_ ШНЫ
Л ИСТОРИИВек IV—III до н. э.В. БеккерХАРИКЛИсторическая повесть
Г. ЭбереАРАХНЕЯИсторический романМОСКВА«ТЕРРА» — «TERRA»
1995
ББК 84.4Г
Б42Составитель Г. КожевниковБеккер В. Харикл: Историческая повесть / Пер. с нем.Б42 Эбере Г. Арахнея: Исторический роман / Пер. с нем. —
М.: ТЕРРА, 1995. — 400 с. — (Тайны истории в романах,
повестях и документах).ISBN 5-300-00061-2Книга рассказывает о жизни древних греков IV—III веков до н. э. В
сочинении немецкого историка В. Беккера действие происходит в Гре¬
ции IV века до н. э., во времена македонского владычества. В центре
повествования — жизнь, приключения и любовь молодого грека Харик¬
ла. Исторический роман Г. Эберса, немецкого египтолога и романиста,
вводит читателя в мир эллинистического Египта III века до н. э. Жизнь,
творчество и невероятные приключения скульптора Гермона описаны
с высокой степенью исторической достоверности.Оба произведения обладают большой фактологической информа¬
тивностью, написаны в занимательной художественной форме и пред¬
ставляют несомненный интерес для массового читателя, увлекающего¬
ся историей.Б	Без объявл.ISBN 5-300-00061-2ББК 84.4Г©Издательский центр «ТЕРРА», 1995
В. БеккерХАРИКЛ
ГЛАВА ПЕРВАЯДрузьяБлиз развалин Микен, этого древнейшего свидетеля ве¬
личия Греции во времена царей, еще и ныне, словно ис¬
полин, идущего навстречу четвертому тысячелетию своего
существования, вьется по направлению к северу, меж кру¬
тых утесов, узкая дорога, ведущая к той возвышенности,
на которой, по всей вероятности, лежала Клеона, малень¬
кий, но не без похвалы упоминаемый Гомером городок. В
древности эта узкая дорога была предназначена для колес¬
ниц; теперь же она в таком состоянии, что по ней еле
возможно проехать и верхом. Вдоль западной стены гор
сквозь густой кустарник пробирается с севера ручей. От¬
весные скалы прорезаны многочисленными ущельями и пе¬
щерами. Предание еще и теперь, как и во времена
Павзания, указывает на одну из них как на убежище Не-
мейского льва1. Вся местность представляет собою вид из¬
резанного в разных направлениях горного хребта. По ту
сторону его западных высот виднеются колонны храма
Юпитера, указывающие на место, где прежде стоял город
Немея; а в двух часах пути к югу от Микен существует
и доныне в обновленном виде древний Аргос.В последнем месяце сто одиннадцатой олимпиады2 ехал
по этой дороге молодой человек, который, казалось, только
вышел из детского возраста. Он сидел на коне темной ма¬
сти, который хотя и не имел клейма, доказывающего его1	В лесах и на полях Арголиды производил страшные опустошения
Немейский лев, который не боялся ни стрел, ни копий. По приказанию
Эврисфея Геракл (Геркулес) умертвил этого льва. Охватив его шею
руками, он повалил чудовище на землю и задушил. Затем, содрав с него
шкуру, надел ее на себя. С тех пор Геракла стали изображать постоянно
в этой одежде.2	Олимпиадой назывался промежуток времени в четыре года, по
прошествии которых возобновлялись Олимпийские игры. Началом
счисления по олимпиадам считают обыкновенно 776 г. до P. X. Таким
образом, 111-я олимпиада соответствовала 336—332 гг. до P. X.5
происхождение от одной из знаменитых пород, но тем не
менее, по силе и отваге своей, вполне соответствовал бла¬
городной осанке своего хозяина. Сам юноша, несмотря на
свои широкие плечи и грудь, был скорее стройного и неж¬
ного, нежели крепкого и сильного, телосложения. Его слег¬
ка загорелая шея подымалась смело и гордо, но подчас
взгляд его голубых, полных жизни глаз принимал томное
выражение. Целая волна белокурых кудрей выбивалась
из-под широких полей его темной дорожной шляпы, а под¬
бородок и щеки были покрыты нежным пухом пробиваю¬
щейся бороды. Все в нем, как благородная осанка, так и
тонкие черты лица, изобличало юношу благородного про¬
исхождения, получившего хорошее воспитание.За ним следовал раб, который казался годами десятью
старше своего господина. Он бодро шел за лошадью, но капли
пота, катившиеся по его лбу, доказывали, что узел на его
плечах, в котором он нес одеяла для ночного ложа и необхо¬
димую в дороге посуду, был ношею не легкою в знойный день
месяца Скирофориона1.Оба путешественника дошли до поворота восточной сте¬
ны гор, образовавшего здесь небольшой полукруг, зеленый
ковер которого был окаймлен густыми зарослями цветущих
мирт и олеандров, среди которых кое-где, как бы в защиту
их, протягивал остролистник свои, словно оружие, острые
и блестящие листья, а у подошвы скал, меж скатившихся
камней, роскошные папоротники раскрывали свои светло-
зеленые веера, алые же ягоды ежовки вперемежку с жел¬
тыми мутовками цветов шалфея прикрывали бедно, но
живописно голые утесы.Всадник остановил свою лошадь и, обратясь к рабу,
сказал:ХВот названия греческих месяцев с указанием, каким месяцам нашегокалендаря они соответствуют
Гекатомбеон 1 -ечислоегосоответствовало6 июляМетагеитнион»»»»4 августаБоэдромион»»»»5 сентябряПюанепсион»»»»2 октябряМэмактерион»»»»1 ноябряПосидэон»»»»30 ноябряГамелион»»»»30 декабряАнтестерион»»»»28 январяЭлафеболион»»»»27 февраляМунихион»»»»27 мартаТрагелион»»»»27 апреляСкирофорион»»»»27 маяКалендарь этот был введен в Афинах около 330 г до Р X6
—	Ман, который теперь может быть час?—	По крайней мере час, когда все собираются на рын¬
ке, — отвечал тот.—	Так остановимся здесь, вряд ли мы найдем место
более приятное для завтрака: выступ утеса защищает нас
от жгучих лучей солнца; эти поросшие мхом обломки скал,
кажется, нарочно созданы для отдохновения путника, а
там, повыше, -бьет из скалы ключ, который даст нам све¬
жую воду.С этими словами всадник спрыгнул с коня, отер ему тра¬
вою шею и спину и разнуздал его, чтобы он мог поесть густой
травы, росшей по обеим сторонам дороги и которой он уже
полакомился мимоходом. Между тем Ман снял с плеч узел и
достал из него хлеб, сицилийский сыр и сухие фиги, к кото¬
рым прибавил несколько свежих, сорванных им по дороге;
для себя же отложил чесноку и луку. Маленький мех с мен-
дейским вином, данным на дорогу гостеприимным хозяином,
у которого они останавливались в Аргосе, и серебряная чаша
завершали приготовления к этому скромному завтраку, луч¬
шей приправой к которому служил приобретенный дорогой
аппетит. Затем Ман поднялся к ключу, бившему сильной
струею из скалы, и принес оттуда полную глиняную кружку
холодной воды, которая как нельзя лучше освежила согрев¬
шееся от дневного жара вино.В то время как молодой человек, уже окончивший свой
завтрак, спокойно отдыхал на покрытой мхом каменной пли¬
те, другой путешественник обогнул утес, направляясь к ме¬
сту, которое, по-видимому, было знакомо ему ранее. Он шел
пешком и без провожатого; его одежда, хотя и приличная, не
изобличала, однако же, большого достатка; но вся его фигу¬
ра, полная силы и отваги, гармонировала как нельзя лучше
с гибкостью и ловкостью его членов, чего можно было достиг¬
нуть только в школе гимнаста. Безупречному телосложению
соответствовало и выражение прекрасного мужественного
лица. Живые черные глаза и высокий лоб, оттененный гус¬
тыми черными кудрями, изобличали столько же проница¬
тельности, ума и тонкой наблюдательности, сколько тонко
очерченный рот — добродушия, хотя и не без некоторой при¬
меси хитрости. Всего удачнее можно было бы сравнить его с
изображением Гермеса в первом цвете наступающей возму¬
жалости. Он нимало не смутился и не рассердился, когда уви¬
дел, что место уже занято. Приветливо кланяясь, он подошел
к прибывшему раньше, а тот, с своей стороны, ответив не ме¬
нее приветливо на поклон, пригласил его занять место рядом
с собою. Несколько минут незнакомец внимательно рассмат¬7
ривал лицо юноши. Казалось, какое-то смутное воспомина¬
ние говорило ему, что он уже не в первый раз видит это лицо.—	Мы, кажется, имеем одну и ту же цель путешест¬
вия, — сказал он наконец, расстегивая свою хламиду1 и
садясь. Я видел следы твоей лошади; они ведут в Клеону.—	Действительно, — возразил тот, — я еду через Кле¬
ону в Коринф.—	В таком случае я могу быть твоим спутником, —
продолжал снова первый, — если только ты обождешь, по¬
ка я, отдохнув, взберусь к тому источнику, который течет
здесь по повелению благодетельной нимфы, пожелавшей
даровать освежение страннику.—	Очень охотно, — возразил белокурый. — Впрочем, не
трудись подниматься. Ман, ступай наполни вновь кружку и
подай вино и чашу, чтобы выпить за здоровье моего спутника
и за дружбу с ним.Предложение было принято с благодарностью, и Ман
скоро возвратился с освежающим питьем.—	Пусть, — сказал юноша, подавая чашу новому зна¬
комцу, — пусть каждая капля в этой чаше превратится в не¬
иссякаемый источник сердечного расположения между нами!
Ты обладаешь чудным даром, даром внушать доверие людям.
Я чувствую к тебе влечение, не смотря на то что еще за не¬
сколько мгновений мы были совершенно чужды друг другу.
Я надеюсь, что мы будем друзьями.—	Да дарует это Зевес, — воскликнул другой, прини¬
мая и осушая чашу. Взор его снова пытливо остановился
на юноше.—	А может быть, мы вовсе не так чужды друг другу, как
ты это полагаешь, — прибавил он немного погодя. — Может
статься, мы уже не в первый раз вкушаем вместе хлеб-соль.
Мы соотечественники; я тотчас узнаю в тебе афинянина, не¬
смотря на то что произношение твое не совсем чисто. Итак,
я только вполовину нуждаюсь в том вопросе, с которым об¬
ращались друг к другу герои Гомера: «Кто и откуда ты, муж;
где живешь и откуда ведешь ты свой род?»—	Действительно, — сказал, улыбаясь, юноша, — я
считаю себя аттическим гражданином; что же касается мо¬
его произношения, то нет ничего удивительного, если после1 Хламида была верхней одеждой во время путешествия и на войне.
Она состояла из продолговатого куска материи и пристегивалась пряжкою
на правом плече, с которого спускалась длинными концами по бедрам.
Богатые украшали ее золотом и пурпуром. В Афины и другие
близлежащие города хламида проникла из Македонии и Фессалии, где
она издавна была в употреблении.8
шестилетнего отсутствия я не говорю более так же чисто,
как ты, на наречии моего родного города. В ответ на вто¬
рую половину вопроса я скажу тебе, что я Харикл, сын
Хариноса. Род мой принадлежит к числу весьма уважае¬
мых, хотя мы и не можем довести своей родословной ни
до Геракла, ни до Гермеса. Я же последний в роде, родился
лишь шесть лет после брака моего отца, страстно желав¬
шего иметь сына, если... — он остановился и стал рассмат¬
ривать кольцо, надетое у него на четвертом пальце левой
руки.—	Если только справедливо то, что говорила тебе
мать, — смеясь, добавил молодой человек, по лицу ко¬
торого было заметно, что он убедился в справедливости
своего предположения. — В этом отношении остается
только одно: верить на слово, подобно Телемаку. Но от¬
чего же ты жил так долго вне Афин? Конечно, теперь
на подобные вещи смотрят снисходительнее, чем прежде,
когда гражданину ставилось в заслугу то, что он пред¬
принимал как можно меньше излишних путешествий. Мо¬
жет быть, твой отец из числа тех людей, которые
придерживаются поговорки, что там отечество, где хорошо
живется? Или он полагал, что в другом месте лучше до¬
вершит твое воспитание? Скажи мне, разве ты не боишь¬
ся укора за то, что родители твои предпочли воспитать
тебя на чужбине, как союзника1, а не на родине, как
будущего гражданина?—	Нет, — возразил Харикл. — Не потому искал отец
мой другого места жительства. Все заботы его были уст¬
ремлены на то, чтобы воспитать своего сына истинным
афинянином. Я часто слышал, с каким неудовольствием
говорил он о том, что многие отцы делают педагогами сво¬
их сыновей рабов, необразованных, говорящих языком, ис¬
полненным варваризмов, что они так равнодушно относятся
к выбору школы. Кормилица моя и та была выбрана с
величайшей тщательностью. Благодаря бывшей в то время
дороговизне отцу удалось пригласить для этой цели одну1	Союзники, т. е. чужестранцы, селившиеся в городах Греции,
составляли особый класс населения, который далеко не пользовался теми
правами, которые имели граждане города. В Афинах переселенцы эти,
называвшиеся метеками, составляли довольно многочисленный класс. Они
были лишены права приобретать недвижимость и должны были избирать
себе кого-нибудь из граждан в патроны, который заступал их, когда им
приходилось иметь дела с правительством или в суде. Метекам
разрешалось, впрочем, заниматься всеми ремеслами граждан, если только
за право это они вносили ежегодно пошлину в 12 драхм (женщины
платили 6 драхм).9
почтенную гражданку, находившуюся в крайне стесненных
обстоятельствах. Строго следил он также и за тем, чтобы
няньки и рабы, мне прислуживавшие и меня окружавшие,
имели вполне греческие нравы и говорили самым чистым
языком. Я и теперь не без удовольствия вспоминаю пре¬
красные истории, которые рассказывала мне в зимние ве¬
чера моя, уже пожилая, Манто, в то время как прочие
рабыни, окружая мою мать, занимались рукоделием. Ко¬
нечно, всю разницу между ее разумными рассказами и
баснями и теми, исполненными суеверия, сказками о при¬
видениях и т. п., которыми обыкновенно потешают детей
все кормилицы и няньки, понял я лишь позже. В таком
же роде был и мой педагог, правда несколько угрюмый
старик, который иногда сурово обходился со мною, если
мне случалось, например, за обедом начать есть левой ру¬
кою вместо правой или сидеть, заложив ногу на ногу, ко¬
торый бранил меня даже и за то, если я, идя в школу,
поднимал взор от земли, чтобы посмотреть вслед за лас¬
точкой, с восторгом приветствуемой всеми как
провозвестница весны. Но он поступал так лишь потому,
что был вполне проникнут древнеаттическими идеями о
воспитании1.Здесь кстати будет сказать несколько слов о греческом воспитании.
После первой ванны новорожденного завертывали везде, кроме Спарты,
в пеленки. На пятый день после рождения праздновали так называемые
амфидромии: повивальная бабка или другая присутствовавшая при рож¬
дении ребенка женщина обносила его вокруг домашнего очага. Вся
семья собиралась затем на пир, а дверь дома украшалась оливковым
венком, если родившийся был мальчик, и шерстяной повязкой, если
то была девочка. Но главный праздник имел место на десятый день,
и назывался поэтому де%ат?}. В этот день (иногда, впрочем, на 5-й
или на 7-й) давалось также и имя новорожденному. Вообще, празд¬
нество это служило выражением того, что отец признал ребенка за¬
конным. Торжество начиналось с жертвоприношения, преимущественно
Гере Илифие (пособнице при родах), затем происходил пир, на котором
присутствовали все родственники и друзья дома, дарившие в заключение
новорожденному игрушки из глины или металла, а матери — раскра¬
шенные сосуды. Кормила ребенка в Афинах или сама мать, или кор¬
милица. В кормилицы нанимались не только рабыни, но и бедные
гражданки. Особенно славились в этом отношении спартанки, которых
считали чрезвычайно сильными и здоровыми женщинами. До шестого
года мальчики и девочки росли вместе под надзором матери. В это
время дети занимались только игрушками, и на шею им вешали все¬
возможные погремушки, по которым и находили детей случайно по¬
терявшихся. Провинившихся детей наказывали телесно, а чтобы
удержать их от шалостей, пугали разными пугалами. Няньки и кор¬
милицы рассказывали множество сказок и побасенок, которые имели
или религиозное содержание или же были в роде Эзоповых басен и
излагались иногда в форме песен. Начиная с шестого года, мальчики10
—	Должно быть, твой отец был человек очень не
бедный, — заметил другой, — если даже при выбо¬
ре рабов мог обращать менее внимания на годность их
вообще, чем на чисто аттический характер их образо¬
вания.—	Отец мой был далеко не богат, — возразил Ха¬
рикл. — Да к тому же ему много стоили триерархии иотделялись от девочек. Первые поступали под надзор педагога и с
этого времени, вероятно, начинали посещать школу. Вторые же оста¬
вались до замужества под надзором матери. Педагог выбирался из рабов.
В то время от него вовсе не требовали большого образования, он был
скорее просто верным слугою, который был обязан сопрово кдать вве¬
ренного ему мальчика в школу и обратно, а также внушать ему не¬
обходимые правила приличия. Под присмотром педагога мальчик
оставался до шестнадцати летнего возраста. Государство почти вовсе не
вмешивалось в дело воспитания. Были, правда, некоторые законы от¬
носительно воспитания, так, например, существовал закон: «учить детей
грамоте и плаванию», другой, советовавший учить детей гимнастике
и музыке. Был также еще закон Солона, по которому родители, не
давшие воспитания своим детям, лишались права требовать от них
содержания в старости. Но надзора за школами государство на себя
не принимало. Что касается учителей, то государство смотрело только
за их нравственностью, а о способностях и познаниях их оно нисколько
не заботилось. Преподаванием занимались люди бедные, они не поль¬
зовались большим уважением. Сколько платилось в школах неизвестно,
можно, однако же, предположить, что немного. Учение в школах на¬
чиналось рано утром. Посещались они, кажется, два раза: утром и
после завтрака. Школу посещали до 16 лет. Для девушек школ не
существовало. Женщина, в особенности же девица, должна была как
можно реже выходить из дому, только в крайне необходимых случаях.
В школе мальчик обучался прежде всего грамоте. Под этим разумелось:
чтение, письмо и счет, а по некоторым свидетельствам — и рисование.
Читать учили почти так же, как у нас: сначала заучивали названия
букв и их начертание, потом слоги и т. д. Когда ученик читал довольно
хорошо, приступали к чтению и заучиванию наизусть поэтов, преиму¬
щественно Гомера. В круг воспитания, по мнению греков, должна была
входить непременно и музыка, которая считалось у них занятием пре¬
красным и свободным. Рядом с умственным образованием и музыкой
шла и гимнастика, способствовавшая развитию телесных сил Мальчики
и юноши проводили большую часть дня в гимназиях. Мальчики бегали,
скакали, боролись. Юноши занимались более трудными и сложными
упражнениями. Целью гимнастики в Афинах было дать телу возможную
красоту, гибкость, проворство и здоровье. В 16 лет юноша афинский
оканчивал свое школьное образование. От 16 до 18 лет он занимался
преимущественно гимнастическими упражнениями. Восемнадцати лет
юноша делался эфебом и с этих пор обязан был служить государству,
обходя вместе с другими эфебами границы Аттики. Со вступлением
юноши в эфебы ему предоставлялась полная свобода, он мог заниматься
чем хотел. Бедные должны были, разумеется, заботиться только о по¬
исках средств к жизни. Часто и зажиточные родители старались скло¬
нить сына к прибыльному занятию. Но большая часть богатой молодежи
с поступлением в эфебы предавалась разным забавам и удовольствиям,
и лишь немногие посещали философов.11
хорагии1 и другие государственные повинности. Но когда
дело шло о моем воспитании, он не жалел никаких денег.
Я помню, в какой гнев он пришел, когда однажды один
из его друзей посоветовал ему отдать меня в более дешевую
школу Элпиаса близ Тезейона1, вместо того чтобы посылать
к Гермипосу, лучшему учителю того времени, слава о ко¬
тором, вероятно, дошла и до тебя.—	Да, я его знаю, — сказал молодой человек и улыб¬
нулся, — но как это случилось, что отец твой оставил
Афины, и отчего держал он тебя так долго на чужбине?—	Он сделал это не по своей воле, — возразил тот, —
несчастное стечение обстоятельств, которым воспользова¬
лись гнусные сикофанты2, изгнало отца моего из Афин.
Ты, конечно, помнишь тот ужас, который овладел Афина¬
ми после битвы при Херонее.—	Помню ли я! Никогда не изгладится у меня из памяти
воспоминание об ужасах того дня, когда разнеслась эта несча¬
стная весть. Я как теперь вижу, как народ поспешно стремится
по улицам к месту собрания, как свободные женщины, стоя у
дверей своих домов, томимые мучительной неизвестностью,
забывая почти все приличия, со страхом спрашивали у прохо¬
жих об участи своих мужей, отцов и братьев; как пожилые лю¬
ди, почти старцы, которых закон уже давно освободил от
воинской службы, ходили по городу в одежде воинов; как стра¬
дала афинская гордость, когда, после потери 3000 граждан,
настоятельная опасность заставила республику прибегнуть к
отчаянному решению: признать рабов свободными, союзни¬
ков гражданами, лишенным чести возвратить их права.—	Да, ты рисуешь верную картину, — продолжал Ха¬
рикл. — Я был тогда еще мальчиком, мне было лет четыр¬
надцать, и я, конечно, вовсе не заботился о делах
общественных, но, несмотря на то, даже и я в то время неВажнейшими из повинностей, лежавших на богатых, были следу¬
ющие три: 1) хорагия. Она состояла в том, что богатые должны были по
очереди принимать на себя содержание хора при трагических, политиче¬
ских и сатирических играх. Хораг платил учителю хора, давал хористам
платье, венки, украшения и содержал их во все время их занятий и
представлений; 2) служить известный срок всадником или гоплитом и в
это время содержать за свой счет коня и иметь необходимое вооружение;3) в продолжение года заботиться о вооружении и снабжении войском
военного корабля (триремы), принадлежащего государству. Эта повин¬
ность называлась триерархией По истечении этого года гражданин на
три года был свободен от триерархии.2Тезейон — храм народного героя Тезея, он был похож на Парфенон,
только в гораздо меньших размерах.Сикофант — доносчик.12
мог не заметить всеобщего уныния; но в особенности для нас
была грозна ужасная будущность. Мой отец уехал на корабле
за несколько часов до обнародования известия. Он ссудил
значительную сумму денег одному ликийскому купцу, с тем
чтобы тот отвез в Крит вино и другие товары и затем привез
обратно в Афины груз египетского зерна. Предполагаемый
срок его возвращения давно уже истек, как вдруг пришло из¬
вестие, что корабль вошел в гавань Эпидавр и распродает там
свой груз. Мой отец, которому, помимо риска потерять капи¬
тал грозила еще опасность заслужить упрек в том, что ссудил
деньги для противозаконной торговли1, сел тотчас же, не¬
смотря на свою болезнь, на корабль, отправлявшийся в Эпи¬
давр, с целью лично привлечь бесчестного к ответу.
Действительно, ему удалось найти должника, и ликиец обе¬
щал уплатить всю сумму, лишь только распродаст свой груз.
Но путешествие усилило болезнь отца, а быстро дошедшее до
Эпидавра известие о несчастье Афин потрясло его так сильно,
что он слег в постель и должен был остаться в городе. Бесче¬
стный ликиец воспользовался его болезнью и отплыл с нерас¬
проданной еще частью груза в Афины, рассчитывая на более
высокие цены. Здесь еще застал его отец, вернувшийся после
болезни. Город успел уже оправиться после первого страха;
опасение дальнейших несчастий миновало, так как Филипп
показал себя умеренным. Но тем обширнее было поле для
преследований и подозрений против всех, на кого можно бы¬
ло бросить тень вины в несчастье государства.—	Я предвижу дальнейший ход дела, — сказал незна¬
комец. —На твоего отца сделали донос, в котором его обви¬
няли в том, что он, нарушив народную волю, покинул свое
отечество в минуту опасности.—	Об этом, конечно, никто бы и не подумал, не будь гнус¬
ного ликийца, который подкупил двух известных сикофантов,
с тем чтобы избавиться, во-первых, от своего долгового обяза¬
тельства и, во-вторых, избежать самому двойной ответствен¬
ности. Сначала отец мой отвечал лишь презрением на угрозы;
но, когда он стал замечать, что там и сям его встречали уже
холодно, когда он узнал, что два недоброжелательно относив¬
шиеся к нему представителя народа намерены выступить про¬
тив него, тогда только понял он, как опасно ставить свою
жизнь в зависимость от минутного возбуждения волнующихся
страстей; он вспомнил об участи, постигшей Лизикла2 и дру¬1	В Афинах существовал закон, запрещающий афинянам давать в долг
деньги для торговли хлебом в чужих гаванях.2	Лизикл был приговорен к смерти13
гих, о позоре, который мог пасть на его дом, и решился, созна¬
вая вполне свою невиновность, бежать, однако ж, от обвине¬
ния. Как описать горестное смятение, овладевшее всеми нами
в ту минуту, когда отец, сделавший втайне все нужные приго¬
товления, объявил нам однажды вечером, что мы должны по¬
кинуть Афины и жить впредь чужими среди чужих. Мы
уезжали не днем, не из открытой гавани, не напутствуемые
пожеланиями прощающихся друзей; как преступники, про¬
крались мы во мраке ночи через маленькие ворота к берегу,
где нас ожидал корабль, на который рабы наши отнесли зара¬
нее вещи. Мы поселились сначала в Трецене, но дурной кли¬
мат этой местности заставил нас ехать дальше, в Сицилию.
Так прожили мы пять лет в Сиракузах. Но ни время, ни отда¬
ление не могли нисколько уменьшить страданий моих родите¬
лей. В первый же год нашего там пребывания умерла моя мать;
несколько месяцев тому назад последовал за ней и отец. Ис¬
полнив все обязанности, предписываемые правилами благоче¬
стия, и обратив остаток нашего состояния в деньги,
возвращаюсь я теперь один, полный горести, но вместе с тем и
полный страстного желания вновь увидеть родину, потому что
ничто на свете не заменит нам отечества. Афины все-таки пре¬
краснейший из всех городов, хотя мой отец постоянно гово¬
рил, что чужестранец найдет Афины полными очарования и
прелести, а гражданин — полными опасностей.—	Твой отец был прав, — заметил молодой человек. —
То, что зрачок в глазу, то Афины в Элладе. Но, к сожалению,
народ наш легкомыслен и ненадежен; его так же легко вдох¬
новить всякой возвышенной идеей, как и увлечь во все ужасы
несправедливости. Вот, он теперь глубоко взволнован, он
проливает слезы сострадания над трагическим концом Эдипа
или над горем несчастных троянок, а вслед за тем, рядом все¬
возможных козней, старается навлечь несчастье и погибель
на дом своего собственного согражданина. Избалованное ди¬
тя, полное капризов и тщеславия, он греется в блеске преж¬
него времени, темные пятна которого скрываются за светом
великих деяний. Тщеславясь пустым именем чистейшей эл¬
линской крови, тем, что среди него впервые были применены
закон и правосудие, он питает в недрах своих ядовитейшее
отродье бесчестных сикофантов и подчиняет всякий закон
минутному капризу. Постоянно твердит о свободе, а угрожа¬
ет смертью или изгнанием всякому, кто дерзнет произнести
свободное слово, несогласное с мнением толпы. Народ, харак¬
тер которого представляет опять-таки самое приятное соеди¬
нение серьезного элемента с веселым, легко и весело живет
он, доволен, когда имеет возможность поспорить или посме¬14
яться; равно способен пенять как самое возвышенное произ¬
ведение трагического искусства, так и самую шутливую ка¬
рикатуру комедии. Умеет обходиться с самым серьезным
философом и с самой легкомысленной гетерой; скупой в сво¬
ем домашнем обиходе, мелочный у стола трапецита1, но рас¬
точительный, когда приходится блеснуть в хорагии или
выставить какое-нибудь произведение искусства.—	Приблизительно такое же мнение имел и мой
отец, — сказал Харикл. — Ну, вот ты знаешь теперь не
только мое имя, но и мою историю; скажи теперь, кто ты.
Смутное предчувствие говорит и мне, что мы встречаемся
с тобою не впервые.—	Харикл, — воскликнул молодой человек и стал перед
ним, глядя ему прямо в лицо. — Я узнал тебя с первого взгля¬
да; ты же, ты не помнишь меня. А было время, когда мы ви¬
дались с тобою ежедневно, моя бедность не помешала тебе
быть моим другом и товарищем. Ты уж не помнишь более то¬
го бедного мальчика, который в школе Гермипоса исполнял
обязанности слуги, для чего он, впрочем, не был рожден, ко¬
торый должен был то разводить краску, то мести классную
комнату, то чистить губкою скамейки.—	Ктезифон, — вскричал юноша, вскакивая и хватая
друга за руку. — Это ты, да это ты, мое чувство лучше, чем
моя память, подсказало мне, что мы будем друзьями. Мог ли
я забыть тебя? Как не помнить тысячи услуг, которые ты мне
оказывал; любя меня больше других, то дарил ты мне выре¬
занную тобою из пробки колесницу, то ловил для меня жуж¬
жащего золотого жука и искусно привязывал его за ногу
ниткой; а потом, позднее, ты помогал мне писать и считать,
так как всегда был готов ранее других, за что полюбил тебя
даже строгий педагог и благосклонно смотрел на нашу друж¬
бу, несмотря на то что ты был постарше меня и что он обра¬
щал не мало внимания на одежду. Но твоя борода изменила
тебя, да и кто бы мог узнать в этом загорелом атлете того
бледного и слабого мальчика? Вот уж восемь лет прошло с
тех пор, что мы с тобой не видались. Отчего же ты так вне¬
запно оставил школу Гермипоса?—	Позволь рассказать тебе это по дороге, — ответил Кте¬
зифон. — Полдень уже близок, и нам надо поспешить в Клео¬
ну. Оттуда до Коринфа остается еще восемьдесят стадиев2.1	Трапециты соответствовали нашим банкирам и менялам. Греки
нередко отдавали им свои капиталы на хранение и брали у них
заимообразно.2	Стадий равнялся 600 футам15
Друзья поднялись. Харикл перекинул повод через голову
лошади, которую Ман снова взнуздал, и повел ее вслед за со¬
бою; сам же продолжал свой путь пешком, идя рядом с Кте-
зифоном, которого просил рассказать историю его жизни за
последние восемь лет.Ктезифон был сыном зажиточного гражданина Аттики,
который, потеряв жену и всех детей, за исключением од-
ного-единственного сына, женился во второй раз на дочери
своего родного брата. От этого-то второго брака родился
Ктезифон и еще одна дочь. Отец, желая обогатиться, вел
обширную торговлю и должен был по своим делам пред¬
принять путешествие во Фракию и Понт. Перед своим отъ¬
ездом он передал на всякий случай брату своему,
связанному с его детьми двойными узами родства, свое ду¬
ховное завещание, а вместе с тем и все свое состояние,
превышавшее 15 талантов1 и заключавшееся частью в на¬
личных деньгах, частью в долгах у разных лиц. Отец не
возвращался. Бесчестный опекун скрывал его смерть до той
поры, пока не завладел всеми запечатанными документами
покойного. Затем он объявил о его смерти, выдал вдову
замуж, не дав, однако, всего назначенного ей приданого,
и принял на себя заботу о воспитании восьмилетнего Кте-
зифона и его сестры, а равно и попечительство над стар¬
шим братом. Когда же сей последний, по достижении
восемнадцатилетнего возраста, был объявлен совершенно¬
летним, он призвал к себе всех троих и объяснил им, что
отец оставил всего-навсего 20 мин2 серебра и 30 статернов3
золота, что, воспитывая их, он уже потратил гораздо боль¬
ше и не имеет возможности заботиться более о них.—	Ты уже взрослый, — сказал он, обращаясь к стар¬
шему, — и теперь твое дело — найти средства к вашему
существованию.Затем бедняжки были выгнаны из отцовского дома, в
который опекун переселился сам. Он не дал им ни одежды,
ни обуви, не дал даже ни единого раба в услужение, ни
единого покрывала для ночного ложа; одним словом, ровно
ничего из всего богатого наследства. Младшие остались в
самом беспомощном положении. Их мать умерла за год до
того; старший брат пошел служить воином на чужбину.1	Талант равнялся 1442 рублям серебром.2	Мина равнялась 24 рублям 3 копейкам серебром.3	Статерн равнялся по весу 2 серебряным драхмам, а по ценности 20
драхмам (драхма равнялась 24 копейкам серебром). Пять статернов
составляли мину.16
Некому было защитить их, начать дело против вероломного
опекуна. Один родственник, живший сам в большой бед¬
ности, приютил у себя сирот. Он-то и был помощником в
школе грамматика и рассчитывал, конечно, на то, что при¬
нятый им мальчик будет отчасти оплачивать свое содер¬
жание, прислуживая в школе, хотя он и не был для того
рожден. Ум и приветливость Ктезифона приобрели ему не¬
мало друзей среди мальчиков, посещавших школу; и после
смерти одного из них, единственного сына весьма уважае¬
мого гражданина, отец умершего усыновил четырнадцати¬
летнего Ктезифона.—	Мой благодетель умер также, — заключил Ктези¬
фон свой рассказ, — и я был теперь в Аргосе для того,
чтобы получить долг, составляющий часть моего наследст¬
ва; оно не значительно, но все-таки дает мне возможность
жить просто и скромно, как я люблю. К счастью, я пред¬
почел эту более тенистую дорогу другой — кратчайшей
пешеходной, и мне довелось, таким образом, первым при¬
ветствовать тебя по возвращении на родину.—	Корабль, на котором я возвратился, — сказал
Харикл, — пристал в гавани Эпидавра. Я решился проде¬
лать остальную часть путешествия верхом и избрал дорогу
через Аргос и Клеону именно потому, что ближайшая гор¬
ная дорога в Коринф была бы утомительна для моей ло¬
шади, да к тому же мне хотелось посетить одного
старинного друга моего отца.Разговаривая таким образом, друзья достигли равнины,
на которую смотрели с холма расположенные террасами
дома Клеоны. Отдохнув здесь немного, они продолжали
свой путь в Коринф.ГЛАВА ВТОРАЯ
Гетеры1Солнце стояло уже довольно низко, когда друзья,
пройдя лесок, состоявший из сосен и кипарисов, очути¬1	Гетера по-гречески значит «приятельница».Изображая жизнь греков, невозможно обойти молчанием этот класс
женщин, который играл такую значительную роль в греческой жизни.
Конечно, гетеры, за исключением одной Аспазии, никогда не пользовались
уважением, и если на них не смотрели с тем презрением, с каким смотрят
теперь на женщин, промышляющих подобным ремеслом, тем не менее
относительно их всякий позволял себе всевозможные шутки и насмешки,17
лись перед могущественным городом, который, господст¬
вуя над двумя морями, лежал в то же время на пере¬
крестке двух дорог мира, перед городом, который своейвызываемые отчасти как бы самим законом, который дозволял по отно¬
шению к ним такие поступки, которые были строго запрещены относи¬
тельно других честных женщин. Но это не мешало им составлять центр
удовольствий и привлекать молодежь. К такому поведению молодых лю¬
дей общество относилось чрезвычайно снисходительно; даже люди жена¬
тые подобными вещами не роняли себя нисколько в общественном мнении,
если только они не переступали всех границ приличия и уважения к
своей жене. Можно даже заключить, что на отношения эти смотрели как
на вещь весьма обыкновенную. Бесспорно, снисходительность эта объяс¬
няется нежеланием греков иметь многочисленное потомство. При реши¬
тельной склонности греков к чувственным удовольствиям, составлявшей
отличительную черту их характера, было бы весьма трудно избежать этого
неудобства, если б они не искали подобных отношений вне семьи. Всех
гетер вообще можно разделить на несколько категорий, и самой низкой
из всех считалась та, к которой принадлежали женщины, содержавшиеся
в общественных домах, существовавших в Афинах как государственные
учреждения. Впрочем, необходимо заметить, что учреждения эти облаго¬
раживались несколько тем, что они были соединены с служением Афро¬
дите. Так, при каждом храме этой богини содержалось некоторое число
рабынь (гиеродул), красота которых составляла доходную статью храма.
Ко второй категории относятся дома, в которых мужчины или женщины
содержали как свою собственность девушек для той же цели. Случалось
часто, что молодые люди, желая быть единственными обладателями де¬
вушки, которая им нравилась, выкупали ее или же заключали формаль¬
ные письменные договоры, которые закрепляли за ними права на нее в
течение известного времени. В числе девушек, содержавшихся в подобных
домах, находилось немало таких, которые попадали туда вследствие не¬
счастных обстоятельств и по воспитанию, и по своему образу мыслей
стояли гораздо выше ремесла, которым они принуждены были заниматься.Наконец, было еще множество отдельно живущих гетер, которые
сами торговали своей красотой. К ним нужно причислить прежде всего
многочисленный класс отпущенниц, среди которых встречались преиму¬
щественно флейтистки и кифаристки (т. е. игравшие на кифаре), при¬
глашавшиеся на домашние жертвоприношения и на симпозионы. Эти
женщины были по большей части в то же время и гетерами, и жилище
их служило нередко местом сборищ для молодых людей. Многие из них
отличались, может быть, красотою и остроумием, но те замечательные
женщины, которые своим умом и любезностью, более чем красотою, при¬
обрели такое большое влияние на свой век и своими отношенияхми с
замечательными людьми составили себе историческую известность, те
женщины не принадлежали к этому разряду. Аспазия и Коринфская Ла-
иса, Фрина и Пифиониса были иностранками, а Ламия была дочерью
афинского гражданина. Больше всего гетер было в Коринфе. Богатство и
блеск этого города, а также и торговля его, привлекавшая туда постоянно
множество богатых и легкомысленных людей, привлекали и гетер, рас¬
считывавших на богатую добычу, а храм Афродиты содержал более ты¬
сячи гиеродул. Ум, образование, остроумие и живость многих из гетер
придавали особенную прелесть их обществу, и если женщины эти и не
имели действительно серьезного образования, тем не менее в сравнении
с образованием других греческих женщин оно было весьма значительно.
Некоторые из них, как, например, Леонтия, были даже слушательницами
философов.18
двойной гаванью соединял восток с западом и северную
Грецию с южной1. Гордый Акрополис возвышался в не¬
скольких стадиях перед ними, скрывая от глаз главную
часть города, расположенную у подножия крутого север¬
ного склона; некоторые же отдельные дома и виллы были
рассеяны вплоть до южной равнины. Направо от дороги
по обеим сторонам источника стояли каменные скамейки,
манившие путника. Множество молодых рабынь, принад¬
лежавших, вероятно, обитателям близлежащих домов, на¬
полняли гидрии2 прозрачной как кристалл водой, бившей
тремя струями среди цветочных гирлянд, которые спуска¬
лись на белую мраморную плиту и были поддерживаемы
здесь барельефами, изображавшими миловидных мальчи¬
ков.Друзья расстались близ этого прелестного местечка.
Ктезифон, намеревавшийся искать гостеприимства в доме
одного знакомого, повернул налево по направлению к во¬
ротам Сикионским, а Харикл пошел направо по пути, ве¬
дущему сквозь оливковые и гранатовые рощи прямо к
Краниону. Не имея вовсе друзей в этом совершенно ему
незнакомом городе, он хотел остановиться в одном из та¬
ких домов, в которых путешественники за известную пла¬
ту находили себе радушный прием. Друг его в Аргосе
говорил ему про дом некоего Сотада, человека порядоч¬
ного и очень внимательного к своим гостям. К тому же
веселому, любящему удовольствия молодому человеку бы¬
ло далеко не неприятно услышать, что женский персонал
этого дома был настолько же очарователен, насколько и
свободен в обращении с мужчинами, и что, так по край¬
ней мере уверяли, эти красавицы давно уже были по¬
священы, при ярком свете факелов3, во все тайны
Афродиты; говорили даже, что хотя там и старались из¬
бегать жизни настоящих гетер, но что мать едва ли от¬
вергала щедрую руку того, кто домогался ночныхКоринф был расположен на перешейке, отделяющем Пелопоннес от
материка Греции. Он имел гавани на двух противоположных морях. Одна
из них называлась Лехеон, а другая — Кенхрея.2	Гидрии — большие широкие глиняные сосуды с коротким горлыш¬
ком; они употреблялись для того, чтобы носить воду. Особенность этих
сосудов составляет третья ручка, посередине утолщенной части сосуда, с
помощью которой было гораздо легче зачерпывать воду и поднимать на¬
полненный сосуд на голову.3	Здесь намекается на существовавший у греков обычай сопровождать
с зажженными факелами брачное шествие из дома родителей невесты в
дом жениха (о подробностях смотри примечание к главе XII).19
наслаждений с ее дочерьми. Ктезифон предупреждал не¬
опытного друга, он изобразил ему все опасности, которым
здесь, в Коринфе, более чем где-либо, подвергался чело¬
век, неосторожно попавший в сети этих обольстительниц;
он объяснил ему значение пословицы: «Не всякому идет
впрок поездка в Коринф» — и привел в доказательство
множество примеров, когда купцы оставляли все свое со¬
стояние, весь свой груз и даже корабли в руках алчных
гетер. Но Харикл обещал другу оставаться в Коринфе ни¬
как не более трех дней, а за такое короткое время ка¬
залось невозможным потратить и десятой доли 2000
драхм1, которые он вез с собою. Поэтому-то он и напра¬
вился в самом лучшем настроении духа к Краниону,
вблизи которого жил Сотад.Это было самое многолюдное место во всем Коринфе:
здесь в вечнозеленой кипарисовой роще находились све-
тилище Беллерофонта2 и храм Афродиты. В этом древ¬
нейшем местопребывании богини более тысячи гиеродул3
продавали свои прелести множеству стекавшихся сюда
иностранцев, и, служа, таким образом, источником богат¬
ства для города и храма, были вместе с тем для легко¬
мысленного купца гибелью более верной, чем
всепоглощающая пучина Харибды4. Как бы в предостере¬1	Драхма равнялась 24 коп., дидрахма — 48 коп. и тедрахма — 96коп.2Вот сказание о Беллерофонте: Главк, сын Сизифа, внук Эола, имел
сына Беллерофонта. Беллерофонт попал в юности ко двору Прета, цар¬
ствовавшего в Коринфе. Стеноебея, царица (она же Антея) воспылала к
юноше любовью и неотступно всюду преследовала его, но, не находя
ответа, оклеветала его перед супругом своим. Разгневанный Прет отослал
Беллерофонта к тестю своему, ликийскому царю Иобату, с тайным по¬
велением умертвить посланного. Царь назначил ему такие тяжелые труды,
при исполнении которых он неминуемо должен был погибнуть. Но боги
стояли за невинного. Беллерофонту был послан крылатый конь Пегас.
Богиня Афина научила его управлять им. С Пегасом Беллерофонт не
только избежал всех опасностей, но даже поразил Химеру и избавил от
этого чудовища целую страну. Затем он отразил многочисленных врагов
Иобата и, между прочим, рассеял полчища амазонок. Тогда, возгордив¬
шись своими успехами, Беллерофонт вздумал взлететь на своем Пегасе
до самого неба, и разгневанный Зевс, нисповерг его на землю.3Гиеродулы были служителями мужского и женского пола в храмах;
они исполняли низшие должности и со всем своим потомством принад¬
лежали храму. Впрочем, в Греции они были далеко не так распростра¬
нены, как в Азии, где, например, во времена Страбона в одном из храмов
в Каппадокии находилось до 6000 гиеродул.4Харибда и Сцилла — чудовища, которые в древние времена оли¬
цетворяли бури и водовороты в Мессинском проливе, вызываемые столк¬
новением различных течений.20
жение от опасностей, грозивших в этом месте, стоял здесь
надгробный памятник Лаисы1 с изображением львицы,
держащей в лапах похищенного барана, — символ ее
жизни. Какое удивительное стечение обстоятельств: дол¬
жно же было так случиться, что немного позже именно
это место было избрано для могилы Диогена Синопского2,
чтобы таким образом пример противоестественного отре¬
чения мог служить контрастом этой развратной пышности.
Удовольствия, здесь находимые, привлекали сюда еже¬
дневно огромное число посетителей, как туземцев, так и
иностранцев, а это стечение народа привлекало, в свою
очередь, множество продавцов. Всюду бродили девушки,
одни с хлебом и пирожками, другие с венками и буке¬
тами, мальчики с корзинами фруктов; все предлагали гу¬
ляющим свой товар, а может быть, и самих себя. Но если
здесь искали только удовольствия и отдохновения, то ули¬
ца, которая вела из гавани Кенхрея, представляла, на¬
против того, картину самой оживленной деятельности.
Здесь люди и животные были постоянно заняты перевоз¬
кой груза с кораблей в город или в Лехеон, гавань, ле¬
жащую на противоположной стороне, и обратно. Вы
постоянно могли встретить здесь множество вьючных жи¬
вотных, доставлявших в город хлеб из Византии, целые
ряды повозок, одна часть которых везла на запад вино
греческих островов, другая же доставляла в города Греции
не менее благородные растительные произведения Сици¬
лии и Италии; здесь осторожно ступающие мулы несли1	Имя известной своей красотою греческой гетеры. Она жила в V в.
до P. X. в Коринфе и завлекала в свои сети лучших граждан города.
Рассказывают, что она была убита в Фессалии в храме Афродиты жен¬
щинами, завидовавшими ее красоте. Но эта смерть приписывается неко¬
торыми и Лаисе младшей, жившей около 370 г. до P. X.2Знаменитый философ-циник Диоген родился в Синопе в Пафлаго-
нии, откуда он должен был бежать в Афины. Здесь он примкнул к Ан-
тисфену, ученику Сократа, который проповедовал крайнее отречение от
всех потребностей человеческих. С свойственной ему энергией и равно¬
душием к мнению людей Диоген старался в течение всей своей жизни
доказывать истину философской теории, известной под названием циниз¬
ма. Во время своего переезда из Афин в Эгину, он попал в руки морских
разбойников, которые увезли его с собою на остров Крит. Дорогою он
ободрял и поддерживал своих упавших духом сотоварищей, а когда его
выставили для продажи на рынке, то он сам себя предлагал покупателям,
говоря: «Кому нужно купить господина?». Один благородный коринфиец
купил его, поручил ему воспитание своих сыновей, а потом освободил
его. Диоген продолжал свой прежний образ жизни, живя то в Афинах,
то в Коринфе. Он дожил до 90 лет. После его смерти в 324 г. до P. X.
коринфяне воздвигли в его честь памятник, кроме того, ему был поставлен
памятник и в Синопе.21
любителям искусства в Сицилии тщательно упакованные
мраморные статуи, художественные произведения мастер¬
ских Аттики; там везли для отправки на кораблях в го¬
рода Малой Азии не менее ценные произведения Коринфа
и Сикиона1. Какое множество великолепнейших и драго¬
ценнейших продуктов заключали в себе эти бесчисленные
ящики и тюки! Все благовония душистых полей Аравии,
все произведения Индии: драгоценнейшие ткани, слоновая
кость и редкое дерево, великолепнейшие, с необыкновен¬
ным трудом сотканные, ковры вавилонские, шерсть ми¬
летских овец, газовые ткани косских девушек — все
доставлялось сюда, в этот склад место половины мира.С приятным изумлением шел Харикл среди этой мас¬
сы народа, представлявшей совершенно необычное зрели¬
ще. Картины жизни афинской успели уже несколько
изгладиться в его сознании в течение шести лет, что он
был в отсутствии. Все города, виденные им в Сицилии,
были до того пустынны, что в них гнездилась дичь, а в
предместьях городов устраивалась нередко охота. Даже
Сиракузы, которые Тимолеон2 нашел до того безлюдными,
что лошади паслись в высокой траве, покрывавшей рынок,
успели возвратить себе лишь в ничтожной степени свое
прежнее оживление. В Коринфе он встретил такую
жизнь, которая могла сравниться разве только с живою
деятельностью Пирея или с оживлением афинской агоры3.
Он попросил мальчика, предложившего ему фрукты, ука¬
зать дом Сотада.—	Отца прекрасной Мелиссы и Стефанион, — ска¬
зал, улыбаясь, мальчик. — Он живет близехонько от¬
сюда, — прибавил он, предложив довести до дома, и
весело пошел впереди Харикла, лишь только тот согла¬
сился.Дом Сотада не был обыкновенной гостиницей, в ко¬
торой принимали всякого, искавшего крова, где бы мог
останавливаться путешественник, какого бы состояния он
ни был, получать там удовлетворение потребностей на¬1	Коринф и Сикион знамениты своими сосудами.2	Коринфский полководец. Брат его хотел захватить верховную власть
в Коринфе. Тимолеон убил его и оставил город. Призванный жителями
Сиракуз на помощь против Дионисия Младшего, он освободил от тирании
Сиракузы за 340 лет до P. X.; после этого жил в уединении до самой
смерти в 337 г.3	Агора — народное собрание в Афинах. Агорой называлась также
площадь или место, где происходило народное собрание, а также и
городской рынок.22
стоящей минуты, укрываться от непогоды или же на¬
ходить отдых. Он пускал к себе только некоторых, по
большей части хорошо известных ему посетителей, ко¬
торые приезжали по нескольку раз в год и оставались
в городе довольно долго. Для многих не было тайною,
что две девушки, которых Сотад выдавал за своих до¬
черей, были основным капиталом, процентами с которого
жила семья, а также и то, что их мать Никипа, обык¬
новенно называемая также Эгедион (козленок), была из¬
вестна сначала под именем Амалатей и содержала
прежде весь дом. Между тем Сотад старался показать
перед посторонними, что он ничего не знает о ремесле
своих дочерей, тогда как мать, хитрая посредница во
всех подобных исканиях, пользовалась этой внешней
строгостью хозяина дома для того, чтобы достичь как
можно более выгодных условий.В сопровождении мальчика Харикл дошел до дома, до¬
вольно невзрачного на вид, стоявшего невдалеке от Кен-
хрейских ворот, на одном из самых бойких мест, где
всюду были лавки. Соседство с Кранионом и улицей га¬
вани приводило и сюда множество народа. Здесь находил
всякий: и питающийся луком матрос, и натирающийся ду¬
шистыми мазями щеголь, первый — за пару оболов1, со¬
ставляющую, может быть, более половины его дневного
заработка, второй — за горсть серебра, — место, где при¬
нимала их нежная красавица, готовая удовлетворить же¬
лания каждого из них. Дав своему проводнику несколько
монет, Харикл собирался уже идти к двери, но в это вре¬
мя мальчик, указывая на коренастого, не совсем опрятно
одетого мужчину с наглой физиономией и осанкою, за¬
кричал ему, что человек этот и есть возвращающийся до¬
мой Сотад.Юноша подошел к Сотаду и объяснил в нескольких сло¬
вах что он ищет гостеприимства на несколько дней и что
друг из Аргоса советовал ему обратиться сюда. Незнакомец
оглядел его с ног до головы, словно выдающий ссуду тра-
пецит, и с удовольствием остановил свой взор на статной
лошади и тяжело навьюченном благообразном рабе, сказав
несколько недовольным тоном:—	Мой дом, в сущности, не место, где бы мог оста¬
навливаться всякий; ты бы гораздо лучше сделал, если
бы пошел в ближайшую гостиницу. Я имею дочерей, кра¬
сота которых и без того привлекает слишком много по¬1 Обол равнялся 4 коп.23
клонников, и при тесноте моего дома не так-то легко да¬
вать приют таким молодым людям, как ты. Впрочем, будь
моим гостем, так как ты послан сюда моим другом из
Аргоса; я позабочусь о том, чтобы ты и лошадь твоя ни
в чем не нуждались.С этими словами он отпер дверь, позвал раба, который
взял лошадь, и, пригласив Харикла войти, последовал за
ним в сопровождении Мана.Грубоватая речь этого человека и вообще его манера
произвели не совсем-то благоприятное впечатление на
юношу, а следы некоторого беспорядка во дворе не спо¬
собствовали к тому, чтобы составить особенно выгодное
мнение об образе жизни обитателей дома. Черепки би¬
тых кружек из-под вина лежали в одном углу, завядшие
венки — в другом. Из внутренних покоев дома доно¬
сился шум голосов, к которому примешивалось по вре¬
менам и пение. Можно было бы подумать, что этот шум
происходит оттого, что здесь пируют мужчины, но ведь
было еще слишком рано, хозяин дома только что воз¬
вращался и солнце еще не село. Действительно, этот
беспорядок, казалось, отчасти смутил, отчасти рассердил
хозяина, который поспешно провел гостя по лестнице
на верх, где он отвел ему такое прекрасное помещение,
существование которого Харикл и не предполагал в по¬
добном доме.—	Надеюсь, что тебе здесь понравится, — сказал он. —
Но ты пришел издалека и нуждаешься в отдыхе. Пегни-
он, — крикнул он мальчику лет пятнадцати, — принеси
масла, чесалку и полотно и сведи гостя в ближайшую ван¬
ну. Позаботься также о том, чтобы за ужином не было
недостатка в вине и кушаньях.Затем он удалился, а мальчик, возвратившийся скоро
со всеми нужными принадлежностями, проводил Харикла
в ванну. Возвратясь в свое помещение, Харикл нашел уже
готовый ужин, за которым Пегниону сегодня не пришлось
служить особенно долго, так как отдых и сон были юноше
нужнее, чем пища.А между тем, несмотря на усталость, он долго не мог
заснуть. Даже наверх к нему в комнату все еще доно¬
сились из глубины дома беспорядочные крики и дикий
смех. Была уже почти ночь, а Харикл услышал, как раз¬
дался сильный стук у входной двери и затем ворвалась
толпа гостей. Ему казалось, что он слышит ясно имя Сте-
фанион: не так ли назвал мальчик одну из дочерей хо¬
зяина дома? Значит, в самом деле здесь вели не только24
несколько свободный образ жизни, как уверял друг в Ар¬
госе, но образ жизни настоящих гетер. А между тем гру¬
бое, почти отталкивающее обращение отца совсем не
вязалось с этим. Он не был похож на сводника, который
ласково и с предупредительностью встречает людей, по¬
гибель которых замышляет в сердце. Однако, должно
быть, девушки пользуются известностью, так как даже
мальчик знал их имена. Все говорили, что они прекрасны,
и Харикл порешил во что бы то ни стало познакомиться
с ними на следующий день.Случай к тому представился скорее, нежели он ожидал.
Когда на другой день он вышел из дому, к нему подошел
Сотад и пригласил его отобедать в кругу его семьи.—	Я тщательно оберегаю своих дочерей от опасного
знакомства с посторонними молодыми людьми, но твое ли¬
цо выражает так много скромности, серьезности и мудро¬
сти, что тебя мне бояться нечего.Молодой человек принял приглашение с улыбкою. Ему
казалось, что приглашение это разъясняло характер его хо¬
зяина, очевидно избегавшего придавать свое ремесло глас¬
ности. Тем сильнее становилось любопытство, и никогда в
жизни не ожидал он еще с таким нетерпением обеденного
часа. Наконец, после долгих ожиданий, солнечные часы
показали, что уже пора идти в гостеприимный дом, где, в
ожидании незнакомца, вся семья уже собралась.Девушки были удивительно хороши. Высокий рост
Стефанион, ее роскошные черные локоны, падавшие на
прелестную розовую шею, большие черные глаза, смот¬
ревшие из-под тонкой дуги черных как смоль бровей, бе¬
зупречное телосложение, которое не могло укрыться от
взора и под довольно тяжелой тканью ее одежды, напо¬
минали собою идеальные изображения Геры; но гораздо
очаровательнее показалась залюбовавшемуся ими Хариклу
младшая сестра Мелисса, наивное, веселое существо, в
первом цвете юности. Она не так поражала правильной
красотой, но зато она очаровывала необыкновенной ми¬
ловидностью, невыразимою грацией, сопровождавшей ма¬
лейшее движение ее нежных, слегка округленных членов.
Скромная и приличная их одежда почти что заставила
Харикла усомниться в заранее составленном мнении; но
непринужденность, с какой Мелисса заняла свое место
между ним и своей матерью, веселость и развязность, с
которой сестры вступали в разговор и принимались за25
кубок, мало согласовывались с обыкновенной робостью
греческих девушек. Да и одеяние их становилось мало-
помалу как будто небрежнее. Взоры и движения Мелиссы
изобличали страсть, которая не могла быть только след¬
ствием вина; когда же отец удалился на несколько мгно¬
вений из комнаты и Харикл подал ей свой бокал, она
тщательно заметила то место, к которому прикасались его
губы, и приложила свои как раз к тому же месту. В пылу
желания юноша взял у нее из рук кубок, чтобы сделать
тоже. Мелисса доверчиво склонилась к нему, как бы слу¬
чайно отстегнулась застежка, придерживавшая на плече
хитон1... Но в эту самую минуту возвратился Сотад, и
обед кончился.Взор Мелиссы выражал надежду на новое свидание,
а Харикл, уходя, был совершенно пленен. Незачем было
заманивать далее; обед был ловушкою, и юноша попался
в нее сразу. Не было сомнения, что эти девушки были
гетерами; но этого-то он и хотел; он желал, чтобы они
отдались ему, как бы уступая своему собственному чув¬
ству, облекая тайною свое открытое ремесло. Мысль о
скором отъезде была почти оставлена; он должен был
непременно обладать Мелиссою. Ман был так неловок
в подобного рода делах, он не мог служить ему в дан¬
ном случае; нужно было обратиться за этим к прислуге
дома.—	Пегнион, — сказал он вечером, обращаясь к при¬
служивавшему ему мальчику, — хочешь заработать де¬
нег?—	Еще бы нет,— отвечал тот.—	Это будет тебе не трудно, — продолжал Ха¬
рикл. — Ты имеешь прелестных хозяек, и я люблю Ме¬
лиссу. Устрой, чтобы она провела со мною следующую
ночь.—	Что с тобою, — сказал удивленный Пегнион, — как
могло тебе прийти в голову относиться, как к продажной
девушке, к дочери порядочных родителей?1 Хитон составлял нижнее платье как мужчин, так и женщин. Он
состоял из продолговатого, сложенного пополам куска материи; одна из
рук продевалась в прореху, сделанную для этой цели в сшитой стороне;
свободные концы другой стороны прикреплялись на другом плече застеж¬
кой или пуговицей. С этой стороны хитон оставался или совсем не сши¬
тым донизу, скреплялись только нижние концы его, или же он сшивался
начиная с бедра донизу. Его подпоясывали лентой или кушаком и вытя¬
гивали из-под пояса кверху настолько, чтобы длина его не мешала сво¬
бодному движению ног.26
—	Перестань, — возразил Харикл, — я очень хорошо
знаю, где у вас лежит граница приличия, и роль удивлен¬
ного тебе вовсе не к лицу. Но оставим это. Достань мне
Мелиссу, и в награду за это ты получишь десять драхм.—	Десять драхм? — сказал мальчик. — Нет нельзя.
Конечно, Мелисса не будет противиться. Девушка сама не
своя, с тех пор как тебя увидала; она плачет, произносит
твое имя, не хочет жить без тебя. Мы все полагаем, что
ты подсыпал ей чего-нибудь в кубок.—	Ну, так отчего же нельзя? — спросил Харикл. —
Ты, конечно, не думаешь, чтобы этому помешала мать?—	Нет, она также не слишком строга, — прервал Пег-
нион, — и ввиду стесненных обстоятельств, в которых на¬
ходится семья, четыре или пять золотых заставили бы ее
решиться отворить тебе двери ,Парфенона1. Но разве ты
забыл, что Сотад дома, разве ты не замечаешь, как ревниво
он их стережет?—	Да, действительно, по-видимому, оно так, — вскри¬
чал, смеясь, Харикл, — но Никипа сумеет устранить и это
препятствие. Полно, Пегнион, не притворяйся. Скажи мате¬
ри, что она получит от меня мину серебра, если даст мне воз¬
можность быть завтра вечером у Мелиссы. Ступай, заработай
свои десять драхм.—	Десять драхм, — повторил снова мальчик. — А мне
пятнадцать лет.—	Ну, хорошо, так ты и получишь пятнадцать, — ска¬
зал юноша, — а теперь ступай и устрой хорошенько свое
дело.Пегнион удалился, уверяя, что он, с своей стороны,
постарается, но что уладить дело будет все-таки не легко.Едва стало рассветать, как Харикл вскочил уже с своего
ложа. Он спал беспокойно, и под утро не ускользнул от
его слуха шум как бы отворявшейся внутренней и
наружной двери. Мысль, что какой-нибудь счастливый лю¬
бовник Мелиссы возвращался потихоньку от нее, обеспо¬
коила его.Вскоре вошел Пегнион. Веселое лицо его давало надеж¬
ду на хорошие вести. Он сказал Хариклу, что господин его
решился сегодня же непременно съездить по делу в Сикион
и велел просить его одолжить ему лошадь, которая давно
уже стоит без дела. Он пробудет в отсутствии всего две
ночи, а Харикл вряд ли до тех пор уедет из Коринфа.
Юноше казалось, что он отлично понимает цель этого пу¬1 Парфенон — храм девственной Афины.27
тешествия, и хотя он ни на минуту не сомневался в том,
что сам Сотад был посредником в делах своих дочерей, но
ему все-таки было приятнее, что этот грубый человек ос¬
тавлял его одного с женщинами. Поэтому он охотно согла¬
сился. О Мелиссе Пегнион не мог еще сказать ничего, а
на вопрос Харикла, отчего отворялись ночью двери дома,
мальчик объяснил, что рабыня выходила под утро, чтобы
зажечь у соседа потухшую лампу. Харикл заставил себя
поверить.Сотад уехал; был уже давно полдень, а Харикл все еще
не получал никаких известий от Пегниона, которого он
ожидал на рынке, где встретился и с Ктезифоном. Сообщив
другу о своей надежде, он уговорил его остаться лишний
день в городе. Ктезифон согласился неохотно и снова пре¬
достерег его. Но юноша и не подозревал, чтобы за этою,
столь обыкновенною игрою могла скрываться какая-нибудь
опасность. В нетерпении ходил он взад и вперед. Наконец
к нему подошел мальчик с желанным известием. Ему уда¬
лось уговорить мать, и Мелисса с нетерпением ожидает
своего возлюбленного. Как только все уснут, он сам про¬
ведет его к тихому покою, где Дионис и Афродита, эти
неразлучные боги наслаждения, встретят его.—	Смотри, — прибавил он, — не забудь только вру¬
чить матери мину серебра, когда она отворит тебе дверь,
вспомни также и об услуге, которую я тебе оказал.В гостеприимном доме, в котором остановился Ктези¬
фон, шестеро молодых людей, в том числе и он, а также
сам радушный хозяин возлежали за пиром. Разносили вен¬
ки и благовония и мешали вино. Веселые разговоры при¬
сутствовавших изобличали в них людей, наслаждавшихся
жизнью и хорошо знакомых с красавицами Коринфа.—	Мне придется остаться у тебя днем долее, — сказал
Ктезифон своему хозяину. — Друг, с которым я приехал,
одолжил свою лошадь хозяину дома, в котором он живет,
а Сотад — так зовут его — предполагает возвратиться не
ранее чем через три дня.—	Сотад, — вскричал один из молодых людей, — не тот
ли, который выдает себя за отца моей Стефанион?—	И очаровательной Мелиссы, — прибавил другой.—	Да, так зовут его дочерей, — сказал Ктезифон. —
Вы его знаете? Он поехал сегодня в Сикион.—	Не может быть, — возразил второй, — я сам видел
его давича в сумерках в то время, как он пробирался по28
направлению к Истмийским воротам; как он ни скрывался,
я все-таки узнал его. Странно только то, что минуту спустя
я встретил его раба, который действительно вел прекрас¬
ную лошадь.—	Тут что-нибудь да кроется, — сказал первый,
вскакивая с места. — Стефанион прислала сегодня мне
сказать, что она больна и чтобы я к ней не приходил.
Я не хочу думать, чтобы девушка, которая два месяца
принадлежит мне	—	Успокойся, — сказал Ктезифон, — моему другу
нравится младшая сестра, Мелисса.—	Ну, — сказал этот, — нет сомнения, что твоему
другу грозит какая-нибудь опасность. Этот Сотад самый
бесчестный из сводников, и твой друг будет уже не пер¬
вым иностранцем, которого он сначала заманит, а потом
поступит с ним, как с обольстителем своей дочери.—	В таком случае, друзья, — вскричал хозяин Ктезифо-
на, — всего лучше будет, если мы отправимся к дому Сотада
и посмотрим, не можем ли мы помешать какой-нибудь мо¬
шеннической проделке.Предложение было принято тем охотнее, что Главку
хотелось убедиться в болезни его Стефанион, а другие
надеялись увидеть забавную сцену в доме гетер.—	Но нас не впустят, — сказал один из них.—	Об этом нечего хлопотать, у меня есть ключ от
двери сада, а оттуда мы пройдем прямо в женские по¬
кои. За два золотых статерна Никипа сама дала мне
его в распоряжение на все то время, пока мне принад¬
лежит Стефанион. А в случае, если изнутри задвинута
задвижка, я сумею все-таки один выломать эту дверь.
Идем скорее. Надеюсь, что мы скоро возвратимся к на¬
шим кубкам.Харикл был у цели своих желаний. У дверей малень¬
кой комнатки, которую Никипа заперла снова снаружи,
стоял Пегнион и подслушивал. Вот он тихонько прокрался
к выходной двери, осторожно открыл ее и стал пытливо
озираться среди мрака наступающей ночи. Сначала ему
показалась подозрительной группа людей, состоящая из
пяти-шести человек; они шли вдоль улицы из города и
остановились на некотором расстоянии; но и они удали¬
лись, повернув в узкую улицу, которая огибала сад. С
наслаждением побрякивал Пегнион пятнадцатью драхма¬
ми, несколько раз подбрасывая их на ладони, а затем ти¬29
хонько и с большой поспешностью стал пробираться вдоль
улицы. Дойдя до четвертого дома, он остановился и по¬
стучал. Его впустили, и через несколько минут оттуда
вышли четверо мужчин в сопровождении трех рабов, а
за ними шел и Пегнион. Один из них — это был Со-
тад — купил в ближайшей лавке пару факелов, зажег
их и направился к своему дому.—	Запри дверь, Пегнион, — сказал он, когда они вош¬
ли, — птица-то от нас не улетит, да могут прийти незва¬
ные гости.Без шуму прокрались они к комнатам женщин.Вдруг дверь распахнулась настежь, и Сотад, как беше¬
ный, вбежал в сопровождении своих спутников в комнату,
где сидели Харикл и Мелисса.—	Подлец! — вскричал он, бросаясь к юноше. —
Так вот как ты злоупотребляешь моим гостеприимством!
Ты позоришь мой дом и соблазняешь дочь честного че¬
ловека!Юноша вскочил.—	Как мог я, — воскликнул он, — соблазнить твоих
дочерей, коли они явно содержат твой дом своей красотой?—	Ты лжешь, — кричал Сотад. — Вас, друзья, вас,
знающих, как безупречна честь моего дома, беру я в сви¬
детели того, как застал я этого злодея на ложе обнимаю¬
щим мою дочь. Рабы, хватайте и вяжите его!Напрасно сильный молодой человек старался пробиться
сквозь своих противников. Борьба была слишком не рав¬
на, и скоро Сотад с помощью своих рабов повалил и свя¬
зал его.—	Дайте меч, — вскричал он. — Пусть он искупит
жизнью позор, который навлек на мой дом.—	Сотад, — сказал Харикл, — не совершай преступ¬
ления, которое ведь не останется безнаказанным. Я не хо¬
тел опозорить твой дом. Твоя жена сама продала мне твою
дочь за мину серебра. Если же я действительно нанес тебе
вред — разве тебе поможет то, что ты меня убьешь? Возь¬
ми выкуп и отпусти меня.—	Не я, а закон моей рукой убивает тебя. Ты заслужил
смерть, — прибавил он, немного подумав, — но я пощажу
твою молодость. Дай мне три тысячи драхм, и ты будешь
свободен.—	У меня нет при себе трех тысяч, нет здесь также и дру¬
зей, к которым бы я мог обратиться с просьбою сделать для30
меня складчину1. Но те деньги, что при мне, их около двух
тысяч, ты получишь.—	Согласен, — сказал Сотад, — но лишь с усло¬
вием, что завтра же рано утром ты оставишь Коринф.
А ты, недостойная дочь, — обратился он к Мелиссе,
скрывавшей лицо свое в подушках ложа, считай себя
счастливой, если я не похороню тебя завтра, подобно
тому афинянину, вместе с конем твоего любовника.Он произнес последние слова с величайшим пафосом.
Громкий смех, раздавшийся у входа в комнату, был ему
ответом. Это были Ктезифон и его друзья, которые неза¬
метно вошли в двери.—	Собака, — вскричал знакомый Ктезифона, выходя
вперед, — как смеешь ты вязать свободного человека и
вымогать у него деньги?—	Тебе что за дело? Зачем вы ворвались в мой дом? —
вскричал смущенный Сотад. — Этот человек опозорил мой
дом.Раздался вторичный взрыв хохота.—	Опозорил твой дом! — вскричал Ктезифон. —
Хочешь ты, чтобы я тебе сказал, кто по письменно¬
му условию нанял у тебя твою Стефанион на два ме¬
сяца?Между тем Главк и прочие вошли также.—	Скажи пожалуйста, Сотад — сказал один из них, —
от какого брака родились у тебя эти девушки? Мне кажет¬
ся, не прошло еще и десяти лет с тех пор, как знаменитая
гетера Эгедион стала твоей женой и принесла с собою этих
двух дочерей, которые напрасно бы искали своих отцов по
всей Греции.Сотад побледнел; свидетели, им приведенные, скрылись
из комнаты. Ктезифон подошел к Хариклу и развязал ве¬
ревки, которыми он был связан.—	Вы мне поплатитесь за это, — кричал Сотад, скрипя
зубами и в бешенстве сжимая кулаки.—	Будь доволен, — сказал знакомый Ктезифона, —
если мы, из уважения к друзьям твоих дочерей, не ста¬
нем подавать на тебя жалобу. Теперь же, Харикл, вели
перенести твои вещи в мой дом и оставайся у меня
до отъезда.1 Здесь говорится о прекрасном обычае, существовавшем, вероятно, не
в одних Афинах, в силу которого человек, находящийся в нужде или во
временно стесненных обстоятельствах, обращался за помощью к своим
друзьям, которые считали тогда своей обязанностью по мере средств и
возможности выручить друга.31
Все семеро пошли в комнату Харикла. Сотад и Мелисса
остались одни.—	Дура! — сказал ей Сотад. — Про дверь-то из сада
ты и забыла.ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Отцовский домТри дня спустя после этого приключения друзья вышли
на берег в Пирее1. Несколько пристыженный и расстроен¬
ный Харикл, согласился охотно на предложение Ктезифо¬
на, полагавшего избрать кратчайший путь морем вместо
того, чтобы продолжать путешествие по суше через Мегару.1 Город Афины вместе с своей гаванью Пиреем имели в самое цве¬
тущее время четыре немецких мили в окружности. Все гавани нахо¬
дились на выдающемся в море полуостровке. Самой западной из всех
был обширный Пирей, далее к востоку шла неглубокая гавань Мунихий,
бухта Зеа и наконец старый Фалерос, впоследствии совсем обмелевший.
Весь этот полуостров был застроен, укреплен и составлял портовый
город Пирей, соединявшийся с Афинами двумя длинными стенами. Оба
города, изрезанные по большей части кривыми и узкими улицами,
заключали в себе около десяти тысяч домов и сто восемьдесят тысяч
жителей. Почти в самой середине Афин возвышался Акрополис, рас¬
положенный на скале, доступной только с запада. Путь, ведущий на
гору, был защищен у подошвы ее тройными воротами, на случай на¬
падения. Он поднимался широкой улицей, приспособленной посередине
для колесниц, а по сторонам для пешеходов. Тротуары состояли из
мраморных лестниц и площадок. Вход в Акрополис составляли пропи¬
леи. Во всю ширину (168 футов) гора была украшена зданиями бла¬
городнейшего стиля. На выступе, направо, возвышался изящный храм
богини победы Ники-Аптерос. Фасад пропилей составляли: срединное
здание, длиною в 58 футов, и два меньшие, выступавшие по сторонам.
Перед последними, слева и справа, на высоких пьедесталах стояли
колоссальные изображения героев, укрощающих коней. Три широкие
мраморные ступени вели отсюда в первую крытую мраморную колон¬
наду, разделенную внутри на три части шестью легкими ионийскими
колоннами. Отсюда можно было ,перейти в боковые здания. Из них
особенно замечательна мраморная открытая зала или галерея знамени¬
тейших афинских живописцев — пинакотека. Далее взорам представ¬
лялось открытое пространство, заполненное бесчисленным множеством
бронзовых и мраморных статуй, колесниц, треножников, жертвенников
и храмов. Из них особое внимание обращали на себя: 1) исполинская
статуя Афины-Промахос (воительницы); 2) храм Эрехтея, посвященный
также Афине-Полиас (градохранительнице), где находились: гробница
мифического царя Эрехтея, масличное дерево Афины и ручей Посей¬
дона, и, наконец, 3) Парфенон, совершеннейшее создание искусства
времен Перикла, которое поражает нас не столько величием и громад¬
ностью, сколько поэзией мысли, лежавшей в основании храма, чудной
ясностью, простотой форм и искусством в исполнении целого и частей.32
Отплывавший как нарочно в это время корабль, согласился
взять Харикла с его рабом и лошадью за одну драхму, а
Ктезифона, не имевшего никакой клади, за три обола. Как
сильно забилось сердце юноши, когда он ступил на родную
землю и приветствовал эти, столь знакомые ему места, с
которыми было связано так много воспоминаний. Здесь на¬
шел он все ту же суматоху и давку толпы, стремящейся
сюда, к этому большому базару, где купцы всех частей
света выставляли образцы своих товаров, чтобы затем от¬
сюда распродавать их во все страны. И точно, выбор был
здесь богаче, чем где бы то ни было. Все, что в другом
месте можно было найти лишь в самом ограниченном чис¬
ле, было здесь, в этом главном пункте греческой торговли,
в изобилии. Гавань была настоящим городом, где можно
было найти все, необходимое для чужестранца; тут были
и гостиницы, и таверны, и мастерские всевозможных родов,
тут же, рядом с пользующимися дурною славою домами,
находились и благодетельнее заведения подающих помощь
врачей. Конечно, перспектива совершить легко выгодную
операцию привлекала именно сюда немало аферистов и си¬
кофантов; здесь составлялись даже целые общества, всегда
готовые помочь какому-нибудь обманщику купцу в его не¬
честных делах или же надуть какого-нибудь простодушного
иностранца. Сюда же стекалось ежедневно множество го¬
рожан, приходивших кто с намерением встретиться с ка¬
ким-либо чужестранцем, кто ожидать приезда друга, кто
же просто побродить среди складов и у пристани, любуясь
на кипучую деятельность.Но к радости Харикла примешивалось и чувство горечи,
потому что он чувствовал себя почти чужим среди своих
сограждан. В то время как Ктезифон беспрестанно встречал
знакомых, которые останавливали его и ласково приветст¬
вовали, Харикл, еще мальчиком покинувший город, шел
одиноким среди толпы. Впрочем, он надеялся, что ему уда¬
стся скоро не только возобновить старые знакомства, но и
завести новые. Ктезифон отправился домой не тотчас. Он
встретил у пристани своего раба и, приказав ему идти до¬
мой и ожидать там его прихода, отправился сам в Ликаи-
он1, где рассчитывал встретить большинство своих друзей,'
гимнастикой и купаньем подготовлявшихся к близкому уже
обеду. Харикл пошел с ним, так как близ Диохарских во¬1	В Афинах были 4 знаменитые гимназии: Ликаион и Кинозарг суть
древнейшие из заведений этого рода, потом Академия, основанная
Гиппархом, и, наконец, еще более позднего происхождения — Стадион.
Подробности см. в примеч. 17 к гл. V.33
рот, ведущих из города в Ликаион, находился дом одного
старинного друга его отца, к которому умиравший Харинос
советовал ему обратиться, говоря, что в нем он найдет и
защитника, и помощника. Для удостоверения своей лично¬
сти Харикл вез рекомендательное письмо одного из своих
сиракузских друзей. Вместо того чтобы идти прямым пу¬
тем, через узкие и кривые улицы, друзья, дойдя до города,
пошли другою, более приятною дорогою, вдоль городской
стены, по берегу Илисса1.Как счастлив был Харикл, увидев вновь посвященные
музам воды Илисса! Речка эта была не глубока, но зато
воды ее были прозрачны, как кристалл.—	Снимем подошвы2, — сказал он своему другу, — и,
поднимаясь вверх по речке, омочим ноги в свежей воде. Я
часто делал это, будучи еще мальчиком, когда мой педагог
позволял мне на обратном пути из палестры3, погулять за го¬
родом. Недалеко отсюда находится то место, где, по пре¬
данию, Борей похитил Орифию4; прелестный уголок,
достойный быть местом забав царской дочери. Посмотри на
стоящий там вдали высокий платан, подымающий высоко,
над товарищами, свою тенистую верхушку; это место было
для меня всегда полно очарования. Великолепное, высокое
дерево с своими далеко раскинутыми ветвями, растущий вок¬
руг него тенистый кустарник вербы, цветы которого распро¬
страняли в воздухе благоухание, прелестный ручеек
студеной воды, протекающий у подножия платана, наконец,
всегда тут веющий, свежий ветерок, летнее пение многочис¬
ленного хора цикад и в особенности роскошная, высокая тра¬
ва, предлагающая мягкое ложе ищущему отдохновения
человеку, — все соединилось здесь, чтобы сделать из этого
местечка самый очаровательный уголок.—	Чудак, — возразил Ктезифон, — ты говоришь так,
как будто перед тобою стоит чужестранец, которому ты дол¬
жен описывать красоты страны. Неужели ты думаешь, что
мне все это не так же хорошо знакомо, как и тебе, что я ни¬
когда не выхожу за городскую стену!—	Прости меня, — сказал юноша. — С самого детства
отец приучил меня находить невинное удовольствие в на¬1	Илисс — речка, протекавшая в южной части Афин.2	См. примеч. 3 к гл. VI.3	Палестра — место, где юноши упражнялись в борьбе и кулачном
бою.4	Борей, сын Эос, или Авроры, и Астрея, бога звездного неба, похитил
прекрасную Орифию, дочь аттического царя Кекропса, и женился на ней.34
слаждении природою; весною упиваться благоуханием цве¬
тов, любоваться красотою серебристых листьев тополя, при¬
слушиваться к ропоту вяза и платана. Воспоминание о
счастливых часах, прожитых мною среди подобных удоволь¬
ствий, и именно у этого платана, заставило меня забыть, что
тебе описывать это незачем. А между тем, — прибавил он, —
какое множество людей живет круглый год среди людской су¬
матохи и вовсе не способно чувствовать и даже иметь малей¬
шее понятие о всех красотах природы.Ведя подобные разговоры друзья дошли до ворот, у ко¬
торых Харикл должен был расстаться с Ктезифоном и идти
отыскивать дом Фориона. Они договорились встретиться на
следующее утро на рынке у столов менял, так как денеж-
йые дела Харикла призывали его туда.Дом Фориона стоял в уединенном месте, недалеко от го¬
родской стены и по наружному виду своему был так же мра¬
чен и неприветлив, каковым, судя по слухам, был и сам
владелец его. Харикл знал уже от своего друга, что все счи¬
тали Фориона человеком чрезвычайно богатым, но вместе с
тем и страшно скупым. Все слышанное им о странностях и
мрачном характере старика не давало ему надежды на осо¬
бенно ласковый прием. Между тем он знал, что в былые годы
Форион был близким другом его отца и что еще недавно хотя
не им лично, но благодаря его посредничеству и, как говори¬
ли, даже ценою значительных денежных пожертвований с
его стороны были устранены те затруднения, которые пре¬
пятствовали возвращению Хариноса на родину и могли даже,
после его смерти, беспокоить его сына. Не имел ли после это¬
го Харикл основание обратиться к нему тотчас по приезде
своем в Афины?В дверях лавочки, недалеко от ворот, стояла старая
женщина. Харикл спросил ее, не может ли она указать
ему дом Фориона.—	Отчего не указать, — отвечала она, — он живет
вот здесь рядом. Видишь эти окна, выходящие прямо
на ворота, и дверь, по обеим сторонам которой стоят
гермы1? Это и есть его дом. Но если ты идешь к немуТак как Гермес, у римлян Меркурий, считался покровителем госу¬
дарственных и торговых путей, то в этих местах ставились изображения
его головы на каменном столбе. Эти-то изображения и назывались гер¬
мами. Их ставили также на площадях и улицах, а также и у входа в
дома граждан.35
в гости, то я бы посоветовала тебе сначала поужинать
и припасти корму для твоей лошади1.—	Как так? — спросил Харикл, которому хотелось уз¬
нать какие-нибудь подробности о характере этого челове¬
ка. — Разве Форион не богат?—	Богат-то он богат, но он скуп еще более, чем богат.
Он и афинянина не слишком-то охотно пускает к себе в
дом, а тем более трудно попасть к нему иностранцу. Ра¬
зумеется, на то есть своя причина.—	Какая же? — спросил Харикл с любопытством.—	А та, — отвечала женщина, — что он владеет жез¬
лом Гермеса2 и проводит целый день в поисках кладов
посредством колдовства и жертвоприношений. Впрочем, он
представляет собой ясное доказательство того, что приоб¬
ретенные подобным способом богатства не приносят благо¬
словения. Несмотря на все свои сокровища, Форион ведет
самую жалкую жизнь. Все его дети умерли, он сам едва
отваживается выходить из дому даже днем, а всю ночь
бродит, говорят, по дому, охраняя золото, и осматривает
стену, общую с соседним домом, боясь, чтобы кто-нибудь
не сделал в ней пролома. Он до того труслив, что пугается
малейшего шороха и принимает за воров даже колонны
своего собственного двора.—	Но мне кажется, — возразил Харикл, — что прежде
он не пользовался такой репутацией?—	Скуп-то он был всегда, — сказала женщина, — но
таким стал приблизительно лет пять тому назад. Он ку¬
пил в тот год дом одного гражданина, который должен
был бежать из города, и говорят, что там, под статуей
Гермеса, стоявшей на дворе, нашел он огромное богатство.
С тех пор он постоянно ищет новые клады.Эти слова видимо обеспокоили Харикла. Пять лет: столь¬
ко именно времени прошло с тех пор, как был продан дом его
отца и во дворе дома действительно стояла подобная статуя.
Неужели Форион, владелец этого дома, и в самом деле вос¬
пользовался богатством, которое было там сокрыто одним из
предков Харикла? Он поблагодарил женщину и поспешил
пойти познакомиться с человеком, который приобретал те¬
перь для него еще больший интерес.1	Человек, принимавший к себе в дом чужестранца, не был обязан
заботиться о его пропитании и приглашать его к своему обеду. Он пре¬
доставлял ему только помещение. Впрочем, было в обычае посылать гостю
подарки, состоявшие из съестных припасов.2Жезлу Гермеса приписывали множество чудесных свойств. Под име¬
нем этим подразумевали, кажется, волшебные жезлы вообще.36
Описание, сделанное женщиною, могло служить приме¬
ром того, как преувеличивает обыкновенно молва из зави¬
сти и недоброжелательства недостатки тех людей, которые
находятся в более благоприятных, чем другие, обстоятель¬
ствах. А Форион к тому же подавал достаточно поводов к
распространению подобных слухов. Он был действительно
богат; жил хотя и в большом, но весьма невзрачном доме;
имел сотни рабов, которые все работали для него как ре¬
месленники в рудниках, а у себя в услужении держал толь¬
ко одного раба. Этот-то раб вместе с угрюмым
привратником и еще одной женщиной составляли всю его
прислугу. Из дому он выходил только по делам — к столам
менял, в товарные склады Пирея или же в суд. Его никогда
не видали ни в одном из мест общественных сборищ. Он
сидел дома за запертой дверью, и посетителям редко уда¬
валось добраться до него1. Один пожилой человек, живший
с ним, был его единственным собеседником. Обыкновенно
он должен был принимать людей, желавших говорить с
Форионом, и извиняться перед ними, говоря, что хозяин
дома занят спешными делами. Все полагали, что человек
этот служил Фориону прорицателем во время его частых
жертвоприношений и указывал ему на скрытые клады или
же, может быть, доставлял ему только сведения о самых
богатых местах в рудниках. Независимо от этого он слыл
человеком весьма ученым, на которого Форион возложил
попечение о своей богатой библиотеке и коллекциях раз¬
личных произведений искусства и редкостей, к которым
имел особенную страсть. Библиотека его была действитель¬
но довольно значительна для того времени. В ней находи¬
лись не только произведения знаменитых поэтов, начиная
с Гомера, имевшегося даже в нескольких экземплярах, о
древности которых свидетельствовали цвет бумаги да мно¬
гочисленные червоточины; нет, в ней были и сочинения
философов, ораторов и историков. Артемидор, так звали
этого человека, старался покупать только прекрасные и
точные списки, а если возможно, то и подлинные рукописи
авторов; так, например, ему удалось достать у одного тор¬
говца благовониями несколько комедий Анаксандрида2, ко¬
торый, не получив за свои произведения желаемой цены,В Афинах мужчина находился большую часть дня вне дома. Он
проводил почти все время на рынке, в гимназии, в купальне, в тавернах
и тому подобных местах. Это было до того в обычае у греков, что людям,
избегавшим посещать эти общественные места, ставилось это в укор.2Анаксандрид — греческий комик, живший в IV в. до P. X.37
предназначил их в макулатуру. Конечно, при этом Форион
мог иногда ошибиться и, приняв произведение переписчика
за какой-нибудь знаменитый автограф, дать за него боль¬
шую цену. Кто мог сказать точно, что эти трагедии Со¬
фокла1, эта история Геродота2 были писаны рукою самих
авторов, что эти тайно сохраняемые лоскутки были дейст¬
вительно спасшиеся от огня куски осужденной рукописи
Протагора3, что эти три свертка были оригиналами сочи¬
нений пифагорейца Филолая4, купленными Платоном на
вес золота, и которыми он пользовался потом, работая над
своим Тимеосом? Не менее ценно было и собрание различ¬
ных произведений искусства и замечательных в историче¬
ском отношении предметов. Там были, между прочим,
дощечки, на которых писал Эсхил5 и которые были спасены
от нечестивых рук Дионисия; палка, которою будто бы Ан-
тисфен6 погрозил Диогену, и тому подобные достоприме¬
чательности. Рядом с ними находились поразительные
образцы искусства и терпения: самые мелкие изделия из
слоновой кости, особенно замечательными среди них были,
например, экипаж, запряженный четверкою лошадей, ко¬
торый муха могла прикрыть своими крыльями; муравей в
натуральную величину, а также зерно, на котором еле за¬
метными золотыми буквами были написаны два стиха из
Гомера. Но особенное пристрастие владелец имел, по-ви¬
димому, к нежным работам из воска. Коллекция его была
особенно богата произведениями этого рода, преимущест¬
венно же самыми разнообразными фруктами, которые по
цвету и форме поразительно походили на настоящие. На
подобные вещи Форион тратил значительные суммы, меж¬
ду тем как жил более чем просто, почему и прослыл скуп¬1	Софокл — один из лучших греческих трагиков, жил в V столетии
до P. X. Из сочинений его сохранились полерстью только семь трагедий.2Геродот, названный отцом истории, жил в V столетии до P. X. и
был самым замечательным греческим историком. Сочинение его принад¬
лежит к драгоценнейшим памятникам древности.3Протагор — философ-софист, жил в V веке до P. X. Он был обвинен
в безбожии и изгнан из Аттики, а все его сочинения сожжены афинскими
властями.4Филолай — пифагорейский философ, жил в V веке до P. X., пер¬
вым из учеников Пифагора говорил о движении Земли.5Эсхил — один из величайших греческих трагиков, основатель гре¬
ческой трагедии. Жил в конце IV и первой половине V столетия. Из его
70 пьес дошло до нас только 7.6Антисфен — греческий философ, ученик Сократа, основатель школы
циников. Родился около 422 г. до P. X.38
цом среди людей, не знавших, как часто он давал приданое
дочерям небогатых граждан и не брал обратно денег, дан¬
ных в долг нуждающимся.Харикл подошел к двери дома и громко постучал в нее
медным кольцом1. Прошло несколько минут, пока пришел
привратник и снял засов.Прикрыв немного дверь и увидев юношу в дорожном
платье, он проворчал:—	Что тебе надо? Ему некогда.С этими словами он снова захлопнул дверь.Харикл постучал вторично.Но раб уже задвинул засов и крикнул изнутри:—	Разве ты не слышишь, что ему некогда?—	Любезный, — сказал юноша, — доложи только сво¬
ему господину. Скажи ему, что я Харикл, сын Хариноса,
и привез ему письмо из Сиракуз.Раб удалился, ворча что-то про себя.Наконец он вернулся, отворил дверь и сказал немного
приветливее:—	Ступай, он зовет тебя.Форион и Артемидор принялись только что за свой до¬
вольно скромный обед, поставленный перед ними на ма¬
леньком столе. Когда Харикл вошел в комнату, старик не
встал с своего места, но подал ему руку и ласково при¬
ветствовал его. Юноша передал письмо. Осмотрев тщатель¬
но печать, он вскрыл его.—	Ты не нуждаешься в этой рекомендации, — сказал он,
прочитав. — Правда, я все еще надеялся увидеть здесь твоего
отца, до той минуты, пока, несколько дней тому назад, не по¬
лучил известия о том, что прах его покоится в чужой земле. Но
я не менее радушно приветствую и его сына. Тебе волей-нево¬
лей придется удовольствоваться помещением в моем доме до
тех пор, пока ты не устроишь вновь дом твоего отца.—	Дом моего отца? — сказал с удивлением юноша.—	Ты полагаешь, что он продан, — возразил Фори¬
он. — Совершенно верно, и поспешность трапецита, кото¬
рому отец твой при своем бегстве второпях поручил
продажу дома, чуть не лишила меня возможности сохра¬
нить тебе жилище твоих предков и святилище богов, изо¬
бражения которых они там чтили. К счастью, я узнал еще
вовремя, что сделано публичное объявление о продаже это¬1 Хотя днем по большей части дверь не запиралась, тем не менее
постучать в нее, прежде чем войти, считалось непременным правилом
приличия.39
го дома. Я купил его; никто не жил в нем с тех пор, и
завтра я возвращу его тебе, если только сорок мин, которые
я дал за него, не покажутся тебе ценой слишком высокой.Харикл был полон радостного изумления. Разве то были
слова человека, каким представили его Ктезифон и жен¬
щина? «Но не купил ли он дом только ради клада?» —
подумал Харикл. Впрочем, если бы он был человеком не¬
честным, что могло бы помешать ему оставить за собою и
дом, стоивший, может быть, вдвое дороже? Итак, он горячо
поблагодарил старика и сказал, что охотно заплатит ему
завтра эти сорок мин.—	Теперь, — сказал Форион, — раб мой проводит те¬
бя в твое помещение и в ванну, а затем возвращайся сюда
разделить с нами наш скромный обед.Помещение для приезжих, в котором разместился Ха¬
рикл, находилось в маленьком домике рядом с главным зда¬
нием. Одною из сторон оно примыкало к соседнему дому и
имело общую с ним стену. Оно представляло, таким образом,
то удобство, что тут можно было жить совершенно спокойно
и по-своему. Но юноша все-таки не намеревался оставаться
здесь долго; ему хотелось как можно скорее привести дом сво¬
его отца в такое состояние, чтобы можно было переехать в
него. Рано утром вскочил он с своего ложа, горя нетерпением
увидеть скорее дорогое место, где провел счастливые дни
своей юности. Форион хотел непременно сам проводить его.
Накануне вечером юноша убеждался все'более и более в том,
что характер его хозяина, хотя может быть и исполненный
странностей, вовсе не оправдывал распространяемых про не¬
го слухов. Только подозрения насчет клада никак не мог он
побороть в себе. Он не мог удержаться, и в разговоре о доме
отца, спросил про статую Гермеса. Отвечая на вопрос, Фори¬
он был очевидно в смущении, а на устах серьезного Артеми-
дора мелькнула улыбка. Ведь может быть и то, что,
довольствуясь богатой добычей, Форион хочет теперь кор¬
чить из себя великодушного человека? Харикл был погружен
еще в эти размышления, когда вошел раб, принесший ему к
завтраку хлеб и вино, и доложил, что его господин готов уже
идти. Харикл обмакнул несколько кусочков хлеба в вино и,
в сопровождении Мана, поспешил догнать Фориона, который
выходил из дверей дома. За ним шел раб, державший в руках
запечатанный ящик. На старике лежал сегодня отпечаток ка-
кой-то таинственности; он был молчалив и беспрестанно ог¬
лядывался на раба, как бы боясь потерять его из виду.40
Было еще рано, а улицы были уже оживленны и по¬
лны народа. Тут были люди, спешившие к своим знако¬
мым, чтобы застать их еще дома, прежде нежели они
выйдут; мальчики, шедшие в сопровождении своих педа¬
гогов в школу или в гимназию; женщины и рабыни, под¬
нявшиеся рано, чтобы принести воды из Эннеакруна1;
поселяне, принесшие на продажу овощи и фрукты; сло¬
вом, деятельность кипела здесь уже с раннего утра. Фо¬
рион и его спутник, повернули за угол улицы Триподов
и через несколько мгновений Харикл стоял уже перед
знакомым ему домом, приветствуя богов-покровителей,
охраняющих вход в него. Еще не тронутым стоял Агиеюс,
имевший, по обычаю древних, форму кеглей, зеленеющий
лавр простирал над ним свои могучие ветви, и, будто
приветствуя возвращающегося ласковым взором, смотрела
на него из-за забора голова гермы, украшенная, вероятно
каким-нибудь прохожим, венком и лентами. Форион от¬
крыл дверь дома трезубым ключом. Скрип петлей показал
ясно, что дверь эта давно не отворялась.С грустным, но вместе с тем и радостным чувством
вошел Харикл во двор покинутого дома. Каморка при¬
вратника была пуста, а цепь чуткой собаки лежала за¬
ржавленная. В колоннадах двора и в открытых местах
андронитиса ласточки свили гнезда, и трудолюбивые па¬
уки сплели свои сети вокруг капителей колонн. Зеленый
мох стал уже покрывать полы ходов; площадка поросла
высокой травой. Здесь стояла статуя божества, хранившая
тайные сокровища дома; юноше показалось, что положе¬
ние ее пьедестала изменилось. Он отлично помнил, что
пьедестал этот с одной стороны вдавался несколько в зем¬
лю, теперь же он лежал совершенно правильно. Чтобы
убедиться, он подошел ближе; теперь не оставалось ни
малейшего сомнения: красные жилки камня, обращенные
прежде ко входу, находились теперь на противоположной
стороне.Форион заметил его удивление. Он, казалось, угадывал,
какие мысли заставили юношу примолкнуть и задуматься.
Ласково подошел он к Хариклу и взял его за руку.—	Может быть, — сказал он, — и до тебя уже дошли
слухи о том, что божество это хранило под своим подно¬
жием большое богатство.1 Эннеакрун — источник в Афинах, называвшийся так потому, что
вытекал из девяти труб. За свою превосходную воду назывался также
Каллирое.41
Харикл молчал.—	Это правда, — продолжал Форион, — когда я купил
дом в надежде возвратить его когда-нибудь твоему отцу,
то я увидел, что пьедестал, на котором стоит божество,
наклонился совсем на бок и что самой статуе грозит па¬
дение. Я велел снять ее и нашел под ним кружку, в ко¬
торой лежало две тысячи статернов чистейшего золота.
Вот, — сказал он, взяв у раба тяжелый ящик, — я пере¬
даю тебе эти деньги, так как ты возвратился на родину;
конечно, предок твой предназначал их только гражданину
этого города, хотя найти это золото суждено было, может
быть, одному из отдаленнейших его потомков.Харикл был до того поражен и пристыжен, что не знал,
что отвечать.—	Я знаю, — продолжал Форион, — всё, что расска¬
зывают про меня, но я был далек даже от мысли коснуться
богатства, которое принадлежало не моим предкам, а было
положено здесь другим для его потомков. Я никогда не
стану молить богов о том, чтобы они указывали мне на
подобные сокровища, или иметь дело с прорицателями, ко¬
торые стали бы советовать мне извлекать из недр земли
лежащие в них сокровища. Разве богатство может быть для
меня приобретением столь драгоценным, каким считаю я
сознание своей честности и благородство души? Неужели
стану я менять лучшее на худшее? Ставить деньги выше
спокойствия честной души?—	Чудный человек! — вскричал Харикл со слезами на
глазах. — Ты представляешься мне божеством! Ты возвратил
меня на родину, ты ввел меня в дом отца моего, который я
считал потерянным, и, наконец, ты же честно передал мне
богатство, которое хранилось здесь в недрах земли.—	Молю богов, чтобы они даровали тебе в этом доме
жизнь более счастливую, чем жизнь твоего отца, — сказал
старец. — Осмотрись хорошенько и сделай необходимые
распоряжения для возобновления хозяйства. Если тебе по¬
надобится мой совет или моя помощь, то обратись ко мне;
но сохрани в глубокой тайне все, что произошло сегодня
между нами.Затем он пожал юноше руку и удалился в сопровож¬
дении раба.Харикл стоял еще долго, точно во сне, перед изобра¬
жением божества, к ногам которого он поставил распеча¬
танный ящик. Он дивился благородству этого человека,
стыдился своего недоверия к нему и вместе с тем радовал¬
ся, что не только обладает отцовским домом, но что и42
состояние его так значительно увеличилось. Наконец, оч¬
нувшись, он пошел осмотреть остальные части дома. Через
среднюю дверь он вошел в покои женщин. Тут была ком¬
ната его матери, здесь зала, где при свете лампы, в кругу
женщин он играл у ног своей няньки или слушал ее рас¬
сказы. Глубокая грусть охватила его, когда он увидел все
в таком запустении, а себя совсем одиноким среди обшир¬
ных покоев. Он решил купить тотчас же нескольких рабов
и необходимую мебель и посуду.И без того уже было пора идти на рынок, чтобы встре¬
титься с Ктезифоном и отыскать трапецита, которого ему
нужно было видеть, поэтому, передав Ману ящик с золотом
и велев ему следовать за собою, он вышел из дому.ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯТрапецитыРынок был уже полон, когда Харикл пришел туда1. Во
всех его отделениях продавцы скрепили уже плетенки сво¬
их лавок и выставили товар на столах и на скамейках.
Тут булочницы сложили в высокие кучи свои круглые хле¬
бы и пироги и преследовали криком и бранью прохожего,1 Когда речь идет о рынке какого-нибудь древнегреческого города, от¬
нюдь не следует представлять себе рынок этот помещающимся на какой-
нибудь площади. Под рынком надо скорее разуметь целый квартал,
который подразделялся на отдельные части, которые назывались по имени
товара, в нем продававшегося: рыбным, овощным, горшечным миртовым
рынком и т. д. Афинянин делал на рынке свои ежедневные закупки или
сам, или через раба. Раб, на которого была возложена эта обязанность,
назывался ayopacnrjs. Случалось, впрочем, что закупки производились и
рабынями. Свободные женщины никогда не посещали рынка. Показы¬
ваться на рынке могли лишь гетеры, но отнюдь не почтенные гражданки.
Лавки продавцов oxqvas устраивались, как кажется, из плетенок, сделан¬
ных из прутьев. Более всего посещаемым и самым важным для гастронома
отделением был рыбный рынок. Продажа рыбы начиналась в известный
час. О начале ее возвещалось звонком, вслед за которым все устремлялись
туда. На рынке помещались также и столы трапецитов. По всей вероят¬
ности, отделение трапецитов служило также местом, где сходились люди
богатые и знатные. Собирались на рынке поутру, в начале третьего часа,
который соответствовал нашему девятому, а расходились никак не позже
полудня. Впрочем, как место прогулки, рынок посещался и во всякое
другое время дня. Должно, однако ж, заметить, что продажа товаров и
в особенности съестных припасов производилась не только на рынке, но
и в других частях города, а некоторые из товаров, как, например, соленая
рыба, должны были продаваться за городскими воротами. Надзор за про¬
дажею возлагался на так называемых агораномов, которые и составляли
рыночную и торговую полицию.43
который нечаянно опрокидывал одну из этих пирамид; ря¬
дом дымились котлы с вареным горохом и другими овоща¬
ми. Там, на горшечном рынке, горшечники восхваляли
достоинство своей посуды, далее, на миртовом рынке про¬
давались венки и ленты, и не одна хорошенькая продав¬
щица принимала к вечеру заказы на венки, а может
статься и на что-нибудь иное. Здесь можно было найти все
необходимое, начиная с ячменной крупы и до самых ла¬
комых рыб, чеснок и фимиам, чистое прозрачное масло и
превосходнейшие благовонные мази, свежий сыр и сладкий
мед гиметтийских пчел, наконец, наемных поваров и рабов
и рабынь — все это было здесь в изобилии, и каждое на
своем месте. С громкими криками носили свой товар раз¬
носчики, а время от времени проходил по рынку обще¬
ственный глашатай, возвещавший громким голосом
продажу дома и вновь прибывших товаров или же объяв¬
лявший о награде, назначенной за открытие какого-либо
воровства или за поимку сбежавшего раба.Рабы и рабыни, а также и люди свободные, выбирая и
торгуясь, расхаживали по рядам продавцов и запасались
всем необходимым на день. Иной останавливался долее чем
нужно у стола хорошенькой продавщицы или же, подойдя
к корзинке торговца плодами, ласково заговаривал с ним
с целью поесть незаметно фруктов, в то время как кто-
нибудь другой покупал или разменивал драхму. Но вот
раздался звонок на рыбном рынке и возвестил о начале
торговли. Все устремились туда, чтобы не прозевать своей
важнейшей покупки. Идя к столам менял, Харикл должен
был пройти по этой части рынка. Было забавно смотреть,
как любители рыбы пускали в ход все свое красноречие в
надежде победить убийственное хладнокровие продавцов,
упорно стоявших на своей цене.—	Сколько будут стоить эти щуки, коли я возьму их па¬
ру? — спросил торговца какой-то гастроном, стоявший возле
него.—	Десять оболов, — отвечал тот, почти не глядя на
вопрошавшего.—	Дорого — возражал этот, — ты отдашь за восемь?—	Да, одну.—	Друг, — продолжал покупатель, подавая ему восемь
оболов, — бери деньги и не шути.—	Я сказал их цену, не хочешь, так проходи мимо.Подобных сцен было немало, и Харикл с удовольствиемостался бы здесь долее, не будь с ним Мана, который нес
драгоценный ящик.44
В отделении трапецитов он встретился с Ктезифоном, ко¬
торый в ожидании его ходил взад и вперед. Как хотелось ему
поделиться с ним своим счастьем, но чудной старец строго за¬
претил ему говорить о случившемся. Впрочем, то, что он
вновь купил дом своего отца, не могло оставаться тайною,
рассказать же другу, что он узнал Фориона как честнейшего
и благороднейшего человека считал он своей обязанностью,
так как и Ктезифон слышал про него дурное.—	Непостижимо только то, — сказал он в заключе¬
ние, — как мог этот человек, олицетворение честности и
великодушия, прослыть за скупца и ростовщика.—	Это меня нисколько не удивляет, — сказал Ктези¬
фон. — Толпа судит обыкновенно по внешности. Часто са¬
мый отъявленный негодяй слывет образцом добродетели,
между тем как порядочного человека не умеют ценить по за¬
слугам. Я думал именно об этом в ту минуту, как ты пришел.
Посмотри-ка, вон там пробирается вдоль стенки человек, с
кислой физиономией и длинной бородою; он подражает спар¬
танцам, а потому ходит постоянно босиком, в плохенькой
одежде и не обращает, по-видимому, никакого внимания на
то, что происходит вокруг него. Не следует ли счесть его че¬
ловеком в высшей степени серьезным, скромным и самых
строгих правил? Но, могу тебя уверить, нет той гадости, ко¬
торой бы он не творил ночью, когда сходится с товарищами
в своем притоне. Да, — продолжал он — человеку, желаю¬
щему изучать людей, весьма полезно ходить сюда почаще и
наблюдать. Взгляни еще вот на этого человека, который идет
нам навстречу в сопровождении трех рабов. Как он гордо
смотрит перед собою, даже не поворачивает головы, чтобы не
иметь необходимости поклониться кому-нибудь. Его одежда
спускается до самых пят, а руки разукрашены множеством
колец1; он громко говорит с своими рабами о серебряных куб¬
ках, рогах и чашах для того, чтобы все проходящие слышали
его, и чванится, как будто нет ему равного на свете. Ну, а
как ты думаешь, кто он такой? Человек самого низкого про¬
исхождения, который еще недавно был в нищете, а теперь
разбогател. Теперь он показывается только в отделении тра¬
пецитов и, недовольный своим именем, удлинил его на два
слога, стал называть себя вместо Симона — Симонидом. Он
полагает, вероятно, что имя изменяет человека. Я часто ви¬
дывал его прежде, как он в грязном платье носил покупки за1	У греков было в обыкновении носить кольца. Они служили им
отчасти как печати, отчасти как украшение. Ношение колец считалось
также признаком свободного человека.45
ничтожную плату, а теперь он обиделся бы ужасно, если б
дурно одетый человек вздумал заговорить с ним. Посмотри
также и направо: видишь этого сухощавого человека с чер¬
ными взъерошенными волосами, который расхаживает по
рыбному рынку, ничего не покупая, и только за всем наблю¬
дает; это один из опаснейших сикофантов. Подобно змее или
скорпиону, ползает он по всему рынку и, держа всегда наго¬
тове свое ядовитое жало, зорко высматривает, нет ли где че¬
ловека, которого бы можно было погубить, сделать
несчастным или по крайней мере хорошенько обобрать, при¬
грозив подачей опасного доноса. Ты никогда не увидишь, что¬
бы кто-нибудь с ним разговаривал или был в его обществе;
но, как тень безбожника в царстве Гадеса1, по изображению
живописца, человека этого постоянно окружают проклятия,
клевета, зависть, раздор и вражда. Да, в этом заключается
несчастье нашего города, что он питает и поддерживает ядо¬
витое отродье сикофантов и пользуется ими как обвинителя¬
ми, так что самый честный человек вынужден льстить им и
стараться привлечь их на свою сторону, чтобы оградить себя
от опасности2.—	Да, конечно, это можно поставить в укор Афи¬
нам, — сказал Харикл, — но знаешь ли, кто обращает на
себя мое внимание гораздо более, чем все те, на которых
ты мне указывал? Вон те молодые люди, которые шляются
около продавщиц благовонных мазей. Посмотри, какими
франтами они расхаживают, как растопыривают руку, что¬
бы самым кончиком пальца почесать голову или тщательно
поправить волосы, черный цвет которых, может быть, куп¬
лен ими здесь же. Для меня нет ничего противнее молодого
человека с таким женственным лицом и сладким голосом,
от которого разит благовонными мазями и который, чего
доброго, держит в руках букет цветов или душистый плод.
Вообще, как отличается нынешняя жизнь на рынке от той,
которую рисовал мне отец по воспоминаниям из своей юно¬
сти, когда молодые люди совсем не посещали рынка или,1	Гадес, Аидес, Аидоней, позже Плутон — бог подземного неведомого
мира, айда или ада.2	Афиняне держались того же мнения, что и Цицерон: accusatores
multos esse in civitate utilo est, ut metu contineatur audacia (государство
нуждалось в обвинителях, а потому и вознаграждало их); хотя и не
непосредственно. Вследствие этого были люди, которые жили засчет того,
что за деньги выступали обвинителями, в большинстве же случаев
вымогали их страхом доноса. Хотя за неправильную жалобу и наказывали,
но само ремесло, по крайней мере в позднейшее время, было вряд ли
запрещено законрм.46
краснея и со стыдом, торопились пройти через него, если
необходимость заставляла их сделать это.—	О, эти времена давно уже прошли, — сказал Кте¬
зифон, — мы сами разве не молодые люди, однако ж мы
на рынке.—	Да, но по необходимости, — возразил Харикл, — и
ты мне вовремя напоминаешь, что нужно идти разыскать
трапецитов Диотима и Ликона. Мне бы хотелось, чтобы ты
пошел со мною. Я знаю, что дела с менялами производятся
обыкновенно без свидетелей, но в данном случае ты мо¬
жешь мне понадобиться. Эти менялы не всегда бывают
людьми честными и часто водят за нос человека неопыт¬
ного, посредством всевозможных обещаний и уверток.Ктезифон охотно согласился. Трапециты, из рук кото¬
рых Харикл должен был получить большую часть своего
состояния, были совершенно разными личностями. Диотим,
человек уже пожилой, пользовался репутацией чрезвычай¬
но честного человека. Он был не только менялою, но дру¬
гом и доверенным лицом Хариноса. Когда последний, боясь
обвинения, решился оставить Афины, то он возложил на
этого, уже испытанного трапецита продажу своего дома,
рабов и прочего имущества. Ему же поручил он также
собрать большую часть розданных взаймы денег. У Диоти¬
ма должна была храниться еще довольно значительная сум¬
ма, которую Харикл и намерен был потребовать теперь
обратно.В ту минуту, как он подошел к нему, Диотим выпла¬
чивал деньги какому-то человеку, по-видимому иностран¬
цу. На столе, с которого тот брал пересчитанные деньги,
лежал лист бумаги, заключавший в себе долговое обяза¬
тельство получателя.—	Ты получил от меня всю сумму сполна и чистыми
деньгами, — сказал трапецит, — а взамен нее оставляешь
мне клочок бумаги, купленный тобою, вероятно, за два
халкуса1. Но помни, что существуют законы, которые за¬
щитят мои права.Человек обещал исполнить все условия договора и уда¬
лился. Диотим достал свою торговую книгу, вписал в нее не¬
сколько слов, спрятал бумагу в ящик, в котором лежало
много таких же документов, и обратился затем к следующе¬
му, дожидавшемуся вместе с другим, по-видимому низкого
происхождения, человеком.1 Халкус — самая мелкая монета, 1/8 часть обола, следовательно 1/2
копейки.47
—	Я купил у него раба за две мины, — сказал пер¬
вый. — Заплати их ему. Из моей расчетной книги видно,
что у тебя есть еще моих семьсот драхм.Трапецит взял снова свою книгу.—	Расчет твой верен, — сказал он. — Ты забыл толь¬
ко лаж на триста пятьдесят эгинетийских драхм1, которые
я заплатил Пазеасу за купленную тобою слоновую кость.Купивший раба не мог не согласиться с этим; две мины
были уплачены, и оба удалились. Теперь только Диотим
обратил внимание на молодых людей, стоявших несколько
в отдалении.—	Кто ты, — спросил он подошедшего Харикла, — и
что тебе нужно?—	Я Харикл, сын Хариноса, возвратившийся из Сира¬
куз, — сказал он. — Вот тебе кольцо с печатью отца в
удостоверение моей личности; кольцо это, конечно, хорошо
знакомо тебе. Как наследник отца, я пришел получить хра¬
нящиеся у тебя его деньги.—	Значит, Харинос умер? — воскликнул трапецит.—	Да, мы предали прах его земле в Сицилии, — ска¬
зал молодой человек, — и он покоится пока там. Верный
слуга привезет его в Афины, и тогда я поставлю его в
гробницу наших предков.Старик опустил голову и заплакал.—	По завещанию моего отца, — сказал Харикл, не¬
много погодя, когда Диотим успокоился, — у тебя должны
храниться один талант и четыре тысячи драхм; может
быть, мне скоро понадобятся эти деньги.—	Не совсем так, — сказал Диотим, — но твой отец
не мог знать этого. Я недавно еще получил за него долг
в три тысячи драхм, сверх того, капитал значительно уве¬
личился наросшими на него процентами: тебе придется по¬
лучить с меня более двух с половиною талантов.Он рассказал юноше, как мало-помалу, нередко с боль¬
шим трудом, в течение многих лет, собирал деньги, кото¬
рые иностранные купцы были должны его отцу.—	Только с одного купца из Андроса не мог я ничего по¬
лучить, так как он уже давно не был в Афинах, сам же я уже
слишком стар, чтобы предпринять путешествие морем. Ты
лучше всего сделаешь, если съездишь к нему сам, если только
не хочешь потерять две тысячи драхм. Затем, — прибавил
он — отец твой, еще до несчастья, его постигшего, заказал1	Эгинетийская драхма была тяжелее, а следовательно и ценнее
аттической.48
несколько статуй, намереваясь поставить их в городе. Статуи
эти стоят до сих пор у художника, на улице скульпторов. Ко¬
нечно, исполняя волю твоего отца, ты не захочешь отнять у
богов те почести, которые он намеревался им воздать.Харикл поблагодарил честного человека за труды и за¬
боты об отцовском состоянии. Не задумываясь, он оставил
у него и две тысячи дарейков1, находившиеся в ящике, и
затем отправился с Ктезифоном к другому трапециту. Че¬
ловек этот был ему совершенно чужд, и он шел к нему
по делу совсем особого рода. Когда Харикл уезжал из Си¬
ракуз, то тот самый друг, который дал ему рекомендатель¬
ное письмо к Фориону, предложил ему оставить в его руках
большую часть состояния, а взамен оставленного получить
такую же сумму в Афинах.—	Зачем, — говорил он ему, — будешь ты рисковать
всем своим состоянием, беря его с собою в далекое морское
путешествие, где ему грозит опасность от бурь, морских
разбойников и даже от самих хозяев кораблей? У трапе-
цита Ликона, в Афинах, лежат мои три таланта; оставь
мне здесь эту сумму, а он выплатит их тебе.Харикл с удовольствием согласился. Сиракузец дал ему
письмо, в котором заключался приказ уплатить три талан¬
та, а также симболон (условный знак), который, по обо¬
юдному с трапецитом соглашению, должен был служить
удостоверением личности того, кому будет поручено полу¬
чить’ деньги. Для большей верности было указано еще на
Фориона как на человека, который поручится за тождество
лица в случае, если того потребует Л икон.Подойдя к столу трапецита, Харикл увидел угрюмого
человека, с желтым иссохшим лицом. Около него лежали
весы, на которых он только что взвешивал полученные им
серебряные монеты. На другой стороне стола он придер¬
живал рукою различные пожелтевшие, по-видимому от
времени, бумаги, а перед ним лежала счетная доска, на
которой он рассчитывал, вероятно, проценты, накопивши¬
еся по какому-нибудь долговому обязательству. Харикл с
неприятным чувством подошел к столу этого человека, и
в нескольких словах объяснил причину своего прихода. При
имени сиракузца трапецит еще более нахмурился.—	Я не знал, — сказал он, — что Состен имеет право
получить с меня так много. Разве он забыл, что я должен
был уплатить восемь тысяч драхм Гераклеоту. Вот, посмо¬1	Дарейк — золотая монета, равнявшаяся по весу двум аттическим
драхмам, а по ценности — 20—28 драхмам.49
три в моей книге. Что значится здесь: «Состен, сын Фор-
миона из Сиракуз, внес два таланта. Из них уплатить во¬
семь тысяч драхм Гераклеоту Фриниону, представителем
которого будет пиреец Эпикрат». Ты видишь, что у него
осталось всего четыре тысячи драхм.—	Совершенно верно, — сказал Харикл, — так гово¬
рил мне и Состен, — но, возвратясь из Понта, в месяце
элафеболионе, он внес тебе еще два таланта и две тысячи
драхм. Таким образом, ты видишь, он имеет полное право
требовать с тебя три таланта,Трапецит был видимо смущен, но он старался скрыть
свое смущение, придавая запальчивый тон своим словам.—	Какое мне дело до тебя, — продолжал он, горя¬
чась. — Почем я знаю, кто ты? Любой сикофант может
явиться ко мне и от имени другого требовать денег.—	Ты до сих пор не дал мне возможности передать
тебе удостоверение. Вот письмо Состена. Знакома ли тебе
его печать?—	Да, кажется, это его печать, — сказал меняла не¬
довольным тоном.—	В письме лежит и симболон, который должен быть
тебе хорошо известен.—	Может быть фальшивый, — проворчал он с неудо¬
вольствием, распечатывая письмо и читая его вполголоса.
Дойдя до того места, где говорилось о Форионе, он замол¬
чал и мрачно глядел перед собою, как бы приискивая спо¬
соб отвертеться.—	Ликон, — вмешался тут Ктезифон, — не задумывай
новых козней. Еще свежа в памяти у всех та штука, которую
ты сыграл недавно с византийским купцом, когда он потре¬
бовал обратно деньги, положенные им у тебя. Весь город зна¬
ет, как ты отделался от единственного, знавшего про то раба
и стал затем не только отвергать самое требование византий¬
ца, но пытался даже, посредством подкупленных свидетелей,
доказать, что твой кредитор сам занял у тебя шесть талантов.
Человеку этому удалось тогда доказать свое право лишь с по¬
мощью Фориона; пусть же имя его, упоминаемое здесь в
письме, послужит тебе предостережением.Трапецит уже собирался резко ответить, но вдруг взор
его остановился на каком-то предмете вдали. Он заметил
Фориона, направлявшегося к столам менял.—	Кто же станет отрекаться, — сказал он, смутясь, — у
меня нет теперь денег наготове, и если я обойду все столы,
то все-таки не найду никого, кто бы мог одолжить мне три
таланта. Приходи завтра, я приготовлю тебе деньги.50
—	Так я приведу с собою Фориона, чтобы ты не имел
никакого сомнения относительно моей личности.—	Нет, не надо, — отвечал поспешно меняла. —Сим-
болон есть, и ты получишь деньги сполна.Между тем был уже почти полдень, и суета на рынке
стала мало-помалу утихать.—	Пора закусить, — сказал Ктезифон, уходя. — Зай¬
дем в один из тех домов, где собираются обыкновенно в
это время молодые люди. Ты встретишь там наверно ко¬
го-нибудь из товарищей своего детства.ГЛАВА ПЯТАЯ
Забавы юношестваБлижайший дом, в который Ктезифон повел своего дру¬
га, принадлежал отпущеннику Диску, извлекавшему до¬
вольно значительные доходы из постоянных сборищ
молодых людей. Ежедневно их собиралось у него немало.
Кто приходил сюда, чтобы попытать счастье в кости или
в астрагалы1, кто для того, чтобы устроить бой петухов и
перепелов2, которых держал для этой цели Диск, кто же
просто поболтать о новостях дня, о купленных собаках иОдной из любимых игр греков была игра в кости. Для игры упот¬
реблялось первоначально три, впоследствии две кости. На параллельно
лежащих сторонах кости были цифры 1 и 6, 2 и 5, 3 и 4; во избежание
обмана кости эти клались в конический кубок, внутри которого были
сделаны уступы в виде ступеней, и из него бросали их Для другого рода
игры в кости употреблялись астрагалы, продолговатые кости, две повер¬
хности которых были плоски, третья выпукла, а четвертая несколько вдав¬
лена. На этой последней стояло 1, на противоположной ей стояло 6, а
на первых двух — 3 и 4. Чисел 2 и 5 не было вовсе. При игре упот¬
реблялось постоянно четыре астрагала. Самым счастливым падением счи¬
талось то, когда все кости показывали 6. Оно называлось падением
Афродиты и решало обыкновенно выбор Симпозиарха (см. гл. VI.) Каждое
падение имело свое особенное название, которых насчитывают до 64.2	Афиняне имели большое пристрастие к петушиным и перепелиным
боям. Говорят даже, что после войны с персами, в память победы над
ними, Фемистокл учредил празднество, которое должно было повторяться
ежегодно и во время которого происходили петушиные бои. Самые боль¬
шие и сильные птицы привозились из Танагры, Родоса, Халкиды и Ми¬
дии. Чтобы возбудить в птице ярость, ее кормили перед боем чесноком;
на ноги ей надевались острые металлические шпоры, и затем ее ставили
на круглый стол, края которого подымались в виде высокого ободка. В
пределах этого-то круга и должен был происходить бой. Зрители и вла¬
дельцы сражавшихся бились при этом об заклад, и предлагаемые пари
достигали иногда громадных размеров.51
лошадях, о похищенных кифаристках или о вновь по¬
явившихся гетерах и хорошеньких мальчиках. Часто не¬
сколько молодых людей устраивали в складчину
симпозион, и никто не мог угодить молодым людям так,
как Диск, умевший всегда выбрать и самые лакомые блюда,
и лучшее вино, и самых хорошеньких флейтисток. Правда,
не всегда обходилось здесь без шума и насилия: не более
как несколько месяцев тому назад, поссорившись из-за лю-
бимца-мальчика, ревниво охраняемого Диском, несколько
пьяных ворвались ночью в дом, перебили посуду, разбро¬
сали по улице астрагалы и кости, убили всех петухов и
перепелов, а самого хозяина привязали к колонне и коло¬
тили так сильно, что на крик его сбежались проснувшиеся
соседи. Но Диск умел вознаграждать себя за подобные
убытки, умно эксплуатируя молодых людей, а также, как
говорили, пуская иногда в ход фальшивые кости.И сегодня там не было недостатка в посетителях в то вре¬
мя, как вошли Харикл и Ктезифон. В одной из комнат сидели
и стояли несколько игроков в кости, горячо споря между со¬
бой о том, следует ли считать действительным падение толь¬
ко что кинутых кем-то костей. В соседней комнате другие,
после сытного завтрака, вопреки обычаю, принялись уже за
раннюю выпивку и для препровождения времени играли, ко¬
нечно более для забавы, чем ради выигрыша, в чет и нечет
или же занимались верчением поставленной ребром монеты,
стараясь, в то время как она вертелась, остановить ее легким
прикосновением к ней сверху пальца. Во дворе шел оживлен¬
ный разговор о достоинствах двух лошадей. Вопрос заклю¬
чался в том, кому отдать предпочтение: коппскому ли
жеребцу, купленному недавно одним из спорящих за двад¬
цать мин, или санфорасу другого1. Оба владельца отстаивали
с таким жаром достоинства своих коней, что можно было опа¬
саться серьезной ссоры. Но в это самое время всеобщее вни¬
мание было привлечено другим спором об заклад. Диск уже
успел заменить своих убитых петухов и перепелов новыми,
и в их числе был один перепел, который до сих пор оставался
постоянно победителем в боях. Не одну мину выигрывал бла¬
годаря ему его счастливый обладатель и тем, конечно, еще
сильнее возбуждал честолюбие побежденных. В эту минуту
было предложено новое пари, и раб принес уже подставку с
кругом, в пределах которого должен был происходить бой.
Молодой человек, побившийся об заклад в надежде на храб¬^■Из знаменитых пород лошадей более других известны две породы,
имевшие клейма: Коппа и Сан, откуда названия /ojrjrcmas и oatu<popas.52
рость своей птицы, взял осторожно перепела, которого дер¬
жал бережно под мышкою левой руки, и посадил в круг.—	Кто хочет биться об заклад, что птица эта не вы¬
летит из круга, как бы ее ни дразнили?Нашлось сейчас же несколько охотников. Но как только
кто-нибудь дотрагивался до нее пальцем или дергал ее за
перья головы, птица быстро поворачивалась к дразнившему
и приготовлялась к обороне. Но вот и Диск принес своего
перепела.—	Что ставишь, перепела или деньги? — спросил мо¬
лодой человек.—	Я, разумеется, не проиграю своей птицы, — возразил
Диск, — но тем не менее я никогда не ставлю ее в заклад.—	В таком случае, — вскричал первый, — пари на
пятьдесят драхм.Маленьких бойцов поставили в круг, и лишь только
они увидели друг друга, как перья их взъерошились, и,
растопырив крылья, они с яростью бросились один на дру¬
гого. Не один из них не уступал; сколько раз бой ни воз¬
обновлялся, каждый оставался на своем месте или же
занимал место противника; в течение некоторого времени
трудно было решить, кому достанется победа.—	Ставлю еще пятьдесят драхм против тебя, Диск! —
вскричал один из стоявших и с страстным увлечением сле¬
дивших за ходом боя.Но едва успел он произнести эти слова, как птица Ди¬
ска, словно возмущенная тем, что усомнились в ее храб¬
рости, бросилась с удвоенною силою на своего противника,
так что тот, ошеломленный внезапным ударом, после не¬
долгого сопротивления бежал с места сражения.—	Побеждена! Побеждена! — закричало множество го¬
лосов.Владетель побежденной, схватив поспешно свою птицу,
стал громко говорить ей на ухо, стараясь таким образом
изгладить по возможности всякое воспоминание о крике
победителя, между тем как сей последний, осыпаемый все¬
возможными похвалами, был с триумфом унесен Диском.Харикл и Ктезифон, позавтракав, также присоедини¬
лись к числу зрителей. Не тронулись только одни игроки
в кости; шум в их комнате становился все сильнее и силь¬
нее; от слов дошло до дела. Все напали на одного пожилого
человека, по-видимому, простого происхождения. Благода¬
ря ли своему счастью, или же каким-нибудь непозволи¬
тельным проделкам он выиграл все деньги, поставленные
игравшими, а теперь находился в опасности лишиться всего53
выигранного. Безропотно, как спартанец у алтаря Ортии1,
выносил он сыпавшиеся на него со всех сторон удары. Го¬
товый лучше пожертвовать жизнью, чем расстаться с вы¬
игрышем, он заобтился только о том, как бы спасти свои
деньги, часть которых он спрятал в складках своего хитона,
а другую держал в судорожно сжатых руках. Но сопротив¬
ление его было тщетно. В то время как одни силою раз¬
жимали ему руки, другие рвали его одежду и обирали его,
пока, весь избитый, с синяком под глазом и в изодранной
одежде, он не бежал наконец из дому, провожаемый, при
громком хохоте, толчками и пинками.—	Поделом ему, — заметили некоторые из стоявших
во дворе, — зачем суется в подобное общество.—	Разве он не будет жаловаться? — спросил Харикл.—	Жаловаться на побои, нанесенные во время игры? —
сказал один. — Он и не подумает об этом. А слышали ли
вы, — продолжал он, — что вчера осудили Ктезипа?—	Да, — вмешался другой, — его или, вернее говоря, его
отца присудили к уплате двух тысяч драхм за сущий вздор.—	Какой это Ктезип? — спросил Харикл, и многие, не
знавшие еще этой новости, подошли поближе к говорившим.—	Сын Ктезия, — отвечал первый. — Вы, конечно,
слыхали про то веселое общество, которое известно всем
своими беспрестанными ссорами и драками, за что и по¬
лучило название трибаллов2? Ктезип принадлежит к нему.—	Так за что же его осудили? — продолжал спрашивать
Харикл.—	За вздор, — уверял снова второй, — за простую шут¬
ку, весьма простительную молодым людям, находящимся под
влиянием вина.—	Кет, — сказал третий, — шуткою назвать это никак
нельзя. Я отлично знаю, как все происходило, и был сам сви¬
детелем возмутительного поведения этих молодых людей у
диетета3. Хороша была бы у нас общественная безопасность,
если б подобные вещи оставались безнаказанными.—	Расскажи же нам, пожалуйста, — сказал Ктези¬
фон, — кто жаловался, и вообще, в чем состояло дело.1Ортия, или Ортозия, — одно из имен Артемиды. В Спарте во вре¬
мена законодательства Ликурга существовал обычай приносить юношей в
жертву Ортии.2Трибаллы — древний народ, населявший земли между Дунаем и
Моравой; отличался свободолюбием и воинственностью, были почти пол¬
ностью уничтожены Александром Македонским.3Диетет — посредник, или третейский судья. Всех диететов в Аттике
было до 1200, позднее число их было уменьшено до 300.54
—	Зовут его Аристофоном, — ответил тот, — никто
про него не скажет дурного слова. Еще раньше, будучи в
походе, он пожаловался однажды стратегу1 на грубое и не¬
пристойное поведение Ктезипа, чем и навлек на него на¬
казание. С тех пор отец и сын преследуют его своей
ненавистью. Недавно, в сумерках, Аристофон с своим дру¬
гом отправился прогуляться по рынку. Здесь повстречался
с ними совершенно пьяный Ктезип, который, завидя своего
врага, стал ворчать себе под нос какие-то непонятные сло¬
ва. Он шел в Мелиту, где, как оказалось впоследствии,
собралось на попойку несколько человек из его общества,
в том числе и его отец. Ктезип объяснил им, что пред¬
ставляется удобный случай наказать Аристофона, и все
вместе они отправляются на рынок. Между тем Аристофон
уже возвращался с прогулки, и они встречаются с ним
почти на том же самом месте. Тогда двое из них хватают
его спутника и держат, а Ктезип, его отец и еще третий
бросаются на несчастного Аристофона, срывают с него
одежду, валят в грязь, бьют и топчут его ногами, произнося
при этом самые грубые ругательства, и вот, в то время
как он лежит в совершенно беспомощном состоянии, Кте-
зий становится перед ним, крича, как петух после победы,
и вместо крыльев махая руками. Затем все удаляются, уно¬
ся с собой и его одежду. Прохожие подняли несчастного,
он был в таком жалком положении, что пришлось обра¬
титься к помощи врача.—	Да, — воскликнул Харикл, — если это называть
шуткой, то насилия не существует.—	Ну вот, — возразил молодой человек, который
прежде играл роль защитника, — надо принять ьо внима¬
ние, что он был пьян; и мы живем ведь не в Митилене2,
где Питтак3 причислил опьянение к увеличивающим вину
обстоятельствам. Я знаю много молодых людей из весьма
уважаемых семейств, которые часто имели драки из-за ге¬
тер и хорошеньких мальчиков, что же касается брани, то
много ли найдется таких, которые бы не называли друг
друга шутя автолекитами4.1	Стратег, или командующий войсками. Всех стратегов в Аттике было
10, и они избирались народом.2	Митилена — город на острове Лесбосе.3	Питтак, — один из семи мудрецов Греции, родился в Митилене в
649 г. до P. X., был правителем в этом городе, умер в 579 г. Ему
приписывают много элегий, речей и правил для жизни.4	Автолекиты — потомки Автолика, сына Гермеса. Автолик был
известный вор, обманщик и клятвопреступник.55
—	Да, но разве это заслуживает похвалы, — продол¬
жал рассказчик, — впрочем, если бы хмель и мог слу¬
жить им извинением, то поступок их является еще более
возмутительным вследствие их последующего поведения.
Естественно, что Аристофон подал жалобу на нанесение
ему побоев. Когда дело должно было разбираться у ди-
етета, он просил меня и еще некоторых друзей своих при¬
сутствовать при разбирательстве. Вызванные в суд
заставили ждать себя очень долго. Только к вечеру яви¬
лись отец с сыном и еще некоторые из их общества и
то только для того, чтобы насмеяться над святостью суда.
Не возражая на жалобу, отказываясь даже прочесть пись¬
менные показания свидетелей, они все время глумились
самым пошлым образом. Они приводили нас поодиночке
к алтарю и требовали присяги или же сами писали по¬
казания о таких вещах, которые не имели ни малейшего
отношения к делу. Если после такого недостойного пове¬
дения, такого поругания законов не последовало бы на¬
казания, то где бы можно было найти защиту против
оскорблений всякого рода?—	Ты прав, — сказал красивый молодой человек,
пришедший из комнаты, чтобы послушать рассказ. — Я
сам не прочь повеселиться, и отчего же не поспорить
иногда из-за хорошенькой женщины, но с такими буяна¬
ми, как эти трибаллы, я не желал бы иметь ничего об¬
щего. Я знаю давно Ктезипа, он был самым грубым,
самым необузданным мальчишкой в школе Гермипоса, где
за свои скверные проделки ему приходилось часто отве¬
дывать учительских розог.При имени Гермипоса Харикл взглянул на говорившего.—	Клянусь собакою1, ведь это Лизитл, — вскричал он
и поспешно подошел к нему.—	Харикл, — воскликнул тот с удивлением, — ты
здесь? С которых пор?—	Я возвратился вчера из Сиракуз, — отвечал Харикл.—	Приветствую тебя, друг детства, — сказал Ли¬
зитл. — Мы отпразднуем приезд твой знатным пиром; ты
сегодня мой гость—	Благодарю тебя за приглашение, но я не могу вос¬
пользоваться им; я обещал уже обедать сегодня у моего
благородного друга, у которого теперь живу.Эта клятва была весьма употребительна у греков. Во избежание клят¬
вы именем богов греки клялись различными предметами, как-то: собакою
(так клялся Сократ), капустою и т. п.56
—	Ну, так приходи завтра, — сказал молодой чело¬
век, — дай руку в знак согласия.—	С удовольствием, — отвечал Харикл, — но куда?—	В мой дом в Керамейкосе1, ты, верно, его помнишь?
Нам никто не помешает; и тебе нечего бояться, что угрю¬
мый отец придет разогнать веселых кутил. Ты встретишь
у меня нескольких знакомых.Он хотел расспросить его еще о многом, но пришлось
отложить расспросы до завтра, так как Хариклу было уже
пора уходить.Прошел первый час пополудни; на улицах стало замет¬
но тише. Важнейшие дела дня были справлены; рынок был
совершенно тих; только в мастерских ремесленников про¬
должалась еще работа. Вся городская жизнь, сосредоточи¬
вавшаяся еще недавно в центре города, расплылась теперь
по всем сторонам и исчезла из центра для того, чтобы
проявиться вновь, хотя и в иной форме, в лежащих вне
города гимназиях и тому подобных местах. Поэтому ожив¬
леннее всех были теперь улицы, ведущие в Академию, Ли-
каион и Кинозарг. Свободный человек, которого не
привязывало к душному дому ремесло, отправлялся в эти
общественнмые места, для того чтобы подкрепляющим те¬
лесным движением, холодною или теплою ванною, а может
быть, и просто прогулкою по дрому2 возбудить аппетит
перед предстоящим обедом, или только просто для того,
чтобы полюбоваться на ловкость, искусство и превосходное
телосложение борцов, или же, наконец, чтобы искать пищи
для ума в поучительных и привлекательных беседах. Сде¬
лав еще несколько покупок, Харикл также отправился туда
с намерением принять участие в гимнастической борьбе,
удовольствии, которого он был так долго лишен, и, приняв
затем ванну, отправиться к Фориону. С самого раннего
детства отец приучал его к телесным упражнениям. Заня¬
тия у педотриба3 считал он не менее важными, чем занятия
в школе; когда же мальчик стал юношею, то он старался1	Внутренний Керамейкос — широкая улица, проходившая через все
Афины по направлению с севера на юг. Наружный Керамейкос — пред¬
местье города.2Дромом называлось место, где упражнялись в беге и которое служило
также для прогулок. Дромы устраивались в гимназиях и отдельно, нередко
также при домах богатых граждан. В гимназии дромом называлось, ка¬
жется, всякое место, где бегали и гуляли.3Педотриб — гимнаст.57
точно так же побуждать его и к более трудным гимнасти¬
ческим упражнениям в палестре. Он решительно порицал
одностороннее развитие атлетов, но разумную гимнастику,
управление конями и охоту вместе с обществом людей уче¬
ных считал единственными занятиями, приличными сво¬
бодному человеку. Настроение наших мыслей зависит от
наших занятий, говаривал он часто своему сыну, занятие
дает направление уму человека. Кто проводит свой день
за ничтожными делами, за низкой работой, в сердце того
не может возникнуть ни возвышенной мысли, ни юноше¬
ской отваги, равно как не могут гнездиться низкие и ме¬
лочные мысли в душе человека, занятого благородными и
достославными делами. Поэтому-то Харикл был искусен во
всех видах борьбы, проворен в беге и ловок в скачках. С
силою и искусством бросал он копье и диск, ловко кидал
мяч и в Сиракузах считался одним из лучших борцов.
Отец его не терпел только кулачного боя и панкратиона1
и одобрял законы спартанские, запрещавшие эти виды
борьбы.Молодой человек, полный приятных воспоминаний было¬
го, прошел чрез Диохарские ворота, и направился садами кхТак называлось одно из гимнастических упражнений, состоявшее из
борьбы и кулачного боя.2Гимназии устраивались первоначально в простых домах или в тени
платанов, на открытом воздухе; впоследствии для них стали воздвигать
великолепные здания. Развалины этих зданий видны еще и доныне.
Витрувий описывает подробно устройство гимназий. По его словам, пер¬
вую часть гимназии составлял обширный четырехугольник. Открытое
пространство окружено было с трех сторон одним рядом колонн, а с
четвертой — двумя рядами. За этим последним портиком находились
следующие помещения: в самой середине — эфебеум, место, предназ¬
наченное для упражнений юношей (эфебов), рядом с ним, направо,
был корицеум. Здесь упражнялись в раскачивании висячего мешка, на¬
полненного песком, и называвшегося Корикос. Может быть, в этом же
отделении находился и сферистерион, т. е. комната для игры в мяч,
и аподитериум, т. е. комната, где оставляли одежду. Корицеум непос¬
редственно сообщался с конистериумом, где посыпали тело песком и
пылью, чтобы во время борьбы рука не скользила по телу; далее в
углу находился Лутрон, т. е. купальня. Налево же от эфебеума шли
следующие отделения: элеотезий — комната, где готовились к борьбе,
смазывали тело маслом (элеон), далее фригидарий, т. е. холодильник,
пропнигей, т. е. предбанник. Еще далее судаторий — парная и лако-
никум, тоже парная, но с сухим жаром, наконец — калидариум —
баня. К простым портикам (с одним рядом колонн) примыкали обшир¬
ные помещения, в которых были устроены сиденья для философов и
риторов и для их слушателей. Открытое пространство, замкнутое со
всех сторон портиками, служило для всевозможных физических упраж¬
нений, и нет сомнения, что при хорошей погоде его предпочитали
портикам. Другая часть гимназии, граничившая с первой, имела также58
Ликаиону. Он нашел в гимназии множество посетителей2. В
залах, окружавших перистиль, образовались большие и ма¬
ленькие кружки из молодых и пожилых людей, оживленно
разговаривавших между собою. Здесь учил, прогуливаясь в
портике, известный, недавно приехавший в Афины, фило¬
соф, окруженный толпою почтительных учеников, часть ко¬
торых приехала с ним с чужбины. Стоило посмотреть, как,
ловя каждое его слово, они боялись в то же время стеснить
его и расступались по обе стороны каждый раз, когда он по¬
ворачивался, чтобы затем снова следовать за ним. Там сидел
опытный старец, серьезно разговаривавший с несколькими
молодыми друзьями. Разговор их был приятно прерван при¬
ходом юноши, известного в городе своею красотою. Каждому
хотелось сесть поближе к красавцу, отчего произошла давка,
грозившая столкнуть с мраморной скамейки крайних из си¬
девших, пока, наконец, один из них, не хотевший быть ли¬
шенным удовольствия смотреть на прекрасного мальчика, не
вскочил с своего места и его примеру не последовали другие,
вследствие чего образовался целый полукруг вокруг предмета
всеобщего внимания. Разговор его со стариком доказал скоро,
что он обладал и мыслями, не менее прекрасными. Во многих
местах образовались группы, в которых рассуждали о вели-квадратную форму и была окружена тремя колоннадами, из которых
две были простые, т. е. в один ряд, а одна — двойная. На свободном
пространстве между портиками шли аллеи платанов. Место это назы¬
валось ксистум и служило для гулянья и отдыха, а отчасти и для
упражнений; в конце этого второго отделения находился обширный ста¬
дион, где было довольно места, чтобы поместиться и зрителям, и со¬
стязающимся в борьбе, беганье и т. п. Само собою разумеется, что не
все греческие гимназии устраивались по этому плану: различные усло¬
вия, местность, время и т. п. имели влияние на расположение их.
Открытые в новейшее время остатки гимназий в Малой Азии, а именно
в Эфесе, Гиераполе и Александрии, представляют устройство, по-види¬
мому, в очень многом отличающееся от только что описанного. Так, в
гимназии в Эфесе, построенной, вероятно, при императоре Адриане,
нет среднего открытого пространства (перистиля), напротив того, все
здание снаружи окружено крытым портиком, к которому примыкает
множество экзедр, имеющих вид небольших четырехугольных и круглых
ниш. Из портика входишь прежде всего в открытое пространство, ко¬
торое, очевидно, заменяет собою вышеозначенный перистиль, а затем
из него и в остальные помещения гимназии, центр которых и здесь
составлял эфебеум.Гимнастика составляла самую существенную часть древнегреческого
образования; поэтому не удивительно, что гимназии были во всех городах.
Знаменитейшие из них находились в Афинах Дельфах, Олимпии и Ар¬
госе. В Афинах были четыре гимназии: Ликаион, Кинозарг, Академия и
Стадион; все они помещались за городом. Академия особенно знаменита
тем, что в ней учил Платон. Ликаион и Кинозарг также знамениты тем,
что в первом учил Аристотель, а во втором Антисфен.59
ких событиях в Азии. Только что были получены новые вести
об успехах македонского войска при осаде Тира, и многие
старались выказать свои топографические знания, рисуя пал¬
ками на песке план и местоположение города. На большой
открытой площадке занимались между тем самыми разнооб¬
разными упражнениями, а некоторые направлялись уже к
теплым ваннам или холодным купальням или же смазывали
в элеотезии свои тела чистым маслом.Харикл прошел через колоннады прямо к месту, где
упражнялись на вольном воздухе. Иные бегали тут взапу¬
ски, среди громких восклицаний зрителей, поощрявших то
того, то другого; другие стояли, готовые к прыжку, держа
в руках тяжести. На открытом пространстве у ксистума
происходила, по-видимому, особенно интересная борьба.
Образовался тесный кружок зрителей; многие уходили,
вместо них прибывали новые.—	Верно, это Ктезифон, — сказал кто-то рядом с Ха-
риклом, подошедшим тоже, но ничего не видевшим за тол¬
пою. — Он душа гимназии.Харикл стал на цыпочки и увидел голову одного из бор¬
цов. Это был действительно его друг. Но в эту минуту борьба
уж окончилась. Подметив слабую сторону своего противника,
Ктезифон, ловко приподняв его ногу, повалил его. Раздался
радостный клик; толпа немного расступилась, и Харикл, при¬
ветствуя друга, выступил вперед, предлагая состязаться с
ним. Ктезифон принял вызов с удовольствием. Он был бес¬
спорно сильнее Харикла, но и Харикл боролся с такой
ловкостью, умел так хорошо пользоваться всеми представ¬
лявшимися преимуществами, что борьба длилась довольно
долго, и, когда Ктезифон все-таки победил, все должны были
признать по крайней мере, что и Харикл был чрезвычайно
искусным борцом. Друзья отправились под руку к ваннам, а
затем Харикл поспешил к дому Фориона.ГЛАВА ШЕСТАЯ
Пир1С самого рассвета всё в доме Лизитла было в движе¬
нии. Богатый молодой человек задумал отпраздновать как
можно пышнее приезд своего товарища детства. Все ла¬1	Греки ели обыкновенно три раза в день в определенные часы. Пер¬
вый завтрак, который имел место тотчас после того, как вставали, состоял60
комое, что можно было только достать на афинском рын¬
ке, было взято, и, недовольствуясь закупками раба, он
сам отправился на рыбный рынок, чтобы выбрать лучших
копаисских угрей и самых больших морских щук. Он на¬
нял отличного повара, заказал венки, купил драгоценные
мази и пригласил хорошеньких флейтисток и танцовщиц.
В обширном покое, где должен был происходить пир, бы¬
ли приготовлены ложа, и на красивых столиках расстав¬
лено было множество маленьких и больших серебряныхиз хлеба, который макали в чистое вино. Затем, около полудня, следовал
второй завтрак. Тут подавали также и горячие блюда. Наконец обед,
который имел место, вероятно, несколько позже, чем римская соепа. Гре¬
ки, по крайней мере более образованная часть их, не находили особенного
наслаждения собственно в еде, и обеды аттические за свою простоту были
часто осмеиваемы комиками. Греки не любили обедать одни. Званые обе¬
ды устраивались по поводу свадьбы, рождения, и не только лиц, принад¬
лежавших к семье, но и посторонних уважаемых личностей, а также
знаменитых умерших; затем по поводу поминок, отъезда или возвра¬
щения друга, одержанной победы и т. п. Случалось также нередко, что
несколько молодых людей устраивали обед на общий счет, причем каж¬
дый из участников вносил свою часть деньгами или же приносил кушанья.
Подобные обеды происходили или у гетер, или у отпущенников, или же
у одного из самих участников. Случалось также, что сговаривались поо¬
бедать вместе за городом, в особенности где-нибудь на берегу моря. К
обеду гости приглашались обыкновенно в тот же день утром, при встрече
на рынке или в гимназии. Они должны были являться к обеду в нарядной
одежде и обуви, приняв предварительно ванну и намазавшись благовони¬
ями. В эпоху, описываемую в этой книге, обедали лежа; только женщины
и дети составляли исключение. На ложе располагались по двое. Сам
хозяин назначал всем места. Самым почетным было место рядом с хозя¬
ином. Перед обедом рабы снимали с гостей обувь и обмывали ноги. Вместо
воды для омовения ног употребляли вино и благовонные эссенции. Ло¬
жились обыкновенно, упираясь левою рукою на лежащую за спиною по¬
душку, причем правая оставалась совершенно свободною. Перед самым
началом обеда рабы подавали воду для омовения рук. Ели кушанья паль¬
цами. Ножей и вилок не существовало, в употреблении были только лож¬
ки. Они делались из металла. Впрочем, случалось часто, что вместо них
употребляли просто куски хлеба. О скатерти, равно и о салфетках, не
было и помину. Полотенце подавалось только при омовении рук. За обе¬
дом гости вытирали руки о мякиш хлеба или же им подавали специально
приготовленное для этого тесто. В древние времена ели чрезвычайно про¬
сто, и из того обилия в мясе, которое встречается у Гомера на пирах
царей, отнюдь не следует заключать, чтобы и простой гражданин имел
его в таком же изобилии. Обычной едой было нечто вроде каши или
блина, приготовляемых впрочем весьма различно. До самых позднейших
времен это кушанье, остается, постоянной пищей низшего класса. Обык¬
новенной пищей были также овощи: мальва, салат или латук, капуста,
стручковые плоды: бобы, чечевица, лупины и т. п. Особенно любимы бы¬
ли лук и чеснок. Ели эти овощи часто сырыми или же, как, например,
салат, с уксусом, маслом и медом. Из мясного ели баранов, молодых коз,
особенно любили свинину. Колбасы были очень любимы греками. Лако¬
мыми блюдами были зайцы, серые дрозды и т. п. Из пресноводных рыб
славились угри из озера Копаиса, но морские рыбы ценились гораздо61
чаш и кубков. Молодые рабы в полупрозрачных высоко-
поднятых хитонах, сновали хлопотливо по комнатам и
портикам, прибирали, чистили, покрывали диваны пест¬
рыми коврами, поправляли полосатые подушки, полоскали
сосуды, словом, хлопотали без устали до тех пор, пока
не были окончены все приготовления к парадному приему
гостей.Тень, бросаемая гномоном1, была уже длиннее десяти
футов, когда Харикл возвращался из Академии, куда Ман
принес ему самую нарядную, праздничную одежду и
франтовские полубашмаки2. День прошел для него неза¬
метно, среди хлопот по устройству дома; все шло так,
как ему хотелось, и счастливая будущность раскрывалась
перед ним. Он шел поэтому в самом приятном располо¬выше. Они были не только главной пищей, но и самым большим лаком¬
ством для грека. Соленая рыба, привозимая в Грецию из Геллеспонта и
из Понта Эвксинского, ценилась менее, но по дешевизне своей, вошедшей
даже в пословицу, была весьма важна для бедного населения. Обыкно¬
венный обед готовила хозяйка дома или под ее надзором рабыни. Если
же для известных случаев нужно было иметь особенно искусного повара,
то его нанимали на день. На рынке всегда можно было найти таких
поваров. Обыкновенно такой повар приносил с собой и всю необходимую
посуду. Самыми лучшими считались повара сицилийские. Вносились ку¬
шанья, как у римлян, на больших подносах, которые ставились на сто¬
явший посредине стол или же перед каждым гостем. Когда все были
сыты, стол уносили, а пол, на который во время обеда бросали всякие
остатки, шелуху от плодов и т. п., выметали метлами. Гостям разносили
воду для омовения рук и смегму, которая заменяла мыло, и раздавали
венки и благовонные мази; наконец жертва возлияния завершала собст¬
венно обед. После этого пелся хвалебный гимн под аккомпанемент флей¬
ты, и затем вносился стол с ужином. С этого момента начинался уже
собственно симпозион, за которым подавали разные плоды, как-то: олив¬
ки, фиги, орехи, сыр и соль в разных видах, последнюю преимущественно
для возбуждения жажды.1	Гномон — солнечные часы.2	Несмотря на бесчисленные различия, всю обувь греков можно раз¬
делить на два вида: подошвы и башмаки, которые прикрывали всю ногу.
Но между этими двумя видами существовал целый ряд переходных форм.
Они делались или просто из кожи, или же из кожи и пробки, которая
в таком случае составляла средний слой. Подошва прикреплялась к ноге
ремнем, который пропускался между большим и вторым пальцами и по¬
средством fibula, имевшей форму сердца или листа, соединялся с другим
ремнем, шедшим через подъем ноги и в свою очередь соединявшимся с
задними или сбоку прикрепленными ремнями. Часто, однако, переплета¬
ющихся ремней было так много, что они составляли целую сеть, прикры¬
вавшую ногу до самой икры. Более нарядная обувь, которую греки
надевали, когда шли в гости, — род полубашмаков, которые прикрепля¬
лись ремнями у щиколотки. Затем следует упомянуть еще о высоких
башмаках или скорее даже сапогах: они имели спереди разрез и шнуро¬
вались. Все эти три вида обуви были преимущественно обувью мужчин.
Обувь женщин составляли прежде всего сандалии, которые были первой62
жении духа к дому друга, где в его честь был приготов¬
лен пир. Подходя уже к самому дому он увидел Ктези-
фона, возвращавшегося из Ликаиона.—	Ман, — сказал он следовавшему за ним рабу, —
вон идет Ктезифон, догони его и попроси подождать меня.Ман исполнил приказание; поспешно настиг быстро
идущего Ктезифона и, остановив его сзади за одежду, по¬
просил подождать Харикла.—	Где же Харикл? — спросил тот, оборачиваясь.—	Он идет за нами, — отвечал раб.В эту минуту подошел и сам Харикл, приветствуя
друга.—	Какой ты нарядный, — сказал Ктезифон, — куда
это ты собрался?—	На обед к Лизитлу, — отвечал Харикл. — Я вчера
обещал ему прийти; а разве ты не приглашен?Ктезифон отвечал отрицательно.—	Ах, это было бы очень обидно, если б среди друзей
юности, которых я там встречу, не было бы именно тебя.
Что, если б я велел тебе идти со мною на обед без при¬
глашения?—	Конечно, если б ты велел, — возразил Ктезифон
шутя, — мне оставалось бы только повиноваться.—	Ну так пойдем, — сказал Харикл, — оправдаем по¬
словицу, которая говорит, что к обеду хороших людей при¬
ходят хорошие люди, сами себя приглашая.—	Придумай, однако, какое-нибудь извинение, — за¬
метил Ктезифон, — потому что я буду утверждать, что ты
передал мне приглашение.—	Мы подумаем об этом дорогою, а теперь идем.Двери гостеприимного дома были открыты; раб, встре¬
тивший их при входе, провел их в залу, где большинствопереходной ступенью от подошв к башмакам, так как имели ремень, ле¬
жавший сверху большого пальца, из которого, вероятно, и развился впос¬
ледствии верх башмака. Кроме сандалий носили еще: самые простые
башмаки, покрывавшие всю ногу, обувь более нарядную, наконец, обувь,
которую носили рабыни. Всех видов женской обуви насчитывают до 94.Обувь делалась обыкновенно из кожи, но иногда использовали и
войлок. Под башмаками или подошвами носили нередко войлочные носки.
Подошвы мужчин подбивались иногда, прочности ради, для дороги и т.
п., гвоздями, и роскошь доходила нередко до того, что гвозди эти делались
из серебра или золота. Обыкновенный цвет башмаков был натуральный
цвет кожи или черный, впрочем, белые и пестрые башмаки носились
также, и не только женщинами, но и мужчинами. Обувались, по крайней
мере мужчины, только, когда выходили из дому, да и то не всегда; дома
обуви вовсе не носили, снимали ее даже в гостях перед тем, как садились
за обед.63
гостей уже заняли свои места на ложах. Лизитл встретил
и приветствовал их самым радушным образом.—	Ктезифон! — воскликнул он, увидя вошедшего. —
Ты пришел удивительно кстати, и я надеюсь, что ты ото¬
бедаешь с нами. Если же тебя привело сюда какое-нибудь
дело, то отложи его до другого раза. Вчера я всюду искал
тебя, чтобы пригласить, но не мог найти.—	Харикл сделал это от твоего имени, — сказал Кте¬
зифон, — он-то и заставил меня прийти с ним.—	Превосходно! — вскричал любезный хозяин. — Воз¬
ляг вот здесь, рядом с Главконом, а ты, Харикл, возляжешь
со мной. Рабы, снимите им подошвы и омойте ноги.Пока одни рабы развязывали ремни башмаков, другие
принесли серебряные тазы и из изящных серебряных кру¬
жек стали лить на ноги сидящих на ложах не воду, а
золотистое вино, естественный аромат которого усиливал¬
ся еще от подмешанного к нему благовонного бальзама.
В то время как Харикл с некоторым изумлением, Кте¬
зифон же с улыбкою совершали это слишком расточи¬
тельное омовение, некоторые из гостей подошли к
первому и приветствовали его. Это были все знакомые
прежних лет. Полемарх и Калликл, Навзикрат и Главкон,
все приветливо протягивали руки товарищу детства и на¬
поминали ему тысячу событий из прошлого.—	Друзья, оставьте все это теперь, — крикнул один из
гостей с своего ложа, — занимайте лучше ваши места и да¬
вайте обедать.—	В самом деле, Эвктемон, — сказал Лизитл, — на
это будет еще время. Рабы, подавайте воду вымыть руки
и затем несите все, что у вас есть. Не забывайте, что вы
нас угощаете и что мы ваши гости; постарайтесь, чтобы
мы все остались вами довольны.Приказание было живо исполнено: вода и полотенца
поданы, а затем стали вносить столы, устанавливать на
них кушанья и в корзинах из слоновой кости разносить
самый лучший хлеб1. В это самое время послышался силь¬
ный стук у входной двери, и вслед за тем вошел раб и
доложил, что у дверей стоит шут Стефан, который велел
сказать, что он пришел, вооружившись всем необходимым
для того, чтобы пообедать хорошенько за чужим столом.—	Как вы полагаете, друзья, — сказал хозяин дома, —
ведь неловко его прогнать? Пусть войдет.1 Хлеб во время обеда разносился в круглых или овальных корзиночках
с низкими краями и с ручками64
Но незачем было звать Стефана; он стоял уже в дверях
залы и говорил:—	Всем вам известно, что я шут Стефан, который ни¬
когда еще не отказывался, когда вы приглашали его к обе¬
ду, а потому будет вполне справедливо, если и вы не
откажетесь теперь от моего приглашения. Я принес с собою
целую кучу острот.—	Хорошо, хорошо, — сказал Лизитл, — кстати же, нас
только девятеро; возляг вон там, рядом с Манитеем, и будь
моим гостем.Столы были вновь уставлены множеством блюд, в ко¬
торых сицилийский повар выказал все свое искусство.—	Поистине, — сказал Главкон, — это обед не атти¬
ческий, а виотийский1.—	Это правда, — вмешался Эвктемон, который, по-ви-
димому, наслаждался более других роскошным обедом, — я
люблю за это виотийцев и терпеть не могу этих аттических
обедов, на которых подаются на маленьких блюдах самые ни¬
чтожные вещи. Взгляните-ка на этих копаисских угрей; ведь
это богатство Виотии. Клянусь Зевсом, озеро послало на
афинский рынок своих старейших обитателей.—	О, — сказал Стефан, уже несколько раз тщетно пы¬
тавшийся посмешить общество, — как счастливо озеро!
Оно имеет в себе постоянно самое вкусное кушанье и при¬
том еще вечно пьет, никогда не напиваясь!—	Водою, — вскричал, смеясь, Калликл, — в таком
случае ты — чудо еще большее; ведь никто не видал еще,
чтобы тебе было довольно вина.Обед окончился среди различных разговоров, по мнению
одного Стефана, слишком рано. Когда Лизитл увидел, что го¬
сти уже ничего больше не едят, он подал знак рабам, которые
тотчас же подали воду и душистую смегму для омовения рук,
другие же начали убирать кушанья и очищать пол от остат¬
ков обеда. Затем стали разносить миртовые и розовые венки,
разноцветные ленты и душистые мази, а один из рабов при¬
нес золотую чашу и из серебряной кружки налил в нее чистое
вино для возлияния. В залу вошли две хорошенькие, моло¬
денькие флейтистки. Лизитл взял чашу, выплеснул из нее
немного вина и сказал: «Доброму духу»; затем, отпив немно¬
го, подал чашу Хариклу, лежавшему справа от него, а тот,
сделав то же самое, передал ее следующему и так далее, пока
чаша не обошла всех. Тихая, торжественная музыка играла1 Виотийцы были известны своей страстью к хорошим и роскошным
обедам65
в продолжение всей церемонии, до тех пор пока последний
из присутствовавших не возвратил чашу. Тогда общество
оживилось, запели хвалебный гимн, и, когда он был пропет,
рабы внесли стол с ужином и поставили кратер, великолепно
украшенный изображениями вакхических танцовщиц1.—	Прежде всего друзья, — воскликнул Главкон, подни¬
маясь с ложа, — на каких условиях и как будем мы пить?—	Я полагаю, — возразил Ктезифон, — что нам не¬
зачем устанавливать какие бы то ни было правила; пусть
каждый пьет столько, сколько ему захочется.—	Нет, нет, — сказал Полемарх, — надо непременно
выбрать симпозиарха, ведь в этом-то и заключается главное
веселье попойки.—	Клянусь Зевсом! — вскричал Навзикрат. — Нам ну¬
жен царь. Я заранее покоряюсь всем его приказаниям, даже
если б он велел мне пронести на руках вот эту хорошенькую
флейтистку или поцеловать того прелестного мальчика, ко¬
торый, словно шаловливый Эрос, стоит там у кратера.Большинство согласилось с его мнением.—	Принесите же астрагалы, — сказал Лизитл, —
пусть будет царем тот, кто бросит их удачнее всех.—	Нет, — вскричал Полемарх, — этак нам придет¬
ся, пожалуй, иметь своим председателем чересчур уме¬
ренного Ктезифона или, чего доброго, вечно ненасытного1 С этих пор начинался симпозион. Само название «симпозион»
показывает, что цель его — наслаждение вином в обществе. Симпозионы
устраивались чаще всего молодыми людьми, и, так как умеренность в
вине не была одною из добродетелей афинянина, то и симпозионы их
заканчивались нередко тем, что все присутствовавшие напивались. По
этой причине они и были запрещены в Спарте и на острове Крит.
Известно, что греки никогда не пили чистого вина. Пить его
неразбавленным водою считалось обычаем варварским, и известный
законодатель Залевк запретил жителям города Локр пить чистое вино под
страхом смертной казни. Мешали вино или с холодною или с теплою
водою. Пропорции были весьма различны, но воды брали всегда больше,
чем вина. Вино, разбавленное наполовину, считалось еще слишком
опьяняющим и потому никогда не употреблялось. Обыкновенно части воды
относились к вину как 3:1, 2:1 или 3:2. Смешение производилось, по
старинному обычаю, в больших металлических или глиняных сосудах,
называемых кратерами, и из них уже разливалось по кубкам. Энохой,
сосуд, имевший форму кружки, служил для черпанья. Иногда, впрочем,
вино мешали и прямо в кубках, наливая в них сначала известное
количество воды, а затем дополняя вином. Кратер наполнялся иногда по
нескольку раз за вечер. Распорядителем симпозиона, симпозиархом,
избирали одного из присутствовавших, и его распоряжениям подчинялось
все общество. Большей частью астрагалы или кости решали выбор.
Главной обязанностью симпозиарха было определять пропорцию смешения
вина и назначать число кубков, которое должно быть выпито; он мог
также налагать штрафы.66
Стефана. Я предлагаю избрать царем Главкона, он пре¬
восходно исполняет эту обязанность.Предложение было принято, и Главкон выразил готов¬
ность быть распорядителем симпозиона.—	Итак, — сказал он с комично-важным выражением
лица, — прежде всего я приказываю вам, мальчики, ме¬
шать хорошенько вино. Пословица говорит: «Надо пить
пять или три, но никак не четыре». Будем же остерегаться
последнего. Но наш друг потчует нас старым вином; оно
очень крепкое, а потому одну часть его разбавьте двумя
частями воды. Положите туда также снегу, чтоб питье было
свежо, а если у вас нет снегу, то возьмите несколько ос¬
трот, смороженных уже Стефаном, и наливайте затем в
маленькие кубки — с них мы начнем, большими кончим.
Наливайте усерднее; приготовьте также большую чашу,
для тех, кому придется пить штрафную.—	Однако, Главкон, ты говоришь все только о питье, —
заметил Ктезифон, — подумай лучше о том, чем нам за¬
няться во время питья: пением или разговорами?—	Об этом мы сейчас подумаем, — возразил Глав¬
кон, — но прежде всего дайте мне кубок.Он взял из рук мальчика киликс1.—	Пью в честь Зевса, — сказал он и выпил; все по¬
следовали его примеру.—	Итак, друзья, чем мы займемся? — продолжал он.—	Только не ученым разговором, — отвёчал Эвктемон,
и Полемарх согласился с ним. — Философия — что жена:
обе не у места на симпозионе.—	Надеюсь, что мы не станем также играть в кости, —
вмешался Навзикрат, — эта игра вечно ведет за собою
только споры и уничтожает всякое веселье.—	Ну так будем петь, — предложил Главкон.—	Или задавать друг другу загадки2, — сказал Кте¬
зифон.—	Да, задавать загадки, — вскричал Харикл, — по-
моему, это всего веселее, они подают повод к бесконечным
шуткам.Это предложение нашло более всего сочувствия.1	Киликс — чаша с двумя ручками, стоящая на ножке.2Загадывать загадки было одним из любимых занятий во время сим¬
позиона. За удачный ответ разгадавший получал в награду венок, тэнию
или какое-нибудь лакомство. Неотгадавший должен был выпить большую
чашу чистого или смешанного с соленою водою вина. Четыре первые из
приведенных в тексте загадок взяты Беккером целиком из произведений
греческих писателей.67
—	Хорошо, — сказал Главкон, — тот, кто отгадает
загадку, получит одну из этих тэний1 и поцелуй от за¬
давшего. Неотгадавший выпьет вот эту чашу чистого ви¬
на. Для тебя, Стефан, — прибавил он, смеясь, —
вместо вина будет налита соленая вода; так как иначе,
я знаю, ты не разгадаешь ни одной загадки. Каждый
будет задавать загадку своему соседу справа. Ктезифон,
тебе отгадывать первому. Слушай, — сказал он немного
подумав: «Знаешь ли ты двух сестер, из которых одна,
умирая, рождает другую, чтобы затем самой родиться
от рожденной?»—	Ну, это разгадать не трудно, — не задумываясь, от¬
вечал Ктезифон, — эти сестры — день и ночь, рождаю¬
щиеся и умирающие поочередно.—	Верно, — сказал Главкон, — дай украсить чело
твое этой повязкой и поцеловать тебя. Теперь тебе зага¬
дывать.Ктезифон просил дать ему время подумать и, обратясь
к Лизитлу, сказал:—	Назови мне существо, которому нет подобного ни
на земле, ни в море, нигде среди смертных. Рост его при¬
рода подчинила странному закону: рождаясь, оно имеет
громадные размеры, становится маленьким, достигнув се¬
редины своего бытия, когда же близится к концу, то — о
чудо! — опять становится великаном.—	Вот странное существо, — сказал Лизитл, — вряд
ли я угадаю. В детстве оно велико, во цвете лет становится
маленьким, а под конец опять большим. Ах да! — воск¬
ликнул он внезапно. — Ведь это тень! Стоит только взгля¬
нуть на гномон: утром она велика, затем уменьшается к
полудню, а к вечеру вновь вытягивается.—	Угадал, — закричали все, и Лизитл получил тэнию
и поцелуй.—	Ну, Харикл, — сказал он, — очередь за тобой; слу¬
шай: «Оно не смертно, но и не бессмертно; представляет
смешение того и другого; разделяет частью жребий людей,
частью же жребий богов; попеременно то возникает, то
исчезает. Оно невидимо, хотя известно каждому».—	Твоя загадка несколько неопределенна и неясна, —
сказал, подумав немного, Харикл, — однако, если я не ошиба¬
юсь, это сон. Не так ли? Но тебе следовало бы выразиться яс¬
нее. Ну, Эвктемон, слушай внимательно; моя загадка полна
противоречий. Берегись штрафа.1 Тэния — лента, повязка.68
—	Штраф-то бы еще ничего, но ты не захочешь лишить
меня твоего поцелуя.—	Слушайте, — сказал Главкон, — надо условиться
еще об одном. Что ежели загадка не будет разгадана тем,
кому следует? Кто должен сделать это? Следующий?—	Нет, — сказал Ктезифон, — повязка и поцелуй до¬
станутся тому, кто первый отгадает; если же он ошибется,
то также выпьет штрафную.На этом и порешили. Обратясь к Эвктемону, Харикл
сказал:—	Знаешь ли ты существо, которое, бережно храня, носит
в своей груди своих собственных детей? Они немы, но голос их
проникает далеко за моря, в дальние страны. Он говорит тому,
кому хочет, и тот слышит его издалека, а между тем он все-та¬
ки никому не слышен.Загадка была не по силам Эвктемону. Как ни старался
он, никак не мог отгадать, кто были эти говорящие немые,
и должен был выпить назначенный штраф.—	Я знаю, — вскричал Стефан, — это город, а дети
его — ораторы, которые кричат так громко, что их слышно
далеко за морем, в Азии и во Фракии.Громкий смех последовал за его словами.—	Послушай, Стефан, — сказал Харикл, — видел ли
ты когда-нибудь немого оратора; ведь он был бы десять
раз обвинен в параномии1.—	Соленой воды, — закричало несколько голосов, и, как
Стефан не упирался, он все-таки должен был выпить чашу.—	Я объясню вам смысл загадки, — сказал затем Ктези¬
фон, — это — письмо, а дети, которых оно в себе хранит, —
немые и беззвучные буквы, которые говорят лишь с тем, к ко¬
му письмо адресовано.—	Превосходно, — вскричал Главкон, — как-то уме¬
стятся на твоей голове все повязки, которые ты сегодня
заслужишь?Теперь была очередь Эвктемона.—	Надо бы устроить так, чтобы и тебе пришлось вы¬
пить, — сказал он Навзикрату, который между тем при¬
влек к себе на ложе одну из флейтисток, — отгадывай:
«Это человек, но и не человек. Оно носит само себя, но
тем не менее носимо другими. Его заказывают к каждому
пиру, а все-таки оно является на пир нежданным. Оно
любит чашу, но не дотрагивается до нее, а пьет, однако
же, за десятерых».1 Параномия — противозаконное действие.69
—	О, — сказал Навзикрат, — незачем далеко искать.
Это никто иной, как Стефан.—	Я? — воскликнул шут. — Неправда. К сожале¬
нию, никто не заказывает меня к пиру. Свет стал до
того серьезен, что никто не хочет более смеяться надо
мною.—	Совершенно верно, — сказал Навзикрат. — Венок
заказывают, а ты, как паразит, приходишь сам незваный
и пьешь за десятерых.Так задавали загадки все гости поочередно до тех пор,
пока не дошла очередь и до Стефана.—	Теперь вы надивитесь, — сказал он. — «Через де¬
вять месяцев является дитя на свет. Десять лет носит сло¬
ниха в своем чреве исполина. Но еще долее ношу я в своем
чреве чудовище, рост и сила которого постоянно увеличи¬
ваются, и никогда не избавлюсь от него».—	О, — вскричал Главкон, смеясь, — мне бы вовсе не
хотелось отгадывать, чтобы не иметь необходимости цело¬
вать твою бороду, но это слишком уж легко, ведь всякий
понимает, что это голод, который ты носишь в твоем жи¬
воте.Пока шутили и смеялись над загадками, в залу вошли
приглашенные Лизитлом танцоры1. Человек, показывавший
за деньги их искусство, ввел очаровательную девушку и пре¬
лестного мальчика, почти уже юношу; флейтистка следовала
за ними. Ложи были раздвинуты, и танцовщица вышла на
середину. Мальчик взял кифару2 и ударил по струнам; его
игре стала вторить флейта. Затем звуки кифары смолкли; де¬
вушка взяла несколько обручей и, танцуя под звуки флейты,
стала ловко подбрасывать их вверх и поочередно ловить. Ей
подавали все новые и новые, пока наконец не набралась их
целая дюжина, и все они, то поднимаясь, то опускаясь, но¬
сились в пространстве между потолком и ее руками. Грация
каждого движения и ловкость ее вызвали громкое одобрение
со стороны зрителей.На симпозионы приглашались нередко танцоры и танцовщицы, ко¬
торые должны были ловкостью и искусством своим увеселять пирующих.
Представления, ими даваемые, были почти те же, что и представления
нынешних фокусников и комедиантов. Самые трудные акробатические
штуки проделывались ими с необыкновенной смелостью и с удивительным
совершенством. Нередко на пирах этих разыгрывались также целые ми¬
мические представления, сюжет для которых брался из истории или из
мифологии.2Кифара — струнный инструмент, похожий по внешнему виду налиру.70
—	Ну, Лизитл, — сказал Харикл, — ты угощаешь нас
на славу. Ты не только подал нам великолепнейший обед,
но позаботился еще и о том, чтобы доставить удовольствие
и нашему слуху, и нашему зрению.—	Смотри, — сказал любезный хозяин, — она пока¬
жет еще не такую ловкость.Принесли большой обруч, усаженный острыми ножами
и положили его на пол. Девушка начала снова танцевать,
перекинулась через ножи и очутилась как раз посередине
обруча, потом таким же образом бросилась из него об¬
ратно и повторяла это несколько раз так, что всем при¬
сутствовавшим стало жутко, а Навзикрат, вскочив с
своего места, просил прекратить эту страшную игру и не
подвергать девушку опасности поранить себя. Затем вы¬
ступил мальчик: он танцевал с необыкновенным искусст¬
вом, причем обнаруживалась еще яснее гармония его
юношеских форм. Вся его фигура представляла одно пол¬
ное выражение движения, и трудно было решить, что
производило более впечатления на зрителей — грациоз¬
ные движения рук, ног или головы, и в чем именно за¬
ключалась вся прелесть его поз. Ему было выражено
также шумное одобрение, и многим из присутствовавших
он понравился даже больше девушки.—	Однако, — сказал Главкон, — надо дать им отдох¬
нуть. Лизитл, вели принести коттабос1, дай и нам показать
нашу ловкость.Коттабос был одной из любимейших игр греков. Говорят, что игра
эта была перенесена в Грецию из Сицилии. Она игралась двумя раз¬
личными способами, с многочисленными вариациями. Вот самое понят¬
ное из дошедших до нас объяснений: ставился высокий шест или палка,
на верху которой находилось коромысло с висевшими на концах чаш¬
ками; под каждой чашкой ставилось по маленькой металлической фи¬
гурке. Задача заключалась в том, чтобы выплеснуть изо рта или из
кубка вино или воду прямо в одну из чашек так, чтобы она, напол¬
нившись, опустилась вниз и ударилась со звоном о голову стоящей под
ней фигурки, затем, приподнятая опять вверх, вследствие противовеса
другой чашки, заставила бы эту другую в свою очередь также опу¬
ститься и со звоном удариться о стоящую под нею другую фигурку и
т. д. Этот способ усложняли еще тем, что под обе чашки ставили
сосуды, наполненные водою, и вышеупомянутые фигурки помещали под
водою. От этого игра становилась труднее, так как чашка должна была
опуститься с гораздо большей скоростью, чтобы удариться о стоявшую
под водой фигурку. Иногда употребляли только одну чашку и одну
фигурку. Фигурка называлась Маном. Другой способ представляет менее
трудностей для объяснения. Ставился большой сосуд с водою, на по¬
верхности которого плавали маленькие пустые чашечки и т. п. В них
старались выплеснуть вино так, чтобы они, наполнившись, погрузились
в воду. Эта игра имела значение оракула любви.71
—	Да, коттабос, — вскричали все, и слово это, словно
электричество, привело все общество в движение.—	Ну, Харикл, — воскликнул Ктезифон, — ведь это
игра сицилийская, ты должен играть лучше нас всех.—	Да, я умею играть, — отвечал он, — но, может
быть, игра эта более любима здесь, в Афинах, чем у себя
на родине.—	Как же мы будем играть — с чашечками или с Маном?—	С Маном, — решил Главкон, — тут можно лучше
выказать свое искусство.Посередине круга был поставлен высокий канделябр; на
нем висели весы с чашкой, которая, опускаясь, должна была
касаться головы стоявшего под нею Мана. Главкон подошел,
держа в руке до половины выпитый киликс.—	Прекрасному Агатону! — воскликнул он и выплес¬
нул остаток вина в чашку.Но лишь несколько капель попали в нее, так что она
только откачнулась в сторону.—	Нет, он меня не любит, — промолвил он, печально
возвращаясь на свое место.—	Надо стараться выплеснуть все вино сразу, — сказал
Ктезифон.Он взял кубок, и, как мяч, полетела кверху брошенная
влага и, падая, наполнила всю чашу, так что она низко опу¬
стилась и, долго колеблясь, несколько раз звонко ударялась о
бронзовый череп фигурки. Игра продолжалась, и все пооче¬
редно принимали в ней участие. Одним удавалось, другим нет.
Наконец и Главкону посчастливилось получить лучшее пред¬
сказание относительно любви его мальчика, но Ктезифон по¬
падал лучше всех.—	Да, — сказал Главкон, — он бросает вино лучше, чем
пьет; но теперь мы-таки заставим его пить. Подайте большой
кубок, который бы вмещал по крайней мере десять киатосов,
принесите также и венок на грудь. Мы будем пить все вкруго¬
вую, что за беда, коли мы хватим немного через край. Земля
пьет, растения пьют, и, как роса небесная их освежает, так ве¬
селит наш дух вино. Оно усыпляет заботы, подобно тому как
усыпляют человека сок мака и мандрагор, и возбуждает весе¬
лость так же, как масло оживляет огонь.Принесли большую чашу. Главкон взял ее и, обратясь
направо, сказал:—	Ктезифон, пью за нашу дружбу и любовь, — и зал¬
пом, не переводя духа, осушил чашу.—	Конечно таким образом ты заставляешь меня изме¬
нить моему намерению, — отвечал Ктезифон.72
—	Я дам тебе отличный совет, — крикнул ему Сте¬
фан, — не робей: сегодняшний хмель мы прогоним завтра
другим.—	Стоит только есть горький миндаль, — уверял Эв-
ктемон, — и будешь в состоянии пить очень много, это
самое лучшее средство.Заздравные тосты продолжались; общество стало шум¬
нее. Многие велели подать себе рога. Навзикрат обнимал
одну из флейтисток, другая била в барабан, стоя на коле¬
нях перед Калликлом. Коттабос был забыт.Все это время танцоров не было в зале, но вот явился
содержатель труппы и объявил, что будет исполнен мими¬
ческий танец. Елена примет Париса у себя в таламосе и,
склонясь на его уговоры, решится бежать с ним. Внесли
богатое ложе, а затем, в одежде невесты, вошла и сама
Елена. Выражение ее лица и каждое ее движение изобли¬
чали беспокойство и душевную борьбу; было ясно, что она
ждала любимого человека. Грациозно опустилась она на
пурпурное покрывало своего ложа; когда же раздались зву¬
ки флейты, игравшей фригийскую мелодию, и возвестили
приближение Париса, беспокойство ее заметно возросло;
молодая грудь вздымалась выше; она не встала, не пошла
к нему навстречу, но видно было, как трудно ей победить
томительное желание и остаться на ложе. С выражением
самой нежной любви подошел к ней, танцуя, Парис. Он
сел на ложе и нежно обвил рукою ее прелестный стан.
Когда же она, стыдливо, но страстно обняла его и ответила
на его поцелуй, зрители были не в состоянии сдерживать
долее свои чувства; произошло всеобщее смятение; все кля¬
лись, что это не представление, а действительность, что
девушка и мальчик любят друг друга на самом деле. Вся¬
кий желал бы быть на его месте, и многие лишь с трудом
удержались, чтобы не последовать за парою, которая уда¬
лилась, нежно обнявшись.—	Раб, мои подошвы! — крикнул Навзикрат.—	Куда ты? — спросил его Лизитл.—	Куда же, как не к Антифиле, — ответил он, — раз¬
ве можно думать теперь о чем-нибудь ином.Подобные же чувства пробудились, по-видимому, и в
других; только Главкон, Эвктемон и Стефан заявили, что
не уйдут из дома, пока не будет выпит весь кратер. Все
остальные поднялись.—	Зажигайте факелы и светите, — приказал Лизитл.—	Благодарю тебя, — сказал Харикл, протягивая ему
руку, — моим венком я украшу герму перед твоей дверью.73
ГЛАВА СЕДЬМАЯКораблекрушениеВ последних числах Гекатомбеона, рано утром, когда
солнце, только что поднявшись над зеркалом моря, озарило
своими первыми лучами верхушки Акрополиса и высокую
статую богини-покровительницы, гордо смотревшей с вы¬
соты на пробуждающуюся у ног ее жизнь, в гавани Афин
снялся с якоря великолепный корабль, лучше которого не
было ни одного на рейде Пирея. Не смотря на свою нео¬
быкновенную величину и чрезвычайно солидную построй¬
ку, он скользил легко и проворно по поверхности вод;
дружно работали весла в мощных руках гребцов, затянув¬
ших простую, незатейливую корабельную песню. Свежий
северо-восточный ветер приносил им желанную во время
тяжелой работы прохладу и надувал белый парус, который,
словно грозное облако, несся над бездной морской. Уступая
напору, морские волны расступались перед глубоко бороз¬
дящим килем и, омывая пестрые рисунки борта, взлетали
иногда до золотой Фетиды1, стройная фигура которой ук¬
рашала переднюю часть охраняемого ею и носившего ее
имя корабля. Владелец судна, гераклеотский купец, весело
расхаживал по палубе. Он выгодно продал в Афинах свой
груз зерна и вез теперь в Понт масло и произведения афин¬
ской промышленности. В настоящее время он плыл в Хиос,
чтобы закупкою вина пополнить свой груз, но дорогою на¬
мерен был остановиться у Андроса, отчасти для того, чтобы
высадить некоторых из своих пассажиров, отчасти же, что¬
бы запастись превосходною водою, которою славился этот
скалистый остров.—	Вот удачная поездка, — думал он и мысленно вы¬
числял уже, сколько получит прибыли после покрытия
издержек по постройке нового корабля.Ясное небо и перспектива удачного путешествия были
причиною отличного расположения духа и всех путешест¬
венников, плывших на корабле; они наслаждались прекрас¬
ным утром и полною грудью вдыхали свежий морской1 Фетида была одна из нереид. Зевс пожелал на ней жениться, но ему
было предсказано, что от союза этого родится сын, который могуществом
превзойдет отца. Тогда Зевс выдал Фетиду замуж за Пелея, и от этого
брака родился знаменитый герой Ахилл. После рождения сына Фетида
вернулась снова к нереидам. Передняя часть греческих торговых ко¬
раблей украшалась обыкновенно изображением какого-нибудь боже¬
ства-покровителя, по имени которого называлось и самое судно.74
воздух. Кое-где слышны были голоса, вторившие однооб¬
разной мелодии гребцов, или мерные удары ноги, сопро¬
вождавшие пение.У задней части корабля, где штурман опытной рукою
управлял рулем, стояло двое молодых людей, любовавших¬
ся кораблем. Рядом с ними стоял третий, который был
менее весел и смотрел с тоскою на постепенно удаляющий¬
ся город.—	Отличный корабль, — сказал один из них, — он
имеет около четверти стадия в длину, а его подводная
часть, говорят, равняется почти его ширине. Посмотри на
эту исполинскую мачту, на могучие паруса и превосходные
снасти! При всем том он движется так же проворно, как
рыбацкий челн.—	Во всяком случае, — возразил другой, — мы хоро¬
шо сделали, что отложили наше путешествие на несколько
дней, а не вверили свои жизни ненадежному судну визан¬
тийца. Хозяин этого корабля мне нравится больше; его осо¬
ба внушает мне гораздо больше доверия; а ведь на море
далеко не безразлично то, находишься ли ты в руках по¬
рядочного человека или мошенника, который в минуту
опасности думает лишь о себе и ради своей выгоды жерт¬
вует жизнью всех прочих.—	Да, мне также кажется, что он человек порядоч¬
ный, — сказал первый, — но окажется ли он таковым в
минуту опасности, это еще вопрос. Тут разрушаются весь¬
ма часто самые крепкие узы дружбы; чувство самосохра¬
нения уничтожает всякую способность рассуждать, а
любовь к жизни заглушает всякое чувство к ближнему.—	По правде сказать, — прервал его третий, обратясь
к разговаривавшим, — я чистейший дурак, что вздумал
подвергать себя просто так, за здорово живешь, всем опас¬
ностям и трудностям морского путешествия. Ты, Харикл,
рассчитываешь получить с твоего кредитора в Андросе по¬
рядочную сумму денег; Ктезифона ожидает в Хиосе друг,
с которым он отправляется в Родос на большой праздник
Гелиоса1, где он надеется получить награду за свою силу
и ловкость; я же еду за девушкой, находящейся в руках
алчного торговца рабами, рассчитывающего продать ее за1	Почитание Гелиоса (солнца) было распространено во многих местах
Греции, особенно же на острове Родосе, который, по преданию, при
разделе земли между богами достался в удел Гелиосу. Тут же находилась
знаменитая статуя бога солнца, известная впоследствии под именем
Колосса Родосского. Ежегодно в Метагеитнионе месяце был здесь праздник
Гелиоса.75
сумму большую, чем я был в состоянии предложить ему;
но неудобства морского путешествия являются сильным
противовесом моей страсти, и хуже всего то, что из-за
нашей медлительности мы опоздаем, и Антифила успеет,
между тем, попасть в руки какого-нибудь счастливого со¬
перника.—	Утешься, Навзикрат, — сказал, улыбаясь, Ха¬
рикл, — завтра рано утром мы можем быть в Андросе; и
хотя предстоящие Этезии1 помешают несколько твоему
дальнейшему путешествию, но все-таки, с помощью Эроса2
и его матери Афродиты3, ты будешь через несколько дней
снова в объятиях твоей Антифилы.Между тем «Фетида» пронеслась быстро мимо берегов
Аттики. Солнце поднялось выше, и бывшее на палубе об¬
щество путешественников собиралось завтракать. Три друга
стали также подумывать об этом; но прошло немало вре¬
мени прежде, чем Навзикрат окончил свои сборы. В то
время как прочие без дальнейших церемоний расположи¬
лись просто на досках корабля, сопровождавшие его два
раба должны были распаковать покрывало, разостлать ве¬
ликолепный ковер и положить подушку. Но тут оказалось,
что солнце печет слишком сильно, и поэтому пришлось
перенести ложе в тень, бросаемую парусом; наконец он
пристроился по возможности удобно и приступил к завтра¬
ку.Веселые разговоры помешали путешественникам заме¬
тить, что плавание становится постепенно медленнее.Свежий ветер, надувавший до сих пор парус, стих; был
полдень, и наступил полнейший штиль. Парус повис на
мачте, и только могучие удары весел подвигали немного
корабль вперед. Бледная полоса на юго-западе небосклона,
становившаяся все шире и шире, показалась подозритель¬
ной опытному штурману.—	Будет буря, — сказал он подошедшему к нему хо¬
зяину корабля, — войдем в Празию и переждем непогоду
в безопасности гавани.Но Гераклеот был другого мнения.—	Будет только дождь — и больше ничего, да и преж¬
де, чем он начнется, мы уже успеем, по всей вероятности,1	Этезиями назывались у древних греков пассатные ветры, дующие в
Греции в конце лета в течение 40—50 дней.2	Эрос, известный у нас под именем Эрота, а еще чаще — Амура или
Купидона, был сыном Афродиты и Зевса, Арея или даже Урана. Ему
приписывали особенную власть над сердцами людей и богов.3	Афродита считалась покровительницей мореплавателей.76
достигнуть Эвбеи. Направь корабль живее вперед, да будь
готов, в случае надобности, свернуть в Каристос. Впрочем,
по-моему, бояться нечего.Штурман покачал сомнительно головою, и в самом де¬
ле, вскоре оказалось, что он был совершенно прав. Буря
налетела с неимоверной быстротою; недавно еще совер¬
шенно ясное небо было теперь бледно-серого цвета, а от¬
дельные порывы ветра, нарушавшие время от времени
штиль, возвещали приближение бури. Штурман повернул
корабль прямо на Эвбею; но было уже слишком поздно.
Со страшной силой разразилась буря, вызывая на бой
морские волны, которые, поднимались высоко над повер¬
хностью и давали яростный отпор грозному нападению.
Мрачные, черные, как ночь, тучи покрыли все небо и
превратили ясный день в сумерки, озаряемые время от
времени ярким блеском сверкавшей на небе молнии. На¬
прасно старались рабы собрать паруса; им удалось сделать
это лишь с одной стороны; но это только увеличило опас¬
ность. Буря устремилась теперь со всей своей яростью на
одну часть судна, которое, потеряв вследствие этого рав¬
новесие, погрузилось одним краем в море, подняв свой
другой край высоко над поверхностью. Море бушевало все
более и более яростно; горой вздымались волны; «Фетиду»
бросало из стороны в сторону она то быстро погружалась
в бездну, то взлетала в облака. Треск мачт, шум уда¬
ряющихся друг о друга снастей, крик гребцов и вопли
находившихся на корабле женщин увеличивали ужас этой
сцены. Дождь лил как из ведра, так что не было видно
ни зги; никто не знал, в каком направлении идет ко¬
рабль; всякий ожидал, что вот-вот он наскочит на ка¬
кую-нибудь подводную скалу и разобьется вдребезги.
Страшный порыв ветра налетел на мачту; она затрещала
и сломалась.—	Течь, — закричало несколько голосов, — бросайте
груз за борт.—	Откройте кружки с маслом, чтобы умилостивить мо¬
ре, — крикнул кто-то.Множество рук тотчас же принялось за дело; глиняные
кружки и ящики летели в море. Уступая необходимости,
хозяин корабля отдавал волнам и свое добро вместе с по¬
житками пассажиров. Но когда, несмотря на это, корабль
продолжал погружаться все глубже и глубже, он подал знак
штурману, чтобы тот готовил лодку, и затем первый вско¬
чил в нее; за ним последовал штурман и кто смог из пас¬
сажиров. Попавшие в лодку приготовились рубить канат.77
Тогда произошла ужасная борьба между ними и теми, кто
остался на корабле. Видя все свое спасение в лодке, эти
последние всеми силами старались помешать отрезать ка¬
нат, толкали и били веслами и палками пытавшихся сде¬
лать это. Эти же, в свою очередь, опасаясь, что лодка
затонет, если в нее сядет слишком много народа, обороня¬
лись не менее упорно. В эту минуту Ктезифон сильной
рукой схватил канат, на котором держалась лодка, и при¬
тянул ее плотно к борту «Фетиды».—	Живее, Харикл, — крикнул он и прыгнул вслед за
другом, увлекая с собою и дрожавшего Навзикрата.Несколько человек попытались последовать за ними, но
это удалось лишь немногим, остальные попадали в море. Ка¬
нат, перерубленный во многих местах топором, оборвался, и
лодка отделилась от корабля среди громких проклятий остав¬
шихся. Этим проклятиям суждено было скоро исполниться.
В ту минуту, когда «Фетида» погрузилась в свою сырую мо¬
гилу и замолк последний крик отчаяния погибавших, на лод¬
ку налетела исполинская волна и опрокинула ее, поглотив
всех, кому не выпало на долю сомнительное счастье ухва¬
титься за какой-нибудь обломок погибшего корабля.На следующий день взошло солнце и бледными лучами
своими тускло осветило картину вчерашнего опустошения,
о котором достаточно свидетельствовали плавающие облом¬
ки корабля и тела утопленников. Буря миновала, но море
все еще было неспокойно, и волны, пенясь, разбивались о
пустынные скалистые берега Эвбеи. В маленькой бухте,
защищенной со всех сторон от бурного напора волн высту¬
пающими утесами, лежало на берегу, немного в стороне,
безжизненное, по-видимому, тело молодого человека. На
коленях перед ним стоял раб, всеми силами старающийся
оживить его совершенно окоченевшие члены. Он вгляды¬
вался в бледное, прекрасное лицо юноши и утирал пену и
соленую воду с его прекрасных белокурых волос. В то вре¬
мя как он был так занят, вверху на скале показалась ка¬
кая-то фигура. Судя по одежде и по находившимся при
нем сети и корзине, это должен был быть раб, посланный
своим господином, чтобы наловить к завтраку рыбы; он
высматривал, не принесла ли ему вчерашняя буря еще ка¬
кой-нибудь другой добычи. Заметив внизу людей, он с лю¬
бопытством спустился вниз.—	Что ты делаешь? — спросил он раба, который был
так погружен в свое дело, что не заметил его приближения.—	О, — вскричал тот, вскакивая, — сами боги посы¬
лают тебя. Вчера во время бури погиб наш корабль, и нас78
выбросило на землю на одном из его обломков. От уста¬
лости и слишком долгого пребывания в воде господин мой
потерял сознание. Помоги мне привести его в чувство.—	Глупец, — сказал рыбак, — и ты не воспользуешься
случаем, чтобы сделаться свободным. Оставь его, он спит
превосходно; ступай себе куда хочешь. Сегодня ты спасешь
ему жизнь, а завтра, быть может, он наденет на тебя цепь
или ошейник. Ступай, говорю тебе; такого случая вновь
не представится1.—	Ты думаешь подобно многим, — возразил раб, —
но сохрани меня Зевс, чтобы я покинул моего господина,
с которым играл, будучи мальчиком, и жил столько лет
на чужбине. Лучше иметь хорошего господина, чем быть
свободным только по имени, а на деле влачить самое жал¬
кое существование. Но оставим это; вероятно, господин
твой живет недалеко.1	Случаи побега рабов были весьма не редки, отдельные случаи встре¬
чались постоянно, но число их особенно увеличивалось в военное время,
благоприятствовавшее как побегам, так и восстаниям. Число рабов в Гре¬
ции было чрезвычайно велико. Так, например, при переписе жителей
Аттики во времена Дмитрия Фалерского на 21 ООО граждан и 10000
метеков приходилось там 400 000 рабов. Что же касается числа рабов,
принадлежащих отдельным гражданам, то число это хотя и бывало иногда
весьма значительно, но не достигало никогда размеров, встречавшихся у
римлян. Лишь незначительная часть находилась при господах, как при¬
слуга; большинство же работало как земледельцы, ремесленники и в руд¬
никах для своих господ или же для себя, но с платою им известной,
определенной части заработка. Положение греческих рабов было гораздо
менее тягостно, чем положение рабов римских, тем не менее, обращались
с ними и смотрели на них совсем иначе, чем на людей свободных, а
потому и наказания, назначенные за проступки и преступления их, были
гораздо строже. К телесному наказанию свободный человек присуждался
лишь в крайнем случае, раба же подвергали этому наказанию постоянно.
Самым обычным наказанием, назначавшимся за бегство и за воровство,
было клеймение, которое состояло в том, что на лбу выжигался какой-
либо знак. Нередко надевали также цепи или ошейник. Все эти наказания
могли быть налагаемы на раба его господином, но смертная казнь в Гре¬
ции не могла быть совершена над рабом без суда, по произволу хозяина,
как то было в Риме. Хотя опять-таки человек, убивший своего раба,
должен был только очистить себя от этого преступления жертвоприноше¬
нием. Убийство это считалось наравне с неумышленным убийством. Самое
ужасное в положении рабов было то, что они, считаясь неправоспособ¬
ными, не могли сами ничем оградить себя от несправедливости и жесто¬
кого с ними обращения. Единственным средством избежать жестокостей
своего господина было искать защиты в Тезейоне или в другом каком-
нибудь храме, после чего можно было принудить господина продать скры¬
вавшегося там раба. Полную свободу рабы получали или от государства
за оказанные услуги, как, например, за изобличение какого-нибудь пре¬
ступления, хорошее поведение во время войны и т. п., причем, конечно,
владелец был всегда вознаграждаем, или когда сам раб выплачивал гос¬
подину данную за него цену.79
—	Да, отсюда не будет и стадия, — сказал рыбак, —
дом его лежит вот за этим пригорком.—	Беги же скорее, скажи ему, что один благородный
афинянин потерпел здесь крушение, и попроси прислать
вина и теплую одежду, поторопись только; ты щедро бу¬
дешь вознагражден за свой труд.Рыбак покачал головою; однако же положил сеть и кор¬
зину и удалился.Раб продолжал свое дело; ему казалось, что бледное
лицо принимает вновь живой оттенок. Он приблизил свое
лицо к носу и рту лежавшего и положил руку ему на
сердце.—	Дышит! — вскричал он, радостно вскакивая. — И
сердце хоть слабо, но все-таки бьется.Он схватил горсть тимиана, растер его и поднес к лицу
молодого человека. Тот пошевелился и, открыв на мгнове¬
ние глаза, снова закрыл их.—	Харикл! — вскричал верный раб. — Проснись!Юноша снова открыл глаза и попытался приподняться.—	Ман, — сказал он слабым голосом, — ты здесь?
Где мы?—	На твердой земле, — отвечал тот, — мы спасены.—	А Ктезифон? — спросил пробудившийся.Раб отвернулся и молчал.—	Бедный Ктезифон, бедный Навзикрат, — говорил
юноша с горестью, и слезы катились по его щекам.—	Как знать, — сказал Ман, — может быть, и они
спаслись. Когда я втащил тебя на доску, на которой нас
принесло сюда, я видел, как они оба ухватились за обломок
задней части корабля; он был настолько велик, что мог
выдержать их обоих.—	Ты спас мне жизнь, Ман, — сказал господин, схва¬
тив руку своего слуги, — ты будешь свободен, как только
мы возвратимся в Афины.—	Лишь в том случае, если ты позволишь мне остаться
у тебя в доме, — возразил раб, — но теперь думай только
о себе. Позволь мне отвести тебя вон туда, там солнце
лучше греет.В то время как молодой человек с помощью Мана пытался
приподняться с места, возвратился рыбак. Он принес в кор¬
зине хлеба и вина; два других раба следовали за ним с теплой
одеждой и одеялами. Человеколюбивый владелец ближайшей
виллы приказал привести потерпевших крушение к себе в
дом, где велел поскорее приготовить ванну. Теплая сухая
одежда и вино скоро возвратили жизнь и силы утомленным80
членам Харикла, но он сидел молча и сосредоточенно. Ему
все представлялась картина вчерашней бури, и он с грустью
думал о той утрате, которой стала в его жизни гибель луч¬
шего друга. Между тем Ман, также переменив одежду и под-
крепясь пищей, поднялся на выступ скалы и стал смотреть
на все еще волновавшееся море. Его взор остановился вдали
на каком-то темном предмете, который, казалось, прибли¬
жался постепенно к берегу, прибиваемый к нему волнами. Он
подозвал рыбака.—	Видишь ты там что-нибудь? — спросил он его.—	Кусок дерева, — отвечал тот, — может быть, обло¬
мок вашего корабля.—	Нет, — возразил Ман, начинавший теперь яснее
различать очертания предмета, — это лодка. Неужели ры¬
баки отважились пуститься в море в такую непогоду?—	Клянусь Посейдоном, — воскликнул рыбак, — это
какие-нибудь безумцы; впрочем, может быть, вчерашняя
буря отнесла ее от берега в море.—	Нет, — вскричал Ман, — в ней сидят люди; она
плывет вовсе не по произволу волн, смотри: она направ¬
ляется к берегу.Теперь лодка приблизилась настолько, что можно было
видеть ясно, что в ней сидят три человека. Двое из них
гребли, а третий сидел между ними. Между тем к разго¬
варивавшим подошел Харикл и стал следить, не отрывая
глаз, за приближавшейся лодкой. Смутная надежда, в ко¬
торой он боялся сознаться даже самому себе, держала его
в напряженном состоянии и заставляла удваивать внима¬
ние. Лодка уже несколько раз пыталась причалить к бере¬
гу, но волнение постоянно отбрасывало ее. Но вот могучая
волна провела ее лучше самого искусного лоцмана мимо
скалы, прямо к мелкому месту у берега. Тогда один из
них, стоявший на носу лодки, выскочил из нее и, крепко
ухватив ее за борт, подал руку другому, бывшему, по-ви¬
димому, в совершенном изнеможении; за ним последовал
третий и, выйдя из лодки, оттолкнул ее с такою силою,
что та, ударясь о скалу, разбилась вдребезги. Затем все
трое благополучно добрались до берега.—	Это Ктезифон, — вскричал Ман.—	Ты думаешь? — спросил Харикл. — Мне тоже так
кажется.—	Да, это так же верно, как то, что ты Харикл, —
возразил слуга, — и Навзикрат с ним. Скорей бегите ту¬
да, — крикнул он рабам, — и приведите их, а не то они
пойдут, пожалуй, в другую сторону.81
Ман не ошибся. Когда лодка опрокинулась и исчезла в
волнах, Ктезифон и Навзикрат ухватились за оторванный от
корабля руль. Штурман также уцепился за него. Носясь та¬
ким образом по морю, все трое провели самую мучительную
ночь, ожидая ежеминутно, что какая-нибудь волна подхва¬
тит и сбросит их в море. На рассвете Ктезифон заметил не¬
вдалеке пустую рыбацкую лодку, которую, вероятно,
оторвало бурею от берега и унесло в открытое море.—	Сами боги посылают ее нам во спасение, — вскричал
он и бросился в море, мощной рукою прокладывая себе путь
по волнам. Штурман последовал за ним, и оба достигли
благополучно лодки, в которую удалось им взять и совершен¬
но изнеможденного Навзикрата. Они должны были отказать¬
ся от попытки добраться до берегов Аттики и, следуя
течению, достигли берега Эвбеи. К своему удивлению и ра¬
дости, они встретили здесь друга, которого считали погиб¬
шим, а в гостеприимном доме нашли попечение и отдых, в
котором так нуждались их измученные тела. Из своего иму¬
щества они, разумеется, не спасли ровно ничего.—	Нет берега более скупого, чем этот, — сказал им
знакомый с местностью хозяин, — ненасытное море не воз¬
вращает здесь никогда даже и обломков корабля. Нет не¬
достатка только в людях, потерпевших крушение, и,
сколько бы их боги нам ни посылали, они всегда найдут
здесь радушный прием.Два дня прожили друзья в имении. Погода прояснилась,
и они, отдохнув, стали советоваться между собою, что им
теперь предпринять.—	До Каристоса недалеко, — сказал Ктезифон, —
лучше всего было бы нанять нам барку и вернуться тотчас
же в Афины.—	Ни за какие деньги, — вскричал Навзикрат, — я
не хочу испытывать вторично долготерпение Посейдона. Я
буду искать кратчайшего пути, и если возвращусь в Афи¬
ны, уж конечно никогда более не отважусь предпринять
морское путешествие. Если же я не сдержу своего слова,
пусть бог морей поступит со мною так, как чуть было не
поступил теперь. К тому же ведь я не могу возвратиться
в Афины в таком виде. Я потерял все мои вещи и двух
рабов; за одного из них я заплатил пять мин только в
предпоследнее новолуние. Но все это ничто по сравнению
с потерею моего персидского ковра. У меня нет теперь
никакой одежды, в которой можно было бы показаться, у
вас также. Вот что я вам посоветую: отсюда до Халкида
всего два дня езды; там живет один из моих друзей, ко¬82
торый останавливается у меня ежегодно во время дионисий.
Мы попросим его выручить нас, оденемся, и затем нам
останется сделать самый кратчайший переезд.Предложение показалось не дурным, и, хотя Ктезифон
не мог не улыбнуться, видя трусливость Навзикрата, он
все-таки согласился, так как рассчитывал найти в Халкиде
предлог продолжить свое путешествие. Услужливый хозяин
дал им запряженную мулами повозку1 и сам проводил их
некоторую часть пути верхом.Но Навзикрату пришлось обмануться в своих надеждах.
Друг, на которого он рассчитывал, был в отъезде: он от¬
правился в Эдепсос, местечко, находившееся на расстоянии
одного дня пути от Халкиды, чтобы пользоваться тамош¬
ними целебными купаньями. Он должен был возвратиться
дней через десять или двенадцать, поэтому Харикл и Кте¬
зифон советовали немедленно переправиться в Афины, но
Навзикрат был другого мнения.—	Я часто слышал от моего друга рассказы про пре¬
лестную жизнь в этом месте купанья. Мы теперь так не¬
далеко оттуда, что не побывать там было бы
непростительно. Послушайте: вот кольца, они весьма цен¬
ны; я заложу их2, чтобы иметь возможность купить новую
одежду, а затем мы отыщем друга в Эдепсосе.Он говорил так убедительно и рассказывал так много о
прелестях Эдепсоса, что Харикл не мог устоять, а Ктезифон,
отыскав корабль, готовящийся к отплытию не ранее, чем че¬
рез два дня, не имел причины отказываться от этой поездки.Действительно, Эдепсос был местечком, в которое сто¬
ило приехать даже издалека. Оно имело очаровательное
местоположение, а частые посещения иностранцев вызвали
постройку множества изящных зданий. Окрестности его
доставляли в изобилии всякого рода дичь, а море, с его
глубокими чистыми бухтами, — большой выбор превосход¬1	Об экипажах греков, употреблявшихся как во время путешествий,
так и для езды вообще, сохранилось весьма мало сведений. Не дошли до
нас даже их названия. О форме, внешнем виде и внутреннем устройстве
их почти ничего не известно. Можно только сказать, что они были
приспособлены и для сиденья, и для лежанья, были частью закрыты и
корпус крепился иногда на четырех, иногда же на двух колесах. Экипажи
вообще употреблялись весьма редко, и если мужчины и даже женщины
пользовались ими для езды в городе и его окрестностях, то это порицалось
как признак изнеженности.2	Брать взаймы деньги под залог было у греков вещью весьма
обыкновенной. В залог принимали всякого рода вещи, в том числе и
лошадей, но оружие и земледельческие орудия принимать в залог
запрещалось.83
нейших рыб для самого изысканного стола. Все это застав¬
ляло многих, даже вовсе не нуждавшихся в целительной
силе теплых ключей, приезжать сюда не только с острова
Эвбеи, но и с материка, с единственно целью — провести
приятно время в веселом обществе, пользуясь в избытке
всевозможными удовольствиями. Местечко это было более
всего оживленно в конце весны, впрочем, и теперь, на
исходе лета, здесь не было недостатка в посетителях.Следующее утро застало трех друзей на пути в Эдепсос.
Навзикрат, не будучи вообще любителем длинных путеше¬
ствий пешком, терпел на этот раз довольно охотно все тягости
этого путешествия, в приятном сознании своей безопасности
на твердой земле и в приятном ожидании предстоявших ему
в этом прославляемом местечке удовольствий. Было уже око¬
ло полудня, когда они повстречали носилки1, которые несли
четыре раба. За ними следовали четыре других раба для сме¬
ны первых. Судя по виду носилок, можно было предполагать,
что сидевший в них был человек весьма богатый. Вероятно,
это был какой-нибудь больной, напрасно искавший исцеле¬
ния у нимф Эдепсоса. С обеих сторон носилок занавески были
опущены, и носильщики старались ступать как можно осто¬
рожнее, избегая малейшего сотрясения. Путешественники
прошли мимо и продолжали свои путь вдоль ручья, среди
низкого кустарника. Пройдя немного, они услышали невда¬
леке голоса женщин, которые, шутя и смеясь, разговаривали
между собою. Они направились к тому месту, откуда неслись
голоса, и вскоре увидели перед собою самое очаровательное
зрелище. Прелестная девушка, так по крайней мере каза¬
лось, сидела на берегу, опустив свои ножки в журчащие воды
ручья. За ней стояла рабыня и держала зонтик2, защищавший
ее от солнечных лучей; другая, более молодая рабыня стояла
на коленях перед своей госпожой и шутила бесцеремонно с
нею. Несколько поодаль, подле только что оконченного за¬
втрака, раб укладывал расставленную на траве посуду, а не¬1	Употребление носилок перешло из Азии в Грецию довольно рано.
Впрочем, греческие не отличались обыкновенно роскошью, свойственной
восточным носилкам. Носилки эти устраивались, как и у римлян, так,
чтобы в них можно было лежать, и с обоих боков имели занавески.
Носильщиков было четыре. Носилками пользовались преимущественно
женщины, мужчины же пользовались ими лишь в исключительных
случаях.2	Одною из непременных принадлежностей греческой или по крайней
мере аттической женщины был зонтик, который несла за нею
обыкновенно рабыня, а при праздничных процессиях — дочь метека.
Зонтики их были совершенно схожи с нашими. Их употребляли иногда
и мужчины, что, впрочем, всегда порицалось.84
вдалеке, на дороге, стояла повозка, запряженная мулами,
возле нее другой раб, судя по одежде евнух, разговаривал с
кучером.Как очарованные остановились все трое, любуясь на де¬
вушек, которые предавались весело и беззаботно своим за¬
бавам. Молодая рабыня, которая казалась скорее подругой
своей госпожи, нарвала множество цветов и высыпала их
к ней на колена, шепнув ей что-то на ухо. Словно во гневе
схватила госпожа вышитую золотом сандалию, намереваясь
ударить ею служанку, но башмак выскользнул у нее из
рук и полетел прямо в ручей. Громко вскрикнули девушки,
а Харикл, опомнясь, соскочил поспешно вниз и схватил
плавающую сандалию. Женщины закричали еще громче и
хотели бежать, но Харикл уже стоял перед красавицей. В
смущении и краснея, взяла она у него из рук мокрый баш¬
мак, напрасно пытаясь отыскать покрывало и верхнюю
одежду, которые были оставлены на месте завтрака. Ха¬
рикл был также смущен; ему казалось, что никогда еще
не видывал он более прелестного стана, более очарователь¬
ного лица. Нежное выражение умеряло отчасти живость и
огонь ее глаз; роскошные белокурые волосы падали коль¬
цами на шею, а тонкие брови ее были черны как смоль,
нежный румянец ее щек подчеркивал белизну лица, а рот
походил на распускающуюся розу; все в ней дышало не¬
преодолимой прелестью молодости. Счастливому Хариклу
пришлось не долго полюбоваться ее красотою. На крик ра¬
бынь прибежала мужская прислуга, и женщины удалились
еще поспешнее, так как в это время приблизились также
Ктезифон и Навзикрат. Харикл долго смотрел еще вслед
удаляющейся повозке. Ему хотелось идти за ней. Но Ман
прервал его мечты, сказав, что узнал от кучера, что это
было семейство богатого афинянина, старого и больного,
которого несли на носилках из Эдепсоса домой. Молодая
женщина была его женой; имени больного он не узнал.—	Так она замужем, — сказал Харикл в смущении.—	Да, и за старым, больным человеком, — прибавил
Навзикрат. — Но эта женщина очаровательна! Клянусь
Герой, она нежна и привлекательна, как Афродита, про¬
ворна и цветуща, как Артемида. Вероятно, в таламосе ее
матери стояли статуи обеих богинь.Друзья продолжали свой путь, но Харикл стал тих и
задумчив; шутки его друзей были ему очевидно неприятны.
Все прелести Эдепсоса померкли для него. Как ни старался
гостеприимный друг, чтобы его гости провели время по
возможности приятно, Харикл на следующий же день обь-85
явил, что намерен проводить Ктезифона обратно в Халки-
ду, а оттуда отправиться немедленно в Афины. Навзикрат
уступил очень неохотно, так как в удовольствиях, здесь
представлявшихся, он нашел вознаграждение за испытан¬
ные им бедствия.—	Я знаю твои дела, — сказал он Хариклу с доса¬
дою, — красавица — вот магнит, который тянет тебя в
Афины. Но что тебе в ней, ведь она замужем.Румянец, вспыхнувший на лице Харикла, доказал ясно,
что Навзикрат был прав, но он продолжал, однако же,
настаивать на том, что ему нельзя оставаться долее, и,
уполномочив Ктезифона получить за него долг в Андросе,
возвратился на третий день самым кратчайшим путем, че¬
рез Авлиду, Делион и Декелею, домой в Афины.ГЛАВА ВОСЬМАЯ
БольнойПрошло два месяца с тех пор, как Харикл вернулся в
Афины; но беззаботная веселость, бывшая его спутницей на
«Фетиде», не возвратилась с ним. С помощью Фориона он по¬
местил свое состояние в верные руки и на весьма выгодных
условиях; рабы были куплены и дом устроен как нельзя луч¬
ше. Изящные украшения стен и потолков придавали чрезвы¬
чайно приветливый вид комнатам и залам, и всякому,
приходившему к нему, казалось, что здесь живется отлично.
Один хозяин был недоволен и чувствовал себя одиноким сре¬
ди этих пустых комнат. Впрочем, и в кругу товарищей было
ему не веселее; ему опротивела суматоха на рынке, а кипу¬
чая жизнь в гимназиях нарушала его мечты; охотнее всего
ходил он к большому платану, и здесь в приятном уединении
предавался своим мыслям.—	Ты влюблен, — шутя, говаривали ему друзья, когда
в его венке осыпались лепестки осеннего цветка1. Бывало,
он встречал подобные замечания смехом, теперь же эти
шутки были ему неприятны, а румянец, выступавший при
этом на лице, доказывал ясно, что на этот раз примета
верна; более всего Харикл призадумывался над советом,
данным ему Форионом. Он показал ему устройство своего
обновленного дома. В нем не было забыто и помещение1	Смотрели обыкновенно как на признак того, что человек влюблен,
если в его венке осыпались лепестки цветов.86
для женщин, так что можно было предположить, что сюда
ждут ежечасно прибытия невесты.—	Ты устроил все превосходно, — сказал Форион, —
но этого недостаточно; теперь тебе нужно искать хорошую
жену, которая бы охраняла тебя от всех глупостей моло¬
дости и принесла благословение в дом твой. Выбери де¬
вушку, равную тебе по состоянию: не бедную, потому что
в противном случае она не будет иметь достойного поло¬
жения в твоем доме, но также и не слишком богатую, так
как иначе ты рискуешь променять свою независимость на
ее приданое. Тебя здесь еще не знают, поэтому предоставь
мне посвататься за тебя. У Пазия, сына моего брата, есть
дочь, прелестное, цветущее дитя, девушка скромная и хо¬
рошая хозяйка; если хочешь, то я поговорю о тебе.Харикл промолчал. Он сознавал, что Форион был прав;
он знал, что счастливый брак есть самое верное средство
изгнать из сердца образ прекрасной незнакомки; но мысль
навек связать себя с совершенно неизвестной ему девушкой
была противна его чувствам. Он сообщил план Фориона
Ктезифону, который между тем успел вернуться из Родоса
победителем, с венком из тополей. Ктезифон, по-видимому,
смутился и озадачился самым странным образом; его от¬
веты были до того уклончивы, что Харикл решительно не
мог понять его поведения. С другой стороны, он был вполне
уверен в честности Фориона, и если только тот желал этого
союза, то теперь представлялся хороший случай доказать
ему свою благодарность.Погруженный в подобные мысли, проходил он однажды
вечером, на закате через рынок, направляясь в Керамейкос.
Вдруг он почувствовал, что кто-то сзади останавливает его
за платье. Он обернулся: перед ним стояла пожилая рабыня
и с выражением страха и радости глядела на него.—	Харикл, — вскричала она, — милый Харикл! Ты
ли это?Теперь и он узнал женщину — это была Манто, его нянь¬
ка, которая во время бегства Хариноса осталась больною в
Афинах вместе с большей частью его рабов. Она рассказала
Хариклу, что один богатый гражданин, по имени Поликл, ку¬
пил почти всех оставшихся слуг его отца, в том числе и ее.—	Ты, вероятно, помнишь его, он был большим другом
твоего отца.—	Да, помню; я часто слыхал это имя, — отвечал Харикл.—	И он также вспоминает о вас, — продолжала Ман¬
то, — он тяжко болен и несколько месяцев уже лежит в
постели. Все его сокровища не в состоянии помочь ему; а87
вот мы, бедняки, при всей нашей бедности, здоровы, —
сказала она, сплюнув три раза1. Как он будет рад, когда
услышит, что ты снова здесь!Затем последовал целый поток вопросов, прерываемых
то смехом, то слезами радости. Хариклу пришлось бы долго
рассказывать, не вспомни Манто, что ей надо нести скорее
травы, которые госпожа велела ей купить.Поликл, по словам Манто, был человеком весьма со¬
стоятельным. Его поместья, его дома в городе и в Пирее
и множество рабов приносили ему большой доход, не тре¬
буя никакого труда; но все это составляло лишь незначи¬
тельную часть его состояния, заключавшегося главным
образом в капиталах, частью лежавших у трапецитов, ча¬
стью розданных в долг под большие проценты. Люди, зна¬
комые ближе с его делами, полагали, что все его богатство
превышало, пожалуй, пятьдесят талантов. Он оставался хо¬
лостым до пятидесяти пяти лет, но тут он решился испол¬
нить последнее желание своего умершего брата и жениться
на его единственной дочери, цветущей шестнадцатилетней
девушке. Во время веселого брачного пира с ним сделался
удар, последствием которого была долгая и мучительная
болезнь. Все средства были испробованы; опытный домаш¬
ний врач, в течение многих лет лечивший его, и многие
другие, приглашенные для совета, напрасно применяли все
свое искусство; ни их усилия, ни заботы Клеобулы, уха¬
живавшей за больным как самая нежная дочь, не могли
восстановить разрушенного здоровья. Поликл, не довольст¬
вовался помощью внуков Асклепия2, он прибегал даже кЭтот суеверный обычай имел двогжое основание. Во-первых, этим
думали избежать мщения Немезиды в том случае, когда самодовольно
величались перед другими или питали и выражали чересчур смелые
надежды. Во-вторых, делали это также тогда, когда приходилось случай¬
но увидеть какого-нибудь больного, особенно же сумасшедшего или стра¬
давшего эпилепсией, и вообще, когда приходилось быть свидетелем
несчастья другого. Этим полагали отвратить от себя подобную же участь.Асклепий, или Эскулап, считался сыном Аполлона-Пэона и Коро-
ниссы, дочери царя фессалийского. Отец Асклепия отдал его на попечение
искусного врача Хирона, который воспитал ребенка и научил его тайнам
врачевания различных недугов. В этом искусстве питомец Хирона пре¬
взошел скоро своего наставника. Он излечивал самые тяжелые недуги,
исцелял чуть ли не от смерти, чем навлек на себя гнев Плутона. Снисходя
на просьбу властителя ада, Зевс поразил молнией знаменитого врача.
После смерти Асклепия ему стали воздавать в Греции божеские почести.
Все врачи считались потомками божественного Асклепия, а медицина при¬
знавалась наукой божественного происхождения. Оттого-то врачи и вра¬
чебная наука пользовались в Греции гораздо большим уважением, чем в
Риме.88
колдовству; спрашивал снотолкователей1, посылал на пере¬
крестки искупительные жертвы2; призывал старых женщин,
которые умели посредством амулетов и заговоров исцелять
болезни. Сам он проводил целые дни и ночи в храме
Асклепия3, тщетно надеясь на исцеление. Наконец, пример
счастливого выздоровления от подобной болезни после ку¬
панья в Эдепсосе заставил его решиться прибегнуть к этому
последнему средству. Но и нимфы отказали ему в исцеле¬
нии, и теперь врач объявил, что скоро больному не пона¬
добится больше никаких трав, кроме сельдерея4.На другой день утром Харикл только что собрался
выйти из дому. Накануне решил он жениться и теперь
хотел просить Фориона посвататься за него. В эту ми¬
нуту посланный Поликлом раб постучался у его двери.
Несмотря на свою слабость, больной обрадовался, услы¬
шав, что сын его давнишнего друга вернулся в Афины,
и велел сказать ему, что желал бы очень повидать его
еще перед смертью, которая, полагал он, была уже не¬
далека. Мог ли Харикл отказаться? Само приглашение
доказывало уже дружеское расположение. Он обещал
быть.—	Ты бы лучше сделал, если б пошел со мною, —
сказал раб. — Мой господин очень слаб, а теперь как раз
собрались у него друзья.—	Хорошо, — отвечал Харикл, который рад был слу¬
чаю отложить решительный шаг еще на некоторое вре¬
мя. — Ступай вперед, я иду за тобою.Они пришли к дому Поликла. У отворенной двери стоял
раб, чтобы слишком сильный стук в дверь не обеспокоил
больного. Харикл вошел. Роскошь в доме подтвердила рас¬
сказы Манто о богатстве ее господина; все здесь доказывало
громадное состояние этого человека. Даже в комнате боль¬
ного, у входа в которую он остановился, ожидая позволе¬
ния войти, вся утварь отличалась необыкновенным1	Одним из древнейших и самых естественных родов мантики
(искусства предсказывать) было толкование снов. С самого Гомера и до
последних времен язычества мы постоянно встречаем рассказы об
обращении к снотолкователям за разъяснением снов и об обрядах,
которыми старались предотвратить предсказанное сном несчастье.2	В Греции было чрезвычайно распространено верование в возможность
устранения болезней и других зол, приносимых на перекрестки дорог.3	Подобные примеры встречаются довольно часто, и в храмах Асклепия
были даже устроены жилища для больных.4	Зелень сельдерея употреблялась преимущественно для украшения
надгробных памятников.89
великолепием. Дорогой пестрый вавилонский ковер служил
занавесью двери.Постель1 больного была покрыта милетскими пурпур¬
ными покрывалами, а из-под них виднелись ножки кро¬
вати, выточенные из слоновой кости. Мягкие пестрые
подушки, поддерживали голову и спину больного; на ка¬
менном полу, под кроватью, постлан был, по азиатскому
обычаю, мягкий ковер. У постели стоял круглый стол кле¬
нового дерева на трех бронзовых козьих ножках2. В углу
комнаты, на великолепном, коринфской или сикионийской
работы, треножнике стояла медная жаровня, которая дол¬
жна была несколько согревать прохладу осеннего воздуха.
Вокруг постели стояло несколько стульев3 черного дерева,
с изящной золотой инкрустацией; на них лежали по¬
душки. На одном из стульев сидел врач, человек уже по¬
жилой и серьезный, с скромной, но полной достоинства1Ложе человека богатого устраивалось следующим образом: кровать
состояла из четырех жердей или палок, скрепленных вместе и лежащих
на ножках. Спинка была только с одной стороны, в изголовье; кровати
с двумя спинками встречались только как исключение. Делались обык¬
новенно из дерева, нередко из дорогого, как, например, из клена или
бука. Существовали также и металлические. Ножки делались весьма
часто из слоновой кости или из благородного металла. На кровать на¬
тягивалась тесьма, называвшаяся %£Tpia, или просто веревки. На них
клали, матрац. Матрац был обтянут полотном, шерстяной материей или
же кожей и набит шерстью. На матрац стелили покрывала, имевшие
весьма разнообразные названия, и клали подушки. Все ложа, как те,
на которых спали ночью, так и те, на которых сидели днем и возле¬
жали за обедом, были одинакового устройства, с той только разницей,
что последние отличались, конечно, большей роскошью. Ночью завер¬
тывались в покрывала, но было, кроме того, и особенное ночное платье.
Зимой вместо покрывала употребляли нередко меха. Само собою разу¬
меется, что люди бедные имели ложа гораздо более простого устройства.
Самый же низший класс народа и рабы спали просто на соломе, на
шкурах животных или на циновках.2	Столы Греков были или четырехугольные, на четырех ножках, или
круглые и овальные на трех соединенных между собою или же на одной
ножке. Они похожи очень на наши столы, только гораздо ниже их. Ножки
триподов или только концы их имели нередко форму ног какого-нибудь
животного. Столы делались из дерева, в особенности из клена, а также
из бронзы, благородных металлов и слоновой кости.У греков были в употреблении три различных рода стульев. Пер¬
вый и самый простой род стульев был низкие стулья без спинки, с
четырьмя накрест или прямо стоящими ножками. Встречались и склад¬
ные дифросы, у которых сиденье делалось из переплетенных ремней,
и афинянин, выходя из дома, обыкновенно заставлял раба нести за
собою такой стул. Стулья второго рода были весьма схожи с нашими
обыкновенными стульями. Наконец, существовали большие стулья, к
которым кроме спинки приделывали еще и ручки для облокачивания.
В храмах эти троны служили сиденьями для богов, в судах — для90
наружностью. Его темные, но с значительною проседью
волосы и короткая борода были тщательно причесаны и
вместе с ослепительной белизной одежды доказывали, что
это был человек, привыкший являться всегда прилично,
хотя отнюдь не роскошно одетым, чтобы не произвести
неприятного впечатления. Он положил свой простенький
ящик с лекарствами и инструментами на стоявший тут
стол и правой рукою держал руку больного, чтобы по
ударам пульса судить о состоянии болезни. Возле врача
стояли три друга дома; они не спускали с него глаз и
старались, по-видимому, прочесть на его лице мысли. На
постели, в ногах, скрываясь в полумраке, сидела какая-то
женская фигура; она не сводила глаз с больного. Врач
слушал долго и молча, наконец опустил руку больного,
не выразив ни малейшего опасения, но и не подавая так¬
же и надежды. В эту минуту вошел раб, который привел
Харикла, и, подойдя к доктору, доложил ему о приходе
молодого человека и затем, получив разрешение, доложил
о том и самому больному. Больной протянул руку во¬
шедшему Хариклу.—	Да будет радость с тобою1, сын друга моего, — ска¬
зал он слабым голосом, — благодарю тебя, что ты испол¬
нил мою просьбу, я был на празднике, когда тебе давали
имя, а тебе приходится стоять у моего смертного одра!—	Да будет радость и счастье с тобою, несмотря на
твои жестокие страдания. Пусть боги превратят в ясный
день мрак ночи, окружающий теперь тебя!—	Нет, — сказал Поликл, — я не хочу обманывать
себя. Я не из тех людей, которые в минуту несчастья или
страданий призывают философов, чтобы те их утешали.
Скажи мне лучше что-нибудь о твоей семье.Молодой человек передал все пережитое его семьею со
дня бегства. Больной несколько раз казался взволнован¬судей, а в домах они были почетными сиденьями для хозяина дома и
его гостей. Так как стулья эти были чрезвычайно тяжелы, то никогда
не передвигались, а стояли постоянно вдоль стен комнаты. Троны эти
в частных домах делались из какого-нибудь тяжелого дерева, в храмах
же, в судилищах и т. п. трон делался обыкновенно из мрамора и
украшался различными орнаментами. Иногда встречались троны и без
спинки. Непременной принадлежностью трона была скамейка. Она или
вделывалась между его двумя передними ножками, или же отдельно
ставилась перед ним. Сиденья всех описываемых здесь стульев покры¬
вались нередко шкурами или же мягкими подушками.1	Обыкновенное приветствие грека соответствует нашему «здравствуй»,
но с ним они обращались друг к другу как при встрече, так и при
расставании; это то же, что римское «salve» и «vale».91
ным, так что наконец врач сделал знак Хариклу, чтобы
тот окончил свой рассказ.—	Готово питье, которое я велел сделать? — спросил
врач вошедшего раба.—	Манто сейчас принесет его, — ответил тот.—	Зачем Манто? — спросил Поликл, — а где Клеобула?—	Она вышла, когда доложили о приходе чужого, — воз¬
разил раб.—	Ведь это друг дома, ей не зачем уходить: мне при¬
ятнее принимать лекарство из ее рук.Раб пошел передать своей госпоже волю Поликла. Врач
взял снова руку больного, и все присутствующие отошли
в сторону. Один из них взял Харикла за руку и отвел его
в угол комнаты. Софил, так звали его, был человек лет
пятидесяти-шестидесяти; судя по наружности, он принад¬
лежал к числу людей не только богатых, но и чрезвычайно
образованных. Года отложили свою печать на его челе;
побелили его волосы, но его осанка и быстрота всех его
движений доказывали силу и крепость, а разговоры —
юношескую свежесть ума. Лицо его выражало удивительно
много кротости, ума и приветливости, и все его существо
имело что-то особенно привлекательное, внушающее дове¬
рие. Он слушал с большим вниманием рассказ Харикла о
несчастья его семьи и теперь смотрел, по-видимому, с осо¬
бенным участием на молодого человека, расспрашивая его
о некоторых обстоятельствах его жизни.В то время как они тихо разговаривали между собою,
занавеска перед дверью распахнулась, и в комнату вошла
Клеобула в сопровождении рабыни. Робко, как девочка,
почти с смущением, смотрела она на стеклянную чашу,
которую держала в правой руке, и, подойдя к постели,
подала больному супругу и дяде приготовленное ею питье,
в которое врач подмешал еще какое-то лекарство из сво¬
его ящика. Затем она поправила подушки и наклонилась
над больным, как бы желая спросить, не чувствует ли
он облегчения своим страданиям. Все присутствующие
любовались этой картиной детской кротости и простоты;
но более всех был очарован Харикл. Разговаривая с Со-
филом, он стоял спиною к двери в ту минуту, когда вош¬
ла Клеобула, а она была до того занята больным, что
ни разу не повернула лица к стоявшей за нею группе;
но ее прелестная, дышащая молодостью фигура разбудила
в сердце его едва уснувшие чувства. Она напомнила ему
красавицу у ручья. Те же нежные юношеские формы, хо¬
тя теперь их охватывала широкая, вся в складках одежда;92
те же роскошные белокурые кудри, скрытые теперь под
золотой сеткой, та же прелесть всех движений, хотя на¬
стоящие обстоятельства и придавали им совершенно иное
выражение. Врач нашел нужным предписать больному
ванну. Поликл устроил у себя в доме купальню1, со всеми
ее принадлежностями. Это была в миниатюре настоящая
общественная купальня. Здесь была и парная, а в ней
стояла ванна для теплого купания. Эту-то комнату и
нужно было теперь согреть и снести туда больного. Кле-
обула поспешила сделать все необходимые распоряжения
и повернулась, чтобы выйти из комнаты; взор ее упал
на стоявшего у двери Харикла. Она вздрогнула, словно
увидела перед собою голову Горгоны2 или какую-нибудь
вышедшую из Гадеса тень. Стеклянная чаша готова была
упасть из ее рук, но доктор успел вовремя схватить ее.
Сильно покраснев и опустив глаза, поспешно прошла она
мимо молодого человека, который был поражен и смущен
не менее ее и не расслышал вопроса, с которым только
что обратился к нему Софил. Он был рад, что нужно
было оставить больного; подойдя к постели, он пожелал
ему выздоровления и ушел, унося в сердце смятение.Греции купальни с теплыми ваннами были или общественными,
или частными заведениями, если только эти последние названия не от¬
носятся к домашним купальням, которые весьма часто устраивали богатые
граждане в своих домах лично для себя. Кроме того, как нам уже изве¬
стно, были отделения для купания в гимназиях (см. примеч. 16 к гл. V).О	внутреннем устройстве купален дошло до нас весьма мало сведений.
Купание заключалось в том, что купающиеся, стоя вокруг круглого или
овального на одной ножке таза, обмывали и обливали свое тело находя¬
щейся в нем холодной водой, а также в том, что они в особенных поме¬
щениях потели и парились, и для этой цели купающиеся садились или
ложились в стоявшие на полу или вделанные в него ванны; после взятой
ванны обливались обыкновенно холодной водой. Непременной принадлеж¬
ностью купальни была комната, где купающийся очищал себе тело че¬
салкою и смазывал его маслом. Греки, относительно купален, никогда не
доходили до такой роскоши, как римляне. Часто в них устраивались раз¬
личные увеселения, как, например, Коттабос и т. п., и мало-помалу ку¬
пальни стали местом, где, как в цирюльнях и других заведениях,
собирались, чтобы поболтать о новостях дня.2Горгонами назывались три сестры: Сфеино, Эвриала и Медуза. По¬
следняя из них, Медуза, самая прекрасная и молодая из трех, чувствовала
такое влечение к Посейдону, что не побоялась в храме Афины заявить о
своей страсти. Богиня, раздраженная таким осквернением ее храма, пре¬
вратила в змей прекрасные волосы Медузы. С тех пор, Медуза стала на
вид страшнее и свирепее своих старших сестер. Персей, застав ее спящею,
отважно приблизился к ней и отсек ей голову. Подаренная Афине голова
Медузы была укреплена богиней в передней части ее Эгида; с тех пор
перед ее страшным образом не могли устоять никакие силы в бою: один
взгляд на чудовище превращал смотрящего в камень.93
ГЛАВА ДЕВЯТАЯЗавещаниеБыла одна из тех ненастных ночей, которые так обыкно¬
венны в начале Мэмактериона. Ветер гнал от Саламина к Пи¬
рею черные дождевые тучи; изредка сквозь них проглядывал
бледный серп убывающей луны и тускло освещал далекие
храмы Акрополиса. На улицах гавани, обыкновенно столь
оживленных, царствовала глубокая тишина; только с моря
доносился шум волн, да скрип мачт, когда сильный порыв
ветра потрясал снасти немногих замешкавшихся на рейде су¬
дов. Кое-где, шатаясь и без светильника1, пробирался из лав¬
ки виноторговца к гавани полупьяный матрос; или же крался
вдоль стен домов какой-нибудь мошенник, точивший зубы на
плащ запоздалого прохожего, прячась осторожно за алтарем
или статуей Гермеса всякий раз, когда раздавался звон коло¬
кольчика делавших обход караульщиков2.В маленькой комнатке одного из самых отдаленных домов
Пирея на низком и коротком ложе, еле умещаясь на нем, ле¬
жал молодой человек, довольно непривлекательной наруж¬
ности. Его впалые глаза и щеки, не совсем пристойные
жесты, поспешность, с какою он то и дело осушал киликс,
который держал в правой руке, и, наконец, грубые шутки по¬
казывали ясно, что он принадлежал к числу тех беспутных
молодых людей, которые привыкли убивать свой день, играя
в кости, а ночь проводить за беспорядочными пирами, среди
забывших стыд женщин. На столе перед ним, рядом с почти
пустой кружкой, горела лампа3, достаточно освещавшая ма¬
ленькую комнатку; тут же стояли остатки скудного ужина иL Вечером и ночью греки ходили по улицам с светильниками.
Светильник нес обыкновенно шедший впереди раб. Для этой цели
употребляли по большей части факелы. Факелы эти делались из
нескольких связанных в пучок сосновых или других лучин и смазывались
смолою или другим горючим веществом. Кроме того, употреблялись
фонари, делавшиеся из прозрачного рога. В фонарь ставилась лампа. За
неимением фонаря употребляли иногда просто горшок или корзинку.2	Ночные патрули, делавшие обход, забирали, по-видимому,
подозрительных людей, которых они встречали на улице. Они имели при
себе колокольчик, в который звонили. На звон их должны были отвечать
все слышавшие его сторожа.3	Лампа была единственным способом освещения в доме грека. О
восковых и сальных свечах упоминается уже гораздо позже. Лампы
делались обыкновенно из обожженной глины или металла и имели одно,
два или несколько отверстий для фитиля. Фитиль делался большей частью
из листьев одного растения. Так как лампы были малы и низки, то их
ставили обыкновенно на подсвечник.94
другой кубок, в который время от времени наливал себе вино
сидевший против него на другом ложе раб. Между ними стоя¬
ла шашечная доска. Раб в раздумье устремил на нее внима¬
тельный взор, противник же его смотрел, по-видимому,
довольно равнодушно. Игра была далеко неровная; перевес
был на стороне раба. Он сделал ход, который поставил про¬
тивника в еще более затруднительное положение.—	Глупая игра, — вскричал молодой человек, смешав
шашки, — за ней приходится все только думать, а не вы¬
игрывать. Нет, я предпочитаю кости, — прибавил он зе¬
вая. — Однако ж отчего не идет Сосил? Уж, вероятно, за
полночь, и по такой ужасной погоде я не пошел бы до¬
бровольно из города в гавань.—	Он отправился к Поликлу, — отвечал раб. — Ему
сказали, что больной не доживет и до утра, а Сосил, по-
видимому, принимает в нем большое участие.—	Я знаю, — сказал молодой человек, — но меня
удивляет, зачем он как раз теперь потребовал меня к себе.
Не мог он разве сделать это и завтра? А я должен был
оставить веселую компанию для того, чтобы скучать здесь
и пить купленное на мои же деньги вино. Старый скряга
не позаботился даже о том, чтобы было что выпить.—	Я знаю только одно, — возразил раб, — что мне
было приказано отыскать тебя где бы то ни было и при¬
вести сюда. Он сказал, что должен поговорить с тобою
непременно сегодняшней же ночью.—	А между тем сам не идет. Скажи мне, он вышел
один, без провожатого?—	Нет, с ним Сир, — ответил раб, — поверь, с ним ни¬
чего не случится. А впрочем, — прибавил он улыбаясь, — хо¬
тя бы даже он и не вернулся — что за беда; разве не ты его
ближайший родственник и наследник? Два дома в городе,
этот, меняльная лавка и, может быть, от пяти до шести та¬
лантов чистыми деньгами — наследство не дурное.Молодой человек спокойно растянулся на ложе.—	Да, Мол он, если он отправится, то ...В эту минуту кто-то сильно постучал у входной двери.—	Это он, — сказал раб, поспешно схватил шашеч¬
ную доску и свой кубок, поправил подушки и покрывало
на ложе, на котором сидел, и встал возле молодого че¬
ловека, как бы прислуживая ему.Вскоре на дворе послышались шаги и грубый голос, да¬
вавший рабу какое-то приказание; дверь отворилась, и в
комнату вошел человек с густою бородою и лицом более
мрачным, чем серьезным. На нем, по спартанскому обы¬95
чаю, был надет короткий плащ из толстой зимней материи
и спартанские башмаки; в руках он держал толстую палку,
с загнутою, в виде кольца, ручкою. При виде посуды и
более обыкновенного освещенной комнаты он позабыл поз¬
дороваться с гостем и гневно подошел к рабу.—	Мошенник! — крикнул он, замахнувшись пал¬
кой. — Зачем горят два огня у лампы и к чему ты поста¬
вил такие толстые фитили? Разве ты не знаешь, что и без
того за зиму выходит немало масла? А ты, Лизистрат, —
сказал он, обращаясь к молодому человеку, — ты, кажет¬
ся, превесело распиваешь здесь, у меня?—	Да, дядя, — отвечал этот с горечью, — распиваю
вино, взятое в долг в лавке, так как твое на запоре. Ты,
видно, полагаешь, что я должен ожидать тебя здесь пол¬
ночи, даже не выпив ни капли?—	Я рассчитывал вернуться раньше, — сказал старик
несколько мягче, озираясь вокруг. — Ступай, — сказал он
рабу, — ты нам не нужен, ложись спать.Раб удалился. Сосил задвинул задвижку у двери и вер¬
нулся к племяннику.—	Умер, — сказал он, глубоко вздохнув, — да, Пол¬
икл умер и оставил состояние более чем в шестьдесят та¬
лантов без законного наследника.Племянник изумился.—	Нам что до этого, — сказал он, — на нашу долю
ведь ничего не выпадет?—	Вот в том-то и заключается теперь весь вопрос, —
возразил дядя. — Лизистрат, — продолжал он, помолчав
немного, — от тебя зависит разбогатеть.—	Ия хочу этого, клянусь Дионисом! — вскричал,
смеясь, племянник.—	Ты разбогатеешь, если только сделаешь то, что я
потребую. Хотя мы и состоим в родстве с Поликлом, так
как моя покойная жена была сестрою матери Клеобулы,
но это, разумеется, не дает нам никаких прав на это на¬
следство. Но что, если бы я стал наследником по завеща¬
нию?—	Ты думаешь по подложному, — сказал в раздумье
Лизистрат, — но как же ты сделаешь это, не имея пе¬
чати Поликла? И неужели ты полагаешь, что во время
своей долгой болезни он не распорядился сам своим со¬
стоянием?Не говоря ни слова, старик пошел в соседнюю комнату
и принес оттуда ящик, из которого достал запечатанный
пакет.96
—	Читай, — сказал он, положив пакет перед молодым
человеком, — что тут написано.—	Клянусь Дионисом, — вскричал племянник, вскаки¬
вая с ложа, — да это завещание Поликла! Каким образом оно
попало к тебе?—	Самым простым, — возразил дядя. — Когда Поликл
собирался ехать в Эдепсос, здесь не было, на мое счастье,
Софила, совсем опутавшего его в последнее время. Больной
призвал меня, как родственника своей жены, и вручил мне
это завещание в присутствии трех поименованных в нем
свидетелей!—	Превосходно, — вскричал Лизистрат, — таким об¬
разом ты, разумеется, можешь теперь подменить его дру¬
гим, каким вздумаешь. Но все-таки тебе нужна его печать,
а будешь ли ты в состоянии подделать ее?—	Нет, это было бы слишком опасно, — возразил дя¬
дя, — к тому же по надписи, сделанной на пакете, ты
можешь видеть, как характерны его буквы, писанные дро¬
жащей рукою; подделать их кажется мне невозможным, да
в этом вовсе нет и надобности.Он достал ножик, снял раковину, прикрывавшую пе¬
чать1, и сказал:—	Видишь, это печать Поликла; точно такая же нахо¬
дится и под подписью.—	Ну, а это что? — спросил он, положив рядом с
печатью Поликла другую, висевшую на отрезанном
шнурке.—	Такая же точно, клянусь Посейдоном, — вскричал
удивленный Лизистрат, — но я все-таки ничего еще не
понимаю.—	Ты сейчас все поймешь, — сказал дядя.Он взял нож, не задумываясь разрезал шнурок, на ко¬
тором висела печать, раскрыл завещание и положил его
перед племянником.1 Прежде для запечатывания употребляли только так называемую
печатную глину, позже наравне с глиною стали употреблять для этой
цели и воск. Подлежавшая запечатыванию бумага обвязывалась шнурком
или же, может быть, прокалывалась с открытой стороны, и шнурок
пропускался через эту дырочку; затем концы шнурка соединялись, под
них и на них клали немного глины или воска, в который вдавливали
печать. Есть основание предполагать, что печати, для предохранения от
порчи, вкладывались в особого рода футляры. На важных документах,
для удостоверения их подлинности, независимо от того, подлежали ли
они запечатыванию или нет, ставились печати и в конце самого
документа. Подделка печатей встречалась, как кажется, весьма часто и
уже в давние времена; о ней говорится в законах Солона.97
—	Посмотри, — сказал он с злою усмешкою, — что если
бы вот здесь вместо «Софил» стояло «Сосил», а тут наоборот,
вместо «Сосил» — «Софил»! Ведь это было бы не дурно.Молодой человек читал с удивлением.—	Действительно, — вскричал он, — это была бы ма¬
стерская штука. И изменить-то нужно всего только одну
букву, так как имена отцов случайно те же. Но печать? —
прибавил он. — Как мог ты решиться открыть завещание?Старик взял снова таинственный ящик и вынул оттуда
что-то вроде печати.—	Приготовлять этот состав научил меня один умный
человек, странствующий прорицатель. Если его положить
мягким на печать, то можно получить совершенно точный
оттиск ее, который вскоре затем становится тверд как ка¬
мень. Печать, которою было теперь запечатано завещание,
уже раньше открытое мною, есть только слепок с настоя¬
щей. Отличишь ли ты одну от другой?—	Нет, положительно нет, — отвечал племянник.—	Следовательно, — продолжал старик, — ты видишь,
что запечатать снова завещание, когда буквы в обоих ме¬
стах будут переменены, ничего не стоит.—	Но как же я-то разбогатею от этого? — заметил с
некоторым недоумением Лизистрат. — Обо мне ведь в за¬
вещании не говорится.—	Слушай, — сказал дядя, — наследство завещается,
как ты сам читал, при условии, что наследник женится на
вдове умершего — Клеобуле. Если же он на это не согла¬
сится, то должен удовольствоваться пятью талантами; но
за ним остается право выдать вдову замуж, за кого он
захочет, дав ей в приданое все остальное состояние. Я не
решусь жениться, не только потому, что уже стар, но глав¬
ным образом потому, что видел раз сон, предостерегавший
меня от этого. Мне снилось, что я собираюсь жениться и
пришел на сговор в дом невесты; но когда я захотел выйти
из него, то дверь оказалась запертой, и не было никакой
возможности открыть ее. Два снотолкователя, у которых я
спрашивал объяснения, сказали мне, что сон этот предве¬
щает мне смерть в день моего сговора. Этого, конечно,
достаточно, чтобы отнять охоту жениться; но я выдам Кле-
обулу замуж за тебя, если ты дашь мне обещание тайно
уступить половину всего состояния.Племянник подумал с минуту.—	Раздел не совсем-то справедлив, — сказал он за¬
тем, — ты берешь лишь одно наследство, мне же даешь в
придачу вдову.98
—	Глупец, — возразил Сосил, — ведь Клеобула
красавица; ее взял бы иной и совсем без приданого; к
тому же ведь помимо меня ты ничего не можешь по¬
лучить.Поспорив немного, они порешили наконец на том, что
те пять талантов, которые приходились бы дяде сверх того,
пойдут также в раздел.—	Теперь дай сюда завещание, — сказал старик. —
Вот этой губкой я осторожно сотру обе буквы; на таком
превосходном листе1 сделать это легко. Смотри, они уже
еле видны. Эти чернила, — продолжал он, вынимая
банку и палочку для писания, — совершенно такие же,
как и те, которыми написано завещание. Вот все и сде¬
лано. Кто скажет, что здесь было написано что-нибудь
другое?—	Превосходно, — сказал племянник, — ну а печать?Старик тщательно сложил завещание, перевязал пакет,размягчил немного глины, приложил ее на концы шнурка
и вдавил фальшивую печать.—	Вот, — сказал он, — разве заметно, что это другая
печать?—	Я дивлюсь тебе, — сказал Лизистрат, сравнивая пе¬
чати, ну, кому придет в голову подозревать тут подлог?Шум, послышавшийся за дверью, испугал старика.1 В Греции писали на материале, приготовлявшемся из египетского
папируса. Употребление кож как материала для письма также
встречается. Ионийцы, по словам Геродота, уже с давних времен
употребляли для писания козьи и овечьи шкуры. Но лучшей отделки этих
кож достигли лишь во П-м веке до P. X. Изобретение это было сделано
в Пергаме, почему этим способом приготовленные кожи и стали
называться пергаментом. На папирусных листах писали только с одной
стороны, на пергаментных — с обеих. Их навертывали затем с обоих
концов на палочки и сохраняли в цилиндрических футлярах. Чернила
для писания приготовлялись из черной краски и сохранялись в
металлической чернильнице с крышкою. К чернильнице приделывалось
кольцо, посредством которого можно было прикреплять ее к поясу.
Двойные чернильницы служили, вероятно, для сохранения черных и
красных чернил, которые были также в употреблении. Для писания
служил тростник, который с одного конца чинили, причем делали на нем
раскеп, точно так же как на наших перьях. Писали, лежа на клине и
положив лист на согнутую ногу или же сидя на низеньком стуле и
положив лист на колени. Кроме папируса и пергамента для письма
употреблялись еще дощечки, натертые воском, на которых писали с
помощью палочки, которая делалась из металла или из слоновой кости
и была с одного конца заострена. Плоским концом стирали написанное
и сглаживали воск. Несколько подобных дощечек скреплялись иногда
вместе в виде книжки. Эти дощечки употреблялись преимущественно в
школах, в общежитии же на них писали письма, заметки и черновые
бумаги.99
Положив поспешно завещание и все остальное в ящик,
он отнес его в соседнюю комнату и плотно запер дверь.
Затем он взял лампу и пошел во двор, чтобы узнать при¬
чину шума.—	Ничего нет, — сказал он, возвращаясь, — вероят¬
но, — это ветер стукнул дверью. Уже скоро утро, Лизи¬
страт, пойдем ко мне в спальню, чтобы отдохнуть немного.Лишь только они удалились, в комнату тихонько вошел
Молон и стал шарить в темноте на одном из лож. Свет
месяца через открытую дверь упал в комнату и осветил
ложе. Раб поспешно схватил какой-то предмет, лежавший
в складках покрывала, и тихо вышел из комнаты с таким
выражением, которое ясно говорило, что только что взятая
им вещь имела для него громадную цену.Утро застало всех в доме умершего занятыми приготов¬
лениями к погребению1. Глиняный сосуд с водою, стоявший
перед входной дверью, возвещал всем прохожим, что1 Первым делом покойнику клали в рот обол, который он должен был
заплатить Харону, перевозчику теней в Гадес. Затем его умывали, одевали
в белую одежду, умащивали мазями и украшали цветами. Все это дела¬
лось близкими покойника, преимущественно женщинами. Цветы и венки
приносили или присылали обыкновенно родственники и друзья покойного.
Для этой цели употреблялись всякие цветы, преимущественно же, как
кажется, зелень сельдерея. По некоторым сведениям, покойнику давали
также медовый пирог. Убранного таким образом покойника клали на па¬
радную клину и выставляли в одной из комнат дома. Рядом с клиною
ставились раскрашенные глиняные сосуды. Так как дом считался осквер¬
ненным присутствием покойника, то перед дверью ставили сосуд с водою,
дабы все посещавшие дом могли при выходе очищаться. Вокруг клины
собирались родственники и друзья и оплакивали умершего. Выставляли
покойника на другой день после его смерти, а погребение происходило
на следующий затем день. Впереди процессии шел наемный хор мужчин,
который пел погребальные песни, или же хор флейтисток; за ним сле¬
довали родственники и друзья покойного. Затем несли клину с покойни¬
ком, а за нею шли женщины. По закону Солона, провожать могли только
самые близкие родственницы и женщины, старшё 60 лет. Как мужчины,
так и женщины в знак траура надевали черные и серые одежды и об¬
резали себе волосы. Выбор места, а также способ погребения зависели
отчасти от состояния умершего, отчасти же от существовавшего в той
местности обычая. В самые ранние времена покойника хоронили в его
собственном доме. В Афинах и в Сикиони, где близкое соприкосновение
с покойником считалось оскверняющим, кладбища были расположены по
большей части за городом. Родственникам разрешалось также хоронить
умершего в его собственных полях. В Спарте и в Таренте кладбища по¬
мещались внутри города. Тела покойников или сжигали и потом пепел
их клали в сосуды или ящички и зарывали в землю, или же просто
зарывали в землю несожженными. В этом последнем случае тело клали
в деревянный или глиняный гроб или же в высеченную из камня гроб¬100
смерть посетила этот дом. Внутри дома женщины украшали
и умащивали благовониями труп покойного. Неопытная,
предавшаяся всецело своей скорби Клеобула просила Со-
фила помочь ей в хлопотах по устройству похорон, что,
впрочем, он намерен был сделать и без ее просьбы.Поликл был всегда для нее добрым дядей, относился к
ней постоянно с любовью и исполнял все ее желания; по¬
этому неудивительно, что она оплакивала его теперь как
отца и целиком предалась исполнению своих грустных обя¬
занностей, в чем помогала ей и ее мать. Она еще с вечера
послала за нею, так как детский страх, развиваемый с
малолетства всевозможными сказками и историями о при¬
видениях, до того овладел ею, что она была не в состоянии
оставаться в доме одна.Было еще очень рано, и Софил совещался с женщинами
на счет похорон, когда явился Сосил с грустью на лице,
но с радостью в сердце. Он сказал, что поторопился при¬
нести завещание, которое вручил ему покойный, так какницу. В прежние времена было принято сжигать трупы. Позднее же на¬
против, по крайней мере в Аттике, где было мало леса и, следовательно,
сжигание трупов было доступно только богатым. При огромном скоплении
трупов, заставлявшем опасаться вредных испарений, как, например, во
время чумы или на поле сражения, трупы сжигались. Сжигание облегчало
также перевоз на родину останков людей, умерших на чужбине. На мо¬
гиле воздвигали каменный, нередко чрезвычайно богатый памятник. На
нем делались различные надписи; обыкновенно кроме имени писались и
некоторые сведения о жизни, наставления оставшимся в живых, а также
проклятия тем, кто вздумал бы осквернить могилу. В могилу вместе с
прахом умершего клали разные сосуды. После погребения все, провожав*-
шие тело, отправлялись в дом покойного, как бы в гости к нему, на
похоронный обед. Три дня спустя на могиле совершалось первое жерт¬
воприношение; на девятый — второе и, наконец, на тридцатый — третье.
Этим днем, по крайней мере в Афинах, оканчивалось время траура. Но
у греков, как и у нас теперь, было в обыкновении посещать в известные
дни года могилы усопших и приносить туда жертвы, состоявшие из ку¬
шанья и вина.Трупы людей, убитых молнией, оставались или совсем непогребен¬
ными, так как их считали пораженными самим божеством, или же за¬
хоранивались на том же месте, где их убило. Приговоренные к смертной
казни преступники были также большей частью лишены погребения. В
Афинах существовало особое место, куда бросали подобные трупы. Но
главным образом отказывали в погребении людям, изменявшим своему
отечеству. Самоубийство, хотя и порицалось весьма строго, и самоубийцам
в наказание отрубали правую руку, но тем не менее их не лишали по¬
гребения. С особенными обрядами совершалось погребение умерших на¬
сильственною смертью. Впереди погребальной процессии несли копье,
символ того, что на родственниках лежала обязанность преследовать убий¬
цу: копье это втыкалось затем в могилу, которая охранялась в течение
трех дней. Если случалось, что кто-нибудь погибал так, что не было
возможности отыскать его труп, как, например, на море, то устраивались
мнимые похороны.101
полагал, что в нем могли заключаться какие-нибудь рас¬
поряжения насчет похорон. Он назвал затем свидетелей,
которые присутствовали при передаче завещания и были
необходимы теперь при вскрытии его. Клеобуле было очень
неприятно узнать, что документ, заключавший в себе ре¬
шение ее судьбы, находился в руках человека, которого
она не любила с детства. Поликл ничего не сказал ей об
этом, он говорил ей только, и не раз, что позаботился о
ней. Она надеялась на это и теперь, но всякий другой
исполнитель его воли был бы ей гораздо приятнее. Софила
доверие это ничуть не удивило. Он отнесся с похвалою к
аккуратности Сосила и хотел послать за свидетелями. Но
Сосил сказал, что он уже позаботился об этом.Действительно, вскоре явились все трое.—	Были вы при том, как Поликл передал мне свое
завещание? — спросил Сосил, обращаясь к свидетелям.Все трое дали утвердительный ответ.—	Следовательно, вы можете засвидетельствовать, что
это тот же самый документ, который был вручен мне на
хранение.—	Надпись и печать удостоверяют это, — сказал один
из них, — но мы можем засвидетельствовать только то,
что тебе было дано на хранение завещание, а не тождест¬
венность самого завещания. Впрочем, нет причин предпо¬
лагать противное; печать не тронута, и мы признаем ее за
печать Поликла.—	Посмотри и ты, Клеобула, — продолжал Сосил, —
и удостоверься, что я честно сохранил волю твоего супруга.
Признаешь ли ты эту печать?Дрожащей рукою взяла Клеобула документ.—	Орел, держащий змею, — сказала она, — да, это
его печать.Она передала завещание Софилу, и тот также признал
печать.—	Вскройте же его, — сказал Сосил одному из свиде¬
телей, — чтобы мы могли узнать его содержание. Я не
очень хорошо вижу, так пусть кто-нибудь другой прочтет
его.Шнурок был разрезан, документ развернут, и один из
присутствовавших прочел следующее:«Завещание Поликла Пэаниера. Все ко благу, но если я
не переживу этой болезни, то делаю относительно всею моего
имущества следующие распоряжения: я отдаю мою жену
Клеобулу со всем моим состоянием, как оно значится в при¬
лагаемой при сем описи, за исключением того, что будет на¬102
значено мною же в этом завещании другим, моему другу Со-
силу, сыну Филона, и в этом случае я признаю его за сына.
Если же он не пожелает жениться на Клеобуле, то я завещаю
ему пять талантов, которые лежат у трапецита Сатира; и он
должен быть опекуном Клеобулы и выдать ее замуж за из¬
бранного им человека, дав ей в приданое все остальное мое
состояние, и ввести мужа ее в мой дом. Дом у Олимпиона
должен получить Ферон, сын Каллия, помещение в Пирее —
Софил, сын Филона. Сыну Каллиппида дарю мою самую
большую серебряную чашу, а жене его пару золотых серег,
два лучших ковра и две подушки, дабы они не думали, что я
забыл о них. Моему врачу Ценотемису выплатить тысячу
драхм, так как за свои заботы обо мне и за свое искусство он
заслуживает и большего. Завещаю похоронить меня в саду,
перед Мелитскими воротами на приличном месте. Ферон и
Софил вместе с моими родственниками должны позаботиться
о том, чтобы как погребение мое, так и мой надгробный па¬
мятник не были недостойны меня, но и не отличались излиш¬
ней пышностью. Решительно запрещаю, чтобы Клеобула и
другие женщины, а также и мои рабыни обезображивали себя
после моей смерти, обрезая волосы или каким-нибудь другим
образом. Деметрию, который уже отпущен мною на волю,
прощаю я выкупные деньги и дарю ему пять мин, один ги-
матион1 и один хитон; я хочу, чтобы он, так много трудив¬
шийся для меня, был в состоянии жить прилично. Из рабов
Парменон и Харес с ребенком должны быть освобождены тот¬
час же, а Карион и Донакс должны еще четыре года оставать¬
ся при саде и обрабатывать его; по прошествии же этого
времени отпустить их, если они вели себя хорошо. Манто
должна быть отпущена и получить четыре мины, как только
Клеобула выйдет замуж. Запрещаю продавать кого бы то ни
было из детей моих рабов; всех их оставить в доме, а когда
они вырастут, освободить; но Сира приказываю продать. Со¬
фил, Ферон и Каллиппид позаботятся об исполнении всего
сказанного в завещании. Завещание это хранится у Сосила.
Свидетели суть: Лизимах сын Стритона, Гегезий сын Гегио-
на, Гиппарх сын Каллиппа».1 Гиматион состоит из широкого продолговатого куска материи. Одним
концом он набрасывался на левое плечо и придерживался левою рукою;
затем он шел через спину на правое плечо или под правую руку и другим
концом своим перебрасывался опять через левое плечо назад. От вкуса
каждого зависело отбросить его далее назад, пустить его короче или
длиннее под правою рукой и т. д. Гиматион носили как мужчины, так
и женщины, Спартанцы находили гиматион неудобным и вместо него
носили короткий плащ из грубой материи — трибон.103
Мертвая тишина воцарилась среди присутствовавших,
когда читавший окончил. При первых словах завещания Кле-
обула побледнела и почти без чувств опустилась на стул, на
котором ее поддерживала плачущая мать. Софил в раздумье
приложил руку ко рту. Свидетели молча смотрели на эту сце¬
ну. Только один Сосил остался совершенно спокоен.—	Ободрись, — сказал он, подходя к Клеобуле, — не ду¬
май, чтобы я имел хоть малейшее притязание на счастье, ко¬
торое мне предназначено Поликлом. Я поражен не менее
тебя, и такое счастье легко могло бы меня ослепить; но я стар
и, конечно, не решусь жениться на такой молодой женщине,
как ты. Я охотно откажусь от богатого наследства и изберу
тебе супруга более подходящего по годам.Клеобула отвернулась с содроганием. Сосил взял заве¬
щание и сказал:—	Теперь требуется только одно: удостоверение при¬
сутствующих в том, что при вскрытии завещания оно име¬
ло именно это содержание.Свидетели приложили к нему свои печати.—	Это не единственное завещание, оставленное Поли¬
клом, — заметил один из них.—	Как? — вскричал смущенный Сосил, бледнея. —
Здесь не сказано, чтобы где-нибудь хранилась еще какая-
нибудь копия с него.—	Не знаю, отчего он не упомянул об этом, — возразил
свидетель, — но должен сказать, что два дня спустя после то¬
го, как было вручено тебе это завещание, Поликл еще раз
взял меня в свидетели вместе с четырьмя другими и передал
при нас другое, вероятно, такое же завещание Менеклу. В это
время Менекл был также не совсем здоров, а потому завеща¬
тель, разбитый уже параличом, велел отнести себя в его дом.На присутствовавших это заявление свидетеля произве¬
ло самое различное действие: Сосил стоял как уничтожен¬
ный; в душе Клеобулы зародился луч надежды; Софил
смотрел испытующим взглядом на избегавшего его взоров
обманщика; свидетели с сомнением посматривали друг на
друга.—	Это завещание действительно, — сказал наконец
Сосил с запальчивостью, — и если есть еще другое, не
подложное, то оно не может иметь другого содержания.—	Разумеется, — возразил Софил, — нельзя предпо¬
ложить, чтобы Поликл два дня спустя стал думать иначе.
Мы будем просить Менекла выдать нам как можно скорее
хранящуюся у него копию.В эту минуту вошел раб и доложил ему что-то.104
—	Превосходно, — вскричал он, — Менекл и сам по¬
торопился. Двое из посланных им свидетелей уже тут, и
скоро будет он сам.Вновьприбывшие вошли.Сосил ходил взад и вперед по комнате. Мало-помалу де¬
рзость к нему возвращалась. Хотя второе завещание и было
неприятной помехой его планам, но тем не менее он имел еще
возможность оспаривать его в судебном порядке и мог на¬
деяться выиграть дело. Вскоре пришел Менекл с остальными
свидетелями и передал завещание. Надпись и печать были
найдены также совершенно правильными, а содержание, за
исключением двух имен, было буквально то же. В конце на¬
ходилась приписка, в которой говорилось, что совершенно та¬
кое же завещание хранится у Сосила Пирейца. За чтением
последовали страшная ссора, брань и взаимные обвинения.
Сосил сказал, что второе завещание подложно, и ушел, объ¬
явив, что будет доказывать свои права перед судом.Наступил день похорон. В самом доме и вокруг него
собралось еще до рассвета множество народа, как участни¬
ков, так и просто любопытных; одни пришли, чтобы при¬
соединиться к погребальному шествию, другие только для
того, чтобы поглазеть на богатые похороны.Еще накануне, когда покойник лежал на парадном, вели¬
колепно убранном ложе, в дом пришло немало людей, кото¬
рые никогда прежде не бывали там. Многие, которым очень
хотелось показать свое, хоть и отдаленное, родство с покой¬
ником, облеклись немедленно в траурные одежды, сделав это
тем поспешнее, что по городу уже успел распространиться
слух о предстоявшем споре о наследстве, и, следовательно,
открывалась возможность половить рыбу в мутной воде. Ха¬
рикла не было в числе посетителей, не смотря на то что его
тянуло туда более, чем кого-либо другого. От него не усколь¬
знуло то впечатление, которое произвело последний раз на
Клеобулу его неожиданное появление, и он находил, что ему
не следовало своим появлением теперь смущать ее при ис¬
полнении ею обязанностей относительно покойного. Но он
считал своим долгом проводить покойника до места погребе¬
ния. Софил, чувствовавший удивительную симпатию к мо¬
лодому человеку, сам пригласил его. Он был у него несколько
раз и, как казалось, не без намерения рассказал ему, какой
опасности подвергается Клеобула вследствие завещания, ко¬
торое, по его мнению, было, без сомнения, подложно. Это об¬
стоятельство беспокоило Харикла, пожалуй, еще более, чем105
самого Софила. Конечно, для него должно было быть все рав¬
но, как ни решится дело. Ведь если обман и будет открыт, то
Клеобула станет женою Софила; да к тому же он часто по¬
вторял себе, что даже при самом счастливом обороте дела
ему, в его года и в его положении, было бы неприлично же¬
ниться на вдове с таким громадным состоянием. Но, несмотря
на все это, ему было ужасно больно думать, что это прелест¬
ное создание будет во власти человека, которого по всему,
что он слышал о нем, он принужден был считать негодяем.
В доме Поликла он видел Сосила только мельком, и потому
ему еще более хотелось присутствовать на похоронах, на ко¬
торых он должен был встретиться с ним.Итак, он отправился утром к дому, но не вошел в него,
а остался у двери с намерением присоединиться к Софилу,
как только он выйдет оттуда.Процессия двинулась еще до восхода солнца. Впереди,
по карийскому обычаю, раздавались жалобные звуки
флейт; затем шли друзья умершего и все участвовавшие в
шествии мужчины. За ними отпущенники несли ложе, на
котором лежал, словно спящий, покойник в белой одежде,
украшенный венками и покрытый пурпурным покрывалом,
великолепие которого скрывалось совершенно под бесчис¬
ленным количеством венков и тэний. Рядом рабы несли
сосуды с благовонными мазями и другие принадлежности
погребения. За носилками шли женщины, и в их числе
Клеобула, которую вела мать ее.Никогда еще она не была столь прекрасна, никогда,
быть может, не было видно так ясно, что свежий румянец
ее щек не был обманчивым произведением кисти1.Скоро процессия дошла до сада, где был приготовлен
костер. Носилки были подняты и поставлены на костер, в
который были брошены также сосуды с благовонными ма¬
зями и прочее. Наполненный горючими материалами, ко¬
стер был подожжен пылающим факелом, и яркое пламя
быстро охватило его, среди громкого плача и воплей при¬
сутствовавших. Клеобула проливала самые искренние сле¬
зы. Нетвердыми шагами подошла она к пылающему костру,
чтобы бросить в огонь сосуд с маслом, этот последний дар
любви, и, вся поглощенная своим горем, не думала об опас¬
ности, которой подвергалась. Пламя относило ветром прямо
на нее.1 Почти все греческие женщины имели обыкновение румяниться,
белиться и красить себе брови. Они делали это всякий раз, как выходили
из дому, а иногда даже и дома. Для этого употреблялись свинцовые
белила, сурик, разные растительные вещества и пр.106
—	Ради всех богов! — раздались голоса в толпе, но
Харикл, забыв все, бросился первый вперед, потушил ру¬
ками огонь, охвативший уже край ее одежды и отвел ее
обратно к спешившей навстречу ей матери.Только немногие из провожавших остались до тех пор,
пока был собран пепел и совершены остальные обряды; в чис¬
ле этих немногих был и Харикл; когда останки были преданы
земле и женщины простились со свежей могилой, тогда и он
с Софилом отправились обратно в город. Они рассуждали о
возможных последствиях злополучного завещания.Харикл не мог не сознаться, что Сосил произвел на
него совсем не то впечатление, какого он ожидал. Сегодня
он показался ему таким простым, лицо его имело такое
скромное и достойное выражение, что Харикл был почти
вынужден отказаться от своего подозрения.—	Кто бы подумал, — сказал он, — что под этой пре¬
красной наружностью скрывается так много коварства!—	Ты встретишь немало таких людей, — возразил Со-
фил, — которые имеют наружность агнца, а вместо сердца
ядовитую змею; эти-то люди и есть самые опасные.У городских ворот они расстались. Какой-то раб все
время издали следил за ними. Теперь он остановился на
минуту, как будто в нерешительности, за кем идти.—	Юность щедрее, в особенности когда любит, — ска¬
зал он про себя и пошел за Хариклом. Дорога шла по
маленькой, уединенной улице, между стен садов; тут он
ускорил свои шаги и подошел к Хариклу.—	Кто ты? — спросил его юноша, отступая.—	Как видишь, раб, который, однако ж, может быть
тебе полезен. Мне кажется, ты принимаешь участие в судь¬
бе Клеобулы?—	Тебе какое дело? — возразил Харикл, но вспыхнув¬
ший румянец был более чем утвердительным ответом для
раба.—	Тебе не все равно, кто из двух будет наследником —
Софил или Сосил?—	Очень может быть, но я не знаю, к чему ты это
спрашиваешь и что тебе до этого?—	Мне? Более, чем ты предполагаешь, — возразил
раб. — Как бы ты вознаградил меня, если б я представил тебе
доказательства тому, что одно из этих завещаний подложно?—	Ты, жалкий раб? — сказал молодой человек с удив¬
лением.—	Раб знает иногда самые сокровенные дела своего гос¬
подина, — возразил он. — Ну, что же будет мне наградой?107
—	Свобода, которая даруется за открытие подобных
преступлений.—	Так, но отпущеннику нужно иметь средства к жиз¬
ни.—	Будешь иметь и их, если только ты говоришь прав¬
ду. Ты получишь пять мин.—	Твое имя — Харикл, — сказал раб, — никто не
слышит твоего обещания, но я верю тебе. Сосил — мой
господин, меня же зовут Молоном.Он открыл маленький мешочек и таинственно достал
что-то оттуда.—	Посмотри, вот печать, которою было запечатано
фальшивое завещание. Он взял несколько воску, размягчил
его и прижал к печати. Это печать Поликла. Орел, дер¬
жащий змею; ты будешь орлом.Затем он рассказал ему, как через щель в двери он
был свидетелем подлога, совершенного Сосилом; как шум,
произведенный им, чуть не выдал его, и как Сосил, собирая
все впопыхах, уронил нечаянно на покрывало ложа эту
фальшивую печать.—	Ну, — сказал он, — разве я не сдержал слова?—	Клянусь богами, что и я сдержу свое, — вскричал
Харикл, от радости и удивления едва владея собою. — Не
пять, а десять мин получишь ты. Теперь пойдем скорей к
Софилу.—	Нет, — сказал раб, — я верю тебе, иди один и по¬
зови меня, когда я буду нужен.ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ДионисииИз числа праздников, которые ежегодно или по про¬
шествии более долгих промежутков времени празднова¬
лись в Афинах в честь богов, ради славы и блеска
государства и для удовольствия граждан, некоторые име¬
ли, без сомнения, политическое или глубокое
религиозное значение, как, например, Панатенеи1 и1Панатенеи (в древнейшие времена — атенеи) были самым боль¬
шим, самым великолепным и едва ли не самым древним религиозно¬
политическим праздником афинян. Они были устроены в честь
Афины-Паллады. Малые панатенеи праздновались ежегодно, большие
же — в третий год каждой олимпиады. Празднества эти продолжались
несколько дней, с 25 по 28 Гекатомбеона. Устраивались торжественные108
Элевзинии1; но последней цели более всех других соот¬
ветствовали праздники, посвященные Дионису2, этому
подателю всех радостей и удовольствий. Можно даже
сказать, что первоначальное значение этих праздников —
благодарить бога за благороднейший из всех даров, рас¬
точаемых природою весной, исчезло почти совершенно,
среди потока шумных удовольствий и неудержимого ве¬
селья.Умеренность и серьезность были изгнаны в эти дни,
дела все забыты, и народ с распростертыми объятиями при¬
нимал Мэту и Комоса3 — этих постоянных спутников Ди¬
ониса, подчиняясь, может быть, даже слишком охотно их
власти. Насладиться зрелищами, поглазеть, покутить, оку¬
нуться до самозабвения в чад удовольствий — вот о чем
думал стар и млад, вот цель, к которой все стремились!шествия, жертвоприношения, театральные представления и пиршества,
но, кроме того, панатенеи отличались еще различного рода состязани¬
ями в езде, гимнастических упражнениях и музыке и особенно тем,
что распространялись из Аттики далеко, во все колонии греческие. На¬
градой победителю был венок из ветвей священного дерева Афины и
сосуд (панатенейская ваза) чистейшего оливкового масла, продукта этого
же дерева. Самой торжественной частью праздника было принесение в
дар богине богатой одежды, сотканной афинскими женами и девами.
Пышную одежду несли в Акрополис, чтобы там возложить ее на статую
богини. В шествии участвовало все население Афин: знатнейшие юноши
верхом или в колесницах, отряды воинов в полном вооружении и граж¬
дане афинские с женами и дочерьми в торжественных одеждах. Малые
панатенеи были гораздо проще.1	Главное содержание элевзиний (элевзинских таинств) составляет пре¬
дание о похищении Персефоны (Прозерпины) и о горести ее матери. По
преданию, сама Деметра (Церера), пребывая в Элевзисе, когда разыскивала
свою дочь, установила эти таинства. Нужно различать два рода элевзиний:
краткие, которые праздновались ранней весной, когда появлялись первые
цветы, и долгие у которые проходили осенью. Праздник открывался ночным
шествием при факелах. В главнейшие дни праздника посвященные пред¬
ставляли страдания Деметры, олицетворяя идею скорбного земного сущест¬
вования и радостную надежду перехода в блаженную вечность. Конец
праздника проходил в разных гимнастических состязаниях. Посвящение в
эти таинства сопровождалось многими приготовлениями и испытаниями. Ни
иноземцы, ни рабы не могли участвовать в элевзиниях.2Большие или городские дионисии, праздновались в честь Диониса. Они
начинались 12 Элафеболиона и продолжались несколько дней. Изображение
бога, окруженного сатирами, переносили из Ленеона в маленький храм по
дороге в академию, где, вероятно, стояло это изображение первоначально.
Мальчики и мужчины пели дифирамб. С венками в пестрых причудливых
одеждах с восторгом встречали все этого расточителя весенних благ. Кроме
этих дионисий были малые или сельские дионисии, праздновавшиеся в кон¬
це Посидеона перед началом сбора винограда, и другие.3Комос, постоянный спутник Диониса, был богом бражничанья, шуток
и веселья.109
Даже люди самые умеренные отступали на этот раз от
своих скромных привычек и следовали правилу:Хмеля в праздничный день не краснеть,Хотя бы шатаясь служить отказалися ноги.Городские дионисии, отличавшиеся особенной пышно¬
стью и блеском, привлекали в Афины чрезвычайно много
народа. Сюда стекались в первые весенние дни не только
обитатели Аттики, но и бесчисленное множество иностран¬
цев, охотников до зрелищ и веселья.Так было и в тот год, когда Харикл впервые встречал
праздник опять на родине. Теплые весенние дни наступили
довольно рано. Тишина и спокойствие, царствовавшие в
гавани зимою, уступили теперь место новой, деятельной
жизни. Корабли из ближайших гаваней и с соседних ост¬
ровов уже прибыли, а на рейде купцы готовились к от¬
плытию в далекое, но прибыльное путешествие.Гости со всех стран нахлынули в Афины; не было дома,
который бы не готовился гостеприимно принять своих дале¬
ких друзей; не было ни одной гостиницы, достаточно про¬
сторной, чтобы поместить всех желавших остановиться в ней.
На улицах и на площадях были раскинуты шатры людьми,
пришедшими сюда с намерением поживиться на празднике.Сюда приходили не только для того, чтобы смотреть и ве¬
селиться: множество людей являлось сюда с целью самыми
разнообразными способами извлекать выгоду из большого
стечения праздного народа. Сюда прибыло множество всевоз¬
можных мелких торговцев. Коринфские гетеры и гериодулы
покинули своих тамошних обожателей в надежде на щед¬
рость афинских гостей. Всевозможные актеры и фокусники
приехали, притащив с собою все аппараты своей ловкости и
декорации своих лавок. Все были готовы по мере сил и воз¬
можности заботиться об удовольствии народа, но еще более
о своем собственном кошельке.К числу тех немногих, которых не мог увлечь этот по¬
ток всеобщего веселья, принадлежал и Харикл. Более че¬
тырех месяцев прошло уже со дня смерти Поликла, и эти
месяцы были для него временем, полным беспокойства и
мучительной нерешительности. Дело Клеобулы приняло
счастливый оборот. К доказательствам, представленным ра¬
бом, прибавилось еще новое и самое веское. Во время сво¬
его пребывания в Эдепсосе осторожный и осмотрительный
Поликл оставил у одного из тамошних жителей третью
копию с завещания, которая свидетельствовала также про¬
тив Сосила; подлог был теперь совершенно очевиден, и110
обманщик должен был считать себя счастливым, что Софил
великодушно молчал. Таким образом, Харикл мог быть
спокоен относительно судьбы Клеобулы; но тем мучитель¬
нее было ему ожидание решения своей судьбы. Софил мед¬
лил с браком; из некоторых слов его можно было даже
заключить, что жениться он вовсе не намерен, а избирает
женихом богатой вдовы своего юного друга Харикла, к ко¬
торому он относился почти как к сыну. Все это увеличи¬
вало беспокойство Харикла. Сердце, конечно, влекло его
к Клеобуле; ему было больно подумать о ней как о жене
другого. Но слова Фориона, советовавшего не ставить себя
в зависимость от богатства жены, засели у него в памяти
тем глубже, что, любя свободу и ставя выше всего само¬
стоятельность свою, он вполне сознавал их справедливость.
Его незначительное состояние было почти ничто в сравне¬
нии с тем, которое должна была принести Клеобула своему
будущему супругу; не его, а ее состоянием держался бы
дом их. «Нет, — говорил он себе, — «Оставайся на своем
пути», — гласит пословица; как справедливо сказал мне
на днях Ктезифон, для своей любви я никогда не пожер¬
твую тем положением, которое прилично свободному че¬
ловеку». Он думал, что этими разумными доводами ему
удалось победить страсть, овладевшую его сердцем.Однажды утром перед самыми праздниками вошел к
нему Софил, что он делал нередко и прежде. Лицо его
было приветливо, но серьезно.—	Харикл, мне надо поговорить с тобою об одном весь¬
ма важном деле, — сказал он после обычного приветст¬
вия, — мне бы хотелось еще до праздников освободиться
от одной заботы. Завещание Поликла возлагает на меня
обязанность выдать Клеобулу замуж; до сих пор я медлил
с исполнением. Два отца давно уже осаждают меня сва¬
товством от имени своих сыновей, но оба мне не по сердцу.—	Разве ты не намерен сам жениться на ней? — по¬
спешно прервал его Харикл.—	За когб же ты меня принимаешь? — возразил Со¬
фил. — Мне шестьдесят лет; конечно, я еще здоров и бодр;
мое зрение прекрасно, а ноги и руки крепки и сильны.
Хотя я сед, но духом я далек от старости; но, несмотря
на все это, неужели в эти годы мне снова брать на себя
обязанности мужа и отца и отравлять свою жизнь множе¬
ством забот? Я уже довольно испытал в жизни и остаток
дней своих хочу провести спокойно.—	Но, — заметил Харикл, — разве для тебя ничего
не значит отказаться от такого богатого наследства?ill
—	Что мне в богатстве, — сказал Софил серьезно. — Я
имею более, чем нужно; мое состояние лишь немногим усту¬
пает состоянию, оставленному Поликлом. А для кого буду я
копить? Сыновья мои погибли в войне против Филиппа...
Правда, у меня был еще сын, но... впрочем, к чему касаться
теперь этого больного места? Довольно, если я скажу тебе,
что уже ради самой Клеобулы я никогда не стал бы иметь
притязаний на наследство; она не должна выйти замуж вто¬
рично за старика. Мне предоставлено право выбрать ей суп¬
руга; но будет лучше, если она сама выберет его. Если я не
ошибаюсь, она желает выйти за тебя.—	За меня! — вскричал совершенно ошеломленный
Харикл, и кровь прихлынула к его лицу. — Клеобула из¬
брала бы меня?Мысль, что счастье так близко, что стоит только про¬
тянуть за ним руку, подействовала на него так сильно, что
он должен был, чтобы не изменить своему решению, при¬
звать на помощь все доводы, которые холодный рассудок
противопоставлял его желаниям.—	Благодарю тебя, — сказал он наконец спокойнее, —
за двойное счастье, которое ты предлагаешь мне; но брак
этот не соответствует моему положению.—	Не соответствует твоему положению? — повторил Со¬
фил с удивлением. — Молодая, красавица, да притом еще
скромная, хорошая жена с таким состоянием, и не соответ¬
ствует? Или тебя, может быть, удерживает то, что она вдова?
Глупец! Не вдова, а невеста, шестнадцатилетняя невеста, ко¬
торую жених не успел проводить до Таламоса и был умира¬
ющим с самого брачного пира. Во всех Афинах ты не найдешь
девушки, которая могла бы спокойнее войти в пещеру Пана1
в Эфесе, в которой, как говорят, бог мстит ужасным образом
всем, кто чувствует за собою вину.—	Нет, — возразил Харикл, — Клеобула — такая пре¬
лестная женщина, какой я еще не видывал; но ее состояние
не соответствует моему. Я не хочу жить в доме своей жены
и быть ей обязанным своим счастьем; я хочу жить свободно
и самостоятельно и добиться всего самому.1	Рассказывают, что только чистые девы могли входить в эту пещеру,
с тех пор как Пан повесил в нее свою свирель и посвятил затем это место
Артемиде Поэтому если появлялось какое-нибудь подозрение против
девушки, то ее заставляли войти в эту пещеру и запирали за нею дверь
Если она была невинна, то раздавались звуки свирели, дверь отворялась
сама собою, и девушка выходила оттуда невредимою Если же нет, то
дверь оставалась закрытою, слышались жалобные стоны, и вошедшая в
пещеру исчезала112
—	Ты был бы прав, — возразил Софил, — если б дело
шло не о Клеобуле, этом невинном, веселом существе, ко¬
торое совсем не знает цены своего состояния и будет далека
даже от мысли стараться иметь над тобою какую бы то ни
было власть, кроме власти любви. Не будь безумцем, не
разрушай своим гордым упрямством своего собственного
счастья и счастья бедной Клеобулы; я знаю, что вы любите
друг друга. Мне хотелось устроить ваш сговор еще сегодня;
но так как ты не решаешься, то мы поговорим с тобою об
этом после праздников.Наступили дионисии, и с самого раннего утра все пред¬
авались удовольствиям. В праздничных одеждах, увенчанные
венками, расхаживали по городу граждане и приезжие гости:
алтари и статуи Гермеса были разукрашены венками, и всю¬
ду расставленные огромные сосуды с вином приглашали всех
желавших пить. Всюду слышались шутки и смех, всюду рас¬
хаживали группы веселых людей или же буйные шайки де¬
рзких шалопаев, которые в шутку подражали пышному
праздничному шествию.Но самая пестрая толпа собралась у театра. С самого
раннего утра театр был полон зрителей, которые внима¬
тельно следили за серьезной игрой трагиков для того, чтобы
потом с тем большим удовольствием посмеяться над шут¬
ками комедий. Время от времени раздавались аплодисмен¬
ты и громкие одобрения собравшейся толпы, а иногда среди
них слышны были и резкие свистки, направленные то про¬
тив каких-нибудь не понравившихся публике слов автора,
то против неудачной игры актера, то, наконец, может быть,
против личности кого-нибудь из зрителей. И вне театра
давались самые разнообразные представления менее требо¬
вательным любителям зрелищ. Здесь был устроен театр ма¬
рионеток, и содержатель его, ловко дергая нитки, приводил
в движение маленькие фигуры, которые, делая самые умо¬
рительные жесты, бесконечно забавляли стоявших кругом
детей и их нянек. Тут один фессалиец показывал ловкость
двух девушек, которые проворно и отважно прыгали через
поставленные острием кверху мечи и ножи или же, сидя
на быстро вертящемся гончарном круге, проворно читали
и писали, между тем как он сам, время от времени выдувал
из широко раскрытого рта на испуганных зрителей целые
потоки искр или глотал, по-видимому с усилием, кинжалы
и мечи. Там расположился фокусник; ради предосторож¬
ности он поставил вокруг перила, которые не позволяли113
зрителям подходить слишком близко к столу, на котором
расставлены были его аппараты. Простые земледельцы и
рыбаки смотрели с удивлением, как под таинственными
чашами то появлялись камешки под каждой, по одиночке,
то собирались все вместе под одной, то исчезали вовсе и
снова появлялись уже во рту фокусника. Но более всего
были поражены зрители, когда фокусник, заставив камеш¬
ки вновь исчезнуть, вынул их затем из носа и ушей одного
из зрителей. Многие в раздумье почесывали голову, а один
простодушный поселянин сказал своему соседу:—	Только бы этот человек не вздумал прийти ко мне
во двор, ибо тогда прощай все мое состояние.Много смеха было у подмостков, где какой-то человек по¬
казывал ученых обезьян. Разряженные в пестрые платья и в
масках танцевали они различные танцы. Розга хозяина дол¬
гое время поддерживали между ними совершенный порядок;
его слуга начал уже собирать деньги с зрителей, как вдруг
кто-то из народа бросил в танцоров орехи. Мгновенно забыв
свои роли и все приличия, с жадностью бросились они на до¬
бычу и под громкий смех толпы, царапаясь и кусаясь, стали
драться за нее. Происшедшая вокруг суматоха была желан¬
ным случаем для воров, бродивших здесь во множестве в на¬
дежде поживиться в толпе или у столов торговцев,
продававших всевозможные товары, платья и наряды, насто¬
ящие и поддельные украшения, и, когда пришлось расплачи¬
ваться, многие из зрителей не находили своих кошельков. Но
ведь это были дионисии, и подобные приключения не могли
быть помехою веселью.В то время как все вокруг веселилось и радовалось,
Клеобула сидела одна в своей комнате и плакала.Думая только о своем будущем, о своем, тайно в сердце
скрываемом, желании, она не хотела выходить из дому, не
хотела принять участия в удовольствиях, которые обычай до¬
зволял и женщинам.Из окна верхнего этажа смотрела она некоторое время
на всеобщее веселье; но праздничная толпа ничуть не ин¬
тересовала ее; она хотела видеть только одного его. Но,
увидав, горестно убедилась, что он нисколько не думает о
ней. Серьезно, почти сердито прошел он мимо, ни разу не
взглянув на дом.—	Он не любит, он забыл меня, — сказала она и со
слезами на глазах отошла от окошка, — предсказания об¬
манули меня.114
Она грустно сидела в своей комнате, облокотись на ручку
кресла и склонив прелестную голову на белоснежную руку.
На коленях перед нею стояла Хлорис, ее любимая рабыня и
наперсница, а возле пожилая Манто, которая заботливо и с
беспокойством спрашивала госпожу о причине ее слез.—	Уж не больна ли ты? — говорила она. — Уж не сгла¬
зил ли кто тебя? Если так, то позволь нам призвать старую
Фессалийку, которая умеет уничтожать всякое колдовство.Но Хлорис лучше, чем Манто, понимала, что происхо¬
дило в сердце госпожи ее. Она не могла не заметить, что
молодой человек у ручья понравился Клеобуле и что со
смерти Поликла эта тайно питаемая любовь превратилась
в решительную страсть. Зачем же иначе стала бы Клеобула
так часто щелкать листьями теляфилона1 и своими неж¬
ными пальчиками подбрасывать к потолку гладкие зерна
яблока; к чему так тщательно берегла она сандалии, не
имевшие ровно никакой цены? Что за причина, что она
разбивала в рассеянности так много чаш и кружек?—	Нет, — отвечала она за Клеобулу на вопрос Ман¬
то, — ведь наша госпожа носит кольцо с эфесской над¬
писью2, которое предохраняет от сглаза. Это просто
маленькое недомогание; пойди приготовь питье, которое
врач советовал употреблять в подобных случаях.Когда Манто удалилась, Хлорис дружески обняла коле¬
на своей госпожи и, смотря ей прямо в глаза, сказала плу-
товски грустным тоном:—	Это гадкое купанье!—	Что ты хочешь этим сказать? — спросила Клеобула,
поднимая голову.—	Я говорю о путешествии в Эдепсос. Оно причиною
всему. Нам надо бы отправиться в Аргиру, чтобы выку¬
паться там в водах Селемноса3, чудесную силу которых
так восхваляла намедни та женщина из Патры.1	Как у нас гадают иногда в шутку, общипывая лепестки ромашки,
так и в Греции прибегали зачастую к подобного рода гаданиям, особенно
распространенным способом подобного рода гадания был, кажется,
следующий: лист растения или, лепесток цветка клали на кольцо,
образующееся от соединения указательного и большого пальцев, затем по
положенному листу ударяли другой рукой; от давления воздуха лист
должен был лопнуть с треском. Для этой цели брали преимущественно
широкий лепесток мака, который вследствие этого и называется анемона.2	Носить амулеты, чтобы предохранить себя от всяких чар или
несчастья вообще, было вещью весьма обыкновенной. Особенно
употребительны были кольца с различными таинственными знаками.3	Говорили, что Селемнос, маленькая речка в Ахаии, излечивала от
любви.115
—	Какой ты вздор болтаешь, дурочка, — сказала гос¬
пожа, покраснев.—	Разве не правда? — спросила, ласкаясь к ней рабы¬
ня. — Но может быть, нам удастся найти помощь где-нибудь
и поближе. Как это говорит пословица: «Кто поранил, тот и
вылечит». Не так ли?Клеобула отвернулась и заплакала.—	Я давно знала это, но скажи мне, о чем же ты
плачешь? Софил предоставил тебе право выйти замуж, за
кого ты захочешь; а чувства Харикла ни для кого не тайна,
кто только был на похоронах.—	Нет, он забыл меня совсем, — с горестью сказала
Клеобула, — он не любит меня.—	Этого не может быть, — возразила Хлорис. — Послу¬
шай, не позвать ли нам в таком случае Фессалийку? Она, го¬
ворят, уже не раз возвращала сердца неверных мужчин их
возлюбленным, выливая с разными заклинаниями изображе¬
ния их из воску или другими какими-либо тайными чарами.—	Нет, ради богов, нет, — вскричала Клеобула, — я
слышала, что подобные вещи подвергают опасности жизнь
тех, на кого обращены.—	Ну, в таком случае, — предложила Хлорис, — по¬
пробуем средства более безвредные. Поблекший венок с
головы возлюбленной или надкушенное яблоко1 творили
также нередко чудеса.—	Так ты хочешь, чтобы я сама предложила ему се¬
бя? — сказала госпожа, вставая. — Нет, Хлорис, не может
быть, чтобы ты думала это серьезно.—	Ну, так обратимся к Софилу, — продолжала рабы¬
ня. — Манто, кажется, была его нянькою. Да, наверное.
Ну, так через нее мы устроим это дело лучше всего. Пре¬
доставь только мне, и еще ранее трех дней я возвращу
тебе его сердце.ГЛАВА ОДИННАДЦАЯ
КольцоГлубокая тишина царствовала еще в Афинах: дольше
обыкновенного спали жители города после хмеля минув¬
шего праздника. В это время Манто вышла из дому1	Ношеный венок или надкушенное яблоко служили средствами для
объяснения в любви, так же как питье вина из одного кубка.116
своей госпожи, чтобы исполнить тайное поручение
Хлорис.На улицах было совершенно тихо, хотя уже рассветало;
только немногие рабы принимались уже за свои дневные ра¬
боты или же делали все то, что необходимо было для господ
утром. Там толпа пьяных возвращалась домой с поздней пи¬
рушки; на головах их еле держались совсем мокрые от мазей
венки, а впереди их выступала, шатаясь, флейтистка. Манто,
видимо, торопилась, ей хотелось поскорее дойти до дома Ха-
рикла. Она имела более чем кто-либо причин желать, чтобы
Клеобула вышла за него замуж. Она была всей душой пре¬
дана своей госпоже, а Харикл с самых первых дней жизни
своей был поручен ее заботам; с ним ее связывала, кроме то¬
го, одна, глубоко хранимая до сих пор тайна, которую не мог
знать никто на свете, кроме нее. Независимо от этого день
свадьбы Клеобулы был вместе с тем и днем ее освобождения
от рабства, и она надеялась прожить остаток дней своих
беззаботно и спокойно в доме Харикла. Но не это только за¬
ставляло ее торопиться. Одно совсем непредвиденное обсто¬
ятельство грозило уничтожить вдруг все ее надежды и мечты
и повести к разоблачению таких вещей, которые могли иметь
самые нежданные последствия. Вчера вздумалось и ей вме¬
шаться в толпу зрителей, любовавшихся на смелые штуки,
выкидываемые канатным плясуном. В это время к ней про¬
брался сквозь толпу какой-то раб, имевший вид сельского уп¬
равляющего; он схватил ее за платье и полуповелительным,
полуумоляющим тоном велел ей следовать за собой. Она тот¬
час подчинилась его требованию. Когда они дошли до уеди¬
ненного места, раб, смотря пристально на нее, спросил, кто
был ее господин.—	Мой господин умер, — сказала Манто.—	Не оставил ли он сына? — спросил раб поспешно.—	Нет, — отвечала она в смущении, — когда он умер,
не было еще и году, как он женился.Раб смотрел на нее с минуту, как бы начиная сомневаться.—	Нет, — вскричал он, — я уверен, что ты была та жен¬
щина, которая двадцать один год тому назад взяла рано ут¬
ром мальчика, выставленного у алтаря сострадания1. ЯУ греков отцу предоставлялось право отказаться от ребенка, выста¬
вить его. Этот варварский обычай был даже огражден законами. Фивы со¬
ставляли в этом отношении исключение. Там, под страхом смертной казни,
запрещалось выставлять детей, и бедные воспитывались за общественный
счет. Выставленных детей, особенно мальчиков, брали нередко богатые жен¬
щины, не имевшие своих собственных детей. Часто это делалось даже без
ведома мужа, который мог требовать развода в случае бесплодия жены.117
следил за тобою и видел, как ты отнесла ребенка к повиваль¬
ной бабке, Никарете; к сожалению, она давно уже умерла;
заклинаю тебя всеми богами, скажи мне: кому отдала ты того
мальчика? Он был сыном моего господина, у которого нет бо¬
лее детей.Смущенная Манто пыталась отговориться; но ее вол¬
нение доказывало ясно, что раб не ошибался. Он просил,
заклинал, наконец стал грозить, так что Манто, почти
совсем растерявшись, готова была уже рассказать всю
правду, но мысль, что Харикл — этот мальчик был
он — мог встретить совсем не таких родителей, каких
бы он желал, вовремя возвратила ей самообладание. Без
сомнения, родители Харикла не были людьми низкого
происхождения: это доказывало тонкое полотно, в кото¬
рое был завернут ребенок, золотое кольцо с изящным
голубым камнем, наконец, множество серебряных и
золотых игрушек, надетых на шею ребенка. Но тем не
менее, легко могло случиться, что счастливому и
независимому Хариклу, твердо уверенному в своих лю¬
бимых и достойных уважения родителях, имеющему
порядочные средства, пришлось бы сделать не очень при¬
ятный обмен.А Клеобула! Кто знает, какие препятствия могут встре¬
титься вследствие этого на пути к исполнению ее желаний.
Во всяком случае, ей казалось, будет лучше, если открытие
это последует позже, когда брак уже совершится. Поэтому
она обещала рабу встретиться с ним в следующее новолу¬
ние, при закате солнца, у Акарнийских ворот, а теперь
всевозможными уловками ей удалось избежать всякого объ¬
яснения.—	Но как мне поверить тебе, я не знаю даже, кто
ты, — сказал он грустно.—	Клянусь тебе в том Диоскурами1, — возразила она.—	Клятвы женщин утекают с водою, на которой они
писаны, — заметил он. — Скажи мне, по крайней мере,
кому ты принадлежишь?—	Зачем тебе это? — возразила она. — Если ты мне
так мало доверяешь, то и это не принесет тебе ровно ни¬
какого успокоения; разве ты можешь быть уверен, что я
скажу тебе правду?1 Диоскурами назывались Кастор и Полиевкт (Поллукс), сыновья Зевса
и Леды, братья Елены и Клитемнестры (супруги Агамемнона). Кастор и
Поллукс остались в памяти народной как полубоги, особенно
покровительствующие мореходам, застигнутым бурею.118
Она незаметным образом привела его снова к месту
зрелищ и, воспользовавшись первой удобной минутой,
скрылась в толпе.Вот это-то обстоятельство и заставило Манто от¬
правиться так рано к Хариклу. Она хотела достичь
своей цели прежде, чем против воли ее, быть может,
слишком рано откроется истина. Она думала, что все
в доме будет погружено еще в сон и намеревалась
подождать у дверей, пока кто-нибудь не проснется,
но, к своему удивлению, она нашла дверь открытой и,
войдя во двор, увидела Харикла, дававшего приказание
рабу.—	Ступай скорее, — говорил он, — возьми это объ¬
явление, прикрепи его к одной из колонн на рынке так,
чтобы всякий мог прочесть его, и найми глашатая, ко¬
торый бы несколько раз объявил на рынке и на всех ули¬
цах, что тот, кто найдет золотое кольцо с голубым
камнем, на котором вырезан бегущий сатир, держащий
зайца, должен доставить его Хариклу, сыну Хариноса, и
в награду за это получит две мины. Скажи глашатаю,
где я живу и прибавь, что кольцо всего легче узнать по
тому, что камень его имеет трещину, проходящую как
раз через середину тела сатира.Манто слышала только последние слова.—	Ты потерял кольцо? — спросила она, подходя к не¬
му, когда раб удалился.—	Да, — сказал он, — драгоценность, которую вручи¬
ла мне моя умирающая мать, сказав при этом несколько
знаменательных, но загадочных слов.—	Ради богов, — вскричала встревоженная рабыня, —
надеюсь, что кольцо не с голубым камнем?—	Да, именно его, — возразил он, — но почему же
ты его знаешь?—	Я видела его у тебя на руке, — сказала она, скры¬
вая свое смущение.—	Странно, я надевал его очень редко, с тех пор
как живу здесь. Вчера в купальне оно соскользнуло у
меня с пальца и не понимаю, как пропало; а так как
я не имею обыкновения носить его постоянно, то спох¬
ватился я лишь тогда, когда ложился спать. Мне при¬
ятнее было бы потерять половину всего моего состояния,
нежели это кольцо. По словам моей матери, оно за¬
ключает в себе тайну, раскрытие которой исчезнет с ним
навеки. Но что с тобою? Ты вся дрожишь? Что привело
тебя сюда так рано?119
—	Пойдем куда-нибудь, где можно поговорить с тобою
с глазу на глаз, — сказала старуха.—	Нет, не теперь, милая Манто, — возразил он, — я
тороплюсь идти опять в купальню, куда уже послал Мана.
Отдохни здесь немного и подожди, пока я вернусь.Город мало-помалу пробуждался, и всюду снова нача¬
лась будничная жизнь; рынок наполнялся, и, хотя сегодня
не доставало многих, не успевших еще отрезвиться после
вчерашнего хмеля, все-таки было достаточно и трезвых,
которые в урочный час собрались здесь, в этом центре го¬
родской жизни. Среди них был и Ктезифон, который, воз¬
вращаясь из малолюдной сегодня гимназии, надеялся
встретить здесь кое-кого из своих друзей. Перед одной из
колонн, в отделении трапецитов, стояла толпа народа и
читала объявление.—	Посмотри, что там такое, — сказал он следовавше¬
му за ним рабу.Раб побежал и, запыхавшись, воротился обратно.—	Господин, — сказал он, — вот счастье нашему Са¬
тиру! Харикл потерял кольцо и обещает две мины тому,
кто его принесет. Сатир нашел его; я видел вчера у него
это кольцо, которое он поднял на улице.—	Или украл, — возразил Ктезифон, — это на него
очень похоже. Ведь он был, кажется, вчера со мною и с
Хариклом в купальне? И я помню, что у Харикла было
надето два кольца. Этот мошенник украл его. Идем скорее.После тщетных поисков Харикл возвратился домой и,
недовольный, ходил по колоннадам двора. В это время во¬
шел к нему Ктезифон с радостным лицом.—	Радуйся, Харикл, — воскликнул он, — твое кольцо
нашлось и не будет тебе стоить двух мин. Мошенник, ук¬
равший его, уже сидит в ошейнике.Он рассказал ему вкратце, как все случилось, и поди¬
вился лишь тому, как можно назначать такое большое воз¬
награждение за треснутую камею.Харикл только начал рассказывать другу, почему это
кольцо имеет для него такую цену, как вдруг раздался
сильный стук у двери дома и во двор торопливо вошел
Софил. Вся его фигура выражала тревогу и нетерпение;
второпях он забыл даже поздороваться.—	Я пришел с рынка, — сказал он, обращаясь к Ха-
риклу, — там глашатай только что объявил, что ты поте¬
рял кольцо. Скажи мне, кто дал тебе это кольцо?120
—	Оно найдено, — возразил Харикл, — и я обязан
этим моему другу Ктезифону; вот оно.Софил схватил кольцо.—	Да, это оно! — вскричал он порывисто. — Скажи
мне, как оно к тебе попало?—	Вот странный вопрос, — возразил Харикл, — это
кольцо дала мне моя мать, умирая. «Береги его, — сказала
она мне, — оно составляет важнейшую часть всего твоего
наследства; это кольцо, может быть, приведет тебя к сча¬
стью, если только отыщется тот, кто в состоянии понять
его язык».—	Он отыскался, клянусь в том Зевсом Олимпийским! С
этим кольцом велел я выставить моего третьего ребенка, по¬
тому что, безумец, воображал, что мне будет довольно и двух
наследников. Двадцать один год прошел уже с тех пор; тебе
как раз столько лет, следовательно, ты мой сын.Горячность, с которою он говорил, восторг, последовав¬
ший за этим открытием, привел сюда всех живущих в до¬
ме. Пришла также и Манто, напрасно ожидавшая Харикла.
Она обнимала его колени и говорила:—	Я взяла тебя у алтаря сострадания и принесла твоей
бездетной матери, которая давно уже подготовляла к тому
отца твоего; конечно, она не сделала этим никакого зла,
потому что Харинос был совершенно счастлив, а ты нашел
родителей, которые с любовью и заботливостью пеклись о
тебе в детстве.—	Манто, — сказал удивленный Софил, — так это ты
та женщина, которая разными хитрыми уловками стара¬
лась отделаться от моего верного Кориона? Но постой!
Кольцо было не единственною вещью, данной ребенку, —
где же все остальное?Смущенная Манто молчала некоторое время.—	У него на шее были навешены игрушки, — сказала
она наконец. — Я должна признаться, что сохранила их
и они у меня до сих пор.—	Итак, все верно, — вскричал Софил, — но отчего
же ты не хотела открыть этого вчера моему рабу?—	Разве я знала, что он твой раб, — сказала она. —
Я боялась, что явится непрошеный отец и воспротивится,
пожалуй, браку, которого я так желаю.—	Действительно, это было умно, — возразил Со¬
фил, — хорошо также и то, что ты напоминаешь мне об
этом. Харикл, теперь ты мой сын, и первое, что я тебе
приказываю, — это жениться на Клеобуле. Неужели ты и
теперь еще будешь отказываться?121
—	Отец, — вскричал Харикл, — я не желаю другого
счастья!—	Теперь, — сказал Ктезифон, — ты, без сомнения,
уступишь мне дочь Пазия?—	Тебе? — спросил удивленный Харикл. — Так вот
причина твоего странного поведения! И ты хотел при¬
нести мне эту жертву?—	Охотно, если только это могло осчастливить тебя, —
возразил он.—	Достойный молодой человек! Я сам буду говорить с
ее отцом за тебя, если только это может быть тебе полезно.
Но теперь идем к Клеобуле. Мы должны предупредить ее,
только не через тебя, Манто, ты все выболтаешь. Поди, —
сказал он своему рабу, — и доложи ей просто, что я скоро
к ней приду, вместе с одним очень приятным для нее спут¬
ником. Больше ни слова; слышишь? Ты же, Харикл, одень¬
ся по-праздничному, как это подобает жениху.—	Еще одно, — сказал Харикл Ктезифону уже по до¬
роге, — прости Сатира: потому что, не укради он кольцо,
я не был бы теперь так счастлив.—	Мошенник не заслуживает этого, — возразил Кте¬
зифон, — но пусть будет так, если ты этого желаешь.Клеобула вовсе не предчувствовала того счастливого
поворота, который должен был внезапно привести в ис¬
полнение ее тайные мечты; она пошла вместе с Хлорис
в прилегавший к дому сад; в то время как рабыня со¬
бирала в подол душистые фиалки, она стояла задумчиво
перед деревом и застежкою от своего хитона старалась
выцарапать какие-то буквы на нежной коре. Вдруг она
остановилась.—	Что ты говорила вчера, Хлорис, — сказала она, —
когда звенит в ушах — значит, о нас думают?—	Да, конечно, — сказала девушка, подойдя к ней. —
Но что это ты делаешь? Ты вырезаешь свои мысли на
дереве. Тут написано: «Прекрасен» — продолжать ли
мне? — «Харикл», а под этим — «Прекрасна Клеобула».—	Ну, — шутила девушка, — что-то происходит. Осо¬
бенно хороший знак: посмотри, как у меня подергивается
правое веко.Она обернулась к солнцу и чихнула.—	Да поможет Зевс или Афродита, — сказала
она. — Но что это Манто так замешкалась? — при¬
бавила она.122
—	Я целое утро не вижу ее, — сказала Клеобула, —
где она?—	Она понесла стирать платья, — отвечала служан¬
ка, — но ей уж давно пора вернуться.В это время прибежал раб и передал поручение Софила.
Клеобула покраснела.—	Кто этот спутник? — поспешно спросила Хлорис.—	Человек, которого он прислал, объявил, что ничего
более не знает, — отвечал раб.—	А что если это чужой, — сказала Клеобула. —
Хлорис, зачем ты и сегодня подала мне хитон без рукавов
и верха? Я не могу принять их в этой одежде; пойдем,
одень меня1.1	Одежда греков была чрезвычайно проста и естественна. Всю их
одежду можно разделить на два главных отдела: на нижнюю одежду,
соответствующую нашим рубашкам, и на накидки и плащи, одеваемые
или на голое тело, или на нижнюю одежду. К первому отделу относится
хитон в его различных видах. Описание хитона вообще уже сделано нами
в примеч. 15 к гл. II. Здесь мы скажем только о некоторых разновидностях
его. Нередко к хитону приделывали рукава — либо короткие, прикры¬
вавшие лишь верхнюю часть руки, либо длинные, прикрывавшие всю
руку до кисти. Были хитоны, которые не застегивались на правом плече,
а оставляли это плечо и половину груди открытыми. Такой хитон, назы¬
вавшийся г£го;ш£, носили преимущественно рабы и простой люд. Одни
хитоны были длиннее, другие короче; мужчины носили преимущественно
короткие, женщины — длинные. Из длинного женского хитона развился
впоследствии двойной хитон; этот двойной хитон, бывший приблизительно
в полтора раза длиннее тела, надевался таким образом, что излишек ма¬
терии от шеи откидывался на грудь и спину. Через совершенное отделение
диплоис от хитона образовалась чрезвычайно изящная накидка, которая
носилась на хитоне. Мода подвергала как хитон, так и ампехонион бес¬
численным видоизменениям.Ко второму отделу принадлежат гиматион, трибон и хламида. Обо
всех них уже было говорено (см. примеч. 4 к гл. I и примеч. 8 к гл.
IX).Все роды одежды делались преимущественно из шерсти или полотна.
Дорийцы предпочитали шерсть, ионийцы — полотно, но впоследствии
шерстяные материи у мужчин вошли во всеобщее употребление. Смотря
по времени года, употребляли то более легкие, то более плотные материи.
Кроме шерсти и полотна употребляли еще исключительно для женской
одежды бисос, изготовлявшийся из волокон растений. По всей вероятн¬
ости, это была бумажная материя, но гораздо тоньше, были ткани, изго¬
товлявшиеся на острове Аморгосе для прозрачных женских одежд. Они
изготовлялись из льна и были похожи на нашу кисею или батист. В более
позднее время были введены в употребление и шелковые материи. Они
перешли в Грецию из Азии. Остров Кос славился своими прозрачными
шелковыми тканями. Что касается цвета одежды, то преимущественно
употреблялись одежды белого цвета, но нередко встречались одежды дру¬
гих цветов. Одежда украшалась бордюрами, полосами, затканными и вы¬
шитыми узорами.123
Хлорис последовала за своей госпожой в комнату и от¬
крыла большой ящик1, в котором лежали лучшие платья;
из него приятно пахнуло медийскими яблоками.—	Что мы выберем, — спросила она, — желтый бисо-
совый хитон или эту одежду с затканными цветами?—	Нет, — сказала Клеобула, — что-нибудь попро¬
ще. Дай мне новый, белый диплоис с пурпурными по¬
лосами по краям и разрезными рукавами. Хорошо! Ну,
теперь прикрепи рукава и дай мне пояс. Ровно ли висит
верх?Служанка окончила свое дело.—	Мы не успеем заплести волосы2, — сказала она, —
да к тому же тебе чрезвычайно идет этот накинутый на
голову цветной платок.Клеобула взяла зеркало3 и стала смотреться в него.—	Хорошо, — решила она, — надень только мне
другие сандалии. Нет, не эти, пурпурные с золотом, а
те, белые с красными лентами.Едва Хлорис успела закончить, как доложили, что при¬
шел Софил с каким-то молодым человеком.—	Если б Харикл! — шепнула Хлорис на ухо своей
покрасневшей госпоже.То был действительно он. Произошла сцена, которую
не в состоянии изобразить ни кисть живописца, ни резец
ваятеля, ни перо поэта.Греки держали свое платье, сосуды, различные украшения и прочее
в ларях и ящиках разной величины. Поверхность этих ящиков украшалась
резьбой и инкрустацией из дерева, слоновой кости и благородных метал¬
лов. Крышка запиралась при помощи двух связывающихся тесемок; концы
этих тесемок припечатывались. Нет сомнения, что впоследствии ящики
были снабжены также замками.2	Стоит только взглянуть на женские головы античных статуй, чтобы
убедиться в том, как разнообразно и с какой грацией и изяществом
умели греческие женщины причесывать свои волосы. Самым обыкно¬
венным, самым любимым способом носить волосы было распускать их
вдоль спины или же закручивать в изящный узел на затылке: спереди
любили спускать волосы низко на лоб, ибо маленький лоб считался
признаком красоты. Волосы большей частью придерживались всевоз¬
можными повязками из разных материй и кожи, нередко снабженными
спереди металлической пластинкой, сетками или же надетым в виде
чепчика платком. Нет сомнения также, что греческие женщины мазали
себе волосы разными душистыми маслами и мазями и употребляли
щипцы для завивки.3Зеркало состояло из круглой пластинки полированной бронзы или
другого какого-нибудь металла без ручки или с ручкою, чрезвычайно
роскошно украшенною, нередко также с крышкою. Ручки зеркал изо¬
бражали большею частью фигуру Афродиты, этого идеала женщин.124
—	Я так и знал, что он будет тебе приятнее меня, — ска¬
зал, улыбаясь, Софил Клеобуле, — но не будем медлить.
Пусть будет сегодня помолвка, а через три дня и сама свадьба.ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯСвадьбаБросим беглый взгляд на приготовления к свадьбе1. Ко¬
роткий срок, назначенный Софилом, не мог затруднить гре¬
ческую невесту; напротив того, быть невестою в течение
многих месяцев было вещью совсем необыкновенною в Гре¬
ции. Приданое не требовало больших приготовлений. Как
царская дочь Навзикая2 по совету Афины заботилась об из¬Брак в Греции был обыкновенно не столько делом склонности и любви,
сколько делом расчета. При той замкнутой жизни, которую вели греческие
женщины, личные достоинства и красота могли иметь весьма ничтожное
значение при выборе невесты. Вступая в брак, грек обращал главным образом
внимание на состояние девушки, а также на ее происхождение, так как
гражданами признавались только дети, рожденные от брака гражданина с
гражданкою. При торжественной помолвке, предшествовавшей каждому за¬
конному браку, происходило соглашение насчет дававшегося невесте прида¬
ного. Женщина, приносившая мужу большое приданое, имела совсем не то
положение, как женщина бедная, а потому нередко случалось, что государ¬
ство или несколько граждан давали приданое дочерям бедных, но заслужен¬
ных граждан. Браку предшествовали жертвы, приносимые богам —
покровителям брака. Брачное купание было второй церемонией, которую
должны были исполнить перед свадьбою как жених, так и невеста. Воду для
этого купания брали всегда из источника Каллирое (Эннеакрун). В день
свадьбы проходил брачный пир, большею частью в доме невесты. На нем,
против обыкновения, присутствовали тоже женщины. После пира, с наступ¬
лением сумерек, жених увозил одетую в праздничную одежду и закутанную
с головою в покрывало невесту из ее украшенного зеленью и цветами дома.
В экипаже она садилась между женихом и дружкою, который избирался из
числа друзей или родственников жениха. Среди пения гименея, звука флейт
и радостных криков медленно двигалась свадебная процессия к также ра¬
зукрашенному зеленью и цветами дому жениха. Мать невесты с брачным
факелом, зажженным у домашнего очага, шла за экипажем. В дверях дома
жениха чету встречала его мать, также с зажженным факелом. Молодых
осыпали при этом разными лакомствами. Если не было брачного пира в доме
невесты, то пир этот происходил здесь. Как символ плодородия брака пода¬
вались сезамовые пироги, то же значение имела и съедаемая невестою, по
закону Солона, айва. После пира молодые удалялись в таламос, и здесь впер¬
вые открывала невеста свое лицо. Перед дверью таламоса раздавалось еще
раз пение гименея. В Греции существовал обычай делать подарки новобрач¬
ным, и следующие после брака два дня назначались для принятия этих да¬
ров. По истечении этих дней молодая женщина могла показываться без
покрывала.2Навзикая — дочь феакийского царя Алкиноя и Ареты, покровитель¬
ница Улисса, впоследствии супруга Телемака.125
готовлении брачных одежд для себя и для раздачи другим еще
прежде, чем ей выбран был супруг, так и в каждом греческом
доме лежало их всегда множество наготове, в особенности у
богатых, где все было в избытке. Но тем не менее в эти не¬
многие дни на долю обеих сторон помимо церемоний помол¬
вки и обычных жертвоприношений досталось немало-таки
хлопот.Харикл, уступая желанию своего отца, согласился по¬
селиться пока в его доме. Покои женской половины были
поспешно приведены в порядок и снабжены всем необхо¬
димым для принятия невесты и для устройства нового хо¬
зяйства. Дверь, богато убранная гирляндами из зелени и
цветов, извещала прохожих о торжестве; а внутри повара
и рабы были заняты приготовлениями к брачному пиру,
который должен был отпраздноваться в обширном кругу
родных и друзей обеих сторон. Даже сам Форион отступил
от своих привычек и обещал быть на пиру, так как в числе
приглашенных был и Пазий, только что просватавший свою
дочь за Ктезифона.В комнате Харикла Ман приготовил предназначенную
для этого дня одежду: сотканный из тончайшей милетской
шерсти хитон и ослепительно белый гаматион, который для
настоящего торжества был выбран без обыкновенной пурпур¬
ной каймы. Рядом стояли нарядные полубашмаки, красные
ремни которых застегивались золотыми пряжками. Венки из
мирта и фиалок тоже были приготовлены, два серебряные
алабастра1 поставлены были с драгоценнейшей мазью, при¬
сланной Софилом на случай, если бы Харикл захотел упот¬
ребить ее в этот день. Сам жених был еще в купальне вместе
с Ктезифоном, откуда и должен был отправиться за невестой.Не меньше хлопот было и в доме Клеобулы. Солнце
склонялось уже к закату, а брачный наряд все еще не был
окончен. Клеобула сидела на стуле в своей, наполненной
благоуханиями, комнате и держала в руках серебряное зер¬
кало; Хлорис причесывала ее волосы, а мать вдевала ей в
уши жемчужные серьги2.1Алабастер — грушевидный гладкий сосуд без ручек, употреблявший¬
ся для сбережения дорогих ароматов.Серьги делались или просто в виде кольца, или с подвесками самых
разнообразных форм и самой изящной работы, с камнями и без камней.
Запястья или браслеты, имевшие большей частью форму змеи, надевались
как на нижнюю, так и на верхнюю часть руки, а также на ногу повыше
щиколки. Ожерелья делались или из колец, соединенных в виде цепочки,
или из массивного, закрученного в виде спирали кольца из бронзы или
из благородного металла.126
—	Поторопись, — сказала она нетерпеливо рабыне, —
ты сегодня ужасно копаешься; смотри, ведь вечер уже бли¬
зок. Пойди, Менодора, — приказала она другой рабыне, —
и измерь длину тени на солнечных часах в саду.—	У нас здесь есть водяные часы1, — возразила Хло-
рис. — Посмотри, сколько в них еще воды, а она должна
вся стечь еще раз до заката.—	Эти часы, должно быть, неверны, — сказала Клео¬
була. — Теперь, вероятно, позже.Но возвратившаяся Менодора объявила, что тень рав¬
няется только восьми футам и что до вечера времени еще
довольно.Наконец Хлорис продела через густые волосы головную
повязку и золотою булавкою прикрепила на затылке по¬
крывало невесты, а Менодора застегнула белые ремни вы¬
шитых золотом сандалий. Затем, чтобы довершить наряд,
мать вынула из ящика слоновой кости широкое золотое
ожерелье, богато убранное драгоценными камнями, и имев¬
шие форму змеи запястья. Клеобула взяла еще раз зеркало
и посмотрелась; ящики с платьями были заперты, и с де¬
вической робостью, хотя совсем с другими ощущениями,
чем в день своего первого брака, стала она ожидать мину¬
ты, когда свадебная процессия придет за нею.Из водяных часов вторично вытекла вся вода, солнце
совершило уже свой путь, и в комнатах дома стало темнее.
У богато украшенной венками двери дома, в сопровожде¬
нии множества народа, остановился экипаж, запряженный
двумя статными мулами. Экипаж этот должен был отвезти
невесту в ее новое жилище.Жених, отец его и Ктезифон, избранный дружкою,
вошли в дом и, приняв из рук матери невесту, проводили
ее до экипажа; тут, закутанная с ног до головы в покры¬
вало, она заняла место между Хариклом и Ктезифоном.
Мать зажгла брачный факел, все последовали ее примеру,
и процессия тронулась при звуках флейты и веселом пении
гименея к дому Софила.Здесь, по древнему обычаю, брачная чета при входе
была встречена символическим дождем из лакомств и
мелких денег, затем прошла в парадно освещенную залу,1 Водяные часы имели, по словам Аристотеля, следующее устройство:
это был пустой шар, сверху, вероятно, несколько приплюснутый. Наверху
находилось для вливания воды отверстие, продолженное в виде короткого
горлышка. Горлышко это закрывалось крышкою или пробкою. Внизу
против горлышка находилось несколько маленьких отверстий, через
которые вода медленно вытекала127
в которой с одной стороны были приготовлены ложа для
мужчин, а с другой — сиденья для женщин. Но когда
были съедены свадебные пироги и полночь уже прибли¬
жалась, тогда мать Клеобулы провела новобрачных в ти¬
хий таламос; перед его закрытой дверью раздалось еще
раз громкое пение гименея, и, может быть, никогда еще
этот бог не носился над брачным покоем с чувством боль¬
шего удовольствия.
Г. ЭбереАРАХНЕЯ
IГлубокая тишина царила над водой и на зеленых ос¬
тровах, которые, подобно оазисам, подымались из свер¬
кающих вод. На самом большом из этих островов пальмы,
серебристые тополя и сикоморы бросали уже удлиняющи¬
еся тени, тогда как косые лучи солнца золотили их тем¬
ные вершины и освещали тростниковые заросли у самого
берега. Целые вереницы больших и малых птиц проно¬
сились высоко под сводом темно-лазуревых небес; изредка
пеликан или пара диких уток с коротким отрывистым
криком опускались на сочную зелень зарослей, но звуки
эти как бы сливались с природой и тотчас же пропадали
в вышине или в чаще кустов. Немногие из прилетавших
птиц достигали городка Тенниса, окруженного со всех
сторон водами разлившегося Нила в 274 году до P. X.
Казалось, будто сон или какое-то оцепенение сковало
уличную жизнь жителей этого городка; на улицах почти
не видно было людей, а немногочисленная кучка носиль¬
щиков и матросов, работающая на кораблях и лодках, ис¬
полняла свою работу тихо, без слов, изможденная жарой
и тяжелым трудом. Даже дым, поднимающийся над не¬
которыми зданиями, и тот, казалось, нуждался в отдыхе
и лениво, медленно стлался над плоскими крышами. На
маленьком островке, лежащем наискось от гавани, господ¬
ствовала та же тишина. Тенниты называли его «Совиным
гнездом», и ни они, ни правительственные чиновники вто¬
рого царя из династии Птоломеев не посещали его без
уважительных на то причин. Чиновникам даже не дозво¬
лялось вмешиваться в дела обитателей острова, принад¬
лежавшего уже несколько сотен лет семье корабельщиков.
Хотя и подозревавшаяся в пиратстве, семья эта, однако,
со времен Александра Великого пользовалась правом сво¬
бодного убежища, дарованным представителю этой семьи
великим мировым завоевателем за своевременно оказан-131
ную ему помощь маленькой флотилией судов владельца
острова при осаде Газы. Еще в царствование первого Пто-
ломея решено было отнять у владельцев острова эту при¬
вилегию за неоднократные морские разбои, но решение
это не приводилось в исполнение. И только в последние
два года началось опять расследование поступков главы
семьи — Сатабуса; с тех пор он, его сыновья и его ко¬
рабли избегали Тенниса и египетского побережья. На са¬
мом берегу «Совиного гнезда», как раз напротив городка,
стояло жилище обитателей острова. Оно было когда-то со¬
лидным и внушительным зданием, но теперь казалось
предназначенным к разрушению, за исключением средней
части, лучше сохранившейся, нежели боковые, походив¬
шие на развалины. Первоначально крыша над всем длин¬
ным зданием состояла из пальмовых веток, покрытых
илом и дерном; теперь уцелела она только над средней
частью; с боковых же дождь, довольно частый на севе-
ро-востоке нильской дельты, давно уже смыл ил и землю,
а ветер развеял их, как пыль. Когда-то здание было на¬
столько обширно, что вмещало всех многочисленных чле¬
нов семьи и большой запас всякого добра и товаров;
теперь же разрушающиеся помещения были давно необи¬
таемы. Только из отверстия в крыше над серединой зда¬
ния подымалась тонкая струя дыма, указывавшая на
весьма скромный огонь. Для чего он был разведен, об
этом можно было узнать тотчас же: перед раскрытой
дверью сидела старуха и щипала трех уток. Невдалеке,
по-видимому не обращая на нее никакого внимания, стоя¬
ла молодая девушка, прислонившись к стволу низкого,
ветвистого сикомора. Она приехала сюда в узком челноке,
спрятанном теперь в тростниках. Лишившись рано мате¬
ри, эта красивая, молодая девушка часто приезжала к
старой Табус за советами, за гаданием и, в случае на¬
добности, помочь старухе по хозяйству, потому что эта
старая обитательница острова была очень близка Ледше,
дочери известного корабельного владельца в Теннисе, а
когда-то была еще ближе. Теперь молодая девушка молча
предавалась мечтам, то полным сладостных воспоминаний,
то пугливых опасений и страстных ожиданий. Прохлад¬
ный ветерок, вдруг поднявшийся над водой, как бы про¬
будил ее; она отложила в сторону клубок и иглу, которой
чинила сеть, и подошла к берегу. Ее взгляд переносился
с белого большого дома в северной части города на гавань
и на многочисленные суда, приближающиеся к пристани,
среди которых ее острый глаз различил прекрасный ко¬132
рабль с пестрым парусом. Глубоко вдыхала она прохладу,
предвестницу солнечного заката.На всей окружающей природе начало отражаться при¬
ближение ночи. Едва только солнце стало медленно ис¬
чезать на западном горизонте, как чудные явления стали
сменять друг друга. Сперва над закатывающимся солнеч¬
ным шаром поднялся как бы веер, сотканный из бесчис¬
ленных ярко горящих лучей; подобно исполинскому
хвосту золотого павлина, украсил он на несколько минут
темно-синий небосклон. Затем угас блеск светящихся
перьев, солнце закатилось, оставив за собой как бы
пурпурный плащ, затканный золотыми нитями и мало-
помалу переходивший в темно-лиловые тона. Но это ве¬
ликолепное зрелище не привлекло внимания девушки.
Она, правда, заметила, что исчезающее светило бросило
розоватую тень на богато расшитый парус большого ко¬
рабля, что его позолоченный нос ярче заблестел, и как
рыбачьи лодки стали одна за другой входить в гавань,
но она на все кидала лишь рассеянные взгляды. Какое
ей было дело до бедных рыбаков Тенниса? А блестящий
корабль, принадлежавший правительству, лично ей не мог
ничего ни привезти, ни отнять. Ожидалось прибытие эпи-
стратига (проконсула всей провинции). Но что ей за дело
до него и до всех тех изменений, которые, как предпо¬
лагали, он введет в управлении области и о которых отец
с такой горечью отзывался перед своим отъездом? Ее ду¬
мы были совсем о другом, а пока она смотрела, приложив
руку к сильно бьющемуся сердцу, на городок, горевший
огнями заката, в доселе тихой окружавшей ее природе
началось необыкновенное движение.Тесно сплоченными темными стаями летели со всех
сторон пеликаны и фламинго, гуси и утки, аисты и цап¬
ли, ибисы и журавли; бесчисленные водяные птицы стали
спускаться на необитаемые острова. С раздирающими уши
криками, гоготаньем, свистом и щебетанием возвращались
они в свои гнезда, свитые посреди зарослей и тростников.
В городе открывались двери домов, и мужчины, женщины
и дети выходили наслаждаться вечерней прохладой, после
утомительной работы у станка или в мастерской отдох¬
нуть на воздухе. Челноки рыбаков один за другим вхо¬
дили в гавань; подошел и корабль с пестрым парусом.
Какой он был огромный и красивый! Ни один царский
чиновник не приезжал еще на подобном, такого даже не
было у эпистратига Дельты, когда он в прошлом году
приезжал передавать новым арендаторам банк и торговлю133
маслом. По-видимому, оба торговые судна, следовавшие
за ним, принадлежали ему.Ледша равнодушно разглядывала корабль, но вдруг
взгляд ее и лицо с красивыми строгими чертами изменили
свое бесстрастное выражение. Большие черные глаза ши¬
роко раскрылись, и с большим напряжением смотрели они
то на богато разукрашенный корабль, то на нескольких
мужчин, приближающихся к берегу и одетых в греческие
одежды. Оба шедшие впереди вышли из большого белого
дома, на двери которого с закатом солнца было устрем¬
лено все ее внимание. Того, кто был повыше, Гермона,
ожидала она здесь у старой Табус. С наступлением ночи
хотел он приехать за ней в «Совиное гнездо» и вдвоем
под покровом темноты покататься на лодке. Но вот он
шел не один; с ним был его товарищ по искусству, Мер¬
тилос, номарх, нотариус, и Горгиас, богатый владелец од¬
ной из главных ткацких мастерских в Теннисе, и
несколько невольников. Что бы это значило?.. Волна го¬
рячей крови залила ее лицо; она крепко сжала губы, и
в углах рта появилось презрительное, почти жестокое вы¬
ражение. Вскоре, впрочем, ее правильные тонкие черты
прояснились, исчезло напряжение во взоре: ведь еще мно¬
го времени до того момента, когда полная темнота по¬
зволит Гермону незаметно для всех приехать за ней. По
всей вероятности, он должен присутствовать при чьей-то
встрече и ни под каким предлогом не мог от этого от¬
делаться. Да, верно, так оно и было. Разукрашенный ко¬
рабль приблизился к берегу, насколько ему позволял
низкий уровень воды, — свистки, громкие команды и лай
собак стали слышны. С корабля замахали платком, как
бы приветствуя стоящих на берегу мужчин, но рука, дер¬
жавшая платок, была женской рукой; Ледша, несмотря
на надвинувшиеся сумерки, это прекрасно различила.
Черты приезжей нельзя было рассмотреть, но она, навер¬
ное, была молодой; старуха не вошла бы так быстро в
лодку, которая должна была отвезти ее на берег. И Гер¬
мон, которого Ледша так ждала, помог незнакомке выйти
из лодки. Кровь вновь прилила к лицу ее, когда она уви¬
дала, как тот, кто еще вчера так горячо клялся ей в
своей страстной любви, нежно обвив стан приезжей, под¬
нял ее из лодки. Она еще ни разу не видала Гермона
в обществе женщин одного с ним происхождения и те¬
перь, мучимая ревностью, смотрела, как он вместе с Мер-
тилосом ухаживал за незнакомкой. Сумерки не долго
продолжаются в Египте, и, когда Гермон простился с при¬134
езжей, было так темно, что Ледша не могла узнать того,
кто сел в ту самую лодку, в которой она должна была
ехать с Гермоном и которая теперь быстро стала при¬
ближаться к острову. Но кто бы это ни был, он, наверно,
едет с поручением от ее возлюбленного. Одновременно с
тем, как незнакомка в сопровождении других женщин и
нескольких громко лающих собак скрылась в темноте,
причалила лодка к «Совиному гнезду».IIНесмотря на окружающую темноту, Ледша узнала того,
кто выходил из лодки. Это был Биас, невольник Гермона,
египтянин из рода биамитов. Она его видела в доме близ¬
кого ей родственника и обошлась с ним очень резко; ей
не понравилась та вольность, с которой он, раб, осмелился
заговорить с ней!Правда, он родился сыном свободного владельца па¬
пирусной плантации, но уже мальчиком был вместе с
отцом, участвовавшим в восстании против царя Птоло-
мея I, продан в неволю в Александрию. На службе у
Архиаса, дяди Гермона, а затем у этого последнего он
свыкся с своим положением раба, но в сердце своем
он продолжал любить свой род, ставя его выше греков,
к которым принадлежал его теперешний господин. В до¬
ме Гермона, где постоянно вращались самые знаменитые
художники Александрии, он приобрел много познаний и
охотно учился многому. Больше всего желал он, чтобы
его уважали, и он достиг этого; Гермон ценил его, не
имел от него тайн и был уверен в его преданности и
молчании.Многих молодых красавиц, намеченных скульптором
как подходящих ему натурщиц, сумел Биас уговорить и
заманить в мастерскую своего господина. Но когда тот
обратил внимание на Ледшу, дочь уважаемой семьи из
рода биамитов, он стал убеждать своего господина не ув¬
лекаться ею и бросить эту опасную игру, зная, как ре¬
вниво биамиты оберегают честь своих женщин. Теперь он
с радостью исполнял поручение своего господина: объя¬
вить Ледше, чтобы она не ждала своего возлюбленного.
На ее вопрос, удерживает ли его вдали от нее знатная
приезжая, он ответил, что ее догадка справедлива, но что,
кроме того, по повелению самих богов, его господин обя¬
зан повиноваться этой знатной особе из Александрии. Она135
недоверчиво улыбнулась. Он, Гермон, и повиноваться
женщине!—	Ты должна знать, — сказал невольник, — что ху¬
дожники скорей откажутся повиноваться десятисильным
мужчинам, нежели одной слабой женщине, если она кра¬
сива. А по отношению к дочери Архиаса есть и другая
причина...—	Архиас, — прервала его Ледша, — этот богатый
александриец, владелец больших прядилен!—	Он самый.—	Так это его дочь, и ты говоришь, что Гермон обязан
ей повиноваться и служить?—	Да, как служат богам или правде, — ответил важно
невольник, — ее отец обязал нас долгом, который редко
уплачивается; зовут его в нашей стране благодарностью.
Нечего скрывать, мы многим обязаны старику, а поэтому
должны расплачиваться перед его дочерью.—	Чем обязаны? — резко спросила Ледша, хмуря тем¬
ные, сросшиеся брови. — Я должна это знать.—	Должна? — повторил невольник. — Это слово —
плуг, годный только для рыхлой почвы; я же слишком
тверд и ему не поддамся; господин мой ждет, и я должен
идти. Хочешь ли ты что-либо передать Гермону?—	Ничего, — гордо ответила она.—	Вот хорошее слово, девушка! — сказал Биас одоб¬
рительно. — Среди всех дочерей рода биамитов ты самая
богатая; пристало ли тебе отдавать этому греку все твои
прелести и тем возбуждать любопытство всех этих алек¬
сандрийских обезьян, его окружающих? Право, для этой
цели найдется достаточно женщин в Александрии! Поверь
моей опытности, девушка, подобно выпитой пустой бутыл¬
ке, он отбросит тебя в сторону, как только воспользуется
тобой как натурщицей.Она хотела его перебить, но он продолжал решитель¬
но:—	Да, воспользуется. Что можешь ты знать здесь, на
твоем острове, окруженном водой, о жизни, о искусстве и
художниках? А я их хорошо знаю. Такому скульптору так
же нужны красивые женщины для его работ, как сапож¬
нику кожа. Он и не скрывает перед своим другом Мерти-
лосом того, что ему нравится в тебе. Это — твои большие
миндалевидные глаза, твои руки, их линии и изгибы, когда
ты ими поддерживаешь на голове кувшин с водой. Твоя
узкая, с высоким подъемом нога также лакомый кусочек
для него...136
Темнота мешала Биасу видеть лицо Ледши, но хриплый
голос, полный негодования, которым она его перебила, вы¬
дал ее душевное волнение:—	Чего ты хочешь достичь твоими обвинениями, я не
знаю; но, по мне, стыдно слуге такого доброго господина
становиться между ним и тем, чего жаждет его душа.Биас, задетый за живое, отвечал ей на наречии своего
племени:—	Если б моя речь могла проложить между моим гос¬
подином и тобой такое же расстояние, как вот между этой
восходящей луной и Теннисом, для того чтобы тебя, а вме¬
сте с тобой и моего господина предохранить от стыда, то
я бы заставил ее звучать подобно рычанию льва. Но, по¬
жалуй, ты и тогда бы не поняла ее, потому что ты теперь
глуха и слепа. Задавала ли ты себе когда-либо вопрос,
похож ли этот грек на биамитских юношей, с которыми
ты росла и для которых ложь отвратительна? А между тем
он так же на них походит, как сок мака на прозрачную
воду. В Александрии так же мало различают, что — правда
и что — ложь, как мы здесь в темноте можем отличить
синий цвет от зеленого. Для меня, несвободного, волосы
которого уже седеют, Гермон — милостивый господин; я
и без тебя знаю, чем я ему обязан, и служу ему верно.
Но тут, когда он собирается неопытную дочь того племени,
кровь которого течет в моих жилах, повергнуть в несча¬
стье, а с ней и себя самого, моя совесть повелевает мне
поднять голос, подобно сторожевому журавлю, когда всей
стаи грозит опасность. Берегись, повторяю тебе, девушка!
Ведь, как бы ни клялся тебе Гермон, вашей любовной за¬
баве скоро наступит конец, потому что не далек тот день,
когда мы покинем Теннис. А когда он уедет, останется тут
обманутая биамитянка, и будет она призывать проклятие
богов на голову грека. Впрочем, ты не единственная, ко¬
торая будет проклинать судьбу, приведшую нас сюда. И
другие попались в его сети.—	Тут? — глухо спросил Ледша.А невольник отвечал поспешно:—	А где же? И да будет тебе известно, что среди тех,
кто бывал в мастерской Гермона, была и твоя младшая
сестра.—	Наша Таус, это дитя! — вырвалось с ужасом у де¬
вушки.—	Да, дитя, которое расцвело теперь в прелестную де¬
вушку, а до нее бывала красивая Гула, жена Пассета, ко¬
торый уехал с твоим отцом.137
Ледша вскричала:—	Низкий обвинитель, теперь я вижу тебя насквозь,
и теперь я постигла значение твоих предостережений. Ты,
презренный раб, питаешь безумную надежду меня обво¬
рожить и обмануть; поэтому ты и стараешься всеми спо¬
собами меня отвратить от твоего господина. Гула, жена
корабельщика, посетила Гермона в мастерской, говоришь
ты. Что ж, это, вероятно, правда. Если я и недавно вер¬
нулась домой, то все же в Теннисе раздается так много
похвал геройскому поступку грека, спасшего с опасностью
для собственной жизни ребенка из горящего дома Пассета,
что я об этом слышала с десяти различных сторон. Гула
же — мать той девочки, которая осталась жива благодаря
смелому подвигу Гермона, и нет ничего удивительного в
том, что молодая мать постучалась в дверь своего бла¬
годетеля, чтобы еще раз выразить свою благодарность, а
ты нечестный...—	А я, — продолжал, с трудом сохраняя спокойствие,
Биас, — я был свидетелем, как не раз и не два проскаль¬
зывала незаметно к нам Гула, чтобы дать возможность спа¬
сителю ее ребенка вылепить из глины те формы, которые
ему в ней понравились. Желать тебя, — знай же, я, раб,
сам себе это запретил, хотя неволя не убивает в человеке
нежных чувств, подобно тому как загородка не мешает
дереву пускать ростки и цвести. Эрос избирает и сердце
раба мишенью для своих стрел, но в твое сердце они по¬
пали вернее. Я знаю теперь, как глубока твоя рана, и знаю
также, что, как только корабль там в гавани опять увезет
нашу гостью, я увижу тебя в мастерской Гермона и увижу
его, оценивающего зорким оком, что в твоей красоте до¬
стойно скульптора.Порывисто дыша, Ледша выслушала его предсказание
до конца, но тотчас же, подняв угрожающе сжатую в кулак
руку, она злобно прошептала:—	Пусть он только попробует дотронуться пальцем до
моего покрывала. Если б я не поехала к овдовевшей сестре,
никогда ни наша Таус, ни злополучная Гула не дошли бы
до этого.—	Вряд ли, — отвечал недоверчиво Биас, — пойдет
цыпленок в воду, так ведь наседке не спасти его. Я, впро¬
чем, знал мужа твоей сестры; мы свободными детьми росли
одно время вместе. Да, сильный всегда поедает слабого,
правое дело — всегда проигранное дело, и боги не лучше
людей. Мой отец, поднявший меч против угнетения и не¬
справедливости, поплатился свободой, а твоего зятя рано138
вогнали в могилу. Правда ли то, что здесь про вас расска¬
зывают? Говорят, что после его погребения рабы его на
кирпичном заводе отказались повиноваться его вдове; ты
приехала ей помочь и заставила их слушаться. Целая дю¬
жина мятежных рабов, и ты, слабая девушка...—	Я не слабая, — перебила его гордо Ледша, — и будь
их трижды двенадцать, я бы им показала, кто их власте¬
лин. Они теперь повинуются сестре, но лучше бы я не
уезжала из Тенниса. Наша маленькая Таус, — продолжала
она мягко, — осталась крошкой после смерти матери, и я,
неразумная, вместо того чтобы ее охранять, бросила ее
одну. Если она поддалась обольщениям Гермона, то на ме¬
ня и только на меня одну падает вина.Тут сильнее запылавший огонь, в который старуха Табус
подбросила новый запас соломы и сухого тростника, осветил
лицо взволнованной девушки; на нем отразилось ясно, какая
борьба происходила в ее душе. Радуясь успеху своих предо¬
стережений, Биас сказал:—	От чего ты хотела уберечь Таус, от того же должна
ты сама теперь уберечься. Я иду теперь и передам моему
господину, что ты отказываешься назначить ему новое сви¬
дание.С уверенностью ждал он подтверждающего ответа и не¬
вольно вздрогнул, когда она произнесла:—	Напротив, соглашаюсь, — и, как бы поясняя, доба¬
вила, — он должен мне все разъяснить, где и когда, мне
решительно все равно, если сегодня не может, то пусть
завтра.Обманутый в своих ожиданиях, Биас повернулся, чтобы
идти к лодке. Она его удержала за руку.—	Ты должен еще остаться. Я хочу знать, действитель¬
но ли намерен Гермон скоро покинуть Теннис.—	Таково было его намерение сегодня утром, — отве¬
чал невольник. — Да и что нам тут делать, когда его про¬
изведение почти окончено?—	Когда же он едет?—	Послезавтра, а быть может, через пять-шесть дней.
Ведь мы сегодня не можем знать, что будет с нами завтра.
Пока приезжая из Александрии будет здесь, вряд ли он и
Мертилос уедут. По всей вероятности, она позовет их с
собой на охоту; она ведь страстная охотница, а так как
их работа почти окончена, то они, вероятно, с удовольст¬
вием будут сопровождать Дафну.Говоря это, он уже занес ногу в лодку, но Ледша удер¬
жала его опять вопросом:139
—	А работа, как ты ее называешь? Она была закрыта
холстом, когда я была в мастерской, но Гермон сам назы¬
вал это статуей богини. Что же она представляет? Похожа
ли она на мою сестру настолько, чтобы ее можно было
узнать?Насмешливая полупрезрительная улыбка появилась на
устах Биаса, и он произнес поучительным тоном:—	Ты спрашиваешь о чертах лица? Нет, девушка, ни¬
какое лицо биамитянки не может служить для этого, да¬
же твое, красавица.—	А для тела богини? — спросила она, волнуясь.—	Для него служила первоначально моделью белокурая
Гелиодора, которую мой господин привез из Александрии,
но эта дикая кошка и четырнадцати дней не выдержала в
Теннисе; затем приехали две сестры, Нико и Пагис, но им
также показалось здесь слишком тихо и безлюдно. Эти без¬
дельницы только и могут жить, что в столице. Впрочем,
вся подготовительная работа была уже закончена до нашего
отъезда из Александрии.—	Ну, а Гула и моя сестра?—	Они обе не годились для статуи богини Деметры, —
засмеялся невольник. — Подумай, худощавый, едва сфор¬
мировавшийся подросток Таус, и вдруг лепить с нее боже¬
ственную покровительницу браков! А Гула, ее свеженькое
кругленькое личико недурно, но этого мало, чтобы служить
моделью для богини. И такую натурщицу можно достать
только в Александрии. Чего там ни делают женщины, что¬
бы придать красоту своему телу! В храме Афродиты учатся
они даже, подобно юношам, читать и писать. А вы, имеете
ли вы понятие, как надо подкрашивать губы и веки глаз,
как надо завивать волосы и обращаться с ногтями на паль¬
цах рук и ног? А ваша одежда? Ведь у вас она просто
висит, а на статуе моего господина вся одежда уложена
искусными складками. Но я и так слишком долго здесь
пробыл. Ты все же хочешь вновь повидать Гермона?—	Я хочу и должна его видеть.—	Хорошо же, — сказал он резко. — Но знай, если
ты пренебрежешь моими предостережениями, я не стану
сожалеть о тебе.—	Я и не нуждаюсь в этом, — ответила Ледша пре¬
зрительным тоном.—	Ну, так пусть жребий твой свершится, — продолжал
невольник, пожимая плечами, — я передам моему госпо¬
дину твое желание. В твоем доме много слуг, пусть по¬
сланный тобою принесет тебе ответ Гермона.140
—	Я приду сама и буду ждать ответа под деревьями
вблизи его дома.Невольник стал ее отговаривать от такого намерения,
доказывая, что Гермон может быть недоволен этим и —
чего доброго — в присутствии дочери Архиаса отречься от
нее, как от назойливой нищей. Ледша уверенным тоном
возразила:—	Ты меряешь твоего господина по своей мерке и не
можешь знать, какое важное значение может иметь для
нас это свидание. Напомни ему, что завтра ночь полнолу¬
ния, и, удерживай его десять александриек, он сумеет от
них освободиться и придет выслушать то, что мне нужно
ему передать.С этими словами она повернулась и пошла к жилищу,
а Биас, шепча проклятия, сел в лодку и стал грести по
направлению к Теннису.IIIПри первых звуках удаляющихся весел Ледша остано¬
вилась. С пылающими щеками смотрела она вслед лодке
и на искрящуюся полосу, оставляемую лодкой на залитой
лунным светом спокойной водной поверхности. Сердце ее
было неспокойно, подозрения в искренности чувств возлюб¬
ленного, возбужденные в ней словами невольника, мучили
и терзали ее гордую душу. Неужели Гермон только забав¬
лялся ее любовью? Нет, этого не может быть! Все что
угодно перенесет она, только бы избавиться от этой мучи¬
тельной неизвестности. Она и приехала сюда, в «Совиное
гнездо», к старой Табус, чтобы прибегнуть к ее искусству
предсказательницы. Кто же лучше старухи и служащих ей
адских духов мог ей открыть все то, что ее ждет в буду¬
щем! А старуха охотно окажет ей эту услугу, она ведь с
ней очень близка. Впрочем, Ледше не надо было стыдиться
своих частых посещений «Совиного гнезда»: как лекарка и
ворожея Табус не имела себе равных, а как прародитель¬
ница сильного рода пиратов была очень уважаема биами-
тами, которые не находили в морском разбое ничего
предосудительного. Напротив, богатые биамитские судохо-
зяева очень их ценили; отец Ледши также дружил с ними.
И когда Абус, старший внук старухи, приобретший изве¬
стность своими смелыми и дерзкими поступками во время
плаваний, стал просить руки его старшей дочери, он ему
не отказал, но поставил одно условие: как только Абус141
достаточно приобретет богатств и женится на Ледше, он
должен оставить пиратство и вместе с тестем возить товары
и невольников из Понта1 в Сирию и Египет, а хлеб и
ткани с берегов Нила к Черному морю. Абус согласился
на это условие, тем более что старуха Табус считала, что
лучше отложить брак на некоторое время: Ледша едва вы¬
шла из детства.Несмотря на свои ранние годы, Ледша сильно полюбила
молодого пирата; она в нем видела героя, воплощение всех
качеств истинного мужчины. Она мысленно следила за ним
в его опасных плаваниях, страстно ждала его возвращения.
Однажды его отсутствие продолжалось дольше обыкновен¬
ного; это плавание должно было быть последним; сейчас
же после разгрузки хотели отпраздновать свадьбу. С
большим нетерпением, чем когда-либо, ждала Ледша при¬
езда своего жениха, но неделя уходила за неделей, а ко¬
рабли из «Совиного гнезда» не возвращались. Мало-помалу
стал распространяться слух, что пираты погибли в бою с
сирийскими галерами. Первой получила точное известие
старуха Табус. Ее внук Ганно, оставшийся в живых, под¬
вергаясь большим опасностям, пробрался к ней на остров
и принес ей печальную весть. Двое лучших судов погибли,
а с ними вместе жених Ледши, храбрый Абус, старший
сын старухи и еще трое внуков. Подобно удару молнии,
поразили Табус эти слова; с тех пор язык ее стал ей плохо
повиноваться и слух потерял свою чуткость.Ледша в то тяжелое время не покидала ее, и только
благодаря ее неутомимому и хорошему уходу осталась ста¬
руха жива. Ни Сатабус, ее сын и теперешний предводитель
маленькой пиратской флотилии, ни внуки ее — Ганно и
Лабай — не показывались со времени постигшего их не¬
счастья вблизи Тенниса. Как только Табус оправилась на¬
столько, что могла сама заботиться о себе, Ледша вернулась
в город, где заведовала обширным хозяйством отца и за¬
меняла мать своей младшей сестре, Таус. Беспечная весе¬
лость прежних лет не вернулась больше к ней, она
перестала посещать празднества и увеселения биамитских
девушек. Между тем красота ее достигла полного расцвета
и привлекала многих искателей ее руки из соседних горо¬
дов. Но мало кто из них решался предложить ее отцу сва¬
дебный выкуп: ее холодность и суровость отталкивали
влюбленных юношей. Тяжелая задача, выпавшая на ее до¬
лю, — помочь овдовевшей сестре при восстании рабов —1	Северо-восточная часть Малой Азии.142
увеличила еще ее резкость и строгость. Вернувшись оттуда,
она часто посещала «Совиное гнездо», чувствуя себя как
бы связанной родственными узами со старой Табус, и ста¬
ралась, насколько могла, заменить ей погибшего внука. Те¬
перь ею вновь овладела любовь. Она любила греческого
скульптора Гермона, на которого произвела сильное впе¬
чатление своей строгой оригинальной красотой и который
всеми способами добивался ее любви. Сегодня она приехала
к старой ворожее, чтобы от нее узнать, что ожидает ее
любовь. Рассчитывая только на благоприятное предсказа¬
ние, явилась она на остров, а теперь слова невольника как
бы градом побили все ее надежды. Забавы ради и как ма¬
териал она была нужна Гермону, и, как сказал Биас, ко¬
торый был выше и лучше других рабов, не она одна из
женщин ее рода попалась ему в сети. Даже на ее родной
сестре испробовал он свою власть покорителя сердец, а она
так ее берегла, так ее охраняла, и от нее, действительно,
не скрылась, по ее возвращении, перемена, происшедшая
в сестре, но она до сих пор не могла узнать причины этой
перемены. Луна, освещавшая своим серебристым сиянием
окружавшие ее предметы, казалась горькой насмешкой для
погруженной в глубокий мрак души ее. Будь ей, как той
старой волшебнице, все духи ада покорны, она бы им по¬
велела покрыть все небо мрачными, грозными тучами. Те¬
перь же она заставит их предсказать ей, на что она должна
надеяться или чего страшиться. И твердыми, решительны¬
ми шагами направилась она к дому. Старуха сидела, скор¬
чившись, перед очагом, повертывая вертел с насаженными
на него тремя утками. Ее воспаленные глаза сильно стра¬
дали от едкого дыма, но, по-видимому, они ей лучше слу¬
жили, нежели ее почти глухие уши; едва только она
взглянула на вошедшую Ледшу, как спросила, с усилием
произнося слова:—	Что там случилось? Наверно, ничего хорошего, я
читаю это на твоем лице.Девушка головой кивнула ей утвердительно, затем еще
раз вышла, чтобы убедиться, как далеко отъехала лодка,
зная по опыту, на какое далекое расстояние разносится по
воде звук громкого голоса. Вернувшись, она наклонилась
к уху старухи и громко произнесла:—	Он не приедет.Табус пожала плечами, и довольная улыбка, разливша¬
яся по ее морщинистому коричневому лицу, показала, как
приятно ей это известие. Уже ради памяти убитого внука
было ей больно выслушивать признания девушки в любви143
ее к греку, но, кроме того, она имела другие виды на свою
любимицу. Она молча кивнула головой, давая тем понять
Ледше, что ее слышит, и та продолжала:—	Правда, завтра увижу я его опять, но думаю, что
после этого свидания наступит конец нашей любви. Во вся¬
ком случае, слышишь ли, бабушка, завтра должно все ре¬
шиться. Поэтому, понимаешь ли ты меня, должна ты
сегодня, в эту же ночь, допросить звезды и планеты, а то,
быть может, завтра их советы придут слишком поздно.—	Сегодня? — повторила удивленно Табус, снимая
вертел с огня. — Сейчас, говоришь ты? Да разве это воз¬
можно? Как будто созвездия повинуются нам, подобно на¬
шим рабам! Должно быть полнолуние, когда желаешь
узнать правду от звезд. Подожди, дитя, ведь и вся жизнь
не что иное, как ожидание. Терпение, девушка; правда, в
твои годы не охотно этому повинуются, а многие так и за
всю жизнь этому не научатся. А звезды, от них, от ма¬
ленькой, как от самой большой, можно научиться терпе¬
ливо идти своей дорогой из года в год. Всегда по тому же
пути, тем же шагом. Для этих неутомимых путников не
существует ни отклонений, ни большей или меньшей ско¬
рости, их не подгоняют и не удерживают ни злоба, ни
страстное желание, ни утомление. Как я их люблю и ува¬
жаю. Добровольно подчиняются они до конца всех миров
Величайшему Закону. То, что они предсказывают для дан¬
ного часа, действительно только для этого часа, а не для
другого. Все зависит от них; останови кто-нибудь на миг
их путь — и земля пошатнется, ночь обратится в день,
реки потекут вспять, на голове будут ходить люди, радость
обратится в печаль, а власть — в рабство. Поэтому, дитя,
во время полнолуния небесный глаз, луна, предсказывает
совсем иначе, нежели в остальные 29 ночей лунного ме¬
сяца. Требовать же от одних того, что принадлежит дру¬
гим, равносильно ожиданию ответа от чужестранца, не
говорящего на твоем языке! Как ты молода, дитя, и как
ты неразумна! Допрашивать сегодня для тебя звезды, когда
нет полнолуния, все равно что пойти собирать виноград на
терновом кусте. Да, так оно и есть.Тут она прервала свою речь, произнесенную с большим
трудом и запинками, и вытерла своим темно-синим плать¬
ем покрытое каплями пота лицо, сильно покрасневшее от
огня и волнения. С возрастающим разочарованием прислу¬
шивалась Ледша к ее словам. Быть может, мудрая старуха
и права, но она должна во что бы то ни стало знать,
прежде чем она завтра отважится пойти в мастерскую144
скульптора, чего ей опасаться и на что надеяться; поэтому
она после короткого молчания решилась задать следующий
вопрос:—	Одни ли звезды могут предсказывать то, что судьба
готовит каждому из нас?—	Нет, дитя, но именно сегодня ничего не может вый¬
ти из другого гадания; к нему надо заранее готовиться,
надо с утра строго поститься, а я ела финики, которые ты
мне принесла, вдыхала запах жареных уток. А потом, ведь
нужно гадать ровно в полночь, а в полночь, если ты не
будешь дома, твои домашние станут о тебе беспокоиться и
пришлют сюда за тобой невольника, а этого не должно
быть, я должна этому воспрепятствовать.Ледша быстро перебила ее:—	Значит, ты ждешь кого-то? И я знаю кого, твоего
сына Сатабуса или одного из твоих внуков. Да и к чему
бы ты иначе жарила уток и велела бы мне принести из
тайника кувшин с вином?Сначала старуха как бы хотела убедить ее в неспра¬
ведливости ее догадки, но затем, окинув девушку прони¬
цательным взором, она произнесла:—	Нет! Перед тобой нам нечего скрывать. Бедный
Абус! Ради него ты все еще к нам принадлежишь. И, не¬
смотря на грека, ты наша и останешься нам верна, звезды
подтверждают это. Ты умна и тверда; он был таким же,
и вот почему вы так хорошо подходили друг к другу. Бед¬
ный, милый храбрый мальчик! Но зачем о нем сожалеть?
Разве потому, что он покоится на дне моря? Какие мы
глупые! Нет ничего лучше смерти, потому что она есть
покой, и он теперь испытывает этот покой. Девять сыновей
и двадцать внуков было у меня, и только трое остались,
остальные же успокоились после всех смелых битв и опас¬
ностей, которых так много выпало на их долю. Далек ли
тот день, когда семеро из них сразу погибли! Остались
только трое, и их черед придет. Я желаю им этого высшего
блага, но я не хочу, чтобы и они тоже ушли раньше меня.Голос ее понизился, и едва слышным шепотом продол¬
жала она на ухо Ледше:—	Итак, знай же, Сатабус, мой сын, и его мальчики,
Ганно и Лабай, приедут сегодня, около полуночи будут
они здесь, да хранят их боги! А ты, дитя, я ведь знаю
твою душу, знаю ее до дна, и прежде чем ты предашь
последних из семьи Абуса...—	Пусть раньше отсохнет мой язык и моя рука! —
живо перебила ее Ледша и, движимая женской заботливо¬145
стью, спросила, достаточно ли трех уток, чтобы утолить
голод таких сильных и здоровых мужчин.Старуха, улыбаясь, показала ей на ворох свежих лис¬
тьев, под которыми было спрятано несколько крупных рыб.
Она их начнет жарить, когда они приедут, а запас хлеба
у нее большой. И материнская заботливость придала ее
хмурому, морщинистому лицу выражение доброты, почти
нежности. В ее покрасневших глазах заблистала радость
близкого свидания.—	Я увижу их еще раз, — заговорила она опять, —
и увижу их всех вместе, моих последних. А если они...
Нет, они не решатся затеять что-либо так близко к Пелу-
зиуму1, нет, уж ради того, чтобы не испортить мне, ста¬
рухе, радости свидания. Они ведь добрые; никто не
подозревает, каким добрым может быть мой суровый Са-
табус. Теперь был бы он твоим отцом, девушка, останься
жив наш Абус. Это хорошо, что ты здесь, они должны тебя
повидать, да и мне было бы трудно одной справиться со
всем, надо достать соль, индийский перец и кувшин с зи-
том2; его так охотно пьет мой сын.Ледша отправилась в разрушенное левое крыло здания
и там в глубокой впадине нашла все то, что старуха при¬
прятала для своих близких; она охотно оказывала эти ус¬
луги старухе. Затем принялась хлопотать около рыбы, и,
пока ее руки прилежно работали, она упрашивала старуху
исполнить ее просьбу и погадать о ее будущем. Табус от¬
казывалась, до тех пор, пока Ледша не назвала ее несколь¬
ко раз подряд бабушкой и не стала просить сделать это
ради ее любви к ожидаемым гостям; тогда она согласилась
исполнить ее желание.Поднявшись с трудом, она достала из ящика, тщатель¬
но запрятанного в кучу тростника и соломы, медную ча¬
шу и дрожащими руками налила на дно красного вина
из кувшина. Окончив все эти приготовления, она позвала
Ледшу и еще раз повторила ей, что созвездия обладают
полной силой для предсказаний только в ночь полнолу¬
ния, но что она прибегнет к другому способу гадания.
Она велела девушке оставить всякую работу и только ду¬
мать о тех вопросах, на которые она больше всего желала
бы получить ответы. Затем стала она произносить целый1	Иначе — Син, или Болотный город, в Нижнем Египте, ключ всего
Египта, а потому сильно укрепленный город.2	Очень крепкий напиток, приготовляемый египтянами из пшеницы
или ячменя.146
ряд заклинаний, которые Ледша должна была повторять
за ней, тогда как Табус, не отрывая ни на минуту глаз
от чаши, пристально глядела на темную жидкость на дне
ее. Порывисто дыша, следила девушка за каждым дви¬
жением ворожеи. Вдруг Табус пробормотала как бы про
себя:—	Вот оно!И продолжая все так же пристально смотреть на дно
чаши, как бы описывая картину, находящуюся перед ее
глазами, стала произносить прерывающимся голосом:—	Двое молодых людей... Оба греки, если одежда не
обманывает. Один от тебя направо, другой налево... Этот
последний белокурый; глубок и неизменчив взгляд его го¬
лубых очей. Это, верно, он и есть... Но нет! Его образ
бледнеет, и ты поворачиваешься к нему спиной. Нет, нет,
вы оба не имеете ничего общего друг с другом. Тот, другой,
с черными вьющимися волосами и бородой; о нем думаешь
ты и только о нем одном... Красивый юноша, и каким
блеском окружено его чело! Своими глазами видит он боль¬
ше, чем другие, но взгляд их так же непостоянен, как и
все его существо...Она остановилась, подняла голову и, смотря на пыла¬
ющее лицо Ледши, сказала тоном предостережения:—	Я вижу много знаков счастья, но на них лежат
темные тени и черные пятна. Если это он, дитя, то бе¬
регись!—	Это он, — пробормотала девушка как бы про себя.Глухая старуха поняла эти слова по движению ее губи продолжала, напряженно смотря на вино:—	Если б только его образ стал яснее, но каким он
был, таким и остается. А теперь образ белокурого с голу¬
быми глазами расплывается, а между тобой и черноборо¬
дым надвигается какая-то серая мгла. Если б она только
рассеялась, а то таким образом мы ни на шаг не подви¬
немся вперед!Повелительно прозвучали эти слова, и Ледша полная
внимания с сильно бьющимся сердцем ждала дальнейших
приказаний. Табус велела ей откровенно и правдиво, как
будто она говорит сама с собой, рассказать, где встретилась
она с тем, кого любит, каким образом ему удалось овладеть
ее сердцем и чем он отплачивает ей за то чувство, которое
он сумел в ней возбудить. Речь старухи была до того не¬
ясна и сбивчива, что вряд ли кто другой, кроме Ледши,
понял бы, чего она требует, но она все поняла и была
готова ей повиноваться.147
IVНи одному смертному не согласилось бы это замкнутое,
гордое, самостоятельное создание выдать то, что волновало
ее душу, что наполняло ее то живительной надеждой, то
жаждой мести, но довериться демонам, долженствующим
помочь ей разобраться в этих чувствах, она не колебалась
ни минуты.Повинуясь какому-то внутреннему побуждению, опу¬
стилась она рядом со старухой на колени, поддерживая
голову руками и смотря на тлеющий огонь, как будто в
нем отражались одно за другим вновь оживающие впечат¬
ления, начала она свою тяжелую исповедь:—	Четырнадцать дней тому назад вернулась я домой с
кирпичного завода сестры Таус; моя младшая сестра за
время моего отсутствия утратила свою веселость, и я теперь
знаю почему, но она к ней вновь вернулась в день праз¬
дника Астарты. Она достала красивых пестрых цветков и
увенчала ими себя и меня. Мы присоединились к шествию
теннисских девушек, которые поставили нас, как самых
красивых, сейчас же за дочерьми Гирама. После жертвоп¬
риношения, когда мы направлялись домой, подошли к нам
двое молодых греков и приветствовали дочерей Гирама и
мою сестру. Один из них — тихий юноша с узкими пле¬
чами и белокурыми кудрями, другой — на целую голову
выше, сильный, прекрасно сложенный и с гордо, самоуве¬
ренно приподнятой головой, обрамленной черной бородой.
С тех пор, как боги отняли у меня Абуса, ни один мужчина
не привлекал моего внимания, сколько бы он ни старался,
а белокурый грек с ясным блеском голубых глаз и нежным
румянцем понравился мне, и имя его, казалось мне, зву¬
чало подобно музыке: Мертилос!.. Мне понравилось так же,
как он, подойдя ко мне, спросил меня совсем просто, по¬
чему он меня, самую красивую всех красавиц, бывших в
храме, никогда не видел в Теннисе. Я не обращала ника¬
кого внимания на другого; казалось, и он только был занят
дочерьми Гирама и моей сестрой; он шутил с ними и за¬
бавлял их, но, так как они без умолку и громко хохотали,
я стала опасаться, как бы чужестранцы, которых было мно¬
го, не приняли их за гиеродул1, сопровождающих корабель¬
щиков и юношей в подземелья храмов, поэтому я сделала
знак Таус перестать и сдерживать себя. Это заметил Гер-1 Во многих храмах гиеродулы, женщины-послушницы, предавались
разврату в пользу храма148
мон — так звали высокого с бородой — и обернулся ко
мне; при этом наши взоры встретились, и мне показалось,
как будто мне вливают в жилы сладкое вино, потому что
я видела ясно, что от одного взгляда на меня умолк его
веселый язык. Но не он заговорил со мной, а Мертилос,
прося меня не мешать этим прекрасным детям наслаждать¬
ся радостью и весельем, — ведь мы только для этого и
созданы. Эти слова показались мне безрассудными, потому
что много печали и страданий мне пришлось испытать с
детства, а как мало радостей! И я ему в ответ только
пожала презрительно плечами. Тогда обратился ко мне
чернобородый, спрашивая, неужели я, такая молодая и
красивая, перестала верить в радость и веселье. На это я
ответила, что хотя это и не совсем так, но все же я не
принадлежу к числу тех, которые проводят всю жизнь в
шутках и громком смехе. В этом ответе заключался намек
на его поведение, но он промолчал; зато белокурый сказал,
что я несправедлива по отношению к его другу. Веселье
принадлежит празднику, как свет — солнцу, но что в дру¬
гое время руки Гермона не остаются праздными; еще не
так давно спас он из горящего дома дочь Гулы, жены ко¬
рабельщика. Тут прервал его друг, говоря, что его рассказ
только еще более подтверждает мое мнение о нем, ибо
прыжок в огонь доставил ему громадное наслаждение. Со¬
вершенно просто, точно это и должно быть так, прозвучали
эти слова. А я ведь знала, что он при этом смелом подвиге
едва не погиб, причем я подумала, что, кроме нашего Абу-
са, никто бы не сделал ничего подобного. Верно, я взгля¬
нула более дружески на него, потому что он заметил мне,
что и я умею улыбаться и, наверно, всегда бы улыбалась,
знай я, как мне это идет. Затем он оставил других девушек
и пошел подле меня, а белокурый присоединился к прочим.
Сначала шел Гермон молча; казалось, будто его веселость
разом иссякла. Серьезным и задумчивым стало его пре¬
красное лицо, а когда наши взоры вновь встретились, я
пожелала, чтобы они никогда не расходились, но вскоре
из-за окружающих стала я смотреть в землю, и так шли
мы довольно долго. Наконец, меня рассердило то, что он
как будто не находит слов для меня и лишь изредка бросает
на меня испытующий взгляд; я спросила его, почему он,
так весело забавлявший других, стал вдруг таким молча¬
ливым. Он покачал головой и ответил — каждое его слово
запечатлелось в моей памяти: «Самому красноречивому че¬
ловеку откажется служить язык, когда он увидит перед
собой чудо». Что мог он подразумевать под этими словами,149
как не меня и мою красоту? Он же, заметив, в какое
волнение повергли меня его речи, схватил мою руку и,
сжимая ее до боли, сказал: «Как должны любить тебя бес¬
смертные, если они тебе даровали большую часть их бо¬
жественной красоты!»—	Греческий мед, — пробормотала ворожея, — но до¬
статочно сладкий, чтобы вскружить такую юную голову.
Как же было дальше? Демоны желают знать все до мель¬
чайших подробностей.—	До мельчайших подробностей? — повторила Ледша
нерешительно. Затем, проведя рукой по лбу, она неохотно
продолжала:—	Да, знай я сама, как это случилось, понимай я, что
случилось, и будь я в состоянии передать это словами, я бы
не стала обращаться за советами к чужим, как мне вновь об¬
рести покой. Но так из храма в храм ходила я в моем смяте¬
нии, а теперь вот пришла к тебе и к твоим демонам. Как в
горячке проводила я дни, и, забывая об опасности, о людской
молве, несли меня мои ноги, помимо моей воли, все только
туда, где он желал меня встретить. И как умел он льстить,
как умел он описывать мою красоту! Как можно было после
этого не верить ей, не полагаться на ее власть!..Тут она остановилась, и, пока она молча смотрела в
огонь, точно солнечный луч озарила улыбка ее строгое ли¬
цо, и она вновь начала:—	Проклясть хотела бы я эти дни бессилия и упоения,
которые, как я надеюсь, по крайней мере, теперь прошли!
И все же, как чудно хороши они были, и позабыть их я
не смогу никогда!..Она замолчала, низко опустив голову. Старуха сказала
ободряющим тоном:—	Да, да, я все это понимаю и могу даже сказать, что
дальше будет, так как то, что показывает поверхность ви¬
на, не обманывает никогда. Но все должно быть еще яснее;
дай мне умолить адских духов, и они исполнят свой долг,
если ты расскажешь все, ничего не скрывая.Ледша, как бы ища поддержки, прислонилась к плечу
Табус и вскричала:—	Я не могу, нет, не могу! Как будто духи, повину¬
ющиеся тебе, и без того не знают, что было и что еще
будет. Дай им заглянуть в мою душу, и они собственными
глазами там увидят то, чего я не могу ни выразить, ни
описать словами. Да, даже тебе, бабушка, не удалось бы
это сделать, потому что кто здесь между биамитами вы¬
сказывал когда-либо такие высокие, душу и сердце захва¬150
тывающие мысли, какие высказывал Гермон! Какими ре¬
чами и какими страстными взглядами он умел успокаивать
мои ревнивые жалобы! Могла ли я продолжать сердиться,
когда он, сознаваясь в том, что и здесь есть другие кра¬
савицы, нравящиеся ему, говорил, что, стоит мне только
показаться, и они для него все исчезают, как звезды при
восходе солнца! Тогда я забывала все, и мое негодование
превращалось в еще более сильную любовь. Это не скры¬
лось от его зоркого взгляда, который все понимает, все
постигает, и он стал осыпать меня нежными страстными
просьбами последовать за ним в его мастерскую хотя бы
на один час.—	И ты уступила его просьбам? — прервала ее озабо¬
ченно Табус.—	Да, — правдиво ответила она, — третьего дня ве¬
чером было это, но только один-единственный раз. Ты зна¬
ешь, бабушка, как я с детства ненавидела таинственность
и скрытность...—	А он, вероятно, превозносил их тебе до небес.Молчаливый знак Ледши подтвердил ее догадку. Де¬
вушка продолжала:—	Только вдали от далеких взоров, говорил он, с на¬
ступлением темноты слышны трели соловья в темных ку¬
стах. Да, это его слова, и, как бы ты ни восставала против
них, бабушка, в них все же есть правда.—	Да, до тех пор, пока таинственность не исчезнет и
солнце не осветит горя. И ты наслаждалась под кровом
обольстителя столь восхваленной любовью до тех пор, пока
вас не пробудило пение петуха?—	Нет, — ответила решительно Ледша, — но зачем
ты так недоверчиво на меня смотришь, разве я тебя ког¬
да-нибудь обманывала?—	Какое — недоверчиво, — отвечала старуха, — мне
просто страшно при мысли об опасности, которой ты под¬
вергалась.—	Да, она была велика, — созналась девушка, — я
ее заранее предвидела, и все же, вот что самое ужасное,
все же мои ноги, помимо моей воли, привели меня к
нему. А когда я переступила его порог, все мои сомнения
исчезли, меня приняли, подобно царице. Ярко освещен¬
ный покой, повсюду цветы, все двери увиты ими... С глу¬
боким уважением, как знатную гостью, пригласил он
меня занять место напротив него, дабы он мог по моему
образу вылепить богиню. Это было высшее, чего я могла
желать, и охотно встала я так, как он мне указал. Он151
блестящими глазами осмотрел меня со всех сторон и стал
меня уговаривать распустить волосы и снять покрывало,
скрывавшее их. Тогда... но должна ли я в этом уверять?.,
кровь моя закипела во мне от негодования; он же вместо
того, чтобы устыдиться своих слов, протянул руку к моей
голове и дотронулся до покрывала. Горя стыдом и него¬
дованием и, прежде чем он успел меня удержать, поки¬
нула я его мастерскую. Никакие его мольбы и просьбы
не убедили меня вновь вернуться.—	Несмотря на все это, ты продолжаешь с ним видеть¬
ся? — сказала холодно ворожея.—	Даже вчера еще не могла я ему в этом отказать, —
тихо ответила Ледша.—	Безумная, — сказала ворожея.Ледша, полная искреннего смущения, вскричала:—	Зови меня этим именем; быть может, я заслужи¬
ваю еще большего порицания, потому что, несмотря на
всю твердость, с которой я ему запретила напоминать мне
хоть одним словом о его мастерской, я опять стала охотно
внимать его мольбам не отказывать ему, если я его дей¬
ствительно люблю, в том, что составит его счастье. Его
слава и известность, говорил он, упрочатся, если я по¬
зволю ему вылепить мой образ, и как он уверял меня
в этом! Я не могла не поверить ему. Я согласилась на
все и обещала, забыв об отце и о кумушках, прийти к
нему в мастерскую, пусть только он подождет ночи, когда
будет полнолуние.—	А он? — спросила Табус.—	Он называл вечностью то краткое время, которое
нас разделяло от этой ночи; мне оно казалось не менее
длинным. Но все его просьбы не заставили изменить мо¬
его решения; то, что ты мне еще в прошлом году пред¬
сказывала по звездам, поддерживало мою решимость. Ведь
ты помнишь, мне было тогда предсказано, что в ночь пол¬
нолуния начнется для меня новая жизнь, полная высшего
счастья, и я боялась — поддайся я охватившей меня
страсти раньше времени, указанного мне судьбой, — ли¬
шиться по безрассудному легкомыслию того великого сча¬
стья, которое меня ожидает по твоему предсказанию.—	А он? — повторила опять Табус.—	Он с трудом подчинился моей воле, но я оставалась
тверда, и ему пришлось покориться. Сегодня я, уступая
его просьбам, согласилась повидаться с ним здесь. В ушах
моих раздается еще его голос, с нежной укоризной гово¬
рящий, как ненавистны ему тот день и та ночь, когда он152
не видит меня. И что же? Повинуясь желанию другой,
заставляет он меня напрасно ожидать его, и если раб не
солгал, то это только начало его низкой измены.Последние слова произнесла она хрипло, страшно вол¬
нуясь.—	Успокойся, дитя, — сказала Табус, — все должно
быть ясно перед нами. Духи желают все знать, а ты, при¬
шла ли ты с тем, чтобы выслушать, хотят ли они сдержать
то, что тебе когда-то обещали?После утвердительного ответа Ледши продолжала она,
допытываясь:—	Ну, так расскажи же мне сначала, что тебя теперь
так сильно восстановило против столь любимого тобой че¬
ловека.Девушка стала передавать те слухи, которые еще рань¬
ше доходили в Теннисе до нее, и то, что ей передал сегодня
невольник Биас. Других женщин, и в их числе ее сестру,
завлекал он к себе в мастерскую. Если он и ее зовет туда,
то не из любви к ней, а чтобы воспользоваться руками,
ее фигурой, насколько они ему будут нужны для его
работы. И он спешил, так как задумал вскоре покинуть
Теннис. Замышляет ли он ей изменить и бросить, восполь¬
зовавшись ею для своих целей? Вот что хотела она узнать
от старой ворожеи. Об этом же хотела она завтра его лично
спросить. Горе ему, если духи признают в нем изменника.
За ее сестру и за Гулу, изменившую мужу ради него, за¬
служивает он кары.Услыхав эти слова, ворожея злобно проговорила:—	Если это правда, если грек действительно так по¬
ступил, ну, тогда... Многое должны мы переносить от чу¬
жестранцев благодаря их легкомысленному веселью, но
тот, кто затронет супружескую честь биамитов, тот рас¬
плачивается жизнью. Так было прежде и, благодарение бо¬
гам, осталось и поныне. Рыбак Фабис не дальше, как в
прошлом году, убил молотом александрийского писца и
утопил свою неверную жену. Твоего возлюбленного же...
Если б ты даже выплакала глаза от печали по нем...—	Я — оплакивать изменника, если он заслужил
смерти? — прервала ее Ледша с блестящими от него¬
дования глазами. — Ну, да мы сейчас узнаем, за¬
ключалась ли правда в обвинениях раба, и если те
обвинения окажутся справедливыми, то завтрашнее пол¬
нолуние во всяком случае даст мне высшее счастье —
месть. Прежде, когда я была моложе и счастливее, я
спорила с Табу сом, говорившим, что выше любви стоит153
другое чувство — удовлетворенная месть. А теперь я с
ним вполне согласна.—	Хорошо, дитя, хорошо, ты истинная дочь твоего пле¬
мени, — одобрила ее Табус.Она стала опять пристально и молча смотреть на вино
в чаше, наконец, приподняла седую голову и тоном иск¬
реннего участия произнесла:—	Бедное дитя, да, ты низко обманута. Как ядовитое
растение, вырви ты с корнями из своего сердца любовь к
этому человеку. Полнолуние, долженствующее принести
тебе высшее счастье, не есть завтрашнее, ни даже следу¬
ющее, но не в далеком будущем засияет то полнолуние,
при свете которого ты достигнешь счастья. Только его даст
тебе не грек, а другой.Порывисто дыша, слушала ее девушка. Твердо, как в
свое собственное существование, верила она в предсказания
старой ворожеи. Все ее счастье, все сладкие надежды, на¬
полнившие было ее лишенную радости душу, все теперь
разбито вдребезги. Громко рыдая бросилась она на колени
перед старухой и спрятала свою красивую голову в склад¬
ках ее одежды. Вся охваченная внезапно нахлынувшим на
нее горем, забыв и сладость мести, и предсказание боль¬
шого счастья в будущем, лежала она плача, между тем
как старуха, любившая ее и припоминавшая, быть может,
то далекое время, когда предсказания другой ворожеи за¬
ставляли ее также проливать слезы, ласково гладила Ледшу
дрожащими руками. Пусть выплачется здесь дитя. Время,
а также месть залечивают многие сердечные раны. И то
же время должно принести бывшей невесте ее внука то
высшее счастье, о котором предсказывали сначала созвез¬
дия, а потом зеркальная поверхность вина на дне чаши.
И ей казалось, что она знает, в ком найдет вновь Ледша
свое дважды утерянное счастье.Нежно стала она ей шептать слова утешения до тех
пор, пока Ледша не подняла свое мокрое от слез лицо.
Повинуясь какому-то невольному желанию поцеловать
огорченную девушку, старуха наклонилась к ней; при этом
движении медная чаша скатилась с ее колен и со звоном
упала на глиняный пол. В ужасе вскочила Ледша, и в то
же время раздался в ночной тишине страшный лай своры
собак, привезенных в Теннис дочерью Архиаса. Лай их
был так громок, что даже глухая Табус услыхала его. А
Ледша поспешно вышла из жилища и, сейчас же вернув¬
шись, закричала старухе:—	Они идут!154
—	Они, они, — заволновалась та, стараясь пригладить
и запрятать под покрывало свои седые растрепанные воло¬
сы.Еле слышным, от радостного волнения, голосом продол¬
жала она:—	Я это знала; он сдержал свое слово, мой дорогой
Сатабус. Скорей, скорей, дитя, утки, хлеб, рыбу. Мой до¬
брый сын!На скудно освещенный пол упала широкая, длинная
тень, и с порога раздался своеобразный, отрывистый и ра¬
достный смех.—	Сатабус, мой сын, мой мальчик! — воскликнула
старуха.—	Мать! — громким криком отвечал ей седобородый
пират.И с распростертыми объятиями пошел он навстречу го¬
рячо любимой матери, которую не видал более двух лег,
бросился перед ней на колени и своими сильными руками
приподнял маленькую сгорбленную старуху.Она левой рукой обняла грубую шею сына, а правой
гладила ему щеки, лоб и густые, почти белые волосы.
То, что срывалось с их губ в первые минуты свидания,
были не слова, а какие-то, едва ли кому понятные, во¬
склицания. И все же они были понятны матери и сыну,
и даже Ледша, стоявшая поодаль, сознавала, что эти
отрывистые, невнятные, малозначащие восклицания ис¬
ходят от избытка сердечных чувств, волнующих этих
двух столь близких людей. Невольно при взгляде на них
чувство зависти сжало ее сердце. Боги лишили ее так
рано матери, а этому седому дикому борцу против соб¬
ственности, права и закона сохранили ее, и он мог
согревать свое суровое сердце теплой материнской лю¬
бовью. Прошло довольно много времени, прежде чем ста¬
рый морской разбойник выпустил мать из объятий и сел
возле нее, у очага. Тут только вернулась к Табус спо¬
собность выражаться понятными словами, несмотря на
трудность, с которой она говорила из-за почти парали¬
зованного языка. Целые потоки нежных и благодарст¬
венных слов полились из ее уст, и, казалось, она видела
вновь в суровом, в кровавых битвах поседевшем сыне
то маленькое существо, которое она когда-то носила на
руках и прижимала к своей груди. Так же нежно и
любовно отвечал он ей. Глаза ее наполнились слезами
радости, и она спросила его, что ему в ней, такой сла¬
бой, ни на что не годной старушонке, живущей только155
изо дня в день в тягость себе и другим. Он рассмеялся
и глубоко тронутым голосом произнес:—	Не будь тебя, кто бы был тем звеном, которое со¬
единит нас всех на наших кораблях? Самая богатая добыча
не стоила бы в наших глазах и драхмы, не думай мы про
себя, как порадуется за нас мать, когда узнает о ней. А в
трудное время, когда нам приходится плохо, когда мы ра¬
нены или когда кто-нибудь из нас погиб, насколько легче
становится при мысли, что у старухи матери найдутся для
каждого из нас слова жалости, слова утешения! А в минуту
страшной опасности, когда вся жизнь поставлена на ставку,
когда все зависит от одного отважного шага, кто бы из нас
на него решился, не знай мы, что ты душой и сердцем
день и ночь с нами и что ты пошлешь нам на помощь
духов, повинующихся тебе. Много раз поспевала их по¬
мощь вовремя и помогала нам отрубить неприятельскую
руку, уже душившую нас. Но все, что я только что сказал,
не самое главное; без всего этого можно было бы как-ни¬
будь обойтись. Самое же главное, что у нас еще есть мать,
сердце которой желает нам всего лучшего, а врагам на¬
шим — смерть и погибель, и что вот эти самые старые
глаза будут проливать слезы по каждому из нас. Вот самое
главное, что мы имеем в тебе, матушка, и чем ты нам
необходима.Произнося эти последние слова, он наклонился к ста¬
рухе и нежно, бережно, точно опасаясь причинить ей
боль, поцеловал ее в голову. Затем подошел он к Ледше,
в которой все еще видел невесту убитого сына, и дру¬
жески приветствовал ее. Необыкновенная красота девуш¬
ки, поразившая его, еще больше укрепила в нем желание
видеть ее женой Ганно, его второго сына, только что во¬
шедшего в дом. Молодой пират не уступал отцу ростом,
но черты лица его были тоньше и красивее, а волосы и
борода были блестящего черного цвета. В смущении
остановился юноша, смотря на Ледшу с нескрываемым
восхищением; она показалась ему красивее, чем представ¬
лялась в его воспоминаниях. В последний раз, когда они
виделись, она была невестой его брата, и обычай страны
запрещал ему думать о ней, смотреть на нее. Но когда
после смерти брата ничто больше не препятствовало ду¬
мать о ней, она ему стала представляться самой красивой
из всех виденных им женщин, и в сердце его все больше
и больше росло желание сделать ее своей женой. Никому,
даже брату своему Лабаю, не говорил он о своем наме¬
рении. Замкнутый и скрытный, он хотя и повиновался156
всегда отцу, но, где было только возможно, поступал по-
своему.Несмотря на желание видеть Ледшу женой сына, Са-
табуса рассердило то, что вид красивой девушки заставил
Ганно как бы забыть о присутствии бабушки. Сильной ру¬
кой схватил он за плечо молодого великана и повернул
его к ней. Ганно тотчас же понял свою вину и, прибли¬
зившись к бабушке, в кратких, но сердечных словах вы¬
разил, как он рад ее видеть. С гордостью и любовью
смотрела Табус на мужественную фигуру внука, затем, об¬
ратившись к Ледше, она сказала:—	Точно Абус встал из могилы!Молодая девушка, занятая приготовлением рыбы, быс¬
тро взглянула на брата умершего жениха и отвечала:—	Да, он напоминает его.—	Не только наружностью, но и храбростью, — заме¬
тил с отцовской гордостью старый пират и, указывая на
широкий шрам на лбу сына, продолжал, как бы поясняя. —
Этот знак отличия получил он, мстя за брата. Будь удар
немного сильнее, молодец отправился бы вслед за братом,
к которому он перед тем отправил с полдюжины неприя¬
тельских душ на поклон.При этих словах Ледша протянула Ганно руку и до¬
зволила ему удержать ее в своей, пока страстный взгляд
его черных очей, встретившись с ее глазами, не заставил
ее покраснеть и отдернуть руку.Указывая на рыбы, она сказала Табус:—	Они готовы, их можно жарить; а тут ты найдешь
все, что тебе нужно; я же должна вернуться домой.Прощаясь, спросила она мужчин, может ли она на¬
деяться застать их здесь и завтра.—	Пожалуй, будет слишком светло во время полнолу¬
ния, — отвечал отец, — хотя вряд ли решатся нарушить
наше право убежища, а корабли под видом торговых вошли
с грузом дерева в полном порядке в гавань Тенниса и стоят
там на якоре. Кроме того, власти думают, что мы совсем
покинули здешние воды и, наверно, не выберем для нашего
возвращения таких светлых ночей. Все же я не могу ска¬
зать ничего утвердительного, пока не повидаю Лабая, сто¬
ящего теперь на часах на нашем корабле.—	Меня-то ты найдешь здесь во всяком случае, что бы
ни случилось, — уверил ее Ганно. Табус быстро обменя¬
лась взглядом с сыном, и тот сказал:—	Он сам себе господин. Если мне придется покинуть
остров, ты, девушка, должна будешь удовольствоваться мо¬157
им молодцом. И то правда, что ты ему больше подходишь,
чем мне, седобородому.Он, улыбаясь, подал руку Ледше, а Ганно пошел ее
проводить до челнока. Он шел молча некоторое время, но,
когда молодая девушка приблизилась к лодке, он повторил
ей обещание дожидаться ее здесь завтра.—	Хорошо, — быстро сказала она, — и я, быть может,
дам тебе поручение.—	Я в точности исполню его, — ответил он твердо.—	Итак, до завтра, если меня не задержит что-либо
необычайное.Сидя уже с веслом в руке, обернулась она еще раз к
нему и спросила:—	Сколько нужно тебе времени, чтобы провести сюда
твой корабль с горстью храбрецов?—	Четыре часа, а при благоприятном ветре еще мень¬
ше, — был ответ.—	Даже против воли твоего отца?—	Даже, если б все боги, какие только существуют,
запретили мне это, и тогда бы я это сделал, знай я только,
что заслужу твою благодарность.—	Да, ты ее заслуживаешь, — ответила она.И тихий плеск воды раздался в ночной тишине.VНа северной оконечности городка Тенниса, у самой во¬
ды, на площади, поросшей травой, возвышалось большое
белое, лишенное всяких украшений здание. Обращенная
на юг сторона была окружена дамбой из тесаных камней,
которая защищала здание от воды. Архиасу, владельцу
больших ткацких мастерских и отцу знатной девушки,
приехавшей вчера из Александрии, принадлежала обшир¬
ная площадь и белое здание на ней. Оно было выстроено
с целью служить складом для громадных запасов льна и
шерсти, а также для тканей, выделываемых его ткачами.
Вначале оно, казалось, вполне соответствовало своему на¬
значению, так как корабли, привозившие сырье в Теннис,
могли прямо здесь разгружаться. Но здания ткацких ма¬
стерских находились на большом расстоянии от складов,
приходилось затрачивать много времени и труда для пе¬
ревозки материала; тогда Архиас провел канал к ткацким
мастерским, и корабли стали подвозить товары прямо ту¬
да, избегая таким образом двойной перевозки. Белый дом158
оставался без определенного назначения до тех пор, пока
владелец не решил предоставить его обширное помещение
своим племянникам, скульпторам Мертилосу и Гермону,
дабы они могли там работать над двумя произведениями,
с исполнением которых были связаны для художников
большие надежды и ожидания. В этом обширном здании,
заключавшем теперь мастерские и жилые комнаты скуль¬
пторов и их рабов, можно было найти помещение и для
дочери Архиаса и ее прислуги. Но Дафна, узнав от ху¬
дожников, что крысы, мыши и другие столь же приятные
животные разделяли с ними их жилище, предпочла раз¬
бить на обширной площади палатки и в них разместиться.
Эта площадь, палимая солнцем, песчаная, кое-где покры¬
тая выжженной травой, носила громкое название сада
благодаря трем пальмам, небольшому количеству рожко¬
вых деревьев, нескольким фиговым кустам и ветвистому
сикомору; теперь же она приняла нарядный и живопис¬
ный вид. Большая палатка Дафны, белая с голубыми
полосами, заключала в себе ее роскошно убранную при¬
емную и столовую; в соседней, меньшей, была устроена
спальня, которую разделяла с ней ее компаньонка Хри-
сила, а в третьей помещалась кухня с поваром и его по¬
мощниками.Егеря, доезжачие и невольники разместились в по¬
возках, а многие из них ночевали под открытым небом
около наскоро устроенной псарни, и до того времени
пустынный сад превратился в пестрый и шумный лагерь.
Утром на другой день неожиданного приезда дочери Ар¬
хиаса, задолго до восхода солнца, рабы и вольноотпу¬
щенные были на ногах. Дафна назначила для охоты тот
ранний час, когда пернатые обитатели островов начинают
покидать гнезда и чащи кустов. Ее двоюродные братья,
скульпторы, желая ей угодить, отправились с ней, но
охота продолжалась не долго, и в то время, когда тен-
нисский рынок был в полном разгаре, челноки охотников
пристали к берегу. С ними приехали биамитские лодоч¬
ники и рыбаки, служившие им проводниками и знавшие
места выводков. Коричневые, с белыми подпалинами, со¬
баки выскочили из лодок и с громким лаем, отряхиваясь
от воды, побежали к палаткам. Темнокожие рабы по¬
несли к белому дому добычу; они положили на ступенях
у входных дверей несколько рядов крупных птиц. Стре¬
лы Дафны положили на месте всех этих птиц, так, по
крайней мере, говорили ловчие, хотя и подозревали, что
главный егерь присоединил к добыче госпожи несколько159
пеликанов и грифов, убитых другими. Прежде чем уда¬
литься в свою палатку, Дафна осмотрела их и осталась
очень довольна результатом охоты. Она слыхала раньше
о несметном количестве птиц, населяющих эти острова,
но число убитых птиц превышало даже самые большие
ее ожидания; ее голубые глаза радостно заблистали при
виде того, какая богатая добыча досталась на ее долю
за такое сравнительно короткое время, но сейчас же
тень неудовольствия проскользнула на ее выразительном
лице. Запах этих птичьих тушек, на которые уже па¬
дали лучи полуденного солнца, неприятно поразил ее,
и какое-то чувство недовольства, в котором она не могла
отдать себе отчета, заставило ее от них отвернуться. Ее
движения были полны благородства и прирожденной гра¬
ции. Высокий чернобородый Гермон с нескрываемым вос¬
хищением художника оглядел ее прекрасно сложенную
фигуру. Легкая полнота форм и решительная поступь
заставляли принимать ее скорее за молодую женщину,
нежели за девушку, но оба художника, близкие к ней
с детства, знали, сколько скрывалось скромности и сер¬
дечной доброты под самостоятельным и решительным ви¬
дом этой 22-летней девушки. Белокурый Мертилос,
казалось, не обращал ни малейшего внимания на убитых
птиц, которых считал домоправитель Архиаса, вифини-
янин Глас. Гермон смотрел на них очень внимательно
и, в то время как Дафна собиралась удалиться, воск¬
ликнул тоном недовольства, указывая на безжизненных
обитателей воздуха:—	Да будет стыдно нам, людям! Желал бы я знать,
может Ли самая кровожадная гиена за несколько часов
уничтожить столько живых существ! Дикие звери не в
состоянии убить даже несчастного воробья после того, как
утолили свой голод. А мы! Ты, мягкосердная, жрица до¬
брой богини, и мы, друзья муз, поступаем иначе. Смотри,
целая гора мертвых тел, и что с ними станется? Несколь¬
ко гусей и уток попадут на твою кухню, другие же, на¬
пример, розовато-красные фламинго, великодушные
пеликаны, кормящие своих детенышей собственной
кровью, они все годятся только на то, чтобы их выбро¬
сить, потому что биамиты не едят птиц, убитых стрелами,
и даже твои черные рабы откажутся их попробовать.
Итак, мы уничтожаем сотни жизней для времяпрепровож¬
дения. Какой позор! Как будто у нас так много лишних
часов до того времени, когда нас примет мрачный Аид
в свое царство теней. Какой-нибудь звериный философ160
имел бы полное право сказать нам: «Стыдись, кровожад¬
ное чудовище!»—	Стыдись ты, вечно недовольный, — прервала его
обиженная Дафна. — Кто когда-либо находил жестоким
убивать бессмысленных тварей на веселой охоте с целью
развить зоркость зрения и верность руки? Но как должна
я назвать того, кто своими едкими упреками испортил
мне, своей приятельнице, все удовольствие от весело про¬
веденного утра?Гермон пожал плечами и тоном скорее сожаления, не¬
жели порицания, сказал:—	Если тебе нравится эта масса трупов, то продолжай
твои убийства; ты можешь даже сохранять свои стрелы и
ловить руками кишащую здесь дичь. Будь твои жертвы
людьми, кто знает, быть может, они были бы тебе очень
благодарны, ибо что такое жизнь?—	Для этих-то жизнь есть все, — заговорил Мер¬
тилос, которого Дафна взглядом как бы просила прийти
на помощь, и, обращаясь к ней, он продолжал: — Ты
знаешь, как охотно я везде и всюду беру твою сторону,
в данном же случае не могу этого сделать. Посмотри
только сюда, твоя стрела раздробила этому морскому ор¬
лу крыло; он только что очнулся. Что за прекрасная
птица, как блестит его глаз, полный злобы и жажды
мести! Как протягивает он в своей бессильной злости
к нам голову и... отойдя назад, с какой силой воли,
несмотря на боль в простреленном крыле, расправляет
он другое и подымает свою тяжелую лапу с сильными
когтями! Красиво сверкает и переливается его оперение
там, где оно ложится гладью, и как грозно оно разду¬
лось на его шее! А те, другие, тут же подле него! В
безжизненную, никуда негодную массу превратили мы
их, а давно ли они ударами своих могучих крыльев про¬
резали воздух и громким радостным криком возвещали
птенцам в гнездах о своем возвращении с кормом? На¬
слаждением для глаз была каждая из них, пока наша
стрела не настигла ее, а теперь? Если Гермон с его
сострадательным сердцем осуждает такую охоту, он
вполне прав. Она отнимает у свободных невинных су¬
ществ то, что у них есть самого лучшего, их жизнь,
а нас лишает приятного, красивого зрелища. В общем,
я считаю, что жизнь птицы не стоит многого, но я,
как и ты, ставлю красоту выше всего. Что была бы
наша жизнь, не будь ее? И где бы и в чем бы ни
проявлялась красота, уничтожать ее, по-моему, безбожно.161
Тут молодого художника прервал припадок кашля, ко¬
торый, как и влажный блеск его голубых глаз, указывал
на болезнь легких. Дафна, кивнув утвердительно обоим
скульпторам, отдала приказание домоправителю Гласу уб¬
рать с глаз долой убитых птиц.—	Быть может, — заметил вифиниянин, — госпожа
дозволит отрезать у пеликанов часть их крепкого клюва,
а у фламинго и хищных птиц их маховые перья и по
возвращении домой показать их господину нашему как тро¬
феи охоты?—	Трофеи, — повторила Дафна презрительно. — Ты,
Гермон, лучше меня, лучше нас всех, и я сознаюсь, что
ты прав. Где дичь летит в таком количестве навстречу
твоим стрелам, там охота становится убийством, и при та¬
ких легко достигаемых успехах теряется удовольствие, ко¬
торое охота могла бы доставить. Назначенная после заката
солнца вечерняя охота отменяется, Глас. Заведующий охо¬
той, вместе с егерями и собаками, может сегодня же от¬
правляться на грузовых судах домой. Я не буду больше
здесь охотиться. Одних хищных птиц можно и должно было
бы здесь уничтожать.—	Им-то я и желаю больше всего сохранить жизнь, —
прервал ее Гермон, смеясь, — потому что они лучше всего
умеют ею пользоваться.—	Ну, так сохраним мы ее, по крайней мере, этому
морскому орлу! — вскричала Дафна и приказала домопра¬
вителю позаботиться о раненой птице.Когда же орел сильно ударил клювом взявшего его би-
амита, Гермон повернулся к молодой девушке и сказал ей:—	От имени орла благодарю тебя, несравненная, за твое
доброе побуждение, но боюсь, что этому раненому не помо¬
жет даже самый тщательный уход, потому что, чем выше
стремится он, тем вернее погибает, когда его сила и энергия
разбиты. Вот и моя энергия очень пострадала.—	Как, здесь! — вскричала она озабоченно. — И те¬
перь, в такое время, когда тебе нужна вся твоя энергия и
сила для твоей работы!Прервав себя, она стала искать глазами Мертилоса. Но
кашель заставил его удалиться. Тогда она продолжала бо¬
лее мягко:—	Как ты можешь так тревожить меня, Гермон? Что
случилось с тобой? Что омрачает твою творческую радость
и отнимает у тебя надежду на успех?—	Подождем конца, — ответил тот, откидывая назад
свои вьющиеся черные волосы. — Когда я при скачке через162
ров попаду в тину, то я должен это перенести, если я все
же могу достигнуть другого берега, на котором цветут мои
розы.—	Значит, ты опасаешься, что твоя богиня Деметра
te6e не удалась? — сказала Дафна.—	Не удалась? — сказал Гермон. — Это слишком
сильное выражение. Работа моя идет менее удачно, не¬
жели я предполагал вначале. Для головы мы пользова¬
лись одной моделью. Ты потом увидишь, нельзя было
придумать ничего лучшего. Но тело! Мертилос знает,
как серьезно я к этому относился, как старался я вло¬
жить в мою работу всю творческую силу, которой я
только обладаю. Натурщицы, правда, не выдерживали
здесь. Но если бы даже моя сила по какому-то вол¬
шебству увеличилась вдвое, то и тогда все мои усилия
были бы напрасны. Я допустил в чем-то ошибку, думаю,
впрочем, что я ее исправлю. Правда, надо для этого
многое, я на многое и надеюсь; но кто знает, опять
не напрасны ли будут все мои старания? Ты ведь зна¬
ешь мою прошлую жизнь. Мне никогда не выпадало на
долю полного, большого успеха, и если мне разрешалось
сорвать цветок, то как же бывали при этом исколоты
мои руки шипами и крапивой.И он, как бы желая освистать неблагоприятную судьбу,
сложил губы для свиста, и Дафна чувствовала, что тот, за
жизненным путем которого она с сердечным участием сле¬
дила с детства и к которому она уже много лет питала не
сестринскую, а другую, более горячую, любовь, нуждался
в добром слове участия. Сердце ее сжалось, и ей стоило
большого усилия принять веселый и беззаботный вид, об¬
ращаясь к Гермону и одновременно к вернувшемуся Мер-
тилосу:—	Откажитесь от вашего глупого упорства, вы упрям¬
цы, и дайте мне взглянуть на то, что сделали вы за все
это время. Вы дали обещание моему отцу никому не по¬
казывать ваших работ до тех пор, пока он их не увидит,
но, верьте моим словам, будь он здесь, он бы вас освободил
от вашего обета и сам бы повел меня посмотреть новейшие
произведения вашей музы. Чувство сострадания заставило
бы вас, немилостивых, согласиться на мои просьбы, знай
вы, до чего нас, женщин, мучит любопытство. Когда речь
идет о предметах для нас безразличных, тогда можно еще
сдержать и успокоить это любопытство. Но никак не в этом
случае. Пусть то, что я вам скажу, не придаст вам само¬
мнения, которого у вас и без того довольно, но, после отца,163
вы оба мне дороже всего. И слушайте дальше! Я, в качестве
жрицы Деметры, освобождаю вас от всякого обета, а с этим
вместе и от всех могущих быть последствий. Кроме того,
отец и дочь, живущие между собой так хорошо, как я с
вашим дядей, составляют как бы одно целое. Пойдемте же!
Как я ни устала от этой охоты, доставившей мне столько
неприятностей, но при виде ваших произведений вернется
ко мне в один миг вся моя бодрость, и я буду вам всю
жизнь благодарна за то, что вы уступили моим просьбам.Говоря это, она направилась к белому дому, дружески
улыбаясь молодым людям. Казалось, ее последние слова
произвели впечатление — они как бы поколебали стой¬
кость художников, и Гермон мысленно задавал себе уже
вопрос, не убедили ли доводы Дафны и Мертилоса, но тот,
сильно взволнованный, воскликнул:—	Как охотно исполнили бы мы твое желание, если б
это было в нашей власти. Не просто обещание взял с нас
твой отец, а клятву и заставил нас ударить по рукам. Он
один может позволить нам нарушить обязательство — ему
первому показать наши произведения. И только после его
осмотра будут они представлены судьям, присуждающим
награды.Дафна принялась вновь горячо убеждать художников
уступить ее просьбам. Гермон, видимо, уже склонялся к
этому, но белокурый Мертилос сказал тоном решительного
отказа:—	Уже ради Гермона я останусь тверд. Пусть никто не
судит о наших произведениях, прежде чем заданная нам
задача не будет вполне окончена. Я думаю, что каждому
из нас будет присуждена награда, почти не сомневаюсь,
что я получу ее за мою Деметру.—	Значит, Арахнея удается лучше Гермону? — спро¬
сила с любопытством Дафна.Мертилос с жаром подтвердил это, а Гермон, волнуясь,
произнес:—	Если б я только мог рассчитывать на доброжелатель¬
ность судей!—	Почему же нет? — прервала его молодая девушка.—	Отец мой справедлив, фараон — беспристрастный
знаток и ценитель, а что касается других, то ведь вы вчера
еще считали их честными людьми. Твой же товарищ Мер¬
тилос так же горячо желает тебе получить награду, как и
себе.—	Иначе и не может быть, — сказал Гермон. — Не
один кусок хлеба переломили мы друг с другом. А когда164
шли на конкурс, каждый из нас знал отлично силы другого.
Твой отец, который одновременно владелец ткацких мас¬
терских и хлеботорговец, поручил нам изобразить мирную
Деметру, богиню и покровительницу земледелия, мира и
браков, и Арахнею, обыкновенную смертную, но самую ис¬
кусную ткачиху. Та статуя, которую признают лучшей,
будет поставлена в Александрии в храме Деметры, к жри¬
цам которого ты принадлежишь, а менее удачная останется
для вашего городского дома. Вопрос, чья Деметра будет
стоять в храме, для меня уже решен. Мертилос присоеди¬
нит эту награду к прежде полученным, а мне он будет
желать от души получить награду за Арахнею. Во всяком
случае, к моим способностям подходит этот сюжет больше,
нежели к его таланту, и я почти уверен, что могу выпол¬
нить свою задачу. И все же меня сильно заботит приговор
судей; ведь вы знаете, что большинству не нравится мое
направление. Я и те немногие александрийцы, которые,
подобно мне, жертвуют красотой ради правды, все мы ведь
плывем против того течения, которое несет тебя, Мерти¬
лоса и ваших единомышленников мирно и спокойно к
пристани. Ты, я знаю, поступаешь согласно твоим убеж¬
дениям, но ведь ты тоже, подобно нашим судьям, требуешь
красоты и только красоты. Прав ли я или нет? Тот, кто
отказывается идти по следам, оставленным старыми афин¬
скими мастерами, тот может так же верно ждать осужде¬
ния, как пойманный вор или убийца. Я же не хочу быть
последователем афинян, хотя признаю их высокие заслуги,
потому что хочу стать выше их, примкнув к молодежи.—	Нескончаемый, вечный спор, — сказал Мертилос
дружеским тоном, в котором, однако, проскальзывало лег¬
кое недовольство. — Ты ведь его знаешь, Дафна! Я же
признаю себя последователем Фидия, Поликлета и Мирона
и считаю высшим идеалом воплощение идеи в тех пределах
правдивости и реальности, какие и они признавали. Гермон
же и художники одного с ним направления ищут более
доступных и общепонятных идей...—	И мы нашли их, — прервал его с уверенностью Гер¬
мон. — Город Александра, разросшийся с необычайной си¬
лой, — их родина. Там, куда каждый народ со всей земли
шлет своих представителей, бьется пульс всего света, и там
имеет значение только одно — действительная жизнь. На¬
ука задалась целью исследовать эту жизнь во всех ее про¬
явлениях, и выводы, полученные ею в цифрах и
измерениях, несравненно ценнее и вернее тех ложных, бес¬
полезных и тщеславных мудрствований, оставленных нам165
старыми философами. Искусство же, благородная сестра
науки, должно идти по тому же пути. Изображать жизнь,
как она есть, передавать действительность такой, как она
является нашим глазам, а не такой, как она могла бы
быть, или такой, как она должна быть для того, чтобы
угодить жаждущим одной красоты глазам, — вот та задача
и цель, которые я себе поставил. Поэтому, если вы хотите,
чтобы я изображал богов, которых человек представляет
себе не иначе, как в своем же образе и подобии, то по¬
звольте же мне изображать их по образу простых смерт¬
ных, виденых мною в действительности. Я буду брать за
образец самых лучших, красивых и благородных, буду при¬
давать им, насколько позволят мои способности и сюжет,
движение и внутреннее настроение, но это будут всегда
действительные люди с головы до ног. Мы ведь и без того
должны сохранять и придавать нашим статуям старинные
символы, которых требует заказчик, потому что они слу¬
жат отличительными признаками, а потому и моя Деметра
держит сноп колосьев.Сильно взволнованный художник, произнеся эти слова,
бросил на товарища и на девушку как бы вызывающий
взгляд.Но Мертилос произнес спокойным тоном:—	К чему такая горячность? Я, по крайней мере,
смотрю на твою работу с большим интересом, признаю
и ценю твой талант, пока он не переступил пределов кра¬
соты, которые я считаю в то же время пределами ис¬
кусства...Тут разговор был прерван. Домоправитель Глас передал
письмо, принесенное скороходом из соседнего Пелузиума.
Оно было написано Тионой, супругой Филиппоса, началь¬
ника сильной пограничной крепости Пелузиума. Отец Гер¬
мона служил когда-то гиппархом1 под началом Филиппоса,
и узы самой тесной дружбы связывали его и семью богатого
Архиаса с Тионой и ее мужем. Александрийский купец,
который, как почти все, очень уважал Филиппоса, преж¬
него спутника Александра Великого, уведомил его о при¬
бытии своей дочери в Теннис, и вот теперь супруга его
оповещала Дафну о своем намерении посетить ее. Вечером
хотела прибыть она с мужем и несколькими знакомыми в
Теннис. Она выражала при этом надежду увидать и Гер¬
мона, сына храброго собрата по оружию ее мужа и ее
любимой Эригоны.1 Начальник конницы166
Дафна и Мертилос обрадовались этому известию, а Гер¬
мону казалось, напротив, это неожиданное посещение со¬
всем не по душе. Сознавая, что не может ни под каким
предлогом отказаться присутствовать при приеме гостей,
он все же сказал, смущаясь и не объясняя причин, что ему
вряд ли удастся провести с Дафной и приезжими весь ве¬
чер. Затем быстро направился к белому дому, куда его
давно призывали молчаливые, но выразительные знаки его
невольника Биаса.VIЛишь только Гермон скрылся за дверью, Дафна попро¬
сила Мертилоса последовать за ней в ее палатку. Придя
туда, она сказала озабоченно:—	В каком он возбужденном состоянии! Пребывание в
Теннисе вам, по-видимому, не принесло пользы; ты все
кашляешь, а отец так надеялся и рассчитывал на здешний
чистый влажный воздух для поправления твоего здоровья;
еще большую пользу, думал он, принесет Гермону эта
уединенная жизнь в твоем обществе; между тем он более
чем когда-либо увлечен враждебным красоте направлением
и вдобавок стал таким раздражительным.—	Пусть отец твой удовлетворится тем, какое хоро¬
шее действие произвело на меня мое здешнее пребывание.
Я ведь знаю, что он думал о моей болезни, когда пред¬
ложил нам закончить здесь его заказ. Гермон, добрый
товарищ, ни за что бы не согласился покинуть свою лю¬
безную Александрию и последовать сюда за мной, не ду¬
май он этим оказать мне и моему здоровью услугу. И
я припишу его поступок к длинному списку моих дру¬
жеских к нему обязательств. Что же касается искусства,
то он идет по избранному им самим пути, и всякое вме¬
шательство тут бесполезно и ни к чему не приведет. Он
сам признает, что статуя богини, для его направления,
самый неудачный заказ, какой только можно было для
него придумать.—	Значит, его Деметра ему совсем не удалась?—	Напротив, — уверял с большим жаром Мертилос, —
голова ее принадлежит к его лучшим произведениям. Но
зато торс богини возбуждает во мне жестокие сомнения.
При его стремлении оставаться верным действительности,
при его боязни сделать уступки красоте, он впал в край¬
ность; угловатость и грубость ее форм были бы, по моему167
мнению, неприятны и у простой смертной. Чувствуется из¬
быток какой-то необузданной силы у этого высокодарови¬
того человека; многое познал он слишком поздно, а
другое — слишком рано...Тут Дафна попросила его объяснить, что подразумевает
он под этими словами, и Мертилос ответил:—	Ты ведь знаешь, каким образом он стал скульп¬
тором. Твой отец предназначал его в преемники по тор¬
говым делам; в Гермоне же все сильнее и сильнее
пробуждалось призвание к искусству. Быть может, тому
способствовали его посещения моей мастерской. Я рано
стал учиться у великого Бриаксиса, тогда как он вынуж¬
ден был обучаться торговле, но вместо того, чтобы вы¬
водить тростником разные деловые счета и письма, он
рисовал; посланный в гавань присмотреть за погрузкой
корабля, он забывал обо всем, погружаясь там в созер¬
цание статуй; придя на склад, он принимался лепить, не
заботясь о товарах, которые должен был там достать. Ты
сама знаешь, к какому разрыву это привело и сколько
времени прошло, прежде чем Гермону позволили оставить
торговлю.—	Мой отец желал ему только добра, — уверяла Даф¬
на, — он был назначен вашим опекуном и должен был
заботиться о вашей будущности. Ты богат; ничто не пре¬
пятствовало тебе сделаться художником, а потому он раз¬
вивал и поощрял твою склонность к искусству. Гермон не
унаследовал от своих родителей даже и драхмы, поэтому
отцу моему казалось, что его ожидают тяжелые денежные
заботы, если он посвятит свою жизнь скульптуре. Он и
хотел сделать своего племянника своим преемником и гла¬
вой самого большого торгового дома в городе.—	И этим, — прервал ее Мертилос, — упрочить его
счастье. Но ведь искусство ни с чем не сравнимо, и в нем
заключается какая-то притягательная сила. Я не раз слы¬
шал от твоего отца, почему он отказал в поддержке Гер¬
мону после его бегства на остров Родос и во время его
первых учебных лет, предоставляя ему самому пробивать
себе дорогу. Он все надеялся, что нужда заставит его вер¬
нуться к нему и предпочесть искусству беззаботную и
богатую жизнь Но вышло иначе. Я далек от желания уп¬
рекать в чем бы то ни было доброго Архиаса, но думаю,
что было бы лучше, позволь он Гермону раньше последо¬
вать своему настоящему призванию—	Так ты думаешь, — спросила с любопытством Даф¬
на, — что он слишком поздно стал учиться?168
—	Нет, не поздно, — был ответ, — но при его стра¬
стном стремлении идти вперед раннее изучение скульптуры
было бы для него благоприятнее. Когда его однолетки уже
самостоятельно творили, он был еще учеником, и таким
образом случилось то, что он слишком рано стал самосто¬
ятельно работать.—	Ведь ты не станешь отрицать того, что отец, как
только первое произведение Гермона показало его способ¬
ности, стал опять обращаться с ним, как с сыном, — ска¬
зала Дафна.—	Нисколько не отрицаю, — ответил скульптор. — Я
слишком хорошо помню, как Архиас, вероятно и по твоему
желанию, принялся осыпать племянника золотом, но этот
излишек, к несчастью, послужил ему во вред.—	А ты? — спросила Дафна. — Ведь ты уже и тогда
владел богатым наследством твоих родителей и, несмотря
на это, работал даже сверх твоих сил. Я ведь слыхала, как
Бриаксис, расточая тебе похвалы, все же просил отца упот¬
ребить свое влияние, как опекуна, и предостеречь тебя от
опасности такой усиленной работы.—	Мой добрый учитель, — произнес с волнением Мер¬
тилос, — он заботился обо мне, как отец.—	Потому что он предвидел, что ты предназначен со¬
здать великое.—	Или же потому, что от его зорких очей не скрылось,
что я должен беречь свое здоровье. Мои легкие, Дафна,
мои легкие! Ты ведь знаешь, какой роковой была эта бо¬
лезнь для моей матери, а потом и для моих сестер и брата.
Все они рано сошли в могилу, и, когда кашель потрясает
мою грудь, вижу я, как Харон поднимает свои весла и
приглашает меня занять место в его мрачной ладье.—	Ведь ты только что уверял меня, что ты чувствуешь
себя хорошо, — заметила девушка, — кашель твой меня,
впрочем, беспокоит, но если б мог сам видеть, как поро¬
зовели твои щеки от этого чистого воздуха.—	Эта краснота, — ответил серьезно Мертилос, — и
есть догорающая вечерняя заря закатывающегося жизнен¬
ного дня, а не утренняя заря выздоровления. Но не будем
об этом говорить; я ведь коснулся этих печальных пред¬
метов только для того, чтобы защитить себя от твоих по¬
хвал, которые ты расточаешь мне в ущерб Гермону. Это
правда, что я был богат, будучи еще учеником, но ранняя
смерть всех моих близких научила меня уже тогда беречь
и разумно распоряжаться кратким жизненным сроком,
предназначенным мне судьбой. Гермон же был полон му¬169
жественной силы и между эфебами на ристалище считался
сильнейшим. После трех ночей, проведенных в кутеже, он
не чувствовал даже утомления, и как мешали женщины
этому чернобородому красавцу вовремя приниматься за ра¬
боту! Задавала ли ты себе когда-либо вопрос, почему мо¬
лодых лошадей объезжают не на покрытом цветами и
травой лугу, а на песчаной площади? Ничто, из того, что
отвлекало бы их внимание и возбуждало бы их желание,
не должно их окружать, а золото твоего отца еще до конца
учения окружало Гермона всякими соблазнами. Честь и
слава красивому пылкому юноше, что, несмотря на все, он
только на короткое время позволил себя отвлечь от работы
и вновь принялся за нее энергично, сначала окруженный
роскошью и избытком, а потом нуждой и лишениями.—	О, Мертилос! — воскликнула тут молодая девуш¬
ка. — Как страшно страдала я тогда! Боги впервые дали
мне познать, что в человеческой душе, кроме солнечного
сияния, находятся и черные тучи. В продолжение несколь¬
ких недель отделяла меня от отца глубокая пропасть; а
ведь до того времени мы составляли с ним одну душу, одно
сердце. Но таким, как тогда, я его еще никогда в жизни
не видела. Тебе был присужден первый приз за твою пре¬
красную, сияющую красотой Афродиту, и твое чело было
уже увенчано лаврами за твою статую Александра, когда
Гермон выступил со своими произведениями. Это были его
первые работы, и они должны были показать, что признает
он настоящей задачей искусства. Произведения, которые
он выставил, как ты знаешь, были: некрасивый «Глашатай»
со шкурами в руках и открытым ртом, как бы выкрики¬
вающий свой товар, и «Борющиеся менады». Ты видел этих
ужасных женщин, с чисто животной свирепостью набрасы¬
вающихся друг на друга и старающихся растерзать одна
другую. Глядя на эти плоды труда и прилежания близкого
мне человека, я испытывала сильное горе, и я не могла
тогда понять, что ты и другие находят в них что-то хоро¬
шее. А отец! Вид этих страшных вещей заставил побелеть
его щеки и губы, и, вероятно, считая себя вправе, как
опекун, и в искусстве указывать своему воспитаннику пря¬
мой путь, он запретил ему тратить время на изображение
таких ужасных сюжетов и тем, вместо радости, довольства
и возвышенного чувства, вызывать только отвращение и
ужас. Ты ведь знаешь последствия всего этого, но не зна¬
ешь, что перенесло мое сердце, когда Гермон, вне себя,
оскорбленный в своем самолюбии, отвернулся от отца и
порвал все узы, соединявшие нас с ним. И все же, несмотря170
на свое страшное недовольство и несмотря на необузданную
вспыльчивость, выказанную племянником по отношению к
дяде, мой отец и не думал отнимать у него денежную
поддержку, но Гермон не показывался больше у нас и,
когда я его призвала к себе, чтобы образумить, объявил
мне решительно, что он отныне не возьмет и обола от
отца, потому что он скорее согласится умереть с голоду,
нежели позволит кому бы то ни было вмешиваться в выбор
его сюжетов. Свобода ему дороже всего золота моего отца!
Отец все же выслал ему годовое содержание.—	Но он отказался от него, — заметил Мертилос. —
Я отлично помню этот день и как я его уговаривал; когда
же он настоял на своем отказе, я предложил принять от
меня то, что ему нужно для жизни. Но и это он отверг
твердо и решительно, хотя я уже тогда считал себя его
неоплатным должником и знал, что мой долг нельзя уп¬
латить презренными деньгами.—	Ты, вероятно, говоришь о той преданности, с кото¬
рой он ухаживал за тобой, когда ты был так болен? —
спросила Дафна.—	Да, но не о ней одной, — ответил он. — Ты ведь
не знаешь, чем он был для меня в самые тяжелые дни.
Кто после моего первого успеха, когда низкая зависть ста¬
ралась отравить мне всю радость, радовался со мной, точно
лавры выпали на его долю, а не на мою? Конечно, то был
он, мой честолюбивый Гермон, хотя его собственные про¬
изведения не удостоились награды. А когда вслед за тем
моя обычная болезнь овладела мной сильнее, чем когда-
либо, он стал за мной ухаживать, подобно любящему бра¬
ту. Как часто он, прежде проводивший дни и нбчи в
кутежах и веселье, отказывался от них, покидал пиршест¬
ва, чтобы заботиться обо мне, поддерживать мое бессильное
тело, сидеть у моего ложа до тех пор, пока не заалеет
восток. Не раз, увенчав уже свою голову цветами для ка¬
кого-нибудь веселого праздника, снимал он венок и посвя¬
щал всю ночь другу, не желая поручать уход за ним одним
рабам. Ему да искусству и заботам великого врача Эризи-
стратоса обязан я тем, что теперь стою пред тобой и могу
рассказать тебе все то, что сделал для меня Гермон. Одно
считаю я с его стороны несправедливым, это то, что он не
захотел в трудные для него дни братски делиться со мной,
и этого я ему до сего дня не прощаю. Но отказом его
руководило упорное желание доказать мне, твоему отцу,
тебе и всему миру, что он твердо стоит на своих ногах и
не нуждается в помощи ни людей, ни богов. Так же упорно171
отказывался он во время работы от моих советов и помощи,
хотя мне муза даровала многое, чего у него, к несчастью,
не хватает. Как бы твердо я ни был уверен в том, что ему
когда-нибудь удастся создать великое, даже мощное, но
ему, неверующему ученику Стратона1, не хватает понима¬
ния благородства и необычайного величия божественного
существа; он не может передать женской чарующей пре¬
лести и грации. Ему удалось это выразить только в одном
произведении — в твоем бюсте.Щеки Дафны покрылись ярким румянцем; чувствуя
это, она закрыла лицо опахалом и с принужденным спо¬
койствием произнесла:—	С самого раннего детства мы были хорошими това¬
рищами, и притом как же мало во мне женской прелести.—	Я же скажу, что ты обладаешь необыкновенной, оба¬
ятельной прелестью, — ответил решительно Мертилос. —
Я совсем не хочу тебе льстить, ты прекрасно знаешь, что
я не причисляю тебя к красавицам Александрии. Вместо
тонких правильных черт, какие нужны для художников,
боги дали тебе лицо, пленяющее все сердца, даже и жен¬
ские, потому что на нем отражаются, как в зеркале, ис¬
тинная, готовая всем помочь женская доброта, честные
убеждения, здоровый восприимчивый ум. Передать такое
чарующее лицо очень трудно, и Гермону, повторяю, это
удалось. Ты же одна из всех женщин внушаешь ему, ли¬
шившемуся рано матери, уважение, и к тебе питает он
более серьезное чувство, чем к кому бы то ни было. Впро¬
чем, он тебе и обязан многим. Когда он так внезапно по¬
рвал крепкие узы, связывающие его с дядей, не ты ли их
связала вновь! И мне кажется, они теперь прочнее, чем
когда-либо, и я не знаю, что могло бы теперь заставить
его отречься от тебя. Честь и слава твоемл отцу, который
вместо того, чтобы продолжать сердиться на этого упрямца,
отнесся еще теплее к нему и задал нам две задачи, испол¬
нение которых позволит каждому из нас выказать свои
способности с лучшей стороны. И если я не ошибаюсь, то
мы обязаны этим заказом дочери Архиаса.—	Понятно, что отец, — сказала Дафна, — обсуждал
со мной свое намерение, но он сам напал на эту мысль,
и она всецело принадлежат ему. Статуя Гермона «Уличный
мальчишка утоляет свой голод винными ягодами», хотя и
не вполне во вкусе отца, понравилась ему все же больше1 Родом из Лампсака, оставил многочисленные сочинения по
философии и естественным наукам172
первых произведений, и я согласна с Эфранором, что фи¬
гура мальчика поразительно правдива. Отец это понял.
Кроме того, он прежде всего купец, и деньги, которые он
заработал, ценит он высоко; то, что Гермон отказался от
его золота, поразило его, а стойкость, с которой Гермон,
несмотря на кутежи, неудачу в работе и нужду, сохранил
честность и благородство, унаследованные им от храброго
отца, были также оценены стариком, и дело Гермона было
выиграно.—	А что сталось бы с ним в прошлом году без твоей
поддержки и участия, после оскорбительного отказа при¬
нять его статую «Счастливое возвращение», заказанную
для гавани Эвностоса?—	Отказ был совсем несправедлив! — вскричала Даф¬
на. — Мать, открывающая свои объятия возвращающемуся
сыну, — правда, некрасива и мне также не нравилась, но
юноша, с посохом в руке, полон силы, и движения его
выразительны и правдивы.—	Это мнение, — сказал Мертилос, — как ты уже
знаешь, разделяю и я. Трогательное выражение должно
было заменить красоту матери, а для юноши, как и для
уличного мальчика, взял он подходящую натуру прямо из
жизни. Правда, что для изображения Деметры у него есть
самое лучшее, что только можно желать.Тут он в замешательстве остановился. Дафна стала тре¬
бовать, чтобы он ей сказал, на что он намекает, говоря,
что раз начал, то должен и докончить.Снисходительно улыбаясь, он продолжал:—	Вижу, что мне не остается ничего больше, как вы¬
болтать все, чем мы тебя хотели поразить. Уже в Алек¬
сандрии, когда мы принялись за моделировку головы
богини, перед моими и его очами стоял твой прелестный
облик, одинаково дорогой и близкий нам обоим.Обрадованная Дафна протянула художнику руку и во¬
скликнула:—	Как мне приятно это слышать, какие вы добрые
друзья! Но каким образом это могло быть, ведь я не по¬
зировала вам для вашей богини.—	Гермон тогда только что окончил твой бюст, а мне
ты позволила вылепить твою голову для моей «Богини Ми¬
ра», которая потонула вместе с кораблем на пути в Остию.
Мы сделали три-четыре повторения, да притом образ твой
запечатлелся в нашей душе. Когда настанет время показать
тебе наши работы, ты сама поразишься, до чего различно
могут два человека видеть и воспроизводить одно и то же.173
Дафна с не свойственной ей живостью произнесла:—	Теперь, когда я так много знаю и принимаю такое
близкое участие в ваших произведениях, я решительно на¬
стаиваю на том, чтобы видеть ваши работы. Передай это
от меня Гермону и напомни ему, что я, уже ради наших
гостей из Пелузиума, ожидаю его к вечернему столу. При¬
грози ему моим гневом, если он будет настаивать на своем
намерении рано покинуть наш пир.—	Я не премину исполнить последнее твое поруче¬
ние, — отвечал Мертилос. — Что же касается до твоего
желания уже теперь увидеть наши статуи Деметры, то...—	Ну, мы об этом поговорим, когда останемся опять
втроем.Говоря это, она простилась с художником, но едва сде¬
лал он несколько шагов к выходу, как она его остановила
вопросом: «Скажи мне, не обманывает ли сам себя Гермон,
когда с такой уверенностью говорит, что статуя ткачихи
Арахнеи ему вполне удастся?»—	Едва ли он обманывается, в особенности если наме¬
ченная им модель согласится ему позировать для этой статуи.—	Красива ли она и нашел ли он ее здесь, в Тенни¬
се? — спросила Дафна, стараясь при этом принять равно¬
душный вид.Но Мертилос, поняв ее намерение, весело сказал:—	Так выспрашивают только у маленьких детей. До
свидания, прекрасная любопытная, до вечера.VIIНевольник Биас не сопровождал своего господина на
охоту. Египетский страж, отводивший его ребенком на не¬
вольничий рынок, пробил ему ногу, и с тех пор легкая
хромота делала его непригодным для охоты, но она ему
нисколько не мешала исполнять по дому всевозможные ра¬
боты и стать необходимым его господину. Сегодня до вос¬
хода солнца приготовил он ему все необходимое для охоты
на птиц. Когда лодки с охотниками отплыли, вышел и он
из дому. Маленькая собака, из породы такс, принадлежа¬
щая старому привратнику, нубийцу, по всегдашней при¬
вычке громко лая, выбежала вперед и вспугнула целую
стаю воробьев. Из-под ног Биаса взлетели они и в тревож¬
ном беспорядке закружились в воздухе.Невольник увидал в этом несомненное предзнаменова¬
ние, и, видя выходящую из палатки Стефаниону, прислуж¬174
ницу Дафны, поседевшую на службе в доме Архиаса и
отпущенную им на волю, он произнес греческое приветст¬
вие: «Радуйся»! — и, указывая на воробьев, продолжал:—	Смотри, как они летают, кружатся, обгоняют друг
друга, пищат и чирикают. Помяни мое слово — нам пред¬
стоит тревожный день.Такое значение, приданное Биасом невинной птичьей
тревоге, показалось вполне правильным Стефанионе, кото¬
рая высоко ценила его мудрость. Она была рада встрече с
ним и возможности поболтать часочек, тем более что при¬
везла с собой из Александрии много новостей. В виде пре¬
дисловия рассказала она ему о браках и смертях в кругу
их знакомых, вольных и рабов. Затем поведала она Биасу
причину, заставившую Дафну, покидавшую до сих пор от¬
ца лишь на несколько часов, приехать сюда. Архиас сам
послал ее сюда после того, как молодой Филиппос, один
из поклонников Дафны, рассказал о богатой добыче, при¬
везенной его приятелем с охоты на птиц близ Тенниса,
причем Дафна выразила желание опорожнить там свой
колчан. Правда, Филиппос с жаром предложил себя в ру¬
ководители охотой, но Дафна решительно отвергла его
предложение, потому что, как уверяла старая прислужни¬
ца, более, чем охота, привлекала сюда молодую девушку
возможность встречи с двоюродными братьями — скульп¬
торами. Это и высказала ее госпожа вполне откровенно, а
отец был уже и тем доволен, что у нее появилось какое
бы то ни было желание, потому что Дафна за последнее
время сделалась такая равнодушная ко всему на свете, зам¬
кнутая и грустная, что она, Стефаниона, стала опасаться
за нее. При этом она употребляла все старание скрыть от
отца свое настроение, но разве мргло что-либо укрыться
от проницательности господина! Ничто не должно было
препятствовать ее желанию отправиться в путь, и уже те¬
перь молодая девушка как бы переродилась. И это сделало
только одно свидание с двоюродными братьями, но задай
ей, старой служанке, кто-либо вопрос, кому Дафна отдаст
предпочтение, Мертилосу или Гермону, она бы затрудни¬
лась дать верный ответ.—	Осторожно собранные сведения избавляют нас от оши¬
бок, — глубокомысленно отвечал Биас. — Впрочем, в данном
случае ты можешь довериться моей опытности: это — Мер¬
тилос. Слава всегда пробуждает любовь, и лавры, в которых
свет отказывает моему господину, несмотря на его дарование,
давно достались Мертилосу. Затем, хотя мы и не нуждаемся,
но Мертилос богат, подобно царю мидийскому. Я не хочу175
этим сказать, чтобы Дафна, которая сама утопала в золоте,
искала богатства, но кто знаком с жизнью, тот знает, что, где
уже сидят голуби, туда прилетают еще голуби, — деньги при¬
тягивают деньги.Стефаниона была другого мнения, она основывалась не
на том только, что ее госпожа чаще говорила о чернобо¬
родом, нежели о белокуром, а скорее на том, что хорошо
знала молодых девушек и редко ошибалась в сердечных
вопросах. Что Дафна и к Мертилосу расположена, этого
она и не хочет отрицать. Но в конце концов она не будет
невестой ни того, ни другого, а достанется Филиппосу, цар¬
скому родственнику, красивому, статному юноше. При
этом же и отец ее отдает ему предпочтение перед всеми
женихами, окружающими ее, точно мухи мед. В другом
доме давно приняли бы предложение Филиппоса, потому
что кому в Александрии пришло бы в голову спрашивать
согласие дочери, когда выбор будущего мужа сделан уже
отцом. Но Архиас такой же редкий отец, как белый ворон
редкая птица, он никогда не будет принуждать свое един¬
ственное дитя. Но любовь и брак — две совершенно раз¬
личные вещи. Будь за Эросом последнее слово, кто знает,
не пал ли бы выбор Дафны на кого-нибудь из художников.
Тут ее прервал недовольный возглас Биаса:—	Что за противоречия! «Женский волос долог, да ум
короток», — говорит пословица. Выжидание — мудрое
правило для купца, говорил не раз твой господин, а сле¬
довать словам умных людей самое лучшее для менее ум¬
ных. Я пока такого мнения: Дафна, как и все вы, прежде
всего женщина, и ее загнало сюда любопытство. Она хочет
видеть статуи Деметры, которые заказал нам ее отец.—	А Арахнею? — полюбопытствовала прислужница.Этот вопрос как нельзя более был кстати для Биаса,он часто слышал, как художники упоминали об этой Арах-
нее, и его самолюбие страдало от сознания, что кроме име¬
ни, означающего по-гречески «паук», он не имел о ней
никаких сведений. Между тем что-нибудь да было связано
с этой Арахнеей, статую которой Архиас желал поставить
в своем доме в Александрии и в большой ткацкой в Тен¬
нисе рядом со статуей Деметры. Ведь для этой же самой
Арахнеи должна была служить моделью, как того желал
его господин, биамитянка Ледша. Стефаниона — родом
гречанка и выросла в Македонии: ей должно быть все из¬
вестно о ней. Осторожно он направил разговор на эту тему
и добавил, что хотел бы очень знать, в каком виде изо¬
бразят скульпторы эту Арахнею.176
—	Моя госпожа, — ответила прислужница, — ас ней
вместе и Архиас уже не раз ломали себе головы над этим
вопросом. Быть может, они ее изобразят за работой в доме
ее отца Идмона, красильщика из Колофона.—	Никогда, — возразил Биас презрительно, — пред¬
ставь себе только, на что будет похож ткацкий станок из
золота и кости.—	Да ведь я это только так говорю, — извинилась за
свое невежество Стефаниона. — Дафна того мнения, что
они оба изобразят ее совершенно различно. Мертилос пред¬
ставит ее, вероятно, в тот момент, когда она с гордостью
показывает только что законченную тончайшую ткань
своей работы посетившим ее нимфам Пактола и других вод
близ Колофона. Гермон же предпочтет изобразить ее после
того, как она навлекла на себя гнев Афины, осмелившись
выткать ковры с изображениями любовных похождений бо¬
гов с простыми смертными.—	Например, как Зевс-громовержец в образе лебедя со¬
блазняет Леду, — перебил ее Биас, — как он, превратив¬
шись в быка, уводит Европу, или как целомудренная
Артемиза склоняется над спящим Эндимионом.—	Как это всем вам, мужчинам, нравится, — сказала
прислужница, слегка ударяя его метелкой, которую дер¬
жала в руках, — но можно ли осуждать Афину за то, что
она воспылала гневом против Арахнеи, простой смертной,
выставившей таким образом на посмеяние поступки ее бо¬
жественной родни?—	Понятно нельзя, — ответил Биас.А Стефаниона продолжала:—	Когда же мудрая Афина, изобретательница ткацкого
станка и покровительница ткачих, снизошла до состязания
с Арахнеей и та победила, гнев богини не знал предела,
и что же удивительного, что она ударила дерзкую победи¬
тельницу ткацким челноком по лбу.—	Вот этот-то именно поступок, да простит меня муд¬
рая богиня, никогда мне, глупому, не нравился. Даже про¬
стой смертный, побежденный в честном бою, не должен
сердиться на победителя; так, по крайней мере, учили меня
с детства. Помня те камни, которыми закидали статую мо¬
его господина «Борющиеся менады», я знаю, что ничто не
может быть менее пригодно для изображения, чем две жен¬
щины, из которых одна бьет другую.—	По-моему, изображение Арахнеи, когда она, оскор¬
бленная этим ударом, вешается, произведет еще более от¬
талкивающее впечатление. Но легче представить, как177
Афина освобождает ее из петли, нежели то, как она в
наказание за дерзость превращает Арахнею в паука.—	Дабы ей до конца дней можно было ткать самые
искусные ткани, — сказал Биас важным тоном. — Со вре¬
мени этого превращения паук называется у греков Арах-
неей. Я же часто думаю о том, что Гермон изобразит ее,
свивающей веревку, на которой она повесится. Ты ведь
видела многие из наших произведений и знаешь, что мы
любим все ужасное.—	О, пусти меня в ваши мастерские, — стала просить
Стефаниона, так же настойчиво, как и ее молодая госпожа,
но и ей пришлось отказаться от своего желания.Господа, уверял совершенно правдиво Биас, тщательно
запирают мастерские. В них так же трудно проникнуть,
как в сильно укрепленную крепость, но это делается не с
целью защитить себя от любопытных, которых здесь мало,
а для того, чтобы оградить себя от воровских попыток.
Статуи, по желанию Архиаса, должны быть из золота и
слоновой кости. Большие запасы этих дорогих материалов
могут ввести в соблазн обыкновенно честных и скромных
египтян. А потому нечего было и думать туда попасть, не
говоря уже о том, что Биасу было запрещено, под угрозой
продать его в каменоломни, без разрешения его господина
впускать кого бы то ни было в мастерскую. Стефанионе
пришлось отказаться от своего намерения, тем более что
ее позвала молодая невольница, говоря, что ее услуги нуж¬
ны компаньонке Дафны, Хрисилле, почтенной матроне
знатного греческого рода, не принимавшей участия в охоте.
Довольный тем, что он, не обнаружив своего невежества,
узнал все то, что ему нужно было об Арахнее, удалился
Биас в белый дом, где и пробыл до возвращения охотников.
Во время осмотра Дафной добычи и ее разговора с худож¬
никами невольник вышел также на площадь перед домом,
но ему пришлось отказаться от намерения подслушать раз¬
говор Дафны с его господином: после первых слов, сказан¬
ных ей, заметил он за деревьями в саду биамитянку Ледшу.
Итак, она сдержала слово и пришла.Он узнал ее, несмотря на покрывало, закрывающее ей
голову и часть лица. Как сверкали ее черные глаза и
каким мрачным огнем они горели, когда она смотрела то
на Дафну, то на Гермона, разговаривающих у входа в
белый дом. Вчера вечером он впервые заглянул в взвол¬
нованную душу этого страстного создания, и он уверен,
что, если здесь она заметит что-либо, что может ее рас¬
сердить или показаться ей обидным, она, способная на178
все, в состоянии позволить себе всякую выходку перед
гостями его господина. Помешать этому было его прямой
обязанностью уже ради его повелителя. Вчера еще пре¬
достерегал он Ледшу от него не потому только, что ему
было неприятно видеть, как Ледшу, свободную биамитян-
ку, ставили на одну ступень с продажными натурщицами
из Александрии, а еще и потому, что он знал, к каким
печальным последствиям приведет любовная связь его гос¬
подина с египтянкой. Он ведь прекрасно знал, что сво¬
бодные биамиты не оставят безнаказанным грека,
соблазнившего одну из дочерей их рода. Хотя рабство не
прошло для него бесследно и наградило его многими не¬
достатками раба, но он был верен своему господину, к
которому питал большую благодарность за то, что Гермон
во время разрыва с дядей, страшно нуждаясь, ни за что
не соглашался расстаться со своим верным и мудрым Би-
асом, как он его называл, несмотря на то что ему пред¬
лагали высокую цену за него. Невольник поклялся
никогда не забывать этого и держал свою клятву.На обширной площади перед домом было большое
движение: отпущенники и рабы ходили взад и вперед;
собаки лаяли; раздавались громкие крики продавцов
фруктов, зелени и рыб, желавших обратить на свой то¬
вар внимание поваров. Поэтому на одинокую закутанную
женскую фигуру никто не обращал внимания, но Биас
зорко за ней следил. Когда же она приставила ко лбу
свою руку, защищая глаза от ослепляющих солнечных
лучей и поставила одну ногу на камень как бы для
того, чтобы лучше рассмотреть происходившее перед ней,
невольно вспомнил он только что слышанный рассказ о
ткачихе Арахнее. И каким-то воплощением большой бе¬
ды показалась ему Ледша, а когда она подняла и другую
руку, он испуганно вздрогнул — ему показалось, как
будто он видит перед собой громадного паука, протяги¬
вающего свои тонкие ноги, чтобы привлечь его к себе,
опутать его паутиной и высосать всю его кровь. Не¬
сколько мгновений продолжалось это видение. Когда оно
рассеялось и он увидал опять перед собой стройную, за¬
кутанную покрывалом биамитянку, он, глубоко вздохнув,
покачал головой; ему еще никогда наяву и при солнеч¬
ном свете не грезилось ничего подобного. Это видение
было, вероятно, ему послано богами для того, чтобы пре¬
достеречь его господина от этой женщины. И во всяком
случае оно предсказывало несчастье. Биамитянка сделала
несколько шагов по направлению к Дафне и Гермону,179
но Биас, быстро покинув свой наблюдательный пост, за¬
городил ей дорогу. Кратко сказав ей: «Идем!», он взял
ее за руку и прошептал:—	Гермон радуется твоему посещению.Рот Ледши был закрыт покрывалом, но ему показалось,
что какая-то насмешливая улыбка искривила ее губы. Она
молча последовала за ним. Сначала вел он ее за руку, но
пальцы ее показались ему необычайно холодными и цеп¬
кими, и он, содрогаясь, выпустил ее руку. Она, казалось,
ничего не замечала и шла возле него с поникшей головой.
Они прошли в боковой вход и достигли дверей мастерской
Гермона. Видя ее запертой, Ледша стала осыпать резкими
упреками Биаса. Не обращая на них никакого внимания,
повел он ее в жилые помещения художника и попросил
там подождать. Затем поспешил он к ступеням главного
входа и оттуда стал подавать знаки своему господину, же¬
лая привлечь его внимание. Гермон заметил его и подошел
к нему. Биас сообщил ему, кто желает его видеть и куда
он провел Ледшу; он не скрыл от него, как она ему в
мимолетном видении показалась громадным пауком. Гер¬
мон тихо засмеялся.—	Так, значит, в образе паука. Что ж, пусть это будет
предзнаменованием. Мы сделаем из нее госпожу паучиху
Арахнею, которую не стыдно будет показать всему свету.
Но эта необыкновенная красавица принадлежит к самым
упрямым особам ее рода, и, если я ей прощу ее дерзкое
посещение среди белого дня, она скоро сядет мне на голову.
Сначала надо обмыть кровь с моей руки; раненый морской
орел своими когтями разорвал мне на ней кожу. Я скрыл
от Дафны эту царапину. Подай мне полоску полотна, что¬
бы перевязать. А пока пускай наша нетерпеливая само-
вольница узнает, что одного ее жеста недостаточно, чтобы
перед ней раскрывались все двери.Он вошел в свое помещение, холодно приветствовал
Ледшу, попросил ее пройти в мастерскую, открыл ее и,
оставив там девушку одну, вернулся с Биасом в свою ком¬
нату, где спокойно и не торопясь стал перевязывать свою
легкую рану. Пока невольник помогал своему господину,
он повторил ему еще раз свои предостережения против
Ледши, говоря, что уже ее сросшиеся густые черные брови
указывают на то, что ею овладели духи ада.—	Эти-то брови как раз и увеличивают строгую кра¬
соту ее лица, — возразил художник. — Я на них больше
всего и обращу внимания, когда буду ее лепить. Арахнея
в тот момент, когда богиня превращает ее в паука! Какой180
сюжет! Вряд ли кто изберет такой смелый. И я, вроде тебя,
вижу ее уже передо мной превращающейся в паука.Не спеша сменил он свой охотничий хитон на белую
хламиду, которая очень шла к его волнистой черной боро¬
де, и весело сказал Биасу:—	Если я останусь здесь еще дольше, она не только
превратится в паука, но, пожалуй совсем испортится.И, говоря это, пошел он в свою мастерскую.VIIIЛедша в мастерской воспользовалась своим одиночест¬
вом, чтобы удовлетворить свое любопытство. Чего только
там не было, чего только нельзя было там увидеть! На
пьедесталах и на полу, на шкафах и полках стояли, лежали
и висели всевозможные предметы. Гипсовые слепки раз¬
личных человеческих членов, мужские и женские фигуры
из глины и воска, увядшие венки, всевозможные инстру¬
менты скульпторов, лестницы, вазы, кубки, кувшины для
вина и воды, подставка, с которой свисали богатыми склад¬
ками мягкие шерстяные ткани, лютня, кресла, а в углу
столик с тремя свитками папируса, восковыми дощечками
и тростниковыми перьями. Было бы трудно перечислить
все предметы, находившиеся в этом помещении, таком об¬
ширном, что оно нисколько не казалось заставленным или
переполненным. Ледша бросала удивленные взгляды то на
один, то на другой предмет, не понимая хорошенько, что
они означают и для чего они могли служить. Высокий пред¬
мет на высоком постаменте посреди мастерской, на который
падал яркий свет из открытого окна, был, вероятно, обра¬
зом богини, но большое серое покрывало скрывало его от
ее взоров. Какой высокой была эта статуя! Ледша почув¬
ствовала себя в сравнении с ней маленькой и как бы при¬
ниженной. Страстное желание поднять покрывало овладело
ею, но она не могла решиться на такой смелый поступок.
При вторичном осмотре всех закоулков этой обширной ма¬
стерской, которую она видела первый раз при дневном све¬
те, ее охватило какое-то мучительное сознание того, что
ей оказывают невнимание, даже пренебрежение. Она не¬
вольно стиснула зубы, и, когда приближающийся шум ша¬
гов замер в отдалении, обманув ее ожидания, она подошла
к статуе и нетерпеливым движением отдернула покрывало.
Местами сияя ослепительной белизной слоновой кости, ме¬
стами сверкая золотом, предстала перед ее глазами осве¬181
щенная солнцем богиня. Такой статуи она еще никогда не
видала и, ослепленная, сделала несколько шагов назад. Ка¬
ким великим мастером был тот, кто смутил ее доверчивое
сердце! Созданная им богиня была Деметра; сноп колосьев
в ее руках указывал на это.Какое прекрасное произведение и какое драгоценное,
как сильно оно подействовало на нее, не привыкшую к
такому зрелищу!То, что теперь перед ней стояло, была та же богиня,
статуя которой возвышалась в храме Деметры, здесь в Тен¬
нисе, и которой она вместе с греками приносила не раз
жертвы, когда опасность угрожала жатве, и, невольно ос¬
вободив свое лицо от покрывала, простерла руку к богине,
произнося слова молитвы. При этом она смотрела прямо
на бледное лицо богини, и вдруг вся кровь прилила к ее
щекам, ноздри ее тонкого носа слегка задрожали, она уз¬
нала в этом лице черты знатной александрийки. Ведь она
не может ошибаться, она только что внимательно осмат¬
ривала ту, в угоду которой Гермон ей вчера изменил. Те¬
перь вспомнила она также, что ее сестра, Таус, и Гула,
по настоянию Гермона, позировали для статуй. С возра¬
стающим волнением сдернула она покрывало со стоящего
подле богини бюста. Опять голова александрийки, еще бо¬
лее похожая, нежели голова Деметры. Одна только гречан¬
ка занимает его мысли; он не вылепил головы биамитянок.
И что значат они, да и она, для Гермона, когда он любит
эту богатую чужестранку и только ее одну! Как сильно и
глубоко должен был запечатлеться ее образ в душе его,
если он мог передать так живо и похоже черты отсутст¬
вующей. А ведь с какой дерзостью уверял он ее, Ледшу,
что только ей одной принадлежит его сердце. Но теперь
она поняла, чего он хотел этим достичь. Если Биас прав,
то цель его была уговорить ее позволить вылепить ее фи¬
гуру, а не лицо и голову, красоту которых он так восхва¬
лял. Такими же льстивыми словами увлек он Гулу и ее
сестру. Обещал ли он им также вылепить с них образ бо¬
гини? Быстрое биение ее взволнованного сердца мешало ей
спокойно думать; его сильные удары напоминали ей цель
ее посещения. Она пришла, чтобы выяснить все между ни¬
ми; она хотела узнать, обманул ли он ее и изменил ли
ей. Как судья, стояла она здесь; он должен был высказать
ей, чего он от нее добивается. Последующие минуты дол¬
жны были решить ее судьбу и, добавила она мысленно с
угрозой, быть может и его. Внезапно вздрогнув, отпрянула
она назад. Она не слыхала, как он вошел в мастерскую,182
и его приветствие испугало ее. Оно звучало довольно ла¬
сково, хотя не походило на приветствие влюбленного. Его
рассердила та смелость, с какой она решилась без его по¬
зволения снять покрывало с его произведений; но, не ре¬
шаясь явно высказать ей свое неудовольствие, он сказал
насмешливо:—	Ты, кажется чувствуешь себя здесь совсем как дома,
прекрасная из прекраснейших. Или, быть может, богиня
сама сбросила с себя покрывало, чтобы показаться ее бу¬
дущей заместительнице на этом пьедестале?Этот вопрос остался без ответа. Негодование и страх
хотя бы на миг позабыть цель своего прихода помешали
ей даже вникнуть в его смысл. Указывая своим тонким
длинным пальцем на статую, она спросила его, чье это
изображение.—	Богини Деметры, — отвечал он, — или, если ты
хочешь и, как, кажется, ты уже сама узнала, дочери Ар-
хиаса.Сердитый взгляд, который она бросила на него при этих
словах, рассердил его, и он добавил строго:—	У нёе прекрасное сердце; она не находит удоволь¬
ствия мучить тех, кто желает ей добра, а потому я придал
богине ее приятные черты.—	Ты хочешь этим сказать, что мои не годились бы
для этой цели. Но они ведь могут изменять свое выраже¬
ние; кажется, ты уже не раз это видел. Единственно, на
что мое лицо не способно и чему я сама никогда не нау¬
чусь, даже в моих отношениях с тобой, это — искусно
притворяться.Он спросил довольно нежно:—	Ты, кажется, все еще сердишься на меня за то, что
я вчера не сдержал своего обещания, — и при этом взял
ее руку.Она быстро отдернула ее и вскричала:—	Ты мне велел передать, что дочь богача Архиаса
удерживает тебя вдали от меня, и ты думал, что я, как
дочь варвара, должна этим удовлетвориться.—	Какие пустяки! — сказал он недовольным тоном. —
Ее отцу, моему бывшему опекуну, я обязан многим, а при¬
нимать гостя с почетом требуют и ваши обычаи. Но твое
упорство и ревность просто невыносимы. Чего я требую от
твоей любви — только немного терпения. Подожди, насту¬
пит твоя очередь.—	Да, я знаю, что после первой наступает черед второй
и третьей. После Гулы заманил ты мою младшую сестру,183
Таус, в эту мастерскую. Или, быть может, я путаю, и Гула
была второй?—	А, так вот в чем дело! — вскричал Гермон более
удивленный, нежели испуганный разоблачением этой тай¬
ны. — Если ты желаешь, чтобы я подтвердил это, так из¬
воль: они обе были здесь.—	Потому что ты их завлек твоими фальшивыми лю¬
бовными клятвами.—	Не правда, эти посещения не имели ничего общего
с моими сердечными делами. Гула пришла меня благода¬
рить за оказанную ей услугу; ты ведь ее знаешь, а матери
такая услуга кажется всегда очень важной.—	Но ты сам ее высоко ценил, потому что потребовал
за нее ее честь.Рассерженный художник сказал запальчиво:—	Придержи свой язык! Незваной пришла ко мне эта
женщина, и такой же верной или неверной мужу ушла
она, как и пришла. Если я и воспользовался ей как мо¬
делью...—	Гула — жена корабельщика, — прервала его на¬
смешливо Ледша, — превращенная скульптором в богиню!—	В торговку рыбами, если ты уж хочешь знать. Я
видел на базаре молодую женщину, предлагающую сомов;
мне понравился такой сюжет для статуи, и в Гуле я нашел
подходящую модель. К сожалению, она лишь изредка ре¬
шалась приходить, и я мог только вылепить эскиз, вот он
стоит там в шкафу.—	Торговки рыбами? — повторила Ледша презритель¬
но. — А для чего пригодилась тебе моя Таус, это бедное
дитя?Он, как бы желая скорее избавиться от этого вопроса,
быстро проговорил, указывая рукой на место перед окном:—	Здесь в жаркие дни сбрасывали молодые девушки
свои сандалии и ходили по воде. Я увидал ноги твоей се¬
стры; они были самые красивые, и Гула привела мне де¬
вушку в мастерскую. Еще в Александрии начал я статую
молодой девушки, держащей в руке ногу и вытаскивающей
занозу; вот для нее-то мне была нужна твоя сестра.—	А когда очередь дойдет до меня? — пожелала узнать
Ледша.—	Тогда, — отвечал он, вновь подпадая под власть ее
необычайной красоты и придавая своему голосу дружеское,
почти нежное выражение, — тогда вылеплю я по твоему
образу прекрасное создание, достойный торс для статуи
этой богини.184
—	И тебе будет нужно много времени для этого?—	Чем чаще ты будешь приходить, тем скорее пойдет
работа.—	И тем вернее будут указывать на меня пальцами
биамиты.—	Однако ты решилась же сегодня прийти незваная
сюда при ярком дневном свете.—	Потому что я лично хотела тебе напомнить, что я
жду тебя сегодня вечером. Вчера ты не пришел, но сегод¬
ня... не правда ли?., ты придешь.—	С радостью, если только будет малейшая возмож¬
ность.Нежный взгляд ее темных очей встретился с его вздо¬
ром; он протянул к ней руку, нежно произнося ее имя;
она бросилась в его объятия и страстным движением обвила
своими прекрасными руками его шею, но, когда его губы
коснулись ее щеки, она вздрогнула и быстро высвободилась
из его объятий.—	Что это значит? — удивленно спросил он, стараясь
привлечь ее к себе.Она стала просить его нежным мягким голосом:—	Нет, не теперь, но не правда ли, дорогой мой, я буду
ждать тебя сегодня вечером? Только на один этот вечер ос¬
тавь дочь Архиаса ради меня, которая тебя больше любит.
Сегодня ночью будет полнолуние, а в такую ночь, ведь ты
знаешь, что мне было предсказано, должно выпасть на мою
долю самое высшее счастье, какое боги дарят смертному.—	И на мою также, — вскричал Гермон, — если ты
согласишься разделить со мною твое счастье!—	Значит, я тебя жду на острове Пеликана. Даже ког¬
да луна будет стоять над этими высокими тополями, я все
еще буду ждать. Ведь ты придешь? И если твоя любовь
слабее и холоднее моей, то ты все же не захочешь меня
обмануть и таким образом лишить меня счастья всей моей
жизни.—	Могу ли я это сделать! — вскричал он, оскорблен¬
ный ее недоверием. — Только необычайное или неотвра¬
тимое может удержать меня вдали от тебя.Ее густые брови сердито сдвинулись, и она проговорила
хриплым голосом:—	Ничто не должно тебя удержать, даже если бы тебе
угрожала сама смерть. До полуночи должен быть ты уже
со мной—	Я приложу к тому все усилия, — уверил он, недо¬
вольный ее гневной настойчивостью. Что может быть и для185
меня более желанным, как в ночной тишине при свете
луны провести с тобой блаженные часы! Я ведь и без того
долго не пробуду в Теннисе.—	Ты уезжаешь? — спросила она глухо.—	Дня через три-четыре, — ответил он. — Мертилоса
и меня уже ждут в Александрии. Но успокойся... Как ты
побледнела! Да, тебя огорчает разлука, но ведь не позже,
как через шесть недель, вернусь я опять. Тогда начнется
для нас настоящая жизнь, и Эрот заставит цвести для нас
свои чудные розы!Она молча поникла головой, а затем спросила, смотря
ему прямо в глаза:—	И как долго будет продолжаться их цветение?—	Многие месяцы, дорогая, четверть года, а быть мо¬
жет — и полгода...—	А затем?—	Кто же заглядывает так далеко в будущее?Тогда она, как бы подчиняясь какому-то неотразимому
чувству, произнесла:—	Какой безумной я была! Кому известно, что будет
завтра? Как знать, быть может, через полгода мы, вместо
того чтобы любить, будем ненавидеть друг друга.Проведя рукой по лбу, как бы желая собрать свои мыс¬
ли, она продолжала:—	Только настоящее принадлежит человеку, сказал ты
недавно. Ну, так будем наслаждаться настоящим так, будто
каждая минута последняя. В эту ночь, когда наступит пол¬
нолуние, начнется мое счастье — так мне предсказано. Затем
диск луны будет уменьшаться, потом придет новое полнолу¬
ние, и, когда луна опять пойдет на убыль, тогда, если ты сдер¬
жишь свое слово и вернешься сюда, тогда пусть меня все
осуждают и проклинают, я все же приду в твою мастерскую;
чего бы ты ни потребовал, я это исполню. Скажи мне только,
какую богиню хочешь ты сделать по моему образу?—	На этот раз это не будет одна из бессмертных, но
знаменитая смертная, победившая при состязании в работе
даже великую Афину.—	Значит, не богиню? — спросила она разочарованная.—	Нет, дитя, но самую искусную женщину, которая
когда-либо работала ткацким челноком.—	А как зовут ее?—	Арахнея.Она вздрогнула и презрительно вскричала:—	Арахнея!.. Так называете вы, греки, самое против¬
ное насекомое — паука.186
—	Это имя той женщины, которая научила человече¬
ство благородному ткацкому искусству.Тут их прервали. Мертилос заглянул в мастерскую и
сказал:—	Извините, если помешал, но мы теперь не скоро
увидимся. У меня много дела в городе, и меня могут там
надолго задержать. Поэтому, прежде чем я уйду, я должен
тебе передать поручение, данное мне Дафной. Она желает
твоего присутствия на пиру в честь гостей из Пелузиума,
так велела она тебе передать. Твое отсутствие, слышишь
ли ты... Прошу извинения, прекрасная Ледша. Итак, гово¬
рю я, твое отсутствие, Гермон, навлечет на тебя ее гнев.—	Так, значит, мне нужно приготовиться к тому, что¬
бы ее умилостивить, — ответил Гермон, бросая многозна¬
чительный взгляд на молодую девушку.Мертилос переступил порог его мастерской и, обращаясь
к биамитянке, своим обычным дружеским и веселым тоном
сказал:—	Там, где Эроту приносят лучшие дары, там должны
друзья цветами усыпать путь жертвоприносителей, а вы,
если я не ошибаюсь, избрали как раз эту ночь, чтобы ему
принести прекрасную жертву. Поэтому я заранее должен
заручиться вашим и богов прощением, прежде чем я вы¬
скажу свою просьбу отложить принесение вашей жертвы
хотя бы до завтра.Девушка молча пожала плечами и ничего не отвечала
на вопросительный взгляд Гермона. Мертилос, переменив
тон, серьезно напомнил Гермону, что, если он не явится
на пир, он этим нанесет оскорбление праху его родителей,
лучшими друзьями которых были Филиппос и Тиона. Вы¬
сказав это, он с легким приветствием, обращенным к Лед¬
ше, удалился из мастерской. Биамитянка, направляясь
также к выходу, холодно произнесла, гордо вскинув голову:—	Я вижу, тебя очень затрудняет твой выбор. Ну, так
вспомни еще раз, какое значение имеет для меня нынеш¬
няя ночь. Если же ты, несмотря на это, решился выбрать
пир с твоими гостями, я, конечно, не могу тебе препятст¬
вовать, но я хочу уже теперь знать, должна ли эта ночь
принадлежать мне, или же дочери Архиаса.Он вскричал запальчиво:—	Неужели с тобой нельзя говорить как с разумным
существом? У тебя все только крайности; короткая необ¬
ходимая отсрочка тебе кажется уже изменой!—	Так, значит, ты не придешь? — спросила она, бе¬
рясь за ручку двери.187
Наполовину прося, наполовину приказывая, он сказал:—	Ты не должна так уходить. Если ты настаиваешь на
своем, я приду, конечно. Дружеская уступчивость незна¬
кома твоей упрямой душе. Я не могу похвалиться, что ее
и во мне много, но бывают же обязанности...Тут она открыла дверь. Он, весь охваченный страхом
потерять ее, несравненную и незаменимую натурщицу для
Арахнеи, быстро подошел к ней, схватил ее за руки и,
стараясь ее увести от выхода, произнес:—	Я тебя умоляю, откажись от твоего упорства. Как
ни трудно мне это именно сегодня, я все же приду, ты
только не должна требовать от меня невозможного. Поло¬
вина моей ночи будет принадлежать пиру с друзьями и
Дафной, а вторую...—	...отдашь ты мне, варварке и пауку, — закончила
она презрительно. — Мое счастье, а также и твое зависит
от твоего решения. Оставаться здесь или прийти на остров
Пеликана в твоей власти — реши, как хочешь.С этими словами она вырвала свою руку и исчезла из
мастерской. С тихим проклятием пожимая плечами, остал¬
ся Гермон один посреди мастерской. Он чувствовал, что
ему ничего больше не оставалось, как повиноваться жела¬
ниям этого странного и упрямого создания.В атриуме встретила Ледша Биаса. Молча ответила она
на его приветствие, но, подойдя к двери, остановилась и
спросила его на биамитском наречии:—	Была ли Арахнея — я подразумеваю не паука, а
ткачиху, которую так называют греки, — такая же жен¬
щина, как и другие? Ведь это она в состязании с Афиной
осталась победительницей?—	Совершенно верно, — отвечал невольник, — но она
жестоко поплатилась за свою победу: богиня ударила ее ткац¬
ким челноком, и, когда Арахнея от стыда и горя хотела по¬
веситься, она превратила ее, в наказание, в паука.Закрывая свое побледневшее лищо покрывалом, Ледша
произнесла дрожащими губами:—	Разве нет другой Арахнеи?—	Среди людей нет, — прозвучал ответ, — а против¬
ных насекомых с тем же именем и в этом доме слишком
много.Молча спустилась Ледша по ступеням, ведущим на пло¬
щадь, и Биас заметил, как она оступилась на последней и
наверно бы упала, не удайся ей сохранить равновесие.—	Какое дурное предзнаменование, — подумал не¬
вольник. — Будь в моей власти воздвигнуть между моим188
господином и этим пауком стену, я бы выстроил ее выше
маяка Состратоса. Кто обращает внимание на предзнаме¬
нования, тот знает, что его ждет в жизни. И теперь я знаю
то, что я знаю, и держу мои глаза открытыми ради моего
господина.IXГермон хотел было сделать несколько легких поправок
у своей статуи, но ему это так и не удалось. Ледша, ее
требования и то гневное настроение, в котором она его
покинула, — все это не выходило у него из головы. Если
он не желает ее потерять, он должен во что бы то ни
стало прийти на свидание; он чувствовал также, что по¬
ступил очень неосторожно, предложив ей разделить ночь
между ней и Дафной. Во всяком случае это предложение
заключало в себе что-то оскорбительное для этого гордого
создания. Он должен был дать ей обещание приехать на
остров Пеликана, а для этого пораньше и незаметно по¬
кинуть пир. Для его позднего приезда легко можно было
найти извинение, и у Ледши не было бы причин сер¬
диться. Теперь же она сердилась, и ее гнев возбуждал в
нем, обыкновенно таком храбром и мужественном, стран¬
ное чувство, почти граничившее со страхом. Недовольный
самим собой, задал он себе вопрос, любит ли он биами-
тянку, и не мог прямо на него ответить. Он знал уже
с первой их встречи, что она, не говоря уже о несрав¬
ненной красоте, была и во всем остальном выше ее со¬
отечественниц.Ему казались особенно привлекательными в этом мо¬
лодом существе его недоступность и суровость. Он был го¬
тов принести какую угодно жертву для того, чтобы
одержать победу над этим стройным, удивительно гибким
созданием и покорить его упорство, гордое самомнение. А
с тех пор как он в ней увидел подходящую, никем не
заменимую натурщицу для своей Арахнеи, он твердо ре¬
шил подвергнуться и' той опасности, которую почти неиз¬
бежно представляла для него, грека, любовная связь с
биамитянкой из свободного уважаемого дома. Она полюби¬
ла его быстрее, чем он этого ожидал, но, несмотря на до¬
вольно частые свидания, он ничем не мог победить ее
строгой недоступности, и большая часть этих свиданий про¬
ходила в том, что он пускал в ход все свое красноречие,
чтобы успокаивать ее и испрашивать прощения за свои189
неосторожные выходки, которыми он, казалось, только пу¬
гал и отталкивал ее. Иногда ею овладевала какая-то стра¬
стная нежность, но сейчас же ей на смену являлись едкие
упреки, требования и обвинения, подсказанные ей ревно¬
стью, недоверием и оскорбленной гордостью. Но ее красота,
ее стойкое сопротивление его желаниям действовали на не¬
го так завлекательно, что заставили его сделать много ус¬
тупок, произнести много клятв и обетов, которых он не
мог, да и не желал сдержать.Обыкновенно любовь была для него источником радости
и веселья, а эта связь доставила ему только заботы и непри¬
ятности, и теперь, когда он был почти у цели, он должен был
опасаться, не превратил ли он любовь Ледши своими необду¬
манными поступками вчера и сегодня в ненависть. Дафна бы¬
ла ему очень дорога; он глубоко уважал и ценил ее, был ей
многим обязан, но теперь он почти готов был проклинать ее
приезд в Теннис. Не будь ее, он мог бы исполнить требование
Ледши и уехать в Александрию, вполне уверенный в ее со¬
гласии служить ему натурщицей для Арахнеи по его возвра¬
щении. Нигде и никогда не найдет он никого более
подходящего! Он был страстно предан своему искусству, и да¬
же его противники причисляли его к «избранным». А между
тем ему еще ни разу не выпал на долю большой, неоспори¬
мый успех. Зато он отлично знал, что такое неудача. Храм
искусства, право входа в который досталось ему ценой такой
жестокой борьбы, оказался негостеприимным по отношению
к своему высокодаровитому адепту. Но все-таки, несмотря на
все, он и теперь не согласился бы ни за какие блага в мире
отказаться от искусства; радость творчества вознаграждала
его вполне за все разочарования и горести. Надежда на соб¬
ственные силы, на торжество его направления и его убежде¬
ний покидала его лишь на короткие мгновения. Он был
рожден для борьбы; что значили для него неудачи, враждеб¬
ность, нужда! Он был уверен, что наступит, наконец, тот
день, когда для него и для его произведений зазеленеют лав¬
ры, которые давно уже венчали чело Мертилоса. Его Арах-
нея, в этом он был уверен, заставит даже самых ярых
противников присудить ему награду, которой он до сих пор
напрасно добивался. Расхаживая в волнении взад и вперед по
своей мастерской, он минутами останавливался перед своим
произведением, осматривая его невольно и ему представи¬
лась в памяти Деметра его друга: она так же походила чер¬
тами лица на Дафну, так же держала в руках сноп колосьев
и даже позой походила на его статую. И все же, вечные боги,
как различны были обе они! У Мертилоса какое-то сверхче¬190
ловеческое благородство и достоинство соединялись с обая¬
тельной женской прелестью, а у него интересная голова, а те¬
ло... Сколько натурщиц сменил он, не достигая ничего,
только удовлетворяя свое стремление отойти как можно даль¬
ше от общепринятой условности! И все же, разве ему не при¬
шлось здесь следовать некоторым устарелым правилам: одна
рука была приподнята, другая опущена, правая нога высту¬
пала вперед, а левая назад. Совершенно так, как у Мертилоса
и у тысячи подобных же статуй Деметры. Если бы ему дозво¬
лили работать молотом и резцом, а то это проклятое золото
и слоновая кость, на которых Архиас так упорно настаивал:
чего только ни надо было принять во внимание при их обра¬
ботке! Эта мелкая резьба, это выглаживание напильником
были противны его стремлению творить только сильное и
мощное. Битва была на этот раз проиграна наверняка. Сча¬
стье, что Мертилос, а не кто-то другой будет победителем.
Сколько бы он ни делал в своей молодой жизни ошибок и ка¬
кие бы ни были его недостатки, никогда ни малейшая тень
зависти к успехам друга не омрачала его души. То, что судьба
наградила Мертилоса, помимо ума и душевных качеств, еще
и большим богатством, ему, лишенному поддержки дяди и
часто нуждающемуся, порой казалось несправедливостью бо¬
гов. Но он не завидовал богатству Мертилоса, напротив, ду¬
шевно радовался за него: ведь как мог бы бороться его друг с
роковой болезнью, унаследованной от родителей, не получи
он также их богатства? О, эта ужасная болезнь! Вряд ли бы
чувствовал он больнее свою собственную. И он радовался по¬
беде этого бедного доброго товарища и знал, что удайся ему,
Гермону, Арахнея, его успех обрадовал бы Мертилоса, в этом
готов он был поклясться, несравненно больше, нежели собст¬
венный успех Мертилоса. Все эти мысли напомнили ему
опять второй заказ и Ледшу. Он подошел к окну, чтобы по¬
смотреть на остров Пеликана, где она не должна была, это
он твердо решил, его напрасно ожидать. Челнок, который его
туда повезет, стоял в небольшой бухте, туда же приставал
теперь богато разукрашенный корабль, привезший, вероят¬
но, гостей из Пелузиума. Будет лучше всего, если он отпра¬
вится сейчас же их приветствовать, разделит с ними трапезу
и, оставив их сидеть за вином и сластями, отправится к пре¬
красной биамитянке, которая иначе превратится в его врага.
И действительно, ее гнев будет вполне справедливым, если
он, благодаря своему невниманию, не даст исполниться тому,
что было ей предсказано. Первый раз примешалась жалость
к его чувству к Ледше. Если он скромную биамитянку, стра¬
стно его любившую, обманет для того, чтобы избежать лег¬191
кого порицания знатных друзей, то это никак не будет дока¬
зательством его душевной силы, а, напротив, покажет только
его ничтожную, достойную наказания слабость. Нет, нет,
уже ради того, чтобы не заставить страдать Ледшу, предпри¬
мет он свою ночную поездку. Он стал готовится к пиру. Вы¬
бирая роскошное праздничное платье, он подумал, что
самолюбие Ледши будет также польщено, когда он в нем
явится перед ней. Одетый, с гордо поднятой головой пошел
он к выходу, чтобы направиться в палатку Дафны. Но что
это? Перед его Деметрой стоял Мертилос и глазами худож¬
ника и ценителя осматривал ее. Его прихода не заметил Гер¬
мон, и теперь не стал он мешать ему, а принялся напряженно
следить за выражением подвижного и выразительного лица
друга. Мнением Мертилоса, этого любимца муз, дорожил он
больше всего. Неодобрительное покачивание головой прияте¬
ля заставило его крепко стиснуть зубы, но вскоре вздох об¬
легчения вырвался из его груди: он увидал, с какой радостной
улыбкой рассматривает Мертилос черты богини, и только
тогда решился он подойти. Тот обернулся и радостно сказал:—	Дафна!.. Тебе и тут как нельзя лучше удалось пе¬
редать ее милое лицо, но...—	Но... — повторил протяжно Гермон. — Это словеч¬
ко мне хорошо знакомо. Оно открывает двери целому ряду
сомнений... Ну, что же, высказывай их честно и прямо.
Последняя надежда на награду покинула меня вчера перед
твоей Деметрой, а мой сегодняшний строгий осмотр собст¬
венного произведения отравил мне всякую радость и охоту
к работе. Если же тебе нравится голова, то скажи, какие
ошибки находишь ты в остальном?—	Но то, что я хочу сказать, — отвечал Мертилос,
причем яркий румянец покрыл его щеки, — не касается
каких бы то ни было ошибок, которых, впрочем, при твоем
редком знании и таланте нельзя отыскать в твоей работе.
Это касается выражения, которое ты придал богине.Тут остановился он на минуту и, глядя ему прямо в
глаза, продолжал:—	Искал ли ты когда-либо божество, и если ты его
нашел, чувствовал ли ты и постигал ли ты всю его боже¬
ственную силу и красоту?—	Какой вопрос! — воскликнул удивленный Гер¬
мон. — Я ученик Стратона и буду искать существа и силы,
бытие которых он отрицает! Те верования, которые когда-
то мне внушала мать, я сбросил вместе с детскими
башмаками, и ты задаешь свой вопрос художнику, сложив¬
шемуся человеку, а не мальчику. Все то, что живет и192
создано, уже давно для меня не имеет ничего общего с
теми человекоподобными созданиями, которые толпа зовет
богами.—	Я об этом думаю совсем иначе, — ответил Мерти¬
лос. — Причисляя себя к эпикурейцам, учение которых до
сих пор сохранило для меня большую прелесть, я одно
время все же разделял мнение моего знаменитого учителя,
что мы обижаем богов, приписывая им какие-то мелочные
заботы о нас, ничтожных смертных. Верить этому теперь
вполне препятствует мне мой рассудок, и я верю теперь
вместе с Эпикуром и тобой, что вечные и непреложные
законы природы не подчиняются ничьей власти.—	И все же, — заметил Гермон, — ты предлагаешь
мне заботиться о богах, таких же безвластных, как я сам.—	Я бы очень желал, чтобы ты это делал, — ответил
Мертилос, — потому что боги кажутся не бессильными
тому, кто заранее знает, что они не могут ничего сделать,
чтобы предотвратить или поколебать эти непреложные за¬
коны. Вся страна ими управляется, и мудрый фараон, ко¬
торый не решится нарушить малейший из них, все же
может управлять нами силой своего скипетра. Вот почему
и я могу надеяться на помощь богов, но не будем об
этом говорить. Здоровый человек, сильный, вроде тебя,
никогда рано не познает, чем могут быть боги в дни бо¬
лезни и горя; но там, где большинство верит в них, он
не может не составить себе о них какого-либо представ¬
ления; даже тебе самому, я ведь это знаю, они пред¬
ставляются в твоем воображении в различном виде. Да,
они в окружающем нас мире и в нашей душевной и сер¬
дечной жизни. Эпикур, отрицавший их власть, все же
признавал в них бессмертных существ, которые обладают
в полном совершенстве всем тем, что в человеке, благо¬
даря его недостаткам, слабостям и горестям, исковеркано
и запятнано. Он находит, что они — наше отражение,
возведенное в совершенную степень. Мы, по моему мне¬
нию, не можем сделать ничего лучшего, как крепко
держаться за это объяснение, потому что оно нам пока¬
зывает, какой высоты мы можем достичь в красоте и
силе, в уме, доброте и чистоте. Вполне отрицать суще¬
ствование богов, даже и для тебя, невозможно, потому
что представление о них нашло уже себе место в твоем
воображении. Раз это так, то тебе может быть только по¬
лезно, если ты в них признаешь прекрасные образы, по¬
ходить на которые и изображать которые для нас,
художников, является задачей, более высокой, достойной193
и красивой, нежели передавать действительность, пости¬
гаемую только нашим разумом и встречаемую под сол¬
нцем на земле.—	Вот это-то высокое и красивое, но не реальное не
нравится мне и тем, кто разделяет мои стремления в ис¬
кусстве. Нас вполне удовлетворяет природа: что-либо от¬
нять у нее — значит для нас ее искалечить, прибавить
что-либо — значит исказить.—	Отчего же не делать этого, только в пределах зако¬
нов природы? По-моему, одна из главных задач искусства,
как бы ты и твои единомышленники ни восставали против
этого, состоит в том, чтобы уяснять, украшать и очищать
природу. Ты должен был это иметь в виду, когда взялся
изобразить Деметру, потому что она богиня, а не однород¬
ное с тобой существо. Но именно того, что превращает
смертную женщину в бессмертную и божественную, этого
придатка, как я его назову, ищу я напрасно в твоей статуе
и глубоко сожалею об этом, тем более что ты смотришь
на него как на что-то, не заслуживающее внимания.—	Ия буду так смотреть на этот придаток до тех пор,
пока он будет той колеблющейся небылицей, которую во¬
ображение каждого передает по-своему.—	Если это есть небылица, то, во всяком случае, очень
возвышающая нас, и кто из нас воспринимает глазами,
сердцем и душой природу, тот найдет достойным придать
и этой небылице образ и формы.—	Поверь мне, ты и я, мы были бы довольны моей
Деметрой, удайся мне вполне передать ее в живом прав¬
дивом образе. Ведь ты сам знаешь, что обыкновенно это
мне лучше всего удается. Но на этот раз, я прямо сознаюсь,
я потерпел поражение. В моем воображении представлялась
мне Деметра доброй, милостивой подательницей разных
благ, верной, любящей женой, мирно заботящейся о всех.
Голова Дафны, изображенная мной, хорошо передает это,
но тело... тут я совершенно сбился. Тогда как в мальчике
с винными ягодами все, от головы до пят, всякий клочок
его отрепьев, присущи уличным мальчишкам; в теле моей
богини все является случайностью, тем, что дали мне на¬
турщицы, а ты знаешь, сколько я их сменил! Будь моя
Деметра с головы до ног Дафною, нет сомнения, что я дал
бы полное гармоничное изображение, и ты, пожалуй, пер¬
вый признал бы это.—	Нет, — перебил его живо Мертилос, — нам самим
известно, что такое наши богини — золото и слоновая
кость. Но для толпы в наших статуях должно заключаться194
большее. Когда она, эта толпа, молясь сердцем и душой,
подымает к ним взоры, она должна найти в них ту идею
божества, которая нас одухотворяла во время нашего твор¬
чества и которой мы, так сказать, пропитали наше произ¬
ведение. Если же она найдет в них только образ, хотя бы
и украшенный всеми качествами обыкновенной женщины...—	Тогда, — перебил его Гермон, — молящийся дол¬
жен быть благодарен скульптору. Разве не полезнее смот¬
реть на образ, воплощающий человеческие добродетели,
нежели на какое-то жалкое вымышленное произведение из
золота и слоновой кости. Поэтому я не признаю за пори¬
цание то, что ты видишь в моей Деметре простую смерт¬
ную, а не богиню; это меня отчасти примиряет с ее
недостатками, на которые я во всяком случае не закрываю
глаз. И мною, сознаюсь я, очень часто овладевает желание
дать волю моему воображению, но я знаю лучше, чем кто
бы то ни было, что такое боги, веру в которых я утратил;
ведь я также был ребенком и, я думаю, мало кто так
горячо им молился, как я. Вместе с возрастающей жаждой
свободы появилось у меня сознание, что нет богов и что
кто подчиняется воле бессмертных, тот становится рабом.
То, что я изгнал из своей жизни, удаляю я и из искусства.
Я не изображаю ничего такого, чего бы я не мог сегодня
или завтра встретить в жизни.—	Тогда, как честный человек, перестань изображать
богов, — перебил его приятель.—	Ты ведь знаешь хорошо, что таково мое намерение
с давних пор, — ответил Гермон.Мертилос в волнении произнес:—	Этим ты обворуешь самого себя. Я ведь тебя знаю;
быть может, я в тебя глубже заглянул, нежели ты сам это
делаешь. Искусственные оковы наложил ты на твое пылкое
и сильное воображение, заставляя его довольствоваться уз¬
кими рамками действительности. Но придет время, когда
ты разорвешь эти цепи и когда найдешь то божество, ко¬
торое утратил, и твоя, ставшая вновь свободной, громадная
творческая сила поставит тебя выше многих, выше меня...
если я до того времени доживу.Говоря это, он, сотрясаемый кашлем, схватился за боль¬
ную грудь и медленно направился к скамье. Гермон помог
ему на ней растянуться и с нежной заботливостью подло¬
жил ему под голову подушку.—	Это ничего, — сказал Мертилос, пролежав молча
несколько минут. — Сегодняшний день был слишком уто¬
мителен для моих слабых сил. Жители Олимпа знают, как195
спокойно я ожидаю смерти. Тогда наступит всему конец,
ничего не останется от меня, кроме пепла, после того как
сожгут мое тело. Я уже позаботился о моем наследстве:
сегодня я был у нотариуса, и шестнадцать свидетелей, ни
более, ни менее, согласно обычаям этой страны, подписали
мое завещание. Теперь иди, пожалуйста, оставь меня на
время одного. Поклонись от меня Дафне и пелузианцам.
Через час и я буду с вами.X«Когда луна будет стоять над островом Пеликана...»Как часто повторяла Ледша про себя эти слова, пока
Гермона удерживали в палатке Дафны гости. С наступле¬
нием ночи, входя в лодку, проговорила она опять тоном
радостной надежды: «Когда луна взойдет над островом Пе¬
ликана, тогда и он приедет». Ее лодка быстро достигла
цели своего назначения. Место, выбранное для свидания,
было ей хорошо знакомо. Морские пираты вот уже целых
два года как не посещали этот остров. Прежде бывали они
на нем часто и хранили там оружие и добычу. Густой и
высокий папирус, росший у берегов, скрывал их лодки от
соглядатаев, и недалеко от того места, куда пристала Лед¬
ша, стояла дерновая скамья, выглядевшая как обыкновен¬
ная, предназначенная для отдыха скамья, но под которой
в действительности скрывался подземный ход, куда пресле¬
дуемые стражами пираты внезапно скрывались, точно их
поглотила земля. «Когда луна будет над островом», — по¬
вторила про себя Ледша, прождав более часа.Это время еще не наступило; только по бледному ос¬
вещению у берегов знала Ледша, что луна взошла. Когда
ее полный диск поднимется над островом, тогда приедет
он и начнется то великое блаженство и счастье, которые
ей предсказывали. Счастье, блаженство... Горькая усмешка
появилась на ее губах в то время, когда она повторяла эти
слова. Пока она не испытывала ничего подобного. С одной
стороны, если любовь и сладостное ожидание шевелились
в ее душе, то, с другой стороны, ей казалось, что ее опу¬
тывает целая сеть паутины какого-то противного паука, и
мрак, опасения, неприятное воспоминание, а также и не¬
нависть бросали мрачную тень на ее радостное ожидание.
Все же она страстно желала видеть Гермона. Стоило ему
приехать, и все будет хорошо. Предсказания старой Табус,
повелевающей столькими демонами, не могли быть лжи¬196
выми. После того как Ледша, горя гневом и ревностью,
напомнила своему возлюбленному, какое значение имела
для нее эта ночь полнолуния, она могла смело и уверенно
рассчитывать на его приезд.Было много важных причин, удерживающих его в Тен¬
нисе, она сама с этим соглашалась теперь, когда пришла
в спокойное состояние, и все же он обещал и приедет...
ну, а она уж покорится необходимости поделить эту ночь
с гречанкой. Все ее существо стремилось к счастью, и никто
не мог ей его дать, как только тот, чьи губы прикоснутся
к ее устам, когда луна взойдет над островом Пеликана.
Как медленно поднималась Астарта, богиня с головой ко¬
ровы, рога которой поддерживали диск луны! Как медленно
тянулось время! И все же луна подвигалась, а вместе с
ней приближался приезд страстно ожидаемого Гермона.
Она не хотела думать о том, что он, быть может, не при¬
едет, но, когда временами являлась эта непрошеная мысль,
волны горячей крови заливали ее лицо от стыда, как будто
ей кто-то нанес страшное оскорбление. Нет, он должен
приехать! Она то ложилась на скамью и смотрела на серую
поверхность воды, то ходила взад и вперед, останавливаясь
при каждом повороте, смотрела на Теннис и на яркие
факелы, горящие перед палаткой александрийки. Минуты
следовали за минутами. Поднялся легкий ветерок, мало-
помалу осветились верхушки тополей, а затем и вся зелень
вокруг нее покрылась серебристым светом. Вода перестала
быть неподвижной, по ее поверхности зарябили небольшие
волны, на их гребнях сверкал и переливался свет луны.
Берега всех островов были залиты этим светом, и вдруг на
неспокойной поверхности воды отразился ярко сияющий
круг луны. Прошло то время, когда она могла говорить:
«Как только луна встанет над островом, он будет здесь».
Луна, поднявшись над островом теперь, продолжала свой
путь, и следившие за нею глаза Ледши дали ей понять,
что она ошибается: время, назначенное ей Гермоном, про¬
шло, а его не было. Величаво, спокойно продолжала луна
свой путь все дальше и дальше, и минуты уходили за ми¬
нутами. Сколько времени прошло с тех пор, как луна стоя¬
ла над островом? — вот был вопрос, который теперь
постоянно срывался с ее губ. Ответ на него могли дать
звезды, по положению которых она научилась узнавать
время.Изредка прерывалась ночная тишина человеческим
голосом, лаем собаки или криком совы. Но чем дальше
уходила луна, тем сильнее волновалось ее гордое, оскорб¬197
ленное сердце. Она чувствовала себя униженной, оскорб¬
ленной, опозоренной и лишенной того блаженства, которое
ей было предсказано. Или, быть может, демоны, предска¬
зывавшие ей счастье, видели его не в любви к ней Гермона,
а в чем-то другом. Не должна ли она испытать высшее
блаженство от чувства удовлетворенной мести? Не задолго
до полуночи хотела она покинуть остров, но, войдя уже в
лодку, она передумала и вернулась вновь к скамье. Еще
немного подождет она, но затем ничто больше не может
спасти Гермона от ее гнева, и она вправе напустить на
него все мстительные силы, которыми располагала. Вновь
глядела она на расстилавшийся перед нею пейзаж, но вол¬
нение мешало ей что-либо различить. Легкие пары, подоб¬
но неспокойным теням лишенных погребения мертвецов,
поднимались и расстилались над поверхностью воды; обла¬
ка затуманили блеск созвездий... но это не интересовало
ее. Она перестала вопрошать звезды о течении времени. С
тех пор как они показали, что полночь миновала, она боль¬
ше не заботилась о них. Луна плыла по лазури небес,
лишенная блеска, посреди окутавшего ее тумана. Не только
в душе Ледши произошла перемена, но и вся окружающая
ее природа приняла совершенно иной вид. Потеряв надежду
на ожидаемое ею счастье, Ледша перестала искать изви¬
нения оскорбительным для нее поступкам Гермона. Ей те¬
перь припомнилось, какую ничтожную роль предназначал
он ей в своих произведениях, и, когда она вновь поглядела
на подернутую туманом луну, она ничем не напоминала
тот серебряный диск, который богиня Астарта держала
между рогами. Она не спрашивала себя, как произошло
такое превращение, но то, что она теперь видела на месте
луны, походило на гигантского серого паука. По всему не¬
бу, казалось, раскинулись его длинные ноги, как бы гото¬
вясь притянуть ими землю и раздавить ее. Теннис, все
острова посреди вод, да и сам остров Пеликана, ее, Ледшу,
и дерновую скамью оплело это чудовище своей паутиной
и держало в плену. Страшное, отвратительное видение, ко¬
торое преследовало ее, даже когда она закрыла глаза, ду¬
мая этим избавиться от него!Она вскочила, объятая ужасом, вошла в лодку и быс¬
трыми ударами весел направила ее к «Совиному гнезду».
Перед палаткой александрийки даже сквозь ночной туман
светились яркие огни. На острове «Совиное гнездо», каза¬
лось, все спало; даже старая Табус, и та, потушила свой
огонь. Мертвая тишина и мрак встретили ее там. Неужели
и Ганно, которому она велела ожидать ее здесь после пол¬198
уночи, также не пришел? Уж не научился ли морской раз¬
бойник, подобно греку, нарушать данное слово? Почти вне
себя вышла она из лодки, но, лишь только ее нога косну¬
лась земли, из тростниковой чащи поднялась высокая фи¬
гура и приблизилась к ней.—	Ганно! — вскричала она, чувствуя себя освобожден¬
ной от какой-то тяжести, и молодой пират повторил: «Ган¬
но!», — точно его имя было паролем на эту ночь. Затем
страстно прозвучало ее имя; никакой звук не сопровождал
его, но выражение, с которым оно было произнесено, ясно
обнаруживало чувства молодого пирата к ней и чего он от
нее ожидал. Невольно, несмотря на темноту, покраснела
она. Ганно схватил ее руку; она не могла отнять ее у
человека, которого хотела превратить в орудие мести; он
стал говорить о своем желании заменить умершего Абуса
и просил ее быть его женой. В замешательстве и волнуясь,
отвечала она, что высоко ценит оказанную ей честь, но
что раньше, нежели она даст свое полное согласие, она
должна переговорить с ним о важном деле. Тогда он по¬
просил ее поехать с ним в лодке: там, вдали от земли,
могли они говорить без помехи, а в доме его сидели отец,
Лабай и бабушка, искусно скрывая огонь и свет, и хотя
они все одобряли его выбор, но там, при них, нельзя было
разговаривать.Не говоря ни слова, села Ледша в лодку. Ганно, работая
бесшумно веслами, направил лодку на середину реки, да¬
леко от какого бы то ни было берега. Перестав грести, он
попросил Ледшу начать свой рассказ. Им нечего было опа¬
саться нескромных слушателей: несмотря на туман, ослаб¬
лявший свет луны, никто не мог приблизиться к ним
незамеченным. Несколько ночных птиц, спешивших с од¬
ного острова на другой, пролетели мимо них, как бы не
замечая их, и только вылетевший на ночную добычу гриф
низко кружился над ними. Они говорили так тихо, что
звуки их голосов не достигали тонкого слуха птицы. Даже
молодой пират должен был с большим вниманием прислу¬
шиваться к словам Ледши, чтобы их разобрать. Она ше¬
потом передавала ему, как вероломно обманул и оскорбил
ее греческий скульптор. Но проклятие, сорвавшееся с уст
пирата, достигло и слуха хищной птицы. Она с пронзи¬
тельным криком низко пронеслась над поверхностью воды,
почти задевая их крылом, затем поднялась высоко над ни¬
ми; а Ледша сказала Ганно, что только тогда он получит
право назвать ее своей, когда он поможет ей отомстить
изменнику-греку.199
При этом она ему рассказала, что в мастерских ху¬
дожников найдется для них богатая добыча — две статуи
выше роста человеческого из золота и слоновой кости и
запас этих дорогих материалов. Проснувшаяся алчность
молодого пирата заставила его одобрительно рассмеяться;
затем спросил он Ледшу, согласна ли она, если их за¬
мысел и мщение удадутся, последовать за ним на его ко¬
рабль «Гидра». Ее громкое «да» и возглас негодования,
которым она встретила его попытку нежно к ней при¬
близиться, можно было расслышать издалека. Она стала
говорить о том, как желала она отомстить тому, кто так
жестоко растерзал ее сердце. Было ли это то блаженство,
предсказанное ей на сегодняшнюю ночь?.. Да, вероятно.
С блестящими глазами, внутренне торжествуя, как будто
ее нога уже стояла на груди наказанного врага, она объ¬
яснила Ганно, что золото и слоновая кость будут при¬
надлежать ему, одному ему. И только лишь тогда
последует она за ним, куда он прикажет, когда он пе¬
редаст ей живым вероломного изменника, но ни одной
минутой раньше! С самонадеянным возгласом: «Я передам
его тебе!» — согласился пират и на это условие.Ледша рассказала ему также составленный ею план на¬
падения и велела ему грести к тому месту, откуда можно
было напасть на белый дом. Гриф следовал за лодкой, ос¬
тановившейся напротив той стороны белого дома, которую
омывала вода. Ледша указала разбойнику на окна мастер¬
ской Гермона и произнесла хриплым голосом:—	Там схватишь ты его, этого грека, с черной волни¬
стой бородой и стройным станом. Ты свяжешь его и за¬
ткнешь ему рот, но, помни только, не убивай его! Только
живому могу я отомстить так, как он заслуживает; за мер¬
твого же я себя не продам.Тут хищная птица испустила пронзительный крик и
полетела дальше. Она полетела налево, девушка видела
это, и ее густые сросшиеся брови мрачно сдвинулись. На¬
правление, взятое хищной птицей, исчезнувшей теперь во
мраке ночи, предсказывало близкую беду, но ведь Ледша
и была для того здесь, чтобы сеять зло и беды, и чем
сильнее разрастутся они, тем лучше.Само собой подразумевалось, что надо было отложить
нападение до отъезда знатной александрийки и до первых
темных ночей. Ганно должен был ждать знака Ледши и
держать все наготове; затем она должна была дать знать,
что все успокоились в белом доме, и что Гермон там на¬
ходится. Нападающие должны были добраться до дома по200
воде и войти в мастерскую чернобородого. Пока несколько
людей будут разбивать статую на куски, чтобы легче уне¬
сти в мешках золото и слоновую кость, другие тем време¬
нем должны проникнуть в мастерскую Мертилоса,
находящуюся на противоположном конце дома. Там найдут
они вторую статую, но ее лучше сохранить в целости: она
в цельном виде представляет большую ценность, благодаря
знаменитости ее творца.Белокурый скульптор болен, поэтому его легко будет
взять живым, хотя бы он и оказывал сопротивление; но
чернобородый очень силен и храбр, и связать его, не ранив,
будет очень трудно, но она этого желала непременно, и
только, когда Ганно удастся привезти ей обоих скульпторов
живыми, тогда только сочтет она себя обязанной исполнить
данное ему слово. Кроме художников, ночью в доме нахо¬
дятся слуги Мертилоса, старый привратник и Биас, неволь¬
ник Гермона. Ганно хотел предпринять нападение с
двадцатью молодцами, которыми он командовал на «Гид¬
ре». Если его брат, Лобайя, согласится участвовать, то силы
нападающих удвоятся.Сатабусу не надо было говорить об этом теперь: он не
решился бы ради спокойствия старухи матери на такое сме¬
лое предприятие. Не удайся оно, тогда все равно пропадут
они все, а если удастся, то старик только похвалит сме¬
лость и ловкость, с какими будет исполнено это нападение.
Береговой стражи нечего было опасаться: правительство по¬
лагало, что после смерти Абуса пираты покинули здешние
воды, и корабли Сатабуса и сыновей его были впущены в
гавань, как торговые корабли из Понта.XIГанно направил лодку к пристани, откуда можно было
видеть всю площадь или сад с палатками приезжих. На¬
ступил третий час пополуночи. На больших металлических
листах горела смола, посылая к небу целые облака дыма;
длинные ряды фонарей и факелов освещали все простран¬
ство обширной площади. Вокруг палаток было светло, как
днем; между ними взад и вперед сновали биамитяне, егеря,
торговцы и торопливо пробегали невольники и слуги. Ган¬
но, поглощенный занимающей его мыслью о браке с Лед-
шей, продолжал развивать свои соображения.—	Твой отец, — говорил он, — не будет нам препят¬
ствовать; мы застанем его близ Понта; там он грузит лес201
для Египта. С давних пор ведем мы с ним дела. Он очень
ценил Абуса, и я ему не раз уже оказывал услуги. На
понтийском побережье много красивых, ловких юношей;
мы ловим их; но попробуй-ка мы их продавать на неволь¬
ничьих рынках, и нас бы наверняка приговорили к смерти,
а отец твой может торговать ими безнаказанно даже в
Александрии. Вот почему мой старик отдает ему большею
частью этих юношей, к которым иногда присоединяет и
девушек. Уступает он их очень дешево; право, не будь это
твой отец, я бы завидовал той прибыли, которую он из¬
влекает из этой торговли. Как только ты станешь моей
женой, я сейчас же заключу более выгодный договор с
твоим отцом относительно доставки рабов. Ведь теперь,
когда мой старик дал мне такую большую часть добычи с
последнего лова, я не нуждаюсь и могу не идти на такие
уступки. К тому же мой свадебный выкуп за тебя давно
уже мной приготовлен. Хочешь ли ты знать, как высоко
я тебя ценю?Но внимание Ледши было устремлено на другие пред¬
меты, и Ганно, повторивший с тщеславным самодоволь¬
ством свой вопрос, напрасно ждал ответа. Тогда заметил
он, что она вся была поглощена тем, что происходило
на освещенной площади. Взглянув туда, он увидал перед
палаткой Дафны род навеса в виде балдахина; под ним
стояли мягкие скамьи, на которых сидели и полулежали
греки — мужчины и женщины, следившие с напряжен¬
ным вниманием за представлением, даваемым стройной,
гибкой гречанкой. Статный, высокий мужчина с прекрас¬
ной черной бородой, глядевший на гречанку с нескрыва¬
емым восхищением, был, вероятно, тот скульптор,
которого он, по требованию Ледши, должен был захватить
и доставить ей живым. Суровому, грубоватому пирату ка¬
залась дерзкой и бесстыдной гречанка, стоящая на дра¬
пированном пьедестале в легком полупрозрачном
шелковом одеянии и выставляющая себя как бы напоказ
взорам окружающих мужчин. Позади нее стояли две при¬
служницы, держа наготове белые мягкие драпировки, и
красивый черноволосый понтийский мальчик, следящий за
каждым ее движением.—	Ближе! — приказала Ледша пирату вполголоса, и
бесшумно подвел он лодку к берегу под развесистую ста¬
рую иву.Только лодка остановилась, как почтенная матрона,
сидящая рядом, на одном ложе со старым македонским
воином, громко произнесла имя Ниобеи. Гречанка на пье¬202
дестале тотчас же взяла из рук прислужниц большой ку¬
сок белой материи и подала знак мальчику, который по¬
слушно вскочил к ней на пьедестал. Она высоко подняла
на голове свои рыжие волосы, прихватив их на лбу дра¬
гоценной золотой диадемой, набросила белую материю се¬
бе на голову в виде покрывала, обвила одной рукой плечи
черноволосого мальчика и притянула его к себе жестом,
полным нежности. В левую руку взяла она другой конец
материи и распростерла ее над мальчиком, как бы за¬
щищая его этим. На ее подвижных и веселых чертах изо¬
бразился смертельный ужас, и пират, которому даже
слово «Ниобея» было совершенно чуждо, стал озираться
кругом, ища опасность, угрожающую невинному ребенку,
от которой женщина на постаменте защищала его с такой
самоотверженной любовью. Нельзя было более трогатель¬
но изобразить смертельный ужас матери, у которой ка¬
кая-то высшая сила отнимает сына, но при этом вокруг
ее слегка надутых губ легла черта сознательного упорст¬
ва, ее поднятые руки, казалось, протягивались не только
для защиты, а как бы в то же время подзадоривая бес¬
сильную злобу невидимого врага. Это зрелище с какой-то
неотразимой силой притягивало взоры пирата, и он, ко¬
торый на берегах Понта мог захватывать и заманивать
на свой корабль сотни молодых существ и продавать их
в рабство, не задумываясь даже на миг о потоках слез,
проливаемых по ним в домах и шалашах, сжимал свою
грубую руку в мощный кулак, чтобы напасть на безбож¬
ного злодея, угрожающего отнять у этой несчастной ма¬
тери ее прекрасного любимца. Но в то время, когда Ганно
приподнялся, желая выследить невидимого злодея, разда¬
лись громкие возгласы, испугавшие его и заставившие его
оглянуться на постамент; на нем уже не было несчастной
матери, так сильно возбудившей его сострадание, а стояла
прежняя дерзкая эллинка, кланяясь и улыбаясь на вос¬
торженные крики зрителей, а мальчик, только что, ка¬
залось, подвергавшийся такой смертельной опасности, с
веселым поклоном спрыгнул на пол. Пораженный Ганно
положил руку на плечо Ледши и в сильном замешатель¬
стве прошептал:—	Что это такое?—	Тише, — приказала молодая девушка, напрягая еще
сильнее свое зрение и повернув голову к освещенному ме¬
сту, потому что гречанка продолжала стоять на постаменте,
а Хрисила, спутница Дафны, приподнявшись на ложе,
громко произнесла:203
—	Если тебе будет угодно, прекрасная Альтея, то
представь нам богиню победы — Нике, венчающую по¬
бедителя.Даже тонкий слух биамитянки не мог уловить ответа
и последовавших затем переговоров, но она тотчас же
поняла, в чем дело, когда увидала, как все присутст¬
вующие молодые люди, быстро покинув свои места, при¬
близились к постаменту и, сняв венки, украшавшие их
головы, протянули их гречанке, только что названной
прекрасной Альтеей. Четверо эллинских предводителей
тех сильных войск, которыми повелевал Филиппос —
комендант «Ключа Египта», как справедливо называли
Пелузиум, сопровождали этого старого македонского во¬
еначальника, но их венки были отвергнуты Альтеей с
очаровательной любезностью, вознаградившей их, каза¬
лось, вполне за отказ. Ледша не могла слышать их раз¬
говора, но теперь перед прекрасной Альтеей стояли
только Мертилос и Гермон с протянутыми венками. Ко¬
леблясь, как будто затрудняясь, на ком остановить свой
выбор, сняла гречанка блестящее кольцо с пальца, и
Ледша ясно уловила взгляд тайного соглашения, которым
она быстро обменялась с Гермоном. Сердце биамитянки,
терзаемое ревностью, сильнее забилось, и какое-то му¬
чительное предчувствие подсказало ей, что Альтея — ее
соперница и враг. Эта ловкая и на все способная фо¬
кусница быстро спрятала за спину обе руки, пустую и
ту, в которой было кольцо, а теперь — да, в этом не
могло быть тени сомнения, — теперь она сумеет так
повести игру, что ей можно будет выбрать венок Гер¬
мона. И действительно, Ледша не обманулась: когда Аль¬
тея протянула художникам свои маленькие крепко
сжатые кулаки, прося их выбрать, то рука, указанная
Мертилосом, оказалась пустой, а в другой лежало коль¬
цо, которое она с хорошо разыгранным сожалением по¬
казала присутствующим. Гермон, став перед ней на
колени, протянул ей венок, и его блестящие темные гла¬
за с таким восторгом смотрели в голубые глаза рыже¬
волосой гречанки, что Ледша больше не сомневалась в
том, что Альтея была именно та, ради которой ее воз¬
любленный ей так низко изменил. Как ненавидела она
эту дерзкую женщину! И несмотря на это, она должна
была стоять спокойно, не шевелясь, крепко сжав губы,
и смотреть, как Альтея, взяв кусок белой материи, с
изумительной быстротой накинула ее на себя наподобие
длинной одежды с красивыми, мягко ниспадающими204
складками. Любопытство, удивление и чувство успокое¬
ния при виде того, как драпировка скрыла от взоров
возлюбленного формы соперницы, помогли Ледше сохра¬
нить хладнокровие. Все же она чувствовала, что кровь,
подобно ударам молотка, стучит в висках при виде Гер¬
мона, продолжающего стоять на коленях перед гречанкой
и не отрывающего восторженных глаз от ее выразитель¬
ного лица. Не было ли оно слишком длинным для того,
чтобы вполне понравиться ему, так недавно еще восхи¬
щавшемуся ее красотой? А вся фигура гречанки, кото¬
рую так ясно обрисовывала легкая шелковая ткань ее
одежды, не была ли слишком худощава? И все же, лишь
только Альтея, художественно задрапированная, протяну¬
ла руки с венком, как бы желая увенчать победное чело
Гермона, с каким восторгом и очарованием смотрел он
на нее, а ее светло-голубые глаза изливали целые по¬
токи нежности и восхищения на коленопреклоненного
победителя, которому она должна была присудить на¬
граду! Ее стройное тело с наклоненным вперед станом
покоилось на одной ноге, тогда как другая, покрытая
до щиколоток белыми складками, была легко приподнята.
Будь у нее крылья, присущие богине победы, все уве¬
ровали бы, что она летает, что она только что спусти¬
лась с высот Олимпа, дабы увенчать победителя, и она
выражала это не только жестом протянутой руки, но
каждым взглядом, каждой чертой своего подвижного ли¬
ца. Не могло быть и тени сомнения в том, что, спустись
на землю сама богиня Нике, дабы увенчать достойней¬
шего этой высшей награды, она явилась бы именно в
таком виде. А Гермон... ни один увенчанный победитель
не мог бы взирать на бессмертную богиню с такой бла¬
годарностью и с таким восхищением, как смотрел он
на Альтею.И раздавшиеся громкие, все усиливавшиеся возгласы
одобрения были вполне заслужены, но для измученной
души Ледши эти восторженные клики казались каким-то
оскорблением, горькой насмешкой. Ганно же это представ¬
ление показалось не заслуживающим ни малейшего вни¬
мания. Зрелище, могущее его затронуть или поразить,
должно было быть сильнее или грубее. Кроме того, он
не любил вообще никаких представлений; по натуре зам¬
кнутый и спокойный, он лишь изредка, сдаваясь на уго¬
воры близких, посещал в портовых городах состязания
атлетов или звериный бой. Он чувствовал себя хорошо
только в открытом море, на своем корабле. Любил он205
больше всего в тихую ночь смотреть на звезды, сидя на
корме и управляя рулем, и при этом мечтать о прекрас¬
ной девушке, которую его храбрый брат Абус нашел
достойной стать его женой. Заслужить любовь этой пре¬
краснейшей из девушек представлялось для Ганно вели¬
чайшим счастьем, и молодой пират считал себя достойным
этого счастья, потому что в открытом море, когда надо
было хитростью и силой бороться с сильнейшим непри¬
ятелем, потопить корабль, захватить добычу, он мог с
уверенностью постоять за себя. Легче, чем он ожидал,
удалось ему его сватовство; отец будет этим очень дово¬
лен. А он гордился тем, что ради любимой девушки дол¬
жен отважиться на то смелое, дерзкое предприятие, о
котором она его просила. Да и не была ли вся его жизнь
только игрой с опасностью? Будь у него вместо одной
жизни целый десяток, то и тогда потеря их не казалась
бы для него слишком дорогой ценой за обладание Ледшей.
Пока Альтея изображала богиню победы, и вокруг нее
раздавались крики одобрения и восторгов, Ганно перечис¬
лял в уме собранные им сокровища с тех пор, как отец
предоставил ему часть в добычах. Как только он соберет
десять талантов золотом, он тотчас же оставит опасный
морской разбой и будет возить лес и рабов с берегов Пон¬
та в Египет, а ткани — из Тенниса, оружие и утварь —
из Александрии в понтийские города. Подобной торговлей
разбогател отец Ледши, и он хочет быть богатым не ради
себя — о, нет! он ведь малым довольствуется, — а ради
того, чтобы усладить жизнь своей жены, окружить ее ро¬
скошью и украсить ее прекрасное тело драгоценностями.
У него уже было припасено несколько таких украшений,
они были так тщательно скрыты, что даже Лабайя не
знал о их существовании.Как умолкнувший шум мельничного колеса пробуж¬
дает мельника от сна, точно так же наступившая тишина
на площади пробудила Ганно от его мечтаний. Что же
там видела такого интересного Ледша, если она не слы¬
хала его тихого зова? Наверно, отец и Лабайя простились
с бабушкой и ищут его везде напрасно.Да, так оно и было: с «Совиного гнезда» раздался рез¬
кий призывный свист старого пирата, а Ганно привык по¬
виноваться. Он слегка коснулся плеча возлюбленной, тихо
прошептал, что должен тотчас же вернуться на остров и
согласись она с ним поехать, она тем доставит большое
удовольствие старику.—	Завтра, — ответила Ледша решительным тоном.206
Повторив еще раз, какие знаки она ему подаст перед
нападением, кивнула она ему головой и, вступив на нос
лодки, с легкостью птицы выскочила на берег, и заросли
скрыли ее от взоров Ганно.XIIНе удостоив его даже прощальным взглядом, Ледша ос¬
торожно пробралась в тени кустов до большого сикомора,
только одна сторона которого освещалась огнями, горевши¬
ми вокруг палаток, а другая была погружена во мрак, и
там под деревом была скамейка, поставленная по прика¬
занию Мертилоса, часто отдыхавшего здесь во время жары.
К ней-то и направилась молодая биамитянка: она знала,
что, сидя на ней, могла, не замеченная никем, обозревать
освещенное пространство перед палатками. Какая пестрота
и оживление господствовали там! Огромная свита приехала
с пелузианцами, а многих привез корабль, пришедший по¬
сле полудня из Александрии, как ей сказал Биас.Этот корабль принадлежал, по слухам, Филатосу, знат¬
ному родственнику Птоломея. Если она не ошибается, то
молодой стройный грек, только что поднявший опахало из
страусовых перьев, скатившееся с колен Дафны, именно и
есть Филатос.Представление было окончено. Молодые невольники в
пестрых одеждах и ловкие прислужницы с блестящими зо¬
лочеными обручами на руках и ногах ходили между гос¬
тями, предлагая им прохладительные напитки. Гермон,
поднявшийся с колен с венком на голове, гордо, точно его
сама богиня победы увенчала, стоял близ постамента, пока
Альтея отвечала поклонами и улыбками на восторженные
крики зрителей.Ледша следила, не спуская глаз, за каждым движением
скульптора.Едва ли дочь Архиаса была той, которая удерживала
его вдали от нее. На дружеский вопрос, обращенный к
нему Дафной, он ответил коротко и неохотно и тотчас же
поспешил подойти к Альтее, которую стал горячо благода¬
рить за доставленное удовольствие. А теперь он даже под¬
нес к губам край ее пеплоса. Улыбка презрения искривила
губы Ледши, но даже и прочим гостям показался странным
этот необычный в их кругу знак почтения, и молодой Фи¬
латос обменялся с седобородым греком взглядом удивления.
Это был Проклос, занимающий должность грамматеуса207
(церемониймейстер — хранитель преданий) при диониси-
евских играх и верховный жрец Аполлона. Он был одним
из влиятельнейших людей Александрии и принадлежал к
любимцам царицы Арсинои. По ее поручению посетил он
двор сирийского царя и теперь на обратном пути вместе
со своей спутницей Альтеей пользовался гостеприимством
Филиппоса в Пелузиуме. Желая заручиться его располо¬
жением для своих целей, он последовал за ним в Теннис.
Несмотря на свои довольно преклонные годы, он еще любил
пользоваться успехом у красивых женщин, и слишком во¬
сторженное поклонение молодого скульптора по отношению
к Альтее ему сильно не понравилось. Насмешливо осмат¬
ривая Альтею и Гермона, он громко сказал:—	Прими мои поздравления, великий мастер, но вряд
ли мне нужно тебе напоминать, что богиня Нике не до¬
зволит никому, даже самому воплощению доброты и гра¬
ции, присуждать награды, которые она одна только имеет
право дать.При этих словах он гордо поправил лавровый венок на
своих жидких локонах.Тиона, супруга Филиппоса, быстро перебила его:—	Будь я не старая женщина, а юноша, подобно Гер¬
мону, я бы предпочла — верь мне, благородный Про¬
клос, — венок, дарованный мне Грацией, победному венку
суровой Нике.Морщинистое лицо почтенной матроны выражало так
много сердечного участия, и звук ее густого голоса звучал
так дружески, что Гермон сдержал резкий ответ, готовый
было уже сорваться с его губ, и, обращаясь к Проклосу,
хладнокровно заметил, что почтенная Тиона совершенно
права: в этом приятном веселом кругу венок, данный ему
красивой женской рукой, является для него самым прият¬
ным даром, и он сумеет его ценить и сохранить.—	До тех пор, пока более драгоценные венки не за¬
ставят его позабыть, — сказала Альтея. — Дай мне взгля¬
нуть на твой венок, Гермон! Плющ и розы... Первый очень
долговечен, но вторые...И при этом она шутливо погрозила ему пальцем.—	Розы, — вмешался опять Проклос, — полученные
из таких прелестных рук, могут быть только приятны на¬
шему молодому другу, хотя эти цветы богини красоты име¬
ют мало общего с его искусством, враждебным всякой
красоте. Впрочем, мне даже неизвестно, какой венок при¬
своен, как награда, тому направлению, с которым Гермон
нас познакомил.208
Гермон, гордо подняв голову, ответил:—	Должно быть, до сих пор было мало присуждено
таких венков, если ты, которого так часто выбирают в
судьи, их не знаешь. Во всяком случае, в них не хватает
тех цветов, которыми должна была бы награждать спра¬
ведливость.—	Я очень сожалею об этом, — возразил Проклос, гла¬
дя свой острый подбородок. — Но я боюсь, что наша пре¬
красная Нике, Альтея, плохо справлялась с этой высшей
добродетелью. Впрочем, и сама бессмертная богиня посту¬
пает нередко точно так же.—	Потому что она женщина, — сказал, смеясь, один
из молодых офицеров, а другой весело добавил:—	Это нам, военным, как раз с руки, и что меня ка¬
сается, то я нахожу всегда богиню победы красивой и спра¬
ведливой, дабы она не переставала быть ко мне
благосклонной. Я только приношу жалобу на прекрасную
Альтею за то, что она, представляя нам эту богиню, не
имела присущих ей сильных, могучих крыльев.—	Она их предоставила Эросу для более быстрого по¬
лета, — ядовито ответил Проклос, бросая на Альтею и Гер¬
мона многозначительный взгляд.Всем стало понятно, что эта шутка была намеком на
ту быструю склонность, которая, казалось, зародилась меж¬
ду скульптором и прелестной представительницей богини
победы. Раздавшийся смех заставил прилить всю кровь к
щекам Гермона. Мертилос же почувствовал, что происхо¬
дит в душе вспыльчивого приятеля, и потому, когда Про¬
клос стал хвалить Альтею за то, что она при представлении
не прибегла к лаврам, он воскликнул:—	Ты совершенно прав, благородный Проклос: суровый
лавр не подходит к нашему веселью, розы же выпадают
повсюду на долю художника и всегда приятны; чем их
больше, тем лучше.—	Тогда подождем, — отвечал Проклос, — кому в
другом месте достанутся лавры.Мертилос горячо возразил ему:—	Что Гермон при этом не уйдет с пустыми руками,
за это я ручаюсь.—	Поверь мне, никто более моего не будет радовать¬
ся, если произведения твоего приятеля принесут ему по¬
бедные лавры, — ответил Проклос, — но если я не
ошибаюсь, этот белый дом хранит в себе законченные
произведения. Разве вы не знаете, как прекрасно выде¬
ляются статуи из золота и слоновой кости на освещенном209
фоне? Еще недавно я видел это при дворе царя Антиоха.
Господа художники, не хотите ли осветить свои мастер¬
ские и присоединить благородное художественное наслаж¬
дение ко всем удовольствиям, испытанным нами в эту
чудную ночь?Но Гермон и Мертилос единодушно отказались испол¬
нить эту просьбу. Их отказ возбудил громкие сожаления
присутствующих, а старый комендант Пелузиума не хотел
и слышать о нем. Неодобрительно покачивая своей большой
головой, обрамленной густыми седыми локонами, произнес
он громким голосом:—	Неужели мы должны вернуться в Пелузиум, где
Арей1 мешает отвести музам подобающее им место, и не
увидим благородных произведений, исполненных здесь, в
этом городе, где Арахнея владычествует и двигает ткацким
челноком.—	Даже от меня, — прервала его Дафна, — приехав¬
шей только для того, чтобы взглянуть на их работы, за¬
крыли они двери своих мастерских. Но теперь, когда
Зевс-отец угрожает нам грозой — смотрите, как мрачно
надвигается она, — не лучше ли нам не настаивать и не
беспокоить художников, тем более что клятвенное обеща¬
ние запрещает им показывать теперь кому бы то ни было
их произведения.Такое серьезное объяснение заставило умолкнуть любо¬
пытных; разговор принял другое направление.Воспользовавшись этим, Тиона знаком отозвала в сто¬
рону Мертилоса. Родители Гермона когда-то были с ней
очень близки, и она с сердечным участием хотела узнать,
действительно ли надеется его приятель на успех. Много
лет уже не посещала она Александрии, но то, что она
слыхала о художественной деятельности Гермона от при¬
езжих и теперь от Проклоса, ее сильно тревожило. Гово¬
рили, правда, что он сумел заслужить уважение и его
громадное дарование стоит вне всякого сомнения, но в та¬
кое время, когда красота, подобно вину и хлебу, принад¬
лежит к числу необходимых жизненных потребностей и
считается как бы нераздельной с искусством, он решается
не признавать ее. Он идет во главе нового направления,
старающегося разрушить все известное и доказанное; его
произведения, хотя и сильные, мощные, вместо того, чтобы
удовлетворять, радовать и возвышать, действуют на всех
отталкивающим образом.1 Бог войны.210
Все эти рассказы тревожили почтенную матрону тем
более, что при сегодняшней встрече с Гермоном она в нем
заметила какое-то недовольство, какую-то неудовлетворен¬
ность. Ей доставила большую радость уверенность Мерти¬
лоса в успехе Гермона и в том, что его статуя Арахнеи
будет мастерским произведением. Альтея, подошедшая к
ним во время разговора с которой Гермон уже говорил об
Арахнее, высказала также свое мнение, что Гермон бле¬
стяще выполнит эту задачу. Тиона откинулась на свое
ложе, лицо ее приняло веселое выражение, и с непринуж¬
денной уверенностью, опирающейся на знатное происхож¬
дение и высокое положение, воскликнула:—	Люцифер1, оповещающий появление дня, наверное,
уже скрывается позади этих облаков, но эта чудная ночь
должна быть достойно закончена. Не захочешь ли ты, пре¬
лестная любимица муз, — добавила она, протягивая руку
Альтее, — показать этим двум художникам, как выглядит
первообраз Арахнеи, которую они должны исполнить из
золота и слоновой кости.Альтея простояла несколько минут в раздумье, а затем,
колеблясь, отвечала:—	Исполнение заданной тобой задачи не легко, но я
рассчитываю на всеобщее снисхождение.—	Она согласна! — радостно обратилась Тиона к при¬
сутствующим.И, точно распорядительница, приглашающая на зрели¬
ще, она хлопнула в ладоши и громко произнесла:—	Просим вашего внимания: в этом ткацком городе
благородная фракийка Альтея желает вам показать вопло¬
щение Арахнеи, этой ткачихи из ткачих.—	Будьте же внимательны и последуйте моему совету:
напрягите ваше зрение, — сказал Филатос, — никто луч¬
ше этой искусной и столь несчастной Арахнеи не научит
нас тому, как наказывали гордые олимпийцы тех злосча¬
стных смертных, которые желали поравняться с ними. А
ведь это нередкое явление среди художников. Мы же,
пасынки муз, можем быть спокойны: мы ничем не даем
повода этим ревнивым богам подвергнуть нас тому нака¬
занию, которое выпало на долю злосчастной ткачихи.Ни одного слова знатного македонца не пропустила
Ледша. И теперь казалось, какая-то пелена упала с ее
глаз. Гермон сближался с ней для того только, чтоб она
ему послужила моделью для Арахнеи; теперь же, когда1 Светоноситель.211
он в Альтее нашел более подходящий образ, он в ней
более не нуждается. Подобно негодному тесному башмаку,
сбросил он ее, найдя в этой фиглярке более удобную ис¬
полнительницу его желаний. А она только что перед тем
с ужасом задавала себе вопрос, не слишком ли поспешно
вынесла она грозный приговор своему возлюбленному,
уговорив Ганно на нападение; теперь же она радовалась
своей быстрой решимости. Если ей еще оставалось что-
либо сделать — это только усилить свою месть. Вот там
стоит он возле ненавистной! Неужели его не тревожит
мысль о ней и о том, что он ей причинил? О, нет! Его
сердце было полно только гречанкой — это ясно выра¬
жалось в каждой черте его лица. И что могла она ему
теперь так нежно шептать?.. Быть может, она ему обе¬
щает свидание? На его лице отразилось чувство высшего
счастья, того счастья, которое ей было обещано в эту
ночь и которого он ее лишил. Обо всем мог он думать,
только не о ней и ее бедном, растерзанном сердце. Но
она ошибалась: когда Альтея спросила Гермона, очень ли
он сожалеет, что остался с ней после полуночи, он от¬
ветил, что право остаться около нее он купил большой
жертвой, даже совершил проступок, мучащий его совесть.
И все же он благодарит богов, руководивших его реше¬
нием, потому что во власти Альтеи вознаградить его
сторицей за все его потери. Взор, полный обещания,
встретился с его глазами, и, направляясь к постаменту,
она его спросила:—	То, за что я должна и хочу тебя вознаградить, имеет
ли какое-нибудь отношение к Арахнее?—	Да! — живо ответил он, и по быстрому, едва уло¬
вимому движению ее выразительного рта он понял, что
его самые смелые ожидания будут превзойдены. Как охот¬
но удержал бы он ее еще на миг подле себя, но уже
взоры всех были обращены на нее; она отдала несколько
приказаний прислужницам и поднялась на постамент.
Присутствующие ожидали, что она опять прибегнет к дра¬
пировкам, но вместо того, чтобы взять из рук служанок
материю, она сбросила свой пеплос. Стройная, почти ху¬
дая, как бы дрожа от холода, смотрела она в раздумье
на пол, вдруг принялась она сбрасывать кольца, обручи
и цепи, украшающие ее шею, наконец, и блестящую ди¬
адему, подарок ее родственницы, царицы Арсинои. При¬
служницы подобрали все эти украшения; она же быстрым
движением разделила свои длинные густые рыжие волосы
на тонкие пряди и разбросала их по спине, плечам и212
груди; голова ее склонилась настолько, что казалось, она
касается левого плеча, глаза ее, широко раскрытые, ус¬
тремились куда-то вправо, свои голые худые руки под¬
няла она вверх высоко над головой. Она должна была
опять выразить всей своей фигурой существо, защищаю¬
щееся против невидимой и неотразимой силы, но как раз¬
лично, как непохоже на только что представленную
Ниобею изобразилось на ее подвижном нервном лице это
чувство! На нем можно было ясно прочесть не только
скорбь, ужас и сопротивление, но также глубокое отча¬
яние и страшное удивление. Что-то необъяснимое, ей са¬
мой непонятное с ней происходило, и Ледше, смотревшей
на нее со страстным напряжением, точно от каждого дви¬
жения Альтеи зависела ее жизнь и счастье, казалось, что
перед ее глазами творится какое-то необъяснимое чудо и
что должно совершиться еще большее. Да, и в самом де¬
ле, была ли еще та, там, на постаменте, такой же жен¬
щиной, как Ледша и другие, глаза которых теперь не
отрывались от ненавистного лица этой презренной фиг-
лярки? Обманывает ли ее ее зрение, или там происходит
в действительности какое-то загадочное превращение?
Нежные руки Альтеи еще больше вытянулись, тоньше,
точно бестелеснее стала она, и как странно растопырились
ее тонкие, гибкие пальцы, а длинные пряди ее волос раз¬
вевались, точно помогая ей двигаться. Темная тень, бро¬
саемая фигурой Альтеи на ярко освещенную поверхность
постамента, походила на гигантского паука — да, это не
могло же быть обманом зрения. Тонкий, стройный стан
гречанки еще больше вытянулся, ее руки, тонкие пряди
волос превратились в ноги паука, а гибкие пальцы как
бы готовились схватить добычу или еще сильнее затянуть
смертоносную паутину вокруг намеченной жертвы.—	Арахнея, паук, — сорвалось едва слышно с дрожа¬
щих губ Ледши, и она хотела уже отвернуться от ужаса¬
ющего ее зрелища, как вдруг раздался целый гром
рукоплесканий и восклицаний и рассеял ее видение. Вместо
паука на постаменте стояла опять стройная женщина с под¬
нятыми руками, с развевающимися волосами. Но сильно
бьющемуся сердцу Ледши не суждено было еще успокоить¬
ся: лишь только Альтея с челом, покрытым каплями пота,
и с дрожащими от внутреннего волнения губами сошла с
постамента, как яркая молния прорезала небо, а громкий
раскат грома далеко разнесся по воде в ночной тишине. В
то же время под навесом раздались крики ужаса. Тиона,
храбрая жизненная спутница неустрашимого воина, боя¬213
лась грозы — этого выражения гнева Зевса и, объятая ужа¬
сом, приказывала рабам принести черных ягнят в жертву,
чтобы умилостивить разгневанного бога. Она умоляла мужа
и других ее спутников последовать за ней на корабль и
скрыться в каюте от дождя, крупные капли которого с шу¬
мом падали на натянутый навес.—	Немезида! — воскликнул Проклос.—	Немезида, — прошептал молодой Филатос Дафне,
накидывая ей на плечи роскошный пурпурный плащ, —
она настигает нас, смертных, в тот миг, когда мы пере¬
ступаем меру, отпущенную нам. Крылатая дочь ночи по¬
казала бы себя очень нерачительной, дозволь она мне
безнаказанно наслаждаться необъятным счастьем твоего
присутствия.Он, а также и Мертилос поспешили вслед за Дафной
и Хрисилой укрыться от дождя в их палатке. Громкий
повелительный голос старого Филиппоса напрасно звал
Альтею, о которой он, как о своей гостье, считал себя
обязанным заботиться. Ему пришлось отругать черных ра¬
бов, несших его жену в паланкине на корабль: новый силь¬
ный удар грома поверг их в такой ужас, что они, оставив
носилки, бросились на колени, дабы умолять о пощаде раз¬
гневанного бога. Глас, домоправитель Архиаса, изучивший
несколько философских систем и утративший веру в мо¬
гущество олимпийцев, потерял все свое хладнокровие при
виде наступившего беспорядка. Ему даже пришлось пустить
в дело свои крепкие кулаки, чтобы заставить невольников
убирать от дождя драгоценную утварь и расшитые по¬
душки, так как обезумевшие слуги, забыв свои обязанно¬
сти, вытаскивали разные амулеты и резных божков,
молились им, прося сохранить им жизнь. Сильные порывы
ветра, сопровождающие начало грозы, погасили факелы и
горящую смолу, сорвали навес и разметали поддер¬
живающие его столбы. Настал невообразимый шум, в ко¬
тором резко выделялись имя Альтеи, призываемой
Филиппосом, и стон двух египетских рабынь, бросившихся
в ужасе на землю и громко призывавших помощь богов.
Офицеры совещались, принять ли им приглашение Про-
клоса провести остаток ночи на его корабле за вином, или,
последовав набожному совету военачальника, отправиться
в храм Зевса и там за молитвами переждать грозу.Ледшу также напугала гроза, и, моля разгневанных бо¬
гов, бросилась она на колени под сикомором. Но как ни
был силен ее страх и желание умилостивить богов, тревога,
наполнявшая ее душу, не давала ей молиться; она могла214
только прислушиваться к каждому неожиданному шуму
там, перед палатками. Вдруг до ее слуха донесся знакомый
голос — это был Гермон, а та, с которой он говорил, —
наверно, эта ненавистная, загадочная женщина-паук —
Альтея. Они пришли сюда под защиту густого сикомора,
чтобы, скрытые от всех, поговорить друг с другом. Это
было так ясно, что весь страх Ледши рассеялся и уступил
место другому чувству. Затаив дыхание, плотно прижалась
она к стволу старого дерева, чтобы удобнее и лучше слы¬
шать, и первое слово, коснувшееся ее слуха, было то же
самое слово «Немезида», которое незадолго перед тем так
часто повторялось перед палатками. Ей было хорошо из¬
вестно его значение: в Теннисе был храм, посвященный
этой богине, и его посещали не только греки, но также
египтяне и биамиты. На ее лице появилась улыбка торже¬
ства: да, больше чем на какую бы то ни было помощь
других богов могла она рассчитывать на помощь этой бо¬
гини! Месть более страшная, нежели это мрачное, грозное
облако, должна была с ее помощью обрушиться на Гермо¬
на. Завтра первое, что она сделает, — это принесет жертву
перед ее алтарем. Она теперь радовалась тому, что ее бо¬
гатый отец предоставил ее ведению все домашнее хозяй¬
ство: она, таким образом, не должна была стесняться
выбором жертвы. С быстротой молнии пронеслось все это
в ее голове, пока она прислушивалась к разговору Гермона
с Альтеей.—	Немезида, — говорила фракийка строгим голо¬
сом, — о которой я тебе напоминаю в такое время, когда
громовые стрелы Зевса летают вокруг нас, та самая, кото¬
рая наказывает всякое непростительное легкомыслие, вся¬
кий проступок и обман, это Ате, самая быстрая и самая
страшная из Эринний. Ее гнев призову я на твою голову
тотчас же, если ты не скажешь правды, полной правды.—	Спрашивай, — перебил он ее глухим голосом, —
только, о, чудная женщина...—	Только, — возразила она быстро, — должна я, ка¬
кой бы ни был ответ, стоять для твоей Арахнеи. Быть
может, я и соглашусь, но я должна прежде знать, только
скорее и короче, а то меня ищут... Любишь ли ты Дафну?—	Нет, — ответил он решительно, — но я с ней дру¬
жен с детства и глубоко ее уважаю.—	И, — добавила Альтея, — ты многим обязан ее от¬
цу, это все мне не ново. Я также знаю, как мало оснований
ты дал ей тебя любить. В все же ее сердце не принадлежит
ни Филатосу, этому большому барину с маленькой голо¬215
вкой, ни знаменитому художнику Мертилосу, тело которо¬
го, собственно говоря, слишком слабо, чтобы выдерживать
тяжесть тех лавров, которыми его осыпают, а только тебе,
тебе одному, — я это знаю.Гермон хотел было возражать, но Альтея не дала ему
выговорить ни слова.—	Ну, все равно, я только хотела знать, любишь ли
ты ее. Это правда, ты не притворяешься, что ты перед ней
пылаешь, и ты до сих пор не захотел превратить твою
бедность, которая совсем тебе не пристала, в богатство,
сделав ее своей женой, вот почему я могу простить тебе
многие проступки. Да ведь я и не последовала за тобой
сюда в эту странную погоду для того только, чтобы гово¬
рить о дочери Архиаса, а затем, чтобы говорить о нас.
Итак, скорей! Ты желаешь, чтобы я тебе послужила для
твоего искусства, но, если я верно поняла, ты здесь уже
нашел подходящую хорошую натуру.—	Да, дочь этой страны, биамитянку, — ответил он в
большом смущении.—	И ради меня ты заставил ее напрасно ожидать себя?—	Ты знаешь сама...—	А ты ведь обещал ей прийти?—	Да, но я встретил тебя. Ты засияла надо мной по¬
добно новому солнцу, полному лучезарного многообещаю¬
щего света, и все, что не ты, все погрузилось во мрак и,
если ты оправдаешь все надежды, которые ты пробудила
в моем сердце...Ярко вспыхнувшая молния перебила его уверения и еще
не успел умолкнуть в ночном воздухе раскат грома, как
Альтея, как бы продолжая его, сказала:—	Тогда хочешь ты предаться мне душой и телом. Знай,
что Зевс слышал эту клятву и напоминает нам о своем при¬
сутствии. А что тебя ждет, если биамитянка, которой ты из¬
менил, призовет на твою голову гнев Немезиды?—	Немезида варваров! — презрительно ответил он. —
Неохотно, даже с отвращением соглашалась биамитянка
служить мне моделью. Ты же, Альтея, если согласишься
для меня воплощать мои образы, то я знаю, мне удастся
сделать великое произведение, потому что ты показала мне
чудо, действительное воплощение Арахнеи, в которую ты,
чародейка, превратилась. Это была сама правда, сама
жизнь, а это в искусстве самое высшее.—	Самое высшее? — произнесла она нерешительно. —
Тебе ведь придется изваять женское тело. А как же кра¬
сота, Гермон? Что же будет с красотой?216
—	Она будет тут соединена с правдой, — ответил он
горячо, — если ты, единственная, более чем прекрасная,
сдержишь свое слово. А если ты его сдержишь, если ты
это сделаешь, то скажи, я хочу это знать, не присоединится
ли к твоему желанию послужить художнику и немного
любви?—	Немного любви? — перебила она его презрительным
тоном. — Разве ты не понимаешь, что тут может быть
только или сильная, беспредельная любовь, или никакой.
Завтра мы опять увидимся, тогда покажи, насколько тебе
дорога натурщица Альтея.С этими словами исчезла она в темноте, направляясь
на призывные крики, раздавшиеся с того места, где стояли
палатки.—	Альтея! — вскричал Гермон страстным голосом,
полным упрека, и поспешил за ней, но сгустившийся мрак
принудил его отказаться от намерения догнать фракийку.
Ледша также покинула свое убежище под деревом, она
видела и слышала достаточно. Теперь все ее чувства, все
помыслы говорили ей: пришло время мести, и храбрый Ган-
но был готов ради нее отважиться на все, подвергнуть свою
жизнь какой угодно опасности.XIIIНа следующий день солнце ослепительно сияло, заливая
своими жгучими лучами Теннис и все окружающие остро¬
ва. Молодой Филатос в сопровождении большой свиты с
рассветом отправился на охоту. Его добыча была обильна
и богата. Он надеялся заслужить похвалу Дафны, препод¬
неся ей в знак особенного уважения всю эту добычу. Рабы,
увенчанные цветами, должны были показать ей бесчислен¬
ное количество убитых им водяных птиц. Но вышло совсем
не то, что он ожидал: вместо похвал его подвигам его по¬
просили убрать подальше с глаз этих бедных столь легко
добытых жертв человеческой жестокости. Обманутый в сво¬
их ожиданиях, оскорбленный и утомленный бессонною
ночью, отправился он на свой красивый корабль и заснул
на мягком роскошном ложе так крепко, что проспал за¬
втрак на корабле престарелого коменданта Пелузиума. По¬
ка все приглашенные сидели за пиршеством, Дафна
наслаждалась спокойными часами одиночества. Она отка¬
залась от приглашения Филиппоса, и ее бледные щеки ясно
свидетельствовали, как сильно подействовали на нее все217
треволнения минувшей ночи. Незадолго до полудня к ней
вошел Гермон, он также не присутствовал на завтраке у
коменданта. После того как покинула его вчера Альтея,
вернулся он прямо в белый дом, но, вместо того чтобы
предаться полному отдохновению, ему пришлось всю ночь
ухаживать за Мертилосом, на слабый организм которого
подействовали вчерашнее оживление и суета. Ни на одну
минуту не оставлял его Гермон до тех пор, пока насту¬
пивший день ни принес как будто облегчение страданиям
его друга. Вернувшись в свою спальню, где его верный
Биас убрал ему волосы и бороду и подал праздничную
одежду, он услыхал от преданного раба известия, лишив¬
шие его спокойствия.С твердым намерением сдержать слово и приехать на
свидание на остров Пеликана отправился вчера Гермон
после солнечного заката на пир к александрийке; он де¬
лал это довольно охотно, потому что старые друзья его
родителей были ему дороги и близки. И, кроме того, он
знал, как всегда хорошо и плодотворно действовала на
него Дафна своим ровным и сердечным обращением. Но
все вышло не так, как он ожидал. Ему пришлось в пер¬
вый раз видеть, как молодой Филатос, серьезно добиваясь
взаимности Дафны, ухаживал за ней, а ее компаньонка,
почтенная Хрисила, способствовала и покровительствовала
в этом Филатосу. Она находила, что этот знатный юноша
был подходящим мужем для дочери Архиаса, и так как
ей надлежало размещать приглашенных за столом, то она
поместила его рядом с Дафной и охотно исполнила же¬
лание Альтеи — иметь Гермона своим соседом. Представ¬
ляя чернобородого художника Альтее, Хрисила готова
была поклясться, что фракийка признала в скульпторе хо¬
рошего знакомого. Гермон же, напротив, отнесся к зна¬
менитой родственнице царицы Арсинои очень холодно,
казалось, даже с неудовольствием. Женщин, подобных
Альтее, он по мере возможности избегал. За последнее
время он вращался большею частью среди народа, где он
находил подходящий для своих работ материал, и дер¬
жался далеко от придворных кружков, к которым при¬
надлежала Альтея. Ему были просто ненавистны эти
утонченные женщины, которые в своих прозрачных одеж¬
дах под предлогом, что им неприятно все, что стесняет
природу, легко и смело пренебрегали всем тем, что при¬
знавалось скромными македонскими женщинами за вы¬
сшие женские добродетели. Быть может, происходило это
потому, что эти создания составляли такую резкую про¬218
тивоположность его умершей матери и Дафны. Вначале
способ и манеры обращения Альтеи повергли его, видав¬
шего так много женщин, в сильное смущение, тем более
что хотя, как ему казалось, он видел ее в первый раз,
но голос ее был ему знаком. Нет, этого не могло быть,
и, если бы он видел ее хоть раз, он наверно бы запомнил
ее золотисто-рыжие волосы и другие особенности этого,
во многих отношениях замечательного лица. Он скоро
убедился, что они, действительно, никогда не видали друг
друга. Ему было даже приятно чувствовать, что он на¬
ходит в ней так мало привлекательного: уж наверно не
она помешает ему рано покинуть пир и сдержать свое
обещание — приехать на свидание с биамитянкой. Прав¬
да, ему с самого начала понравились молочно-белый цвет
ее лица и красивые формы ее нежных рук и ног. Он
любовался также посадкой головы и изгибом красивой
шеи. Какой хорошей натурщицей могла бы служить эта
стройная гибкая женщина! И вот опять показалось ему,
что она похожа на ту веселую лесбийку, с которой он
провел ночь на последнем празднике Диониса в Алексан¬
дрии. А между тем, как различны были они между собой,
если ближе рассмотреть! Та держала себя настолько же
необузданно и смело, насколько Альтея — сдержанно и
строго. Волосы и брови сумасбродной лесбийки были не
золотистого цвета, а совершенно черные, и цвет ее кожи
был значительно темнее, — значит, сходство было только
в овале худощавого лица, в прямом, красивом носе и в
звуке ее высокого голоса. Ни одного серьезного слова не
сорвалось с уст того легкомысленного существа, тогда как
Альтея сейчас же выразила желание познакомиться с его
художественной деятельностью и высказала в разговоре,
насколько она хорошо знакома с произведениями и стрем¬
лениями александрийских скульпторов. Хотя она и знала,
что Гермон начал свое художественное поприще на Родосе
и что он стоял во главе нового художественного направ¬
ления, но сделала вид, что сочувствует старой школе, и
сумела заставить его высказать всю сущность его худо¬
жественных стремлений.С нескрываемым удивлением, точно ей открывали ис¬
тину, которую она страстно желала знать, слушала фра¬
кийка его объяснения нового для нее направления,
стремящегося только к правде и реальности. Хотя она воз¬
ражала и, по-видимому, не соглашалась с его мнением, но
выражение ее подвижного лица скоро выдало ему то, что
она уже колеблется и мало-помалу переходит на его сто¬219
рону. И мысль убедить ее придала еще большую горячность
его речам, хотя она не легко поддавалась, находя все новые
и остроумные возражения. Как только он или она называли
какое-нибудь известное художественное произведение, она
тотчас же с поразительной верностью наглядно воспроиз¬
водила положения и движения, выраженные в этом произ¬
ведении, передавая иногда преднамеренно в карикатурном
виде. Что это была за женщина! Все, что только было
создано греческими художниками, все было ей знакомо, и
ее оживленный разговор превратился как бы в увлекатель¬
ное представление.Когда же архивариус Проклос, ее спутник, вмешался в их
разговор и отвлек на время внимание Альтеи, Гермон почув¬
ствовал себя как бы обиженным и стал так резко отвечать на
дельные возражения Проклоса, что тот с видимым неудоволь¬
ствием отвернулся от него. Не стесняемая больше присутст¬
вием архивариуса, Альтея объявила себя побежденной и
высказала несколько таких, совершенно новых, доводов в
пользу господства идеи правды и реальности над красотой,
которые его очень поразили. Когда же она ему подала руку,
чтоб заключить с ним дружеский союз, он совершенно поте¬
рял голову и ему показалось знаком особенного отличия то,
что она пожелала узнать, какие новые творческие мысли за¬
нимают его теперь. При этом в каждом ее слове, в каждом ее
взгляде чувствовалось такое страстное участие, что, каза¬
лось, все ее личное счастье также зависит от его надежд на
успех его будущей статуи Арахнеи. Хотя он не раз говорил о
необходимость рано покинуть пир, но очарование Альтеей
было так сильно, что на ее вопрос, почему он хочет сократить
и без того короткие часы веселья и наслаждения, он ей прямо
высказал то, что заставляло его покинуть ее общество и что,
не исполни он своего обещания, ему придется лишиться та¬
кой модели, какую судьба редко дает художнику. Непринуж¬
денно нагнувшись вперед, как бы для того, чтобы
полюбоваться тонкой работой стоящей перед ней вазы, она
заглянула ему в глаза и, крепко пожав ему руку, нежным
шепотом произнесла:—	Останься, и ты не будешь жалеть. Лучшее, нежели
то, что ожидает тебя там, вдали от меня, дам я тебе не
только сегодня или завтра, но и потом там, в Александрии,
где мы с тобой вновь встретимся и где я сочту для себя
самой высшей наградой служить твоему искусству.Эти страстные слова отняли у него всю силу воли; он
отыскал Биаса, велел ему отправиться к Ледше и передать
ей, что он не может приехать, так как его здесь уд ер-220
живают общественные обязанности. Пока он отдавал это
приказание, Альтею окружили другие и вовлекли ее в
оживленный спор. Его же подозвали Тиона и Дафна, так
что он не мог вновь продолжать разговор с этой удиви¬
тельной женщиной, которая и для его искусства представ¬
ляла больше интереса, нежели та суровая, упрямая
биамитянка. Представления Альтеи показали ему вскоре,
насколько удачен был его теперешний выбор. Подобно от¬
кровению свыше, предстала она ему в образе Арахнеи. Ес¬
ли она сдержит слово и если ему удастся ее воспроизвести
именно так, как она изобразила это превращение перед
глазами изумленных зрителей, то не могло быть и тени
сомнения, что его ожидал большой успех, успех, который
до сих пор не выпадал на его долю, потому что он не
хотел исполнять требований, идущих вразрез с его убеж¬
дениями. Именно в этом произведении будут радостно при¬
ветствовать его александрийские товарищи новое его
направление, потому что он хочет создать не блестящий
призрак сверхчеловеческой красоты, который стремится ос¬
леплять сердце и рассудок толпы, а настоящую женщину
с присущими ей недостатками, которая, быть может, не
вызовет восторгов, но которая правдивостью и реальностью
выражения может захватить и даже глубоко тронуть сердца
зрителей. Когда Альтея стояла на постаменте, то казалось,
что она не только изображает, но и переживает свое пре¬
вращение в паука, и на лицах всех присутствующих вы¬
разилось, как будто действительно перед их глазами
совершается это таинственное ужасное превращение. По¬
добное же чувство должен он вызвать в зрителях своей
статуей Арахнеи. Ничего, решительно ничего не надо из¬
менять в фигуре Альтеи; в ней есть недостаток — нет ок¬
ругленности форм, но это-то даст еще большую иллюзию
превращения несчастной ткачихи в паука.Ухаживая за больным другом, он был больше занят
мыслью о предстоящей работе, нежели мыслью о любви,
которую ему посулила Альтея, покидая его. Его здоровое,
закаленное в гимнастических упражнениях тело не чувст¬
вовало никакого утомления, когда он после бессонной тре¬
вожной ночи вернулся к себе, чтобы переодеться. Ему еще
не представилось возможности узнать от Биаса, исполнил
ли он его поручение. В том, что ему теперь сообщил вер¬
ный раб, было весьма мало приятного. Биас не мог передать
Ледше его извинений и оправданий, и он только отчасти
был виноват в этом. Сначала не нашел он свободной лодки
для переезда на остров Пеликана, потому что почти все221
жители Тенниса отправились на остров Танис, где в ночь
полнолуния устраивались празднества в честь богини Ас-
тарты. Когда же ему наконец удалось заполучить челнок
и поехать, он не застал биамитянки на месте, назначенном
для свидания. В надежде застать ее в «Совином гнезде» у
старой Табус отправился он туда, но был встречен на бе¬
регу каким-то дерзким молодцом, принявшим его так гру¬
бо, что Биас был очень доволен, когда ему удалось
выбраться оттуда живым и невредимым. Затем он прокрал¬
ся к жилищу Ледши, и так как он знал об отсутствии ее
отца, то отважился проникнуть даже во внутренний двор.
Ему нечего было бояться собак, которые его хорошо знали.
Заметив свет в одном из окон, он подошел и увидал Таус,
младшую сестру Ледши. Она стояла на коленях перед изо¬
бражением какого-то божества и горько рыдала. На осто¬
рожный оклик Биаса молодая девушка подошла к нему и
рассказала, что ждет сестру, которая, по ее мнению, все
еще сидит у старухи Табус, а она должна ей передать
очень печальные новости. Муж Гулы, ее приятельницы,
вернулся сегодня с кораблем и узнал о посещении его же¬
ной мастерской греческого скульптора. Им овладело точно
бешенство от ревности, и уже после заката солнца прогнал
он несчастную из дома. Ее родители с трудом согласились
принять ее к себе. И только известие, что Гермон с опас¬
ностью для собственной жизни спас его девочку из огня,
помешало ему исполнить свою угрозу убить художника.
Теперь станет всем известно, что она, Таус, также сопро¬
вождала Гулу в мастерскую красивого художника, о кото¬
ром она с тех пор, как за нее сватается молодой Сметах,
так же мало думает, как о своей убежавшей кошке. Но
ведь теперь весь Теннис станет на нее указывать пальцем,
а что сделает отец, когда вернется, она даже боится об
этом подумать.Это известие усилило беспокойство Гермона. По при¬
роде храбрый, он не боялся угроз ревнивого мужа, тем
более что не чувствовал себя ни в чем перед ним ви¬
новатым. То, что его мучило, было только сознание, что
он доставил Гуле и маленькой невинной Таус столько го¬
ря. Та сердечная теплота, с которой его благословляла
Гула, как спасителя ее ребенка, была для него очень при¬
ятна, а теперь ему казалось, что он поступил нечестно,
заставив ее, как бы в отплату за его благодеяние, со¬
служить ему такую опасную службу — стать ему мо¬
делью. Невольник еще больше расстроил его, представив
ему в самом мрачном свете все последствия его неосто-222
рожносги. Он, кроме того, стал убеждать своего господина
покинуть возможно скорее Теннис, ссылаясь на то, что
знает, как сильно мстят его соплеменники за оскорбление
супружеской чести. Он при этом, конечно, скрыл, на¬
сколько он сам опасался преследований с их стороны за
то, что был в этом деле как бы посредником. Но все
его предостережения и просьбы оказались недейственны¬
ми. Гермон хотя и собирался покинуть Теннис, но ему
нужно было сначала уложить свои статуи, умилостивить
и примириться с Ледшей и убедить мужа Гулы, что он
напрасно прогнал свою хорошенькую жену. Нечего и ду¬
мать о быстром и внезапном отъезде из Тенниса, сказал
он Биасу, тем более что только спустя некоторое время
он вновь встретит в Александрии Альтею, прекрасную
родственницу царицы Арсинои.Невольник рассказал ему об одном открытии, которое
он сделал при помощи прислужницы Альтеи, и рассказ
заставил Гермона краснеть и бледнеть от стыда и осыпать
Биаса вопросами. Что же это было за открытие, которое
так взволновало его господина? Ведь с тех пор, как он
служил художнику, праздник Дионисия всегда проводился
в веселье и кутежах; даже и рабы, не отставая от господ,
предавались праздничному веселью. Напиваться не только
было дозволено, но даже и приказано, а виноградный сок
ведь действует на всех без различия. Красивая лесбийка,
спутница его господина на этом празднике, которая вела
себя так необузданно, совершенно неожиданно скрылась,
рано покинув праздник. И, по приказанию господина, Би¬
ас искал ее везде, но все его старания были напрасны —
нигде не мог он ее найти. И вот он узнал в прислужнице
Альтеи, сирийке Маргуэле, ту, которая на этом последнем
празднике Дионисия была его спутницей, и хотя она не
созналась прямо в том, что ее госпожа — та самая лес¬
бийка, но он, Биас, готов отдать свою правую руку на
отсечение, если это не была Альтея. Да и господин его,
наверно, с ним согласится, если представит себе фракийку
с черными волосами вместо рыжих. А ведь в Александрии
искусство окрашивания волос было доведено до совершен¬
ства, и многие женщины прибегают к нему. Притом
говорят, что даже сама царица Арсиноя во время праз¬
дников Дионисия охотно проводит время с каким-нибудь
красивым юношей, который и не подозревает, кто его
спутница.Вот то сообщение, которое так поразило Гермона и
заставило его отправиться сначала в мастерскую Мерти-223
лоса, а затем к Дафне. Он застал своего больного друга
спящим и, как ни было велико его желание поделиться
с ним всем, что так сильно его занимало, он все же не
решился нарушить благотворный сон. Но страшное недо¬
вольство собой и судьбой, сыгравшей с ним такую злую
шутку, не давало ему покоя. Прочь, только скорее прочь
из этой мастерской, где в данный момент его произве¬
дения еще менее удовлетворяли его, чем когда-либо! На
корабле его старых друзей шел пир. Он мог там в вине
найти забвение. И тогда вернется опять хорошее настро¬
ение, а с ним вместе и наслаждение жизнью. А Альтея?
Да, он хотел ее вновь увидеть, но теперь не будет он
перед ней преклоняться с таким уважением, нет, он
потребует опять тех прав, которые она ему тогда, на
празднике Дионисия, добровольно дала над собой. Сегод¬
няшним днем хотел он наслаждаться, о завтрашнем за¬
быть и быть веселым среди веселых!Он направился быстрыми шагами к пристани, где стоял
богато разукрашенный флагами корабль коменданта Пелу-
зиума. Вдруг до него донесся с палубы резкий женский
смех и вслед за ним прозвучал густой бас архивариуса —
устроителя дионисиевских празднеств. Смех этот поразил
его. По-видимому, Проклос находился в очень близких от¬
ношениях с Альтеей, и увидеть его теперь рядом с фра¬
кийкой казалось Гермону прямо невозможным. Да, он
искал и хотел веселья, но делить его с этими двумя было
для него немыслимо. Так как он не хотел беспокоить Мер¬
тилоса, то для него оставалось только одно место, где он
мог исполнить то, чего жаждала теперь его душа, — вы¬
сказаться, и этим местом было место возле Дафны в ее
палатке. Еще вчера отправился бы он к ней без всякой
задней мысли, сегодня же слова Альтеи, что он — един¬
ственный, которого дочь Архиаса любит, как бы стояли
между ним и его приятельницей. Он, правда, уже и раньше
знал, с каким участием следила она за его жизнью. Много
раз доказала она ему свою преданность, и все же, несмотря
на то, что она ему была дорога, что он с охотой пожерт¬
вовал бы своей жизнью, чтобы спасти ее от опасности, все
же ему никогда в голову не приходило назвать любовью
то чувство, которое было между ними. Одна старая общая
их родственница посоветовала ему однажды, когда он жа¬
ловался ей на свою жизнь, полную лишений, посвататься
к Дафне. Но мужская гордость никогда не разрешила бы
ему принять от женщины то, в чем отказывала ему судьба.
И перед взглядом ее честных глаз он не мог бы претво¬224
ряться влюбленным, потому что, как бы ни было сильно
его дружеское чувство к ней, он не называл это любовью.«Любишь ли ты ее?» — задал себе опять вопрос Гермон,
направляясь к палатке Дафны, и, к его удивлению, слово
«нет» не так-то быстро сорвалось с его губ. Одно только
было для него ясно — это то, что, будь она из бедных
беднейшая, все же тот, кто получит ее сердце, будет сча¬
стливейшим из смертных. И разве это не было зарождаю¬
щееся чувство ревности, то, что он испытывал при виде
ухаживаний молодого Филатоса. Но нет, он не любит Даф¬
ну и не хочет ее любить. Ведь будь она его женой и дели
она с ним все то, что теперь его одного касается, где же
и у кого мог бы он найти в такие минуты, как сегодняш¬
ние, дружеский совет, в душу проникающее слово участия,
в котором, как в освежающей росе, нуждалась его поблек¬
шая жизнерадостность и его колеблющаяся творческая си¬
ла. Даже сама мысль приняться за глину или резец
казалась ему теперь противна.XIVГермон, стоя перед входом в палатку, старался изгнать
из своего воображения образ Альтеи. Каким глупцом он
был в эту ночь, чтобы придать такую цену этой фиг-
лярке, которая, как женщина, потеряла для него всякую
прелесть и которую он даже как модель для Арахнеи
слишком высоко ставил! Лучше бы он предстал перед
своей приятельницей в запятнанном платье, нежели с
этими мыслями о фракийке! С первого же взгляда, бро¬
шенного на милое личико Дафны, с первого же привет¬
ствия, которым она его встретила, он понял, что он
найдет здесь то, в чем нуждался, — сочувствующее ему
сердце и дшевное спокойствие. Просто и искренно уп¬
рекнула она его в том, что он вчера почти до невежли¬
вости был к ней невнимателен, но в этом упреке не было
ни следа горечи или злости, и она не заставила Гермона
долго просить прощения — даже, по мнению почтенной
Хрисилы, слишком скоро простила она этого капризного,
избалованного художника. Хотя осторожная матрона и не
вмешивалась в дальнейший их разговор, но она ни на
минуту не оставила Дафну одну с Гермоном: она делала
это ради Филатоса. Она знала жизнь и знала по опыту,
что нет ничего легче, как вмешаться Эросу в отношения
молодой парочки, когда после краткой разлуки одному225
приходится в чем-либо прощать другого. К сожалению,
не все слова достигали ее слуха, они говорили тихо, а
в палате было душно, да притом ночь, проведенная без
сна, давала себя знать и ее до сих пор красивая голова
склонялась в полудремоте гораздо ниже над работой, чем
это было нужно. Ни Дафна, ни Гермон не обращали на
нее никакого внимания. Дочь Архиаса сейчас же увидала
по лицу художника, что у него какая-то тяжесть на ду¬
ше, да он и недолго заставил себя расспрашивать. При¬
шел же он с целью излиться перед ней. Она пожелала
узнать, почему он не на завтраке у Филиппоса.—	Потому что я сегодня не могу быть среди веселых, —
был его ответ.—	Опять недовольство судьбой!—	У меня за последнее время было мало причин быть
благодарным судьбе моей.—	Что же твоя Деметра не удовлетворяет тебя вполне?Он только презрительно пожал плечами в ответ.—	Ну, так принимайся с двойным рвением за твою
Арахнею.—	Одной намеченной мною натурщицей я уже не могу
воспользоваться, а другая... ну, другая стала теперь непри¬
ятна моему сердцу.—	Как! Альтея? — спросила она с нескрываемым лю¬
бопытством.Он молча кивнул ей в ответ.Она радостно захлопала в ладоши и воскликнула так
громко, что Хрисила в удивлении подняла голову:—	Да, так это и должно было случиться! О, Гермон,
как я боялась! Я думала, когда я смотрела, как эта ужасная
женщина превращалась в паука, что вот теперь ты при¬
мешь это представление за правду, за что-то реальное и
будешь думать: вот оно, то настоящее, чего ты ищешь для
Арахнеи. Ведь и на меня временно подействовало это так.
Но — вечные боги! — как только я себе представила эту
Арахнею, изваянную из мрамора или слоновой кости, то
мною овладело неприятное чувство.—	Весьма понятно, — ответил он раздраженно, — то
страстное желание красоты, которое вами всеми владеет,
не нашло бы себе удовлетворения в этом произведении.—	Нет, нет, — быстро произнесла Дафна громче, не¬
жели она говорила обыкновенно, как бы желая этим еще
больше убедить Гермона. — Именно потому, что я в тот
момент смотрела на нее с твоей точки зрения и в духе
твоего направления, я увидала ясно, в чем тут ложь. Все,226
что казалось таким страшным, таким таинственным при
колеблющемся свете факелов и горящей смолы, под надви¬
гающимися грозовыми тучами, — эти развевающиеся пря¬
ди волос, эти растопыренные пальцы, эти широко
раскрытые водянисто-голубые глаза... — о, Гермон, скажи,
разве ты сам не чувствовал, до чего все это было искус¬
ственно, вымучено и до чего неестественно?! Право, это
превращение было не что иное, как образчик фиглярного
искусства. Какое впечатление произвела бы эта Арахнея
на спокойного, хладнокровного зрителя при чистом, не под¬
дающемся никакому обману, дневном свете? Красота? Но
вряд ли кто станет искать в этой прилежной, неутомимой
труженице-ткачихе, смертной дочери обыкновенного кра¬
сильщика дивную красоту богинь. Я со своей стороны не
настолько глупа и не настолько несправедлива, чтобы этого
требовать. Красива или нет Альтея, я не знаю, но я нахожу
что в ней совершенно достаточно красоты для Арахнеи. Но
если бы я увидала пластическое произведение, совершенно
точно изваянное по вчерашнему образцу, у меня невольно,
смотря на него, появилась бы такая мысль: художник взял
эту фигуру с театральных подмостков, а не с натуры. И,
подумай, это буду испытывать я, непосвященная! А адепты,
а царь с его глубоким знанием искусства, с его тонким
вкусом знатока, а отец и другие судьи — насколько силь¬
нее бросится им это в глаза!Тут она остановилась, потому что заметила, что вся
кровь отлила от лица Гермона, и она с удивлением уви¬
дала, какое глубокое впечатление произвели на этого силь¬
ного, всегда готового отстаивать свою самостоятельность
художника ее искренно и горячо высказанные слова. Без
сомнения, его затронуло ее мнение, даже, быть может, убе¬
дило, но при этом лицо его выражало такое горькое чувство
недовольства, что, не радуясь своему успеху, она, точно
любящая сестра, нежно дотронулась до его руки и сказала:—	У тебя не было еще достаточно с времени, чтобы
спокойно уяснить себе все то, что нас всех вчера так ос¬
лепило, а тебя, — добавила она почти шепотом, — больше
всех.—	Но зато теперь, — пробормотал он глухо, как бы
про себя, — я вижу вдвойне ясно. Такое горькое разоча¬
рование, какая неудача, и это в то время, когда я считал,
что успех, о котором я мечтал, так близок!—	Если чувство горького разочарования относится к
твоим произведениям, — сказала Дафна ласковым то¬
ном, — то, быть может, тебя ожидает приятная неожидан¬227
ность: Мертилос отзывается о твоей Деметре гораздо бла¬
госклоннее, нежели ты. И он... он мне выдал тайну: он
сказал, на кого она походит.При этом она слегка покраснела и, видя, как его мрач¬
ное лицо прояснилось, продолжала с горячностью:—	А Арахнея! Ведь эту задачу, которая так хорошо
подходит твоему таланту, так соответствует твоему направ¬
лению, ты должен хорошо исполнить, и, верь мне, ты ее
блестяще выполнишь. Недостатка в подходящих моделях
также не будет. В Альтее ты не нашел бы того, что тебе
нужно. О, Гермон, если бы я только могла ясно тебе по¬
казать, как мало она, в которой все фальшиво, все неправ¬
да, годится для твоего искусства, как мало она отвечает
твоим стремлениям к правде!—	Ты ее ненавидишь, — прервал он ее.Казалось, все спокойствие покинуло ее, и обыкновенно
мягкие и нежные глаза загорелись недобрым огнем, когда
она вскричала:—	Да и еще раз да! Всеми силами моей души ненавижу
я ее и радуюсь этому чувству. Она давно мне уже про¬
тивна, но со вчерашнего дня я питаю к ней такое отвра¬
щение, какое можно чувствовать к пауку, в которого она
может воплощаться, к змее и жабе, к греху и лжи.Никогда еще Гермон не видал спокойную дочь Ар¬
хиаса в таком возбуждении. Только соединение двух
сильных чувств — любви и ревности — могло довести
ее до такого состояния. Он удивленно стал всматриваться
в ее лицо, и она показалась ему столь же прекрасной,
как готовящаяся к бою Афина-Паллада. Дафна же про¬
должала:—	И она, этот отвратительный паук, уже наполовину
поймала тебя в свои сети. Во время грозы (так рассказал
мне наш домоправитель Грас) потащила она тебя под от¬
крытое небо, подвергая тебя гневу Зевса и других богов и
презрению всех почтенных людей, потому что кто ей пред¬
ается, того она портит, у того она, подобно жадным гар¬
пиям, высасывает из души все, что в ней есть высокого и
благородного.—	Но, Дафна, — испуганно вскричала, подымаясь с
места Хрисила, — должна ли я тебе напомнить о сдер¬
жанности, которая отличает эллинов от варваров, а осо¬
бенно греческих женщин...Дафна прервала ее недовольным тоном:—	Кто сдержан и умерен в борьбе с грехом, тот уже
наполовину предался злу. Ведь еще не так давно погубила228
она бедного Менандра, молодого супруга моей дорогой Ис-
мены. Ведь ты, Гермон, знаешь их, но вряд ли достиг тебя
слух о том, как она отняла его у жены и ребенка. Она
завлекла его на свой корабль для того, чтобы месяц спустя
ради другого оттолкнуть от себя. Теперь он вернулся к
своим, но рассудок его омрачен, и он принимает свою жену
за ожившую статую Езиды. Вид его внушает всем ужас и
сожаление. Теперь приехала она сюда с Проклосом и на¬
шими друзьями из Пелузиума. Чем может быть для нее
ее старый спутник?! Но зато ты тут, Гермон, и на тебя-то
она закидывает теперь свои сети. Вот еще недавно, когда
я спала, мне снилось... да нет, не только во сне, но и
наяву носятся в воздухе передо мной противные серые ни¬
ти, испускаемые этим вышедшим на добычу пауком, и за¬
стилают мне дневной свет.Она остановилась, потому что ее прислужница Стефа-
ниона доложила ей о прибытии гостей, и вслед затем все
веселое общество, пировавшее на корабле коменданта Пе¬
лузиума, вошло в палатку. Альтея находилась также среди
них, но она как будто не замечала Гермона и делала вид,
что очень занята Проклосом. И в то же время ее живые
голубые глаза осматривали все кругом, и ничто не скрылось
от ее взоров. Когда она приветствовала Дафну, она заме¬
тила, как горели ее щеки после разговора с Гермоном. А
в каком замешательстве стоял он перед дочерью Архиаса,
с которой еще вчера так просто и дружески обходился, как
с сестрой! Каким недальновидным и близоруким был этот
знаменитый художник! Более четверти часа на последнем
празднике Диониса носил он ее, Альтею, подобно ребенку,
на своих сильных руках, а теперь, несмотря на свои зоркие
глаза скульптора, он не узнавал ее. Как, значит, сильно
меняет окраска волос и сдержанное обращение. Или, быть
может, воспоминание об этих безумных ласках вновь про¬
будилось в нем, и вот почему он был так смущен. А если
бы он знал, что ее спутница Нано, которую он тогда уго¬
щал устричным паштетом, была сама царица Арсиноя! Ког¬
да-нибудь она ему это скажет, потом, когда он ее узнает.
Но будет ли это когда-нибудь? Теперь между ней и скуль¬
птором встала дочь Архиаса, на которую она сама, безрас¬
судная, указала Гермону. Ну, да все равно, он нуждался
в ней для своей Арахнеи, и, что бы там ни было, стоило
ей только протянуть руку, если в Александрии не будет
лучшего развлечения, и он будет ей принадлежать. Теперь
ему нужно было внушить опасение, что желаемая модель
лишает его своего расположения, притом же на глазах Фи-229
липпоса и его строгой супруги нечего было и думать про¬
должать свое вчерашнее заигрывание. Лучше приберечь его
до более удобного времени. Весело и непринужденно вме¬
шалась она в общий разговор, к которому присоединился
и Мертилос. Когда же Дафна согласилась на приглашение
Филиппоса и его супруги сегодня, пользуясь светлой лун¬
ной ночью, отправиться с ними в Пелузиум, Альтея пред¬
ложила Проклосу пройтись с ней по саду. Направляясь к
выходу и проходя мимо Гермона, она уронила свое опахало
и, бросив многозначительный взгляд на Дафну, шепнула
ему в то время, когда он, подняв опахало, подавал его:
«Скоро же, как я вижу, воспользовался ты тем, что узнал
от меня о состоянии ее сердца». И, громко рассмеявшись,
она сказала, обращаясь к Проклосу:—	Вчера еще утверждал наш молодой художник, что
муза избегает богатства, но, видно, успехи его богатого
друга Мертилоса заставили его за одну ночь изменить свое
мнение.—	Лучше было бы, измени он так же быстро свое на¬
правление в искусстве! — ответил Проклос. Оба покинули
палатку, и Гермон вздохнул с облегчением. Итак, она счи¬
тала его способным на всякую низость, Дафна была права:
мнение, которое она высказала об Альтее, было не пре¬
увеличено. Ему нечего было больше опасаться ее чар, хотя
теперь, когда он вновь ее увидал, он лучше понял, на¬
сколько сильны они были. Да, каждое движение ее гибкого
тела могло приводить в восторг глаз художника. Только
взгляд ее, когда в нем не светилась любовь, был слишком
резок, а тонкие губы, когда она не смеялась, открывали
ее белые острые зубы, точно у той волчицы, которую он
видел в клетке среди других диких зверей у царя. Да, еще
раз, Дафна права. Ледша гораздо лучше годилась бы как
натурщица для Арахнеи. Все в этом гордом и красивом
создании было естественно и правдиво. Даже ее резкость
и суровость прекрасно гармонировали с ее строгой красо¬
той. А каким страстным огнем могли загораться ее темные
глаза. Безумец, как мог он, поддавшись минутному увле¬
чению, потерять Ледшу, которая так хорошо подходила по
его представлению для Арахнеи. Присутствие Мертилоса
пробудило его помыслы о предстоящей работе, и какой-то
внутренний голос все громче и громче говорил ему, что в
одной Ледше заключается успех или неуспех его статуи.
Он должен был во что бы то ни стало уговорить ее пози¬
ровать для статуи. Раздумывая об этом, он чувствовал себя
охваченным каким-то особенно приятным чувством, когда230
Дафна обращалась к нему или когда ее глаза встречали
его взгляд. Его старые друзья стали горячо уговаривать его
поехать с ними в Пелузиум, и ему стоило большого труда
отклонить это приглашение. Но когда он услыхал, что мо¬
лодой Филотос, продолжающий и сегодня ухаживать за
Дафной, едет с ней, им овладело страшное беспокойство,
и он должен был сам себе сознаться, что тому причиной
страх потерять дорогую приятельницу. Это была уже ре¬
вность, а там, где она проявлялась так сильно, там должна
была быть и любовь. Но как же тогда объяснить его стра¬
стное желание вновь сблизиться с Ледшей? Он пришел к
следующему решению. Как только все гости покинут Тен¬
нис, он употребит все усилия опять примириться с биами-
тянкой. Он уже рассказал об этом своем намерении
Мертилосу, как вдруг услыхал слова Хрисилы, говорившей
Тионе:—	Филотос нам сопутствует, и я надеюсь, что они объ¬
яснятся друг с другом во время поездки, и она согласится
быть его женой, если только могущественный сын Афро¬
диты принял мои жертвы.Невольно посмотрел он на эту пару и заметил, как
Дафна, краснея, опустила глаза в ответ на какое-то ше¬
потом сказанное Филотосом слово. Вся кровь бросилась
ему в голову; он обратился с вопросом к Дафне, будет
ли ей приятно, если он поедет с ними, и, когда она с
радостью ответила утвердительно, он объявил, что готов
ехать в Пелузиум. Еще никогда не дарила его Дафна та¬
ким радостным и нежным взглядом. Альтея была права.
Она его любила, и эта уверенность заронила в его огор¬
ченную душу новый луч счастья. Если Филотос вообра¬
жает, что ему так же легко получить дочь Архиаса, как
сорвать зрелый плод с дерева, то он жестоко ошибается.
Он еще не вполне отдавал себе отчет в своем чувстве,
но знал, что уступить кому-нибудь другому Дафну было
бы для него немыслимо. Он ради нее пожертвует двад¬
цатью Ледшами, несмотря на то, что для его искусства,
которое он до сих пор ставил выше всего, Ледша была
ему необходима. То, что ему оставалось делать в Тен¬
нисе, мог он предоставить заботам верного Биаса и Мер¬
тилоса. Когда же он вновь сюда вернется, он постарается
загладить свой поступок перед Ледшей и, насколько это
будет в его силах, выпросить у нее прощения. Одно толь¬
ко удерживало его здесь — это забота о больном друге.
Он ведь обещал Архиасу заботиться о нем, как о брате,
и его собственное доброе сердце твердило ему, что он не231
должен покинуть Мертилоса после того, как нынешняя
ночь показала, каким болезненным припадкам он подвер¬
жен. Мертилос же стал уговаривать не лишать себя из-за
него удовольствия. Укладку статуй можно еще отложить,
время терпит. Что же касается его лично, то ему кажет¬
ся, что самое полезное для него теперь — это уединение
и полнейший покой. Притом же теперь нечего было опа¬
саться нового припадка. Гроза очистила воздух, и другой
грозы не скоро можно было ожидать в этой бедной до¬
ждями стране. А при хорошей солнечной погоде он всегда
чувствовал себя хорошо. Про себя Мертилос считал не¬
обходимым скорейший отъезд Гермона, потому что Биас
передал ему, какая опасность угрожала его господину со
стороны ревнивого и оскорбленного мужа Гулы.Прощаясь позднее наедине с другом. Мертилос сказал
ему, понимая его:—	Ты ведь знаешь, Гермон, как нетрудно мне будет
расставаться с жизнью, но мне было бы еще легче, знай
я, что ты обеспечен и счастлив, а это будет только, если
песни Гименея на твоей свадьбе с Дафной раздадутся рань¬
ше, нежели скорбные песни смерти у моего гроба. Вчера
только убедился я вполне, что она тебя любит, и думаю,
что всем лучшим, что в тебе есть, ты обязан ей.Гермон, отвечая на объятия друга, признался ему, что
он чувствует сильное влечение к Дафне, и посоветовал
ему лучше думать о скором выздоровлении, нежели о
смерти. Мертилос, крепко пожимая ему руку, задумчиво
произнес:—	Позволь тебе высказать еще одно откровенное
мнение: изваять Арахнею по вчерашнему образу Альтеи
было бы все равно для тебя, что отречься от того на¬
правления в искусстве, по которому ты идешь. А изо¬
брази ты Альтею на постаменте, не покажешь ли ты
этим всему свету только то, как сама Альтея изображает
превращение в паука, а не то, как ты сам создал и
измыслил это превращение. Если даже Ледша откажет
тебе, то все же оставайся верен' ее образу. Пусть он
живет в твоей душе, очисти его от всего ненужного,
дополни его, одухотвори его и дай нам живое изобра¬
жение этой неутомимой работницы и искусницы, этой
насмешливой упрямой смертной, превращенной в ткачи¬
ху звериного царства, о которой ты мне так часто и
так красноречиво рассказывал. Тогда, поверь мне, друг,
ты создашь великое, оставаясь верен истинной правде,
к которой мы, все истинные художники, стремимся. И232
никому, считая и меня, из тех, кто владеет в Греции
молотком и резцом, не удастся отнять у тебя ожидаю¬
щей тебя награды.XVСолнце уже сильно склонялось на запад, когда путе¬
шественники тронулись в путь. Легкий туман застилал
блестящий правый глаз ночной богини, и душный воздух
был влажен и тяжел. Престарелый Филиппос согласился
с мнением опытного кормчего, который, указывая на от¬
дельные темные облака, сказал, что вряд ли Селена1 бу¬
дет освещать путь корабля. Путешественники, покидая
город, принесли жертвы Афродите и Диоскурам, покро¬
вителям мореплавателей, и теперь предавались беспечно¬
му веселому разговору. Подушки, на которых они
возлежали на палубе, были мягки и роскошны, а море
было так же блестяще и гладко, как те серебряные блюда,
в которых подавали гостям разные кушанья. Ни малей¬
шего дуновения не ощущалось в горячем, душном возду¬
хе, но три ряда гребцов с двойными веслами заботились
о быстром ходе корабля, и можно было надеяться, если
только не поднимется встречный ветер, быть в гавани Пе-
лузиума прежде, чем гости осушат последний кубок. Опа¬
сения кормчего оказались напрасными: луна пробила себе
победно путь сквозь мрачные тучи, только блестящий
диск ее был окружен широким туманным кольцом. Мно¬
гие из гостей томились от духоты и призывали прохладу,
но вскоре благородное вино, освежив засохшие уста, вне¬
сло новое оживление в разговор. Все присутствующие ста¬
рались убедить Филиппоса и Тиону вновь посетить
Александрию и провести некоторое время желанными го¬
стями Дафны в доме ее отца или во дворце Филотоса,
оспаривающего у Архиаса честь принимать таких гостей.
Много лет провел старый воин вдали от столицы, и он
один только знал тому причину. Теперь уже все поросло
травой забвения, и даже тот поступок, который его тогда
так возмутил и оскорбил...Четыре года тому назад ему минуло семьдесят лет, и
он решил: вновь просить у царя отставки, в которой ему
уж не раз отказывали, и хотел тогда совсем свободным
человеком посетить столицу. Тиона же полагала, ссылаясь1 Селена — богиня луны, сестра Гелиоса.233
на его здоровый и моложавый вид, что ему рано думать
об отставке, но прибавляла, что путешествие в Алексан¬
дрию было ее давнишней мечтой. Проклос усердно
поддерживал ее, говоря, что он знал многих людей, по¬
добных Филиппосу, которые, слишком рано выйдя в от¬
ставку, становились совершенно несчастными и, точно
плуг, лежащий без употребления, покрывались ржавчи¬
ной. Их огорчала не потеря военной деятельности, кото¬
рую можно всегда с успехом заменить другой, а
невозможность повелевать. Тому, кто повелевал многими
тысячами людей, будет казаться, что вся его жизнь пошла
под гору, если ему будут повиноваться только несколько
дюжин рабов и сама хозяйка дома. Последние слова воз¬
будили веселость Филиппоса, который сказал, что, отда¬
вая должное всевозможным качествам македонских
женщин, он вместе с тем находит, что у них совсем от¬
сутствует качество послушания. Тогда Тиона стала уве¬
рять, что она в продолжение сорокалетней жизни так
избаловала мужа своим повиновением, что он теперь его
даже и не замечает. Если Филиппос завтра же прикажет
ей покинуть их роскошный дворец в Пелузиуме и по¬
следовать за ним в Александрию, где у нее нет даже и
крова, тогда увидит он, как охотно она ему повинуется.
При этом ее добрые, светлые глаза так хитро глядели
на мужа, а морщинистое лицо озарилось такой веселой
улыбкой, что Филиппос только погрозил ей, но взгляд его
ясно выражал, как нравились ему веселость и бодрость
его престарелой спутницы жизни. И все же он стоял на
своем: сначала получить отставку, а затем посетить Алек¬
сандрию. Но пока об этом нечего было и думать: важные
дела держат его как бы прикованным к его посту ко¬
менданта пограничной крепости. Да притом вряд ли много
изменилось и улучшилось в столице со времени смерти
его высокого покровителя. Это замечание вызвало целую
бурю возражений, и даже молодые офицеры, обыкновенно
молчавшие в присутствии военачальника, возвысили го¬
лос, доказывая, как расцвела и изменилась к лучшему
Александрия. А между тем едва прошло шесть десятиле¬
тий с того дня, когда Филиппос семнадцатилетним юно¬
шей присутствовал при закладке этого города. Его отец,
гиппарх, командовавший отрядом конницы в армии Алек¬
сандра Великого, вызвал его тогда в Египет для поступ¬
ления на военную службу. Мировой завоеватель принял
его, молодого македонянина из знатного дома, в свою сви¬
ту, в отряд телохранителей. И каким блеском загорелись234
глаза престарелого воина, когда он с юношеским почти
жаром стал рассказывать, как милостиво говорил с ним
тогда великий завоеватель, смотря на него своими про¬
ницательными, казалось, видевшими человека насквозь,
голубыми глазами, и как он ему пожал руку.—	И с тех пор, — продолжал он, — моя грубая пра¬
вая рука получила в моих глазах большую цену. Как ча¬
сто в Азии, в жаркой Индии, да и здесь, покрытая
ранами или утомленная в битвах, отказывалась она мне
служить, но сейчас же какой-то тайный голос говорил
мне: «Не забудь: ведь он до нее дотронулся», — и точно
горячая волна крови вливалась из моего сердца в мою
измученную руку, и она служила мне опять, я вновь ста¬
рался, чтобы она оставалась достойной его пожатия. Да,
мои молодые друзья, тот, кому дано видеть такого лю¬
бимца богов, становится и сам выше. Ею пример учит
нас, смертных, что нам дана возможность стать подоб¬
ными бессмертным. Теперь его признали за бога, и, по¬
верьте, никого так охотно не приняли в свою среду
грозные олимпийцы, как его, этого великого завоевателя.
Кому дано участвовать в подвигах такого знаменитого че¬
ловека, тот несет на своих плечах частичку его славы в
течение всей своей жизни и берет ее даже с собой в мо¬
гилу, и тот, к кому он прикоснется, как, например, ко
мне, тот считает себя священным, и все низкое и грязное
стекает с него, как стекает вода с умащенного маслами
тела борца. Поэтому я считаю себя среди тысяч счаст¬
ливейшим, и если я почему-либо хочу побывать в Алек¬
сандрии, то только для того, чтобы еще раз прикоснуться
к останкам моего повелителя. Мне бы хотелось прежде,
нежели наступит мой конец, привести в исполнение это
мое самое задушевное желание.—	Ну, так исполни его скорей! — вскричала нетерпе¬
ливо Тиона.Проклос, обменявшись быстрым взглядом с Альтеей,
сказал, обращаясь к почтенной матроне:—	Тебе, вероятно, не безызвестно, уважаемая Тиона,
что царица Арсиноя, которая так высоко ценит твоего суп¬
руга, уже настаивала на том, чтобы призвать его в Алек¬
сандрию главным жрецом храма Великого Александра;
должность эта не легкая, ему бы пришлось распоряжаться
доходами всех египетских храмов. Но зато он находился
бы при смертных останках его повелителя и был бы их
хранителем. До вас, верно, уже дошел слух, чье влияние
разрушило все планы царицы?235
—	Ты ошибаешься, — серьезно ответил Филиппос, —
ни малейшего слуха обо всем этом не достигло моих ушей,
да оно и лучше.—	Может ли это быть?! — горячо воскликнула Аль¬
тея. — Ведь целыми неделями ни о чем другом не было речи
во дворце. Царица Арсиноя, — право, ты могла ревновать,
Тиона, — после своего пребывания в вашем дворце просто
влюбилась в твоего героя-мужа. Она до сих пор не оставила
своего намерения сделать его жрецом храма Александра. Ей
кажется справедливым дать высшую должность после ее суп¬
руга престарелому товарищу великого завоевателя и именно
в том городе, при закладке которого он присутствовал. Она
также и о тебе отзывается с большой сердечностью.—	Твои слова так же лестны для меня, как и неожидан¬
ны, — возразила Тиона. То, что мы делали для нее в Пелу-
зиуме, было не более, как наша обязанность по отношению
к супруге царя. Двор меня, впрочем, мало привлекает. Вы
слышали, что Филиппос желает только одного — поклонить¬
ся праху его божественного повелителя.—	Вы будете поражены, — сказала Дафна, — когда
увидите теперешнюю гробницу, заключающую золотой
гроб с телом великого Александра, которому счастливый
Филиппос помогал завоевывать мир.—	Ты шутишь, — перебил ее старый воин, — я так
же помогал ему, как капля воды помогает вертеть мель¬
ничное колесо. Что же касается его гробницы, то я нахо¬
дился во главе шествия, сопровождавшего его останки в
Мемфис, а оттуда в Александрию. Мне была дана возмож¬
ность поклониться ему, и в гробнице он как бы вновь пред¬
стал перед моими очами таким, каким я его видел тогда
в ничтожном египетском городке Ракотис, превращенном
им потом в величественную Александрию. Постройки, дол¬
женствующие окружать золотой гроб, были перед моим
отъездом почти окончены.—	Но тогда недоставало еще статуй, барельефов и мо¬
заичных работ, — сказал Гермон, — их исполняли Лисип,
Эвфранор и другие великие мастера. Живопись принадле¬
жит кисти Апеллеса, Антифила и Никея1. Только призван¬
ные могли выполнить эти работы. И стремящийся в бой
Арей (бог войны) нашего Мертилоса с почетом занимает
место среди других статуй. Только три года тому назад
была закончена гробница великого Александра.1 Живописцы, современники Александра Великого, жившие около
356 — 308 гг до Р X236
Альтея, подняв кубок с вином, сказала, обращаясь к
старому воину:—	Когда ты — я надеюсь, это будет скоро, — посе¬
лишься во дворце твоей коронованной поклонницы, то я с
радостью возьму на себя обязанность твоего проводника.—	На эту должность меня уже давно назначила поч¬
тенная Тиона, — весело заметила Дафна.—	И ты думаешь, — возразила резко Альтея, — что
в таком случае послушание есть долг супруга?—	Нет, это будет только значить, что я признаю ее
удачный выбор, — ответил Филиппос, которому не нрави¬
лось смелое обращение фракийки.Тиона, которой она также не нравилась, не сочла нуж¬
ным отвечать на ее резкое замечание; она повернула к
Дафне свое некрасивое лицо, озаренное теперь ласковой
улыбкой, и воскликнула:—	Собственно говоря, дитя, мы обещали твоему отцу
взять его в проводники; к сожалению, мы еще не в Алек¬
сандрии.—	Но я уверен, что вы бы уже завтра туда отправи¬
лись, — сказал Гермон, — если б нам удалось точно опи¬
сать все, что вас там ожидает. На свете есть только одна
Александрия! И более красивой картины, нежели та, ко¬
торую представляет этот город зрителю, смотрящему на
него с горы в саду Панеума, не представляет ни один город
в мире.—	Совершенно верно, — подтвердил молодой гиппарх,
воспитывавшийся в Афинах, — я смотрел с Акрополя на
Афины, видел Родос и Милет...—	И все же, — воскликнул Проклос, — ты не видел
ничего красивее Александрии! Впрочем, знатные римские
послы, покинувшие не так давно нашу столицу, говорили
то же самое. Вполне беспристрастные люди, могу сказать,
потому что они могут также похвалиться видом с Капито¬
лия на их разросшийся город! Когда приказ царя привел
меня на берега Тибра, меня там многое поразило, но что
касается общего вида... как бы мне сравнить оба города?
Древний Рим с его несметной военной силой — это варвар,
начинающий только привыкать к более утонченным нра¬
вам, а Александрия — знатный и богатый эллин, который,
как и ты, мой молодой друг, завершил свое образование
на берегах Илисса1 и который соединяет в себе тонкий вкус
и ум афинян, таинственное глубокомыслие египтян, сует¬1 Небольшая река, протекавшая близ Афин237
ливую, неспокойную деятельность иудеев с многосторонней
мудростью и пестрой роскошью восточных племен.—	Но который вовсе не стремится ослеплять глаза ази¬
атской роскошью, — перебил его Филиппос.—	А все же, — пробормотал старый воин, — чего
только не рассказывают о страшной, просто неслыханной
роскоши царских дворцов.—	В скупости нельзя обвинять нашу царскую чету, и
да будут за это восхвалены бессмертные боги, — сказала
Альтея, — но царь Птоломей употребляет оставленное от¬
цом богатство еще на нечто иное, а не только на покупку
драгоценных украшений, блестящих камней и золотой ут¬
вари. Если ты, многоуважаемый Филиппос, пренебрегаешь
мною, как проводником, то советую тебе избрать на эту
должность коренного жителя Александрии, и ты тогда пой¬
мешь, насколько верна та картина, которую тебе так крас¬
норечиво описал Проклос. Только вы должны начать ваш
обзор с той части города, которая носит название Бру-
хии, — там, где царский дворец.—	Нет, нет, надо начать с гавани Счастливого Возвра¬
щения (Эностос), — посоветовал Проклос.—	Лучше с гробницы великого Александра, — вскри¬
чал молодой гиппарх, тогда как Дафна сказала, что надо
начинать с садов Панеума.—	Эти сады уже разбивались, когда мы покидали Алек¬
сандрию, — заметила Тиона.—	Точно созидающая природа удвоила свою жизнен¬
ную силу для этих садов: так прекрасно разрослись
они, — восторженным голосом произнес Гермон, — да и
человеческая рука натворила там истинных чудес. Целую
гору воздвигли там, извилистая дорога ведет на ее вер¬
шину, и когда вы, достигнув ее, повернетесь лицом к се¬
веру, то вы испытаете то же самое, что испытывает
мореплаватель, который, вступив на берег, слышит, что
жители говорят на совершенно чуждом ему языке. Точно
хаос бессмысленных звуков будет звучать для него этот
язык, пока он не научится распознавать отдельные слова
и, наконец, предложения. Вот точно таким же хаосом,
только очень пестрым, покажутся вам с вершины горы
все дворцы, храмы, статуи и колонны. В отдельности взя¬
тый, каждый из этих предметов достоин вашего внима¬
ния, вашего восхищения. Тут — легкие, веселые образцы
эллинского искусства, там — тяжелые строгие памятники
египетского, а фоном всему служит бесподобная синева
вечного моря, соединяющего чудесную постройку Гепта¬238
стадий (плотина в семь стадий) с твердой землей. А маяк
на острове Фаросе, с вершины которого целые потоки све¬
та указывают кораблям ночью вход в Большую Гавань!
Но и в гавани Доброго Возвращения стоит всегда не мало
судов на якоре. А какая суета, какое движение в гавани
Мареотида, куда приходят нильские суда! С утра до ве¬
чера царит там жизнь, кипит работа, какое там бесчис¬
ленное количество и разнообразие товаров и сколько из
них изготовлены здесь, в нашем городе, потому что все,
что художественная промышленность производит самого
красивого, драгоценного и изысканного, — все это изго¬
товляется в этом городе из городов! Часто не успеют по¬
крыть крышей здания фабрики, а уже в них трудятся
неутомимые, как пчелы, рабочие и выделывают самые
прекрасные вещи. Там летает ткацкий челнок, тут обви¬
вают золотом нежные струны, а искусные женские руки
расшивают золотыми нитями драгоценные ткани. Здесь же
выдувают стекло или выковывают оружие и утварь, тонко
отточенные клинки разрезают на полоски папирус, а це¬
лые ряды мужчин и женщин склеивают эти полоски в
длинные свитки. Ничьи руки, ничья голова не должны
здесь оставаться без дела. В музее работают умы мыс¬
лителей и исследователей, и там теперь предъявляет свои
права правда и действительность. Прошло время пустых
мечтаний и искусных спорщиков. Теперь все нужно на¬
блюдать, исследовать и применять.—	Тише, мой молодой друг, — прервал его архивари¬
ус, — я знаю, что ты сидел у ног многих музейных филосо¬
фов, да еще и до сих пор клянешься ты учением Эстратона,
тогда как твой соученик, царь Птоломей, давно от них отка¬
зался. Но и он признал, что философия есть та связь, которая
соединяет различные приобретения и открытия ума, тот жи¬
вительный дух, который призывает их к жизни, тот пробный
камень, на котором пробуется правдивость одних и поддель¬
ность других. Но раз поется хвалебная песнь Александрии,
мы не должны забывать библиотеку, куда стекаются сокро¬
вища знаний с востока и с запада и где дается возможность
жаждущему познаний изучить все произведения ума про¬
шлых времен и других народов. Слава нашему царю, а так¬
же — я хочу быть справедливым — и его высокой супруге за
то, что кто только служит музам на греческой земле, будь то
исследователь, поэт, зодчий, ваятель, живописец, актер или
певец, — всех призывают они в Александрию, и для всех
призванных находится дело. Дворцы достаточно быстро вы¬
растают из земли.239
—	Хотя не так, как грибы, — перебил его Гермон, —
а как прекрасные, благородные произведения искусства.
Скульптура и живопись заботятся о том, чтобы украсить
их снаружи и внутри.Проклос же продолжал:—	И не одним только людям строят жилища, но и бо¬
гам, как греческим, так и египетским, каждому в своем
роде.—	Отправляйтесь же, друзья, в сады Панеума! —
вскричал Филотос, а Гермон прибавил, обращаясь к Тионе:—	Да, надо взойти на гору, но уже по дороге держать
глаза открытыми. Им будет достаточно работы: видеть все
новые и новые предметы. Ваши ноги будут стоять там,
наверху, на сухом месте, но душа ваша будет купаться в
целом море вечной, непреходящей божественной красоты.—	Послушайте-ка этого врага красоты! — насмешливо,
указывая пальцем на художника, сказал Проклос, а Дафна,
стоявшая близко к Гермону, прошептала в радостном за¬
мешательстве:—	Вечная, божественная красота... как я счастлива, что
слышу именно из твоих уст ей восхваление!—	А как же иначе назвал бы я то, — отвечал худож¬
ник, — что меня там восхищало часто до глубины души.
В греческом языке не существует более подходящего вы¬
ражения всего высокого и великого, которое там расстила¬
ется перед моими глазами и проносится в моем уме. Вот
и пришлось употребить это, подобное хамелеону, слово, но
для меня значение этого слова несколько иное, чем для
тебя и вас всех. Когда я смотрю на Александрию со всем
тем, что в ней живет, движется, творит и так свободно,
естественно и разнообразно развивается, меня приводит в
восторг не одна только красота, ласкающая глаз, а то, что
я ставлю выше нее: здоровый, натуральный рост этого го¬
рода, его действительная, полная живительных соков раз¬
носторонняя жизнь. Выпьем же за правду, за истинную
красоту, как я ее понимаю, Дафна!Говоря это, он приподнял кубок. Она, дотронувшись
губами до своего, живо воскликнула:—	Покажи нам эту правду в законченном образе, вы¬
рази в этом образе мысль, одушевляющую ее, и я, право,
не могу себе представить, какая будет разница между ней
и той красотой, которую мы до сих пор считали за вы¬
сшее...Ее прервал громкий возглас рулевого: «Свет Пелузиу-
ма», — и действительно, яркий свет маяка, стоящего у240
входа в гавань, пробивался сквозь туман, скрывший теперь
от взоров всех луну. Разговор больше не возобновлялся,
так как на море поднялось довольно сильное волнение, и
многие из гостей Филиппоса вздохнули с облегчением, ког¬
да их нога коснулась твердой земли.Прибывши в роскошный дворец коменданта, приезжие
удалились на покой. Но сон, казалось, бежал от ложа Гер¬
мона. Никто не был ему теперь так близок и дорог, как
Дафна, и все же воспоминание о Ледше волновало его
кровь. Когда он вспоминал, каким грозным огнем горели
иногда ее черные глаза, тогда она ему казалась каким-то
злым духом, порожденным ночью, подобно Эринниям. Но
тут же ему невольно припоминались их ночные свидания
в заповедной роще богини Астарты и ее по временам стра¬
стная нежность и оригинальная красота всей ее фигуры.
Правда, он никогда не слыхал ее смеха, но сколько оча¬
рования было уже в одной ее улыбке! Неужели он потерял
ее навсегда? Нельзя ли будет, вернувшись в Теннис, исп¬
росить у нее прощения и уговорить ее дозволить вылепить
с нее статую Арахнеи? Во время переезда в Пелузиум он
все присматривался к Альтее, и теперь ему казалось на¬
стоящим оскорблением ее требование отдать ей его любовь.
Да, от одной только Ледши зависел успех его Арахнеи.
Ничего нельзя было ожидать от его статуи Деметры, и в
ночной тишине, когда и серое кажется черным, он решил
разбить это неудачное произведение. А не запрещала ли
ему любовь к Дафне искать вновь сближения с Ледшей?
Как примирить эти два чувства, как прекратить эту борь¬
бу? Быть может, завтра, при дневном свете, ему покажется
все иначе; теперь же ему казалось, что он попал в петлю
и что нет возможности избавиться от нее. Была еще и
другая причина, мешавшая ему спать: оконные отверстия
были закрыты деревянными ставнями, и поднявшийся ве¬
тер заставлял их колыхаться и трещать, и Гермон забывал
все свои душевные невзгоды, чтоб только думать о своем
больном друге, состояние которого ухудшалось при такой
погоде, и не раз вскакивал он со своего ложа, чтобы по¬
смотреть, не поднялась ли буря. Когда же на другое утро,
поднявшись после неспокойно проведенной ночи, он уви¬
дал, что сильный ветер гонит по всему небу свинцовые,
почти черные облака, и крупные капли дождя с шумом
падают на землю, он решил тотчас же ехать обратно в
Теннис к Мертилосу. Войдя в так называемую мужскую
залу, он нашел все общество за столом. Все дружески при¬
ветствовали его, только Альтея не обратила внимания на241
его поклон; казалось, будто все его мысли о ней были ей
известны. Зато Тиона и Дафна отнеслись к нему сердечнее,
чем когда-либо. Филиппоса не было среди присутствующих:
важные известия из Александрии и переговоры с Прокло-
сом задержали его. Архивариус хотел узнать, согласится
ли этот храбрый воин, комендант самой важной крепости,
быть союзником Арсинои в заговоре, который она замыш¬
ляла против ее царственного супруга, но, уходя от Филип¬
поса, Проклос должен был сам себе признаться, что вряд
ли была надежда склонить на их сторону престарелого во¬
еначальника. Только незадолго до полудня мог вернуться
Филиппос к своим гостям, которым предложил осмотреть
достопримечательности этого укрепленного портового горо¬
да. Вместе с Дафной последовал его приглашению и Гер¬
мон; хотя ему и казались достойными внимания толщина
непроницаемых стен и расположение деревянных высоких
башен, покрытых оловянными листами, но голова его была
занята другими мыслями. Пока Филиппос показывал своим
гостям, как безопасно могут укрыться стрельцы-лучники и
метатели из пращей под контрегардами и сторожевыми
башнями, осыпая спокойно неприятеля стрелами и камня¬
ми, художник прислушивался к ропоту грозных волн, с
шумом разбивающихся о каменный мол, к пронзительному
крику чаек, смотрел, как стремительно убирались паруса
и флаги, которые развевал и рвал все усиливавшийся ветер.
Когда же после полудня разыгравшаяся буря закрыла днев¬
ное светило тяжелыми облаками, а бешеные волны, подоб¬
но диким зверям, стали накатываться и заливать мол, валы
и дамбы, посылая к небу свои брызги, Гермон, забыв всех
окружающих, весь предался созерцанию разъяренной сти¬
хии.—	Домой! — приказала Тиона рабам, несшим ее но¬
силки, а Филиппос подал руку Дафне, чтобы сопровождать
ее обратно во дворец.Гермон не обратил на это никакого внимания и, подой¬
дя к гостеприимному хозяину, стал просить его дать ему
корабль для переезда в Теннис, где Мертилос, наверно,
нуждается в его помощи.—	При таком ветре это немыслимо, — был ответ.—	Тогда я отправлюсь верхом! — вскричал решительно
Гермон.Филиппос с гордостью посмотрел на сына своего
умершего друга и быстро сказал: «Я дам тебе, мой юный
друг, двух лошадей и опытного проводника» — и, обер¬
нувшись к следовавшим за ним воинам, велел позабо¬242
титься о том, чтобы его приказание было немедленно
исполнено.Все общество вернулось во дворец, и женщины, напу¬
ганные все усиливающимися порывами ветра, принялись
уговаривать Гермона отказаться от своего намерения.филиппос заставил их замолчать, говоря:—	Ему предстоит неприятная поездка, но чувство, за¬
ставляющее его совершить ее, угодно богам. Я уже послал
голубя к Мертилосу, дабы уведомить его, что ты будешь
в Теннисе до заката солнца. Хорошо, что буря идет к нам
с запада, иначе голубь не достиг бы Тенниса.Тогда Тиона, пожимая руку Гермона и глядя на него
влажными глазами, сказала:—	Уезжай же, достойный сын твоего отца, и передай
твоему другу, что мы молим богов о его здоровье и при¬
несем им жертвы.—	Богу Асклепию исхудалую курицу, — шепнул ар¬
хивариус Альтее, — она ведь крепко хранит свои оболы.—	Точно они здесь на что-нибудь годны, в этом убий¬
ственном гнезде! — ответила Альтея. — Как только небо
и море станут опять голубыми, меня здесь не удержат ни¬
какие цепи. А тут еще смотри на воркование вокруг этой
пресной золотой красавицы.Эти слова относились к молодому Филотосу, подносив¬
шему Дафне роскошный букет роз, только что привезенных
верховым из Александрии. С улыбкой благодарности при¬
няла его молодая девушка и тотчас же, вынув из букета
самую красивую розу, подала ее Гермону, говоря:—	Передай ее больному другу и вместе с ней большой
поклон от меня.Художник пожал ей руку и посмотрел на нее взглядом,
полным любви, в котором выразил, как трудно ему с ней
расставаться. Вошедший невольник объявил, что лошади
готовы, а Тиона успела шепнуть ему на прощание:—	Будь спокоен, мой сын! Твоя поездка в бурю при¬
несет тебе лучшую награду, нежели подносителю роз бы¬
строта лошади его невольника.XVIПряча розу, данную ему Дафной для больного друга,
в складках своего хитона, сел Гермон на коня и тронулся
в путь в сопровождении рослого темнокожего индийца.
Ему нужно было проехать почти весь незнакомый ему243
город, прежде чем выехать на дорогу, ведущую в Теннис.
Несмотря на свирепствующую бурю, на то, что ему при¬
ходилось придерживать срываемую ветром шляпу и раз¬
вевающуюся хламиду, Гермон чувствовал, что все заботы,
которые ему не давали покоя ночью и омрачали начало
нынешнего дня, как бы по какому-то чуду рассеялись.
Вернулось ли к нему его веселое настроение от сознания
того, что он исполняет свой долг по отношению к другу,
или же дружеское прощание Дафны и слова Тионы были
тому причиной, а быть может, надежда на скорое сви¬
дание с Ледшей — он и сам себе не мог в этом дать
отчета. Все теперь вокруг него привлекало его внимание,
несмотря на погоду. Если бы он не знал, что находится
в Пелузиуме, ему было бы очень трудно решить, проез¬
жает ли он египетский, греческий или сирийский город,
потому что ему попадались на пути то суровый египет¬
ский храм с обелисками и колоссальными статуями, то
святилище Посейдона, украшенное целым рядом дорий¬
ских колонн, дальше небольшие храмы в честь Диоскуров
и круглые греческие храмы Афродиты. Еще дальше, почти
вблизи гавани, увидал он капище ассирийского бога Ваала
и священную рощу богини Астарты. Тут ему пришлось
остановиться: напуганные бурей боевые слоны, которых
уводили с места учения, не хотели повиноваться своим
черным провожатым, кидались в разные стороны, наводя
ужас на прохожих. Что тут была за смесь одежд и лиц!
Тут были египтяне и греки, сирийцы и негры. И только
на большой рыночной площади, где торговцы поспешно
убирали свой товар от дождя, преобладали азиаты. Перед
громадным зданием, где варилось знаменитое пелузийское
пиво «зитум», стояли ослы, нагруженные мехами и ка¬
менными кувшинами, повозки, запряженные волами, и
верблюды, только с недавнего времени использовавшиеся
в Египте, как вьючные животные. Сколько тут было шу¬
ма и движения! И все это отвлекало внимание Гермона
от занимавших его до сих пор мыслей. Наконец закры¬
лись за ним последние крепостные ворота, и город остался
позади него. Лишь только он выехал на открытое место,
как полил дождь с такой необычайной силой, что, каза¬
лось, все хляби небесные разверзлись и низвергают целые
потоки на всадников и на дорогу, окруженную болотами.
Она была проложена по высокой насыпи, между залитыми
в это время года полями. Оба всадника молча выдер¬
живали страшный ливень: с широких полей их шляп ли¬
лась вода на их и без того промокшую, одежду; лошади244
шли, понуря головы, осторожно ступая по скользкой до¬
роге. Они добрались уже до того кирпичного завода, где
Ледша так храбро прекратила восстание рабов, когда уви¬
дали, что поднявшаяся от дождей вода почти затопила
насыпь, скрывая местами дорогу. Теперь нужно было
ехать еще с большими предосторожностями, и проводник
только с трудом отыскивал дорогу. А буря и ливень не
только не прекращались, но, казалось, с каждой минутой
усиливались. Если же вода покроет кусты, алтари, ка¬
менные изваяния богов, стоящие по краям насыпи, то им
придется остановиться из опасения утонуть вместе с ло¬
шадьми в окружающем их болоте. Более осторожные пут¬
ники с повозками и товарами искали уже защиты под
крышей кирпичного завода, и проводник Гермона стал
убеждать его сделать то же самое. Он уже повернул ло¬
шадь к заводу, когда мимо них проехал греческий всад¬
ник.—	Как можешь ты решиться продолжать твой путь? —
спросил его художник.Всадник, не останавливаясь, ответил:—	Я обязан исполнить свой долг: я еду по приказанию
царя.Слова эти напомнили Гермону, что и его призывает
долг. И почему он не может сделать для друга того, что
делает этот всадник по приказанию царя? Произнеся ре¬
шительным голосом: «Вперед!», — он выехал на дорогу.
Качая головой и с недовольным видом последовал за ним
его проводник. Ливень как будто начал ослабевать, но зато
ветер бушевал с удвоенной силой, подгоняя и волны, и
всадников. Как должен был страдать Мертилос при такой
погоде! Эта мысль придавала силы Гермону противостоять
буре, но вскоре лошади отказались идти дальше, пришлось
им дать отдохнуть; вблизи находилось какое-то здание, но
оно было до такой степени переполнено искавшими под
его крышей убежище людьми, что Гермон предпочел ос¬
таться под открытым небом. Раздавшиеся вблизи дикие
вопли и крики привлекли его внимание. По той же залитой
водой насыпи быстро двигалась толпа людей: чем ближе
они подходили, тем громче раздавались их крики, резкий
смех и чуждый говор. Это были высокие, сильные люди;
покрытые звериными шкурами, тела их отличались белым
цветом кожи, длинные, беспорядочно спутанные белокурые
или рыжие волосы придавали им дикий вид; они были во¬
оружены, и зубы различных зверей, нанизанные в виде
ожерелья, украшали их могучие шеи.245
—	Галлы, — сказал стоявший возле Гермона чело¬
век, — их призвали, как вспомогательное войско, в Пелу-
зиум. Филиппос запретил им под страхом смертной казни
грабить нас, и он — благодарение богам! — доказал, что
умеет держать слово, иначе наша страна представляла бы
такой вид, как будто нас в одно время посетили мор и
саранча, огонь и вода.И действительно, Гермону казалось, что еще никогда в
жизни не видал он более диких и дерзких людей, чем эти
галльские воины. Буря и вода казались им ни по чем, их
громкий говор и смех перекрывали завывания ветра. Да,
они, казалось, чувствовали себя прекрасно среди этих раз¬
бушевавшихся стихий; ливень напоминал им дожди их
северной родины, и как освежающе действовал на них ве¬
тер! — это было для них настоящее благодеяние в срав¬
нении- с южной жарой, которую они с таким трудом
переносили. Казалось, только страх смертной казни и хо¬
рошо отточенные мечи их предводителей сдерживали в них
желание броситься на мирных зрителей и предаться гра¬
бежу. Не останавливаясь, точно погоняемая ветром грозо¬
вая туча, понеслись они дальше.Дав им скрыться с глаз, Гермон продолжал свой путь.
С наступлением ночи дождь перестал, буря почти прекра¬
тилась, оставалось еще больше часа езды до той маленькой
гавани, где можно было найти паром для переезда в Тен¬
нис. Надо было ехать еще с большей осторожностью: дорога
теперь пересекалась глубокими рвами, вырытыми для оро¬
шения полей. Легко можно было не заметить в темноте
маленьких деревянных мостиков и попасть в ров. Провод¬
ник, хорошо знавший дорогу, ехал впереди; уже вдали по¬
казались огни гавани, как вдруг раздавшийся треск и крик
испугали Гермона. Соскочив с лошади и подойдя к месту,
откуда раздался этот шум, он увидал провалившийся мост
и проводника, который с трудом выбирался вместе с ло¬
шадью из воды.—	Проклятые галлы! — вскричал он. — Мост обру¬
шился, вероятно, под тяжестью этой дикой толпы, а может
быть, они преднамеренно разрушили его.Тихие стоны заставили Гермона признать первое пред¬
положение более верным: должно быть, во рву лежал ра¬
неный. С ловкостью, приобретенной им в школе борцов,
спустился Гермон в ров; темнота затрудняла его поиски,
но если бы ему пришлось войти по горло в воду, он бы
не стал мокрее, чем он уже был до этого, и он продолжал
свои поиски, пока не наткнулся на того, чьи стоны тро¬246
нули его сострадательное сердце. Вытащенный Гермоном
на берег, раненый не отвечал ни на один вопрос, — дол¬
жно быть, удар балки по голове лишил его сознания; хотя
длинные спутанные волосы и указывали на то, что это
был галл, но ведь галлы никогда не носили бороды, а у
этого была длинная густая борода. Но к какому бы он
народу ни принадлежал, обувь его ясно показывала, что
это не был греком. Для Гермона это было безразлично,
он видел в нем только нуждающегося в его помощи; пе¬
ревязав ему рану на голове, насколько позволяла ему
темнота, он приказал проводнику помочь перенести его
и положить на лошадь, а сам пошел рядом, поддерживая
раненого и оберегая его от падения. Раньше, нежели Гер¬
мон ожидал, прибыли они к пристани. Паром перевез их
вместе с лошадьми в Теннис. При колеблющемся свете
фонаря на пароме увидал Гермон, что тот, кого он спас,
несмотря на длинную темную бороду, все же галл. Силь¬
ная потеря крови была, вероятно, причиной глубокого об¬
морока, в котором все еще находился этот молодой и
сильный воин. Мальчик лет 13 — 14, помощник паром¬
щика, усердно помогал Гермону в его попытках привести
раненого в чувство. Когда же свет фонаря, который он
держал в руке, вдруг осветил черты художника, он спро¬
сил: «Не ты ли Гермон из Александрии?» Удивленный та¬
ким вопросом, — вернее, таким любопытством, редким
среди греков, — Гермон резко ответил: «Да, если тебе
угодно!» Затем он перестал обращать внимание на маль¬
чугана, занятый раненым и мыслями о больном друге и
о Ледше, образ которой не переставал носиться перед его
глазами. Наконец паром пристал к берегу, и не успел
Гермон оглянуться, как мальчик выпрыгнул на берег и
скрылся в ночной темноте. Не хватало часа до полуночи.
Ветер, довольно еще сильный, завывая и свистя, гнал чер¬
ные тучи по темному небу. Дождь совершенно прекра¬
тился, и, по-видимому, он здесь, в Теннисе, уже перестал
около полудня. Так как белый дом Архиаса стоял доволь¬
но далеко от пристани, то Гермон поручил нескольким
биамитским лодочникам перенести туда раненого. Сам же
он сел на лошадь и, горя желанием поскорее добраться
до Мертилоса, поскакал так быстро, насколько позволяли
темнота и размокшая, но хорошо знакомая ему дорога.
Хотя поиски людей и носилок для раненого галла потре¬
бовали довольно много времени, но все же Гермон был
поражен, увидав мальчугана, который так дерзко спра¬
шивал о его имени на пароме, возвращающимся из города247
с ярко горящим факелом в руке; он бежал по берегу ре¬
ки, размахивая факелом из стороны в сторону. Пламя от
ветра сильно колебалось, но все же ярко светилось в ноч¬
ной темноте, позволяя различать на далеком расстоянии
фигуру бегущего мальчика. Откуда так скоро возвратился
этот ловкий сорванец? Как это ему удалось, несмотря на
порывы ветра, так сильно разжечь факел?И не опасно ли было бы позволять этому мальчугану
забавляться среди ночи огнем. Быстро пронеслись в голове
Гермона все эти вопросы, но он и не подумал о том,
что факел мог быть условным знаком. В общем, и маль¬
чик и факел заняли его только на мгновение. Ему нужно
было думать о более важных вещах. С каким нетерпе¬
нием поджидает его теперь Мертилос, но и раненый галл
не менее друга нуждался в его помощи. Хотя он хорошо
по опыту знал, что надобно делать, чтобы облегчить стра¬
дания Мертилоса, но все же он не мог обойтись без по¬
мощи врача, хотя бы ради раненого. И вдруг пришла ему
в голову мысль, что именно этот раненый даст ему воз¬
можность повидать Ледшу. Не раз говорила она ему о
врачебном искусстве старой Табус из «Совиного гнезда».
Что если он к ней, разгневанной, пойдет и будет ее про¬
сить поговорить с этой опытной лекаркой об опасном по¬
ложении молодого чужестранца. Тут он прервал свои
размышления, что-то новое привлекло его внимание. Не¬
далеко в стороне от дороги блестел какой-то свет во мра¬
ке ночи. Это горел жертвенный огонь в храме Немезиды,
красивом небольшом здании, которым он часто восхищал¬
ся. Целый ряд ионических колонн поддерживал крышу
храма, несколько ступеней вели в преддверье, за которым
находился сам храм. По бокам двери, ведущей в святи¬
лище, горели две лампады, а в глубине горевший на ал¬
таре жертвенный огонь освещал статую крылатой богини.
В правой руке она держала узду и бич, у ног ее нахо¬
дилось колесо, от поворота которого зависели перемены
судеб смертных. Строгим и холодным взором смотрела она
на свою согнутую левую руку, длина которой равнялась
греческому локтю. Гермон быстро остановил свою лошадь
перед храмом, но не желание посмотреть еще раз на ста¬
тую, это более чем скромное произведение посредствен¬
ного художника, руководило им, он увидал у входа в
святилище, стройную фигуру в темной длинной одежде,
простирающую с горячей мольбой руки к богине, голова
ее касалась о левого косяка двери. У правого же косяка
сидело на корточках какое-то человеческое существо, это248
была тоже женщина, погруженная в глубокое раздумье,
она также простирала руки к изображению Немезиды.
Гермон узнал их обеих. Сначала он подумал, что его воз¬
бужденное воображение показывает ему какое-то обман¬
чивое видение. Но нет, это была действительность.
Стоящая фигура была Ледша, а та скорченная — Гула,
ребенка которой он спас от огня и которую недавно про¬
гнал ревнивый муж. «Ледша», — сорвалось ее имя неж¬
ным шепотом с его губ, и он протянул к ней руки. Но
она, казалось, не слыхала его, и другая женщина осталась
неподвижна в прежнем положении, подобно каменному
изваянию. Когда он громко, затем еще громче произнес
ее имя, она немного повернулась, и при тусклом свете
лампад он увидал ее чудный профиль. Еще раз позвал
он ее, и в звуке его голоса послышалась Ледше какая-то
болезненная страстность, но, казалось, этот голос потерял
над ней всякую власть, потому что ее большие темные
глаза так презрительно, так отталкивающе взглянули на
него, что он почувствовал, как по всему его телу про¬
бежала невольная дрожь. Он сошел с лошади, поднялся
по ступеням храма и голосом, полным нежной мольбы,
сказал Ледше:—	Как ни тяжела моя вина перед тобой, Ледша, не
откажи мне, выслушай меня, прошу тебя.—	Нет, — холодно и решительно сказала она и, не дав
ему что-либо прибавить, продолжала: — Неподходящее ме¬
сто выбрал ты для свидания. Твое присутствие мне нена¬
вистно, ни одной минуты не должен ты оставаться здесь.—	Если ты этого желаешь, — начал он нерешительно,
но она прервала его вопросом:—	Ты возвращаешься из Пелузиума прямо домой?—	Ради больного Мертилоса решился я вернуться, не¬
смотря на бурю, и, если ты приказываешь, то я уеду от¬
сюда не отдыхая, прямо домой. Позволь только задать тебе
короткий и богам угодный вопрос.—	Так получай сам от богини ответ, — сказала она,
указывая на статую Немезиды жестом, полным благород¬
ства и изящества, который бы в другое время привел в
восторг художника.Жена корабельщика точно так же повернулась к нему
лицом. Гермон обратился к ней тоном упрека:—	Как, и тебя, Гула, привели сюда посреди ночи нена¬
висть и желание упросить богиню излить на меня ее гнев?Молодая женщина быстро поднялась и, указывая на
Ледшу, вскричала:249
—	Она этого хотела.—	Неужели я сделал тебе так много зла? — продолжал
он мягко спрашивать.Она в замешательстве провела рукой по лбу, и, когда
ее взгляд остановился на печальном лице художника, она
некоторое время молча смотрела на него, затем взглянула
на Ледшу, на богиню и вновь посмотрела на художника;
он при этом заметил, как она дрожала, как тяжело взды¬
малась ее грудь, и, прежде чем он успел сказать ей слово
успокоения, она разразилась громкими рыданиями и, об¬
ращаясь к Ледше, вскричала:—	Ты не мать, мое дитя спас он, выхватив его из пла¬
мени. Я не могу молиться о том, чтобы его постигло не¬
счастье.При этом она закрыла покрывалом свое красивое, за¬
литое слезами лицо и, быстро пройдя мимо него, спусти¬
лась по ступеням храма, спеша укрыться в родительском
доме, где ее так неохотно приняли. Безгранично-горькое
презрение отразилось на лице Ледши, пока она смотрела
вслед удаляющейся Гуле. Гермон как бы перестал для нее
существовать, и, когда он вновь заговорил, прося ее за¬
молвить слово о раненом перед старой знахаркой Табус и
достать у нее какое-нибудь спасительное снадобье, она ос¬
талась глуха ко всем его просьбам и, прислонив опять го¬
лову к косяку, простерла с горячей молитвой свои руки к
изображению богини. Кровь закипела в нем, ему захоте¬
лось подойти к ней ближе и силой заставить ее ответить
на его просьбы, но прежде чем он сделал те несколько
шагов, которые отделяли его от нее, раздались шаги биа-
митов, несших раненого. Здесь и в этот поздний час не
должны были они его видеть рядом с дочерью их племени,
да, кроме того, еще раз умолять ее запрещало ему его
мужское самолюбие. Он вернулся на дорогу, сел на коня
и поехал, не сказав больше ни слова этой девушке, которая
продолжала молить богиню о ниспослании ему всяких бед
и несчастий. Преследуемый мрачными предчувствиями,
продолжал он свой путь в темноте. Быть может, Мертилоса
не было уже в живых; страшный приступ его болезни,
вызванный непогодой, быть может, унес его навеки, а
жизнь без друга теряла половину всей прелести для него.
Осиротелый, бедный борец, которому еще никогда не вы¬
падала на долю настоящая победа, несмотря на внутреннее
сознание своего таланта, был он только богат горькими
разочарованиями. Он чувствовал теперь ясно, что он по¬
терял ту, с помощью которой он мог достигнуть успеха, и250
если кто-нибудь имел право ожидать, что грозная богиня
накажет его за вероломство, то, конечно, это право имела
одна Ледша. О Дафне вспомнил он только тогда, когда
подъехал к месту, где перед тем стояли ее палатки. Мысль
о ней, точно луч солнца, осветила его мрачную душу. Но
здесь же находился и тот постамент, на котором стояла
Альтея, изображая Арахнею, и воспоминания о том, как
безумно поддался он чарам фракийки, вновь смутили его
душу и нарушили его приятные мысли о Дафне.XVIIБелый дом был погружен в глубокий мрак. Только два
окна казались освещенными. То были окна мастерской
Мертилоса, выходившие на площадь, тогда как окна ма¬
стерской Гермона выходили на воду. Полночь была близ¬
ка, и найти Мертилоса еще за работой было для него
совершенной неожиданностью. В спальне, на мягком ло¬
же, поддерживаемого невольником, чуть не умирающе¬
го — вот как ожидал он его найти. Что тогда означал
свет в его мастерской? Где же был его всегда готовый к
услугам Биас? Он никогда не ложился, ожидая его воз¬
вращения. А ведь голубь должен был оповестить о при¬
езде господина. Но Гермон ведь поручил заботам Биаса
своего друга, и, наверно, преданный раб находится у ложа
больного и поддерживает его так же нежно, как он сам
это часто делал. Теперь он ехал по площади, а за собой
слышал он голоса людей, несших раненого галла. Неу¬
жели результатом его опасного путешествия был только
этот раненый варвар? Стук копыт его лошади и голоса
биамитов резко раздавались в ночной тишине, изредка
еще прерывавшейся порывами ветра. И этот шум достиг
освещенного окна, заставив кого-то выглянуть из него.
Должен ли он верить своим глазам?! Ведь это был Мер¬
тилос, который смотрел на площадь, и громко, как в те
дни, когда он бывал здоров, раздалось его радостное при¬
ветствие. И Гермону показалось, что весь окружающий
его мрак, все страхи и опасения рассеялись и исчезли.
Быстрый прыжок на землю, и, перескакивая через не¬
сколько ступеней, очутился он перед дверью мастерской,
с силой распахнув ее, обнял он в радостном изумлении
друга, который с пилой и резцом в руке шел ему на¬
встречу. А затем вопросы, ответы, сообщения так и по¬
сыпались. Мертилос чувствовал себя отлично, несмотря на251
бурю и дождь. Одиночество принесло ему пользу. Он ни¬
чего не знал о голубе; буря, вероятно, загнала его совсем
в другую сторону. Скоро оба друга узнали все, что про¬
изошло во время их разлуки. Гермон передал другу розу
Дафны и сообщил ему о раненом, которого также внесли
в дом. Биас и другие рабы поспешно появились и очень
скоро оказали помощь галлу, поместив его, по приказа¬
нию Гермона, в большой комнате, на втором этаже. Биас
охотно и умело помогал своему господину при перевязке
раненого, и вскоре галл открыл глаза, произнося какие-то
непонятные для других слова, затем он с легким стоном
закрыл вновь глаза и заснул. Гермон не успел даже по¬
смотреть, над чем так прилежно трудился его друг. Под¬
крепившись едой и питьем, приготовленными ему верным
Биасом, стал он уговаривать Мертилоса пойти лечь, го¬
воря, что и завтра наступит опять день и что все же
надо беречь свои силы, а не переутомляться; при этом
он горячо пожал руку друга и нежно с ним простился.
После двух бессонных ночей и трудной поездки верхом
Гермон чувствовал себя сильно утомленным. Но, прикос¬
нувшись рукой ко лбу раненого галла, он убедился, что
тот лежит в сильном жару, и решил, отклонив предло¬
жение услужливого Биаса, провести ночь у изголовья
больного. Ведь мог же он в Александрии проводить много
ночей подряд в пирах и весельях; почему же не провести
еще одну ночь без сна, и тем, быть может, спасти мо¬
лодую жизнь! Человек и его жизнь были для него пре¬
выше на свете, а чувство сострадания и желание помочь
каждому страждущему, хотя бы из-за этого приходилось
терпеть всякие невзгоды, были присущими ему с детства
качествами, и более зрелые годы не изменили его. Что
касается Биаса, то он очень охотно послушался прика¬
зания пойти отдохнуть. Он также провел ночь без сна:
сейчас же после отъезда его господина рабы Мертилоса
куда-то скрылись и только сегодня вернулись, еле держась
на ногах; верный данному обещанию, Биас не ложился
всю ночь, чтобы быть наготове, если состояние здоровья
Мертилоса этого потребует. Немного времени понадоби¬
лось для того, чтобы он крепко заснул в своей комнатке,
в нижнем этаже, между тем как его господин употреблял
всю силу воли, чтобы не заснуть у ложа раненого галла.
Не прошло и четверти часа, как голова его стала все
чаще и чаще склоняться на грудь. Но не успел он еще
вполне забыться сном, как был испуган шумом, заста¬
вившим его быстро открыть глаза. Раненый покинул свое252
ложе и стоял посреди комнаты. Гермон понял, что то был
горячечный бред, который заставил его покинуть ложе и
громко произносить какие-то непонятные слова. Осторож¬
но уложил он опять больного, перевязал и омыл его рану
соком целебных трав, взятым из домашней аптеки, и стал
уговаривать его лежать спокойно. Послушно, точно ребе¬
нок, последовал варвар его советам, предварительно спро¬
сив его на ломаном греческом языке, где он и как он
сюда попал. Удовлетворив его любопытство, Гермон, в
свою очередь, задал ему несколько вопросов, из которых
узнал, почему раненый галл носил бороду, тогда как все
его соотечественники брили ее: это был отличительный
знак отряда строителей мостов, к которому он принадле¬
жал, и вчера, осматривая поврежденный бурей мост, он
был ранен упавшей на него балкой. Говоря это, он за¬
крыл глаза и, казалось, погрузился в сон так, что Гермон
подумал, не пришло ли и для него время отдыха, но,
дотронувшись до лба спящего и слыша, как тот беспре¬
станно бормотал какие-то слова, убедился, что горячечное
состояние не прошло, и решил остаться верным своему
намерению провести всю ночь у его ложа. Сидя у его
ног, Гермон видел прямо перед собой его лицо. Свет лам¬
пы на высокой бронзовой подставке в виде якоря освещал
мощную фигуру раненого; лицо его было такое же белое,
как у Гермона, и как резко выделялась на нем черная
густая борода! Как часто поражал тот же контраст Гер¬
мона, когда он смотрел на себя в зеркало! Другого сход¬
ства не было между ним и варваром, да и то: разве
можно было сравнивать его мягкую, волнистую бороду с
грубой всклокоченной бородой галла. И какое-то почти
злое выражение было на этом лице, с сильно сжатыми
губами; наверно, дети, которые так охотно шли на руки
к Гермону, стали бы бояться этого дикаря. И все же в
облике, в фигуре и росте было какое-то сходство с ним.
Как строитель мостов, галл как бы принадлежал к классу
художников, и это еще больше возбуждало сострадание
Гермона к нему. Но усталость брала мало-помалу верх
над всеми другими чувствами: погружаясь в полудремоту,
ему стало казаться, что это он сам, Гермон, лежит ра¬
неный, а кто-то другой ухаживает за ним. Напрасно ста¬
рался он, собрав остаток воли, прогнать это видение, сон
был сильнее и уже показывал ему другую картину. Ему
снилось, что появилась Ледша, нежно нагнулась она над
ним, шепча ему слова ласки, но, когда он в страстном
порыве вскочил со своего ложа, желая ее обнять и при¬253
тянуть к себе, она превратилась в Немезиду. Точно при¬
кованный, стоял он, и богиня не шевелилась. Только ко¬
лесо у ее ног стало с глухим шумом катиться прямо на
него, и неизвестно откуда появившиеся люди смеялись,
хлопали в ладоши и радостно вскрикивали, когда колесо,
казалось, настигало его и он в испуге отскакивал. А ко¬
лесо становилось все больше, тяжелей, так что деревян¬
ные балки, по которым оно катилось, разлетались в
щепки, а крики и смех звучали все громче, все резче...
На него напал смертельный ужас, он стал громко при¬
зывать на помощь Мертилоса, Дафну, Архиаса, своего
верного раба Биаса и Филиппоса... и проснулся покрытый
потом и стал осматриваться кругом. Но нет, должно быть,
все еще продолжался страшный сон, потому что шум и
крики все еще продолжали раздаваться невдалеке от него,
а ложе, на котором лежал раненый, было пусто. Неволь¬
ным движением опустил он руку в сосуд с водой, сто¬
явший у изголовья, и омыл лицо. Да, он не спал, и все
же раненый исчез, а шум продолжался. Неужели так мог¬
ли шуметь крысы и мыши? Но нет — это ведь был крик,
человеческий крик о помощи, а вслед за ним раздался
грубый приказывающий голос.А это — ведь он не ошибается, — ведь это про¬
звучало его имя, и то был голос Мертилоса, испуганно
взывающий к другу о помощи. Ему стало ясно, что на
белый дом напали и что надо было освобождать друга
от разбойников или возмутившихся биамитов. Подобно
туго натянутому луку, у которого лопнула сдер¬
живающая его тетива, быстро выпрямился Гермон, со¬
брав все свои силы. Он стал искать оружие; окинув
взором комнату, он остановился на тяжелой бронзовой
лампе в форме якоря, он схватил свое страшное оружие,
подумав при этом, что вряд ли устоит тот, кого он им
ударит. Взбегая в темноте по ступеням лестницы, он
вспомнил о Немезиде, — подобно ей, чувствовал он себя
мстящей и карающей силой. Друга, которого он любил
больше всего на свете, шел он вырвать из рук разбой¬
ников, и разделаться с ними казалось ему делом весьма
легким. Его возглас: «Мертилос, я иду. Снуфис, Биас,
Доркас, ко мне!» — должен был оповестить друга, что
спаситель близок. Из его собственной мастерской разда¬
вались шум и крики. Дверь была открыта, и ему были
видны густые клубы черного дыма, красный и желтый
цвет горящей смолы. «Мертилос!» — повторил он еще
раз, бросаясь в середину толпы, наполнявшей мастерскую254
и при этом опуская со всей силой свое страшное оружие
на голову полуголой широкоплечей фигуры, занесшей
было над ним грубое копье. Точно пораженный молнией,
свалился пират, а Гермон, продолжая звать Мертилоса,
направился к тому месту, где происходила какая-то
свалка; дым не позволял ему различать лица. Вторично
поднял он свое оружие и попал в разбойника, бросив¬
шегося на него, и тот упал с раскроенным черепом. Но
удар был так силен, что якорь переломился пополам,
и в руках Гермона остался только короткий металли¬
ческий прут. Он уже собирался ударить им со всей си¬
лой по виску великана, приблизившегося к нему с
горящим факелом в руке, как вдруг ему показалось, что
громадный орел спустился ему на голову и страшные
когти и крепкий клюв хищной птицы безжалостно раз¬
дирают и клюют ему глаза, щеки, лоб и губы. Сначала
ему казалось, что яркий свет блеснул перед его глазами,
затем там, где он только что видел фигуры и дым, все
как бы затянулось пеленой красного, лилового и черного
цвета. А коршун продолжал раздирать ему лицо и глаза
своими страшными когтями. Еще раз произнесли его гу¬
бы имя Мертилоса, но то был уже не ободряющий крик
идущего мстить героя, а крик о помощи побежденного.
Затем на время как бы все замерло вокруг него. Но
вот долетел до его ушей громкий свист; шаги и люди
как бы удалились; наступила тишина, и Гермон, испы¬
тывая жгучую боль, стал пробираться в темноте по
направлению к двери. Ноги его натыкались то на рас¬
простертое человеческое тело, то на что-то твердое, фор¬
му которого он не мог определить; наконец наткнулся
он на что-то большое, холодное — это, должно быть,
была его статуя Деметры. Неужели ей, как и ему, суж¬
дено сделаться добычей пламени? Едкий дым все больше
и больше окружал его, а раны его все сильнее горели
и как бы жгли его. Вдруг он почувствовал, как осве¬
жающий ветер коснулся его пылающего лица, и вслед
затем раздались поспешные шаги и говор нескольких лю¬
дей. Он начал вновь звать друга, привратника и своих
рабов, но никто из них не отвечал ему, только не¬
сколько быстрых вопросов на греческом языке достигли
его слуха. Стратиг Тенниса со своими сыщиками, номарх
с подначальными ему людьми и многие другие прибыли
в белый дом из города. Гермон узнал их по голосу, он
не мог их видеть: перед его взорами продолжали но¬
ситься красные, лиловые и черные облака. Хотя его му¬255
чила нестерпимая боль и какой-то внутренний голос
твердил ему, что его ослепили, он все же отклонил
помощь окружавших его людей и стал просить их от¬
правиться в мастерскую Мертилоса. Египтянин Хелло,
золотых дел мастер Тенниса, знал, как пройти в эту
мастерскую: он бывал у художников, помогая им гото¬
вить золото для их работ. Прежде всего надо было по¬
стараться спасти произведения Мертилоса, а затем, если
можно, и статуи Гермона. Опираясь на руку Хелло, на¬
правился раненый художник в мастерскую друга, но пла¬
мя и дым достигли уже там такой силы, что нельзя
было и думать туда войти. «Все погибло, все сделалось
жертвой пламени!» — в отчаянии воскликнул Гермон.
«А он сам, мой Мертилос, где он?» Но все его расспросы
были напрасны: никто не знал, где друг, никто не видел
его. Наконец Хелло, который его вел, стал его угова¬
ривать покинуть опасный дом. Усилия всех присутству¬
ющих были направлены на то, чтобы спасти его статую
Деметры. Семнадцать человек с трудом вытащили ее из
горящего дома на площадь; другие были заняты выта¬
скиванием раненых и мертвых, но нигде не было и
следов Мертилоса и Биаса. Буря совсем улеглась, и
приятная утренняя прохлада обвевала горячую голову
Гермона, когда он, опираясь на руку нотариуса, при¬
гласившего его в свой дом, шел по улице. Услыхав по¬
дле себя слова: «Как расточительно рассыпает свои розы
Эос сегодня по небу», — он невольно для того, чтобы
насладиться красивой утренней зарей, сдернул платок,
покрывавший его раненое лицо, но опять перед его гла¬
зами носились только красные, лиловые и черные пятна.
Быстро высвободив обе руки, поднес он их к своим бед¬
ным лишенным света глазам и простонал, полный
бессильной злобы, точно хищный зверь, которого при¬
хлопнула железная западня: «Слепой, слепой!»Раньше, нежели утренняя звезда погасла, прокрался тот
самый мальчик, который бегал по берегу с горящим факе¬
лом, в маленький храм Немезиды. Там все еще стояла
Ледша и так была погружена в молитву, что заметила
только тогда его приближение, когда он громко назвал ее
имя.—	Удалось? — спросила она глухим голосом.—	Ты должна принести в жертву богине то, что ты
ей обещала, — ответил мальчик, — так велел передать
Ганно, и еще то, что ты скорее, сейчас же должна по¬
следовать за мной в лодку.256
—	Куда повезешь ты меня? — пожелала она узнать.—	Еще не на «Гидру», — ответил быстро мальчик, —
сначала к старику на «Мегеру». Твой свадебный выкуп
приготовлен для твоего отца. Ты не должна терять ни ми¬
нуты.—	Хорошо, хорошо, — произнесла она хриплым от
волнения голосом. — А найду ли я чернобородого на ко¬
рабле?—	Конечно, — гордо отвечал мальчик, взяв ее за руку
как бы для того, чтобы принудить ее следовать за ним.Но, высвободив руку и повернувшись к богине, она про¬
стерла к ней руки и произнесла молитву. Затем взяла она
небольшой узелок и, вынув оттуда горсть золота, опустила
его в жертвенную кружку и последовала за мальчиком.—	Я найду его живым? — спросила она его, сходя со
ступеней.Мальчик, тотчас же поняв, к кому относился ее вопрос,
ответил:—	Да, конечно! Ганно говорит, что его небольшая рана
не опасна.—	А другой?—	У того ни царапины, он теперь на«Гидре» с двумя
ранеными невольниками. Привратник и другие рабы убиты.—	А статуи?—	Да, видишь ли, в чем дело: Лобайя говорит, что не
может быть всегда полная удача, ну, так вот, тут и вышла
неудача.—	Как! Вы их не взяли?—	Только одну оставили. Ту же, которая находилась
в мастерской над водой, помогал я сам разбивать. Золото
и слоновая кость уже на корабле. Что же касается другой,
то задала же она нам работы: мы ее дотащили до мастер¬
ской над водой. Она там и теперь стоит, если только...
Видишь ли, как там разгорается пламя?.. Ну, вот если она
не сгорит вместе с домом...—	Какая неудача! — воскликнула Ледша с укориз¬
ной.—	Ничего нельзя было поделать: мы боялись людей из
Тенниса, которые спешили на помощь. Уж и то явился
один силач: точно бешеная собака кидался он на нас и
убил нашего Луле и силача Июде. Ну, да за то и отплатили
ему! Маленький Хареб кинул ему в глаза черного порошка,
а Ганно сам бросил ему в лицо горящий факел.—	А Биас, невольник чернобородого?—	Не знаю. Да, впрочем, кажется, ранен и на корабле.257
Говоря это, он указал Ледше на стоявшую лодку и взял
у нее из рук узелок; она легко, без его помощи села в
лодку и приказала везти ее к «Совиному гнезду», желая
проститься со старой Табус. Но мальчик решительно зая¬
вил, что ее желание теперь невыполнимо; двое черных мат¬
росов по его знаку стали быстро грести по направлению к
кораблю Сатабуса. Ганно хотел получить свою невесту из
рук отца. Ледша больше не настаивала; когда же лодка
поравнялась с островом Пеликана, она взглянула на ли¬
шенный блеска диск луны и вспомнила о той мучительной
ночи, которую она здесь провела, поджидая Гермона.
Улыбка победы и удовлетворенной мести пробежала по ее
устам, но тотчас же ее густые брови грозно нахмурились,
потому что ей показалось, что там, на небосклоне, где
блестела эта бледная луна, там теперь виднелась тень гро¬
мадного противного паука. Но она тотчас же отвела глаза
от этого обманчивого видения и заговорила с мальчиком,
чтобы прогнать даже мысль о пауке, потому что видеть
утром паука означало несчастье. Красная утренняя заря
напоминала ей ту кровь, которую она, как мстительница,
должна была еще пролить.XVIIIКогда рынок Тенниса наполнился народом, от белого
дома Архиаса остались одни развалины. Сотни мужчин и
женщин окружали место пожарища, но никто не видал
статуи Деметры, которую успели вытащить из мастерской
Гермона. Номарх тотчас же приказал ее запереть в бли¬
жайшем храме этой богини. Носились слухи, что сама бо¬
гиня спасла свое собственное изображение. Да, сыщик
Памаут сам видел, как она неслась, ослепительно блистая,
в облаках дыма над горящим домом. Номарх и стратиг
пустили в ход все рычаги, чтобы узнать, кто совершил
нападение, но все было напрасно. После того как дозна¬
лись, что Пазет, муж Гулы, в припадке ревности прогнал
жену за то, что она бывала в мастерской Гермона, стали
подозревать, что нападение было делом рук оскорбленных
биамитских мужей, но вскоре оказалось, что Пазета в тот
день не было в Теннисе, а невиновность других предпола¬
гаемых соучастников была доказана.Так как более двух лет ничего не было слышно в этой
местности о морских разбойниках, то никому не пришло
в голову заподозрить в этом деле пиратов, тем более что258
трупы нападавших сгорели вместе с домом. Ослепленный
скульптор мог только рассказать, что один из разбойников
был негром или же только вымазан черной краской, а
другой нападающий был необыкновенного роста и силы.
Эти последние показания породили следующую легенду:
Гадес раскрылся во время страшной бури, свирепствовав¬
шей в тот день, и все духи тьмы напали на мастерскую
соблазнителя-грека. Стратиг, конечно, не верил этим су¬
еверным объяснениям биамитян, которые и без того ста¬
рались помешать правосудию там, где дело касалось
наказания их соплеменника. Только когда стратиг узнал
об исчезновении Ледши и о том, что жрец храма Неме¬
зиды нашел на другой день после нападения крупную
сумму золота в жертвенной кружке храма, только тогда
он понял приблизительно, в чем было дело, хотя ему ос¬
талось совершенно непонятным, кто были те сообщники,
которые согласились служить орудием мести этой простой
биамитянки. На другой день после пожара прибыли в
Теннис эпистратиг всех нильских дельт, архивариус Про-
клос, Тиона и Дафна из Пелузиума. Престарелый герой
Филиппос должен был оставаться на своем посту: его там
удерживали приготовления к войне. Альтея отправилась
в Александрию, а также и молодой Филотос, которому
Хрисила дала понять, что, пока Дафна будет ухаживать
за ослепшим Гермоном, ему нечего надеяться, что Дафна
примет его предложение. С большой осторожностью про¬
изводил эпистратиг следствие, но все его старания не при¬
вели ни к каким результатам. Он велел собрать сведения
о всех судах, бывших во время нападения во всех гаванях
и бухтах северо-западной дельты, но среди них не ока¬
залось ни одного подозрительного; даже корабли Сатабуса
и его сыновей не подавали ни малейшего повода для обы¬
ска на них. Как торговые корабли с лесом прибыли они
из Понта в теннисские воды и, по поручению большого
торгового дома из Синопа, сдали в Теннисе свой груз ба¬
лок и досок. И все же эпистратиг приказал произвести
обыск на «Совином Гнезде».Это был акт произвола, потому что остров не был еще
лишен права убежища, и этим он еще больше восстано¬
вил против себя упрямых и своевольных биамитян, ко¬
торые относились с большим, даже граничащим со
страхом, уважением к столетней Табус; не только как во¬
рожею и лекарку, но также как и прародительницу силь¬
ного воинственного народа почитали они ее. То, что
эпистратиг обеспокоил обыском почтенную старуху и на¬259
рушил священное право убежища, лишило его даже по¬
мощи рыбаков, корабельщиков и ткачей; они стали счи¬
тать, что сведения, которые они могли бы сообщить, были
предательством по отношению к Табус и ее семье. Да,
кроме того, эпистратиг не мог бы долго оставаться в Тен¬
нисе; уже на третий день вызвали его обратно в Алек¬
сандрию, где шли приготовления к войне. Ему пришлось
покинуть Теннис, так и не расследовав дела о ночном
нападении. Архивариус Проклос, приехав в Теннис, тот¬
час же отправился в храм Деметры, чтобы осмотреть ста¬
тую ослепленного Гермона. Он вошел в святилище храма,
ожидая увидеть произведение хотя талантливое и сильное,
но совершенно не отвечающее его вкусу и требованиям,
а вышел оттуда совершенно плененный благородной кра¬
сотой этого истинного произведения искусства. Прежние
работы Гермона восстановили его против художника, об¬
ладающего большим талантом, но не желающего воспро¬
изводить возвышенные и красивые сюжеты, выбирая для
своих произведений мотивы, которые казались Проклосу
недостойными высокого, чистого искусства. В «Олимпий¬
ской трапезе» Гермона он даже видел оскорбление боже¬
ства. Хотя его зоркий и опытный глаз знатока признал
в его уличном мальчишке, утоляющем голод винными
ягодами, оригинальное произведение, но его коробило то,
что вместо красивого мальчика Гермон изобразил голо¬
дного, худого оборванца. Как бы ни была правдива и по¬
лна жизни эта фигура, Проклосу казалась она просто
невозможной и достойной порицания, тем более что она
вызвала много последователей, начавших изображать та¬
кие же низменные сюжеты. А когда, еще так недавно,
Альтея, во время своих представлений в Теннисе, так
охотно увенчала чело чернобородого художника, это воз¬
будило в нем досаду; холодно и резко высказал он тоща
Гермону, какое неудовольствие вызывает в нем то направ¬
ление, которого он держится. При виде же Деметры мне¬
ние этого опытного и совершенно беспристрастного
ценителя совершенно изменилось. Тот, кто мог сотворить
подобное произведение, тот не только являлся самым вы¬
дающимся художником своего времени, но он еще обладал
и способностью постигать божество и воплощать его. Эта
Деметра была воплощением той божественной доброты,
которая вознаграждала посевы обильной жатвой. В то вре¬
мя, когда Гермон работал, перед его умственными взо¬
рами должен был носиться образ Дафны, если только она
ему не служила моделью, и среди всех знакомых девушек260
не было ни одной, которая могла лучше Дафны служить
моделью для Деметры. То, что он слыхал в Пелузиуме
и о чем ему рассказывали женщины, было, значит, прав¬
да. Не Альтея, которая ему, ее старому спутнику, по¬
зволяла не одну вольность, наполняла душу и сердце
художника, сотворившего это произведение, а дочь Ар¬
хиаса, и это также в известной степени способствовало
перемене его мнения. Надо было надеяться, что слепота
Гермона излечима. Его, Проклоса, прямая обязанность
была сообщить художнику, как высоко ценил он теперь
его искусство и его последнее произведение.По приезде Дафны и Тионы уступил Гермон их прось¬
бам перебраться к ним на корабль. Он очень неохотно со¬
гласился исполнить просьбу его старой приятельницы, и ни
ей, ни Дафне не удалось еще успокоить его страшного оз¬
лобления против судьбы, лишившей его зрения и самого
дорогого друга. Все попытки хотя бы немного примирить
его с постигшим несчастьем оставались без успеха.Врач Тенниса, обученный египетскими жрецами в Са-
исе и находящийся в качестве бальзамировщика при хра¬
ме Изиды, покрыл его обгоревшее лицо влажными
охлаждающими повязками. Он запретил художнику в
свое отсутствие поднимать эти повязки и тем давать до¬
ступ света к его больным глазам. Но беспокойство и
волнение, овладевшие всем существом Гермона, были так
сильны, что, несмотря на просьбы ухаживающих за ним
женщин, он то и дело приподнимал эти повязки, надеясь
увидать хоть слабый свет того солнца, теплоту которого
он чувствовал. Мысль до конца жизни пробыть в этой
темноте была для него невыносима, да, кроме того, им
овладел необъяснимый страх, до того посещавший его
разве только в самых тяжелых сновидениях. При этом
он постоянно видел перед собой паука, который, каза¬
лось ему, постоянно покрывает паутиной его ослепшие
глаза, к которым ему строго было запрещено прикасаться
и по которым он постоянно проводил рукой, чтобы ос¬
вободиться от этой ненавистной паутины. Ведь расска¬
зывал же миф об Арахнее, что, когда Афина ударила
честолюбивую ткачиху, она, прежде чем богиня превра¬
тила ее в паука, решила не пережить своего позора и
покончить с собой. А насколько было ужаснее то, что
его постигло, и разве он не мог воспользоваться тем
правом, которое дано простым смертным перед богами,
правом лишить себя жизни, когда им это покажется не¬
обходимым. Зачем ему, художнику, для которого зрение261
было самым важным и необходимым в жизни, продол¬
жать существовать посреди этой страшной ночи, которую
не освещал ни один луч света? При этом его постоянно
мучили мысли о страшной кончине друга, который один
мог бы его утешить в несчастье, и о своей бедности.
Того, что он зарабатывал, и того, что богатый дядя да¬
вал ему, едва хватало на жизнь. За статую Деметры,
заказанную Архиасом, получил он почти все деньги и
этим золотом хотел уплатить свои долги в Александрии.
Теперь оно пропало, и с ним вместе сгорели все его
инструменты, платья, разные вещи, оставшиеся после его
родителей, и все папирусные свитки с сочинениями его
учителя Стратона. Теперь больше, чем когда-либо, при¬
ходил он к заключению, что не боги руководят жизнью
человека, а слепой случай. Иначе как объяснить то, что
Мертилоса, который так усердно служил им своим ис¬
кусством, постигла такая страшная участь? Но была ли
и Немезида, так скоро и грозно исполнившая мольбу
оскорбленной девушки, также только измышлением че¬
ловеческого воображения? Вряд ли! А если существовала
одна богиня, то не делало ли это правдоподобным су¬
ществование и всех других? При одной мысли об этой
возможности задрожал он: если бессмертные думают,
чувствуют и действуют, как ужасна будет дальнейшая
его судьба, потому что он ведь отрицал и оскорблял
всех этих олимпийцев и в их честь никогда даже и
пальцем не пошевелил! Что же было удивительного в
том, что они его избрали мишенью для своей злобы и
мести! До того времени он думал, что самое ужасное
и мучительное, что только могло постигнуть художника
и человека, постигло его, но теперь он ясно чувствовал,
что ошибался. Больнее, чем самое сильное физическое
страдание, подействовало на него разрушение его пред¬
ставления о том, что он не зависит ни от какой другой
силы, как только от себя самого, может свободно вы¬
бирать свою судьбу, не зависит ни от кого и не должен
ни перед чем преклоняться, как только перед непоко¬
лебимой силой вечных законов природы или перед не¬
понятным человеческому разуму случаем, который не
допытывается о достоинствах одного или недостатках
другого человека. Он, самостоятельный дух которого на¬
учился молчать и переносить лишения, только бы не
одалживаться перед дядей и богатыми родственниками,
он должен еще научиться верить в какие-то силы, ру¬
ководящие каждым его действием. И он должен обра¬262
щаться к ним, как того требовали справедливость, долг,
и мудрость, с просьбами и благодарностью.Возможно ли это? Не видя Дафны и Тионы и думая,
что он один, он ударил кулаком по своему покрытому
ожогами лбу, потому что то, что он испытывал в данную
минуту, походило на чувство, испытываемое свободным
человеком, когда у него связаны руки и ноги веревкой,
которую натягивает и ослабляет по своей воле какой-то
незнакомый великан. Но нет!.. Лучше умереть, нежели
быть в руках божества каким-то манекеном, повиную¬
щимся каждому движению видимых и невидимых рук. В
сильном волнении вскочил он с места, сорвав с лица и
глаз повязки, и объявил Тионе, которая осыпала его за
это упреками, что он хочет уйти, ему все равно куда,
и что, подобно слепому эфиопскому невольнику, которого
он видел у плотника в Теннисе, он также будет зараба¬
тывать свой хлеб на ручной мельнице. Дафна пробовала
его успокоить и уговорить, но ее нежный голос, казалось,
причинял ему больше страдания, нежели строгие увеще¬
вания Тионы. Ему показалось невыносимым сидеть на од¬
ном месте; думая, что, ходя взад и вперед по каюте, он
скорее достигнет какого-нибудь душевного равновесия, он
принялся ходить. Но, сделав едва несколько шагов, на¬
ткнулся он на рабочий стол Тионы, и, когда столик вме¬
сте с цветочной вазой, разлетевшейся вдребезги, упал с
шумом на пол, он остановился и, точно надломленный,
ощупью добрался до кресла, только что им покинутого.
Если бы он мог только видеть, как быстро зажала себе
платком рот Дафна, чтобы заглушить свои рыдания, как
морщинистое лицо Тионы еще больше сморщилось, точно
она проглотила кислое яблоко, но все же, преодолев себя,
она сказала весело и непринужденно, хлопнув его по пле¬
чу: «Продолжай в том же роде, мой сын! Конь всегда
лягается, когда его кусают оводы. Не стесняйся, попробуй
еще раз, если это тебя успокаивает. Ты не должен тре¬
вожиться о разбитых вазах: на то есть горшечник, чтобы
сделать новые». Но Гермон молча прислонил свою горя¬
чую голову к спинке кресла и не шевелился до тех пор,
пока ему не наложили новую влажную повязку. Как хо¬
рошо и приятно подействовала она на него! Он чувство¬
вал, что это сделала Дафна — так нежно и осторожно
не могли прикасаться старые пальцы почтенной Тионы, —
и с каким удовольствием поднес бы он эти нежные паль¬
цы к своим горячим губам, но этого он не мог себе по¬
зволить. Если она его любит, то именно теперь время263
порвать все то, что их связывало. Ведь если бы даже у
нее хватило настолько сердечной доброты, чтобы соеди¬
нить свою молодую цветущую жизнь с его печальным су¬
ществованием, мог ли он без унижения для себя принять
подобную жертву? Будет ли для нее такой союз счастьем
или несчастьем — этого вопроса он себе не задавал; одно
было ему ясно, что в том состоянии, в каком он теперь,
стать ее мужем значило жить ее подаяниями, а лучше,
нежели это, повторил он себе еще раз, работать, как тот
слепой эфиопский раб.Выражение его лица выдало Дафне то, что происхо¬
дило в его душе, и, хотя ей очень хотелось с ним за¬
говорить, она принудила себя молчать, боясь, что звук
ее голоса выдаст те душевные муки, которые она пере¬
носила ради него. А ему так хотелось услышать доброе
слово, он даже решился спросить, тут ли она еще, когда
Тиона объявила ему о приходе архивариуса и Проклоса.
Гермон еще помнил с недавней поездки в Пелузиум, на¬
сколько мнение о нем архивариуса было для него небла¬
гоприятно, и он вновь вспылил. Как, теперь, при всем
его несчастье, еще выслушивать насмешки человека, пре¬
зирающего его направление в искусстве?! Нет, уж это
было слишком для его и без того, в конец истощенного
терпения. Но тут его прервал сам Проклос, который сразу
после слов Тионы вошел в каюту. Ему, как опытному
человеку, слова Гермона показали, до чего в его памяти
запечатлелись все неодобрительные выражения, которые
он незадолго перед тем ему высказывал. Поэтому он
отложил свое намерение высказать ему свой восторг до
более удобного времени и начал с того, что передал про¬
щальное приветствие так внезапно отозванного в Алек¬
сандрию эпистратига.Он рассказал о том, что все его старания что-либо от¬
крыть по поводу ночного нападения остались безуспешны
и только, разве, подтвердили предположение о том, что
Мертилос пал жертвой нападавших разбойников. В зале на
месте пожара нашли камень с резьбой, и Хелло, золотых
дел мастер, уверял, что эта камея служила обыкновенно
пряжкой, поддерживающей на плече хламиду исчезнувшего
художника. При этом Проклос положил камею в руку Гер¬
мона, который тотчас же стал водить по ней пальцами.
Быть может, это действительно была та пряжка, которую
его друг всегда носил, потому что хотя в его неопытных
пальцах было еще мало развито чувство осязания, но все
же он почувствовал, что на камне была вырезана челове¬264
ческая голова, а на камее его друга было изображение Эпи¬
кура. Проклосу и Дафне также казалось, что на камее
была вырезана именно эта голова, и при одной мысли, что
его друг, быть может, стал жертвой пламени, Гермон опу¬
стил голову, стараясь заглушить рыдания и тем не выдать
своей сердечной боли. Тиона молча указала Проклосу на
несчастного, достойного сожаления художника; архивариус
сделал ей знак, что вполне понимает его состояние, подо¬
шел к Гермону и сказал ему, что видел его статую Деметры
и нашел ее неповрежденной. Зная, как трудно утешить в
таком несчастье, которое постигло Гермона, он и не берется
этого делать, но, быть может, Гермон услышит не без удо¬
вольствия, если он, мнение которого довольно веско, ска¬
жет ему, что он причисляет его произведение к числу
самых совершенных произведений последних лет. Но сле¬
пой резко перебил его словами:—	То, чего стоит моя Деметра, известно мне лучше,
чем кому бы то ни было. Твоя похвала — это ложка
меду, которую подносят ко рту больного, израненного
дитяти.—	Нет, мой друг, — серьезно сказал Проклос, —
зрячему и здоровому Гермону я не менее откровенно вы¬
сказал бы, как отношусь я к твоему благородному про¬
изведению. Оно даже заставило меня забыть о твоем
направлении, и ничто меня так не радует, как то, что
именно мне первому пришлось высказать тебе, как пре¬
красна твоя работа.—	Первому, — вновь резко прервал его Гермон, — ну,
так зато второго и третьего не сыскать в Александрии. Как
должно быть приятно осыпать того, о котором ты был та¬
кого дурного мнения, словами обидного и презрительного
сожаления. Как бы ни была удачна моя Деметра, ты бы,
вероятно, охотнее дал Мертилосу двойную награду, нежели
мне одну.—	Совершенно неверно, мой молодой друг, — стал
уверять его архивариус. — Великому и несчастному
умершему да будут возданы все почести! Но на этом кон¬
курсе, клянусь богиней Деметрой, ты бы все-таки остался
победителем, потому что рядом с неподражаемым можно
только поставить подобное же. А мне ведь знакома жизнь
и искусство! Более совершенное, более прекрасное, неже¬
ли твое мастерское произведение, редко удается, и ни¬
когда, поверь мне, не удалось бы двум художникам в
одно и то же время и в одной и той же стране создать
две подобные статуи.265
—	Довольно! — произнес Гермон хриплым от волнения
голосом.Но Проклос продолжал с живостью:—	Как ни кратковременно наше знакомство, но ты,
верно, уже слыхал, что я не принадлежу к породе льстецов,
и от тебя не укрылось и то, что в Александрии молодые
художники именно меня считают самым строгим судьей
при присуждении наград, потому что я, ради их же пользы,
указываю им их ошибки. О похвалах позаботится уже тол¬
па. Вот и на тебя теперь польются со всех сторон похвалы,
я уже предчувствую это. А так как твоя слепота, если
только пожелают великий Асклепий и целительница Изи¬
да, пройдет, подобно тому как проходит мрачная зимняя
ночь, то мне казалось бы грехом вводить тебя в заблуж¬
дение относительно твоего произведения. Я вижу уже, как
ты дальше станешь творить на радость богам и людям, а
пока твоя Деметра заставляет меня высказать тебе мое
полное, безграничное одобрение и восхищение. Она в це¬
лом и в деталях безупречна и заслуживает самых горячих
похвал. И как давно уже, мой милый бедный друг, я ничего
подобного никому из художников не говорил и не позд¬
равлял так уверенно с большим успехом. Каждое мое
слово — ты можешь мне верить, — сказанное о твоем по¬
следнем произведении моими непривычными к похвалам
устами, совершенно искренно и серьезно. И то, что я те¬
перь о нем говорю, то же самое повторю я перед царем,
Архиасом и другими судьями.С покрасневшими от радостного волнения щеками, с
блестящими глазами прислушивалась Дафна к словам этого
умного знатока искусства. Она знала Проклоса, знала его
внушающую всем страх резкость мнений, и она чувство¬
вала, что эти похвалы выражают его искреннее убеждение.
Будь он недоволен статуей, или затронь ее красота его
только поверхностно, он, быть может, в виду несчастного
состояния художника и не захотел бы высказывать пори¬
цаний, но тогда бы он о ней совсем умолчал. Такой же
восторженный отзыв из его уст могло вызвать только ве¬
ликое и прекрасное произведение. Ей стало казаться на¬
стоящим несчастьем то, что она и Тиона, занятые заботами
о художнике, не видали еще его произведения. Будь еще
светло, она тотчас же бы отправилась в храм Деметры, но
солнце уже село, а Проклос рассказал ей, что он, осмотрев
статую и найдя, что ящик для ее перевоза готов, велел
тотчас же ее уложить, и она теперь в заколоченном ящике
стоит на том корабле, на котором он завтра отправится в266
Александрию. Пока Дафна и Тиона громко выражали свое
неудовольствие по поводу такого распоряжения, Гермон
высказался за него: таким образом, говорил он, они избав¬
лены, хотя бы до Александрии, от чувства горького раз¬
очарования.—	Напротив, — стал уверять Проклос, — мое распо¬
ряжение лишает вас на некоторое время большого наслаж¬
дения, а тебя, благородная дочь Архиаса, лишает
возможности теперь же воздать благодарность богам за все
милости, которые они оказывали тебе, потому что худож¬
ник, сотворивший это воплощение божества, более всего
обязан твоему образу.—	Что он думал обо мне во время работы, это знаю я
от него самого, — призналась Дафна, и ее дрожащий голос
выдал Гермону всю силу ее любви к нему. А он, удивлен¬
ный, задавал себе с возрастающим беспокойством вопрос:
неужели были искренни те похвалы, которые продолжал
ему расточать этот строгий порицатель, так не любивший
льстить? Ведь и Мертилос восхищался головой его статуи,
да и он сам должен был сознаться, она ему действительно
очень удалась. Но вся фигура с сильным наклоном вперед
и немного угловатый сгиб рук — неужели эти недостатки
могли укрыться от глаз такого опытного знатока и не по¬
мешать ему высказать столько похвал? Или же, действи¬
тельно, общее впечатление было так хорошо, что Проклосу
показалось бы мелочным порицать эти неудавшиеся детали.
Во всяком случае похвалы архивариуса должны его радо¬
вать вдвойне, так как до сих пор он только порицал его
работы; Гермон старался убедить себя в этом, но напрасно;
ему все казалось, что под хвалебными словами любимца
коварной царицы Арсинои скрываются шипы, которые он
почувствует рано или поздно. Или же это женщины уго¬
ворили архивариуса помочь им и своими похвалами поста¬
раться примирить его с его злосчастной судьбой. Каждое
движение Гермона выдавало его душевное волнение, и оно
не укрылось от взоров Проклоса. Но он приписывал это
волнение той горести, которую должен был испытывать
слепой художник при мысли, что он после такого выдаю¬
щегося успеха не будет в состоянии больше заниматься
своим искусством. Искренно тронутый такой печалью, кос¬
нулся он своей узкой небольшой рукой сильной руки мо¬
лодого человека и сказал:—	Мой молодой друг, я не думаю, чтобы какому-либо
художнику, только что достигшему такого успеха, выпало
на долю что-либо тягостнее твоей судьбы, но у тебя оста¬267
ется целых три надежды на выздоровление: твоя молодость,
искусство наших александрийских врачей и благосклон¬
ность к тебе бессмертных богов. Ты пожимаешь плечами.
Но я стою на том, что ты заслужил благосклонность твоей
Деметры. Хотя, в сущности, ты более, чем себе, обязан
этим Дафне. Увидать такую перемену направления в твор¬
честве художника и отыскать причину этой перемены —
какое наслаждение для меня, которого и наклонности и
служба так тесно соединяют с искусством. И если ты хо¬
чешь меня выслушать, то я могу тебе рассказать, к каким
выводам я прихожу.—	Говори, пожалуйста, — ответил глухо Гермон, опу¬
ская голову, как бы подчиняясь неизбежному, а Проклос
начал:—	Не без удачи подражало твое искусство до сих пор
тому, что показывал тебе твой глаз, и если то, что ты
видел, оживлял истинный жизненный дух, тогда твоя ра¬
бота удавалась тебе. С уважением я отношусь к твоему
«Мальчику, утоляющему голод винными ягодами»; видно,
что ты сам испытывал то чувство наслаждения, с которым
он ест сладкий плод. Здесь, среди произведений египет¬
ской древности, грозит художнику опасность подпасть под
власть правил, допускающих только условные пропорции,
или подчиниться как бы освященному веками стилю, но
тому, кто создал такого «Мальчика», нечего бояться этого.
Такое произведение говорит своим собственным языком,
выражает жизненную правду, и тот, кто сумел это пе¬
редать, может быть спокоен: он создал произведение, цену
которого признает всякий истинный друг искусства, к
какой бы школе или к какому бы направлению он ни
принадлежал. Мне лично приятны такие произведения,
взятые из действительной жизни. Но высшее искусство
не должно и не может довольствоваться такими мотивами.
Вы же, сыны нынешнего века, того века, когда эти два
крайних направления в искусстве, реализм и идеализм,
дошли до пределов возможного, вы могли повсюду нахо¬
дить готовые образцы, но вам претило стать простыми
подражателями прежних произведений; поэтому вы вер¬
нулись к природе и действительности, то есть к тому, с
чего мы, прежние эллины, а быть может, и египтяне на¬
чали. Но эти последние забыли природу, а мы, греки,
все же продолжаем ее придерживаться...—	Весьма немногие, — перебил его Гермон, — созна¬
ют необходимость брать у природы то, что она так охотно
предоставляет всем. Другие же избавляют себя от затруд¬268
нительного и утомительного искания модели. Да и на что?
Ведь другие раньше их это делали, а модели из бронзы и
мрамора стоят спокойнее живой натуры. Ну, так подавайте
старые произведения искусства; у одного возьмем голову,
у другого руку и так далее, а пропорции сумеет заучить
каждый ученик. Насколько им позволяет их стремление к
красоте, которую они ставят выше всего, настолько лучшие
из этих художников остаются верны природе, ни на одну
линию больше.—	Совершенно верно, — продолжал Проклос, — но то,
что ты сейчас высказал, еще ближе подводит меня к моей
цели. Многие, которые только гонятся за успехами и одоб¬
рениями, довольствуются, к сожалению, в наши дни при¬
родой из вторых рук, если я могу так выразиться. Вместо
того чтобы возвратиться к ее вечно свежему неистощимому
источнику, они находят для себя удобнее черпать из более
доступного для них колодца, вырытого великими старыми
мастерами.—	Я знаю много таких, — сказал Гермон. — Они —
точно братья тех гомеровских последователей-поэтов, ко¬
торые заимствуют стихи из «Илиады» и «Одиссеи», дабы
из них склеить свои жалкие поэмы.—	Прекрасно, мой сын, истинная правда! — рассмея¬
лась Тиона, а Дафна добавила, что не дальше, как на
прошлой неделе, поэт Клеон преподнес подобное стихотво¬
рение ее отцу. Это произведение искусства было точно
сплошная заплата из гомеровских стихов, и все же оно
было не лишено смысла.—	Гекуба Диомеда, — заметил Проклос, — и Афроди¬
та Гиппиаса, изваянные из мрамора, возникли подобным
же образом и не заслуживают похвалы, хотя они и нра¬
вятся толпе. Но все же воздаю за это благодарность моему
богу Аполлону — наше время может похвалиться и дру¬
гими художниками. Полные божественной силы, они умеют
воплощать правдиво и реально невидимые простому глазу
образы. Как будто созданные самой природой, являются
эти образы очам зрителя, потому что их творец сумел вло¬
жить в них свою собственную жизненную силу. К этим
художникам принадлежал и наш бедный Мертилос, а после
твоей Деметры причислят и тебя к числу их.—	И все же, — возразил Гермон, — я остался верен
себе и не прибавил ничего, решительно ничего от себя к
заимствованным у природы формам.—	Да зачем же это было нужно тебе? — спросил, тонко
усмехаясь Проклос. — Твоя натура тебя избавила от подоб¬269
ной задачи. И вот теперь я пришел к тому, к чему я желал
прийти. Подобно афинянам, создавшим вечные образцы ис¬
кусства, творит природа для своего удовольствия такие же об¬
разцы, и ты его нашел в Дафне. Пожалуйста, без
возражений, моя молодая благородная приятельница. Что за
сложение! Клянусь богами, Гермон, ты не найдешь более со¬
вершенных форм и у Афродиты. А твои душевные качества,
а твоя душа, Дафна! В отношениях с тобой нашему худож¬
нику оставалось только воспринимать все то, что тебя волну¬
ет и трогает, для того чтобы передать то, что мы выше всего
ценим в этой богине, подательнице плодов земных, охрани¬
тельнице мира и покровительнице браков. В какой другой
смертной можно было бы найти все это в более совершенном
соединении, нежели у тебя, Дафна!—	Перестань, — попросила молодая девушка. — Я
слишком хорошо знаю, что во мне...—	Что в тебе есть также людские слабости, — продол¬
жал, не смущаясь, Проклос. — Ну так что же, велики ли
они или малы, мы их допускаем! Но они где-то скрыты и
нисколько не касаются художника, который их не замечает
или не хочет заметить. То, что он видит в тебе, что ты
ему показываешь в каждой черте твоего доброго, прекрас¬
ного лица, достаточно для истинного художника, чтобы
создать эту богиню. Что отличает бессмертных от смерт¬
ных — высшая степень их совершенства! А может ли чут¬
кая душа художника найти что-либо более совершенное
для воплощения образа Деметры, чем то, что твоя душа и
твой ум дают ему. Наш друг это понял и воспроизвел. Как
близко он подошел к чистому и высокому представлению,
которое мы все составили об этой богине и которое он
должен был выразить в своей статуе, это доказывает нам
его чудное произведение. Он не обоготворил тебя, Дафна,
он только придал божеству те формы и качества, которые
нашел в тебе!Повинуясь непреодолимому желанию вновь увидеть ту,
к которой относились эти горячие похвалы, снял Гермон с
глаз повязку. Не был ли вполне прав этот опытный знаток
искусства и души художника? Ведь нечто подобное говорил
он сам себе, когда избирал Дафну образцом Деметры. И
разве не выражало ее лицо то, что Проклос находил при¬
сущим Дафне и Деметре? Это же говорил и правдивый
Мертилос. Быть может, его произведение действительно так
удалось благодаря тому, что во время работы перед его
умственными глазами все время носился образ Дафны во
всем очаровании ее неиссякаемой доброты и прелести. Пол¬270
ный страстного желания вновь взглянуть на милые черты,
которым он был обязан своим неожиданным успехом, по¬
вернулся Гермон в ту сторону, откуда раздавался ее голос,
но опять перед его ослепшими глазами носились какие-то
красные, лиловые и черные облака, и, тихо простонав, на¬
двинул он опять черную повязку на свои больные глаза.
Проклос понял теперь, что происходило в душе несчастно¬
го, и, когда он простился с ним, он твердо решил сделать
все от него зависящее, чтобы осветить его полный страда¬
ний мрак блеском славы и знаменитости.XIXСразу же после ухода архивариуса стала Дафна на¬
стаивать на том, чтобы завтра же покинуть Теннис. Не
столько желание быть с отцом заставило ее прийти к это¬
му решению, сколько желание увидать поскорее произ¬
ведение Гермона. Только разлука с Тионой огорчала ее:
девушка, с детства лишенная матери, нашла в ней все
то, чего она давно желала и искала и чего ей недоставало
в Хрисилле, которая уже ради личного спокойствия на¬
ходила хорошим все то, что Дафна делала и говорила.
Почтенная матрона также полюбила Дафну и готова была
сделать все, что было в ее силах, чтобы облегчить судьбу
Гермона, но и она также настаивала на отъезде, желая
вернуться в Пелузиум к своему престарелому спутнику
жизни. Как тяжело было для нее расставание с Гермоном,
это стало ей только тогда ясно, когда слепой, долго си¬
девший молча, спросил ее голосом, полным печали, на¬
ступила ли уже ночь, есть ли звезды на небе и
действительно ли она хочет покинуть его, беспомощного.
Это было уж слишком для ее сострадательной души, и
долго сдерживаемые слезы брызнули из ее глаз. Дафна
должна была зажать рот платком, чтобы не разразиться
громкими рыданиями. Каким облегчением явилось для
них желание, высказанное Гермоном, провести на палубе
часть ночи. Это желание было как бы воззванием к их
помощи, а двигаться и услуживать казалось теперь для
них настоящим благодеянием. Не прибегая к помощи
слуг, приготовили они на палубе ложе для Гермона, и,
опираясь на сильную руку молодой девушки, вышел он
из душной каюты на свежий воздух. Там протянул он
обе руки к небу, с наслаждением вдыхая освежающий
ночной воздух, и выпил кубок вина, который ему соб¬271
ственноручно налила и подала Дафна. Глубоко вздохнув,
сказал он:—	Еще не все погибло для меня. И слепым овладевает
приятное чувство, когда воздух освежает его горячую
голову и вино согревает его кровь, что я сейчас и ис¬
пытал, благодаря вашей доброте, заменяющей мне сияние
солнца.—	Поверь мне, наступят и лучшие времена, — стала
уверять его Дафна. — Подумай, какое блаженство овладе¬
ет тобой, если ты после долгой ночи вновь увидишь свет...—	Если... — повторил Гермон, низко опустив голову.—	Это будет, непременно будет, — решительно произ¬
несла Тиона.—	И тогда, — продолжала Дафна, поглядывая то на
блестящие звезды, усеявшие небосклон, то на широкую
колеблющуюся поверхность воды, в которой отражались
звезды, точно сверкающее серебро, — да, Гермон, тогда
многие охотно поменялись бы с тобой! Напрасно качаешь
ты головой, радостно и охотно заняла бы я тогда твое
место... Ведь это будет тогда ясным, неопровержимым до¬
казательством существования богов. Один философ, я не
помню его имени, приводит почти подобный же случай,
как доказательство их существования. Знаешь, с тех пор
как тебя постигло несчастье, я часто думаю о нем. А те¬
перь...—	Продолжай, — попросил ее Гермон. — Ты думаешь
о человеке, выросшем в темной пещере, о котором писал
Аристотель. Что же, во мне, наверно, найдутся те же за¬
датки, что и в нем.—	Зачем ты так говоришь? — обиженно сказала де¬
вушка, а Тиона воскликнула:—	О каком человеке говорите вы? В Пелузиуме никто
не говорит об Аристотеле.—	Зато, быть может, в Александрии говорят о нем
слишком часто, — ответил слепой. — Рассказом о челове¬
ке, о котором я только что упоминал, хочет он доказать
существование божества.—	Нет, он его и доказывает, — уверенно произнесла
Дафна. — Послушай только, почтенная Тиона. В темной
пещере растет мальчик, он уже стал юношей, когда вне¬
запно перед ним открылся выход из пещеры. И, выйдя из
нее, впервые видит он солнце, луну и звезды, цветы и
деревья и, может быть, прекрасное человеческое лицо! В
тот момент, когда он это все видит перед собой, точно ряд
необъяснимых чудес, не должен ли он задать себе вопрос:272
кто создал все это так прекрасно? А ответ, который он
получит...—	Ответ может быть только один: все это сотворило
всемогущее божество! Как! Ты, сын набожной Эригоны,
ты понимаешь плечами! Да, правда! Дитя, еще чувству¬
ющее боль от ударов, продолжает сердиться и на родного
отца. Но, если я верно сужу, твое сопротивление не ус¬
тоит, когда рассеется окружающий тебя мрак. Тогда ты
признаешь все то, что ты теперь отрицаешь, и с благо¬
дарностью протянешь твои руки к той спасительной силе,
там, наверху, над твоей головой. Нас, женщин, не надо
вытаскивать из подземелья для того, чтобы мы сознавали
божественную силу и существование богов. Мать, подняв¬
шая на ноги трех сильных и здоровых сыновей, о дочерях
я даже не упоминаю, не может обойтись без веры в богов.
А почему она так нуждается в этой вере? Потому, что
дети нам гораздо дороже нас самих, и опасность, их ок¬
ружающая, кажется бедному материнскому сердцу в три
раза страшнее опасностей, угрожающих ей самой. Вот по¬
чему она нуждается в помощи божественных сил! Я вы¬
растила молитвами мой трилистник и могу тебе сказать,
мой сын, что как бы ни было кругом меня тревожно и
тяжело, но после горячей молитвы наступало в душе глу¬
бокое спокойствие, и надежда становилась вновь у руля
моего жизненного корабля. В школе отрицателей богов за¬
был ты тех, которые там, наверху, и до сих пор прожил
без них. Но теперь ты нуждаешься вновь в руководителе,
даже в двух или трех, чтобы найти твой путь. Будь жива
твоя мать, ты бы теперь побежал к ней и спрятал бы
у нее на коленях твою больную голову. Но ее уже нет,
и если бы я была так же горда, как ты, я бы раньше,
чем просить руку помощи у смертной, попыталась узнать,
не найдется ли между бессмертными такой, которая про¬
тянет мне ее добровольно. На твоем месте я бы начала
с Деметры, в честь которой ты создал такое художест¬
венное произведение.Гермон, махнув рукой, как бы для того, чтобы прогнать
неотвязчивую муху, произнес нетерпеливо:—	Боги и опять боги! Из уст моей матери знаю я, как
много значат боги для вас, женщин, несмотря на то, что
мне было едва семь лет, когда те самые силы, которые вы
называете добрыми и мудрыми, отняли ее у меня, так же
как отняли у меня теперь свет очей, друга и все, что мне
было дорого. Спасибо за добрый совет, а также и тебе,
Дафна, спасибо за напоминание о красивой притче. Чему273
она нас учит, о том мы уже не раз спорили. И пожелай
мы продолжать наш спор, мы, быть может, сократили бы
часы наступающей ночи, которые наводят на меня ужас,
как и мысль о моем дальнейшем существовании. Да и при¬
том я должен был бы вам присудить победу. Великий Ге-
рофил1 совершенно прав, перенеся место пребывания мысли
из сердца в голову. Я не могу вам описать того, что у
меня происходит тут, за моим лбом. Целый хаос мыслей,
каких-то спорящих голосов и невообразимый шум. Мне ка¬
жется, я бы мог скорей пересчитать моими слепыми гла¬
зами число ячеек в медовых сотах, нежели из моего
потрясенного мозга вытянуть хотя бы одно умное возраже¬
ние. Мне все кажется, что для понимания чего-нибудь нуж¬
ны зрячие глаза. Они нужны даже для ощущения вкуса.
То, что я ел и пил: лангуста, дыню, красное и белое ви¬
но — мой язык без помощи зрения почти ничего не раз¬
личал. Это все пройдет, уверяет меня врач, но до тех пор,
пока этот весь хаос, который у меня здесь, в голове, не
уляжется, для меня не может быть лучшего лекарства, чем
одиночество и покой.—	И мы тебе его от души желаем, — ответила Тио¬
на. — Восторженный отзыв Проклоса совершенно искрен¬
ний. Начни радоваться своему успеху и представь себе
ясно, сколько хорошего еще предстоит тебе благодаря удач-
ности твоего последнего произведения.—	Охотно, если только это будет для меня возмож¬
но, — сказал слепой, с благодарностью протягивая ей ру¬
ку. — Не возникай только передо мной постоянно один и
тот же вопрос, мог ли бы самый жестокий тиран придумать
более ужасную пытку, чем лишить глаз художника, для
которого зрение — все на свете.—	Да, это ужасно! — произнесла растроганным голо¬
сом Дафна. — Но мне кажется, что именно у вас, худож¬
ников, есть возможность заменить потерянное зрение. Ведь
вы умеете смотреть глазами души, ими вы удерживаете в
памяти виденное вами и освещаете его вашим внутренним
светом. Гомер был слепой, и мне кажется, что именно по¬
этому он так ясно и сознательно постиг свет и жизнь, хотя
завеса скрывала их от его обыкновенных глаз.—	Поэт! — воскликнул Гермон. — Он черпает из сво¬
его внутреннего «я» то, что нам, скульпторам, дает только
одно наше зрение. И притом его душа ведь не была по¬
гружена во мрак и сомнение, как погружена теперь моя1 Герофил — греческий врач, первый разработал учение о пульсе.274
душа. Даже радость и та потеряла для меня свою светлую
силу. Скажи, Дафна, что станет с сердцем, в котором даже
и надежда разрушена.—	Защищай твою надежду мужественно и постарайся
ее восстановить, — ответила она тихо, а он, не желая вы¬
дать, как сильно он растроган, резко воскликнул:—	Скажи лучше — растопчи твои желания, исполне¬
ние которых будет равносильно твоему унижению. Я хочу
вернуться в Александрию. Там найдется ремесло, которое
может дать кусок хлеба слепому и калеке. Теперь оставьте
меня одного, я хочу покоя.Тиона и Дафна молча удалились в каюту.Вскоре явился домоправитель Грас и стал просить Гер¬
мона от имени Тионы уйти с палубы. Врач предписал боль¬
ному не подвергаться сквозняку и сырости, а ночные
испарения, холодные и сырые, поднимались теперь над по¬
верхностью воды. Гермон ощущал эту сырость, но мысль
вернуться в тесную каюту показалась ему невыносимой.
Ему казалось, что все осаждающие его мучительные мысли
там, в этом узком пространстве, где не было доступа све¬
жему воздуху, и в непроглядной тьме, его окружающей,
задушили бы его. Он только терпеливо позволил домопра¬
вителю закутать его в одеяло и надвинуть на его голову
капюшон плаща. Эти заботы о нем навели его невольно
на мысль о друге и о верном Биасе, которых он разом
потерял. Мысли его затем вернулись к похвалам архива¬
риуса и вызвали вопрос: был бы Мертилос такого же мне¬
ния? Подобно Проклосу, находил и этот верный друг, что
образ Дафны прекрасно подходил для изображения Демет¬
ры. Ведь и он тоже придал своей статуе черты дочери
Архиаса, но, как он сам сознавался, это ему не совсем
удалось. А фигура? Быть может, Гермон, по свойственной
ему привычке быть недовольным своими работами, слиш¬
ком строго к ней относился, хотя и Мертилос признавал,
что в фигуре недоставало полной гармонии. Он вызвал
мысленно перед собой свое произведение, и все его недо¬
статки показались ему до того сильными и отталкивающи¬
ми, что восторженные похвалы этого старого знатока вновь
возбудили в нем сомнение. Но ведь не мог же такой че¬
ловек, как Проклос, только из чувства сострадания выска¬
зать неверный приговор, который ему завтра или
послезавтра придется повторить перед лицом царя и других
судей. А быть может, с ним случилось то же самое, что
со многими из его товарищей-художников. Как часто сам
автор ошибался в достоинствах своего произведения! Разве275
не помнит он сам, как недавно еще его «Одиссей», которого
он считал сильным и хорошим произведением, был отвер¬
гнут судьями с негодованием и признан вещью, возбужда¬
ющую только одно отвращение. Вероятно, с его Деметрой
произошло совсем противоположное. Ему казалось, что на¬
клон его фигуры некрасив, а такой знаток, как Проклос,
нашел, что это именно и присуще Дафне и еще больше
увеличивает жизненность и достоинство статуи. Если и все
судьи будут согласны с мнением архивариуса, то ему при¬
дется свыкнуться с мыслью, что его произведение выше
произведения Мертилоса. Но было ли это мыслимо?! Как
будто статуя его друга стояла перед ним, так ясно видел
он ее, и вновь предстали все ее достоинства, все благород¬
ство этого истинного произведения искусства. Какой же
похвалы и награды удостоилась бы эта статуя, если его
собственная работа так высоко ценится?! И внезапно поя¬
вилась опять та самая мысль, которую он и раньше ста¬
рался прогнать, но которая теперь не проходила, а все
разрасталась и от которой переставало биться его сердце:
что, если его собственная Деметра погибла, а была спасена
статуя Мертилоса!? Ну, тогда становились понятны похва¬
лы Проклоса, тогда, да тогда... Мучительное чувство, ов¬
ладевшее им, заставило его громко застонать, так что Грасс
озабоченно спросил его: что с ним? Быстро схватив его за
руку, стал Гермон расспрашивать его, что ему известно о
спасении статуи. Ответ был очень неудовлетворительный:
Грасс слышал только, что ее нашли в его мастерской со¬
вершенно неповрежденной и что стоило больших усилий
унести ее. Хелло, золотых дел мастер, руководил этой пе¬
реноской. Это было уже известно Гермону. Он резко и
повелительно, что было совершенно непохоже на его обыч¬
но ласковое обращение, приказал Грассу привести к нему
завтра утром Хелло и вновь погрузился в свои одинокие
размышления. Если страшное сомнение, закравшееся в его
душу, подтвердится, ему придется погасить единственный
радостный луч, освещающий его душевный мрак, или стать
обманщиком. Но он уже пришел к непоколебимому реше¬
нию. Если Хелло завтра подтвердит его опасения, тогда он
перед лицом всех объявит, кто был творцом спасенного
произведения. И он твердо стоял на своем решении, заста¬
вив замолчать какие-то внутренние голоса, желавшие по¬
колебать его. Как соблазнительно нашептывали они ему,
что и без того богатый успехами Мертилос не нуждался в
этом новом венке. Ему же, Гермону, потеря зрения на¬
всегда помешала пожинать лавры, а как бы охотно уступил276
их ему Мертилос! Он с отвращением отвернулся от этого
соблазнительного представления и уже считал за унижение
для себя то, что в его душе могли звучать подобные голоса.
С гордостью поднял он свою голову и сказал себе, что,
если бы Мертилос дал ему хоть десять раз разрешение
нарядиться в его перья, он отверг бы это разрешение. Он
хотел оставаться тем, кем он был, и он знал, что в нем
есть художественная сила, которая, быть может, даже пре¬
восходит силу его друга. Создать истинное художественное
произведение чувствовал он себя настолько же способным,
как и любой из великих художников; только ему не уда¬
лось до сих пор понравиться публике и возбудить вкус к
его произведениям. А теперь слепота положила предел его
творчеству. Чем яснее представлялось перед его закрытыми
очами произведение Мертилоса и его собственное, тем
правдивее казалась ему пугающая его мысль. Самого Мер¬
тилоса видел он перед собой и, казалось, вновь слышал,
как говорил ему приятель, что Арахнея ему, наверно, луч¬
ше удастся и принесет награду. В эти страшные, печальные
дни образ ткачихи почти не представлялся ему; теперь же
он вновь овладел всеми помыслами его души. Тот образ
Арахнеи, освещенный факелами, который ему изобразила
Альтея, казался ему теперь настоящим фиглярством, и ему
удалось его тотчас же изгнать из памяти. Зато как ясно
выступил перед ним образ Ледши! Правда, желание обла¬
дать ею совершенно исчезло, как и всякий любовный по¬
мысел о ней. Но ему казалось, что он еще никогда в жизни
не видал ничего более оригинального, более достойного
изображения, чем образ биамитянки, такой, как она ему
предстала там, в храме, протягивая руки к грозной Неме¬
зиде и моля ее о ниспослании на него грозной кары. Да,
Дафна была и теперь права: никогда ему зрячему не ри¬
совались с такой ясностью в его воображении картины и
образы, как теперь слепому. Если ему будет дана возмож¬
ность вновь прозреть, какой образ карающей, грозной бо¬
гини он сотворит! После этого произведения, он чувствовал
это, ему не нужна будет заимствованная слава, которую
он и теперь с негодованием отвергнет.XXБыл довольно поздний час, потому что Гермон ощу¬
щал прохладный ветер, обыкновенно поднимающийся в
этой стране между полуночью и солнечным восходом.277
Слегка дрожа, закутался он в свой плащ. Но вернуться
в душную каюту ему не хотелось. Он чувствовал, что
воспоминания о Ледше, молящейся там, в этом маленьком
храме Немезиды, овладели им и в узком душном поме¬
щении эти страшные воспоминания, соединившись с мыс¬
лью о том, не воспользовался ли он чужой славой, будут
его терзать и душить, подобно гарпиям и, быть может,
омрачат его рассудок. После всего, что случилось, считать
игрой простого случая тот факт, что богиня вняла так
быстро мольбам оскорбленной биамитянки, было бы более
безрассудно, нежели признавать существование богини
Немезиды. Ледша восстановила прртив него и его сча¬
стья — а кто знает, быть может, против самого его су¬
ществования — карающую богиню. Ему казалось все
время, что он ее видит с бичом в руке и вновь чувствует,
как ее колесо настигает его. Дрожа всем телом, полный
глубокого ужаса, поднял он свои ослепшие глаза к тем¬
ным небесам и, простирая к ним руки, стал молиться
впервые после того, как проникся учением Стратона. Он
начал молить богиню со всем жаром его пылкой души,
чтобы она удовольствовалась его слепотой и теми страш¬
ными душевными страданиями, которые он теперь испы¬
тывает, и не посылала бы на него еще новых мук.
Домоправителю Грассу было поручено разбудить Тиону,
если что-нибудь особенное произойдет со слепым Гермо-
ном. Слыша его стоны и видя, с каким отчаянием он
подносит руку к своей больной голове, Грасс подумал, что
теперь именно настал тот час, когда нужна Тиона со сло¬
вами утешения, и отправился за ней. Несколько времени
спустя на палубе появилась Тиона. Ее тихий оклик ис¬
пугал Гермона. Ему стало неприятно, что прервали пер¬
вую молитву его измученной души, просящей помощи
свыше, и слепой резко ответил отказом на ласковую
просьбу Тионы покинуть палубу и укрыться от холодного
сырого воздуха в каюте. Он объявил, что не в состоянии
переносить одиночество в тесном помещении, где даже
стены как бы давят его. Тогда она самым дружеским об¬
разом предложила ему свое общество, говоря, что сон ее
нарушен и теперь вряд ли вернется к ней. Кроме того,
она завтра рано должна его покинуть, а между тем у
них есть о чем поговорить. Тронутый ее добротой, он на¬
конец согласился и, опираясь на руку домоправителя, по¬
следовал за ней в просторную капитанскую каюту. Одна
только лампа освещала эту роскошно убранную каюту,
и её свет едва освещал резную обшивку стен из черного278
дерева, выложенных слоновой костью и черепахой, пест¬
рые ковры и шкуры пантер, разложенные на полу и
скамьях, но Тиона не нуждалась в свете для того, чтобы
передать Гермону то, что в данный момент занимало ее
мысли, а слепой должен был избегать яркого света. Тиона
радовалась тому, что может уже теперь рассказать все
Гермону и тем, быть может, хоть немного утешить его
измученное сердце. Пока он оставался на палубе, поч¬
тенная матрона отправилась в каюту Дафны; она ее за¬
стала уже на ее ложе, но все еще плачущей и скоро
довела ее до полного признания. С детства были ей до¬
роги оба родственника, но в то время, как Мертилос, ко¬
торому изредка только мешали приступы его болезни,
шел по гладкому пути, приведшему его к славе и лаврам,
беспокойный, неуравновешенный характер Гермона и его
стремление к чему-то новому, как в его работах, так и
в жизни, заставляли ее постоянно страшиться за него,
следить за ним и часто незаметно протягивать ему руку
помощи. Из этого участия, забот, опасений и отчасти вос¬
хищения перед его силой и мощью мало-помалу выросла
любовь. Если Гермон до сих пор не отвечал ей тем же,
то все же было ясно, что он дорожил ее мнением, уважал
ее и нуждался в ее нравственной поддержке. Несмотря
на все его отклонения от того, что она называла прямой
дорогой, и как бы ни были различны их взгляды, она
была убеждена в благородстве его мыслей и верила в то,
что захоти он, как художник, пойти по тому направле¬
нию, которое признавалось всеми как истинное ху¬
дожественное, он стал бы выше всех александрийских
скульпторов, выше даже Мертилоса. Отец обещал ей по¬
сле смерти матери предоставить полную свободу в выборе
мужа, и, к великой его досаде, она до сих пор отказывала
всем женихам. Она и Филотосу в Пелузиуме дала ясно
понять, что он напрасно добивается ее взаимности, по¬
тому что именно там заметила, что Гермон ее также лю¬
бит, а для нее уже не было сомнения, что только одна
его любовь может дать ей счастье. Страшное несчастье,
обрушившееся на него, как бы еще теснее соединило их.
Она чувствовала себя неразрывно связанной с ним, а уве¬
рения врача в том, что слепота Гермона неизлечима, еще
больше укрепили в ней желание заменить ему, насколько
в ее силах, все то, чего он лишился. Излить на любимого
человека все, чем было переполнено ее доброе, любящее
сердце, отдать всю себя, чтобы облегчить его участь, ка¬
залось ей особенной милостью богов, в которых она твер¬279
до веровала. Тот факт, что Гермон ослеп, создав такой
прекрасный образ Деметры, казался ей делом не простого
лишь случая. Богиня, которой он придал ее собственные
черты, отняла у него свет его очей только для того, чтобы
дать ей, Дафне, возможность украсить и осветить мрак
его будущей жизни.Если, как она думала, его удерживало от признания ее
богатство, то она должна была первая подготовить ему тот
путь, который приведет их к соединению. Она знала, что
ей придется победить и сопротивление отца, который не
легко согласится отдать свою единственную дочь слепому,
но надеялась, что ей удастся эта победа благодаря тому,
что последнее произведение Гермона давало ему право счи¬
таться самым выдающимся художником его времени. Пол¬
ная участия и сочувствия, слушала эти признания Тиона,
но, ставя себя на место умершей матери Дафны, она стала
ее отговаривать от брака с человеком, лишенным зрения.
Дафна твердо стояла на своем решении, говоря, что она
вышла уже из детских лет и в 23 года знает, что делает.
Что касается Тионы, то она, глубоко веруя в доброту богов,
не хотела и думать, чтобы Гермон, этот полный жизни и
таланта юноша, нес до конца своих дней такое тяжелое
наказание. Если же зрение вновь вернется к нему, то могло
ли быть для него что-либо лучше союза с Дафной! То
состояние духа, в котором она застала на палубе несчаст¬
ного художника, огорчило ее и напугало. Теперь, меняя
ему повязку, она сказала:—	Как охотно послужили бы тебе эти старые руки, но
мне, верно, долго не придется ничего для тебя делать, мой
сын! Завтра должна я тебя покинуть, кто знает, на сколько
времени.Он, схватив ее за руку, воскликнул:—	Нет, Тиона! Ты не должна меня оставлять! Ты дол¬
жна побыть со мною хотя бы несколько дней!Ей были приятны его слова, и как охотно исполнила
бы она его желание! Но даже и он перестал ее просить,
когда она ему рассказала, какое лишение для ее старого
мужа — ее отсутствие.—	Я себя часто спрашиваю, что он во мне находит, —
продолжала она, — но, право, такое долголетнее супру¬
жество крепче цепей сковывает двух людей. Если меня
нет и он, вернувшись домой, не видит меня, он ходит
как потерянный, даже еда ему не по вкусу, хотя уже
много лет подряд готовят ему все те же повара. И он,
который ничего не забывает, помнит имена тысячи под¬280
чиненных, в состоянии выйти к своим войскам в одной
сандалии. А казалось бы, как легко можно обойтись без
моего старого некрасивого лица! Правда, когда он за меня
сватался, я выглядела не такой страшной, как теперь. И
он признавался мне сам, что именно такой осталась я в
его воображении и такой видит он меня, когда меня нет
подле него. Это будет и твоим счастьем, Гермон: все то,
что ты видел до сих пор красивым, молодым, таким оно
и останется для тебя, если твоя несчастная слепота не
пройдет, чему я не хочу верить. Но вот, ради этой сле¬
поты, ты и не должен оставаться одиноким, мой сын, ко¬
нечно, если твое сердце избрало ту, которая тебя также
любит. Мне кажется, впрочем, что оно так и есть, если
мои старые глаза меня не обманывают.—	Дафна! — глухо простонал он. — Да, к чему мне
скрывать, что она мне дорога! А все же могу ли я, слепой,
принять такую жертву и просить соединить ее цветущую
юность с моей!..—	Стой, не продолжай! — перебила его с горячностью
Тиона. — Она любит тебя, и быть всем для тебя кажется
ей высшим счастьем, о котором она когда-либо мечтала.—	До тех пор, пока не явится раскаяние, а тогда будет
поздно, — серьезно возразил Гермон. — Предположим,
что ее любовь будет достаточно сильна, чтобы не только
терпеливо переносить несчастье мужа, но даже поддер¬
живать бодрость его духа, то все же с моей стороны было
бы непростительной низостью извлекать из ее любви поль¬
зу для себя и теперь таким, как я есть в данный момент,
свататься за нее!—	Гермон! — с упреком воскликнула Тиона.Но он, не обращая внимания на ее восклицание, про¬
должал:—	Да, это была бы такая большая низость, что даже
самая горячая любовь Дафны не могла бы меня прими¬
рить с мыслью, что я ее совершил. Я уже не говорю о
ее отце, которому я таким низким образом отплачу за
все, чем ему обязан. Я даже, пожалуй, соглашусь, что
Дафну при ее безграничной доброте удовлетворит цель
заменить беспомощному спутнику ее жизни все и отдать¬
ся ему душой и телом. Но я-то! Ведь я по своему эгоизму
и так склонен слишком много думать о себе и о своем
благе, а теперь при моем несчастье тем более. Между
тем, что я теперь такое? Слепой человек! Беднее послед¬
него нищего, потому что огонь растопил и то золото, ко¬
торым я хотел уплатить мои долги!..281
—	Глупости! — воскликнула Тиона. — На что же Ар-
хиасу те несметные сокровища, которые он накопил?! А
раз его дочь будет твоей...—	Тогда, — продолжал Гермон с горечью, — наступит
конец моей бедности, ке так ли? Таково твое мнение, и
большинство людей будут его разделять. Я же, вероятно,
вылеплен из другого теста, чем все, и не могу вынести
даже мысли о том, что буду зависеть от той, которую я
люблю, и не хочу быть ей обязан богатством и роскошью.
Мне кажется, я бы скорей согласился еще раз потерять
зрение. Да, я бы этого не перенес: каждый кусок стано¬
вился бы мне поперек горла. И именно потому, что она
мне так дорога, я не могу свататься за нее; пожалуй, вме¬
сто благодарности за ее самоотверженную любовь я буду
в конце концов питать к ней только злобное чувство не¬
довольства, охватывающее гордую душу, которой навязы¬
вают бесконечные благодеяния. Вся моя будущая жизнь
стала бы только целым рядом унижений. И знаешь ли, к
чему привел бы нас наш безрассудный союз? Мой великий
учитель, Стратон, сказал однажды, что человеку легче все¬
го возненавидеть того, кто его постоянно осыпает благоде¬
яниями, за которые он не может отплатить тем же. Это
мудрые слова, и во избежание того, чтобы моя сильная
любовь к Дафне не превратилась в ненависть, я предпочту
еще раз испытать жизнь, полную лишений, которая мне
уже хорошо знакома с тех времен, когда я жил и учился
в Родосской школе.—	Как будто сильная любовь, — сказала Тиона, — не
может сторицей воздать за те ничтожные блага, которые
можно купить за золото или серебро?!—	Нет и еще раз нет, — ответил с запальчивостью
скульптор. — Тем более, что вместе с любовью внесу
я в наш брачный союз еще другое чувство, которое мо¬
жет испортить все то хорошее, что дает любовь, а имен¬
но: я стану человеконенавистником, если мне придется
отказаться от той творческой силы, которая так сильна
во мне, и, осудив себя на вечное безделье, позволю
только заботиться обо мне и о моем материальном благе.
И больше, чем мне самому, такое мрачное состояние
моей души отравит все существование Дафны, потому
что, каких бы я усилий ни употребил на то, чтобы с
ее помощью терпеливо переносить мое несчастье и, по¬
добно многим слепым, бодро продолжать свой жизненный
путь в вечной темноте, я чувствую, что это мне никогда
не удастся.282
—	Ты ведь мужчина, — воскликнула почтенная мат¬
рона, — и то, что удавалось тысячам до тебя, удастся и
тебе!—	Нет, почтенная Тиона, именно мне это не удастся,
потому что моя участь в тысячу раз ужаснее участи всех
несчастных слепых. Хочешь ли ты знать, что вызвало на
мои уста те стоны, которые тебя перед тем встревожили?
Так знай же, я, сын набожной Эригоны, ради памяти ко¬
торой ты так добра ко мне, я подпал под власть злого
рока так же неизбежно, как жертвенное животное, по¬
ложенное на алтарь, должно неизбежно погибнуть. Между
всеми богинями есть только одна, в силу которой я верю
и к которой я только что перед тем возносил мои горячие
мольбы. Ненависть и обманутая любовь передали меня в
ее всесильные руки, и она меня будет терзать и мучить
до тех пор, пока я не лишу себя жизни. Я говорю о
мрачной дочери ночи, о страшной Немезиде, от которой
меня никто не спасет.Тиона в ужасе опустилась на скамью возле слепого и
шепотом спросила:—	Кто передал тебя, злосчастного, в ее мстительные
руки?—	Мое собственное безумие, — ответил он и, чувствуя,
что полное признание облегчит его душу, он решился рас¬
сказать своей старой приятельнице то, что до сих пор было
известно одному только Мертилосу.Поспешно рассказал он ей о своем знакомстве с Лед-
шей, в которой, как ему казалось, он нашел настоящую
модель для своей Арахнеи, о его сближении с ней, и как
под влиянием Альтеи он ее глубоко оскорбил. С возраста¬
ющим волнением описал он ей свою последнюю встречу с
Ледшей в храме Немезиды, как оскорбленная девушка при¬
зывала на его голову гнев страшной богини, так скоро
внявшей этим мольбам и наславшей на него такое страш¬
ное наказание.С большим вниманием выслушала Тиона его рассказ и,
покачивая своею седою головою, сказала:—	Так вот в чем дело. Ну, тогда, конечно, все является
в другом виде. Ты, как сын моей умершей приятельницы,
мне очень дорог, но и Дафна не менее близка моему сер¬
дцу, и если я еще так недавно видела в вашем союзе обо¬
юдное для вас счастье, то после твоего рассказа я вижу
совсем другое. Что значит бедность! Что слепота! Эрос во¬
сторжествовал бы и над более тяжкими бедами, но о пан¬
цирь Немезиды разламываются и его стрелы. Если она283
заносит свой бич над головой одного из любящих, то за¬
девает непременно и другого. До тех пор пока ты не по¬
чувствуешь себя свободным от этой гонительницы, было
бы преступлением соединить с твоей судьбой судьбу люби¬
мой женщины. Трудно, право, решить, что именно будет
самым лучшим для вас, потому что ты при твоей слепоте
и беспомощности нуждаешься в уходе и заботах. Но утро
вечера мудренее! Подождем, что оно нам подскажет, и за¬
втра переговорим еще раз об этом.С этими словами она поднялась, собираясь его оставить.
Гермон удержал ее, и с его дрожащих губ сорвался бояз¬
ливый вопрос:—	Так, значит, ты заберешь Дафну от меня, и вы обе
покинете меня?—	Тебя покинуть! При твоей слепоте! — вскричала
Тиона, и тон ее голоса, полный упрека, показал ему, как
неосновательны были его опасения. — Разве я могла бы
отнять у тебя руку, приносящую тебе пользу, бедный
друг? Но оставить возле тебя Дафну вряд ли дозволит
мне теперь моя совесть. Дай мне время, прошу тебя, до
солнечного восхода, подумать обо всем, и я уверена, что
мое старое любящее сердце придумает настоящий выход
из всего этого.—	Что бы ты ни решила за нас обоих, — попросил
слепой, — скажи, прошу тебя, Дафне, что никогда я так
ясно не сознавал, как сильно я ее люблю, как теперь,
когда ее теряю. Судьба не позволяет мне назвать ее моей,
но теперь в том состоянии, в каком я нахожусь, не слышать
больше ее нежного голоса, не чувствовать ее близости было
бы для меня равносильно тому, как если б я вторично
лишился зрения!—	Это ведь не будет долго продолжаться, — сказала
ему растроганная Тиона, и, подойдя к нему, она, по¬
ложив ему руку на плечо, продолжала: — Непреодоли¬
мой и неизменяемой считается власть этой богини,
которая страшно карает поступки провинившихся перед
нею людей. Но есть на свете одно, что умиротворяет
ее и задерживает ее никогда не останавливающееся ко¬
лесо, — это молитва матери. Я слышала об этом сперва
от своей матери, а потом и сама испытала, молясь за
моего старшего сына, который из самого сумасбродного
юноши стал украшением своего рода, и ему теперь, как
ты, наверно, слышал, уже царь поручил командовать
флотом, который должен покорить эфиопскую страну.
Ты, Гермон, сирота, но за тебя могут молиться души284
твоих родителей. Я только не знаю, молишься ли ты
им и почитаешь ли их намять?—	Я часто молился несколько лет тому назад...—	А затем ты перестал исполнять эту священную для
тебя обязанность, — продолжала Тиона. — Но как могло
это случиться? В нашем мрачном Пелузиуме я не раз
думала о священной роще, посаженной Архиасом на зем¬
ле, где покоится прах вашего рода, и как часто посещала
я это место успокоения во время моего пребывания в
Александрии и под сенью священных дерев вспоминала
о твоей незабвенной матери! А ты, ее любимый сын, ты
не посещал этих мест! Неужели же ты и в поминальный
день всех умерших не приносил жертвы и не воссылал
к ней своих молитв?!Слепой молча кивнул головой, а Тиона продолжала:—	Неужели ты, несчастный, не знал, что ты таким
образом сам оттолкнул от себя тот щит, который бы тебя
защитил от мести богов? И твоя прекрасная мать, которая
с радостью отдала бы свою жизнь за тебя... Ведь любил
же ты ее, я надеюсь?—	Тиона!.. — вскричал оскорбленным голосом Гермон.—	Ну, хорошо, — возразила она, — я верю, что ты
уважаешь ее память, но этого еще недостаточно. В годов¬
щину ее смерти, а в особенности в день ее рождения душа
матери нуждается в молитве сына и в какой-нибудь жер¬
тве, будь то венок или просто цветы, благоухающие масла
или кусок сотового меду, даже кубок вина или молока...
Об этом заботится и самый последний бедняк. Но уже и
горячей молитвы, произнесенной с любовью в память умер¬
ших, будет достаточно, чтобы отнять у гнева мстительной
Немезиды его карательную силу. Только молитвы души
той благородной женщины, которая тебя родила, Гермон,
могут возвратить тебе то, что ты потерял. И ты, сын ее,
проси ее об этом, и она сделает все.С этими словами нагнулась она к художнику, поце¬
ловала его в лоб и, не обращая внимания на его просьбу
остаться, вернулась в свое помещение. Спустя некоторое
время домоправитель Грасс также отвел Гермона в его
каюту и, пока он его раздевал, сообщил ему, что по¬
сланный из Пелузиума привез известие о том, что рань¬
ше, нежели рынок в Теннисе наполнится людьми,
комендант Филиппос прибудет сюда и увезет свою суп¬
ругу в Александрию, куда призывает его повеление царя.
Рассеянно слушал Гермон это сообщение и затем при¬
казал Грассу оставить его одного. Пролежав некоторое285
время на своем ложе, он громко произнес имена Дафны,
Тионы и Грасса. Не получая ответа и убедившись, таким
образом, что возле него никого нет, он встал и, подняв
обе руки кверху, начал молиться, исполняя совет своей
старой приятельницы. Глубоко убежденный, что посту¬
пает хорошо, и стыдясь, что так долго не исполнял
своей сыновней обязанности, стал он просить у своей
умершей матери прощения. При этом образ его матери
ясно предстал перед его ослепшими глазами; так ясно
не видал он ее с того времени, когда она его, семи¬
летнего мальчика, последний раз прижимала к своему
сердцу. В его памяти воскресли все те ласкательные
имена, которыми она обыкновенно осыпала его, и ему
вдруг показалось, что он, как в те далекие времена,
одетый в праздничную одежду, вышитую искусной рукой
матери, идет с нею вместе в «город мертвых», к гроб¬
нице его отца. Это была постройка высотой в челове¬
ческий рост из красного кипрского мрамора, на вершине
которой возвышался отлитый из бронзы спящий лев, а
подле него лежали щит, меч и копье. Памяти его отца,
храброго гиппарха, погибшего в бою, тело которого было
сожжено на поле битвы, была посвящена эта гробница.
Ему казалось, что он даже видит, как мать убирает ее
цветами и венками, и под влиянием этих нахлынувших
на него воспоминаний детства стал он молиться еще
усерднее и каяться матери в тех поступках, которые на¬
влекли на него гнев Немезиды. Признаваясь ей во всем,
он испытывал чувство, как будто стоит он перед дорогой
умершей на коленях и прячет свое лицо у нее на груди,
а она, наклонившись, нежно гладит его роскошные во¬
лосы, при этом ее прекрасные голубые глаза заботливо
и ласково смотрят на него; и мало-помалу стала к нему
возвращаться уверенность, что его мать сумеет умило¬
стивить богов и устроить все к лучшему. Побуждаемый
каким-то внутренним чувством, стал он мысленно рас¬
сказывать матери, что он больше всего на свете любит
ту самую Дафну, которую она так часто носила на ру¬
ках, но что мужская гордость запрещает ему, слепому
бедняку, свататься за нее, богатую. Тут горечь этого
отречения так овладела им, что заслонила собой видение
матери. Успокоившись немного и подкрепленный молит¬
вой, добрался он ощупью до своего ложа, и, пока он
опускал свою больную голову на подушку, он чувство¬
вал, что теперь может заснуть тем крепким детским
сном, который уже давно не смыкал его очей. Таким286
бодрым и полным надежд не чувствовал он себя давно,
и с радостью думал он, что не исчезла его сыновняя
любовь и что, несмотря на борьбу и житейские невзгоды,
в его душе не заглохли мягкие и нежные чувства.XXIНа следующий день солнце давно показывало пол¬
день, когда Гермон наконец проснулся. Подле его ложа
стоял домоправитель Архиаса, Грасс. То, что он сообщил
слепому, так поразило его, что он вначале не хотел
даже этому верить. Уже одно то, что он мог проспать
далеко за полдень, казалось ему невероятным, а как он
мог поверить другому известию, что комендант Пелузи-
ума, прибыв рано утром на своем корабле, забрал свою
супругу, Дафну и Хрисиллу и тотчас же уехал с ними
в Александрию! Пришлось, однако, поверить, когда Грасс
сообщил ему дальше, что корабль Архиаса, на котором
он находится, остается в его распоряжении на какой
угодно срок и что ему, Грассу, поручен уход за Гер-
моном, а госпожа Тиона приказала ему передать, чтобы
он не забывал ее советов. Пока домоправитель передавал
ему все эти новости, в голове Гермона промелькнули с
поразительной яркостью события прошлой ночи, и им
вновь овладел страх, что статуя Деметры — произве¬
дение Мертилоса, а не его. Поэтому первый вопрос, с
которым он обратился к Грассу, был: тут ли золотых
дел мастер из Тенниса? И Гермон был сильно разоча¬
рован, услыхав, что он не должен ожидать его раньше
завтрашнего дня. Искусный мастер был уже много не¬
дель занят исполнением большого заказа в Танисе. Толь¬
ко неотложные домашние дела заставили его приехать
как раз в день нападения на Белый дом, а вчера ве¬
чером он вновь вернулся в Танис, где, по уверению
его жены, ему оставалось не больше двух дней работы.
Нетерпение Гермона не удовлетворилось подобным изве¬
стием. Он приказал Грассу немедленно послать гонца к
мастеру, прося его прибыть немедленно. Покачивая го¬
ловой, отправился домоправитель исполнять приказание
Гермона. Что было причиною того, размышлял он, что
художник отнесся к известию, сильно изменившему его
положение, так легко, как будто он — лошадь, которую
перевели из одного стойла в другое, и вместо того, что¬
бы расспросить поподробнее обо всем, он думал только287
о своем свидании с золотых дел мастером!? Что, если
бы его госпожа, так волновавшаяся при мысли о том,
как сильно потрясет слепого известие о ее отъезде, уз¬
нала, как равнодушно он к нему отнесся! Но нет, он
не выдаст его. Вечные боги! Что это за народ — эти
художники! Он их хорошо знает! Их произведения всег¬
да более близки их сердцу, нежели их собственная
жизнь, любовь и дружба других. Во время завтрака, о
котором должен был ему напомнить Грасс, Гермон об¬
думывал свое положение, но как мог он что-либо вы¬
яснить или решить до тех пор, пока он хорошенько не
разузнает о спасенной Деметре! Подобно темным тучам,
которые буря гонит по звездному небосклону и тем пре¬
пятствует астроному наблюдать нужную ему планету,
выступили его мрачные опасения, что похвалы Проклоса
относились к произведению Мертилоса. И эти опасения
лишили его всякой способности рассуждать. Одно, что
было верно и оставалось неизменным в его положении,
это то, что он ослеп и что он, слепой нищий, должен
был бы презирать себя, не откажись он от Дафны. Снова
весь его душевный покой, который было вернулся к не¬
му перед сном, покинул его. Страх перед тем, что ему
скажет мастер, так овладел им, что он не мог ни думать
о матери, ни молиться как вчера. Этот мастер помогал
спасать статую Деметры, но вряд ли он был в состоянии
отличить его произведение от произведения Мертилоса.
Хотя в начале работы Гермон так же, как и друг его,
обращался очень часто к помощи его ловких рук для
приготовления золотых пластинок, но мастер был отозван
в Танис задолго до того, как формы статуй стали об¬
рисовываться. В продолжение многих месяцев он вряд
ли был хоть раз в их мастерских, разве только что
Биас пускал его, не спрашивая на то разрешения своего
господина. Это было весьма возможно. От бдительного
ока невольника не скрылось, как мало значения при¬
давали они мнению этого честного, очень опытного в
своем деле человека, но очень неразвитого и лишенного
всякой фантазии, не способного ни на какое самостоя¬
тельное творчество. Итак, весь вопрос сводился к тому,
видал мастер Хелло статуи оконченными или нет. Это
был вопрос, ,на который нельзя было тотчас же получить
ответ, а Гермону так хотелось это узнать и раз навсегда
избавиться от этих страшных сомнений. Пока он об этом
размышлял, ему мысленно представилась худощавая фи¬
гура египтянина Хелло с узким коричневым бритым ли¬288
цом и голым черепом, с выдающимися скулами, боль¬
шими торчащими ушами и глазами, лишенными блеска.
Так ясно представилось ему все это, что, казалось, будто
Хелло стоит перед ним. Ни одного слова, не касающе¬
гося его ремесла, погоды или только что происшедшего
несчастья, не слыхали оба друга от скупого на слова
мастера, и эта-то сдержанность и молчаливость казались
Гермону как бы ручательством того, что он ему скажет
только правду, настоящую правду. Редко когда даже по¬
сыльный с любовным известием ожидался с большим не¬
терпением, нежели раб, посланный Грассом в Танис с
поручением привезти Хелло. Только при наступлении
ночи можно было ожидать его возвращения, и Гермон,
чтобы заполнить чем-нибудь время до его прибытия,
стал задавать Грассу вопросы, которых тот давно ждал.
Но ответы на них не сообщили ничего существенно но¬
вого Гермону. Из них только выяснилось, что Филиппос
был вызван по повелению царя в Александрию и что
госпожа Тиона так же, как ее супруг, советовались с
врачом Гермона и вполне разделяли его мнение, чтобы
художник дождался здесь, на корабле, заживления своих
ран. Это решение казалось самым благоприятным по от¬
ношению к Дафне, да и ему самому оно более всего
улыбалось, потому что он чувствовал себя таким слабым
телесно и душевно, таким неспокойным, что он приходил
в ужас от одной мысли о многочисленных знакомых, с
которыми ему пришлось бы встретиться в Александрии.
Скорее бы только прибыл Хелло! От того, что он ска¬
жет, зависело, поедет он вообще в столицу или нет.Вскоре после того, как Гермон узнал от Грасса, что
звезды появились на небе, сообщили ему, что ему при¬
дется очень терпеливо и, быть может, очень долго ждать
золотых дел мастера, которого сегодня утром потребовал
архивариус Проклос к себе в Александрию. Домоправи¬
теля сильно удивило то волнение, с каким Гермон принял
это, по-видимому, незначительное известие. А между тем
для слепого оно предвещало целый длинный ряд дней и
ночей, который он будет проводить в самой мучительной
неизвестности. И действительно, эти мучительные часы
наступили, и его душевные муки, казалось, дошли до
крайних пределов той нравственной пытки, которую мо¬
жет вынести человек, когда на седьмой день вернулся,
наконец, мастер из Александрии. Эти семь дней показа¬
лись Гермону длиннее семи недель и были причиной того,
что щеки его потеряли округленность и в черной бороде289
показались первые седые волосы. За все это время его
единственным развлечением были посещения веселого но¬
тариуса и ежедневные визиты врача, который, рассказы¬
вая о подобных же фактах случайной слепоты,
непременно добавлял, что все они оказались неизлечимы¬
ми, и тем далеко не способствовал поднятию его душев¬
ного настроения. Его, правда, посещали все знатные
греческие жители Тенниса и высшие чиновники страны,
как то: арендатор монополии оливкового масла, арендатор
царского банка и Горгиас, владелец больших ткацких
фабрик, но их рассказы из повседневной жизни не ин¬
тересовали его, а, скорее, тяготили. Только рассказ об ис¬
чезновении Ледши прослушал он внимательно, но по
тому, как мало впечатления произвел на него этот рас¬
сказ, увидал он, как мало значила для него теперь эта
биамитянка. Его вопрос о Гуле вызвал несколько друже¬
ских шуток. Она все еще находилась в доме ее родителей,
тогда как Таус, младшая сестра Ледши, уехала на кир¬
пичный завод, тот самый, где решительная Ледша пода¬
вила восстание рабов. О его личной безопасности также
позаботились, так как продолжали видеть в ночном на¬
падении акт мести со стороны ревнивых биамитян. Ко¬
мендант Пелузиума поставил для охраны Гермона
маленький гарнизон в Теннисе, и на месте сгоревшего Бе¬
лого дома были разбиты палатки для солдат. Часто до¬
носились команды и военные сигналы до слуха Гермона,
когда он бывал на палубе, и его посетители не переста¬
вали хвалить мудрую осторожность и быструю решитель¬
ность, выказанную в деле охраны старым Филиппосом.
Нотариус, бодрый старик, живший долго в Александрии
и уверявший, что глупеет и сохнет в маленьком горо¬
дишке Теннисе, а потому пользующийся любым поводом,
чтобы съездить в столицу, первое время часто посещал
Гермона и охотно беседовал с ним об искусстве и других
интересных для него предметах, но уже на четвертый
день распрощался он с ним и отправился в свою любез¬
ную Александрию. Хотя посещения развлекали слепого на
время, но он предпочитал больше всего одиночество и
возможность без помехи предаваться своим собственным
мыслям. Он знал теперь точно, что его любовь к Дафне
была настоящей любовью, правдивой и искренней. Она
ему казалась воплощением женственности и всего лучше¬
го, но мысли его не могли и на ней долго останавли¬
ваться, потому что забота о том, что сообщит ему Хелло,
постоянно заглушала все другие мысли. О будущем не290
думал он вовсе. Что мог он думать о нем, когда одно
слово этого человека могло повернуть все вверх дном?Когда же, наконец, Грасс ввел к нему золотых дел ма¬
стера, сердце его забилось с такой силой, что ему стоило
большого труда собрать свои мысли и задать ему те воп¬
росы, ответы на которые он так страстно желал услыхать.
Хелло, действительно, был вызван в Александрию архива¬
риусом Проклосом, но дело шло тут не о Деметре, а о
найденной в развалинах сгоревшего дома золотой пряжке
Мертилоса. И он мог с полной уверенностью доказать, что
это была, действительно, пряжка погибшего скульптора. От
одного городского писца к другому таскали его, пока, на¬
конец, стараниями Проклоса и нотариуса из Тенниса уда¬
лось ему попасть в надлежащее место, где он должен был
клятвенно подтвердить свое мнение. Его показания были
очень важны, так как нельзя было раньше открыть заве¬
щание богатого художника, нежели будет доказана его
смерть. На вопрос Гермона, не узнал ли он подробностей
об этом завещании, ограниченный и ничем не интересую¬
щийся мастер ответил отрицательно. Совершенно достаточ¬
но, сказал он, было и того, что он высказал свое мнение;
все остальное его нисколько не касалось. И без того нео¬
хотно отправился он в Александрию, но, знай он, сколько
мытарств ему придется там перенести, он остался бы в
Теннисе. Сколько времени он потерял, тогда как у него
еще так много работ в храме, и ведь еще неизвестно, вер¬
нут ли ему его путевые издержки. Пока он это все рас¬
сказывал, Гермон овладел собой и мог спокойно приступить
к расспросам. Прежде всего он убедился, что Хелло помнит
о внутреннем расположении комнат в сгоревшем доме, за¬
тем заставил он рассказать, как было дело со спасением
Деметры.Угрюмый мастер точно и деловито рассказал, как,
придя к горящему зданию, он тотчас же убедился в не¬
возможности проникнуть в мастерскую Мертилоса, став¬
шую уже жертвою пламени. В мастерской же Гермона
нашел его Деметру не тронутой огнем. Рассказывал он
так подробно и обстоятельно, что нельзя было усомниться
в верности его показаний. Одно только обстоятельство ка¬
залось несколько странным, но ему можно было легко
найти объяснение. Статуя вместо того, чтобы стоять на
постаменте, стояла на полу возле него. Но даже недаль¬
новидный мастер высказал предположение, что злоумыш¬
ленники намеревались похитить драгоценную статую, для
чего и сняли с постамента, но что появление Гермона и291
прибытие людей из Тенниса помешали им исполнить их
намерение. На вопрос слепого, что нашел он или видел
еще в его мастерской, Хелло заявил, что дым, распрост¬
ранившийся повсюду, помешал что-либо еще заметить.
Затем он поздравил Гермона с тем успехом, который, по-
видимому, выпал на долю его последнего произведения.
Уже теперь много толкуют об этой новой Деметре. Не
только в мастерской его брата, тоже золотых дел мастера,
говорят о ней, но и в присутственных местах, в гавани,
у цирюльника, повсюду только и слышно о ней. Даже
и он, Хелло, должен признать это изображение греческого
божества — а этим изображениям, по его мнению, всегда
недостает серьезности и важности — весьма порядочным
художественным произведением. Затем спросил он, к ко¬
му ему нужно обратиться за уплатой долга за исполнен¬
ную им работу. Золотой обруч, заказанный Гермоном,
чтобы служить диадемой Деметре, бросился ему в глаза
при спасении статуи, и как раз за него-то ему еще не
было заплачено. Тогда Гермон, взволнованный и с сильно
покрасневшими щеками, пожелал узнать, действительно
ли Хелло признал на спасенной им статуе тот самый зо¬
лотой обруч, который он для нее делал. Египтянин с го¬
рячностью подтвердил свои слова, прибавив при этом, что
он всегда считал скульптора вполне честным человеком
и надеется, что Гермон не откажется теперь заплатить
ему заслуженную им плату. Художник, желая еще боль¬
ше убедиться, пожелал узнать, может ли Хелло точно
сказать, что это был тот самый обруч; тогда мастер во¬
образил себе, что слепой сомневается в справедливости
его требований, и, рассердившись, стал настаивать на уп¬
лате, пока Грассу не удалось неслышно для Гермона шеп¬
нуть ему, что деньги для уплаты уже приготовлены у
него. Это известие успокоило сурового мастера. Он, дей¬
ствительно, был уверен, что именно для Гермона сделал
он золотой обруч, который видел на статуе Деметры в
Александрии; то, что он и для Мертилоса изготовил по¬
добный же обруч, совсем исчезло из его памяти, потому
что ему было давно за него заплачено. Довольный тем,
что может исполнить приказание своей госпожи, поручив¬
шей ему уплатить немедленно в Теннисе все неоплачен¬
ные счета Гермона, последовал Грасс за мастером. Гермон
же, взяв со стола большой кубок вина с водой, приго¬
товленный для него заботливым домоправителем, осушил
его до дна. Поставив его обратно, он с облегчением вздох¬
нул и, подняв кверху слепые глаза, вознес краткую, но292
горячую благодарственную молитву к матери и к боже¬
ственной Деметре, которую он — не было больше сомне¬
ний — почтил таким прекрасным произведением. Оно
даже вызвало похвалы знатока, совершенно не сочувст¬
вующего его направлению в искусстве. Вернувшись, Грасс
с самодовольной улыбкой рассказал, что Хелло — точно
такой же, как все его соплеменники, и что оба скульп¬
тора ему ничего не должны, потому что незабвенный
Мертилос заплатил и за заказ друга. И в первый раз с
того времени, как слепой находился на корабле, раздался
его веселый, беззаботный смех. Глаза верного Грасса на¬
полнились радостными слезами при звуках этого смеха,
и как бы он желал, чтобы его госпожа присутствовала
при том, как Гермон веселым голосом прежних дней
вскричал:—	Я еще не радовался настоящим образом успеху моего
произведения, Грасс, но теперь эта радость пробуждается.
Был бы жив мой Мертилос, обладай мои ослепшие глаза
возможностью любоваться светом и красивыми человече¬
скими образами, тогда, наверное, приказал бы я наполнить
кувшины вином и заказал бы много венков и пригласил
бы добрых товарищей! За пением, игрой на флейтах и го¬
рячими речами ночь превратилась бы в день, и я бы воздал
должное музам, Деметре и Дионису!Грасс ответил, что подобное желание вполне испол¬
нимо. Здесь на корабле нет недостатка в вине и кубках.
В Теннисе же он слыхал очень порядочную игру на
флейте, а венки можно будет достать, и все, кто здесь
говорит по-гречески, с удовольствием последуют его при¬
глашению явиться сюда, на корабль, но слова его про¬
извели совершенно обратное действие, нежели он
ожидал: точно холодная роса упали эти слова на веселое
состояние духа Гермона. Он отклонил предложение Грас¬
са. Ему не хотелось разыгрывать роль хозяина там, где
он был лишь гостем, и распоряжаться чужим добром
точно своим.До того времени, когда Грасс напомнил ему, что вре¬
мя для ночного отдыха наступило, он напрасно старался
обрести в себе вновь любовь к жизни и спокойствие.
Только когда он остался один в своей каюте, им вновь
овладело чувство счастья и радости при мысли о его
первом большом успехе. Теперь он мог с гордостью ду¬
мать о своем произведении, которое создал, не изменяя
все же своему направлению. Ведь рассказал же мастер,
что статуя Деметры была в его мастерской, и даже при¬293
знал на голове у статуи свою работу — золотой обруч.
Но — увы! — этот первый успех должен быть и по¬
следним, и он был приговорен жить в вечном мраке!
Если его теперь и ожидают в Александрии большие по¬
чести, то все же его так быстро завоеванная слава скоро
позабудется, и он останется слепым нищим. И все же
он мог теперь думать о Дафне. Может быть, она и со¬
гласится ждать, отказывая всем ищущим ее руки, до
тех пор, пока не выяснится в Александрии, вернется ли
к нему его потерянное зрение. Он знал также, что не
будет испытывать крайней нужды. Великодушный Архиас
вряд ли откажется выплатить ему ту денежную награду,
которую он предназначал лучшей из статуй, хотя вторая
и погибла. Богатый купец все сделает для своего увен¬
чанного славой племянника, и Гермон чувствовал также,
что, очутись его дядя в таком положении, в каком он
теперь находится, он, не задумываясь, разделил бы с
ним свой последний обол. Поэтому он считал, что, от¬
кажись он теперь от его помощи, он бы глубоко ос¬
корбил дядю и опекуна. Он также надеялся, что Архиас
призовет к нему лучших врачей и целителей Алексан¬
дрии, и если им удастся вернуть ему зрение, тогда, да,
тогда... Но предаваться таким несбыточным надеждам
было уж слишком самонадеянно, и поэтому он запретил
себе даже думать об этом. Несколько успокоенный этими
размышлениями, он крепко заснул и проснулся здоровее
и веселее, чем он был все это время.Он хотел еще пробыть в Теннисе две недели, потому
что ожоги медленно заживали, да кроме того, какой-то
страх удерживал его вдали от Александрии. Там встретится
он вновь со своей возлюбленной, и хотя он мог теперь
почти с уверенностью сказать почтенной Тионе, что Не¬
мезида перестала направлять на него свое колесо, но все
же должен был он холодно и как посторонний встречаться
с Дафной, тогда как все его существо рвалось к ней, когда
ему хотелось признаться ей в любви и заключить ее в свои
объятия.Грасс уже дважды успел написать своему господину, с
каким терпением начинает Гермон переносить свое несча¬
стье, как вдруг нотариус Тенниса вернулся из Александрии
с известием, которое, по крайней мере, в жизни художника
должно было вызвать большую и хорошую перемену. Бы¬
стрее, нежели можно было ожидать от такого полного че¬
ловека, взобрался веселый нотариус на палубу корабля,
издали уже крича Гермону:294
—	Великое, необычайное приношу я, самый тяжело¬
весный, но, во всяком случае, не самый медлительный
из вестников радости, тебе, Гермон, из города городов.
Насторожи твои уши, друг, и собери твои силы, потому
что не мало имеем мы примеров смертоносного действия
слишком неожиданных даров слепой, но иногда метко по¬
падающей в цель богини счастья. Деметра, статуей ко¬
торой ты так чудесно доказал, что искусство смертного
может создать бессмертное, начинает выказывать тебе
свою благодарность. В Александрии она уже помогает
плести венки для тебя.Но тут он внезапно умолк и, затем вытирая платком
свои щеки, лоб и бритый двойной подбородок, покрытые
крупными каплями пота, продолжал тоном искреннего со¬
жаления:—	Вот, я всегда такой! Обыкновенно то, что меня
прежде всего поразит, то заставляет меня забыть обо всем
остальном. Эта слабость так же крепко срослась со мной,
как мой нос и уши срослись с моей головой. Уже в те
далекие дни моего детства, когда моя мать давала мне два
поручения, я всегда прекрасно исполнял первое, но неиз¬
менно забывал второе, и палка моего отца не раз старалась
меня исправить. Напрасно! И побои не излечили меня от
моего порока! Не будь его у меня, я бы еще и теперь сидел
в городе городов, но именно он-то, этот порок, лишил меня
моих лучших клиентов, и вот почему я очутился в этом
противном гнезде. И здесь не оставляет он меня. Моя глу¬
пая радость перед тем доказывает это лучше всего. Ведь
известно же мне, как дорог и близок был тебе умерший,
который тебе доказывает из могилы свою любовь. Но ты
простишь мне мою слабость, которая заставила меня так
радостно говорить с тобой, потому что я забыл все осталь¬
ное при мысли о том, что несу тебе весть, которая изменит
всю твою жизнь, Ты сейчас узнаешь все. Клянусь молни¬
ями громовержца и совой Афины, известие, которое я тебе
сообщу, необычайно и прекрасно, но тот, кто заботился об
этом, погиб, и хотя его благородное намерение должно тебя
наполнить радостью и благодарностью, все же твои бедные
больные глаза прольют слезы горести!Говоря это, нотариус обернулся к сопровождавшему его
горбатому рабу, его писцу, и вынул из свертка, висящего
у него на шее, несколько свитков пергамента. Это было
завещание погибшего Мертилоса. Он завещал Гермону все
свое состояние, назначив его единственным наследником,
и как бы ни была утешительна и успокоительна мысль о295
том, что его будущность обеспечена и что тайные желания
его сердца могут быть исполнены, но громкие горестные
рыдания вырвались у Гермона при нежных и ласковых сло¬
вах, которыми начиналось завещание его умершего друга
и которые ему теперь читал нотариус. Как ни жгли эти
слезы его больные глаза, но Гермон был не в силах их
сдержать, и даже когда нотариус давно оставил его, а Грасс
поздравил его, желая счастья, эти слезы продолжали литься
почти неудержимо.Архивариус Проклос уже несколько дней тому назад
сообщил нотариусу о содержании завещания Мертилоса и
о назначении Гермона наследником, но, по совету опытного
Проклоса, ему не говорили об этом, пока смерть Мертилоса
не была доказана. Найденная в развалинах Белого дома
пряжка Мертилоса могла служить достаточным доказатель¬
ством, и нотариус, отложив все свои дела, отправился в
Александрию, чтобы устроить все для слепого Гермона. Зо¬
лотых дел мастер Хелло, который еще недавно поправлял
эту пряжку и который мог дать клятву в том, что она,
действительно, принадлежала Мертилосу, был вызван как
свидетель, и, благодаря содействию влиятельного архива¬
риуса и жрецов храма Аполлона, удалось нотариусу в очень
короткое время довести до конца это дело, которое иначе
тянулось бы месяцы. Насильственная смерть Мертилоса бы¬
ла признана, а завещание, подписанное 16 свидетелями,
не могло возбудить ни малейшего сомнения в подлинности.
Исполнителями воли завещателя назначили Архиаса, как
ближайшего родственника умершего, и нескольких имени¬
тых граждан Александрии. Даже эти богачи были пораже¬
ны значительностью состояния Мертилоса. Бедный слепой
художник сразу становился богатым человеком, который
даже в этом большом торговом городе мог быть причислен
к «богачам».Вновь должен был почтенный домоправитель покачи¬
вать головой, удивляясь странностям Гермона: казалось,
весть о громадном наследстве и наполовину не произвела
на него того радостного впечатления, какое произвела весть
о том, что долг Хелло за золотой обруч Деметры уже уп¬
лачен. Но должно быть, Гермон очень любил друга, кото¬
рому был теперь обязан счастливой переменой в жизни,
потому что казалось, что горесть о потерянном друге совсем
заглушила радость от наследства. На другой же день при¬
казал слепой Гермон отвести себя в греческий «город мер¬
твых» для того, чтобы принести жертвы подземным богам
и помянуть умершего. Когда же после полудня прибыл на296
корабль арендатор царского банка, предлагая выплатить
Гермону столько драхм или талантов, сколько он пожелает,
он потребовал довольно крупную сумму, чтобы принести
еще большие жертвы памяти убитого друга. На следующее
утро отправился Гермон в сопровождении областного архи¬
тектора на место пожарища и попросил его выбрать место
для памятника Мертилосу, который он намеревался зака¬
зать в Александрии. На обратном пути он вдруг остано¬
вился и приказал Грассу пожертвовать крупную сумму для
слепых города Тенниса. Он по опыту теперь знает, каково
быть лишенным зрения и, добавил он шепотом, что значит
не иметь при этом средств и не быть в состоянии зараба¬
тывать себе хлеб насущный. Возвратясь на корабль, Гермон
спросил Грасса, насколько зажили его ожоги на лице и не
будет ли он пугать людей своим видом. Домоправитель мог
дать ему утешительный ответ, что наружность его не стала
отталкивающей и что раны зажили. При его словах черты
Гермона прояснились, и он весело вскричал:—	Если так, старый Грасс, то мы тотчас же пустимся
в путь, как только корабль поднимет паруса. Вернемся в
Александрию, вернемся к жизни и к людям, родственным
мне по духу, и соберем похвалы, заслуженные моим про¬
изведением, и вернемся к ней, единственной божественной
среди всех смертных девушек — к Дафне!—	Ну, так послезавтра! — радостно ответил Грасс и
тотчас же послал голубя к Архиасу с известием о часе
прибытия его знаменитого теперь племянника в гавань
Александрии.Через день повез Гермона корабль «Прозерпина» из это¬
го жалкого ткацкого города в богатую столицу. С грустью
думал он о Мертилосе, стоя на палубе и подс+авляя свою
горячую голову освежающему ветру. При этом ему каза¬
лось, что он как бы связан какой-то неведомой силой и
что он должен во что бы то ни стало освободиться от этих
пут и вновь стать способным работать и творить. И только
когда они вышли в открытое море, когда он стал вдыхать
свежий морской воздух, успокоилось немного его сердце и
он впервые подумал, что если солнце и не будет больше
сиять для него и он навсегда лишился способности творить
и применять свои скованные теперь силы, то, может быть,
явятся и для него проблески счастья и что он, состоятель¬
ный, независимый человек, едет навстречу славы и — пра¬
ведные боги! — навстречу любви! Дафна победила, а
Ледша и мрачная ткачиха Арахнея оставили в его памяти
лишь едва заметный след.297
XXIIВ третьем часу после солнечного восхода на пристани
большой гавани в Александрии собралась большая толпа
людей. Они принадлежали к высшим слоям общества;
большинство прибыли в экипажах и на носилках, а мно¬
гих сопровождали рабы, которые несли кто лавровый ве¬
нок, кто свиток папируса или корзину, наполненную
пестрыми цветами. На западной стороне большого храма
Посейдона, между длинными рядами дорических колонн,
поддерживающих крышу храма, собрались самые знатные
из присутствующих. Македонский совет города имел тут
уже нескольких представителей. К ним принадлежал и
Архиас, отец Дафны, довольно полный, среднего роста че¬
ловек, с гладким бритым лицом, умными глазами и бы¬
стрыми движениями. Несколько членов совета и богатых
купцов окружали его, а архивариус Проклос оживленно
беседовал невдалеке от него с представителями касты
жрецов. Глава музея, носящий титул главного жреца, на¬
ходился тут же с несколькими чинами; они укрывались
от солнца в тени колонн, рядом с выдающимися масте¬
рами живописи, скульптуры, архитектуры и известными
писателями. Они все разговаривали между собой со свой¬
ственной грекам живостью. К ним присоединились, не от¬
личаясь от них ни языком, ни одеждой, несколько иудеев,
представителей общества любителей искусств. Их предсе¬
датель Алабрах беседовал с философом Хегезиасом и ро-
досским врачом Хризипосом, любимцем царицы Арсинои,
посланным ею по настоянию Альтеи вместе с Проклосом
для торжественной встречи Гермона. По временам взоры
всех обращались на вход в гавань, туда, где стоял недавно
оконченный величественный маяк Созострата. Вскоре и
вся площадь перед храмом Посейдона и его широкая мра¬
морная лестница наполнились толпами народа. Под брон¬
зовыми статуями Диоскуров, справа и слева вдоль
верхних ступеней лестницы собрались прекрасные муже¬
ственные эфебы и молодые люди из школы борцов с вен¬
ками на вьющихся волосах, и много молодых художников,
учеников старых мастеров. Статуи морских богов и бо¬
гинь, стоящие на высоких постаментах, по бокам лест¬
ницы, бросали на блестевшую под лучами утреннего
солнца мраморную лестницу узкие полосы тени, и эта
тень привлекла сюда мужские и женские хоры, которые
также, уже увенчанные цветами, собрались, чтобы пением
приветствовать приезжего. Из театра Дионисия, находя-298
щегося в близком соседстве с храмом, выходили по окон¬
чании репетиции актеры. Под руку с самым младшим из
них шла красивая танцовщица и спросила, указывая на
лестницу грациозным жестом руки:—	Кого это там ждут? Верно, какого-нибудь еще не¬
виданного зверя-ученого, которого, как кажется, царь не¬
известно где подцепил, потому что, смотри, вот там стоит,
держа лавровый венок и гордо закинув голову, точно он
собирается пожрать всех олимпийцев и самого царя, отри¬
цатель богов Стратон, а вот этот с шарообразной головой
это грамматик и архивариус Зоил!..—	Совершенно верно, — ответил ее спутник, — но вот
тут стоит Аполлодор, иудей Алабрах и тяжелый денежный
мешок Архиас...—	С каким вниманием ты на них смотришь, — пре¬
рвал его другой актер, — по-моему, для тех, которые
стоят там впереди, только и стоит так вытягивать шею.
Они настоящие друзья муз: это писатели Феокрит и Зе-
нодот.—	Как кажется, сама великая Афина, Аполлон и все
девять муз прислали сюда своих представителей, — пате¬
тично вскричал старый актер, — потому что, смотрите,
вот там стоят скульпторы Эфранон, Хереаз и божественный
строитель маяка Созострат.—	Красивый мужчина, — сказала флейтистка, — но
тщеславный, говорю вам, тщеславный, как...—	Ты хочешь сказать, самонадеянный или самодоволь¬
ный, — поправил ее другой актер.—	Конечно, — добавил старый актер, — кто же из
нас, скажите, откажется приписывать себе самые важные
заслуги? У того же, которого здесь ожидают, клянусь жез¬
лом Дионисия, сейчас улетит вся его скромность, точно
птица из рук легкомысленной девушки... Но смотрите, вот
там тот широкоплечий, это Хризипос — правая рука Ар-
синои, как наш Проклос — ее левая рука. Наверно, ждут
какую-нибудь царственную особу.—	Ну, нет! Для обыкновенных носителей корон и
скипетров, — принялся уверять другой, — ученые и гос¬
пода художники не стали бы себя утруждать и терять
такое прекрасное утро, разве только...—	По личному приказу царя или царицы, — прервал
его старый актер. — Но тут есть только представитель Ар-
синои. Или вы также видите посланника Птоломея? Быть
может, он еще прибудет. Если ждут послов римского се¬
ната...299
—	Или, — добавила танцовщица, — послов царя Ан¬
тиоха. Но какая же я гусыня: ведь тогда их бы встречали
в царской гавани! Говорю вам, я права, когда предполагаю,
что хотят воздать такие божественные почести новому све¬
тилу ума... Смотрите, следите за моим пальцем. Видите,
там, влево, что-то приближается. Это, верно, его корабль.
Какая роскошь! Какой блеск! Какая прелесть! Точно ле¬
бедь! Нет, точно плывущий павлин! А голубой его парус
дышит серебром. Он блестит и сверкает, подобно звездам
на лазурном небе!В то же самое время старый актер, прикрыв рукой от
ослепительного солнца глаза, увидал входящий в гавань
ожидаемый корабль и прервал поток восторженных слов
красивой блондинки восклицанием:—	Это «Прозерпина» Архиаса. Я узнаю ее! И, —
продолжал он, впадая в декламаторский тон, — мне
также было дозволено на подмостках этого блестящего
корабля гостем богатого Архиаса доехать до нашей це¬
ли — его виллы, где был устроен самый восхитительный
праздник. Там давали одну пьесу, и я позволил себя
уговорить принять в ней участие. О, если б вы знали,
каким там угощали устричным рагу и какой паштет фа¬
заний подавали!Тут остановился он, а затем продолжал:—	Слушайте!.. Пение хоров встречает «Прозерпину»!
А вот и сам владелец сходит по ступеням лестницы! Кого
же мог привезти корабль?—	Подойдем поближе, а то я умираю от любопытст¬
ва! — вскричала танцовщица.Многоголосое пение и приветственные крики раздава¬
лись повсюду на огромной площади. Когда же танцовщица,
приблизившись к храму, посмотрела на пристань, то, бро¬
сив стремительно руку сопровождавшего ее друга, захло¬
пала в ладоши, громко крича:—	Да ведь это красавец Гермон, ослепший скульптор,
наследник богатого Мертилоса! И я узнаю это только те¬
перь, ревнивец Терсит! Ты не хотел мне раньше об этом
сообщить! Слава тебе, божественный Гермон, слава! Да
здравствует он, благородная жертва неблагодарных олим¬
пийцев. Слава тебе, Гермон, и твоему бессмертному про¬
изведению слава!При этом она принялась махать платком с таким жа¬
ром, как будто она хотела того, чтобы слепой ее увидал,
а целая толпа актеров, посланных Проклосом для тор¬
жественной встречи Гермона, стала ей подражать. Но ихзоо
крики пропали среди пения хоров и тысячи других вос¬
торженных кликов, раздавшихся отовсюду в то время, как
Гермон, нежно приветствуемый Архиасом, покинул с его
помощью корабль и стал подыматься по ступеням храма.
Прежде чем корабль вошел в гавань, приказал художник
подать себе большой кубок вина, надеясь, что вино по¬
может ему победить волнение, овладевшее им. Хотя он
своими ослепшими глазами не мог видеть даже очертаний
предметов, но им овладело такое ощущение, как будто
он окружен солнечным сиянием. Когда «Прозерпина» про¬
ходила мимо маяка, Грасс сказал ему, что они уже вошли
в большую гавань, и почти одновременно раздались сиг¬
налы, свистки и весь тот разнообразный шум, присущий
пристаням больших городов. Сильное волнение вновь ов¬
ладело им, и мысленно перед ним развернулась давно
знакомая ему картина: лазурное небо, отражающееся на
гладкой поверхности почти синего моря, ослепительной
белизны здание маяка, высоко возвышающееся над водой,
а там дальше — величественные храмы, дворцы, портики
и колоннады Александрии, повсюду перед зданиями и над
ними статуи из мрамора и бронзы, и на все это изли¬
вались потоки золотистого солнечного света.—	Храм Посейдона, — вскричал Грасс, — «Прозерпи¬
на» должна пристать у подножия его лестницы.И Гермон жадно прислушивался к долетавшим до него
звукам города, близкого и дорогого ему, города науки,
искусства и промышленности. Послышалась команда ка¬
питана, шум весел умолк, и тотчас же раздалось торже¬
ственное стройное пение хоров, и имя его, повторяемое
на разные лады тысячной толпой, донеслось до него. Гер¬
мону стало казаться, что сердце его готово разорваться,
и биение его еще участилось, когда Грасс, наклонившись
к нему, сказал:—	Более половины города собралось тебя приветство¬
вать. Если б ты только мог их видеть! Почти у каждого в
руках лавровые венки. Как восторженно машут они плат¬
ками! Кажется, что все, кто только может стоять на ногах,
пришли сюда. Вот и Архиас, а там дальше — художники,
знаменитые ученые музея, представители общества эфебов
и жрецы великих богов.С возрастающим волнением прислушивался Гермон к
его словам, и вновь пылкое его воображение вызвало
перед его ослепшими глазами новую картину: благород¬
ное и величественное здание храма с его бесчисленными
колоннами и огромную толпу на площади. Ему казалось,301
что он видит повсюду, даже на крыше храма, развева¬
ющиеся платки и лавровые венки, и все те, кого он
признавал за самых великих, выдающихся и знаменитых,
собрались здесь его приветствовать, а во главе них на¬
ходилась Дафна, его Дафна!.. Но тут он почувствовал
себя в объятиях Архиаса, а затем, по очереди, в объ¬
ятиях многочисленных художников, оспаривающих друг
у друга честь прижать к груди знаменитого собрата. На¬
конец, опираясь на руку Архиаса, поднялся он по лест¬
нице храма на обширную площадку перед его дверьми
и стал внимательно слушать произносимые в честь его
речи. Все, кто только мог, выражали ему сочувствие,
сожаление, восхищение его статуей и надежду на его
выздоровление. Врач Хризипос, представитель царицы,
вручил ему от ее имени венок и, приветствуя его, пе¬
редал ему, что Арсиноя, видевшая его статую, находит,
что ее творец вполне заслуживает быть увенчанным лав¬
рами. Знаменитые художники, великие ученые музея,
жрецы и жрицы Деметры и с ними Дафна, его любезные
эфебы, одним словом, все, кому он поклонялся, кого
уважал и любил, все осыпали его похвалами и позд¬
равлениями. Среди окружающего его мрака он не мог
различать ни форм, ни красок, ни даже образа его воз¬
любленной. Один только слух его служил как бы по¬
средником между ним и этой толпой его поклонников.
Он не задавал себе вопроса, какую большую роль играло
сожаление, вызванное его печальной судьбой, в этой во¬
сторженной встрече; он только чувствовал, что теперь
достиг той славы, которой он и не надеялся достичь.
Успех, о котором он мечтал и который ему до сих пор
не давался, потому что он не хотел изменить своему
направлению в искусстве, теперь бесспорно принадлежал
ему, несмотря на то, что он в своем последнем произ¬
ведении остался верен своим убеждениям. Ему казалось,
что венок Арсинои, которым Хризипос увенчал его го¬
лову, и венки, переданные ему от имени всех худож¬
ников такими знаменитостями, как скульптор Протоген
и живописец Никас, превратились в крылья Гермеса, ве¬
стника богов, и что эти крылья возносят его высоко —
до небес. Мрачная ночь окружала его, но в душе его
загорелся яркий свет и, подобно горячим солнечным лу¬
чам, согревал все его существо. И ни одно облако не
омрачило его радости до приветствия скульптора Соте-
леса, ученика той же родосской школы, который, по¬
добно Гермону, был последователем нового направления302
в искусстве. Горячо пожелав, чтобы к нему вернулось
зрение, и похвалив его Деметру, он прибавил, что тут,
конечно, не место говорить о том, чего он в ней не
нашел, но что именно это и вызывает в нем горестное
чувство и дает право представителям старой школы при¬
числить к своим Гермона, творца этой статуи. Это ос¬
торожное порицание относилось, вероятно, к голове
Деметры. Но разве он был виноват в том, что черты
лица Дафны, взятой им за образец, выражали ту мяг¬
кость и доброту, которую он и его товарищи называли
слабостью и бесхарактерностью? Он тотчас убедился в
справедливости своего предположения, потому что пре¬
старелый Ефранон в своей приветственной речи отозвал¬
ся с большим восторгом именно о голове Деметры. А
как восхищались и возносили до небес его произведение
поэты Феокрит и Зенодот! И среди стольких похвал лег¬
кое порицание пропало подобно капле крови, упавшей
в струю чистой воды. Пение хоров заключило торжество,
и пение это продолжало звучать в его ушах, когда он
сел в экипаж Архиаса и уехал, провожаемый востор¬
женными криками, увенчанный лаврами и опьяненный
успехом, точно крепким вином. Если б он только мог
видеть лица тех, которые так горячо выражали ему свое
сочувствие и восхищение! Но бедные его глаза не видели
ни одного человеческого образа, даже Дафну, а между
тем Архиас сказал ему, что она находилась среди жриц
Деметры. Он радовался тому, что услышит звук ее го¬
лоса, почувствует пожатие ее руки и нежный аромат
ее волос, но теперь еще не наступило время, когда бы
он мог ей всецело посвятить себя, потому что время
пока не принадлежало ему. Представитель царицы Ар-
синои передал ему ее желание видеть творца Деметры;
эфебы и товарищи-художники пригласили его на праз¬
дник, который они устраивали в его честь, а Архиас
сказал ему, что многие из членов македонского совета
ожидали, что герой дня не откажется украсить своим
присутствием их пиры. Какая разнообразная блестящая
жизнь открывалась перед ним, несмотря на потерю зре¬
ния! Когда же его и в роскошном доме дяди встретили
не только слуги и члены семьи, но и отборное общество
знатных мужчин и женщин, он весь отдался охватившим
его чувствам счастья и удовлетворенного самолюбия. Он
чувствовал себя теперь, когда раны его зажили, здоро¬
вым и сильным — что же мешало ему, получившему
неожиданно от немилостивой к нему до того времени303
фортуны такие богатые дары, пользоваться всеми пре¬
лестями жизни! И хотя он выслушал сегодня столько
лестного для себя, он отнюдь не чувствовал пресыщения
от похвал. Ему назвали при входе его в «мужскую залу»
имена многих знаменитых людей и гордых красавиц. Как
мало внимания обращали они на него прежде, а теперь
они смотрели на него как на олимпийского победителя.
Что значили, в сущности, для него все эти тщеславные
женщины! Но их внимание составляло как бы часть того
триумфа, который он сегодня так торжественно празд¬
нует. Его же сердце принадлежало всецело только одной,
а именно с ней-то ему удалось лишь обменяться кратким
приветствием. Он попросил Тиону подвести его к Дафне
и начал с живостью рассказывать ей все пережитое за
последнее время. Понизив голос, стал он ее уверять, что
мысль о ней не покидала его ни на минуту и что чув¬
ство счастья, охватившее его при приезде, вызвано глав¬
ным образом сознанием того, что он вновь будет возле
нее и будет вновь ощущать ее близость. И действитель¬
но, даже среди всей этой суеты чувствовал он, как и
в своих одиноких мечтах в Теннисе, насколько благо¬
творно действует на него ее присутствие, и воздавал
мысленно благодарность судьбе, давшей ему возможность
вновь думать о браке с ней. Им овладевало сильное
желание сейчас же назвать ее своей невестой и заклю¬
чить в свои объятия, но надо было сперва победить
предубеждение отца против брака его единственной до¬
чери со слепым. Теперь же, среди шума и волнений
этого первого дня, нельзя было и думать о том спо¬
койном счастье, которое, как он чувствовал, принесет
ему союз с Дафной. Надо было выждать и, когда все
успокоится, тогда только рассказать все Архиасу. До тех
пор им надо было довольствоваться сознанием, что они
любят друг друга, и ему казалось, что он слышит в
звуках ее милого голоса волнение ее сердца. Быть мо¬
жет, это волнение было также и причиной того, что
ее поздравление с успехом и похвалы его статуе не были
так восторженны, как он этого ожидал. Удивленный и
огорченный ее сдержанностью, хотел он более подробно
спросить ее мнение о Деметре, но занавес, отделяющий
залу от столовой, поднялся, раздались пение и звуки
флейт. Архиас попросил гостей принять участие в пир¬
шестве, а несколько красивых мальчиков, вошедших с
венками из роз и плюща, принялись украшать ими го¬
ловы присутствующих. Тиона подошла к Гермону и, об¬304
менявшись с Дафной несколькими словами, шепнула ху¬
дожнику:—	Бедность перестала служить тебе препятствием до¬
биваться ее руки; если же ты молчишь, то, значит, не
последовал еще моему совету и не умолил жестокую Не¬
мезиду.Он протянул руку, желая приблизить ее к себе и не¬
заметно для других сообщить ей, что, напротив, благодаря
ее совету ему удалось освободиться из-под власти страшной
богини, но ее уже не было подле него. Он услыхал только
голос Архиаса, сопротивление которого могло омрачить его
новое счастье, а навстречу ему раздавались пение, звуки
флейт и смех прекрасных женщин, и, почти не отдавая
себе отчета в своем поступке, он утвердительно кивнул
головой, как бы подтверждая догадку почтенной матроны.
С быстротой молнии пробежала по всему телу Гермона
легкая дрожь, и ему вспомнились слова Эпикура: «Страх
и холод неразлучны между собою». Но чего же он мог
страшиться? А ведь сколько невзгод перенес он, не желая
изменять правде ни в искусстве, ни в жизни! Что же теперь
произошло? Почему эта неправда? Был ли, впрочем, на
свете хоть один человек, который бы ни разу в своей жизни
не солгал? При этом он чувствовал, что ответь он Тионе
словами, он бы не скрыл от нее правды, а ведь он ответил,
только кивнув головой, и этот жест мог выражать что угод¬
но. Он только на время отдалял неизбежное и желаемое.
И все же он чувствовал себя не очень хорошо, но теперь
нельзя было уже ничего поправить, да притом Тиона по¬
верила ему и, как бы утешая его, сказала:—	Я уверена, что нам удастся умилостивить грозную
богиню.Опять та же легкая дрожь овладела им, но это продол¬
жалось недолго. Хрисилла, которой, как заместительнице
умершей хозяйки дома, надлежало указывать места гостям,
сказала, обращаясь к Гермону:—	Красавица Гликера оказывает тебе честь выбрать те¬
бя своим соседом.А Архиас, взяв его под руку, повел его к скамье рядом
с прославляемой всеми красавицей. Пир начался среди
всеобщего оживления. Умение греков пользоваться благами
жизни, ум и едкое остроумие александрийцев соединились
на этом пиру с самым изысканным столом, отборными ви¬
нами и лакомствами, привозимыми из всех стран света в
этот город, где даже поварские познания доводились до
степени искусства. Среди этого избранного общества зна¬305
менитых мужчин, знатных богачей и красивых женщин
ослепший художник занимал сегодня, бесспорно, первое
место. Все, кто видел его Деметру, кого трогала его пе¬
чальная судьба и кто желал сделать приятное хозяину, пи¬
ли за его здоровье и осушали кубки в его честь. Его
осыпали самыми лестными похвалами и самыми горячими
выражениями сочувствия его несчастному положению. Ум
Гермона, возбужденный вином, желанием обратить на себя
внимание Дафны и во что бы то ни стало понравиться
соседке, подсказывал ему блестящие и остроумные ответы
на все задаваемые ему вопросы. После десерта, когда были
поданы новые кубки вина и дневной свет сменился светом
ламп, почти все общество замолкло и все стали слушать
блестящий рассказ Гермона. Прекрасная Гликера просила
его рассказать о ночном нападении в Теннисе, и он, ис¬
полняя ее желание, возбужденный выпитым вином, при¬
нялся описывать все происшествие так живо и образно, что
все превратились во внимательных слушателей и многие
прекрасные глаза не могла оторваться от лица красивого
и воодушевленного художника. Когда он окончил, со всех
концов залы раздались громкие одобрения его таланту рас¬
сказчика и много выражений сочувствия и соболезнования.
Не всем гостям было приятно видеть исключительное вни¬
мание, которое оказывало все общество слепому художни¬
ку, и его слишком громкий и развязный тон. Один ритор,
прославившийся своим злым языком, сказал, наклонившись
к своему соседу-скульптору:—	Мне кажется, потеря зрения принесла громадную
пользу его языку.На что тот ответил:—	Во всяком случае, этому развязному молодому ху¬
дожнику удастся скорее с помощью языка удержать за
собой славу интересного собеседника, нежели вновь со¬
здать такое совершенное произведение искусства, как эта
Деметра.Во многих концах залы раздавались подобные замеча¬
ния. Когда же один знаменитый философ пожелал узнать,
какого мнения престарелый скульптор Эфранон о Деметре
Гермона, тот ответил:—	Я бы приветствовал это благородное произведение
как из ряда вон выходящее, достойное внимания событие,
не будь оно вместе началом и концом художественного по¬
прища этого даровитого художника.Вблизи Гермона никто не произносил таких суждений.
Все, что достигало до его ушей, было полно лести, восторга,306
сочувствия и надежды. За десертом красавица Гликера, по¬
давая ему половину своего яблока, нежно произнесла:—	Пусть тебе скажет этот плод то, что твои глаза не
могут выдать тебе, бедный и в то же время столь богатый
любимец богов.А Гермон стал уверять ее, что, будь ему дозволено лю¬
боваться ее божественной красотой, его счастье возбудило
бы зависть самих богов. Несдержанность, так не свойст¬
венная грекам, умеющим всегда владеть собой в присутст¬
вии других, с которой он выказывал наполнявшие его
чувства счастья и тщеславия, вызвала во многих почтенных
гостях чувство недовольства им. Между ними был и зна¬
менитый врач Эразистротос, сосед Архиаса. Отец Дафны
обратился к нему с просьбой попытаться возвратить зрение
его племяннику. Но этот человеколюбивый целитель, ока¬
зывающий охотно помощь самым бедным и незначитель¬
ным людям, отказался наотрез, говоря, что он считал бы
себя не вправе тратить свое время и знания на такого
слепого, который, несмотря на тяжелое, ниспосланное бо¬
гами испытание, может быть таким самодовольным и тще¬
славным, предпочитая их употребить на исцеление более
несчастных людей.—	Когда опьянение, вызванное сегодняшним триум¬
фом, пройдет и наступит другое настроение, тогда возоб¬
новим мы наш разговор, — ответил Архиас таким
убежденным тоном, что врач, подавая ему руку, сказал:—	Только тем больным могут помочь боги и врачи,
которые искренно и страстно жаждут исцеления.Приглашенные поздно покинули гостеприимный дом
Архиаса. Архивариус Проклос ушел в самом радостном на¬
строении: ему удалось уговорить богатого хозяина одолжить
большую денежную сумму царице Арсиное для одного де¬
ла, скрыв весьма осторожно от него цель этого предприя¬
тия. А знаменитый Гермон провел свою первую ночь в
Александрии под кровом дяди.XXIIIНа другой день Гермон встал со своего ложа бодрым,
здоровым и готовым вновь испытать все радости жизни.
Посланные от общества эфебов и молодых художников
ожидали его на праздник, даваемый в его честь. Радостно
и весело принял он их приглашение. Он также обещал
посетить дома богатых друзей Архиаса, пожелавших видеть307
у себя знаменитого художника. Он все еще находился в
каком-то упоении. У него не было ни времени, ни охоты
соображать и обдумывать. Сама судьба лишила его люби¬
мой работы, но зато она же предоставляла ему массу раз¬
нообразнейших наслаждений, опьяняющую силу которых
он вчера испытал. Ему еще нравился одуряющий напиток
из лести и восторгов, подносимый ему его согражданами,
и ему продолжало казаться, что этот напиток никогда не
потеряет для него своей сладости.Перед полуднем посетил он почтенную Тиону и Дафну.
Лицо его выражало столько счастья и довольства, что Ти¬
она удивилась про себя, как мог он, все еще преследуемый
Немезидой, так беспечно предаваться радостям жизни.
Дафна, напротив, радовалась этому. Она знала, что это
время триумфа и празднеств пройдет, оно не повторится
более для слепого художника. Оно пройдет, и тогда насту¬
пит для него спокойное счастье подле нее, и в гавани суп¬
ружества станет он на якорь на всю жизнь. Но для этого
настанет время, когда он осушит до дна чашу жизненных
наслаждений, которую ему теперь подносит судьба в на¬
граду за все ниспосланные ему горести. Радостно и весело
приветствовал он обеих женщин, но его оживленный рас¬
сказ о пережитых вчера ощущениях был тотчас же прерван
появлением Архиаса, который спросил его, желает ли он
поселиться в унаследованной от Мертилоса прекрасной вил¬
ле с большим садом, расположенной невдалеке от Марео-
тидского озера, или же предпочтет жить в доме,
находящемся в центре города. Гермон предпочел поселить¬
ся в городском доме. Дядя и обе женщины, видимо, ожи¬
дали другого решения, и их молчание дало понять это
художнику, который, как бы извиняясь, стал объяснять,
что впоследствии жить на вилле будет для него приятнее
и спокойнее, но что теперь нечего было бы искать покоя,
когда половина города как будто поклялась нарушать его.
Никто не противоречил ему, и тем не менее чувство ка¬
кого-то недовольства овладело им, когда он оставил жен¬
скую половину дома Архиаса. Но общество веселых друзей
быстро прогнало это чувство.На следующий же день переселился Гермон в свой
дом, все еще не находя удобного времени переговорить
о браке со своей возлюбленной. Архиас, управлявший
имениями умершего Мертилоса, пожелал передать их, а
также и отчеты по управлению Гермону, но слепой пле¬
мянник решительно отказался принять их, говоря, что в
дядиных руках его состояние будет скорее увеличиваться,308
нежели уменьшаться. Обширный роскошный городской
дом оказался очень удобным, и Гермон остался доволен
своим выбором. Большинство его друзей были занятые ху¬
дожники, и сколько теряли бы они драгоценного времени,
посещая его на отдаленной загородной вилле! Вряд ли бы
он сам успевал, живи он на вилле, везде побывать: школа
борцов, термы, места прогулок знатного общества и
знаменитая кухмистерская, где он любил пировать с
друзьями, — от всего этого вилла отстояла очень далеко.
Театры, общественные здания, дома его приятелей, а в
особенности дом прекрасной Гликеры находились вблизи
его городского дома, а также и храм Деметры, который
он иногда посещал для молитв и жертвоприношений, а
больше для того, чтобы наслаждаться похвалами, расто¬
чаемыми посетителями храма его статуе. В глубине храма
стояла она, в месте, доступном только жрецам, но ви¬
димая для всех. Не только в дни поминовения умерших
посещал он греческий «город мертвых», но и в те дни,
когда голова его горела после бессонной ночи или когда
он ощущал эту противную трусливую дрожь, которую он
впервые почувствовал, скрыв от почтенной Тионы то, что,
не последовав ее набожному совету, он не избавился от
власти Немезиды. Он приносил жертвы на гробницах
умерших родителей, молил их души о прощении, и ему
удавалось тогда успокоить на время свою совесть. Не¬
смотря на то, что прошли месяцы со дня торжественной
встречи, он всюду еще являлся желанным гостем и про¬
славленным художником, в особенности в художественных
кружках. Он, слепой, никому больше не мешал и не за¬
гораживал никому дорогу. А блестящий ум его, который,
казалось, благодаря его слепоте, еще глубже вникал в
сущность художественных вопросов, придавал спорам и
разговорам особенное значение и прелесть. Тем более что
из бедного, добивавшегося успеха художника Гермон пре¬
вратился в богатого заказчика. Скульптору Сотелесу, ко¬
торый со времени пребывания их в Родосской школе шел
по его следам, поручил он исполнение памятника Мер-
тилосу в Теннисе. Другому молодому скульптору того же
направления заказал он новый памятник для гробницы
матери. Наконец, третий художник должен был исполнить
роскошный серебряный кубок, который Гермон предназ¬
начал в дар союзу эфебов, члены которого так тор¬
жественно отпраздновали успех его статуи. Объясняя
художникам при заказах свои желания, Гермон так ясно,
наглядно высказывал свои идеи, выказывал такую бога¬309
тую фантазию и такую силу творчества, что приводил в
восхищение своих товарищей-художников. Как много ве¬
ликого создал бы этот богато одаренный художник, не ли¬
шись он зрения! Как восхищались теперь его прежними
произведениями, а давно ли их осуждали и находили их
оскорбляющими эстетические чувства, нарушающими вся¬
кие правила красоты! Его «Борющиеся, исступленные Ме¬
нады» и «Уличный мальчишка с винными ягодами» были
проданы за очень большую сумму. Гермон должен был
непременно присутствовать на каждом собрании худож¬
ников. Его красноречие, его выдающиеся способности, а
также его огромный успех и богатство оказывали сильное
влияние на его товарищей, и он весьма скоро стал бы
во главе всего художественного мира, не воспротивься
этому более осторожные художники, которых пугала его
слишком большая самоуверенность и запальчивость. Гер¬
мон также часто посещал богатых друзей Архиаса, напе¬
ребой приглашавших его. Там, в этом богатом кругу, на
знаменитого слепого смотрели как на редкостное блюдо,
которое наверняка понравится гостям. А это много зна¬
чило в среде людей, готовых заплатить целое состояние
за какую-нибудь диковинную рыбу. На пирах, устраива¬
емых этими князьями торговли, Гермон встречался иногда
с Дафной, но чаще всего с красавицей Гликерой, старый
муж которой очень любил, когда знаменитые люди впря¬
гались в победную колесницу его супруги. Но сердце Гер¬
мона почти не принимало участия в любовной игре,
затеянной с ним прекрасной Гликерой, да и фракийка
Альтея служила ему только для того, чтобы в разговоре
с ней изощрять его едкое остроумие. Но и этого было
вполне достаточно для нее, желающей только, чтобы на
нее обращали внимание. Она часто говорила о красавце-
художнике с родственницей своей, царицей Арсиноей, и
убеждала ее в том, что было бы очень полезно привлечь
на их сторону Гермона, в котором она видела будущего
зятя богатого Архиаса, ссудившего царице сотню талан¬
тов. А царице могли еще понадобиться деньги для ее та¬
инственных замыслов. Почтенная Тиона следила за
поведением художника с возрастающим неудовольствием,
тогда как Дафна была уверена, что этим двум женщинам
так же мало удастся овладеть сердцем ее возлюбленного,
как и тем разряженным и дерзким красавицам, без ко¬
торых не обходился ни один праздник художников. Со¬
всем иначе держал он себя с ней! Да, ей только одной
принадлежали его любовь и уважение. Она чувствовала310
и понимала, что это — человек с больной душой, и тер¬
пеливо выжидала, отказывая в своей руке Филотосу и
другим искателям. Отцу, своему лучшему другу, довери¬
лась она и уговорила его терпеливо ждать еще некоторое
время наступления той реакции, которую он сам давно
предсказал. Ей очень легко удалось убедить его, потому
что Архиас любил слепого художника, доставлявшего ему
столько забот, как родного сына, и так как он хорошо
знал свою дочь, то не сомневался, что она будет счаст¬
лива с ним, Гермоном, которому принадлежало ее сердце.
Слава, выпавшая на долю Гермона благодаря его способ¬
ностям и таланту, доставила ему больше радости, чем он
выказывал. Кроме того, он не мог не согласиться с Даф¬
ной, когда она уверяла, что, несмотря на бесцельную и
отданную одним только наслаждениям жизнь, которую ве¬
дет Гермон, он остался тем же добрым, сердечным и бла¬
городным человеком, каким всегда был. И действительно,
Гермон, тщательно скрывая от всех, жертвовал большие
суммы денег на больных и бедных. Архиас, управлявший
его имениями, к которому он поэтому должен был обра¬
щаться за деньгами, один только знал, на что он их упот¬
ребляет, и охотно давал их ему, но не упускал случая
напомнить при этом племяннику о его собственном не¬
счастье и о том, что ему нужно во что бы то ни стало
стремиться к исцелению. Дафна напоминала ему о том
же, и он охотно следовал ее совету. Если он в кругу
веселых товарищей держался развязно и самонадеянно, то
с Дафной, когда он ее заставал одну в ее доме, он был
тем же любящим и почтительным Гермоном, каким он
был прежде.Чистосердечно поверял он ей все свои мысли, так
же просто и естественно, как и в прошлые дни, и если
он не осыпал ее уверениями в любви и не произносил
связывавших его обетов, то все же он не переставал
ей говорить, что в ней одной видит он спокойствие и
счастье, которых не находит в своей рассеянной и шум¬
ной жизни, и его посещения становились все чаще. Пре¬
сыщение и недовольство начинали овладевать им все
сильнее и сильнее. Все попытки, которые он делал для
того, чтобы вернуть потерянное зрение, оставались до
сих пор бесплодными. Все средства докторов, указанных
ему Дафной, не помогали. Знаменитый врач Эразистро-
тос, который наконец согласился, после настоятельных
просьб Архиаса, его лечить, отказался вновь от него,
потому что Гермон нашел для себя невозможным по¬311
следовать его совету — прожить несколько месяцев в
уединении, соблюдая строгую диету. Когда же Дафна
стала его убеждать, что лучше подвергнуть себя неко¬
торым лишениям, нежели отказаться от лечения, он ей
ответил, что решится к этому прибегнуть, когда насту¬
пит более спокойное для него время, но что теперь это
еще невозможно. Не далее, как вчера, получил он на
завтра приглашение во дворец, а разве можно было от¬
клонить подобную честь! И действительно, он уже давно
желал и ждал этого приглашения. Ему было сообщено,
что при торжественной его встрече не было представи¬
теля царя. Только супруга его Арсиноя прислала ему
венок и приказала передать от ее имени приветствие.
Такое невнимание царя болезненно задело Гермона, и
не раз среди окружающего его веселья мысль, что такой
ценитель искусства, каким был царь Птоломей, не удо¬
стаивает его приглашения, бросала на все мрачную тень.
Правда, Гермону было хорошо известно, какие великие
и важные государственные дела занимали в данный мо¬
мент царя, какой тяжелой и несносной становилась его
семейная жизнь из-за беспокойного и легкомысленного
нрава Арсинои; но все же, думалось Гермону, у него
могло бы найтись немного свободного времени для твор¬
ца такого выдающегося художественного произведения,
каким стоустая молва называла его Деметру.Наконец-то получил он давно желаемое повеление
явиться перед царем и, вполне уверенный в том, что его
ожидают необычайные отличия и милости, отправился Гер¬
мон во дворец. Архивариус Проклос, не упускавший случая
оказать услугу племяннику богача Архиаса, в котором он
нуждался, был его проводником и описывал ему внутрен¬
нюю отделку покоев царского дворца. Лишенная кричащей
пышности, простота этой отделки свидетельствовала о бла¬
городном вкусе обитателя дворца. Повсюду виднелись в из¬
бытке мрамор и другие редкие породы камней, но самую
большую ценность представляли собранные здесь барелье¬
фы. В той длинной галерее, по которой пришлось Гермону
проходить, барельефы, которыми были отделаны стены,
изображали сцены военных сражений, в которых отец ца¬
ря, Птоломей I, участвовал в качестве командующего вой¬
сками великого Александра. На других же виднелись
Афина, Аполлон, музы и Гермес, окружающие трон этого
царя; дальше были изображения греческих философов и
писателей. Прекрасные цветные мозаичные картины заме¬
няли полы; великолепные произведения живописи и скуль¬312
птуры составляли главное украшение всех зал, в которых
почти совсем отсутствовали золото и серебро. В зале, где
Гермону пришлось ждать выхода даря, находилась одна из
прекраснейших статуй Лизиппа и статуя Эроса работы зна¬
менитого Праксителя. Ожидание показалось избалованному
и самолюбивому художнику очень неприятным, а те не¬
сколько минут, которые посвятил его приему Птоломей II,
ничем не подтвердили тех ожиданий и надежд, которые на
них возлагал Гермон. Он раньше довольно часто видел ца¬
ря, небольшого роста, с узкими плечами, слабого, ради
собственной безопасности отправившего на тот свет двух
братьев, а третьего — в ссылку, но который управлял те¬
перь Египтом мудро и милостиво. Благодаря ему город
Александрия продолжал расти и развиваться. Гермон толь¬
ко теперь впервые услыхал его голос. Он уже давно слы¬
шал, что звук его голоса был очень приятным, но не могло
быть сомнения в том, что этот голос принадлежал страда¬
ющему человеку. Благосклонно и в то же время просто,
как будто говорит с равным, задал царь слепому несколько
вопросов, и те замечания, которые он делал по поводу
ответов Гермона, свидетельствовали о пытливом и остром
уме. Он видел Деметру, сказал он, и очень хвалит то, как
понял и изобразил художник образ Деметры, потому что
оно вполне соответствует характеру и сущности этой бо¬
гини. Святость, которою как бы проникнута вся фигура
божества, ему также нравится, потому что заставляет чув¬
ствовать молящихся в храме, что это — изображение су¬
щества, возвышающегося над всем человечеством.—	Правда, твоя Деметра не производит впечатления
сильной помощницы в нужде и избавительницы. Она та¬
кая богиня, какими Эпикур себе представляет бессмерт¬
ных. Не касаясь и не вмешиваясь в судьбу человечества,
возвышается она над ним своим превосходством и своим
благородством. Ты, как я вижу, принадлежишь к школе
Эпикура.—	Нет, — ответил Гермон, — подобно тебе, мой по¬
велитель и царь, я причисляю себя к ученикам мудрого
Стратона.—	Вот как! — протяжным голосом произнес Птоломей,
бросая удивленный взгляд на сильную, прекрасно сложен¬
ную фигуру слепого и на умное, выразительное лицо. —
Тогда я могу с уверенностью сказать, что ты, творец
«Мальчика с винными ягодами», еще до твоей несчастной
потери зрения испытал сильное внутреннее потрясение, из¬
менившее твои воззрения.313
—	Мне, действительно, пришлось много и мучительно
бороться перед тем, — возразил Гермон, — но успехом
моей Деметры обязан я, вероятно, тому обстоятельству,
что я для нее нашел модель, вполне воплощавшую образ
этой богини.Серьезно, покачивая своей белокурой головой, сказал
царь тоном полного убеждения:—	Модель, как бы она хорошо ни была, не много имеет
значения при таком произведении, в особенности же для
тебя. Я ведь с большим вниманием следил за тобой, когда
ты боролся за правду против красоты, и был доволен, когда
ты и молодежь такого же направления создавали что-либо
в этом духе. Вы вносили что-то новое, имеющее, как мне
казалось, здоровый фундамент, на котором можно было
смело возводить новые основы искусства. Я думал, пусть
сгладятся наросты и уродства этих попыток, и Гермон, его
тень Сотелес и другие последователи откроют стареющему
искусству, вечно повторяющему старое, новые пути. Наше
время, таким образом, станет исходной точкой нового ис¬
кусства. И вот потому-то я, позволь мне тебе это выска¬
зать, с сожалением увидал, что ты в этом произведении
отказался от столь мужественно предпринятой тобой борь¬
бы. Ты говоришь теперь, что ты в твоем произведении
строго придерживался натуры, потому что ты взял из жиз¬
ни модель для него. Я и не хочу в этом сомневаться, но
ту печать божественности, которая лежит на твоей Демет¬
ре, нельзя найти у смертной. Пойми меня правильно! Это
не есть уклонение от правды — хотя как часто идея спра¬
ведливее заслуживает это высокое название, нежели явле¬
ния, видимые нашим глазом! — но именно ты служил до
сих пор другой правде. Если я верно понимаю направление
твоего искусства, то его сущности должна быть противна
та придача сверхчеловеческого достоинства и красоты, ко¬
торую ты придал твоей Деметре или твоей модели для
того, чтобы облагородить и обоготворить ее. Тебе это впол¬
не удалось, но вместе с тем это выключило твое произве¬
дение из области действительности, которую ты не покидал
до сих пор ни на один шаг. Сделал ли ты это бессозна¬
тельно, в минуту душевного подъема, или ты почувствовал,
что тебе и всем твоим не хватает средств для изображения
божества, и ты поэтому вернулся к манере старых масте¬
ров — я не берусь решать. Одно только, что стало мне
ясно, даже при первом взгляде на твою статую, это то,
что твое последнее произведение означает поворот, полный
разрыв с прежним, а так как оно тебе блистательно уда¬314
лось, то, не потеряй ты зрения, ты бы, вероятно, идя даль¬
ше по тому же пути, перешел бы на старое направление,
с пользой для твоего материального благосостояния, но
вряд ли с пользой для искусства, которое нуждается в об¬
новлении его застоявшихся жизненных сил.—	Позволь мне уверить тебя, мой повелитель, — от¬
ветил Гермон, — будь я в состоянии продолжать рабо¬
тать, то успех Деметры, какой бы большой он ни был,
не соблазнил бы меня сделаться изменником убеждений
и направления, признаваемых мною за настоящие. Могу
еще только добавить, что до моего ослепления все мои
помыслы были заняты новым произведением, творя кото¬
рое бы я мог, не переступать ни на шаг границ правды
и натуры.—	Арахнея? — спросил царь.—	Да, — горячо вскричал Гермон, — изваяв эту ста¬
тую, я думал не только себе, но и всему моему направле¬
нию, служащему только правде, оказать большую услугу!Тут прервал его царь и произнес холодным тоном:—	Совершенно напрасно думаешь ты так, если фра¬
кийка Альтея, это воплощение лжи, послужила бы тебе
образцом для Арахнеи.Затем, переменив тон, он добавил:—	Ты защищен теперь от нужды, если только твой
богатый дядя не кинет своего состояния в одну из самых
бездонных пропастей. Да поможет тебе философия Стра-
тона лучше переносить ночь, окружающую тебя, нежели
она мне помогла переносить чужие страдания.С этими словами покинул он Гермона. Так окончи¬
лось свидание художника с царем, свидание, от которого
он ожидал так много, и, глубоко взволнованный, при¬
казал он своему вознице повезти его к Дафне. Она была
единственная, которой он хотел рассказать, какое горькое
разочарование принесло оно ему. Точно так же как вот
сейчас говорил ему царь, так же точно упрекали его
многие за то, что он в своей Деметре изменил своему
художественному прошлому. Какая это была неправда и
как это нелепо! Многие замечания знатоков могли бы
вернее относиться к произведению Мертилоса, а не к
его статуе. Но он ведь теперь знает, что его опасения
там, в Теннисе, оказались неверны. Мягкое и нежное
выражение лица Дафны было одно виной всему, мало
подходила она к обыкновенной его манере. Точно ха¬
мелеон, поминутно отливающий другими красками, ме¬
нялся и приговор о произведениях искусства. Давно ли,315
кажется, в день его приезда в столицу одно и то же
мнение о его произведении собрало на встречу скульп¬
тора тысячи людей, а теперь как различны были суж¬
дения о его статуе! И давно ли осуждали и порицали
его первые произведения, а теперь их восхваляют до
небес. Чего бы он ни дал, чтобы иметь возможность
хоть раз взглянуть на свое увенчанное лаврами произ¬
ведение! Так как дорога, по которой он ехал, шла мимо
храма Деметры, то он отдал приказание остановиться и
вошел в него. Храм был переполнен молящимися. За¬
явление Гермона, что он желает войти в святилище, где
находится статуя богини, и требует лестницу, чтобы
пальцами ощупать ее лицо, было с негодованием отверг¬
нуто жрецами и надсмотрщиком храма. То, что он тре¬
бовал, было равносильно святотатству, и разве можно
нарушать молитвенное настроение присутствующих!
Главный жрец, вызванный Гермоном, подтвердил слова
своих подчиненных, и после сильных пререканий должен
был Гермон покинуть храм, не приведя в исполнение
своего намерения. Еще никогда не жалел он так о по¬
тере зрения, как теперь, когда ехал к Дафне. Прибыв
к ней, он излил перед ней все свое горе и объявил,
что готов на все, лишь бы вернуть свое потерянное
зрение. Дафна посоветовала ему вновь обратиться к
знаменитому врачу Эразистротосу и подчиниться его
предписаниям, на что Гермон охотно согласился, только
не сегодня, так как он обещал присутствовать на
торжественном обеде в доме богатого судовладельца Ар-
хана.Пир продолжался до утра, но уже перед полуднем явил¬
ся Гермон в дом Архиаса. Полный надежд, точно переро¬
дившись, предстал он перед Дафной. За столом у Архана
решил он поручить свое исцеление высшим силам Олимпа.
Таково было решение самой судьбы. Гость, с которым он
делил ложе на пиру, был Силонос, сын хозяина дома, и
первое, что он сообщил Гермону, было известие, что он
завтра в обществе нескольких друзей отправляется к Ам¬
монскому оракулу в Ливийской пустыне, чтобы спросить
у него, что ожидает его много лет страдающую мать, из¬
лечить которую не мог ни один из врачей Александрии.
Он слыхал от многих, как верны советы, даваемые этим
божеством, приветствовавшим Александра Великого име¬
нем сына. Юноша стал горячо убеждать Гермона ему со¬
путствовать. Все силы будут приложены к тому, чтобы
путешествие было неутомительным. Прекрасный корабль316
его отца отвезет их в гавань Параэтониума, а там, для
короткого пути по пустыне, будут ожидать их верховые и
вьючные животные, палатки и проводники. Гермон дал
слово Силоносу сопровождать его, и это его решение было
радостно принято его дядей, Дафной и престарелой четой
из Пелузиума. Быть может, божество укажет настоящий
путь к исцелению. К искусству александрийских врачей
мог Гермон прибегнуть и потом.Вскоре отправился Гермон на роскошно убранный ко¬
рабль Архана, где вместо утомительного путешествия ожи¬
дали его дни, проводимые в веселье и пирах. Силонос
позаботился о веселых спутниках и спутницах; не было
также недостатка в музыкантах, танцовщицах и певицах;
вина и редкие кушанья были припасены в изобилии. Не
менее весело прошло путешествие верхом по пустыне. Сле¬
пому же все это показалось одним длинным пиром, пре¬
рываемым лишь ночным сном. Надежда на хороший совет
богов придала бодрость его упавшего духа, а молодой Си-
лонос благодарил судьбу, пославшую ему спутника, восхи¬
щавшего его и его друзей своим умом и остроумием и
благодаря которому пиры продолжались далеко за полночь.
Также и в этом обществе чувствовал себя слепой первым
и главным лицом, до тех пор пока они не прибыли в оазис
и не разбили свои палатки вблизи храма Аммонского. Му¬
зыканты и танцовщицы были ради соблюдения благопри¬
стойности оставлены в гавани города Параэтониума. И все
же веселье и оживление не покидали лагеря путешествен¬
ников, пока Силонос и Гермон ожидали того времени, ког¬
да будут допущены к оракулу. На седьмой день после
прибытия были они допущены в святилище, но слова ора¬
кула, переданные им верховным жрецом, не удовлетворили
ни сына Архана, ни Гермона, потому что первому оракул
посоветовал привезти в оазис мать, если она действительно
желает исцеления, а Гермону было передано следующее
многозначительное изречение:«Ночь и мрак вырастают из тучного болота наслажде¬
ний. Утро и день ярко восстанут из песка бедствий».Могла ли лишенная возможности двигаться мать Сило¬
носа перенести путешествие в пустыню?! И что означал
этот песок, из которого должны были воскреснуть для Гер¬
мона утра и дни, соответствующие свету очей? Как Сило¬
носа, любившего свою мать, так и Гермона изречение
оракула лишило спокойствия, тяготило им душу, и возвра¬
щение их ничем не напоминало веселого пира. Погружен¬
ный в свои невеселые мысли, неспокойный и недовольный317
самим собой, Гермон решил раз и навсегда покончить с
той жизнью, которую он вел все это время, полной пошлых
наслаждений, беспокойной и шумной. Он был очень дово¬
лен, когда корабль прибыл в гавань «Счастливого возвра¬
щения», и он вновь очутился в Александрии.XXIVС поникшей головой возвратился Гермон в свой дом.
Там донесли ему, что архивариус дионисских игр дваж¬
ды был у него, желая переговорить с ним о делах боль¬
шой важности. Вскоре Проклос вновь явился к нему.
Он пришел пригласить его на пир, который он давал
сегодня вечером в своем жилище, находящемся в одном
из дворцовых зданий. Гермон высказал ему откровенно,
что настроение его совсем не такое, чтобы принимать
участие в пирах. Только приглашение на празднество в
честь 70-летия скульптора Ефранора, которого собирался
на другой день чествовать весь художественный мир
Александрии, принял он тотчас же. На это указал ему
Проклос и объявил ему, что не отстанет от него до
тех пор, пока он не даст обещания быть у него, потому
что он пришел к нему не только по собственному же¬
ланию, но и по приказанию царицы Арсинои, которая
желает выразить творцу Деметры то, как высоко она
ценит его произведение и его искусство. Она появится,
когда гости встанут из-за стола, а поэтому пир должен
начаться необычайно рано. Только ради Гермона будет
ему оказана честь принимать Арсиною, и отказ Гермона
будет равносилен оскорблению царицы. Слепой должен
был против воли согласиться. Он сделал это очень не¬
охотно, но все же внимание, оказываемое царицей его
таланту, льстило его самолюбию, и если он решил раз
и навсегда покончить с этой пустой и бесцельной жиз¬
нью, то можно ли было более достойно завершить ее,
как этим пиром, на котором супруга царя хотела так
отличить его перед другими! Только несколько часов ос¬
тавалось в его распоряжении до начала пира, и все же
не мог он прожить ни дня, не повидав Дафны и не
передав ей того, что сказал оракул. Страстно желал он
услышать ее голос и ощутить ее присутствие. Он так
давно лишен был этого! О, если б его любезный Мер¬
тилос находился еще среди смертных! Иначе бы все сло¬
жилось для него, насколько легче было бы ему318
переносить слепоту! Теперь была у него только Дафна,
которая могла его заменять. Уже на обратном пути из
оазиса опасения, что Деметра не его произведение, с
новой силой стали им овладевать. Несмотря на многое,
утверждающее противное, он чувствовал с уверенностью,
которая его самого поражала, что эта статуя — не его
работа. Похвалы, расточаемые одними, порицания, вы¬
сказываемые другими, укрепили его в этом мнении, хотя
ему до сих пор не удалось узнать всего о происшедшем
там, в Белом доме. Но так сильно действовало на него
то опьянение, в котором он все это время находился,
что дни проходили за днями, не пробуждая в нем со¬
мнений! Теперь он должен во что бы то ни стало узнать
истину, и Дафна может в этом помочь. Она имела пра¬
во, как жрица Деметры, входить в святилище богини
и могла испросить и для него такого же права, а также
получить разрешение для него дотронуться пальцами, ко¬
торыми он теперь мог так хорошо все осязать, до головы
и лица статуи. Он хотел чистосердечно рассказать ей
все свои сомнения и опасения, и она, такая правдивая,
поймет те мучения неизвестности, которые так грызут
его душу. Было бы тяжким преступлением с его стороны
свататься за нее прежде, нежели эта неизвестность не
прекратится, и сегодня хотел он еще произнести реши¬
тельное слово и спросить ее, достаточно ли сильна ее
любовь, чтобы делить всю жизнь горе и радость с ним,
слепым и, быть может, облеченным в чужую славу, ко¬
торую он во что бы то ни стало хочет сбросить. Надо
было торопиться; оставалось мало времени.С венком на голове и в богатой праздничной одежде
отправился он в дом Архиаса, но Дафна находилась в
храме Деметры, Филиппоса и Тионы не было дома, а
Архиас присутствовал на позднем заседании македонского
совета. Охотнее всего последовал бы Гермон за Дафной
в храм, но недостаток времени не позволил ему испол¬
нить это желание, поэтому он велел Грассу передать
его молодой госпоже, что он отправился на пир к Про-
клосу, но что завтра поутру он приедет переговорить с
ней об очень важном деле. Затем отправился он прямо
в царский дворец. Царица могла быть уже там, и было
бы крайне неловко заставить ее ждать. Он знал, что
она жила во вражде со своим супругом, но ему не при¬
ходила даже в голову мысль, что она могла затевать
смелый заговор, долженствующий свергнуть царя с пре¬
стола и позволить ей овладеть короной Египта. К числу319
заговорщиков, сторонников Арсинои, принадлежали Про¬
клос и Альтея, и царица полагала, что ей будет очень
легко уговорить красавца-скульптора, которого она ви¬
дела на последнем празднике Дионисия, стать на ее сто¬
рону. Уважаемый среди своих товарищей по искусству,
богатый и знаменитый слепой мог быть очень полезен,
как заговорщик; она ведь прекрасно знала, как преданы
были все художники в Александрии царю, и все стрем¬
ления ее были направлены на то, чтобы образовать пар¬
тию своих приверженцев из них. На долю Гермона
должна была выпасть задача привести это в исполнение,
а также одно еще более важное дело. Кто же другой,
как не Гермон, мог уговорить его дядю и будущего те¬
стя, богача Архиаса принять живое участие в заговоре?!
Правда, богатый купец согласился одолжить царице по¬
рядочную сумму денег, но, зная его преданность царю,
до сих пор не решались ему даже и намекнуть о за¬
говоре. Альтея между тем все уверяла, что свадьба сле¬
пого с Дафной — вопрос уже решенный, а Проклос
говорил, что легко воспламеняемый Гермон выкажет себя
гораздо податливее дяди, в особенности если Арсиноя за¬
хочет на нем испытать свои чары. Когда Гермон прибыл
в жилище архивариуса, почти все гости были в сборе.
Царица должна была явиться по окончании обеда, когда
будут поданы кубки с вином. Место возле Гермона, ко¬
торое теперь выбрала Альтея, должно было быть потом
предоставлено Арсиное. Художнику было очень трудно
поддерживать веселый, беззаботный разговор со своей со¬
седкой. То, что его беспокоило и тяготило, не покидало
его и тут, под кровом царского дворца. Близость Альтеи
напоминала ему Теннис, Ледшу и Немезиду, которая на
время как бы прекратила свое преследование, но с его
возвращением из Ливийской пустыни вновь предъявляла
свои права на него. В бессонные ночи казалось ему,
что он слышит скрип ее страшного колеса. Еще до пу¬
тешествия в храм Аммона казалось ему, что все, что
жизнь в этом вечном мраке могла дать такому празд¬
ному кутиле, как он, было так пошло и противно, что
не стоило за этим даже и руки протягивать. Правда,
ему еще доставлял удовольствие интересный разговор, но
при этом он еще больше сознавал весь ужас своего не¬
счастья, потому что художники говорили большею час¬
тью о том, что передавали им их глаза, и разговор
вертелся вокруг новых произведений архитектуры, скуль¬
птуры и живописи, видеть которые он не мог вследствие320
потери зрения. Возвращаясь с пира домой, на каждом
шагу должен был он вспоминать о прекрасных зданиях,
о фонтанах и террасах, о статуях и колоннадах, вид
которых наполнял его когда-то восторгом, и этого
восторга лишила его враждебная ему судьба! Но еще
тяжелее казалось ему то, что его слепые глаза не давали
ему возможности видеть самое красивое, а именно —
человеческий образ. Как сильно ощущал он это, когда
бывал у эфебов, присутствовал при праздничной про¬
цессии или посещал гимназии, театр или сад Панеума,
где все красивые женщины прогуливались при закате
солнца! Сейчас должна была появиться царица и занять
место подле него, но опять-таки слепота не дает ему
возможности увидеть ее тонкие черты, взгляд ее бле¬
стящих очей и благородные формы ее мало покрытой
одеждой фигуры. Позволит ли ему его полная скорби
душа понимать ее остроумные слова и непринужденно
отвечать на них? Быть может, ее появление избавит его
от неприятных чувств, овладевших им. Чужим чувство¬
вал он себя среди этих хорошо знакомых между собой
мужчин и женщин, с которыми его ничто не связывало
и не было ничего общего. Он не знал никого из них,
кроме собирателя мифов Кротоса, одного из членов му¬
зея, которого он встречал на лекциях Стратона. Его
удивляло присутствие этого ученого здесь, но Альтея
рассказала ему, что Кротос — родственник Проклоса и,
кроме того, он сватается за красивую Нико, одну из
приближенных Арсинои, также присутствующую на пиру.
В действительности же Кротос был приглашен с целью
вовлечь его в заговор, а веселой белокурой Нико было
предназначзно уговорить его расточать похвалы Арсиное
среди его товарищей. Прочие мужчины были приближен¬
ными царицы и участниками заговора против ее супруга.
Из женщин пригласил Проклос только жен и дочерей
приверженцев Арсинои. Все они были придворные, и их
поведение и манеры показывали ясно свободу нравов,
царствующую в кругу приближенных Арсинои. Альтея
воспользовалась своим преимуществом единственной зна¬
комой Гермона на этом пиру. Искренно и сердечно при¬
ветствовала она его, занимая место подле него. С
большой готовностью и любезностью назвала она имена
прочих гостей, изредка прибавляя к ним едкие харак¬
теристики. Самый знатный из них был Аминтос, стя¬
жавший себе благосклонность царицы той ненавистью,
которую он питал к другой Арсиное, сестре царя. Его321
сын был первым мужем этой женщины. Она скоро его
покинула, чтобы выйти за престарелого Лизимахоса,
фракийского царя. Очень сильным влиянием на царицу
пользовался уроженец Родоса Хризипос, ее врач и пер¬
вый советник.—	Великая повелительница, — сообщала шепотом Аль-
тея, — нуждается в верной преданности всех окружающих
ее. Ведь ты, наверно, слыхал, как грозно обходится царь
с матерью его детей. Можно было многое простить вели¬
кому Птоломею, еще недавно выразившему желание поме¬
няться положением с самым несчастным бедняком, видя, с
каким аппетитом нищий уплетал свой завтрак, но нельзя
простить ту страшную ревность, которой он ее, бедную,
мучит, хотя сам постоянно изменяет ей. И что значит для
него царица теперь, когда вернулась вдова Лизимахоса из
Фракии, нет, из Кассандры или как там называется то
место, где более не захотели терпеть пребывание этой
убийцы.—	Как?! Сестра царя и его любовница? — спросил
недоверчиво Гермон. — Да ведь ей, должно быть, более
сорока лет!—	Совершенно верно, — подтвердила Альтея. — Но
ведь мы, не забывай этого, находимся в Египте, где браки
между братьями и сестрами угодны богам и людям, и при
этом мы здесь устанавливаем сами нравы для нас. А годы!
Да ведь нам, женщинам, всегда столько лет, сколько ка¬
жется; доктора и прислужницы прилагают все свои стара¬
ния и искусство, чтобы придать ей, красивой сорокалетней
женщине, вид двадцатипятилетней. Может быть, ум ее
больше значит для царя, нежели ее тело: ведь соединенная
мудрость ста змей царит в голове этой женщины. И нашей
бедной царице придется много терпеть от нее, если истин¬
ные друзья ее не будут охранять ее. Три вернейших ее
друга находятся здесь: Аминтос, врач Хризипос и добрей¬
ший Проклос. Будем надеяться, что ты не откажешься пре¬
вратить этот трилистник в четырехлистник, который, как
ты верно слышал, приносит счастье. Между прочим, и твой
дядя с достойным похвалы великодушием помогал не раз
Арсиное в ее денежных затруднениях. Узнай эту благород¬
ную и красивую женщину поближе, и, верь мне, твоею
последнею каплею крови пожертвуешь ты для нее, и это
не покажется для тебя слишком дорогой ценой. К тому же,
как мне сообщил Проклос, ты не пользуешься большою
милостью у царя. Как долго заставил он тебя ждать, пока
наконец призвал тебя к себе, чтобы высказать похвалу тво¬322
ему произведению, которое так заслуженно привело в
восторг весь город. И когда наконец он принял тебя, он
высказал такие суждения, которые должны были тебя ос¬
корбить.—	Это не совсем верно, — возразил Гермон.—	Ну, если так, — перебила его Альтея, — то он не
высказал тебе своего настоящего мнения. Если б я не взяла
себе за правило хранить молчание обо всем, что я здесь
слышу, я бы могла тебе рассказать...Тут ее перебил врач Хризипос, который пожелал уз¬
нать, говорила ли Альтея ее соседу о знаменитой родосской
мази для глаз, причем он хитро поглядел на нее и принялся
рассказывать слепому, как милостиво вспомнила о нем ца¬
рица, когда она услыхала об одном лекарстве, употребля¬
емом на острове Родосе для излечения слепоты. Почти с
сестринским участием расспрашивала она его о болезни
Гермона и об этой мази. И Альтея с горячностью подтвер¬
дила слова врача. Молча слушал их Гермон. Хотя он не
мог видеть своих собеседников, но потеря зрения как будто
усилила его способность думать, и он ясно чувствовал их
намерение. Ему казалось, что он видит, как фаворит и
Альтея насмешливо переглядываются друг с другом и под¬
талкивают друг друга и как стараются они для непонятной
ему цели превратить его в послушное орудие царицы, ко¬
торой, по-видимому, уже удалось уговорить его всегда ос¬
торожного дядю оказать ей большие услуги. Все то
позорное, что он слыхал об Арсиное, и та, недостойная
царицы, разнузданность, с которой она себя вела на по¬
следнем празднике Дионисия, пришли ему на память. И в
это же время предстал перед ним образ Дафны, полный
женственности, благородного достоинства и бесконечной до¬
броты. Счастливая улыбка озарила его лицо, пока его уста
шептали про себя: «Опять этот паук-Альтея. Но, несмотря
на мою слепоту, я так же мало попаду в ее паутину, как
и в сети, расставленные мне царицей. Им не удастся встать
поперек дороги, которая, как я теперь знаю, ведет меня к
Дафне и к счастью».Тут его внимание было вновь привлечено словами ро-
досского врача, который стал восхвалять в Арсиное ее
знание и понимание искусства, в особенности скульптуры.
Тогда Кротос, товарищ Гермона по учению, обратился к
слепому с вопросом, почему его Деметра стоит на таком
постаменте, который, по мнению многих, слишком высок
по сравнению с высотой самой статуи. Гермон ответил
ему, что он уже и от других слыхал об этом, но что323
жрецы богини отказывают ему в его желании заменить
этот постамент другим. Он вдруг замолчал: точно удар,
направленный невидимой рукой, ошеломила его мысль,
что, быть может, не далее как завтра ему придется перед
лицом всего света снять с себя венок славы, который ему
доставила эта статуя на высоком постаменте. Он даже не
допускал и мысленно возможности продолжать рядиться
в чужую славу, если его предположение окажется спра¬
ведливым, но он уже представлял себе то негодование,
с каким отвернется от него, недостойного, весь этот знат¬
ный круг с царицей, Альтеей и Проклосом во главе, когда
узнают, в какое он их ввел заблуждение. Но что ему
было за дело до того, что эти жалкие люди сочтут себя
обманутыми и будут указывать на него пальцем, если его
признание лишит возможности лучших людей упрекать
его в измене его убеждениям и воззрениям! С быстротой
молнии пронеслись все эти мысли в его разгоряченной
голове. Разговор между тем продолжался, и Альтея стала
рассказывать присутствующим, что только лишение зре¬
ния помешало Гермону создать произведение, о котором
заранее с уверенностью можно было сказать, что оно пре¬
взошло бы своими достоинствами Деметру, потому что
оно по сюжету совершенно подходит к таланту скульп¬
тора. Гермон на все предлагаемые его красивой соседкой
вопросы отвечал коротко и рассеянно. Женщина, добива¬
ющаяся расположения всех мужчин и смотрящая на
любовь как на игру, очень легко понижает требования,
которые она предъявляет к каждому из них в отдельно¬
сти; но чего она всегда продолжает добиваться, даже ког¬
да замечает, что любовь совсем исчезла, это — уважения.
И Альтея не хотела лишиться уважения Гермона. Поэ¬
тому, когда Аминтос, глава заговорщиков, отвлек вни¬
мание всех своими едкими нападками на сестру царя,
фракийка нежно положила свою руку на плечо слепого
и, наклонившись к нему, тихо сказала:—	Неужели из твоей памяти совершенно исчез образ
Арахнеи, который тебя там, в Теннисе, при раскатах грома
разгневанного Зевса привел в такой восторг? Какое равно¬
душие выражает теперь твое лицо! Но я тебе скажу, что,
когда ты был еще созидающим художником и не лишился
зрения, ты относился к этому иначе. Даже проводя послед¬
ние линии резцом на твоей Деметре, для которой тебе
служила моделью благонравная дочь Архиаса, даже тогда,
говорю я, владела твоим воображением другая и ты не мог
ее изгнать из твоей головы. Какое бы отрицание ни выра¬324
жало теперь твое лицо, я остаюсь при моем мнении, и что
я не предаюсь только тщеславному и пустому обману —
я могу это доказать.Гермон с удивлением поднял голову, и она продолжала
с возрастающей уверенностью:—	Чем же иначе можно объяснить, как не увлечением
Арахнеей, то, что ты, заканчивая богиню Деметру, изо¬
бразил на ленте, сдерживающей колосья, паука?! Ничто
в произведении уважаемого мною друга не скроется от
моих глаз, и я заметила этого паука еще раньше, нежели
эта статуя была перенесена в храм. Теперь в полутьме
святилища вряд ли и мои зоркие глаза могли бы его за¬
метить, но меня все время радовало это некрасивое жи¬
вотное, не потому только, что оно у тебя изображено с
большим искусством, а потому, что оно мне говорило, —
и она еще понизила голос, — что-то такое, что не по¬
нравилось бы дочери Архиаса, которая, быть может, луч¬
ше меня годится для роли проводника слепого. Вечные
боги! Какое смущение вижу я на твоем лице! Да, за эти
истекшие месяцы мог ты многое позабыть, но мне-то лег¬
ко тебе напомнить, потому что паук мне говорит: «Это
тебя и мысль о тебе выразил художник в золоте». Ведь
именно тогда, да, я прекрасно умею считать и помнить,
милый друг, именно тогда в Теннисе изобразила я перед
тобой Арахнею, эту женщину-паука. И есть ли это с моей
стороны только пустое тщеславие, которое заставляет ме¬
ня прийти к заключению, что ты думал обо мне, когда
ты вырезывал на ленте презираемого всеми паука, но к
которому я, право, всегда чувствовала некоторое распо¬
ложение?Гермон молча, но глубоко взволнованный, следил за
каждым ее словом. Точно по мановению какого-то вол¬
шебного жезла перенеслась его память к моменту его воз¬
вращения из Пелузиума в Теннис, и ясно представил он
себе тот момент, когда, войдя в мастерскую Мертилоса,
он застал друга вырезающим что-то — он тогда не знал,
что именно, — на золотой ленте, сдерживающей сноп ко¬
лосьев. Теперь не могло быть сомнения — это был паук.
Увенчанное лаврами произведение было изваяно не им,
а его умершим другом! Каким образом произошла такая
ошибка — было для него до сих пор чем-то необъясни¬
мым, но теперь было бы настоящим безумием или само¬
обманом хотя бы на мгновение сомневаться, что она
произошла. Ему стали теперь ясны слова Сотелеса и царя.
Не он, а именно Мертилос был творцом столь восхваля¬325
емой Деметры. И эта уверенность сняла с его души гро¬
мадную тяжесть. Что значили похвалы, восторги, слава
и лавры? Он хотел правды, только одной правды для себя
и для всего света. Вне себя вскочил он со своего ложа
и громко воскликнул:—	Я сам и вы все здесь присутствующие — жертвы
обмана! Не я, Гермон, творец Деметры: она — произведе¬
ние умершего Мертилоса.Высказав это, он обхватил голову руками, позвал своего
сотоварища и шепнул ему, когда встревоженный ученый
дотронулся рукой до его плеча:—	Уведи меня отсюда! Скорей, только скорей прочь
отсюда!Кротос, пораженный, поспешил исполнить его желание,
а Альтея и все остальные гости были твердо убеждены, что
несчастный слепой лишился рассудка.XXVНе говоря ни слова, Гермон увлек своего проводника
за собой. Никто не удерживал их. Атриум, в котором
обыкновенно даже и в более поздние часы ночи находи¬
лись стражи, слуги и рабы, был совершенно пуст. Входная
дверь была открыта, но лишь Гермон, ведомый Кротосом,
сделал несколько шагов по небольшому, украшенному
растениями двору, отделявшему эту часть дворца от ули¬
цы, как они оба были внезапно окружены вооруженными
македонскими воинами, предводитель которых громко
произнес: «Именем царя арестую вас! Ни звука, если вам
дорога ваша жизнь». Думая, что тут какое-то недоразу¬
мение, Гермон объявил, что он художник, а Кротос —
что он член музея, но это объяснение не произвело ни¬
какого впечатления на воинов. Когда же на вопрос офи¬
цера, были ли они приглашены на пир к Проклосу,
последовал утвердительный ответ, то он приказал надеть
на них цепи. Сопротивляться было бы просто безумием.
Даже Гермон по громкому стуку оружия понял, что ок¬
ружающая их сила многочисленна и что они действовали
по приказанию царя... «Отвести их в темницу подле места
казни!» — приказал офицер. И этих слов испугался не
только историк, но и Гермон, потому что двери этой тем¬
ницы отворялись только для тех, кто шел на смертную
казнь. Итак, он должен окончить жизнь на плахе. Не¬
вольно задрожал он при этой мысли, но в следующую326
же минуту поднял голову и тяжело вздохнул. Что хоро¬
шего могла ему, слепому и уже умершему для искусства,
дать жизнь? Не должен ли он был видеть в этой близкой
страшной смерти милость бессмертных богов? Не избав¬
ляла ли она его от унижения, ужаснее которого нельзя
было ничего придумать? Он знал, что ложная слава не
последует за ним в могилу и что Мертилосу или, вернее,
его памяти воздадут должное, об этом он, Гермон, только
что позаботился, и он приложит свои старания, если толь¬
ко ему позволят, чтобы все об этом узнали. Там, где
находился дорогой умерший, туда хотел и он попасть. Ес¬
ли Мертилос превратился в ничто, то он охотно последует
за ним, ведь это «ничто» означало избавление от горя и
страдания. Если же ему было предопределено встретиться
на том свете с Мертилосом и матерью, как много мог
бы он им рассказать, и он был уверен, что они оба встре¬
тят его с радостью! Та сила, которая его теперь предавала
в руки смерти, была не ужасная Немезида; нет, это могла
быть только добрая и милостивая богиня. И только мысль,
что Дафна будет после его смерти принадлежать Фило-
тосу или другому из ее поклонников, сжимала его сердце;
все же остальное, что он должен был покинуть, казалось
ему бременем, от которого он рад был избавиться.—	Ну, так идем! — воскликнул он почти радостным
голосом, тогда как Кротос громко протестовал и уверял в
своей невинности. Но вдруг Гермон остановился поражен¬
ный. Не мог же его обманывать его тонкий слух, и не
могло же это быть просто игрой его воображения! Голос,
только что ему послышавшийся и который звал его по име¬
ни, был голос Дафны, о которой он, ввиду столь желанной
смерти, вспоминал с таким сожалением. Нет, это не было
только воображением: милый голос послышался вновь, и
теперь она говорила с начальником стражи. Назвав ему
свое имя, она стала его уверять, что тут произошло недо¬
разумение, и, наполовину прося, наполовину приказывая,
уговорила его подождать и не уводить пленников, пока она
не переговорит с комендантом Филиппосом. который, как
она знала, находился во дворце царя, иначе кровь этих
невинных падет на его голову.—	Дафна! — вскричал Гермон в порыве радостного и
благодарного чувства, но она ему ничего не ответила, а
отправилась в сопровождении воина, данного ей начальни¬
ком в проводники, во внутренние покои дворца. Спустя
несколько минут, которые слепой употребил, чтобы обод¬
рить напуганного ученого, вернулась она, и не одна. Ее327
сопровождал престарелый комендант, и тотчас же по его
приказанию были сняты оковы с рук пленников. Отклонив
выражения благодарности, которыми они стали его осы¬
пать, Филиппос переговорил с начальником стражи и про¬
изнес взволнованным голосом:—	Еще только четверть часа и было бы уже слишком
поздно. Завтра расскажешь ты мне, отважная Дафна, кто
тебя сюда направил.Затем, обращаясь к пленникам, сказал им, что их от¬
ведут в ближнюю казарму, где они должны провести эту
ночь. Наутро их допросят, и если они докажут свою не¬
причастность к заговору, в чем их подозревали, то их от¬
пустят на свободу. Дафна стала его умолять освободить их
теперь же, но Филиппос ответил, что он не имеет на это
права, потому что таково было повеление царя. Он ничего
не имел против того, чтобы Дафна сопровождала Гермона
до места его заключения. И Дафна, взяв за руку слепого,
приказала домоправителю Грассу, который ее сопровождал,
следовать за ними. Скоро достигли они казармы, и аресто¬
ванных сдали начальнику. Этот офицер когда-то служил
под началом отца Гермона, и, когда ему назвали имена
пленников, прибавив при этом, что комендант Филиппос
просил им, по его мнению, невинным, предоставить воз¬
можные удобства, он велел открыть отдельную камеру для
Гермона и его спутницы, тогда как Кротоса поместил в
другую. Полчаса мог он позволить прекрасной дочери поч¬
тенного Архиаса пробыть с Гермоном, затем, так как ка¬
зарма запиралась на ночь, она должна была удалиться. Как
только Гермон остался вдвоем с Дафной, он тотчас же схва¬
тил ее за руки и излил душу в самых горячих выражениях
благодарности, и, когда он при этом почувствовал, как она
отвечала на пожатие его руки, он не мог дольше проти¬
востоять своему желанию прижать ее к своему сердцу. Его
губы в первый раз встретились с ее губами, и он признался
ей, как сильно он ее любит и что он только что желал
смерти как избавления от всех его несчастий, но что те¬
перь, когда он чувствует силу ее любви, жизнь вновь при¬
обрела для него цену. Тогда она в порыве нежности обвила
его шею руками. Его сердце наполнилось радостью и сча¬
стьем, несмотря на то что его завтра ожидало. И теперь
он мог ее, только что спасшую его от большой опасности,
связать словом, но мысль о том, какое признание он еще
должен сделать завтра в Палестре своим товарищам-ху-
дожникам, замкнула его уста. Но он чувствовал себя в эту
тяжелую минуту как бы составляющим с ней одно целое,328
и он не мог и не должен был скрыть от нее то, что ему
предстояло сделать, и, повинуясь внутреннему чувству, го¬
ворившему ему об этом, он воскликнул:—	Ты ведь знаешь, что я тебя люблю! Выразить же
словами силу моей любзи было бы невозможно. И потому
что я тебя люблю, должен я исполнить мой долг раньше,
чем я тебе задам вопрос, хочешь ли ты соединить твою
судьбу с моей...Она прервала его словами:—	Я люблю тебя и любила тебя всегда. Какие еще
объяснения нужны между нами?Но он, наклонив голову, почти шепотом произнес:—	Завтра я уже буду не тем, за кого меня принимают
еще сегодня. Подожди, пока я исполню мой долг, и только
тогда должна ты себя спросить, что осталось в твоем сердце
для слепого художника, который предпочел променять сла¬
ву на презрение и стыд, лишь бы только не быть обман¬
щиком.Дафна спросила дрожащим голосом:—	Так, значит, Деметра не твое произведение, и ты
это знаешь точно?—	Да, — ответил он, — точно! Это произведение Мер¬
тилоса.Она в волнении еще крепче прижалась к нему и ска¬
зала:—	Бедный, бедный! В каком ужасном заблуждении ты
находился, и сколько страданий тебе еще предстоит пере¬
нести! Это должно бы меня очень огорчить, а между тем,
только пойми меня правильно, я вместо горя чувствую ра¬
дость, потому что в этом столь восхваляемом произведении
я не находила тебя, твоего искусства!..—	Так вот почему, — перебил он ее радостно, ты и
не высказывала мне похвал! А я, дважды слепой глупец,
мог сердиться на тебя за это! Но подожди только, завтра
не будет никого в целой Александрии, кто бы мог меня
обвинить в том, что я изменил моему направлению. А если
боги вернут мне зрение, тогда, Дафна, тогда увидишь!..Тут его прервал громкий стук в дверь: условленное вре¬
мя прошло, и она должна была его покинуть. Еще раз
прижал он ее к сердцу и сказал:—	Иди теперь! Ничто не в состоянии изгладить из моей
памяти эти минуты, которые ты мне подарила. И если я
должен остаться слепым, то все же ты возвратила теперь
свет моей душе. Завтра явлюсь я в Палестру и объявлю
всем товарищам, какое непредвиденное стечение обстоя¬329
тельств ввело меня в заблуждение и вместе со мной весь
этот город. Многие мне не поверят, и даже твой отец со¬
чтет, быть может, для себя постыдным помочь осмеянному
и оплеванному слепому племяннику уйти из Палестры до¬
мой. Все это ты себе представь и еще многое другое, что
ты должна будешь со мной разделять, если ты согласишься
быть моей. Ничего из всего могущего произойти не умаляй
себе и ни на что не закрывай глаза. Но если тебе скажет
почтенная Тиона, что меня держат в своей власти Эвме¬
ниды, то передай ей, что завтра, когда я вернусь из Па¬
лестры, я совершенно избавлюсь от власти грозной
Немезиды.Затем он еще пожелал узнать, как она попала во дво¬
рец в такой поздний час. Она рассказала ему просто, как
будто иначе и не могло быть, следующее: когда Тиона
по своем возвращении в дом Архиаса узнала от Грасса,
что Гермон собирается отправиться на пир к Проклосу,
то она в ужасе вскричала: «Несчастный, значит, он по¬
гиб!» Ее супруг, который рассказывал ей даже самые со¬
кровенные вещи, зная, что она способна хранить тайны,
сообщил ей, какое неприятное и страшное поручение воз¬
ложил на него царь, а именно: всех гостей Проклоса аре¬
стовать, затем мужчин отправить на казнь, а женщин во
главе с царицей — в изгнание. На коленях умоляла ее
Дафна открыть ей то, что угрожало Гермону, и наконец
ей удалось все выведать. Напуганная девушка в сопро¬
вождении Грасса кинулась прежде всего в дом художника,
надеясь еще застать его там, а затем, не найдя его там, —
во дворец царя, куда пришла как раз вовремя. Если б
Гермон мог видеть, какое волнение выражалось на ее рас¬
красневшемся лице, если бы она ему передала, какую
борьбу она должна была выдержать, прежде чем уйти,
так как Тиона не хотела ее пускать, он стал бы еще
больше гордиться сознанием того, с какой силой и с ка¬
ким самопожертвованием она его любит.Оживленный новой надеждой и полный чувства благодар¬
ности к Дафне, передал ей Гермон изречение оракула, кото¬
рое запечатлелось в его памяти. И Дафна, желая запомнить,
повторила за ним:«Ночь и мрак вырастают из тучного болота наслажде¬
ний;Свет и день восстанут из песков пустыни».Что могли означать эти слова? Только одно — что сле¬
пой в тиши пустыни вновь обретет свое зрение. Быть мо¬
жет, ему следовало бы теперь покинуть Александрию, иззо
Дафна принялась ему рассказывать, как она себя всегда
хорошо чувствует, когда во время охоты оставляет позади
себя шумный город и проводит несколько дней в пустыне.
Но тут она была вновь прервана стуком в дверь.Еще раз обменялись они поцелуем на прощание, и в
сердце Гермона запечатлелись ее последние слова: «Чем
тяжелее будет то, что ты должен испытать, тем сильнее
буду я любить тебя и тем больше поддержки найдешь ты
у меня».Остаток ночи провел Гермон, предаваясь поочередно
то сладостным мечтам о счастье быть любимым Дафной,
то неприятным мыслям о предстоящем ему завтра объ¬
яснении перед лицом всего художественного мира Алек¬
сандрии.На другой день утром посетил его престарелый комен¬
дант Пелузиума. Ему хотелось убедиться до начала след¬
ствия, насколько замешан сын его умершего товарища по
оружию в только что открытом заговоре против царя. Он
скоро понял из разговора, что Гермон только случайно,
желая исполнить приказание царицы, был вчера гостем
Проклоса, но что он не имел ни малейшего понятия о
заговоре. Тем не менее, посоветовал он слепому как можно
скорее покинуть Александрию, так как ему вряд ли удастся
убедить всех в своей непричастности к заговору ввиду того,
что его дядя сильно скомпрометирован тем, что по просьбе
и уговору Проклоса согласился дать большие денежные
суммы Арсиное, употребившей эти деньги на подкупы и
на привлечение на свою сторону заговорщиков. Филиппос
сообщил также Гермону, что он только что был у Архиаса
и убедил его тотчас же укрыться от преследований царя.
Несмотря на полную непричастность богатого купца к за¬
говору, документы и расписки, найденные у Проклоса, мо¬
гут погубить его во мнении царя, который, хотя и очень
добрый и мягкий, будет беспощаден к участникам заговора
против его жизни и власти. Архиас решил сегодня же на
своем корабле покинуть город, и Дафна будет ему сопут¬
ствовать. С удивлением и тревогой выслушал Гермон все
эти новости. Как, его дядя должен подвергнуться изгнанию,
а Дафна, которой он только что высказал свою любовь,
покинет его, и кто знает, на сколько времени! А ему са¬
мому предстояло добровольно стать посмешищем всего го¬
рода. Сердце его болезненно сжалось, и забота о судьбе
Архиаса возросла при дальнейших словах Филиппоса о том,
какая участь постигла всех главных заговорщиков. Еще до
восхода солнца погибли они от руки палача! А царица331
Арсиноя, Альтея и другие женщины находятся уже на пути
в Коптос, в Верхнем Египте, куда их ссылал навсегда царь
Птоломей. Исполнение этого грозного приговора возложил
царь на него, как на самого верного и надежного из его
подданных, но все его попытки замолвить слово о Архиасе
пока остались бесплодны. Свидание престарелого воина с
Гермоном было прервано приходом разных должностных
лиц, явившихся допрашивать художника и Кротоса. Допрос
продолжался очень долго, но доказал невиновность Гермона
и его ученого друга, и оба пленника были выпущены на
свободу.Когда Гермон в сопровождении Филиппоса вернулся в
свой дом, было уже так поздно, что праздник в честь
скульптора Эфранора должен был уже быть в полном раз¬
гаре. По дороге рассказал слепой своему спутнику, какое
тяжелое испытание ожидало его. И честный воин, похва¬
лив его за его решение, стал его ободрять и пожелал ему
на прощание мужественно выдержать все неприятности,
которые ему предстояли. Наскоро подкрепившись вином
и едой, оделся Гермон в праздничные одежды. Его раб
Патрон, служивший ему секретарем, хотел увенчать его
голову лавровым венком, но художник не позволил ему
этого, чувствуя, что не имеет теперь никаких прав на
лавры. Опираясь на руку Патрона, отправился он в Па¬
лестру. Его сердце влекло его к Дафне, ему хотелось бы
узнать, куда везет ее Архиас, но, нет, ему надо было
сначала освободиться от страшной тяжести, давящей на
его душу, от этой неправды, которая на время затуманила
его ум и сердце. Он ведь был уверен, что Дафна не
уедет, не повидав его на прощание. Скоро, однако, образ
Дафны и мысли о том, что ожидало его дядю в добро¬
вольном изгнании, уступили место тревоге перед предсто¬
ящим ему объяснением своего невольного обмана. Он стал
думать о том, как приступить к этому объяснению. Не
лучше ли было бы войти в Палестру с лавровым венком
на голове и, рассказав все, принести этот венок в дар
памяти умершего Мертилоса? Но имел ли он право теперь
присуждать кому бы то ни было благородные лавры? Ведь
он хотел предстать перед своими товарищами только для
того, чтобы восстановить правду. И ему показалось просто
противным, заключи он это объяснение каким-нибудь те¬
атральным эффектом вроде передачи венка. Честность бы¬
ла обязательна для каждого, даже самого последнего
носильщика тяжестей. Это был его прямой долг быть че¬
стным, а не какая-нибудь славная заслуга!332
Посреди многочисленных экипажей, носилок, рабов и
зевак, окружавших здание Палестры, провел Патрон своего
слепого господина к входу в зрительную залу. Привратник
хотел ему проложить дорогу среди зрителей, но Гермон
велел Патрону отвести его на арену. Невольник исполнил
его приказание и повел его по усыпанной песком арене к
подмосткам, приготовленным посреди нее для представле¬
ния. Обладай Гермон зрением, вряд ли и тогда был бы он
в состоянии узнать кого-либо среди многотысячной толпы
зрителей в роскошных одеждах, увенчанных цветами: вол¬
нение, овладевшее им, и громкое биение его сердца поме¬
шали бы ему что-либо различить.«Гермон!» — радостно приветствовал его Сотелес, ко¬
торый, подойдя к нему и взяв его под руку, ввел его на
подмостки. Со всех сторон раздались приветственные кри¬
ки, но, повинуясь знаку распорядителя, все умолкли, ожи¬
дая речи Гермона. В искренних и горячих словах высказал
он свои пожелания и поздравления престарелому Эфрано-
ру, в честь которого давался этот праздник. Шумные одоб¬
рения покрыли его последние слова, но молчание вновь
водворилось, когда Гермон обратился с просьбой ко всем
присутствующим выслушать его: ему нужно было выяснить
одно недоразумение, и поэтому он просит всех своих то¬
варищей по искусству, а также всех, кто еще так недавно
расточал ему, увы, незаслуженные похвалы, терпеливо вы¬
слушать его. Он будет по возможности краток. И действи¬
тельно, он не долго злоупотреблял терпением слушателей;
нескольких словах рассказал он о том, как могла произойти
злополучная ошибка, заставившая признать произведение
Мертилоса за его статую; как в нем с самого начала за¬
родились сомнения и как они были рассеяны уверениями
золотых дел мастера Хелло из Тенниса. Передал он также
и то, сколько раз он напрасно просил и убеждал жрецов
храма Деметры разрешить ему ощупать пальцами лицо и
фигуру статуи. Затем он сообщил, что только вчера пустой
случай его окончательно убедил, что лавры, которыми его
увенчали, принадлежат по праву другому. И хотя этот дру¬
гой и не может восстать из гроба и их требовать, но он
во имя правды, которой он и его искусство всегда служили,
а также ради справедливости, обязательной как для худож¬
ника, так и для самого последнего крестьянина, желает
перед лицом всех присутствующих отказаться от славы и
наград, ему не принадлежащих. Даже в то время, когда
он считал себя творцом увенчанной Деметры, его сильно
тревожили и огорчали мнения знатоков искусства, утвер-ззз
ждавших, что он этой статуей изменил своему направле¬
нию в искусстве. От имени его умершего друга Мергилоса
благодарит он всех сотоварищей по искусству за похвалы
и лавры, которыми они увенчали его произведение. Честь
и слава Мертилосу и его искусству! Он же, Гермон, просит
всех присутствующих простить ему его невольный обман
и вознести с ним вместе мольбы к богам о даровании ему
вновь зрения. Если их общие молитвы будут услышаны,
то он надеется со временем доказать, что он также своими
новыми произведениями заслуживает тех венков, которые
так недолго украшали его чело.Когда он кончил, глубокое молчание царило некоторое
время среди присутствующих, и многие из них с недоуме¬
нием смотрели на Гермона, пока герой праздника, преста¬
релый Эфранор, ведомый своим любимым учеником, не
взошел, встал на подмостки рядом с Гермоном и, обнимая
его с почти отеческой нежностью, произнес:—	Глубоко сожалею, мой молодой друг, о той ошибке,
которая тебя и нас ввела в заблуждение. Но честь и слава
тому, кто так честно отнесся к правде. О возвращении
тебе зрения будем мы молить бессмертных, и не одну
жертву принесем мы им. И если мне будет дана возмож¬
ность, мой юный сотоварищ, увидеть новые произведения
искусства, созданные тобой, то я уверен, что они доставят
мне и всем много удовольствия, потому что Музы всегда
приводят своих избранных, относящихся правдиво к ве¬
ликому искусству, в вечное царство красоты. Объятия ста¬
рого скульптора, который таким образом как бы снимал
с Гермона всякое подозрение в преднамеренности обмана,
вызвали много криков одобрения, но слова, сказанные
Эфранором слабым старческим голосом, не достигли слуха
публики. Когда старый художник покинул арену, вновь
раздались восклицания, одобрения поступку Гермона, но
скоро к ним присоединились шикание и другие знаки
недовольства, которые возросли, когда один известный
критик, написавший целое исследование о Деметре, со¬
поставляя ее с другими произведениями Гермона, громким
свистом выразил свое недовольство. Все, кто считал себя
обиженным, или чье самолюбие страдало от восторгов и
похвал, расточавшихся прежде слепому скульптору, ста¬
рались теперь громким свистом и шиканием заглушить
выражения сочувствия людьми, желающими выказать свое
уважение художнику, который, лишенный возможности
вновь приобрести славу, ради правды отказался от награ¬
ды, которую бы не мог у него оспаривать умерший. И334
хотя каждый из них знал, что, находись он в таком же
положении, он бы точно так же поступил, но чувство со¬
страдания к слепому скульптору заставляло их выказать
ему свое сочувствие и уверенность в том, что с его сто¬
роны была только невольная ошибка. Завистники же Гер¬
мона утверждали, что он исполнил только свой долг, но
что по милости этого богатого слепого вся Александрия,
и они в том числе, были обмануты. К этому мнению
присоединились весьма многие, потому что богатство
обыкновенно вызывает больше зависти, нежели слава.
Волнение этих двух партий грозило перейти в настоящий
рукопашный бой, и только уговоры и просьбы таких вли¬
ятельных людей, как престарелый живописец Никас и
знаменитый скульптор Хареас, убеждавших не нарушать
распрями торжество, успокоили присутствующих. Гермон
же, опираясь на руку Сотелеса, покинул Палестру. У
входной двери друзья расстались, причем Сотелес еще раз
высказал ему, как он рад, что Гермон, которого он считал
своим учителем, остался верен их направлению в искус¬
стве, и он теперь покидает его только для того, чтобы
выступить его защитником в Палестре. На улице ожидали
Гермона домоправитель Грасс и закрытая колесница (гар-
мамакса) Архиаса, который просил его приехать на его
корабль.XXVIВ сильном волнении сел слепой в колесницу. Нет, он
себе все же не представлял всего того ужаса и унижения,
которые ему сейчас пришлось вынести в Палестре! И кто
знает, что его дальше ожидало и сколько еще стыда и
горечи придется ему испытать! Он старался во время пе¬
реезда в большую гавань несколько успокоиться, но на¬
прасно — ему все казалось, что он слышит свистки,
шикание и брань, и он со стоном закрывал себе уши ру¬
ками, забывая, что Палестра уже давно осталась позади
него. Правда, ему не нужно было вторично подвергаться
такому позору, но, если он останется в Александрии, он
будет постоянно подвержен насмешкам и издевательствам
своих сограждан. Ему нужно было во что бы то ни стало
покинуть город. Охотнее всего отправился бы он вместе
с Архиасом и Дафной в добровольное изгнание, но он
не имел нравственного права это сделать. Он должен был
теперь только думать о том, чтобы вернуть утраченное335
зрение. Повинуясь оракулу, отправится он в пустыню, где
из песка должны были для него вновь восстать свет и
день. Во всяком случае, там, в тиши, вернутся к нему
способность ясно мыслить и возможность уяснить себе
свое положение, тогда как здесь, среди суеты и пустоты
житейской, все его мысли и ощущения превратились в
какой-то хаос, в котором он не мог разобраться. Отрав¬
лять себе настоящее раскаянием и сожалением запрещало
уже учение Пифагора, да и его ум истинного грека,
вскормленного идеями греческих философов, не допустил
бы этого. Вместо того чтобы предаваться напрасным со¬
жалениям о прошлом, надо было с новой надеждой и
энергией думать о будущем и стараться, чтобы это
будущее было лучше и плодотворнее бесполезно прожи¬
тых месяцев, оставшихся позади. Без Дафны он не мог
жить — это было для него теперь ясно, а мысль, что у
Архиаса отнимут все богатства и он, таким образом, дол¬
жен будет заботиться о Дафне, наполняла его сердце же¬
ланием работать. Если оракул не исполнит своего
предсказания, он вновь прибегнет к искусству самых зна¬
менитых врачей и согласится исполнить все их требова¬
ния, как бы тяжелы они ни были.В большой гавани ожидала его лодка; она должна
была отвезти Гермона на корабль Архиаса, который ла¬
вировал вдали от маяка из опасения ареста и готовый
тотчас же отплыть в дальние страны, дабы там укрыться
от гнева царя. На палубе корабля застал он всех в
большом волнении. Его дядя ждал его приезда с боль¬
шим нетерпением. Филиппос передал ему, что удер¬
живало слепого вдали от них, но престарелый воин не
скрыл от него и того, что царь уже решил его аресто¬
вать и что ему надо спешить покинуть город, пока указ
об этом не был еще всем известен. И все же ни Дафна,
ни он не хотели покинуть Александрию, не повидав Гер¬
мона. Но опасность возрастала с каждой минутой, надо
было спешить. Архиас сообщил племяннику, что он на¬
мерен удалиться на остров Лесбос, родину его матери,
и что он позволил Дафне ждать того времени, когда к
Гермону вновь вернется зрение, не желая отдать свою
единственную дочь слепому. Деньги, завещанные Мер-
тилосом, положил он в царский банк и так же поста¬
рался оградить и свое имущество. Если Гермону можно
будет найти верного посла, то он может им сообщить
в Лесбос о месте своего пребывания, и Дафна со своей
стороны может его тогда уведомить о том, как они ус¬336
троились. Но при этом надо было соблюдать большую
осторожность, дабы не открыть местопребывания бегле¬
цов. Дядя посоветовал и Гермону скорее укрыться от
преследований мстительного царя. Не только Дафна, но
и он плакал, расставаясь с племянником, которого любил
как сына. Слепой обменялся на прощание несколькими
нежными словами с той, которая своей любовью вновь
осветила его мрачную жизнь, и они надолго запечатле¬
лись в его душе. Верный Грасс должен был остаться в
Александрии и охранять дом своего господина. Опираясь
на его руку, слепой покинул корабль, который тотчас
же стал быстро удаляться при дружных усилиях сильных
гребцов. Грасс сообщил Гермону, что с корабля посылают
ему прощальные приветствия и что паруса на нем уже
натянуты, и благодаря попутному ветру он быстро уда¬
ляется. Недалеко от гавани заметил Грасс большую цар¬
скую галеру; она, верно, была выслана в погоню за
Архиасом, но домоправитель успокоил Гермона: корабль
его дяди был из всех греческих парусных судов самым
быстрым, и нечего было опасаться, что его догонят. Гру¬
стный и чувствуя себя совершенно одиноким и покину¬
тым, сошел Гермон на берег.Сев в колесницу Архиаса, он приказал отвезти себя
в город мертвых, желая на могиле матери найти душевное
спокойствие и вместе с тем надолго распрощаться с этим
дорогим для него уголком земли. Когда Гермон вернулся
домой, ему пришлось принять нескольких посетителей,
явившихся прямо с праздника в Палестре, и хотя эти по¬
сещения были ему крайне неприятны, он приказал при¬
нимать всех — друзей и недругов. После такого
приказания он должен был мужественно переносить все
те раны, которые пожелает ему наносить общество, и,
действительно, немало ядовитых стрел было в него пу¬
щено всеми его завистниками; зато все стало ясно между
ним и теми, мнением которых он больше всего дорожил.
Наконец, незадолго до полуночи покинул его последний
посетитель, и Гермон приступил к приготовлениям к отъ¬
езду. Ему не нужно было брать с собой в пустыню много
вещей — он ведь хотел там жить очень просто; но он
не знал, сколько времени будет продолжаться его отсут¬
ствие, и ему надо было распорядиться о том, чтобы бед¬
ные, которым он так щедро помогал, не терпели нужды
во время его пребывания в пустыне. Все эти распоряже¬
ния и приказания продиктовал он своему невольнику
Патрону, умевшему очень искусно писать, которого он337
недавно купил. На вопрос Гермона, согласен ли он его
сопровождать в пустыню, Патрон стал горячо уверять его
в своей готовности всюду следовать за ним, но, если б
слепой мог видеть выражение его лица при этом, он силь¬
но усомнился бы в искренности и правдивости своего слу¬
ги. Утомленный, но слишком взволнованный всеми
событиями дня для того, чтобы заснуть, прилег Гермон,
чтобы хоть сколько-нибудь отдохнуть.Будь теперь возле него его друг Мертилос, как много
надо было бы ему рассказать, объяснить! Как бы радо¬
вался за него его друг, что наконец он признался Дафне
в своей любви, и с каким благородным негодованием вы¬
ступил бы он защитником Гермона против тех, кто мог
его подозревать в преднамеренном обмане! Но Мертилоса
не было больше в живых, и, кто знает, не было ли ли¬
шено его тело погребения, и не была ли его душа поэ¬
тому приговорена, подобно оторванному от дерева листу,
носиться, по воле ветра, между небом и землей? Если
же земля и покрывала его останки, то где же находилось
то место вечного покоя, где можно было приносить жер¬
твы для успокоения его души, где был памятник, который
могли бы дружеские руки украшать и умащать маслами?
Тут внезапно овладела Гермоном мысль, которая до того
времени ни разу не приходила ему в голову: что, если
он, который целые месяцы принимал произведение своего
друга за свое собственное и в этом случае сделался жер¬
твой ошибки, и Мертилос жив? Эта мысль, пронесшаяся,
подобно молнии, в его разгоряченной голове, заставила
его вскочить с его ложа, и ему показалось, что в окру¬
жающей его тьме как бы загорелся для него новый яркий
свет. Те признаки, на которых основывалось мнение вла¬
стей о смерти Мертилоса, были очень правдоподобны, но
ни в коем случае не были они вполне доказательны и
верны. Да, так оно было, и на этом должен он был ос¬
новываться! Как мог он провести столько времени в без¬
деятельности, предаваясь пустым наслаждениям? Зато
теперь надо постараться сделать все возможное. Что, если
он отложит исполнение того, что ему повелевал оракул,
и примется искать своего пропавшего друга по всему све¬
ту, на суше и на море, повсюду, где могла только су¬
ществовать хоть тень надежды найти его? Но так же
быстро, как он поднялся со своего ложа, так же быстро
опустился он вновь.—	Слепой, слепой, — простонал он, полный горечи
и страдания, — как могу я, который не в состоянии от¬338
личить своей собственной руки, найти моего потерянного
друга!И все же, как мог он так долго не предпринимать ни¬
каких поисков! Вероятно, вместе с потерей зрения постра¬
дал и его рассудок, если ему так долго не приходила эта
мысль и если он до сих пор не разослал по всем направ¬
лениям послов отыскивать следы разбойников и, быть
может, таким образом найти среди них пропавшего Мер-
тилоса. Быть может, он находится во власти Ледши? И по
мере того как он придумывал все новые и новые планы,
как начать поиски, образ биамитянки вновь ясно предстал
перед ним, а с ним вместе и образ Арахнеи-паука. В по¬
лудремоте, овладевшей им, видел он себя с посохом в руке,
ведомым Дафной; долины, леса и горы проходили они в
поисках друга, но лишь только ему удавалось увидать Мер-
тилоса и Ледшу, как она тотчас же превращалась в паука
и быстро ткала паутину, скрывавшую его друга от глаз
Гермона. Полный ужаса, не будучи в состоянии дать себе
отчета, было ли все виденное им сновидением или дейст¬
вительностью, услыхал вдруг Гермон сильный стук во вход¬
ную дверь, и вслед за тем громкий лай его арабской
левретки раздался по всему дому.Он быстро встал, прислушиваясь к голосам и шагам
разбуженных шумом рабов. Неужели сыщики царя явились
к нему в такой поздний час? Он услыхал недовольный
голос своего старого привратника, спрашивавшего, что
нужно столь позднему нарушителю ночного покоя; он не
расслышал ответа, но с удивлением услыхал, как старый
нубиец разразился целым потоком восклицаний удивления
и радости, и среди них послышалось Гермону знакомое
имя, при звуке которого вся кровь прилила к его щекам,
и он быстро ощупью стал искать дверь своей комнаты.
Открыв ее, поспешно вышел он на открытую площадку, и
тотчас же услыхал он хорошо знакомый голос, приветст¬
вующий его:—	Гермон, мой дорогой, мой бедный господин!—	Биас, старый, верный Биас! — воскликнул слепой
и, подняв упавшего перед ним на колени раба, который,
плача и смеясь, целовал его руки, обнял его и, целуя его
мокрые от слез щеки, быстро произнес: — А Мертилос, где
он, жив ли он?—	Да, да! — плача ответил Биас. — Но ты, господин,
слепой, неужели же это правда?На вторичный вопрос Гермона, что с его другом, не¬
вольник ответил:339
—	Он жив и чувствует себя очень хорошо. Но ты,
бедный господин мой, лишен дневного света и возмож¬
ности видеть твоего верного слугу! О, бессмертные боги,
неужели для того, чтобы я это узнал, продлили вы мне
жизнь?! Да, в жизни никогда не бывает радости без
горечи.—	Узнаю тебя, мой мудрый Биас, ты остался таким,
каким ты был, — радостно сказал Гермон, отдавая при¬
каз собравшимся рабам принести все, что найдется в доме
съедобного, и кувшин самого лучшего вина. Затем стал
он опять осыпать Биаса вопросами о том, как они спас¬
лись из горящего дома, где находится теперь Мертилос.
Ему пришлось также отвечать Биасу, с участием расспра¬
шивавшему своего господина о его болезни и слепоте, о
том, как поживают почтенный Архиас и благородная
Дафна, знаменитый Филиппос и его супруга, а также
Хрисилла и домоправитель Грасс. Пока Биас утолял свой
голод, его господин мысленно дал обет отпустить верного
раба на волю. Ему также захотелось поделиться с ним
своим счастьем, и он рассказал ему, что у него будет
новая госпожа и что именно Дафна — его избранная, но
что еще много времени пройдет, пока наступит день
свадьбы.Свое желание узнать все подробности о судьбе своего
друга отложил Гермон до того времени, когда Биас утолит
свой голод, и ему казалось странным то счастье и радость,
которые выпали опять на его долю. В его уме, правда,
промелькнула мысль о потере унаследованного богатства,
но это была лишь мимолетная мысль, и ничто на свете не
могло нарушить его радости — сознавать, что Мертилос
жив. Если он и будет лишен возможности видеть его, то
все же он будет вновь слышать дорогой ему голос. Какое
счастье любить Дафну и вновь обладать другом, которому
он может прямо и открыто смотреть теперь в глаза, потому
что он снял с себя тот лавровый венок, который так тяготил
его голову, и сохранил его Мертилосу, которому и отдаст
его! Но где же находится его друг? Каким чудом спасся
он, и что могло его так долго удержать вдали от Гермона?
Какая сила помогла им покинуть горящий дом и где про¬
жили они все это время? И вновь посыпались один за дру¬
гим вопросы, и верный Биас принялся передавать все
происшедшее своему господину. Гермон не раз должен был
удивляться, как ясно и сдержанно рассказывал обо всем
теперь Биас, прежде такой болтливый, но в глазах верного
биамита несчастье его господина окружало его новым оре¬340
олом уважения, удерживающим его от прежнего, слишком
фамильярного обращения с благоволившим к нему худож¬
ником.XXVIIСильно раненный, без сознания, был он перенесен вме¬
сте с Мертилосом на корабль пиратов. Когда он пришел в
себя, то увидал там Ледшу, ставшую женой Ганно, пред¬
водителя пиратов. Она с неутомимой заботливостью уха¬
живала за раненым Мертилосом и не раз перевязывала и
его, Биаса, раны. Когда они оба поправились, Ледша взяла
их под свое покровительство и назначила Биаса прислу¬
живать греческому художнику.Мертилос, Биас, галл Лутариус и еще один раб скуль¬
птора были единственными из всех обитателей Белого до¬
ма, кого доставили на «Гидру» (корабль Ганно), да и то
раб вскоре погиб от ран. Галлу Лутариусу был обязан
Гермон тем, что он избежал жестокой смерти от руки оз¬
лобленной биамитянки. Ганно принял высокого и чернобо¬
родого галла за греческого скульптора, которого он обещал
Ледше передать живым в ее руки. Эта ошибка, как уверял
Биас, стала для Ганно роковой. Хотя Ледша и была его
женой, но все могли видеть, как холодно и презрительно
обращалась гордая биамитянка с пиратом, который был
всегда готов исполнить малейшее ее желание и охотно от¬
дал бы свою жизнь — только бы исполнить ее волю. И
чем дальше — тем отношения между ними становились
все хуже, и без того скупой на слова пират стал проводить
дни и ночи у руля, открывая рот только для того, чтобы
отдавать приказания своему экипажу. Он вновь оживал,
только когда нападал на другие торговые суда или защи¬
щался от нападений военных галер; тогда возвращалась к
нему вся его энергия и храбрость, и он бросался с отвагой
в самые опасные схватки. Из всех людей, бывших на «Гид¬
ре», один только человек мог по силе и отваге сравниться
с Ганно, и это был пленный галл Лутариус.Пираты поэтому относились к нему с большим уваже¬
нием и, когда Ганнр, отбиваясь от сирийской военной га¬
леры, был опасно ранен, они выбрали галла его
заместителем на время его болезни. Нужно отдать спра¬
ведливость Ледше, она ухаживала очень усердно за мужем,
но, как только пират поправился, стала она по-прежнему,
так же холодно, к нему относиться. Зато она много забо¬341
тилась о всех на корабле, и грубые пираты относились к
ней с большим уважением и повиновались ей во всем. Биас
не раз заставал ее таинственно разговаривавшую с Лута-
риусом, хотя можно было скорей предполагать, что она
перенесла на Мертилоса те нежные чувства, которые дол¬
жна была бы питать к своему молодому мужу; она не
только заботилась о скульпторе, но проводила с ним целые
часы в оживленном разговоре, уговорила его приняться за
работу и даже согласилась позировать ему. Она достала
ему все необходимые материалы и инструменты для рабо¬
ты. Расспросив его, кто была та богиня, которая превратила
Арахнею в паука, она просила вылепить с нее голову Афи¬
ны Паллады. При этом она часто допытывалась у худож¬
ника его мнения о том, неужели ее лицо недостаточно
красиво для того, чтобы служить образцом для богини, и,
когда Мертилос стал горячо уверять ее в противном, она
заставила его дать клятву, что его слова не простая лесть,
а правда. Ни Мертилоса, ни Биаса никогда не пускали на
берег. И все же, уверял Биас, несмотря на тоску, овладе¬
вавшую часто Мертилосом, на сильные беспокойство и вол¬
нение, которые ему приходилось переживать на «Гидре»,
свежий морской воздух был ему очень полезен, и состояние
его здоровья заметно улучшилось. Неприятные минуты
пришлось им пережить, когда на «Гидру» прибыли старый
Сатабус и Лобайя: они стали уговаривать Ганно или про¬
дать за большие деньги Мертилоса в рабство, или поста¬
раться получить у него богатый выкуп. Биас подслушал,
как Ледша восставала против этих замыслов и как она
сумела хитро убедить Сатабуса, какую неоценимую услугу
может им оказать Мертилос, если один из них попадется
в плен: как охотно обменяют тогда власти пирата на зна¬
менитого скульптора. Сильные волнения испытывали они
оба во время боя и нападений на другие суда; их тогда
обоих запирали, и, несмотря на все просьбы Мертилоса,
Ледша ни разу не позволила им присутствовать при таких
схватках. В каких водах плавала «Гидра» и к каким бере¬
гам она приставала, Биас так и не мог узнать. Он знал
только, что они достигли Синопа и на берегах Малой Азии
не раз добывали большую добычу. На все его расспросы,
где они находятся, Ледша обыкновенно отказывалась отве¬
чать. В последнее время молодая женщина сделалась еще
молчаливее и задумчивее и, казалось, совершенно разо¬
шлась с мужем; только с галлом говорила она изредка, но
всегда шепотом и очень быстро, избегая, чтобы их заста¬
вали вместе. Это продолжалось до того момента, пока слу¬342
чилось нечто, изменившее сразу положение пленных. Они,
должно быть, находились тогда у самого входа в Эгейское
море, потому что для прохода через узкий Геллеспонт по¬
старались придать разбойническому судну вид мирного тор¬
гового корабля.Верный Биас не мог до сих пор равнодушно вспоминать
об этом происшествии и о всем последующем: его голос
дрожал, когда он об этом рассказывал Гермону, а на его
лбу выступили крупные капли пота.Большой торговый корабль приблизился к «Гидре», ко¬
торая приняла с него трех пассажиров: то были Сатабус,
Лобайя и старый седой моряк, отец Ледши, биамит Ша-
лита. Встреча отца и дочери, так долго не видавших друг
друга, была более чем странная. Молодая женщина робко
и с опущенными от стыда глазами протянула отцу руку,
которую тот презрительно оттолкнул, но, должно быть, лю¬
бовь к ней взяла верх над всеми другими чувствами, по¬
тому что минуту спустя он заключил ее в свои объятия.
Внизу в большом помещении был приготовлен обед с са¬
мыми лучшими винами. Хотя Мертилоса и Биаса так же
заперли, как во дни битв, все же до них доносились гром¬
кие сердитйе голоса мужчин и злобные крикливые вопросы
Ледши. Слышен был стук опрокинутых скамей и звон раз¬
битой посуды, но дело все же не дошло до драки и мало-
помалу все утихло. Когда их наконец выпустили, они
застали Ледшу одну, страшно взволнованную на палубе,
держащуюся за главную мачту, как бы не в силах стоять
без опоры. На все заботливые расспросы Мертилоса она
резко ответила: «Оставь меня в покое!» Все следующее утро
металась она по палубе взад и вперед, подобно дикому
зверю в клетке, и не отвечала на чьи бы то ни было воп¬
росы. После обеда, когда Ганно хотел сесть в лодку, чтобы
ехать на корабль Шалиты, Ледша потребовала, чтобы он
ее взял с собой. Но, к удивлению всех, пират, так беспре¬
кословно повинующийся жене, на этот раз повелительно и
грозно, подобно тому, как он отдавал приказания своим
людям, велел ей оставаться на «Гидре». Она же настаивала
на своем и при одном воспоминании о борьбе, происшедшей
между ними, во время которой Ледша, подобно разъярен¬
ной тигрице, бросалась на мужа, щеки Биаса покрылись
яркой краской стыда за свою соплеменницу. Борьба окон¬
чилась тем, что сильный пират, взяв, как ребенка, на руки
Ледшу, уже стоявшую в лодке, отнес ее на «Гидру», где
опустил ее на палубу, а сам, быстро вскочив в лодку, уда¬
лился. Ледша, полная злобы и отчаяния, ушла в свою ка¬343
юту. Час спустя появилась она вновь на палубе, туда при¬
казала она позвать Мертилоса и Биаса, и, как бы желая
объяснить свои покрасневшие от слез глаза, сказала она
им, что Ганно не позволил ей проститься с отцом. Затем
передала она им, что только что прибывший из Алексан¬
дрии лоцман сообщил ее отцу о том, что Гермон ослеп, и
Лобайя подтвердил это известие. При этом на устах ее
появилась радостная улыбка, но, видя, какое тяжелое впе¬
чатление произвело это известие на ее слушателей, она
презрительно принялась уверять их, что Гермон совсем не
нуждается в их сожалении: по словам того же лоцмана,
он проводит в Александрии свои дни в пирах и веселье, а
жители столицы воздают ему почти божеские почести.
Горько рассмеявшись при этом, она добавила, что презрен¬
ное слепое счастье остается всегда верным тому, кто за¬
служивает быть ввергнутым в несчастье, и при этом она
так резко стала выражаться о Гермоне, что преданный слу¬
га не решился передать всего своему господину. Облегчив
свою душу от накипевшей злости против ненавистного ей
художника, Ледша вдруг спросила, не желают ли они оба
получить свободу. Ничто не могло сравниться с той быст¬
ротой, с какой сорвалось короткое слово «да» с губ Мер¬
тилоса. Он и Биас согласились на все условия Ледши и
дали ей все клятвы, которые она потребовала, лишь бы
только получить столь долго и страстно ожидаемую свобо¬
ду. Она им тогда рассказала, что, как только наступит
удобный момент, они оба, а также и она в сопровождении
еще одного человека, умеющего хорошо управлять лодкой,
покинут «Гидру». Им пришлось не долго ждать.В одну из темных ночей, когда управление кораблем
было поручено галлу, Ледша разбудила обоих пленников
и села вместе с ними и Лутариусом в лодку, которая быстро
и без всяких приключений довезла их до берега. Биас не
мог назвать своему господину то место, где они стали на
якорь: клятва, которую Ледша заставила его дать, была
такого рода, что суеверный биамит не согласился бы ее
нарушить ни за какие блага в мире.Три дня спустя отправился преданный раб с первым
проходившим мимо того места, где они высадились, кораб¬
лем в Александрию. Биас должен был немедленно повидать
Архиаса, заведующего состоянием Мертилоса, и взять у
него деньги, которые он должен был следующим образом
распределить: два аттических таланта должен был он при¬
везти с собой — они предназначались для Лутариуса, ве¬
роятно, как плата за его сообщничество; два других344
таланта обязывался Биас передать в храм Немезиды в Тен¬
нисе, наконец, пять талантов надо было отдать старой Та-
бус, хранительнице имущества всей семьи пиратов, и
сказать ей при этом, что возвращает ей Ледша брачный
выкуп, данный за нее Ганно ее отцу. Этим она освобож¬
дается навсегда от мужа, который внушает ей совсем иные
чувства, нежели любовь.Гермон заставил Биаса еще раз повторить данные ему по¬
ручения и получил от него собственноручно написанное Мер-
тилосом подтверждение всего обещанного Ледше. Он думал,
что там же находятся известия и приветствия, написанные
рукой друга. Но Биас, которого Мертилос в эти долгие дни
плена научил читать, сказал своему господину, что друг его
не решился нарушить слова, данного им биамитянке, и ни¬
чего не написал. Да, Биас постиг трудное искусство чтения,
но его старые огрубелые пальцы не могли научиться выводить
буквы на папирусе или на восковых дощечках, и ему при¬
шлось отказаться от надежды когда-либо научиться этому.
На заботливые вопросы Гермона, не терпит ли его друг в те¬
перешнем местопребывании нужды в чем-либо, Биас отве¬
тил, что его господин там пользуется свободой и что кроме
денег Ледша снабдила его еще большим количеством драго¬
ценных гемм и разноцветных камней; ему же, Биасу, она
также дала достаточно денег для его путешествия в Алексан¬
дрию. Мертилос ждет с нетерпением его возвращения и по¬
сылает через него своим друзьям множество поклонов и
приветствий. Но он так же, как и Биас, ни за что не нарушит
данной клятвы; зато, как только невольник исполнит все воз¬
ложенные на него поручения, Мертилос тотчас же уведомит
Гермона о своем местопребывании.XXVIIIКогда Биас окончил свой разсказ, солнце осветило покой,
в котором они находились. Гермон решил тотчас же отпра¬
виться к нотариусу Тенниса, который, к великому своему
удовольствию, вновь переселился в Александрию. С его по¬
мощью получил он нужные ему деньги. Известие о том, что
Мертилос жив, произвело на веселого нотариуса странное
впечатление. Его ум, как и прежде, мог усваивать одно толь¬
ко понятие за один раз, — в данном случае испытывал он
только чувство дружбы к Гермону. Поэтому он, который так
старался скорее ввести во владение имуществом Мертилоса
слепого художника, охотно согласился бы оставить первого,345
и без того болезненного, навсегда в царстве теней. Но все же
мягкое его сердце не могло не радоваться при известии о спа¬
сении ближнего, и поэтому сообщение об этом заставило его
попеременно высказывать то сожаление о слепом, то радость
о том, что Мертилос не погиб. В заключение предложил он
Гермону пользоваться его громадным состоянием и смотреть
на его кошелек как на свой собственный. Это великодушное
предложение было, конечно, отклонено Гермоном, который
только попросил нотариуса помочь ему совершить формаль¬
ности, необходимые для того, чтобы дать вольную Биасу, а
также найти ему корабль, который в тот же день отправлялся
бы в Теннис.Вечером того же дня проводил нотариус Гермона на
корабль, готовый к отплытию, и после сердечного проща¬
ния отправился художник вместе с вольноотпущенником
Биасом и рабом Патроном в Теннис исполнять дальнейшие
поручения Мертилоса. Корабль, на котором они ехали, был
не быстрый ходок, и переезд продолжался долго, но для
Гермона и Биаса он показался слишком коротким: так мно¬
го надо было им еще рассказать друг другу. Художнику
хотелось знать все до малейших подробностей, что касалось
жизни Мертилоса в плену, и верный Биас мог теперь дать
волю своему болтливому языку, не опасаясь быть останов¬
ленным среди философских примечаний, которыми он не
преминул удлинить свое повествование. Да и ему хотелось
также узнать, что произошло за это время с его господи¬
ном, и не из одного только любопытства, а потому, что
он знал, с каким нетерпением будет ждать этих известий
Мертилос и с каким множеством вопросов он к нему об¬
ратится, когда он вернется. Несчастье очень сильно изме¬
нило жизнерадостного Гермона: все его существо было
теперь проникнуто такой серьезностью и таким достоинст¬
вом, что, казалось, годы, а не месяцы прошли со дня на¬
падения. Биасу казалось совершенно естественным, что
Дафна продолжала любить Гермона, несмотря на его сле¬
поту. Одно, чего не мог понять преданный слуга, это того,
что она не тотчас же соединила свою судьбу с художником,
который был так беспомощен и так нуждался в дружеской
поддержке. Если отец не хотел расставаться с дочерью, то
ведь молодые люди могли с ним жить. Богатым было весьма
легко повсюду устроить себе новое гнездо! А, по словам
Гермона, Архиас и без того лишился его в Александрии.
Так разве мало места на Божьем свете? Да, но на этом
свете уже так было устроено испокон веков, что человек
всегда является злым роком для другого человека. Если346
чувства Дафны и Гермона не изменились, зато Архиас из
нежного отца, по-видимому, превратился в грозного и ме¬
шает их обоюдному счастью; вот почему они должны были
идти каждый своей дорогой и быть оба несчастными. Вер¬
ный Биас не мог не сообщить своих размышлений по этому
поводу и упорно стоял на своем до тех пор, пока ему
Гермон не рассказал причины, почему Архиас должен был
покинуть Александрию. Не понравился также Биасу его
заместитель, Патрон. Обладай Гермон зрением, он, навер¬
но, не купил бы этого раба, несмотря на его умение писать,
слишком уж скверное лицо было у этого египтянина. Если
б он только мог вместо этого неприятного человека остаться
при Гермоне! Как охотно удалял бы он каждый камешек
с пути бедного слепого!Он должен был употребить всю свою силу воли, чтобы
во время переезда не открыть своему господину местопре¬
бывания Мертилоса: но за нарушение клятвы мог он под¬
вергнуться ужасным преследованиям богов, не говоря уже
о том, что ему нужно было предстать перед ясновидящими
очами старой ворожеи Табус. Желание Гермона повино¬
ваться оракулу и отправиться в пустыню находил Биас
весьма основательным. Предсказания Аммонского оракула
всегда исполнялись, а благодетельное действие воздуха пу¬
стыни он испытал на самом себе. И он гордился тем, что
его господин согласился последовать его совету и поставить
свою палатку именно на том самом месте, где и он когда-то
жил. Это место находилось на берегу морского залива, вда¬
ющегося в пустыню. Несколько холодных ключей орошали
здесь жгучий песок пустыни; благодаря им зеленели тут
деревья, а мирная и добрая семья амалекитян развела здесь
огород, доходом с которого она кормилась. Ребенком, еще
задолго до того времени, когда он с отцом стали рабами,
отправила его туда мать по совету жреца. Сильная лихо¬
радка, схваченная им на папирусной плантации отца, не
хотела его покинуть. Но сухой и чистый воздух пустыни
его скоро вылечил. Туда хотел он отвезти своего господина
прежде, нежели он вернется к Мертилосу.Достигнув Тенниса, они остановились у управляющего
ткацкими Архиаса, у которого Гермон не раз и прежде
пользовался гостеприимством.Перед вечером отправились они оба на остров «Совиное
Гнездо», чтобы отвезти старой Табус пять талантов, кото¬
рыми Ледша хотела откупиться от своего мужа. Когда они
приблизились к дому пиратов, вышла им навстречу биа-
митянка и грозно приказала им сейчас же покинуть остров:347
старая Табус слишком слаба и не желает принимать ни¬
каких посетителей. Но она ошибалась: лишь только Биас
на языке его племени громко сказал, что они посланы сюда
женой ее внука Ганно, как из дома раздался слабый, с
трудом произносящий слова, голос Табус, приглашающий
войти к ней приезжих. На ложе из овечьей шерсти, при¬
крытом волчьей шкурой, последним подарком ее сына
Сатабуса, лежала старая ворожея, которая с трудом при¬
поднялась при входе Гермона. Она показала ему на свои
уши и велела громче говорить, так как она плохо слышит.
Но лишь только ее глаза разглядели вошедшего, она быстро
прервала его вопросом:—	Это ты, тот греческий скульптор, который чуть не
погиб в Белом доме? И ты слепой, неужели до сих пор
слепой?—	На оба глаза, — ответил за него Биас.—	А ты кто такой? — обернулась к нему старуха, но,
рассмотрев его, она быстро добавила: — Да, я знаю, ты
раб чернобородого, ты из племени биамитов, да, теперь я
припоминаю, ты также спасся из горящего дома. Ты, зна¬
чит, был на «Гидре» и прислан ко мне Ледшей и Ганно.
Расскажи же мне скорей о них, зачем они тебя ко мне,
старухе, послали.Вольноотпущенник передал, что именно привело его в
«Совиное гнездо», как Ледша ушла от мужа, с которым не
могла жить, и как она посылает старой Табус, главе всей
семьи Ганно, брачный выкуп: пять талантов золотом — и
тем покупает себе свободу. Старуха с трудом вновь при¬
поднялась на своем ложе и дрожащим от волнения голосом
спросила:—	Что это значит? Пять талантов, и золотом, а не
серебром! И она мне посылает эти деньги. Мне!.. Как, убе¬
жала от мужа! Нет, не может быть. Ты ведь биамит, по¬
втори-ка мне еще раз все, что ты сказал, только на твоем
родном языке и громче, громче...Биас исполнил ее желание; молча, не прерывая его,
выслушала старуха все до конца, потом, подняв темную
морщинистую руку, стала она грозно ею потрясать, и из
ее старческой груди вырвались злобные, почти шипящие
звуки, которые мало-помалу перешли в слова:—	Прочь эти проклятые деньги! Она бросает нам брач¬
ный выкуп и думает, что будет так же свободна, как ли¬
сица, отгрызшая веревку, которой была привязана. О
времена, о люди! И так поступает недоступная, строгая
Ледша, дитя биамитского племени, та самая, которая так348
жестоко отомстила за обиду. Вот он, живой пример этой
мести, стоит там, слепой!Она должна была замолчать: ее старческий голос не
повиновался ей больше. Гермон воспользовался этим пере¬
рывом, чтобы подтвердить, что она верно поняла Биаса,
который ей совершенно точно передал поручение Ледши,
и что он просит ее дать ему какое-нибудь доказательство
того, что деньги ей доставлены, при этом он ей подал ме¬
шок с золотом. Быстрым движением руки оттолкнула она
мешок и громко вскричала:—	Ни один обол из этих проклятых денег не присое¬
диню я к нашим деньгам, да и Ганно их не возьмет. Пока
сердце одного из них не перестанет биться, до тех пор
соединяют их неразрывные узы. Как! Она хочет откупиться
деньгами от брака, законного брака, точно военноплен¬
ный?! Быть может, для того, чтобы последовать за другим?!
Ганно, мой храбрый мальчик, был готов идти в огонь и в
воду ради нее, и вот чем она его за это вознаграждает,
покрывает стыдом его и всю его семью! О время, о свет!
С грязью мешают то, что прежде считалось святым и не¬
прикосновенным. Нет, не все еще такие. Несмотря на ис¬
порченность нравов, которую к нам занесли греки, брачная
верность и честь еще сохраняются среди нас. Да будет про¬
клята она, которая насмеялась над святыней и попрала
ногами наши нравы и обычаи! Пусть она сделается добычей
нужды, голода, болезней и смерти!Казалось, силы оставили ее совсем, и она опустилась
на подушки. Биас начал ее успокаивать на их родном
языке и передал ей, что хотя Ледша и бросила мужа,
но, как видно, не оставила плана мести, потому что он
должен передать от ее имени два таланта золотом в храм
Немезиды.—	Немезиде! — повторила старуха, делая тщетные
усилия приподняться.Биас ей помог вновь принять сидячее положение, и она
воскликнула:—	Немезиде, которая ей помогла и должна дальше
помогать мстить! Да, да, хорошо... Пять талантов это
много, очень много денег. Но пусть! Чем больше, тем
вернее успех. Отнеси их также Немезиде. Пусть грифы,
подвластные этой страшной богине, раздерут своими ког¬
тями красивое лицо проклятой биамитянки, пусть они
вырвут ее сердце! Да будет она дважды проклята за
то горе и стыд, которые она причиняет сыну моего до¬
брого Сатабуса.349
Затем она спросила, не замешан ли кто-нибудь в ее
бегстве, и, когда узнала, что Ледшу сопровождает галл Jly-
тариус, она вне себя закричала:—	Да, отнеси сейчас же это золото Немезиде; мы не
хотим и не возьмем этих денег. И мой Сатабус благословит
меня за мой отказ от них!Затем, обращаясь к вольноотпущеннику, она медленно,
с трудом проговорила:—	Ты ее увидишь; расскажи ей, на что употребила
таланты старуха Табус, и какая страшная месть, я наде¬
юсь, обрушится на нее. Передай ей также мое проклятие
и скажи, что ее друзья станут отныне моими врагами, а
враги ее найдут во мне благодетельницу.Несколько секунд просидела она молча, как бы обду¬
мывая что-то, затем, обратившись к Гермону, сказала:—	Пойди сюда, слепой грек. Тебе бросили в лицо го¬
рящий факел, не так ли? И теперь ты слеп на оба глаза?После утвердительного ответа Гермона она приказала
ему опуститься перед ней на колени и дрожащими паль¬
цами, но умело и ловко приподняла она ему одно веко за
другим и, внимательно осмотрев его глаза, пробормотала
как бы про себя:—	Точно так же, как у черного Псоти и храброго Си¬
меона, и все же они выздоровели.—	Можешь ли ты мне помочь? — воскликнул в силь¬
ном волнении Гермон. — Отвечай мне правду, ты, мудрая
и опытная женщина! Возврати мне только зрение, и ты
можешь потребовать от меня, чего только хочешь. И, кроме
того, отдам я тебе все, что у меня еще есть, — деньги и
драгоценности.—	Сохрани все для себя, — ответила презрительно Та¬
бус. — Не ради денег возвращу я тебе то, что ты потерял
и что считается самым драгоценным для человека, а по¬
тому, что ты тот, которому она, проклятая, желала больше
всего причинить зла. Когда она призывала месть на твою
голову, она думала, что исполнение этого желания и есть
то счастье, которое ей было предсказано в ночь полнолу¬
ния. Сегодня также появится полный диск луны между
рогами Астарты, и ты сейчас получишь из моих рук то,
что вновь возвратит тебе зрение.Призвав прислуживающую ей биамитянку, она прика¬
зала ей принести ящик с травами и мазями, и, вынув из
него банку с мазью, она пробормотала:—	Да, приятно уничтожить врага, но иногда еще при¬
ятнее помочь врагу!350
Обращаясь затем к Биасу, она громко сказала:—	Ты же, раб, должен передать жене Ганно следую¬
щее: старая Табус подарила скульптору, ослепленному по
ее приказанию, то лекарство, которое вернуло черному
Псоти зрение. Да, дети мои, Сатабус и Ганно, если это —
последнее, что может сделать вам старая мать, вам оно
все же доставит удовольствие.Заставив еще раз Гермона стать на колени перед ней,
она помазала ему глаза, говоря:—	Остатки отдаю я тебе, но этого хватит тебе, и мазь
так же свежа и пахуча, как будто только что сделана.Сильное волнение, казалось, овладело ею, и, когда
бледный свет луны достиг ее ложе, она провела несколько
раз руками перед лицом слепого, произнося слова закли¬
нания. Лунный свет все больше проникал в комнату, а с
ним вместе как бы возрастало волнение старой лекарки.
Наконец она громким, твердым голосом произнесла:—	Ближе, еще ближе ко мне! При блеске луны, лучи
которой нас приветствуют, говорю тебе, ты будешь видеть.
В тихом месте, в чистом воздухе, вдали от города ожидай
терпеливо своего выздоровления. Избегай того, чем вы, гре¬
ки, опьяняете себя, и всего, что волнует кровь мужчины.
Выздоровление твое приближается; я вижу уже, как оно
наступает! Ты будешь вновь видеть, повторяю тебе, и это
такая же правда, как правда то, что я проклинаю ту, ко¬
торая нарушила верность мужу. Она торжествовала и ра¬
довалась твоей слепоте, а теперь будет скрежетать зубами
от злости и отчаяния, когда услышит, что Табус вновь
осветила мрак, окружающий тебя.Говоря это, она в изнеможении упала на свое ложе.
Еще раз хотел поблагодарить ее Гермон, но она не дала
ему ничего сказать, прервав его презрительным тоном:—	Право, не затем дала я тебе мазь, чтобы тебе ока¬
зать благодеяние, о, нет, совсем не для того.Указав ему еще раз, как он должен применять мазь, и
повторив совет избегать солнечного света, как злейшего
врага, и защищать от него глаза повязкой и зонтиком, она
замолчала. Когда же Биас обратился к ней с новым воп¬
росом, она, показав рукой на дверь, произнесла:—	Прочь, скорей прочь отсюда!Они тотчас же исполнили ее приказание, унося с собой
драгоценное лекарство. На другой день передал Биас по¬
раженному жрецу Немезиды богатый дар, предназначен¬
ный для этой грозной и мстительной богини. Он также
сообщил своему господину собранные им сведения о том,351
что Гула помирилась с мужем, вновь принявшим ее в свой
дом. Опасения же Таус, младшей сестры Ледши, что мо¬
лодой биамит, который за нее сватался, откажется от своего
намерения, узнав о ее посещениях мастерской Гермона,
оказались напрасны, и она уже давно стала ею женой.
После долгого и утомительного плавания по вновь выры¬
тому каналу, соединяющему Средиземное море с Красным,
достигли путешественники северного узкого мыса — цели
их путешествия, где, как Биас надеялся, господин его най¬
дет покой, необходимый для его выздоровления.XXIXГермон давно не чувствовал себя таким спокойным и до¬
вольным, как во время этого путешествия. Твердо и уверенно
надеялся он на свое выздоровление. Каким-то чудом спасся
он несколько дней тому назад от близкой смерти, и этим спа¬
сением был он обязан Дафне. Теперь, когда он вновь побывал
в храме Немезиды, им овладела полная уверенность в том,
что богиня прекратила свое преследование. Правда, его сле¬
пые глаза не могли видеть ее грозного образа, но он не чув¬
ствовал ни ужаса, ни содрогания в ее присутствии. Уже там,
в Александрии, когда он покинул пир Проклоса, перестала
она его преследовать. Иначе избежал ли бы он открытой пе¬
ред ним пасти смерти? Ведь ей стоило сделать лишь незна¬
чительное движение рукой, чтобы ввергнуть его туда подобно
другим. И не только эта богиня, но и все боги, благодаря про¬
исшедшей с ним нравственной перемене, простили ему его
прежние прегрешения. Они охраняли его во время его путе¬
шествия так же заботливо, как во дни его детства. Их образы
ясно рисовались в его воображении: когда он чувствовал лучи
солнца, ему казалось, что он видит Феба-Аполлона — бога
света и чистоты; слушая плеск волн, он представлял себе вы¬
ходящую из лазуревой воды Афродиту, богиню, воплощаю¬
щую все прекрасное. А Деметра! Он не мог себе ее
представить иначе, как с лицом Дафны, полной доброты и
женственности. Весь свет казался ему вновь полным богов и
богинь, и в сердце своем ощущал он их божественное при¬
сутствие. То место, куда его привез верный Биас, находилось
на возвышенном берегу моря; благодаря ключам, орошаю¬
щим здесь песок пустыни, зеленели тут высокие пальмы и
низкорослые колючие акации. Под тенью этих пальм поста¬
вил Биас палатку для своего господина; там же жила та семья
амалекитян, которую Биас знал с детства. Женщины зани¬352
мались огородничеством, а мужчины провожали караваны с
товарами, которые шли из Египта через Синайский полуост¬
ров в Хеврон. Дочь старого шейха, главы семьи, хорошо по¬
мнила Биаса и приветствовала их дружески, обещая
вольноотпущеннику, что его господин будет считаться почет¬
ным гостем всей их семьи. Устроив все, что только было в его
власти и силах, покинул преданный слуга своего господина.
Плача, сел он на корабль, который должен был везти его к
Ледше; Гермон также с грустью расстался с ним. Долго еще
не покидало художника волнение и возбуждение — послед¬
ствия всего пережитого за эти дни. Ему слышался в плеске
волн уличный шум Александрии, но уже спустя некоторое
время тишина пустыни стала благодетельно действовать на
него, и ночи его стали спокойны, живительный сон не поки¬
дал больше его ложа. Правда, это была монотонная жизнь, и
вначале бывали часы, когда ее однообразие тяготило его. Но
он не испытывал скуки; его внутренняя жизнь была слишком
богата, мысли его так разнообразны, что ему не было времени
ощущать ее. С тех пор как он перестал посещать философ¬
скую школу, избегал он предаваться серьезным размышле¬
ниям; тут же ему стало это доставлять большое наслаждение,
и никогда еще так свободно не работал его ум. Все его про¬
шлое проносилось перед ним. Все, что он пережил, изучил,
думал и ощущал когда-либо, все, к чему он стремился и чего
достиг в своем искусстве, все это ясно и отчетливо представ¬
лялось его умственным взорам; он впервые мог дать себе от¬
чет, в чем состояло его нравственное богатство, и мог
рассмотреть, как он пользовался им до сих пор и как должен
он в будущем поступать. Все его ошибки, все дурные поступ¬
ки и отклонения от истины сильно мучили его, но и тут опять
пришла ему на помощь его истинная греческая натура, кото¬
рая не дала ему предаваться мучительным угрызениям сове¬
сти. Надо было только избегать того, что он теперь признал
неправильным, и постараться в будущем лучше употребить
свои нравственные богатства. Тут, в тиши пустыни, научился
он здраво мыслить и прислушиваться к требованиям своего
сердца. Да, он все еще был слепым, но никогда яснее не видел
он, как теперь, что такое человеческая жизнь и вся обстанов¬
ка, в которой она протекает, и это несмотря на то, что глаза
его перестали видеть. Как много из того, что он считал исти¬
ной и что казалось ему правильным, представлялось ему те¬
перь совсем в ином свете. Теперь только понял он, как
односторонне смотрел он на искусство. Действительность и
природа, то, что он в искусстве ставил выше всего, давали
ему много художественного материала, но как много его было353
и в той области, которую он до сих пор не признавал и избе¬
гал — в области идей и чувств. Точно по мановению волшеб¬
ного жезла открылся тут перед ним обширный мир идей и
идеальных представлений. Он всегда стремился выразить в
своих произведениях всю силу своего творчества, хотел до¬
стичь великого, даже сверхчеловеческого. Это стремление за¬
ставило его в его группе «Борющиеся Менады» переступить
границы дозволенного, пренебречь всякими законами эстети¬
ки. Но если бы теперь какая-нибудь божественная сила вер¬
нула ему возможность творить, он бы этим иначе
воспользовался. О, если б ему впоследствии было дано изо¬
бразить Феба-Аполлона, побеждающего чудовище мрака и
невежества. Он много думал об Арахнее и о Деметре, но те¬
перь он не хотел изображать эту богиню мирно и доброде¬
тельно благословляющей все живущее: она ему являлась в
образе матери, у которой только что похитили Прозерпину.
Природа и наблюдение были теперь недоступны слепому ху¬
дожнику. Действительность была для него как бы закрыта,
но зато его ум нашел путь в мире идей и идеалов. И какой
это был богатый мир! Он, который еще недавно считал, что
все то, что нельзя осязать руками, не годится для искусства,
открыл в нем сотни сюжетов для своих произведений. Труд¬
ность выполнения этих сюжетов его нисколько не пугала. На¬
против! При этом он чувствовал свои силы и знания. Его
тихая спокойная жизнь научила его еще тому, что можно
проводить приятные и счастливые часы в одиночестве; преж¬
де ему казалось, что пиры и праздники и многочисленное об¬
щество друзей необходимы для его жизни, как воздух для
дыхания. Еще в начале его пребывания многое ему не нра¬
вилось в пустыне, многое раздражало его, главным образом
вечно недовольный голос его раба Патрона, которому надоела
однообразная жизнь и который считал для себя, ученого пис¬
ца, унизительным готовить своими искусными руками гру¬
бую пищу для его господина. Но и это скоро прекратилось.В один прекрасный день Патрон исчез, захватив с собой
кошелек и серебряный кубок Гермона. Этот мошенниче¬
ский поступок слуги, к которому слепой почти по-братски
относился, опечалил Гермона, но затем он почувствовал
большое облегчение от того, что избавился от присутствия
этого угрюмого человека. Веселый и услужливый мальчик
из семьи, живущей подле него, охотно прислуживал ему
и служил проводником, а мать его готовила художнику,
очень скоро привыкшему к их простой и скудной пище.
Хотя у него сохранилось еще несколько золотых монет, на
которые он легко мог приобрести в ближайшем портовом354
городе мясо, дичь и вино, но он помнил совет старой Табус,
да и дочь шейха, которая ему мазала глаза снадобьем ста¬
рой ворожеи и плела ему из листьев зонтики для защиты
глаз от солнца, точно так же советовала ему избегать вся¬
кой горячительной пищи.Однажды во время перевязки показалось Гермону, что
слабый луч света как бы слегка осветил окружающую его
так давно мрачную ночь. Как забилось его сердце уже от
этого одного проблеска света! В один миг расцвела вновь
надежда в его душе, и, подобно бабочке, возвращающейся
к распустившемуся цветку, вернулась к нему его веселость.
Радостные мечты рисовали ему образ его возлюбленной, а
его самого — в мастерской за работой над новыми произ¬
ведениями. Он всегда был большим другом детей; малень¬
кие амалекитяне это уже давно поняли и теперь радостно
окружали слепого чужестранца, который возился с ними и
умел, несмотря на завязанные глаза и зеленый зонтик, так
искусно, как им казалось, вырезать из тростника разные
дудки и другие игрушки. Уверенность в том, что зрение
вернется к нему, все сильнее и сильнее росла в нем и
поддерживалась в нем уверениями амалекитянки, что близ¬
ко то время, когда он вновь будет видеть. Только бы ему
видеть, вновь наслаждаться тем, что ему будут показывать
его глаза. Да, он теперь знал, что красота имела такие же
права, как истина и правда; изображая красоту, можно
было оставаться верным правде. Пусть только его глаза
откроются, и он своими произведениями докажет свое по¬
клонение истинной красоте. И надежда все росла и при¬
нимала все более реальные формы; луч света становился
все сильнее, а в один прекрасный день он увидал, как бы
выступающий из тумана, колючий ствол акации возле его
палатки. Самый восторженный любитель природы не мог
бы найти это дерево красивым, но Гермону оно показалось
прекраснее всего на свете: это ведь был первый предмет,
который он наконец увидел.Он тотчас же послал в соседний город положить, как
жертву на алтарь врачующей Изиды, одно из своих дра¬
гоценных колец. Как горячо стал он молить Аполлона, бога
света, и Афродиту, богиню красоты, о возвращении ему
зрения! Спустя неделю при новой перевязке увидал он тем-
но-зеленые волны Красного моря, очертания пальм, палат¬
ку, амалекитянку и мальчугана, прислуживающего ему.
Все это видел он. Восторженную благодарность воздал он
милостивым богам, в существовании которых он, вопреки
своему учителю Стратону, теперь больше не сомневался.355
Какие планы, какие темы для работы зарождались в его
мозгу! И то, что он хотел творить, не должно было изо¬
бражать исключительно реальность и действительность.
Нет, он хотел теперь воплощать самые высокие идеи, са¬
мые отвлеченные идеалы. Он знал теперь, что ему не нуж¬
но для этого натуры, что ему не надо было рабски ее
копировать, и все-таки, несмотря на это, он мог придер¬
живаться правды. Каждый мускул, каждый палец, малей¬
ший локон волос должны были соответствовать натуре, но
вместе с тем, его творения должны быть проникнуты и как
бы одухотворены идеей. Его произведения должны были
быть отражением идеи и его индивидуальности, верны
правде без всякой условности, но должны строго подчи¬
няться правилам пропорций. Этот новый взгляд на искус¬
ство явился плодом его долгих, одиноких размышлений об
искусстве и художественных произведениях.С тех пор как он вновь уверовал в богов, он чувствовал,
что Музы избрали его своим жрецом и что он должен им
служить, он должен своими произведениями не только
удовлетворять зрение, но и возвышать сердце и ум зрителя,
показывая ему в них все то, что возвышает его собствен¬
ную душу: правду, красоту, величие и вечность. Во всей
природе чувствовалось присутствие этих четырех сил, и
изображать их будет теперь его художественной задачей.
В вечной неутомимой творческой силе, которая постоянно
обновляет природу, придавая ей неиссякаемую прелесть,
чувствовал он божественную силу. И ему казалось стран¬
ным, почти невозможным то, что он мог так долго отрицать
богов. Пока он отрицал душевную жизнь, он не признавал
никакой силы над собой, а теперь каким слабым и ничтож¬
ным чувствовал он себя перед этой силой. Но он чувство¬
вал, что может достичь того, что среди смертных дано
достигать одним художникам: общения с божеством и воз¬
можности посредством его произведений возвысить и зри¬
телей до понимания идеалов и красоты.Второй месяц его пребывания в пустыне подходил уже
к концу, когда мальчик, присутствовавший при перевязке,
вскричал:—	Твои глаза становятся совсем чистыми и блестящи¬
ми; знаешь, все белое почти исчезло. Наверно, ты теперь
уже можешь мне вырезать львиную голову на моей палке.Быть может, это бы и удалось Гермону, но он побоялся
подвергнуть свои глаза такому испытанию, зато его с необы¬
чайной силой потянуло вернуться к людям, к Дафне; ему ка¬
залось, что теперь уже настала пора для этого. Старый шейх356
и его дочь принялись его уговаривать не торопиться, так как,
быть может, эта поспешность повредит его зрению. Благора¬
зумие Гермона одержало верх над его нетерпением, и он со¬
гласился носить повязку и оставаться в пустыне до тех пор,
пока не исчезнет и та легкая пленка, которая еще не позво¬
ляет ему ясно различать детали предметов. Правда, спокой¬
ствие последних дней его совсем покинуло, к этому
присоединилась еще забота о близких его сердцу. Он до сих
пор не имел о них не малейшего известия, и, когда он себе
представлял, какая судьба ожидала Архиаса и его дочь, по¬
падись они в руки грозного царя Птоломея, им овладевал
смертельный ужас, заглушавший всю ту радость, которую он
испытывал от возвращения зрения. Страх за них, этих самых
дорогих ему людей, пересилил всякое чувство осторожности,
и он решил во что бы то ни стало покинуть пустыню и раз¬
делить с ними их судьбу.XXXНесколько дней спустя отправился Гермон на закате
солнца на берег моря. Какое-то для него самого необъяс¬
нимое волнение овладело им. Глаза его уже без повязки,
защищенные только от света зонтиком из зеленых листьев,
показывали ему солнечный шар, склоняющийся к горизон¬
ту; красивые, сверкающие и яркие переливы красок на
всем небосклоне казались восторженному Гермону как бы
злой насмешкой над беспокойством, царящим в его изму¬
ченной душе. Лодка, приближающаяся к берегу, не обра¬
тила на себя его внимания: сюда приставало столько лодок
с путешественниками, отправляющимися во внутрь Ара¬
вии, а за последнее время число их еще возросло. Внезапно
услыхал он знакомый ему призыв; этими самыми звуками
предупреждал он всегда прежде о своем прибытии домой.
Радостно, почти бессознательно ответил он на него, и ему
теперь показалось, что вечерняя заря превратилась для не¬
го в утреннюю, возвещавшую наступление счастливых для
него дней. Хотя его все еще слабые глаза не позволяли
ему узнать того, кто стоял в лодке и посылал ему привет¬
ственные знаки руками, все же он почти наверняка мог
сказать, кого привезла к нему эта лодка.Вскоре услыхал он и приветствие верного Биаса, и с силь¬
но бьющимся сердцем протянул он ему обе руки. Вольноот¬
пущенник исполнил все возложенные на него поручения, и
теперь его уже никакая клятва не обязывала молчать и скры¬357
вать что-либо от его господина. Ледша отпустила Мертилоса
и его на свободу, а сама, насколько мог понять Биас из под¬
слушанных разговоров, отправилась в сопровождении галла
Лутариуса в Поротониум, пограничный город Египетского
царства. Мертилос чувствовал себя совершенно здоровым и
сильным и послал его к Гермону, который больше нуждается
в его услугах. Но, кроме того, преданный слуга привез изве¬
стия о Дафне и Архиасе. Оба были здоровы и в безопасности
от преследований царя Птоломея. На робкий вопрос вольно¬
отпущенника о том, в каком состоянии находятся его глаза,
снял Гермон зонтик и показал, как успешно шло его выздо¬
ровление. Верным Биасом овладела такая радость, что он, по-
луплача, полусмеясь, стал целовать руки и одежду своего
дорогого господина. Он долго не мог успокоиться и затем про¬
изнес глубокомысленно:—	Бессмертные поступают иначе, чем люди. Мы,
скульпторы, можем только тогда творить хорошие произ¬
ведения, когда у нас есть для этого хороший материал и
хорошие инструменты. Боги же иногда пользуются самыми
дурными чувствами и побуждениями и достигают самых
лучших результатов. Так, например, они превратили не¬
нависть старой волшебницы в средство, возвратившее тебе,
господин, зрение. За это да будет мир ее костям. Она умер¬
ла, и, как мне передал земляк, которого я недавно встре¬
тил, смерть пришла за ней тотчас же после нашего отъезда.
Пересказав разные новости об Архиасе, Дафне и Мерти-
лосе, он передал Гермону два письма: одно было от его
возлюбленной, другое — от Мертилоса. Как только Биас
засветил огонь в палатке, он тотчас же принялся за труд¬
ную для него работу чтения этих писем. Нельзя сказать,
чтобы верный слуга стал образцовым чтецом, но и то, чего
он достиг в этом искусстве, делало большую честь терпе¬
нию его учителя, Мертилоса. Он начал с послания Дафны,
которое по желанию осторожного Архиаса заключало в себе
очень мало подробностей. Но уверения в любви и нежные
слова, которыми было наполнено письмо, заставляли чув¬
ствительного Биаса не раз прервать чтение. Мертилос, на¬
против, очень подробно описывал свой образ жизни и
сообщал другу, что он для него и для себя ожидал от бу¬
дущего. Содержание этих писем сильно облегчило душу
Гермона, так встревоженную долгой неизвестностью; он
знал теперь, что может надеяться опять на совместную
жизнь с теми, кто был ему дороже всех на свете. Кроме
того, они объяснили ему многое такое, что было неясно в
рассказах Биаса.358
Сначала находился Архиас вместе с Дафной в городке
Митилене на острове Лесбосе; туда приставали корабли с
путешественниками, которые отправлялись в Пергамон, где
теперь жил Мертилос. После того как он исполнил все
требования Ледши и освободился от данной ей клятвы, по¬
сетил скульптор дядю и Дафну, а перед самым отъездом
вольноотпущенника переселился тот с дочерью также в
Пергамон. Он был очень дружественно принят наместником
того края и был склонен поселиться там на более продол¬
жительное время. Мертилос же с тех пор, как Ледша от¬
пустила его на свободу, жил в Пергамоне и там в полном
уединении и тиши принялся за работу и исполнил громад¬
ный горельеф «Триумфальное шествие Дионисия». Так как
слава, окружавшая имя Мертилоса, достигла и тех краев,
то все художники и высшие власти города толпами стре¬
мились в его мастерскую полюбоваться художественным
произведением знаменитого александрийца. Вскоре и наме¬
стник края Филитерос, управляющий уже семь лет этим
краем, пожелал ближе узнать художника. Он и его наслед¬
ник покровительствовали художникам и любили искусство;
они предложили художнику изваять из мрамора исполнен¬
ный им пока из гипса горельеф, предназначая его для хра¬
ма Дионисия в Пергамоне. В особенности наследник старого
Филитероса подружился с Мертилосом и старался всеми
способами удержать его навсегда в Пергамоне. И это ему
удалось, потому что Мертилос в прекрасном и обширном
доме, который ему предложил Эйменес для жилья и мас¬
терской, чувствовал себя физически здоровее, чем где-либо
в другом месте. Кроме того, он думал, что его друг Гермон
по многим причинам не пожелает жить в Александрии и
что присутствие Архиаса и Дафны подействует притяга¬
тельно и заставит его также избрать Пергамон местом жи¬
тельства. Ему нечего было уверять слепого, что, если его
слепота не пройдет, он всегда найдет в нем любящего и
заботливого брата; если же зрение к нему вернется, то
Мертилос по-прежнему будет ему товарищем по искусству,
с которым можно дружно и хорошо работать. Мертилос
рассказал наследнику Эйменесу о даровитом слепом родст¬
веннике, о его своеобразном искусстве, и тот с жаром при¬
нялся уговаривать скульптора убедить друга переехать в
Пергамон, где много знаменитых врачей. Он также дал
слово оказывать слепому художнику почести и уважение,
а если боги ему вернут зрение, поручить ему большие за¬
казы. Как глубоко тронуло Гермона это дружеское письмо!
Какая будущность открывалась для него: любовь, дружба359
будут ее наполнять, а какая, может быть, откроется пло¬
дотворная жизнь для его искусства! «Видеть, только бы
вновь видеть!»Эта мысль примешивалась теперь ко всему, что он ощу¬
щал, думал или говорил. Даже во сне преследовала она
его. Для того чтобы вновь обрести зрение, готов он был
охотно перенести самые ужасные пытки. Только в Алек¬
сандрии находились те знаменитые врачи, которые могли
довершить то, что уже сделала мазь этой старой ворожеи.И он во что бы то ни стало туда отправится, даже если
бы ему пришлось заплатить за это жизнью. Знаменитей¬
ший хирург того времени Эризистратос, правда, отказался
ему когда-то помочь, но Гермон надеялся, что с помощью
Филиппоса, который был очень дружен с хирургом, ему
удастся упросить его. А старый комендант находился как
раз недалеко от него. Царская флотилия только что встала
на якорь у перешейка, соединяющего Африку с Азией.
Жрец Аполлона в соседнем городе Клисма рассказал Гер-
мону, какая честь выпадет на долю этой восточной гавани.
Появление царя и царицы объяснялось не одним только
желанием основать там новый город и торжественной
встречей возвращающегося победителем предводителя фло¬
та, но основывалось на более важных соображениях. За
последние годы овладел не верящим в богов царем Птоло-
меем II тяжелый недуг, который заставляет теперь царя
искать помощи у древних египетских богов. Он хочет пре¬
даться изучению этой мистической и таинственной веры и
узнать всю магическую силу ее жрецов. Опасаясь близкой
смерти, воздвиг уже Птоломей в Александрии величествен¬
ный храм могущественному богу смерти, которого одина¬
ково почитали греки и египтяне; он надеялся этим
заручиться будущей жизнью. По той же причине хотел он
и здесь построить храм и заслужить расположение египет¬
ских жрецов. Для исполнения всех этих планов нуждался
он прежде всего в деньгах; вот почему он стремился к
усилению доходности своей и без того богатой страны. Он
нашел в своей сестре, Арсиное, отличную помощницу в
государственных делах. Дочь того же отца и матери, она
имела те же права, как и он, на уважение жрецов и на
подчинение народа, который по религии страны видел в
царе и его сестре представителей бога Солнца. Браки меж¬
ду братьями и сестрами в Египте не только допускались,
но считались по религии и преданиям священными. Поэ¬
тому Птоломей, послав в изгнание свою первую супругу
Арсиною, взял себе в жены сестру свою, также Арсиною.360
Тотчас же после брака наименовал он себя Филадельфосом,
т. е. «любящим сестру», и даровал то же имя своей суп¬
руге. Правда, союз этот вызвал у остроумных и насмеш¬
ливых александрийцев много едких шуток. Но царь не
жалел о своем выборе, несмотря на то, что царица достигла
почтенного сорокалетнего возраста, и несмотря на многие
убийства, совершенные по ее приказанию, когда она была
царицей Фракии, Арсиноя была очень мудрая правитель¬
ница и обладала все еще большой красотой. Она сопровож¬
дала царя в его путешествии на восток. Там хотел он
основать город, назвать его в честь царицы «Арсиноя», и,
дабы заслужить благосклонность и благодарность жрецов,
решил он там же воздвигнуть огромный храм в честь бога
Тума. Кроме того, он с некоторых пор вступил в перего¬
воры с африканскими прибрежными городами, желая, что¬
бы они открыли свои гавани египетским торговым
кораблям. Завязать эти отношения было поручено предво¬
дителю флота Эймедису, сыну престарелого Филиппоса и
Тионы. Этот храбрый воин прекрасно выполнил возложен¬
ное на него задание. Он не только основал на принадле¬
жащем эфиопскому народу берегу Красного моря город,
названный им в честь царя «Птоломаис», но также убедил
всех прибрежных правителей вступить в торговые связи с
Египтом. Теперь возвращался он обратно с целым грузом
драгоценностей и подарков, и ему готовилась торжествен¬
ная встреча. Больной царь решил по окончании всех тор¬
жеств и праздников удалиться в пустыню и провести в
этой здоровой местности, вдали от дел и шума столицы,
целый месяц, надеясь этим восстановить свое здоровье.Пребывание царственных особ и ожидаемые торжества
привлекли к берегам Красного моря многие тысячи зрите¬
лей, и на другое утро после прибытия Биаса к Гермону в
почти пустынной до сих пор гавани близ Клисмы сновали
сотни лодок. Не могло быть и сомнения в том, что пре¬
старелый комендант и его супруга Тиона будут присутст¬
вовать при торжественной встрече их сына Эймедиса.
Поэтому Гермон, желающий посоветоваться со своими ста¬
рыми друзьями, решил отправиться в Херсонполис, где дол¬
жно было состояться это торжество. Лодка, в которой
вольноотпущенник к нему приехал, должна была отвезти
их туда. Художник почти с грустью покидал это место,
которое ему принесло столько успокоения и где к нему
вернулась надежда вновь обрести зрением. Он дружески
распрощался с семьей амалекитян, также очень опечален¬
ных его отъездом. Когда они сели в лодку, им пришлось361
убедиться, что им не так-то легко будет достичь места
назначения. Несмотря на усилия трех сильных гребцов,
лодка с большим трудом и очень медленно пробиралась
между бесчисленными кораблями, лодками и челноками.
Два огромных корабля с роскошно расшитыми парусами
по повелению царя вышли сюда из Херсонполиса, чтобы
раньше других приветствовать возвращающегося героя. К
ним присоединилась целая флотилия небольших судов и
лодок, переполненных любопытными. Какую оживленную
и пеструю картину представляло в этом месте море! Какое
разнообразие и яркость цветов среди богато расшитых па¬
русов! Какой шум и плеск от сотни поднимаемых и опу¬
скаемых весел!—	Смотри, господин! — вскричал Биас. — Вот этот боль¬
шой корабль из Александрии также послан навстречу герою!—	А этот откуда? — спросил Гермон, глаза которого,
хотя все еще не позволявшие вполне отчетливо различать
предметы, увидали на палубе большого грузового корабля
шесть огромных африканских слонов, и его слуха достиг
рев львов и пантер с того же корабля.—	Это подарки для царя, и придутся ему, наверно, по
вкусу. Такого количества диких зверей не привозил ему
еще никто, и они значительно пополнят его редкую кол¬
лекцию, — ответил биамит.—	А там, смотри-ка, сколько обезьян и пестрых попу¬
гаев! — радостно вскричал амалекитский мальчик, прово¬
жающий Гермона, но тотчас же прибавил он тихо, нежно
дотрагиваясь до руки художника: — Не правда ли, госпо¬
дин, ты ведь можешь их также видеть?—	Конечно, мой милый, хотя и не так ясно, как ты, —
ответил Гермон, ласково проведя рукой по волосам маль¬
чика, так заботившегося о нем.В это время стал медленно приближаться корабль, на
палубе которого зоркие глаза Биаса различили фигуру ад¬
мирала Эймедиса, следящего за проходом по каналу судов
его флота. Точно вылитый из бронзы, стоял он на своем
посту, и, казалось, ни громкие приветствия народа, ни
шум, ни масса окружающих его лодок не могли отвлечь
его от исполнения своих обязанностей. Он уже успел по¬
видаться с отцом и матерью, потому что, по словам Биаса,
лавровый венок, украшающий его шлем, был ему передан
отцом от имени царя.Верный раб прибавил со вздохом:—	Он еще так молод, а сколько почестей уже выпало
на его долю! Ты вместе с ним, господин, посещал школу362
борцов в Александрии, и он всегда тебя отличал среди дру¬
гих товарищей. Одного твоего знака будет достаточно, что¬
бы он тебя заметил, и, наверно, он разрешит тебе пересесть
на его корабль или, по крайней мере, отдаст приказание
пропустить нас скорей в канал.—	Нет, нет! — перебил его Гермон. — Я могу ему
только помешать теперь.—	Ну, тогда дай о себе знать госпоже Тионе или ее
супругу. Наверно, позовут они нас на большой корабль,
а оттуда, хотя твои глаза и не обладают еще зоркостью
ястреба, ты все же, наверно, увидишь все торжество
встречи и всех принимающих в ней участие.К великому удивлению вольноотпущенника, его госпо¬
дин отклонил и это предложение, скромно добавив:—	Я уже более не тот Гермон, которого когда-то от¬
личал перед другими Эймедис. Что же касается почтенной
Тионы, то пусть в эту, столь радостную для ее материн¬
ского сердца минуту ничто не напомнит ей о печали дру¬
гих. Завтра или послезавтра увижусь я с ней, хотя мне
жаль, что не Дафна первая увидит мои выздоравливающие
глаза.Гермон, произнося эти слова, почувствовал, что рука
Биаса дружески пожала его руку, и этот знак сочувствия
со стороны преданного слуги в такой момент, когда во¬
сторженная встреча и крики приветствующих Эймедиса
растравили его сердечные раны, успокоительно подейст¬
вовал на него. С каким достоинством и спокойствием
принимал Эймедис все эти восторги толпы, а как они
подействовали на него и как они вскружили ему тогда
голову! Нет, не напрасно прошел он через все муки
несчастья: они, подобно огню, очистили его. Он хотел
стать более достойным жизни, прошлое не должно ом¬
рачать тех хороших дней, которые могут еще для него
наступить.Облегченно вздохнув и гордо выпрямившись во весь
рост, приказал он гребцам постараться пройти в канал. Те
вначале опасались, что благодаря узкому проходу и мно¬
жеству участвующих в празднестве правительственных су¬
дов вход в канал будет им воспрещен. Но ловкому
рулевому удалось пройти под прикрытием большого кораб¬
ля незаметно для часовых в то время, когда много других
лодок и мелких судов не были вовсе допущены в канал.После долгого и утомительного пути под лучами паля¬
щего солнца удалось наконец Гермону и Биасу к вечеру
высадиться в гавани Гереонполиса. Биас тотчас же отпра¬363
вился на поиски корабля, готового на другой день отплыть
в Александрию.Возвратившись, рассказал он своему господину, что
видел почтенную Тиону, которая велела ему передать,
что завтра, как только кончится торжество, она или сама
посетит Гермона, или пришлет за ним. Родная мать, по
мнению Биаса, вряд ли могла больше радоваться, чем Ти-
она, когда услыхала о наступившем улучшении в состо¬
янии здоровья Гермона, и она непременно хотела тотчас
же к нему отправиться, но престарелый Филиппос не по¬
зволил ей этого ввиду того, что почтенная матрона была
слишком утомлена длинным путем и всеми событиями
этого радостного для них дня. Гермон также последовал
совету вольноотпущенника отдохнуть в ожидании за¬
втрашнего свидания с его старой приятельницей, которая,
наверно, подаст ему дружеский и умный совет относи¬
тельно выбора врача.На другое утро яркое солнце освещало своими золоти¬
стыми лучами пустыню, зеленую воду гавани и желтые
стены пограничной крепости. На этом клочке земли, омы¬
ваемом водами двух морей, казалось, сошлись три части
света для торжества: греки — представители Европы, егип¬
тяне — Африки, наконец, семиты — сыны Азии. Египет¬
ские жрецы с изображениями богов и различными
священными предметами стояли по одной стороне обшир¬
ной пристани; за ними, как бы для охраны, стояли целые
ряды полуголых египетских воинов и других африканцев.
Всевозможное оружие: копья, луки, колчаны со стрелами —
блестело на солнце. По другую сторону собрались вожди
мелких азиатских племен, финикийские и сирийские куп¬
цы; к ним присоединились кочевники и гордые бедуины в
развивающихся плащах, верхом на прекрасных конях. Се¬
редину занимали греки; для зрителей не могло быть и со¬
мнения в том, что они были господствующей нацией в этом
царстве; их мужественные и стройные фигуры выделялись
среди Bcejf, а их гордые лица с большими блестящими гла¬
зами, их головы, увенчанные цветами, невольно привле¬
кали взоры всех. Их спокойные, полные достоинства
манеры резко отличали их от худощавых насмешливых
египтян и юрких, подвижных азиатов.Звуки труб и барабанный бой огласили воздух, возве¬
щая начало торжества; египетские жрецы пропели хвалеб¬
ную божественную песню богу-царю и богине-царице,
затем греческий многоголосный хор запел торжественный
гимн, при звуках которого появились царь Птоломей и его364
супруга, садящие на высоком золотом троне, который несли
великаны эфиопы. Высокие стройные юноши несли белые
опахала из страусовых перьев, долженствующие защищать
царственную пару от лучей палящего солнца; за ними шли
рядами родные и друзья царя, высшие сановники, благо¬
родные греческие юноши, составляющие царскую стражу,
отряды македонских воинов, ученые Александрийского
музея, художники; богатые негоцианты греческого и иудей¬
ского происхождения, приглашенные Птоломеем присутст¬
вовать, замыкали шествие.При громких приветствиях многочисленных зрителей
царь и вся его свита вступили на палубу большого, роскошно
убранного корабля, где должно было произойти свидание ца¬
ря с прибывшим предводителем флота. Эймедис тотчас же
перешел со своего корабля на царский. Дружески приветст¬
вуя его, обнял его царь, а царица передала ему венок из роз,
которым герой украсил свой шлем, уже увенчанный прислан¬
ным от царя лавровым венком. Отовсюду, со всех кораблей
и лодок, с пристани и крепости, раздались приветственные
крики в честь Эймедиса; толпа восторженно встречала своего
храброго молодого полководца. Но больной царь не мог уде¬
лить более часа встрече; ему предстояло еще много утоми¬
тельных празднеств; поэтому, повинуясь его приказанию,
сотни рабов переносили на сушу клетки со львами, тиграми
и пантерами; подгоняемые длинными бичами эфиопских по¬
гонщиков, прошли перед царем и Арсиноей газели, антило¬
пы, жирафы, обезьяны и борзые собаки. Вид шестидесяти
громадных слонов вызвал у сдержанного царя возглас радо¬
сти, ведь эти великаны представляли в своем роде вспомога¬
тельный отряд, способный обратить в бегство целую
неприятельскую конницу; поэтому он и царица благосклонно
слушали краткий рассказ Эймедиса о том, как ему посчаст¬
ливилось благодаря удачным охотам заполучить такое коли¬
чество этих благородных животных. Несколько кораблей
были наполнены золотом, слоновой костью, пряностями, чер¬
ным и красным деревом и звериными шкурами, но царь по¬
велел отложить осмотр этих богатств до более удобного
времени, после закладки храма и города; на досуге хотел он
все это рассмотреть, теперь же надо было спешить.Солнце еще не достигло зенита, как царь и царица в
сопровождении свиты покинули корабль и отправились в
близлежащий город Пифом, где их ожидали новые торже¬
ства, но зато и целый месяц отдыха. Точно сквозь туман
видел Гермон все, что происходило вокруг него, и он по¬
думал, что в продолжение всей своей жизни, когда он об¬365
ладал зрением, видел он таким образом все его окружаю¬
щее. Только поверхность всего происходящего, то, что ему
показывали его глаза, была для него доступна; внутренний
же смысл всего стал он постигать, только когда он ослеп,
только когда научился он доискиваться внутреннего содер¬
жания всех явлений жизни. Если боги услышат его молит¬
вы и возвратят ему зрение и туман, расстилающийся перед
его глазами, совершенно исчезнет, он и тогда сохранит
вновь приобретенную способность и будет применять ее в
своей будущей жизни и в своем искусстве.XXXIПосле полудня явился к Гермону посланец престаре¬
лого Филиппоса. Это был молодой гиппарх, тот самый,
который сопровождал коменданта Пелузиума во время его
пребывания в Теннисе. Он явился с поручением отвезти
художника в колеснице Филиппоса в Пифом, где он и
Тиона в данный момент находились по повелению Пто-
ломея. По дороге рассказал гиппарх своему спутнику, как
стойко выдержала Тиона, несмотря на ее преклонные го¬
ды, все треволнения и хлопоты длинного пути и этого
дня. Вчера еще ездила она навстречу сына, а сегодня при¬
нимала участие в торжестве, и все же она не чувствовала
утомления. Тотчас же по возвращении с корабля первая
ее мысль была повидать как можно скорее ее молодого
друга, боясь, что последующие торжества в Пифоме, на
которых она должна была присутствовать в свите Арси-
нои, займут все ее время и, быть может, так утомят ее,
что ей нельзя будет заняться делом Гермона. Они очень
быстро достигли небольшого городка, посвященного богу
Туму. Он был теперь весь разукрашен развевающимися
флагами, триумфальными арками, венками и гирляндами.
При въезде в него были разбиты палатки для царя и его
свиты. Не знай Гермон того, что царь рассчитывает про¬
быть здесь целый месяц, его должна была бы поразить
их многочисленность и то большое пространство, которое
занимал этот лагерь. Тут находились не только советники
и придворные Птоломея, но и множество ученых, худож¬
ников, певцов и актеров, которые должны были развле¬
кать царя во время его пребывания в этой отдаленной
от остальной части его царства местности. Дом, который
занимала престарелая чета и их знаменитый сын Эйме-
дис, принадлежал богатейшему купцу этого города. Это366
было строение в форме четырехугольника, окружающего
большой двор. Гиппарх ввел туда своего спутника; воины
и матросы стояли там группами, дожидаясь повелений
старого и молодого полководцев. Слуги и рабы сновали
взад и вперед. В тени двора были поставлены скамьи и
стулья, занятые уже большей частью посетителями и по¬
сетительницами, прибывшими приветствовать и поздра¬
вить мать знаменитого предводителя флота. Посреди них
отдыхала на ложе почтенная Тиона, с трудом подчиняясь
тем общественным обязанностям, которые налагало на нее
ее высокое положение. Она поминутно приветствовала
вновь прибывающих, дружески прощалась с теми, кто
уходил, и успевала еще отвечать на многочисленные воп¬
росы, которыми ее со всех сторон осыпали. Она чувст¬
вовала сильное утомление, хотя старалась скрыть его от
всех присутствующих. Завидя входящего Гермона под ру¬
ку с молодым гиппархом, она, забыв усталость, поспешно
встала и пошла ему навстречу, дружески протягивая ему
обе руки. Хотя художник и не мог еще вполне ясно ви¬
деть ее доброе лицо, но он чувствовал ее почти мате¬
ринское к нему расположение в пожатии ее рук, звуке
ее голоса, произносившего ласковое приветствие. Его сер¬
дце радостно забилось, и, полный самого почтительного
чувства, поцеловал он несколько раз ее добрую старую
руку. После того повела его Тиона к своему месту по¬
среди всех присутствующих, которым она его представила
как сына ее умершей подруги детства и назвала его имя.
Почти все посетители принадлежали к свите царя, и имя
Гермона вызвало среди них большое волнение, которое
тотчас же выдало художнику ту печальную истину, что
чужие лавры, которыми он себя когда-то украсил, не по¬
забыты в этом кругу. Неприятное чувство овладело Гер-
моном, привыкшим к тишине пустыни, и внутренний
голос стал твердить ему: «Прочь отсюда, как можно даль¬
ше от них». Но он не последовал этому голосу, потому
что его внимание было тотчас же обращено на необык¬
новенно высокого и широкоплечего мужчину с седой
длинной бородой и выразительным лицом, в котором он,
как ему казалось, узнал знаменитого врача Эризистрато-
са. Врач подошел к Тионе и спросил:—	Не вижу ли я перед собою человека, удалившегося
от света в пустыню и обретшего там вновь зрение?—	Да, это он самый и есть, — ответила Тиона и, на¬
клоняясь к Эризистратосу, шепотом прибавила: — Мною
овладевает страшная усталость и слабость, а между тем367
мне нужно о многом и очень важном переговорить с тобой
и с тем бедным другом моим.Врач дотронулся рукой до головы почтенной матроны
и произнес громким голосом:—	Ты очень утомилась, почтенная Тиона, и было бы
лучше, если бы ты легла и постаралась бы успокоиться.—	Конечно, без сомнения, — подтвердила одна из по¬
сетительниц, — мы и так злоупотребили твоими силами и
теперь только мешаем тебе, дорогая приятельница.Эти слова подействовали и на других посетителей, и
вскоре все удалились, не удостоив Гермона даже легкого
поклона, потому что кроме истории со статуей имя худож¬
ника было замешано в заговоре против царя, который, как
говорили, очень немилостиво относился как к художнику,
так и к его дяде, изгнанному по его повелению из Алек¬
сандрии. Когда последний гость покинул их, Тиона отдала
немедленно приказание домоправителю не принимать боль¬
ше посетителей.А Эризистратос, весело потирая руки, сказал:—	Первейшая обязанность врача удалять от пациента
все, могущее вредить ему, будь то даже его ближние.Затем обратился он к Гермону и принялся уже расспра¬
шивать его о состоянии его зрения, но появился домопра¬
витель и доложил, что какой-то очень знатный господин,
назвавшийся Герофилосом из Халкедона, настаивает на
том, чтобы его приняли. Тиона и врач обменялись радост¬
ными взглядами, и Эризистратос поспешил навстречу сво¬
ему знаменитому сотоварищу.Посреди двора остановились оба знаменитых светила
науки, и между ними завязался очень оживленный разго¬
вор; в то же время Тиона попросила Гермона пересказать
ей еще раз все то, что она знала о нем от Биаса. Наконец
Эризистратос пригласил Тиону, которая, казалось, совер¬
шенно позабыла о своей усталости, хотя перед тем жало¬
валась на нее, принять участие в их совещании.Гермон же смотрел издали на знаменитых врачей, и сер¬
дце его усиленно забилось; если они оба примутся за его ле¬
чение, то он мог не сомневаться в том, что его самое горячее
желание будет исполнено: зрение вернется к нему. Должно
быть, почтенная Тиона уговаривает их взять на себя его ле¬
чение, иначе что бы могло заставить ее покинуть его тут од¬
ного и так оживленно говорить с ними, да еще прежде,
нежели она хотя бы одним словом упомянула о Дафне. Точно
окруженных каким-то облаком, видел Гермон их всех троих,
стоящих посреди двора. Хотя он перед тем видел Эризистра-368
тоса очень неясно, но он встречал его не раз у ложа больного
Мертилоса, а кто хоть раз видел это умное выразительное ли¬
цо, тот не мог его забыть. Он также знал и другого врача,
Герофилоса, потому что он усердно посещал лекции по ана¬
томии этого известного ученого, когда жил в Александрии и
слушал философов в музее. Уже тогда волосы его были со¬
вершенно белые, и как тогда, так и теперь его большие пыт¬
ливые глаза были полны жизни, а ум его сохранил всю силу
и свежесть молодости. Гермон знал, что от него мог он полу¬
чить только хороший совет, потому что этот неутомимый ис¬
следователь почти не занимался лечением. Он посвящал все
свое время и знание трудным и почти неизвестным до него
исследованиям. Даже царь интересовался и поощрял его за¬
нятия, посылая ему для его работ осужденных на смертную
казнь преступников. Он благодаря своим анатомическим тру¬
дам первый определил, что место нахождения души есть мозг
и что в мозгу же находится источник, так сказать, начало
нервов. Эризистратос, напротив, имел огромную практику,
что не мешало ему сделать несколько очень важных для на¬
уки открытий. Даже среди художников знали то, что он го¬
ворил о крови в венах, а также о том, как происходит
дыхание, и что он нашел при исследовании сердечных кла¬
панов. Но больше всего прославился он в области хирургии.
Одному больному рабу Архиаса, за которым сама Дафна уха¬
живала и от которого отказались все врачи, вскрыл он по¬
лость живота, и больной не только остался жив, но и
совершенно поправился. Звуки его голоса, долетающие до
Гермона, напомнили ему его разговор с ним в Александрии
и то, как знаменитый врач отказался тогда посвятить ему
свое время и свои знания. Быть может, он был прав тогда: его
личность не была достойна того, чтобы Эризистратос терял
ради него свое драгоценное время; но теперь он стал совсем
другим. Должно быть, Тиона передала ему все, что она слы¬
шала от Гермона и от Биаса о его жизни и о перемене его
характера за последнее время. Да, потому что врачи обрати¬
лись к нему с расспросами, и с каким участием следила она
за разговором, добавляя подробности или поощряя друже¬
ским словом признания скульптора, который чувствовал, что
все вопросы задаются ему не из любопытства, а из желания
ему помочь, и поэтому отвечал прямо и откровенно на все, о
чем его спрашивали врачи. Выслушав его, Эризистратос об¬
ратился к товарищу, говоря:—	Что за умная старуха! Право, ничего иного нельзя
было ему предписать, и я бы ничего другого не придумал.
Строгая диета, запрещение употреблять вино, мясо, пря¬369
ности — и никаких внутренних лекарств; право, отлично.
И наш пациент питался молоком и подобными же про¬
стыми, но здоровыми дарами природы. Ну совсем так, как
я бы ему предписал! Растения, из которых старая воро¬
жея сделала свою мазь, вероятно, очень целебны. Что же
касается ее заклинаний, то и это хорошо. Повредить они
не могли, а зато часто отлично действуют на психическое
состояние пациента.Затем он попросил Гермона описать ему, что он чув¬
ствует и какие еще ненормальные явления он наблюдает
в своем зрении. То, с каким интересом и как подробно
осматривали оба врача его глаза, еще сильнее укрепило
надежды художника. Он с удвоенным вниманием при¬
слушивался к тому, что теперь врачи говорили между
собой, и разобрал только следующие слова: «белые рубцы
на роговой оболочке» и «операция». Затем Герофилос
принялся громко убеждать товарища, что причиной, вы¬
звавшей слепоту, было именно повреждение роговой обо¬
лочки факелом. При его исследованиях, которые привели
его к открытию сетчатой оболочки глаза, приходилось
ему не раз видеть такие повреждения. И такой случай
как бы создан для того, чтобы показать искусство и
опытность Эризистратоса. Какой радостью наполнилось
сердце Гермона, когда несколько минут спустя этот ве¬
личайший хирург своей эпохи обратился к нему с пред¬
ложением по приезде в Александрию подвергнуться
небольшой операции. Он хочет попробовать, сделав не¬
сколько надрезов, удалить белые рубцы, мешающие ему
ясно видеть. Художник принялся горячо благодарить вра¬
ча, а почтенная Тиона, прекрасно понимавшая, что дол¬
жно происходить в его душе, задала врачу вопрос,
нельзя ли здесь и не дальше, как завтра, приступить
к этой операции, и хирург согласился исполнить ее же¬
лание. Нужные ему инструменты всегда находились при
нем. Оставалось только узнать, найдется ли в перепол¬
ненном приезжими городе подходящее помещение, где бы
можно было сделать операцию и где больной мог на¬
ходиться до окончательного выздоровления. Тиона отве¬
тила, что в этом огромном доме, предоставленном в их
распоряжение, найдется, наверно, такое помещение. При¬
званный домоправитель подтвердил ее предположение.
Тогда Эризистратос назначил время операции: следующее
утро. Во время закладки храма в доме так же, как и
в городе, будут господствовать тишина и спокойствие,
потому что все отправятся на место закладки. Диету,370
которую он считал нужным назначать пациентам перед
операцией, Гермон уже выдержал.—	А чистый воздух пустыни, — добавил он, — будет
способствовать быстрейшему выздоровлению. Операция эта
очень легкая и неопасная. Спустя уже несколько дней мож¬
но будет решить, удалась она или нет. Я остаюсь здесь
при царе только... — и он остановился в раздумье, — где
же я найду себе помощника?Тогда Герофилос, лукаво усмехаясь, поглядел на своего
товарища и произнес:—	Если ты найдешь, что старец из Халкедона обладает
достаточной ловкостью для этого, то он к твоим услугам,
старый друг.—	Герофилос! — могла только воскликнуть Тиона,
чувствуя, как на ее глазах выступили слезы от радостного
волнения, а Гермон старался найти слова для выражения
своей благодарности, но Эризистратос, перебив его, схватил
руку своего старого товарища и, пожимая ее, сказал:—	Полководцу, облеченному в пурпур, может только
делать честь, если он сам действует лопатой при шанцевых
работах.Переговорив еще о том, что нужно было приготовить
для операции, оба врача удалились, обещая рано утром
вернуться и приступить к делу. Они сдержали слово и при¬
ступили к операции в то самое время, когда на месте за¬
кладки храма в честь бога Тума раздавались музыка и
пение жрецов, которые слышны были даже в комнатах
больного, а царица Арсиноя во главе процессии шла к ме¬
сту, предназначенному для постройки, чтобы вместо забо¬
левшего царя положить первый камень. Когда же музыка,
пение и восторженные крики народа умолкли, операция
была окончена. Гермон попытался вновь выразить врачам
свою благодарность, но Герофилос прервал его словами:—	Употреби вновь полученное тобой зрение, юный ма¬
стер, на то, чтобы создать прекрасные произведения ис¬
кусства, и мы будем вполне вознаграждены за наш
незначительный труд тем, что возвратили всему греческому
миру художника и тем оказали ему большую услугу.В полутемном помещении пробыл после операции Гер¬
мон семь дней и ночей. Его преданный Биас и старая ра¬
быня Тионы ухаживали за ним и охраняли от назойливых
посещений. Даже Филиппос, Тиона и их сын допускались
только на короткое время к больному, зато Эризистратос
посещал его ежедневно и следил за выздоровлением и по¬
следствиями операции. Она ни в каком случае не пред¬371
ставляла опасности, и ему не нужно было так часто посе¬
щать пациента, но этому ученому и стоику доставляло удо¬
вольствие видеть, с какой радостью возвращался этот
молодой и талантливый художник к надежде, и выслуши¬
вать его планы будущей работы. Гермон правдиво и прямо
открыл свою душу великому ученому, и то, что узнал при
этом Эризистратос, еще более укрепило в этом целителе
телесных страданий убеждение, что для человеческой души
нет лучшего врача, как горе и познание самого себя. И с
удовольствием думал он, большой любитель искусства, о
том, какой плодотворной будет творческая сила Гермона,
когда ему можно будет вновь приступить к работе. На седь¬
мой день снял Эризистратос повязку с глаз художника, и
тот восторг, с каким обнял его Гермон, вполне вознаградил
его за все его заботы о нем. Ясно, резко, до мельчайших
деталей видел скульптор все то, на что ему указывал врач.
Да, теперь можно было написать в Александрию Герофи-
лосу, что операция удалась вполне. Но сам Гермон должен
был еще недели две избегать солнечного света и не утом¬
лять глаз, но затем он мог пользоваться своим зрением без
всякого ограничения и даже призвать Муз на помощь в
его работах, приняться за которые ему уже больше ничего
не помешает. Почтенная Тиона присутствовала при этом
объяснении врача, и, когда тот удалился и она справилась
с овладевшим ею волнением, мешавшим ей произнести да¬
же слово благодарности Эризистратосу, она обратилась к
Гермону с вопросом:—	Ну, а страшна Немезида? Надеюсь, что она скры¬
лась.Гермон с большим чувством пожал ее руку и ответил:—	Нет, Тиона. Хотя карающая богиня, преследующая
преступников, прекратила свои преследования и мне нечего
ее опасаться, но зато мне нужно страшиться другой Неме¬
зиды, ограничивающей слишком большое человеческое сча¬
стье, и я боюсь, как бы она не повернула свое колесо
именно в то время, когда я вновь увижу Дафну или буду
вновь работать в мастерской.Теперь нечего было избегать посетителей. Сын преста¬
релого коменданта предводитель флота Эймедис стал часто
бывать у него; они много говорили о пережитом и испы¬
танном во время их богатой происшествиями жизни, и ско¬
ро самая тесная дружба соединяла их. Когда же Гермон
оставался наедине с почтенной Тионой, разговор всегда пе¬
реходил на Дафну и ее отца. Тут только узнал художник,
кому был обязан Архиас тем, что смертный приговор над372
ним не был приведен в исполнение и его большие богатства
не были конфискованы. Неоспоримые и ясные документы
показали на следствии, какие крупные суммы дал взаймы
богатый Архиас царице, которая использовала их для под¬
купа заговорщиков.А завистники и недоброжелатели Архиаса сделали все
возможное, чтобы восстановить против него Птоломея и вто¬
рую царицу Арсиною. Но престарелый комендант бесстрашно
вступился за своего друга, и царь не мог оставаться глухим
ко всем уверениям и просьбам Филиппоса. Царь писал исто¬
рию Александра Великого, этого завоевателя мира, и Филип-
пос, единственный оставшийся в живых соучастник и друг
македонского героя, помогал ему в этом, передавая факты и
происшествия, очевидцем которых он был, и царь боялся ли¬
шиться этой помощи, откажись он даровать жизнь Архиасу.
Тем не менее он оставался очень враждебно настроенным
против богатого купца и, разрывая его смертный приговор,
сказал Филиппосу:—	Денежный мешок, жизнь которого я тебе дарю, был
другом моих врагов. Пусть он остерегается: моя кара может
настигнуть его в далеком изгнании.Его ненависть была так сильна, что он даже теперь не хо¬
тел принять Гермона, несмотря на просьбу Эймедиса разре¬
шить так чудесно исцеленному художнику явиться к нему.—	Нет, не теперь, потому что он пока остается в моих
глазах несправедливо награжденным заговорщиком. Пусть
он создаст действительно художественное произведение, до¬
стойное того таланта, которым он, по моему мнению, об¬
ладает, и тогда, быть может, я его признаю достойным
моей милости.При таком положении дел благоразумие советовало Ар¬
хиасу и Дафне оставаться вдали от Александрии, и пре¬
старелая чета одобрила решение Гермона, как только его
отпустит Эризистратос, отправиться в Пергамон. Письмо
Дафны, полученное в это время Тионой, усилило и без
того страстное желание художника как можно скорее от¬
правиться в тот город, где жила теперь его возлюбленная.
Молодая девушка умоляла в своем письме почтенную при¬
ятельницу сообщить ей правдиво, ничего не утаивая, все,
что касалось Гермона. Если ему удалось выздороветь, и
зрение вернулось к нему, то он узнает, где он может ее
найти; если же ничто не помогло и он ослеп навсегда, то
она сама к нему приедет и поможет ему, насколько это в
ее силах, сносить тяжесть его печального существования.
Хрисилла будет ее сопровождать; что касается отца, то она373
может спокойно покинуть его на несколько месяцев, пото¬
му что он нашел в своем племяннике Мертилосе как бы
второго сына, а правитель страны Филотерос стал для него
самым благосклонным другом. После этого письма принял¬
ся Гермон ежедневно упрашивать врача разрешить ему
уехать, но Эризистратос не поддавался ни на какие прось¬
бы, хотя и знал, куда так стремится его юный друг. И
только в конце четвертой недели после операции вывел он
сам Гермона из темной комнаты на улицу и позволил ему
подвергаться солнечному свету. Увидав вновь дневное све¬
тило во всем его блеске, художник в восторге протянул к
нему руки, и с уст его сорвались слова горячей искренней
молитвы. Через несколько дней царь должен был отпра¬
виться в Александрию, и тотчас же после его отъезда могли
Филиппос и Тиона уехать обратно в Пелузиум; с ними
решил ехать и Гермон, а там уже найти корабль, который
отвезет его в Пергамон. В сопровождении Эймедиса в ожи¬
дании дня отъезда осматривал он окрестности, и многое,
что теперь представлялось его глазам и на что он прежде
не обратил бы никакого внимания, доставляло ему громад¬
ное наслаждение и наполняло его сердце благодарной ра¬
достью. Чувство благодарности, казалось, овладело всем его
существом, и с каждым биением сердца, с каждым взглядом
на окружающую природу, с каждой мыслью о будущем
росло в нем это чувство, становилось все сильнее и сильнее.
Да и многое, что здесь происходило, было достойно вни¬
мания, могло вызывать удивление и казаться почти чудом.
Как будто сюда, в эту пустыню, последовали за царем и
Арсиноей все богатство и очарование красоты, ума и зна¬
ния, которые составляли сущность бытия греков. На бес¬
плодном желтом песке пустыни повсюду, куда можно было
насыпать плодородной земли, были разбиты цветники и
сады; красивые, украшенные статуями фонтаны снабжали
всех свежей прозрачной водой. Среди кустарника в садах
были расставлены с большим вкусом колонны и мраморные
статуи, прекрасно выделяющиеся на фоне зелени. Из легко
перевозимого материала быстро выстроили благородные по
формам и простоте греческие храмы, открытые залы, кры¬
ши которых подпирали многочисленные колонны, и даже
театр, где зрители могли наслаждаться музыкой и прекрас¬
но исполненными драмами и трагедиями. Была также
выстроена палестра, где каждое утро молодые эфебы уп¬
ражнялись в борьбе и метании диска. С каким удовольст¬
вием проводил там время Гермон, любуясь красивым
зрелищем этих стройных обнаженных тел и их ловкими,374
гибкими движениями. Какую богатую пищу для его ума
доставляли ему те часы, когда он, сидя в палатке Эризи-
стратоса, следил за беседой великих ученых, последовав¬
ших за царем в пустыню. Слушая в обществе Филиппоса
и Тионы и избранного кружка друзей рассказы Эймедиса
о пережитых приключениях на воде и на суше во время
его недавнего путешествия по Эфиопии, в продолжение ко¬
торого он являлся в одно и то же время исследователем,
посредником, защитником торговых интересов своей страны
и предводителем флота, Гермон сожалел только о том, что
Дафна не могла всего этого видеть и слышать. И этот
клочок однообразной и бесплодной пустыни по желанию
царя превратился в такое место, где собралось все, что
только человеческая жизнь могла дать самого разнообраз¬
ного по уму, знанию и красоте. Каждый день приносил
что-то новое, и только что появился поэт Каллимахос с
новым гимном, прибыли новые картины Антифилотоса и
Никиаса, как пронеслось известие, что прилетели быстро¬
крылые вестники — голуби, птицы богини Афродиты. Но
на этот раз они не были посланниками любви, возвещаю¬
щими новые радости и увеселения, — нет, они принесли
страшные вести, обратившие все радости и наслаждения в
горе и печаль. Полчища алчных, грубых варваров напали
на Александрию, и это известие положило конец той пол¬
ной праздности и наслаждений жизни, которую вели тут
в течение многих недель царь Птоломей и его свита. Че¬
тыре тысячи галлов, присланных царем Антиохом, как
вспомогательное войско против враждебного Кирена, отка¬
зались повиноваться греческим начальникам и намерева¬
лись разграбить столицу. Подобно грозовой туче, нависла
эта страшная беда над богатой Александрией. Хотя полко¬
водец Сатирос, командующий войском, оставленным для
защиты города, и писал, что у него достаточно военной
силы для того, чтобы прогнать эту разбойничью орду, но
прилетевшие вторые голуби принесли известие о нападении
и о том, что вряд ли можно спасти столицу. Тотчас пред¬
водитель флота Эймедис со всеми кораблями и военной
силой, которая была в его распоряжении, отплыл в Алек¬
сандрию. Царь и царица в сопровождении свиты и царской
стражи сели в приготовленные для них лодки, чтобы пе¬
реправиться на египетский берег, а там уже ждали их ко¬
лесницы, чтобы ехать в Мемфис и под защитой этой
неприступной крепости выжидать, когда восстановятся по¬
рядок и безопасность в столице. За ними последовали их
приближенные, в том числе и врач Эризистратос. Прощаясь375
с Гермоном, знаменитый хирург высказал ему свое сожа¬
ление о том, что им приходится так внезапно покинуть
друг друга и именно в то время, когда он искренно при¬
вязался к молодому художнику, которому когда-то отказал
в своей врачебной помощи.XXXIIВместе с Филиппосом и Тионой отправился Гермон в
Пелузиум, где престарелому коменданту предстояло много
дел по сбору войска и принятию мер к защите. В этой
пограничной крепости терпение художника подверглось
большому испытанию: в ее гавани не нашлось ни одного
корабля, который бы согласился в такое неспокойное время
отправиться в Пергамон или Лесбос. Филиппос был страш¬
но занят, но его распоряжения не были еще все приведены
в исполнение, как уже прилетел голубь и принес известие,
что нападение галлов было довольно успешно отражено.
Его сыну Эймедису поручил царь Птоломей преследовать
и наказать этих варваров, и флот его теперь стоял на якоре
в одном из устьев Нила. Вскоре было получено повеление
царя, призывающее Филиппоса к нему в Александрию. Ко¬
мендант решил немедленно последовать этому приказанию,
а так как путь его пролегал недалеко от того места, где
теперь находился его сын, он хотел по дороге повидаться
с ним и узнать все подробности происшедшего. Гермон дол¬
жен был их сопровождать. В одной из гаваней этого об¬
ширного города можно было рассчитывать найти корабль,
заходящий во все гавани Средиземного моря, и художник
мог пересесть на него, не побывав в городе. Военная галера
всегда стояла в гавани, готовая сняться с якоря по прика¬
занию коменданта, и уже на следующее утро отправились
на ней Филиппос, Тиона и Гермон в сопровождении своего
верного Биаса.День был пасмурный, и серые тучи носились по небу.
Ветер, надувая паруса, подгонял «Галатею», и можно было
рассчитывать, если он не переменится, к восходу солнца
прибыть в устье Нила, где стояли корабли Эймедиса. Пре¬
старелая чета рано удалилась на отдых в свою каюту, но
Гермон не мог оставаться в душном помещении и, накинув
плащ, отправился на палубу. Полный диск луны уже под¬
нялся на горизонте; хотя время от времени темные тучи
скрывали его от глаз художника, но вскоре все они рассе¬
ялись, и луна, подобно лебедю, выплывшему из берегового376
тростника на зеркальную поверхность озера, величественно
поплыла по синему небу. С каким восторгом смотрел Гер-
мон на это зрелище. Как счастлив был он, что мог вновь
видеть усеянный звездами небосклон и всю красоту при¬
роды. Теперь эти вечные небесные странники уже не были
для него бездушными телами: в блестящем диске луны ви¬
дел он вновь нежную богиню Селену. Это волнующееся
воруг него море было царством Посейдона, а завтра утром,
когда оно станет спокойно, он вознесет свою молитву мор¬
скому богу Глокосу. Ветер также не был только простым
колебанием воздуха, он также исходил от божества, и вся
природа, как и во дни его юношеских верований, вновь
была населена богами.И все эти образы, которые он ощущал в каждом явле¬
нии природы, все они как бы ждали только того, чтобы он
посредством своего искусства воплотил их в своих статуях.
В те дни, когда непроглядный мрак окружал его, они яв¬
лялись так ясно перед ним, и он знал, что стоит ему только
приняться за работу — они вновь все явятся перед ним.
Какое страстное желание творчества овладело им уже с
того часа, когда он вновь прозрел! А теперь как охотно
превратил бы он луну в солнце, а галеру в мастерскую и
принялся бы за дело. Да, он уже знал, какой будет его
первая работа. Аполлона — бога света, попирающего но¬
гами убитого дракона, духа тьмы, хотел он прежде всего
изваять. И это произведение ему удастся, он это чувство¬
вал. Взглянув опять на небо, он увидал уже прямо над
собой диск луны, и тотчас же вспомнилась ему подобная
же ночь полнолуния, та страшная ночь, которая принесла
ему столько страданий и бед.Но он сознавал теперь, что гнев Немезиды не был вы¬
зван ни тем молчаливым светилом, там, наверху, ни той
мстительной девушкой. В тиши пустыни он познал, что то,
что навлекло не него страшную кару, было его безверие,
его гордость и самонадеянность; он не хотел об этом вспо¬
минать, он чувствовал в себе достаточно сил оставаться на
всю жизнь верным своим теперешним убеждениям. Его но¬
вая жизнь ясно и отчетливо рисовалась перед ним. Ничем,
а менее всего бесполезными мучительными сожалениями о
прошлых ошибках, не хотел он омрачать той светлой бу¬
дущности, того светлого утра, которое наступало для него,
призывая его к плодотворной работе, к благодарности и
любви. Вдохнув с облегчением свежий ночной воздух, стал
он ходить по палубе, залитой серебристым светом луны. И
опять эта луна напомнила ему Ледшу. Он не чувствовал377
никакого озлобления против нее. То, чем она хотела его
наказать и уничтожить, обратилось для него в благодеяние.
В пустыне уже понял он, что человек часто благословляет
то, что вначале казалось ему страшным несчастьем.Как ясно предстал образ биамитянки перед его взвол¬
нованной душой. Ведь любил же он ее когда-то! Иначе как
мог он, сердце которого тогда уже всецело принадлежало
Дафне, почувствовать себя оскорбленным и огорченным,
когда Биас рассказал ему, что Ледша покинула нелюбимого
мужа и последовала за этим галлом, которому он, Гермон,
спас жизнь! Была ли то ревность, или же его самолюбие
почувствовало себя болезненно задетым сознанием того,
что он изгнан из сердца, которое, как ему казалось, даже
ненавидя его, принадлежало только ему одному? Нет, по¬
забыть его она не могла! Погруженный в эти размышления
и воспоминания, сел он на скамью; вскоре сон овладел им,
и голова его опустилась на грудь. И во сне продолжал он
видеть биамитянку, но уже не женщиной, а пауком —
Арахнеей. Перед его глазами вырос этот паук до необы¬
чайных размеров и спустился на маяк Состратоса. Там,
нетронутый пламенем маячного огня, стал он опутывать
длинными серыми нитями паутины всю Александрию, по¬
крывая ими храмы, дворцы, статуи, пристани и корабли,
пока не появилась Дафна, которая хладнокровно одну за
другой перерезала все эти нити.Его разбудил резкий свисток, призывающий гребцов к
веслам. Слабый желтоватый свет окрашивал горизонт на во¬
стоке, все остальное небо было покрыто серыми тучами. На¬
лево от галеры простирался плоский коричневый берег, такой
низкий, что, казалось, лежал ниже, нежели грязноватые вол¬
ны неспокойного моря. Холодный туман носился над этим не¬
обитаемым, пустым берегом. Ни деревца, ни куста, ни
человеческого жилья не было нигде видно на нем. Всюду, ку¬
да достигал человеческий глаз, виднелись только песок и во¬
да. Мрачные волны расстилались длинными рядами по
бесплодной пустыне, но тотчас же, как бы устрашенные пе¬
чалью, царствующей на этом берегу, возвращались обратно
в родное море. К ропоту волн примешивались пронзительные
крики чаек и хриплое карканье голодных воронов. Чувство
холода овладело Гермоном при виде этой печальной пустыни;
дрожь пробежала по его телу, и он плотнее закутался в свой
плащ. В это время к нему подошел ноарх (капитан галеры)
и указал ему на целую флотилию судов, стоящих большим
полукругом перед берегом. Зачем стояли там эти суда и чего
они ожидали — не мог решить даже этот опытный моряк; во378
всяком случае, это не предвещало ничего хорошего, тем бо¬
лее, что несметные стаи воронов носились над судами и
кружились над берегом. Появление на палубе Филиппоса
прервало рассуждения ноарха; озабоченно указал он и ко¬
менданту на мрачных птиц. Филиппос ответил ему только
приказом обратить больше внимания на руль и паруса. По¬
вернувшись же к Гермону, он сказал ему, что эти суда при¬
надлежат флоту его сына, но, что могло их привести сюда,
является и для него загадкой. Спустя некоторое время к их
галере приблизился корабль Эймедиса в сопровождении еще
двух судов; остальные корабли, числом более пятидесяти, ос¬
тались стоять полукругом недалеко от устья Нила и песчаной
пустынной косы. Они составляли часть царского флота; на
палубе каждого из них виднелись воины, вооруженные длин¬
ными копьями, а по бортам стояли тесными рядами стрелки,
держа наготове туго натянутые луки. Куда и в кого должны
были быть направлены их стрелы? Экипаж «Галатеи» увидал
теперь на берегу много движущихся точек — то были какие-
то люди: одни стояли, сбившись в кучу, другие шли группами
и в одиночку, темные пятна на светлом песке показывали,
что многие лежали, другие стояли на коленях, как бы в от¬
чаянии закрывая голову руками. Кто были эти люди, откуда
они взялись тут, на этом необитаемом, бесплодном берегу?
Невооруженным глазом было трудно различить, к какой на¬
циональности они принадлежат. Филиппос был того мнения,
что это галлы, те самые восставшие галлы, наказать которых
царь поручил его сыну. Старый полководец был прав. Едва
«Галатея» подошла ближе к берегу, как человек тридцать ки¬
нулись в море навстречу галере. Да, это были галлы. Их мож¬
но было узнать по светлой коже и по длинным спутанным
рыжим и белокурым волосам. Филиппосу были они знакомы
по битвам, в которых они принимали участие, а Гермон
вспомнил при виде их ту необузданную и дерзкую толпу гал¬
лов, которую он встретил во время своей ночной поездки из
Пелузиума в Теннис к больному Мертилосу. Им не долго
пришлось наблюдать за галлами. На стоящих вблизи кораб¬
лях раздалась команда, стрелки подняли свое оружие, стрелы
просвистели в воздухе, и человеческие фигуры там, в воде,
одна за другой стали погружаться в волны, которые окраси¬
лись кровью убитых и раненых. Ужас объял художника, пре¬
старелый комендант закрыл себе лицо плащом, а Тиона,
плача и произнося имя сына, последовала его примеру. А но-
арх молча указал на черных птиц, низко летающих теперь
над водой, но раздавшийся громкий крик рулевого: «Лодка с
корабля командира!» — отвлек внимание старого моряка от379
всего остального. Тридцать сильных гребцов, несмотря на
большие волны, направляли лодку к «Галатее», и с легкостью
юноши взобрался по веревочной лестнице Эймедис на ее па¬
лубу. Он поспешно подошел к своим родителям; мать, рыдая,
ответила на его далеко не радостное приветствие, а Филиппос
мрачно произнес:—	Я еще ничего не знаю, но уже обо всем догадываюсь.—	Отец мой, — ответил предводитель флота, снимая пе¬
ред старым воином свой шлем, — мне нужно прежде всего
сообщить кое-что Гермону; быть может, тогда вам станет все
ясно, это поможет понять то ужасное, что здесь происходит.
Дом твоего дяди, Гермон, разрушен дотла и обращен в пепел,
и те там, на этой песчаной косе, виновники...—	Как! — перебил его Филиппос. — В Александрии
позволили они себе это!А Гермон, удивленный, воскликнул:—	Чем мог навлечь на себя Архиас ненависть этих раз¬
бойников?! Но теперь, когда наказание зависит от тебя,
Эймедис, они, надеюсь, поплатятся за это своеволие и на¬
рушение мира.—	Дорогой ценой заплатят они за это, по моему мне¬
нию, даже слишком дорогой, — ответил глухо Эймедис.На вопросы отца, как все это произошло и что повелел
ему царь, стал он рассказывать все, что случилось с того мо¬
мента, как он покинул Пифом и прибыл в Александрию. Эти
галлы, около четырех тысяч человек, направлялись под пред¬
водительством греческих начальников к египетской границе,
но, еще не достигнув Паратониума, отказались они повино¬
ваться своим иноземным предводителям, когда же те хотели
заставить их продолжать путь, они связали всех начальников
и, не лишая их жизни, оставили на дороге, а сами направи¬
лись в Александрию. Галлам было известно, что богатая сто¬
лица осталась после отъезда царя почти без войска и вряд ли
могла защищаться. И действительно, они беспрепятственно
проникли через город мертвых в Александрию, перешли Дра¬
конов канал и направились к самой населенной части, в Бру-
хиум; там, у храма Дионисия, разделились они на два отряда:
один направился на рыночную площадь, а другой — к цар¬
ским дворцам. До сих пор эта дикая орда воздерживалась от
грабежа и воровства; казалось, она сохраняла все свои силы
для нападения на царские дворцы и дома богатых купцов на
рыночной площади; люди, очень хорошо знакомые с Алек¬
сандрией, служили их проводниками. Зачинщиком восстания
считали одного из предводителей галлов, но он был убит в
самом начале, а на его место был избран какой-то строитель380
мостов и с ним вместе его спутница, женщина, не принадле¬
жащая к галльскому народу. Эта женщина, решительная,
храбрая и обладающая редкой красотой, проходя с отрядом,
направляющимся к царским дворцам, приказала следующим
за ней мятежникам разграбить и разрушить дом, в котором
прежде жил Гермон, когда считался наследником Мертилоса.
Ее спутник вел другой отряд на рыночную площадь и начал
прежде всего с дома Архиаса, который велел поджечь после
того, как все, что в нем находилось, было украдено и унесено.
Но этими двумя домами и закончились все их грабежи. Ко¬
мендант Александрии, Сатирос, которого весть об их прибли¬
жении застала врасплох, успел собрать войско и окружил со
всех сторон галлов на площади, и им не осталось другого вы¬
хода, как сдаться. Отряды конницы проделали то же самое с
теми из них, которые отправились к царским дворцам, и с
помощью подоспевшего войска Эймедиса взяли их всех в
плен, в том числе и ту женщину. Из Мемфиса же пришел
приказ царя перевезти пленников на эту пустынную косу
между устьем Нила и морем и там их наказать. Все, до еди¬
ного человека, были они осуждены на смерть, и голод должен
был заменить им палача; он же, Эймедис, состоит на царской
службе, и его долг — исполнять повеление царя.—	Да, это твой долг, — грустно произнес Филиппос, —
но какой грозный приказ и какое грозное наказание!Тиона, покачивая задумчиво своей седой головой, ска¬
зала:—	Четыре тысячи человеческих жизней! Это повелел
философ и историк, сидящий на царском троне и мнящий
себя тонким ценителем и знатоком искусства, который так
заботится о мире и благоденствии страны! Какую же нео¬
бычайную власть имеют и над ним духи мрака.Затем она добавила почти шепотом:—	Кровь двух братьев запятнала уже его руки и со¬
весть. Старшего, которому принадлежал престол, устранил
он с дороги, а второго, нашего друга и лучшего помощника,
его отца... Да, Филиппос, и тебя за то, что ты вздумал за
него просить, изгнал он, хотя и на почетное место, потому
что твои услуги ему нужны, но все же изгнал тебя в этот
дальний пограничный Пелузиум, где мы были бы и по сие
время, если б...—	Жена, будь осторожнее, придержи язык свой! — пе¬
ребил ее строгим тоном Филиппос. — Ехидны, изображен¬
ные на короне Верхнего и Нижнего Египта, представляют
наглядно власть царя над жизнью и смертью его поддан¬
ных. Для египетского народа Птоломей и Арсиноя — боги.381
И можем ли мы их осуждать за то, что они пользуются
своим всемогуществом?—	И притом, матушка, — прибавил с живостью Эйме-
дис, — не следует ли в этом царь примеру величайших
богов среди бессмертных? Когда те же галлы четыре года
тому назад напали на Дельфы и грабили там, разве не
сами боги их наказали, разве не Зевс Громовержец кидал
в них смертельные стрелы своих молний и не по его ли
повелению глыбы скал, оторванные от потрясенных его гро¬
мами гор, обрушились на них? Многие из тех, которые
там, на берегу, ожидают смерти, спаслись тогда, но разве
это их исправило? Нет, преступление за преступлением
прибавляли они к первому, и теперь ожидает их расплата
за все. Чем тяжелее злодеяние, тем кровавее расплата и
месть. Все до единого должны погибнуть, таков приказ ца¬
ря, и я должен повиноваться, но в моей власти изменить
род смерти; я думаю, матушка, что ты одобришь меня,
если я вместо медленного и мучительного голода употреблю
быстрые стрелы. Теперь вы все знаете, и было бы лучше
для вас всех покинуть как можно скорее эти печальные
места. Мне же повелевает мой долг вернуться на мой
корабль.Говоря это, он подал руку Гермону, но тот удержал ее
в своей и спросил, не скрывая овладевшего им волнения:—	Как зовут ту женщину, которой, хотя она не одного
с ними рода, повиновались эти необузданные варвары?—	Ледша, — ответил Эймедис.Точно ужаленный скорпионом, вскочил при этом имени
Гермон и воскликнул:—	Где она?—	На моем корабле, если только не успели ее пере¬
везти на берег.—	Как! — вскричала Тиона голосом, полным негодо¬
вания, — для того, чтобы подвергнуть ее такой же участи?!—	Нет, матушка, она отправится туда в сопровождении
моих людей; быть может, там она наконец заговорит. Нам
надо узнать, не было ли в самом дворце соучастников этого
мятежа и нападения. Да притом мы хотим знать, кто она
такая и откуда.—	Я могу тебе сам о ней все рассказать, — уверено
сказал Гермон, — позволь мне только сопровождать тебя.
Я должен ее видеть и переговорить с ней.—	Это твоя Арахнея из Тенниса? — спросила Тиона.Художник молча кивнул утвердительно головой, а Ти¬
она продолжала:382
—	Как! Та самая бессердечная девушка, которая умо¬
лила Немезиду обрушить на тебя свой гнев и которая те¬
перь сама находится во власти этой богини! И ты хочешь
ее видеть! Что же ты хочешь от нее?Гермон наклонился к почтенной матроне и прошептал:—	Облегчить ее страшную участь, насколько это будет
в моей власти и силе.—	Ну, тогда ступай. А ты, мой сын, — прибавила она,
обращаясь к Эймедису, — выслушай то, что тебе расска¬
жет Гермон об этой женщине, которая так много значила
в его жизни, и, когда очередь дойдет и до нее, вспомни о
твоей матери.—	Она женщина, — ответил Эймедис, — а приказ ца¬
ря повелевает мне наказать только мужчин. Я ей обещал
помилование, если она во всем признается.—	И что же? — быстро спросил Гермон.—	Ни угрозами, ни обещаниями нельзя было ничего
до сих пор добиться от этой страшной, наводящей ужас
красавицы.—	И наверно, ничего не добьетесь, — уверенно ответил
художник.XXXIIIЛодка быстро доставила их на корабль Эймедиса. Ледши
они там не застали: ее отвезли на берег, где ей хотели
показать тех, кого подозревали в том, что они служили
проводниками мятежным галлам. Погруженный в глубокое
раздумье, сидел Гермон на палубе, ожидая Эймедиса, ко¬
торого задерживали на корабле различные служебные обя¬
занности. Он думал о Дафне. Потеря дома, а может быть
почти всего состояния, будет, наверно, большим ударом
для ее отца, но, превратись он теперь даже в нищего, это
бы ничего не значило: есть кому позаботиться о нем и о
его дочери. Он, Гермон, может вновь работать, и каким
счастливым будет он себя считать, если ему дана будет
возможность человеку, сделавшему для него так много, от¬
платить за всю его доброту. Ему бы казалось особенной
милостью судьбы, если б все до последней драхмы погибло
в пламени, и тогда ему, только ему одному, обязана была
бы всем Дафна, и с какой радостью он будет работать,
чтобы ей дать все и окружить ее той роскошью, к которой
она привыкла. Все эти мысли так поглотили его внимание,
что он даже на время забыл о том, что происходило там,383
на том страшном берегу. Подняв теперь голову, он увидал,
что стрелки продолжают свое смертельное дело. Корабль
Эймедиса стоял на якоре так близко к берегу, что Гермон
мог прекрасно различать фигуры галлов. Одни из них, по¬
винуясь присущему всем живым существам чувству само¬
сохранения, спешили укрыться в такие места, куда не
достигали стрелы, другие же, напротив, искали смерти и
теснились на берегу. Какое ужасное, душу раздирающее
зрелище, а вместе с тем какое обилие мотивов для него,
художника! В особенности не мог он забыть одной сцены:
два брата, прекрасно сложенные, с гордо поднятыми голо¬
вами, подставили богатырские тела смертоносным стрелам;
как храбро и отважно стояли они у самого берега, глядя
вызывающе на неприятеля! Это был ужасный, мрачный
сюжет, но достойный того, чтобы увековечить память о
них с помощью своего искусства. Только после полудня
присоединился к нему Эймедис, освободившийся наконец
от служебных дел. Несмотря на дождь и сильный ветер,
оставались они на палубе. Что могла для них значить не¬
погода? Один из них, вновь переживая прошлое, расска¬
зывал другу о том, как ненависть этой оскорбленной
женщины навлекла на него гнев и страшную кару Неме¬
зиды, и охватившее его при этом волнение мешало ему
замечать ее, а для Эймедиса, подвергающегося постоянно
бурям и смертельным опасностям как на воде, так и на
суше и теперь внимательно слушающего рассказ Гермона,
погода не имела никакого значения. Да, совершенно такой,
как ее описывал Гермон, представлял он себе эту Ледшу.
Ничего низкого, мелкого не могло быть в этой красивой,
страстной женщине, которая, оскорбленная, не задумыва¬
ясь, прибегала к защите грозной Немезиды и которой силь¬
ные грубые мужчины повиновались безропотно и охотно.
Теперь ни для одного из них не могло быть и сомнения в
том, что только страшная ненависть заставила биамитянку
последовать за галлами и принять участие в нападении на
Александрию. Ясным доказательством этого служило то,
что прежде всего были разграблены дом Мертилоса, по слу¬
хам, все еще принадлежащий Гермону, и дом Архиаса, где,
как она предполагала, могла находиться та Дафна, в ко¬
торой она уже в Теннисе видела счастливую соперницу и
которую тогда же возненавидела.Короткий ноябрьский день быстро подходил к концу;
дождь перестал; солнце, готовое закатиться, пробилось
сквозь темные тучи и окрасило горизонт ярким пурпур¬
ным цветом, подобным зареву громадного пожара. На¬384
ступил момент заката: пламя потухло, и ночная тьма
объяла море и песчаную косу. Карканье голодных ворон
все громче и громче раздавалось под ночным небом. Вре¬
мя от времени крики ярости и стоны отчаяния покры¬
вали голоса птиц и шум волн. Изредка доносился с
кораблей звук команды или пронзительный сигнал. На
носу и мачтах судов засветились слабые огни, на берегу
же господствовала темнота, только там, где были на ско¬
рую руку устроены укрепленные навесы для часовых,
виднелся мерцающий свет фонарей. На темном до того
небе загорелись одна за другой бесчисленные звезды, и
серебристый диск полной луны победоносно пробился
сквозь облака, .гонимые ветром. В конце первого часа
после заката приказал Эймедис подать лодку; в полном
вооружении, точно отправляясь в бой, сел он в нее,
уговорив и Гермона надеть под хламиду панцирь и опо¬
ясаться коротким, но остро отточенным мечом. Хотя их
должен был сопровождать отряд прекрасно вооруженных
и храбрых македонских воинов, но кто мог заранее пред¬
видеть исход этой поездки! Быть может, им придется
отбиваться от нападения пленников, ярость и отчаяние
которых могли удвоить их силу.Плоский берег, куда они вскоре высадились, был те¬
перь освещен луной; черные высокие силуэты галлов
резко выделялись на песке, на котором они стояли, си¬
дели или лежали. На западной стороне косы небольшой
холм наскоро окружили песчаным валом, за ним укры¬
вались вооруженные воины и стрелки. Посреди холма
возвышался поддерживаемый столбами навес; под этим
навесом был проведен днем допрос, и признанные за¬
чинщиками галлы, привязанные к сваям, ожидали своей
участи. Там же находилась женщина; это была Ледша.
Она сидела, прислонившись к низким сваям, окружав¬
шим с внутренней стороны вал, хотя и не представляв¬
ший особенной обороны, все же он обозначал место, до
которого могли доходить пленники. Того, кто осмелился
бы переступить эту ограду, ожидала метко направленная
стрела македонского воина. И здесь, по крайней мере,
не могла Ледша видеть того ужаса и смятения, которые
господствовали там, на песчаной отмели среди галлов.
Подойдя к ограде, Эймедис приказал сопровождавшим
его воинам остаться позади нее. Указав рукой на си¬
дящую Ледшу, он шепотом сказал Гермону:—	Какой таинственной, клянусь поясом Афродиты, да¬
же внушающей ужас красотой обладает эта женщина. Хо¬385
тел бы я знать, для кого теперь эта Медея мысленно го¬
товит новый ядовитый напиток?Затем он поручил Гермону передать ей, что ей будет да¬
ровано прощение, если она согласится рассказать о том, были
ли у галлов сообщники в царских дворцах, и назвать их. Но
Гермон решительно отказался передавать подобные предло¬
жения гордой Ледше. Эймедис ожидал подобного отказа и вы¬
разил только свое намерение переговорить с Ледшей после
того, как Гермон с ней повидается. Какой бы строптивой она
ни оказалась, он хотел ее спасти и помиловать уже ради своей
матери, почтенной Тионы; поэтому Гермон должен ей только
сказать, что военачальник не желает ей зла, а, напротив, хо¬
чет облегчить ее участь. Пожав другу руку, отправился он
осмотреть другие сторожевые посты. Никогда еще, ни при ка¬
кой угрожавшей ему опасности не испытывал Гермон такого
сердцебиения, как в данный момент, перед предстоящей ему
встречей с биамитянкой. Нет, то, что привело его в такое вол¬
нение, не было уже чувством любви, еще менее ненавистью
или низким желанием дать почувствовать своему врагу, что
месть ее не удалась. Победителю легко быть великодушным,
а еще того легче, если он — художник и имеет дело с таким
красивым противником, и Гермон должен был сознаться мыс¬
ленно, что он никогда не видел Ледшу такой прекрасной, как
теперь. Как красив был овал ее лица, какой тонкий профиль
и какими огромными казались ее блестящие глаза, и при све¬
те луны можно было различить ее черные, густые, почти
сросшиеся брови. Время как будто только увеличивало оча¬
рование этого прекрасного существа! Но вот она быстро
поднялась и с какой-то лихорадочной поспешностью стала
ходить взад и вперед, но вдруг она остановилась; один из при¬
вязанных к сваям галлов, в котором Гермон узнал спасенного
им когда-то Лутариуса, громко произнес ее имя и, когда она
повернула к нему голову, воскликнул на ломаном греческом
языке:—	Только еще раз, один только раз, молю я тебя, при¬
ложи твою руку к моему лбу, а если и это для тебя слиш¬
ком много, скажи мне только одно доброе слово прежде,
чем все будет для меня кончено. Я хочу только услышать,
что ты меня не ненавидишь, как врага, и не презираешь,
как собаку. Что тебе стоит это сказать! Только в двух
словах скажи мне, что ты сожалеешь о том, что была так
жестока со мной!Она ответила резко и решительно:—	Одна и та же участь ожидает нас обоих. Когда на¬
станет мой черед и глаза мои закроются, тогда высшим386
наслаждением для меня будет мысль, что они никогда боль¬
ше не увидят тебя, ненавистный безбожник!Крик ярости вырвался из груди Лутариуса, и он с такой
силой рванул за веревку, которой был привязан к свае,
что свая зашаталась. Ледша спокойно отвернулась от него
и пошла под навес. В раздумье прислонилась она к одному
из столбов, поддерживающих крышу, а художник с возра¬
стающим вниманием следил за каждым ее движением, пол¬
ным благородства и изящества. Приложив руку к
прекрасному лбу, смотрела она на луну. Гермон чувство¬
вал, что ему уже давно следовало заговорить с ней, но
окликнуть ее теперь, нарушить то мечтательное настрое¬
ние, которое ею теперь овладело, казалось ему каким-то
святотатственным поступком. Так, именно так должна бы¬
ла стоять Арахнея после того, как богиня в порыве неспра¬
ведливого гнева ударила ее, эту более искусную смертную!
Как грозно сдвинулись ее брови и нахмурился ее лоб в то
время, как на губах появилась улыбка торжества, ее пре¬
лестный рот полуоткрылся, и белые мелкие зубы, которыми
когда-то так восторгался Гермон, заблестели. Подобно ас¬
трологу, который до последней возможности следит и ста¬
рается удержать в своей памяти какое-нибудь необычайное
явление, замеченное им на небе, тогда как надвигающиеся
тучи грозят скрыть его от его глаз, точно так же смотрел
Гермон и старался запечатлеть ее образ в своем уме. В
этой позе хотел он ее изобразить совершенно так, как она
теперь перед ним стояла, без покрывала, сорванного, ве¬
роятно, во время преследования, с этими длинными рас¬
пущенными волосами; да, он передаст даже ее нос с легким
изгибом вопреки древним правилам искусства, допускаю¬
щим у красивых женщин только прямой нос. Но этот
реальный образ так воплощал его идею, что малейшее ук¬
лонение от правды могло только повредить впечатлению.
В течение нескольких минут стояла Ледша совершенно не¬
подвижно, как бы повинуясь мысленному желанию худож¬
ника, а тот, точно прикованный, не спускал с нее глаз до
тех пор, пока Лутариус опять позвал ее. Тогда Ледша бы¬
стрыми шагами направилась в противоположную сторону
к сваям, там остановилась она и заметила мужскую фигу¬
ру, наблюдавшую за ней. Она тотчас же увидела, что это
был эллин. Черная борода украшала его красивое серьезное
лицо. На нем была хламида такого же покроя, какую она
уже видела на другом, только у того не было этого корот¬
кого меча, привешенного по греческому обычаю к ши¬
рокому поясу. Она вдруг почувствовала, как вся кровь387
бросилась ей в голову, и, боясь упасть, обхватила она обе¬
ими руками сваю, затем нагнулась она вперед всем телом,
желая разглядеть того, чей вид привел ее в такое странное
волнение. Громко, почти пронзительно прозвучал ее голос,
произнося имя Гермона.—	Ледша! — мягко ответил Гермон и, полный искрен¬
него сочувствия, протянул ей обе руки. Она не обратила
никакого внимания на это движение и тоном, в котором
звучало непонятное для него самодовольство, проговорила:—	Как, и в несчастье посетил ты меня! Даже здесь ты,
слепой, смел меня найти!—	Охотнее увидал бы я тебя окруженной высшим
счастьем, — сказал Гермон. — Но я уже не слепой. Бес¬
смертные вновь даровали моим глазам способность наслаж¬
даться твоей чудной красотой!Резкий, полный злобы смех прервал его, и с трудом,
точно задыхаясь от него, произнесла она несколько раз:—	Не слепой, больше не слепой...Есть слезы горя и радости; точно так же и смех, этот
спутник радости, вырывается среди отчаяния и страдания.
Этот смех отчаяния поразил сердце художника больнее,
нежели самый дикий вопль ярости. Когда же Ледша про¬
изнесла: «Не слепой, выздоровел. Богат и видит, он вновь
владеет глазами!», — тогда только понял он ее вполне и
мог объяснить себе ее самодовольный тон, который его вна¬
чале так удивил. Не в силах произнести ни слова, смотрел
он на Ледшу, продолжавшую говорить, изредка смеясь
этим ужасным для его ушей смехом.—	Так вот какова карающая справедливость! Нас, бед¬
ных женщин, позволяет она попирать ногами, а сама и паль¬
цем не пошевелит для нашей защиты. Моя месть! Как молила
я и преклонялась перед Немезидой! Какую сладость испыты¬
вала я от сознания, что моя месть так хорошо удалась! И что
же? Все это было только ложь и обман! Слепой вновь видит!
Тот, кто должен был погибнуть от отчаяния, тому дозволяют
с мечом за поясом присутствовать при нашей гибели, наслаж¬
даться нашим несчастьем! Слушай же, если только эта при¬
ятная для тебя весть не достигла еще твоих ушей: я также
осуждена на смерть! Но какое мне дело до себя и разве я ду¬
маю о себе?! Наверно, менее нежели те бессмертные, которых
мы просим и которым мы молимся, думают о нас, оскорблен¬
ных и обманутых женщинах. Теперь только познала я их. Вот
благодарность Немезиды за все мои богатые жертвоприноше¬
ния. На пороге смерти ставит она на моем пути тебя, ве¬
роломного и безнаказанного. Я должна допустить самое388
ужасное для меня, а именно то, что ты, ненавистный, слепота
которого являлось единственной радостью моей испорченной
жизни, можешь дерзко тешиться моим видом и моим несча¬
стьем.При таком несправедливом обвинении негодование ов¬
ладело Гермоном; схватив ее руку, лежавшую на свае, и
смотря ей прямо в глаза, он громко вскричал:—	Остановись, безумная, ни слова больше, а то я буду
вынужден вспоминать и думать о тебе как о ядовитой змее
и отвратительном пауке!Пока он говорил, она прилагала напрасные усилия вы¬
рвать свою руку; окончив, Гермон выпустил ее. Ледша,
пораженная, точно ища помощи, посмотрела на него и едва
слышно проговорила:—	Когда-то, ты сам знаешь когда, я была совсем дру¬
гой. Другой была я и тогда, когда надеялась, что моя месть
удалась мне вполне. А теперь! Все, чем я хотела тебя на¬
казать, все это уничтожила Немезида. Между тем отвра¬
тила ли она от меня самые тяжкие обиды? Месть же, на
которую я имела полное право, и ту отняла она у меня!Подобно надломанному колосу, поникла она головой и
умолкла. Гермон же почувствовал, как его гнев превратил¬
ся в сожаление. Тепло и дружески спросил он, неужели
ничто не может примирить ее с ним; он готов умолять ее
простить ему все дурное, что он ей когда-либо сделал, и
будет просить даровать ей не только жизнь, но и свободу.
Но Ледша задумчиво произнесла:—	Что мне останется в жизни без ненависти и на что
мне жизнь? Какое мне, несчастной, дело до всего осталь¬
ного, что люди считают самыми высшими и самыми луч¬
шими благами?Гермон сказал, указывая на связанного Лутариуса:—	В обществе этого галла покинула ты человека, за¬
конной женой которого была, и в нем нашла, верно, ты
замену потерянной любви.—	В нем! — вскричала она громко, тоном бесконечного
презрения и отвращения. — Спроси-ка этого негодяя: пусть
он тебе об этом расскажет! Мне нужен был проводник,
который мог бы меня увезти далеко от нелюбимого мужа.
И только потому, что он мог помочь мне, уничтожить твое
новое и незаслуженное счастье, осталась я с ним среди его
соплеменников. Мне рассказали многие александрийцы, что
ты счастливо живешь, утопая в роскоши, а этот презрен¬
ный обещал мне превратить тебя и твоего богатого дядю
в жалких нищих, если удастся нападение на столицу. И389
он сделал это, хотя знал, что именно ты подобрал его на
улице и спас ему жизнь. В его ничтожной душе нет места
для благородного чувства. Он желал только обладать мною,
но еще сильнее было его желание обладать золотом алек¬
сандрийских богачей. Подлее волка, который лижет руку
человека, перевязавшего его раны, оскалил он зубы против
своего спасителя. Если он осужден погибнуть здесь от го¬
лода и жажды, то это будет только то, чего я желаю! Этот
кровожадный хищник не осмеливался даже дотронуться до
моей руки. Спроси его сам! Вот он, пусть он тебе расска¬
жет, как я выслушивала его любовные клятвы и уверения...
Скорее, нежели допустить, чтобы он, этот безбожник, вы¬
звал вновь к жизни то, что ты так безжалостно растоптал
в моем сердце, я бы...Ее прервал Лутариус, разразившийся целым градом
проклятий, но часовой, привлеченный его криком, по¬
явился с длинным бичом в руке и заставил его умолкнуть.
Гермон спросил Ледшу:—	Так это твоя безумная ненависть принудила галлов
напасть на Александрию?—	Нет, — ответила она просто. — После того как на¬
падение было уже решено и его избрали на место убитого
предводителя, стали галлы почему-то повиноваться мне
беспрекословно; я этим воспользовалась и заставила их
прежде всего разграбить твой дом и дом Архиаса. Они дол¬
жны были, покончив с царскими дворцами, напасть на
храм Деметры.—	Итак, — продолжал Гермон, — ты находила, что
лишение зрения не достаточная кара для того, кого ты так
ненавидела?—	Нет, — произнесла она решительно. — Все, что
только может дать хорошего жизнь, кроме зрения, мог ты
приобрести за твое золото, тогда как в моей душе царило
мрачное отчаяние, и оно было темнее и мрачнее окружав¬
шей тебя ночи. Все, решительно все, чем дорожит женское
сердце, было отнято у меня тобой: дом отца, его любовь,
любовь сестры... И даже радостное сознание моей красоты,
которое ты пробудил во мне твоими льстивыми словами,
превратилось благодаря тебе в отвращение к самой себе!—	Почему же благодаря мне? — вскричал Гермон,
удивленный несправедливостью взводимого на него обви¬
нения, но Ледша ответила уверенно:—	Да, ты был виноват во всем! Ты, искусство которого
могло превращать обыкновенных смертных женщин в бо¬
гинь, хотел изобразить меня в виде несчастной, поруганной390
женщины с веревкой на шее, готовой на самоубийство и
превращающейся в самое отвратительное из насекомых.
«Противный серый паук!» — говорила я сама себе, когда
подымала руки, и мне казалось, что тень моя, падающая
на освещенную солнцем землю, есть тень громадного пау¬
ка. Когда я в долгие часы одиночества решала сесть за
прялку, я думала: «Точно паук, вытягивающий нити».
«Твой образ», — думала я, находя где-нибудь в пыльном
углу паука, выжидающего в паутине свою добычу. Отвра¬
щение к себе самой все росло и росло во мне. И при этом
знать, что твоя Деметра, которой ты придал черты дочери
Архиаса, вызывает восторг всех жителей Александрии и
привлекает в храм толпы верующих и поклоняющихся ей
как святыне. Она — предмет поклонения многих тысяч лю¬
дей; я же, столь восхваляемая тобой прежде красавица, —
предмет отвращения для самой себя! Это и была причина,
которая поддерживала и увеличивала днем и ночью мое
желание мести, и она заставляла меня оставаться с этим
негодяем, потому что он мне обещал, как только они по¬
кончат с царскими дворцами, разбить вдребезги перед
моими глазами статую Деметры, образ дочери Архиаса,
принесшую тебе столько славы и почестей.—	Безумная! — запальчиво вскричал Гермон и расска¬
зал ей в немногих словах, насколько все ее сведения были
неверны.С широко открытыми глазами, точно перед ней пред¬
стало какое-то страшное видение, слушала она его рассказ
о том, что та статуя в храме была произведением Мерти-
лоса, а не его, что наследство его друга уже давно ему
больше не принадлежит и что он такой же бедняк, каким
был в Теннисе, когда она его любила.—	А твоя слепота? — спросила она почти шепотом.—	Она превратила мне жизнь в длинную непроглядную
ночь, куда не проникал ни один луч света, — был его
ответ, — но благодаря бессмертным я вновь прозрел, и
старая Табус из «Совиного гнезда», искусство которой ты
так часто восхваляла, дала мне лекарство и советы: они
помогли мне, и я опять вижу так же хорошо, как и прежде.Тут он замолчал; Ледша, бледная от волнения, готовая
упасть, обхватила руками сваю; тогда, поняв, как должно
было на нее действовать все то, что она теперь только
узнала, он ласково и мягко принялся ее утешать. Но она,
казалось, не слушала его; ее большие глаза беспомощно и
печально смотрели то на песок, расстилающийся под ее
ногами, то подымались к полному диску луны, которая391
ярко освещала небо и землю. Наконец она глухо прогово¬
рила:—	Теперь я все понимаю! Ты встретился с Табус именно
в то время, когда Биас возвращал ей от моего имени брачный
выкуп. Как это должно было ее возмутить и восстановить
против меня! Я долго раздумывала, как мне сделать, чтобы
не нанести ей этого удара, но кому другому, если не ей, могла
я возвратить то, что заплатил за меня Ганно? Ведь она хра¬
нила сокровища всего рода! А она считала брак таинством,
святыней, которую могла нарушить только смерть. Женщи¬
на, нарушившая супружескую верность и покинувшая мужа,
была для нее каким-то необъяснимым чудовищем. И как она
любила сына и внуков! Зло, причиненное мною Ганно, да, я
знала это заранее, не могла она мне никогда простить. Уже
ради этого захотела она помочь человеку, которого я так
страшно ненавидела.—	Но откуда ты это знаешь? — сказал Гермон. —
Быть может, моя загубленная молодость и жизнь внушили
ей сожаление, и она поэтому помогла мне.—	Может быть, — ответила в задумчивости Ледша. —
Ведь она была тверда как сталь, но могла быть и мягкой
как нежная девушка. Я это на себе испытала. И подумать
только, что она должна была умереть в таком страшном
гневе против меня! Какое у нее было верное, доброе сер¬
дце, как она была добра ко мне даже тогда, когда я ей
призналась в моей любви к тебе и рассказала, как ты меня
оскорбил! К ее услугам были злые духи тьмы, они пови¬
новались ей. Они-то, верно, еще раньше донесли ей, как
глубоко я оскорбила Сатабуса и как тяжела была жизнь
Ганно со мной. Вот почему она уничтожила все то, чего
я достигла моей местью. Да, я об этом уже тогда думала,
когда узнала, что смерть, у которой я ее уже раз и с таким
трудом отстояла, наконец унесла ее. Но мрачные духи
тьмы продолжают повиноваться воле умершей. Куда бы я
ни пошла, они следуют за мной и уничтожают все, на что
я надеюсь и чего желаю. Теперь я это вполне сознаю, и
все мне ясно.—	Нет, Ледша, нет, — уверенно произнес Гермон, —
со смертью прекращается всякая власть, даже власть за¬
клинательницы над демонами. Ты должна получить свобо¬
ду. Куда ты пожелаешь, туда и можешь ты, бедняжка,
отправиться. А я сделаю статую по твоему образу и под¬
обию, но не паука, а красавицу. Тысячи людей будут ею
любоваться, и тот, кто, очарованный красотой моей ста¬
туи, — да помогут мне в этой работе Музы! — спросит:392
«Кто послужил моделью для нее?», — получит в ответ:
«Это Ледша, дочь Шалита, красавица биамитянка, которую
Гермон из Александрии нашел достойной изваять из мра¬
мора для потомства».Она глубоко вздохнула и, заглянув ему в глаза, тихо
проговорила:—	И это правда, и я могу этому верить?—	Это так же верно, как то, что теперь над нами сияет
нежная богиня ночи Астарта и освещает нас своим мягким
всепрощающим светом.—	Полнолуние... — прошептала она почти про себя,
взглянув на небо, и, обернувшись к Гермону, громко про¬
должала: — Демоны старой Табус обещали мне в ночь пол¬
нолуния величайшее блаженство, ты ведь это знаешь. А
между тем, образ паука отравлял мне днем и ночью все
счастье моей жизни. Хочешь ли ты мне дать клятву, что
ты изваяешь по моему образу прекрасную статую, вид ко¬
торой будет вызывать восхищение всех, кто ее увидит? Вос¬
хищение, слышишь ли ты, а не отвращение! Еще раз
спрашиваю я тебя, хочешь ли ты...—	Да, хочу, и, я уверен, мне это удастся, — с горяч¬
ностью перебил он ее, протягивая ей руку через загородку.Она теперь охотно вложила в нее свою руку, еще раз
взглянула на луну и сказала:—	На этот раз, да, я хочу верить, сдержишь ты данное
тобой слово не так, как тогда в Теннисе. А я... я перестану
желать тебе зла и хочу сказать тебе — почему. Наклонись
ко мне, чтобы мне было легче в этом сознаться.Охотно исполнил он ее просьбу; она же прислонила к
нему свою прекрасную голову, и он почувствовал, как по
ее щекам катились крупные слезы. Запинаясь, тихо про¬
говорила она наконец:—	Потому, что сегодня ночь полнолуния и она мне
наконец принесла то, что мне так давно обещали демоны,
и еще потому, что, хотя я мужественна и сильна, я все
же женщина. Блаженство!.. Давно уже перестала я на¬
деяться испытать его когда-нибудь... но теперь!.. Да, то,
что я теперь испытываю, это и есть блаженство. Я чувст¬
вую себя бесконечно счастливой и не могу сказать и объ¬
яснить почему. Моя любовь! О, да! Она была все же
сильнее и горячее самой жгучей ненависти! И теперь ты
это знаешь, Гермон! А я... Ты говоришь, я буду свободна...
Старая Табус, как хвалила она покой... вечный покой! Ми¬
лый... если б ты знал, как измучено мое бедное сердце!
Если б ты мог себе представить, до чего я устала!393
Она замолчала, а Гермон, на которого она продолжала
смотреть с бесконечной нежностью, почувствовал чье-то
прикосновение к его поясу. Но он не обратил на это ни¬
какого внимания — так поглощен он был тем, что слышал;
казалось, до глубины его сердца проникли эти мягкие,
страстные звуки ее голоса.—	Ледша! — задушевно произнес он и протянул руки,
как бы желая обнять ее.Но она уже отошла от него, и тут только понял он
значение того движения, которое он перед тем почувство¬
вал: она вытащила его меч из ножен, и при свете луны
увидал он, как сверкнул клинок и затем исчез. В тот же
миг перескочил он через вал и поспешил к ней. Но Ледша
уже опустилась на колени, и в то время, как он, обхватив
ее руками, старался приподнять ее, услыхал он, как ее
голос нежно, но все тише и тише прошептал несколько раз
его имя и слова: «Полнолуние, блаженство».Голос умолк, и, подобно прекрасному цветку, сломан¬
ному бурей, упала ее голова ему на грудь.XXXIV—	То, что произошло, есть, быть может, самая лучшая
развязка для нее и для нас, — сказал Эймедис после того,
как молча долго стоял перед мертвой Ледшей, глядя на ее
прекрасное, теперь такое спокойное лицо.Он велел ее немедленно похоронить, созвал своих во¬
инов и часовых и отдал следующий приказ:—	До восхода солнца здесь должно быть все покончено.
Пусть все, у кого есть оружие, исполнят свое дело. Луна
светит достаточно ярко для такой страшной работы.Грозный приказ был исполнен, и стрелы, разнося по¬
всюду смерть, отняли у голода и жажды предназначенную
для них добычу. Наступившее утро застало на палубе обо¬
их друзей, еще погруженных в серьезный разговор. Безоб¬
лачное небо расстилалось над голубым морем. Белые чайки
носились над кораблем, сопровождаемым веселыми, смелы¬
ми дельфинами. Раздавались свистки гребцов, и, повинуясь
громкой команде, ставили матросы паруса. Суда быстро
неслись, подгоняемые попутным ветром. Гермон в послед¬
ний раз взглянул на плоскую пустынную косу; она каза¬
лась лишь серой туманной полосой на далеком горизонте,
но над ней, подобно мрачной грозовой туче, носились бес¬
численные стаи ворон и коршунов. Слабо, но все еще394
слышны были их жадные крики и карканье; самый зоркий
глаз не мог ничего различить на далеком берегу, кроме
небольших движущихся точек — опять-таки вороны и кор¬
шуны. Все человеческие существа, которые еще вчера там
двигались и метались, успокоились теперь навеки: для них
уже больше не существовали ни кровавая добыча, ни по¬
беды, ни поражения; они не испытывали больше ни ярости
и отчаяния, ни страха смерти. Эймедис указал родителям
на обширную могилу на берегу моря и сказал:—	Приказ царя исполнен. Из четырех тысяч человек
не осталось ни одного живого существа, которое могло бы
передать своему народу это страшное известие.Престарелый воин Александра Великого молча пожал
руку сына, а почтенная Тиона, положив свою руку на пле¬
чо Гермона, проговорила:—	Там, в том месте, где эти мрачные птицы затемняют
свет дня, погребено и то, что навлекло на тебя гнев Не¬
мезиды. Ты должен покинуть Египет. Говорят, что жизнь
на чужбине, вдали от дорогой родины, тяжела, но Перга-
мон стоит на греческой земле, и я уже вижу, как там
засияют для тебя две звезды, которые отныне будут осве¬
щать твой жизненный путь: искусство и любовь.И предсказание почтенной Тионы, этого доброго, пре¬
данного друга Гермона, исполнилось.Повесть об Арахнее окончена. На берегу Нила завер¬
шилась она. В Пергамоне же началась для Гермона новая
жизнь. Став мужем Дафны и живя под одной кровлей с
Мертилосом, Архиасом и верным Биасом, нашел Гермон
на этой новой родине все то, о чем он во время своей
слепоты мечтал и в чем видел благороднейшие стремления
и цель человеческой жизни: искусство, любовь и дружбу.
Он нисколько не сожалел о веселой, оживленной жизни в
Александрии, потому что Пергамон, быстро разрастаясь,
превратился в такой город, который не уступал никакому
другому греческому городу ни в интеллектуальной жизни,
ни в художественном развитии. Из многочисленных работ
Гермона сохранилась только одна голова галла. Но и это
единственное его художественное произведение показывает
потомству, что Гермон остался верен тому направлению в
искусстве, которое основывалось на правдивой и реальной
передаче натуры. Эта голова есть часть группы, изваянной
Гермоном из мрамора, сюжетом для которой он взял тех
двух братьев галлов, так мужественно подставлявших свою395
грудь стрелам македонских воинов там, на том страшном
берегу, где он видел Ледшу в последний раз. Филотерос,
правитель Пергамона, приобрел эту группу и послал ее в
дар Птоломею, избавившему своим ужасным приказом и
его страну от хищников-галлов. В египетской земле при
раскопках нашли эту голову1.Много мотивов заимствовал Гермон из действительной
жизни, но он не избегал больше и идеальных сюжетов.
Ему, слепому, открылся мир идей и идеальных представ¬
лений, и его богатое воображение черпало оттуда материал
для великих произведений, а то настоящее счастье, которое
он нашел в любви Дафны, и слава, доставляемая ему его
работами, увеличивали еще больше его творческую силу.
Плоды его неутомимой деятельности — «Аполлон, бог све¬
та, убивающий духа тьмы», так же как и его прекрасная
«Арахнея», гордо смотрящая на только что оконченную
ткань, благодаря которой она, более искусная ткачиха, по¬
бедила богиню, — погибли для потомства. В этой послед¬
ней статуе признал вольноотпущенник Биас тотчас же
образ своей соплеменницы Ледши и молча подолгу смотрел
на нее с восторгом. Исчезли также и колоссальных разме¬
ров произведения: «Битва Амазонок» и «Боги моря», зака¬
занные для храма Посейдона в Пергамоне. То, что было
индивидуального в таланте Гермона, его стремление к
правде и реальности, является отличительным признаком
всех произведений его потомков, которыми до наших дней
восторгаются и которые стали известны под собирательным
названием: «Пергамское искусство». Для Гермона так же,
как и для Дафны и Мертилоса, этот город стал второй
родиной. Архиас был выбран в городской совет и окружен
уважением и почестями. Счастье его единственной дочери,
здоровые и умные внуки, слава, окружающая имена Гер¬
мона и Мертилоса, — все это радовало его и было для
него источником самой чистой и благородной гордости. И
все же его страстно тянуло на родину, с потерей которой
его ничто не могло помирить. Поэтому Гермон счел одним
из самых счастливых дней своей жизни тот день, когда
ему удалось получить для Архиаса позволение вернуться
в Александрию. Царь Птоломей Филадельф прислал нако¬
нец художнику, так сильно возбудившему его недоверие,
лавровый венок и поручил своему посланник передать Гер-
мону, Мертилосу, а также и их изгнанному родственнику
приглашение возвратиться в его столицу. В благодарность1 Она находится в Гизехском музее, близ Каира.396
за высокое наслаждение, доставляемое ему и его супруге
работами Гермона, согласился он простить и позабыть все
то, что послужило поводом к изгнанию Архиаса.Радостно, точно ему возвратили его утерянную моло¬
дость, отправился немедленно Архиас в сопровождении
домоправителя Грасса в свою столь любимую им Алексан¬
дрию. Там нашел он опять неутомимую, вечно оживленную
деятельность и жизнь, македонский совет, рынок, разнооб¬
разную и увлекательную беседу, едкое остроумие, знако¬
мые и любимые памятники искусства — одним словом, все,
чего ему, несмотря на любовь и счастье близких, так не
хватало в Пермагоне и к чему он всем сердцем стремился.
В течение двух лет он наслаждался всем этим, но, побывав
однажды в царском дворце, где были выставлены вновь
присланные произведения пергамских художников, он вер¬
нулся домой в сильном волнении, и какое-то беспокойство
овладело им. Он, подобно другим, любовался произведени¬
ями Мертилоса, изображающими сельские сцены. Но про¬
изведение, которое его поразило и затронуло, как ни одно
другое, большая группа из мрамора «Похищение Прозер¬
пины», было изваяно Гермоном. Его родительское сердце
узнало в образе Деметры черты горячо любимой Дафны,
а старшая дочь ее Эригона, названная так в честь матери
Гермона, была изображена в образе Прозерпины. Какой
прелестной показалась ему его внучка: сколько женствен¬
ности и красоты было во всей ее фигуре! Ни одна статуя
не производила такого впечатления на этого старого лю¬
бителя и знатока искусства. Грасс слышал, как его госпо¬
дин не раз громко произносил среди ночи имена Дафны и
Эригоны; поэтому его не удивило, когда ему на следующий
день был отдан приказ все приготовить к скорому отъезду.
Но большая радость наполнила его верное сердце при этом
известии, потому что Гермон, Дафна и их дети были для
него дороже всех наслаждений столицы.Несколько недель спустя вернулся Архиас к своим в
Пергамон и уже больше никогда не покидал их, несмотря
на то что дожил до глубокой старости и мог еще видеть и
восхищаться первыми произведениями старшего сына Даф¬
ны и слышать, как восхваляли их другие. Этот внук Ар¬
хиаса стал впоследствии учителем целого поколения
художников, создавших те произведения пергамского ис¬
кусства, при виде которых невольно возникает вопрос: от¬
куда и почему проявились в этих произведениях те
качества и особенности, которыми они так резко отлича¬
ются от всех произведений греческого искусства? Не был397
ли прав Гермон, когда боролся так упорно за избранное
им направление в искусстве, к которому мы возвращаемся
в наши дни? Наука и искусство идут теперь по этому пути;
они должны пойти и, наверно, пойдут и дальше в том же
направлении. Мысли же, высказанные Гермоном, не утра¬
тили значения и в наши дни:«Мы должны оставаться верными служителями правды,
но в ней одной не найдем мы ключа к святилищу искус¬
ства. Кому Аполлон — бог света и чистоты, а также Му¬
зы — подруги вечной красоты не откроют туда доступа,
для того двери его останутся навсегда закрытыми, как бы
сильно и настойчиво он ни стучался в них».Конец
СОДЕРЖАНИЕВ.Беккер
ХАРИКЛ5Г.ЭберсАРАХНЕЯ131
Вильгельм Адольф Беккер
ХАРИКЛГеорг Эбере
АРАХНЕЯРедактор
И. Шурыгина
Художественный редактор
И. Лопатина
Технический редактор
Н. Привезенцева
Корректоры
В. Антонова, А/. Александрова,
В. РейбекельЛР№ 030129 от 02.10.91 г.
Подписано в печать 06.02.95. Уч.-изд. л. 24,18.Издательский центр «ТЕРРА». 109280,
Москва, Автозаводская, 10, а/я 73.Оригинал-макет и диапозитивы подготовлены
ТОО «Макет».141700, Московская обл., г.Долгопрудный,
ул.Первомайская, 21.