Автор: Чернуха В.Г. Ананьич Б.В. Ганелин Р.Ш. Гордин М.А. Шацилло К.Ф.
Теги: биографии воспоминания дневниковые записки
ISBN: 5-87180-020-3
Год: 1993
Текст
ДЕЯТЕЛИ РОССИИ ГЛАЗАМИ
ПЕТР ВЕЛИКИЙ
ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ДЕЯТЕЛИ РОССИИ ГЛАЗАМИ СОВРЕМЕННИКОВ
Редакционная коллегия
Б. В. Ананьич Р. Ш. Ганелин М. А. Гордин В. Г. Чернуха К. Ф. Шацилло
ПЕТР ВЕЛИКИЙ
ВОСПОМИНАНИЯ
ДНЕВНИКОВЫЕ ЗАПИСИ
АНЕКДОТЫ
Культурно-просветительское общество «Пушкинский фонд» Санкт-Петербург
«Третья волна» Париж — Москва — Нью-Йорк ТОО «ВНЕШСИГМА» 1993
Составление, вступительная статья и примечания доктора исторических наук Е. В, Анисимова
Редактор Л. Николаева
Оформление Л. Яценко
Совместное издание КПО «Пушкинский фонд» (Санкт- Петербург) и издательства «Третья волна» (Париж — Москва — Нью-Йорк)
© Составление, вступительная ста-
тья и примечания Е. В. Анисимова 1993
© Оформление Л. А. Яценко 1993 © КПО «Пушкинский фонд» 1993
ЦАРЬ-РЕФОРМАТОР
Обращаясь к ранним летам жизни необыкновенного царя, невольно стремишься найти на берегах пресловутой реки времени ранние свидетельства неординарности Петра и поэтому особенно внимательно рассматриваешь его учебные тетради, первые письма, записки.
Но ничто не говорит нам о грядущем гении. Мальчик, родившийся в день Исаакия Далматского, 30 мая 1672 года, ничем особенным не отличался от своих многочисленных братьев и сестер. Брак Алексея Михайловича с Натальей Кирилловной Нарышкиной, заключенный 22 января 1671 года, был для 40-летнего царя вторым. От предыдущего брака, с Марией Ильиничной Милославской, родилось 13 детей, среди которых были Федор, Иван и Софья. В 1676 году Алексей Михайлович умер, передав престол старшему из сыновей —Федору Алексеевичу, юноше болезненному и хилому. Федор правил недолго —в конце апреля 1682 года он умер. На совете высших сановников государства судьба трона решается в пользу не следующего по старшинству сына Алексея Михайловича — Ивана, а 10-летнего Петра. Это неожиданное решение было вызвано как активными интригами Нарышкиных, вошедших вслед за молодой царицей во дворец, так и тем обстоятельством, что живой, здоровый мальчик много выигрывал в сравнении со своим старшим братом Иваном, как бы несшим на себе черты вырождения. Возможно, что осознание этого факта, помимо политической борьбы, повлияло на ответственное решение Боярской думы — нарушить традицию передачи трона по прямой мужской нисходящей линии от старшего (Федора) к младшему (Ивану).
Однако группировка Нарышкиных недооценила противника. Милославские во главе с властной, честолюбивой царевной Софьей сумели возбудить недовольство стрельцов и с их помощью 15 мая 1682 года совершить кровавый государственный переворот. На престоле утвердился триумвират: к Петру присоединился
5
Иван, а соправительницей на правах регентши была провозглашена Софья —ситуация для Петра в политическом смысле вполне тупиковая. Вдовая царица Наталья Кирилловна со всеми домочадцами выехала из Кремлевского дворца и поселилась в Преображенском — одной из пригородных резиденций, кольцом окружавших тогдашнюю Москву.
Все эти события, совершавшиеся независимо от воли и желаний Петра, стали как бы фоном начальных лет жизни будущего реформатора России, и они же определили многое из того необычайного, что впоследствии составило его яркую индивидуальность.
По великолепным книгам Ивана Забелина «Быт московских царей» и «Быт московских цариц» мы можем вполне реально представить себе жизнь двора, царской резиденции. Коротко говоря, Кремль XVII века —это мир церемоний и условностей, складывавшихся столетиями стереотипов поведения, освященная традициями замкнутая система, в целом мало способствовавшая развитию индивидуальности. Ни одно публичное мероприятие с участием царя не обходилось без соблюдения довольно жестких церемониальных условий. Выезды самодержца за пределы Кремля—а это, как правило, были богоугодные поездки по окрестным монастырям или церквам — воспринимались как события государственного значения. Даже выход царя на лед Москвы-реки 6 января к «иордани» —ритуальной проруби —в традиционный праздник водосвятия обставлялся как важное событие и назывался «походом», причем в Кремле —по терминологии тех времен «в Верху» — оставалась назначенная царем специальная комиссия бояр и других думных чинов для того, чтобы на время отсутствия царя государству «не убыло и потерьки не было».
Силою политических обстоятельств Петр был как бы выброшен из этой системы. Разумеется, он появлялся в Кремле в дни официальных праздников и аудиенций, но все это было чуждо ему и даже, зная отношение к нему родственников по отцу, враждебно. Преображенское с его бытом летней царской дачи — резиденции, окруженной полями, лесами, дало ему то, что резко способствовало развитию его способностей,— свободу времяпровождения с минимумом обязательных занятий и максимумом игр, которые, как и всегда бывает у мальчишек, носили военный характер, с годами усложнялись, а так как участниками их были не куклы, а живые люди, то обучающее и развивающее значение этих игр было огромно. Уже здесь проявились присущие Петру природные данные: живость восприятия, неугомонность и неиссякаемая энергия, страстность и самозабвенная увлеченность игрой, незаметно переходящей в дело. Благодаря этому «потешные» солдаты и английский бот, найденный в сарае, не остались
6
только игрушками, а стали началом будущего грандиозного дела, преобразовавшего Россию.
Важно еще одно обстоятельство. Совсем рядом от Преображенского располагалась так называемая Немецкая слобода — Кокуй, поселение иностранцев, приехавших в Россию из разных европейских стран. По традиции того времени это поселение купцов, дипломатов, ландскнехтов было отделено от города оградой. Кокуй был своеобразной моделью Европы, где рядом — так же тесно, как в Европе, —жили католики и протестанты, немцы и французы, англичане и шотландцы. Этот странный, непохожий на Москву мир занимал любознательное внимание Петра первоначально, вероятно, как редкость, курьез, привлекал своей непохожестью на мир Кремля, Преображенского. Знакомство с иноземцами — интересными, образованными людьми Францем Лефортом, Патриком Гордоном, непривычные вещи, обычаи, многоязычие, а потом и первые интимные впечатления в доме виноторговца Монса, где жила его дочь, красавица Анна, —все это облегчило Петру (предки которого мыли руки из серебряного кувшина после церемонии «допуска к руке» иностранного посла) преодоление невидимого, но прочного психологического барьера, разделявшего два чуждых друг другу мира — православной Руси и «богопротивной» Европы, барьера, который и ныне преодолевать так нелегко.
Приход Петра к власти летом 1689 года стал разрешением давно зревшего политического кризиса, вызванного неестественным состоянием фактического двоевластия. Но, как и в мае 1682 года, в августе 1689-го Петр был в значительной степени влеком ходом событий, не направляя их. Благоприятные обстоятельства способствовали свержению Софьи и практически бескровному переходу власти самодержца к нему.
Тогда эта власть еще не была нужна ему как рычаг для реформ, идеи их еще не созрели в сознании Петра. Именно поэтому еще десять лет длился для России ее «настоящий» XVII век, в точности совпавший с веком календарным. Но и это десятилетие не пропало даром для Петра — гений его зрел, чтобы на грани двух веков выплеснуть на страну целый поток идей, ее преобразивших.
Нужно выделить три важных события тех лет, повлиявших на становление Петра-реформатора. Во-первых, это поездка в Архангельск в 1693— 1694 годах. Обыкновенное «потешное» путешествие в город на Белом море, несомненно, стало событием в жизни молодого царя. Он впервые увидел настоящее море, настоящие корабли, совершил первое плавание в неспокойной и опасной стихии, так непохожей на гладь прудов Подмосковья и Плещеева озера. Это дало мощный толчок фантазии, появилась
7
мечта о море для России, возник подлинный культ корабля, морской стихии. С той архангельской поры, как писал М. Богословский, «шум морских волн, морской воздух, морская стихия тянут его к себе и с годами сделаются для него необходимой потребностью. У него разовьется органическое стремление к морю»1.
Действительно, как так получилось, что море и корабли заняли особое место в жизни этого человека, все предки которого родились и умерли, видя перед собой лишь всхолмленные просторы Великорусской равнины? Как курица, воспитавшая уплывающего от нее утенка, беспокоилась на берегу мать Петра, Наталья Кирилловна, посылая в Архангельск одно за другим тревожные письма: «Сотвори, свет мой, нада мною милость, приезжай к нам, батюшка наш, не замешкав. Ей-ей, свет мой, велика мне печаль, что тебя, света своего, радости, не вижу. Писал ты, радость моя, ка мне, что хочешь всех кораблей дажи-датца и ты, свет мой, видел каторыя прежде пришли: чево тебе, радость моя, тех... дажидатца? Не презри, батюшка мой свет, моего прашения, о чем прасила выше сего. Писал ты, радость моя, ка мне, что был на море и ты, свет мой, обещался мне, что было не хадить...»2
Но изменить уже ничего было нельзя: корабли, море стали судьбой Петра, были с ним наяву и даже во сне. Сохранившиеся записи снов, которые делал царь уже в зрелые годы, отражают эту всепоглощающую страсть: «1714 г., ноября с 9гго на 10-е: сон видел: [корабль] в зеленых флагах, в Петербурге... Сон видел, тогда как в Померанию вошли: что был я на галиоте, на котором мачты с парусы были не по препорции, на котором галиоте поехали и обрат его оборотили на бок и воды захлебнулось, с которого попадали и поплыли к другому ботту, и оборотно к дому, и после поехали, и у себя приказал воду выливать»3
Опытный глаз старого моряка и корабела не мог не заметить даже во сне неправильное парусное вооружение корабля, на который поместил его Морфей. После этого понятно становится то уважение, которое испытывал Петр к живописи художника-мариниста голландца Адама Стило, не позволявшего себе художественных вольностей при изображении рангоута и такелажа.
Токарь Петра, Андрей Нартов, в своих «Достопамятных повествованиях...» рассказывает о восторге царя при виде маневров английского флота в 1698 году, когда он сказал,
1 Богословский М. M. Петр I. Т. 1. M., 1945. С. 193.
2 Письма и бумаги Петра Великого (далее сокращенно ПБП). Т. 1. СПб., 1887. С. 490.
3 Семевский М. И. Петр Великий в его снах//В кн.: Слово и дело! СПб., 1885. С. 273-276.
8
что «на сей случай звание английского адмирала предпочитает званию царя Российского. Толико влюблен был царь Петр в морскую службу!» (см. с. 255 наст. изд.).
О том же пишет английский капитан Д. Перри, близко узнавший Петра уже в России: «Мне не раз доводилось слышать от него самого о намерении его совершить поездку в Англию, как только в собственной стране его восстановится спокойствие, и в те минуты, когда он находился в веселом расположении духа, он часто объявлял своим боярам, что жизнь английского адмирала несравненно счастливее жизни русского царя»4.
Это восторженное отношение к морю и кораблям он сохранил до конца своих дней. Ни один спуск корабля или крупные морские походы не обходились без его участия. Он скучал, оторванный от любимого морского дела. Весной 1711 года Петр отправился в Прутский поход, из которого писал Меншикову, сообщившему ему о начале навигации на Балтике: «Благодарствую о извещении тамо благополучному начанию весны и выводу флота, однако ж при том и не без грусти, ибо от обеих флотов лишен»5.
Думаю, что это увлечение не случайность, не каприз —было какое-то неуловимое соответствие, созвучие внутреннего мира Петра с образом плывущего корабля под парусами со шкипером на мостике. Корабль —вечная любовь Петра —был для него символом рассчитанной до дюйма структуры, материальным воплощением человеческой мысли, более того, —своеобразной моделью идеального общества, которое опирается на знание законов природы в извечной борьбе с сопротивляющейся слепой стихией.
Вторым важным событием тех лет стали Азовские походы 1695 — 1697 годов —война с Турцией за выход к Азовскому морю. Здесь, на южных рубежах, произошла в эти годы генеральная репетиция тех событий, которые в других, более грандиозных и драматических масштабах развернулись в начале XVIII века уже на западных рубежах. Первоначальные неудачи со взятием Азова, строительство флота в Воронеже, наконец, военная победа над серьезным соперником, возведение на берегу Азовского моря нового города, отличного от традиционных русских городов,—Таганрога—все это мы потом встречаем на берегах Невы и Балтики. Для Петра Азовские походы были первой военной школой, которая, хотя он и оценивал ее впоследствии скептически, все же принесла ему несомненную пользу. Опыт управления большой армией, осады и штурма сильной крепости не прошли
4 Перри Д. Состояние России при нынешнем царе//Чтения Общества истории и древностей российских при Московском университете (далее сокращен-но-Чт. ОИДР). 1871. Кн. 2. С. 105.
5 ПБП. Т. 11. Ч. 1. С. 241.
даром для военного гения Петра. Не менее важно и то, что здесь, под стенами Азова в его сознание вошло представление о своем месте, «должности», роли в жизни России. Именно с Азовских походов, а не с момента воцарения, как справедливо заметил советский историк Н. И. Павленко, Петр вел впоследствии отсчет своей «службы» на троне6. Именно идея служения России, как он это понимал, стала главным стержнем его жизнй, наполняла для него высшим смыслом все его действия и поступки, даже самые неблаговидные и сомнительные с точки зрения тогдашней морали.
Наконец, третьим событием, повлиявшим на становление личности будущего преобразователя России, стала его длительная поездка за границу в составе Великого посольства в 1696 — 1697 годах. Петр ехал не как член делегации, а как сопровождающее лицо, среди других дворян и слуг. Это дало ему значительную свободу, позволило детально познакомиться со многими сторонами жизни Голландии, Англии и других стран. И дело было, конечно, не только в обучении мастерству кораблестроителя на голландских и английских верфях. Петр впервые увидел западно-европейскую цивилизацию во всем ее военном и культурном могуществе, почувствовал ее дух, смысл и силу. Он вывез из Европы не только знания, впечатления, трудовые мозоли, но и идею, которую для себя формулировал предельно просто: чтобы сделать Россию столь же сильной, как и великие державы Европы, надо как можно быстрее перенять у Запада все необходимое. Именно тогда окончательно оформилась ориентация Петра на западно-европейскую модель жизни, и это означало автоматически отрицание жизни старой России, последовательное и порой ожесточенное неприятие, разрушение старого, ненавистного, того, что ассоциировалось с врагами: Софьей, стрельцами, боярством.
Ко времени Великого посольства относится одно любопытное свидетельство — письмо ганноверской принцессы Софии, в котором она очень непринужденно передает свои впечатления от встречи с молодым русским царем 11 августа 1697 года в городе Коппенбрюке. Письмо это —живой документ своего времени — особенно ценно тем, что автор его свободен от предвзятости и литературных влияний, которое неизбежно испытывал современник, встречавшийся с Петром позже, когда слава о его гении и победах широко разлилась по Европе.
«Царь — высокий мужчина с прекрасным лицом, хорошо сложен, с большой быстротой ума, в ответах скор и определителей, жаль только, что ему недостает при таких природных выгодах
6 Павленко Н. И. Петр I (К изучению социально-политических взглядов)//В кн.: Россия в период реформ Петра I. М., 1973. С. 72 — 73.
10
полной светской утонченности. Мы скоро сели за стол. Наш камергер Коппенштейн сделался маршалом и поднес е. в. салфетку. Царь не понял, что это значит, потому что в Бранденбурге употребляют еще умывальницы и полотенцы. Е. в. сел между мною и моей дочерью, а около нас посадил по переводчику. Мы были очень веселы, вели себя вольно, говорили свободно и вскоре чрезвычайно подружились. Дочь моя и царь поменялись даже табакерками: на его был изображен вензель царя, и дочь моя бережет ее как клейнод. Мы, правда, очень долго сидели за столом, но проводили время чрезвычайно приятно, потому что царь был очень весел и беспрерывно говорил. Дочь моя заставила петь своих итальянцев. Царю это понравилось, но он заметил, что этот род музыки ему не совсем по душе. Я спросила, любит ли царь охоту? Он отвечал, что отец его был страстный охотник, но он с детства получил непреодолимую страсть к мореплаванию и к фейерверкам и что он сам любит строить суда. Он показал нам руки и дал ощупать, как они загрубели от работ. После обеда царь велел позвать своих скрипачей, и мы стали танцевать. Он выучил нас танцевать по-московски, что гораздо милее и красивее, чем польский танец. Мы танцевали до четырех часов утра... [Петр] совершенно необыкновенный человек. Его нельзя описать и вообразить, а надо видеть. У него славное сёрдце и истинно благородные чувства. Он при нас совсем не пил, зато люди его —ужасно, как мы уехали».
В следующем письме, описывая новую встречу с Петром и отмечая в нем «много хороших свойств и бездну ума», принцесса приводит забавную деталь: «Но в танцах, говорят, наши корсеты показались им костями, и царь будто бы сказал: „Какие чертовски крепкие кости у немок”»7
В этих письмах отмечены те черты личности Петра, обращать внимание на которые впоследствии стало своеобразной хрестоматийной обязанностью мемуаристов, а потом и историков. Однако, желая дать полную картину, нельзя избежать при дальнейшем изложении подобных заметок, характеристик, наблюдений, ибо они отражают действительно необычайные черты этого самодержца «всея Руси», вовсе не присущие его современникам — коронованным особам Запада.
Первое, на что обращали внимание наблюдатели и что их более всего поражало в Петре, —это его необычайная внешность, простота образа жизни и демократизм в общении с людьми разных слоев общества.
Его современник — автор^ вышедшей в 1713 году в Лейпциге книги, — вспоминая поразившие его в царе привычки и черты,
7 Суждение дамы о Петре Великом//Лит. газета. 1841. № 41. С. 163.
11
писал: «Его царское величество высокого роста, стройного сложения, лицом несколько смугл, но имеет правильные и резкие черты, которые дают ему величественный и бодрый вид и показывают в нем бесстрашный дух. Он любит ходить в курчавых от природы волосах и носит небольшие усы, что к нему очень пристало. Его величество бывает обыкновенно в таком простом платье, что если кто его не знает, то никак не примет за столь великого государя... Он не терпит при себе большой свиты, и мне часто случалось видеть его в сопровождении только одного или двух денщиков, а иногда и без всякой прислуги»8.
Совершенно одинаково он вел себя и за границей, и дома. Шведский дипломат Прейс, встречавшийся с Петром в 1716 — 1717 годах в Амстердаме, среди особых черт царя отмечал: «Он окружен совершенно простым народом, в числе его перекрещенец-еврей и корабельный мастер, которые с ним кушают за одним столом. Он сам часто и много ест. Жены и вдовы матросов, которые состояли у него на службе и не получали следующих им денег, постоянно преследуют его своими просьбами об уплате...»9
Он мог появиться в любом уголке Петербурга зайти в любой дом, сесть за стол и не погнушаться самой простой пищей. Не оставался он равнодушен к народным развлечениям и забавам. Ф. В. Берхгольц, камер-юнкер голштинского герцога Карла Фридриха, записал в своем дневнике за 1724 год,*что 10 апреля император «качался у Красных ворот на качелях, которые устроены там для простого народа по случаю праздника», а 5 ноября зашел в дом одного немецкого булочника, «вероятно, мимоездом, услышав музыку и любопытствуя видеть, как справляют свадьбы у этого класса иностранцев» (см. с. 218 наст. изд.).
С нескрываемым изумлением описывает в дневнике свое впечатление от первой встречи с необыкновенным властителем в 1709 году датский посол Юст Юль: «Царь немедля вступил со мною в такой дружеский разговор, что, казалось, он был моим ровнею и знал меня много лет» (см. с. 88 наст. изд.).
Любопытно малоизвестное свидетельство о Петре, которое оставил сержант Никита Кашин. Конечно, записанный много лет спустя рассказ очевидца приглажен временем и затерт многочисленными повторениями, но все же он достаточно точно передает образ и стиль жизни, привычки Петра, подмеченные простым солдатом, долгие годы видевшим царя совсем близко.
8 Суждение иностранца о Петре Великом в 1713 году//Отечественные записки, 1844. T. 3. С. 77-78.
9 Извлечение из донесений шведского комиссионс-секретаря Прейса о пребывании Петра Великого в Голландии в 1716 и 1717 гг. //Чт. ОИДР, 1877. T. 2. С. 4.
12
Этот рассказ вполне проверяется другими источниками. Любопытно и не встречающееся нигде более упоминание о голосе Петра — мы так привыкли, что голоса людей далекого прошлого не слышны нам сквозь толщу столетий, и история часто кажется немой. «...Во время обедни сам читал апостол: голос сиповатый, не тонок и не громогласен» (см. с. 127 наст. изд.).
Петр сознательно избегал повсеместных проявлений того особого полубожественного почитания личности русского царя, которым окружались с незапамятных времен его предшественники на троне. Причем создается впечатление, что Петр делал это умышленно, демонстративно нарушая принятый и освященный веками этикет. При этом было бы неправильно думать, что подобным пренебрежением обычаями он стремился разрушить почитание верховной власти, поставить под сомнение ее полноту и священность для подданных. В его отношении к величию и значению власти самодержца прослеживается иной подход, основанный на принципах рационализма.
Столь поражающая наблюдателей манера поведения Петра одним казалась капризом, причудой, другим —особенно в народной среде —верным признаком его «подмененности», «самозванства». А между тем непоседливый, активный в своих проявлениях царь выбрал единственно удобный, естественный для него образ жизни, несовместимый с соблюдением традиционных ритуальных норм. Невозможно представить общение Петра со своими подданными на улицах Петербурга, если бы они при его появлении, согласно традиции, валились бы в грязь и боялись поднять головы.
Сохранился указ 1722 года, служивший, по-видимому, дополнением к Уставу воинскому. В нем говорилось: «Почтение своему государю подданные хотя и вяще протчим воздавать должны, аднакож церемонии оному не всегда чинить надлежит, но о иных спрашиваетца, чинить ли; иные же весьма в случае отставить яко следует: когда в войске командует и во время приближения неприятеля под караул подымут, знаменами укроютца и тем дадут знать неприятелю о его персоне и протчее тому подобное, в сей случай сие не токмо не удобно, но и вредительно есть». Перечисляя иные виды приветствия императора, Петр пишет, что необходимо предварительно спрашивать у него, ибо «выступление солдат всех с ружьем в строй не всегда потребно, ибо иногда желает, чтоб не весьма голосен его проезд был, иногда же частного ради сего употребления оному наскучит»10.
В истории нашей страны мы знаем весьма мало властителей, которым когда-либо мог «наскучить» пышный ритуал полубоже-
10 Архив Санкт-Петербургского филиала Института российской истории РАН (далее сокращенно —АПФИРИ), ф. 270, on. 1, д. 101, л. 712.
13
ственного почитания и поклонения. Конечно, необыкновенное поведение царя — «работника на троне» —не могло не вызвать к его личности глубокой симпатии потомков, чаще сталкивавшихся как раз с иной манерой поведения, иным образом жизни позднейших правителей, лишенных подчас даже малой толики гения, присущего Петру. Но в чем же суть, смысл такого поведения царя?
Для начала не будем излишне обольщаться демократизмом первого императора. Не все так просто и однозначно. В довоенном фильме «Петр Первый» есть один замечательный по своей выразительности эпизод. Иностранный дипломат, впервые попавший на петровскую ассамблею, поражен, увидев Петра за столом в окружении шкиперов и купцов. Он вопрошает стоящего рядом П. П. Шафирова: «Говорят, царь прост?» На это вице-канцлер с улыбкой отвечает: «Государь прост в обращении».
Общеизвестно, что при дворе Петра существовал, выражаясь «высоким штилем», культ Бахуса, а проще говоря —безобразное пьянство. Официальные, религиозные и иные празднества нередко сопровождались многодневными попойками, в которых принимали участие все крупнейшие деятели государства. «Служение Бахусу» считалось своеобразной доблестью, которой было принято кичиться, ожидая одобрения царя. Вот одно из типичных писем на эту тему. Князь В. В. Долгорукий в 1711 году пишет из Торна заболевшему Петру: «На день виктории Левенгаупт-ской (т. е. победы над шведами при Лесной в 1708 году. — Е. А.) здоровье ваше так пили мощно, все пьяны были. Такие были фейерверки, как не видали... А вам, чаю, завидно, что за лекарством нельзя пьяным быть, однакож мню, хотя не все, а кто-нибудь пьяны были. Изволь к нам об этом описать»11.
Сам Петр немало способствовал такому отношению к безобразным попойкам, ставшим характерным для жизни двора и абсолютно не свойственным ни жизни двора его преемников, ни тем более его предшественников, исключая, пожалуй, опричный двор Ивана Грозного, где безобразные вакханалии имели подчас кровавый оттенок пьяного палачества.
Объяснений этому, по современным нормам, прискорбному явлению много. Это и известные традиции карнавальной, святочной культуры — кутежи все же не были обыденностью, а в большинстве своем были связаны с праздниками, маскарадами,— это и не особенно высокий уровень бытовой культуры и представлений об отдыхе. Но в данном случае наше внимание привлекает другое. Юст Юль, вынужденный часто бывать на таких собраниях и против своей воли пить, писал: «На всех пирах лишь только
Древняя и Новая Россия, 1876. T. 1. С. 199.
14
соберутся гости, прежде, чем они примутся пить, царь уже велит поставить у дверей двойную стражу, чтобы не выпускать никого, не исключая и тех, кого рвет. Но при этом сам царь редко выпивает более одной или, в крайнем случае, двух бутылок вина, так что я редко видел его пьяным в стельку. Между тем остальных гостей он заставляет напиваться до того, что они ничего не видят и не слышат, и тут царь принимается с ними болтать, стараясь выведать, что у каждого на уме. Ссоры и брань между пьяными тоже по сердцу царя, так как из их взаимных укоров ему открываются их воровство, мошенничество, хитрость».
В другом месте Юль отмечал: «Царь охотно допускает в свое общество разных лиц, и тут-то на обязанности шутов лежит напаивать в его присутствии офицеров и других служащих, с тем чтобы из их пьяных разговоров друг с другом и перебранки он мог незаметно узнавать об их мошеннических проделках и потом отнимать у них возможность воровать или наказывать их» (см. с. 89 — 90 наст. изд.).
Что и говорить, такая манера общения явно не укладывается в образ поведения великого царя, известный нам из воспоминаний его соотечественников. Думаю, что здесь нет противоречия. Петр был убежден, что во имя государственных целей можно пренебречь многими моральными нормами. На этом был построен институт фискальства и шире — культура доносов, процветавшая при Петре. Тем более, мораль частного, «партикулярного» человека не походила, по мысли царя, на мораль властителя, живущего во имя высших целей государства. Мысли из записной книжки Петра иллюстрируют это. Петр так прокомментировал выражение «Не воздавай неприятелю, когда и лукавство мыслит, ибо совестию больше возвратитца, нежели возмездием»: «Истинно есть вышеписанные слова, когда по прошествии дела, но в настоящем весьма инако, ибо боротца надлежит, а когда пройдет, не воздавать. Но сие партикулярным персонам надлежит, а властителям весьма инако, ибо должны всегда мстить и возвращать обиженное от неприятеля своему отечеству»12.
Но это лишь одна сторона петровского демократизма. Гораздо важнее другая, имевшая далеко идущие последствия. Тот же Юль рассказал в своем дневнике 1709 года о том, как он видел царя на верфи, где тот прилежно исполнял обязанности старшего корабельного мастера, проявляя особую почтительность к генерал-адмиралу, перед которым снимал шапку. «Такое почтение и послушание, — замечает Юст Юль, — царь выказывал не только адмиралу, но и всем старшим по службе лицам, ибо сам он покамест лишь шаутбенахт. Пожалуй, это может показаться
12 АПФИРИ, ф. 270, on. 1, д. 68, л. 5.
15
смешным, но, по моему мнению, в основании такого образа действий лежит здравое начало: царь собственным примером хочет показать прочим русским, как в служебных делах они должны быть почтительны и послушливы в отношении своего начальства» (см. с. 93 наст. изд.).
Мало того, что Петр служил, работал как плотник, он являлся еще и «подданным» шутовского «князя-кесаря» Ф. Ю. Ромодановского, которому писал «доношения», челобитные, обращался к нему, как подданный к властителю. Сразу же заметим, что Ромодановский и другие воспринимали это однозначно, как игру, и письма-просьбы Петра понимали как царские указы, подлежащие обязательному исполнению. Тут, конечно, приходит на память Симеон Бекбулатович — вассальный касимовский хан, которому Иван Грозный «передал» престол и писал под именем «Ивашки» уничижительные челобитные. «Отдав» марионетке престол, Иван стремился таким образом развязать себе руки для нового цикла кровавых расправ с реальными и воображаемыми противниками.
Петр, хотя и уважал Ивана, все же играл в другие игры. Суть их состояла в исполнении «службы». «Служба» —для Петра обобщенное понятие, вобравшее в себя и четкое осознание обязанностей каждого перед государством и государем, и ревностное и честное их исполнение, даже если это сопряжено с риском для здоровья и жизни, и безусловное подчинение воле вышестоящего начальника (что заметил Юль в приведенном выше отрывке), и право на награду за самоотверженный труд или воинский подвиг (об этом сохранились его письма Ромодановскому с благодарностью за присвоение очередного звания). Некоторые прозорливые современники осознавали это, правильно интерпретируя поведение царя как метод воспитания своих подданных, прием пропаганды нового образа жизни.
Автор записок о Петре, секретарь прусского посольства И. Фоккеродт, писал, что сам царь «не имеет никакого преимущества перед другими, а подобно своим товарищам с ружья, даже с барабана и будет выслуживаться постепенно: для такой цели он в этом случае слагал самодержавную власть в руки князя Ромодановского, который должен повышать его в чины наравне с другими солдатами по его заслугам и без малейшего потворства. Так, пока жив был вышеупомянутый князь, именно до 1718 года, Петр разыгрывал такую комедию, что получил от него повышение в генералы и адмиралы, которые должности ему угодно было возложить на себя. Это объявление имело то действие, что дворяне из самых знатных фамилий, хотя и не покидая и предрассудка о достоинстве своего происхождения... однако ж оставались с ним на службе и стыдились заявлять такие притязания,
16
которые могли показать, будто бы они думают быть лучше их государя»13
Наблюдения Фоккеродта основательны — еще в 1705 году английский посол Ч. Уитворт писал: «Царь, находясь при своей армии, до сих пор не является ее начальником, он состоит только капитаном бомбардирской роты и несет все обязанности этого звания. Это, вероятно, делается с целью подать пример высшему дворянству, чтобы и оно трудом домогалось знакомства с военным делом, не воображая, как, по-видимому, воображало себе прежде, что можно родиться полководцем, как родишься дворянином или князем»14.
Практически о том же сообщает в своих записках и А. Нартов (см. с. 291—292, 317 наст. изд.).
Принципиально важно заметить, что Петр понимал службу не просто как добросовестное исполнение обязанностей и подчинение вышестоящему, а как служение государству. Именно в этом он видел смысл и главную цель своей жизни и жизни своих подданных. О роли этого фактора при оценке личности Петра, пожалуй, лучше других сказал Н. И. Павленко: «Пестрота черт характера Петра тем не менее не противоречила представлениям современников и потомков о цельности его натуры. Монолитность образу придавала идея служения государству, в которую глубоко уверовал царь и которой он подчинил свою деятельность, проявлялась ли она в форме необузданной деспотичности или безграничной самоотверженности, происходила ли она в сфере военно-дипломатической или гражданской»15.
Это наблюдение позволяет дать объяснение тем поступкам и действиям Петра, которые подчас, казалось бы, явно противоречат его характеру как человека импульсивного, живого, нетерпеливого. Особенно отчетливо это проявлялось в дипломатической деятельности. Достаточно вспомнить историю его отношений с неверными союзниками — датским королем Фредериком IV, польским королем и курфюрстом Саксонии Августом II— историю, в которой Петр, выдающийся дипломат, проявляя редкое терпение, такт, обуздывая свои порывы, сумел достичь важнейшей цели — восстановить Северный союз против Швеции.
Чрезвычайно интересна в этом смысле запись в дневнике Юста Юля от 11 декабря 1709 года (см. с. 92 наст. изд.). «...Зная положительно... что в данную минуту ему докучны мои речи,—
13Ф оккеродт И. Россия при Петре Великом. М., 1874. С. 25.
14 Дипломатическая переписка английских посланников при русском дворе // Сборник Русского императорского исторического общества (далее сокращенно — РИО), т. 39. С. 58.
15 Павленко Н. И. Указ. соч. С. 41.
17
пишет Юль, —я с величайшим удивлением убеждался, до какой степени он умеет владеть своим лицом и как ни малейшей миной, ни равно своими приемами он не выдает своего неудовольствия либо скуки». Удивляться такому поведению импульсивного Петра, вероятно, не следует: царь —весь внимание, так как дело касается государства —того, что было для него превыше всего.
Человек необычайно способный, трудолюбивый, он наслаждался работой, особенно той, которая приносила реальные результаты, была видна всем. В самых разных сферах деятельности он был заметен. Как писал англичанин на русской службе Джон Перри, «о нем можно сказать, что он сам вполне солдат и знает, что требуется от барабанщика, равно как и от генерала. Кроме того, он инженер, пушкарь, делатель потешных огней, кораблестроитель, токарь, боцман, оружейный мастер, кузнец и прочее; при всем этом он часто сам работает собственноручно и сам наблюдает, чтобы в самых мелких вещах, как и в более важных распоряжениях, все было исполнено согласно его мысли»16.
Несомненно, личный пример служения государству, который Петр самозабвенно демонстрировал на глазах тысяч людей на стапелях верфи, лесах стройки, мостике корабля или на поле боя, был необычайно эффективен, заразителен для одних и обязыва-ющ для других. Петр был искренне убежден, что царствование—это его такая служба России, что, царствуя, он исполняет свой долг перед государством. Своим примером он призывал и всех своих подданных исполнять свои обязанности так же самоотверженно. Нартов передает: «В бытность в Олонце при питии марциальных вод его величество, прогуливаясь, сказал лейб-медику Арешкину: «Врачую тело свое водами, а подданных — примерами» (см. с. 273 наст. изд.).
Теоретиком абсолютизма архиепископом Феофаном Прокоповичем была выдвинута концепция «образцовой, высшей обязанности» царя на его «службе». Самодержец, согласно идее Феофана, поставлен на вершину «чинов», является высшим «чином», в который его определил сам Бог, поручив ему нелегкую «службу» управления подданными. Такая божественно-бюрократическая концепция полностью отвечала идеям создателя «Табели о рангах». Размышляя о данных от Бога «чинах», Феофан в известной проповеди «Слово в день Александра Невского» (1718) исходит из общих положений о службе: «...всякий чин от Бога есть... то самое нужднейшее и Богу приятное дело, его же чин требует: мой мне, твой тебе и тако о прочих. Царь ли еси? Царствуй убо, наблюдая да в народе будет беспечалие, а во властях правосудие и како от неприятелей цело сохранити отечество»17
16 Перри Д. Указ. соч. С. 179.
17 Прокопович Ф Слова и речи. T. 1. Ч. 2. СПб., 1761. С. 9—10.
18
Сам Петр четко обозначил свои обязанности в речи, обращенной к дворянству после казни царевича Алексея: «...первые и главные обязанности монарха, призванного Богом к управлению целыми государствами и народами, состоят в защите от внешних врагов и в сохранении внутреннего мира между подданными посредством скорого и праведного воздания каждому по справедливости. Долг монарха самому вести войска свои в бой и наказывать зло в лице людей, наиболее высоко стоящих по рождению или по богатству, совершенно так же, как и в лице последнего мужика».
Разумеется, для успешного осуществления этих основных обязанностей монарха он должен, по мысли Феофана, иметь абсолютную власть, а именно: «...власть законодательную крайне действительную, крайний суд износящую <...> а самую ни каковым же законам не подлежащую»18.
Попытки обосновать обязанности монарха и достаточно точно сформулировать пределы, точнее, беспредельность его власти—результат новых веяний, которые коснулись политической культуры России в конце XVII —начале XVIII века. Мысли Феофана о «службе» и власти монарха, наиболее подробно изложенные в «Правде воли монаршей», не были оригинальны, они были производны от идей, которыми жила правовая и философская мысль Западной Европы того времени. Среди властителей умов были Бэкон, Спиноза, Локк, Гассенди, Гоббс, Лейбниц. Их идеи стали активно проникать в Россию, и имена великих философов века рационализма не были чужды русскому уху.
Конечно, было бы большим преувеличением думать, что Петр владел всей суммой философских знаний эпохи. Он не был философом, даже, вероятно, не имел философского склада ума. Но нельзя сбрасывать со счета широкое распространение (пусть даже в популярной, упрощенной форме) этих идей в общественном сознании, их роль в складывании духовной атмосферы, в которой жили мыслящие люди того времени. Нельзя забывать и того, что Петр был знаком с Лейбницем, возможно —с Локком, наконец, нужно учитывать тот пристальный интерес, который проявлял царь-реформатор к работам юристов и государствове-дов Г Гроция, С. Пуфендорфа. Книга последнего «О должности человека и гражданина» была переведена при Петре на русский и очень высоко им ценилась. Не случайна и переписка Лейбница с Петром, где затрагивалась проблема государственных реформ и где Лейбниц дает образ государства в виде часового механизма, все колесики которого действуют в идеальном сцеплении. Не приходится сомневаться, что этот образ был близок мировосприятию Петра — истинного сына своего века.
18 Прокопович Ф Правда воли монаршей... СПб., 1722. С. 17—18, 26 —27.
19
В его подходе к жизни, людям мы видим многие черты, получившие преобладающее развитие в то время: предельный рационализм, практицизм. Петр был типичным технократом. Проявляя интерес ко многим отраслям знаний, он явно отдавал предпочтение точным наукам, вообще знаниям, имевшим прикладное, практическое значение. Кроме математики, механики, кораблестроения Петр знал и другие науки: фортификацию, архитектуру, баллистику, черчение и т. д., не говоря уже о «рукодель-стве» — ремеслах.
Особым уважением Петра пользовалась медицина, точнее — хирургия. Ею Петр увлекался с давних пор, наблюдая, а потом и сам делая довольно сложные операции, степень риска которых мог по-настоящему оценить лишь сам пациент. Любовь Петра к медицине приводила в трепет его приближенных, ибо Петр считал себя непререкаемым авторитетом в этой, как, впрочем, и в других, отраслях знаний. Он внимательно следил за здоровьем своих придворных и родственников, незамедлительно предлагая свои услуги, тем более что футляр с хирургическими инструментами всегда носил с собой, а вырванные зубы аккуратно складывал в особый мешочек. Примечательна запись в дневнике Берхгольца за ноябрь 1724 года: «Герцогиня Мекленбургская (Екатерина Ивановна, племянница Петра. — Е. А.) находится в большом страхе, что император скоро примется за ее больную ногу: известно, что он считает себя великим хирургом и охотно сам берется за всякого рода операции над больными. Так в прошлом году он собственноручно и вполне удачно сделал вышеупомянутому Тамсену (точнее — Таммесу. — Е. А.) большую операцию в паху, причем пациент был в смертельном страхе, потому что операцию эту представляли ему весьма опасною» (см. с. 218 наст. изд.).
Когда операция оказывалась неудачной, Петр с неменьшим знанием дела препарировал труп своего пациента в анатомическом театре, ибо был неплохим патологоанатомом.
Образцом рационалистического подхода Петра может служить, конечно, исправленный его рукой алфавит, из которого выброшено все, что казалось Петру затрудняющим письмо, что, на его взгляд, устарело или было несовершенно.
Искусство Петр оценивал также с позиций технократа. Произведения искусства должны были, по мысли царя, служить либо украшением, либо символом, наглядным пособием, дающим людям знания или назидательные примеры для их морального совершенствования. В остальных случаях Петр проявлял полное равнодушие к художественным сокровищам Парижа, Дрездена, Вены, Лондона. Пожалуй, лишь фейерверки и всевозможные «огненные потехи» были подлинной эстетической страстью Петра, возможно, в них он находил редкое сочетание прекрас
20
ного с полезным. Может быть, следует поверить автору «Подлинных анекдотов о Петре Великом» Я. Штелину, передававшему со слов Мардефельда о том, как, взирая на фейерверк, Петр сказал прусскому посланнику: «Мне нужно увеселительным огнем приучать мой народ к огню в сражении. Я опытом узнал, что тот и в сражении меньше боится огня, кто больше привык к увеселительным огням»19
В литературе не раз ставился вопрос о том, был ли религиозен Петр. И большинство исследователей не пришли к определенному ответу —столь противоречивым является дошедший до нас исторический материал. Действительно, с одной стороны, мы видим — несомненная веротерпимость (исключая традиционное негативное отношение к евреям, исповедующим иудаизм), дружба с различными иноверцами, интерес к мировым религиям, естественнонаучным проблемам, отказ от ритуальных норм древнерусского «благочестия» как важнейшей черты самодержца, крайне отрицательное отношение к суевериям, корыстолюбию церковников, презрение к монашеству как форме существования, кощунственное шутовство всепьянейших соборов и, наконец, самое важное —реформа церкви, приведшая к ее окончательному подчинению власти государства. Все это создало Петру устойчивую в широких массах народа репутацию «табашного безбожника», «антихриста», имя которого с проклятием поминалось многими поколениями старообрядцев.
С другой стороны, читая тысячи писем Петра, отчетливо видишь, что имя Божье в них — не дань традициям или привычке, бытующей и сейчас среди атеистов («слава Богу», «дай Бог...» и т. д.), но свидетельство несомненного религиозного чувства.
При всей склонности Петра к шутовству на религиозной почве он отнюдь не пренебрегал обязанностями православного христианина. Примечательна и запись в его блокноте, которая фиксирует один из аргументов спора (возможно, мысленного) царя с атеистами: «Против отеистов. Буде мнят, законы смышленные, то для чего животное одно другое ест, и мы. На что такое бедство им зделано»20. Речь здесь, по-видимому, идет о тезисе, утверждающем разумное начало природы. Согласно этому тезису, ее виды возникали в соответствии с внутренними, присущими самой природе рациональными законами, не имеющими ничего общего с божественными законами. Аргументом против этого широко распространенного рационалистического тезиса, полагает Петр, является несовместимость разумности («смышлености», по терминологии царя) природы с царящей в ней жестокой борьбой
19 Штелин Я. Подлинные анекдоты о Петре Великом. Ч. 2., M., 1820. С. 46.
20 Воскресенский Н. А. Законодательные акты Петра I (далее сокращенно—ЗА). M.: Л., 1945.
21
за выживание, которая, по мысли Петра, разрушает внебожест-венную гармонию природы. Именно это и служит для него веским доказательством неправоты атеистов, отрицающих Бога —творца и повелителя природы, который в концепции Петра выступает грозным Яхве-деспотом, по образу и подобию которого, возможно, мыслил себя царь.
Думаю, что в целом у царя не было сложностей с Богом. Он исходил из ряда принципов, которые примиряли его веру с разумом. Он считал, что нет смысла морить солдат в походах и не давать им мяса во время поста — им нужны силы для победы России, а значит, и православия. Известно, как подозрительно относился Петр к различного рода чудесам, мощам.
Примечательна и история с экскурсией Петра в музей Лютера в Виттенберге. Осмотрев место захоронения великого реформатора и его библиотеку, Петр с сопровождающими «были в его палате, где он жил и за печатью на стене в той палате указывали капли чернил, и сказывали, что, когда он, сидя в той палате, писал и в то время пришел к нему диавол, тогда будто он в диавола бросил чернильницу, и те чернила будто тут на стене доныне остались, которые сам государь смотрел и нашел, что оные чернильные бразки новы и сыроваты; потом просили тамошние духовные люди, дабы государь подписал в той палате что-нибудь своею рукою на память своего бытия и по тому их прошению государь подписал мелом сие: чернила новые и совершенно сие неправда»21.
Но, говоря о подобных, довольно характерных для Петра проявлениях рационализма, не следует впадать в крайность, превозносить их как свидетельство его атеизма. Примечателен и не лишен правдоподобия рассказ Нартова о посещении новгородского собора святой Софии Петром и Яковом Брюсом — известным книжником, точнее, чернокнижником, алхимиком, о чьем безверии и связи с дьяволом говорили многие современники. Стоя с царем возле рак святых, Брюс рассказывал Петру о причинах нетленности лежащих в них тел. Нартов пишет:* «Но как Брюс относил сие к климату, к свойству земли, в которой прежде погребены были, к бальзамированию телес и к воздержанной жизни, и сухоядению или лощению, то Петр Великий, приступя наконец к мощам святого Никиты, архиепископа Новгородского, открыл их, поднял их из раки, посадил, развел руки, и паки сложив их, положил, потом спросил: «Что скажешь теперь, Яков Данилович? От чего сие происходит, что сгибы костей так движутся, яко бы у живого, и не разрушаются, и что вид лица его, аки бы недавно скончавшегося?» Граф Брюс, увидя чудо сие,
21 Журнал, или Поденная записка... Петра Великого. Ч. 1. СПб., 1770. С. 344.
22
весьма дивился и в изумлении отвечал: «Не знаю сего, а ведаю то, что Бог всемогущ и премудр».
Может быть, Брюс действительно несколько растерялся и сразу не нашелся, что сказать Петру, который, согласно Нартову, при этом поучительно заметил: «Сему-то верю и я и вижу, что светские науки далеко еще отстают от таинственного познания величества Творца, которого молю, да вразумит меня по духу» (см. с. 314 — 315 наст. изд.).
Идея рационализма в полной мере распространялась и на государство, которое должно было в первую очередь подчиняться действию начал разума, логики, порядка. Петр, исходя из этих начал, жил, показывая пример служения, службы, и в соответствии с духом времени формулировал идею обязанностей монарха перед подданными.
Но, восхищаясь столь редкой для правителя простотой, работоспособностью, целеустремленностью и самоотверженностью Петра, нельзя забывать при этом два принципиальных нюанса: во-первых, круг обязанностей монарха по «служению» народу определялся самим монархом и варьировался по его усмотрению, не будучи нигде в законодательстве зафиксирован: во-вторых, «служба» царя и служба его подданных существенно различалась между собой. Ведь для последних служба государству, вне зависимости от их желания, сливалась со службой царю, шире —самодержавию. Иначе говоря, своим каждодневным трудом Петр показывал подданным пример, как нужно служить ему, российскому самодержцу. Не случайно он однажды произнес тост, так хорошо запомнившийся очевидцу: «Здравствуй (т. е. «Да здравствует!» — Е. А.) тот, кто любит Бога, меня и Отечество!» Другой мемуарист (Перри) подчеркивал: «Царь обращает особое внимание на то, чтобы его подданные сделались способными служить ему во всех этих делах. Для этой цели он не жалеет трудов и постоянно сам работает в среде этих людей...»22.
Конечно, здесь не следует упрощать. Да, служение Отечеству, России — важнейший элемент политической культуры петровского времени. Его питали известные традиции борьбы за независимость, за существование, немыслимое без национальной государственности. Примеров такой борьбы в допетровской истории можно найти немало. Достаточно вспомнить гражданский подвиг Минина и Пожарского, вставших на защиту «земли» — понятия для человека средневековой Руси емкого и многозначительного, включавшего в себя и общину, и город, и государство. Ополченцы 1611 — 1612 годов выступили не только во имя повелителя — православного царя, которого им предстояло еще
22 Перри Д. Указ. соч. С. 179.
23
избрать, но ради «вопчева земскова дела». «Земская» традиция—одна из важнейших в истории Древней Руси. Но в предпет-ровские и особенно в петровские времена все же основной, определяющей оказалась иная, тоже идущая из древности традиция — отождествления власти и личности царя с государством. Развитие этой тенденции привело к слиянию представления о государственности, Отечестве с представлением о носителе государственности — вполне реальном, живом, и, как правило, далеко не безгрешном человеке, на которого (в силу занимаемого им положения) были распространены нормы государственности.
Для политической жизни России это имело, как известно, самые печальные последствия, ибо любое выступление против носителя власти, кто бы он ни был — верховный повелитель или мелкий чиновник, — могло трактоваться как выступление против персонифицируемой в его личности государственности, России, народа, а значит, могло привести к обвинению в измене, государственном преступлении, признанию врагом. Особенно ясно мысль о тождественной ответственности за оскорбление личности монарха и оскорбление государства была проведена в Соборном уложении 1649 года — важнейшем правовом акте русской истории, закрепившем систему самодержавия и крепостного права. Апофеоз же этих идей наступил при Петре, что отразилось в полной мере в правовых нормах.
В воинской присяге, утвержденной при Петре, нет понятия России, Отечества, земли, а есть только понятие «царя-государя», а само государство упоминается как «его царского величества государство и земли». Но даже этих слов нет в присяге служащих, включенной в Генеральный регламент. Присяга давалась «своему природному и истинному царю и государю, всепресветлейшему и державнейшему Петру Первому, царю и всероссийскому самодержцу и прочая, и прочая, и прочая»23.
Вполне традиционная идея самодержавия получила при Петре новые импульсы, когда была предпринята попытка рационалистически обосновать абсолютную власть одного человека над миллионами. Необходимость этого была обусловлена тем, что обществу петровского времени было уже недостаточно сознания богоданности царской власти как единственного аргумента для ее почитания. Нужны были иные, новые, рационалистические принципы ее обоснования. Поэтому Феофан Прокопович ввел в русскую политическую культуру понятия, взятые у теории договорного права, согласно которому люди, чтобы не самоуни-чтожиться, должны были передать себя повелителю, обязанному их защищать, но взамен получавшему над ними полную власть.
23 ЗА. С. 483.
24
В условиях России, переживающей коренные преобразования, как производная от этих концепций выдвинулась патерналистическая идея, был сформулирован образ разумного, видящего за далекие горизонты монарха —Отца Отечества, народа. В «Правде воли монаршей» Феофан доходит до парадоксального на первый взгляд, но логичного для системы патернализма вывода о том, что если государь всем своим подданным «отец», то тем самым он «по высочайшей власти своей» и своему отцу «отец».
Любопытно объясняет токарь Петра А. Нартов частые расправы царя со своими провинившимися сановниками: «Я часто видал, как государь за вины знатных чинов людей здесь (т. е. в токарне. — Е. А.) дубиною потчивал, как они после сего с веселым видом в другие комнаты выходили и со стороны государевой, чтоб посторонние сего не приметили, в тог же день к столу удостаиваны были». И далее самое главное: «Но все такое исправление чинилось не как от императора подданному, а как от отца сыну: в один день наказан и пожалован» (см. с. 288 наст. изд.). Близок к этому и рассказ Штелина о том, как на поломанном мосту царь избил дубинкой ехавшего с ним в одноколке обер-полицмейстера Петербурга А. Девьера, приговаривая: «Впредь будешь ты лучше стараться, чтоб улицы и мосты были в надлежащей исправности, и сам будешь за этим смотреть». «Между тем, —продолжает Штелин, — мост был починен, и гнев государя прошел. Он сел в одноколку и сказал генерал-полицмей-стеру весьма милостиво, как бы ничего между ними не случилось: «Садись, брат!».
Палочные удары подчас доставались и невиновному. Когда, избив человека, Петр узнавал, что тот ни в чем не виноват, он, по словам очевидца, говорил: «Ну, как же быть! Напомни мне об этом, когда ты в другой раз заслужишь наказание, тогда я тебя прощу». Разумеется, для подобной «педагогической» практики создавались условия не только «Отцом», но и его жуликоватыми «детьми» — рабами по натуре, которые, благодаря царя «за ученье», лишь потирали бока перед тем, как снова взяться за прежние плутни.
И. И. Голиков в одном из анекдотов умиляется тому, какое «чувствование любви и благоговения имели к сему великому государю и самые те из служивших при нем, которые были от него наказаны палкою его». Один молодой дворянин, — рассказывает Голиков, — сказал петровскому денщику А. Д. Татищеву, который проливал слезы благодарности, вспоминая милости покойного императора: «Я от тебя же слыхал, что не однажды и палка его гуляла по спине твоей, а воспоминание о сем кажется должно бы осушить слезы ваши». «Врешь! — взорвался старик.— Пусть бы он бил, только бы жил; ибо все наказанные им должны
25
признаться, что они наказаны праведно, и наказание те служили нам исправлением от шалостей...» —«Так, так! —подхватили при том же бывшие два старика, подобно им же наказанные.— <... > Были ли бы мы таковы, каковы есть, ежели б тем образом не были им исправляемы? Да и побои его никогда не превышали меры погрешностей наших, и ни один еще из наказанных не был изувечен, ни у одного еще не сократили оныя жизни. Мы все, благодаря отеческому его наказанию, дожили до нынешней старости нашей, и воспоминаем о них как о действиях милости и благодеяний, а не гнева его»24.
Иначе бывало, когда на пути царя вставал человек достойный. Штелин сообщает, что Петр по ложному доносу Меншикова, не разобравшись что к чему, выбранил и ударил палкою приглашенного в Россию знаменитого французского архитектора и инженера Леблона. После того, как дело прояснилось и невиновность Леблона стала очевидна, царь «тотчас послал извиниться и уверить его в своей милости. Но Леблон столько был поражен сим приключением, что непрестанно после того был болен и умер в следующем году» (см. с. 364 наст. изд.). Для нас очевидно, что Леблон умер не от побоев, а от испытанного им стыда и униженной гордости —чувств, которые были неведомы Меншикову или Девьеру.
Здесь необходимо сделать небольшое отступление. Представление о монархе, президенте, ином правителе как об «отце» своих подданных, сограждан — явление, широко распространенное у разных народов и в разное время. М. Вебер в своих исследованиях о власти ввел понятие «харизматический лидер» как промежуточный между традиционным и демократическим. Термин «харизма», заимствованный из раннехристианской литературы и применяемый по отношению к Христу — божьему избраннику, позволяет выделить ряд элементов и особенностей власти такого деятеля. Харизматический лидер —это государственный деятель, обладающий рядом качеств, благодаря которым он выделяется из среды обыкновенных людей и «считается наделенным сверхъестественными, сверхчеловеческими или, по меньшей мере, исключительными способностями и качествами. Они недоступны обыкновенному человеку, рассматриваются как исходящие от божества или образцовые, и на их основании данный индивид считается лидером»25.
Важны и другие особенности харизматического лидера. Он, как правило, пренебрегает (по крайней мере, вначале) материальными интересами, он окружен сподвижниками, поддерживающими
24 Голиков И. И. Анекдоты, касающиеся до государя императора Петра Великого. M., 1807. С. 530-531.
25 Weber M . The Methodology of Social Sciences. L., 1949. P. 89—90.
26
харизму лидера и, как правило, извлекающими из этого вполне реальные преимущества, власть и богатства. «В сфере своих претензий харизматический лидер отвергает прошлое и в этом смысле является специфической революционной силой». Наконец, титул «Отца Отечества», «Отца нации» строго индивидуален, лидерство харизматического типа не передается по наследству, как трон.
Петру, несомненно, присущи многие черты харизматического лидера. Его власть основана не столько на традиционной бого-данности, но, главным образом, на признании исключительности его качеств, их демонстративно-педагогической «образцовости» в исполнении «должности».
Вместе с тем Петр был неприхотлив, прост в быту, живя в скромном домике, затем — в тогдашних, весьма непритязательных, Летнем и Зимнем дворцах. Получая жалованье генерала и корабельного мастера, он не ел дома с золотой и даже серебряной посуды, а его коронованная супруга прилежно штопала ему чулки. Передает стиль жизни Петра и в то же время исполнение усвоенной им роли рассказ Штелина о том, как царь, проработав целый день в кузнице, получил за выкованные им железные полосы 18 алтын (не взяв 18 золотых, предложенных хозяином кузни). При этом он сказал: «На эти деньги куплю я себе новые башмаки, в которых мне теперь нужда». «При сем, — отмечает Штелин, —е. в. указал на свои башмаки, которые были уже починиваны и опять протопались, взял 18 алтын, поехал в ряды и в самом деле купил себе новые башмаки. Нося сии башмаки, часто показывал их в собраниях и при том обыкновенно говаривал: „Вот* башмаки, которые выработал я себе тяжелою работою44».
Воспевание личности царя-реформатора, подчеркивание его особых личных достоинств — характернейшая черта публицистики петровского времени. Она неизбежно влекла за собой создание подлинного культа личности преобразователя России, якобы только ему обязанной всем достигнутым, возведенной только его усилиями на недосягаемую прежде высоту. Как писал современт ник Петра И. Неплюев, «на что в России ни взгляни, все его началом имеем, и что бы впредь ни делалось, от сего источника черпать будут»26. Такой культ персоны монарха — явление, незнакомое русской политической культуре предшествующих времен. Уже при жизни Петра сравнивали с выдающимися деятелями русской и мировой истории: Александром Невским, Александром Македонским, Цезарем и т. д.
Трудно возвеличить личность, которая уже и так поднята на недосягаемую высоту. И мысли идеологов обращаются к опыту
26 Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Т. 18. М., 1963. С. 553.
27
Римской империи. В день празднования Ништадтского мира 30 октября 1721 года Сенат подает прошение, в котором подчеркивает особую роль царя в «произведении» России и просит его принять новый, невиданный в России титул: «Всемилостивейший государь! Понеже труды Вашего Величества в произведении нашего отечества и подданного вашего всероссийского народа всему свету известны, того ради, хотя мы ведаем, что В. В., яко самодержцу вся [власть] принадлежит, однако ж в показание и знак нашего истинного признания, что весь подданный ваш народ ничем иным, кроме единых ваших неусыпных попечений и трудов об оном, и со ущербом дражайшего здравия вашего положенных, на такую степень благополучия и славы произведен есть, помыслили мы, с прикладу древних, особливо ж римского и греческого народов, дерзновение восприять, в день торжества и объявления заключенного оными В. В. трудами всей России толь славного и благополучного мира, по прочтении трактата оного в церкви, по нашем всеподданнейшем благодарении за исходотайствование оного мира, принесть свое прошение к Вам публично, дабы изволили принять от нас, яко от верных своих подданных, во благодарение титул Отца Отечествия, Императора Всероссийского, Петра Великого, как обыкновенно от Римского Сената за знатные дела императоров их такие титулы публично им в дар приношены и на статуах для памяти в вечные годы подписываны»27.
Важно при этом заметить, что в соответствии с принципами харизма титул «Отца Отечества» был привилегией только Петра. Правда, уподобляясь своему великому отцу, Елизавета называлась «Матерью Отечествия», но никаких возвышающих душу образов и сравнений у современников ее это не вызывало.
Реформы, тяжелый труд в мирное и военное время воспринимались Петром как постоянная учеба, школа, в которой русский народ постигал знания, неведомые ему ранее. Северная война так же устойчиво связывалась с понятием учения. Получив известие о заключении Ништадтского мира, Петр воспринял это событие как получение аттестата об окончании своеобразной школы. В письме В. В. Долгорукому он пишет: «Все ученики науки в семь лет оканчивают обыкновенно, но наша школа троекратное время была (21 год), однако ж, слава богу, так хорошо окончилась, как лучше быть невозможно».28 Известно и его выражение «Аз есмь в чину учимых и учащих мя требую».
Действительно, концепция жизни —учебы, обучения —типична для рационалистического восприятия мира, типична она и для Петра, человека необычайно любознательного, активного
27 ЗА. С. 155.
м Соловьев С. М. Указ. соч. Т. 17. С. 61.
28
и способного. Но в школе, в которую он превратил страну, место Учителя, знающего, что нужно ученикам, он отводил себе. В обстановке бурных преобразований, когда цели их, кроме самых общих, не были отчетливо видны и понятны всем и встречали открытое, а чаще скрытое сопротивление, в сознании Петра укреплялась идея разумного Учителя, с которым он идентифицировал себя, и неразумных, часто упорствующих в своей косности и лени детей-подданных, которых можно приучить к учению и добрым делам только с помощью насилия, из-под палки, ибо другого они не понимают.
Об этом Петр говорил не раз. Отвечая голштинскому герцогу, восхищавшемуся токарными «работами» Петра, царь, по словам Берхгольца, «уверял, что кабинетные его занятия — игрушка в сравнении с трудами, понесенными им в первые годы при введении регулярного войска и особенно при заведении флота, что тогда он должен был разом знакомить своих подданных, которые, по его словам, прежде предавались, как известно, праздности, и с наукою, и с храбростью и с верностью, и с честью, очень мало им знакомою» (см. с. 197 наст. изд.).
Еще более откровенно Петр выразил свои мысли в указе Мануфактур-коллегии 5 ноября 1723 года по поводу трудностей в распространении мануфактурного производства в стране: «Что мало охотников и то правда, понеже наш народ, яко дети неучения ради, которые никогда за азбуку не примутся, когда от мастера не приневолены бывают, которым сперва досадно кажется, но когда выучатся, потом благодарят, что явно из всех нынешних дел не всель неволею сделано, и уже за многое благодарение слышится, от чего уже плод произошел»29.
Мысль о насилии, принуждении как универсальном способе решения внутренних проблем, как известно, не нова в истории России. Но Петр, пожалуй, первый, кто с такой последовательностью, систематичностью использовал насилие для достижения высших государственных целей, как он их понимал.
Среди новелл, составляющих «Достопамятные повествования» Андрея Нартова, есть одна, привлекающая особое внимание. Нартов передает целостную концепцию власти самодержца, как ее понимал царь: «Петр Великий, беседуя в токарной с Брюсом и Остерманом, с жаром говорил им: „Говорят чужестранцы, что я повелеваю рабами, как невольниками. Я повелеваю подданными, повинующимися моим указам. Сии указы содержат в себе добро, а не вред государству. Английская вольность здесь не у места, как к стене горох. Надлежит знать народ, как оным
29 Полное собрание законов Российской империи (далее сокращенно — ПСЗ). Т. 7. С. 116.
29
управлять. Усматривающий вред и придумывающий добро говорить может прямо мне без боязни. Свидетели тому —вы. Полезное слушать рад я и от последнего подданного; руки, ноги, язык не скованы. Доступ до меня свободен —лишь бы не отягчали меня только бездельством и не отнимали бы времени напрасно, которого всякий час мне дорог. Недоброхоты и злодеи мои и отечеству не могут быть довольны; узда им —закон. Тот свободен, кто не творит зла и послушен добру44» (см. с. 309 наст. изд.).
Хотя «Анекдоты» Нартова содержат много недостоверного, но этот заслуживает доверия, ибо подтверждается другими документами и отражает умонастроение Петра.
Идея патернализма определяет все: он, Петр, единственный, кто знает, что нужно народу, и его указы, как содержащие лишь безусловное добро, обязательны к исполнению всеми подданными. Недовольные законами, изданными царем, —«злодеи мои и отечеству».
Примечательно и убеждение царя, что в России, в отличие от Англии, такой путь приведения страны к добру— единственный. Причем этот гимн режиму единовластия (а в сущности —завуалированной тирании, при которой закон имеет единственным источником волю властителя) обосновывается все теми же перечисленными выше обязанностями монарха, призванного Богом к власти, а значит, имеющего право повелевать и знающего, в силу божественной воли, что есть благо.
Как записал в свой дневник Берхгольц, его повелитель, герцог Карл Фридрих, решил угодить Петру в дни торжеств по поводу Ништадтского мира и построил триумфальную арку, украсив ее с правой стороны изображением «Ивана Васильевича I (Ивана IV. — Е. А.) в старинной короне, положившего основание нынешнему величию России, с надписью «Incepit» (начал). С левой же стороны, в такую же величину и в новой императорской короне изображен был теперешний император, возведший Россию на верх славы, с надписью «Perfecit» (усовершенствовал)».
Другой придворный голштинского герцога, граф Брюммер (будущий воспитатель Петра III), рассказывал Штелину о весьма положительной реакции царя на приведенную аналогию и историческую связь. Петр якобы сказал: „Этот государь (указавна царя Ивана Васильевича) — мой предшественник и пример. Я всегда принимал его за образец в благоразумии и храбрости, но не мог еще с ним сравняться. Только глупцы, которые не знают обстоятельства в его времени, свойства его народа и великих его заслуг, называют его тираном44» (см. с. 356 наст. изд.).
Думаю, что вряд ли мемуаристы далеко уклоняются от истины, касаясь политических симпатий царя. Они очевидны и вытекают из его философии власти.
Концепция принуждения основывалась не только на вполне традиционной идее патернализма, но, вероятно, и на особенностях личности Петра. В его отношении к людям было много того, что можно назвать жестокостью, нетерпимостью, душевной глухотой. Человек —с его слабостями, проблемами, личностью, ин-дицидуальностью — как бы не существовал для него. Создается впечатление, что на людей он часто смотрел как на орудия, материал для создания того, что было им задумано для блага государства, империи. Думаю, что Петру должны были быть близки мысли Ивана Грозного, корившего Курбского и ему подобных за непослушание на том основании, что «Бог их [подданных] поручил в работу» ему, самодержцу30. Конечно, следует отметить, что для Ивана понятие «работа» идентично понятию «рабство», а «работные», все без изъятия, — отданные в рабство подданные. Но вместе с тем в отношении Петра и Ивана к подданным было много общего.
Довольно странная шутка и сомнительная аллегория встречаются в письме царя из-под Шлиссельбурга от 19 апреля 1703 года Т. Н. Стрешневу, ведавшему набором солдат в армию: «Как ваша милость сие получишь, изволь не помедля еще солдат сверх кои отпущены, тысячи три или больше прислать в добавку, понеже при сей школе много учеников умирает, того для не добро голову чесать, когда зубы выломаны из гребня»31.
Очень выразительным кажется и письмо в Петрозаводск по поводу болезни личного врача Петра доктора Арескина, который многие годы входил в ближайшее окружение царя. 2 декабря 1718 года Петр писал В. Геннину —местному начальнику: «Господин полковник. Письмо твое ноября от 25-го дня до нас дошло, в котором пишешь, что доктор Арескин уже кончаеца, о котором мы зело сожалеем, и ежели (о чем боже сохрани) жизнь ево уже прекратилась, то объяви докторе Поликалу, дабы ево распорол и осмотрел внутренние члены, какою он болезнью был болен и не дано ль ему какой отравы. И осмотря, к нам пишите. А потом и тело ево отправьте сюды, в Санкт-Питербурх. Петр»32.
Поразительная предусмотрительность царя обусловлена тем, что он заподозрил отравление Арескина, сторонника Якова Стюарта-претендента на английский престол, склонявшего Петра
30 Переписка Ивана Грозного с А. Курбским. Л., 1980. С. 7, 16, 18.
31 ПБП. Т. 2. С. 153.
32 АПФИРИ, ф. 270, on. 1, д. 88, л. 323.
31
поддержать «якобитов». Вполне допустимо, что Петр подумал о заговоре, в чем-то угрожавшем ему. Но в данном случае наше вимание обращает на себя холодный прагматизм, жутковатая деловитость в отношении достаточно близкого ему человека. С такой же деловитостью в 1709 году он поучал Апраксина, как допрашивать больного государственного преступника: «О протопопе троицком извольте учинить по своему рассмотрению. Ежели будет вам время, то извольте ево взять к Москве и, хотя за болезнию ево пытать нельзя, однако ж выпытывать возможно и не поднимаючи, а имянно, чтоб бить, разложа плетьми или батогами и при том спрашивать»33.
Было бы неверно думать о некоей патологии царя —он жил в жестокий век, дети которого бежали, как на праздник, к эшафоту, и войска с трудом сдерживали толпу, стремившуюся поближе насладиться зрелищем мучительной казни очередного преступника. Да, век был суров, но, как справедливо сказал поэт А. Кушнер, «что ни век, то век железный», и нельзя не заметить, что в отношении Петра к людям многое шло от самой личности, от свойств души этого сурового, жестокого и бесцеремонного человека.
Мемуаристы отмечают, как, например, сидя рядом с бургомистром вольного города Гданьска на торжественном богослужении, данном в честь высокого гостя в центральном соборе, Петр вдруг содрал с головы бургомистра парик и нахлобучил его на свою голову.
После окончания службы он с благодарностью вернул парик ошеломленному хозяину. Все было предельно просто — оказывается, во время мессы царю стало холодно от гулявших по собору сквозняков. И он сделал то же, что не раз проделывал со своими спутниками и слугами.34
Один из многочисленных денщиков Петра рассказывал Ште-лину о том, как «должен был сносить все, что сей неутомимый монарх сам сносил; иногда же надлежало ему служить государю вместо подушки, ибо когда Петр Великий в путешествии ложился спать на соломе или по обыкновению своему отдыхал после обеда, то обыкновенно клал голову на спину своему денщику. В сем случае надлежало денщику иметь отменное терпение лежать тихо и не делать ни малейшего движения, дабы не помешать государю спать или не разбудить его, ибо сколь весел и ласков вставал государь после спокойного сна, столь же невесел и сердит бывал он, когда препятствовали ему спать или будили не вовремя»35.
33 ПБП. Т. 9. Ч. 1. С. 190-191.
34 Штелин Я . Указ. соч. T. 1. С. 36 — 37.
35 Там же. С. 205.
Несомненно, Петр был человеком сильных чувств и в их проявлении резок, порывист. Эти чувства подчас охватывали его целиком. Даже деловые письмо иногда передают эту страстность. Вот только один пример. 6 февраля 1710 года Петр получил долго ожидаемое подтверждение из Стамбула о том, что турки отменили военные приготовления против России и тем самым развязали ему руки для действий в Прибалтике. 7 февраля Петр пишет А. Кикину: «Вчерашнего дни от давного времени с великою жаждою ожидаемого курьера из Константинополя получили и теперь уже в одну сторону очи и мысль имеем»36, И таких экспрессивных, выразительных писем в эпистолярном наследии Петра немало.
После сказанного нетрудно понять, каким страшным, не знавшим границ мог быть гнев царя. Штелин приводит известный ему от Нартова рассказ о мальчике, работавшем в царской токарне. В обязанности его входило утром, когда Петр сядет за станок, снять с него ночной колпак. Однажды мальчик сделал свое дело как-то неаккуратно и рванул царя за волосы, причинив ему боль. Что же было дальше? «Государь, разгневавшись, вскочил со своего места, выхватил свой кортик и разрубил бы ему голову, естьли б мальчик, испугавшись, не убежал и не скрылся так, что никто уже не мог его найти. Его величество вышел из комнаты в великом гневе и приказал искать сего мальчика, но тщетно. На третий (! — Е. А.) день, когда уже гнев его миновался, государь пришел в токарню, говорил шутя о сем приключении и сказал: „Проклятый мальчишка больно подернул меня за волосы, однако он, верно, не нарочно это сделал, и мне приятно, что он ушел отсюда пока я не успел еще вынять кортик44». Между тем, поиски не дали результата — мальчика так и не нашли. Вероятно, Петр о нем вскоре забыл. А конец этой истории стал известен уже после смерти царя. Оказывается, мальчик был так напуган, что бежал «от страха две ночи сряду» и оказался весьма далеко от Петербурга, переменил имя, нанялся в ученики к стекольщику, которому только после смерти Петра рассказал всю историю, после чего его отправили назад, в Придворную контору, к которой он был ранее приписан37
Примечательно, что в состоянии сильного раздражения у царя вдруг начинался припадок, приводивший окружающих в ужас. Вот как описывает такой случай Юст Юль, вместе с канцлером Головкиным участвовавший в январе 1710 года в торжественной церемонии вступления русской армии —победительницы при Полтаве —в Москву:
36 Бумаги Петра Великого. Сост. А. Ф. Бычков. СПб., 1872. С. 18.
37 Штелин Я. Указ. соч. Т. 1. С. 224-227.
2 Зак. 7
33
«Мы проехали таким образом порядочный конец, как вдруг мимо нас во весь опор проскакал царь. Лицо его было чрезвычайно бледно, искажено и уродливо. Он делал различные страшные гримасы и движения головою, ртом, руками, плечами, кистями рук и ступнями.
Тут оба мы вышли из кареты и увидели, как царь, подъехав к одному простому солдату, несшему шведское знамя, стал безжалостно рубить его обнаженным мечом и осыпать ударами, быть может за то, что тот шел не так, как хотел царь. Затем царь остановил свою лошадь, но все продолжал делать описанные страшные гримасы, вертел головою, кривил рот, заводил глаза, подергивал руками и плечами и дрыгал взад и вперед ногами» (см. с. 97 наст. изд.).
Случай расправы с солдатом достаточно типичен. Спустя десять лет —в 1720 году —на очередном параде другой современник, В. А. Нащокин, наблюдал почти то же самое: «Когда оных пленных вели и... сам государь, будучи в мундире гвардии, учреждал конвой и как итить с пленными до крепости, а лейб-гвардии Семеновского полка капитан Петр Иванов сын Вельяминов в то учреждение своим представлением вмешался, которого государь при всей той оказии бил тростью»38.
Известно, что после взятия Нарвы в 1704 году Петр ударил по лицу коменданта крепости генерала Горна за то, что тот, не сдав крепость, допустил кровопролитие.
Между тем, комендант, сопротивляясь до* последнего, вел себя как солдат, верный присяге, во всяком’случае не менее мужественно, чем комендант осажденной шведами Полтавы Ке-лин, получивший от Петра награду за стойкость. И ударить Горна, сдавшего царю шпагу, было поступком недостойным. К. Случевский писал:
Там, внизу, течет Нарова —
Все погасит, все зальет, Даже облика Петрова Не щадит, не бережет,
Загашает... Но упорна
Память царственной руки: Царь ударил в щеку Горна, И звучит удар с реки.
Вряд ли нужно было бы фокусировать внимание читателя на этих неприглядных сценах расправы с людьми, если бы палка не была своеобразным символом системы насилия, культивируемого Петром.
38 Нащокин В. А. Записки. СПб., 1842. С. 8.
34
Вероятно, об успехах «дубинной» педагогики говорить не приходится. Нартов вспоминал размышления царя на этот счет: «Государь, точа человеческую фигуру в токарной махине и будучи весел, что работа удачно идет, спросил механика Нартова: „Каково точу я?“ И когда Нартов отвечал: „Хорошо44, —то сказал его величество (со вздохом, добавили бы мы на месте Нартова.— Е. А.) „Таково-то, Андрей, кости точу я долотом изрядно, а не могу обточить дубиною упрямцев44». В другом случае «государь, —пишет Нартов, —возвратясь из Сената и видя встречающую и прыгающую около себя собачку, сел и гладил ее, а при том говорил: „Когда б послушны были в добре так упрямцы, как послушна мне Лизета (любимая его собачка), тогда не гладил бы я их дубиною. Моя собачка слушает без побой. Знать в ней более догадки, а в тех заматерелое упрямство44» (см. с. 280 наст. изд.).
Письма Петра к чиновникам, командирам полны требований проявить дисциплину, инициативу, быстроту —то, что в данный момент было нужно для пользы дела. Почти каждое такое требование сопровождалось угрозой насилия, расправы. Приведу примеры.
Вот типичный указ о строительстве судов для армии 30 мая 1722 года: «Смотреть того, чтоб делали как суды, так и такелаж не образом только, но делом, чтоб были крепки и добрым мастерством и сие не токмо волею, но и неволею делать, а ослушников штрафовать сперва деньгами, а в другой раз и наказанием».
В письме А. Меншикову от 6 февраля 1711 года он, недовольный и опечаленный волокитой губернаторов, обещал при этом утолить свои печали привычным для себя способом: «А доныне Бог ведает, в какой печали пребываю, ибо губернаторы зело раку последуют в происхождении своих дел, которым последний срок в четверг на первой неделе, а потом буду не словом, но руками с оными поступать». Часто встречается в указах Петра своеобразная «формула угрозы»: «...Тогда не мините не только жестокий ответ дать, но и истязаны будете»39
Весьма суровые указы Петр посылал сенаторам, не особенно церемонясь с высшими сановниками России. И они знали, что угрозы эти не останутся на бумаге. Примечателен в этом смысле указ Сенату от 2 июля 1713 года, в котором —весь Петр: «Господа Сенат! Понеже уведомлены мы, что вы по доносам фискальским ни единого главного дела не вершили, но все проманеваете время до времени, забывая Бога и души свои, того ради сие последнее, о сем пишу к Вам. Ежели пяти или шти дел главных,
АПФИРИ, ф. 270, on. 1, д. 101, л. 169; ПБП. Т. 11. Ч. 2. С. 58.
2*
35
буде более не успеете (о которых вам будут фискалы доносить) до ноября первого числа не вершите и преступников (которые для своих польз интерес государственный портят) не учините смертную казнь, не щадя никово в том и ежели инако в том поступите, то вам сие будет. Петр»™.
Многочисленные призывы и угрозы не могли заставить людей делать так, как этого требовал Петр: точно, быстро, инициативно. Мало кто из его сподвижников чувствовал себя уверенно, когда приходилось действовать без указки царя, самостоятельно, на свой страх и риск. Это было неизбежно, ибо Петр, по точным словам В. О. Ключевского, «надеялся грозою власти вызвать самодеятельность в порабощенном обществе и через рабовладельческое дворянство водворить в России европейскую науку, народное просвещение как необходимое условие общественной самодеятельности, хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно. Совместное действие деспотизма и свободы, просвещения и рабства —это политическая квадратура круга, загадка, разрешавшаяся у нас со времени Петра два века и доселе неразрешенная»40 41.
Характерным для многих петровских сподвижников было ощущение беспомощности, отчаяния, когда они не имели точных распоряжений царя или, сгибаясь под страшным грузом ответственности, не получали его одобрений. Обращает на себя внимание письмо президента Адмиралтейской коллегии Ф. М. Апраксина от 31 декабря 1716 года к секретарю: «В надеянии вашем прошу для Бога не оставь нас безизвестна, извольте ль быть к нам, истинно во всех делах как слепые бродим и не знаем, что делать, стала везде великая расстройка, а где прибегнуть и что впредь делать не знаем, денег ниоткуда не везут, все дела становятся»42. И это пишет один из влиятельнейших людей того времени, человек, облеченный доверием грозного царя!
Читая такие письма, Петр имел все основания полагать, что без него все дела встанут и что он единственный, кто знает, как и что нужно делать. Вместе с этим чувством исключительности Петром, далеким от самолюбования и пустого тщеславия, должно было владеть другое чувство — чувство одиночества, сознание того, что его боятся, но не понимают, делают вид, что трудятся, но ждут, когда он отвернется, умрет, наконец.
Это было неизбежным и трагическим следствием всякой авторитарности, насилия, естественным образом порождавших
40 Письма Петра Великого. С. 250, 264.
41 Ключевский В. О. Курс русской истории. Ч. 4. М., 1958. С. 221.
42 Материалы к истории русского флота. Т. 3. СПб., 1872. С. 357.
36
леность раба, воровство чиновника, социальное иждивенчество и аморальность.
К концу жизни, лишившись сына Петра — наследника и надежду,—царь мог воскликнуть, как некогда в письме уничтоженному им же царевичу Алексею: «...ибо я есмь человек и смерти подлежу, то кому вышеписанное с помощью вышнего насаждение и уже некоторое и возращенное оставлю?»43
Наше представление о личности Петра, резких особенностях его характера, мере его преданности государственной идее и беспредельной жестокости, когда жестокость эта, служила, по его мнению, пользе государства, будет далеко не полным, если мы не вспомним о страшной судьбе наследника престола.
Для расследования дела государственного преступника царевича Алексея Петровича была создана специальная Тайная канцелярия во главе с П. А. Толстым.
Розыск по делу царевича отличался особой суровостью, и пытки подследственных в первой половине 1718 года шли непрерывно. В застенок была привезена и старица Елена (Евдокия Лопухина), признавшаяся в том, что поддерживала преступную переписку с сыном. Пыточного станка не миновал и царевич, причем, не исключено, что допросами под пыткой занимался сам царь.
Летом 1718 года началось дело по доносу на нескольких слуг, которые рассказывали, что им известно, как Петр в мызе неподалеку от Петергофа пытал царевича. Андрей Рубцов — слуга графа П. Мусина-Пушкина — показал, что однажды, «когда он был с помещиком своим, Платоном, в мызе, где был государь-царевич, в одно время помещик его приказал ему, когда придет в мызу царское величество, чтоб он в то время не мотался: станут-те государя-царевича пытать». Затем, показал Рубцов, «как приехал в ту мызу царское величество, из избы его, Андрея, выслали вон и он, Андрей, стоял в лесу от той мызы далече, и в то время в той мызе в сарае кричал и охал, а кто —не знает, и после того спустя дня с три, видел он, что государь-царевич говорил, что у него болит рука и велел ту руку подле кости завязать платком, и завязали».
Сообщения о том, что царевича пытает сам отец, по-видимо-му, производили гнетущее впечатление на людей, прикоснувшихся к этой тайне. Одна из свидетельниц — жена владельца кабака Андрея Порошилова (который узнал о пытках от упомянутого Андрея Рубцова) —рассказала: «Когда Андрей Порошилов приехал из мызы государя-царевича домой, ввечеру, в комнате
18^43 Устрялов Н. Г История царствования Петра Великого. T. 6. СПб.,
37
сидя, плакал, а она, Ирина, спрашивала Андрея, для чего он плакал, он ответил: „Государь в мызе сына своего царевича пытал“»44.
Летом 1718 года следствие по делу Алексея в основном закончилось, и 24 июня Верховный суд, состоявший из высших военных и гражданских чинов, единогласно приговорил сына царя к смертной казни по обвинению в заговоре и попытке захвата престола: «...утаил бунтовный, с давних лет задуманный, против отца и государя подыск и про изыскивание к престолу, даже при жизни родителя имел надежду на чернь и желал отцу и государю своему скорой кончины... намерен был овладеть престолом чрез бунтовщиков, чрез чужестранную цесарскую помощь и иноземные войска с разорением всего государства при животе государя-отца своего»45
Через день после вынесения приговора, 26 июня, царевич, содержавшийся в Трубецком раскате Петропавловской крепости, неожиданно умер. Впрочем, в этой смерти было столько же неожиданности, сколько в смерти Петра III, Ивана Антоновича и Павла I.
Как умер царевич Алексей, мы, вероятно, не узнаем никогда. В «Записной книге Санкт-Петербургской гарнизонной канцелярии» есть запись за 26 июня: «Того ж числа пополудни в 6 часу, будучи под караулом в трубецком раскате в гварнизоне, царевич Алексей Петрович преставился». Ганноверский резидент Вебер сообщал, что с царевичем, узнавшим о приговоре, случился апоплексический удар. Австрийский резидент Плейер в одном донесении повторяет эту точку зрения, но в другом сообщает, что ходят упорные слухи о смерти царевича от меча или топора. Голландский резидент де Би писал своему правительству, что Алексей умер «от растворения жил».
Это донесение было вскрыто, канцлер Головкин и вице-канцлер Шафиров устроили форменный допрос де Би, и резидент выдал своего осведомителя— повивальную бабаку М. фон Гуссе, которую вместе с дочерью и зятем допросили в крепости. Н. Г Устрялов, собравший все эти сведения, считает, что царевич умер, не выдержав пыток, которым его подвергали даже в день объявления приговора46.
Нельзя не сказать и еще об одном очень интересном документе-письме гвардии капитана А. И. Румянцева некоему Д. И. Титову о казни царевича. Письмо дошло до нас в копиях.
44 Есипов Г В. Люди старого века. СПб., 1880. С. 126—139.
45 Устрялов Н. Г. Указ. соч. T. 6. С. 278 — 279.
46 См.: Там же. С. 285 — 288.
Историки, как всегда в таких случаях, разделились: одни полагали, что письмо —позднейшая подделка, другие же считали его подлинным. Я, не располагая на этот счет какими-либо новыми (подтверждающими или опровергающими подлинность) сведениями, считаю, что принятая в нашем обществе манера критики публикаций, которых и в глаза не видел читатель, в высшей степени некорректна, и поэтому лучше привести если не все письмо, то, по крайней мере, соответствующие сюжету пространные отрывки.
Румянцев сообщал своему адресату, что после оглашения приговора их вызвал к себе царь и приказал немедленно казнить Алексея. И далее он пишет: «Не ведаю, в кое время и коим способом мы из царского упокоя к крепостным воротам достигли, ибо великость и новизна сего диковенного казуса весь ум мой обуяла, долго бы я от того в память не пришел, когда бы Толстой напамятованием об исполнении царского указа меня не возбудил. А как пришли мы в великие сени, то стоящего тут часового опознавши, ему Ушаков, яко от дежурства начальник дворцовыя стражи, отойти к наружным дверям приказал, яко бы стук оружия недужному царевичу беспокойство творя, вредоносен быть может. Затем Толстой пошел в упокой, где спали его, царевича, постельничий да гардеробный, да кухонный мастер, и тех, от сна возбудив, велел немешкатно от крепостного караула трех солдат во двор послать и всех челя.щнцев с теми солдатами, яко бы к допросу, в коллегию отправить, где тайно повелел под стражею задержать. И тако во всем доме осталося нас четверо, да единый царевич, и той спящий, ибо все сие сделалось с великим опасательством да его безвременно не разбудят.
Тогда мы, елико возможно, тихо перешли темные упокой и с таковым же предостережением дверь опочивальни царевичевой отверзли, яко мало была освещена от лампады, пред образами горящей. И нашли мы царевича спяща, разметавши одежды, яко бы от некоего сонного страшного видения, да еще по времени стонуща, бе бо, и в правду, недужен вельми, пак что и св. причастия того дня вечером, по выслушивании приговора, сподобился, из страха, да не умрет, не покаявшись во гресех, с той поры его здравие далеко лучше стало и, по словам лекарей, к совершенному оздравлению надежду крепкую подавал. И, не хотяще никто из нас его мирного покоя нарушати, промеж собою сидяще, говорили: «Не лучше ли де его во сне смерти предати и тем от лютого мучения избавити?» Обаче совесть на душу налегла, да не умрет без молитвы.
Сие помыслив и укрепясь силами, Толстой его, царевиче, тихо толкнул, сказав: «Ваше царское высочество! восстаните!» Он же,
39
открыв очеса и недоумевая, что сие есть, седе на ложнице и смот-ряще на нас, ничего же от замешательства [не] вопрошая.
Тогда Толстой, приступив к нему поближе, сказал: «Государь-царевич! по суду знатнейших людей земли Русской, ты приговорен к смертной казни за многия измены государю, родителю твоему и отечеству. Се мы, по его царского величества указу, пришли к тебе тот суд исполнити, того ради молитвою и покаянием приготовься к твоему исходу, ибо время жизни твоей уже близ есть к концу своему».
Едва царевич услышал, как вопль великий поднял, призывая к себе на помощь, но из этого успеха не возымев, нача горько плакатися и глаголя: «Горе мне бедному, горе мне, от царской крови рожденному! Не лучше ли мне родитися от последнейшего подданного!» Тогда Толстой, утешая царевича, сказал: «Государь, яко отец, простил тебе все прегрешения и будет молиться о душе твоей, но яко государь-монарх, он измен твоих и клятвы нарушения простить не мог, боясь, да в некое злоключение отечество свое повергнет чрез то, того для, отвергши вопли и слезы, единых баб свойство, прийми удел твой, яко же подобает мужу царския крови и сотвори последнюю молитву об отпущении грехов своих!»
Но царевич того не слушал, а плакал и хулил его царское величество, нарекая детоубийцею.
А как увидали, что царевич молиться не хочет, то взяв его под руки, поставили на колени, и один из нас,• кто же именно (от страха не упомню) говорить за ним зачал: «Господи! в руци твои предаю дух мой!». Он же, не говоря того, руками и ногами прямися и вырваться хотяще. Той же, мню, яко Бутурлин, рек: «Господи! упокой душу раба твоего Алексея в селении праведных, презирая прегрешения его, яко человеколюбец!» И с сим словом царевича на ложницу спиною повалили и, взяв от возглавья два пуховика, главу его накрыли, пригнетая, дондеже движение рук и ног утихли и сердце биться перестало, что сделалося скоро, ради его тогдашней немощи, и ч*го он тогда говорил, того никто разобрать не мог, ибо от страха близкия смерти, ему разума помрачение сталося. А как то совершилося, мы паки уложили тело царевича, яко бы спящего, и, помолився богу о душе, тихо вышли. Я с Ушаковым близ дома остались,— да кто-либо из сторонних туда не войдет, Бутурлин же да Толстой к царю с донесением о кончине царевичевой поехали. Скоро приехала от двора госпожа Краммер и, показав нам Толстого записку, в крепость вошла и мы с нею тело царевичево опрятали и к погребению изготовили: облекли его в светлые царские одежды. А стала смерть царевичева гласна около полу
40
дня того дня, сие есть 26 июня, яко бы от кровеного пострела умер...»47
Историки, сомневающиеся в подлинности этого документа, находят немало противоречий, которых не могло быть в письме столь близко знакомого с делом Алексея А. Румянцева, сомнителен также адресат, неясна цель такого опасного по тем временам послания.
Когда читаешь письмо целиком, то нельзя не обратить внимание на обороты и слова, близкие к письменной речи человека из среды духовенства, — Румянцев же был подлинный солдат, не особенно образованный и умный.
Но вместе с тем нельзя отбрасывать и ту мысль, что письмо стало известно из копий, и вполне возможно, что при копировании его, затертое до дыр, редактировали, дополняли. Такое не раз бывало с письменными памятниками. Однако, даже ставя под сомнение подлинность письма, нельзя не удивляться его драматичности, живости, детальности передачи всех моментов этой зримо встающей перед нашими глазами подлинного шекспировской сцены казни-убийства неугодного наследника. Для того чтобы сочинить эту потрясающую сцену, не имея в руках спрятанного полтора века за семью печатями дела Алексея и не зная всех обстоятельств, ему сопутствовавших, нужен, несомненно, великий талант мистификатора и драматурга. Но при этом нельзя никогда забывать, что талантливейшим драматургом бывает сама жизнь, за которой только успевай записывать.
Смерть царевича породила волну слухов ц пересудов. Один из несчастных «клиентов» Тайной канцелярии под пыткой сказал: «А что и государя весь народ бранит, и то он говорил, а слышал на Обжорном (ныне Сытном. — Е. А.) рынке,-стояли в куче неведомо кто, всякие люди, и меж собой переговаривали про кончину царевича, и в том разговоре его, государя, бранили и говорили, и весь народ его, государя, за царевича бранит». Другой подследственный показал на своего товарища, будто тот говорил, «что когда государя-царевича не стало и в то время государь на радости вырядил в флаги фрегат и вышел перед Летний дворец»48.
И это была правда: 27 июня 1718 года —на следующий день после смерти царевича —Петр торжественно отпраздновал очередную годовщину Полтавской победы. Мы никогда не узнаем, что было у него на душе, но этим символичным поступком на глазах потрясенной столицы Петр стремился показать, что
47 Там же. С. 623-626.
48 Есипов Г. В. Указ. соч. С. 139, 135.
41
для него нет ничего превыше ценностей государства, во имя которого он жертвует всем, что у него есть, в том числе памятью сына...
Петр умер 28 января 1725 года. В Манифесте об этом говорилось: «Понеже по воле всемогущего Бога всепресветлейший, дер-жавнейший Петр Великий, император и самодержец всероссийский, наш всемилостивейший государь сего генваря 28 дня от сего временного мира в вечное блаженство отъиде...»
Вокруг смерти Петра распространено немало легенд и слухов, и замалчивание их в литературе лишь способствовало их широкому хождению»49.
Смерть Петра стала важным политическим событием жизни России и всей Европы. Вместе с великим реформатором в прошлое уходила целая эпоха жизни русского общества, неповторимость которой вполне оценили современники.
В день похорон Петра Феофан Прокопович, передавая ощущения многих, восклицал: «Что се есть? До чего мы дожили, о россияне? Что видим? Что делаем? Петра Великого погребаем! Не мечтание ли се? Не сонное ли нам привидение? Ах, как истинная печаль! Ах, как известное наше злоключение!» (см. с. 229 наст. изд.).
Нет сомнений, что проникновенные слова блистательного оратора, впечатляющие даже сквозь два с половиной столетия, как и вся невиданная ранее длинная и пышная церемония похорон, сопровождались слезами и глубокой скорбью многолюдных толп, провожавших Петра в последний путь до Петропавловского собора.
Но люди, как и всегда, оставались людьми. Они скорбели об утрате и в то же время, присутствуя на многочасовой церемонии, вероятно, мерзли, уставали, разговаривали о пустяках, думали о дне насущном, о будущем. Можно с уверенностью сказать, что не все рыдали на похоронах и не все проливали искренние слезы, а лишь, «послюня глаза», больше рассматривали собравшееся общество, чтобы потом подробно рассказать домашним, позлословить и посмеяться. Вскоре после смерти Петра по стране пошел гулять лубок с характерным пространным
49 Согласно выводам специалистов Ленинградской военно-медицинской академии им. С. М. Кирова, изучивших материалы истории болезни Петра, смерть царя наступила вследствие азотемии. Причиной ее «явилась либо аденома простаты, приводящая в своей заключительной стадии к задержке мочеиспускания и развитию уремии, либо развившаяся вследствие воспалительного процесса в уретре ее стриктура» (Яковлев Г. М., Аникин И. Л., Трухачев С. Ю. Материалы к истории болезни Петра Великого, Военно-медицинский журнал, 1990. № 12, с. 57—60). Важно при этом заметить, что, по мнению многих специалистов, воспалительный процесс в уретре может быть следствием заболевания Петра urethritis gonorrhoica, но никак не сифилисом.
42
названием: «Небылица в лицах, найдена в старых светлицах, обверчена в черных тряпицах, как мыши кота погребаю^, недруга своего провожают...»
В этом лубке, чаще известном под названием «Мыши кота погребают», изображения мышей, идущих возле погребальных саней, на которых лежит замечательной, подчеркнутой усатости кот, сопровождаются рифмованным текстом, в котором видно отчетливое стремление безымянных авторов высмеять лицемерную скорбь одних, показать неприкрытую радость других и вообще воспеть освобождение всех обиженных и гонимых при жизни кота мышей. Тонкий знаток лубка И. М. Снегирев отмечает неслучайность этого образа и соответственно популярности лубка:
«Как волк в отношении к овцам, так и кот в отношении к мышам издревле занимали в баснях и притчах свойственную им роль: тот и другой — утеснителей и мучителей, а овцы и мыши—утесненных и страждущих... Кот поступает с пойманною мышкою подобно опытному кату-палачу, который сперва вымучивает у жертвы своей медленными пытками признание в содеянных и даже несодеянных преступлениях, потом так исторгает у нее жизнь, чтобы чувствовала, как умирает (...) Мыши —это подданные, утесненные котом —своим владыкою. Свойства и действия людей перенесены на этих животных»50.
Исследователи лубка, наиболее крупным из которых был Д. А. Ровинский, находят в этом, глубоко народном, окрашенном грубоватым, но, как всегда в анекдотах, метким и беспощадным к властителям юмором, немало реалий петровского времени, да и просто элементов процессии похорон первого императора. Здесь и восьмерка мышей, пародирующих восьмерку коней траурной колесницы Петра, здесь и мышь «от чухонки Маланьи везет полны сани оладьев», сама же Маланья —пародия на Екатерину—«ходит по-немецки, говорит по-шведски». Среди мышей, собравшихся на похороны со всей страны, много «местных» — из Карелии, Шлюшина (народное название Шлиссельбурга), с Охты.
А вот за санями идут обиженные котом: «Старая подовинная седая крыса смотрит в очки, у которой кот изорвал жопу в клочки... Мышь —охтенская переведенка (т. е. переведенная по указу на жительство в Петербург, на Охту. — Е. А.) несет раненого котом своего ребенка... Идет мышенок — отшиблено рыло, несет жареную рыбу». А вот идут довольные мыши с окраин: «Тренка с Дону, из убогого дому, веселые песни воспевает, без кота добро
50 Снегирев И. М. Лубочные картинки русского народа в московском мире. М., 1861. С. 125.
43
жить возвещает... Мышь татарская Аринка тож наигрывает в волынку»—и т. д.»51
Но участникам похорон из правящей верхушки было, конечно, не до уличного юмора. Проснувшись на следующий день после смерти Петра, они не смогли не ощутить, что ситуация коренным образом изменилась, что отныне так, как было при Петре, уже не будет никогда, ибо все, что делал Петр, правильно или неправильно, было освящено его огромным авторитетом, его поистине безграничной властью, полученной им давно и по праву рождения не нуждавшейся в доказательствах и обоснованиях. Самые близкие к нему сановники были под сильным влиянием личности реформатора, они смотрели на мир его глазами, поэтому многие недостатки и пороки системы ими преуменьшались или казались легко исправимыми, а решения даже самых сложных проблем — простыми, так как всегда всю ответственность за последствия брал на себя Петр — истинный руководитель страны, мозг и душа начатого им же грандиозного дела. После смерти его все переменилось. Но это уже другая и тоже длинная история...
«Сочинил из России самую метаморфозис, или претворение»,—эти слова вице-канцлера П. П. Шафирова из его трактата 1717 года «Рассуждения о причинах Свейской войны» дают представление о том, что уже современники отчетливо понимали значение происходящего на их глазах преображения России. Потрясение было особенно сильным потому, что в основе «метаморфоза» лежала воля одного-единственного человека, подобно античному титану поднявшего непосильную тяжесть. И это — несомненно, что бы мы ни говорили о роли его сподвижников, «производительных сил» и т. д.
Время показало удивительную жизнеспособность многих институтов, созданных Петром. Коллегии просуществовали до 1802 года, то есть 80 лет; подушная система налогообложения, введенная в 1724 году, была отменена лишь 163 года спустя — в 1887-м.
Последний рекрутский набор состоялся в 1874 году— спустя почти 170 лет после первого. Синодальное управление русской православной церковью оставалось неизменным почти 200 лет, с 1721 по 1918 год. Наконец, созданный Петром в 1711 году Правительствующий Сенат был ликвидирован лишь в декабре 1917 года, спустя 206 лет после его образования.
51 Ровинский Д. А. Русские народные картинки. СПб., 1881. Кн. 1. С. 391-401; Кн. 4, с. 256-269; Кн. 5, с, 156-157.
44
В истории России трудно найти примеры подобной долговечности институтов, созданных сознательной волей человека. Поэтому понятно то восхищение, которое вызывал и вызывает великий реформатор России, и те споры о значении личности Петра и его реформ, которые не утихают уже третье столетие.
С давних пор в оценке Петра исследователи разделялись на «славянофилов» и «западников», точнее — «государственников». Примечательно, что слабые голоса первых, Обращавших внимание на урон, который понесла традиционная русская культура в результате внедрения в нее чуждых ей западных элементов, подавлялись мощным хором «государственников», доказывающих с привлечением бесчисленного количества исторических документов своевременность, пользу и ценность реформ, их блестящие результаты. Вряд ли целесообразно ввязываться в вековой спор и высчитывать подобно историку второй половины XVIII века князю М. М. Щербатову, через сколько столетий наша страна дошла бы до нынешнего состояния, не будь в ее истории великого реформатора...
Петр был, и это меняет все, даже наше восприятие времен, предшествовавших петровским реформам. В руках Петра, писал М. П. Погодин, «концы всех наших нитей соединяются в одном узле. Куда мы ни оглянемся, везде встречаемся с этою колоссальною фигурою, которая бросает от себя длинную тень на все наше прошедшее и даже застит нам древнюю историю, которая (фигура. — Е. Л.) в настоящую минуту все еще как будто держит свою руку над нами и которой, кажется, никогда не потеряем мы из виду, как бы далеко ни ушли мы в будущее»52.
Эти слова, написанные почти 150 лет назад, особенно актуальны сейчас, когда наше общество вошло в эпоху преобразований, от глубины, последовательности и радикальности которых зависит судьба наших детей и внуков.
Петр и его реформы приковывают наше внимание, ибо они стали синонимом перелома, отличавшегося какой-то яростной бескомпромиссностью, радикализмом, даже революционностью. Мысль об этом не нова —еще А. И. Герцен писал: «Под императорской порфирой в Петре всегда чувствовался революционер»53. Но мы знаем, что революционность может быть различна, отличительная черта ее — последовательное и глубокое стремление к преобразованию, коренной ломке общества.
52 Погодин М. П. Петр Великий//В кн.: Историко-критические отрывки. Т. 1. M., 1846. С. 341-342.
53 Герцен А. И. Собр. соч. T. 7. М., 1856. С. 173.
45
Правда, остается открытым вопрос о цели революционной ломки. В петровской России такая ломка привела, в конечном счете, к закреплению и упрочению крепостнических структур.
Максимилиан Волошин в поэме «Россия» пишет, стремясь уловить роковую связь времен:
Великий Петр был первый большевик, Замысливший Россию перебросить, Склонениям и нравам вопреки, За сотни лет, к ее грядущим далям. Он, как и мы, не знал иных путей, Опричь указа, казни и застенка, ? К осуществленью правды на земле,...
«Приемы Петра были совершенно большевистские»54, — вторит поэту Николай Бердяев.
Здесь-то и возникает важнейшая, коренная проблема преобразований на русской почве: как, каким путем идти к осуществленью правды, справедливости, к всеобщему счастью? Путем ли насильственного прогресса, когда считалось нормальным, допустимым пожертвовать одной частью народа ради светлого будущего остальных, когда средством достижения высоких целей выбирали насилие, принуждение? Именно таким путем и шел Петр-реформатор.
Идея прогресса через насилие многим казалась (и до сих пор кажется) заманчивой, привлекательной. С ее яомощью, казалось бы, можно так легко и быстро достичь желанной цели. В этой идее как бы материализовалась сжигавшая многих преобразователей России жажда немедленных радикальнейших перемен, стремление добиться результата «сейчас же и тут же».
«Реформа Петра была неизбежна, — пишет Бердяев, —но он совершил ее путем страшного насилия над народной душой и народными верованиями. И народ ответил на это насилие созданием легенды о Петре как Антихристе»55.
Нельзя сказать, что идея решительной и систематической ломки появилась у Петра сразу, оформилась вначале как теория и затем реализовывалась по заранее утвержденному плану. Скорее всего, поначалу никакой осмысленной развернутой программы преобразований у молодого царя не было, а было страстное желание выбраться из крайне неблагоприятных обстоятельств, в которых он и Россия оказались после неудачного начала Северной войны. Применив чрезвычайные меры, Петр сумел в короткий
54 Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 12.
55 Там же.
46
срок достичь значительных и впечатляющих результатов. Многое препятствовало ему, но многое и благоприятствовало: неограниченная самодержавная власть, организаторский талант, воля и энергия, соединенные с беспощадной жестокостью, терпение, необходимое государственному деятелю столь крупного масштаба, толковые помощники, неисчерпаемые возможности страны, дарования ее народа и т. д. И в итоге экстраординарные меры, давшие столь осязаемый результат, каким была прежде всего блестящая победа над одним из сильнейших государств мира — Швецией, были признаны универсальными и, самое главное, единственно пригодными в условиях России средствами достижения того «общего блага», к которому стремился привести страну ее великий реформатор.
Насилие, составлявшее суть экстраординарных мер, было зафиксировано в законах, заложено в устройстве государственного аппарата административно-репрессивного типа, отражено во всей системе иерархической власти. Именно в разнообразных формах насилия, ставшего регулятором созданной Петром системы, проявлялся ее тоталитаризм.
Конечно, было бы неверным все упрощать. Петровские реформы имели реальные корни в прошлом, в экономическом и социальном развитии предыдущих эпох, в традициях власти и подчинения в России. Петр резко интенсифицировал происходившие в стране процессы, заставил ее совершить гигантский прыжок, перенеся Россию через несколько этапов, которые она рано или поздно неминуемо прошла бы.
«Можно было бы сделать сравнение между Петром и Лениным,—пишет Бердяев, — между переворотом петровским и переворотом большевистским. Та же грубость, насилие, навязанность сверху народу известных принципов, та же прерывность органического развития, отрицание традиций, тот же этатизм, гипертрофия государства, то же создание привилегированного бюрократического слоя, тот же централизм, то же желание резко и радикально изменить тип цивилизации»56.
Вместе с тем вся революционность Петра имела, как ни парадоксально это звучит, отчетливо консервативный характер. Модернизация институтов и структуры власти ради консервации основополагающих принципов традиционного режима —вот что оказалось конечной целью. Речь идет об оформлении самодержавной формы правления, дожившей без существенных изменений до XX века, о формировании системы бесправных сословий, ставшей серьезным тормозом прогресса, наконец, о крепостничестве, упрочившемся в ходе петровских реформ.
56 Там же.
47
Петровское время принесло не только впечатляющие достижения, блестящие воинские победы, способствовало усилению национального самосознания, включению России в общеевропейскую семью народов. Петровское время —это еще и апофеоз этатизма, не оставляющего практически и до сих пор места для иных, негосударственных, форм общественного существования. Это время основания тоталитарного государства, яркой проповеди и внедрения в массовое сознание культа сильной личности — вождя, «Отца Отечества», «Учителя». Это и время запуска «вечного двигателя» отечественной бюрократической машины, работающей по своим внутренним и чуждым обществу законам и до сих пор. Это и всеобъемлющая система контроля, паспортного режима, фискальства и доносительства, без которых не могла существовать и наша «административно-командная система».
Время Петра — это и столь характерные и для нашего общества страх, индифферентность, социальное иждивенчество, внешняя и внутренняя несвобода личности. Наконец, победы на поле брани соседствовали с подлинным культом военной силы, милитаризмом, военизацией гражданской жизни, сознания, с навязыванием с помощью грубой силы своей воли другим народам, сколачиванием огромной империи, оформлением стереотипов имперского мышления, сохранившихся в общественном сознании и до сих пор.
Личность Петра, как мы видим, была в центре внимания современников, которые много писали о нем и его преобразованиях. Оба эти понятия —личность реформатора и сами реформы—неразделимы, и это, несмотря на относительную обширность мемуаристики, представляет определенную трудность для составителя. Оценить значение личности великого царя, как правило, можно лишь в контексте всего изображаемого в конкретных мемуарах периода, с учетом особенностей написания мемуаров, позиции их авторов.
В принципе необходимо научное издание серии мемуаров, заново переведенных, прокомментированных, с указателями и библиографией. Работа это чрезвычайно трудоемка, она, в сущности, только началась.
Было бы оправдано с научной точки зрения подождать издания полного корпуса мемуаров о Петре, а потом, выбрав наиболее интересные, публиковать. Но наше время не ждет, ибо десятилетия читающая, любящая историю публика сидела на голодном пайке, перебиваясь историческими романами. И претензии к историкам, упреки в «сокрытии отечественной истории» слышатся ныне со всех сторон. И хотя не столько историки виноваты в этом, они, тем не менее, разделяют ответ
48
ственность за созданный дефицит информации. Восполнить его и призвана данная книга, как и вся серия.
В настоящем сборнике помещены мемуары и другие документы, которые позволят читателю самому составить представление о личности Петра. Не скрою, что наряду с чисто апологетическими сочинениями я сознательно поместил в сборник источники, дающие, прямо скажем, не самые восторженные отзывы о Петре. Мне кажется, что подлинно объемный, «цветной» портрет великого царя невозможно написать какой-нибудь одной краской. А так, к сожалению, было в прошлой. Желанием Сталина, талантливым, но услужливым пером Алексея Толстого, был создан однозначно трактовавшийся облик великого царя-реформатора, беспощадно прокладывающего через леса, моря, трупы своих подданных дорогу к «общему благу». Петр был, в сущности, введен в государственный пантеон истории тоталитаризма. В этом пантеоне наряду с негодяями было немало выдающихся людей, чьими именами гордится народ: Александр Невский и Дмитрий Донской, Минин и Пожарский, Суворов и Кутузов, Нахимов и Корнилов, Ломоносов и Радищев. Этот список можно продолжить, но суть не в этом —как только ко всему противоречивому, яркому, самобытному, сияющему красками, одним словом—живому прошлому — прикасается рука тоталитаризма, это все сразу же тускнеет, мертвеет, «бронзовеет», утрачивает привлекательность, и живые люди превращаются в покрытых многими слоями юбилейного лака идолов. Так было со многими деятелями русской истории. И не моги отойти от трафарета, предписанного свыше, иначе будешь —«очернитель»! Не дай Бог сказать, что в характере Суворова было немало непривлекательных черт, что Ломоносов в отсутствие своего коллеги по Академии рылся в его вещах, чтобы найти компромат, и т. д. Но ведь люди, несмотря на величие их дел, остаются людьми с присущими каждому пороками, недостатками и ошибками. И, чтобы понять их и понять прошлое, мы должны знать все без утайки. И не нужно ханжеского умолчания.
Истинный гений останется в памяти потомков, несмотря на его недостатки, благодаря яркости своего таланта, значению сделанного им.
Вот и Петр. Иностранные мемуаристы и авторы записок и дневников смотрят на него как бы со стороны, они подмечают то, чего не видят или не хотят видеть его соотечественники — собиратели анекдотов о подвигах «ироя». Подбирая отрывки из мемуаров, я не ставил цели умышленно выделить то, что мне кажется в них главным. Принцип был один: где появляется Петр, где автор его наблюдает вживе —то и нужно дать читателю. И пусть сам читатель разберется, заинтересуется,
49
в поисках подтверждения своим мыслям, сомнениям обратится к литературе, сам прочтет подлинник, сделает первую пометку в тетради. Я уверен —он очень скоро увлечется: мир истории беспределен, это то новое измерение, которое дает наслаждение вечностью— за минуты, часы, дни ты пересекаешь гигантские пространства времени, ты видишь людей, живших сотни, тысячи лет назад, и понимаешь, как условны и хрупки наши хронологические перегородки XVII век, век- XVIII, 1917 год...
Не пройдет и 1000 лет, как люди будут говорить: «Петр, Наполеон, Сталин —ведь все они жили в конце второго тысячелетия от Рождества Христова!»
Может быть, эта книга поможет читателю в постижении истории как единого и непрерывного живого процесса.
Ев г. Анисимов
ВОСПОМИНАНИЯ
ДНЕВНИКОВЫЕ ЗАПИСИ
QOoaoaaaooaaaoaaaotniooaaaoaQaaaaaaQaaaootiaoiaaaatnaaQQOQQiiiOooaaaaaooa
*‘**‘**»*ш* ********* » * * * ♦ * * *
ГИСТОРИЯ О ЦАРЕ ПЕТРЕ АЛЕКСЕЕВИЧЕ 1682-1694 гг.
Сочинение князя Б. И. Куракина
Князь Борис Иванович Куракин (1676 — 1727 гг.) принадлежал к высшим слоям русской аристократии петровского времени, был даже родственником Петра —оба они были женаты на сестрах Лопухиных. Ранние годы его прошли в Преображенском —подмосковном дворце, в котором жила вдовая царица Наталия Кирилловна с сыном Петром. В числе других юношей, как родовитых, так и неродовитых, Куракин прошел всю петровскую «потешную» школу военных игр и светских забав. В 1696 году он вместе с другими волонтерами отправился на учение за границу. Судьба привела его в Венецию, с которой у Бориса Ивановича были впоследствии связаны самые теплые, интимные воспоминания. По возвращении в Россию он вновь оказался в гуще событий. Гвардейский офицер, он проходит весь путь русской армии от «злощастной» Нарвы 1700 года до победоносной Полтавы 1709 года. Своей военной карьерой он мог по праву гордиться, и на кровавом поле Полтавы он был у всех на виду как командир Семеновского полка.
И вдруг снова резкий поворот в жизни Куракина —царь посылает его за границу, представлять там интересы России. Очень быстро Куракин становится профессиональным дипломатом, работает в Гамбурге, Гааге, Амстердаме, Париже. Это было особое время в истории русской дипломатии, когда, по существу, впервые создавалась дипломатическая служба, когда роль посланника в формировании внешней политики стала весьма значительной. По пальцам можно пересчитать русских выдающихся дипломатов той эпохи, сумевших усвоить принципы политической доктрины Петра и умело проводивших их в жизнь: Григорий Федорович и Василий Лукич Долгорукие, братья Бестужевы-Рюмины, А. И. Остерман, Я. В. Брюс да еще несколько человек. Имя князя Куракина — в их ряду. Петр —истинный руководитель
53
внешней политики России —был доволен посланником Куракиным, прислушис^лся к его мнению, давал ему сложные задания, высоко ценя его дипломатические дарования.
Но важно при этом заметить, что между ними не было особой близости, доверительности. Возможно, причина —в несходстве характеров этих столь разных людей: инициативного, пышущего энергией, решительностью волевого Петра и болезненного, склонного к созерцательности, неспешности Куракина. Кстати, в окружении Петра было немало деятелей тогдашней перестройки, активно и плодотворно трудившихся в различных сферах, но как бы стоявших в стороне от тесного кружка «ближних людей» царя-реформатора. Они честно и самоотверженно исполняли свой долг перед Россией, самодержцем, но самого царя не любили, втайне осуждали его поведение, не принимали многие его реформы, которые ломали столь дорогой им, освященный традицией уклад жизни. Таким был граф Б. П. Шереметев, такими были князь Д. М. Голицын, князь В. В. Долгорукий и другие петровские вельможи. К их числу я отношу и князя Куракина. Он несомненно понимал значение всего сделанного Петром для могущества России, но, как и другие аристократы, не принимал методов Петра, его окружения, состоящего из людей «темного» происхождения, поднявшихся к подножью трона, по мнению аристократов, пронырливостью, угодничеством. Все эти меншиковы, ягужинские, головкины оттеснили на второй план потомков знатных родов, хранителей истинных ценностей старины. И Петр платил им той же монетой—он всегда держал на должной дистанции пресловутых обладателей «длинных бород» и их обритых деток, особенно не доверяясь им, что, впрочем, не мешало царю привлекать их к ответственной службе, награждать и ценить.
К концу своей жизнй Б. Куракин сел писать свою «Гисторию». Он— в традициях того времени — задумал создать историю России с древнейших времен до конца петровского царствования, но успел написать лишь начало части, посвященной Петру. В настоящем издании текст «Гистории» воспроизводится целиком. Это представляется целесообразным, ибо все сочинение Куракина интересно для читателя. Оно является историческим документом, в целом адекватно отражающим канву событий начала царствования Петра, и несет на себе впечатления близкого, пристрастного наблюдателя и участника описываемых событий.
По своему складу ума, по темпераменту, интересам и привязанностям Б. И. Куракин относится к просвещенным консерваторам. Он во многом похож на князя М. М. Щербатова-деятеля эпохи Екатерины II, автора выразительного сочинения «О повреждении нравов в России», в котором тот стремился
54
показать, что разгул фаворитизма при дворе, пороки российских властителей, царство роскоши — следствие неограниченности власти самодержца, пренебрегающего «святой простотой» старины, игнорирующего аристократию —подлинного и единственного носителя традиций русского общества. Я думаю, что Куракин подписался бы под всеми сентенциями екатерининского вельможи и нашел бы с ним общий язык. Собственно, «Гистория» Куракина посвящена именно «падению нравов» при дворе Петра. Он явно противопоставляет «старое доброе» допетровское время с его стабильностью бурному и безнравственному времени Петра. Не случайно в плане своего сочинения он так аннотирует раздел, посвященный петровскому периоду: «Часть четвертая —о всех придворных интригах, происходящих во время царствования Петра Великого». И в описании этих интриг, и в нелицеприятной характеристике виднейших деятелей петровского царствования он достиг как раз наибольших успехов. Впоследствии его острые, злые определения того или иного из петровских сподвижников разошлись по исследовательским работам —так они выразительны и точны.
В «Гистории о царе Петре Алексеевиче» собственно мало самого Петра, но все же это сочинение о нем. Куракин точными, беспощадными мазками наносит на историческое полотно образы людей, плотно обступивших царя. Эти портреты так выразительно-тенденциозны, что белый контур центральной фигуры виден отчетливо, и у нас не остается сомнений насчет цвета красок, которые припас Куракин для своего главного героя. Может быть поэтому, автор, писавший «Гисторию» в неспокойное время Екатерины I, так и не решился закончить свое полотно-сочинение получалось криминальным.
Каждый, кто возьмется читать «Гисторию», не раз улыбнется стилю автора, широко использовавшего в довольно архаичном тексте множество иностранных слов. Некоторые исследователи осуждали Куракина за «засорение» русского языка, хотя и не вскрывали причин своеобразного стиля и языка его сочинения. С одной стороны, Куракин явно делает это умышленно, как бы подчеркивая свой так им понимаемый аристократизм. С другой стороны, он, долго живший за границей и плотно вошедший в культуру иного мира с его понятиями и стереотипами, не может найти им адекватного выражения на русском языке. Наконец, в сочинении Куракина, в языке его, отчетливо видна переломная эпоха, смена стилей, типов культуры. Именно этим и интересна «Гистория».
В настоящем издании текст воспроизводится по сб.: «Архив князя Ф. А. Куракина». Кн. 1. СПб., 1890. С. 39 — 78.
55
1727 г. 7/18 майя
В помощи Вышнего и в надеянии его святой милости продолжение веку моего и во исцеление от моей болезни, начинаю сей увраж,* давно от меня намеренный, в пользу моего Отечества, Всероссийской империи и в угодность публичную, прося Вышнего, дабы благословил мне, по моему желанию, ко окончанию привести.
Понеже Российская империя от давнего времени славу свою имеет, как чрез дела военные, так и чрез распространение великое своих земель, славу же свою издревле так имела, что народ славянороссийский оттого свое имя восприял и назван славянороссийский народ,1 то есть от славных своих дел военных.
Но доныне еще справедливого описания гистории о сей империи не явилося, того ради понужден сей увраж учинить — гисторию о сей империи, собрав из многих рукописанных ведомостей так пространно, сколько мог быть в состоянии собрать, присовокупля при том о всех делех политических всего царствования Петра Великого, императора Всероссийского, также и о всей войне противу Швеции, начатой 1700 году, также и о всех негоциациях с другими потенциями,2 а особливо которые происходили чрез меня во всю мою бытность в посольствах при чужестранных дворех, начав с 1707 году, первой моей комиссии при дворе римском и по се число последующих, как при республике Венецкой, при дворе цесарском,3 с вольном ^городом Гам-бурхом, при дворе курфирста ганноверского, при дворе английском при Статах Генеральных Седми Провинции,4 при дворе прусском и дацском, при дворе французском.
И разделяю сей мой увраж на части для лутчего вразумления читателю. Первая часть — гистория славянороссийской империи, древняя от начала и по царство Михаила Федоровича, первого сей царствующей фамилии Романовых.
Вторая — гистория с царства царя Михаила Федоровича и по се число. >
Третья часть — особливо о войне с Швецией.
Четвертая часть — о всех придворных интригах, происходящих во время царствования Петра Великого, понеже я тому сам свидетелем был и от младенчества лет моих воспитан был при дворе и всегда неотступно при нем был во всю войну и даже в самую баталию Полтавскую по 1709 год.
А потом отлучился от двора отправлением моим ко двору ганноверскому и в Англию. И с того числа по се время отлучился двора и, при помощи Вышнего, продолжал мое время в полити
* От франц, ouvrage — сочинение, труд.
56
ческих делех. Однако ж, хотя и отлучен был, но сколько мог сведом быть, во отбытность мою, о интригах, при дворе происходящих, по самую смерть Петра Великого и по нем, по се число, не оставлю ж объявить.
Четвертая часть — о всех негоциациях, происходящих чрез меня при всех дворех моей комиссии.
Сей мой увраж начал с помощию Вышнего в слабом моем здоровье, уповая на его святую милость благополучно ко окончанию в добром здравии привести. При сем же не хочу оставить и не дать знать читателю, чтоб понимал так, будто сия гистория и все описание есть полное о сей империи, понеже все, что мог собрать, и к моему ведению есть, то объявил, и за верное имеет принять. Но полную гисторию ожидать надобно чрез других, кто в том впредь труд свой также имеет приложить.
Но прошу моего читателя в настоящее время сим удовольствоваться, а на предбудущее от других к своему удовольству ожидать. 7190 году, от рождества 1682 года, его величество государь царь Федор Алексеевич преселился в вечное блаженство марта месяца...5 числа в ночи. И был отягчен болезнями с младенчества своего и особливо скорбутика и слабости в ногах, от которой скончался. Всего лет жития было 20 лет 11 месяц, всего царствования 6 лет 3 месяца.
И по обычаю, когда смерть случается коронованной главе или крове их, ударено было в соборной большой колокол трижды для знаку народного.
И тогда ж и наутрие, патриарх Иаким и вся Палаты собрались и все чины знатные и персоны ко двору. И когда патриарх объявил всем о смерти и предложил о избрании на царство из двух братьев царевича Ивана и Петра Алексеевичев, и стало быть несогласие как в боярех, так и площадных: одни —одного, а другие —другого. Однако ж, большая часть, как из бояр и из знатных и других площадных, так же и патриарх, явились склонны избрать меньшего царевича Петра Алексеевича. И по многим несогласии, того ж дня избрали царем царевича Петра Алексеевича. И в Крестовой,6 и у Спаса начали крест целовати, также и в Соборе и на площади шляхетству и народу, а на Красном крыльце гвардии стоящей того дня.
И того ж времени, на Лобном месте в народ об избрании прокламация учинена, и указы посланы были по всем приказам стрелецким и слободам, дабы крест целовали, и по всем приходским церквам памяти были разосланы об молении и упоминании Церковных прошений. Также по всем провинциям и городам указы были посланы о прокламации новоизбранного государя и целовании креста.
Особливости надлежит объявить, кто партию держал царевича Иоанна Алексеевича и также другую.
И первого партия была весьма слаба, токмо что Милославские Иван Михайлович с родом и некоторые по свойству к ним. А из площадных также некоторые малые. Но партии царевича Петра Алексеевича, первый князь Борис Алексеевич Голицын, который был кравчим у умершего царя Федора Алексеевича, и оный с патриархом Иоакимом вывел в Крестовую царевича Петра Алексеевича к боярам и проклемовали* и крест стали целовать. Также боярин князь Юрий Алексеевич Долгорукий с сыном, князем Михаилом Юрьевичем и весь их род линии Федоровичев Долгоруких, также князь Григорий Григорьевич Ромодановский и другие многие из знатных и площадных.
И того ж дня послан курьер с указом на Пустоозеро к Ар-тамону Сергеевичу Матвееву и оттуль из ссылки взят.
Но когда указы по слободам стрелецким явились о том избрании и целовании креста, тогда во многих приказах началось быть замещение, и многие полки креста не похотели целовать, объявя, что надлежит быть на царстве большему брату.
И так продолжалось несколько недель. А между тем временем царевна Софья Алексеевна, отца и матери одной с царевичем Иоанном Алексеевичем, а с царевичем Петром Алексеевичем разных матерей, которая партия была брата своего царевича Иоанна Алексеевича, желая его на царство посадить и правление государства в руки свои взять, всячески трудилась в полках стрелецких возмущение учинить. И все те происходили интриги чрез боярина Ивана Милославского и двух его держальников Ивана Цыклера и Петра Андреева сына Толстова, которые по приказам стрелецким скакали и к бунту склоняли.
Царевна Софья Алексеевна, как была принцесса ума великого, тотчас взяла правление, а из бояр князь Яков Никитич Одоевский, который все похороны токмо отправлял. Хотя многие бояре, как отец его, князь Никита Иванович Одоевский и другие, но оные все первые бояре увидели интриги царевны Софьи Алексеевны, учинили себя неутральными и смотрели, что произойдет, чая быть от того замешанию великому, что и учинилось.
Месяца 10 числа7 все полки стрелецкие поутру, пред обедом, вооружась с пушки, пришли в Кремль ко дворцу на Красное крыльцо и того ж часу почали требовать видеть царевича Иоанна Алексеевича для того, чая, оного будто в животе нет и Нарышкины удавили. И в то ж время начали бить в набат большой и били три дня сряду, кроме ночи.
* От франц, proclamer — провозглашать.
58
И того ради прихода стрельцов, тотчас призвали патриарха, и всех бояр собрали, и нареченного государя царя Петра Алексеевича и царевича Иоанна Алексеевича вывели на Красное крыльцо для показания стрельцам. При том были царица Наталья Кирилловна, мать царя Петра Алексеевича, и царевна Софья Алексеевна, сестра их, также Иоаким патриарх и все бояре, между которыми Артамон Сергеевич Матвеев, который из ссылки привезен токмо пред тремя днями и вступил в правление, которому с приезду начали двор все делать.
И одна авантура* курьезная сделалась: помянутый Артамон Матвеев посылал одного из своих знакомцев к Ивану Милославскому говорить, чтоб возвратил его добрый,8 конфискованные. А ежели добродетельно не возвратит, что может произойтить от того ему, Милославскому, неприятного — который тогда притворно лежал, не хотя присягу чинить царю Петру Алексеевичу и все интриги к бунту приуготовливал. На что он, Милославский, ответствовал в кратких терминах, но сими фактивы, что «де я того и ожидаю», сиречь бунту.
И на завтрие тех разговоров бунт сделался.
И когда стрельцы увидели царевича Иоанна Алексеевича, почали говорить, что не он, и подставлена иная персона. На что царевна София Алексеевна начала их уговаривать, чтоб заподлинно верили, что справедливо царевич Иоанн Алексеевич брат их.
Потом стрельцы почали требовать, чтоб выдали им изменников, а именно бояр Артамона Матвеева и Нарышкиных, которые будто извели царя Федора Алексеевича. И по тех запросах тотчас из-за царя Петра Алексеевича с великим невежеством взяли Артамона Матвеева, и при их глазах кинули с крыльца Красного на копья, и потом пошли во все апартаменты искать Нарышкиных. И одного Нарышкина, Ивана, тут же ухватили и убили, а Ивана Нарышкина нашли в церкви под престолом и, взяв, убили ж.9
И когда оное невежество на Красном крыльце начали чинить, тогда боярин князь Михаил Юрьевич Долгорукий, который сидел судьею в Стрелецком приказе, начал на них кричать и унимать, и называл сарынью, не ведая того, что его имя было написано «убить» в росписи,10 которого тотчас ухватили и пред лицом царским убили.
Между исканием Нарышкина Афанасия встретили Федора Салтыкова, Михайлова сына, который был спальником и сроден был тому Нарышкину, и оного также, не распознав, убили. И одна партия стрельцов тут на дворце осталась, а другая разделилась по домам боярским бить и грабить, а именно:
*От франц, a venture — приключение.
59
пришед в дом князя Григория Ромодановского, который был партии царя Петра Алексеевича, его убили и дом разграбили, также двух дохтуров — Данила жида и другого, взяв в домех их (Даниила фон Гадена и Ивана Гутменш), на площади убили за то, будто оные, по научению Нарышкиных, царя Федора Алексеевича уморили. Также Ивана Языкова, который был первым министром царя Федора Алексеевича и партии был царя Петра Алексеевича — убили, и домы всех тех побитых пограбили, а тела побитых на площадь к Лобному месту вытащили и за караулом несколько дней на том позорище содержали. Но по убитии князя Михаила Долгорукова пришли к дом к отцу его, князю Юрию Алексеевичу Долгорукому, который за Старостин) лет уже не ездил и лежал на постеле, с которым они, стрельцы, под командою служивали многие времена. К которому пришед, объявили о смерти сына и извинялися, и так было его оставили, но един из жильцов, побежав на крыльцо, им, стрельцам, сказал, что «де князь мой говорит, что де хотя щуку убили, но зубы остались». Тогда они, стрельцы, поворотились назад и его, князя Юрья Алексеевича, взяв с постели, убили и дом его разграбили.
И все сие убойство учинилось в первой день.
И с того времени царевна Софья Алексеевна взяла правление государства с Иваном Милославским. И на завтрие стрельцы были опять на дворце и требовали, что избрать царевича Иоанна Алексеевича на царство, понеже есть большой 5рат. Что тотчас, по их требованию, учинилось. И как патриарх, так и все бояре и площадь и народ целовали крест. И так двух государей на царство учинили.11
И потом во свое время, по шести неделях, короновали обще двух, по обыкновению.
В то ж время восстали раскольцы, под протекциею стрельцов, противу патриарха Иоакима за крест и протчее, которые приходили диспуты чинить на Красное крыльцо. Однако ж, до убивст-ва не дошло.
И понеже царевна София Алексеевна, учиня по своему желанию все чрез тот бунт, начала трудиться, дабы оный угасить и покой восставить и на кого ни есть сие взвалить, того ради посадила в Стрелецкий приказ князя Ивана Андреевича Хованского, который был генерал добрый и с ними, стрельцами, служивал и человек простой. К тому стрельцы пришли будто в послушание и называли его отцом, у которого был сын князь Андрей Иванович Хованский, о котором внушили интригами, затея, будто сын его хочет жениться силою на царевне Софии Алексеевне и сесть на царство.
И понеже царевна София Алексеевна, видя, что от стрельцов замешание продолжается, тогда учинила поход с обоими царями
60
и всем двором к Троице в Сергиев монастырь. И по приходе туда, тотчас по городам послали указы всему шляхетству с доместики* своими сбираться вооруженными в Троицкой монастырь, куды, чрез малые дни, собралось более 20000 войска.
И тогда ж она, царевна София Алексеевна, по своей особливой инклинации** и амуру, князя Василия Васильевича Голицына назначила дворовым воеводою войски командировать и учинила его первым министром и судьею Посольского приказу, который вошел в ту милость чрез амурные интриги. И почал быть фаворитом и первым министром и был своею персоною изрядной, и ума великого, и любим от всех.
И тогда Иван Милославский упал, и правления его более не было. Однако ж по свойству своему царевне Софии Алексеевне, всегда содержен был в консидерации*** по смерть свою. И по собранию войск шляхетства в Троицком монастыре, послан указ к Москве по полкам стрелецким, чтоб бунтовщиков выдали, также и шефа их, князя Хованского, и сами б пришли в послушание их величеств. А ежели не выдадут, то их величества укажут своим войскам идти к Москве и всех их посечь и разорить.
И по первому указу помянутые стрельцы в послушание пришли и тотчас, выбрав от всякого полку лутчих людей, послали в Троицкий монастырь, с повинною. И объявили, что первых заводчиков выдадут, также и князя Хованского.
И тогда ж послан был окольничий князь Михаил Львов для взятия князя Хованского. И оный был и с первыми заводчиками стрельцов приведен в село Воздвиженское, где их величества из Троицкого монастыря нарочно приехали для тех розысков и окончания того дела.
И по привозе князя Хованского и заводчиков бунту и по приходе выборных стрельцов ото всех полков начался розыск пред всеми бояры. И князь Иван Андреевич Хованский и сын его Андрей Иванович были привожены в застенок и с очных ставок были уличены, будто от стрельцов, а именно: будто он, князь Хованский, хотел сына своего, князя Андрея, женить на царевне Софье Алексеевне и воцариться, а фамилию царскую всю разослать. И сей розыск более не продолжался, как несколько дней, понеже был спешен от царевны Софии Алексеевны, дабы как наискорее Хованскому князю голову отсечь, и сыну его также, и некоторым стрельцам, и тем бы окончать все интриги того бунту, и закрыть дело ея самое и Ивана Милославского.
Понеже тот бунт сделался с воли и по наущению ея, царевны Софии Алексеевны, чрез помянутого Милославского
* От франц, domestique — челядь, слуги.
** От франц, inclination —склонность.
*** От франц, consideration —уважение.
61
и держальников его, Цыклера и Петра Толстова, дабы чрез то могла она получить правление государства в минорите* в свои руки и не отдать царице Наталье Кирилловне, матери царя Петра Алексеевича, и Нарышкиным, и Артамону Матвееву, и по своему желанию до того дошла и правление государства в руки взяла.
И на третий день, по привозе Хованского князя и стрельцов некоторых, тому князю Хованскому и сыну его безвинным головы отсечены, также и стрельцам некоторым, которые были зама-таи, а не самим заводчикам. Понеже оные были сохранены для того, что все чинили по приказу царевны Софии Алексеевны.
И потом она, царевна София Алексеевна, учинила судей: в Расправной палате —князя Никиту Ивановича Одоевского, в Посольский приказ —князя Василья Васильевича Голицына, в Разряде —дьяка думного Василия Семенова. Для того из знатных не посадила, чтобы подлежал к ней и князю Голицыну. Также в Стрелецкий приказ —дьяка ж думного И...,12 в Поместный приказ —князя Ивана Троекурова и ему товарища своей же партии Богдана Полибина. Во дворец, после смерти дворецкого князя Василия Федоровича Одоевского, посадила окольничего Алексея Ржевского, в Казанский дворец — кравчего князя Бориса Алексеевича Голицына, который был всегда партии главным царя Петра Алексеевича, и его одного употребили в дело для потешения той партии. В Разбойный приказ —думного дворянина Викулу Извольского, Иноземский приказ и Пушкарский — Венедикта Змеева, а под ведением князя Василья Васильевича Голицына. А в Судный Московский и Володимерский кого —того не упомню. В Сибирский приказ —князя Ивана Борисовича Репнина, в Каменный приказ —думного дворянина Петра Лопухина, в Конюшенный приказ13 —ясельничим Кондырева, который был также партии царя Петра Алексеевича. А другие все вышеупомянутые были партии царевны Софии Алексеевны.
И тогда ж, в бытность в Воздвиженском, дворец сгорел, где царь Петр Алексеевич был болен огневою. И едва в ночи от того пожару могли унести из хором, и причитали, что тот пожар нарочно учинен от царевны Софии Алексеевны, дабы брата своего, царя Петра Алексеевича, умертвить и сесть ей на царство.
И потом пошли их величества все к Москве14.
И по приходе всякая тишина восставлена была, и началось правление царевны Софии Алексеевны.
Правление царевны Софии Алексеевны началось со всякою прилежностию и правосудием всем и ко удовольству народному, так что никогда такого мудрого правления в Российском
* От франц, minorite — несовершеннолетие.
62
государстве не было. И все государство пришло во время ея правления, чрез семь лет, в цвет великого богатства.15 Также умножилась коммерция и всякие ремесла, и науки почали быть восставлять латинского и греческого языку. Также и политес* ** восстановлена была в великом шляхетстве и других придворных с манеру польского —и в экипажах, и в домовном строении, и в уборах, и в столах.
И торжествовала тогда довольность народная, так что всякий легко мог видеть, когда праздничный день в лете, то все места кругом Москвы за городом, сходные к забавам, как Марьины рощи, Девичье поле и протчее, наполнены были народом, которые в великих забавах и играх бывали, из чего можно было видеть довольность жития их. И в первых, начала она, царевна София Алексеевна, дела вне государства — подтверждать аллиан-сы*** с своими соседственными потенциями, а именно со Шве-циею подтвердила мир, учиненный отца их, царя Алексея Михайловича. С Польшею также подтвердила мир отца их, царя Алексея Михайловича, и брата своего, царя Федора Алексеевича. И чрез тот мир Киев, Чернигов, Смоленск, со всеми принадлеж-ностьми, остался в вечное владение к империи Российской16.
И в то же время учинила с поляки аллианс противу крымского хана. А для тех подтверженей мирных были присланы из Швеции и из Польши послы, и по ним насупротив также были посланы послы, а именно: в Польшу боярин Иван Васильевич Бутурлин да окольничий Иван Иванович Чаодаев. А в другоряд был послом послан как в Польшу, так и к цесарю боярин Борис Петрович Шереметев, да помянутый же Иван Чаодаев.
В правление же свое царевна София Алексеевна, по старому обыкновению, отправлено было посольство в Гишпанию и во Францию, князь Яков Федоров сын Долгорукий, да с ним товарищ князь Мышецкий. И помянутый Долгорукий при дворе французском во всяком бесчестии пребыл17 и худой естиме***, понеже явно торговал соболями и протчими товары, и о всех его делех есть во Франции напечатанная книга.
А в Англию и к Статам был отправлен дьяк Посольского приказу Андрей Виниус. А в Швецию был отправлен послом думный дворянин Потемкин. А к курфирстру брандебургскому и в Венецию, и к лотаринскому —дьяк Иван Волков.
И таким образом восставила корришпонденцию со всеми дворами в Европе. А правление внутреннее государства продолжалось во всяком порядке и правосудии, и умножалось народное богатство.
* От франц, politess — вежливость, учтивость.
** От франц, alliance —союз.
*** От франц, estime —уважение, почет.
63
И в 7194 (1686) годех для подтверждения мира с поляки был держен совет в Палате, что с поляки ли мир подтверждать и аллианс противу татар учинить, или войну с поляки начать, а мир с татары учинить? И о том было в Палате18 двух мнений противных, а именно царевна София и князь Голицын с своею партиею были той опинии*,, чтоб мир с поляки подтвердить и войну против Крыму начать, но другая партия бояр, как князь Петр Прозоровский, Федор Петров сын Салтыков и другие, были того мнения, чтоб войну против поляков начать. И за несогласием тем продолжалось 6 месяцев. И, наконец, согласилися мир с поляки подтвердить и аллианс с ними против Крыму учинить. И в 7193 (1685) десяти договорам подтвержение учинено и аллианс заключен.19
И в 7195 (1687) году война противу крымцев деклярована**, и бояре и воеводы с полками назначены, а именно: в Большом полку шли воевода-аншеф — князь Василей Васильевич Голицын, а с ним товарищи бояре Алексей Семенович Шеин, Борис Петрович Шереметев, князь Василей Дмитриевич Долгорукий и про-тчие, как увидишь о том в Разрядной книге обстоятельнее. И вся Москва и городы или все шляхетство было в том походе, что считалося с двести тысяч войск и с гетманом казацким.
И того лета войска маршировали степью и за поздним временем не могли дойти до Крыма и поворота лися без всякого плода. И при повороте сделали город Самару в степи, впредь для пристани, и тут все снаряды тяжелые оставили. •
И на другое лето 7196 (1688) году те же воеводы с войски своими марш восприяли к Крыму.20 И по приходе к Перекопу стояли три дни и учинили с татары перемирие. Также назад все войска поворотились без всякого плода. Сие было первое падение князя Голицына, к его несчастию.
И при повороте его, князя Голицына, из другого походу21 царь Петр Алексеевич не хотел допустить своей руки целовать, как то обыкновенно чинено.
Топерь напомянем о другом дворе царя Петра Алексеевича и матери его, царицы Натальи Кирилловны, коим образом проводили свое время во все то правление царевны Софии Алексеевны. И именно, жили по вся лето в Преображенском своим двором, аж до самой зимы, а зимою жили в Москве. А двор их состоял из бояр, которые были их партии: князь Михайло Але-гукович Черкасский, князь Иван Борисович Троекуров, князь Михаил Иванович Лыков, родом Урусовы, родом Нарышкины, князь Борис Алексеевич Голицын кравчий, родом Стрешневы,
* От франц, opinion — мнение, взгляд.
** От франц, declarer —объявлять.
64
да спальники, которые все привязаны по чину своему, и почитай, все молодые люди были первых домов.
И царица Наталья Кирилловна, и сын ея ни в какое правление не вступали и жили тем, что давано было от рук царевны Софии Алексеевны. И во время нужды в деньгах ссужали тайно Иоаким патриарх, также Троице-Сергиева монастыря власти и митрополит Ростовский Иона, который особливое почтение и склонность имел к царскому величеству Петру Алексеевичу.
И понеже царевна Софья Алексеевна была великого ума и великий политик, хотя себя укрепить вечно в правлении под именем своего брата царя Иоанна Алексеевича, взяла резолюцию* его, брата своего, женить. И женила на дочери Федора Салтыкова, из доброго шляхетства, который был тогда воеводою в Енисейске, в Сибирском королевстве22. И сию женитьбу в том виде учинила, чтоб видеть сыновей от брата своего и наследников к короне.
Однако ж, Бог определяет все по своей воле, и достигнуть пожелаемого не могла. И усмотря, что дочери родятся23, тогда начала план свой делать, чтоб ей самой корону получить и выйти б замуж за князя Василия Васильевича Голицына. О сем упомяную токмо как разглашение было народное, но в самом деле сумневаюсь, ежели такое намерение было справедливое. Правда ж, подозрение взято в сем на нее, царевну Софью, от ея самых поступок.
Первое, что принадлежит до получения сей короны, оная царевна начала ходить во все процессии церковные и публичные с братьями своими, что было противно царю Петру Алексеевичу. И единожды так публично вражда случилося, что был ход к Казанской Богородице, и сперва, по обыкновению, пришли оба государя и она, царевна София Алексеевна, в соборную церковь, откуль пошли в ход. И вышед из соборной церкви, царь Петр Алексеевич просил сестру свою, чтоб она в ход не ходила. И между ими происходило в словах многое. И потом царь Петр Алексеевич понужден был, оставя ход, возвратиться в свои апартаменты, понеже сестра его, царевна Софья, не послушала и по воле своей в ход пошла с братом своим царем Иоанном Алексеевичем.
Также она, царевна София, начала делать червонные под своею персоною и в короне, и имя свое внесла титула государственного. Также учинила себе корону и давала овдиенции публичные послам польским и шведским и другим посланникам в Золотой палате, — что все то принято было за великую противность от брата ея, царя Петра Алексеевича.
* От франц, resolution —решение.
3 Зак. 7
65
Во-вторых, что принадлежит до женитьбы с князем Василием Голицыным, то понимали все для того, что оный князь Голицын был ее весьма талант*, и все то государство ведало и потому чаяло, что прямое супружество будет учинено.
По вступлении в правление, царевна Софья для своих плези-ров** завела певчих из поляков, из черкас, также и сестры ея по комнатам, как царевны: Екатерина, Марфа и другие, между которыми певчими избирали своих талантов и оных набогащали, которые явно ото всех признаны были.
Надобно ж и о том упомянуть, что в отбытие князя Василия Голицына с полками на Крым, Федор Щегловитый весьма в амуре при царевне Софии профитовал***, и уже в тех плезирах ночных был в большой конфиденции**** при ней, нежели князь Голицын, хотя не так явно. И предусматривали все, что ежели бы правление царевны Софии еще продолжалося, конечно бы, князю Г олицыну было от нея падение, или б со держан был для фигуры за первого правителя, но в самой силе и делех бы был помянутый Щегловитый.
Помянутый Щегловитый, во время прошения выдачи его в Троицкий монастырь, был со держан в комнатах у царевны Софии, и при выдаче его был исповедован и приобщен Святых Таин отцем его духовным, ключарем, Иаковом.
В 7197-м (1689) царица Наталья Кирилловна, видя сына своего в возрасте лет полных, взяла резолюцию женить царя Петра Алексеевича., И к тому выбору многие были из знатных персон привожены девицы, а особливо княжна Трубецкая, которой был свойственник князь Борис Алексеевич Голицын, и всячески старался, чтоб на оной женить. Но противная ему, князю Голицыну, партия Нарышкины и Тихон Стрешнев не допустили того, опасался, что чрез тот марьяж***** оный князь Голицын с Трубецкими и другими своими свойственники великих фамилий возьмут повоир****** и всех других затеснят.
Того ради, Тихон Стрешнев искал из шляхетства малого и сыскал одну девицу из фамилии Лопухиных,, дочь Федора, Лопухину, на которой его царское величество сочетался законным браком.24
А именовалась царица Евдокия Федоровна и была принцесса лицом изрядная, токмо ума посреднего и нравом несходная
* От франц, galant — обходительный, учтивый, галантный. Здесь —кавалер, фаворит.
** От франц, plaisir — удовольствие, развлечение.
*** От франц, profiler —извлекать выгоду, пользу.
**** qt франц, confidence —откровенность, доверительность.
***** От франц, manage —брак.
****** От франц, pouvoir —мощь, сила.
66
к своему супругу, отчего все свое счастие потеряла и весь свой род сгубила, как будем о том впредь пространно упоминать.
Род же их, Лопухиных, был из шляхетства среднего, токмо на площади знатного, для того, что в делех непрестанно об-ращалися по своей квалиты* знатных, а особливо по старому обыкновению были причтены за умных людей их роду, понеже были знающие в приказных делех, или, просто назвать, ябедники. Род же их был весьма людный, так что чрез ту притчину супружества, ко двору царского величества было введено мужеского полу и женского более тридцати персон.25 И так оный род с начала самого своего времени так несчастлив, что того ж часу все возненавидели и почали рассуждать, что ежели придут в милость, то всех погубят и всем государством завладеют. И, коротко сказать, от всех были возненавидимы, и все им зла искали или опасность от них имели.
О характере принципиальных их персон описать, что были люди злые, скупые, ябедники, умом самых низких и не знающие нимало во обхождении дворовом, ниже политики б оный знали. И чем выступили ко двору, всех уничтожили, и Тихона Стрешнева в краткое время дружбу потеряли, и первым себе злодеем учинили.
Правда, сначала любовь между ими, царем Петром и супругою его, была изрядная, но продолжилася токмо разве год. Но потом пресеклась, к тому ж царица Наталья Кирилловна невестку свою возненавидела и желала больше видеть с мужем ее в несогласии, нежели в любви. И так дошло до конца такого, что от сего супружества последовали в государстве Российском великие дела, которые были уже явны на весь свет, как впредь в гистории увидишь.
И понеже царь Петр Алексеевич склонность свою имел к войне от младенчества лет своих, того ради имел всегда забаву екзерциею** военною. И начал сперва спальниками своими — как о том и чинах их увидишь в томе живота царя Петра Алексеевича26 — а к тому присовокупил и конюхов потешной конюшни, и потом начал из вольных чинов шляхетства и всяких прибирать в тот полк, и умножил до одного баталиона, и назывались — потешные, которых было с триста человек. А другой полк начал прибирать в Семеновском из сокольников и к ним также прибирать, и набрано было с триста ж человек. И первых назвал полк Преображенский, а второй — Семеновский.
И так помалу привел себя теми малыми полками в огранение от сестры или начал приходить в силу. Также с теми полками
* От франц, qualite —звание, положение.
** От франц, exercice —учения.
3*
67
своими делал непрестанно екзерцию, а из стрелецких полков возлюбил Сухарева полк, и всякое им награждение давал, и к себе привлек, или сказать, верными учинил.
И во время того правления царевны Софии Алексеевны и другого двора царя Петра Алексеевича ретираты* в Преображенском, министры с одной и другой стороны интриги производили, а именно: стороны царя Петра Алексеевича токмо един князь Борис Алексеевич Голицын, да при нем держалися Нарышкин Лев Кириллович, Тихон Стрешнев, поддядька, да постельничий Гаврила Головкин, да из бояр походных, хотя в тот секрет допущены не были, —князь Михаил Алегукович Черкасский, князь Иван Борисович Троекуров.
А с другой стороны, двора царевны Софии Алексеевны, князь Василей Васильевич Голицын, Федор Щегловитый, который един в секрете самом был у царевны Софии Алексеевны27, также Алексей Ржевский, Семен Толочанов и некоторые из шляхетства посреднего, а из больших родов никто не мешался.
И так те интриги со обоих сторон были употреблены: всякая партия к получению стрельцов себе, понеже во оных вся сила состояла, для того, что оных было на Москве жилых полков более 20000, и весь двор в их руках был, и между которыми главные были, много людей умных и богатых и купечеством своих богатство немалое имели.
И чрез те интриги дошло до того, что в 7197 (1689) году царь Петр Алексеевич понужден был в ночи из Преображенского месяца майя28 уйти к Троице-Сергиев монастырь, верхом только с пятью человеки. А мать его, царица Наталья Кирилловна, со всем двором, той же ночи бегом понуждена быть последовать туда ж. И в шесть часов скорым походом в тот монастырь пришли. И той же ночи помянутые полки потешные или гвардия туда последовали, также и полк Стрелецкий Сухарев, который тогда ж в Преображенском гвардию имел, туда прибыл также. И многие бояре и другие чины, принадлежащие к тому двору, туда прибыли.
И со всеми оными его царское величество Петр Алексеевич будто, почитай, в том монастыре в осаду сел. И ворота были несколько дней заперты, и пушки на стенах в готовности, и вся та гвардия по ночам была в ружье по стене, ожидая приходу с полками стрелецкими царевны Софии Алексеевны.
Топерь будем объявлять, для чего оный поход учинился не-запный? Для того, что царевна София Алексеевна, собрав той ночи полки стрелецкие некоторые в Кремль, с которыми хотела послать Щегловитого в Преображенское, дабы оное шато**
* От франц, retirer —удаляться, уходить.
** От франц, chateau—замок.
68
зажечь и царя Петра Алексеевича и мать его убить, и весь двор побить и себя деклеровать на царство. И о том собрании, приехав, стрельцы главные полку Стремянного в Преображенское, царя Петру Алексеевичу объявили. И по тому доношению оный поход того ж часу незапный учинился.
И при приходе в Троицкий монастырь царь Петр Алексеевич отправил от двора своего одного к брату своему царю Иоанну Алексеевичу со объявлением той притчины для чего он принужден ретироваться, объявя при том все злые умыслы сестры его царевны Софии, противу его, и прося его о содержании братской дружбы, и дабы сестру его царевну Софию, от двора отлучить и правления государства отнять, и ретироваться бы ей в монастырь. А без того не может придти к Москве в свою резиденцию и будет понужден искать способ к своему обнадеживанию вооруженною рукою.
Равным же образом то ж объявлено было обеим его величества теткам, сестрам отца его, царевнам Анне и Татьяне Михайловнам, также и патриарху Иоакиму, требуя оного, дабы прибыл в Троицкий монастырь. Также спальник князь Иван Гагин был отправлен с грамотами по всем полкам стрелецким, которым повелено было прислать выборных стрельцов в Троицкий монастырь от всякого полку. Также по всем ближним городам посланы грамоты, а велено всему шляхетству сбираться вооруженным в Троицкий монастырь и всем офицерам иноземцам из слободы. Также во все слободы московские, торговым » гостям — грамоты о притчине походу его величества объявлено было. А к боярам и всей Палате указ был послан, дабы ехали в Троицкий монастырь.
И при том же требовано было у царя Иоанна Алексеевича, дабы Федор Щегловитый, главный того бунту, и стрельцы некоторые были выданы и за караулом присланы к Троице-Сергиев монастырь.
И насупротив того присланного стороны царя Иоанна Алексеевича, был прислан к Троице-Сергиев монастырь боярин и дядька князь Петр Иванович Прозоровский, который был человек набожный и справедливый и весьма противный царевны Софии Алексеевны, со всяким братским обнадеживанием и дружбы, соболезнуя о такой притчине и протчее, и что будет стараться всячески все учинить ко удовольству его, любимого брата своего. Который князь Прозоровский был принят со всяким почтением, и по двух днях возвратился с тою ж комиссиею, дабы Щегловитого выдать и стрельцов-заводчиков, и царевне Софии ретироваться в монастырь Девичий.
И по возвращении князя Прозоровского к Москве, царь Иоанн Алексеевич позволил патриарху и боярем и всей Палате
70
ехать к брату своему, также и выборным стрельцам из полков идти, которые по приезде в монастырь Троицкий записывали свои приезды, к чему был определен думный дьяк Автамон Иванов.
Еще забыл упомянуть, что царевна Татьяна Михайловна, тетка Петра Алексеевича, также в Троицкий монастырь пришла и была во всю ту бытность. И так, по приезде патриарха Иоакима и бояр и всех знатных уже двор царя Петра Алексеевича пришел в силу, и тем начало отнято правлению царевны Софии, и осталось в руках царя Петра Алексеевича и матери его, царицы Натальи Кирилловны.
По приезде ж помянутый князь Прозоровский к Москве, учиня рапорт царю Иоанну Алексеевичу, который был в его, Прозоровского, руках и воле, начал он, Прозоровский, стараться, дабы Щегловитого царевна София выдала, и сама ж также ретировалась в монастырь. И по многих противностях и спорах она, царевна София, понуждена была Щегловитого выдать, которого князь Прозоровский, приняв в ея каморе из рук ея, повез с собою в Троицкий монастырь за караулом, с которым сидели два полковника по переменкам.
И привезши в Троицкий монастырь, князь Прозоровский вручил царя Петру Алексеевичу Щегловитого, а о царевне Софии объявил, что взяла резолюцию ретироваться в Девичий монастырь.29
А когда бояре почали в Троицкий монастырь съезжаться, между которыми приехал князь Василий Васильевич Голицын, также Алексей Ржевский, Семен Толочанов и другие подобные, когда явилися к воротам монастырским, от полковника дневального были оставлены и на монастырь не пущены, и велено им возвратиться на квартиры свои, и так было до указу. И по трех днях князь Василий Васильевич Голицын был приведен в монастырь. И на крыльце у палаты царского величества пред всеми боярами были чтены ему вины его, которые состоялись токмо в худом правлении государства и протчее, не упоминая ничего о бунте или каких замыслов противу персоны царского, и чин боярства его отнять, и добры его все взяты на государя. А ему сказано в ссылку со всеми его детьми и фамилией. И того ж дня отправлен в провинцию города Архангельского.
А Алексея Ржевского и Семена Толочанова послали по дальним городам также вместо ссылки. И потом начался розыск с Щегловитым и другими привезенными стрельцами, как Амб-росим Белого полку и другие, которые были привезены от выборных стрельцов разных полков. И по многим розыскам Щег-ловитову и его собеседникам стрельцам тут же на площади, в слободе Клеметьевской, головы были отсечены, а других в ссылку сослали. И тем все это замешание окончилось.
71
И потом были призваны всех полков выборные на крыльцо к палатам царского величества, где сидели царское величество и мать его, царица Наталья Кирилловна, и патриах Иоахим, которым были чтены распросные речи Щегловитова и других бунтовщиков, и весь розыск объявляя в народ нарочно.
И те выборные от полков уверены милостивым словом, и учинено награждение, и отправлены в свои дома.
Потом новое правление государства началось, и Посольский приказ отдан Льву Кирилловичу Нарышкину, брату царицы Натальи Кирилловны, а во Дворец —Петру Абрамовичу Лопухину, а в Большую казну30— князя Петра Ивановича Прозоровского, а в Иноземский приказ —князя Федора Семеновича Урусова, а в Разряд —Тихона Никитича Стрешнева, который наиболее в делех был и секрет всех дел ведал со Львом Кирилловичем Нарышкиным, а в Конюшенный приказ —Алексея...31 А других многих в чины жаловали, как Ивана Цыклера из полковников вх думные дворяне, князя Якова Долгорукова в Судный Московский приказ, Александра...32 в Судный Володимер-ский, князя Ивана Борисовича Троекурова в Стрелецкий приказ, а на его место —в Поместный приказ —Петра Васильевича Шереметева.
Надобно ж упомянуть, что сначала, по приходу в Троицкий монастырь царского величества, царевна София Алексеевна с Москвы сама поехала к брату своему приносить оправдание, И навстречу ей были посланы князь Гагин, „чтоб не ездила, а потом спальник же Иван Бутурлин, чтоб не ездила. Однако ж, она продолжала свой путь. А втретие был послан князь Иван Борисович Троекуров с тем, что ежели поедет —в монастырь не будет пущена, и велено будет по ней стрелять из пушек, и тогда от Воздвиженского поворотилась.
И по управлении всех тех дел, царское величество Петр Алексеевич в Троицком монастыре чинил потеху верхом военную, все бояре и генералы иноземцы, как Петр Гордон и другие. И в ту бытность в Троицком монастыре князь Борис Алексеевич Голицын тут привел в милость иноземцов, как: Петра Гордона генерала, полковника Лефорта, Радивона Страсбурга, Ивана Чамберса и других многих, то есть начала вступить в милость и фамили-ариту* иноземцом.
И по приходе к Москве начал его величество в слободу33 ездить чрез предвождение его ж —князя Бориса Алексеевича Голицына. Потом его царское величество прибыл со всем двором к Москве, и начала мать его править государство, а он производить свое время непрестанно в екзерцициях военных.
* От франц, familiarite —непринужденность, близость.
72
Топерь будем описывать о начатом правлении царицы Натальи Кирилловны, в порядках двора, и про превожении времени царя Петра Алексеевича, и состоянии жития брата его, царя Иоанна Алексеевича, и бытности в монастыре царевны Софии.
Во-первых, начнем писать о характере царицы Натальи Кирилловны. Сия принцесса доброго темпераменту, добродетельного, токмо не была ни прилежная и ни искусная в делех, и ума легкого. Того ради вручила правление всего государства брату своему, боярину Льву Нарышкину и другим министрам. И помянутый Нарышкин был судьею в Посольском приказе, а под ним в том приказе правил Емельян Украинцев, думный дьяк, человек искусный в своих делех, и был в тех делех под князем Голицыным сосланным. Также к нему все министры принадлежали, и о всех делех доносили, кроме князя Бориса Алексеевича Голицына и Тихона Стрешнева. Помянутого Нарышкина кратко характер можно описать, а именно: что был человек гораздо посреднего ума и невоздержный к питью, также человек гордый, и хотя не злодей, токмо не склончивый и добро многим делал без резону, но по бизарии своего тумору.*
Боярин Тихон Стрешнев был в правлении в Разряде и внутри правления государственного большую часть он дела делал. О характере его можем описать только, что человек лукавый и злого нраву, а ума гораздо среднего, токмо дошел до сего градусу таким образом, понеже был в поддядьках у царя Петра Алексеевича с молодых его лет и признался к его нраву, и таким образом, был интригант дворовый.
Князь Борис Алексеевич Голицын сидел в Казанском дворце и правил весь Низ34 так абсолютно, как бы был государем, и был в кредите** при царице Наталье Кирилловне и сыне ея, царе Петре Алексеевиче, по своим заслугам для того, что дал корону в руки он сыну ея. Был человек ума великого, а особливо остроты, но к делам неприлежный, понеже любил забавы, а особливо склонен был к питию. И оный есть первым, который начал с офицерами и купцами-иноземцами обходиться. И по той своей склонности к иноземцам опыт привел в откровенность ко двору и царское величество склонил к ним в милость, о чем будем впредь обстоятельно писать.
Таврило Головкин в то время был постельничим, который крайнюю милость и конфеденцию у царя Петра Алексеевича имел и ни в какие дела не мешался. Однако ж в царском величестве великую силу имел и был партии вместе помянутого князя Голицына.
* От франц, bizarre —странный, причудливый и humeur —нрав, то есть —по причудливости своего нрава.
** От франц, credit — доверие.
Протчие ж бояре первых домов были отчасти судьями и воеводами, однако ж без всякого повоире в консилии* или в Палате токмо были спектакулеми.**
И в том правлении наибольшее начало падения первых фами-лей, а особливо имя князей было смертельно возненавидено и уничтожено, как от его царского величества, так и от персон тех правительствующих, которые кругом его были для того, что все оные господа, как Нарышкины, Стрешневы, Головкин, были домов самого низкого и убогого шляхетства и всегда ему внушали с молодых лет противу великих фамилий. К тому ж и сам его величество склонным явился, дабы уничтоживанием оных отнять у них повоир весь и учинить бы себя наибольшим сувреном.*** Правление оной царицы Натальи Кирилловны было весьма непорядочное и недовольное народу и обидимое. И в то время началось неправое правление от судей, и мздоимство великое, и кража государственная, которое доныне продолжается с умножением, и вывесть сию язву трудно.
Другая ж комната царя Иоанна Алексеевича содержала себя в тишине, токмо его величество отправлял церемонии церковные и публичные, а в правление никакое не мешалися. И той стороны токмо дядька его, боярин князь Петр Прозоровский, сидел в Большой казне, и ведал Денежный двор, и управлял со всякою верностию и без мздоимства, понеже был человек набожный, который до своей смерти был содержан честно и так скончал свою жизнь.
Во время того ж правления царицы Натальи Кирилловны с потенциями соседственными была тишина, и никаких знатных дел не происходило, токмо война на Украине продолжалася с татарами от курсов**** обыкновенная, где на Украйне тогда был Борис Петрович Шереметев, а в Черкасах35 гетманом Иван Степанович Мазепа.
Топерь будем писать о забавах Петра Алексеевича. По возвращении из Троицкого походу 7197 (1689) году, его царское величество оставил свое правление, как мы упомянули, матери своей, а сам препровождал время свое в забавах екзерцицией военных, а именно начал набирать свои два полка Преображенский и Семеновский формально. И в первом Преображенском, учинил 4 баталиона, а во втором, Семеновском, 3 баталиона. И над обоими теми полками учинил генералом Автомона Головина, человека гораздо глупого, токмо что оный из спальников первый, который знал солдатскую екзерцицию. И непрестанно
**
***
От франц, conseil —совет, совещание.
От франц, spectateur —зритель.
От франц, souverain —суверен, монарх.
**** qt фраНц. cours —набег, разбой.
74
время свое провождал его царское величество, уча оные полки в неделю по трижды.
И в помянутые полки набирал вольницу, как из шляхетства, так и из других чинов. И первое начало о вольности холопам боярским учинено, и дана свобода в те полки идти. И по вся годы были деланы военные екзерциции и бои между полками пехотными, и конница из шляхетства была сбирана ротами. И кампамен-ты* были военные на Семеновском поле, где стояли дня по три и больше, и были чинены подъезды, также и даваны баталии.
А войски оные, под именами двух государей названных, с одной стороны князь Федор Юрьевич Ромодановский назван был царь и государь Плеспурхский, которого резиденция была сделана в Преображенском, на острову реки Яузы, городок Плес-пурх.36 Сей князь был характеру партикулярного, собою видом, как монстр, нравом злой тиран, превеликий нежелатель добра никому, пьян по вся дни, но его величеству верный так был, что никто другой. И того ради, увидишь ниже, что оному царь Петр Алексеевич во всех деликатных делех поверил и вручил все свое государство.
На другой же стороне был Иван Бутурлин-Ватупич, назван был царь и государь Семеновский, а Семеновское его резиденция была, Соколий двор на Семеновском поле. Человек был злорадный и пьяный, и мздоимливый, который обиды многим делал.
А во время тех екзерциций иноземцы офицеры имели оказию свою фортуну искать при его величестве, понеже они все установ-ляли и рассказывали, как оные екзерциции отправлять, для того, что из русских никого знающих не было.
И в то время названный Франц Яковлевич Лефорт пришел в крайнюю милость и конфиденцию интриг амурных. Помянутый Лефорт был человек забавный и роскошный или назвать дебошан французский. И непрестанно давал у себя в доме обеды, супе** и балы. И тут в его доме первое начало учинилось, что его царское величество начал с дамами иноземскими обходиться и амур начал первый быть к одной дочери купеческой, названной Анна Ивановна Монсова. Правда, девица была изрядная и умная. Тут же в доме Лефорта началось дебошство, пьянство так великое, что невозможно описать, что по три дня запершись, в том доме бывали пьяны, и что многим случилось оттого умирать. И от того времени и по сие число и доныне пьянство продолжается, и между великими домами в моду пришло.
Помянутый же Лефорт с того времени пришел до такого градусу, что учинен был генералом от инфантерии, и потом адмиралом, и от пьянства скончался37
* От франц, campement —лагерь.
** От франц, souper —ужин.
75
Топерь возвратимся на екзерциции военные. Об екзерцициях военных можем сказать, что были весьма к прогрессу обучения его величеству и всем молодым людям, также и народу или ко обучению солдатства и отчасти политикою, для того, что, с одной стороны, всегда были полки гвардии Преображенский и Семеновский и два полка старых и первых солдатских Бутырский и Шепелевский, или потом названный Лефортовский, а к ним присовокуплены были из полков стрелецких, которые верны были его величеству, как полк Сухарева и некоторые подобные тому. А с другой стороны, были полки стрелецкие, как Стремянный и Белый полк и другие, которые были ему всегда противны и в интерес сестры его, царевны Софии. И так чрез те екзерции положена была вражда между теми полками, а особливо между солдат и стрельцами, что не могли друг друга не ненавидеть и непрестанно между ними драки бывали на всех сходбищах. Правда, не надобно забыть описать о тех екзерциях, что были превеликой магнификции,* и назвать надобно, что забавы императора и государя великого, и нечто являлося из того великого.
А особливо, как я напомню о той потехе, которая была под Кожуховым в коломенских лугах, о которой могу сказать, что едва который монарх в Европе может учинить лутче того. Понеже оная потеха началась после Успеньева дня и продолжалась 6 недель до самого октября месяца. И было войск собрано, как с одной стороны, так и с другой, по 15 000 пехоты и конницы, которые войски были командировав помянутыми потешными или шутошными государи и цари, князем Ромодановским, Иваном Бутурлиным.
И к ним были во все чины дворовые и военные, по старому обыкновению, росписаны все из первых персон бояре и окольничие, также и все подьячие и дьяки из приказов были посажены на лошадей и под командою Бутурлина служили, от которых оный немалый себе профикт** от них получал. И при Москве-реке, на Кожуховском лугу, была учинена фортеция,*** а войско Бутурлина стояло при ней в траншименте**** дДя обороны, а царь Федор Плешпурский пришел с войски своими от Москвы, и перебирался Москву-реки и, перебравшись чрез живой мост, взял свой лагерь и учинил также траншимент, а потом начал атаку чинить к городу и вести обыкновенные опроши,***** на которые оттуль бывали частые вылазки и также фальшивыми
*
**
***
****
*****
От От От От От
франц, magnificence — великолепие, пышность.
франц, profit —польза, выгода, прибыль.
франц, forteresse —крепость.
франц, tranchement —укрепление.
франц, approche — апроши, осадные траншеи.
76
бомбами бомбардировали и пушечною стрельбою, например, стреляли будто бреши делали.
И по некоторых неделях не могли взять того города, для того, что царь Семеновский был при том с войски своими и всегда переменял гарнизоны. Того ради была взята резолюция стороны царя Федора Плешпурского дать баталию генеральную и атаковать траншимент. И баталия была дана в поле, понеже царь Семеновский не хотел сидеть в траншименте. И царь Федор Плешпурский царя Ивана Семеновского побил и его взял в полон. И потом на другой день город взят приступом. И так тем оная потеха или военная экзерциция окончалося.
Во все то время хотя добрый порядок был учинен, однако ж с обеих сторон убито с 24 персоны пыжами и иными случаи, и ранены с пятьдесят.
Во время всего того правления царицы Натальи Кирилловны царевна София была в Девичьем монастыре и содержана была по обыкновению со всеми дворцовыми доместики. Также и брат ея —царь Иоанн Алексеевич и сестры ея к ней свободно ездили.
И в 0000 году38 родился царевич Алексей Петрович, которого рождение принесло великое порадование в народе, понеже сук-цесия* была весьма кратка.39 А на другой год родился царевич Александр Петрович, из которого наибольшее порадование было. И при тех рождениях последний церемонии дворовые отправ-лялися, как обыкновенно: патриарх и бояре и все стольники, гости и слободы были с приносом и протчие.
Что же касается до церемоний придворных, уже в то самое время начало самое настало им иссякнуть. А наивпервых выходы в соборную церковь отставлены были, и един царь Иоанн Алексеевич начал ходить, также одеяние царское отставлено и в простом платье ходить. Также публичные авдиенции многим отставлены, как были даваны авдиенции приезжим архиереям, посланникам гетманским, для которых бывали выходы народные, но уже оным даваны были авдиенции при выходах просто. И топерь о всех тех дворовых церемониях не упоминаем, для того, как выше о всех тех церемониях обстоятельно упомянули.
Топерь будем говорить, что при наборах потешных в Преображенский и Семеновский полк произошло.
Многие из ребят молодых, народу простого, пришли в милость к его величеству, а особливо Буженинов, сын одного служки Новодевичья монастыря, также и Лукин, сын одного подьячего новгородского, и многие другие, которые кругом его величества были денно и ночно. И от того времени простого народу во все комнатные службы вошли, а знатные персоны
* От франц, succession — преемственность, наследование.
77
отдалены. И помянутому Буженинову был дом сделан при съезжей Преображенского полку, на котором доме его величество стал ночевать и тем первое разлучение с царицею Евдокиею началось быть. Токмо в день приезжал к матери во дворец, и временем обедовал во дворце, а временем на том дворе Буже-ниного. И так продолжалося до смерти царицы Наталии Кирилловны. Помянутая царица Наталья Кирилловна возненавидела царицу Евдокею и паке к тому разлучению сына своего побуждала, нежели унимала.
Его же царское величество начал быть склонен к морскому хождению. И во время правления матери своей начал в Преображенском на Яузе и на Москве-реке делать суды морские и яхты, а потом самые корабли на озере Переславском об 24-х пушках, где была чинена военная екзерциция на кораблях. И по такой своей склонности к морскому ходу и по своей куриезите* обыкновенной ходил дважды к городу Архангельскому видеть море. И там на приуготовленных кораблях ходил морем в Соловецкий монастырь и в море Белое, где однажды от великого штурму были все в великом страхе. И то первое дело начало самое морскому делу.
Также и первое начало к ношению платья немецкого в тое время началося, понеже был един агличенин торговый Андрей Кревет, который всякие вещи его величеству закупал, из-за моря выписывал и допущен был ко двору. И от оного первое перенято носить шляпочки аглинские, как сары** носят и камзол, и кортики с портупеями. Также и во время всех потех оба шутошные помянутые государи и при них знатные персоны были одеты в немецкое платье.
К тому ж непрестанная бытность его величества началась быть в слободе Немецкой не токмо днем, но и ночевать как у Лефорта, так и по другим домам, а особливо у Анны Мон-совны.
И многие купцы аглинские и голанские, как Андрей Стельс, Христофор Брант, Иван Любс, пришли в его величества крайнюю милость и конфиденцию, и начали иметь свой свободный вход.40 Также все в слободе офицеры знатные из иноземцов и торговые, так и на Ганом пруде не могли единой свадьбы учинить, чтоб его величество не звать, и при нем знатных персон на свадьбы. И особливые банкеты чинили, и балы и супе давали, также и ко многим на погребение зывали, где его царское величество присутствовал со всеми своими дворовыми, по чину их в епанчах черных.
* От франц, curiosite—любознательность.
** От франц, sarrau — рабочая блуза.
78
И по склонности своей его величество к иноземческому всему тогда начал учиться всех екзерцицей и языку Голанского. И за мастера того языку был дьяк Посольского приказу, породою голанец, Андрей Виниус, человек умный и состояния доброго. А для екзерцицей на шпагах и лошадях —датчанин, сын Андрея Бутенанта, а для математики и фортификации — и других артей*, как токарного мастерства и для огней артофи-циальных** —един гамбурченин Франц Тимарман, а для екзерцицей солдатского строю еще в малых своих летех обучился от одного стрельца Присвова Обросима, Белого полку, а по барабанам от старосты барабанщиков — Федора, Стремянного полку, а танцевать по-польски с одной практики в доме Лефорта помянутого. Его ж величество имел великую охоту к артиллерным делам и к огню артофициальному, и сам своими руками работал по вся зимы.
Как тогда обычай был на конец кроновала или на маслянице на Пресне, в деревне их величества по вся годы, потехи огненные были деланы. И, правда, надобно сие описать, понеже делано было с великим иждивением и забава прямая была мажесте.***
Их величества и весь двор в четверг на маслянице съезжали в шато свое на Пресне и живали дня по два, где на обоих дворцах бывали приуготовления потех: на одном дворце с Пушкарного двора, а другом дворце с Потешного дворца строения рук его величества. Тут же сваживали пушек по полтораста для стрельбы в цель. И в назначенный день тем потехам поутру начнется стрельба из пушек в цель и продолжается до обеду, и который пушкарь убьет в цель, бывало награждение каждому по 5 рублей денег и по сукну красному или зеленому на кафтан. И потом обед даван был всем палатным людям, а по обеде до вечера чинится приуготовление потех огненных, и чем ночь настанет, начинаются оные потехи и продолжаются временем за полночь. И на завтрие их величества возвращаются к Москве.
Топерь не надобно сего забыть и описать, коим образом потешный был патриарх учинен и митрополиты, и другие чины духовные из придворных знатных персон, которые кругом его величества были, более ко уничтожению оных чинов, а именно: был названный Матвей Филимонович Нарышкин окольничий, муж глупый, старый и пьяный, который назван был патриархом, а архиереями названы были от разных провинций из бояр некоторые и протчие другие чины и дьяконы из спальников. И одеяние было поделано некоторым образом шутошное, а не так власное как наприклад патриарху: митра была жестяная, на форму митр
* От франц, art — искусство.
** От франц, artificier —пиротехник.
*** От франц.majestueux —величественный.
79
епископов католицких, и на ней написан был Бахус на бочке, также по одеянию партии игрышные нашиты были, также вместо панагеи фляги глинины надеваны были с колокольчиками. А вместо Евангелия была сделана книга, в которой несколько стклянок с водкою. И все состояло там в церемониях празднество Бахусово.
И во время дня Вербного воскресения также процессия после обеда отправлялась на Потешном дворе. Оный патриарх шутош-ный был возим на верблюде в сад набережный к погребу фряжскому. И там, довольно напившись, разъезжались по домам. Также и постановление тем патриархам шутошным и архиереям бывало в городе помянутом Плешпурхе, где была сложена вся церемония в терминах таких, о которых запотребно находим не распространять, но кратко скажем, к пьянству и к блуду и всяким дебошам. Оный же патриах с Рождества Христова и во всю зиму до масляницы продолжал славление по всем знатным дворам на Москве и в слободе и у знатных купцов с воспением обыкновенным церковным, в которых домех приуго-товливали столы полные с кушанием, и где прилучится обедали все, а в других ужиновали, а во оных токмо пивали. И продолжалось каждой день до полуночи и разъезжались всегда веселы. Сие славление многим было бесчастное и к наказанию от шуток немалому — многие от дураков были биваны, облиты и обруганы.
Топерь будем напоминать о начале придворных дураков и о ссорах во пьянстве между бояры.
Сей обычай был издавна иметь придворных дураков для забавы, а временем оные служили и для политики, как мы покажем явно в сей гистории, чему были явные свидетели. И в первых взят был ко двору дворянин новогородец, Данило Тимофеевич Долгорукий назывался —мужик старый и набожный и препростой, который больше не имел шуток никаких, токмо вздор говаривал и зла никому не капабель* был сделать. Потом взят был Яков Тургенев из дворян, также мужик старый и без зла, токмо утешен был своими поступки и ума рехнулся. И потом многие были другие взяты, как Филат Шанский из дворян же. Сей пьяный человек и мужик пронырливый, и употреблен был за ушника, и при обедах, будто в шутках или пьянстве, на всех министров рассказывал явно, что кто делает, и кого обидят и как крадут.
Потом были взяты многие и собрание не малое, как было из знатных персон, так из простых. А особливо топерь упоминаем о князе Шаховском, который был ума немалого и читатель книг, токмо самый злой сосуд и пьяный, и всем злодейство делал,
* От франц, capable —способный.
80
с первого до последнего. И то делал, что проведывал за всеми министры их дел и потом за столом при его величестве явно из них каждого лаевал и попрекал всеми теми их делами, чрез который канал его величество все ведал.
Оный же, Шаховской, во время славления, который чин носил архидиакона, и ему были приказаны все выславление расписывать, наживал от того себе великие пожитки, понеже власть имел писать в то славление из стольников и из гостей, из дьяков, из всяких чинов, из чего ему давали великие подарки.
Оные же дураки, как лепень-прилипало Шаховской и другие протчие, были употреблены для наказания многим знатным персонам и министрам, будто во пьянстве и от их самого произволения. И когда его величеству на которого министра было досадно и чтоб оного пообругать, то при обедах и других банкетах оным дуракам было приказано которого министра или которую знатную персону напоить и побить и побранить, то тотчас чинили, и на оных никому обороны давано не было.
Возвращусь топерь описывать о забавах святошных, которые при дворе бывали, внесены и начаты чрез одного вымыслом из спальников Василья Алексеева сына Соковнина.
Старый обычай есть в народе российском, что пред праздником Рождества Христова и после играют святки, то есть в дом друзья между собою собираются ввечеру и из подлых людей сами одеваются в платье машкараты. А у знатных людей люди их играют всякие гистории смешные41. И по тому обыкновению царское величество при дворе своем также играл святки с своими комнатными людьми, и одного избрали за главу и установителя той потехи Василья Соковнина, которого назвали пророком. Сей муж был злой и всяких пакостей наполнен.
И в тех святках что происходило, то великою книгою не описать, и напишем, что знатного, а именно: от того начала ругательство началось знатным персонам и великим домом, а особливо княжеским домом многих и старых бояр: людей толстых протаскивали сквозь стула, где невозможно статься, на многих платье дирали и оставляли нагишом, иных гузном яйцы на лохани разбивали, иным свечи в проход забивали, иных на лед гузном сажали, иных в проход мехом надували, отчего един Мясной —думный дворянин умер. Иным многие другие ругательства чинили. И сия потеха святков так происходила трудная, что многие к тем дням приуготавливалися как бы к смерти. И сие продолжалося до езды заморской в Гол ан дню.
Топерь возвращаюся на правление царицы Натальи Кирилловны. В правление ея знатного ничего не происходило, токмо все дела происходили с великими взятки. И в 7200 (1692) году
81
скончалась42. Тогда весь говерномент* пременился. И по смерти ея вступил в правление его величество царь Петр Алексеевич сам. И когда его величество получил известие о смерти своей матери, быв в доме своем в Преображенском, тогда был в великой печали, и на погребении у матери своей не был, токмо присутствовал брат его, царь Иоанн Алексеевич. Сия смерть принесла падение Льва Нарышкина, понеже он от его царского величества всегда был мепризирован** и принят за человека глупого43.
И по смерти царицы Натальи Кирилловны, хотя его царское величество сам вступил или понужден был вступить в правление, однако ж труда того не хотел понести и оставил все своего государства правление министрам своим.
И сперва объявился в фаворе и как бы быть за первого князь Борис Алексеевич Голицын. Токмо сие не продолжалось более, как недели две, понеже был человек забавный и отлучался часто по своим деревням. И так в кратком времени потерял, однако ж остался в прежнем градусе и правил или владел всем Низом. Но во все дела внутренние его величество положился и дал управлять на Тихона Стрешнева, хотя которого внутренно и не любил, ниже эстимовал***.
Топерь будем упоминать, кто вступил тогда в правление первых шаржей**** по смерти царицы Натальи Кирилловны. Брат ея величества умершей —Лев Нарышкин, правил Посольский приказ. И первой год он, Нарышкин, правил тот Посольский приказ и во всю езду его величества в чужестранные край. Но по возвращении от всех дел его, Нарышкина, его величество отставил, и Посольский приказ отдан со всем правлением Федору Алексеевичу Головину, который был уже потом фаворитом.
А Казанский дворец правил и весь Низ с великою ауто-риею***** князь Борис Алексеевич Голицын, который, по смерти царицы Натальи Кирилловны, вступил было во все правление государственное, как бы быть первым министром, в том надея-нии, что его величество к нему естиму великую имел за все его прежние показанные службы, во время царевны Софии Алексеевны, также и для другой причины, что оный князь Голицын был друг душевный генералу Лефорту, который был великим фаворитом у его величества. Однако ж помянутый князь Голицын в своем проекте весьма обманулся и был тем правителем генеральным несколько дней, понеже был человек, правда, ума великого, токмо погрешения многие имел: первое, пил непрестанно,
* От франц, gouvernement — правительство.
** От франц, meprisir —презирать, пренебрегать.
*** От франц, estimer —ценить, уважать.
**** QT фраНц. charge —пост, должность, поручение.
***** От франц, autorite —власть.
82
и для того все дела неглижировал*, второе, великой мздоимец, так что весь Низ раззорил. Однако ж за его заслуги великие его величество содержал его в своей милости по смерть и некоторые годы оставил ему в правление, почитай суверанное,44 весь Низ. И когда его величество вступил сам во все правление государства и начал уставливать новое определение правления, тогда Низ весь и оный приказ от него, Голицына, взят. И определено править по губерниям и протчее, как о сем будем ниже пространнее писать.
Протчие ж министры или судьи остались всякий в своем правлении, токмо все принадлежали до Тихона Стрешнева, как мы выше упомянули. В то ж время фавор к Лефорту продолжался, токмо был для одних вечеринок и пиров, а в делех оный Лефорт сил не имел и не мешался, и правления никакого не имел, токмо имел чин адмирала и генерала от инфантерии. И понеже был человек слабого ума, и не капабель всех тех дел править по своим чинам, то все управляли другие вместо его. Помянутый Лефорт и денно и нощно был в забавах, супе, балы, банкеты, картежная игра, дебош с дамами и питье непрестанное, оттого и умер во время своих лет под пятьдесят.
Но в то ж время Александр Меншиков почал приходить в великую милость и до такого градуса взошел, что все государство правил, почитай, и дошел до градуса фельдмаршала и учинился от цесаря сперва графом имперским, а потом вскоре принцом, а от его величества дуком ижерским45 И токмо ему единому давалось на письме и на словах —«светлость». И был такой сильный фаворит, что разве в римских гисториях находят. И награжден был таким великим богатством, что приходов своих земель имел по полторасто тысяч рублев, также и других трезо-ров** великое множество имел, а именно: в каменьях считалось на полтора миллиона рублей, а особливо знатную вещь имел — яхонт червщатый, великой цены по своей великости и тяжелине, и цвету который считался токмо един в Европе.
Характер сего князя описать кратко: что был гораздо среднего, и человек неученый, ниже писать что мог, кроме свое имя токмо выучил подписывать, понеже был из породы самой низкой, ниже шляхетства. Магнифиценция жития его описана будет ниже, и все его авантажи*** и приполки счастливые и несчастливые.
А для самой конфиденции к своей персоне царь Петр Алексеевич всегда любил князя Федора Юрьевича Ромодановского, шутошного названного царя Плешпурхского, которому учинил новый приказ в Преображенском и дал ему все розыскные дела
* От франц, negliger —пренебрегать.
** От франц, tresor —сокровище.
*** От франц, avantage — выгода.
83
о государственных делех, то есть что касается до его царской персоны, до бунтов и протчее, также и другие розыскные самые важные дела. Также оный правил судом всю гвардию Преображенского полку, также оному дал власть: во время своего отбытия с Москвы и вне государства, как наприклад в бытность свою в Голандии и в Англии и в Вене, также и в другие отбытнос-ти править Москву, и всем боярем и судьям прилежать до него, Ромодановского, и к нему съезжаться всем и советовать, когда он похочет.
А другим образом определено было съезжаться на дворец в приказ Счетный, где сидел Никита Зотов, думный прежде бывший дьяк, а потом думный дворянин, который был учителем его величества писать.
О власти же его, Ромодановского, упоминать еще будем, что принадлежит до розысков, измены, доводов, до кого б какой квалиты и лица женского полу или мужеского не пришло, мог всякого взять к розыску, арестовать, и розыскивать, и по розыску вершить.
И еще более, ежели б из фамилии его величества есть какая притчина, на которую явилась, чтоб касалася к предосуждению самой его величества персоны, мог бы, взяв, сослать в монастырь. Оный же князь Ромодановской ведал монастырь Девичий, где царевна София заключенная сидела, и содержал ее в великой крепости. И когда розыски самыя царевны Софии были, то его величество сам расспрашивал ее в присутствии efo, князя Ромодановского, и кроме его, в тех делех никому конфиденции не имел. Оный же имел власть к своей собственной забавы всю его величества охоту соколию содержать в коште дворцовом. И как в лугах Коломенских, так и в других местах заказ был тою охотою никому ездить. Сие токмо чинилось для его одного. Оный же имел власть, как из бояр, так из другого шляхетства, и из всякого чину брать к себе и содержать для своей забавы, понеже был человек характеру партикулярного, а именно: любил пить непрестанно, и других поить, и ругать, и дураков при себе имел, и ссоривал, и приводил в драку и с того себе имел забаву.
ЗАПИСКИ ЮСТА ЮЛЯ, датского посланника при Петре Великом (1709-1711)
Дневник датского посланника при русском дворе Юста Юля (1664—1715) можно в шутку назвать «Дневником путешествия одного трезвенника в страну поклонников Бахуса». Действительно, через весь дневник проходит отчаянная мысль о том, как трудно, невозможно работать в стране, повелитель которой стремится обязательно споить окружающих, в том числе и иностранных дипломатов.
Юсту Юлю можно посочувствовать, хотя речь идет не о субтильном, нежном придворном, который внезапно оказался в окружении русских «варваров». Между тем, до приезда в Россию он прожил весьма нелегкую жизнь, испытал и нужду, и превратности судьбы, участвовал в войнах. В молодости он повидал мир, плавая матросом по Средиземному морю, а потом быстро сделал карьеру в датском королевском флоте. Когда осенью 1709 года Юль по заданию датского короля Фредерика IV пересек русскую границу, он был уже опытным человеком, командором флота.
Встреча с Петром произвела на него весьма сильное впечатление, и он в полной мере понял грандиозность происходившего тогда в России, место и роль царя Петра, оценил его титанические усилия по преобразованию страны. Вместе с тем, Ю. Юля, как человека нового, свежего, удивили многие черты жизни Петра и его приближенных, времяпровождение которых было не всегда цивилизовано.
Дипломату, желавшему достичь поставленных его правительством целей, была необходима поддержка сановников, постоянное общение с самим царем. В его обязанности входило посещение различных торжеств, праздников, банкетов, которые, как правило, кончались многодневными безобразными попойками, ставшими вообще нормой при дворе Петра. Юль красочно описывает свои страдания от чрезмерного и обязательного пития крепких напитков,
85
которые не принимала душа датчанина. По-видимому, командор (впоследствии — адмирал) не вписывался в традиционный и привычный нам по «пиратским» романам образ морского волка— пропитанного ромом и табаком бесшабашного гуляки.
И действительно, дневник Юля рисует нам командора человеком воспитанным, умным, умелым дипломатом, интересным, спокойным и дружелюбным к окружающим собеседником. Однако он был всегда готов защищать свою честь дворянина со шпагой в руке. Автор дневника знал жизнь и сумел увидеть в России очень много, как плохого, так и хорошего. Примечательно, что в его дневнике, несмотря на остроту наблюдений, нет ни тени враждебности, пренебрежения к стране, в которой он пробыл почти два года (с октября 1709-го до лета 1711 года).
По возвращении в Данию королевское правительство по достоинству оценило результаты посольства Юста Юля. Король дважды предлагал ему продолжить столь успешно начатую миссию и вернуться в Петербург, но тот каждый раз отвечал, что не может этого сделать, ибо «из долгого опыта известно, какие неприятности предстоят ему от пьянства» при русском дворе.
Следует отметить, что судьба еще не раз испытывала образцовую трезвенность Юста Юля. В 1712 году он, командуя кораблем «Морская царевна», принимал прибывшего в Данию Петра I, который, помня Юля и питая к нему самые дружеские чувства, пожелал остановиться именно на «Морской царевне». Нет сомнений, Юлю еще раз пришлось испытать то, что он не мог забыть по возвращении из России.
В другой раз, в том же 1712 году, он, уже будучи вице-адмиралом, подходил к своему кораблю на шлюпке и заметил, что с корабля бегут матросы. Причиной всеобщей паники был дым, валивший из соседствовавшего с пороховым погребом трюма. Адмирал —человек смелый и мужественный (впоследствии погибший в морском сражении со шведами) не дрогнул и, поднявшись на борт корабля, тотчас устремился в задымленной трюм. Что же он там увидел?
«Один боцман,— рассказывает современник, — воспользовавшись временем богослужения, спустился в трюм воровать водку и зачерпнул ее из бочонка, но затем неосторожно просунул в отверстие бочонка свечу, чтобы посмотреть, не осталось ли еще водки, тогда водка вспыхнула, и пламя стало выходить из отверстия. Желая потушить огонь, боцман накрыл отверстие шапкой, потом, когда шапка сгорела, курткой, но не помогла и куртка, так как не отняла у пламени воздух. В конце концов он сам сел на отверстие, но штаны его тоже загорелись». И хотя незадачливому боцману все же удалось погасить чреватый взрывом корабля
86
винный пожар, появление в этот момент доблестного адмирала Юля —последовательного борца с зеленым змием —было весьма символично и вместе с тем забавно.
Если же касаться серьезной материи, то дневник Юля, тщательно доработанный дома, в Дании, в спокойной обстановке, является одним из ценнейших источников западного происхождения о периоде петровских реформ. Юлю можно доверять —приводимые им данные (особенно его личные наблюдения) достоверны и вполне проверяемы по другим источникам.
Выдержки из дневника Юста Юля и приведенные в биографической справке цитаты печатаются по последнему переводу: Записки Юста Юля, датского посланника при Петре Великом (1709—1711). Перевод с датского Ю. Н. Щербачева. М., 1900.
1709 год
Ноябрь
30-го*. Вечером в 4 часа прибыл в Нарву его царское величество при салюте из 177-ми орудий1. Я бы охотно выехал к нему навстречу верхом как то предписывал мой долг, но коменданты по высокомерию этого не разрешили под неосновательным предлогом будто бы сами они должны доложить обо мне царю, прежде чем я к нему явлюсь. Мне поневоле пришлось подчиниться.
По приезде царь тотчас же вышел, чтоб посетить старика Зотова2 —отца нарвского коменданта. Зотов некогда состоял его дядькою и в шутку прозван им патриархом. Казалось, царь очень его любит.
Я послал секретаря миссии на царское подворье попросить означенного Зотова осведомиться у царя, могу ли я ему представиться. На это комендант велел мне сказать от царского имени, что царь идет сейчас обедать к обер-коменданту и что я также могу туда явиться. Я так и сделал.
Лишь только я с подобающим почтением представился царю, он спросил меня, однако чрез посредство толмача, о здоровье моего всемилостивейшего короля; я отвечал ему надлежащим выражением благодарности. Далее он осведомился, не служил ли я во флоте, на что я ответил утвердительно. Вслед за этим он тотчас же сел за стол, пригласил меня сесть возле себя
* Все даты в дневнике Юля даны автором по новому стилю.
87
и тотчас же начал разговаривать со мною без толмача, так как сам говорил по-голландски настолько отчетливо, что я без труда мог его понимать; со своей стороны и он понимал, что я ему отвечаю. Царь немедля вступил со мною в такой дружеский разговор, что, казалось, он был моим ровнею и знал меня много лет. Сейчас же было выпито здоровье моего всемилостивейшего государя и короля. Царь собственноручно передал мне стакан, чтобы пить эту чашу.
При нем не было ни канцлера, ни вице-канцлера, ни какого-либо тайного советника, была только свита из 8-ми или 10-ти человек. Он равным образом не вез с собою никаких путевых принадлежностей —на чем есть, в чем пить и на чем спать. Было при нем несколько бояр и князей, которых он держит в качестве шутов. Они орали, кричали, дудели, свистали, пели и курили в той самой комнате, где находился царь. А он беседовал то со мною, то с кем-либо другим, оставляя без внимания их орание и крики, хотя нередко они обращались прямо к нему и кричали ему в уши.
Царь очень высок ростом, носит собственные короткие коричневые, вьющиеся волосы и довольно большие усы, прост в одеянии и наружных приемах, но весьма проницателен и умен. За обедом у обер-коменданта царь имел при себе меч, снятый в Полтавской битве с генерал-фельдмарашала Рейншильда. Говоря вообще, царь, как сказано в Supplemento Curtij об Alexandra Magno: «Anxiam corporis curam faeminis convenire^dictitans qvae nulla alia dote aeqvae commendantur, si virtutis potiri contigisset, satis se speciosum fore»*. Он рассказывал мне о Полтавской битве, о чуме в Пруссии и Польше и говорил о содержании письма, полученного им в Торне от моего всемилостивейшего наследственного государя и короля, потом говорил, что не сомневается в дружбе моего короля. Вечер прошел в сильной выпивке, причем велись также разговоры о всяких других вещах, подлежащих скорее сообщению в секретном рапорте, чем занесению в настоящие записки.
Декабрь
1-го. По приказанию царя я кушал вместе с ним у обер-коменданта, где в ответ на мой запрос мне велено было спрятать мою верительную грамоту с тем, чтобы вручить ее только в Москве.
* В «Дополнении» у Курция об Александре Великом: «Он утверждал, что тревожные заботы о своем теле подобают женщинам, у которых кроме этого нет ничего, если же ему удастся приобрести доблесть, то он будет достаточно красив» (лат.)г
88
Там царь обещал дать мне аудиенцию и выслушать мое посольство, здесь же он не имел при себе министра, а покамест я, по распоряжению царя, должен был приготовиться следовать за ним с двумя слугами в Петербург, прочих же моих людей и вещи направить другим путем на Новгород, где они должны были встретиться со мною или ждать моего приезда для дальнейшего следования со мною оттуда в Москву. День прошел в попойке, отговорки от питья помогали мало, попойка шла под оранье, крик, свист и пение шутов, которых называли на смех патриархами. В числе их были и два шута-заики, которых царь возил с собою для развлечения, они были весьма забавны, когда в разговоре друг с другом заикались, запинались и никак не могли высказать друг другу свои мысли. В числе прочих шутов был один по имени князь Шаховской, звали его кавалером ордена Иуды, потому что он носил иногда на груди изображение Иуды на большой серебряной цепи, надевавшейся кругом шеи и весившей 14 фунтов. Царь рассказывал мне, что шут этот один из умнейших русских людей, но при том обуян мятежным духом, когда однажды царь заговорил с ним о том, как Иуда-предатель продал Спасителя за 30 сребреников, Шаховской возразил, что этого мало, что за Христа Иуда должен был взять больше. Тогда в насмешку Шаховскому и в наказание за то, что он, как усматривалось из его слов, казалось тоже был бы не прочь продать Спасителя, если бы он жил в настоящее время, только за большую цену, царь тотчас же приказал изготовить вышеупомянутый орден Иуды с изображением сего последнего в то время как он собирается вешаться3
Все шуты сидели и ели за одним столом с царем. После обеда случилось между прочим следующее происшествие. Со стола еще не было убрано. Царь, стоя, болтал с кем-то. Вдруг к нему подошел один из шутов и намеренно высморкался мимо самого лица царя в лицо другому шуту. Впрочем, царь не обратил на это внимания. А другой шут вытер себе лицо и, недолго думая, захватил с блюда на столе целую горсть миног, которыми и бросил в первого шута, однако не попал —тот извернулся... Читателю покажется, пожалуй, удивительным, что подобные вещи происходят в присутствии такого великого государя как царь и остаются без наказания и даже без выговора. Но удивление пройдет, если примешь в соображение, что русские, будучи народом грубым и неотесанным, не всегда умеют отличать приличное от неприличного и что поэтому царю приходится быть с ними терпеливым в ожидании того времени, когда, подобно прочим народам, они научатся известной выдержке. К тому же царь охотно допускает в свое общество разных лиц, и тут-то на обязанности шутов лежит напаивать в его присутствии офицеров и других служащих, с тем, чтобы из их пьяных разговоров друг
89
с другом и перебранки он мог незаметно узнавать об их мошеннических проделках и потом отымать у них возможность воровать или наказывать их.
После полудня царь посетил моего больного повара, приходившегося родным братом царскому повару, который был в большой милости у его величества. При этом случае царь сошел ко мне в мое помещение и осмотрел его. Спустя некоторое время после того, как царь от меня вышел, он проехал мимо моего крыльца на запятках саней, в которых сидел упомянутый выше так называемый патриарх Зотов; царь стоял сзади как лакей и проследовал таким образом по улице через весь город.
2-го. Царь кушал у унтер-коменданта Василия Зотова. Я тоже был там. На этот раз мне было позволено не пить сверх желания. После стола царь поехал в 11 мест в городе, чтобы посетить разных лиц, был, между прочим, и в моем доме; в каждом месте он оставался с час и повсюду сызнова ели и пили. Так называемые князья вели себя без стыда и совести: кричали, галдели, гоготали, блевали, плевали, бранились и даже осмеливались плевать в лица порядочным людям.
Достойно замечания, что под конец, прощаясь с бургомистром Гетте, царь весьма дружелюбно и обходительно обнял и поцеловал его.
В 10 часов вечера царь выехал из Нарвы при орудийном салюте с вала. Я немедленно последовал за ним. Лида царской свиты —все пьяные, улеглись каждый в свои сани. За городом, при громе орудий, лошади их помчались по разным направлениям, одни туда, другие сюда. В ту ночь и мои люди от меня отделились.
Вскоре после полуночи прибыли мы в Ямбург, где нам переменили лошадей. Ямбург — маленькая крепость, с ее вала был сделан салют царю, однако мрак помешал мне ее разглядеть, так как я тотчас же поехал далее. Пропутешествовал всю ночь.
3-го. В 10 часов утра прибыл в Копорье, куда царь приехал за несколько часов до меня. Там пились заздравные чаши и гремела пальба без конца. (...)
4-го. (...) У Апраксина приходилось пить много, и никакие отговорки не помогали, каждая заздравная чаша сопровождалась выстрелами. После многократных чаш, как только мы встали из-за стола, царь провозгласил здоровье моего всемилостивей-шего государя и короля. При этой чаше тоже палили, но вследствие беспрестанных обращений ко мне и крика шутов, я не имел возможности сосчитать, сколько сделано было выстрелов. Число
90
шутов .увеличилось, к тем, что находились с царем в Нарве, прибавилось еще несколько.
Обед у Апраксина был устроен по случаю дня рождения князя Меншикова.
После обеда я попросился у царя домой, чтобы просушить мои бумаги, намокшие по вышеописанному случаю в реке4, но разрешения от него не получил, хотя и представлял, что в числе документов находится моя верительная грамота и другие важные бумаги. Царь возражал, что о моем назначении посланником к его двору он получил письма непосредственно от короля, а потому примет меня и без верительной грамоты. После этого несколько человек получило приказание следить за мной, чтобы я как-нибудь не ускользнул.
Шла попойка, шуты орали и отпускали много грубых шуток, каковым в других странах не пришлось бы быть свидетелем не только в присутствии самодержавного государя, но даже на самых простонародных собраниях. Между тем, мне таки удалось выбраться вон. Когда дома я открыл сундук с бумагами, оказалось, что они смерзлись в один ком, ввиду чего я поскорее развернул их, разложил в теплой комнате и, взяв с собой ключ, поспешил обратно к царю. Но тут в скором времени загорелась лаборатория, стоящая напротив дома вице-адмирала Крейца5; в лаборатории работали над фейерверком, который предполагалось сжечь в тот вечер. И бумаги мои, чуть не погибшие утром в воде, теперь приходилось спасать от огня, ибо нет сомнения, что продлись пожар еще несколько минут, лабораторию взорвало бы на воздух, и дом, в котором мне отвели помещение, будучи построен исключительно из леса, тоже непременно сгорел бы. Когда среди общей суеты я собирал и затем снова развешивал свои бумаги, у меня их несколько штук пропало. По миновании опасности уцелевшие документы я повесил для просушки на веревку, а затем опять должен был явиться к царю.
Затем мы всю ночь напролет проездили взад и вперед, были в одиннадцати местах и всюду ели и пили в десять раз больше, нежели следовало.
Вечером в честь князя Меншикова сожжен был прекрасный фейерверк.
Кутеж, попойка и пьянство длились до 4 часов утра. Всюду, где мы проходили или проезжали, на льду реки и по улицам лежали пьяные, вывалившись из саней, они отсыпались в снегу, и вся окрестность напоминала поле сражения, сплошь усеянное телами убитых.
5-го. Ничего особенного не произошло, все сидели у себя дома. Никто не знал и не хотел знать, где находится царь, так что
91
после вышеописанного кутежа в течение двух дней нельзя было разыскать царя и говорить с ним. В этом отношении царь так неровен, что в иное время с ним можно беседовать всюду, на улице, где бы он ни был, и со всеми он обходился, как с ровнями, но на другой день, если он хочет быть один, нельзя даже дознаться, где его найти, и доступ к нему так же труден, как в былые времена к персидскому царю Артаксерксу. (...)
11-го. (...) Ввиду затруднений, с какими, как объяснено выше, сопряжен порой доступ к царю, я воспользовался нынешним обедом, за которым сидел с ним рядом, чтобы, согласно приказанию моего всемилостивейшего государя и короля, переговорить с ним о разных вещах. Во время этой беседы царь весьма благосклонно и охотно слушал меня и отвечал на все, что я ему говорил. Однако известное лицо, стоявшее за нами, предостерегло меня и заверило, что само оно слышало, как царь сказал по-русски генерал-адмиралу, что в настоящее время ему очень не хочется говорить со мной о делах. Но так как поручение моего короля требовало, чтобы я снесся с царем, не упуская времени, то я продолжал разговор, и он снова стал слушать меня с прежней сосредоточенностью и вниманием6. Тут, зная положительно, получив, как сказано выше, заверение, что в данную минуту ему докучны мои речи, я с величайшим удивлением убеждался, до какой степени он умеет владеть своим лицом и как ни малейшей миной, ни равно своими приемами, он не выдает своего неудовольствия либо скуки.
12-го. Царь кушал у себя дома. Любопытно, что повар его бегал по городу из дома в дом, занимая для хозяйства у кого блюда, у кого скатерти, у кого тарелки, у кого съестных припасов, ибо с собой царь ничего не привез. (...)
15-го. После полудня я отправился на адмиралтейскую верфь, чтобы присутствовать при поднятии штевней на 50-пушечном корабле, но в тот день был поднят один форштевень, так как стрелы (козлы) оказались слишком слабы для подъема ахтерш-тевня. Царь, как главный корабельный мастер (должность, за которую он получает жалование), распоряжался всем, участвовал вместе с другими в работах и, где нужно было, рубил топором, коим владеет искуснее, нежели все прочие присутствовавшие там плотники. Бывшие на верфи офицеры и другие лица ежеминутно пили и кричали. В боярах, обращенных в шутов, недостатка не было, напротив их собралось здесь большое множество. Достойно замечания, что, сделав все нужные распоряжения для поднятия форштевня, царь снял пред стоявшим тут
92
генерал-адмиралом шапку, спросил его, начинать ли и только по получении утвердительного ответа снова надел ее, а затем принялся за свою работу. Такое почтение и послушание царь выказывает не только адмиралу, но и всем старшим по службе лицам, ибо сам он покамест лишь шаутбенахт. Пожалуй, это может показаться смешным, но, по моему мнению, в основании такого образа действий лежит здравое начало: царь собственным примером хочет показать прочим русским, как в служебных делах они должны быть почтительны и послушливы в отношении своего начальства.
С верфи царь пошел в гости на вечер к одному из своих корабельных плотников. (...)
16-го. После полудня на вышеупомянутом 50-ти пушечном корабле в присутствии царя был поднят и ахтерштевень, чего раньше сделать не могли вследствие слабости стрел. Как и в прошлый раз, всем распоряжался сам царь, выказывая генерал-адмиралу прежнее почтение. На корабле поднят был также шпангоут, потом флаг и гюйс. Гюйс был красный, с голубым из угла в угол андреевским крестом, обведенным по краям белой полоской. При этом выпалили также из орудий и произошла добрая выпивка, каковой начинаются и кончаются все русские торжества.
Затем царь, в сопровождении всех присутствующих, поехал за 5 верст от Петербурга к месту бывшего Ниеншанца, от которого еще уцелела часть вала7 Туда привезли два пороховых ящика, изобретенных вице-адмиралом Крейсем. Ящики были обвиты веревкой и вообще устроены наподобие тех, что на языке фейерверкеров называются mordslag. В каждом заключалось по 1000 фунтов пороха. Такими ящиками предполагалось сбивать валы и стены неприятельских крепостей и взрывать на воздух неприятельские суда. К крепостной стене ящик должен быть приставлен вплотную, а к неприятельскому судну подведен в брандере и зажжен у корабельного борта. Когда подожгли привезенные ящики, приставив их к остаткам старого вала Schanter-Nie, то они пробили вал на половину его толщи, причем взрыв был так силен, что в самом Петербурге, за 5 верст8 от места опыта, задрожали окна; подо мною же и другими, стоявшими тут зрителями, как от землетрясения, заколебалась земля, а на Неве потрескался лед, так что когда мы возвращались домой, он во многих местах не мог нас держать, между тем как из Петербурга мы ехали по нему в безопасности. Из Ниеншанца отправились в царский дом. Пробыв там часа два, я откланялся царю и в тот же вечер пустился в путь в Новгород, где должен был найти моих людей и вещи, которые были мною туда направлены. (...)
93
19-го. (...) Царь, приветствуемый пальбою из орудий, приехал в Новгород в 9 часов вечера, пробыл там всего несколько часов и отправился далее на Москву. Любопытно, что, путешествуя по России, царь, ввиду малочисленности своей свиты, ездит не в качестве царя, а в качестве генерал-лейтенанта и на этот конец берет у князя Меншикова особую подорожную. Так как по всей России приказания князя исполняются наравне с царскими, то с этой подорожной царь едет день и ночь без малейшей задержки. (...)
1710 ГОД
Январь
1-го. Так как в начале настоящей войны, когда шведам случалось брать в плен русских, отнимать у них знамена, штандарты литавры и пр. или одерживать над ними верх в какой-нибудь маленькой стычке, они всякий раз спешили торжественно нести трофеи и вести пленных^в Стокгольм, то этим шведы подали его царскому величеству повод Действовать так же и относительно их самих. До моего приезда в Россию царь уже праздновал таким образом взятие Нарвы, Шлиссельбурга и Дерпта. На нынешней же день был назначен выезд по случаю дальнейших побед, дарованных ему Богом, и таким образом год начался для меня отрадным зрелищем: я видел, как в Москву вели в триумфе тех шведских генералов и офицеров, несли те знамена и штандарты, большая часть которых в 1700 году была в Зеландии при Хум-лебеке9 Ибо все изменилось с 8-го июля 1709 года —с того дня, как под Полтавою его величество царь разбил наголову всю армию короля шведского, причем сам король, раненый, едва спасся от плена и бежал в Турцию.
Для нынешнего торжественного выезда шведские офицеры, знамена, штандарты и пушки были разведены на две части: на тех, что достались русским в сражении под Полтавою, д на тех, что взяты царем 9-го октября 1708 года в битве со шведским генералом Левенгауптом под Лесным, в Литве10.
Предоставляя историкам описание самих этих сражений и побед, которыми Господь Бог благословил царя, передам здесь только о состоявшемся по их случаю триумфальном выезде, насколько сумею припомнить всю его пышность, многочисленные подробности и порядок.
Когда все было готово для выезда, с городских стен и валов выпалили изо всех орудий, в церквах затрезвонили во все колокола и шествие тронулось в следующем порядке. Впереди выступали:
94
1) Несколько трубачей и литаврщиков в красивом убранстве, с их музыкальными инструментами и литаврами.
2) За ними следовал командир Семеновской гвардии, генерал-лейтенант князь Михаил Михайлович Голицын и вел одну часть этого полка, посаженную на коней, хотя самый полк был исключительно пехотный. Заводных лошадей генерала Голицына, покрытых великолепными попонами, вели впереди. Далее следовала:
3) Полевая артиллерия, отнятая у шведов в битве с генералом Левенгауптом.
4) Все знамена и штандарты, взятые в той же битве.
5) Плененные тогда же обер- и унтер-офицеры.
6) Этот отдел шествия замыкала остальная часть Семеновской гвардии.
7) Потом, в санях, на северных оленях и с самоедом на запятках, ехал француз Wimeni; за ним следовало 19 самоедских саней, запряженных парою лошадей или тремя северными оленями. На каждых санях лежало по одному самоеду. Это название особого народа. Они были с ног до головы облечены в шкуры северных оленей мехом наружу, у каждого к поясу был прикреплен меховой куколь. Это низкорослый, коротконогий народ с большими головами и широкими лицами. Нетрудно заключить, какое производил впечатление и какой хохот возбуждал их поезд. Смехотворное зрелище это было вставлено сюда царем по его обычной склонности к шуткам, ибо он одарен таким широким умом, что, как ни важны и ни серьезны дела, которыми он в данную минуту занят, он никогда настолько всецело ими не поглощен, чтобы среди них ему не приходили в голову разные забавные шутки и затеи. Но без сомнения шведам было весьма больно, что в столь серьезную трагедию введена была такая смешная комедия.
Чтобы можно было яснее понять значение вышеописанного поезда, скажу здесь же, кто был француз Вимени. Принадлежал он к хорошему французскому роду, но в отечестве своем испытал много превратностей и долгое время содержался в заключении в Бастилии, что отразилось на нем периодическим умопомешательством. Однако, будучи человеком обширных познаний и немало путешествовавшим, он порою разговаривал так разумно, что речи его, в которых сказывалась тонкая его наблюдательность, по занимательности не уступали беседе самого умного человека. Царь встретил его у короля польского. Вимени понравился ему своими идеями то сумасбродными, то благоразумными, ввиду чего король уступил его царю. После этого царь тотчас же поставил Вимени царем над особым народом в России—самоедами и вместо маршалов, камергеров, камер-юнкеров и других служителей назначил к нему придворный штат из самоедов же. Эта-то свита и сопровождала его на торжественном выезде. (...)
95
Весь поезд прошел под семью триумфальными воротами, нарочно для этого воздвигнутыми в разных местах. Пышность и величие их невозможно ни описать, ни припомнить в подробностях. Их покрывало множество красивых emblemata* или аллегорий и своеобразных карикатур, намалеванных к осмеянию шведов. Ворота эти стоили больших денег, но сам царь ничего на них не израсходовал, так как приказал некоторым богатым боярам, чтобы они возвели их на свой счет. Самые большие из ворот со всеми их аллегориями воспроизведены и описаны в печати, как полагают, в скором времени будет равным образом издано и описание всех остальных. На воротах играла прекрасная духовая музыка и раздавалось стройное пение. Молодежь, толпами встречавшая царя на всех улицах и во всех переулках, бросала к его ногам ветки и венки. Стечение народа, особенно черни, было ужасное: все хотели видеть царя и великую пышность поезда. Чуть не через дом из дверей выходили разные бояре и купцы и подносили царю напитки. Таким образом царь и его свита изобильно ели и пили на всех улицах и во всех переулках. По всему городу возле дверей домов были поставлены сосны и развешаны венки из сосновых веток. У знатных бояр и купцов ворота были расписаны красивыми аллегориями и малеваниями разнообразного содержания, по большей части направленными к осмеянию шведов. Так рисунки эти изображали орла, который молнией свергает льва с горы, льва в темнице, Геркулеса в львиной шкуре, убивающего льва, и т. п. Словом, pictores atque poetae** соединили все свое искусство, чтобы покрыть шведов позором.
Чтобы смотреть на торжественный выезд, мне и датскому посланнику Грунту, которого я приехал заместить, отвели по нашей просьбе особый дом. Когда царь проезжал мимо, я сошел вниз поздравить его и, подобно всем другим, поднес ему стакан вина, провозгласив его здоровье. Вино он от меня принял, обнял меня весьма дружески и со знаками милостивого внимания, и в конце концов поцеловал. Как царь, так и все окружающие его лица были порядком пьяны и как следует нагружены.
Затем, когда я и посланник Грунт поехали к одним из триумфальных ворот, чтобы на более близком расстоянии увидать всю пышность поезда, посланник Грунт заметил в густой толпе народа царского государственного великого канцлера графа Гаврилу Ивановича Головкина и при этом случае я в первый раз был ему представлен Грунтом. За все время моего пребывания здесь я, несмотря на частые требования, до сих пор еще не имел с ним
* Эмблемы (лат.).
** Художники и поэты (лат.).
96
свидания вследствие множества всяких дел, которыми он ежедневно был занят и завален. Канцлер был совершенно пьян. Он обнял меня и поцеловал, проявляя знаками и приемами величайшую вежливость и дружеское расположение. Но так как он не знал иного языка, кроме русского, то все эти проявления вежливости выражались без речей, исключительно знаками. Он взял меня за руку, подвел к своей карете, поставленной на русский манер на полозья, усадил в нее и повез с собою. В карете между нами произошел многообразный обмен учтивостей и заверений в дружбе, проявлявшихся впрочем как с моей, так и с его стороны в одних жестах и минах, ибо на словах ни он, ни я друг друга не понимали. Мы проехали таким образом порядочный конец, как вдруг мимо нас во весь опор проскакал царь. Лицо его было чрезвычайно бледно, искажено и уродливо. Он делал различные страшные гримасы и движения головою, ртом, руками, плечами, кистями рук и ступнями.
Тут оба мы вышли из кареты и увидели, как царь, подъехав к одному простому солдату, несшему шведское знамя, стал безжалостно рубить его обнаженным мечом и осыпать ударами, быть может, за то, что тот шел не так, как хотел царь. Затем царь остановил свою лошадь, но все продолжал делать описанные страшные гримасы, вертел головой, кривил рот, заводил глаза, подергивал руками и плечами и дрыгал взад и вперед ногами. Все окружавшие его в ту минуту важнейшие сановники были испуганы этим, и никто не смел к нему подойти, так как все видели, что царь сердит и чем-то раздосадован. Наконец к нему подъехал верхом его повар Иоган фон Фельтен и заговорил с ним. Как мне после передавали, вспышка и гнев царя имели причиною то обстоятельство, что в это самое время его любовница, или maitresse, Екатерина Алексеевна рожала и была так плоха, что опасались за благополучный исход родов и за ее жизнь.
После сего случая канцлер простился со мною легким кивком, приветливым жестом и немного словами, причем по-прежнему ни он, ни я не поняли друг друга, сел в свою карету и оставил меня одного среди улицы, позабыв, что увез меня от моей повозки и ото всех моих людей.
День клонился к вечеру, я был один в чуждой, незнакомой толпе и, не понимая местного языка, не знал, что предпринять, до моего дома оставалось добрых полмили, и я, вероятно, погиб бы среди этого множества людей, почти поголовно пьяных, или был бы ограблен и убит уличными разбойниками, которыми повсюду кишит город, если бы на меня случайно в то время, как я стоял один среди улицы, не наткнулся мой дворецкий и толмач Христиан Эйзентраут. Он нанял для меня простого санного извозчика из тех, что за копейку-две развозят
4 Зак. 7 97
по разным концам города седоков, куда кому требуется, и я поехал домой, вознося благодарение Богу за таковое избавление от грозившей мне опасности11.
Описанные выше страшные движения и жесты царя доктора зовут конвульсиями. Они случаются с ним часто, преимущественно когда он сердит, когда получил дурные вести, вообще когда чем-нибудь недоволен или погружен в глубокую задумчивость. Нередко подобные подергивания в мускулах рук находят на него за столом, когда он ест, и если при этом он держит в руках вилку и ножик, то тычет ими по направлению к своему лицу, вселяя в присутствующих страх, как бы он не порезал или не поколол себе лица. Говорят, что судороги эти происходят у него от яда, который он будто бы проглотил когда-то; однако вернее и справедливее предположить, что причиною их является болезнь и острота крови и что эти ужасные на вид движения — топание, дрыгание и кивание —вызываются известным припадком сродни апоплексическому удару.
Вечером по всему городу у домов знатных лиц были зажжены иллюминации, изображавшие разного рода аллегории. Потом они зажигались в течение всей зимы, пока вечера были долгие, и горели чуть не ночи напролет.
Упомянув о царской любовнице Екатерине Алексеевне, я не могу пройти молчанием историю ее удивительного возвеличения, тем более, что впоследствии она стала законною супругой царя и царицею.
Родилась она от родителей весьма низкого состояния, в Лиф-ляндии, в маленьком городке Мариенбурге, милях в шести от Пскова, служила в Дерпте горничною у местного суперинтенданта Глюка и во время своего нахождения у него помолвилась со шведским капралом Мейером. Свадьба их совершилась 14-го июля 1704 года, как раз в тот день как Дерпт достался в руки царю. Когда русские вступали в город и несчастные жители бежали от них в страхе и ужасе, Екатерина в полном подвенечном уборе попалась на глаза одному русскому солдату. Увидав, что она хороша, и сообразив, что он может ее продать (ибо в России продавать людей —вещь обыкновенная), солдат силою увел ее с собою в лагерь, однако, продержав ее там несколько часов, он стал бояться, как бы не попасть в ответ, ибо, хотя в армии увод силою жителей дело обычное, тем не менее он воспрещается под страхом смертной казни. Поэтому, чтоб избежать зависти, а также угодить своему капитану и со временем быть произведенным в унтер-офицеры, солдат подарил ему девушку. Капитан принял ее с большою благодарностью, но в свою очередь захотел воспользоваться ее красотой, чтобы попасть в милость и стать угодным при дворе, и привел ее к царю
98
как к любителю женщин в надежде стяжать этим подарком его милость и быть произведенным в высший чин. Царю девушка понравилась с первого взгляда и через несколько дней стало известно, что она сделалась его любовницей. Впрочем сначала она была у него в пренебрежении и лишь потом, когда родила ему сына, царь стал все более к ней привязываться. Хотя младенец и умер, тем не менее Екатерина продолжала пользоваться большим уважением и быть в чести у царя. Позднее ее перекрестили, и она приняла русскую веру. Первоначально она принадлежала к лютеранскому исповеданию, но, будучи почти ребенком и потому мало знакомая с христианской верою и со своим исповеданием, она переменила веру без особых колебаний. Впоследствии у нее родились от царя две дочери, обе они и теперь живы. В свое время и в своем месте будет подробно сказано, как Екатерина стала царицей. Настоящего ее мужа, с которым она была обвенчана, звали, как сказано, Мейером. С тех пор, продолжая состоять на шведской службе, он был произведен в поручики, а потом его, вероятно, подвинули еще выше, так как он все время находился при шведских войсках в Финляндии.
Этот рассказ о Екатерине12 передавали мне в Нарве тамошние жители, хорошо ее знавшие и знакомые со всеми подробностями ее истории.
7-го. (...) Тут же князь Меншиков представил меня своей княгине, приказав поцеловать ее по русскому обычаю в губы, ибо в России есть такой обычай, что когда кто-нибудь хочет оказать гостю или чужому честь, он приказывает своей жене поцеловать его в губы (...).
Крайнего удивления достойно, что перед своим уходом князь Меншиков поцеловал всех принцев и цариц в губы и что молодые царевны устремились к нему первые, стараясь наперегонки поцеловать у него на прощание руку, которую он им и предоставил. Вот до чего возросло высокомерие этого человека, с тех пор как, поднявшись с самых низких ступеней, он стал в России значительнейшим человеком после царя!
Не могу кстати не сказать несколько слов о восхождении и счастии Меншикова. Родился он в Москве от весьма незначительных родителей. Будучи подростком лет 16-ти, он, подобно многим другим московским простолюдинам, ходил по улицам и продавал так называемые пироги. Это особого рода пироги из муки, печеные на сале и начиненные рыбою, луком и т. п.; продают их по копейке или по денежке, т. е. полкопейке. Случайно узнав этого малого, царь взял его к себе в денщики, т. е. лакеи, потом, оценив его особенную преданность, пыл и расторопность, стал постепенно назначать его на высшие должности в армии,
4*
99
пока наконец теперь не сделал его фельдмаршалом. Кроме того, царь пожаловал его сначала бароном, потом' графом, наконец сделал князем Ингерманландским. Вслед за этим и Римская империя возвела его в имперские князья, без сомнения для того, чтобы заручиться расположением сановника, пользующегося таким великим значением у царя. В сущности Меншиков самый надменный человек, какого только можно себе представить, содержит он многочисленный двор, обладает несметным богатством и большими широкораскинутыми поместьями, не считая княжества Ингерманландского, презирает всех и пользуется величайшим расположением своего государя. Уровень ума его весьма посредственный и во всяком случае не соответствующий тем многочисленным важным должностям, которые ему доверены. Между прочим он состоит также гофмейстером царевича, который в бытность мою в России путешествовал за границей и находился в Саксонии. Князь Меншиков говорит порядочно по-немецки, так что понимать его легко и сам он понимает, что ему говорят, но ни по-каковски ни буквы не умеет ни прочесть, ни написать, может разве подписать свое имя, которого впрочем никто не в состоянии разобрать, если наперед не знает, что это такое. В таком великом муже и полководце, каким он почитается, подобная безграмотность особенно удивительна13.
8-го. Был у канцлера Головкина, но не застал его дома: он находился в свите царя и вместе с ним «славил». «Славить» — русское слово. Означает оно хвалить. Чтобы объяснить его значение обстоятельнее, я должен сообщить следующее.
Обыкновенно, от Рождества и до Крещения, царь со знатнейшими своими сановниками, офицерами, боярами, дьяками, шутами, конюхами и слугами разъезжает по Москве и «славит» у важнейших лиц, т. е. поет различные песни, сначала духовные, а потом шутовские и застольные. Огромным роем налетает компания в несколько сот человек в дома купцов, князей и других важных лиц, где по-скотски обжирается и через меру пьет, причем многие допиваются до болезней и даже до смерти. В нынешнем году царь и его свита «славили» между прочим и у князя Меншикова, где по всем помещениям расставлены были открытые бочки с пивом и водкой, так что всякий мог пить сколько ему угодно. Никто себя и не заставил просить: все напились как свиньи. Предвидя это, князь, по весьма распространенному на русских пирах обычаю, велел устлать полы во всех горницах и залах толстым слоем сена, дабы по уходе пьяных гостей можно было с большим удобством убрать их нечистоты, блевотину и мочу. В каждом доме, где собрание «славит», царь и важнейшие лица его свиты получают подарки. Во все время пока длится
100
«слава», в той части города, которая находится поблизости от домов, где предполагается «славить», для славящих, как для целых рот пехоты, отводятся квартиры, дабы каждое утро все они находились под рукою для новых подвигов. Когда они выславят один край города, квартиры их переносятся в другой, в котором они намерены продолжать «славить». Пока продолжается «слава», сколько ни хлопочи, никак не добьешься свидания ни с царем, ни с кем-либо из его сановников. Они не любят, чтоб к ним в это время приходили иностранцы и были свидетелями подобного их времяпрепровождения. Как мне говорили, «слава» ведет свое начало от обычая древнегреческой церкви собираться вместе на Рождество и, отдаваясь веселью, петь «слава в вышних Богу» в воспоминание того, как рождению Христа радовались пастухи в поле. Обычай этот перешел в русскую и другие греческие церкви, но впоследствии выродился подобно большей части божественных обычаев и обрядов в суетное и кощунственное пение, вперемежку духовных и застольных песен, в кутеж, пьянство и всякие оргии. (...)
12-го. По русскому стилю был Новый год. С утра царь прислал мне сказать, чтобы я, по принятому обычаю, пришел к нему или в собор, или же к тому месту, где стоял фейерверк, который предполагалось сжечь вечером. Я отправился к нему в собор — главную здешнюю церковь. Она весьма красива и пышна. В ней висит восемь больших круглых серебряных паникадил, выбивной, чеканной работы, с восковыми свечами. Посередине церкви спускается большая серебряная люстра, локтей 14-ти вышиной, высокие ветви ее расположены семью венцами, нижние имеют в длину локтя три, а нижний круг, к которому они прикреплены, равен в обхвате большой винной бочке. Службу совершал митрополит Рязанский14, он же и вице-патриарх (ибо, по смерти последнего патриарха, царь не захотел утверждать нового, ввиду великой власти и многочисленных сторонников, которых имеют в России патриархи)15. Митрополит служил по-русски, приемы его напоминали приемы наших священников. Любопытно, что царь стоял посреди церкви вместе с прочей паствой, и хотя обыкновенно он носит собственные волосы, однако в тот раз имел на голове старый парик, так как в церкви, когда ему холодно голове, он надевает парик одного из своих слуг, стоящих поблизости, по миновании же в нем надобности отдает его кому-нибудь по соседству. На царе был орден Св. Андрея, надеваемый им лишь в редких случаях. Он громко пел наизусть, так же уверенно, как священники, монахи и псаломщики, имевшие перед собой книги, ибо все часы и обедню царь знает как «Отче наш».
101
По окончании службы царь поехал со всем своим придворным штатом к тому месту, где вечером должен был быть сожжен фейерверк. Там для него и для его двора была приготовлена большая зала, во всю длину которой по сторонам стояло два накрытые для пира стола. В зале возвышались также два больших поставца с серебряными позолоченными кубками и чашами, на каждом было по 26-ти серебряных позолоченых блюд, украшенных искусною резьбой на старинный лад, не говорю уже о серебре на столах и о больших серебряных подсвечниках выбивной работы.
Сняв с себя орден, царь сел за стол. Тотчас после него сели прочие, где попало, без чинов, в том числе и офицеры его гвардии, до поручиков включительно. Как Преображенская гвардия, так и Семеновская стояли в ружье снаружи. За одним этим столом сидело 182 человека. Мы просидели за столом целый день, сев за него в 10 часов утра и поднявшись лишь два часа спустя после наступления темноты. Царь два раза вставал из-за стола и подолгу отсутствовал16. Пили разные чаши, причем стреляли из орудий, поставленных для этой цели перед домом. Забавно было видеть, как один русский толстяк ездил взад и вперед по зале на маленькой лошади и как раз возле царя стрелял из пистолета, чтобы при чашах подавать сигнал к пушечной пальбе. По зале лошадку толстяка водил под уздцы калмык. Пол залы на русский лад был устлан сеном по колена17
Тут царь показывал мне меч, весь с клинком и рукоятью сработанный в России, из русского железа и русскйм мастером. Меч этот царь носил при бедре. Он рассказывал мне, что накануне с одного удара разрубил им пополам барана, поперек спины. (...)
30-го. (...) После полудня царь ел у посланника Грунта, где присутствовал и я. Тут случилось любопытное приключение, которое я не хочу пройти молчанием. У царя есть повар, Иоаган фон Фельтен, уроженец графства Дельменгорст. Так как он весьма щекотлив и притом не любит шведов, то царь постоянно преследует его и дразнит, называя шведом, хотя, в сущности, весьма к нему милостив и внимателен. Так было и здесь: царь начал его дразнить, браня шведом, но Фельтен убежал от него под мою защиту, прося ходатайствовать у царя, чтобы он перестал его дразнить. Но царь зажал мне рот, потребовав, чтобы я за него не просил, так как Фельтен будто бы швед. Когда же повар закричал, что нет, что он родился в Дельменгорсте, то царь возразил: «Ты швед, потому что родился в Бремене, в Вердене». Этим он без сомнения намекал на посланника Грунта, который действительно оттуда родом18.
102
31-го. Так как царь самоедов, француз Вимени, о котором пространно говорилось под первым января, опившись во время «славы», скончался, то царь, с особой заботливостью относящийся к своим придворным (а Вимени считался одним из них) и всегда, если он только не в отсутствии, провождающий до могилы прах последнего из своих слуг, приказал устроить ему замечательнейшие похороны, какие вряд ли были виданы ранее. Сам царь, князь Меншиков, генерал-губернатор, великий канцлер и вице-канцлер, московский комендант и много других важных лиц, одетые поверх платья в черные плащи, провожали покойного, сидя на описанных под первым января самоедских санях, запряженных северными оленями и с самоедом на запятках. Сани эти сбиты из двух длинных кусков дерева и нескольких поперечных поверх их перекладин, на которых лежит доска, слегка устланная сеном. На царе, как и на всех других провожавших, поверх его коричневой повседневной одежды, был черный плащ, а всегдашняя его шапка повязана была черным флером. В таком порядке покойника отвезли в католическую церковь, ибо он был католиком. Там отпевал его и служил над ним один иезуит. Католическая церковь весьма красивая, каменная, находится в Немецкой Слободе. Трудно описать, до чего смешон был этот похоронный поезд как на пути в церковь, так и по дороге обратно.
После полудня царь вместе с великим канцлером и вице-канцлером пришел ко мне на дом для тайных переговоров и по окончании конференции пробыл у меня до 8-ми часов вечера.
Февраль
5-го. Царь катался по Немецкой Слободе. Он велел привязать друг к другу 50 с лишком незапряженных саней и лишь в передние, в которых сидел сам, приказал запрячь десять лошадей, в остальных санях разместились важнейшие русские сановники. Забавно было видеть, как, огибая угловые дома, сани раскатывались и то тот, то другой седок опрокидывался. Едва успеют подобрать упавших, как у следующего углового дома опять вывалятся человек десять, двенадцать, а то и больше. Царь любит устраивать подобного рода комедии —даже, как сказано выше, и тогда, когда занят самыми важными делами, которыми между тем ведает один, ибо как на суше, так и на море должен сам все делать и всем распоряжаться, притом решать и текущие государственные вопросы. Что же касается его невежественных, грубых подданных, то от них царь имеет мало помощи, зато лично
юз
одарен столь совершенным и высоким умом и познаниями, что один может управлять всем. (...)
11-го. Уведомившись рано утром, что для сопровождения меня на аудиенцию великий канцлер Головкин прислал ко мне лишь секретаря, я, ввиду отсутствия в данном случае всякой торжественности, предпочел отправиться на аудиенцию один, почему и велел сказать секретарю, что я еще не готов, что прошу его ехать вперед, а что сам поеду через час. Затем секретарь уехал. Спустя некоторое время, отправился и я в Преображенскую слободу, или предместье, где находился царь в своем убогом упомянутом и описанном выше доме. У дверей, лишь только я прибыл, встретил меня секретарь и повел на так называемый Головкинский двор, находящийся шагах во ста от царского домика. Когда граф Головкин прислал мне сказать, что пора на аудиенцию, я поехал на царское подворье в экипаже, а секретарь предшествовал мне пешком. Как я вошел в комнату, смежную с царской, граф Головкин вышел ко мне туда, встретил меня и ввел к царю. Не будучи еще готов, царь стоял полуодетый, в ночном колпаке, ибо о церемониях он не заботится и не придает им никакого значения или по меньшей мере делает вид, что не обращает на них внимания. Вообще в числе его придворных нет ни маршала, ни церемонимейстера, ни камер-юнкеров и аудиенция моя скорее походила на простое посещение, нежели на аудиенцию. Царь сразу, безо всякого обмена предварительных комплиментов начал говорить о важных предметах и с участием вице-канцлера стал обсуждать государственные дела. При этом, не соблюдая никакого порядка, мы то прохаживались взад и вперед по комнате, то стояли на месте, то садились.
Предместье, где находится царский дом, в котором царь дал мне аудиенцию, называется Преображенской слободой, ибо состоит она из бараков и домов Преображенского полка, главной царской гвардии. Когда полк в Москве, в Преображенской слободе живут его офицеры и солдаты, когда он в походе, там остаются их жены и дети. Среди этих-то бараков, на маленьком холме, стоит деревянный царский домик19, вокруг него расставлено небольшое количество металлических пушек.
Накануне капитан царского флота, норвежец Вессель, пригласил меня на свою свадьбу, но в самый день свадьбы царь с утра послал сказать всем званым, в том числе и мне, что произойдет она в доме князя Меншикова и что мы имеем явиться туда. Жених и невеста, ввиду предстоящих им новых приготовлений по этому случаю, пришли в немалое замешательство. Маршалом на свадьбе был сам царь, а я, по русскому обычаю, посаженым отцом жениха. Царь охотно соглашается бывать маршалом
104
на свадьбах, чтобы не быть вынужденным подолгу сидеть на одном месте: вообще продолжительное занятие одним и тем же делом повергает его в состояние внутреннего беспокойства. В качестве маршала царь с маршальским жезлом в руке лично явился за женихом и невестой и повел их венчаться.
На свадьбе было весело, танцевали все вперемежку: господа и дамы, девки и слуги. Царь, как уже много раз бывало на подобных собраниях, неоднократно являл мне знаки великой и особливой своей милости. Вечером он сам сопровождал молодых домой. По пути, на улицах пили и весело плясали под звуки музыки. (...)
28-го. (...) Так как царь почти всегда путешествует с весьма малочисленной свитой, то он обыкновенно тщательно ото всех скрывает время своего отъезда, с одной стороны для того, чтобы оберечься от злоумышленников, с другой —чтобы нежданно являться на место, куда едет, и проверять, все ли там сделано согласно его велениям. Таким же образом поступил он и теперь, перед отъездом своим в Петербург. Однако, как ни соблюдалась тайна, все же можно было заподозрить, что он уедет в тот самый вечер. Правда министры, которых я расспрашивал насчет этого, уверяли будто они ничего не знают, но в сущности это была ложь, потому что позднее, уходя со свадьбы, царь говорил присутствующим: «Прости, прости», как бы указывая тем, что со всеми расстается. Затем он тотчас же сел в сани и поехал прямо в Петербург, без министров и свиты в сопровождении всего двух-трех слуг. Выбыл он из Москвы в полночь.
Март
29-го. Я крестил сына у морского капитана Сиверса. Царь держал ребенка над купелью. На крестинах, родинах, свадьбах, похоронах и т. п. царь охотно бывает у своих офицеров, какое бы незначительное положение ни занимал тот, кто его зовет, и это чрезвычайно удобно для иностранных посланников, ибо им никогда не выдается более удобного случая говорить с царем, как на подобных пирах у офицеров и у купцов, где они порой решают дела так же успешно, как на особо назначенной тайной конференции. При дворе же, в противоположность обычаю, принятому в других странах, не назначено определенного времени для переговоров с царем. Его даже трудно захватить дома. Когда он хочет быть один, все скрывают, что он у себя, и нередко возвращаешься из дворца, не сделав дела. Впрочем, иной раз и то случается, что встретишь кого-либо из царских денщиков
105
или слуг, дружбой которых успел заручиться ранее совместным пьянством и небольшими подарками, и денщик этот без доклада ведет вас прямо к царю и впускает к нему. Но если только дорожит он жизнью, то не осмелится сделать это в дни, когда знает, что царь хочет быть один. Однако подобная необходимость видеться с царем в гостях, на пирах и проч., дорого обходится здоровью посланников, так как на этих собраниях их принуждают пить во что бы то ни стало. (...)
30-го. Мало того, что царь любит, чтобы его постоянно звали в гости, порой он неожиданно является и сам, без приглашения, для каковых случаев надо всегда иметь в запасе известное количество продовольствия и крепких напитков. Сегодня царь явился таким образом без зова ко мне и был весьма весел.
Будучи приглашен к кому-либо или приходя по собственному побуждению, царь обыкновенно сидит до позднего вечера, тут-то и представляется отличный случай болтать с ним о чем угодно. Не следует, однако, забывать его людей: их должно хорошенько накормить и напоить, потому что царь, когда уходит, сам спрашивает их, давали ли им чего-нибудь. Если они изрядно пьяны, то все в порядке. Царь любит также, чтобы при подобных случаях делали его слугам подарки, ибо, получая небольшое жалованье, находящиеся при нем лица вынуждены жить от такого рода подачек.
Апрель
4-го. Нева вскрылась с такой силой, что в течение одного утра фарватер совершенно очистился от льда.
Русские с замечательным бесстрашием и безрассудной смелостью переходят Неву в то время, как лед уже взламывается: они видят это, знают, что лед уносится в одно мгновение, и все же идут, пока только он держится. Самая стража, расставляемая по реке для предупреждения несчастий, не может устеречь смельчаков. Сегодня из-за подобной отважности женщина с ребенком на руках и четверо других людей были унесены на оторвавшейся льдине, потом их, впрочем, спасли.
По словам моряков, служащих в царском флоте, Нева ежегодно вскрывается около этого дня.
Когда еще, вследствие сильного ледохода, не представлялось почти возможности плыть по реке, царь не без опасности перешел через нее первым на своем голландском буере, как всегда это делает, если при вскрытии Невы находится в Петербурге. Царь и назад прошел благополучно. Судном управлял он сам, делая на нем все необходимые распоряжения.
106
25-го. Утром, пользуясь хорошим ветром, царь катался на своем буере и так как после полудня, вернувшись с прогулки, он остался на судне, чтобы с большим удобством предаться там веселью, то я съездил к нему на буере. Тут царь тотчас же заставил меня выпить, приветствуя меня с благополучным при-е бытием, четыре больших пивных стакана разных крепких горячительных вин, от каковых я не мог отмолиться ни просьбами, ни хныканьем, ни сетованиями, ибо на царя находит иногда такой стих, что он принуждает людей пить через край и во что бы то ни стало. Хоть я и чувствовал, что вино не пойдет мне впрок, однако и в этот раз, как почти всегда, должен был подчиниться. Впрочем, если, живя в России, избегать собраний, где таким образом пьют, то нельзя привести к окончанию ни одного важного дела, ибо, как уже сказано, все серьезнейшие вопросы решаются за попойками. (...)
Май
2-го. (...) Царь не желает пользоваться титулом величества, когда находится на судне, и требует, чтобы в это время его называли просто шаутбенахтом. Всякого ошибившегося в этом он немедленно заставляет выпить в наказание большой стакан крепкого вина. Привыкши постоянно величать царя надлежащим титулом, я и другие лица часто обмолвливались, за что сверх многих круговых чаш должны были выпивать еще и штрафные. При царе находились также люди, которые понуждали гостей пить в промежутках между заздравными чашами.
Тут, между прочим, со мной приключился следующий случай. Царский ключник поднес мне большой стакан вина, не зная, как от него отвязаться, я воспользовался тем, что ключник стар, неловок, толст, притом обут лишь в туфли, и чтобы уйти от него вздумал убежать на переднюю часть судна, затем взбежал на фокванты, где и уселся на месте скрепления их с путельсванта-ми. Но когда ключник доложил об этом царю, его величество полез за мною сам на фокванты, держа в зубах тот стакан, от которого я только что спасся, уселся рядом со мной и там, где я рассчитывал найти полную безопасность, мне пришлось выпить не только стакан, принесенный самим царем, но еще и четыре других стакана. После этого я так захмелел, что мог спуститься вниз лишь с великой опасностью. (...)
21-го. Почти весь день провел на судне у царя. Там в гостях у него был весь генералитет: генерал-адмирал Апраксин, петербургский комендант генерал-адмирал Брюс, подполковник Пре
107
ображенского полка генерал-майор von Kircken и генерал-майор Birkholtz, в этом собрании находился и я. Такой великой и здоровой попойки и пьянства, как здесь, еще не бывало. Когда я отказывался пить, ко мне подходил сам царь, ласкал и целовал меня, одной рукой обхватывал мне голову, другой держал у моего рта стакан и так упрашивал, столько произносил ласковых слов, что я наконец выпивал вино. Я пытался убраться тайком незамеченным, дважды был уже в своей шлюпке, но, прежде чем успевал отвалить, в нее спускался сам царь и приводил меня назад. Потом он приказал вахте при трапе следить, чтобы без особого его разрешения ни одна лодка не покидала судна. Этим отнималась у меня последняя возможность бегства. Продолжая таким образом пить без остановки, я напился чрез край, так что наконец должен был выйти из каюты на палубу, ибо желудок мой не мог вмещать всего того, чем был переполнен. Тут, когда меня, salvo honore*, рвало, ко мне подошли два лица, которых в ту минуту, вследствие опьянения, я не был в состоянии признать, да и до сегодняшнего дня наверное назвать не могу, догадываюсь только, что это были датские морские офицеры, находившиеся на царской службе, ибо я хорошо помню, что они обращались ко мне по-датски. Лица эти заявили, что царь велел им привести меня к нему, но я извинился и отвечал им, что, видя мое положение, они сами сумеют объяснить царю причину моего неприхода. На этот раз они оставили меня, но вскоре пришли снова с тем же требованием. Ответ мой был прежний. Я усердно убеждал и просил их принять во внимание, в каком я виде, и дать мне немного оправиться, заверяя, что на это потребуется самый короткий срок и что затем я с удовольствием явлюсь к царю. Но теперь, быть может из опасения, как бы не прогневить царя, вернувшись к нему с новым отказом, они решили привести меня силой. Сначала взялись они за меня осторожно и принялись оттаскивать от корабельного релинга, на который я опирался, я же, крепко за него ухватившись, продолжал ласково увещевать их. Но тут они крепко меня схватили, я же, сопротивляясь, для большего устоя уцепился за одну из бизангитовых. Между тем, в помощь к первым двум офицерам подоспело еще несколько человек, и как они начали дергать меня довольно грубо, я под влиянием хмеля и озлобления выпустил из рук веревку, за которую держался, и выхватил из ножен шпагу. Я никого не рубил, не колол ею, ниже ранил кого-нибудь и только хотел их напугать. Действительно, все меня оставили и я остановился, прислонившись спиной к борту. В это время ко мне подошел царь, не в меру пьяный как и я, и в грубых выражениях пригрозил пожаловаться
* В качестве достойного вознаграждения (лат.).
108
на меня моему всемилостивейшему королю за то, что я в его присутствии обнажил шпагу. В сердцах, пьяный, я со своей стороны ответил ему тоже не особенно мягко, что имею гораздо более оснований сетовать на тех, которые таким образом хотят действовать относительно меня насилием. Затем царь велел мне отдать ему мою шпагу. Тут я, однако, настолько опомнился, что исполнил его приказание, протянув ему оную эфесом вперед. Царь гневно взял ее и убежал с ней в каюту. Вскоре он распорядился, чтобы вахта отпустила меня на «Александр», куда я и вернулся. Вечером посланник Фицтум, приехав на судно, привез мне обратно мою шпагу. Ко времени его возвращения я успел немного выспаться и тут подробно переговорил с ним по этому делу. Я сказал, что хотя ввиду такого обращения со мной я имел бы полное основание отстраниться от царского двора впредь до получения от моего всемилостивейшего государя и короля приказание в ответ на мой отчет о настоящем вопросе, тем не менее считая непозволительным по обстоятельствам времени затевать раздор, я, конечно, предпочитаю принять вину на себя, вследствие чего прошу его съездить на следующий день на судно к царю и, извинившись за меня в случившемся, ходатайствовать, чтобы его величество предал все дело забвению, как во внимание к тому, что я дважды пытался съехать с «Лизеты»20, но, как известно самому царю, не получил разрешения, и что если бы меня отпустили, всего этого не случилось бы, так и ввиду того, что сказанные мной ему слова могли бы зачесться за те резкие речи, с которыми сам он ко мне обратился.
22-го. Как было между нами условлено с вечера, посланник Фицтум отправился рано утром к царю и извинился за меня в приведенном выше смысле. С ответом он прибыл назад тотчас же. Царь сказал ему, что вчера и сам был пьян, а потому ничего не помнит и о случившемся знает только от других, что если он меня чем обидел, то просит у меня прощения, со своей же стороны от всего сердца отпускает мне все, что было мной сказано и сделано, и приглашает немедленно к нему приехать, чтобы с ним помириться. Засим я поспешил к царю вместе с посланником Фицтумом. Когда я попросил его величество простить меня за вчерашнее, он обнял меня и поцеловал.
«Камрат, —сказал он (царь почти всегда называет меня кам-ратом), —от всего сердца прощаю вам то, в чем вы, быть может, предо мной виноваты, но и вы должны простить меня, если я в чем-либо провинился пред вами, и более про то не вспоминать». Обращался он ко мне совсем как к равному.
И таким образом этот неприятный инцидент был вполне улажен, а затем мы сызнова принялись весело пить. Более под
109
робный отчет об этом деле я не замедлил сообщить в тот же день шифром тайному советнику Сегестеду, не затем, чтобы жаловаться, ибо вопрос, как сказано, был исчерпан, но множество посторонних лиц были свидетелями вчерашнего происшествия и оно чрез них несомненно огласилось бы, а потому, не признавая за собой вины во всей этой истории, я опасался подать своим молчанием повод к предположению, что я хочу ее скрыть, ввиду будто бы моей виновности.
Позднее я узнал, почему царь не хочет принимать от меня никаких отговорок, когда таким образом принуждает меня пить. Некто, из личного расчета, искал поселить неприязнь между мной и царем и вызвать его немилость ко мне, дабы тем помешать исполнению дел, возложенных на меня королем. Для этого лицо сие уверило царя, что, собственно, я могу пить, только не хочу и что нередко притворяюсь пьяным, чтобы меня больше не поили и чтобы мне удобнее было подслушивать других. На одном собрании царь подошел ко мне и поднес большой стакан вина, очень прося его выпить. Я был уже сильно пьян и, ссылаясь на это обстоятельство, стал отмаливаться. Но царь сказал, что это чаша моего короля и прибавил, что я не верный слуга ему, если ее не выпью. Вследствие таковых слов я, несмотря на весь свой хмель, принял стакан и выпил его. На основании этого царь утвердился в своем мнении обо мне и тут же сказал сидевшим возле него лицам —бывший в их числе один мой приятель впоследствии передал мне это, —что когда провозглашается здоровье моего короля или когда мне самому хочется пить, то я пить могу, когда же он, царь, меня об этом просит, я отказываюсь. С тех пор он так и остался при убеждении, что на самом деле я выносливее, чем хочу это показать. (...)
Июнь
16-го. В этот же день из-под Выборга получено известие, что русские с первого же дня, как принялись обстреливать город, открыли в его валу такую широкую брешь, что в нее мог бы пройти батальон в боевом порядке. Лицам, заведывающим осадой, успех этот достался легко, так как перед своим отъездом из-под Выборга царь, осмотрев в два приема во время приостановок военных действий все в траншеях, каждого научил, как ему взяться за дело — генерал-адмирала, инженеров и артиллерийских офицеров, ибо он весьма прозорлив, отлично все знает и имеет верный взгляд на все. Нет сомнения, что без его указаний все было бы сделано навыворот. Вообще, всякая мера, военная или гражданская, должна быть обсуждена царем. Он и сам это видит
но
и прекрасно сознает. Нередко, когда в доверительных беседах между мной и ним речь заходила о счастии и подвигах великих государей, царь отдавал справедливость многим правителям и государям, в особенности королю французскому, говоря, что они заслуживают величайшей славы и что ввиду их великих деяний отнять ее у них нельзя, но, прибавлял он, большая часть этих государей, в том числе и французский король, обязаны своими успехами многим разумным и смышленным людям, состоявшим у них на службе. Советами таких людей они могли пользоваться во всех, даже в наиважнейших государственных вопросах, между тем как он, царь, с самого вступления своего на престол, в важных делах почти что не имеет помощников, вследствие чего поневоле заведует всем сам. Ему-де приходится обращать скотов в людей (скотами царь называет природных своих подданных)21 и предводительствовать ими в войне с одним из могущественнейших мудрейших и воинственнейших народов в мире. В сущности, это справедливо, и остается только удивляться, с одной стороны, уму этого человека, правящего всем самолично, с другой — природным его силам, благодаря которым он без утомления выносит все заботы и труды, выпадающие на его долю. (...)
Июль
1-го. После полудня часть войск двинулась из-под Выборга: одни полки пошли под Кексгольм, другие обратно в Санкт-Петербург. В числе последних была и царская гвардия, Преображенский полк. Будучи полковником этого полка, царь сам повел его через город. По русскому обыкновению, преображен-цам на их пути выносили водку и другие напитки. Любопытен разговор, происшедший между царем, мною и польским и прусским посланниками у дверей дома генерал-майора Долгорукова, где полк тоже остановился, чтобы пить. Царь рассказал, что он и названный Долгорукий, женившись в один и тот же день, подверглись одной участи: каждый обрел негодную жену. Затем царь шутливым тоном прибавил, что, оценив все благочестие своей супруги и желая облегчить ей возможность вести честную жизнь, он постриг ее в монахини. Говорил он это, смеясь. Царь на самом деле заключил свою жену в монастырь, так как она присоединилась к партии лиц, противодействовавших тем реформам, которые он стремился ввести для развития своего народа и для собственной славы, как-то: перемене платья, насаждению иностранных обычаев и нравов и проч. Заметив это, царь, который и без того не особенно любил ее и женился на ней, когда он
111
был еще совсем молод, против склонности своего сердца и лишь в угоду своей матери, дал ей понять, что самое для нее лучшее — это идти в монастырь22. Она согласилась из опасения, как бы с ней не приключилось чего худшего, по истинным ее заслугам. И таким образом царь получил полный развод: ибо в России как муж, так и жена, если хотят вести богобоязненную, тихую жизнь, могут по желанию идти в монастырь, но через это брак их расторгается окончательно, причем сторона, оставшаяся в мире, может вступить в новый брак, как бы в качестве вдовца или вдовы, а сторона, ушедшая от мира, обязана всю остальную жизнь хранить безбрачие и пребывать в иночестве.
За городом царь испытывал особого рода мушкетоны, им самим выдуманные. Они снабжены камерой и стреляют картечным зарядом в 32 маленьких пульки. Мушкетонов этих при каждой роте царской гвардии имеется 8 — 10 штук.
Выведши полк и вернувшись из-за города, царь поднимался на самый верх укрепленной башни, называемой Герман. Орудия на этой башне расположены в пять ярусов, друг над другом, стреляли они в осаждающих поверх посада Сихенгейма и причиняли им большой урон. Большое количество бутылок вина, водки и пива сопровождало царя на башню. На каждой из пяти ярусных площадок было выпито их помногу, но всего более на верхней, и большинство компании почти ничего не помнило. Князь Шаховской, тот, что носит орден Иуды, добровольно принимал пощечины за червонцы, кто больше даст. Попойка на Германе продолжалась чуть не всю вторую цоловину дня, и лишь немногие спустились вниз не совершенно пьяными. (...)
8-го. Сегодня торжествовалась годовщина счастливой победы, одержанной в 1709 году над королем шведским, под Полтавою. Для этого празднества сделаны были большие приготовления. Царь сам вышел к Преображенскому полку, построившемуся за крепостью Санкт-Петербург, и, сделав различные распоряжения относительно того, как Преображенский и Семеновский полки должны расположиться кругом на площади, пошел в собор23, там стал по обыкновению среди певчих, в хоре которых звучно и отчетливо пел, сам вышел с Библией в руках и, стоя в царских вратах, довольно громким голосом прочел перед всей паствой главу из послания Павла к римлянам, после чего снова присоединился к певчим, которые пели, сойдясь вместе посреди храма. Когда обедня кончилась, царь со всей свитой вышел на площадь к названным полкам, расположенным кругом. Там поставлена была красная скамейка (обтянутый красным сукном амвон) и несколько аналоев с образами, книгами и свечами. На амвон взошел архимандрит Феофилакт Лопатинский, ректор патриаршей школы в Москве, и под открытым небом пред всем народом
112
произнес проповедь, заключившуюся молебном. Затем раздался сигнальный выстрел и открылась круговая пальба с крепостного вала, из верфи и с четырех фрегатов, нарочно для этого случая расставленных накануне по Неве. Преображенский полк, которому сам царь подавал знак к стрельбе, заключил салют залпом. Повсюду выстрелы произведены были в три приема. Поздоровавшись сначала с окружающими его лицами, потом с полками, царь спросил чару водки и выпил ее за здоровье солдат. Посреди круга воздвигнута была пирамида, на которой висело 59 взятых в Выборге знамен и штандартов.
С площади я и все прочие последовали за царем в кружало, где он в тот день задавал пир. Там, по обыкновению, шла веселая попойка, и стреляли из пушек.
По случаю торжественного дня царь катался на своем кипарисовом буере, построенном в Индии и приведенном оттуда в Петербург. Царевнам он предоставил на утеху шлюпку, все двенадцать гребцов которой были одеты в кафтаны, капюшоны и штаны из алого бархата; на груди каждого висело по серебряной бляхе, в тарелку, с выпуклым изображением русского герба, т. е. парящего орла, увенчанного тремя венцами.
У царя в Петербурге имеется множество английских шлюпок. Он распределил их между иностранными министрами и другими местными важными особами. Одна досталась и мне. Быстрота, с какой русские выучиваются и навыкают всякому делу, не поддается описанию. Посаженные в шлюпку солдаты, по прошествии восьми дней, гребут одним веслом так же искусно, как лучшие гребцы.
Вечером на воде на двух связанных плотах был сожжен небольшой, но красивый фейерверк.
В кружале мы оставались до 2 часа утра, до того расставленные по всем углам караулы не позволяли нам выйти за дверь. В этот день на царе была та самая шляпа, которую он носил в Полтавском бою, вдоль ее поля черкнула пуля. Захвати эта пуля хотя бы всего на один палец в сторону и царь был бы убит, из этого видно, что самому Богу угодно было сохранить его жизнь. (...)
Август
8-го. У меня были в гостях, обедали все пребывающие здесь иностранные министры.
В 10 часов вечера в слободе насупротив, за Невой, произошел пожар, весь базар и суконные лавки, числом с лишком 70, обращены в пепел, на площади не осталось ни одного дома, все,
из
что только могло сгореть, сгорело, вплоть до болота, отделяющего базар от прочих домов слободы. Великим несчастьем было то, что царь, находившийся в этот день в Кроншлоте, сам на пожаре не присутствовал. Мне нередко приходилось видеть, как он первый являлся на пожар, привозя в своих санях маленькую пожарную трубу. Он сам принимает участие во всех действиях, прилагая руку ко всему и, так как относительно всего обладает необыкновенным пониманием, то видит сразу, как надо взяться за дело, отдает сообразные приказания, сам лезет на самые опасные места, на крыши домов, побуждает как знатных, так и простолюдинов тушить огонь и сам не отступится, пока пожар не будет прекращен. Этим царь часто предупреждает большие бедствия. Но в его отсутствие дело происходит совсем иначе. Здешний простой народ равнодушно смотрит на пламя, и ни убеждениями, ни бранью, ни даже деньгами нельзя побудить его принять участие в тушении, он только стережет случай, как бы что-нибудь стащить или украсть. Воровство случилось и на последнем пожаре: восьмерых солдат и одного крестьянина схватили с поличным. Впоследствии все они приговорены были к повешению. Виселицы, числом четыре, были поставлены по углам выгоревшей площади. Преступников привели на место казни, как скотов на бойню, ни священника, ни иного духовного лица при них не было. Прежде всего без милосердия повесили крестьянина. Перед тем, как лезть на лестницу, приставленную к виселице, он обернулся в сторону церкви и трижды перекрестился, сопровождая каждое знамение земным поклоном, потом три раза перекрестился, когда его сбрасывали с лестницы. Замечательно, что, будучи уже сброшен с нее и вися на воздухе, он еще раз осенил себя крестом (ибо здесь приговоренным при повешении рук не связывают). Затем он поднял было руку для нового крестного знамения, но она, наконец, бессильно упала. Далее восемь осужденных солдат попарно метали между собой жребий, потом метали его четверо проигравших, и в конце концов из солдат были повешены только двое. Удивительно,, что один из них, будучи сброшен с лестницы и уже вися на веревке, перекрестился дважды и поднял было руку в третий раз, но уронил ее.
На упомянутом пожаре сгорело между прочим множество бочек водки в стоящем поблизости царском кабаке. (...)
13-го. Царь приказал привезти на свой корабль трех дезертиров и велел им при себе метать жребий о виселице. Того, кому жребий вынулся, подняли, по приказанию царя, на веревке к палачу, который в ожидании казни сидел на рее. Удивления достойно, с каким равнодушием относятся русские к смерти, как мало
114
боятся ее. После того, как осужденному прочтут приговор, он перекрестится, скажет «Прости» окружающим и без малейшей печали, бодро идет на смерть, точно в ней нет ничего горького. Относительно казни этого преступника следует еще заметить, что, когда ему уже был прочитан приговор, царь велел стоявшему возле его величества священнику подойти к осужденному, утешить и напутствовать его. Но священник, будучи, подобно всем почти духовным лицам в России, невежествен и глуп, отвечал, что дело свое он уже сделал, выслушал исповедь и покаяние преступника и отпустил ему грехи, и что теперь ему больше ничего не остается ни говорить, ни делать. Потом царь еще раза два обращался к священнику с тем же приказанием, но когда услышал от него прежний отзыв, то грустный отвернулся и стал горько сетовать на низкий умственный уровень священников и прочего духовенства в России, ничего не знающего, не понимающего и даже нередко являющегося более невежественным, чем простолюдины, которых собственно должно бы учить и наставлять. (...)
Октябрь
15-го. Ввиду предстоящих морозов, чтобы избежать плавучих льдов, флот снова собрался в Петербургскую гавань и стал разоружаться. Кампания нынешнего лета закончилась так счастливо, что о большем успехе и благословении Божьем нельзя было мечтать. В самом деле в одно лето царь взял восемь сильнейших крепостей, а именно: Эльбинг, Ригу, Динамюнде, Пернов, Аренсбург, Ревель, Выборг и Кексгольм и благодаря этому стал господином всей Лифляндии, Эстляндии, Карелии и Кексгольма24. Ему больше ничего не оставалось завоевывать. Успех был тем беспримернее, что при взятии названных крепостей было меньше расстрелено пороху, чем в ознаменование радости по случаю всех этих побед и при чашах в их честь. Такое счастливое окончание кампании царь решил отпраздновать трехдневным торжеством. На празднество это были позваны как я, так и остальные пребывающие здесь иностранные посланники и иностранные господа. Однако что меня касается, то я извинился ввиду болезни груди, так как, помимо болезни я предчувствовал, что если три дня и три ночи буду кутить и пить, как другие, то могу поплатиться жизнью. Ибо на всех подобных пирах, лишь только соберутся гости, прежде даже чем они примутся пить или отведают вина, царь, по своему обыкновению, уже велит поставить у дверей двойную стражу, чтобы не выпускать никого, не исключая и тех, которые до того пьяны, что их, salvo honore,
115
рвет. Но при этом сам царь редко выпивает более одной или, в крайнем случае, двух бутылок вина, так что на столь многочисленных попойках я редко видел его совершенно, что называется, как стелька, пьяным. Между тем остальных гостей заставляют напиваться до того, что они ничего не видят и не слышат, и тут царь принимается с ними болтать, стараясь выведать, что у каждого на уме. Ссоры и брань между пьяными тоже по сердцу царю: так как из их взаимных укоров ему открываются их воровство, мошенничество и хитрости, и он пользуется случаем, чтобы наказывать виновных. Таким образом оправдывается пословица: когда воры бранятся, крестьянин получает обратно украденный товар. (...)
Ноябрь
19-го. В этот день дул сильный свежий ветер, и царь, как всегда, воспользовался этим случаем, чтобы покататься на своем буере под парусом, вверх и вниз по Неве. Сегодня царь встретил на фарватере и завернул назад около тридцати шлюпок, которые вопреки изданному им здесь когда-то положению, шли при благоприятном ветре не под парусами, а на веслах. Лодки, нарушающие это положение, платят штраф в размере 5-ти рублей с весла. Означенные шлюпки, будучи приведены на веслах обратно в Петербург, были задержаны и с них за провинности потребовали штраф. На одной из них, шестивесельной, шел вице-канцлер Шафиров, на двух других, десятивесельных, великий канцлер Головкин и его свита. Задержали и мою десятивесельную шлюпку, на которой я послал по делу на тот берег одного из моих людей, и меня пригласили уплатить 50 р. Однако я не пожелал подвергаться такого рода налогу и, отговорившись тем, что самого меня в лодке не было, предоставил властям взыскивать штраф с моего квартирмейстера, если он виноват, сам же отвечать за вину другого отказался и так-таки ничего не заплатил, несмотря на неоднократные требования.
В этот день в Петербург прибыло множество карликов и кар-лиц, которых по приказанию царя собрали со всей России. Их заперли, как скотов, в большую залу на кружале, так они пробыли несколько дней, страдая от холода и голода, так как для них ничего не приготовили, питались они только подаянием, которое посылали им из жалости частные лица. Царь находился в это время в отсутствии. По прошествии нескольких дней, вернувшись, он осмотрел карликов и сам, по личному усмотрению, распределил их между князем Меншиковым, великим канцлером, вице-канцлером, генерал-адмиралом и другими князьями
116
и боярами, причем одному назначил их поменьше, другому побольше, смотря по имущественному состоянию каждого. Лицам этим он приказал содержать карликов до дня свадьбы карлика и карлицы, которые служили при царском дворе. Эта свадьба была решена самим царем, против желания жениха и невесты. Царь приказал боярам роскошно нарядить доставшихся им карликов, бывших до того в лохмотьях и полуголыми, в галунные платья, золотые кафтаны и т. п. Ибо, следуя своему всегдашнему правилу, царь из своего кармана и на них не пожелал израсходовать ни копейки. Лица, которым было поручено их содержание и обмундировка, расшаркались, поклонились царю и без малейших возражений взяли карликов к себе.
Эту свадьбу карликов я считаю достойной описания. Произошла она следующим образом. 23-го царь назначил эту свадьбу на будущий вторник и с приглашением на нее прислал ко мне двух карликов; приезжали они на мое подворье в открытом экипаже.
25-го, Все карлики и бояре разрядили своих карликов и привезли их с собой. На Неве было приготовлено множество малых и больших шлюпок. Общество переехало на них в крепость, где в соборе должно было произойти венчание. Против крепости, на пристани, царь сам расставил карликов. Жених шел впереди вместе с царем. За ними выступал один из красивейших карликов, с маленьким маршальским жезлом в руке; далее следовали попарно восемь карликов-шаферов, потом шла невеста, а по сторонам ее те два шафера, что ездили приглашать гостей на свадьбу; за невестой шли в семи парах карлицы и, наконец, чета за четой, еще 35 карликов. Те, которые были старше, некрасивее и рослее, заключали шествие. Таким образом во всем карликов и карлиц я насчитал 62 души: впрочем иные утверждают, что их было больше. Все они были одеты в прекрасные платья французского покроя, но большая их часть, преимущественно из крестьянского сословия и с мужицкими приемами, не умела себя вести, вследствие чего шествие это казалось особенно смешным. В таком порядке карлики вошли в крепость. Там встретил их поставленный в ружье полк, с музыкой и распущенными знаменами, часть его стояла у ворот, другая возле собора. Жениха и невесту обвенчали с соблюдением всех обрядов русского венчания, только за здоровье друг друга из стакана с вином они не пили и вокруг аналоя не плясали. Церемонии эти приказал опустить царь, так как очень спешил. Во все время, пока длилось венчание, кругом слышался подавленный смех и хохот, вследствие чего таинство более напоминало балаганную комедию, чем венчание или вообще богослужение. Сам священник, вследствие душившего его смеха, насилу мог выговаривать слова во время службы.
117
На мой взгляд, всех этих карликов по их типу можно было разделить на три разряда. Одни напоминали двухлетних детей, были красивы и имели соразмерные члены, к их числу принадлежал жених. Других можно бы сравнить с четырехлетними детьми. Если не принимать в расчет их голову, по большей части огромную и безобразную, то и они сложены хорошо, к числу их принадлежала невеста. Наконец, третьи похожи лицом на дряхлых стариков и старух, и если смотреть на одно их туловище, от головы и примерно до пояса, то можно с первого взгляда принять их за обыкновенных стариков, нормального роста, но, когда взглянешь на их руки и ноги, то видишь, что они так коротки, кривы и косы, что иные карлики едва могут ходить.
Из собора карлики в том же порядке пошли обратно к своим лодкам, разместились в маленькие шлюпки, гости сели в свои лодки и весь поезд спустился к дому князя Меншикова, где должен был иметь место свадебный пир. Там в большой зале было накрыто шесть маленьких овальных столов, с миниатюрными тарелками, ложками, ножами и прочими принадлежностями стола, все было маленькое и миниатюрное. Столы были расставлены овалом. Жених и невеста сидели друг против друга: она за верхним, он за нижним столами в той же зале. Как над ней, так и над ним было по алому небу, с которого спускалось по зеленому венку. Однако за этими шестью столами все карлики поместиться не могли, а потому был накрыт еще один маленький круглый стол, за который посадили самых старых и безобразных. За столом в сидячем положений эти последние представлялись людьми, вполне развитыми физически, тогда как стоя самый рослый из них оказывался не выше шестилетнего ребенка, хотя на самом деле всякий был старше 20-ти лет. Кругом залы, вдоль стен, стояли четыре стола, за ними, спиной к стене и лицом к карликам, сидели гости. Край столов, обращенный к середине залы, оставили свободным, чтобы всем было видно карликов, сидевших посреди залы за упомянутыми маленькими столами. За верхним из тех столов, что стояли вдоль стен, помещались женщины, за тремя остальными мужчинами. Карлики сидели на маленьких деревянных скамейках о трех ножках, с днищем в большую тарелку. Вечером, когда в залу внесены были свечи, на столы перед карликами поставили маленькие свечечки в позолоченных точеных деревянных подсвечниках. Позднее перед началом танцев семь столов, за которыми обедали карлики, были вынесены, а скамейки, на коих они сидели, были приставлены к большим столам. Пока одни карлики танцевали, другие сидели на скамейках. Приглашенные на эту комедию остались на своих прежних местах, за которыми обедали, и теперь принялись смотреть. Тут, собственно, и началась
118
настоящая потеха: карлики, даже те, которые не только не могли танцевать, но и едва могли ходить, все же должны были танцевать во что бы то ни стало, они то и дело падали, и так как по большей части были пьяны, то упав, сами уже не могли встать и в напрасных усилиях подняться долго ползали по полу, пока наконец их не поднимали другие карлики. Так как часть карликов напилась, то происходило и много других смехотворных приключений: так, например, танцуя, они давали карлицам пощечины, если те танцевали не по их вкусу, хватали друг друга за волосы, бранились и ругались и т. п., так что трудно описать смех и шум, происходивший на этой свадьбе. Будучи собственным карликом царя, новобрачный был обучен различным искусствам и сам изготовил для этого маленький фейерверк, но в тот вечер умер единственный сын князя Меншикова, поэтому праздник окончился рано, и фейерверк сожжен не был. Карлик этот находился при царе в бою под Полтавой и вообще участвовал с ним в важнейших походах и битвах, ввиду чего царь очень его любил. (...)
Декабрь
21-го. Ночью в Петербурге было повсюду такое наводнение, что многие должны были выбраться из своих жилищ. Вода залила все погреба, причем пиво и всякие другие запасы подверглись порче. В этом смысле пострадал и я. Строевой лес и лодки подмывало вплотную к домам и носило по улицам, так что всякие сообщения прекратились. Здесь уместно сказать, что три года тому назад царь обнародовал постановление, под страхом смертной казни воспрещающее присвоивать чужой лес или другое добро, уплывшее при подобных наводнениях, которые случаются в Петербурге почти ежегодно. Добро, очутившееся, когда спадет вода, на чужой земле, должно быть возвращено настоящему собственнику.
22-го. Так как царь в течение некоторого времени, против своего обыкновения, безвыездно сидел дома, чтобы лечиться, и я вследствие этого долго его не видал, то я стал искать случая повидаться с ним. Стоило это мне немалых хлопот, впрочем, при содействии одного из царских денщиков, я таки достиг цели и застал царя дома —неодетым, в кожаном, как у ремесленника фартуке, сидящим за токарным станком. Царь часто развлекается точением и, путешествуя, возит станок за собой. В этом мастерстве он не уступит искуснейшему токарю и даже достиг того, что умеет вытачивать портреты и фигуры. При моем
119
посещении он временами вставал из-за станка, прогуливался взад и вперед по комнате, подшучивал над стоящими кругом лицами и пил с ними, а также порой разговаривал то с тем, то с другим между прочим и о самых важных делах, о каковых удобнее всего разговаривать с царем именно при подобных случаях. Когда же царь снова садился за станок, то принимался работать с таким усердием и вниманием, что не слышал, что ему говорят, и не отвечал, а с большим упорством продолжал свое дело, точно работал за деньги и этим трудом снискивал себе пропитание. В таких случаях все стоят кругом него и смотрят, как он работает. Всякий остается у него, сколько хочет, и уходит, когда кому вздумается, не прощаясь. (...)
1711 ГОД
Январь
30-го. Царский духовник передавал мне, что за Невой, на гауптвахте, в присутствии 20-ти человек солдат, заплакал образ Божьей Матери, которая будто бы сказала при этом, что в ее честь за крепостью должна быть построена церковь. Об этом чуде доложили царю, ибо русские по меньшей мере так же суеверны, как паписты, и царь, желая сам это видеть, тотчас же поехал за Неву, чтобы осмотреть образ: у глаз Божьей Матери действительно оказалось несколько полосок, как бы от стекавшей вниз влаги. Поверил ли он этому вымышленному плачу, не знаю, во всяком случае, ни положительного, ни отрицательного мнения своего по настоящему делу он не выразил. И вот слух этот, как ложь, сочиненная евреями о том, будто бы тело Иисуса было украдено его учениками, продолжает и доныне составлять между русскими предмет всеобщих разговоров.
В тот же день царь рассказал мне о следующем случае, происшедшем несколько лет тому назад в Москве. По его распоряжению казнили некоторых бунтовщиков. В России осужденные идут на казнь не связанные, им даже не завязывают глаз, они сами бросаются наземь перед палачом, растягивают руки и вытягивают ноги и кладут голову на плаху. Один из бунтовщиков лег плашмя на землю, протянув руки вдоль тела, затем ему отсекли топором голову. Тут царь увидал, как обезглавленный труп приподнялся на руках и на коленях и простоял в таком положении целую минуту, после чего снова повалился наземь. Рассказ этот заслуживает веры, так как слышал я его из собственных уст царя, а царь не склонен к вымыслам. В заключение царь, который
120
весьма здраво обо всем судит, выразил мысль, что несомненно у этого преступника жилы были сравнительно тонкие — обстоятельство, замедлившее истечение крови и чрез это на более долгое время сохранившее в теле жизненные силы. Подобные же случаи, происходящие от той же причины, наблюдаются и на птицах, в особенности на курах, которые, будучи обезглавлены, иной раз долго еще бегают по земле.
Март
16-го. Проезжая по городу, я случайно встретил царя, который сам делал сортировку между солдатами и офицерами, устраняя старых и негодных к службе, причем сам обо всем расспрашивал и писал. Удивительнее всего было спокойствие, с каким он это делал. Непосвященный подумал бы, что никакого другого дела у него нет, тогда как в действительности во всей России государственные дела —гражданские, военные и церковные—ведаются им одним, без особой помощи со стороны других. Перед своим уходом, царь велел внести globum terrestrem* в дом и поставить его под небо из тафты. Глобус этот медный, шести футов в диаметре, заказан в Голландии покойным королем шведским; цена ему была назначена в 16000 ригсдалеров, но так как король умер до его изготовления, а царствующему королю в нем надобности не было, то царь выторговал его себе за 1800 ригсдалеров.
В этот день из Москвы уехал упоминаемый выше польский посол, не получив у царя иной прощальной аудиенции, кроме как частной, на пиру у некоего служащего в Сенате, в Москве, Тихона Никитича25, куда был зван и царь. (...)
21-го. Я ездил в Измайлово-двор в 3-х верстах от Москвы, где живет царица, вдова царя Ивана Алексеевича, со своими тремя дочерьми царевнами26. Поехал я к ним на поклон. При этом случае царевны рассказали мне следующее. Вечером, незадолго перед своим отъездом, царь позвал их, царицу и сестру свою Наталью Алексеевну в один дом в Преображенскую слободу. Там он взял за руку и поставил перед ними свою любовницу Екатерину Алексеевну. На будущее время, сказал царь, они должны считать ее законной его женой и русской царицей. Так как сейчас, ввиду безотлагательной необходимости ехать в армию, он обвенчаться с ней не может, то увозит ее с собой, чтобы совершить это при случае, в более свободное время. При этом
* Земной глобус (лат.).
царь дал понять, что если он умрет прежде, чем успеет на ней жениться, то все же после его смерти они должны будут смотреть на нее, как на законную его супругу. После этого все они поздравили Екатерину Алексеевну и поцеловали у нее руку. Без сомнения, история не представляет другого примера, где бы женщина столь низкого происхождения, как Екатерина, достигла такого величия и сделалась бы женой великого монарха. Многие полагают, что царь давно бы обвенчался с ней, если бы против этого не восставало духовенство, пока первая его жена была еще жива, ибо духовенство полагало, что в монастырь она пошла не по своей доброй воле, а по принуждению царя, но так как она недавно скончалась, то препятствий к исполнению царем его намерения более не оказалось27 (...)
27-го. Некто Boutenant de Rosenbusk*, которого блаженной памяти король Христиан V пожаловал в дворяне и назначил королевско-датским комиссаром в Москву, равным образом стал жертвой жестокого насилия. Отец его, родом голландец, нашел близ одного города, называемого Олонецком, в местностях, расположенных недалеко одна от другой, чугунную и медную руду и, получив надлежащую привилегию и разрешение, открыл там, на собственный счет, с большими затратами, два завода — чугунный и медный. Затем он стал, однако, получать значительные барыши. Но вскоре после того, как все устроилось, Rosenbusk-отец умер. Тогда привилегия на заводы была возобновлена на имя его сына, Бутенанта де Розенбуска, притом самым формальным образом, за подписью самого царя и за большой российской печатью. Однако так как эти заложенные под Олонецком чугунный и медный заводы давали хороший доход, то алчный князь Меншиков решил завладеть ими: во-первых, они находились в подведомственной ему губернии, во-вторых, у Розенбуска не хватало средств на их содержание, а заводы должны были изготовлять разные военные принадлежности. И вот, князь Меншиков отобрал заводы себе, отказавшись даже уплатить, бедному Бутенанту де Розенбуску те 20 000 рублей за поставки с заводов, которые заводы будут ему возвращены, так как ему легко было бы содержать их, если бы те 20 000 рублей были ему уплачены. Хорошо осведомленный о великой несправедливости, которой подвергся этот человек, царь все обнадеживал его добрыми обещаниями, но, в сущности, не знал, как ему извернуться и к какой уловке прибегнуть: с одной стороны, он не находил возражений против его законных требований, но с другой —не хотел лишить князя Меншикова приобретенных им выгод, так что Розенбуск
* По русским источникам — Бутенант фон Розенбуш.
122
никогда не получил обратно ни заводов, ни денег. Один лишь генерал-адмирал Апраксин из сострадания оказал ему незначительную денежную помощь. И в конце концов Розенбуск умер в бедности, удрученный горем28.
Очень может быть, что доходами с этих заводов, равно как и с имущества, отнятого князем Меншиковым у многих других лиц, пользуется сам царь. Вообще он только прикидывается сторонником законности, и когда совершается какая-нибудь несправедливость, князь должен только отвлекать на себя ненависть пострадавших. Ибо если бы князь Меншиков действительно обладал всем, что в России считается его собственностью, то доходы его достигали бы нескольких миллионов рублей. Но на самом деле невероятно, чтобы такой правитель, как царь, крайне нуждающийся в средствах для ведения войны и столь же скупой для самого себя, как какой-нибудь бедняк-простолюдин, решился одарить кого-либо подобным богатством. На вопрос: «Кто пользуется монополией на право торговли царской рожью и многими другими товарами, вывозимыми морем из Архангельска?» всегда слышишь тот же ответ: «Князь Меншиков». На вопрос: «Кто пользуется в Москве доходами с того или другого производства?» всегда слышишь, что все они принадлежат князю. Короче, все принадлежит ему, так что он будто бы властен делать, что ему угодно. А про царя говорят, что сам он добр, на князя же падает вина во многих вопросах, в которых он нередко невинен, хотя вообще он и не отличается справедливостью, а во всем, что относится до почестей и до наживы, является ненасытнейшим из существ, когда-либо рожденных женщиной. Когда царь не хочет заплатить заслуженного содержания какому-либо офицеру или не хочет оказать ему защиты, то говорит, что сам он всего генерал-лейтенант, и направляет офицера к фельдмаршалу, князю Меншикову, но когда проситель является к князю, последний уже предупрежден и поступает так, как ему кажется выгоднее. Если бедняк снова идет к царю, то его величество обещается поговорить с Меншиковым, делает даже вид, что гневается на князя за то, что нуждающийся остается без помощи, но все это одно притворство. У государя этого есть сей порок, весьма затемняющий его добрую славу. В других отношениях царь достоин бесчисленных похвал, а именно, можно про него сказать, что он храбр, рассудителен, благочестив, поклонник наук, трудолюбив, прилежен и поистине неутомим. Но когда выдается случай нажить деньги, он забывает все. Испытывал это на себе вышеупомянутый Бутенант де Розенбуск, испытал один полковник — немец von Velsen. Без вины посаженный под арест он был оправдан военным судом, тем не менее однако никогда не мог добиться ни возвращения ему полка, ни уплаты заслужен
123
ного содержания, так что в конце концов вынужден был выбраться из России, чуть не побираясь. Испытал это и мой пристав, Яков Андреевич, у которого князь, безо всякой причины, основываясь только на «sic volo, sic jubeo, sit pro ratione voluntas»*, отобрал без всякого за то возмещения большое поместье. Один из попечителей лютеранской церкви в Москве был жертвой подобного же рода насилия. Вновь избранный шведский священник Штаффенберг, человек нехороший и беспокойный —{...) —легкомысленно проповедовал с кафедры о варварском будто бы обращении в Москве со шведскими пленными. И вот упомянутого попечителя сослали в Казань и без суда отобрали его имущество, превышавшее 60 000 рублей, за то лишь, что он, как старший попечитель церкви не сделал выговора священнику и не донес о его проповедях. Самого же Штаффенберга за такие слова без суда посадили в тюрьму и впоследствии сослали в Сибирь. А у общины, которая до тех пор самостоятельно, не спрашиваясь царя, управляла своими церковными делами, вольность эта отнята, и старшим блюстителям обеих лютеранских церквей назначен вице-канцлер Шафиров, имеющий отныне наблюдать за правильным течением общинных дел, а равно и за тем, чтобы в церквах ничего не говорилось против царского величества. Шафиров должен также рассмотреть прежние споры, возникшие благодаря беспокойному шведскому священнику, на будущее же время предупреждать несогласие.
Таким образом, все совершается здесь вне закоцд и без суда. Если на какое-либо должностное лицо, уже успевшее нажиться, донесут его враги или попрекнут его во хмелю несправедливостью либо воровством по должности, то все имущество его конфискуется без суда, и он еще счастлив, если избежал кнута и ссылки в Сибирь. Когда такому лицу удается отвратить постигшую его опалу, сделав подарок князю Меншикову в размере 10-ти, 20-ти, 30-ти тысяч или более рублей, смотря по состоянию, то оно спасено, ибо тогда уже дело не дойдет до разбирательства и суда. В таких случаях обыкновенно говорят: «Князь взял взятку», — что в сущности действительно нередко бывает, но из таких взяток царь без сомнения тоже получает свою долю, только по своей природе действует скрытно, стараясь направить общую ненависть на князя. Вообще мне сообщали столько примеров строгостей и насилий, совершаемых в России в отношении иностранцев и русских, что на исчисление и пересказ их не хватило бы многих дестей бумаги. Да и нельзя ожидать лучших порядков в стране, где важнейшие сановники то и дело повторяют следующее твердо установленное правило государственной мудрости:
* Так я хочу, так повелеваю, обоснованием (доводом) да будет моя воля (лат.).
124
«Пускай весь мир говорит что хочет, а мы все-таки будем поступать по-своему». Слова эти я сам нередко слышал из уст здешних министров. Когда на конференции мне приходилось доказывать, что известная мера возбудит в королеве английской, в им пер ат о-, ре или в другом каком-либо монархе неблагоприятные мысли и суждения о русских порядках, министры, если не находили другого возражения, пускали в ход вышеприведенную свою поговорку. Когда же подобное правило пускается в ход, то прекращаются все доводы, которые мог бы придумать разум. (...)
Н. И. Кашин
ПОСТУПКИ И ЗАБАВЫ ИМПЕРАТОРА ПЕТРА ВЕЛИКОГО
Записки Никиты Ивановича Кашина, в отличие от «Гисто-рии...» князя Куракина, обладают другими достоинствами. Если князь Куракин, отягощенный историческими познаниями и аристократическими комплексами, стремится как бы подняться над прошлым, дать, как ему кажется, объективную его картину, то простой сержант просто вспоминает.
Вполне возможно, он находился в частях, которые осуществляли охрану государя, во всяком случае он часто его видел. Он не был близок к царю, в его воспоминаниях нет рассказов о каких-либо встречах с Петром, но то, что это был очевидец последнего десятилетия жизни царя, несомненно. Не исключено, что рассказы Кашина были кем-то записаны, систематизированы в рукописи, которая стала известна лишь в начале XIX века. Когда читаешь их, не проходит ощущение, что это именно записи устных рассказов, и ценность их в том, что автор чаще всего не ставит перед собой задачи поведать для потомства что-либо нравоучительное. Как жил, что ел, во что одевался царь, какой у него был голос, какие привычки —эти и многие другие бытовые черты, как правило, навсегда исчезающие вместе с их обладателем из памяти потомков, здесь сохранены и позволяют нам увидеть великого царя со стороны, глазами простого человека.
Конечно, Кашин преисполнен привычного для многих тогда чувства обожания своего гениального современника, великого императора, но те реалии, которые он видит и подмечает, —обычные, земные, и, безыскусно передавая их, Кашин тем самым приближает нас к прошлому. В его записках есть несколько развернутых новелл анекдотического типа (что такое анекдот XVIII века, будет сказано ниже), цель которых именно воспеть какие-то особые личные качества Петра. Отчетливо выраженная литературная обработанность этих новелл с элементами прямой
126
речи выглядит довольно искусственно рядом с простыми, незатейливыми воспоминаниями маленького человека, обыкновенного солдата-свидетеля и участника великих событий в России.
Записки Н. И. Кашина публикуются по изданию: Поступки и забавы императора Петра Великого. (Запись современника). Сообщение В. В. Майкова. СПб., 1885.
Я, нижеподписавшийся, описываю самовидное и верно слышанное мною с 1717 до 1725 годов, дела и поступки и увеселительные забавы славного, великого императора Петра Алексеевича, всея России повелителя и милостивейшего Отца Отечества.
1
Сей великий император, богочтец и хранитель уставов церковных и веры содержатель твердый, всякое воскресенье и праздники неотменно приезжает к церкви Троицкой на Питербургском острову против Сената и по входе в церковь никогда в паруке не входит, сняв, отдает денщику и становится на правый клирос и при нем его дворцовые певчие; и пение производит четверо-голосное, партесу не жаловал, а во время обедни сам читал апостол, голос сиповатый, не тонок и не громогласен, лицом смугл, ростом не малым, сутуловат; когда от пристани идет до церкви, из народу виден по немалому росту, головою стряхивал; токмо один его великан цесарец выше был полуаршином. В вик-ториальные дни приезжал на верейке, и у пристани во ожидании его величества привожен был в уборе аргамак; и как изволит из верейки выйти, то поведут перед ним аргамака до церкви; и по отпении обедни со всеми министрами и генералы войдет в питей-ский дом, что у Петропавловских ворот у мосту, сам выкушает анисной водки и прочих всех пожалует. После полудни в определенный час всем министрам и генералам и разыдентам чужестранным и архиереям сбор на Почтовый двор,1 и тут трак-тированы будут, и по времени потеха огненная с планами и ужин, а во дворце того никогда не бывает.
2
Всякий день его величество вставал после полуночи за два часа или больше по времени и входил в токарню, точил всякие штуки из кости и дерева; и на первом часу дня выезжает на смотрение в разные места, всякий день наряд на все дороги,
127
коляски и у пристаней верейки и шлюпки, и все дожидаются до самого вечера, а куда изволит ехать —неизвестно, а особливо редкий день который не бывает в Сенате.
В дом его императорского величества не повелено входить ни с какими прошениями, ниже с нижайшими визитами, ни в простые, ни в церемониальные дни, а только входили граф Федор Матвеевич генерал-адмирал Апраксин, светлейший князь Меншиков, канцлер Гаврила Иванович Головкин.
3
В летнее и осеннее время по Переведенной и по прочим улицам ходит пешком, летом в кафтане, на голове картуз черный бархатный, а в осень в сюртуке суконном серонемецком, в шапке белой овчинной калмыцкой на выворот; и ежели идущи противу его величества, сняв шапку или шляпу, поклонится и, не останавливался, пройдет, а ежели остановится, то тотчас прийдет к тебе и возьмет за кафтан и спросит: «Что ты?» И ответ получит от идущего, что для его чести остановился, то рукою по голове ударит и при том скажет: «Не останавливайся, иди, куда идешь!»
4
По указу его величества велено дворянским детям записываться в Москве и определять на Сухареву башню для учения навигации, и оное дворянство детей своих записывали в Спасский монастырь что за Иконным рядом, в Москве, учиться по-латыни. И услыша то, государь жестоко прогневался, повелел всех дворянских детей московскому управителю Ромодановскому из Спасского монастыря взять в Петербург сваи бить по Мойке реке для строения пенковых амбаров. И об оных дворянских детях генерал-адмирал граф Федор Матвеевич Апраксин, светлейший князь Меншиков, князь Яков Петрович Долгорукий и прочие сенаторы, не смея утруждать его величества, попросцли слезно, стоя на коленях, милостивейшую помощницу ее величество Екатерину Алексеевну о заступлении малолетних дворянских детей, токмо упросить от гнева его величества невозможно. И оный граф и генерал-адмирал Апраскин взял меры собою представить; велел присматривать, как его величество поедет к пенковым амбарам мимо оных трудившихся дворянских детей, и по объявлении ему, Апраскину, что государь поехал к тем же амбарам и приехал к трудившимся малолетним, скинул с себя кавалерию и кафтан и повесил на шест, а сам с малолетними бил сваи. И как государь возвратно ехал и увидел адмирала, что он с малолетними в том же труде в бигии свай употребил себя, и, остановяся,
128
государь говорил графу: «Федор Матвеевич, ты?» —Генерал-адмирал ответствовал: «Бьют сваи мои племянники и внучата; а я что за человек, какое имею в родстве преимущество? А пожалованная от вашего величества кавалерия висит на дереве, я ей бесчестия не принес». И то слыша, государь поехал во дворец и определил их в чужестранные государства для учения разным художествам, так разгневан, что и после биения свай не миновали в разные художества употреблены быть.
5
Все знатные персоны расписаны по дням, в которые после полудня его величества приезжает и веселится, называлась ассамблея: забавляются в карты и шахматы, и в тавлеи, тут и государыня с фамилиею присутствует, машкарадов, комедий и опер не бывало, а был машкарад в Петербурге и в Москве по замирении Шведского мира 1729 года2 на кораблях и шлюпках, на самем его величество был на корабле в матросском бостроке бархатном, черном, и производилась за Красными воротами на площади.
6
После Рождества Христова бывают церемониальные славления. В начале был всешутейшим князь-папою Петр Иванович Бутурлин, из знатных персон; из дворян выбраны архиереи и архимандриты, протодьякон и дьяконы, и грозных заик двенадцать человек, папиных поддьяков плешивых двенадцать человек, весны двадцать четыре человека, изготовлены линии, впряженные по шести и по осми лошадей; и во втором часу ночи на оных линиях по расписанию господ и генералов во все святки к которым приезжать. И как всешутейший князь-папа приедет, в начале поп Битка3 дворцовый начинает и певчие государевы поют«Хри-стос рождается» по обычаю; и потом поставят на столе великую чашу, с собою привезенную, налитую вином, и в ней опущен ковш, нарочно сделанный под гербом орла; и в поставленных креслах сядет князь-папа, и возле чаши положены два пузыря говяжьих от больших быков, и в них насыпано гороху, и у той чаши кругом на коленях стоят плешивые. И архидьякон возглашает: «Всешутейский князь-папа, благослови в чаше вино!» И потом папа с стола берет по пузырю в руку и, обмоча их в чаше в вине, бьет плешивых по головам, и весна ему закричит многолетие разными птичьими голосами. А потом архидьякон, из той чаши наливши ковш под гербом, подносит всем присутствующим и громогласно кричит: «Жалует всешутейший князь-папа вина!» А как выпьет, паки возглашает: «Такой-то
5 Зак. 7
129
архиерей, из чаши пив, челом бьет». И по обношении все из дому поедут в дом князь-папе, и от него по своим домам, и во всей оной церемонии его величество присутствует.
7
Случившаяся в Петербурге свадьба его всешутейшего князь-папы. Сделанная была перемида на площади против церкви Троицкой для церемонии взятия четырех фрегатов; а по прошествии времени в той перемиде изготовлена была князь-папе спальная перина, набита хмелем, подушки плетенные из хмельных стеблей и насыпаны хмелевыми листами; на полу той перемиды насыпано хмелю стеблями, не обирая хмелю, толщиною в поларшина, одеяло по парусине стегано теми же хмелевыми тонкими стеблями. И жениха всешутейшего папу в Иностранной коллегии4 и его величество со всем генералитетом и знатным дворянством убирали во одеяние, в мантию бархатную малиновую, опушенною горностаями, с большим отложным воротником горностаевым же, шапка белая, вышиною в три четверти аршина, рядами, один другого выше. И его величество, и министры, и генералы, и дворяне были в машкарадном разном платье, токмо масок на лицах не было.
А с невестиной стороны в доме, построенном деревянном у Невы-реки, близ церкви Троицкой, в присутствии великой государыни Екатерины Алексеевны и дам, нар$укали невесту в платье старинное: в охобен насыпной объери рудожелто, шапка горнотная бобровая, вышины больше полуаршина, покрывало волнистой тафты. Ее величество и дамы в разном машкарадном платье, а масок на лицах не было ж.
И по совершении убранства ход церемониальный к церкви продолжался сим порядком: его величество с генерали[те]том в машкарадном уборе шли по рангам, а жениха вели его присутствующие плешивые, а мантию нести от тех же плешивых путь охраняли заики, а весна шла и кричала разными, голосами птиц. И пришед к церкви птишники в церковь не входили. Невесту из деревянного дома вели свахи из дворянских дам в уборе старинном, за нею следовала ее величество с дамами в машкарадном платье. И по прошествии в церкви венчаны по правилу церковному, и по обвенчании тою же церемониею шли в дом, что у Невы, и был стол. Жених и невеста посажены были под балдахином, убранным бруснишником, лимонами и померанцами; и был стол с кушаньем, по старинному обычаю. И всей той церемонии в хождении смотрели с галдарей, а церемониального ходу их высочества цесаревны Анна Петровна и Елизавета Петровна.
130
И по окончании свадебного стола тою же церемониею свели жениха и невесту на покой в уготованную спальную на оную постель, и около той перемиды были его присутствующие плешивые, заики, и весна кричала, и в бубны били.
И после полудни была всем его присутствующим повестка, и сбиралися в построенный дом у Невы-реки, близ Сената, в синие хоромы. И возле того дома на реке сделан был великий плот четвероугольный, и в нем вставлен чан немалый, и в него налито пива, и в чане пущен ковш деревянный большой; и от того плота на канатах привязаны по две сороковые бочки, в длину продол-жалися сажен на сорок; и в оном чане, в ковше, сидел князь-папа, имея в руках пузыри, и около чана плешивые. На плоту стоял Нептун со острогою, наряженный во одежде белой, борода седая, на ней навешено всяких родов раковин, выбранный из дворян Тургенев, и около его наряженные заики в знаки сирен морских, и на бочках посажены были архиереи и весь князь-папинский причет. И оные бочки буксировали шлюпки чрез Неву к Почтовому двору, и как шествие началось, то князь-папа пузыри мочил в пиве и бил по головам плешивых, в то время пела весна всех родов птичьими голосами; и от пристани до Почтового двора ехал папа верхом на буйле, а архиереи с причетом ехали на быках верхом. И в доме Почтовом в сенях молодая его супруга, наряженная в горнотную старинную пашку, в охобне, покрыта покрывалом, на нем написано всех родов звери и птицы, встретила своего супруга и взяла за руку, свела в палаты, и посажены были под балдахин, сплетенный из хмелевых ветвей. И отправляемая церемония такая же, как и на славленье, поили вином и трактированы ужином, и сим потешная свадьба кончилась.
8
Церемония по Неве-реке: всем сенаторам и генералам, и дворянам, которые в присутствии у дел определенные, розданы были, по рангам, буеры, баржи, шлюпки, боты, верейки на их собственное содержание, под смотрением Дмитрия Потемкина. И во время весны и лета по воскресным и праздничным дням по сигналу выстрела из пушки у Троицкой пристани с поднятием красного флага, то всем, кому даны суда, надлежит следовать из гавани на Неву и разъезжать по Неве-реке по действу тех судов до сигналу же пушечного выстрела.
9
Кушал его величество очень мало и жаловал, чтоб было горячее, и кухня была во дворце об стену его столовой, и в стене
5*
131
было окошко, из которого подавали кушанье, а церемониальных столов во дворце не было. И после обеда отъезжал на яхту, поставленную у дворца на Неве почивать, и караул стоял около яхты, чтоб никто не ездил; а после поливанья для прогуливания ездил на Петербургский остров, ходил на Гостином дворе,5 торговал товары, но не приминет и кренделей купить и квасу выпить, все смотрел, чтоб порядочно было.
В великих трудах и в путешествих не имел скуки, не охраняя своего здоровья, но ревнуя своей России, чтоб ее сделать славною и непобедимою от прочих наций. И не можно того думать, чтоб великий и неустрашимый герой боялся так малой гадины —тараканов: и наперед его едущего кулиеры бежали и где надлежит быть станции осматривали, нет ли в избе тараканов, и по крайней возможности таких изб обыскать не можно, то по дорогам ставили избы нарочные для охранения от сей гадины.
10
Будучи его величество на пиру за столом со многими знатными и разговаривая о делах отца своего, бывших в Польше, и о препятствии великом от Никона патриарха,6 тогда граф Мусин-Пушкин стал дела отца его величества уничтожать, а его выхвалять, изъясняя тем, что у отца его Морозов и другие были великие министры, которые более, нежели он, делали. Государь так тем огорчился, что, встав от стола, сказал: «Ты хулою дел отца моего, а лицемерною мне похвалою более меня бранишь, нежели я терпеть могу!» И пришед к князю Долгорукову, став у него за стулом, говорил: «Ты меня больше всех бранишь и так тяжко спорами досаждаешь, что я часто едва могу стерпеть; но как рассужу, то я вижу, что ты меня и государство верно любишь и правду говоришь, для того я тебя внутренно благодарю. Ныне же тебя спрошу и верю, что о делах отца моего и моих нелицемерно правду скажешь». Оный ответствовал: «Государь, изволь сесть, а я подумаю!» И как государь подле него сел, то недолго, по повадке великие свои усы разглаживая и думая, на что все смотрели и слышать желали, и так начал:
11
«Государь, сей вопрос нельзя кратко изъяснить для того, что дела разные. В ином отец твой, в ином ты больше хвалы и благодарения достоин. Главные дела государей три: первое — внутренняя расправа и главное дело ваше есть правосудие. В сем отец твой более времени свободного имел, а тебе еще и думать времени о том недостало, итако, отец твой более, нежели ты,
132
сделал; но когда и ты о сем прилежати будешь, то можешь превзойдешь, и пора тебе о том думать. Другое — военные дела. Отец твой много чрез оные похвалы удостоился и пользу великую государству принес, тебе устроением регулярных войск путь показал, да по нем несмысленные все его учреждения разорили, что ты, почитай, все вновь делал и в лучшее состояние привел; однако ж я много думаю о том, еще не знаю, кого более похвалить, но конец войны твоей прямо нам покажет. Третье —в устроении флота, в союзах и поступках с иностранными ты далеко большую пользу государству и себе честь приобрел, нежели отец твой, и сие все сам, надеюсь, за право примешь». Его величество выслушал все терпеливо, целовал его, сказал: «Благий рабе, верны, вмале был еси верен, над многими тя поставлю».
12
Во время шведского мира 1721 году на Петербургском острову против Сената сделан был Янусов дом7 великим фигурным театром и убран весь фонарями разноцветными; в воротах план фитильный: нарисован Янус древний мирорешительный. Против того дому поставлены две персоны: первая в знак императора Петра Великого, другая в знак короля шведского; и около дому по плану фитильному и возле их перемиды и колеса, и всякие огненные фигуры. Да от того ж дому протянута веревка к сенатской галдареи, и на ней укреплен орел; и у всего того приуготов-ления был сам царь, и при нем бомбардирские шкапы Скорь-неков-Писарев и Корчмин. И по собрании всего генералитета в Сенат, и от них его величеству принесено за его усердное и нестрашимое старание к Российскому отечеству титул императорский со изречением Отца Отечествия, государя всемилости-вейшего. И в ночи в 12 часу сам государь зажег орел, который полетел прямо в Янусов дом и зажег план с статуею, и как стал сгорать, то те персоны пошли с простертыми руками и затворили ворота Янусовы; из того храма вдруг вылетело больше тысячи ракит, и потом за города из поставленных по Неве реке галер из пушек учинилася стрельба подобная грому и молнии и продолжалась с час. Потом зажгли два плана: на одном —корабль, идущий в гавань, надпись: «Конец дело венчало»; на другом—корона российская и шведская, соединенные на столе с надписью: «Соединение дружбы». И по сгорании планов началась огненная потеха удивительным порядком с перемидами в подобии бралиантов, а на верху перемиды корона российская, а на другой корона шведская, и продолжалась потеха часа четыре; и потом был ужин, и тем кончилась церемония.
133
В 1722 году, по пришествии его величества в Москву, на Красном лугу против Суконного двора о том же мире была великая огненная потеха, только разности статей были не из фитилей, но бумажные, и в них вставленные фонари горели, был машкарад церемониальный: за Красными воротами сделан корабль, боты, шлюпки и верейки на зимнем ходу; и его величества был на корабле в матросском платье, а позади флота в санках впряжены олени, медведи, сидели зверовщики и рыболовы, а все из дворян; а продолжался шесть дней.
13
Того же 1722 году в мае месяце его императорское величество следовал Окою и Волгою реками на галере, сделанной с покоями, и прибыл в Астрахань июня 28 числа для шествия с воинством в Персию. И бывши в Астрахани, ходил, ездил, осматривая работ и оснастки судов для приуготовления в Персию Каспийским морем, и для летнего жару в матросском бостроке, бархатном черном, на голове платок бумажный красный, шляпа маленькая. И как все к походу было изготовлено, то его величество и с государынею императрицею пошел в поход на боту по Каспийскому морю к Четырем Буграм, где после и гавань была; за ним следовали галиоты рек, боты и тялки, и ластовые суда, и островские лодки, и вышед в море, стали на якорь, и в ночи было огненное видение от фонарей и стрельба из пушек. „И потом его величество пошел на боту и при нем гвардия и пехота полевая на островских лодках на правую сторону к Грахании, а флот пошел на левую сторону морем к острову Чечню. И прибыл его величество в Аграхань, увидал, что деревня Андреева взбунтовалась, послал генерала Кропотова за драгунскими полками и казаками в один полк пехотный; и им, генералом, деревня вся разбита и разорена. И государь шествовал к городу Дербени; из оного города вышел Наин, в чину коменданта, и вынес ключи на серебряном блюде и поднес его величеству, и государь, приняв ключи, сквозь город прошел до реки Милюкенте, расстоянием в 20 верстах, и стал лагерем. На другой день от острова Чечня и флот прибыл ко оной же реке. Потом чрез два дня сделался ужасный шторм на море, и якори судов удержать не могли, многие на берег выкинуло с провиантом и с артиллериею. И после сего его величество следовал в Астрахань, и по прибытии в Астрахани малого время пробыл, шествовал в Москву8. И по прибытии в Москве 1724 году его величество супругу свою великую государыню Екатерину Алексеевну за многие военные в походе трудности короновал в Успенском соборе9, и по церемонии шествовал в Петербург, в любезный свой город.
134
14
На Петербургском острову церковь деревянная во имя пресвятой Богородицы Казанской и образ Богоматерин украшен. И весьма полюбился оклад бывшему тогда архимандриту невского монастыря Феодосию, потом был архиепископ Новгородский; приехав в церковь Казанскую для осмотру порядка церковного, при том выговорил, что образ Богородицын низко в иконостасе стоит, всякие люди к нему прикасаются; велел ее взять и отвезти в Невский монастырь; не по многом времени ризу ободрав, велел поставить во святых воротах того ж монастыря: И уведомились о том прихожане той церкви, в великой печали и сетовании были. У той же церкви был прихожанин, типографии директор, и у его величества в знаемости и в милости, Михайла Петрович Аврамов, весьма о том соболезновал и взял смелость просить его величество: и улуча время, по требованию от его величества с картами быть во дворец, и по объявлении карт стал на колени и просил его величество, что архимандрит Невского монастыря Феодосий из церкви их взял чудотворный образ Богородицы Казанской в свой монастырь и, ободрав оклад, поставил в том монастыре в воротах; и на то его величество ничего не сказал. И по времени был съезд в викториальный день на Почтовом дворе, в том присутствии были и священные персоны, в первых Стефан Рязанский, Феофан Скопский10, Феофилакт Тверской, веселились; и его величество всех потчивал разными винами, и пришед к столу, где архиереи сидят, сел на стуле, а подле стула стоял денщик Василий Нелюбохотин, держа под пазухою шляпу государеву. И государь зачел речь Рязанским: «Батюшка, скажи мне, что значит образ чудотворный и нечудотворный? Написание едино». На то преосвященный говорил: «Ваше величество, мы по милости нашей пожалованы и подвеселились, ответствовать от Святого Писания не можем», —и тем окончил речь.
Взглянул сурово на денщика: «Какая у тебя шляпа и чья?» Денщик объявил, что государева. Потом с великим сердцем сказал денщику: «Как ты, детина негодный, неучтйвец, великого государя шляпа, которую на голове государь носит, а ты под плечо мнешь. Да где ж та шляпа, которая на голове была и в баталии Полтавской прострелена пулею?» И на оное денщик сказал, что та шляпа в Казенной11 хранится. И по изречении того встав зачел говорить: «Всемилостивейший государь, самая истина показала довод ясный: шляпа, которую денщик ваш под плечом держит, но и та шляпа, которая хранится в Казенной, одной шерсти и дела рук человеческих, но великую разнь имеет: что она на таком великом человеке была на голове и пулею пробита, за то она против прочих шляп и хранится в почтении;
135
и непременно тому образ и написание на цке, и ваны* те же, но в том Господь прославляет за усердную веру обещателя написать и писателя благочестивого, в том и прославляется чудотворением от образа написанного». И государь, выслушав, встал и пошел в другие покои, и тем тот викториальный вечер кончился.
И назавтрие его величество послал денщика Семена Бак-лановского в Невский монастырь к архимандриту и велел ему сказать со гневом, чтоб он образ и с тем же окладом поставил в церкви Казанской Богородицы; и по тому именному приказанию и принесен и поставлен. А в 1736 году, в царствование государыни императрицы Анны Иоанновны, ее повелением сделана каменная церковь во именование Казанской пресвятой Богородицы на Адмиралтейской стороне у Гостиного двора, и образ чудотворной Богородицы Казанской в новопостроенную церковь перенесен и доныне в той церкви.
15
За год до его кончины весьма ослабел в своем здоровье и частые имел припадки, а особливо от каменной болезни, токмо его усердие к России и болезнь не удерживала в его старании и смотрении; и по нестерпимой каменной болезни двенадцатидневном страдании и неумолчно кричал, и тот крик далеко слышан был, и потом скончался 1725 году, января 28 числа, и поставлен был в медном гробе в Петропавловском соборе на анбоне, убранном визитами с подписями, и шесть недель стояли министры и генералы. И по смерти государя императора Петра Первого приняла царствование ее императорское величество Екатерина Алексеевна и не в долгом времени царствования 1727 года, мая 7 числа, в Петербурге скончалась и положена в медный гроб, и по отпетии поставлено тело ее во гробе на том же анбоне с сожителем ее великим императором Петром, и покрыты грызетовыми золотыми покровами, и шестинедельная церемония справлялась у гроба. И по кончине государыни императрицы принял самодер-жавствование император Петр Второй; и не въезжая в Москву для коронования, повелел указом сделанные два столба каменных за Спасскими воротами, где ныне стоят пушки большие под железною кровлею, — и на тех столбах торчали головы: на первом Цыклера и Алексея Соковнина и прочих пять голов, на втором—Кикина, архиерея Игнатия Ростовского, духовника, и прочих же пять же голов; в средине столпов сделан столб деревянный, на нем сидел Степан Глебов, —повелел сломать и место изровнять.
* Возможно —в смысле «они».
136
И по малом царствовании 1730 году от оспы скончался и погребен в Москве в Архангельском соборе у столпа против раки чудотворца Димитрия. И по призыву из Митавы государыню Анну Иоанновну на императорство и по коронации в Москве, по шествию ее в Петербург 1731 году, при ее присутствии, и по отпети панафиды с пушечною стрельбою гробы императорские Петра Великого и государыни императрицы, супруги его, опущены в землю в Петропавловском соборе у правого крылоса в вечную память12.
О ПРЕБЫВАНИИ ПЕТРА ВЕЛИКОГО В ПАРИЖЕ В 1717 ГОДУ
Из записок герцога де Сен-Симона
Герцог де Сен-Симон (1675 —1755)—крупный государственный деятель, аристократ до мозга костей, «французский Тацит», в своих знаменитых «Подлинных и полных мемуарах» сумел по достоинству оценить личность реформатора России. Петр предстает перед нами в расцвете славы и могущества, в тот момент, когда потрясший Европу своими воинскими подвигами и грандиозными преобразованиями русский царь вдруг появился перед европейской публикой. За каждым шагом знаменитого гостя наблюдает множество пристрастных глаз, среди которых и глаза 42-летнего французского аристократа. Мы видим Петра вне привычной для него обстановки, но сразу узнаем знакомый образ* Русский царь остается самим собой, где бы он ни был, с кем бы ни разговаривал. Автор мемуаров —Луи де Рувруа, герцог де Сен-Симон, пэр Франции, в шестнадцать лет стал королевским мушкетером, участвовал в сражениях, но в 1702 году, к неудовольствию короля, подал в отставку, сочтя, что его обошли производством, однако остался при дворе Людовика XIV, отнюдь не пользуясь расположением короля и платя ему ответной неприязнью. После смерти Людовика XIV (в 1715 году) Сен-Симон вошел в Совет регентства —он с детства был дружен с Филиппом Орлеанским, который стал регентом Франции при малолетнем Людовике XV. В1723 году, после того, как Филипп Орлеанский умер, Сен-Симон навсегда покинул двор и последние тридцать лет жизни посвятил литературному труду.
Многотомные воспоминания Сен-Симона—уникальное произведение мировой мемуаристики — охватывают период с 1694 по 1723 год—последние четверть века царствования Людовика XIV и период регентства. После смерти Сен-Симона правительство Людовика XV, опасаясь разоблачений, конфисковало гигантскую рукопись. Почти три четверти века она пролежала в архиве французского Министерства иностранных дел и впервые в относительно полном виде была опубликована лишь в 1829 —1830 годах.
138
Работая над мемуарами, Сен-Симон использовал огромное количество документов, исторических исследований, дипломатических бумаг, собственных записок и трактатов по различным вопросам, писем и воспоминаний своих современников, в том числе дневник маркиза Данжо, королевского камердинера, который подробно записывал события придворной жизни с 1684 по 1720 год.
Мемуары Сен-Симона — это хронологическое повествование, напоминающее дневнике. Рассказы о событиях чередуются с длинными описаниями, характеристиками, портретами (Сен-Симон по праву считается одним из лучших портретистов французской литературы), с небольшими зарисовками и сценками, прерываются обширными отступлениями. Литературная критика, начиная с Сент-Бева, сопоставляла Сен-Симона с великими писателями разных эпох. «Он первый дал нам возможность воскресить в нашем воображении Версаль... Все (в его мемуарах —Е. А.) кишит жизнью» (Сент-Бев) .* «Как писатель, он опередил свое время на целый век. Этот большой барин расталкивает и сбивает с ног всякие принципы хорошего тона, презирает установленные приличия, чтобы поставить свой стиль в соответствие с своим темпераментом; живя одновременно с Вольтером и Монтескье, он пишет, как будет позволено писать лишь во времена Виктора Гюго и Мишлэ» (Лансон)**. К свидетельствам Сен-Симона часто приходится относиться критически —он человек увлекающийся, страстный и потому пристрастный. Но обычно довольно легко понять, где он чрезмерно строг к своим врагам и недоброжелателям и где слишком добр к друзьям, где он позволяет увлечь себя своему остроумию, язвительности, гневу или вражде, политическим пристрастиям и антипатиям. Сен-Симон рисует яркий, запоминающийся портрет Петра I, найдя для себя ту удобную точку наблюдения, которая позволила ему многое увидеть, заметить и запомнить. Он увидел энергичного, волевого, чрезвычайно активного, любознательного и вдумчивого человека. Он заметил его достоинства, оценил скромность запросов, простоту и раскованность в общении с людьми. Он запомнил и довольно непрывычные и не очень приятные для аристократа-француза черты в поведении царя.
Глава из мемуаров герцога де Сен-Симона публикуется по тексту «Журнала министерства народного просвещения», 1856, № 1. Отд. 2. С. 1 — 24. Перевод с французского.
* Сент-Бев. Герцог Сен-Симон//В кн.: Из записок герцога Сен-Симона. СПб., 1899. С. 3.
** Цит. по Греве И. М. Сен-Симон, его жизнь и мемуары//Сен-Симон. Мемуары. Т. 1. М.; Л., 1934. С. 29.
139
Петр I, царь Московский, как у себя дома, так и во всей Европе и в Азии, приобрел такое громкое и заслуженное имя, что я не возьму на себя изобразить сего великого и славного государя, равного величайшим мужам древности, диво своего века, диво для веков грядущих, предмет жадного любопытства всей Европы. Путешествие сего необыкновенного государя во Францию, по своей необычайности, мне кажется, стоит того, чтобы не забывать ни малейших его подробностей и рассказать об нем без перерыва. Вот причина, почему я помещаю здесь этот рассказ позже, чем надлежало бы по порядку времени: точность чисел исправит этот недостаток.
В свое время мы видели разнообразные деяния сего монарха, его путешествия в Голландию, Германию, Австрию, Англию и во многие северные страны, знаем цель его путешествий и кое-что о его военных, политических и семейных делах.
Мы видели также, что в последние годы покойного короля он имел намерение посетить Францию и что король успел отклонить это посещение приличным образом1. Теперь, когда не стало этого препятствия, Петр непременно хотел удовлетворить своему любопытству, и с этою целью приказал известить регента2 чрез своего посланника в Париже, князя Куракина, что он приедет во Францию из Нидерландов, где он был тогда, для свидания с королем.
За невозможностью отказаться, надобно было изъявить удовольствие видеть государя, хотя регент охотно обошелся бы без его посещения. Расходов предстояло множество; не меньше и затруднений с могущественным государем, зорким и причудливым, с остатками грубых нравов и с многочисленною свитою людей, резко отличавшихся своими обычаями от здешних, —людей с капризами и странностями и, подобно своему государю, весьма щекотливых и взыскательных касательно того, что считали себе принадлежащим по праву или позволительным.
Сверх того царь был с королем Англии3 в открытой нериязни, доходившей до неприличия, и тем более чувствительной, что она была личною. Это обстоятельство немало стесняло регента, бывшего с королем Англии в явной дружбе, которую аббат Дюбуа4, из личного интереса, также очень неприлично, доводил до зависимости. Господствующею страстью царя было привести торговлю своего государства в цветущее состояние. С этой целью он ус-троивал в нем множество каналов; для проведения одного из них нужно было иметь согласие короля Англии, потому что канал должен был проходить через небольшой уголок германских его владений5. Коммерческая зависть воспрепятствовала Георгу согласиться на то. Петр, ведя войну с Польшею6, а потом с севером, где участвовал и Георг, ничего не успел сделать переговора
140
ми и огорчался этой неудачей тем живее, что не имел возможности действовать силою и не мог продолжать канала, которого проведено было уже много. Таков был источник неприязни, со всею силою продолжавшейся в течение целой жизни обоих государей.
Куракин был один из потомков древнего рода Ягеллонов,7 который долгое время носил короны польскую, датскую, норвежскую и шведскую. Высокий, стройный мужчина по наружности, Куракин понимал свое высокое происхождение и был очень умен, ловок и образован. Он говорил довольно хорошо по-французски и на многих других языках, много путешествовал, служил на войне и был употребляем при многих европейских дворах. При всем том еще видно было, что он русский, его талантам много вредила, сверх того, чрезвычайная скупость. Царь и он женились на родных сестрах и имели от них по одному сыну. Впоследствии царица была отринута и помещена в монастырь близ Москвы; но Куракин не обнаружил ни малейшего неудовольствия при этой немилости. Он в совершенстве понимал своего государя, с которым сохранил свободу в обращении и у которого пользовался доверием и уважением. В последнее время он был три года в Риме, откуда приехал в Париж посланником. В Риме он не имел ни официального характера, ни дел, кроме одного секретного поручения, для которого царь туда послал его как человека верного и просвещенного.
Регент, извещенный о скором прибытии царя во Францию со стороны моря, послал королевские экипажи, лошадей, кареты, повозки, фургоны, столы и пр. с одним из королевских придворных по имени дю Либуа, с тем, чтобы он ожидал царя в Дюнкир-хене8 и продовольствовал его со свитою всем необходимым до самого Парижа, приказывая везде воздавать ему королевские почести. Царь предназначил себе на это путешествие сто дней. Для него омеблировали в Лувре покои королевы-матери, где собирались разные советы, которые после этого приказания собирались у своих начальников.
Герцог Орлеанский рассуждал со мною кого бы избрать в почетные управители Лувром на время пребывания в нем царя? Я посоветовал ему избрать маршала де Тессе как человека, которому нечего было делать, который в совершенстве знал светское обращение и был очень привычен к иностранцам, благодаря своим военным путешествиям и посольствам в Испанию, Турин, Рим и к другим дворам Италии; обращение имел он мягкое и учтивое и, без сомнения, мог как нельзя лучше исполнить эту обязанность.
Герцог Орлеанский согласился со мною и на другой же день послал за маршалом и дал ему свои приказания. Это был чело
141
век, всегда имевший связи, неприятные герцогу, и потому бывший с ним на дурной ноге. Чувствуя себя стесненным в его присутствии, маршал принял вид, что удаляется от света. Поселившись в прекрасных покоях больницы Неизлечимых (aux Incurables), он, кроме того, имел еще такое же помещение в Камальдулях, близ Гробуа. В этих двух местах было где поместить весь его дом. Он разделил свое недельное пребывание между городским домом и дачею. В том и другом месте он давал обеды, сколько мог, и при всем том считал себя в отчуждении. Потому он был очень обрадован избранием на почетный пост служить царю, находиться при нем, везде сопровождать его и всех представлять ему. Это была его настоящая роль, и он исполнил ее как нельзя лучше.
Узнав, что царь уже недалеко от Дюнкирхена, регент послал маркиза де Нель принять его в Кале и сопровождать до прибытия маршала де Тессе, который должен был встретить царя лишь в Бомоне. В то же время для царя и его свиты приготовили отель де Ледигьер, на случай, если он с своею свитой предпочтет Лувру частный дом. Отель этот, находившийся рядом с арсеналом, был обширен и красив и принадлежал маршалу Виллеруа, который жил в Тюльери9 Таким образом дом оставался пустым, потому что герцог Виллеруа находил его слишком удаленным для своего жительства. Его омеблировали вполне и великолепно королевскою мебелью.
Чтобы не опоздать ко встрече, маршал на всякий случай целый день ожидал царя в Бомоне. Царь сюда прибыл в пятницу, 7 мая, в полдень. Де Тессе встретил его при выходе из кареты, имел честь с ним обедать и в том же день проводил его до Парижа.
Царь пожелал въехать в Париж в карете маршала, но без него самого, а с тремя лицами из своей свиты. В 9 часов вечера он прибыл в Лувр, обошел все покои королевы-матери и нашел их слишком великолепно убранными и освещенными, опять сел в карету и отправился в отель де Ледигьер, где и остановился. И здесь назначенные для него покои он нашел слишком нарядными и тотчас приказал поставить свою походную кровать в гардеробной. Маршал, обязанный, для почета, быть в доме и при столе царя, везде сопровождать и нигде не оставлять его, поместился также в отеле. Ему стоило больших трудов следовать, а часто и бегать за ним. На одного из королевских метрдотелей, Вертона, возложена была обязанность служить царю и заведовать столом как для него, так и для его свиты. Свита состояла из сорока разных лиц, из которых двенадцать или пятнадцать, люди
142
замечательные по своей личности или по своим должностям, допускались к столу царя.
Вертон был умный малый, непременный член своего круга, большой гастроном и игрок. Он угождал царю с таким уменьем и вел себя так хорошо, что снискал себе особенное благоволение как у царя, так и у всей его свиты.
Монарх сей удивлял своим чрезвычайным любопытством, которое постоянно имело связь с его видами по управлению, торговле, образованию, полиции: любопытство это касалось всего, не пренебрегало ничем и в самых мелких своих чертах клонилось к пользе; любопытство неослабное, резкое в своих обнаружениях, ученое, дорожившее только тем, что действительно стоило того; любопытство, блиставшее понятливостью, меткостью взгляда, живою восприимчивостью ума. Все обнаруживало в нем чрезвычайную обширность познаний и что-то постоянно последовательное. Он удивительно умел совмещать в себе величие самое высокое, самое гордое, самое утонченное, самое выдержанное, и в то же время нимало не стеснительное, как скоро он видел его обеспеченным перед другими. Царь умел совмещать это величие с учтивостью, которая также отзывалась величием; эту учтивость властелина он наблюдал повсюду, оказывал всем и каждому, но всегда в своих границах^ смотря по достоинству лица. В его обращении была какая-то непринужденная фамильярность, но с явным отпечатком старинной грубости его страны, отчего все его движения были скоры и резки, желания непонятны и не допускали никакого стеснения, ни противоречия. Стол его, часто не совсем пристойный, был все же скромнее того, что за ним следовало; часто также он сопровождался вольностями властелина, который везде был, как у себя дома. Предположив видеть или сделать что-нибудь, он не любил зависеть от средств: они должны были подчиняться его воле и его слову. Желание видеть все без всякого стеснения, отвращение быть предметом наблюдений, привычка к полной независимости в своих действиях часто были причиною того, что он предпочитал брать наемные кареты, даже фьякры или первую попавшуюся карету, чья бы она ни была и хотя бы он не знал ее владельца. Он садился в нее и приказывал везти себя куда-нибудь в городе или за город. Такое приключение случилось с госпожою Матиньон, которая выехала для прогулки: царь взял ее карету, поехал в ней в Булонь и в другие загородные места; а госпожа Матиньон, к удивлению своему, осталась без экипажа. В подобных-то случаях маршал де Тессе и свита царя, от которой он таким образом исчезал, должны были следить за ним, иногда вовсе теряя его из виду.
Петр был мужчина очень высокого роста, весьма строен, довольно худощав; лицо имел круглое, большой лоб, красивые
143
брови, нос довольно короткий, но не слишком, и на конце кругловатый; губы толстоватые; цвет лица красноватый и смуглый; прекрасные черные глаза, большие, живые, проницательные и хорошо очерченные, взор величественный и приятный, когда он остерегался, в противном случае —строгий и суровый, сопровождавшийся конвульсивным движением, которое искажало его глаза и всю физиономию и придавало ей грозный вид. Это повторялось, впрочем, не часто; притом блуждающий и страшный взгляд царя продолжался лишь на одно мгновение: он тотчас оправлялся. Вся его наружность обличала в нем ум, глубокомыслие, величие и не лишена была грации. Он носил полотняный галстук; круглый темнорусый парик, без пудры, не достававший до плеч; верхнее платье черное, в обтяжку, гладкое, с золотыми пуговицами; жилет, штаны, чулки; но не носил ни перчаток ни нарукавников; на груди поверх платья была орденская звезда, а под платьем лента. Платье было часто совсем расстегнуто; дома шляпа всегда на столе, но никогда на голове, даже на улице. При всей этой простоте, иногда в дурной карете и почти без провожатых, нельзя было не узнать его по величественному виду, который был ему врожден.
Сколько он пил и ел за обедом и ужином, непостижимо, не считая того, что выпивал он, в течение дня, пива, лимонада и других прохладительных; его свита еще больше. Бутылку или две пива, столько же, а иногда и больше, крепкого южного вина, а после кушанья пинту или полпинты наливок —так было почти за каждым обедом. Свита за его столом пила и ела еще больше, и в 11 часов утра точно так же, как в 8 вечера. Трудно сказать, когда мера была меньше. У царя был домовый священник, который также обедал за его столом: он ел и пил много. Царь любил его. Князь Куракин всякий день являлся в отель де Ледигьер, но жил отдельно.
Царь понимал хорошо по-французски и, я думаю, мог бы говорить на этом языке, если бы захотел; но для большей важности, он имел переводчика; по-латыни же и на других языках он говорил очень хорошо. В одной из его зал находилась королевская стража, но он почти никогда не приказывал ей сопровождать себя. При всем своем любопытстве, он никак не хотел выехать из отеля, ни обнаружить признака жизни, покуда не посетил его король. На другой день по прибытии царя, в субботу утром, сделал ему визит регент. Монарх вышел из кабинета, сделал к регенту несколько шагов и обнял его с важным видом превосходства, показал на дверь своего кабинета и, оборотясь, тотчас вошел туда без всякого приветствия. Регент последовал за ним; позади его вошел князь Куракин, который должен был служить
144
переводчиком. Там было два кресла, одно против другого; царь сел на кресло с высокою спинкой, а регент занял другое. Разговор продолжался около часа, но о делах —ни слова. Затем царь вышел из кабинета, а за ним и регент; после низкого поклона, на который царь ответил посредственно, он оставил его на том самом месте, где встретил.
В понедельник, 10 мая, царя посетил король, которого он встретил у дверцев кареты, и, по выходе его оттуда, шел с ним рядом по левую руку до самого кабинета, где они нашли два одинакия кресла. Король сел на правое, а царь на левое; князь Куракин служил переводчиком. Удивительно было видеть, как царь, взяв короля под мышки и подняв его в уровень с собою, поцеловал его таким образом на воздухе, и король, несмотря на свой юный возраст и на неожиданность поступка, не обнаружил ни малейшего смущения10. Поразительны были любезность царя, какую он расточал королю, нежность, какую он выражал ему, и непринужденная учтивость, которая лилась потоком, но с примесью величия, равенства и с легким оттенком преимущества по возрасту: все это можно было чувствовать весьма отчетливо. Царь очень хвалил короля, казался от него в восхищении и уверял в том окружающих. Он обнимал его несколько раз. Король сказал царю короткое, но очень любезное приветствие; в разговоре участвовал герцог дю Мень, маршал Виллеруа и другие почетные лица. Свидание продолжалось не более ’/4 часа. Царь проводил короля так же, как встретил, т. е. до самой кареты.
В среду11, И мая, в 4 или 5 часов (entre quatre et cinq heures), царь поехал отдавать визит королю, которым был принят у дверцев кареты, и шел по правую сторону короля. Церемониал был условлен еще прежде их взаимного посещения. При этом царь оказывал королю ту же любезность и то же радушие; визит продолжался также не более 1/4 часа. Но толпа народа осадила его.
С 8 часов утра царь осматривал площади Королевскую, Побед и Вандомскую, а на другой день —обсерваторию, Гобеленов-ские мануфактуры и королевский сад лекарственных растений. Во всех этих местах царь с особенным удовольствием все рассматривал и делал много вопросов.
В понедельник12, 13 мая, царь принимал лекарство, но это не помешало ему после обеда осмотреть многие мастерские, пользовавшиеся известностию13.
В пятницу 14-го, с 6 часов утра, он отправился в большую Луврскую галерею, чтобы видеть там модели всех королевских крепостей, которые имел честь показать Гасфельд с своими инженерами: тут же и для той же цели находился и маршал де Виляр с несколькими лейтенант-генералами. Царь очень долго
145
рассматривал все модели; потом посетил многие места Лувра, а после того прошел в Тюльерийский сад, откуда удалили весь народ. В это время строили разводный мост. Работы эти он рассматривал долго и очень внимательно. После обеда он отправился к герцогине Анжуйской, которая присылала к нему своего почетного кавалера с приветствием. Исключая королевского кресла, герцогиня приняла его, как короля. Сюда приехал герцог Орлеанский и повез царя в оперу в свою большую ложу, где оба они поместились на переднюю скамейку, с большим ковром. Спустя несколько времени царь спросил: «Нет ли пива?» Тотчас принесли его в большом стакане на подносе. Регент встал, взял поднос и подал царю, который с улыбкою и учтивым наклонением головы принял стакан без церемонии, выпил и поставил на поднос, который все держал регент. Отдавая стакан, регент взял тарелку, на которой лежала салфетка, и подал ее царю, который, не вставая, взял салфетку и утерся. Эта сцена всех удивила. При четвертом акте царь ушел ужинать и никак не хотел, чтобы регент оставил ложу. На другой день, в субботу, царь взял наемную карету и отправился осматривать множество любопытных вещей у мастеровых.
16 мая, в день св. Троицы, он приехал в Дом инвалидов, где хотел все видеть и все везде испробовать. В столовой отведал солдатского супа и вина, выпил за их здоровье, трепля их по плечу и называя камарадами; восхищался церковию, аптекой и больницей и был в восторге от порядка, в каком содержался этот дом. Для почетного приема был здесь маршал де Виляр. Супруга маршала также была здесь, как простая зрительница, желавшая видеть царя; но он узнал ее и сказал ей несколько приветливых слов.
В понедельник, 17 мая, он обедал в раннюю пору с князем Раготци, которого пригласил для этого к себе, а потом отправился в Медон, где были приготовлены королевские экипажи, в которых он ездил осматривать сады и парк сколько ему хотелось. При этом сопровождал его князь Раготци.
Во вторник, 18 мая, в 8 часов утра, явился к царю маршал д’Эстре и привез его в своей карете в свой дом д’Исси, где после обеда весь остаток дня он очень занимал его, показывая множество предметов, относящихся к мореходству.
В среду, 19 мая, царь занимался осмотром разных изделий и мастеровыми. Герцогини Беррийская и Орлеанская, по примеру герцогини Анжуйской, послали в одно утро своих шталмейстеров приветствовать царя. Все три надеялись получить приветствие или даже визит. Но, не получая долгое время ни того, ни другого, они наконец повторили свои попытки. Царь отвечал, что приедет благодарить их. С принцами и принцессами крови он также
146
затруднялся не больше, чем с первыми придворными, и не отличая их. Он не одобрил принцев, узнав, что они затрудняются сделать ему посещение покуда не уверены, что и он сделает визит принцессам: от этого он отказался со всею гордостью, так что ни одна из них не видела его иначе, как только в качестве простой зрительницы из любопытства, исключая принцессы де Конти, которая виделась с ним случайно. Все это объяснится впоследствии14.
В четверг, 20 мая, царь должен был ехать на обед в Сен-Клу, где герцог Орлеанский ожидал его с пятью или шестью придворными; но небольшая лихорадка, которую царь имел ночью, заставила его послать извиниться.
В пятницу, 21-го, он посетил Герцогиню Беррийскую в Люксембурге15, где был принят по-королевски. После своего визита он прогуливался по садам. Герцогиня между тем уехала в Мюэт, чтобы предоставить царю свободу видеть весь ее дом, который он и осмотрел с большим любопытством. Рассчитывая уехать около 16 июня, он просил приготовить к этому времени суда в Шарлевиле, намереваясь спуститься по р. Маасу.
В субботу, 22-го, царь был в Берси, у Пажо д’Онсамбрэ, главного директора почт, у которого дом наполнен редкостями и любопытными предметами всех сортов по естественной истории и по механической части. Знаменитый кармелит о. Себастьян16 был тут же. Царь провел здесь весь день с удовольствием и был в удивлении от многих превосходных машин.
В воскресенье, 23 мая, он отправился обедать в Сен-Клу, где ожидал его герцог Орлеанский. Он осматривал дом и сады, которые ему очень понравились; на обратном пути осмотрел замок Мадрид, а отсюда отправился к герцогине Орлеанской, где, между учтивостями, он давал чувствовать и свое превосходство, чего гораздо менее обнаруживал у герцогинь Анжуйской и Беррийской.
В понедельник, 24-го, он рано утром приехал в Тюльери, когда король еще не встал. Он вошел к маршалу Виллеруа, который показал ему королевские регалии; он находил их лучше и больше, чем полагал, прибавив впрочем, что он в этом не знаток. Он мало ценил красоту произведений одного богатства или чистой фантазии, особенно если не понимал их назначения. Отсюда он хотел идти к королю, который, с своей стороны, шел для той же цели к маршалу Виллеруа. Так с намерением было устроено для того, чтобы посещение это казалось не нарочным, а как бы случайным. Они встретились в кабинете, где и остались. Король держал в руке сверток бумаги и, подавая его царю, сказал, что это карта его государства. Эта любезность очень понравилась царю, который при этом случае оказал королю ту
147
же учтивость, ту же дружбу и радушие, соединенные с большою грациею и вместе с величием и равенством.
После обеда он оправился в Версаль, где маршал де Тессе передал его на попечение герцогу д’Антену, возложив на него обязанности почетного приема. Здесь для него было приготовлено отделение дофина, где он лег почивать в соседстве с дофином, отцом короля, и где теперь кабинеты королевы.
Во вторник, 25-го, царь обошел сады и на канале сел в лодку чем свет, раньше, чем назначено было приехать д’Антену. Он осмотрел весь Версаль, Трианон и зверинец. Главная его свита помещалась в замке.
В среду, 26-го, целый день царь очень был занят Марши и машиной. Он дал знать маршалу, что приедет на другое утро в 8 часов в отель де Ледигьер, чтобы видеть крестный ход по случаю праздника тела Господня; и маршал показывал ему крестный ход из соборной церкви Богоматери (de Notre-Dame).
Ежедневный расход царя простирался до 600 экю, несмотря на то, что он с самых первых дней ограничил свой стол. Раз ему хотелось позвать в Париж царицу, которую он очень любил, но скоро отменил это намерение. Он велел ей приехать в Аахен или в Спа, по ее выбору, и в ожидании его пользоваться водами.
В воскресенье, 30 мая, он отправился с Бельгардом, сыном д’Антена и преемником его по управлению зданиями и многими станциями, обедать к д’Антену в Пети-Бур. После ©беда д’Антен показывал ему Фонтенбло, где царь провел ночь; а на другой день они поехали на охоту за оленем, которую имел честь разделять с ними граф Тулузский. Место несколько понравилось царю, а самая охота вовсе не понравилась, где он чуть не упал с лошади; упражнение это он нашел чересчур сильным, к какому он не привык. По возвращении он изъявил желание обедать один с своею свитою на острове в пруде на фонтанном дворе и возвратился в Пети-Бур в одной карете с тремя лицами из своей свиты.
Во вторник, 1 июня, он внизу террасы Пети-Бура сел в лодку и отправился водою в Париж. Подъезжая к Шуази, он приказал остановиться для того, чтобы осмотреть дом и сады. Любопытство это заставило его войти на минуту к принцессе де Конти, которая тут находилась. После прогулки он опять сел в лодку и велел провезти себя под все парижские мосты.
В четверг, 3 июня, осьмой день праздника Тела Господня, из отеля де Ледигьер он видел крестный ход из прихода св. Павла. В тот же день он отправился ночевать в Версаль, который ему хотелось еще раз осмотреть с большим досугом. Здесь ему очень понравилось. Он пожелал также провести ночь в Трианоне,
148
потом три или четыре ночи в павильонах Марли, находившихся близ замка, который для него был приготовлен.
В пятницу, 11 июня, из Версаля царь отправился в Сен-Клу, где осматривал самый дом и посетил девиц в их классах17 Принят был он здесь по-королевски. Он хотел также видеть г-жу Ментенон, которая, узнавши о любопытстве царя, легла в постель, велев закрыть все окна занавесями и оставив лишь одно полуоткрытым. Царь вошел в ее спальню, отдернул занавеси на окнах, а потом и занавеси постели, пристально и вдоволь посмотрел на г-жу Ментенон и, не сказав ей ни слова, ни она ему, не сделав даже признака поклона, ушел. Я узнал после, что она была очень удивлена и еще более оскорблена таким поступком; но покойного короля уже не было на свете18. В субботу, 12 июня, царь возвратился в Париж.
Во вторник, 15 июня, он отправился рано утром к д’Антену. Занимаясь в этот день с герцогом Орлеанским, я в полчаса кончил работу; герцог был этим изумлен и хотел меня удержать. Я ему отвечал, что могу иметь честь быть у него всегда, а царь скоро уезжает и я его еще не видал. Для сего я и отправился к д’Антену. Туда не впускали никого, кроме лиц приглашенных и некоторых дам, приехавших с герцогинею и ее дочерьми для того, чтобы видеть царя. Я вошел в сад, где царь прогуливался. Маршал де Тессе, увидавши меня издали, подошел ко мне с намерением представить меня царю. Но я попросил его отложить это намерение и вести себя так, как будто вовсе не замечает моего присутствия: потому что мне хотелось вдоволь насмотреться на царя, опережать и поджидать его, чтобы удобнее видеть, чего я не мог бы сделать, если бы он знал меня. Я попросил маршала сообщить об этом и д’Антену, и, с этою предосторожностию, я удовлетворил своему любопытству сколько мне хотелось. Царь показался мне довольно разговорчивым, но везде вел себя как властелин. Он вошел в один кабинет, где д’Антен показывал ему разные планы и некоторые редкости, причем царь делал много вопросов. Здесь-то я видел конвульсивные движения, о которых говорил. Я спросил маршала, часто ли они случаются, и он отвечал мне: несколько раз в день, и особенно когда царь забывает воздержать их. При входе в сад д’Антен провел царя по нижним покоям и доложил ему, что там находится герцогиня с дамами, которые нетерпеливо желают его видеть. Царь не отвечал и позволил себя вести. Он пошел тише, повернув голову к тому месту, где стояли зрительницы; посмотрел на них всех, сделав при этом едва заметное наклонение головы, и прошел гордо; судя по тому, как он принимал других дам, я думаю, что он оказал бы более учтивости и этим, если б здесь не было герцогини, изъявившей претензию на его визит. Он показывал
149
даже, будто не хочет знать, которая из дам —герцогиня, и не спросил об имени ни одной из них. Таким образом я уже около часа не оставлял его и смотрел на него беспрестанно. Наконец я увидел, что царь это заметил: я стал осторожнее, опасаясь, чтобы он не спросил, кто я. Пред самым приходом царя во дворец я опередил его и вошел в залу, где накрыт был стол. Д’Антен, всегдашний угодник, нашел средство достать портрет царицы, весьма похожий; он поставил его на камин, с надписью в стихах в похвалу царицы —этот сюрприз очень понравился царю. Как он, так и свита его, нашли портрет очень похожим.
Король подарил царю два сорта великолепных гобеленовских обоев. Он хотел подарить ему еще шпагу, украшенную бриллиантами, но царь вежливо отказался принять ее. С своей стороны царь приказал раздать до 60000 ливров королевской прислуге, которая ему служила, подарил д’Антену и маршалам д’Естре и де Тессе, каждому, свои портреты, украшенные бриллиантами, пять золотых и одиннадцать серебряных медалей с изображением главных деяний из своей жизни; сделал дружеский подарок Бертону и настоятельно просил регента прислать его к нему в качестве королевского поверенного, что и обещано было регентом.
В среду, 16 июня, царь верхом отправился на смотр двух полков гвардии, жандармов, легкой конницы и мушкетеров. При этом был только герцог Орлеанский. Царь почти не смотрел на войска, которые это заметили. Отсюда поехал он ужинать к герцогу де Трем, где сказал, что по причине сильного жара, пыли и необыкновенного стечения народа, пешего и верхами, он уехал со смотра скорее, чем желал. Стол был великолепный. Царь, узнав, что маркиза де Бетюн, находившаяся тут простою зрительницей, дочь герцога де Трем, пригласил ее к столу, и таким образом, при множестве кавалеров, за столом была одна дама. Сюда пришло много дам, также зрительниц, и царь, осведомившись, кто они, сказал им несколько приветствий.
В четверг, 17-го, царь отправился вторично на обсерваторию, а оттуда обедать к маршалу де Виляр.
В пятницу, 18 июня, регент прибыл рано утром в отель де Ледигьер, чтобы откланяться царю, с которым и оставался некоторое время, при чем был князь Куракин. После этого визита царь поехал в Тюльери, чтобы проститься с королем. Было наперед условлено, чтобы между ними не было церемоний. Невозможно показать более ума, учтивости и нежности, сколько
150
царь оказал королю как во всех этих случаях, так и на другой день, когда король приехал к нему в отель, чтобы пожелать ему счастливого пути; здесь также все происходило без церемоний.
В воскресенье, 20 июня, царь уехал совсем и остановился ночлегом в Ливри, по дороге к Спа, где ожидала его царица. При выезде царь не хотел, чтобы кто-либо сопровождал его даже из самого Парижа. Роскошь, какую он здесь нашел, очень изумила его: уезжая, он изъявил сожаление о короле и о Франции, и сказал, что он с прискорбием видит, что роскошь эта скоро погубит ее.
Царь выехал из Парижа, очарованный оказанным ему здесь приемом, всем, что здесь видел, свободою, какая была ему предоставлена, и изъявил сильное желание соединиться тесными связями с королем; но интерес аббата Дюбуа к Англии был тому препятствием, имевшим горестные последствия для Франции, — в чем она не раз раскаивалась и еще раскаивается19.
Не хочется кончить об этом государе, столь неподдельно и истинно великом, который, по оригинальности и редкому разнообразию талантов и великих качеств, достоин величайшего удивления самого отдаленного потомства, несмотря на большие недостатки, зависящие от его воспитания.
Я наверное знаю, что царь посетил герцога Орлеанского и что это был единственный ему визит в Пале-Рояле; что герцог привозил и отвозил его в собственной карете; они долго разговаривали в кабинете, при чем находился только князь Куракин. Я забыл только день этого посещения.
Царь был весьма доволен маршалом де Тессе и всею прислугою. В распоряжении маршала находились все чины королевского двора, которые служили царю. Многие особы были представлены царю, но только значительные. Впрочем, многие не позаботились о том. Из дам ни одна не была представлена; принцы крови также не виделись с ним. Царь ничем другим не оказал им внимания, кроме обращения с ними в то время, когда увидел их у короля.
Часть его войск находилась в Польше и много в Мекленбурге: последние очень озабочивали короля Англии, который прибегал к посредничеству императора и ко всем возможным средствам, чтобы заставить царя удалить их оттуда20. Он настоятельно просил герцога Орлеанского, чтобы он постарался достигнуть
151
этого, пока царь был во Франции. Герцог не забыл об этом, но не имел успеха.
Несмотря на то, царь имел сильное желание быть в союзе с Франциею. И ничего не могло бы быть выгоднее этого союза для нашей торговли, для нашего значения на севере, в Германии и во всей Европе. Царь связывал руки Англии торговлей и заставлял короля ее бояться за свои германские владения. Голландии он оказывал большой почет, а императора держал в строгих границах. Надобно сознаться, что он играл значительную роль в Европе и Азии и что Франция чрезвычайно много выиграла бы от тесного с ним союза. Он не любил императора и желал мало-помалу отучить нас от преданности к Англии; но Англия сделала нас ко всем его настояниям глухими до неприличия. Настояния эти со стороны царя долго повторялись и после его отъезда. Напрасно я напоминал об этом регенту и представлял такие доказательства, которых силу он вполне чувствовал и которых не мог опровергнуть. Но еще сильнее было очарование его аббатом Дюбуа, которому помогали тогда еще д’Эффиа, Кани-льяк и герцог Ноальский.
Дюбуа мечтал о кардинальской шапке и не смел еще сказать об этом своему повелителю. Англия, на которой он основал все свои надежды на счастие, сначала была ему полезна посредством давнишней его дружбы с Стенгопом. Этому обстоятельству он обязан своим посольством в Голландию для свидания с Стенгопом при его проезде, потом посольством в Ганновер; наконец, он же заключил трактаты, о которых мы упоминали выше; чрез это он сделался государственным советником и потом втерся в совет иностранных дел. Тогда он возвратился в Англию. Англичане, видя его честолюбие и оказываемое ему доверие, служили его замыслам, чтобы завлечь его в свои интересы. Целью Дюбуа было — пользуясь доверием, господствовавшим между королем Англии и императором, и искреннею, личною их Дружбой, сделаться кардиналом посредством влияния императора, для которого было все возможно в Риме и который заставлял трепетать папу. Эта очаровательная перспектива держала нас в узах Англии до раболепства, так что регент ничего не смел предпринять без ее позволения, а Георг был вовсе не расположен изъявлять согласие на союз его с царем как по причине взаимной неприязни и своих интересов, так и в угождение императору: вот два капитальных пункта, на которые опирался аббат Дюбуа. Царю наконец опротивели и наша невнимательность, и наше равнодушие, которое дошло до того, что к нему не послали от лица короля ни Бертона, и никого другого.
152
С тех пор мы много имели случаев раскаиваться в гибельном очаровании Англией и в безумном пренебрежении к России. Бедствия, причиненные этим слепым рабством, еще не кончились, и мы наконец открыли глаза лишь для того, чтобы лучше видеть неисправимый упадок, ознаменованный двумя министерствами — министерством герцога и потом министерством Флёри, которые оба были отравлены Англиею, один — посредством огромной суммы денег, которые получала оттуда его любовница после кардинала Дюбуа, другой —самыми вздорными внушениями21.
ЭПИЗОД ИЗ ПОСЕЩЕНИЯ БЕРЛИНА ПЕТРОМ ВЕЛИКИМ, рассказанный маркграфиней
Вильгельминой Байрейтской в ее мемуарах
Имя маркграфини Вильгельмины Байрейтской (1709 —1758) — любимой сестры Фридриха II—ныне почти забыто, да и при жизни она оставалась в тени своего великого брата. Даже Вольтер, который был дружен с нею много лет, восхищался ее оригинальным и самостоятельным умом и ни разу не направил в нее ни одну из острых стрел своей беспощадной иронии, все же называл ее не иначе, как «достойной сестрой героя».
Судьба ее мемуаров, увидевших свет лишь полвека спустя после ее смерти, также не слишком удачна —они были крайне недоброжелательно встречены почти всеми немецкими ^историками, а их автора называли «злостной клеветницей» и даже «выродком в семье Гогенцоллернов». Удивляться такой реакции не следует— мемуары Вильгельмины впервые были опубликованы в 1810 году, вскоре после разгрома Пруссии Наполеоном, и острое и язвительное перо мемуаристки, запечатлевшей достаточно неприглядные картины придворной жизни, не могло не задеть патриотических чувств немецкой публики.
«Маркграфиня Вильгельмина была от природы зла, — замечает переводчик ее мемуаров, —и поэтому ее перо охотней'выводило шаржи на окружающих; но если многим лицам, нарисованным ею, недостает полного портретного сходства, все же они, несмотря на всю карикатурность, не лишены правды»*.
Вряд ли Вильгельмина была зла от природы. Вероятнее, ее ожесточила многолетняя борьба с деспотизмом отца — Фридриха Вильгельма I, короля-солдата, «фельдфебеля на улице». Мать Вильгельмины и Фридриха мечтала дать детям хорошее образование, но наталкивалась на упорное сопротивление короля. «У меня была маленькая библиотека, —вспоминает Вильгельмина, —кото
* Голос минувшего. 1914. № 6. С. 73.
154
рую я прятала частью под подушкой, частью под столом, так как король ненавидел науку и хотел, чтобы я занималась исключительно рукодельем и хозяйством».
Королеве удалось настоять на своем, и Вильгельмина к 10 годам (столько ей было, когда она увидела Петра I) закончила весь курс элементарной школы и начала изучать географию, всеобщую историю и другие дисциплины. Мемуары не написаны на изысканном французском языке, которым она наряду с английским владела лучше, чем немецким. Любовь к серьезному научному чтению не оставляла ее всю жизнь, и она составила себе превосходную библиотеку, которую впоследствии принесла в дар основанному по ее инициативе Эрлангенскому университету.
Если мемуарам Вильгельмины не повезло на родине, то за рубежами Германии они были приняты достаточно доброжелательно. Английский историк Томас Карлейль отмечал, что они «являются ценным литературным памятником, но только следует отделить 25% Dichtung* от заключенной в них несомненной Wahrheit**. Пожалуй, стоит помнить об этом замечании, читая и фрагмент воспоминаний о посещении Берлина Петром I и его свитой в 1719 году. Надо иметь в виду и то, что десятилетняя девочка, возможно, была уже наслышана о варварских повадках московитов —шлейф слухов тянулся за Петром издавна, со времен Великого посольства. Неудивительно, что именно эти черты поведения царя и его приближенных бросились ей в глаза. Можно усомниться в достоверности некоторых деталей, но в целом Вильгельмина излагает реальные факты.
О том, как вели себя русские из окружения Петра, писалось чрезвычайно подробно не раз. Эти описания весьма схожи и печальны для нашего национального самосознания. Так, за 1698 год, когда Петр посетил Англию, сохранился любопытный документ—предъявленный казначейству хозяином дома в Демтфоре, где останавливался Петр со свитой, счет с перечислением ущерба, нанесенного усадьбе гостями. Хозяин требовал, чтобы было заплачено «за 150 ярдов окраски, за 300 стекол во всем доме, за все полы, попорченные грязью и рвотой, за 240 футов сосновых балясин... за 100 футов наружной загородки сада». Не менее впечатляющ ущерб, причиненный обстановке дома: «голубая кровать, обитая внутри светло-желтым шелком, вся измарана и ободрана... туалетный столик, обитый шелком, сломан и изрезан... 14 голландских плетеных стульев все сломаны и испорчены...» Длиннейший список разрушений заканчивается так: «Сверх того, дом, принадлежащий некоему Росселю, бедному ’человеку, где проживала
* Поэзия (нем.).
** Истина (нем.).
155
стража, назначенная состоять при доме, занимаемом царем, почти совершенно разрушен, так что подлежит оплате в полной стоимости» * Поэтому можно понять, что королеву — мать мемуаристки—«очень мало обрадовало» распоряжение короля предоставить «московитам» ее увеселительный замок под Берлином.
Фрагмент из воспоминаний Вильгельмины Байрейтской печатается по публикации в журнале «Голос минувшего». 1913. № 9. С. 169 — 172. Перевод с французского С. Клейнер.
Я чуть не забыла упомянуть, что в 1719 году в Берлин приехал царь Петр. Его пребывание у нас так сильно смахивает на анекдот, что заслуживает, чтобы я его описала в моих мемуарах. Петр очень любил путешествовать и направлялся к нам из Голландии. Но по дороге ему пришлось остаться на некоторое время в Клевэ, потому что царица заболела (у нее был выкидыш). Так как он не любил большого общества и не терпел торжественных приемов, он попросил, чтобы король распорядился отвести для него помещение в увеселительном замке королевы, расположенном в предместье Берлина. Королеву это очень мало обрадовало, так как замок был лишь недавно выстроен, а кроме того, она положила много забот и затрат, чтобы побогаче и покрасивее убрать его. Там была великолепная коллекция фарфора, на стенах повсюду висели дорогие зеркала, и дом стал, действительно, походить на сокровище, откуда и произошло его название1. Дом был окружен садом, неподалеку от него протекала река, а это еще более увеличивало красоту его местоположения. Чтобы уберечь вещи от порчи, которую русские гости производили повсюду, куда бы они ни приехали, королева приказала вывезти из дома всю дорогую мебель и те из украшений, которые легко могли разбиться. Царь, его жена и весь их двор приехали в Берлин по реке и были встречены королем и королевой на берегу. Король помог царице сойти; как только царь ступил на землю, он крепко пожал королю руку и сказал: «Я рад видеть вас, брат Фридрих!» Потом он подошел к королеве и хотел было обнять ее, но она оттолкнула его. Царица начала с того, что принялась целовать у королевы руки, причем она проделала это много раз. Затем она представила ей герцога и герцогиню Мекленбургских2, приехавших вместе с ними, а также и сопровождавших их 400 дам, из которых состояла ее свита, собственно говоря, все они были горничными,
* Цит. по: Шуби некий С. Н. Петр Великий в Дептфорде//В его кн.: Исторические очерки и рассказы. СПб., 1908. С. 12 — 26.
156
кухарками и прачками, каждая из них имела на руках богато одетого младенца и на вопрос, чей это ребенок, отвечала, отвешивая низкий поклон, как это принято в России, что это дитя у нее от царя3. Королева не удостоила этих женщин и взгляда. Тогда царица, как бы отплачивая ей за это, обошлась весьма высокомерно с немецкими принцессами, но король после некоторых переговоров заставил ее все-таки поклониться им. Я увидела этих гостей лишь на следующий день, когда они пришли к королеве; королева решила принять их в зале, где обыкновенно бывали большие приемы; она встретила их чуть ли не у входа во дворец, где расположена стража, и, взяв царицу за левую руку, повела ее в этот аудиенц-зал. За ними следовали король вместе с царем. Как только царь меня увидел, он тотчас же узнал меня, так как мы виделись уже пять лет тому назад4. Он взял меня на руки и исцарапал поцелуями все мое лицо. Я била его по щекам и старалась изо всех сил вырваться из его рук, говоря, что терпеть не могу нежностей и что его поцелуи меня оскорбляют. При этих словах он громко расхохотался. Потом он стал беседовать со мной; меня еще накануне заставили выучить все, что я должна была сказать ему. Я говорила о его флоте, о его победах, и это привело его в восторг; он несколько раз повторил, что охотно отдал бы одну из своих провинций в обмен на такого ребенка, как я. Царица тоже приласкала меня. Она была мала ростом, толста и черна; вся ее внешность не производила выгодного впечатления. Стоило на нее взглянуть, чтобы тотчас заметить, что она была низкого происхождения. Платье, которое было на ней, по всей вероятности, было куплено в лавке на рынке; оно было старомодного фасона и все обшито серебром и блестками. По ее наряду можно было принять ее за немецкую странствующую артистку. На ней был пояс, украшенный спереди вышивкой из драгоценных камней, очень оригинального рисунка в виде двухглавого орла, крылья которого были усеяны маленькими драгоценными камнями в скверной оправе. На царице было навешано около дюжины орденов и столько же образков и амулетов, и, когда она шла, все звенело, словно прошел наряженный мул. Напротив, царь был человек высокого роста и красивой наружности, черты его лица носили печать суровости и внушали страх. На нем было простое матросское платье. Его супруга плохо говорила по-немецки и едва-едва понимала, что королева говорила ей; она подозвала к себе свою шутиху, княгиню Голицыну, чтобы поболтать с нею по-русски. Эта несчастная женщина согласилась исполнять шутовские обязанности ради спасения своей жизни; она участвовала когда-то в заговоре против царя и дважды подвергалась за это битью кнутом5. Неизвестно, что она говорила царице, но та каждый раз разражалась громким
157
хохотом. Наконец все уселись за стол; царь занял место возле королевы. Как известно, в детстве его пытались отравить, отчего вся его нервная система отличалась крайней раздражительностью и легкой возбудимостью; он был к тому же подвержен частым припадкам конвульсий, которые он не мог преодолеть. За столом с ним приключился один из таких припадков, а так как именно в тот момент он держал в руках нож, то так усиленно начал размахивать им перед королевой, что последняя перепугалась и хотела вскочить с места. Царь начал ее успокаивать, уверяя, что не причинит ей вреда; при этом он взял ее за руку и так крепко пожал, что королева взмолилась о пощаде. На это Петр, громко смеясь, заметил, что ее кости нежней, чем у его Катерины. После ужина должен был состояться бал, но царь, как только встали из-за стола, тайком улизнул и прошел пешком до самого Monbijou. На следующий день ему показали все достопримечательности Берлина и, между прочим, собрание медалей и античных статуэток. Среди них была одна самая ценная в очень непристойной позе. Как мне потом стало известно, такими статуэтками в древнем Риме украшали комнаты новобрачных. Царь очень любовался ею и вдруг приказал царице поцеловать ее. Она не захотела; тогда он рассвирепел и крикнул ей на ломаном немецком языке: «Ты головой заплатишь за свой отказ!» Как видно, он собирался казнить ее, если она ослушается его. Царица в испуге поцеловала статуэтку. Царь, нисколько не церемонясь, выпросил у короля как эту статуэтку, так и несколько других. Ему также понравился дорогой шкап из черного дерева, за который король Фридрих I заплатил огромные деньги, и он увез его с собой в Петербург, ко всеобщему отчаянию. Наконец, через два дня, весь этот варварский двор покинул Берлин. Королева поспешила в Monbijou, где все выглядело словно после разрушения Иерусалима. Никогда ничего подобного не было видано! Все до того было испорчено, что королеве пришлось заново перестроить весь дворец.
ЗАПИСКИ О РОССИИ ПРИ ПЕТРЕ ВЕЛИКОМ, извлеченные из бумаг графа Бассевича
В начале 1721 года неожиданно для многих иностранных наблюдателей в Петербург прибыл голштинский герцог Карл Фридрих, который официально посватался за одну из дочерей Петра Великого. Избранницей молодого герцога, который был тогда еще и наследником шведского престола, стала по воле Петра его старшая дочь Анна Петровна. Этот династический брак был задуман и осуществлен совместно русскими и голштинскими дипломатами. Дело в том, что северогерманское суверенное герцогство Голштиния (Шлезвиг-Голштейн), граничившее с Данией, в 1713 году подверглось нападению Дании, которая оккупировала значительную часть территории герцогства. Это стало возможным в результате ослабления шведского влияния на Балтике и в Голштинии, связанной родственными узами со шведской короной (Карл Фридрих был племянником Карла XII). К концу Северной войны (1700 —1721) отношения Дании и России резко ухудшились, и Петр решил ввязаться в спор Дании с Голштинией на стороне последней с тем, чтобы использовать «голштинский вопрос» для усиления позиций России на севере Германии и в Швеции. Одним из способов подобного вмешательства и стал планируемый брак Анны Петровны с голштинским герцогом Карлом Фридрихом.
В свите прибывшего в Петербург герцога находился граф Геннинг Фредерик Бассевич (1680 —1749). Бассевич был влиятельнейшим деятелем Голштинии и, в сущности, руководил ее внешней политикой. Как Петр хотел использовать Голштинию и так называемый «голштинский вопрос» для давления на Данию, так и голштинские политики во главе с Бассевичем, который подчинил своему влиянию молодого герцога, пытались получить максимальные политические дивиденды от дружбы «большого» с «маленьким». Конечной целью было не только «укрощение» Дании, но —
159
главным образом —возведение голштинского герцога на шведский престол. Эта перспектива, вполне по тем временам реальная, окрыляла обоих партнеров —и маленького, и большого.
Длительное время ситуация благоприятствовала союзникам, но интересы сторон все же были различны. Когда в 1721 году заключался мир со Швецией в Ништадте, голштинцы надеялись, что интересы герцога будут учтены в мирном трактате. Но Петра заботили прежде всего благоприятные результаты мира для самой России и он пожертвовал шведам (в качестве уступок) часть завоеванной территории Финляндии, а также отказался от обещаний, которые он давал своему будущему зятю.
После Ништадтского мира главной целью голштинцев было стремление связать Россию и Голштинию династическими узами. Бассевич активно интриговал при русском дворе и в конце концов ему удалось добиться цели —спустя несколько лет после начала сватовства и уже после смерти Петра I старшая его дочь Анна стала супругой герцога и матерью будущего императора Петра III.
Бассевич и после заключения этого брака остался в России, рассчитывая развить свой дипломатический успех —теща герцога императрица Екатерина I была без ума от зятя. В 1725 — 1726 гг. Россия активно готовилась к войне с Данией, что было бы весьма на руку Голштинии и чистой воды авантюрой для России. Бассевич был главным инициатором или, проще сказать, поджигателем войны. Но вскоре ситуация изменилась. Меншиков* ревновавший Екатерину к Карлу Фридриху (в смысле влияния на нее), сумел выпроводить голштинцев в Киль.
Вращаясь в высших сферах Санкт-Петербурга в течение почти шести лет, Бассевич, человек опытный и умный, многое узнал о жизни русского двора. Вероятно, он делал какие-то записи, возможно, дневниковые или мемуарные. В 1761 году, спустя 12 лет после его смерти, некоторые отрывки из бумаг Бассевича, касающиеся ситуации в России, были соединены в рукопись. Это было сделано по просьбе Вольтера, писавшего по заданию императрицы Елизаветы «Историю России». Подобная же операция была проделана с некоторыми материалами русского происхождения. Вольтер не сидел в архивах или собраниях документов, а получал выборки документов и уже с ними работал. Думаю, что рукопись, составленная из материалов Бассевича, близка к первоисточнику. Впервые «Записки» были опубликованы в 1775 году в IX томе «Магазина новой истории и географии» известным собирателем и публикатором источников пастором Бюшингом.
Фрагменты из «Записок» Бассевича в настоящем издании публикуются по книге: Записки о России при Петре Великом, извле-
160
ценные из бумаг графа Бассевича. Перевод с французского И. Ф. Аммона. М., 1866.
(...) Весною 1721 года в Ливонию прибыло множество отставных шведских офицеров, которые выдавали себя за желающих определиться в службу царя. Распространился слух', что между ними было и несколько шпионов. Трудность различить их вынудила царя издать указ, которым предписывалось всякому шведу военного звания, находившемуся в этой провинции под предлогом искания службы, выехать оттуда в определенный срок. Вскоре затем последовала казнь князя Гагарина, наместника Сибирского. Заподозренный и обвиненный в обогащении себя в ущерб казне своего государя, он уже около двух лет томился в темницах Адмиралтейства. Царь уважал его за многие прекрасные качества. Всем известно было, что он великодушно облегчил участь пленных шведов, сосланных в его обширную область, употребив в продолжение первых трех лет их плена более 15 000 руб. своих собственных денег на удовлетворение их нужд. Дочь его была замужем за сыном великого канцлера Головкина, а сын был женат на дочери вице-канцлера Шафирова. Не желая подвергать его всей строгости законов, царь постоянно отсрочивал его казнь и для отмены ее не требовал от него ничего, кроме откровенного во всем сознания. Под этим условием, еще накануне его смерти, он предлагал ему возвращение его имущества и должностей. Но несчастный князь, против которого говорили показания его собственного сына и который выдержал уже несколько пыток кнутом, ни в чем не сознавшись, поставил себе за честь явиться перед виселицей с гордым и нетрепетным челом1. Царь велел устроить ее перед домом, в котором собирался Сенат, полагая, что преступления и упорство виновного должны подавить всякое к нему сочувствие в душе людей ему близких. Поэтому те из сенаторов, которые были в родстве с князем, не осмелились уклониться от обязанности присутствовать при его смерти. Они должны были не только скрывать свои чувства при виде этого печального зрелища, но даже обедать с царем и весело пить, по обыкновению. Молодой Гагарин, который еще недавно путешествовал по Европе окруженный блеском и свитой, достойными владельного князя, был разжалован и определен на службу простым матросом. Отеческая нежность побудила Шафирова обмануть доверие, которым облек его царь в этом процессе, и утаить из конфискованного имущества преступника значительную сумму для сохранения ее своему зятю. Впоследствии это было причиной его несчастья2.
6 Зак. 7
161
На другой день после этого трагического события царь уехал в Ригу, где желал встретить герцога голштинского. Его попечениями город этот, совершенно разоренный войной, снова приведен был в цветущее состояние. Таможенный сбор с товаров, которые он получал большею частью из Польши и отправлял в разные порты Балтийского моря и океана, простирался ежегодно до 700000 талеров (ecus). Царь увидел там с удовольствием успехи в разведении большого сада, который он приказал насадить вдоль реки и окончить в три месяца и в котором было уже поставлено 15000 больших деревьев. Супруга его была с ним, окруженная, согласно воле монарха, царским блеском, который ему всегда был в тягость и который она умела поддерживать с удивительным величием и непринужденностью. Двор ее, который она устраивала совершенно по своему вкусу, был многочислен, правилен, блестящ, и, хотя она не смогла вполне отменить при нем русских обычаев, однако ж немецкие у нее преобладали.
Царь не мог надивиться ее способности и умению превращаться, как он выражался, в императрицу, не забывая, что она не родилась ею. Они часто путешествовали вместе, но всегда в отдельных поездах, отличавшихся — один величественностью своей простоты, другой своей роскошью. Он любил видеть ее всюду. Не было военного смотра, спуска корабля, церемонии или праздника, при которых бы она не являлась. При больших торжествах за ее столом бывали все дамы, а за столом царя одни только вельможи. Его забавляло общество женщин, оживленных вином; поэтому она завела у себя свою перворазрядную любительницу рюмки (une biberonne de premier ordre), заведовавшую у нее угощением напитками и носившую титул обер-шенкши. Когда последней удавалось привести дам в веселое расположение духа, никто из мужчин не смел входить к ним, за исключением царя, который только из особенного благоволения позволял иногда кому-нибудь сопровождать себя. Из угодливости же, не менее для него приятной, Екатерина, уверенная в сердце своего супруга, смеялась над его частыми любовными приключениями, как Ливия над интрижками Августа; но зато и он, рассказывая ей об них, всегда оканчивал словами: «Ничто не может сравниться с тобою»3.
Как ни дружественен и ни великолепен был прием, сделанный герцогу голштинскому царем, но для первого он получил еще особенную цену по тому расположению, которое высказала ему царица. Вполне уверенная в своем величии, она, не боясь уронить себя, в присутствии принцессы царской крови, герцогини курляндской4, сказала угнетенному принцу, что одушевленная сознанием долга, внушаемого ей могуществом, она принимает живое
162
участие в интересах герцога и для нее, супруги величайшего из смертных, Небо прибавило бы еще славы, даруя ей в зятья того, которого она была бы подданной, если б счастье не изменило Швеции и если б Швеция не нарушила присяги, данной ею дому великого Густава5. Слова эти заставили проливать слезы всех присутствовавших, —так трогательно умела говорить эта государыня. Если б дело зависело от нее, ничто не было бы упущено, чтобы без промедления восстановить Карла-Фридриха в его правах. Но хотя влияние ее на душу великого царя могло сделать много, однако ж не все. Она была его второй страстью, государство —первой, и поэтому всегда благоразумно уступала место тому, что должно было предшествовать ей.
В Риге царь сильно заболел горячкой. Чтобы вылечиться от нее, он переселился дней на восемь на корабль. По его мнению, морской воздух восстановлял здоровье, и он редкий день пропускал, не подышав этим воздухом. Вставая с рассветом и обедая в 11 часов утра, он после стола имел привычку соснуть. Для этого стояла постель на фрегате, и он отправлялся туда во всякое время года. Даже когда летом он бывал в Петергофе, воздух обширных садов этого дворца казался ему удушливым, и он всегда спал в Монплезире, домике, одна сторона которого омывается волнами моря, а другая примыкает к большому петергофскому парку. Здесь было его любимое убежище. Он украсил его фламандскими картинами, изображавшими сельские и морские сцены, большей частью забавные.
По возвращении в С.-Петербург он отпраздновал 25 июня (по старому стилю) годовщину своего коронования, что делалось очень редко с тех пор как он царствовал один6. При царском дворе насчитывалось, впрочем, до тридцати ежегодных празднеств, из которых четыре были в память военных подвигов, а именно взятия Нарвы, победы при Калище и Лесной (одержанной над Левенгауптом) и Полтавского сражения. В день празднования последнего царь надевал то самое платье, которое было на нем во время битвы. Но все эти празднества отличались однообразием. Те, которые приходились летом, отправлялись в садах императорского дворца и на обширном, примыкавшем к нему лугу, где маневрировали и потом также принимали участие в пиршестве гвардейские полки Преображенский и Семеновский. В рощах расставлялись столы для всех значительных особ. Одним из главных был стол для духовных лиц. Сам царь иногда садился туда и рассуждал с ними о догматах религии. Если кто-нибудь судил или делал ссылки неверно, то должен был в наказание опоражнивать стакан, наполненный простой водкой, и эти господа обыкновенно удалялись с праздника более других
6*
163
упившимися. Обе царицы, царствующая и вдовствующая супруга Ивана, кушали с принцессами, своими дочерьми и с дамами в большой открытой галерее, построенной вдоль реки7 За обедом следовал бал, на котором царь танцевал, как и на свадьбах знатных лиц, куда его постоянно приглашали со всей императорской фамилией. В молодые свои годы он любил танцы. Русские вообще имеют большое расположение к этому упражнению и исполняют его с грацией.
Первое, на что царь заставил полюбоваться в своей столице герцога голштинского, было прекрасное здание Адмиралтейства с его магазинами, снабженными множеством материалов и снарядов для постройки и оснастки тридцати или более военных кораблей. При этом случае осьмнадцатое большое судно, сооруженное на новой верфи, было спущено на воду и названо «Пантелеймоном», в честь одного из святых греческой церкви. Его строил француз, присланный герцогом-регентом для починки старого 70-пушечного корабля «Le Ferme»,* который царь когда-то получил из Франции и которого его плотники не умели вытащить из воды и поставить на штапель. Работы эти, столь близкие сердцу царя, производились под управлением одного из его любимцев, Ивана Михайловича Головина, носившего титул главного строителя кораблей. Он учился кораблестроению вместе с царем в Голландии, но без большого успеха, и однако ж по одному из тех капризов благоволения, от которых не изъяты и благоразумнейшие из государей, царь поручил едоу пост, которого все обязанности, к счастью для морского дела, исполнял сам. Но взамен этого Головин был очень хорошим сухопутным генералом/...)
Прежде чем оставить Петербург и обеспеченные Ништадт-ским миром завоевания, чтоб обратиться к новым в другой части света8, Петр Великий выразил радость свою по случаю этого славного мира более блестящим делом, чем все празднества. То была всеобщая амнистия, распространенная даже на . злоумышленников против его жизни, за исключением одних только убийц, и объявлявшая сложение податных недоимок со времени начала войны до 1718 года, составлявших сумму в несколько миллионов рублей. В указе, данному Сенату, причина этих милостей выражена была в следующих словах: «Считая долгом воздать славу Всемогущему за благодать, ниспосланную нам при заключении мира и прежде, мы полагаем, что не можем показать этого более достойным образом, как даруя прощение и изливая благодеяния на наши народы».
* Стойкость (фр.).
164
18-го декабря 1721 года царь, во главе своих гвардейских полков, торжественно вступил в Москву, но отсрочил на шесть недель празднование мира, желая прежде всего внимательно обозреть приготовления, предписанные им по поводу предстоявшей войны против похитителя персидского престола, и приступить к некоторым распоряжениям, полезным и необходимым для общего блага. Единственное развлечение, которое он позволил себе в это время труда, было славленье. Оно продолжается с Рождества до дня св. Крещения. Это не что иное, как поезды в санях, предпринимаемые духовенством для пения по домам гимнов в честь Нового года. В прежние времена члены царской семьи не участвовали в них, и патриарх или какой-нибудь архимандрит, назначавшийся предводителем процессии, хорошо угощаемый со всей его свитой, собирал щедрые дары от набожности людей богатых; император, напротив, любил еще и в молодости пользоваться этим случаем, чтоб удостоивать своего присутствия все знатные дома и употреблять их приношения в пользу госпиталей и других благотворительных заведений. На сей раз он ничего не собрал, потому что допустил в процессию князя-папу и его двенадцать кардиналов-пьяниц, от чего она получила более характер шутки, чем религиозного обряда. Что касается до празднеств по случаю мира, то монарх открыл их раздачею из своих рук золотых медалей, ценой от 5 до 35 червонцев, всем своим подданным и служителям, сколько-нибудь известным, а также лицам знатным высшего духовенства, иностранным министрам и министрам голштинского двора. Надпись на медалях гласила, что они сделаны из золота, добытого в русских рудниках9.
После этого он ввел в собрание дочь свою царевну Елизавету Петровну, которой было двенадцать лет, приказал подать себе ножницы, обрезал помочи с лифа ее робы10, отдал их ее гувернантке и объявил принцессу совершеннолетней, а вслед за тем надел на герцога голштинского цепь и ленту ордена св. Андрея. Любовь к морю нигде не покидала царя. По его приказанию устроены были великолепные маскарадные катания на санях. Чтоб восполнить недостаток моря и флота, саням придана была форма морских судов, й из них самые небольшие могли вместить от 10 до 12 человек и везлись шестью лошадьми. Между ними наибольшее внимание обращали на себя турецкое судно (Saique) князя валашского11, одевавшегося то муфтием, то великим визирем, окруженного прекрасной и многочисленной турецкой свитой, и гондола императрицы, закрытая зеркальными стеклами и снабженная хорошо натопленной печью. Сани императора изображали военный 2-ярусный корабль с 3 большими мачтами, надлежащим экипажем и поставленными между множеством фальшивых десятью настоящими пушками, из которых часто
165
палили. Монарх приказывал делать на улицах все морские маневры, так что даже полагали, что 16 лошадей, которые везли его корабль, только при помощи парусов могли сдвигать его с мес-та.<...>
1723. Сенатор князь Голицын12, замешанный в деле несчастного Шафирова, был присужден, как и многие другие, к шестимесячному тюремному заключению. Но по прошествии четырех дней наступила годовщина бракосочетания императрицы, и так как она удостоила просить за него, то император возвратил ему свободу и чин, послав его выразить свою благодарность у ног Екатерины, когда она вышла в залу собрания для принятия приветствий и поздравлений. Вечером перед ее окнами сожжен был фейерверк, изобретенный ее супругом. Он изображал соединенный именной шифр их в сердце, украшенном короной и окруженном эмблемами нежности. Фигура, изображавшая Купидона со всеми его атрибутами, кроме повязки, пущенная рукой самого государя, казалось, летела на крыльях и зажгла все своим факелом. Несколько дней спустя, накануне отъезда двора в Петербург (25 февраля) император устроил другого рода огненную потеху, менее любезную, но весьма странную. Он собственноручно зажег свой старый деревянный дворец в Преображенском, построенный в 1690 году. Так как его обложили фейерверочными материалами, то здание это долго горело разноцветными огнями, которые обнаруживали его архитектуру и делали прекраснейший эффект; но когда материалы сгорели, глазам представилось одно безобразное пожарище, и монарх сказал герцогу голштинскому: «Вот образ войны: блестящие подвиги, за которыми следует разрушение. Да исчезнет вместе с этим домом, в котором выработались мои первые замыслы против Швеции, всякая мысль, могущая когда-нибудь снова вооружить мою руку против этого государства, и да будет оно наивернейшим союзником моей империи»13.
По возвращении в С.-Петербург император наш$л сестру свою царевну Марию Алексеевну в предсмертной агонии. Замешанная в суздальском деле14, она несколько лет содержалась в Шлиссельбурге, а потом в одном из дворцов столицы, где, кроме запрещения выезжать со двора, она ни в чем не терпела недостатка и могла жить, как ей угодно. Постель ее была окружена попами, которые, следуя старинному способу успокоения души умирающих, приносили ей питье и пищу, спрашивая жалобным голосом, имеет ли она в изобилии на этом свете все, что нужно для поддержания жизни? Разгневанный тем, что осмелились исполнять в его собственном семействе нелепый обычай, оставленный уже и чернью, монарх с позором прогнал этих
166
невежественных попов от умирающей царевны. Ее похоронили с такими почестями, как будто она никогда не была в немилости.
Петр Великий любил великолепие в празднествах, но частная его жизнь отличалась необыкновенной простотой: вилка и нож с деревянными черенками, халат и ночной колпак из посредственного полотна, одежда, пригодная для занятий плотничной и другими работами, в которых он часто упражнялся. Когда не было санного пути, он ездил по городу в одноколке, имея одного денщика рядом с собой, другого следовавшего позади верхом. Поэтому Петербург однажды был удивлен, увидев его выезжающим из своих ворот в богатом костюме, в прекрасном фаэтоне, запряженном шестью лошадьми, и с отрядом гвардии. Он отправлялся навстречу князю Долгорукову и графу Головкину, старшему сыну великого канцлера15, отозванным от их посольств для поступления в Сенат. Долгорукий, украшенный орденом Слона, провел пятнадцать лет в Копенгагене и Париже; Головкин, имевший Черного Орла, —в Берлине. Оба были с отличными способностями и превосходно образованы. Император выехал к ним навстречу за несколько верст (которых 7 составляют одну большую немецкую милю) от города, посадил их к себе в фаэтон, возвратился в свою резиденцию и провез их по всем главным улицам до своего дворца, где назначил большое собрание. «Не справедливо ли было с моей стороны,— сказал он, входя туда с ними, — поехать и привезти к себе с почетом сокровища знаний и добрых нравов, для приобретения которых эти благородные русские отправились к другим народам и которые ныне они приносят к нам?»
С марта месяца Адмиралтейству отдан был приказ государя снарядить в Кронслоте 100 галер, 28 военных кораблей и 14 фрегатов, снабдив их припасами на шесть месяцев. Он объявил, что сам примет начальство над этим флотом; но не возьмет себе того корабля, на котором до сих пор плавал и который желает не подвергать более случайностям битв и волн, а сохранить, потому что был на нем в 1716 году, когда командовал четырьмя флотами разных наций16. Он выбрал себе другой корабль с именем, означавшим счастливое для него предзнаменование, а именно корабль «Екатерину», названный им так за превосходство его постройки и за изящество украшений, с которыми ничто не могло сравниться, хотя все было сделано в С.-Петербурге.(...)
Так как давно замечали, что значительная примесь пресной воды в Кронслотском и Ревельском портах способствует порче судов, то император возымел намерение соорудить новый порт в Рогервике, в 7-ми милях ниже Ревеля. Море образует в этом месте большой бассейн овальной формы, окруженный отвесными
167
скалами, где может помещаться до тысячи больших кораблей и более, не принимавший в себя никаких других вод кроме своих, которыми он наполняется через широкое устье, глубиной в 18 першей17 Так как в этот бассейн не проходил лед ни из какой реки, то корабли могли выходить гораздо раньше и возвращаться позднее, чем в другой какой-нибудь порт на этом берегу. Вход в него должен был заграждаться длинным молом с закрытой дорогой на верху и многими батареями, уставленными пушками большого калибра; в середине выдавался большой бастион, и недалеко от него по левую сторону находилось отверстие между двумя крепостцами для прохода одного только корабля, что обеспечивало порт от внезапного нападения неприятеля. Соседние скалы облегчали устройство мола, хотя оно было очень трудно по причине значительной глубины в этом месте. Уже 130 тысяч туазов плит, наломанных из этих скал, окружали берег, когда император приказал своему флоту бросить здесь якорь. Он вышел на берег с герцогом голштинским, со свитами своей и герцогской и с флотскими офицерами, велел самому старому священнику совершить молебствие и, сопровождаемый всеми, при громе артиллерии, положил первое основание мола. Надзор за работами поручен был полковнику Любрасу. В последующие царствования работы эти то отлагались, то опять возобновлялись, так что не окончены и до сих пор18.
По отплытии из Рогервика монарх употребил остальное время на маневры своих кораблей. Он сам командовал Авангардом, адмирал Гордон —арьергардом, а великий адмирал Апра-скин —центром. Постоянно заботясь о том, чтоб подать своим подданным пример полезной субординации по службе, он беспрестанно обращался за приказаниями к великому адмиралу и без его позволения не оставлял своего корабля. По возвращении флота в Кронслот, совершено было 12 августа торжественное освящение парусного ботика, некогда прибывшего из Англии и при царе Алексее Михайловиче перевезенного из Архангельска в Москву. На нем государь впервые начал учиться мореплаванию. Ботик снаружи обили медью для предохранения дерева его от гниения, а маленькую мачту его украсили большим императорским флагом. Великий адмирал стоял у руля, адмиралы, вице и контр-адмиралы были гребцами. Таким образом маленькое судно обошло вокруг флота, для того, как говорил император, чтоб добрый дедушка мог принять изъявление почтения от всех прекрасных внуков, обязанных ему своим существованием; и когда в этом обходе оно подымалось вверх по реке, монарх греб сам с помощью одного лишь князя Меншикова. Во многих записках того времени есть описание этого великолепного морского праздника, на котором одного пороха вышло с лишком на 12000 руб.
168
Празднество окончилось помещением ботика в гавани, в углу почетного места, назначенного для линейных кораблей; а шесть недель спустя его вытащили на сушу и торжественно перенесли в крепость, где поставили на хранение как государственную е святыню/...)19
Получив известие, что турки собирают в окрестностях Азова 60-тысячную армию, император принял все меры на случай упорной войны с ними. Более 20-ти тысяч человек было отряжено для исправления флота в Воронеже на Танаисе20; 80 тысяч русских ждали на Украине приказания двинуться к Черному морю для покорения вновь Азова21, и наконец назначены были пункты соединения полкам, стоявшим в отдаленных провинциях, чтоб в случае нужды формировать из них корпуса. Переговоры о дружелюбном соглашении тем не менее продолжались, и г. де Бонак без устали трудился над ними.
Казаки22 сочли этот момент удобным для ходатайства о восстановлении старинных их привилегий, в особенности права свободного избрания себе гетмана. Депутаты их, уверенные, что обстоятельства заставят согласиться на это ходатайство, предъявили его с надменностью. Петр Великий отвечал им: «Неудачно вы выбрали время для испрашивания милостей, когда я в дурном расположении духа. Я буду по-прежнему назначать вам гетманов, но нахожу справедливым избирать их только из вашей среды; а чтоб проучить дерзких, осмелившихся усугублять затруднения своего государя, объявляю вам тюрьму, где вы будете содержаться до заключения мира с турками, после которого будут рассмотрены ваши поступки». По выходе с аудиенции они действительно были отведены в крепость, в которой оставались до назначенного срока23. После того они сосланы были на галеры, потому что соотечественники их отказались от соучастия с ними, видя, что все покорялось императору, и страшась его гнева.
Царица Прасковия Федоровна Салтыкова, вдова Иоанна, скончалась 13 октября этого года. Чувствуя приближение смерти, она велела просить к себе императрицу, которую умоляла быть ее дочерям вместо матери. Это была единственная особа, которой император, чрезвычайно уважавший ее, дозволил сохранить старинное русское одеяние. Она всегда следовала за двором и являлась на всех праздниках. Несмотря на слабоумие своего супруга, она питала к его памяти постоянную нежность и просила покрыть себе лицо его портретом, когда будет в гробу, что и было исполнено. Император на целые шесть часов заперся с кабинет-секретарем Макаровым, чтобы составить церемониал для ее погребения. Погребальная процессия была очень великолепна,
169
но при том не было ни одного пушечного выстрела, ни русского флага и никакого другого знака ее сана, кроме старинной царской короны. Это сделано было для того, как полагали, чтоб показать, насколько некоронованная царица была ниже той, которая готовилась к помазанию, и насколько род Иоанна был отдален от престола.
Брак генерал-прокурора Ягужинского с дочерью великого канцлера графа Головкина, совершенный несколько дней после этой печальной церемонии, был замечателен тем участием, которое принимал в нем император. Первая супруга Ягужинского, страдавшая ипохондрией и имевшая странный характер, ежечасно истощала его терпение; несмотря на это, он находил, что совесть не позволяет ему развестись с нею. Император, до которого дошли о том слухи, взял на себя труд объяснить ему, что Бог установил брак для облегчения человека в горестях и превратностях здешней жизни; что никакой союз в свете так не свят, как доброе супружество; что же касается до дурного, то оно прямо противно воле Божьей, а потому столько же справедливо, сколько и полезно расторгнуть его; продолжать же его крайне опасно для спасения души. Пораженный силой этих доводов, Ягужинский согласился получить разрешение от своего государя на развод. Он настолько же был доволен своей второй супругой, насколько император своей, которой коронация, давно уже решенная, была обнародована по всей империи указом от 15 ноября24, исчислявшим все высокие заслуги императрицы, которое побудили ее супруга оказать ей почесть, до тех пор в России невиданную.
Как ни велики были успехи, сделанные Россиею на пути просвещения и нравственного развития в царствование Петра Великого, но они не коснулись еще преобразования театра. В то время в Москве был театр, но варварский, какой только можно себе вообразить, и посещаемый поэтому только простым народом и вообще людьми низкого звания25. Драму обыкновенно разделяли на двенадцать действий, которые еще подразделялись на столько же явлений (так на русском языке называются сцены), а в антрактах представляли шутовские интермедии, в которых не скупились на пощечины и палочные удары. Такая пьеса могла длиться в продолжение целой недели, так как в день разыгрывали не более третьей или четвертой ее части. Принцесса Наталия, меньшая сестра императора, очень им любимая, сочинила, говорят, при конце своей жизни, две-три пьесы довольно хорошо обдуманные и не лишенные некоторых красот в подробностях, но за недостатком актеров они не были поставлены на сцене. Царь находил, что в большом городе зрелища полезны, и потому старался приохотить к ним свой двор. Когда приехала труппа немецких комедиантов, он велел выстроить для нее прекрасный
170
и просторный театр со всеми удобствами для зрителей. Но она не стоила этих хлопот. Несмотря на пренебрежение, оказываемое теперь великосветскими людьми в Германии к своему языку, языку очень богатому и звучному, по крайней мере в такой же мере как и английский, театр в этой стране в последние годы идет быстрыми шагами к совершенству, но в то время он был не более как сбор плоских фарсов, так что кое-какие наивные черты и острые сатирические намеки совершенно исчезали в бездне грубых выходок, чудовищных трагедий, нелепого смешения романтических и изысканных чувств, высказываемых королями или рыцарями, и шутовских проделок какого-нибудь Jean-Potage, их наперсника. Император, вкус которого во всех искусствах, даже в тех, к которым у него вовсе не было расположения, отличался верностью и точностью, пообещал однажды награду комедиантам, если они сочинят пьесу, трогательную, без этой любви, всюду вклеиваемой, которая ему уже надоела, и веселый фарс без шутовства. Разумеется, они плохо выполнили эту задачу, но чтоб их поощрить, государь велел выдать им обещанную сумму/...)
За две недели до того дня, когда решилась наконец участь герцога26, ему пришлось испытать чувствительный удар. Он тесно сблизился с первым камергером императрицы, Монсом, братом г-жи Балк, вдовы генерала, любимицы Екатерины и ее первой статс-дамы. Эти два лица были верными посредниками в сношениях между государынею и ее будущим зятем, который всегда прибегал к ней, когда нуждался в поддержании своих видов или в получении чего-нибудь нужного в его положении. Завистники очернили в глазах императора эти отношения к императрице г-жи Балк и ее брата27. Однажды вечером, совершенно для них неожиданно, они были арестованы и, по опечатании их бумаг, преданы уголовному суду как виновные в обогащении себя чрез злоупотребление доверием императрицы, доходами которой они управляли. Следствие и суд продолжались только восемь дней. Некоторые из служителей императрицы были замешаны в дело, и Монсу наконец отрубили голову. Сестра его, приговоренная к 11-ти ударам кнутом, получила пять (остальные были даны на воздух) и потом сослана в Сибирь. Два сына этой дамы, один камергер, другой паж, были разжалованы и отосланы в армию, находившуюся в Персии; один секретарь и несколько лакеев отправлены на галеры в Рогервик. Екатерина всячески старалась смягчить гнев своего супруга, но напрасно. Рассказывают, что неотступные ее просьбы о пощаде по крайней мере ее любимицы вывели из терпения императора, который, находясь в это время с нею у окна из венецианских стекол, сказал ей: «Видишь ли ты это стекло, которое прежде было ничтожным
171
материалом, а теперь, облагороженное огнем, стало украшением дворца? Достаточно одного удара моей руки, чтоб обратить его в прежнее ничтожество». И с этими словами он разбил его. «Но неужели разрушение это, —сказала она ему со вздохом, —есть подвиг, достойный вас, и стал ли от этого дворец ваш красивее?» Император обнял ее и удалился. Вечером он прислал ей протокол о допросе преступников, а на другой день, катаясь с нею в фаэтоне, проехал очень близко от столба, к которому пригвождена была голова Монса. Она обратила на него свой взор без смущения и сказала: «Как грустно, что у придворных может быть столько испорченности». Впрочем она, вероятно, не совсем убедилась в виновности по крайней мере г-жи Балк, потому что после смерти императора возвратила ее из ссылки и восстановила во всех прежних должностях. Приговор, осудивший эту фаворитку и ее брата, исчислял малейшие подарки, полученные ими от лиц, обращавшихся к их содействию и помощи, умолчав только о герцоге голштинском, чтоб не увеличивать еще более его горести. Здоровье Петра Великого, давно шаткое, окончательно расстроилось со времени возвращения его из Москвы, но он нисколько не хотел беречь себя. Деятельность его не знала покоя и презирала всевозможные непогоды, а жертвы Венере и Вакху истощали его силы и развивали в нем каменную болезнь/...)
1725. Очень скоро после праздника св. Крещеция 1725 года император почувствовал припадки болезни, окончившейся его смертью. Все были очень далеки от мысли считать ее смертельною, но заблуждение это не продолжалось и восьми дней. Тогда он приобщился св. Тайн по обряду, предписываемому для больных, греческою церковью. Вскоре от жгучей боли крики и стоны его раздались по всему дворцу, и он не был уже в состоянии думать с полным сознанием о распоряжениях, которых требовала его близкая кончина. Страшный жар держал его почти в постоянном бреду. Наконец в одну из тех минут, когда смерть, перед окончательным ударом, дает обыкновенно вздохнуть несколько своей жертве, император пришел в себя и выразил желание писать; но его отяжелевшая рука чертила буквы, которых невозможно было разобрать, и после его смерти из написанного им удалось прочесть только первые слова: «Отдайте все...» («rendez tout а...»). Он сам заметил, что пишет неясно, и потому закричал, чтоб позвали к нему принцессу Анну, которой хотел диктовать28. За ней бегут, она спешит идти, но когда является к его постели, он лишился уже языка и сознания, которые более к нему не возвращались. В этом состоянии он прожил однако ж еще 36 часов/...)
172
ДНЕВНИК
КАМЕР-ЮНКЕРА БЕРХГОЛЬЦА, ВЕДЕННЫЙ ИМ В РОССИИ В ЦАРСТВОВАНИЕ ПЕТРА ВЕЛИКОГО с 1721 по 1725 год
В свите голштинского герцога Карла Фридриха, который в 1721 году приехал в Петербург, чтобы посвататься за дочь Петра, был не только граф Бассевич (см, выше отрывки из его «Записок»), но и камер-юнкер Фридрих Вильгельм фон Берх-гольц — автор дневника, фрагменты которого мы публикуем.
Сам дневник —весьма обширное сочинение. Берхгольц вел его на протяжении всех четырех лет пребывания в России —до самой смерти Петра и заключения брака Анны Петровны и Карла Фридриха в 1725 году. Человек редкостной пунктуальности, Берхгольц, несмотря на сложности поездок, трудности петербургской жизни, описывал события практически каждого дня. Записи его отличаются необыкновенной подробностью и почти всегда большой точностью. Главный предмет его описаний —придворная жизнь, быт тогдашнего высшего общества, его нравы, обычаи, празднества, увеселения. Находясь постоянно в свите голштинского герцога, он имел возможность видеть вблизи и самого Петра и тех, кто его окружал, и сумел запомнить и записать множество любопытных подробностей относительно их частной и семейной жизни.
Берхгольц не обладал ни литературным талантом, ни даже особыми дарованиями, но был человеком неглупым, внимательным и наблюдательным. К тому же он любил своего герцога, которому с удовольствием служил, и все, что он видел, стоя на привычном месте за креслом своего властелина, он и заносил в свой дневник. А видел он многое, ибо его, в отличие от датского посланника Юста Юля или графа Бассевича, как правило, не замечали и не стеснялись.
В дневнике Берхгольца мы видим несколько иной образ Петра, чем в записках Юля, хотя между оценками бывалого командора флота и камер-юнкера много общего.
173
Более выразительно отличие дневника Берхгольца от записок его «шефа» —Бассевича. Те, кто в 1761 году делали выборку из бумаг Бассевича, взяли, преследуя сугубо политические цели, в основном те отрывки, где автор стремится увидеть события в общем плане, поднимаясь над материалом и частными фактами. Возможно, многое из первоначальных записей при этом оказалось утраченным. Иное дело — Берхгольц. Его дневник писался вовсе не с целью публикации, а просто как записки человека, попавшего в новую, непривычную среду и с обостренным интересом вглядывавшегося в детали того, что непосредственно его окружало. Печатный станок не уничтожил того особого аромата подлинности дневника человека, который каждый день усаживался за стол, брал перо и писал, писал, несмотря на то, что страшно трещала голова после дежурных празднеств в петровском дворце, несмотря на то, что уже смеркалось и нужно было вновь куда-то ехать со своим неугомонным, но обожаемым герцогом, времяпровождение которого взял на себя обязанность фиксировать наш молодой летописец.
Покинув Россию в 1725 году, он впоследствии уже в звании обер-камергера опять приезжал сюда, на этот раз —с сыном голштинского герцога Карла Фридриха, внуком Петра I—будущим императором Петром III. В 1746 году Берхгольц вышел в отставку и жил до конца жизни в Висмаре. Там в 1765 году и познакомился с ним известный любитель и собиратель древностей пастор Бюшинг, который, узнав о дневнику, сразу понял и оценил его значение и употребил много усилий для приобретения этого уникального документа. Уже после смерти Берхгольца Бюшинг в 1785 — 1788 годы опубликовал его дневник в своем журнале— «Magazine fur die neue Historic und Geographic».
Фрагменты из дневника воспроизводятся по последнему переводу с немецкого И. Ф. Аммона: Дневник камер-юнкера Берхгольца, веденный им в России в царствование Петра Великого с 1721 по 1725 год. Ч. 1-4. М., 1902-1903.
1721 ГОД
Июнь
25-го. Перед обедом, около половины одиннадцатого часа, когда царь возвращался из церкви, с крепости стреляли из всех пушек, чем и началось празднование коронации по случаю наступления 39-го года царствования его величества, вступивше
174
го на престол 10-ти лет от роду1. Говорили, что нынешний год день этот празднуется вовсе не великолепно, но почему, никто не знал. Услышав пушечную пальбу, я тотчас отправился вместе с тайным советником Геспеном, посланником Штамке и другими нашими кавалерами навстречу царю, которого мы увидели на реке. Когда он вошел в длинную галерею, стоящую в аллее, идущей к царскому Летнему дворцу, все собравшиеся там русские и тайный советник Геспен с посланником Штамке подошли к нему с поздравлением. Спросив последних, когда приедет его королевское высочество2, и получив в ответ, что они ожидают его всякий час, царь подошел с князем Меншиковым и со всею свитою на находящееся близ сада большое открытое место, где стояли в строю оба гвардейские полка, Преображенский и Семеновский. Первый состоял из четырех батальонов, второй из трех. В обоих, как говорят, до 7000 человек, не считая нестроевых. Большая часть рядовых, по крайней мере очень многие из них, — князья, дворяне или унтер-офицеры из армейских полков. Оба полка имеют зеленые мундиры с красными отворотами, но воротники у Преображенского красные, а у первого зеленые, а у последнего синие шинели. У унтер-офицеров отвороты и воротники (которые также разных цветов, смотря по полку) обшиты узким золотым галуном. Все обер-офицеры, от полковника до прапорщика, имеют одинаковый мундир, зеленого цвета, обложенный кругом золотым галуном; только шарфы и значки отличают их друг от друга. Гренадеры носят шляпы, похожие на шлемы древних римлян и имеющие вид касок; но они сделаны не из железа, а из толстой кожи, и украшены сзади большим пером белого и красного цвета, что делает особенно хороший вид, когда их много вместе. Спереди на шляпах у них оловянный, а у офицеров серебряный герб России; точно такая же и обделка широкого патронташа, висящего на правой стороне, поверх которого подпоясывается с левой стороны другой, маленький.
Гренадерские офицеры, как и другие, носят еще через правое плечо шарфы голубого, белого и красного цветов и серебряные значки (рингкрагены) с изображением андреевского креста, с короною наверху и лавровым венком вокруг. Под крестом написано выпуклыми буквами: 19 ноября 1700 года —день несчастного Нарвского сражения, в котором оба эти полка особенно отличились. Многие из рядовых имеют также в петлицах медали с портретом царя, который, говорят, награждает ими всех особенно отличающихся в сражениях; но, кроме того, все бывшие в Полтавской битве украшены такими медалями3 Офицеры этого корпуса имеют высокие чины: поручики равняются капитанам армейских полков; капитаны поступают в другие полки полковниками, а майоры обыкновенно в то же время бригадиры или
175
генерал-майоры и имеют большой вес. Сам царь — полковник Преображенского полка.
Когда царь пришел к месту, где выстроились оба полка, образуя из себя огромный круг, они отдали ему честь и, исполнив по его команде обыкновенные приемы, производили беглый огонь из ружей. После троекратной стрельбы царь удалился, пригласив сам наших кавалеров собраться после обеда, в пять часов, в Летнем саду. Я отправился домой и смотрел дорогою, как гордые полки, в стройном порядке, уходили назад. Каждый из батальонов имеет своих гобоистов и валторнистов. Они проходили по крайней мере час, но на это было вовсе не скучно смотреть, потому что солдаты все видные и красивые люди, набранные из многих полков. Собравшись, по обыкновению, к обеду у нашего благодетеля, мы сели за стол, и только что отобедали, как приехал подполковник Сальдерн, посланный его королевским высочеством из Нарвы с письмами к тайному советнику Геспену и посланнику. Когда он вручил мне письмо от тайного советника Бассевича, я уступил ему свое место за столом, потому что он был очень голоден. Мы спросили его, когда приедет его королевское высочество, и узнали, что не прежде будущего четверга, оттого что проезжает в день не более двух станций. Тайный советник Бассевич велел меня просить, чтоб я в четверг, рано утром, был с его каретными лошадьми в Красном кабачке; но это было невозможно по причине болезни одной из шести лошадей, которую заменить другою *было решительно нельзя. Впрочем, я был твердо убежден, что ее величество царица пошлет навстречу герцогу довольно лошадей и карет, так что его собственные, требуемые только на всякий случай, вероятно, вовсе не понадобятся. После обеда мне очень хотелось тотчас же исполнить одно поручение, о котором тайный советник писал мне в своем письме, но в этот день ничего нельзя было сделать. В 5 часов я со многими из наших отправился в Сад.
Подойдя к месту, где утром была стрельба, мы опять нашли там, в том же порядке, оба гвардейские полка, но' только с нижним оружием4; верхнее они оставили в лагере. Когда я спросил, для чего они здесь собрались, мне отвечали, что царь обыкновенно в такие праздники угощает их пивом и вином, которое сам им подносит в деревянных чашках величиною с большой стакан. Его величество именно этим и был занят, когда мы пришли. Там же увидел я необыкновенно большого роста чухонку, которую царь несколько лет тому назад выдал замуж за огромного француза, привезенного им из Франции5. Они имели уже ребенка, и теперь она снова была беременна. Этот француз не так высок, как неестественно толст; он сам говорит, что австрийский посланник в Париже, барон Бентенрейтер, еще повыше его, в чем я теперь,
176
рассмотрев его хорошенько, также убедился. Он не имеет никакой должности (впрочем, по толстоте своей и неспособен ни на что) и всю жизнь только и делал, что показывал себя за деньги. Ему дают в год 300 рублей жалованья и даровую квартиру: царь, тотчас после его приезда, подарил ему дом и держит его, как говорят, только для того, чтоб иметь от него рослых людей. С теперешнею его женой его соединили еще до брака, и государь только тогда приказал обвенчать их, когда убедился, что они могут иметь детей; в противном случае она досталась бы одному из царицыных гайдуков, также огромного роста, но весьма красивому.
Войдя в сад и осмотрев его немного, я до того был удивлен переменами в нем в последние семь лет, что едва узнавал его. Мы сперва отправились туда, где думали найти лучшее, то есть царский двор, который очень желали видеть, и прошли наконец в среднюю широкую аллею. Там, у красивого фонтана, сидела ее величество царица в богатейшем наряде. Взоры наши тотчас обратились на старшую принцессу, брюнетку и прекрасную как ангел6 Цвет лица, руки и стан у нее чудно хороши. Она очень похожа на царя и для женщины довольно высока ростом. По левую сторону царицы стояла вторая принцесса, белокурая и очень нежная; лицо у нее, как и у старшей, чрезвычайно доброе и приятное7 Она годами двумя моложе и меньше ростом, но гораздо живее и полнее старшей, которая немного худа. В этот раз они были одеты одинаково, но младшая имела еще позади крылышки; у старшей же они были недавно отрезаны, но еще не сняты, а только зашнурованы. Сделаны эти крылышки прекрасно8 Платья принцесс были без золота и серебра, из красивой двухцветной материи, а головы убраны драгоценными камнями и жемчугом, по новейшей французской моде и с изяществом, которое бы сделало честь лучшему парижскому парикмахеру. Около ее величества царицы стояли еще маленький великий князь и его сестра, дети покойных принцессы вольфенбюттельской и наследного принца9; они как вылитые из воску и ангельской красоты. Великому князю, говорят, только шестой год, а сестре его осьмой, но они уж довольно велики для своих лет. Они имеют свой особенный стол, так же как и обе старшие принцессы. У царицы есть еще маленькая принцесса, лет четырех, которую еще носят на руках; она также прехорошенький ребенок10 Здесь же была вдовствующая царица с дочерью своею, принцессою Праскови-ею, находящеюся еще при ней. Она была одета в черном и имела на голове большую шапку, какую обыкновенно носят старые русские дамы. Это вдова брата нынешнего царя, Ивана; старшего его брата звали Федором. У нее, кажется, осталось теперь в живых только три дочери, из которых одна за теперешним герцогом
177
мекленбургским, другая — герцогиня курляндская, которую мы видели в Риге, а третья та самая, которая была с нею в саду и которой лет двадцать пять; она брюнетка и недурна собой1 . Вдовствующая царица Прасковья — урожденная Салтыкова. Между бывшими здесь другими дамами мне особенно понравилась княгиня Черкасская, которая, как меня уверяли, считается при дворе первою красавицей. Но я насчитал еще до тридцати хорошеньких дам, из которых многие мало уступали нашим дамам в приветливости, хороших манерах и красоте. Признаюсь, я вовсе не ожидал, что здешний двор так великолепен. У ее величества царицы четыре камер-юнкера, все красивые и статные молодые люди; из них двое русские, Шепелев и Чевкин, и двое немцы, Балк и Монс (двоюродный брат госпожи Балк, очень, говорят, любимый царицею). Первый из этих двух сын генеральши Балк, состоявшей, несколько лет тому назад, в качестве обер-гофмейстерины при дочери вдовствующей царицы, нынешней герцогини мекленбургской. Теперь она снова статс-дамою при здешнем дворе, и имеет еще дочь, которая замужем за флотским капитаном Лопухиным. К штату царицы принадлежат еще: гофмаршал Олсуфьев (брат гофмаршала царя), русский и очень незнатного происхождения, шталмейстер и многие другие. Пажи ее величества имеют зеленые мундиры с красными отворотами и золотыми галунами на всех швах, как и трубачи и валторнисты; но лакеи и конюхи, которых у ее величества множество, не имеют этих галунов; однако ж все-таки одеты прекрасно. В оркестре государыни много хороших немецких музыкантов, обязанных также носить красивые зеленые кафтаны (ливрей они вообще не любят). Одним словом, двор царицы так хорош и блестящ, как почти все дворы германские. У царя же, напротив, он чрезвычайно прост: почти вся его свита состоит из нескольких денщиков (так называются русские слуги), из которых только немногие хороших фамилий, большая же часть незнатного происхождения. Однако ж почти все они величайшие фавориты и имеют большой вес. Теперь особенно в милости три или четыре: первый — племянник генерала Бутурлина, другой —Траве-ник12, один из двух близнецов, до того друг на друга похожих, что их различают только по платью. Говорят, его величество царь, проезжая через Данциг, взял их к себе единственно по причине этого необыкновенного сходства. Родители их простого происхождения. Того из них, который не сумел подделаться под его вкус, он отдал царице. Третий фаворит и денщик —Татищев, из русской фамилии; четвертый и последний — Василий, очень незнатного происхождения и человек весьма невзрачный. Царь поместил его, как бедного мальчика, в хор своих певчих, потому что у него был, говорят, порядочный голос; а так как его величе
178
ство сам, по воскресеньям и праздникам, становится в церкви с простыми певчими и поет вместе с ними, то он скоро взял его к себе и до того полюбил, что почти ни минуты не может быть без него. Оба последние самые большие фавориты, и хотя Татищева считают величайшим, потому что он почти всегда обедает с царем, когда его величество бывает один или в небольшом обществе, однако ж я думаю, что тот имеет перед ним большое преимущество: царь иногда раз сто берет его за голову и целует, также оставляет знатнейших министров и разговаривает с ним. Удивительно, как вообще большие господа могут иметь привязанность к людям всякого рода. Этот человек низкого происхождения, воспитан как все простые певчие, наружности весьма непривлекательной и вообще, как из всего видно, прост, даже глуп, —и несмотря на то, знатнейшие люди в государстве ухаживают за ним. Господин Ягужинский, который еще до сих пор в большой милости, был сперва также денщиком царя; одни говорят, что он бедный польский дворянин, другие уверяют, что сын немецкого кистера13 в Москве. У него есть брат, полковник здешней же службы, который однако ж далеко не может равняться с ним умом и способностями.
Вскоре после нашего прихода в сад его величество оставил гвардейцев и пошел к ее величеству царице, которая осыпала его ласками. Побыв у нее несколько времени, он подошел к вельможам, сидевшим за столами вокруг прекрасного водомета, а государыня между тем пошла с своими дамами гулять по саду. После этого я стал рассматривать местоположение сада и, между прочим, увидел прелестную молодую дубовую рощицу, насаженную большею частию собственными руками царя и находящуюся прямо против окон царского Летнего дворца. Так как здешнее духовенство обыкновенно также принимает участие во всех празднествах, то оно и в этот день собралось в большом числе и для своего удовольствия выбрало самое живописное и приятное место, именно эту рощу. Я нарочно оставался там несколько времени, чтоб отчасти полюбоваться на многие молодые и чрезвычайно прямые деревья, отчасти посмотреть хорошенько на духовенство, сидевшее за круглым столом, уставленным кушаньями. Духовные лица носят здесь одежду всех цветов, но знатнейшие из них имеют обыкновенно черную, в виде длинного кафтана, и на голове длинные монашеские покрывала, закрывающие плечи и спину. Многие своими бородами и почтенным видом внушают к себе какое-то особенное уважение.
Наконец я очутился опять на том месте, где остался царь, и нашел его там сидящим за столом, за который он поместился с самого начала. Постояв здесь с минуту, я услышал спор между монархом и его шутом Ла Коста, который обыкновенно
179
оживляет общество. Этот Ла Коста из жидов и человек чрезвычайно хитрый; прежде он был маклером в Гамбурге. Дело было вот в чем: Ла Коста говорил, что в Св. Писании сказано, что «многие придут от востока и запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом»; царь опровергал его и спрашивал, где это сказано? Тот отвечал: «В Библии». Государь сам тотчас побежал за Библиею и вскоре возвратился с огромною книгою, которую приказал взять у духовных, требуя, чтобы Ла Коста отыскал ему то место; шут отозвался, что не знает, где именно находятся эти слова, но что может уверить его величество, что они написаны в Библии. «Еу, еу», отвечал государь, по своему обыкновению, по-голландски: «Dat is naar apraht, jy saudt ju Dagen nieht darin finden (все вздор, там нет этого)». В это самое время проходила мимо царица с принцессами, и так как для меня гораздо любопытнее было видеть их, чем слушать этот спор, то я последовал за дамами и старался познакомиться с некоторыми из них. Когда все они опять сели, я возвратился на свое прежнее место, но царя там уже не было. Меня уверяли, что Ла Коста прав; что приведенные им слова действительно находятся в Библии, именно у Матфея, гл. 8, ст. 11 и 1214 Вскоре после того появились дурные предвестники, вселившие во всех страх и трепет, а именно человек шесть гвардейских гренадер, которые несли на носилках большие чаши с самым простым хлебным вином15; запах erd был так силен, что оставался еще, когда гренадеры уже отошли шагов на сто и новоротили в другую аллею. Заметив, что вдруг очень многие стали ускользать, как будто завидели самого дьявола, я спросил одного из моих приятелей, тут же стоявшего, что сделалось с этими людьми и отчего они так поспешно уходят? Но тот взял меня уже за руку и указал на прошедших гренадер. Тогда я понял, в чем дело, и поскорее отошел с ним прочь. Мы очень хорошо сделали, потому что вслед за тем встретили многих господ, которые сильно жаловались на свое горе и никак не могли освободиться от неприятного винного вкуса в горле. Меня предуведомили, что здесь много шпионов, которые должны узнавать, все ли отведали из горькой чаши; поэтому я никому не доверял и притворялся страдающим еще больше других. Однако ж один плут легко сумел узнать, пил я или нет: он просил меня дохнуть на него. Я отвечал, что все это напрасно, что я давно уже выполоскал рот водою; но он возразил, что этим его не уверишь, что он сам целые сутки и более не мог избавиться от этого запаха, который и тогда не уничтожишь, когда накладешь в рот корицы и гвоздики, и что я должен также подвергнуться испытанию, чтоб иметь понятие о здешних празднествах. Я всячески отговаривался, что не могу никак пить хлебного вина; но все это ни к чему бы
180
не повело, если б мнимый шпион не был хорошим моим приятелем и не вздумал только пошутить надо мною. Если же случится попасть в настоящие руки, то не помогают ни просьбы, ни мольбы: надобно пить во что бы то ни стало. Даже самые нежные дамы не изъяты от этой обязанности, потому что сама царица иногда берет немного вина и пьет. За чашею с вином всюду следуют майоры гвардии, чтобы просить пить тех, которые не трогаются увещаниями простых гренадер. Из ковша, величиною в большой стакан (но не для всех одинаково наполняемого), который подносит один из рядовых, должно пить за здоровье царя, или, как они говорят, их полковника, что все равно. Когда я потом спрашивал, отчего они разносят такой дурной напиток, как хлебное вино, мне отвечали, что русские любят его более всех возможных данцигских аквавит* и французских водок (которые, однако ж, здешние знатные очень ценят, тогда как простое вино они обыкновенно только берут в рот и потом выплевывают) и что царь приказывает подавать именно это вино из любви к гвардии, которую он всячески старается тешить, часто говоря, что между гвардейцами нет ни одного, которому он бы смело не решился поручить свою жизнь.
Находясь в постоянном страхе попасть в руки господ майоров, я боялся всех встречавшихся мне и всякую минуту думал, что меня уж хватают. Поэтому и бродил по саду как заблудший-ся, пока наконец не очутился опять у рощицы близ царского Летнего дворца. Но на этот раз я был очень поражен, когда подошел к ней поближе: прежнего приятного запаха от деревьев как не бывало, и воздух был там сильно заражен винными испарениями, очень развеселившими духовенство, так что я чуть сам не заболел одною с ним болезнью. Тут стоял один до того полный, что, казалось, тотчас же лопнет; там другой, который почти расставался с легкими и печенью; от некоторых шагов за сто несло редькой и луком; те же, которые были покрепче других, превесело продолжали пировать. Одним словом, самые пьяные из гостей были духовные, что очень удивляло нашего придворного проповедника Ремариуса, который никак не воображал, что это делается так грубо и открыто.
Узнав, что в открытой галерее сада, стоящей у воды, танцуют, я отправился туда и имел наконец счастие видеть танцы обеих принцесс, в которых они очень искусны. Мне больше нравилось, как танцует младшая принцесса; она от природы несколько живее старшей.
Когда стало смеркаться, принцессы удалились с своими дамами. Так как царь и царица (оставившая, впрочем, своих дам) также в это время отлучились, то нас стали уверять, что мы
* От латин, aqua vitae —букв.: жизненная влага.
181
возвратимся домой не прежде следующего утра, потому что царь, по своему обыкновению, приказал садовым сторожам не выпускать никого без особого дозволения, а часовые, говорят, в подобных случаях бывают так аккуратны, что не пропускают решительно никого, от первого вельможи до последнего простолюдина. Поэтому знатнейшие господа и все дамы должны были оставаться там так же долго, как и мы. Все это бы ничего, если б, на беду, вдруг не пошел проливной дождь, поставивший многих в большое затруднение: вся знать поспешила к галереям, в которых заняла все места, так что некоторые принуждены были стоять все время на дожде.
Эта неприятность продолжалась часов до двенадцати, когда наконец пришел его величество царь, в простом зеленом кафтане, сделанном наподобие тех, которые носят моряки в дурную погоду (перед тем же на нем был коричневый с серебряными пуговицами и петлицами); шляпу он почти никогда не надевает, приказывая носить ее за собою одному из своих денщиков. Войдя в галерею, где все ждали его с большим нетерпением и потому чрезвычайно обрадовались этому приходу, в надежде скоро освободиться, он поговорил немного с некоторыми из своих министров и потом отдал приказание часовым выпускать. Но так как выход был только один и притом довольно тесный, то прошло еще много времени, пока последние выбрались из сада. Кроме того, надобно было также проходить, недалеко от сада, через небольшой подъемный ^юст на малом канале, и только пройдя через него всякий мог без затруднения спешить домой. <...)
29-го, в день св. Петра и Павла, было тезоименитство царя, которое здесь почти более празднуется, чем день его рождения. Около 11-ти часов утра его высочество с камергером Нарышкиным и со всею своею свитою отправился в длинную галерею, находящуюся в аллее, которая ведет к царскому саду. Там они остались и ожидали его величество царя, который скоро приплыл на верейке с противоположной стороны, из церкви16, при пушечной пальбе с крепости. Когда царь подъехал к галерее, его высочество с иностранными министрами и некоторыми из нашей свиты сошел вниз по маленькой лестнице, ведущей к воде, и встретил его величество, который, по своему обыкновению, тотчас нежно обнял и поцеловал его, поблагодарив за поздравление. Отсюда царь пошел скорыми шагами (так, что немногие поспевали за ним) к площадке против галереи, где стояла в строю вся гвардия, как в день празднования коронации. После первого залпа из ружей он хотел поспешно удалиться: вероятно, ему или очень хотелось кушать (так как он обыкновенно обедает в 11 ча
182
сов), или он был занят какими-нибудь мыслями и забыл об обычном порядке, по которому эти залпы повторялись три раза. Но князь Меншиков побежал за ним и спросил, не угодно ли ему будет остаться до окончания стрельбы. Тогда царь воротился, выждал, пока все кончилось, и ушел, попросив его высочество опять приехать в сад после обеда. Уходя, он сильно тряс головой и подымал плечи, что было признаком, что мысли его заняты чем-нибудь и что он в дурном расположении духа. Его высочество поэтому тотчас отправился домой и смотрел из окна на гвардейские полки, проходившие с громкою музыкой мимо его дома. <...)
Июль
25-го его королевское высочество поехал на обед к великому канцлеру Головкину (куда был приглашен еще накануне) нарочно пораньше, потому что там ожидали также и царскую фамилию. Его высочество, как и в первый раз, был встречен молодым Головкиным на мосту перед домом, после чего на балконе заиграли на трубах. Сам великий канцлер встретил герцога внизу на крыльце и повел его в комнату, где был накрыт царский стол и где собрались уже почти все здешние вельможи, которые, один за другим, подходили и приветствовали его высочество. Вслед за тем приехал царь, и хозяин встретил его, также при звуках труб, внизу перед домом. Его высочество, узнав об его приезде, тоже поспешил к нему навстречу. В сенях государь нежно обнял его и потом, по обыкновению своему, пошел прямо к столу, на котором были уже поставлены холодные кушанья. Царицу также ожидали, но пришло известие, что она не будет по причине нездоровья, почему дамы сейчас же сели за стол. Когда царь сел на свое место, подле него с правой стороны, без церемоний, поместился один из его любимцев, Иван Михайлович Головин (учившийся вместе с царем кораблестроению), так что его высочество должен был сесть подле царя с левой стороны. Возле его высочества сел князь Меншиков, а возле него тайный советник Бассевич. Прочие здешние вельможи и наши кавалеры разместились как кому пришлось. Дамы сидели в смежной комнате совершенно отдельно, за большим круглым столом; у них не было никого из мужчин, кроме молодого Трубецкого, который раз-резывал им кушанья. В других комнатах было накрыто еще два стола для тех, кому недостало места за царским столом. Камер-юнкер и я во все время обеда стояли позади герцога, и когда он встал, домашний секретарь канцлера повел нас к одному из названных столов, но мы недолго занимались своим обедом,
183
потому что подавали нам плохие кушанья. Хозяин с сыном во весь обед ходил вокруг царского стола и сам подавал напитки государю, а раза два и его высочеству. Полный оркестр царицы, за отсутствием ее величества, начал было играть недалеко от мужского стола, но скоро должен был умолкнуть про приказанию царя, который небольшой охотник до музыки. У дамского стола, где на первых местах сидели княгиня Меншикова, княгиня Черкасская и сестра Меншиковой17, прислуживали обе дочери канцлера. К концу обеда там подавали разные сласти, чего за столом царя никогда не бывает. За обедом его величество забавлялся с царицыным кухмистером, который накрывал на столы и распоряжался при подаче кушаний18 Когда тот хотел поставить какое-то блюдо, царь схватил его за голову и начал приставлять к ней пальцы в виде рогов. Дело в том, что когда-то у него была очень распутная жена; но это обстоятельство, должно быть, не слишком огорчало его, потому что на воротах его дома до сих красуются оленьи рога, прибитые туда по приказанию царя. Государь всякий раз, как увидит его, показывает ему пальцами рога; а если поймает, то держит с четверть часа и все дразнит этим, так что тот, чтоб освободиться, иногда сильно бьет его величество по пальцам и только тем от него избавляется. В этот раз за него ухватились также Иван Михайлович и царские денщики, которые помогали держать его сзади. Несколько времени ему было очень трудно вырваться; но со всем тем он хватал царя за руки с такою силою, что я каждую минуту боялся, что он переломает ему пальцы (человек этот очень силен, и если что схватит, то хорошо схватит). Вскоре после обеда царь уехал опять в своей шлюпке домой на послеобеденный отдых; он никогда не ездит в барках, как здешняя знать, употребляющая их для большего удобства. Хотя его величество и уверял, что скоро возвратится, однако ж опять не приехал. (...)
27-го. (...) После обеда, когда пушечным выстрелом возвестили о спуске корабля, о котором говорил царь во время последней прогулки по реке, его высочество сел в свою барку и поехал в Адмиралтейство. Его величество царь был уже там и прилежно трудился над приготовлениями к спуску. Он всегда сам смотрит за всем, даже сам строит корабли, потому что, как говорят, знает это дело едва ли не лучше всех русских. Увидев герцога, он обнял его, отвел немного в сторону и стал ему говорить что-то на ухо, его высочество отвечал таким же образом и потом, когда царь сказал еще несколько слов, подтверждая их телодвижениями, радостно поцеловал ему руку, а он взял его высочество за голову и поцеловал, после чего снова поспешил к кораблю, чтоб осмотреть, не забыто ли что-нибудь. Немного
184
спустя, он возвратился и повел нас на корабль, где с герцогом и со всею его свитою прополз под подмостки у киля, чтобы показать, как корабль сделан снизу и чем облегчается спуск его на воду. Потом он один еще раз обошел вокруг корабля и осмотрел, все ли приготовлено как нужно: его величество в таких случаях верит только собственным глазам. Найдя, что все готово, он взошел на корабль и приказал начать его освящение. Его высочество последовал за царем. Обряд освящения совершал епископ новгородский19 в задней каюте, наверху, где после кушала ее величество царица. Новый корабль получил имя «Пантелеймон», т. е. победа26
По окончании церемонии царь тотчас сошел с него и повел его высочество к тому месту у воды, где можно было стоять и хорошо видеть спуск, но сам не остался там, потому что должен был собственноручно сделать первый удар при отнятии подмостков. Так как это было лучшее место, то и князь Меншиков, с некоторыми другими вельможами, стал возле его высочества. Я был дежурным и потому, не отходя от герцога, мог все очень хорошо видеть. Царица с обеими принцессами и со всею своею свитою вышла на берег на противоположной стороне реки (которая в том месте очень узка), именно на Васильевском острову, откуда смотреть было очень удобно.
Рядом с новым кораблем стоял, также на штапеле, большой старый французский корабль, вынутый из воды тем же мастером, который строил новый и которого нарочно для того выписали из Франции, потому что никто из здешних мастеров не решался взяться за это дело. Француз этот знаменитый, весьма опытный корабельщик и до сих пор считается во французской службе21. К царю он отпущен королем только на несколько лет, но ведет здесь такую разгульную жизнь, что постоянно бывает пьян с утра до вечера. Так как для поднятия старого корабля требовалось много времени и притом не всегда можно было приступить к такой работе, то ему поручили выстроить между тем новый, который он сделал по образцу того, только несколько покороче. Теперь этот старый корабль был до того наполнен народом, что из всех люков выглядывали головы. Я заметил там и некоторых из наших служителей. Корабль, назначенный к спуску, был прикреплен большими железными балками к полозьям (Schlitten), намазанным жиром, с которых он съезжает на воду, когда поперечные балки, держащие его с обеих сторон на штапеле, снизу вдруг отнимаются и в то же время отдергиваются веревками. При отнятии задней балки корабль сперва медленно спустился со штапеля, но потом как стрела слетел на воду, причем полозья сломались вдребезги и оставили на нем несколько балок, которые уже потом были сбиты. Когда он пошел по воде, с него
185
раздались звуки литавр и труб, смешавшиеся с шумными восклицаниями народа, стоявшего на старом корабле и по берегу. В то же время началась пушечная пальба в крепости и в Адмиралтействе.
Выплыв на средину реки, корабль повернулся и шел несколько времени по течению воды, потом остановился на якоре. Этот счастливый спуск несказанно радовал царя, который, лишь только корабль сошел на воду, тотчас поехал на него в своей шлюпке и стал принимать всех гостей, спешивших туда один за другим. Его королевское высочество, пробравшись через толпу до своей барки, также спешил отплыть, потому что все разом бросились к лодкам и каждый хотел прежде других поздравить государя на новом корабле. Только что герцог взошел на палубу и поздравил его величество, приехала и царица, которую царь встретил и повел в самую верхнюю каюту.
Затем все сели за стол: дамы с царицею наверху, а царь с мужчинами в другой каюте, внизу. Столы были уже накрыты и уставлены холодными кушаньями, когда корабль спустился со штапеля. Стол, за которым сидел в своей каюте царь вместе с его высочеством и другими знатными особами, был поставлен таким образом: П- и занимал всю комнату. Его высочество сидел возле царя с левой стороны. При подобных празднествах мало обращают внимания на этикет, и все обыкновенно садятся как придется. Подле царя, с правой стороны, сидел Иван Михайлович (Головин), как первый корабельный мастер; рядом с ним —француз, строивший корабль; потом ’следовали один за другим все царские корабельные мастера. Против его высочества сидели: тайный советник Бассевич, конференции-советник Альфред, бригадир Ранцау, голландский резидент и несколько корабельных работников. Подле его высочества находился тайный советник Геспен. Около генерал-майора Штенфлихта сидело много офицеров и генералов. На одном конце стола расположился князь-папа22 со всеми своими кардиналами. Против князя Меншикова сидел великий адмирал Апраксин, а. около него, справа и слева, все сенаторы и другие вельможи. Перед каютой стояло еще несколько столов, за которые поместились все прочие находившиеся здесь гости.
Царь, увидев, что позади его высочества стоят два кавалера, просил, чтоб одному из них позволено было сесть, после чего герцог сказал нам, что кто-нибудь из нас может идти. Камер-юнкер Геклау пошел и сел за один из поставленных перед каютою столов, а я радовался, что мог остаться на своем месте позади его высочества. В то время я страшно боялся попоек, особенно зная, что здесь никогда так сильно не пьют, как при спусках кораблей. Товарищ мой несколько раз подходил ко мне
186
и спрашивал, не сменить ли ему меня, но я все отказывался. Когда царь начинал тосты, с фрегата, стоявшего впереди корабля, стреляли из пушек. Вечером этот фрегат был иллюминирован маленькими фонарями, развешанными по главным снастям, по верхушкам большой и малой мачт и вокруг по борту, что при темноте было очень красиво. Его королевское высочество приказал привезти для себя на корабль свои напитки, именно красную и белую хлебную воду, и пил за столом последнюю с небольшою примесью вина; но царь, вероятно, заметил это, потому что взял у его высочества стакан и, попробовав, возвратил с словами: «De Wien dogt niet (Твое вино никуда не годится)». Герцог отвечал, что употребляет его тогда только, когда чувствует себя не совсем здоровым. Но царь возразил: «De Wien is mehr schadlich, als min Wien (Твое вино вреднее моего)», и налил ему в стакан из своей бутылки крепкого и горького венгерского, которое обыкновенно кушает. Его высочество нашел его отличным, но прибавил, что оно очень крепко, на что государь сказал: «Dat is war, mar he is gesund (Это правда, но за то оно и здорово)». Он дал после того попробовать этого вина конференции-советнику Альфреду и тайному советнику Бассевичу. Последний, будучи дома чем-то занят, только что приехал на корабль; увидев его, царь воскликнул: «О, Бассевич! штраф! штраф!». Тот старался извиниться, но напрасно: его величество приказал подать четыре большие стакана венгерского (из кубков государь кушает редко; обыкновенно он говорит, что если не наливать их дополна, то глупо возиться понапрасну с такою тяжелою посудою). Тайный советник хотел взять один из них; но царь сказал, что они все налиты для него, потому что в его отсутствие было провозглашено три тоста, за пропуск которых прибавлен еще четвертый стакан как штрафной. Г Бассевич поспешил выпить их один за другим, и тогда только его величество позволил ему сесть за стол. После царь спросил герцога, какого вина он желает для себя, и когда тот отвечал, что бургонского, приказал своему маршалу подать бутылку этого вина и затем, предложив из своих рук его высочеству небольших стакана два венгерского, предоставил ему свободу пить что и сколько угодно. Его высочество шепнул мне, чтоб я в такую же плетеную бутылку, в какой было бургонское, налил красной воды и смешал ее немного с вином, что я и сделал, спровадив потихоньку бургонское и поставив на его место бутылку с водою. До сих пор пили еще немного, почему беспокойный князь-папа прилежно упрашивал царя пить, и если слова его не действовали, кричал как сумасшедший, требуя вина и водки. Но скоро многие принуждены были пить более, нежели думали: царь узнал, что за столом, с левой стороны, где сидели министры, не все тосты пили чистым вином или, по крайней мере, не теми
187
винами, какими он требовал (в такие дни о французском белом вине и о рейнвейне он и слышать не хочет; для каждого вновь спускаемого корабля он приказывать выдавать Адмиралтейству 1000 рублей на вино и кушанье; последнее обходится недорого, потому что бывает только холодное и не слишком изысканное, но вино, которого выпивается страшное количество, стоит очень много). Его величество сильно рассердился и приказал всем и каждому за столом выпить в наказание, в своем присутствии, по огромному стакану венгерского. Так как он велел наливать его из двух разных бутылок и все пившие тотчас страшно опьянели, то я думаю, что в вино подливали водку. С этой минуты царь ушел наверх к царице и более не возвращался. Перед тем он был очень милостив, несколько раз обнимал его высочество и многократно уверял его в своей дружбе и покровительстве, много говорил также с сидевшим против него тайным советником Бас-севичем, который часто вставал с своего места и отвечал ему на ухо, после чего его величество в сильных словах подтверждал, что будет заботиться о его высочестве и не пропустит случая оказать ему помощь, словом, устроит все так, что его высочество будет вполне доволен и не найдет причин жаловаться. Герцог, после всех этих уверений, поцеловал ему руку, а тайный советник Бассевич от души сказал: «Бог щедро вознаградит за это ваше величество!» Царь, как сказано, не возвращался более вниз. Уходя в неудовольствии к царице, он поставил часовых, чтоб никто и ни под каким видом не мог уехать с корабля до его приказания. <...>
Август
1-го. <...) Непостижимо, как царь, несмотря на грудную и продолжительную войну, мог в столь короткое время построить Петербург, гавани в Ревеле и Кронслоте, значительный флот и так много увеселительных замков и дворцов, не говоря уже о каналах по государству, начатых им только в последнее время и местами уже совершенно готовых! Но еще удивительнее введенная им военная дисциплина, учреждение Коллегий, о которых здесь еще за несколько лет ничего не знали, и в особенности преобразование всей русской нации! Одним словом, он совершил дела, в которых едва ли сравнится с ним кто-либо из государей, и если русские не чувствуют этого вполне и в настоящее время еще мало ему благодарны (потому что при нем не могут лежать на боку, как бывало в старину), то я уверен, что потомки их будут в полном смысле наслаждаться плодами нынешнего царствования. <...)
188
3-го августа, утром, его высочество получил через молодого Трубецкого приглашение приехать на царский корабль «Ингерманландия». С прибытием туда герцога все якори по данному сигналу были подняты, и царь объявил его высочеству, что хочет повеселить его морскими маневрами, для которых, чтоб иметь более места, необходимо выйти далее в открытое море. Корабли двинулись на несколько верст вперед, без особенного порядка, но подойдя к месту, где должно было происходить сражение, они выстроились в две линии, по 9-ти кораблей в каждой. Царь командовал правою, а князь Меншиков левою. Его величество, в качестве командующего, находился на среднем корабле, пятом в линии, и держался прямо против пятого же другой линии. Все сигналы подавались с этих двух адмиральских кораблей посредством вымпылей или флагов, из которых каждый имеет свое значение и тотчас же поднимается и на других кораблях. Для хранения сигнальных флагов сделаны, говорят, особые ящики, на которых они, для скорейшего их приискания, нарисованы в миниатюре. Кроме того, при них на кораблях вывешивается еще доска, где они также все нарисованы и где находится объяснение каждого на русском и голландском языках. По ней наша свита при появлении сигналов могла сейчас видеть, в чем заключалась воля царя и что он приказывал кораблям. Этот флот, составленный из двух линий, маневрировал более часа, сопровождая свои движения то ружейными, то пушечными залпами. Во всем сохранялся удивительный порядок, и зрители имели много удовольствия, тем более, что дым от сильной пальбы не проходил на их сторону и что ядер и пуль нечего было опасаться. По окончании этого великолепного увеселения корабли стали опять возвращаться туда, где стояли на якорях, и тут можно было видеть, который из них шел лучше, потому что на каждом употреблялись все усилия, чтобы прийти вовремя на прежнее место. В продолжение маневров и морского сражения они должны были поднимать и направлять свои паруса смотря по тому, какой требовался ход, чтоб постоянно оставаться друг против друга, но на обратном пути каждому из них предоставлена была свобода делать все возможное для обогнания других. Царь, говорят, приказал арестовать несколько флотских капитанов за то, что они в сражении иногда не совсем держались в линии; но на другой день их освободили. По этому случаю у государя был сильный спор с контр-адмиралом Сиверсом, который слишком горячо принял сторону офицеров и приписывал недоразумения отчасти ему самому. Все присутствовавшие не могли надивиться терпению его величества во время этого спора. На другой день, 4-го августа, его величество царь был с его высочеством на 6-ти или 7-ми военных кораблях, где сам все показывал и объяснял. В этот день
189
много пили, потому что на каждом корабле были угощения. От них будто бы даже и наш герцог был порядочно навесе-ле. <...>
Сентябрь
16-го его величество царь, с 50-ю или 60-ю масками, приехал обедать к его королевскому высочеству. Он был чрезвычайно весел, много пил, даже танцевал по столам и пел песни. Мы убедились из этого, что он иногда может быть в прекрасном расположении духа, особенно если окружающие его лица ему не противны. Его приближенные, в том числе фавориты и шуты, умеют пользоваться такими случаями и бывают с ним свободны как с товарищем. В таком веселом расположении его величество пробыл у нас до 8-ми часов вечера. В это день прибывший сюда императорский австрийский посол, граф Кинский, присылал уведомить его королевское высочество о своем приезде. Герцог знал его еще прежде в Бреславле; он человек чрезвычайно приятный и приветливый.
17-го его королевское высочество и все другие маски были после обеда в Адмиралтействе, где закладывали киль для военного корабля. Главный строитель Головин, он же и генерал-майор по армии, учившийся кораблестроению вместе с царем в Голландии (но знающий немного и получивший это звание только в качестве царского любимца), должен быть вбить первый гвоздь и прежде всех помазать немного киль дегтем, после чего прочие корабельщики, в том числе и сам царь, последовали его примеру. Его величество трудился и работал усерднее всех. По этому случаю в Адмиралтействе палили из пушек. Их величества со всеми присутствовавшими прошли потом в флаговый зал, где приготовлена была закуска. В этом зале развешаны под потолком все флаги, знамена и штандарты, отнятые в продолжение последней войны у шведов. Побыв там несколько времени, все отправились в новый дом великого адмирала (один из лучших во всем Петербурге, но еще неотделанный), где с галерей смотрели на травлю льва с огромным медведем, которые оба были крепко связаны и притянуты друг к другу веревками. Все думали, что медведю придется плохо; но вышло иначе: лев оказался трусливым и почти вовсе не защищался, так что если б медведя вовремя не оттащили, он непременно одолел бы его и задушил. Травля продолжалась недолго, потому что царю не хотелось потерять льва.
От Апраксина ее величество царица со многими дамами и кавалерами поехала к его королевскому высочеству, где, после
190
закуски и кофе, несколько часов танцевали. Часов в восемь государыня уехала, но прочие дамы оставались еще с час и продолжали танцевать. Когда все посторонние разъехались, его высочество с некоторыми из нас отправился на реку и рассматривал иллюминацию, причем с нами были и наши валторнисты.
Проезжая мимо царского дворца, мы видели у окна обеих прицесс, которые, к величайшему сожалению его высочества, не участвовали в маскераде и оставались только зрительницами. Сегодня окончился маскерад, и хотя в продолжение 8-ми дней наряженные не постоянно собирались, однако ж никто, под штрафом 50 рублей, не смел все это время ходить иначе, чем в маске. Поэтому все радовались, что удовольствия на первый раз кончились. (...)
Октябрь
17-го у его королевского высочества обедали многие шведы, в том числе и Вагенер, капитан шведского фрегата, привезшего сюда Кампредона; он перед тем уже обедал у царя, который кушает обыкновенно в 11 часов. Этот капитан Вагенер, родом лифляндец и человек очень веселый и приятный, с восторгом говорил о милостивом к нему внимании царя как в Крондштадте, так и здесь. Он рассказывал, что 14-го числа его величество приезжал к нему на корабль, который так любопытен был видеть, что даже не стал говорить с Кампредоном на твердой земле, а просил его идти за собою на фрегат. Капитан салютовал приезд царя из всех своих пушек, так что от потрясения в каюте почти все окна разбились вдребезги. После того, по желанию государя, он угощал его корабельным обедом, причем царь пил за здоровье короля шведского, а капитан тотчас отвечал тостом за здоровье царя. Немного спустя царь провозгласил тост за счастливый мир, а капитан, с своей стороны, предложил еще другой и, когда царь спросил, за чье здоровье, сказал, что так как на фрегате приехал сюда французский министр, то прилично было бы выпить за здоровье его короля. Его величество очень охотно согласился. Затем царь пил еще за здоровье королевы шведской, а капитан за здоровье царицы. Каждый тост сопровождался 16-ю пушечными выстрелами, но когда царь начал пить за здоровье всех храбрых моряков, капитан, для отличия, приказал сделать только 8 выстрелов. Одним словом, царь пробыл у него около пяти часов, осмотрел с большим вниманием все углы корабля до малейших подробностей, входил даже в пороховую камеру, и остался всем очень доволен. При его отъезде капитан опять салютовал ему из всех пушек. На другой день его величество пригласил капитана к себе, водил его по всем своим
191
кораблям, показывал все в подробности, и тот остался, кажется, также доволен здешними кораблями, потому что очень хвалил их устройство и уверял, что оно лучше и быть не может. Царь, говорят, просил после капитана сообщить ему список всего экипажа, которому намерен сделать подарки. Этот шведский фрегат, который из Стокгольма отплыл 6-го, а в Кронштадт прибыл 12-го числа, называется «Черным орлом», имеет 34 пушки и 212 человек экипажа. (...)
22-го. По случаю празднования в этот день мира с особенным торжеством23, для которого уже давно делались большие приготовления, я заблаговременно отправился на другую сторону реки, чтобы посмотреть на церемонии, назначенные во время и после богослужения в церкви Св. Троицы, где находились уже его величество царь и все русские вельможи. Там, по окончании литургии и прочтении ратификации заключенного с Швециею мира, архиепископ псковский24 сказал превосходную проповедь, текстом которой был весь первый псалом и в которой он, изобразив все труды, мудрые распоряжения и благодеяния его величества на пользу его подданных в продолжение всего царствования и особенно в минувшую войну, объявил, что государь заслужил название Отца Отечества, великого императора. После чего весь Сенат приблизился к его величеству, и великий канцлер Головкин, после длинной речи, просил его, от лица всех государственных сословий, принять, в знак их верноподданнической благодарности, титул Петра Великого, Отца Отечества и Императора Всероссийского, который был повторен за ним и провозглашен всем Сенатом. За несколько дней перед тем государь повелел Сенату объявить по всему государству, что он всемилостивейше дарует прощение и свободу всем находящимся под стражею и преступникам, кроме убийц и обвиняемых в преступлениях выше разбоя, так что освобождались даже и те, которые злоумышляли против его особы и были осуждены вечно на галеры; кроме того, что прощает все недоборы и недоимки с начала войны по 1718-й год (суммою на многие миллионы), потому что считает долгом благодарить Всевышнего за милость, оказанную как при заключении мира, так и в прежнее время, и лучшим средством для выражения такой благодарности полагает оказать милость же и хоть сколько-нибудь помочь страждущим. Этот указ был немедленно обнародован по всему государству, и Сенат, в знак признательности, положил поднести царю помянутый титул, для чего и отправил к его величеству депутацию с всеподданнейшею просьбою принять его. Сначала государь, из скромности, не решался на это и пригласил к себе на другой день некоторых сенаторов и двух знатнейших архиепископов, чтоб
192
отклонить такую просьбу; но благодаря их убеждениям и доводам изъявил наконец всемилостивейшее согласие на принятие нового титула. По окончании речи великого канцлера25, среди радостных восклицаний внутри и вне церкви, при звуках труб и литавр, началась пальба из всех пушек крепости, Адмиралтейства и ста пятидесяти галер, прибывших накануне в ночь и расставленных по реке против здания Сената. В то же время загремел беглый огонь 27-ми полков, возвратившихся из Финляндии в составе 27 000 человек. Его величество отвечал Сенату следующими краткими, но достопамятными словами: «Зело желаю, чтоб наш весь народ прямо узнал, что Господь Бог прошедшею войною и заключением сего мира нам сделал. Надлежит Бога всею крепостию благодарить, однако ж, надеясь на мир, не надлежит ослабевать в воинском деле, дабы с нами не так сталось, как с монархиею Греческою. Надлежит трудиться о пользе и прибытке общем, который Бог нам пред очи кладет, как внуть, так и вне, от чего облегчен будет народ». Сенат после того приносил монарху всеподданнейшую благодарность, а во время пения «Тебе Бога хвалим» и чтения Евангелия началась опять, как в первый раз, пальба вместе с музыкою и барабанным боем всех полков, стоявших перед Сенатом. По прочтении митрополитом рязанским благодарственной молитвы, которой все присутствовавшие внимали коленопреклоненные, пальба возобновлялась в третий и последний раз.
Ноябрь
8-го. (...) Тосты за здоровье были обыкновенные. За обедом много смеялись, частию над тем поручиком гвардии, который может так страшно хохотать и о котором я уже упоминал как-то, частию над старым Иваном Михайловичем26, отцом невесты, сидевшим против императора, который все с ним шутил. Кто не видел, тот не может представить себе, какое огромное количество желе съедает этот старик с величайшею поспешностью. Он взял себе (я не лгу) большое блюдо, уставленное стаканами и блюдечками. Император, уже знавший его слабость, тотчас заметил это и велел ему открыть рот, а сам встал с своего места, взял стакан с желе и, отделив его ножом, влил одним разом тому в горло, что повторял несколько раз и даже своими руками открывал Ивану Михайловичу рот, когда он разевал его не довольно широко. Бедный дружка (молодой князь Трубецкой) также терпел немало за столом императрицы: лишь только государыня подавала знак, сестра его, княгиня Черкасская, прислуживавшая за обедом и стоявшая позади брата, начинала щекотать
7 Зак. 7
193
ему под шеей, а он всякий раз принимался реветь как теленок, которого режут, что гостей очень потешало.
После обеда начались танцы, сперва церемониальные, точь-в-точь как в первый свадебный день, без всякой перемены. По окончании их его высочество пригласил императрицу на польский, который продолжался довольно долго; потом его высочество танцевал с новобрачною минуэт, а затем еще со многими дамами, потому что его часто выбирали. Ее величество императрица во все это время сидела под тем же балдахином, под которым сидела и за обедом. Император ходил взад и вперед или сидел то с своими министрами, то с императрицею; он обыкновенно помещался возле нее с правой стороны, а его королевское высочество, когда не танцевал, постоянно с левой, и ее величество (как почти всегда) много с ним разговаривала. Император был в очень хорошем расположении духа: когда танцевал какой-то граф (делавший сильные движения руками и всем телом), он начал сперва сидя подражать ему, чему императрица от души смеялась, потом, когда тот стал танцевать во второй раз, он встал, подошел к его высочеству и, показывая пальцами на танцевавшего, повторял все его телодвижения. Его высочество много смеялся этому. Так как меня, между прочим, пригласила на менуэт младшая Шафирова, то я потом, с своей стороны выбрал внучку новобрачного князя (дочь княгини Черкасской, лет двенадцати, с которою я уже познакомился, когда мы были в первый раз у князя валахского)27; это, кажется, очень понравилось императрице, потому что она начала смеяться, потом долго говорила обо мне; герцог несколько раз назвал мою фамилию, из чего я и заключил, что императрица до тех пор не знала меня хорошенько по имени. Все были в восторге от моей маленькой, хорошенькой дамы, которая хоть и участвовала в первых церемониальных танцах, но менуэта в этот вечер еще не танцевала. Она и в самом деле заслуживает похвал и удивления, потому что, для своих лет, танцует как нельзя лучше; у нее, как и у матери, черные волосы, прекрасное правильное лицо и чудная фигура; манеры ее чрезвычайно милы.
После нескольких часов танцеванья император начал со всеми стариками один танец, которого я не могу назвать. Их было 8 или 9 пар, а именно император с императрицею, великий адмирал28, новобрачный, вице-канцлер, князь валахский, генерал князь Голицын и другой князь Голицын, брат его, который исправлял должность маршала29. Все они должны были танцевать с молодыми дамами. Старый генерал-майор Бутурлин и генерал-майорша Балк составляли девятую пару. Император, будучи очень весел, делал одну за другою каприоли обеими ногами. Так как старики сначала путались и танец поэтому всякий раз
194
должно было начинать снова, то государь сказал наконец, что выучит их весьма скоро, и затем, протанцевав им его, объявил, что если кто теперь собьется, тот выпьет большой штрафной стакан. Тогда дело пошло отлично на лад, но лишь только танец кончился и бедные старики, запыхавшиеся и едва стоявшие на ногах от усталости, сели отдыхать, как император снова начал танцевать польский, в котором они, не успев даже порядочно усесться, опять должны были участвовать, чем наконец утомил их до того, что они, наверно, не оправились и на другой день. Вслед за тем его величество хотел начать менуэт с императрицею, но так как она отказалась, боясь, может быть, чтобы это ему не повредило, и, вероятно, сама чувствуя усталость, то он взял ее под руку, пожелал всем спокойной ночи и уехал с величайшею поспешностью. За ними, простясь с новобрачными и детьми князя, уехал и его высочество. (...)
Декабрь
30-го, в день св. Андрея, в 10 часов утра, его величество император отправился со всеми наличными кавалерами ордена св. Андрея в церковь для слушания божественной литургии. Его величество сам учредил этот орден, который в большом уважении и дается только лицам не ниже генеральского чина. В 11 часов, когда пушечная пальба в крепости и Адмиралтействе дала нам знать, что богослужение кончилось (пальба из пушек, при всех здешних празднествах, возвещает об окончании обедни), его королевское высочество тотчас же поехал к князю, зная, что обед у него начнется немедленно по приезде кавалеров из церкви. Мы застали все общество уже за столом (гости не мешкали, да и не имели притом надобности ехать так далеко, как мы); поэтому князь тогда только увидел герцога, когда мы вошли уже в комнату, но он тотчас вскочил с своего места, побежал его высочеству навстречу и приветствовал его, потом посадил против императора, который с своей стороны, когда герцог подошел к столу, также встал и поклонился ему весьма милостиво. Орденских кавалеров было налицо только десять, и хотя число гостей было вообще велико, однако ж почти половина большого стола оставалась незанятою. Стол этот, по здешнему обычаю, был убран великолепно. Тосты, провозглашенные при мне, были следующие: во-первых, св. Андрею, патрону ордена и во-вторых — за здоровье семейства Ивана Михайловича (Головина), т. е. флота; этот тост никогда не забывается, и император, говорят, обещал Ла Косте 100000 рублей, если когда-нибудь за обедом его пропустит, но за то и денщики, находящиеся при государе,
7*
195
должны ему постоянно напоминать о нем. При первом тосте пили из огромного стакана, но князь Меншиков весьма ловко помогал нашему герцогу, для которого порция была слишком велика: налили ему почти столько же, сколько и другим, но лишь только его высочество выпил половину, князь (стоявший позади герцога) взял стакан и отдал его далее. Император легко мог все это заметить, если б хотел. Второй тост сошел для его высочества еще лучше: его предлагали ему два раза —сперва князь валахский, потом генерал Аллар, но стакан, по милости князя (который наливал его сам), оба раза переходил к другим, под предлогом, что его высочеству подадут другого вина, о чем, разумеется, потом и забыли. Должно быть, до нашего приезда был еще какой-нибудь тост, потому что император сказал герцогу, что его высочеству необходимо несколько щадить себя, что кроме трех стаканов, уже выпитых, ему предстоит сегодня выпить еще 27, а именно у каждого кавалера по три, и что тогда только он будет свободен. За обедом император вынул бумагу, в которую было завернуто около тридцати старых копеек, величиною ровно втрое против нынешних; по его словам, они были принесены последним наводнением к его увеселительному дворцу Монплезиру, и там найдены, когда вода спала. Его величество показывал их всему обществу как большую редкость, и когда его высочество, внимательно рассмотрев находившуюся у него в руках копейку, хотел, по примеру других, возвратить ее по принадлежности, государь сказал: «Behaut jy dat man, ick sau yu noch en Paar dartu geben» (Оставь ее себе, я прибавлю к ней еще пару)»; после чего он с большим тщанием отобрал еще две копейки из самых крупных и подал его высочеству, который принял их с благодарностью. Вскоре потом император встал, простился и уехал. <...)
1722 ГОД
Январь
21-го, (...) В этот день, вечером, в городе30, при доме здешнего коменданта, сделался пожар, который однако ж, к счастию, был скоро потушен и не причинил особенного вреда, потому что один из ближайших домов сейчас сломали и таким образом остановили действие огня, да и ветер, слава Богу, был не сильный. Император, хотя опять ездил славить и, если смею так выразиться, уже порядочно покутил, однако ж, по обыкновению своему, с величайшею поспешностью явился на пожар и для примера другим, говорят, работал там как самый простой работник,
196
что и имело отличное действие. Я встретил его, когда он со всею своею свитою возвращался оттуда с намерением отправиться снова славить. Было уже совершенно темно, но он ехал так, как будто хотел разом загнать лошадей до смерти. Мне только и удалось рассмотреть, что поезд его состоял из 20-ти или 30-ти саней наподобие тех, какие вкратце описаны мною 9-го числа этого месяца. Все они были наполнены людьми, которые изо всей мочи свистали и пели. Где сидел император, я не мог разглядеть, но меня уверяли, что он ездил со всею этою свитою до утра следующего дня и что пили при том страшно.
Февраль
6-го, <...> После обеда его высочество узнал, что император кушал в нашей Слободе и приедет к нему проститься, потому что не хочет, чтоб он нарочно приезжал за этим в Преображенское. В 4 или в 5 часов его величество подъехал с двумя денщиками, и его высочество встретил его внизу у крыльца. Нежно поцеловав герцога, он пошел наверх в его комнаты, где, будучи в очень хорошем расположении духа, пробыл с час, выпил несколько стаканов венгерского вина и говорил между прочим очень умно и с знанием дела о разных предметах. В особенности он так наивно и хорошо описывал свойства своих подданных, что любо было слушать. Когда его королевское высочество и другие господа, среди разговора, выразили свое удивление, что его величество, несмотря на тяжелое бремя правления, находит еще удовольствие в разного рода увеселениях, переносит усталость и даже занимается ручными работами, он отвечал, что в самом деле благодарит от глубины души за все это всемогущего Бога, что такая деятельность даже много способствует сохранению его здоровья, но в то же время уверял, что кабинетные его занятия—игрушка в сравнении с трудами, понесенными им в первые годы при введении регулярного войска и особенно при заведении флота; что тогда он должен был разом знакомить своих подданных (которые, по его словам, прежде предавались, как известно, праздности) и с наукою, и с храбростью, и с верностию, и с честью (очень мало им знакомою) и что это сначала стоило страшных трудов, потому что у русских (хотя, конечно, не у всех) существовала поговорка: бегство хоть и нечестно, да зато здорово; что теперь однако ж все это, слава Богу, миновалось, и он может быть покойнее. Потом он присовокупил еще, что с тех пор, как однажды у Нётебурга (или, по нынешнему, Шлюс-сельбурга) приказал для примера, во время штурма и перед всею армиею, на месте повесить несколько человек, хотевших
197
бежать, — не слыхал более о бегстве, и что после того только один раз под Шлюссельбургом ускользнул от него какой-то прапорщик; что, следовательно, нужно только уметь вовремя употребить средство и не быть ни слишком строгим, ни слишком снисходительным, и наконец, что надобно немало трудиться, чтоб хорошо узнать народ, которым управляешь. Высказав еще много других умных суждений об этом предмете, его величество завел речь об Олонецком источнике, который очень хвалил. При рассказе его о том, как он открыт и какие от него были чудесные исцеления, тайный советник Бассевич сказал, что желал бы также съездить туда и полечиться. Государь начал этому смеяться и, взяв его за щеки, примолвил: «Еу, ji hefft gar rode un dicke Backen, iim de Reise tho don, nodig tho haffen (Э, у тебя щеки слишком красны и толсты, чтоб туда ехать»); но когда тайный советник сказал ему на ухо, для чего желал бы попользоваться источником, он отвечал: «Ну, это дело другое». Так как в это время приехали генерал Ягужинский и императорский маршал (Олсуфьев), то гости выпили еще несколько стаканов вина, поговорили немного и потом уже стали собираться ехать. Император простился весьма милостиво с герцогом и, на вопрос его, когда здесь опять будут иметь счастие видеть его величество, отвечал, что недель через пять или через шесть. Его королевское высочество, поручив себя затем его милости и постоянному расположению на будущее время, проводил его до саней. Государь еще раз нежно обнял его, сел в сани с двумя денщиками и уехал. Герцог, очень довольный, возвратился в свою комнату и еще в тот же вечер получил известие, что его величество в 7 часов выехал из Преображенского.
Март
25-го мы все собрались очень рано утром и в 6 часов поехали в Кремль, чтобы поздравить императора с Светлым Праздником. По приезде туда мы были проведены камергером Нарышкиным наверх, в залу, где собирается Синод (о которой я уже упоминал). Там находился теперь очень большой трон, обитый красным бархатом и золотыми галунами, которого в первое наше посещение еще не было: его поставили только недавно для его величества императора как президента Синода. Среди залы был накрыт стол, уставленный вареными яйцами, маслом и творогом. Богослужение продолжалось очень долго и мы прождали прихода императора до половины восьмого, прохаживаясь все время взад и вперед по комнате. Наконец узнав, что оно окончилось и что император идет, мы поспешили к нему навстречу.
198
Государь, увидев герцога, тотчас схватил его за голову и поцеловал, а тот поцеловал ему руку и подал прекрасно расписанное яйцо, которому он так обрадовался, что опять взял его высочество за голову и поцеловал; яйцо же рассматривал с любопытством и потом отдал одному из своих денщиков, накрепко приказав ему сберечь его в целости. По причине сильной тесноты это стоило последнему немало труда и забот. Так как с императором пришли и все вельможи, то начались бесконечные целования и поздравления. Относительно яиц в Светлый Праздник здесь существует особенный обычай, о котором считаю не лишним сказать несколько слов. У русских исстари ведется обыкновение давать в праздник Пасхи всем и каждому, кого встретишь, особенно же друзьям и знакомым, вареные яйца, окрашенные в разные цвета и всячески разрисованные, и говорить при этом: «Христос воскрес!» Тот, к кому обращаются с таким приветствием, с своей стороны берет яйцо, подает его и отвечает: «Воистину воскрес!» Поменявшись яйцами, встретившиеся целуются и могут таким образом одним яйцом отдарить сотню, даже тысячу людей, потому что за отданное тотчас получают другое. Но иногда может случиться, что за яйцо, стоящее полтину и даже рубль (а есть и такие, которые снаружи и внутри прекрасно расписываются и продаются по червонцу), получишь не стоящее и копейки; поэтому вместе с хорошим яйцом надобно всегда иметь с собою и простое, тем более, что непременно следует отдаривать того, кто христосуется с вами. Этот обычай тем приятен, что во всю светлую неделю можно целоваться со всеми женщинами, с которыми видишься. Сам император целуется с последним солдатом, если он, при встрече с ним, поднесет ему яйцо. Вообще его величество так преследуют поцелуями, что он почти ни на минуту не может избавиться от них. В первый день праздника он, говорят, удостоивает этой милости всех своих придворных служителей до последнего поваренка и потому сегодня утром, как меня уверяли, в церкви так много целовался, что у него под конец, от беспрестанного нагибания, заболели шея и спина и он принужден был удалиться; известно, что его величество очень высок ростом, почему только весьма немногие могли поцеловаться с ним так, чтоб он не нагибался. Неприятно еще то при этих поздравлениях, что они стоят много денег: является страшное нищенство, и не только слуги дома, где вы живете, но и слуги всех домов, где вы хоть сколько-нибудь знакомы, приходят к вам с приношением яиц. Надоедают также простые попы и другие церковные служители, которые на этой неделе ходят по всем своим прихожанам и, после упомянутого приветствия «Христос воскрес», при маленьких зажженных свечах перед иконами, имеющимися в каждом доме, поют, молятся и благословляют,
199
получая за то чарку водки и немного денег. Император, побыв несколько времени в зале и приняв еще раз благословение от знатных духовных лиц, которые также собрались там и которым он при этом случае целовал руки, простился и уехал, после чего и все прочие скоро разъехались. <...>
Апрель
8-го. <...> За обедом провозглашены были обыкновенные на здешних свадьбах31 заздравные тосты, и во всем соблюдался большой порядок. Император, в качестве маршала, во все время сам всем распоряжался и вообще так превосходно исправлял свою должность, как будто уже сто раз занимал ее, да и был притом в отличном расположении духа. Когда императрица приказала своему камер-юнкеру отнести ему молодого жареного голубя, он отошел к буфету и начал кушать с большим аппетитом, стоя и прямо из рук. В это время обер-кухмистер вошел с кушаньем, именно с другою, горячею переменою, потому что первая, по всегдашнему здешнему обыкновению, состояла из одних холодных блюд. Увидев, что он нести кушанья дал гренадерам (как это принято на всех других празднествах), его величество проворно подбежал к нему и, ударив его по спине своим большим маршальским жезлом, сказал: «Кто тебе велел заставлять гренадер нести кушанья?» Потом тотчас же приказал блюда (которые тот было уже поставил) опять вынести и снова принять у дверей шаферам, т. е. капитанам гвардии, которые и должны были подносить их к столу и передавать кухмистеру. При тостах император как маршал собственноручно подавал бокалы с вином свадебным чинам, его королевскому высочеству и некоторым из иностранных министров. Прочим подносили их шаферы. Будучи, как сказано, в прекрасном расположении духа, государь шутил с одним из своих денщиков, именно с молодым Бутурлиным, и давал ему свой большой маршальский жезл поднимать за один конец вытянутою рукою; но тот не мог этого сделать. Тогда его величество, зная как сильна рука у императрицы, подал ей через стол свой жезл. гОна привстала и с необыкновенною ловкостью несколько раз подняла его над столом прямо рукою, что всех немало удивило. Графу Кинскому также захотелось попробовать свою силу, и император дал ему жезл, но и он не мог его держать так прямо, как императрица. После обеда начались танцы, сперва церемониальные, точно так, как я уже говорил при описании прежних свадеб. По окончании их, его высочество танцевал польский с императрицею, потом польский же с невестою. Затем, когда протанцевали еще несколько польских, жених
200
начал с невестою менуэт, после которого она опять танцевала его с его высочеством, и так далее, потому что танцевали попеременно то польский, то англезы, то менуэты. Все это продолжалось до тех пор, пока совершенно не стемнело и не зажгли фейерверк, устроенный перед домом по приказанию императора. Он состоял из щита, на котором горели две соединенные буквы Р. и С., первая из белого, а вторая из голубого огня, с надписью «Vivat», также белого огня, и из множества ракет и швармеров. Я старался разузнать, что означали «Vivat» и соединенные Р. и С., и мне отвечали, что они значат да здравствует принцесса (княжна) Катерина (имя новобрачной). Один только тайный советник Толстой положительно уверял, что это «Vivat Petrus Caesar» («Да здравствует Петр император»), но он ошибался.
Его величество император, от начала до конца фейерверка, был внизу на площадке и, по обыкновению своему, сам всем распоряжался. Невозможно себе представить, до какой степени он любит фейерверки и как охотно всегда готов всюду помогать своими руками. Сегодня я видел этому любопытнейший пример, о котором считаю не лишним рассказать здесь. Когда его величество, с невестою и со всеми прочими дамами, вошел в залу, где должны были танцевать, он нашел, что там жарко, и захотел открыть окно. Но это оказалось невозможным, потому что все окна были заколочены снаружи гвоздями. Тогда он поставил свой маршальский жезл, велел подать себе большой топор и работал сам до тех пор, пока наконец, при помощи двух маленьких своих денщиков, таки добился, что мог вынуть раму. Однако ж так как окно было очень крепко заделано, то все это продолжалось более получаса. Его величество выходил даже во двор, чтобы снаружи тщательно рассмотреть, как и чем оно заколочено, и потом действовал сообразно тому. Он сильно вспотел от этой работы, но все-таки остался немало доволен, что справился с нею. Между тем все, даже сама императрица, должны были стоять и не танцевать, пока окно окончательно не выставили. Оно потом очень беспокоило многих дам, потому что в него по временам врывался сильный ветер.
По окончании фейерверка начался прощальный танец невесты. Император как маршал весело прыгал впереди с своим большим жезлом и отвел танцующих в спальню новобрачной, где еще несколько времени пили за столом, который в этом случае всегда ставится там с сластями и за который садятся все свадебные родные, не вставая обыкновенно до тех пор, пока жениха не споят совершенно (по здешнему обычаю, он непременно должен на первую ночь лечь в постель пьяный). Впрочем, на сей раз молодой дешево отделался, да и пир в спальне продолжался недолго. Когда провожавшие жениха и невесту
201
простились с ними и вышли из спальни, шаферы пригласили все общество собраться снова на другой день в три часа пополудни. После того император простился, и часов в одиннадцать гости разъехались. <...>
1723 ГОД
Январь
20-го. <...>Вечером здешний купец Тамсен32 рассказывал нам, что его величество был вчера у него и при этом случае, по всем правилам и своими собственными инструментами, выдернул зуб его долговязой голландской девке, потому что считает себя хорошим зубным врачом и всегда охотно берется вырвать кому-нибудь зуб. Он за несколько дней перед, тем (услышав, что девка жалуется на зубную боль) обещал ей приехать сегодня и избавить ее от страдания.
Февраль
24-го, в последний день маскарада мы в час пополудни собрались у больших триумфальных ворот, куда скоро приехали как император, так и императрица. Поезд отправился отсюда опять в Тверскую-Ямскую; но мы не катались там как обыкновенно, а тотчас же поехали оттуда другою дорогою в Преображенское, где все выстроились в ряды на большой площади, перед домом императора, и до дальнейшего приказания оставались в своих экипажах. Императрица прислала герцогу с Балком несколько бутылок превосходного венгерского вина и приказала сказать, чтоб его высочество согрелся им, потому что ему, может быть, придется еще немного померзнуть. Вскоре после того дам пригласили выйти из экипажей и следовать за государынею в старый дом, в котором прежде жил император и который опять поставили на этой площади (откуда он был уже давно снесен на другое место, потому ч!о переносить таким образом здешние деревянные дома не стоит почти никакого труда). Дом этот назначено было сегодня сжечь33, и дамы должны были выпить в нем по большой английской рюмке венгерского вина, которое на многих из них так подействовало, что они после едва могли ходить. Когда все дамы перешли в настоящее жилище императрицы, его королевское высочество и прочих масок также пригласили войти в старый дом, где каждый получил из собственных рук императора по большому кубку венгерского. Герцогу, впро
202
чем, налили его гораздо меньше, чем другим, а большая часть наших потихоньку скрылась, чтоб вовсе избавиться от такого угощения. По совершенном наступлении сумерек старый дом этот, построенный в 1690 году, был зажжен следующим образом: на всех сторонах крыши и по стенам засветили голубой огонь, как в девизах при иллюминациях; сам император собственноручно поджег прилаженные для этого голубые фитцли, и весь дом чудно обрисовался в темноте; а когда эти фитили догорели, эн вдруг весь вспыхнул и горел до тех пор, пока от него не осталось ничего. Во все это время император с некоторыми вельможами и нарочно для того назначенными барабанщиками, в шутку, постоянно бил в набат. Так как в городе звонили также во все колокола и пылавший дом ярко освещал небо, то мы думали, что звонят по той же причине или по приказанию, или по неведению, что пожар этот потешный, тем более, что к нам сбежалось множество народа; однако ж после узнали, что в то же самое время в городе был настоящий пожар, обративший в пепел несколько домов, причем бедным людям, конечно, не было так весело, как нам, которые веселились на славу и преспокойно попивали венгерское. Его королевское высочество при это потехе зтоял возле императора, и его величество сказал ему, что потому захотелось сжечь свой старый дом, что в нем решил вопрос этносительно войны, которая теперь, слава Богу, кончилась миром, почему и этот дом должен уничтожиться и исчезнуть с глаз цолой. Когда последний почти уже совсем сгорел, пущено было несколько сот ракет, швермеров, воздушных шаров и других подобных вещей. Император смотрел на этот фейерверк из комнат императрицы, вместе с его высочеством и другими знатными господами. Там же собрались и все дамы; но между ними было иного печальных и сонных лиц, на которых отражалось еще действие английской рюмки, выпитой в старом доме. Вдобавок, музыка, которою в продолжение фейерверка император угощал их с своими генералами, переодетыми в барабанщиков, в таких низеньких комнатах еще более кружила им голову. Там как император, по слухам, собирался в ночь выехать отсюда в С.-Петер-эург, то его королевское высочество, по окончании фейерверка, простился с ним; но с императрицею, которая предполагала эстаться здесь еще несколько дней, не прощался, потому что надеялся иметь честь видеться с нею еще раз до ее отъезда. Государь был в этот день очень милостив с герцогом и между прочим спросил его, не думает ли и он скоро ехать? На что "го высочество отвечал, что надеется в непродолжительном времени последовать за его величеством. Когда все кончилось, мы отправились прямо домой, и были все сердечно рады, что прошел этот маскарад, от которого весьма немногие не получили
203
сильного кашля или насморка, хотя в продолжение его вовсе не было больших морозов, напротив — постоянно держалась оттепель, так что едва можно было ездить на санях. <...>
Март
26-го бригадира Плате очень рано утром посылали к обер-гофмейстеру Олсуфьеву узнать, может ли его высочество иметь в этот день счастие посетить императора. Тот отвечал г-ну Плате, что государь сказал императрице, что сам собирается сегодня к герцогу и был бы у него уже вчера, если б не выпил слишком много. До обеда, однако ж, его высочество прождал его напрасно: он приехал только около 7-ми часов вечера в сопровождении лишь одного поручика и двух денщиков, именно молодого Бутурлина и Татищева, и был в отличном расположении духа. Так как мы держали наготове стол с холодным кушаньем для 7-ми или 8-ми человек, то его тотчас внесли и, по собственному желанию государя, поставили перед самым камином. Сели за него: император, герцог, поручик, Измайлов, Альфред и Плате. Его величество не вставал с места почти три часа и говорил о многих предметах, в особенности о разных морских и сухопутных сражениях. Он высказал при этом, что пехоте отдает преимущество пред кавалерией, и уверял, что в продолжение всей войны, как с русской, так и с шведской стороны, самое главное делалось первою. Когда речь зашла о союзных войсках, он сказал, что всегда лучше хотел бы иметь под своим начальством несколько сотен собственного войска, чем 1000 союзников, потому что у последних много советуются и рассуждают, а дела обыкновенно делают очень мало34 Заметно было также, что его величество вовсе не питал расположения к генералу Флеммингу, которому, как сам рассказывал, сделал однажды славное возражение. Где-то русские войска стояли вместе с саксонскими, и когда царь расположил свои отряды немного вокруг последних, с приказанием зорко смотреть за ними, генерал Флемминг спросил его, уж не боится ли он, что саксонцы побегут? Его величество отвечал на это: «Ick will dat eben nit seggon, mar ick wet ock nit, wo see gestanden hefft (He скажу этого, но не знаю также, где бы они и стояли)». Разговор перешел потом на прекрасные корабли, строящиеся в настоящее время в Адмиралтействе, и государь сообщил, что на штапеле стоят теперь три корабля 60-ти (с чем-то) пушечных, три 54-ти пушечных и три фрегата, над которыми работается со всею деятельностию. (Его величество не пропускает ни одного дня, не побывавши в Адмиралтействе в 4 и 5 часов утра.) Далее, когда упомянули, что император переменил корабль, который
204
обыкновенно употреблял во флоте, т. е. вместо прежнего «Ингерманландии» выбрал себе корабль «Екатерину», он сказал: «1ск heff dat nit gedahn dariim, dat Ingermanland suit nit mehr tugen, off so got als Cathrina syn, denn dat is ewen so gut, en gar nit verdorffen, sondern dat soil tom ewigen Gedachtnisz bewahget warden, un nit mehr ut den Hawen kamen, up dat et nit mit de Tied in de See verdorffen ward, wilen ick 4 Flotten darup commandert heff (Я сделал это не потому, что «Ингерманландия» не годится более или хуже «Екатерины» — он так же хорош и вовсе не испорчен,— а потому, что желаю сохранить его для вечного воспоминания и не выводить более из гавани, чтоб он со временем не пострадал как-нибудь на море: я командовал на этом корабле четырьмя флотами»). То были флоты: русский, датский, английский и голландский35 При разговоре о новой дороге в Москву и о недавно совершенном переезде сюда император говорил, что эта новая дорога будет на целые 200 верст короче старой, и рассказывал, что во время последнего своего путешествия из Москвы пробирался вперед то на санях, то в карете, то верхом, а иногда даже и пешком. В комнате его высочества лежала на столе отгравированная здесь карта Астрахани и части Персии; когда речь коснулась приобретения провинции Гиляна, государь приказал подать ее и сам показывал герцогу, где находилась и как далеко простиралась эта провинция36 Просидев таким образом около трех часов, император встал и, по обыкновению своему, тотчас же уехал. Герцог провожал его до кабриолета и очень радовался, что его величество был так весел и милостив.
Апрель
27-го у герцога обедал генерал-майор Цеге, и так как погода была необыкновенно хороша, то его высочество после обеда поехал кататься парой, в открытом экипаже господина бригадира. Проезжая мимо дома купца Борстен, он увидел стоявший там перед крыльцом кабриолет императора и после узнал, что его величество уговорил наконец г-жу Борстен, одержимую водяной болезнью, позволить ему в этот день выпустить из нее воду. Государь будто бы употребил для этого род насилия и немало гордился, что ему посчастливилось выпустить из больной более 20-ти фунтов воды, тогда как при попытке какого-то английского оператора показалась только кровь. Императрица, говорят, сказала в шутку его величеству, что его за эту операцию следовало бы сделать доктором, на что он отвечал: «Нет, не доктором, а хирургом, пожалуй». <...>
Май
1-го. <...>В этот день император, на рассвете, отправился водою в новый увеселительный дворец37, который стоит прямо против Петергофа, на очень приятном месте. Он возведен года два тому назад, и его величество, как говорят, отменил большие постройки в Стрельне-мызе, с тем чтобы назначенные для них деньги употребить на него. В этот же день, утром, после тяжкой болезни, умерла купчиха Борстен, над которой император за несколько дней делал операцию, желая вылечить ее от водяной. Ее не будут хоронить до его возвращения, потому что он сам хочет быть при вскрытии трупа, которого доктора и хирурги ждут с любопытством, тем более, что одни находили в ней водянку, другие нет. <...>
6-го. <...> В 7 часов вечера мимо нас провезли тело недавно умершей купчихи Борстен, которое потом переправлено было через реку на находящееся по ту сторону немецкое кладбище. Сам император изволил следовать за процессией, именно — от скорбного дома до воды —пешком, а после в —шлюпке. Прочие провожатые состояли большею частию из купцов и иностранных корабельщиков. К ним присоединялись еще здешние вице-адмиралы и другие морские офицеры, потому что покойная была свояченицею вице-адмирала Сиверса. После похорон император отправился опять в дом умершей и там кушал. Пили, говорят, при этом случае очень сильно. Его величество обращался необыкновенно дружески и милостиво с иностранными корабельщиками. Мне показалось странным, что он шел за телом в цветном кафтане и вместе с тем в длинной черной мантии и с спускавшимся от его шапки флером. Но до подобных вещей ему дела нет: он одевается, смотря по удобству, и мало обращает внимания на внешность. <...>
29-го. В 7 часов вечера император на маленьком боте прибыл в монастырь38 Он плыл с Иваном Михайловичем, контр-адмиралом Сенявиным и еи(е одним, мне незнакомым, в сопровождении 9-ти галер и своей яхты (на которой ездил в Шлиссельбург). При их появлении все флаги на нашей маленькой флотилии, расположенной у пристани, были опущены; а когда адмирал опустил и свой в честь ботика (родоначальника всего русского флота), на всех яхтах началась пальба и усердно загремели трубы и литавры. В то же время принялись прилежно палить со стен монастыря, и притом из довольно больших пушек. Император хотя и имел на своем ботике только несколько потешных орудий,
206
которые были немного лучше больших пищалей, однако ж соблюл установленный порядок и отвечал тремя выстрелами. На всех галерах также стреляли и били притом в барабаны. Как скоро государь вышел на берег, все вельможи спешили поздравить его с приездом. При этом случае и я передал ему приветствие от имени его высочества, который извинялся, что, по причине болезни, не мог покамест явиться сам, но обещал однако ж приехать еще в тот же день. Вскоре после того император отправился на свою яхту. В 8 часов герцог приехал на своей барке, как раз в то время, когда его величество опять возвратился с яхты на берег, чтоб идти в монастырскую церковь. Его высочество, следовательно, имел удовольствие видеть государя еще до отправления его в церковь, и он показывал ему ботик, у которого, с самого прибытия его, стоял караул от Преображенского полка. По уходе императора ко всенощной его высочество удалился с своею свитой на торншхоут, где с некоторыми и ночевал; мы же, прочие, должны были искать себе ночлега на других судах. Генерал Штакельберг в этот день уехал в Лифляндию.
30-го, поутру, принцы гессенские посетили герцога на его буере, а в половине десятого мы отплыли от монастыря со всею флотилиею, имевшею во главе императора с его маленьким ботом, который императрица, в нескольких верстах от монастыря, встретила со всеми петербургскими барками и верейками. Он плыл с последними до самого города и почти один вошел с ними в Петербург, потому что парусные суда, по причине начинавшегося безветрия, не могли идти так быстро, как они. Когда император приблизился с ботиком к городу, началась пушечная пальба как в крепости и Адмиралтействе, так и с стоявшего на реке фрегата, который был весь изукрашен флагами. Пальба эта повторилась в другой раз, когда его величество причалил к берегу, и в третий, когда он отправился в церковь. В 12 часов, при возвращении государя из церкви, взлетела ракета, и вслед за тем снова раздались пушечные выстрелы с крепости, Адмиралтейства и фрегата, равно и с 9-ти прибывших галер, а расставленные вокруг церкви полки принялись исполнять беглый огонь. После того император, императрица, обе императорские принцессы, герцогиня мекленбургская, сестра ее —принцесса Прасковья, его королевское высочество, наш герцог, и все прочие знатные обоего пола особы отправились в Сенат, где в 6-ти или 7-ми комнатах приуготовлены и накрыты были большие длинные столы. Император кушал с его высочеством и другими знатными господами в обыкновенной аудиенц-зале, где стоит императорский трон и где принимаются иностранные министры;
207
а императрица с дамами — в смежной комнате, где всегда бывают заседания Сената. Перед обедом императрица вошла в большую аудиенц-залу и как хозяйка дома, по здешнему обычаю, поднесла не только императору, но и его высочеству и всем прочим гостям, по чарке водки. Затем начался обед... <...>
Июнь
23-го. <...> Так как в этот день назначен был спуск фрегата, то мы думали, что это будет рано, а именно часа в два или в три; между тем обыкновенный сигнальный выстрел, возвещающий о времени сбора, последовал не прежде 5-ти часов. Тогда мы немедленно отправились в Адмиралтейство и на корабль, который был уже совсем готов к спуску. По приезде и императора фрегат, устроенный для 36-ти пушек, в половине шестого обычным порядком освятили и наименовали «Крейсером»—имя, которого сначала почти никто из русских не понял. После этой церемонии приступили к окончательным работам, и корабль еще до 6-ти часов благополучно сошел на воду. Но тут легко могло случиться большое несчастие, если б император вовремя не начал с сильною бранью кричать, чтоб народ на реке посторонился: в ту самую минуту, как корабль сходил со штапеля, какие-то дураки, на очень маленьком ботике,” стали прямо перед ним и потом не знали, что делать, чтоб отойти прочь. Корабль на сей раз был спущен с кормою39, чего обыкновенно здесь не делают. Вероятно, это новый способ, придуманный кораблестроителем. Когда корабль отошел на известное расстояние от берега и брошен был якорь, от которого он повернулся в другую сторону, все наперерыв спешили поздравить на нем его величество с благополучным спуском. С гвардейским адъютантом, состоящим при принцах гессен-гомбургских, случилось при этом то же самое, что было недавно и со мною, —его так поранили багром в ногу, что он тотчас же принужден был отправиться домой. Вскоре после прибытия нашего на корабль приехали также ее величество императрица, герцогиня мекленбургская, княгиня Меншикова и прочие дамы. Императорских принцесс, равно как и принцессы Прасковий, которая чувствовала себя нездоровою, не было; но вдовствующая царица, несмотря на всю свою немощь, все-таки подъезжала с маленькою принцессою мекленбургскою к кораблю на своей барке, из которой, впрочем, сама не выходила, а высадили только герцогиню мекленбургскую и потом уехала опять домой. По переезде всего общества
208
на корабль и принесении поздравлений императору гости отправились к столу, и его величество сел на самом нижнем конце вместе с корабельными мастерами. <...>
Июль
14-го. <...> У того места, где мы вышли на берег40, нас ждал Василий Петрович с кабриолетом императора, в котором герцог и поехал с ним к его величеству. У государя были все флагманы и капитаны, и он очень долго ждал старшего флотского священника, которому, по его приказанию, назначено было освятить то место, где мы находились, и положить начало работам по устройству гавани. Но так как тот всячески искал уклониться от этого, то место его должен был заступить другой. По совершению молитв всякий, от императора до последнего из присутствовавших, обязан был донести до конца берега от 4-х до 5-ти камней и бросить их в воду, причем многие, которым хотелось иметь честь тащить самые большие камни, таки порядочно попотели; очень многие также, бросая эти камни в воду, сильно забрызгались. В то время, как мы таскали камни, из расставленных по берегу пушек сделан был 21 выстрел, и некоторые из присутствовавших заметили, что его величество император, когда брошен был первый камень, возвел глаза к небу и испустил глубокий вздох. По окончании нашей работы каждый должен был давать по полтине великому адмиралу, который собирал эти деньги для солдат, занимавшихся здесь ломкою камня; император, впрочем, пожаловал 10 червонцев, его высочество и вельможи дали также по нескольку золотых монет. После сбора всякий получил за свои деньги по нескольку стаканов вина. Со временем мы можем говорить с гордостью, что участвовали в первоначальной закладке гавани, которая, если только Бог продлит жизнь императора и даст ему привести все в исполнение, конечно будет одною из важнейших в мире. Уже теперь наломано из скал 130000 сажен камня; но количества этого еще далеко не достаточно, потому что здесь предположено все, от самого основания, сделать из камня. Невозможно было бы привести это в исполнение, если б не было при том того удобства, что камни, сколько бы их ни понадобилось, можно брать у самой воды, ибо гавань большею частью вся окружена скалами, от которых они могут быть отделяемы посредством ломки или взрывов. Когда все общество распило по нескольку стаканов вина в честь освящения гавани, император простился с нами и, прежде нежели отправиться на корабль, пошел еще в дом, где помещались больные и где в этот день должны были отнимать ногу одному матросу; но его высочество и прочие отправились прямо на свои корабли.
209
Август
11-го. <...) К 5-ти часам после обеда все находившиеся здесь чиновные особы приглашены были собраться в военной гавани, где в увеселительном домике императора положено было окончательно отпраздновать этот день. Его высочество также отправился туда около 6-ти часов и нашел там императрицу с прочими членами царского дома, но император приехал уже после нас. Ее величество, со всеми дамами, пошла кушать в дом; государь же сел за стол, под открытом небом, в длинной палатке, и этот стол, накрытый на сто приборов, был весь занят. Его высочеству пришлось сидеть возле императора с левой стороны, а адмиралу Крюйсу с правой. Против его величества сидела оба гессенских принца. Пиршество это продолжалось с 6-ти часов после обеда до 4-х с лишним часов утра, и так как император был расположен пить и несколько раз говорил, что тот бездельник, кто в этот день не напьется с ним пьян, то так страшно пили, как еще никогда и нигде во все пребывание наше в России. Не было пощады и дамам; однако ж в 12 часов их уже отпустили домой. Государь был так милостив к его высочеству, как мне еще никогда не случалось видеть: он беспрестанно его целовал, ласкал, трепал по плечу, несколько раз срывал с него парик и целовал то в затылок, то в маковку, то в лоб, даже оттягивал ему нижнюю губу и целовал в рот между зубами и губами, причем не раз твердил, что любит его от всего сердца и как свою собственную душу. Все здешние старые знатные господа были с его высочеством также необыкновенно вежливы и почти ни минуты не оставляли его без поцелуев. Так как герцог в этот день держал себя очень умеренно и не участвовал в особенных тостах, то и выдержал с нами до самого конца, хотя не пил ни капли своего собственного вина и еще менее воды, потому что император не хотел этого допустить и заставлял его постоянно пить только бургонское и венгерское. Когда я начал уверять, что его высочество не в состоянии более пить, государь дал мне попробовать сперва легкого венгерского, а потом своего собственного, крепкого, на которое обыкновенно бывает весьма скуп. Зоря была пробита на кораблях, когда еще сидели за столом и пили, но никто не обратил на нее внимания, и все продолжали сидеть за столом до 4-х часов; только тогда, когда император встал и приказал часовым пропускать всех, кто захочет уехать, и его высочество отправился домой. При всеобщем опьянении, от которого император не избавил и гессенских принцев, между здешними знатными господами произошло не только много брани, но и драк, в особенности между адмиралом Крюйсом и контр-адмиралом Зандером, из которых последний получил такую затрещину (Maulschelle), что свалился под стол и потерял с головы парик.
210
1724 ГОД
Январь
23-го, поутру, возвещено было с барабанным боем, что на другой день на противоположной стороне Невы, против биржи (Kaufhaus) будут совершены разные казни. Говорят, что одна из них ожидает обер-фискала Нестерова, который уж давно сидел в тюрьме. В апреле разве только может быть такая дурная погода, какая стоит теперь.
24-го в 9 часов утра я отправился на ту сторону реки, чтобы посмотреть на назначенные там казни. Под высокой виселицей (на которой за несколько лет сначала повесили князя Гагарина) устроен был эшафот, а позади его поставлены четыре высоких шеста с колесами, спицы которых на пол-аршина были обиты железом. Шесты эти назначались для взоткнутия голов преступников, когда тела их будут привязаны к колесам. Первый, которому отрубили голову, был один фискал, клеврет обер-фискала Нестерова, служивший последнему орудием для многих обманов. Когда ему прочли его приговор, он обратился лицом к церкви в Петропавловской крепости и несколько раз перекрестился; потом повернулся к окнам Ревизион-Коллегии, откуда император с многими вельможами смотрел на казни, и несколько раз поклонился; наконец один, в сопровождении двух прислужников палача, взошел на эшафот, снял с себя верхнюю одежду, поцеловал палача, поклонился стоявшему вокруг народу, стал на колени и бодро положил на плаху голову, которая отсечена была топором. После него точно таким же образом обезглавлены были два старика. За ними следовал обер-фискал Нестеров, который, говорят, позволял себе страшные злоупотребления и плутни, но ни в чем ни сознался, сколько его ни пытали и ни уличали посредством свидетелей и даже собственных его писем. Это был дородный и видный мужчина с седыми, почти белыми волосами. Прежде он имел большое значение и был очень в милости у императора, который, говорят, еще недавно отдавал ему справедливость и отзывался о нем как об одном из лучших своих стариков-докладчиков и дельцов. Давая ему место обер-фискала, государь в то же время даже наградил его большим числом крестьян, чтоб он мог прилично жить и не имел надобности прибегать к воровству. Тем не менее однако ж он неимоверно обворовывал его величество и страшно обманывал подданных, так что сделал казне ущербу всего по крайней мере до 300000 рублей.
Перед казнью он также посмотрел на крепостную церковь и перекрестился, потом обратился лицом к императору, поклонился и будто бы, по внушению священников, сказал: «Я виновен». Его заживо колесовали и именно так, что сперва раздробили ему одну руку и одну ногу, потом другую руку и другую ногу. После того к нему подошел один из священников и стал его уговаривать, чтоб он сознался в своей вине; то же самое, от имени императора, сделал и майор Мамонов, обещая несчастному, что в таком случае ему окажут милость и немедленно отрубят голову. Но он свободно отвечал, что все уже высказал, что знал, и затем, как и до колесования, не произнес более ни слова. Наконец его, все еще живого, повлекли к тому месту, где отрублены были головы трем другим, положили лицом в их кровь и также обезглавили.
Девять человек получили каждый по 50-ти ударов кнутом; кроме того, четырем из них, приговоренным к вечной ссылке на галеры, были щипцами вырваны ноздри. Между этими 13-ю наказанными находилось только два молодых; остальные были седые старики — бывшие советники, фискалы и писцы из Коллегий, отчасти хороших фамилий и богатые, так что от конфискации их имущества составилась значительная выручка. Их обвиняли в расхищении императорской казны, взятках и других преступлениях. Наказаны были еще 5 других писцов и служителей, и всех канцелярских и приказных чиновников обязали присутствовать при этой казни для их собственного предостережения. В заключение всего тела 4-х казненных были навязаны на колеса, а головы их взоткнуты на шесты. <...)
Май
7-го. Все духовенство шло в церковь впереди процессии41, и его высочество, наш герцог, вел императрицу за руку до самого трона. Здесь император принял ее и взвел по ступеням на возвышение; его же высочество после того прошел в особо устроенную для него ложу, в сопровождении лишь обер-камер-гера графа Бонде и русского камергера Измайлова. Когда император взвел императрицу на трон и оба весьма милостиво поклонились всем присутствовавшим, он взял скипетр, лежавший вместе с другими регалиями на упомянутом выше столе, отдал свою шляпу князю Меншикову, стоявшему позади его и подал знак императрице сесть на приготовленный для нее стул; но она не хотела исполнить этого до тех пор, пока его величество наперед сам не сел на свой стул по правую сторону. На троне остались и все те, которые несли государственные регалии, также
212
5 статс-дам и 3 знатнейшие придворные дамы. На верхней ступени стояли по сторонам капитан-поручик и поручик лейб-гвардии, на середине ее —два вахмистра той же лейб-гвардии, а на нижней ступени —оба герольда. После того на трон приглашено было духовенство, к которому император обратился с краткою речью, и архиепископ новгородский, как знатнейшее духовное лицо, после ответа от имени всего духовенства обратился к императрице с благословением, которое она приняла, преклонив колена на положенную перед ней подушку. Затем он взял императорскую корону и передал ее императору, который сам возложил ее на главу стоявшей на коленях императрицы; после чего придворные дамы прикрепили корону как следовало. У ее величества в это время по лицу скатилось несколько слез. Когда она, уже с короною на голове, опять встала, вышеупомянутые три дамы надели на нее большую императорскую мантию, в чем и сам император усердно им помогал. После того архиепископ вручил ее величеству державу и несколько времени читал что-то из книги. Государыня вслед за тем обратилась к его величеству императору и, преклонив правое колено, хотела как бы поцеловать его ноги, но он, с ласковою улыбкою, тотчас же поднял ее. Во все время коронования звон колоколов не умолкал, а когда император возложил на императрицу корону, по сигнальному выстрелу из пушки, поставленной перед церковью, раздался генеральный залп из всех орудий, находившихся в городе, и загремел беглый огонь всех полков, расположенных на дворцовой площади, что после обедни повторилось еще раз, когда императрица приобщилась Св. Тайн и приняла миропомазание. По окончании обряда коронования, духовенство сошло вниз и удалилось в алтарь (in das Chor), а их величества император и императрица, отдав обратно скипетр и державу, спустились с трона и прошли к своим отдельным седалищам, между которыми до сих пор находится старое патриаршее место и которые устроены перед иконостасом, по обе его стороны. Там пробыли они во все продолжение обедни. Между тем на троне не оставалось никого, кроме старого сенатора графа Пушкина при регалиях и 6-ти офицеров лейб-гвардии по обеим сторонам ступеней. После обедни великий адмирал Апраксин и великий канцлер граф Головкин провели императрицу от ее великолепного седалища к алтарю, где она перед так называемыми святыми (царскими) дверьми стала на колени на парчовую подушку и приняла святое причастие, а потом была помазана архиепископом новгородским. Когда после этого священнодействия те же господа отвели ее величество на прежнее место, архиепископ псковский там же, перед алтарем, где совершилось миропомазание государыни, начал говорить проповедь, которая продолжалась добрых полчаса.
213
Он превозносил необыкновенные добродетели императрицы и доказывал, как справедливо Бог и государь даровали ей российскую корону. Проповедь свою архипастырь заключил поздравлением от имени всех сословий российского государства. По окончании литургии и всего вообще богослужения обер-маршал Толстой и церемониймейстер объявили приказание, чтобы все участвовавшие в процессии шли в другую соборную церковь. Тогда его королевское высочество подошел опять к императрице и повел ее к другой церкви, находящейся напротив, на той же дворцовой площади, и известной под названием собора архангела Михаила42, где погребены все цари и где гробницы их видны за решетками вдоль стен. Там, по здешнему обыкновению, императрица должна была еще выслушать краткий молебен.
Август
30-го, в воскресенье, в 5 часов утра три пушечных выстрела подали всем буерам, торншхоутам и другим маленьким судам сигнал для отплытия к Александро-Невскому монастырю, а часов в десять раздался точно такой же сигнал для всех барок, шлюпок и вереек43 Поэтому королевское высочество послал туда свою барку, но сам не поехал, между тем как императрица и императорские принцессы отправились в монастырь. На старом маленьком боте, родоначальнике всего русского флота, развевался императорский государственный флаг. Когда все суда выстроились в ряды, а именно около часа пополудни, показался гроб с мощами святого Александра (если они только были в нем). Его везли на большой, как говорили, адмиральской галере, на которой спереди помещались три большие металлические пушки. Он стоял под большим балдахином, и за ним следовала императорская яхта, называемая «Принцессой Елисаветой». Как скоро эта адмиральская галера стала подходить ближе, ей начали салютовать —сперва знаменитый ботик44, стоявший на якоре впереди всех, из маленьких металлических пушек, а потом и вся флотилия. Яхта «Принцесса Елисавета» отвечала из своих пушек. Император, князь Меншиков и многие другие знатные русские господа выехали навстречу мощам, а затем его величество и бывшие с ним возвратились на галеру, на которой, в честь святого, развевался императорский флаг и на которой с веслами сидели все гвардейские гренадеры. Когда адмиральская галера причалила к нарочно устроенной пристани и гроб перенесли на берег, со всех судов два раза выпалено было из пушек.
214
После того офицеры с церемониею понесли гроб в монастырь. Гроб этот, серебряный вызолоченный, несен был под большим бархатным балдахином, на котором стояло серебряное распятие. Все духовенство, в богатейших облачениях, встретило его у моста. Оно шло потом впереди и позади гроба. Император находился между шедшими впереди певчими, а прочие русские господа шли кто впереди, кто позади. Во время этой процессии звонили во все колокола и не было видно ничего, кроме необъятного множества зрителей, которые крестились и кланялись. Большая часть из них, проникнутая глубоким благоговением, горько плакала; но были и такие, которые смеялись или смотрели с сожалением на слепую и глупую толпу. Императрица с обеими императорскими принцессами, обе герцогини и две дамы, в великолепнейших нарядах, находились на переднем монастырском дворе, у архиерейского дома, и там ждали приближения гроба. Увидев его, они также начали креститься и кланяться, причем некоторые старые дамы заливались слезами не менее простолюдинов. Как скоро гроб пронесли мимо ее величества императрицы, она последовала за ним со всею своею свитою, идя перед духовенством, шедшим позади его. Освященная только в этот день утром часовня нового монастыря, где должны были оставаться мощи святого до окончательного устройства главной церкви и всего монастыря (еще вполовину не отделанного), возвышалась на целый этаж от земли; к ней вела поэтому очень большая и широкая терраса, по которой гроб и внесли туда. Тотчас после того, как его поставили на место, из окна был выкинут флаг, которым подали сигнал к начатию пушечной пальбы в третий раз. Затем духовенство совершило в часовне несколько церемоний, после которых знатнейшее духовное лицо сказало похвальное слово святому Александру Невскому, продолжавшееся почти целый час. По окончании его совершены были еще кое-какие церемонии, и тогда их величества, равно как прочие высокие особы и все присутствовавшие, отправились опять на свои суда. Возвратившись вечером в С.-Петербург, мы узнали, что несколько монахов Александро-Невского монастыря приезжали приглашать туда его высочество к обеду на другой день и что князь Меншиков вечером того же дня будет все общество угощать у себя. В вечеру город, в память мира с Швецией), был иллюминирован.
31-го, около полудня, его королевское высочество отправился в Александро-Невский монастырь, и когда приехал туда, все уже сидели там за столом. Как скоро мы вошли в залу, где обедали, герцогу и всем нам тотчас очистили места, и его королевскому высочеству пришлось сидеть возле императора с левой стороны.
215
Императрица с принцессами, обеими герцогинями и знатнейшими из дам кушала в особой комнате; прочие придворные дамы и кавалеры сидели также в особой, а для офицеров, которым недостало места в зале, где кушал император, накрыты были в одной из смежных комнат особые столы, так что всех обедавших было в этот день более трехсот человек. Всем гостям подавалось мясо, которое обыкновенно неохотно допускается в монастырях; но на столы, занятые духовенством, ставились только рыбные блюда. Из иностранных министров на этом обеде не было никого. За столом провозглашены были лишь немногие заздравные тосты, и при них палили из пушек. В час император встал из-за стола и уехал на свою яхту для обыкновенного послеобеденного отдыха; но императрица и прочие гости несколько времени не вставали еще с своих мест, и его королевское высочество, наш герцог, еще прежде чем удалился император, прошел в дамскую комнату, где, стоя за стулом государыни, разговаривал как с ее величеством, так и с императорскими принцессами до тех пор, пока они не встали из-за стола. В то время как из этой комнаты выносили столы, ее величество со всеми присутствовавшими слушала в одной из соседних комнат монастырских певчих, между которыми были прекрасные голоса и в особенности очень сильные басы. Когда же из столовой все было вынесено, императрица с дамами опять вошла в нее и села там с принцессами, обеими герцогинями и его королевским высочеством, который имел удовольствие занять место подле старшей прцрцессы. Государыня также обращалась к нему часто с разговором и вообще была с ним в этот раз как-то необыкновенно милостива. В 3 часа император возвратился и пришел в ее комнату. Его величество казался в отличном расположении духа, потому что много шутил и смеялся с княгиней Голицыной и с женой Ивана Михайловича Головина. Последней он сказал между прочим, что она родит близнецов. Побыв несколько времени у дам, он прошел в большую столовую залу, и тут архиепископ новгородский, как глава русского духовенства и архимандрит монастыря, раздал большей части гостей большой отгравированный на меди план Александро-Невского монастыря, который изображен на нем так, как он собственно должен быть, со всеми строениями, садами и мелкими принадлежностями. Так как его королевского высочества, нашего герцога (который в это время находился у императрицы и беседовал с принцессами) при раздаче не было, то он на сей раз не получил экземпляра, потому что ни одного не осталось, но ему обещали доставить его в самом скором времени, причем и мне обещан был экземпляр. Часа в четыре ее величество императрица, в сопровождении императорских принцесс, обеих герцогинь, нашего герцога (который вел старшую принцессу)
216
и всех дам, пошла в небольшую нижнюю часовню монастыря (в котором две часовни, устроенных одна над другою) и осматривала там гробницу покойной вдовствующей царицы. В этой же нижней часовне находилась и рака покоившегося теперь в монастыре святого Александра, которая по обыкновению, будет вмещать в себе серебряный гроб с его мощами. Она обита красным бархатом и обложена золотым галуном. Мощи же святого, покоящиеся в серебряном гробу, поставлены, как сказано, в верхней часовне, устроенной прямо над нижнею. Из этой часовни импе- ратрица прошла на свою барку и отправилась на яхту «Принцесса Елизавета», куда за нею последовали императорские принцессы и все придворные дамы, а обе герцогини с прочими дамами сели на свои собственные маленькие парусные суда. Скоро император также явился на яхту «Принцесса Елизавета», на которой, в обществе императрицы и принцесс, и поехал назад в С.-Петербург. Когда адмирал буеров пушечным выстрелом подал сигнал к отплытию, все якори были сняты; затем старый ботик отчалил от берега у монастырского моста, и из монастыря отсалютовали ему 13-ю выстрелами. Император возвратился в С.-Петербург на этом ботике и приехал прямо к крепости, где он сохраняется, а потом отправился на своей верейке к князю Меншикову, куда последовала за ним и вся флотилия, потому что князь (по случаю дня св. Александра, его патрона) просил к себе не только его величество со всеми членами высочайшей фамилии, но и всех бывших в этот день в монастыре. По прибытии туда государь сел на приготовленную для него маленькую верховую лошадь (ради удобства он любил ездить на маленьких лошадях) и поехал в сад, где приготовлено было угощение. Но его королевское высочество, наш герцог, остался у моста, чтоб дождаться императрицы и встретить ее. Она скоро и подъехала на своей яхте. Тут ее величество, герцогини и все дамы сели в стоявшие для них у моста кареты князя и поехали в сад, куда кавалеры пошли пешком. Там разбито было множество палаток, в которых находились столы, уставленные кушаньями. Но так как стало очень холодно, то император решил надеть парик, и употребил в дело первый, какой попался ему под руку, а попался-то белокурый. Вечером весь город был иллюминирован. <...)
Ноябрь
1-го, в воскресенье, в 10 часов утра, вода в городе поднялась очень высоко, потому что ветер дул с моря. Почти все каналы выступили из берегов и возбудили опасения, что вода поднимется
217
опять так же высоко, как в этот же день три года тому назад. Во время самого возвышения воды и при сильном ветре императрица с некоторыми из своих дам отправилась от летнего дома императора, откуда она до сих пор все еще не переезжала, на ту сторону реки, к обедне в церковь св. Троицы. Но когда они подъехали к дому «Четырех Фрегатов», вода стояла уж там так высоко, что нельзя было беспрепятственно дойти до кареты. Поэтому ее величество принуждена была воротиться назад; но она поехала не в Летний дворец, а в Зимний, чтоб уже там и остаться. Проезжая мимо крепости, она приветствовала ее тремя выстрелами, и ей отвечали оттуда тем же.
2-го, после обеда, император благополучно возвратился в С.-Петербург, но накануне, на обратном пути из Дубков, он подвергался на воде большой опасности во время свирепствовавшей сильной бури, и одно из его судов погибло, так что с него только два человека успели спастись вплавь. Его величество принужден был держаться с своей яхтой на двух якорях, и всем находившимся на ней приходилось жутко.
Здесь рассказывают за верное, что Военная коллегия недавно хотела назначить нового полковника в Ингерманландский полк, но что князь Меншиков восстал против этого и запретил полку принимать нового командира, потому что император еще недавно предоставил ему право полного заведования этим его полком. Князь велел также открыть в нем баллотировку и утвердил много новых производств в офицеры, потому что по полку было много вакантных мест.
4-го. Старший Тамсен уверял, что он в настоящее время от своих полотняных фабрик в Москве и Ярославле получает 30 процентов прибыли, когда посылает полотна в Гамбург, и что скоро надеется получать еще больше, потому что избавился теперь от русских соучастников. Герцогиня Мекленбургская находится в большом страхе, что император скоро примется за ее больную ногу: известно, что он считает себя великим хирургом и охотно сам берется за всякого рода операции над больными. Так в прошлом году он собственноручно и вполне удачно сделал вышеупомянутому Тамсену большую операцию в паху, причем пациент был в смертельном страхе, потому что операцию эту представляли ему весьма опасною.
5-го, у одного немецкого булочника, живущего в соседстве императорского Зимнего дворца, была свадьба, на которой присутствовали и тафельдекеры его высочества. Император, вероят
218
но мимоездом, услышав музыку и любопытствуя видеть, как справляют свадьбы у этого класса иностранцев, совершенно неожиданно вошел в дом булочника с некоторыми из своих людей, приказал накрыть там два особых стола, один для себя, другой для своей свиты, и более трех часов смотрел на свадебные церемонии и танцы. Во все это время он был необыкновенно весел.
6-го. Два и три года тому назад мы в этот день праздновали рождение тайного советника Бассевича, но делали это по ошибке, потому что он родился не 6 (17 по новому стилю), а 17-го ноября по старому. Недавно один молодой Долгорукий возвратился из Франции и привез с собою скорохода и несколько иностранных лакеев, чего здешняя знатная молодежь до сих пор не делала.
9-го. Сегодня нам сообщили по секрету странное известие, именно что вчера вечером камергер Монс, по возвращении своем домой, был взят генерал-майором и майором гвардии Ушаковым и посажен под арест в доме последнего; также что арестованы еще двое других, именно маленький кабинетный секретарь императрицы и ее камер-лакей, которые были постоянно в каких-то сношениях с камергером. Их, говорят, отвели в Летний дворец императора. Это арестование камергера Монса тем более поразило всех своею неожиданностию, что он еще накануне вечером ужинал при дворе и долго имел честь разговаривать с императором, не подозревая и тени какой-нибудь немилости45 В чем он провинился —покажет время; между тем сестра его, генеральша Балк, говорят, с горя слегла в постель и в совершенном отчаянии.
10-го, в 10 часов утра, тайный советник Остерман, без всякого предуведомления, приехал к нам и пробыл наедине с его высочеством. Генерал-лейтенант Ягужинский открыто говорил у тайного советника Бассевича, что поутру Остерман приезжал объявить герцогу по секрету, что император наконец твердо решил покончить дело его высочества и что обручение должно совершиться в Катеринин день. Говорено это было от имени императора. Вечером его величество император пировал на именинах у Гослера и был очень весел.
11-го. Молодой Апраксин рассказывал, что Монс первые два дня сидел под арестом в своей комнате, охраняемый часовыми, но что теперь его перевезли в Зимний дворец императора, где
219
заседает Верховный суд, делающий ему допросы под покровом величайшей тайны. Апраксин же говорил, что Монс в эти два дня страшно изменился и что у него будто бы от страху был удар; впрочем, он продолжает утверждать, что не знает за собою никакой вины. Генеральша Балк со страху все еще лежала в постели очень больная.
12-го. Находящиеся здесь чужестранные министры и другие иностранцы приносили герцогу свои поздравления, но его высочество, из скромности, не хотел еще принимать их. Русские в этот день были с нами очень уж приветливы и любезны. Говорили, что курьер^ отправленный недавно Кампредоном в Париж, возвратился и будто бы привез хорошие для нас известия.
13-го. Сегодня мы узнали, что поутру Ушаков арестовал также генеральшу Балк, которую поместили у него в доме в той же комнате, где сидел несколько дней ее брат. Дом этот, говорят, весь окружен часовыми. Сегодня же, как мы слышали, арестовали и молодого камергера Балка, но он покамест сидит только в своем доме или в доме матери. После обеда во всем городе объявляли с барабанным боем и прибивали к стенам извещения, что так как камергер Монс и сестра его Балк неоднократно позволяли подкупать себя и потому арестованы, то всем, кому что-нибудь известно об этом или кому приходилось давать им, вменяется в непременную обязанность и под страхом тяжкого наказания немедленно заявлять о себе. Думают поэтому, что дело этих арестантов примет весьма опасный оборот. Говорят, что они во многом уже уличены из собственных их писем.
14-го у его королевского высочества обедал асессор Глюк, который хотя и не поздравлял его, но за столом очень усердно высчитывал, сколько дней остается до Катеринина дня, и при этом вообще вдавался в большую откровенность. И в этот день о Монсе и генеральше Балк опять объявляли с барабанным боем то же самое, что и накануне, почему здесь все того мнения, что дело их кончится плохо, тем более, что явилось уже много лиц, от которых они принимали подарки.
15-го объявили с барабанным боем, что на другой день, в 10 часов утра, перед домом Сената, над бывшим камергером Монсом, сестрою его Балк, секретарем и камер-лакеем императрицы, за их важные вины, совершена будет казнь. Известие это на всех нас произвело сильное впечатление: мы никак не вооб
220
ражали, что развязка последует так быстро и будет такого опасного свойства. Молодой Апраксин говорил за верное, что Монсу на следующий день отрубят голову, а госпожу Балк накажут кнутом и сошлют в Сибирь. Говорили, что поутру г-жу Балк вместе с секретарем и камер-лакеем, а после обеда и Монса перевезли в крепость. К последнему в то же время привозили пастора Нацциуса (здешней немецкой церкви), который должен был приготовить его к смерти.
16-го, в 10 часов утра, объявленные накануне казни совершены были против Сената, на том самом месте, где за несколько лет повесили князя Гагарина. Бывший несчастный камергер Монс, по прочтении ему приговора с изложением некоторых пунктов его вины, был обезглавлен топором на высоком эшафоте. После того генеральше Балк дано, по обнаженной спине, 11 ударов кнутом (собственно только 5); затем маленькому секретарю дано кнутом же 15 ударов и объявлена ссылка на 10 лет на галеры, для работы при рогервикской гавани, а камер-лакею императрицы, также приговоренному к ссылке в Рогервик, —ударов 60 батогами. Из приговора явствовало также, что сын генеральши Балк, камергер Балк, не останется при дворе, а будет в чине капитана отправлен на службу в дивизию генерал-лейтенант Матюшкина, куда последует за братом, с чином сержанта, и младший сын генеральши Балк, состоявший пажом при императрице. Все присутствовавшие при этой казни не могут надивиться твердости, с которою камергер Монс шел на смерть. По прочтении ему приговора, он поклоном поблагодарил читавшего, сам разделся и лег на плаху, попросив палача как можно скорей приступать к делу. Перед тем, выходя в крепости из дому, где его содержали, он совершенно спокойно прощался со всеми окружающими, причем очень многие, в особенности же близкие знакомые его и слуги, горько плакали, хотя старались, сколько возможно, удерживаться от слез. Вообще многие лица знатного, среднего и низшего классов сердечно сожалеют о добром Монсе, хоть далеко не все осмеливаются показывать это. Вот уже на ком как нельзя более оправдывается пословица, что кто высоко стоит, тот и ближе к падению! По характеру своему Монс хоть и не был большим человеком, однако ж пользовался немалым почетом и много значил; имел, конечно, подобно другим, и свои недостатки; может быть, уж слишком надеялся на милость, которую ему оказывали; но со всем тем он многим делал добро и уже наверно никак не воображал, что покончит так скоро и так плачевно.
18-го г. Остерман присылал к нам одного из своих чиновников за брачным контрактом. Его высочество показывал мне счет
221
издержек на подарок, заказанный им для своей невесты. Издержки эти простирались до 10000 талеров, но он не знал еще, которую из принцесс назначит ему император, старшую или вторую.
19-го рассказывали за верное, что два камер-пажа императрицы, Соловьев и Павлов разжалованы в солдаты и что первый из них перед тем подвергся еще наказанию батогами. Думают, что и они были как-нибудь замешаны в монсовском деле.
20-го тело камергера Монса все еще лежало на эшафоте.
21-го. Сегодня утром его величество император, отправляясь в церковь, проехал в маленьких санках чрез реку по льду. Ганс Юрген, теперешний главный надзиратель над береговою стражею, хотел его арестовать, потому что не давал ему еще позволения ездить через лед, который находил не довольно крепким; но государь проскакал слишком скоро и не обратил внимания на его угрозы. <...)
1725 ГОД
28 января, в день тезоименитства нашего герцога^ его величество император, к величайшему прискорбию всех его верных подданных, скончался между 4-м и 5-м часом утра, на 53-м году от рождения, после 13-тидневных страданий от каменной болезни и других припадков. За три дня перед тем его величеству делали операцию, которая, по-видимому, кончилась так благополучно, что все готовы уже были считать его вне опасности. Эта горестная потеря была бы невознаградима для России, если б благое провидение не внушило здешнему Сенату, генералитету, адмира-литету и духовенству единодушной мысли провозгласить вдовствующую государыню, для пользы государства и во уважение высоких ее заслуг, царствующею императрицею (тем более что она всегда показывала заботу и материнское попечение о верных своих подданных и что это согласовалось и с державным намерением покойного монарха) на всю жизнь, доколе Богу угодно будет продлить дни ее величества, — без дальнейшего назначения ей наследника. Все это было подписано собственноручно вышеназванным собранием государственных сановников в 8 часов утра, причем они обещались и поклялись стоять один за другого и держаться раз принятого решения, хотя бы то стоило им жизни. По подписании такого акта они все вместе отправились к ее
222
величеству императрице, выразили ей сперва свое соболезнование, а потом доложили о принятом ими решительном намерении и поручили себя ее высокой милости. После того они все допущены были к целованию руки, и генерал-майор и майор Преображенского полка Ушаков был послан как к обоим гвардейским полковникам, так и к стоявшему здесь гарнизоном гренадерскому полку (которые были собраны и расставлены в трех различных местах) объявить, что его величество император, по неисповедимым судьбам провидения, в этот день утром отошел в жизнь вечную и что на престол вступила вдовствующая императрица Екатерина. Говорят, во всех трех полках не было ни одного человека, который бы не плакал об этой неожиданной и горестной кончине как ребенок и который не был бы сердечно доволен наступившим новым царствованием ее величества императрицы Екатерины как единственным для себя утешением в этом несчастии. Вообще все люди, без исключения, предавались неописанному плачу и рыданиям. В это утро не встречалось почти ни одного человека, который бы не плакал или не имел глаз, опухших от слез. Члены Сената и Синода и собравшиеся вместе с ними генералы, возвращаясь от императрицы, все также горько плакали, потому что нашли ее величество в горестном и отчаянном положении, что при виде ее тронулось бы и каменное сердце. Ее величество вдовствующая императрица от постоянного беспокойства во время мучительной болезни государя, которого она почти ни на минуту не оставляла, и от беспрерывного огорчения и плаканья так, говорят, ослабела, что к вышеупомянутой аудиенции ее должны были вести маршал Олсуфьев и старший брат молодой Нарышкиной. Поэтому дай только Бог, чтоб ни ее величество, ни обе императорские принцессы, ни наш герцог (которые все трое почти неутешны) сами не впали в тяжкую болезнь от крайнего огорчения, причиняемого им этою горестною кончиною. На сей раз нечего было опасаться каких-нибудь беспокойств; все обошлось мирно и тихо, что прежде, как хорошо известно из истории прошедших времен, здесь редко случалось при кончине государей. Впрочем, оба гвардейские полка (пользующиеся большим весом и значением) заблаговременно приняли все меры, чтоб не случилось какого-нибудь смятения. С обеих сторон дворца, в котором скончался император и собрались все вельможи, поставлены были две гвардейские роты с ружьями, а на всех прочих местах размещены крепкие караулы. Вскоре после того как наш тайный советник Бассевич возвратился домой, к нему приехали многие иностранные министры, между прочим Кампредон, Цедеркрейц, Мардефельд и Вестфал, чтоб узнать, как повершилось дело при императорском дворе. Все они не могли надивиться, что вес кончилось так благополучно и без малейшего беспорядка. Затем весь наш двор получил приказание
223
немедленно облечься в глубокий траур. Генерал майор и майор гвардии Мамонов в тот же день был отправлен в Москву как для объявления там о кончине императора и вступлении на престол императрицы, так и для приведения жителей к присяге, а вместе с тем и для поддержания в этой столице тишины и спокойствия.
29-го. Его королевское высочество кушал при императорском дворе. Перед обедом тело покойного императора, в сопровождении императрицы, всего двора и знатнейших вельмож, было перенесено в большой зал и положено на парадную постель. В вечеру Сенат собирался у императрицы для подписания указов по случаю кончины государя, назначенных к отправлению в провинции. В этот день разрешена была также отправка шведской почты, которую до сих пор задерживали здесь вместе с другими.
8 Зак. 7
Феофан Прокопович
СЛОВО НА ПОГРЕБЕНИЕ ПЕТРА ВЕЛИКОГО
Краткая повесть о смерти Петра Великого
Знаменитая речь Феофана Прокоповича «Слово на погребение Петра Великого» была произнесена им над гробом первого российского императора 10 марта 1725 года. Это как бы последнее из зеркал, в котором мы видим отражение Петра: он уже мертв и отправляется в свой последний путь. Речь Феофана для современного читателя —чтение не из легких, но нужно набраться терпения и вникнуть в ее смысл, почувствовать изящество ее формы —перед нами подлинный шедевр ораторского искусства XVIII века.
Проповеди и речи с амвона церкви были известны и ранее, но лишь при Петре они стали событием не только церковной, но и светской жизни. Их стали активно использовать для пропаганды светских достижений царя-реформатора, для воспевания воинских побед русского оружия. Произнесенные в присутствии сотен верующих, обязанных приходить в церковь и в большинстве своем неграмотных, речи и проповеди служили, в сущности, единственным доступным передатчиком и источником официальной информации, препарированной в необходимом для властей ключе. При этом нужно помнить, что живое, доходчивое, звучное слово, сказанное опытным, умным, образованным проповедником, обученным этому делу по античным законам элоквенции — ораторского искусства —с хорошо поставленным голосом, точным жестом, искренней интонацией, с учетом всех необходимых нюансов — обстановки, времени, темы —слово это производило колоссальное впечатление на слушателей.
Феофана знали и ценили как оратора. Он произнес множество торжественных речей по разным поводам, а их победоносное царствование Петра давало немало. И вот он снова выходит перед огромной массой людей, но говорит уже траурную, прощальную речь о Петре. Она подчеркнуто коротка и проста —не время
9 Зак. 7
225
в скорбный час упражняться в элоквенции, не время цитировать труды святых отцов церкви и Священное писание и «растекаться мыслью по древу» —нужно сказать самое главное, затронуть самые тонкие струны души каждого стоящего в скорбной толпе человека. И Феофан делает это умело.
Учитывая, что Петр умер больше месяца назад и к этому печальному факту люди начали привыкать, он призывает их оглянуться, очнуться, осознать ЧТО свершается в это мгновение, понять, что это не сон, не видение, а суровая воля Бога, призвавшего смертного на свой суд. Нельзя забывать, что жизнь большинства присутствующих на панихиде в основном прошла при царствовании Петра (средняя продолжительность жизни людей XVIII века —чуть больше тридцати лет, а Петр был на престоле тридцать пять —да еще каких!—лет). И вот внезапный, трагический конец. Думаю, что голос Феофана в этот момент речи тонул в плаче и стенаниях слушателей — людей более эмоциональных, чем последующие поколения.
Посмотрим, говорит оратор, кем был для нас Петр Великий, оценим его роль для России. Он был ее непобедимым Самсоном, разорвавшим пасть шведскому льву, мужественным мореплавателем Иафетом, пустившим в плавание русский флот и заставившим уважать новый трехцветный флаг России. Он был ее законодателем, как Моисей, и столь же мудрым и справедливым судьей, как библейский Соломон. Наконец, он, как Константин —византийский император, —дал новое устройство ее церкви. Но и в этих сравнениях Феофан знает меру— нет привычных античных аналогий с Александром Македонским или Цезарем. Образ задан — и достаточно: «простирати речи не допускает настоящая печаль и жалость».
Далее следует поворот —и речь достигает апогея. Феофан проводит ту мысль, что жизнь, тем не менее, идет, глубокое горе не может быть вечным, оно противоречит живому, которое должно жить дальше. И он —великий покойник —все и делал ради жизни и славы России. Оглянитесь, россияне, призывает Феофан, вокруг —построенный его гением город, стоят шпалерами доблестные полки его победоносной армии, сойдет лед —и в Неву войдут прекрасные корабли, построенные его руками, —все это «при нас есть», «убо оставляя нас разрушением тела своего, дух свой оставил нам». Иначе говоря: «Он умер, но дело его будет жить вечно».
И на этой эмоциональной волне Феофан произносит слово похвалы, повернувшись к стоящей у гроба вдове —Екатерине. Вероятно, в другое время и в другом месте слова о том, что «женская плоть не мешает тебе быти подобной Петру Великому», вызвали бы чью-то ухмылку (о чем есть немало дел Тайной канцелярии),
226
но сейчас это звучит к месту, ибо как бы предполагается, что после смерти Петра к его самому близкому человеку перешли не только корона, престол, поклонение подданных, но и ум и энергия великого преобразователя. В этом —также призыв к Екатерине быть достойной Петра и своего царственного жребия. Этот призыв тонко связан с человеческим сочувствием к этой женщине, которая должна превозмочь боль двойной утраты —все видят возле гроба Петра маленький гробик с телом умершей 4 марта их дочери —шестилетней Наталии.
Кончается речь традиционным и естественным призывом ко всем без различия сословиям еще теснее сплотиться вокруг трона, чтобы хоть в какой-то мере восполнить великую потерю. Перечисляя в самом общем виде членов осиротевшей царской семьи, Феофан называет степени их родства к Петру: «дщери, внуки, племянники». Такая последовательность не случайна: «дщери» — это понятно —возле матери стоят две красавицы-дочери, Анна и Елизавета. «Внуки» же —это дети проклятого и казненного Петром сына царевича Алексея —Петр Алексеевич (будущий император Петр II) и его сестра Наталия. «Племянницы» —это дети старшего брата Петра, Ивана, — Анна (будущая императрица Анна Ивановна), Екатерина и Прасковья. Зная Феофана, предположим, что все эти персоны упомянуты намеренно — кто знает, что будет завтра, а Феофан всегда думает о завтрашнем (своем —в первую очередь) дне.
В этом —весь Феофан — ловкий царедворец, человек с гибкими принципами, которые он может изменить, как только этого потребует момент. Его не любят в церковной иерархии, он —чужак, он был слишком близок к Петру, делавшему с церковью то, чего не позволял себе ни один русский царь.
Все помнят, как появился он в окружении Петра. Выпускник Киево-Могилянской академии —крупнейшего интеллектуального центра Украины, много бывавший в Польше и Ватикане, он в 1716 году по зову Петра переехал в Россию, заняв скромное, на первый взгляд, место архиепископа псковского. Слух связывает его возвышение с удачной речью, которую он произнес в Киеве в присутствии Петра —победителя шведов под Полтавой. Ум, эрудиция, прекрасное знание западной церкви и чрезвычайная услужливость таланта, готового сделать то, что требует власть, сделали его одним из самых влиятельных людей петровской эпохи. Написанные им трактаты «Слово о власти и чести царской» (1718 г.), «Правда воли монаршей» (1722) стали идейной основой, теорией русского самодержавия, определили на столетия отношения между государством и русской православной церковью, превратив ее в покорную служанку светской власти.
9*
227
Феофан был вице-президентом нового органа управления церковью — Святейшего Синода, и в «Правде воли монаршей» и других сочинениях он блестяще обосновал необходимость коллегиального управления делами веры. Если бы Петр потребовал от Феофана найти в истории и теологии обоснования единоличной власти патриарха, то Феофан наверняка сделал бы это не менее блестяще и убедительно. Таков был этот человек и иерарх. Он никогда не пошел бы на костер ради своих убеждений, и он был нужен Петру как проводник идей реформ, как теоретик неограниченной самодержавной власти.
После смерти Петра Феофан не оставил своей лекторской, ораторской деятельности. Он произносил дежурные речи на торжествах по случаю юбилеев, рождений, похорон царских персон. Но ни одна из них не может сравниться по силе и красоте со «Словом на погребение Петра». Воодушевленный скорбным вниманием собравшихся на похороны, Феофан понимал величие минуты. Он знал, что провожая надгробным словом гения в его бессмертие, он и сам становится причастен бессмертию.
Позже он написал «Краткую повесть о смерти Петра Великого». В ней нет блеска «Слова», но это — свидетельство очевидца, который был рядом с Петром, исполнял обязанности священника и, обладая живой памятью, все примечал и помнил. Это же он делал и впоследствии. Дальнейшая жизнь его была нелегка — он стремился удержаться на плаву, благодаря своим способностям и умению угодить очередному правителю. Один из его биографов писал, что Феофан всегда имел дело с Тайной канцелярией-^--в качестве либо подследственного, либо обвинителя. Был он еще и экспертом политического сыска. Когда Анна Ивановна в 1735 году приказала арестовать регента хора цесаревны Елизаветы Петровны— Петрова—вместе с пьесами, которые ставились в самодеятельном театрике при дворе полуопальной дочери Петра, то начальник Тайной канцелярии А. И. Ушаков передал все бумаги !на экспертизу именно Феофану, а как же иначе —кто у нас главный драматург, кто автор первых русских драм («Владимир» и др.)? Эксперт, который оказался мудрее следователей, ничего крамольного «к чести ея императорского величества» в бумагах Петрова не нашел, хотя там, как показывают сохранившиеся материалы, были намеки на горькую судьбу истинной наследницы престола, притесняемой узурпатором — очевидная аналогия с Елизаветой и Анной. Да и не мог найти там ничего крамольного Феофан —ведь он знал, что и жизнь Анны не бесконечна, и нужно опять- думать о завтрашнем дне. И этот день наступил. 25 декабря 1741 года Елизавета взошла на престол, но торжественную речь на восшествие «дщери» Петра —песнь императрице, которая, «как солнце, отогнала тьму зловещей» бироновщины, пел уже
228
не он, а другой послушный иерарх русской церкви. Сам же Феофан умер 8 сентября 1736 года всего лишь 55 лет от роду (он родился в 1681 году).
«Слово на погребение Петра Великого» публикуется по изданию: Феофан Прокопович. Слова и речи. Ч. 2. СПб., 1763. С. 127—133; «Краткая повесть о смерти Петра Великого» — по отдельному изданию —СПб., 1831.
Слово на погребение Всепресветлейшего державнейшего Петра Великого, императора и самодержца Всероссийского, Отца Отечества, проповеданное в царствующем Санкт-Петербурге, в церкви святых первоверховных Апостол Петра и Павла, марта 10 дня 1725 года
Что се есть? До чего мы дожили, о россияне? Что видим?’Что делаем? Петра Великого погребаем! Не мечтание ли се? Не сонное ли нам привидение? Ах, как истинная печаль! Ах, как известное наше злоключение! Виновник бесчисленных благополучий наших и радостей, воскресивший аки от мертвых Россию, и воздвигший в толикую силу и славу, или паче, рождший и воспитавший, прямый сый Отечествия своего Отец, которому по его достоинству добрии российстии сынове бессмертну быти желали; по летам же и составу крепости, многолетно еще жити имущего вси надеялися: противно и желанию и чаянию скончал жизнь, и, о лютой нам язвы! тогда жизнь скончал, когда по трудах, беспокойствах, печалех, бедствиях, по многих и многообразных смертех, жити нечто начинал. Довольно же видим, коль прогневили мы тебе, о Боже наш! и коль раздражили долготерпение твое! О недостойных и бедных нас! О грехов наших безмерия! Не видяй сего, слеп есть, видяй же и не исповедуяй, в жестокосердии своем окаменей есть. Но что нам умножати жалости и сердоболия, которые утоляти, елико возможно, подобает. Как же то и возможно? Понеже есть ли великие его таланты, действия и дела воспомянем, еще вящше утратою толикого добра нашего уязвимся и возрыдаем. Сей воистину толь печальной траты разве бы летаргом некиим, некиим смертообразным сном забыта нам возможно. Кого бо мы, и какового, и коликого лишилися?
Се оный твой Россие, Сампсон, каковый да бы в тебе могл явитися, никто в мире не надеялся, а о явлшемся весь мир удивился. Застал он в тебе силу слабую, и сделал по имени своему каменную, адамантову: застал воинство в дому вредное,
229
в поле не крепкое, от супостат ругаемое, и ввел отечеству полезное, врагам страшное, всюду громкое и славное. Когда отечество свое защищал, купно и возвращением отъятых земель дополнил, и новых провинций приобретением умножил. Когда же восстающие на нас разрушал, купно и зломыслящих нам сломил и сокрушил духи, и заградив уста зависти, славная проповедати о себе всеми миру повелел.
Се твой первый, о Россие, Иафет, неслыханное в тебе от века дело совершивший, строение и плавание корабельное: новый в свете флот, но и старым неуступающий, как над чаяние, так выше удивления всея селенныя, и отверзе тебе путь во все концы земли, и простре силу и славу твою до последних Океана, до предел пользы твоея, до предел правдою полагаемых, власть же твоея державы, прежде и на земли зыблющуюся, ныне и на море крепкую и постоянную сотворил.
Се Моисей твой, о Россие! Не суть ли законы его яко крепкая забрала правды и яко нерешимые оковы злодеяния? Не суть ли уставы его ясные, свет стезям твоим, высокоправительствующий Сигклит, и под ним главные и частные правительства от него учрежденные? Не светила ли суть тебе к поисканию пользы, и ко отражению вреда, к безопасию миролюбных, и ко обличению свирепых? Воистинну оставил нам сумнение о себе, в чем он лучший и паче достохвалный или яко от добрых и простосердечных любим и лобызаем, или яко от нераскаянных льстецов и злодеев ненавидим был.
Се твой, Россие, Соломон, приемший от Господа смысл и мудрость многу зело. И недовольно ли о сем свидетельствуют многообразные философские искусства, и его действием показанная, и многим подданным влиянная, и заведенная различная, прежде нам и неслыханная учения, хитрости и мастерства; еще же и чины, и степени, и порядки гражданские, и честные образы житейского обхождения, и благоприятных обычаев и нравов правила; но и внешний вид и наличие краснопретворенное, яко уже отечество наше, и от внутрь и от вне, несравненно от прежних лет лучшее, и весьма иное видим и удивляемся.
Се же твой, о и церкве российская, и Давид и Константин. Его дело, правительство Синодальное, его попечение — пишемая и глаголемая наставления. О коликая произносило сердце сие воздыхания о невежестве пути спасенного! Коликия ревности на суеверия, и лестнические притворы, и раскол гнездящийся в нас безумный, враждебный и пагубный! Коликое же в нем и желание было и искание вящшего в чине пастырском искусства, прямейшего в народе богомудрия, изряднейшего во всем исправления.
Но о многоименитого мужа! Кратким ли словом объимем бесчисленные его славы, а простирати речи не допускает настоящая
230
печаль и жалость, слезити токмо и стенати понуждающая. Негли с временем нечто притупится терн сей, сердца наши бодущий, и тогда пространнее о делах и дббродетелех его побеседуем. Хотя и никогда довольно, и по достоинству его воглоголати не можем: а и ныне кратко воспоминающе, и аки бы токмо воскрылий риз его касающеся, видим слышателие, видим, беднии мы и нещаст-ливии, кто нас оставил, и кого мы лишилися.
Не весьма же, россиане, изнемогаем от печали и жалости, не весьма бо и оставил нас сей великий монарх и отец наш. Оставил нас, но не нищих и убогих: безмерное богатство силы и славы его, которое вышеименованными его делами означилося, при нас есть. Какову он Россию свою сделал, такова и будет: сделал добрым любимою, любима и будет, сделал врагам страшную, страшная и будет, сделал на весь мир славную, славная и быти не престанет. Оставил нам духовные, гражданские и воинские исправления. Убо оставляя нас разрушением тела своего, дух свой оставил нам.
Наипаче же в своем в вечная отечествии, не оставил нас сирых. Како бо весьма осиротелых нас наречем, когда державное его наследие видим, прямого по нем помощника в жизни его, и подо-бонравного владетеля по смерти его, тебе, милостивейшая и самодержавнейшая государыня наша, великая героиня, и монархиня, и матерь всероссийская! Мир весь свидетель есть, что женская плоть не мешает тебе быти подобной Петру Великому. Вла-детельское благоразумие и матернее благоутробие твое и природою тебе от Бога данное кому неизвестно? А когда обое то утвердилося в тебе и совершилося, не просто сожитием толи-кого монарха, но и сообществом мудрости, и трудов, и разноличных бедствий его, в которых чрез многая лета, аки злато в горниле искушенную, за малое судил он имети тебе ложа своего сообщницу, но и короны, и державы, и престола своего наследницу сотворил. Как нам не надеятися, что сделанная от него утвердиши, недоделанная совершиши, и все в добром состоянии удержиши. Токмо о душе мужественная, потщися одолети нестерпимую сию болезнь твою, аще и усугубилася она в тебе отъятием любезнейшей дщери, и аки жестокая рана новым уязвлением без меры разъярилася. И якова ты от всех видима была в присутствии подвизающегося Петра, во всех его трудех и бедствиях неотступная бывши сообщница, понудися такова же быти и в прегорьком сем лишении.
Вы же, благороднейшее сословие, всякого чина и сана, сыно-ве российстии, верностию и повиновением утешайте государыню и матерь вашу, утешайте и самих себе, несумненным познанием Петрова духа в монархине вашей видяще, яко не весь Петр отшел от нас. Прочее припадаем вси Господеви нашему, тако
231
посетившему нас, да яко Бог щедрот, и отец всякия утехи, ея величеству самодержавшейшей государыни нашей и ея дражайшей крови: дщерям, внукам, племянницам и всей высокой фамилии, отрет сие неутолимые слезы и усладит сердечную горесть благостынным своим призрением, и всех нас милостивне да утешит.
Но, о Россие! видя кто и каковый тебе оставил, виждь и какову оставил тебе. Аминь.
КРАТКАЯ ПОВЕСТЬ О СМЕРТИ ПЕТРА ВЕЛИКОГО, ИМПЕРАТОРА И САМОДЕРЖЦА ВСЕРОССИЙСКОГО
Да тщательно и верно смерть нашего монарха изъявим, о чем никогда довольно плакатися не можем; сего от нас величество мужа требует: ибо таковых людей, которых житие нам во удивление было, какова и смерть им приключилась, всячески природным любопытством ведать ищем и желаем. Понуждает к сему и то, что о сем несовершенные повести, от иностранных печатные, произошли: как оные много от сущей истины отстоят; понеже составлены из реляций куриозных, и совершенного известия о сем не имеющих людей начало свое имеют: то понуждают нас, дабы мы, как самовидцы-свидетели, которым* все сие известно есть, истинную повесть написали, которую, свидетельствующей нам совести нашей, никаковым работствуя страстем, прямо, как делалось, предложим.
Болезнь, которую Петр Великий, бессмертно жить достойный, умучен преставился, была от водяного запора, с жестоким удручением и понуждением частым1 Еще в конце прошлого 1723 года так недомогать начал; и желая досады оной избыть, к Марциальным водам, на Олонец (куда и прежде сего случая приезжал), в надходящее время весеннее 1724 года восприять путь изволил. Но не было столько силы в врачебных водах, сколько требовала лютость болезни его. Мало бо нечто от оной немощи полегче, а не весьма освобожденна себя быть признавал монарх. И когда в Москве послышал (куда ради коронации супруги своей, государыни императрицы прибыл), что иные такового же действия воды в заводах железных, в расстоянии от Москвы в 90 верстах, сысканы; то ко оным поход имел в начале лета. И чрез несколько дней употребляв, так себя возмнил быть здравым, что и вину немощи весьма искорененну быть подумал. Но не сходно оное мнение его было с здравия состоянием, и немощь не весьма отошла, но на время утаилася, как после самое дело показало.
232
Ибо как скоро после из Москвы в Петербург прибыл, болезнь оная, скорым в пути поспешением возбужденная, почала обновляться; хотя временно и утолялась, и будто нечто отраднее бывало. Так в скорби оной, иное время лучше, а иное худше с ним делалось; и в начатом 1725 году, генваря в 16 день, смертоносную силу возымела болезнь. И такая начала быть трудность в испражнении воды, которая часто напиралась, что за прелютейшую резь, терпеливый и великодушный в иных случаях муж от вопля не мог себя удержать, и сколь жестока болезнь оная была, сам он пред всеми тамо бывшими философским подтвердил словом: сам сказывал, что из меня де можно познать, коль бедное животное есть человек смертный. Не много все усумневалися, что неисцельная есть и смертная язва; но сам первее, ощущая в себе беспрестанные и час от часу большие болезни, понеже был в анатомии искусен, ведая, что во внутренних своих делается, о своем житии стал быть безнадежен, и не утаил своего мнения; ибо скоро велел, по обычаю, в палатах своих церковь постановить, литур-гисания ради святыя евхаристии, и грехи своя Богу пред священником исповедав, тайныя вечери Спасителя нашего благоговейно причастился.
Между тем докторы (медики) сколько их на тот час обреталось в Санкт-Петербурге, кроме единого подагрою удержанного, на совет созванные, между собою рассуждали, есть ли какая в больном теле, також и в искусстве их надежда здравия; и хотя отчаяния знаков никаких не показывали, однако не тайно было, что совета и надежды всякой лишены стали. И известнее показывало немощного состояния, чего уже было надеятися, нежели их сумнительство, в котором вся сила так ослабела, что хотя болезнь час от часу больше и больше мучила; однако ж уже и вопить перестал: только во время испражнения воды тяжестно громел, а кроме того непрестанно стонал.
И уже во всем дому не ино что, токмо печаль общую видеть было и слышать. От чина сенаторского, в начале немощи оной, по три или по четыре попеременно дневали и ночевали; а в ту пору вси до единого сошлися: такожде и от Синода архиереи и архимандриты, дабы умирающего наставлять и утверждать было кому, бодрствовали: тут же и фельдмаршалы и лейтенанты и майоры генералы, от гвардии штаб и обер-офицеры, и от Коллегий члены первейшие, и иные из дворянства знатные присутствовали; словом сказать, множество народа, кроме дворцовых служителей, палаты наполняло. И в таковом многолюдствии не было ни единого, кто вида печали на себе не имел бы: иные тихо слезили, иные с стенанием рыдали, иные молча и опустясь, аки бы в изумлении бродили, или посиживали. Разный позор был печали, по разности, чаю, натур, не аффектов; ибо не надеюсь,
233
чтобы и един такой сыскался, которого бы не уязвляла смерть настоящая толикого государя, героя и Отца Отечествия.
Печаль же болезни самой государыни изобразить словом невозможно! Все виды страждущих и болезнующих в ней единой смешанные видеть было: ово слезы безмерные, ово некакое смутное молчание, ово стенание и воздыхание; временем слова печальные проговаривала, но честные и приличные, иногда весьма изнемогала. Так бедно и разнообразно страждущи, день и ночь мужеви больному приседела и отходить не хотела, разве когда самого его приказом, дабы себя в конец не сокрушила, принужденная опочить отходила: чем, поистине, великую любовь свою монарх, при кончине жизни, дражайшей супруге своей свидетельствовал. А се и мудрость свою означил: когда дочери его девицы в комнату, где лежал он, войтить хотели; тотчас уступить велел, чаю, опасаясь, дабы и своей себе болезни не умножить, и их в большее изнеможение не ввесть.
И сие надлежит сказать, каковое попечение, по обычаю христианскому, о душе умирающего было, и в каком чувстве благочестия монарх наш скончался. Как скоро известно стало, что тяжестною немощию государь болен; тотчас из Синода по всем церквам в городе, и по ближним около города местам, о исцелении его повелено публично молебствовать. Государь сам, желая подвигнуть к умилостивлению к себе Господа всех, во всем государстве, в слове и деле государством, в похищении казны, в долгах государственных и в прочем виноватых (выключив обиды персональные) из тюрем, из каторг выпустить и от казней свободить указал. О исповеди и причащении тела и крови Господни уже выше от нас воспомянуто. В 23 день генваря, когда тяжелее пред прежним начал изнемогать, синодальные архиереи и архимандриты, и другие тогда случившиеся, обычное над болящим моление совершили и святым елеем помазали его.
В 27 день генваря, в исходе второго по полудни часа, государь весьма оскудевать и к кончине приближаться начал. Тотчас призваны два архиерея, Псковский и Тверской, и Чудова монастыря архимандрит, к увещеванию и утверждению умирающего. И когда государь, жесточайшею и неудобьвероятною болезнию мучился, думали, что едва помановением на увещание может отвещать; но он сильное весьма и живое благочестия чувствие в себе показал. Ибо когда един от увещателей о смерти Христовой, и что оною нам приобретено, воспомянул, и сказывать начал, что пришло время, в кое подобает ему едино сие рассуждать к пользе своей, о чем он сам прежде прочим сказывал (ибо он о благодатном чрез Христа грешных оправдании довольно пред другими беседовал); тотчас, аки бы возбужден, силиться вставать начал, и мало от служителей приподнять, очи и руки горе, колико могл,
234
вознося, засхлым языком и помешанными речьми сия слова сказал: «То де едино есть, что жажду мою утоляет, едино то услаждает меня». Прежде бо того увещание засхлые уста, что часто делал, питием промачивал, и к тому творя приличие, сии слова сказал, которые и неоднократно повторил. И когда увещатель говорил ему: уповал бы он без всякого сумнительства на милосердие Божие, верил бы, что подается отпущение грехов и благодать жизни вечныя заслугами Христовыми; он на сие: верую и уповаю, несколькократно повторил, и когда еще увещатель к молитве веры возбуждал и сказывал сии слова, которые обыкновенно у нас приступающие ко святому причащению говорят: верую Господи и исповедую, яко ты еси воистину Христос сын Бога живого, пришедый в мир грешных спасти, от нйх же первый есмь аз; к сему он прибавил: верую Господи и исповедую, верую Господи, помози моему неверию! И сие все, что весьма дивно, со умилением, лице к веселию, елико мог, устроевая, говорил. Между тем ослабев и опустяся, на прочее, что ему во утверждение предлагаемо было, то помовая, то вознося руку, то к персям прикладывая, ответствовал.
И уже казалось, что кончится. Слыша сие сенаторы и генералитет, и иного чина народ в комнату входит и руку государеву с плачем и хлипанием целовать начали. Лежал он молча, и всех приходящих взглядом приветствуя; потом же сие не без труда проговорил после: свободится ли от стужения? (малую бо комнатку множество людей наполнило). Тем словом покоя ли требовал, или о времени смерти следущем говорил, про то неизвестно: и так все из комнаты вышли.
Толикая же и тогда еще крепость в теле его была, что хотя и по вся минуты казалось, что кончится; однако до пятинадесяти часов боролся с смертию, и хотя ничего не говорил, только беспрестанно стонал и руку правую (понеже между тем левая параличем отнята, ничего не действовала) на сторону метал; однако когда увещатель приступал, что между временем делало-ся, и суету мира, вечное грядущее блаженство и цену, чем оное купуется, крови Сына Божия воспоминал; будто с силою собравшись, встать и рукою крестное знамение изобразить, или на небо показывать понуждал себя, и что весьма удивительно было, стенания свои в глас радостный претворять, и лицем веселым показывать себя, и увещателя обнимать силился. Между тем пришел Троицкий архимандрит и докладывал государю, не поволит ли повторительно Таин Святых причаститися, и буде поволит, поднял бы руку и показал; тотчас руку вознес, и повторительно Божественных евхаррстии сподобился. И не переставали после сего увещатели поочередно его утешать и утверждать; и он та-кожде помановением соизволение свое показывать не преставал.
235
В четвертый же час до полуночи на силу мог двигаться и весьма оледеневать почал. Тогда Тверской архиерей, повторяя во уши ему благочестивые увещания, на исход души умирающего обычные молитвы прочитал; а государь, когда стонать и дыхать уже перестал, в сумнение всех там бывших привел, жив ли еще, или умер; и не так скоро могли уведать о кончине его, как он скоро скончался. И тотчас вопль, которые ни были, подняли; сама государыня от сердца глубоко воздохнула чуть жива, и когда б не поддержана была, уйала бы: тогда же и все комнаты плачевный голос издали, и весь дом будто ревет казался, и ни кого не было, кто бы от плача мог удержаться. Что же и последствовало в нуждах отечествия, и сие показать нашего звания есть. Вчера ввечеру Синод и Сенат приговорили, что ежели Божиим изволением толи-кого отца лишитися случится, тотчас бы на едино место в палатах царских собратися и все, что ни надобе к безопаству и тишине народной, первее бы усмотреть и устроить, нежели народу о смерти государевой извещено будет. Так и сделалось: тотчас по оной печальной ведомости сенаторы все, и от Синода четыре персоны, сколько на тот час во дворце ночевало, а кроме тех и генералитет и неции из знатнейшего шляхетства в едину комнату в палатах собрались, и прежде всего о наследнице произошло слово. Многие говорили, что скипетр ни к кому иному не надлежит, кроме ея величеству государыне, как и самою вещию ея есть, по силе совершившейся недавно ея величества коронации. Неции же рассуждать почали, подает ли право такое коронация, когда и в прочих народах царицы коронуются, а для того’наследницами не бывают? Но тогда некто воспомянул, с каким намерением государь супругу свою короновал, то есть, еще прежде похода Персидского открыл он мысль свою четырем из министров, двоим из Синода персонам, здесь присутствующим, и говорил, что тая нужда короновать ему супругу свою (которого обычая прежде в России не бывало), что аще бы каким случаем его не стало, праздный престол тако без наследника не остался бы, и всякая вина мятежей и смущений благовременнее пресечена быть могла бы. О таковом намерении покойного блаженныя памяти императора оный некто воспомянув, слался на свидетельство слышавших оное государево слово, и зде присутствующих: что един первее ясно подтвердил, тоже и прочие засвидетельствовали. И тако без всякого сумнительства явно показалося, что государыня императрица державу Российскую наследствовала, и что не елекция* делается, понеже прежде уже наследница толь чинно и славно поставлена: чего для, дабы и конгресс тот не елекциею, но де-кларациею назван был, согласно все приговорили2. Тотчас
* От франц, election —выбор.
236
и декларация, которую бы всенародно публиковать и по провинциям рассылать, написана и всего конгресса руками закреплена, в которой, известив о смерти государевой, от Сената и от Синода, такожде и от генералитета объявляется, что Екатерина императрица владеет, и что все ея величеству верность и всякое послушание чинити должны. И тако все к поздравлению ея величества, в комнату телу умершего государя близкую пришли: куда когда такожде и государыня изволила выйти; просили ея величество, дабы бремя государственного владения, которое Бог и супруг ей вручили, действительно принять изволила. Но государыня сокрушенная печалию, и неутомимо плачущая, не могла почти словесно ответствовать; только, не возбраняя руки целующим, соизволение свое показала. И так все сие дело великого и всещедрого Бога милостию в едином часе совершилось.
Скоро и день настал. Полки, сколько их ни было в Санкт-Петербурге, от своих командиров, по разным в городе местам, известие о смерти государевой с великим воплем и плачем получили; и того ж дня указом императрицы государыни заслуженное жалование им выдано.
Того ж дня генерал-майор Иван Дмитриев-Мамонов с дек-ларациею в Москву послан, и на него купно с тамОпребывающим сенатором графом Матвеевым, возложено, дабы там все тихомирно за их присмотром было. И если бы где нечто мятежное послышали, благовременно бы смиряли и укрощали: но и так все смирно было. Когда же возбужденный печальным звоном народ, в первенствующую церковь бесчисленным множеством совокупился, и из чтомой декларации услышал о смерти государевой; таковые поднял вопли, что насилу оные утолити возможно было к слышанию всея декларации.
Вскоре потом написали форму, по которой бы все подданные присягали на верность и послушание ей величеству; напечатана же тот час, и во все государства провинции послана. И так не умедля везде всякого чина люди (кроме крестьян, которые между штатом не счисляются) по оной форме присягу чинили.
За благо судится нам и о погребении, чине и церемониях погребальных нечто сказать. В том же преждереченном конгрессе от всех прошен был генерал-фельдцейхмейстер сенатор и кавалер граф Яков Брюс, дабы принял на себя труд о устроении погребения императорского, и принадлежащего к тому, по обычаю прочих в Европе государств. И его превосходительство, получив себе в помощь господина генерала Бона, и выбрав угодных к тому Делу управителей и прочих помощников, тако ж и все к тому нужное изготовив и мастеров разных художеств созвав, со всяким
237
тщанием ему врученное дело производил и исполнял. Каким же образом сделано все и устроено было, по ряду предлагаем.
В тот же самый день, в который государь преставился, церковь из большой залы в другую, меньшую, вынесена, и при первой стене в преждереченной большой зале место, ради положения тела, уготовано таковым образом: сделан был, на несколько ступеней высотою, амвон довольно пространный, который укрыт был кармазинным бархатом и золотыми коврами; на том амвоне поставлен одр, золотою парчою постланный, под зело богатым балдахином. Прочие стены в той же зале преизрядными шпалерами, на которых некие чудеса Христова зело искусным мастерством истканы были, украшены; но на малое время токмо, понеже скоро потом черным сукном все убрано было. Поставлены были статуи, добродетели умершего монарха изображающие; такожде и пирамиды, на которых главнейшие дела его написаны были и государственные и провинциальные гербы, и множество светильников, и на павименте стоящих, и от свода висящих, и к стенам пристроенных, оную палату украшало.
На утрешний день, тело его императорского величества, предыдущим архиреем, архимандритом и прочим священного причта, последующей же государыни с фамилиею, и по их сенату и прочим высоких рангов особам, при великом собрании народа в большую залу внесено и на вышереченном одре положено. Но когда только сие народ увидел, таковый все подняли плач и вопль, что церковного пения слышати весьма^не можно было. Положенну тако сущу телу его величества, позволен и всему прочему обществу вход с последним к государю своему целованием: отворена была палата всем, даже до погребения и по все дни множество людей обоего пола, всякого чина и возраста стекалось, и свое усердие к общему отцу, плачуще и руку своего государя целующе, показывали.
Между тем готовлено, со всяким тщанием, все к погребению, по определению, надлежащее: убрана была в палатах образом вышереченным зала большая, в каменной же церкви Святых Апостолов Петра и Павла (которая в крепости строится) еще не совершенной, временная деревянная церковь, погребения ради тела его императорского величества, уготована. Медали такожде золотые и серебряные, разного весу на вечную память такового героя и государя делались, также день погребения назначен был марта 10.
Между тем, паче народного чаяния, жалостная ведомость всех слухи поразила, что в доме государевом к печали печаль новая прибыла. Малолетняя дочь их величеств, Наталия царевна умре: преизряднейшая была отроковица, и хотя шести еще лет, обаче высокого ума знаки показывала; ибо в беседах многие изречения
238
важные произносила, овогда же и советы некакие, в домашних вещах, родителям подавать показывалась, и неизреченною утехою их услаждала. Преставися марта 4 числа. Изрещи же невозможно, коль жестоко ея величество государыню императрицу непрестанно о смерти государевой болезнь, потом же и смерть Наталии уязвила; но и народ весь в зело великой печали был. И так в едином времени сугубая скорбь и сетование нам купно случились: разве что в общей о умершем монархе печали, смерть дщери его величества едва знатна была. Тело ея высочества государыни цесаревны, прежде погребения, в туюжде залу большую внесено, и вместе с телом родителя изнесено: яко же после скажем.
Приходило уже погребения время, и вся потребная приугото-вана, и того ради, в осьмой день марта, учрежденные из воинских чинов персоны всюду по городу проехав, имея при себе знамена, трубы и политавры, день погребения народу объявили. И тогда же указ публикован, дабы в самый день погребения, и днем прежде того, ничего не продавать, кроме нужного к пропитанию. Торговые лавки, вольные дома и кабаки были бы заперты; и чтобы нигде не было никакого шуму и ссор, но все честно и тихо было бы: жестоко заказано.
Когда пришел назначенный день погребения, пред полуднем пушечным выстрелом сигнал учинен: от чего народ, о имеющем начатися погребении, известился. Пополудни же другой и третий сигнал из пушки учинен. И первее выведены были многие полки солдат, и от самых дверей царских палат, по берегу реки Невы к почтовому дому, где главнейшая пристань, оттуда же чрез реку в крепость даже до церкви Святых Апостолов, по обеим дороги сторонам чинно поставлены. Для церемониального же шествия вся между полками дорога речным песком и елом сеченым постлана была, а чрез Неву реку на льду устроен был мост с перилами, черным сукном укрытыми: весь песком же и елом посыпан. Толикое вскоре множество народа собралося, что не только по обеим сторонам путь широко заключили, но и везде крыльца и по всем палатам окна наполнили, и самые кровли не праздны были. Собравшиежеся к той церемонии на классы разделены были и по домам, при пути стоящим, тако расставлены, что каждый класс, видя в ходу свое место, без труда изойти и предыдущим себя поставити мог бы. Сенаторы, синодальные с прочими епископы и архимандритами, генералы такожде и знатнейшие от шляхетства в самых палатах дожидалися. А понеже гроб, в нем же монаршее лежало тело, от части широк был, ниже могл из палат обычными дверьми чинно изнесен быть, о том за время так устроено: среднее в зале окно, на реку зрящее, вместо дверей было употреблено: приделано к нему широкое
239
и пространное снаружи крыльцо, а по обеим его сторонам лестницы вниз поставлены, шириною крыльцу равные. Все же архитектурно сделано и черным сукном укрыто.
Около третьего часа пополудни ход погребальный начался следующим порядком: процессии начало показуя, ехал на лошади един из генералов, пред которым шло двадцать пять человек унтер-офицеров; а за ним шел един маршал, которому последовали множество трубачей и литаврщиков; за сими ехал фурьер, которому такожде последовал един маршал, а за ним шли пажи и прочие придворные служители; по сих купцы иностранные, а по них депутаты, к сему погребению присланные из провинций. Каждый класс имел своего маршала. За сим ехал другой фурьер, а за ним шел маршал, за которым несено военное знамя. За зна- менем два полковника вели лошадь любимую его императорского величества, на которой в походах своих езживал: лошадь была убрана богато, с кустами плюмажными. По сем несены были знамена с гербами провинциальными (которые провинции прежде были собственные государства или княжения) таким порядком:
Первее несено знамя с его властной провинции гербом3, за знаменем лошадь вели, всю черным сукном до самой земли оболоченную, с теми гербами по обеим сторонам и на лбу. Таким же образом и прочих провинций гербы происходили, по чину чести и превосходительства оных. По сем иные три большие знамя несли: первое морское желтое, на котором двоеглавый орел написан был, штандарт ботика оного, который прежде презреный, потом же от его величества по случаю увиденный, подал вину флоту Российскому. Второе знамя черное, с гербом государственным, золотом расписанным, за которым ведена лошадь, черным сукном покрытая, с государственными же гербами по обеим сторонам и на лбу. Третие знамя белое, на котором написана была эмблема императорская: резец, делающий статую. Зело изрядно было на сие смотрети, понеже больше тридцати провинций знаменами репрезентовано, кроме троих больших знамен: что долгую часть процессии заняло. По сим ведена еще лошадь его величества, так же, как и первая, богато убранная, только в отменном колоре. Потом два латника, един на лошади в латах позлащенных, другой в латах черных железных пеший; за ними несено знамя печали, большое черное, за которым лошадь вся в черном ведена, тожде значущая.
По сем явилась зело приятная смотрящим процессия. Маршал един шел, за которым следовало семь больших щитов; на трех из них вырезаны были троих царств завоеванных: Сибирского, Астраханского и Казанского —гербы; на прочих же четырех гербы городов, государственною резиденциею прославленных:
240
Новограда, Владимира, Киева и Москвы; а до них несен большой и зело украшенный щит, на котором был государственный герб большой, а около его меньшие провинциальные.
По сим предходящим, со святым крестом и хоругвами следовало множество священного чина: диаконы и пресвитеры многие, архимандритов до четыредесяти, епископов с архиепископами одиннадцать. Певчие, понеже множества ради не могли бы со-гласитися в пении, на три класса разделенные, по разным местам священному чину сопоследовали.
Также по сим два гроба следовали: первый меньший, Наталии цесаревны, другой большой, самого государя. Оба были укрыты золотою парчою, над которыми, по обычаю, богатые балдахины на серебряных литых штангах несены.
Меньшой гроб несколько человек офицеров несли; большой же везли осмь лошадей, черным бархатом оболоченные, но не в малом расстоянии един от другого был: понеже пред гробом императорским еще собственная слава происходила. Первее несены были вниз острием четыре государственные меча, потом следовали кавалерии: польская, датская и российская; за сим несены были оружием завладенных троих царств короны: Сибирская, Астраханская и Казанская, также регалии: то есть: скипетр и держава государственные сряду, потом корона Российской империи, зело пребогатая. И сия первая часть погребальной сей церемонии была изрядно убранная и светлая; другая же часть зело в своем начале высокочестная, да без внешней светлости.
За гробом императорским следовала плачущая государыня, ея императорское величество, в печальном платье, с закрытым лицом черною матернею, весьма изнемогающая от печали и болезни. При ея величестве ассистенты были два из сенаторов первейшие. Высокая же ея величества фамилия подобным образом, в таком же платье, за ея величеством следовала таковым порядком: в первом месте по августейшей матери шла дщерь ея величества, государыня цесаревна Анна; во втором другая дщерь, государыня цесаревна Елисавет; в третием его императорского величества племянница, государыня царевна Екатерина, герцогиня Мекленбургская; в четвертом другая ея величества племянница, государыня царевна Параскевия (сестра их высочеств царевна Анна, герцогиня Курляндская, в Санкт-Петербурге не была в то время); в пятом месте шла Мария, в шестом сестра ея Анна, Нарышкины девицы; в седьмом шел его королевское высочество Кароль герцог Голштинский, в то время жених государыни Анны цесаревны; в осьмом его высочество Петр, великий князь; по нем шли господа Александр и Иоанн Нарышкины, а великая княжна Наталия Алексеевна, за приключившеюся немощию, не присутствовала. По сих следовали сенаторские, княжеские, графские
241
и баронские жены, такожде и прочие шляхетства знатнейшего, и долгую процессии часть собою составили.
Следовало по сих множество из воинского и штатского чина знатнейших, и бывшие в то время из Малой России старшины и посадские; такожде и из купцов множество многое. Каждый же обоего пола класс своих маршалов имел; на конце толикое ж число, так как из начала, унтер-офицеров процессию заключали.
Когда таким образом процессия шла погребальная, происходил из крепости гром пушечный, не многий вдруг, но един по другому, чрез минуту, разливая некий печальный ужас; також и в поставленных полках музыка воинская печальные гласы издавала.
Когда пришли в церковь, гроб императорский на амвоне пространном, бархатом укрытом, под балдахином, а при нем и гроб дщери его величества поставили. По правой стороне в церкви место собственное для государыни императрицы и ее величества тогож полу фамилии сделано было, перилами укрепленное, с печальною утварью. По левой стороне другое место, ради его королевского высочества Кароля герцога Голштинского и его высочества Петра, великого князя, нечто меньшее и низшее; тесноты же ради множества народа, дабы чин и порядок церемонии не имел конфузии, не всем (без выбору) вход в церковь позволен, ниже самим тем, которые оной церемонии члены были; но токмо знатнейшим, и всякому по чину было определено место. И тако обычное по уставу погребальное последование начато. Между тем краткое имел слово Феофан* архиепископ Псковский, отложив пространнейшее на иное время, частию краткого ради времени и неудобного, частию же опасался, дабы слез и печали словом не умножить, когда и так много вопля и стенания происходило. А когда церковная церемония деялася, тогда полки, которые по дороге (как выше означено) стояли, выведенные на стены крепостные, трижды все выпалили летучим огнем. По окончании же погребения, из всего паки мелкого оружия, такожде и из всех пушек в крепости и в Адмиралтействе вдруг страшный трижды гром великий издан. Но сия’и прочая, к сей церемонии погребально принадлежащая, нарочно, тщательно и обстоятельно от прочих описана и публикована суть.
И таковое-то от нас было великому герою, государю и отцу нашему последнее послужение, которого желали мы паче много-летно живущего и царствующего видеть с радостию, а не погребальными почестьми украшать в общей печали и горести.
АНЕКДОТЫ
Анекдоты XVIII века не имеют почти никакого отношения к привычному для нас понятию «анекдот» как подлинному феномену бесцензурного народного творчества эпохи тоталитаризма. В анекдотах XVIII века, как правило, юмора нет. Нет ничего смешного, сатирического, каламбурно-остроумного. Обычно это — нравоучительные новеллы «из жизни великих», уходящие своими корнями к Плутарху. В «Словаре русского языка XVIII века» приводится определение анекдота, данное тогда же: «Есть еще род особенныя Истории, предлагающие о тайных и сокровенных делах, содеваемых государями и называемыя Анекдотдотами, не изданными в свет бытиями».
Главная цель анекдота — выделить, воспеть какие-либо значительные поступки, черты характера известной исторической личности. Не случайно именно Петр I чаще всего становился главным героем российских анекдотов XVIII века.
Важно подчеркнуть, что в то время анекдот не был разновидностью художественного произведения, литературным жанром. Анекдоты не придумывали, а записывали как устные рассказы очевидцев и участников деяний великих людей. Нередким было даже указание на источник информации («От господина действительного тайного советника Веревкина, слышанное им от родственников упомянутого
(в анекдоте. — Е. А.) Федора Васильевича Наумова» и т. п.). Если обобщить информацию из всех изданных анекдотов о Петре, то можно сказать, что они посвящены таким личным качествам первого российского императора,
245
которые делают его образцом для потомков. В анекдотах воспевается смелость царя, его мужество в борьбе с врагами, стихией, подчеркивается его глубокий ум, оригинальность мышления. Рассказчики умиляются гуманизму Петра, его отходчивости, доброте, справедливости, терпению, честности, верности слову и многим другим его достоинствам.
Жанр анекдота уже изначально предполагал абсолютное доверие читателя к анекдоту как рассказу очевидца. И надо сказать, что за многими анекдотами отчетливо проступают подлинные факты исторической действительности времен Петра Великого. Но главное даже не в этом. Сами факты можно обнаружить в сотнях других, более достоверных, источников. Главное в том, что анекдоты доносят до нас казалось бы навсегда утраченные в бесконечном потоке времени психологические нюансы, реалии личной жизни Петра и, что чрезвычайно важно для нас, черты характера, особенности нрава, поведения великого реформатора. Психологическая убедительность многих анекдотов очевидна. Конкретные документы петровского времени косвенно, а иногда и прямо подтверждают достоверность ситуаций, которые возникали вокруг царя и нашли отражение в анекдотах Нартова, Голикова, Штелина. Важно и то, что, несмотря на заданную апологетику анекдотов и даже вопреки воле их собирателей, анекдоты дают реальное представление об истинном характере сурового царя, крутого и часто бездушного человека, стремившегося преимущественно насилием достичь «общего блага» своих подданных и во имя этого свернувшего в бараний рог великую страну.
Как стеклышки цветной мозаики, анекдоты дают нам яркий, запоминающийся образ Петра. И чем дальше мы отходим во времени от этого безыскусного панно, тем яснее нам виден Петр I —живой человек.
dbdbdbeAp Jb JL>JU«A»eA?«A» UbdbUbdbJbdbdUdbd^U^tAjtAjdbdU
А. К. Нартов
ДОСТОПАМЯТНЫЕ ПОВЕСТВОВАНИЯ И РЕЧИ ПЕТРА ВЕЛИКОГО
К жанру анекдотов XVIII века с некоторой долей условности можно отнести и «Достопамятные повествования и речи Петра Великого». Автор их —петровский токарь Андрей Константинович Нартов (1693 —1756), выдающийся механик и изобретатель, «находясь при его императорском величестве» в течение двенадцати лет (а не двадцати, как сказано в его предисловии), близко общался с Петром, часто видел его в неофициальной обстановке, был свидетелем его повседневных будней.
Токарному делу Андрей Нартов начал обучаться с двенадцати лет в токарной мастерской при Навигационной школе, которая располагалась в Москве в Сухаревской башне. Открытая в 1701 году, Навигационная школа стала первым техническим учебным заведением в России. Очевидно, там он и обратил на себя внимание Петра, который в 1712 году именным указом перевел его в Петербург для продолжения учебы и службы в придворной токарне, устроенной в Летнем саду, неподалеку от Летнего дворца.
В 1718 году Нартов был послан за границу для завершения технического образования О своих успехах в учебе и о выполнении поручений царя он должен был сообщать непосредственно каби-нет-секретарю Петра А. В. Макарову. В одном из таких донесений, отправленных Нартовым из Англии в марте 1719 года, Петр, надо думать, с удовлетворением прочел о том, что «я здесь таких токарных мастеров, которые превзошли российских мастеров, не нашел и чертежи машинам, которые ваше царское величество приказал здесь зделать, я мастерам казал, и оные зделать по ним не могут...». Из этого же донесения видно, что Нартов, как и большинство русских молодых людей, учившихся за границей, сильно нуждался, получая деньги крайне нерегулярно. Несмотря на это, занимался он серьезно и делал большие успехи. Из Лондона он отправился в Париж, где слушал лекции по математике и астрономии, изучал медальерное искусство. Пробыв некоторое время
247
при дворе прусского короля, Нартов в конце 1720 года вернулся в Петербург, где продолжал работу в царской токарне, но уже в качестве ее руководителя. Он расширил токарню и пополнил ее новыми машинами, вывезенными и выписанными из-за границы. В обязанности его входило также обучать учеников токарному искусству.
Токарня в Летнем саду была тем местом, куда Петр приходил, чтобы отвлечься от государственных хлопот, занявшись любимым токарным делом, в котором он был изрядный специалист. Однако уединиться там ему далеко не всегда удавалось, и тогда Нартов становился свидетелем его бесед с приближенными. Нередко случалось петровскому токарю бывать и в токарной комнате Летнего дворца, и сопровождать царя в поездках, словом, как он сам пишет, быть «самовидцем упражнений и бесед» Петра.
После смерти Петра, когда токарня со всеми машинами и штатом была переведена в Академию наук, Нартов был назначен советником Академии и управляющим механической экспедицией при ней.
«Достопамятные повествования», как установил их исследователь и публикатор академик Л. Н. Майков, помимо собственных воспоминаний А. К. Нартова содержат в окончательном варианте и рассказы о Петре, не только услышанные Нартовым «от достоверных особ», как сказано в преамбуле, но и взятые из различных печатных источников. Свел все это воедино, по-видимому, младший сын Нартова, Андрей Андреевич Нартов, живший во времена Екатерины II. Тем не менее значительная часть анекдотов исходит непосредственно от петровского токаря.
«Достопамятные повествования и речи Петра Великого» А. К. Нартова публикуются по кн.: Майков Л. Н. Рассказы Нартова о Петре Великом. СПб., 1891.
Я собирал повествования о Петре Великом и речи сего славного монарха, слыша оные либо устно от самого государя или от достоверных особ, в то время живших. И находясь при его императорском величестве более двадцати лет и нося милость его, бывал я самовидцем упражнений и бесед его. Следовательно, о вероятности сих сказаний никто да не усумнится.
Андрей Нартов, действительный статский советник, Петра Великого механик и токарного искусства учитель, императорской Академии наук и Канцелярии главной артиллерии и фортификации член.
Писано мною сие по кончине его величества и кончено в 1727 году1.
248
1
Первое путешествие государя Петра Первого в чужие государства.
Слыхал ли кто или читал ли кто в каких-либо преданиях, чтоб какой самодержец при вступлении своем на престол, оставя корону, скипетр и поруча правление царства ближним вельможам, предпринимал отдаленное странствование по чужим государствам единственно только ради того, чтоб просветить, во-первых, себя науками и художествами, иметь свидание самоличное с прочими государями, устно с ними о взаимных пользах говорить, утвердить дружбу и согласие, познать правительства их, обозреть города, жилища, изведать положение мест и климатов, примечать нравы, обычаи и жизнь европейских народов, полезное от сего перенять, потом подобное водворить в отечество свое, преобразовать подданных и соделать себя достойным владетелем пространной монархии? Пример неслыханный, но в России самым делом исполненный!
Усердие о благе и чрезвычайная любовь к отечеству воспламенили в великой душе двадцатипятилетнего царя Петра Алексеевича такое похвальное желание. Сего ради, учредя он Великое посольство к европейским державам и сокрыв величество сана своего, дабы его не познали, поместил себя при том частною особою в лице простого дворянина и в путь при послах Лефорте, Головине и Возницыне 1697 года марта 9-го дня из Москвы отправился. Путешествие оного было чрез Лифляндию и город Ригу, чрез курляндскую Митаву, оттуда в прусскую столицу Кёнигсберг, где курфирст Фридерик III, потом король прусский, оказал отличные посольству почести, и государь с кур-фирстом восстановил искреннюю приязнь. Тут же, во-первых, его величество делал потребные примечания к наставлению своему, ходил смотреть видения достойное, посещал ремесленников, осматривал работу и рукоделие их, познакомился в университете с учеными людьми, требовал мнения их о заведении наук в России и потом с удовольствием отправился в посольстве чрез Бранденбергские и Люнебургские области и чрез Вестфалию к Амстердаму. Но, приближаясь к голландским границам, оставил он посольство свое и сам поехал наперед в Амстердам, который желал с нетерпеливостью видеть. Прибыл он туда за пятнадцать дней прежде посольства, имея с собою несколько молодых дворян, в числе коих находился царевич сибирский2 да Меншиков, где, осмотрев зрения заслуживающее, удалился немедленно в Саардам в нанятом судне, которым в одежде матросской управлял сам, и, пристав к берегу, выскочил первый на землю, чтобы веревкою привязать свое судно, дабы тем
249
менее могли его узнать. С бывшими при нем вошел он в первый вольный дом, а как сии одеты были по-русски, то скоро вольный дом наполнился любопытствующими зрителями. Его величество, убегая толпы народной, пошел в особую комнату, приказав переводчику между черни проведать, что про него говорят.
Сказано ему было, что ведают уже о том, что российский государь находится в свите Великого посольства, а он, имея от государя повеление, уверил при сем народ, что они не в числе том, а особо посланные сюда учиться корабельному строению. На другой день его величество нарядился с бывшими при нем так, как одеваются ватерлантские жители —в короткий бострок красного боя и широкие брюки (штаны) белого холста. А как он прежде путешествия своего довольно уже голландский язык разумел, то сие и помогло ему удовлетворять любопытство свое в тех вещах, о которых он спрашивал или которые видеть и знать желал. Здесь обучался он корабельному строению, здесь работал яко простой плотник и с товарищами пил и ел вместе. Здесь имел знакомство с лучшими рукоделыциками и в часы отдохновения учился токарному искусству, а в Амстердаме, с лучшими художниками, с мореходцами и с знатными купцами обходясь, получал от них разные сведения.
Получа он в знании корабельного строения изрядные успехи и купя себе одно судно, называемое буер, сделал сам складную мачту, на две части разбирающуюся, каковой до с^го не было и никто оныя не выдумывал. Сия новоизобретенная мачта почтена была таким искусством в мастерстве, которое обрело ему право принятым быть в обществе корабельных строителей, в котором записан был под именем Петра Михайлова. Но ему гораздо приятнее было, когда друзья его называли саардамским корабельщиком или мастером Питером. На сем-то буере разъезжал он в Амстердам и по другим местам, правя оным сам, и молодые дворяне его по неволе принуждены были иногда претерпевать страх, ибо отважный и небоязливый государь в самый,сильный штурм хладнокровно по воде странствовал. Между прочими особливого благополучия в знакомстве удостоены были бургомистр Витсен и мореплаватель Мус.
Сколько его величество ни скрывал о себе в Саардаме, однако тайность сия открылась чрез одного голландца, получившего письма из России. Монарх тотчас приметил по принужденному обхождению товарищей своих и по их почтению, чего несколько месяцев не было и которое ему оказывать начали, что особа его была уже им известна. Досадовал он на сие несказанно, видя, что они с тех пор обращались с ним не столь уже откровенно. Сего ради просил их, чтоб они на царское достоинство его не смотрели
250
и почитали бы его так, как прежде, говоря им по-голландски сие: «Если хотите быть моими друзьями, так обходитесь со мною не как с царем, а как с своим товарищем, — инако лишите меня удовольствия быть вашим учеником, ради чего я нарочно сюда приехал. Я ищу не почестей, но полезных знаний. Оставьте все церемонии, мне свобода тысячу раз милее, нежели несносное принуждение, которое саардамцам не сродно». Таким-то образом царь Петр Алексеевич продолжал после свободные труды свои и в Голландии получил знания во многих науках, а особливо в математике, архитектуре и инженерстве, поселя о себе удивление во всем свете.
2
Царь Петр Алексеевич по приезде своем с посольством в город Ригу, желая видеть городские здания и крепость, яко первые предметы чужестранные, любопытства достойные, ходил с Меншиковым и с прочими молодыми дворянами кругом по валу и осматривал местоположение и укрепления оной. Губернатор граф Дальберг, который от подчиненных шведов был о сем уведомлен, тотчас возымел подозрение, приносил Лефорту, первому российского двора послу, за сие жалобу, якобы они крепостные строения карандашом срисовали, требуя от него с угрозами, чтоб он российским путешественникам сие делать запретил.
Сам же он приказал шведским офицерам и стражам за ними строго присматривать и близ городского вала не пускать. Лефорт, учтивым образом извиняясь перед ним, что посольство о сем ничего не ведает, велел градоначальнику сказать, буде в свите посольства находящиеся знатные дворяне кругом вала ходили, то происходило оное не с умысла ухищренного, а ради единой прогулки и позволительного, как кажется, любопытства путешествующим в чужие края видеть славную крепость, которой россияне никогда не видывали, и если, как примечает посол теперь, сие не угодно господину губернатору, то уверяет, что сего впредь не воспоследует.
Лефорт не преминул того же вечера донести о том неосновательном неудовольствии его величеству. Государь, услышав такое странное требование, весьма дивился неучтивому поступку Дальберга, почел себе притеснением и обидою и с досадою Лефорту отвечал: «Так мне теперь запрещают смотреть рижскую крепость? Хорошо! Пойдем же отсюда скорее, вон, видно, швед нас не любит, но я со временем увижу ее ближе и, может быть, откажу в том королю шведскому, в чем ныне отказывает дерзновенно мне Дальберг».
251
Такой суровый поступок губернатора Дальберга, чиненые россиянам угрозы и разного рода притеснения и, накоц, воспрещение свободного им входа в город были явным оскорблением не только посольства, но и лица царского, от чего после воспоследовал разрыв соседственной дружбы и восстала ужасная война между обоих государств, которая кончилась к великому вреду Швеции и к бессмертной славе России3.
3
Его величество хаживал в Саардаме после работы с товарищами в один винный погреб завтракать сельди, сыр, масло, пить виноградное вино и пиво, где у хозяина находилась в прислугах одна молодая, рослая и пригожая девка. А как государь был охотник до женщин, то и была она предметом его забавы. Чрез частное свидание познакомилась она с ним, и когда государь там ни бывал, встречала и провожала его приятно. В воскресный день поутру случилось ему зайти туда одному. Хозяин и прочие были тогда в церкви. Он не хотел' пропустить удобного времени, которого было довольно для того, что предики и служба продолжалась часа три. Сел, завел с нею полюбовный разговор, приказал налить себе бокал вина, который, принимая одною рукою, а другою обняв ее, говорил: «Здравствуй, красавица, я тебя люблю!» Выпив, поцеловал ее, потом поподчивал тем же вином ее, вынул из кармана кошелек, полный червонцев*отсчитал десять червонцев и подарил девке на ленты. Девка, приняв подарок, смотрела не него пристально и продолжала речь свою к нему так: «Я вижу, ты, Питер, богат, а не простой человек!» —«Я прислан сюда от московского царя учиться корабельному мастерству»,—отвечал он. —«Неправда! Я слышала, здесь говорят, что ты царь».— «Нет, милая девушка, цари не плотничают и так не работают, как я: я от утра до вечера все на работе».— «Это не мешает, сказывают, что ты учишься для того, чтоб после учить свой народ».— «Ложь, душа, не верь!» Между тем прижимал он ее к себе крепче, а она продолжала любопытствовать и убеждала, чтоб он сказал ей истину. Государь, желая скорее беседу кончить, говорил: «Любовь не разбирает чинов. Так ведай, я —московский дворянин». —«Тем хуже и неприличнее для меня, —отвечала она, — вольного народа свободная девка не может любить дворянина, я сердца своего ему не отдам».
При сем слове хотел было он ее поцеловать, но она, не допустив, пошла от него прочь. Государь, видя, что иначе разделаться с нею не можно, как сказать яснее, удержал и спросил ее:
252
«А саардамского корабельщика и русского царя полюбила бы ты?» На сие улыбнувшись, весело вдруг сказала: «Это, Питер, дело другое. Ему сердца не откажу и любить буду».— «Так люби же во мне и того и другого, только не сказывай никому, буде впредь видеться со мною хочешь», —что она ему и обещала. Потом он дал ей пятьдесят червонцев и пошел с удовольствием домой. После сего, во все пребывание свое в Саардаме, когда надобно было, имел ее в своей квартире и при отъезде на приданое пожаловал ей триста талеров. Картина сего любовного приключения нарисована была масляными красками в Голландии, на которой представлен его величество с тою девкою весьма похожим. Сию картину привез государь с собою и в память поставил оную в Петергофском дворце, которую и поныне там видеть можно.
4
Царь Петр Алексеевич, по получении довольного практического знания в Голландии морских производств, в начале 1698 года воспринял намерение отправиться в Англию, дабы корабельному строению и флотским обращениям обучиться там основательнее. Король английский Вильгельм III прислал адмирала Митшеля с эскадрою в Голландию для отвезения его величества с посольством в Лондон. Государь прибыл благополучно в Гарвич4, а оттуда в Лондон, где приготовлен был для него и для посольства его великолепный дом близ реки в Эрк-Бильдинге, который он оставил посольству, а сам, с малым числом любимых людей, переехал жить в Депфорд5, в квартиру Эвелина, поблизости корабельной верфи, для того, чтобы удобнее видеть ему строение кораблей, иметь обхождение с мастерами и научиться у них конструкции военных и купеческих судов, причем часто сам монарх руками своими трудился. Маркиз Кармартен и Деан — первый — командующий на море, а другой— вкусный корабельный мастер —были те особы, с которыми младый государь имел всегдашнее обхождение и от которых он получал удовлетворительные к знанию сведения.
Между тем монарх часто видался и говаривал дружески с королем, осматривал в Лондоне зрения достойное, примечал нравы жителей, правление, беседовал с художниками и учеными людьми. В корабелыцицком платье захаживал в кофейные домы и к ремесленникам, а чтоб не признавали его, нашивал шляпу распущенную и низко на брови сдвинутую. Но ничто не произвело в нем толикого утешения и удовольствия как то, что король приказал адмиралу Митшелю ехать с царем в Портсмут и в присутствии его величества находившийся флот в Спитеаде6 пока
253
зать на море и учинить примерное корабельному сражение и прочие эволюции.
Возвратясь из Портсмута, ездил в Оксфордский университет, собрал модели для отечества своего, бывал в церквах во время службы и церемониальных обрядов и после посещал епископа кантербургского7. Король подарил Петру Алексеевичу прекрасную яхту новую, о двадцати четырех пушках вооруженную, на которой государь отправил в город Архангельский принятых в службу свою морских английских офицеров, художников, мастеровых и корабельщиков, между коими находился и славный математик Фергусон, которого у нас в России неправильно называли Фрафорсоном и который первый учредил математическую, навигационную и астрономическую школу. Наконец, царь Петр, простясь с королем, великолепно с посольством угощен был у герцога Леедса, в доме его в Вимблетоне на Темзе, и после на трех яхтах, присланных от короля, под прикрытием нескольких военных кораблей, адмиралом Митшелем паки в Голландию с принадлежащими почестями препровожден. Прощаясь с сим адмиралом, подарил его величество ему портрет свой, богато алмазами украшенный, сказав: «Я вручаю вам, господин адмирал, свой портрет с тем, чтобы вы, помня меня, яко друга, оный носили. А ваш портрет повезу я теперь с собою в Россию в благодарном моем сердце. Я прошу вас, господин адмирал, прислать малеванный портрет ваш, который вы мне обещали, в Москву, с тем при том изображением, как флотов, показывая его мне, командовали». Потом, прижав рукою адмирала к груди своей, поцеловал его в лоб и, имея на глазах слезы, с сожалением от себя отпустил.
Сие происшествие и прочие слышал я от графа Матвеева, который в Лондоне послом находился, то есть то, что только с государем случилось в Англии.
5
Царь Петр Алексеевич во младых летах, в 1698 году, будучи в Лондоне, познакомился чрез Меншикова, который неотлучно при нем в путешествии находился и в роскоши и в сладострастии утопал, с одною комедианткою, по прозванию Кросс, которую во время пребывания своего в Англии иногда для любовныя забавы имел, но никогда, однако ж, сердца своего никакой женщине в оковы не предавал, для того, чтоб чрез то не повредить успехам, которых монарх ожидал от упражнений, в пользу отечества своего воспринятых. Любовь его не была нежная и сильная страсть, но единственное только побуждение натуры. А как при отъезде своем с Меншиковым
послал к сей комедиантке пятьсот гиней, то Кросс, будучи сим подарком недовольна, на скупость российского царя жаловалась и просила его, чтоб он государю о сем пересказал. Меншиков просьбу ея исполнил, донес его величеству, но в ответ получил следующую резолюцию: «Ты, Меншиков, думаешь, что и я такой же мот, как ты! За пятьсот гиней у меня служат старики с усердием и умом, а эта худо служила своим передом». На сие Меншиков отвечал: «Какова работа, такова и плата».
6
Апреля 12-го скрытно был государь в парламенте. Там видел он короля на троне и всех вельмож королевства, сидевших купно на скамьях. Прослушав некоторых судей произносимые речи, которых содержание государю переводили, его величество к бывшим с ним россиянам сказал: «Весело слышать то, когда сыны отечества королю говорят явно правду, сему-то у англичан учиться должно».
7
Король английский Вильгельм, приметя беспримерную охоту царя Петра Алексеевича к морским подвигам, приказал в удовольствие его представить флоту примерную морскую баталию. Из многочисленных кораблей составленный флот в присутствии его чинил разные эволюции и довел сим государя до такого восхищения, что будто бы он от радости, не постыдясь, после сего командовавшему адмиралу при прочих флотских офицерах сказал, что он на сей случай звание английского адмирала предпочитает званию царя российского. Толико влюблен был царь Петр в морскую службу!
Но я знаю достоверное, понеже я слышал из уст монарших, что он сказал так: «Если бы я не был царем, то желал бы быть адмиралом великобританским».
8
В 1698 году, в мае месяце, Петр Первый, прибыв из Англии паки в Голландию, пред отъездом своим оттуда вздумал еще раз повеселиться на море. Сего ради, имея при себе Меншикова, отправился на судне в город Гардервик, лежащий на берегу моря. На возвратном пути к ночи восстала такая ужасная буря, что корабельщики потеряли надежду ко спасению и в страхе ожидали бедственного поглощения. Но государь, мужеством огражден-
255
ный, ободряя их, показывал вид бесстрашия и, смеючись, им говорил: «Слыхали ль вы когда-нибудь, чтоб какой царь утонул в море? Не бойтесь, кормило в моей руке». Наконец, по претерпении штурма, благополучно приехал в прежнее пристанище и, возвратясь в жилище, обняв Лефорта, который в посольстве главным находился, с радостию сказал: «Благодарю Бога, что еще вижу тебя, друга моего. Провидение хранит меня для отечества везде».
Посольство состояло из следующих особ: первый был генерал-адмирал Лефорт, второй —боярин Федор Алексеевич Головин, генерал кригс-комиссар и наместник Сибирский, и третий—Прокофий Богданович Возницын, думный дьяк или статский секретарь, бывший прежде во многих посольствах. В свите посольской находился сам царь Петр Алексеевич, молодой князь Сибирский, происходящий от древних царей сибирских, несколько молодых дворян, которых его величество с собою взял из знатных фамилий яко аманатами верности их отцов, да около семидесяти солдат гвардии. Начальником сих дворян был князь Черкасский, бывший потом канцлером. При чем находился и Меншиков, которого государь любил отлично. Посольство сие отправилось из Москвы в 1697 году через Ригу, где его величество с Меншиковым и с прочими свиты своей осматривал укрепления крепости, что подало шведскому губернатору графу Дальбергу подозрение, почему и приказано было их туда не пущать. Присматривали за ними и делали им разные препятствия и неучтивости, а сие самое и было после причийою воспоследовавшей войны с Карлом XII.
9
Во время пребывания Петра Великого в Лондоне случилось ему видеть на площади фоксала английских бойцов, сражающихся друг с другом лбами, из которых один побивал всех. Возвратясь к себе в дом, рассказывал о таком сражении прочим россиянам и спрашивал их: нет ли охотников из гвардейских гренадеров, при свите находившихся, побиться с силачом лондонским? Вызвался один гренадер мочный, плотный, бывалый в Москве часто на боях кулачных и на себя надеявшийся. Он просил государя, чтоб приказано было сперва посмотреть ему такой битвы, что было позволено.
Гренадер, приметя ухватки их, уверял государя, что он первого и славного бойца сразит разом так, что с русскими впредь биться не пожелает. Его величество, улыбнувшись, говорил ему: «Полно, так ли? Я намерен держать заклад, не постыди нас».— «Изволь, государь, смело держать, надейся, я не только этого удальца, да
256
и всех с ним товарищей вместе одним кулаком размечу. Ведь я, царь-государь, за Сухаревой? башнею против кулашной стены хаживал. Я зубы с челюстьми и ребры англичанину высажу».
Спустя несколько дней его величество, обедав у герцога Леед-са, завел разговор о бойцах, которых он видел, и сказывал ему, что гренадер его первого их витязя победит. Прочие лорды, уверенные о силе и мастерстве победителя своего, против которого никто стоять не мог, осмелились предложить: не угодно ли государю подержать заклад, что англичанин верх одержит? «А сколько?» — спросил государь. —«Пятьсот гиней!» —«Пятьсот гиней? Добро! Но ведайте, господа, что мой боец лбом не бьется, а кулаком обороняется».
К сражению назначен был сад Кармартена, сына Леедсова. Его величество, бывшие при нем россияне, Кармартен и Деан (сей последний был искусный корабельный мастер, которых обоих государь любил и они всегда при нем находились) и прочие лорды прибыли туда. Явились два бойца. Англичанин богатырским своим видом, при первом на соперника своего взгляде, уверял уже почти каждого зрителя, что сие есть для него малая жертва. Все думали, что гренадер не устоит. Тот вызывал соперника своего, но гренадер, поджав руки, стоял прямо, не спускал с ратоборца глаз и ожидал его к себе. Зрители смотрели со вниманием. Англичанин, по обыкновению, нагнув шею, устремил твердый лоб свой против груди гренадерской, шел его сразить, и лишь только чаяли произведенного лбом удара, как вдруг увидели, что гренадер, не допустив его до себя, в миг кулаком своим треснул англичанина по нагбенной шее в становную жилу столь метко и проворно, что шотландский гигант пал на землю и растянулся. Зрители вскричали: «Гусе, гусе!»,* ударили в ладоши, поклонились государю и заклад заплатили. При сем его величество, оборотясь к своим, весело сказал: «Русский кулак стоит английского лба, я думаю, он без шеи». Тотчас сраженному бойцу пущена была кровь. Думали, что он умрет, но он очнулся. Побоище тем кончилось, и слава бойца сего сим случаем погибла. Его величество весьма старался, чтоб английского бойца вылечили. Сего ради, подозвав к себе лекаря и наказывая о излечении, дал врачу двадцать гиней, из выигранного заклада пожаловал победившему гренадеру двадцать гиней, англичанину бойцу—двадцать гиней, бывшим с ним гренадерам — тридцать гиней, черни бросил пятьдесят гиней, а достальные деньги отослал в инвалидный дом. Потом государь приказал тут же всем своим гренадерам прежде бороться, а после между собою сделать ку-лашный бой, чтоб показать лордам проворство, силу и ухватки
* Hoezee! (голл.) — ура!
10 Зак. 7
257
русских богатырей, чему все собрание весьма удивлялось, ибо все находившиеся при Петре Великом в путешествии гренадеры выбраны были люди видные, рослые и сильные и прямо похожи были на древних богатырей.
10
В 1698 году, когда царь Петр Алексеевич находился в Вене у Римского цесаря Леопольда и намерен был оттуда отъехать в Италию, получил его величество из Москвы с нарочно присланным гонцом от правителей ведомость о ужасном бунте десяти тысяч последних стрельцов, с литовских границ отошедших самовольно, куда они нарочно для безопасности от столицы удалены были под видом наблюдения польских поступков при избрании нового короля8, которые умыслили, по наущению царевны Софии, которая по прежним мятежам находилась тогда уже под стражею в Девичьем монастыре, освободив ее, взвести ее на царство, а царя Петра Алексеевича, не допустив из чужих стран в отечество, засевши на пути, убить, равномерно предати смерти некоторых бояр и всех чужестранцев, в Немецкой слободе живших и в военной службе находившихся. Сего ради, оставя государь дальнейшее странствование, ради пользы государства своего восприятое, спешил немедленно в престольный свой град, чтоб утушить возгоревший пламень изменников, восстановить тишину и оградить все безопасностию.
Итак, оставя в Вене Прокофья Богдановича Возницына полномочным, поехал его величество с Лефортом, Головиным и Меншиковым к Москве и под провождением из Польши взятого от короля Августа генерала Карловича в Преображенское село свое втайне благополучно прибыл. Неожидаемое прибытие царя ободрило верноподданных и произвело страх и ужас в ненавистниках особы и царствования его. Он обрел уже опаснейший бунт сей чрез военачальника Шеина и генерала Гордона помощию царе-дворцов и солдат разрушенным и бунтовщиков под стражею содержанных. На другой день представлены были ему заговорщики мятежа, от которых выслушав достоверную исповедь злого умысла, пред всеми вельможами и при многочисленном народе, и видя, что прежде при многократных бунтах стрельцам оказанные милосердия и прощения не помогают, беззакония же такие угрожают впредь вящшею погибелью, предприял до крайности ожесточенный монарх, по единогласному верных сынов отечества убеждению и по суду, искоренить до конца главных злодеев извергов государства, а достальных разослать в отдаленнейшие места Сибири, Астрахани и Азова и ненавистное звание стрельцов уничтожить на вечные времена. А как такое по закону
258
смертное наказание начальникам и прочим виновникам сего бунта продолжалось несколько дней сряду виселицами, усечением глав и колесованием и еще не преставало, то патриарх вздумал идти на место сего страшного позорища и процессии к государю, чтоб просить о пощаде оставшихся еще стрельцов, ибо с три тысячи оных уже казнены были. В намерении умилостивления нес его святейшество образ Богоматери, воображая, что царь казнь сию оставит. Но государь, увидев его тако к себе шествующим, удивился, во-первых, воздал иконе достодолжное поклонение и потом патриарху с гневом говорил: «Всуе употребляешь святыню сию. Зачем пришел сюда? Возвратись и отнеси образ святый туда, где он стоял. Знай, что я разумею страх Божий и почитаю Святую Деву столько же, как и ты. Но ведай при том и то, что долг велит мне спасать подданных и по правосудию наказывать злодеев. Требует закон, требует и народ». Таким изречением показал царь Петр Алексеевич самодержавную власть правосудия и предел сана духовного, дабы впредь в гражданские и государственные дела его святейшество не мешался, —не тако, яко бывало сие при прежних царях, когда патриархи участвовали во всем и без совета их ничто не исполнялось, подобно римским папам почти, которые императорами и коронами некогда повелевали. Царь Алексей Михайлович, мудрый государь и законодатель, первый явил пример над патриархм Никоном, лишив его чина чрез вселенских патриархов за разные беспокойствия, которые чинил сей архипастырь сему монарху, а Петр Великий, прозрев такожде великие в том сане неудобствы, после достоинство патриаршеское в России совсем отставил9.
11
Царь Петр Алексеевич взял с собою в Архангельск принятого им в службу знающего саардамского мореплавателя, прозванием Муса, где, построив с ним военный корабль по голландскому образцу, пожаловал сего саардамца капитаном корабля, на котором его величество восприял желание проходить все чины флотские от нижнего до высшего. Некогда, случившись на сем корабле, спрашивал у Муса: «С какого чина начинают служить на корабле?» А как капитан доносил —с матроса, то на сие ему государь сказал: «Хорошо, так я послужу теперь у тебя матросом». Мус, думая, что государь шутит, приказал ему развязать вверху веревку мачты, а он, кинувшись туда немедленно, исполнял должность сию с такою провоностию, как бы делал то настоящий и знающий матрос. Между тем Мус, смотря на государя, от ужаса и страха трепеща, кричал ему вверх: «Довольно, хорошо, царь Питер, полезай вниз!»
10*
259
Ибо тогда был сильный ветр, и легко бы мог он оттуда слететь. Государь спустился назад благополучно и, увидя капитана совсем в лице изменившегося, спросил его: «Чего ты испугался? Не того, чтоб я погиб, а того, чтоб море не поглотило русского сокровища! Не бойся, капитан, когда бояться зверя, так и в лес не ходить». После сего Мус, мало-помалу опомнясь, стал веселее, приказывал государю раскурить себе трубку табаку, налить пунш и, словом сказать, отправлять и прочие должности простого корабельщика. Монарх исполнял все его повеления скоропостижно, подавая сим пример прочим находившимся на корабле подчиненным и подданным своим, каким образом надлежит повиноваться командиру и отправлять должность.
12
При отъезде государевом из Англии некоторые лондонские купцы приходили к его величеству с предложением, дабы позволено было учредить им табашный в России торг, который прежде был запрещаем, и употребляли оный одни только тамо чужестранцы, обещевая за такое позволение в казну взнесть двадцать тысяч фунтов стерлингов и, сверх того; платить таможенную по договору пошлину, если бы только патриарх не учинил им в том запрещением своим какого подрыва. Его величество, усматривая немалый государству доход, согласился на сие и одному из сих купцов, Гильберту Гаткоту, в. рассуждении преткновения такой решительный ответ сказал: «Не опасайтесь. Возвратясь в Москву, дам я о сем указ и постараюсь, чтобы патриарх в табашные дела не мешался. Он при мне блюститель только веры, а не таможенный надзиратель».
Сие слышал я от российского в Лондоне резидента Веселовского.
13
Его величество, отменяя старинные обряды, изъявляющие униженности человечества, в 1701 году, декабря 30 дня, запретил, чтоб не писать и не называть уменьшительными именами вместо полного имени Дмитрия Митькою или Ивашкою, чтоб не падать пред ним на колени и чтоб зимою, когда морозно, не снимать шляп и шапок с головы, проходя мимо того дворца, где обитает государь, говоря о сих обычаях так великодушно: «Какое различие между Бога и царя, когда воздавать будут равное обоим почтение? Коленопреклонное моление принадлежит Единому Творцу за те благости, какими он нас наградил. К чему унижать звание, безобразить достоинство человеческое, а в жестокие мо
260
розы почесть делать дому моему бесплодную с обнаженною главою, вредить здоровье свое, которое милее и надобнее мне в каждом подданном паче всяких бесполезных поклонов? Менее низкости, более усердия к службе и верности ко мне и государству—сия-то почесть свойственна царю»10.
14
Его величество, пиршествуя у Лефорта, где находились все генералы и чужестранные министры, между разговорами о путешествии своем польскому резиденту говорил, что он, проезжая чрез Польшу, чуть было на пути с голоду не умер, такую-то бедность нашел он там, —на что резидент отвечал: «Удивляюсь сему, всемилостивейший государь! Я там рожден и воспитан, однако ж, со всем тем, слава Богу, жив, здоров и толст». — «Хорошо,—сказал ему государь, —ты думаешь, что разжирел в Польше, а я думаю, так в Москве, пируя часто с нашими». Резидент позадумался, прочие смеялись, а государь, приметя, что он невесел стал, с улыбкою речь свою к нему продолжал так: «Не гневайся, господин резидент. Я Польше приятель и шутил. Знают все, что она изобильна и богата, только теперь она богатее еще тем, что Август у вас король». Потом приказал поднесть ему покал венгерского вина, сказав: «Выпьем за здравие Августа. За сей напиток благодарим мы вас, У нас, в Москве —доморощенный квас, мед да пиво, а со временем из Астрахани и с Дона иметь будем и вино. Тогда господ министров попотчую я своим, а не чужим».
15
Некогда у Лефорта на пиру был государь с генералами и министрами11. А как за столом довольно пили, и лишь только было развеселились, как нечаянно зашел разговор такой, который всю забаву обратил на печаль и наполнил всех страхом и ужасом. Завели речь о войсках и военном порядке или дисциплине, при которой один из собеседников сказывал: «Чтоб иметь исправных и добрых офицеров, то надобно для того наблюдать службу и старшинство». Вслушавшись в сие, Петр Великий отвечал ему: «Ты говоришь правду. Это есть то самое правило, которое я желал установить, и для примера был барабанщик в роте у Лефорта». Но при сем, взглянув тотчас грозным видом на генерала Шеина, против него сидевшего, продолжал далее: «Я знаю, нарушая мои намерения и указы, некоторые генералы продают упалые места в своих полках и торгуют такою драго-ценностию, которую надлежало бы давать за достоинство». Шеин спрашивал государя: «Кто б такие были?» А сие самое и восп
261
ламенило вдруг монарха, с сердцем отвечающего: «Ты первый, ты тот самый!» Причем, выхватя из ножен шпагу, начал ею рубить по столу так, что все присутствующие гости затрепетали: «Вмиг истреблю тебя и полк твой! Я имею список проданных тобою мест и усмирю сею шпагою плутовство твое!» При сих словах хотели было прочие генералы извинить генерала Шеина, однако государь, не внимая ничего, кроме праведного гнева, в такую пришел запальчивость, что начал махать шпагою на все стороны без разбору. Слегка досталось оною князю Ромодановскому и Зотову, а между тем, добирался он до самого Шеина, чтоб его поранить. Но любимцем своим Лефортом, который в таких случаях один имел смелость удерживать царя, был схвачен. Государь, воспаленный сердцем, выступивший из самого себя, оттолкнул Лефорта и его ранил. Лефорт, оставя страх и ведая нрав, сколь младый монарх скороотходчив и мягкосерд, пренебрег без смятения нанесенный себе удар, остановил его, просил, чтоб он перестал гневаться, вспомнил бы, что он есть исправитель и что великодушие сопряжено со славою и честию героя и законодателя. Таким образом смягчил он государя так, что его величество, опомнясь, простил Шеина, а принятых им офицеров уничтожил. Потом, признавшись в слабости своей пред всеми, тотчас с раскаянием и сожалением, обнявши Лефорта, говорил: «Прости, любезный друг, я виноват. Я исправляю подданных своих и не могу исправить еще самого себя — проклятая привычка, несчастное воспитание, которого по ситр пору преодолеть не могу, хотя всячески стараюсь и помышляю о том!»
Таким образом кончилось страшное сие происшествие, которое после сделало государя воздержаннее, ибо сею внезапностию чуть было не лишился друга своего Лефорта, которого рана без дальнейших следствий скоро и благополучно исцелена была.
Многие обвиняют государя по сему безмерною лютостию. Но представьте себе, какой бы монарх снес такое пренебрежение, когда, невзирая на все попечение и усильные труды для пользы отечества, вводимый порядок расторгают и вместо блага чинятся злоупотребления?12
16
По смерти любимца Лефорта государь учинил ему со всеми почестями, достоинству и заслугам его принадлежащими, славное погребение, при котором шел монарх за гробом до самой реформатской церкви, где при сказывании предики пастором Стумфиусом, когда вычислял он сего мужа заслуги, оказанные им государю и России, его величество обливался слезами и по окончании оныя, повелел снять крышку с гроба, подошел к по
262
койному генералу-адмиралу, обнял его и прощался с ним в последний раз с таким сокрушением, что все бывшие при сем чужестранные министры с чрезвычайным удивлением смотрели на сие плачевное зрелище. Потом провожающие знатные особы званы были в дом покойного адмирала, где приготовлен был, по тогдашнему обычаю, поминочный ужин. Между тем, как уряжали стол, и государь тогда на короткое время отлучился, то некоторые бояре потихоньку убрались домой, но его величество по возвращении своем, встретя их сходящих с крыльца, воротил назад за собою, вошел в залу и, с негодованием смотря на них, говорил: «Я вижу, вы спешите для того, чтоб дома веселиться смертию адмирала. Вы боитесь быть при сем печальном пире для того, чтоб ложно принимаемый вид печали скоро не исчез и радость ваша предо мною не обнаружилась. Боже мой, какие ненавистники! Вы торжествуете теперь, как будто получили великую победу смертию такого мужа, которого я искренно любил и который служил мне столь верно. Я научу вас почитать достойных людей! Верность Франца Яковлевича пребудет в сердце моем, доколе я жив, и по смерти понесу ее с собою во гроб».
17
В 1703 году, когда Канецкая крепость, или Канцы, взята была, то получена ведомость о приходе на взморье шведских кораблей и что они у устья Невы реки сделали в город лозунг двумя выстрелами из пушки. Фельдмаршал Шереметев приказал отвечать им в своем обозе также двумя выстрелами, чтоб тем скрыть от кораблей взятие сего городка и чтоб их обмануть. По сему лозунгу прислан был на берег с адмиральского корабля бот для лоцманов российских войск. Караул, скрывшийся в лесу, поймал одного из шведских матросов (прочие же ушли), от которого сведали, что тою эскадрою командует вице-адмирал Нумере. Потом пришли два шведские военные судна и стали пред устьем Невы реки. Уведомленный о сем, царь Петр Алексеевич яко капитан бомбардирской роты и порутчик Меншиков, в тридцати лодках, с гренадерами и солдатами Преображенского и Семеновского полков, отправился туда и, ввечеру прибыв на устье, скрылся за островом против деревни Калинки-ной к морю. На рассвете государь с половиною лодок поплыл греблею подле Васильевского острова под прикрытием леса и объехал сии суда от моря, а другой половине велел пуститься на них сверху. Неприятель, увидевши сие, вступил в бой и на парусах пробивался к эскадре. Однако его величество, догнав сии суда и невзирая на жестокую стрельбу из пушек, одною ружейною стрельбою и гранатами оба судна взял и привел в лагерь
263
к фельдмаршалу. На одном было десять пушек, а на другом—четырнадцать. Государь, возблагодари за сию первую морскую победу Бога при троекратной стрельбе из пушек, после молебна фельдмаршалу и прочим генералам говорил: «Я рекомендую вам, господин фельдмаршал, бывших со мною офицеров и солдат. Сия победа храбростию их получена. Благодаря Вышнего, небывалое сбылось: мы лодками начинаем уже брать неприятельские корабли». За сию викторию бомбардирской капитан и поручик Меншиков сделаны кавалерами ордена святого Андрея, также и господин постельничий Головкин, который в той же партии находился. Кавалерии наложены были на них чрез адмирала графа Головина, яко первого кавалера сего ордена, а офицерам даны золотые медали с цепьми, солдатам же —медали без цепей.
18
Петр Великий, желая Россию поставить на степень европейских народов, нравственных как просвещением наук и художеств, так обращением и одеждою, выдал указ брить бороды и носить платье короткое немецкое, говоря при том придворным боярам: «Я желаю преобразить светских козлов, то есть монахов и попов, первых —чтоб они без бород походили в добре на европейцев, а другие — чтоб они, хотя с бородами^ в церквах учили бы прихожан христианским добродетелям так, как видал и слыхал я учащих в Германии пасторов». При чем, рассмеявшись, примолвил к сему и еще и то: «Ведь наши старики по невежеству думают, что без бороды не внидут в царство небесное, хотя у Бога отверзто оно для всех честных людей, какого бы закона верующие в него ни были, с бородами ли они или без бород, с париками ли они или плешивые, в длинном ли сарафане или в коротком кафтане».
19
По кончине первого любимца генерала-адмирала Лефорта место его заступил у царя Петра Алексеевича граф Федор Алексеевич Головин, а по особливой милости —Меншиков, но он беспокоился еще тем, что видел себе противуборницу свою при его величестве Анну Ивановну Монс, которую тогда государь любил и которая казалась быть владычицею сердца младого монарха. Сего ради Меншиков предприял, всячески стараяся о том, каким бы образом ее привесть в немилость и совершенно разлучить. Анна Ивановна Монс была дочь лифляндского купца13, торговавшего винами, чрезвычайная красавица, приятного вида, ласкового обхождения, однако посредственной остроты и разума, что последующее происхождение доказывает.
264
Несмотря на то, что государь несколько лет ее при себе имел и безмерно обогатил, начала она такую глупость, которая ей служила пагубою. Она поползнулась принять любовное предложение бранденбургского посланника Кейзерлинга и согласилась идти за него замуж, если только царское на то будет благословение. Представьте себе: не сумасшествие ли это? Предпочесть двадцатисемилетнему, разумом одаренному и видному государю чужестранца, ни тем, ни другим не блистающего! Здесь скажут мне, что любовь слепа, — подлинно так, ибо она на самом верху благополучия девицу сию нелепой и необузданной страсти покорила. Ко исполнению такого намерения положила она посоветовать о том с Меншиковым и просить его, чтоб он у государя им споспешествовал.
Кейзерлинг нашел случай говорить о том с любимцем царским, который внутренне сему радовался, из лукавства оказывал ему свое доброхотство, в таком предприятии более еще его подкреплял, изъясняя ему, что государю, конечно, не будет сие противно, если только она склонна.
Но прежде, нежели будет он о сем деле его величеству говорить, надлежит ему самому слышать сие от нея и письменно показать, что она желает вступить в брак с Кейзерлингом. Для сего послал он к ней верную ея подругу Вейдиль, чтоб она с нею обо всем переговорила, которой призналась Монс чистосердечно, что лучше бы хотела выйти за Кейзерлинга, которого любит, нежели за иного, когда государь позволит. Меншиков, получив такую ведомость, не упустил сам видеться с сею девицею и отобрать подлинно не только устно мысли ея, но и письменно. Сколь скоро получил он такое от нея прошение, немедленно пошел к государю и хитрым образом сказывал ему так: «Ну, всемило-стивейший государь, ваше величество всегда изволили думать, что госпожа Монс вас паче всего на свете любит. Но что скажете теперь, когда я вам противное доложу?» —«Перестань, Александр, врать, — отвечал государь, — я знаю верно*, что она одного меня любит, и никто инако меня не уверит, разве скажет она то мне сама». При сем Меншиков вынул из кармана своеручное ея письмо и поднес государю. Монарх, увидя во оном такую не ожидаемую переписку, хотя и прогневался, однако не совсем по отличной к ней милости сему верил. А дабы вящше в деле сем удостовериться, то его величество, посетив ее в тот же день, рассказывал ей без сердца о той вести, какую ему Меншиков от нея принес. Она в том не отрицалась. И так государь, изобличив ее неверностию и дурачеством, взял от нея алмазами украшенный свой портрет, который она носила, и при том сказал: «Любить царя — надлежало иметь царя в голове, которого у тебя не было. И когда ты обо мне мало думала и неверною стала, так не
265
для чего уже иметь тебе мой портрет». Но был так великодушен, что дал уборы, драгоценные вещи и все пожалованное оставил ей для того, чтоб она, пользуясь оными, со временем почувствовала угрызение совести, колико она против него была неблагодарна. Вскоре после того вышла она замуж за Кейзерлинга, но, опомнясь о неоцененной потере, раскаивалась, плакала, терзалась и крушилась ежедневно так, что получила тектоническую болезнь, от которой в том же году умерла14.
Такою-то хитростию и лукавством генерал-майор Меншиков, свергнув с себя опасное иго, сделался потом игралищем всякого счастия и был первым государским любимцем, ибо при ней таковым еще не был. После сего приключения государь Петр Великий никакой уже прямой любовницы не имел, а избрал своею супругою Екатерину Алексеевну, которую за отличные душевные дарования и за оказанные его особе и отечеству заслуги при жизни своей короновал15.
20
В 1702 году города Олонца поп Иван Окулов, уведавший о шведах, что они стояли в Карельском уезде, собрал охотников из порубежных жителей с тысячу человек, пошел за шведский рубеж, разбил неприятельские заставы, победил до четырехсот шведов, взял рейтарские знамена, барабаны, ружья и провиант. А как то неожидаемое происшествие дошло дф сведения его царского величества, то государь фельдмаршалу Шереметеву сказал: «Слыхал ли кто такое диво, что поп учит духовных сынов: отворите врата купно в рай и в шведскую область!» Пожаловал его величество попу двести рублей, красного сукна, с позументом рясу и золотую медаль и бывшим при том действии по хорошему русскому кафтану, по два рубля денег и по тесаку для обороны впредь, чтоб они его носили за свою службу. Несколько лет после государь бывал в Олонце, пристал у сего попа в доме, который построить ему велел на казенные деньги.
21
В начале 1701 года король польский отправился в принадлежащую князю Радзивиллу при курляндских границах крепостцу Буржу16, куда прибыл и государь Петр I, равномерно и герцог курляндский Фердинанд для того, чтоб о тогдашних делах проти-вошведских переговорить и учинить условие. Сего ради его величество король польский всячески старался российского монарха разными забавами угостить. И когда за столом были они уже веселы, то Петр Великий пил за здоровье короля польского и,
266
пожав при том ему руку, говорил: «Да будут мысли наши столь тверды, сколь сильны наши телеса!» На сие ответствовал король: «Да здравствует сила, с силой соединенная, которая врагов рассеет в прах». При сем герцог курляндский поклонился обоим государям и при питии за здравие их сказал: «А мне остается с благополучно под защитою сил ваших жить, чтобы лев не проглотил курляндцев живых!» Царь Петр, рассмеявшись, сказал ему: «Не бойся, брат, у нас для этого зверя есть железные сети. Когда разинет зев, так дадим ему покушать картечей»17
22
При свидании с королем Августом в городке Бирже царь Петр Алексеевич остался у него ужинать. Во время стола приметил Август, что поданная ему тарелка серебряная была не чиста, и для того, согнув ее рукою в трубку, бросил в сторону. Петр, думая, что король щеголяет перед ним силою, согнул также тарелку вместе, положил перед себя. Оба сильные государя начали вертеть по две тарелки и перепортили бы весь сервиз, ибо сплющили потом между ладонь две большие чаши, если бы шутку сию не кончил российский монарх следующею речью: «Брат Август, мы гнем серебро изрядно, только надобно потрудиться, как бы согнуть нам шведское железо».
23
Известно, что Петр Великий и Август, король польский, имели силу телесную необычайную и превосходящую силу человеческую. В один день, когда случилось быть обоим сим монархам вместе в городе Торне18, представлено было зрелище битвы буйволов. Тут захотелось поблистать Августу пред царем богатырством своим и сего ради, схватя за рог рассвирепевшего буйвола, который упрямился идти, одним махом саблею отсек ему голову. «Постой, брат Август, — сказал ему Петр, —я не хочу являть силы своей над животным, прикажи подать сверток сукна!» По внесении царь, взяв одною рукою сверток, кинул его вверх, а другою рукою, выдернув вдруг кортик свой, ударил на лету по нем так мочно, что раскроил на две части. Август сколько потом ни старался учинить то же, но не был в состоянии.
24
Петр Великий имел частое в Варшаве свидание с одною умною и доброю старостиною, которая будучи в родстве с первыми посольскими магнатами, ведала политическую связь и разные дела королевства, а особливо кардинала и примаса Радзиевского интри
267
ги и к королю шведскому наклонность, и государю по дружеской привязанности многое открывала. Старостина, зная, что его величество жаловал иногда быть в беседе с польскими красавицами, пригласила к себе несколько госпож, жен польских вельмож, и сего знаменито; о гостя вечерним столом при огромной музыке угощала. А как разговор нечаянно зашел о Карле XII, предпринявшем вступить с войсками чрез Польшу в украинские земли, и одна из них, противной стороны Августа и, следовательно, и Петра Великого, быв по любовным интригам с королем в ссоре, под видом учтивой шутки на счет обоих монархов нечто остро сказала, то государь, оборотясь к ней, говорил: «Вы шутите, сударыня, за столом при всех, так позвольте мне после ужина пошутить с вами наедине». Сия экивочная речь в такое привела ее смятение, что после не могла уже ничего промолвить. Но государь умел так сию загадку переворотить, смягчить и обласкать сию госпожу, что в самом деле с нею был наедине и после имел ее своею приятельницею.
25
Государь Петр Первый, ехав в Варшаве, вздумал посмотреть один монастырь, чего ради, приближаясь к монастырским воротам, приказывал оные отворить. Но приворотник, не смея сего по обряду учинить, доносил ему, что сии врата святые. Государь отвечал: «Лжешь, поляк, каменные. Врата в царство небесное святые. Здесь въедем мы верхом, а туда с добрыми делами пойдем пешком. Отворяй!» Но поляк говорил: «Святой Непомуцен запретил!» — «И то для поляков, — сказал его величество, — а для меня разрешил»19 Приворотник, поклонясь низко, громко возгласил: «Взмилуйся, наияснейший пане, я того не знал». Потом отворил ворота.
26
По дошедшим слухам к государю, что чужестранцы почитают его немилосердным, говорил его величество следующую речь, достойную блюсти в вечной памяти: «Я ведаю, почитают меня строгим государем и тираном. Богу известны сердце и совесть моя, колико соболезнования имею я от подданных и сколько блага желаю отечеству. Невежество, коварство, упрямство ополчались на меня всегда, с того самого времени, когда полезность в государство вводить и суровые нравы преобразовать намерение принял. Сии-то суть тираны, а не я. Честных, трудолюбивых, повинующихся, разумных сынов отечества возвышаю и награждаю я, а непокорных и зловредных исправляю п необходимости. Пускай злеть клевещет, но совесть моя чиста. Бог судия мой! Непавое разглагольствие в свете аки вихрь преходный».
268
Читающий сие приметить может, с какою порывистою обнаженностью и соболезнованием говорил о себе сей великий государь. Имевшим счастие быть близ лица монарха сего известна великая душа его, человеколюбие и милосердие. Много было ему домашних горестей и досад, на гнев преклоняющих, и хотя в первом жару был вспыльчив, однако скороотходчив и непамя-тозлобен. Ах, если б знали многие то, что известно нам, дивились бы снисхождению его. Все судят только по наружности. Если бы когда-нибудь случилось философу разбирать архиву тайных дел его, вострепетал бы от ужаса, что соделывалось против сего монарха.
27
О бунтах стрелецких некогда промолвил государь: «От воспоминания бунтовавших стрельцов, гидр отечества, все уды во мне трепещут. Помысля о том, заснуть не могу. Такова-то была сия кровожаждущая саранча!»
Государь поистине имел иногда в нощное время такие конвульсии в теле, что клал с собою денщика Мурзина, за плеча которого держась, засыпал, что я и сам видел. Днем же нередко вскидывал головою кверху. Сие началось в теле его быть с самого того времени, когда один из мятежных стрельцов в Троицком монастыре пред алтарем, куда его царица, мать его, ради безопасности привела, приставя нож к шее, умертвить его хотел, а до того личных ужимок и кривления шеею не бывало.
28
Буде виноватый принесет чистую повинную государю, прощал милосердно или умерял наказание по важности преступления и говаривал: «Не делай впредь того, за признание — прощение, за утайку —нет помилования. Лучше грех явный, нежели тайный».
29
Императрица, узнав, что государь нощию беспокоился и мало почивал, на другой день спрашивала его о причине — на что он ей отвечал: «Ах, Катенька, какой сон начальнику, когда судьи его спят».
30
Его величество, сделав маскерад публичный, состоящий из одежд различных народов, и сам присутствуя при том в голландском шкиперском платье, ездил с государынею и с прочими в масках по городу и при сем случае ей говорил: «Радуюсь, видя в самом деле в новой столице разных стран народов». Сказал сие
269
в таком чаянии, что тогда уже чужестранные в Петербург как сухим путем, так и морем, приезжать начали, чем он был весьма доволен.
31
Когда государь в присутствии своем, в саду, подчивал кушаньем и напитками одного голландского шкипера и, видя, что шкипер пьет и есть много и проворно, тем веселился и денщикам говорил: «Этот Емеля все перемелет. Фельтен, подай сему гостю больше! У нас всего довольно, пусть ест и пьет без платы. Это не в Амстердаме. Шепелев знает, что я трактирщику заплатил в Ни-мведене сто червонцев за двенадцать яиц, за сыр, масло и две бутылки вина».
32
По привезении Готторпского глобуса в Петербург и постановлении оного близ Летнего дворца в особом месте часто хаживал Петр Великий его смотреть. А как в сем глобусе толико есть пространства, что за круглым столом на лавках десяти человек сидеть можно, то единожды государь Блументросту, мужу ученому, сказал: «Мы теперь в большом мире. Этот мир есть в нас, тако миры суть в мире»20.
33
О жидах говорил его величество: «Я хочу видеть у себя лучше магометанской и языческой веры, нежели жидов. Они —плуты и обманщики. Я искореняю зло, а не распложаю. Не будет для них в России ни жилища, ни торговли, сколько о том ни стараются и как ближних ко мне ни подкупают». Сколько ни старались жиды получить позволение быть в России и торговать, однако государь на то не склонился и все просьбы об них уничтожил21.
34
Петр Великий, купя в Амстердаме редкие кабинеты, один — анатомический, а другой — разных животных, по привезении оных в Петербург расположил в Смольном дворе, от прочего строения отдаленном, и зрением оных вещей часто по утрам занимался, чтоб иметь в натуральной истории систематическое понятие. Его величество бирал меня с собою туда же, где в одно время прилунился быть и граф Ягушинский, который предлагал государю, чтоб для ежегодного содержания и размножения таких
270
редкостей с смотрителей брать некоторую плату, на что государь с неудовольствием при лейб-медике своем Аряшине22 и библиотекаре Шумахере, которым поручена была в смотрение кунст-камера и которым велено было каждого смотрителя впускать, вещи те показывать и об них объяснять, сказал: «Павел Иванович, где твой ум? Ты судишь не право. По-твоему —намерение мое было бы бесполезно. Я хочу, чтоб люди смотрели и учились. Надлежит охотников приучать, подчивать и угощать, а не деньги с них брать». Потом, обратясь к Аряшину, о сем повеление давал, определяя на то особую сумму денег. Такое-то старание имел монарх сей о насаждении наук и знаний в государстве своем. Мило было ему видеть подданных своих, упражняющихся в науках и художествах, и такие-то люди были прямые друзья его, с которыми он просто и милостиво обходился.
35
Неблагодарных людей государь ненавидел и об них говаривал так: «Неблагодарный есть человек без совести, ему верить не должно. Лучше явный враг, нежели подлый льстец и лицемер, такой безобразит человечество».
36
Заслуженных и верных сынов отечества Петр Великий награждал скоро чинами и деревнями и за долговременную службу при отставке давал полное жалованье. Мне случилось слышать, что при отставке одного полковника Карпова, мужа заслуженного, но малоимущего, государь говорил: «Когда служить не может, производить ему по смерть его жалованье да сверх того дать из отписных деревень пятьдесят дворов, чтоб в ней по трудах, которым свидетель я и генералитет, спокойно жил. Ужели за пролитую кровь и раны для отечества при старости и дряхлости с голоду умереть? Кто будет о нем печься, как не я? Инако служить другим неохотно, когда за верную службу нет награды. Ведь я для таких не скуп».
В таком случае государь был щедр и милостив. Ходатаев иметь не надлежало, понеже сам он знал отлично служащих, а о незнакомых приказывал себе обстоятельно доносить чрез Сенат, Военную и Адмиралтейскую коллегии.
37
Его величество на пути своем в Воронеж, под вечер в ненастную погоду, заехал ночевать в деревушку к одному вдовому дворянину, которого не случилось тогда дома и который
271
по делам был в городе. А, как государь езжал просто, с малым числом людей, да и, кроме одного крестьянина и двух дворовых старух, никого из служителей тут не находилось, то и сочли его проезжим офицером. Государь, вошед в покой, встречен был дворянина того дочерью осьмнадцатилетнею, которая его спрашивала: «Ваша милость кто такой?» —«Я проезжий офицер, заехал к отцу твоему переночевать». —«А как тебя зовут?» — «Петром!» — отвечал монарх. — «Много есть Петров, — продолжала она, —скажи свое прозвание».— «Михайлов, голубушка».— «Петр Михайлов! —повторяла девушка с некоторым видом удивления и радости. —Ах, если бы ты был тот Петр Михайлов, который ездит в Воронеж строить корабли и который слывет нашим царем, как бы счастлива была я!»
«А что ж?» —«Я бы попросила у него милости!» —«Куда как ты смела, —сказал он ей, —какую милость и за что?» —«Такую, чтоб он пожаловал что-нибудь отцу моему за то, что под городом Орешком23 на приступе весь изранен и отставлен капитаном, получает только порутчицкое жалованье, имеет двадцать душ и насилу себя и меня пропитать может да из этого уделяет еще брату моему, который в службе констапелем». — «Правда, жалкое состояние, да что делать?» — «Знать, царь про то не ведает».— «Скажи мне, училась ли ты чему-нибудь?» — «Отец мой выучил меня читать и писать, а покойная мать учила меня шить и хозяйничать».—«Не худо. Прочитай-ка что-нибудь и напиши». Дворянка сие исполнила, показывала ему шитье и хрлст, который сама ткала.
«Хорошо, —сказал ей проезжий офицер, —ты —достойная девушка, жаль, что я не тот Петр Михайлов, который может делать милости. Однако молись Богу, может быть, при случае, царю донесу, он меня довольно знает и жалует!»
Девушка поклонилась, побежала, принесла ему тотчас квасу, хлеба, масла, яиц, ветчины и без всякой застенчивости от всего сердца потчивала. Потом отвела ему особую горницу, приготовила изрядную постелю, а государь, покоясь, встал рано и, подаря дворянской дочери пять рублей, сказал: «Поклон отцу, и скажи, что заезжал к нему офицер корабельный Петр Михайлов. Прощай! Желаю, чтоб подаренные пять рублей принесли тебе за доброе поведение и за старание об отце своем пятьсот рублей».
На возвратном из Воронежа пути его величество отправил к сей дворянской дочери денщика с таким приказанием: «Бывший недавно у тебя в гостях офицер есть тот самый Петр Михайлов, которого видеть и просить желала. Хотя по пословице: Бог высоко, а царь далеко, однако у первого молитва, а у другого служба не пропадает. За службу отца твоего указал его величест
272
во давать ему капитанское жалованье, а тебе, яко достойной дочери его, посылает приданое — пятьсот рублей с тем, что жениха сыщет сам». Что государь вскоре и исполнил, выдав ее за зажиточного дворянина и флотского офицера в Воронеже.
38
Государь любил читать летописи и, собрав их довольно, некогда Феофану Прокоповичу говорил: «Когда увидим мы полную России историю? Я велел перевесть многие полезные книги». А Нартову, механику своему, промолвил: «Плюмиера любимое искусство мое точить уже переведено и Штурмова механика».
Я видел сам переведенные на российский язык книги, в Кабинете у государя лежащие, которые наперед изволил он читать и после указал напечатать: 1. Деяния Александра Великого, 2. Гибнерова география, 3. Пуффендорфа Введение в познание европейских государств, 4. Леклерка Архитектурное искусство, 5. Бринкена Искусство корабельного строения, 6. Кугорна Новый образец укреплений, 7. Боргсдорфа Непобедимая крепость, -8. Блонделя и Вобана Искусство укреплений, и еще другие книги, принадлежащие до устроения шлюзов, мельниц, фабрик и горных заводов24.
39
По случаю вновь учрежденных в Петербурге ассамблей или съездов между знатными господами похваляемы были в присутствии государя парижское обхождение, обычай и обряды, на которые отвечал он так: «Добро перенимать у французов художества и науки. Сие желал бы я видеть у себя, а в прочем Париж воняет».
40
В бытность в Олонце при питии Марциальных вод его величество, прогуливаясь, сказал лейб-медику Арешкину: «Врачую тело свое водами, а подданных —примерами. И в том и в другом исцеление вижу медленное. Все решит время, на Бога полагаю надежду».
41
Государь, точа человеческую фигуру в токарной махине и будучи весел, что работа удачно идет, спросил механика своего Нартова: «Каково точу я?» И когда Нартов отвечал: «Хорошо»,
273
то сказал его величество: «Таково-то, Андрей, кости точу я долотом изрядно, а не могу обточить дубиною упрямцев».
42
За обеденным столом в токарной пил государь такое здоровье: «Здравствуй25 тот, кто любит Бога, меня и отечество!»
43
Денщики, жившие в верхнем жилье дворца, каждую почти ночь по молодости заводили между собою игру и такой иногда шум и топот при пляске делывали, что государь, сим обеспокоиваемый, неоднократно унимал их то увещаниями, то угрозами. Наконец, для удобного продолжения забав, вздумали они, когда ложился государь почивать, уходить ночью из дворца, таскаться по шинкам и беседовать у своих приятельниц. Его величество, сведав о таком распутстве, велел для каждого денщика сделать шкап с постелью, чтоб в нощное время их там запирать и чтоб тем укротить их буйство и гулянье. А как некогда в самую полночь надлежало отправить одного из них в посылку, то, не видя в передней комнате дневального, пошел сам наверх в провожании Нартова с фонарем, ибо Нартов спал в токарной. Его величество, отпирая шкап за шкапом и не нашед из них ни одного денщика, удивился дерзости их и с гневом сказал: «Мои денщики летают сквозь замки, но я крылья обстригу им завтра дубиной».
Наутрие собрались они и, узнав такое посещение, ожидали с трепетом встречи дубиной. Государь, вышед из спальни в переднюю, увидел всех денщиков в стройном порядке стоящих и воротился вдруг назад. Они испужались пуще прежнего, думали, что пошел за дубиною, но он, вышед из спальни и держа ключ шкапной, говорил им: «Вот вам ключ. Я спал без вас спокойно, вы так исправны, что запирать вас не для чего. Но впредь со двора уходить без приказа моего никто не дерзнет — инако преступника отворочаю так дубиной, что забудет по ночам гулять и забывать свою должность, или велю держать в крепости коменданту».
Денщики поклонились низко, благодарили судьбу, что гроза миновала благополучно, а государь, улыбнувшись и погрозя им тростью, пошел в Адмиралтейство. Из сего случая видно, колико был отходчив и милостив монарх, прощая по младости человеческие слабости.
Денщики были следующие: два брата Афанасий и Алексей Татищевы, Иван Михайлович Орлов, Мурзин, Поспелой, Александр Борисович Бутурлин, Древник, Блеклой, Нелюбохтин, Су
274
воров, Андрей Константинович Нартов, любимый его механик, который учил государя точить. Для дальних посылок непременные курьеры — Шемякин и Чеботаев да для услуг его величества—спальный служитель или камердинер Полубояров. Вот все его приближенные. Для письменных же дел —секретарь Макаров, при нем два писца — Черкасов и Замятин.
44
В самое то время, когда Петр Первый с Меншиковым в 1700 году намерен был с новонабранным войском идти из Новагорода к Нарве и продолжал осаду сего города26, получил он известие о несчастном поражении бывшей своей армии при Нарве с потерянием артиллерии и со взятием в полон многих генералов и полковников и, огорчась на самого себя, что при сем случае своею особою не присутствовал, великодушно печаль сию снес, и непоколебимым оставшийся продолжать военные подвиги против неприятеля, сказал следующее: «Я знаю, что шведы нас еще несколько раз побеждать будут, но наконец научимся сим побивать их и мы».
45
После первой неудачной осады города Нарвы государь Петр Первый, будучи в Москве и прилагая попечение о наборе войск и о снаряжении их амунициею и орудиями, имел недостаток в пушках. Сего ради, для скорейшего вылития оных, принужден был прибегнуть к церковным колоколам, которых находилось множество лишних. А как и в деньгах был также недостаток, то в крайности такой намерен был поубавить монастырских со-кровищей, в золоте и серебре состоящих. Оба сии предприятия могли в нерассудительном народе поселить негодование, который по суеверию и по старинным предрассуждениям лучше бы хотел видеть великолепие церковное, нежели благополучие государства, подкрепляемое таким имуществом. Не видя иного способа, чтоб сделать скорый оборот к вооружению себя против неприятеля, ибо к собиранию с государства податей требовалось долго времени с отягчением народным, и не приступая еще к исполнению такой мысли, находился государь в задумчивости и целые сутки никого к себе не допускал. Колико Меншиков ни был любим, не смел однако ж являться тогда к нему. Тем менее прочие боляре, понеже запрещено было допускать, да и не желал его величество им о том намерении объявлять. Князь Ромодановский, хотя в прочем и был прилеплен к старинным обычаям, однако любил государя и верен был ему паче многих
275
прочих, а посему не только носил от монарха отличную милость, да и был от него почтен. Узнавши он о сокрушении и уединении его величества, отважился идти к нему, чтоб посоветовать с ним, каким бы образом смутному состоянию помочь. Стража, стоявшая у дверей чертогов царских, ведая, коликую князь имел доверенность, не смела его остановить, ибо все боялись того, что он за воспрящение ему входа велит по полномочию своему лишить их живота, не спрашивая о том государя. Таким образом, вошел прямо и, видя Петра Великого по комнате в глубокой задумчивости взад и вперед ходящего, остановился и посмотрел на него, но государь его не примечал. Князь решился идти ему навстречу и с ним столкнулся. Его величество пасмурным взором взглянул на него и аки бы удивляющимся его нечаянному приходу, опамятовшись, спросил: «Как ты, дядя,—так его государь иногда называл, —сюда забрел? Разве не сказано тебе, что не велено пускать?» — «Других может быть, а не меня,— отвечал Ромодановский, — меня и родитель твой царь Алексей Михайлович без доклада к себе пускал. Ведомо тебе, что при кончине своей мне тебя вверил. Кто ж в несгоде печься будет о тебе, как не я? Полно крушиться! Скажи, о чем целые сутки думаешь? Царь, отец твой, и царица, мать твоя, наказывали совета моего слушать. Размыкивать горе подобает вместе, а не одному!»
— «Полно, дядя,—сказал государь, — пустое молоть, какой совет, когда в казне денег нет, когда войско ничем, не снабдено, артиллерии нет, а сие потребно скоро». Потом начал опять ходить и предаваться размышлениям. Князь Ромодановский, видя царское отчаяние, остановил его паки и говорил сердито: «Долгая дума —большая скорбь. Полно крушиться, открой думу свою, какой к тому находишь способ, авось либо верный твой слуга промыслит полезное». Его величество, зная, что, сей достойный муж всегда был блюстителем верности и правды, объявлял ему тайность свою так: «Чтоб иметь артиллерию, для которой нет меди, думаю я по необходимости взять лишние колокола, которые делают только пустой перезвон. Перелив их в пушки, загремлю ими против шведов полезным Отечеству звуком».— «Добро мнишь, Петр Алексеевич, а о деньгах как же?» —«Так, чтоб в монастырях и церквах бесплодно хранящееся сокровище в золоте убавить и натиснить из него деньги».— «На сие нет моего совета. Народ и духовенство станут роптать и почтут грабежом святым».— «О народе я так не мню, для того, что я не разоряю налогами подданных и защищаю отечество от врага, а прочим зажму рот болтать. Лучше пожертвовать суетным богатством, нежели подвергнуться игу иноплеменников».—«Не все так здраво думают, Петр Алексеевич. Сие дело
276
щекотно, должно придумать иное». —«Ведь деньги, дядя, с неба не упадут, как манна, а без них войско с холоду и голоду умрет! Теперь иного средства нет». —«А я так знаю, что есть и что Бог тебе пошлет. Только сколько надобно?» —«На первый случай около двух миллионов рублей, пока без притеснения народного более получу». —«Не можно ли поменее? — отвечал князь голосом надежным. —Так я тебе промышлю». К сему слову государь, пристав с веселым уже видом, начал убеждать Ромодановского, чтоб он скорее ему тайность сию объявил, ибо знал, что он лгать не любил. —«Не скажу, а услужу. Успокойся! Довольно того, что я помощь государству в такой крайности учинить должен».
При сем, когда наступила уже ночь, хотел было Ромодановский идти от него прочь, но Петр Великий обнял его, просил неотступно, чтоб он долее не думал, открыл бы ему сие и уверил бы, когда получить деньги, не выпуская его из своих рук. Князь, видя, что уже ему никак отделаться было не можно, сказал: «Жаль мне тебя, Петр Алексеевич, быть так! Пойдем теперь, но не бери с собою никого».
Обрадованный государь и аки бы вновь от сего переродившийся, следовал за ним. Поехали они обще из Преображенска в Кремль. Прибыли в Тайный приказ, над которым был князь Ромодановский главноначальствующим, вошли в присутственную палату, в которой, кроме сторожа, никого не было. Князь приказывал ему отодвигать стоящий у стены шкап, в котором находились приказные книги. Дряхлый и престарелый сторож трудился, — недоставало его силы. Принялся помогать ему сам государь. Шкап был отодвинут, появилась железная дверь. Любопытство монаршее умножалось. Ромодановский, приступя к дверям, осматривал висящую восковую печать, сличал ее с тем перстнем, который был на его руке и которым вход был запечатан, причем свечу держал его величество. Потом, вынув из кармана хранящийся в кошельке ключ, отпирал оным дверь, —замок заржавел, понеже лет с двадцать отпираем не был и про что никто, кроме князя и сторожа, не ведал, ибо не токмо переставлять шкап на иное место, да и любопытствовать о сем под лишением живота подчиненным запрещено было со времен царя Алексея Михайловича под видом тем, якобы в находящихся за оным шкапом палатах хранились тайные дела. Потом государь пытался отворять сам, но не мог. Послали сторожа сыскать лом и топор, принялись все трое работать, наконец, чрез силу свою великую ломом монарх дверь отшиб. При входе своем в первую палату, которая была со сводом, к несказанному удивлению, увидел его величество наваленные груды сребряной и позолоченной посуды и сбруи,
277
мелких серебряных денег и голландских ефимков, которыми торговцы чужестранные платили таможенную пошлину и на которых находилось в средине начеканенное московское клеймо для того, чтоб они вместо рублей в России хождение свое имели, множество соболей, прочей мягкой рухляди, бархатов и шелковых материй, которые либо моль поела, или сгнили. А как государь, смотря на сие последнее и пожимая плечами, сожалел и говорил: «Дядя, это все сгнило», —то князь отвечал: «Да не пропало». По сем любопытство побуждало Петра Великого идти в другую палату посмотреть, что там находится, но князь, его не пустя, остановил и сказал: «Петр Алексеевич, полно с тебя теперь и этого. Будет время, так отдам и досталь-ное. Возьми это и, не трогая монастырского, вели наковать себе денег».
Государь расцеловал почтенного и верного старика, благодарил его за соблюдение сокровища и спрашивал: каким образом, без сведений братей и сестры его Софии по сию пору сие оставалось. «Таким образом, — отвечал Ромодановский, — когда родитель твой царь Алексей Михайлович в разные времена отъезжал в походы, то по доверенности своей ко мне лишние деньги и сокровища отдавал на сохранение мне. При конце жизни своей, призвав меня к себе, завещал, чтоб я никому сего из наследников не отдавал до тех пор, разве воспоследует в деньгах при войне крайняя нужда. Сие его повеление наблюдая свято и видя ныне твою нужду, вручаю столько, сколько надобно, а впредь все твое». —«Зело благодарен тебе, дядя! Я верности твоей никогда не забуду».
В самом деле, сие помогло толико, что напечатанными из сего деньгами не только войски всем потребным были снабдены, но и войну беспрепятственно продолжать было можно. Перелитые же колокола доставили довольное число пушек. Сия-то великая заслуга поселила в сердце Петровом благодарность такую к князю Ромодановскому, что он пред всеми прочими вельможами князя Ромодановского, которому отменное почтение монарх оказывал и доверенность, более любио27.
46
В 1702 году генерал-фельдмаршал Шереметев, разбив шведского генерала Шлиппенбаха войско, одержал над ним победу, с получением многих пленных, знамен и всей тяжелой артиллерии, и принудил Шлиппенбаха с достальным войском отступить к Пернову. Царь Петр, получив о сей победе известие, сказал: «Благодарение Богу! Наконец достигли мы того, что шведов уже побеждаем».
278
47
По взятии от шведов Митавы28, когда российские войска вошли в город и увидели в главной церкви под сводом, где погребены тела герцогов курляндских, что тела их из гробов выброшены и ограблены, то остановясь, прежний караул шведский оставили, призвали полковника шведского и коменданта Кнорринга, которого обличив святотатством гробниц и храма, взяли от него и от жителей сего города письменное свидетельство, что сие учинено его товарищами. Государь, ужаснувшись такому беззаконию, повелел сие свидетельство обнаружить, чтоб знали бесчеловечие шведских солдат и чтоб таким зверством после напрасно россиян не обесчестили, сказав при том сие: «Шведская алчность не дает и мертвым костям покоя. Не доволь-ствуяся грабежом на земле, грабят и под землею».
48
Генерал-майор князь Голицын, одержав над шведским генерал-майором Розеном под Добрым близ реки Напы знатную победу, спрошен был Петром Великим: «Скажи, чем тебя наградить?» На что он отвечал: «Всемилостивейший государь, простите князя Репнина» (который впал незадолго перед сим в немилость государскую)29. — «Как! — сказал государь, — разве ты забыл, что Репнин твой враг?» — «Знаю, — говорил Голицын, —и для того вашего величества о помиловании его прошу». На сие Петр Великий отвечал: «Великодушие твое похвально, заслуга твоя достойна награды, я для тебя его прощаю». Но сверх того князю Голицыну пожаловал орден святого апостола Андрея. Князь Голицын приобрел при сем случае сугубую славу, как храбростию, так и великодушием, а государь показал, сколь умеет он воздавать подданному за его заслуги.
49
Его величество, получа от генерал-фельдцейхмейстера Брюса письмо, которое прочитав, весело сказал: «Благодарю Бога! Из Нейштата благоприятны ветры к нам дуют». После сего встав, пошел с таким известием к императрице30.
50
Разговаривая государь о бесчеловечных поступках шведов при Нарве, сказал: «Герои знамениты великодушием, а звери лютостию. В шведах первого нет, но последнее везде явно».
279
51
Государь, возвратясь из Сената и видя встречающую и прыгающую около себя собачку, сел и гладил ее, а при том говорил: «Когда б послушны были в добре так упрямцы, как послушна мне Лизета (любимая его собачка), тогда не гладил бы я их дубиною. Моя собачка слушает без побой. Знать, в ней более догадки, а в тех заматерелое упрямство».
52
Рассматривая с Брюсом проекты укреплений крепостей, мысли свои о сем государь объяснял так: «Правда, крепость делает неприятелю отпор, однако у европейцев не надолго. Победу решит военное искусство и храбрость полководцев И неустрашимость солдат. Грудь их —защита и крепость отечеству. Сидеть за стеною удобно против азиатцев».
53
«Отпиши, Макаров, к астраханскому губернатору, чтоб впредь лишнего ко мне не бредил, а писал бы о деле кратко и ясно. Знать, он забыл, что я многоглаголивых вралей не люблю. У меня и без того хлопот много. Или велю ему писать к князю Ромодановскому, так он за болтание его проучит31.
54
«Если Бог продлит жизнь и здравие, Петербург будет другой Амстердам».
55
«Съезди, Мурзин, к князю-цесарю, чтоб пожаловал к нам хлеба кушать. Мы и прочие милостию его цесарского величества довольны. Он повысил нас чинами».
Надлежит знать, что государь за морскую у Гангута баталию объявлен был от князя-цесаря Ромодановского в рассуждении вернооказанные и храбрые службы —вице-адмиралом.
56
Государю предлагаема была для забавы в одно время в Польше от магнатов охота за зверями, на что он отвечал им благодарствуя: «Довольно охоты той, чтоб гоняться и за шведами».
280
57
О писании указов Петр Великий говорил Макарову в токарной: «Надлежит законы и указы писать ясно, чтоб их не перетолковать. Правды в людях мало, а коварства много. Под них такие же подкопы чинят, как и под фортецию».
58
При строении Кронштадтской гавани и Кроншлота в море присутствовал государь часто сам и князю Меншикову о сем говорил: «Теперь Кронштадт в такое приведен состояние, что неприятель в море близко появиться не смеет. Инако расшибем корабли в щепы. В Петербурге спать будем спокойно».
59
В день торжествования мира с Швецию в комнате своей государь к ближним при себе говорил, будучи чрезвычайно весел: «Благодать Божия чрез двадцать лет венчает тяжкие труды и утверждает благополучие государства, благополучие и спокойствие мое. Сия радость превышает всякую радость для меня на земле».
60
Когда императрица сама трудилась с комнатными своими девицами в вышивании по голубому гарнитуру серебром кафтана и по окончании работы поднесла оный его величеству, прося, чтобы благоволил он удостоить труды ея и надеть его в день торжественного ее коронования, то государь, посмотрев на шитье, взял кафтан и тряхнул его. От потрясения полетело с шитья несколько на пол канители, чему, подивясь, сказал: «Смотри, Катенька, пропало дневное жалованье солдата». Сей кафтан в угодность супруги своей имел государь на себе только во время празднества коронации32 и после никогда его не надевал, почитая оный неприличною себе одеждою, ибо обыкновенно носил гвардейский мундир или флотский.
61
Его величество, чувствуя в себе болезнь, но пренебрегая оною, отправился в сырую погоду на Ладогский канал, а оттуда в Сестрорецк водою и по возвращении, видя оную умножившуюся, Блумент-росту говорил: «Болезнь упряма, знает то натура, что творит, но о пользе государства пещись надлежит неусыпно, доколе силы есть».
281
62
Беседуя государь с корабельными и парусными мастерами и флотскими офицерами так развеселился, что сам пуще подливать начал. Тогда каждый, обнимая Петра Великого, уверял о любви своей и о усердной службе, а монарх отвечал им: «За любовь, за верность и службу награда не словом, а делом, сие вы доказали. Я вам благодарен».
63
Петр Великий, проходя за полночь чертежную свою и приме-тя Нартова, сидящего за чертежом Кронштадтского канала33, к которому поручено было ему придумать механические способы, как бы легче и прямее колоть и пилить камень, которым канал устилаться долженствовал, и каким образом отворять и запирать слюзные ворота, подошел к нему, посмотрел на труды его и видя его вздремавшего, а свечу оплывшую и пылающую, ударил по плечу, сказал: «Прилежность твоя, Андрей, похвальна, только не сожги дворца!» На другой день пожаловал ему пятьдесят червонцев двурублевых, говоря при том: «Ты помогаешь мне в надобности моей, а я помогаю тебе в нужде твоей».
64
Когда Нартов просил его величество окрестить сына его новорожденного, тогда отвечал ему: «Добро!» И оборотясь к государыне с усмешкою сказал: «Смотри, Катенька, как мой токарь и дома точит хорошо». Окрестя, пожаловал он ему триста рублей да золотую медаль — подарок при крещении весьма редкий, ибо Петр Великий на деньги был не члив и свободнее давал деревни. Тогда обещал государь ему деревню, однако за скоро приключившеюся болезнию и кончиною сего не воспоследовало.
65
Государь, рассматривая в токарной план учреждения Академии Наук в Санкт-Петербурге с архиатером Блументростом при Брюсе и Остермане, взглянув на Нартова, говорил ему: «Надлежит при том быть департаменту художеств, а паче механическому. Привезенное из Парижа от аббата Биньона и писанное тобою о сем прибавить желание мое —насадить в столице сей рукомес-лие, науки и художества вообще». При сем случае его величество назначил быть президентом сея Академии Блументроста.
282
66
Докладывало было государю, что в Петербург приехали плясуны и балансеры, представляющие разные удивительные штуки, на что его величество генералу-полицмейстеру Девиеру ответил так: «Здесь надобны художники, а не фигляры. Я видел в Париже множество шарлатанов на площадях. Петербург не Париж, пускай чиновные смотрят дурачества такие неделю, только с каждого зеваки не больше гривны, а для простого народа выставить сих бродяг безденежно пред моим садом на лугу, потом выслать из города вон. К таким праздностям приучать не должно. У меня и своих фигляров между матросами довольно, которые по корабельным снастям пляшут и головами вниз становятся на мачтовом верхнем марсе. Пришельцам, шатунам сорить деньги без пользы —грех».
67
При случае фейерверка, которым император во время мирного торжества34 управлял и сам оный зажигал, — когда он удачно кончился, то придворные льстецы, выхваляя, что огни государь удивительно пускал хорошо, однако при том действии быть опасно, получили следующий от монарха ответ: «Такие ли огни пущал я при Полтаве, да не ранен!»
68
Его величество, взяв с собою прибывшего из Парижа, в службу принятого, славного архитектора и инженера Леблона, при котором случае по повелению монаршему находился и Нартов с чертежом, который делал он, поехал в шлюпке на Васильевский остров, который довольно был уже выстроен и канавы были прорыты. Обходя сей остров, размеривая места и показывая архитектору план, спрашивал: что при таких погрешностях делать надлежит. Леблон, пожав плечами, доносил: «Все срыть, государь, сломать, строить вновь и другие вырыть каналы». На что его величество с великим неудовольствием и досадою сказал: «И я думаю то ж».
Государь возвратился потом во дворец, развернул паки план, видел, что по оному не исполнено и что ошибки невозвратные, призвал князя Меншикова, которому в отсутствие государево над сим главное смотрение поручено было, и с гневом грозно говорил: «Василья Корчмина батареи лучше распоряжены были на острову, нежели под твоим смотрением теперешное тут строение. От того был успех, а от сего убыток невозвратный. Ты
283
безграмотный, ни счета, ни меры не знаешь. Черт тебя побери и с островом!» При сем, подступи к Меншикову, схватил его за грудь, потряс его столь сильно, что чуть было душа из него не выскочила, и вытолкнул потом вон. Все думали, что князь Меншиков чрез сию вину лишится милости, однако государь после, пришед в себя, кротко говорил: «Я виноват сам, да поздно. Сие дело не Меншиково, он не строитель, а разоритель городов».
Василий Корчмин — бомбардирской роты офицер, которого батареи на Васильевском острову на берегу устья реки Невы с великим успехом действовали в море против приплывших шведов и по имени которого прозван сей остров35.
69
Петр Великий, садя сам дубовые желуди близ Петербурга по Петергофской дороге, желал, чтобы везде разводим был дуб. И приметив, что один из стоящих тут знатных особ трудами его улыбнулся, оборотясь к нему, гневно промолвил: «Понимаю, ты мнишь, не доживу я матерых дубов. Правда, но ты дурак. Я оставляю пример прочим, чтоб, делая то же, потомки со временем строили из них корабли. Не для себя тружусь, польза государству впредь».
О разведении и соблюдении лесов изданы были государем многие указы строгие, ибо сие было одно из важнейших его предметов. •
70
Будучи на строении Ладогского канала и радуясь успешной работе, к строителям государь говорил: «Невою видели из Европы ходящие суда, а Волгою нашею, —указав на канал, —увидят в Петербурге торгующих азиатцев».
Желание его величества было безмерное соединить сим море Каспийское с морем Балтийским и составить в государстве своем коммерцию северо-западную и восточную чрез сопряжение рек Меты и Тверцы одним каналом из Финляндского залива чрез Неву реку в Ладогское озеро, оттуда чрез реку Волхов и озеро Ильмень, в которое впадает Мета, а тою рекою до Тверцы, впадающей в Волгу, а сею —в Каспийское море.
71
Петр Великий был истинный богопочитатель и блюститель веры христианския и, подавая многие собою примеры того, говаривал о вольнодумцах и безбожниках так: «Кто не верует
284
в Бога, тот либо сумасшедший, либо с природы безумный. Зрячий Творца по творениям познать должен».
72
Генерал-полицмейстеру Девиеру, доносившему о явившихся кликушах, приказывал его величество так: «Кликуше за первый раз —плети, за второй —кнут, а если и за сим не уймется, то быть без языка, чтоб впредь не кликали и народ не обманывали!»
73
О ложнобеснующихся говорил государь: «Надлежит попытаться из беснующегося выгонять беса кнутом. Хвост кнута длиннее хвоста чертовского. Пора заблуждения искоренять из народа!»
74
Когда о корыстолюбивых преступлениях князя Меншикова представляемо было его величеству докладом, домогаясь всячески при таком удобном случае привесть его в совершенную немилость и несчастие, то сказал государь: «Вина немалая, да прежние заслуги более».
Правда, вина была уголовная, однако государь наказал его только денежным взысканием, а в токарной тайно при мне одном выколотил его дубиной и потом сказал: «Теперь в последний раз дубина, ей, впредь, Александр, берегись!»36
75
Его величество, присутствуя на иордани и командуя сам полками, возвратясь во дворец, императрице говорил: «Зрелище приятное — видеть строй десяти полков на льду Невы, кругом иордани стоящих. Во Франции не поверили бы сему». Потом, оборотясь к штаб-офицерам гвардейским, сказал: «Мороз сильный, только солдаты мои сильнее. Они маршировали так исправно, что пар только шел столбом и усами только поворачивали. Я приметил, господа чужестранные министры закутались в шубах, дивились тому и пожимали плечами, почитая, может быть, сие жестокостию, но мы родились на севере и сносить такой мороз можем. Приучать солдата к теплу не должно».
76
Шествующему императору в Сенат на дороге пал в ноги юноша лет пятнадцати и, подавая челобитную, просил в ней
285
о прощении отца своего, за преступление к смерти осужденного, возглашая со слезами так: «Всемилостивейший государь, помилуй несчастного отца моего, повели вместо его наказать меня, готов умереть за него». Его величество, развернув бумагу и посмотрев в нее, сказал: «Он виноват, а ты нет». Потом хотел идти далее. Однако просящий юноша паки пал лицом к земли, схватил за ноги монаршие и, рыдая, говорил: «Помилуй, отца и меня, я вину его вашему величеству заслужу и Богом исполнить сие обещаюсь». Государь, сожалением тронутый, спросил его: «Кто тебя научил?» —«Никто, —отвечал смело стоящий на коленях отрок,—сыновняя любовь, со смертию его —смерть и моя». По сем Петр Великий, пристально посмотрев на лицо юноши сего, коего черты обещевали быть в нем честного человека и доброго слугу государства, понеже его величество проницанием своим в избрании подданных нелегко ошибался и имел дарование по наружности людей познавать, сказал: «Убедительный пример — счастлив отец, имея такого сына!»
Его величество вошел в Сенат, пересказывал сыновнюю к отцу горячность, велел прошение сие прочесть и несчастному даровал жизнь. А сын его, записанный в службу, самым делом, усердием и верностию своего уверение сие исполнил, достигнув заслугами до чина генеральского, который был мне хороший приятель и по фамилии прозывался Желябужский.
77
Его императорское величество, ради мирного со Швецию торжества, возблагодаря Бога и желая к народу показать милосердие, отпустил преступления тяжких вин, оставил государственные долги и недоимки, отворил заключенным двери темниц и даровал свободу, говоря с восхищением: «Прощаю и молю Бога, да простит мне. Но никто же без греха, кроме сотворившего нас. Отпуская другим, отпустится и нам. Пусть веселится и радуется со мной Россия, чувствуя промысл Вышнегр!»37
78
Некогда отдан был в походе один офицер гвардии под военный суд, который за неосторожный против военных законов проступок, учиненный им против неприятеля, присудил его повесить. Сентенция была объявлена ему в присутствии его полков-никаг государя. Осужденный, поклонясь его величеству, просил так: «Виноват, но будь милостив яко Бог, избавь от виселицы и от позорной смерти!» Петр Великий на сие отвечал: «Добро, ради прежней службы облегчить и расстрелять!» А офицер, по
286
клонясь, говорил паки: «Я лучше бы желал быть застрелен от неприятелей, нежели от своих солдат, с которыми защищал отечество. Помилуй, государь, вспомни прежнюю верность мою, посмотри на раны и прости! Обещаюсь быть осторожне и вину свою заслужить. Оплошность моя, а не измена». При чем вдруг открыл грудь свою, обнажил руку и показывал язвы и пластыри. Монарх переменился в лице, на глазах явились слезы. Встал с места своего и к судящим штаб- и обер-офицерам снисходительно сказал: «Что теперь, господа, скажете?» А как они молчали и ожидали последнего решения от государя, то гласом милосердным заключил сей суд так: «Сии свидетельствы даруют тебе живот. Прощаем, только блюди обещание», —что сей офицер в самом деле исполнил. Вскоре после того выпросился он у государя с особым отрядом, напал с такою храбростию на шведов, что, разбив их, одержал победу и, будучи при сем случае вновь ранен в голову, умер. Однако, будучи несколько часов до смерти жив, при конце последнего издыхания в палатке к офицерам с радостью говорил: «Теперь-то, братцы, умираю я спокойно и честно, заслужив вину свою пред государем».
79
Петр Великий не любил никакой пышности, великолепия и многих прислужников. Публичные столы отправлял у князя Меншикова, куда званы были и чужестранные министры. У себя же за обыкновенным столом не приказано было служить придворным лакеям. Кушанье его было: кислые щи, студени, каша, жареное с огурцами или лимонами солеными, солонина, ветчина, да отменно жаловал лимбургский сыр. Все сие подавал мундкох его Фельтен. Водку употреблял государь анисовую. Обыкновенное питье —квас, во время обеда пил вино «Эрмитаж», а иногда венгерское. Рыбы никогда не кушал. За стулом стоял всегда один из дневальных денщиков. О лакеях же говаривал: «Не должно иметь рабов свидетелями того, когда хозяин ест и веселится с друзьями. Они — переносчики вестей, болтают то, чего не бывало».
80
В беседах его величество бывал весел, разговорчив, обходителен в простоте, без церемоний и вычуров и любил иметь около себя веселых, но умных людей. Досадчиков в беседе не терпел и в наказание тому, кто кого оскорбил словом, давал пить покала по три вина или ковш с вином, называемый «Орел», чтоб лишнего не врал и не обижал. Словом, он и гости его забавлялись
287
равно. Неприметно было в нем того, что он был самодержавны? государь, но казался быть простым гражданином и приятелем Я многажды бывал с императом в таких беседах и таком) обхождению его был свидетель.
Обыкновенно вставал его величество утром часу в пятом, потом с полчаса прохаживался по комнате. Потом МакароЕ читал ему дела. После, позавтракав, выезжал в шесть часоЕ в одноколке или верхом к работам или на строения, оттуда в Сенат или в Адмиралтейство.
В хорошую погоду хаживал пешком. Обедал в час пополудни В десять часов пил одну чарку водки и заедал кренделем. В четыре часа после обеда отправлял паки разные дела. По окончания оных тачивал. Потом либо выезжал к кому в гости или дома с ближними веселился. Такая-то жизнь была сего государя. Голландские газеты читывал после обеда, на которые делывал своя примечания и надобное означал в них карандашом, а иное в записной книжке, имея при себе готовальню с потребными инструментами математическими и хирургическими.
Допуск по делам пред государя был в особый кабинет подле токарной или в самую токарную. Обыкновенно допускаемы были: с доклада — канцлер граф Головкин, генерал-прокурор rpaej Ягужинский, генерал-фельдцейхмейстер граф Брюс, вице-канцлер барон Шафиров, тайный советник Остерман, граф Толстой, сенатор князь Долгорукий, князь Меншиков, генерал-полицмейстер Дивиер, флотские флагманы, корабельные и прочи^ мастера. Без доклада — князь-цесарь Ромодановский, фельдмаршал граф Шереметев, которых провожал до дверей кабинета своего, да ближние комнатные — механик Нартов, секретарь Макаров, денщики, камердинер Полубояров. Чрез сих-то последних докладываемс было его величеству о приходящих особах. Даже сама императрица Екатерина Алексеевна обсылалась наперед, может ли видеть государя, для того, чтоб не помешать супругу своему в упражнениях. В сих-то комнатах производились все государственные тайности. В них оказываемо было монаршее милосердие и скрытое хозяйское наказание, которое никогда не обнаруживалось и вечному забвению предаваемо было. Я часто видал, ка» государь за вины знатных чинов людей здесь дубиною потчивал. как они после сего с веселым видом в другие комнаты выходили и со стороны государевой, чтоб посторонние сего не приметили, в тот же день к столу удостоиваны были.
Но все такое исправление чинилось не как от императора подданному, а как от отца сыну: в один день наказан и пожалован. Сколь монарх был вспыльчив, столько и снисходителен. Да иначе ему и быть почти не можно было по тем досадам, которые против добра, устрояемого им, чинились. При всем том был
288
великодушен и прощал вины великие неоднократно, если раскаяние принесено ему чистосердечное.
81
Петр Великий, употреблял Марциальные воды на Истецких железных заводах, расстоянием от Москвы в девяносто верстах по калужской дороге, от Баева колодезя вправо, принадлежавших тогда заводчику Миллеру, куда привезен был и токарный станок, и мне при том быть приказано было, во-первых, для того, чтоб обще с государем точить, а во-вторых, чтоб разные делать опыты над плавкою чугуна для литья пушек.
Для телодвижения кроме точения выковывал сам его величество железные полосы, при плавке из печей выпускал чугун, на верейке бывал в гребле и осматривал на ней укрепления плотин. Во время пребывания своего тамо более четырех недель выковал несколько пуд железа, положив на нем клейма с означением года, месяца и числа, которые и поныне в память трудов сего монарха хранятся на тех заводах. Наконец осведомясь, какую ковач-мастер получает за то плату,при отъезде своем у заводосодержателя Миллера требовал заработанных денег, сказав ему: «Я выработал у тебя за осьмнадцать пуд осьмнадцать алтын, заплати!» И когда Миллер сии деньги государю вручил, тогда его величество говорил: «Бродя по заводу, избил я подошвы. Возвратясь в Москву, на эти деньги куплю в рядах башмаки», —которые, подлинно купя и нося, показывал многим и рассказывал, что выработал он их своими руками. Чрез сие подавал он подданным образец, что воздаяние приобретается трудами и что он даже низкие работы не пренебрегал и всему учился сам.
82
Его величества камердинер Полубояров жаловался государю, что жена его ослушается и с ним не спит, отговариваясь зубною болью. «Добро, —сказал он, —я ее поучу». В один день, зашедши государь к Полубояровой, когда муж ее был во дворце, спросил ее: «Я слышал, болит у тебя зуб?» —«Нет, государь, —доносила камердинерша с трепетом,— я здорова».— «Я вижу, ты трусишь». От страха не могла она более отрицаться, повиновалась. Он выдернул ей зуб здоровый и после сказал: «Повинуйся впредь мужу и помни, что жена да боится своего мужа, инако будет без зубов». Потом, возвратясь его величество во дворец, при мне усмехнувшись, Полубоярову говорил: «Поди к жене, я вылечил ее, теперь она ослушна тебе не будет».
Н Зак. 7
289
Сие точно было так, а не инако, как прочие рассказывают, будто бы Полубояров, осердясь на жену свою, о зубой боли государю взвел напрасно жалобу, будто бы государь, узнав такую ложь, после за то наказал его дубиной. Намерение его было дать жене почувствовать и привесть ее в повиновение к мужу, понеже жалоба на нее от мужа была еще и та, что она, имея любовников, его презирала.
Надобно ведать, что государь часто хирургические операции при разных случаях делывал сам и имел в оном знание. Вырванных зубов находится целый мешок с пеликаном и клещами в кунсткамере.
83
Его величество, сидя у окна и увидев, что на Неве при ветре плавают буеры и другие суда под парусами, прилучившемуся тогда фан-Бруинсу, флотскому офицеру и экипаж-мейстеру, которого он жаловал, сказал: «Господин фан-Бруинс, приготовь мой бот, я с ним повеселюся. Слава Богу, вижу, что труды мои не тщетны!» Потом, сев с Бруинсом в бот, плавал противу крепости, встречаясь с другими судами, кричал: «гусе, гусе»* Поворотил к Лахте, оттуда путь восприял к Дубкам, где переночевал. На другой день благополучно возвратился в Петербург.
Государь велел парусные и гребные суда комиссару Потемкину разных чинов людям раздать безденежно, а каким образом оными управлять — написал собственноручную инструкцию, повелев в указный час по сигналу съезжаться для обучения на Неве.
84
Его величество, получив от прусского короля письмо, в котором он благодарил за присланную собственными руками Петра Великого точеную табакерку, на которой изображен был портрет его, сказал Нартову: «Я знал, что работа наша королю приятнее золота. Он таков, как и я, —роскоши и мотовства не любит».
85
Государь, вспомня о фельдмаршале графе Борисе Петровиче Шереметеве, вздохнув, с сожалением сказал: «Бориса Петровича нет уже, не будет скоро и нас. Храбрость и верная его служба не умрут и памятны будут в России всегда».
* Hoezee (голл.) — Ура!
290
Мне самому случилось видеть неоднократно, что Петр Великий, уважая его отменно, встречал и провожал его не яко подданного, а яко гостя-героя и говаривал: «Я имею дело с командиром войск».
86
В 1719 году, по одержании совершенной победы над шведами38 генералом князем Голицыным, его величество вознамерился пожаловать его деревнями, нс он, от сего отрекшись, получил вместо сего шпагу драгоценную и денежное награждение. Князь Голицын, получив от государя деньги, купил на оные шапки, коты и фуфайки и в жестокую зиму роздал их в походе бывшим с ним солдатам. Петр Великий, уведомясь о таком бескорыстии и человеколюбии, душевно был доволен. Увидя князя Голицына и поцеловав его в лоб, сказал ему: «Прямой сын отечества. Ты печешься более о здоровье моих солдат, чем о себе».
87
О духовных имениях рассуждал Петр Великий так: «Монастырские с деревень доходы употреблять надлежит на богоугодные дела и в пользу государства, а не для тунеядцев. Старцу потребно пропитание и одежда, а архиерею—довольно содержание, чтоб сану его было прилично. Наши монахи зажирели. Врата к небеси —вера, пост и молитва. Я очищу им путь к раю хлебом и водою, а не стерлядями и вином. Да не даст пастырь Богу ответа, что худо за заблудшими овцами смотрел!»
О сем учреждение вышло 31 генваря 1724 года.
88
Его величество, возвратясь из Сената, о князе Якове Федоровиче Долгорукове, который был из первых сенаторов, генерал-прокурору графу Ягушинскому говорил: «Князь Яков в Сенате прямой помощник, он судит дельно и мне не потакает, без краснобайства режет прямо правду несмотря на лицо».
89
О произвождении генералов, полковников и офицеров, оказавших услугу, Петр Великий сказал: «Я постараюсь, только как посудит князь-цесарь39. Видите, что я и о себе просить не смею, хотя отечеству с вами послужил верно. Надлежит избрать удобный час, чтоб частым представлением его величество не прогневать.
11*
291
Что ни будет, я ходатай за вас, хоть и рассердится. Сердце цесаря в руце Божией, помолимся прежде Богу, авось любо будет лад».
Сей князь-цесарь имел такую власть и доверенность, что самого государя в чин вице-адмирала пожаловал за морскую у Гангута баталию. При выездах садился Петр Великий в карете против князя-цесаря, а не рядом с ним, показывая подданным примером, какое оказывает он почтение и повиновение к высшей особе.
Чин вице-адмирала от князя-цесаря объявлен был царю Петру Алексеевичу, яко бывшему контр-адмиралу в Сенате, где князь-цесарь сидел посреди всех сенаторов на троне и давал аудиенцию государю при прочтении письменной реляции подвигов его, в образец прочим, что воинские достоинства получаются единственно по заслугам, а не породою и счастием. Такое произведение случилось в 1714 году.
90
Некогда князь Меншиков, пришед к дверям токарной комнаты его величества, требовал, чтоб его туда впустили, но, увидя в том препятствие, начал шуметь. На сей шум вышел к нему Нартов и, удержав силою туда войти хотевшего князя Меншикова, объявлял ему, что без особого приказа от государя никого впускать не велено, и потом двери тотчас запер. Такой неприятный отказ сего честолюбивого, тщеславного и гордого вельможу столь рассердил, что он в запальчивости, оборотясь, с великим сердцем сказал: «Добро, Нартов, помни это». О сем происшествии и угрозах донесено было тогда же императору, который в то время точил паникадило в соборную церковь святых апостолов Петра и Павла яко благоговейный дар, посвящаемый им Богу в благодарение за полученное им облегчение от Марциальных вод, —на что его величество, рассмеявшись, произнес такую речь: «Где ж скрыться от ищущих и толкующих?» Потом, взглянув взором уверительным, сказал: «Кто дерзнет против мастера моего? Посмотрю. Невежество художеств и наук не терпит, но я наглость решу. Подай, Андрей, чернила и бумагу!»
Государь, тотчас написал на токарном станке следующее и, отдав Нартову, промолвил: «Вот тебе оборона. Прибей сие к дверям и на угрозы Меншикова не смотри. Кому не приказано или кто не позван, да не входит сюда не токмо посторонний, но ниже служитель дома сего, дабы хотя сие место хозяин покойное имел». Сей собственною Петра Великого рукою писанный указ, данный мне, Нартову, находится у меня поныне соблюденным.
292
После сего не являлись более докучатели, и тишина была около того места толь велия, что монарх, видя себя спокойным и забавляясь тем, механику своему говорил: «Теперь, Андрей, по почте ходящих сюда не слышно. Знать, грома колес наших боятся», —то есть обращения или движения колес махинных. Но в самом деле мнил его величество чрез сие о прибитой к двери бумаге.
91
Андрей Нартов в 1718 году, июня 30-го дня, отправлен был от лица царского с дарами и с несколькими великорослыми солдатами к королю прусскому, имевшему тогда полк потсдамских великанов. По прибытии его в Берлин и Потсдам принят был он королем весьма милостиво и, живши с полгода при дворе, обучал короля несколько точить по собственному желанию его величества и в угодность Петру Великому, с которым находился он в великой дружбе и согласии. Отъезжая из Берлина в Лондон и Париж, в знак отличного благоволения пожалован был Нартов от короля портретом, осыпанным алмазами, и на дорогу получил подарок тысячу червонных, который в рассуждении известной королевской экономии был знатный.
Путешествие Нартова в Париж и Лондон по повелению государеву было ради того, дабы приобрел он вящшие успехи в механике и математике, а притом чтоб сделал для собственного упражнения его величества токарные махины, которые поныне в сохранении находятся в Санкт-Петербургской кунсткамере, с вырезанием на каждом станке имени сего российского механика. Сверх того поручено ему было в Лондоне домогаться получить сведения о нововымышленном лучшем парении и гну-тии дуба, употребляющегося в корабельное строение, с чертежом потребных к сему печей, и собрать в обоих местах для любопытства монарха своего лучших художников физических инструментов механические и гидраулические модели. Сего ради препоручен он был особливо академии президенту аббату Биньону, астроному де Лафаю, славному художнику Пижону и математику Вариньону, при которых он знание свое в потребном и порученном ему от государя деле к пользе отечества и к чести своей усугубил.
Окончив надлежащее в Париже и долженствуя переселиться в Лондон, оставил он Парижской Академии в знак почтения и памяти выточенные им в присутствии президента Биньона портреты короля Лудовика XIV и XV и дюка Орлеанского, правителя Франции, которые доднесь, с начертанием имени
293
Нартова, в Парижской Академии между редкостями хранятся и обще с точеными фигурами Петра Великого любопытствующим россиянам показываются.
Сей знаменитый учением аббат Биньон во удовлетворение успехов, учиненных Нартовым в науках, написал и отправил к Петру Великому, имея счастие быть самолично знакомым и носить его милость по случаю посещения его величеством Академии, одобрительное письмо, которое по тогдашнему переводу на российском языке от слова до слова гласит тако:
«Государь! Не могу изрещи вашему величеству, с коликою радостию пользуюся случаем, который представляется к тому, дабы я мог возватися в честь вашего напоминания.
Господин Андрей Нартов, который отъезжает, дал нам знать, что рад бы он был, дабы мы подали какое-либо свидетельство вашему величеству о том, еже он между нами чинил. И потому перенял я на себя оное старание с толико вящшею охотою, что кроме превеликой чести, которая мне от того приходит, в писании к вашему величеству, имеем мы об нем донести токмо дела зело полезные. Постоянная его прилежность в учении математическом, великие успехи, которые он учинил в механике, наипаче же во оной части, которая касается до токарного станка, и иные его добрые качества дали нам знать, что во всех вещах ваше величество не ошибается в избрании подданных, которых вы изволите употреблять в свою службу. Сей совершенно сходствует с тем делом, w на которое ваше величество изволили его определить. И не возъимеете, ваше величество, случая каяться в иждивениях правдиво королевских, которые вы изволите чинить, дабы он мог, путешествуя по вашему указу, получить знания, которые ему потребны. Мы видели недавно три медалии его работы, которые он оставил Академии, яко памятный знак так его искусства, как благодарности его. Одна из тех медалий есть Лудвика XIV,другая—королевская, а третия —его королевского высочества, моего милостивого государя дука д’Орлеана. Невозможно ничего видеть дивнейшего! Чистота, исправность и субтельность находится в них, а металл не лучше выделан выходит из-под штемпеля, яко же он выходит из токарного станка господина Нартова. Он благоволил меня участником учинить в своем секрете и позволил, чтоб я видел сам, как он работает. Усум-ляло меня, правду сказать, дивное досужество, с которым он изображает одним разом лучка черты или характеры, которые обыкновенными грабштихелями или рыльцами трудно вырезать так хорошо, хотя ими водят гораздо тише.
Вы разумеется, государь, лучше других всю хитрость оного художества, совершенству которого не уничтожили сами снос-
294
пешествовать. Ваше величество напомните, без сумнения, о меда-лии, которую вы изволили показать, во время пребывания своего в Париже, моему милостивому государю, дуку д’Орлеану. Не един оный опыт, который ваше величество изволили дать о любви своей к наукам и изрядным художествам.
Франция, имевшая счастие стяжать вами несколько времени, и ея же ученые люди имеют оное ж в том, что могут на вас взирать яко на свою главу, соединилася с достальною Европою, дабы дивитися тому, еже ваше величество по вся дни чинит, да успевают те же изрядные художества в ваших областях.
Державцы, государь, увековечивают себя не меньше действительно оною охотою, якоже шумом своих побед и оной им-периум, иде же вы государствуете с толикою славою и премуд-ростию тако процветет от славного защищения, которые вы тамо даете изрядным художествам и наукам, яко же от числа и простирания ваших завоеваний.
В тех мыслях высочайшего дивления и вкупе же глубочайшего респекта, прошу вас всепокорно милостиво принять, дабы я имел честь нарещися, государь, вашего величества всепокорным и все-послушным слугою —аббат Биньон».
Государь велел письмо сие перевесть и некогда отправляющимся по указу его в чужие край для обучения наук и художеств россиянам: Еропкину, Хрущову, Земцову, Овсову, Матвееву, Захарову и Меркурьеву прочесть, сказав им: «Желаю, чтоб и вы с таким же успехом поступали». Потом оный перевод отдал Нартову, а оригинал сохранил у себя в кабинете, Каспийского моря с географическим и физическим описанием, который и поныне хранится в той академии и путешествующим россиянам показывается.
92
При рассуждении о мире со Швециею государь министрам своим сказал: «Я к миру всегда был склонен, но того неприятель слышать не хотел. Что Карл XII запутал упрямством, то распутывать будем умом. А буде и сие ныне не поможет, распутывать будем силою и оружием, доколе мир решит сам Бог».
93
Его величество, идучи от строения Санкт-Петербургской крепости и садясь в шлюпку, взглянул на первый свой домик и говорил: «От малой хижины возрастает город. Где прежде жили рыбаки, тут сооружается столица Петра. Всему время при помощи Божией».
295
94
Господин Соймонов, бывший в персидском походе флотским офицером, сказывал следующую веселую повесть: государь вздумал единожды по корабельному обычаю сделать забаву и небывалых на каком-либо море в воде оного купать. Его величество сам себя от такой веселости не исключил. За ним последовали адмирал и прочие, хотя для некоторых то и было страшно, чтоб на доске сидя трижды с корабля в воду спускаться. Всего более император тешился при купании Ивана Михайловича Головина, которого обыкновенно изволил называть адмиралтейским басом. Сколь скоро его величество сам его спускать стал, то засмеявшись, сказал: «Опускается бас, чтоб похлебал каспийский квас!» Окунув его глубоко трижды, следовал после сам. По сказанию Соймонова, такое увеселение поручено было делать от государя над всеми под управлением его.
95
От генерала Василия Яковлевича Левашова слышал я приключение странное. Когда войски, высаженные на берег, шли к Дербенту40 и, расположившись станом в таком месте, где пресмыкающиеся змеи в палатках солдат не только беспокоили, но и жалили, от чего люди начали роптать, —о сем тотчас донесено было государю. Его величество, зная в лечебной науке разные способы противу ядов и желая вскоре отвратить вред и правильное негодование и без того утружденных войск, велел добыть растения, называемого зоря, которой змеи не терпят. Наловя несколько змей, приказал тайно, чтоб прочие не ведали, бросить их в зорю, в которую траву они яд свой испустили. Учинив сие, вышел император пред войско, держа в руке змей, показывал их солдатам и говорил: «Я слышу, змеи чинят вред вам. Не бойтесь, от сего времени того не будет. Смотрите: они меня не жалят, не будут жалить и вас».
Солдаты, видя такое чудо, дивились, присвоивали сие премудрости государевой и стали спокойнее. Между тем, под видом благоухания, потому что от сильных жаров в воздухе был запах несносный, собрано было поблизости множество зори и приказано раскласть по палаткам, к которым змеи, чувствуя сей дух, больше уже не ползали.
Таким-то образом знание естественных вещей, отвращая зло, приносит великую пользу, а в не знающих такого средства производит удивление чрезъестественного могущества. Но все ли роды ядовитых змей не терпят зори, того за верное сказать не могу —только с теми змеями было точно так, как сказано.
296
96
От него же, генерала Левашова, слышал я, что Петр Великий, въезжая торжественно на коне в город Дербент и зная, по преданиям, что первоначальный строитель оного был Александр Великий, к бывшему при нем генералитету сказал: «Великий Александр построил, а Петр его взял». Сие изречение заключало в себе мысль поистине справедливую, хотя скромностию сего мудрого монарха прикрытую, такую, что Дербент сооружен был Александром Великим и покорен власти Петра Великого, то есть Великий его строил и Великий его взял.
На триумфальных воротах, при торжественном въезде его императорского величества по возвращении из Персидского похода в Москву, над проспектом города Дербента была поставлена следующая латинская надпись, 1722 год в себе содержащая: «Сию крепость соорудил сильный или храбрый, но владеет ею сильнейший или храбрейший».
97
Его величество в Персидском походе, расположась лагерем близ города Тарку41, намерялся с войском идти к Дербенту. Весьма дальний поход, трудные по морю переправы и по степям знойный жар изнуряли крайне силы солдатские и причиняли в некоторых уныние. Но государь, преодолевая все препятствия, был войску своему всегда примером мужества и неустрашимой храбрости. Под вечер ходил он по лагерю, примечал упражнения солдатские и охотно желал слышать сам, что о сем походе начальники и подчиненные говорят. Наконец, зашел он к генерал-майору Кропотову в палатку, сел и рассуждал, каким образом выгоднее продолжать путь свой далее. Солдаты, близ сей палатки варившие тогда для ужина себе кашу, вели между собою разговор, и когда между прочим один, в разных походах бывалый и заслуженный солдат, мешав кашу и отведав оную, к прочим товарищам сказал: «То-то, братцы, каша, каша —веселая прилука наша», а другой, недавно служивший солдат, вспомня жену свою и вздохнув, на то ему отвечал: «Ах, какое, брат, веселье, разлука — несгода наша!» —«Врешь, дурак, — продолжал старый солдат, ударив его по плечу, —в походе с царем быть, должно жену и несгоду забыть».
Петр Великий, услышав сие, вдруг выскочил из палатки и спросил у солдат: «Кто кашу весельем и кто разлукой называет?» Стоявшие при том солдаты показали ему обоих. Монарх, оборотясь потом к Кропотову, приказывал так: «За такое веселье
297
жалую сего солдата в сержанты (дав ему на позумент пять рублей), а того, который в походе вспоминает разлуку, послать при первом случае на приступ, чтоб лучше к войне привыкал, о чем в приказе во всем войске объявить». Что и было исполнено.
98
В 1722 году, в июне месяце, император Петр Великий, собираясь из Астрахани в поход к Дербенту, давал аудиенцию прибывшему из заволжских кочевых улусов для учинения всеподданнейшего поклона хану калмыцкому, под покровительством России находившемуся, который просил государя и супругу его императрицу Екатерину Алексеевну, чтоб они благоволили осчастливить посещением своим за Волгою, верстах в пятнадцати, его ханское жилище, где он с двадцатью тысячами кибитками подданных своих калмык кочевал.
Его величество, приняв милостиво ханское прошение, на другой день из Астрахани туда отправился, в препровождении астраханского губернатора, прочего генералитета, несколько эскадронов драгун и казаков, верхами к хану, а императрица ехала в открытой коляске, везомой шестью персидскими конями. Калмыцкий хан с князьями и чиновниками встретил их величеств версты с три, и потом, поскакав наперед к кочевью, у расставленного на возвышенном месте великолепного персидского шатра, с женою, детьми и прочими знатными калмыками, при собрании калмыцкого войска, по степи насеянного, сих драгоценных и высоких гостей с пушечною пальбою принял.
По обычаю своему, угощал хан разными яствами и плодами на серебряных лотках, а чихирь подносил сам хан и ханка в золотых кубках. Во время обеда император разговаривал с ним о персидских возмущениях, а как речь дошла и до европейских военных дел, то хан рассказывал государю обращения европейских дворов столь обстоятельно, как будто бы имел он с ними сношения. Петр Великий, подивясь такому сведению, спрашивал, чрез кого он сие ведает? «Чрез сего калмыка, — отвечал хан, —которого видите позади меня стоящего. Я посылал его учиться языкам. Он был в Вене, в Париже и в Лондоне. Чрез Москву получает он печатные ведомости, переводит на калмыцкий язык и читает мне оные». Его величество похвалил такое любопытство.
После обеда представил хан императору войско свое на конях, которое покрывало все поле на пространство, едва-едва глазом объять могущее. Калмыки по обряду своему делали копьями эксерсиции и из луков кидали стрелы столь проворно и метко, что его величество немало сим забавлялся и сам с ханом стрелял
298
из лука. Потом пожаловал хану саблю, украшенную алмазами, которую хан поцеловал и, обнажив, велев калмыкам составить круг. По возгласу его одним разом из луков вылетела тьма стрел, в верх воздуха пущенных, и калмыки с ужасным криком императора поздравляли, причем хан, поклонясь его величеству, говорил: «Сия сабля и пущенные стрелы всегда со мной готовы против неприятеля, вели только, и поражу».
Петр Великий, доволен будучи усердием ханским, велел астраханскому губернатору подать приведенный штандарт, на котором на одной стороне изображен был российский герб, а на другой —вензелевое имя его величества, и в виду всего калмыцкого войска хану вручив, сказал: «Сие знамя хану и войску его жалую за усердие, в знак покровительства». Потом подарил ему перо страусово в шапку, бархатом малиновым покрытую соболью шубу и парчовый кафтан, чиновным людям —по суконному красному кафтану, а войску его велел чрез губернатора раздать двадцать тысяч рублей. Императрица же пожаловала ханше пояс парчовый с изумрудною пряжкою, кисть жемчужную на шапку да несколько кусков парчи и шелковых материй.
99
Его величество за столом с знатными генералами и полководцами о славных государях и о Александре Великом говорил: «Какой тот великий герой, который воюет ради собственной только славы, а не для обороны отечества, желая быть обладателем Вселенныя! Александр —не Юлий Цезарь. Сей был разумный вождь, а тот хотел быть великаном всего света. Последователям его — неудачный успех». Под последователями разумел государь Густав-Адольфа и Карла XII.
100
О мире промолвил государь так: «Мир —хорошо, однако притом дремать не надлежит, чтоб не связали рук, да и солдаты чтоб не сделались бабами».
101
При опытах машиною пневматическою, показываемых императрице, когда под хрустальный колокол посажена была ласточка, государь, видя, что воздуха было вытянуто столько, что птичка зашаталась и крыльями затрепетала, Аряшкину сказал: «Полно, не отнимай жизни у твари безвредной, она —не разбойник». А государыня к нему примолвила: «Я думаю, дети по ней
299
в гнезде плачут». Потом, взяв у Аряшкина ласточку, поднесла к окну и выпустила.
Не изъявляет ли сие мягкосердия монаршего даже до животной птички? Кольми ж паче имел он сожаление о человеках! Его величество множество делал вспоможений раненым и болящим, чиня своими руками операции, перевязывая раны, пуская кровь, прикладывая корпии и пластыри, посещая больницы, врачуя и покоя в них воинов, учреждая богадельни для больных и увечных, дряхлых и престарелых, повелевая здоровым и силы еще имеющим работать и не быть в праздности, для сирот и малолетних заводя училище, а для зазорных младенцев или подкидышей устрояя при церквах госпитали для воспитания. Все сие не доказывает ли истинного императорского и отеческого сердоболия?
Мы, бывшие сего великого государя слуги, воздыхаем и проливаем слезы, слыша иногда упреки жестокосердию его, которого в нем не было.
Наказания неминуемые происходили по крайней уже необходимости яко потребное врачевание зла и в воздержание подданных от пагубы. Когда бы многие знали, что претерпевал, что сносил и какими уязвляем был он горестями, то ужаснулись бы, колико снисходил он слабостям человеческим и прощал преступления, не заслуживающия милосердия.
И хотя нет более Петра Великого с нами, однако дух его в душах наших живет, и мы, имевшие счастие находиться при сем монархе, умрем верными ему и горячую любовь нашу к земному Богу погребем вместе с собою. Мы без страха Возглашаем об отце нашем для того, что благородному бесстрашию и правде учились от него.
102
Его величество в кунсткамере Аряшкину говорил при мне: «Я велел губернаторам собирать монстры (уродов) и присылать к тебе. Прикажи заготовить шкафы. Если бы я хотел присылать к тебе монстры человеческие не по виду их телес, а по уродливым нравам, места бы у тебя было для них мало. Пускай шатаются они во всенародной кунсткамере, между людьми они приметны».
103
В отсутствие государево из Петербурга приезжие из Иерусалима (греческие) монахи, между прочими редкостями поднесли императрице несгораемый на огне платок яко отличнейшую святость. Государыня подарила им знатную сумму денег, и они вскоре после сего уехали. По возвращении ея величество показы
300
вала с восхищением сию неоцененную вещь супругу своему, положенную в серебряном ковчеге. А Петр Великий, посмотрев и рассмеявшись, сказал: «Это, Катенька, обман. А что дала денег бродягам за такую святость?» —«Тысячу рублей», — отвечала она.— «Счастливы старцы, что до меня отсюда убрались, — говорил государь. —Кусок такого полотна привез я из Голландии. Я заставил бы прясть их другой лен в Соловках». Потом приказал Аряшкину принесть из кунсткамеры то полотно и для доказательства при ней на огне жечь, которое не сгорело42. При сем случае рассказывал государыне, сколько раз гвоздей и древа креста Спасителя видал он в католицких монастырях в путешествие свое по Европе, а особливо в вольном императорском городе Аахене.
104
Колико Петр Великий не терпел суеверия, толико, напротив, божественные почитал законы и чтение священного писания Ветхого и Нового завета любил. О Библии говаривал его величество: «Сия книга премудрее всех книг. Она учит познавать Бога и творения его и начертывает должности к Богу и к ближнему. Разуметь в ней некоторые места яснее потребно вдохновение свыше. Учиться небесному —отвергнуть должно земные страсти».
В 1716 году повелел он напечатать в Амстердаме Библию в лист на голландском языке, оставляя на каждом листу половину пустого места для припечатывания оные на российском языке под смотрением Синода в Санкт-Петербурге, дабы чтением на природном языке Библии приучить охотников и к голландскому, яко языку его любимому. Надобными языками для России почитал он голландский и немецкий. «А с французами, —говорил он, —не имеем мы дела».
Из духовных особ жаловал государь Стефана Яворского митрополита Рязанского и Муромского, блюстителя патриаршего престола, да Феофана Прокоповича, архиепископа новгородского, которых сочинения и предики читывал и с ними о духовных делах беседовал.
105
Его императорское величество, присутствуя в собрании с архиереями, приметив некоторых усильное желание к избранию патриарха, о чем неоднократно от духовенства предлагаемо было, вынув одною рукою из кармана к такому случаю приготовленный Духовный Регламент и отдав, сказал им грозно: «Вы просите патриарха, вот вам духовный патриарх, а противомыс-
301
лящим сему (выдернув другою рукою из ножен кортик и ударя оным по столу) вот булатный патриарх!» Потом встав, пошел вон. После сего оставлено прошение о избрании патриарха и учрежден святейший Синод.
С намерением Петра Великого об установлении Духовной коллегии43 согласны были Стефан Яворский и Феофан Новгородский, которые в сочинении Регламента его величеству помогали, из коих первого определил в Синоде председателем, а другого — вице-президентом, сам же стал главою церкви государства своего и некогда, рассказывая о распрях патриарха Никона с царем родителем его Алексеем Михайловичем, говорил: «Пора обуздать не принадлежащую власть старцу. Богу изволившу исправлять мне гражданство и духовенство. Я им обое — государь и патриарх. Они забыли, в самой древности сие было совокупно».
106
Петр Великий, приняв намерение сделать чрез искусных скульпторов в Италии надгробные монументы и поставить их в честь: первый — генерал-адмиралу Францу Яковлевичу Лефорту, второй —генералу-фельдмаршалу Борису Петровичу Шереметеву, главному вождю российских войск Шеину и генералу Пат-рикию Гордону, говорил об них тако: «Сии мужи — верностию и заслугами — вечные в России монументы. Я соединю по смерти героев моих вместе под покровительство героя ^вятого князя Александра Невского».
Желание его величества было поставить монументы в монастыре святого Александра Невского. Рисунки были посланы в Рим. Что же по оным воспоследовало, не известно, понеже вскоре после сего приключилась кончина сего великого монарха.
107
Ненавистники, делая разные наветы и клеветы о невоздержном будто житии и праздности митрополита Стефана Яворского государю Петру Великому, который его паче прочих духовных особ жаловал, называя твердым столпом церкви, старались всячески привести сего достойного мужа в немилость. Его величество, слышав неоднократно об нем такие вести, желал наконец удостовериться самым делом. Сего ради, не сказывая никому, вознамерился врасплох посетить митрополита. Часу в десятом ночью поехал к нему на подворье, и вошед нечаянно в келию, застал его одного, трудящегося в сочинении книги: «Камень веры», обкладенного кругом богословскими творениями. Митрополит, незапным посещением монарха удостоенный, хотел его
302
потчивать, но государь, увидя на столе стоящие бутылки и мысля по наветам, что Стефан Яворский вместо обыкновенного пития употребляет виноградное вино или водку, говорил: «Не трудись, я выпью то, что пьет митрополит». Государь, налив из одной бутылки в стакан напитка, пил и нашел, что то была брусничная вода. Потом, посидев несколько и беседуя с ним о духовных делах, принялся за другую бутылку, нет ли там водки, налил, отведал и ко удивлению своему обрел простую воду. Тогда встав, его величество объявил Яворскому откровенно, с каким намерением приезжал к нему. Наконец, уверяя его о продолжении милости своей, сказал: «Клевета язвит, днем хулит, но непорочность явна и в нощи. Прощай, будь спокоен, невинность защищает Бог».
Оставя таким образом митрополита, вздумалось государю полюбопытствовать тогда же о Феофане: что он сей ночи делает. Сего ради принял путь прямо к нему. Подъезжая к жилищу его, увидел он много зажженных свечей. Двери были заперты. Он постучался. Отворили, усмотрели государя, кинулись к Феофану и предварили известием о прибытии его величества. Бывшие у него гости испугались, стол наполнен был разными напитками и яствами. Но архиепископ, с веселым и бодрым духом встретив радостно государя, шедшего к нему, и имея покал в руках с венгерским, возгласил: «Се жених грядет в полунощи! Блажен раб, его же обрящет бдяща. Недостоин же паки, его же обрящет унывающа! Здравие и благоденствие гостю неоцененному, велие счастие рабу и богомольцу твоему, его же посетити благоволи!» Потом потчи-вал из сего покала вином, пил сам, пили и гости. Такою разумною встречею Петр Великий был доволен, а Феофан, яко муж остроумный, умел при сем случае угодить разговорами, откровенным обращением развеселить и угостить монарха так, что он, возвращаясь от него около полунощи во дворец, сказал ему: «У Стефана, яко у монаха, а у Феофана яко у архиерея весело и проводить время не скучно. Мне откровенность твоя приятна. Всуе пред тем лицемерить, кто лже не верит. Скажи-ка, отче, скоро ль наш патриарх поспеет?» Под сим разумел он, скоро ль Феофан кончит сочинение Духовного Регламента. И когда Феофан отвечал: «Скоро, государь, я дошиваю ему рясу», —то его величество, улыбнувшись, сказал: «А у меня шапка для него готова».
108
Его величество, присутствуя в литейном амбаре при вылитии пушек, генералу-фельдцейхмейстеру Брюсу при мне говорил: «Когда слова не сильны о мире, то сии орудия метанием чугунных мячей неприятелям возвестят, что мир сделать пора».
зоз
109
Безмерная любовь и охота Петра Великого ко флоту и к мореплаванию привлекали его часто в летнее время, будучи в Петергофе, ездить на шлюпке или на боте в Кронштадт почти ежедневно. Когда же, за какими-либо делами, не мог побывать тамо, то забавлялся зрением с берега на вооруженные корабли. В один день государь, вышед из любимого домика, именуемого Монп-лезир, вынул из кармана зрительную трубку, смотрел в море и, увидев идущие голландские корабли, государыне с восторгом говорил: «Ах, Катенька, идут к нам голландские гости. Пусть смотрят учителя мастерство ученика их. Думаю, не похулят. Я зело им благодарен». Потом отправил тотчас в Кронштадт шлюпку, чтоб прибывших на сих кораблях шкиперов привезть к себе. Между тем ожидал их с нетерпеливостью. Часу в десятом ввечеру приехали шкипера в Петергоф, явились прямо к государю и по-приятельски ему говорили: «Здравствуй, император Питер!»—«Добро пожаловать, шкипера!» —«Здорово ли ты живешь?»—«Да, благодарю Бога!» —«Это нам приятно. Слушай, император Питер! Сыр для тебя, полотно жены наши прислали в подарок супруге твоей, а пряники отдай молодому сыну».— «Я благодарю вас. Сын мой умер44, так не будет есть более пряники». —«Пускай кушает твоя супруга».
Его величество приказал потом накрыть стол, посадил шкиперов и сам их потчивал. Они пили здоровье их величеств: «Да здравствует много лет император Петр и императрица, супруга его! Слава Богу, мы теперь как дома! Есть что попить и поесть. Приезжай к нам, государь Петр! Мы хорошо тебя попотчуем. Друзья и знакомцы твои охотно тебя видеть хотят, они тебя помнят». — «Верю, поклонитесь им. Я, может быть, еще их увижу, когда здоровье мне позволит».
При сем спрашивал его величество, сколько времени они в море были, не было ли противных штурмов, какие товары привезли и что намерены из Петербурга обратно взять? И так, пробыв с ними час с два, с удовольствием чрезвычайным паки в Кронштадт проводить указал, сказав при прощании: «Завтра я ваш гость».
Таким-то образом император обходился с голландцами и тако приохочивал чужестранцев ездить в Петербург, чтоб установить в России коммерцию морем.
NB. Известно, что Петр Великий, будучи в Голландии в Саар-даме, корабельному строению учился. Путешествуя по указу его, был я сам в том месте, где показывали мне жилище сего монарха, постелю его, шкиперское платье, топор, чем плотничал, и прочие оставленные вещи, вспоминая об нем не яко о государе, но
304
о истинном друге своем, говорили: «Петр —друг наш, хотя и великий царь». Тут находилась еще каменная и деревянная точеная посуда, из которой он с мастерами кушивал и которую показывают за диво. Сие было в 1718 году, когда я чрез Голландию проезжал.
ПО
Государь, прохаживаясь по картинной галерее в Монплезире и любуясь на морские картины, до которых был великий охотник, остановился при одной, представляющей четыре соединенные флота — российский, английский, датский и голландский, которыми флотами Петр Великий в 1716 году командовал с превеликою честию45, делая разные эволюции, яко искусный вождь и адмирал, —с восхищением Вильстеру и фон-Бруинсу говорил: «Такое достоинство едва ли кто в свете имел, повелевать флотами чужестранных народов и своим вместе. Я с удовольствием вспоминаю доверенность тех держав».
При таком изречении от восторга видны были на очах его слезы. Толикое-то душа его чувствовала утешение! Сия картина сделана была нарочно в Голландии искусным живописцем Адамом Зилло и подарена была в том же году бургомистром Витсе-ном. Его величество приказал граверу Пикарту с оной вырезать на меди.
111
Царь Петр Алексеевич в малолетстве своем нашел в селе Измайлове ботик, голландцами при царе Алексее Михайловиче построенный, на котором в Москве на Просяном пруду, на Москве реке и Яузе, а потом на Переяславском озере плаванием забавлялся. Сей-то незапно обретенный ботик произвел в юном государе, который прежде боялся воды, охоту к построению сперва малых фрегатов, потом военных кораблей и был причиною возрождения великого флота в России.
1723 года его величество приказал тот ботик привезти в Санкт-Петербург, откуда отправлен в Кронштадт, где от всего флота прибытие оного пальбою и другими морскими почестями поздравлено и в память величайших от того ботика на море успехов торжествовано. В сие время монарх на нем был кормчим, в гребле находились генерал-адмирал Апраксин, два адмирала и адмиралтейский полковник Головин, называемый бас. При сем случае, когда по возвращении в гавань произведен был залп, то государь, выходя из ботика, к встречающей его императрице и ко всем министрам и флотским адмиралам сказал: «Смотрите, как
305
дедушку (так называли ботик) внучаты веселят и поздравляют! От него при помощи Божеской флот на юге и севере, страх неприятелем, польза и оборона государству!» Во время стола, когда пили здоровье ботика, то Петр Великий говорил: «Здравствуй, дедушка! Потомки твои по рекам и морям плавают и чудеса творят. Время покажет, явятся ли они и пред Стамбулом».
Государь не токмо что сам страстную охоту к водяному плаванию имел, но желал также приучить и фамилию свою. Сего ради в 1708 году прибывших из Москвы в Шлиссельбург цариц и царевен встретил на буерах, на которых оттуда в новую свою столицу и приплыл. И когда адмирал Апраксин, верстах в четырех от Петербурга, на яхте с пушечною пальбою их принял, то Петр Великий в присутствии их ему говорил: «Я приучаю семейство мое к воде, чтоб не боялись впредь моря и чтоб понравилось им положение Петербурга, который окружен водами. Кто хочет жить со мною, тот должен часто бывать на море».
Его величество подлинно сие чинил и многократно в Петергоф, Кронштадт и Кроншлот с царскою фамилиею по морю езжал, для чего и приказал для них сделать короткие бостроки, юбки и шляпы по голландскому манеру. Прибывшие из Москвы и в вышепоказанном плавании находившиеся были: царица Прасковья Феодоровна, супруга царя Иоанна Алексеевича, и дщери его —царевны Екатерина, Анна и Прасковья Ивановны, царевны же Наталья, Мария и Феодосия Алексеевны.
Но как водяного плавания по краткости лета казалось Петру Великому мало, то приказывал от дворца к крепости на Неве лед расчищать, где на ботах и других малых судах, поставленных на полоски и коньки, при ветре под парусами с флотскими офицерами и знатными господами, подобно как бы на воде, катался и проворно лавировал. К сим забавам приглашал и чужестранных министров и зимовавших голландских шкиперов. На сих забавах потчивал всех горячим пуншем и однажды шкиперам говорил: «Мы плаваем по льду, чтобы зимою не забыть морских экзерси-ций». На сие один голландский шкипер отвечал: «Нет, царь Петр, ты не забудешь! Я чаю, ты и во сне все флотом командуешь!»
112
О Лефорте Петр Великий говорил: «Когда б у меня не было друга моего Лефорта, то не видать бы мне того так скоро, что вижу ныне в моих войсках. Он начал, а мы довершили».
Государь отдавал каждому справедливость и не присвоивал себе трудов и славы посторонних людей. Надлежит знать, что Лефорт учредил роту потешных солдат, а потом и два полка гвардии.
306
113
Когда механик Нартов находился во Франции, Англии, Голландии и Пруссии, то государь в небытность его принял к себе в службу одного токарного мастера англичанина, который бы в точении помогал и машины содержал в порядке. По возвращении же Нартова в Санкт-Петербург паки все было поручено в его ведение. Чужестранец, увидя отменную государя к Нартову милость и то, с каким отличным искусством он точит, возревновал на него, и опасаясь, чтоб государь от службы его не уволил (ибо он жалованья получал по осьмисот рублей), начал по зависти начатые Нартовым работы по выходе из токарной переделывать по-своему и портить, дабы чрез такое лукавство привести его у монарха в немилость. Нартов терпел сие от англичанина несколько раз, но как некогда фигуру, по повелению государеву начатую, так поврежденную нашел, что и поправить оную было трудно, то и принужден уже был выговорить жестоко. Англичанин бранился и лез драться, но Нартов, оттолкнув от себя, ударил его кулаком по носу так сильно, что нос отскочил и упал на пол, зазвенел (ибо нос у англичанина был приделан на пружине). В сие самое время его величество, в другой комнате прилежно трудившийся, услышав необычайный шум, встал и взошел к ним, и увидев валяющийся на полу нос, а англичанина без носу, засмеялся и спросил: «Что за шум?» Нартов, подойдя к монарху, сущую правду рассказывал, а его величество терпеливо слушал. Потом, осмотря поврежденную вещь, англичанину по-голландски говорил: «Слушай! Ты —наемник, а он мой! Точит он тебя лучше. Впредь не шали, живи смирно, когда русский хлеб есть хочешь, инако попотчую вздорного гостя дубиною и вышлю вон. Художники и ученые должны иметь приязнь, а не вражду». Потом велел англичанину поднять отбитый нос и опять работать, а через час позвал обоих к себе и помирил.
А за обедом, рассказывая императрице смешную ссору над отшибленным носом, весьма смеялся и часто после того при работах, смотря на англичанина, смеивался. Но чтоб доказать чужестранцу, сколь его величество знание и искусство в подданных своих отличать умеет, то указал Нартову производить жалованья по тысяче рублей и подчинил ему англичанина, а тем, укротя гордость, сделал его смирным и послушным.
114
Петр Великий, разговаривая с графом Борисом Петровичем Шереметевым, с князьями Голицыным и Репниным о военных
307
делах Людовика XIV и о славных полководцах Франции, с геройским духом произнес: «Слава Богу! Дожил я до своих Тюреннов, но Сюллия еще у себя не вижу!»46 Российские герои, поклонясь монарху, поцеловали у него руку, а он поцеловал их в лоб.
115
После Полтавской баталии, в шатре при собрании генералов, когда поздравляли государя с победою и пробитой шляпе его пулею дивились и благодарили Бога, что здравию царя никакого вреда не приключилось, на то Петр Великий отвечал так: «Ради благополучия государства я, вы и солдаты жизни не щадили. Лучше смерть, нежели позор! Сия пуля (указывая на шляпу) не была жребием моей смерти. Десница Вышнего сохранила меня, чтоб спасти Россию и усмирить гордость брата Карла. Сия баталия —счастие наше. Она решила судьбу обоих государств. Тако судил промысел возвысить славою Отчизну мою, и для того произносить будем благодарение наше Богу в день сей на вечные времена».
116
Когда государь желал учинить мир с Карлом XII и о том ему предлагал, то король отвечал надменно: «Я сделаю мир с царем тогда, когда буду в Москве». На сие Петр Великий сказал: «Брат Карл все мечтает быть Александром, но я не Дарий!»47
117
Всем известен бесчестный поступок Августа, короля польского, который, струся Карла XII, выдал генерала Паткуля, бывшего российским послом. Сей несчастный Паткуль, по приказанию Карла, был колесован, а потом отсеченная голова была взо-ткнута на кол. Петр Великий, уведомясь о таком бесчеловечном поступке, весьма сожалел о Паткуле и сказал: «Август трусить научился у поляков, а Карл свиреп. Оба дадут Богу ответ за Паткуля. Кто жесток, тот не герой! Паткуль не заслуживал такого тиранства. Его весь свет оправдает».
118
После Полтавской баталии, когда ушедшие с генералом Леве-нгауптом войски в полон сдались, тогда Петр Великий к предводителям своим говорил: «Благодарю Бога, теперь бремя тяжкое с плеч наших свергнуто! Храбростию войск моих Карловы
308
замыслы так разбиты, что трудно ему будет собирать их в одно место. Бог устрояет по-своему. Карлу хотелось побывать в средине Великой России, но, чаятельно, он теперь находится за Днепром у турок».
119
На другой день той же Полтавской победы представлены были пред его величество яко победителя все знатные шведские пленники. Он, приняв их милостиво, отдал им шпаги и сожалел о несчастии их и о государе их немиролюбивом. Потом угощал в шатре своем фельдмаршала Рейншильда, графа Линца и прочих генералов и пил за здоровье их с достопамятным изречением: «Я пью за здоровье моих учителей, которые меня воевать научили!» И, выхваляя мужество и храбрость Рейншильда, пожаловал ему свою шпагу48.
120
Карл XII по сию сторону реки Ворсклы, при заложении редутов так был сильно ранен пулею в ногу, что принуждены были отнести его в лагерь. Петр Великий, узнав о сем, генералам своим говорил следующее: «Жалею, что брат мой Карл, пролив много крови человеческой, льет ныне и собственную свою кровь для одной мечты быть властелином чужих царств. Но когда рассудительно не хочет владеть своим королевством, то может ли повелевать другими? Но при всем упорстве его, кровь его для меня драгоценна, и я желал бы мир иметь с живым Карлом. Я, право, не хочу, чтоб пуля солдат моих укоротила жизнь его».
121
Петр Великий, беседуя в токарной с Брюсом и Остерманом, с жаром говорил им: «Говорят чужестранцы, что я повелеваю рабами, как невольниками. Я повелеваю подданными, повинующимися моим указам. Сии указы содержат в себе добро, а не вред государству. Английская вольность здесь не у места, как к стене горох. Надлежит знать народ, как оным управлять. Усматривающий вред и придумывающий добро говорить может прямо мне без боязни. Свидетели тому —вы. Полезное слушать рад я и от последнего подданного, руки, ноги и язык не скованы. Доступ до меня свободен—лишь бы не отягчали меня только бездельством и не отнимали бы времени напрасно, которого всякий час мне дорог. Недоброхоты и злодеи мои и отечеству не могут быть довольны, узда им —закон. Тот свободен, кто не творит зла и послушен добру. Не сугублю рабства чрез то, когда
309
желаю добра, ошурство упрямых исправляю, дубовые сердца хочу виде з ь мягкими. Когда переодеваю подданных в иное платье, завожу в войсках и в гражданстве порядок и приучаю к люд-скости, —не жестокосердствую. Не тиранствую, когда правосудие обвиняет.злодея на смерть».
122
Петр Великий на славной Полтавской Баталии, предводительствуя войском и везде в опаснейшем огне находясь, храбростию и мудрым распоряжением с одною первою линиею, из десяти тысяч состоящею, неприятельскую армию опрокинул и, обратив в бег, совершенно разбил, при чем фельдмаршала Рейншильда и прочих генералов в полон взял. Тогда приказал паче всего щадить и спасать жизнь Карла XII,. непримиримого неприятеля своего. Но, получа известие, что найдена на поле королевская качалка, вдребезги разбитая, в которой раненого Карла носили, сожалел чрезвычайно о судьбе его и беспокоился, полагая его убитым, повелел искать между убитыми.
Не явный ли сие знак истинного человеколюбия, а не тщетныя славы и гордости победителя, ищущего в смерти неприятеля торжества?
123
Ивана Михайловича Головина государь весьма любил и жаловал и послал его в Венецию, чтоб он там научился кораблестроению и узнал конструкцию галер, равно и италианскому языку. Головин жил там четыре года. По возвращении оттуда монарх, желая знать, чему он выучился, взял его с собою в Адмиралтейство, повел на корабельное строение и в мастерские, и показывая, расспрашивал обо всем. Но ответы показали, что. Головин ничего не знает. Наконец, Петр Великий спросил: «Выучился ли хотя по-итальянски?» Головин признался, что очень мало и сего. «Ну, так что ж ты делал?» —спросил егго государь.— «Всемилостивейший государь, — отвечал ему Головин,— я редко выходил с двора». Как вспыльчив государь ни был, однако чистосердечным и откровенным признанием был так доволен, что леность его ознаменовал только титлом: «князь баса» и велел нарисовать его на картине с курительною трубкою, сидящего за столом, веселящегося и окруженного подле музыкальными инструментами, а математические и прочие инструменты брошенными вдали, в знак того, что науки ему не понравились и что выучился он только играть на басу. Сию картину видел я сам у государя и которою его величество любовался. При всем том Головин находился в службе при Адмиралтействе в чине гене
310
рал-майора. Петр Великий любил его за прямодушие, за верность и за природные таланты. В беседах, где бывал государь, бывал и Головин, то между ближними своими называл его в шутках ученым человеком и знатоком корабельного искусства или басом.
124
1717 года, в бытность Петра Великого в Париже, приказал он сделать в одном доме для гренадеров баню на берегу Сены и чтоб они в оной после пару купались. Такое необыкновенное и для парижан, по мнению их, смерть приключающее действие, произвело многолюдное сборище парижан. Они с удивлением смотрели, как солдаты, выбегая разгоряченные банным паром, кидались в реку, плавали и ныряли. Королевский гофмейстер Вертон, находящийся при услугах императору, видя сам сие купание, Петру Великому докладывал (не зная, что то делается по приказу государя), чтоб он солдатам запретил купаться, ибо де все перемрут. Государь рассмеявшись, отвечал: «Не опасайтесь, господин Вертон! Солдаты от парижского воздуха несколько ослабли, так закаливают себя русскою банею. У нас бывает сие и зимою. Привычка — вторая натура».
125
Там же государь, осматривая войски французские, при чем были герцог Орлеанский, дюки дю Мен и Гиз, и возвратясь домой, князю Куракину, бывшему в Париже послу, сказал: «Я видел нарядных кукол, а не солдат. Они ружьем финтуют, а в марше только танцуют».
126
При отъезде из Парижа Петр Великий сказал: «Жалею, что домашние обстоятельства принуждают меня так скоро оставить то место, где науки и художества цветут, и жалею при том, что город сей рано или поздно от роскоши и необузданности претерпит великий вред, а от смрада вымрет».
127
Его величество, увидя нечаянно в столовой зале под великолепным балдахином поставленный портрет супруги своей Екатерины, был весьма доволен дюком д’Антином, который сие приготовить велел. Государь, сев за стол, против сего портрета, во время обеда часто на оный смотрел и, будучи весел, дюку гово
311
рил: «Вы отгадали, я ее люблю, и вас, как за учтивость, так и за неожидаемое с женою моею свидание, благодарю».
Между тем как обед часа с два продолжался, славный живописец Риго, будучи в другой комнате, портрет с самого Петра Великого написал, и когда дюк д’Антин поднес оный его величеству, то государь, смотря на него и удивляясь сходству, показывал бывшим при нем князю Куракину, Шафирову и Ягушинскому и говорил: «Право, похож». Потом приказал живописцу Риго оный докончить, за что и пожаловал ему сто луидоров.
128
Петр Великий охотно желал заключить дружеский союз с Франциею. Но первый министр кардинал Дюбуа, руководимый ложными политическими планами, в том препятствовал. На сие его величество сказал: «Господа думают и рассуждают о делах, но слуги те дела портят, когда их господа слепо следуют внушению слуг»49.
129
На дороге в Париж, в Бове, тамошним епископом приготовлен был для государя великолепный обед, но его величество остановиться там не рассудил, и когда сопутствующие ему докладывали, что в другом месте такого обеда не будет, то государь отвечал: «У вас только и на уме, чтоб пить да есть сладко. Для солдата был бы сухдрь да вода, так он тем и доволен. А здесь можно найтить белый хлеб и вино».
130
В 1714 году государь, будучи в Финском заливе со флотом, от Гельсингфорса к Аланду претерпел великую опасность в потеря-нии самой жизни, ибо ночью поднялась жестокая буря, и весь флот находился в крайнем бедствии, и все думали, что.погибнут. Его величество, увидев корабельщиков своих робость, решился сесть на шлюпку и ехать к берегу, и зажегши там огонь, дать знать близость оного. Бывшие на корабле его офицеры, ужасаясь отважности монаршей, все пали к ногам его и просили неотступно, чтоб отменил свое гибельное намерение и чтоб им сие исполнить повелел. Но государь, показывая подданным на море бесстрашие, не послушал их, сел с несколькими гребцами в шлюпку и поплыл. Рулем его величество управлял сам, а гребцы работали сильно в гребле, но, борясь долго противу ярящихся волн, начали ослабевать и уже потопления ожидали. В таковом их отчаянии Петр Великий встал с места своего и в ободрение им кричал:
312
«Чего боитесь! Царя везете! Кто велий, яко Бог? Бог с нами! Ребята, прибавляйте силы!» Такая речь возобновила мужество во всех. Пробился он сквозь валы до берега, куда вышел, зажег огонь и тем дал знак флоту, что он счастливо туда прибыл и что они также недалеко от берега. Государь, весь водою измоченный, обогревался у огня с гребцами и спросил: «Есть ли на шлюпке морской сбитень и сухари?» И когда сие к нему принесено, то разогрев сбитень, выпил стакан, съел сухарь, велел выпить стакана по два матросам и потом близ огня под деревом, покрывшись парусиною, заснул.
131
Апреля 27-го в Париже посещал государя правитель Франции герцог Орлеанский. Первое слово его величества к герцогу было такое: «Радуюсь, что славной столицы вижу славного правителя!» На что герцог отвечал: «А я за высокую честь поставляю видеть самолично великого государя и героя!» Разговор продолжался с полчаса. Переводчик был князь Куракин. В свите его величества находились князь Василий Долгорукий, Иван Бутурлин, Петр Толстой, Шафиров да генерал-адъютант Павел Ягу-шинский.
132
Там же, в бытность государя на Монетном дворе, при тиснении медалей вдруг одна золотая медаль поднесена была Петру Великому. Его величество, взглянув на нее и увидя портрет свой, а на другой стороне изображение знаменитых дел его, сказал герцогу д’Антину, который ему сию медаль и отдавал: «Сей дар столько мне любезен, сколько любезны изображенные на прочих медалях дела Людовика XIV».
133
Государь, отъезжая к Дюнкирхену и увидя великое множество ветряных мельниц, рассмеявшись, Павлу Ивановичу Ягушинско-му сказал: «То-то бы для Дон-Кишотов было здесь работы!»
134
В Кале Петр Великий смотрел военные экзерсиции, потом любопытствовал видеть огромного великана, по имени Никола, и увидя, спросил, хочет ли он быть у него? «Желаю, ваше величество, быть у вас, только чтоб не ехать чрез Берлин й не
313
попасться в руки короля прусского, он непременно выпросит меня у вас и сделает потсдамским солдатом». — «Правда, —сказал государь, — у него бы ты был в шеренге первый гренадер и флигельман, но у меня будешь первый мой гайдук. Не бойся! Потсдамским воином тебе не быть и короля не видать!» Почему и приказал отправить оного морем в Петербург, где по возвращении государевом служил и за стулом у него стаивал, что видал я сам. Сей великан есть тот самый, который находится в Санкт-Петербургской кунсткамере50.
135
2 июня 1717 года после полудня, ездил государь в Сен-Дени51 смотреть разные сокровища, королевские гробницы и славное здание монастыря. Увидя там маршалу Тюренну поставленный мраморный монумент, при котором поставлен орел устрашенный, Петр Великий спросил: «Что это значит?» И когда донесено было, что сия эмблема знаменует Германию, подвигами сего героя в ужас приведенную, то на сие его величество сказал: «Потому-то сей орел пасмурен и не перист, что Тюренн крылья у него обстриг. Достойному мужу достойная и честь, когда Тюренн между королями погребен». Но между знатными россиянами государь, рассуждая, говорил: «Желал бы я видеть гробницу Монтекукули —представлены ль там лилии цветущими?»52
136
Его величество, прибыв в голландскую крепость Намур, в которой командовал граф Гомпеш, сел у ворот на лошадь и, сопровождаемый сим графом и офицерами, поехал в замок осматривать укрепления, о которых делал свои примечания и между разговорами с графом и прочими сказал: «Господа офицеры, которые здесь меня окружают и которые храбростию в последней войне отличались, подают мне приятное воспоминание, как будто нахожусь теперь в отечестве моем с своими друзьями и офицерами». При сем случае государь рассказывал им о осадах и сражениях, при которых сам присутствовал. Беседою сих воинов был он так доволен, что радость на лице его написана была безмерная.
137
Генерал-фельдцейхмейстер граф Брюс муж был ученый, упражнялся в высоких науках и чрезъестественному не верил. Его величество, любопытствуя о разных в природе вещах, часто
314
говаривал с ним о физических и метафизических явлениях. Между прочим был разговор о святых мощах, которые он отвергал. Государь, желая доказать ему нетление чрез Божескую благодать, взял с собою Брюса в Москву и в проезд чрез Новгород зашел с ними в соборную Софийскую церковь, в которой находятся разные мощи, и показывая оные Брюсу, спрашивал о причине нетления их. Но как Брюс относил сие к климату, к свойству земли, в которой прежде погребены были, к бальзамированию телес и к воздержной жизни и сухоядению и лощению, то Петр Великий, приступя наконец к мощам святого Никиты, архиепископа новгородского, открыл их, поднял их из раки, посадил, развел руки, и паки сложив их, положил, потом спросил: «Что скажешь теперь, Яков Данилович? От чего сие происходит, что сгибы костей так движутся, яко бы у живого, и не разрушаются, и что вид лица его, аки бы недавно скончавшегося?» Граф Брюс, увидя чудо сие, весьма дивился и в изумлении отвечал: «Не знаю сего, а ведаю то, что Бог всемогущ и премудр». На сие государь сказал ему: «Сему-то верю и я и вижу, что светские науки далеко еще отстают от таинственного познания величества Творца, которого, молю, да вразумит меня по духу. Телесное, Яков Данилович, так привязано к плотскому, что трудно из сего выдраться»53.
138
Петр Великий, однажды разгневавшись сильно на князя Меншикова, вспомнил ему, какого он происхождения, и сказал при том: «Знаешь ли ты, что я разом поворочу тебя в прежнее состояние, чем ты был. Тотчас возьми кузов свой с пирогами, скитайся по лагерю и по улицам и кричи: пироги подовые! Как делывал прежде. Вон! Ты не достоин милости моей». Потом вытолкнул его из комнаты. Меншиков кинулся прямо к императрице, которая при всех таких случаях покровительствовала, и просил со слезами, чтоб она государя умилостивила и смягчила.
Императрица пошла немедленно, нашла монарха пасмурным. А как она нрав супруга своего знала совершенно, то и старалась, во-первых, его всячески развеселить. Миновался гнев, явилось милосердие, а Меншиков, чтоб доказать повиновение, между тем, подхватя на улице у пирожника кузов с пирогами, навесил на себя и в виде пирожника явился пред императора. Его величество, увидев сие, рассмеялся и говорил: «Слушай, Александр! Перестань бездельничать или хуже будешь пирожника!» Потом прос-тя, паки принял его по-прежнему в милость. Сие видел я своими глазами. После Меншиков пошел за императрицею и кричал:
315
«Пироги подовые!» А государь вслед ему смеялся и говорил: «Помни, Александр!» —«Помню, ваше величество, и не забуду—пироги подовые!»
139
Государь пожаловал Нартову деревянный дом близ дворца, на углу Миллионной, где ныне палаты графа Брюса, захаживал к нему часто, беседовал у него с художниками, рассматривал тут работы их, рассуждал о разных мастерствах и на токарном станке тачивал, говоря: «Я должен у моего механика и токарного мастера срок свой кончить». А как его величество любил мыльню, то, указав на дворе его построить баню, нередко в оную с денщиками хаживал. Для трения и паренья употреблял токарного ученика Левонтьева, который был мужик дюжий. Некогда Левонтьев поддал на каменку столь много, что его величество, будучи на верхнем полку, смеючись, кричал ему: «Слушай, Левонтьев, не зажарь нас живых, чтоб не сделали нас банными мучениками! Я право, в числе их быть не хочу!» —«Небось, государь, отвечал парильщик, —нас старцы не любят». —«Ты отгадал, —сказал монарх, — однако не сделай из нас для них копченой ряпухи!»
140
1714 года, июля 27, по получении у Гангута над шведами морской победы, где его величество, яко контр-адмирал, командовавший авангардом, шведского шаутбенахта Ерншильда, весьма храбро защищавшегося, с фрегатом и прамами в полон взял, и когда весь российский флот в Кронштадт возвратился, то учинено было в Санкт-Петербурге торжество, куда привезены были шведские галеры, прамы и фрегат Ерншильдов, «Елефан», или «Слон», называемый, под провождением российских галер, фрегатов и самого того фрегата, на котором находился российский контр-адмирал царь Петр Алексеевич, яко победитель, и за сию победу в Сенате от князя-цесаря Ромодановского вице-адмиралом пожалован.
Ради сего уготован был славный обед у князя Меншикова, к которому позваны были все российские знатные господа, иностранные министры и шаутбенахт Ерншильд приглашен. Сему государь оказывал великую милость и после стола ко всем присутствовавшим особам говорил: «Здесь видите вы храброго и верного слугу своего государя, который достоин великия награды, и сколь долго пребудет он у меня, возымеет всю мою
316
милость, хотя он и многих храбрых россиян побил». Потом, оборотясь к Ерншилду, с улыбкою сказал: «Но я сие прощаю вам, пребыва к вам благосклонен». На что Ерншильд, всенижайше благодаря, отвечал: «Хотя я государю моему служил честно, однако делал то, чего должность требовала. Я не щадил живота, шел на смерть, но ея не нашел (ибо на сражении получил семь ран) и единое меня теперь то утешает, в несчастии моем, что я вашим царским величеством как великим морским офицером и нынешним вице-адмиралом в полон взят и с такою милостию от победителя своего принят».
Не отдана ли при сем справедливость от государя шведскому шаутбенахту, а от него — истинное признание монарху? Коль ясно видится великодушие геройское против пленного!
141
Петр Великий, начав службу в сухопутном войске (и во флоте) с нижних чинов, происходил в вышние степени существенными трудами, по заслугам и достоинству, за баталии и осады, при которых, присутствуя особою своею, бывал то подчиненным, то храбрым предводителем, в сильнейшем огне, с бесстрашием и с присутствием духа, здравого и решительного рассуждения, в опасных случаях против неприятелей, к подданным говоря так: «Победить или умереть славно!»
Наконец, достигнув до чинов сухопутной армии до гене-рал-майорского, а во флоте до вице-адмиральского, получал и обыкновенное жалованье. И когда его величеству оное приносили, то говорил: «Сии деньги —собственные мои. Я их заслужил и употреблять могу по произволу. Но с государственными доходами поступать надлежит осторожно: об них должен я дать отчет Богу».
Я сам слышал сии речи из уст монарших.
142
Его величество, быв в Париже на астрономической обсерватории, с удовольствием смотрел в зрительную трубку на весь небесный свод, и обратясь к бывшим с ним россиянам, с восхищением говорил: «Вот для глаз отверзтая книга чудес Божиих, которая ясно показывает великую премудрость Творца! Беседуя телом здесь, право мыслю там! Я благодарен им, что зрением и душою путешествовал в бесконечности с Вечным Существом. Советовал бы я безбожникам и вольнодумцам учиться астрономии и почаще быть на обсерватории, когда земной шар недостаточен им для уверения и когда бродят по нем слепо».
317
143
Случилось государю летом идти из Преображенского села с некоторыми знатными особами по Московской дороге, где увидел он вдали пыль, потом скачущего ездового или рассыль-щика, машущего плетью и кричащего прохожим и едущим такие слова: «К стороне, к стороне! Шляпу и шапку долой! Князь-цесарь едет!» А за ним вслед едущего на колымажке, запряженной одни конем, князя Ромодановского, на котором был длинный бешмет, а на голове сафьянная шапка.
Лишь только поравнялся он с ними, то государь, остановясь и не снимая шляпы, сказал: «Здравствуй, мин гнедигер гер кей-зер!» —то есть: «мой милостивый государь кесарь!» На сие не отвечая князь ни слова, при сердитом взгляде, кивнул только головою, сам продолжал путь далее. По возвращении его величества в Преображенское и, не видя, по обыкновению, в комнатах своих Ромодановского, послал просить его к себе из Тайного приказа, где князь присутствовал. Но князь отправил напротив к нему грозного рассылыцика с объявлением, чтоб Петр Михайлов явился к ответу. При вшествии его величества Ромодановский, не вставая с кресел, спрашивал сурово так: «Что за спесь, что за гордость! Уже Петр Михайлов не снимает ныне цесарю и шляпы! Разве царя Петра Алексеевича указ не силен, которым указано строго почитать начальников?» — «Не сердись, князь-цесарь,—сказал Петр Великий, —дай руку, переговорим у меня и помиримся». На что не отвечал Ромодановский ни слова (едва и как будто нехотя с кресла приподнялся) и пошел рядом с государем во дворец. Проходящему князю-цесарю через передние покои стоящие гвардии штаб-офицеры и другие господа кланялись низко, ибо они его зело боялись и воздавали ему почесть предо всеми отличнейшую. И как государь в другом покое остановился, то призвал сих особ пред себя, велел поднесть цесарю ковшичек отъемного вина, потому что он водки не любил, а себе и прочим — анисовой водки, а после того предо всеми говорил: «Я надеюсь, что твое цесарское величество меня в том простит, когда я пред тобою не снял на дороге шляпы. Сие неучтивство произошло от твоего бешмета, в котором сана твоего не познал. Если б ты был в пристойной униформе, то есть в приличном кафтане, я б отдал надлежащий по чину поклон». Как ни досаден будто б был такой выговор князю-цесарю, однако под видом извинения объясняя, что бешмет нимало не уменьшает его чина и достоинства, государю сказал: «Я тебя прощаю». —«Теперь мы поквитались с тобою, —отвечал, улыбнувшись, государь и, обратясь к предстоявшим, продолжал следующие слова: «Длинное платье мешало доселе проворству рук и ног стрельцов. Они не
318
могли ни работать хорошо ружьем, ни маршировать, то есть ходить. Для того-то велел я Лефорту пообрезать сперва жупаны и зарукавья, а после сделать новые мундиры по обычаю Европы. Старая одежда похожа более на татарскую, нежели на сродную нам, легкую славянскую. Долгий бешмет у татар —то, что у казаков казакин. В спальном платье являться в команду не годится».
Такое нравоучение относилось не на Ромодановского, но на тех упрямых бояр, которым новая одежда не нравилась, и, как видно, учинено было сие от обоих по условию, дабы князь-цесарь, яко любимый его величества боярин, подавал прочим в преобразовании одежды пример.
С тех пор князь Ромодановский не езжал более в бешмете в Преображенск.
144
Петр Великий, в бытность свою с государыней Екатериной Алексеевною в Гааге, осматривая любопытные вещи в городе и окружностях оного, проведал, что находится там один математик, который уверял, яко бы сыскал он способ узнавать долготу мест. А как его величество любопытствовал видеть такое важное изобретение, то и желал присутствовать своею особою при опытах, которые обещал изобретатель делать своими инструментами, которые составляли такой компас, который показывал, по сказанию его, степени долготы и широты мест. Сей ученый муж устроил осьмоугольный шалаш в одном судне, которое введено было в гаагский большой пруд. Расставил он шесты нумерованные, которых план имел в том шалаше и которые представляли пристани и разные страны, а пруд представлял яко бы пространство моря. Государь имел терпение находиться в сем закрытом со всех сторон шалаше более трех часов с графом Альбельмар-лем, с князем Куракиным и с некоторыми депутатами Голландских Штатов и с сим инвентором. Гребцы, управлявшие сим судном, разъезжали всюду, а математик, запертый в шалаше, означал и сказывал, в которой стороне пруда судно находилось и подле которого шеста было. Петр Великий делал ему при том разные возражения. Наконец, засвидетельствовал, что сей человек далеко дошел в изобретении своем, познавая долготу и широту мест, но еще недостает в том некоторого в нем совершенства, однако заслуживает похвалу и награждение, говоря при том Альбельмарлю и прочим с ним бывшим следующее: «Я ни мало ни хулю алхимиста, ищущего превращать металлы в золото, механика, старающегося сыскать вечное движение (perpetuum mobile), и математика, домогающегося узнавать долготу мест для того, что изыскивая чрезвычайное, внезапно изобретают
319
многие побочные полезные вещи. Такого рода людей должно всячески ободрять, а не презирать, как то многие противное сему чинят, называя такие упражнения бреднями».
Его величество подарил сему математику за труд сей 100 червонных и приглашал приехать его в Россию, чтоб он производил дальнейшие опыты над сим полезным изобретением в его государстве, и обещал за сие достойное награждение.
145
При всех трудах и заботах государственных государь иногда любил побеседовать и с красавицею, только не более получаса. Правда, любил его величество женский пол, однако ж страстью ни к какой женщине не прилеплялся и утушал любовный пламень скоро, говоря: «Солдату утопать в роскоши не надлежит. Забывать службу ради женщин непростительно. Быть пленником любовницы хуже, нежели быть пленником на войне. У неприятеля скорая может быть свобода, а у женщины и оковы долговременны». Он употреблял ту, которая ему встретилась и нравилась, но всегда с согласия ея и без принуждения. Впрочем, имел такие молодецкие ухватки и так приятно умел обходиться с женским полом, что редкая отказать ему бы могла. Видали мы сие не токмо дома, но и в чужих государствах, а особливо в Польше, когда он на такую охоту с Августом езжал.
146
Нечаянно случилось его величеству увидеть одну девушку приятного и красивого лица, нарвскую уроженку, лет двадцати, которая жила во дворце у надзирательницы царского белья и должность белошвейки отправляла. А как она при красоте одарена была умом, то государь, познакомясь с нею, нередко ее у себя имел. Сколь скрытно сие ни делалось, однако каким-то образом проведала о сем императрица. Сего ради, желая отличить от прочих сию фаворитку, вдруг взяла ее к себе вверх и определила ее своею камер-юнферою да и наряжала ее лучше прочих. Его величество о таком происшествии ничего не знал, ибо вскоре после такой перемены случилось ему зайти в комнаты своей супруги, где нечаянно и увидел свою знакомку. Такая незапная встреча удивила монарха и внутренно была неприятна. Он не смотрел на нее и оборотился прочь. Государыня, приметя сие, старалась его развеселить и с видом благоприятным доносила ему так: «Хотя эта девушка вашему величеству и незнакома и я не имела прежде времени ее вам представить, однако, находя ее для себя надобною, приняла в камер-юнферы.
320
Я думаю, государь, вы выбор мой милостиво примете и не похулите. Я около себя дурных держать не люблю, а она и хороша, и умна». Государю представление такое было совестно, ибо императрица сие с такою нежностию, ласкою и повиновением делала, что он не сказал на сие ни слова, улыбнувшись, вышел вон (понеже он такую тонкость вмиг понял) и после сию девушку никогда к себе не зывал, да и вскоре после того выдал ее за чиновного и богатого лифляндского дворянина, чтоб тем доказать супруге своей, что камер-юнфера ея не есть его такая любовница, к которой бы он горячо был привязан.
147
Когда государь вводил в обычай собрания, в которые долженствовали съезжаться чиновные особы вместе с женами и дочерьми, чтоб веселиться общею беседою, забавами и танцованьем, чего прежде не бывало, то случилось некогда, что на одном бале любимец его Меншиков пошел танцевать в шпаге. Его величество, увидя такую нелепость, подошел к нему, сорвал с него шпагу, бросил ее в сторону и близ стоящим господам смеючись говорил: «Не осудите его —он все думает, что он перед фрунтом на коне танцует со шпагою».
Некоторые сказывают, что государь, за сие будто бы рассер-дясь, ударил его в щеку, но оное взведено на государя от чужестранцев напрасно, которые по ненависти всячески старались приписывать монарху излишнюю жестокость.
148
Петр Великий, по возвращении из Персии в 1723 году, нашел разные неустройства в правлении дел и преступлениях, в грабеже некоторых особ, между прочими и князя Меншикова, который хотя чистосердечным признанием своим и освободился от тяжкого наказания, однако ж учинено с него было денежное взыскание, лишен великих доходов да и потерял милость и любовь у государя. Императрица при сем случае была заступницею за Меншикова. Она спасла его тогда от крайнего бедствия неотступным прошением своим, на которое снисходя, монарх при прощении сказал ей: «Меншиков в беззаконии зачат, и во гресех родила мати его, а в плутовстве скончает живот свой. И если, Катенька, он не исправится, то быть ему без головы. Я для тебя его на первый раз прощаю».
Сие слышал я сам, когда государь государыне в кабинете своем говорил. Чуть-чуть уцелел Меншиков тогда от совершен
12 Зак. 7
321
ной погибели, ибо его величество доверенность свою к нему уже потушил, имея на него разные и важные подозрения.
149
В начале генваря 1725 года, в самой тот месяц, когда судьбою Всевышнего определен был конец жития Петра Великого и когда уже его величество чувствовал в теле своем болезненные припадки, все еще неутомимый дух его трудился о пользе и славе Отечества своего, —ибо сочинил и написал собственною рукою наказ Камчатской экспедиции, которая долженствовала проведывать и отыскивать мореходством того, не соединяется ли Азия к северо-востоку с Америкою, отдал оный наказ генерал-адмиралу Апраксину, назначив сам к сему испытанию флотского капитана Витуса Беринга, а в помощь к нему Мартына Шпангенберга и Александра Чирикова.
Я, будучи тогда беспрестанно при государе, видел сам своими глазами то, как его величество спешил сочинять наставление такого важного предприятия и будто бы предвидел скорую кончину свою, и как он был спокоен и доволен, когда окончил. Призванному к себе генерал-адмиралу вручив, говорил следующее: «Худое здоровье заставило меня сидеть дома. Я вспомнил на сих днях то, о чем мыслил давно и что другие дела предприять мешали, то есть о дороге чрез Ледовитое море в Китай и Индию. На сей морской карте проложеный путь, называемый Аниан, назначен ненапрасно. В последнем путешествии моем в разговорах слышал я от ученых людей, что такое обретение возможно. Оградя отечество безопасностию от неприятеля, надлежит стараться находить славу государству чрез науки и искусства. Не будем ли мы в исследовании такого пути счастливее голландцев и англичан, которые многократно покушались обыскивать берегов американских? О сем-то написал инструкцию. Распоряжение же сего поручаю, Федор Матвеевич, за болезнию моею твоему попечению, дабы точно по сим пунктам, до кого сие принадлежит, исполнено было».
150
Когда государь намерен был предать всенародному суду царевну Софию Алексеевну и строгость закона над нею исполнить за последний бунт, ея ухищрением во время его в чужестранных государствах между стрельцами произведенный, дабы ей из монастыря освободиться и сделаться самодержавной государынею, а Петра Алексеевича на возвратном пути, не допустив до Москвы, убить, —то Лефорт, которого государь любил паче прочих
322
и советов его слушал, представлял ему и великую славу и Великодушие, его убеждал, чтоб он сестру свою простил еще раз, на чт0 получил такой ответ: «Ужели не знаешь того, как она пося! ала на живот мой, хотя ей было тогда 14 лет?» —«Так, государь, __ продолжал Лефорт, —но вы не лишайте жизни ее для своей славы, которая должна драгоценнее вам быть, нежели мщение. Сие оставить надлежит свирепости турок, кои обагряют руки н крови братий своих. А христианский государь должен иметь чувствования милосердые». Убежденный таким благородным постановлением, государь вздохнул, пожал плечами, простил Софью, пошел к ней в монастырь и чувствительные делал выговоры, к()ТОрые произвели в ней и в нем слезы. И хотя при таком указании София защищала красноречием своим весьма сильно невинность свою, однако, обличенная ясными доказательствами в престуцлении своем, оставлена была на вечное заключение в монастыре под стражею. Государь, по возвращении своем из монастыря^ говорил Лефорту так: «Жаль, что Софья при великом уме своем имеет великую злость и коварство».
Сию достопамятность слышал я от фельдмаршала князя Ивана Юрьевича Трубецкого.
151
Государь, поручая договоры чинить о мире со шведаМи, при мне говорил Головкину, Брюсу и Остерману: <<д бы возвратил шведам Ревель, да, может быть, отдал 6i4 еще и более, если б король английский не хвастал, что я не могу Ревеля удержать и должен его отдать. Я покажу ему теперь вопреки»54.
152
Когда шведы, обнищав деньгами, после мира Петру Велико-му продавали распиленные медные пушки, то государь сказал Брюсу: «Как дорого война ни стоит, а деньги у меня есть. Такой торг полезен: медь надобна, когда своей еще мало».
153
Его величество, показывая мне чертеж нового укрецления Кронштадта, выдуманного генерал-поручиком Минихом, и хва-ля его к обороне догадки, говорил: «Спасибо Долгорукову (который был в 1721 году посланником в Польше)! Он доставцл мне сего искусного инженера и генерала. Когда саксонцы и поляки не умели его в службе своей держать, так я покажу им, что я умею
12*
323
достойных и знающих генералов награждать». После сего поручил Миниху сделать проекты Рогервикской гавани и Ладогскому каналу.
154
О царевиче Алексее Петровиче, когда он привезен был обратно из чужих краев55, государь Толстому говорил так: «Когда б не монахиня, не монах56 и не Кикин, Алексей не дерзнул бы на такое зло неслыханное. Ой, бородачи, многому злу корень —старцы и попы! Отец мой имел дело с одним бородачом, а я с тысячами. Бог сердцевидец и судия вероломцам! Я хотел ему благо, а он всегдашний мне противник».
На сие Толстой его величеству отвечал: «Кающемуся и повинующемуся милосердие, а старцам пора обрезать перья и поубавить пуху». На это повторил его величество: «Не будут летать скоро, скоро!» И потом, взмахнув головою кверху и в горести пожав плечами, велел позвать Ушакова и Румянцева, которым дал по особой бумаге.
155
По тому же следствию Толстому государь сказал: «Едва ли кто из государей сносил столько бед и напастей, как я? От сестры был гоним до зела: она была хитра и зла. Монахине несносен: она глупа. Сын меня ненавидит: он упрям. Все зло от подпускателей».
156
По тому же делу государь говорил: «Страдаю, а все за Отечество! Желаю ему полезное, но враги демонские пакости деют. Труден разбор невинности моей тому, кому дело сие неведомо. Един Бог зрит правду».
157
Корабельные мастера, под предводительством баса —Ивана Михайловича Головина, сделали пирушку, на которую приглашен был посторонний знатный чиновник, бывший прежде стрелецким головою и несколько замешан в их бунтах, но чистосердечным раскаянием получил прощение и потом за долговременную службу и особенно указанные услуги обрел у его величества милость, а по отличному уму любовь, и употребляем был в важные дела. На той пирушке, после обеда, гости слишком подвеселились и друг друга частым подношением стакан за стаканом подчивали, —то вышеупомянутый человек, уклоняясь от хмеля, сел против комелька и притворился пьяным, дремлющим.
324
шатал головою и снял с себя парик. В самом же деле подслушивал речи, которые другие подгулявшие откровенно государю говорили. Государь, похаживая взад и вперед и увидя плешивую голову сидевшего на стуле хитреца, подошел к нему, ударил ладонью слегка по голому темю раза два и сказал: «Притворство, господин Толстой!» После, оборотясь к предстоявшим, говорил: «Эта голова ходила прежде за иною головою, повисла,—боюсь, чтоб не свалилась с плеч». А притворщик, очнувшись, взглянув на государя, ответствовал тотчас: «Не опасайтесь, ваше величество! Она вам верна и на мне тверда. Что было прежде —не то после, теперь и впредь». —«Видите, —сказал государь,—он притворялся, а не пьян! Поднесите ему стакана три доброго флина, так он поравняется с нами и будет также сорочить».
158
По возвращении генерала Бутурлина и тайного советника Толстого от царевича Алексея Петровича, к которому они посылаемы были от государя с вопросами, его величество им сказал: «Теперь видите ясно, что он—другая Софья»58.
159
Государь призывал к себе в чертежную генерал-поручика Миниха и приказал ему сделать проект укреплений в разных удобных местах с здешней левой стороны от Риги по Двине, а с правой стороны от Риги к морю до Пеонова, от Пернова до Ревеля, от Ревеля до Нарвы и до самого Петербурга, сказав ему: «Я надеюсь в этом по искусству вашему получить желаемое удовольствие скоро».
160
К большой достопамятности и к отличному правосудию Петра Великого служит доказательством отмененное им жестокое азиатское обыкновение лишать имения тех наследников, коих отцы учинили измену или иную вину против государя и тем заслуживали одно только праведное наказание, но вместо того жены, дети их, родственники, ничем невинные, за преступлением родителей обще погибали или в вечную ссылку ссылаемы были. Но Петр Великий, по правосудию и великодушию своему, отменив сие варварское узаконение, рассуждал: «Государю зазорно обогащаться стяжанием подданного и невинное семейство его лишать имущества и пропитания. Невинность возопиет к Богу».
325
161
Государь рассказал графу Шереметеву и генерал-адмиралу Апраксину, что он в самой молодости своей, читая Несторов летописец, видел, что Олег посылал на судах войски под Царь-град, от чего с тех пор поселилось в сердце его желание учинить то же против вероломных турок, врагов христиан, и отмстить обиды, которые они обще с татарами России делали, и для того учредил кораблестроение в способном месте и такую мысль его утвердила бытность его в 1694 году в Воронеже, где, обозревая он местоположение реки Дона, нашел способным, чтоб по взятии Азова пройти и в Черное море. При том рассказывал им еще то, что первое его посещение города Архангельска породило в нем охоту завести там строение судов, как для торговли, так и для морских промыслов. «А ныне при помощи Божией, — сказал он, —когда есть Кронштадт и Петербург и храбростию вашею завоеваны Рига, Ревель и прочие города, то в Архангельске строющиеся корабли могут быть защитою против шведов и других держав. Вот, друзья мои, для чего полезно государю в отчизне своей путешествовать и замечать то, что государству может произвесть сущую славу и процветание!»
162
Славный генерал Патрик Гордон, оказавший против турок и татар и при внутренних мятежах против стрельцов храбрые России услуги, в 1699 году заболел опасно. Государь, посещая его вседневно в болезни, был при самой его смерти, и когда скончался, то закрыл его величество ему очи своею рукою и потом поцеловал его в лоб, а при великолепном погребении сего мужа присутствовавшим чужестранцам и со слезами провозгласил: «Я и государство лишились усердного, верного и храброго генерала. Когда б не Гордон, Москве было бы великое бедствие». Потом, когда поставили гроб в могилу, то государь, кинув туда земли, сказал к предстоящим: «Я даю ему только горсть земли, а он дал мне целое пространство земли с Азовом».
Сей чужестранец, по сказанию тех, кои его лично знали, любим был не только Петром Великим, но и подданными его. Смерть его была сожалением всеобщим.
ПОДЛИННЫЕ АНЕКДОТЫ О ПЕТРЕ ВЕЛИКОМ, собранные Яковом Штелиным
Искусствовед и драматург, театровед, поэт, гравер, Якоб Штелин родился в 1709 году в небольшом южно-германском городе Меммингене. Он рано начал пробовать свои силы в разных областях творчества —в поэзии и элоквенции (ораторском искусстве), рисовании и проектировании иллюминаций, занимался переводами и даже играл на флейте —во время учебы в Лейпцигском университете—в студенческом оркестре под управлением И.-С. Баха.
Директор Петербургской Академии наук И. А. Корф обратил внимание на талантливого юношу и в 1735 году пригласил его в числе других европейских ученых в Академию адъюнктом «немецкого штиля, красноречия и стихотворства, также для изображения иллюминаций, фейерверков, и протчего и для дальнейшего упражнения в науках и художествах».
В Петербурге круг интересов и обязанностей Штелина сразу стал необычайно широк —он читал лекции в гимназии и университете, писал заметки об оперных и балетных спектаклях для «Санкт-Петербургских ведомостей» и редактировал эту газету на немецком языке, сочинял стихи по поводу различных торжеств. Три года спустя он уже стал членом Академии наук и получил в «смотрение» Гравировальную палату, еще через три года возглавил художественный департамент при Академии, а когда в 1747 году департамент был преобразован в Академию изящных искусств, управление ею также было поручено Штелину. Указ Сената от 23 декабря 1757 года фактически поставил Штелина также и во главе медальерного дела России. Он собственноручно сделал несколько сот проектов медалей, посвященных событиям царствования Петра I, Екатерины I, Елизаветы и Екатерины II.
В 1742—1745 годы Штелин был воспитателем великого князя Петра Федоровича, будущего императора Петра III, а затем в течение многих лет его библиотекарем.
327
На протяжении почти полувека —начиная с 1737 года и до конца его жизни — Штелину поручалось создание «иносказательных изображений» для иллюминаций и фейерверков, которые были непременной частью всех празднеств. Надо заметить, что это было весьма важное поручение — фейерверки в середине XVIII века превратились в подлинное искусство, секрет которого был позднее во многом утрачен. Составной частью, помимо пиротехники, были объемные декорации, скульптура, живопись, музыка. С помощью всего этого создавались сложные символические и аллегорические фигуры. Фейерверки продолжались по два-три часа, число участников доходило до нескольких сотен, а любоваться таким поистине сказочным зрелищем одновременно могли десятки тысяч зрителей. В XVIII веке столь грандиозных красочных фейерверков нельзя было увидеть нигде, кроме Петербурга и Москвы.
В самых торжественных случаях организация и оформление праздников поручались Штелину. В день коронации Елизаветы Петровны он поставил оперу Гассе «Титово милосердие» с прологом собственного сочинения «Россия, по печали паки обрадованная», в аллегорической форме прославлявшим совершенный Елизаветой переворот. В 1763 году Штелин был организатором торжеств в честь коронации Екатерины II.
При таком многообразии занятий и обязанностей Штелин находил время уже с первых лет жизни в Петербурге вести записи обо всем увиденном и услышанном. В России складывалось новое искусство, и Штелин одним из первых понял это и оценил. Записки Штелина являются первым опытом создания истории русского искусства. Они содержат сведения о живописи, скульптуре, архитектуре, гравировании, мозаике, шпалерах, фейерверках, медальерном искусстве, театре, музыке, балете и опере, а также о всех значительных художественных коллекциях в России. «В то время никто в Европе не мог даже подумать о подобном начинании — составлении истории всех художеств своей страны,—пишет исследователь творчества Штелина К. В. Малиновский. — Штелин, который взялся за этот титанический труд, не был кабинетным ученым, наблюдавшим мир из окна особняка и покрывавшим бисером готической вязи сотни листов, фиксируя сведения; почерпнутые из других источников. Пятьдесят лет он неустанно содействовал своим талантом, обширными знаниями и безмерным трудолюбием развитию искусств в России и закрепил на бумаге то, что за то время увидел, узнал и услышал»*.
Умер Якоб Штелин в Петербурге в 1785 году, прослужив русской культуре полвека. После его смерти осталось прекрасное собрание русских гравюр XVIII века, а также огромное количество
* Малиновский К. В. Первый историк русского искусства//Ленинградская панорама, 1984. № 6. С. 34.
бумаг и рукописей. Громадный личный архив Штелина долго переходил из рук в руки, пока в 1844 году не был приобретен профессором Московского университета М. П. Погодиным. Ныне архив хранится в Отделе рукописей и редких книг Государственной публичной библиотеки им М. Е. Салтыкова-Щедрина и в Санкт-Петербургском отделении Архива РАН. В 1990 году издательство «Искусство» выпустило в свет двухтомные «Записки Якоба Штелина об изящных искусствах в России». (Составитель, автор предисловия и примечаний К. В. Малиновский).
Анекдоты о Петре Великом, собранные Штелиным, были напечатаны в Лейпциге в 1785 году на немецком языке (переведены на русский в 1801 году) и на французском языке.
Сам Штелин в одном из анекдотов и в предуведомлении к ним рассказывает о том, как к нему пришла мысль собирать и записывать анектоды о Петре I:
«Я часто делал предложения, чтобы прилагаемо было старание собирать какие только можно известия о Петре Великом от тех людей, которые некогда имели счастье обходиться с ним и быть свидетелями его предприятий, дабы со временем можно было сочинить истинное и полное описание жизни сего великого монарха и тем уничтожить все ложные и несовершенные о нем повествования,' поныне находящиеся. Надлежало бы рачительно о сем стараться, потому что чрез несколько лет, как то вероятно, не останется уже никого в живых из тех, которые лично знали-Петра Великого.
Предложение мое всеми было одобрено, и некоторые из моих знакомых, бывшие еще во время Петра Великого в российской службе, хотели сами начать писать некоторые особенные известия о словах и делах сего императора. Между другими знатными особами, которые не имели охоты писать, но при случае охотно такие известия рассказывали, достопочтенный старый фельдмаршал князь Иван Юрьевич Трубецкой сам приказал мне, чтоб я за столом или ввечеру, когда он, по своему обыкновению, курил табак, смело напоминал ему о том и заводил бы разговор о временах Петра Великого. Он милостиво обещал мне рассказывать о сем великом императоре многое, что нигде еще не описано». (Анекдот 6)*.
«И так от сего князя слышал я много анекдотов о Петре Великом, которые весьма возбудили мое внимание и которых не находил я еще ни на каком языке в историях или описаниях жизни российского монарха.
Дабы не позабыть толь достопамятных подлинных анекдотов, слышанных мною от толь знатных свидителей, вознамерился
* Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные Яковом Штелиным. 2-е ИЗД. м., 1820. С. 23-24.
329
я записывать оные вскоре после того, как их слышал. Я делал сие, обыкновенно, приехавши домой ночью или на другой день поутру.
Впоследствии, будучи около двадцати лет знаком с тогдашним государственным канцлером графом Алексеем Петровичем Бестужевым и со многими другими знатными господами в Петербурге и в Москве, имел я много случаев слышать от них достопамятные анекдоты о Петре Великом...»*
Хотя анекдоты Штелина давно известны специалистам, систематическому источниковедческому анализу они пока не подвергались. О степени достоверности и подлинности «Подлинных анекдотов» существуют различные мнения.
«Нет сомнения, что в сих анекдотах много истинного, по крайней мере в главной идее, но много и ложного, —писал еще в середине прошлого века Н. Г Устрялов. —Как профессор аллегории Штелин не мог удержаться, чтобы не раскрасить слышанного им, верил всему, что рассказывали, даже пускался на выдумки».
Устрялову возражал М. П. Погодин: «Приписывать Штелину выдумки и подлоги —грех: он мог ошибаться, но никогда не выдумывал и не обманывал. Перебрав многие сотни всяких его бумаг, я пришел к убеждению, что это была воплощенная немецкая точность даже относительно ничтожных безделиц. Можно ли поверить, чтоб он позволил себе выдумки о важнейших исторических предметах».
П. П. Пекарский в свою очередь высказывает противоположное мнение: «Анекдоты о Петре Великом собирал Штелин... без всякой критики и проверки, почему достоверность большей части из них подлежит сомнению»**.
Советский историк Н. И. Павленко также относится к анекдотам Штелина резко критически: «...Штелин пустил в обиход столько вымыслов, неточностей и легендарных подробностей, что его «Подлинные анекдоты» лишены именно подлинности»***.
Словом, повторю, анекдоты Штелина нуждаются в серьезном и глубоком источниковедческом анализе. Явные ошибки и неточности, допущенные Штелиным, отмечены в примечаниях, помещенных в конце книги. Однако мне представляется, что так же, как анекдоты Нартова и Голикова, «Подлинные анекдоты» Якоба Штелина будут интересны современному читателю, ибо передают с большей или меньшей степенью достоверности не только фактическую канву жизни Петра I, но и те представления, слухи, домыслы, одобрительные или осудительные суждения, которые
* Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные Яковом Штелиным. С. 5-6.
** Цит. по кн.: Павленко Н. И. Петр Великий. С. 349.
*** Там же. С. 350.
330
циркулировали в стране и при его жизни, и уже после его смерти, то есть позволяют нам увидеть первого российского императора не только глазами его современников, но ив своеобразном зеркале, отражающем общественное мнение XVIII века.
Избранные анекдоты публикуются по изданию: Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные Яковом Штелиным. 2-е изд. Перевод с немецкого. М., 1820.
Анекдот 2
Петр Великий в смертельной болезни не прощает смертоубийц
Петр I на двадцать пятом году от рождения весьма опасно болен был горячкою. Когда уже не было ни малой надежды, чтоб он выздоровел, и при дворе владычествовала всеобщая печаль, а в церквах день и ночь отправляемо было молебствие, доложили ему, что судья уголовных дел, по древнему обычаю, пришел спросить, не прикажет ли он освободить девятерых приговоренных к смерти разбойников и смертоубийц, дабы они молили Бога о царском выздоровлении. Государь, услышавши о'том, тотчас приказал послать к себе судью и повелел ему прочитать имена осужденных на смерть и в чем состояли их преступления. Потом его величество сказал судье перерывающимся голосом: «Неужели ты думаешь, что я прощением таких злодеев и несоблюдением правосудия сделаю доброе дело и преклоню Небо продлить жизнь мою? или, что Бог услышит молитву таких нечестных воров и убийц? Поди и тотчас прикажи, чтобы приговор над всеми девятью злодеями был исполнен. Я еще надеюсь, что Бог за самой этот правосудный поступок умилосердится надо мной, продлит мою жизнь и дарует мне здоровье». На другой день приговор был исполнен, царю после того день ото дня становилось лучше, и в короткое время он совсем оправился.
Анекдот 8
Замысловатый отказ Петра Великого на прошение жидов, чтобы он позволил им жить в России
Когда государь Петр I еще в первый раз был в Голландии, учился в Саардаме искусству строить корабли и повсюду наведывался обо всем потребном для приращения торговли, заведения мануфактур и обработывания продуктов своея земли, и тогда уже явно было, что одним из главных предметов его стараний
331
было заведение торговли в своем государстве. Он старался вызывать в Россию искусных «художников, фабрикантов, ремесленников и купцов, давая им разные привилегии, совершенную свободу и доставляя многие выгоды. Хитрые амстердамские жиды надеялись воспользоваться сим случаем. Хотя они знали, что царь Иван Васильевич выгнал жидов из Российского государства и последовавшие за ними цари также не позволяли им жить в России, но они думали, что Петр Великий, совсем преобразуя Россию и отменяя столь многие старые обычаи, отменит и узаконение царя Ивана Васильевича, касающееся до их нации. И так взяли они прибежище к славному амстердамскому бургомистру Ван-Витсену и просили его, чтоб он исходатайствовал у его величества позволение селиться в России, заводить купеческие конторы и производить торговлю так же, как то было позволено и другим иностранцам; причем не позабыли они весьма подробно описать знатные выгоды, какие получали бы россияне, продавая продукты своей земли чрез жидовских купцов. Сверх сего обязывались они из благодарности за исполнение их просьбы поднести государю на первый случай в подарок сто тысяч гулденов наличными деньгами.
Бургомистр Витсен склонился на то и обещал жидам при первом случае предложить государю их просьбу. Сей почтенный муж, которого государь почитал как верного советника и почти ни в чем ему не отказывал, сдержал свое слово и при первом случае представил императору предложения и пррсьбы жидов. Государь сперва слушал его с важностью, а потом, улыбаясь, отвечал ему следующими словами: «Господин Витсен, вы знаете жидов, знаете образ мыслей моего народа; и я также знаю и тех, и других. В рассуждении первых еще не время позволить жидам селиться и жить в моем государстве. Скажите им моим именем, что я благодарю их за их предложение; но я стал бы жалеть о них, если б они поселились в России, ибо хотя и думают о них, что они в торговле весь свет обманывают, однако ж я опасаюсь, что они у моих россиян не много бы выторговали»1.
Анекдот 11
Петр Великий прекращает бесполезное кровопролитие
В 1704 году, когда город Нарва по долговременной осаде наконец взят был штурмом, раздраженные российские солдаты не могли удержаны быть от грабежа, пока сам государь прибежал к ним с обнаженною шпагою, некоторых из них заколол и таким образом остановил их ярость и привел их в надлежащий порядок. Потом вошел он в замок, куда приведен к нему был
332
пленный шведский комендант Горн. Государь в гневе дал ему пощечину и сказал: «Ты, ты один виноват в том, что столько пролито крови без всякой нужды. Тебе давно бы уже должно было выставить белое знамя, когда ты не мог надеяться помощи и не имел никакого иного способа к защищению города». Потом, бросивши на стол окровавленную свою шпагу, говорил: «Вот моя шпага, она омочена не шведскою, но российскою кровью. Я удержал ею собственных моих солдат от насильств и грабежа в городе, чтобы избавить бедных граждан от кровопролития, которому они без нужды подвержены были безрассудным твоим упорством»2.
Анекдот 17
Удивительная любовь Петра Великого к государству своему и отечеству
Всему свету известно, что сей великий монарх совершенно преобразил Российское государство и заведением регулярного войска, учреждением лучшего воспитания для благородного юношества, заведением многих для государства и для внешней торговли выгодных фабрик, художеств и наук видимо оное возвысил, соседственным государствам сделался страшным и во всех частях мира приобрел уважение. Столь же известно и то, какое огорчение и прискорбие нанес ему сын его, царевич Алексей Петрович, который всем его полезным предприятиям противился и которого за то должен он был заставить признаться в неспособности своей ко принятию после него престола и публично от оного отказаться3. И так он по одной любви к отечеству родного своего сына лишил престола; по любви к отечеству и по ревностному опасению, чтобы некогда по кончине его новое, твердое и великолепное здание государственного его учреждения не было вдруг ниспровержено и просвещенные его подданные не впали бы в прежнюю мрачность.
Но еще удивительнейшим опытом столь ревностной любви к отечеству, которого благу сей истинный Отец Отечества жертвовал всем и даже самим собою, служит находящееся в Кабинете4 собственноручное письмо его в Правительствующий Сенат, писанное в 1711 году из лагеря при реке Прут, когда он со своим войском, по несчастию, окружен был 100000 турок и не мог ниоткуда получать провианту. В таких опасных и почти отчаянных обстоятельствах, из которых по-видимому ничто, кроме особого чуда, не могло его избавить, думал он только о своем
333
отечестве, а не о самом себе, хотя и видел пред собою явную опасность либо попасть в плен туркам, либо совсем погибнуть.
Неустрашимый герой, усмотрев крайнюю и неизбежную опасность и почитая себя со всем своим войском погибшим, сел спокойно в своей палатке писать, запечатал письмо, приказал позвать одного из вернейших своих офицеров и спросил его, надеется ли он пройти чрез турецкое войско, чтобы отвезти письмо в Петербург. Офицер, которому все дороги и проходы в тамошних местах были известны, уверял государя, что он не сомневается пройти и его величество может в том на него положиться, что он благополучно приедет в Петербург. Положившись на такое уверение, государь отдал ему собственноручное свое письмо с надписью: «В Правительствующий Сенат в Санкт-Петербурге», поцеловал его в лоб и не сказал более ничего, как только: «Ступай же с Богом».
Офицер в девятый день прибыл благополучно в Петербург и отдал письмо в полном собрании Сената. Но в какое удивление пришли сенаторы, когда они, запершись, прочитали царское письмо и нашли оное следующего содержания: «Уведомляю вас, что я со всею армиею без всякой вины или неосмотрительности с нашей стороны, единственно по полученным ложным известиям, окружен со всех сторон турецким войском, которое вчетверо наших сильнее, и лишен всех способов к получению провианта, так что без особенной Божией помощи ничего иного предвидеть не могу, так что со всеми нашими людьми погибну либо взят буду в плен. В последнем случае не почитайте меня царем и государем своим и не исполняйте никаких приказаний, какие тогда, может быть, от меня были бы к вам присланы, хотя бы они и собственною моею рукою были писаны, пока сам я не возвращусь к вам. Если ж я погибну и вы получите верное известие о моей смерти, то изберите достойнейшего из вас моим преемником»5
Подлинник сего письма находится в Кабинете Петра Великого при Императорском дворе в Санкт-Петербурге между многими другими собственноручными его письмами и начальником сего Кабинета, князем Михайлом Михайловичем Щербатовым, показывай был многим знатным особам.
Анекдот 20
Петр Великий заводит увеселительные места не для себя только, но и для народа
Петр Великий по завладению всею Эстляндиею, овладевши и городом Ревелем, не только приказал привести в лучшее оборонительное состояние городские укрепления и гавань, но также
334
в одной против гавани лежащей приятной стране завел большой увеселительный сад со всеми принадлежащими к оному украшениями, как то: с прудами, островками, фонтанами и статуями из тамошнего Лаагбергского камня и проч, и при оном построить прекрасный увеселительный замок с флигелями италианской архитектуры. Сие место назвал он в честь императрицы Катаринен-таль6. Государь знал, что ему и супруге его, которая редко разлучалась с ним, когда он отправлялся в путешествие и даже в походе, не будет времени посещать сей сад, но он желал, чтобы всякий наслаждался в нем позволенным увеселением. Чрез несколько лет прибывши с императрицею в Ревель, жил он в ново-построенном доме. Он удивлялся, не видя никого в саду гуляющего, и мимоходом спросил у часового, который стоял у входа, отчего это происходит, что никто из города не приезжает сюда гулять? «Мы никого сюда не пускаем», — отвечал солдат.— «Как! — вскричал государь, рассердившись. — Какой дурак вам это приказал?» —«Наши офицеры», — отвечал часовой.— «Какие дураки!—сказал государь.— Они думают, будто я только для себя, а не для всех завел этот сад с таким дорогим иждивением». На другой день, по царскому повелению, объявлено было в городе с барабанным боем, что всякому позволено приезжать в Ката-риненталь, гулять там и веселиться; а караульные должны только наблюдать, чтоб не происходило каких-либо беспорядков и чтоб не портили дерев. Вследствие сего Катариненталь и поныне служит лучшим прибежищем для ревельских граждан.
Анекдот 23
Снисхождение Петра Великого к проступкам тех людей, к которым он привык и которые были ему нужны
Правительствующий Сенат неоднократно открывал корыстолюбивые поступки и обман князя Меншикова в поставке знатного количества провианта и мундиров для армии. Иногда Сенат в исполнении своея должности посылал к нему касавшиеся до того запросы; однако ж он почти никогда на оные не ответствовал либо для виду посылал иногда ответ с одним из своих подчиненных, но всегда остерегался отвечать письменно, особливо ж с собственноручным подписанием. В таких обстоятельствах, дабы не принять участие в его вине, сенаторы описали главные и важнейшие пункты, в которых князь Меншиков был обвиняем, на особливом листе и положили оный на стол против того места, где государь садился, не донесши ему о том наперед. Сия бумага не скрылась от проницательного монархова взора.
335
В первое свое присутствие в Сенате взял он ее и, просмотревши наскоро, положил опять и не говорил о ней ни слова, так, как бы совсем ее не читал. И так она лежала довольно долго пред государем на одном месте без всяких последствий. Наконец сенаторы решились начать говорить с его величеством о сем деле. Сидевший подле государя тайный советник Толстой спросил у его величества, что угодно ему будет сказать о сей бумаге. «Ничего, — отвечал государь, — только что Меншиков и останется всегда Меншиковым». Господа сенаторы могли толковать сей ответ, как хотели. Бумага осталась на столе, и после никто уже более не осмеливался упоминать о ней7.
Анекдот 29
Запрещение Петра Великого, чтоб на улице не падали пред ним на колени
В первые годы по основании Петербурга, когда еще весьма немногие улицы были вымощены и в многих местах весьма было грязно, особливо ж в дождливую погоду, простой народ, по старому обычаю, увидевши государя, падал пред ним на колени, после чего часто вставали все вымаравшись в грязи. Петр Великий не хотел сего и всегда делал знак народу, чтоб не падали на колени, и даже часто говаривал, что сие ему ре нравится. Однако ж народ не оставлял старого обычая, и государь должен был запретить под опасением наказания кнутом на улице падать пред ним на колени и пачкаться в грязи.
Анекдот 30
Сухопутная и морская воинская служба Петра Великого
(...) Кораблестроение и мореплавание было любимым его упражнением. Сей неутомимый монарх служил и во флоте своем наряду с подданными, также с самых низших степеней, дошел в сей службе до контр-адмиральского чина и довольствовался оным, отдавая справедливость заслугам своих адмиралов и вице-адмиралов, которые во флоте имели пред ним преимущество. Некогда очистилось при флоте вице-адмиральское место, на которое надлежало кого-нибудь произвести. Контр-адмирал Петр Алексеевич подал в Адмиралтейскую коллегию просьбу, в которой, прописывая прежнюю свою службу, просил повышения на сие место. По внимательном рассмотрении дела праздное место
336
отдано было другому контр-адмиралу, а Петру Алексеевичу на его просьбу ответствовано было письменно, что Коллегия признает его заслуги и надеется, что он и впредь будет стараться приобретать оные, за что может ожидать требуемого им повышения, как скоро откроется первый к тому случай; но в сем случае ^Коллегия, сравнивая службу его со службою другого контр-адмирала, нашла, что тот долее его служит и более имел случаев отличиться, а для того Коллегия на сей раз по справедливости должна была отдать ему преимущество и произвести его в вице-адмиралы. Петр Великий доволен был сим ответом и, разговаривая при дворе о сем производстве, сказал: «Члены Коллегии судили справедливо и поступили как должно. Если бы они были так подлы, что из ласкательства предпочли бы меня моему товарищу, то не остались бы без наказания»8.
Анекдот 34
Охота Петра Великого
Против обыкновения всех прочих дворов Петр Великий не содержал охоты, но имел только несколько егерей, которые доставляли дичину для царской кухни, и двух искусных форшт-мейстеров при Адмиралтействе, которые должны были замечать строевой лес в соседственных местах и иметь особое старание о вырощении дубов.
Травли не мог он терпеть столько же, как и вообще всякого другого способа мучить зверей. Некогда живши в подмосковной деревне, прошен он был одним дворянином, который был великий охотник до звериной ловли, на охоту, нарочно приготовленную для увеселения его величества, и потом на медвежью травлю; но он ласково отказал на сию просьбу, сказавши: «Гоняйтесь вы за дикими зверями, сколько вам угодно; эта забава не для меня; я должен вне государства гоняться за отважным неприятелем, а в государстве моем укрощать диких и упорных подданных».
Анекдот 43
Петр Великий не терпит лакеев при своем столе
Когда Петр Великий кушал один со своею супругою, то обыкновенно не имел при себе никого для услуг, кроме самых приближенных камер-юнкера императрицы и одного маленького пажа. Когда же он кушал с некоторыми из своих министров,
337
генералов или морских офицеров, тогда служили при столе обер-кухмистер его Фелтен, денщик и двое пажей, да и они, поставивши кушанье и по бутылке вина для каждого гостя, должны были выходить из столовой залы и оставлять государя одного с гостями. Лакеи никогда не являлись у его стола, кроме церемониальных обедов, ибо он обыкновенно говаривал о них вообще: «Я не хочу, чтобы они были при том зрителями, как я сижу за столом». Некогда за столом сказал он прусскому посланнику барону Мардефелдту: «Наемники, лакеи при столе смотрят только всякому в рот, подслушивают все, что за столом говорится, понимают криво и после так же криво пересказывают».
Анекдот 47
Петр Великий находится в опасности быть умерщвленным от одного раскольника
Сие ужасное происшествие случилось в Петербурге в Летнем дворце. Император имел обыкновение после конференции со своими министрами, когда они уходили, провожать их в переднюю. Некогда ввечеру, в то время, как государь имел конференцию со своими министрами, пришел в переднюю в нижнем этаже Летнего дворца незнакомый человек с мешком, сшитым из разных лоскутков сукна, в каких обыкновенно секретари и писари носили за своими командирами бумаги, которые надлежало подавать императору. Никто из стоявших там денщиков и служителей не подозревал сего человека в злом намерении. Может быть, всякий почитал его за подьячего из какой-нибудь коллегии, которому приказано было придти с бумагами, и как он стоял несколько часов с весьма спокойным видом, то никто и не спросил у него, кто он или что ему надобно. Но вдруг открылась ужасная дерзость и злодейское намерение сего человека. По окончании конференции, когда министры пошли домой и государь провожал их в переднюю, сей человек, за которым никто не примечал, оборотился к стене и, вынявши нечто из своего мешка, обвернул то опять мешком, и как государь пошел обратно в свою комнату, хотел и он войти за ним с такою смелостью, как бы ему то приказано было. Но как никто из стоявших тут денщиков и служителей не слыхал от государя такого приказания, то один из них тотчас ставши в дверях между им и государем, удержал его и спросил: кто он и что ему надобно; но он старался насильно войти за государем, отчего произошел шум, и государь, оборотившись, спросил о причине оного. К величайшему удивлению государь получил ответ не словами, но на самом деле: пустой
338
мешок и с ним большой нож в четверть аршина длиною выпал из-под руки у дерзостного злодея; сам же он тотчас упал на пол и признал себя виноватым. Государь сам схватил его и спросил: какое имел он намерение? «Убить тебя», — отвечал он.— «За что? — спросил государь с кротостью. —Разве я чем-нибудь тебя обидел?»—«Нет,—отвечал злодей (который по собственному признанию был раскольник), —ты мне ничего худого не сделал, но сделал много зла моим единоверцам и нашей вере». —«Хорошо, —сказал император, — мы разыщем это. Отведите его теперь под караул и не делайте ему ничего худого, а завтра сам я расспрошу его обо всем»9
Вышеописанные истинные обстоятельства ужасного сего происшествия не столь были известны, как то, какую заслуженную казнь сей злодей получил и что единоверцы его с того времени должны были для отличия от других людей носить на спине лоскут красного и желтого сукна10
Анекдот 53
Отменное рачение Петра Великого о дубовом лесе
Петр Великий, имея великую склонность к мореплаванию и кораблестроению, соединял с нею отменное рачение о дубовом лесе, тем паче, что натура скупо наделила оным те места, в которых сей великий основатель российского мореплавания и отец российских флотов завел корабельные верфи. Как скоро завел он первое селение при Неве, то принял к себе немецких форштмей-стеров, которые должны были осматривать леса во всей Ингерманландии и Новогородской губернии и замечать в них дубовые дерева. Хотя и не нашли они там целых дубовых лесов, какие находились в отдаленных южных провинциях, как-то в Украине, по рекам Дону и Волге, особливо ж в Казанской губернии, однако же по местам довольно было молодых и старых дубов. Для сохранения сих дерев государь издал особливое повеление, в котором под опасением жестокого наказания запретил даже помощникам в своих делах рубить дубы без ведома Адмиралтейской коллегии и без наставления от форштмейстера.
Дабы подать народу пример отменного уважения своего к дубовому лесу, приказал он обвести перилами два старые дуба, найденные в Кронштадте, поставить там круглый стол и сделать места для сидения. Летом, приезжая туда, часто сиживал там с кронштадтскими командирами и корабельными мастерами.
339
Иногда, смотря на сии дерева, говаривал он: «Ах, если бы нам найти здесь и в окружности хотя столько дубовых дерев, сколько здесь листьев и желудей». Напротив Кронштадтского острова или напротив Петергофа при Финском заливе, где государь нашел особливую небольшую дубовую рощицу, приказал он построить увеселительный домик и назвал его Дубки. Он публично благодарил корабельным мастерам и морским офицерам, которые, желая угодить ему, садили в садах своих в Петербурге дубы, и, увидевши то в первый раз, целовал их в лоб. Сам он выбрал по Петергофской дороге место на 200 шагов в длину и на 50 в ширину и засадил оное дубами, которые по свойству тамошнего климата росли хорошо, хотя и медленно. Петр Великий приказал огородить сие место забором и прибить там рукописный указ, чтоб никто не осмеливался обрывать сии молодые дерева или иначе как-нибудь их портить под опасением строгого наказания. Чрез несколько лет, когда уже молодые дубы были вышиною с человеческий рост, он, проезжая мимо, по обыкновению своему, остановился, чтобы посмотреть, каково они растут, и, к величайшей досаде, увидел на земле несколько ветвей и пучков, связанных из листьев. Государю тем более было сие огорчительно, что вред любимым его деревьям причинен был не от ветру и бури, но кем-нибудь нарочно из шалости или злобы.
Как скоро возвратился он в город, то, призвавши к себе генерал-полицмейстера11, приказал ему немедленно поставить караульных близ рощи, которые должны были • подстерегать, не придет ли кто-нибудь еще портить деревья. Чрез несколько дней захвачена была шайка пьяных, по большей части господских людей, которые, проходя мимо, перелезли через забор, наломали несколько ветвей и, делая из дубовых листьев пучки, привязывали себе на шляпы. Они сперва отведены были в полицию, а потом публично на площади высечены. За день до того повещено было с барабанным боем по всему городу, чтоб изо всех домов кто-нибудь явился смотреть, как сии преступники были наказываемы12.
Анекдот 54
Терпимость различных вер в России
Петр Великий, устремляя в Амстердаме проницательное свое внимание на все, между прочим приметил и то, что там жили люди почти всех исповеданий веры, какие только есть в мире, и сколь мнения их, касающиеся до религии, ни были различны, однако ж все они имели публичные свои церкви или домы
340
собрания, в которых отправляли свое богослужение. Российский монарх посетил большую часть сих различных церквей из любопытства, желая узнать образ их богослужения. Паче всего нравилось государю миролюбие, с каким жили в одном месте люди столь многих разных исповеданий без всяких споров не только на письме, но даже и * разговорах между собою. Некогда говорил он о сем с одним из голландских правителей и узнал от него, что Амстердам есть место, открытое всем нациям для торговли, где всякому позволено свободное отправление своего богослужения, если оно не мешается в собственные их касающияся до религии дела и не нарушает спокойствия людей иного исповедания, ибо правительство не имеет нужды заботиться о том, чему верят иностранные жители или каким образом отправляют они богослужение, если только они не преступают законов той земли, в которой живут. Государь ответил на сие, что он думает, что сие правило и положение правительства немало споспешествует приращению торговли, стечению в Амстердам множества людей всяких наций, а потому и умножению доходов Республики. Он хвалил сие учреждение и сказал, что намерен то же учредить в новом своем городе Петербурге. И в самом деле он исполнил сие, не только позволивши иноверцам всякого христианского исповедания строить там церкви свои в назначенных местах и отправлять публичное богослужение, но и давши им свободу избирать собственный свой церковный совет, который бы по законам и обычаям своего исповедания решал брачные и церковные дела, случающиеся между ими, не завися ни от Правительствующего Синода, ни от какого-либо другого Суда или какой-либо коллегии.
При сей всеобщей терпимости мудрый монарх всеми способами старался уменьшить и истреблять секты и несогласие в собственной его государства религии. Он старался ласковыми поступками и учрежденными в Святейшем Синоде беседами отвести от заблуждения раскольников и так называющихся староверов, которые с крайним упорством придерживались некоторых мнений и правил, не важных и не принадлежащих к существенности религии, обещаниями особенной своей милости хотел он обратить их к общему стаду православной греко-российской веры. Но сии кроткие средства не произвели над ними никакого действия, однако ж Отец Отечества своего не хотел позволить силою и наказаниями принуждать к повиновению и правоверию сих упорных и в заблуждении своем твердых подданных, которых число было весьма немалое. Он оставил их в прежнем их суеверии, учредив только, чтоб все объявившие себя раскольниками для отличия от правоверных носили на спине продолговатый
341
четырехугольный лоскуток красного и желтого сукна13. Как сей знак отличал раскольников от правоверных и некоторым образом делал их смешными и презрительными, то монарх думал, что они, устыдясь этого, скорее согласятся присоединиться к православной греческой церкви. Но и сия остроумная выдумка не имела ожидаемого действия. Раскольники, нося желтый свой лоскуток, остались при прежнем своем упрямстве.
Через несколько времени потом Петр Великий, увидев на петербургской бирже между прочими русскими и иностранными купцами калужских купцов с помянутыми раскольническими значками, занимающихся сдачею юфти, пеньки и других русских товаров, пожал плечами и спросил у некоторых из около стоявших людей, честны ли и прилежны ли сии купцы из раскольников и можно ли полагаться на них в торговых делах? Один из знатнейших таможенных начальников ответствовал, что они таковы. «Хорошо, —сказал император, —если они в самом деле таковы, то пусть верят чему хотят и носят свои лоскутки. Когда я не могу отвести их от суеверия ни разумными доказательствами, ни стыдом, то огонь и меч также не принесли бы пользы. Мы не должны быть мучениками за свою глупость: для них было бы это слишком много чести, а для государства вредно».
Анекдот 58
Неутомимое любопытство Петра Великого на основательность всего исследования
Между Нарвою и Ревелем, верст за сто от последнего города, стоит при дороге изрядная каменная церковь, называемая Галь-яльскою церковию. Издавна, когда еще сия страна была под шведским владением, находилась там между многими гробницами прежних окольных тамошних помещиков гробница. двух благородных девиц Фон-Грот, погребенных в 1632 году, которых тела и поныне остались в целости неистлевшими. В 1752 году, в июле месяце, проезжая мимо сего места, приказал я поднять надгробный камень и видел оба сии мертвые тела невредимы, нагие, совсем высохшие, желтовые и без всякого запаху. Кожа на всем теле казалась мне весьма похожею на выделанную и натянутую свиную кожу и с сильною упругостию отскакивала, когда вдавишь ее пальцем или палкою в пустое тело, которого внутренность так иссохла, что я не мог ее ощупать. Церковник, который для меня велел открыть гробницу, рассказывал мне при сем случае, что Петр Великий во время шведской войны, шедши
342
к Ревелю и стоявши несколько недель лагерем в сей стране, услышал о сих неистлевших телах и не хотел тому поверить. Дабы исследовать истину, государь приказал принести мертвые тела в лагерь, осматривал их с великим вниманием и растолковал окружавшим его генералам натуральные причины сего нетления; чрез несколько же дней приказал отнести их обратно на прежнее место и не почитать сего за чудо14.
Анекдот 59
Благоразумная осмотрительность и осторожность Петра Великого при доносах
После сражения при Полтаве Петр Великий принимал в свою службу всех шведских офицеров, которые объявили желание служить ему и присягнули, по большей части с теми же чинами, какие имели уже они в шведской службе. В числе сих офицеров находился полковник Остман, который давши присягу отправлен был в Казань к новому своему полку. Там, по несчастию, случилось с ним весьма неприятное происшествие, которое кончилось бы его погибелью, если б благоразумная осмотрительность Петра Великого и осторожность не послужила к его спасению. А именно: один из его денщиков, которого велел он за пьянство и дурное поведение наказать батожьем, закричал на него слово и дело. По обыкновению, наказание было остановлено и, как денщик, так и полковник взяты под караул и отвезены в Петербург, в Тайную канцелярию15. Там денщик доносил на полковника, что он поносил его царское величество бранными словами. Он твердо стоял в своем доносе и три раза выдержал пытку16. Государь, уведомлен будучи о сем, приказал привести к себе полковника, объявив ему, в чем его обвиняли, и требовал, чтоб он добровольно признался в своей вине, зная, что по порядку следует самого его допрашивать и он под пыткою должен будет сказать правду. Притом его величество пристально смотрел в лицо полковнику. Полковник свободно отвечал государю, что он не только не говорил, но и не думал того, в чем злобный денщик его обвиняет, и уверял, что он даже не знает столько по-русски и никогда с денщиком своим столько на сем языке не говаривал, чтоб он мог услышать от него такие слова, о каких доносит. К тому ж и не имел он ни малой причины к неудовольствию против его величества, будучи из пленных принят в службу с прежним своим чином, извлечен из бедности и приведен в благополучное состояние. И так он солгал бы на себя, если бы
343
сказал, что он говорил что-нибудь такое, в чем денщик на него доносит. Петр Великий отпустил его потом от себя, не спрашивая более, и приказал отвести обратно под караул. На другой день послал он к пытанному денщику искусного в увещаниях священника приготовлять его к смерти и приказал ему особенно стараться о том, чтоб осужденный во всем на исповеди признался и ничего не утаил17 Священник исполнил свою должность ревностно и в третий день, когда надлежало денщика в последний раз исповедать и сделать ему последнее увещание, чтоб он ничего не утаил, ибо на другой день назначено было казнить его, —наконец денщик признался, что он ничего более на совести не имеет, кроме того, что, желая отомстить своему полковнику, оклеветал его. И так благорассуждением Петра Великого и мудрым его поступком открылась невинность полковника и злоба денщика. Потом его величество по справедливости приказал злобного клеветника живого колесовать, а невинного полковника с награждением отпустить обратно к его команде.
Анекдот 60
Основание Петербурга
Для многих может служить анекдотом известиеюб основании Петербурга и о том, как сей город столь скоро построен и в толь немногие годы достиг такой великости, обширности и знатности. Государь Петр I еще задолго до войны со шведами желал иметь гавань на Балтийском море, дабы в сей по многим причинам для него выгодной стране производить мореплавание и построить флот18. Как же скоро удалось ему завоевать ту страну, где ныне Петербург, то и предприял он построить там город. В 1703 году начал он в самом деле полагать основание сего города с крепостью на одной стороне Невы и Адмиралтейством на другой. Он не нашел в сем месте ничего, кроме одной деревянной рыбачьей хижины на Петербургской стороне, в которой сперва и жил, и которая поныне еще для памяти сохранена и стоит под кровлею, утвержденною на каменных столбах19
Сначала строение нового города происходило медлительно и мало-помалу. Государь не мог еще предвидеть конца едва только начатой войны и быть уверенным в том, что удержит за собою завоеванные земли около Невы. Но по одержании совершенной победы над шведами под Полтавою в 1709 году, в состоянии будучи решительно заключить, что никто уже не отнимет
344
у него завоеванных земель при Балтийском море и устье Невы, начал он рачительно стараться о построении Петербурга и делать распоряжения, нужные к произведению сего предприятия. Но прежде, нежели приступил он в самому делу, в чем продолже-е ние войны еще несколько лет ему препятствовало, сделал он разные планы расположения нового регулярного города, ибо все прежде на том месте построение строено было только по нужде, без связи и без плана. Лучше всех прочих планов нравился ему тот, который более имел сходства с расположением славного города Амстердама, особливо по множеству каналов. Такого расположения город хотел он построить на Васильевском острове. Сей остров, находясь в шведском владении, был еще пуст и никакого не имел названия, а сие имя получил от российского офицера бомбардирской роты Василья Дмитриевича Корч-мина. В 1703 году, когда Петр Великий, не имея еще флота, с 60-ю только лодками20 сделал неожидаемое нападение на два шведские военные корабля, пришедшие к сему острову, и взял их, а потом приказал поставить две батареи для воспрепятствования неприятельским судам входить в устье Невы, сей офицер Василий Дмитриевич Корчмин стоял там с командою канониров и бомбардиров. Он пробыл на острове со своею командою несколько лет, и как все царские и другие повеления к нему присылаемые надписываемы были: «Василью на острове», то с того времени и стали все называть сей остров Васильевским21. Посреди оного в большой перспективе надлежало провести большой канал в прямой линии от малой Невы в залив и другой в малой перспективе за 100 сажен расстоянием от первого и параллельно с ним, а поперек острова, из малой Невы в большую 12 меньших каналов, т. е. посреди каждой улицы между двумя рядами домов, из которых у каждого оставлено было место для двора и саду. Выкапываемую для сих каналов землю должно было употребить отчасти ж на укрепление нового города валом и болверками, которым надлежало быть в равном расстоянии одному от другого по Коегорнову образцу22. По большому каналу надлежало кораблям проходить из Кронштадта прямо к самым пакгаузам и к бирже и оттуда обратно с грузом отправляться в море; малые же каналы в поперечных улицах, или линиях, должны были служить для удобнейшего провозу всяким нужным городским жителям потребностей на барках, ботах и других мелких судах из одного рукава Невы в другой. В большой и малой перспективе назначено было много площадей, а в самой почти средине острова место для прекрасного саду, который простирался бы на несколько верст в длину и ширину и служил бы общим гульбищем; далее же к морю оставлены были луга для паствы.
345
Напротив сего нового города на другом берегу Невы видно уже было Адмиралтейское строение, укрепленное валом, рвами и бастионами, и при нем заложена была корабельная верфть, где строились корабли и другия суда. Неподалеку оттуда, на так названной после Адмиралтейской стороне, заложены были домы для морских офицеров, плотников и матросов, от которых ныне осталось только наименование улиц Малой и Брльшой Морской. Для строения шлюпок и других мелких судов, также и для хранения строевого корабельного лесу, назначен был небольшой остров между Мойкою и каналом, названный Новою Голланди-ею. Близ оного отведено было особливое место для кузниц и делания канатов, а далее на большой Неве заложена особливая верфть для строения галер, названная галерным двором; за нею ж на Фонтанке, вытекающей подле Летнего дворца из Невы, так называемая партикулярная верфть, где строены были как для частных людей, так и для Адмиралтейства, яхты, торншуйты, буйеры, шлюпки и другие мелкие суда.
Близ вершины помянутой реки Фонтанки Государь построил себе Летний дворец и завел при нем пространный сад с фонтанами, гротами, аллеями, партерами, прудами и со многими великолепными украшениями; для зимы ж построил большой дворец о двух этажах, называемый Зимним23, между Адмиралтейством и Летним дворцом, при большой Неве, напротив крепости. Петербургская сторона мало-помалу застроена была по большей части деревянными домами. Там находились коллегии, домы царских министров, лавки, рынки, оружейный завод и несколько сот партикулярных домов. Улицы были изрядно вымощены; а к работе сей употреблены были шведские пленники.
Наконец в 1714 году государь, утвердившись в знатнейших своих завоеваниях, предвидя самое выгоднейшее для себя окончание войны и в состоянии будучи прилагать более попечения к произведению в действо предприятий своих касательно до гражданских дел, издал печатный указ, в котором повелевалось немедленно начать строение нового города на Васильевском острове по предписанному им плану на 6, 10, 12, 15 и 20 саженях в длину, соразмерно их имению, и в три года совсем оные отделать под опасением в противном случае лишения всего имения.
К споспешествованию назначенному строению употреблены были все способы, дабы никто не мог жаловаться на недостаток материалов и работников или тем извиняться. В учрежденной особливой строевой конторе под управлением италиянского архитектора Трессино24, всякой мог без замедления и без всякой платы получать план своего строения по назначенному номеру. За несколько верст от Петербурга по шлиссельбургской дороге
346
при Неве реке построено было много кирпичных заводов, которые доставляли по нескольку миллионов кирпича. Строевой лес, известь и плиты для фундаментов привозимы были водою в достаточном количестве из окрестностей Ладожского озера и Новогородской губернии и продаваемы по установленной сходной цене. Заведенные около Петербурга ветряные и водяные пильные мельницы доставляли доски, бревна и брусья. Лес, потребный на заборы, сараи и другие дворовые строения, привозим был на барках, которых по нескольку тысяч всякий год приходило туда через Ладогу по Неве; а для мощения улиц задолго еще дано было повеление не впускать в Петербург под опасением денежного штрафа никакого судна и никакой повозки, на которой не будет привезено 10, 20 или более камней, смотря по величине повозки. Сии камни надлежало отдавать у застав, определенных для принятия оных, комиссарам.
Из следующего анекдота можно видеть, как в отсутствии государя строение нового города на Васильевском острове было продолжено и как его величество, возвратившись из Франции (в 1718 году), нашел оный совсем почти готовым, но, к великой своей досаде, в главных частях испорченным и, видя, что не можно уже поправить ошибки, оставил оный и не приказал продолжать строения.
Анекдот 61
Недовольство Петра Великого против ошибки в расположении линий и каналов на Васильевском острове
Многие удивляются тому, что начатые на Васильевском острове каналы чрез линии или улицы не все доделаны. По случаю узнал я следующие обстоятельства, бывшие тому причиною. Государь Петр I, рассмотрев многие планы расположения Петербурга, выбрал из них тот, по которому главному городу надлежало быть на Васильевском острове, остров должно было окружить болверками, а посреди улиц провести каналы для сообщения большой Невы с малой. Но при том государь позабыл точно назначить ширину улиц и каналов или предоставил сие благоразумию тех, которым поручено было строение, думая, что они сообразно главному намерению сего дела не преминут назначить ширину каналов по крайней мере так, чтоб две барки свободно могли в оных расходиться. Потом государь отправился к своему войску, оттуда ж чрез два года (в 1716 году) в Голландию и Францию, давши повеление продолжать начатое дело и стараться привести к окончанию со всевозможною скоростию.
347
В 1718 году, возвратившись в Петербург, прежде всего сел он в шлюпку и поехал на Васильевский остров осмотреть линии и каналы, которых много уже было отделано. Он нашел там, к великому своему удовольствию, линии по большей части уже застроенные деревянными и каменными домами; особливо ж приятно ему было видеть великолепные палаты князя Меншикова с длинным каменным флигелем вдоль по каналу против первой линии. Но при том, к величайшей своей досаде, приметил, что каналы и улицы по обеим сторонам были слишком узки. Сперва он молчал и только качал головою, смотря на сию ошибку; но не доверял еще самому себе, в самом ли деле каналы сделаны были уже амстердамских, которые он взял за образец. В сем сомнении поехал он прямо к голландскому резиденту господину де Вилде и спросил у него, не может ли он сказать, как широки амстердамские каналы? Резидент ответствовал его величеству, что не помнит того; но, принесши план Амстердама с масштабом, подал оный государю. Петр Великий тотчас вынял свой циркуль и, вымерявши ширину больших и меньших амстердамских каналов, записал то в своей книжке. Потом просил он господина де Вилде сесть с ним в шлюпку и ехать на Васильевский остров. Там приказал государь вымерять ширину некоторых из первых каналов и улиц и, нашедши, что улицы по обе стороны канала вместе с самым каналом едва были не уже одного амстердамского канала без улиц, весьма разгневался, вскричал: «Все испорчено!» —и возвратился во дворец.
Весьма приметно было, что государь долго не переставал досадовать на сию неудачу. При всяком случае укорял он тем князя Меншикова, которому поручено было главное смотрение над строением нового города. Иногда приезжал его величество в шлюпке на Васильевский остров, смотрел на отстроенные линии и на каналы, отчасти отделанные, отчасти ж начатые, часто по целому часу, и уезжал обратно, не сказав ни слова. Наконец, когда главный архитектор ле-Блонд25, которого государь еще в Париже принял в свою службу, приехал в Петербург, повез он его немедленно на Васильевский остров, водил несколько часов по всему острову, держа план в руке, и напоследок спросил у него: «Ну, господин ле-Блонд, что мне теперь делать по моему плану?» Ле-Блонд, пожав плечами, ответствовал: «Ra-ser, Sire, raser. Нечего больше делать, как все сломать и снова построить, сделанные каналы засыпать и выкопать другие». Государь, сказавши: «Я это думал», —сел в шлюпку и поехал. Потом поручил он ле-Блонду другие знатные строения в Петергофе и в иных местах; о Васильевском же острове никогда уже более не упоминал.
348
Анекдот 73
Ревность Петра Великого к правде
Трудно найти в истории другого такого монарха, который имел бы столько благородной простоты во нравах, чистосердечия в обхождении со всеми людьми, твердости в словах и правдивости в делах, одним словом, который бы во всех своих действиях столько был беспорочен, как Петр Великий. Все, что он сказывал, основывалось на истине, а что он обещал, —на твердом намерении исполнить обещанное. Простота и правда были правилами всех его поступков. Каков он сам был, таковыми быть желал и всем тем, с которыми имел деле Он всегда досадовал на так называемые политические хитрости и обыкновенно говорил о них по-голландски: «Dat benen niet met all Klugheden, maar Betriigeryen» (т. e., что в них нет ни мало благоразумия, но только обманы). Кто однажды его обманул, тому он никогда уж более не верил; и для того не хотел иметь дела с некоторым государем, который отрекся исполнить данное обещание, отговариваясь разными вымышленными причинами; Петр Великий не хотел после принять новых его предложений и называл его трусом, на которого не можно было положиться26. От подданных своих и служителей еще более требовал он совершенной правдивости в словах и поступках. Сему правдолюбивому монарху не было ненавистнее лжи. Он прощал самые важные проступки, заслуживавшие гнев его и наказание, когда только виноватый откровенно признавался во всех обстоятельствах, доведших его до проступка. Понеже всякий мог приходить к государю и доносить ему о своей нужде или жаловаться на сделанную ему обиду, то государь обыкновенно у всякого челобитчика спрашивал, смотря на него быстро, твердо ли он уверен в истине своих слов и в справедливости своей жалобы? Потом выслушивал его терпеливо и приказывал ему в назначенный день и час явиться в Сенат, в Адмиралтейство или в какую-нибудь коллегию, до которой дело касалось, исследовал оное снова и решал.
Если кто из придворных его служителей либо других окружавших его людей уличен был в неправде, то лишался всей его доверенности и впоследствии трудно уже ему было приобрести оную. В таком случае не можно было ничем иным оправдаться, как доказать, что неправда сказана по незнанию и без всякого умысла. Однако ж и тогда государь говорил ему с важным видом: «Если впредь захочешь что-нибудь мне сказать, то сперва самому тебе должно твердо в этом увериться». Если кто-нибудь в присутствии его отзывался худо о другом человеке, то государь
349
сперва слушал то со вниманием, но после, вступи в разговоры, обыкновенно спрашивал: «Рассматривал ли ты его также и с хорошей стороны? Скажи же мне теперь, что ты в нем доброго приметил?»
Анекдот 79
Петр Великий исправляет обувь чухонских мужиков
Великий российский монарх при самых важнейших делах и упражнениях удостаивал внимания своего и самые маловажными кажущиеся вещи, которые могли каким-нибудь образом быть полезны для народа. Между многими другими опытами служит сему примером исправление обуви чухонских крестьян, которые делали свои лапти гораздо хуже русских, и когда государь спросил у них о причине того, отвечали, что лучше делать не умеют. Его величество приказал прислать в Петербург из Новогородской или Казанской губернии, откуда всякий год вывозимо было великое множество лаптей в другие провинции на продажу, несколько лучших лапотников и отправил их в Выборг к тамошнему губернатору. Оттуда сии лапотники разосланы были по финляндским селам и под смотрением сельских священников должны были учить тамошних мужиков плести лапти. Пасторы должны были всякий месяц рапортовать выборгскому губернатору об успехах учения и получали от него небольшую сумму денег, из которой выдавали каждому учителю по рублю на неделю.
Таким образом финляндские крестьяне в несколько месяцев научились плести хорошие и прочные лапти, и исполнилось намерение попечительного государя, чтоб новые его подданные предохраняли себя от разных болезней, которые прежде обыкновенно бывали между ими от худой обуви27
Анекдот 82
Попечение Петра Великого о наблюдении благоговения в церквах
Из предыдущих анекдотов можно видеть, что Петр Великий удален был от ложной набожности и суеверия, однако ж не только сам оказывал великое усердие и благоговение при богослужении, но и от других того ж требовал. Особливо не мог он терпеть, чтобы во время службы в церкви разговаривали. Для отвращения сея непристойности определил он в придворной церкви, также
350
в Троицкой и в некоторых других церквах, которые иногда посещал, надзирателей, которые должны были наблюдать, чтоб в церкви не было никаких пустых разговоров. Также приказал при входе в церковь привесить на цепи ящик, в который знатные люди, разговаривавшие во время богослужения, должны были класть по рублю для нищих. Простолюдины, впавшие в сию вину, наказываемы были палками по выходе из церкви.
В монастыре Св. Александра Невского видел я остаток сего учреждения, а именно: привешенный на цепи ящик и прикрепленный также цепью к стене железный ошейник, который государь приказывал накладывать на шею всякому замеченному несколько раз в пустословии или в другой непристойности во время богослужения, какого бы он ни был состояния.
Анекдот 83
Бережливость Петра Великого на деньги и щедрость в награждении деревнями
Политика и опыт заблаговременно научили и уверили великого монарха, что без денег не можно произвести в действо никакого важного предприятия. И так, узнавши цену денег, как строгий домостроитель, содержал он всегда в наличности знатные суммы. Для пристойного содержания императорского дома и двора определена была достаточная ежегодная сумма, и расходы никогда оной не превышали. Притом изгнано было всякое тщетное великолепие и расточение и пресечены были случаи к расхищению. Для содержания армии, флотов, государственных служителей, для заведения новых фабрик, мануфактур, строений и прочего государственные доходы распределены были так, что не только никогда не было недостатка, но еще всегда довольно оставалось. И так не должно удивляться, что при таком благоразумном учреждении можно было назвать государя более бережливым, нежели щедрым в рассуждении наличных денег. Он никогда не дарил деньгами людей, отличившихся какими-нибудь полезными предложениями или иными заслугами и которых сам он признавал достойными особенного награждения (ибо слепая привязанность и чужие предстательства не имели над ним силы); но жаловал их деревнями в завоеванных провинциях, т. е. в Лиф-ляндии, Эстляндии, Ингерманландии и Финляндии, которые иные в десять раз более приносят доходу, нежели чего бы стоил тогда его подарок. Вместо того чтобы подарить кому-нибудь 1000 рублей, дарил им лучше 10 гаков земли, которые тогда хоть
351
и были опустошены войною и моровою язвою, но ныне стоят от 20 до 30000 рублей. Таким образом награждал он заслуги без убытка своей казны и притом получал еще ту выгоду, что подаренные земли снова были заселяемы и рачительным прилежанием новых владельцев приводимы в состояние приносить государству новые доходы.
Многие получали по тогдашним обстоятельствам небольшое число гаков населенной земли и также немного годных к работе крестьян, но сверх того еще вдвое или втрое больше пустой земли, нежели сколько они могли обрабатывать. Впоследствии ж, когда малолетние вырастали, пустые земли были заселяемы, и прилежанием владельца поместье становилось вдвое более против того, каково оно ему было пожаловано. Таким образом земли приводимы были в прежнее состояние и становились выгодными поместьями, которых податями казна обогащалась.
В рассуждении такой экономии благоразумного и бережливого монарха не удивительно, что он в продолжение двадцатилетней Шведской и последовавшей потом Персидской войны никогда не имел недостатка в деньгах и что он при заведении регулярного войска, сильного флота, новых городов, крепостей, гаваней, адмиралтейств, каналов и столь многих фабрик и мануфактур не только не вошел в долги, но еще по кончине его осталось несколько миллионов наличных денег28.
Анекдот 84
Награждение служителям, самому государю немного стоившее
Петр Великий, желая доставить любимому своему повару, или по тогдашнему названию обер-кухмистеру, Фелтену небольшой прибыток, часто поутру приказывал ему приготовить у себя обед и в тот же день приводил к нему обедать человек 8, 10 или 12 из своих генералов, морских офицеров либо министров, просиживал с ними часов до 4-х пополудни, а расходясь все гости должны были платить хозяину по червонцу.
Сей же обер-кухмистер просил государя в восприемники к своему сыну. Государь пришел к нему в назначенное время и по окончании крещения поцеловал родильницу и положил ей червонец под подушку, отцу ж пожаловал для новорожденного сына деревеньку в Ингерманландии за 60 верст от Петербурга, состоявшую из 6 дворов и называемую Иоганнисдорф.
352
Анекдот 86
Великодушие Петра Великого и справедливое прощение сенатору князю Долгорукову в преступлении, сделанном из патриотической ревности
Следующее приключение служит свидетельством великих свойств Петра Великого. При величайшей вероятности явного оскорбления императорского его величества умел он удержать свой гнев и обстоятельно исследовать причину происшедшего. Если ж находил, что преступление сделано было из патриотической ревности и имело предметом очевидную пользу государства, то прощал и благодарил преступника вместо того, чтобы казнить его.
Его величество при начатии Ладожского канала определил, чтобы помещики Новогородской и Петербургской губерний посылали туда на работу своих крестьян, и сам подписывал в Правительствующем Сенате указ, которым сие было позволено29
Князь Яков Федорович Долгоруков, один из первых сенаторов, к которому государь по благоразумию его и опытности имел великую доверенность, занят будучи другими делами, не присутствовал в тот день в Сенате и потому не знал, что без него было определено.
На другой день, когда надлежало приступить к исполнению указа, он, по обыкновению, прибыл в Сенат и прежде всего спросил, что вчера без него в Сенате было сделано. Ему подали подписанный всеми сенаторами протокол, в котором записано было царское повеление о том, чтобы посылать на работу при Ладожском канале крестьян Новогородской и Петербургской губерний. Он оспоривал сие и утверждал, что сие распоряжение не может быть произведено в действо и что должно о том представить государю, ибо такое учреждение послужило бы к совершенному разорению помянутых губерний, которые и без того уже более других были истощены.
Он продолжал ревностно оспоривать сие, по его мнению, не довольно обдуманное учреждение. Дабы уверить его, что он поздно уже оное оспоривает и что дела переменить уже невозможно, подали ему подписанное самим государем определение. Но Долгоруков в ревности своей, к изумлению всего Сената, разорвал сие определение30. Все сенаторы ужаснулись, встали со своих мест и спрашивали его, знает ли он, что сделал и что ему будет за толь дерзновенный поступок? «Я знаю, что я сделал,— сказал он,— и буду за то ответствовать пред Богом, пред Государем и пред всем Отечеством».
13 Зак. 7 353
В то самое время Петр Великий вошел в Сенат, удивился шуму и беспокойству сенаторов и спрашивал у них: что значит сей необычайный шум и что между ими произошло? Генерал-прокурор31 с трепетом и страхом подал его величеству изорванное князем Долгоруковым определение. Петр Великий сперва разгневался на сей поступок и с жаром спросил у князя Долгорукова, что побудило его сделать такое неслыханное преступление против власти его величества? «Ревность к твоей чести и к благосостоянию твоих подданных, — ответствовал Долгоруков. — Не гневайся на меня, Петр Алексеевич, продолжал он.— Я надеюсь от твоего благоразумия, что ты не намерен разорять свое государство так, как Карл XII свое разоряет32. Ты поспешил дать это повеление и не рассудил, в каком состоянии обе губернии находятся. В нынешнюю войну претерпели они вреда больше всех других русских провинций, множество народа в них вымерло, и они теперь совсем безлюдны. Для чего не взять тебе на работу при этом канале, необходимо нужном для твоего города Петербурга, работников из других провинций, из каждой понемногу? Они могут выставить людей гораздо больше здешних двух опустошенных провинций и не потерпят от того такого вреда и тягости, как Новогородская и Петербургская губернии. Кроме ж того есть у тебя довольно пленных шведов, которых можешь ты вместо собственных своих подданных употребить к такой тяжкой работе». Государь выслушал сие предложение с терпеливостью и, подумавши несколько, обратился к прочим сенаторам и сказал им: «Теперь пусть это дело так останется. Я еще подумаю и дам Сенату решительное мое повеление». Впоследствии Петр Великий нашел другие способы к произвож-дению работы при Ладожском канале и, чаятельно посоветовавшись с верным своим князем Долгоруковым, вскоре потом отрядил туда несколько тысяч военнопленных шведов.
Анекдот 88
Петр Великий немедленно наказывает за небрежение
Петр Великий, хотя любил своего обер-кухмистера Фелтена и имел к нему доверенность, однако редко прощал ему проступки, сделанные с намерением или по небрежению. Фелтен, которого я знал в первом году по прибытии моем в Россию, будучи веселого нрава, не таил того, что государь иногда бивал его палкою из своих рук, но после по-прежнему поступал с ним милостиво. Некогда бывши в академической Кунсткамере, где хранится изображение Петра Великого в собственном его платье
354
со многими другими вещами, которые государь употреблял, и, увидев между прочим государеву трость, стоящую в углу, сказал он господину Шумахеру33, своему зятю: «Эту мебель, зятюшка, можно бы и спрятать, чтобы она не всякому в глаза попадалась: может быть, у многих, так же, как и у меня, зачешется спина, когда они вспомнят, как она прежце у них по спине танцовала».
Сам же он рассказывал о себе, как некогда побит был сею палкою за кусок лимбургского сыру.
Петр Великий, по голландскому обычаю, кушал после обеда масло и сыр; особливо ж любил он лимбургский сыр, который ему отменно понравился. Заметивши прежде, что редко подавали в другой раз на стол початые сыры либо подавали иногда небольшие только остатки, вынял он из кармана математический свой инструмент, вымерял остаток сего сыру и записал его меру в записной книжке; Фелтен не был тогда при столе, а как он после вошел, то государь сказал ему: «Этот сыр отменно хорош и мне очень полюбился; спрячь его, не давай никому и ставь его всегда на стол, пока он изойдет». По сему приказанию на другой день сыр подан был на стол, но, по несчастью обер-кухмистера, не осталось уже и половины. Государь тотчас приметил сие, вынял записную свою книжку и масштаб, вымерял остаток сыру и нашел, что половина того, сколько снято было со стола, была съедена. Он приказал позвать обер-кухмистера и спросил: отчего столько убыло сыру со вчерашнего дня? Фелтен отвечал, что он этого не знает, ибо он его не мерял. «А я его вымерял»,— сказал император и, приложивши масштаб, показал ему, что половины сыра недоставало. Потом его величество еще спросил, не приказывал ли он ему спрятать этот сыр? «Так, —отвечал Фелтен,— но я это позабыл».— «Погоди ж, я тебе напомню», —сказал государь, встал из-за стола, схватил свою трость и, поколотивши ею обер-кухмистера, сел опять за стол и кушал спокойно свой сыр, которого остатки после того еще несколько дней подаваемы были на стол.
Анекдот 91
Почтение к царю Ивану Васильевичу
Петр I имел великое почтение к царю Ивану Васильевичу и в разговорах о сем первом монархе всея России часто доказывал, что он заслуживает название Великого. Сие мнение о царе Иване Васильевиче изъявил он некогда публично в Москве при следующем случае. Во время торжества при заключении мира со Швециею (в 1721 году), когда весь город был иллюминован,
13*
355
герцог голштинский34, бывший потом зятем Петра Великого, приказал поставить пред своею квартирою в Немецкой слободе иллюминованные триумфальные ворота. На сих воротах с одной стороны изображен был Петр Великий в триумфе, а с другой — царь Иван Васильевич, составивший победами своими из многих разных княжеств одну великую монархию; и потому изображен он был едущий в триумфальной колеснице по гербам российских княжеств, так как и Петр Великий представлен был в такой же колеснице, едущий по гербам и именам завоеванных им земель и городов. Сие изображение не заслуживало одобрения от всех зрителей. Многие думали, что в оном царь Иван Васильевич неудачно сравнен был с таким монархом, которого весь Сенат наименовал Отцом Отечества. Государь, ездя в тот вечер по городу и осматривая разные изображения на иллюминациях, приехал и туда, остановился у триумфальных ворот и рассматривал весьма пристально помянутое изображение.
Герцог тотчас вышел на улицу принять его величество и благодарить за высочайшее посещение. Он извинялся пред государем в том, что за краткостию времени и по недостатку живописцев не мог сделать иллюминации лучше и достойнее его величества. Но императору сие изображение так понравилось, что он, обнявши герцога, поцеловал его и сказал публично: «Эта выдумка и это изображение самые лучшие изо всех иллюминаций, какие только я во всей Москве видел. Ваша светлость представили тут собственные мои мысли. Этот государь (указав на царя Ивана Васильевича) — мой предшественник и пример. Я всегда принимал его за образец в благоразумии и в храбрости, но не мог еще с ним сравняться. Только глупцы, которые не знают обстоятельств его времени, свойства его народа и великих его заслуг, называют его тираном». Сии краткие и много-значущие слова государь объяснял и подтверждал после в пространном разговоре, вошедши с герцогом в его дом, где он в самом веселом расположении пробыл до глубокой ночи.
Анекдот 92
Наставление посланникам, отправляемым к иностранным дворам
По заключении мира с Швецией в 1721 году надлежало послать от российского двора посланника в Стокгольм. Петр Великий избрал к тому Михаила Петровича Бестужева, бывшего потом графом и обер-маршалом при дворе императрицы Елисавет Петровны, и приказал ему явиться к себе для получения последних наставлений в 4 часа поутру. Также приказал сказать
356
Андрею Ивановичу Остерману, чтоб он дал ему инструкцию от Иностранной коллегии54 и в назначенный час явился к государю вместе с ним и чтоб Бестужев не позабыл взять с собою записную книжку.
Господин Бестужев проехал из дворца прямо к Остерману е и объявил ему царское повеление. Остерман вручил ему инструкцию и прочитал оную вместе с ним. Потом, как уже было 10 часов за полдень, думали они, что некогда им ложиться спать, поехали в гости и, отужинав там, провели всю ночь весело. В половине четвертого часа поутру, приехавши во дворец, не нашли в передних комнатах никого, кроме дежурного денщика, который сказал им, что государь встал еще за полчаса и ходит в своей спальне. Они требовали, чтобы он доложил о них его величеству, но денщик отвечал, что не смеет доложить прежде, как точно в назначенное им от государя время. Как скоро пробило 4 часа, денщик вошел в спальню к государю и доложил о них. Государь тотчас приказал позвать их к себе. Она нашли его в коротком шлафроке, с неподвязанными чулками, в туфлях и в бумажном колпаке, который подложен был полотном. Он принял их ласково, сказал им: «Здравствуйте» — и сперва спросил, которой час? Узнавши, что лишь только пробило 4 часа, сказал: «Хорошо».
Потом его величество спросил у графа Остермана, отдал ли он инструкцию господину Бестужеву и прочитал ли с ним оную? У господина Бестужева спросил, читал ли он еще инструкцию, все ли выразумел и не имеет ли о чем-нибудь спросить? Узнавши, что сие сделано было как надобно, спрашивал он господина Бестужева еще о некоторых обстоятельствах и предлагал ему некоторые случаи, дабы узнать, как он в таких случаях будет поступать. Господин Бестужев ответствовал на все вопросы к удовольствию императора, после чего государь сказал ему: «Изрядно, теперь ты знаешь, что ты должен делать для моего государства и его именем. Вынь записную свою книжку, я хочу еще дать тебе собственные мои комиссии и особливое наставление. Запиши их, чтобы ничего не позабыть».
Потом его величество сказывал обстоятельно о многих вещах, которые нужно ему было выписать из Швеции и тамошних окрестностей для России и Петербурга. Во-первых, государь требовал, чтоб он принял там в его службу и прислал к нему искусных мастеров и ремесленников, как то: садовников, земледельцев, форштмейстеров, плотников и каменщиков, также искусных слесарей, особливо ж в делании замков и пружин, плавильщиков меди и делателей стали и проч. Сказавши все, что записать было должно, приказал он г. Бестужеву прочитать, что он записал, дабы видеть, не пропустил ли он чего-нибудь. Потом его
357
величество сказал ему: что касается до инструкции, полученной им из Коллегии, о том должен он рапортовать в Коллегии и с нею иметь переписку; а что касается до особенных комиссий и наставлений, означенных в записной его книжке, о том должен он непосредственно уведомлять самого государя и писать к нему без церемоний, коротко, правильно и точно, надписывая письма: Петру Алексеевичу. Господин Бестужев впоследствии исполнял сие повеление, и я видел у него большой пакет собственных государевых писем как о помянутых, так и о других комиссиях36 Наконец, при прощанье его величество говорил ему следующее: «Желаю тебе благополучного пути и чтобы ты должность свою сколько можешь верно и прилежно исполнял. Если будешь так поступать и вести себя, как я надеюсь, то я постараюсь о твоем счастии; в противном же случае будешь ты иметь во мне неприятеля так же, как теперь имеешь во мне друга». Потом государь, по своему обыкновению, поцеловал его в лоб и сказал: «Ступай с Богом!»
Анекдот 96
Старание Петра Великого о переводе иностранных книг на российский язык
Между прочими препятствиями ко введению в России наук и просвещения Петр Великий усмотрел в государстве своем и недостаток таких книг, которые у других народов служили ко приращению знаний. Сей великий император неутомимо пекшийся о соделании подданных своих более знающими, искусными и просвещенными, приказал сделать реестр лучшим книгам в нужнейших науках, выбрал полезнейшие из них по своим намерениям и приказал переводить их на русский язык и печатать. Вследствие сего вскоре изданы были Гибнерова и Варениева география в листе, некоторые классические авторы, как то Курций в 4-ю долю листа, сочинения разных немецких и голландских писателей о строении каналов и шлюз; Бухнерово искусство делать фейерверки, Вобановы, Коегорновы, Блонделевы, Пагановы и Боргс-дорфовы книги, касающиеся до воинской архитектуры, напечатанные на хорошей голладской бумаге и новыми чистыми литерами, которые Государь заказывал выливать в Голландии. Между прочими книгами мудрый Монарх выбрал для перевода и Пуфендорфово введение в историю европейских государств37 Он отдал сию книжку монаху, который известен уже был по хорошим переводам других книг, и просил его перевести оную как возможно скорее.
358
Монах исполнил повеление государя со всевозможным приле-жанйем и в несколько месяцев окончал свой перевод. Надеясь получить от императора благодарность и награждение, явился он к его величеству со своим переводом и с латинским оригиналом.
Государь, увидев его между прочими в передней, начал говорить с ним весьма милостиво и спросил у него, скоро ли он кончит свой перевод? «Он уже готов, всемилостивейший», — отвечал монах. Петр Великий взял у него перевод с ласковым видом, пересматривал оный и остановился над одною главою, которая была в конце книги.
Между тем предстоящие приметили перемену в его лице и гнев. В самом деле государь, вдруг оборотившись к монаху, с негодованием сказал ему: «Дурак! Что я приказал тебе сделать с этой книгою?» — «Перевести ее», —отвечал монах.— «Разве так переводят?» — вскричал государь, указывая на параграф о России, в котором переводчик совсем выпустил суровое и колкое место о свойстве российской нации, равно как и в других местах переменил неприятные для российского народа выражения. «Тотчас поди, —сказал государь с гневом, отдавши ему неверный его перевод, —сделай, что я тебе приказал, и переведи книгу точно так, как автор ее написал».
И так сия книга переведена была с точностью, а потом напечатана в 4-ю долю листа и поднесена государю иеромонахом и префектом Гавриилом в 1723 году при возвращении его из Персидского похода.
При сем случае государь объяснялся, что он желал видеть сей параграф напечатанный на русском языке не в поругание своим подданным, но для исправления их и для показания им, как прежде иностранцы о них думали, и дабы они мало-помалу узнавали, каковы они прежде были и каковы после стали его старанием.
Анекдот 97
Глубокая печаль Петра Великого о кончине царевича Петра Петровича
Сколь велика была радость Петра Великого при рождении царевича Петра Петровича, первого сына от второй его супруги, родившегося в 1714 году, столь же неутешною объят он был печалию по кончине его на втором году от рождения38
Нежный родитель, лишившись любимого своего сына, совсем предался горести и не только пролил много слез, но и впал в задумчивость, которая могла бы иметь весьма худые следствия,
359
если б оные не были отвращены нежною попечительностию его супруги и благоразумием и отважностию преданного отечеству сенатора князя Долгорукова.
Государь в горести заперся в своем кабинете и трое сутки сряду не допускал к себе никого, даже и супруги своей. Он лежал на софе, не употреблял никакой пищи и питья и не хотел ни о чем слышать, даже и о самых важнейших делах. Течение государственных дел вдруг остановилось; доклады министров его и генералов оставались без ответа и решения; исполнение воинских дел, не терпящих ни малой отсрочки, было прервано; ни Сенат, ни Адмиралтейство, ни Военная коллегия не знали, что начать; при дворе владычествовала томная тишина, тоскою и ужасом сопровождаемая. Но ничто не могло сравниться с печальным состоянием императрицы. В горести о потере любезного своего сына должна она была участвовать и в глубокой печали дражайшего своего супруга, имея причину страшиться еще важнейшего урона, ибо государь находился в толь опасном состоянии, что из запертого своего кабинета не отвечал и ей ничего, сколько она ни стучалась. Нежная супруга всегда была в слезах и занемогла от тоски и горести. Наконец, нужда и ея благоразумие внушили ей способ вызвать императора из его уединения. Она послала ночью за сенатором князем Долгоруковым, которого отважность и отменное уважение, какое государь к нему имел, известны ей были по многим опытам; представила ему ужасную опасность, которою тогдашнее состояние монарха угрожало всему государству, и просила его со слезами подумать о способах к извлечению государя из сего состояния и к избавлению отечества от очевидной опасности.
Сей благоразумный и мужественный сын отечества, подумав несколько, старался утешить и ободрить императрицу, уверяя, что в следующий день все переменится и государь выйдет из своего уединения.
Возвратившись из дворца, тотчас разослал он ко всем сенаторам записки, в которых именем императрицы назначил в следующий день поутру чрезвычайное собрание Сената. В сем собрании объявил он настоящее положение обстоятельств и желание императрицы, чтоб все сенаторы немедленно явились ко двору и старались утешить государя и вывесть его из уединения.
Вследствие сего все сенаторы явились ко двору и пришли к дверям того кабинета, в котором государь заперся. Долгоруков постучался, но государь молчал. Долгоруков постучался сильнее и вскричал государю, чтоб он отпер и что Долгоруков и весь Сенат пришли доложить ему о деле величайшей важности. Петр Великий подошел к дверям, но все еще не отвечал ни слова. Долгоруков вскричал громче, что дело не терпит ни малой
360
отсрочки и чтоб его величество отпер дверь, ибо они принуждены будут выломить дверь и вывести его величество силою, если он не хочет лишиться престола и государства. Государь, услышав сие, отпер дверь и вышел из кабинета. Он изумился сперва, увидев всех сенаторов, но тотчас опомнился и сказал: «Что вам надобно? Почто вы меня беспокоите?» — «Странное твое от нас удаление, — ответствовал Долгоруков, — и слишком продолжительная и бесполезная твоя печаль все государство привело в замешательство; все государственные дела остановились; благополучные успехи в войне на море и на сухом пути прекратились; торговля пришла в упадок; побежденные неприятели новую уже получили бодрость и угрожают государству разорением. Если ты не выйдешь из своего уединения и еще долее будешь от правления уклоняться, то государственные чины принуждены будут избрать другого правителя вместо тебя».
Государь, убежден будучи столь важным представлением, обещал сенаторам рассеять печаль свою и на другой день приехать в Сенат. Потом его величество тотчас пошел вместе с ними к своей супруге, обнял ее с нежностию и сказал: «Так и быть, Катенька, не станем больше роптать на то, что Бог сделал». Он оставил всех сенаторов у себя обедать и так ободрился; что печаль его была уже не приметна. С того ж времени его величество принялся по-прежнему за дела и на другой день по обыкновению своему был в Адмиралтействе и в Сенате39
Анекдот 99
Любимцы Петра Великого
Великий российский монарх никогда не имел такого любимца, к которому бы он слепо был привязан и который мог бы управлять делами и людьми, как хотел.
Некогда в присутствии государя был разговор о любимце некоторого короля, который один мог все при дворе делать. Его величество скаказал: «Так государством правит он, а не король. Я благодарствую за таких любимцев. Моими любимцами всегда будут те, которые всех честнее, искуснее и отечеству полезнее. А Катенька моя всегда будет моею любимицею». Казалось, что князь Меншиков, к которому государь имел во многих делах отменную доверенность и которого он милостию своею привел в состояние жить великолепно, дабы самому избавиться от неприятной ему пышности, был его любимцем; однако ж он не мог ни в чем брать преимущества пред другими или уверять в чем-нибудь ложно государя, не терпевшего обмана
361
или неправды даже в самых маловажных вещах. Монарх прощал ему столь же мало, как и другим, и наказывал его публично за самые легкие проступки. Приметивши в нем злобу или гордость, говорил ему с важным видом: «Александр! Александр! Не забывай, кто ты был и из чего сделал я тебя тем, что ты теперь». Некогда князь Меншиков вместе с некоторыми другими господами снял поставку провианта, взявши за то гораздо больше обыкновенной цены, за какую прежде купцы ставили провиант. Государь узнал о сем нечаянно. Его величество, ходя по бирже, увидел там некоторых русских купцов, которые прежде часто ставили провиант, стоящих без всякого дела, и сказал им: «Как вы поживаете? Разве вам нечего делать, что вы стоите здесь в праздности?»— «Нечего, всемилостивейший государь! — отвечал один из них. —Когда твои знатные господа захотели быть купцами, так нам, купцам, пришлось быть без дела». — «Как это?» —спросил государь. —«Точно так, всемилостивейший государь!»—отвечали купцы. Император приказал двоим из них явиться на другой день в 5 часов поутру к нему в Адмиралтейство. Там, поговорив с ними, узнал все дело, касавшееся до последней большой поставки провианта. Приехавши из Адмиралтейства в Сенат, говорил он о сей поставке, приказал князя Меншикова и других участвовавших в оной знатных господ содержать в их домах под караулом, учредил следственную комиссию и по исследовании дела определил взыскать с них большой денежный штраф. При сем случае государь сказал князю Меншикову: «На сей раз не наказываю тебя денежным штрафом, но берегись впредь меня обманывать, в противном же случае наказан будешь гораздо строже».
В другое время государь узнал о коварстве князя Меншикова, который из зависти привел государя на гнев против невинного и прежде отменно им любимого архитектора Ле-Блонда, о чем его величество после весьма жалел. Тогда государь, схвативши его за ворот, бил спиною об стену и при каждом ударе говорил: «Ты, плут, в этом виноват!»
Анекдот 100
Особенный анекдот, служащий примечанием к предыдущему анекдоту
В 1717 году Петр Великий, будучи в Париже, принял там в свою службу господина Ле-Блонда, одного из славнейших архитекторов тогдашнего времени, и отправил его в Петербург, где хотел поручить сему искусному человеку поправление новоза-
362
ложенного города. Но как он увидев ошибку, сделанную в заложении линий на Васильевском острове, советовал государю приказать все сломать и снова построить, то, оставя Васильевский остров в прежнем положении, государь приказал ему поправлять Петергоф и Стрелину мызу.
Его величество, изведав великое знание сего искусного инженера и архитектора, удостаивал его отменною милостию и часто езжал с ним на шлюпке или в одноколке смотреть строения, производимые в Петербурге и в окружности. Его величество привез его с собою в Петергоф, чтобы поручить ему тамошнюю работу и, вознамерившись ехать оттуда в Олонец, поручил князю Меншикову главное смотрение над работою, которую Ле-Блонд должен был производить в Петергофе, приказав ему доставлять архитектору без замедления все, чего он потребует, и во всем ему помогать. Чрез несколько дней Ле-Блонд предложил князю Меншикову, что немало бы придало красоты саду, если б дикие и весьма неравные деревья были подровнены. Князь Меншиков, знавши, что государь не хотел того, чтоб обрубали его деревья, особливо ж в Петергофе, тотчас согласился на сие предложение и дал Ле-Блонду столько работников, сколько он требовал. Ле-Блонд немедленно приказал сим работникам обрубать сверху и равнять неравные деревья в саду и в зверинце, от чего зверинец получил бы весьма прекрасный вид. Но как скоро сия работа была начата, то Меншиков отправил к государю, находившемуся тогда в Шлиссельбурге, курьера с известием, что французский архитектор велел подрубить деревья в петергофском саду. Государь, ничего так не берегший, как деревья, особливо ж которые сам он садил, испугался сего известия и на другой день сам приехал в Петергоф в великом гневе. Проезжая мимо зверинца, увидел он работников на высоких подмостках над деревьями, кричал им, чтоб они перестали рубить, и, думая, что им приказано совсем подрубить деревья, поскакал туда, чтобы тому воспрепятствовать. Ле-Блонд, совсем не зная о доносе князя Меншикова, встретил его с радостию. Но государь, будучи в жестоком гневе, выбранил его и ударил палкою. Бедный Ле-Блонд, не видавши государя никогда столь гневного и совсем не ожидая такой встречи, так испугался, что занемог горячкою, отнесен был на квартиру и положен на постелю. Между тем государь, осмотревши начатую в саду работу и видя, что ни одно дерево не было срублено и что донос князя Меншикова был ложный, разгневался снова на него и после того бил его об стену, как упомянуто в предыдущем анекдоте; к архитектору тотчас послал извиниться и уверить его в своей милости. Но Ле-Блонд столько был поражен сим приключением, что непрестанно после того был болен и умер в следующем году.
363
Анекдот 105
Скорое спасение невинности
Сердюков, подрядившись делать канал и шлюзы в Вышнем Волочке и продолжая к великому удовольствию Петра Великого сию работу с хорошим успехом, имел много завистников, клеветников и неприятелей. Они получили удобный случай нанести ему чувствительный удар, когда учрежден был розыск для так называющихся староверов, или раскольников, которые после того, как государь был в опасности лишиться жизни от одного фанатика, последователя их секты, везде были сыскиваемы, браны под стражу и предаваемы духовному суду в намерении обратить их от упорного их своемыслия к общей церкви. Сердюков совсем не был раскольник и, занимаясь важною своею работою, не имел ни часа времени на то, чтоб заниматься распрями о вере и раскольническою пустошью. Как новогородский гражданин, начал он строить себе в Новгороде каменный дом. При заложении фундамента работники выкопали из земли железный крест, такой, какие обыкновенно бывали на первых русских церквах, весом пуда в два, и принесли его к Сердюкову. Он приказал поставить сей заржавленный старый крест на улице у стены своего дома. Сие подало неприятелям его повод распустить о нем слух, что он раскольник. Сердюков смеялся сему ложному слуху, однако ж приказал спрятать крест и положить его вместе с другим старым железом. Но завистники его тем йе удовольствовались. Они донесли на него Новогородскому архиепископу в том, что он был тайный последователь раскольнической секты; в доказательство ж своего доноса между многими вымышленными обвинениями приводили и то, что он имеет у себя старый железный крест. Архиепископ, и без того будучи неблагосклонен к бедному Сердюкову, приказал сыскать в его доме помянутый крест и принести к себе. По сему доказательству Сердюков как раскольник взят был под стражу и чрез несколько дней с письмом от архиепископа отослан в Петербург в Тайную канцелярию, или Розыскную комиссию. Там сидел он несколько месяцев, не будучи допрашивая; работа при канале и шлюзах остановилась, и работники разошлись.
Петр Великий, будучи весьма доволен хорошим успехом сей работы, на обратном пути из Москвы прибыл в Вышний Волочек. Он удивился, видя остановку, и, к величайшей своей досаде, узнал, что Сердюков как раскольник взят был под стражу и отослан в Тайную канцелярию. В великом гневе поехал он в Петербург и, прибывши туда, тотчас сам пошел в крепость, потребовал к себе Сердюкова, говорил с ним и узнал от него, что он никогда
364
не любил раскольнической секты и не бывал раскольником, а обвинен только потому, что у него найден был старый крест. Государь, уверившись в его невинности, тотчас осовободил его, приказал ему немедленно отправиться в Вышний Волочек для продолжения начатого дела, поцеловал его в лоб и уверял в непременной своей милости и покровительстве, сказав ему: «Ступай с Богом и будь уверен, что впредь никто тебе в твоей работе не помешает. Если же еще станут делать тебе хотя малое притеснение, то немедленно меня уведомь, а между тем я исследую твое дело и по справедливости накажу твоих клеветников и доносителей». В самом деле вскоре потом помянутое происшествие рачительно было исследовано, многие из новогородских жителей строго были наказаны, и сам архиепископ Феофан, которого государь весьма почитал, получил от него жестокий выговор.
Анекдот 120
Петра Великого присутствие духа
Присутствие духа его было столь же беспримерно, как и великодушие его: сия отличная черта украшает образ его паче других. Присутствие духа его не оставляло его никогда в злосчастнейших приключениях, он ни мало не терял борости. Что может быть несчастнее, как первое его сражение с Карлом XII под Нарвою. Армия его разбита, полководцы его взяты в плен, вся артиллерия его достается неприятелю; меди в России не было для вылития на место потерянной; весь народ был поражен страхом и в ужасе своем воображал, что торжествующий неприятель разрушит их отечество. Но монарх при печальном сем известии ни мало не смутился, но сказал хладнокровно: «Шведы победою своею научат нас победить их самих»40
Анекдот 127
Петра Великого плачевное описание болезни и страдания
Января 16 числа 1725 года водяная болезнь начала жестоко мучить государя41. Трудность выпускать воду, часто накапливающуюся, причиняла тот несносной резь, что сей великодушнейший и при всех других случаях терпеливейший герой принужден был стонать, произнеся между тем к предстоящим и в слезах утопающим вельможам своим сии слова: «Из меня познайте, какое бедное животное есть человек».
365
Анекдот 137
Петра Великого отменной поступок с шведскими военнопленными
По одержании победы под Полтавою над шведами взял Петр Великий многих в плен и обходился с ними очень милостиво и принимал их всегда как собственный их монарх, которому бы они приобрели победу. Он призывал к своему столу шведских генералов и в некоторый день, когда пил за здоровье учителей своих военному искусству, то граф Рейншильд спросил у него: кто таковы те, коих его величество величает толь знаменитым титлом? «Вы, —отвечал, —господа генералы». —«Посему ваше величество очень не благодарны, — примолвил граф, —что толь немилосердно разбили своих учителей». Царь, чтоб загладить некоторым образом славную ту неблагодарность, повелел тотчас отдать каждому из них шпагу42.
Анекдот 138
Петра Великого благодарность и награда за службы
Он никогда не забывал заслуг, от кого бы оные ни были оказаны, от благородного или низкого происхождения человека. Он почитал в сих случаях один разум, а не знатность рода, и признательность свою изъявлял к таковым при всяком случае на словах и на письме. Но сего не было довольно; он награждал их в жизни и по смерти, присутствуя при их погребениях и удостаивая многих из них своими слезами, не давая оставшейся жене и детям почувствовать жалкой участи бедных. И таким образом, возвышая достоинства и дарования подданных своих, поселял в сердцах их несказанное ревнование к службе. Когда пожаловал он поручика Неплюева резидентом к константинопольскому двору, то сей, толикою милостию восхищенный, падши пред ним на колени и омочая слезами благодарности его руку, называл его отцом своим, тогда сей Отец Отечества сказал ему: «Встань, братец. Я поставлен над вами от Бога, и должность моя есть, чтоб недостойному не дать, а у достойного не отнять; если будешь хорош, то не столько мне, сколько себе и отечеству добра сделаешь, а если худ, то я буду на тебя взыскивать: ибо Бог того от меня за всех вас востребует, чтоб злому и глупому не дать случая делать вред. Служи верою и правдою, то вначале Бог, а при Нем и я тебя не оставлю, и тогда ты будешь иметь во мне отца».
366
«As «Аг «As «Ар «Ал гЛ» iAi «Ав «Ар « «Ар «Ав «Ар «Ав «Ав «Ав «Ав «As «Ав «Ар «Ар «Ад «Ад «As «Ад Ц» «Ад «Ад «Ар Ц* «Ад «Ад «Ар Ц»
АНЕКДОТЫ, КАСАЮЩИЕСЯ ДО ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА ПЕТРА ВЕЛИКОГО
собранные Иваном Голиковым
Всю свою жизнь Иван Иванович Голиков был во власти одной, но всепоглощающей страсти — он обожал императора Петра Великого. И во имя этой беззаветной любви он совершил подлинный графоманский подвиг —написал 30-томные «Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России», а также «Анекдоты, касающиеся до государя императора Петра Великого». История как самих «Анекдотов», так и жизни их собирателя и публикатора, весьма интересна и поучительна.
Иван Иванович Голиков —сын обедневшего курского купца—родился в 1735 году и получил обычное для своего круга и поэтому более чем скромное образование: приходский дьячок научил его писать и читать по церковным книгам. Вскоре подросшего Ваню забрали в Москву на службу в дом купца —кредитора его вконец разорившегося родителя. Голиков прошел всю лестницу «чинов» в тогдашней торговле: мальчик на побегушках, «сиделец» в лавке, помощник приказчика, приказчик. Получить барыш, провернуть выгодное дельце, всучить лежалый товар простофиле, при случае обсчитав его, угодить расторопностью хозяину, жениться на его дочери или племяннице, сколотить капиталец и, заведя собственное дело, осесть домком в Замоскворечье —такая обычная, повторяемая сотнями, тысячами юношей «купеческого звания» карьера ждала Ивана Голикова.
Конечно, для успеха на этом поприще нужны были ум, сноровка, «фарт»—удача, без чего не следует даже соваться в коммерцию. Всем этим, по-видимому, обладал молодой приказчик из торгового дома Журавлевых, которые ценили его, отправляя с поручениями то в Оренбург, то в Петербург, то в другие города России. Но вряд ли хозяева Голикова знали о той самозабвенной любви, которая с детских лет таилась в душе бедного купеческого сына.
Увлечение всей жизни Ивана Голикова началось с книги, точнее—с рукописи. Вот что писал он в предисловии к «Деяниям
367
Петра Великого»: «Еще с юности моей дому покойного отца моего знаком был один ученый и почтенный монах, настоятель Курского Знаменского монастыря отец архимандрит Михаил, служивший при Петре I полковым священником и бывший очевидным свидетелем многих великих дел сего государя, из которых знатнейшие вносил он в памятные свои тетради, особенно же «Полтавская победа» и «Мазепина измена» описаны им были со всеми подробностями. Оригинальные ли сии тетради или список с оных был и у моего отца, которые он мне давал читать, когда я уж научился разбирать письменную грамоту. Сии самые записные тетради толь сильное во мне сделали впечатление, что, несмотря на мое малолетство, тогда ж возбудили во мне крайнюю охоту знать больше о сем государе».
Оказавшись в Москве, Голиков стал покупать книги и рукописи о своем кумире и жадно их читать. Эти знания помогли ему войти в дом И. И. Неплюева, который, как и другие современники Петра, много и охотно рассказывал о великом реформаторе России. Скромный приказчик не просто слушал и восхищался, но и подробно записывал эти рассказы в своих «Исторических тетрадях».
Важным этапом в жизни молодого собирателя исторических сведений о Петре стало посещение Петербурга, который произвел на него огромное впечатление: «Сей новый великолепный город единым на него взором открыл мне неизмеримое никаким оком поле дел Петровых каждый шаг по новой российской столице приводил меня к делам Петра Великого. Я жадничал все схватить, все узнать, но дела мои до того меня не допускали».
Петербург помог Голикову расплатиться с отцовскими кредиторами и скопить собственный капитал. «Я стал свободен, —пишет он, —вступил по званию моему в торговые дела, которые доставили мне довольный капитал, так что я в состоянии был... (если читатель думает, что далее последует: «открыть свое дело», то глубоко ошибается. — Е.А.) ...собрать для себя библиотечку до полуторы тысячи русских печатных и рукописных книг, в которых рассыпано было, так сказать, премножество дел Петровых». Из этих книг, из знакомств и бесед с престарелыми сподвижниками Петра «как рудокоп в богатой и неистощимой жиле почерпал я дельную, верную и надежную материю к Истории своего Ироя. Я записал почти все, сколько припомнить мог, слышанное от них, и тем собрание записок своих умножил, дополнил и обогатил больше, нежели это ожидать можно от человека, ни в каких науках никогда не упражнявшегося».
Может быть, собрание записок Голикова никогда не превратилось бы в «Деяния» и «Анекдоты», если бы жизнь своим предостерегающим перстом не погрозила любознательному купцу-
368
историографу. Голиков пишет, что, собирая материалы, он никак не мог сесть за стол, чтобы обобщить их, ибо «сильные развлечения по делам моим (то есть торговые дела.— Е.А.) не допускали меня до того времени, как колесо счастия, обернувшись в противную сторону, низринуло меня в такую пропасть зол, в которой тоска и печаль съели бы остальные дни мои, если б не нашел я утешения и в сем самом моем несчастии, которое, лиша меня имения, развязало мне руки и доставило всю свободу времени...»
Ох и любили же наши предки темно и высокопарно выражаться, дабы свалить на «колесо фортуны» разные неблаговидные дела и грешки! А все ведь было весьма прозаично: Голиков, участвуя в чрезвычайно выгодном деле —подрядах и откупах, —проворовался, попал в тюрьму, был приговорен к лишению чести и ссылке в Сибирь. Но, как пишет один из первых его биографов А. Старчев-ский в «Очерке литературы русской истории до Карамзина» (СПб., 1845), «в 1782 году, по случаю открытия в С.-Петербурге папятника Петру Великому (известного как Медный всадник.— Е.А), издан был Высочайший манифест о прощении многих виновных и между прочими —Голикова. Это помилование в память величайшего из героев, коего славные подвиги уже с малолетства занимали несчастного Голикова, сильно тронули его душу: по освобождении из тюремного заключения поспешил он в церковь, принес благодарение Богу, оттуда на Петровскую площадь и в священном исступлении, упав на колени пред открытым памятником Петра, поклялся всенародно достойно отблагодарить за его благодеяние. С тех пор каждая минута жизни его посвящена была на совершение высокого подвига, он оставил все коммерческие дела и занялся своими записками».
Голикову повезло дважды: первый раз, когда его не увезли с Петровской площади как сумасшедшего, и во второй раз, когда на его пути встретился известный меценат — богач И. А. Демидов, который помог неутомимо-благодарному автору издать его гигантский труд. За два года (!) Голиков опубликовал 12 томов «Деяний Петра Великого» общим объемом не менее семи тысяч страниц, но на этом не успокоился и, собрав множество петровских писем и бумаг, выпустил в свет в 1790 — 1798 гг. еще 18 томов «Дополнений к Деяниям Петра Великого». Одновременно с последним томом своего беспримерного в науке сочинения он подготовил и издал в Москве «Анекдоты, касающиеся до государя императора Петра Великого». И после этого, явно перетрудившись на поприще науки, он в начале 1801 года умер, получив буквально накануне от Павла I чин надворного советника как награду «за поднесение» тридцати томов «Деяний».
Собранные Голиковым «Анекдоты» являются, таким образом, своеобразным дополнением к «Деяниям», но в отличие от томов
369
«Деяний», в которых приводятся, цитируются и пересказываются многочисленные документы, «Анекдоты» строго выдержаны в стиле, присущем именно анекдотам XVIII века.
Панегирическая цель и суть анекдотов Голикова бросается в глаза уже после прочтения первых двух-трех из них, однако автор признает, что у Петра были и недостатки. Наиболее серьезный из них он усматривает в особой горячности своего «ироя», его бурном темпераменте, страстности натуры, что выражалось в резкости суждений и поступков вспыльчивого царя. Но почти всегда государь, по мысли Голикова, умел справляться со своими чувствами, и о кипении его страстей говорится в анекдотах преимущественно для того, чтобы показать, сколь умело Петр вопреки «натуре» владел собой.
Записывая рассказы очевидцев, Голиков не сомневался в истинности того, о чем ему сообщали. В этом проявилась не только особая наивность историка-неофита, восторженно слушавшего тех людей, которые видели Отца Отечества и общались с ним и поэтому как бы несли на себе отблеск его всемирной славы, но и общее состояние исторической науки того времени. Принципы научного подхода к историческому источнику еще не были выработаны, и источниковедение как важнейшая историческая дисциплина делало лишь первые свои шаги. Следует отметить, что специального изучения достоверности «Анекдотов» Голикова никогда не проводилось. Я думаю, что такое исследование необходимо, ибо уже сейчас можно с большой степенью уверенности утверждать, что за многими анекдотами простужают исторические реалии петровских времен.
Так, зная из других источников, сколь нетерпим был Петр к проявлениям самостоятельности церковных лидеров, мы можем считать вполне психологически убедительным анекдот о том, как, надеясь спасти от гибели некоего боярина, в застенок с иконой в руках пришел патриарх, прося Петра помиловать пытаемого. Патриарх действовал согласно традиции, позволявшей церковному владыке «печаловаться» за казнимых. Это бывало весьма редко, и традиция запрещала монарху отказывать своему духовному пастырю. Но Петр выгнал патриарха, ибо для себя давно решил судьбу русской православной церкви, превратив ее в государственную контору по делам веры и проверки лояльности своих подданных.
Известно, что Петр уделял огромное внимание регламентации жизни подданных, вмешиваясь во все сферы их жизни, стремясь превратить страну в огромную школу, в которой он, главный Учитель, приучал своих нерадивых «учеников» жить так, как того требовала философия «разумного» общества: по законам расчета, разума, по инструкциям и регламентам. У нас, знающих,
370
как детально Петр регламентировал размер гробов, высоту конька крыши, глубину прудов, нет оснований не доверять Голикову, сообщающему, что царь ходил по рыночным лавкам и собственноручно перекладывал товар так, как ему казалось лучше для торговли.
Хотя Голиков не скрывает своего восторга и умиления перед добродетелями своего кумира, однако на запечатленных им живых картинках действительности нередко проступают резкие черты жестокого царя-деспота. Символичен в этом смысле анекдот об одном из ближайших сподвижников Петра —Иване Кикине, который был замешан в деле царевича Алексея. Зная заслуги и ум Кикина, Петр накануне казни преступника пришел к нему и спросил: «Что принудило его употребить ум свой в толикое зло?» Какой же от него получил на сие монарх ответ?—«Ум, —сказал нераскаявшийся сей злодей, — любит простор, а от тебя было ему тесно». Великий государь удивился толикому ожесточению его, и тогда-то уже получил он соразмерную своим злодеяниям казнь». Как мы видим, сколь ни стремится Голиков, исходя из своих целей, верноподданнически прокомментировать ситуацию, она рисуется вполне однозначно, весьма выразительно и зловеще. И таких скрытых пластов в «Анекдотах» много.
Избранные анекдоты печатаются по изданию: Анекдоты, касающиеся до государя императора Петра Великого, собранные Иваном Голиковым. Изд 3-е. М., 1807.
371
1
Отвращение Петра Первого от воды в детстве
Все летописи наши согласны в том, что в государе Петре I с самого нежного детства его примечена была особенная склонность к воинским упражнениям; но склонность сия ограничивалась сухопутными только экзерцициями, а не простиралась на водные, хотя и слушал он охотно от учителей своих описания морских сражений.
Причину сего открывает нам рукопись г. Крекшина, которую называю я обыкновенно «Дневником», то есть что он в детстве своем крайне быв испуган водою, имел от оныя отвращение.
Мы опишем здесь все, касающееся до сего происшествия.
Царица Наталия Кириловна, мать ироя нашего, в вешнее время посещала монастыри и при переезде через один ручеек, от наводнения сделавшийся нарочитою рекою, имея пятилетнего сего сына своего на руках спящего и сама несколько воздремав-шая, шумом сильно стремившегося ручья сего и криком людей пробудившись и увидя воду в карете и оную несколько наклонившуюся и опрокинуться готовою (по крайней мере, страх представил ей сие), сильно закричала. Царевич, от сего крика пробудившийся, увидя бледность испуганной матери, воду в карете и шумное стремление воды, столько поражен был страхом, что тогда же получил лихорадку.
Таковое сильное впечатление в сердце младого государя произвело такое отвращение от воды, что он не мог взирать на реку, на озеро и даже на пруд равнодушно; и хотя он всячески старался скрывать сей страх свой, однако ж приметен оный был по тому, что никогда не видали его ни плавающего по водам, ни переезжающего вброд через реку, и ниже чтоб когда-либо искупался он в реке или в пруду, что продолжалось даже до четырнадцатилетнего его возраста.
В сие-то время освободился он от страха сего следующим образом.
Князь Борис Алексеевич Голицын, занимавший при нем место дядьки, предложил его величеству позабавиться псовою охотою, и хотя младый государь не любил сей охоты и во всю жизнь свою оною не занимался, но при сем случае, из уважения к просьбе сего князя, согласился на оное. Во время сей забавы князь, желая истребить в государе страх от воды, с намерением завел его к берегам реки Истры. Монарх, увидя реку, остановил коня своего. Князь спросил тому причины, и государь с видом огорченным сказал: «Куда ты завел меня?» —«К реке, — ответствовал князь. — Ваше величество, видите, сколь утомилися лошади и за
372
пылились охотники, так нужно лошадям дать отдохнуть и прохладиться, а людям вымыться. Родитель твой, —заключил князь,— часто сие делывал и в сей речке сам купывался»,— и, не дожидаясь ответа, поехал через оную; а между тем все охотники, по предварительно данному приказу, раздевшись вмиг, очутились в реке купающимися. Сначала на сие досадовал монарх, но увидя князя перехавшего и с другого берега приглашающего его к себе, постыдился показать себя страшащимся воды и, сделав, так сказать, некоторое насилие себе, осмелился въехать в реку и переехать оную. Все бывшие при его величестве и за ним следовавшие, ведая страх его, обрадовались сему, да и сам монарх ощутил уже в себе от сего переезду некое удовольствие.
Царь, брат его1, узнавши о сем, через несколько времени пригласил его с собою в село Измайлово, в котором было несколько прудов, способных к купанию. Он дал тайно приказ молодым своим царедворцам, что когда будет он с царем, братом своим, прогуливаться у прудов, чтоб они, разрезвяся, сталкивали друг друга в воду. Все сие было исполнено; и хотя младый государь крайнее на сие оказал негодование, но сии однако же молодые люди, по данному же приказу раздевшись, начали в воде купаться и резвиться. Резвость сия мало-помалу рассмешила младого государя, и он уже смотрел на то с таким равнодушием, что наконец согласился на предложение брата своего и сам с ним последовать их примеру; и с того времени совершенно миновалось отвращение его от воды.
В сем-то селе монарх вскоре после чего нашел старый и бро-шеный ботик, который возбудил в нем чрезвычайное желание к заведению морских сил; и посему-то назвал он его Дедушкою Российского флота, как-то сие всем уже известно.
И мы видели, что коль сильное было его сначала отвращение от воды, тем сильнее родилось в нем бесстрашие к плаванию на самых уже морях, и даже в самые бурные времена; а сие доказывает, что не было в нем ни одной такой страсти, которой бы не мог он преодолеть в себе, как то сие подтвердится ниже; а между тем один бесстрашия его на море пример представим в следующем анекдоте.
2
Неустрашимость государева в плавании по морю
В первом томе «Деяний» (стр. 259) описано постигнувшее великого государя крайнее бедствие в безопытном еще плавании его на Белом море, когда от жесточайшего штурма и самые
373
опытные мореходцы приведены были оным в ужас, лишивший их всяки» решимости, кроме одного его и простого кормщика; и как на сем морском судне находилось несколько иностранцев, взятых им с собою из Архангельска, то один из сих о сем бедственном приключении изъясняется тако: «Когда царь в 1694 году от пристани Архангельской выехал в океан, то такая страшная поднялась буря, что все с ним бывшие пришли в черзвычайный ужас и стали молиться, приуготовляяся к смерти; один только младый государь казался нечувствительным к ярости свирепствующего моря. Он равнодушно возложа на себя обещание, ежели благовременный подастся случай и не воспрепятствуют государственные нужды, побывать в Риме и отдать поклонение мощам Св. Апостола Петра, своего патрона, пошел к кормщику и веселым видом ободрял к должности всех унынием и отчаянием пораженные сердца».
Смотри о сем «Acta Eruditorum», anno 1708, pag. 218.
Сие засвидетельствование важно, яко от иностранца, и само по себе почтено быть не может пристрастным; но мы дополним еще здесь оное. Помянутый кормщик был тамошний Нюхонской волости крестьянин Антил Панов: он только один с монархом в общем том страхе не потерял решимости; и как сей крестьянин был презнающий на тамошнем море кормщик, то когда государь пришед к нему, стал ему в деле его указывать и куда должно направлять судно, то сей с грубостию отвечал ему: «Поди, пожалуй, прочь! я больше твоего знаю и ведаю, куда правлю». И так когда управил он в губу, называемую У некие рогами между подводных каменьев, коими она была наполнена, счастливо проведя судно, пристал к берегу у монастыря, называемого Петроминским; тогда монарх, подошед к сему Антилу, сказал: «Помнишь ли, брат, какими ты словами на судне меня отпотчивал?» Крестьянин сей в страхе падши к ногам монарха, признавался в грубости своей и просил помилования. Великий государь поднял его сам и, три раза поцеловав в голову, сказал: «Ты не виноват ни в чем, друг мой; и я обязан еще благодарностью тебе за твой ответ и за искусство твое». И тогда же переодевшись в другое платье, все бывшее на себе, измоченное даже до рубашки, пожаловал ему в знак памяти и сверх того определил ему же годовую до смерти его пенсию.
7
Присутствие духа в самом жесточайшем распалении гнева никогда не оставляло Петра Великого
Из истории его величества видно, что и по заключении в Девичий монастырь царевны Софьи Алексеевны старалась она всегда
374
заводить тайно бунты на державного брата своего, отлучившего ее от правления государством, которые однако же всегда были разрушаемы бдительнейшим монархом2. Но сколь должно быть сие чувствительно сердцу его, то удобно понять каждому; он неоднократно выходил из терпения и в гневе своем предпринимал пресечь нить дней толико мятежныя и злобныя сея сестры своея. Мы уже видели в IX томе «Деяний» (стр. 319 и след.), что великий государь, будучи в 'таком раздражении, исчисля все ея на жизнь свою покушения, определил благо наконец совершенно избавиться от нее как от главнейшего своего злодея; но к утушению гнева его и к отмене такого определения стоило только г. Лефорту напомнить ему, что она ему сестра и что туркам только свойственно омокать руки в крови родных своих. И так вместо казни удовольствовался он самоличным только ей выговором; но слезами ея толико еще умягчился, что соединил с ея слезами и свои и, выходя от нее, произнес тому же Лефорту сии слова: «Она имеет великой разум, но жаль, что столько зла».
А как и после сего прощения она не преставала заводить подобные же бунты и умыслы на жизнь толико великодушного брата и государя своего, то монарх в открывшийся один из таковых заговоров, желая узнать от нее самой некие обстоятельства оного, приезжает в монастырь, входит к ней с сверкающими гневом глазами, уличает ее новыми на жизнь свою умыслами и требует ея признания и ответов на вопросы свои. Сколь ни явны были государевы улики, но она однако ж ни в чем не признается; сего еще не довольно: гордость ея колкостию, так сказать, упреков монарших разбужденная, разгорячает ее, и сколь колкими, столь и оскорбительными выражениями защищался, обвиняет в мятежах тех его самого. Толикая непризнательность, непокори-вость и едкость ответов ея выводят монарха из терпения; он в крайней запальчивости, сказав, что одна смерть ея доставит ему безопасность—умри злодейка!— выхватывает на поражение ея меч свой. В самое сие мгновение бывшая при царевне двенадцатилетняя служившая ей девушка становится между государем и царевной, бросается к ногам государевым и, ухватившись за оные, вопиет: «Что ты делаешь, государь? вспомни, она родная тебе сестра!» Слово сие останавливает его, меч выпадает из рук его, и он, помолчав с минуту, прощает паки мятежную и непокорную сестру, а девушку целует в голову, говоря: «Спасибо, девочка, я тебя не забуду», —успокаивается и выходит.
Из всех победоносцев наибольший есть тот, кто побеждать может страсти свои, а паче гнев, говорит один писатель.
Ирой наш, по горячему темпераменту своему, не редко распалялся крайний гневом; но присутствие духа его и в таком
375
положении никогда его не оставляло. Ниже увидим мы сему еще сильные доказательства, а между тем приведем здесь тому же один пример.
Он в одно время за дерзновенные слова того же самого Лефорта крайним воспылал на него гневом, и что особливо заметить должно, то было сие при одной пирушке, когда и винные еще пары затмевали несколько рассудок его. В таком кипящем, так сказать, гневе, выхватя из ножен кортик свой, устремился на поражение его; но любимец сей, знавши его совершенно, не уклонился от государя ни мало; он, обнажа грудь свою: «Рази!—сказал,—ревностного твоего слугу, вот грудь его!» Вмиг выпадает из рук его оружие, и вместо поражения бросается в его объятия и просит прощения. Аббат Милот, описывающий сие, в удивлении восклицает: «Убийца К литов Александр тем меньшего достоин, чем лучше Петра I получил он воспитание».
8
Государь прощает одного злодея, на жизнь его умышлявшего, но суд Божий казнит его
Из «Деяний» же великого государя известно, что во время второго Стрелецкого бунта, воздвигнутого тою же* сестрою его чрез Шакловитого, монарх от тайно устремленного на него нападения сего злодея спасся уходом в Троицко-Сергиев монастырь; что виновные в злодейском том совещании стрельцы, поражены быв страхом, уходом его причиненным, прибегли к милосердию прогневанного ими государя в помянутый монастырь и получили от великодушия его прощение; и что его величество удовольствовался только определением предать казни одних зачинщиков сего заговора и бунта3
В числе сих зачинщиков злодейского заговора того, которые содержались уже в том же монастыре под стражей, находились три родные брата. Престарелая мать их, узнав о близкой казни всех их, решилась просить государя о их помиловании. С сим намерением дождавшись выхода государева в церковь, упала к ногам его и с слезным рыданием молила о помиловании их, представляя, что она умрет без них нуждою и голодною смертью, вопия: «Кто будет меня кормить? кто старость мою призрит, надежа государь, когда я, бедная, остануся без них?» Младый монарх, выслушав терпеливо все сие и узнав, кто сии дети ея, сказал ей: «Я простить их не могу, не наруша справедливости и своея должности; они, забыв страх Божий и свое
376
крестное целование, восстали на меня, законного своего государя, а следовательно и на все отечество, которого спокойствие дороже мне и самой жизни моей». Он винил также и самую ее, что она конечно не пеклася о вкоренении из детства в сердца их страха Божия и, как видно, потворством своим избаловала и тем к злодействам их повод подала. С сим словом оставил ее государь.
Старуха, дождавшись выхода его величества из церкви, паки пала пред ним и, проливая слезы, вопияла: «Прости, надежа государь! прости преступных детей моих, ради Господа Бога; Пречистой Богоматери и Святых Чудотворцев Сергия и Никона, даруй им жизнь», и проч. Снисходительнейший государь, паки все выслушав, велел ей встать и говорил: «Слушай, старуха! Ежели Бог поставил меня царем и вручил мне меч правосудия для охранения спокойствия общего, то не прогневлю ли я его, спасая врагов оного? И не навлеку ли тем и на себя, подобно Саулу, гнева его и от потомства проклятия? Я сам плачу с тобой о пролитии крови злодеев, но должность превозмогает сожаление, и так должны дети твои, яко злодеи и злодеи нераскаянные, умереть, поелику были уже они участниками и первого бунта и многой неповинной крови пролития, но обстоятельствами времен спаслись от заслуженной ими казни».
Мать, бросаясь паки к ногам государевым, ухватила оные и обливая их слезами, молила о помиловании, по крайней мере, хотя одного из них, который бы закрыть мог очи ей и похоронить ее. Тронутый государь наконец жалостно сказал: «Ну! Что делать? Я даю тебе одного, выбери сама из них, кого ты более любишь»,— и обратяся к сопровождающим себя, сказал: «Отведите ее к ним в тюрьму, пусть она изберет одного из трех преступных детей своих, и выпустите его с нею из монастыря».
Печальная мать сия, приведенная к ним, бросилась на шею сперва к старшему, и в положении таковом пребыла около четверти часа; потом к среднему и, подобно же обняв его, рыдала, не произнося ни единого слова, а напоследок к меньшему; и таким образом долго колебалась, которого бы из них избрать. Наконец быв понуждаема решиться, избрала меньшего и тогда же была с ним выпущена из темницы.
Но сей избавленный от казни злодей, идя с материю из монастыря, в самых святых воротах подкнувшись, упал навзничь, разбил себе темя и тот же час испустил дух.
Донесено о сем государю, и его величество, ужаснувшись суду Божию, не попустившему злодею остаться в живых, пал на колени пред образом Спасителя и умиленною душею молил да отпустить ему согрешение, нарушением правосудия, от него ему вверенного, им учиненное; и потом, вставши и обратяся
377
к предстоящим, сказал: «Я согрешил яко человек, простя из жалости злодея, не достойного жизни; но суд Божий решил инако, не попустя остаться ему живу; а сие пребудет всегдашним мне наставлением не прощать злодеев, вредных обществу. Страшитесь,—заключил младый государь, —преступники нераскаянные, строгости правосудия, вверенного мне!» После сего осужденные судом злодеи были казнены.
16
Монарх заблаговременно расславляет в народе будущее затмение солнечное, что оно есть натуральное, а не чудесное
Самые малейшие обстоятельства важны в делах великого человека, особливо же когда они объясняют умоначертание народа века того. Из таковых есть следующее: великий государь, ведая, что суеверие народа приемлет все то, чего не разумеет, за чудесное и извлекает из оного какие-либо нещастные следствия, ведал также и то, что многие в числе оного есть и такие плуты, которые, не веря тому сами, но по интересам своим желая возмутить умы народа, умышленно толкуют то превратно.
Поелику же Карл XII в первые годы был в великой славе и успех в войне с ним казался многим сомнителен,^наступающее же затмение солнечное, о котором ведал монарх через астрономические исчисления ученых, могло вложить в одних не-щастное войны той предзнаменование, а другим подать случай к зловредным толкованиям: того ради заблаговременно и писал он ко многим из знатных своих подданных, как-то: к адмиралу Федору Алексеевичу Головину, к князю Ромодановскому, к Нарышкину, к ученейшим из архиереев и к другим из начальствовавших тогда особам, дабы они старались разгласить в народе и вразумить оный о том будущем затмении солнечном, что оно есть натуральное, а не чрезъестественное, и чтоб потому не принято было оное за какое-либо предзнаменование, а паче за нещастное.
Так-то великий государь старался все предусматривать и отвращать всякие в народе сомнения и устрашения. Одно из сих писем помещается здесь подлинником.
«Господин адмирал!
Будущего месяца в первый день будет великое солнечное затмение; того ради изволь сие поразгласить в наших людях, что оное будет, дабы в чудо не поставили; понеже когда люди про то ведают прежде, то не есть уже чудо». Сие было в 1705 году.
378
Подобную предосторожность учинил монарх и в 1709 году, в рассуждении ожидаемого незадолго до Полтавской баталии солнечного же затмения; письма его о том ко многим же доказывают иное4 Такие же предосторожности бдительный сей кормчий корабля государственного предпринимал и при всяких ка-е ких-либо мнимых чудесных явлениях и происшествиях, в какое бы то время ни было, не упуская ни минуты времени, что все доказывает сколько природную остроту его ума и неусыпное за всем смотрение и наблюдение, столько и суеверие черни, удобной к поколебанию самым ничтожным каким приключением или каким-либо внушением злонамеренных людей.
31
Колико приятны были монарху присутствие духа и неустрашимость во всяком
В течение Шведской войны, когда Карл XII гремел победами своими в Польше и Саксонии, Петр Великий по мудрой осторожности, между прочим, почел за нужное сделать в Киеве Новопечерскую крепость. Его величество заложил оную своими руками 1706 года 15 августа, то есть в самый праздник Успения Пресвя-тыя Богородицы, благоволил иметь и обеденный стол у архимандрита Печерския Лавры.
В продолжение стола, по приказу архимандрита, должен был соборный не из ученых, но умный старец, по имени Роман Кола, по старинному обычаю, на большом подносе, со столькими рюмками вина, сколько присутствовавших было за столом, обнести всех, и когда к первому монарху поднес он поднос тот, то по неосторожности ли его или быв подтолкнут неприметившим того монархом, опрокинул весь поднос на его величество, так что вся левая сторона кафтана его облита была вином. Естественно должно было государю прогневаться за сие, чего все, а паче архимандрит, со страхом и ожидали как неминуемого следствия огорчения. Но когда однако же подносивший старец, ни мало не оробевши, с спокойным и веселым видом в тот же самый миг сказал государю: «На кого капля, а на ваше величество вся благодать Божия изливается». —то великий государь таковым присутствием духа старца сего так был доволен, что не показал никакого неудовольствия, но, вставши из-за стола, поцеловал его в лоб, и потом, переодевшись в другом покое и севши паки за стол, обратил приключившееся, а паче речь монаха, в смех и, ко удовольствию всех, быв отменно весел, хвалил неробкость и присутствие духа облившего его.
379
Происшествие сие привело монаха сего в такую знать, что по времени признан он был за достойного заступить место архимандрита тоя Лавры.
Подобное сему происшествие обносится поныне и в духовенстве малороссийском и которое не меньше заслуживает предано быть публике. Оно есть следующее.
По вторжении помянутого короля шведского, со всею его победоносною армиею в Малороссию, великий соперник его, противопоставляя ему везде силы свои, находился сам во всех тех местах, где только требовалось присутствие его. В одно время, прибыв в предупомянутую новопостроенную им Печерскую крепость, осмотря оную и сделав нужные учреждения и в Лавре Печерской отслушав святую литургию, удостоил посещением своим тамошнего архимандрита в его келье, со всеми при нем бывшими; и по первых от архимандрита приветствиях один из соборных старцев, по предварительно данному от него приказанию, изготовленный большой поднос со множеством рюмок водки стал разносить; и когда подошел с ним к первому монарху, то великий государь, занявший на то время со своими разговорами, не приметив подношато-го, махнув рукою, опрокинул поднос на себя, и рюмки все разбились вдребезги.
Все бывшие тогда в келье содрогнулись и вознегодовали на подношатого. Архимандрит побледнел, возомня, что не только монах, но и он почувствует гнев его величества, а суевернейшими принято то и за худое еще предзнаменование; но сверх чаяния присутствие духа старца того успокоило тогда же всех. Он, не оказав ни малой робости, с веселым видом, указав монарху на разбитые рюмки, сказал: «Тако сокрушиши, великий государь, супостат твоих», —и монарху столь приятно было таковое присутствие духа в монахе, что он не только без гнева, но и с улыбкою отвечал ему: «Дай Бог, чтоб сбылось твое пророчество!» Подан был потом другой поднос с рюмками, все выпили, и государь, поблагодаря архимандрита за угощение, того ж часа отправился в армию. '
Когда же, по одержании Полтавской победы, монарх, прибыв в Киев и в той же Лавре отслушав святую литургию, благоволил паки посетить архимандрита, то вспомнил о старце том и представленному ему сказал: «Пророчество, отец святый, сбылося: супостаты так сокрушены, как те рюмки, кои ты сокрушил, опрокинув на меня»,— и похвалив паки присутствие духа его, тогда же дал повеление посвятить его в знатный монастырь в архимандриты.
380
32
Любопытное происшествие при свидании монарха с королями польским и датским5
Известно, что великий государь многократные имел свидания с королями польским и датским. Однажды, и кажется по одержании уже Полтавской победы, быв они вместе, забавлялись после обеда разными веселостями и разговорами. И когда, между прочим, зашла речь о храбрости и беспрекословном повиновении солдат, то король датский сказал: должно неоспоримо дать преимущество его датским солдатам, яко старым и к дисциплине издавна приобыкшим; король польский, напротив, отдавал преимущество саксонским своим войскам, приводя из истории некоторые примеры отличной их храбрости. Ирой наш, выслушав оное, обратяся к последнему, сказал: «Я бы советовал тебе молчать с твоими саксонцами; я их знаю совершенно, они намного лучше трусов поляков; а ваши (обратяся к датскому) солдаты, сколь они ни стары, но против моих и новых никуда не годятся. Но когда они усиливалися оспоривать монарха в преимуществе солдат своих: «Хорошо, —сказал потом государь, —сделаем теперь пробу тому; привозите сюда по одному из своих солдат, кто из них храбрейший и вернейший, по мнению вашему, и велите им броситься из окошка, покажут ли они к повелениям вашим беспрекословную готовность; а я в своих уверен, ежели б хотел только из тщеславия обесчестить себя пожертвованием одного из них, то б каждый беспрекословно исполнил оное; да и настоял, чтобы опыт сей был сделан». Начато сие с датского, призван один из неустрашимейших и преданнейших, по мнению их, грена-дир. Король повелевает ему броситься из окна (надобно ведать, что сие происходило в третьем этаже); гренадир падает пред королем на колени, просит о помиловании, но король кажется невне шющим, повторяет приказ свой; гренадир проливает слезы и просит, по крайней мере, сказать вину его и дать время на покаяние. Ирой наш усмехнувшись, говорит королю: «Полно, брат! Дай ему время на покаяние», — и выслал его вон. —«А с твоими саксонцами, —обратяся к польскому, сказал, —и пробы таковой делать не надобно; опыт сей только бы осрамил тебя». Наконец призывает к себе монарх своего офицера, велит ему ввести какого-нибудь из своих гренадира: вводят его, и государь с холодным духом велит ему броситься из окна. Гренадир, ударя рукою по шапке своей, идет к окну и перекрестяся поднимает ногу на окошко. «Остановись! — закричал монарх, —мне тебя жаль, и поди вон». Гренадир оборачивается и паки делает честь ударением рукою по шапке и выходит.
381
Монарх спрашивает удивленных королей: каковы им кажутся его солдаты? Признаются они, что сей подлинно неустрашим и есть слепой исполнитель воли государя своего; и просят отличить его, наградя офицерским чином. Монарх ответствует, что не один он таков, но что и все его солдаты таковы же точно, и по-вашему надобно будет всех мне пережаловать в офицеры. «Не хотите ли, —продолжал монарх, — подобно же испытать и других? Изберите из них сами такого, который бы, по мнению вашему, менее имел духа; я уверен, что и оный так же поступит». Однако ж государи сии не захотели пуститься на новую таковую пробу, а настояли только о пожаловании офицером первого. Великий государь снисходит на их просьбу, призывает его паки и объявляет ему чин офицерский; короли же пожаловали ему по сто червонных.
70
Монарх наказывает обер-секретаря кнутом и паки определяет его в должности
Из инструкции, данной его величеством обер-секретарю Сената, ясно видно, сколь важною почитал монарх должность его, какова она и есть в самом деле, и на сей-то конец чин его сравнил с чином полковника, каковой чин имели и камергеры двора его; а желая, дабы он не имел нужды прибегать к непозволительным средствам для содержания своего, определил ему жалованье несравненно большее, нежели другим сего чина служащим, которое по тогдашнему времени и в рассуждении крайней дешевизны жизненных потребностей весьма было довольно к безнужному содержанию и продовольствию себя.
Один из сих обер-секретарей, человек весьма деловой и знающий законы, носил отличную на себе милость его величества. Сей обер-секретарь, ведши себя в должности своей беспорочно, прельщен был напоследок корыстию и, из взятков кривя весами правосудия, довольно обогатился, что между прочим и обнаружил построением несоразмерного состоянию своему дома.
Монарх, от которого прозорливости ничто укрыться не могло, в одно время ехал в Сенат в санях. Стоявшие назади оных два денщика, из зависти к сему обер-секретарю, завели об нем между собою речь, как он разбогател, какой построил дом, как его богато убрал; а все-де знают, что он не из дворян и никаких доходов, кроме жалованья, не имеет. Таково-то, заключили они разговор свой, быть обер-секретарем. Разговор сей вели они довольно громко, с намерением, чтоб государь вслушался в оный6.
382
Монарх, не подав однако же виду, чтоб внимал им, притворился, будто он прозяб, и, подъезжая к дому того обер-секретаря, сказал: «Как бы заехать к кому обогреться?» А поверставшись с домом его, промолвил: «Да вот! Изрядный дом». Хозяин уже был тогда в Сенате, а хозяйку, приведенную сим нечаянным посещением в смятение и страх, государь тотчас успокоил милостивым и ласковым обращением с нею, сказав: «Не прогневайтесь, хозяюшка, что я заехал к вам обогреться», — потом похвалил дом их, любовался всеми приборами и просил показать ему все покои и спальню; и наконец, поблагодаря ее, поехал; и прибыв в Сенат, сказал обер-секретарю, что был он в его доме, который де так прибран, что кто б и тысячу душ имел за собою, не мог бы иметь лучшего.
По окончании присутствия, поелику монарх не терпел никакого отлагательства дел и продолжительных следствий, взял его в особый покой и наедине требовал от него искреннего признания, из каких доходов мог он такой построить себе дом и так богато его убрать?
К несчастию своему, обер-секретарь сей возомнил, что, может быть, он удовлетворит вопросы его величества разными увертками, относя то частию экономии своей, частию помощи друзей своих и проч.
Известно же, что ничем толико не прогневался монарх, как непризнанием; он из Сената же повелел ему следовать за собою и, прибыв в крепость, требовал от него грозно во всем признания. Сей, видя, так сказать, беду свою, принужден был признаться, что дом свой построил из взятков и что с кого и за какое дело взял. «Тебе было, —сказал монарх, — таковое признание учинить должно в Сенате, не допуская себя до сего места; а из сего видно, что ты бы и никогда не учинил оного, не видя пред собою кнута». И так повелев без свидетелей дать ему оным несколько ударов, отпустил его домой.
Но как сей наказанный по знанию своему в делах был его величеству нужен, то через три дня быв в Сенате, спросил его; но ответствовано, что он болен. Монарх, зная тому причину, призвав его ввечеру к себе во дворец, поручает ему как обер-секретарю одно важное дело. Сей, падши к ногам его величества, представляет, что он по законам не может уже не токмо носить на себе звание обер-секретаря, но и считаться между честными людьми; буде же его величеству угодно, чтоб он вступил паки в прежнюю свою должность, то б из монаршего милосердия указал очистить его прикрытием знамя. Монарх улыбнувшись сказал: «Дурак! Теперь никто не ведает того, что ты наказан, а тогда всякий узнает, что ты бит кнутом», — и сделал ему увещание, чтоб он забыл и наказание свое и все проступки свои,
383
за которые наказан, и ведал бы: 1. что он прощается не по правосудию и не по милосердию, а по надобности в нем; 2. что есть ли впредь узнано будет о подобных его бездельствах, тогда публично уже будет наказан, или смотря по вине и смертию казнен, без всякого милосердия.
71
Подобный сему же поступок монарший с адмиралтейским магазейн-вахтером
Из деяний великого государя видно, коль часто посещал он адмиралтейские работы и при оных обращался с мастерами и другими служителями как бы равный, удостаивая каждого именем товарища. В одну из сих бытностей его при работах, адмиралтейский магазин-вахтер просил его величество сделать ему милость восприять от купели новорожденного сына его. Снисходительнейший государь, никогда и никому в сем не отказывавший, сказав ему: «Хорошо!» —спросил только, далеко ль он живет?—«В морских слободах», — ответствовал сей. —«Так припомни ж мне пред выездом моим отсюда», —сказал ему на то монарх.
Магазейн-вахтер сие исполнил, и великий государь, приказав ему стать позади одноколки своей, вместе с денщиком его приехал к нему. Он нашел дом, хотя небольшой, но чистый и весьма хорошо убранный.
После крещения монарх поздравил родильницу, поцеловал ее и пожаловал на зубок два рубли. Хозяин поднес его величеству рюмку гданской водки. Государь, прикушав оную, сказал ему: «Кум! Это гданская водка, вить она дорога и не по твоему жалованью». —«Для такого кума, каков ваше величество, —ответствовал он, —ничего нет у меня дорогого». —«Однако ж, —сказал государь, — нет ли анисовой?» Подал и ту, и государь, отдав первую, выкушал последнюю.
Кум сей просил потом монарха сделать ему милость, чем Бог послал, откушать у него. «Хорошо, —сказал государь, —но позови,—промолвил,—того и того из членов коллежских и из мастеров корабельных».
По приезде сих последних сели за стол. Великий государь не оставил приметить, что скатерть, салфетки, посуда, вина все были чужестранные и лучшие; кушанье соответствовало приборам, и все доказывало изрядный достаток хозяина.
По окончании стола монарх поблагодарил кума за хорошее угощение и, оставя гостей, уехал.
На другой день великий государь прибыл в Коллегию и по окончании присутствия повелел позвать к себе того кума. Монарх,
384
поблагодари его за вчерашнее угощение, сказал: «Слушай-ка, кум! Ты живешь так хорошо и достаточно, что я хочу знать твои доходы, из каких ты так роскошничаешь?» Потом повелел его формально о всем допросить; допросы сии были следующие: из дворян ли он? Давно ли в службе? Сколько получил он от отца наследства и за женою приданого? Не пришло ли ему какого стороннего наследства? И по ответам на оные оказалось, что он из подьячих дослужился в настоящий чин в десять лет; что наследство отцовское и приданое за женою было весьма малое; и что со стороны ни от кого никакого наследства не получал. По сем монарх повелел спросить: из каких же доходов мага-зейн-вахтер тот имеет такой дом и все, что он видел у него в доме? Ибо, — промолвил государь, — из жалованья его не можно того иметь.
Трепещущий кум сей принужден был наконец признаться, что все им нажито от порученной ему должности непозволенным образом, и именно каким.
«Ну кум! —сказал тогда государь, — жаль мне тебя, но нечем пособить; правда моя требует, чтоб поступлено было с тобою по закону, которого я пруступить не могу, дабы нарушением оного не подать и другим повода к подобному же похищению казенного, или паче народного интереса»7
Следствие, произведенное о сих похищениях, открыло все его плутовство; и он как преступник соразмерно своей вине был наказан.
Итак, хотя один, из тончайших впрочем умов, и утверждает, что «нет ни наказания, ниже казни, чрез которые бы возможно было удержать сего рода людей от присвоения себе части из того, что идет через их руки»; но ирой наш доказал противное: он показанными средствами удобно открывал как сего рода, так и другие хищения, и средств сих довольно было и ко всегдашнему удержанию от злоупотреблений таковых. Вышеозначенные анекдоты о удобности доходить до причин нажитков находящихся у должностей людей, не имевших родовых и наследственных имений, сие же самое подтверждают.
72
Поступок великого государя с одною дворянкою, отдавшею в службу сына своего
Известно, коликую трудность имел великий государь довести городовых дворян своих до того, чтоб добровольно отдавали детей своих в службу8
14 Зак. 7
385
Одна дворянка, вдова, быв принуждена строгостью Указов разлучиться с считавшимся в недорослях осьмнадцатилетним любезным сыном своим, привезя его в Петербург, записала в Ингерманландский полк в солдаты.
Пред несколькими же пред тем годами сею же вдовою отдан был в солдаты дворовый ее человек, по имени Иван. Сей, научася в службе грамоте, проворством и расторопностью своею скоро дослужился в сем же самом полку до сержантов; и прежний его барин, помянутый недоросль, сделался по команде от него зависящим. Но городской дворянин мнил, что сержант его все еще тот же Ванька, который был и прежде, и что потому не может он им повелевать. Сие было причиною, что не хотел он исполнять приказов его. Сержант за ослушание жестоко наказал его палкою, а он разжаловался матушке своей, что Ванька больно прибил его.
Мать сия взвыла и мнила найти на Ваньку управу у государя; она со слезами просит у монарха на него управы, объяснялся, что он, быв слугою, прибил своего господина не на живот, а на смерть.
Монарх, расспрося ее, кто тот Ванька и кто сын ея, и узнав, что Ванька сержант, а сын ея солдат, приказал обоих их к себе представить и спрашивает сержанта: за что он бил сына сей старухи? «За непослушание, — ответствует сержант; —я приказывал ему быть в четвертом часу к учению, а он, преслушав, не пришел; я, —заключает сержант, — велел его привести силою и наказал как ослушника». Государь, быв на то время весел и обоДря его мановением, спросил: «Да как ты его бил»? Сержант, поняв намерение государя, поставя недоросля в позитуру, дал ему еще несколько ударов палкою, приговаривая: «Не ослушайся, не ослушайся! Вот как я бил его, государь!» Мать завыла, а монарх сказал «Видишь, старуха, какой Ванька-то твой озорник, что и в Moev присутствии не унимается; я советую тебе поскорее отойти, дабь и тебе самой чего от него не досталось, вить за непослушание везде бьют».
73
Петр Великий, отдавая справедливость талантам, в ком бы оные ни были, употребляет одаренных оными к важнейшим должностям
По старинному учреждению избирались из купечества к сбо рам казенных денег, пошлинным, кабацким и прочим.
Великий государь, во вторую бытность свою в городе Архан гельском, заметив способности в выборном у таможенных сборов
386
московском купце Илье Исаеве, записал имя его в карманной своей книжке.
По прошествии ж немалого времени, быв впервые в Риге по завоевании оныя, усмотрел, что надобен ему там из россиян исправный и расторопный человек к таможенным сборам; в тот же час вспомнил помянутого Исаева; он вызвал его из Москвы, наименовал его обер-инспектором и определил к сей должности в тамошнюю таможню; и сверх того возложил на него завести там казенную торговлю, паче же пенькою9 Сие особливо нужно было великому государю для того, дабы доставить кредит сему важному продукту во всей Европе, посредством строгого брака.
Дабы сей Исаев рачительнее исправлял возложенное на него, то определил ему жалованья в год по 2000 ефимков и сверх сего наименовал двух его сыновей, в молодых еще их летах, ему помощниками, каждому из них пожаловал в год же по 600 ефимков, сумма по тогдашнему времени весьма знатная, каковую получали одни только первейшие государственные чиновники.
Великий государь удостаивал нередко Исаева своеручными письмами; и из истории его величества известно, что сей избранный им привел как таможенные, так и торговые дела в исправнейший порядок, особливо же в отношении к пеньке, к великой пользе подданных и государственной.
74
Второе сего же доказательство
Князю Меншикову знаком был один сиделец в Гостином дворе, человек молодой и по бытности его несколько лет в городе Архангельском разумевший немецкий язык. Великий государь нередко посещая Гостиный двор не для прогулок, но для присмотру за порядком торгующих, и входя в лавки, если усматривал в которой непорядочно расположенные товары, приказывал при себе иначе их переложить; и по таковом расположении говаривал хозяину: «Посмотри! Не порядочнее ли теперь расположены твои товары?» Войдя же в лавку помянутого сидельца и яашед у него лучший в расположении товаров порядок и самого одетого в немецкое платье, похвалил его за оное. При сем случае бывший с монархом Меншиков сказал его величеству, что молодец сей знает еще и немецкий язык. Несказанно приятно было сие государю; он на сем языке расспросил его, какого он города уроженец, есть ли у него отец, где он научился сему языку, давно ли живет в Петербурге? Порядочные сидельцевы ответы
14*
387
доказали монарху, что он довольно был умен. Меншиков, обещавший прежде сему молодому человеку доставить случай познакомить его с государем, велел ему иметь у себя в лавке на такой случай хорошую водку и к оной закуску; и как был тогда одиннадцатый час в исходе, то и не упустил он сего случая. «Не угодно ли, государь, —сказал он, —сделать честь сему знакомцу моему, выкушать у него водки?» Монарх, посмотря на часы, сказал: «Хорошо». Сиделец поднес его величеству гданской водки и поставил закуску. Монарх, прикушавши оной, поставил рюмку и спросил: хозяин ли он или сиделец? —«Сиделец, всемилостивейший государь», — ответствовал сей. —«А сколько получаешь ты жалованья?» —спросил монарх.— «Сто рублей». —«Из такого жалованья несходно покупать тебе такие водки, да они и совсем излишни, особливо же для тебя, —сказал монарх.— Сверх сего не хочу я, —продолжал государь, —чтоб ты поставил на кует хозяину, что покупал гданскую водку для государя»,— и так, не став пить оные, вышел. Но с сего однако же времени великий сей хозяин, когда ни бывал в Гостином дворе, всегда к сему сидельцу захаживал в лавку и всегда что-нибудь говорил с ним по-немецки; узнав же больше его способности, выпрЪсил его у хозяина в свою службу, повелев однако же прежде его сосчитать и дать себе знать, доволен ли он будет его исправ-ностию; получа же от хозяина добрый о нем аттестат, определил его в портовую таможню третьим членом.
75
Третие сему же доказательство
Великий государь, будучи еще в малых летах, йезадолго до первого своего в чужие края путешествия, прогуливаясь по московским торговым лавкам и в панском ряду заметив проворного одного молодого сидельца, остановился у лавки его, вступил с ним в разговор и из ответов его узнал его разум; а в продолжение разговоров сведав, что он разумеет немецкий, французский и польский языки, спросил: где он учился? Сей ответствовал, что у отца своего. «Кто же отец твой?» — вопрошает паки государь. — «Посольского приказа переводчик». —«А кто хозяин твой?» —«Московский гость Евреинов».
Монарх напоследок повелел ему именем своим сказать хозяину его, чтоб он его сосчитал; и взяв аттестат, придти с отцом своим к нему: ибо-де ты мне надобен.
Из сего-то сидельца вышел славный господин Петр Павлович Шафиров10.
388
79
Неусыпность великого государя в трудах
Великий государь, восприняв от купели африканского арапа, наименовал его Авраамом и, в память африканского же славного в древности полководца Ганнибала, дал ему сию самую фамилию.
Сей российский Ганнибал, между другими дарованиями, имел чрезвычайную чуткость, так что как бы он ни крепко спал, всегда на первый спрос просыпался и отвечал. Сия чуткость его была причиною, что монарх сделал его своим камердинером и повелевал ночью ложиться или в самой своей спальне, или под оныя.
Г Ганнибал сам предал нам сей анекдот, рассказывая всегда оный со слезами, то есть что не проходило ни одной ночи, в которую бы монарх не разбудил его, а иногда и не один раз. Великий сей государь, просыпался, кликивал его: «Арап!» —и сей тот же час ответствовал: «Чего изволите?»—«Подай огня и доску», (то есть аспидную, которая с грифелем висела в головах государевых). Он подавал оную, и монарх пришедшее себе в мысль или сам записывал, или ему приказывал и потом обыкновенно говорил: «Повесь и поди спи». Поутру же неусыпный и попечительнейший государь обделывал сии свои мысли или, внеся оные в записную свою книжку, отлагал исполнение оных до другого времени, смотря по важности дела.
Но как великий государь приметил в сем Арапе многие хорошие способности, могущие быть полезными отечеству, то колико ни нужен был ему такой камердинер, однако же он отлучил его от себя, послав во Францию для учения, главнейше же инженерству, а по возвращении оттуда пожаловал его офицером в бомбардирскую роту гвардии своей; впоследствии же достоинства его доставили ему чин инженера-генерала и кавалера Святого Александра Невского11.
Последние сии анекдоты заключу я словами г. Болтина: «Петр Великий, —говорит он, —отдавая достоинствам почесть, не предубеждался лицеприятием или пристрастием; низкого и высшего состояния люди, свои и чужестранные, в решении сем не имели у него перевеса; свидетельствуют сие многие из низкого звания возведенные на высшие достоинства, из которых особливо Бобров, Ягушинский, Меншиков, Остерман; а я прибавлю и вышеописанное.
389
82
Дерзость князя Меншикова
Известно, что великий государь, не любя пышности и шуму при дворе своем, оставил великолепие двора монаршего представлять князю Меншикову, и посему любимец сей имел при доме своем между прочим и пажей из дворян.
В одно время просил он государя, чтоб пажей его пожаловал офицерами, но монарх ответствовал: «Не будучи солдатами, офицерами быть нельзя; однако ж, —промолвил, —я о сем подумаю». Чрез несколько же времени великий государь, послав к нему предупомянутого г. Черкасова, велел объявить ему свое соизволение, чтоб он пажей своих записал в гвардейский его полк в солдаты; но князь не будучи сим доволен, и может быть в надежде на милость к себе государеву, объявив им чины сержантов, дал о сем знать в полк; чрез некоторое же время его величество, яко полковник полку того, усмотря из рапортов о пожаловании их сержантами, призвал к себе Черкасова и со гневом сказал: «Я велел тебе объявить Меншикову, чтобы он пажей своих записал в солдаты, а не в сержанты». Черкасов отвечал, что он в точности исполнил указ его. «Нельзя статься, —сказал паки государь, — чтоб Меншиков преступил мое повеление».— «Я не знаю того, государь, а знаю только • то, что именно исполнил ваше повеление, чтоб записал он их в солдаты».— «Поди же к нему и скажи моим именем, как он осмелился пренебречь Указ мой? И ведает ли он, что за сие сам он попадет в солдаты?»
Князь, не любя г. Черкасова, в досаде своей сказал: «Это все от тебя, подьячий; ты уже не раз подводил меня под гнев государев, но я с тобою управлюсь». Сказав сие, поехал сам к монарху; но, увидя его величество весьма гневным, упал на колени и просил простить его в преступлении своем. Великий государь, быв подлинно весьма гневным, дал ему почувствовать гнев свой несколькими ударами палки своей и повелел тот же час переименовать их солдатами. Поподчиванный сим образом господин подполковник гвардии, вышед от монарха и встретившись с г. Черкассовым, пожал дружески руки его, с великой учтивостью сказал: «Все ли вы, друг мой, в добром здравии?»
Предавшие нам сие прибавляют, что его величество, дабы не столько чувствительны были Меншикову побои те, чрез три дни пожаловал пажей оных паки в сержанты12.
390
88
Смелость, с каковою представляли монарху подданные свои чувствования
Одного философа спросили: «Какое животное страшнее всех человеку?» —«В простом народе, — отвечал он, —клеветник, а при дворе —льстец».
Граф Оксенстирн, утверждая мнение философа сего, рассматривает льстеца со всех сторон и находит в свойстве его все пороки; вот слова его: «Он есть лжец, предлагая такие вещи, коим он сам не верит, обманщик, говоря против своего мнения; трус, не смея сказать того, что думает; злобный, ибо вливает масло на огонь самолюбия каждого; безбожник, ибо одобряет пороки; тайный враг всех тех, коих он называет своими друзьями, ибо лестию своею утверждает их в худой привычке». Далее: «Лесть есть подслащенный яд, отравляющий великих людей, коих она уверяет, будто бы пороки их суть только несовершенные добродетели. Удивительно, —заключает он,— что опасный порок сей при дворах государей взошел на толь высокую степень, что без его помощи честному человеку почти и пробыть там не можно».
Смелость, с каковою подданные предлагали истину Петру Великому, показывает, что лесть не имела входу ко двору его; а снисхождение, с каковым он принимал сию, колкую впрочем, истину, доказывает, что он ненавидел льстецов и что ядом сим не был он отравлен. Между прочим подтверждает сие князь Долгоруков, как то мы видели сие из анекдотов, до него касающихся, следующий же паче еще сие подтвердит.
По прибытии его величества из чужих краев в Москву дошли до него жалобы на некиих судей во взятках, крайне его прогневившие. Сие видя бывший с ним в путешествии оном генерал-лейтенант Иван Иванович Бутурлин сказал ему: «Пока сам ты не перестанешь брать взятков, то никогда не истребишь оных и в подданных твоих; твой пример сильнее всех указов действует над сердцами их».
Монарх, более еще раздражившись толь дерзкими словами, сказал: «Как ты смеешь такую сплесть на меня ложь?» — «Не ложь, —перебил речь его г. Бутурлин, —а правду. В проезде наш чрез город Тверь, —продолжал он, —имел я квартиру у тамошнего купца, бывшего тогда в отлучке, а оставалась в доме жена его Ивановна с детьми; случись в тот день ея именины, и собрались на обед гости, на который приглашен был и я, и лишь только сели мы за стол, пришел из магистрата городской староста, с требованием тот же час ста рублей, говоря, что магистрат
391
определил с общего совета поднести поутру государю в подарок от города такую сумму, что по расчислению досталось с их дому взять сто рублей. Встревоженная сим именинница просит обождать приезду мужа ея, которого она ожидает к завтраму; но староста отвечает, что время не терпит; она клянется, что у ней нет наличных денег; но ей сказывает он, что без денег не велело ему выходить ни из которого дому и что буде тот же час она не сыщет их, то должен будет он взять ее под караул. Веселье превращается в томку, и бедная Ивановна со слезами снимает с себя жемчужный убор и отдает оный ему; но староста не берет его, а требует денег. В крайности сей именинница взвыла, а гости из-за стола один по другому, с сетованием вставая, расходятся, дабы на тот же подарок припасти доставшиеся на их часть деньги. Я уговаривал старосту, чтоб подождал до утра приезда ея мужа: вить-де не такая беда, чтобы не можно обождать; но староста и мне сказал: «Барин, я человек подвластный, и мне отсрочивать никому не велено ни до вечера». Жалость, смотря на хозяйку мою, столько тронула меня, что я принужден был дать ей свои деньги, и она так обрадовалась, что бросившись ко мне в ноги, произносила и Бог знает какую благодарность. Вот каковы добровольные-та, как говорят, тебе подарки; и ты часто, получа оные, не представляешь таковых печальных последствий: так рассуди же, —заключил г. Бутурлин, —можно ли после сего требовать от подданных чтоб не брали взятков, когда видят они, что и сам ты берешь оные?».
Великий государь, по выслушании таковые, толь неприятные истины, обнял Бутурлина, благодарил, что он, как выражал монарх, вразумил его, и не только сей подарок, но и от прочих городов подобно же поднесенные, повелел возвратить и за правило положил себе никогда уже не принимать ни от кого оных.
93
Правосудие его величества и уважение к закону Божию
Денщик его величества, Иван Михайлович Орлов, узнавши об одном тайном по вечерам сходбище и о составляющих оное людях, подал о сем ввечеру же монарху записку. Великий государь, прочтя оную, положил в карман сюртука своего; но как карман на то время подпоролся, то бумага ошибкою попала между сукна и подкладки.
Сюртук сей, монарх, ложася почивать, обыкновенно приказывал класть или под подушку свою, или на стул у кровати.
392
Когда же его величество заопочивал, а г. Орлов, окончавши дневанье свое, прогулял с приятелями всю ночь, монарх, проснувшись, захотел записку ту рассмотреть точнее, но, не найдя оныя в кармане, заключил, что она украдена, и крайне прогневал-еся. Он приказал позвать к себе Орлова, который раздевал его, но его не нашли; он велел его сыскать скорее, но как не могли долго его отыскать, то от сего гнев его паче еще увеличиться был должен. Наконец Орлов быв сыскан и, узнавши, что монарх чрезмерно на него гневается, не ведая же тому причины, заключил, что, конечно, узнал государь о любовной его связи с ка-мер-флейлиною Гамильтон, любимицею ея величества. В таковых мыслях вошедши и увидя монарха весьма гневна, упал к ногам его, вопия: «Виноват, государь! Люблю Марьюшку» (так называлась флейлина оная). Государь, из сего узнав, что в похищении бумаги он невинен, успокоился, особливо же когда в то же самое время дневальный денщик Поспелов, сыскав оную в сюртуке, принес к монарху, сказав, где он ее нашел.
И так со спокойным уже видом спрашивал государь Орлова, давно ли он любит ее? —«Третий год». —«Бывала ли она беременна?» — «Бывала». — «Следовательно и рожала?» — «Рожала, но мертвых». —«Видел ли ты их мертвых?» — «Нет, не видывал, а от нее сие знал», — ответствует Орлов. К несчастию сея любовницы, незадолго пред тем, при вывожении нечистот найден мертвый младенец, обернутый в дворцовой салфетке, но не могли тогда дойти до виновницы того. Из ответов же сих заключил монарх, что сия убийца-мать есть точно фрейлина Гамильтон. Он тот же час призывает ее к себе и при Орлове же спрашивает ее о том. К несчастию, виновная сия вздумала в том запираться и клятвенно невинность свою утверждать; однако ж наконец, быв уличена постыдною ея любовию с Орловым, принуждена была признаться во всем и что уже двух таким образом погубила младенцев. Монарх паки спрашивает ее: знал ли о сем Орлов? — «Не знал», — отвечает она; но монарх, оставшись в подозрении на него, повелевает его отвести в крепость под стражу, а виновную, яко смертоубийцу и нераскаянную, отдать уголовному суду.
Суд сей не мог не осудить ее на смерть; определение сие монарх (в 1719 году) подтверждает, и дается ей некое время на покаяние и приуготовление себя к казни.
Ея величество, любя сию нещастную, все силы свои употребляла спасти ее, присоединила она и просьбы любимых монархом особ, но все было тщетно. Наконец склонила она к убеждению великого супруга своего любимую его невестку царицу Параске-вию Федоровну (которой, говорит г. Татищев, советы и просьбы никогда государь не презирал), и условленось, чтоб накануне казни гамильтоншиной сия царица позвала монарха к себе с госу-
393
с гневом закричал на него: «Что ты привязался ко мне, дерзкий!—поди прочь». Но сей однако же не отходит, говоря: «Бедный времени не терпит». Выведенный сим из терпения, монарх дает ему пощечину, но в тот же самый час раскаивается и с ласковым уз видом говорит ему: «Ты вывел меня из терпения своею неотвязностию и выговорами своему государю». Признание таковое в самодержце трогает офицера до слез, и он подвергается к ногам государя и, признавался в вине своей, просит великодушно простить его. Монарх поднимает его и тогда же отпускает его, пожаловав ему на дорогу 50 рублей.
Сей г. Прокудин, получа наследство, просил монарха, для поправления расстроенной в деревнях покойного дяди его экономии, пожаловать — отставить его от службы; и великий государь, хотя и редко на ' таковые просьбы соглашался, отставил его с награждением чина коллежского асессора. Он, дожив до глубокой старости, рассказывал сие приятелю своему, нижегородскому же дворянину, Михайлу Павловичу Жукову, от которого и мне сие сообщено.
98
Доказательство, колико над страстьми своими владел монарх
Когда начат делаться большой Ладожский канал, то монарх, нередко приезжая сам для надзирания за работами оного, обыкновенно останавливался в Старой Ладоге у знакомого им тамошнего купца Барсукова, которого за расторопность более еще полюбя и удостоя его называть братом, поручил в особое его надзирание одну дистанцию канальной работы и по его же выбору переселение купцов из Старой в Новую Ладогу.
Снисходительнейший государь, имея в доме сего Барсукова для приезду своего особую комнату, всякий раз, когда, случал ось ему приезжать в сию квартиру свою ночью, останавливаяся у ворот, приказывал наведываться, не спит ли хозяин, и, буде спал, то вхаживал во двор сколько возможно тише, дабы не разбудить его, и Барсуков не прежде узнавал прибытие императора, как уже поутру. Когда же он приносил пред его величеством в том, что не встретил его, извинение, тогда ответствовал на оное великодушный государь: «Я не люблю, когда меня кто разбудит, так должен судить по себе, что неприятно, когда кто разбудит и другого, —так зачем же мне без нужды беспокоить тебя?»
Купец сей имел жену молодую красавицу, веселого и живого свойства, и не меньше, умную, как и добродеятельную; а таковые
396
достоинства и не могли не полюбиться монарху, истинному ценителю дарований. Сия красавица умела притом угождать ему и своей стряпни кушаньем, а паче щами. Частое же его посещение дому их, милостивое и бесчиновное его с ними обращение оживляли более еще приятности красавицыны смелыми и вольными ее поступками, смешанными с разумными шутками, и монарх, удо-стоя мужа названия братом, называл и ее невесткою.
В один из сих приездов его величества к ним не было хозяина в доме, и государь, поелику случилось оное в глубокую полночь, прошел без шуму же в свою комнату. Хозяйка, узнав о прибытии монаршем поутру, пришла к нему, когда не было еще у него никого, и, поздравя его с прибытием, спрашивала: что угодно ему приказать приготовить кушать?
Великий государь, разговаривая с нею с удовольствием наедине, или хотел испытать добродетель ея, или в самом деле пленяся ея приятностями, сделал ей любовное предложение. Но он удивился, когда красавица сия, вдруг переменя приятный и веселый вид в суровый, с грубостию отвергла предложение его, сказав, что она никак не воображала, чтоб государь, который должен собою подавать пример добродетели подданным, мог сделать толь порочное предложение. «Разве потому, — примолвила она, —назвали вы мужа моего братом, чтоб отнять честь у жены его?».
Монарх, пораженный толикою добродетелию купеческой сей жены, оправяся, так сказать, сказал ей: «Спасибо, невестка, что ты такова; я хотел только испытать твою добродетель и честность и с удовольствием вижу, что не обманулся в тебе. Я хвалю тебя за то и более еще любить обоих вас буду». И действительно от сего времени великий государь обращался с нею с особенною ласкою и с некоторым родом почтения.
Если в самом деле монарх почувствовал к ней страсть, то коль редкая есть добродетель в самодержце и человеке, толи-кое господствование над страстями своими!
Генрих IV, великий же впрочем государь, столько побежден был страстию сею, что хотя и чувствовал, что оная вредила славе его, не мог однако же противиться оной. «Робость, трусливость и самая лживость и обман (говорит история о нем) сделались известными ему с тех пор, как предался он любострастию. Я часто примечал (придает к сему герцог Сюлли), что он обманывал меня ложными уверениями тогда, когда ничто не заставляло его открываться мне в истине; а наконец доходил он даже до бесстыдства, обращался прервать цепь свою, как в то же время внутренне клялся не только никогда не разрывать оков сих, но теснее еще связываться ими».
397
Читатель, к описанию сему прибавя другую порочнейшую еще страсть сего короля к игре, породившей многие в Париже игрецкие дома и мотовство, может сделать заключение, в рассуждении сравнения его с ироем нашим.
102
Монарх оборачивает с мосту свою одноколку, дабы пропустить въехавший на оный воз со щепами
По устроении в Санкт-Петербурге Адмиралтейства и по учреждении кораблестроения, чрез некое время столько умножилось в оном щепы, что делали оне затруднения в самых работах; и Коллегия определила было для свозу их вызвать подрядчиков, но монарх, присутствуя в Коллегии и узнавши о сем определении, с неудовольствием сказал: «У вас все подряды да подряды!» И повелел тогда ж публиковать, что желающие могут из Адмиралтейства брать щепы безденежно. А как окружавшие город болота и не все еще вымощенные улицы доставление дров из лесов делали в летнюю пору трудным, то и наехало в Адмиралтейство множество повозок за сими щепами. В сие время великий государь ехал в Адмиралтейство на своей одноколке и когда стал въезжать на подъемный мост оного, то денщиЛ его величества, стоявший за одноколкою его, увидя телегу с возом щепы, взъехавшую на тот же мост, кричал едущему с возом, чтоб он поворотился. «Молчи!—сказал ему государь, —и того-то ты не можешь разуметь, что поворотиться возу уже невозможно, а легче нам с одноколкою то сделать». И так великий государь, сойдя с оной вместе с денщиком, своими руками поворотил оную и, пропустя воз, паки, сев в одноколку свою, поехал. С возом щеп оных ехал предупомянутого корабельного секретаря Новикова слуга, по имени Ларион. Чрез несколько же дней случилось так, что монарх повстречался на том же мосту паки с тем же Ларио-ном, едущим с возом же щеп; и как его величество взъехал на мост первый, а воз оный только еще подъезжал к мосту, то государь и кричал ему, чтоб он остановился и не ехал; однако ж Ларион, не останавливаяся, продолжал ехать. Тогда монарх, сойдя паки с одноколки и узнав того же самого слугу, спросил его: «Вить ты же был тот, для которого я поворотился с одноколкою моею назад, дабы тебя пропустить?» —«Я», —ответствовал Ларион.— «Но тогда въехал на мост прежде ты с возом своим,—сказал паки государь, —и поворотиться уже тебе было неудобно; а теперь видел ты, что прежде взъехал на мост я, а ты только еще подъезжал к оному, и поворотиться было мне
398
уже неудобно, да я же и кричал тебе, чтоб ты остановился и пропустил меня; однако ж ты, несмотря на сие, не останавливался все едешь».— «Виноват»,— ответствовал слуга. —«Так надобно, чтоб ты оное помнил и не озорничал впредь», — сказал наконец государь и тут же дал ему несколько ударов палкою своею, приговаривая: «Не озорничай, не озорничай и пропускай прежде тех, кто прежде тебя на мост взъедет».
Слуга сей, доживший до глубокой старости, случай тот с собою всякому рассказывал с пролитием слез, как бы гордяся тою честию, что сам государь из своих ручек изволил его наказывать14
Многие, подобно сему Лариону наказанные, и из самых даже благородных, с таковыми же чувствиями удовольствия вспоминали и пересказывали о тех наказаниях, —и сие потому, что собственное их признание оправдывало оные, как то о сем последнем ниже мы увидим; даже в самые те, которые наказаны были от него не по вине, а по неосмотрительности во время гнева его, с разными же чувствованиями об оных воспоминали, и сие потому, что великий государь в сем случае умел заглаживать оные своим пред ними в том признанием, прошением у них прощения и обещанием зачесть то впредь, как выражал государь, естьли сделают они когда-либо какое преступление. Следующий анекдот подтвердит последнее.
103
Наказывается вместо виноватого невинный, и монарх просит у него прощения
Кум и денщик его величества Афанасий Данилович Татищев, который умел кстати иногда и шутить, неисполнением какого-то повеления столько прогневал монарха, что его величество приказал его сверх обыкновения своего наказать батожьем. Офицер, кому было сие приказано, заготовил барабанщиков, и виноватому должно было явиться пред оных; но как идти он не торопился, питаяся, может быть, надеждою, что пройдет между тем гнев государев, то и пошел он кругом дворца. На дороге попался ему Кабинета государева писарь Замятин, или Замятнин, иг. Татищеву пришла мысль подставить вместо себя его. «Куда ты засунулся? — сказал он ему. — Государь тебя несколько уже раз спрашивал и крайне гневается, мне велено тебя отыскать, пойдем скорее», — и как привел его к барабанщикам, то в самое то время монарх, выглянув в окошко и сказав: «Раздевайте! — отошел от оного. Татищев, будто бы исполняя повеление государево,
399
закричал на барабанщиков: «Что ж вы стали? Принимайтесь,— указав на Замятина. Вмиг бедняка сего раздели, положили и начали исполнять повеленное, а Татищев и за угол. Скоро его величеству уже и жалок стал Татищев; и так выглянув паки в окно, закричал: «Полно!» —и потом уехал в Адмиралтейство.
Татищев, по сделании сей, так сказать, проказы, явился к ея величеству, и монархиня изъявила ему свое сожаление. «Но как вы дерзки, —промолвила она, —забывая исполнять то, что вам приказывается?» Сей, не допуская до дальнейшего ея величества увещевания, бросился к ногам ея: «Помилуй, —сказал,—матушка, заступи и спаси! —вить секли-то не меня, а подьячего Замятина». —«Как Замятина?» — спросила государыня с неким смятением. —«Так, Замятина; я, грешник, вместо себя подвел его», — ответствовал он. «Что ты это наделал? Вить нельзя, чтоб государь сего обману твоего не узнал, и он тебя больно прибьет».—«О том-то я молю тебя, всемилостивейшая государыня! Вступись за меня и отврати гнев его». —«Да как это сталось?»—спросила паки государыня. Татищев стоя на коленях, ответствовал: «Вить под батожье-то ложиться не весело», — и рассказал все, как было. Монархиня, пожуря его довольно, обещала предстательствовать за него. По счастию Татищева, государь приехал с работы весьма весел, и ея величество за столом заговорила о нем и просила; чтоб простил его. «Дело уже кончено, он наказан и гневу моему конец», —сказал государь. Должно при сем ведать, что ежели монарх, прощая кого, скажет: «Бог тебя простит», —то никогда уже не воспомянет преступления; и как бы ничего не было, начинал паки обращаться с ним по-прежнему милостиво. До сего-то слова, так сказать, и добивалась государыня; почему, немало погодя, паки просила, чтоб он уже не гневался более на него; и как на сие промолчал государь, то ея величество немного погодя и еще о том напомя-нула: «Да отвяжись пожалуй от меня, —сказал наконец государь. Ну Бог его простит». Коль скоро выговорил слово сие монарх, Татищев по условию очутился уже у ног его величества, и когда монарх подтвердил и ему прощение словом же Божьим, то Татищев в тоне шутливом признался, что не он был сечен, а Замятин, промолвя к тому: «И ништо ему, подьячему крючку». Шутка сия однако же монарху толь сильно не полюбилась, что он с великим гневом сказал, принимался за палку: «Я тебе покажу, как поступают с таковыми плутами, каков ты», — но государыня напомнила его величеству, что прощение его запечатлено именем Божьим. Слово сие его останавливает и укрощает и, помолча несколько, сказав: «Ну быть так!» —велел ему рассказать все происшедшее; и Татищев рассказал чистосердечно, не утая ничего, как он подвел Замятина под батожье; призван был и сей последний
400
и подтвердил все сказанное первым, и монарх сказал ему: «Ну, брат, прости меня пожалуй, мне тебя очень жаль, но что делать? Пеняй на плута Татищева; однако же я сего не забуду и зачту побои сии тебе впредь».
В самом деле, чрез некоторое время Замятин сей впал в такое преступление, которое по законам заслуживало жесточайшее наказание, к чему судом был уже приговорен; но великий государь дал на приговор судейский такую резолюцию: что хотя он и заслуживает приговоренную казнь, но как некогда наказан он был невинно, то и заменить ему оное за нынешнее преступление его.
105
Монарх наказывает одного вольнодумца15
Некто из ученых чиновников, будучи в одной компании, говорил слишком вольно насчет преданий церковных, относя оные к вымыслам корыстолюбивого духовенства; причем касался он в ироническом тоне и неких мест Св. Писания.
Великий государь о сем узнает и на другой день поутру призывает вольнодумца того к себе, спрашивая его: «Говорил ли ты во вчерашней компании такия слова?» Нельзя было не признаться. «Как же ты осмеливаешься ослаблять такую струну, которая составляет наилучшую гармонию всякого благоустроенного общества? Да ты же не с должным еще уважением касался и до некиих мест Св. Писания, чем уже ты, бездельник, и успел соблазнить многих из бывших с тобою в компании. Я тебя научу, как должно почитать оное и не разрывать цепи, все в устройстве содержащей», — и тогда же дал ему несколько ударов своею палкою, приговаривая: «Не соблазняй верующих честных душ; не заводи вольнодумства пагубного благоустройству; не на тот конец старался я тебя выучить, чтоб ты был врагом общества и церкви».
Мы уже впрочем видели в «Деяниях» великого государя, колико он не терпел вольнодумцев, а паче дерзающих что-либо говорить против веры и бессмертия души, как опаснейших врагов общества; и поистине: «Неверующий жизни будущей, — говорит гр. Оксенстирн, — есть чудовище природы, потому что живет он, не зная для чего, и умирает, не ведая, что он будет. На сем свете лишен он утешения, надежды, а в будущем устыдится подлин-ностию вечных мук. Два друга, —продолжает он же, — расстались в младости: один из них сделался монахом, а другой военнослужащим; сей последний, к несчастию, попавшись в шайку пагубных вольнодумцев, сделался неверующим бессмертию души.
401
По нескольких летах встретились они нечаянно в Париже и узнали друг друга. «Ах! —сказал офицер. —Бедный мой друг! Как ты мне жалок, если нет рая!» —«Я тогда ничего не потеряю; а ты гораздо меня жальче, буде есть ад», — ответствовал монах».
Какое поистине ослепление бедных вольнодумцев таковых, добровольно лишающихся сладостнейшего утешения, доставляемого верою во Иисуса Христа, верою, вливающею в щастии умеренность, в напастях услаждение, верою, совесть, ужас пороков, сомнение разума, восстание страстей, страх смерти, суда, вечности успокаивающей! «Торжество веры, — говорит один славный писатель, —утешать человека в нещастии, растворяет сладо-стию небесною горести жизни сея». И может ли посему друг добродетели, Евангелием проповедуемой, быть в согласии с Гоббсом, Спинозою, Гельвецием, Белем, Вольтером, Ламетрием и с подобными им, из которых не было ни одного, который бы после не опровергал зломудрствования своего, не раскаивался о заблуждениях своих, и, находяся при смерти, не проклинал их с робостию отчаянного. Самый отважнейший из них Гоббс умер с таким малодушием, с какою отвагою восставал против самых священнейших догматов веры, как предает нам История.
108
Монарх зажигает сам в Преображенском селе дворец свой, построенный вопреки его приказания
Великий государь, прибывши в Москву и между прочим найдя Преображенский дворец свой ветхим, дал повеление князю Ромодановскому починить его, переменя несколько бревен. По отсутствии же его величества, когда начали сию починку, то увидели, что весь оный весьма ветх; и князь рассудил, сломав его, построить новый. Вызваны были к поставке лесу подрядчики, из коих московские купцы Гущин и Милюков обязались контрактом поставить оный за четыре тысячи пятьсот рублей, —и дворец ко вторичному приезду монарха был построен вчерне.
Великий государь, увидя оный новым, спросил князя: «Для чего не починен старый? Я именно приказал починить его, а не вновь построить». —«Он так ветх, —ответствовал Ромодановский,—что нельзя было уже починить; почему и рассудил я построить новый». —«Но как ты осмелился сделать вопреки приказа моего? Ежели был он так ветх, то должно бы тебе о сем отписать ко мне и подождать моей резолюции. Я покажу тебе, как бедственно пренебрегать приказ мой». Сказав сие, велел
402
подать огня и сам зажег оный, который и сгорел до подошвы16 Какое наказание понес князь, неизвестно; но известно следующее:
Помянутые лесники, не получившие за поставку лесу денег, просили об оных князя; но сей ответствовал, что он не может выдать им оных без приказу государева, а доложить о том не смеет. «И так должно вам подождать до времени, пока государь забудет досаду за построение дворца». Что оставалось делать лесникам? Они также не смели просить о выдаче им денег у прогневанного государя; и так прибегли к предупомянутой любимой куме его величества, госпоже Бобрищевой-Пушкиной, которая и обещала доложить о том государю, велев им притти к ней тогда, когда будет у нее монарх, и стать на дворе у того окна, у которого обыкновенно государь игрывал с нею в шахматы. Они сего не упустили. Великий государь, увидев их, спросил: «Что за мужики?» — «Знакомые мои лесники, — ответствовала госпожа Пушкина.— Они мне жалки, —продолжала она, — поставили исправно по контракту своему лес, а денег получить не могут».—«Какой лес?» —спросил паки монарх. —«На Преображенский дворец». — «Для чего же не получили?» — «Для того, что не выдают без докладу вам, а доложить не смеют». —«Так! Старый черт, наделав пакости, да и трусит как заяц. Хорошо,—заключил государь, — они не виноваты, что поставили лес, и я велю им выдать деньги». И в тот же еще день, приказав подать к себе контракт их, повелел привезти к ним в дом всю сумму.
Сверх чаяния сих подрядчиков, на другой сего день поутру, когда они еще спали, ни мало не воображая, чтоб так скоро могли получить деньги, разбужены они были стуком в ворота их и увидели целый обоз с медными деньгами, взъехавший на двор их. И сказывают, что в наказание князя повелел монарх не выдавать ему жалованья, пока сумма сия заменится оным.
111
Посланный монархом офицер с повелением разрубить все барки, старым манером построенные, и не пропускать оных в Петербург17
Великий государь между бесчисленными учреждениями обращал внимание свое и на бережение лесов, и на введение нового роду речных судов, на которые бы и меньше оного исходило, и были бы они прочнее, легче и надеждее. На сей конец сделаны были разных родов образцовые суда, в числе которых и барки, и посланы во все пристани речные и в те места, где строились
403
суда, из Адмиралтейства мастера, для построения в тех местах таких же образцовых судов, а старым назначен срок, после которого отнюдь бы не употреблять оных; но предрассудки так были сильны, что многие промышляющие по рекам, и после сроку оного не отставали от старых. Сие принудило монарха повелеть разрубать таковые суда и барки; и поручено было сие разосланным с Указами сими по пристаням и по рекам гвардии офицерам, между которыми поручик Федор... Румянцев послан в Ладогу точным от монарха повелением, чтоб, если сыщет он там таковые суда и барки, разрубить неотменно.
Сей, прибывши туда, нашел множество или паче все барки старым манером построенные и которые по большей части нагружены были хлебом для Петербурга. И как тогда настоял уже месяц сентябрь; следовательно, ежели барки оные по Указу будут разрублены, то достать им указаных барок уже было поздно, а хлеб не мог бы быть доставлен в Петербург, в котором тогда был в оном крайний недостаток; описываться же об оном и ждать повеления боялся он, чтоб упущением времени не причинить в нем голода; и так решился пропустить все те барки, которые были с хлебом.
Монарх, увидя из них первую прибывшую партию, крайне прогневался; когда же усмотрел и вторую, и третью партии таковых же барок, то в великом гневе призывает к себе господина Александра Ивановича Румянцева и говорит *ему, указывая на барки: «Посмотри, как родня-то твоя исполняет мое повеление; я именно приказал ему разрубить все таковые барки, а он, напротив, все их пропустил», — и тот же час послал строгий Указ, чтоб был он для ответа в Петербурге. Между тем повелел Сенату, яко преслушника Указов, судить его Уголовным судом.
Наконец Румянцев является в Сенат, в котором тогда присутствовал и сам монарх, и спрашивается от Сената: как он осмелился преступить именной монарший Указ? И ведает ли он, что закон ослушников таковых повелевает казнить смертию?
«Виноват, —ответствует со спокойным духом г. Румянцев,— и ведаю, что подвергаю себя ослушанием Указа казни; но я готов умереть с удовольствием, удовольствовав хлебом всех здешних жителей, без которого бы они, ежели б я по Указу разрубил барки так, как разрубил нагруженные товарами, могли понести великую нужду, а может быть, и голод. Сие-то самое, — продолжал он, —понудило меня преступить Указ и пропустить барки сии, без чего б они не могли сюда доставить хлеба. Правда,—заключил он, —должен бы я был о сем представить прежде государю; но боялся задлить тем время и не был уверен, чтоб его величество во гневе своем не запамятовал о следствиях того, какое бы произвесть мог недостаток в хлебе».
404
Великий государь, выслушав все сие, сказал: «Ну! Румянцев, я прощаю тебе сие, яко первое еще ослушание твое, но берегись впредь подобное сему что учинить. Почему ты ведаешь, чтоб я не мог того рассудить, ежели б ты, по приезде в Ладогу, дал мне о сем знать?» Сим дело и кончено, и примечено было, что гмонарх с сего времет большую пред прежним оказывал к нему милость и доверенность свою.
120
Монарх не терпит расточения и никаких излишеств в подданных своих
Великий государь подобные показанным чувствования свои всячески старался внушить и в подданных своих, употребляя на оное увещания, подкрепляемые собственным примером жизни своей, иногда же и наказания; а посему и не смел никто из них держать расходы несоразмерные доходам своим, а кареты имели одни только знатные господа, и то немногие, и в одно только нещастливое время употребляемые.
Сей Отец подданных, если усматривал кого, а особливо из молодых людей, богато одетого или в щегольском экипаже едущего, всегда останавливал такового и спрашивал, кто он таков? Сколько имеет крестьян и доходов? И буде находил таковые издержки несоразмерными доходам его, то, расчисля по оным, что таких излишеств заводить ему не можно, наказывал, смотря по состоянию, или журьбою, или определением на некоторое время в солдаты, матросы и проч., а мотов обыкновенно отсылал на галеры на месяц, на два и больше.
Но если не терпел монарх мотов, то еще несноснее казались ему так называемые петиметры18, которых почитал он за людей негодных и ни к чему не способных. Один из посыпанных для учения во Францию молодой богатого отца сын (...) по возвращении своем в Петербург, желая показать себя городу, прохаживался по улицам в белых шелковых чулках, в богатом и последней моды платье, засыпанном благовонною пудрою. К несчастию его, встретился он в таком наряде с монархом, ехавшим на работы Адмиралтейские в одноколке. Его величество, подозвав его к себе, начал с ним разговор о французских модах, об образе жизни парижцев, о его тамошнем упражнении и проч. Щеголь сей должен был на все то отвечать, идя у колеса одноколки, и монарх не прежде отпустил его от себя, пока не увидел всего его обрызганного и замаранного грязью.
405
129
Печаль, какую подданные чувствовали о лишении Петра Великого
Мы уже описали в «Деяниях» и «Дополнениях» к оным, коликою скорбию и сокрушением поражены были россияне, пишась сего Отца Отечества; а здесь представим еще один пример таковыя неизобразимыя их горести.
Достопочтенный по заслугам, чинам и летам своим господин Федор Иванович Соймонов, проливая слезы, сказывал, что во время бытности в Дербенте главным командиром генерала-лейтенанта Матюшкина, где тогда находился и он, г. Соймонов, получена печальнейшая весть о кончине великого сего государя. Курьер, привезший оную, не сказал о сем никому прежде начальствующего; и как только г. Матюшкин то услышал, залился слезами, завыл страшно и упал без чувств19; вмиг печальная весть сия разнеслась по всему городу, и наполнился бывшими тогда в Дербенте россиянами двор и дом начальничий. Не можно себе представить без ужаса, продолжал господин Соймонов, тех рыданий, воя и вопля, каковые испускали пораженные кончиною возлюбленного своего государя все россияне; в каковом ужасном состоянии все они, забыв все прочее на свете, пробыли более суток без сна и без пищи; особливо же сцена си» ужаснейшею показалась в церкви при пении панихиды и при воскликнутии вечной ему памяти. Что ж примечательнейшее было, то и самые персияне, новые подданные его, соединили свои плач и свое сетование с плачем и сетованием природных россиян.
Таковою неизобразимою печалью поражены были города и подданные всея России!
ПРИМЕЧАНИЯ
Гистория о царе Петре Алексеевиче 1682 — 1694 гг. Сочинение князя Б. И. Куракина*
1 Этимология энтонима «славяне» остается до сих пор неясной, но то, что он произошел не от слова «слава», общепризнано в науке.
2 Речь идет о переговорах с другими государствами.
3 То есть при дворе австрийского императора, или, как тогда писали, цезаря (императора Священной Римской империи германской нации).
* Голландия.
5 Царь Федор Алексеевич умер 27 апреля 1682 г.
6 Крестовая палата—одна из парадных палат Московского Кремля.
7 Ошибка —стрелецкий бунт начался 15 мая 1682 года.
8 Имеется в виду добро, имущество.
9 Во время бунта были убиты брат Наталии Кирилловны Иван и ее двоюродный дядя Иван Фомич Нарышкин, многие другие родственники и вельможи всего около 70-ти человек.
16 Здесь — проскрипционные списки бояр и дворян, которых предполагалось уничтожить.
11 См. об этом во вступит, статье, с. 5 — 6.
12 Пропуск в тексте. Судьей Стрелецкого приказа был тогда Иван Хованский.
13 Расправная палата —высший судебный и административный орган конца XVII —начала XVIII в; Посольский приказ—центральный орган, ведавший в основном сношениями с иностранными государствами; Разряд — приказ, ведавший службой служилого сословия; Поместный приказ—центральный орган, ведавший земельными владениями основной части служилых людей допетровской России; дворец — приказ Большого дворца, управлял владениями царя; Казанский дворец ведал всеми делами Поволжья; Разбойный приказ — судебный орган по делам о тяжких уголовных преступлениях; Иноземский приказ ведал иностранцами на русской службе; Судные Владимирский и Московский приказы ведали судебными делами служилых людей; Сибирский приказ — территориальное ведомство по управлению Сибирью; Каменный приказ ведал строительством; Конюшенный приказ ведал коннозаводским делом, придворными конюшнями и волостями, приписанными к Конюшенному приказу.
* В текстах, воспроизводимых с изданий XVIII —начала XIX вв., произведена некоторая модернизация орфографии в рамках общепринятых современных правил с сохранением таких лексических и морфологических особенностей языка, которые имеют стилистическое значение или влияют на произношение слов. Переводы, осуществленные с текстов этой же эпохи, но в более поздние времена (вплоть до 1900 г.) и уже значительно утратившие свой исторический языковой колорит, нуждались в модернизации в меньшей степени. Это также распространяется и на тексты, воспроизводимые с публикаций второй половины XIX в.
407
14 После казни Хованских правительница Софья и цари-соправители Иван V Алексеевич и Петр I Алексеевич вернулись в столицу.
15 В оценке правления Софьи видны политические пристрастия автора.
16 В 1686 году был подтвержден «вечный мир— с речью Посполитой, по которому Россия купила за 146 тысяч рублей Киев и обязалась начать войну с Турцией.
17 Посольство Я. Ф. Долгорукого в Испанию и Францию ничем особенным от ему подобных не отличалось. Русские посольства вызывали всеобщий интерес публики экзотичностью, отличным от общепринятых в Европе традиций и ритуалов поведением, что зачастую вызывало смех, вело к курьезным ситуациям на приемах русских послов коронованными особами Европы. Главная задача, которую ставил Посольский приказ перед послами, —не допустить «потерьки чести государевой». Поэтому, вопреки этикету, послы не снимали шапки перед королями, упрямились пить за здравие монархов и т. д.
18 Заседания Боярской думы —высшего правительственного органа XVII века —проходили, как правило, в одной из палат Кремля —Золотой или Грановитой.
19 Мирный договор с Речью Посполитой был подписан в 1686 г.
20 Второй поход в Крым состоялся в 1689 г.
21 То есть из второго похода в Крым.
22 Западноевропейские новации Куракина. Имеется в виду Сибирь, или Сибирское царство.
23 Жена царя Ивана Прасковья Федоровна родила подряд пять дочерей, среди которых была Анна —будущая российская императрица (1730—1740 гг).
24 Брак Петра с Евдокией Лопухиной был заключен 27 января 1689 г.
25 Приближение родственников царицы ко двору и включение части из них в Боярскую думу было нормой для допетровской России.
26 То есть в ненаписанном томе жизнеописания Петра.
27 По некоторым данным, фаворитом Софьи был не В. В. Голицын, а Ф. Шакловитый. Куракин придерживается именно этой версии.
28 Петр бежал в Троице-Сергиевскую лавру в ночь на 8 августа 1689 г.
29 Новодевичий монастырь под Москвой.
30 Большая казна — главный финансовый приказ допетровской России.
31 Пропуск в тексте, вероятно, имеется в виду А. Р. Соковнин.
32 Пропуск в тексте.
33 Немецкая слобода, или Кокуй, место поселения иноземцев в Москве.
34 Низ — Нижнее Поволжье, начиная с Казани.
35 Черкасы — Малая Россия, Украина.
36 Земляная крепость возле Преображенского, построенная для военных игр и маневров.
37 Версия Куракина.
38 Так в тексте. Царевич Алексей родился в 1690 году.
39 Текст неясен. Куракин, вероятно, имеет в виду то, что быстрое рождение мальчика —наследника (сукцессора) престола порадовало подданных.
40 С тех пор торговые дома этих и других купцов стали посредниками России в торговле, а также финансировали расходы Петра за рубежом.
41 Имеются в виду маскарадные театрализованные действа комедиантов.
42 Мать Петра скончалась 25 января 1694 года. Петр не присутствовал на похоронах.
43 Падение правительства Л. Нарышкина было обусловлено намерением Петра лично заниматься государственными делами.
44 Положение, при котором начальники территориальных приказов (Казанского, Сибирского) были, в сущности, вице-царями, обусловлено системой управления в стране, не охваченной плотной бюрократической структурой местных органов управления.
45 Меншиков дошел до «градуса» —чина генералиссимуса, полученного им весной 1727 года. От австрийского императора (цесаря) он получил титул свет лей-
408
шего графа, а потом светлейшего князя Империи, а от Петра мя по что знача" щий титул герцога Ижорского.
Записки Юста Юля, датского посланника при Петре Великом (1709 — 1711)
1 Салютом отмечалось прибытие царя в Нарву. Петр часто стремился избежать публичных торжеств, но Нарва была ему столь памятна, что на этот раз он не отказался от торжественной встречи.
2 Речь идет о Никите Моисеевиче Зотове — воспитателе Петра и впоследствии шутовском «князь-папе».
3 Более распространена другая версия возникновения «ордена Иуды»: Петр учредил орден для гетмана Мазепы, изменившего царю в 1708 г.
4 Накануне, при подъезде к Петербургу, сани Юля провалились в полынью и он чудом избежал смерти.
$ В русских документах—Корнелий Крюйс.
6 В беседе с Петром Юль выполнял поручение своего короля — попытаться добыть у России денег на ведение войны со Швецией (незадолго до этого, 11 октября 1709 г., был возобновлен русско-датский союз). Петр же стремился от оказания материальной помощи Дании уклониться.
7 7 мая 1703 г. шведская крепость Ниеншанц (в русских источниках —Кан-цы) в устье реки Охты, впадающей в Неву, сдалась русским войскам. На военном совете после взятия Ниеншанца крепость была признана неудобной как слишком маленькая, слабо укрепленная и расположенная далеко от моря. Поэтому решили ее не укреплять, а строить новую. 16 мая 1703 г. такая крепость была основана ниже по течению Невы на острове Луст-Эланд и названа Санкт-Петербург. Ниеншанц был разобран в первые три-четыре месяца строительства Петербурга.
8 Расстояние между Ниеншанцем и центром Петербурга составляло около двух верст (примерно 2 км).
9 Имеется в виду победа шведской армии под командованием Карла XII над датчанами в 1700 г., после чего Дания вышла из Северного союза.
10 Лесная — деревня возле г. Пропойска (ныне — Славгород, Могилевская обл. Белоруссии), около которой 28 сентября (9 октября) 1708 г. произошло сражение между летучим отрядом русских войск под командованием Петра I и шведским корпусом генерала Левенгаупта. В литературе за битвой у Лесной закрепилось название «матери Полтавской победы», что в «Журнале» Петра поясняется следующим образом: «Сия у нас победа может первая назваться, понеже под регулярным войском никогда такой не бывало... понеже тут первая проба солдатская была и людей, конечно, ободрила и мать Полтавской баталии, как ободрением людей, так и временем, ибо по девятимесячном времени она младенца шастие произнесла, егда совершенного ради любопытства кто желает исчислить от 28 сентября 1708 до 27 июня 1709 года» (Журнал, или Поденная записка... Петра Великого». Ч. I. СПб., 1770. С. 169).
11 Нужно заметить, что Юль не преувеличивал степень грозившей ему опасности. На протяжении всего XVII в. Москва представляла собой своеобразнейшее явление — она была не просто большим городом, а совокупностью многочисленных городов, городков, больших и малых сел и деревень. Это было результатом того, что Москва строилась на протяжении столетий, хаотически и. безалаберно. Вполне городской центр окружали предместья сельского вида, при этом, как пишет исследователь Москвы В. Нечаев, «более или менее компактные поселения чередовались с обширными незастроенными участками — пустырями, укосными лугами, пашнями, огородами, рощами» (Нечаев В. В. Общий вид Москвы в XVIII в.//В кн.: Москва в ее прошлом и настоящем. Т. 7. М., 1895. С. 6). Ремесленные слободы, сотни церквей, полтысячи фабрик и заводов, десятки торжков, базаров, многочисленные кладбища, кабаки, бани —весь этот пестрый
409
мир не мог не поразить воображение иностранца, и разобраться в этом хаосе, особенно не зная языка, было, конечно, не просто.
12 Здесь изложена одна из версий происхождения Екатерины. Согласно другой, примерно то же происходило не в Дерпте (Тарту), а в Мариенбурге. Юль ошибается —Глюк был пастором в Мариенбурге. Наконец, третья версия выводит родословие Екатерины из Швеции.
13 Об А. Д. Меншикове подробнее см.: Павленко Н. И. Александр Данилович Меншиков. М., 1981; Он же. Полудержавный властелин: Историческая хроника. М., 1988. Согласно последним изысканиям, отец светлейшего был дворцовым конюхом и был включен в «потешные конюхи» при дворе малолетнего Петра.
14 Стефан Яворский — митрополит Рязанский.
15 После смерти патриарха Адриана в октябре 1700 г. нового патриарха выбирать не стали, а, по желанию Петра, вместо него назначили так называемого «местоблюстителя» патриаршего престола (т. е. временного исполнителя патриаршей должности) — митрополита Рязанского и Муромского Стефана Яворского. В петровской системе самодержавной власти патриаршее управление православной церковью было архаично и нежелательно. Петр понимал, что патриаршая церковь в ее неизменном виде (при наличии сильной личности на патриаршем престоле) может стать силой, оказывающей сопротивление царю-реформатору, причем при широкой поддержке всех недовольных петровской политикой. Поэтому в ходе проводившейся тогда государственной реформы патриаршее управление подлежало слому, на смену ему пришла коллегиальная система управления церковью. В 1721 г. была создана Духовная коллегия, вскоре переименованная в «Святейший правительствующий Синод». Президентом стал Стефан Яворский, вице-президентами —Феодосий Яновский и Феофан Прокопович. С этих пор началась почти двухсотлетняя история синодального управления Русской православной церковью. В конечном счете создание Синода —государственного учреждения, служащим которого при необходимости могли удержать жалованье, означало, что выше церковной власти —царь, который тем самым становился главой церкви. е
16 Из других источников известно, что Петр, заставляя людей долгими часами сидеть за столом, не вылезая ни на минуту, сам отправлялся вздремнуть часок-другой.
17 Пол застилали сеном и соломой, чтобы не истортить паркеты блевотиной и экскрементами перепившихся до умопомрачения людей.
18 Г Постоянные грубые шутки над Фельтеном — человеком недалеким, простым, составляли, по наблюдениям других иностранцев, непременную часть застольных развлечений царя.
19 Странно, но царский деревянный дворец в Преображенском никому из современников не казался домиком. В знак завершения войны со шведами Петр впоследствии собственноручно поджег дворец, в котором он заключил договор с саксонцами и датчанами о начале Северной войны.
20 Инцидент произошел на любимой шняве Петра «Лизете», названной в честь дочери Елизаветы.
21 Такое презрительное отношение царя к собственному народу известно нам и из доугих источников.
22 История развода Петра с Евдокией в действительности не выглядит таким забавным анекдотом, как это рассказывает, со слов Петра, Юль. Возвращаясь из-за границы в 1698 году, Петр распорядился постричь жену в монахини. Евдокия категорически отказалась это сделать. С огромным трудом, возможно-насильно, царицу вывезли из дворца и отправили в Суздаль. Причина развода заключалась не в том, что царица была как-то связана с мятежниками-стрельцами (данных об этом нет и, вероятно, никогда не было), а в том, что Петра совершенно не устраивала женщина, воспитанная в русских традициях терема, Домостроя. Разорвав с Евдокией, Петр стал открыто жить с Анной Монс —дочерью кокуйского виноторговца.
410
23 Речь идет о Троицком соборе, стоявшем ранее на так называемой «Площади Революции».
24 В результате летне-осенней кампании 1710 г. русские войска взяли семь прибалтийских крепостей. 4 июля капитулировала Рига, 8 августа—Динаминд (Динамюнде) на Даугаве. 15 августа сдался гарнизон Пернова (Пярну), чуть позже русские войска заняли остров Эзель (Сааремаа) и расположенную на нем крепость Аренсбург (Кингисепп). 29 сентября сдался Ревель (Таллинн). Успехи в Лифляндии и Эстляндии сочетались с успехами в Карелии: 12 июня сдался Выборг, 8 сентября — Кексгольм (Приозерск, ранее —Корела). Так, фактически за одно лето, вся Восточная Прибалтика оказалась в руках Петра. Крепость Эль-бинг (польский Эльблонг) пала еще 28 января 1710 г.
2 5 Речь идет об одном из ближайших сподвижников Петра боярине Стрешневе.
26 Вдовая царица — жена Ивана V Прасковья Федоровна жила в Измайловском с тремя дочерьми: Екатериной, Анной и Прасковьей.
27 Неверно, что Евдокия (старица Елена) к этому времени скончалась. Умерла она в Москве в 1731 году. Юль передает слухи о том, что с пострижением царицы не было все так гладко, как это описано выше. Действительно, Петр долго колебался, прежде чем жениться на Екатерине. Описанное представление ее перед родственниками — помолвка—состоялось накануне Прутского похода весной 1711 года. Петра мучили дурные предчувствия — он опасался, что погибнет в предстоящей войне с Турцией, и поэтому хотел обеспечить будущее своей фактической жены и дочерей —Анны и Елизаветы. В феврале 1712 г. Петр и Екатерина венчались в Петербурге.
28 История предпринимателя Бутенанта фон Розенбуша, рассказанная Юлем, правдоподобна, хотя известно, что заводы отошли не к Меншикову, а в казну. Это было обусловлено необходимостью сосредоточить управление промышленностью в годы войны в руках государства. Никаких компенсаций предприниматель так и не получил.
Н. И. Кашин
Поступки и забавы императора Петра Великого
1 Почтовый двор — здание на Адмиралтейской стороне, гостиница и место публичных торжеств в петровское время. Находился неподалеку от Царицына луга —Марсова поля.
2 Ништадтский мирный договор между Россией и Швецией был подписан 30 августа 1721 г. в городе Ништадте (Финляндия).
3 Поп Битка — один из постоянных собутыльников Петра, участник Всепья-нейшего собора —потешного ареопага горьких пьяниц. Далее описываются «мероприятия», в которых участвовал весь Всепьянейший собор во главе с царем.
4 Иностранная коллегия —Коллегия иностранных дел. Зал ее часто использовался для приемов послов, публичных празднеств и ассамблей.
5 Гостиный двор находился на Троицкой площади, там же располагался при Петре и торговый порт и пристань — исходная точка водных мероприятий в Петербурге.
6 Речь идет о борьбе за власть между Никоном и Алексеем Михайловичем.
7 Начавшаяся позже буря и наводнение уничтожили Янусов дом и другие праздничные сооружения.
8 Описание авантюрного Персидского похода Петра в 1722—1723 гг. дано весьма приблизительно и неточно. Подробнее см.: Лысцов В. П. Персидский поход Петра I. М., 1951.
9 Коронация Екатерины произошла в Успенском соборе Московского Кремля 7 мая 1724 года. См. примеч. 2 к «Слову на погребение Петра Великого...» Феофана Прокоповича.
10 То есть Псковский, Феофан Прокопович, архиепископ Псковский.
11 Казенная, казенная палата — охраняемое помещение для хранения ценностей, оружия, денег, раритетов.
12 После завершения строительства Петропавловского собора и его освящения летом 1731 года прах Петра и Екатерины был перенесен в склепы алтарной части собора.
О пребывании Петра Великого в Париже в 1717 году Из записок герцога де Сен-Симона
1 Людовик XIV умер в 1715 г. О намерении Петра ранее посетить Францию нам ничего не известно. Действительно, до Ништадтского мира 1721 г. Франция не проявляла особого интереса к России, которая не казалась французским политикам ни опасным противником, ни заманчивым союзником.
2 Регентом — временным правителем Франции до совершеннолетия Людовика XV —был герцог Филипп Орлеанский.
3 Георг I стал английским королем в 1714 г. До этого он был ганноверским курфюрстом и активно боролся против экспансии России в Северной Германии.
4 Руководитель внешней политики Франции в это время.
5 Действительно, Петр долгое время носился с идеей прорыть систему каналов через земли Мекленбурга или Голштинии с тем, чтобы русские суда могли выходить в Северное море, минуя датские проливы Зунд и Бельты и, следовательно, не уплачивая зундской пошлины, которую Дания взимала со всех судов, проходивших через проливы.
6 Петр не воевал с Польшей.
7 Ягеллоны — династия польских королей (1386—1572) и великих князей литовских (1377—1572). С некоторыми перерывами правили также в Чехии и Венгрии. Куракин был послан в Рим для того, чтобы воспрепятствовать признанию папой польского короля Станислава I Лещинского —сторонника Карла XII.
8 Дюнкерк.
9 Тюильри — дворец, резиденция французских королей.
10 Людовику XV в это время было семь лет. Сцена встречи царя и короля запечатлена на художественных полотнах.
11 Ошибка переводчика. В подлиннике: «Во вторник, 11 мая...» и далее по тексту.
12 Ошибка переводчика. В подлиннике: «В четверг, 13 мая...».
13 В тот день Петр посетил несколько мануфактур в Сент-Антуанском предместье Парижа.
14 Автор и далее не дает пояснений этой весьма неясной церемониальной тонкости.
15 В Люксембургском дворце.
16 Отец Себастьян—Жан Трюше, знаменитый монах-изобретатель.
17 Речь идет о колледже для знатных девушек в аббатстве Сен-Клу.
18 Маркиза де Ментенон была последней фавориткой Людовика XIV, более 30 лет эта умная и властолюбивая женщина оказывала огромное влияние на политические дела, в 1684 г. она в возрасте 49 лет добилась тайного брака с королем. Никого не принимала и никого не посещала. Именно этим объясняется чрезмерная настырность Петра, хотевшего лично видеть эту легендарную фаворитку. После смерти короля она жила в аббатстве Сен-Сир.
19 Тут видны особые антианглийские пристрастия Сен-Симона. Суть же политики Петра состояла в стремлении завязать с Францией тесные союзнические отношения, с этой целью начались переговоры о браке Людовика XV и Елизаветы Петровны. Переговоры тянулись несколько лет, но закончились неудачей уже при Екатерине I —Людовик женился на Марии Лещинской, дочери экс-короля Польши Станислава I.
412
20 Петр, введя в 1712 г. ограниченный контингент своих войск в Мекленбург, долгое время сопротивлялся требованиям Георга I вывести солдат из близкого к владениям Ганновера герцогства. В 1716 г. он выдал замуж за мекленбургского герцога Карла Леопольда свою племянницу Екатерину Ивановну и начал активно вмешиваться в борьбу своего зятя с вольнолюбивым мекленбургским дворянством. Все эти довольно грубые и неприкрытые попытки надолго укрепиться в Германии весьма беспокоили европейские державы и прежде всего Англию, Пруссию и Голландию.
21 В этом эпизоде опять проявились личные пристрастия Сен-Симона как политика. Он не одобрял попыток правительства Людовика XV сблизиться с «коварным Альбионом». Действительно, противоречия этих держав, основанные на борьбе за господство в Америке и Индии, на соперничестве в Европе, чаще разводили их по разным политическим союзам, чем объединяли в рамках единого альянса. Для обеих сторон позиция России была важна и поэтому не следует особенно доверять автору, подчеркивавшему полное равнодушие Версаля к «вар-* вару» с востока.
Эпизод из посещения Берлина Петром Великим, рассказанный маркграфиней Вильгельминой Байрейтской в ее мемуарах
1 Замок назывался Монбижю (от франц, mon bijou — мое сокровище). Позже там находился музей Гогенцоллернов.
2 Герцог и герцогиня Мекленбургские — Карл Леопольд и Екатерина Ивановна, племянница Петра.
3 Этот эпизод, вероятно, плод фантазии мемуаристки. Во-первых, Петр и Екатерина обычно ездили с весьма скромной свитой, во-вторых, хотя Петр и отличался пристрастием к женскому полу и был у него круг «метрес», невозможно представить, чтобы он возил с собой подобие гарема турецкого султана.
4 Мемуаристку явно подвела память: Петр не мог узнать ее, если в момент предыдущей встречи ей было пять лет, трудно представить также, где мог Петр увидеть тогда Вильгельмину.
5 Сведения автора о злоключениях Голицыной Настасьи Петровны, героини петровских попоек («князь-игуменье» Всепьянейшего собора), недостоверны.
Записки о России при Петре Великом, извлеченные из бумаг графа Бассевича
1 Делу князя М. П. Гагарина—сибирского губернатора, уличенного в должностных преступлениях, был придан ярко выраженный демонстративный характер. Преступления его были столь очевидны, что он признал себя виновным. В июле 1721 г. князь Гагарин был повешен перед зданием Юстиц-коллегии. Казнив одного из влиятельнейших придворных вельмож, царь хотел показать, что так будет со всяким, кто пренебрежет интересами государства. На протяжении длительного времени Петр запрещал родственникам снимать с виселицы труп казненного. Раскачивающийся перед окнами коллегий, он должен был символизировать для каждого чиновника неотвратимость наказания за' государственные преступления.
2 Бассевич передает распространенный тогда слух. Но вероятнее всего П. П. Шафиров попал в опалу в результате «борьбы под ковром», в высших кругах петровской бюрократии. Эта борьба выплеснулась в публичной ссоре в Сенате, что стало формальной причиной опалы одного из ближайших сподвижников Петра. См. также примеч. 10 к «Анекдотам...» И. И. Голикова.
3 Известны весьма своеобразные взгляды Петра на проблемы супружеских отношений. Сам Петр ничем себя не ограничивал, и возле него всегда находились
413
так называемые «метресы». 18 июня 1717 года Петр писал жене из Спа, где он лечился водами: «Инаго объявить отсель нечего, только что мы сюда приехали вчерась благополучно, а понеже во время пития вод домашней забавы дохторы употреблять запрещают, того ради я матресу свою отпустил к вам, ибо не мог бы удержатца, ежели б при мне была» (Письма русских государей. М., 1861. С. 70). Однако то, что было позволено императору, было невозможно для его жены. Следствием этого и стало кровавое дело Виллима Монса.
4 Герцогиня Курляндская и Семигальская—Анна Ивановна, будущая императрица, дочь царя Ивана V Алексеевича, племянница Петра I, выданная им в 1710 г. замуж за герцога курляндского Фридриха Вильгельма, который вскоре умер.
5 Екатерина имеет в виду свое присхождение как подданной шведского короля. Герцог голштинский был внуком Карла XII и имел право на шведский престол. Однако острая политическая борьба в Швеции не позволила ему занять престол, или, как тогда писали, — «восстановить герцога в его правах».
6 После стрелецкого бунта Петр и Иван были объявлены царями-соправителями. Иван умер в 1696 г., и с этого момента Петр правил государством единолично.
7 За столом, надо полагать, собралось большое общество: царица Прасковья Федоровна, принцессы-цесаревны Анна, Елизавета и Наталия Петровны, дочери Прасковьи Анна, Екатерина и Прасковья и, возможно, принцесса Анна Леопольдовна.
8 Речь идет о Персидском походе Петра I (1722—1723 гг.).
9 В это время промышленной добычи золота в России не было.
10 В других источниках говорится о маленьких белых крылышках на платье, которые символизировали младенчество. Удаление их означало совершеннолетие.
11 Князь Валашский — Дмитрий Кантемир.
12 Князь Д.М. Голицын обвинялся в потворстве нарушителю законов.
13 В Преображенском дворце 11 ноября 1699 года был подписан договор России с Саксонией, что означало вступление России в Северный союз и начало Северной войны со Швецией. О сожжении Преображенского дворца см. также «Дневник» Ф. В. Берхгольца от 24 февраля 1723 г. (см. с. 203 наст. изд.).
14 Имеется в виду так называемый «суздальский розыск» 1718 г. о тайных связях первой жены Петра I Евдокии Лопухиной, заточенной им в Суздальский Покровский монастырь, с сыном — цесаревичем Алексеем Петровичем.
15 Петр ехал навстречу князю Василию Лукичу Долгорукому и графу Александру Гавриловичу Головкину, второму сыну великого канцлера (старшего его сына звали Иваном).
16 В августе 1716 г. Петр командовал объединенной русско-англо-голландско-датской эскадрой. Царь рассматривал этот поход к берегам Швеции как демонстрацию военной силы сторонников быстрейшего достижения мира на Балтике. Англия и Голландия были заинтересованы в этот момент в' завершении Северной войны.
17 Глубина моря возле Рогервика составляла 5 — 6 метров (перш был равен 18 — 22 футам).
18 Работы эти... не окончены и до сих пор — то есть и до 1761 г., когда составлялись «Записки». Место для порта в Рогервике (ныне Палтийски, Эстония) было удобно, но строить гавань было чрезвычайно тяжело, так как зимние штормы разрушали сделанное летом. Многие десятилетия потом приходилось укреплять сооружения. Рогервик стал местом каторги для тысяч преступников.
19 См. рассказ А. К. Нартова, с. 305-306 наст. изд.
20 Танаис — древнегреческое название реки Дон. В Воронеже, расположенном на реке Воронеж, началось в 1695— 1696 гг. строительство петровского флота.
21 Покорять Азов предстояло заново —после неудачного Прутского похода 1711 г. Россия была вынуждена уступить Турции Азов, уничтожить Таганрог и другие крепости на юге.
22 Имеются в виду украинские казаки.
414
<»
23 Речь идет о полковнике, наказном гетмане П. Полуботоке с товарищами, боровшимися за независимость Украины и поплатившимися за это заключением в Петропавловской крепости.
24 15 ноября 1723 г. был опубликован указ о предстоящей коронации Екатерины Алексеевны.
25 В репертуаре театра в XVIII в. центральное место занимала трагедия. В ее задачу входил показ захлестывающих человека страстей, приводящих героев к трагической развязке, кровопролитию, несмотря на неизбежность победы добродетели над злом. В этом и заключался воспитательный смысл трагедии. Сценическое искусство строилось на иных, чем сейчас, принципах. Игра актера была ближе к своеобразной костюмированной декламации, осуществляемой по строгим канонам сценического искусства классицизма. Эти каноны исчерпывающе выражены в книге Ф. Ланги «Рассуждение о сценической игре», являвшейся учебником сценического искусства в XVIII в. (см.: Ланга Ф. Рассуждение о сценической игре//В сб.: Старинный спектакль в России. Л., 1928. С. 141 —174).
26 Имеется в виду состоявшееся обручение голштинского герцога Карла Фридриха с Анной Петровной 24 ноября 1724 г.
27 Виллим Монс — ръщюй брат бывшей фаворитки Петра, Анны Монс; госпожа Балк, Модеста (Матрена), его старшая сестра. Они были арестованы 8 ноября 1724 г. Следствие по делу о взяточничестве Монса, которое осуществлял лично Петр, было проведено с необыкновенной быстротой (обычно такие дела тянулись годами), многие арестованные и причастные к делу даже не были допрошены. 14 ноября Вышний суд приговорил Монса как взяточника к смертной казни, Петр тут же конформировал решение суда: «Учинить по приговору», а уже 16 ноября на Троицкой площади Монсу отрубили голову. Хотя имя Екатерины во время следствия не упоминалось, молва связывала казнь Монса с его интимными отношениями с императрицей. Подробнее см.: Семевский М. И. Царица Катерина Алексеевна, Анна и Виллим Монс. 1692-1724. Изд. 2-е. СПб., 1884. Репринт- 1990.
28 «Записки» Бассевича —единственный источник, где говорится о попытке Петра оставить предсмертное распоряжение и приводятся якобы написанные им слова. В литературе существует две версии происхождения этого эпизода: либо это придумано позже самим Бассевичем с целью упрочить положение сына Анны Петровны, голштинского герцога Карла-Петера Ульриха (Петра Федоровича), будущего императора Петра III, либо —с той же целью —составителем «Записок», который делал извлечения из «бумаг» графа Бассевича в 1761 г.
Дневник камер-юнкера Берхгольца, веденный им в России в царствование Петра Великого с 1721 по 1725 год
1 Действие происходит в Петербурге. Формально Петр вступил на престол в 1682 г., но фактически власть оказалась у него в руках после свержения соправительницы Софьи в 1689 г. Единолично же он стал править лишь в 1696 г. после смерти своего брата-соправителя Ивана.
2 Его королевским высочеством называли голштинского герцога Карла Фридриха, являвшегося тогда еще и наследником шведского престола. В вписываемое время он был женихом цесаревны Анны Петровны.
3 При Петре существовала практика отличившихся в бою солдат награждать золотыми медалями, которые, как правило, нашивались на головной убор.
4 По-видимому, речь идет о холодном оружии.
5 Француз Буржуа, ростом 217 см, умер в 1724 г., его препарированный скелет был помещен в Кунст-камеру.
6 Имеется в виду Анна Петровна, старшая дочь Петра.
7 Имеется в виду Елизавета Петровна.
8 См. примеч. 10 к «Запискам» Бассевича.
415
9 Великий князь Петр Алексеевич (Петр II) и Наталия Алексеевна были детьми царевича Алексея и принцессы Шарлоты Софии.
10 Наталия Петровна, младшая дочь Петра I.
11 Действительно, к 1721 г. в живых осталось три из пяти дочерей Ивана V: Екатерина, Анна и Прасковья.
12 Имеется в виду Древник, племянник И. Бутурлина неизвестен.
13 Есть предположение, что Ягужинский был сыном лютеранского органиста.
14 В споре Петра с Ла Костой прав был шут. См. Евангелие от Матфея. Гл. 8. Ст. 11, 12.
15 Хлебное вино — ьъд№. грубой выделки, отдающая сивухой.
16 Из Троицкого собора на Петербургской стороне.
17 Варвара Михайловна Арсеньева.
18 Иоганн фон Фельтен.
19 Феодосий Яновский.
20 Ошибка в переводе. Корабль назывался «Пантелеймон-Виктория».
21 Речь идет о Морисе Пангалое.
22 После смерти Никиты Зотова (1718 г.) князь-папой был избран Петр Иванович Бутурлин (ум. в 1724 г.).
23 22 октября 1721 г. в Петербурге состоялось торжественное празднование Ништадтского мира.
24 Феофан Прокопович.
25 Гаврила Иванович Головкин.
26 Иван Михайлович Головин; описывается свадьба его дочери и князя Юрия Юрьевича Трубецкого.
27 Дмитрий Константинович Кантемир. I
28 Федор Матвеевич Апраксин. I
29 Вице-канцлер П. П. Шафиров, князь Валахский Д. Кантемир, М. М. Го| лицын и, возможно, его брат Д. М. Голицын. я
30 Действие происходило в Москве.
31 Описывается свадьба сына Г И. Головкина и дочери Ф. Ю. Ромодановского.
32 В русских документах —Тамес, Таммес.
33 В Преображенском дворце был заключен Северный союз Дании, России и Саксонии для войны со Швецией в 1699 г. Уничтожение его имело символическое значение.
34 В это утверждение верится с трудом: Петр всегда дорожил союзниками, хотя и был недоволен их медлительностью.
35 См. примеч. 16 к «Запискам» Бассевича.
36 Гилян — провинция Персии, аннексированная Россией в ходе русско-персидской войны 1722—1723 гг.
37 Монплезир (от франц, mon plaisir — мое удовольствие, развлечение) —личный дворец Петра I в Нижнем парке Петродворца, на берегу Финского залива, построен в 1714— 1725 гг., архитекторы И. Браунштейн, Ж. Леблон, Н. Микетти.
58 Александро-Невский монастырь. Здесь описывается торжественная встреча «дедушки русского флота» — английского ботика, на котором учился плавать под парусами Петр.
39 Так в тексте.
40 События происходят в Рогервике (ныне Палтийски —Эстония), военно-морской базе, которую Петр строил для Балтийского флота. (См. «Записки...» Бассевича, с. 167—168 наст, изд.)
41 Берхгольц описывает коронование Екатерины Алексеевны в Успенском соборе Кремля. См. примеч. 2 к «Слову на погребение...» Ф. Прокоповича.
42 Архангельский собор Московского Кремля.
43 Здесь описывается торжество встречи мощей Святого Александра Невского в Петербурге.
44 См. с. 168 и 306 наст. изд.
416
45 См. также «Записки...» Бассевича и примеч. 27 к ним. Подробнее см. также: Семевский М. И. Царица Катерина Алексеевна, Анна и Виллим Монс. 1692—1724. Изд. 2-е. СПб., 1884. —Репринт: Л., 1990.
Феофан Прокопович Слово на погребение Петра Великого Краткая повесть о смерти Петра Великого, императора и самодержца Всероссийского
1 О причинах смерти Петра см. вступит, статью, с. 41.
2 Смысл происходившего тогда состоял в том, что ранее—в мае 1724 г. Петр короновал Екатерину в Успенском соборе Кремля и тем самым, по мнению ее сторонников, признал ее наследницей, которую надлежало не выбирать, а лишь объявить. Но это была одна точка зрения. Сторонники другой считали, что коронация жены царственной особы в других странах не означает наследования престола. В этом была суть споров Меншикова и К° с противоположной «партией», поддерживавшей кандидатуру сына царевича Алексея—Петра. Обе стороны не имели сильных правовых доводов. Петр Алексеевич, казалось бы, проходил по традиционным критериям допетровских времен, являясь прямым наследником по мужской нисходящей линии: от отца к сыну и далее —к внуку. Но Петр отменил эту традицию, издав в 1722 г. «Устав о наследии престола», по которому самодержцу было предоставлено право самому назначать себе преемника. Однако парадокс ситуации заключался в том, что сам Петр преемника себе не назначил.
3 Вероятно, имеется в виду герб Санкт-Петербурга.
А. К. Нартов. Достопамятные повествования и речи Петра Великого
1 Как установил Л. Н. Майков, «Достопамятные повествования...» Нартова на самом деле были составлены несколько десятилетий спустя.
2 Сибирский царевич Василий Алексеевич (Аблаевич) — потомок некогда независимых ханов Сибирского ханства, являлся вассалом русского царя.
3 Действительно, инцидент в Риге выдвигался русской стороной как один из поводов к Северной войне, хотя шведское правительство почти сразу же принесло извинения и всячески стремилось умилостивить царя. Истинные причины развязывания Северной войны, разумеется, были иными и более серьезными.
4 Может быть, Гринвич.
5 Точнее —Детфорд.
6 Точнее —Спидхед.
7 Точнее —епископ Кентерберийский.
8 Русский корпус под командованием М. Ромодановского сыграл свою роль при избрании на польский престол в 1697 г. Августа II, которому покровительствовала Россия.
9 Рассказ Нартова об отповеди царя патриарху, согласно христианской традиции печаловавшегося за казнимых, выразительно свидетельствует о политике грубого подавления церкви как духовной альтернативы усилившейся власти государства над человеком при Петре. См. также примеч. 15 к «Запискам» Юста Юля.
10 Тем не менее, даже весьма высокопоставленные деятели петровского царствования в письмах и челобитных к царю часто писали: «Раб твой (имярек), пав на землю, челом бьет...»
11 Описанная сцена произошла в сентябре 1698 г.
12 Петр был недоволен тем, как вел себя Шеин при подавлении стрелецкого мятежа —не решительно и не жестоко.
15 Зак. 7
417
13 По другим сведениям Монсы происходили из Германии.
14 Георг Иоганн Кейзерлинг умер в 1711 г., Анна Монс умерла в 1714 г.
15 Можно предположить, что суть интриги Меншикова состояла в стремлении убрать Анну Монс как опасную соперницу Екатерины, вошедшей в фавор к царю и являвшейся союзницей Меншикова в придворной борьбе.
16 Буржа — точнее Биржи (ныне — Биржай, Литва).
17 Шутка Петра оказалась пророческой —после Полтавского сражения Россия распространила свое влияние на Курляндию, сделав ее правителей своими марионетками.
18 Встреча в Торуни состоялась осенью 1709 г.
19 Непомуцен — польский (католический) праведник, противник всякой лжи и фальши. В анекдоте укрыт тот смысл, что поляки являются неверными союзниками в отличие от самого Петра.
20 Смысл шутки Петра в том, что Готторпский глобус, привезенный в Россию в 1715 г., имел внутри кроме скамей и стола карту звездного неба, так что сидящие в глобусе находились как бы в центре мироздания.
21 В целом, Петр отличался большой терпимостью к людям разных наций, что для царя-реформатора, ориентировавшегося на западную модель, было вполне естественно. Среди его сподвижников было немало иностранцев или жителей России, чьи предки не были русскими. Так, крупнейший деятель петровской эпохи, один из ближайших сподвижников царя Петр Павлович Шафиров был, вероятно, по происхождению еврей (Шапиро), но в юности крещен в православную веру. Петр весьма терпимо относился к различным вероисповеданиям, хотя иудаизм, следуя давней российской традиции, не одобрял, а его сторонников преследовал. Исходя из начал политики Петра в отношении евреев, Екатерина I в 1727 г. издала указ об изгнании евреев из России, сопровождаемом их фактическим ограблением. Указ гласил: «Жидов, как мужеска, так и женска пола, которые обретаются на Украине и в других российских городах, тех всех выслать вон из России за рубеж немедленно и впредь их ни под какими образы в Россию не впускать и того предостерегать во всех местах накрепко ж, чтоб они из России червонных золотых и ни каких российских серебряных монет м ефимков отнюдь не вывезли; а буде у них червонные и ефимки или какая российская монета явится и за оные дать им медными деньгами» (ПСЗ. Т. 7. СПб., 1830. С. 782). Спустя 15 лет, 2 декабря 1742 г., подобный же указ издала дочь Петра, императрица Елизавета (см.: ПСЗ. Т. II, СПб., 1830. С. 727-728).
22 Арескин—личный врач Петра, шотландец по происхождению.
23 Имеется в виду взятие в 1702 г. шведской крепости Нотебург (Орешек).
24 По распоряжению Петра были переведены и изданы следующие книги: «Книга Квинта Курция о делах, содеянных Александра Великого, царя македонского» (М., 1709); «Земноводного курса краткое описание. Из старые и новые географии по вопросам и ответам чрез Ягана Гибнера собранное...» (М., 1719); «Введение в гисторию европейскую, чрез Самуила Пуфендорфия....,сложенное...» (СПб., 1718); «Новое крепостное строение на мокром или низком горизонте... фон Кугорна...» (М., 1709); «Побеждающая крепость. К счастливому поздравлению славной победы под Азовом... фон Боргсдорфа...» (М., 1708); «Новая манера укрепления городов... Блонделя» (М., 1711); «Истинный способ укрепления городов... Вобана» (СПб., 1724). Эти и другие книги личной библиотеки Петра I хранятся ныне в библиотеке Академии наук России в С.-Петербурге.
25 «Здравствуй» — здесь «Да здравствует!»
26 Документы свидетельствуют, что, уехав из-под Нарвы, Петр почти сразу же получил известие о разгроме своей армии.
27 Действительно, Петр испытывал особое доверие к князь-папе Ф. Ю. Ромодановскому, возглавлявшему Преображенский приказ — главное сыскное ведомство, хотя сам рассказ — красивая легенда. В 1701 г. Петр учредил Монастырский приказ под руководством светского чиновника и тем окончательно сосредоточил в руках государства церковные ценности и большинство доходов с монастырских земель.
418
28 Митава—столица Курляндии, была занята русскими войсками в 1705 г.
29 Генерал Репнин А. И. был разжалован в рядовые за неудачу в сражении 3 июля 1708 г. у Головнина. Петр распорядился «начать розыск», он писал Меншикову 9 июля: «Понеже в прошедшей оказии под Головниным дивизии генерала князя Репнина многие полки пришли в конфузию и, не исправя должности своей и покинув пушки, непорядочно отступили, а иные и не бився, а которые и бились, и те казацким, а не салдатцким боем, а по сие злое поведение вышереченному (Меншикову. — Е. Л.) накрепко розыскать...» (ПБП, Т. 8, ч. I. С. 28). В следующем сражении —при селе Добром 28 августа — Репнин вел себя мужественно, и ему был возращен генеральский чин. Однако рассказ Нартова нельзя игнорировать —М.М. Голицын представлял собой верхушку генералитета, знать, которая не могла приветствовать столь жестокие меры царя в отношении своего собрата.
30 Речь идет об успешных переговорах в Ништадте о заключении мира со Швецией в 1721 г. Российскую делегацию возглавляли Я. В. Брюс и А. И. Остерман.
31 Угроза оказаться клиентом страшного начальника Преображенского приказа Ф. Ю. Ромодановского была весьма действенной для подданных Петра: Преображенский приказ, существовавший с конца XVII в. по 1729 г., специлизиро-вался по делам политического сыска. Губернатором, отличавшимся многословием, был А. П. Волынский.
32 Коронование Екатерины произошло в Успенском соборе Московского кремля 7 мая 1724 г. См. также «Дневник» Ф. В. Берхгольца, с. 212 — 214 наст, изд, и примеч. 2 к «Слову на погребение Петра Великого...» Феофана Прокоповича.
33 Кронштадтский канал предназначался для ремонта и хранения в зимний период кораблей Балтийского флота.
34 Праздник по случаю заключения Ништадтского мира со Швецией 22 октября 1721 года.
3* О происхождении названия острова см. примеч. 21 к «Анекдотам» Штелина.
36 О странном, на первый взгляд, либерализме Петра в отношении воровства Меншикова см. примеч. 7 к «Анекдотам» Штелина.
37 Амнистии по случаю праздников объявлялись и ранее.
38 Возможно, речь идет о битве при Гренгаме.
39 Ф. Ю. Ромодановский.
40 В июле 1722 г. русские войска десантировались под Дербентом.
41 Правильно: Тарки.
42 Секрет фокуса в том, что ткань была сделана из асбестовых нитей.
43 Духовная коллегия (Синод) была учреждена в 1721 г.
44 Царевич Петр Петрович — наследник престола умер 25 апреля 1719 г.
45 См. примеч. 16 к «Запискам» Бассевича.
46 Смысл шутки в том, что Петр видит вокруг себя таких же выдающихся полководцев, как французский маршал Тюренн, но еще не выросли такие мудрые государственные деятели, как министр Генриха IV герцог Сюлли.
47 Смысл ответа Петра в том, что он не будет отступать до столицы, как некогда Дарий перед Александром Македонским.
48 См. также анекдот № 137 Штелина.
49 Здесь хорошо видно отношение Петра к своим сподвижникам.
50 О Н. Буржуа см. примеч. 5 к «Дневнику камер-юнкера Берхгольца...»
51 Правильнее Сен-Дени — аббатство, в котором находится усыпальница французских королей.
52 Смысл сказанного в том, что громкие победы выдающегося соперника маршала Тюренна на полях сражений австрийского полководца Монтекукули не оценены по достоинству и он не похоронен так почетно, как Тюренн—среди королей, чьим символом во Франции являются лилии.
53 Об этом эпизоде см. вступит, статья с. 22 — 23.
54 Другая версия отказа вернуть Ригу и Ревель — необходимость защиты Петербурга.
15*
419
55 О деле царевича Алексея см. вступит, статью, с. 37 — 41.
56 Монахиня—Евдокия Федоровна, царица, в монашестве Елена; монах—ростовский епископ Досифей, казненный в 1718 г.
57 Речь идет о борьбе за власть царя Алексея Михайловича и патриарха Никона.
58 В том смысле, что Алексей такой же бунтовщик и посягает на власть Петра, как и Софья.
Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные Яковом Штелиным
1 См. прим. 21 к «Достопамятным повествованиям...» А. К. Нартова.
2 Анекдот имеет под собой историческую основу, в нем дана интерпретация инцидента, подтверждаемого документами петровского времени. См. также вступит. статью, с. 34 наст. изд.
3 Дело царевича Алексея 1718 г. было сложнее, чем думал Штелин. Действительно, главной причиной разногласий отца и сына было наследство, понимаемое в широком — идейном — и в узком — конкретном смысле. Отношения Петра и Алексея не сложились почти сразу же. Отец мало обращал внимание на сына от первой, нелюбимой жены, Евдокии Лопухиной, которую он в 1698 г. сослал в монастырь. Это, конечно, нанесло серьезную травму 8-летнему мальчику, который не прижился в новой семье царя. С годами росло неприятие Алексеем методов и целей, к которым стремился царь-реформатор, возникли конфликты между ними. Ситуация резко обострилась в 1715 г., когда у Екатерины родился сын Петр. Царь явно хотел избавиться от Алексея и ужесточил нападки, требуя его отречения от престолонаследия и согласия постричься в монастырь. Алексей ответил согласием, но покорность сына вызвала лишь раздражение царя. Будучи в 1716 г. в Дании, Петр вызвал сына к себе, но по дороге Алексей бежал во владения австрийского императора, П. А. Толстой, выполняя поручение Петра, сумел выманить царевича в Россию. Он твердо обещал ему отцовское прощение и в подтверждение предъявил письмо царя, где тот писал: «Будь же боишься меня, то я тебя обнадеживаю и обещаю Богом и судом Его, что никакого наказания тебе не будет; но лучшую любовь покажу тебе, ежели воли моей послушаешь и возвратишься». (Устрялов Н. Г. История царствования Петра Великого. Т. 6, СПб., 1859. С. 112). В России Алексея судили и приговорили к смертной казни. Летом 1718 г. при невыясненных обстоятельствах царевич умер в заточении. Есть основания предполагать, что он был убит по приказу Петра. См. также вступит, статью, с. 37—41 наст. изд.
4 Кабинет Его императорского величества — канцелярия царя —был образован в 1704 г. Его руководителем первые двадцать лет был А. В. Макаров. Кабинет просуществовал до революции, его здание находится у Аничкова моста.
5 «Подлинные анекдоты» Штелина являются единственным источником сведений о так называемом «завещании с Прута», которое до сих пор вызывает споры среди специалистов. Не сохранилось ни подлинника письма Петра, ни современной ему копии, поэтому документ не может быть подвергнут ни палеографическому, ни текстологическому анализу. Большинство исследователей считают его подделкой. Наиболее аргументированно доказывают это немецкий историк Р. Виттрам и советский историк Н. И. Павленко. Как справедливо отмечал последний, «обстановка на Пруте изложена столь общими фразами, что составление их доступно любому образованному человеку» (Павленко Н. И. Петр Великий. М., 1990. С. 353). Немало и других резонных сомнений возникает при чтении письма Петра. Возможно, Штелин основывался на адресованном ему письме А. А. Нартова, который передавал рассказ отца, петровского токаря Андрея Нартова, о том, что в критической ситуации на Пруте Петр якобы написал в Сенат «своеручный указ», чтобы «в случае несчастного плена его не почитали бы уже его более с того часа государем своим, но избрали бы
420
на место его главою своею достойнейшего; и по присылаемым из плена подписанным рукою его указам не только никакого исполнения не чинили, да и оным бы не верили». Это письмо А. А. Нартова Штелину впервые было опубликовано в 1982 г. (см.: Малиновский К. В. Записка Якова Штелина о Прутском походе Петра !.//Русская литература, 1982, № 2. С. 166). Публикатор считает письмо А. А. Нартова неопровержимым аргументом, доказывающим подлинность «завещания с Прута», а Н. И. Павленко, напротив, полагает, что сам А. А. Нартов не признавал этот рассказ отца заслуживающим доверия и поэтому не влючил его в «Достопамятные повествования и речи Петра Великого», в составлении которых он, вероятно, участвовал. Напрашивается вопрос: если «завещание с Прута» — фальсификация, то чем руководствовался Штелин, создавая ее? Н. И. Павленко полагает, что «профессор аллегории, видимо, находил в этом занятии удовольствие. Маленького человека снедала мечта прославиться анекдотами о человеке великом» (Павленко Н. И. Указ соч. С. 358). Если же избежать столь резкой уничижительной оценки личности этого неординарного деятеля русской культуры, творчество которого только начинает изучаться, то можно предположить, что Штелин, верный стилистике анекдотов XVIII века — нравоучительных новелл «из жизни великих» —не гнался за столь необходимой нам точностью, а сделал своего рода компиляцию из рассказа А. А. Нартова, о ходивших в обществе слухах о некоем «завещании Петра» и, возможно, какого-то письма царя с Прута, которое ему показывал М. М. Щербатов.
6 Катеринентпалъ — дворец Петра I в парке Кадриорг возле Ревеля (ныне — Таллинн, Эстония). Петр предпринимал большие усилия по укреплению Ревель-ского порта и строительству неподалеку от него военно-морской базы в Рогервике (ныне —Палдийски). Этот район был выбран местом дислокации Балтийского флота наряду с Кронштадтом.
7 Действительно, Петр на протяжении многих лет весьма либерально относился к воровству своего ближайшего сподвижника, притом что мог повесить воеводу, укравшего триста рублей. Некоторые иностранные наблюдатели связывали этот «либерализм» грозного царя с расчетом. Меншиков, считает датский посол Юст Юль, неприкрыто грабя зависимых от него чиновников и прочих подданных царя, обогащался, после чего Петр отбирал его богатства в казну, осуществляя таким образом акцию по изъятию излишеств у своих подданных. Следует, однако, отметить, что в последние годы жизни Петра тучи над Меншиковым стали сгущаться, и в 1723 г. он чуть было не поплатился за все свои прежние грехи. Следствие тянулось довольно долго, и смерть Петра в начале 1725 г., возможно, спасла Меншикова от участи князя М. П. Гагарина, повешенного за злоупотребление властью в 1721 г. О Меншикове см.: Павленко Н. И. Александр Данилович Меншиков. М., 1981; Он же. Полудержавный властелин. Историческая хроника М., 1988.
* Анекдот имеет свою историческую основу. «Служба» Петра имела отчетливо выраженный педагогический характер и ставила цель приучить дворянство и всех других подданных добросовестно исполнять свои обязанности, чтобы получать повышения в чинах согласно достижениям и заслугам (подробнее см. вступит, статью, с. 15—17). Поэтому чинам Адмиралтейской коллегии не составляло труда «подыграть» причудам, как, вероятно, они считали, самодержца, который был в силах заставить всех поклоняться себе как живому Богу.
9 История покушения раскольника на жизнь Петра не известна из других источников. В материалах Тайной канцелярии сохранилось дело 1721 г. о крестьянине Максиме Антонове, который работал в Адмиралтействе. 27 июня —в праздник Полтавской победы —он «был в австерии и выпил на шесть денег вина и от того учинился пьян, и как государь изволил иттить с полком в строю и в то время он, Максим, спьяна подошел к царскому величеству (который стоял в строю Преображенского полка. — Е. А.) и поклонился». Из дела видно, что он подходил к строю не раз и тем вызвал гнев Петра. Когда солдаты стали уводить Антонова, он затеял драку, и во время драки все увидели на поясе у него нож. Антонов утверждал на следствии, что «давно ходит с ножом для употребления к пище
421
во время работной поры...» Товарищи его по работе подтвердили это показание. Но следствие на этом не успокоилось. Антонова отвели в застенок «для розыску» и когда раздели, то увидели, что «спина у него бита кнутом и зжена». После пыток он признался, что является беглым крестьянином князя Черкасского, разбойничал, был пойман и пытан на Украине. Возникло подозрение, что он раскольник, ибо Антонов признался, что лет десять уже не был на исповеди. По указу 20 ноября за «необычайный подход к царю», когда Его Величество своею персоною особою изволил быть в строю своея гвардии», Антонова сослали в Сибирь «в работы до его смерти неотлучно» (ЦГАДА, ф. 7, д. 99, л. 1 — 10). Возможно, слухи об этом деле и отразились в анекдоте Штелина.
10 Принадлежность к расколу рассматривалась петровским законодательством как признак правовой и гражданской неполноценности. Раскольникам предписывалось «ни у каких дел начальниками не быть, а быть токмо в подчиненных». Неоднократно подтверждался изданный в начале XVIII века указ о специальной одежде для раскольников, причем от всех бородачей, плативших налог за ношение бороды, раскольники должны были отличаться особым знаком на одежде— козырем—лоскутом красного сукна с желтой нашивкой. При этом им запрещалось носить одежду красного цвета, чтобы козырь не сливался с платьем. Несомненно, цель этого указа состояла в том, чтобы, выделив раскольников особой метой на одежде, подвергнуть их тем самым публичному унижению и сделать предметом всеобщего надзора. Указом от 6 апреля 1722 г. чиновникам запрещалось принимать челобитные у раскольников «не в том платье». Поощрялось также доносительство на нарушителей этого закона. В 1724 г. были введены особые «годовые» медные знаки, нашиваемые на одежду. Женам же раскольников предписывалось носить «платья опашни и шапки с рогами» (см.: Полное собрание законов Российской империи. Т. 6. СПб., 1838. С. 641—642). Эти и другие жестокие и унизительные меры приводили к побегам раскольников в глухие места, многочисленным «гарям»—самосожжениям целых общин— единственно возможной форме протеста раскольников против насилия над совестью и личностью. Подробнее см.: Есипов Г. В. Раскольничьи дела XVIII столетия. Т. 1 —2. СПб., 1861 —1863.
11 Генерал-полицмейстером Петербурга был Антон Девьер.
12 Природоохранные мероприятия Петра преследовали утитТитарные цели — сохранение корабельных лесов. Была учреждена должность вальдмейстера, который следил за состоянием лесов. Как часто бывает в России, безудержное уничтожение лесов, в результате чего за несколько лет исчезли огромные дубравы под Воронежем, в Приладожье и других местах, сменилось жесточайшими мерами по борьбе с каждым крестьянином, который вырубил в лесу жердь для своих нужд. Экономия доходила до того, что предписывалось выбрасывать из гробов, сделанных из дуба, покойников, которых принесли на кладбище.
13 См. примеч. 10 к анекдоту 47.
14 Отношению Петра к людям, к жизни и смерти были вообще свойственны предельный рационализм и практицизм. Интересно сопоставить этот анекдот с рассказом А. К. Нартова о том, как Петр рассматривал нетленные мощи в новгородском соборе святой Софии. См. эпизод 137 в «Достопамятных повествованиях...» А. К. Нартова и примеч. 53 к нему.
15 Тайная канцелярия розыскных дел была образована в 1718 г. под руководством графа П. А. Толстого для расследования дела царевича Алексея Петровича. После завершения этого дела она специализировалась на политических преступлениях. Возобновленная в 1731 г., она просуществовала до начала царствования Петра III.
16 Согласно закону, человек, выдержавший три пытки и не изменивший своих первоначальных показаний, «очищался» от подозрения в преступлении и на дыбу отправлялся доносчик, которому предстояло, «сменявшись кожей на кожу», доказать — «довести» свое обвинение. Подробнее см.: Анисимов Е. В. «Должен, где надлежит, донести»//3везда, 1992. № 5.
17 17 мая 1722 г. Синод принял постановление, нарушавшее тайну церковной исповеди: священник, услышавший о государственном преступлении или намере
422
нии совершить его, должен был донести, «где надлежит». Причем церковники предупреждались, что «ежели кто <...> сего не исполнит», тот «без всякого милосердия <...) по лишении сана и имения лишен будет и живота (ПСЗ. Т. 6. С. 685 — 689). Не приходится сомневаться, что священник, которому сам царь «приказал особенно стараться», «исполнил свою должность ревностно». Исповедальный допрос умирающего преступника проходил, как правило, в присутствии дежурного офицера и считался наиболее достоверным. Следствие исходило из того, что на смертном одре человек не может говорить неправды.
18 Довоенные планы Петра неизвестны.
19 В мае 1703 г. специально для Петра из сосновых бревен солдатами-плотниками был срублен домик, где царь и жил в летнее время до 1708 г. Для сохранения домика Петра вокруг него в 1731 г. возвели «особую постройку», которую в 1784 г. заменили каменным футляром-галереей, перестроенным в 1844 г. в аменный шатер с застекленными арками под железной крышей (архитектор ?. И. Кузьмин). Домик Петра I —единственное деревянное здание, сохранившееся со времени основания Петербурга. С 1930 г. открыт как музей.
20 В окружении и захвате двух шведских военных кораблей 7 мая 1703 г. участвовали «капитан от бомбардиров (Петр L — Е. А.) и порутчик Меншиков... в 30 лодках от обоих полков гвардии», а не в шестидесяти, как пишет Штелин («Журнал, или Поденная записка... Петра Великого. Ч. I. СПБ., 1770. С. 66).
Л Штелин передает распространенную легенду так называемой «народной» топонимики о названии Васильевского острова. На самом деле название это уходит в далекую древность, к тем временам, когда устье Невы принадлежало Новгороду. Неверно и указание Штелина на «пустынность» этого места до прихода войск Петра. Летописные и археологические материалы говорят, что устье Невы было достаточно густо заселено. Разумеется, русские, финские, ингерманландские крестьяне не селились в затапливаемых невской водой местах, а жили на возвышенностях (например, в районе Смольного). Жить на болотах, затапливаемых ежегодными наводнениями, то есть действительно — в пустынных местах —это была уже идея Петра, который прилагал огромные усилия, чтобы укрепить, осушить и поднять берега Невы.
22 Имеется в виду фон Кугорн—автор книги «Новое крепостное строение на мокром или низком горизонте...» (М., 1709), переведенной по указу Петра I.
23 Последние исследования показали, что нижняя часть этого дворца хорошо сохранилась под зданием современного Эрмитажного театра, построенным как раз на стенах Зимнего дворца. Сохранилось даже помещение «конторки», где болел и умер Петр.
24 Итальянский архитектор Доменико Трезини.
25 Французский архитектор Жан Батист Леблон.
26 Возможно, речь идет об Августе II, польском короле —неверном союзнике Петра в Северной войне. Побежденный в 1706 г. Карлом XII, он заключил с завоевателем Альтранштадтский мирный договор, скрыв этот факт от Петра, который во всем доверялся своему союзнику и «возлюбленному брате». Несмотря на то, что впоследствии отношения между ними были восстановлены, Петр никогда не простил Августу измены. Впрочем, столь же ненадежны были и другие союзники Петра.
27 Этот анекдот хорошо иллюстрирует образ мышления и стиль Петра-Учителя своих подданных. Он значительно развил исконную российскую традицию властителей России всех времен —учить народ, как ему лучше жить, во что лучше одеваться, когда и чем убирать хлеб и т. д. В том же стиле выдержан и анекдот 82 «Попечение Петра Великого о наблюдении благоговения в церквах». Виновные в «пустых разговорах» во время богослужения должны были бояться не Божьего гнева, а штрафа, палок или железного ошейника.
28 Подобной «бережливостью» отличался не только Петр, передававший Меншикову территории, равные по площади европейским странам, но и все русские цари XVI — XVIII вв. Особенно «бережливы» были петровские преемники. Так, Павел I за короткое царствование раздал помещикам 600 тысяч душ
423
крестьян, что привело к почти полному исчезновению государственных, бывших монастырских и церковных крестьян в основных губерниях Центра. Была еще одна причина политики раздач Петром земель в Прибалтике. Строя Петербург, оторванный от Центра, Петр рассчитывал с помощью передач земель освоить эти территории, создать для петербургского дворянства экономическую базу вблизи от нового места жительства петербургских владельцев. Цветущее состояние России после смерти Петра —домыслы Штелина. Длительная война, голод 1720-х гг., истощение народного хозяйства в ходе преобразований и военных действий —все это выразилось в том кризисе, который наступил в стране после смерти Петра.
29 Ладожский канал стали строить в 1710 г. На начальном этапе строительства особых успехов достичь не удалось — процветали некомпетентность и казнокрадство. Назначение Б. X. Миниха начальником строительства резко улучшило положение дел. На канале широко использовался труд крестьян, как окрестных, так и из отдаленных губерний, а также солдат, возвращенных в Россию из заграничных походов. Истинной причиной отказа от фактически рабского труда крестьян была чрезвычайно низкая его эффективность. Поэтому в 1720-е гг. почти на всех казенных стройках перешли на подряд использование наемного труда вышедших на заработки крестьян, что резко повысило эффективность строительства, в том числе и на Ладожском канале, успешно законченном в 1728 г.
30 Из источников известен решительный характер князя Я. Ф. Долгорукова, который бежал из шведского плена, захватив вражеский корабль. Однако сомнительно, чтобы даже он мог пойти на такой шаг. Разорвать царский указ —означало совершить государственное преступление, и суровое наказание было бы неминуемо, особенно во времена Петра, который всегда подчеркивал значение «хранения» государственных законов.
31 Генерал-прокурором был П. И. Ягужинский.
32 Легендарность происшедшего видна из того, что к моменту, который описывает Штелин, либо не было Карла XII (погиб в 1718 г.), либо должности генерал-прокурора (введена в 1722 г.). Не было тогда и Новгородской губернии. Пленные, как правило, не использовались на государственных работах.
33 Шумахер Иван Данилович — библиотекарь Академии науг.
34 Карл-Фридрих, герцог Голштинский.
35 Иностранная коллегия —см. примеч. 4 к «Поступкам и забавам императора Петра Великого» Н. И. Кашина.
36 Действительно, российские посланники при Петре I занимались не только дипломатической деятельностью, но и выполняли за границей различные поручения царя: нанимали специалистов, покупали и заказывали произведения искусства и т. д. Эту традицию унаследовали и другие русские монархи. Например, при Елизавете дипломатический представитель России в Париже совершенно разорился на покупке чулок и парфюмерии для императрицы. Естественно, что обо всех этих поручениях писали непосредственно в Кабинет, минуя Коллегию Иностранных дел. >
37 Речь идет о следующих изданных и переизданных в петровское время книгах: Боргсдорф А. Э. «Побежденная крепость» (1708), Бюхнер И. «Учение и практика артиллерии» (1711), Блондель Ф. «Новая манера укрепления городов» (1711), Гюбнер И. «Земноводного круга краткое описание» (1719), Варений Б. «Генеральная география» (1719), Курций К. «Александр Македонский» (1724), Пуфендорф С. «Введение в историю Европы» (1726).
38 Петр Петрович умер на четвертом году жизни.
39 По поводу этого анекдота Н. И. Павленко пишет: «... в анекдоте Штелина бесспорным является лишь сообщение о смерти Петра Петровича. Верно, что царь тяжело переживал утрату, но описание этих переживаний — плод фантазии. Достоверные источники свидетельствуют, что Петр не располагал теми тремя днями, в течение которых Штелин обрек его на заточение в кабинете: он либо выезжал куда-то сам, либо к нему приезжал кто-нибудь из вельмож. «Повседневные записки» не зарегистрировали и коллективного визита сенаторов к царю»
424
(Павленко Н. И. Петр Великий. С. 351). Все это так, однако анекдот верно отражает то положение, которое сложилось при Петре — властителе, державшем в своих руках все нити управления: без руководящих указаний царя его сподвижники чувствовали себя совершенно беспомощными.
40 19 ноября 1700 г. русская армия была разбита шведами под Нарвой. Много лет спустя после Нарвского сражения Петр, заполняя свой «Журнал, или е Поденную записку», пришел к мысли не только о неизбежности поражения и закономерности его, но и даже о той несомненной пользе, которую принесла злосчастная Нарва: «Правда, сия победа (шведов. — #. А.) в то время зело была печально чувственная... Но ныне, когда о том подумать, воистину не гнев, но милость Божию исповедати долженствуем, ибо ежели бы нам тогда над шведами виктория досталась, будучи в таком неискусстве во всех делах, как воинских, так и политических, то в какую бы беду после нас оное щастие вринуть могло... Но когда сие нещастие (или лучше сказать — великое щастие) получили, тогда неволя отогнала и ко трудолюбию и искусству день и ночь принудила...» (Журнал... Петра Великого, Ч. I. С. 23 — 24).
41 О причине смерти Петра I см. примеч. к вступит, статье, с. 41 наст. изд.
42 Юст Юль записал в своем дневнике 30 ноября 1709 г.: «За обедом у обер-коменданта царь имел при себе меч, снятый в Полтавской битве с ге-нерал-фельдмаршала Рейншильда» (см. с. 88 наст. изд.). Иначе говоря, Штелин не прав.
Анекдоты, касающиеся до государя императора Петра Великого, собранные Иваном Голиковым
1 Иван V Алексеевич — единокровный брат и соправитель Петра I.
2 Постоянные злоумышления Софьи против Петра сильно преувеличены. После 1689 г. она уже не представляла для Петра опасности.
3 Речь идет о событиях августа 1689 г., когда Петр, получив известие о готовившемся против него покушении (доказательств так и не было получено), бежал в Троице-Сергиеву лавру и это послужило началом перехода власти от Софьи к нему.
4 Петр проявлял большой интерес к затмениям, особенно солнечным, и заботился о том, чтобы население было заранее оповещено о предстоящих затмениях. Так, о затмении 1706 г. население было предупреждено печатным «Изъявлением о затмениях», вышедшим в Москве 16 апреля. В календаре на 1709 г. была помещена статья о затмениях с рисунками и сообщением о том, что в 1709 г. предстоят два солнечных затмения, одно из которых можно будет наблюдать. 6 февраля 1709 г. Петр писал Ф. М. Апраксину: «Сего месяца в 28 день будет видимое солнечное затмение, а сколько много затмитца, того неведомо. О чем изволь отписать в Москве к математическим учителям, дабы они, зделая, сколь много сонцу затмения будет на Воронеже и, нарисовав, к нам прислали» (ПБП. Т. 9. Ч. I. С. 5). Подробнее см.: Перри Д. Состояние России при нынешнем царе//Чт. ОИДР, 1871. Кн. I. С. 136—137; Пекарский П. П. Наука и литература в России при Петре Великом. Т. 2. СПб., 1862. С. 137—139, а также: ПБП. Т. 4. Ч. I, № 1193-1196.
5 Речь идет о польском короле, саксонском курфюрсте Августе II и датском короле Фридерике IV. Встречи этой в действительности не было и вообще рассказанное Голиковым напоминает позднейшие анекдоты об особенностях национального характера. В подобном анекдоте героя спрашивают, почему он без колебаний решился броситься в окно —разве ему не дорога жизнь? Он с досадой объясняет причину своей отваги: «Да разве это жизнь!»
6 «Случайное» подслушивание — вещь обычная при дворах монархов. Генерал-прокурор времен Елизаветы Петровны Яков Шаховской вспоминает, что его враги —придворные однажды стали демонстративно шушукаться, но тотчас замолкали, как только мимо проходила императрица. Заинтересовавшись, о чем же
425
они болтают и что хотят скрыть от нее, императрица подошла к придворным и потребовала объяснений. Тут-то они и стали поливать грязью неугодного им генерал-прокурора, достигнув тем самым своих целей.
7 Манера Петра интересоваться доходами своих подданных свидетельствует не только о его правдолюбии, но и о российской традиции, когда государство во все времена считало себя вправе вывернуть карманы и перетряхнуть кошелек своего подданного —государственного раба, чтобы узнать, отчего он так хорошо живет — уж не ворует ли?
8 Городовые дворяне — это не позднейшие (XVIII —XX вв.) дворяне. «Дворянские города» —старинные корпорации служилого сословия XVI —XVII вв. В этом анекдоте есть доля правды. Петр открыл доступ в армию, в том числе и в офицерство, свободным выходцам из низших сословий, даже из холопов и крепостных крестьян. По подсчетам М. Д. Рабиновича, в петровской армии почти 14% офицеров были не из дворян, а в пехоте недворянином был каждый пятый офицер. (См.: Рабинович М. Д. Социальное происхождение офицеров регулярной русской армии в конце Северной войны//В кн.: Россия в период реформ Петра I. М., 1973. С. 171).
9 История купца Исаева весьма типична. Купечество в России XVI — XVIII вв. не рассматривалось как корпорация свободных предпринимателей. «Купец» был чином в структуре «служилых чинов» в России. Его служба государству состояла в ведении таможенных, кабацких и иных сборов. Тяжесть этой службы заключалась в том, что за исправность платежей налогов, которые собирал купец—таможенный или питейный «голова» —он отвечал собственным состоянием.
10 Легенда о начале карьеры будущего вице-канцлера России П. П. Шафиро-ва не подтверждается другими документами. Скорее всего отец-переводчик пристроил сына туда же, где он сам и работал, —в Посольский приказ. И уж потом способности его сына и были замечены. Шафиров оказался в опале формально из-за грубого нарушения петровских постановлений о поведении чиновников в присутственном месте. В 1723 г. он вступил в острый конфликт с обер-прокурором Сената Г Г Скорняковым-Писаревым, и между ними произошел громкий публичный скандал в Сенате, что и привело к опале обоих скандалистов. Подлинной причиной опалы и ссылки было столкновение Шафирова с «лобби» Меншикова, стремившегося прибрать к рукам власть и некоторые доходы.
11 Судьба Ганнибала после смерти Петра сложилась драматично. Он был выслан под благовидным предлогом из столицы в 1727 г. и оказался в Сибири на китайской границе. Лишь во времена Анны Ивановны был возвращен Мини-хом и с тех пор близ двора уже не бывал.
12 Черкасов стал впоследствии бароном, секретарем Елизаветы Петровны.
13 Голиков довольно точно передает суть дела М. Гамильтон. Не исключено, что в своих суровых решениях Петр руководствовался не только нормами законов, которые он якобы не может нарушить, но и чувством ревности. Подробнее об этом см.: Семевский М. И. Слово и дело! СПб., 1885. С. 185. *
14 Интересно сопоставить этот анекдот с анекдотом № 100 из «Подлинных анекдотов» Я. Штелина, где рассказывается о том, как французский архитектор и инженер Ж. Б. Леблон после подобной экзекуции «занемог горячкой» и вскоре умер, очевидно, будучи не в силах пережить испытанное унижение.
15 Традиция связывает этот анекдот с В. Н. Татищевым.
16 О сожжении Преображенского дворца см. также «Записки» Бассевича (с. 166) и «Дневник» Берхгольца (с. 203 наст. изд.).
17 Борьба Петра со «староманирными» судами объяснялась опасностями плавания традиционных речных судов по бурной Ладоге, где они гибли сотнями. Издавая суровые законы, запрещающие использовать такие суда, Петр не учитывал, что торговое мореплавание в Петербург из глубины страны имело односторонний характер — Петербург требовал от страны все и ничего взамен ей пока не давал. Поэтому суда старой постройки, весьма дешевые для купцов, попросту бросались в столице или продавались на дрова. Суда же новой
426
постройки, которые были, конечно, удобнее и безопаснее при плавании через Ладогу, стоили чрезвычайно дорого, и купцы не могли за один сезон перевооружить свой флот. Здесь мы видим типичный для Петра силовой прием совершенствования экономики.
Петиметр (от франц, petit maitre) — щеголь, модник, кокетка мужского пола, во времена Голикова —предмет общественного порицания, как в 50-е гг. XX в. так называемые «стиляги». Убеждение, что государству есть дело до того, как одет его подданный, тратит ли он свои деньги на «нужное», «полезное» или на кружева и шоколад, — явление привычное для общества в России, где даже отсутствует адекватный русский перевод понятия «privacy». И голос поэта, сказавшего, что «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей», к сожалению, услышан не всеми.
19 Думаю, что генерал М. Матюшкин, командующий русскими войсками на захваченной территории Персии, убивался так еще и потому, что смерть Петра означала сворачивание активной политики в этом районе. Подробнее о реакции общества на смерть Петра Великого см.: Анисимов Е. В. Время петровских реформ. Л., 1989. С. 475-479.
СПИСОК ОСНОВНЫХ МЕМУАРОВ
О ПЕТРЕ ВЕЛИКОМ И ЕГО ВРЕМЕНИ
Бассевич Г Ф. Записки, служащие к пояснению некоторых событий из времени царствования Петра Великого. М., 1866.
Беспятых Ю. Н. Петербург Петра I в иностранных описаниях. Л., 1991.
Бруин К. Путешествие через Московию. М., 1873.
Вебер X. Ф. Записки о Петре Великом и его преобразованиях//Русский архив. 1872. Вып. 6. С. 1057—1168; Вып. 7. С. 1334—1457; Вып. 9. С. 1613-1704.
Желябужский И. А. Дневниковые записи. СПб., 1840.
КорбИ. Г. Дневник путешествия в Московию. СПб., 1906.
Неплюев И. И. Записки. СПб., 1893.
П е р р и Д. Состояние России при нынешнем царе//Чтения Общества истории и древностей российских при Московском университете, 1871. Кн. 1. С. 1 — 38; Кн. 2. С. 39-196.
ПлейерО. А. О нынешнем состоянии государственного управления в Московии в 1710 году. М., 1874.
Прокопович Ф. История императора Петра Великого от рождения его до Полтавской баталии. СПб., 1788.
Россия при царевне Софье и Петре I. Записки русских людей. М., 1990.
ФоккеродтИ. Г Россия при Петре Великом. М., 1874.
Уитворт Ч. Россия в начале XVIII века. М.; Л., 1988.
СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ
1. Царевич Петр в отрочестве. Рисунок из рукописи «Корень великих государей, царей и великих князей российских». Около 1682 г.
2. Цари Петр и Иван. Гравюра отпечатана в Париже Ф. Жолленом с рисунка неизвестного художника. 1685 г.
3. «Тезис» Кариона Заудонского /Истомина/, посвященный царям Ивану и Петру, и патриарху Андриану. 1691 г. Гравюра.
4. Петр I на фоне торжественного приема Московского посольства Амстердамскими штатами. Гравюра И. Оттенса. 1697 г.
5. Петр I в Голландии. Портрет П. Ван-ден-Верфа. 1697 г.
6. Петр I в Англии. Гравюра Дж. Смита с портрета Г. Кнеллера, написанного в Лондоне по заказу английского короля Вильгельма III. 1697 г.
7. Петр I в походном шатре. Гравюра Адр. Шхонебека. 1700—1705 гг.
8. Петр I с Андреевской звездой. Портрет работы неизвестного художника. 1716 г. (До конца XIX века портрет хранился в Сербском монастыре «Великая Ремета»).
9. Петр I в конногвардейском мундире со звездой Черного Орла. Гравюра А. Афанасьева по рисунку Ф. Кюнеля с портрета работы К. Каравака. 1716 г.
10. Петр I. Гравюра Я. Губракена с портрета К. Моора. 1717 г. (На клеймах изображены морская баталия и план Санкт-Петербурга).
11. Петр I. Гравюра И. Баузе с портрета работы Леруа. Ок. 1717 г.
12. Петр I. Портрет работы Арта Ван-Гельдера. Ок. 1717 г. (Оригинал хранится в Амстердамском музее).
13. Петр I —победитель. Гравюра с рисунка неизвестного художника. (Гравюра первоначально изображала венгерского военачальника Теккели, но около 1721 года голова Теккели на гравюрной доске была стерта и заменена головой Петра I.)
14. Петр I на смертном одре. Портрет работы Таннауэра. 1725 г.
На задней стороне обложки альбома иллюстраций — восковая фигура Петра I, выполненная скульптором К.-Б. Растрелли. 1725 г.
428
СЛОВАРЬ ПОНЯТИЙ И ТЕРМИНОВ
Авдиенция — аудиенция.
Адамант—бриллиант, алмаз.
Аквавит — вид водки.
Аманат — заложник, залог.
Анбан — амвон.
Апроши — осадные рвы и насыпи для скрытного подхода к крепости.
Аргамак—рослая дорогая верховая лошадь.
Архиатер — главный врач, начальник медицинского учреждения.
Ахтерштевень — нижняя кормовая часть судна, служащая продолжением киля.
Балансер — акробат, танцор на канате.
Баржа—гребное судно для перевозки людей.
Бас (баас) — корабельный мастер.
Бас—струнный инструмент.
Бешмет—стеганый полукафтан или поддевка под тулуп.
Бизань — нижний косоугольный парус на задней мачте (бизань-мачте).
Бизань-гитовы — веревки, подтягивающие углы паруса к середине реи на бизань-мачте.
Бот — небольшое гребное судно.
Болверк (больверк) —раскат, бастион.
Бострок—короткая мужская безрукавка, вид поддевки.
Брандер—зажигательное судно для уничтожения деревянных судов противника.
Велия — великая.
Верейка—лодка на несколько человек.
Верфть — верфь.
Весна —хор художественного свиста.
Власное — подлинное.
Воспящение — отказ, запрет.
Галдарея — галерея.
Гак—мера земли в Восточной Прибалтике.
Галиот — небольшое двухмачтовое транспортное судно для плавания в прибрежных водах.
Грабштихель — резец для гравировальных работ.
Градус—состояние, положение.
Грызет—глазет, род парчи на шелковой основе.
Гюйс — военно-морской флаг на носу коробля.
Дебош — бесчинство.
Держальник — товарищ или помощник воеводы из бедных дворян; на свадьбах—лица, державшие собольи сороки (сорок — четыре десятка), которыми опахивали жениха и невесту.
Десть — старая единица писчей бумаги, равная 24-м листам.
Донеже—пока, покуда.
Добро, добрый — имущество.
«Духовный регламент» — сборник законов и сентенций по управлению церковью 1721 г.
Ести—списки о наличных людях.
Евхаристия — причащение.
Еже — чтобы, дабы.
Живот — имущество.
Жильцы — служилый чин допетровской России.
Забавный — легковесный, легкомысленный.
Замешание—волнение, смута.
Замотай — замешанные, вовлеченные в дело, участники.
Заушник—доносчик, сплетник.
429
Инвентер — изобретатель.
Иордань — ритуальная прорубь в праздник Водосвятия, Крещения Господня.
Кабриолет—легкая повозка.
Камора — покой, комната.
Кампамент — сбор конницы, конный лагерь.
Каприоли — танцевальные па.
Кистер—сторож в церкви.
Клейнод — драгоценность, регалия, памятная вещь.
Кликуша — истеричка, ложная пророчица.
Князь-кесарь — шутовской чин.
Князь-папа—шутовской чин.
Констапель — прапорщик морской артиллерии.
Кошт—содержание, обеспечение.
Кригс-комиссар — военный чиновник хозяйственного управления.
Куколь — капюшон.
Кармазинный — ярко-алый, багряный цвет.
Ластовые суда —суда для перевозки запасов, тяжелых грузов.
Лепень (липень) —лоскут, листок; надоедливый, прилипчивый.
Лозунг — условный сигнал, отзыв, пароль.
Людный—многолюдный, многочисленный.
Магазейн-вахтер —служащий военного склада.
Магнифиценция — величие, великолепие.
Местоблюститель—лицо, временно облеченное высшей церковной властью.
Митра—вид шапки церковного иерарха.
Мочный—могучий, властный, много могущий.
Мундкох — заведующий придворной кухней.
Негли — неужели.
Негоциация — дипломатические переговоры перед заключением соглашения.
Незапный — внезапный, неожиданный.
Несгода—невзгода.
Неутральный — нейтральный.
Неции — некоторые.
Ниже — ни даже, отнюдь не, нисколько.
Обидимый — обижаемый, терпящий обиду от кого-либо.
Объери (объеир, объярина) — шелковая ткань.
Овдиенция — аудиенция.
Ово (овогда) — временами, иногда, или.
Огневая—горячка, жар.
Охобен (охабень) — старинная женская верхняя одежда.
Ошурство — мошенничество.
Павимент — настил.
Паки — опять, снова.
Панагия — нагрудная иконка с изображением Богоматери.
Панафида—панихида.
Партес — многоголосое хоровое пение.
Партикулярный — неслужебный, неофициальный, частный.
Парук — парик.
Пашка — деталь женской одежды.
Паче — более, тем более, особенно, лучше.
Пеликан — медицинский инструмент.
Перемида — пирамида.
Перш — французская мера длины.
Площадные — незнатные, простецы, народ.
Повоир — мощь, сила.
Покал — бокал.
Покои—помещение, каюта.
Прам — плоскодонное судно с осадной артиллерией.
430
Предика—прововедь.
Предстателъство — заступничество, ходатайство.
Препятствие — здесь: столкновение, конфликт.
Причет — рев, плач, причитание.
Принципиальный — главный.
е Преслушник—ослушник, неслух, преступатель приказания.
Приполки—случай, обстоятельство.
Проспект — общий вид.
Пустошь — здесь: пустынь.
Путельсванты — тросовые или металлические связи на корабле.
Ракиты — ракеты.
Релинги — горизонтальные стальные прутья, входящие в состав леерного устройства корабля.
Рудой — рыжий, рыже-бурый.
Сарынь — чернь, сброд, сволочь.
Скорбутка — цынга.
Сорочить — чесать языком.
Спальник—придворный служилый чин в допетровской России.
Старостина—жена старосты, правителя старостатства, административной единицы в Польше.
Статы—штаты.
Тавлеи — игральные шашки.
Талер—серебряная монета, распространенная в Европе.
Тафельдекер — скатертник, лицо, отвечающее за сервировку стола.
Тестамент — завещание.
Торншхоут — мелкое судно.
Торнишуйт — мелкое судно.
Трактировать, трактовать — торжественно приветствовать, принимать.
Траншимент (транжимент) —укрепление.
Туаз —французская мера длины.
Тялка—тип парусного судна.
Уды — части человеческого тела, члены.
Упалые места — вакансии на службе.
Ушник — наушник.
Фельдцейхмейстер — начальник артиллерии.
Флин—подогретое пиво с коньяком, леденцом и лимонным соком.
Фок-ванты — снасти стоячего такелажа на фок-мачте.
Фортеция — крепость.
Форштевень — деревянный брус, служащий основой передней части судна.
Форшмейстер — (форстмейстер) — лесничий.
Фряжский — скандинавский.
Цка — доска.
Часы — чтение молитв в определенное время суток.
Червщатый (червчатый) —разновидность красного цвета.
Черкасы — украинские казаки.
Чихирь — красное вино.
Члив ость — щедрость.
Шаутбенахт — младший адмиральский чин.
Швалер — портной.
Швермер (швармер) —пороховой снаряд для фейерверка.
Шнява — небольшое двухмачтовое судно, вроде шхуны.
Шпангоут — поперечные ребра жесткости бортовой обшивки судна.
Шталмейстер — придворный чин по конюшенной части.
Штапель — стапель.
Штурм — шторм.
Щи кислые — вид хлебного кваса.
Эволюция — движение войск для занятия выгодной позиции.
431
ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ*
Август //(1670—1733), польский король с 1697 г., курфюрст Саксонии с 1694 г. Союзник Петра I в войне с Карлом XII, в 1706 г. заключивший втайне от Петра сепаратный Альтранштадтский мир со шведами 17, 261, 267, 268, 308, 320, 417, 423, 425
Александр Петрович (1691 — 1692), сын Петра I и Евдокии Федоровны. Умер в младенчестве 77
Алексей Михайлович (1629—1676), русский царь с 1645 г., отец Петра I 5, 63, 168, 259, 276-278, 305, 411, 420
Алексей Петрович (1690—1718), царевич, сын Петра I и Евдокии Федоровны. Бежал в 1717 г. за границу, был возвращен, судим, приговорен к смерти, скончался в Петропавловской крепости при невыясненных обстоятельствах 19, 36—40, 77, 227, 324, 325, 333, 408, 414, 417, 420, 422
Аллар (Алларт) Людвиг Николай, барон, генерал русской армии 196
Альбельмарль (Албермар), граф
Альфельд (Альфред), обер-егермейстер и конференции советник голштинского герцога Карла-Фридриха 186, 187, 204
Анна Ивановна (1693 — 1740), царевна, дочь царя Ивана V и Прасковьи Федоровны, герцогиня Курляндии с 1710 г., российская императрица с 1730 г. 137, 227, 228, 241,306, 411,414, 416, 426
Анна Леопольдовна (Елизавета-Христина) (1718—1746), дочь герцога Мекленбургского Карла-Леопольда и царевны Екатерины Ивановны, правительница России при Иване VI Антоновиче в 1740—1741 гг. 414
Анна Михайловна (1630—1692), царевна, сестра царя Алексея Михайловича 70
Анна Петровна (1708—1728), дочь Петра I и Екатерины Алексеевны, с 1725 г. жена голштинского герцога Карла-Фридриха, мать Петра III 130, 159, 160, 172, 173, 227, 241,411,414, 415
Антен Луи Антуан де Парделлан де Гондрен, герцог (1665—1736) 148—150, 312, 313
Антонов Максим, крестьянин 421, 422
Апраксин Федор Матвеевич (1661 — 1728), граф, генерал-адмирал, президент Адмиралтейской коллегии, член Верховного тайного совета, один из ближайших сподвижников Петра I 32, 90, 91, 107, 128, 129, 186, 190, 213, 306, 322, 326, 394, 416, 425
* В указатель не включен Петр I Алексеевич Великий (1672 — 1725), царь с 1682 г., император с 1721 г.; не включены, как правило, имена незначительных персонажей, которые упоминаются однажды и функциональная роль которых ясна из контекста.
432
Арескин (Арешкин, Эрскин) Роберт Карлович (ум. 1718), в России с 1706 г., доктор медицины и философии, с 1713 г. лейб-медик Петра I, глава Аптекарского приказа, заведовал Кунсткамерой и царской библиотекой 18, 31, 271, 273, 300, 301
Арсеньева Варвара Михайловна, сестра жены Меншикова Дарьи, обер-гофмей-стерина невесты Петра II Марии Меншиковой. Сослана в 1727 г. вместе с семьей Меншикова 184, 416
Баклановский Семен, денщик Петра I 136
Балк Матрена (Модеста) Ивановна, урожденная Монс, генеральша, статс-дама Екатерины I. По делу В. Монса сослана в 1724 г. в Сибирь, возвращена в 1725 г. 171, 172, 178, 194, 219-221, 415
Балк Петр (после крещения Павел) Федорович (1690—1743), сын Федора и Матрены (Модесты) Балк, при Анне Ивановне генерал-лейтенант, действительный камергер
Барсуков Петр, купец 397
Бассевич Геннинг-Фредерик см. о нем. с. 159—161 наст. изд. 173, 174, 176, 183, 186-188, 198, 219, 223, 413, 415-417, 419, 426
Бентенрейтер, австрийский посланник во Франции 176
Беринг Витус Ионассен (1681 — 1741), капитан-командор, выдающийся русский мореплаватель 322
Берхгольц Вильгельм, генерал-майор русской службы 108
Берхгольц Фридрих Вильгельм —см. о нем. с. 173—174 наст. изд. 12, 20, 29, 30, 414, 415, 419, 426
Бестужев-Рюмин Алексей Петрович (1693 — 1766), граф, генерал-фельдмаршал, канцлер с 1744 до 1758 г., крупный дипломат, сослан Елизаветой Петровной, возвращен в 1762 г. 330, 357, 358
Бетюн де, маркиза 150
Битка Иван Хрисанфович, придворный священник 129, 411
Блюментрост Лаврентий Лаврентьевич (1692—1755), лейб-медик Петра I, первый президент Академии наук 270, 282
Бон Герман Иванович, генерал-аншеф русской армии 237
Бонде, граф, обер-камергер голштинского герцога
Борсте (Борстен), купчиха 205, 206
Брант Христофор, голландский купец, торговый агент русского правительства 78
Браунштейн Иоганн, архитектор, строитель каменных палат Екатерины I в Сарском селе (1717 — 1724), дворца в Петергофе (1715—1724), участвовал в строительстве Кронштадта 416
Бруине ван, экипажмейстер 290, 305
Брюммер Оттон, граф, обер-камергер герцога Голштинского, прибыл в Петербург в 1742 г., гофмаршал великого князя Петра Федоровича 30
Брюс Яков Вилимович (1670—1735), дипломат, ученый, с 1704 г. глава Пушкарского приказа, с 1711-генерал-фельдцейхмейстер, с 1718 —президент Берг-и Мануфактур-коллегии, с 1721 — граф, один из ближайших сподвижников Петра I 22, 23, 53, 103, 237, 280, 282, 303, 314-316, 323, 394, 419
Буженинов Моисей Степанович, сержант Преображенского полка 77, 78
Буржуа Никола, француз-великан (рост 226,7 см), гайдук Петра I, привезенный царем из Франции в 1717 г. Умер в возрасте 42 лет в 1724 г. Ныне экспонат Кунсткамеры 415, 419
Бутенант-Розенбуш Андрей Иванович, предприниматель 79, 122, 123, 411
Бутурлин Александр Борисович (1694—1767), денщик Петра I, в 1728 — 1730 гг. камергер и фаворит цесаревны Елизаветы Петровны, впоследствии генерал-фельдмаршал 178, 200, 204, 274
433
Бутурлин Иван Васильевич («Кривой»), боярин, посол в Польше в 80-х гг. XVII в. 63, 72
Бутурлин Иван Иванович (1661 — 1738), с 1687 г. — премьер-майор Преображенского полка, с 1700 —генерал-майор, в 1700—1710 гг. в шведском плену, с 1721 — генерал-аншеф, сослан при Петре II, умер в ссылке 40, 75, 76, 194, 313, 392, 393
Бутурлин Петр Иванович (ум. 1724), боярин, «всешутейший князь-папа» 129,416
Бэкон Френсис (1561 — 1626), английский философ, провозглашавший превосходство разума и опытного знания 19
Бюшинг (1724—1793), пастор, издатель 160, 174
Вагенер, капитан шведского фрегата 191
Вариньон Пьер (1654—1722), французский математик 293
Василий Алексеевич (Аблаевич), сибирский царевич 417
Вебер Фридрих Христиан, брауншвсйг-люнебургский резидент при русском дворе, автор записок о России 38
Велзен фон, полковник 123
Вельяминов Петр Иванович, капитан гвардии 34
Вертон, гофмейстер при дворе Людовика XV 142, 143, 152, 311
Веселовский Федор Павлович, русский резидент в Англии 260
Вессель, капитан русского флота 104
Вестфален, датский посланник в России 223
Виллеруа Франсуа де Невилль, герцог де (1644—1730), маршал Франции 142, 145, 147
Вильгельм III Оранский (1650—1702), английский король с 1689 г. штатгальтер (правитель) Нидерландов с 1674 г. 253, 255
Вильгельмина (1709—1758), маркграфиня Байрейтская см. о ней с. 154—156 наст. изд. 413
Вильстер Данила, вице-адмирал русского флота 305
Виляр (Виллар) Клод Луи Гектор, герцог де (1653—1734), маршал Франции 145, 146, 150
Вимени (Вимений) (ум. 1714) —поляк, шут Петра I («принц де Вименей», «Король Самоедский») 95
Виниус Андрей Андреевич (1641 — 1714), думный дьяк, переводчик, дипломат, судья Артиллерийского приказа 63, 79
Витсен (Витзен), Нико лай-Корнелий, ван, (1641 — 1717), бургомистр Амстердама, географ, этнограф. В 1662— 1667 гг. был в Москве с голландским посольством. Автор трудов «Северная и Восточная Татария» и «Московское путешествие» 250, 305, 332
Возницын Прокопий Богданович, думный дьяк, дипломат 249, 256, 258
Волков Иван, дьяк, дипломат 63 ,
Волынский Артемий Петрович (1689—1740), государственный деятель, дипломат. В 1715 г. отправлен Петром I для переговоров в Персию, генерал-адъютант, обер-егермейстер, губернатор Астрахани, с 1738 г.-кабинет-министр Анны Ивановны. Казнен по обвинению в заговоре против Анны Ивановны 419
Гагарин Матвей Петрович, князь, стольник (с 1686), в 1693— 1695 гг. воевода в Нерчинске, с 1706 —возглавлял Сибирский приказ, в 1708—1719 гг. —Сибирский губернатор. Казнен за должностные преступления в 1721 г. 161, 211, 221, 413, 421
Гагин Иван, князь, спальник Петра I 70, 72
Гаден Даниил фон (ум. 1682), придворный врач царя Алексея Михайловича, убит в Москве 60
Гамильтон Мария Даниловна, камер-девица Екатерины I, казнена за детоубийство 14 марта 1719 г. 394, 395, 426
434
Ганнибал Абрам (до крещения Ибрагим) Петрович (1697-1781), арап, крестник Петра I, был при нем в Полтавской битве и Прутском походе, с 1759 —генерал-аншеф, с 1862 —в отставке 390, 426
Гассенди Пьер (1592—1655), философ, астроном, математик, сторонник сенсуализма в философии 19
Геклау, камер-юнкер голштинского герцога Карл-Фридриха 186
Геннин (Геннинг), де, Вилим Иванович (Георг-Виллим), (1676—1750), голландец. С 1697 —в России, инженер, специалист горного дела, генерал-лейтенант. В 1712 участвовал в строительстве Литейного двора и пороховых («Зеленых») заводов в Петербурге. В 1713 — 1722 гг. начальник Олонецких металлургических заводов. В 1723—1734 гг. — начальник Уральских горных заводов. С 1734 —управляющий Главной Артиллерийской канцелярией 31
Генрих IV (1553 — 1610), король Франции с 1589 г., основатель династии Бурбонов 395, 398, 419
Георг I (1660—1727), английский король с 1714 г., ганноверский курфюрст с 1698 г. 140, 152, 412, 413
Геспен, тайный советник голштинского герцога Карла-Фридриха 175, 176, 186
Глебов Степан (ум. 1718), майор гвардии, фаворит Евдокии Федоровны, казнен за связь с бывшей царицей 136
Глюк Эрнест (ум. 1705), пастор в Мариенбурге, воспитатель Марты Скаврон-ской — Екатерины I 410
Глюк (Глик) Крестьян Крестьянович, в 1720 г. асессор Камер-Коллегии 220
Гоббс Томас (1588—1673), английский философ, сторонник механистического детерминизма в философии, договорной теории образования государства 19, 403
Голиков Иван Иванович (1735 —1801) —см. о нем с. 368 — 372 наст. изд. 25, 246, 330, 413, 425
Голицын Борис Алексеевич, князь (1654—1714), воспитатель Петра I, участвовал в управлении страной во время отсутствия Петра в 1697—1698 гг., начальник Казанского приказа, после Астраханского восстания в 1705—1706 гг. в опале. В 1713 г. принял монашество под именем Боголеп 58, 62, 64, 66, 68, 72, 73, 82, 83, 373
Голицын Василий Васильевич (1643 — 1714), князь, боярин, воевода, судья Посольского приказа, глава правительства во время правления царевны Софьи. При Петре I отправлен в ссылку 61, 62, 64 — 66, 68, 71
Голицын Дмитрий Михайлович (1665 — 1737), князь, в 1701 г. чрезвычайный посол в Константинополе, в 1711 —1718 гг. Киевский губернатор, с 1718 г. — президент Камер-Коллегии, сенатор, в 1730 г. член Верховного тайного совета, инициатор попытки ограничения самодержания в 1730 г. В 1736 г. по делу о наследстве Кантемиров судим, заключен в Шлиссельбургскую крепость 54, 166, 194, 414, 416
Голицын Михаил Михайлович (1675—1730), князь, государственный деятель, флотоводец, полководец. В службе с 1687 г., с 1714 —генерал-аншеф. В 1728 — 1730 гг. президент Военной Коллегии, генерал-фельдмаршал, член Верховного тайного совета 95, 194, 279, 291, 307, 416, 419
Голицына Настасья Петровна (1655 — 1729), статс-дама Екатерины I, придворная шутиха Петра I, участница «Всепьянейшего собора» 157, 216, 413
Головин Иван Михайлович (1672—1737), сподвижник Петра I. Обучался кораблестроению в Амстердаме и Венеции. В 1712 г. генерал-майор, в 1717 —назначен главным кораблестроителем, с 1720 — камер-coветник Адмиралтейств-Коллегии, адмирал, с 1732 —командир галерного флота 164, 183, 184, 186, 190, 193, 195, 206, 216, 296, 305, 310, 311, 324, 416
Головин Федор Алексевич (1650—1706), граф, первый кавалер ордена Андрея Первозванного. Дипломат. В 1689 г. заключил Нерчинский договор с Китаем.
435
С 1691 г, —Сибирский наместник. В 1697—1698 гг. участник «Великого посольства». В 1699 г. — генерал-адмирал, позже генерал-фельдмаршал. В 1700—1706 гг. президент Посольского приказа 82, 249, 256, 258, 264
Головкин Александр Гаврилович (ум. 1760), граф, дипломат 167, 183, 414
Головкин Гаврила Иванович (1660—1734), один из ближайших сподвижников Петра I, стольник, государственный деятель, дипломат. В 1706—1709 гг. президент посольского приказа, с 1710 —граф, канцлер, президент Коллегии Иностранных дел, в 1726—1730 гг. член Верховного тайного совета, при Анне Ивановне канцлер Кабинета Министров 33, 38, 68, 73, 74, 96, 100, 104, 116, 128, 161, 170, 183, 192, 213, 264, 288, 323, 416
Гомпеш, граф, комендант голландской крепости Намур 314
Гордон Петр Иванович (Джон-Патрик) (1635 — 1699), генерал, сподвижник Петра I, автор «Дневника», посвященного жизни в России 7, 72, 168, 302, 326
Горн Геннинг-Рудольф (1664— 1728), генерал, шведский комендант Нарвы 34, 333
Гроций Гуго де (1583—1645), голландский юрист, сторонник теории естественного права 19
Грунт (Грунд) Георг, датский посланник при русском дворе в 1705— 1710 гг. 96, 102
Гуссе М., фон, повивальная бабка 38
Гутменш Иван, врач 60
Густав П Адольф (1594—1632), шведский король с 1611 г., выдающийся полководец и реформатор военного дела 299
Дальберг Эрик, шведский губернатор Риги 251, 252, 256
Данжо Филипп (1638 — 1720), маркиз, автор мемуаров 139
Деан (Дин) Альтон, инспектор английского флота 253, 257
Девьер (Дивьер) Антон Мануйлович (1674(?)—1745). Принят в 1697 г. в Голландии на службу Петром I. Денщик Петра, затем на военной службе. С 1718 г. обер-полицмейстер Санкт-Петербурга, генерал-адъютант, графт В 1727 г. сослан в Сибирь Меншиковым, возвращен в 1743 г. 25, 26, 283, 285, 288, 422
Дмитриев-Мамонов Иван Ильич (1680(?)—1730), генерал-аншеф, сенатор, морганатический супруг царевны Прасковьи Ивановны 212, 223, 237
Долгорукие, князья, русский княжеский род, идущий от св. Михаила Черниговского 58
Долгорукий Василий Владимирович (1667— 1746), князь, государственный и военный деятель, участник Северной войны и Прутского похода. В 1718 г. сослан по делу царевича Алексея, возвращен в 1724 году. В 1724—1728 гг. посол в Персии. С 1728 г. фельдмаршал, член Верховного тайного совета. В 1732 г. вновь отправлен в ссылку, возвращен в 1742 г. Назначен президентом Военной Коллегии 14, 28, 54
Долгорукий Василий Дмитриевич, князь, боярин, военачальник в Крымском походе 1687 г. 64
Долгорукий Василий Лукич (1670—1739), князь, действительный тайный советник, дипломат, член Верховного тайного совета, один из инициаторов ограничения самодержавия в 1730 г., сослан, затем казнен 53, 167, 313, 414
Долгорукий Григорий Федорович (1656—1723), князь, действительный тайный советник, сенатор, дипломат 53, 288, 323
Долгорукий Данила Тимофеевич, князь 80
Долгорукий Михаил Юрьевич (ум. 1682), князь, боярин, судья Стрелецкого приказа, убит стрельцами во время мятежа 58 — 60
Долгорукий Юрий Алексеевич (ум. 1682), князь, боярин, судья Пушкарского приказа, убит стрельцами во время мятежа 58 — 60
436
Долгорукий Яков Федорович (1639—1720), князь, государственный деятель. В 1700 г. возглавлял военно-административную и военно-судебную службу в русской армии. В 1700—1711 гг. в шведском плену. С 1711 г. потенциар-кригскомис-сар, сенатор, с 1712 —глава военного комиссариата, с 1718 —президент Ревизион-Коллегии 63, 72, 128, 132, 291, 353, 354, 360, 361, 408, 424
Древник, денщик Петра т, камергер 178, 274, 416
Дюбуа Гийом (1656— 1723), аббат, руководитель внешней политики Франции времен регентства Филиппа Орлеанского 140, 151 — 153, 312
Евдокия Федоровна (1669—1731), урож. Лопухина, царица, первая жена Петра I, монахиня Елена с 1698 г., привлекалась по делу царевича Алексея в 1718 г., сослана в Новую Ладогу, а затем в Шлиссельбург, освобождена Петром II в 1727 г., жила в Новодевичьем монастыре 37, 66, 78, 410, 411, 414, 420
Екатерина I Алексеевна (1684— 1727), российская императрица, правила страной с 1725 г., вторая жена Петра I, мать Анны и Елизаветы 55, 97 — 99, 121, 122, 128, 130, 134, 136, 158, 160, 162, 166, 171, 222, 226, 227, 237, 266, 269, 281, 282, 288, 298, 304, 319, 321, 327, 362, 410-420
Екатерина II Великая (1729—1796), императрица с 1762 г., жена Петра III 248, 327, 328
Екатерина Ивановна (1691 — 1733), царевна, герцогиня Мекленбургская, дочь царя Ивана V и царицы Прасковьи Федоровны, мать принцессы Анны Леопольдовны 20, 227, 241, 306, 411, 413, 414, 416
Елена, старица —см. Евдокия Федоровна
Елизавета Петровна (1709—1761), дочь Петра I и Екатерины I, цесаревна, императрица с 1741 г. 28, 130, 160, 165, 227, 228, 241, 327, 328, 410, 411, 412, 414
Еропкин Петр Михайлович (1698— 1740), архитектор, учился в Италии. Автор первого в России теоретического архитектурного трактата «Должность архитектурной экспедиции». Возглавлял Комиссию о Санкт-Петербургском строении. Казнен вместе с А. П. Волынским 295
Зандер, контр-адмирал 210
Замятин (Замятнин) Гаврила Григорьевич, писец Кабинета Петра I 275, 400, 401
Захаров Александр, живописец Оружейной палаты 295
Земцов Михаил Григорьевич (1688—1743), архитектор, начинал под руководством Д. Трезини и Н. Микетти, в 1724 г. получил звание архитектора. Руководил строительством в Петербурге на должности архитектора Главной Полицмейстерской канцелярии 295
Зилло (Стило) Адам, голландский живописец, чьи работы нравились Петру I 8
Змеев Венедикт Андреевич, думный генерал, окольничий 62
Зотов Никита Моисеевич (1644—1718), думный дьяк, в 1670 —нач. 1680-х годов учитель («дядька») Петра I. С 1701 г. заведовал Ближней канцелярией и Печатным приказом. С 1710 г. граф. «Князь-папа», «Всешутейший патриарх» 83, 84, 87, 90, 409, 416
Иван IV Васильевич Грозный (1530—1584), великий Московский князь, царь с 1547 г. 14, 16, 30, 31, 332, 355, 356
Иван V Алексеевич (1666—1696), русский царь, соправитель Петра! в 1682— 1696 гг., сын царя Алексея Михайловича и Марии Ильиничны 5, 6, 57 — 60, 65, 70, 71, 73, 74, 77, 82, 121, 164, 170, 177, 227, 306, 408, 411, 414-416, 425
Иванов Автамон Иванович, думный дьяк 71
Иван VI Антонович (1740—1764), император с 1740 г., свергнут в 1741 г.
Елизаветой, заточен в тюрьму, убит в Шлиссельбурге 38
437
Игнатий, архиерей Ростовский 136
Извольский Вику ла Федорович, думный дворянин 62
Иоаким (1620—1690), патриарх Московский с 1674 г. 57 — 60, 70 — 72
Иона, митрополит Ростовский 65
Исаев Илья Иванович (ум. 1742), купец, вице-президент Главного магистрата 387, 388, 426
Кампредон Ж.-Ж., французский посланник в России 191, 220, 223
Канильяк Филипп, маркиз де (ум. 1725), подпоручик второго отряда мушкетеров 152
Кантемир Дмитрий Константинович (1673 — 1723), молдавский господарь, в 1711 г. перешел на сторону России, эмигрировал из Молдавии в Россию, сенатор 414, 416
Карл XII (1682—1718), шведский король с 1697 г., убит в Норвегии 256, 268, 299, 308-310, 365, 379, 380, 412, 414, 423, 424
Карл Фридрих (1700—1739), герцог Голштинский, сын старшей сестры Карла XII, отец Петра III 12, 30, 159, 160, 163, 173, 174, 241, 242, 415, 424
Карлович, генерал-майор, саксонский резидент в России 258
Кармартен Перегрин Осборн, маркиз, английский адмирал 253, 257
Карпов, полковник 271
Кашин Никита Иванович, см. о нем с. 126—127 наст. изд. 12, 441, 424
Кейзерлинг (Кайзерлинг) Георг Иоганн, фон, прусский посланник в России в 1707—1711 гг., муж Анны Монс, умер по пути из Петербурга в Берлин 11 декабря 1711 г. 265, 266, 418
Келин Алексей Степанович, участник взятия Нотебурга, Ниеншанца, Дерпта и Нарвы. С 1707 г. полковник, в 1708 г. командовал Тверским пехотным полком; с января 1709 г. комендант Полтавы 34
Кикин Александр Васильевич, денщик Петра I, учился в Голландии, с 1707 г. управлял петербургским Адмиралтейством, с 1712 г. Адмиралтейств-советник. В 1718 г. казнен по делу царевича Алексея. До наших дне» сохранился один из его домов в Петербурге «Кикины палаты», где первоначально размещалась Кунсткамера 33, 136, 324, 372
Кинский С., граф, австрийский посол в России 190, 200
Кирхен (Керхен) Марк Богданович, фон, с 1709 г. генерал-майор 108
Кнорринг, шведский комендант Митавы 279
Конти Луиза Аделаида, принцесса, де (1696—1750) 147, 148
Корчмин Василий Дмитриевич (ум. 1729), инженер, генерал-майор 133, 283, 284, 345
Корф Иоганн Альберт (1697—1760), барон, действительный тайный советник, президент Академии наук 327
Кревет Андрей Юрьевич, переводчик Посольского приказа 78
Кропотов Гаврила Иванович (ум. 1730), бригадир, генерал-майор 134, 297
Крюйс Корнелий Иванович (1657—1727), голландец, с 1698 г. на русской службе в звании вице-адмирала, с 1718 г. вице-президент Адмиралтейств-Коллегии, с 1721 — адмирал 91, 93, 210, 409
Куракин Борис Иванович (1676—1727) —см. о нем с. 53 — 55 наст. изд. 126, 140, 141, 144, 145, 150, 151, 311, 313, 407, 408, 412
Курбский Андрей Михайлович (1528—1583), боярин, воевода, писатель 31
Лакоста (Ла Коста), шут Петра I 179, 180, 195, 416
Лафй Жан Франсуа Лериже де, (1674—1732), французский астроном, поэт 293
Леблон Жан Батист Александр (1679—1719), французский архитектор, инженер 26, 283, 348, 362-364, 416, 423, 426
438
Левашов Василий Яковлевич (1667—1751), генерал-аншеф, сенатор 296, 297
Левенгаупт Адам-Людвиг, граф, шведский генерал, рижский губернатор 94, 308, 409
Лееде (Лидс) граф Данби, герцог, премьер-министр Англии 254, 257
Лейбниц Готфрид Вильгельм (1646—1716), немецкий философ, математик, физик, адресат Петра I 19
Леопольд /(1640—1705), австрийский император с 1657 258
Лефорт Франц Яковлевич (1658—1699), друг Петра I. В России с 1675 г., генерал-адмирал, командовал флотом в Азовских походах, в 1697 г. возглавлял «Великое посольство» 7, 72, 75, 78, 79, 82, 83, 249, 251, 256, 258, 261 —263, 302, 306, 319, 323, 376, 377
Либуа дю, придворный Людовика XV 141
Линц, граф, шведский генерал 309
Локк Джон (1632— 1704), английский философ 19
Ломоносов Михаил Васильевич (1711 — 1765) 48
Лопухин Петр Абрамович, боярин 62, 72
Лопухин Федор Абрамович (ум. 1713), боярин, отец царицы Евдокии 66
Лукин, подьячий 77
Лыков Михаил Иванович (1640—1701), князь, боярин 64
Любрас (Люберас) Иоганн-Людвиг, барон (ум. 1752), уроженец Лифляндии, военный инженер, в 1714 г. строил Ревельскую гавань, до 1722 г. президент Берг-Коллегии, с 1726 г. генерал-майор, в 1740 г. генерал-лейтенант 168
Любс Иван, купец 78
Людовик XIV (1638 — 1715), французский король с 1643 г. 138, 293, 294, 308, 313, 412
Людовик XV (1710—1774), французский король с 1715 г. 138, 293, 412, 413
Мазепа Иван Степанович (1629—1709), гетман Украины, в 1708 г. перешел на сторону Карла XII 74, 409
Макаров Алексей Васильевич (1674—1740), кабинет-секретарь Петра I, президент Камер-коллегии, тайный советник 169, 247, 275, 280, 281, 288, 420
Мамонов см. Дмитриев-Мамонов
Мардефельд Густав, барон, прусский посланник в России 21, 223, 338
Мария (урож. Лещинская) (1703—1768), королева Франции, жена Людовика XV 412
Мария Алексеевна (1660—1723), царевна, дочь царя Алексея Михайловича и царицы Марии Ильиничны 166, 306
Мария Ильинична (1625—1669), урож. Милославская, царица, первая жена царя Алексея Михайловича с 1648 г., мать 13 детей, в том числе царя Федора Алексеевича, Ивана V Алексеевича, царевны Софьи 5
Марфа Алексеевна (1652—1707), царевна, дочь царя Алексея Михайловича 66
Матвеев Андрей Артамонович (1666—1728), граф, сенатор, дипломат, русский посол в Голландии и Англии 237, 254, 295
Матвеев Артамон Сергеевич (1625—1682), боярин, убит стрельцами во время мятежа 58, 59, 62
Матюшкин Михаил Афанасьевич (1676— 1737), генерал-аншеф 221, 427
Мейер, капрал, первый муж Марты Скавронской —Екатерины I 98, 99
Мен Луи Огюст де Бурбон (1670—1736), герцог, сын Людовика XIV и мадам де Монтеспан 311
Ментенон Франсуаза д’Обинье маркиза де, (1635—1719), внучка Агриппы д’Обинье, тайная жена короля Людовика XIV с 1684 г. 149, 412
Меншиков Александр Данилович (1673 — 1729), светлейший князь, герцог Ижорский, генералиссимус, сенатор, президент Военной коллегии, член Верховного
439
тайного совета, ближайший сподвижник и друг Петра I, в 1727 г. сослан в Сибирь, где и умер 9, 26, 35, 83, 91, 99, 100, 104, 118, 119, 122-124, 128, 168, 175, 183, 185, 186, 189, 196, 212, 214, 217, 218, 249, 254-256, 263-266, 275, 281, 283, 284, 287, 288, 315, 316, 321, 335, 336, 348, 362-364, 388, 390, 391, 408, 410, 411, 417, 418, 421, 423
Меншикова Дарья Михайловна (ум. 1728), урож. Арсеньева, княгиня, жена А. Д. Меншикова, была сослана вместе с ним в Березов, где и умерла 184, 208
Микетти Николо (1675—1759), итальянский архитектор, работал в России в 1718— 1723 гг., строил дворцы в Стрельне и Екатеринентале, участвовал в создании фонтанов Петергофа 416
Миллер, предприниматель 289
Милославские, русский дворянский род, идущий от литовского выходца Вячеслава Сигизмундовича 5, 58
Милославский Иван Михайлович (ум. 1683), боярин 58 — 61
Миних Бурхард Христофор (1683 — 1767), датчанин, с 1721 г. в России. Военный и государственный деятель, граф, с 1732 г. — генерал-фельдмаршал. Командовал русскими войсками в войнах с Турцией и Польшей. Президент Военной коллегии при Анне Ивановне. В 1740 г. сверг Э. Бирона. При Иване VI Антоновиче премьер-министр. В 1741 г. сослан в Сибирь Елизаветой. Возвращен Петром III в 1762 г. Директор Ревельской и Нарвской гаваней, Кронштадтского и Ладожского каналов 323, 324, 424, 426
Митшел, английский адмирал 253, 254
Михаил Федорович (1596— 1645), царь с 1613 г. 56
Монс Анна (ум. 1714), дочь Иоганна Георга Монса. В 1692— 1703 гг. фаворитка Петра I. В 1703 — 1706 гг. под домашним арестом. В 1711 г. вышла замуж за прусского посла Кейзерлинга 7, 75, 78, 264, 265, 410, 415, 418
Монс Виллим (1688—1724), брат Анны Монс. С 1708 г. в Преображенском полку, с 1716 — камер-юнкер при дворе Екатерины I, ее фаворит, казнен в 1724 г. 171, 172, 178, 219-221,414,415
Монтекукули Раймунд (1609 — 1680), выдающийся австрийский полководец и военный теоретик, боролся на полях сражений с маршалом Тюренном 314, 419
Мурзин Прокофий Васильевич, денщик Петра I, участник Азовских походов и Северной войны. В 1734 г. после 40-летней службы уволен в отставку в чине полковника 269, 274, 280
Мусин-Пушкин Иван Алексеевич (ум. после 1728), окольничий, боярин, с 1710 г. граф, воевода в Смоленске и Астрахани, участник Северной войны, в 1701 — 1717 гг. начальник Монастырского приказа, сенатор, с 1727 г. заведующий Монетным двором 132, 213
Мусин-Пушкин Платон Иванович, сын И. А. Мусина-Пушкина, граф, сенатор, в 1740 г. арестован вместе с А. П. Волынским, бит кнутом, отправлен в ссылку 37
Мышецкий Борис Ефимович, князь, дипломат 63
Нартов Андрей Андреевич (ум. 1813), сын А. К. Нартова. Один из основателей, секретарь и президент Вольного Экономического общества, писатель, в 1801 — 1813 гг. президент Российской Академии 248, 420, 421
Нартов Андрей Константинович (1693—1756), см. о нем с. 247 — 248 наст. изд. 8, 17, 18, 22, 25, 29, 30, 33-35, 247, 248, 273-275, 282, 283, 288, 290, 292-294, 307, 316, 330, 414, 417, 419, 420, 422
Нарышкин Афанасий 59
Нарышкин Иван Кириллович (ум. 1682), боярин, брат царицы Наталии Кирилловны, убит стрельцами во время мятежа 59, 407
Нарышкин Лев Кириллович (1668—1705), в 1690—1702 гг. начальник Посольского приказа 68, 71—73, 82
Нарышкин Матвей Филимонович 79, 182, 198
440
Нарышкины, дворянский род в России, известный с середины XVI в. 5, 59 60 62, 64, 66, 74
Наталия Алексеевна (1673—1716), царевна, дочь царя Алексея Михайловича и царицы Наталии Кирилловны 121, 170, 306
Наталия Алексеевна (1714—1728), дочь царевича Алексея Петровича, сестра Петра II 227, 241, 416
Наталия Кирилловна (1651 — 1694), урож. Нарышкина, царица, вторая жена царя Алексея Михайловича, мать Петра I и царевны Наталии Алексеевны 5, 6, 8, 53, 59, 62, 64-68, 71 -74, 77, 78, 81, 82, 373, 407
Наталия Петровна (1718 — 1725), царевна, дочь Петра I и Екатерины I 227, 238, 239, 414, 416
Нащокин Василий Александрович (1707—1761). С 1757 г. —генерал-лейтенант. Автор «Записок» 34
Нель де, маркиз 142
Нелюбохтин Василий Ларионович (1691 —1760), денщик Петра I, в 1737 —полковник 135, 274
Неплюев Иван Иванович (1693—1773), один из первых воспитанников Морской Академии. В 1721 — 1735 гг. резидент в Константинополе, в 1752 — 1758 гг. наместник Оренбургского края, в 1760 г. сенатор. С 1764 г. в отставке 27, 369
Нестеров Алексей Яковлевич, с 1712 г. обер-фискал, казнен за злоупотребления в 1722 г. 211
Никон (1605—1681), патриарх Московский в 1652— 1680 гг., церковный реформатор 132, 302
Ноалъский А. Ж., граф де Айен (1678—1760), герцог, маршал Франции 152
Одоевский Василий Федорович (ум. 1689), князь, боярин, начальник Стрелецкого и других приказов 62
Окулов Иван, священник 266
Олсуфьев Василий Дмитриевич (ум. 1723), с 1708 г. управлял Дворцовой канцелярией, обер-гофмейстер Петра I 178, 198, 204, 223
Онсамбрэ Пажо, де, главный директор почт Франции 147
Орлов Иван Михайлович, денщик Петра I 274, 393 — 395
Остерман Андрей Иванович (Генрих-Иоанн-Фридрих), (1686—1747). Родился в Вестфалии, учился в Йенском университете. Принят на русскую службу К. Крюйсом в Амстердаме в 1708 г. С 1723 г. вице-президент Коллегии иностранных дел, тайный советник. При Екатерине I вице-канцлер, член Верховного тайного совета, в 1727 г. обер-гофмаршал Петра II, в 1730 —граф, в 1734 —кабинет-министр, в 1740 —генерал-адмирал. В 1741 г. сослан в Сибирь, умер в ссылке 29, 53, 219, 221, 282, 288, 309, 323, 357, 390, 419
Павел I (1754— 1801), император, сын Петра III и Екатерины II 38
Павлов, камер-паж Екатерины I 221
Паткуль Иоганн Рейнгольд (1660—1707), граф, генерал-комиссар русской армии, посол России в Саксонии, выдан Августом II шведам и казнен 308
Перри Джон, капитан, инженер, строитель шлюзов, работал в России в 1698— 1712 гг. Автор записок «Состояние России при нынешнем царе» 9, 18, 23
Петр II Алексеевич (1715—1730), российский император с 1727 г., сын царевича Алексея Петровича и кронпринцессы Вольфенбюттельской Шарлотты Христины Софии 136, 227, 241, 242, 416, 417
Петр Петрович (1715 — 1719), цесаревич, сын Петра I и Екатерины I, в 1718 г. был объявлен наследником 360, 419, 420, 424
Петр III Федорович (Карл Петер Ульрих) (1728—1762), император с 1761 г., сын Анны Петровны и Карла-Фридриха, свергнут с престола Екатериной II, убит 30, 38, 160, 174, 327, 415, 422
441
Петров, регент хора Елизаветы Петровны 228
Плате, полковник голштинской службы 204
Плейер Оттон Антон, австрийский дипломат 38
Полибин Богдан Федорович, окольничий 62
Полуботок Павел Леонтьевич (1660—1723), наказной гетман Украины, полковник, умер в заточении в Петропавловской крепости 415
Полубояров (Полубояринов) Авраам, камердинер Петра I, в 1734 г.— секретарь Кабинета Анны Ивановны 275, 289, 290
Порошилов Андрей, кабатчик 37
Поспелов Василий, денщик Петра I 274
Прасковья Ивановна (1694—1731), царевна, дочь царя Ивана V и царицы Прасковьи Федоровны 177, 207, 227, 241, 306, 411, 414, 416
Прасковья Федоровна (1664—1723), урож. Салтыкова, царица, жена царя Ивана V, мать Анны Ивановны, Екатерины Ивановны и Прасковьи Ивановны 169, 178, 306, 394,411, 414
Прейс, шведский дипломат 12
Присвов О бросим, стрелец 79
Прозоровский Петр Семенович, боярин, новгородский воевода 64, 71, 74
Пушкин, см. Мусин-Пушкин И. А.
Радзивилл Карл Станислав (1734—1790), князь 266
Радзиевский, примас Польши 267
Ранцау, бригадир 186
Рейншильд Карл Густав (1651 —1722), шведский фельдмаршал 88, 309, 366, 425
Ремариус, придворный проповедник голштинского двора 181
Репнин Аникита Иванович (1668—1726), князь, военный и государственный деятель, участник Азовских походов и Северной войны. С 1699 г. генерал-майор. В 1710-х гг. Лифляндский генерал-губернатор. В 1724—1725 гг. президент Военной Коллегии, генерал-фельдмаршал 279, 307, 419
Ржевский Алексей Иванович (ум. 1704), окольничий 62, 68,*71
Риго Гиацинт (1659—1743), французский фивописец 312
Розенбуск см. Бутенант фон Розенбуш
Ромодановский Григорий Григорьевич (ум. 1682), князь, боярин, убит стрельцами во время мятежа 58, 60, 84
Ромодановский Михаил Григорьевич (ум. 1714), князь, боярин, военачальник 417
Ромодановский Федор Юрьевич (ок. 1640— 1717), князь. С 1686 г. глава Преображенского приказа, наместник Петра I во время его отсутствия —«Князь-кесарь» 16, 75, %, 83, 128, 262, 275-278, 280, 288, 316, 318, 319, 416, 418, 419
Румянцев Александр Иванович (1679—1749), денщик Петра I, участник Северной войны, с 1718 г. гвардии майор и генерал-адъютант (награжден за участие в возвращении в Россию царевича Алексея), с 1744 г. генерал-аншеф, граф 38, 40, 324, 405
Салтыков Федор Михайлович, спальник 59
Салтыков Федор (до принятия русского подданства Александр) Петрович (ум. 1697), боярин, воевода в Киеве, отец царицы Прасковьи Федоровны 64, 65
Сальдерн, подполковник 176
Себастьян отец (Жан Трюке), кармелитский монах, известный своими изобретениями в области механики и гидравлики 147
Семенов Василий, думный дьяк 62
Сен-Симон Луи де Рувруа, герцог де (1675 — 1755), см. о нем. с. 138—139 наст, изд. 412
Сенявин (Синявин) Наум Акимович, вице-адмирал 206
442
Сиверс Петр Иванович (1674—1740), датчанин, с 1704 г. на русской службе. С 1724 г. вице-адмирал, с 1727 г. адмирал, вице-президент Адмиралейств-Коллегии. Командовал Кронштадтской эскадрой Балтийского флота 105, 189, 206
Симеон Бекбулатович (ум. 1616), татарский царевич^ Объявлен Иваном Грозным «царем и великим князем» 16
Скорняков-Писарев Григорий Григорьевич, обер-прокурор Сената. Сослан в Сибирь в 1727 г. 133, 426
Соймонов Федор Иванович (1692—1780), государственный деятель, ученый, обер-прокурор Сената, вице-президент Адмиралтейств-Коллегии. В 1740 г. арестован вместе с А. П. Волынским, бит кнутом и отправлен в ссылку. Возвращен в 1742 г. В 1757—1766 гг. губернатор Сибири 296
Соковнин Василий Алексеевич, спальник 81, 136
Соловьев, камер-паж Екатерины I 221
Софья Алексеевна (1658 — 1704), царевна, правительница России с 1682 г. В 1689 г. пострижена в монахи под именем Сусанны 5 — 7, 10, 58 — 66, 68, 70 — 73, 76, 77, 82, 258, 322, 323, 325, 375, 408, 415, 420, 425
Стейльс (Стеле, Стельс) Андрей Рихардович, английский купец, владелец порохового завода, торговый агент русского правительства за границей 78
Стефан Яворский (1658—1722), митрополит Рязанский, с 1700 г. местоблюститель патриаршего престола 135, 301 — 303, 410
Страсбург Родион (Радивон), полковник 72
Стрешнев Тихон Никитич (1644—1719), боярин, «дядька» Петра I, участвовал в управлении страной во время пребывания царя за границей. С 1701 г. возглавлял Приказ военных дел, затем Разрядный приказ. В 1708 г. назначен московским губернатором 31, 66, 67, 72, 73, 82, 83
Сюлли де, (1559—1641), герцог, министр короля Генриха IV 419
Таммес (Тамсен), предприниматель и купец 20, 202, 218, 416
Татищев Афанасий Данилович (1686—1750), денщик Петра I, генерал 25, 178, 179, 204, 274, 394, 395, 400, 401, 426
Татьяна Михайловна, царевна, сестра царя Алексея Михайловича 70, 71
Тессе де (1651 — 1725), граф, маршал Франции 141, 142, 151
Тимарман (Тиммерман) Франц Федорович, голландец, инженер, учил юного Петра геометрии и фортификации, заведовал судостроением в Переяславле. Участник Азовских походов 79
Толстой Петр Андреевич (1653 или 1654—1729), граф, действительный тайный советник, сенатор, дипломат. Сторонник правительницы Софьи, затем перешел на сторону Петра. С 1716 г. начальник Тайной канцелярии, с 1726 г. член Верховного тайного совета. Был против возведения на престол Петра II. В 1727 г. сослан в Соловецкий монастырь, где вскоре умер 37, 39, 40, 58, 62, 214, 288, 313, 324, 325, 335, 394, 420, 422
Травеник см. Древник
Троекуров Иван Борисович (1633—1703), боярин, судья многих приказов 62, 64, 68, 72
Трубецкой Иван Юрьевич (1667—1750), князь, боярин. Начал службу в потешном войске. Участник Северной войны. Сенатор, генерал-фельдмаршал, с 1739 г. московский генерал-губернатор 323, 329
Трубецкой Юрий Юрьевич (ум. 1739), князь, боярин. В 1709 г. сопровождал царевича Алексея в поездке за границу 185, 189, 193, 416
Тургенев Яков, шут Петра I 80, 131
Тюренн Анри де ла Тур д’Овернь виконт де (1611 — 1675), маршал Франции, выдающийся французский полководец 314, 419
443
Ушаков Андрей Иванович (1672—1747), граф, генерал-аншеф, начальник Тайной канцелярии 38, 40, 219, 222, 228, 324
Федор Алексеевич (1661 — 1682), царь с 1676 г., старший сын царя Алексея Михайловича и царицы Марии Ильиничны 5, 57 — 60, 63, 177, 407
Фельтен Иван Иванович (1670-е—1736), датчанин, с 1704 г. обер-кухмистер Петра I. Дядя архитектора Ю. М. Фельтена 97, 102, 270, 287, 338, 354, 355, 410, 416
Феодосий Яновский, с 1710 г. архимандрит Александро-Невской лавры 135, 410
Феодосия Алексеевна (1662—1713), царевна, дочь царя Алексея Михайловича 306
Феофан (Элеазар) Прокопович (ум. 1736) —см. о нем с. 225 — 229 наст. изд. 18, 19, 24, 25, 41, 135, 242, 273, 301-303, 365, 410-412, 416, 417, 419
Феофилакт Лопатинский (ум. 1741), архиепископ Тверской 112, 135
Фергусон (Фергансон) Эндрю, профессор математики 254
Фердинанд, герцог Курляндский 266
Филипп Орлеанский (1674— 1723), герцог, регент Франции в 1715— 1723 гг. при малолетнем Людовике XV 138, 146, 147, 150, 151, 293, 294, 311, 313, 412
Фицрум (Фицтум, Фитцум, Фицедом) фон Экштедт, главный сокольничий при саксонском дворе, камергер Августа II 109
Флеминг Якоб Генрих, фон, граф, фельдмаршал, первый министр Августа II 204
Фоккеродт И., секретарь прусского посольства в России, автор книги о Петре I 16, 17
Фредерик IV (1671 — 1730), датский король с 1699 г. 154, 156, 158
Фридрих Вильгельм 7(1688 — 1740), прусский король с 1713 г. 154
Фридрих II Великий (1712 —1786), прусский король с 1740 г.
Хованский Андрей Иванович (ум. 1682), князь, боярин, сын И. А. Хованского, казнен вместе с отцом 60 — 62, 407
Хованский Иван Андреевич (Тараруй) (ум. 1682), князь, боярин, судья Ямского и Стрелецкого приказов, обвинен в измене и казнен 60 — 62, 407
Цедеркрейц Герман, барон, шведский посланник в России 223
Цыклер Иван Алексеевич (ум. 1697), думный дворянин, казнен по обвинению в заговоре 58, 62, 72, 136
Чамберс Иван Иванович, генерал 72
Чеадаев (Чеодаев) Иван Иванович, думный дворянин 63
Чеботаев, курьер Петра I 275
Чевкин Данила, денщик Петра I, камер-юнкер, прапорщик Преображенского полка 178
Черкасов Иван Антонович (1692— 1759). В 1718 г. определен писцом в Кабинет Петра I, затем секретарь и обер-секретарь Кабинета. С 1727 г. в ссылке. При Елизавете управляющий императорским Кабинетом, действительный тайный советник, барон 275, 391, 426
Черкасская, княгиня 178, 184, 193
Черкасский Михаил Алегукович, князь, боярин 64, 68, 422
Чириков Алексей Ильич (1703 — 1748), капитан-командор, мореплаватель 322
Шакловитый (Щегловитый) Федор Леонтьевич (ум. 1689), думный дьяк, начальник Стрелецкого приказа. Казнен по обвинению в заговоре против Петра I 66, 68, 70-72, 377
Шанский Филат, шут Петра I 80
Шафиров Петр Павлович (1669—1739), дипломат. Начал службу переводчиком Посольского приказа, затем тайный секретарь, вице-канцлер. Сослан в 1723 г., возвращен Екатериной I, барон, сенатор 14, 43, 116, 124, 161, 166, 288, 312, 313, 389, 413, 416, 418, 426
444
Шафирова, дочь П. П. Шафирова 161, 194
Шаховской Юрий Федорович, шут Петра I 80, 81, 89, 112
Шеин Алексей Семенович (1642—1700), боярин, генералиссимус 64 258 262, 302
Шемякин Степан, курьер Петра I 275
Шепелев, камер-юнкер 178, 270
Шереметев Борис Петрович (1652—1719), боярин, с 1706 г. граф. Генерал-фельдмаршал, командующий русскими войсками в Северной войне 54, 63, 64, 74 263, 266, 278, 288, 290, 302, 307, 326
Шереметев Петр Васильевич, судья Поместного приказа 72
Шлиппенбах Вольмар Антон, фон, шведский генерал 278
Шпангенберг (Шпанберг) Мартын, капитан, мореплаватель 322
Штакельберг (Стакельберг) Беренд Отто, шведский генерал-майор
Штамке, голштинский посланник в Петербурге
Штаффенберг, шведский пастор
Штелин (Штеллин) Якоб) см. о нем. с. 321 —325 наст. изд.
Штенфлихт, генерал-майор 186
Шумахер Иван Данилович (1690—1761), библиотекарь Академии наук 271, 355, 424
Щербатов Михаил Михайлович (1737—1790), князь, историк 44, 421
Эстре герцог де (1624—1707), маршал Франции, вице-король Америки 146, 150
Юль Юст (1664— 1715) см. о нем с. 85 — 87 наст. изд. 12—18, 33, 173, 409 — 411, 417, 421, 425
Ягужинский Павел Иванович (1683 — 1736), с 1701 г. слуга Петра I, записан в гвардию. В 1712 г. генерал-адъютант, в 1718— 1734 гг. посол в Австрии, Польше, Пруссии. С 1722 г. обер-прокурор Сената, с 1731 —граф, с 1735 —кабинет-министр 170, 179, 198, 219, 270, 288, 291, 312, 313, 390, 416, 423
Яков II Стюарт (1633—1701), английский король (1665 — 1688) 31
СОДЕРЖАНИЕ
Евгений Анисимов. Царь-реформатор 5
ВОСПОМИНАНИЯ ДНЕВНИКОВЫЕ ЗАПИСИ
Гистория о царе Петре Алексеевиче. Сочинение князя Б. И. Куракина ........................................... 53
Записки Юста Юля, датского посланника при Петре Великом (1709-1711) ...................................... 85
Н. И. Кашин. Поступки и забавы императора Петра Великого ............................................ 126
О пребывании Петра Великого в Париже в 1717 году. Из записок герцога де Сен-Симона ........................... 138
Эпизод из посещения Берлина Петром Великим (рассказанный марк-графиней Вильгельминой Байрейтской в ее мемуарах) ....................................... 154
Записки о России при Петре Великом, извлеченные из бумаг графа Бассевича ................................. 159
Дневник камер-юнкера Берхгольца, веденный им в России в царствование Петра Великого с 1721 по 1725 год 173
Феофан Прокопович. Слово на погребение Петра Великого 225
Краткая повесть о смерти Петра Великого, императора и самодержца Всероссийского 232
АНЕКДОТЫ
А. К. Нартов. Достопамятные повествования и речи Петра Великого ........................................ 247
Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные Яковом Штелиным ........................................ 327
Анекдоты, касающиеся до государя императора Петра Великого, собранные Иваном Голиковым 367
Примечания .......................................... 407
Список основных мемуаров о Петре Великом и его времени 428
Список иллюстраций 428
Словарь понятий и терминов 429
Именной указатель 433
446
ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ДЕЯТЕЛИ РОССИИ ГЛАЗАМИ СОВРЕМЕННИКОВ
Настоящий том открывает собой серию.
Русская история от Петра Великого до Николая Второго изложена устами непосредственных участников и свидетелей событий, устами тех, кто, стоя близ трона либо наблюдая мимоходом, видел историю лицом к лицу.
Мемуары, дневники, письма —живые отголоски времени. Великие свершения и придворные интриги, скрытые пружины общественных переворотов, личные качества вершителей людских судеб и анекдотические подробности повседневного быта — все это имели в виду составители серии — ученые, писатели —тщательно отбиравшие для каждого тома наиболее интересные и значительные свидетельства. Это был единственный критерий отбора, никакому кругу материалов не отдавалось заведомого предпочтения. Таким образом, среди авторов издания — придворные и слуги, известные историки и незаметные чиновники, министры и литераторы, могущественные фавориты и иностранные путешественники.
Шестнадцать томов серии —шестнадцать пристальных, пристрастных, достоверных портретов главенствующих политических фигур российской жизни двух веков. В своей последовательности эти изображения составляют единую историко-психологическую картину постепенного возвышения, надлома и гибели императорской власти в России.
В серию входят следующие тома:
ПЕТР ВЕЛИКИН
ЕКАТЕРИНА ПЕРВАЯ
ЕКАТЕРИНА ВТОРАЯ
ПАВЕЛ ПЕРВЫЙ
КНЯЗЬ Г А. ПОТЕМКИН
АЛЕКСАНДР ПЕРВЫЙ
ГРАФ А. А. АРАКЧЕЕВ
ГРАФ М. М. СПЕРАНСКИЙ
КОНСТАНТИН ПЕРВЫЙ
ПЕТР ТРЕТИЙ НИКОЛАЙ ПЕРВЫЙ АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ АЛЕКСАНДР ТРЕТИЙ ГРАФ С. Ю. ВИТТЕ П. А. СТОЛЫПИН НИКОЛАЙ ВТОРОЙ А. Ф. КЕРЕНСКИЙ
447
Петр Великий. — М.; Пушкинский фонд. Третья волна. 1993.—446 с. илл.— (Серия: Государственные деятели России глазами современников).
ISBN 5-87180-020-3
Настоящий том позволит читателю познакомиться с воспоминаниями современников о Петре Великом, прикоснуться к истории петровского времени, сопоставить его с временами позднейшими. В книге собраны самые разные исторические документы: дневники, мемуары, анекдоты. Авторы их по-разному относятся к Петру: одни обожают великого царя, другие — ненавидят, третьи стараются быть объективными, но никто из них не может остаться равнодушным к личности этого великого человека, к истории его удивительной жизни. След, оставленный великим реформатором в истории России и сознании многих поколений, глубок и неискореним. Споры о значении личности Петра I и его реформах не утихают уже третье столетие.
ПЕТР ВЕЛИКИЙ
Редактор издательства Л. А. Николаева Технический редактор Л. Б. Куприянова Корректор Л. Н. Комарова
Сдано в набор 13.01.93
Бум. офсетная Объем 28 п. л.
Подписано в печать 29.03.93 9 Форм. 60х901/1б
Гарнитура Таймс Офсетная печать
Тираж 30000 Зак. тип. № 7
Отпечатано в типографии ИПО «Полигран» 125438, Москва, Пакгаузное шоссе, д. 1
83*«. 7
ПЕТР ВЕЛИКИН
IM?
Рису нос неизвестного художника.
S
1685
Рисчнов неизвестного художника, печатал Ф Жоллен.
1693 1697
Ьвпнож неизвестного Ржунеж неизвестного
ззлопижа, издал кудожмижж, печатал
Карион Заулонежм* И. Оттене
W7
Грдяюра .!• < митл с портрета работы Г Кнеялсра.
1697
Портрет рл»н»ты П Нлн-тер-Всрфв.
IMO-IW(’)
ГрамораАдр Шхонсбсма с ри<\нм иммтого 1)ложника
/7/6
Портрет работы
МС1ПЙССТЖ>Го X\ южнижа
ВЕЛИКТЙ
ПЕТРЪ
•2ЛС^г/?г^7<г/77ху>л
Omcu, ъ OmetZ£*TU>a
1716
Гравюра А Афанасьева по рисунку ф. Кюнс а с пор трети работы К Каравака
1717
Гр'Л » Г ; ЖС i
с портрета работы К Моора
ак /7/7
Гравюра И В •) М с портрет। I < ч ты кр.з
ок 1717
Портрет работы Apia
ВанГельдсрв
(Ж. 1721 Гравюра с рис\нга нсизгкх i iv го х> юаника
1725
Портрет работы
Ганна)*pj
7.1»wtH тяг,- riiiii-