имен

Филофей, старец 701, 707, 794, 798
Флоровский А. В. см. Florovsky G.
Фомина Т. Ю. 459
Фортунатов Ф. Ф. 174, 177, 181–187,
197–200, 202, 275, 372, 374–377,
754, 804
Фотий, митр. 336, 442, 644, 645, 648
Фотий, патр. 97, 485
Франтишек Пражский, хронист 71
Францев В. А. 348
Фролов Э. Д. 124
Халоупецкий В. 348
Хартанович М. Ф. 126, 129, 131
Хвостов В. М. 801
Хилл Э. 792
Хлопников А. М. 68, 116
Христиан 65, 73, 98
Чаев Н. С. 499, 505, 521, 522
Чеботарев Х. 108, 122, 123
Челаковский Ф. Л. 86
Чемоданов М. С. 182–184, 200
Черепанов Н. 122, 123
Черепнин Л. В. 15, 39–45, 49, 274,
287, 466, 480, 538, 710, 801, 802,
805, 806, 808–824, 860, 870, 872
Чернов С. Н. 318, 536, 537, 545, 562,
563
Чернышев В. И. 376, 377
Чернявский М. 803
Чирков С. В. 33, 38, 79, 81, 231, 234,
235, 241, 245
Чистякова Е. В. 824
Чубатый Н. 801
Шамбинаго С. К. 413
Шапиро А. Л. 38–40, 60, 61, 287
Шафарик 102, 146
Шахматов А. А. 9, 12, 29–39,
43–49, 52, 53, 56, 61, 63, 74, 80, 88,
94, 95, 114, 121, 129, 134, 151, 153,
167–331, 333 – 338, 340–342, 344–
346, 351–361, 363–376, 379–382,
384–386, 390, 392–399, 406–412,
414, 415, 427–439, 441–443, 465,
468–470, 472–487, 489, 490, 492,
495–497, 499–503, 506, 512, 514,
515, 519, 526, 527, 529, 538, 539,
543, 548–552, 556–558, 560–584,
587–590, 593, 598, 600, 603,

605–607, 611, 617, 628, 632, 635,
644, 646, 648, 650, 660–662, 664,
665, 667–671, 674, 677, 679, 682–
685, 687–698, 704–705, 708–713,
715–719, 722–726, 730, 738–746,
749, 753–756, 760, 770, 775–796,
804–811, 814–816, 819–823, 830,
834–836, 841, 847, 850, 853, 855,
860–865, 869, 871, 881
Шевченко И. 803
Шевырев С. П. 150, 176
Шефтель М. 782
Шеффер П. Н. 245
Шибаев М. А. 134, 135, 337, 442,
743–744
Ширинский-Шихматов П. А. 127
Шишков А. С. 108
Шлёцер А. Л. 8, 16–23, 25–29,
31–33, 36, 37, 39, 41, 42, 46, 51,
57, 59–70, 72, 74–76, 78–97, 100,
107–108, 110,113–115, 117, 118,
120, 121, 123–125, 127,135–137,
140, 142, 147, 149, 150, 160, 162,
166, 194, 217, 228, 230, 240, 393,
403, 490, 500, 541, 819, 856, 865,
881
Шлёцер Х. А. 105–106
Шляпкин И. А. 378
Шмидт С. О. 791, 824–826, 834
Шунков В. И. 870
Щеглова С. А. 383
Щепкин В. Н. 226, 376, 452
Щерба Л. В. 189, 197, 203, 204
Щербатов М. М. 19, 20, 41, 61
Эверс Г. 46, 678
Эйгорн 69
Эльзон М. Д. 689
Эрбен Я. К. 164
Эткинд Е. 276
Эфель А. Ф. 70
Юзефович М. В. 147
Юлиан Отступник 404
Юнгман Й. 102
Юрий Всеволодович, кн. 327, 331,
332, 561
Юрий Данилович, кн. 624, 628
Юрий Дмитриевич 650, 651, 731
Юрий Долгорукий, кн. 357, 445,
610, 611, 613, 721

923

Указатель имен

Юрий Мирославич, посадник 445
Юшков С. В. 523, 525, 538
Ягич И. В. 63, 71, 102, 160, 373–375
Языков Д. И. 75
Якобсон Р. О. 203
Яковкин И. И. 524
Яковлев А. И. 25, 507, 509, 510,
519, 524, 531, 532, 805, 806, 818
Яковлева О. А. 147
Ян Вышатич 438, 487
Ян Длугош 191, 339, 365, 366, 368,
856, 858, 859
Ян Непомуцкий, св. 73
Янгиш Н. Н. 29
Ярополк, кн. 67, 193, 609, 846
Ярослав Владимирович, кн. 616
Ярослав Всеволодович, кн. 332
Ярослав Мстиславич, кн. 360
Ярослав Мудрый, кн. 214, 277, 304,
311, 413, 417, 466, 483, 538, 574,
575, 571, 600, 603, 675, 676
Яцмирский А. И. 382
An. 25–29, 32, 60, 111, 113, 144,
299, 300, 806, 819
Andreyev N. E. см. Андреев Н. Е.
Bédier J. см. Бедье Ж.
Berelowitch W. 159
Bruckner Al. см. Брюкнер Ал.
Byford Andy 11
Chrobák T. 159
Dobner G. см. Добнер Г.
Dobrovsky J. см. Добровский Й.
Dostal’ová M. Ju. см. Досталь М. Ю.
Dumont, вaron de Carels-Croon
131–133
Erben K. J. 164
Fennell J. L. I. см. Феннел Дж.
Florovsky Georges 796, 797
Fowler R. 137

Francev V. A. 82
Grabmüller H. J. см. Грабмюллер Г.
Greetham D. C. 125
Grimm J. см. Гримм Я.
Habib R. 125
Harbul’ová L. см. Гарбулева Л.
Ilg A. 137, 139, 140
Imposti G. см. Импости Г.
Istrin V. M. см. Истрин В. М.
Keenan Е. см. Кинан Э.
Keipert H. 87
Klinger H. 152
Krbeč М. см. Крбец М.
Kudelka M. 72
Laсhmann К. см. Лахман К.
Leger L. см. Леже Л.
Maas P. 125
Mares A. 159
Michalkova V. 76
Müller J. см. Мюллер Й.
Müller L. см. Мюллер Л.
Odłozhilik O. 348
Ouwaroff  S., von см. Уваров С. С.
Paris L. 164
Perfecky E. см. Перфецкий Е. Ю.
Pertz G. H. 133
Pogorelov V. см. Погорелов В. А.
Pražák R. (Працак Р.) 63–65
Quentin H. см. Квентин А.
Sheppard W. P. 399
Schlözer A. L. см. Шлёцер А. Л.
Scherer J. B. 164
Smith C. W. 162
Timpanaro S. см. Тимпанаро С.
Vasmer Max 175
Vernadsky G.V. см. Вернадский Г.В.
Vojtišek V. 73
Waugh D. 476
Wolf Fr. см. Вольф Ф.

Указатель летописей и летописных сводов
Архангелогородский летописец (Устюжский летописный свод) 66, 80, 246,
264, 765, 876
Архивский летописец 232
Бальзеровский список Софийской 1 летописи (СБ) 639, 652–656, 658,
660–661, 664, 665
Вологодско-Пермская летопись (Вол.-Перм.) 658, 876
Воскресенская летопись (Воскр.) 66, 76, 80, 123, 149, 211, 226, 232, 233, 236,
352, 353, 361, 411, 443–446, 550, 551, 587, 619–666, 730, 731, 830, 873, 876,
877
«Выдубецкий свод» 558
Двинский летописец 66, 779, 780
Древнейший киевский свод (Дрсв.) 30, 201, 214, 215, 230, 258, 259, 320,
324–326, 366, 412, 565, 607, 712, 717
Древнейший новгородский свод (Дрнсв.) 31, 197, 201, 214, 299, 320, 578, 607
«Елеазаровская летопись» (летопись Елеазаровского монастыря) 695
Ермолинская летопись (Ерм.) 225, 445, 446, 587, 619–642, 721, 723, 725, 730,
731, 871, 873, 875
Иоасафовская летопись 226, 736, 877
Ипатьевская летопись (Ип.) 76, 122, 129, 149, 153, 163, 206, 219, 220, 225, 245,
306, 328, 329, 352, 357, 361, 399, 405, 410–412, 436, 444–447, 504, 510, 557,
567, 587, 590–597, 606–615, 720, 721, 732, 735, 737, 844, 863
Карамзина и Оболенского списки Софийской 1 летописи (КО) 592, 606, 614,
619, 670, 671, 876
«Кирилло-Белозерский свод 70-х гг. XV в.» 744
Китежский летописец 433–434
Лаврентьевская летопись (Л.) 115, 122, 127, 129, 163, 179, 206, 225, 242, 306,
319, 321, 329–332, 336, 352, 354, 357, 358, 360, 361, 364, 399, 405, 410–412,
432, 436, 440, 444–447, 491, 504, 510, 512, 513, 517, 527, 574, 587, 588,
590–622, 703, 720, 723, 727, 730, 732, 735, 736, 844, 863, 874
«Летописец Великий Русский» 335, 441
«Летописец Даниила Галицкого» 808–809
Летописец епископа Павла 515, 875
Летописец начала царства 552
«Летописец о убиении благоверного князя Георгия Всеволодовича» 433–436
Летописец Переяслався Суздальского (ЛПС) 225, 321, 330, 331, 333, 354, 355,
357, 512, 875
Летопись Авраамки 446, 447, 513, 514, 518, 519, 875
«Летопись Снетогорского монастыря» 692, 695, 696
Лицевой летописный свод 66, 237, 552
Львовская летопись (Льв.) 66, 226, 246, 352, 354, 358, 364, 411, 446, 516, 550,
587, 619–661, 721, 724, 725, 731, 733, 876, 877
«Московский свод 1479 г.» (Московский свод конца XV в.) 242, 245, 721–725,
735, 777, 778, 827, 829, 830, 832
«Московский свод 1494 г.» 774, 876
Московско-Академическая летопись (МАк.) 217, 330, 333, 399, 405, 411, 412,
502, 512–513, 587, 780

925

Указатель летописей и летописных сводов
Начальный свод (Нсв.) 31, 186, 191, 197, 198, 206, 210–213, 215, 217, 230, 271,
325, 365–367, 536, 538, 541, 558, 568, 571, 858
Никаноровская летопись 443, 735, 736, 876
Никоновская летопись (Ник.) 66, 80, 123, 226, 233, 334, 353, 444–448, 504,
516, 526, 540, 548, 549, 551, 553, 554, 587, 619–667, 703, 877
Новгородская 1 летопись (Н1) 29, 66, 76, 191, 225, 310, 337, 352, 361, 362,
365–367, 399, 410, 535, 542, 587, 588, 736, 852–854, 857, 858, 873
Новгородская 1 летопись Младшей редакции (Н1Мл., Академический, Комиссионный) 195, 197, 198, 206, 210–212, 214, 215, 272, 274, 276, 277, 411,
470, 536, 541, 565, 568, 572, 574, 580, 594–649, 710, 721, 811, 874
Новгородская 3 летопись 876
Новгородская 4 летопись (Н4) 128, 195, 198, 337, 352, 353, 355, 366, 367, 411,
436, 442, 448, 512, 513, 515, 517, 562, 573, 575, 587, 588, 590–649, 672–678,
736, 874, 876, 877
Новгородская 5 летопись (Новгородская Хронографическая летопись, Н5,
НХр.) 226, 514, 590–612, 724, 874, 876
Новгородская Карамзинская летопись (НК) 639, 744
Новгородская летопись Дубровского 226, 663, 666, 667, 874
«Новгородский свод 1421 г.» 672
Новгородско-Софийский свод (свод 1448 г.) 198, 337, 352, 355, 448, 535, 635,
648, 670–679, 732, 733, 743–745
Новый летописец 434, 877
Пискаревский летописец 147
Повесть временных лет (ПВЛ) 16–20, 25, 28–30, 32–34, 37, 43, 46, 48, 49, 53,
60, 65, 69, 81, 85, 94, 107, 113, 114, 118, 119, 121, 127, 130, 136, 137, 141, 143,
144, 147, 148, 150–154, 161–165, 167, 171, 172, 179, 185, 186, 193, 195, 197–
198, 201, 202, 212, 213, 215–218, 220–223, 268, 271, 272, 274, 276, 277, 279,
295, 299, 300, 320, 322–326, 351, 357, 365–368, 371, 387, 389–392, 395–400,
402, 404–406, 410, 413–418, 438, 450, 453, 454, 456, 465, 475, 477, 478, 481,
483–487, 490–492, 494, 534, 536, 540, 543, 557, 560–567, 571, 572, 574, 576,
580, 589–591, 598, 605, 609, 705, 710, 717, 726, 755, 808–812, 819–823, 836,
844, 845, 847, 849–854, 857–860, 863
Полихрон начала XIV в. (Владимирский Полихрон) 329, 352, 353, 557, 732
«Полихрон Фотия нач. XV в.» (свод 1418 г., свод 1423 г.) 2225, 337, 353, 440,
442, 444, 448, 573, 561, 579, 723, 732, 733
Псковская 1 летопись 685, 688, 798, 800, 843
Псковская 2 летопись 457
Псковская 3 летопись 701, 786, 796–800, 842
Радзивиловская летопись (Радз.) 66, 80, 123, 217, 225, 242, 244, 321, 330, 333,
354, 357, 358, 399, 405, 410–412, 502, 512, 518, 527, 765–776
Рогожский летописец (Рог.) 225, 239, 332, 334, 442, 587, 619–642, 721, 875
Ростовская летопись 172, 667, 830, 877
«ростовский свод 1418 г.» 672
Русский временник 630, 631, 637, 877
«свод Всеволода» 465
«свод Германа Вояты» 461, 466
«свод игумена Тарасия» 420
«свод Нифонта–Кирика» 458, 460

926

Указатель летописей и летописных сводов
«свод 1100 г. (Перемышльский свод)» 366–368
«свод 1174 г.» 359, 360
«свод 1177 г.» 330, 355, 363, 365, 439
«свод 1185 г.» 330, 356, 365
«свод 1189 г.» 353, 356, 361–364
«свод 1193 г.» 331, 353, 356, 363–365, 561
«свод 1212 г.» 331, 356, 359
«свод 1228 г.» 331, 359
«свод 1239 г.» 332, 365, 439
«свод 1263 г.» 332–333
«свод 1281 г.» 328, 365
«свод 1305 г.» 319, 336, 365, 441
«свод 1318 г.» 332
«свод 1327 г.» 332, 337
«свод 1340 г.» 336
«свод 1389 г.» 336
«свод 1408 г.» 335, 442
«свод 1464–1472 гг.» (свод 1472 г.) 723, 725
«свод 1518 г.» 733, 736, 776, 778
«свод 1547 г.» 798, 800
«свод 1567 г.» 797, 798, 800
Сибирский летописный свод 66
Симеоновская летопись (Сим.) 225, 226, 242, 245, 260, 319, 332, 334, 442, 444,
516, 587, 615–665, 703, 724, 732, 830, 874, 876
Синодальный список Новгородской 1 летописи (Старшая редакция) (Син.) 29,
66, 170, 171, 195, 198, 211, 213, 214, 352, 461–465, 470, 471, 478, 541–543,
549, 570, 572, 573, 575, 576, 603–607, 614, 669, 675, 707, 874
Софийская 1 летопись (С1) 66, 76, 149, 195, 217, 226, 233, 337, 355, 361, 366,
367, 411, 436, 442, 448, 517, 549, 550, 562, 573, 578, 587, 588, 590–650, 722,
736, 873, 875, 876
Софийская 2 летопись (С2) 226, 516, 549, 550, 724, 725, 876–877
Софийский временник 17, 80, 211, 326, 368, 458, 460, 465, 466, 535, 570, 578, 580
Список Царского Софийской 1 летописи (СЦ) 638, 639, 652–658, 877
Степенная книга 233, 246–251, 434, 548, 876–878
Тверской сборник (Тв.) 211, 332, 352, 353, 358, 361, 364, 411, 412, 442, 515,
540, 619–624, 700, 731, 875
Типографская летопись (Тип.) 66, 443, 446, 627–665, 721, 733, 736, 777, 779
Толстовский список Софийской 1 летописи (СТ) 638, 639, 654
Троицкая летопись (Тр.) 122, 123, 127, 149, 242, 319, 332–336, 440, 441, 502,
504, 590, 722, 724, 732, 736, 742
Уваровский список 226, 732–734, 776, 828, 831–833, 837, 876, 877
Хлебниковский список 219, 220, 245, 352, 357, 399, 405, 411, 557, 596, 874
Холмогорская летопись 779
Хронограф 99, 226, 246, 251–254, 257, 260, 262, 263, 479, 553, 877
«Хронограф по великому изложению» 215, 481
Царственная книга 232, 877
Эрмитажный список 245, 443, 730, 736, 827

Варвара Гелиевна Вовина-Лебедева

Школы исследования русских летописей:
XIX–XX вв.
Издательство «Дмитрий Буланин»
Налоговая льгота — общероссийский классификатор
продукции ОК-005-93; 95 3001 — книги,
95 3150 — литература по истории и историческим наукам
Подписано в печать 14.10.2011
Формат 60х90/16. Гарнитура NewJournal.
Бумага офсетная. Печать офсетная.
Уч.-изд. л. 50. Печ. л. 58
Тираж 800 экз. (300 — РГНФ). Заказ № 3726

Отпечатано с готовых диапозитивов
в ГУП «Типография «Наука»»
199034, Санкт-Петербург, 9-я линия, 12/28

197110, С.-Петербург, ул. Петрозаводская, 9, лит. А, пом. 1Н
E-mail: info@dbulanin.ru (офис)
sales@dbulanin.ru (отдел реализации)
postbook@dbulanin.ru (книга-почтой)
http: //www.dbulanin.ru