Philip Pettit
Republicanism
A Theory of Freedom and
Government

Филип Петтит
Республиканизм
Теория свободы
и государственного
правления
Перевод с английского
Анатолия Яковлева
ИЗДАТЕЛЬСТВО ИНСТИТУТА ГАЙДАРА
МОСКВА · 2016

УДК 342.48
ББК 66.1
П29
Петтит, Ф.
П29 Республиканизм. Теория свободы и государственного
правления [Текст] / пер. с англ. А.Яковлева; предисл.
А.Павлова. — М. : Изд-во Института Гайдара, 2θΐ6.—
488 с.
ISBN 978-5-93255-462-3
Это первое полноценное изложение республиканской
альтернативы либеральным и коммунитаристским теориям,
господствующим в современной политической философии.
Книга начинается с рассмотрения традиционной
республиканской концепции свободы как «не-доминирования»,
противопоставляемой негативному и позитивному
видению свободы. В первой части прослеживаются
возникновение и упадок этой концепции, рассматриваются ее
сильные стороны и показывается, почему она по-прежнему
должна оставаться важнейшим политическим идеалом. Вторая
часть посвящена вопросу о том, какими могут быть
конституционное и демократическое устройство, регулирование
и отношения между гражданским обществом и
государством, согласующиеся с этим идеалом.
© Philip Pettit 1997
© Издательство Института Гайдара, 2θΐ6
Книга Republicanism: A Theory of Freedom and Government,
First Edition первоначально была издана на английском
языке в 1997 Г°ДУ- Настоящий перевод публикуется по
соглашению с Oxford University Press.
ISBN 978-5-93255-462-3

Содержание
Александр Павлов. Республиканизм Филипа Петтита:
самая актуальная современная политическая
философия · 7
Предисловие · 25
Введение · 31
Идеи и политика · 31; Политическая философия · 33;
Республиканский поворот · 36; Республиканизм,
популизм и либерализм · 41; Доводы в пользу
республиканизма · 46; План книги · 48
Глава ι. До негативной и позитивной свободы · 53
I. Негативная и позитивная свобода · 53; И· Третья
концепция: свобода как не-доминирование · 6о;
III. Республиканская концепция свободы не
является позитивной · 69; IV. Республиканская концепция
свободы как не-доминирования: свобода против
рабства · 75î V. Республиканская концепция свободы как
не-доминирования: закон и свобода · 8ΐ; VI.
Возникновение свободы как не-вмешательства · 91; VII.
Триумф свободы как не-вмешательства · 97
Глава 2. Свобода как не-доминирование · 107
I. Доминирование · ю8; II. Не-доминирование · 131;
III. Возражения Пейли · 141; Приложение:
доминирование и другие формы власти · 150
Глава 3· Не-доминирование как политический
идеал -153
I. Не-доминирование как личное благо · 157; И·
Недоминирование как политическая проблема · 172;
III. Не-доминирование как цель, а не ограничение · ι8ι
Глава 4· Свобода, равенство, общество · 2θΐ
I. Эгалитарный идеал · 202; II. Коммунитарный
идеал · 217

Глава 5· Республиканские цели: общее дело
и политика · 229
I. Республиканские общие дела · 231; Н.
Республиканская политика · 257
Глава 6. Республиканские формы:
конституционализм и демократия · 296
I. Конституционализм и не-манипулируемость · 298;
II. Демократия и оспариваемость · 315
Глава 7· Республиканское регулирование · 351
I. Регуляторный вызов · 356; II. Ресурсы
регулирования: санкции и фильтры · 361; III. Против девианто-
центрированного регулирования · 365; IV. В
поддержку нормо-центрированного
регулирования · 373î ν· Стратегия на практике · 39°
Заключение · 403
Глава 8. Республиканская гражданственность · 407
I. Необходимость в гражданственности · 414» H·
Поддержка гражданственности · 423; Ш·
Гражданственность и доверие · 43^; Часть I. Республиканская
свобода · 4555 Часть II. Республиканское правление · 462
Библиография · 472

Республиканизм Филипа Петтита:
самая актуальная современная
политическая философия
ЧТО ТАКОЕ современная политическая
философия? Хотя на этот вопрос сложно
ответить без понимания того, что такое
политическая философия вообще и чем она должна
заниматься, давайте возьмем эту глобальную и,
возможно, в принципе нерешаемую проблему за скобки
и договоримся, что под политической философией
мы будем понимать все то, что позиционируют как
таковую в академическом дискурсе в самом широком
смысле. В таком случае политическая философия
становится крайне широким понятием и включает
в себя в том числе всю историю философско-полити-
ческой мысли. И если, скажем, Джон Ролз
—современный политический философ, то почему нельзя
считать таковым Платона? В конце концов, оба
отвечают на вечный вопрос о том, что такое
справедливость. И для кого-то «теория справедливости»
Платона окажется более убедительной и даже
современной, чем подход к этому вопросу Рол за. В этом
смысле стоит задаться вопросом, насколько
современен Платон? И тогда насколько современны Мар-
силий Падуанский, Никколо Макиавелли, Томас
Гоббс, Карл Маркс, Ханна Арендт или тот же Джон
Ролз? Если современное —не то же самое, что
актуальное, то современны абсолютно все. В конце
концов, кто скажет, что Платон неактуален для
политической философии? Но если мы говорим о самых
актуальных, острых, именно сегодняшних дебатах
по тому или иному вопросу, тогда современными
оказываются отнюдь не все мыслители.
7

АЛЕКСАНДР ПАВЛОВ
В течение долгого времени одной из самых
актуальных дискуссий в англоязычном академическом
дискурсе был спор между либералами и коммуни-
таристами. К сожалению, России эти дебаты
коснулись лишь опосредованно. Впрочем, у нас есть
небольшое количество переводных текстов, по
которым заинтересованный читатель мог составить
свое впечатление о сути проблемы. Библиография
этих дебатов представлена переводными текстами
Джона Ролза, Аласдера Макинтайра, Уилла Ким-
лики и важным сборником «Современный
либерализм» (Ролз 1995» Макинтайр 2θθθ, Кимлика 2θΐο,
Современный либерализм 1998). Этим, конечно,
библиография не исчерпывается — исследования
и переводные тексты можно обнаружить и в
сборниках, и в периодических изданиях, и в книгах,
составленных из статей,—тем не менее говорить
о том, что тема в России хорошо известна, не
приходится. Другой вопрос, нужно ли это
современному читателю? Ведь в какой-то момент эти дебаты
себя исчерпали и место актуальной дискуссии
оказалось вакантным. Нет столь важно, что стало
причиной охлаждения интереса к этому спору—то ли
дух времени, то ли терпение читателей, то ли
усталость самих участников, то ли исчерпанность
аргументов, — сколь любопытно, что все-таки пришло
на смену этим дебатам. Если вообще что-то
пришло. Однако точно известно, что что-то пришло.
И это «что-то» —теория республиканизма, одним
из главных представителей которой является
современный политический философ Филип Петтит.
То, что книга одного из виднейших современных
политических философов издается на русском
спустя двадцать лет после того, как она вышла в
оригинале, говорит много о чем. Но то, что она
все-таки выходит, куда важнее и, соответственно, говорит
куда больше. По самому факту этой публикации
можно судить о том, что мы —Россия —в принципе
отстаем на двадцать лет от ключевых дискуссий за-
8

РЕСПУБЛИКАНИЗМ ФИЛИПА ПЕТТИТА
падной политической философии. Например,
перевод «Теории справедливости» Джона Ролза был
издан в 1995 году—к тому времени, когда
современная англоязычная политическая философия уже
искала новую актуальную тему. Теперь с
примерно такой же задержкой выходит ключевой текст
по республиканской теории. Но если к тому
времени, как Ролз появился на русском языке, либе-
рально-коммунитарные дебаты уже не имели такой
остроты и, следовательно, актуальности, то с Пет-
титом мы, кажется, еще успеваем вскочить на
подножку самых острых дискуссий политической
теории. По крайней мере, нельзя сказать, что теория
республиканизма в политической философии
сегодня не вызывает ни интереса, ни споров. Более
того, нельзя сказать, что республиканизм
неактуален для России. Например, Европейский
университет в Санкт-Петербурге регулярно посвящает
свою работу исследованиям республиканизма. Так,
в Санкт-Петербурге еще в прошлом десятилетии
вышла книга Квентина Скиннера «Свобода до
либерализма» (Скиннер 20о6), которую сам Петтит
часто называет одним из основных текстов по
республиканской теории (Петтит 2015). Впрочем, если
сравнивать книги Петтита и Скиннера, первая
окажется более внушительной и тщательно
продуманной, в то время как вторая— если и не
внушительной, то крайне важной. Ее достоинствами являются
небольшой объем и лаконичность тезисов.
Можно сказать, книга Петтита —для вдумчивого
чтения, книга Скиннера—для привлечения внимания
к проблеме. Скиннера следует читать перед Петти-
том, чтобы в конце концов понять, к каким именно
фундаментальным проблемам обращается
республиканская теория. Если же продолжать говорить
об исследованиях республиканизма в
Санкт-Петербурге, то там вышла не одна ценная книга (Манен,
2007; Что такое республиканская традиция?, 2009;
Res Publica: история понятия, 2009; От обществен-
9

АЛЕКСАНДР ПАВЛОВ
ного к публичному, 20и; Инфраструктура свободы:
общие вещи и res publica, 2013). Например, текст
Филипа Петтита опубликован в сборнике
«Современная республиканская теория свободы» (2015).
Однако стоит обратить внимание не на сам
контекст республиканской теории, который к тому же
уже описан (краткое введение в теорию
республиканизма и идеи Петтита см.: Рощин 2015),
сколько на контекст политической философии, в
который помещает себя республиканская теория. Очень
важно понимать, что республиканизм, как
позиционируют свою программу ее авторы и
сторонники, намеренно вписывается в традицию
политической философии, возникшую после публикации
книги «Теория справедливости» Джона Ролза.
Таким образом сторонники республиканской теории
показывают, что занимают то самое вакантное
место главной проблемы политической философии,
а их тексты являются наиболее современной и
актуальной теорией. Собственно говоря, в деталях
программа республиканского подхода была прописана
Петтитом в книге «Республиканизм. Теория
свободы и государственного правления».
Примечательно, что в «Республиканизме» Петтит не дает ссылок
ни на Карла Шмитта, ни на Лео Штрауса и очень
скупо ссылается на тексты Ханны Арендт. И то
упоминает Арендт лишь для того, чтобы показать, что
ее взгляд на республику увел в сторону от
традиционного понимания республиканизма и
радикально отличается от его собственной позиции. Петтит
не раз цитирует Исайю Берлина, но, во-первых,
потому, что в контексте дискуссии о свободе
Берлина не процитировать нельзя, а, во-вторых, для того,
чтобы оттолкнуться от его позиции и объяснить, что
двумя пониманиями идея свободы отнюдь не
исчерпывается. Поэтому сам Петтит дает подсказку, что
именно считать современной политической
философией, подбирая вместе со своим коллегой
Робертом Гудиным для антологии «Современная полити-
10

РЕСПУБЛИКАНИЗМ ФИЛИПА ПЕТТИТА
ческая философия» конкретные тексты (Goodin and
Pettit 1997)· Выходит, что, во-первых, современная
политическая философия — это традиционные для
нее самой предметные области — государство и
общество, демократия, справедливость, права,
свобода, равенство и угнетение. Во-вторых, это те авторы,
которые высказываются на данные темы
определенным образом. Антология, о которой идет речь,
прекрасно иллюстрирует традицию, в которую
вписывается политическая теория Петтита. Среди
упоминаемых «современных» авторов мы видим Джона
Ролза, Роберта Нозика, Рональда Дворкина,
Герберта Лайонела Адольфуса Харта, Роберта Алана Даля
и, что немного неожиданно, Мишеля Фуко.
Попадание Фуко в эту плеяду можно объяснить значением
философа для «политкорректных тем»
политической философии, среди которых —феминизм, раса,
тендер, расизм, сексизм и т.д.
Таким образом, Петтит снимает проблему ли-
берально-коммунитарных дебатов, примиряет два
подхода в своей теории и как бы становится
наследником самой актуальной дискуссии в сфере
политической философии в последней четверти XX века.
По поводу либерально-коммунитарных дебатов
и, возможно, другой политической философии
сам Петтит указывает, что не собирается порывать
с предшественниками: «Если, начиная заниматься
вопросами политического разговора, он
(политический философ.—А. /7.) надеется разработать
политическую философию, которая положит конец
другим политическим философиям с помощью
философского голоса, перекрывающего все другие голоса,
его ожидает разочарование. А разочарование может
привести к отчаянию и скепсису в отношении
самой возможности разговора»1. Но стоит заметить,
что в свое время либералы, а впоследствии и комму-
нитаристы разорвали с многочисленными полити-
1. Петтит Ф. Наст. изд. С.34~35·
11

АЛЕКСАНДР ПАВЛОВ
ческими философами, перестав принимать их
голоса во внимание. Впрочем, философы, работавшие
до так называемого возрождения политической
философии—до публикации «Теории справедливости»
Ролза, большей частью не были настроены на
дискуссию и лишь хотели быть «гуру» политической
теории, не обращая внимания на своих оппонентов.
Хотя Петтит стремится предложить что-то новое,
он выбирает одну из самых старых предметных
областей политической философии, чтобы сделать ее
объектом своего анализа,—свободу. И, чтобы сказать
о свободе что-то новое, он отвергает традиционные
представления о ней. Главным образом известны два
течения мысли или, можно сказать с
определенными оговорками, идеологии, которые ставят
свободу во главу своих размышлений и требований,—это
либерализм и либертарианство в их самом
широком понимании. Можно сказать, что каждая из этих
идеологий борется за свою собственную свободу.
Либерализм в американском понимании выступает
в том числе за социальную справедливость (и в этом
смысле либералы —левые), в то время как
либертарианцы ратуют за свободу личности и рынок, в
который не вмешивается государственная власть (и в
этом смысле либертарианцы —правые). Однако идея
Исайи Берлина о двух пониманиях свободы
касается скорее политической философии, нежели
идеологии: сторонники негативной свободы выступают
за свободу как не-вмешательство, в то время как
поклонники позитивной свободы за свободу как
возможность быть хозяином самому себе. Радикальный
проект Петтита заключается в том, что он
предлагает альтернативу этим концепциям, а значит и
делает заявку на течение, которое не просто
выдвигает новую теорию свободы в рамках политической
философии, но которое также могло бы
конкурировать с либерализмом и либертарианством. Сам
Петтит указывает на это в своей книге. Собственно,
республиканизм в таком случае может восприниматься
12

РЕСПУБЛИКАНИЗМ ФИЛИПА ПЕТТИТА
и как политическая философия, и как
определенного рода идеология.
Что же предлагает сам Петтит? Он выступает
за проект свободы как не-доминирование.
Собственно, это и есть главный тезис
республиканизма. Это означает, что в дела любого человека никто
не может вмешиваться, основываясь на произволе,
и что любой человек каждый раз делает выбор
самостоятельно и без какого-либо давления или
произвольного вмешательства, иными словами, человек
делает «не-доминируемый выбор». Петтит
предлагает и другую формулировку своего идеала:
человек свободен от доминирования, когда может
смотреть в глаза другим людям. В некотором смысле
не-доминирование предполагает сохранение
человеческого достоинства и также означает, что чем бы
ни занимался человек в обществе, он
обязательно должен быть защищен от того, что по
отношению к другим людям ему нужно льстить, хитрить,
угадывать желания и так далее. Как
подчеркивает сам Петтит, уязвимость людей в ситуации
доминирования «унизительна, они не способны
смотреть другому в глаза и даже начинают заискивать,
льстить или раболепствовать, лишь бы завоевать
его расположение»2. В любом измерении
социальной жизни —в семье, на работе, в общении с
разными людьми —человек должен быть уверен, что он
может рассчитывать на не-доминирование со
стороны других, выше стоящих людей или тех, от кого
он может быть зависим. Не-доминирование
отличается от не-вмешательства тем, что не
допускает самой ситуации, когда в дела человека могли бы
произвольно вмешаться. В то время как
сторонники свободы как не-вмешательства в свою очередь
были бы удовлетворены, если бы в их дела просто
не вмешивались, даже если сама возможность
вмешательства существовала. Вот почему для респуб-
2. Петтит Ф. Наст. изд. С. 37·
13

АЛЕКСАНДР ПАВЛОВ
ликанизма так важна роль институтов: именно они
должны надежно защищать людей от
злоупотреблений со стороны других, от самой возможности
таких злоупотреблений. Работу этих институтов
должно обеспечить государство. Республиканцы
требуют от современного государства создать такие
институты, которые могли бы предупреждать
произвольное вмешательство индивидов и групп в дела
друг друга. Иными словами, они требуют
контролировать то, что Петтит, обращаясь к древней
традиции, называет dominium. Более того, эти
институты также должны оставлять возможность для всех
граждан контролировать и само государство,
чтобы оно точно так же не имело шансов
доминировать. Вероятно, стоит сделать уточнение.
Доминирование—это возможность оказывать влияние
на выбор других людей. Отсюда следует, что
государство не бессильно, но должно быть
ограничено в тех ситуациях, когда оно могло бы
злоупотреблять своей властью. Согласно республиканцам,
государство само не должно доминировать, что,
в соответствии с древней традицией, называется
Петтитом Imperium — публичной властью
политического института.
Петтит, как он постоянно подчеркивает, не
придумывает собственную теорию, но лишь
обращается к забытой практике древней республиканской
свободы, какой она была известна еще в Древнем
Риме. Таким образом, концепция
республиканизма обретает особую солидность, а вместе с ней и
актуальность, ведь Петтит показывает, как эта
практика свободы и, собственно, теория свободы может
быть востребована в современном мире. Впрочем,
Петтиту необходимо делать существенные
оговорки. В частности, он акцентирует внимание на том,
что взгляд на древнюю республиканскую свободу
должен быть обязательно расширен. Потому что
в Древнем Риме подобной свободой пользовались
лишь состоятельные мужчины, и многие слои на-
Ч

РЕСПУБЛИКАНИЗМ ФИЛИПА ПЕТТИТА
селения были исключены из политической жизни.
Между прочим, сама идея свободы как не-домини-
рования утратила свою привлекательность в XIX в.,
когда разные мыслители стали выступать за
расширение понятия «свободы» и необходимость
рассматривать как свободных угнетенные слои общества,
а республиканская идея свободы была предана
забвению как элитарная. Петтит настаивает, что в
современном мире свободой как не-доминированием
могут пользоваться все слои населения, и, конечно,
делает регулярные реверансы в сторону
феминизма, давая понять, что республиканизм прекрасно
сочетается с правами женщин. В каком-то смысле
республиканизм можно принять даже за большой
общий дом, двери которого открыты для любой
политической философии и даже для любого
идеологического движения —будь то феминизм,
социализм, борьба за защиту окружающей среды и так
далее. Филип Петтит приглашает всех своих
возможных оппонентов жить в этом доме и наслаждаться
свободой как не-доминированием. В 1997 Г°ДУ он
пишет в своей книге о зеленых, феминистках и
социалистах. Но даже спустя почти двадцать лет его
приглашение остается в силе, что свидетельствует
о последовательности его взглядов и неизменности
ключевых идей его политической философии
(Петтит 2015).
Из тех смелых шагов, которые
предпринимает автор, можно отметить, как он с
определенными оговорками разговаривает с великими
мыслителями на равных, будто они — его обычные
современники, высказывающие определенные идеи,
с которыми можно соглашаться или спорить.
Оказывается, те мыслители, которые сегодня
многими признаются великими авторитетами, говорили
о свободе так, что их идеи могут быть
полезными для сегодняшних дебатов в сфере
политической философии. В свои союзники Петтит
приглашает достойных политических теоретиков:
15

АЛЕКСАНДР ПАВЛОВ
«Старая республиканская традиция, о которой я
говорю,—это традиция, которую мы ассоциируем
с Цицероном и Римской республикой, с
Макиавелли—„божественным Макиавелли" в его
„Рассуждениях",—а также с многочисленными другими
авторами, жившими в итальянских республиках эпохи
Возрождения. Это традиция, к которой
принадлежат Джеймс Гаррингтон и множество других, менее
значительных фигур эпохи английских
гражданских войн и республики, а также последовавшего за
нею периода и многочисленные теоретики
республики в Англии, Америке и Франции XVIII в.
Предмет моего особого интереса—республиканцы,
занимавшие господствующее положение в английской
и американской политической мысли с конца XVII
по XVIII в. включительно»3. Разумеется, это не знак
неуважения. Петтит не оспаривает авторитета
упоминаемых авторов, но, возможно, просто
осторожно намекает, что и сегодня существуют мыслители,
которые могут считаться столь же великими
философами, как, скажем, Джеймс Гаррингтон. И это
как раз то самое звено, которое и делает
политическую теорию республиканизма актуальной.
Петтит широкими мазками рисует для своих читателей
картину, на которой изображена эволюция
республиканской свободы в истории политической
философии,—как она расцвела, как
эволюционировала, как ее предали забвению и, собственно, кто
в этом виноват. Важно, что Петтит работает с
тезисами и не вдается в подробную аргументацию.
Например, Петтит походя наносит мощный удар
по тем исследователям и мыслителям, которые
рассматривали проблему естественного права в
качестве одного из ключевых предметов истории
политической философии. Так, он вскользь замечает,
что не думает, что республиканцы говорили о
естественном праве именно как о естественном пра-
3- Наст. изд. С. 38.
16

РЕСПУБЛИКАНИЗМ ФИЛИПА ПЕТТИТА
ве. По мнению Петтита, они подразумевали всего
лишь то, что некоторые права граждан
существенно важны для достижения свободы как не-домини-
рования, а то, что эти права политические
философы называли «естественными», было всего лишь
риторическим приемом. Это —очень сильный
тезис. И хотя эта мысль остается всего лишь
мнением, она могла бы стать мощным стимулом к
долгой и содержательной дискуссии. Более того, часто
цитата для Петтита, обычно вырванная им из
контекста и иногда даваемая не единожды, является
самостоятельным тезисом в пользу
республиканской свободы. Для историков идей или для тех
философов, которые привыкли относиться к текстам
осторожно и внимательно, это могло бы
показаться кощунством. Однако Петтит предугадывает эту
линию критики и отмечает, что, вероятно,
историки идей посчитают исторический экскурс в книге
поверхностным, а определенные выводы —
некорректными. И все же, стоит подчеркнуть это еще раз,
Петтит выступает не как историк идей, но скорее
как философ, который ведет диалог с
мыслителями прошлого. Именно так и стоит читать его
обращение ко всем политическим теоретикам.
Кроме того, чтобы показать востребованность
республиканской идеи свободы, Петтит называет
современных авторов, которые исследуют
республиканизм (Oldfield 199°; Sellers 1995; Bmgger l999>
Viroli 2002; Honohan 2002; Maynor 2003; вероятно,
в работе Маурицио Вироли, изданной на русском
языке, можно также найти идеи в поддержку
республиканской теории свободы (Вироли 2014)). Это
если не брать в расчет всегда почтительные
ссылки автора на исследования Джона Покока и
Квентина Скиннера (Рососк 1975' Скиннер 2013; Skinner
1978). И все же главное место в этой теории,
разумеется, принадлежит самому Петтиту. Как
упоминает Петтит, республиканизм получил
дополнительную рекламу. Премьер-министр Испании
17

АЛЕКСАНДР ПАВЛОВ
(2004-2011) Хосе Луис Родригес Сапатеро объявил
республиканизм философией своего правительства
(Петит 2015: 68) и даже попытался ввести
принципы республиканизма в правительственные
программы (Рощин 2015: Ц-)· Следствием этого
заявления стала совместная книга Филипа Петтита и Хосе
Луиса Марти «Политическая философия в
публичной жизни: гражданский республиканизм в
Испании Сапатеро» (Marti and Pettit 2010). Собственно,
не так важно, насколько в Испании смогут
прижиться принципы республиканизма, сколько
важен сам факт, что политическая философия
Филипа Петтита действительно может быть применена
на практике. Еще одно серьезное свидетельство
в пользу актуальности республиканизма.
Возможно, на этом стоило бы завершить
краткий рассказ о том, почему республиканизм актуален,
а Петтит является одним из самых востребованных
современных политических философов. Но все же
представляется, что нужно высказать еще
несколько замечаний. Дело в том, что у Петтита
прекрасный вкус: несмотря на то, что библиография его
книги выглядит эклектичной, он использует
каждый упоминаемый источник строго в тех местах, где
это уместно. Когда нужно обсудить экономическую
проблему, он ссылается на тех, кто близок к
экономике; когда касается правовой тематики
—обращается к правовым теоретикам. Практически ни в
одной главе мы не встретим неуместную ссылку и тем
более цитату, которыми Петтит старается не
злоупотреблять, обращаясь чаще всего к классикам —
Макиавелли, Локку, Монтескье, авторам
«Федералиста» и т.д. Главное же в том, что Петтит готов
ответить на любой вопрос, который мог бы быть задан
сторонникам республиканизма. В этом смысле
республиканизм продвигается куда дальше, чем любая
другая политическая философия. Не
останавливаясь на общих представлениях о собственной
политической философии, Петтит аккуратно намечает
ι8

РЕСПУБЛИКАНИЗМ ФИЛИПА ПЕТТИТА
условия, при которых идеал республиканской
свободы мог бы быть воплощен в жизни. Собственно,
вторая часть его книги —не что иное, как описание
возможностей применения программы
республиканизма в жизни современных государств. Кроме
того, теорию Петтита вполне можно рассматривать
не только как теорию свободы, но и в контексте
теорий демократии XX века. На этом поле Петтит
может составить конкуренцию и Юргену Хабермасу,
и Роберту Алану Далю. Согласно его концепции
демократии, место, обычно отводимое согласию,
должна занять оспариваемость —именно создаваемые
государством возможности для людей оспаривать
любые действия самого государства в стремлении
не допустить произвола и делают демократию
демократией.
Книга прекрасно структурирована. Если
кому-нибудь потребуется ее тезисное изложение, достаточно
заглянуть в самый конец, чтобы увидеть основные
идеи, которые Петтит предлагает в каждой главе.
Конечно, лучше прочитать все, но если нет
времени или возможности глубоко погрузиться в
тонкости республиканской теории, можно выбрать именно
то, что представляет особый интерес. Наконец,
Петтит не раз проговаривает каждый из выдвигаемых
им тезисов и для каждого предлагает детальную
аргументацию. А для удобства —суммирует основные
постулаты республиканизма не только в конце
каждой главы, но и в конце всей книги, чтобы у
читателя сложилось более четкое представление о том, что
такое республиканский идеал свободы и чем он
отличается от известной сегодня дихотомии свободы
негативной и позитивной —дихотомии, в которую
идеал свободы как не-доминирования не
вписывается. А если быть более точным, то примиряет эту
дихотомию в своей теории.
И, наконец, несколько терминологических
уточнений. В единственном тексте Филипа Петтита,
вышедшем на русском языке и цитируемом выше,
19

АЛЕКСАНДР ПАВЛОВ
ключевой термин его политической философии
«non-domination» переведен как «отсутствие
доминирования». Возможно, в таком переводе этот
принцип звучит более благозвучно и пристойно,
но вместе с тем он теряет свою «терминологич-
ность», превращаясь в обычное словосочетание уже
двух понятий. И поскольку это первая книга Пет-
тита, которая выходит на русском языке, это
большая ответственность—выбрать адекватный перевод
и определить на будущее, каким образом в
дальнейшем исследователи будут говорить о
республиканизме. Термин «не-доминирование» все же
является более точным. Это касается и перевода имени
автора — Филип Петтит, в то время как в первом
его изданном по-русски тексте имя
транскрибировано как «Петит». Кроме того, в русском переводе
есть еще одно сложное и важное место. Петтит
неоднократно говорит о древнем, а еще чаще о досо-
временном понимании свободы и, соответственно,
современном. Под «современным» пониманием,
конечно, подразумевается взгляд на свободу
эпохи Нового времени. Чтобы избежать очевидных
проблем с термином «modern» и производными
от него, которые можно встретить в русских
текстах,—«модерный», «модерновый»,
«модернистский»,—в соответствии с давней традицией
политической философии было решено использовать
термин «современный» по отношению к каждому
упоминанию этого слова. То есть когда речь идет
о «современной свободе» или о «современной
концепции свободы», то подразумевается именно то,
что она принадлежит эпохе Модерна. Эту
традицию различения древней и современной свободы
даже на уровне перевода можно отнести, например,
к известному тексту Бенжамена Констана — о
свободе у древних и свободе у современных, — к
тексту, на который, конечно, ссылается и Петтит.
Таким образом, в каком-то смысле мы возвращаемся
к тому, с чего и начали разговор: с того, что можно
20

РЕСПУБЛИКАНИЗМ ФИЛИПА ПЕТТИТА
считать «современной политической философией».
Конечно, современна даже древняя политическая
философия. Но, разумеется, современная —не
равно актуальная. Республиканская политическая
философия Филипа Петтита актуальна во всех
смыслах этого слова.
Александр Павлов,
к. ю. п., доцент Школы философии
факультета гуманитарных наук
Национального исследовательского
университета «Высшая школа
экономики»
Библиография
Вироли, Маурицио (2014), Свобода слуг (Москва: Изд. дом
Высшей школы экономики).
Инфраструктура свободы: общие вещи и res publico (2013) / под ред.
Хархордин О., Алапуро Р., Бычкова О. (Санкт-Петербург:
Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге).
Кимлика, Уилл (2θΐο), Современная политическая философия:
Введение (Москва: Изд. дом ГУ—ВШЭ).
Манен, Бернар (2007), Принципы представительного правления
(Санкт-Петербург: Изд-во Европейского ун-та в
Санкт-Петербурге).
Макинтайр, Аласдер (2θθθ), После добродетели. Исследования
теории морали (Москва: Академический проект).
От общественного к публичному: Коллективная монография (20и) /
науч. ред. О. В. Хархордин (Санкт-Петербург: Издательство
Европейского университета в Санкт-Петербурге).
Петит, Филип (2015), «Гражданская республиканская теория»,
в: Современная республиканская теория свободы: Коллективная
монография / науч. ред. Е.Рощин (СПб.: Издательство
Европейского университета в Санкт-Петербурге).
Res Publico: история понятия: Сб. статей (2009)· / науч. ред.
О. Хархордин (Санкт-Петербург: Издательство
Европейского ун-та в Санкт-Петербурге).
Ролз, Джон (1995)» Теория справедливости (Новосибирск:
Издательство Новосибирского университета).
Рощин, Евгений (2015), «Введение», в: Современная
республиканская теория свободы: Коллективная монография / науч. ред.
21

АЛЕКСАНДР ПАВЛОВ
Ε. Рощин (Санкт-Петербург: Издательство Европейского
университета в Санкт-Петербурге).
Скиннер, Квентин (2θθ6), Свобода до либерализма
(Санкт-Петербург: Издательство Европейского университета в
Санкт-Петербурге, 200Ö).
Скиннер, Квентин (2013), «Идея негативной свободы:
философские и исторические перспективы», Логос. № 2(92).
Современная республиканская теория свободы: Коллективная
монография (20ij) / науч. ред. Е. Рощин (Санкт-Петербург:
Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге).
Современный либерализм: Ролз, Берлин, Дворкин, Кимлика, Сэндел,
Тейлор, Уолдрон (1998) (Москва: Дом интеллектуальной
книги, Прогресс-Традиция).
Что такое республиканская традиция? (2009) / Сб. статей. Под ред.
О. Хархордина (Санкт-Петербург: Издательство
Европейского ун-та в Санкт-Петербурге).
Brugger, Bill (1999)» Republican Theory in political Thought: Virtuous or
virtual (New York: Macmillan).
Honohan, Iseult (2002), Civic republicanism (London: Routledge).
Goodin, Robert E., and Pettit, Philip (eds.) (1997), Contemporary
political philosophy: an Anthology (Oxford, UK: Blackwell).
Maynor, John (2003), Republicanism in the modern world
(Cambridge, UK: Polity Press).
Oldfield, Adrian (1990), Citizenship and Community: Civic
Republicanism and the Modern World (London: Routledge).
Marti, Jose Luis, and Pettit, Philip (2010), A political philosophy in
public life: Civic Republicanism in Zapatero's Spain (Princeton, N.J.;
Woodstock: Princeton University Press).
Pocock, J.G.A. (1975), The Machiavellian Moment: Florentine Political
Theory and the Atlantic Republican Tradition (Princeton, NJ:
Princeton University Press).
Sellers, M.N.S. (1995), American Republicanism: Roman Ideology in the
United States Constitution (New York: New York University Press).
Skinner, Quentin (1978), The Foundations of Modern Political Thought
(2 vols., Cambridge: Cambridge University Press).
Viroli, Maurizio (2002), Republicanism (New York: Hill and Wang).

Посвящается
Рори и Оуэну,
на память об Анси

Предисловие
В С ВО ЕЙ книге «Общее сознание» (Pettit
1993а) я приводил аргументы в пользу
антиколлективистской и одновременно антиато-
мистской социальной философии.
Антиколлективистская философия отвергает представление
об индивидах как игрушках в руках совокупных
общественных сил. Индивиды —не фишки в игре
исторического случая и не пешки, марширующие
по дороге исторической судьбы. Тем не менее ан-
тиатомистская философия настаивает на том, что
обособленный индивид —это все же фикция: люди
зависят друг от друга, и далеко не случайным
образом, в самой способности мышления; в
сущности, они —существа общественные. В
заключительной части первой книги я дал набросок некоторых
выводов, которые эта философия предлагает для
политической теории, и отметил, чем именно
привлекает республиканизм своих сторонников.
Книга, которую читатель держит в руках, продолжает
идеи первой работы, хотя в ней и не обсуждаются
специально ее выводы. Многие из тех, кто
откликнулся на первую книгу, хотели увидеть более
полное разъяснение того, что такое республиканизм
и чем он отличается от либерализма. Надеюсь,
новая книга ответит на эти вопросы.
Я открыл для себя республиканизм примерно
десять лет назад, когда вместе с Джоном Брейтуэй-
том занимался проблемами криминальной
юстиции и политическими идеалами, в частности
идеалом свободы. В старых республиканских взглядах
25

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
на политическую свободу удивляла возможность
трактовать этот идеал как общественный по
своему характеру, эквивалентный гражданству в
республике, и в то же время как вполне
субъективную ценность, ощущение защищенности и статуса.
Но затем мы поняли, что такое понимание
свободы возможно, если признавать в качестве
центральных два момента. Во-первых, что существует
важное различие между ограниченным
вмешательством, направленным на общее благо (скажем,
вмешательством закона, которое никто не
оспаривает), и вмешательством, основанным на произволе.
И, во-вторых, признавать, что существует
важное различие между возможностью каким-то
образом избегать такого произвольного
вмешательства (скажем, пользуясь особой любовью властей
к вашей персоне) и большей или меньшей
неуязвимостью перед лицом произвола. Признайте
значение этих различий, и вы легко согласитесь с тем,
что свобода —это общественный статус,
позволяющий чувствовать себя относительно защищенным
от произвольного вмешательства со стороны
других, чувствовать, что вы в безопасности и на
хорошем счету. С точки зрения такого подхода
свобода—это не-доминирование, положение дел, при
котором человек пользуется иммунитетом, причем
более или менее высоким иммунитетом, от
вмешательства, основанного на произволе.
Эта идея сразу поразила мое воображение.
Возможно, она отвечала моему жизненному опыту:
готовясь стать священником, я провел много лет в
заведениях, которые впоследствии стал называть,
используя выражение Эрвинга Гоффмана,
тотальными институтами. И хотя школы и семинарии
предоставляли прекрасные возможности для учебы
и завязывания приятельских отношений, они,
конечно же, не учили нас смотреть в глаза
представителям власти, отстаивать свою правоту и не
подчиняться необоснованным решениям. Напротив, нам
2б

ПРЕДИСЛОВИЕ
внушали чувство полной уязвимости и
незащищенности перед властями, а иногда даже изображали
это как добродетель. Способ обучения, поощрявший
подчинение, начал казаться неприемлемым, а
понимание свободы как не-доминирования давало
убедительное объяснение того, что с ним не так. Он
культивировал несвободу и прививал пассивность,
застенчивость и неуверенность в себе. В до-х гг. XVIII в.
Мэри Уолстонкрафт писала, что подчиненное
положение женщин превратило их в существа, которые
научились кланяться, и приседать, и добиваться
своих целей тонко рассчитанным поведением. То же
самое можно было бы сказать и о нас.
Поскольку опыт подчинения весьма
распространен, читатели, надеюсь, поймут меня, если я скажу,
что есть нечто весьма привлекательное в свободе
как отсутствии доминирования, позволяющем вам
не отводить глаз при общении с другими. Именно
так, наверное, республиканцы когда-то
представляли себе свободу, доказывая, что ей противостоят
рабство и зависимость, и называя уязвимость перед
лицом произвола величайшим злом, которого следует
избегать. Я не историк идей, и мне пришлось
затратить много времени и освоить массу новых вещей,
прежде чем я обнаружил, что постоянным мотивом
в республиканском образе мыслей в период до
американской и французской революций включительно
был акцент на понимании свободы как статуса,
который может быть достигнут, только если другие
лишены произвольной власти. Поразительно, но такое
понимание свободы, как выяснилось, вышло из
употребления лишь к концу XVIII в., когда стало
понятно, что с распространением статуса граждан на более
широкие слои, чем состоятельные лица мужского
пола, считать свободными всех граждан при
сохранении старого смысла свободы невозможно.
Особенно дикой казалась мысль о предоставлении
свободы как не-доминирования женщинам и слугам.
Поэтому, чтобы свобода стала идеалом для всех гра-
27

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ждан, ее понимание следовало пересмотреть и
сделать не таким требовательным. И такой пересмотр,
говорю я, действительно произошел.
Однако моя книга —не просто изложение
альтернативного понимания свободы,
сопровожденное кратким рассказом о ее историческом
возникновении и упадке. Если целью государства
является содействие свободе как не-доминированию, если
верен республиканский идеал, то перед нами
возникают контуры новой политической философии.
Из свободы как не-доминирования следуют
привлекательные институциональные выводы, и в моей
книге, предваряя доскональную эмпирическую
работу, которая еще должна быть проведена,
очерчены главные из них. Некоторые выводы имеют
хорошо знакомое республиканское звучание, например,
в том, что касается равенства, общества,
гражданской добродетели, конституционализма и
государственного регулирования. Другие не столь известны,
например, рассуждения, касающиеся политики,
которую должна будет проводить республика, и форм
демократии, которые она должна будет реализовы-
вать. Свобода как не-доминирование включает
богатое, даже радикальное многообразие
политических курсов и служит экуменическим основанием
для того, что в противном случае можно было бы
считать требованиями к государству со стороны
различных групп. Кроме того, понимание свободы как
не-доминирования предполагает концепцию
демократии, согласно которой место, обычно отводимое
согласию, должна занять оспариваемость:
первостепенное значение имеет не соответствие действий
правительства тому, что ему говорят делать, а
способность людей оспаривать любые действия
государства в стремлении не допустить произвола.
Многие люди помогали мне в обсуждении и
развитии идей этой книги и ее подготовке к
публикации, и я перед ними в долгу. Сознавали это Филип
Адаме и Пол Финн или нет, но именно они побудили
28

ПРЕДИСЛОВИЕ
меня написать полноценную книгу в защиту
республиканской свободы и республиканского правления,
как я их понимаю. Квентин Скиннер научил меня не
бояться защищать свои идеи, обратил мое внимание
на массив литературы, свидетельствующей в пользу
моей позиции, оказал мне моральную поддержку,
в которой я так нуждался, и сделал весьма полезные
замечания по первому варианту рукописи. Джеффри
Бреннан отслеживал каждый шаг моей
аргументации и принял участие в обсуждении идеи
регулирования, основанного на отношении людей,—важной
для последних двух глав— и придании
республиканизму характера интересного и важного проекта.
Однако самое сильное влияние, несомненно,
оказал Джон Брейтуэйт. Благодаря ему практически все
идеи книги обрели свою окончательную форму, и он
помог мне сделать так, чтобы они не потеряли связь
(надеюсь, что этого не произошло) с
эмпирическими и практическими вопросами.
Философы и политологи из Оклендского
университета сделали множество важных и тонких
замечаний по первой части книги, когда в качестве гостя
фонда-учредителя я изложил ее содержание в ряде
лекций в 1994 г· Помогла также реакция на мои
выступления французских и швейцарских
слушателей, когда в 1996 г. я имел честь быть гостем
Университетского института Франции (при Канском
университете) и Невшательского университета, а также
комментарии нидерландских коллег из
Университета Эразма Роттердамского в Роттердаме, где я
выступал с презентациями в мае 1996 г. Надеюсь, меня
простят, если я не буду называть всех, кто
высказывал ценные замечания в этих и других аудиториях.
Я очень обязан узкому кругу коллег и
студентов, которые охотно принимали участие в
обсуждении идей книги, в особенности Фрэнку Джексону
и Майклу Смиту. Благодаря им я продолжаю
получать знания, которых больше, чем я когда-либо
смогу использовать в своих исследованиях. Помощь
29

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
в создании книги оказали также Мойра Гатенс,
Кнуд Хааконсен, Элиза Качинска-Нэй, Кристин
Паркер, Дебора Рассел, Каролин Уэст и Джон
Уильяме. Многим другим я обязан замечаниями, а
иногда пространными письменными комментариями.
Среди них Дэвид Браддон-Митчелл, Пол Берк,
Валери Брейтуэйт, Эндрю Брайен, Тони Коуди, Сюзан
Доддс, Джон Ферджон, Боб Гудин, Барри Хиндесс,
Иан Хант, Дункан Айвисон, Чандран Кукатас,
Дуглас Маклин, Дэвид Миллер, Кевин Маллиган, Том
Нагель, Паскуале Паскуино, Марк Филп, Иан Ра-
венскрофт, Жан Фабиен Спитц, Джон Ур, Катрин
Вальке, Дэвид Уэст и Сюзан Вольф. Я весьма
признателен за помощь, оказанную Крисом Тредвел-
лом при подготовке машинописной копии, и за
высочайший уровень работы редакторов —Тима Бар-
тона, Доминика Байата и Софи Ахмад.
Книга посвящается моим детям, Рори и Оуэну—
от моего собственного имени и от имени их
матери. Даже если Эйлин Макнэлли не готова
разделить со мной ответственность за написанное, она
не может не признать, что помогла мне в
написании книги достаточно, чтобы книга была
посвящена и ей, и нашим детям.
В предисловии к «Общему сознанию» я писал
об атмосфере, созданной в Исследовательской школе
социальных наук при Австралийском национальном
университете в Канберре, благодаря которой я смог
написать свою первую работу. То же можно сказать
и о новой книге. Междисциплинарная ориентация
школы, ее стремление учитывать результаты лучших
австралийских и зарубежных исследователей, а
также интеллектуальная щедрость ее персонала и
студентов поддерживали меня на всем протяжении
работы над республиканской теорией. Мне повезло,
и я счастлив чувствовать свою причастность к
исследованиям этой школы.
Канберра, май igg6 г.

Введение
Идеи и политика
БЫЛО БЫ утопией полагать, что
происходящее в политике является функцией
нормативных идей, циркулирующих в политическом
мире и вокруг него. Форма, в которую облекается
институциональная политика, и форма, в которой
застывают институциональные паттерны,
детерминированы не только идеями о том, как все должно
выглядеть в идеале, но и интересами вовлеченных
сторон и их взглядами на эмпирические вопросы,
например, на то, что осуществимо в электоральном
и институциональном смысле.
И все же нормативные идеи играют важнейшую
роль в политической жизни, поскольку политики
и официальные лица могут получить поддержку
проводимого ими курса только в том случае, если
способны представить его в качестве
легитимного, т.е. мотивированного теми или иными общими
или почти общими убеждениями. Даже тайная
полиция восточноевропейских стран не смогла
защитить коммунистические режимы, когда всем стало
ясно, что их идеалы плохо продуманы или, во
всяком случае, плохо учитывают целевую аудиторию
и что в них мало кто продолжает верить.
Разумеется, нормативные идеи, циркулирующие
в политической жизни и вокруг нее, редко бывают
такими скоординированными, как идеи, которые
пронизывали коммунистические системы. В
сегодняшних развитых демократиях они существуют
в разного рода течениях, бурлящих вокруг выработ-
31

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ки важных политических решений. Иногда течения
объединяются и набирают силу, начиная
двигаться в направлении той или иной политики, иногда
они вступают в конфликт и порождают хаос и
непредсказуемость.
Главные идейные течения, омывающие наши
политические скалы, хорошо известны.
Во-первых, это экономические идеи, говорящие о
важности удовлетворения предпочтений, какими бы
они ни были, которыми наполнена общественная
жизнь, и о необходимости введения
эффективного порядка —обычно рыночного типа,—для
максимального удовлетворения предпочтений.
Во-вторых, это идеи, касающиеся всеобщих прав человека,
и неважно, как они формулируются — полностью
или частично, а также требований к политическим
институтам уважать эти права и обеспечивать их
соблюдение. В-третьих, это идеи, делающие
акцент на благосостоянии, справедливости и
равенстве—или на соответствующих проблемах, таких
как бедность и эксплуатация, подчинение или
угнетение,—и приводящие доводы в пользу систем,
обещающих те или иные важные результаты. И,
наконец, это идеи демократии, которые более или
менее однозначно связывают легитимность с
любой политикой и любыми моделями,
основанными на воле народа (как в этой традиции называют
мнение большинства) или избранных
представителей народа.
Идейные течения в политическом водовороте
сегодняшнего дня часто и достаточно успешно
изображаются как конкурирующие языки или
дискурсы легитимации. Это именно языки или дискурсы,
а не теории или идеологии, потому что
позволяют тем, кто говорит на этих языках, не
соглашаться друг с другом и дискутировать о тех или иных
политических вопросах. Они опираются на
общие предпосылки, достаточно абстрактные,
чтобы оставлять место для расхождений во мнени-
32

ВВЕДЕНИЕ
ях, и достаточно близкие друг другу, чтобы играть
роль сдерживающих факторов в спорах,
касающихся этих расхождений. Благодаря этому разговор
возможен, но его направление не предопределено.
Используя множество общих идиом—одной из них
является идиома свободы, о которой речь пойдет
ниже,—они при этом достаточно серьезно
отличаются друг от друга, чтобы их можно было считать
соперничающими системами, используемыми в
целях политической критики и легитимации
институциональных решений.
Политическая философия
Политика неизбежно проводится в нормативном
языке, в языке то одного идейного течения, то
другого; иначе говоря, одним из аспектов политики,
частичным ее аспектом, всегда служит обсуждение.
Если мы с этим согласны, то в чем тогда
заключается роль политического теоретика-нормативиста,
или, говоря иначе, политического философа?
Это подразумевает, что, чем бы еще
политический философ ни занимался, одной из главных его
задач является исследование языков политической
дискуссии и легитимации, критика
разнообразных предпосылок, из которых исходят эти языки,
изучение того, насколько совместимы языки друг
с другом и с языками других эпох и стран, а также
поиск новых и более широких понятий для ведения
политических споров.
Это одновременно банальная и захватывающая
задача. Захватывающая, поскольку требует от
философа как бы отойти в сторону и исследовать вещи,
которые, возможно, упускаются в пылу спора.
Политическая философия говорит о возможности
создания языка, на котором можно было бы
обсуждать политические вопросы, которые мы сами
ставим. Вам будут известны предпосылки этого
33

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
языка, и вы сможете изменять их, как будет
необходимо вам, а не среде спора и мысли, увлекающей
на пути, постоянно ускользающие от вашего
внимания. На взгляд философа, неисследованный язык,
будь то язык политики, язык этики, язык
свободной воли или язык сознания, не стоит того, чтобы
на нем говорить: он содержит слишком много
ненужных допущений. Эта задача, как и любое
философское исследование, захватывает, поскольку дает
возможность овладеть средой и в какой-то мере
поставить под контроль мысли, которые в противном
случае могли бы поставить под контроль вас самих.
Но эта задача в то же время банальна, ибо
какие бы прозрения ни посещали философа и чего бы
он ни достигал благодаря совершенному владению
предметом, все, на что он или она могут
рассчитывать, сводится к вкладу, в конкретный момент
времени и на конкретном форуме, в обсуждение,
которое, несмотря на все старания, выходит из-под
контроля. Политический разговор, в том виде как
он существует в современных развитых
демократиях, все время эволюционирует и изменяется: на
первый план выходит то один язык, то другой, и
дискуссия поворачивает то в одну, то в другую сторону.
Ни один индивид и, следовательно, ни один
философ не может рассчитывать ни на что другое, кроме
исполнения самой банальной роли. Его голос
может быть услышан лишь в узком кругу, а если он
обращается к другим аудиториям, то это почти всегда
происходит потому, что другие говорят нечто
похожее: его голос вливается в общий поток разговора.
Очень важно, чтобы философ сознавал пределы
своих стараний. Если, начиная заниматься
вопросами политического разговора, он надеется
разработать политическую философию, которая положит
конец другим политическим философиям с
помощью философского голоса, перекрывающего все
другие голоса, его ожидает разочарование. А
разочарование может привести к отчаянию и скеп-
34

ВВЕДЕНИЕ
сису в отношении самой возможности разговора.
Теоретик может вообразить, как воображают
многие наши современники, что в политике не
происходит настоящих дискуссий и все сводится к
голой власти, а политическая аргументация и обмен
доводами —- не более чем ритуальное
размахивание флагами. И поскольку ему не удается привести
публичную дискуссию в соответствие с
собственным разумом, он делает вывод, что в ней вообще
отсутствует разум: даже такой, который никогда
не претворяется в жизнь быстро, или такой,
который никогда не претворяется в жизнь в
совершенном виде, или такой, который никогда не
претворяется в жизнь благодаря собственной движущей
силе, или такой, который никогда не побеждает
сразу на всех фронтах.
Подобный теоретик, рассматривая, например,
события последних двухсот лет, не видит, что
достигнутые договоренности или изменение позиций
были результатом обсуждения. Он не замечает
долгих, иногда срывавшихся, но все же важных
дискуссий, имевших место в различных странах по таким
вопросам, как отмена рабства, реформа
«карманных» избирательных округов, обязательное
образование, расширение избирательного права,
избрание в парламент женщин, социальное обеспечение,
развитие системы госпиталей и бесплатного
здравоохранения. И он считает своим
профессиональным долгом находить основания для циничного
отрицания значимости любых событий такого рода
или того, что они происходили, пусть отчасти, в
результате обоснованных требований или
обоснованного возмущения.
Ни один философ не может рассчитывать
на многое, работая в одиночку, однако это не
означает, что политическая философия как таковая
ни на что не способна. Политический разговор,
происходящий в отрыве от рефлексии
политических философов, представляет собой унылое и без-
35

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
радостное зрелище. Ибо в большинстве случаев
именно благодаря теоретикам термины
политического обсуждения подвергаются систематическому
анализу, сопоставлению, а иногда обновлению или
замене. Разговор без постоянной рефлексии
такого рода быстро деградирует до шума и гама,
догматически высказываемых тезисов и контртезисов.
Если бы политических философов не существовало,
их следовало бы выдумать.
Республиканский поворот
Но довольно о природе политики, во всяком случае,
о ее разговорном аспекте и о роли политической
философии. Для чего же тогда написана эта книга?
Хотелось бы напомнить коллегам, а в идеале
более широкой аудитории, которую иногда начинает
интересовать политическая философия, об одной
проблеме и об одном идеале, которым уделяется
недостаточное внимание в современных
дискуссиях. Проблему можно сформулировать как
недовольство доминированием, а идеал — как
мечту о свободной жизни. Мне хотелось бы показать,
что язык доминирования и свободы — свободы как
не-доминирования —связан с долгой традицией
республиканской мысли, которая повлияла на
многие важнейшие институты и конституции,
ассоциируемые нами с демократией. И я хочу показать, что
имеются веские причины для того, чтобы вернуть
этот язык в современные политические дискуссии.
Мышление о политике в терминах требований
свободы как не-доминирования позволит получить
полное и убедительное представление о том, каким
может быть достойное государство и достойное
гражданское общество.
Недовольство, о котором я упомянул,
вызывается необходимостью жить по милости другого, быть
уязвимым перед вредом, который способен произ-
36

ВВЕДЕНИЕ
вольно причинить другой, особенно когда каждый
из вас может видеть, что над ним доминирует
другой, когда он может видеть, что каждый это видит
и т.д. Это недовольство жены, избиваемой мужем,
когда ему вздумается, и не несущего за это никакой
ответственности. Это недовольство наемного
работника, который не смеет пожаловаться на
работодателя и уязвим перед любым
злоупотреблением с его стороны, как мелким, так и серьезным. Это
недовольство должника, которому приходится
зависеть от ростовщика или банковского служащего,
чтобы избежать разорения и краха. И это
недовольство того, кто, получая социальную помощь, уязвим
перед лицом кассира, по капризу которого дети
этого человека могут получить, а могут и не
получить талоны на питание.
Современная теория говорит, что индивиды
в этих обстоятельствах сохраняют свободу,
поскольку не подвергаются активному принуждению или
обструкции. Однако независимо от того, избегают
они вмешательства или нет, они несомненно
испытывают недовольство. Такие индивиды живут
в тени другого, хотя над ними и не занесена
ничья рука. Они живут в неизвестности, не зная, что
взбредет в голову другому, им надо быть все время
начеку и учитывать настроение другого. Их
уязвимость унизительна, они не способны смотреть
другому в глаза и даже начинают заискивать, льстить
или раболепствовать, лишь бы завоевать его
расположение.
Итак, говорю я, согласно старому
республиканскому взгляду, индивиды, находящиеся в таком
положении, не свободны. Когда нет несвободы, нет
и доминирования, даже если доминирующий агент
крепко держит вас в своих руках. Несвободная
жизнь состоит не в ограничении; напротив,
ограничение со стороны справедливой системы права —
не-деспотический режим —не делает вас
несвободным. Несвободная жизнь состоит в зависимости
37

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
от каприза, от прихотливой воли или
причудливого суждения другого. Свобода предполагает
эмансипацию от любой подчиненности, от любой
зависимости такого рода. Она требует, чтобы вы были
способны смотреть в глаза согражданам и считать,
как и они, что никто не обладает властью
произвольного вмешательства в жизнь другого человека.
Старая республиканская традиция, о которой
я говорю, —это традиция, которую мы
ассоциируем с Цицероном и Римской республикой, с
Макиавелли—«божественным Макиавелли» в его
«Рассуждениях»,—а также с многочисленными другими
авторами, жившими в итальянских республиках
эпохи Возрождения. Это традиция, к которой
принадлежат Джеймс Гаррингтон и множество других,
менее значительных фигур эпохи английских
гражданских войн и республики, а также
последовавшего за нею периода и многочисленные теоретики
республики в Англии, Америке и Франции XVIII в.
Предмет моего особого интереса —республиканцы,
занимавшие господствующее положение в
английской и американской политической мысли с
конца XVII по XVIII в. включительно. Республиканцы
были преданы идеалу свободы как не-доминиро-
вания — свободы как избавления от произвола —
и способствовали формированию навыков
политического действия и мышления, которые живы
и сегодня. Республиканцы любили повторять, что,
хотя дело свободы как не-доминирования
зависит целиком и полностью от государства и его
чиновников (в конце концов, именно благодаря
государству и конституции люди пользуются такой
свободой), государственные служащие все же
представляют существенную угрозу для дела свободы,
и народ должен «держать ублюдков в узде». Ценой
свободы является неусыпная бдительность.
Прославляя идеал свободы как
не-доминирования, английские республиканцы всегда
считали этот идеал достоянием элиты —состоятельных
38

ВВЕДЕНИЕ
мужчин, принадлежащих к мейнстриму; все они
были в конечном счете мужчинами, и
мужчинами своего времени. Но ничто не мешает сделать
этот идеал свободы всеобщим, разделяемым всеми
членами современного общества. Во всяком случае,
таково мое убеждение, которое я буду проводить
на всем протяжении книги. Полагаю, что
понимание свободы как не-доминирования согласуется
со многими нашими представлениями, что оно
обращает внимание на недостающие и желательные
вещи, на самом деле уже прописанные во многих
наших институтах, и что оно поможет
сформулировать важные соображения, касающиеся того, что
должны делать достойное государство и достойное
гражданское общество.
Выше я говорил, что в мире сегодняшней
демократической политики имеется множество языков
легитимации. Но важной общей чертой этих
языков является то, что все они так или иначе
включают понятие свободы, во всех имеется общая идиома
свободы. Язык экономики направляет нас на
свободный рынок и говорит о свободе заключать
любые контракты, какие мы пожелаем; язык прав
обращает внимание на свободу мысли, свободу
самовыражения, свободу передвижения и т.д.; язык
благосостояния, справедливости и равенства
(соответственно язык нищеты, эксплуатации и
подчинения) говорит о требованиях, необходимых для
пользования свободой или для ее эффективного
функционирования. А язык демократической
легитимации не устает говорить о легитимности
свободных решений, принимаемых свободным
народом, и об участии индивидов в общей коллективной
свободе.
Идиома свободы с ее разными, но
пересекающимися смыслами указывает на то, что всем нам, или
по крайней мере тем, кто разделяет ценности
западных демократий, очень дорого понятие
свободы. Как бы мы ее ни толковали, свобода является
39

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
мантрой нашего мышления. Такой статус означает,
что мои доводы в пользу республиканского идеала
свободы будут интересны не только антиквару или
аналитику. Полагаю, что традиционный
республиканский идеал свободы придает силу и единство
стоящим в повестке дня неотложным
политическим требованиям и что если государство и
общество позаботятся о свободе как не-доминировании
своих членов, то многие другие недостающие вещи
позаботятся о себе сами. Верно или нет последнее
предположение, центральная роль понятия
свободы требует как минимум, чтобы на него
обратили внимание. Быть может, это понимание свободы
ошибочно, но оно вовсе не тривиально.
Так или иначе, не я один придерживаюсь той
точки зрения, что республиканская традиция
является важным источником идей и идеалов. В
последние два десятилетия историки, такие как Джон
Покок (1975) и Квентин Скиннер (1978; 1983; 19&4)>
не только описали эту традицию и придали ей
зримые очертания, но и показали, какой может быть
современная политика с точки зрения
республиканизма. По мнению Скиннера, например, эта
традиция дает новое понимание свободы; на том же
выводе строится и моя собственная аргументация,
о чем пойдет речь в первой главе. С другой
стороны, некоторые теоретики права, такие как Касс
Санстейн (1990а; 1993а» l993ty> занялись
республиканской традицией в ее особой американской
реинкарнации конца ι8οο-χ гг. и привели веские
доводы в пользу того, что она позволяет по-новому
интерпретировать Конституцию США и, в более
общем плане, роль государства. В конце книги я
укажу на целый ряд точек соприкосновения с идеями
Санстейна. Криминологи и теоретики
государственного регулирования, такие как Джон Брейту-
эйт, с которым я тесно сотрудничаю,
обнаруживают в республиканской традиции множество важных
идей, позволяющих формулировать как требования
40

ВВЕДЕНИЕ
к системе регулирования, скажем в сфере
криминальной юстиции, так и наилучшие способы
реализации этих требований (Ayres and Braithwaite 1992)·
И это только некоторые из множества
комментаторов, которые пишут в последние годы о
республиканизме и порой активно используют
республиканские идеи1.
Республиканизм, популизм
и либерализм
Когда Скиннер, Санстейн и Брейтуэйт говорят
о себе как о республиканцах, и когда ваш
покорный слуга тоже так себя называет, это означает,
что традиция, к которой мы себя причисляем,
отличается от традиции, в конечном счете
популистской, прославляющей демократическое участие как
одну из высших форм блага и часто
демонстрирующей коммунитарный энтузиазм с его чаянием
сплоченного, однородного общества, предварительным
условием которого часто считается народное
участие (Philp 1996). Республиканская традиция,
которая представлена в этой книге, не является сама
по себе ни популистской, ни сколько-нибудь ком-
мунитаристской. Республиканская свобода
является коммунитаристским идеалом лишь в том
смысле, который разъясняется в главе 4> но идеал такой
свободы совместим с современными
плюралистическими формами общества. И хотя республиканская
традиция ценит демократическое участие и
придает ему большое значение, она не считает его
фундаментальной ценностью. Демократическое участие
ι. Например: Nicolet 1982; Ferry and Renaut 1985; Michelman 1986;
Elkin 1987; Pagden 1987; Weintraub 1988; Taylor 1989;
Тейлор 1998; Oldfield 1990; Bock et al. 1990; Rahe 1992; Fontana
1994; Hutton 1995; Blom 1995; Spitz 1995a; Viroli 1992; Viroli
1995. См. также: Pettit 1996c.
41

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
существенно важно для республики, но оно важно
лишь для продвижения свободы как не-доминиро-
вания, а не само по себе,—не потому, что свобода,
как утверждает позитивная концепция, есть не что
иное, как право на демократическое участие.
Этот пункт необходимо подчеркнуть особо,
потому что термин «республиканский» во многих кругах
связывают, вероятно под влиянием Ханны Арендт
(Arendt 1958; Арендт 2θθθ; Arendt 1973» Арендт 2θΐι),
с коммунитаристским и популистским подходом
(Viroli 1992: 286-7). С точки зрения этого подхода
люди в их коллективном присутствии —господин,
а государство—слуга, и поэтому на представителей
государства и чиновников следует опираться
только в самом крайнем случае, когда это абсолютно
необходимо. Всегда предпочтительна
непосредственная демократия, осуществляемая через собрание
или плебисцит. В республиканской же традиции,
напротив, народ — доверитель, как
индивидуальный, так и коллективный, а государство
—распорядитель: в частности, народ доверяет государству
задачу обеспечения не-произвольного правления.
С точки зрения республиканизма
непосредственная демократия часто играет весьма неприглядную
роль, поскольку может привести к крайней форме
произвола —тирании большинства. Поэтому, хотя
демократические инструменты контроля,
разумеется, желательны и необходимы, вовсе не они
составляют важнейший элемент надлежащего правления.
Довольно, однако, о популистской альтернативе.
Каковы отношения между республиканской
традицией, как я ее понимаю, и, по-видимому, более
важной альтернативой, представленной либеральной
концепцией политики?
Республиканская традиция, как будет показано
ниже, опирается на общее с либерализмом
допущение о возможности организации жизнеспособного
государства и жизнеспособного гражданского
общества на основе, позволяющей преодолеть мно-
42

ВВЕДЕН И Ε
начисленные религиозные и другие разногласия.
Многие либералы даже утверждают, что
республиканизм—это их собственная традиция. Но
либерализм за двести с лишним лет и в большинстве
главных версий был связан с негативной концепцией
свободы как отсутствия вмешательства и с той
мыслью, что нет ничего особенно репрессивного в том,
что некоторые люди обладают доминирующей
властью над другими, в случае если они не
пользуются ею и не собираются этого делать. Относительное
безразличие к власти доминирования обусловило
толерантность либерализма к тем отношениям в
семье, на рабочем месте, на выборах и т.д., которые
республиканец осуждает, считая их примерами
доминирования и несвободы. И это означает, что если
либералы, как и многие другие, озабочены
проблемами нищеты, невежества, неуверенности в
завтрашнем дне и т. п., то это обычно продиктовано
целями, которые не связаны с приверженностью свободе
как не-вмешательству: например, с
удовлетворением базовых потребностей или достижением
определенной степени равенства между людьми.
Либерализм в моем понимании является
широкой церковью (Ryan 1993)· Либералы —это те, кто
понимает свободу как не-вмешательство.
Существуют либералы левого и правого толка. Левые
либералы подчеркивают необходимость не-вмешательства
как реальной, а не просто формальной ценности
или дополняют ценность не-вмешательства
другими ценностями, такими как равенство или
ликвидация нищеты. Согласно правым либералам
—классическим либералам, или либертарианцам (Machan
and Rasmussen 1995)5— необходимо лишь
не-вмешательство, установленное в качестве
формально-правовой реальности. Следует заметить, что многие
левые либералы не согласились бы с
приведенной классификацией (Larmore ig93: ch-7; Holmes
1995). Для них либерализм имеет гораздо больше
общего с республиканской, а не с либертарианской
43

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
позицией (Ackerman ig91: 29-30)· Возможно, они
не приняли бы деления на популизм,
республиканизм и либерализм и отказались бы от него в
пользу альтернативной таксономии, например, деления
на популизм, республиканизм/либерализм и
либертарианство.
Следует сказать несколько слов в защиту этой
альтернативы. Как уже отмечалось, согласно
популистскому образу правления, народ —господин,
государство — слуга, а согласно республиканскому
образу, народ — доверитель, государство
—распорядитель. Левые либералы почти наверняка
одобрили бы образ «доверителя — распорядителя»,
и одной из привлекательных черт предложенной
таксономии является то, что либертарианство
может быть отнесено к третьему и отличающемуся
от других типу отношений между народом и
государством. Те, кто называет себя либертарианцами,
склонны считать народ совокупностью атомизи-
рованных индивидов, не имеющей коллективной
идентичности, и изображают государство как,
в идеале, всего лишь инструмент, помогающий
индивидам решать их атомизированные проблемы.
Модель «совокупность индивидов — инструмент,
содействующий удовлетворению индивидуальных
потребностей» отличается и от модели «господин —
слуга», и от модели «доверитель —распорядитель».
Тем, кто предпочитает таксономии, учитывающие
несколько измерений, понравится деление на
популистов, республиканцев/либералов и
либертарианцев.
Несмотря на это соображение, я буду
придерживаться взгляда на либерализм как на широкую
церковь, включающую как левых либералов, так
и либертарианцев. Моя главная задача
—исследование того, что думают о свободе различные
теоретики. На мой взгляд, большинство из тех, кто
называет себя либералами, хотя и не все (см. Gaus
1983; Raz 1986), рассматривают свободу негативно,
44

ВВЕДЕНИЕ
как не-вмешательство; и нет никакого сомнения,
что они не рассматривают ее в духе
республиканизма, т.е. как не-доминирование. Левые
либералы найдут привлекательной изложенную в данной
книге республиканскую линию в ее
институциональных импликациях. Однако, по моему мнению,
большинство из них должно будет признать, что
моя позиция опирается на другое основание.
Вполне возможно, это основание было хорошо
известно мыслителям, которыми восхищаются либералы
и которые принадлежат к республиканской
традиции, таким как Гаррингтон и Локк, Монтескье
и Мэдисон, но оно отличается от того основания,
которое обычно приводится в сочинениях
либерального толка.
Некоторые историки мысли будут
недовольны несистематичностью, с которой я подхожу
к республиканской традиции, отличая ее от
либеральной и популистской, и поэтому мне
придется кое-что уточнить. Хотя моя книга начинается
с понятия свободы и его исторического
происхождения, и хотя я подчеркиваю этот аспект в
данном введении, главное ее содержание—не в анализе
разнообразных тезисов, выдвигаемых историками
идей. Возможно, республиканизм не
заслуживает наименования традиции, поскольку не
является достаточно последовательной и связной
концепцией, чтобы его можно было трактовать таким
образом. Возможно, в XVII в. произошел такой
рывок в проблематике власти государства, в отличие
от власти могущественных лиц, что мы не увидим
единой традиции, сохранившейся несмотря на
разрыв (Pasquino, в печати; см. также Michelman 1986;
Manent 1987)· Возможно также, что имеются
другие основания для деления того, что я считаю
одной традицией, на различные периоды или
течения. Но такие детали меня не интересуют.
Строго говоря, важно только то, что
понимание свободы как иммунитета от произвольной вла-
45

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
сти можно найти у многих старых авторов, что это
особая и интересная концепция идеала и что такое
понимание заслуживает того, чтобы привлечь
внимание современной политической философии.
Конечно, это не подводит черту под моим рассказом
об истории республиканской мысли. Вера в
свободу как не-доминирование объединяет мыслителей
очень разных периодов и философских взглядов.
И я полагаю, что это порождает общие
институциональные проблемы, касающиеся характера законов
и правления, ограничения власти и контроля над
ней, а также культивирования добродетели и
недопущения коррупции. Но исторический аспект
книги второстепенен. Историки идей, возможно,
сочтут ее некорректной, а содержащиеся в книге
исторические оценки—упрощениями, оправданными
только с точки зрения колорита, который они
придают моим философским рассуждениям.
Доводы в пользу
республиканизма
Стоит ли ожидать, что популисты и либералы,
правого или левого толка, обратят внимание на
республиканский подход? Любой принципиальный
подход к политике содержит некую аксиому или
множество аксиом, из которых следуют выводы,
касающиеся более конкретных институциональных
вопросов. Эти аксиомы не обязательно выступают
единственным обоснованием, как в
фундаментализме, но представляют собой неплохой исходный
пункт для организации интуиции. Любой подход
такого рода оценивается с двух сторон: во-первых,
с точки зрения привлекательности аксиомы или
аксиом, как самих по себе, так и в отведенной им
организационной роли; и, во-вторых, с точки зрения
правдоподобия и адекватности теорем, выводимых
из аксиом. Это представление отвечает методу «ре-
4б

ВВЕДЕНИЕ
флексивного равновесия» Джона Ролза (Rawls 1971;
Ролз 20ю), который будет рассмотрен ниже.
Полагаю, что республиканская теория должна
понравиться всем ее соперницам аксиомой, с
которой эта теория начинается. Республиканская
концепция свободы привлечет либералов, поскольку
она говорит об индивидуальном выборе и тем
самым имеет много общего с негативным понятием
свободы как не-вмешательства. Она привлечет
популистов, поскольку требует, говорю я, чтобы не-до-
минирующее правление учитывало интересы и идеи
простых людей; именно эта идея лежит за
позитивным, популистским понятием свободы как
демократического господства над собой. Главная
аксиома республиканской мысли —не какое-то
новомодное понятие. И это не понятие, наподобие понятий
справедливости или равенства, которое зависит
в своей привлекательности от опровержения
другой позиции. Эта аксиома традиционна, и она
достаточно скромна, чтобы претендовать на внимание
всех, кто хотел бы с нею познакомиться.
Однако, хотя республиканская теория
организована вокруг скромного и традиционного
исходного пункта, она весьма плодотворна и смела в своих
теоремах, касающихся государственных
институтов. Речь идет не о сухом и бессердечном правлении
правых либералов, которое они считают
достаточным, и не об интервенционистском, чреватом
тиранией правлении большинства, которое
защищают популисты. Республиканская теория по своему
направлению близка к взглядам левых либералов,
примером чего является данная книга, но
предлагает конкурирующую аксиоматизацию многих
разделяемых ими интуиции. Наша аксиоматизация
имеет два преимущества. Во-первых, она начинает
с исходного пункта, который не настолько спорен,
как пункт, из которого обычно исходят левые
либералы, и создает почву для дискуссии, например,
с оппонентами справа. Во-вторых, республикан-
47

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
екая аксиоматика развивает даже общие интуиции
весьма своеобразным и в то же время
убедительным способом. Например, как будет показано ниже,
она предлагает привлекательный способ
обоснования эгалитарных и даже коммунитарных интуиции.
И она дает возможность для захватывающего
переосмысления демократических институтов, в
результате которого понятие согласия заменяется
понятием оспариваемости (contestability).
План книги
Перейдем теперь к плану книги. Глава ι
рассказывает о возникновении и упрочении республиканского
понятия свободы, а затем о его закате после
наивысшего успеха во время дебатов вокруг Американской
революции. Именно тогда, с моей точки зрения,
понятие свободы как не-вмешательства одержало
верх над понятием свободы как не-доминирова-
ния, а либерализм занял место республиканизма
в качестве господствующей политической
философии. Глава 2 дает философскую формулировку
понятия свободы как не-доминирования, вводя
формальные признаки этой идеи и намечая пункты
расхождения со свободой как не-вмешательством.
Глава з приводит доводы в пользу способности
свободы как не-доминирования служить руководящим
идеалом для государства. Глава 4 выясняет
точки соприкосновения между свободой как не-доми-
нированием и связанными с нею ценностями,
выраженными во французском трио — liberté, égalité,
fraternité. Целью этой главы является
демонстрация эгалитарного и коммунитарного аспектов
свободы как не-доминирования и ее
привлекательности как политического идеала.
За этими главами следуют еще четыре главы,
в которых обсуждаются институциональные
выводы из той организации государства и гражданско-
48

ВВЕДЕНИЕ
го общества, которая наилучшим образом служит
делу свободы как не-доминирования. В главе 5
разбираются требования к современному государству,
выполнение которых должно предупредить
произвольное вмешательство индивидов и групп,
происходящее в силу различия ресурсов и dominium,
в дела друг друга. В главе б обсуждаются средства,
необходимые для того, чтобы республиканское
государство успешно продвигало не-доминирова-
ние и не превращалось само в форму
доминирования, связанную с понятием-близнецом — Imperium
(Kriegel 1995)· Если в главе 5 излагаются цели
республиканского государства, связанные с контролем
над dominium,—общие дела, с которыми оно должно
идентифицироваться, политические решения,
которые оно должно воплощать в жизнь,—то в главе б
описываются формы, в которые государство должно
облечься, чтобы контролировать Imperium: в
частности, в ней описаны те формы конституционализма
и демократии, которые необходимы для
предупреждения этой угрозы. В главе η обсуждаются
способы, позволяющие сделать реализацию
республиканских целей и форм гибкой или прочной за счет
механизмов регулирования, призванных не допустить
сбоев и злоупотреблений. Глава 8 завершает наше
обсуждение: в ней доказывается, что, если
республиканское государство хочет достичь своих целей
в отношении dominium и Imperium, оно должно
объединить усилия с формой гражданского общества,
в котором глубоко укоренились республиканские
ценности. Государство не может совершать
чудеса в одиночку. Хотя вопрос об объединении усилий
с гражданским обществом обсуждается в самом
конце книги, он чрезвычайно важен. Читатель,
одолевший первые семь глав, но остановившийся на
восьмой, упустит шанс познакомиться с одним из самых
существенных аспектов республиканизма.

Часть I
Республиканская свобода

ГЛАВА 1
До негативной и позитивной
свободы
I. Негативная и позитивная свобода
В СЕГОДНЯШНИХ дискуссиях об
общественной и политической организации
господствует различение, ставшее знаменитым
благодаря Исайе Берлину (Berlin 1958; Берлин 2θθΐ). Это
различение негативной и позитивной свободы,
которое он проводит, следуя традиции конца XVIII в.
(Lind 1776)·
Негативная свобода, согласно Берлину,
предполагает отсутствие вмешательства, где под
вмешательством понимается более или менее
преднамеренное вторжение. Примером последнего служит
не только чисто физическое насилие вроде
похищения или заключения в тюрьму, но также
принуждение с помощью реальной угрозы («кошелек или
жизнь»; «деньги или судебный пристав»). Я
негативно свободен «в той степени, в какой ни один
человек или никакие люди не вмешиваются в то,
что я делаю» (Berlin 1958: Ъ Берлин 2θθΐ: 125-126),—
в той степени, в какой я могу совершать свой
выбор, не встречая препятствий и без принуждения.
Позитивная свобода, по Берлину, требует не
только отсутствия вмешательства, не только того, чтобы
другие оставили вас в покое. Она требует от агента,
чтобы он принимал активное участие в достижении
контроля или господства над собой. «Я», с которым
он себя отождествляет, должно взять на себя
ответственность за меньшие или частичные «я»,
скрывающиеся внутри каждого индивида. Я позитив-
53

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
но свободен, если достиг свободы «быть хозяином
себе», и свободы «от того, чтобы мой выбор
определяли другие» (Berlin 1958· 19; Берлин 2θθΐ: 138).
Благодаря Берлину современные теоретики
считают негативную свободу осмысленным идеалом
и серьезно сомневаются в свободе позитивной.
Идеал позитивной свободы как господства над собой
кажется привлекательным, писал Берлин, но легко
поддается интерпретации, не сулящей ничего
хорошего, как, скажем, способности, возможно с
помощью дисциплинарных мер государства,
господствовать над меньшим «я», как выхода за пределы
разобщенного атомистического «я» через его
поглощение более широким целым национального
духа, или как подавления децентрализованной
индивидуальной воли, чтобы стать частью
самоопределяющейся политии, которая выявляет и
реализует общий интерес.
Берлин не просто придал негативной
свободе привлекательные, а позитивной свободе
—зловещие черты. Ему также удалось внушить мысль,
что большинство практически мысливших
теоретиков Нового времени понимали свободу в
негативном смысле, а позитивное толкование свободы
связано с более ранними и сомнительными
источниками. Берлин находит негативную концепцию
у «классических английских политических
философов», таких как Гоббс, Бентам и Милль, у светочей
французского Просвещения, таких как Монтескье,
Констан и Токвиль, и у американских героев, таких
как Джефферсон и Пейн, короче говоря, в
пантеоне либерализма Нового времени. Что касается
позитивной концепции, то она, на его взгляд,
связана с континентальными романтиками, такими как
Гердер, Руссо, Кант, Фихте, Гегель и Маркс, с
религиозными и квазирелигиозными группами
—буддистами, христианами и стоиками и с радикальными,
даже тоталитарными политическими
мыслителями, такими как якобинцы и коммунисты.
54

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
Предлагая сценарий, в котором действуют
герои и антигерои, Берлин обращается к традиции
различения древней и новой свободы (Spitz 1995а)>
имея в виду, что если позитивная свобода есть
нечто принадлежащее прошлому, если это свобода
древних, то негативная свобода — истинно
современный идеал. В то время как негативная свобода
является ценностью Просвещения, которую,
по-видимому, мы все сегодня разделяем, позитивная
свобода является идеалом, привлекающим лишь таких
служителей досовременной эпохи, как романтики
Контрпросвещения. Различение древней и новой
свободы получило известность в начале прошлого
столетия благодаря Бенжамену Констану (Constant
1988; Констан 1992) и его знаменитому эссе «О
свободе у древних в ее сравнении со свободой у
современных людей». Свобода современных людей
по Констану —это негативная свобода по Берлину,
а свобода у древних в его понимании —свобода
принадлежности к демократически
самоуправляющемуся обществу — самая известная версия
позитивной концепции Берлина. Новая свобода—это когда
вас оставляют под властью вашей собственной
личной воли, а древняя свобода —это участие в
правлении публичной, демократически
детерминированной воли. Современный идеал носит отчетливо
либеральный, а древний —отчетливо популистский
характер (Riker 1982).
Полагаю, что различение негативной и
позитивной свободы сослужило плохую службу в истории
политической мысли, поддержав философскую
иллюзию, согласно которой, если отставить в
сторону детали, существуют всего два способа
понимания свободы: свобода состоит либо в отсутствии
внешних препятствий для индивидуального
выбора, либо в присутствии и, как правило,
приведении в действие (Taylor 1985: essay 8; Baldwin 1984)
средств, способствующих господству над собой и
самореализации: особенно таких средств, как участие
55

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
в правлении и голосование, с помощью которых
индивид может объединяться с другими в
формировании общей, народной воли.
Различение негативной и позитивной свободы
служило опорой для исторического нарратива,
сопровождавшего философскую дихотомию личной
и популистской свободы. Согласно этому нарра-
тиву, проблемы тех, кто говорил в досовременные
времена о свободе, почти всегда касались
демократического членства, участия и самореализации,
которая якобы достигается принадлежностью к
сообществу; это проблемы такого рода, которые могли
прекрасно разрешаться, например, в отношении
граждан классических Афин; во всяком случае, тех
Афин, которые предстают в мягкой,
ностальгической трактовке Контрпросвещения (Arendt 19735
Арендт 20и; Maclntyre 1987; Макинтайр 2θθθ; в
отличие от Fustel de Coulanges 1920; Фюстель Де Ку-
ланж 20ю; Finley 1973)· Вместе с тем проблемы
людей Нового времени рассматриваются как продукт
меняющегося, более индивидуалистического
общества, отвергающего идеал публичного участия ради
идеала личной сферы деятельности, в которой
каждый индивид находит собственный путь. Если
демократическое участие и поддерживается этой
философией свободы, то не потому, что оно является
благом самим по себе, а потому, что служит
полезной цели в защите индивида.
Полагаю, что эти философские и исторические
противопоставления ошибочны и вводят в
заблуждение. В частности, они не позволяют увидеть
философскую обоснованность и историческую
реальность третьего, радикально иного способа
понимания свободы и институциональных требований
свободы. Я называю этот третий подход
республиканским, и моей целью в данной главе является
нанесение республиканизма на историческую и
философскую карту существующих альтернатив (см.
Spitz 1995b).
56

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
Говоря о республиканизме, я имею в виду
давнюю и широкую республиканскую традицию,
которая стала предметом исследований новейшей
исторической школы (Fink 1962; Raab 1965; Baron 1966;
Pocock 1975; Skinner 1978; Pagden 1987; Oldfield 1990;
Bock et al., 1990; Fontana 1994). Сама традиция
берет начало в классическом Риме и связана, прежде
всего, с именем Цицерона. Она была воскрешена
в эпоху Возрождения, проявившись в полной мере
в конституционной мысли Макиавелли, и
сыграла важную роль в представлениях о себе
республик Северной Италии, первых европейских поли-
тий Нового времени. Республиканизм предложил
язык, который господствовал в эпоху Нового
времени в политике Запада, особенно в Голландской
республике, а также во времена Гражданской
войны в Англии и в период, предшествовавший
американской и французской революциям.
Среди выдающихся представителей современной
республиканской традиции — Гаррингтон,
Монтескье и, возможно, Токвиль; к ней следует
причислить, конечно, и Руссо, хотя, по-моему, это
можно сделать только при условии не-популистской
интерпретации его взглядов (см. Spitz i995a)· При
этом самое яркое выражение данная традиция часто
получала не у отдельных хорошо известных авторов,
а в таких текстах, как «Письма Катона» (Trench-
ard and Gordon 1971) и «Федералист» (Madison et al.
1987; Федералист 1993). Первый их этих текстов
связан с традицией английского республиканизма,
существовавшей со времен английской революции
и до конца XVIII в. (Robbins 19595 Fink 19бя; Raab
1965). Второй и, разумеется, более известный текст
представляет собой классическую формулировку
связанной с английским республиканизмом
трансатлантической идеологии, которая стояла за
Американской революцией (Bailyn 1967; Бейлин 2θΐο).
Республиканская традиция сохраняла единство
во времени благодаря отчасти почтительному от-
57

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ношению к названным авторитетным текстам,
отчасти общему энтузиазму в отношении идеалов
и уроков республиканского Рима, а отчасти
акценту на важности некоторых институтов, как то:
верховенства закона, в отличие от верховенства людей;
смешанной конституции, в которой разные ветви
власти служат в качестве сдержек и противовесов
друг для друга; гражданской добродетели
—стремления людей служить, и служить честно, занимая
государственные посты. Самой важной
объединительной силой традиции в конце концов стала
привычка к особому способу концептуализации
свободы. Но все это не является для меня чем-то само
собой разумеющимся и подлежит обсуждению.
Одной из отличительных черт республиканской
традиции часто служил антимонархизм,
особенно во время Гражданской войны в Англии, а
затем после Американской революции и Французской
революции. Но республиканцы были
антимонархистами только в том смысле, что
рассматривали монарха как человека, неизбежно
стремящегося к абсолютной власти и нарушающего принципы
драгоценной республиканской свободы. Поэтому
они не возражали против конституционной
монархии, установленной в Англии в XVIII в.,
«государства», где, по известному замечанию Монтескье
(Montesquieu 1989· 7°j Монтескье 1999: 68), «под
формой монархии скрывается республика» (Rahe
1992: 524)· Мало того, многие из тех, кого
следовало бы считать республиканцами, не называли себя
так по стратегическим или иным соображениям.
Подобно Монтескье, они предпочитали не
выглядеть радикалами.
Республиканские темы нашли особенно
благодатную почву в Англии, где они начали появляться
в XVII в. По мере своего развития начиная со
Средних веков (Вегтап 1983) суды и гражданское право
в Англии принимали все более
децентрализованный, неволюнтаристический характер и породили
58

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
твердое убеждение, что люди по закону имеют
права—древние права народа, как их часто называли,—
даже права, защищающие от сильных мира сего.
Благодаря правам люди чувствовали, что живут под
защитой конституции, верховенства закона,
древнего и непоколебимого порядка (Blackstone 1978:
127-8; Pocock 1987; ср. Blom К)95: 49)· Этот
судебно-правовой фон был, по-видимому, так же важен
для развития английской республиканской
традиции в XVIII в., как и собственно республиканские
идеи, для которых он служил столь благодатной
почвой. Это означало, что на каждом новом
этапе своего развития республиканизм всегда находил
выражение в юридических формах, центральное
место среди которых отводилось правам
—основанным на обычае, судебно-правовым и
конституционным—как бастионам, предоставлявшим защиту
от абсолютной власти (Tully 1993: 261-2; см. также
Ingram 1994)·
Далее следуют шесть разделов. В разделе II я
показываю, что имеется философское пространство,
не занятое различением негативной и позитивной
свободы, и что в нем есть место для третьего и
особого подхода —концепции свободы как не-домини-
рования. В разделе III излагается республиканская
концепция и проводится —в соответствии с
новейшими исследованиями и вопреки традиционным
ортодоксальным взглядам —мысль, что эта
концепция не является примером позитивного подхода.
После этого, в разделах IV и V, я привожу доводы
в пользу того, что авторы, принадлежавшие к
республиканской традиции, имели в виду именно
концепцию свободы как не-доминирования, а не
негативную концепцию свободы как не-вмешательства.
В разделе VI показывается, как в конце XVIII в.
общепринятое республиканское понимание свободы
уступило место концепции свободы как
не-вмешательства. И, наконец, в разделе VII кратко
излагаются соображения, сыгравшие важную роль в нис-
59

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
провержении республиканского образа мысли
и триумфе новой концепции.
История, которую я рассказываю, приняла
неожиданный оборот. Среди тех, кто приветствовал
Американскую революцию и наступление новой
эпохи, которую, казалось, она возвещала, не было
авторов негативной, современной концепции
свободы как не-вмешательства. Последние выступали
против революции и защищали интересы
британской короны. И наоборот, те, кто приветствовал
и защищал революцию, вдохновлялись
республиканской концепцией свободы как не-доминирова-
ния, со временем вытесненной современной идеей.
II. Третья концепция:
свобода как не-доминирование
Разъясняя смысл концепции свободы как не-доми-
нирования, лучше всего начать с того, что
таксономия позитивной и негативной свободы Берлина
исключает достаточно заметную третью
возможность. С точки зрения Берлина, позитивная
свобода состоит в господстве над собой, а негативная
свобода —в отсутствии вмешательства со
стороны других. Однако господство и вмешательство —
не одно и то же. Но что делать с промежуточной
возможностью, свободой, состоящей хотя и в
отсутствии, но в отсутствии господства со стороны
других, а не в отсутствии вмешательства? Эта
возможность имела бы один общий концептуальный
элемент с негативной концепцией, а именно акцент
на отсутствии, а не на присутствии, и один общий
элемент с позитивной концепцией, а именно
акцент на господстве, а не на вмешательстве.
Но одно дело сказать, что таксономия
Берлина допускает эту третью возможность, и совсем
другое — показать, что эта возможность
является осмысленной. На мой взгляд, она осмыслен-
бо

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
на, и, как я буду доказывать в следующих разделах
главы, республиканская традиция связана именно
с этой концепцией свободы как не-господства или,
как я предпочитаю говорить, свободы как не-доми-
нирования. Но прежде чем приступить к
доказательству, необходимо показать, что эта концепция
имеет в виду осмысленную возможность, которая
отличается от возможностей, связанных с двумя
другими концепциями.
Нетрудно видеть, чем не-доминирование со
стороны других отличается от позитивного идеала
господства над собой: отсутствие доминирования
со стороны других не гарантирует достижения
господства над собой. Проблема возникает, когда мы
пытаемся понять, чем не-доминирование
отличается от негативного идеала не-вмешательства со
стороны других, поскольку отличие господства или
доминирования от вмешательства не вполне очевидно.
Примером доминирования в моем понимании
является отношение господина к рабу или хозяина
к слуге. Такое отношение означает, в предельном
случае, что доминирующая сторона может
произвольно вмешиваться в выбор, совершаемый
доминируемой стороной. В частности, доминирующая
сторона может вмешиваться, действуя на основе
интересов или мнений, которые человек,
подвергаемый доминированию, не разделяет.
Следовательно, доминирующая сторона может осуществлять
вмешательство безнаказанно и как ей вздумается:
ей нет нужды спрашивать чьего-либо разрешения,
за ней никто не надзирает, ее никто не наказывает.
Не вдаваясь в более подробный анализ
доминирования и вмешательства,—мы перейдем к этой
задаче в следующей главе,—кратко поясним,
почему доминирование и вмешательство —интуитивно
разные виды зла.
Различие между ними выясняется из того факта,
что доминирование возможно без вмешательства,
а вмешательство возможно без доминирования.
6i

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Надо мной может доминировать другой —
например, если взять крайний случай, я являюсь
рабом другого,—но я не подвергаюсь вмешательству
ни в один из совершаемых мною выборов. Может
статься, мой господин добр и не любит
вмешиваться. Или, например, я человек хитрый или
достаточно льстивый и делаю все, что мне хочется. В этих
случаях я подвергаюсь доминированию, поскольку
у меня есть господин; и я пользуюсь не-вмешатель-
ством, поскольку господин не вмешивается.
Подобно тому как можно подвергаться
доминированию без вмешательства, можно подвергаться
вмешательству без доминирования: без отношений
с кем-то, в которых вы подобны рабу или
подданному. Предположим, что другому человеку или
другой организации позволено вмешиваться в мои дела,
но только на том условии, что вмешательство будет
преследовать мои интересы и делать это в
соответствии с мнениями, которые я разделяю.
Предположим, что человек способен вмешиваться в случае,
если вмешательство выполняет это условие, а в
противном случае вмешательство блокируется или
подвергается сдерживающим наказаниям. И, возможно,
имеется третья сторона, которая наблюдает за
действиями того, кто вмешивается, или же я сам
способен оспорить вмешательство. В таком случае
вмешательство нельзя считать доминированием: человек
вмешивается в мои дела, но вмешательство не
основано на произволе. Этот человек относится ко мне
не как господин, а скорее как агент, который имеет
доверенность на то, чтобы вести мои дела.
Далее, подобно тому как существует
доминирование без вмешательства, существует также
вмешательство без доминирования. Примером первой
возможности является не-вмешивающийся
господин, примером второй — не-господствующий
вмешивающийся. Доминирование может иметь место
без вмешательства, потому что требует только
одного—чтобы некто был способен произвольно вмеши-
62

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
ваться в ваши дела; при этом никто на самом деле
не вмешивается. Вмешательство может
происходить без доминирования, поскольку вмешательство
не обязательно предполагает применение
способности вмешиваться на основе произвола, но
может быть применением гораздо более
ограниченной способности.
Если вмешательство и доминирование —разные
виды зла, то не-вмешательство и не-доминирова-
ние — разные идеалы. Различие между ними
становится очевидным в оценке ими четырех
воображаемых сценариев, в которых вмешательство есть
или его нет и доминирование есть или его нет.
Когда нет ни вмешательства, ни доминирования, оба
идеала одобряют это. Когда есть и вмешательство,
и доминирование, оба идеала этого не одобряют.
Но их оценки расходятся, когда одно зло
реализуется, а другое нет. Если имеет место
доминирование, но нет вмешательства, как в случае не-вмеши-
вающегося господина, то повод для неодобрения
есть только у идеала не-доминирования. Если
имеет место вмешательство, но нет доминирования,
как в случае не-господствующего вмешивающегося,
то повод для критики появляется только у идеала
не-вмешательства. Это деление немного неточно,
как мы увидим в последующих главах, но оно
полезно в качестве предварительного описания
различий между идеалами. В обобщенном виде оно
выглядит так.
• Ни вмешательства, ни доминирования: хорошо
для обоих идеалов.
• И вмешательство, и доминирование: плохо для
обоих идеалов.
• Доминирование, но не вмешательство: плохо
только для идеала не-доминирования.
• Вмешательство, но не доминирование: плохо
только для идеала не-вмешательства.
63

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Имеется второй способ демонстрации различий
между идеалами, и о нем тоже стоит упомянуть (Pettit
1993а> Pettit 1993b)· Пользоваться
не-вмешательством—значит избегать принуждения в реальном
мире. В релевантном диапазоне возможных
выборов никто не принуждает вас выбирать так или
иначе; если бы вам пришлось делать какой-то из этих
выборов, вы могли бы его сделать, не сталкиваясь
с препятствиями, угрозами или наказанием. При
каких условиях такой мир не-вмешательства
может стать миром не-доминирования? С одной
стороны, кажется, что это потребует немногого: если
вы подвергаетесь некоторому вмешательству, это
не поставит под угрозу не-доминирование в том
случае, если вмешательство не совершается
агентом на основе произвола и не представляет собой
формы доминирования. Но с другой, существенно
важной стороны, чтобы стать миром
не-доминирования, миру не-вмешательства—-точнее, миру без
вмешательства со стороны произвольных сил
—потребуется нечто большее. Мир должен быть миром
не-вмешательства такого рода не благодаря
случайности, но в силу вашей защищенности от
могущественных лиц.
Вы могли бы пользоваться не-вмешательством
в реальной жизни благодаря какой-то шаткой
причине, скажем, расположению важных лиц, или
способности держаться от них подальше, или умению
завоевывать их доверие. В этом смысле вы можете
пользоваться не-вмешательством в реальном мире,
но вы не будете пользоваться им благодаря
защищенности от сильных мира сего: вы не будете
пользоваться им как чем-то прочным и надежным. Как
только то или иное обстоятельство изменится
—например, к вам станут хуже относиться, или вам
будет меньше везти, или вы будете не таким
хитрым,—вас тут же настигнет вмешательство,
особенно вмешательство, основанное на произволе:
могущественные лица начнут принуждать вас всеми
б4

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
известными способами. Можно сказать и так: вы
пользуетесь не-вмешательством со стороны
могущественных лиц в реальном мире, но не во
множестве легко достижимых миров, возможных миров,
расположенных рядом, где то или иное случайное
обстоятельство является переменной величиной.
Вы не пользуетесь не-вмешательством как чем-то
надежным.
Если идеал не-вмешательства предполагает
такую встроенную в него случайность, то идеал не-до-
минирования ее избегает. Ибо, если над вами никто
не доминирует, если вам не грозит произвольное
вмешательство с чьей-либо стороны, из этого
следует, что не-вмешательством, которым вы пользуетесь
в реальной жизни, вы пользуетесь с определенным
постоянством или надежностью. В только что
описанном сценарии не-вмешательство является
ненадежным именно из-за близости могущественных
индивидов, способных вмешиваться в ваши дела:
если они не вмешиваются, то это объясняется или
их расположением к вам, или тем, что вы их
избегаете и не доставляете им беспокойства. Но самым
важным отличием не-доминирования от
не-вмешательства является то, что никто не имеет над вами
такой власти. Если другие индивиды начнут
испытывать к вам неприязнь —если вы перестали быть
душкой, или хитрецом, или еще кем-то в том же
роде,—все это не будет иметь никакого значения
для не-вмешательства, которым вы пользуетесь. Вы
будете защищены от любого вмешательства,
которое придет им в голову.
Итак, когда над вами не доминируют, вы
пользуетесь отсутствием возможности вмешательства
со стороны произвольной власти не только в
настоящем мире, но и во множестве возможных миров,
где вышеупомянутые случайные обстоятельства
могут оказаться не столь благоприятными.
Приверженцы идеала не-вмешательства ценят факт
наличия выбора —факт не-вмешательства —независимо
65

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
от того, происходит выбор в ситуации
доминирования или нет. Приверженцы идеала не-доминирова-
ния ценят факт наличия не-доминируемого выбора.
Они не станут возражать против отсутствия выбора,
но не обязательно факт выбора как такового, если
такое отсутствие вызвано вмешательством, не
основанным на произволе, но они отнесутся с
презрением к выбору, которым вы пользуетесь благодаря
ловкости, очарованию или способности
втереться в доверие, поскольку сочтут его унизительным
и позорным. Для первых важно количество
доступных выборов, независимо от того, что это за выбор;
вторые заинтересованы лишь в правильном, не-до-
минируемом выборе.
Но довольно о том, что дихотомия идеалов
не-вмешательства и господства над собой оставляет
место, и немалое, для третьей возможности —
идеала не-доминирования. Поставим еще один вопрос.
Приемлемо ли трактовать его как идеал свободы,
точнее идеал политической и общественной
свободы? И, в частности, приемлемо ли это для того, кто
готов называть идеалами свободы не-вмешатель-
ство и господство над собой?
Приемлемость описания не-доминирования как
идеала свободы в том, что, подобно тому как
существуют структурные подобия в конкурирующих
концепциях свободы воли (О'Leary-Hawthorne and
Pettit 1996), существует структура, общая для
концепции политической свободы как
не-доминирования и негативной концепции политической
свободы (см. MacCallum 1967). Когда человек свободен
в смысле негативной свободы, он избавлен от
вмешательства в то, что он делает,—избавлен от
преднамеренного принуждения или обструкции,—где
избавление означает, что он пользуется
отсутствием такого вмешательства. Когда человек пользуется
не-доминированием, он избавлен от произвольного
вмешательства в то, что он делает, где избавление
означает, что другие не способны на такого рода
66

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
вмешательство в его дела. Ограничением, от
которого дается избавление, является не всякое
вмешательство, а только произвольное вмешательство.
И такое избавление предполагает не просто
отсутствие вмешательства, но неспособность других его
совершать: если хотите, это надежное отсутствие
вмешательства.
Дают ли эти вариации не-вмешательства
альтернативу, которую можно было бы назвать
идеалом свободы? Можно ли сказать, что существует
некая трактовка политической и социальной свободы,
позволяющая считать не-доминирование
одновременно необходимым и достаточным для свободы
в этом смысле?
Необходимость означает, что если человек
подвергается доминированию в каких-то действиях,
если он или она совершает эти действия в ситуации,
когда существуют другие, способные вмешиваться
в эти действия по своей прихоти, то можно сказать,
что этот человек несвободен. Отрицать это трудно,
особенно тем, кто считает приемлемым называть
идеалом свободы господство над собой. Это
напоминает требование, согласно которому для того,
чтобы быть свободным делать что-либо, надо стать
господином самого себя. В более слабой
формулировке этого требования, свободный человек как
минимум не должен подвергаться господству со
стороны другого.
Достаточность означает, что, если человек
не подвергается доминированию в каких-то
действиях, если он не подвергается произвольному
вмешательству, то какое бы сильное произвольное
вмешательство или какую бы сильную
непреднамеренную обструкцию он ни испытывал, он все же
сохраняет свободу. Отрицать это трудно,
особенно тем, кто считает приемлемым называть
идеалом свободы и не-вмешательство. Это требование
ненамного сильнее требования, согласно которому
для того, чтобы быть свободным в своих действи-
67

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ях, достаточно, чтобы другие преднамеренно не
мешали, и что не имеет значения, насколько
серьезны непреднамеренные препятствия, возникающие
в результате собственной слабости человека или
непокорности природного мира. Если
непреднамеренной обструкции можно не придавать значения
в рамках одного идеала свободы, то почему не
допустить, что другой идеал может не придавать
значения того рода вмешательству—того рода
преднамеренной обструкции или принуждения,—которое
не основано на произволе, поскольку от него
требуется учет интересов и идей агента? В конце концов,
такое вмешательство, не основанное на произволе,
заметно отличается от вмешательства, которое
некто может совершать из прихоти1.
Итак, можно сделать вывод, что существует
третья альтернатива, занимающая промежуточное
положение между идеалом не-вмешательства и
идеалом господства над собой. И имеются все основания
считать эту альтернативу таким же идеалом
политической и общественной свободы, какими
являются первые два. После того как мы это
установили, можно вернуться к республиканской традиции
и дать ответ на вопрос, почему она связана
именно с третьей концепцией свободы, а не с
какой-либо из первых двух.
1. Когда человек сталкивается с природными или
непреднамеренными препятствиями, то, согласно концепции
свободы как не-вмешательства, его можно назвать не
свободным—если хотите, не-свободным —делать какие-то
вещи, которые блокируются, даже если он, строго говоря,
не несвободен их делать: он не испытывает
вмешательства (Pettit 1989b). А когда человек сталкивается с такими
препятствиями либо с соответствующими формами
вмешательства, не основанными на произволе, то, согласно
концепции свободы как не-доминирования (как мы
увидим в следующей главе), о нем также можно сказать, что
он не-свободен —не-свободен, но не несвободен —в
отношении рассматриваемых опций.
68

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
III. Республиканская концепция свободы
не является позитивной
Стандартное прочтение республиканской
традиции в духе Берлина—Констана состоит в том, что
она ставит превыше всего позитивную свободу,
особенно свободу демократического участия. Однако,
хотя республиканская традиция часто, если и не
всегда, настаивает на важности демократического
участия, главным для нее все же является
стремление избежать зла, связанного с вмешательством. Эта
тема получила развитие в работах Квентина Скин-
нера и некоторых других историков мысли2. Нам
необходимо будет ее затронуть, прежде чем мы
перейдем к вопросу, сопровождался ли акцент на зле
вмешательства верой в свободу как не-вмешатель-
ство, или же, как я полагаю, он сопровождался
верой в свободу как не-доминирование.
Акцент на зле, присущем вмешательству,
содержался уже в исходной римской концепции libertas.
Об этом достаточно много писали (Wirszubski 1968;
Nippel 1994)) но> по-видимому, лучшую формули-
2. Данный тезис был впервые подробно обоснован Скиннером
(Skinner 1983; Skinner 1984)* настаивавшим, что
республиканцы, такие как Макиавелли, придерживались не
позитивной концепции свободы, но скорее концепции,
имевшей отчетливо негативный характер (см. также Spitz
1995b: eh. 4; Patten 1996). Не будь работ Скиннера, мне бы
и в голову не пришло заняться республиканской
традицией и третьей концепцией свободы. Мой'тезис, что
республиканцы отстаивали не-доминирование,
отвечает духу скиннеровских работ, несмотря на то, что, с его
точки зрения, Макиавелли и других республиканцев
интересовала свобода как не-вмешательство в рамках
особых требований к такой свободе. Я весьма обязан Скин-
неру, обратившему мое внимание на сочинения Прайса
и Пристли, на которые я опираюсь, развивая свою
аргументацию; следуя его советам, я познакомился и с
работами Пейли, играющими важную роль в дальнейшем
изложении.
69

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ровку дала Ханна Питкин (Pitkin 1988: 534~5)·
«Римский плебс стремился не к демократии, но к защите,
не к публичной власти, но к личной
безопасности. Конечно, они желали публичных, институ-
циализированных гарантий такой безопасности.
Но libertas... была „пассивной", „оборонительной",
„преимущественно негативной"». Это проявляется
и в том, что, хотя libertas, или свобода, была
эквивалентна по всем признакам civitas, или
гражданству (Wirszubski 1968: 3; Crawford И)93: 0> римляне
не видели трудностей в признании того, что люди
в далеких колониях тоже граждане и могут
пользоваться свободой граждан, не имея возможности
голосовать: их называли cives sive suffragio,
гражданами без голосования (Crawford К)93: 110)·
Подчеркивание того, что вмешательство — зло,
можно встретить в трудах Макиавелли, главного
архитектора республиканской мысли раннего
нового мира (Colish 1971· 349)· Этот тезис подробно
обосновывался Скиннером (Skinner 1983; Skinner 1994)
и был поддержан рядом других историков (Guarini
1990)· Подобно тому как римский плебс стремился
к защите или личной безопасности, говорит
Макиавелли, так горячее стремление людей к свободе
обычно исходит не из желания править, а из
желания не быть под господством (Machiavelli 1965: 204;
Макиавелли 2002: 2i).
Немногие из них (людей. — Науч. ред.)
домогаются свободы, чтобы повелевать, но бесчисленное
множество полагает, что благо свободной
жизни—в безопасности. Во всех республиках, как бы
ни были они устроены, на главные должности
претендуют не более 45~5° граждан (Machiavelli
х9^5: 237; Макиавелли 2002: 54)3·
3- Паскуале Паскуино считает, что у Макиавелли имеются две
концепции свободы: одна для могущественных, другая
для обычных людей. Если он прав, то Макиавелли на
самом деле разделял не-позитивное понятие свободы толь-
70

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
Какая человеку выгода жить свободно,
безопасно? Макиавелли (Machiavelli 1965* 236;
Макиавелли 2002: 53) отвечает: «всякий может
неограниченно пользоваться своим имуществом, не опасаться
за честь женщин и детей и за свою собственную
жизнь». Эта выгода может быть наилучшим
образом обеспечена при демократических порядках
(Machiavelli 1965: 3*55 Макиавелли 2002:131). Но
Макиавелли ясно дает понять, что это может быть
достигнуто и в монархиях, например, когда он
напоминает князю о благодатных временах
постреспубликанского Рима.
В правление достойных императоров он увидит
повсюду картины мира и правосудия,
безмятежного государя в кругу довольных граждан;
увидит полновластный Сенат, уважаемых
чиновников, богатых людей, на достояние которых никто
не посягает, почет, воздаваемый доблести и
благородству, увидит царящие повсеместно покой
и благоденствие; в то же время —никаких следов
зависти, произвола, продажности, властолюбия;
золотые времена, когда всякий может иметь и
отстаивать любое мнение (Machiavelli 1965* 222;
Макиавелли 2002: 39; см· также Colish 1971)·
Стремление избегать вмешательства, а не
добиваться участия сохраняется и в более поздней
республиканской традиции, испытавшей сильное влияние
Макиавелли. Хотя Джеймс Гаррингтон следует
Макиавелли, считая демократический контроль
важным для свободы, он явно полагает, что свобода
народа состоит не в участии в правлении, а в чем-то
другом. Когда вольные или граждане «достигают
свободы», говорит он, они добиваются того, «чтобы
ко в качестве идеала для обычных людей. Я благодарен
Паскуино за указание на эту возможность (в работе,
которая еще находится в печати) и за то, что он обратил
мое внимание на труд Ф.У. Мейтленда, о котором
пойдет речь ниже.
71

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
жить самостоятельно» (Harrington 1992: 75> см· так"
же Maitland 1981: 109-110; Nippel 1994: 21). Иногда
Гаррингтон активно принижает народную
демократию. «Неблагоразумно доверять свободу духу
народа, а не законам и указам; доверием должен
быть облечен не дух народа, а система указов» (Ро-
соск 1977: 737)· Недоверие, сквозящее в этом
замечании, выражают и современные Гаррингтону
республиканцы, такие как Джон Мильтон, который
не приемлет «шума и гама грубой толпы» (Worden
1991· 457)' и чуть позднее Алджернон Сидней
(Sydney 1990: 1%9)> который говорит о «чистой
демократии» следующее: «Не знаю такой вещи, а если она
где-то в мире и существует, то ничего не могу
сказать в ее пользу».
Акцент на важности избегать вмешательства
и стремиться к личной независимости часто
встречается в сочинениях английских республиканцев,
на которых оказал влияние Гаррингтон, включая
вдохновителей и поборников Американской
революции. Это хорошо сформулировано в «Письмах
Катона».
Истинная и принадлежащая всем свобода есть,
таким образом, право каждого человека
следовать природным, разумным и религиозным
диктатам собственного ума; мыслить как угодно
и поступать соответственно, при условии что это
не причинит вреда другому человеку; тратить
свои деньги самому и распоряжаться
продуктами своего труда по-своему; и трудиться ради
собственных удовольствия и выгоды (Trenchard and
Gordon 1971: ü 248).
В последующем развитии английской
республиканской традиции все большее значение, и
совершенно справедливо, придавалось демократическому
принятию решений, о чем пойдет речь во второй
части книги. Виг и сторонник американской
независимости Ричард Прайс (Price 1991: 25) доказывал,
72

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
что если члены правительства «не подлежат
никакому контролю со стороны своих избирателей,
то утрачивается сама идея свободы, а право выбора
представителей становится не более чем правом
немногих выбирать через определенные промежутки
времени корпорацию господ для себя и остального
общества». Но ни Прайс, ни кто-либо другой из его
лагеря не определял свободу как партиципаторный
доступ к демократическому правлению. Известно,
что Джозеф Пристли, близкий друг Прайса,
называл демократическое голосование политической
свободой; но он различал политическую и
гражданскую свободу и доказывал, как и Прайс, что право
на голосование является лишь средством, причем
не обязательно необходимым средством,
достижения гражданской свободы: «Чем большей
политической свободой обладает народ, тем прочнее его
гражданская свобода» (Priestley ig93: 33» СР· H1)·
Пристли и Прайс выражали общее мнение.
«Республиканское правление,—писал Том Пейн в 1792 г.
(Paine 1989: 168),—есть не что иное, как правление,
установленное и осуществляемое в публичных
интересах, как индивидуальных, так и коллективных.
Не предполагая с необходимостью какой-то
конкретной формы, оно естественным образом
соединяется с формой представительства, наилучшим
образом приспособленной для достижения цели,
которую ставит перед собой нация». Авторы
«Федералиста» включили представительную демократию
в определение республики (Madison et al. 1987: 126;
Федералист к)93: ^З)· Но они тоже настаивали, что
демократическое представительство — лишь один
из многих способов содействия «гражданской
свободе»; они включили его, как и разделение властей,
в каталог «могучих средств», «при помощи
которых могут быть сохранены преимущества
республиканской формы правления, а ее несовершенства
уменьшены или исключены» (Madison et al. 1987· 119»
Федералист 1993: 73)·
73

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Итак, важно отметить, что авторы, которых мы
рассматривали и которые принадлежат к широкой
республиканской традиции, определяют свободу
как статус, позволяющий избежать зла, связанного
с вмешательством, а не как доступ к инструментам
демократического правления, партиципаторно-
го или представительного. Демократический
контроль безусловно важен в этой традиции, но не
потому, что он входит в дефиницию свободы, а в силу
того, что это средство продвижения свободы.
Сделаем одно уточнение. Хотя и верно, что
республиканские мыслители в целом рассматривали
демократическое участие или представительство
как средство защиты свободы, а не как ее
определение, нараставший акцент на демократии
действительно заставлял некоторых индивидов покидать
республиканские ряды и переходить на
популистские позиции, согласно которым свобода состоит
ни в чем ином, как в демократическом
самоуправлении. Какими бы республиканскими и
привлекательными ни были взгляды Руссо в других
отношениях (Spitz 1995а)> он> по-видимому, несет
ответственность за широкое распространение
популистской точки зрения. Популистский поворот
был новым явлением и приобрел окончательную
форму, только когда идеал демократического
самоуправления начали выдвигать в качестве
главной альтернативы негативному идеалу не-вмеша-
тельства (или, по крайней мере, в качестве главной
альтернативы среди понятий свободы). Считать
республиканскую традицию популистской, как,
разумеется, делали многие, значит поддерживать
ту самую дихотомию, из-за которой
республиканский идеал вообще перестали замечать.
В ранней работе, опубликованной посмертно,
выдающийся историк Ф.У. Мейтленд изложил
историю приверженности демократии, которая
подкрепляет эту мысль. Мейтленд доказывал, что
мотивом этой приверженности начиная с XVII в.
74

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
и до наших дней (стандартной теории
государственного правления, как он ее называл) было
стремление избавиться от произвола государства,
но в конечном счете это привело к установлению
мажоритарной демократии, которая несовместима
с исходной целью.
«Если стандартная теория приводит к самой
совершенной демократии — государству, в котором
законом становится все, что пожелает большинство,
и ничто другое,—то она приводит к форме
правления, весьма вероятным результатом которой
становится произвольная власть. Поэтому по мере своего
развития стандартная теория теряет право
называться учением о гражданской свободе, ибо
перестает быть протестом против произвольных форм
сдерживания» (Maitland 1981: 84).
IV. Республиканская концепция
свободы как не-доминирования:
свобода против рабства
Но довольно о том, что главные представители
республиканской традиции, как правило,
рассматривали свободу не в позитивном смысле ее
демократического участия, но в первую очередь в смысле
противоположности вмешательству. И мы
подходим теперь к обсуждению ключевого вопроса.
Исходит ли республиканский акцент на необходимости
избегать вмешательства из взгляда на свободу как
не-вмешательство, или он исходит из взгляда на
свободу как не-доминирование? Покажем, что он
исходит из взгляда на свободу как не-доминирование.
Имеются два основания полагать, что
концепция свободы как не-доминирования принадлежит
республиканской традиции. Первое основание
состоит в том, что в республиканской традиции, в
отличие от «традиции современной», свобода всегда
подается через противопоставление liber и servus,
75

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
гражданина и раба. Состояние свободы
эксплицируется как положение того, кто, в отличие от раба,
не подлежит произвольной власти другого, т.е.
не подвергается доминированию. Поэтому
свобода может быть утрачена без какого-либо реального
вмешательства: порабощение и доминирование
могут иметь место без вмешательства, как в сценарии
не-вмешивающегося господина.
Второе основание заключается в том, что свобода
эксплицируется в республиканской традиции так,
что она не только может быть потеряна без
реального вмешательства, но равным образом и
вмешательство может произойти по сценарию не-господ-
ствующего вмешивающегося, не делающему людей
несвободными. Как мы увидим далее, под не-гос-
подствующим вмешивающимся республиканцы
имели в виду закон и правление, которые имеют
место в хорошо организованной республике.
Разберем подробнее первое основание, отложив
анализ второго основания до следующего раздела.
Республиканская традиция единодушно
считает свободу противоположностью рабства, а
незащищенность перед произволом другого или жизнь
по милости другого великим злом.
Противоположностью liber, свободного человека, в римском,
республиканском словоупотреблении, был servus, раб.
Если раб находился в полном распоряжении
господина, то свободный человек обладал прямо
противоположным статусом. Свободный человек не был
servus sine domino, рабом без господина, которого
мог обидеть кто угодно: liber был по
необходимости civis, гражданином, вместе со всем, что из
этого следовало в смысле защиты от вмешательства
(Wirszubski 1968). Противопоставление рабства или
сервитута, с одной стороны, и свободы —с другой,
является, возможно, самой характерной чертой
существовавшей продолжительное время риторики
свободы, возникшей из опыта римской
республики (Patterson 1991)· Это важно, потому что рабство,
7б

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
по сути своей, характеризуется доминированием,
а не реальным вмешательством: даже если господин
добр и снисходителен к рабу, он или она
продолжают доминировать над ним.
Противопоставление свободы и рабства является верным признаком
того, что свобода трактуется не как не-вмешатель-
ство, а как не-доминирование.
Макиавелли — один из тех, кто придает
большое значение противопоставлению свободы и
рабства, называя подчинение тирании и колонизации
формами рабства (Colish 1971· 333) и
противопоставляя города, живущие свободно, городам, живущим
в рабстве. Во всем мире, говорит он, города и
области, живущие свободно, весьма преуспевают.
Народонаселение здесь более многочисленно,
потому что люди вступают в брак охотнее, не видя
к этому препятствий; всякий обзаводится детьми,
которых он рассчитывает прокормить, не
опасаясь, что у него будет отнято кровное достояние.
К тому же, помимо сознания, что детям не
угрожает рабство, отец может надеяться, что
благодаря своей доблести они станут первыми людьми
в государстве... Противоположное происходит
в тех странах, которые порабощены (Machiavelli
1965: 33; Макиавелли 2θθ2:148).
Однако полного признания поляризованный язык
свободы и рабства, вольного человека и раба
добивается лишь в английских и американских версиях
республиканского наследия. Джеймс Гаррингтон
(Harrington 1992: 269) подчеркивал, что для свободы
человеку необходим материальный достаток:
«Человек, который не способен жить самостоятельно,
должен быть слугой; тот же, кто способен жить
самостоятельно, является вольным человеком». Для
Гаррингтона последней степенью не-свободы
является необходимость жить по воле другого, по
произволу другого, подобно рабу; сущность свободы
не в том, чтобы выносить такую зависимость и уяз-
77

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
вимость. Гаррингтон использует этот язык, чтобы
обратить внимание на отличие того, кто живет,
например, в Турции и подчиняется произвольному
правлению, от гражданина республиканской Лук-
ки: «Самый важный паша всего лишь наниматель,
как в своих владениях, так и лично, и живет по воле
своего господина, а самый бедный луккианец,
имеющий землю, свободно владеет и тем и другим»
(Harrington 1992: 20). Ключевое выражение здесь —«по
воле господина»: каким бы снисходительным
ни был господин, факт зависимости от его милости
и благосклонности, жизнь в условиях
доминирования влечет за собой отсутствие свободы.
Английская республиканская традиция,
испытавшая влияние Гаррингтона, отводила
важную роль противопоставлению свободы и рабства.
Так, Алджернон Сидней (Sydney 199°: 17) писал
в ι68ο-χ гг.: «Свобода состоит только в
независимости от воли другого, а под рабом мы имеем в виду
человека, который не может распоряжаться ни
самим собой, ни вещами, но пользуется всем по воле
господина». А в следующем столетии весьма
удачную формулировку этой противоположности
привели авторы «Писем Катона».
«Свобода —это жизнь по собственным правилам;
рабство — жизнь исключительно по милости
другого; жизнь в рабстве для тех, кто способен ее
вынести, есть непрекращающееся состояние
неопределенности и собственной ничтожности, зачастую
полное ожиданий насилия, зачастую —не
отпускающего чувства страха перед насильственной
смертью» (Trenchard and Gordon 1971: ü> 249-50).
Эта тема была повторена не только в рамках ви-
говской традиции, но и в работах тори, таких как
лорд Болингброк. Искренне ли, или по
соображениям политической целесообразности, в критике
виговского правительства сэра Роберта Уолпола
Болингброк использовал большинство виговских тем
(Skinner 1974; Pagden 1987). Видное место среди них
7«

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
занимала мысль о том, что история свободы есть
история порабощения и эмансипации. Излагая Бо-
лингброка, Квентин Скиннер (Skinner Н)74: п7) пи"
шет: «Изучая дело свободы и ее утраты мы будем
неизбежно изучать историю различных
европейских стран, которые перешли из состояния широко
распространенной свободы в рабство абсолютизма».
Большинство английских республиканцев в
начале XVIII в. использовали риторику свободы и
рабства, прославляя избавление от стюартовского
абсолютизма и критикуя махинации правительства.
Для республиканца не имело никакого значения,
что правительство, на которое он нападает, было
виговским; власть всегда считалась опасной, и она
всегда требовала присмотра (Robbins 1959: 120).
Но в дальнейшей истории XVIII в. в поле зрения
республиканцев оказалась новая проблема —
американские колонии и, в частности, недовольство
колонистов налогообложением со стороны
правительства, которое они не контролировали. Вне
всякого сомнения, колонисты были людьми,
которые жили по милости чужой и потенциально
произвольной воли —воли британского парламента.
С точки зрения поборников республиканской
традиции, это был народ, пребывавший в цепях
рабства, народ несвободный.
Одним из умеренных сторонников этой точки
зрения был Джозеф Пристли. Приведем
сделанное им в 1769 г. описание недовольства
американцев предложениями ввести новые поборы.
Вопрос. На что эти люди больше всего жалуются?
Ответ. На налоги, вводимые парламентом
Великобритании, члены которого, столь далекие
от того, чтобы облагать налогами самих себя,
делают это без тени смущения. В случае их
введения колонисты будут низведены до того же
полностью рабского состояния, в каком
находились другие народы в известной нам истории.
79

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Ибо той же властью, которой народ Англии
заставит их платить один пенни, он заставит их
платить и последний пенни, который у них останется.
Это не что иное, как произвол, с одной
стороны, и покорнейшая петиция — с другой
(Priestley 1993: НО).
Слова Пристли кажутся крайне резкими, но их
не сравнить с тем, что писали Ричард Прайс и
комментаторы, находившиеся по другую сторону
Атлантики. Прайсу (Price ig91: 85) ситуация американцев
виделась в самых мрачных тонах, и он
противопоставлял ее положению свободных, не подвергаемых
произволу граждан. «Подобно скоту,
приученному к ярму, они бредут по колее, опасаясь говорить
и даже думать о самых важных вещах, постоянно
озираясь на ничтожную тварь, своего господина;
их силы закованы в кандалы, а самые благородные
пружины действий, присущие человеческой
природе, приведены в негодность».
Мысли Пристли и Прайса, высказанные в Англии,
были повторены и дополнены в Америке, найдя
выражение в ярких образах, рисующих свободу в
противопоставлении рабству (Bailyn 1965; Бейлин 2θΐο;
Reid 1988). Приведем один фрагмент —
распоряжение, за которое проголосовал Бостон в мае 1772 г.
Чужестранная держава заявляет о господстве над
нами и многие годы незаконно взимает налоги,
низведя нас из разряда свободных подданных
до жалкого положения рабов. Самому
захудалому уму должно быть ясно, что Великобритания
не имеет никакого права забирать у нас деньги
без нашего согласия, если только мы не ее рабы
(цит. по Reid 1988: 92).
Обсуждение темы свободы и рабства в
республиканской традиции подтверждает наш тезис, что
свобода понимается в этой традиции как не-доми-
нирование, а не как не-вмешательство. Ибо общим
местом в ней является рассуждение о добрых госпо-
8о

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
дах, которые не вмешиваются в жизнь своих рабов.
Алджернон Сидней (Sydney 199°: 441)' например,
писал в конце XVII в., что «и тот раб, кто служит
наилучшему и благороднейшему человеку во всем
мире, и тот, кто служит наихудшему». А Ричард
Прайс (Price ig91: 77~8) добавил к этому в
следующем столетии: «Индивиды в своей личной жизни,
находящиеся под властью господ, не могут
именоваться свободными, как бы справедливо и
по-доброму те с ними ни обращались». Но если даже раб
доброго господина, раб, который не подвергается
вмешательству, является несвободным, то
свобода должна требовать отсутствия доминирования,
а не просто отсутствия вмешательства.
Эта линия мысли более или менее очевидна в
недовольстве, которое Пристли выражает от имени
американских колонистов. По его словам,
несвобода американцев доказывается тем, что парламент
Великобритании мог бы произвольно взять в
качестве налога последний пенни, даже если он
берет всего один пенни и даже если (мог бы добавить
Пристли) маловероятно, что он когда-либо
попытается забрать в качестве налога последний пенни.
Сам факт незащищенности перед такой
способностью со стороны других, сам факт доминирования
такого рода означал для Пристли, что американцы
несвободны (см. также Paine 1989· 24-5)·
V. Республиканская концепция
свободы как не-доминирования:
закон и свобода
Ранее я доказывал, что, согласно республиканской
концепции свободы, особенно республиканскому
противопоставлению свободы и рабства, свобода
может быть утрачена без реального вмешательства.
Это первое основание в пользу тезиса о том, что
данная концепция трактует свободу как не-доминиро-
8ι

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
вание, а не как не-вмешательство. Разберем теперь
второе основание в пользу этой точки зрения,
которое гласит, что, согласно республиканской
концепции свободы, равным образом верно, что
вмешательство может происходить без потери свободы. В
частности, вмешательство происходит без какой-либо
потери свободы, когда оно не является
произвольным и не представляет собой формы
доминирования: когда оно находится под контролем интересов
и мнений тех, кого оно затрагивает, и призвано
служить их интересам сообразно их мнениям.
Если тема доминирования-без-вмешательства
связана с республиканским убеждением в том, что
доминирование имеет место и в случае не-вмеши-
вающегося господина, то мотив вмешательства-
без-доминирования находит выражение в
республиканском акценте на том, что, хотя правильно
составленный закон —закон, систематически
отвечающий общим интересам и идеям
людей,—представляет собой форму вмешательства, он не ставит
под угрозу человеческую свободу; он
конституирует не-господствующего вмешивающегося.
Республиканцы не говорят в современном духе, что, хотя
закон принуждает людей и тем самым урезает их
свободу, он компенсирует нанесенный ущерб,
предупреждая еще большее вмешательство. С
республиканской точки зрения правильно составленный
закон сам конституирует свободу и делает это таким
способом, который лишает смысла любые
разговоры о компенсации, любую его трактовку как шага
назад для того, чтобы сделать два шага вперед.
Согласно ранним республиканским идеям, законы
государства, законы республики творят свободу,
которой пользуются граждане; они не нарушают этой
свободы даже в той мере, в какой они могли бы ее
впоследствии компенсировать.
Позиция республиканцев выражается в их
концепции свободы как гражданства, или civitas.
Гражданство—это статус, существующий, по необхо-
82

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
димости, лишь при должном правовом режиме:
по словам одного комментатора, занимающегося
республиканской традицией, «главной чертой
civitas является правление закона» (Viroli 199°: 149)·
Но все республиканцы ставят знак равенства между
гражданством и свободой в соответствии с
известным римским прецедентом: «в Риме и в отношении
римлян полноценная libertas равнозначна civitas»
(Wirszubski 1968: 3; см. также Crawford ig93:1)· И
поэтому в республиканской традиции свобода
рассматривается как статус, который существует только
в условиях надлежащего правового режима.
Подобно тому как законы наделяют правителей
полномочиями, законы создают и свободу, разделяемую
всеми гражданами.
Разумеется, законы делают это до тех пор, пока
уважают общие интересы и идеи людей и
следуют образу идеального закона: до тех пор, пока они
не становятся орудием произвола со стороны
любого индивида или любой группы. Согласно
республиканской традиции, когда законы
становятся орудием воли, мы получаем режим —например,
деспотический режим абсолютного монарха,—в
котором граждане превращаются в рабов и полностью
лишаются свободы. Каждый из них живет тогда,
по словам Гаррингтона, «по воле своего
господина»; над каждым нависает безграничная
господствующая власть индивида или группы.
Республиканский взгляд, согласно которому
законы творят человеческую свободу, имеет смысл,
если свобода состоит в не-доминировании.
Хорошие законы освобождают людей от
доминирования—защищают их от ресурсов или dominium тех,
кто в противном случае властвовал бы над ними
на основе произвола,—не вводя при этом новой
доминирующей силы, которая может сопровождать
Imperium, верховную власть государства. Власти,
признаваемые законом, представляют собой
потенциальных доминаторов, однако, согласно извест-
83

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ной республиканской идее, они должны быть
ограничены—они не будут иметь власти, основанной
на произволе —в соответствии с правильной
конституцией: скажем, в ней будут прописаны
надлежащие механизмы представительства, ротации,
разделения властей и т.п. (Oldfield 1990)· И хотя
закон неизбежно предполагает вмешательство,
поскольку он по самой своей сути носит
принудительный характер, это вмешательство не будет основано
на произволе; законные органы власти будут иметь
право и способность вмешиваться только тогда,
когда они преследуют общие интересы граждан и
делают это способом, который соответствует
общепринятым мнениям граждан.
Если свобода —это не-доминирование, то
имеет смысл не только республиканское
отождествление свободы с гражданством и, следовательно, тот
взгляд, что законы способствуют сотворению
свободы, но и связанный с ним республиканский
тезис о том, что условия, при которых гражданин
свободен, те же самые, что и условия, при которых
свободны город или государство (ср. Harrington
1992: 8). Предположим, что законов и обычаев
внутри общества и за его пределами достаточно для
ограничения тех лиц в обществе и за его пределами,
кто мог бы вершить произвол над другими, и
предположим, что сами эти законы и обычаи не вершат
произвола. В таком случае можно сказать, что те,
кто живет при таком режиме, свободны. Равным
образом можно сказать, что этот режим —
свободная полития, свободный способ организации и
государственного правления. И совершенно понятно,
почему республиканцы уделяют вопросу о способах
достижения свободного политического устройства
такое же внимание, как вопросу о способах
достижения свободы индивидов.
Республиканский взгляд, согласно которому
закон созидает или может созидать свободу, был
энергично оспорен в XVII в. Томасом Гоббсом. Хотя
84

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
Гоббс принадлежал к абсолютистской традиции,
существовавшей в течение какого-то периода
времени, он нашел весьма оригинальный и ставший
очень влиятельным способ опровержения
республиканских идей (Tuck 1993)·
Гоббс начинает с того, что трактует свободу не
как не-доминирование, а как не-вмешательство.
«Свободный человек, — пишет он в „Левиафане",—тот,
кому ничто не препятствует делать желаемое,
поскольку он по своим физическим и умственным способностям
в состоянии это сделать» (Hobbes 1968: 262; Гоббс
1991· 163). Согласно Гоббсу, людям чинят
препятствия и делают их, строго говоря, несвободными,
только когда подвергают физическому
принуждению. Но он допускает, что людей можно сделать
несвободными и с помощью угроз, а не
физического насилия: узы, которые принуждают с помощью
угроз, «сделаны так, чтобы они держались
благодаря опасности, а не трудности их разрыва» (Hobbes
1968: 264; Гоббс 1991: 165). Таким образом, свобода
состоит в отсутствии принуждения: свобода в
собственном смысле слова —в отсутствии физического
принуждения, свобода в более широком смысле —
свобода подданных, как он ее называет,—в
отсутствии принуждения посредством угрозы (о
взглядах Гоббса на свободу см. Skinner 1990а).
Такая трактовка свободы, по тем временам
представлявшая собой новое слово, привела
Гоббса к утверждению, что закон сам по себе есть
всегда вторжение в свободу, какие бы блага он ни
сулил в будущем. Гоббс отмечает, что свобода в
смысле не-принуждения —свобода, как он полагает, в ее
релевантном смысле,—всегда подвергается
вторжению со стороны принудительных законов,
навязываемых государством независимо от того,
какова природа этого государства. Вывод состоит в том,
что люди обладают свободой только тогда, когда
молчат законы; они свободны, только когда закон
не вторгается в их жизнь. «Свобода подданных за-
«5

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ключается поэтому лишь в тех вещах, которые
суверен при регулировании их действий обошел
молчанием» (Hobbes 1968: 264; Гоббс 1991:1б5)·
Это наблюдение позволило Гоббсу высмеять
республиканскую идею о том, что имеется некий
особый смысл, в котором гражданин
республики свободен, а подданный деспотического режима
не свободен, или что имеется даже некий особый
смысл, в котором республика является свободным
политическим телом, а деспотия —несвободным.
В каждом из этих двух видов государства
подданный свободен в одном и том же смысле, а именно
тогда, когда закон не осуществляет над ним
насилия. И каждый из этих двух видов государства
является свободным только в общем для них обоих
смысле — свободы сопротивляться или
вторгаться в другие государства. Гоббс поясняет эту мысль,
противопоставляя республиканскую Лукку и
деспотический Константинополь.
На башнях города Лук[к]а начертано в наши дни
большими буквами слово LIBERTAS, однако
никто не может отсюда заключить, что человек
здесь в большей степени свободен или же
избавлен от службы государству, чем в
Константинополе. Свобода одинакова как в монархическом,
так и в демократическом государстве (Hobbes
1968: 266; Гоббс 1991: 167).
Гоббс бросил серьезный вызов республиканской
традиции своим пониманием свободы и
следовавшего из него отношения между свободой и
законом. Его конечной целью была защита
авторитарного правления, и задачам такой защиты служила
мысль, что никакая совокупность законов не
связана необходимым образом со свободой. Это
означало, что законы авторитарного Левиафана
нельзя было объявить ошибочными на традиционных
республиканских основаниях, а доводы в пользу
такого государства следовало внимательно выслу-
86

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
шать, а не осмеивать и отвергать с порога. Гобб-
са много читали в течение следующих ста лет или
около того, но, что удивительно, большинство его
читателей придерживались республиканских
взглядов. Самым известным исключением был еще один
авторитарный мыслитель, хотя и другого типа,
чем Гоббс. Сэр Роберт Филмер считал, что
совершенная свобода требует отсутствия законов, «ибо
если закон не ограничивает свободу, то это не
закон» (Filmer 1991· 268). «Но такой
свободы,—писал он далее,—не найти ни в одной республике, ибо
в таких государствах законов больше, чем где бы
то ни было, и, следовательно, там меньше свободы»
(Filmer 1991: 275)·
Вызов, брошенный Гоббсом, был весьма
охотно принят республиканской стороной —как Гар-
рингтоном, так и другими республиканцами (Gwyn
1965: 12). Гаррингтон ответил в своей «Океании»,
через несколько лет после публикации
«Левиафана». Процитировав фрагмент о Лукке и
Константинополе, он поднимает на смех аргумент Гоббса:
Гора родила мышь, и у нас теперь малышка
двусмысленность! Ибо говорить, что луккианец
имеет не больше свободы или иммунитета от
законов Лукки, чем турок от законов
Константинополя, и говорить, что луккианец имеет не больше
свободы благодаря законам Лукки, чем турок
благодаря законам Константинополя, значит
выступать с двумя совершенно разными речами
(Harrington 1992: 2°)·
Для Гаррингтона свобода в собственном смысле
слова есть свобода благодаря законам; это свобода
в смысле гражданства, в то время как свобода от
законов мало что значит. Мы можем говорить о
свободе от законов какого угодно правления, пишет
он, но мы можем говорить о свободе благодаря
законам только в отношении некоторых государств:
по сути дела, только в отношении республик и им
«7

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
подобных режимов. Свой тезис Гаррингтон
подкрепляет противопоставлением, на которое мы уже
обращали внимание: «Известно, что самый важный
паша всего лишь наниматель, как сам лично, так
и в своих владениях, живущий по воле своего
господина, а самый бедный луккианец, имеющий землю,
свободно владеет и самим собой, и землей и
подчиняется только закону». Идея состоит в том, что
в Лукке закон делает гражданина свободным,
гарантируя, что никто не имеет над ним
произвольной власти; и это прямо противоположно тому, что
случается с подданным в Константинополе, даже
если он паша.
Но что если закон Лукки сам навязывает
произвольную власть? Гаррингтон пишет, приводя
знаменитую республиканскую формулу, что закон
Лукки является «верховенством законов, а не людей»
(Harrington 1992: 8). Более конкретно, продолжает
он, это закон, «принимаемый каждым частным
лицом ни для какой другой цели (за что они должны
благодарить самих себя), кроме защиты свободы
каждого частного лица, которая посредством
этого становится свободой республики». Делая
уточнение, Гаррингтон имеет в виду две вещи.
Во-первых, он разъясняет, что если в Лукке благодаря
законам существует свобода, то причиной является
то, что законы составлены индивидами для
защиты или свободы индивидов: и за это они должны
винить или, в его формулировке, благодарить только
самих себя. Во-вторых, он разъясняет, что, когда мы
говорим о свободе республики Лукка, то не
подразумеваем, как полагает Гоббс, что республика
свободна сопротивляться или защищать другие
государства, но считаем ее государством, в котором законы
устроены так, чтобы его граждане были свободны.
Виговская, или республиканская традиция,
которая в конечном счете привела к Американской
революции, заняла сторону Гаррингтона в его
споре с Гоббсом. Как мы видели, согласно этой тра-
88

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
диции, противоположностью свободы выступает
не любой вид принуждения, но лишь
доминирование или рабство. И, согласно этой традиции,
вследствие этого почти невозможно, или даже
совершенно невозможно, чтобы закон урезал свободу тех, кто
живет под его властью; напротив, правильный
закон считается источником свободы4.
Истинным представителем республиканской
традиции является Джон Локк, хотя
оригинальность его воззрений, касающихся разума и
договора, ставит его в особое положение (Robbins 1959:
58-67; Tully 1993)· ^ дискуссии о законе и свободе
Локк занимает сторону Гаррингтона. Он
приводит доводы в пользу «свободы от абсолютной,
деспотической власти», считая это существенным
моментом, отличающим свободу от рабства (Locke
1965: 325? Локк 1988: 275)· Прямо противопоставляя
себя Филмеру, он считает, что закон творит свободу:
«Вряд ли заслуживает названия тюремной ограды
то, что лишь охраняет нас от болот и пропастей...
целью закона является не упразднение и не
ограничение, а сохранение и расширение свободы» (Locke 1965:
348; Локк 1988: 293; курсив Локка.—Науч. ред.)5.
4- Единственным (и, возможно, всего лишь случайным)
диссидентом является Алджернон Сидней, который
считает в соответствии с республиканским духом, что
свобода есть «независимость от воли другого» (Sydney 199°:
17), но, по-видимому, полагает, что общественная жизнь
неизбежно ставит под угрозу независимость такого рода,
которая существует за пределами общества (Sydney 199°:
31): вероятно, это следствие его не вполне обычного для
республиканца взгляда, что всякое государственное
правление является «произвольной властью» (Sydney 199°:
570).
5. Хотя в текстах Локка можно обнаружить признаки
влияния республиканской позиции, его точка зрения, что
закон не нарушает свободы, могла также испытать
влияние со стороны взгляда, согласно которому (а) свободная
жизнь означает подчинение разуму и (Ь) закон в идеале
представляет собой правление разума.
»9

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Ричард Прайс (Price 199^ 27) откровенно
высказывается на тему закона (или, в более общем
плане, государственного правления) и свободы.
«Целью всякого справедливого правления, помимо
защиты свободы публики от вреда со стороны
иностранного государства, является защита свободы
индивида от вреда, причиняемого частным лицом.
Поэтому не вполне правильно говорить, что в
самой природе правления заключено посягательство
на личную свободу». И еще: «Справедливое
правление поэтому не нарушает свободу, но
устанавливает ее. Оно не отбирает права человека, но
защищает и подтверждает их» (Price 199^ 81). Прайс прямо
соединяет этот взгляд на отношение между законом
и свободой со взглядом на свободу как не-доми-
нирование. «Гражданин или общество
называются свободными не потому, что они просто
владеют свободой, но потому, что надежность владения
свободой, вытекающая из такого свободного
правления... имеет место, когда не существует силы,
которая могла бы ее отобрать» (Price 1991: 82).
Взгляды Прайса на свободу и закон, или, в более
общем плане, на свободу и власть, были общим
местом в Англии и Америке XVIII в. По бытовавшему
тогда мнению, без закона нет свободы —нет свободы
в собственном, гражданском смысле,—а для
производства свободы особенно хорошо подходит
правовой режим и конституция Англии. Калеб Эванс
(Evans 1775: 2°) Д^71 эт°й идее четкую
формулировку. «Британская конституция по своей природе
столь превосходна, что голос ее законов есть голос
свободы. Законы Англии —это законы свободы».
Мнение Эванса покажется неоригинальным
любому, а таких немало, кто знаком с комментариями
Монтескье об Англии, опубликованными в 1740-х гг.
«Есть также на свете,—писал Монтескье,—народ,
непосредственным предметом государственного
устройства которого является политическая
свобода» (Montesquieu 1989: 156; Монтескье 1999: 13&)-
90

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
Монтескье был широко читаемым автором в
Англии и Америке XVIII в. и оказал глубокое влияние
на канонический комментарий к законам Англии,
изданный в 1760-х гг. сэром Уильямом Блэкстоном.
Сам Блэкстон (Blackstone 1978· 126) писал: «Законы,
если они составлены благоразумно, ни в коем
случае не подрывают свободу, но скорее способствуют
ей; ибо (по удачному наблюдению г-на Локка) там,
где нет закона, нет и свободы».
VI. Возникновение свободы
как не-вмешательства
Но довольно о том, что в республиканской
традиции свобода трактовалась как не-доминирование,
а не как не-вмешательство. Сторонники двух
концепций свободы согласятся, что люди несвободны,
когда имеет место вмешательство и доминирование,
и они точно так же согласятся, что люди свободны,
когда нет ни вмешательства, ни доминирования.
В случаях, которые позволяют отличить их друг
от друга, вмешательство и доминирование
расходятся: во-первых, в сценарии не-вмешивающегося
господина, когда нет вмешательства, но есть
доминирование; во-вторых, в сценарии не-господствую-
щего вмешивающегося —идеального закона,—когда
есть вмешательство, но нет доминирования. В двух
предыдущих разделах мы отмечали, что
республиканцы рассматривают оба сценария с позиции,
соответствующей свободе как не-доминированию.
Добрый господин лишает подданных свободы,
доминируя над ними, но не совершая реального
вмешательства. Правильно составленный закон не
лишает подданных свободы, вмешиваясь в жизнь этих
подданных, но не доминируя над ними.
Мы видели, что Гоббс первым отождествил
свободу не с не-доминированием, как это делала
республиканская традиция, а с не-вмешательством —
91

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
отсутствием физического принуждения и
принуждения с помощью угрозы. И мы видели, что,
сделав это, он бросил вызов республиканской идее
свободы как продукта республиканских (а если не
республиканских, то уж точно не-авторитарных)
законов. Но я назвал только одного человека,
последовавшего за Гоббсом в этой мысли, еще
одного сторонника авторитарной власти, сэра Роберта
Филмера. Когда же гоббсовское понимание свободы
завоевало такую популярность? Когда идеал
свободы как не-вмешательства занял место идеала
свободы как не-доминирования?
Понимание свободы как не-вмешательства
впервые вышло на первый план в сочинениях группы
мыслителей, которые были заинтересованы,
подобно Гоббсу и Филмеру, в доказательстве того, что
всякий закон есть принуждение и что с точки зрения
свободы в республиканском, или даже не-автори-
тарном, правлении нет ничего сакрального.
Группа, которую я имею в виду, единодушно выступила
против американской независимости и, в
частности, против республиканской риторики, в которую
было облечено это общее дело.
Возможно, самым ярким представителем этой
линии рассуждений был Джон Линд, который в
середине 1770-х гг. писал памфлеты в защиту премьер-
министра лорда Норта. Линд дал систематическое
опровержение идеи американской независимости
в целом ряде публикаций, в том числе
содержавших критику взглядов Ричарда Прайса, которые
были изданы анонимно под названием «Три
письма д-ру Прайсу» (Lind 1776)· Не упоминая Гобб-
са, Линд начинает с его центрального тезиса (Lind
1776· 16), что свобода есть «не больше и не меньше,
чем отсутствие принуждения» (Lind 1776: 16), где
принуждение может быть физическим или
моральным, оно может включать физическое сдерживание,
или ограничение, или сдерживание или
ограничение под «угрозой причинения боли» (Lind 1776· 18).
92

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
Линд поясняет, что такое понимание свободы
означает замену противопоставления свободы и рабства,
которое он обнаруживает у Прайса, совершенно
другим противопоставлением — свободы, с одной
стороны, и сдерживания или ограничения, короче
говоря, вмешательства —с другой.
Такое понимание приводит Линда, как в свое
время Гоббса, к выводу, что всякий закон
посягает на свободу человека. «Все законы носят
принудительный характер; они влекут за собой
сдерживание или ограничение; они заставляют нас либо
что-то делать, либо воздерживаться от действий.
Закон, защищающий мою собственность,
сдерживает вас; закон, который защищает вашу
собственность, сдерживает меня» (Lind 1776: 24)· Верховная
власть в свободной стране — легислатура —
защищает, согласно Линду, свободу каждого, но только
в той мере, в какой она сдерживает или
ограничивает других; посредством такого сдерживания или
ограничения каждому предоставляется свобода «от
всех других подданных, в отношении которых
действует закон» (Lind 1776: 70)·
Гоббс использовал свою концепцию свободы для
доказательства того, что подданные его
Левиафана ничего не проиграют в том, что касается
свободы, по сравнению с гражданами республиканских
режимов: он полагал, что в другом отношении они
только выиграют. Люди в каждом из этих режимов
будут обладать свободой в одном-единственном
смысле: им будут оставлены дискреционные
правомочия в некоторых областях, оставшихся без
закона. И теперь Линд применил эту концепцию для
доказательства в том же духе, что британские
подданные в американских колониях не менее и не
более свободны, чем их собратья в самой Британии,
а в колониальной системе права нет ничего
противоречащего свободе.
В американском случае, считает Линд, «мы не
вдаемся в вопросы власти одного государства над
93

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
другим, но только в вопросы власти, которую одна
часть общества, называемая правителями,
осуществляет над другой частью того же общества,
называемой подданными» (Lind 1776: 112). И затем он
указывает, что, поскольку американцы ни в коем
случае не находятся в положении рабов и не
подвержены, как считает Прайс, не контролируемой
ими «чудовищной власти», их положение ничем
не отличается от положения жителей самой
Британии. «Может быть, эта власть и чудовищна, но
позвольте спросить, сэр, разве она не применяется
теми же лицами в отношении всех подданных,
проживающих во всех других частях одной империи?»
(Lind 1776:
невозможно, британское правление, хотя оно и
не превращает американских колонистов в рабов,
все же не очень хорошо поступало с ними;
возможно, оно не обеспечивало им достаточной
защиты и не делало их счастливыми, замечает Линд
(Lind 1776· 73)· Н° и на этот счет стоит сохранять
оптимизм: британские правители заинтересованы
в том же, в чем заинтересованы их американские
подданные, и «интересы британских подданных
в Америке дороги членам британского парламента
не меньше, чем интересы британских подданных,
проживающих в Британии» (Lind 1776: !24)·
Линд был не единственным памфлетистом,
спорившим в таком духе с Ричардом Прайсом и
сторонниками независимости в целом (см.: Hey 1776)·
Но откуда они черпали свои идеи, учитывая
господство английской республиканской традиции
и то, что Гоббс не пользовался слишком высоким
авторитетом, потерпев поражение в споре с Гар-
рингтоном?
Выяснить происхождение этих идей не так уж
и трудно. В XVIII в. было принято, даже в рамках
республиканской традиции, отличать гражданскую
свободу в собственном смысле слова от природной
свободы, которой люди пользуются в состоянии
94

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
природы и о которой писали Гоббс и Локк
(Blackstone 1978· 125-6). Большинству английских
республиканцев было нетрудно признать, что закон
сдерживает и тем самым урезает естественную свободу,
потому что естественная свобода не считалась
свободой в собственном смысле слова. Напротив, ее
ассоциировали с чем-то вредным, мешающим
реализации настоящей свободы, а именно с распутством
(Reid 1988: 34)· Наличие категории естественной
свободы, однако, облегчало жизнь тем, кто
рассуждал в гоббсовском ключе, поскольку позволяло
им защищать свою позицию, отождествляя
свободу с естественной свободой и отодвигая на второй
план обсуждение гражданской свободы. Свяжите
свободу с естественной свободой, и вы получите
ключ к аргументации Линда.
Но верно или нет это замечание, следует
отметить, что на Линда и других антиамериканских
памфлетистов самое непосредственное влияние
оказал человек, полагавший, что он совершил
настоящее открытие, предложив трактовку свободы
как отсутствия принуждения. Этим человеком был
Иеремия Бентам, еще один противник
американской, а позднее французской революции (Hart 1982:
essay 3)· Назвав Бентама «весьма достойным и
остроумным другом» (Lind 1776:17), Линд признал его
влияние на свою концепцию свободы, сделав это
в ответ на жалобу Бентама, который указал на
отсутствие упоминаний его имени в статье Линда
(датированной апрелем 1776 г.). В наше время Дуглас
Лонг (Long 1977: 54) обратил внимание на письмо
Линду, в котором Бентам просил признать его
автором концепции свободы на том основании, что эта
концепция является «краеугольным камнем моей
системы».
Полгода, или год, или год с лишним тому
назад, не помню точно, я рассказал Вам о
сделанном мною открытии, что идея свободы не со-
95

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
держит в себе ничего позитивного, что это чисто
негативная идея и что, соответственно, я
определяю ее как «отсутствие сдерживания». Не
помню, чтобы я тогда сказал «и ограничения», это
уже ваше собственное добавление.
Тот факт, что Бентам считал свою концепцию
свободы чем-то вроде открытия и что она появилась
в момент, когда могла послужить важной
идеологической задаче — критике идеи американской
независимости,—является веским доводом в пользу
нашей мысли, что гоббсовское понимание свободы
почти не пользовалось влиянием вплоть до
конца XVIII в., а республиканское понятие свободы как
не-доминирования царило в англоязычном мире
более или менее безраздельно. Концепция Гоббса
была как будто задвинута в долгий ящик
исторических курьезов, а после — извлечена на свет во
времена, когда она вдруг понадобилась для решения
важной идеологической задачи — приглушить
недовольство рабской зависимостью и
доминированием—недовольство несвободой, которое
выказывали жители американских колоний Британии6.
6. Гоббсовское понимание свободы, возможно, пользовалось
влиянием вне политической сферы. Например, оно
несомненно повлияло на Абрагама Такера. В своих
сочинениях 1760-х гг. по философии и теологии Такер
прибегал к гоббсовской концепции свободы —хотя и не
упоминал Гоббса,—чтобы решить проблему соответствия
«господства Провидения» и человеческой свободы.
Поскольку, писал он, свобода состоит в отсутствии
«сдерживания или насилия», она согласуется с Божьим
промыслом и провидением; божественное вмешательство
не представляет собой принуждения, враждебного
свободе (Tucker 1834; 541 ff·)· Это напоминает аргумент
самого Гоббса (Hobbes 1968: 263; Гоббс 1991: 1^2)»
заявлявшего, что нет никакой проблемы в том, что свободное
или беспрепятственное действие оказывается
необходимым, поскольку происходит из причины. Использование
Такером гоббсовского понятия свободы могло повлиять
на Бентама и Пейли, идеи которых обсуждаются ниже;
в конце концов, Такер был протоутилитаристом, а Пей-
9б

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
VII. Триумф свободы
как не-вмешательства
Если все происходило именно так, то понимание
свободы как не-вмешательства впервые появилось
в сочинениях сторонников авторитарной власти
Гоббса и Филмера, а затем стало в какой-то мере
популярным в трактатах тори, выступавших против
американской независимости. Этот дебют вряд ли
можно назвать удачным. Но, несмотря на
относительно низкое происхождение, новое
понимание свободы быстро обрело респектабельность,
и не только среди сторонников авторитарной
власти и реакционеров, но и среди тех, кто считал себя
поборниками демократии и свободы.
Респектабельность новой идее мог придать в том
числе Бентам собственной персоной. Когда его
взгляды стали более реформаторскими и
прогрессивными и он начал оказывать влияние на
радикальную английскую политическую мысль и более
позитивно относиться к американской
независимости, он тем не менее не отказался от концепции
свободы как отсутствия принуждения. Возможно даже,
что он больше других способствовал ее упрочению
в качестве новой концепции. Как отмечает Дуглас
Лонг (Long 1977: 43)> «Бентам доказывал, что
суверен может даже расширить свободу подданных
посредством своих актов регулирования, но никогда
не упускал из виду, что всякий акт регулирования,
исходящий от суверена, разрушает свободу».
Бентам постоянно подчеркивал этот момент. «Что
касается возражения против принуждения,
применяемого одним индивидом к другому, то никакая
свобода не может быть дана одному человеку, если
она не будет в той же пропорции отнята у другого.
ли считал его своим предшественником и даже
авторитетом (Paley 1825: pp. xv-xvi).
97

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Поэтому все принудительные законы... и особенно
все законы, творящие свободу, „в известной
степени" упраздняют свободу» (Bentham 1843: 5°3)·
Второй фигурой, отвечающей за популярность
и респектабельность нового понимания свободы
как не-вмешательства, был Уильям Пейли, еще один
утилитарист, весьма влиятельная фигура в XIX в.
Пейли, возможно, был единственным мыслителем
своего времени, который ясно сознавал, что
происходит переход —и даже приводил доводы в пользу
этого —от общепринятого понимания свободы как
не-доминирования, свободы как защиты от
произвольного вмешательства, к пониманию свободы
как не-вмешательства. Его позиция предельно ясно
сформулирована в «Принципах моральной и
политической философии», впервые опубликованных
в 1785 г. (Paley 1825).
В этой работе Пейли признает, что обычное
понимание гражданской свободы, согласующееся
с «повседневным словоупотреблением, а также
используемое многими уважаемыми авторами» (Pa-
ley 1825: 357)5 заключается в трактовке свободы как
не-доминирования. «Эта идея защищает свободу,
благодаря ей свобода состоит не просто в
реальном избавлении от ограничений, налагаемых
бесполезными и пагубными законами и актами о
собственности и владении, но в свободе от опасности,
что таковые будут навязываться или применяться»
(Paley 1825: 3575 курсив Пейли. — Ф. 77.). По мнению
Пейли, авторы, которые понимают свободу как
безопасность такого рода, прежде всего задаются
вопросом, как наилучшим образом гарантировать
защиту от соответствующей опасности, и, перечисляя
возможные ответы, он дает обзор современных ему
республиканских взглядов (Paley 1825: 35^~359î СР·
Madison et al. 1987:119; Федералист 1993: 73).
Вместо общепризнанного понимания
гражданской свободы Пейли излагает взгляд, явно
исходящий из лагеря последователей Бентама. По его ело-
9«

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
вам, законы являются ограничением личной воли,
хотя одни законы лучше других и в большей
степени способствуют общественному счастью:
«законы свободных людей не налагают на личную волю
подданного никаких ограничений, которые не
способствовали бы увеличению общего счастья» (Paley
1825: 355)· Таким образом, Пейли предлагает
трактовку свободы —или, по крайней мере, как он
любит говорить, «личной свободы»,—которая требует
не больше и не меньше, как отсутствия
ограничений, в особенности преднамеренных ограничений.
На взгляд Пейли, закон необходим для
продвижения такой свободы в целом, как и для
содействия свободе как не-доминированию, но при этом
он вполне четко заявляет, что, содействуя
свободе, закон делает это, несмотря на то, что сам
отнимает свободу. Пейли пишет, что, «во-первых, это
ограничение само есть зло; во-вторых, это зло
должно перевешиваться какой-то общественной
выгодой; в-третьих, доказательство этой выгоды
должно быть обязанностью легислатуры; в-четвертых,
в случае если закон не производит ощутимо
благого действия, это достаточно веская причина для его
отмены» (Paley 1825: 355)·
На какие основания опирался Пейли, защищая
взгляд, согласно которому свобода —по крайней
мере, личная свобода — противоположна
ограничению любого рода и что закон как таковой
представляет собой вторжение в такую свободу? Этот
вопрос заслуживает внимания, поскольку книга
Пейли имела широкую читательскую аудиторию
в XIX в., а высказанные им соображения оказывали
очевидное влияние на других мыслителей.
Согласно одной из линий его аргументации,
те, кто придерживается альтернативного взгляда
и считает свободу защитой от произвольного
вмешательства, смешивают средства и цель: «Они
описывают не столько саму свободу, сколько меры
безопасности и средства сохранения свободы» (Paley
99

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
1825: 359)· Это созвучно мысли Бентама, которую
мы находим в одной из его рукописей:
«Превозносимое под именем свободы бесценное,
несравненное действие закона является не свободой, но
безопасностью» (Long i977: 74)7·
Вторая тема, присутствующая у Пейли, когда он
отстаивает взгляд на свободу как не-вмешательство,
занимает видное место и в соображениях Бентама
(Long 1977: сп· 4) и> конечно же, Линда (Lind 1776:
25). Это заявление о том, что определение
свободы как не-вмешательства более удовлетворительно
в научном плане, чем изображение ее как не-доми-
нирования; она соответствует требованиям
«доказательного рассуждения или точного знания»,
а не «панегирической и безответственной
декламации» (Paley 1825: 359~6о). Такая дефиниция позво-
7- Защищая трактовку либерализма, согласно которой в
либерализм должна быть включена английская
республиканская традиция (см. Введение), Стивен Холмс (Holmes
1995: 245) пишет о важности для либералов идеи
физической и психологической безопасности и цитирует
Бентама (Bentham 1871: 97)» заявлявшего, что свобода есть «род
безопасности». Но контекст приводимой Холмсом
цитаты ясно свидетельствует о том, что Бентам не
защищает взгляд на свободу как не-доминирование.
«Порождая обязательства,—пишет Бентам (Bentham 1871: 94)
в этом контексте,—закон в той же мере посягает на
свободу» (Bentham 1871: 94)· Некоторые либералы,
включая Бентама, по-видимому, рассматривали безопасность
не-вмешательства в вероятностном смысле, стремясь
повысить степень ожидаемого не-вмешательства, а не в
модальном смысле, который здесь обсуждается: не в
смысле желания повысить иммунитет человека против
(основанного на произволе) вмешательства и даже против того
рода (основанного на произволе) вмешательства,
которое потенциальный вмешивающийся —человек, которому
не поставлены преграды в совершении вмешательства,—
вряд ли будет совершать. Либералов, скорее всего,
заботила безопасность в смысле снижения
непреднамеренного риска,—например, у Милля (Mill i977: 294-"295)>~
но не в смысле желания ослабить незащищенность перед
властью другого. К этому вопросу мы вернемся позже.
ЮО

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
ляет, например, положить конец преувеличениям
в отношении рабства: она отвергает «популярную
фразеологию —о свободных людях, о нации рабов,
об одной революции как начале новой эпохи
свободы и о другой революции как ее конце и
многие другие выражения подобной абсолютной
формы» (Paley 1825: 356)· Новая дефиниция предлагает
идеал, который, в отличие в общепринятой
концепции, не всегда полностью присутствует или
совершенно отсутствует, но может быть реализован
постепенно (Paley 1825: 35^)· Похожие моменты
затрагивают и иронические инвективы Линда (Lind
1776: 25), касающиеся рассуждений Прайса о
рабстве. «Вещи всегда должны находиться на
максимуме или на минимуме, нет никаких
промежуточных градаций: не-белое должно быть черным, все
должно либо поглощаться, либо отражаться» (см.
также Hume к)94: essay и).
Но самым интересным, на наш взгляд, является
третье возражение, высказываемое Пейли в
отношении понятия свободы как не-доминирования.
Пейли заявляет, что рассматриваемый идеал слишком
много требует от государства и не может считаться
здравой целью: «Необходимо отвергнуть те
дефиниции свободы, которые, делая существенным для
гражданской свободы то, что недостижимо в опыте,
воспламеняют никогда не сбывающиеся ожидания
и нарушают спокойствие публики недовольством,
с коим не справится ни одно самое мудрое и
великодушное правительство» (Paley 1825: 359)·
Трудно понять, что именно Пейли имел в виду,
отставляя в сторону свободу как не-доминирование
на том основании, что это слишком трудная задача.
Но его заявление о том, что идеал слишком
требователен, вполне соответствует неореспубликанской
линии, которую я намерен защищать на
страницах этой книги. Я согласен с Пейли, что
республиканский идеал свободы как не-доминирования
является очень трудной и ко многому обязывающей
ιοί

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
целью, требующей переориентации наших
общественных и политических институтов. Этот идеал
предполагает радикальные изменения в
традиционной общественной жизни и легитимирует
обращение к закону—не-доминирующему закону—ради
осуществления перемен. Но я не согласен с Пейли
в том, что касается недостижимости свободы,
поскольку, на мой взгляд, государство —современное
государство, а не то, которое существовало в его
время,—вполне способно решить задачу
реализации такого идеала.
Реализация идеала свободы как не-доминиро-
вания не была проблемой для досовременной
республиканской мысли, поскольку в те времена
считалось само собой разумеющимся, что государство
может осуществить этот идеал только для
малочисленной элиты мужского пола: для имущих,
принадлежащих к мейнстриму мужчин, которые и
составляют граждан. Гаррингтон (Harrington ig92: 269)
писал вполне ясно: «Человек, который не способен
жить самостоятельно, должен быть слугой; а тот,
кто способен жить самостоятельно, является
вольным». Однако в XVIII в., веке Просвещения, когда
все большее распространение получало
представление о том, что все люди равны и заслуживают
одинакового обращения со стороны общественных
и политических институтов, реализация идеала
свободы как не-доминирования стала казаться
трудной задачей.
Можно ли было ожидать от государства, что оно
наделит наемных работников —по сути, слуг
—статусом не-доминируемых, если преобладало
понимание работы или службы как подчинения воле
господина? Сидней (Sydney 199°: 54^-9) объяснял, почему
слуга не может рассчитывать на не-доминирование.
«Он должен служить мне так, как мне желательно,
или быть уволенным, если я так решу, пусть даже
он верно мне служил; я не делаю ничего дурного,
отказываясь от него, в том случае если я или вооб-
Ю2

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
ще не намерен держать слугу, или сочту, что другой
мне подходит больше» (Sydney i99°: 548-9)·
Можно ли было ожидать от государства, что оно
наделит женщин статусом не-доминируемых, если
общепринятым было мнение, что женщины
должны подчиняться воле отца или мужа (Pateman
1988)? Как, например, можно было разрешить
проблему, которую Мэри Астелл (Hill 1986: 76)
поставила перед республиканцами в XVII в.?
Если все мужчины рождены свободными, то
почему все женщины рождены рабынями? А они
должны быть рабынями, если подчинение
непостоянной, неопределенной, неизвестной,
деспотической воле мужчин является совершенным
состоянием рабства. И если суть свободы
состоит, как утверждают наши господа, в том, чтобы
иметь постоянное правило, по которому
следует жить8.
Джон Линд, сам того не желая, подчеркивает эти
моменты, когда, критикуя выдвигаемый Ричардом
Прайсом идеал свободы как такой ситуации, в
которой человек издает законы сам для себя, по сути дела,
идеал неподчинения произволу или
законодательству другого, говорит, что он привел бы к абсурдным
последствиям для женщин и слуг. А поскольку,
аргументирует Линд, Прайс не может иметь в виду,
что женщины должны быть «низведены до рабынь»,
он пытается свести позицию Прайса к тому, что
кажется ему абсурдом: что и женщины тоже должны
издавать для себя законы: «Всякая женщина сама
себе законодательница (legislatrix)». Этот
издевательский лозунг должен был, по мысли Линда,
показать абсурдность предложения Прайса (Lind 1776:
40). А в другом контексте он указывает, что Прайс,
8. О значении этого обвинения, с точки зрения самой Астелл,
см.: Springborg 1995· Я благодарен Яну Кросвейту за
предложение ознакомиться с сочинением Астелл.
юз

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
как бы абсурдно это ни звучало, должен считать
рабами слуг, поскольку они подвергаются
доминированию со стороны своих хозяев и управляющих
и, следовательно, несвободны. «По вашим же
принципам, что такое слуги, как не рабы?» (Lind 1776:156).
И действительно, что они такое?
Для таких мыслителей, как Пейли и Бентам,
равенство всех людей должно было служить
аксиоматической истиной, даже если на практике они
не выводили из этого всех необходимых следствий.
«Каждый должен считаться за одного, и ни один
не должен считаться больше, чем за
одного»,—гласил лозунг, который приписывал Бентаму Джон
Стюарт Милль (Mill 1969: 257)· При такой
предпосылке равенства любой идеал правления должен
был бы подавать себя в качестве всеобщего идеала,
а не идеала для граждан, составляющих элиту.
Идеал всеобщего не-доминирования, идеал не-домини-
руемого статуса для каждого взрослого человека,
наверное, казался фантазией мыслителям,
которые считали само собой разумеющимся
подчиненное положение женщин и слуг.
Возможно, это отчасти объясняет, почему идеал
не-доминирования исчез из работ Бентама и
Пейли, а позднее тех, кто стал называть себя либералами.
По мере того как эти мыслители расширяли сферу
гражданства, включая все больше людей в число
граждан, старый добрый и богатый содержанием
идеал свободы как не-доминирования начинал казаться
все менее и менее достижимым. Гораздо проще было
упростить идеал свободы и сориентировать
государство на новый, современный идеал или
сориентировать его на какую-то совершенно другую цель. Даже
наибольшее счастье для наибольшего числа людей —
цель, общая для Бентама и Пейли,—выглядела
гораздо менее трудной и более привлекательной, чем
свобода как не-доминирование; считалось, что она
требовала ослабления многих форм вмешательства
и, таким образом, содействия свободе как не-вмеша-
104

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
тельству, но она не обязательно требовала, чтобы
никто не подвергался произволу со стороны другого.
Выше мы рассмотрели, каким образом благодаря
Иеремии Бентаму и Уильяму Пейли современный
идеал свободы как не-вмешательства обрел
респектабельность: как он вышел за пределы исходной
идеологической задачи, состоявшей в том, чтобы
высмеять жалобы американцев на рабство и
несвободу. Соображения в пользу понимания свободы
как не-вмешательства, которые имели значение для
Пейли, были подхвачены другими мыслителями
того же лагеря в последующие годы. Ибо нет
никакого сомнения, что это понимание вскоре
восторжествовало среди тех, кто защищал дело свободы
и называл себя либералами.
Как подчеркивалось во введении, либералы—это
широкая церковь, однако большинство из них
единодушно одобряют современную концепцию
свободы. Правые либералы, которых заботит только
формальная реализация свободы,
сосредоточиваются совершенно недвусмысленно на не-вмеша-
тельстве; это, конечно, относится к большинству
из них. Находящиеся на левом фланге —те, кого
заботит реальная свобода или достижение
равенства или благосостояния, а не только свободы,—
в целом, по-видимому, тоже придерживаются
концепции не-вмешательства. Джон Ролз (Rawls ig71:
302; Ролз 20Ю: 2i8), например, демонстрирует свою
приверженность свободе как не-вмешательству,
когда пишет: «Свобода может быть ограничена
только во имя самой свободы». С точки зрения Ролза,
закон всегда представляет собой сужение свободы,
и его концепция оказывается прямым
продолжением концепции Гоббса и Бентама (Skinner 1983:11-12;
см. также Feinberg 1972: 23~24> и Spitz 1994)9·
9· Ф.А. Хайек иногда говорит, что вмешательство
определенного рода закона —закона, произведенного определенным
процессом эволюции, или закона, обосновываемого опре-
105

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
В новой, либеральной традиции концепция
свободы как не-вмешательства не просто заняла место
республиканского понимания свободы. Переворот
удалось произвести таким образом, что никто не
заметил узурпации. В своей лекции о свободе у
древних в ее сравнении со свободой у современных
людей Констан обозначил в качестве альтернатив
только позитивную свободу, в частности свободу
демократического участия, и негативную
свободу—свободу как не-вмешательство. А когда
Берлин принялся излагать свои ретроспективные
раздумья в отношении этих вопросов, то счел тех, кто
не встал на сторону позитивной свободы,
сторонниками гоббсовской традиции. «Закон —это всегда
путы,—писал он, излагая свой подход,—даже если
он предохраняет вас от еще худших оков,
допустим—еще более репрессивного закона, или обычая,
или произвола, или хаоса» (Berlin 1958* 8; Берлин
2001:127). Свобода как не-доминирование
—республиканская свобода —была забыта не только
политическими мыслителями и деятелями; ее
перестали замечать даже историки политической мысли.
деленным способом,—не упраздняет свободу (см. Gray
1986: 61; Kukathas 1989:132)· Поэтому для Хайека свобода —
это не отсутствие вмешательства как такового, а скорее
отсутствие вмешательства со стороны сил,
отличающихся от этих особых законов. Свобода по Хайеку близка
свободе, которую французская юридическая традиция
иногда называет публичной, гарантированной законом (Mo-
range 1979)· Иногда кажется, что Ролз придерживается
похожего взгляда на закон и свободу, и если это
действительно так, то наш комментарий должен быть исправлен.
Но здесь не место углубляться в вопросы интерпретации.

ГЛАВА 2
Свобода
как не-доминирование
ИСТОРИЧЕСКОЕ введение в
республиканскую концепцию свободы показало, что она
не соответствует ни одному из полюсов
общепринятой сегодня дихотомии негативной и
позитивной свободы. Эта концепция негативна в той
мере, в какой она требует отсутствия
доминирования со стороны других, а не присутствия
господства над собой, что бы это ни означало. И эта
концепция позитивна в той мере, в какой она
требует, по крайней мере в одном отношении, не
просто отсутствия вмешательства, а защиты от
вмешательства, особенно от вмешательства, основанного
на произволе.
Республиканская концепция свободы,
концепция свободы как не-доминирования
представляет, с моей точки зрения, чрезвычайный интерес
для политической теории, и очень важно вернуть
ее в поле ведущихся сегодня дискуссий. Цель этой
книги —выявить главные черты свободы как
не-доминирования, показать, что будет означать
принятие идеала в качестве политического общего дела,
и указать на институциональные следствия
организации, способствующей продвижению идеала. Моя
книга является исследованием того, какой могла бы
быть неореспубликанская политика.
В данной главе изложен философский подход
к материалу, представленному выше в
историческом плане. Мне хочется разобраться в том, что
следует из представления о свободе как отсутствии до-
107

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
минирования со стороны другого (см. Pettit 1996а)1.
Вначале я разъясняю, что в моем понимании
означает доминирование. Затем обсуждаю вопрос, что
необходимо для отсутствия доминирования, для
свободы как не-доминирования. Наконец, в
третьем разделе я возвращаюсь к трем возражениям Пей-
ли против такого понимания свободы и
показываю, что его доводы не опровергают развиваемый
нами взгляд.
I. Доминирование
Определение
Один агент доминирует над другим, если и
только если он имеет над ним определенную власть,
а именно власть вмешательства, основанного
на произволе (Weber 1978а; Connolly 1983)· Если
использовать известное выражение, другой
находится под его влиянием, и это влияние является
произвольным. Разберем теперь подробнее, что означает
такое доминирование, такое основанное на
произволе влияние.
Допустим, для удобства дальнейшего
изложения, что в доминирование вовлечены всего два
индивида. Хотя доминирующая сторона всегда
является агентом —она просто не может быть системой,
сетевой структурой и т. п.,—этот агент может быть
ι. Аргументация этой главы, как и книги в целом, развивает
выводы ряда других работ, например: Pettit 1989а; Pettit
1993^; Pettit 1993е; Pettit 1994с; Pettit 1996a и Braithwaite
and Pettit 1990. Впрочем, моя позиция постепенно
трансформировалась и теперь отличается даже от Pettit 1996а:
так, я прямо связываю произвол с нежеланием учитывать
интересы людей соответственно их идеям и питаю
меньше надежд на стратегию равновесной силы.
Превосходная и благожелательная реконструкция позиции,
представленной в моих ранних статьях, содержится в: Spitz
1995а: сп-5-
ю8

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
индивидуальным, корпоративным или
коллективным, как при тирании большинства, где
доминирование никогда не является функцией власти одного
человека. И хотя доминируемый агент в конечном
счете —это всегда индивидуальное лицо или
совокупность лиц, доминирование часто направляется
на группу в целом или на корпоративного агента:
это доминирование над индивидами, но взятыми
в их коллективной идентичности, или
способности, или стремлении.
Любое отношение доминирования имеет три
аспекта. Не вдаваясь в детали и интерпретации,
можно сказать, что человек обладает доминирующей
властью над другим, доминирует над другим или
подчиняет себе другого в той мере, в какой
ι) он способен вмешиваться
2) на основе произвола
3) в определенные решения, которые может
принимать другой.
Рассмотрим эту трактовку доминирования пункт
за пунктом. В чем заключается вмешательство,
постулированное в первом пункте? Вмешательство
не может принимать форму подкупа или
вознаграждения; вмешиваясь, я не улучшаю, а ухудшаю ваше
положение. И вызываемое вмешательством
ухудшение всегда носит более или менее преднамеренный
характер: оно не может происходить случайно,
например, когда я вдруг оказываюсь у вас на пути или
вступаю с вами в конкуренцию за дефицитный
товар; это должно быть как минимум действие,
которое совершается по неосторожности (Miller 199°:
35)· Если в дополнение к этому считать
вмешательством непреднамеренные формы обструкции,
теряет смысл различение между защитой людей от
естественных последствий случайности, неспособности
и нехватки чего-либо и защитой их от действий,
которые они пытаются совершать в отношении друг
log

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
друга. Это различение имеет важнейшее значение
в политической философии, и его признавали
почти все традиции, связывая свободу человека с
ограничениями, вводимыми только в отношении более
или менее преднамеренных вторжений со стороны
других (Spitz 1995а: 382~3)·
Но вмешательство в моем понимании
охватывает широкий диапазон возможного поведения. Оно
включает насилие над телом, как в случаях
сдерживания или обструкции, насилие над волей, как
в наказании или угрозе наказания, и, если добавить
категорию, не столь заметную в прежние
времена, оно включает манипуляцию: последняя
обычно осуществляется скрытно и может принимать
такие формы, как фиксация повестки дня, скрытое
формирование убеждений и желаний, воздействие
на иррациональную сферу сознания или
управление последствиями человеческих действий (Lukes
199*'· 995; Pcttit 1989b).
Переменными, релевантными для выбора
агента, выступают диапазон доступных опций,
ожидаемые вознаграждения, которые агент предполагает
для этих опций, и реальные вознаграждения
—результаты,—которые выступают следствием выбора.
Всякое вмешивающееся поведение,
насильственное или манипулятивное, преднамеренно
осуществляется вмешивающимся, чтобы ухудшить
ситуацию выбора агента посредством изменения
диапазона доступных опций, изменения
ожидаемых вознаграждений за эти выборы или
установления контроля за тем, какие результаты должны
следовать из тех или иных опций и какие
вознаграждения будут осуществляться на самом деле. Так,
физическая обструкция и фиксация повестки дня
сокращают количество доступных опций; угроза
наказания и использование иррациональных
механизмов формирования желаний влияют на
вознаграждения, установленные для этих опций;
наказание за тот или иной сделанный выбор и нарушение
по

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
нормального процесса получения результатов
воздействуют на реальные вознаграждения. Если
исключение какой-то опции из диапазона доступных
альтернатив производится простым выключением,
то другие способы вмешательства действуют
постепенно: ожидаемая или реальная цена
определенных опций может быть повышена в большей или
меньшей степени.
В определении того, ухудшает ли то или иное
действие чью-то ситуацию выбора, всегда
участвует релевантный контекст, поскольку контекст дает
точку отсчета, отправляясь от которой мы
решаем, произошло ли ухудшение. Эта
контекстуальная чувствительность имеет важные импликации,
касающиеся степени вмешательства. Например,
в каких-то обстоятельствах формой
вмешательства могут считаться акты несовершения действий.
Возьмем аптекаря, который без всякой разумной
причины отказывается продавать срочно
необходимое лекарство, или злого судью, который
отказывается назначать в качестве альтернативного
наказания общественные работы и приговаривает
к тюремному заключению. Такие люди
несомненно осуществляют вмешательство в жизнь тех, кому
они причиняют вред. Из контекстуальной
чувствительности следуют и другие вещи. Например,
вмешательством является использование крайней
нужды, испытываемой каким-то человеком, для
заключения невыгодной для него сделки. Возьмем
того же аптекаря, который соглашается продать
срочно необходимое лекарство, но не за обычную
цену, и даже не за ту цену, которую обычно
просят в экстренном случае, а за какие-то немыслимые
деньги. Такой человек вмешивается в выбор
пациента, ухудшая его положение в отношении того,
что, по общепринятым меркам, является
ожидаемым вознаграждением за выбираемые опции.
Но хотя вмешательство всегда включает в себя
попытку ухудшить ситуацию агента, оно не все-
111

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
гда представляет собой неправомерный акт:
принуждение остается принуждением, даже если оно
морально безупречно. Я вмешиваюсь в ваши дела,
если не даю вам позвонить, занимая
единственную телефонную будку: вмешательство происходит,
хотя я имею полное право поступать таким образом.
Я вмешиваюсь в ваши дела, если лишаю вас
клиентов, намеренно сбивая цены —если у меня есть
необходимые для этого ресурсы,—каждый раз, когда
вы пытаетесь продать ваш товар: при этом наша
рыночная культура относится к моему поведению
толерантно. Я вмешиваюсь в ваши дела, даже если
не позволяю вам вмешиваться в дела другого,
когда мое действие морально необходимо, а не
морально невинно. Понятие вмешательства, как я его
употребляю в данном случае, лишено морального
содержания: вопрос о том, вмешивается или не
вмешивается некое лицо в дела другого, решается
независимо от того, был или не был совершен
конкретный моральный проступок; вопрос решается
только в свете фактов, хотя и рассмотренных через
призму локальной культуры.
Но довольно о понятии вмешательства. В
первом пункте говорится о способности
вмешиваться. Что это означает? Вспомним старую шутку.
«Вы можете играть на пианино?—Не знаю, не
пробовал». Суть в том, что способность вмешиваться
должна быть, так сказать, реальной, т.е.
способностью, которая более или менее готова к
применению, а не способностью, которая еще должна быть
развита: она не должна быть похожа на
виртуальную способность музыкально одаренного человека,
которому только предстоит сесть за пианино.
Возьмем совокупность людей, которые, чтобы стать
единым агентом, должны обладать готовой
способностью вмешиваться в чьи-то дела. Или возьмем
агента, отдельного человека или корпорацию, который
обладал бы такой способностью, найди он
потенциальную жертву или поводы для контакта. В таких
112

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
случаях имеет место только виртуальная, а не
реальная способность вмешательства, и здесь нет
доминирования. Можно было бы сказать, что это
виртуальное, а не реальное доминирование2. Виртуальное
доминирование, разумеется, требует от
республиканцев принятия мер безопасности, поскольку
сулит проблемы в будущем. Но на данный момент это
не главное зло, которому они противостоят.
Второй пункт говорит о том, что человек должен
обладать способностью вмешиваться на основе
произвола, чтобы полностью доминировать над другой
стороной. Но что делает акт вмешательства
произвольным—в смысле его совершения на основе
произвола? Акт совершается на основе произвола,
говорим мы, если зависит только от arbitrium, решения
или суждения агента; агент имеет возможность
выбирать или не выбирать по своему желанию. Итак,
когда мы говорим, что акт вмешательства
совершается на основе произвола, мы имеем в виду, что,
подобно любому акту произвола, он выбирается или
не выбирается по желанию агента. И, в частности,
поскольку имеет место вмешательство в дела
других, мы предполагаем, что он выбирается или
отклоняется без учета интересов или мнений тех, кого
он затрагивает. Выбор не учитывает интересов этих
других соответственно их собственным суждениям.
Заметим, что акт вмешательства может быть
произвольным в процедурном смысле, который
имеется здесь в виду, и совершаться на основе произвола,
не являясь произвольным в смысле реальной
направленности против интересов или суждений
людей, подвергаемых воздействию. Акт произволен
в этом словоупотреблении в силу факторов
контроля, а точнее отсутствия контроля за его
претворением в жизнь, а не из-за его конкретных последствий.
По правилам нашего словоупотребления, нет ника-
2. Я благодарен Деннису Робинсону за настойчивость,
проявленную им при обсуждении этого пункта.
"3

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
кой неоднозначности в том, чтобы говорить, как
говорю я, о власти произвольного вмешательства или
о произвольной власти вмешательства. В каждом
из этих случаев речь идет о власти вмешательства,
основанного на произволе и отсутствии контроля.
Таким образом, согласно этому пониманию
произвола, акт вмешательства не-произволен в той мере,
в какой он вынужден учитывать интересы и идеи
человека, подвергаемого вмешательству. Или, если он
не вынужден учитывать все интересы и идеи
человека,—человек может высказывать противоречивые
требования,—такой акт должен, по крайней мере,
учитывать релевантные интересы и идеи. Например,
я могу быть заинтересован в государстве, взимающем
налоги или наказывающем преступников, и
государство может преследовать эти цели в соответствии
с процедурами, отвечающими моим представлениям
о надлежащих мерах. Но я могу при этом не желать,
чтобы государство облагало меня налогами
(допустим, мне хочется быть исключением из правил)
или наказывало меня должным образом, даже если
я осужден за преступление. В таком случае моими
релевантными интересами и идеями будут интересы
и идеи, которые я разделяю с другими, а не те,
которые делают для меня исключение, поскольку
государство должно служить другим так же, как и мне.
И поэтому в таких случаях вмешательство
государства, которое взимает налоги или наказывает, не
совершается на основе произвола и не представляет
собой доминирования3.
3- Заметим, что это означает, согласно концепции свободы как
не-доминирования, что ни взимание налогов, ни даже
тюремный срок не лишают человека свободы. Но, хотя
такие тяготы не ставят под угрозу свободу человека, они
все же, как я формулирую это ниже в данной главе,
ставят свободу в зависимость от условий. И поэтому, хотя
они не ставят под угрозу чью-либо свободу как не-доми-
нирование, это не означает, что человек может тратить
деньги или идти куда ему вздумается.
114

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
Республиканская традиция, которую мы
обсуждали в предыдущей главе, заняла особую позицию
в отношении того, что требуется от акта
вмешательства, в частности осуществляемого по
закону и государством, чтобы он был не-произволь-
ным, и я следую именно этой традиции в трактовке
не-произвольности. Возьмем претензию Тома Пей-
на к монархии (Paine 1989: 168). «Это
произвольная власть, которой обладает отдельный человек;
целью которой является он сам, а не республика»
(ср. Sydney 1996: 199-200)· Из этих слов ясно, что
государственная власть, не основанная на
произволе, должна применяться так, чтобы учитывать
не личное благо властителя и его взгляды на мир,
а благо и взгляды общества. Акты вмешательства,
совершаемые государством, должны
основываться на общих интересах людей, которых эти акты
затрагивают, и на интерпретации того, что
именно требуют эти интересы, которая разделяется,
по крайней мере на уровне процедур, теми, на кого
оказывается воздействие.
В каких случаях интересы или идеи не будут
разделяться какими-то представителями населения
и будут неприемлемы для государства в качестве
руководства к действию? Рабочий критерий,
предлагаемый традицией, гласит: когда они носят
групповой или фракционный характер. Но как понять,
что является групповым или фракционным?
Единственно возможным способом служит обращение
к публичной дискуссии, когда люди говорят от
своего лица и от лица групп, к которым они
принадлежат. Всякий интерес и всякая идея,
направляющие действие государства, должны быть открыты
для возражений, исходящих из любого слоя и
уголка общества; и при выявлении разногласий должны
приниматься надлежащие меры. Люди должны или
достичь консенсуса более высокого уровня в
отношении процедур, или допустить возможность се-
цессии, или отказа от выполнения каких-то тре-
"5

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
бований по идейным соображениям, или сделать
что-то еще в этом роде.
Иначе говоря, вопрос об определении некоего
действия государства как произвольного и
доминирующего является, по сути дела, политическим;
это не тот вопрос, который решается теоретиками
в тиши кабинетов (Young 1990)· Однако, хотя
вопрос и является политическим, он не обязательно
будет ценностно-нагруженным. Вопрос о том,
должно ли государство учитывать не-групповые
интересы и идеи, когда оно вмешивается в жизнь людей,
является вопросом факта. Политика —
единственное эвристическое средство, позволяющее
определить, является ли вмешательство со стороны
государства произвольным или нет, но сам вопрос,
к которому применяется эвристика, остается
вопросом факта. Необходимо разобраться не в том,
является ли нечто доминированием с какой-то
привилегированной оценочной точки зрения, а в том,
действительно ли люди подвергаются
доминированию. Подобно тому как обстоятельства дела,
включая факты, касающиеся локальной культуры и
контекста, говорят о том, можно ли считать некоторый
акт вмешательством, они определяют и то,
можно ли считать некоторый акт вмешательства
произвольным.
Произвол, согласно нашему определению,
бывает более или менее интенсивным, и это
привлекает внимание к тому, что доминирование,
связанное с властью произвольного вмешательства, тоже
может быть более или менее интенсивным.
Допустим, агент может вмешиваться в жизнь другого
по желанию: он может следовать капризу или
прихоти и делать все, что заблагорассудится.
Предположим далее, что агенту не составит труда или что
ему не придется платить высокую цену, чтобы
применить эту способность вмешиваться в дела
другого: например, его не будет ожидать возмездие.
И, наконец, предположим, что рассматриваемое
пб

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
вмешательство является наиболее эффективным
из доступных: оно может устранить любые опции,
которые не нравятся агенту, или назначить
слишком высокую цену за выбор этих опций. Такой агент
будет пользоваться абсолютной властью
произвольного вмешательства в дела этого человека.
Единственным тормозом для вмешательства, на которое
он способен, будет его собственный ничем не
ограниченный выбор или собственное не встречающее
препятствий суждение, его собственное arbitrium.
Такой абсолютной властью произвольного
вмешательства, по-видимому, обладали
рабовладельцы в некоторых, но, конечно, не во всех, режимах,
а в некоторых режимах ею обладали деспотические
властители. Но во многих контекстах такая власть
вряд ли достижима. Впрочем, нечто похожее на
такую власть, но с более низким уровнем
интенсивности, часто встречается даже в тех обществах, где
правит закон. Муж, который избивает жену за
непослушание, и самое большее —мягко порицается
соседями; работодатель, который увольняет
работников, следуя капризу, и не испытывает при этом
смущения; учительница, которая подвергает
учеников телесному наказанию под любым предлогом
или видимостью предлога; тюремный надзиратель,
который делает пребывание в тюрьме адом для
заключенных и не слишком это скрывает,—все они
обладают высокой степенью произвольной власти
над теми, кто находится в их подчинении. Быть
может, сегодня в некоторых обществах они
встречаются не так часто, как когда-то. Но все же они не столь
далеки от нас, как рабовладелец или деспот: даже
там, где последних уже нет, остается их менее
могущественное, но все еще легко узнаваемое потомство.
Существуют два рода сдерживания, на
которые можно надеяться в попытках ослабить
произвол, т.е. вынудить могущественного агента, такого
как государство, учитывать релевантные интересы
и идеи. Первый способ выставляет предваритель-
И7

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ные условия, затрудняющие вмешательство со
стороны группы: например, требует от
правительства следовать в своих действиях парламентским
процедурам или соблюдать правовые нормы.
Такое сдерживание предназначено для фильтрации,
или исключения негодных действий; оно
означает, в случае своего эффективного применения, что
агент не совершает вмешательства по желанию.
Другой род сдерживания вводит не фильтры, а
наказания: любой агент, совершающий определенные
типы вмешательства — насилие, мошенничество
и т.п.—или, например, совершающий
вмешательство, являющееся законным при определенных
условиях (например, когда должностное лицо
тайно заинтересовано в последствиях своих решений),
может быть привлечен к ответственности и
наказан. Этот род сдерживания не исключает заранее
неподобающие акты вмешательства, но
подвергает их санкциям; он означает, в случае своей
эффективности, что агент не сможет вмешиваться, имея
гарантии безнаказанности.
Наконец, обратимся к третьему пункту в нашей
характеристике доминирования. Главное в этом
пункте то, что речь в нем идет не обо всех, а лишь
о некоторых выборах. Это выдвигает на первый
план тот факт, что некто может доминировать
над другим в некоторой области выбора,
некоторой сфере, некотором аспекте, в некоторый период
жизни, но не везде и не всегда. Муж может
доминировать над женой дома, работодатель может
доминировать над работником на рабочем месте, однако
это доминирование не простирается за эти
границы—во всяком случае, не простирается с тем же
уровнем интенсивности.
Мы видели при обсуждении второго пункта, что
доминирование бывает более или менее
интенсивным: доминирующий агент может быть
способен вмешиваться более или менее произвольно,
с большей или меньшей легкостью и более или ме-
и8

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
нее жестко. Мы видим, что доминирование может
также иметь более или менее широкий диапазон;
оно может варьировать как по интенсивности, так
и по объему. Эти вариации по объему тоже имеют
значение, поскольку лучше подвергаться
доминированию в меньшем, а не в большем количестве
областей. Но это важно также потому, что
доминирование в одних областях, скорее всего, будет
наносить больше вреда, чем в других; например, лучше
подвергаться доминированию в менее
существенно важных сферах деятельности, чем в более
существенно важных сферах (см. Taylor 1985: essay 8).
Общее знание
На мой взгляд, этих трех условий достаточно,
чтобы доминирование имело место, пусть даже в
ограниченном виде и в ограниченной области. Но если
условия выполняются в мире наподобие нашего,
в отношении вида наподобие нашего, то следующее
важное условие, скорее всего, тоже будет в ряде
случаев выполняться. Оно заключается в том, что
выполнение в релевантной степени трех базовых
условий должно быть предметом общего знания всех
людей, вовлеченных в доминирование, и всех, кто
к этому причастен,—всех, кто сознает, что
происходит. Условия могут не артикулироваться в полном
концептуальном облачении, но соответствующие
возможности будут иметь тенденцию к фиксации
в общем сознании. Все поверят, что они выполнены,
все поверят, что все этому верят и так далее. «И так
далее» означает, по крайней мере, следующий
паттерн: никто не будет не верить, что каждый этому
верит, никто не будет не верить, что в это не
отказываются верить ... (Lewis 1983:166).
Почему выполнение трех условий, скорее
всего, будет означать, что факт их выполнения
станет предметом общего знания? В пользу этого
говорят некоторые правдоподобные эмпирические
119

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
предположения. Вопрос о том, выполняются ли
такие условия, приходит в голову почти всем, кто
в это вовлечен, поскольку люди весьма
интересуются тем, в какой степени другие над ними
властвуют. А то, что условия выполнены, если они
действительно выполнены, обычно замечает большинство,
поскольку виды ресурсов, благодаря которым один
человек имеет власть над другим, обычно, за
одним исключением, известны и поддаются
обнаружению. Таким образом, у нас есть важный вопрос
и есть возможность на него ответить. И это
означает, по-видимому (Lewis 1969: 56)' что в случаях,
когда ответом является «да»,—в случаях, когда
условия порабощения выполнены,—имеются основания
для общего знания, или по крайней мере для
чего-то приближающегося к общему знанию, о том,
что они действительно выполнены. У каждого будет
возможность не только видеть, что условия
выполнены, но и видеть, что все другие имеют
возможность видеть, что они выполнены и т.д.4
Ресурсы, благодаря которым один человек имеет
власть над другим, весьма разнообразны: это и
физическая сила, и юридическое преимущество, и
финансовое влияние, и политические полномочия, и
социальные связи, и положение в обществе, и доступ
к информации, и идеологическая позиция, и
культурная легитимация и т.п. Среди них есть и такой
ресурс, как то, что вы —важное лицо (допустим, вы
4- Аргументация Льюиса вкратце заключается в следующем. Тот
факт, что данные ресурсы доступны могущественному
лицу, убедителен для всех; каждый может видеть, что
этот факт убедителен почти для всех; и для каждого этот
факт служит указанием, что условия выполнены. И
поэтому, допуская, что люди приписывают друг другу
владение общей информацией и стандартами индуктивных
умозаключений, тот факт, что ресурсы доступны, будет
рассматриваться каждым как указание на то, что условия
выполнены, что, в свою очередь, будет рассматриваться
каждым как то, что рассматривается каждым как
указание на это и т.д.
120

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИΕ
единственный доктор или единственный
полицейский в округе), помощь и добрая воля которого
может пригодиться в чрезвычайных обстоятельствах.
Имеется даже такой ресурс, как предполагаемая
несговорчивость — в предельном случае полная
иррациональность,—наделяющая человека
способностью вести жесткий торг.
Выше я сказал, что, за одним исключением,
такие ресурсы заметны и поддаются обнаружению
теми, кому они могут нанести вред, и это
способствует тому, что положение дел, при котором
человек обладает любой доминирующей властью над
другим в силу неравенства таких ресурсов,
становится предметом общего знания. Исключением
является случай, когда человек или группа имеют
возможность осуществлять закулисные
манипуляции, будь то манипуляция опциями,
манипуляция ожидаемыми вознаграждениями или
манипуляция реальными вознаграждениями (Lukes 1974;
Льюке Зою; Geuss 1981; Meyerson 1991; Philp 1985;
Wartenberg 1990; West 1990). Когда доминирование
достигается такими средствами, подчинение
некоторых людей другим, в отличие от того, как это
происходит в большинстве других случаев, не
становится предметом общего знания.
Когда существование определенного рода
доминирования в отношениях двух сторон
становится предметом общего знания для них самих и их
собратьев, из этого не следует, что оно
оценивается ими негативно: из этого не следует, что они
сознают доминирование как нечто подобное
рабству Например, возможно, что те, кто
осуществляет доминирование, будут считать свое
превосходство до такой степени само собой разумеющимся,
что им и в голову не придет, что стороны, над
которыми они доминируют, могут быть недовольны.
Вспомним Торвальда Хельмера, мужа в пьесе
Ибсена «Кукольный дом», который прекрасно
понимает, что подвергает свою жену Нору доминиро-
121

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ванию, но считает, что ей это идет на пользу. Он
абсолютно не замечает, что доминирование может
угнетать и быть унизительным. Но это не проблема,
и это не противоречит тому, что такое
доминирование обычно является предметом общего знания.
Все дело в том, что, даже когда доминирование
существует и признается, его могут не воспринимать
в качестве такового, коль скоро доминируемой
стороне не позволено иметь собственное мнение.
С учетом того, что выполнение трех исходных
условий—их выполнение в любой хорошо заметной
степени—обычно приближается к тому, чтобы стать
общим знанием, доминирование, о котором
свидетельствуют эти условия, получает важное
субъективное и интерсубъективное значение. Доминирование
обычно предполагает сознание своего господства
могущественным лицом, сознание своей
уязвимости беспомощным человеком и взаимное
сознание—на самом деле, общее сознание всех сторон,—
касающееся сознания всего этого каждой из сторон.
Беспомощный не способен смотреть в глаза
могущественному, сознавая, как и все другие,—и сознавая,
как все другие, что другой это сознает,—эту
асимметрию. Оба они будут разделять сознание, что
беспомощный не может ничего сделать без
разрешения могущественного: что беспомощный живет
по милости могущественного, а не на равных с ним.
Сценарий господина и раба претворится в жизнь,
а асимметрия сторон станет не только объективной,
но и коммуникативной реальностью (Ball 1993)·
Признавая существование этой проблемы, Джон
Мильтон сожалел о «постоянных поклонах и
заискивании жалких людишек», которые, как он
полагал, неизбежны в условиях монархии (Worden iggi:
457)· А несколько позже в XVII в. Алджернон
Сидней (Sydney 1990: 162) замечал, что «рабство
естественным образом порождает низость духа с его
наихудшим следствием —льстивостью». Эта тема
получает важное развитие сто лет спустя у Мэри
122

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
Уолстонкрафт, которая сожалеет об «унижениях»,
«коварных трюках» и «хитрости» (WoIIstonecraft
1982: 359)» к которым прибегают женщины из-за
своей зависимости от мужчин, или, как она это еще
называет, из-за своего рабства (WoIIstonecraft 1982:
354)· «Напрасно ожидать добродетели от женщин,
пока они в какой-то степени не будут
независимы от мужчины; нет, не стоит ожидать той силы
природной любви, которая делает их
прекрасными женами и матерями. Пока они находятся в
абсолютной зависимости от своих мужей, это существа
хитрые, низкие и себялюбивые» (WoIIstonecraft 1982:
299» СР· WoIIstonecraft 1982: 3°9)·
Какие современные явления могут
проиллюстрировать доминирование и связанные с ним
последствия, которые касаются субъективности и статуса?
Некоторые примеры мы уже приводили. В
отсутствие культуры, регулирующей права детей, и
надлежащих механизмов защиты от жестокого
обращения, родители, индивидуально или совместно,
пользуются порабощающей властью над своими
детьми. В отсутствие культуры равных прав,
защищающих жен, которые подвергаются побоям, мужья
пользуются порабощающей властью над своими
супругами. В отсутствие возможностей
трудоустроиться в других местах и надлежащего контроля —
такого, например, какой мог бы гарантировать
активно действующий профсоюз,—работодатели
и менеджеры пользуются порабощающей властью
над рабочими. В отсутствие противодействия
кредиторы часто располагают доминирующей властью
над должниками (Ransom and Sutch igjy: eh. 8). В
отсутствие возможностей апелляции или пересмотра
дел бюрократы и полиция несомненно обладают
доминирующей властью над членами общества. А в
отсутствие некоторых форумов и процедур, которые
позволяли бы решать проблемы меньшинств,
правительство мейнстрима доминирует над
представителями различных маргинализированных групп.
123

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Согласие и оспариваемость
Важно отметить, что некоторые отношения, о
которых я упомянул, иллюстрируя доминирование,
исторически возникли из согласия, в то время как
другие имеют иное происхождение. Возникло
некое отношение из контракта или нет, было ли оно
или не было консенсуальным по своему
происхождению, тот факт, что оно наделяет одну сторону
способностью более или менее произвольно
вмешиваться в выборы другой, означает, что один человек
доминирует над другим или порабощает другого
(Spitz 1995а: 3^2-3» 397~8). Помимо других
соображений, это дает традиционным республиканцам
весомое основание относиться как всегда
последовательно враждебно к рабскому
договору—договору, подписав который человек, неважно ради какой
выгоды, добровольно подчиняется доминированию
со стороны другого человека (Locke 1965· 325» Локк
1988: 275)·
Поскольку согласия на некую форму
вмешательства как механизма защиты от произвола
недостаточно, никто из тех, кто считает доминирование
проблемой, не может не сожалеть о двух
тенденциях, набравших силу на рубеже XIX в. Первой было
растущее влияние популизма, описанного в
предыдущей главе, который обещал решение всех
проблем с помощью правления большинства.
Правление большинства может показаться благословением
в силу своей консенсуальности, но оно несомненно
способно допустить доминирование над
меньшинствами, и поэтому никто из противников
доминирования не станет поддерживать оголтелый мажо-
ритаризм.
Другой достойной сожаления тенденцией
стало развитие концепции свободного контракта.
Согласно этой концепции, свобода договора означает
не свободу решения о том, заключать или не
заключать договор, но и свободу решений, касаю-
124

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
щихся условий договора. Она означает
легитимацию любого способа обращения одного человека
с другим, о котором договариваются стороны.
Договорное право быстро развивалось и завоевывало
позиции на рубеже XIX в. (Stoljar 1975» Atiyah 1979)·
В ходе своего развития концепция использовалась
для защиты некоторых совершенно ужасных
вещей, поскольку люди игнорировали последствия
доминирования,—они игнорировали асимметрию
власти, закрепляемой в договоре,—и считали, что
договор, заключенный не по прямому
принуждению, является свободным (MacDonagh 1980; Cornish
and Clark 1989; Horowitz 1977). Противники
доминирования всегда считали эту тенденцию крайне
вредной, и она, скорее всего, никогда бы не
возникла, если бы люди постоянно помнили об этом
зле и особенно о том, что свобода требует
отсутствия доминирования, а не просто отсутствия
вмешательства.
Однако, хотя согласие на вмешательство и не
является достаточной защитой от произвола и
доминирования, не выступает ли оно необходимым
защитным механизмом? Не должны ли мы считать,
что любой акт вмешательства произволен в той
мере, в какой те, кто ему подвергается, не дали
согласия на такую власть? Вера в необходимость
согласия для придания легитимности
государственному правлению породила сомнительные
доктрины подразумеваемого, виртуального или
молчаливого согласия. Как было бы хорошо, если бы
не надо было считать согласие людей,
подвергаемых определенным актам вмешательства —скажем,
со стороны закона или государства,—необходимым
условием не-произвольности и легитимности
вмешательства. Ибо это означало бы, что нам не надо
обращаться к таким доктринам в попытке
легитимации обычных политических реалий.
К счастью, легко показать, что для
не-произвольности власти требуется не реальное согласие на эту
125

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
власть, но постоянно существующая возможность ее
действенного оспаривания. Государство, согласно
нашим предыдущим рассуждениям, не будет
произвольно вмешиваться, если его вмешательство
будет руководствоваться релевантными интересами
и идеями, а эти интересы и идеи будут разделяться
теми, кто подвергается вмешательству. Это не
означает, что люди должны активно выражать свое
согласие с решениями, на основе которых действует
государство. Но это означает, что люди в обществе,
не важно, какое положение они занимают, всегда
должны иметь возможность оспаривать допущение,
что руководящие интересы и идеи разделяются
всеми, а если возражение оказывается справедливым,
изменять паттерн государственной деятельности.
Пока не будет гарантий такой оспариваемости,
государство сможет легко доминировать над марги-
нализированными национальными
меньшинствами, культурными или тендерными группами. Мы
знаем это благодаря тому, что сегодня часто
называют политикой различия (Young 199°)> и я буду
часто затрагивать этот вопрос при обсуждении
демократии во второй части книги.
Доминирование без вмешательства
Наконец, есть два последних момента, касающихся
доминирования или порабощения, которые я
хотел бы подчеркнуть, поскольку они тесно связаны
с темами предыдущей главы. Первый состоит в том,
что обладание доминирующей властью над другим—
в любой степени такой власти —не требует, чтобы
тот, кто располагает такой властью, действительно
вмешивался, руководствуясь благими или
дурными мотивами, в дела доминируемого индивида; оно
не требует даже того, чтобы тот, кто располагает
такой властью, был сколько-нибудь склонен к
такому вмешательству. Доминирование зиждется на том,
что носитель власти в некотором смысле способен
126

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
произвольно вмешиваться, даже если он никогда
не стал бы этого делать. Это означает, что жертва
власти действует в релевантной области по
разрешению, явному или неявному, носителя власти; это
означает, что жертва живет по милости этого
человека, находится в положении иждивенца или
должника и т. п. Если этот вывод является предметом
общего знания, что обычно имеет место, из этого следует,
что жертва власти не пользуется равным с
носителем власти психологическим статусом: жертва
власти находится в положении, когда в повестке дня
стоят страх и почтение, а не искренность,
сопровождающая интерсубъективное равенство.
Означает ли это, что доброта или праведность
носителя власти, если она имеет место, ничего не
меняет? Это зависит от обстоятельств. Если доброта
или праведность означают, что человек признает
себя подлежащим претензиям и упрекам,—если это
означает, что он готов ответить в суде на
определенные возражения,—из этого следует, что он не
может вмешиваться, пользуясь полной
безнаказанностью; его можно привлечь как свидетеля против
самого себя. Допустим, носитель власти признает
кодекс noblesse oblige, «положение обязывает», или
просто стремится быть добродетельным человеком.
Это само по себе означает, что его власть над другим
как минимум менее интенсивна, чем она могла бы
быть в противном случае. Доминирование,
которым он обладает, ослаблено, поскольку он не
защищен от обвинений. Это наблюдение имеет
отношение к доводу, высказанному мною в последней главе
книги, что добродетель других является
необходимым элементом в множестве механизмов,
защищающих человека от доминирования.
С другой стороны, если доброта или праведность
означают, что человек обладает наклонностями,
которые не причиняют никому вреда (в реальных
обстоятельствах не приводят к вмешательству в дела
других), то для тех, кто находится под властью это-
127

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
го человека, из этого не будет следовать ослабление
доминирования. Как и прежде, человек будет иметь
возможность произвольно вмешиваться, а любой,
кто подвластен этому человеку, будет жить по
милости этого человека, и это будет общим знанием.
Если доминирующий агент добр, вероятность
вмешательства будет пропорционально ниже. Но
важно понимать, что доминирование означает
доступность произвольного вмешательства в дела другого,
а маловероятность не означает недоступности.
Некто может иметь возможность вмешиваться в мои
дела по своему желанию, даже если весьма
невероятно, что он будет вмешиваться на самом деле.
Наблюдение, говорящее о том, что бывает
доминирование без вмешательства, отсылает нас к теме,
затронутой в предыдущей главе, а именно что
рабство и несвобода не противоречат не-вмешатель-
ству, что они могут осуществляться господином
или властью, совершающими добрые дела и даже
великодушными. По словам Ричарда Прайса (Price
1991'· 77~8), «индивиды в личной жизни, пока они
находятся под властью господина, не могут быть
названы свободными, как бы справедливо и
по-доброму с ними ни обращались».
Вмешательство без доминирования
Второй момент, который я хочу подчеркнуть в
отношении доминирования, заключается в том, что,
хотя доминирование над другим совместимо с
никогда не совершаемым вмешательством, равным
образом верно то, что один агент может вмешиваться
в жизнь другого, не доминируя над ним.
Должностное лицо или орган власти, которые вмешиваются
в жизнь человека, но при этом вынуждены
учитывать его интересы и идеи, не имеют порабощающей
власти над тем, кто подвергается воздействию.
Чиновник будет подлежать таким серьезным мерам
отбора и таким санкциям, по крайней мере в идеа-
128

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
ле, что наверняка будет действовать на не-группо-
вой основе, на основе, опирающейся на не-группо-
вые интересы и идеи. Он вмешивается, поскольку
действует на основе закона, который всегда носит
принудительный характер, но его вмешательство
не является произвольным.
Таким образом, парламент или полицейский,
судья или тюремный надзиратель могут
осуществлять не-доминирующее вмешательство при
условии—это очень важное условие —эффективной
работы ограничивающего их конституционного
порядка. Рассматриваемые агент или учреждение
могут не располагать никакими дискреционными
правомочиями в отношении человека,
подвергаемого воздействию, и поэтому они не смогут
вмешиваться как им вздумается, но только в соответствии
с определенными конституцией условиями. Или,
если некоторая область для применения
дискреционных правомочий у них все же имеется —
например, при назначении судьей наказания,—их
способность применять их для преднамеренного
причинения вреда весьма ограничена: их решения подлежат
апелляции и пересмотру, а сами они подлежат
санкциям в случае использования таких дискреционных
правомочий способами, не находящимися под
контролем не-групповых интересов и мнений.
Предположим, что представитель
конституционной власти —скажем, судья или
полицейский—действует в соответствии с дискриминационными
законами и что эти законы строго ограничивают агентов
в их действиях. Должны ли мы выражать
недовольство такой конституционной дискриминацией?
Безусловно должны, ведь дискриминационный
характер законов означает, что они не учитывают
релевантных интересов или идей группы, подвергаемой
дискриминации. Поэтому, с точки зрения такой
группы, те, кто исполняет такие законы, действуют
на основе произвола. Конечно, у них может не быть
выбора и им приходится действовать таким образом;
129

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
предположим, они действуют в жестких рамках
закона. Но тот факт, что они вынуждены
произвольно вмешиваться в дела членов группы, совместим
с их способностью произвольно вмешиваться; тот
факт, что они в правовом смысле обязаны
вмешиваться на основе произвола, совместим с
имеющейся у них способностью вмешиваться на такой основе5.
Подобно первому пункту, второй пункт
напрямую связан с тем, что обсуждалось в предыдущей
главе. Не является ли сам закон упразднением
свободы, т.е. ограничением ранее существовавшей
свободы человека, которое оправдывается тем, что
приносит еще большие свободу и счастье?
Понятно, что, согласно развиваемому нами пониманию
доминирования, закон не обязательно
представляет собой форму доминирования, и что
отношение закона к свободе не должно формулироваться
в духе Гоббса или Бентама. Найдутся, по крайней
мере в принципе, системы права полностью не-до-
минирующие и полностью совместимые со
свободой: они будут не только подавлять потенциальных
доминаторов и сокращать несвободу, но делать это,
не представляя собой еще одной формы
доминирования. И, равным образом, найдутся системы
права, которые действительно будут вводить в какой-то
момент произвольный контроль и тем самым
действительно воплощать доминирование и несвободу:
системы более или менее авторитарные, в духе
Левиафана Гоббса или британской легислатуры в
Америке. Эти системы, говоря на старом
республиканском языке, будут представлять собой империю
людей, а не империю закона (Harrington 1992: 8).
5. Можно было бы сказать иначе: хотя действующие под
давлением агенты не доминируют над членами группы,
законодатели, которые составляют законы или имеют
возможность изменять законы, безусловно доминируют; они
представляют собой принципала, желания которого
выполняются агентами, которые ему подвластны.
130

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
II. Не-доминирование
Отсутствие доминирования
Отсутствие доминирования может означать
отсутствие доминирования в присутствии других
людей—статус, ассоциируемый с жизнью среди других
людей, никто из которых над вами не
доминирует. Или он может означать статус, который
может быть реализован благодаря отсутствию других
людей: жизни в изоляции от общества.
Не-доминирование, ценимое в республиканской традиции,
означает отсутствие доминирования в присутствии
других людей, а не отсутствие доминирования,
достигаемое с помощью изоляции.
He-доминирование—это статус, ассоциируемый с гражданской
ролью liber: libertas есть civitas в римском способе
выражения этой идеи; в языке XVIII в. свобода
является гражданской свободой (civil liberty) в
отличие от естественной свободы (natural freedom). Это
общественный идеал, реализация которого
предполагает присутствие ряда взаимодействующих
агентов (Pettit 1993а: с^-3)» мы вернемся к этому
вопросу в следующей главе.
В этом отношении свобода как
не-доминирование весьма отличается от альтернативного
идеала свободы как не-вмешательства. Идеал не-вме-
шательства связан скорее с понятием етественной,
а не гражданской свободы. И эта связь
предполагает, что такой свободой можно пользоваться в
изоляции от общества, поэтому не-вмешательство
будет означать отсутствие вмешательства, в
присутствии других людей или в их отсутствие,
специально устроенном или имеющем место по умолчанию.
Если свобода как не-доминирование представляет
собой свободу города, то свобода как
не-вмешательство представляет собой свободу пустоши: «право
общего пользования дикой местностью», по
меткому выражению Пейли (1825: 355)·
131

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Таким образом, не-доминирование в
интересующем нас смысле —это положение, в котором
человек находится, когда живет в присутствии других
людей и когда, благодаря общественному
устройству, никто из них над ним не доминирует. Такой
статус, как мы увидим, может иметь ту или иную
степень, но часто о нем удобно говорить как о том,
что либо существует, либо не существует. Можно
сказать, что человек пользуется не-доминировани-
ем, когда он живет среди других и когда никто
другой не выполняет условий, рассмотренных в
предыдущем разделе; никто не обладает способностью
произвольно вмешиваться в совершаемые этим
человеком выборы.
Стратегии достижения не-доминирования
Как сделать так, чтобы человек, находящийся под
угрозой доминирования, был способен достичь
не-доминирования? Какие общественные
механизмы могли бы содействовать не-доминированию?
В решении этой задачи возможны два общих
подхода. Первый подход — стратегия реципрокной,
равновесной силы, второй подход—стратегия
конституционной гарантии.
Стратегия реципрокной силы заключается в
выравнивании ресурсов доминатора и
доминируемого с тем, чтобы в идеале доминируемый человек
получил возможность защитить себя от любого
вмешательства со стороны доминатора. Если каждый
сможет действенно защищать себя от любого
вмешательства, которое может совершить другой, то
никто не будет подвергаться доминированию. Никто
не будет подвергаться постоянной возможности
произвольного вмешательства со стороны другого.
Стратегия равновесия редко когда
достижима в идеальной, оборонительной форме. Обычно
происходит лишь наделение сторон если не
способностью защищаться от вмешательства другого,
132

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
то хотя бы способностью угрожать наказанием и
наказывать вмешивающихся. Однако такого рода
наказание и угроза наказания, как известно, сами
являются формами вмешательства, причем формами,
не учитывающими интересов и идей тех, кто
подвергается воздействию. Таким образом, в рамках этой
стратегии, в ее неидеальной версии, произвольное
вмешательство и доминирование могут быть
ослаблены, но вряд ли будут когда-либо устранены.
Стратегия конституционной гарантии
стремится устранить доминирование не за счет наделения
доминируемых сторон способностью защищаться
от произвольного вмешательства или сдерживать
произвольно вмешивающихся, но с помощью
создания конституционного органа, например,
избираемого корпоративного агента. Этот орган
отберет у сторон власть произвольного вмешательства
и власть наказания за такое вмешательство. Тем
самым он ликвидирует доминирование некоторых
сторон другими и, если сам не будет доминировать
над ними, положит конец доминированию.
Причина, по которой конституционный орган не будет
сам доминировать над сторонами, если он не
собирается этого делать, состоит в том, что
осуществляемое им вмешательство учитывает их интересы
сообразно их идеям; оно должным образом
реагирует на требования общего блага.
Допустим, мы начинаем с положения, при
котором одна сторона доминирует над другими.
Будет ли здесь работать стратегия конституционной
гарантии? С учетом исходных различий в силе,
не будет ли доминирующая сторона убеждена, что
любой препятствующий ей орган, неважно, каким
образом он избран или сформирован, не способен
учитывать ее особые интересы так, как они
учитывались прежде, при status quo?
Если доминировавшая прежде сторона
действительно так думает, то в рамках режима
подлинного не-доминирования она должна иметь воз-
133

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
можность выразить свое недовольство и оспорить
вмешательство власти в ее дела. А если она не
согласна с суждением, что вмешательство, которое
ей препятствует, не является доминирующим, у нее
должна быть возможность выйти из
урегулирования и иметь дело с органом власти по сценарию
равновесия сил, просто как с организацией,
защищающей других от вмешательства и сдерживающей
вмешательство с помощью угроз и наказания
вмешивающихся. В противном случае действительно
получится, что установленный порядок, как бы
хорошо он ни служил ранее доминируемым сторонам,
не будет служить интересам ранее доминирующей
стороны: с точки зрения последней он будет
доминирующей формой вмешательства.
Это не должно нас беспокоить на данном
этапе, поскольку сейчас мы всего лишь
иллюстрируем способы, с помощью которых можно ослабить
и, возможно, устранить доминирование. Впрочем,
не исключено, что прежде доминировавшая сторона
пойдет на конституционное урегулирование. В
конце концов, в ответ на оспаривание это
урегулирование будет обосновываться тем, что каждый может
стать уязвимым для других и что все
заинтересованы в защите, гарантированной конституцией.
Более сильная сторона может отвергнуть этот довод,
только если она верит, что ее нынешнее положение
более или менее надежно и отличается от
положения других мужчин и женщин. Но эта вера вряд ли
оправдана, поскольку орган власти будет защищать
других всеми имеющимися в его распоряжении
средствами обороны и сдерживания.
Не-доминирование как форма власти
Будет ли не-доминирование поддерживаться
благодаря конституционной гарантии или
благодаря равному распределению релевантных ресурсов,
в любом случае следует подчеркнуть, что не-доми-
44

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИ Ε
нирование само является формой власти. Не-доми-
нирование представляет собой контроль человека
над своей судьбой, и этот контроль образует
знакомый тип власти: власть агента, который может
предупреждать разнообразные случающиеся с ним
несчастья (см. приложение к данной главе).
Властный аспект не-доминирования
(возвращаемся к теме предыдущей главы) также можно
подчеркнуть, обратив внимание на то, что не-домини-
рование предполагает своего рода иммунитет или
защиту от произвольного вмешательства, а не
просто отсутствие такого вмешательства.
Предположим, что в некотором диапазоне выборов я
пользуюсь отсутствием всякого вмешательства со стороны
сил произвола в реальном мире: никто из тех, кто
обладает такой властью, не стоит у меня на пути,
когда я делаю свой выбор, и никто не встал бы у меня
на пути, если бы я сделал другой выбор из числа
релевантных опций. В соответствии с этим
предположением, не-вмешательство, которым я
пользуюсь, возможно, является крайне ненадежным, а сам
я сравнительно беспомощен. Я пользуюсь не-вме-
шательством лишь благодаря случайной причине:
хотя меня окружают агенты, которые надо мной
доминируют,—агенты, обладающие произвольной
властью вмешательства,—дело обстоит так, что,
допустим, я им нравлюсь и они оставили меня в покое;
или я смог втереться к ним в доверие и не допустить,
чтобы их отношение ко мне ухудшилось; или я
хитрый человек и способен не попадаться им под руку,
когда тучи сгущаются, и т. п. в том же духе. В таком
мире ценой, которую приходится платить за
свободу, является не неусыпная бдительность, но, как
однажды сказал Гор Видал, неусыпная осторожность.
Пользоваться не-доминированием —значит
находиться в положении, когда никто не
обладает властью произвольно вмешиваться в мои дела
и когда, соответственно, я достаточно силен. Это
значит быть не просто наделенным не-вмешатель-
135

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ством со стороны сил произвола, но надежностью
или устойчивостью такого не-вмешательства. Пусть
агенты меня разлюбят; пусть заискивание
перестанет действовать, пусть моей хитрости не хватит,
чтобы не попадаться им на глаза. Все это не имеет
значения, если я действительно пользуюсь не-доми-
нированием: если я действительно извлекаю пользу
из равновесной силы или конституционной
гарантии, которых требует не-доминирование. Я все
равно буду пользоваться не-вмешательством со
стороны рассматриваемых агентов, ибо это благословение
нисходит на меня надежным путем, а не благодаря
случайности из разряда тех, что были
перечислены выше. По любым критериям я подхожу на роль
сравнительно могущественного индивида и не
нуждаюсь в везении, чтобы избегать вмешательства6.
Общее знание
Мы видели, что не-доминирование возникает при
отсутствии доминирования в присутствии других
людей: в жизни среди других людей, ни один из
которых не выполняет в отношении вас трех условий
доминирования. И мы видели, что не-доминиро-
6. Пользоваться не-вмешательством значит не подвергаться
вмешательству в актуальном мире, где я выбираю то, что мне
нравится, и равным образом не подвергаться
вмешательству в тех родственных мирах, где мои желания
отличаются и я выбираю другие опции; это часто
обсуждаемый модальный или контрфактический аспект свободы.
Пользоваться тем же не-вмешательством вместе с
безопасностью не-доминирования значит выполнять это
условие плюс дальнейшее модальное условие: не
подвергаться вмешательству в тех возможных мирах, где
отношение к вам могущественных агентов варьирует, или мои
способности к лести ослаблены, или моя природная
хитрость уже не та, что прежде, и т.д. Это значит сохранять
надежное обладание не-вмешательством как в мирах,
рассмотренных вначале, так и в множестве возможных
миров. См.: Pettit ig93ai Pettit 1993b·
136

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
вание в этом смысле может быть реализовано
через стратегию равновесия сил или стратегию
конституционной гарантии, но в каждом из этих
случаев предполагает позитивный контроль над вашей
собственной жизнью: некую гарантию обладания
не-вмешательством. Следует сделать еще одно
замечание, необходимое для общего понимания моей
идеи. Всегда, когда кто-то начинает пользоваться
не-доминированием, это имеет значение в
субъективном и интерсубъективном смысле. Подобно тому
как доминирование или порабощение обычно
становятся предметами общего знания среди тех, кто
к этому причастен, не-доминирование также будет
стремиться стать предметом общего сознания.
Мы видели в предыдущем разделе, что если три
условия порабощения выполняются
сколько-нибудь заметным образом, то в большинстве случаев
выполнение условий становится предметом более
или менее общего знания, разделяемого
сторонами. Эта аргументация исходила из того факта, что
всегда заметно, имеет ли какой-то человек
доминирующую власть над другим, т.е. выполняются ли
три условия, и что всегда имеется информация
о неравенстве ресурсов, порождающих такую власть.
Исключение составляет тот случай, когда
используются ресурсы тайной манипуляции, не
позволяющие людям зафиксировать, например, то, что
другие лишают их определенных опций.
Предположим теперь, что приняты меры для
борьбы с доминированием, которые нацелены
на то, чтобы ни одна из двух сторон не имела
доминирующей власти над другой или, иначе
говоря, чтобы каждая пользовалась
не-доминированием в отношении другой. Вопрос о том, имеет ли
та или иная из сторон доминирующую власть над
другой, останется на повестке дня. И меры,
принимаемые для устранения дисбаланса ресурсов,
давшего одной стороне власть над другой, включая
на этот раз и меры контроля над манипуляцией,
137

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
почти наверняка станут хорошо известны. Таким
образом, согласно приведенной выше
аргументации, стороны отношения будут иметь почти общее
знание о том, что условия доминирования не
выполняются и имеет место не-доминирование. Или,
по крайней мере, мы можем быть уверены, что это
произойдет при прочих равных условиях:
например, если не предпринимается скоординированная
попытка убедить людей в обратном.
Этот момент чрезвычайно важен, потому что
связывает не-доминирование с субъективным
образом собственного «я» и интерсубъективным
статусом. Это означает, что пользование не-доминиро-
ванием в отношении другого агента —по крайней
мере, когда этот агент человек — сопровождается
способностью смотреть другому в глаза и быть
уверенным в разделяемом с ним общем знании, что вы
совершаете свои невинные, не-вмешивающиеся
выборы не с его дозволения, а в соответствии с
публично признанным правом. Вы не должны жить
ни в страхе перед другим, ни почтительно
склоняясь перед другим. He-вмешательство, которым вы
пользуетесь в отношениях с другим, не его
благодеяние, и вы не должны жить по его милости. В
отношениях с ним вы важная персона, а не никто. Вы
лицо, обладающее полноценным правовым и
общественным статусом.
Связь свободы с субъективным и часто
интерсубъективным статусом —связь свободы с чувством
независимости и иммунитета — глубоко
укоренена в республиканской традиции (Wirszubski 1968:
159)· Об этом говорит даже Макиавелли, который
более терпимо относится к принуждению и
террору, чем другие авторы. «Пользующийся
гражданской свободой,—пишет он,—не ощущает ее
важного преимущества, которое состоит в том, что всякий
может неограниченно распоряжаться своим
имуществом, не опасаться за честь женщин и детей
и за собственную жизнь» (Machiavelli 1965: 236; Ma-
138

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
киавелли 2θθ2: 53)· Монтескье (Montesquieu 1989:
157; Монтескье 1999: 13%) продолжает мысль
Макиавелли, когда пишет два столетия спустя: «Для
гражданина политическая свобода есть душевное
спокойствие, основанное на убеждении в своей
безопасности. Чтобы обладать этой свободой,
необходимо такое правление, при котором один
гражданин может не бояться другого гражданина» (см.
также Spinoza 1951· 2595 Спиноза К)57а: 2бо).
Джон Мильтон подчеркивал
интерсубъективные, а не просто субъективные аспекты
пользования республиканской свободой. «Самые
великие,—говорил он о „свободной республике",—ходят
по улицам как все, с ними можно свободно,
запросто разговаривать, не благоговея» (Worden iggi: 457)·
Эта тема получает рапсодические масштабы в
сочинениях Ричарда Прайса (Price 1991· 84-5) и
Джозефа Пристли. Приведу обширную цитату из
Пристли (Priestley ig93: 35~6), хотя его характеристики
и носят, к сожалению (и, думаю, без всякой нужды),
сексистский характер.
Сознание политического и гражданского рабства
заставляет человека думать низко о самом себе.
Ощущение своей незначительности унижает
разум... С другой стороны, чувство политической
и гражданской свободы, хотя бы и не было
значительных поводов для проявления его в течение
жизни, доставляет человеку постоянное
сознание собственной силы и значения. Оно является
основанием свободного, смелого и
мужественного направления помыслов, не стесняемого идеей
о поднадзорности, от которой он весьма далек.
Свободный от всякого страха, такой человек
наслаждается собой и всеми благами жизни.
Субъективный и интерсубъективный аспект
свободы как не-доминирования расходится с обычным
способом понимания свободы, свободы как не-вме-
шательства, в рамках либеральной традиции. Сво-
139

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
бода противопоставляется в этой традиции
ощущению свободы и, в более общем плане, субъективному
или интерсубъективному статусу и вообще не имеет
психологического измерения. Берлин (Berlin 1958:
43; Берлин 2001:167-169) выражает этот момент
особенно энергично:
Когда я требую, чтобы меня освободили,
скажем, от политической или социальной
зависимости, я требую, чтобы ко мне относились
иначе те, чьи мнения и чье поведение помогают мне
определить мой собственный образ самого себя...
И все-таки не с индивидуальной свободой в ее
«негативном» и «позитивном» смысле
отождествляется тяга к статусу и признанию.
Многих либералов беспокоит вопрос о благе,
связанном с ощущением свободы, но дело в том, что
они считают это благо чем-то отделимым и
отделенным от блага самой свободы, как ее обычно
понимают (Weinstein 1965: 156-157; Shklar 1989· 28;
но см. Holmes ig95: 245)·
Понятно, почему либералы отделяют не-вмеша-
тельство от общего признания не-вмешательства.
Я не могу избежать доминирования без институтов,
защищающих мое не-доминирование. Но я могу
избежать вмешательства и даже вероятности
вмешательства и без столь серьезных механизмов.
Реальное или ожидаемое не-вмешательство, которым
я пользуюсь, может прийти ко мне
исключительно в результате везения: например, если я уязвим
только перед агентами, которым я нравлюсь, или
только перед агентами, которых я способен
перехитрить. И такое везение не склонно становиться
предметом общего сознания.
В начале нашего обсуждения мы видели, что
идеал свободы как не-вмешательства обычно не
считается общественным; его изображают как статус,
которым можно пользоваться не только в
присутствии людей, но и в их отсутствие: не только наме-
140

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
ренно — благодаря институтам,—но и по
умолчанию. Мы видим теперь, что равным образом этот
идеал обычно изображают не как субъективный или
интерсубъективный идеал, но как то, реализация
чего может иметь, а может и не иметь
психологического значения. Таким образом, как в
общественном, так и в психологическом измерении
идеал свободы как не-вмешательства противоположен
идеалу свободы как не-доминирования.
III. Возражения Пейли
Анализ того, что предполагают доминирование
и не-доминирование, приводит к высокой
оценке идеала свободы как не-доминирования.
Однако Уильям Пейли, как мы видели в предыдущей
главе, высказал три хорошо известных возражения
против определения свободы как
не-доминирования. В завершение главы будет полезно
разобраться в том, надежно ли защищен идеал свободы как
не-доминирования от этих обвинений.
Возражение первое: смешение цели и средств
Первое из возражений Пейли указывает на
смешение понятий: те, кто отстаивает определение
свободы как не-доминирования, «говорят не столько
о самой свободе, сколько о средствах защиты и
сохранения свободы» (Paley 18125: 359)· Если
стремление к не-доминированию означает стремление
к определенного рода защите от определенного
рода вмешательства, тогда оно по необходимости
означает и заботу о том, как обезопасить и
сохранить такое не-вмешательство. На взгляд Пейли,
республиканцы упускают из виду ценность
не-вмешательства и фетишизируют институты, которые
должны ему способствовать. Они
сосредоточиваются на средствах — механизмах защиты не-вме-
141

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
шательства,— вместо того чтобы обращать
внимание на цель, каковой, по его мнению, является само
не-вмешательство.
Но Пейли неверно трактует республиканскую
традицию. Во-первых, теоретики свободы как не-до-
минирования говорят о защите только от
определенного рода вмешательства, а именно от
вмешательства, которое совершается, с благими или
дурными целями, на основе произвола. Во-вторых, что
важнее, эти теоретики говорят об особого рода
защите от этого вмешательства, а именно не просто
о том, что люди, обладающие властью
произвольного вмешательства, вероятно, не будут ее применять,
но о том, что рассматриваемые агенты должны быть
лишены этой власти: они должны быть лишены
способности ее применять, или, по крайней мере, их
способность применять такую власть должна быть
серьезно ограничена.
Этот второй момент следует подчеркнуть
особо. Республиканцы не видят ценности в отсутствии
произвольного вмешательства, которое достигается,
как это формулирует Ричард Прайс (Price 1991: 26),
благодаря «снисхождению» или «случайной
мягкости». Поэтому пытаться обеспечить отсутствие
произвольного вмешательства —не значит
содействовать этому любыми средствами. В конце
концов, может даже оказаться, что самым
эффективным средством содействия не-вмешательству
могущественных лиц станет создание институтов,
которые будут выставлять их в выгодном свете и
давать повод думать, что люди, в дела которых они
в противном случае стали бы вмешиваться, считают
их патерналистскими божествами. Поэтому
пытаться обеспечить отсутствие произвольного
вмешательства значит способствовать этому при
следующем важном ограничении: каким бы
маловероятным ни было произвольное вмешательство в случае
применения этих средств, ни одно из них не должно
оставлять за опасными агентами ничем не стеснен-
142

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
ную способность вмешиваться. Речь идет не о том,
чтобы сделать произвольное вмешательство
маловероятным, а о том, чтобы сделать его недостижимым.
Вероятно, лучшим объяснением неправильной
интерпретации позиции республиканцев,
встречаемой нами у Пейли, является неоднозначность
понятия защиты или безопасности. Пытаться
обеспечить безопасность блага —значит действовать так,
чтобы максимизировать его ожидаемую
реализацию. В этом употреблении «обеспечивать
безопасность» имеет чисто вероятностный смысл и
эквивалентно «продвигать». В альтернативном смысле
обеспечивать безопасность блага значит пытаться
обеспечить, чтобы никто не мог его у вас отобрать:
пытаться так все устроить, чтобы другие не
могли вас его лишить. В этом употреблении
«обеспечить безопасность» не означает «продвигать»,
поскольку средства максимизации ожидаемой
реализации блага могут предполагать то, что контроль
над благом останется в руках другого. Скорее, это
означает что-то вроде «защищать его от других».
Пейли, по-видимому, ошибочно считал, что,
когда республиканцы говорят о желании защитить
или обеспечить не-вмешательство — особенно
обеспечить отсутствие произвольного вмешательства,—
они имеют в виду продвижение не-вмешательства,
а не его защиту7.
η. Пытаться обеспечить не-вмешательство в смысле защиты
значит пытаться ослабить вмешательство в тех возможных
мирах, где другие люди настроены против вас или вы
не так хитры и т.д.; и делать это независимо от того,
насколько эти миры вероятны. Пытаться обеспечить
не-вмешательство в смысле продвижения значит
пытаться ослабить вмешательство в различных возможных
мирах, но таким способом, который принимает во
внимание, насколько вероятно то, что эти миры являются тем,
чем мог быть реальный мир; это значит игнорировать
мир, в котором, например, какой-то могущественный
агент решает стать мерзавцем, на том основании, что
такое изменение является невероятным.
НЗ

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Возражение второе: черно-белый подход
Второе возражение Пейли против идеала свободы
как не-доминирования состоит фактически в том,
что этот идеал изображается в черно-белых тонах,
может быть либо на максимуме, либо на
минимуме и не допускает, как можно было бы ожидать,
градаций. Пейли не устраивают абсолютистские
рассуждения о свободных и порабощенных
народах, поскольку такие выражения «могут быть
поняты только в относительном смысле» (Paley 1825'
356). Это обвинение, возможно, и было
оправдано на фоне бескомпромиссной риторики
Ричарда Прайса и других, поскольку, конечно, верно,
что они рисовали свои картины в черно-белых
тонах. Но вопрос в том, затрагивает ли это обвинение
сколько-нибудь существенно концепцию свободы
как не-доминирования.
Полагаю, что, как должно быть ясно из
первой главы, не затрагивает. Мы видели в первом
разделе, что доминирование одного человека над
другим может варьировать как по интенсивности,
так и по объему. С одной стороны, вмешательство,
на которое способен доминатор, может быть
более или менее произвольным, цена и
затруднительность вмешательства могут быть более или менее
значительными, а достижимое вмешательство
может быть более или менее значительным. С другой
стороны, доминатор может вмешиваться в дела
доминируемых в более широком или более узком
диапазоне деятельности и в более или менее важных
областях.
Эти вариации в интенсивности и объеме
доминирования гарантируют, что должны быть также
и различия в интенсивности и объеме
не-доминирования. Такие различия появятся вместе с
различиями в объеме и интенсивности, с которыми
происходит сокращение и ослабление доминирования.
Люди будут пользоваться все большим не-домини-
144

СВОБОДА КАК H Е-ДОМИ НИ POBAH ИЕ
рованием по мере того, как доминаторы будут
доминировать над ними менее интенсивно и в
меньшем объеме.
Но это еще не все. Продвижение не-доминиро-
вания, строго говоря, не эквивалентно ослаблению
доминирования, будь то ослабление его
интенсивности или сокращение объема. Мы можем
расширить не-доминирование, не просто сокращая
существующее доминирование, но с помощью новых
расширений области, в которой человек
совершает не-доминируемый выбор, и легкости, с которой
субъект может это делать, на любом уровне
интенсивности. Мы можем ввести или облегчить не-до-
минируемые выборы в областях, в которых они
в настоящее время не существуют или имеют очень
высокую цену. Выборы могут быть недоступны,
потому что релевантные опции культурно
недостижимы—в том же смысле, в каком чтение
недостижимо в культуре поголовной неграмотности,—или
потому, что опции урезаны чрезмерно строгим
законом, или потому, что жизненные обстоятельства
этого не позволяют.
Предположим, что я физически неполноценный
человек, и передвижение по родному городу для
меня невозможно или затруднено.
Не-доминирование, которым я пользуюсь, повысится до какого-то
уровня интенсивности, если я буду снабжен
средствами передвижения, облегчающими
пользование определенными вариантами не-доминируемого
выбора. Повысится и не-доминирование, которым
я пользуюсь, хотя никто надо мной в настоящее
время не доминирует в вопросах моего
передвижения; дело в том, что я не способен передвигаться.
Экспансивный способ повышения объема
свободы как не-доминирования может быть пояснен
через различение факторов, которые ставят свободу
под угрозу, и факторов, которые ставят ее в
зависимость от условий. Свободе как не-доминированию
угрожает доминирование и только доминирова-
Н5

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ние. Но, хотя моя свобода и не ставится под угрозу
ограничением моей способности ею пользоваться,
это ограничение все же имеет значение, поскольку
ставит свободу, которой я пользуюсь, в зависимость
от условий. Мы можем повысить интенсивность
и увеличить объем свободы как не-доминирования,
снизив опасности, которые ей угрожают: иначе
говоря, ослабив доминирование со стороны других.
Но мы также можем увеличить объем человеческой
свободы как не-доминирования, ослабив влияние
факторов, ставящих ее в зависимость от условий,
и расширив диапазон не-доминируемых выборов
или облегчив их. Подобно тому, говорим мы, как
человек несвободен, если его свобода находится под
угрозой доминирования, он не свободен в том или
ином отношении —он не-свободен (non-free), хотя,
строго говоря, не йполне несвободен (unfree) (Pettit
1989b),—в той мере, в какой его свобода зависит
от определенных обусловливающих факторов.
Предложение подумать об ослаблении влияния
обусловливающих факторов похоже на то, о чем
часто говорят сторонники свободы как не-вмеша-
тельства. Многие такие теоретики считают само
собой разумеющимся, что, способствуя делу
свободы как не-вмешательства, важно не просто
ослабить вмешательство, которому люди
подвергаются в имеющемся у них диапазоне выбора, но также
увеличить, насколько это возможно, количество
доступных выборов, освобождая их от излишних
природных или социальных ограничений; важно
сделать свободу как не-вмешательство не просто, как
говорится, формальной реальностью, но сделать ее
действенной8.
8. Стоит заметить, что желание сделать негативную свободу
действенной отличается от желания заменить ее позитивной
свободой. Эти два желания иногда смешивают. Как
негативная, так и республиканская свобода могут быть
реализованы чисто формальным или же действенным способом;
146

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
Предположение о том, что лучше иметь больше
возможностей выбора, чем меньше, или что
легкий выбор лучше, чем трудный, был подвергнут
справедливому сомнению, и это сомнение должно
быть интернализировано в обсуждениях не только
свободы как не-вмешательства, но и свободы как
не-доминирования (Dworkin 1988: eh. 5). Но дело
в том, что эти две концепции свободы похожи друг
на друга, доказывая, что при прочих равных
условиях мы должны расширять диапазон или легкость
предпочтительного выбора, но также его
интенсивность: мы должны постараться ослабить не только
влияния, ставящие свободу под угрозу, но и
влияния, ставящие свободу в зависимость от условий.
Различие между этими концепциями в том, что
они по-разному проводят границу между
влияниями, ставящими под угрозу, и влияниями,
ставящими в зависимость от условий. Для концепции
свободы как не-вмешательства
обусловливающими, но не ставящими под угрозу являются только
и желание действенной реализации каждой из них
отличается от приверженности позитивному идеалу свободы.
Проект превращения негативной свободы в действенную
привлекался для обоснования некоторых вариантов
весьма радикальной политики (см., например: Waldron 1993:
essay 13; и Van Parijs 1995; об измерении действенности,
релевантной также для республиканцев, см. Sugden 1996)·
Аргументы о необходимости сделать не-вмешательство
действенным представляют собой интересный поворот
в либеральной мысли, но они зависят от посылки, с
которой приверженцам не-вмешательства как
единственного блага будет нелегко согласиться. Согласно этой
посылке, вмешательство, практикуемое государством в
попытке сделать не-вмешательство действенным — в попытке
помочь людям преодолеть не вмешательство, но
природные или непреднамеренные
ограничения,—оправдывается повышением действенности. Но это прямо
противоречит республиканскому подходу; при условии, что оно
не является произвольным, государственное
вмешательство не будет считаться республиканцами серьезным
вредом, ставящим под угрозу свободу.
47

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
такие непреднамеренные влияния, как природные
препятствия. Для концепции свободы как не-доми-
нирования преднамеренные вмешательства, не
являющиеся произвольными, подобны природным
препятствиям в том, что они являются
обусловливающими, но не ставящими свободу под угрозу.
Таким образом, первая концепция помещает закон,
в делении на ставящих под угрозу и ставящих в
зависимость от условий, в категорию ставящих под
угрозу, в то время как вторая концепция считает,
что закон, не основанный на произволе, относится
к категории обусловливающих.
Возвращаясь к возражению Пейли, если мы
принимаем идеал свободы как не-доминирова-
ния, то мы не должны считать, что все или
хорошо, или плохо: что свобода или полностью
реализована, или вовсе не удалась. Мы можем продвигать
не-доминирование поэтапно, снижая степень, в
которой доминатор может произвольно вмешиваться,
или сужая диапазон выбора, над которым
доминатор осуществляет контроль, или прибегая к
только что обсужденным мерам экспансии.
Разумеется, возникнут трудности в измерении прогресса,
достигаемого поэтапно, подобно тому как
имеются трудности в измерении прогресса,
достигнутого в продвижении дела свободы как не-вмеша-
тельства (Pettit 1989b). Например, придется решать
вопросы, связанные со сравнительной оценкой
интенсивности и объема (подробнее об этом ниже),
а также с тем, не является ли освобождение в
некоторых областях деятельности более важной
задачей, чем освобождение в других областях (Taylor
1985: essay 8). Но не может быть никакого сомнения,
что с помощью небольших шагов мы достигнем
прогресса. Дискурс свободы как не-доминирова-
ния вовсе не обязательно должен следовать
дихотомической риторике тотальной эмансипации либо
окончательного порабощения.
148

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
Возражение третье: непомерная трудность
Последнее и самое важное возражение Пейли
заключалось в том, что идеал свободы как не-домини-
рования слишком требователен, чтобы его можно
было рекомендовать государству: он «воспламеняет
никогда не сбывающиеся ожидания и
нарушает спокойствие публики недовольством, с коим не
справится ни одно самое мудрое и великодушное
правительство». Как нам на это ответить, если мы
решили принять этот идеал и считать его
универсальной ценностью?
Разумеется, обвинение заслуживает того, чтобы
отнестись к нему серьезно. В двух аспектах наши
ожидания, касающиеся государства, могут
значительно повыситься, если мы будем считать, что
государство должно содействовать свободе как не-до-
минированию, а не свободе как не-вмешательству.
Идеал, выбирающий в качестве мишени для
критики только формы доминирующего
вмешательства, а не вмешательства как такового, означает,
что мы будем сравнительно благосклонны к
наделению государства значительными
полномочиями; мы будем с большей теплотой относиться к
государственному вмешательству при условии, что
оно будет связано ограничениями, делающими его
не-произвольным. А идеал, делающий мишенью
для критики все формы доминирования, а не
только те, которые содержат реальное вмешательство,
означает, что мы будем относительно плохо
настроены к толерантности в отношении
доминирования, даже такого, где от более сильной
стороны ожидается бездействие; мы будем относиться
с меньшей теплотой к традиционным
отношениям, например, мужа к жене или работодателя к
наемному работнику.
Итак, переход от свободы как не-вмешательства
к свободе как не-доминированию будет иметь два
последствия, которые, возможно, и вызывали бес-
49

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
покойство Пейли и мотивировали его третье
критическое соображение. Этот переход потенциально
заставляет нас относиться с большим
радикализмом к способам организации общественных
отношений. И он потенциально заставляет нас
относиться с меньшим скептицизмом к возможности
удовлетворения наших претензий через
обращение к государству.
Но является ли усиление общественного
радикализма и ослабление общественного и
политического скептицизма веским основанием для того,
чтобы отвергнуть республиканский подход и
принять вместо него современный, либеральный
идеал свободы как не-вмешательства? Все
последующее содержание моей книги можно рассматривать
как доводы в пользу именно большего
радикализма в отношении политики и меньшего
скептицизма в отношении государства. В этом смысле эту
книгу можно рассматривать как развернутый ответ
на последнее возражение Пейли. Выше я
пытался прояснить и сформулировать республиканское
понимание свободы как не-доминирования. В
следующих главах я буду приводить доводы в
защиту трактовки этого понимания как политического
идеала и исследовать институциональные
последствия его установления в качестве такого идеала.
Надеюсь, что в итоге появится представление об
общественной жизни, в которой республиканский
идеал не будет носить дестабилизирующего,
подрывного характера, оттолкнувшего от него людей,
подобных Пейли.
Приложение: доминирование
и другие формы власти
Полезно соотнести концепцию доминирующей или
порабощающей власти, как мы ее здесь
охарактеризовали, с другими весьма отличающимися от нее
15°

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
концепциями власти, которые встречаются в
политической теории (Clegg 1989; Wartenberg 199°;
Patton 19945 Hindess 1996). Те, кому это не
интересно, могут сразу перейти к следующей главе.
Все концепции власти, грубо говоря, делают
разный выбор в пунктах, где предполагается выбор
(обозначаемых словом «ИЛИ»), в следующей схеме.
ι. Властью обладает агент
(персона/группа/организация) ИЛИ система
2. в случае, если они оказывают ИЛИ способны
(актуально или виртуально) оказывать
3- преднамеренное ИЛИ не-преднамеренное
влияние,
4- негативное ИЛИ позитивное,
5- в продвижении результата любого рода, ИЛИ,
если говорить конкретнее, помогая в
конструировании некоторых форм действия (agency), ИЛИ
в формировании выборов некоторых агентов.
Эта схема позволяет увидеть, что объединяет
различные концепции власти, когда мы говорим
с одной крайней позиции о власти эффективно
действующего агента осуществлять задуманное,
или же с другой крайней позиции о власти
системы не позволять революционным альтернативам
вставать в повестку дня и тем самым продлевать
себе жизнь до бесконечности. Наша схема даже
позволяет увидеть возможность трактовки власти
с помощью модели, согласно которой она так же
неизбежна, как гравитация; всегда существует
какой-то фактор, который оказывает или способен
оказывать какое-то влияние на то, какими
агентами мы являемся, или на то, какого рода вещи мы
делаем.
Однако важнее всего, на наш эзгляд, то, что эта
схема позволяет поместить порабощающую или
доминирующую власть в контекст таких альтернатив.
Власть этого общего рода существует, когда имеется
W

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ι. агент, личный или корпоративный,
2. который способен (актуально способен)
оказывать
3- преднамеренное влияние
4- негативного, наносящего вред рода,
5- помогая влиять на то, что делают какой-то
другой человек или другие люди.
Доминирующая власть в этом смысле является
интерактивной, потому что требует агента как
носителя и агента как жертву (пункты ι и 5). Она основана
на способности, потому что способна существовать
без приведения в действие (пункт 2). Эта власть
носит преднамеренный характер, потому что вещи,
которые ее носитель может делать, являются
вещами, за совершение которых носителя можно винить
или хвалить: они не находятся, как мы говорим, вне
контроля со стороны агента (пункт з). И это власть
негативного рода в той мере, в какой представляет
собой способность нанести вред жертве, а не
способность улучшить ее положение (пункт 4). Данная
концепция противоположна в одном или большем
числе измерений другим формам власти, которые
пользуются поддержкой политических теоретиков.

ГЛАВА 3
He-доминирование
как политический идеал
КАК МЫ ВИДЕЛИ в первой главе, под
свободой и ценностью свободы в
республиканской традиции имелось в виду прежде
всего то, что мы называем не-доминированием:
положение, когда вы живете в присутствии других
людей, но не живете по чьей-то милости. Во второй
главе было проанализировано, что конкретно, или
более-менее конкретно, означает не-доминирова-
ние, в частности, были рассмотрены черты
свободы как не-доминирования, отличающие ее от
более распространенной сегодня идеи свободы как
не-вмешательства. Различия между ними сводятся
к тому, что над вами могут доминировать, как в
случае с удачливым или хитрым рабом, но при этом вы
не будете подвергаться вмешательству, и наоборот,
вы можете подвергаться вмешательству со стороны
какой-то формы организации, как в случае
подчинения должной форме закона и правления, но при
этом над вами никто не будет доминировать.
Но республиканская традиция не просто
предлагала особую интерпретацию свободы: она
считала свободу как не-доминирование высшей
политической ценностью и поддерживала тезис о том,
что смысл принуждающего и потенциально
доминирующего государства, в случае его
надлежащего устройства, заключается в распространении
этой ценности. «Свобода — наивысшее благо
гражданского общества» (Gwyn 1965: 88). С точки
зрения республиканской традиции целью государ-
153

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ства, единственной оправданной целью, является
не что иное, как распространение этой свободы.
Кроме того, с ее точки зрения идеал не-доминиро-
вания является главным и единственным
критерием оценки общественного и политического
устройства.
В этой и следующей главах я рассматриваю
вопрос о том, почему, следуя республиканской
традиции, мы признаем не-доминирование
ценностью, в высшей степени способной быть критерием
оценки институтов. В данной главе
обосновывается, почему и как не-доминирование может
считаться политическим идеалом, а в следующей —
рассматриваются привлекательные черты этого идеала.
Глава состоит из трех разделов. Во-первых, я
показываю, почему свобода как не-доминирование
является личным благом, причины желать и ценить
которое есть практически у всех. После чего
привожу доводы в пользу того, что свобода как
не-доминирование должна быть делом политических
институтов, а не индивидов или других средств ее
продвижения. И, в-третьих, утверждаю, что
не-доминирование является целью, которую такие
институты должны продвигать, а не ограничением,
которое они должны почитать, преследуя другие
цели; я придерживаюсь консеквенциалистской
версии республиканизма. Республиканская
концепция, как мы увидим, является консеквенциа-
лизмом с одной оговоркой: с ее точки зрения
институты, содействующие человеческой свободе как
не-доминированию, не являются причиной
свободы, но конституируют свободу. Республиканизм
не признает никакого временного или каузального
разрыва между социальными институтами и
свободой граждан.
В моей книге нет ничего, что прямо
поддерживает традиционный тезис, а именно что свобода
как не-доминирование является единственной
целью наших политических институтов. Но когда мы
154

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
полностью поймем требование продвижения не-до-
минирования, когда оценим важность далеко
идущего, но привлекательного преобразования этих
институтов, которого потребует эта задача, то
обнаружим, что этот тезис очень близок нам по духу.
Те, кто приветствует свободу как не-вмешательство
и считает минимальное государство в нормативном
смысле неудовлетворительным, обычно
обращаются к другим ценностям как независимым
критериям политической оценки, таким, например, как
равенство, благосостояние, полезность и т.п. Свобода
как не-доминирование не нуждается в подобного
рода дополнениях, поскольку, как мы увидим, сама
по себе требует институтов, стремящихся к
реализации ценностей равенства и благосостояния.
Поэтому в дополнительном введении таких ценностей
нет никакой нужды.
Приводя доводы, говорящие о
привлекательности свободы как не-доминирования, я буду
сравнивать ее исключительно с негативным идеалом
не-вмешательства, а не с позитивным идеалом
господства над собой. Если позитивная свобода
трактуется в духе популизма, как демократическое участие,
то это вряд ли нуждается в объяснениях: партици-
паторный идеал неосуществим в современном мире,
и в любом случае подчинение каждого человека
всеобщей воле вряд ли можно считать
привлекательной перспективой. Но, сравнивая свободу как
не-доминирование только с негативным идеалом
не-вмешательства, я буду также игнорировать те версии
позитивного идеала господства над собой, которые
приравнивают его к личной автономии. И поэтому
мне все же придется сказать несколько слов, чтобы
объяснить такое сужение фокуса.
Свобода как личная автономия очень
привлекательная ценность, возможно даже подлинное
благо (Raz 1986); вообще говоря, я и сам
придерживаюсь одной из версий идеала автономии,
который называю «ортономией» (Pettit and Smith 199°;
45

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Pettit and Smith 1996). Свобода как господство над
собой, однако, более богатый идеал, чем свобода
как не-доминирование; не-доминирование может
существовать без личного господства над собой,
но вряд ли какая-либо осмысленная форма
господства над собой может существовать без не-до-
минирования. Больше того, свободе как господству
над собой должна оказываться помощь, если не
активное содействие в государстве, гарантирующем
свободу как не-доминирование; людям наверняка
будет легче достичь автономии, если им
гарантируют, что они не будут подвергаться доминированию
со стороны других. Так что сравнивать
привлекательные черты одной и другой свободы
бесполезно. Не противореча тезису о том, что государство
должно ориентироваться на продвижение
свободы как не-доминирования, а не на продвижение
свободы как не-вмешательства, я вполне могу
признавать привлекательность свободы как господства
над собой.
Существуют, конечно, различия между
республиканской точкой зрения, которую я защищаю, и
позицией, согласно которой государству следует
открыто принять более богатый по содержанию идеал
содействия личной автономии. Мой оппонент
скажет, что государство, необходимое для содействия
не-доминированию, выглядит слишком суровым,
чтобы быть привлекательным или производить
неотразимое впечатление, и что нам следует
предложить государству более содержательный идеал,
чтобы мы могли оправдать политические ожидания,
на которые рассчитываем. Но в данный момент
ответить на этот аргумент невозможно. Остается
только надеяться, что, когда наши оппоненты увидят
весь в целом проект республиканского государства,
который я предлагаю, и поймут, что это государство
приближает реализацию автономии, которой они
так дорожат, они, возможно, поймут, что нет
никакой необходимости делать государство ответствен-
156

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
ным за продвижение господства людей над собой.
Возможно, они поймут, что людям можно будет
доверить заботу об их собственной автономии, если
они будут жить в условиях правления,
защищающего от доминирования со стороны других.
I. Не-доминирование
как личное благо
Почти все считают, что свобода как не-вмешатель-
ство является благом. Каждый пожелал бы ее для
себя и признал бы ее желательность для других.
Я с этим согласен и собираюсь привести доводы
в пользу ценности свободы как не-доминирования —
в пользу ее статуса как личного блага,— показывая ее
сравнительные преимущества перед свободой
другого рода во многих отношениях. В частности, она
имеет серьезное преимущество перед свободой как
не-вмешательством в своей претензии на то, чтобы
быть инструментальным благом: благом, которое
порождает другие блага для пользующегося им
индивида. У меня нет расхождений с теми, кто
считает свободу как не-доминирование или даже
свободу как не-вмешательство внутренне присущим
благом, но я не буду обсуждать здесь эту точку зрения.
Инструментальное благо
Главная инструментальная выгода, которую мы
связываем с пользованием не-вмешательством,
заключается в том, что ваши выборы не блокируются, им
не ставят преград, по крайней мере, это не делается
преднамеренно или квазипреднамеренно.
Несмотря на полное отсутствие вмешательства, вы
можете оказаться ограниченным естественными
препятствиями любого рода — отсутствием у вас власти
или богатства или недружелюбием окружающего
мира,—но вы не будете ограничены препятствия-
157

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ми преднамеренными, ибо такие препятствия
представляли бы собой вмешательство. Таким образом,
если ваше актуальное не-вмешательство
максимизировано или если ваше ожидание не-вмешатель-
ства максимизировано, вам будет обеспечено
максимально доступное пользование этой выгодой.
Мы видели ранее, что дело продвижения
свободы как не-вмешательства в обществе, возможно,
предполагает не просто ослабление факторов,
которые ставят ее под угрозу,—актов вмешательства
со стороны других,—но и факторов, которые ставят
ее в зависимость от условий—естественных
препятствий. Содействие свободе как не-вмешательству
будет означать сокращение по мере возможности
вмешательства и расширение по мере
возможности сферы не подвергаемого вмешательству выбора.
Должны ли мы считать сокращение естественных
препятствий, как и сокращение преднамеренного
вмешательства, выгодой, инструментально
связанной с пользованием свободой как не-вмешатель-
ством? Полагаю, что нет.
Отсутствие естественных препятствий не
является выгодой, которая вытекает инструментальным
образом из пользования не-вмешательством,
поскольку вы можете пользоваться полным
не-вмешательством в присутствии таких препятствий. Связь
с не-вмешательством является более
опосредованной. Если вы верите, что не-вмешательство
является ценностью, скажем, из-за связанных с ним
выгод, тогда естественным является не просто
желание содействовать интенсивности пользования
им в обществе, но также —в той степени, в какой
одно не противоречит другому, —расширять
диапазон выбора, предполагаемого этим пользованием.
Поэтому, хотя проект комплексного продвижения
не-вмешательства действительно включает
устранение естественных препятствий для выбора, связь
с устранением естественных препятствий зиждется
на независимой ценности —инструментальной цен-
158

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
ности —не-вмешательства; само оно не составляет
части того, что делает не-вмешательство ценным.
Если эта трактовка свободы как не-вмешатель-
ства покажется несправедливой, то я должен
сказать, что то же самое относится к свободе как
не-доминированию. Проект продвижения не-до-
минирования, предполагающий, что оно
является существенно важной ценностью, естественным
образом включает как содействие интенсивности
не-доминирования—устранение факторов, которые
угрожают этой свободе,—так и расширение сферы
не-доминируемого выбора: устранение
естественных, правовых или культурных препятствий,
которые ставят свободу в зависимость от такого рода
факторов. Но допущение, что не-доминирование
является ценностью, скажем, ценностью
инструментальной, должно быть обосновано независимо
от последствий, сопровождающих расширение
сферы не-доминируемого выбора. Вывод, касающийся
установления ценности свободы как не-вмешатель-
ства, касается и ценности свободы как
не-доминирования.
Итак, мы видели, что главной
инструментальной выгодой, связанной со свободой как не-вмеша-
тельством, является пользование выбором, на
который не воздействует преднамеренное блокирование
или помехи со стороны других. Перейдем теперь
к вопросу о сравнительных преимуществах свободы
как не-доминирования. Приносит ли она такую же
инструментальную выгоду? А если нет, то
предлагает ли она другие выгоды, которые это
компенсируют? Я буду доказывать, что той же
инструментальной выгоды она не приносит, но компенсирует
это, и с лихвой, принося дополнительно три
другие выгоды.
Свобода как не-доминирование обещает
избавление не от преднамеренного вмешательства, но
только от преднамеренного произвольного
вмешательства: точнее, избавление от способности других
159

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
к произвольному вмешательству. В отличие от
свободы как не-вмешательства, она совместима с
высоким уровнем не-произвольного вмешательства
такого рода, который могла бы осуществлять
надлежащая система законов. И она
противопоставляет себя не вмешательству как таковому, особенно
не вмешательству такого рода, которое не
основано на произволе, но лишь тому вмешательству,
которое совершается при таком отсутствии контроля
и ограничений, что, независимо от мнения жертвы,
оно может руководствоваться враждебными, не
разделяемыми сторонами интересами и враждебными,
не разделяемыми идеями. Приверженцы
не-вмешательства имеют в виду сферу действия для
индивида, в которой нет никакого актуального или
ожидаемого принуждения. Приверженцы не-доми-
нирования говорят о сфере действия, которая не
запятнана никаким принуждением — или
способностью к принуждению,—исходящим только от сил
произвола.
Различие между двумя идеалами в этом
отношении связано с различными концепциями закона.
Приверженцы свободы как не-вмешательства
рассматривают правовое или государственное
принуждение, независимо от всех ограничений или
контроля, как форму принуждения, которое столь же
дурно само по себе, как принуждение,
осуществляемое другими силами; и оно может быть оправдано
только тем, что его присутствие способствует в
целом меньшей степени принуждения.
Приверженцы свободы как не-доминирования рассматривают
государственное принуждение, особенно
принуждение, происходящее в рамках надлежащей
формы закона, как то, что не является
потенциально неприемлемым и находится на одном уровне
не с принуждением, совершаемым на основе сил
произвола, а с обструкцией, образуемой
естественными препятствиями. Как отмечалось в
предыдущей главе, первые помещают любую правовую
ι6ο

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
систему —если делить системы на те, что ставят
под угрозу, и те, что ставят в зависимость от
условий,—в разряд ставящих под угрозу, в то время как
вторые приводят доводы в пользу того, что не
основанная на произволе форма закона относится
к категории обусловливающих.
Обещая актуальное или ожидаемое избавление
от вмешательства, идеал свободы как не-вмешатель-
ства, возможно, выглядит более привлекательно,
чем его конкурент. Кажется, что лучше быть
освобожденным от всякого вмешательства, или от
максимально возможного вмешательства, чем быть
освобожденным только от вмешательства — или даже
от способности вмешательства со стороны других,—
которое происходит на основе произвола. Но
конкурирующий идеал свободы как не-доминирования
может принести с собой три другие выгоды,
которые способствуют установлению его более высокой
ценности.
Первая выгода выясняется, когда мы
рассматриваем очевидный изъян, делающий
произвольное вмешательство хуже не-произвольного.
Подвергаться произвольному вмешательству или его
ожиданию —значит испытывать дополнительный
дискомфорт, более сильный и неприятный, чем
дискомфорт, вызываемый преднамеренным
ограничением вашего выбора. Это значит испытывать
высокую степень неопределенности, поскольку
произвол, на основе которого происходит
вмешательство, означает, что никто не знает, когда оно
случится. Неизвестность делает планирование
гораздо более трудной задачей, чем в альтернативном
случае не-произвольного вмешательства, и,
конечно, вызывает высокий уровень тревожности.
Свобода как не-доминирование требует, чтобы
мы ослабили способность произвольного
вмешательства, которому подвергается человек, в то
время как свобода как не-вмешательство требует, чтобы
мы минимизировали ожидание человеком вмеша-
1б1

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
тельства как такового. Но это означает, что в то
время, как идеал не-доминирования склонен требовать
режим высокой определенности, идеал
не-вмешательства совместим со значительным снижением
степени определенности. Вполне возможно, что
максимально возможное для кого-то не-вмешатель-
ство доступно в условиях, когда человек
ощущает сильную неопределенность. Но не похоже, что
то же самое верно и для максимального
не-доминирования, которого он мог бы достичь.
Представим, что имеется выбор между тем,
чтобы оставить работодателям высокий уровень власти
над работниками или мужчинам — высокий
уровень власти над женщинами, и тем, чтобы
использовать государственное вмешательство для
ослабления такой власти. Максимизация не-вмешательства
в целом полностью совместима с первой опцией.
Хотя в этом случае мы и не предупреждаем
вмешательство со стороны сильного, мы все же не
думаем, что оно произойдет с высокой вероятностью;
и поскольку мы не защищены от вмешательства
со стороны сильного, то будем считать отсутствие
государственного вмешательства великим благом.
Таким образом, максимизация не-вмешательства
в целом полностью совместима с тем, что
работник или женщина будут жить в условиях высокой
неопределенности.
Верное на уровне целого или агрегата может быть
также верным на уровне индивида. Ибо по
аналогичным соображениям максимизация
не-вмешательства индивида потребовала бы, чтобы он был
подвергнут высокой степени неопределенности.
Быть может, обращение к закону оказалось бы
настолько сильным вторжением в его жизнь и
настолько неэффективным с точки зрения
прекращения вмешательства со стороны других, что
означало бы не меньшее, а большее вмешательство.
Быть может, тогда способ максимизации
ожидаемого не-вмешательства должен состоять в том, чтобы
1б2

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
оставить человека в подчинении другим, в
положении, в котором он испытывает сильную
неопределенность. Ожидание им не-вмешательства будет
максимальным, однако на максимальной
отметке вмешательство, которому он подвергается,
будет произвольным и также будет стимулировать
неопределенность: это будет вмешательство такого
рода, которое вызывает тревогу и затрудняет
планирование.
Проект повышения уровня личной свободы как
не-доминирования не терпит этой неизвестности,
поскольку не приемлет согласия на любую степень
подчинения другому. Приверженцы свободы как
не-доминирования подчеркивают преимущество
своего идеала, когда говорят, что несвободная
личность подвержена непостоянной, неопределенной
воле другого и вследствие этого испытывает
чувство тревоги и собственной ничтожности. «Всегда
опасаясь какого-то неизвестного бедствия,
которое быть может никогда и не наступит, он
никогда не испытывает высшего наслаждения своим
бытием или какими-либо благами жизни» (Priestley
1993: 35)· С их точки зрения, продвигая свободу
как не-доминирование, мы избавляемся от
преследующего нас призрака неизвестности. Да, человеку
придется жить под постоянной властью
конституции и закона, правления, которое будет вносить
некоторую степень принуждения в его жизнь. Но он
не должен будет жить в постоянном страхе перед
непредсказуемым вмешательством и сможет
систематически и почти ни о чем не беспокоясь
организовывать свои дела.
Вторая выгода, связанная со свободой как не-до-
минированием, а не со свободой как не-вмешатель-
ством, проявляется, когда мы рассматриваем
другой аспект, в котором произвольное вмешательство
хуже не-произвольного. Подвергаться реальному
или ожидаемому произвольному вмешательству
значит не только быть вынужденным испытывать
163

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
сильное чувство неопределенности. Это значит
также быть вынужденным внимательно наблюдать
за сильными мира сего, предвосхищать их
ожидания в отношении вас и пытаться им угодить или,
зная, где они будут находиться, не попадаться им
на глаза; это значит быть вынужденным на
каждом шагу выстраивать стратегию почтительности
и предугадывания. Вам не удастся спокойно плыть
по волнам, ни о чем не беспокоясь и занимаясь
своими делами, и придется прокладывать курс, думая
о грозящих отовсюду опасностях.
Продвижение свободы как не-доминирова-
ния означает ослабление способности других
людей к произвольному вмешательству и снижает
необходимость в стратегиях почтительности или
предугадывания желаний, а также снижает
уровень неизвестности, с которой приходится жить.
Но продвижение чьей-либо свободы как не-вмеша-
тельства не дает гарантии такого результата.
Вполне может быть, что наилучшим способом
максимизации ожидания не-вмешательства является опора
на врожденные смекалку и хитрость: забота о
собственной свободе заставит человека развить и
применять стратегии угождения и предвосхищения
желаний могущественных лиц. Мир, в котором царит
стратегия лести и уклонения, в котором женщины,
например, становятся мастерицами по
умасливанию или учатся никогда не противоречить
мужскому полу, может оказаться наилучшим способом
поддерживать вмешательство как таковое на
минимальном уровне.
Но цена стратегии почтительности и
предугадывания желаний, как и жизни в условиях
неизвестности, весьма высока. Навязанная стратегия
требует от агента сокращения собственного
выбора: ему приходится почтительно приветствовать
господина в нужные моменты, а если это не
помогает, стараться не попадаться на глаза. Конечно,
такое вынужденное самоограничение не представ-
164

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
ляет собой форму вмешательства, даже
произвольного вмешательства, ибо вмешательство должно
преднамеренно совершаться другим; именно
поэтому дело свободы как не-вмешательства можно
продвигать способами, предполагающими высокий
уровень стратегической почтительности и
предугадывания. Но все же плохо, когда людям
приходится отказывать себе в каком-то выборе, чтобы
достичь не-вмешательства. И явным преимуществом
идеала свободы как не-доминирования является то,
что, делая своим врагом произвольное
вмешательство и стремясь ослабить способность других к
произвольному вмешательству, он рисует картину
свободной жизни, в которой потребность в стратегии
поведения минимизирована1.
Третья выгода, связанная со свободой как не-до-
минированием, но не со свободой как не-вмешатель-
ством, уже называлась, когда я говорил, что
пользование не-доминированием может стать предметом
общего знания и принести связанные с этим
субъективные и интерсубъективные выгоды. В то время
как свобода как не-вмешательство достигает
максимума в ситуации, когда человек признает, что
уязвим перед капризом другого и обладает более
низким социальным статусом, пользование свободой
как не-доминированием сопровождается
возможностью считать себя неуязвимым в этом отношении
и имеющим социальный статус, сравнимый со
статусом другого. Можно смело смотреть другому в глаза,
нет нужды кланяться и расшаркиваться.
Когда два человека пользуются одинаковой
свободой как не-вмешательством, даже
одинаковым ожиданием такой свободы, это не
противоречит тому, что один из них, и только один,
обладает властью вмешиваться в жизнь другого. Власть
вмешательства не противоречит тому, что более
ι. Я благодарен Джону Фереджону, Лиаму Мерфи и Квентину
Скиннеру за то, что они помогли мне это увидеть.
165

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
сильные могут быть не заинтересованы во
вмешательстве; причиной может быть безразличие,
занятость или религиозность, или даже то, что менее
сильные успешно справляются с тем, чтобы не
беспокоить сильных или не попадаться им на глаза.
Таким образом, может оказаться, что более
могущественное лицо будет вмешиваться в дела других
со столь же малой вероятностью, как и менее
могущественное. Но даже если обе стороны
пользуются равным не-вмешательством и равным
ожиданием не-вмешательства, у них, скорее всего, возникнет
общее сознание асимметрии власти, и даже
сознание, разделяемое с другими в обществе: это было
одной из главных тем предыдущей главы. И как
только предметом общего сознания становится то,
что один из них достаточно могуществен, чтобы
вмешиваться более или менее произвольно в жизнь
другого, это начинает оказывать влияние на их
относительные статусы. Предметом общего знания
становится то, что один слабее другого, уязвим
перед другим и в этом смысле подчинен другому.
Можно спросить, почему я вынужден думать
о себе таким образом, если другой человек на самом
деле собирается вмешиваться в мои дела не больше,
чем я собираюсь вмешиваться в его дела? Ответ
возвращает нас к соображению, которое уже
приводилось в предыдущей главе. Считать какую-то опцию
маловероятным, даже крайне невероятным
выбором не то же самое, что считать ее выбором,
который не достижим для агента —выбором,
который не находится во власти агента. Таким образом,
то, что другой человек вряд ли будет
вмешиваться в мои дела только потому, что он не
заинтересован во вмешательстве, не противоречит тому,
что он продолжает иметь доступ к опции
вмешательства в мои дела. Далее, именно достижимость,
а не вероятность выбора, который мы
приписываем человеку, определяет то, как я и другие смотрим
на человека и, в частности, считаем ли мы его че-
166

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
ловеком, от которого я должен зависеть в
пользовании не-вмешательством (Pettit and Smith 1996)·
И поэтому вполне возможно, что я вынужден буду
считать себя подчиненным тому, кто собирается
вмешиваться в мои дела не больше, чем я
собираюсь вмешиваться в его дела. В более широком
плане это может стать предметом общего признания,
и тогда мой статус, мое положение в восприятии
публики станет статусом и положением человека
подчиненного.
Продвижение свободы как не-доминирования
будет с необходимостью означать ослабление
такого рода подчинения, равно как и снижение уровня
неопределенности, в условиях которой
приходится жить, и стратегии поведения, к которой
приходится прибегать. Ибо хотя можно
пользоваться высшей степенью доступного не-вмешательства
в ситуации, когда вы подчинены другому, любое
повышение уровня вашего не-доминирования будет
означать снижение уровня подчинения, которому
вы подвергаетесь. В конечном счете усиление
вашего не-доминирования означает ослабление
способности других к произвольному вмешательству
в ваши дела, а это означает ослабление их доступа
к такому вмешательству.
Подводя итог, скажем, что свобода как не-до-
минирование, по-видимому, хуже, чем свобода как
не-вмешательство, служит делу неограниченного
выбора; в конце концов, она противостоит
только произвольному вмешательству — точнее,
другим, имеющим способность к такому
вмешательству,—а не вмешательству как таковому. Но свобода
как не-доминирование гораздо лучше в трех
других отношениях, каждое из которых интуитивно
крайне значимо. Она обещает быть лучше в том,
что касается избавления человека от
неизвестности и связанных с нею тревоги и невозможности
планировать; от необходимости выстраивать
стратегию в отношении могущественных лиц, вести
1б7

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
себя с ними почтительно и предугадывать любые
их желания; а также от подчинения, которое
сопровождается общим сознанием того, что человек
не защищен от возможности произвольного
вмешательства со стороны другого: что есть другой,
который может совершить такое вмешательство, даже
если он вряд ли собирается это делать.
Против приведенных аргументов можно
возразить, что те, кто встает на сторону свободы как
не-вмешательства, как правило, не приветствуют
и даже не признают вышеупомянутые
неизвестность, стратегию и подчинение. Чем это
объясняется? Ответ, возможно, кроется в том, что
приверженцы такого идеала считают само собой
разумеющимся, что этому идеалу более всего
содействуют традиционные не-доминирующие
институты—скажем, институты обычного
права,—которые чаще всего обосновываются, как они всегда
традиционно обосновывались, желанием избежать
произвола. Таким образом, эти люди на самом
деле поддерживают не то, что они поддерживают
официально, т.е. не свободу как не-вмешательство
в собственном смысле, но свободу как
не-вмешательство в рамках такого обычного права2.
Данная ограниченная версия идеала
не-вмешательства достаточно близка идеалу свободы как
не-доминирования: кажется даже, что она
исключает неизвестность, стратегию и подчинение.
Действительно, они исключены на форуме, где
отношения людей регулируются релевантными
предписаниями закона. Но ограниченный идеал все же
не достигает свободы как не-доминирования,
поскольку совместим с допущением доминирования
и связанными с ним неизвестностью, стратегией
и подчинением в рамках тех пространств, где
релевантное предписание закона позволяет людям дей-
2. Как указывалось в предыдущей главе, этого взгляда
придерживается и Хайек (см. Gray 1986 и Kukathas 1989)·
168

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
ствовать, используя другие инструменты. Так, он
совместим, в отличие от идеала свободы как не-до-
минирования, с доминированием, имеющим место
на рабочем месте, или дома, или в любом из
множества так называемых приватных пространств.
Не думаю, что можно быть безразличным к
выгодам, которые обещает свобода как не-доминирова-
ние. Возможность жить своей жизнью, не
испытывая чувства неизвестности в отношении вероятного
вмешательства в ваши дела; жить, не склоняясь
перед сильными мира сего и не находясь в
подчинении у других,—все это великие и очевидные
блага, служащие весьма вескими доводами в пользу
инструментальной притягательности свободы как
не-доминирования.
Первичное благо
На самом деле это доводы не просто в пользу
инструментальной притягательности идеала, но и его
статуса, если пользоваться терминологией Джона
Ролза (Rawls 1971; Ролз 20io), как первичного
блага. Первичное благо —это то, что человек имеет
инструментальные причины желать независимо
от других своих желаний: то, что обещает
результаты, которые будут для него привлекательными
независимо от того, что он ценит и к чему стремится.
Приведенные соображения говорят о том, что
продвижение свободы как не-доминирования
поможет избежать неизвестности, стратегии и
подчинения; разумеется, оно достигнет этого с большей
вероятностью, чем продвижение свободы как не-вме-
шательства. Но справедлив и более сильный тезис.
Допустим, мы предпринимаем какие-то шаги,
чтобы ослабить неопределенность в отношении
вмешательства, ослабить необходимость в стратегии
почтительности и предугадывания и ослабить
подчинение, связанное с уязвимостью. Трудно понять, как
можно предпринимать такие шаги, не продвигая
i6g

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
при этом свободу как не-доминирование. Свобода
как не-доминирование оказывается не просто
более или менее достаточным инструментом
продвижения этих результатов, но и более или менее
необходимым фактором. Нет продвижения не-домини-
рования без продвижения этих результатов; и нет
продвижения таких результатов без продвижения
не-доминирования. Это, возможно, не
выполняется в каждом из возможных миров, но кажется
безусловно верным в рамках правдоподобных
допущений о том, как устроен реальный мир.
Поскольку свобода как не-доминирование
связана в этом смысле с обсуждаемыми результатами,
возникает вопрос, как может кто-то не желать
такой свободы для себя или не признавать ее в
качестве ценности? Если вы не разделяете религиозно
и идеологически мотивированную доктрину
самоуничижения, вам не составит труда увидеть, что
преследуемые вами цели легче достичь в условиях
не-доминирования. И, конечно, эти цели легче
достичь, если они ставятся и преследуются в
условиях плюрализма, существующего в развитых
демократиях и, вне всякого сомнения, в международном
сообществе в целом. Итак, свобода как
не-доминирование—не просто инструментальное благо, она
также пользуется, по крайней мере в релевантных
обстоятельствах, статусом первичного блага.
Этот пункт легко обосновать. Почти во всем, что
человек может пожелать, достижению этих вещей
помогает присущая ему способность строить
планы (Bratman 1987)· Но если человек не пользуется
не-доминированием, его способности планировать
мешает вышеупомянутая неизвестность. Поэтому
в той степени, в какой не-доминирование
предполагает снижение уровня неопределенности, оно
обладает устойчивой привлекательностью в качестве
первичного блага.
Но статус первичного блага, которым
обладает свобода как не-доминирование, может быть
170

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
также подтвержден ссылкой на ослабление
стратегии и подчинения, которое оно делает
возможным. Быть человеком — значит иметь голос,
который не могут игнорировать; такой человек вместе
с другими ставит вопросы и обладает
авторитетным голосом —достаточно авторитетным, чтобы
вносимый им диссонанс вынуждал других
остановиться и задуматься (Pettit 1993а» c^s· 2> 4; Postema
19955 Pettit and Smith 1996). Итак, достойное
обращение с человеком означает обращение с ним как
с тем, у кого есть голос; от которого нельзя
отмахнуться, не имея на то веской причины; обращение
с ним как с тем, кого стоит выслушать.
Доминирование снижает вероятность такого человеческого
обращения, поскольку предполагает необходимость
стратегии и подчиненного статуса.
Доминируемый, обреченный на стратегию
человек следит за своими словами и всегда тонко
чувствует, что может понравиться доминаторам.
Равным образом доминируемый, подчиненный
человек, по общему мнению, стремится произвести
впечатление на доминаторов и встать на ступеньку
выше в их глазах. Такой человек, естественно, не
будет иметь независимого голоса, по крайней мере
в той области, где имеет место доминирование. Ему
не удастся сделать главного—обратить на себя
внимание более могущественных лиц, поскольку в нем
увидят человека, стремящегося обратить на себя
внимание: на него будут смотреть так же, как
взрослые смотрят на развитого не по годам ребенка. Ему
будет оказываться внимание, но он не будет
привлекать к себе внимания; к нему будут
относиться с уважением, но он не будет внушать уважения.
Разумно предположить, что, независимо от
других стремлений, каждый человек —или по
крайней мере каждый, кто живет в плюралистическом
обществе,—будет желать, чтобы с ним обращались
как с человеком, имеющим голос, который в
большинстве случаев нельзя игнорировать. Но если это
171

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
так, то из этого следует, что любой такой человек
имеет основание желать свободы как не-домини-
рования; в отсутствие такой свободы он будет
существом, обреченным на стратегию и подчинение
и не заслуживающим человеческого обращения.
Таким образом, связь свободы как не-доминирования
с отказом от поведенческой стратегии и от
подчинения, подобно связи свободы с отказом от
неопределенности, свидетельствует о том, что свобода как
не-доминирование обладает статусом первичного
блага.
II. Не-доминирование
как политическая проблема
Но довольно о том, почему не-доминирование
является личным благом или личной ценностью. Наши
аргументы еще не показывают, что
не-доминирование является ценностью, которую должно
воплощать в жизнь и продвигать государство. Мы все
знаем, что дружба —великая ценность, но мало кто
считает, что в задачи государства должно входить
содействие дружбе. Почему же тогда, как
настаивали и настаивают республиканцы, в его задачи
входит продвижение свободы как не-доминирования?
Хотя все мы стремимся к дружбе и ценим
дружеские отношения, мы все же считаем, что
большинство из нас может стремиться к ним вполне
самостоятельно и что государство вряд ли
сделает это лучше нас. С точки зрения республиканцев,
свобода отличается в этом отношении от дружбы.
Это тоже благо, которое большинство из нас ценит
и к которому стремится, но в отличие от дружбы
оно выполняет два важных условия: одно
негативное, а другое позитивное. Это не то, к чему
индивиды могут успешно стремиться, используя частные,
децентрализованные средства, и это то, что может
вполне успешно продвигаться государством.
172

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
Все дальнейшее содержание книги
посвящено доказательству того, что свобода как
не-доминирование выполняет позитивное условие. В ней
рассказывается, как могут быть устроены
институты—точнее, как они могут быть устроены
по республиканской модели, —чтобы пользование
не-доминированием было более или менее
беспрепятственно максимизировано. Поэтому в данном
разделе нам остается объяснить, почему свобода как
не-доминирование выполняет негативное условие:
почему в стремлении к ней индивиды не смогут
достичь успеха, если будут опираться только на свои
собственные усилия.
Против децентрализованного стремления
к не-доминированию
Более или менее очевидный довод против того,
чтобы оставить не-доминирование на попечении
индивидов, состоит в том, что это, скорее всего,
приведет к весьма неравному распределению не-до-
минирования. Предположим, люди действительно
стремятся к не-доминированию, и каждый делает
это по-своему. В индивидуальном плане они
стремятся защитить себя от вмешательства со стороны
других, наказывать вмешательство, демонстрируя
тем самым, что никто не может остаться
безнаказанным, и сдерживать или отражать возможные
акты вмешательства. Понятно, что такие
индивидуальные усилия могут привести к весьма
нежелательным последствиям. Неравенство в отношении
физического здоровья и способностей, социальных
связей и влияния, окружающей среды и т.п.
неизбежно в реальном мире. И такое неравенство
усиливается при любом течении истории в реальном
мире, поскольку сильные используют свою силу
для аккумуляции все больших ресурсов и в
результате становятся еще сильнее. Поэтому неизбежным
результатом стремления к не-доминированию, реа-
173

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
лизуемого децентрализованно, будет то, что
большинство попадет в зависимость от того или
иного сильного лица или от группы. Можно ожидать
появления общества, в котором воцарятся мелкие
деспоты: мужчины будут господствовать над
женщинами, богатые над бедными, инсайдеры над
аутсайдерами и т.д. Мы должны даже допустить
возможность появления в будущем могущественных
деспотов, у каждого из которых будет свой
собственный регион или своя сфера.
Кто-то скажет, что этот взгляд на вещи
чересчур пессимистичен и что децентрализованная
система продвижения не-доминирования не
обязательно приводит к очень слабому распределению
не-доминирования. Для тех, кто так считает,
нужны дополнительные аргументы. Необходимо
показать, что дело не в пессимизме, и дело
не-доминирования, скорее всего, пострадает, если положиться
на реципрокные силы, достаточные для
сдерживания вмешательства друг друга. Гораздо более
перспективной является стратегия конституционной
гарантии— стратегия, рассчитывающая на
государство, которое стремится продвигать не-доминиро-
вание, пользуясь не-доминирующими средствами.
Несмотря на то, что конституционная власть
не будет доминировать над людьми, она должна
будет, не допуская никаких исключений, ограничить
доступные для них выборы или повысить их цену.
Любая система права и правления всегда означает,
что некоторые опции перестают быть доступными,
или, по крайней мере, перестают быть доступными
на прежних условиях. Стремясь покончить с
разнообразием выборов, система будет вводить меры
принуждения и давления. И поскольку в своем
существовании она опирается на налоги, то
постарается, чтобы цена оставшихся доступными
выборов выросла. Хотя система и не сделает людей
несвободными (unfree) в смысле доминирования
над ними, она сократит диапазон и снизит легкость
174

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
не-доминируемого выбора, который есть у людей:
она сделает их относительно не-свободными (non-
free).
Однако, хотя стратегия конституционной
гарантии действительно страдает этим недостатком,
она все же перспективнее в этом отношении, чем
полноценная стратегия равновесной силы. В
рамках стратегии равновесной силы при ее идеальном
функционировании каждый достигает не-домини-
рования, имея ресурсы, достаточные для
эффективного сопротивления любому акту вмешательства
со стороны другого; защита настолько
эффективна, что нет необходимости прибегать к мерам
сдерживания. Но сценарий, в котором нет
конституционной гарантии, обеспечивающей универсальную
защиту, и где каждый или каждая защищают себя,
сопротивляясь в индивидуальном порядке, все же
ведет к перманентной гражданской войне. И хотя
по такому сценарию люди могли бы пользоваться
не-доминированием — при условии, что ни один
человек и ни одна группа не становятся
доминирующими,—диапазон и простота
не-доминируемого выбора будут крайне урезаны. Например, никто
не сможет торговать или путешествовать, не
вооружившись дорогостоящими средствами
сопротивления и защиты. Доступные людям выборы могут
быть и не-доминируемыми, но они будут очень
дорогими и ограниченными.
Этот недостаток стратегии равновесной силы
в сравнении с альтернативной стратегией
конституционной гарантии может быть выражен на
языке ставящих под угрозу и ставящих в зависимость
от условий, обусловливающих факторов. Обе
стратегии подразумевают, что, хотя свобода людей
прямо не ставится под угрозу, она ставится в серьезную
зависимость от условий: в одном случае
сдерживающим действием того, что все выступают в
качестве своих собственных защитников, в другом
случае—принудительной и фискальной ценой закона.
175

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Недостаток стратегии равновесной силы состоит
в том, что она обещает гораздо более жесткий
обусловливающий эффект. Почти все другие
способы достижения жизни без доминирования
кажутся лучшим выбором, чем необходимость терпеть
ограничения, налагаемые войной всех против всех.
Но даже этот аргумент против опоры на
стратегию реципрокной силы ей льстит. Ибо он
предполагает, что люди имеют ресурсы, достаточные
для эффективного сопротивления вмешательству
другим, и им нет нужды опираться на угрозы
возмездия для их сдерживания: они не должны
опираться на принуждение других и тем самым на
вмешательство в их жизнь способом, не учитывающим
их интересы и идеи. Но само это допущение
весьма нереалистично. Ибо при любом сценарии
такого рода люди будут неизбежно зависеть от
сдерживающей способности угрозы возмездия, а не просто
от своих оборонительных ресурсов. И в той мере,
в какой они опираются на такое взаимное
принуждение, они будут продолжать действовать по
рассматриваемому сценарию и произвольно
вмешиваться в дела друг друга. Лучшее, что может быть
реально осуществлено в рамках стратегии
реципрокной силы,—это не равновесие в обороне, а
равновесие в сдерживании.
Децентрализация, предполагаемая этой
стратегией, страдает всеми недостатками естественного
состояния, демонизированного по иронии
судьбы Гоббсом (Tuck 1989)· Гоббс доказывает, что, если
каждый стремится защищать себя от
вмешательства со стороны других и особенно защищать себя
превентивно, результатом этого с необходимостью
становится война всех против всех. Каждый,
естественно, предпочтет стратегию самозащиты,
включая превентивную самозащиту, а не стратегию
одностороннего разоружения. В конце концов, эта
стратегия лучше разоружения, и неважно, что
делают другие: если другие занимаются самозащитой,
176

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
это становится существенно важной
оборонительной мерой, а если другие разоружаются, это
превращается в полезную страховку. Но если все следуют
стратегии самозащиты, в том числе превентивной
самозащиты, тогда каждый оказывается в менее
выгодном положении в терминах не-доминирования,
чем в том случае, если каждый разоружается. Люди
сами загоняют себя в угол; каждый действует
способом, который обрекает на поражение всех (Parfit
1984: pt. 1).
Не требуется глубоких размышлений, чтобы
убедиться: каким бы ни было ограничивающее
действие конституционной гарантии на доступные
людям выборы, оно ничто в сравнении с
недостатками, связанными с полноценным применением
стратегии равновесной силы. И при этом
конституционная гарантия обещает как минимум те же
результаты в том, что касается ослабления
доминирования со стороны других. Таким образом, стратегия
конституционной гарантии, стратегия обращения
к государству, выглядит гораздо более
привлекательным вариантом. Возможно, опора на стратегию
реципрокной силы была бы неплохой идеей в
рамках конституционного государства. Профсоюзное
движение почти наверняка продвигало не-домини-
рование рабочих в индустриальном мире XIX
столетия. И это движение повышало уровень
не-доминирования именно за счет того, что придавало им
коллективную силу в противостоянии силе
работодателей. Но нет никакого смысла рассчитывать
на стратегию реципрокной силы как на
универсальное средство продвижения человеческой свободы
как не-доминирования.
Итак, свобода как не-доминирование не
является идеалом, который следует оставлять на
попечение индивидов и их децентрализованных усилий.
Стратегия реципрокной силы обещает в
перспективе слишком много проблем, чтобы можно было
рассматривать ее всерьез. Поэтому нам необходимо
177

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
исследовать возможность альтернативной и более
перспективной стратегии опоры на
конституционную гарантию. Все дальнейшее содержание книги
посвящено этому вопросу.
Не-доминирование и современное
плюралистическое государство
Исследование этой стратегии связано с проектом,
которым в течение многих столетий занимались
мыслители, принадлежавшие к республиканской
традиции. Но важно подчеркнуть, что мы будем
рассматривать политические институты с
совершенно иной позиции, чем досовременные
республиканцы. Как мы видели в первой главе,
традиционные республиканцы полагали, что свобода как
не-доминирование достижима через
политическую систему, обслуживающую мейнстрим имущей
элиты мужского пола: элиты, состоящей из
граждан республики. Мы, естественно, должны
порвать с элитизмом традиционных республиканцев
и исходить из соображений универсального
характера. Версия республиканизма, которую мы будем
развивать, является в этом отношении типично
современной, или инклюзивной, разделяющей с
либерализмом, который был создан такими людьми,
как Бентам и Пейли, допущение, что все люди
равны и что любой приемлемый политический идеал
должен быть идеалом для всех.
Предложение считать не-доминирование
высшим идеалом государства вызовет опасения,
подобные тем, которые навлекает на себя либерализм,
провозглашающий в качестве высшего
политического блага идеал не-вмешательства или какое-то
сочетание не-вмешательства и других ценностей
(Sandel 1984)· Подобно либеральному, наш
республиканский проект мотивирован
предположением, согласно которому идеал способен обеспечить
лояльность граждан развитых мультикультур-
178

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
ных обществ, несмотря на их собственные особые
представления о благе. Коммунитаристы
возразят на это, что идеал не-доминирования не такой
уж нейтральный, каким кажется, что он
типично западный, или типично маскулинный, или
какой-то еще, и что, нейтрален он или нет, такой
идеал не способен мотивировать людей, привычно
разделенных на расы, религии, тендер и т. п.3
Такие критики, по сути, призывают впасть в
отчаяние перед лицом современного развитого
общества, говоря, что не существует никакой иной
возможности морально мотивирующей
лояльности к политии, кроме опоры на достаточно
однородную общность; именно по этой причине их
и называют коммунитаристами. Но такие
мыслители дают не самый лучший совет. Люди,
принадлежащие к некоторым традициям,
демонстрируют питаемое идеологией желание подчинить себя
той или иной подгруппе: например, подгруппе
людей благородного происхождения, или
подгруппе священников, или людей почтенного возраста.
Но, на мой взгляд, это требует подавления
глубокого и универсального человеческого стремления
к положению в обществе и признанию, а также
здорового чувства протеста против претензий на
превосходство. И даже если я неправ, то все же верно,
как я доказывал в предыдущем разделе, что тот,
3- Современные либералы претендуют на нейтральность,
предлагая идею государства, наделяющего каждого
индивида способностью преследовать собственную концепцию
блага. Республиканцы требуют, стремясь к
нейтральности, чтобы государство признавало только экуменическое,
не-групповое благо, представленное свободой граждан.
Кристина Корсгард (Korsgaard 1993) формулирует это,
обсуждая старых либералов (по сути дела,
республиканцев) и новых либералов. Современные либералы
склонны провозглашать не просто не-вмешательство, но и
другие, более спорные идеалы —равенство, благосостояние
и т.п. Это, возможно, и объясняет их интерпретацию
нейтральности.
179

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
кто доволен жизнью в современном
плюралистическом обществе, должен дорожить идеалом не-до-
минирования. Начните жить в секте,
поклоняющейся какому-нибудь самопровозглашенному гуру,
и вы перестанете видеть смысл в идеале свободы
как не-доминирования. Начните жить в
современном плюралистическом обществе, и вы поймете,
насколько этот идеал осмыслен.
Несомненно, скажут, что, даже если это и верно,
все же универсально признанный идеал
не-доминирования является слишком слабым светом,
чтобы служить ориентиром для общества и политии:
что мотивационно действенное формирование
разделяемых всеми институтов требует обращения
к менее нейтральным, культурно обусловленным
маякам (Maclntyre 1987; Макинтайр 2θθθ). Однако
полное отчаяние в отношении современного
общества заслуживает сочувствия лишь отчасти. В
конце концов может оказаться, что невозможно
найти нейтральный политический идеал (каковым,
на мой взгляд, является свобода как не-домини-
рование), способный обеспечить лояльность
людей различных субкультур; может выясниться, что
ни один такой идеал не способен поддерживать
требования, которые люди чаще всего предъявляют
к политии. Но пусть невозможность докажут после
того, как будут предприняты какие-то шаги, пусть
провозглашение невозможности не станет
препятствием для наших усилий. Моя книга как раз и
является попыткой что-то сделать на пути, который
эти критики считают невозможным; она отвечает
на их критику, предлагая проследить за
аргументацией—особенно той, которая развернута в
последних главах каждой из двух частей,— и назвать
пункты, которые их уставшая от мира, уставшая
от теории и в конечном счете
ультраконсервативная позиция (Holmes 1989) считает
несостоятельными.
ι8ο

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
III. He-доминирование как цель,
а не ограничение
Допуская, что не-доминирование действительно
является ценностью, причем ценностью,
релевантной политической системе, мы должны задать
следующий вопрос: каким образом ценность должна
будет формировать эту систему, каким образом она
будет служить ее ориентиром? Существуют две
важные, а может быть, и строго исключающие друг
друга возможности (Pettit 1997)· Первая заключается
в том, что ценность, или благо, или идеал должны
выступать целью, продвигаемой государством,
вторая—что они должны выступать ограничением,
налагаемым на тот способ, каким государство
преследует другие цели.
Консеквенциализм и не-консеквенциализм
Благо выступает целью для агента или
организации, если и только если задачей является
продвижение блага: максимизация его ожидаемой
реализации. Возьмем благо мира. Это будет целью для
агента или организации, если и только если задача
заключается в том, чтобы делать все необходимое
для максимизации ожидаемого мира: все
необходимое, заметим, даже если это включает
нарушение мира, как в случае войны, которая должна
покончить со всеми войнами. С другой стороны, благо
будет ограничением для агента или организации,
если и только если задача состоит не обязательно
в его продвижении, но в подчеркивании его
значимости или его почитании. Почитать благо, как
можно предположить, значит действовать так,
чтобы максимизировать ожидаемую ценность, если все
остальные делают то же, что и вы: это значит, что
вы выполняете свою часть работы по продвижению
ценности исходя из предположения, что другие вы-
ι8ι

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
полняют свою (Pettit 1991; Pettit 1997)· Таким
образом, мир будет служить ограничением для агента
или организации, если задача заключается в том,
чтобы всегда действовать миролюбивым образом,
а не делать все возможное для максимизации мира.
Во время Первой мировой войны Бертран
Рассел, как и многие другие, попал в тюрьму за
пацифизм. Ценность мира, настаивал он, требует, чтобы
союзники отказались от чудовищного и
бессмысленного конфликта. Но позиция Рассела
отличалась от позиции некоторых его друзей-пацифистов,
что выявилось только во время Второй мировой
войны. Ибо в то время, как в 1939 г· те
продолжали занимать пацифистскую позицию и
выступали против намерений союзников вступить в войну,
Рассел считал войну оправданной: в частности,
потому, что дело мира, с его точки зрения, было бы
навсегда проиграно, если бы Гитлеру не было
оказано сопротивление. Различие позиций
заключалось в том, что в то время, как другие пацифисты
считали ценность мира ограничением,
касающимся поведения государства, тем, что не может быть
нарушено даже ради максимизации самого мира,—
Рассел занял консеквенциалистскую позицию в
отношении ценности мира. Он был страстно предан
делу мира, но считал это целью, которую
государство должно продвигать, даже если ее
продвижение означает вступление в войну, а не
ограничением, которое государство обязано почитать.
Свобода как не-вмешательство выступает в
одних теориях как цель государства, а в других как
ограничение, налагаемое на поведение государства.
Предположим, что, с вашей точки зрения, главным
или единственным политическим благом
является свобода как не-вмешательство. Какие
институты вы должны считать политически правильными
для общества? Ответ, считающий не-вмешательство
целью, гласит примерно следующее: те институты,
присутствие которых означает, что не-вмешатель-
182

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
ства в обществе будет больше, чем в случае их
отсутствия; те институты, которые лучше всего
продвигают такую свободу. Этот ответ приблизителен,
потому что такая формула все еще не говорит,
будет ли продвижение свободы означать
максимизацию ее актуальной или ожидаемой реализации,
а если верно последнее, подлежат ли
каким-либо ограничениям вероятности, которые должны
определять ожидание. Но нам не следует
вдаваться здесь в такие детали.
Может показаться, что первый ответ — консе-
квенциалистский, или
телеологический,—является единственной возможной теорией правильных
институтов для того, кто привержен ценности
свободы как не-вмешательства. Но небольшое
соображение показывает, что это не так. Альтернативный
подход начал бы с того, что государство само
является источником вмешательства, поскольку закон
по необходимости носит принудительный
характер, и что в этом отношении государство идет
против ценности не-вмешательства: оно не почитает
ценность не-вмешательства так же, как человек,
борющийся за дело мира, не почитает ценность мира.
Сторонник такого подхода, скорее всего, будет
взывать к языку прав и говорить, что дело не в
продвижении по мере возможности не-вмешательства
в целом, но в уважении естественных и
фундаментальных прав человека, в дела которого не следует
вмешиваться. Второй подход представлял бы де-
онтологическую версию либерализма, а первый —
его консеквенциалистскую, или телеологическую,
версию.
Деонтологический, или основанный на правах,
либерализм ставит вопрос о том, может ли
государство вообще быть легитимным, и кажется, что для
него единственным выбором становится анархизм.
Но те, кто разделяет этот подход, предлагают
различные аргументы, свидетельствующие о его
совместимости по меньшей мере с минимальным государ-
i83

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ством —государством, которое выполняет только
функции ночного сторожа по охране внутреннего
порядка и защиты от внешних врагов. Один из
самых известных аргументов такого рода предложил
Роберт Нозик (Nozick 19745 Нозик 2θθ8), по мнению
которого любое состояние анархии, при котором
уважаются права людей на не-вмешательство, более
или менее неизбежно приводит, причем без какого-
либо нарушения этих прав, к установлению режима,
близкого к минимальному государству.
Выбор, возникающий в связи с миром и со
свободой как не-вмешательством, возникает также
в связи со свободой как не-доминированием, как,
по сути дела, он возникает и в связи со всеми
другими ценностями. He-доминирование можно считать
либо целью, которую государство должно
продвигать, либо ограничением, которое оно должно
соблюдать. В первом случае мы думаем, что
государство должно быть устроено так, чтобы ожидаемое
не-доминирование среди тех, кто живет в
условиях системы, находилось на максимуме. Во втором
случае мы думаем, что государство должно быть
устроено так, чтобы, будет максимизировано
ожидаемое не-доминирование или нет, система
однозначно выступала на стороне ценности не-доми-
нирования: это должно происходить посредством
принятия государством формы, которая требуется
для продвижения ожидаемого не-доминирования
в идеально законопослушном мире; в частности,
не допуская ни единого намека на доминирование
в самом конституционном устройстве государства.
Республиканский консеквенциализм
Как республиканская традиция относится к не-до-
минированию? По этому поводу невозможно
привести какие-либо цитаты, ни прозаические, ни
поэтические, поскольку в рамках досовременной
традиции выбор между телеологическим и деон-
184

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
тологическим подходами к свободе как не-домини-
рованию как таковой никогда четко не
артикулировался. Но традиция имеет один аспект, который
говорит о фундаментально телеологическом
взгляде, а именно о том, что почти все главные
представители республиканизма трактуют вопрос о
наилучших институтах как открытый и эмпирический,
а не как вопрос, имеющий априорное решение (Old-
field 1990)· Макиавелли, например, готов признать,
что там, где люди уже коррумпированы и вряд ли
собираются соблюдать закон, наилучшим
решением для продвижения свободы как не-доминирова-
ния может стать государь с практически
абсолютной властью (Rubenstein 1991· 54)· Локк (Locke 1965:
s. 2.221; Локк ig88) готов оправдать как
королевскую прерогативу, так и право народа на
сопротивление, ссылаясь на доктрину—использованную
также в абсолютистских аргументах raison d état (Tuck
1993),—согласно которой наивысшим законом
является безопасность людей: salus populi suprema
lex. А Монтескье (Montesquieu 1989: 204;
Монтескье 1999: 178-179) даже готов признать, по
эмпирическим причинам, что дело свободы может иногда
оправдать и билль об опале —закон, направленный
против конкретного индивида,—служивший
анафемой для большинства республиканцев: «Ввиду
обычая, существующего у самых свободных народов
мира, я склонен думать, что в некоторых случаях
на свободу следует набросить покрывало, подобно
тому как закрывали иногда статуи богов».
Для деонтологического подхода вопрос о том,
какие институты наилучшим образом
содействуют свободе, не является открытым, или по крайней
мере не является вполне открытым. Если некоторые
институты воплощают в жизнь и почитают не-до-
минирование в одном контексте, то они, скорее
всего, будут делать это в каждом из множества
правдоподобных контекстов. Почитать не-доминиро-
вание в любом таком контексте значит принимать
185

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
форму, которая требуется для продвижения не-до-
минирования, если каждый другой агент и каждая
другая организация тоже выполняют свою часть
работы, и, значит, принимать ту же форму независимо
от контекста. Таким образом, предположение о том,
что вопрос является открытым, по-видимому,
обнаруживает взгляд на не-доминирование как на цель,
которую государство должно продвигать
средствами, какими бы они ни были, наиболее
эффективными с эмпирической точки зрения.
Некоторые мыслители XVIII в., такие как Юм
и Бёрк, посчитали бы многих своих
республиканских учителей излишне догматичными в вопросе
о наилучших институтах с точки зрения свободы
(Haakonssen 1994: Ρ· xvii). Но если учителя и были
догматичными в некоторых своих взглядах —
скажем, касающихся желательности гражданской
милиции или зла, которое приносят распри,—они
всегда приводили эмпирические доводы: защищая
свою точку зрения, они, как и Макиавелли,
ссылались на уроки республиканского Рима.
Хороший пример экспериментального подхода
к институтам содержится в «Федералисте», авторы
которого —в данном случае Гамильтон —
обсуждают главные институциональные формы,
вызывающие одобрение республиканцев (см. также Paine
1989: 167-170).
Принцип постоянного разделения властей,
а именно: введение законодательных
противовесов и сдержек; учреждение судов, в которых
судьи сохраняют свои посты, пока их поведение
безупречно; представительство народа в
законодательной власти через депутатов, избранных
ими самими,—все это либо целиком результаты
новых открытий, либо основной путь к их
совершенству был пройден в наше время. Речь идет
о средствах, причем могучих средствах, при
помощи которых могут быть сохранены
преимущества республиканской формы правления, а ее
186

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
несовершенства уменьшены или исключены.
Перечислив обстоятельства, способствующие
улучшению народной системы гражданского
правления, я дерзну добавить к принципу, на котором
покоятся возражения против новой конституции,
нечто новое. Я разумею расширение орбиты,
в пределах которой будут действовать такие
системы либо в отдельном штате, либо в
нескольких небольших штатах, объединенных в одну
большую конфедерацию (Madison, et. al. 1987: 119;
Федералист ig93: 73)·
Но здесь нужна осторожность. В английской
традиции республиканский подход был переплетен
с правоведением, мышлением в терминах
естественных прав, и имел деонтологический аспект.
Локк и те республиканцы, которые за ним
последовали (Haakonssen 1995)' рассматривали
естественные права как нечто подобное древним
правам британцев, как средства, с помощью которых
можно было содействовать республиканским
целям (но см. Zuckert i994)î «Локк и республиканско-
виговские авторы», как формулирует это Джеймс
Тулли (Tully 1993: 2^1)> использовали права
«прежде всего для того, чтобы вводить ограничения или
ставить пределы королю или парламенту, чтобы
те действовали в рамках известной и признанной
конституционной законности: подчинять
правителей правлению закона, используя права» (см. также
Tuck 19795 Worden 1991· 4435 Ingram 1994)· Влияние
этого подхода, делавшего акцент на естественных
правах, очевидно также во множестве более
поздних документов, в других отношениях носящих
республиканский характер, таких как
«Комментарии к законам Англии» Блэкстона,
опубликованных в 1760-х гг., и, конечно, «Федералист» (Lacey
and Haakonssen 1991)· Я склонен думать, что когда
республиканцы говорили о естественных правах,
они обычно имели в виду, что некоторые законные
права являются существенно важными средствами
18?

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
достижения свободы как не-доминирования, а
обозначение таких прав как естественных было для них
не более чем риторическим приемом. В частности,
это не означало, в деонтологическом духе, что
права являются фундаментальными нормами, которые
требуют почитания4.
Но какой бы на самом деле ни была
историческая традиция, думаю, что телеологическая
ориентация является несомненно наилучшим вариантом,
по крайней мере для начала, в отношении такой
ценности, как не-доминирование. Существует
множество способов толерантно относиться к
политическим отступлениям от почитания
не-доминирования, если эти отступления представляют собой
наиболее эффективное средство повышения
уровня не-доминирования в целом. Возможно, что
задача максимизации не-доминирования потребует,
например, наделения парламента особыми
полномочиями в какой-то области или наделения судей
широкими дискреционными правомочиями при
вынесении приговоров за некоторые преступления.
И если дело максимизации не-доминирования
действительно потребует отступлений от совершенной
конституции — от конституции, служащей
образцом не-доминирования во всем своем устройстве,—
тогда толерантное отношение к таким
отступлениям будет казаться вполне естественным. Настаивать
4- Связать вопрос о правах с республиканизмом можно было бы
через признание определенных естественных,
возможно абсолютных прав не подлежащими
произвольному вмешательству; они отличались бы от естественных
прав, не подлежащих вмешательству любого рода; и они
не порождали бы проблем для легитимизации
государства: на практике они были бы правами против любого
другого вмешательства, кроме законного. Такой подход
равнозначен программе почитания не-доминирования
и является деонтологической версией
республиканизма. Возможно, что вольно или невольно некоторые
мыслители XVIII в. были в этом смысле деонтологическими
республиканцами.
188

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
на сохранении верности абстрактному идеалу
значило бы проявлять неоправданный педантизм или
даже фетишизм.
Поэтому в отношении такой ценности, как не-до-
минирование, для начала лучше всего принять
консеквенциалистскую ориентацию. Причиной
оговорки «для начала» является то, что, если бы
продвижение не-доминирования требовало
обращения к институциональным мерам и стратегиям,
интуитивно неприемлемым для нашего морального
чувства, можно было бы усомниться в том,
действительно ли не-доминирование является адекватным
политическим идеалом, а если бы мы были в этом
уверены, действительно ли надлежащая политика
заключается в продвижении идеала, а не в его
почитании.
Релевантной здесь, как и в отношении других
аспектов политической теории, является проверка
на рефлексивное равновесие. Цель политической
теории — нахождение критерия, который
позволял бы оценивать политические институты и при
этом не вызывал ни у кого сомнений, но на деле
предписывал все надлежащие, с нашей точки
зрения, меры и паттерны: идеал, который, после
обдумывания и, возможно, исправлений с обеих
сторон, сохранял бы равновесие с нашими суждениями
о должных политических реакциях и помогал в
экстраполяции этих суждений на новые случаи (Rawls
1971; Ролз 20ю; Swanton ig92: eh. 2).
Телеологический республиканизм не смог бы пройти проверку
на рефлексивное равновесие, если бы требовал
интуитивно спорных мер. На самом деле я не верю,
что такой республиканизм, консеквенционалист-
ская приверженность свободе как не-доминирова-
нию не проходит проверку на рефлексивное
равновесие. Напротив, полагаю, что республиканизм
выдвигает требования, преобразующие наши
продуманные интуиции только такими способами,
которые, по рефлексивному размышлению, оказыва-
189

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ются убедительными; он находится в равновесии,
этим рефлексивным образом, с продуманными ин-
туициями о должной политической организации.
Этот момент будет обсуждаться ниже.
Максимизация объема и интенсивности
Каким образом свобода как не-доминирование
может служить в качестве единой цели для
государства и быть эффективным мерилом политической
результативности, если объем и интенсивность
представляют собой разные измерения свободы?
Разве здесь не две цели? Ставя этот вопрос, я
абстрагируюсь от дальнейшей трудности, состоящей
в том, что измерение объема может само стать
проблемой, учитывая, что виды выбора имеют такое же
значение, как количество вариантов выбора; это
может потребовать от нас раздельного взвешивания
разных областей (Taylor 1985* essay 8). Я
абстрагируюсь также от еще одной трудности, заключающейся
в том, что, повышая в целом уровень
не-доминирования, можно сделать его распределение (иначе
говоря, его объем) весьма неравномерным; эта
трудность будет обсуждаться в следующей главе. Кроме
того, разве не будет выбора между повышением
интенсивности не-доминирования, которым кто-то
пользуется в определенной области, или которым
пользуется какая-то группа в этой области, и
увеличением объема данного не-доминирования:
увеличением количества областей, в которых кто-то
может пользоваться таким не-доминированием?
И разве это не приводит к серьезной проблеме?
Строго говоря, нет. Мы могли бы предположить,
что существуют различные сочетания
интенсивности и объема, выбор между которыми для
республиканца может быть безразличен, но при этом, не
впадая в противоречие, считать, что одни сочетания
лучше других. Республиканец может считать, что
в пространстве, заданном интенсивностью и объе-
190

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
мом, имеются кривые безразличия, но что одна
кривая безразличия лучше другой, она
представляет равноценные сочетания, любое из которых
лучше, чем любое из равноценных сочетаний на другой
кривой (Barry 1965). Если республиканцы
действительно так думают, то максимизация не-домини-
рования для человека или группы будет означать
помещение этого человека на лучшей из
имеющихся кривой безразличия посредством наделения его
или группы тем или иным конкретным
сочетанием интенсивности и объема.
Однако хотя два измерения свободы как не-до-
минирования не обязательно приводят к
теоретической трудности, они все же приводят к
непривлекательной неоднозначности. Получается, что,
если мы используем представление о кривой
безразличия, стремясь к такому-то и такому-то
уровню не-доминирования для кого-то, нашей целью
может быть любое из множества сочетаний: в
одном сочетании человек пользуется интенсивным
не-доминированием, но в узком объеме; в другом
сочетании он пользуется менее интенсивным
не-доминированием, но в широком объеме и т.д. Такая
неоднозначность не вполне отвечает интуитивному
представлению, из которого исходят
республиканцы, что доминирование является очевидным злом,
а его устранение или ослабление является более или
менее однозначной задачей.
Думаю, что мы можем обосновать
республиканскую позицию, не вступая в противоречие с
признанием существования двух измерений
не-доминирования. Имеются два предположения,
выполняющиеся в актуальном мире, которые служат тому,
чтобы сделать цель максимизации
не-доминирования гораздо более однозначной, чем та, что следует
из представления о кривых безразличия.
Первое предположение состоит в том, что, когда
государство ослабляет или устраняет
доминирование в одной области, это не затрудняет —и даже мо-
191

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
жет сделать более легким —его устранение в других
областях. Это предположение становится
правдоподобным, когда мы принимаем во внимание меры,
с помощью которых государство действует и,
чтобы быть не-доминирующим, обязано действовать.
Полиция, созданная для защиты от нападений или
грабежей, может также служить для защиты людей
в каких-то других областях. Образование,
необходимое для защиты от эксплуатации, скорее всего,
будет служить и для защиты от других видов
манипуляции. В более общем плане вложение
государственных ресурсов, позволяющее людям избегать
одних опасностей, скорее всего, поможет им
избегать и других опасностей. Таким образом, попытка
ослабить доминирование в некоторой данной
области выбора, попытка интенсифицировать не-доми-
нирование, которым пользуются агент или группа
в этой области, как правило, не будет ставить
преград проекту ослабления доминирования в других
областях.
Первое предположение означает, что
попытка максимизации свободы как не-доминирования
предполагает в первую очередь определение
областей, где релевантные агент или агенты
подвергаются доминированию, и приложение усилий для
интенсификации не-доминирования в этих
областях. Государству нет особой необходимости
беспокоиться о том, на какой области лучше
сосредоточиться, и нет никакой проблемы в том, как
различные способы концентрации будут служить
соответственно интенсивности и объему
не-доминирования, которыми должны пользоваться люди.
Государство может, и это вполне осуществимо,
направлять внимание на все области, в которых люди
в настоящее время подвергаются доминированию.
Хотя первое предположение исключает один вид
неоднозначности, который мог бы затруднить
проект продвижения свободы как не-доминирования,
существует второй вид, которого он не исключает.
192

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
Из предыдущего обсуждения мы знаем, что любая
система закона, какой бы эффективной она ни была
в противостоянии доминированию, налагает на
людей ограничения и обременения, и в этом смысле
сужает объем не-доминируемого выбора; она, как
мы говорим, не ставит свободу под угрозу, но все же
ставит ее в зависимость от условий. Поэтому
государству придется выбирать между тем, чтобы быть
более рестриктивным в отношении объема
выбора, тем самым обеспечивая более интенсивную
степень не-доминирования, и тем, чтобы быть менее
рестриктивным и дать людям менее высокий
уровень не-доминирования. В рамках первого
предположения эти опции представляют собой одинаково
эффективные способы максимизации
не-доминирования.
Рассматриваемый здесь выбор предполагает
менее пермиссивное государство, которое более
эффективно в интенсификации не-доминирования,
и более пермиссивное государство, которое
менее эффективно. Но существуют и другие выборы,
предполагающие второй вид неоднозначности.
Государство может быть не только в разной степени
пермиссивным, но, как мы знаем, и в разной
степени стремиться распространять (expand) выборы
на новые области, устраняя физические и
культурные препятствия. Например, государство может
оказывать, а может и не оказывать помощь
физически неполноценному человеку в средствах
передвижения, и оно может оказывать, а может и не
оказывать обычным людям помощь в преодолении
обычных трудностей. Из этого следует, что
подобно тому, как республиканец может стоять перед
выбором между менее пермиссивным и более
пермиссивным государством, у него может быть
выбор между менее экспансивным (expansive) или
более экспансивным государством. В каждом случае,
по-видимому, будет иметь место неопределенность
в отношении того, примут ли республиканцы ре-
193

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
шение в пользу большей интенсивности не-доми-
нирования за счет меньшего объема или же в
пользу меньшей интенсивности за счет большего объема.
Второй вид этой неоднозначности, однако,
устраняется еще одним правдоподобным
предположением. В стремлении ослабить доминирование —
сделать не-доминирование более интенсивным —
государству придется прибегать к механизмам,
которые защищают уязвимых от опасных или
изменяют баланс ресурсов, которыми они располагают.
Но существует предел, предельная допустимость
того, что такие механизмы могут достичь с
помощью интенсификации не-доминирования. В
частности, существует предельная допустимость того,
что такие механизмы могут достичь, не превращая
само государство в самое опасное из всех
доминирующих присутствий. Одним из выводов,
изложенным и обоснованным во второй части книги,
является периодически всплывающий республиканский
тезис о том, что по мере укрепления государства,
необходимого для все более и более эффективной
защиты — например, по мере того как ему
позволяют иметь все более многочисленные армию, или
полицию, или спецслужбы, —оно само становится
более серьезной опасностью для свободы как
не-доминирования, чем любая опасность, которую оно
стремится устранить. Итак, существует предельная
допустимость степени интенсивности
не-доминирования, которую государство надеется обеспечить
в любой области деятельности.
Но если существует предельная допустимость
в отношении того, насколько интенсивным
государство может сделать не-доминирование для
человека или группы, то это должно минимизировать
необходимость в только что описанном
компромиссе. Допустим, что дело не-доминирования,
особенно дело повышения интенсивности
не-доминирования, непременно потребует системы закона.
Нам не придется сталкиваться с трудным выбо-
194

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
ром между менее пермиссивной и более пермис-
сивной системами, поскольку ни одна не-доми-
нирующая система не может потерпеть неудачу
по причине пермиссивности. Любая рестриктив-
ная или не-пермиссивная система приводит к
вероятному доминированию государства и не
является привлекательной. Допустим далее, что дело
не-доминирования, особенно дело повышения его
интенсивности, непременно потребует защиты
человека от доминирующих сил. Нам не придется
сталкиваться с трудным выбором между
повышением уровня этой защиты и расширением того, что
могут делать люди в условиях такой защиты, ибо
дело более эффективной защиты не будет
предъявлять существенных требований в отношении
ресурсов, которых потребует расширение. Расширение
может, конечно, и не быть привлекательным
проектом, но аргументы против него обычно не будут
состоять в том, что требуемые ресурсы могут быть
направлены с большей пользой на более
эффективную защиту человека.
Два допущения, которые мы обсуждали,
делают республиканскую цель продвижения свободы
как не-доминирования более однозначной и
более интуитивно понятной, чем если бы их не было,
ибо они гарантируют, что интенсивность получает
приоритет над объемом. Цель, которая ставится
перед государством, состоит в том, чтобы оно делало
все возможное для повышения интенсивности
пользования не-доминированием, а затем, достигнув
этой цели, обращалось к пермиссивным и
экспансивным средствам увеличения объема не-домини-
руемого выбора. В предыдущем разделе я защищал
государство исходя из того, что, даже если оно
ничем не отличается от войны всех против всех в деле
повышения интенсивности не-доминирования —
хотя на самом деле мы видели причину, по которой
оно все же лучше такой войны,—оно обещает
гораздо лучше справиться с задачей увеличения объема
195

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
не-доминируемых вариантов выбора; оно не
предполагает той же необходимости в мерах
безопасности и тех же издержек. Но мы, конечно, также
привержены точке зрения, что если существуют два
государства, одинаково эффективные с точки зрения
интенсификации не-доминирования, и одно из них
более пермиссивно или экспансивно, чем другое,
то нам следует предпочесть то, которое дает людям
больший объем не-доминируемого выбора.
Приоритет интенсивности перед объемом
обещает сослужить добрую службу в области
политических решений; он предлагает перспективу
рефлексивного уравновешивания республиканских
взглядов с общепринятыми интуициями. Но этот
приоритет также хорошо сочетается с
природными предрасположенностями. Как все
республиканцы, мы исходим из того, что доминирование —зло,
и считаем свободой отсутствие этого
доминирования. Вполне естественно, что мы в первую очередь
должны стремиться к тому, чтобы устранить или
ослабить всякое актуальное доминирование,
иначе говоря, повысить интенсивность
не-доминирования в областях, которые фактически находятся
в опасности, и только во вторую очередь стремиться
к максимизации диапазона и легкости выбора,
часто более или менее нового выбора, благодаря
которому люди могут пользоваться таким не-доми-
нированием.
Не-доминирование конституируется институтами,
а не является следствием институтов как причин
Следовало бы сказать больше в пользу
телеологического и против деонтологического способа
мышления в этике и политике, но здесь не место для
более подробного анализа (Braithwaite and Pettit ig90:
ch.3; Pettit 1991; Pettit 1997). В завершение приведу
еще одно важное соображение, а именно что, хотя
идеальная республика должна быть сконструирова-
196

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
на так, чтобы продвигать свободу как не-домини-
рование, это не означает, что институты
государства будут каузально отделены от реализуемого ими
не-доминирования. Это не означает, что институты
будут причинами, а не-доминирование следствием
в стандартной схеме причинно-следственной связи.
Напротив, институты будут конституировать или
помогать конституировать именно то
не-доминирование, которым в их рамках пользуются
граждане (см. Spitz 1996b: chs. 4 and 5).
Предположим, у нас есть те или иные
гражданские институты, которые наделяют
полностью не-доминируемым статусом каждого
взрослого человека в любой сфере общества. Хотя вокруг
него есть другие люди — несмотря на то, что нет
недостатка в потенциальных
доминаторах,—никто не подвергается произвольному вмешательству
другого; институты распределяют власть и
защиту таким образом, чтобы достижимое
вмешательство всегда было не-произвольным: вмешательство
не должно руководствоваться групповыми
интересами или идеями. Далее, исходя из предположения,
что у нас имеются такие прекрасные институты,
каково отношение между ними и не-доминировани-
ем, которое они должны установить?
Отношение между такими институтами и не-вме-
шательством, которым пользуются люди в их
рамках,—не-вмешательством, а не не-доминировани-
ем,—предполагает знакомый элемент
каузальности: институты вмешиваются в дела людей, но их
следствием является также то, что они
препятствуют вмешиваться другим, и таким образом
актуальный уровень не-вмешательства, которым
пользуются люди, является функцией каузального
воздействия. Важной особенностью отношения между
институтами и не-доминированием, которое они
устанавливают, является то, что оно не носит
каузального характера. Люди, которые живут в
рамках институтов, не должны ждать, пока институты
197

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
окажут каузальное воздействие и воспрепятствуют
потенциальным вмешивающимся прежде, чем они
начнут пользоваться не-доминированием.
Пользоваться таким не-доминированием, в конце концов,
значит просто находиться в положении, когда
никто не может произвольно вмешиваться в ваши дела,
и вы будете находиться в этом положении с
момента создания институтов. Конечно, потребуется
время и некоторое каузальное взаимодействие, чтобы
ваше не-доминирование стало предметом общего
сознания, а потенциальные нарушители были
остановлены. Но не-доминирование как таковое
предшествует таким каузальным результатам: оно
возникает одновременно с появлением
соответствующих институтов; оно представляет реальность этих
институтов в самом человеке.
Однако, хотя отношение между государством
и не-доминированием не является отношением
причины и следствия, в нем нет ничего
таинственного. Антитела в крови позволяют иметь
иммунитет к болезням, но сами не являются причиной
иммунитета, как если бы иммунитет был какой-то
отдельной вещью, появления которой следовало бы
ожидать; как мы говорим, присутствие этих
антител и конституирует иммунитет. Подобно этому,
присутствие в политии таких-то и таких-то
поддерживающих и защищающих механизмов
позволяет вам иметь более или менее высокий
иммунитет к произвольному вмешательству, но не является
причиной такого иммунитета; оно его
конституирует. Иметь иммунитет к болезни значит иметь
в крови те или иные антитела, которые
предупреждают развитие соответствующего вируса.
Присутствие антител представляет собой способ
реализации иммунитета, а не его причину. Иметь
иммунитет к произвольному вмешательству,
пользоваться не-доминированием значит иметь в
обществе те или иные ингибиторы, которые
предупреждают произвольное вмешательство в вашу
198

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
жизнь и ваши дела. Присутствие подходящих
ингибиторов — подходящих институтов и
механизмов—представляет собой способ реализации
вашего не-доминирования; это не причина, приводящая
по каузальному пути к не-доминированию.
Монтескье (Montesquieu 1989· 187; Монтескье 1999:
164) неявно признает это, когда говорит о свободе
как существующей то в государственном
устройстве, то в гражданине. В более общем плане любой,
кто считает свободу равнозначной гражданству,
как традиционно полагали республиканцы,
должен считать свободу зависящей в конститутивном,
а не причинном смысле от институтов, которые ее
поддерживают. Если свобода состоит в том, чтобы
быть гражданином политии и общества, в котором
каждый защищен от произвольного вмешательства
со стороны других, то такая свобода не
порождается причинным образом институтами,
характеризующими эту политию и это общество. Подобно
гражданству, свобода не предполагает ничего, что
выходило бы за границы и существовало помимо
статуса встроенности в эти институты.
Некоторые люди могут посчитать зловещей
чертой свободы как не-доминирования то, что она
является институциональной реальностью в
разъясненном выше смысле. По их мнению, если считать
свободу чем-то, что государство конституирует или
конституированию чего оно способствует, то она
не может представлять собой критерий, с
помощью которого можно было бы судить о
государстве. Но это нонсенс. Свобода как не-доминиро-
вание есть институциональная реальность в том
смысле, что она конституирована, а не порождена
как причиной институциональными механизмами,
которые ее устанавливают. Тем не менее мы можем
сравнивать свободу как не-доминирование с
точки зрения разных конституирующих ее институтов
и таким образом можем увидеть, что одно
множество институтов выполняет свои задачи лучше или
199

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
хуже другого в том, что касается такой свободы: мы
можем делать это точно так же, как мы могли бы
сравнивать виды и уровни иммунитета к некоторой
болезни с точки зрения эффекта, который
вызывают различные виды антител.
Проблема такого рода могла бы иметь место,
если бы свобода как не-доминирование
определялась в терминах некоторых институтов:
определялась в их терминах так же, как позитивное,
популистское понятие свободы определяется
отсылкой к институтам демократического участия.
Определение свободы в терминах
непосредственной демократии делает логически невозможным
ставить другие институты выше института
непосредственной демократии в измерении свободы.
К аналогичному парализующему результату
привело бы и определение свободы как не-домини-
рования в терминах локальных политических
институтов. Но тот факт, что некоторые локальные
институты конституируют свободу как
не-доминирование, которой пользуются люди, не
означает, что свобода должна определяться через отсылку
к этим институтам. Свобода как не-доминирование
определяется тем, в какой степени и насколько
хорошо носитель защищен от произвольного
вмешательства. Даже если допустить, что единственные
имеющиеся в наличии средства защиты
являются по своему характеру институциональными, это
определение все еще позволяет нам оценивать
различные множества институтов, включая локальные,
по тому, как они содействуют не-доминированию.
И оно дает нам возможность делать это несмотря на
то, что не-доминирование, произведенное любым
множеством институтов, произведено в
конститутивном, а не каузальном смысле этого термина.

ГЛАВА 4
Свобода, равенство,
общество
МЫ ВИДЕЛИ в первой главе, что в
республиканской, в отличие от более поздней
либеральной, традиции антонимом
свободы считалось доминирование, а не вмешательство;
и во второй главе я попытался как можно точнее
сформулировать концепцию свободы как не-доми-
нирования. В третьей главе обсуждалась,
достаточно абстрактно, способность не-доминирования
служить идеалом, дающим направление политической
системе. Я доказывал, что это важная человеческая
ценность; что это то, чем должна заниматься поли-
тия; что не-доминирование —цель, которую поли-
тия должна продвигать, а не ограничение, которое
она должна почитать.
Перейдем теперь к краткому анализу двух весьма
важных привлекательных черт не-доминирования,
рассмотренного в качестве политического идеала.
Этот идеал отличается эгалитарностью и комму-
нитарностью: он поддерживает французское
сочетание liberté, с одной стороны, и égalité и
fraternité—с другой. Полезно будет рассмотреть эти
привлекательные черты прежде, чем мы перейдем
к анализу институциональных следствий свободы
как не-доминирования. Признание
привлекательности заставит читателей, которые в противном
случае остались бы скептиками, отнестись к
обсуждению институциональных следствий с
большим вниманием. А выявление привлекательных
черт сделает это обсуждение более ровным и позво-
201

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
лит считать само собой разумеющимися некоторые
вещи, которые в противном случае пришлось бы
разъяснять для каждого пункта в отдельности.
I. Эгалитарный идеал
Тезис об инклюзивное™, согласно которому
каждый человек должен считаться за одного и никто
не должен считаться более, чем за одного,—тезис,
отличающий излагаемую здесь концепцию
республиканизма от его досовременных версий,—уже
воплощает в себе своего рода эгалитаризм: полития,
подразумевает тезис, должна относиться к людям
как к равным. Но отношение к людям как к
равным не обязательно означает равенство: например,
из него не следует с необходимостью, что каждый
получит равную долю в том, что считается благом
и что пытается обеспечить полития (Dworkin 1978;
Дворкин 2004).
Допустим, что целью политии считается
благополучие или польза. Утилитарист скажет, что
с каждым обращаются как с равным в той мере,
в какой никто не пользуется преимуществом в
политических решениях, касающихся того,
направлять ли ресурсы, увеличивающие количество
пользы, на жизнь того или другого человека; ресурсы
всегда будут направляться туда, где они приносят
наибольшее благо для максимизации пользы в
целом. Вывод заключается в том, что
распределение пользы, о котором говорит утилитарист,
может оказаться весьма неравным; например, может
статься, что некоторых людей очень трудно
осчастливить и что их систематически игнорируют в
политическом распределении ресурсов, которое
увеличивает количество пользы.
Свобода как не-вмешательство не-эгалитарна
в том же смысле, что и польза. Люди отличаются
друг от друга по меньшей мере в двух отношени-
202

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, ОБЩЕСТВО
ях, релевантных максимизации не-вмешательства.
Одни более склонны к вмешательству в дела
других, когда отсутствует вмешательство закона в их
собственные дела. А другие более склонны к тому,
чтобы подвергаться вмешательству со стороны
других, когда отсутствует вмешательство закона в дела
этих других. Одни опаснее других, иные уязвимее.
Это означает, что для максимизации
не-вмешательства в целом режим должен сосредоточивать свои
усилия по сдерживанию на тех, кто склонен
вмешиваться, и сосредоточивать усилия по защите на тех,
кто менее склонен к тому, чтобы в его дела
вмешивались. Таким образом, не-вмешательство может
быть максимизировано при режиме, который
активно отбирает свободу как не-вмешательство у тех,
кто более склонен к преступлениям —скажем,
изолируя их,—и который не вкладывает ресурсы в
защиту тех, кто становится жертвой.
He-эгалитарный характер пользы и
не-вмешательства делает их относительно
непривлекательными в качестве политических целей, поскольку
расходится с той мыслью, что каждый должен
считаться за одного и никто не должен считаться
больше, чем за одного. Этот момент неявно
признается приверженцами свободы как не-вмешательства,
которые настаивают, что целью является не
свобода как таковая, но равная свобода (Rawls 1971; Ролз
20io). По логике вещей нельзя максимизировать
пользование равной свободой, не распределяя
свободу в равных долях, и эта оговорка превращает
не-вмешательство в эгалитарную цель.
В отличие от свободы как не-вмешательства и в
отличие от пользы, свобода как не-доминирование
демонстрирует существенно эгалитарный характер.
Небольшое рассуждение, например, показывает,
почему крайне маловероятно, что свобода как
не-доминирование может быть максимизирована такими
мерами, как избирательная изоляция или
избирательное непредоставление защиты. Режим, который
203

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
плохо обращается с особо опасными и особо
уязвимыми, может достаточно хорошо обращаться с
другими с точки зрения не-вмешательства и ожидаемого
не-вмешательства; обладая властью вмешиваться в их
дела, что видно из обращения с неимущими, режим
вряд ли будет вмешиваться. Вот почему
принимаемые меры будут максимизировать ожидаемое не-вме-
шательство. Но с точки зрения свободы как не-до-
минирования картина выглядит совершенно иначе.
Полагаю, что такие меры, как избирательная
изоляция и избирательное непредоставление
защиты, являются произвольным применением
власти режимом или большинством, которое назначает
принципала. Эти меры настолько возмутительны,
что никакие ограничения не позволяют считать их
чем-то иным, нежели произвольными актами
правящей воли: они демонстративно не учитывают
интересы и идеи, которые разделяются не просто теми,
кому они выгодны, но и теми, кого они
затрагивают. Но в таком случае режим, который настолько
плохо с точки зрения не-доминирования
обращается с теми, кого это затрагивает —с опасными и
уязвимыми,—в то же время и независимо от
вероятности актуального вмешательства плохо обращается
и со всеми другими индивидами в обществе.
Опираясь на такое обращение с опасными и
уязвимыми, режим утверждает себя —или большинство
утверждает себя —как коллективного агента,
способного произвольно вмешиваться в дела любого
индивида. Он утверждает себя как доминирующее
присутствие, которое ослабляет свободу как не-до-
минирование для всех в обществе. Публичное
злоупотребление Imperium, неявно содержащееся в
такого рода инициативах, приносит гораздо больше
вреда делу не-доминирования, чем личное
злоупотребление dominium, для ослабления которого оно
предназначено. Не стоит надеяться, что
позитивные изменения, к которым приводят меры
избирательной изоляции и непредоставления защиты,
204

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, ОБЩЕСТВО
смогут в достаточной степени компенсировать
потери, которые понесет при этом не-доминирование.
Этот аргумент важен, поскольку вероятные
инициативы, из-за которых распределение не-домини-
рования могло бы оказаться неравным, скорее всего
представляют акты государственного
доминирования. Но одно дело говорить, что, если они сами
являются актами доминирования, каковыми
многие из них явно могут быть, то никакие
инициативы, направленные против равенства, скорее
всего, не максимизируют не-доминирование в целом.
И другое дело —более интересный вопрос, а
именно поддерживает ли максимизация не-доминирова-
ния его более равное распределение, даже если все
инициативы, включая инициативы против
равенства, являются не-доминирующими. Что если
инициативы против равенства состоят, например, всего
лишь в том, чтобы позволить естественным
различиям в ресурсах остаться нескомпенсированными?
Могут ли такие инициативы — такие не-домини-
рующие, направленные против равенства
инициативы, какими мы их считаем,—привести к
повышению общего уровня не-доминирования?
Рассмотрим два важных вопроса. Первый
касается инициатив, стремящихся дать одним людям
более интенсивное не-доминирование, чем другим;
второй касается инициатив, стремящихся дать
одним людям более экстенсивное не-доминирование,
чем другим: они наделяют некоторых людей или
оставляют за ними более широкий диапазон или
большую легкость не-доминируемого выбора.
Первый вопрос: нельзя ли содействовать не-доминиро-
ванию в целом, позволяя одним людям иметь более
интенсивное не-доминирование, чем другим?
Второй: нельзя ли делать это, позволяя некоторым
людям пользоваться более широким объемом
не-доминируемого выбора: позволяя им пользоваться
не-доминируемым выбором из большего
количества опций или за более низкую цену; позволяя им,
205

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
по сути дела, быть материально более
обеспеченными, чем другим.
Я приведу доводы в пользу того, что
республиканский режим, стремящийся максимизировать
не-доминирование, должен избегать инициатив,
оставляющих неравной интенсивность не-домини-
рования, но что ни одно такое ограничение не
применимо к допущению режимом неравного
объема не-доминирования — по сути дела, допущению
неравных материальных ресурсов. Таким образом,
не обязательно разделяя точку зрения
материального эгалитаризма, республиканский консеквен-
циализм должен поддерживать то, что мы можем
назвать структурным эгалитаризмом. Конечно, как
мы увидим в следующей главе, существует
множество причин, по которым республиканизм
должен стремиться к ослаблению материального
неравенства; но связь с материальным эгалитаризмом
не такая тесная —она не так независима от
эмпирических случайностей,—как связь со структурным
эгалитаризмом.
Структурный эгалитаризм
Главное соображение, которое заставляет меня
защищать структурный эгалитаризм, состоит в том,
что интенсивность свободы как не-доминирования,
которой пользуется человек в обществе, является
функцией как его собственной силы, так и сил
других людей. Пусть сила человека включает все
факторы политического, правового, финансового и
общественного влияния. Интенсивность свободы как
не-доминирования —если хотите, уровень защиты
человека —является не просто функцией силы,
позволяющей человеку оказывать сопротивление
произвольному вмешательству или сдерживать
произвольное вмешательство других. Это также функция
сил, находящихся в распоряжении других, ибо в
зависимости от природы и величины сил других будет
20б

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, ОБЩЕСТВО
варьировать то, что позволяет достичь его
собственная сила в смысле сопротивления и сдерживания.
В стране слепых и одноглазый король. Речь идет
о том, что абсолютный показатель человека в
отношении интенсивности не-доминирования является
функцией его относительного показателя в
отношении силы: это функция его пропорциональной
силы в обществе в целом.
Тот факт, что свобода как не-доминирование
каждого человека является функцией его
относительной силы, оказывает прямое воздействие на
возможность повышения всей интенсивности
не-доминирования, вводя в ее распределение более
высокую степень неравенства. Любая инициатива,
направленная против равенства, сделает как
минимум две стороны менее равными в интенсивности
не-доминирования. Она сделает это, или повышая
силу человека, находящегося в благоприятном
положении, или снижая силу другой стороны, или
делая то и другое одновременно: в любом случае она
ухудшит пропорциональную силу стороны,
находящейся в неблагоприятном положении. Но если
инициатива направлена на то, чтобы повысить всю
интенсивность не-доминирования до той же отметки,
до которой она поднимает интенсивность
не-доминирования стороны, находящейся в благоприятном
положении, то это означает, что она
спланирована неудовлетворительно. Ибо изменение в
пропорциональной силе, которое повышает абсолютную
интенсивность не-доминирования стороны,
пользующейся преимуществом, на величину А (в
сторону преимущества), в то же самое время служит
снижению интенсивности не-доминирования
находящейся в неблагоприятном положении стороны
в абсолютных показателях на величину D (в сторону
ущерба). Абсолютная интенсивность
не-доминирования более слабой стороны является функцией ее
относительной силы, и инициатива, направленная
против равенства, приводит к ее ухудшению.
207

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Итак, инициатива, направленная против
равенства, может достичь успеха в максимизации
ожидаемой интенсивности не-доминирования, только если
отклонение или отклонения в сторону вызываемого
ею повышения ожидаемого не-доминирования того,
кто находится в благоприятном положении,
компенсируют отклонения в сторону вызываемого ею
снижения ожидаемого не-доминирования того, кто
находится в неблагоприятном положении. Но нет
никаких причин думать, что Α-отклонения будут
всегда больше D-отклонений. Нет причин думать,
что те, кто получает выгоду в абсолютных
значениях от инициативы, направленной против равенства,
будут пользоваться повышением, которое
компенсирует потери тех, кто страдает в абсолютных
показателях от этой инициативы.
Это наблюдение позволяет сделать важный
вывод. В маловероятном случае, когда мы
начинаем с эгалитарного базового уровня, на котором все
пользуются одинаковой интенсивностью
не-доминирования, нет большого смысла, или нет
никакого смысла думать об обращении к инициативам,
направленным против равенства, чтобы повысить
общую интенсивность не-доминирования. По всей
вероятности, такое обращение ослабит общую
интенсивность не-доминирования именно тогда,
когда сделает менее равным его распределение.
Но что если начинать с более
правдоподобного неэгалитарного базового уровня? Есть ли в
таком случае какие-то причины считать, что
политика, направленная против равенства, повысит общую
интенсивность не-доминирования? Нет, таких
причин нет. Напротив, имеются все причины считать,
что, как правило, любое вмешательство,
направленное против равенства, будет слабее вмешательства,
направленного в пользу равенства. Здесь я
опираюсь на соображение, дополняющее другое
соображение, а именно что абсолютная интенсивность
не-доминирования человека является функцией его
2о8

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, ОБЩЕСТВО
относительной силы. Дополнительное
соображение можно сформулировать так: способность
пропорциональной силы человека производить
интенсивность не-доминирования зависит от убывающей
предельной производительности.
В случае недостатка у кого-либо
пропорциональной силы любое улучшение в его положении
будет способствовать весьма значительному
увеличению интенсивности не-доминирования. В
случае высокого начального уровня пропорции
любое улучшение будет способствовать сравнительно
небольшому увеличению интенсивности
не-доминирования. В более общем плане, по мере
улучшения данной пропорции функция интенсивности
от пропорции будет снижаться; понадобится все
большее и большее улучшение пропорции, чтобы
произвести некоторое данное повышение уровня
не-доминирования. Улучшения в пропорции
зависят от убывающей предельной
производительности в отношении интенсивности
не-доминирования, которую они делают возможной.
Представим себе, что мы имеем дело с двумя
индивидами, А и В. Допустим, что А имеет
достаточно ресурсов, чтобы сохранять способность
сопротивления вмешательству со стороны В или
сдерживать В, не допуская его вмешательства. Допустим,
иначе говоря, что А пользуется высокой
интенсивностью не-доминирования в обществе, состоящем
из А и В, не подвергаясь произвольному и
безнаказанному вмешательству со стороны В. В таком
случае дальнейшее увеличение силы А не будет
способствовать его не-доминированию; на самом деле оно
может ни к чему не привести: А, возможно,
находится в точке, где дополнительная сила имеет нулевую
предельную производительность1. Увеличения мо-
1. Но нет ли такого пункта, в котором дальнейшие увеличения
пропорциональных ресурсов могли бы иметь негативный
эффект, ослабляя не-доминирование человека в отноше-
209

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
гут оказаться более или менее избыточными,
обеспечивая А силой, которая на самом деле не нужна для
целей не-доминирования. Это отличается от того,
чего достигли бы эти увеличения, будь А
сравнительно бессильным и в целом неспособным
сопротивляться вмешательству со стороны В или сдерживать
В, не допуская его вмешательства. В такой ситуации
увеличения имели бы гораздо большее значение.
Тот факт, что улучшения в пропорциональной
силе человека зависят от убывающей предельной
производительности в отношении интенсивности
не-доминирования, означает, что если мы
начинаем с не-эгалитарного базового уровня, то никакая
инициатива против равенства не может
рассчитывать на те же результаты в производстве
не-доминирования в целом, как соответствующая инициатива
в пользу равенства. Любая интервенция,
направленная против равенства, должна увеличивать
различие в интенсивностях не-доминирования,
которыми пользуются по меньшей мере два индивида.
Это означает, что она должна улучшать
пропорциональную силу более благополучного индивида,
а не менее благополучного. Но поскольку функция
пропорциональной силы от интенсивности
не-доминирования зависит от убывающей предельной
производительности, от интервенции против
равенства следует в целом ожидать меньшего эффек-
нии других? Не могла бы предельная производительность
увеличения пропорциональных ресурсов быть
негативной, а не просто нулевой? Возможно, что это именно так,
поскольку дальнейшие увеличения ресурсов, доступных
человеку, могут несомненно превратить его в мишень для
недовольства и тем самым облегчить коллективное
действие со стороны других. Но это то же самое, что сказать,
что дальнейшие увеличения ресурсов человека более чем
компенсированы увеличениями ресурсов других:
увеличения, которые сопровождаются облегчением
коллективного действия. А это означает, что увеличения ресурсов
данного человека не способствуют в конечном счете
увеличению его пропорциональных ресурсов.
210

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, ОБЩЕСТВО
та, чем от соперничающей с ней интервенции,
которая улучшила бы пропорциональную силу более
или менее благополучного индивида2.
Интервенция, направленная против равенства, предполагает
расходование наделяющих силой ресурсов, которое
имеет целью повысить общую интенсивность не-до-
минирования, и, думается, эти ресурсы могли бы
быть потрачены более эффективно на менее
благополучного индивида, чем на более благополучного.
Представим попытки улучшить общую
интенсивность не-доминирования как шаги вверх по
лестнице. Каждый шаг будет иметь как позитивный, так и
негативный эффект, если он предполагает
ухудшение чьей-то пропорциональной силы; повышая
интенсивность не-доминирования того или иного
человека, он будет снижать интенсивность
не-доминирования другого. Можно представить этот негативный
эффект как падение вниз самой лестницы на какое-то
расстояние с каждым следующим шагом вверх.
Таким образом, эффект любой попытки улучшить
общую интенсивность доминирования может быть
представлен как нетто-изменение высоты в
результате шага вверх и одновременного падения лестницы.
Довод заключается в том, что нетто-изменение
высоты, достигаемое любой инициативой, направленной
против равенства, с необходимостью окажется менее
полезным, чем изменение, которое могло бы быть
достигнуто благодаря какому-то шагу в направлении
равенства. Более перспективный шаг—это всегда шаг,
способствующий большему равенству.
Наши аргументы показывают, что во многих
обстоятельствах максимизация не-доминирования
вряд ли требует дальнейших отступлений от равен-
2. Можно высказать правдоподобное предположение, что
производительные воздействия этой соперничающей
интервенции в жизнь человека, который находится в
благоприятном положении, не будут перевешиваться
разрушительными воздействиями на не-доминирование другого
индивида.
211

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ства интенсивности: что в отношении равенства, как
и во многих других отношениях, ценность
свободы как не-доминирования и ценность свободы как
не-вмешательства полностью противоположны друг
другу. На практике цель, которую мы ставим перед
собой, принимая республиканский идеал свободы,
заключается в продвижении равно интенсивного
не-доминирования. В общем плане можно
предполагать, что не-доминирование не будет
продвигаться, пока не будет увеличения в равенстве, с которым
пользуются интенсивностью не-доминирования.
Подчеркивая этот эгалитарный аспект свободы
как не-доминирования, мы вновь
присоединяемся к давней республиканской традиции. Ибо хотя
эта традиция, несомненно, была элитистской в ее
досовременной инкарнации, ограничиваясь мейн-
стримом имущих лиц мужского пола, она с самых
первых шагов заявляла о важности равенства
среди этих граждан (Wirszubsli 1968: eh. 1). Искомое
равенство требовало равенства перед законом и
любыми доступными инструментами утверждения
человеческой свободы как не-доминирования; оно
не предполагало материального равенства. Но
республиканские мыслители были готовы доказывать,
что, быть может, необходимо ограничивать
богатство очень богатых и могущественных, чтобы
обеспечить равную свободу для всех; быть может,
необходимы жесткие ограничения на чрезмерные
расходы или на роскошь (Oldfield 199°) · Приверженность
равной свободе не была позой, но исходила из самой
сути республиканской системы ценностей.
Кого-то, наверное, не удастся убедить в том, что
связь между не-доминированием и равно
интенсивным не-доминированием является такой тесной,
как я думаю. Если они хотят сохранить
принципиальную верность республиканской традиции —
и, в более инклюзивном виде, той идее, что
каждый должен считаться одним и никто не может
считаться больше, чем за одного, —такие мыслите-
212

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, ОБЩЕСТВО
ли должны будут сделать со свободой как не-доми-
нированием то, что Ролз и многие либералы делают
со свободой как не-вмешательством. Они должны
будут поставить в центр внимания равную
свободу—строго говоря, равно интенсивную свободу. Что
касается меня, то, учитывая эгалитарный характер
фундаментальной ценности, я не считаю этот шаг
необходимым и поэтому буду продолжать считать
целью республиканской политии не-доминирова-
ние как таковое. Если других это не убедит и они
пожелают сформулировать цель именно как равно
интенсивное не-доминирование, то это не вызовет
серьезных возражений с моей стороны.
Материальный эгалитаризм
Но если проект максимального увеличения
свободы как не-доминирования направлен на
уравнивание интенсивности, с которой люди пользуются
такой свободой, или по крайней мере на то, чтобы
избегать любых инициатив против равенства, то
каковы его последствия для равенства в объеме не-до-
минируемого выбора? Означает ли он, что везде,
где люди различаются в том, что касается
диапазона или легкости доступного выбора,—на самом
деле везде, где они различаются по своим
материальным ресурсам,—для не-доминирования в целом
всегда лучше, чтобы имело место равенство?
Означает ли это, конкретнее, что, если государство стоит
перед выбором между тем, чтобы допустить
определенное неравенство в объеме не-доминируемого
выбора, и тем, чтобы навязать равенство, оно всегда
должно идти по пути эгалитаризма?
Нет, не означает. Возможно, общий уровень
не-доминирования в обществе максимизирован до
такого уровня, когда одни люди пользуются более
широким объемом не-доминируемого выбора, чем
другие, скажем, потому, что они больше работают или
имеют больше ресурсов. В следующей главе я буду
213

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
рассматривать способы продвижения свободы как
не-доминирования, которые в актуальном мире,
вероятнее всего, потребуют ослабления
материального неравенства. Но здесь необходимо отметить, что
если имеется связь между максимизацией
не-доминирования и обеспечением материального
равенства, то она отличается от такого рода тесной
связи, которая связывает консеквенциалистский
проект со структурным равенством; она не выполняется
в столь широком диапазоне возможных миров.
Мы предполагаем, что государство, которое
уравнивает имущество людей, делает это не-доминирую-
щим способом. Даже такое государство должно
будет установить правовые пределы росту имущества
богатых и, следовательно, объему их не-доминируе-
мого выбора, чтобы снять не предусмотренные
законом ограничения на имущество бедных и объем
доступных им не-доминируемых вариантов выбора.
Но это означает, что любое увеличение объема не-до-
минируемого выбора, достигаемое государством
в отношении менее богатых, будет
компенсироваться и возможно даже перевешиваться уменьшением
объема не-доминируемого выбора, который оно
навязывает с помощью своих правовых интервенций
более богатым. Нет причин думать, что с помощью
уравнивания в имуществе и уравнивания в объеме
не-доминируемого выбора государство может
ожидать максимизации общего уровня
не-доминирования в обществе; даже если предположить, что его
уравнительные инициативы не носят
доминирующего характера (это, конечно, весьма спорное
предположение), они вполне могут привести к тому, что
ограничений окажется еще больше, чем раньше.
Интересно различие между этой ситуацией
и ситуацией, касающейся интенсивности.
Объем не-доминируемых выборов может быть
функцией не только собственного имущества человека,
но также имущества других: это происходит из-за
интерактивного воздействия имущества на спрос
214

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, ОБЩЕСТВО
и цену, а тем самым на цену выбора. Это
аналогично утверждению, что интенсивность не-доминиро-
вания человека является функцией не просто его
собственной силы, но и силы других. Однако
аналогия становится неверной в следующем важном
отношении. Ибо хотя пропорциональная сила
человека зависит в своем воздействии на интенсивность
его не-доминирования от убывающей предельной
производительности, ничего подобного нет в
отношении между пропорциональным имуществом
человека и объемом его не-доминируемого выбора.
Деньги, которые позволят мне, несмотря на
бедность, сделать что-нибудь, позволят и вам сделать
то же самое. Полезность денег может снизиться
вместе с уменьшением богатства, но их способность
покупать вещи и, следовательно, способность
увеличивать объем не-доминируемого выбора не
ослабевает. Поэтому нет никаких причин полагать, что
для любого дополнительного выбора, который
государство позволяет тем, кто богат, оно
поступило бы лучше, гарантировав, чтобы дополнительный
выбор был предоставлен менее богатым. Любые
ресурсы и любой выбор, которые государство дает
менее богатым, оно должно взять у более богатых,
и в таком перемещении с точки зрения
максимизации объема выбора нет никакой пользы. Напротив,
можно вообразить множество ситуаций, в которых
результатом становятся потери, когда, несмотря
на то, что государство остается не-доминирующим,
попытка навязать равенство означает затраты,
снижающие всю сумму не-доминируемого выбора.
Вывод ясен. В то время как республиканский
проект продвижения общей свободы как
не-доминирования действительно означает равным
образом интенсифицирующееся не-доминирование, он
не обязательно предполагает равным образом
увеличивающийся в объеме не-доминируемый выбор.
Оставаясь приверженным структурному
эгалитаризму, как я его называю, и добиваясь в этом отношении
215

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
успеха, он ни в коем случае не привержен какому бы
то ни было материальному эгалитаризму. Возможно,
существуют доводы в пользу установления
определенного материального равенства—это тема второй
части нашей книги,—но они предполагают большее
количество эмпирических непредвиденных
обстоятельств, чем доводы в пользу установления
структурного равенства: равенства в интенсивности, с
которой люди пользуются свободой как не-домини-
рованием.
Равенство и дети
И последнее сомнение. Хорошо говорить, что
продвижение интенсивности не-доминирования будет
ее выравнивать, когда мы имеем в виду
правомочных, взрослых индивидов. Но в какой мере эта цель
будет совместима, например, с обращением с
детьми как с равноправными членами общества?
Полагаю, важно признать, что дети и, возможно,
некоторые другие категории населения находятся в особом
положении по отношению к государству и обществу.
Детям не могут быть предоставлены те же
возможности, что и взрослым, если предполагается
наделить их, когда они вырастут, тем не-доминировани-
ем, которое предоставляет республика: они должны
подчиняться дисциплине, существенно важной, как
знают все родители, для образования и развития.
Но как следует обращаться с детьми в условиях
режима, нацеленного на продвижение свободы как
не-доминирования? Придется ли детям
находиться на милости воспитателей и учителей?
Конечно же, нет. С республиканской точки
зрения дети должны пользоваться стандартной
интенсивностью не-доминирования, в смысле столь же
высокой степени защиты от произвола, какой
пользуются все остальные люди. Дисциплина,
необходимая для воспитания и образования, сократит
области выбора, доступные детям, но такое сужение
2l6

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, ОБЩЕСТВО
объема не-доминируемого выбора, хотя оно и
необходимо, не будет легитимировать никакого
ослабления в интенсивности не-доминирования в
отношении детей.
Таким образом, наделяя родителей и учителей
особой властью над детьми, подобно тому как
закон дает властям полномочия в отношении
обычных взрослых, дисциплина не дает им никакого
права на произвольное вмешательство. Родители
и учителя должны подчиняться таким
ограничениям и подлежать возможности таких санкций,
чтобы в идеале гарантировались две вещи: во-первых,
стремление продвигать релевантные интересы
детей; и, во-вторых, стремление продвигать эти
интересы не-идиосинкратическими способами.
Иначе говоря, родителям и учителям будет позволено
осуществлять значительное вмешательство в жизнь
детей, но это вмешательство должно учитывать
интересы детей соответственно стандартным идеям,
и оно не будет формой доминирования.
II. Коммунитарный идеал
В современной политической теории либерализм
и коммунитаризм часто изображаются как главные
альтернативные подходы. Либерализм
подчеркивает значение индивидуальной свободы — свободы
как не-вмешательства, —а коммунитаризм
настаивает на равной, даже приоритетной значимости
принадлежности к общности. Для либерализма
государство должно абстрагироваться от групповых
и культурных аффилиаций —оно должно занимать
в их отношении нейтральную позицию,—и
обращаться одинаково со всеми индивидами.
Коммунитаризм, по крайней мере в некоторых его версиях,
рассчитывает на государство, которое должно, с его
точки зрения, находиться в центре общественной
жизни, какой бы нейтральностью ни пришлось по-
217

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ступиться, и прививать гражданам верность и
преданность.
Мы видели в предыдущей главе, что, стремясь
к относительно нейтральной повестке, не
привязанной ни к одной конкретной концепции
блага, республиканизм вступает в союз с
либерализмом против коммунитаризма. Но одна особенность
не-доминирования, которую я хотел бы сейчас
подчеркнуть, все же имеет шансы привлечь внимание
коммунитаристов к республиканскому проекту. Эта
особенность, в двух словах, состоит в том, что
свобода как не-доминирование является, по сути дела,
коммунитарным идеалом. Коммунитаристы
сосредоточивают внимание на коммунитарных
благах, полагая, что такие идеалы неразрывно
связаны с частными, сектантскими концепциями того,
как людям следует жить. На мой взгляд, свобода
как не-доминирование является именно тем
идеалом, который должен им понравиться, но я
отвергаю предположение, что по этой причине он
перестает быть нейтральным; как уже говорилось, он
остается благом, которого, как ожидается, почти
все, по крайней мере все в плюралистическом
обществе, будут желать и которое все будут ценить.
В моем понимании благо выступает
коммунитарным идеалом, если демонстрирует, что оно
является благом общественным (social) и общим
(common). Благо будет общественным в той мере, в какой
его реализация предполагает существование людей,
имеющих установки на преднамеренные действия
и, возможно, демонстрирующих преднамеренную
активность (Pettit 1993а: ch· З)' по логике вещей, оно
появляется и исчезает, подобно солидарности или
статусу, вместе с появлением и исчезновением
интерактивных предрасположенностей (см. Miller
1990)· Благо будет общим в той мере, в какой оно
не может быть увеличено (или уменьшено) для
любого члена релевантной группы без
одновременного увеличения (или уменьшения) для других членов
218

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, ОБЩЕСТВО
группы: оно обладает своего рода не-исключаемо-
стью, которую экономисты приписывают таким
благам, как чистый воздух и оборона от внешних
врагов. Оно будет частично общим благом в той мере,
в какой не может быть увеличено для одного, если
не увеличено для нескольких; оно будет полностью
общим благом в той мере, в какой не может быть
увеличено для одного, если не увеличено для всех.
Большинство базовых ценностей, обсуждаемых
в современной политической философии, не
являются коммунитарными благами. Многие не
являются общественными благами, и, общественные они
или нет, большинство из них не демонстрирует
никаких признаков принадлежности всем (commonness).
На ум приходят такие блага, как польза или счастье,
избавление от страданий или нищеты, правосудие
как справедливость и, конечно, свобода как не-вме-
шательство (Pettit 1993а: 3°4~7)3· Такие блага очень
плохо соответствуют критерию общности,
поскольку в принципе вполне возможно, что кто-то всегда
процветает, в то время как его собратья бедствуют.
То, что другие несчастны, или разорены, или с ними
поступили несправедливо, или в их дела сильно
вмешивались, само по себе не означает, что мои дела
плохи. А то, что других скорее всего постигнет
такая участь, само по себе не означает, что она
доберется и до меня: вероятность этого слишком сильно
зависит от индивидуальных обстоятельств.
Не-коммунитарная природа этих благ
объясняет враждебность, с которой к ним относятся многие
критики современной либеральной теории. Если
задачей государства является продвижение таких благ,
3- С явно эгалитарными благами — материальным равенством,
равенством возможностей и т. п. —дело обстоит лучше.
Хотя и возможно улучшить положение одного человека
в том, что касается равенства, не улучшая положения
других, невозможно достичь полного равенства для одного,
не достигнув его одновременно для всех.
219

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
тогда это, по сути дела, институт компромисса,
который стремится найти наилучшие способы
примирения конфликтующих целей различных людей.
Когда от меня требуют уважать такое государство,
соблюдать его законы и отвечать его ожиданиям, меня
не приглашают идентифицироваться с какой-либо
группой или группами, которым одновременно
служит государство, ибо в самом его устройстве
подчеркивается моя обособленность от других и мое
соперничество с другими. Возможно, именно этот довод
стравливает коммунитаристов с либералами. Но
каким бы веским ни казался этот аргумент в отношении
либералов, он не может быть направлен против
республиканской теории, начинающей с ценности
свободы как не-доминирования. Ибо эта ценность носит
типично коммунитарный характер (см. Philp 1996)·
Это общественное и одновременно общее благо.
В главе 2 мы видели, что свобода как не-домини-
рование является общественным благом, которое
появляется не благодаря отсутствию других людей,
но благодаря ограничениям, налагаемым на
способность других людей к доминированию. Нельзя
пользоваться свободой как не-доминированием, как
мы говорим, по умолчанию; нельзя пользоваться ею
только потому, что вокруг нет других людей.
Свобода как не-доминирование возникает только в
результате конструирования: только потому, что
создаются правовые и общественные механизмы,
которые гарантируют, что окружающие вас люди не могут
произвольно вмешиваться в ваши дела. Свобода как
не-доминирование требует свободы города, а не
свободы пустоши. Мы увидим далее, что общественное
благо является также общим благом, и именно
поэтому оно должно обладать значительной
притягательной силой в глазах коммунитарных мыслителей.
Пользоваться не-доминированием значит
находиться в положении, когда другие не способны
произвольно вмешиваться в ваши дела. Но никто не
будет способен произвольно вмешиваться в ваши дела
220

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, ОБЩЕСТВО
только потому, что никто не способен вмешиваться
в дела вам подобных, особенно в вопросах
сопротивления вмешательству и беззащитности перед
вмешательством: в вопросах уязвимости. В той мере,
в какой другие беззащитны перед произвольным
вмешательством, в той же мере беззащитны и вы;
в той мере, в какой они подвергаются
доминированию, вы тоже подвергаетесь доминированию.
Поэтому вы будете пользоваться не-доминированием
только в том случае, если не-доминирование будет
гарантировано для всех, кто принадлежит к тому же
классу уязвимости, к которому принадлежите вы.
В каждом таком классе все или утонут вместе, или
выплывут вместе; шансы одних на
не-доминирование в высшей степени зависят от шансов других.
Конечно, несмотря на все, что следует из этого
наблюдения самого по себе, ваш класс уязвимости
может быть множеством из одного элемента; он может
состоять из вас одного. Но те, кто произвольно
вмешивается в дела других, если они не действуют
абсолютно наугад в своем выборе, делают это на
основе определенных маркеров: жена, чернокожий
юноша, рабочий-иммигрант, старый и больной человек
и т. д. И это означает, что, по всей вероятности,
каждый человек принадлежит к какому-то важному
классу уязвимости или нескольким таким классам.
Его положение в классе может быть выше
относительно других членов класса, и он может
пользоваться чуть большей доступной защитой. Но если класс
представляет собой сплоченное целое, то придется
признать, что не существует иного способа достичь
наилучшего результата на пути не-доминирования —
наилучшего из тех, что могут достичь не-члены,—
чем ликвидация доминирования всех членов класса.
Предположим, что женщины не защищены
законом или культурой от физического насилия. Вам
повезет как женщине, если маловероятно, что ваш
муж будет заниматься побоями, скажем, потому, что
очень вас любит, но отличие вашей ситуации от си-
221

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
туации других замужних женщин не означает, что
ваша судьба в деле не-доминирования совершенно
не зависит от их судеб. Напротив. В той мере, в
какой любая женщина может произвольно
подвергаться насилию со стороны мужа, сама
принадлежность к женскому полу является знаком уязвимости;
в частности, это знак уязвимости, которым вы,
какой бы везучей вы ни были, помечены вместе с
другими. Вы сможете избегать доминирования в этом
отношении только тогда, когда все женщины будут
иметь возможность избегать доминирования. Ваша
судьба тесно переплетена с их судьбами.
Но почему от ситуации других женщин
зависит именно ваша свобода как не-доминирование,
а не ваша свобода как не-вмешательство?
Причина в том, что вы подвергаетесь доминированию,
поскольку ваш муж обладает способностью
вмешиваться в ваши дела—поскольку вмешательство является
достижимой опцией для вашего мужа,—и не имеет
значения, насколько вероятно его актуальное
вмешательство. Республиканец скажет, что, хотя вы, скорее
всего, и не будете подвергаться актуальному
вмешательству в руках любящего мужа, вы все же
подвергаетесь доминированию с его стороны, и нет
никакого способа устранить это доминирование, не
изменив всей системы отношений между мужчинами
и женщинами. Свобода как не-доминирование
требует недостижимости произвольного вмешательства
для вашего мужа, а не просто маловероятности того,
что он прибегнет к такому вмешательству4.
4- Конечно, лучше иметь любящего, чем не-любящего мужа,
даже если оба выступают в качестве доминирующих
присутствий. Эта ситуация улучшится, если мы
обратимся к ценности самого не-доминирования. Имея
любящего мужа, женщина будет располагать большим выбором,
чтобы пользоваться не-доминированием, которым она
обладает в отношении других агентов; пользованию этим
не-доминированием не будет мешать актуальное
вмешательство со стороны мужа. Так, если женщине позволено
222

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, ОБЩЕСТВО
Сторонник не-вмешательства будет вынужден
следовать совершенно другой линии рассуждения.
Предположим, что любящий муж не собирается
вмешиваться. Сторонник не-вмешательства
должен будет сказать, что эта ситуация в высшей
степени желательна. Вмешательство мужа маловероятно,
и ожидаемое не-вмешательство достигнуто без
принуждения или вмешательства органов
правопорядка или культурного надзора. Для теоретика
не-вмешательства не будет иметь значения, что вы
подвергаетесь доминированию—что ваш муж обладает
способностью произвольно вмешиваться,—и,
следовательно, нет особых причин для недовольства,
которое вы смогли бы разделить, согласно этой
бухгалтерии, с менее удачливыми женщинами. Если вы
войдете в положение этих женщин, это станет актом
альтруизма, поскольку вы не сможете обсуждать их
проблемы как то, что вас с ними объединяет.
Линия рассуждения, которой мы следовали
вплоть до этого момента, приводит к выводу, что
свобода как не-доминирование является отчасти
общим благом: общим благом с точки зрения
каждого класса уязвимости. Цель достижения
свободы как не-доминирования наделяет общим делом
каждый из значимых классов уязвимости в любом
современном обществе: каждую из тех групп,
которые оказываются особенно уязвимыми в силу ген-
дера, этнической принадлежности, цвета кожи или
сексуальной ориентации или чего-то еще; каждую
из тех групп, которые в этом смысле считаются
относительно угнетенными (Young 1990'· ch· 2)· Если
мы посвятим себя продвижению не-доминирования
в любом современном обществе, то должны будем
доминирующим, но любящим мужем тратить свои деньги
так, как она пожелает, она по крайней мере будет
способна пользоваться не-доминированием, которым она
обладает в отношении агентов на базаре; объем ее
не-доминирования в отношении этих агентов увеличится.
223

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
признать, в частности, что необходимая для этого
политика не может быть атомистическим
проектом; она должна будет артикулироваться на уровне
групповых проблем и групповых притязаний точно
так же, как на уровне индивидов как таковых.
Например, если я представитель аборигенного
населения современных Австралии или Канады, степень
достигнутого мною не-доминирования тесно
связана со степенью не-доминирования, достигнутого
другими коренными жителями; это не сумма
индивидуальных задач, а одно солидарное общее дело.
Но если не-доминирование является общим
благом в такой степени, то не сможет ли оно когда-
нибудь стать совершенно общим благом? Не
сможет ли оно стать таким, чтобы его нельзя было
увеличить для одного, не увеличив для всех? Да,
может, в той мере, в какой будет выполнено особое
эмпирическое допущение. Допущение состоит в том,
что люди в обществе в целом должны принадлежать
к одному и тому же классу уязвимости, они должны
быть взаимозаменимы в смысле уязвимости, так что
если один из них увидит, что другой подвергается
вмешательству, то вполне сможет сказать: «Все под
Богом ходим, под жестокою судьбой».
Допущение взаимозаменимости явно не будет
выполняться, и, конечно, не выполняется в
отношении каждой формы вмешательства в политии,
которая придает формальное или неформальное
значение касте, классу, цвету кожи или еще чему-
нибудь в том же роде. В расистском обществе
белые не обязательно принадлежат к тому же классу
уязвимости, что и черные. Но допущение
взаимозаменимости должно будет все лучше и лучше
выполняться по мере нашего приближения к
обществу, где пользование не-доминированием
максимизировано. Согласно аргументу, приведенному
в предыдущем разделе, не-доминирование является
эгалитарной целью, которая требует для своего
оптимального продвижения более или менее равно-
224

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, ОБЩЕСТВО
го распределения. Это означает, что по мере
продвижения не-доминирования такие факторы, как
каста и класс, цвет кожи и культура, должны будут
терять свое политическое значение: значение в
качестве маркеров уязвимости перед вмешательством.
Общество как целое должно прийти к тому, чтобы
стать единственным классом уязвимости. В этих
обстоятельствах не-доминирование будет
стремиться к тому, чтобы стать полностью общим благом,
ибо для любого индивида станет более или менее
невозможным делом увеличивать свое
пользование благом без того, чтобы пользование благом
одновременно увеличивалось для всех других. Итак,
чем ближе мы будем подходить к пользованию
совершенным не-доминированием, тем более общим
будет становиться этот идеал: тем больше будет
казаться, что наши шансы на достижение
не-доминирования в высшей степени взаимозависимы.
Замечание о том, что не-доминирование
является коммунитарным благом, очень важно. Оно
означает, что дело свободы как не-доминирования
всегда будет иметь измерение общественного и
общего дела для людей, вовлеченных в его
продвижение. В противовес линии аргументации,
упомянутой выше, факт признания государства институтом,
продвигающим такое благо, даст нам основание
отождествлять себя с другими людьми и в
конечном счете с политией в целом. И она не приведет
нас к тому, чтобы считать себя обособленными,
отчужденными людьми, по сути дела, конкурентами.
В рамках республиканского подхода мы можем
говорить об освобождении или эмансипации
общества, класса или касты, не прибегая к
чрезмерно коллективистской риторике. Свобода
общества—и не просто его свобода vis-à-vis, в сравнении
с другими обществами (Hobbes 1968: 266; Гоббс iggi:
167),—является таким же базовым понятием, как
свобода индивидов, если вернуться к теме, которую мы
уже затрагивали; мы можем с полным основанием
225

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
говорить не только о свободе флорентийцев, но
равным образом и о свободе Флоренции (Harrington
1992: 8). Свобода —не атомистическое благо,
связанное с не-вмешательством. Индивиды могут
пользоваться свободой, по крайней мере в реальном мире,
только в той мере, в какой ею могут пользоваться
важные группы, к которым принадлежат эти
индивиды. Я вернусь к этой теме в последней главе книги.
Изложение в этой главе должно начаться с
разъяснения привлекательности свободы как не-доми-
нирования в роли политического идеала. Когда
вожди Французской революции говорили о свободе,
равенстве и братстве, они не выходили за
пределы традиционного республиканского идеала
свободы. Конечно же, они были привержены
расширению границ гражданства и свободы, ранее
принадлежавших традиционной элите; под влиянием
Руссо и мыслителей Просвещения они уже
порвали—пусть не полностью —с эксклюзивистским
аспектом досовременного республиканизма. Но
единственной ценностью, которую они действительно
отстаивали, была ценность свободы как таковой.
Ибо из приведенных здесь замечаний ясно, что
невозможно надеяться на продвижение дела
свободы как не-доминирования среди индивидов,
которые не готовы ни к равенству, ни к общественной
солидарности. Республиканская свобода
предполагает республиканское равенство; чтобы воплотить
в жизнь республиканскую свободу, необходимо
построить республиканское общество5.
5- Темы, затронутые в этой главе, тесно связаны с главным
тезисом Жана-Фабиана Спитца (Spitz 1995а) в его глубоком
исследовании политической свободы. Тезис
заключается в том, что в республиканском смысле свободы (Спитц
прямо ссылается на мои работы) не существует свободы
без равенства и справедливости. Я буду несколько раз
возвращаться к этому тезису во второй части книги,
особенно в последней главе.

Часть II
Республиканское правление

ГЛАВА 5
Республиканские цели:
общее дело и политика
МОЙ ИНТЕРЕС к республиканской
концепции свободы питается надеждой на ее
способность убедительно артикулировать
то, к чему государство должно стремиться и какую
форму оно должно принять в нашем мире. Мне
хотелось найти новую республиканскую философию
правления в богатом материале старой, досовре-
менной традиции. Я разделяю энтузиазм историков,
пытающихся восстановить утраченные системы
координат, которые помогали мыслителям прошлого
разобраться, куда плыть дальше, и я думаю, что
исследование таких экзотических систем референции
позволит лучше увидеть наши собственные
ориентиры. Но в основе этой книги лежат другие мотивы.
Она написана не для того, чтобы восстановить
утраченное видение публичной жизни. Мною двигало
желание обрести новое видение того, какой могла
бы быть публичная жизнь.
Конечно, традиционная республика
описывается на языке моральной философии, история
которого исчисляется столетиями, а образы, которые он
до нас доносит, принадлежат досовременным
режимам: например, североитальянским городам эпохи
Возрождения, английской республике XVII в. и
американским колониям Британии XVIII в. Это дает
основания для возражений против моего проекта.
Республиканские идеи о добродетельных
гражданах и добродетельных конституциях, возразят мне,
даже республиканские идеи о том, что такое свобо-
229

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
да, тесно связаны с типично досовременными
допущениями: например, что граждане — это
состоятельные джентри, или что ими руководят забытые
ныне аристократические понятия чести и доблести,
или что их достаточно мало, чтобы они могли
собираться и голосовать через регулярные промежутки
времени, и т. п. Поэтому нам следует показать,
отвечая на возражение, что мы можем опереться на
старый республиканский идеал, как он был
сформулирован в моей книге, и построить на этом
фундаменте современный образ республиканских институтов;
по словам Аласдера Макинтайра, «вопрос,
адресованный Петтиту, состоит в том, в какого рода
институции может воплотиться защищаемый им
республиканизм?» (Maclntyre 1994: 3°3)·
Во второй части книги я попытаюсь ответить на
этот вызов и показать, что подразумевает
серьезное отношение к идеалу свободы как не-домини-
рования и строительство вокруг него современных
институтов правления. Делая это, я хочу
показать, что необходимые институты не столь
далеки от тех, которые мы имеем, чтобы считать
республиканизм утопией, но и не столь близки к ним,
чтобы относиться к ним некритично. Мне
хотелось бы показать, пользуясь формулировкой Джона
Рол за (Rawls 1971; Ролз 2θΐο), что республиканская
политическая философия успешно справляется
с проверкой на рефлексивное равновесие. Ее
институциональные импликации, по крайней мере
на рефлексивный взгляд, равновесны самым
твердым интуициям. Это философия, с которой
можно жить и на основе которой можно действовать.
При обсуждении институциональных следствий
республиканизма следует прежде всего выяснить
его значение для общих дел, к которым
государство должно отнестись серьезно, и для политики,
которую оно должно проводить. Этой задаче и
посвящена данная глава. Во-первых, говорю я, в
рамках республиканского взгляда может и должен быть
23°

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
рассмотрен широкий спектр общих дел. Во-вторых,
политика, к которой республиканская точка зрения
будет приводить государство, является масштабной
и привлекательной: она не ограничивается узкой
повесткой досовременных республиканцев и
классических либералов.
Обсуждая общие дела и политику, которые
заслуживают серьезного рассмотрения в современной
республике, данная глава сосредоточивается
главным образом на том, что республика должна делать,
чтобы противостоять опасностям, связанным с
различными уровнями dominium, различными
уровнями ресурсов и контроля в повседневной
общественной жизни: это опасности, с которыми
обычные люди сталкиваются в отношениях между собой,
индивидуально и в контексте коллективной и
корпоративной организации. В следующей главе
рассматриваются меры, которые необходимы для того,
чтобы государство достигало в этом успеха и
делало это, не становясь еще одной формой
доминирования, сопровождающей не dominium, a Imperium
(Kriegel 1995)· В главе 5 рассматриваются цели,
которые должно ставить республиканское государство
в борьбе с первой опасностью, а в главе 6 формы,
которые должно принять республиканское
государство, чтобы бороться с опасностью второго рода.
I. Республиканские общие дела
Республиканский язык
Во введении я писал, что политика имеет
разговорный, делиберативный аспект и что роль
политической философии состоит в исследовании
языков, на которых ведется такой разговор, а в случае
необходимости — в изобретении или обновлении
терминов и идиом, способствующих пониманию
и облегчающих сближение позиций. Разумеется,
политика, по сути своей, включает в себя игру ин-
231

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
тересов и интриги, власть и борьбу, и думать иначе
значило бы впадать в утопические мечтания. Но
самый господствующий интерес и самая
агрессивная сила все же должны произносить какие-то
слова—как-то обосновывать гегемонию. В частности,
они должны находить слова, доходящие до
сознания—пусть слабого и несамостоятельного —людей,
принадлежащих к другим лагерям и другим
слоям. Разговор — неотъемлемая часть политики, даже
если он порой вырождается в монолог агрессивной
пропагандистской машины.
Стремясь облегчить политическое обсуждение,
каждая политическая философия ищет язык,
который в идеале решает две задачи. Во-первых, в нем
используются только те понятийные различения
и структуры вывода, которые никто в обществе не
имеет веских причин отвергать; он предлагает среду
дискуссии, от которой никто не сможет
отмахнуться на априорных основаниях. Иначе говоря, такой
язык должен быть связан с общепризнанными в
обществе интеллектуальными образами и
парадигмами. Во-вторых, идеальный язык предлагает среду,
которая позволяет людям во всех слоях общества
успешно артикулировать свои конкретные
проблемы и цели. Опираясь на общие идеи, он
одновременно принимает во внимание различия.
Благодаря ему создается возможность для выражения
самых разных голосов таким образом, чтобы другие
их слышали и относились к ним с уважением.
Некоторые мыслители могут не
согласиться с идеей поиска политического языка для
артикуляции проблем различных групп. Поиск
политического lingua franca, скажут они, навязывает
представление о фундаментальной однородности
граждан, а на практике такой язык будет служить
навязыванию различным группам представлений
об их ситуации и их неудовлетворенности,
которые расходятся с их опытом. Конечно, критики
поступают разумно, предупреждая о постоянно су-
232

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
ществующей возможности неудач в поисках
общего языка: выставляющий себя общим язык
способен изображать некоторые проблемы в искаженном
виде. Но неверно, что поиск общего языка
артикуляции в принципе ошибочен. Ибо, пока различные
группы не найдут общего языка для обсуждения
проблем, недовольство каждой из них будет не
более чем шумом в ушах других и сведется к
невнятному и ничего не значащему нытью.
Поясним на примере, как политическая
философия может потерпеть неудачу в создании
удовлетворительного языка дискуссий. Возьмем
классическую либеральную философию, для которой свобода
как не-вмешательство—альфа и омега
политического блага. Используя почти вездесущую идиому
свободы, эта философия успешно выполняет первое
условие, предлагая язык, который немногие
способны отвергнуть с порога. Но эта философия явно
не способна предложить среду, в которой могли бы
разумно артикулироваться насущные проблемы
различных групп. Возьмем рабочего, или
женщину, или арендатора, или заемщика, которые
обычно не подвергаются вмешательству, но должны
заискивать, подхалимничать и в какой-то степени
бояться господина, имеющего над ними власть, пусть
даже неформальную и юридически ничтожную.
Любой, кто находится в таком положении, имеет
основание для недовольства: его положение
очевидно хуже, чем положение других. Но, как мы знаем,
никто в таком положении не сможет выразить это
недовольство на языке свободы как не-вмешатель-
ства. Ибо, выраженные в терминах не-вмешатель-
ства, или даже ожидаемого не-вмешательства, их
жалобы не будут услышаны; вместо того чтобы
помогать говорить, язык заставляет молчать.
Причина, по которой классический либерализм
терпит неудачу в этом отношении, состоит в том, что
язык не-вмешательства не выходит за рамки
мнения и интереса, с которыми он был первоначаль-
233

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
но связан. Либеральный идеал покоя, в котором вас
должны оставить, и особенно должно оставить
государство, появился в первые годы промышленного
капитализма как идеал нового класса стремящихся
к выгоде предпринимателей и профессионалов. Для
этих индивидов и их сторонников понятие свободы
как не-вмешательства артикулировало необходимую
предпосылку успеха в конкурентной борьбе, и они
легко приходили к выводу —конечно, вполне для
них удобному,—что это понятие представляет собой
идеал, привлекательный для всех. Они могли
игнорировать тот факт, что свобода как не-вмешатель-
ство совместима с отсутствием защиты, отсутствием
статуса и необходимостью соблюдать осторожность,
оказываясь рядом с сильными; в конце концов, их
самих эти трудности не касались. Их не волновало,
что, сделав такую свободу высшим идеалом, они
лишили женщин и рабочих языка, на котором
можно было бы протестовать против отсутствия
защиты, необходимости поведенческой стратегии и
отсутствия статуса,—против всего, что сопровождало
их положение в обществе.
В отличие от свободы как не-вмешательства,
говорю я,—свободы, которая связана с интересом и
мнением, когда-то определявших ее значение и
широкое распространение, свобода как не-доминирование
выходит за рамки своего происхождения в
обществах-прародителях и предлагает язык,
выполняющий два наших условия. Как идиома свободы, для
которой порабощение и подчинение являются
величайшим злом, а независимость и статус —высшим
благом, этот язык претендует на валидность во всех
слоях современного общества, по крайней мере,
современного общества в его плюралистических,
демократических формах. И, говорю я, как язык,
позволяющий выражать недовольство
доминированием, он претендует на способность артикулировать
новые проблемы, которые оставляют далеко позади
себя проблемы обществ-прародителей.
234

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
Как мы знаем, это были очень разные общества.
В первый период своего существования идеал
свободы как не-доминирования привлекал тех в
древнем мире, кто претендовал на положение, прямо
противоположное рабскому; и особенно тех в
Римской республике, кто претендовал на положение,
не требовавшее подчинения монарху или
господину. Позднее он привлекал народы, сознательно
равнявшиеся на римский прецедент. Граждан городов
итальянского Возрождения он привлекал как идеал,
выражавший независимость от вельмож и князей,
к которой они стремились индивидуально и
коллективно. В Англии XVII в. он привлекал тех, кто
ценил культуру закона, предоставлявшую им
права в противостоянии с королем, и желал изгнать
любой призрак абсолютной, произвольной власти.
Идеал такой свободы привлекал американские
колонии XVIII в., поскольку выражал их общее
стремление не зависеть от заморского парламента и не
находиться под его диктатом, каким бы дружелюбным
тот ни старался выглядеть. И он привлекал тех в
революционной Франции, кто отвергал режим, в
котором каприз монарха был высшим законом, а
аристократы пользовались основанной на произволе
системой привилегий и господства.
В обществах, которых заботила свобода как не-до-
минирование, имелись особые группы, причем
довольно ограниченные по составу. Входившие в них
индивиды всегда были мужчинами, причем
мужчинами состоятельными —торговцами,
землевладельцами, богатыми людьми,—и, конечно же, они
всегда принадлежали к превалировавшей культуре.
Разделяя идеал свободы как не-доминирования, они
стремились к высотам, как они их понимали,
находившимся в пределах индивидуальной и
коллективной досягаемости, но лишь при соблюдении
институциональных правил: только если короля можно
было сместить или ограничить; только если
особенно богатые и могущественные не начинали пользо-
235

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ваться слишком большим личным влиянием; только
если они не образовывали группировки, или
только если группировки не получали неограниченного
контроля над коллективной собственностью и т.д.
Высоты, которые они намечали, предполагали
образ жизни, в рамках которого никто не склоняется
перед другим; каждый твердо стоит на ногах и
смело смотрит в глаза другим людям.
Но, несмотря на специфический характер этих
ассоциаций, говорю я, республиканский язык
свободы как не-доминирования предлагает среду, в
которой можно артикулировать целый ряд проблем,
включая недовольство групп, которые далеко
отстоят по времени от обществ-прародителей.
Такой язык обладает не только потенциально
универсальной привлекательностью как язык свободы; он
также релевантен большому количеству очень
конкретных и даже весьма специальных вопросов.
Может показаться, что этот идеал в двух
отношениях не способен ответить на некоторые проявления
недовольства. Во-первых, он сосредоточен на людях,
а не на космосе, и не способен в силу этого
артикулировать требования тех, кто отвергает
антропоцентрическую точку зрения: например, тех, кто
придерживается радикальных форм зеленой политической
теории. Во-вторых, что важнее, он сосредоточен, или
по крайней мере был традиционно сосредоточен,
лишь на некоторых людях: лицах мужского пола,
состоятельных и принадлежащих к превалирующей
культуре. Я намерен привести доводы в защиту
республиканского языка свободы как
не-доминирования—доводы в пользу его способности
артикулировать различные проблемы и общие дела,—показав,
что он может справиться с этими вызовами. Я
попытаюсь показать, что энвайронментализм, феминизм,
социализм и мультикультурализм могут быть
представлены в качестве республиканских общих дел.
Утверждая, что республиканизм может дать
трибуну и голос этим и другим общим делам, я не имею
236

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
в виду, что если вы республиканец, то должны
принять все, что защищают данные движения.
Напротив. Республиканизм позволяет нам и тем, кто
принадлежит к этим движениям, наделить голосом
соответствующие проблемы. Но он не делает этого
некритическим образом, не делает этого, становясь
заложником движений, которым он оказывает такую
услугу. Осмысливая выдвигаемые проблемы и
требования, республиканизм предлагает собственные
интерпретации соответствующих общих дел,
которые, я надеюсь, будут сочтены убедительными.
Республиканизация общих дел, несомненно, будет
означать подтверждение их правильности, но это
подтверждение будет происходить в логике
республиканских идей.
Сосредоточивая внимание на проблемах более
или менее радикальных движений и показывая силу
республиканского языка свободы как не-домини-
рования, я предполагаю, что этот язык может
также служить для артикуляции проблем более мейн-
стримных групп; на самом деле именно по этой
причине я и обращаю главное внимание на радикальные
движения. В частности, тем предпринимателям
и профессионалам, кому верно служил
классический либеральный идеал, подойдет в достижении их
целей и идеал свободы как не-доминирования.
Возможно, этот идеал не позволит им выдвигать
рутинные возражения против государственного
вмешательства, ибо такое вмешательство не должно будет
вызывать возражений, коль скоро оно само не
является доминирующим и в других отношениях служит
продвижению не-доминирования. Но идеал
свободы как не-доминирования все же будет отвечать
интересам таких индивидов. Как мы видели при
обсуждении привлекательности не-доминирования,
этот идеал защищает сценарий, который
позволяет им понимать, в каком положении они находятся,
и осуществлять свои экономические и другие
проекты, и не страшась неизвестности.
237

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
В одном отношении идеал не-доминирования
мог бы отвечать интересам таких консервативных
сторон даже лучше, чем идеал не-вмешательства.
Вообразим себе мир, в котором институты частной
собственности еще не упрочились или могут быть легко
ликвидированы политическими средствами. В такой
ситуации идеал не-доминирования мог бы облегчить
содействие введению или закреплению частной
собственности.
Идеал не-доминирования предполагает, что, хотя
введение частной собственности потребует не-доми-
нирующего вмешательства государства —и сократит
в одном отношении объем не-доминируемого
выбора, доступного всем,—оно более чем компенсирует
это сокращение, увеличив объем такого
не-доминируемого выбора в других отношениях. Введение
частной собственности сделает достижимым выбор и
способы действия — например, включающие владение,
продажу и дарение,—которые в противном случае
не могли бы существовать даже на уровне
возможности. Идеал не-вмешательства не позволяет
приводить столь простых аргументов в защиту
институтов частной собственности. Согласно этому
идеалу, оправданием этих институтов является лишь то,
что они позволяют людям избегать вмешательства
в большей степени, нежели тогда, когда им
приходится прибегать к вмешательству государства; или же,
даже с меньшей степенью убедительности, их
оправдание заключается в том, что объем выбора, который
не подвергается вмешательству и облегчению
которого служат эти институты, столь велик, что это
компенсирует, по интуитивной оценке объема в
сравнении с интенсивностью, прямое государственное
вмешательство, которого требуют институты. Если
защитники частной собственности желают иметь
действительно убедительный довод в пользу
политического признания предпочитаемых ими институтов,
им следует принять идеал свободы как
не-доминирования, а не идеал свободы как не-вмешательства.
238

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
Энвайронментализм
Зеленая политическая теория иногда принимает
радикальную форму, доказывая, что не интересы
людей будут преданы, если государство не займет
определенной позиции в отношении
экологических проблем, но что интересы не-человеческих
субъектов и систем — разумеется, вместе с
интересами людей — требуют от государства принять ту
или иную форму (Sylvan 1984-5)· Такая
экологическая теория сочтет республиканизм чрезмерно ан-
тропоцентричным. В конце концов, как полагают
республиканцы, государство должно быть устроено
так, чтобы продвигать только человеческую
свободу как не-доминирование, а не иметь в виду благо
чего-то не-человеческого. Пренебрежение не-чело-
веческим —анафема для этой версии энвайронмен-
тализма.
Можно ли убедить энвайронменталистов в
приемлемости республиканизма? С менее
радикальными формами энвайронменталистского
подхода особых проблем, возможно, не будет (Goodin
1992b; Passmore 1993)· Но можно ли привести
доводы в пользу республиканизма —доводы в пользу
республиканского языка,—которые найдут отклик
у радикальных энвайронменталистов? Думаю, что
это возможно.
Во-первых, радикальный энвайронментализм,
согласно которому государство должно
строиться с учетом как человеческих, так и
не-человеческих интересов, сам не предлагает такого языка
для выражения недовольства и претензий, который
имел бы шансы привлечь внимание людей, не
принадлежащих к зеленому движению. Его язык
слишком узок, слишком тесно связан с особым взглядом
на мир, чтобы обладать общезначимостью, к
которой мы стремимся в политической дискуссии.
Энвайронментализм в принципе помогает
верующим в него людям артикулировать свое возмуще-
239

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ние —часто совершенно оправданное —и создать
философию, которая способна завоевать более
широкое признание, даже признание всего общества.
Но в настоящий момент, не имея такого общего
признания, он не способен повлиять на
политическую жизнь. Выраженный в рассмотренных выше
терминах, радикальный энвайронментализм
выглядит сектантским движением, аналогичным
другим известным религиозным группам, а
поднимаемые им проблемы игнорируются. Почему меня
должны затрагивать ваши аргументы, если вы
исходите из предпосылок, с которыми я не согласен?
Почему люди должны непременно откликаться
на аргументы радикальных энвайронменталистов,
если они не согласны с предпосылками, на которых
настаивают эти мыслители?
Урок в том, что политика, и, несомненно,
политика в плюралистическом обществе, неизбежно
требует прагматизма (Larmore 1987); а если не
прагматизма, то, по крайней мере, признания того, что
существуют важные различия в мнениях, которые
политическая аргументация должна пытаться
донести до других (Rawls 1993)· Это требует от людей,
приверженных различным политическим общим
делам, способности артикулировать проблемы,
которые, с их точки зрения, должно решать
государство, в терминах, которые другие способны понять
и интернализировать. Пока приверженцы таких
взглядов не будут к этому готовы, вряд ли стоит
ожидать, что сограждане к ним прислушаются,
не говоря уже о том, чтобы последовать за ними.
Прагматизм, который понадобится в данном
случае, не понравится пуристам, однако, помимо своей
неэффективности, пуризм еще и неимоверно
брезглив. Но почему приверженцы некоторого общего
дела должны чураться формулировки проблем в
терминах, которые привлекательны для всех, на том
основании, что их самих эти термины привлекают
по другим причинам? Нет никакого противоречия
240

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
в признании того, что общее дело может привлекать
разных людей по разным причинам; один и тот же
вывод может следовать из разных посылок. И нет
никакого обмана других и, разумеется, никакого
самообмана в том, чтобы приводить доводы в пользу
какого-то общего дела, отличающиеся от тех,
которые, как вы считаете, делают общее дело
привлекательным; нет нужды делать секрет из того, что общее
дело привлекает вас по особым причинам, даже если
вы стремитесь продемонстрировать его
привлекательность в более доступных для публики терминах.
Признав это, можно начать излагать доводы в
пользу артикуляции энвайронменталистских
проблем на республиканском языке. Хотя
республиканизм, подобно почти всем политическим
философиям первого ряда, носит откровенно
антропоцентрический характер, он приводит веские
аргументы, объясняющие, почему нам следует
беспокоиться о других видах и об экосистеме в целом;
в частности, он называет причины, по которым мы
должны желать, чтобы наше государство и наши
законы обращали больше внимания на эти проблемы.
Причины лежат на поверхности. Экосистема
вместе с другими видами животных, которые в нее
входят, определяет наше место в природе; это в
конечном счете то пространство, к которому мы
принадлежим. Мы суть то, что мы едим. И равным
образом мы суть то, чем мы дышим, что мы обоняем,
видим, слышим и осязаем. Мы суть всё, что нам дано
и с чем мы отождествляем себя в этом мире,
который мы считаем своим независимо от того,
приложен к нему труд людей или нет. Никто из нас не
является островом в обществе, в соответствии с
известной метафорой Донна. И никто из нас не является
островом в природе. Мы живем в неразрывной
физической, биологической и психологической связи
с другими людьми, с другими животными видами
и в конечном счете с получающей в нас сознание
более широкой физической системой.
241

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Связи между нами и окружающей средой
означают, что, разрушая среду, вы наносите вред
мне и моим родным, вы наносите вред нам и
нашим родным. Вы ослабляете наши коллективные
шансы на выживание, индивидуальные надежды
на долгую жизнь без болезней или возможность
подтверждения со-природности с другими
видами и на идентификацию с планетой, которую мы
с ними разделяем. Или, если вы не вредите в этом
отношении нам, нынешним представителям
нашего вида, вы все же можете навредить будущим
поколениям людей, включая будущих граждан
общества и государства.
Итак, каждый из нас физически уязвим не
только в наших телах, но и в окружающей среде и мире.
Но если это так, то ясно, почему республиканское
государство должно заниматься проблемами
окружающей среды. Когда наносится вред окружающей
среде —окружающей среде подгрупп, или общества
в целом, или всех обществ на планете,—это
означает, что нападению подвергается по меньшей мере
диапазон нашего не-доминируемого выбора.
Нанесенный вред означает, что цена пользования
разнообразными возможностями повышается или что
некоторые возможности становятся
недоступными: в предельном случае, таком как ядерная
катастрофа, это означает, что остается всего несколько
возможностей. Даже если вред наносится
неумышленно или является результатом сложения самих
по себе невинных действий, он заносится в графу
потерь в учетной книге республиканской свободы.
А если вред наносится умышленно, если это
вмешательство какой-то организации, которая пытается
замести следы или отстоять свою правоту, то
потери гораздо серьезнее. Организация, которая
присваивает себе право наносить вред окружающей
среде, подвергает доминированию тех, кого
затрагивают ее действия; они живут, по крайней мере
отчасти, по милости этой организации: она может
242

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
нанести им вред, а может и не нанести,
вмешаться в их жизнь или не вмешаться, как ей
заблагорассудится.
Вывод очевиден. Республиканское государство,
которое мы здесь намечаем в общих чертах,
государство, которое посвящает себя продвижению
свободы как не-доминирования, должно поддерживать
то, что можно условно назвать общим делом энвай-
ронментализма. Тот факт, что оно начинает с
проблем антропоцентрического характера, казалось бы,
означает, что оно не может прямо поддерживать
экоцентричные философии радикальных энвайрон-
менталистов. Но это не означает, что энвайронмен-
талисты будут считать республиканское государство
чуждым, простым набором инструментов.
Наоборот, республиканская философия должна
предоставить энвайронменталистам особенно убедительный
и эффективный способ формулировки их
собственных главных требований. Республиканское
государство должно быть политией, в которой энвайрон-
менталисты будут чувствовать себя как дома.
Феминизм
Но довольно о том, что республиканизм способен
сделать понятным такое не-антропоцентричное
общее дело, как энвайронментализм. Рассмотрим еще
три общих дела, несомненно антропоцентричных,
но все же создающих трудности для
республиканизма. Для традиционных республиканцев
гражданами были мужчины, состоятельные и принадлежащие
к мейнстриму. Нам необходимо показать, что,
несмотря на тендерные, собственнические и
монокультурные ассоциации, идеал свободы как
не-доминирования может быть привлекательным для тех, кто не
приемлет таких границ. Он может служить идеалом
для представителей феминизма, социализма и муль-
тикультурализма. Приведу сначала доводы,
касающиеся феминизма.
243

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Несмотря на то, что образ человека, которому
нет нужды опасаться других или склоняться перед
ними, образ человека, над которым нет господина,
является традиционно мужским идеалом, он всегда
присутствовал и в феминистской литературе, витая
между строк и говоря о том, что можно было бы
сделать не только для мужчин, но и для женщин.
Даже если свобода как не-доминирование
выглядела достижимой только для мужчин, она давала
надежду и женщинам.
Вспомним замечание Мэри Астелл, которое мы
уже приводили в первой главе. «Если все мужчины
рождены свободными,—писала она в i6go-x гг.,—
то почему все женщины рождены рабынями? А они
должны быть рабынями, если подчинение
непостоянной, неопределенной, неизвестной,
деспотической воле мужчин является совершенным
состоянием рабства. И если суть свободы состоит, как
утверждают наши господа, в том, чтобы иметь
постоянное правило, по которому следует жить» (Hill
1986: 76). Риторические интенции Мэри Астелл
в этом пассаже сложны и трудноуловимы
(Springborg 1995)» но сам факт, что эта фраза столь часто
цитируется, свидетельствует о привлекательности
не-доминирования как идеала феминизма. Сила
возражения очевидна. Действительно, есть что-то
глубоко неправильное в порядках, избавляющих
мужчин от статуса доминируемых и
изображающих этот статус как унижение и позор, но в то же
время подвергающих женщин именно такому
обращению.
Идеал женщины, не обязанной быть на
побегушках у мужа или отца, обхаживать их и просить
на все разрешение, встречается спустя сто лет в
широко известных сочинениях Мэри Уолстонкрафт
(Wollstonecraft 1982). Встречается он и в полемике,
которую Джон Стюарт Милль (Mill 197°) и Гарриет
Тейлор, под влиянием которой он находился, вели
в XIX в. против того, что они называли порабоще-
244

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
нием женщин. «Ни один раб не порабощен так
всецело и в столь полном смысле слова, как женщина»
(Mill 1970: !59)· И это важный мотив современных
феминистских сочинений, проявляющийся,
например, в работах Кэрол Пейтман (Pateman 1988) как
идеал, стоящий за ее критикой зависимого
положения, субординации женщин (см. также Young 1990)·
Джейн Менсбридж и Сьюзан Окин (Mansbridge
and Okin 1993: 2^9) выражают эту мысль
предельно ясно: «Во всех своих разновидностях феминизм
ставит одну очевидную, простую и всеобъемлющую
цель —покончить с систематическим
доминированием мужчин над женщинами».
Связь между республиканской традицией и
артикуляцией феминистских идеалов
просматривается в работах о ситуации женщин Уильяма
Томпсона (Thompson 197°)> который писал в прошлом
веке о браке как кодексе поведения белых рабынь
(см. Pateman 1988:123). Ибо если главной проблемой
для женщин является то, что культурное, правовое
и институциональное угнетение, действуя
совместно, ставит их в положение, аналогичное
рабскому—под пятой у мужчин,—тогда идеалом для
женщин становится именно тот идеал, который дает
гарантии защиты от произвольного вмешательства:
предоставляющий свободу в том смысле, который
подразумевает не просто отсутствие вмешательства,
но отсутствие доминирования.
В отношении энвайронментализма я доказывал,
что релевантные требования, как бы они ни
формулировались самими энвайронменталистами, могут
быть наделены республиканским голосом.
Исторические связи между феминизмом и
республиканизмом—или, по крайней мере, между феминизмом
и республиканским идеалом не-доминирования—
означают, что речь в этом случае идет о чем-то
более важном. Республиканизм может предложить
не только убедительную артикуляцию главных
требований феминизма —он также предлагает арти-
245

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
куляцию, которая имеет долгую и никогда не
прерывавшуюся историю в рамках самого феминизма.
Следует признать, конечно, что республиканизм
не всегда был привлекательным идеалом для
феминизма. Но это происходило не из-за каких-то
существенных разногласий с республиканским идеалом,
а скорее из-за его ассоциации, отчасти под
влиянием некачественной исторической литературы
популистского толка, с более или менее маскулинными
образами демократического участия и социального
активизма. Однако, как мы знаем, эти ассоциации
были надуманными. И как только мы это
признаем, становится очевидным, что институциональные
средства содействия свободе как не-доминирова-
нию могут быть в принципе выстроены с учетом как
мужчин, так и женщин; они могут быть направлены
на то, чтобы учитывать как голоса и проблемы
мужчин, так и голоса и проблемы женщин (James 1992)·
В этой области многое еще только предстоит
сделать. Несмотря на прогресс, достигнутый в
современных государствах, женщины все еще весьма
уязвимы во многих домохозяйствах, на рабочих местах
и улицах городов. Эта уязвимость является
результатом не столько меньшей физической силы, сколько
глубоко укоренившихся предрассудков, касающихся
роли женщин, их компетентности и того, к чему они
стремятся, гуляя ночью по городу. А когда женщины
пытаются изменить свою ситуацию, индивидуально
или коллективно, то часто обнаруживают, что
общественные институты настроены против них. Уход
за детьми и институты образования могут, в силу
общепринятых предрассудков, практически перекрыть
им всякую возможность для карьеры. Правила,
касающиеся рабочих мест, вряд ли позволят завоевать
авторитет или сделать что-либо важное там, где
женщины работают. А мир политики воздвигнет
невероятные препятствия, чтобы в него было невозможно
прорваться или просто оставить там какой-то след:
это мир, созданный для лиц мужского пола, мир без
246

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
семейных забот, мир, организованный вокруг
привычных для мужчин дел и отношений. Такие
проблемы, наверное, будут подниматься на многих
философских форумах, но они должны звучать
особенно громко в аудитории, обсуждающей проблемы
республиканской политики.
Социализм
Но довольно о том, что идеал свободы как не-до-
минирования по сути не является тендерным —
в частности, не привязан к представлениям
маскулинизма о социальной и политической жизни.
Перейдем теперь к вопросу, будет ли он
привлекателен также для социалистов. Связан ли этот
идеал исключительно с представлениями о жизни тех,
кто экономически независим и пользуется защитой,
возможность которой традиционно предоставляла
собственность? Или это идеал, который может
привлечь и простых рабочих?
Ответом на этот вопрос, полагаю, должно быть
однозначное «да». В XIX в., когда начал
развиваться капитализм, поднималось и росло недовольство
промышленного рабочего класса, одной из главных
идей, служившей для артикуляции недовольства
социалистов, была идея наемного рабства (Marx
1970: eh. 19; Маркс i960: гл. ig). Образ рабочих как
наемных рабов помещает их в разряд людей,
зависимых от благодеяний и милости работодателей
и по необходимости ведущих себя с опаской и
почтением в отношении боссов, как индивидуально,
так и коллективно. Если смысл этого образа
заключается в демонстрации того, что именно
неприемлемо в положении рабочих, то его предпосылкой
является привлекательность противоположного,
а именно что рабочие не должны оставаться
беззащитными перед возможностью произвольного
вмешательства и должны пользоваться свободой как
не-доминированием.
247

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Если работодатели в любой области способны
совместными усилиями заносить в черный список
того, кто им не нравится, а на это были способны
многие работодатели в XIX в., и если отсутствие
работы означает нищету, то понятно, почему
социалисты считали рабочих наемными рабами.
Возможно, и верно, что, как полагали классические
либералы, работодатели часто вовсе не собирались
эксплуатировать уязвимость рабочих: возможно,
экономические интересы подсказывали им не
заниматься мелкой травлей, на борьбу с которой у
рабочих не хватало духа, и, возможно, эти же интересы
подсказывали не следовать капризу и прихоти при
приеме на работу и увольнении. Иначе говоря,
рабочие, общее дело которых породило
социалистическое движение, могли и не подвергаться
вмешательству. Но не с точки зрения самих рабочих.
Неприемлемым для рабочих и причиной, по
которой социалисты осуждали ранний
капитализм как систему наемного рабства, было то, что,
сколь бы малым ни было вмешательство, рабочие
тем не менее жили с постоянным ощущением
беззащитности перед вмешательством, и особенно
перед произвольным вмешательством.
Экономическая целесообразность подсказывала хозяевам
применять более мягкие методы, но, с точки
зрения социалистов, рабочие находились в
подчиненном положении по отношению к своим господам:
работодатели были в полном смысле слова
господами, и это было неприемлемо.
Если эта линия рассуждений верна, идеал
свободы как не-доминирования может оказаться
привлекательным для социалистов. Социализм вскормлен
на этом республиканском идеале и применял его
с большим или меньшим революционным эффектом
в критике новых трудовых отношений. Социалисты
отвергали веру либералов в правомочность трудовых
отношений, возникавших в результате свободных
трудовых контрактов. Они считали, что работода-
248

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
тель поступает несправедливо, произвольно
увольняя рабочего, и отвергали то, что сегодня называют
«доктриной традиционного негативного
либертарианского „как заблагорассудится", согласно
которой, опираясь на обязательства по контракту,
работодатель может уволить наемного работника „по
веской причине, без причины или даже по морально
дурной причине"» (Levin 1984: 975 см· также Cornish
and Clark 1989: 2g4~5)· Социалисты считали
индивидуальные договоры между работодателем и
наемным рабочим формой все того же рабского
договора, который республиканцы всегда осуждали, и они
выступали против доминирования, возникавшего
по условиям таких договоров.
Идеал свободы как не-доминирования мог бы
предоставить социалистам основания не только
для выражения недовольства, но и для
оправдания забастовок —единственного инструмента,
остававшегося в распоряжении рабочих. Что касается
идеала свободы как не-вмешательства, то его
всегда использовали, обычно в контексте свободных
трудовых контрактов, для защиты от
коллективных акций промышленных рабочих. Конечно,
такая акция является формой вмешательства,
поскольку предполагает принуждение или активную
обструкцию. И, на первый взгляд, забастовка
является вмешательством, не спровоцированным
работодателем: в конце концов, работодатели
навязывают свои желания в процессе заключения свободных
контрактов, а не с помощью принуждения, насилия
или даже манипуляций. Таким образом, с точки
зрения идеала не-вмешательства коллективная
акция промышленных рабочих является незаконной.
Идеал свободы как не-доминирования трактует
коллективную акцию совершенно иначе.
Предположим, что индивидуальные трудовые договоры с
рабочими заключены под страхом нищеты и ставят
работодателя в отношение доминирования. В такой
ситуации обращение к коллективной акции может
249

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
представлять собой единственную надежду
работников на завоевание свободы как не-доминирова-
ния. Это может оказаться единственным способом,
дающим рабочим достаточно силы, чтобы не
спасовать перед работодателем.
Надеюсь, эти наблюдения покажут, что,
подобно тому как идеал свободы как не-доминирования
соответствует целям феминизма, он также должен
быть близок по духу социалистам. Идеал свободы
неявно присутствует в неприятии наемного
рабства; он объясняет нетерпимое отношение
социалистов к доктрине свободного договора; и он
поддерживает социалистическую веру в легитимность
обращения, в случае необходимости, к забастовке.
Но есть еще один довод в пользу
привлекательности республиканского идеала для социалистов,
а именно то, что народная традиция социализма,
воплощенная в памфлетах, стихах и лозунгах
рабочего движения, часто выражала стремление
именно к тому статусу, о котором говорит свобода как
не-доминирование. Этот довод подкрепляется
популярностью жалоб на наемное рабство, но он
наглядно подтверждается и возмущением, которое
демонстрирует традиция в отношении мелочных
придирок работодателей и унижения, которое при
этом испытывают рабочие.
Это возмущение можно обнаружить у чартистов
в Англии в 1830-х и 1840-х и среди тех, кто
примерно десять лет спустя разделял взгляды
независимого рабочего движения в Соединенных Штатах (Fon-
ег 197°)· Прекрасное выражение оно получило в двух
стихах из «Песни бушмена» — народной баллады,
в которой Банджо Патерсон (Paterson 1921) передал
настроения сельского рабочего в Австралии 1890-х гг.
Брат в Иллаварре мой живет,
На ферме там он спину гнет.
Не вправе сделать он движенье,
Лендлорда без соизволенья.
250

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
Работник, женщина, пес, кот —
Все —собственный его народ.
Никто не смеет глаз поднять,
Не то что слова два сказать.
Что станет мне невмоготу
Я был уверен, парни.
Поклоны бить, скулить как псу,
К нему ластиться, как коту?
Всё лучше с утренней росой
Пустить коня бежать рысцой.
Мультикультурализм
Мы видели, что, хотя досовременные бенефициа-
рии идеала свободы как не-доминирования,
традиционные поборники республиканских идеалов,
всегда были состоятельными мужчинами, есть все
основания считать, что свобода как не-доминиро-
вание может оказаться привлекательным идеалом
также для представителей феминизма и
социалистов. В действительности этот идеал неявно
присутствует во многих феминистских и
социалистических сочинениях. Эти выводы соответствуют
тезису, выдвинутому в первой главе, согласно
которому отступление от идеала свободы как
не-доминирования было вызвано именно признанием того,
что если женщины и рабочие должны получить
статус равноправных граждан, то в этом случае
государство должно отказаться от наделения всех
граждан свободой в традиционном смысле этого слова.
Государство может стремиться максимизировать
уровень свободы как не-вмешательства, но
невозможно продвигать широко распространенную
свободу как не-доминирование без полного
преобразования современного общества.
Но имеется еще одна черта, характеризующая
досовременных бенефициариев свободы как
не-доминирования, кроме той, что все они были
мужчинами и при этом всегда состоятельными. Все
251

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
они также принадлежали к превалирующей
культуре своих обществ. Граждане рассматриваемых
политий не включали, например, евреев, которые
жили на всей территории Европы и в Новом Свете,
а в протестантской политий, такой как Британия,
в число полноправных граждан не входили
проживавшие там католики. Это наблюдение
заставляет поднять вопрос о том, может ли идеал
свободы как не-доминирования быть привлекательным
не только для женщин и рабочих, но и для тех, кто
принадлежит к этническим меньшинствам и
находится вне превалирующей культуры общества:
может ли этот идеал быть привлекательным,
например, для групп иммигрантов или для аборигенного
населения постколониального мира?
В данном случае аргументация должна
отличаться от аргументации, проводимой в случае
феминизма и социализма, ибо традиция защиты прав
меньшинств или аборигенов, называемая, за неимением
лучшего термина, мультикультурализмом, не имеет
значительной документальной истории. Говорить
о том, что мультикультурализм традиционно
придерживался идеала, подобного свободе как не-до-
минированию, не приходится; и все же я надеюсь
показать, что мультикультурализм и его проблемы
могут быть поддержаны апелляцией к этому идеалу.
Мультикультурализм относится к республиканизму
скорее так же, как к нему относится энвайронмен-
тализм, а не так, как относятся к республиканизму
феминизм и социализм.
Главная претензия мультикультурализма
состоит в том, что современное государство, как
правило, организовано на предпосылках, связанных
с одной превалирующей культурой: оно ведет дела
на языке этой культуры; санкционирует
религиозные обычаи этой культуры; проецирует образ
нормальной жизни, который берется из этой
культуры; работает на основе законов, которые можно
объяснить только с учетом правил этой культуры
252

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
и т.д. Важнейший вопрос, возникающий в связи
с этой претензией, заключается в том, можно ли
найти для современного государства логическое
обоснование и форму, которые позволят ему
служить интересам людей, принадлежащих к
культурам меньшинств так же, как интересам мейнстрима.
В защиту республиканизма можно сказать
следующее: если современное государство будет
ориентировано на продвижение свободы как не-доминиро-
вания, то оно будет иметь основания и способность
принимать во внимание требования тех, кто
принадлежит к культурам меньшинств.
Мы видели ранее, что свобода как не-домини-
рование является коммунитарным идеалом. Если
кто-то подвергается доминированию, если он
беззащитен перед произвольным вмешательством
со стороны других, то это всегда происходит из-за
его принадлежности к тому или иному типу или
классу; человек уязвим, потому что у него черный
цвет кожи, или он женского пола, или стар, или
беден и т.п. Это означает, что если мы стремимся
содействовать свободе как не-доминированию
отдельного человека, то должны содействовать
свободе как не-доминированию некоторого
релевантного класса или классов уязвимости, к которым
принадлежит этот человек. И это означает, что
если человек хочет взяться за дело своего
освобождения, своей защиты от доминирования, то он
должен идентифицироваться с общим делом
других в своем классе уязвимости. Например,
женщина или рабочий не способны добиться улучшений
в своей свободе как не-доминировании, не
добившись улучшений для женщин или рабочих в
целом, или, по крайней мере, для женщин или
рабочих в той или иной конкретной ситуации.
Выводом из этого наблюдения является то, что,
поскольку членство в культуре меньшинства, скорее
всего, является знаком уязвимости перед
доминированием, члены этой культуры и государство, прини-
253

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
мающее на себя ответственность за их судьбы,
должны учитывать потребности культуры меньшинства
в целом. Недостаточно заявлять о своей
озабоченности судьбой отдельных индивидов, не обращая
внимания на то, что связывает всех их воедино.
Данный вывод означает, что, подобно тому как
государство должно сосредоточиваться на
вопросах тендера, определяя необходимые условия
содействия свободе как не-доминированию, точно
так же оно должно помнить о вопросах
культурной принадлежности. В каждом случае ему следует
постоянно помнить о возможности того, что, если
кто-то из релевантной культуры или тендера
стремится к свободе как не-доминированию,—если
такой человек хочет разделить с другими это общее
благо,—то он должен быть снабжен
соответствующими ресурсами. Никто не возражает, когда людей
в отдаленных местностях снабжают
дополнительными средствами, позволяющими им
пользоваться теми же благами, какими пользуются горожане;
сельские школы, транспорт и связь, например,
могут стоить там гораздо дороже в пересчете на душу
населения, чем в городе. И равным образом никто
не должен выступать против того, чтобы, в
случае если члены некоторых групп желают разделить
с другими общее республиканское благо не-домини-
рования —если хотите, общее благо гражданства,—
их особая ситуация пользовалась особым
вниманием и поддержкой.
С учетом вышесказанного важно отметить, что
особое отношение, которого требует культура
меньшинства, может носить весьма радикальный
характер сообразно с республиканским проектом в целом.
Предположим, что культура является аборигенной
и принадлежащие к ней люди рассматривают
других, имея на то основания, как захватчиков их
исконных земель; и что они считают ассимиляцию
с этими другими или даже единую юрисдикцию
с ними неприемлемой и оскорбительной. В таком
254

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
случае нет никакой надежды на то, что людям,
принадлежащим к культуре меньшинства, будет
гарантировано пользование свободой как не-доминиро-
ванием, если не будут приняты радикальные меры.
Представителям превалирующей культуры
необходимо признать, что меньшинство было
лишено своих владений, и в силу невозможности
реституции или полной компенсации ему надо будет
предложить какую-то форму репарации в знак
осуждения допущенного в прошлом доминирования.
И, поскольку сецессия неосуществима, им
необходимо будет относиться к людям, принадлежащим
к культуре меньшинства, как к людям, сознательно
отказывающимся от меинстрима, и предоставлять
им различные формы освобождения от общих
обязанностей. Быть может, необходимо разрешить им
иметь ограниченную юрисдикцию над их
собственными территориями и организовать совместное
ведение дел на основе самоуправления.
При проработке деталей таких
мультикультурных инициатив возникают трудные вопросы,
требующие своего решения, но здесь не место на них
останавливаться (см. Kymlicka 1995)· Следует лишь
подчеркнуть, что, подобно тому как
республиканский идеал близок по духу феминизму,
социализму и даже энвайронментализму, точно так же он
может оказаться привлекательным и для тех, чья
главная забота —особые потребности культур
меньшинств. Свобода как не-доминирование является
плюралистическим идеалом, и он должен
проявлять лояльное отношение к широкому спектру
современных интересов и мнений.
Динамизм республиканского идеала
И последний момент, касающийся
плюралистического характера республиканского идеала.
Идеал будет способен привлекать разные типы групп
и движений, которые я обсуждал, только если он го-
255

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
тов на каждом этапе своей интерпретации и своего
осуществления к дальнейшим уточнениям и
практическим приложениям. Это должен быть
динамичный идеал, всегда готовый к экстраполяции
и развитию, а не статичный идеал, привязанный
к застывшему паттерну институциональной
жизни. Идеал свободы как не-доминирования
демонстрирует именно такого рода динамизм, и поэтому
он, в отличие от идеала свободы как не-вмешатель-
ства, способен привлекать значительно более
широкие слои населения.
Свобода как не-доминирование требует,
чтобы человек не был незащищен перед
возможностью вмешательства, основанного на произволе.
Человек не должен находиться в положении, когда
другие могут вмешиваться в его жизнь таким
способом, который, несмотря на все ограничения,
руководствуется интересами или идеями, которые
он не разделяет даже в самой слабой степени. Этот
идеал динамичен, потому что не существует
последней и окончательной оценки того, в чем
состоят интересы того или иного человека, или того,
руководствуются ли некоторые формы
вмешательства—особенно некоторые формы
государственного вмешательства —идеями, которые он разделяет.
Когда люди взаимодействуют, организуются и
заявляют о своих идентичностях—скажем, в качестве
женщин, рабочих или представителей коренного
населения,—они склонны видеть признаки
доминирования в самых обычных, едва заметных
особенностях их отношений с другими. Люди всегда
склонны вспоминать о старых интересах или
идеях или отстаивать новые интересы или идеи,
которые придают рутинным ограничениям вид
произвольной власти.
Итак, понимание того, что делает применение
власти произвольным, постоянно развивается: оно
полностью открыто для возможностей
дискурсивной реконструкции, поскольку люди открыва-
256

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
ют новые аффилиации и способны обосновывать
трактовки общепринятых форм отношений в
новом, критическом свете. И поскольку понимание
произвольной власти, по сути дела, понимание
доминирования, способно к развитию, то способен
к развитию и сопряженный с ним идеал свободы
как не-доминирования. Необходимые условия
такой свободы не записаны раз и навсегда, как на
каменных скрижалях. Они постоянно подвергаются
новой интерпретации и пересмотру по мере того,
как в обществе появляются и находят выражение
новые интересы и идеи.
Именно этот динамический аспект свободы как
не-доминирования объясняет его способность
артикулировать разного рода проблемы, которые мы
рассматривали выше. Поддерживать республиканскую
свободу —значит поддерживать не готовый идеал,
который можно механически применять то к
одной, то к другой группе. Это значит поддерживать
идеал незамкнутый, обретающий новое содержание
и новую релевантность по мере своей
интерпретации в постоянно меняющемся и развивающемся
живом обществе. Я вернусь к этому вопросу в
следующей главе при обсуждении роли демократии в
рамках республиканского режима.
II. Республиканская политика
Республиканский взгляд на политику
Невозможно дать подробное описание политики,
которую могло бы проводить современное
республиканское государство. Знания об общей цели,
которой вы хотите содействовать — в нашем случае
свободы как не-доминирования,—недостаточно;
недостаточно и знания других общих дел, с
которыми оно солидаризируется. Помимо этого
знания, для разработки политики необходимо ясное
представление о различных доступных институ-
257

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
циональных средствах продвижения этой цели, их
сравнительных достоинствах и недостатках, а
также об обстоятельствах, в которых должна будет
осуществляться политика. Будучи консеквенциа-
листской философией, республиканизм не догма
и не доктринерство. Республиканизм предлагает
программу для разработки политики, а не
готовый план политических действий. Он признает, что
в политических исследованиях должно быть
разделение труда и в какой-то момент политические
теоретики должны уступить место юристам,
социологам и другим политическим экспертам.
Стоит сказать особо об одном важном
препятствии, мешающем дать полное разъяснение
республиканской политики. В любом обществе роль
государства в содействии человеческой свободе как
не-доминированию должна зависеть от
гражданского общества: формы общества, выходящей за
узкие границы семейной лояльности, но совершенно
независимой от государства принуждения (Taylor
1995: essay и; Gellner 1994: 5' Геллнер 2004: ц)· Там,
где имеется живое и толерантное гражданское
общество, где индивиды и группы формируют своего
рода инфраполитическую общность, ослабляющую
доминирование или бросающую прямой вызов
возможности доминирования, роль государства
снижается; там же, где сильное гражданское общество
терпит неудачу при своем воплощении в жизнь,
но где его все еще достаточно, чтобы сделать
возможным государство, роль государства
повышается (см. Machiavelli 1965: 241; Макиавелли 2002: 57)·
Я вернусь к этому вопросу в последней главе.
Несмотря на то, что нам следует избегать
подробных политических рекомендаций, само
представление о том, что свобода означает не-домини-
рование, а не просто не-вмешательство,
предполагает, что существует серьезное различие между
республиканской позицией в отношении
государственной политики и позицией, которая привлека-
258

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
ет тех, кто высоко ценит идеал свободы как не-вме-
шательства.
Поскольку республиканцы высоко ценят не-до-
минирование, они отличаются в двух важных
отношениях от тех, кто ценит не-вмешательство.
Говоря на языке, который мы предложили ранее, они
будут относиться с меньшим скептицизмом к
возможности государственного вмешательства и будут
более радикальны в своем отношении к
общественным проблемам, которые должно решать
государство. В политическом смысле они более
оптимистичны, а в социальном — более радикальны. Их
менее выраженный скептицизм в отношении
государства исходит из того, что действия государства,
при условии, что они надлежащим образом
ограничены, не являются ущемлением свободы и
формой доминирования. Их более артикулированный
радикализм в отношении социальных болезней
исходит из того, что любая форма доминирования,
даже та, в которой от доминатора не ожидается
вмешательство, рассматривается ими как
ущемление; они считают доминирование серьезной
угрозой для свободы.
Рассмотрим сначала вопрос о меньшем
скептицизме в отношении государства. Для тех, кто
заинтересован в не-вмешательстве как таковом,
налогообложение является, по сути дела, потерей
средств и формой вмешательства, поэтому любая
политика, проводимая с помощью средств,
полученных от налогообложения, должна приносить
высокую ожидаемую выгоду в смысле не-вмеша-
тельства, чтобы компенсировать затраты на
налогообложение. Для республиканцев,
заинтересованных в не-доминировании, а не в не-вмешательстве,
налогообложение вовсе не потеря средств и не
является само по себе нежелательным — по крайней
мере, на первый взгляд, —таким же, как
доминирование, от которого оно должно защищать.
Когда правительство облагает население налогами
259

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
в рамках хорошо организованной системы закона,
оно над ним не доминирует, поскольку это
вмешательство не должно быть произвольным; оно
нацелено на то, чтобы учитывать интересы
населения в соответствии с его идеями. Налогообложение
ограничит область, в которой налогоплательщики
пользуются не-доминируемым выбором, ибо
лишит их определенных ресурсов, но это гораздо
менее серьезное преступление, чем само
доминирование. Поэтому республиканцы, в отличие от тех, кто
верит в свободу как не-вмешательство, будут
более расположены к тому, чтобы опираться на меры,
осуществляемые за счет налогов; они будут менее
скептичны в своих взглядах на желательность
государственной интервенции.
Но республиканцы будут склонны не только
к меньшему скептицизму в отношении действий
государства, но и к большему радикализму в
отношении социальной политики. Либерал,
стремящийся к максимизации ожидаемого не-вмешатель-
ства, не будет, например, беспокоиться о том, что
работодатель способен вмешиваться более или
менее произвольным образом в дела работника,
поскольку в интересах работодателя сохранять это
вмешательство на низком уровне; несомненно,
либерал не будет сильно обеспокоен этой ситуацией,
если единственное реальное лекарство
предполагает обращение к государственному вмешательству.
Но республиканцы обеспокоены любой
возможностью произвольного вмешательства, поскольку тот
факт, что такое вмешательство достижимо для
каких-то агентов, означает, что они доминируют над
другими; и, несомненно, эта возможность будет
интересовать республиканцев еще больше в том случае,
если они увидят, что способом защиты является
государственное вмешательство, не предполагающее
доминирования. Поэтому для республиканцев
будут неприемлемы общественные условия, которые
скорее всего оставят безучастными либералов, заин-
2бо

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
тересованных лишь в не-вмешательстве.
Республиканцы займут более радикальную позицию в
отношении болезней, исправлением которых призвано
заниматься правительство.
Из этих соображений ясно, что, каких бы
конкретных эмпирических вопросов это ни касалось,
республиканизм, скорее всего, займет в их
отношении совершенно другую политическую позицию,
чем та, к которой склонны приверженцы
либеральной свободы как не-вмешательства. Конечно,
эмпирические ограничения могут оказаться столь
требовательными, что республиканцы будут вынуждены
отступить к какой-нибудь политике минимального
государства, которую предпочитают их оппоненты.
Предположим, выяснится, что социальные
пособия потакают зависимости их получателей, как
считают некоторые ортодоксы (см. об этом Fraser and
Gordon 1994)5 и что такая зависимость подрывает
возможность достижения получателями не-доми-
нирования. Это имело бы важные последствия для
способа, каким блага —если «блага» вообще
подходящее слово [welfare—благодеяние, благоденствие,
а также социальные пособия.—Прим. пер.]—должны
распределяться в рамках республиканского режима,
и подтолкнуло бы республиканцев к политике
минимального государства. Но дело в том, что лишь
особые эмпирические ограничения имеют шансы
убедить республиканцев в необходимости занять
такую позицию. Их первым предпочтением будет
позиция более оптимистичная в политическом и
более радикальная в социальном отношении.
Означает ли это, если использовать известный
термин, что республиканцы предпочитают так
называемое Большое правительство? И да и нет.
Республиканцы хорошо относятся к форме правления,
которая вменяет закону и государству широкий
круг обязанностей. Вместе с тем они плохо
относятся к форме правления, наделяющей руководство,
или даже группы населения, которые находятся
2Ö1

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
в большинстве, высокой степенью власти и
дискреционными правомочиями; они выступают за
правовой и демократический контроль, который мы
обсудим в следующей главе. Несмотря на
оптимистические надежды на то, что государство
способно ослабить доминирующее воздействие личного
dominium, они будут не терять бдительности,
помня об опасности предоставления государству
своего рода мандата на доминирующую форму
публичного imperium. Возможно, правление должно иметь
широкий круг обязанностей, которые ему
вменяются, и, возможно, в этом смысле оно должно быть
большим. Но правление не должно иметь
широкого круга особых полномочий, и в этом смысле оно
должно быть малым.
И последнее замечание. Хотя республиканское
правительство склонно к тому, чтобы быть
большим в смысле широкого круга ответственности,
важно понять, что, если оно будет слишком
большим в этом отношении, то может стать большим
и в смысле широты особых полномочий: оно
способно само превратиться в доминирующее
присутствие. Таким образом, в самом республиканизме
должен быть внутренний механизм торможения
в отношении желательности широких действий
государства. Идеал не-доминирования не должен
быть каким-то идеалом-монстром, который будет
требовать все более и более интенсивных степеней
государственного вмешательства в жизнь обычных
людей. Какой бы оптимизм он ни внушал в
отношении действий государства, это весьма умеренная,
а не ненасытная цель (Braithwaite and Pettit 199°)·
Допуская, что не существует никаких необычных
эмпирических ограничений на действия
государства, имеет смысл нарисовать примерную
картину той политики, которую будет предпочитать
современная республика. Существует пять обширных
областей принятия политических решений, в
которые будет вовлечено государство: оборона от вне-
2б2

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
шних врагов; внутренняя защита; личная
независимость; экономическое процветание и публичная
жизнь. По всем этим вопросам я выскажу свои
соображения и попытаюсь показать, что
республиканизм является внушающей доверие перспективой
в сфере принятия политических решений. Эти
соображения не будут специально соотноситься мною
с обсуждением республиканских общих дел
—каждое затрагивает целый ряд различных областей
принятия политических решений, и связь с ними
моих рекомендаций более или менее очевидна.
Оборона от внешних врагов
Современная республика, как и любая форма
государства, должна заниматься вопросами
обороны от внешних врагов. В конце концов, если
данная страна или данный город не имеют должной
защиты, их ожидает реальная и долгая
перспектива доминирования, осуществляемого извне. По сути
дела, в той мере, в какой страна не имеет адекватных
средств обороны, другая страна может подвергнуть
доминированию ее и ее граждан даже без
актуального вмешательства; другая страна будет обладать
способностью вмешиваться — например,
вторгаться или угрожать —произвольно и относительно
безнаказанно. Республиканцы должны не просто
воздерживаться от вмешательства, или от вероятного
вмешательства, но избегать самой ситуации, когда
более или менее произвольное вмешательство
находится во власти другого государства.
Однако хотя республиканцы считают оборону
от внешних врагов важной политической задачей,
это не означает, что, на их взгляд, надлежащей
реакцией республики должно быть вооружение до
зубов или, что еще хуже, нанесение
превентивного удара по потенциальным противникам. Какой
должна быть надлежащая реакция, зависит от того,
насколько республика способна повлиять на улуч-
263

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
шение перспектив не-доминирования на
международной арене. А исторический опыт несомненно
учит, что лучшим ответом является не
воинственность или агрессивность. Опыт подсказывает, что,
когда государства все больше и больше
опираются на оружие и армии, чтобы сдерживать друг
друга, они становятся заложниками давления со
стороны военных и их логики. Быть может, дело было
вовсе не в призраке военного переворота, который
преследовал традиционное республиканское
мышление и заставлял республиканцев отдавать
предпочтение гражданской милиции, а не постоянной
армии. Во многих странах разделение
вооруженных сил на разные виды и развитие
демократического этоса значительно снизили вероятность
переворотов. Но реальная перспектива войны
несомненно сохраняется, поскольку генералы и с той,
и с другой стороны противостояния берут на себя
ответственность за национальную безопасность
и навязывают политии милитаристский способ
выполнения этой обязанности.
Когда война становится реальной перспективой,
и государства начинают защищаться друг от
друга с помощью угроз и ответных угроз, дело
доминирования оказывается в опасности. Даже если
война не начнется (а на войне обычные люди
подвергаются тяжелейшим формам доминирования),
факт угроз и ответных угроз означает, что каждое
государство занимается активным принуждением
других. И в любом случае логика угроз и ответных
угроз означает, что стороны должны будут тратить
все больше и больше денег на оборону, что
граждане этих стран должны будут нести на себе груз этих
расходов и что объем не-доминируемого выбора
будет серьезно урезан. Мы видели ранее, что имеется
веский республиканский довод в пользу стратегии
конституционной гарантии и против обращения,
или во всяком случае всецелого обращения, к
стратегии равновесной силы; это в конечном счете дает
2Ô4

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
основание для республиканских аргументов в
пользу существования государства. По-видимому,
аналогичная логика применима на международной арене.
Стратегия равновесной силы, по крайней мере в ее
военной версии, очень непривлекательна, и
республиканцы должны, вне всякого сомнения,
стремиться к стратегии конституционных гарантий.
Какими должны быть эти гарантии? В этой
области не так много того, что не слишком уязвимо
перед эмпирическим случаем. Привлекательным
решением для республиканского государства было бы
создание культурных, экономических и правовых
структур, с тем чтобы региональные или
глобальные системы отношений могли дисциплинировать
своих участников, вменяя им конституционные
обязанности. Привлекательной станет
поддержка республиканским государством таких
организаций, как Объединенные Нации, в их обещаниях
сдерживать конфликты и стремлении все больше
снижать их вероятность. В более общем плане
интересы республиканского государства требуют
поощрения многонационального сотрудничества на
разных уровнях и его институционализации.
Возникновение институционального порядка,
регионального и глобального, обещает служить делу
обороны более эффективно, чем опора исключительно
на военный потенциал.
Республиканское государство должно будет
показать себя добропорядочным гражданином
международного сообщества и помочь установлению такого
порядка. Военную мощь следует оставлять на самый
крайний случай. Но совершенно не стоит
игнорировать разделяемое на региональном и
международном уровне понимание того, какой потенциал
является разумным. Республике придется сохранять
иммиграционные квоты, если она хочет сохранить
свой республиканский характер и необходимый для
этого республиканский этос. Но ей не следует
демонстрировать безразличие к участи иммигрантов
265

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
и беженцев или к трудностям, испытываемым
странами, которые пытаются справиться с миграцией
населения. Республиканскому государству
необходимо заботиться о своих собственных интересах,
развивая торговые и финансовые связи с другими
странами. Но такому государству не следует
занимать позицию, демонстрирующую готовность
отказаться от любого обязательства при малейших
признаках непредвиденных затрат. И так далее.
Если республиканская оборонная политика
указывает на необходимость развития
международного сотрудничества и институционализации — если,
на ее взгляд, хорошо защищенная республика
должна быть добропорядочным гражданином
международного сообщества,—стоит заметить, что такая
политика скорее всего должна сопровождаться
выполнением республиканских требований в других
сферах. Несмотря на то, что республиканское
государство представляет собой незаменимое средство
продвижения не-доминирования с
республиканской точки зрения, в государстве или
государственном суверенитете нет ничего сакрального. С учетом
существования разного рода многонациональных
организаций, некоторые внутренние вопросы
следовало бы передать под контроль этих
организаций, с тем чтобы продвигать свободу как не-до-
минирование и держать в определенных рамках
локальные государства.
Верно, конечно, что чем дальше организация
от того или иного вопроса, тем менее она
информирована о некоторых его аспектах. Но при этом,
чем она дальше, тем с большей вероятностью она
способна выступать в роли непредвзятого арбитра.
Поэтому с республиканской точки зрения
совершенно правильно было бы изъять какие-то
вопросы из сферы принятия решений на местах и
передать их международным инстанциям. Следует ли
разрешать строительство в каком-то природном
заповеднике? Надо ли легализовать гомосексуализм
2бб

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
и признать в полной мере гражданские права го-
мосексуалов? Должны ли женщины иметь право
работать в некоторых отраслях промышленности
и получать те же зарплаты, что и мужчины?
Совершенно очевидно, что в таких вопросах
международные организации и даже неформальные
международные движения способны противостоять
локальным групповым интересам более твердо,
чем локальное государство. Возможно, они лучше
справятся и с продвижением свободы как не-до-
минирования среди граждан этого государства,
чем само это государство. Наилучшей
республиканской политикой, по-видимому, является
экспатриация суверенитета в таких вопросах и передача
определенных гарантий, если не абсолютно
полных дискреционных полномочий,
соответствующим международным организациям. Поддерживая
многонациональное сотрудничество и его институ-
ционализацию, республиканская политика в
области обороны от внешних врагов будет тесно
связана с тем, что потребует республиканская политика
в других областях.
Внутренняя защита
Если политика обороны от внешних врагов
направляет нас на международную арену, то политика,
относящаяся к защите индивидуальных граждан и
групп, направляет на внутренний форум. И прежде
всего призывает обратить внимание на систему
уголовной юстиции. Уголовное законодательство
является абсолютным предварительным условием
защиты граждан; оно служит средством выявления
преступлений, сдерживания преступников и
восстановления прав жертв посредством законного
наказания преступников. Так, Монтескье (Montesquieu
1989: 188; Монтескье 1999: 1^5) приходит к
заключению: «Свобода гражданина зависит главным
образом от доброкачественности уголовных законов».
267

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Для защиты индивидов, конечно, важны
также доброкачественные обычаи или нормы,
принятые в обществе. На самом деле многое говорит
о том, что уголовное законодательство
эффективно работает только в сочетании с такими силами
(Braithwaite 1989; Tyler 199°)? я вернусь к этой теме
в последней главе. Но если уголовные законы
нуждаются в культурных силах, то, равным
образом, и культурные силы нуждаются в поддержке
со стороны уголовных законов. Во-первых,
некоторые индивиды не восприимчивы к обычным
нормам, и их можно сдерживать или им
противостоять только с помощью угрозы правовой санкции.
Во-вторых, многие индивиды, которые
восприимчивы к обычным нормам, могут перестать быть
восприимчивыми, если придут к осознанию, что
за нарушение норм не следует никаких серьезных
санкций. Кто из нас остался бы добродетельным,
заполучив кольцо Гига—кольцо, делающее
человека невидимым, и имея возможность совершать
преступления, оставаясь безнаказанным? И, в-третьих,
многие индивиды, восприимчивые к таким нормам,
могут перестать быть восприимчивыми, если
потеряют из-за отсутствия правовых санкций
уверенность в том, что другие тоже к ним восприимчивы.
Но какое бы существенное значение система
уголовных законов ни имела для дела не-доминирова-
ния, она может нанести больше вреда, чем пользы,
в том случае, если она плохо составлена.
Республиканцы всегда подчеркивали, что система,
например, серьезно ограничит человеческую свободу как
не-доминирование, если оставит место для
произвольного ареста или задержания; habeas corpus,
в том виде, как он был установлен в английском
праве, стал высоко ценимым принципом
республиканизма. И республиканцы обычно
признавали, что, если система не регулируется должным
образом и не приведена в состояние умеренности,
она может оказаться, по словам Монтескье (Моп-
268

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
tesquieu 1989· 203; Монтескье ig99: х77)> «тиранией
мстителей».
Итак, что говорит республиканизм в отношении
того, как должно быть устроено уголовное
законодательство? Первый, очевидный вывод
заключается в том, что, поскольку законы должны
считать какие-то действия криминалом только тогда,
когда их криминализация обещает способствовать
не-доминированию в целом —в этом суть
республиканской логики, —и поскольку уголовные
законы являются одновременно деликатным и опасным
оружием, должна действовать презумпция в пользу
экономии. Государство должно стремиться к тому,
чтобы идти на криминализацию с осторожностью
и только тогда, когда она совершенно
необходима для защиты граждан (Braithwaite and Pettit 1990»
см.: Montesquieu 1989* 191; Монтескье к)99: H0)·
Почему уголовные законы —деликатное и
опасное оружие, как гласит довод в пользу экономии?
Это деликатное оружие, потому что, как мы
отмечали, они только тогда хорошо работают, когда
сочетаются с другими культурными силами; от них
самих по себе нельзя ожидать чудес. И это опасное
оружие, потому что они могут не только
способствовать свободе как не-доминированию, но и
оказывать негативное воздействие на этот идеал; они
представляют собой обоюдоострый клинок.
Санкции уголовного законодательства оказывают
негативное воздействие на не-доминирование
осужденных за преступления, налагая денежные взыскания
или приговаривая к тюремному заключению,
которые сокращают их возможности не-доминируемого
выбора и даже служат —пусть на практике и не
идеально—тому, что они становятся беззащитными
перед доминированием. Производства по уголовному
делу часто терроризируют как виновных, так и
невиновных, вызывая страх во всем обществе. А те,
кто занимается уголовными делами,
представляют потенциальные силы доминирования, которые
2бд

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
трудно будет держать под контролем самому
требовательному республиканскому режиму.
Последний момент следует подчеркнуть особо.
Главными агентами системы уголовной юстиции
являются полицейские, и современная полиция
представляет существенную угрозу для
республиканских ценностей, подобно тому как постоянная
армия считалась такой угрозой традиционными
республиканцами. Выполняя поставленную перед
ними задачу обеспечения общественного
порядка, предупреждая преступность и задерживая
преступников, полицейские силы сегодня
располагают гигантскими полномочиями и подвержены
серьезным соблазнам, толкающим на
злоупотребление этими полномочиями, а применение ими
этих полномочий контролируется крайне слабо.
Полномочия включают возможность предъявлять
или не предъявлять обвинений, причем даже
ложных обвинений; запугивать и преследовать, делая
жизнь невыносимой; распространять слухи и
очернять людей; и, конечно, угрожать и принуждать
к определенным нужным полиции вещам.
Соблазны включают известное с незапамятных времен
желание самоутвердиться и привлечь внимание;
реализовать свое Я в качестве части могущественной,
не нуждающейся ни в чьей поддержке группы;
добиться влияния и авторитета в определенных
областях; и, вероятно, самое главное, обеспечить путь
к собственному процветанию с помощью взяток
и шантажа: этот соблазн особенно велик в любом
обществе, запрещающем употребление алкоголя
или использование даже самых слабых
наркотиков. Рассчитывать на то, что люди останутся
неиспорченными при такой власти и таких соблазнах,
нереалистично, и любой республиканец будет
добиваться, чтобы полиция действовала в рамках
более строгих ограничений и в соответствии с более
строгими инструкциями, чем это принято в
современных демократических обществах.
270

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
Механизмы контроля, используемые сегодня
в регулировании деятельности полиции, явно
недостаточны, о чем свидетельствуют масштабы
полицейской коррупции в современных государствах
и что становится очевидным при элементарном
изучении вопроса (Caplow 1994)· Полицейским силам
обычно удается переживать скандалы, не проводя
глубоких организационных реформ; шефы
полиции решают большинство возникающих проблем
с помощью внутренних, а не внешних
расследований; сотрудники полиции не пишут доносов,
следуя этосу лояльности, более сильному, чем любая
бесстрастная этика контроля. Во всем этом с
республиканской точки зрения кроется причина
потенциальной катастрофы, залог того, что полиция
может стать более серьезной силой
доминирования, чем любая из сил доминирования, которым
она противостоит. Quis custodiet custodes? Кто
будет сторожить стражей? И в самом деле, кто?
Если первой рекомендацией, которую
республиканизм дает уголовной юстиции, является
осторожность в обращении с криминализацией —
и, следовательно, в конце концов, ограничение,
не допускающее чрезмерного роста системы
уголовной юстиции,—вторая рекомендация
заключается в том, что, если мы желаем избежать тирании
мстителей, о которой писал Монтескье, то
способы наказания преступников должны быть
радикально пересмотрены (Braithwaite and Pettit 199°)·
Большинство систем уголовной юстиции
устанавливает наказания, не предполагающие никакой
компенсации или возмещения вреда,
нанесенного жертвам, и даже не считают нужным требовать,
чтобы преступник осознал содеянное и
раскаялся. Общепринятой является идея, согласно
которой жертвы могут требовать компенсации,
прибегая к гражданскому праву —это явно не работает
на практике,—а уголовное право должно
заниматься только, если использовать старую формулировку,
271

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
наведением общественного порядка. Но если смысл
наказания состоит лишь в наведении
общественного порядка, то системы криминальной юстиции
будут позволять, чтобы характер и суровость
наказания диктовались сегодня одними, а завтра другими
факторами внешнего давления. Некоторые
теоретики таких систем считают, что в паттерне
применяемых наказаний работает логика сдерживания,
другие теоретики видят в нем логику вины и
воздаяния. Но на самом деле в большинстве стран
паттерн наказаний за преступления выглядит скорее
случайным результатом внимания прессы, моды
на морализаторство и более или менее сильного
пристрастия к мщению. Нет никаких серьезных
данных, свидетельствующих о том, что это
оптимальное или даже надежное средство сдерживания
реальных или потенциальных преступников, и нет
данных, что он представляет собой
систематический способ возложения вины или наказания
преступлений пропорционально степени вины.
Что должно делать республиканское государство
в отношении наказаний и карательной политики?
Примерно следующее. Каждое преступное деяние,
если это деяние криминализировано на должных
республиканских основаниях,—если это такого рода
деяние, которое, согласно республиканскому
кодексу, непременно должно входить в число
преступных,—совершает тройное зло. Оно лишает жертву
статуса не-доминируемой или свободной, не
подлежащей произвольному вмешательству со
стороны другого. Оно сокращает объем не-доминируемо-
го выбора жертвы, устраняя некоторые опции, или
поднимая их цену, или даже уничтожая
возможность выбора, как в предельном случае убийства.
И, наконец, оно вредит режиму не-доминирования
в обществе в целом, поскольку предлагает
рассматривать вмешательство в качестве постоянной
потенциальной возможности для жертвы и для всех,
кто принадлежит к тому же, что и жертва, классу
272

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
уязвимости. Эти замечания говорят о том, что
наказания в рамках республиканского режима должны
быть устроены таким образом, чтобы исправлять
пагубные последствия и тем самым продвигать не-до-
минирование в целом.
В чем должно состоять в идеале исправление
нанесенного вреда? Подчиняясь ограничению,
говорящему об увеличении не-доминирования в
целом—и особенно соблюдения общепринятых
границ в обращении с преступниками,—исправление
должно преследовать три цели республиканской
системы наказаний, о которой Брейтуэйт и я
писали в другой работе. Она должна добиваться:
признания преступником статуса жертвы как не-доми-
нируемой и свободной; возмещения — реституции,
компенсации или по крайней мере репарации —
преступником вреда, нанесенного жертве и/или ее
семье; и заверение жертвы и общества, что
преступник не будет больше представлять той угрозы,
которой он стал, совершив преступление (Pettit with
Braithwaite 1993; Pettit with Braithwaite 1994; Pettit
в печати). В чем именно должны состоять
признание, возмещение и заверение, зависит в
каждом конкретном случае от характера
преступления и материальных возможностей преступника
и жертвы. Заверение может быть достигнуто
косвенным образом, например, если преступник был
ранен в ходе преступления и уже не способен к
совершению новых преступлений; или оно может
быть выполнено более непосредственно в той мере,
в какой примененная санкция будет удерживать
преступника —и, как можно надеяться, и других
тоже —от совершения подобных преступлений в
будущем. Но здесь не место вдаваться в такие детали.
Вероятная форма республиканской политики
в области уголовной юстиции была намечена мною
с помощью двух принципов: экономии в
криминализации и переосмысления наказания как средства
исправления последствий преступления. Полагаю,
273

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
что такая новая интерпретация системы уголовной
юстиции продолжает линию Монтескье, желавшего
избежать тирании мстителей, и что она пользуется
поддержкой со стороны традиции. Но в заключение
следует сказать, что у традиционных
республиканцев можно встретить лишь отрывочные
соображения на этот счет. Их главной заботой было
избавление от паттерна произвольного ареста и наказания,
присущего абсолютной монархии; и в своем
желании найти систематические основания для
системы уголовной юстиции они не слишком
задумывались над вопросом, как это лучше сделать: особенно
над тем, как это можно лучше сделать с точки
зрения свободы. Мы чувствуем себя среди родственных
по духу мыслителей, когда читаем что-нибудь
вроде восьмой поправки к Конституции США: «Не
должны требоваться непомерно большие залоги,
взыскиваться чрезмерные штрафы, налагаться жестокие
и необычные наказания». Но затем мы вспоминаем,
что даже Монтескье соблазнился системой
назначения наказаний, родственной принципу «око за око»,
lex talionis. «Свобода торжествует, когда уголовные
законы налагают кары в соответствии со
специфической природой преступления. Здесь нет места
произволу; наказание зависит уже не от каприза
законодателя, но от существа дела» (Montesquieu 1989* 189;
Монтескье ig99: !б6).
Но довольно о республиканской политике,
касающейся обеспечения внутренней защиты.
Остается заметить, что мы дали лишь набросок
возможной политики и не рассмотрели всех областей
деятельности государства, относящихся к этой
политике. Так, например, защите индивидов и групп
служит не только уголовное законодательство,
но и законодательство о гражданских
правонарушениях. Республиканские ценности несомненно
имели бы последствия для таких областей
государственной инициативы, но обсуждение здесь этих
последствий неуместно.
274

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
Личная независимость
Третья из названных нами пяти областей
принятия политических решений относится не к тому,
что должно быть сделано для обеспечения
коллективных благ обороны и защиты, а к тому, что
государству необходимо делать для поощрения
независимости — общественно-экономической
независимости—каждого отдельного человека. Быть
независимым в этом смысле — значит иметь
необходимые средства для нормального и
достойного поведения в обществе, не попрошайничать, не
одалживаться и не зависеть от благодеяний
других. По словам Амартии Сена (Sen 1985)? это
значит иметь базовые возможности, необходимые для
функционирования в локальной культуре. Или,
если не всегда сами возможности, то по крайней
мере вещи, обычно обеспечиваемые этими
возможностями (Cohen 1993)·
Базовые возможности, которые требуются для
функционирования в одном обществе, могут
отличаться от возможностей, которые требуются в
другом (Sen 1983; ср.: Smith 1976: 870; Смит 2007). Вы
должны быть способны обеспечивать себе
достаточное пропитание в любом обществе, и вы
точно так же должны быть способны получить одежду
и кров. Но что именно это значит —иметь
достаточное пропитание, подходящую одежду и кров,—
варьируется от одного типа общества к другому.
И в любом случае имеется множество вещей,
необходимых для функционирования в одном обществе
и не являющихся необходимыми в другом.
Например, предметы первой необходимости в
современном развитом обществе очень отличаются
от предметов первой необходимости в
традиционном обществе. Для того чтобы полноценно
функционировать в современном обществе, вы должны
уметь читать и писать, считать, иметь доступ к
информации о таких вещах, как рабочие вакансии, ме-
275

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
дицинские учреждения, транспортные услуги,
прогнозы погоды, и иметь ресурсы — почтовый адрес
или телефонный номер,—чтобы с вами могли
связаться другие люди —например, потенциальные
работодатели. И, чтобы функционировать должным
образом в таком обществе, вам необходимо также
знать, как подтверждать и отстаивать свои
законные права, имея дело с полицией, со школой, в
которой учатся ваши дети, или с вашей второй
половиной; вы должны знать, как положить деньги
в банк и как пользоваться кредитом; и вам
необходимо иметь средства передвижения и пользоваться
возможностями для работы и отдыха. С
усложнением общества и повышением требований к
успешной общественной жизни повысились и критерии
гарантированного доступа к достойному качеству
жизни —критерии, необходимые для общественно-
экономической независимости.
Если республиканское государство привержено
продвижению свободы как не-доминирования
среди своих граждан, оно должно проводить
политику продвижения общественно-экономической
независимости. Можно зависеть от других в доступе
к некоторым вещам, необходимым для достойного
качества жизни, не обязательно подвергаясь
доминированию с их стороны. Например, я могу не быть
зависимым от любого данного индивида или
группы,—моя зависимость может быть как бы
анонимной,—и поэтому не подвергаться доминированию
со стороны конкретного агента. Но в общем и
целом отсутствие общественно-экономической
независимости снижает мои шансы на пользование
свободой как не-доминированием.
Это справедливо, во-первых, в том, что
касается объема не-доминирования, в отличие от его
интенсивности. В той мере, в какой у меня нет
физических, личных или финансовых ресурсов, чтобы
что-нибудь делать, объем доступного мне не-до-
минируемого выбора ограничен. Поэтому, обес-
276

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
печивая ресурсы, обеспечивая таким образом мою
общественно-экономическую независимость,
государство могло бы серьезно помочь моей свободе как
не-доминированию. Оно могло бы предоставить
мне доступ к некоторым вариантам не-доминируе-
мого выбора, которых у меня не было, или снизить
цену вариантов такого выбора.
Но имеется второе и более важное отношение,
в котором отсутствие общественно-экономической
независимости будет снижать мои шансы на
пользование свободой как не-доминированием; оно
связано с интенсивностью не-доминирования,
которым я пользуюсь, а не с его объемом. Предположим,
у меня нет средств, необходимых для
повседневного существования: например, я не умею читать или
писать, или не обеспечиваю свои самые базовые
потребности, или не имею доступа к важной
информации, или не располагаю культурной поддержкой,
чтобы противостоять помыканию мужа или
работодателя. В любом случае такого рода очевидно, что
бессовестные люди могут делать со мной все что
угодно. Пользуясь моим незнанием релевантных
стандартов и ожиданий, они могут меня
обманывать, эксплуатировать и манипулировать мною как
им вздумается. И даже если они не делают ничего
дурного, они все же будут обладать высокой
степени доминирования. Например, если мне повезло
и у меня есть работа, мой работодатель все же
будет иметь возможность вмешиваться, произвольно
и безнаказанно, в мои дела; он может использовать
мой страх перед увольнением, или мое невежество,
или просто мою культурную беспомощность,
уверенный в том, что такое вмешательство не
встретит сопротивления и не будет наказано.
Или, допустим, я сталкиваюсь не с такими
общими трудностями, но с проблемами, связанными
с выполнением каких-то условий, например с
необходимостью покрыть медицинские расходы в
случае болезни, или оплатить юридические расходы
277

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
в случае уголовного преследования или в случае
обращения к адвокату для защиты своих интересов.
Медицинские или правовые чрезвычайные
обстоятельства могут создать возможность для такого рода
доминирования. Это означает, что я должен был бы
отдать себя на милость другого —скажем, доктора,
или адвоката, или богатого благотворителя — и тем
самым стать беззащитным перед произвольным
вмешательством со стороны другого; в конце
концов, маловероятно, что я стал бы сопротивляться
эксплуатации или манипуляции или наказывать
за них, если бы это оставило без медицинской или
юридической помощи меня самого, моего ребенка
или мою супругу. Но отсутствие средств на оплату
медицинских или юридических услуг подвергло бы
меня доминированию даже в отсутствие
чрезвычайных обстоятельств. Отсутствие средств на оплату
любой из этих услуг вынудило бы меня терпеть
произвольное обращение тех, от кого я должен
зависеть в чрезвычайных обстоятельствах. А отсутствие
средств на оплату юридических услуг подвергло бы
меня произвольному обращению, защита от
которого обычно предполагает обращение в суд.
Наконец, предположим, что я физически или
умственно неполноценный человек. Мне трудно
передвигаться, потому что я потерял способность
ходить или никогда этого не умел. Или я слеп. Или не
могу выполнять простых интеллектуальных задач.
Вряд ли надо доказывать, если только не придавать
этой теме литературного развития, что в таком
случае я в какой-то степени подвергаюсь
доминированию со стороны тех, от кого мне приходится зависеть
в своей жизни. Если мне отчаянно нужна помощь
кого-то другого или других, а она мне наверняка
понадобится, то мне будет не до жалоб на
произвольные, возможно мелкие, формы вмешательства со
стороны таких агентов. Я не буду обращать на них
никакого внимания, ставя себя в классическую ситуацию
доминируемого просителя (см.: Goodin 1984)·
278

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
Мы привели два республиканских довода в
пользу желательности того, чтобы государство
содействовало общественно-экономической
независимости людей. Первый довод касается интенсивности
и гласит, что, делая это, государство будет
защищать общественно-экономически зависимых людей
от форм доминирования, которым им в
противном случае наверняка пришлось бы подвергнуться.
Второй довод, приведенный ранее, касается
объема и гласит, что, делая это, государство облегчит
не-доминируемый выбор, совершаемый
общественно-экономически зависимыми людьми.
Насколько радикальна политика,
поддерживаемая республиканским способом мышления? Все
зависит от обстоятельств. Во-первых, это зависит
от того, насколько серьезны проблемы, а это, в свою
очередь, зависит от качества рассматриваемого
гражданского общества; в хорошо организованном
гражданском обществе последствия некоторого
данного уровня депривации будут не такими
серьезными, как в плохо организованном гражданском
обществе. И это зависит, во-вторых, от того,
насколько эффективны средства, которые государство
использует для решения проблем: например, это
зависит от того, как далеко может зайти государство
в решении проблем, не порождая при этом
иждивенческих настроений или иждивенческой
культуры, на которые иногда жалуются критики
государства благоденствия. В зависимости от ответа на эти
по сути своей эмпирические вопросы
республиканцы будут требовать от государства большей или
меньшей помощи для нуждающихся: оказывать ли
ее деньгами или, по меньшей мере частично, в
натуральном виде; предоставлять ее непосредственно
или через независимые гражданские организации;
предоставлять ее выборочно, в зависимости от
результатов проверок, или всем подряд и т.д. Не
существует непосредственной связи между
республиканским идеалом и решениями, касающимися
279

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
таких специальных вопросов; политические
решения будут определяться не только философскими,
но и эмпирическими соображениями.
Но независимо от необходимости опоры в
разработке политики на эмпирические посылки
существуют две вероятные черты республиканской
политики в этой области, которые заслуживают
упоминания. Первая заключается в том, что эта
политика почти наверняка не будет следовать
строгому материальному эгалитаризму в любой его
интерпретации. И вторая состоит в том, что эта политика
будет обязательно требовать, чтобы социальная
помощь предоставлялась в соответствии с
установленными рутинными процедурами, даже подчинялась
ограничениям, подобным закону, а не оставлялась
на усмотрение тех или иных госучреждений.
Цель интенсификации не-доминирования
нуждающихся, снижая вероятность их эксплуатации,
запугивания или манипуляции со стороны других,
требует, чтобы у них было то, что Сен называет
базовыми возможностями для функционирования
в обществе: так, это потребовало бы
существенного сокращения некоторых видов материального
неравенства. Но ясно, что человек может иметь
достаточно возможностей, чтобы не подвергаться
доминированию,—ясно, что у него могут быть
необходимые базовые возможности,—но при этом он
не обязательно будет иметь такие же ресурсы,
какими располагают другие. Мне нет нужды быть
таким же богатым, как мой работодатель, можно быть
достаточно богатым,—и гарантированно
достаточно богатым, —чтобы не мириться с любым самым
мелким произвольным вмешательством.
Если цель интенсификации
не-доминирования не требует обеспечения строгого
материального равенства, то не требует этого и цель
увеличения объема не-доминируемого выбора. Причина,
как мы видели в предыдущей главе, заключается
в том, что даже если уравнивающие инициативы
28о

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
не заставляют государство играть доминирующую
роль —а это большое «если»,—нет никаких
оснований считать, что объем не-доминируемого выбора
может быть максимизирован в пределах
эгалитарных перераспределений. Чтобы обеспечить
какого-то человека дополнительными ресурсами и тем
самым увеличить объем его не-доминируемого
выбора, государство должно лишить другого
человека этих ресурсов и тем самым уменьшить объем его
не-доминируемого выбора. Нет никаких оснований
полагать, что перераспределение принесет какую-
либо выгоду. Наоборот, цена государственной
интервенции будет почти наверняка такой, что
первому человеку достанется меньше, чем было взято
у второго, а перераспределение приведет к
уменьшению объема не-доминируемого выбора в целом.
Помимо враждебного отношения к
материальному эгалитаризму имеется также вторая
особенность, которую почти наверняка продемонстрирует
республиканская политика в вопросах
общественно-экономической независимости. Как бы хорошо
ни обслуживались потребности людей в
социальной помощи государством, продвигающим свободу
как не-доминирование в целом, они не должны
обслуживаться способом, который сам предполагает
определенные формы доминирования. Например,
в каких бы размерах ни предоставлялась
материальная помощь нуждающимся, она должна
предоставляться по мере возможности в виде права (см.:
Ingram 1994)· Помощь не должна выглядеть как
подарок, который можно взять назад по чьей-то
прихоти: например, по прихоти субсидируемого
работодателя, мелкого бюрократа или даже
электорального или парламентского большинства.
По общепринятым нормам, отзыв подарка
представляет собой вмешательство, и бесконтрольная
власть отзывать подарки равнозначна власти
произвольного вмешательства. И даже если сам по себе
отзыв подарка не может считаться вмешательством,
281

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
страх получающего пособие перед тем, что подарок
будет отозван, может привести его, и приводит,
становясь предметом общего знания, к тому, что он
перестает сопротивляться и возмущаться различными
другими актами вмешательства, которые совершают
сильные мира сего. До тех пор пока материальная
помощь не предоставляется в соответствии с
правилами, исключающими такие капризы, получающему
пособие отказывают в свободе как не-доминирова-
нии в самом акте, который подразумевает
продвижение свободы.
Это требование, касающееся характера
предоставления социальной помощи, говорит о
необходимости более или менее конституционной
гарантии предоставления помощи вместе с некоторыми
независимыми, деполитизированными
способами установления ее уровня. Например, оно
говорит о необходимости способа оказания помощи,
который не зависит от политических превратностей
и бюрократической прихоти, а также не зависит
от каприза любых других агентов, имеющих к
этому отношение. Возьмем, например, работодателя,
материально простимулированного с тем, чтобы он
нанимал людей, которые в противном случае
остались бы без работы. Необходимое условие, которое
мы обсуждаем, говорит, что такому работодателю
не следует давать права нанимать и увольнять, как
ему вздумается, а также наделять его всеми
другими произвольными полномочиями, следующими
из такого права и касающимися мелочных
придирок. Необходимое условие настаивало бы на этом
ограничении, даже если бы работодатели охотно
брали дополнительных работников в его отсутствие.
В заключение приведу пример из истории. Досо-
временная республиканская традиция полагала, что
невозможно предоставить независимость тем, кто
ее раньше не имел, и поэтому не поддерживала
государство, контуры которого мы сейчас намечаем.
Но те, кто был связан с республиканской мыслью,
282

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
всегда демонстрировали интервенционистский дух,
и предложения, которые я кратко изложил, не
вполне чужды этой традиции. Полагая, что вторжение
в экономические дела граждан может
способствовать всему делу свободы как не-доминирования,
традиционные республиканцы выказывали тем самым
свою полную готовность требовать применения
таких мер. Таким образом, традиция часто была
связана с убеждением в необходимости специальных
налогов на роскошь или дорогостоящие товары
и стремлением добиться того, чтобы никому не было
позволено использовать богатство для подкупа
государственных служащих и подчинения рядовых
граждан. А в трудах Гаррингтона (Harrington 1992)
традиция соединилась с концепцией аграрного
перераспределения, которое должно было
гарантировать, что земля не попадет под контроль немногих.
Существование таких прецедентов свидетельствует
о том, что призывы к государству всеобщего
благосостояния не обязательно означают радикальный
разрыв со старой республиканской традицией.
Экономическое преуспевание
Республиканское государство будет заниматься
вопросами экономического преуспевания в той мере,
в какой оно снижает вероятность доминирования —
повышает интенсивность не-доминирования,
которым пользуются люди в обществе,—или расширяет
диапазон или повышает легкость не-доминируемо-
го выбора: иначе говоря, увеличивает объем
не-доминирования в обществе. Обе цели дают основания
для экономических интервенций.
Например, они предполагают, что
республиканское государство будет заниматься уровнем
занятости и стабильностью финансовой системы. Когда
занятость высокая и финансовая система
демонстрирует надежность и здоровье, то, при прочих
равных условиях, существует меньше возможно-
283

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
стей для эксплуатации и манипуляции, а шансы
на свободу как не-доминирование повышаются.
Республиканские цели предполагают также, что
при прочих равных условиях государство займется
укреплением инфраструктуры для
промышленности и торговли, повышением производительности
труда на рабочем месте, развитием рынка и
возможностей выбора, а также установлением
торговых связей с другими странами. Не связанная
прямо с ослаблением доминирования —иначе говоря,
с интенсификацией
не-доминирования,—реализация таких мер послужила бы, по крайней мере,
увеличению объема не-доминируемого выбора,
которым люди пользуются в обществе.
Разработка республиканской экономической
политики приобретает особое значение, когда мы
переходим к конкретным политическим
ситуациям и дилеммам. Своего решения требуют
острые вопросы, связанные с тем, какого рода
государственные интервенции в таких обстоятельствах
наилучшим образом содействуют свободе как не-до-
минированию, и имеются все основания ожидать,
что ответы республиканцев будут весьма
отличаться от ответов, которые даются в рамках других
подходов. Но ничего особенно интересного в
абстрактных принципах республиканской экономической
политики нет. Республиканский подход в этой
области проявляется только тогда, когда мы
переходим к конкретным вопросам.
Дело экономического процветания относится
не только к экономической политике в собственном
смысле слова, но и к различным областям
политики в сфере права; государство, в конце концов,
может содействовать экономическому преуспеванию,
применяя любые правовые инструменты. Одним
из примеров может служить решение, благодаря
которому компаниям была дана возможность стать
более или менее автономными агентами и иметь
активы и обязательства отдельно от личных активов
284

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
и обязательств собственников (Coleman 1974)· ДРУ"
гим примером служит развитие договорного права
в начале XIX в., позволившее экономическим
игрокам творчески подходить к соглашениям, которыми
они себя связывали. Согласно более раннему
законодательству, большая часть отношений, в которые
индивиды добровольно вступали —например,
между мужем и женой, слугой и господином,
пассажиром и капитаном корабля и т.д.,—регулировались
набором более или менее стандартных прав и
обязанностей. Согласно новому договорному праву,
оковы привычных правил были сброшены, и люди
получили право договариваться в индивидуальном
порядке, приходя к совокупности
взаимоприемлемых ожиданий (Atiyah 1979* Stoljar 1975)·
Следует подчеркнуть, что республиканское
государство должно внимательно относиться к
правовым инструментам такого рода, поскольку
возможная польза для экономического процветания,
которую они приносят, может быть перечеркнута
потерями в других областях, связанных со
свободой как не-доминированием. Например, как я уже
упоминал, договорное право в том виде, как оно
появилось в XIX в., гласило, что если договор
заключен добровольно, то поведение,
предусматриваемое его условиями, не может быть оспорено. Для
республиканца этот принцип совершенно
неприемлем. Поразительной чертой договора, даже
свободного договора—договора, заключаемого не под
принуждением и не в результате манипуляции,—
является то, что он может дать одной стороне
доминирующую власть над другой. Силою
обстоятельств человек может быть вынужден заключить
договор, который является примером рабского
договора или близок к рабскому договору,
безоговорочно осуждаемому в английской
республиканской традиции (Locke 19б5: 325î Локк ig88: 275)·
Таким образом, с республиканской точки зрения
свободный договор не может играть роль автома-
285

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
тического легитиматора—даже легитиматора prima
facie —того, что происходит согласно условиям
договора. На взгляд республиканца, свободный
договор не обладает правонаделяющей способностью,
которую ему придавала классическая либеральная
традиция.
Договорное право несомненно должно
существовать и занимать важное место в любом
современном обществе; это одна из предпосылок
экономической деятельности и преуспевания. Как же должно
к нему относиться республиканское государство?
В любом договоре, независимо от того, насколько
он доброволен, одна сторона вверяет себя другой:
она делает себя беззащитной перед вредом,
который может нанести другая сторона в случае
невыполнения ею обещанного; можно сказать, что одна
сторона подвергается риску доминирования со
стороны другой. Республиканское государство,
желающее продвигать не-доминирование, должно сделать
так, чтобы договорное право не просто облегчало
заключение добровольных соглашений между
различными агентами, но и играло регулятивную роль,
не допуская договоров, условия которых позволяют
одной стороне доминировать над другой.
Эта концепция договора не была подробно
разработана досовременными республиканцами,
поскольку договор начал играть важную роль в организации
социальной жизни лишь начиная с XIX в. Но то, что
я считаю республиканским взглядом, вполне ясно
представлено в теории, согласно которой договор
наделяет одну сторону суверенитетом над другой
и согласно которой договорное право, хотя и
входит в частное право, может играть роль публичного
права, повышая безопасность людей в договорном
аспекте жизни. Этот взгляд выражен в программной
статье Морриса Р. Коэна (Cohen ig33: 5^7)·
Сторонники классической теории признавали,
что правовое принуждение служит защите и по-
286

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
ощрению сделок, которые требуют доверия или
опираются на обещания других. Но нам нужно
также заботиться о том, чтобы власть
государства не использовалась в бессовестных целях,
таких как помощь тем, кто эксплуатирует
трудности или слабости своих собратьев. Законы
о ростовщичестве признавали, что тот, кто
находится в затруднительном экономическом
положении, на самом деле не свободен.
Неограниченная свобода заключать договоры логически
ведет не к максимуму индивидуальной свободы,
но к рабским договорам, которые, как
свидетельствует опыт, люди «добровольно»
подписывают под давлением экономических обстоятельств.
Публичная жизнь
Последняя область принятия политических
решений касается публичной жизни политии и
общества. Говоря о публичной жизни, я имею в виду
жизнь общества, основанную на общем знании или
общей вере. Нечто происходит в публичной
жизни именно постольку, поскольку это
действительно происходит; обычно верят, что это происходит;
обычно верят, что обычно все верят, что это
происходит, и так далее.
Но что означает для этого чего-то, что обычно
все верят, что оно происходит? И что означает для
паттерна, описываемого словами «и так далее», что
он реализуется? Полагаю, что все верят, что нечто
происходит, если почти каждый верит в это или,
по крайней мере,—и эта альтернатива важна,—если
почти каждый способен при желании узнать, что
это происходит, если захочет получить такое
знание: если, например, имеется нечто вроде
доступной регистрации, которая приведет его к такой вере.
Если обратиться к другому вопросу, то пункт «и так
далее» будет выполнен, полагаем мы, если на
любом более высоком уровне имеется как минимум
отсутствие веры в то, что условие предыдущего уров-
287

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ня не выполнено; нет нужды требовать позитивной
веры, в отличие от отсутствия неверия, на
следующих один за другим уровнях (Lewis 1983: 166).
На третьем уровне, например, может иметь место
отсутствие неверия в то, что обычно все верят, что
событие произошло, а на четвертом уровне
отсутствие неверия в отсутствие неверия третьего уровня.
Публичная жизнь общества чрезвычайно важна
для не-доминирования. Все, что происходит в
связи с политикой, становится частью публичной
жизни, и для свободы людей существенно важно, чтобы
публичная сфера была хорошо организована: в
частности, существенно важно, чтобы не было
доминирования, связанного с Imperium государственного
правления. Поэтому одной из главных целей
республиканского государства должно быть использование
и продвижение форм правления —форм правового
и демократического контроля, которые будут
рассмотрены в следующей главе. Но помимо задач
государственного правления, которые будут
обсуждены ниже, мы уже сейчас, на данном этапе, видим, что
публичная жизнь ставит перед республиканским
государством важные политические проблемы.
Предположим, республиканское государство
добилось того, что доминированию, будь то dominium
или imperium, подвергаются немногие. Мы знаем
из предыдущего обсуждения, что, по крайней мере
при прочих равных условиях, например, когда
никто не пытается навязать противоположное мнение,
это скорее всего станет вопросом общей веры и
будет зафиксировано в публичной жизни. И мы знаем
также, что если это станет предметом общей веры,
то не-доминирование даст людям огромные
преимущества (о чем шла речь выше). Они будут
уверены в том, что подвластно их выбору, а что нет, они
больше не будут думать об осторожности и
стратегии в отношении могущественных лиц и они
ощутят вкус равного статуса: они смогут не отводить
глаз, разговаривая с другими, сознавая разделяемое
288

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
с ними общее сознание, что никто не может
произвольно вмешиваться в их жизнь.
Но если не-доминирование обеспечивает эти
выгоды только в той мере, в какой оно закрепляется
в общем сознании и публичной жизни, тогда
задачей первостепенной важности для республиканского
государства, особенно для государства, которое
добилось для граждан высокой степени
не-доминирования, становится обеспечение того, чтобы
не-доминирование было зафиксировано в публичной жизни.
Предположим, что государство обеспечило
не-доминирование, но позволило своим врагам, внутренним
и внешним, убедить многих граждан, что
не-доминирование не обеспечено. Последствия будут
трагическими и болезненными. Получится, что, приведя
народ в землю обетованную, государство не смогло
убедить его в том, что это действительно произошло.
Публичная жизнь важна не только для того,
чтобы государство могло убедить людей в
выгодах пользования достигнутым не-доминировани-
ем; само дело не-доминирования дает государству
основание для того, чтобы сосредоточить
внимание на публичной жизни. Реестр публичной жизни
общества может оказать серьезное влияние на
способ продвижения не-доминирования. Если в
качестве общей веры зафиксировано, что человек
защищен, то средства защиты, какими бы значимыми
они ни были до этого, становятся еще более
эффективными. Если зафиксировано, что человек
не защищен, эти средства становятся еще более
неэффективными. Если зафиксировано, что та или
иная мера необходима для продвижения
не-доминирования, то это будет помогать либо мешать делу
не-доминирования в зависимости от того,
являются убеждения твердыми либо шаткими. И так далее.
Цель производства не-доминирования, а не просто
цель реализации выгод, связанных с
произведенным не-доминированием, дает государству
основание заботиться о публичной жизни общества.
289

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Каким образом республиканское государство
будет продвигать свое видение публичной жизни?
Политика в этой области затрагивает великое
множество вопросов. Эти вопросы встают, как только
мы начинаем размышлять о трудностях,
мешающих публичной жизни во многих современных
демократических режимах.
Первой трудностью, причем весьма серьезной,
является потеря во многих обществах
публичного пространства — в городах, сельской местности
и на природе. Возьмем, например, паттерн
повседневной и коммерческой жизни, который
возникает во многих американских городах. Средний класс,
напуганный ростом насилия в центральных
районах, покидает публичные места. Дома, улицы и
пригороды усиленно охраняются, даже ставятся под
наблюдение частных охранных фирм и
рассматриваются как убежища, защищающие от
враждебного города. Офисы или рабочие места, находящиеся
в центре, все больше от него изолируются; доступ
к ним возможен с частных парковочных зон, а
обеды доставляются в стены учреждений.
Возникающий новый паттерн не сулит ничего хорошего для
публичной жизни, поскольку приводит к тому, что
отношение одних людей к другим, особенно к тем,
кто не принадлежит к их классу и кругу, становится
заложником фантазий. Не имея
непосредственного опыта общения и контактов со слоями, на
которые разделено общество, люди могут легко утратить
представление о том, что в этом обществе является
предметом общей веры и общего ожидания.
Проблема сужения публичного пространства
усугубляется связанной с ней трудностью,
состоящей в том, что информация, которую люди
получают об окружающей жизни, часто является крайне
однобокой. Газетные сообщения и телевизионные
репортажи в современных демократиях
диктуются интересами сбыта и, ориентируясь на сенсации,
все чаще сосредоточиваются на том, чтобы индуци-
290

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
ровать страх, который вызывает шок вуайеризма,
и ужас, гарантирующий возбуждение от вуайеризма.
К сожалению, созданный образ окружающего
общества несомненно стоит на прочном основании, в том
смысле, что ни у кого нет желания ничего
опровергать и отвергать. Но этот образ настолько односто-
ронен, что часто граничит с ночным кошмаром.
Третья область затруднений, с которыми
сталкивается публичная жизнь, вызвана тем, как
обычно освещается так называемое публичное мнение —
освещается и тем самым реализуется —в наших
демократических обществах. Главную роль в этом
вновь играют средства массовой информации,
которые часто оказывают обществу плохую услугу.
Иногда они дают оценки общественного мнения,
являющиеся совершенно спекулятивными и часто
мотивируемыми групповыми целями. А иногда
сообщаемое ими мнение основано на полностью
подтасованных опросах. Но даже если средства
массовой информации опираются на более или менее
качественные опросы, эти опросы почти всегда вводят
в заблуждение. Причина в том, что респондент
зачастую не мотивирован всерьез подумать над
ответами: он не считает, что его индивидуальное мнение
повлияет на что-либо и что он несет какую-то
ответственность за свои ответы (Вгеппап and Lomasky 199З'
Fishkin 1991; ^Эб)· Его мотивом может оказаться
предоставленная опросом возможность излить чувства
разочарования, отчаяния, злобы и т. п.
Выше были названы проблемы, связанные с
публичным пространством, публичной информацией
и опросами общественного мнения. Давление,
которое оказывают эти трудности на публичную жизнь,
снижает шансы на продвижение свободы как не-до-
минирования и в особенности на формирование
твердого знания в отношении актуально
доступного не-доминирования. Какую политику в ответ
на эти трудности должно проводить
республиканское государство? Выше я подчеркивал, что мне
291

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
нечего предложить в плане разработки политики,
но, быть может, полезно будет упомянуть о
некоторых инициативах, имеющих достаточно
серьезные основания.
Понятно, что проблемы сужения публичного
пространства требуют радикальных мер. Они
требуют политической решимости, направленной на
создание разделяемой всеми публичной среды,
которая была подорвана в последние годы ползучим
либертарианством. Нередко говорится, что
государство поступает бессовестным образом, заставляя
налогоплательщиков платить за развитие
публичного пространства, и что в любом случае
неочевидно, что публичное пространство — это именно
то, чего желает публика: и в самом деле,
приведенные выше данные свидетельствуют о нарастающем
уходе в личное пространство и все большем
стремлении к личной безопасности. Вряд ли надо
говорить, что республиканская перспектива
предлагает совершенно иной взгляд на вещи. Нет сомнения,
что государство вправе взимать в разумных
пределах налоги, если искомой выгодой является более
доступное публичное пространство, и, конечно же,
такое публичное пространство желательно с точки
зрения граждан: в конце концов, оно является
необходимым условием полной реализации свободы
как не-доминирования.
Что должно делать государство, решая проблему
низкого качества информации, которую получает
публика о том, что происходит в обществе?
Во-первых, важно, чтобы в средствах массовой
информации было много разных голосов. Из этого следует,
что собственность на средства массовой
информации и контроль над ними не должны находиться
в руках немногих. И из этого следует, что
государство должно учреждать или субсидировать средства
массовой информации, которые руководствуются
интересами, отличающимися от интересов,
господствующих в мире коммерции: например, оно дол-
292

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
жно поддерживать полуавтономные
государственные службы телерадиовещания и поощрять по мере
возможности развитие общественных СМИ.
Государство несомненно должно взять на себя и
ответственность за регулирование СМИ, хотя наилучшей
линией поведения в этом отношении почти
наверняка будет поддержание высокой степени
саморегуляции медийных организаций (Ayres and Braith-
waite 1992).
Наконец, что делать с проблемами,
возникающими в связи с формированием
общественного мнения? Стоит упомянуть недавнее
предложение, касающееся опросов и формирования мнений.
Джеймс Фишкин (Fishkin 1991; Fishkin 1995)
считает, что СМИ должны хотя бы иногда проводить так
называемые делиберативные опросы. Такие опросы
предполагают, что производится случайная
выборка респондентов и их собирают вместе на
несколько дней для того, чтобы они могли поразмышлять
над поставленными вопросами; некоторые их
дискуссии выводятся в эфир, а под конец
участники заполняют опросники. Дело в том, что мнения
людей меняются в ходе обсуждений, и, разумеется,
было бы лучше, чтобы общественное мнение
представлялось и формировалось на основе делибера-
тивных, а не обычных опросов. «Обычный опрос
моделирует то, что публика думает, а думает она
мало, знает мало и мало чем интересуется. Делибе-
ративный опрос, напротив, моделирует то, к чему
публика могла бы прийти, если бы у нее было
больше возможностей поразмышлять над заданными
вопросами» (Fishkin 1995: 45)·
В заключение еще одно соображение о
политике в отношении публичной сферы. Джон Ролз
считает, что одним из желательных элементов любого
политического идеала является то, что он
называет публичностью. Идеал должен быть способен
к публичному признанию и одобрению в качестве
мерила разумной оценки институтов и инициатив
293

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
(Rawls 1971· Ц0""^^; Ролз 2θΐο: 6i-66; Rawls ig93: 'ес"
turc 6). В нем не должно содержаться никакой
тайны, ничего, что могло бы оттолкнуть какую-то
значимую группу —особенно любую группу, готовую
толерантно относиться к другим группам (Scan-
Ion 1982; Young 199°; Barry 1995)9— и ничего, что
делало бы ее неспособной оценивать результаты
деятельности политии. Идеал должен представлять
собой эффективный критерий, который может быть
обоснован и который может считаться
обоснованным в глазах каждого члена общества (Gaus 199°;
D'Agostino 1996)·
Нет никакой проблемы в том, чтобы
республиканский идеал служил мерилом оценки
результатов деятельности публичных институтов. Это
должно быть ясно из соображений, приведенных выше
в данной главе. Не существует также никакой
проблемы с оправданием линии государства на
продвижение такого идеала; как я доказывал в первой
части книги, свобода как не-доминирование
является весьма привлекательной целью для ее
продвижения политией. Но идеал свободы как не-домини-
рования не только способен выполнить требование
публичности. Стоит отметить, что республиканское
государство, посвящающее себя продвижению этого
идеала, пожелает установить это как факт
публичной жизни. Оно пожелает доказать не просто то,
что люди пользуются не-доминированием в
рамках государственных институтов — на чем до сих
пор было сосредоточено наше внимание,—но
также что не-доминирование является эффективным
и обоснованным мерилом политической и
институциональной жизни.
Попросту говоря, причина состоит в том, что
если государство сможет обосновать таким
способом республиканскую цель, то оно сможет
продвигать эту цель более эффективно (Spitz 1995а> Philp
1996). Пусть все разделяют мнение, что свобода как
не-доминирование является желательной и что
294

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
государство имеет основания к ней стремиться.
В этом случае желательность пользования не-доми-
нированием будет тем более осязаемой, чем глубже
будет осознаваться его выгода. И в этом случае еще
более вероятным, причем вероятным в глазах самих
людей, станет то, что они действительно
пользуются не-доминированием в отношениях друг с другом.
По мере все большего морального признания
выгоды не-доминирования все они и каждый из них,
как можно полагать, будут иметь больше оснований
не совершать действий, которые ему вредят. Все
и каждый будут иметь дополнительные моральные
мотивы, чтобы не совершать таких действий, а
также все и каждый будут иметь дополнительные
мотивы, имеющие отношение к их репутации. Если
моральная желательность не-доминирования
будет общепризнана и станет предметом общей веры,
то действия, направленные против него, будут
считаться неприемлемыми и осуждаться.
Как мы видели выше, республиканское
государство непременно пожелает, чтобы факт
не-доминирования был признан в публичной жизни, и мы
рассмотрели некоторые политические решения,
которые оно должно будет проводить в жизнь с этой
целью. Это последнее соображение показывает, что
такое государство попытается не только сделать
не-доминирование правовой и культурной
реальностью, но и продемонстрировать его моральную
желательность. В последней главе я вернусь к этой
важной мысли при рассмотрении отношений
между республиканским государством и гражданским
обществом.

ГЛАВА 6
Республиканские формы:
конституционализм
и демократия
В ПРЕДЫДУЩЕЙ главе обсуждались меры,
которые, как можно ожидать, предпримет
республиканское государство для решения
проблем, возникающих в отношениях между
людьми: проблем, связанных с различиями в уровнях
dominium, или контроля. Однако, как я постоянно
подчеркиваю, государство само может стать
агентом доминирования определенного рода,
связанного не с dominium, а с Imperium. В данной главе будут
рассмотрены формы республиканского государства,
которые оно должно реализовать, чтобы не
поставить под угрозу достижение республиканских
целей. Различение целей и форм, конечно, не
является каноническим или строгим, но дает достаточно
ясное представление о том, на что теперь будет
направлено наше внимание.
Любые государственные учреждения,
включая учреждения государства, приверженного
республиканскому делу и республиканской
политике, систематически вмешиваются в жизнь людей:
они принуждают население, навязывая общие для
всех законы, и они принуждают отдельных
индивидов в ходе применения закона и правовых
санкций. Если вмешательство государства станет
произвольным, источником несвободы окажется само
государство. И поэтому мы ставим вопрос так: как
должно быть организовано государство, чтобы его
вмешательство предполагало минимальный или
нулевой произвол?
296

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
Как сделать так, чтобы присутствие произвола
в аппарате государственного принуждения было
минимизировано? В данный момент нас
интересует не защита от человеческой слабости—этот вопрос
будет разбираться в следующей главе. Нас
интересует, как сделать так, чтобы государственные
агенты, даже если они думают только об интересах
общества, не имели возможности принимать решения
о принуждении на основе произвола. Следует
помнить, в конце концов, что, даже если бы в процессе
принятия решений государственные агенты всегда
учитывали интересы и идеи обычных граждан, тот
факт, что они способны этого не делать —тот факт,
что они обладают властью вмешиваться на основе
произвола,—означает, что они доминируют над
такими гражданами. Или, по крайней мере, это так,
если гарантией учета интересов и идей обычных
людей служит добродетельность госслужащих.
Мой ответ на поставленный вопрос связан в
нескольких разных аспектах с консенсусом по
институциональным вопросам, который мы
наблюдаем у традиционных республиканских авторов (так,
по крайней мере, мне представляется), и я
попытаюсь показать, в какой степени это соответствует
республиканской традиции. Но должен
подчеркнуть, что обсуждение будет носить не
исторический, а теоретический характер. Если мой очерк
совпадет с традиционным консенсусом, это будет
хотя и желанным, но случайным результатом. Он
будет желанным как свидетельство того, что
главной заботой республиканцев действительно было
продвижение свободы как не-доминирования; и он
будет случайным, потому что нашей главной
задачей является не реконструкция в деталях
республиканских взглядов, но выяснение того, что на самом
деле следует из серьезного отношения к
республиканской цели —свободе как не-доминированию.
Несмотря на то, что защищаемые мною
взгляды совпадают с традиционными республиканскими
297

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
принципами, они далеко не банальны. Соответствуя
общепринятым институциональным идеалам, таким
как правление закона, разделение властей и
демократическая подотчетность, они поддерживают эти
идеалы особым образом и иногда предлагают
достаточно неортодоксальные формулировки.
Подчеркивая их преемственность с республиканской
традицией, я также попытаюсь показать моменты их
отличия от более или менее общепринятых подходов.
Дальнейшее изложение разделено на две
части. В первом разделе я обсуждаю необходимость
конституционных ограничений в идеальной
республике; во второй рассматриваю способ
демократического контроля над принятием решений в
рамках республиканского государства. Мои доводы
в пользу конституционных ограничений
заключаются в том, что республиканский инструментарий
не должен становиться предметом манипуляций
со стороны властей предержащих, а ключом к моей
концепции демократического контроля является
тезис о том, что все действия республиканского
правительства должны подлежать эффективному
оспариванию со стороны тех, кого они затрагивают.
I. Конституционализм
и неманипулируемость
Какие средства следует применять
республиканскому государству в достижении республиканских
целей, чтобы не стать произвольной и
доминирующей формой власти? Предполагая, что в других
отношениях средства достигают
успеха,—предполагая, что все остальные условия равны на этом
фронте,—желательно, во-первых, обеспечить,
чтобы они создавали как можно меньше возможностей
для применения произвольной власти. Нет
никакого смысла в создании институтов и в
инициативах, которые ослабляют доминирование, связанное
298

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
с dominium, если именно эти инструменты
освобождают место для доминирования, связанного с
Imperium; достижения в одном будут перечеркнуты
потерями, а возможно и поражением —в другом.
Речь идет о том, что инструменты,
используемые республиканским государством, должны
быть по мере возможности не-манипулируемыми.
Предназначенные для содействия определенным
публичным целям, они должны обладать
максимальной сопротивляемостью к применению на
произвольной, возможно групповой, основе. Ни один
индивид и ни одна группа не должны иметь
дискреционных правомочий, позволяющих решать,
каким образом следует использовать эти
инструменты. Никто не должен иметь возможность
заполучить их в свои руки: ни тот, кто вполне
добродетелен и думает об обществе, ни тот, конечно же,
кто склонен вмешиваться в жизнь своих сограждан,
преследуя групповые цели. Институты и
инициативы не должны допускать манипуляций,
осуществляемых по чьей-то индивидуальной прихоти.
Как сделать республиканский
инструментарий максимально не-манипулируемым? Здесь, как
и в вопросах, касающихся республиканских целей,
существенно важно учитывать эмпирические
реальности: невозможно разработать полноценный
проект на чисто философской основе. Но при любом
правдоподобном сценарии имеются три главных
условия, которым должна отвечать не-манипули-
руемая система, и на них я и сосредоточу свое
внимание. Первое условие состоит в том, что, как
сформулировал Джеймс Гаррингтон (Harrington 1992:
81), такая система должна конституировать
«верховенство законов, а не людей»; второе —что она
должна рассредоточить власть; и третье —что
закон должен обладать относительной
сопротивляемостью к воле большинства. Верховенство закона
имеет отношение к месту действия и содержанию
законов, рассредоточение власти —к исполнению
299

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
законов в повседневной жизни, а контрмажорита-
ризм —к способам легитимного изменения законов.
Все эти условия направлены на ограничение
воли тех, кто находится у власти; благодаря им
править не легче, а труднее. В этом смысле эти
условия действуют как формальные конституционные
ограничения и представляют веру в то, что можно
назвать конституционализмом. Мы находим
конституционализм везде, где имеют место законным
образом установленные способы ограничения воли
могущественных лиц, даже если эти ограничения
не записаны в формальной конституции. Историк
Ф.У. Мейтленд доказывал в прошлом столетии, что
самым важным достижением демократического
правления был вклад последнего в такой
конституционализм.
Введение демократического элемента в правление
сделало нас менее подверженными
«непостоянной, неопределенной, неизвестной воле других»
не потому, что мы теперь находимся под
властью меньшего количества законов, на которые
мы не давали своего согласия, а потому, что
государственная машина стала работать с большим
скрипом, потому что она стала слишком
неповоротливой, чтобы ее можно было использовать по
своей прихоти. Произвольная власть менее всего
возможна не в демократии, а в очень запутанной
форме правления (Maitland 1981: 84-5)·
Верховенство закона
Условие верховенства закона имеет два аспекта.
Первый предписывает, что законы должны
принимать определенного рода форму: грубо говоря,
они должны сообразовываться с ограничениями,
о которых говорят современные теоретики власти
закона (Fuller 1971; Фуллер 2007; Теп к)93)· Законы
должны быть всеобщими и применяться ко всем,
включая самих законодателей; они должны пуб-
3°°

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
ликоваться и сообщаться заранее тем, к кому они
применяются; они должны быть понятными,
непротиворечивыми, не подлежать постоянным
изменениям и т.д.
Понятно, почему республиканцы хотят, чтобы
законы сообразовывались с ограничениями такого
рода. Когда законы не удовлетворяют таким
ограничениям, тот, кто составляет, исполняет или
применяет закон, может легко получить произвольную
власть над другими. Например, законодатели,
принимающие законы, под которые они сами не
подпадают,—скажем, британский парламент в
отношении американских колоний,—будут обладать
произвольной властью. Далее, законодатели,
которые принимают законы, имеющие обратную силу,
или законы, которые применимы, подобно
биллю об опале, к конкретным индивидам или семьям,
способны вмешиваться более или менее
произвольно в жизнь людей. Подобно тому как чиновники
или судьи, принимающие волевые решения о
применении необнародованных законов или
использующие неясность или нелогичность закона в
своих целях, будут представлять произвольный режим.
Если ограничения, налагаемые принципом власти
закона, нарушаются, закон становится ареной
действия властного произвола.
Второй аспект условия верховенства закона
предполагает выполнение первого и гласит, что любые
принимаемые законы должны иметь
удовлетворительную форму. Верховенство закона предписывает,
что, когда правительство стоит перед выбором,
действовать ли на основе права,—иначе говоря,
принимать закон по находящемуся на рассмотрении
вопросу,—или действовать исходя из узких интересов,
оно должно всегда предпочитать первый,
принципиальный подход. Речь идет не о том, что действие
правительства, если оно законно, будет
обязательно направлено на благо. Идея в том, что, если
действие правительства на самом деле необходимо, это
301

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
действие должно всегда происходить посредством
законосообразных решений, особенно решений,
которые соблюдают ограничения власти закона:
посредством решений, которые не являются,
например, решениями ad hoc или ex post.
Республиканское обоснование этой идеи состоит
в том, что, если решение, принимаемое от случая к
случаю, может диктоваться произволом, волей тех,
кто принимает решения, то законодательство,
основанное на принципах, не является столь же легко
манипулируемым. Законодательство должно быть
предметом заботы всех людей, включая
потенциально самих лиц, принимающих решения, и им не
следует позволять (хотя, к сожалению, это все же
возможно) с легкостью распоряжаться им на
основе произвола.
Джозеф Пристли (Priestley 1993: Н0)^
например, видел существенную разницу между
британским налогообложением в Америке и в самой
Британии. Американцы, говорил он, недовольны тем,
что, когда члены парламента берут с них налоги, им
«так неохота взимать налоги с самих себя, что себя
они от налогов освобождают». Британцы не
жалуются, говорил он, потому что члены британского
парламента подпадают под законы, принимаемые
для Британии, что совершенно правильно
согласно условию верховенства закона. И поэтому
британские парламентарии не могут обложить налогом
народ Британии, не облагая этим налогом самих себя.
Идея распространения власти закона настолько
широко, насколько возможно —точнее, идея
предпочтения принятия решений на основе принципов,
а не ситуативно,—имеет далеко идущие
последствия в отношении того, как осуществляется
правление. Эта идея означает, что парламент, в рамках
обычных ограничений власти закона, должен
всегда стремиться принимать законодательство,
касающееся любого поставленного перед ним
вопроса. Но условие верховенства закона означает также,
3°2

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
что и другие государственные учреждения должны
всегда действовать на принципиальной,
законосообразной основе. Им должно быть позволено
действовать только в рамках закона и только таким
способом, который отвечает требованиям закона.
Эти учреждения должны следовать установленным
протоколам и процедурам, например, во время
ареста, предъявления обвинения и вынесения
приговора тем, кто, как считается, совершил преступление;
или в выявлении тех, кто нуждается в социальной
помощи и в ее обеспечении; или в определении
того, где должны располагаться какие-то
государственные учреждения и куда должны направляться
соответствующие вспомоществования и т.д.
Верховенство закона требует неукоснительного
соблюдения надлежащей правовой процедуры в широком
диапазоне политических вопросов.
Впрочем, мы можем придавать значение
надлежащему соблюдению правовой процедуры, не имея
специальных, детально прописанных правил для
каждой ситуации. Если бы закон был
кодифицирован в таких специально прописанных деталях, это
могло бы сделать его не-манипулируемым. Но
подобная детальная кодификация закона
означала бы лишение государственных агентов всяких
дискреционных правомочий и тем самым всякой
возможности подгонки государственных решений
к конкретным ситуациям. И такая регламентация
официальной реакции почти наверняка
подорвала бы способность правительства вносить сколько-
нибудь значительный вклад в продвижение
республиканских целей, обсуждавшихся в предыдущей
главе. Из этого следует, что наилучший закон
должен оставлять какие-то вещи на усмотрение
правительственных агентов, опираясь на дальнейшие
меры —скажем, на оспариваемость, обсуждаемую
ниже в данной главе,—чтобы гарантировать
невозможность произвольных действий. Лучшие законы
всегда требуют от агентов государства выполнения
3°3

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
определенных ограничений —они всегда
навязывают в какой-то мере надлежащую правовую
процедуру,—но они также должны допускать достаточно
высокую степень дискреционных правомочий.
Поэтому для республиканцев из верховенства
закона не следует власть инструкций; нет никакой
нужды придерживаться крайнего процедурализма
(Schauer 1991; Campbell 1996)· Верховенство закона
предполагает порядок, требующий от
правительственных агентов, чтобы они всегда действовали
согласно закону, даже если закон наделяет их
некоторыми дискреционными правомочиями в рамках
устанавливаемых процедур. Наилучшая система
закона допускает различные формы дискреционных
правомочий —даже таких, которые снижают
предсказуемость (Waldron 1989),—при том условии, что
дискреционные решения принимаются в рамках
ограничений, позволяющих исключить
возможность произвола.
Необходимость верховенства закона, в обоих
его аспектах, часто подчеркивалась в
республиканской традиции. «Нет ничего абсурднее,—писал,
например, Алджернон Сидней (Sydney 1990: 44°>
ср. 4Ö5)> — чем говорить, что один человек имеет
абсолютную, стоящую выше закона власть править
в соответствии со своей волей ради блага людей
и их свободы: ибо никакой свободы нет там, где
есть такая власть». Это условие считалось
существенно важным для того, чтобы
правительственное действие не было фасадом, за которым
индивид или группа могли бы вершить произвольную
власть. Оно означало, по словам, которые Мэри
Астелл приписывала «нашим господам», что
закон является «неизменным правилом жизни», и
гарантировало, что правление не представляет собой
«непостоянную, неопределенную, неизвестную,
деспотическую волю» (Hill 1986: 76).
Республиканская вера в верховенство закона,
как правило, поддерживалась либеральными тео-
3°4

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
ретиками, но навлекала на себя критику со
стороны марксистов и многих представителей
движения критического исследования права (Kelman
1987; о марксизме и власти закона см.: Krygier 1990)·
Критика обычно состояла в том, что ограничения,
налагаемые властью закона, никогда не дают
эффекта и только затушевывают тот факт, что
закон часто имеет классовую природу и
необъективен. Мы можем признать, конечно, что требования
к правительству действовать согласно закону
недостаточно, чтобы исключить произвольную власть;
в конце концов, имея это в виду, мы и приступим
в следующем разделе к рассмотрению
необходимости демократической оспариваемости. Вопрос
заключается в том, полезно ли это требование в
какой-либо степени, а не в том, эффективно ли оно
в полной мере, и информации на этот счет
предостаточно.
В трудах историка Э.П.Томпсона,
придерживающегося левых взглядов, показывается,
например, что, хотя сильные мира сего часто
злоупотребляли законом, закон все же служил средством
защиты для бедных и беспомощных людей.
Томпсон пишет о том, как сильные мира сего прибегали
к власти закона в Англии XVIII столетия.
В самой природе тех средств, которые они
выбирали для своей защиты, было заложено, что они
не могли использоваться исключительно их
собственным классом. Закон, в его формах и
традициях, предполагал принципы равенства и
всеобщности, которые волей-неволей должны были
распространяться на людей всякого рода и
звания (Thompson 1975: 264).
Этот вердикт в отношении закона основан на
опыте XX века и говорит о том, на что способны
правительства и, в частности, как далеко они могут
зайти в доминировании над своими гражданами, когда
закон перестает следовать рассматриваемым огра-
3°5

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ничениям. Филип Селзник (Selznick К)92: 64)
подчеркивает:
Среди первых пунктов повестки дня в борьбе
за свободу —например, в Восточной Европе или
Южной Африке —было создание или
восстановление правовых институтов, способных
сопротивляться политической манипуляции. Для тех,
кто подвергается репрессиям, критика власти
закона как «буржуазной справедливости» или
«либерального легализма» может восприниматься
только как проявление наивности, или
бессердечия, или того и другого вместе взятых.
Бландин Кригель (Kriegel К)95: 49)> делая общий
вывод, пишет: «Идея индивидуальной свободы
была великой новацией государства в рамках
власти закона, фундаментом первой системы права
и политики, которая отвергла рабство».
Рассредоточение власти
Второе условие, связанное с желательностью не-ма-
нипулируемой, конституционной системы
правления, требует, чтобы власть, которой располагают
официальные лица при любом режиме закона, была
рассредоточена. Если условие верховенства закона
касается места и содержания закона, то условие
рассредоточения власти говорит о способе, каким
действует закон.
Там, где есть закон, должны выполняться
различные роли. В таксономию, которая окончательно
оформилась только в XVIII в.,—прежде всего в
знаменитых трудах Монтескье (Montesquieu 1989;
Монтескье 1999)>""ВХ°ДЯТ функция составления
закона, функция исполнения или отправления закона
и функция разрешения спорных случаев, в которых
применяется закон. Рассредоточение власти
требует, чтобы эти функции существовали в
значительной мере отдельно друг от друга. Причина, по край-
3°6

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
ней мере с республиканской точки зрения, более
или менее очевидна. Сосредоточение функций в
руках одного человека или группы, скорее всего,
наделит эту сторону более или менее произвольной
властью над другими и будет означать, что она сможет
вертеть законом относительно бесконтрольно. Как
говорил Мэдисон в «Федералисте» (№ 47):
Сосредоточение всей власти — законодательной,
исполнительной и судебной — в одних руках,
независимо от того, предоставлена ли она
одному лицу или многим, по наследству, назначению
или избранию, можно по праву определить
словом «тирания» (Madison et al. 1987: 3°3î
Федералист 1993: 323).
Таким образом, чтобы законодатели
осуществляли законодательную деятельность только в
соответствии с определенными существующими
законами или принципами, важно, чтобы те, кто следит
за соблюдением законодателями этих ограничений,
не были самими этими законодателями. Далее, если
от тех, кто исполняет закон, требуется, чтобы они
соблюдали существующие законы в самом способе
исполнения, важно, чтобы они не были судьями самим
себе; важно, чтобы релевантная судебная власть
находилась в других руках (см.: Montesquiei 1989: 157»
Монтескье 138-139)· Законодательная,
исполнительная и судебная ветви власти должны быть
распределены между различными сторонами и органами.
Хотя полная таксономия ветвей власти была
выработана лишь в XVIII в., когда так называемое
разделение властей стало важнейшей темой
обсуждения в республиканской традиции, республиканцы
настаивали на рассредоточении власти гораздо
раньше (Vile 1967)· Марчмонт Нидхэм, например, не
сказал ничего нового, когда в 1657 г. назвал смешение
законодательной и исполнительной
властей—судебная власть включалась в исполнительную
—серьезной ошибкой государственного правления.
3°7

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Во всех королевствах и государствах, какими бы
они ни были, где у людей была какая-то свобода,
законодательная и исполнительная власти
находились в разных руках. Иначе говоря,
законодатели составляли законы, служившие
правилами государства, а затем вручали власть другим
(не самим себе), чтобы те руководили по этим
правилам (цит. по: Gwyn 1965·' У1)·
До сих пор мы сосредоточивали внимание на
разделении функций, имеющих отношение к закону.
Но условие рассредоточения власти имеет
значение и для других областей. Для республиканцев
его смысл состоит в том, что при прочих равных
условиях оно повышает не-манипулируемость
закона и предупреждает правление,
осуществляющее произвольную власть над другими.
Предполагается, что если власть локализована, в смысле ее
сосредоточения в том или ином человеке, то она
является потенциально доминирующей. С этой
точки зрения рассредоточение власти, к
которому мы должны стремиться, поддерживает и другие
меры, помимо разделения законодательной,
исполнительной и судебной власти.
Одной из таких мер является двухпалатная
система, при которой имеются две палаты
парламента, каждая со своей базой; как мы увидим, такая
система является привлекательной для
республиканцев по целому ряду причин. Другой столь же
известной мерой является децентрализация власти,
достигаемая с помощью федеративного устройства,
при котором составляющие федерацию
государства делят власть с центральным правительством;
не случайно республиканцы были традиционно
неравнодушны к федерациям. А еще одной мерой,
на этот раз новой, является рассредоточение власти,
которое может быть реализовано в современном
мире в той степени, в какой правительства
соглашаются связывать себя определенными
международными договорами или конвенциями; в этом случае
3о8

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
происходит передача власти в руки
международных организаций, которые занимаются
толкованием этих договоров. Такая политика, скорее всего,
будет приветствоваться теми, кто хочет
рассредоточить государственную власть до такой степени,
чтобы в ее присутствии свобода как не-доминирование
находилась в безопасности (Majone 1996)·
Говоря, что рассредоточение власти потребует
больше, чем разделения законодательной,
исполнительной и судебной функций, я верен старой
республиканской традиции. В рамках этой традиции
функциональное разделение было частью более
общего плана рассредоточения власти. Этот проект
нашел выражение в античном идеале
смешанного правления, в котором представлены различные
сферы, а властью наделен частично один
представительный орган—допустим, палата представителей,—
а частично другой (Gwyn 1965; Vile 1967)· Проект
враждебно относился не только к тому, что ставило под
угрозу разделение функций, но также, например,
к выполнению кем-нибудь роли судьи в судебном
деле над самим собой, а также к тому, чтобы
кто-нибудь выполнял роль и судьи, и присяжных.
Республиканское обоснование рассредоточения
власти, в частности обоснование разделения
функций, следует отличать от других возможных
доводов в ее пользу. Предположим, вы популист и
верите в народ как единственного творца законов;
предположим также, что у вас парламентский
менталитет и вы думаете, что единственным законным
сувереном являются представители народа (Dicey
i960). В этом случае вы будете настаивать на том,
чтобы законодательная власть никогда не
переходила в другие руки, особенно в руки неизбираемой
судебной власти. Следуя букве требований,
предъявляемых разделением властей, вы будете
чрезвычайно взыскательны, по крайней мере в отношении
законодательной власти. Но ваша приверженность
этим требованиям будет вдохновляться совершенно
309

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
иным духом, чем дух, который жил и живет в
республиканском подходе. На самом деле этот дух —
анафема для республиканизма, поскольку он
благодушно относится к навязыванию большинством
своей воли.
Различие между республиканским и
популистским обоснованием разделения
законодательной, исполнительной и судебной функций
обнаруживается в различии взглядов на то, насколько
строгим должно быть само разделение.
Республиканцы склонны считать, что строгое разделение
в реальности неосуществимо: например, в
толковании законов суды будут неизбежно обладать
какой-то законодательной властью. Республиканцы
даже считают, что слишком строгое разделение
скорее всего нежелательно; требуемая
регламентация функций могла бы поставить под угрозу
способность власти продвигать республиканские цели.
Но это их не беспокоит, если власть остается
рассредоточенной. Так, это не беспокоило авторов
«Федералиста», которые защищали американскую
конституцию от возражений антифедералистов,
заявлявших, что она допускает в каких-то случаях
определенную размытость функциональных
границ (Manin 1994)·
Популисты будут занимать другую позицию,
полагая, что любые нарушения границ
законодательной власти, в сторону ли судебной или же
исполнительной ветвей, являются настоящим злом; они
свидетельствуют о том, что закон создается не
народом и его представителями, а кем-то другим.
Поэтому следует настаивать на разделении властей —или
по крайней мере на непроницаемости
законодательной власти, ее максимальной строгости; следует
стремиться к герметичной компартментализации.
Популистский подход, возможно, воодушевлял
возражения антифедералистов против Конституции
Соединенных Штатов. Если это так, то
антифедералистов можно считать фигурами, демократический
ЗЮ

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
энтузиазм которых привел к предательству
существенно важной республиканской
цели—недопущения произвола во власти, пусть даже это произвол,
осуществляемый властью народа.
Контрмажоритаризм
Мы подчеркивали, что при прочих равных
условиях республиканская система правления должна
быть максимально не-манипулируемой со стороны
произвольной власти и что это требует выполнения
системой условий верховенства закона и
рассредоточения власти. Все, что делает правительство,
должно делаться в соответствии с законом, особенно
в соответствии с законом, соблюдающим
ограничения власти закона. Но вещи, которые делает
правительство, не должны делаться одним и тем же
индивидом или одной и той же группой; полномочия
и деятельность правительства должны быть
рассредоточены между различными агентами.
Перейдем теперь к третьему условию,
привлекательному по тем же самым конституционным
основаниям. Чтобы система правления была
не-манипулируемой, мы должны требовать не только
верховенства закона, при котором власть реально
рассредоточена, но и того, чтобы законы,
верховенствующие в этой системе, не подлежали
слишком легкому пересмотру, осуществляемому
большинством. Разумеется, всякий закон должен быть
способен к улучшению, поскольку нет никакой
гарантии, даже в случае самых очевидных законов,
что он не утратит своего республиканского
смысла и будет продолжать продвигать не-доминиро-
вание. Но контрмажоритарное условие
настаивает на том, что, по крайней мере, там, где речь идет
о наиболее фундаментальных и важных законах —
наиболее фундаментальных и важных с точки
зрения не-доминирования,—их изменение не должно
быть легкой задачей. В частности, изменение дол-
3"

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
жно требовать чего-то большего, чем его
поддержка большинством в парламенте или даже
большинством населения.
Это большее, конечно, может варьироваться от
одной юрисдикции к другой и от одной области
закона к другой. Контрмажоритарный механизм
может включать всего лишь общую презумпцию
против законодательного изменения закона, например,
в случае его принадлежности к общепринятым
положениям общего права, или он может быть
строгим требованием, гласящим, что закон может быть
подвергнут изменению только в случае
выполнения какого-то особого условия. Или может
требовать, чтобы изменение получало в свою поддержку
не просто большинство голосов, но прошло,
например, слушания в двух независимо сформированных
палатах парламента, или же было принято
большинством выборщиков в большинстве штатов, или
набрало большинство в две трети голосов. Мы
считаем законы творением демократии, но мы должны
требовать от демократии, чтобы она имела много
различных механизмов, и настаивать вместе с
Брюсом Аккерманом (Ackerman 1991)' что изменение
фундаментальных и важных законов должно
сталкиваться с серьезными трудностями.
Республиканские доводы в пользу
контрмажоритарной защиты хотя бы некоторых законов
достаточно очевидны. Большинство легко
формируется—оно легко превращается из виртуального
в актуального агента,—и агенты большинства
осуществляют более или менее произвольную власть,
если их воле не поставлены пределы. Позвольте
большинству легко изменять законы, и законы
окажутся под более или менее произвольным
контролем; они перестанут служить прочной гарантией
от доминирования со стороны государственного
правления. Большинство из нас в некотором
отношении принадлежит к тому или иному
значимому меньшинству и, следовательно, заинтересовано
312

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
в том, чтобы не жить по электоральной милости
большинства.
Таким образом, современные республиканцы
должны поддерживать некоторые институты,
которые служат предупреждению мажоритарных угроз,
и они должны поддерживать контрмажоритарные
меры, с которыми ассоциируется досовременный
республиканизм, такие, например, как
двухпалатная система парламента, признание
конституционных ограничений в отношении закона и билль
о правах. Какие именно контрмажоритарные меры
следует принять, зависит, конечно, от локальных
обстоятельств и должно обсуждаться с
привлечением эмпирических данных. Но трудно себе
представить, чтобы республиканцы не одобрили любую
из такого рода мер.
Вера в контрмажоритарные механизмы защиты
требует юриспруденции, согласно которой хороший
закон —но не обязательно закон как таковой
—должен отвечать некоторому критерию, не
совпадающему с критерием его поддержки большинством.
Республиканизм, разумеется, считает таким
критерием идеал свободы как не-доминирования.
Хороший закон —это закон, который содействует не-до-
минированию в целом: закон, который ослабляет
доминирование, к которому приводит dominium,
не предлагая взамен доминирования, которое
сопровождает Imperium. Возможно, хороший закон
в этом смысле должен иметь какую-то
демократическую поддержку (мы затронем этот вопрос в
следующем разделе). Но не может быть сомнений, что
поддержка большинства не является критерием
хорошего закона. Таким образом, мы должны
отвергнуть популистские инициативы XIX в., которые,
по словам Гарольда Бермана (Berman ig94: 1735)'
«считали главным источником закона
общественное мнение и волю легислатуры». Легитимация
закона должна состоять не в его поддержке
большинством населения, а в чем-то другом.
ЗУ

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Каких взглядов придерживались старые
республиканцы в отношении легитимации закона и
необходимости его защиты от большинства? Некоторые
были встревожены меньше, чем другие,
стремлением поставить законы в зависимость от
демократических органов принятия решений. Быть может,
они исходили из той точки зрения, что
демократическое принятие решений будет воплощать
соображения общего блага и не поступать произвольным
образом ни с одним из меньшинств.
Макиавелли (Machiavelli 1965: 3ι5'·> Макиавелли 2θθ2: 131)
выступает в этом духе «вопреки всеобщему мнению,
утверждающему, что народы, когда они
господствуют, изменчивы, неблагодарны и непостоянны».
Но даже те, кто, как Макиавелли, считал
правильным, чтобы законы были демократически респон-
сивными, полагали важным, чтобы помимо законов
или leggi, которые люди склонны изменять,
существовали институциональные или
конституционные механизмы — ordini,— представляющие собой
относительно неизменный и ограничивающий
каркас законодательства (Machiavelli 1965: 241;
Макиавелли 2002: 57i Rubenstein iggi: 49)·
В своей эволюции начиная с XVI в.
республиканская традиция все чаще ассоциировалась с
точкой зрения, объяснявшей, почему хорошие
законы не определяются их поддержкой большинством
и почему они не должны слишком чутко
реагировать на мнение большинства. Наибольшее влияние
здесь оказала так называемая интегративная
юриспруденция, разрабатывавшаяся в Англии такими
юристами, как сэр Эдвард Коук и сэр Мэтью Хейл
(Berman 1994; см· также: Kelly ig91: 72~3)· Это
направление юриспруденции говорило об
авторитете традиции, о соответствии ожиданиям общества
и о способности, как мы бы сказали, поддерживать
свободу как не-доминирование. Традиция была
воплощена в древней, неписаной конституции,
которую превозносило большинство британских респуб-
34

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
ликанцев, и она служила источником вдохновения,
может быть даже единственным таким источником
(Haakonssen 1991)'для конституции, которую
составили американские республиканцы для приведения
в порядок своих собственных дел.
II. Демократия и оспариваемость
Но довольно аргументов в пользу того, что
система правления, отвечающая названным
конституционным условиям, необходима для продвижения
свободы как не-доминирования. Если правление
не опосредовано законом, в том виде как требуют
эти условия, оно немедленно становится манипу-
лируемым со стороны произвольной и,
возможно, групповой воли. Правление должно
осуществляться посредством верховенства закона; власть,
признаваемая этим законом, должна быть
рассредоточена между различными индивидами и
органами; наиболее фундаментальные и важные
законы не должны подлежать изменению посредством
простого волеизъявления большинства.
Но должно быть ясно, что помимо
конституционной системы закона для продвижения
свободы необходимо кое-что еще. Какой бы
продуманной ни была система права, она оставляет
некоторые решения на усмотрение различных индивидов
и групп. Конечно, законодатели будут обладать
дискреционными правомочиями в отношении
содержания законов, а проблематичная природа правовой
интерпретации означает, что чиновники и судьи
будут располагать значительными дискреционными
правомочиями в исполнении и применении этих
законов: «Ни один закон не может быть совершенным
до такой степени, чтобы подходить к любому
случаю, который может произойти» (Sydney 1990: 465)·
Кроме того, как уже говорилось, продвижение
республиканских целей часто требует, чтобы дискреци-
315

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
онные правомочия сохранялись в отношении
некоторых случаев в руках исполнительных и судебных
органов; даже если возможны детально
прописанные в законе правила поведения таких
официальных лиц, это может не принести никакой пользы.
Однако, если любая система закона оставляет
власть принятия решений в руках различных
публичных органов, продвижение не-доминирования
требует, чтобы рассматриваемые решения
принимались на основе, исключающей произвольную
власть. В противном случае свобода как не-домини-
рование не будет доступна тем, на кого могут быть
направлены действия чиновников: эти люди будут
подвергаться доминированию со стороны властей.
Как же тогда исключить принятие произвольных
решений законодателями, исполнительной властью
и судьями? Как остановить государственное
Imperium, представляющее собой форму доминирования?
Оспариваемость
Власти смогут чинить произвол, если принимаемые
ими решения будут основываться на личных,
возможно групповых, интересах или на личных,
возможно групповых, идеях относительно того, что
требует их работа как законодателей, исполнителей
или судей. Когда правят личная склонность или
личное мнение, люди живут по милости
чиновников. Последние в таком случае имеют власть не
просто вмешиваться —это присуще любой системе
права,—но вмешиваться на относительно произвольной
основе. Их положение позволит им доминировать
над обычными людьми, а в силу того, что это
становится предметом общего знания, от обычных людей
будет ожидаться, чтобы они улыбались и кланялись.
Поэтому продвижение свободы как
не-доминирования требует каких-то мер, гарантирующих, что
публичное принятие решений будет учитывать
интересы и идеи тех граждан, которых оно затраги-
3i6

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
вает; в конце концов, не-произвольность
гарантируется не больше и не меньше, чем существованием
такого механизма учета. Принятие решений не
должно быть навязыванием нам их воли, как склонны
думать граждане. Это должна быть форма
принятия решений, которую мы можем считать своей
и с которой можем
идентифицироваться,—формой принятия решений, позволяющей видеть, что
наши интересы учитываются, а наши идеи
уважаются. Принимаются ли решения в
законодательном органе, в исполнительной власти или в судах,
они должны быть отражением наших чаяний и дум.
Что требуется для того, чтобы публичное
решение стало в этом смысле «своим»? Традиционный
ответ состоит в том, что «своим» оно будет
только в том случае, если мы дали на него согласие, или
дали согласие на политику, которую оно воплощает,
причем дали согласие явным или хотя бы неявным
образом. Но этот ответ ничего не проясняет. Если
для не-произвольности требуется явное
индивидуальное согласие, причем согласие невынужденное,
тогда не-произвольность публичных решений
становится недостижимым идеалом. Однако, если
считать достаточным неявное индивидуальное
согласие, а его свидетельством считать отсутствие
протеста, тогда не-произвольность публичных решений
становится идеалом, который настолько легко
достижим, что его можно считать пустым:
не-произвольным будет любое решение, не приводящее меня
на баррикады. Поможет ли делу, если мы
перейдем от индивидуального согласия к
коллективному и скажем, что любое публичное решение,
вызывающее поддержку большинства или
находящееся в согласии с политикой, которая вызывает такую
поддержку, является не-произвольным? Конечно,
нет. Некоторые решения и политический курс
могут поддерживаться большинством, но при этом
быть самым что ни на есть произвольным
вмешательством в жизнь различных меньшинств.
317

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Мы уже видели в главе 2, что не-произволь-
ность вмешательства и согласие на это
вмешательство очень слабо связаны друг с другом, поэтому
данные замечания не должны вызывать
удивления. В ходе предыдущего обсуждения я говорил,
что не-произвольность требует не согласия, а оспа-
риваемости. Вообразим, что другой агент может
вмешиваться и действительно вмешивается в мою
жизнь, но что я способен эффективно оспаривать
любое вмешательство, которое не отвечает моим
релевантным интересам и идеям. Вмешательство
становится не-произвольным, а вмешивающийся
не-доминирующим, только если я могу
эффективно оспорить любое такое вмешательство, т.е.
только если я могу заставить признавать мои
релевантные интересы и идеи.
Идея оспариваемости подсказывает правильный
ответ на наш вопрос. Что позволило бы считать
публичное решение «своим»? Благодаря чему
такое решение не будет напоминать акт
произвольного вмешательства? Ответ напрашивается:
решение не будет произвольным благодаря тому, что
мы можем более или менее эффективно
оспаривать решение, обнаружив, что оно не отвечает
нашим релевантным интересам или идеям. Подобно
большинству публичных решений, решение может
быть принято на основе, которая является кон-
сенсуальной в исчезающе малой степени. Но это
не имеет значения, если оно принимается в
режиме эффективной оспариваемости.
Не-произвольность публичных решений обусловлена не тем, что
они зародились или возникли в соответствии с
некой процедурой согласования, но тем, что, в случае
если они противоречат воспринимаемым
интересам и идеям граждан, граждане могут их
эффективно оспорить. Важно не историческое
происхождение решений из некоторой формы согласия, но их
модальная или контрфактическая респонсивность
к возможности оспаривания.
318

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
Демократия
Требовать от публичного принятия решений,
чтобы оно было оспариваемым, причем оспариваемым
кем угодно в обществе, значит настаивать на том,
чтобы принятие решений удовлетворяло
определенному пониманию демократии. Демократия
в обычном понимании ассоциируется с
согласием; она почти исключительно связана с выборами
населением правительства или хотя бы
законодательного органа. Но демократия может быть
понята, без всякого насилия над интуицией, как прежде
всего оспаривание, а не согласование. С этой точки
зрения правление будет демократическим и
представлять режим, находящийся под контролем
населения, в той мере, в какой последнее,
индивидуально и коллективно, располагает постоянной
возможностью оспаривать решения режима
(Shapiro 1990: 266).
Приведем аналогию. Что бы ни думали на этот
счет экзистенциалисты, индивидуальная
автономия, или самоуправление, ни в коем случае не
требует, чтобы в историческом процессе
самосозидания люди обдумывали и подтверждали каждое
из своих убеждений и желаний; если бы они это
делали, то никто не был бы автономным. Скорее
автономия требует, чтобы люди были способны
подвергать каждое из своих убеждений и желаний
проверкам, особенно при возникновении проблем,
и ставили свою приверженность убеждениям и
желаниям в зависимость от результатов этих
проверок (Pettit and Smith 199°; Pettit and Smith 1996).
Показатель степени индивидуальной автономии
носит модальный или контрфактический, а не
исторический характер. Люди автономны в силу того,
что может быть — в виду того, что они способны
делать, контролируя свои убеждения и желания,—
а не в силу того, что было: не в силу истории
самопроверки и самосозидания.
319

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Демократия отсылает нас, по крайней мере
этимологически, к самоуправлению народа. И
подобно тому, как индивидуальное самоуправление
или автономию можно представить модальным, а
не историческим способом, так, вероятно, может
быть представлено и самоуправление народа.
Самоуправляющийся индивид может большую часть
времени проводить на автопилоте, действуя
согласно убеждениям и желаниям, возникшим в давно
забытые времена и в силу неизвестных обстоятельств.
Самоуправляемым его делает то, что он никогда
не является простой жертвой этих убеждений и
желаний: он способен к их оценке и может их
сохранить или изменить в зависимости от результатов
такой оценки. По аналогии с этим
самоуправляющийся демос, или народ, тоже может часто быть
на автопилоте, позволяя публичному принятию
решений осуществляться более или менее
необоснованным рутинным образом. Самоуправляющимся
или демократическим его делает то, что он не
должен обязательно подчиняться паттерну принятия
решений: он способен оспаривать решения, когда
пожелает, и, если оспаривание выявляет
расхождение с его релевантными интересами или мнениями,
добиваться их пересмотра.
Предпосылки демократической оспариваемости
Выше я доказывал, что, хотя правление должно
осуществляться в соответствии с формой закона,
которая делает его не-манипулируемым настолько,
насколько это возможно, всегда остается значительное
место для дискреционного принятия решений и что
такое принятие решений должно отвечать условию
оспариваемости, чтобы не представлять собой
формы доминирования. Мы видели далее, что это
условие равносильно настоятельному требованию, чтобы
принятие решений было демократическим в
определенном смысле этого слова: это означает, что лица,
320

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
принимающие решения, должны быть подотчетны
обычным людям, которых эти решения затрагивают.
Ранее я сознательно избегал точного определения
того, что именно требует демократическая оспари-
ваемость. Перейдем к рассмотрению этого вопроса.
Для того чтобы публичное принятие решений
было оспариваемым, должны иметь место по
меньшей мере три общих предпосылки. Первая
состоит в том, что принятие решений должно
осуществляться так, чтобы имелась потенциальная база для
оспаривания. Вторая —должна быть не только
потенциальная база, но также доступный канал или
голос, с помощью которых можно оспаривать
решения. И третья предпосылка—должны существовать
не только база и канал для оспаривания, но и
подходящий форум для заслушивания оспариваний:
форум, на котором оценивается справедливость
претензий и принимается решение о надлежащей реакции.
База для оспаривания: делиберативная республика
Какую форму должно принять публичное
принятие решений, чтобы дать людям базу для
оспаривания? Грубо говоря, существуют две возможные
формы, в которые оно может облечься (Pettit 1993а:
288-302). Это может быть принятие решений,
основанное на сделке, когда различные группы
интересов стремятся достичь взаимовыгодного
соглашения и каждая стремится к соглашению,
требующему от нее минимальных возможных уступок
(см.: Gauthier 1986). Или же это может быть
принятие решений, основанное на обсуждении, когда
различные стороны пытаются договориться о том,
какие меры наилучшим образом отвечают
соображениям, которые все признают релевантными, и при
этом одно из релевантных соображений
заключается в том, что в итоге они должны прийти к
соглашению (см.: Scanion 1982; Barry 1995)· При
принятии решений, основанных на сделке, люди выходят
321

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
на переговоры, имея заранее определенные
интересы и идеи— их чувства и мысли не обсуждаются,—
и приходят к соглашению о мерах, идя на
взаимные уступки. При принятии решений, основанных
на обсуждении, люди признают некоторые общие
релевантные соображения и продвигаются к
соглашению, выясняя между собой природу и
значение этих соображений и сближая позиции в ответе
на вопрос, к какому решению приводят эти
соображения. При принятии решений на основе сделки
предпочтения известны заранее, при принятии
решений на основе обсуждения предпочтения
формируются (Sunstein 1993а)·
Принятие решений, базирующееся на сделке,
предлагает один тип базы для оспаривания;
принятие решений, базирующееся на обсуждении,
предлагает другой тип. Базой для оспаривания,
базирующегося на сделке, является то, что публичное
решение не соответствует сделке, заключенной
между релевантными группами интересов, или что
оно требует уступок, на которые какая-то группа
интересов, возможно, не представленная должным
образом в процессе принятии решений, не желает
идти. Базой для оспаривания, основанного на
обсуждении, является то, что публичное решение
опирается на негодные соображения или что оно
не вполне отвечает всем релевантным
соображениям: оно игнорирует реальность или силу того или
иного из этих соображений.
Если мы желаем, чтобы публичное принятие
решений было оспариваемым в республиканском духе
и люди были уверены, что оно учитывает
релевантные интересы и идеи, в какой желательной для нас
форме должно происходить принятие решений?
Понятно, что в его основе должно лежать
обсуждение. Проблема с оспариваниями,
базирующимися на сделке, заключается в том, что они доступны
только для тех, кто располагает достаточно
сильной переговорной позицией и способен угрожать
322

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
другим сторонам; если вы хотите продавить
изменение условий сделки, то вам лучше
представлять группу интересов, которая имеет некоторый
вес. Привлекательность оспариваний, основанных
на обсуждении, заключается в том, что они
открыты для всех, кто может привести убедительный
довод против какого-то публичного решения; вам
не обязательно иметь какой-то вес или обладать
властью, по крайней мере это не принципиально
важно, чтобы иметь возможность высказать
разумное возражение против обоснованного решения.
Допустим, публичное принятие решений,
особенно республиканское принятие решений,
основано на обсуждении и допускает обсуждение
оспариваний. Что это означает? Это означает, что
на каждой площадке, где принимаются решения,
законодательной, исполнительной и судебной,
имеются готовые процедуры, определяющие
релевантные решению соображения, что позволяет
гражданам ставить вопрос, подходят ли данные
соображения для этой роли. И это означает, что
имеются процедуры, которые позволяют
гражданам давать оценку того, действительно ли
релевантные соображения привели к полученному
результату: решения должны приниматься в режиме
прозрачности, под угрозой тщательной проверки,
в условиях свободы информации и т.д.
В республике, где никто не должен подвергаться
доминированию, а публичное принятие решений
учитывает релевантные интересы и идеи
каждого, от релевантных соображений требуется, чтобы
они носили нейтральный характер: они не должны
склоняться к одному роду мнений или интересов
в ущерб другому. В законодательных решениях
релевантные соображения, по-видимому, являются
любыми соображениями, которые предлагаются
в качестве доводов и считаются уместными в
рамках общепринятых канонов аргументации. В
исполнительных и судебных решениях это будут более
323

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
специальные соображения, которые принимаются
как релевантные в рамках законов, управляющих
работой этих ветвей власти, хотя в трудных
случаях—когда законы хранят относительное
молчание—они могут быть расширены, чтобы включить
более общие соображения, релевантные для
законодателей. В каждом случае будет иметь место
требование к властям принимать решения на основе
подходящих соображений и разъяснять, какие именно
соображения ими движут.
Приводя аргументы в пользу порядка, при
котором публичные решения принимаются делибе-
ративным образом, я прибегаю к идеалу
«республики доводов», который Касс Санстейн (Sunstein
1993а; Sunstein 1993b; Sunstein 1993е) находит у
американских отцов-основателей и защищает, исходя
из собственных соображений. Согласно Санстейну,
традиционная республиканская позиция, и
особенно позиция, вдохновлявшая американцев в XVIII в.,
имела в виду политию, в рамках которой граждане
обладают равными правами и возможностями,
публичные вопросы решаются делиберацией на базе
соображений, разделяемых всеми, —они не
благоволят ни одной группе, ни даже статус-кво,—и
согласие выступает регулятивным идеалом,
показывающим, как следует решать вопросы; иначе говоря,
это проект делиберативной демократии (см. также:
Cohen 1989; Habermas 19945 Habermas 1995)·
Квентин Скиннер (Skinner 199fr Ч"1^)
поддерживает трактовку Санстейном традиционного
республиканизма. По его мнению, одной из
центральных тем классического и ренессансного гуманизма,
в котором вынашивались республиканские идеи,
была вера в диалогический разум: «нашим
лозунгом следовало бы считать audi alteram partem, всегда
выслушивай другую сторону». «Правильной
моделью,—говорит он,—всегда является модель
диалога, правильной позицией — готовность
договариваться, несмотря на соперничающие интуиции,
324

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
касающиеся применимости оценочных терминов.
Мы стремимся к достижению понимания и
разрешению диспутов через диалог».
Диалогическая модель была тепло встречена
в конце XVIII в. законодателями, которые
считали себя сторонниками республиканского идеала.
В частности, она использовалась для защиты
образа представителя в законодательном органе не как
депутата, выполняющего наказы избирателей, а как
того, кому доверены интересы всех граждан.
Приведем слова Роджера Шермана из его
выступления на Первом Континентальном конгрессе
Соединенных Штатов: «После того как народ выбирает
представителя, его долг — встречаться с другими
людьми из различных частей Союза, и советоваться
с ними, и быть заодно с ними в таких законах,
которые полезны для всего общества. Если бы дело было
в наказах, то от делиберации не было бы никакой
пользы» (см. в Sunstein 1993а: 22)· А вот что говорил
аббат Сиейес, выступая перед французским
Национальным собранием в сентябре 1789 г.: «Депутаты
находятся в Национальном собрании не для того,
чтобы возвещать здесь уже готовую волю их прямых
избирателей, но для того, чтобы обсуждать и
голосовать свободно, согласно их мнению,
освещаемому всем тем светом, который Собрание может
доставить каждому» (Rials 1983* 13)·
Поскольку нет сомнений в республиканском
происхождении предлагаемого Санстейном
понятия делиберативной демократии, постольку нет
сомнений и в том, что в его пользу могут быть
приведены республиканские доводы. Идеал свободы как
не-доминирования, а точнее идеал оспариваемо-
сти государственной власти гражданами
гарантирует поддержку республиканцами такого взгляда
на то, как должна работать демократия. До тех пор
пока публичное принятие решений не будет
реагировать на применимые соображения, делая это
на основе обсуждений, не будет и гарантированной
325

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
базы для его оспаривания различными
представителями населения. Не будет никакого способа,
который позволил бы отличить произвольное
правление от правления, не основанного на произволе.
Завершая обсуждение темы делиберативной
демократии, имеет смысл подчеркнуть одну
особенность доводов, приводимых здесь в ее пользу.
Ценность такой демократии, гласят эти доводы,
не зависит от возможности достижения людьми
высокой степени консенсуса по вопросам, которые
должны решаться в парламенте, в органах
исполнительной или судебной власти. Даже если
полного консенсуса нет, это не отменяет требования
эффективной оспариваемости и принятия решений
на основе обоснованной делиберации.
Ситуация напоминает то, что происходит в ходе
обычного разговора. Никогда не достигая согласия
по всем вопросам, мы можем возражать друг
другу—и весьма убедительно возражать,—не
соглашаясь с какими-то словами и поступками друг друга;
требуется просто, чтобы между нами было
достаточно много общего: в этом случае разговор не заходит
в тупик. Подобно этому, никогда не доходя до
момента, когда они действительно соглашаются или
могли бы согласиться относительно того, что
должно быть сделано правительством в какой-то
области, люди в обществе все же могут иметь
возможность приводить аргументы, признаваемые в
качестве релевантных всеми сторонами. До тех пор пока
люди имеют такую возможность—пока они не
потеряли способность понимать друг
друга,—оспаривание может быть эффективной интервенцией и
эффективным способом поддержания порядка.
Голос для оспаривания: инклюзивная республика
Довольно о том, что в достаточно абстрактном
виде требуется для того, чтобы люди имели базу
для оспаривания публичных решений. Но от базы
326

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
для оспаривания таких решений не будет большой
пользы, если нет доступных средств, позволяющих
выражать оспаривание. Что требует в этом плане
контестаторная форма демократии?
Она требует, чтобы для каждого способа
нарушения публичным принятием решений чьих-то
интересов или идей имелись средства, которые
позволяли бы отстаивать эти интересы и идеи. Демократия
должна быть не только делиберативной, но и
инклюзивной. Предположим, что законодательный
орган склонен к позиции, враждебно настроенной
к какой-то конкретной группе в обществе. Эта
группа будет иметь голос для оспаривания только в той
мере, в какой она обладает способностью выражать
свое несогласие с такой политикой и открыто
заявлять об этом с тем, чтобы это могло оказать
воздействие на предложенное законодательство. Или
предположим, что враждебный паттерн принятия
решений демонстрируют исполнительная или судебная
ветви власти. Потерпевшая группа будет иметь
голос для оспаривания только в том случае, если
способна протестовать против такого паттерна
потенциально эффективным способом: добиваться того,
чтобы ее услышали те, кто принимает решения.
Что нужно для того, чтобы наделить голосом
потенциальных оспаривателей? Что нужно, чтобы
предоставить им нечто большее, чем формальное
или номинальное право голоса? На уровне
законодательных решений совершенно необходимо, чтобы
звучали голоса, способные внушать доверие, когда
они говорят о проблемах и мнениях каждой
значимой группы, и заставлять законодателей обращать
делиберативное внимание на эти проблемы и
мнения. Чтобы звучать убедительно, эти голоса должны
исходить из той сферы, которую они представляют,
а не просто быть созвучны ей из симпатии (Pettit
ig94a); и поэтому в идеале группа должна иметь
представительство не по милости сенатских
ораторов, но благодаря присутствию собственных членов
327

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
(Phillips 1995)· По-настоящему инклюзивная
легислатура должна включать в качестве полноправных
голосов все голоса, существующие в обществе (Young
1990). Она должна гарантировать, что в ходе дебатов
собрание законодателей учтет важные соображения,
исходящие не только от ограниченного числа
привилегированных точек зрения, но и от всего спектра
взглядов, существующих в обществе.
Требование инклюзивности в отношении
легислатуры предлагает в зависимости от обстоятельств
целый веер рекомендаций, касающихся отбора
представителей и структуры законодательной
ветви. Очевидным способом селекции членов
легислатуры является механизм прямых выборов,
поскольку он повышает шансы на завоевание доверия
представляемых групп. Но выборы, затрагивающие
только региональный электорат, не гарантируют,
что различные значимые группы получат свой
голос. Поэтому необходимо найти другие механизмы.
В случае двухпалатной системы, которая должна
существовать в том числе по другим
соображениям, полезно будет использовать разные методы
выборов для каждой из двух палат. Если существуют
проблемы с представительством женщин, можно
потребовать от каждой из главных партий,
чтобы они выставляли по меньшей мере 40%
кандидатов-женщин. Если имеется аборигенное население,
которое распределено более или менее
равномерно, существенно важно оставлять некоторые места
специально для его представителей. Если имеется
меньшинство избирателей, которому трудно или
которое считает бесперспективным проходить
регистрацию и голосовать, не говоря уже о том,
чтобы баллотироваться на какой-то пост,
желательно будет ввести систему обязательной регистрации
и обязательного голосования. И так далее1.
ι. Заметим, что концепция контестаторной демократии не
предполагает, что, когда люди идут на выборы, они встают
328

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
Но довольно о том, как сделать легислатуру
инклюзивной. Как насчет обеспечения инклюзивности
в исполнительной и судебной ветвях? Здесь не
место обсуждать, в какой степени чиновники в этих
областях должны избираться населением и в какой
степени назначаться, т.е. назначаться парламентом
или органами, назначаемыми парламентом.
Однако ясно, что выборы могут играть незначительную
роль, и равным образом ясно, что, играй они
более важную роль, это привело бы к нежелательным
результатам. Работа исполнительных органов и
судов регулируется прежде всего законодательством
и требует компетентности и профессионализма,
которые не выявляются в результате борьбы на
выборах. Но как исполнительные органы и суды могут
быть инклюзивными, если они не избраны?
Как и в выборном представительстве, фактором,
который должен способствовать инклюзивности —
и это не самое важное требование, как мы вскоре
увидим, —является некоторый минимум
статистического представительства главных
заинтересованных групп. В соответствии с требованием к таким
органам, как жюри присяжных, быть делибератив-
ными, принимать решение на основе соображений,
касающихся того, является ли подзащитный
виновна делиберативную позицию и выражают обдуманное,
бесстрастное суждение о наилучшем варианте (см.:
Coleman and Ferejohn 1986; Cohen 1986; Brennan and Pettit 1990).
С точки зрения республиканских целей было бы хорошо,
если бы люди действительно голосовали на основе таких
суждений,—это служило бы дополнительной защитой
от доминирования над меньшинствами,—и именно это,
по некоторым данным, они в значительной мере и
делают (Kinder and Kiewiet 1979; Ю^1)· Но даже если люди
голосуют за своих представителей по самым эгоистичным
причинам, модель, которую мы описали, все же
способна работать достаточно хорошо. Нигде в описании
модели мы не предполагаем, что рядовые избиратели
должны быть общественными экспертами по политическим
курсам или партиям.
329

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ным вне всякого сомнения, мы, конечно, желаем,
чтобы жюри представляло самые разные слои
общества, включая те, к которым принадлежит
подзащитный, и те, к которым он не принадлежит.
Причина лежит на поверхности. Мы признаем, что, даже
если общественно нерепрезентативное жюри будет
делать свою делиберативную работу максимально
честно, оно все же может не понять в полной мере
всех релевантных факторов в силу своей
неспособности преодолеть какие-то барьеры. И мы признаем,
что, даже если жюри достигает такого понимания,
оно может не пользоваться той же степенью
доверия в обществе в целом, каким пользовался бы более
представительный орган. Чтобы люди поверили, что
их интересы и идеи будут поняты и к ним отнесутся
с уважением, в случае если они предстанут перед
судом по уголовным делам или перед судом
предстанет тот, кто совершил преступление против них, эти
люди должны знать, что жюри, которое разбирает их
дело, не будет настроено против них—не будет
контролироваться людьми, которые в том или ином
отношении отличаются от них.
То, что верно в отношении такого органа, как
жюри присяжных, верно в отношении любого
института, связанного с исполнительной и судебной
ветвями. Даже если люди, которые осуществляют
исполнительные и судебные функции, не
выбираются на свои должности, для республиканских
целей важно, что они не являются статистически
нерепрезентативными фигурами в отношении главных
общественных групп. Важно, чтобы в них не было
статистического доминирования, например,
представителей одной религии, одного тендера, одного
класса или одной национальности. Позвольте
исполнительной или судебной ветвям власти стать
статистически нерепрезентативными с точки зрения
главных заинтересованных групп, и исчезнет
гарантия того, что члены не представленных групп смогут
заставить себя выслушать в соответствующих кругах.
33°

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
Выше обсуждались требования инклюзивное™,
необходимые для того, чтобы люди имели голос для
оспаривания публичных решений. Отмечалось, что
инклюзивность требует выборного
представительства в легислатуре и статистического
представительства главных групп в исполнительной и судебной
ветвях власти. Но включение, получение голоса,
который хорошо слышно, не сводится к
удовлетворительному представительству. Важнее, особенно для
исполнительной и судебной ветвей, чтобы для вас
и представителей релевантного круга существовала
возможность, позволяющая заявлять протест
рассматриваемым представительным органам, в случае
если вы убеждены, что вопрос решен неправильно.
У вас должна быть возможность подавать жалобы
и апеллировать; вы должны иметь возможность
выставлять претензию и требовать ее удовлетворения.
Существует много каналов, с помощью которых
может быть реализован этот аспект
инклюзивности. Среди них —возможность направлять письма
своему члену парламента, требовать от омбудсме-
на, чтобы было проведено расследование,
подавать апелляции против судебного решения в более
высокую инстанцию, а также менее формальные
возможности, связанные с правом на
ассоциации, протесты и демонстрации. Как и в
отношении большинства мер, затронутых в обсуждении,
об этих мерах трудно судить в отрыве от
эмпирических реальностей. Но одно наблюдение с
некоторой долей уверенности все же можно сделать:
каналы оспаривания работают более эффективно, если
имеются общественные движения, такие как
зеленое, женское или движение потребителей, к
которым вы можете обратиться с вашей жалобой в
первую очередь. Такие движения должны будут помочь
с передачей жалоб, поскольку выполняют роль
первичного информационного центра, в котором
жалобы отсеиваются или сводятся воедино. И такие
движения могут работать очень эффективно, на-
ЗЗ1

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
стаивая на тех жалобах, которые они берут под свой
контроль, поскольку их голос слышен несравнимо
лучше голосов индивидуальных граждан. Мы
вернемся к вопросу о значимости таких общественных
движений в последней главе.
Завершая обсуждение того, что требует
инклюзивная демократия, следует сделать еще одно
важное замечание. По-видимому, самой главной
проблемой при придании любой системе
демократического правления по-настоящему инклюзивного
характера является то, что политикам, чтобы
выигрывать выборы, требуются деньги и что им
самим и партиям, которые они создают,
приходится зависеть от индивидов и компаний, которые их
финансируют. Такого рода зависимость
заставляет политиков особенно чутко относиться к
интересам спонсоров, и это означает, что парламент и
правительство, несмотря на выполнение формальных
требований, по существу перестают быть
инклюзивными. Те, кто финансирует политиков и
политические партии, ожидают, что их голос будет
лучше слышен в правительстве, чем голос тех, кто
этого не делает; те, кто не делает пожертвований или
у кого нет на это денег, не имеют таких же шансов
на должное представительство своих интересов
и идей в коридорах власти.
Что делать для исправления этого положения?
Простого решения здесь нет, но ясно, на что следует
обратить внимание. Необходимо поставить и
исследовать следующие вопросы. Нельзя ли ограничить
частные пожертвования в ходе избирательных
кампаний и сделать разрешенные пожертвования
публичными? Нельзя ли публично финансировать
политических кандидатов, скажем, обосновывая это
прежними заслугами, достижениями их партии или
степенью общественной поддержки, которую они
могут продемонстрировать? Нельзя ли гражданам
направлять определенную часть налогов, которые
они платят, или денежного пособия, которое они по-
332

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
лучают от государства, на поддержку той или иной
выбранной ими партии? И, наконец, нельзя ли
ввести запреты или ограничения, касающиеся
политической рекламы, имея в виду, что такая реклама
стоит очень дорого и не очень желательна: как мы
хорошо знаем, с ее помощью политические дебаты легко
превращаются в кукольный фарс (Sunstein 1993^)?
Проблема контроля над влиянием, которое
оказывают экономически могущественные лица на
политиков и, в более общем плане, на государственное
правление, является одновременно очень старой —
некоторые традиционные республиканцы
предлагали вводить строгие лимиты на размеры
индивидуального богатства — и очень актуальной
и современной. Наиболее ярко она
проявляется в финансировании избирательных кампаний,
но, конечно, имеет и другие аспекты. Например,
экономически могущественные индивиды и
корпорации могут получить особый голос в
кулуарах правительства не просто в результате
финансирования партий, но также благодаря тому, что
их инициативы — скажем, касающиеся
размещения промышленных предприятий — могут иметь
важнейшие последствия для судеб правительства.
Одной из важнейших задач для республиканской
теории должен стать поиск мер, которые
позволили бы полностью отделить друг от друга мир
государственного правления и мир бизнеса.
Форум для оспаривания: респонсивная республика
Наконец, перейдем к третьей предпосылке,
которая должна выполняться, если полития собирается
реализовать условие оспариваемости и быть
демократической в контестаторном смысле. Если
полития носит делиберативный характер, то граждане
будут иметь базу для оспаривания любого
публичного решения — законодательного,
исполнительного или судебного. А если полития инклюзивна,
333

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
то во всех уголках общества у людей будет голос
для выражения своих оспариваний. Третья
предпосылка оспариваемости заключается в том, что люди
должны иметь не только базу и голос для
оспаривания, но им также должен быть гарантирован форум,
на котором надлежащим образом может быть
заслушано то, что они хотят оспорить. Полития
должна быть делиберативной и инклюзивной, но
равным образом она должна быть и респонсивной.
Эта третья предпосылка ставит два общих
вопроса. Первый —каких процедур достаточно, чтобы
гарантировать надлежащее заслушивание
оспаривания? И второй —какие результаты могут
удовлетворить тех, кто высказывает желание что-то
оспорить? Разберем эти вопросы по порядку.
Когда мы думаем о людях, получающих
возможность быть выслушанными по поводу какого-то
вызова, который они бросают публичному принятию
решений, перед нами возникает образ народного
движения, широких споров и дебатов и
постепенного законодательного урегулирования. Мы
думаем о женском движении, зеленом движении,
движении за права геев и движениях, которые отстаивают
права национальных меньшинств и
аборигенных народов. Этот образ не является неуместным.
В контестаторной демократии абсолютно
необходимо, чтобы люди были способны объединяться
вокруг групповых идентичностей, которые ранее
подавлялись, или чтобы они были привержены
какому-то делу, которое ранее находилось под
спудом, а также чтобы они имели возможность
склонить общественное мнение и политическую жизнь
на свою сторону. Любая демократия,
собирающаяся служить республиканским целям, должна
предоставлять такую возможность вновь возникающим
лояльностям и приверженностям; она должна быть
открытой для глубоких и масштабных
преобразований.
334

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
Несмотря на то, что этот образ стоит в центре
представлений о респонсивной республике, важно
признать, что должны иметь место и другие, менее
масштабные процедуры, дающие возможность
заслушивать оспаривание. Например, должны быть
процедуры, которые обеспечивают заслушивание более
или менее рутинного оспаривания исполнительных
и судебных решений. Должны существовать
процедуры, гарантирующие, например, что чиновники,
полиция или суды не смогут игнорировать претензии,
которые им предъявляются. Эти органы обязаны
отвечать за свое поведение, по крайней мере реагировать
на жалобы, прошедшие первоначальный отсев и
доведенные до апелляции определенного уровня. Нет
никакой возможности систематически гарантировать
такие заслушивания, если единственными
имеющимися в наличии процедурами становится суматоха,
связанная с неформальным народным протестом.
Но потребность в формальных и рутинных
процедурах объясняется не просто неосуществимостью
частого обращения к широким прениям сторон.
Имеется некоторое количество вариантов оспаривания,
для которых народные дебаты становятся наихудшим
способом рассмотрения жалоб. В этих случаях конте-
статорная демократия требует, чтобы жалобы были
деполитизированы и рассмотрены вдали от
волнений или народных дискуссий и даже вдали от театра
парламентских дебатов. В таких случаях демократия
требует относительной тишины парламентского
межпартийного комитета, или формального
бюрократического расследования, или постоянно действующей
коллегии по апелляциям, или квазисудебного
трибунала, или автономной профессиональной
организации. Только в такой тишине —когда политические
голоса приглушены (Holmes 1988)—оспаривание
может быть заслушано со всем вниманием.
Этот вывод был усвоен в отношении по меньшей
мере некоторых вопросов: возьмем, например,
вопрос о независимости центральных банков. Но он
335

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
не был усвоен в достаточном количестве областей,
и республиканская философия призывает к
радикальному пересмотру существующей
практики. Посмотрим, например, что происходит в
сфере преступности. Все криминологи знают, что
суровые и предполагающие строгий режим наказания
не способствуют снижению уровня преступности
и не идут на благо общества; напротив, они могут
привести к тому, что преступники образуют особый
класс и создают эффективно работающие структуры
и группировки (Braithwaite 1989; Брейтуэйт 2002).
Но, несмотря на обилие оспаривания в отношении
работы уголовной юстиции, паттерн назначения
наказаний в последние годы не меняется или
почти не меняется. Наоборот, политические деятели
во многих странах настаивают на ужесточении
существующей политики.
Одной из вероятных причин является то, что
возражения против практики уголовной юстиции
обычно звучат на публичных политизированных
форумах, что ведет к целому ряду негативных
последствий. Когда к осужденным применяют
жесткие меры наказания и их приговаривают к
длительному тюремному заключению, это почти
не вызывает или вовсе не вызывает скандала на
таком форуме. Но когда с осужденными обращаются
мягко, или когда заключенных отпускают на
свободу за хорошее поведение, или им разрешают побыть
на воле под честное слово, всегда существует
возможность для скандала и нагнетания недовольства
со стороны общественного мнения. Соверши такой
человек еще одно преступление, особенно с
элементами жестокости, и пресса не упустит своего шанса,
публика будет негодовать, а от правительства будут
требовать положить конец слишком мягкому
обращению с преступниками.
Соответственно описанному паттерну,
нарушения, связанные с жестоким обращением,
общественное мнение игнорирует, в то время как нарушения,
336

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
связанные с излишней мягкостью к преступникам —
даже если это единичные случаи среди тысяч
других,—вызывают широкий резонанс. Результаты
чрезмерно жестокого наказания, ошибочно
принимаемые за позитивные, не замечаются и не вызывают
сожаления; результаты мягкого наказания,
ошибочно принимаемые за негативные, выставляются
напоказ и осуждаются повсеместно (см.: Macdonagh 1958
and Pettit 1992)· И этот несбалансированный паттерн,
дающий команду на регулирование, усугубляется
тем, что от политиков, которые призваны
реагировать на нарушения, ожидается демонстрация
озабоченности, передаваемой в газетных заголовках или
теленовостях. Их не поймут, если они начнут
говорить о долгосрочной политике и позитивном
влиянии мягкости на уровень рецидивизма, и они
поддаются соблазну и всем своим видом изображают
крайнюю озабоченность, призывая к борьбе с
криминалом и еще более суровому обращению с
преступниками.
Если эта проблема имеет решение, если
республиканская демократия надеется добиться более
внимательного заслушивания веских возражений
против практики уголовной юстиции, то это потребует
перехода к совершенно другому типу заслушивания,
чем тот, который принят сегодня. Глупо было бы
предлагать проект какого-то альтернативного
института для заслушивания возражений, но ясно
одно: если практика уголовной юстиции должна
быть прекращена в ее нынешнем паттерне
доминирования, то ответные меры, которые
составляют практику, должны определяться автономными
профессионально подготовленными
организациями, не подверженными воздействию грома и
молний публичных дебатов; они должны определяться
деполитизированным образом. В такого рода
случаях контестаторная демократия требует, чтобы демос
и представители демоса в легислатуре по большей
части воздерживались от действий и помалкивали.
337

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Выше обсуждался вопрос о том, какие
процедуры должны применяться для заслушивания
оспариваний в рамках делиберативной и инклюзивной
демократии. Второй вопрос касается результатов,
к которым должны приводить такие заслушивания,
с тем чтобы ответные действия приносили
результаты и приводили к положению, при котором
государство не доминирует над оспаривающими
сторонами.
Разумеется, ответное действие будет
удовлетворительным, если оно поддерживает оспаривание и
требует от публичного органа изменить решение и,
возможно, обеспечить какую-то компенсацию. Однако
не всякое оспаривание может быть удовлетворено.
И поэтому вопрос заключается в том, каким образом
оспаривающая сторона все же может быть
заверена в том, что она сама или те, кого она представляет,
не подвергаются произвольной власти и не
подвергаются доминированию со стороны правительства.
Оспаривание может не достигать цели по двум
причинам. Первая причина в том, что оно
представляет очевидный эгоистический интерес
оспаривающего индивида или оспаривающей группы и
принимается решение, согласно которому общий интерес
требует негативного решения в отношении именно
этой стороны. Рассмотрим апелляцию
осужденного, поданную в связи с его осуждением или
вынесенным приговором, или апелляцию группы местных
жителей против строительства в их районе
дороги или аэропорта. В такого рода случаях
оспаривающая сторона может быть совершенно уверена
в пользовании свободой как не-доминированием,
даже если решение принимается не в ее пользу.
Необходимо лишь убедить ее, что решение принято
в соответствии с ее представлениями о надлежащих
процедурах и в конечном счете продиктовано
интересами, которые она разделяет с другими:
заинтересованностью в порядке, который обеспечивает
система уголовной юстиции, или заинтересованно-
33»

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
стью в возможностях передвижения, реализуемых
дорогами и аэропортами. Проигравшая сторона
может горько сожалеть, что решение принято не в ее
пользу, но при этом будет уверена, что нанесенный
ей ущерб является чем-то вроде несчастного случая
или природного катаклизма; ей не придется
считать его результатом доминирования государства
или каких-то группировок в государстве.
Второй причиной, по которой оспаривание
не достигает цели, может стать то, что оно
представляет не эгоистический интерес
соответствующей стороны, а оценку меньшинством того, что
является общим интересом. Это сложный случай,
в котором надо постараться сделать так, чтобы
решение не выглядело для разочарованных им
индивидов или группы как доминирование. Имеются
два варианта: один легкий, другой трудный.
В более легком варианте оспариваемый вопрос
не имеет большого личного или культурного
значения для данной стороны. Предметом оспаривания
могут служить такие вопросы, как субсидирование
частных школ, строительство транспортной
системы вблизи автомобильной или железной
дороги, постоянное расширение границ существующих
городов. Сторона, разочарованная в результатах
оспаривания, должна быть способна признать, что
мнения разумных людей могут не совпадать. И
поэтому, в рамках подходящего институционального
порядка, такую сторону можно будет убедить в том,
что решение против нее принимается в
соответствии с процедурами, которые она сама одобряет,—
например, если она сама считает убедительными
высказываемые соображения,—и что это решение
представляет собой честную попытку определить
общий интерес. Если они в этом уверены —если то,
как все это делается, позволяет им оставаться в
такой уверенности, —то они могут согласиться с
решением, совершенно не испытывая чувства, что они
подвергаются доминированию.
339

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Это наблюдение подкрепляется эмпирическими
данными. Тайлер и Митчелл (Tyler and Mitchell К)94:
746) подводят итог соответствующим
исследованиям: «Исследование показывает, что ключевым
фактором, влияющим на восприятие легитимности
власти, является честное следование процедурам.
Процедуры оказались важнее и результата —неважно,
выиграл человек или проиграл,—и справедливости
результата» (см. также: Lind and Tyler 1988). Одной
из самых трудных проблем современной
демократии является легализация добровольных абортов.
И здесь исследователи обнаружили, в
подкрепление своих выводов, что граждане США считают
легитимными решения Верховного суда,
касающиеся абортов, и соглашаются с ними главным образом
в зависимости от того, считают ли они честными
процедуры принятия этих решений.
«Институциональная легитимность важнее и согласия с
прежними решениями суда в целом, и с прежними
решениями суда, которые специально затрагивают
вопрос об абортах» (Tyler and Mitchell 1994: 789).
Но предположим, если перейти к более трудному
варианту нашего второго случая, что
рассматриваемое оспаривание касается по-настоящему
актуальной проблемы, личной или культурной. Проблема
может иметь отношение к тому, будет или не будет
вынужден человек делать что-то оскорбительное
в религиозном смысле, или что-то, что идет против
его совести. Или она может быть связана с тем,
следует ли признавать традиционные законы
аборигенного населения, или —следует ли вводить
институциональный порядок, которого страстно желают,
скажем, мужчины или женщины гомосексуальной
ориентации. Как сделать так, чтобы
разочарованная сторона не почувствовала, что подвергается
доминированию в такой ситуации?
Предположим, в качестве наихудшего сценария,
что разочарованные индивид или группа не могут
расценивать вынесенное не в их пользу решение
340

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
иначе, как произвол. С их точки зрения, решение,
принятое в связи с их оспариванием,
поддерживает форму вмешательства, которое не диктуется
общим интересом, разделяемый ими с другими; или,
если вмешательство диктуется общим интересом,
решение не соответствует процедурам, с которыми
они могут согласиться. Как сделать так, чтобы
правительство не было доминирующей стороной в
отношении таких индивидов и групп?
В пределе идеал не-доминирования может
потребовать в релевантных случаях, чтобы группе
было позволено отделиться и образовать
отдельную территорию или, по меньшей мере, получить
независимую юрисдикцию; эта возможность
должна всегда присутствовать. Но отделение не
всегда возможно и не всегда желательно, даже с точки
зрения интересов отделяющихся сторон. Поэтому
важно зафиксировать, что, если отставить в
сторону предельный случай отделения, все еще остается
возможность для сохранения свободы как
не-доминирования среди радикальных диссидентов.
Меры, которые могут способствовать достижению
этого результата, можно назвать, используя
рамочное представление, мерами процедурного отказа
от общих обязательств по соображениям
морального порядка.
В любом республиканском обществе должно
быть место для особого обращения с
инакомыслящими индивидами и группами. Это не должно
создавать возможности для эксплуатации одних
индивидов другими — и тем самым произвольного
вмешательства в их дела,—позволяя избежать тягот
системы принуждения, выгодами которой они
продолжают пользоваться. Но существует масса
способов, с помощью которых индивиды или группы
могли бы получить особый статус на основе
процедуры отказа от обязательств по моральным
соображениям, не стремясь к эксплуатации. Вспомним
о мерах, которые часто требуют аборигенные наро-
341

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ды в постколониальных обществах. Вспомним
также об уступках, на которые в Соединенных
Штатах идут в отношении таких религиозных групп,
как амиши. Или возьмем правила, разрешающие
тем, кто отказывается от обычной военной
службы, выполнять другие обязательные работы. Как
и раньше, я могу лишь указать здесь на
возможности, которые требуют тщательного эмпирического
исследования. Но ясно, что такие возможности
существуют и что в рамках республиканского
принятия решений их исследование должно
рассматриваться как имеющее первостепенное значение.
Новая концепция демократии
Мы видели в первой части этой главы, что не-доми-
нирующее республиканское правительство должно
действовать в соответствии с конституционными
ограничениями, которые защищают от
манипуляций политическим инструментарием со стороны
групповых интересов. Но во второй части главы
было показано, что в рамках любой системы
правления, независимо от степени ее
конституционности и не-манипулируемости, должны существовать
площадки, на которых публичная власть
принимает решения и осуществляет свои полномочия. И мы
доказывали, что для того, чтобы такое принятие
решений не угрожало свободе как не-доминированию,
оно должно быть эффективно оспариваемым. Если
говорить более конкретно, то оно должно
подчиняться ограничениям, налагаемым контестаторной
формой демократии —демократии, которая
следует делиберативным паттернам принятия решений,
включает все главные и отличающиеся друг от
друга голоса в обществе и реагирует надлежащим
образом на оспаривание.
Хотя мы обсуждали конституционные
ограничения и даже вероятные цели республиканского
государства прежде, чем было введено понятие конте-
342

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
статорнои демократии, понятие демократии имеет
приоритетное значение. Описание
республиканских целей и конституционных требований
является предварительным, диктуемым теорией
рассказом о форме, которую могла бы принять республика.
Но как только контестаторная демократия
воплощается в жизнь, ситуация меняется кардинально.
Если функционирование этой демократии
приводит к появлению целей, отличающихся от
обозначенных нами выше, или вынуждает пересмотреть
конституционные ограничения, то очевидно, что
на первом месте должны стоять требования
демократического процесса. И точно так же, если
функционирование этой демократии вызывает
реорганизацию способов оспаривания, то на первом месте
должен стоять демократический процесс.
Ни один текст и ни одна традиция не имеют
такого значения, как результаты
демократического процесса. Если институты, отбираемые в ходе
развития этого процесса, исключаются с помощью
ссылки на безличный авторитет, это значит, что по-
лития недостаточно учитывает интересы и идеи
населения. Тезис о том, что демократический процесс
является последней апелляционной инстанцией,
конечно, имеет здесь совсем другое звучание, чем
то, которое он мог бы иметь в популистских
кругах; процесс, который здесь имеется в виду,
является, по сути дела, процессом оспаривания, а не
процессом принятия решений большинством голосов.
Нет и речи о том, что люди в неком коллективном
воплощении или через некое коллективное
представительство являются волей высшего порядка.
В рамках контестаторного образа демократический
процесс устроен таким образом, чтобы позволить
предписаниям разума материализоваться и
претвориться в жизнь; этот процесс не оставляет
отдельного места для воли.
Насколько новая концепция контестаторной
демократии совместима с республиканской традици-
343

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ей? Республиканская традиция, по крайней мере
в той форме, которую она приняла в
англоязычном мире, была склонна, как мы видели, к акценту
на том факте, что некоторые законы испытывались
и проверялись в течение долгой истории
оспаривания: они были частью древней и освященной
веками конституции свободы. По словам одного
комментатора, «закон, которому, как считали друзья
свободы, была вверена защита свободы, был не
кодексом важных правил или принципов, но
ограничением произвольной власти,—древний закон,
народный закон, справедливый закон, обычное право
общества» (Reid 1988: 63).
С точки зрения нашей концепции демократии
акцент на привлекательности серьезно и долго
проверявшегося закона имеет смысл. Ибо важно
именно то, что демократия создает среду для селекции
законов, которая гарантирует, что выжившие
законы, как правило, являются
удовлетворительными в той мере, в какой они показали, что
способны выстоять перед оспариваниями и, как можно
полагать, отвечают интересам и идеям всех
граждан. Главное отличие концепции демократии,
в центре которой находится понятие оспариваемо-
сти, и стандартных концепций, ориентированных
на согласие, состоит именно в том, что наша
концепция опирается на процесс селекции, в то
время как другие концепции опираются на процесс
планирования. Идея древней конституции имеет
точки соприкосновения с селекционным аспектом
контестаторного подхода.
Но контестаторный подход имеет и другие
общие черты с республиканской традицией. Джон
Локк хорошо известен как мыслитель,
подчеркивавший значение договора и согласия как
фундамента правления. Однако, характеризуя
правление, Локк предлагал еще одну метафору и говорил,
что помимо договорного аспекта у правления
имеется аспект доверия, который требуется для того,
344

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
чтобы правители могли править от имени
народа (Finn 1993)· Эта идея серьезно повлияла на
образ мысли английских республиканцев и
проявилась, например, в замечании Тома Пейна (Paine
1989: 168) о монархическом произволе, состоящем
в том, что это индивидуальная власть, «целью
которой является он сам, а не res-publica» (ср.:
Sydney 1996: ^Э-200)· «Республиканское правление,—
доказывал Пейн,—заключается не в чем ином, как
в том, что правление устанавливается и
осуществляется в публичных интересах, как коллективных,
так и индивидуальных».
Идея правления как своего рода юридической
доверенности—более или менее четко составленной
инструкции, которой правители должны хранить
верность, —сопровождается еще одной идеей,
состоящей в том, что люди имеют право оспорить то,
насколько полно и хорошо правление
распоряжается этим доверием. В предельном случае эта идея
сопровождает идею, защищаемую Локком и
английскими республиканцами, что если правительство
не справляется со своей работой, то народ имеет
право оказать ему сопротивление и устроить
переворот. Эта линия мысли явно принадлежит конте-
статорному образу демократии и доказывает, что
такой образ не чужд республиканской традиции. Она
говорит о том, в чем заключается суверенитет
народа: он не в электоральном подтверждении, но в
праве на сопротивление (Pasquino 1996)»что полностью
соответствует контестаторному взгляду.
Отличие от плюрализма групп интересов
Контестаторная концепция демократии
знаменует собой решительный разрыв с некоторыми
общепринятыми способами мышления. Она
порывает с концепцией демократии, для которой мнение
большинства священно, в какие бы одежды ни
рядились мажоритарные взгляды. Особенно сильно
345

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
она отличается от плюрализма групп интересов,
подвергнутого убедительной критике Кассом Сан-
стейном (Sunstein 1993а)> и я хотел бы завершить
главу рассмотрением контестаторной концепции
в ее противопоставлении плюрализму.
Контестаторная республика выдвигает на
передний план разум в том смысле, что требует от лиц,
принимающих решения, делать это прозрачно
и беспристрастно, на основе нейтральных
соображений. Парадигма групп интересов ставит разум
не на передний, а на задний план. На ее взгляд,
наилучшим способом организации публичной
жизни была бы система, в которой все происходило бы
в соответствии с разумом —в частности, все
происходило бы так, чтобы производить максимальное
удовлетворение предпочтений,—и люди внутри
такой системы преследовали только свои
собственные интересы.
Парадигма групп интересов исходит из идеи
невидимой руки, которую экономисты превозносят
на протяжении двух последних веков. На
свободном рынке, говорят нам, покупатели ищут товары
по самой выгодной цене, продавцы пытаются
помешать конкурентам в поиске покупателей —иначе
говоря, покупатели и продавцы, и те и другие, ведут
себя совершенно эгоистическим образом,—и это
означает, что, как бы при помощи благодатной
невидимой руки, товары становятся доступны по
конкурентной, т.е. по самой низкой цене, приемлемой
для продавцов, остающихся в бизнесе. Свободный
рынок —это система, которая выполняет работу
разума, принося результат, который является
наилучшим для всех, и принося такой результат несмотря
на тот факт —на самом деле в результате того
факта,—что агенты, действующие в этой системе,
преследуют только свои собственные цели.
Парадигма групп интересов предполагает, что
в рамках надлежащей системы та же магия может
быть реализована не только в экономике, но и в по-
346

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
литике. Представим, что государство — это
предприятие, поставляющее товары и услуги, такие как
закон и порядок, защита от внешних врагов,
здравоохранение и т.п. вещи, которых нет на рынке.
Что нужно сделать для того, чтобы потребители
таких услуг —граждане —получали наивысшую
степень удовлетворения своих предпочтений? Каким
образом достичь целей разума в этом смысле? Идея
групп интересов состоит в том, что мы должны
создать систему выборов, назначений и принятия
решений—часто считают, что такая система у нас уже
есть,—которая гарантирует, что если люди будут
вести себя как добропорядочные эгоистичные
потребители и если чиновники будут вести себя как
добропорядочные, сосредоточивающие внимание
на потребителях поставщики, то результатом
станет самый высокий из возможных уровень
удовлетворения предпочтений. Пусть граждане голосуют
за кандидатов и политику, которая обещает
наилучшим образом удовлетворять их личные
интересы. Пусть законодатели голосуют за политику,
которая предоставит им наилучший шанс на
переизбрание. И пусть правительство и судебные
органы действуют таким способом, который лучше
всего отвечает законодательной или, возможно,
народной воле, благодаря которой они занимают свои
посты. В надлежащей системе выборов и
назначений, говорят нам, результатом будет то, что
граждане смогут пользоваться более высокой степенью
удовлетворения предпочтений —или той же
степенью, но более надежным образом,—чем та, на
которую они могли бы надеяться при любом
альтернативном режиме, особенно республиканском (см.:
Dahl 1956; Даль 1992; Truman 1951; Stigler 1971)·
Несмотря на то, что этот взгляд на политику,
прибегающий к понятиям деловых интересов или
невидимой руки, приобрел статус почти
ортодоксального подхода лишь в нынешнем столетии, он
был впервые четко сформулирован Бернардом Ман-
347

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
девилем (Mandeville 1924; Мандевиль 1974) в
начале XVIII века Мандевиль доказывал, вразрез с
республиканской ортодоксией, что частные пороки
способствуют общественным выгодам (Hayek 1978:
eh. 15; Хайек 1992: гл. 15). Наилучшие публичные
результаты достигаются не посредством интернализа-
ции гражданами и народом общего блага и
обдумывания того, как индивид может содействовать
общему благу, а при помощи поощрения всех и каждого
к тому, чтобы работать на самих себя и опираться
на общественную систему в надежде на то, что она
приведет, как бы опосредованно это ни
происходило, к максимизации общего блага. Адам Смит,
разрабатывая свои экономические теории, ввел в
литературу термин «невидимая рука» (Smith 1982: 184-
185; Смит 1997: 1&5)- Несмотря на то, что в других
отношениях Смит был по складу мышления
республиканцем (Winch 1978) и всячески стремился
дистанцироваться от Мандевиля, он, по-видимому,
сделал больше чем кто-либо другой для
распространения взглядов последнего на политику. Когда идея
невидимой руки завоевала широкую популярность,
люди неминуемо, рано или поздно, должны были
прийти к тому, чтобы использовать ее для
осмысления не только экономики, но и политики.
Встает множество вопросов —поразительно, как
их много,—касающихся того, в какой степени
может быть реализована концепция групп интересов.
Например, в какой степени можно ожидать, даже
от эгоистичных индивидов, что их интересы
будут проявляться в результатах выборов, учитывая,
что шансы повлиять на такие результаты
ничтожны и что имеются другие, «экспрессивные»
интересы, т.е. интересы, нацеленные на выражение
точки зрения, которым служит голосование (Brennan
and Lomasky 1993)· Или —в какой степени можно
ожидать от любой системы голосования, способной
справиться с различными возможными
совокупностями предпочтений, что она выполнит вероятные
348

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
ограничения (Arrow 1963; Эрроу 2004). И можно ли
ожидать от чиновников, избираемых и неизбирае-
мых, что они не воспользуются благоприятной
возможностью и не поддадутся влиянию,
неприемлемому в рамках плюралистических представлений
(McLean 1987)· Но, отставляя в сторону эти
вопросы, республиканская точка зрения предлагает
собственный аргумент против идеала группы интересов.
Какой бы желательной ни казалась
максимизация удовлетворения предпочтений в целом,
невидимая рука как способ достижения этой цели
означает, что индивиды подвергаются с самых разных
сторон опасности произвольной власти. Возьмем
чиновников с их решимостью делать все, чтобы
оставаться при должностях, невзирая на
соображения не-доминирования, которые я или другие будут
приводить против их поведения. «При чем здесь
аргументы, на нашей стороне превосходство в
численности»,—скажут они, и я должен буду считать,
что в какой-то степени они обладают произвольной
властью надо мной. Если мы рассмотрим суды и
обнаружим стремление толковать закон, не обращая
внимания на предназначение конституции,
состоящее в установлении беспристрастного правления,—
обращая внимание только на волю большинства,
отраженную в публичных документах,—то в той
степени, в какой воля большинства может поставить
меня и мне подобных в невыгодное положение, мне
придется считать суды средствами, благодаря
которым я отдан на милость этой воле. И так далее.
Поэтому вытеснение разума на задний план,
рекомендуемое плюрализмом групп интересов,
наносит существенный вред цели продвижения свободы
как не-доминирования. Даже если бы истолкование
потребностей разума как удовлетворения
предпочтений не вызывало вопросов, должно быть ясно,
что республиканцы выступают против предложения
плюрализма сделать двигателем политической
жизни эгоистическое или «голое» предпочтение (Sun-
349

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
stein ig93a: 25)· Сделать голое предпочтение
двигателем общественной жизни —значит оставить всех
слабых индивидов без защиты перед голыми
предпочтениями сильных: превратить их в заложников
любого зла, которое те способны им причинить. Нет
ничего более далекого от республиканского идеала.
Предлагая выдвинуть на первый план разум,
республиканская концепция контестаторной
демократии выступает самым решительным образом
против плюрализма. Эта парадигма должна быть
предана анафеме.
Должны ли республиканцы выступать против
свободного рынка подобно тому, как, следуя этой
аргументации, они выступают против
предложения организовать политику на рыночных
принципах? Нет, не должны. Верно, что на свободном
рынке, согласно теориям экономистов, индивиды
противостоят друг другу как носители голых
предпочтений, и каждый стремится сделать все
возможное для удовлетворения этих предпочтений.
Однако если не учитывать огромных различий в
рыночной власти, этот порядок не означает, что любой
человек подвергается возможности
произвольного вмешательства со стороны любого другого
человека или группы. Один продавец может
вмешиваться в дела другого, сбивая цены, но другой
свободен, оставаясь выше уровня конкурентной цены,
в ответ тоже сбить цены; таким образом, нет и речи
о постоянном состоянии незащищенности от
вмешательства со стороны другого. Проблемы,
связанные с формированием предпочтений большинства,
ставшие настоящим бедствием для политической
жизни, не обязательно имеют параллели на
рынке, и поэтому я не нахожу здесь тех же
возможностей доминирования, к которым могла бы привести
плюралистическая политика. Идеал
контестаторной демократии предполагает ревизию, но эта
ревизия не настолько радикальна, чтобы заявлять о
неприятии любой формы рыночной системы.

ГЛАВА 7
Республиканское
регулирование
ВПЛОТЬ до настоящего момента, обсуждая
республиканские институты, я
сосредоточивал внимание на целях, которые должна
ставить республика, и формах, в которые она должна
облекаться. Мне хотелось понять, что должно
делать республиканское государство в
противостоянии доминированию, которое сопровождает
личное dominium. И я пытался разобраться, какие меры
следует принимать государству, чтобы ослабить
присутствие произвола в своих собственных
механизмах принуждения и не допустить
доминирования государственного Imperium.
Но эти рекомендации, быть может, говорят
о недостижимых вещах. Возможно, лишь существа
высшего рода — богоподобные, машиноподобные
или еще какие-нибудь —способны поддерживать
республиканский режим такого рода. Возможно,
лишь такие подданные способны
отождествляться с республиканскими целями и избегать
злоупотреблений республиканскими формами: несмотря
на все ограничения конституции и демократии,
такие злоупотребления возможны всегда. Иначе
говоря, режим не будет защищен от превратностей
обычной человеческой природы. Откуда мы
знаем, что люди способны к паттернам поведения,
необходимым для появления и стабилизации такого
государства? Откуда известно, что республика,
которую я описал в общих чертах, является
осуществимым идеалом?
351

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Вопрос об осуществимости может
обсуждаться в отношении граждан в целом или в отношении
более узкого круга граждан, занимающих
государственные посты. Но предположим, что все
граждане могут быть адекватно мотивированы санкциями
закона при условии самого малого количества
гражданской добродетели, описанию которой
посвящена следующая глава. Я сосредоточусь здесь на
осуществимости наших республиканских предложений
в отношении тех, кто находится у власти. Вопрос
заключается в том, есть ли у нас веские основания
полагать, что люди, занимающие властные посты в
республике, будут вести себя в соответствии с нашими
предложениями? Можем ли мы на самом деле
ожидать от республиканских властей, что они будут
всегда и во всем соответствовать паттернам,
необходимым для продвижения свободы как не-доминирова-
ния? Можно ли ожидать, что они поведут себя так,
как это необходимо для продвижения
республиканских целей и сохранения республиканских форм?
Но даже этот вопрос неоднозначен. Одно дело
ожидать послушания от тех, кто занимает
моральную позицию и рьяно защищает
республиканский идеал. Другое дело ожидать такого
поведения от тех, кто, наоборот, не вполне разделяет этот
идеал. Первый вопрос касается моральной
осуществимости республиканизма, а второй — его
психологической осуществимости. Далее в этой главе
я сосредоточиваю внимание на втором,
психологическом вопросе, но все же скажу несколько слов
о моральной проблеме.
Республиканизм — это консеквенциалистская
теория, ставящая перед государством, в частности
перед государственными органами, задачу
продвижения свободы как не-доминирования.
Предположим, что власти берутся за эту цель пылко и с
энтузиазмом. Не возникает ли здесь проблемы, не
будут ли они во имя республиканских целей ломать
те формы, которые мы, конструкторы системы, счи-
352

РЕСПУБЛИКАНСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ
таем необходимыми для достижения цели (Lyons
1982)? Не означает ли это, что они будут брать закон
в свои руки —пачкать руки (Coady 1993) — и
продвигать республиканские цели не-республиканскими
средствами? Не должен ли, как часто рассуждают,
шериф утилитаристских взглядов, который думает
о продвижении всеобщего счастья, посадить в
тюрьму невиновного человека, чтобы избежать худших
последствий бунта (McCloskey 1993)? Не будут ли
точно так же республиканские чиновники,
преданные делу всеобщего не-доминирования, нарушать
правила? Если бы республиканизм был морально
неосуществим в этом отношении, это стало бы очень
серьезной проблемой, подрывающей способность
людей конструировать конституции и институты,
а в конечном счете способность составлять планы
и добиваться желаемых результатов.
Однако, какие бы возражения ни выдвигались
против утилитаристской цели всеобщего счастья,
республиканская цель свободы как
не-доминирования не ставит серьезной проблемы моральной
неосуществимости (Braithwaite and Pettit 199°: 71_8).
Люди пользуются свободой как не-доминировани-
ем в той мере, в какой никто не вправе
произвольно вмешиваться в их жизнь. Ревностные агенты,
идущие на нарушение инструкций ради того,
чтобы продвигать не-доминирование, наделяют себя
произвольной властью и используют
соответствующие ресурсы, ибо поступают способом, который
дает их собственному беспрекословному суждению
власть над другими. И это присвоение ресурсов
влияет не только на не-доминирование тех, кто
в том или ином случае подвергается воздействию,
но и на не-доминирование большей части общества.
Рьяные агенты ставят себя над всеми, а не просто
над некоторыми членами общества. Думая, что
могут максимизировать не-доминирование, превышая
записанные в инструкции полномочия, они почти
наверняка ошибаются. Какого бы не-доминирова-
353

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ния они ни надеялись достичь, нарушая
инструкции, вряд ли оно будет больше того сплошного
доминирования, которому их действия подвергают
население в целом.
Против этого можно возразить, что
доминирование государственных агентов, осуществляемое в
отношении меня и мне подобных в результате
тайного вмешательства в жизнь кого-то еще, само по себе
не наносит вреда, пока мы находимся в неведении
о том, что подвергаемся доминированию.
Поэтому агенты могут решить, что вмешательство
имеет смысл, если шансы его обнаружить достаточно
малы. Отвечаю: ни один агент не может быть
уверен, что его не раскроют, а цена вопроса столь
велика, в случае если его раскроют, что достаточных
оснований для превышения полномочий у
рьяного агента просто нет. Какой-то человек увидит, что
в его жизнь в той или иной степени произвольно
вмешиваются, и не только рассматриваемый агент,
но и другие официальные лица; вслед за ним это
увидят все другие, поскольку любой человек,
обнаруживший преступление, не замедлит донести это
до широкой публики.
Но что если шансы быть раскрытым
действительно очень малы? Почему бы рьяному агенту не
решить, что какой бы ни была цена обнаружения,
вероятность этого столь мала, что он или она просто
обязаны нарушать закон, например, покрывая
преступления важной политической фигуры и
защищая тем самым интересы страны? Могут возникнуть
совершенно исключительные ситуации, когда
усердие извинительно —возможно, даже похвально,—
но одно серьезное соображение говорит, что таких
ситуаций немного: чем ниже вероятность
раскрытия агента, тем яснее становится для всех
остальных, что этот случай — лакмусовая бумажка,
показывающая, живут ли они под надлежащей властью
закона или же в условиях произвола чиновников,
которые ставят себя, какими бы высокими мотива-
354

РЕСПУБЛИКАНСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ
ми это ни диктовалось, над законом. Если
обнаружение агента вероятно, люди подумают, что агент
сделал ошибку по невнимательности. Если
раскрытие маловероятно, они почти наверняка сочтут
сбившегося с пути чиновника частным примером
общего, склонного к доминированию склада ума.
Итак, если не считать чрезвычайных
обстоятельств, вряд ли имеются какие-либо серьезные
причины для того, чтобы рьяный агент пошел
во имя не-доминирования на нарушение тех
самых правил поведения — республиканских форм
правления,—которые направлены на продвижение
не-доминирования. Соображения, которые я
привел, показывают, что, учитывая власть чиновников
и заложенный в них потенциал доминирования,
есть все основания считать, что рьяные агенты
будут изо всех сил доказывать широкой публике, что
присвоение ими дела не-доминирования
невозможно. Используя институциональные средства, они
будут всячески демонстрировать свою изначальную
приверженность инструкциям, причем даже тогда,
когда имеются все основания для проявления
инициативы. Всем должно быть очевидно и все
должны поверить, что их руки связаны: что у них
почти нет или вовсе нет дискреционных правомочий.
Но довольно о том, что я называю моральной
осуществимостью. В республиканской цели нет
ничего, что помешало бы установить и
стабилизировать республиканские институты среди
моральных агентов, рьяно интернализирующих эту цель.
Более важен вопрос о психологической, а не о
моральной осуществимости, и я буду рассматривать
его далее в этой главе. Вопрос заключается в том,
не станет ли реализация республиканских
институтов слишком тяжелым бременем для
психологических возможностей обычных, не-морализирующих
агентов? В частности, стоит ли в самом деле
ожидать от таких агентов выполнения функций,
которые будут им вменены, когда они займут властные
355

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
посты в республиканском государстве? Можем ли
мы назвать меры, которые будут держать в рамках
закона потенциально нестойких чиновников?
Как и при обсуждении предыдущих
институциональных предложений, я буду на протяжении всей
главы обращать внимание на связи между
рассматриваемыми здесь мерами и взглядами,
разделяемыми в рамках республиканской традиции в
широком смысле слова. Но следует подчеркнуть, что
цель данной главы заключается не в описании
республиканского идейного наследия и не в его
оправдании. Цель —в обсуждении того, как наилучшим
образом стабилизировать республиканский
режим — или любое аналогичное, не-минимальное
правление — в свете современной теории
регулирования. Если окажется, что эта задача часто
имеет точки соприкосновения с республиканской
традицией, то это будет просто счастливое совпадение,
а не искомый результат1.
I. Регуляторный вызов
Если идеальная республика, которую мы описали,
вряд ли будет осуществимым или стабильным
режимом, то стоит ли вообще воплощать ее в жизнь,
не будет ли это серьезной ошибкой? Ибо те, кто
наделен в республике властью, могут в результате ее
ι. В этой главе я опираюсь на идеи, высказанные в (Pettit 1996b),
но с некоторыми изменениями. Два самых важных
изменения состоят в следующем: во-первых, теперь я ставлю
знак равенства между мерами по отсеву опций и
санкциями; это затрагивает интерпретацию девианто-центриро-
ванной и нормо-центрированной стратегий
регулирования, которые я продолжаю различать; и, во-вторых,
я признаю здесь, что некоторые санкции, которые
применяет девианто-центрированная стратегия, не
предполагают в регулируемых агентах жуликов: они могут быть,
как я говорю, нейтрально мотивированными.
356

РЕСПУБЛИКАНСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ
загнивания или трансформации оказаться
тиранами, каких свет не видывал. Проблема
стабилизации республики, стабилизации идеала,
описанного в предыдущей главе, является одной из давних
тем в рамках республиканской традиции (Рососк
1975)· И неудивительно. Создание нестабильной
республики —республики, чувствительной к
малейшей оплошности ее правителей, могло бы
оказаться прямой дорогой к деспотии.
Поэтому задача состоит в том, чтобы найти
механизмы, которые могли бы сделать республику
прочным и стабильным феноменом: институтом,
который способен пережить все самое плохое, что
уготовит ему природа и культура. Или, если он
не будет способен пережить наихудшее из всего
возможного—в конце концов, как мы увидим, такой
режим может оказаться не слишком
привлекательным,—то, по крайней мере, он будет способен
пережить то худшее, что имеет высокие шансы
произойти. Но что такое это худшее? Ответ зависит
от точки зрения на человеческую природу,
особенно на способность людей злоупотреблять властью.
Республиканская традиция всегда смотрела
с пессимизмом на людей во власти, считая их
подверженными коррупции, хотя и занимала
относительно оптимистическую позицию в отношении
человеческой природы как таковой. Сторонники
республиканизма, как правило, не разделяли ав-
густинианского страха перед совершенно
непредсказуемыми людьми, которым требуется
сильная власть, чтобы можно было избежать анархии.
Но традиция с энтузиазмом относилась к
цицероновскому предчувствию коррумпированной
власти, требующей постоянного сдерживания, чтобы
не допустить тирании или деспотии (Bradshaw 1991:
117-18). В формулировке Ричарда Прайса (Price ig91:
30), «нет ничего, что требовало бы большего
надзора, чем власть». Как говорил Макиавелли (Machi-
avelli 1965: 201; Макиавелли 2θθ2: ig), законодатель
357

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
должен делать пессимистические предположения
в отношении людей, занимающих посты во власти,
а именно «исходить из присущих людям дурных
наклонностей, которые проявятся при любых
обстоятельствах».
Существуют две различные интерпретации того,
что означает такого рода предположение. Одна —
что люди во власти неизбежно коррумпированы:
иначе говоря, в республиканских терминах, такие
люди неизбежно принимают решения, имея в виду
не соображения общего блага, а групповые или
личные интересы. Этот подход выражает общее
циничное отношение к людям, особенно к тем
индивидам, которые стремятся к власти и получают ее.
Другая интерпретация —что люди во власти не
являются неизбежно коррумпированными, но всегда
внутренне подвержены коррупции: несмотря на то,
что сейчас они принимают правильные,
непредвзятые решения, нельзя рассчитывать на то, что
они будут делать это в дальнейшем, если на пути
злоупотреблений не будут возведены препятствия
или если к ним не будут применены меры
контроля. Этот подход не столько циничен в отношении
тех, кто располагает властью, сколько
реалистичен и опирается на знание о том, что власть
может сделать с человеком. Вспомним кольцо Гига,
которое делало человека невидимым и
позволяло совершать преступления, оставаясь абсолютно
безнаказанным. Идея, согласно этой второй
интерпретации, заключается в том, что, подобно тому как
немногие из нас способны противостоять соблазну
использовать кольцо, немногие способны
противостоять и благоприятной возможности
злоупотреблений властью. Люди во власти могут не быть
коррумпированными, но они всегда коррумпируемы.
Думаю, что допущение коррумпируемости более
убедительно, чем допущение коррумпированности.
Полагаю также, что допущение
коррумпируемости—более правдоподобная интерпретация взгля-
35«

РЕСПУБЛИКАНСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ
дов, характерных для республиканской традиции.
Но, отставляя в сторону эти соображения, можно
сказать, что имеются веские методологические
причины для того, чтобы предпочесть подход к
вышеописанной проблеме с опорой на это допущение.
Все согласны с тем, что, если мы конструируем
институты на основе благодушного допущения о
некоррумпированности, а возможно и некоррумпи-
руемости всех людей во власти, то институты будут
работать плохо, сталкиваясь со злом. Но верно
также, что, если мы будем создавать институты на
противоположном допущении, что все люди
коррумпированы, то институты будут работать плохо,
сталкиваясь с добродетелью: как мы увидим далее,
институты в этом случае будут активно
способствовать коррумпированию тех, кто не
коррумпирован! Но если мы исходим из третьего допущения,
а именно что люди во власти являются
коррумпируемыми, тогда мы должны будем конструировать
институты, которые хорошо работают и в случае
агентов, которые не являются
коррумпированными, и, в качестве второй линии обороны, в случае
агентов, которые являются коррумпированными.
Необходимо учитывать обе возможности, и
поэтому я предлагаю обсудить проблему, основываясь
на этом последнем допущении.
Если допустить, что люди во власти
коррумпируемы, как можно добиться стабильности или
прочности республиканского режима? Можем ли мы
опираться на образование, социализацию,
профессионализацию и т.п.? Можем ли мы вверить себя
гражданской добродетели, которую нам
предстоит обсуждать в следующей главе? Без этих
факторов влияния мы никуда дальше не продвинемся,
доказываю я в этой главе. Но никто не станет всерьез
считать, что этих факторов самих по себе
достаточно для предотвращения коррумпируемости. В
самом организованном обществе с самыми благона-
строенными гражданами сохраняется возможность,
359

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
что, подобно тому как никто не защищен от кольца
Гига, никто не будет защищен от соблазнов
неограниченной власти. Таким образом, даже если в
таком обществе все хорошо, насколько это
возможно с точки зрения добродетели, это не должно
отменять усилий, направленных на предупреждение
коррупции. Мэдисон формулирует это в десятой
главе «Федералиста», обсуждая форму коррупции,
которая состоит в присоединении к группировкам
и предпочтении интересов групп интересам
всего общества в целом. «Стало быть, мы приходим
к заключению, что причины, порождающие
крамолу, невозможно истребить, и спасение от нее
следует искать в средствах, умеряющих ее воздействие»
(Madison et al. 1987:123; Федералист ig93: ^ курсив
«Федералиста».—Науч. ред.).
Республиканская традиция всегда
соглашалась с этим выводом, сколько бы она ни
настаивала на значении добродетели. Необходим не
просто республиканский паттерн закона и демократии,
считала она, но режим так называемых сдержек
и противовесов. Английский республиканец Джон
Тренчард удачно сформулировал это, обсуждая
ограничения, вводимые в отношении магистратов
или правителей.
Нации свободны только благодаря
ограничениям, налагаемым на власть магистратов; и лишь
отсутствие таких ограничений превращает их
в рабов. Нации свободны тогда, когда их
магистраты поставлены в определенные рамки,
установленные народом, и действуют по
предписанным народом правилам: и они становятся
рабами, когда магистраты устанавливают
собственные правила и потакают своим
вожделениям и прихотям (см.: Reid 1988: 48).
360

РЕСПУБЛИКАНСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ
II. Ресурсы регулирования:
санкции и фильтры
Какими инструментами мы располагаем для
укрепления республиканских институтов и исключения
коррумпируемости людей во власти? Вообще
говоря, есть два типа контроля, которые можно
использовать при конструировании институтов, чтобы
содействовать общему исключению
коррумпируемости. Первый тип контроля я называю
санкциями, второй — фильтрами (Brennan and Pettit К)93>
Pettit 1996b).
Наиболее очевидными инструментами контроля
являются санкции. Санкции затрагивают набор
опций, имеющихся у агента, делая некоторые опции
более привлекательными, а другие менее
привлекательными. Санкции воздействуют на релевантные
стимулы и применяются в негативной и
позитивной формах: как наказания или вознаграждения.
Негативная санкция наказывает агента за
неспособность совершить правильный выбор;
позитивная санкция вознаграждает агента за правильный
выбор. Конечно, почти всегда предполагается, что
санкции базируются на наличии у человека
эгоистического интереса, так что наказывается или
вознаграждается именно этот человек, а не другой
и даже не тот, кто находится на его попечении.
Я согласен с этим допущением, поскольку любой
другой вид санкций был бы анафемой для дела
не-доминирования.
Когда мы вводим или усиливаем санкции за ту
или иную форму поведения, происходят одна или
сразу две вещи. Мы можем усилить актуальное
наказание или увеличить актуальное вознаграждение
за это поведение. Или мы можем принять меры,
направленные на повышение вероятности того, что
любые случаи такого поведения будут обнаружены
и приведут к надлежащим наказанию или возна-
361

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
граждению. В каждой из этих инициатив мы
увеличиваем ожидаемое наказание или вознаграждение.
В одном случае ожидаемые наказание или
вознаграждение увеличиваются через усиление актуальной
санкции и без какого-либо повышения вероятности
обнаружения. В другом случае ожидаемые
наказание или вознаграждение увеличиваются через
повышение вероятности обнаружения и без какого-
либо усиления актуальной санкции.
Санкции в нашем смысле будут обычно
признаваться сторонами, которые ими затрагиваются, и
могут быть интернализированы в их делиберациях:
стороны могут решить, что опция, поддерживаемая
санкциями, должна быть выбрана с учетом
вознаграждения, которое она предполагает, или наказания,
которого она избегает. Но санкции могут также
действовать, не выступая в качестве такого рода
оснований и даже не доходя до сознания агентов, которых
они затрагивают. Допустим, что в какой-то
ситуации агенты уже имеют достаточные основания
—возможно, добродетельные основания,—чтобы выбрать
конкретную опцию, но что вводятся санкции,
использующие любой инструментарий, которые
поддерживают эту опцию. Даже если рассматриваемые
агенты не сознают санкций, санкции все же могут
действовать и делать выбор опции более надежным,
чем в случае их отсутствия. Это значит, что, в случае
если актуальные основания агентов для выбора
опции изменятся и агенты начнут думать о другом
выборе, они, скорее всего, осознают упущенное
вознаграждение или понесенное наказание, и это вернет
их к первоначальному выбору. Таким образом,
санкции могут действовать так, что выбор определенной
опции становится более надежным, но не
проявляется в делиберациях агента. Санкции могут
поддерживать определенную форму поведения, даже если
они не являются его причиной.
Что такое санкции, известно всем. Но в
институциональном конструировании применяется и вто-
362

РЕСПУБЛИКАНСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ
рой, не столь известный вид контроля. Это фильтр,
или экран. Санкции рассматривают агентов и
опции как данность и пытаются повлиять на выбор,
изменяя относительную желательность опций для
этих агентов: воздействуя на стимулы. В отличие
от них, фильтры воздействуют на множество
агентов или опций. Они предназначены для того, чтобы
одни, а не другие агенты начали делать
определенные выборы, или чтобы в определенных выборах
были доступны одни, а не другие опции; иными
словами, они предназначены для того, чтобы
воздействовать не на стимулы, а на возможности.
Подобно тому как санкции бывают негативными
или позитивными и служат в качестве наказаний
или вознаграждений, фильтры тоже могут быть
негативными или позитивными. Они могут отсеивать
некоторых агентов или некоторые опции или же,
что интереснее, подбирать новых агентов или
новые опции: фильтры могут наделять
полномочиями индивидов, предоставляя им возможность
действовать, которой у них раньше не было, или они
могут наделять полномочиями индивидов,
которые уже были вовлечены в релевантную ситуацию,
включая новую опцию в список имеющихся у них
альтернатив.
В рамках идеального институционального
устройства фильтры, действующие в отношении
индивидов, будут приводить к рекрутированию
для выполнения каких-то задач тех индивидов, кто
более склонен — возможно, в силу своей природы,
а скорее всего, в контексте каких-то санкций —вести
себя общественно полезным образом. Процедуры
назначения, проверки и оценки, точно так же как
ограничения и пожелания в списке качеств,
необходимых для замещения той или иной должности,
служат примерами имеющихся в наличии
фильтров. Возьмем, например, процедуру проверки
членов какого-нибудь комитета, направленную на то,
чтобы не допустить личной —позитивной или не-
ЗбЗ

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
гативной —заинтересованности в решении, которое
должен принять комитет. Или возьмем
требование, чтобы в комитет были включены
представители каких-то групп, или чтобы членство в нем было
согласовано с некой независимой инстанцией, или
чтобы решение подлежало обжалованию со
стороны заинтересованных сторон. Все эти меры
представляют собой очевидные механизмы фильтрации.
Но фильтры могут использоваться не только в
отношении агентов, но и в отношении опций:
включать некоторые из них в список или исключать
некоторые из них из списка имеющихся альтернатив.
Мы включаем какую-то опцию в список
релевантных альтернатив, когда у члена общества
появляется возможность подать жалобу или выступить с
заявлением; когда чиновник может потребовать
расследования деятельности начальства; или когда палата
парламента может передать вопрос на
рассмотрение межпартийного комитета или начать
официальное расследование. Мы исключаем опцию из
списка релевантных альтернатив, когда предпринимаем
юридические, институциональные или физические
шаги, которые затрудняют доступ к этой опции.
Исключение опции из списка имеющихся
альтернатив на практике мало чем отличается от
наложения санкции. Обычно это означает наказание
за попытку выбрать какую-то опцию или усиление
надзора, в результате которого вероятность
наказания повышается. И, так или иначе, это означает
усиление ожидаемого наказания за данный выбор.
Верно, что в исключительных случаях опция
может быть отсеяна с помощью физического или
институционального препятствия. Но лишь немногие
препятствия абсолютны —большинство просто
повышают цену и, следовательно, наказание, которое
применяется за попытку совершить запрещенное
действие,—и, таким образом, здесь тоже отсев
опции неотличим от применения санкции. Поэтому
далее я буду относить меры по исключению опций
Зб4

РЕСПУБЛИКАНСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ
к категории санкций, а когда буду говорить о
фильтрах в отношении опций, то буду иметь в виду
только меры, направленные на включение опций в
список альтернатив.
III. Против девианто-центрированного
регулирования
Поскольку санкции и фильтры представляют собой
инструменты, применяемые в институциональном
конструировании, встает вопрос об их
использовании для предупреждения коррумпируемости
властей и продвижении свободы как не-доминирова-
ния. Имеется две общих стратегии регулирования
и стабилизации. Одна ориентирована главным
образом на тех, кто в отсутствие контроля
немедленно проявляет отклоняющееся поведение, а другая
на тех, кто склонен в первую очередь к
послушанию: они могут быть коррумпируемыми, но они
не коррумпированы с самого начала. Я называю
эти стратегии институционального
конструирования соответственно девианто-центрированной
стратегией и нормо-центрированной стратегией
(Pettit 1996b). Возражая в данном разделе на
достаточно абстрактном уровне против первой
стратегии, в следующем разделе я предлагаю основания
в поддержку второй стратегии. В последнем
разделе данной главы я пытаюсь показать, что для
жизни республики будет означать опора на нормо-цен-
трированную стратегию.
Девианто-центрированная стратегия исходит
из того соображения, что если эгоистический или
групповой интерес приводит людей — во всяком
случае, некоторых —к непослушанию, то
необходимы институциональные интервенции с тем, чтобы
эгоистической опцией выбора для девиантов стало
послушание. Следует повысить мотивацию на
послушание, сделав такое поведение выгодным. Если
Зб5

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ожидаемые эгоистические баллы за девиантное
поведение равны X, а ожидаемые эгоистические
баллы за послушное поведение на сколько-то пунктов
меньше, тогда следует ввести санкции,
обеспечивающие хотя бы в какой-то мере изменение баланса.
Институциональное конструирование должно быть
нацелено на установление таких мотиваторов, которые
будут вынуждать все большее количество
потенциальных девиантов к желательной модели поведения.
Идеальным способом осуществления девианто-
центрированной стратегии было бы нахождение
мотиватора для каждого индивидуального
человека и его введение в действие. Но, конечно, такой
специализированный подход неосуществим в
нашем мире; не может быть разных санкций для
разных индивидов. Но что тогда делать со стратегией?
Очевидный ответ заключается в том, что нам
следует рассмотреть случай совершенно эгоистического
индивида и ввести санкции, которые будут
гарантировать по крайней мере то, что в случае осуждения
индивида за девиацию санкция определенного рода
и уровня заставит его пожалеть о содеянном. Я
говорю «по крайней мере», потому что цель
сдерживания таких индивидов—в условиях, когда не ясно,
будут ли девианты схвачены и осуждены или нет,—
может потребовать еще более жестких санкций.
Итак, общая идея девианто-центрированной
стратегии заключается в обеспечении большей
мотивации, чем необходимо для большинства, чтобы
мотивации хватало на всех. Этот подход
заключается в обращении со всеми, кого он
ограничивает, не как с коррумпируемыми, но как с активно
коррумпированными людьми. Возможно, на самом
деле они не являются активными
коррупционерами; возможно, республиканская традиция, как я ее
толкую, права на этот счет. Неважно. Правильной
политикой с этой точки зрения является
предупреждение наихудшей перспективы (Brennan and
Buchanan 1981). Естественно, сторонники такой стра-
Збб

РЕСПУБЛИКАНСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ
тегии ассоциируют себя с Мандевилем (Mandeville
1971: 332)> Для которого наилучшей
конституцией является та, которая «остается непоколебимой,
даже если большинство населения жулики».
Девианто-центрированная стратегия
непривлекательна, поскольку хромает на одну ногу: она
опирается на санкции и не понимает значения
фильтров. Она непривлекательна также своим
требованием, чтобы те, кто управляет системой, имели
значительные санкционные полномочия. В
результате они в конце концов сами неизбежно становятся
угрозой. Quis custodiet custodes? Кто станет
сторожить стражей? Но даже если отставить это в
сторону, данная стратегия порождает множество
опасений, которые вышли на первый план в результате
недавних наблюдений, касающихся частых случаев
контрпродуктивности регулирования.
Эти замечания исходят из допущения, что, как
считают некоторые его защитники, люди не такие
отпетые девианты и жулики, как полагает девианто-
центрированная стратегия. Рассмотрим
соображения, которые касаются нас, или кажутся
касающимися нас во множестве самых заурядных ситуаций.
В отношениях с другими нами движут соображения,
касающиеся достоинств других и их
привлекательности и подчеркивающие то, что ожидается от нас
и предполагается порядочностью или дружбой, то,
что привлекает внимание к благу, которое мы
можем достичь совместными усилиями, или к
прошлому, которое нас объединяет, и множество
других сложных и разнообразных делиберативных тем.
И мы явно движимы не только этим более или
менее общественным интересом. Мы верим друг
другу—и считаем это вопросом общей веры —и
обычно с большой вероятностью откликаемся на то, что
выходит за пределы себялюбия, а иногда ему
противоречит. Вот почему мы не стесняясь просим
об одолжении, строим планы, ожидая, что другие
будут выполнять обещания, и ищем совета, надеясь,
Зб7

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
что другие люди разъяснят нам более или менее
непредвзято, как обстоят дела.
Было бы удивительно, если бы это
представление о себе и других оказалось совершенно
ошибочным. В каких-то контекстах мы, несомненно,
потакаем своекорыстию; очевидным примером является
рынок. И в некоторых из этих контекстов мы
несомненно пытаемся скрыть свой эгоизм,
придумывая истории, выставляющие нас в наилучшем свете.
Но было бы удивительно, если бы нами не двигали
более или менее общественные соображения,
которые играют видную роль в наших общих
представлениях о себе и наших собратьях.
В частности, было бы удивительно, если бы эти
соображения не оказывали никакого влияния в
сфере публичной власти. Ибо нет никаких оснований
полагать, что, если люди баллотируются на
выборах, входят в законодательные или
исполнительные органы власти, работают в судах или
становятся чиновниками, их восприимчивость к культурно
обусловленным, более или менее общественным
соображениям внезапно исчезает. Напротив,
существование значимого этоса публичного поведения
должно гарантировать, что, даже если коррупция
происходит, она никогда не становится первым
и естественным выбором.
Давид Юм, один из защитников стратегии,
ориентированной на жуликов, считал, что политика
является особой сферой, и люди там, как правило,
коррумпированы. Он допускал, что в личных
отношениях они не обязательно жулики, и иногда страх
перед бесчестием заставляет их сохранять
порядочность. Но в политике, говорил Юм, они
объединяются с группой, разделяющей их интересы, и тешат
свое тщеславие в рамках этой группы.
Честь является великой сдерживающей силой для
человечества: но там, где большая группа
действует сообща, эта сила по большей части исче-
368

РЕСПУБЛИКАНСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ
зает, поскольку группа, к которой принадлежит
человек, всегда одобряет действия, совершаемые
в ее интересах; и вскоре он учится презирать
мнение врагов (Hume ig94: 24)·
Но если это единственный аргумент, то даже Юму
следовало бы признать, что люди могут быть
вдохновлены стремлением к общественному благу,
исполняя множество публичных ролей. Ибо лишь
в некоторых ролях —например, в сфере
законодательной деятельности —люди могут объединяться
для решения общих задач с представителями
своекорыстной группы и игнорировать бесчестие,
которым их награждают за пределами этой группы.
Итак, предположим, что, какими бы
коррумпируемыми они ни были, люди во власти не
всегда активно коррумпированы; они обладают
естественной, поддерживаемой культурой склонностью
мыслить в духе общественных интересов и
принимать решения, ориентируясь на общественное
благо. Рассмотрим вероятные последствия деви-
анто-центрированных санкций не на активно
коррумпированных девиантов, но на тех, кто
независимо ни от чего предрасположен к тому, чтобы
следовать публичным нормам, регулирующим их
поведение. Как выясняется, здесь возникает
множество негативных последствий, и это дает нам
основания усомниться в том, что девианто-центри-
рованная стратегия способна на многое или даже
может принести какие бы то ни было благие
результаты; последствия указывают на аспекты, в
которых эта стратегия оказывается
контрпродуктивной. Сколь бы успешной она ни была в отношении
природных девиантов, она может оказать более
негативное влияние, чем можно было бы ожидать,
на тех, кто следует нормам по своей природе.
Проблема с девианто-центрированными
санкциями, которые принимаются с прицелом на
жуликов, заключается в том, что они проецируют не-
Зб9

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
гативный образ мотивации и приверженности делу
на всех агентов; и тем, кто по своей природе следует
нормам, они могут показаться крайне
оскорбительными. Единственным разумным оправданием этих
наказаний или вознаграждений является
допущение, что те, к кому они применимы,
действительно являются жуликами; когда они, если можно так
выразиться, уместны в отношении жуликов.
Санкции, уместные в отношении жуликов, будут
приводить к отчуждению и деморализации тех, кто
следует нормам, вызывать их возмущение и
способствовать настроениям враждебности и настороженности.
Какую бы пользу эти санкции ни приносили в
контроле над жуликами, положительный эффект
будет скорее всего перечеркнут их негативным
воздействием на тех, кто по своему складу не
является жуликом. Расписание, требующее от работников
приходить и уходить строго по часам, возможно,
заставит ленивых не отлынивать в течение рабочего
дня, но может ослабить преданность делу тех, кто
трудолюбив от природы.
В некоторых случаях этой проблемы можно,
конечно, избежать. Возьмем наказание, которое
в условиях власти закона применимо к
законодателям, принимающим суровые законы: санкция
заключается в том, что законодатели сами подпадают
под действие суровых законов. Эта санкция не
несет с собой образ законодателей как жуликов —она
не является уместной в отношении
жуликов,—потому что имеет нейтральную мотивацию, будучи
побочным продуктом других требований к
законодательству. Или возьмем ужесточение санкции,
применяемой при проверке всех, кто входит в здание
парламента, на наличие опасного оружия; это
повышает ожидаемое наказание, но не реальное
наказание за ношение такого оружия. Санкция не
является наказанием, уместным в отношении жуликов,—
она не представляет собой ужесточения наказания,
уместного в отношении жуликов,—потому что не-
37°

РЕСПУБЛИКАНСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ
обходима для предупреждения чрезвычайных
ситуаций и не проводит различия между
законодателями и другими людьми. Как и в первом случае, она
мотивирована независимо от допущения о том, что
законодатели жулики. Но маловероятно, что
санкции, принятые в рамках девианто-центрированной
стратегии, в большинстве случаев сумеют избежать
ориентации на жуликов. Волей-неволей многие
санкции будут предполагать образ регулируемого
населения, который окажется крайне
непривлекательным для людей, законопослушных от природы.
Когда санкции являются уместными в отношении
жуликов, но несправедливы или оскорбительны для
тех, кого они регулируют, они вероятнее всего будут
оказывать негативное воздействие на тех, кого мы
считаем (если не наделять это слово слишком сек-
систским смыслом) рыцарями (Le Grand 1996)· Та-
кое негативное воздействие не только интуитивно
правдоподобно, но находит подтверждение в
эмпирических исследованиях, посвященных
регулированию (см.: Ayres and Braithwaite 1992; Bardach and Ka-
gan 1982; Brehm and Brehm 1981; Sunstein 1990a: eh. 3;
Sunstein 1990b; Grabosky 1995; Brennan 1996). Не
вдаваясь в детали этих исследований, приведем список
хорошо задокументированных паттернов.
Существует шесть особенно заметных
последствий, о которых стоит сказать и которые не
требуют комментариев, поскольку являются интуитивно
правдоподобными.
ι. Подавление добродетели. Мотивом послушных
зачастую является желание заслужить уважение
и доверие (подробнее об этом ниже); но эта
мотивация подрывается, если вознаграждения или
наказания до такой степени ориентированы на
жуликов, что в послушании видят не проявление
добродетели, а преступный расчет.
2. Навешивание ярлыков. Навешивание
ярлыков, по крайней мере в тех случаях, когда ставит
371

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
на людях клеймо позора, приводит к тому, что
они начинают вести себя в соответствии с таким
ярлыком. Введение санкций, уместных в
отношении жуликов, но применяемых без разбора,
может привести к навешиванию ярлыков
потенциальных девиантов на все релевантные стороны,
включая людей законопослушных от природы.
3- Зависимость от санкций. Даже если те, кто
следует нормам, продолжат это делать в условиях
санкций, рассчитанных на жуликов, их послушание
может стать зависимым от санкций —оно будет
ставиться ими в зависимость от соответствующих
вознаграждений или наказаний,—и они с
большей вероятностью проявят девиантное
поведение, поддавшись соблазну.
4- Неповиновение. Люди, следующие правилам,
будут считать себя отвергнутыми,
недооцененными, обиженными, даже способными на
неповиновение перед лицом санкций, которые
рассматривают их как лиц, нуждающихся в надзоре;
и такие чувства весьма вероятно ослабят их
мотивацию на послушание.
5- Сплочение рядов. Введение рассчитанных на
жуликов санкций, особенно наказаний, может со-
лидаризировать тех, кого они затрагивают: люди
откажутся доносить друг на друга, сомкнут ряды
вокруг того, кто находится в опасности, и
возьмут в привычку перекладывать вину на других
индивидов или другие группы.
6. Негативная селекция. Придание важной роли
санкциям, рассчитанным на жуликов, будь
то вознаграждения или наказания, может
привести к тому, что спонтанно послушные люди
перестанут стремиться к занятию
государственных постов; а те, кого эти посты будут
привлекать, могут оказаться людьми, мотивация
которых от присутствия таких санкций не пострадает
(Brennan 1996)·
З72

РЕСПУБЛИКАНСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ
IV. В поддержку нормо-центрированного
регулирования
Девианто-центрированная стратегия диктуется
необходимостью иметь дело с жуликом: иначе
говоря, с активным коррупционером. Нормо-центри-
рованная стратегия продиктована необходимостью
иметь дело с обычным индивидом, который
думает прежде всего об общественных интересах, где
это уместно. Идея состоит в том, что
институциональное конструирование должно в первую очередь
строиться, исходя из позитивных наклонностей
такого рода людей, и только во вторую очередь
думать о том, как следует поступать с активными
коррупционерами. Оно должно строиться, имея в виду
силу и находя средства упрочения
предрасположенности к послушанию и только во вторую
очередь думая о том, как компенсировать слабость: как
защититься от проблем, которые создают те, кто
не склонен по своей природе к послушанию.
Нормо-центрированная стратегия может быть
описана в трех принципах (следуя Pettit 1996а).
Первый принцип гласит, что возможности фильтрации
должны быть изучены до рассмотрения вариантов
санкций; второй —что механизмы предлагаемых
санкций должны по возможности поддерживать
делиберации в духе общих интересов; и третий —
что механизмы санкций должны быть мотиваци-
онно эффективными.
Первый принцип: фильтры, потом санкции
Первый принцип заключается в том, что в
институциональном конструировании, прежде чем
исследовать перспективы применений санкций,
следует рассмотреть возможности фильтрации. Если
популяция агентов, релевантных в некотором данном
случае институционального конструирования, мо-
373

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
жет быть отфильтрована таким образом, чтобы те,
кто останется, не были, как правило, открыто или
более или менее исключительно движимы
эгоистическим интересом и были склонны рассуждать о своем
выборе в более или менее общественном духе,
контекстуально подходящем к имеющемуся выбору, то
обеспечить желаемую степень соблюдения норм можно
и без обращения к санкциям, уместным в отношении
жуликов. Кроме того, при необходимости можно
будет включить в список доступных альтернатив
новые опции и склонить людей к надлежащему
поведению, не прибегая к таким санкционным
интервенциям. Конечно, возможности фильтрации доступны не
всегда, и даже в тех случаях, когда они все же
доступны, их цена может оказаться слишком высокой с
точки зрения реальной осуществимости. Но если они
доступны и если они реально осуществимы, то первый
принцип гласит, что конструкторы институтов
должны использовать эти благоприятные возможности.
Широко известен агенто-центрированный
механизм фильтрации, который отсеивает некоторых
индивидов, релевантных в некоторой данной ситуации.
Хорошим примером является процедура, с помощью
которой проверяются члены жюри присяжных и
которая должна выявить, не включены ли в него
друзья или враги обвиняемых или те, кто настроен
против них или в их пользу. Если мы имеем дело с такой
отфильтрованной группой, то вполне можем
рассчитывать на то, что она будет соответствовать
нормам честного разбирательства и установления того,
доказывают ли улики несомненную вину. В
противном случае возникает целый ряд опасностей, и
может даже показаться, что лишь драконовская форма
применения санкций —со всеми трудностями,
обсужденными ранее,—дает надежду на то, что
присяжные останутся в рамках правил.
Но возможности фильтрации предполагают как
отсев, так и отбор. Предположим, мы надеемся, что
присяжные будут в целом движимы ценностью
374

РЕСПУБЛИКАНСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ
честной делиберации и подавят в себе голос
эгоистического интереса, а если они не будут этого
делать, то подвергнутся санкциям неодобрения,
которое, возможно, вызовет в других людях их
беспринципность (Pettit 1993а: с^· 55 Brennan and Pettit
1993)· В этом случае следует не просто фильтровать
с целью исключения любого, кто заинтересован во
вполне определенном исходе дела. Мы попытаемся
добиться того, чтобы состав присяжных носил
смешанный характер, поскольку беспринципность
порождает неодобрение, а честность вызывает
одобрение; мы должны будем не только исключить
неподходящих присяжных, но и отобрать подходящих.
Если присяжные принадлежат примерно к одному
кругу, и если определенное решение в отношении
обвиняемого будет в целом ожидаться со стороны
того, кто принадлежит к этому кругу, то более
высокий уровень одобрения он получит, поступив в
соответствии с этим ожиданием, а не в соответствии
со своей добросовестностью.
Помимо отсева и отбора агентов, мы можем
ввести фильтр для опций; в частности, попробовать
отобрать некоторые опции, ибо, как мы видели,
исключение опций более или менее эквивалентно
наложению некоторой формы санкций. Рассмотрим
меры, позволяющие обычным людям жаловаться,
используя какие-то каналы, или чиновникам в
некоторых обстоятельствах доносить на начальство,
или присяжным получать юридическую помощь
по вопросам, которые они обсуждают, или
парламенту передавать некоторые вопросы в комитеты.
Это механизмы отбора опций, которые могут
оказать значительное воздействие на то или иное
поведение людей, занимающих посты во власти.
Подобно отбору агентов, отбор опций позволяет избегать
обращения к санкциям, уместным в отношении
жуликов. Как подсказывает простой здравый смысл,
с учетом аргументов против девианто-центриро-
ванной стратегии необходимо изучить все меры
375

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
по фильтрации, прежде чем решать вопрос о
необходимых санкциях.
Принцип «сначала фильтры» не только
привлекателен сам по себе, но и соответствует общей
презумпции республиканской традиции, гласящей,
что конституция должна быть составлена так,
чтобы на высшие посты приходили добродетельные
люди — «отборные представители нации» (Sydney
1990: 55^)· Мэдисон передает дух этого принципа
в § 57 «Федералиста».
Каждая политическая конституция имеет своей
целью —или должна иметь своей целью —прежде
всего приобрести в правители таких людей,
которые, обладая высокой мудростью, понимают,
в чем состоит всеобщее благо, и, обладая высокой
добродетелью, способны добиваться его, а
также, во-вторых, принять все действенные меры,
дабы они не утратили своей добродетели в
течение того срока, пока будут исправлять
доверенные им обязанности (Madison et al. 1987: 3435 ^е"
дералист ig93: З80)·
Первый принцип воплощает то, что Мортон Уайт
считает главной идеей Мэдисона в области
институционального конструирования: мы должны
принимать в качестве данности различные
мотивы различных индивидов и групп и затем
закреплять благоприятную возможность за мотивацией
так, чтобы это наилучшим образом продвигало
общее благо (White 1987)·
Второй принцип: применяй санкции,
поддерживающие законопослушных
Но довольно о тезисе, согласно которому в
институциональном конструировании мы должны
стремиться фильтровать инициативы, прежде чем
заниматься санкционными интервенциями. Второй
принцип, который я связываю с нормо-центри-
376

РЕСПУБЛИКАНСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ
рованной стратегией, состоит в том, что мы
должны применять механизмы и фильтров, и санкций,
и в особенности механизмы санкций, которые
оказывают поддержку тем, для кого законопослушание
естественно и кого мы выбрали в правительство:
механизмы, которые, по словам Мэдисона,
составляют «все действенные меры, дабы они (правители)
не утратили своей добродетели в течение того срока,
пока будут исполнять доверенные им обязанности».
Если фильтрация настолько эффективна, не
позволит ли это обойтись в конструировании
институтов вовсе без санкций? Нет, не позволит,
по крайней мере по двум причинам. Во-первых,
мы полагаем, что никто во власти не является не-
коррумпируемым, каким бы некоррумпированным
он ни был в настоящий момент; таким образом,
отсутствие санкций, подобно безнаказанности,
которую дает кольцо Гига, могло бы стать
причиной превращения таких людей в коррупционеров.
И, во-вторых, отсутствие санкций могло бы
подорвать уверенность публики в целом и уверенность
некоррумпированных чиновников — с дурными
последствиями для послушания этих индивидов —
в том, что чиновники, как правило, не
коррумпированы.
Но если санкционные механизмы какого-то рода
необходимы, второй тезис настаивает на том, что
они должны по своему характеру поддерживать
тех, кто следует нормам. Как мы видели в
предыдущем разделе, санкции, ориентированные на
жуликов, могут способствовать появлению
эгоистических мыслей у агентов, которые в противном случае
руководствовались бы более или менее
общественно ориентированными соображениями —
соображениями, как можно предположить, которые
поддерживают послушание,—и в результате привести
агентов к несоблюдению норм. Выводом из
этого рассуждения является то, что
институциональное конструирование должно избегать вознагра-
377

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ждений и наказаний, рассчитанных на жуликов,
которые приводят к столь плачевным
последствиям. Оно должно подбирать санкции,
направленные на поддержание и даже усиление
спонтанного послушания.
Одним из способов закрепления с помощью
наказаний или наград спонтанного послушания
является, как я уже говорил, конструирование санкций,
имеющих нейтральную мотивацию. Нейтрально
мотивированные санкции имеют смысл без каких-
либо предположений о жульничестве агентов, к
которым они применяются, и их наложение не
является оскорбительным или обидным. Таким образом,
нет никаких причин считать, что присутствие
таких наказаний и вознаграждений окажет
негативное воздействие на спонтанное послушание
добродетельных индивидов или групп.
Это наблюдение обращает наше внимание на
класс санкций, которые мы должны использовать,
разрабатывая нормо-центрированную стратегию
регулирования. Но существует также второй и
более важный класс санкций, которые мы можем
использовать, осуществляя эту стратегию. Эти
санкции не только не оскорбительны или обидны для
тех, к кому они применяются, но при успешном
использовании несомненно льстят агентам.
Вознаграждения и наказания предполагают, по крайней
мере когда они эффективно влияют на следование
нормам, что агенты —рыцари, а не жулики, что они
добродетельны, а не коррумпированы. Санкции
не просто нейтрально мотивированы; мотивация,
которую они имеют в виду, основана на доверии
и восхищении; иначе говоря, это оптимистически
мотивированные санкции.
Для разъяснения смысла этих санкций лучше
всего обратиться к примеру. Рассмотрим вновь жюри
присяжных —или любой комитет,—где паттерном
послушания и следования общественным
интересам является честное голосование и где члены ко-
37«

РЕСПУБЛИКАНСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ
митета знают, что для этого требуется (Abramson
1994)· Предположим, что мы произвели
фильтрацию данного органа, и теперь в нем нет никого, кто
был бы заинтересован в том или ином результате,
и в комитете представлен широкий спектр мнений.
И предположим также, что мы установили
санкции против вмешательства и запугивания, которые
гарантируют, что работа комитета будет
оставаться конфиденциальной, а присяжным не надо будет
заботиться о своей безопасности. Эти шаги скорее
всего приведут к тому, что большинство членов
комитета спонтанно сосредоточатся на повестке дня
и будут стремиться к принятию честного решения:
благодаря этим шагам голос эгоистического
интереса будет подавлен, а делиберация будет
основана на общественных интересах и станет гарантией
честного голосования.
Какого рода санкции могли бы поддержать
паттерн делиберации? В работе любого жюри
и большинства комитетов наступает момент,
когда председатель призывает членов комитета
заявить о своем намерении проголосовать так или
иначе и обосновать свою позицию перед
другими. Защищая свою позицию, члены комитета
будут делать это, не апеллируя к частной, групповой
точке зрения, поскольку комитет прошел
фильтрацию и не выступает ни на чьей стороне. Если
члены жюри или комитета не смогут привести
веского обоснования для своего намерения голосовать
так или иначе —обоснования, которое должно быть
убедительным с любых позиций,—они потеряют
лицо и будут выглядеть глупыми или предвзятыми
людьми. Таким образом, мы видим, что в
описанной ситуации действуют санкции, которые
помогают держаться в рамках правил любому, кто склонен
их нарушить: например, тому, кого раздражает
количество времени, потраченное на заседания, или
кто заявляет о своих взглядах в не терпящем
возражений тоне (Pettit ig93a' Brennan and Pettit 1993).
379

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Любой, кто в этом смысле собьется с пути,
потеряет уважение других членов комитета.
Базирующиеся на мнении людей вознаграждения
и наказания, которые действуют в таком
контексте, служат примером того, что я называю
оптимистически мотивированными санкциями в отличие
от санкций, имеющих нейтральную мотивацию.
Существование этих вознаграждений и наказаний
не означает, что агенты являются жуликами: это
не означает, например, что они на самом деле не
заинтересованы в честности. Не остается
существование этого множества санкций нейтральным и в
вопросе, являются эти агенты жуликами или нет.
Наоборот, коль скоро это эффективно обеспечивает
следование нормам, коль скоро это приносит в
качестве вознаграждения доброе мнение, а в качестве
наказания плохое, система проецирует образ
агентов как честных людей.
Никто не получит такого вознаграждения в
полном виде и никто полностью не избежит такого
наказания—никто не заслужит уважения за свою
добродетельность и честность,—если будет считаться,
что он поступает, всего лишь изображая
добродетельность, но на самом деле добродетельным не
является: например, если считается, что он
поступает добродетельно только для того, чтобы заслужить
уважение. В той степени, в какой поведение
объясняется чем-то другим, нежели добродетельными
мотивами,—например, если человеком движет желание
заслужить уважение,—к нему относятся с меньшим
уважением. Как замечает Юн Эльстер (Elster 1983:
66), возможно слегка преувеличивая,
«общепринятой аксиомой в этой области является то, что ничто
так мало не впечатляет, как поведение с целью
произвести впечатление». Таким образом, в той мере,
в какой санкции, воздействующие на мнение людей,
работают, в той мере, в какой они не порождают
плохого мнения или порождают доброе мнение, они
рисуют лестный образ сдерживаемых с их помощью
38о

РЕСПУБЛИКАНСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ
агентов. Система санкций действует на основе
оптимистического взгляда на человека.
Санкции, влияющие на отношение людей,
которые мы проиллюстрировали на примере жюри
присяжных, могут быть в принципе применены в
любом комитете или на любом форуме, где проходят
обсуждения и принимаются коллективные
решения. Но они могут действовать также вне
контекста комитетов и форумов. Понятно, что публичная
фигура может счесть большим вознаграждением то,
что к ней хорошо относятся, или счесть серьезным
наказанием то, что к ней относятся плохо,
особенно когда это становится предметом общего знания.
И очевидно, что госслужащий подвержен
аналогичным санкциям в той степени, в какой
существуют средства—заслуживающие доверия и надежные
средства,—позволяющие признавать или не
признавать его заслуги, например, премии,
продвижение по службе, медали и ордена и т. п.
Имеет место любопытная аналогия между
применением санкций, влияющих на отношение людей,
и применением санкций невидимой руки: скажем,
санкций, которые убеждают продавцов на
свободном рынке в необходимости назначать
конкурентные цены. Невидимая рука вовлекает людей в
непреднамеренные вознаграждения или наказания
других за некоторые действия. Например,
покупатели уходят от продавца, который завышает цены,
но при этом наказание такого продавца и
подталкивание его к конкурентной цене оказываются с их
стороны непреднамеренными. Когда позитивные
или негативные санкции, влияющие на мнение
людей, применяются в ответ на то, что делает агент,
вознаграждение или наказание не просто
непреднамеренны. Поскольку ответом является хорошее
или плохое отношение к агенту, он является по
своему существу непреднамеренным: оно не является
преднамеренным в любом случае, поскольку
формирование отношения происходит само собой, без
381

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
участия респондента. В первом случае мы говорим
о невидимой руке, а во втором случае —о
неосязаемой руке, подчеркивая мягкое, непрерывное
давление, оказываемое на желание заслужить уважение
(Pettit i993a: ch-5» ßrennan and Pettit 1993).
Второй принцип нормо-центрированной
стратегии регулирования гласит, что притом что
санкции необходимы так же, как фильтры, они должны
способствовать спонтанному или
добродетельному послушанию. Мы видели в предыдущем
разделе, как девианто-центрированные санкции, будь
то наказания или вознаграждения, могут
подорвать мотивацию тех, кто спонтанно
предрасположен к следованию нормам, и идея здесь состоит
в том, что санкции, с помощью которых мы
поддерживаем наши фильтры, не должны носить
такого характера. Мы видели в этом разделе, что они
не будут похожи на такие санкции, поскольку
мотивированы независимо от предположения о
преступной природе рассматриваемых агентов. Они
могут мотивироваться нейтрально, например,
когда имеется причина для их применения,
отличающаяся от предположения об их нечистоплотности.
Или, что еще лучше, они могут нести
оптимистическую мотивацию, например, когда основанием
для их применения является то, что агенты
считаются добродетельными. Примером таких
оптимистически мотивированных санкций, возможно
примером исключительным, являются санкции
неосязаемой руки, влияющие на негативное или
позитивное отношение.
Сказав, что принцип «сначала фильтры»
находит поддержку в республиканской традиции, мы
должны также сказать, что традиция тесно связана,
и связана еще со времен Цицерона, с опорой на
стимулы позора и славы. Джон Локк (Locke ig75: 353"
3545 Локк 1985* 4°7) предлагает одну из самых
ярких формулировок точки зрения, разделяемой всей
республиканской традицией.
382

РЕСПУБЛИКАНСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ
Хотя люди, соединяясь в политические общества,
отказываются в пользу государства от права
распоряжаться всею своею силою, так что не могут
пользоваться ею против своих сограждан
больше, чем позволяет закон страны, однако они
все же сохраняют право быть хорошего или
плохого мнения о действиях людей, среди которых
живут и с которыми общаются, одобрять или
не одобрять эти действия. В силу этого
одобрения или неприязни они и устанавливают между
собой то, что они намерены называть
добродетелью и пороком.
Стимулы позора и славы обсуждаются всей
поздней республиканской традицией. Например,
широко известна точка зрения Монтескье, который
доказывал, что в умеренных монархических
режимах—включая монархию, скрывающую под собой
республику (Montesquieu 1989: 7°î Монтескье 1999:
65),— пружиной всякого действия является честь.
«В умеренной монархии верховная власть
ограничивается тем, что составляет ее движущее начало,
я хочу сказать —честью, которая, как монарх,
господствует там над государем и народом»
(Montesquieu 1989* 3°> Монтескье 1999: 34)· Стимулы
позора и славы упоминаются в «Федералисте» как одна
из двух серьезных гарантий, наряду с
возможностью разоблачения и импичмента, против
злоупотреблений властью (Madison, et al. 1987: 4°6;
Федералист 1993: 429)· Джозеф Пристли (Priestley 1993: 33)
дает более сдержанную формулировку этой идеи:
Высшие должностные лица, как и все люди,
не могут не иметь в известной мере те же чувства,
что и другие, поэтому они не могут считать себя
счастливыми, если сознают, что их поведение
вызывает всеобщую ненависть и презрение. И никто
из них не может быть совершенно безразличен
к тому, в каком свете их личности и поведение
предстанут перед потомством.
3«3

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Кончина республиканизма совпала не только
с появлением на свет понятия невидимой руки,
но и с потерей уверенности в возможности
использования неосязаемой руки для поддержания
публичной добродетели. Хотя Давид Юм (Hume 1994:
24)) например, допускал, что «честь является
великой сдерживающей силой для человечества», он
пришел к мысли, что она обесценилась из-за ее
ассоциаций с «распутством» и «мотовством»
аристократов (Hume 1994: 294)· В этом мнении за ним
последовали другие, в частности столь влиятельная
фигура, как Уильям Пейли, который уже
фигурировал в нашем рассказе о закате республиканской
концепции свободы. «Закон чести является
системой правил, выдуманной людьми света для того,
чтобы им было о чем разговаривать, и ни для чего
другого» (Paley 1825: 2).
Помимо ассоциативной связи с аристократией,
нежеланию опираться на понятие чести помогло
получавшее все более широкое распространение
представление о невидимой руке. Невидимая рука
как парадигма институционального
конструирования имеет в виду, что людям позволено
преследовать—не испытывая при этом стыда —свои
интересы и делать все что угодно, лишь бы это служило
публичной выгоде. В рамках этой парадигмы идея
опоры на силы одобрения и неодобрения, которые
заставляют людей сообразовываться с каким-то
паттерном, кажется не менее странной, чем идея
опоры на их врожденную добродетель (см.: Хиршман
2012; Hirschman 1977)· Возможно, именно из-за
этого те, кто разделял энтузиазм Мандевиля и Смита
в отношении невидимой руки, в конце концов
потеряли интерес к возможности использования еще
одной, неосязаемой руки.
Впрочем, нет нужды отвергать возможность
использования «неосязаемой руки» только из-за того,
что вы верите в «невидимую руку». Сам Адам Смит
признавал силу и той и другой.
34

РЕСПУБЛИКАНСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ
Природа, создавая человека для общественной
жизни, одарила его желанием нравиться ближним
и опасением оскорбить их. Она побуждает его
радоваться их расположению или страдать от их
неприязни. Она устроила человека таким
образом, чтобы одобрение прочих людей само по себе
было для него приятно и лестно, а неодобрение
их неприятно и оскорбительно (Smith 1982: 116;
Смит 1997:127~12^)·
Смит, по-видимому, считал, что причиной, по
которой люди стремятся к умножению материальных
благ, предмета обычных обсуждений экономистов,
является то, что такие блага позволяют получить
известность, занять положение в обществе и в
конце концов завоевать уважение. Нет нужды с ним
соглашаться, но разумно будет последовать за ним
в той мысли, что люди стремятся как к большим
или меньшим материальным выгодам, так и к
доброму мнению о себе. В человеческой жизни имеют
место оба желания, и даже если исполнение
одного из них повышает шансы на исполнение другого,
нет оснований считать, что чисто производное,
инструментальное значение имеет какое-либо из этих
желаний.
Несмотря на психологические данные,
свидетельствующие в пользу обратного (см.: Baumeister
and Leary 1995)» имеются два часто приводимых
сегодня довода в пользу того, что мы не можем
опираться на силу мнения. Один из них
социологический, а другой экономический, и в завершение
обсуждения полезно будет прокомментировать эти
аргументы.
Социологический аргумент гласит, что силы
одобрения и неодобрения эффективно работают
только в обществах с немногочисленным
населением, а в современном анонимном мире их сила очень
мала или вовсе отсутствует (Toennies 1887; Теннис
2002). Легко увидеть, на чем основана эта мысль.
В небольшом обществе вас обычно знают, и поэто-
3*5

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
му, конечно, верно, что выгода или потери,
которые вы несете, когда кто-то замечает, что вы
совершаете нечто доброе или дурное, многократно
увеличиваются способностью людей помнить, что
это были именно вы, с узнаваемой внешностью или
именем, совершивший то-то и то-то, и сообщать
о вашем поступке другим.
Но это не означает, что силам одобрения и
неодобрения нет места в современном более или
менее анонимном обществе (Braithwaite 1993)·
Приведем два важных соображения. Первое состоит в том,
что мы явно ценим одобрение и нас беспокоит
неодобрение, даже если другие нас не знают, или —
если они нас знают, но мы не собираемся иметь
с ними никаких дел в будущем. Нам неприятно,
когда кто-то, пусть совершенно незнакомый человек,
видит, что мы занимаемся чем-то неприличным:
допустим, в пробке какой-то водитель видит, как
вы ковыряете в носу. Или нам не хочется выглядеть
глупо в ситуациях, подобных тем, которые
возникают в комнате для присяжных, несмотря на то, что
мы, возможно, никогда больше не увидим людей,
которые стали свидетелями нашего замешательства.
Но даже если отставить в сторону это
соображение, анонимность современного общества часто
преувеличивают. Хотя каждый из нас остается
безымянным на улице большого города, это сочетается с
широкой известностью в ряде пересекающихся кругов,
наполняющих пространство современного мира.
Некоторые из этих кругов имеют малый радиус,
подобно кругам друзей, коллег по работе и тех, кто
разделяет с вами какие-то спортивные увлечения;
другие имеют гораздо более широкий охват, включая
членов расширенной семьи, тех, кто принадлежит
к профессиональному сообществу, или даже
адресатов вашей электронной почты. Возможно, в
современном мире и нет той концентрации признания
и идентичности, какая имелась в малочисленном до-
современном обществе. Но известность во многих
386

РЕСПУБЛИКАНСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ
различных, частичных сообществах может
содействовать силам одобрения и неодобрения столь же
значительно, как известность в одном обществе,
включающем все аспекты вашей жизни.
Другую причину, заставляющую
сомневаться в силе одобрения и неодобрения, можно найти
в одной из недавно возникших традиций
экономической мысли. Различные мыслители приводили
доводы против осуществимости идеи, согласно
которой люди могли бы контролировать друг друга,
заставляя соответствовать некоторому паттерну
поведения и преодолевая тем самым трудности,
связанные с коллективным действием: вынуждать друг
друга демонстрировать определенного рода
добродетель. Данную проблему иногда называют
дилеммой принуждения (enforcement dilemma).
Утверждается, что люди либо спонтанно
добродетельны, и в таком случае нет никакой нужды
в принуждении к добродетели, либо они не
являются спонтанно добродетельными, и в таком случае
невозможно, чтобы они начали заниматься
принуждением к добродетели. Проблема заключается
в том, что если соблюдение правил имеет издержки,
которых достаточно, чтобы помешать
надлежащему поведению, то принуждение тоже имеет
издержки, которых равным образом будет достаточно,
чтобы помешать надлежащему принуждению. Джеймс
Бьюкенен (Buchanan 1975: 132—133' Бьюкенен ig97:
гл.8, п. ι) дает лаконичную формулировку этому
важному моменту. «Обеспечение соблюдения
закона происходит в два этапа. Во-первых, нарушения
должны быть выявлены, а нарушители
определены. Во-вторых, нарушители должны понести
наказание. Издержки возникают на обоих этапах» (см.
также: Taylor 1987*. 3°)·
Но дилемма принуждения не исключает того,
что люди могли бы поддерживать порядок с
помощью санкций негативного и позитивного мнения
и вынуждать друг друга к определенным паттер-
3«7

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
нам поведения (Pettit 199°)· Визуальный контроль
и доступ к информации могут находиться на таком
уровне, что людям не составит никакого труда
обнаруживать нарушения и находить нарушителей.
И, что еще более поразительно, людям не надо
ничего делать, чтобы составлять высокое или низкое
мнение о том или ином человеке или думать о том,
что они должны составлять такое мнение.
Неосязаемая рука действует, не прилагая никаких
усилий. Ошибка тех, кто считает дилемму
принуждения реально существующей, состоит в том, что они
воображают, будто одобрение и неодобрение всегда
требуют огромных усилий для своего выражения.
Но это не так. Люди несомненно желают, чтобы
о них думали хорошо и не думали плохо,
независимо от того, высказываются эти мысли в виде
личной похвалы или личного осуждения. И поэтому
мы можем награждать или наказывать людей за их
поступки, не ударив палец о палец и не произнося
ни единого слова.
Третий принцип: структурируй санкции,
имея дело с возможным жульничеством
Мы видели, что в рамках нормо-центрирован-
ной стратегии институционального
конструирования варианты фильтрации должны применяться
до исследования возможностей применения
санкций и что по мере возможности санкционные
интервенции должны поддерживать тех, кто склонен
к послушанию. Однако, поскольку в любой
области общественной жизни скорее всего имеются явно
эгоистичные агенты и поскольку у всех нас бывают
моменты, когда имеют место мотивы чисто
эгоистичные, в институциональном конструировании
этой области важно подобрать санкции, которые
мотивационно эффективны для жуликов: санкции,
достаточные для мотивирования жуликов, на
которых сосредоточена девианто-центрированная
388

РЕСПУБЛИКАНСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ
стратегия. Именно об этом говорит наш третий
принцип. Мы должны найти санкции, способные
справляться не только с теми, кто следует нормам,
но также с теми, кто постоянно или временно
проявляет полное безразличие к этим нормам.
Этот принцип выполним в той степени, в
какой мы сможем найти независимо
мотивированные санкции, способные держать в рамках даже
жуликов. Но не всегда легко найти нейтрально
мотивированные санкции, которые могут решить эту
задачу. И, хотя оптимистически мотивированные
санкции более доступны, их зачастую недостаточно
для того, чтобы справиться с жуликами: желание
быть уважаемым человеком может почти не влиять
или вовсе не влиять на таких индивидов. Что же
делать в этом случае? Как добиться того, чтобы
даже жуликов можно было мотивировать? Конечно,
ни одна система не совершенна, и полностью
искоренить жульничество не удастся никогда. Но любая
система санкций, достойная рассмотрения, должна
вводить некоторые сдерживающие меры в
отношении тех, кто склонен к непослушанию. Она должна
снижать потенциальный вред, который могут
нанести не соблюдающие норм люди, и убеждать тех,
кто соблюдает нормы, что их усилия не
эксплуатируют и над ними не насмехаются те, кто сделан из
другого теста.
Решить проблему можно, сделав так, чтобы
санкции, особенно наказания, были выстроены в виде
иерархии (Ayres and Braithwaite 1992; Brien в
печати). На самом нижнем уровне могут быть санкции,
применимые ко всем публичным властям и в
идеале поддерживающие следование нормам: скажем,
санкции, имеющие в виду желание, чтобы вам
доверяли и вас уважали. Но если санкции на этом
уровне не способны держать кого-то в рамках
правил—если обнаруживается, что человек нарушает
релевантный регламент и оказывается кем-то
вроде жулика,—тогда санкции могут быть переведены
3«9

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
на более высокий, более строгий уровень. Процесс
может иметь несколько этапов, восходя по
ступеням иерархии к тому, что Эйре и Брейтуэйт
называют большой пушкой. Большая пушка—это санкция,
уместная в отношении жуликов и проецирующая
нелестное мнение об агентах, к которым она
применяется. Но это не обязательно создает
проблему, поскольку большая пушка нацелена не на всех
вообще агентов, но только на тех, кто, как
оказалось, не соблюдает правил, находясь под
действием нейтрально или оптимистически
мотивированных санкций.
Система, намеченная в первых двух принципах,
кажется фатально уязвимой перед вредом, который
может нанести жулик. Она вряд ли может быть
рекомендована, если нет механизма эскалации
наказаний, какими бы ни были изъяны, присущие
альтернативной, девианто-центрированной системе.
Но если существует шкала наказаний в борьбе с
жуликами, успех нормо-центрированной стратегии
обеспечен. Мы можем, как рекомендует эта
стратегия, сосредоточиться на обычных, следующих
нормам индивидах и в то же время с чистой совестью
применять меры, способные справиться с
преступниками, находящимися по ту сторону норм. Этим
завершается изложение нормо-центрированной
стратегии, которую я рекомендую применять для
стабилизации идеальной республики. Теперь
остается проиллюстрировать меры, на которые
указывает эта стратегия.
V. Стратегия на практике
Конституционализм и демократия
Конституционная демократическая республика,
описанная в предыдущей главе, предлагает форму,
которую государство должно принять, чтобы
ослабить присутствие деспотической воли—доброй или
39°

РЕСПУБЛИКАНСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ
злой — в государственном аппарате принуждения.
Но рекомендованные для ослабления произвола
конституционные и демократические меры
практически не имеют шансов в борьбе с
последовательными усилиями мотивированных групповыми
интересами чиновников; эти меры оставляют лазейки,
которыми пользуются враги общественного блага.
Поэтому следует найти ресурсы стабилизации
идеальной республики, которые обеспечивают защиту
от превратностей человеческой природы.
Но прежде чем мы рассмотрим вопрос, как
можно использовать ресурсы регулирования для
стабилизации идеальной республики, необходимо
признать, что конституционные и демократические
меры, за которые я ратовал, описывая
республиканские формы, уже вводят важный регуляторный
механизм контроля. Конституционная
демократическая республика, которую я описал,
включает разнообразные механизмы фильтрации и
санкций—и, естественно, независимо мотивированные
механизмы — для продвижения собственной
стабильности. Я не говорил об этом, когда обсуждал
в начале данной главы, как стабилизировать
идеальную республику. Но в свете обсуждения
фильтров и санкций, а также различных стратегий
стабилизации можно легко увидеть присутствие таких
стабилизаторов в описанном выше режиме.
Условие верховенства закона предполагает,
что правительство должно действовать по закону,
а не рассматривать каждый случай по отдельности,
и оно должно прибегать к законам, носящим общий
характер, не имеющим обратной силы,
надлежащим образом опубликованным, точным и т. п. Это
с необходимостью означает, что люди во власти
связаны ограничениями в большей степени, чем в
отсутствие такого условия, в отношении вещей,
которые они могли бы сделать, преследуя групповые
цели. Условие исключает из числа доступных
(подвергая запретительным санкциям) способы дей-
391

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ствий, которые могли бы показаться
привлекательными с точки зрения их личных интересов. И это
условие также имеет своим следствием введение
в действие различных дополнительных санкций,
направленных на дисциплинирование членов
правительства. Рассмотрим требование, гласящее, что
закон должен применяться к его творцам так же,
как к другим людям. Это означает, что, принимая
плохие законы, скажем, законы, которые слишком
суровы или обременительны, люди во власти
должны будут испытывать дурные последствия этих
законов наравне с другими. «Они устраивают
бесславные войны, заключают унизительные договоры
и принимают несправедливые законы,—писал Ал-
джернон Сидней (Sydney 199°: 571)'""110 когДа сес"
сия подходит к концу, им приходится нести то же
бремя, что и другим».
Ограничение, требующее рассредоточения
власти, гласит, что законодательные, исполнительные
и судебные решения должны обычно находиться
в разных руках, а законодательные решения
передаваться в руки разных палат, и т. п. Это ограничение,
доказывали мы, существенно важно для того,
чтобы правление не стало произвольной властью; как
и условие верховенства закона, оно имеет
независимую мотивацию. Но ограничение также повышает
вероятность того, что власти, несмотря на
присущую им коррумпируемость, пойдут по пути
добродетели: иначе говоря, будут выполнять свои
обязанности, ориентируясь на публичное благо. Это
ограничение полностью исключает некоторые
варианты из списка альтернатив, находящихся в
ведении любого релевантного органа власти; таким
образом, хотят они того или нет, законодатели
не способны определять, как принимаемые ими
законы будут применяться в индивидуальных
случаях. И это ограничение означает, что власти
подотчетны в ряде случаев друг другу и, следовательно,
подлежат взаимным санкциям: так, законодатель-
392

РЕСПУБЛИКАНСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ
ный орган может осудить исполнительный орган
за ненадлежащее исполнение законов, а судебный
орган может подвергнуть законодательный орган
критике, обнаружив, что законы, которые он
принимает, не соответствуют каким-то положениям
конституции (см.: Pasquino Η)94: п4)·
Последнее из названных мною
конституционных условий — контрмажоритарный принцип,
согласно которому людям во власти всегда должно
быть трудно, а не легко изменять некоторые
важные разделы закона. Это условие, подобно первым
двум, в значительной степени предотвращает
влияние тех групповых интересов, в особенности
интересов большинства, которые могут оказаться
представленными в правительстве. Оно означает, что
легкие мажоритарные варианты должны быть
полностью исключены и людям во власти придется
следовать трудным и сложным процедурам, чтобы
достичь успеха в изменении соответствующих
законов. Это условие служит не только защитой от
произвола, но и источником стабильности в ситуации,
когда коалиции, составляющие большинство,
способны изменять существующий порядок в своих
собственных целях.
Но не только конституционализм с
необходимостью предполагает присутствие механизмов
стабилизации республики; к аналогичным
следствиям должен приводить и демократический
процесс, который мы описали. Тот факт, что от людей
во власти требуется, причем требуется в качестве
предмета общего знания, основывать свои
решения на соображениях публичного блага, означает,
что существует критерий, в соответствии с которым
они будут получать оценку в глазах общественного
мнения. Это означает, что они вполне могут
завоевать доброе имя, выполняя, причем открыто,
требования, предъявляемые к выполнению ими своих
обязанностей. Это также означает, что им
придется столкнуться с возможностью позора и бесчестия,
393

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
если они попытаются использовать свое
положение в личных целях. Ибо в рамках контестаторно-
го режима никакая публичная власть не защищена
от вызовов и разоблачений.
Особенно важным элементом контестаторного
образа демократии является законодательный
орган, который должен носить делиберативный
характер не только в смысле принятия решений на
основе соображений общего интереса, но в том
смысле, что он должен представлять собой инклюзивную
и интерактивную дискуссионную палату. И здесь
в особенности мы можем видеть источник
важных, ориентированных на мнение людей санкций.
Ибо такая палата должна будет работать так же, как
жюри присяжных, обсужденное в предыдущем
разделе; это будет форум, на котором его участники
вознаграждаются за защиту того, что
воспринимается в качестве общих интересов, и наказываются
за аргументацию, диктуемую групповой
заинтересованностью или легкомыслием. Кае Санстейн (Sun-
stein ig93a: 244) дает этому удачную формулировку:
Требование обоснования, защищающего
интересы публики,—цивилизующая сила лицемерия,—
вполне могло бы внести вклад в результаты,
защищающие интересы публики. Оно могло бы
«очистить» предпочтения, не допуская
определенных аргументов в публичном пространстве,
включая, например, те, которые касаются
расовых или сексуальных предрассудков. И оно
могло бы даже привести к трансформации
предпочтений и ценностей, просто поставив под
запрет обоснования, основанные на корысти или
эгоизме.
Это замечание о дисциплинирующей силе
дискуссий имеет точки соприкосновения с известной
темой, развиваемой Юргеном Хабермасом
(Habermas 1989; Habermas 1990)· Хабермас думает, что,
когда различные стороны будут высказывать доводы
394

РЕСПУБЛИКАНСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ
за и против различных вариантов, им придется
аргументировать в не-групповых терминах,
привлекательных для всех; и что, делая это, они склонны
будут интернализировать эту привычку и
становиться поистине беспристрастными диспутантами,
подобными сенаторам (Elster 1986b; Эльстер 2012;
Pettit 1982; Goodin 1992a: ch. 7). Одной из причин,
по которой участники дискуссий будут обязаны
аргументировать в таком духе —даже если они
спонтанно не расположены это делать,—является то, что
в противном случае они не смогут получить
признание и одобрение со стороны коллег на форуме.
Поэтому проект нахождения стабилизаторов для
нашей идеальной республики не означает
радикального разрыва с проектом нахождения форм
—конституционных и демократических,—в которые
должно облечься республиканское государство,
чтобы ослабить присутствие произвола. Артикуляция
формы, которую должна принять республика,
чтобы не быть доминирующим присутствием,
означает артикуляцию формы, в рамках которой
имеется множество механизмов контроля над
государственными чиновниками. В частности, конечно, это
означает введение в действие множества независимо
мотивированных механизмов—обычно независимо
мотивированных санкций,—с тем чтобы избежать
проблемы, связанной с девианто-центрированным
регулированием. Используемые вознаграждения
и наказания могут иметь или нейтральную
мотивацию, как в случае с санкциями, налагаемыми
разнообразными конституционными
ограничениями, или оптимистическую мотивацию, как в случае
санкций, ориентированных на мнение людей,
которые вводятся при делиберативной демократии.
В самой республиканской традиции задача
нахождения идеальных республиканских форм
решалась одновременно с задачей нахождения
наилучших способов республиканского регулирования
(Philp 1996). Например, когда такие авторы, как
395

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Джеймс Гаррингтон (Harrington 1992)> рисовали
контуры своих утопий, их заботили не только
способы артикуляции, но и средства обеспечения
стабильности этих режимов. Джон Ролз (Rawls 1971;
Ролз 20io) сделал популярным различение
идеальной политической теории, которая
рассматривает идеал справедливого общества, абстрагируясь
от проблемы несоблюдения норм, и более
реалистической теории, которая рассматривает то, что
необходимо в условиях частичного следования нормам
(Pettit 1994а)· В республиканской традиции это
различение не имело бы большого смысла. В этой
традиции идеал республики, в которой власть не
является доминирующей,—идеал республики, в которой
произвол минимален,—почти неотличим от
идеала республики, в которой власть эффективно
сдерживается и уравновешивается: эффективным
образом наставляется на путь добродетели.
Но, несмотря на то, что идеальная республика уже
включает различные регулятивные,
самостабилизующие меры, понятно также, что в наличии
имеется множество других средств ее стабилизации. Ключ
к таким средствам контроля и стабильности лежит
в исследовании различных принципов,
поддерживаемых нормо-центрированной стратегией
регулирования. Несколько кратких замечаний о каждом
из этих принципов укажут на то, какая именно
работа должна быть выполнена в данном случае; как
и прежде, меры не могут быть точно определены
до проведения эмпирических исследований.
Первый нормО'Центрированный принцип
Принцип «сначала фильтр» советует
исследовать возможности фильтрации прежде, чем думать
о чем-то другом для наилучшего обеспечения
надежности или стабильности идеальной
республики. Этих возможностей много. Мы надеемся, что
те, кто баллотируется в законодательный орган,
39б

РЕСПУБЛИКАНСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ
вполне заслуживают депутатского места, поскольку
партии играют роль в отборе кандидатов: скажем,
местная партийная организация назначает
комитет, решающий, кто является наиболее
привлекательным кандидатом. Мы надеемся, что
кандидаты на посты в правительстве являются фигурами
достаточно большого калибра, коль скоро партии
играют важную роль, или, если не партии в целом,
то по крайней мере члены этих партий, избранные
в легислатуру. И мы надеемся, что люди,
назначенные на чиновничьи посты в администрации, как
и назначенные на посты в суды, обладают должной
квалификацией, поскольку проходят через
разнообразные процедуры проверки и утверждения,
используемые для отсева недостойных.
Существуют возможности как для подбора
подходящих кандидатов на государственные посты,
так и для отсева негодных кандидатов. Комитет,
который осуществляет негативную фильтрацию,
может также выполнять роль комитета по
поиску наиболее привлекательных кандидатов для
партии, правительства, публики и т.д. Или кандидаты,
из которых производится отбор, должны
номинироваться таким образом, чтобы можно было
выбирать из их числа особенно подходящих. Понятно,
как и в случае негативных фильтров, что такие
механизмы не защищены от неправильного
использования: скажем, будет иметь место
предубеждение в пользу заметных, а не добродетельных фигур.
Но, полагаю, равным образом понятно, что какой-
нибудь творческий институциональный проект
сможет найти способы надежного подбора
добродетельных и исключения недостойных кандидатов.
Возможности фильтрации касаются не только
индивидов, но также действий и инициатив. Так,
мы можем подобрать процедуры, которые позволят
людям делать заявления и подавать жалобы, или
передавать вопросы на рассмотрение независимых
комитетов, или требовать экспертной оценки, или
397

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
писать рапорты на начальство. Очевидно, что мы
можем использовать такие механизмы фильтрации
прежде, чем приступим к рассмотрению санкци-
онных инициатив, чтобы с большей вероятностью
достичь результата. Предположим, что политики
с трудом принимают обоснованные решения по
некоторым вопросам —скажем, по вопросам свободы
совести, или преступности, или монетарной
политики,—потому что испытывают давление со
стороны избирателей. Если мы найдем возможность
передавать такие вопросы в комитет экспертов,
которые не будут испытывать давления, мы без
труда добьемся желаемого результата. Политики будут
рады переложить ответственность на других, а
эксперты с великой охотой продемонстрируют свою
беспристрастность: у них будет независимая
мотивация завоевать репутацию компетентных и
бесстрастных судей.
Второй нормо-центрированный принцип
После установления необходимых фильтров нор-
мо-центрированная стратегия требует от нас найти
санкции, которые смогут действовать в
дискреционных пространствах, оставленных этими
фильтрами, и делать это, не ставя под угрозу природную
предрасположенность к послушанию. Однако
такие санкции должны быть мотивированы
независимо от предположения, что чиновники являются
жуликами; в противном случае они будут приводить
к различным неприемлемым последствиям,
изложенным ранее в данной главе. Некоторые из этих
санкций будут способны к нейтральной мотивации;
это санкции, которые можно защищать по другим,
институциональным основаниям, скажем, по
основаниям, имеющим отношение к республиканской
задаче снижения присутствия произвола. Но
санкции, более всего достойные исследования,—это,
скорее всего, те оптимистически мотивированные
398

РЕСПУБЛИКАНСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ
вознаграждения и наказания, которые опираются
на любовь людей к тому, чтобы их уважали.
Эти санкции доступны при выполнении трех
условий. Во-первых, предметом общего знания
в обществе должны быть определенные
стандарты, применимые к соответствующим
государственным постам. Во-вторых, любой, кто нарушает такие
стандарты, должен считаться нарушителем, а
любой, кто действует в соответствии с ними,
соответствует своей должности. И, в-третьих, в обществе
существует этос свободного и честного выражения
мнений, этос прямоты, которого достаточно, чтобы
отношения одобрения или неодобрения могли
легко угадываться по тому, что люди говорят, и даже
по тому, что они не говорят (Pettit 1994b).
Невозможно ввести в действие санкции,
ориентированные на мнение, если нет общего понимания того,
что заслуживает позитивного или негативного
отношения, если результаты деятельности агентов
и их соответствие стандартам непрозрачны и если
восприятие этих результатов не поддается
надежной расшифровке.
Эти замечания говорят о важности создания
форумов для обсуждения этики публичной
жизни и, возможно, для поиска согласия
относительно надлежащих стандартов поведения:
стандартов, подходящих, например, для политиков и
министров, бюрократов и представителей госорганов,
деятелей системы уголовной юстиции —от судей
до адвокатов, от полицейских до тюремных
служащих, и для тех работников СМИ, которые играют
важную роль в освещении публичной жизни. Эти
замечания равным образом говорят о необходимости
надежных каналов публичности и информации,
которые привлекали бы постоянное внимание к
деятельности релевантных партий. И, наконец, эти
замечания говорят о важности обеспечения, если это
вообще возможно обеспечить, широко
распространенного этоса откровенного высказывания людь-
399

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ми своего мнения, с тем чтобы то, что они говорят
и не говорят, когда критикуют или хвалят
чиновников, выражало их действительную позицию.
Моя вера в силу неосязаемой руки может
показаться наивной, и я должен подчеркнуть, что она,
возможно, не сумеет достичь многого, если ее
действие не будет поддержано радикальными
процедурами фильтрации. Рассмотрим случай с полицией.
Не думаю, что все больший акцент на полицейской
этике, растущие требования к прозрачности и это-
су откровенного высказывания мнений как-то
повлияют в лучшую сторону на поведение полиции.
Исключением могут стать шаги, предпринимаемые
для того, чтобы полицейские не попадались, как это
часто бывает, в ловушки соблазнов, расставляемых
наркоторговцами. Не думаю также, что эти шаги
могут чего-то достичь в этой области, если не
будут применены фильтры против
распространенного среди полицейских деления на «нас» и на «них»,
т.е. на полицию и на общество. Я не говорю здесь
ничего о том, каким должен быть фильтр, который
мог бы предотвращать такие возможности, но хочу
подчеркнуть, что, как гласит первый принцип,
такой фильтр несомненно необходим и что санкции
неосязаемой руки вряд ли достигнут успеха, если
он будет отсутствовать.
Идея легислативного собрания и идея сделать
людей в правительстве подотчетными такому
собранию указывают на необходимость мер, которые
должны поддерживать систему, ориентированную
на мнение людей. Ибо там, где есть такое
собрание, обычно имеются общепринятое
представление о релевантных стандартах, систематические
каналы информации и публичности и культура
откровенности в критике и одобрении деятельности
членов собрания. Так, генеральная ассамблея и
различные межпартийные подкомитеты будут
форумами, на которых уровень уважения к членам
собрания будет падать или подниматься, поскольку
400

РЕСПУБЛИКАНСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ
будет понятно как то, что от них ожидается, так
и то, что ими достигнуто. Меры по мобилизации
мнения должны быть усилены в культуре, в
которой действия парламента быстро привлекают
внимание публики и вызывают похвалу или порицание
благодаря их освещению и комментариям в СМИ.
Все мы знаем, что эти меры могут быть
извращены в том случае, когда политические партии
смыкают ряды, СМИ подпадают под влияние
групповых интересов и получает распространение
множество других вещей, разлагающим образом
действующих на жизнь республики. Но в принципе
должны существовать способы, обеспечивающие
правильную работу системы. Должны
существовать способы использования стимулов, имеющих
отношение к мнению, чтобы партии можно было
стыдить за чрезмерное смыкание рядов, а какую-то
медиаорганизацию —скажем, с помощью
наблюдательной комиссии,—за необъективное
освещение фактов. Если партия не хочет быть осмеянной
на национальном или международном форумах —
скажем, в СМИ или со стороны различных
общественных движений, —ей лучше показать, что
она является чем-то большим, чем группировкой.
А если она собирается это показать, то должна
занять общественно значимую позицию и подать себя
с большей или меньшей степенью убедительности
в качестве группы, озабоченной общественным
благом и отличающейся от других радеющих за
общество групп всего лишь иной точкой зрения на
наилучшие способы достижения этого блага.
Что можно сказать о санкционных механизмах,
влияющих не непарламентские фигуры:
бюрократов, судей и т.д.? Важно отметить, что назначение
и продвижение по службе являются главными
средствами, с помощью которых люди добиваются
позитивного мнения о себе в этих областях, а не-назначе-
ние и не-продвижение выступают главными
причинами негативного отношения. Таким образом, если
401

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
хорошо структурированные комитеты сделать
ответственными за назначения и продвижения по
службе, можно со всем основанием ожидать, что
стимулы, влияющие на позитивное или негативное
мнение, заработают. Но стоит также отметить, что судья
или бюрократ завоевывают позитивное отношение
в релевантных кругах, когда их решения
подтверждаются апелляционной инстанцией, и к ним
относятся негативно, когда их решения отменяются.
Режим профессионального признания правит
жизнью судей и бюрократов, и это позволяет
надеяться на эффективное использование в целях контроля
механизма выражения отношения.
Третий нормо-центрированнъгй принцип
Остается сказать в завершение этого краткого
обзора, что существует третья мера, на которую
указывает нормо-центрированная стратегия, когда мы
ищем способы, позволяющие сдерживать и
контролировать людей во власти и тем самым
стабилизировать идеальную республику. Мы должны не
только исследовать все, что можно сделать с помощью
фильтров в отношении агентов и действий, а
также приведения в действие санкций,
поддерживающих послушных; нам следует также подумать, как
организовать шкалу санкций, которая может
понадобиться для того, чтобы справиться с настоящим
преступником: человеком, который пробирается
во власть и, оказавшись там, начинает преследовать
свои личные цели или цели группы.
На всем протяжении нашего обсуждения я
предполагал, что люди во власти подлежат, как все
остальные, обычным санкциям закона. Но для
правильного исполнения парламентских или судебных
функций могут потребоваться некоторые
привилегии. Например, чтобы дебаты были открытыми
и живыми, необходимо обеспечить
парламентариям защиту от обвинений в клевете. Но, полагаю,
402

РЕСПУБЛИКАНСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ
обычные санкции закона смогут учесть многие
серьезные проступки, которые совершают люди во
власти, например относящиеся к финансовым
нарушениям, кражам, физическому насилию и т.п.
Полагаю также, что люди во власти должны
подлежать специальным и очень суровым санкциям,
которые мотивируются нейтрально
—требованиями конституционализма и демократии. Примером
могла бы послужить санкция парламентского
импичмента за определенные нарушения,
допущенные на государственном посту. Когда
госчиновникам предоставляются значительные дискреционные
правомочия, единственным способом
предупреждения произвола могут стать строгие процедуры
парламентского разбирательства и перспектива
импичмента в случае выявления злоупотреблений.
Обычные санкции закона и специальные
санкции такого рода должны в значительной мере
предупреждать действия жуликов,
пробравшихся в правительство. Но даже в случае нарушений,
к которым не применяются такие санкции,
должен существовать способ ужесточения наказаний
за повторные нарушения и избавления от
преступников. Например, министр, получивший
порицание за первое нарушение, должен ожидать
отставки за второе и запрета на занятие государственных
постов за третье и т.д. Если не ввести такого рода
шкалу, то нечего и надеяться на сдерживание
настоящих подонков, а тем более на их изгнание
из публичной жизни.
Заключение
Республиканская свобода, согласно аргументам
предыдущей главы, является делом
конституционализма и демократии. Но такие слова, как
«конституционализм» и «демократия», а также «свобода»
и «республика», могут вызывать слишком сильные
403

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
чувства, а стоящие за ними идеи имеют тенденцию
побуждать к безумному рвению. Надеюсь, что
одним из результатов этой главы станет
демистификация идеала, который я пытался артикулировать,
и демонстрация того, что он является целью,
которая зависит в своем продвижении от самых
прозаичных и банальных мер.
В начале века фабианцев и других подобных им
ориентированных на практические дела
реформаторов называли «социалистами газовых и
водонапорных станций». Сегодня не очень понятно,
почему деятельность этих фигур вызывала презрение;
они оставили гораздо более серьезное и
привлекательное идейное наследие, чем их
романтически настроенные и стоящие выше повседневных
забот товарищи. В этой книге я привожу доводы
в пользу своего рода «республиканизма газовых
и водонапорных станций». Разумеется, целью
является правление, высшим идеалом которого
является свобода как не-доминирование. И, разумеется,
это правление требует режима, при котором правят
конституция и демократия. Но конституционализм
и демократия могут быть стабилизированы только
благодаря мерам, которые ничуть не более
притягательны в интеллектуальном смысле, чем
инфраструктура газо- и водоснабжения.
Например, нет ничего более банального в
политической жизни, чем какой-нибудь комитет. Тем
не менее, если аргументация этой главы в целом
правильна, наша республиканская вера,
возможно, должна зависеть прежде всего от того,
сумеем ли мы обеспечить надежную работу этого самого
прозаичного из всех институтов. Комитет состоит
из индивидов, отобранных на какое-то время и для
решения каких-то задач: например, чтобы
заслушивать обращения и высказывать рекомендации,
подбирать кандидатов и делать назначения,
продвигать по службе или увольнять с работы, проводить
расследование по выдвинутым обвинениям и про-
404

РЕСПУБЛИКАНСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ
верять исполнение решений. Комитет может
обладать официальным статусом подобно такому
органу судебной власти, как жюри присяжных, или
такому органу исполнительной власти, как кабинет
министров, или он может иметь более или менее
неформальный статус. Комитет играет роль
фермента в политическом теле, по крайней мере в
республиканском понимании этого тела.
Во многих кругах сегодня существует тенденция
порицать комитеты как непредставительные
органы. Возможно, они и непредставительны в том
смысле, что не сформированы в результате
демократических выборов. Но если они и не избраны,
то представительны в другом смысле, воплощая
основные точки зрения, присутствующие в
обществе. И они часто являются наилучшей из
имеющихся возможностью принимать решения не на
основе произвола и полностью исключая подчинение
групповым интересам или групповым идеям.
Конечно, комитеты, как мы знаем, часто не
справляются со своей работой. В состав комитета могут
войти, несмотря на самые строгие процедуры
проверки, те, кто заинтересован в каких-то решениях,
а желание завоевать уважение может быть отбито,
несмотря на все меры конфиденциальности,
запугиванием извне. Кроме того, работа комитета может
быть подорвана нежеланием ее членов разъяснять
причины своих решений в ходе взаимного обмена
обоснованиями. Или, что еще важнее, его работа
может быть подорвана появлением в обществе
раскола, из-за которого некоторые члены могут даже
испытывать желание демонстрировать перед другими
свою ангажированность. Общество может стать
расколотым настолько, что членов комитета будет
заботить только мнение о них в рамках их собственной
субкультуры и независимо от причин расхождений —
цвета кожи, убеждений, класса или тендера.
Если мы соглашаемся с республиканским
взглядом на политику, то должны понимать, что насущ-
405

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
но важными для исследования становятся самые
прозаичные вопросы, например, как обеспечить
высокую результативность работы комитетов. Такого
рода вопросы волновали Макиавелли, Гаррингто-
на и Монтескье, а также авторов «Писем Катона»
и «Федералиста». Это вопросы формирования и
перестройки институтов; в частности, это вопросы
о том, как сделать так, чтобы институты
наилучшим образом служили делу свободы как не-доми-
нирования.
Политические теоретики долгое время
игнорировали такие вопросы, предпочитая им вопросы
метафизические или фундаментальные. Они
предпочитали тратить время на размышления о
смысле согласия, природе справедливости или
основаниях политического обязательства вместо того,
чтобы обсуждать приземленные вопросы
институционального конструирования. Их занятием стала,
по словам Джона Ролза, идеальная теория, а не
теория, которая говорит, как лучше всего
продвигать свои цели в актуальном несовершенном мире.
Нежелание заниматься институциональным
анализом, возможно, и совместимо с какими-то
политическими философиями, но означает потерю
всякого серьезного интереса к свободе как не-до-
минированию.

ГЛАВА 8
Республиканская
гражданственность
ПО МОЕМУ убеждению, институты,
охарактеризованные в предыдущих трех главах,
совершенно необходимы для
осуществления описанной выше республиканской концепции
свободы. И я также убежден, что они вполне
согласуются с республиканской традицией
институционального мышления и конструирования. Но эти
институты не могут существовать сами по себе. Это
мертвые, механические устройства, которые
оживают и начинают двигаться, только если они
находят место в привычках, живущих в человеческих
сердцах.
Предположим, что люди не приняли
большинство этих институтов. Предположим, например,
что они сочли их чужеродными образованиями
и отнеслись с презрением и недоверием к тем, кто
доказывал их легитимность, и к тем, кто пытался
воплотить их в жизнь. Есть ли у этих институтов
какой-то шанс на продолжительное
существование? Конечно, нет. Никакие институты, имеющие
чисто правовой статус, не имеют шансов выжить
при высоком уровне отчужденности или
скептицизма, проявляемых населением. Никакая
система закона не может быть эффективной, если закон
не пользуется высокой степенью доверия и
уважения. Как говорил доктор Джонсон, «плохи дела
в той стране, в которой правит только закон,
потому что случаются тысячи вещей, законом не
предусмотренных» (Boswell 1970: 274)·
407

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Что еще необходимо, помимо и сверх
подходящих республиканских законов для успеха
режима, установление которого является нашей целью?
Предположим, что законы, которые мы
сконструировали, действительно служат делу не-до-
минирования; предположим, что они
предписывают подходящие цели и формы для республики
и предлагают потенциально эффективный
аппарат для регулирования чиновников. Что еще будут
требовать такие законы для реального
продвижения свободы как не-доминирования?
Если ответить кратко, то это нормы.
Законы должны быть включены, внедрены в систему
норм, которая правит независимо от системы
государственного принуждения, в сфере
гражданского общества. Гражданское общество есть общество,
взятое в аспекте вне-семейной до-политической
ассоциации; это форма общества, выходящая за
узкие рамки семейной лояльности, но не
нуждающаяся, строго говоря, в существовании
государства принуждения (Gellner 1994; Геллнер 2004;
Taylor 1995: essay 11; Kumar 1993)· Чтобы
государство нашло место в сердцах людей, а законы
работали, эти законы должны действовать в синергии
с нормами, которые являются общепринятыми
или станут общепринятыми в сфере гражданского
общества. Законы должны поддерживать нормы,
а нормы должны оказывать поддержку законам.
Эта мысль не нова. Значение гражданских норм,
согласующихся с политическими законами,
признавалось с первых дней существования
республиканской традиции. Например, Макиавелли
полагал, что нельзя насильственно ввести республику
законов в общество, в котором нет buoni costumi,
добрых нравов или морали (Rubenstein к)91: 51)·
«Ведь чтобы сохранить добрые нравы,
необходимы законы, а для соблюдения законов нужны
добрые нравы» (Machiavelli 1965* 241;
Макиавелли 2002: 57)·
4о8

РЕСПУБЛИКАНСКАЯ ГРАЖДАНСТВЕ HНОСТЬ
Некоторые нормы, которых требует
республиканский режим, охватывают все общество и
затрагивают поведение каждого человека. Другие
касаются только тех, кто играет определенные роли или
входит в какие-то группы. Например, они могут
касаться поведения госслужащего или того, как
следует себя вести, если вы принадлежите к
неимущему меньшинству. В любом случае нормы требуют
множества поддерживающих закон реакций.
Возможно, требуемой реакцией является поведение,
которое одновременно предписывается законом,
как в тех случаях, когда нормы осуждают именно
те действия, которые считаются уголовными
преступлениями; возможно, такой реакцией
является поведение, предписываемое законом, как в тех
случаях, когда нормы требуют следования
общепринятым правилам, таким как езда по правой или
по левой стороне дороги; возможно, такой
реакцией является поведение, которое помогает
исполнению закона, как в том случае, когда нормы требуют
сообщать о преступлениях; или, возможно, такой
реакцией является поведение с целью заставить
закон реагировать на некоторые прежде
игнорировавшиеся проблемы, как в том случае, когда нормы
предписывают относиться критически к
неадекватным законам и демонстрировать свое недовольство.
Мы знаем, что значит иметь определенные
институциональные формы, установленные законами.
Но что означают слова о существовании норм,
которые действуют в гармонии с этими законами?
Предположим, например, что существует гражданская
норма, в соответствии с которой вы должны вносить
вклад в коллективное усилие, приносящее выгоду
в том числе и вам. Что имеется в виду, когда
говорят, что такая норма—такая охватывающая все
общество норма—является общепринятой (Pettit 199°)?
В любом случае такого рода, когда речь идет
о норме, затрагивающей все общество, всех людей
в обществе, имеется в виду, в частности, что реле-
409

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
вантные стороны обычно поступают в соответствии
с некоторой регулярностью: в этом случае они
склонны вносить вклад в коллективные усилия,
которые приносят им выгоду. Будь это не так, норма
не была бы общепринятой —она была бы не более
чем невыполненным желанием или
предписанием. Но для того, чтобы норма стала общепринятой,
одного соответствия поведенческой регулярности
недостаточно. Если бы этого было достаточно,
тогда нормой было бы то, что люди спят по ночам,
или предпочитают тепло, или готовят еду:
интуиция подсказывает, что эти регулярности являются
не нормами, а общими наклонностями. Так что же
еще необходимо, чтобы норма стала общепринятой,
помимо того, что она должна быть выражением
поведенческой регулярности?
Норма заметно отличается от наклонности
прежде всего тем, что релевантные стороны
обычно одобряют рассматриваемое поведение и/или
не одобряют отсутствия такого поведения. Если мы
говорим, что нормой в каком-то обществе является
то, что вы должны вносить вклад в любое
коллективное предприятие, приносящее вам выгоду, то имеем
в виду не просто то, что люди склонны вносить
такие вклады, но что люди также склонны одобрять
поведение тех, кто это делает, и не одобрять
поведение тех, кто этого не делает. Они могут
удивиться, обнаружив, что кто-то предпочитает спать днем,
или не одеваться тепло, или есть еду
неприготовленной; однако при прочих равных условиях это
открытие оставит их более или менее
безучастными. Но если они обнаружат, что кто-то не внес
своего вклада в коллективное усилие, которое
принесло ему выгоду, во всяком случае, если это нарушило
общепринятую, затрагивающую все общество норму,
то они не просто удивятся. Люди отнесутся к этому
с неодобрением и будут осуждать такого человека.
Итак, если нормой в обществе является то, что
некто должен вести себя определенным образом, то,
4Ю

РЕСПУБЛИКАНСКАЯ ГРАЖДАНСТВЕННОСТЬ
во-первых, релевантные стороны будут, как
правило, вести себя таким образом, и, во-вторых,
релевантные стороны, как правило, будут относиться
с одобрением к такому поведению и/или с
неодобрением к поведению любого человека, ведущего себя
иначе. Одобрять и не одобрять в этом смысле
означает иметь предрасположенность к похвале или
осуждению человека —высказываемым прямо в лицо,
а скорее за спиной,—когда представится
подходящий случай. Иногда мы одобряем или не одобряем
на том основании, что рассматриваемое поведение
устраивает или не устраивает нас с точки зрения
наших собственным целей. Но когда существует
гражданская норма, особенно норма, которая
разделяется с другими, то естественно предположить, что
требуемые одобрение или неодобрение будут
реализованы на более нейтральных основаниях: на тех
основаниях, что это отвечает или не отвечает целям
других людей, помимо данного агента, или что это
продвигает или не продвигает интересы всего
общества или какой-то релевантной группы.
Однако для того, чтобы что-то стало нормой,
должно выполняться третье важное условие.
Поведение должно быть не просто таким, чтобы ему
обычно следовали и чтобы его обычно одобряли
релевантные стороны. Одобрение должно
способствовать следованию норме. То, что люди
одобряют вклад в общее дело или не одобряют поведения
того, кто не вносит такого вклада, должно повышать
вероятность или давать гарантию того, что люди
будут действительно вносить вклад в соответствии
с этим паттерном. Это условие является весьма
слабым, поскольку ничего не говорит о том, насколько
эффективным должно быть одобрение, чтобы
обеспечивать следование нормам, но оно тем не менее
важно. Оно позволяет отличать подлинные нормы
от паттернов поведения, которые обычно
вызывают одобрение, но на которые это одобрение никак
не влияет. Это может быть регулярность вроде той,
411

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
что люди едят каждый день, и это может быть даже
паттерн, который люди обычно одобряют. Но
поскольку ясно, что причина, по которой люди едят
каждый день, не связана с одобрением, мы не будем
называть эту регулярность нормой.
Таким образом, чтобы регулярность стала
нормой, элементы следования нормам и одобрения,
о которых идет речь, должны взаимодействовать
друг с другом, они не могут оставаться
инертными. Например, они могут контактировать, когда
родители поощряют детей к следованию нормам,
показывая, что это необходимо для родительского
одобрения. Или они могут контактировать в силу
того, что, хотя добродетельные люди спонтанно
подчиняются нормам, немногие добродетельны
полностью или постоянно, и их мотивации пойдет
на пользу, если она будет подкреплена имеющимся
паттерном одобрения и неодобрения (Pettit 1995^)·
Итак, для существования нормы необходимы
три условия: первое, чтобы релевантные
стороны в большинстве случаев демонстрировали
паттерн данного поведения; второе, чтобы они в
большинстве случаев одобряли чье-то действие и/или
не одобряли отсутствие такого действия; и третье,
чтобы эта привычка к одобрению делала поведение
более вероятным или гарантированным, чем в ее
отсутствие. Конечно, когда выполняются все три
условия, их выполнение, скорее всего, становится
предметом общей веры,—или, по крайней мере, общей
веры в релевантной группе,—и мы можем добавить
это в качестве четвертого условия. Каждый хотел бы
знать, какие нормы существуют в его обществе,
и равным образом каждый способен сказать, в чем
они состоят. Более того, эти факты известны
каждому, по крайней мере в релевантной группе,
поэтому каждый способен признать нормой не просто то,
что должно быть сделано то или другое, но то, что
каждый релевантный признает это нормой. Таким
образом, мы приходим к знакомой иерархии обще-
412

РЕСПУБЛИКАНСКАЯ ГРАЖДАНСТВЕН НОСТЬ
го знания, по крайней мере в той форме, в которой
она имеет продолжение: и нет никого, кто бы не
верил в это общее осознание, никого, кто не верил бы
в это неверие и так далее (Lewis 1969: 56)·
Мы можем, наконец, вернуться к тому, с чего
начали. Законы, принимаемые в рамках режима,
описанного в трех предыдущих главах, должны
согласовываться с нормами гражданского общества,
чтобы режим мог рассчитывать на долгую жизнь.
Если позволить законам конфликтовать с такими
нормами, если позволить, чтобы законы не
поддерживались активным образом такими нормами,
то шансы на реализацию идеальной республики
радикально уменьшатся.
Предположим, что существуют нормы,
общепринятые в обществе и в релевантных группах
внутри общества, которые поддерживают
республиканский паттерн законов. В этом случае нормы,
подобно законам, будут носить республиканский
характер: они будут соответствовать правлению
и даже поддерживать режим, при котором каждый
пользуется свободой как не-доминированием.
Нормы не будут по сути групповыми или связанными
с группой, как, например, нормы, которые
предписывают благосостояние отдельной группы
независимо от того, во что это обходится обществу в
целом, или как нормы, говорящие о необходимости
мстить чужакам за какие-то преступления против
членов данной группы. Те, кто выполняет
необходимые нормы — воплощает такие нормы в
привычных действиях и привычном одобрении,—не будут
враждебно относиться к общему благу; напротив,
они будут демонстрировать поведение, которое
можно без всяких натяжек назвать общественным.
Поэтому, когда я говорю, что республиканские
законы должны быть встроены в систему
гражданских норм, то с тем же успехом мог бы сказать, что
республиканские законы должны поддерживаться
вошедшими в привычку гражданской добродете-
413

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
лью или добропорядочным гражданством,—иначе
говоря, привычкой к гражданственности (Selznick
1992: з89~9°)>~чт°бы иметь шансы на процветание.
В такой формулировке связь между моими
словами и республиканской традицией в целом
становится еще более очевидной. Для многих эта
традиция характеризуется не особой концепцией
свободы и не представлением о форме, которую должны
принять конституционализм, демократия и
регулирование, но настоятельным требованием
гражданской добродетели: требованием, как я предпочитаю
говорить, гражданственности (Burtt 1993)· Одной
из постоянно обсуждаемых тем в рамках
традиции является требование, чтобы республика имела
фундамент в виде широко распространенной
гражданственности; республика не может существовать
только благодаря законам.
Данная глава посвящена этой теме. В первом
разделе будут рассмотрены некоторые из оснований, по
которым гражданственность должна поддерживать
республику; они не носят исчерпывающего
характера и приводятся только в качестве иллюстраций.
Во втором разделе разбирается вопрос о том, в
какой степени можно ожидать или ручаться, что такая
гражданская республика будет создана. И, наконец,
в последнем разделе я показываю, что гражданская
республика, контуры которой здесь намечены,
вероятнее всего будет обществом, в котором люди
установят отношения доверия и в котором будет
процветать обычная до-политическая жизнь.
I. Необходимость
в гражданственности
Первой и самой важной причиной, по которой
республике необходимо встроить свои законы в
систему норм, является то, что люди пользуются более
высокой степенью не-доминирования в условиях
44

РЕСПУБЛИКАНСКАЯ ГРАЖДАНСТВЕННОСТЬ
режима, где имеются нормы, поддерживающие
республиканские законы. Там, где законы правят
отдельно от гражданских норм, возможно даже
конфликтуя с такими нормами —если, конечно, такой
режим осуществим,—люди будут склонны уважать
законы и воздерживаться от произвольного
вмешательства в дела других только в том случае, когда
правовая и иная цена вмешательства перевешивает
его выгоды. Они будут соблюдать законы неохотно
и, возможно, испытывая недовольство, а не из
соображений гражданственности. Но это означает, что
послушание других закону настолько зависит от
обстоятельств и осуществляется с таким нежеланием,
что вряд ли может сколько-нибудь способствовать
достижению не-доминируемого статуса. Любой
человек не будет подвергаться доминированию,
любой человек будет защищен от произвольного
вмешательства со стороны других только в том случае,
если он сумеет остаться в круге света, создаваемого
законом, вдалеке от темных углов, где
вмешательство не встречает сопротивления и не наказывается.
Поэтому надежное пользование не-доминиро-
ванием требует не только существования законов,
которые очерчивают области, где вы защищены
от вмешательства; оно требует также
общепринятых норм, которые делают эти области более
заметными, безопасными и освещенными. Если
такие нормы будут иметь место, то другие станут
уважать вас в этих областях, следуя прочным,
возможно неосознанным, наклонностям. Вам не
придется зависеть в вашей свободе как не-доминирова-
нии только от эффективности закона; вы сможете
довериться власти общепринятой нормы.
Силовое поле общества, благодаря которому другие
ведут себя сдержанно и уважительно, а вы можете
жить, не подвергаясь доминированию, имеет два
измерения. Другие должны признавать ваше место
и положение не просто в силу своей
чувствительности к правовой санкции, но и благодаря спон-
415

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
тайной, подкрепленной культурой
гражданственности (Spitz 1995а)·
Исследователи послушания часто отмечают, что
причина, по которой большинство людей в
законопослушных обществах подчиняется закону,
коренится не в страхе перед правовыми санкциями,
а в ощущении справедливости закона (Braithwaite
1989; Tyler 1990)· Более точно причина, по которой,
согласно этим исследованиям, большинство людей
проявляет послушание, заключается в ощущении,
что закон справедлив процедурно, поскольку
составляется и применяется на основе
компетентности и принципиальности, не испытывая
неправомерного влияния со стороны какой-либо
групповой точки зрения (Tyler and Mitchell 1994^ см· также
Lind and Tyler 1988). Люди не занимаются
взвешиванием правовых санкций, и не в этом причина того,
что те их сдерживают. Для них закон легитимен,
и именно это приводит, по крайней мере в каких-то
границах, к беспрекословному послушанию.
Это наблюдение подкрепляет наш первый довод
в пользу необходимости гражданственности. Ибо
люди, предположительно, будут считать
республиканский паттерн закона легитимным и более или
менее беспрекословно следовать ему тогда, когда
закон подкреплен республиканскими нормами:
когда он не предписывает ничего, что противоречит
таким нормам, и составляется и применяется
способом, который согласуется с такими нормами. Итак,
республиканским законам будут следовать, а люди
будут пользоваться свободой как не-доминировани-
ем, на которую такие законы дают надежду,
только в том случае, если законы подкреплены
соответствующими нормами, а следование законам
вызывается или подкрепляется широко распространенной
гражданственностью.
Вторая причина считать широко
распространенную гражданственность необходимой имеет
отношение не к поддержанию законопослушания,
4i6

РЕСПУБЛИКАНСКАЯ ГРАЖДАНСТВЕННОСТЬ
а к тому, что закон должен учитывать
изменяющиеся и проясняющиеся интересы и идеи: закон
должен удовлетворять ограничениям, связанным с
демократической оспариваемостью. Предположим,
что существует некоторый вид преступления
против человеческой свободы как не-доминирования,
который обычно не признается в качестве
преступления. Предположим, например, что, хотя
некоторая форма государственной деятельности не
учитывает интересов или идей какой-то конкретной
группы в обществе, это не зафиксировано в
качестве факта культуры. В таком случае преступление
можно будет признать за таковое, только если в этой
группе есть люди, или, по крайней мере, есть люди,
приверженные этой группе, которые готовы
действовать от имени группы. Они не просто
жалуются на свои собственные проблемы, но
демонстрируют форму гражданственности, которая заставляет
их вести работу по организации группы и
артикуляции общих проблем; в своем одобрении и своих
действиях они воплощают нормы верности и
принадлежности этой группе.
Вспомним о революции во взглядах на
положение женщин и этнических меньшинств, через
которую прошли многие общества. Еще недавно
действия и высказывания, выглядящие сегодня
оскорбительными и постыдными, не вызывали
никакой реакции в этих обществах: их
воспринимали как нечто рутинное и не вызывающее
вопросов. И если положение дел изменилось к лучшему
и недопустимые высказывания и действия стали
предметом формальных или неформальных
санкций, то это стало следствием гражданственности
в ее более творческой роли, чем роль, связанная
с законопослушанием. Предположим, что те, кто
добивался перемен, не интернализировал бы
нормы, связанные с благом данных групп.
Предположим, что каждый был бы сосредоточен только
на себе и своей семье и ни о чем больше не бес-
417

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
покоился. В этом случае перемены вообще
никогда бы не произошли.
Дело в том, что различные группы часто
представляют совершенно разные точки зрения, и
посторонним трудно следить за интересами и
идеями тех, кто к ним принадлежит. Это может быть
трудно по причинам неадекватной мотивации:
не подвергаясь лично риску, которому
подвергаются группы, посторонние могут не обращать
должного внимания на то, что происходит. Или это
может быть трудно вследствие неверного восприятия
и понимания: не зная обычаев и не разделяя чувств
тех, кто принадлежит к таким группам,
посторонние порой не способны увидеть или
артикулировать данные проблемы (Pettit i994a)· Этот урок был
преподан правительствам, даже относительно
благожелательным, которые проводили
традиционную непредставительную политику в отношении
рас и тендера. Республика, в которой существуют
различные группы и различные интересы,
нуждается в политике различия (Young 199°)» а
политика различия возможна только там, где широко
распространена группо-центрированная
гражданственность.
Я проиллюстрировал второе основание,
диктующее необходимость широко распространенной
гражданственности, сославшись на
гражданственность, которая может возникнуть в связи с
тендером и этническими группами. Но важно понять,
что потребность в такой гражданственности
совершенно не ограничивается приведенными
примерами. Возьмем политику, проводившуюся с
большим или меньшим успехом во многих обществах,
которая защищала потребителей товаров,
заключенных, вдов погибших на войне, инвалидов,
жителей трудных для жизни географических зон или
тех, кто причисляет себя к гомосексуалистам. Такие
формы политики часто существенно значимы для
артикуляции важных интересов, и все они требуют
4i8

РЕСПУБЛИКАНСКАЯ ГРАЖДАНСТВЕННОСТЬ
группо-центрированных форм гражданственности,
о которых идет речь.
Но второе основание, требующее широкого
распространения гражданственности, релевантно не
только широкому спектру групп, но иногда и самой
большой группе — обществу или даже всему миру
в целом. Самый яркий пример —
гражданственность, проявляемая теми, кто говорит, часто
наперекор другим группам, о проблемах окружающей
среды и ее защите. Вряд ли правительства вообще
обратили бы внимание на проблемы окружающей
среды, даже в том неадекватном виде, в каком они
это делают сегодня, если бы люди в большинстве
своем не откликались на норму, требующую заботы
об общем благе: норму, требующую усилий в
интересах этого блага, даже если рациональной,
направленной на удовлетворение собственного интереса
реакцией кажется нежелание во всем этом
участвовать (Pettit 1986). Если мы хотим, чтобы закон
исполнялся, чтобы он учитывал интересы и идеи
людей и откликался на них, должна существовать
форма гражданственности, которая будет
проводить не просто политику различия, но политику
общей заботы.
Несомненно, этот момент очевиден, даже если
не переходить к вопросам общей заботы, которые
поднимает движение в защиту окружающей среды.
Предполагая высокий уровень группо-центриро-
ванной гражданственности, идеал
республиканского закона должен также предполагать, что такие
частичные формы гражданственности не вытесняют
гражданственность, сопровождающую заботу об
обществе в целом. Сегодня общим местом является
то, что люди могут иметь различные
идентичности, поскольку в одном контексте действуют, исходя
из одной лояльности, а в другом контексте
—исходя из другой. Очевидно также, что люди могут
проявлять различные формы гражданственности,
поскольку одновременно признают силу норм, связан-
419

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ных с благополучием то одной, то другой группы
(Fraser 1992)· ^ том, что касается политики
различия, следует признать, что хотя она требует
частичных форм гражданственности, чтобы быть
эффективной, она требует также склонности людей, даже
людей очень разных взглядов, к
гражданственности, относящейся ко всему обществу. Если люди
перестанут поддерживать нормы, относящиеся ко
всему обществу, направляя весь свой энтузиазм на
более локальные аффилиации, республика выродится
в поле битвы соперничающих групп интересов. Она
перестанет быть форумом, на котором демократия
действует, следуя описанному выше делиберативно-
му, инклюзивному и респонсивному паттерну.
Но довольно о первых двух причинах, по
которым широко распространенная гражданственность
требуется для укоренения институциональной
республики. Третья причина относится не к
следованию нормам и послушанию и не к артикуляции
новых правовых оснований, но к эффективному
исполнению правовых и связанных с ними санкций.
Предположим, что идеальная республика
сконструирована таким образом, чтобы выявлять и
подвергать санкциям какие-то деятельности: например,
преступную деятельность или деятельность,
которой мы хотели бы воспрепятствовать в среде
чиновников. Чтобы санкции работали как сдерживающие
механизмы, преступления должны эффективно
раскрываться, а преступники эффективно
устанавливаться. И единственной надеждой на обеспечение
такого паттерна эффективного применения санкций
являются нормы, которые заставляют людей не
просто одобрять послушание и не одобрять
непослушание, но и заявлять о своем отношении —откровенно
высказывать одобрение и порицание (Pettit 1994b),—
а если необходимо, изобличать преступников и
сообщать о них на соответствующих форумах.
Необходимость гражданственности в этом
отношении очевидна в силу того факта, что существу-
420

РЕСПУБЛИКАНСКАЯ ГРАЖДАНСТВЕННОСТЬ
ют строгие рамки, в которых полиция может
действовать, пытаясь обнаруживать преступников или
даже расследовать преступления. Это верно и в
случае политической коррупции, когда обычные
граждане должны быть готовы сообщать о взятках,
продаже должностей и т. п., и в случае загрязнения
окружающей среды, когда зеленые движения
оказываются единственными эффективно
действующими контролирующими инстанциями. Это верно
также в случае домашнего насилия, когда женщины
прибегают к помощи друзей, чтобы сообщить о
насилии, или чтобы пристыдить насильников, или
когда женщинам, которые решают сообщить о
насилии, оказывается необходимая им поддержка.
Но это верно и в более банальных случаях.
Надеяться на эффективность правовых санкций можно
лишь тогда, когда рядовые члены общества готовы
жаловаться на мелкие кражи, разбрасывание
мусора, вандализм (Karstedt-Henke 1991)· Рядовые
граждане должны поддерживать правовые санкции,
открыто высказывая личное и общественное
неодобрение, а при необходимости вызывая
служителей закона.
Необходимость в широко распространенной
гражданственности на этом третьем фронте отражена
в традиционном республиканском принципе,
согласно которому ценой свободы является
неусыпная бдительность. Гражданственность
проявляется здесь в повышении уровня бдительности и,
следовательно, повышении уровня подверженности
санкциям, который был бы совершенно
невозможен в случае ее отсутствия. В частности,
гражданственность, в рамках традиционных
республиканских взглядов, проявляется в повышении
неусыпной бдительности в отношении тех, кто обладает
властью в государстве. Известная мудрость гласит,
что за властью следует следить особенно
внимательно, поскольку власть неизбежно развращает.
Типичным выражением этой идеи является кредо англий-
421

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ского республиканца XVIII в.: «Поскольку никогда
не было, чтобы большая власть обходилась без
злоупотреблений, он возлагает на себя обязанность
следить за теми, кто ею обладает, и оправдывать или
разоблачать их в соответствии с тем, направляют ли
они эту власть на благо страны или же на
собственные бесчестные цели» (цит. по Robbins 1959:12°)·
Акцент на необходимости бдительности в
отношении чиновников и других граждан
соответствует современным идеям, касающимся
общественного контроля. Теоретики регулирования различают
два типа надзора: «полицейский патруль» и
«пожарную тревогу» (McCubbins and Schwartz 1984)·
Первый опирается на активное полицейское
наблюдение с целью обнаружения проблем; второй —
на сообщения граждан о преступлении и
направление «пожарной бригады». Принцип пожарной
тревоги гораздо дешевле, отличается меньшим
уровнем коррупции и доказывает свою более
высокую эффективность: в конце концов,
возможности полицейского по надзору за той или иной
территорией не безграничны. Но надзор по принципу
пожарной тревоги в точности соответствует
традиционному понятию добродетельной бдительности.
Это форма надзора, которая естественным образом
сопровождает широко распространенное
признание соответствующих норм: иначе говоря, широко
распространенную гражданственность.
Прежде чем перейти к следующему вопросу,
замечу, что, хотя почти все традиционные
республиканцы признают необходимость добродетели
в смысле бдительности, существует любопытное
различие между теми, кто полагает, что
бдительность можно сделать в той или иной степени
рутинной процедурой, и теми, кто убежден, что она
требует активных, даже беспокойных граждан.
Монтескье (Montesquieu 1989; Монтескье 1999)> например,
был одним из тех, кто считал возможной
организацию дела, позволяющую без всяких бунтов, без ка-
422

РЕСПУБЛИКАНСКАЯ ГРАЖДАНСТВЕННОСТЬ
кого-либо шума и гама обеспечить бесперебойное
функционирование республики: умеренного, как бы
он сказал, общества, в котором свобода и порядок
гарантированы для всех. С другой стороны, Адам
Фергюсон (Ferguson 1971 [1767]» Фергюсон 2θθθ)
обрушился с критикой на эту точку зрения, доказывая,
что нет никакой надежды на свободу, пока не
будет покончено с благодушием и рядовые граждане
не будут готовы к худшим деяниям сильных мира
сего. Правление закона, воспетое Монтескье и
найденное им в Британии,—прекрасная вещь, говорит
Фергюсон (Ferguson 1971 [i7Ö7]: 1^7 Фергюсон 2θθθ:
172), «но для обеспечения его действенности
требуется ни много ни мало вся политическая система
Великобритании и дух не менее непокорный и
бурный, чем дух этого удачливого народа».
Предмет спора, по сути дела, носит
эмпирический характер, и мы должны отложить его анализ
на будущее. Но существует один важный факт,
касающийся развитых обществ, который говорит о том,
что прав не Монтескье, а Фергюсон. По крайней мере
в некоторых областях, скажем, там, где имеет место
загрязнение окружающей среды, способность
преступников переубеждать простых людей —по сути,
доводя их до бесчувственного
состояния,—настолько велика, что потребуются активные действия, в том
числе действия отдельных энтузиастов и участников
общественных кампаний, чтобы добиться выявления
преступлений и наказания преступников.
II. Поддержка гражданственности
Ранее я приводил примеры случаев, когда
республиканские законы нуждаются в поддержке
республиканских норм: иначе говоря, в поддержке
республиканских форм добродетели, или
добропорядочного гражданства, или
гражданственности. Поставим теперь вопрос, что республиканское
423

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
государство может сделать, чтобы облегчить
появление и функционирование такой
гражданственности. Можно ли сконструировать и упорядочить
законы так, чтобы они приводили к выполнению
тех гражданских условий, от которых зависит их
успех —их успех как гарантов не-доминирования?
Может ли государство предпринять какие-то шаги
для повышения вероятности того, что законы,
которые являются воплощением целей и форм
республики, будут опираться на надежный фундамент
гражданских норм?
Обеспечение легитимности законов
Важнейшая задача государства — сделать так,
чтобы в общем восприятии законы считались
легитимными вторжениями в гражданскую жизнь. На
поддержку гражданских норм могут рассчитывать
только те законы, которые имеют совершенно
легитимный характер. А если государство не может
предложить такие законы, то ему, по всей
вероятности, следует ожидать сокращения ресурса
республиканской гражданственности. Что сделают люди,
обнаружив, что система законов не решает проблем,
вызвавших их гражданскую реакцию? Сознавая, что
законы тверды и незыблемы, люди, скорее всего,
отступят на позиции безразличия или враждебности
в отношении государства. Но если они это
сделают, то пространства для осуществления
гражданственности будет оставаться все меньше и меньше,
и у нас будет все меньше и меньше причин
надеяться на ее распространение и преуспевание.
Но даже допуская, что республиканское
государство должно доказать легитимность своих законов,
как ему следует решать эту задачу? Первое,
идеологическое, требование состоит в том, что государство
должно будет изображать свободу как не-домини-
рование в качестве высшего блага и одновременно
в качестве блага, для осуществления которого и со-
424

РЕСПУБЛИКАНСКАЯ ГРАЖДАНСТВЕННОСТЬ
зданы законы; это имеет отношение к публичности,
которая обсуждалась в главе 5· И второе,
институциональное, требование состоит в том, что
республиканское государство должно показать себя как
форум, на котором контестаторная демократия
является стабильной, ощутимой реальностью и никто
не подвергается доминированию со стороны людей
во власти: общую проверку должны пройти как то,
к чему власть стремится, так и способы, с помощью
которых осуществляются эти стремления.
Выполнение институционального условия
необходимо для выполнения и, скорее всего,
облегчения условия идеологического. Если каждая группа
в обществе имеет очевидную возможность
оспаривать любую из целей, или форм, или деятельно-
стей государства, оставаясь в рамках
институционального требования, то трудно понять, каким
образом законы, лелеемые и применяемые в этом
государстве, не смогут подаваться, сколь угодно
полно, как эффективные средства защиты от
доминирования; трудно понять и то, как может быть
не выполнено идеологическое требование. И
только если каждая группа будет располагать такой
возможностью, находясь в рамках
институционального требования, можно ожидать, что законы
будут выглядеть эффективными средствами
защиты от доминирования; никакое количество
идеологии не сможет компенсировать явного
институционального провала.
Позиция, которую мы защищаем, имеет точки
соприкосновения с республиканизмом
Жан-Жака Руссо (Spitz 1995а: 341"~427)· Главным
компонентом свободы, согласно Руссо, является пользование
не-уязвимостью перед волей других, пользование,
как он предпочитает говорить, не-зависимостью.
Но не-уязвимость может быть гарантирована
каждому только в рамках закона, который интернали-
зирован другими как легитимная и приветствуемая
форма ограничения, а не как насильственное на-
425

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
вязывание, которому будут систематически
сопротивляться и которого будут избегать. Как добиться
того, чтобы закон интернализовался таким образом
и не выглядел как враждебное ограничение?
Решение Руссо заключается в том, что закон должен
удовлетворять его версии демократического
ограничения: он должен считаться, при условии полного
участия, результатом общей воли.
Предлагаемое нами решение также требует,
чтобы закон удовлетворял демократическому
ограничению, но ограничению не мажоритарной, а кон-
тестаторной демократии. Законы должны быть
способны выживать в столкновениях с вызовами
в условиях делиберативной, инклюзивной и ре-
спонсивной демократии. В частности, они должны
быть способны справляться с вызовами в рамках
режима, который поддерживается в борьбе с
коррупцией присутствием стабилизирующих факторов,
подобных тем, которые я обсуждал в предыдущей
главе. Если законы докажут, что способны пройти
селекцию в такой демократической контестаторной
среде, то это будет лучшим доказательством того,
что они представляют собой легитимные
интервенции в гражданскую жизнь. Такие законы —не
просто санкционные механизмы, но инструменты,
указывающие на требования гражданственности.
Если законы будут служить для большинства
людей указаниями на требования соответствующих
гражданских норм, а не просто санкционными
мерами, это повысит шансы на то, что они будут
приняты и поддержаны. Это будет способствовать тем
привычкам гражданственности, от присутствия
которых зависит сама успешность закона. Поэтому
республиканское государство должно показать, что оно
является правовым режимом, имеющим
гражданскую легитимацию и требующим послушания тех,
кто занимает гражданскую позицию.
Но не может ли республиканское государство
сделать что-нибудь еще для поощрения и продви-
426

РЕСПУБЛИКАНСКАЯ ГРАЖДАНСТВЕН НОСТЬ
жения той гражданственности, от которой
зависит его успех? Имеются очевидные шаги, которые
оно может предпринять, чтобы система
образования прививала представление о гражданственности
как о том, чем следует восхищаться и что не
следует отвергать из невежества или цинизма. Но в
большинстве обществ, к великому сожалению, эти меры
быстро превращаются в нечто вроде
пропаганды, которая вызывает скуку и отторжение. Итак,
есть ли что-нибудь еще, что государство может
сделать на этом фронте?
Поощрение неосязаемой руки
Мы очень мало или совсем ничего не знаем о том,
как можно воссоздать широко распространенную
гражданственность там, где она почти прекратила
свое существование. Нам не известно, что
государство может сделать в обществе, в котором
гражданственность и ожидание гражданственности
находятся на минимуме, где недостает того, что Джеймс
Коулмен (Coleman 199°: 300~~21) называет
общественным капиталом, и где люди доверяют только
друзьям и семье (Gambetta 1988)? Но знаем ли мы
что-нибудь о том, что государству не следует делать
в обстоятельствах, когда уже имеется приличный
ресурс гражданственности? Если согласиться с тем,
что было сказано в предыдущей главе о
неосязаемой руке, то трудно удержаться от одного
замечания. Оно состоит в том, что государство должно
соблюдать крайнюю осторожность и стараться не
вводить паттерны силового контроля, которые, скорее
всего, подорвут влияние этого более или менее
автономного способа регулирования.
Неосязаемая рука поощряет паттерн поведения,
обещая в случае его выполнения доброе мнение
в глазах других и/или в случае его невыполнения —
дурное мнение. Если мы полагаем, что людям не все
равно, как к ним относятся, и они стремятся к уваже-
427

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
нию и избегают неуважения, то естественно считать
неосязаемую руку важным способом формирования
и поддержания определенных паттернов поведения.
В предыдущей главе я доказывал, что это способно
оказывать серьезное влияние на тех, кто занимает
государственные посты, а при хорошей организации
может стать фактором, который будет действовать
постоянно. Следует признать также, что этот фактор
способен оказывать серьезное и позитивное
влияние, поощряя приверженность гражданским
нормам в более общем плане, и что государство должно
соблюдать осторожность и стараться не делать
ничего, что может этому помешать.
Согласно нашему определению того, что такое
норма, требуемый паттерн поведения будет
вызывать одобрение и/или неправильное поведение
будет вызывать неодобрение. Но это означает, что
гражданственность предполагает вознаграждение,
а отсутствие гражданственности предполагает
наказание (Pettit 199°)· Уважаемого человека, скорее
всего, будут уважать, а бесчестный человек
навлечет на себя бесчестие. Поэтому при прочих равных
условиях можно ожидать, что, если в обществе
принят паттерн гражданственности, то этот паттерн
будет, скорее всего, сам себя поддерживать. Если
не делается ничего для того, чтобы подорвать
паттерн имеющихся санкций, мы можем ожидать, что
санкции будут стабилизировать гражданственность.
В общем и целом, конечно, люди будут
гражданственными просто в силу привычки, в том числе
потому, что, как мы видели, уважение людей
проявляется в полной мере только тогда, когда
гражданственность осуществляется спонтанно, а не с
какой-то стратегической целью, даже если этой целью
является желание, чтобы вас уважали. Но когда,
например, люди испытывают соблазн и проявляют
слабоволие, а спонтанная добродетель терпит
поражение, остается надежда, что они будут
держаться в рамках правил, помня о санкциях отношения,
428

РЕСПУБЛИКАНСКАЯ ГРАЖДАНСТВЕННОСТЬ
которым они подлежат. Присутствие этих санкций
должно защитить гражданственность от опасности
таких случающихся время от времени отклонений
(Pettit 1995b).
Если гражданственность в обществе широко
распространена, государство должно проявлять
крайнюю осторожность и не подрывать ее действиями,
способными нарушить работу этих механизмов.
Хорошо известно, что государство не должно вставать
на пути чудес, которые совершает невидимая рука,
поставляя товары на рынок. И равным образом
государство не должно вставать на пути чудес,
которым будет способствовать неосязаемая рука в
пополнении ресурсов гражданской добродетели.
Как государство может помешать неосязаемой
руке и сослужить себе плохую службу, ослабив
гражданственность? Назову одну возможность, уже
затронутую в обсуждении того, как девианто-цен-
трированная стратегия —форма регулирования,
созданная главным образом для борьбы с
жуликами,—может проецировать весьма нелестный образ
регулируемых агентов и тем самым оказывать
негативное влияние на их поведение. Если
потребовать в духе назойливого менеджмента от тех, кто
затрачивает дополнительное неоплачиваемое время
на работу, чтобы они вовремя приходили и
уходили, это, очевидно, может привести к тому, что они
станут работать меньше, чем раньше. Как следует
из предыдущего обсуждения, такого рода
контрпродуктивность остается постоянной
возможностью, когда с людьми обращаются как с жуликами.
Мы отмечали различные контрпродуктивные
следствия, которые могут претвориться в жизнь,
включая, например, навешивание ярлыков, зависимость
от санкций, открытое неповиновение и сплочение
рядов в борьбе с чужаками.
Одной из опасностей, которых должно избегать
государство, является обращение к паттерну
регулирования и законодательства, которое вызывает
429

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
такого рода последствия и противодействует
влиянию неосязаемой руки в поддержании
гражданственности. Эта опасность, как выясняется, не
является чисто абстрактной. Ибо господствующая
идеология, говорящая о том, как государство
должно дисциплинировать граждан, особенно тех,
которых оно использует для выполнения различных
задач, не видит никакой нужды в неосязаемой руке.
С ее точки зрения существуют всего два способа
контроля, каждый из которых враждебен такого
рода механизму.
Первый способ контроля —это дисциплина
невидимой руки, связанная со свободным рынком
товаров и услуг и рыночными структурами, которые
более или менее сознательно вводятся в
политическую и иные сферы. Второй способ контроля
—дисциплина железной руки: дисциплина, связанная
с использованием централизованных
государственных санкций и мониторингом, необходимым для их
применения. Одной из самых поразительных
особенностей современных демократий является
крепнущее убеждение в том, что в институциональном
планировании нам приходится выбирать между
невидимой рукой и железной рукой: между стратегией
маркетинга и стратегией менеджмента. Идея
заключается в том, что этот выбор соответствует
общепринятой дихотомии спонтанного и навязанного
порядка, децентрализованного и централизованного
контроля (Hayek 1988; Хайек 1992)·
«Дихотомический взгляд» на возможные
способы регулирования оказал крайне негативное
влияние на поведение государств во многих областях.
Особенно сильно он повлиял на позицию,
занятую государством в отношении различных
автономных и квазиавтономных организаций, которые
принадлежат к гражданскому обществу, но при
этом ожидаемо поддерживаются или
субсидируются государством. Я имею в виду больницы, школы,
университеты, научно-исследовательские инсти-
43°

РЕСПУБЛИКАНСКАЯ ГРАЖДАНСТВЕННОСТЬ
туты, службы телерадиовещания, коммунальные
службы, женские убежища, потребительские
союзы, комиссии по делам аборигенных народов и т. п.
Твердо веря, что они тоже подчиняются некой
рыночной дисциплине народного выбора —в рамках
теории плюрализма групп интересов,
обсужденной в предыдущей главе,—политики начинают
доказывать необходимость введения в эти сферы
рыночных механизмов или, если таких
механизмов не находится, применения паттерна
жесткого и бескомпромиссного менеджмента. Как можно,
задается вопрос, разбрасываться государственными
деньгами, вкладывая их в такие организации, если
нет уверенности, что публика получит дивиденды
с каждого вложенного в них доллара?
Но стратегия жесткого менеджмента часто
проецирует образ агентов как людей не-гражданствен-
ных и нечистоплотных и приводит к дурным
последствиям, присущим девианто-центрированным
санкциям. И поэтому, когда такая стратегия
вводится в действие, гражданственность в
релевантных областях может вскоре оказаться подорванной.
Представим себе, например, что может произойти,
если от учителей будут требовать записей и отчетов
о каждом часе их жизни, если они будут
находиться под постоянным давлением формальных
показателей, если им не будут позволены
незначительные отступления или вообще запрещены
отступления в учебном плане, процессе воспитания или
других вещах, и если им придется жить под
подозрением, что они лентяи, до тех пор пока они не
докажут своей высокой производительности. Учителя
обычно гордятся своей работой и своими
достижениями и получают вознаграждения в виде
соответствующего статуса в школе и сообществе, и они, как
правило, восприимчивы к воздействию неосязаемой
руки. Режим жесткого менеджмента, скорее всего,
ослабит роль этих вознаграждений и спонтанную
гражданственность. Речь идет не о том, что менедж-
431

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
мент не нужен. Но признание роли неосязаемой
руки делает очевидным, что жесткий менеджмент
часто оказывается плохим менеджментом.
Мы обсуждали ранее, может ли государство
сделать что-то еще, кроме обеспечения легитимации
своих интервенций, для поощрения
гражданственности такого рода, от которой зависит его
собственный успех. Хотя только что высказанные
соображения опираются на примеры, я надеюсь, что они
ясно показывают: государство должно проявлять
крайнюю осторожность и стараться принимать
законы и осуществлять регулирование таким
образом, чтобы это позволяло неосязаемой руке
поддерживать паттерны гражданственности. Государство
не должно попадаться в ловушку, сосредоточивая
внимание на жуликах и обращаясь со всеми как
с жуликами. Наоборот, оно должно создать среду
регулирования, в которой неосязаемая рука будет
играть заметную роль. Какие бы средства контроля
ни применялись, государство должно
гарантировать, что стандарты, которые существуют в
различных сферах деятельности, хорошо известны всем,
кого они касаются, а также имеет место ожидание,
что агенты добровольно, а не под давлением
следуют этим стандартам; и должен быть обеспечен
достаточный уровень прозрачности, позволяющий
релевантным сторонам отслеживать, кто
соответствует этим стандартам, а кто нет.
Интернетизация и идентификация
Завершая обсуждение, касающееся поддержания
гражданственности, затрону еще один вопрос.
Мы привыкли думать, что гражданственность,
как и добродетельность в целом, является интер-
нализацией ценностей, которые выводят
человеческие желания за пределы узких, эгоистических
интересов. В результате гражданственность
начинает выглядеть менее естественной и более требо-
432

РЕСПУБЛИКАНСКАЯ ГРАЖДАНСТВЕННОСТЬ
вательной, чем она есть на самом деле. Это
представление упускает из виду, что гражданственность
предполагает не просто интернализацию
ценностей, но и отождествление с группами, интересы
которых связаны с этими ценностями (Kelman 1958)·
И поэтому оно не учитывает того факта, что без
гражданственности человек лишен привлекательных и
даже необходимых измерений идентичности.
Говоря о том, что для достижения гражданственности
требуется самоотречение, оно умалчивает о цене,
которую приходится платить идентичности
личностью, Я, если оно не достигает гражданственности.
Быть личностью, Я, сознавать свою
идентичность во времени —значит обладать определенным
наследием из опытов и ощущений, убеждений и
суждений, планов и задач, достижений и неудач. Это
значит считать опыты осознанными
источниками памяти, убеждения —основой для рассуждений,
планы —ограничением для раздумий, а
достижения и неудачи — причиной гордости или позора.
Это значит не быть отчужденными от этого
наследия, но признавать, что мы являемся его
продолжением, что наследие —это мы сами.
Но хотя каждый из нас есть Я в этом смысле —
в смысле нашего личного наследия,—верно
также, что мы часто приостанавливаем власть своего
Я и позволяем вербовать себя в другие
идентичности. Мы обнаруживаем, что реагируем так, как
будто обладаем не личным наследием, но
наследием, которое разделяем с другими. Возьмем
националиста, который, исходя из опыта своей
национальности, пытается судить о нуждах страны.
Возьмем теолога, принимающего учения своей
церкви как нечто данное и обеспокоенного тем, что
из них следует в том или ином современном
контексте. Возьмем бизнесмена, принимающего
участие в рутинном процессе принятия решений и не
подвергающего сомнению корпоративные планы,
или члена политической партии, который гордит-
433

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ся тем, что делала его партия в прошлом, или
стыдится ее прошлого. В каждом из этих случаев агент
позволяет своему Я как бы отключиться и
позволить занять свое место другой идентичности —
национальной, религиозной, корпоративной или
политической.
Идентификация —это процесс, посредством
которого агент обретает более широкую
идентичность. В каком-то смысле можно было бы сказать,
что Я всегда остается на месте и что идентификация
является инструментально мотивированным
выбором, совершаемым потому, что Я считает его
полезным для своих целей или ценностей (Blau 1964;
Homans 1961)· Однако этот способ описания
упускает из виду тот факт, что идентификация
является не преднамеренной инициативой, но таким же
естественным делом, как дыхание (Turner 1987).
Верно, что, если бы какая-то идентификация работала
против интересов Я, агент мог бы ее пересмотреть
и предпринять шаги, направленные на
противодействие такому процессу (Pettit 1995k)· И нет никаких
сомнений, что стань эта идентификация
проблемой для ценностных ориентации агента—а
возможно, проблемой для других идентификаций,—агент
мог бы заняться пересмотром и исправлением
положения дел (Pettit 1997)· Но эти факты вполне
совместимы с идентификацией как немотивированным,
невыбранным свойством такого образа жизни,
которым мы наделены от природы (см. V. Braithwaite,
в печати).
Одной из причин, по которой мы акцентируем
невыбранный характер идентификации в целом
и той или иной идентификации в частности,
является то, что это соответствует нашей феноменологии.
Но есть и другая причина: это согласуется с тем, что,
меняя идентификацию, мы также, если прибегнуть
к старой оптической метафоре, меняем точку
зрения. Мы не сохраняем в неизменности ракурс Я,
когда переходим от одной общественной идентично-
434

РЕСПУБЛИКАНСКАЯ ГРАЖДАНСТВЕННОСТЬ
сти к другой. Скорее, мы меняем ракурс, смотрим
на вещи то с одной точки зрения, то с другой. Если
хотите, мы меняем наши Я: мы начинаем
чувствовать, и мыслить, и планировать так, как если бы мы
были не отдельно существующими людьми, а
людьми, в которых начали жить социально более
протяженные реалии.
Возвращаясь к нашей главной теме,
представление о гражданственности как интернализации
говорит о верности гражданским нормам как
преодолении Я, независимо от того, являются ли
интернализированные нормы нормами общества
в целом или нормами каких-то подгрупп. Но
гражданственность—это не только интернализация,
но и идентификация, ибо, когда я интернализирую
гражданские нормы, то отождествляюсь с группой,
нормами которой они являются.
По крайней мере, это верно в тех случаях, когда
рассматриваемые нормы способствуют общему
благу группы: благу, которое никто не может достичь
для себя, если оно не достигается для некоторых
или для всех других. Если нормы предписывают
некую форму компромисса между
конкурирующими членами группы, с тем чтобы каждый был
способен достичь конфликтующих друг с другом целей,
то преданность таким нормам может не
предполагать отождествления с группой как целым. Но, как
мы видели в первой части книги, свобода как не-до-
минирование отличается от такого рода блага. Это
общее благо в той мере, в какой ни один из членов
уязвимой группы —ни женщина, ни человек с
темным цветом кожи, а в конечном счете ни один член
общества не может надеяться достичь его в полной
мере для себя, пока оно не достигнуто для всех:
никто не может надеяться достичь его в полной мере
для себя, пока членство в группе не перестает быть
символом уязвимости. В случае норм,
относящихся к продвижению этого блага —норм
республиканской гражданственности,—немыслимо, чтобы
435

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
кто-нибудь мог интернализировать нормы, не
отождествляясь в то же время с группой, благополучию
которой содействуют эти нормы.
Коммунитаристы, как мы видели ранее,
жалуются, что либеральная философия государства
закрывает возможность для идентификации. Если бы
надо было найти веский довод в пользу этого
заключения, то он мог бы состоять в том, что
либералы, по сути дела, не поддерживают общие блага
как цели, которые должно продвигать государство.
С типичной для либералов точки зрения,
государство должно обеспечивать приемлемый
компромисс между конфликтующими целями,
конфликтующими представлениями людей о благе. Верность
нормам, необходимым для успеха государства в
достижении такого компромисса, необязательно
предполагает идентификацию с политией в целом или
даже с другими группами; наоборот, отведенная
государству роль подчеркивает обособленность людей
и их соперничество друг с другом. Но эти доводы
не действуют в отношении республиканизма. Ибо
нормы гражданственности, необходимые для
поощрения свободы как не-доминирования,
являются нормами солидарности, а не нормами
компромисса, и они очень тесно связаны с признанием
точек зрения на уровне группы.
Важно признать связь между интернализацией
республиканских норм и идентификацией,
показывающую, что гражданственность является не
просто отрицанием Я. Это также разрешение другим
идентичностям взять верх над вашей самостью. Это
вопрос владения наследиями опыта, и веры, и
намерений, которое выходит за рамки ваших личных
интересов, будь то наследия, которые связывают
вас, скажем, с другими женщинами, или с другими
членами вашей этнической группы, или в конечном
счете с другими гражданами.
Идентификация — природный феномен, и тот
факт, что гражданственность является вопросом
436

РЕСПУБЛИКАНСКАЯ ГРАЖДАНСТВЕННОСТЬ
идентификации, говорит о ее доступности и силе.
Когда кто-то целый день убирает мусор на
публичном пляже, когда какая-нибудь женщина раз
в неделю дежурит ночью в убежище для жен,
подвергаемых побоям, когда кто-нибудь начинает
заниматься таким делом, как защита прав
заключенных, или когда учитель продолжает работать
на выходных, нет нужды изображать такие
достижения как триумф воли над инстинктом. В
каждом из таких случаев человек делает то, что можно
по праву назвать почитанием идентичности,
которая для них может быть столь же сокровенной
и значимой, как их самые личные заботы. Мы все
любим отождествлять себя с другими в
демонстрации и отстаивании коллективных идентичностей;
и нам вообще вряд ли удастся избежать
вовлеченности в общественные дела. И поэтому нет
никакого чуда самоотречения в проявлениях широко
распространенной гражданственности.
Гражданственность свидетельствует лишь о неустранимо
общественной природе нашего вида.
Тема, которую я постоянно затрагивал в этом
последнем обсуждении, созвучна периодически
повторяющемуся акценту республиканской
мысли на гражданской добродетели. Эта линия
рассуждений склонна связывать такую добродетель
с любовью к стране (см.: Taylor 1989; Тэйлор 1998;
Viroli 1995; Miller 1995)· Ибо когда мы видим, что
гражданственность предполагает не только интер-
нализацию, но и идентификацию, то признаем, что
гражданственность непременно означает охотное
отождествление с обществом или политией в
целом. И такая идентификация —как раз то, что мы
имеем в виду под патриотизмом. По словам Чарлза
Тейлора (Taylor 1989: 166; Тэйлор 1998: 228),
имеющим отношение к этой теме, «я чувствую
солидарность с моими согражданами в общих делах».
Конечно, патриотизм может выродиться в безмозглый
национализм, прославление «моей страны за все
437

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ее достоинства и недостатки», но если он
сопровождается надлежащей республиканской формой
гражданственности, то будет представлять собой
скорее позицию любви к «стране за ценности, которые
она защищает»: любви к «стране за свободу,
которую она нам дает».
Поэтому мы, наверное, не способны
отождествляться с либеральным государством за то, что
оно выдает каждому свои порции удовлетворения.
Вещи, которые удовлетворяют меня, могут
конкурировать с вещами, которые удовлетворяют вас,
и наше соревнование за то, что предоставляет по-
лития, укрепляет нас в наших отдельных, личных
идентичностях. Но мы несомненно можем
идентифицировать себя с республиканской политией,
потому что она дает каждому из нас, причем в той
мере, в какой она дает это всем, степень не-домини-
рования, которой наделен каждый полноправный
член политии: наделенный всеми полномочиями
и признанный всеми гражданин. Если нам дороги
наше гражданство и наша свобода, мы должны
холить и лелеять общественное тело, в
принадлежности к которому и состоит этот статус.
III. Гражданственность и доверие
Выше были обсуждены некоторые причины, по
которым институциональной республике, описанной
в предыдущих главах, необходима опора на
широко распространенную гражданственность. Мы
обсуждали также, можем ли мы ожидать появления
такой гражданственности и что может сделать
государство для ее поощрения. В заключительном
разделе я перехожу к вопросу о связи широко
распространенной гражданственности с широко
распространенным доверием. Мне хочется показать,
что гражданское общество, предполагаемое
институциональной республикой, является обществом,
43«

РЕСПУБЛИКАНСКАЯ ГРАЖДАНСТВЕННОСТЬ
в котором, как можно ожидать, доверие
воплотится в жизнь и будет процветать.
Человек может быть добродетельными без того,
чтобы другие предполагали за ним
добродетельность и действовали, опираясь на презумпцию
добродетельности, скажем, вверяя себя в ее или его руки.
Иначе говоря, человек может быть заслуживающим
доверия лицом без того, чтобы ему в данный момент
кто-то доверял. Другие могли бы не быть
расположены к доверию; не веря в него, они не стали бы
подвергать его проверке; а не проверив, не нашли бы
причин для изменения своего мнения (Hardin 1992)·
Приводя доводы в пользу широко
распространенной гражданственности, я исключал
возможность существования такой добродетели
отдельно от предположений других о ее существовании.
С моей точки зрения, широко распространенная
гражданственность предполагает существование
надлежащих республиканских норм, принятых в
релевантных группах, а также то, что они приняты
вовлеченными сторонами в качестве общего знания.
Если имеет место широко распространенная
гражданственность, то люди знают о
гражданственности друг друга и предполагают ее в других:
например, можно ожидать, что они будут проявлять
групповые инициативы, которые имеют смысл только в
том случае, если они рассчитывают на других членов
группы. Таким образом, перечисляя пункты,
говорящие о необходимости широко распространенной
гражданственности, и указывая, что именно
государство может сделать для продвижения такой
гражданственности, я, по сути дела, привожу доводы в
пользу гражданского общества, в котором имеют
место и вознаграждаются применимые формы доверия.
Должен сказать, что это, в частности, доводы
в пользу общества, в котором имеют место и
поощряются применимые формы личного доверия.
Когда мы твердо знаем, что кто-то поступит
определенным образом, потому что существуют незави-
439

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
симые санкции, поддерживающие такую форму
поведения, мы доверяем этому человеку
безлично. Когда мы твердо знаем, что кто-то поступит
таким образом, потому что думаем, что
восприятие им нашего доверия пробудит в нем склонность
к сотрудничеству,—скажем, приведет в действие
гражданскую добродетель и значительно повысит
в его глазах привлекательность такого поведения,—
мы доверяем агенту лично (см.: Baier 1986). Верить
в правление с широкой распространенной
гражданственностью значит верить в правление, важную
роль в котором играет личное доверие.
Это наблюдение связывает мое рассуждение
с одной из популярных тем, обсуждаемых
последнее время в социальной науке. Достойный
правовой и политический строй возможен, согласно этой
линии мысли, только в обществе с большим
объемом активного, успешного доверия и
относительно интенсивным уровнем гражданской жизни (Gell-
пег 1994; Геллнер 2004; Putnam 1993; Патнэм 1996)·
Такая гражданская жизнь предполагает
завязывание отношений и стремление к общим целям,
которые выходят за мотивационные рамки семьи, но еще
не попали под эгиду государства принуждения. Она
проявляется в рыночной деятельности, в создании
клубов и ассоциаций, а главным образом, в
появлении общественных движений, ориентированных
на тот или иной аспект того, что воспринимается
как публичное благо. Далее доказывается, что если
в обществе нет высокого уровня гражданской жизни,
если нет устойчивого паттерна взаимного доверия,
то в людях не развивается природная
идентификация с другими и спонтанная приверженность тому,
что содействует общим интересам. Люди
ограничиваются кругом семьи и друзей и утрачивают
способность к более общим формам идентификации,
связанным, в нашем понимании, с гражданственностью.
Таким образом, другой стороной
добродетельности, в пользу которой мы приводили наши аргу-
440

РЕСПУБЛИКАНСКАЯ ГРАЖДАНСТВЕННОСТЬ
менты, является доверие, особенно личное доверие.
В республиканском государстве люди не только
твердо привержены республиканским нормам
поведения, но регулярно опираются друг на друга,
обнаруживая такие приверженности. Они вверяют
себя попечению государственных служащих, будь
то полиция, политики или бюрократы, даже в том
случае, когда их доверие не подкреплено
эффективными ограничениями, налагаемыми на
поведение этих должностных лиц. Люди относятся к
другим гражданам с тем же полным доверием и готовы
проявлять доверие даже в том случае, когда они
не защищены и уязвимы: даже когда им
приходится доверять свидетельствам или советам
сравнительно незнакомых людей. И они относятся с
более или менее полным доверием к своим собратьям
из групп меньшей численности, скажем, групп,
объединенных общей политической целью; они
поступают так, исходя из предположения, что никогда
не останутся в одиночестве, а их усилия будут
поддержаны их собратьями.
Поскольку наилучшим основанием доверять
кому-либо является уверенность в том, что этот
человек заслуживает доверия, нет ничего
удивительного, что еще одной стороной широко
распространенной гражданственности должна быть
высокая степень доверия в смысле полной уверенности
(Pettit 1996а). В этом нет ничего удивительного, если
учесть, что республиканизм связан не просто с
режимом широко распространенной
гражданственности, но также с миром, в котором быть
свободным значит ощущать спокойствие и прочно стоять
на ногах. Но существуют доводы, говорящие о том,
что республиканизм не признает личного доверия
(для краткости — просто доверия), и в завершение
будет полезно показать их неубедительность1.
ι. Я благодарен Джеффри Бреннану и Ричарду Арнесону,
которые привели эти доводы.
441

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Доверие и бдительность
Первый довод в пользу того, что республиканизм
не вполне сочетается с правлением на основе
доверия, состоит в том, что, как я уже говорил,
республиканская гражданственность тесно связана
с добродетелью бдительности: добродетелью быть
настороже, особенно имея дело с властями, помня
о том, что они могут оказаться коррупционерами
и действовать в интересах какой-то группы. В
республиканской традиции ценой свободы считается
неусыпная бдительность. Но разве бдительность —
это не проявление недоверия (Ely 1981)? И не
требует ли неусыпная бдительность полного отказа
от доверия —отказа от личного доверия,—по
крайней мере, в отношениях с властями?
Допустим, республиканцы одобрили бы
неусыпную бдительность в том смысле, который
подразумевается этим возражением. Допустим, они
перестали бы относиться с доверием к любому
официальному лицу, на которого они
рассчитывают или вынуждены рассчитывать. В этом случае
им пришлось бы отрицать, что спокойствие и
доблесть, которые традиционно ассоциируются с
республиканской свободой, вообще доступны. Они
сказали бы, что цена, которую приходится платить
за республиканскую свободу, а именно неусыпная
бдительность означает, что сама свобода теряет
значительную часть своей ценности. Например,
что она утрачивает необходимую связь с чувством
безопасности, чувством, говорящим о
необязательности стратегии в отношениях с другими, и
чувством интерсубъективного статуса. Или, по
крайней мере, что дело обстоит таким образом, когда
речь идет об отношениях с сильными мира сего.
Эта линия рассуждений свидетельствует либо
о глубокой противоречивости тех доводов, которые
я приводил в пользу республиканизма, либо о том,
что традиционное требование бдительности не про-
442

РЕСПУБЛИКАНСКАЯ ГРАЖДАНСТВЕННОСТЬ
тиворечит позиции всецелого доверия к сильным
мира сего. На мой взгляд, бдительность не требует
с необходимостью отказа от доверия или
подозрительности, и, таким образом, верно второе
предположение.
Ключом к моей аргументации служит
различение между доверием — особенно личным
доверием—и выражением доверия. Доверять кому-либо
в смысле облечения его доверием значит уверенно
предполагать, что ему можно доверять. Но
независимо от того, доверяю я или нет, доверие можно
выражать или не выражать. Например, независимо
от того, чувствую ли я уверенность, когда облекаю
доверием, я могу выражать или не выражать
доверие, говоря: «Я решил вам доверять и надеюсь, что
вы меня не подведете». Доверять кому-либо в этом
экспрессивном смысле значит не опираться с
уверенностью, или, по крайней мере, не обязательно
опираться с уверенностью, но делать экспрессивные
шаги, выражающие уверенность в этом человеке2.
Сказанное о доверии верно и в отношении
недоверия, особенно личного недоверия. Я не
доверяю кому-то в обычном смысле чувства и
проявления недоверия, если не чувствую уверенности, что
он окажется надежным человеком, и я не
опираюсь на него —не строю планов, основанных на том,
что он окажется надежным,—по крайней мере,
если речь не идет о причинах личного порядка.
Я не буду доверять кому-то в экспрессивном смысле,
если буду предпринимать экспрессивные шаги,
говорящие о том, что я ему не доверяю и не опираюсь
на него. Например, если у меня нет другого выбора,
кроме доверия, я буду выражать личное недоверие,
настаивая на внешних проверках или ограничениях
и стремясь обеспечить на независимой основе,
чтобы этот человек меня не подвел.
2. Я благодарен Саймону Блэкберну за полезный разговор на эту
тему.
443

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Мне не кажется, что республиканская вера в
широко распространенную гражданственность
и личное доверие и акцент на неусыпной
бдительности противоречат друг другу. Ибо бдительность
предполагает лишь экспрессивное недоверие.
Рекомендация республиканизма состоит в том, что,
какое бы чувство доверия к власти люди ни
испытывали, они будут иметь для него тем
больше оснований, чем сильнее они будут настаивать
на том, чтобы власти проходили необходимые
процедуры проверки и доказывали свою
добропорядочность. Бдительность в этом смысле
означает не чувство недоверия по отношению к
власти — по крайней мере, не обязательно именно
такое чувство,—но поддержание паттерна
высоких ожиданий: настоятельное требование к
властям следовать определенным процедурам,
например, реагировать на несогласие со своими
действиями в парламенте или в прессе,
открывать доступ к информации о каком-то аспекте
своей личной жизни и т.д.
Из предыдущих обсуждений должно быть ясно,
почему имеет смысл поддерживать экспрессивное
недоверие —поддерживать невербальные средства
выражения недоверия,—на самом деле не чувствуя
недоверия, а испытывая полное доверие. Люди
испытывают доверие, потому что верят в
некоррумпированность власти и в то, что на нее можно
опереться. Тем не менее имеются веские основания
совершать экспрессивные шаги недоверия,
настаивая не необходимости разного рода проверок
и ограничений. Дело в том, что в отсутствие
контроля и ограничений появляется возможность для
произвола со стороны властей. И какими бы
некоррумпированными они ни были сегодня,
человеческая коррумпируемость означает, что в отсутствие
контроля и ограничений, осуществляемых с
помощью экспрессивного недоверия, власти начинают
приобретать коррупционные привычки. Бескон-
444

РЕСПУБЛИКАНСКАЯ ГРАЖДАНСТВЕННОСТЬ
трольность и отсутствие ограничений могут
действовать так же разлагающе, как кольцо Гига.
Личное доверие к власти и одновременное
выражение личного недоверия нисколько не
противоречат друг другу: люди даже могут разъяснить
властям суть занимаемой ими двойственной позиции.
Рутинные процедуры выражения недоверия легко
представить как ограничения, необходимые в
общем плане и способствующие тому, чтобы лучшие
из нас оставались честными людьми, разъясняя
одновременно, что люди, каждый лично или в
составе группы, на самом деле совершенно уверены в
добродетельности и доброй воле властей. Люди могут
настаивать на рутинных процедурах
экспрессивного недоверия и при этом демонстрировать с
помощью каких-то других, менее формальных способов,
что на самом деле они испытывают высокое
личное доверие к властям. Таким способом можно
настаивать на общепринятом экспрессивном
недоверии и одновременно избегать любых негативных
последствий, связанных с изображением властей
как отпетых жуликов.
Надеюсь, вывод ясен. Республиканский акцент
на бдительности исходит из убеждения, что лица,
стоящие у власти, должны подвергаться строгому
контролю и ограничениям: возможно, это
единственный способ предотвращения произвола и
коррумпируемое™. Но этот акцент вполне совместим
с полным доверием к властям и выражением
этого доверия другими способами. Республиканские
принципы не содержат в себе внутреннего
противоречия. Напротив, взгляды, кажущиеся
несовместимыми, находятся в полном согласии друг с другом.
Доверие и не-доминирование
Второй довод в пользу того, что республиканизм
плохо согласуется с режимом, при котором люди
систематически доверяют друг другу, состоит в том,
445

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
что опора на кого-либо, предполагаемая
доверием, равнозначна зависимости или уязвимости и что
любое благодушие в отношении такой опоры
несовместимо с верой в ценность свободы как не-доми-
нирования. He-доминирование предполагает
«независимость от воли другого», писал Алджернон
Сидней (Sydney 199°: х7)> и поэтому, как
представляется, вы впадаете в противоречие, провозглашая
эту ценность и одновременно вознося хвалу
достоинствам правления, при котором люди уверенно
пользуются формами взаимного доверия или
зависимости. Если республиканцы привержены
ценности независимости и не-доминирования, разве они
не должны, сохраняя последовательность,
отмежевываться от любых отношений, добровольно
установленных или иных, которые предписывают
людям опираться на других? Разве они не должны
разделять представление о человеческом
обществе, в котором каждый должен стараться не быть
обязанным, должным или уязвимым в каком бы
то ни было смысле перед другими?
Конечно же, нет. Режим опоры друг на друга
и доверия, на который республиканцы
рассчитывают, говоря о паттерне широко распространенной
гражданственности, является правлением, которое
с их точки зрения максимизирует шансы на
свободу как не-доминирование. Это правление основано
на институциональной инфраструктуре
республиканского закона и республиканского
регулирования, которая должна делать все возможное на этом
уровне планирования, чтобы предупреждать
доминирование. Если оно дополнительно усиливает
структуры гражданственности и структуры доверия
к такой гражданственности, то лишь потому, что
видит в этом наилучший шанс показать людям
выход за пределы паттернов доминирования. Главная
идея состоит в том, что институциональные меры
в борьбе с доминированием не всесильны. В
конечном счете республика должна опираться на защит-
446

РЕСПУБЛИКАНСКАЯ ГРАЖДАНСТВЕННОСТЬ
ные механизмы, которые не столь осязаемы по
своей природе и не потрясают воображения.
Образный ряд не-доминирования легко свести
к картине жизни, проходящей под надежной
защитой и твердым руководством в стране, полной
опасностей и подвохов: в стране, по словам Локка
(Locke 1965· 348; Локк 1988: 293)» «болот и
пропастей». Но выводом из наших размышлений в этой
и предыдущей главе является как раз то, что эти
образы неадекватны. He-доминирование не достигает
максимума в обществе, где каждый человек
прячется от страха за самыми толстыми и высокими
стенами, которые он может возвести сам или которые
может предоставить государство. Надеяться на
такие стены и только на них значит считать других
людей врагами и навлекать на себя войну. Выводом
из нашего обсуждения является то, что наилучший
способ содействия республиканскому идеалу,
несомненно, заключается в том, чтобы делать все, что
может быть сделано с помощью тяжелых
конструкций институциональной защиты, но также
использовать другие, не столь обременительные средства.
В частности, вывод состоит в том, что мы также
должны использовать в строительстве гражданскую
добродетель и доверие, даже если они не
производят впечатления прочных и безопасных материалов.
Перед нами парадокс. Если семя не посеять, оно
не прорастет. И пока люди не захотят принять
различные формы опоры друг на друга и доверия друг
к другу, особенно доверия к защите, предлагаемой
гражданственностью других, они не смогут
пользоваться лучшим, что дает не-доминирование. Люди
должны быть готовы согласиться на неизбежную
степень опоры на публичные власти, веря в
конечном итоге в добродетельность чиновников. Люди
должны быть готовы принять тот факт, что им
придется быть уязвимыми перед другими и вверять
себя гражданственности других в надежде на то, что
им не будет причинен вред. И люди должны иметь
447

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
желание сотрудничать друг с другом в рамках
ассоциаций и движений, которые существенно важны
для успеха республики, но неизбежно требуют
паттернов взаимопомощи и личного доверия.
Но, возможно, аспект парадоксальности не
следует преувеличивать. Даже когда люди защищены
от произвольного вмешательства с помощью
независимых механизмов контроля и ограничений, мы
должны говорить о доверии. Это доверие носит
безличный характер, поскольку источником
твердой надежды на то, что другие не подведут,
является то, что они связаны независимыми
ограничениями, требующими этого не делать. В ситуации,
которая вызывает рассматриваемое нами
возражение, все происходит более или менее похожим
образом. Люди все еще защищены от произвольного
вмешательства с помощью инструментов
контроля и ограничений, но главным механизмом
защиты становится гражданственность рассматриваемых
агентов. Людям теперь предлагается доверять этим
агентам не просто на том безличном основании, что
функционируют независимые механизмы контроля,
но также на том личном основании, что агенты
являются добропорядочными людьми. Их
гражданственность такова, что привлекательность деятельности,
совершаемой способом, благодаря которому другие
уверены, что они будут действовать именно так,
повышается в результате осознания ими этого доверия.
Акты личного доверия
Если и есть какой-то смысл в возражении, которое
мы только что разобрали, то он заключается не в том,
что мы отказываемся от главной республиканской
ценности, когда призываем к институциональному
и гражданскому правлению, требующему высокой
степени готовности опираться на других и высокой
степени доверия, особенно личного доверия. Но,
может быть, в этом возражении заключено еще что-то
44«

РЕСПУБЛИКАНСКАЯ ГРАЖДАНСТВЕННОСТЬ
важное? Может быть, оно подразумевает, что некто,
разделяющий ценность свободы как не-доминиро-
вания, не способен к позитивной оценке
естественных инициатив личного доверия в других людях?
Возражение тогда состояло бы в том, что, хотя мы,
возможно, и имеем основания поддерживать режим,
названный наилучшим способом обеспечения
свободы как не-доминирования в целом—хотя мы можем
иметь причины лично доверять властям, которые
должны быть сформированы в любой республике,—
тем не менее существует противоречие между
поддержкой ценности свободы как не-доминирования
и одобрением актов личного доверия: одобрением
актов, посредством которых мы добровольно и
прямо отдаем себя на милость другого.
Это возражение не нарушает строй нашей
аргументации в целом и, в отличие от других
возражений, не указывает на глубокие противоречия
в нашей позиции, но оно может снизить
привлекательность, которую мы придаем ценности
республиканской свободы. Многие самые лучшие вещи
в жизни начинаются по большей части с инициатив,
связанных с личным доверием, например, когда
мы с риском для самих себя завязываем любовные
и дружеские отношения: когда мы показываем, что
готовы полностью отдать себя на милость другого
человека. Республиканская свобода будет выглядеть
менее привлекательной, чем нам представлялось,
если приверженность свободе окажется помехой
для таких инициатив.
В ответ на это мне хотелось бы затронуть три
момента. Первое. Творческие акты личного доверия,
о которых упоминается в возражении, возможны
только в контексте, и в более общем плане —в
обществе, в котором каждая из вовлеченных сторон
пользуется более или менее одинаковым уровнем
не-доминирования и имеет соответствующий статус.
Ибо, если не все пользуются такой свободой и таким
статусом, если один из них находится в доминирую-
449

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
щем положении по отношению к другому, данные
акты не будут столь же эффективными. Если
доминирующий человек совершает шаги, отдающие его
на милость доминируемого, это выглядит как игра
в снисходительность. А если такие шаги
совершает доминируемый человек, то это выглядит как
заискивание и виляние хвостом. И только если
стороны могут смотреть друг другу в глаза, уверенные
в разделяемой ими свободе как не-доминировании,
инициатива личного доверия будет иметь
вышеописанный коммуникативный и творческий потенциал.
Второе. Если акты личного доверия
потенциально коммуникативны и креативны в этом смысле,
они будут привлекать тех, кто воодушевлен
свободой как не-доминированием. Нигде я не чувствую
себя в такой безопасности, как в руках любимого
человека или в компании друга. Если для этого нужен
акт личного доверия, акт отдачи себя на милость
другого, необходимый для установления таких
отношений, пусть так и будет. Даже с точки зрения
ценности не-доминирования (а мы никогда не
говорили, что это единственная ценность в
человеческой жизни) такой акт личного доверия будет
выглядеть как смелая, но здравая инициатива.
Третье. То, о чем я хотел бы сказать,
возвращает нас к неосязаемой руке, играющей столь важную
роль в наших рассуждениях. Инициативы личного
доверия не только предполагают использование
вовлеченными сторонами свободы как
не-доминирования. И они не только содействуют пользованию
этим благом. С защищаемой здесь республиканской
точки зрения, особенно в том ее аспекте, который
отводит важное место неосязаемой руке, они также
могут быть весьма рациональными средствами
достижения этой цели.
Как мы видели в предыдущей главе,
неосязаемая рука является средством регулирования
людей во власти, и мы видели в данной главе, что это
важный способ поддержания гражданской добро-
450

РЕСПУБЛИКАНСКАЯ ГРАЖДАНСТВЕННОСТЬ
детели в более общем плане; это способ
поощрения верности нормам гражданственности как среди
сильных мира сего, так и в обществе в целом. Как
только мы признаем место неосязаемой руки в
общественной жизни, мы видим, какой должна быть
ее роль не просто в поддержке
гражданственности—и тем самым в поддержке личного доверия,—
но также в более прямой поддержке инициатив
личного доверия. Акты доверия, как я писал в
другой работе, могут проявлять определенную
хитрость. Они могут вводить неосязаемую руку в
действие и тем самым обеспечивать свою собственную
рациональность (Pettit 1996а) ·
Идея вкратце состоит в следующем. Акты
личного доверия могут служить в определенных
контекстах—особенно в контекстах, где тот, кому доверяют,
не полностью ограничен независимыми
санкциями,—либо посланием, что тот, кому доверяют,
добродетелен, либо посланием, что если тот, кому
доверяют, не подведет доверителя, то он будет
считаться доказавшим свою добропорядочность. Эти акты,
скажем так, могут выражать веру в добродетельность
того, кому доверяют, или предполагать в другом эту
добродетельность. Но в любом случае ясно, что если
тот, кому доверяют, собирается оставаться на
хорошем счету у доверителя —или других людей,
которые являются свидетелями акта доверия,—то ему
лучше не разочаровывать доверителя. А это
означает, что, когда доверитель обдумывает инициативу
доверия в одном из релевантных контекстов,
находясь в относительном неведении о том, наделен ли
на самом деле тот, кому он доверяет, добродетелью
или нет, он может убедить себя, что акт доверия сам
по себе будет способствовать соблюдению норм тем,
кому оказывается доверие. Акт доверия означает,
что тот, кому доверяют, что-то обретет, доказав, что
на него можно положиться, и что-то потеряет, если
окажется недостойным доверия; на помощь себе
доверие призывает неосязаемую руку.
451

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Таким образом, проявить инициативу доверия
в таких обстоятельствах значит дать тому, кому
доверяют, стимул к совершению того, на что
надеется доверитель. Это своего рода действие,
опирающееся на самого себя, когда доверитель идет на риск
и за счет самого факта риска склоняет чашу весов
в свою пользу. Подобно тому как Гегель говорил
о хитрости разума, мы можем говорить здесь о
хитрости доверия. Акт личного доверия является
инвестицией доверителя, которая принесет
дивиденды только в том случае, если тот, кому доверяют,
поведет себя должным образом. Как и в любой
инвестиции, в ней будет доля риска. Но она не так
рискованна, как может показаться на первый взгляд.
В самом акте, совершая который доверитель
подвергается риску, тому, кому доверяют, дается
мотив не позволить этому риску осуществиться.
Доверитель может счесть, что, если тот, кому
доверяют, позволит риску осуществиться, пострадают обе
стороны. Доверитель, конечно же, понесет
потери, вызванные доверием. Но равным образом тот,
кому доверяли, потеряет хорошее отношение к себе
со стороны доверителя и завоюет дурную репутацию
среди тех, кто будет знать, что произошло.
Итак, республиканская бдительность не
противоречит режиму гражданственности и
личного доверия. А республиканская цель продвижения
не-доминирования не противоречит опоре на
такой режим для продвижения этого идеала.
Кроме того, оказывается, что, сообразно с признанием
республиканской теории свободы и правления, мы
можем увидеть смысл и ценность в опоре на
инициативы личного доверия при построении вокруг
себя мира отношений взаимной поддержки. В
республиканских целях и средствах нет ничего
низкого или узкого. Кульминационным пунктом проекта,
естественно, является представление об обществе,
в котором широко распространены
гражданственность и доверие.

«Республиканизм»
Краткое изложение

Часть I. Республиканская свобода
Глава i. До негативной и позитивной свободы
ι. Негативная концепция свободы как не-вмешатель-
ства и позитивная концепция свободы как господства
над собой —не единственные идеалы свободы;
третьей альтернативой является концепция свободы как
не-доминирования, требующая, чтобы никто не был
способен произвольно, следуя своей прихоти,
вмешиваться в выбор, совершаемый свободным человеком.
2. Вопреки распространенным представлениям,
концепция свободы, отстаивавшаяся в долгой
республиканской традиции, не была позитивной;
в частности, она не была концепцией свободы как
демократического господства над собой, которую
Констан называл свободой древних.
3- В отличие от двух других альтернатив,
республиканская концепция поддерживала идеал свободы как
не-доминирования, а не идеал свободы как не-вме-
шательства. Это очевидно из того, что, как считали
ее сторонники, все, кто подвержен произволу со
стороны другого, несвободны, даже если другой в
действительности не вмешивается в их жизнь:
вмешательства в таком случае не происходит, но о свободе
не может быть и речи. He-вмешивающийся
господин остается господином и источником
доминирования.
4- То, что республиканцы понимали свободу таким
образом, очевидно также из того, что они не
считали не-господствующего и не-доминирующего
вмешивающегося угрозой для человеческой свободы;
вмешательство в таком случае происходит, но сво-
455

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
бода не утрачивается. Республиканцы были
убеждены, что закон может быть не-произвольным
и представлять не-господствующего
вмешивающегося этого типа.
5- Концепция свободы как не-вмешательства была
предложена Гоббсом для защиты Левиафана от
республиканцев, а впоследствии использовалась для
защиты британского правления в
североамериканских колониях от республиканской критики,
согласно которой парламент осуществлял
произвольную власть над колонистами. Поскольку всякий
закон, согласно этой аргументации, есть форма
вмешательства, он урезает свободу человека, и ни одна
правовая система —ни система Левиафана, ни
система, существовавшая в американских колониях,—
не может отвергаться на том основании, что она
враждебна свободе.
6. Эта новая концепция обрела респектабельность
благодаря трудам таких людей, как Бентам и Пейли,
видевших в ней способ мышления о свободе,
позволяющий считать свободными даже доминируемых
агентов, таких как женщины и слуги, если только
они не подвергались реальному вмешательству.
7- В отличие от традиционных республиканцев,
Бентам и Пейли не считали возможным
ограничивать состав граждан состоятельными мужчинами,
принадлежащими к мейнстриму, и их инклюзи-
визм в этом отношении, который должны
разделять также и неореспубликанцы, объясняет, почему
они считали республиканский идеал свободы
слишком взыскательным.
Глава 2. Свобода как не-доминирование
ι. Вмешательство подразумевает преднамеренное или
квазипреднамеренное ухудшение ситуации выбора:
оно сокращает диапазон доступных опций, или —
в большей или меньшей степени — изменяет
ожидаемые вознаграждения, установленные для этих
456

КРАТКОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ
опций, или решает, к каким результатам должны
привести те или иные опции и, таким образом,
какие вознаграждения последуют на самом деле.
2. Вмешательство происходит на основе произвола в
той мере, в какой оно контролируется
arbitrium—волей или суждением —вмешивающегося: в частности,
в той мере, в какой ему не приходится учитывать
интересы и идеи тех, кто подвергается
вмешательству.
3- Одна сторона доминирует над другой в той мере,
в какой она способна произвольно
вмешиваться в выборы другого; это доминирование может
быть более или менее интенсивным в зависимости
от жесткости, легкости и произвольности
доступного вмешательства, и оно может быть более или
менее экстенсивным в зависимости от диапазона
затрагиваемых им выборов.
4- Когда происходит такое доминирование, это, как
правило, становится предметом общего знания
среди релевантных сторон: каждая сторона знает, что
человек подвергается доминированию, каждая
знает, что каждая это знает, и т.д.; главное
исключение—тот случай, когда доминирование
осуществляется с помощью тайно производимой
манипуляции.
5- Доминирование в этом смысле может происходить
без актуального вмешательства: оно требует только
способности к вмешательству; а вмешательство
может происходить без какого-либо доминирования:
если вмешательство не является произвольным, оно
не является доминированием.
б. He-доминирование предполагает отсутствие
доминирования в присутствии других людей: это
общественный идеал, требующий, чтобы — хотя
существуют другие люди, которые могли бы
вмешиваться в дела человека на основе произвола,—им
не позволялось этого делать.
7- Такое не-доминирование может продвигаться в
обществе или через людей, достигающих равной силы,
457

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
или через правовой режим, не позволяющий
людям доминировать друг над другом, но сам, в свою
очередь, не осуществляющий доминирования над
кем-либо.
8. Когда кто-то пользуется не-доминированием, это
обычно становится предметом общего знания
среди релевантных сторон, так что не-доминирование
имеет субъективный и интерсубъективный аспекты:
оно связано, по словам Монтескье, со
спокойствием и способностью смотреть в глаза другим людям.
д. Доводы, которые заставили Пейли и новую
либеральную традицию предпочесть идею свободы как
не-вмешательства, неубедительны. Вопреки
обвинениям идея свободы как гарантии от
произвольного вмешательства не является результатом
смешения целей и средств.
ю. Кроме того, вопреки обвинениям, свобода как
не-доминирование имеет степени интенсивности
и объема. Она может увеличиваться в
интенсивности, если ослабевают угрожающие ей
факторы—доминирующие присутствия, делающие людей
несвободными; она может увеличиваться в объеме, если
ослабевают обусловливающие влияния —
природные, культурные или правовые ограничения,
делающие людей не-свободными (non-free), но не
делающие их несвободными (unfree).
п. Наконец, вопреки обвинениям, свобода как
не-доминирование не является слишком радикальным
идеалом; существенные требования, которые она
предъявляет к государству, могут быть
удовлетворены в нашем мире, хотя они не могли быть
удовлетворены в мире Пейли.
12. Хотя свобода определяется как антоним
доминирования, следует заметить, что доминирование не
исчерпывает разнообразия власти; согласно другим
концепциям, само не-доминирование тоже
является формой власти. Доминирующая власть
существует благодаря способности агента — неважно,
применяемой или нет —оказывать влияние на дру-
45»

КРАТКОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ
того человека: более точно, благодаря способности
к преднамеренной и негативной форме влияния
на то, что выбирает другой агент.
Глава 3- He-доминирование как политический идеал
ι. Превосходство не-доминирования как ценности
должно быть установлено в его сравнении со
свободой как не-вмешательством; нет нужды обсуждать
ценность свободы как господства над собой или
автономии, поскольку государство,
ориентированное на не-доминирование,—предполагая, что такой
ориентации достаточно,—облегчит также
достижение автономии.
2. Большая привлекательность свободы как
не-доминирования проявляется в том, что ее
максимизация требует продвижения трех выгод, которые
могут игнорироваться максимизацией свободы как
не-вмешательства: отсутствия неопределенности,
отсутствия необходимости в стратегии
почтительности в отношении сильных мира сего и отсутствия
системы социального подчинения другим.
3- Связь между свободой как не-доминированием
и этими выгодами такова, что эта свобода является
первичным благом в смысле Джона Ролза; это то,
что люди имеют причину желать для себя
независимо от того, что еще они желают.
4- Но свобода как не-доминирование не является
благом, которое может быть оставлено на попечение
отдельным людям, чтобы они добивались его для себя
децентрализованным образом; все говорит о том,
что наилучшим способом его достижения каждым
является централизованное, политическое действие
всех: лучше всего оно достигается через государство.
5- Политическое стремление к свободе как не-домини-
рованию должно быть привлекательным не только
для мелких гомогенных политий, но и в
современном плюралистическом государстве;
предостережения уставших от теории, уставших от мира крити-
459

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ков выглядят как наставления в преждевременном
отчаянии.
6. Естественной трактовкой свободы как не-домини-
рования является ее рассмотрение в роли
ценности, которую государство должно пытаться
продвигать, а не в роли ограничения, которое оно
должно почитать; больше того, так обычно ее
и представляют в республиканской традиции: эта
традиция является по своему характеру консеквен-
циалистской.
7- Продвигая свободу как не-доминирование,
необходимо учитывать два измерения —интенсивность
не-доминирования и объем не-доминируемого
выбора,—но некоторые правдоподобные
предположения говорят о том, что в первую очередь
следует обращать внимание на интенсивность и лишь
во вторую очередь —на объем.
8. Когда не-доминирование продвигается
определенными политическими и другими институтами —
когда люди защищены от произвольного
вмешательства в их жизнь, —это следствие в каузальном
смысле неотличимо от институтов; подобно
иммунитету, который вызывается антителами в
крови, не-доминирование конституируется
институциональными механизмами: оно обладает, по сути
дела, институциональным существованием.
Глава 4- Свобода, равенство, общество
ι. Эгалитарное благо таково, что его максимальная
реализация обычно происходит в момент его более
или менее равного распределения по релевантному
электорату; большинство общепринятых
политических ценностей, включая свободу как не-вмеша-
тельство, не являются в этом смысле эгалитарными.
2. Свобода как не-доминирование является
несомненно эгалитарным благом. Максимизация
не-доминирования, которым пользуются люди, требует,
чтобы они пользовались им с равной интенсивно-
460

КРАТКОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ
стью, даже если она не требует —независимо от
эмпирических случайностей,—чтобы люди
пользовались им в одинаковом объеме. Проект тесно связан
с идеалом структурного равенства, согласно
которому люди в равной степени защищены от
доминирования, даже если оно не связано подобно этому
с равенством в отношении ресурсов и
возможностей, т.е. с материальным равенством.
3- Хотя республиканский проект максимизации не-до-
минирования допускает, что детям и некоторым
зависимым взрослым будет отказано в стандартном
диапазоне не-доминируемого выбора,—это
необходимо для их развития или выживания,—он не
должен терпеть какого-либо доминирования над
такими людьми; в этом отношении он остается
эгалитарным.
4- Коммунитарное благо носит как общественный, так
и общий характер. Оно общественное, поскольку его
реализация требует вовлечения людей во взаимное,
преднамеренное взаимодействие; и оно общее,
поскольку может быть реализовано для одного, только
если оно реализовано для некоторых или для всех.
5- Свобода как не-доминирование является коммуни-
тарным благом. Она может быть реализована только
в рамках порядка, вовлекающего людей в
общественное взаимодействие. И оно может быть
реализовано для одного человека, только если оно
реализовано для других в тех классах уязвимости, к которым
принадлежит этот человек: так, женщина может
быть полностью свободна в этом смысле, только
если принадлежность к женскому полу не является
символом уязвимости, если все женщины свободны.
6. Коммунитарный характер свободы как не-доми-
нирования означает, что свобода общества
является таким же фундаментальным понятием, как
свобода индивидов, и что имеются все основания, как
и требуют коммунитаристы, чтобы люди были
способны отождествлять себя с государством, которое
занимается продвижением такой свободы.
461

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Часть II. Республиканское правление
Глава 5- Республиканские цели: общее дело и политика
ι. Республиканская философия государственного
правления, согласно которой роль государства
состоит в продвижении свободы как не-доминирова-
ния, должна оцениваться методом
рефлексивного равновесия Джона Ролза в зависимости от того,
можем ли мы рефлексивно принять ее
представление о том, что государство должно делать и каким
оно должно быть.
2. Размышляя о том, что должно делать
республиканское государство, следует отметить, прежде всего, что
республиканизм предлагает государству
плюралистический язык для формулирования проблем,
решением которых оно должно заниматься: язык
свободы, с помощью которого можно разобраться в
различных требованиях, предъявляемых государству.
3- Плюрализм языка проявляется в разнообразии
общих дел, которым он может предложить
приемлемую артикуляцию; среди них не только
хорошо знакомое, консервативное требование порядка
и предсказуемости,—и, конечно, частной
собственности,—но также такие отличающиеся друг от
друга общие дела, как энвайронментализм, феминизм,
социализм и мультикультурализм.
4- Республиканский язык способен достичь такой
степени плюрализма, поскольку идеал свободы как
не-доминирования внутренне динамичен: он
требует, чтобы интересы и идеи людей
систематически учитывались государством, и поэтому
допускает новую интерпретацию того, что требует свобода,
в свете вновь возникающих или вновь
выясняющихся интересов и идей.
5- Когда дело доходит до конкретной политики,
которую мог бы поддерживать идеал свободы как
не-доминирования,—особенно политики в борьбе с до-
462

КРАТКОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ
минированием, связанным с личным dominium или
личными ресурсами,—очевидными становятся две
вещи: во-первых, этот идеал менее скептичен в
политическом смысле, чем идеал свободы как не-вме-
шательства, поскольку признает возможность
не-доминирующего государственного правления;
и, во-вторых, он более радикален в общественном
смысле, поскольку требует не просто отсутствия
произвольного вмешательства, но отсутствия
возможностей для произвольного вмешательства,
б. Существует пять больших областей, в которых
принимаются политические решения, —они касаются
обороны от внешних врагов, внутренней защиты,
личной независимости, экономического
процветания и публичной жизни,—и во всех этих областях
можно увидеть общие и часто характерные
контуры того, что требует республиканская философия
правления; но эти требования могут быть
конкретизированы только в свете эмпирических данных:
республиканизм является программой
исследований в области принятия решений, а не принятым
раз и навсегда планом.
Глава 6. Республиканские формы:
конституционализм и демократия
ι. Республиканское государство должно не только
бороться с последствиями dominium, порождающими
доминирование: оно также должно предотвращать
доминирование, которое связано с Imperium
государства; оно должно заботиться не только о том,
что делает государство, но и о том, что
представляет собой государство: думать не только о целях,
но и о формах государства.
2. Чтобы деятельность государства не становилась
объектом произвольной манипуляции, государство
должно неукоснительно выполнять ряд
конституционных условий. Эти условия считались
важными и в республиканской традиции.
4бЗ

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
3· Первым является условие верховенства закона,
согласно которому государство должно действовать
по закону, а не рассматривая каждый случай по
отдельности, и в особенности по закону, который
удовлетворяет общепринятым ограничениям: по
закону, который носит общий характер, не имеет
обратной силы, обнародован, точен и т.д.
4- Второе условие касается рассредоточения власти,
ограничения, согласно которому государственная
власть должна быть разделена и распределена
среди многих ее органов; это условие поддерживает
разделение законодательной, исполнительной и
судебной функций, а также другие формы
рассредоточения власти, такие как двухпалатная система
и федерализм.
5- Третье условие — контрмажоритаризм, согласно
которому воля большинства должна сталкиваться
скорее с большими, нежели с меньшими
трудностями, когда желает изменить по крайней мере
некоторые фундаментальные области законов; это условие
может быть выполнено любым из множества
способов, начиная с презумпций в пользу общего права
и заканчивая ограничениями, которые
гарантированы конституцией.
6. Независимо от того, насколько жесткой в смысле
ограничений является конституционная система,
у государства всегда имеются дискреционные
правомочия: эти правомочия, конечно, должны быть
у законодателей, поскольку именно они
принимают законы; но дискреционные правомочия должны
также быть у тех, кто принимает решения в
исполнительной и судебной областях, поскольку
законодательство никогда полностью не ограничивает
толкование закона.
7- Для республиканского режима единственной
гарантией того, что применение этих дискреционных
правомочий не будет враждебно интересам и идеям
всех людей или некоторой части общества, является
введение систематических возможностей для того,
464

КРАТКОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ
чтобы обычные люди могли систематическим
образом оспаривать действия государства.
Это приводит нас к идеалу демократии, основанной
не на предполагаемом согласии людей, но на оспа-
риваемости людьми всего, что делает государство:
важно обеспечить, чтобы действия власти были
не продуктом народной воли, а были способны
выдерживать испытание народным оспариванием.
Контестаторная демократия должна будет носить
делиберативный характер, требовать, чтобы
решения были основаны на соображениях общей заботы,
если мы хотим, чтобы существовала
систематически доступная база, позволяющая людям возражать
против действий государства; возражения могут
состоять в том, что приводимые государством
соображения несостоятельны, или в том, что
предпринятая инициатива не опирается на эти соображения.
Кроме того, контестаторная демократия должна
быть инклюзивной, предоставляя людям из всех
слоев и уголков общества возможность
высказывать возражения против законодательных,
исполнительных или судебных решений; это требование
означает, что в правительстве должны быть
представлены различные слои населения, что каналы
оспаривания должны быть прочно укоренены в
обществе и что правительство должно быть
защищено от влияния со стороны бизнес-структур и
других могущественных групп интересов.
Наконец, контестаторная демократия должна
реагировать на оспаривание правительственных решений.
Должны существовать структуры, позволяющие
обеспечивать надлежащее заслушивание
—надлежащее, но не обязательно всенародное —жалоб,
поступающих из различных областей; должны
существовать процедуры принятия решений, пользующиеся
всеобщим доверием; а в том случае, если такое
доверие не достигается, должны существовать
возможности сецессии или способы предоставления
диссидентам особого статуса, традиционно предо-
4б5

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ставляемого тем, кто отказывается от несения
военной службы по идейным соображениям.
12. Эта контестаторная концепция демократии
имеет приоритет над описаниями вероятных
республиканских целей и вероятных конституционных
ограничений, в том смысле что эти описания
должны рассматриваться как предварительные
наброски того, что, вероятно, сможет пройти проверку
в контестаторной демократии.
13. Новая концепция демократии настаивает на том,
что речь должна идти о создании среды для
селекции законов, а не о том, чтобы иметь законы,
основанные на согласии. Эта концепция
связана с акцентом досовременного республиканизма
на добродетельности законов, выдержавших
испытание временем и являющихся частью древней
конституции. И она связана также с традиционной
точкой зрения, что народ имеет право возражать
против законов и не подчиняться законам,
носящим произвольный характер: что именно это
делает народ суверенным.
ц. Данная концепция является абсолютной
альтернативой представлению о плюрализме групп
интересов, которая часто используется в описании того,
как демократия работает или должна работать; она
приводит доводы в пользу того, что разум должен
быть выведен на передний план, в то время как
концепция плюрализма групп интересов
предпочитает отодвигать его на задний план.
Глава 7- Республиканское регулирование
ι. Конституционные и демократические институты,
описанные выше, должны ослабить возможности
принятия произвольных государственных
решений,—поэтому они необходимы, даже если бы люди
были подобны ангелам и думали только об
общественном благе,—но мы должны также рассмотреть,
какие шаги можно предпринять для того, чтобы
466

КРАТКОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ
поставить под контроль тех, кто руководит
республикой, поскольку должны учитывать
несовершенство человеческой природы.
2. Для республиканизма не составит особого
труда предотвратить проблемы, связанные с
излишним рвением чиновников, поскольку стремление
к не-доминированию, в отличие от стремления
к другим ценностям, не дает фанатикам веских
оснований для того, чтобы взять закон в свои руки.
3- Но республиканизму необходимо найти способ
справляться с коррумпируемостью человеческих
существ: даже если большинство людей не
являются активными коррупционерами и склонны
признавать и выполнять требования добродетели, они
способны коррумпироваться, столкнувшись с
серьезным соблазном.
4- Имеющиеся в наличии институциональные
ресурсы предотвращения коррумпируемости сводятся к
санкциям и фильтрам: возможностям наказания или
вознаграждения за то, что люди делают, и
возможностям выявления посредством фильтрации
подходящих агентов и опций.
5- Одна из стратегий институционального
конструирования состоит в том, чтобы начинать с агентов
наихудшего сорта —так называемых жуликов,—
и вводить санкции, которые будут способны
держать под контролем даже такие антисоциальные
элементы.
6. Однако девианто-центрированная стратегия
сталкивается с известными трудностями, и все они
проистекают из того, что большинство людей не
являются жуликами — большинство от природы
реагируют на требования закона,—и что паттерн
применения санкций, рассчитанных на жуликов,
может привести к отчуждению таких агентов и
снижению степени их послушания.
7- Альтернативная стратегия начинает с допущения,
что большинство не являются жуликами, и берет
за основу сильную сторону санкций; она поддержи-
467

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
вает выявление с помощью фильтров подходящих
агентов; затем применяет санкции, рассчитанные
на работу с агентами, не являющихся жуликами;
и, наконец, вводит иерархию резервных санкций,
способных справляться с появляющимися время от
времени жуликами.
8. Важнейшим элементом в рамках этой нормо-цен-
трированной стратегии являются санкции,
которые не приводят к отчуждению агентов. Одним
из способов воздействия на агентов, не
вызывающим их отчуждения, должно стать применение
санкций, мотивированных независимо от
предположения, что вовлеченные стороны являются
жуликами,—санкций, которые необходимы по
нейтральным причинам.
д. Но самая поразительная возможность для не-отчу-
ждающей формы санкций связана с
вознаграждением добрым и наказанием отрицательным
отношением; такая основанная на отношении людей форма
санкций, которая действует, по сути дела,
непреднамеренно—как бы с помощью неосязаемой руки,—
может дисциплинировать агентов, одновременно
сообщая в позитивном ключе об их добродетельности,
ю. При рассмотрении конституционных и
демократических институтов, введенных для снижения
возможности произвола, выясняется, что они часто
используют независимо мотивированные механизмы,
даже санкции, основанные на отношении людей,
которые способны выполнять важную
регулятивную роль.
п. Не ограничиваясь поддержкой таких механизмов,
можно рассмотреть возможность систематического
использования нормо-центрированной стратегии
в регулятивном контроле над госслужащими. Это
требует, во-первых, надлежащих механизмов
фильтрации; во-вторых, не-отчуждающих санкций для
контроля над агентами, прошедшими отбор, и,
наконец, санкций, применимых к тем, кто повторно
совершает преступления и отвечает описанию жулика.
468

КРАТКОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ
12. Политическая философия часто занимается
абстрактными и романтическими темами,
игнорируя будничные вопросы, которые мы здесь
обсуждали, например, вопрос о том, как наилучшим
образом организовать работу комитетов. Идеал
свободы как не-доминирования придает
первостепенное значение самым прозаичным вопросам
институционального конструирования, приводя доводы
в пользу так называемого республиканизма газовых
и водонапорных станций.
Глава 8. Республиканская гражданственность
ι. Законы, которые продвигают цели республики,
институционализируют ее формы и устанавливают
регулятивный контроль, нуждаются в поддержке со
стороны республиканских гражданских норм
—широко распространенной гражданской добродетели,
широко распространенной гражданственности,—
чтобы быть сколько-нибудь эффективными;
республика законов должна быть гражданской реальностью.
2. Паттерн поведения является гражданской нормой
в определенной группе, когда почти каждая
релевантная сторона сообразуется с ним, почти каждая
сторона одобряет следование ему и/или не
одобряет девиацию, и это одобрение/неодобрение
способствует продвижению поведения или
обеспечивает поведение; кроме того, это обычно означает, что
данные условия являются предметом общего
знания в группе.
3- Первым доводом в пользу широко
распространенной гражданственности является то, что людей
можно убедить в не-доминировании, только если
другие признают нормативные причины для их
уважения, а не просто причины, связанные со
страхом перед правовыми санкциями.
4- Имеется и другой довод: чтобы республика
систематически откликалась на интересы и идеи людей
—зачастую вновь возникающие, вновь артикулируемые
4б9

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
интересы и идеи,—должны существовать люди,
которые достаточно добродетельны, чтобы настаивать
на уместных требованиях; это относится как к
политике различия, так и к политике общей заботы.
5- Наконец, последним доводом в пользу широко
распространенной гражданственности является то,
что публичная власть не способна выявить и
наказать с помощью санкций все преступления против
республиканских законов и норм; обычные люди
должны быть готовы к выполнению этой роли или
к поддержке усилий властей: обычные люди
должны проявлять неусыпную бдительность, которая
является ценой за республиканскую свободу.
б. Важнейшей задачей государства в деле поощрения
широко распространенной гражданственности,
в которой оно нуждается для своего
собственного успеха, является внедрение в сознание публики
мысли о республиканской легитимности своих
законов; и лучше всего оно сможет это сделать, если
будет эффективной, контестаторной демократией.
7- Широко распространенная гражданственность
должна поддерживаться неосязаемой рукой
санкций, влияющих на отношение людей, поскольку
достойных в большинстве случаев должен ожидать
почет, и государство должно вести себя очень
осторожно и не налагать санкций, которые могли бы
встать на пути этого процесса.
8. Существует реальная опасность, что государство
может пойти на такие санкции, с учетом
распространенной недооценки неосязаемой руки:
распространенного убеждения, что единственными
средствами контроля, которыми располагает
государство, являются невидимая рука эффективно
работающего рынка и железная рука жесткого
менеджмента.
9- Гражданственность, или гражданская добродетель,
не так труднодостижима, как это может
показаться. Она включает в себя не просто интернализацию
публичных ценностей и дисциплинирование лич-
470

КРАТКОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ
ных желаний; с учетом коммунитарной природы
свободы как не-доминирования она предполагает
также идентификацию с более широкими группами,
даже с политией в целом, и доступ к новым и
приносящим удовлетворение идентичностям.
ίο. Достижение широко распространенной
гражданственности равнозначно достижению паттерна
широко распространенного личного доверия —
полного взаимного доверия, подкрепленного верой
в гражданственность,—и знаменует собой создание
преуспевающего гражданского общества.
п. Вера в гражданственность и доверие совместима с
республиканским акцентом на бдительности.
Республиканская бдительность включает действия,
предполагающие выражение личного недоверия
и нацеленные на то, чтобы вынудить власти ходить
по струнке, и она не противоречит сохранению
высокого уровня доверия.
12. Вера в гражданственность и доверие совместима
также с высокой оценкой независимости,
связанной со свободой как не-доминированием; в этой
главе приводятся доводы в пользу того, что, как это
ни парадоксально, свобода как не-доминирование
может быть достигнута в широких масштабах,
только когда поведение людей будет основано на
широко распространенном личном доверии.
13. Наконец, нет никакого противоречия в том, чтобы
поддерживать изложенные выше республиканские
идеи и одновременно верить, что инициативы
личного доверия, даже инициативы, которые
подвергают доверителя риску, могут быть позитивными
и желательными; такие акты предполагают
относительное не-доминирование вовлеченных сторон,
часто служат дальнейшему продвижению свободы как
не-доминирования и могут стать весьма разумными
средствами для достижения этой цели в том случае,
если получит признание власть неосязаемой руки.

Библиография
Арендт, Ханна (2θθθ), Vita activa, или О деятельной жизни
(Санкт-Петербург: Алетейя).
(20и), О революции (Москва: Европа).
Бейлин, Бернард (2θΐο), Идеологические истоки Американской
революции (Москва: Новое издательство).
Берлин, Исайя (2001), «Две концепции свободы», в: Берлин,
Исайя. Философия свободы: Европа (Москва: Новое
литературное обозрение).
Брейтуэйт, Джон (2002), Преступление, стыд и воссоединение
(Москва: Центр «Судебно-правовая реформа»).
Бьюкенен, Джеймс (i997)> «Границы свободы. Между анархией
и Левиафаном», в: Бьюкенен, Джеймс. Конституция
экономической политики; Расчет согласия; Границы
свободы (Москва: Таурус Альфа).
Гоббс, Томас (1991)' «Левиафан, или Материя, форма и власть
государства церковного и гражданского», в: Гоббс, Томас.
Сочинения. В 2-х тт. Т. 2. (Москва: Мысль).
Даль, Роберт Α. (i992)> Введение в теорию демократии
(Москва: Библиотека журнала «США —политика,
экономика, идеология»).
Дворкин, Рональд (2004), О правах всерьез (Москва: РОССПЭН).
Геллнер, Эрнест (2004), Условия свободы: Гражданское
общество и его исторические соперники (Москва:
Издательство Московской школы политических исследований).
Констан, Бенжамен (i992)» *0 свободе у древних в ее сравнении
со свободой у современных людей», Полис. № 2.
Локк, Джон (1985)» «Опыт о человеческом разумении», в: Локк,
Джон. Сочинения. В з*х тт. Т. ι. (Москва: Мысль).
(1988), «Два трактата о правлении», в: Локк, Джон.
Сочинения. В 3-х тт. Т. 3- (Москва: Мысль).
Льюке, Стивен (2θΐο), Власть: радикальный взгляд (Москва: Изд.
дом ГУ—ВШЭ).
Макиавелли, Никколо (2002), Рассуждения о первой декаде
Тита Ливия //Макиавелли, Никколо, Рассуждения о
первой декаде Тита Ливия. Государь (Москва: РОССПЭН).
Макинтайр, Аласдер (2000), После добродетели. Исследования
теории морали (Москва: Академический проект).
Мандевиль, Бернард (ΐ974)> Басня о пчелах (Москва: Мысль).
472

БИБЛИОГРАФИЯ
Маркс, Карл (i960), «Капитал,» в: Маркс, Карл и Фридрих
Энгельс. Сочинения. В 50 тт. 2-е изд. Т. 23. (Москва:
Издательство политической литературы).
Монтескье, Шарль Луи (i999)> О духе законов (Москва: Мысль).
Нозик, Роберт (2θθ8), Анархия, государство и утопия
(Москва: ИРИСЭН).
Патнэм, Роберт (i99^)» Чтобы демократия сработала.
Гражданские традиции в современной Италии (Москва: Ad
Marginem).
Ролз, Джон (1995)» Теория справедливости (Новосибирск:
Издательство Новосибирского университета).
Скиннер, Квентин (2013), «Идея негативной свободы:
философские и исторические перспективы», Логос. № 2(92).
Смит, Адам (1997)» Теория нравственных чувств (Москва:
Республика).
(2007), Исследование о природе и причинах богатства
народов (Москва: Эксмо).
Спиноза, Бенедикт (i957a)> «Богословско-политический
трактат», в: Спиноза, Бенедикт. Избранные произведения:
В 2-х тт. Т. 2. (Москва: Государственное издательство
политической литературы).
(i957b)» «Политический трактат», в Спиноза, Бенедикт.
Избранные произведения: В 2-х тт. Т. 2. (Москва:
Государственное издательство политической литературы).
Тейлор, Чарльз (i99^), «Пересечение целей: Спор между
либералами и коммунитаристами,» в: Современный
либерализм: Ролз, Берлин, Дворкин, Кимлика, Сэндел, Тейлор,
Уолдрон (Москва: Дом интеллектуальной книги,
Прогресс-Традиция).
Теннис, Фердинанд (2002), Общность и общество. Основные
понятия чистой социологии (Санкт-Петербург:
«Владимир Даль»).
Федералист (i993)» Политические эссе Александра Гамильтона,
Джеймса Мэдисона и Джона Джея (Москва: издательская
группа «Прогресс» —«Литера»).
Фергюсон, Адам (2θθθ), Опыт истории гражданского общества
(Москва: РОССПЭН).
Фуллер, Лон (2007), Мораль права (Москва: ИРИСЭН).
Фюстель Де Куланж, Нюма-Дени (2θΐο), Древний город:
религия, законы, институты Греции и Рима (Москва: Центр-
полиграф).
Хайек, Фридрих Август фон (i992)> Пагубная самонадеянность
(Москва: Издательство «Новости» при участии
издательства «Catallaxy»).
Хиршман, Альберт О. (2012), Страсти и интересы: политические
аргументы в пользу капитализма до его триумфа
(Москва: Издательство Института Гайдара).
473

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Эльстер, Юн (2012), «Рынок и форум: три разновидности
политической теории», Логос. № 3(87): 60-87.
Эрроу, Кеннет Дж. (2004), Коллективный выбор и
индивидуальные ценности (Москва: ГУ—-ВШЭ).
Abramson, Jeffrey (i994)> We, the Jury: The Jury System and the
Ideal of Democracy (New York: Basic Books).
Ackerman, Bruce (1991), We the People, i: Foundations (Cambridge,
Mass.: Harvard University Press).
Arendt, Hannah (1958), The Human Condition (Chicago:
University of Chicago Press).
(1973)» On Revolution (Harmondsworth: Pelican).
Arrow, Kenneth (1963), Social Choice and Individual Values, 2nd edn.
(New York: Wiley).
Atiyah, P.S. (1979), The Rise and Fall of Freedom of Contract
(Oxford: Oxford University Press).
Ayres, Ian, and Braithwaite, John (1992), Responsive Regulation
(New York: Oxford University Press).
Baier, Annette (1986), Trust and Antitrust', Ethics, 96: 231-60.
Bailyn, Bernard (1965), The Ideological Origins of the American
Revolution (Cambridge, Mass.: Harvard University Press).
Baldwin, Tom (1984), 'MacCallum and the Two Concepts of
Freedom', Ratio, 26: 125-42.
Ball, Terence (1993), 'Power', in Goodin and Pettit (1993).
Bardach, Eugene, and Kagan, Robert A. (1982), Going by the Book:
The Problem of Regulatory Unreasonableness (Philadelphia:
Temple University Press).
Baron, Hans (1966), The Crisis of the Early Italian Renaissance, 2nd
edn. (Princeton, NJ: Princeton University Press).
Barry, Brian (1965), Political Argument (London: Routledge).
(1995)» Justice as Impartiality (Oxford: Oxford University
Press).
Baumeister, Roy F., and Leary, Mark R. (1995), 'The Need to Belong:
Desire for Interpersonal Attachments as a Fundamental
Human Motivation', Psychological Bulletin, 117: 497-529.
Bentham, Jeremy (1843), 'Anarchical Fallacies', in The Works of
Jeremy Bemtham, ii, ed. J. Bowring (Edinburgh: W.Tait).
(1871), Theory of Legislation, 2nd edn. (London: Truebner).
Berlin, Isaiah (1958), Two Concepts of Liberty (Oxford: Oxford
University Press).
Berman, Harold J. (1983), Law and Revolution (Cambridge, Mass.:
Harvard University Press).
(1994), 'The Origins of Historical Jurisprudence: Coke, Seiden,
Hale', Yale Law Journal, 103: 1651-738.
Blackstone, William (1978), Commentaries on the Laws of England,
9th edn. (New York: Garland, facsimile of 1783 edn.).
Blau, Peter (1964), Exchange and Power in Social Life (New York:
Wiley).
Blom, Hans W (1995), Causality and Morality in Politics: The Rise of
474

БИБЛИОГРАФИЯ
Naturalism in Dutch Seventeenth-Century Political Thought
(The Hague: CIP-Gegevens Koninklijke Bibliotheek).
Bock, G., Skinner, Q., and Viroli, M. (eds.) (1990), Machiavelli and
Republicanism (Cambridge: Cambridge University Press).
Boswell, James (1970), Journal of a Trip to the Hebrides with
Samuel Johnson, (ed.) R.W. Chapman (Oxford: Oxford
University Press).
Bradshaw, Brendan (1991), 'Transalpine humanism' in J. H. Burns and
M. Goldie (eds.), The Cambridge History of Political Thought
(Cambridge: Cambridge University Press).
Braithwaite, John (1989), Crime, Shame and Reintegration
(Cambridge: Cambridge University Press).
(1993), 'Shame and Modernity', British Journal of
Criminology» ЗЗ: 1-18.
and Pettit, Philip (1990), Not Just Deserts: A Republican
Theory of Criminal Justice (Oxford: Oxford University Press).
Braithwaite, Valerie (forthcoming). 'Games of Engagement: Postures
within the Regulatory Committee', Law and Policy.
Bratman, Michael E. (1987), Intentions and Plans, and Practical
Reason (Cambridge, Mass.: Harvard University Press).
Brehm, Sharon S., and Brehm, Jack W. (1981), Psychological
Reactance: A Theory of Freedom and Control (New York:
Academic Press).
Brennan, Geoffrey (1996), 'Selection and the Currency of Reward', in
R. E. Goodin (ed.), The Theory of Institutional Design
(Cambridge: Cambridge University Press).
and Buchanan, James (1981), 'The Normative Purpose of
Economic «Science»: Rediscovery of an Eighteenth Century
Method', International Review of Law and Economics, 1: 155-66.
and Lomasky, Loren (1993), Democracy and Decision: The
Pure Theory of Electoral Preference (Oxford: Oxford
University Press).
and Pettit, Philip (1990), 'Unveiling the Vote', British Journal
of Political Science, 20: 311-33.
(1993), 'Hands Invisible and Intangible', Synthèse, 94:191-225.
Brien, Andrew (forthcoming), 'Regulating Virtue', Business and
Professional Ethics Journal, 16.
Buchanan, James (1975), The Limits of Liberty (Chicago: Chicago
University Press).
Burns, J.H., with Goldie, Mark (eds.) (1991), The Cambridge
History of Political Thought 1450-1700 (Cambridge: Cambridge
University Press).
Burtt, Shelley (1993), 'The Politics of Virtue Today: a Critique and a
Proposal', American Political Science Review, 87: 360-8.
Campbell, T.D. (1996), The Legal Theory of Ethical Positivism (Brook-
fields, Vt.: Dartmouth).
Caplow, Theodore (1994), Perverse Incentives: The Neglect of Social
Technology in the Public Sector (Westport, Conn.: Praeger).
Clegg, Stewart (1989), Frameworks of Power (London: Sage).
475

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Coady, CA. (1993), 'Dirty Hands,* in Goodin and Pettit (1993).
Cohen, G.A. (1993), 'Equality of What? On Welfare, Goods, and
Capabilities', in Nussbaum and Sen (1993).
Cohen, Joshua (1986), 'An Epistemic Conception of Democracy',
Ethics, 97: 26-38.
(1989), 'Deliberation and Democratic Legitimacy', in Hamlin
and Pettit (1989).
Cohen, Morris (1933), 'The Basis of Contract', Harvard Law Review,
4: 55З-92·
Coleman, James (1974), Power and the Structure of Society (New
York: Norton).
(1990), The Foundations of Social Theory (Cambridge, Mass.:
Harvard University Press).
Coleman, Jules, and Ferejohn, John (1986), 'Democracy and Social
Choice', Ethics, 97: 6-25.
Colish, Marcia L. (1971), 'The Idea of Liberty in Machiavelli', Journal
of the History of Ideas, 32: 323-50.
Connolly, William (1983), The Terms of Political Discourse, 2nd edn.
(Princeton, NJ: Princeton University Press).
Constant, Benjamin (1988), Political Writings, (ed.) B. Fontana
(Cambridge: Cambridge University Press).
Cornish, W.R., and Clark, G. de N. (1989), Law and Society in
England 1750-1950 (London: Sweet and Maxwell).
Crawford, Michael (1993), The Roman Republic, 2nd edn.
(Cambridge, Mass.: Harvard University Press).
D'Agostino, Fred (1996), Free Public Reason: Making it Up As We
Go (New York: Oxford University Press).
Dahl, Robert (1956), A Preface to Democratic Theory (Chicago:
University of Chicago Press).
Dicey, A. V. (i960), An Introduction to the Law of the Constitution,
(ed.) E.C.S. Wade, 10th edn. (London: Macmillan).
Dworkin, Gerald (1988), The Theory and Practice of Autonomy
(Cambridge: Cambridge University Press).
Dworkin, Ronald (1978), Taking Rights Seriously (London: Duckworth).
Elkin, Stephen L. (1987), City and Regime in the American Republic
(Chicago: Chicago University Press).
Elster, Jon (1983), Sour Grapes (Cambridge: Cambridge
University Press).
(1986), 'The Market and the Forum: Three Varieties of Political
Theory', in J. Elster and A. Hilland (eds.), Foundations of
Social Choice Theory (Cambridge: Cambridge University Press).
Ely, J.H. (1981), Democracy and Distrust: A Theory of Judicial Review
(Cambridge, Mass.: Harvard University Press).
Evans, Caleb (1775), British Constitutional Liberty. A Sermon
Preached in Broad-mead, Bristol, Nov 51775 (Bristol).
Feinberg, Joel (1972), Social Philosophy (Englewood Cliffs, NJ:
Prentice-Hall).
(1986), Harm to Others, i (Oxford: Oxford University Press).
476

БИБЛИОГРАФИЯ
Ferguson, Adam (1767), An Essay on the History of Civil Society (Ed-
inbourgh: Millar and Caddel; repr. New York: Garland, 1971).
Ferry, Luc, and Renaut, Alain (1985), Philosophie politique: des droits
de l'homme a l'idée républicaine (Paris: Presses Universitaires
Françaises).
Filmer, Sir Robert (1991), Patriarcha and Other Writings, (ed.)
J. P. Sommerville (Cambridge: Cambridge University Press).
Fink, Z.S. (1962), The Classical Republicans: An Essay in the Recovery
of a Pattern of Thought in Seventeenth Century England, 2nd
edn. (Evanston, 111.: Northwestern University Press).
Finley, Moses (1973), 'The Freedom of the Citizen in the Greek World',
in M. Finley (ed.), Democracy: Ancient and Modern (London:
Chatto and Windus).
Finn, Paul (1993), Abuse of Official Trust: Conflict of Interest and
Related Matters, Second Report on Integrity in Government
(Research School of Social Sciences, Australian National University).
Fishkin, James (1991), Democracy and Deliberation: New Directions
for Democratic Reform (New Haven, Conn.: Yale
University Press).
(i995)> 'Bringing Deliberation to Democracy: The British
Experiment', The Good Society, 5/3: 45-9.
Foner, Eric (1970), Free Soil, Free Labor, Free Men: The Ideology of
the Republican Party Before the Civil War (Oxford: Oxford
University Press).
Fontana, Biancamaria (ed.) (1994), The Invention of the Modern
Republic (Cambridge: Cambridge University Press).
Fraser, Nancy (1992), 'Rethinking the Public Sphere', in Craig
Calhoun (ed.), Habermas and the Public Sphere (Cambridge,
Mass.: MIT Press).
and Gordon, Linda (1994), Ά Genealogy of Dependency:
Tracing a Keyword of the U. S. Welfare State', Journal of Women
in Culture and Society, 19: 309-36.
Fuller, L.L. (1971), The Morality of Law (New Haven, Conn.: Yale
University Press).
Fustel de Coulanges, N.D. (1920), La Cite antique: étude sur le culte,
le droit, les institutiones de la Grèce et de Rome (Paris:
Hachette).
Gambetta, Diego (1988), 'Mafia: the Price of Distrust', in Gambet-
ta (ed.), Trust: Making and Breaking Cooperative Relations
(Oxford: Blackwell).
Gaus, G.F. (1983), The Modern Liberal Theory of Man (London:
Groom Helm).
(1990), Value and Justification: The Foundations of Liberal
Theory (New York: Cambridge University Press).
Gauthier, David (1986), Morals by Agreement (Oxford: Oxford
University Press).
Gellner, Ernest (1994), Conditions of Libery: Civil Society and Its
Rivals (London: Hamish Hamilton).
477

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Geuss, Raymond (1981), The Idea of Critical Theory (Cambridge:
Cambridge University Press).
Goodin, Robert (1984), Protecting the Vulnerable (Chicago:
University of Chicago Press).
Goodin, R.E. (1992a), Motivating Political Morality (Cambridge,
Mass.: Blackwell).
(1992b), Green Political Theory (Oxford: Polity).
and Pettit, P. (eds.) (1993), A Companion to Contemporary
Political Philosophy (Oxford: Blackwell).
Grabosky, Peter N. (1995), 'Counterproductive Regulation',
International Journal of the Sociology of Law, 23: 347-69.
Gray, John (1986), Hayek on Liberty, 2nd edn. (Oxford: Oxford
University Press).
Guarini, E.E (1990), 'Machiavelli and the Crisis of the Italian
Republics', in Bock et al. (1990).
Gwyn, William B. (1965), The Meaning of the Separation of Powers
(The Hague: Nijhoff).
Haakonssen, Knud (1991), 'From Natural Law to the Rights of Man:
A European Perspective on American Debates', in Lacey and
Haakonssen (1991).
(1994), 'Introduction', in Hume (1994).
(i995)» Moral Philosophy and Natural Law: From Hugo Gro-
tius to the Scottish Enlightenment (Cambridge: Cambridge
University Press).
Habermas, Juergen (1989), Habermas on Society and Politics: A
Reader, (ed.) S. Seidman (Boston: Beacon Press).
(1990), Moral Consciousness and Communicative Action, tr.
C.Lenhardt and S.W.Nicolsen (Cambridge: Polity).
(1994), 'Three Normative Models of Democracy',
Constellations, 1: 1-10.
(1995), Between Facts and Norms: Contributions to a
Discourse Theory of Law and Democracy, tr. W. Rehg (Cambridge,
Mass.: MIT Press).
Hamlin, Alan, and Pettit, Philip (eds.) (1989), The Good Polity
(Oxford: Blackwell).
Hardin, Russell (1992), 'The Street-Level Epistemology of Trust',
Politics and Society, 21: 505-29.
Harrington, James (1992), The Commonwealth of Oceana and A
System of Politics, (ed.) J.G.A. Pocock (Cambridge: Cambridge
University Press).
Hart, H.L.A. (1982), Essay on Bentham (Oxford: Oxford
University Press).
Hayek, F.A. (1978), New Studies in Philosophy, Politics, Economics
and the History of Ideas (London: Routledge).
(1988), The Fatal Conceit: The Errors of Socialism, (ed.)
WW. Bartley III (Chicago: University of Chicago Press).
Hey, Richard (1776), Observations on the Nature of Civil Liberty and
the Principles of Government (London).
478

БИБЛИОГРАФИЯ
Hill, Bridget (1986), The First English Feminist: Reflections upon
Marriage and other writings by Mary Astell (Aldershot: Gower).
Hindess, Barry (1996), Discourses of Power (Oxford: Blackwell).
Hirschman, Albert O. (1977), The Passions and the Interests: Political
Arguments for Capitalism before Its Triumph (Princeton, NJ:
Princeton University Press).
(1984), 'Against Parsimony: Three Ways of Complicating Some
Categories of Economic Discourse', American Economic
Review Proceedings, 74: 88-96.
Hobbes, Thomas (1968), Leviathan, (ed.) C.B. MacPherson (Har-
mondsworth: Penguin).
Holmes, Stephen (1988), 'Gag Rules or the Politics of Omission', in
J. Elster and R. Slagstad (eds.), Constitutionalism and
Democracy (Cambridge: Cambridge University Press).
(1989), 'The Permanent Structure of Antiliberal Thought', in
Rosenblum (1989).
(1995), Passions and Constraint: On the Theory of Liberal
Democracy (Chicago: University of Chicago Press).
Homans, George (1961), Social Behavior: Its Elementary Forms (New
York: Harcourt, Brace, & World).
Horowitz, Morton J. (1977), The Transformation of American Law
1780-1860 (Cambridge, Mass.: Harvard University Press).
Hume, David (1994), Political Essays, (ed.) K.Haakonssen
(Cambridge: Cambridge University Press).
Hutton, Will (1995), The State We're In (London: Cape).
Ingram, Attracta (1994), A Political Theory of Rights (Oxford:
Oxford University Press).
Jackson, Frank, and Pettit, Philip (1995), 'Moral Functionalism and
Moral Motivation', Philosophical Quarterly, 45: 20-40.
James, Susan (1992), "The Good-enough citizen: Citizenship and
Independence', in Gisela Bock and Susan James (eds.), Beyond
Equality and Difference: Citizenship, Feminist Politics and
Female Subjectivity (London: Routledge).
Karstedt-Henke, Susanne (1991), 'Risks of Being Detected,
Chances of Getting Away', in J.Junger-Tas, L. Boedermaker, and
P. van der Laan (eds.), The Future of the Juvenile Justice
System (Leuven: Acco).
Kelly, Donald R. (1991), 'Law', in Burns and Goldie (1991).
Kelman, H.C. (1958), 'Compliance, Identification and
Internalization: Three Processes of Attitude Change', Journal of Conflict
Resolution, 2: 51-60.
Kelman, Mark (1987), A Guide to Critical Legal Studies (Cambridge,
Mass.: Harvard University Press).
Kinder, D.R., and Kiewiet, D.R. (1979), 'Economic Discontent and
Political Behavior: The Role of Personal Grievances and
Collective Economic Judgements in Congressional Voting',
American Journal of Political Science, 23: 495-527.
(1981), 'Sociotropic Politics: The American Case', British
Journal of Political Science, 11: 129-61.
479

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Korsgaard, Christine (1993), 'Commentary on Cohen and Sen, in
Nussbaum and Sen (1993).
Kriegel, Blandine (1995), The State and the Rule of Law, tr. M.A. LePain
and J.C.Cohen (Princeton, NJ: Princeton University Press).
Krygier, Martin (1990), 'Marxism and the Rule of Law: Reflections
After the Collapse of Communism', Law and Social Inquiry,
15: 633-63.
Kukathas, Chandran (1989), Hayek and Modern Liberalism (Oxford:
Oxford University Press).
Kumar, Krishan (1993), 'Civil Society: An Inquiry into the
Usefulness of an Historical Term', British Journal of Sociology, 44:
375-95·
Kymlicka, Will (1995), Multicultural Citizenship (Oxford: Oxford
University Press).
Lacey, M.J., and Haakonssen, Knud (eds.) (1991), A Culture of Rights:
The Bill of Rights in Philosophy, Politics and Law, 1791 and
1991 (Cambridge: Cambridge University Press).
Larmore, Charles (1987), Patterns of Moral Complexity (New York:
Cambridge University Press).
(1993), Modernité et morale (Paris: Presses Universitaires de
France).
Le Grand, Julian (1996), 'Knights, Knaves or Pawns? Human
Behaviour and Social Policy', Journal of Social Policy, 26.
Levin, Michael (1984), 'Negative Liberty', Social Philosophy and
Policy, 2: 84-100.
Lewis, David (1969), Convention (Cambridge, Mass: Harvard
University Press).
Lind, E.Allen, and Tyler, Tom R. (1988), The Social Psychology of
Procedural Justice (New York: Plenum).
Lind, John (1778), Three Letters to Dr. Price (London: T. Payne).
Locke, John (1965), Two Treatises of Government, (ed.) Peter Laslett
(New York: Mentor).
(1975)» An Essay Concerning Human Understanding, (ed.)
P. H. Nidditch (Oxford: Oxford University Press).
Long, Douglas C. (1977), Bentham on Liberty (Toronto: University
of Toronto Press).
Lukes, Steven (1974), Power: A Radical View (London: Macmillan).
(1992), 'Power' in L. C. Becker and С. В. Becker (eds.),
Encyclopedia of Ethics (New York: Garland).
Lyons, David (1982), 'Utility and Rights', Nomos, 24: 107-38.
MacCallum, Gerald С (1967), 'Negative and Positive Freedom',
Philosophical Review, 74: 312-34.
McCloskey, H.J. (1963), Ά Note on Utilitarian Punishment', Mind,
72: 599·
McCubbins, M.D., and Schwartz, T. (1984), 'Congressional Oversight
Overlooked: Police Patrols vs Fire Alarms', American Journal
of Political Science, 28: 165-79.
MacDonagh, Oliver (1958), 'The 19th Century Revolution in
Government: A Reappraisal', Historical Journal, 1: 52-67.
480

БИБЛИОГРАФИЯ
(1980), 'Pre-transformations: Victorian Britain', in E. Kamen-
ka and A. Erh-Soon Tay (eds.), Law and Social Control
(London: Edward Arnold).
Machan, Tibor R., and Rasmussen, Douglas R. (1995), Liberty for the
21th Century: Contemporary Libertarian Thought (Lanham,
Md.: Rowman and Littlefield).
Machiavelli, Niccolo (1965), The Complete Works and Others, tr.
Allen Gilbert (3 vols., Durham, NC: Duke University Press).
Maclntyre, Alasdair (1987), After Virtue, 2nd edn. (London:
Duckworth).
(1994)» Ά Partial Response to My Critics', in John Horton and
Susan Mendus (eds.), After Maclntyre (Cambridge: Polity).
McLean, Iain (1987), Public Choice: An Introduction (Oxford: Black-
well).
Madison, James, Hamilton, Alexander, and Jay, John (1987), The
Federalist Papers, (ed.) Isaac Kramnik (Harmondsworth: Penguin).
Maitland, F.W. (1981), Ά Historical Sketch of Liberty and Equality', in
Collected Papers, i, (ed.) H.A.L. Fisher (Buffalo, NY: W. S. Hein).
Majone, Giandomenico (1996), 'Regulatory Legitimacy', in Majone
(ed.), Regulating Europe (London: Routledge).
Mandeville, Bernard (1731), Free Thoughts on Religion, the Church
and National Happiness, 3rd edn. (London).
(1924), The Fable of the Bees, or Private Vices, Public Benefits,
(ed.) F. B. Kaye (Oxford: Oxford University Press).
Manent, Pierre (1987), Histoire intellectuelle du libéralisme: dix
leçons (Paris: Calmann-Lévy).
Manin, Bernard (1994), 'Checks, Balances and Boundaries: The
Separation of Powers in the Constitutional Debate of 1787', in
Fontana (1994).
Mansbridge, Jane, and Okin, Susan Möller (1993), 'Feminism', in
Goodin and Pettit (1993).
Marx, Karl (1970), Capital: A Critique of Political Economy, i, tr. from
the 3rd German edn. (London: Lawrence and Wishart).
Meyerson, Denise (1991), False Consciousness (Oxford: Oxford
University Press).
Michelman, Frank (1986), 'The Supreme Court 1985 Term', Harvard
Law Review, 100: 4-77.
Mill, J.S. (1969), Essays on Ethics, Religion and Society, vol. χ of
Collected Works (London: Routledge).
(1970), 'The Subjection of Women', in A.S.Rossi (ed.), Essays
on Sex Equality (Chicago: University of Chicago Press).
(1977) Essays on Politics and Society, vol. xviii of Collected
Works, (London: Routledge).
Miller, David (1990), Market, State and Community (Oxford:
Oxford University Press).
(1995)» On Nationality (Oxford: Oxford University Press).
Montesquieu, Charles de Secondât (1989), The Spirit of the Laws, tr.
and (ed.) A.M.Cohler, B.C.Miller, and H.S.Stone
(Cambridge: Cambridge University Press).
481

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Morange, Jean (1979), Les Libertés politiques (Paris: Presses
Universitaires de France).
Nicolet, Claude (1982), L'Idée républicaine en France (1789-1924)
(Paris: Gallimard).
Nippel, Wilfried (1994), 'Ancient and Modem Republicanism', in
Fontana (1994).
Nozick, Robert (i974)» Anarchy, State, and Utopia (New York:
Basic Books).
Nussbaum, Martha С, and Sen, Amartya (eds.) (1993), The Quality
of Life (Oxford: Oxford University Press).
Oldfield, Adrian (1990), Citizenship and Community: Civic
Republicanism and the Modern World (London: Routledge).
O'Leary-Hawthorne, John, and Pettit, Philip (1996), 'Strategies for
Free-Will Compatibilists', Analysis, 56: 191-201.
Pagden, Anthony (ed.) (1987), The Languages of Political Theory
in Early Modern Europe (Cambridge: Cambridge
University Press).
Paine, Tom (1989), Political Writings, (ed.) Bruce Kuklick
(Cambridge: Cambridge University Press).
Paley, William (1825), The Principles of Moral and Political
Philosophy, vol. iv of Collected Works (London: C. and J. Rivington).
Parfît, Derek (1984), Reasons and Persons (Oxford: Oxford
University Press).
Pasquino, Pasquale (1994), The Constitutional Republicanism of
Emmanuel Sieves', in Fontana (1994).
0996)> 'Popular Sovereignty: What Does It Mean?',
mimeo, CREA, École Polytechnique, Paris.
(forthcoming), 'Political Theory, Order and Threat', Nomos.
Passmore, John (1993), 'Environmentalism', in Goodin and Pettit (1993).
Pateman, Carole (1988), The Sexual Contract (Oxford: Polity).
Patten, Alan (1996), 'The Republican Critique of Liberalism', British
Journal of Political Science, 26: 25-44.
Paterson, A.B. (1921), The Collected Verse of A. B. Paterson (Sydney:
Angus and Robertson).
Patterson, Orlando (1991), Freedom in the Making of Western
Culture (New York: Basic Books).
Patton, Paul (1994), 'Metamorpho-logic: Bodies and Powers in A
Thousand Plateaus', Journal of the British Society for
Phenomenology, 25: 157-69.
Pettit, Philip (1982), 'Habermas on Truth and Justice', in G.H.R.
Parkinson (ed.), Marx and Marxisms (Cambridge: Cambridge
University Press).
(1986), 'Free Riding and Foul Dealing', Journal of
Philosophy, 83: 361-79.
(1989a), 'The Freedom of the City: A Republican Ideal', in
Hamlin and Pettit (1989).
(1989b), Ά Definition of Negative Liberty'. Ratio, n.s. 2:153-68.
(1990), 'Virtus Normativa: A Rational Choice Perspective',
Ethics, 100: 725-55.
482

БИБЛИОГРАФИЯ
(1991)» 'Consequentialism', in P.Singer (ed.), A Companion to
Ethics (Oxford: Blackwell).
(1992)» 'Instituting a Research Ethic: Chilling and Cautionary
Tales', Bioethics, 6: 89-112.
(1993a), The Common Mind: An Essay on Psychology, Society
and Politics (New York: Oxford University Press).
(1993b), 'Negative Liberty, Liberal and Republican , European
Journal of Philosophy, 1: 15-38.
(1993c), 'Liberalism and Republicanism', Australasian Journal
of Political Science, 28 (special issue on Australia's
Republican Question): 162-89.
(1994a), Review of John Rawls, Political Liberalism, Journal of
Philosophy, 91: 215-20.
(1994b), "The Enfranchisement of Silence: An Argument for
Freedom of Speech', in Tom Campbell and Wojciech Sadurski
(eds.), Freedom of Communication (Aldershot: Dartmouth).
(1994c), 'Liberal/Communitarian: Maclntyre's Mesmeric
Dichotomy', in John Horton and Susan Mendus (eds.), After
Maclntyre: Critical Perspectives on the Work of Alasdair Mac-
Intyre (Cambridge: Polity Press).
(1995a), 'The Cunning of Trust', Philosophy and Public
Affairs, 24: 202-25.
(1995b), 'The Economic Mind: Homo Economicus as Virtual
Reality', Monist, 78: 308-29.
(1996a), 'Freedom as Antipower', Ethics, 106: 576-604.
(1996b), institutional Design and Rational Choice', in
R. E. Goodin (ed.), The Theory of Institutional Design
(Cambridge: Cambridge University Press).
(1996c), Our Republican Heritage', Eureka Street, 6/6.
(1997), 'The Consequentialist Perspective on Ethics', in Mar-
cia Baron, Philip Pettit, and Michael Slote, Consequentialism,
Kantianism, Virtue Ethics (Oxford: Blackwell).
(forthcoming), Republican Theory and Criminal Punishment',
Utilitas.
and Smith, Michael (1990), 'Backgrounding Desire',
Philosophical Review, 99: 565-92.
(1996), 'Freedom in Thought and Action', Journal of
Philosophy, 93·
with Braithwaite, John (1993), 'Not Just Deserts, Even in
Sentencing', Current Issues in Criminal Justice, 4: 225-39.
(1994), 'The Three Rs of Republican Sentencing', Current
Issues in Criminal Justice, 5: 318-25.
Phillips, Anne (1995), The Politics of Presence (Oxford: Oxford
University Press).
Philp, Mark (1985), 'Power', in A. Kuper and J. Kuper (eds.),
Encyclopedia of the Social Sciences (London: Routledge).
(1996), 'Republicanism and Liberalism: On Leadership and
Political Order', Democratization, 3.
483

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Pitkin, Hanna (1988), 'Are Freedom and Liberty Twins?* Political
Theory, 16: 523-52.
Pocock, J.G.A. (1975), The Machiavellian Moment: Florentine
Political Theory and the Atlantic Republican Tradition
(Princeton, NJ: Princeton University Press).
(ed.) (1977), The Political Works of James Harrington
(Cambridge: Cambridge University Press).
(1987), The Ancient Constitution and the Feudal Law: A
Reissue (Cambridge: Cambridge University Press).
Postema, Gerald (1995), 'Public Practical Reason: An Archaeology',
Social Philosophy and Policy, 12: 43-86.
Price, Richard (1991), Political Writings, (ed.) D.O.Thomas
(Cambridge: Cambridge University Press).
Priestley, Joseph (1993), Political Writings, (ed.) P. N. Miller
(Cambridge: Cambridge University Press).
Putnam, Robert D. (1993), Making Democracy Work: Civic Traditions
in Modern Italy (Princeton, NJ: Princeton University Press).
Raab, Felix (1965), The English Face of Machiavelli: A Changing
Interpretation 1500-1700 (London: Routledge).
Rahe, Paul Anthony (1992), Republics, Ancient and Modern:
Classical Republicanism and the American Revolution (Chicago:
University of Chicago Press).
Ransom, R.L., and Sutch, Richard (1977), One Kind of Freedom
(Cambridge: Cambridge University Press).
Raz, Joseph (1986), The Morality of Freedom (Oxford: Oxford
University Press).
Rawls, John (1971), A Theory of Justice (Oxford: Oxford
University Press).
(1993)» Political Liberalism (New York: Columbia
University Press).
Reid, John Phillip (1988), The Concept of Liberty in the Age of the
American Revolution (Chicago: Chicago University Press).
Rials, Stephane (1983), Textes politiques français (Paris: Presses
Universitaires de France).
Riker, William (1982), Liberalism Against Populism (San Francisco:
WH. Freeman).
Robbins, Caroline (1959), The Eighteenth Century Commonwealh-
man (Cambridge, Mass.: Harvard University Press).
Rosenblum, Nancy L. (ed.) (1989), Liberalism and the Moral Life
(Cambridge, Mass.: Harvard University Press).
Rubenstein, Nicolai (1991), 'Italian Political Thought 1450-1530', in
Burns and Goldie (1991).
Ryan, Alan (1993), 'Liberalism', in Goodin and Pettit (1993).
Sandel, Michael (1984), Liberalism and Its Critics (Oxford: Blackwell).
Scanion, T.M. (1982), 'Contractualism and Utilitarianism', in A. Sen
and B.Williams (eds.), Utilitarianism and Beyond
(Cambridge: Cambridge University Press).
Schauer, Frederick (1991), Playing by the Rules (Oxford: Oxford
University Press).
484

БИБЛИОГРАФИЯ
Selznick, Philip (1992), The Moral Commonwealth: Social Theory
and the Promise of Community (Berkeley, Calif.: University
of California Press).
Sen, Amartya (1983), 'Poor, Relatively Speaking*, Oxford
Economic Papers, 35: 153-68.
0985)> Commodities and Capabilities (Amsterdam: North-
Holland).
Shapiro, Ian (1990), Political Criticism (Berkeley, Calif.: University
of California Press).
Shklar, Judith (1989), 'The Liberalism of Fear*, in Rosenblum (1989).
Skinner, Quentin (1974), 'The Principles and Practice of Opposition:
The Case of Bolingbroke versus Walpole', in Neil McKendrick
(ed.), Historical Perspectives: Studies in English Thought and
Society in Honour of J. H. Plumb (London: Europa).
(1978), The Foundations of Modern Political Thought (2 vols.,
Cambridge: Cambridge University Press).
(1983), 'Machiavellion the Maintenance of Liberty', Politics, 18:3-15.
(1984), 'The Idea of Negative Liberty', in R. Rorty, J. B.
Schneewind, and Q. Skinner (eds.), Philosophy in History
(Cambridge: Cambridge University Press (1984).
(1990a), 'Thomas Hobbes on the Proper Signification of
Liberty', Transactions of the Royal Historical Society, 40: 121-51.
(1990b), 'Pre-Humanist Origins of Republican Ideas', Bock
et al. (1990).
(1996), Reason and Rhetoric in the Philosophy of Hobbes
(Cambridge: Cambridge University Press).
Smith, Adam (1976), An Inquiry into the Nature and Causes of the
Wealth of Nations (ed.) R.H.Campbell, A. S. Skinner, and
W. B.Todd (Oxford: Oxford University Press).
(1982), The Theory of the Moral Sentiments, (ed.) D. D.
Raphael and A.L. McFie (Indianapolis: Liberty Classics).
Spinoza, Benedict de (1951), A Theologico-Political Treatise and A
Political Treatise, tr. R.H.M. Elwes (New York: Dover).
Spitz, Jean-Fabien (1994), 'The Concept of Liberty in «A Theory of
Justice» and Its Republican Version', Ratio Juris, 7: 331-47.
(1995a), La Liberté politique (Paris: Presses Universitaires de
France).
(1995b), 'Le Républicanisme, une troisième voie entre
libéralisme et communautarianisme', Le Banquet, 7/2: 215-38.
Springborg, Patricia (1995), 'Mary Astell (1666-1731), Critic of Locke',
American Political Science Review, 89: 621-33.
Stigler, George (1971), 'The Theory of Economie Regulation', Bell
Journal of Economies and Management Science, 2: 3-21.
Stoljar, SJ. (1975), A History of Contract at Common Law
(Canberra: Australian National University Press).
Sugden, Robert (1996), 'The Metric of Opportunity', mimeo, Faculty
of Social Sciences, University of East Anglia, Norwich.
Sunstein, Cass R. (1990a), After the Rights Revolution: Reconceiv-
485

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ing the Regulatory State (Cambridge, Mass.: Harvard
University Press).
(1990b), 'Paradoxes of the Regulatory State', University of
Chicago Law Review, 57: 407-41.
(1993a), The Partial Constitution (Cambridge, Mass.: Harvard
University Press).
(1993b), Democracy and the Problem of Free Speech (New
York: Free Press).
(i993c)' *The Enduring Legacy of Republicanism*, in S. E. Elkin
and K. E. Soltan (eds.), A New Constitutionalism: Desighing
Political Institutions for a Good Society (Chicago:
University of Chicago Press).
Swanton, Christine (1992), Freedom: A Coherence Theory
(Indianapolis: Hackett).
Sydney, Algernon (1990), Discourses Concerning Government, (ed.)
T.G.West (Indianapolis: Liberty Classics).
(1996), Court Maxims, (ed.) H. W. Blom, E. H. Müller, and
Ronald Janse (Cambridge: Cambridge University Press).
Sylvan, Richard (1984-5), Ά Critique of Deep Ecology', Radical
Philosophy, 40: 2-12; 41: 10-22.
Taylor, Charles (1985), Philosophy and the Human Sciences
(Cambridge: Cambridge University Press).
(1989), 'Cross-Purposes: The Liberal-Communitarian Debate',
in Rosenblum (1989).
(i995)> Philosophical Arguments (Cambridge, Mass.: Harvard
University Press).
Taylor, Michael (1987), The Possibility of Cooperation (Cambridge-
Cambridge University Press).
Ten, C.L. (1993), 'Constitutionalism and the Rule of Law', in Goo-
din and Pettit (1993).
Thompson, E.R (1975), Whigs and Hunters: The Origin of the Black
Act (London: Allen Lane).
Thompson, William (1970), Appeal of One Half of the Human Race,
Women, Against the Pretensions of the Other Half, Men, to
Retain Them in Political, and Thence in Civil and Domestic
Slavery (New York: Source Book Press).
ToennieSjF. (1887), Community and Society (New York: Harper and Row).
Trenchard, John, and Gordon, Thomas (1971), Cato's Letters, 6th edn.
(1755) (New York: Da Capo).
Truman, D. (1951), The Government Process (New York: Knopf).
Tuck, Richard (1979), Natural Rights Theories: Their Origin and
Development (Cambridge: Cambridge University Press).
(1989), Hobbes (Oxford: Oxford University Press).
(1993)» Philosophy and Government 1572-1651 (Oxford:
Oxford University Press).
Tucker, Abraham (1834), The Light of Nature Pursued, (ed.) John
Mildman (2 vols., London: T.Tegg and Son).
Tully, James (1993), 'Placing the Two Treatises', in Nickolas Phillip-
486

БИБЛИОГРАФИЯ
son and Quentin Skinner (eds.), Political Discourse in
Early Modern Britain (Cambridge: Cambridge University Press).
Turner, J.C. (1987), Rediscovering the Social Group: A
Self-categorization Theory (Oxford: Blackwell).
Tyler, Tom R. (1990), Why People Obey the Law (New Haven, Conn.:
Yale University Press).
(1992), Ά Relational Model of Authority in Groups*, Advances
in Experimental Social Psychology, 25: 115-91.
and Mitchell, G. (1994), 'Legitimacy and the Empowerment of
Discretionary Legal Authority: The United States Supreme
Court and Abortion Rights', Duke Law Journal, 43: 703-815.
Van Parijs, Philippe (1995), Real Freedom for All (Oxford: Oxford
University Press).
Vile, M.J.C. (1967), Constitutionalism and the Separation of Powers
(Oxford: Oxford University Press).
Viroli, Maurizio (1990), 'Machiavelli and the Republican Idea of
Polities', Bock et al. (1990).
(1992), From Politics to Reason of State: The Acquisition and
Transformation of the Language of Politics 1250-1600
(Cambridge: Cambridge University Press).
(1995), For Love of Country (Oxford: Oxford University Press).
Waldron, Jeremy (1989), 'The Rule of Law in Contemporary Liberal
Theory', Ratio Juris, 2: 79-96.
(1993), Liberal Rights: Collected Papers 1981-91 (Cambridge:
Cambridge University Press).
Wartenberg, Thomas E. (1990), The Forms of Power: From Domination
to Transformation (Philadelphia: Temple University Press).
Weber, Max (1978), Economy and Society, (ed.) G.Roth and C.Wit-
tich (Berkeley, Calif.: University of California Press).
Weinstein, W.L. (1965), 'The Concept of Liberty in
Nineteenth-Century Political Thought', Political Studies, 13: 156-7.
Weintraub, Jeff (1988), Freedom and Community: The Republican
Virtue Tradition and the Sociology of Liberty (MS).
West, David (1990), Authenticity and Empowerment (Brighton:
Harvester).
White, Morton (1987), Philosophy, The Federalist, and the
Constitution (New York: Oxford University Press).
Winch, Donald (1978), Adam Smith's Politics: An Essay in
Historiographie Revision (Cambridge: Cambridge University Press).
Wirszubski, C. (1968), Libertas as a Political Idea at Rome (Oxford:
Oxford University Press).
Wollstonecraft, Mary (1982), A Vindication of the Rights of Women,
(ed.) Ulrich H. Hardt (New York: Whitston).
Worden, Blair (1991),'English Republicanism', in Burns and Goldie (1991).
Young, I.M. (1990), Justice and the Politics of Difference
(Princeton, NJ: Princeton University Press).
Zuckert, Michael P. (1994), Natural Rights and the New
Republicanism (Princeton, NJ: Princeton University Press).

Научное издание
Филип Петтит
РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Теория свободы
и государственного
правления
Главный редактор издательства Валерий Анашвили
Научный редактор издательства Артем Смирнов
Выпускающий редактор Елена Попова
Корректор Наталия Гуковская
Дизайн обложки Ирина Драгунская
Дизайн и верстка Сергей Зиновьев
Издательство Института Гайдара
125009, Москва, Газетный пер., Д-3~5> стРл
Подписано в печать 02.09.2016.
Тираж 1000 экз. Формат 60x90/16
Отпечатано в филиале «Чеховский печатный двор»
АО «Первая образцовая типография»
www.chpd.ru. Факс (496) 726-54-ю, (495)988-63-87
142300, Московская обл., г. Чехов,
ул. Полиграфистов, ι