Дипак AAA.
НЕПРЕДНАМЕРЕННЫЕ
ПОСЛЕДСТВИЯ
»

ДИПАК ЛАЛ
НЕПРЕДНАМЕРЕННЫЕ
ПОСЛЕДСТВИЯ
Влияние обеспеченности факторами
производства, культуры и политики
на долгосрочные экономические
результаты
Перевод с английского
ИРИСЭН
Москва
2007

DEEPAK LAL
UNINTENDED
CONSEQUENCES
The Impact of Factor Endowments,
Culture, and Politics on Long-Run
Economic Performance
The MIT Press
Cambridge, Massachusetts
London, England

УДК 338.12(100) (091)
ББК 65.012.2+63.3(0)
Л20
Редакционный совет: В. Завадников, П. Горелов,
Дж. Дорн, М. ван Кревельд, Д. Лал, Б. Линдси,
Я. Оравец, Я. Романчук, Т. Палмер, Р. Веддер
Редколлегия: Ю. Кузнецов, А. Якимчук, Е. Болотова,
И. Комарова, А. Нагайцев, Е. Чухина
Редактор серии: Ю. Кузнецов
Перевод с англ.: Т. Данилова
Научные редакторы: А. Куряев, Ю. Кузнецов
Лал Д.
Л20 Непреднамеренные последствия. Влияние обеспеченности факторами
производства, культуры и политики на долгосрочные экономические
результаты / Дипак Лал ; пер. с англ. Т. Даниловой под ред. А. Куряева
и Ю. Кузнецова. — М.: ИРИСЭН, 2007. 338 С. (Серия: «Экономика»)
ISBN978-5-91066-009-4
Книга посвященная одному из наиболее актуальных вопросов совре¬
менной экономической науки — значению культурных предпосылок для
экономического роста в разных странах. Это попытка междисциплинар¬
ного и кросс-культурного объяснения экономического возвышения Запада
(в сравнении и на фоне китайской, индийской и исламской цивилизаций).
Обозревая тысячелетний период экономического развития Евразии, автор
ищет ответ на вопрос: должна ли модернизация неизбежно сопровождать¬
ся вестернизацией, и приходит к выводу о том, что хотя эти два показателя
были тесно связаны в экономическом развитии Запада, это условие не всегда
выполнялось в остальном мире. В книге разработана новая аналитическая
схема, позволяющая инкорпорировать «культуру» в экономический анализ.
Автор проводит важное различение между материальными и космологиче¬
скими представлениями, показывая, как и те и другие изначально сформи¬
ровались под влиянием обеспеченности факторами производства и как они
развивались в различных цивилизациях в ответ на изменение исторических
обстоятельств.
УДК 338.12(100)(091)
ББК65.012.2+63.3(0)
Все права защищены. Никакая часть этой книги не
может быть воспроизведена в какой бы то ни было
фор не и какими бы то ни было средствами без пись¬
менного разрешения владельца авторских прав.
© 1998 Massachusetts Institute of
Technology
© AHO «Институт распространения
информации по социальным
и экономическим наукам», 2007
ISBN 0-262-62154-1 (англ.)
ISBN 978-5-91066-009-4

ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие	13
Введение	15
Глава 1. О КУЛЬТУРЕ	21
Состояния СОЦИАЛЬНОГО РАВНОВЕСИЯ	22
Природа и воспитание	25
Различные состояния социального равновесия	28
Индивидуализм и коммунализм	29
Эмоции: стыд и вина	30
Антропологический материал	31
Космология, политическое устройство, экономика	34
Глава 2. ДРЕВНИЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ (I):
ЕГИПЕТ, МЕСОПОТАМИЯ, ИУДЕЯ	37
Смитовский и прометеевский типы развития	37
Земледелие, цивилизация и кочевники	39
Древний Ближний Восток	42
Глава 3. ДРЕВНИЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ (И):
ИНДИЯ И КИТАЙ	45
Индия	45
Индийская социальная система	46
Экономическая стагнация и процесс Босеруп	53
Космологические представления	54
Китай	58
Материальная основа	58
Проблема Нидхэма	61
Космологические представления	64
Конфуцианство и рынок	67
Глава 4. ИСЛАМ	69
Возвышение арабов	69
Мусульманское завоевание и отступление	72
Материальные факторы	73
Космологические представления	76
Политическое устройство	80
Право, общество, экономика	82
Закат исламской мысли	84
Ислам и экономика	86
Оглавление	5

Глава 5. ВОЗВЫШЕНИЕ ЗАПАДА	89
Материалистические основания	90
Институциональные основания	92
Наследие древних греков	94
Возвышение христианской Европы и индивидуализм	96
Идеалистическое описание	97
Материалистическое описание	100
Нуклеарная семья и возвышение Запада	108
Любовь, секс, грех и вина	111
Греческая православная церковь и Россия	117
Глава 6. РАЗВИТИЕ ИНДИВИДУАЛИЗМА	121
Развитие «Града Божьего» по св. Августину	125
«Philisophes» и те, кто пришел после	125
Подъем, упадок и подъем экономического либерализма . . . 134
Рассказ Оукшотта	134
«Мораль» рынка	136
Хекшер, строительство нации и меркантилизм	137
Политический национализм и возникновение демоса	138
Подъем и упадок определенности	143
Глобализация и привязывание правительства к мачте	145
Текущая ситуация	148
Глава 7. СОВРЕМЕННЫЕ ИНДИЯ И КИТАЙ	151
Дирижизм	151
Историческая культурная стабильности
и экономическая стагнация	151
Стратегия развития	153
Относительные результаты	154
Реформа	155
Будущее	156
Глава 8. ДАЛЬНИЙ ВОСТОК	163
« Экономическое чудо» в Юго - Восточной Азии	163
Материалистическая основа	163
Космологии	165
ЯПОНИЯ	168
Материалистические данные	168
Космологические представления	172
Японское «чудо»	174
Сближаюгциеся космологии ?	176
Глава 9. ЗАПАД И ОСТАЛЬНОЙ МИР	181
Манеры, стыд и вина	181
6
Оглавление

Государство всеобщего благосостояния	187
Частные трансферты	189
Государственные трансферты	191
Политическая экономия перераспределяющих государств....	193
Культурные аспекты	195
Глава 10. ЗАКЛЮЧЕНИЕ	203
ПРИЛОЖЕНИЕ	209
Процесс Босеруп	209
Модель хищнического государства	211
Входные барьеры	217
Экономические циклы фискального хищничества	221
Двойные предпочтения и перемены
в общественном мнении	221
Соотношение факторов производства
и аграрная структура	225
ПРИМЕЧАНИЯ	227
БИБЛИОГРАФИЯ	297
ПРЕДМЕТНО - ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ	323

ОТ ИЗДАТЕЛЯ
Экономическую серию продолжает книга, принадлежащая
перу профессора Дипака Лала и посвященная одному из наибо -
лее активно обсуждаемых в современном интеллектуальном со -
обществе вопросов — о значении культурных предпосылок для
экономического роста в разных странах.
Д. Лал задается вопросом, имеющим ключевое значение для
понимания экономического роста, а именно: почему феномен
роста, основанного на технологическом прогрессе, появился
именно в Европе, а не в других цивилизациях, в принципе имев¬
ших все материальные предпосылки для него?
Особенности биографии и профессионального опыта автора,
несомненно, способствовали тому, что ему удалось выработать
весьма широкий и оригинальный взгляд на эту проблему, а также
на всю сферу сравнительного анализа экономического развития и
экономической политики. Д. Лал родился в 1940 г. в Лахоре, ныне
находящемся на территории Пакистана. После разделения преж¬
ней колониальной Индии на современную Индию и Пакистан его
семья оказалась на территории Индии, лишившись всего недви¬
жимого имущества. В 1965 г. Д. Лал получил докторскую степень
по экономике в Оксфордском университете (Англия). В начале
1960-х годов работал советником правительства Индии. С 1966 г.
преподает экономику в различных университетах Англии и США.
С 1991 г. он занимает должность профессора Калифорнийского
университета в Лос-Анджелесе. В 80—90-х годах XX в. работал
исследователем и советником в различных международных орга¬
низациях: Всемирном банке, ОЭСР, ЮНКТАД (Конференция
ООН по торговле и развитию), ECAFE (Economie Commission for
Asia & the Far East — Экономическая комиссия по Азии и Даль -
нему Востоку). В настоящее время также активно сотрудничает
с Институтом Катона (США).
Таким образом, профессор Лал имеет непосредственный опыт
проживания в рамках как индийской, так и западной цивилизации,
что дает ему возможность выработать объемное видение реально -
сти. Его идейная эволюция в вопросах экономической полити¬
ки является довольно типичной для представителей современной
интеллектуальной элиты стран «третьего мира» — от фабианс¬
тва (разновидности социализма) на протяжении 60-х и большей
части 70-х годов к все более последовательному экономическому
либерализму в последующий период. Круг его научных интересов
включает вопросы реформирования экономик стран «третьего
мира» (в том числе условия, в которых становятся возможными
От издателя
9

реформы, и последовательность шагов в рамках реформ), роль
культурных факторов в экономическом развитии и др.
Профессор Лал является автором семи монографий и сбор¬
ников, а также многочисленных статей. Но среди всех его работ
наибольшую известность получила книга «Непреднамеренные
последствия», которая ныне представляется вниманию русско¬
язычного читателя. Эта работа представляет собой обработку
лекционного курса памяти Бертиля Улина, прочитанного авто¬
ром в Стокгольмской школе экономики; этим объясняется свой¬
ственная ей легкость и живость изложения. Основное ее содержа¬
ние составляет междисциплинарное и кросс-культурное объясне¬
ние экономического возвышения Запада на фоне относительного
неуспеха китайской, индийской и исламской цивилизаций. С этой
исторической темой связан вопрос, чрезвычайно актуальный как
для стран «третьего мира», так и для России: должна ли модер¬
низация неизбежно сопровождаться вестернизацией? И дава¬
емый автором ответ, и тот путь, которым он приходит к этому
ответу, представляют большой интерес для русскоязычного чи¬
тателя, живущего в постсоветских странах, перед которыми стоит
тот самый вопрос.
В книге затрагиваются и другие актуальные и интересные темы,
такие как возможность «столкновения цивилизаций», судьба за¬
падного индивидуализма и причины социального упадка Запада.
В целом данная работа относится к активно разрабатываемому
ныне направлению в сфере общественных и экономических дис¬
циплин, которое заслуживает быть представленным в русскоязыч¬
ном культурном пространстве.
На основании всего вышесказанного Редакционный совет при -
нял решение опубликовать книгу Д. Лала «Непреднамеренные
последствия». Мы рассчитываем, что она принесет научную поль¬
зу и интеллектуальное удовольствие нашим читателям.
Валентин Завадников,
Председатель редакционного совета
Июль, 2006 ъ.

“Only connect ”
E. M. Forster, Howards End, chap. 22
«Если бы мы могли вернуться в тот период, когда
возникло то или иное общество, и посмотреть
на его первые исторические памятники, то мы
непременно, я в этом не сомневаюсь, отыскали
бы первопричины предрассудков, привычек и
пристрастий, распространенных в данном
обществе, — словом, все то, что составляет
национальный характер ».
Токвиль «Демократия в Америке»
«Ведь речь идет не о чем попало, а о том, каким
образом надо жить »
Платон «Государство»

ПРЕДИСЛОВИЕ
Эта книга содержит несколько расширенную версию лекций па¬
мяти [Бертиля] Улина, которые я прочел в Стокгольмской школе
экономики осенью 1995 г. Я чрезвычайно благодарен Стефа¬
ну Линдеру (Staffan Linder) и Матсу Лундалю (Mats Lundahl)
за приглашение читать эти престижные лекции и за то, что они и
глазом не моргнули, когда я предложил поговорить о культуре и
экономическом развитии — предмете, который многим эконо¬
мистам представляется неопределенным, путаным и бестолко¬
вым. Но именно этот предмет и был на слуху в течение последних
нескольких лет, и я внимательно следил за полемикой по этому
поводу. Лекции представлялись хорошей возможностью упоря¬
дочить свои мысли и прочесть необходимые источники. Я совер¬
шенно не осознавал, что должен буду принять в расчет не только
то, сообщали об этом предмете экономисты (не слишком многое),
но и соответствующие материалы по истории, антропологии, со¬
циальной психологии, эволюционной биологии, неврологии, мак¬
росоциологии, а также по социально-экономической истории ре¬
лигий и культур, образующих Евразию. Такой междисциплинар¬
ный, кросс-культурный размах мог бы обескуражить, если бы
не помощь множества друзей.
Мне посчастливилось быть первым заведующим кафедрой
им. Джеймса Коулмена по исследованиям международного эко¬
номического развития в Калифорнийском университете Лос-Ан¬
джелеса ( UCLA), куда я перешел в 1991 г. Поскольку это меж¬
дисциплинарная кафедра, я постарался пригласить коллег по са¬
мым разным дисциплинам, изучающих развивающиеся страны.
Многие из этих коллег — порой неведомо для себя — направили
меня на верный путь. Я надеюсь, что эта книга, целиком напи¬
санная в UCLA, оправдает междисциплинарные надежды членов
коллегии выборщиков, назначающих заведующего кафедрой им.
Коулмена. В моем новом академическом доме к тому же имеет¬
ся одна из лучших научных библиотек мира. Были времена, когда
библиотекари Биолого - медицинской библиотеки с недоумением
смотрели на экономиста, запрашивающего книги и журналы по
биологии и неврологии. Но без изумительных ресурсов этой на¬
учной библиотеки книга, вероятно, не была бы написана.
Я также чувствую необходимость признать другой, более дав¬
ний долг — мой долг Оксфордской школе современных гумани¬
тарных наук РРЕ (этот акроним означает «Philosophy, Politics,
Economics» — «философия, политика, экономика», ФПЭ), кото¬
рая была образцом разностороннего образования в общественных
науках, когда в начале 1960-х годов я, после получения диплома
Предисловие
13

по истории в колледже св. Стефана в Дели, готовился к экзамену
по этим предметам. Эта школа пробудила во мне интерес к раз¬
личным общественным и гуманитарным наукам в целом, которые,
к несчастью, все сильнее разобщались вследствие узкой специали¬
зации, и более всех то относится к экономической теории. Если
этой книге удалось показать, пусть неполно, важность всех этих
отраслей знания для понимания мира, то лишь благодаря тому,
что я оставался верным увлечению (возникшему в первую оче¬
редь благодаря ФПЭ) тем, что ныне считается в корне различ¬
ными предметами.
Мне чрезвычайно помогали комментарии, советы по допол¬
нительным материалам и общее одобрение первого черновика
рукописи со стороны множества друзей, в чем я, будучи занят
такой обширной и спорной темой, крайне нуждался для укреп¬
ления духа. Я бы хотел поблагодарить Роберта Бойда, Джеймса
Бьюкенена, Стэнли Энгермана, Никки Харт, Дэвида Хендерсона,
Дхарму Кумара, Тимура Курана, Барбару Дал, Леонарда Лиджио,
Джастина Лина, Иена Литтла, Матса Лундаля, Дугласа Норта,
Джеффри Наджента, Ричарда Розкранца, Мориса Скотта, Ро¬
берта Скидельски, Уоррена Тенаутена и Мартина Вольфа. Кроме
того, участники организованного мною в Калифорнийском уни¬
верситете Лос-Анджелеса коллоквиума по культуре и экономиче¬
скому развитию в декабре 1996 г. предоставили много пищи для
размышлений, в особенности Ричард Баум, Шмуль Эйзенштадт,
Рональд Финдлэй, Натан Глейзер, Энвер Грейф, БиллДженнери
Джеймс Уилсон. Отдельные части книги были также представле¬
ны на семинарах в UCLA, в Университете Южной Калифорнии,
в гонконгском Университете науки и технологии и в Университе¬
те Сан-Андреас в Буэнос-Айресе, комментарии участников этих
семинаров тоже помогли улучшить эту книгу.
Кроме того, я испытываю не менее горячую благодарность
Лоррен Грэме, которая так эффективно представляла различные
наброски без малейших задержек, даже когда мы общались друг
с другом, находясь на разных континентах.
При чтении книги следует помнить, что это лекции. Это
не трактат. Как и в любом цикле лекций, я стремился синтези¬
ровать и суммировать соответствующие материалы — включая
мои прошлые труды — в логически связный рассказ. Примечания
обеспечивают подробными ссылками на дискуссии, изобилующие
в различных охваченных мною областях. Ссылки важны для уче¬
ного, но утомительны для обычного читателя, чей интерес я хочу
снискать. Оба они, я надеюсь, найдут историю, которую я сейчас
расскажу, столь же захватывающей, поучительной и удивитель¬
ной, какой она представилась мне при ее сведении воедино.

ВВЕДЕНИЕ
Огромная честь быть приглашенным для чтения в этом году лек¬
ций памяти Улина. Я выбрал тему, которая соединяет два глав¬
ных увлечения Бертиля Улина — экономику и политику, — и на¬
деюсь показать, каким образом рассматриваемый им основной
структурный элемент — относительная обеспеченность фактора¬
ми производства как основа внешней торговли — может, кроме
того, стать мощным подспорьем в размышлениях о теме, которая
ныне у всех на слуху: о роли культуры в человеческой жизни. Так,
недавно Сэмюэл Хантингтон из Гарвардского университета1 до¬
казывал, что с окончанием холодной войны противоречия в меж¬
дународных делах в будущем будут определяться культурными
водоразделами между великими цивилизациями — западной (с ее
различными частями: западнохристианской versus восточнохрис¬
тианской, латиноамериканской versus североамериканской), ис¬
ламской, китайской, индийской и японской — при том что каждая
будет соперничать за власть и влияние, стараясь продвигать или
защищать традиционные ценности и образ жизни.
В то же время множество влиятельных персон в Восточной
Азии (Ли Куан Ю из Сингапура, Махатхир из Малайзии) и мно¬
гочисленные китайские и японские политики заявляют о превос¬
ходстве восточных социальных и политических форм по сравнению
с западными. Восток, настаивают они, должен оставаться верным
своим унаследованным авторитарным культурным и политическим
ценностям, воплощенным в конфуцианстве или неоконфуцианстве,
а не уступать западным классическим либеральным ценностям, ко¬
торые на Западе породили декаданс посреди процветания.
В одной важной статье Хикс и Реддинг2 заявили, что эконо¬
мисты не смогут объяснить успех восточноазиатского региона,
не приняв во внимание различные культурные факторы, связан¬
ные с его конфуцианским наследием. Чисто экономические фак¬
торы не объясняют феномен экономического «чуда», продемонс¬
трированный многими странами этой части мира. Даже практики,
занимающиеся разработкой и реализацией программ экономи¬
ческого развития, подчеркивают важность культуры, о чем сви¬
детельствует недавняя книга бывшего ответственного работни¬
ка Агентства международного развития США (USAID) Лоурен¬
са Харрисона под названием «Кто процветает» ( Who Prospers)
с подзаголовком «Как культурные ценности формируют эконо¬
мический и политический успех». Журналистов, которые пыта¬
ются объяснить подъем Восточной Азии в терминах культуры,
легионы — к примеру, недавняя популярная книга Джоэла Кот-
кина под названием «Племена» (Tribes), подзаголовок которой
Введение
15

«Как раса, религия и идентичность определяют успех в новой гло¬
бальной экономике» говорит сам за себя.
Таким образом, в прямую противоположность знаменитому
тезису Макса Вебера о роли протестантизма в подъеме западно¬
го капитализма, ныне в качестве источника успеха превозносят¬
ся восточные «религии» — конфуцианство, неоконфуцианство,
постконфуцианство3. Определенно, «культура» нынче носится
в воздухе.
Некую форму внеэкономического, возможно, культурного объ¬
яснения также поддержал недавний взрыв исследований в облас¬
ти так называемых новых теорий экономического роста. Среди
размышлений об экономическом росте, который является цен¬
тральным предметом исследований специалистов по экономике
развития, заслуживает внимания полезное разграничение между
экстенсивным и интенсивным ростом, введенное Ллойдом Рей¬
нолдсом4. Экстенсивный рост был совершенно обычен на протя¬
жении всей человеческой истории, поскольку производство расши¬
рялось, чтобы поспеть за неуклонным ростом численности людей.
Но эта форма роста не обеспечивала устойчивого повышения ду¬
шевого дохода. Последнее возможно лишь при интенсивном росте,
когда объем производства устойчиво растет быстрее, чем числен¬
ность населения. В этом (если верить недавним исследованиям,
включая мое собственное, выводы которых резюмированы в на¬
шей с Хла Мьинтом книге под названием «Политическая эконо¬
мия бедности, справедливости и роста») состоит единственный
способ справиться с массовой структурной бедностью, которая
была уделом человечества в прошлом. Экстенсивный рост всего
лишь обеспечивал для большей части человечества уровень жизни
чуть выше прожиточного минимума, причем сохранению даже
этого уровня периодически угрожали отдельным индивидам и це¬
лым обществам четыре всадника Апокалипсиса. Когда и чем был
вызван интенсивный рост — центральная проблема теории эконо -
мического развития, и в своих лекциях я надеюсь дать некоторые
ответы на этот вопрос.
Экономисты в значительной мере согласны друг с другом
в том, что непосредственными причинами экономического роста
являются эффективность размещения ресурсов, норма инвести¬
рования и темпы технического прогресса. Артур Льюис в своей
знаменитой книге «Теория экономического роста» замечает, что
«рост душевого выпуска продукции зависит, с одной стороны, от
наличия природных ресурсов и, с другой стороны, от человече¬
ского поведения... Заниматься проблемой человеческой деятель¬
ности следует на различных уровнях, так как существуют непо¬
средственные причины экономического роста, а также причины
этих причин». В книге, написанной мной и Мьинтом, мы пока¬
16
Введение

зываем, что в нашей выборке из двадцати одной развивающейся
страны, экономическая история которых в период между 1950 и
1985 гг. составила основу исследования, ближайшими причинами
экономического роста являются эффективность и уровень инвес¬
тиций. Помимо этого, для объяснения эффективности инвестиций
критически важное значение имеет политическое устройство. Это
согласуется с результатами распространившихся в последние годы
межстрановых эконометрических штудий, пытающихся объяснить
различия в уровнях экономического роста внутри группы стран,
для которых Саммерс и Хестон собрали сопоставимые данные
за 1950—1988 гг. Так, Сала-и-Мартин, комментируя исследо¬
вание Левина и Ренельта, сделавших обзор этих эконометричес¬
ких упражнений, отмечает, что «Левин и Ренельт всегда находят
некоторую группу переменных экономической политики, которые
имеют значение. Проблема в том, что меры экономической по¬
литики в столь высокой степени коррелируют между собой, что
данные не всегда характеризуют их по отдельности. Следователь¬
но, главное содержание исследования Левина и Ренельта не в том,
что ничто не имеет значения, а в том, что экономическая поли¬
тика имеет значение. Данные не могут сообщить в точности, ка¬
кая политика плоха». В нашем с Мьинтом исследовании нам при
помощи аналитической экономической истории стран по крайней
мере удалось установить, что пакет экономических мероприятий,
предлагавшихся классическим либерализмом, был благоприятен
для интенсивного роста. Но это приводит к следующему вопросу:
почему не все страны взяли на вооружение политику, способству¬
ющую экономическому росту?
Этот вопрос переносит нас в царство политической экономии,
где мы обнаруживаем, что вовсе не тип политического устройства,
а первоначальная обеспеченность ресурсами, и в особенности на¬
личие или отсутствие природных ресурсов, была главной детерми¬
нантой политических детерминант тех мер экономической полити¬
ки, которые накладывали отпечаток на эффективность инвестиций
и, таким образом, на темпы экономического роста. Это проис¬
ходило в основном из-за неизбежной политизации ренты, при¬
носимой природными ресурсами, с сопутствующим уроном для
показателей экономического роста. Во многих случаях мы обна¬
ружили, что природные ресурсы оказались «драгоценным ядом»,
поскольку они приводили к формам политического устройства,
имевшим тенденцию убивать курицу, несущую золотые яйца (см.
главу 9). Таким образом, экономические результаты бедных ре¬
сурсами стран были, как правило, в среднем значительно выше,
чем показатели стран с обилием природных ресурсов.
Но мы абстрагировались от культурных влияний, которые
могут объяснить причины, по которым, даже в пределах нашего
Введение
17

четкого распределения стран по группам на основе ресурсов, по¬
мимо отмеченных различий между этими группами по типу эко -
номической политики и результатам, имеется также значительный
разброс внутри групп. Например, несмотря на то что по нашей
классификации и Гана, и Таиланд были странами с изобилием
земли и не имели заметных различий в хищническом характере
политического режима, они приняли на вооружение совершенно
различные типы экономической политики с поразительно непо¬
хожими последствиями.
В этих лекциях я хочу докопаться до корней проблемы, пойдя
в объяснении показателей экономического роста несколько даль¬
ше, чтобы выяснить, могут ли культурные факторы воздействовать
на экономические результаты, и если да, то каким образом. Но,
как я вскоре буду утверждать, поскольку во многих случаях куль¬
турным переменным свойственно большое запаздывание, то, что¬
бы выделить их и понять, меняются ли они, и если да, то как, не¬
обходимо часто возвращаться и прослеживать их происхождение
(;расе1 эпиграф из Токвиля). Я обнаружил это в предыдущем на¬
беге на сие коварное поле в своей книге об Индии, озаглавленной
«Индийское равновесие». В этих лекциях я рассмотрю различные
влияния на экономический рост в очень длительной перспекти¬
ве — la longue durée французской исторической школы Анналов,
в которой, как столь красноречиво показал Бродель, «горы, а не
монархи... стоят на первом месте»5.
Поэтому одной из главных тем этих лекций является взаимо¬
действие культуры, политики и наделенности факторами произ¬
водства в объяснении того, когда и почему случался интенсивный
рост. Другая главная тема — роль индивидуализма в стимулиро¬
вании этого роста и странные метаморфозы, которые он последо¬
вательно вызывал, если посмотреть на современное взаимодейст¬
вие между Западом и остальным миром.
Поскольку экономистов убеждают лишь формальные модели,
я, кроме того, должен заявить, что сюжеты, о которых я буду рас¬
сказывать, можно уместить в четырех формализованных моделях.
Сюжет о наделенности факторами производства основан на мо¬
дели Эстер Босеруп, формализованной Прайором, Маурером и
Локеем; политэкономический сюжет представлен в виде форма¬
лизованной модели хищнического государства из моего «Индийс¬
кого равновесия» ; культурный сюжет о запаздывании культурных
представлений — в виде модели двойных предпочтений Тимура
Курана, которую он же и формализовал; а сюжет о развитии ин¬
ститутов привязывания рабочей силы к земле основан на модели
Домара, описывающей экономику, характеризующуюся редко¬
стью рабочей силы. В Приложении содержится краткое описание
этих моделей с краткими комментариями, отсылающими к тексту,
18
Введение

чтобы показать, как различные аспекты моего рассказа вписыва¬
ются в эти четыре структуры.
Уже после того, как была написана эта книга, я показывал, как
развитую здесь систему взглядов можно приложить к Латинской
Америке6. Это позволяет включить в эту книгу сюжет о Контрре¬
формации и показать причины, по которым католические стра¬
ны, в отличие от своих протестантских англо-саксонских кузенов,
не полностью восприняли рыночную экономику, начало которой
было положено папской революцией Григория VII (см. главу 5).
Необходимо также отметить книги Ландеса и Померанца, пос¬
вященные тому же самому предмету7. В рецензиях на эти книги я
объясняю, почему мне не кажутся убедительными их аргументы
о возвышении Запада. Поэтому я все же считаю объяснение, ко¬
торое будет дано в этой книге, более обоснованным, по сравне¬
нию с трактовкой моих соперников, и надеюсь, что читатели этой
книги согласятся со мною.

ГЛАВА 1
О КУЛЬТУРЕ
Но что такое культура? И правы ли экономисты, игнорируя ее
при объяснении поведения людей? Наиболее рельефно такое от¬
ношение выражают манифест Беккера и Стиглера “De Gustibus
Non Est Disputandum” и утверждение Беккера о том, что боль¬
шинство аспектов человеческого поведения «во множестве разно¬
образных контекстов и ситуаций» можно объяснить «сочетанием
неуклонно и решительно применяемых допущений о максими¬
зирующем поведении, рыночном равновесии и устойчивых пред¬
почтениях, которые формируют ядро экономического подхода»
к человеческому поведению1.
Один из способов взглянуть на расхождение между эконо¬
мистами и социологами относительно роли культуры выражает
афоризм, процитированный Джоном Элстером2: при изучении
стада скота структуралисты (читай: социологи) фокусируются
на «изгороди, окружающей скот», тогда как индивидуалисты
(читай: экономисты) концентрируют внимание на «деятельности
скотины в границах изгороди». Разумеется, оба аспекта важны.
Но для случая человеческого поведения существует та дополни¬
тельная трудность, что изгородь возводит сам «скот», и, если за¬
хочет, он может изменить ее очертания! Этот более эклектический
взгляд на то, как культурные ограничения воздействуют на чело¬
веческое поведение, хорошо подошел бы для исследования функ¬
ционирования экономики.
Некоторые экономисты, и особенно Хайек, понимали значи¬
мость культурных коррелятов рыночной экономики в качестве
важного элемента ее функционирования, а Хайек даже обосно¬
вывал форму культурной эволюции, которая незапланирован¬
ным и непреднамеренным образом привела человека от культуры
каменного века со свойственным ей чувством общности и общих
целей к современной культуре с ее уважением абстрактных норм,
таких как верховенство права, и с «отчужденностью от общинных,
кооперативных целей». Таким образом, в дополнение к полити¬
ческим условиям создания и поддержания экономики открыто¬
го рынка, на которые делали упор такие классические либералы,
как Смит и Юм, Хайек подчеркивает также значимость посте¬
пенной эволюции к «новой» культурной среде, причем в основе
своей благодаря действию «невидимой руки». Однако в отли¬
чие от восточноазиатских конфуцианцев он принял бы сторону
О культуре
21

материалистов, которые полагают, что на волне недавнего все¬
мирного движения от плана к рынку культурные и политические
корреляты западных рыночных экономик — демократия, уваже¬
ние прав человека и некоторые формы системы государственного
социального обеспечения — неизбежно возникнут и в остальном
мире, ведя к победе не только технологических и рыночных инс¬
титутов Запада, но и его идеологии3.
Относительные роли обеспеченности факторами производства,
культуры и политики в формировании прошлого и будущее чело¬
вечества представляют собой область еще более сильного соперни -
чества представителей других социальных наук, историков и даже
археологов4. В этих лекциях я надеюсь, во-первых, прояснить
эти связи; во-вторых, посмотреть, можно ли о них что-то ска¬
зать на основе текущих исследований, и, в-третьих, самое важное,
определить, ведут ли они — и если да, то каким образом — к сов¬
ременным различиям в богатстве народов, с некоторыми итого¬
выми предположениями о будущем.
Состояния социального равновесия
Но, прежде чем продолжить, нужно точнее определить три тер¬
мина моего заглавия. Относительная обеспеченность фактора¬
ми производства — землей, трудом и капиталом — остается, как
я надеюсь показать, наиболее базовым структурным элементом
для объяснения множества поразительных экономических, куль¬
турных и политических результатов. Они, если угодно, представ¬
ляют собой ДНК того сюжета, который я собираюсь поведать.
Именно поэтому я надеюсь, что в этих лекциях будут восприняты
как заслуженное воздание хвалы Бертилю Улину1 (Bertil Ohlin),
ученому, который первым из представителей социальных наук
подчеркнул и строго продемонстрировал важность этого струк¬
турного элемента и то, как его взаимоотношения с технологией
и предпочтениями объясняют древний и важный аспект челове¬
ческого взаимодействия — внешнюю торговлю5. Но я, подобно
Улину, хотел бы сказать, что «различия в обеспеченности фак¬
торами производства, в технологии и предпочтениях могут ко¬
рениться в различиях климата, языка, культурных и правовых
институтов»6.
Я больше не могу уклоняться от определения культуры. Оно
является дискуссионным7. Для начала целесообразно использо¬
вать определение, данное ведущим социологом и антропологом
Эрнестом Геллнером. Он говорит, что «культура есть особый спо¬
соб вести дела (doing things), который характеризует данное со¬
общество»8. Экономистам это может показаться слишком общим
22
Глава 1

и, следовательно, бессмысленным. Для Дугласа Норта9 культура
служит фундаментом «правил игры» в том или ином обществе и
обеспечивает «неформальные ограничители человеческого вза¬
имодействия», которые в мире ограниченных вычислительных
возможностей и информации снижают издержки такого взаимо¬
действия. Кроме того, эти поведенческие ограничители переда¬
ются социально — «форма передачи, отличная от генетической
передачи, которая, в отличие от последней, закрепляет приобре¬
тенные признаки»10.
Но для моих целей это все еще носит слишком общий характер.
Поэтому будет полезно посмотреть, как видят культуру экологи.
Они подчеркивают, что, в отличие от других животных, живот¬
ное под названием человек уникально, так как разум дает ему
возможность менять свою окружающую среду путем обучения.
Для приспособления к изменившейся окружающей среде ему нет
нужды мутировать в новые виды. Он научается новым способам
выживания в новой среде и затем фиксирует их в качестве соци¬
ального обычая11.
Это определение культуры хорошо подходит к представлению
экономистов о равновесии. Фрэнк Хан12 описывает состояние
равновесия как состояние, когда агенты, преследующие собствен¬
ные интересы, не узнают ничего нового, в силу чего их поведение
становится рутинным. Оно представляет собой приспособление
агентов к экономической среде, в которой экономика «порождает
сигналы, которые не побуждают агентов изменять теории, кото¬
рых они придерживаются, или курс действий, который они прово¬
дят». Такое рутинное поведение, очевидно, близко к представле¬
нию экологов о социальном обычае, который закрепляет особую
человеческую нишу. Согласно этому взгляду, равновесие наруша¬
ется, если меняется окружающая среда, и поэтому в последующем
процессе приспособления люди должны будут отказаться от своих
прошлых теорий, поскольку теперь они будут систематически оп¬
ровергаться. Чтобы выжить, они должны посредством проб и оши¬
бок учиться приспосабливаться к своей новой среде. Тогда мы по¬
лучим новое социальное равновесие, которое связано с состоянием
общества и экономики, в котором «агенты приспособились к своей
экономической среде и в котором они не обманываются в своих
ожиданиях, понимаемых в самом широком смысле»13. Равнове¬
сие при данных параметрах окружающей среды вовсе не обяза¬
тельно уникально или оптимально. Но как только определенный
социально - экономический порядок установлен и подтверждена его
адекватность в плане приспособленности к новой среде, он, скорее
всего, будет устойчив, поскольку у действующих лиц не будет при¬
чин изменять его каким-либо фундаментальным образом, если и
пока параметры внешней среды не претерпели изменения. И при
О культуре
23

этом такой социальный порядок не будет результатом обдуман¬
ного рационального плана. Нам со времен Адама Смита известно,
что незапланированная, но внутренне согласованная и кажущаяся
спланированной социальная система может возникнуть в резуль¬
тате независимых действий множества индивидов, преследующих
свои различающиеся цели, и конечные результаты этих действий
могут весьма отличаться от тех, которые имелись в виду. Все это,
надеюсь, не вызывает возражений.
Разногласия возникают, как только мы начинаем проводить
различия между представлениями, относящимися к различным
аспектам окружающей среды. Я бы хотел выделить два типа таких
представлений: те, которые относятся к способам зарабатывать
на жизнь, которые определяют то, что антропологи и археологи
называют материальными формами культуры; и те, которые от¬
носятся к пониманию мира вокруг нас и места человечества в нем,
которые определяют то, как люди оценивают свою жизнь — ее цель,
смысл и отношения с другими людьми (расе эпиграф из Плато¬
на). Таким образом, представления первого типа касаются мате¬
риального мира. Я буду называть их материальными представ¬
лениями. Вторые удобнее всего обозначить как космологические
представления, что является термином более нейтральным, чем
термин «идеология», которым столько злоупотребляли.
Вопрос о примате того или другого полюса этого различения
является предметом ожесточенных споров между сторонниками
двух враждующих лагерей, представителей которых мы называем
материалистами и идеалистами. Марксисты со своим подразде¬
лением на «базис» и «надстройку» убеждены, что первый оп¬
ределяет последнюю; с ними солидарны многие представители
социальных наук, зараженные дарвинизмом. Большое число ан¬
тропологов и социологов думают прямо противоположным об¬
разом, причем современные деконструктивисты представляют
собой апофеоз идеалистического кредо. Как добрый индус, я, ес¬
тественно, считаю, что истина где-то посередине. Но это, как я
отмечал ранее, грозит мне, экономисту, немедленным отлучением
от Чикагской церкви.
Чтобы понять, почему моя срединная позиция разумна, заду¬
майтесь над тем, что две школы — марксистская и чикагская —
разделяют убежденность в том, что на человеческую деятельность
оказывают влияние материальные интересы, а не идеи, и что идеи,
или «идеологию», можно объяснить интересами. Но вот ведь ка¬
кая ирония: начав с одной точки — с «грубого факта» интереса, —
в конечном итоге они приходят к различным идеологиям. Разде¬
ляя идентичные материалистические взгляды и располагая одними
и теми же историческими фактами, они приходят к диаметрально
противоположным взглядам на социальную реальность.
24
Глава 1

Природа и воспитание
Для человека, занимающего среднюю позицию, это едва ли уди¬
вительно, потому что, как показал Джон Сирл в своей блестящей
книге «Конструирование социальной реальности» (John Searle,
The Construction of Social Reality'), «социальные факты» отлича¬
ются от «сырых фактов» вроде: «Вот это гора Эверест». Грубые
факты, касающиеся главным образом физического мира, всегда
такие, какие они есть. Они не могут измениться лишь оттого, что
мы скажем, что они суть нечто иное. Но социальные факты могут
меняться, поскольку они представляют собой предмет человече¬
ского конструирования и интерпретации. Более того, несмотря
на то, что, как подчеркивают социологи и специалисты по эволю¬
ционной психологии, по своей биологической структуре мы очень
похожи на других высших животных, все-таки между нами, льва¬
ми и обезьянами есть одно решающее различие (как настаива¬
ет Сирл), заключающееся в ссшоосознании, где ударение падает
на уникальность предиката само-, налагающего условие на прос¬
то «осознание», которое мы, разумеется, разделяем с некоторыми
видами животных. Главным и уникальным инструментом этого
самоосознания служит язык14. Точно так же человек — не ком¬
пьютер, и компьютер никогда не сможет стать человеком, хотя
современный компьютер имеет общие с человеческим разумом
черты15. Сходным образом, притом что во многих аспектах люди
подобны животным, они не только животные. В обоих случаях,
утверждает Сирл, именно в этом уникальном самоосознании лю¬
дей и состоит главное отличие.
Кроме того, недавнее доказательство эволюционными психо¬
логами того, что в поведении человека и высших животных есть
множество подобий, которые в дарвинистских терминах толку¬
ются как проявление «гена эгоизма»16, не подразумевает, что
все аспекты человеческого поведения, а в особенности те, кото¬
рые основаны на наших моральных чувствах, определяются ис¬
ключительно нашими генами. Такое утверждение опиралось бы
на знаменитую натуралистическую ошибку, описанную Юмом.
Это признают даже эволюционные биологи17. Эволюционные
психологи, следуя Дарвину, утверждают, что, хотя биология га¬
рантирует то, что мы не являемся моральными животными от
природы, но в отличие от других животных, мы обладаем спо¬
собностью, основанной на самоосознании, памяти, предусмотри¬
тельности и рассудительности, вести жизнь, действительно осно¬
ванную на совести. Следовательно, как заявлял Дарвин, люди —
единственные моральные животные. «Моральное существо есть
существо, способное сопоставлять свои прошлые и будущие дей¬
ствия или побуждения, одобряя или не одобряя их», — писал он.
О культуре
25

«У нас нет причин полагать, что какое-либо из низших живот¬
ных обладает подобными способностями»18. Фактически одна
из главных функций космологических представлений заключа¬
ется в предоставлении социальных норм, которые делают нас
моральными животными вопреки нашим инстинктам. Эти нор¬
мы — важнейший цемент общества, что любому читателю романа
Уильяма Голдинга «Повелитель мух» станет очевидным со всей
наглядностью.
Эволюционная психология, основанная на дарвинистских
принципах, постепенно срывает маски с происхождения основ¬
ных инстинктов19. Споры об их природе издавна ведутся сре¬
ди философов и социологов. Говоря упрощенно, точка зрения,
которую отстаивал Руссо, заключается в том, что эти инстинк¬
ты здоровы, и человек от природы добр. Именно общество ис¬
портило людей. Чтобы вести добродетельную жизнь, им нуж¬
но сбросить его цепи20. Альтернативного, куда более мрачного
взгляда на человеческую природу придерживался Гоббс, кото¬
рый считал необходимым наличие жестких социальных структур
для предотвращения «войны всех против всех», вызванной со¬
циальным взаимодействием эгоистичных и агрессивных людей.
Открытия эволюционной психологии рисуют более сложную
картину, соединяющую как мрачные гоббсианские, так и сол¬
нечные руссоистские аспекты. Они близки взглядам мудрецов
шотландского Просвещения — Смита и Юма. Говоря словами
последнего, «в нашем сердце существует известная доброжела¬
тельность, какой бы незначительной она ни была... а в нашей
природе есть некое голубиное начало наряду с началами волка
и змеи»21.
Как догадывался Дарвин и как подтверждают недавние иссле -
дования22, многие из этих инстинктов можно объяснить в тер¬
минах стратегий «включенной приспособленности» [inclusive fit¬
ness] наших глубоко эгоистичных предков, тысячелетиями жив¬
ших стаями охотников-собирателей23. Эволюционные психологи
утверждают, что, принимая во внимание временную шкалу дар¬
винистских процессов «включенной приспособленности» — для
появления нового вида требуется примерно 10 ООО лет24, —
большая часть нашего современного биологического организма,
должно быть, была определена в отдаленном прошлом, особенно
в ходе охотничье-собирательской стадии нашего развития в пе¬
риод плейстоцена25. С учетом временного масштаба, связанно¬
го с эволюционными процессами, маловероятно, что с той поры
естественный отбор заметно изменил эти инстинкты.
Даже в условиях среды, окружающей охотника-собирате¬
ля, существовали выгоды сотрудничества26. Они способствовали
развитию некоторого альтруизма — или, словами Адама Смита,
26
Глава 1

симпатии27 — даже среди этих эгоистичных животных. Многие
моральные инстинкты также получили логическое объяснение как
плодотворные стратегии для обуздания, обнаружения и наказа¬
ния уклонения в стратегической игре с ненулевой суммой — ге¬
нетическом соперничестве с собратьями, сотрудничество с ко¬
торыми в различных задачах приносит прямые выгоды; но еще
большие выгоды приобретаются, если можно жульничать и жить
в роли «безбилетника»11’ 28.
Однако эти базовые инстинкты (включая «взаимный альтру¬
изм») сформировались под влиянием повторяющихся личных
социальных взаимодействий с сотоварищами по стае охотни¬
ков-собирателей. Появление оседлого земледелия и городской
цивилизации расширило простор для оппортунистического по¬
ведения из-за относительно большего числа анонимных соци¬
альных трансакций в условиях цивилизованного образа жизни.
Следовательно, нужен был интернализированный моральный
кодекс, так как индивиды стали вести дела со множеством ано¬
нимных «чужаков» на нерегулярной основе29. Питающая «вза¬
имный альтруизм» эволюционная стратегия крайних эгоистов
«баш за баш», которая работала в бесконечно повторяющейся
игре типа «дилеммы заключенного», перестает работать в но¬
вом «одноходовом» варианте этой игры. Без некоего механиз¬
ма, позволяющего справляться с возрастанием потенциала для
уклонения в условиях, когда социальные взаимодействия ста¬
новятся анонимными и спорадическими, невозможно получить
кооперативные выгоды, связанные с углублением разделения
труда в более сложной цивилизации.
Космологии древних цивилизаций создавали интернализиро -
ванные моральные кодексы для предотвращения такого уклоне¬
ния (к примеру, через моральные запреты, направленные против
наших основных инстинктов, побуждающих лгать и жульничать).
Сегодня это признают даже эволюционные психологи30. Ци¬
вилизации посредством своих космологических представлений
приручили наши основные инстинкты, или, как сказал бы Фрейд,
вытеснили их31. Они поощряли «характер» для самоконтроля
за нашими основными инстинктами. В Британии XIX столетия
Чарльз Дарвин, Сэмюэл Смайле и Джон Стюарт Милль пре¬
красно понимали и подчеркивали, что эти культурно приобре¬
тенные высшие моральные чувства нуждаются в культивиро¬
вании для сдерживания тех мрачных наклонностей, которыми
нас генетически наделил естественный отбор. «Истина, — пи¬
сал Милль, — состоит в том, что едва ли найдется частичка со¬
вершенства, связанного с человеческим характером, которая
не была бы решительно противна врожденным чувствам чело¬
веческой природы»32.
О культуре
27

Будучи основана на эволюционных процессах, человеческая
природа обладает всеобщностью. Характер же индивидуален и
зависит от различных процессов культурной социализации. Та¬
ким образом, со времен распространения оседлого земледелия
и возникновения городских цивилизаций индивидуальное пове -
дение определяется и природой, и воспитанием33. Весьма соблаз¬
нительно дать дарвинистское объяснение и различных культурно
приобретенных аспектов «характера». Но это было бы ошибкой,
поскольку дарвинистское представление о людях как о существах,
максимизирующих приспособленность, применимо лишь к мед¬
ленно протекающим биологическим эволюционным процессам.
Для объяснения поведения человечества на протяжении кратко¬
го периода времени нашей писаной истории, слишком короткого,
чтобы подействовали процессы естественного отбора, не годится
ни одна телеологическая аналогия34.
Это не исключает возможности функциональных объяснений
для многих из приобретенных человеком культурных особенно¬
стей. Большинство из них, вероятно, возникло с ростом разде¬
ления труда, создавая условия для накопления выгод от сотруд¬
ничества, даже притом, что биологически мы по преимущест¬
ву являемся оппортунистами111, пекущимися лишь о собственных
интересах35. Но с течением времени эти культурные особенности
могут пережить свою полезность. Не стоит предполагать, что не¬
кая текущая культурная особенность функциональна только пото -
му, что была таковой в прошлом. Вследствие процесса фальсифи¬
кации предпочтений (см. Приложение)36 космологические пред¬
ставления могут сохраняться даже в том случае, если они больше
не выполняют никаких функций. Со временем космологические
представления действительно меняются; с примерами мы встре¬
тимся в дальнейших главах37. Но они, вероятно, изменяются
медленнее, чем то, что я называю материальными представле¬
ниями. Последние могут меняться на протяжении жизни одного
поколения, о чем свидетельствуют впечатляющие материальные
изменения, основанные на тех переменах в представлениях, кото¬
рые произошли в Юго-Восточной Азии за последние 30 лет. На¬
против, в области космологических представлений запаздывание,
вероятно, более значительно, чему свидетельство продолжающе¬
еся неприятие эволюции по Дарвину многими образованными
религиозными людьми на Западе38.
Различные состояния социального равновесия
Социальные результаты могут объясняться большим числом са¬
мых разных процессов с соответствующими им равновесными со¬
28
Глава 1

стояниями. Их можно различать на основании продолжительнос¬
ти периоду времени, на протяжении которого работают уравнове¬
шивающие силы. Быстрее всех работает рыночный процесс спроса
и предложения, который приводит к равновесию рынка. Вторыми
по скорости являются процессы, приводящие к равновесию в от¬
ношении материальных представлений, которые определяют ор¬
ганизационную структуру, в рамках которой действует рыночный
процесс (или не действует, как в централизованно управляемых
экономиках). Меняющиеся сигналы из окружающей среды могут
вносить изменения в такие материальные состояния равновесия
на протяжении жизни одного поколения. Еще медленнее меняют¬
ся состояния культурного равновесия, связанные с космологичес¬
кими представлениями. Похоже, что для их изменения требуется
одно-два поколения. Наконец, существует эволюционное равно¬
весие, связанное с «геном эгоизма», которое меняется медленнее
всего, и для практических целей им в нашем исследовании можно
пренебречь, за исключением его наследия в наших умах.
Индивидуализм и коммунализм
Если большую часть нашего эволюционного биологического на¬
следия можно в общих чертах описать как эгоистический инди¬
видуализм, лежащий в основе человеческой природы, то наследие
культурно передаваемых космологических представлений можно
столь же приблизительно описать как коммуналистское — по¬
ощряющее «братскую любовь» среди своекорыстных оппорту¬
нистов39. Поэтому можно ожидать, что на протяжении времени
с возникновения великих евроазиатских цивилизаций и индиви¬
дуализм, и коммунализм будут частью характера цивилизован¬
ного человека.
Некоторые социальные психологи предпринимали попытки
количественно определить эти черты и затем исследовать их от¬
носительное значение в различных культурах. То, что существуют
заметные различия, показано в исследовании Триандиса40. Один
важный вывод состоит в том, что Запад более индивидуалис¬
тичен, чем остальной мир41. В этом отношении Запад, по-ви¬
димому, ближе к множеству обществ охотников и собирателей,
чем к аграрным цивилизациям, которые были главным образом
коммуналистскими42. Но ввиду того, что Запад тоже изначаль¬
но был частью древних аграрных евроазиатских цивилизаций,
его сегодняшняя исключительность требует некоторого поясне¬
ния. Почему и как произошла эта перемена, с какими последст¬
виями, станет главной частью той истории, которую я расскажу
в этих лекциях.
О культуре
29

Эмоции: стыд и вина
Если мы условились о важности культурных «черт» в цивили¬
зационных процессах, нам нужно также вкратце очертить меха¬
низмы, посредством которых они прививаются. Согласие отно¬
сительно роли эмоций в усвоении «моральных кодексов», воп¬
лощенных в культурных традициях, представляется всеобщим43.
Но, по-видимому, не существует согласия в том, являются ли эти
эмоции частью нашей развившейся человеческой природы, или
они сами представляют собой социальные конструкты. В целом,
социологи и антропологи склонны придерживаться последнего
мнения, тогда как биологи и исследователи нервной системы —
первого44. В этих лекциях я не имею возможности вникать в суть
этого спора, в частности, по той причине, что он не имеет отно¬
шения к тому главному моменту, который я хочу подчеркнуть,
а именно, что эмоции составляют неотъемлемую часть процес¬
са социализации — пункт, по которому у враждующих фракций
нет разногласий. Подводя итог этого спора, Экман и Дэвидсон
отмечают: «...все согласны с тем, что существуют доказательст¬
ва универсальности эмоций, что доказательств наличия универ¬
сальности в вызывающих эмоции стимулах гораздо меньше и что
в объяснении этой универсальности играют роль как биология,
так и культура45.
Из этих эмоций две имеют особую важность для развития
культурно приобретенного «морального чувства». Это стыд и
вина. В отличие от других эмоций — отвращения, печали, гнева
и страха — предшествующие события, которыми вызываются эти
эмоции, в разных культурах различны46. Другие эмоции в разных
культурах имеют больше сходства в вызывающих их событиях. Это
не удивительно. Как замечают Экман и Дэвидсон, «стыд и вина —
это эмоции, предметом которых являются моральные суждения,
следовательно, для них различия в культурных ценностях могут
иметь большее значение»47.
Несмотря на то что многим — в том числе Фрейду, но не Дар¬
вину48 — не удалось заметить разницу между стыдом и виной,
это совершенно различные эмоции49. « Стыд является социальной
эмоцией, возникающей фактически при контроле собственных
действий путем рассматривания их с позиции других людей»50.
Либо, как выражается Бернард Уильямс, «базовый опыт, связан¬
ный со стыдом, состоит в том, чтобы быть увиденным в неподо¬
бающем виде не теми людьми и не в тех условиях. Он напрямую
связан с наготой, особенно в сексуальных взаимоотношениях»51.
В случае стыда интернализированный образ для эмоции — «на¬
блюдатель или свидетель, а [в случае] вины интернализированный
образ — жертва или лицо, принудительно восстанавливающее
30
Глава 1

справедливость [enforcer]»52. В случае вины «установка интер¬
нализированного образа — гнев, в то время как реакция субъ¬
екта — страх перед гневом, а не страх гнева»53. Напротив, «для
стыда нет необходимости в том, чтобы наблюдатель был рассер¬
жен или враждебен каким-либо иным образом. Все, что нуж¬
но — чтобы он понимал, что сама ситуация или характеристика
ощущаются субъектом как некая неполноценность, недостаток или
слабость54. В отсутствие Пятницы Робинзон Крузо мог не ощу¬
щать стыда, но если он веровал в иудео-христианского Бога, он
мог ощущать вину!55 Таким образом, мы также будем рассмат¬
ривать роль стыда и вины как социализирующих механизмов раз -
личных цивилизаций, поскольку интернализированные мораль¬
ные кодексы, цементирующие эти общества, основаны на этих
моральных чувствах56.
Антропологический материал
На первый взгляд за ответом на вопрос, касающийся относитель¬
ного влияния материальных и космологических представлений
на функционирование экономики в долговременной перспекти¬
ве, естественнее всего обратиться к специалистам по культуре —
к антропологам. К несчастью, в большинстве своем они зара¬
жены идеализмом57. Но я сомневаюсь в том, что за пределами
социологии и антропологии найдется много тех, кто до сих пор
разделяет чисто идеалистическую точку зрения, согласно кото¬
рой материальная культура определяется исключительно идеями
и идеологией. На самом деле в самой антропологии существуют
некоторые данные в пользу компромиссной точки зрения, кото¬
рой я и стараюсь придерживаться. Фредрик Прайор58 собрал базу
данных по шестидесяти доиндустриальным обществам, рассеян¬
ным по всему земному шару, используя несколько переменных,
обнаруженных в антропологических исследованиях. Его статис¬
тическая проверка не подтверждает многих идеалистических суж¬
дений об экономике. В целом, он обнаружил, что межкультурные
различия в способах производства, распределения и обмена мож¬
но удовлетворительно объяснить стандартными экономическими
(то есть материалистическими) факторами.
Джек Гуди и К. Р. Холлпайк использовали для проверки раз¬
личных гипотез о культуре другой источник кросс-культурных
данных — «Этнографический атлас», составленный Дж. Р. Мэр-
доком59. Гуди рассматривает различные системы брака и насле¬
дования, различия в статусе женщин и в сложности политиче¬
ского устройства в разных культурах, классифицируя их прежде
всего по признаку материальной базы: преобладанию плужного
0 культуре
31

или мотыжного земледелия. Экономические детерминанты этих
социальных обычаев оказываются статистически значимыми —
в полном соответствии с ожиданиями экономистов, погруженных
в новую экономическую теорию домохозяйства, происходящую от
«Трактата о семье» Беккера.
Множество иных «социальных» явлений, имеющих большое
значение для экономического развития, также можно объяснить
в материалистических терминах. Так, растущая наглядность эко¬
номических детерминантов демографического перехода60 пока¬
зывает, что даже в таких сугубо личных вопросах, как рожда¬
емость, материалистические объяснения превосходят идеалис¬
тические. Точно так же быстрое распространение технологии
«зеленой революции» в самых разных крестьянских культурах
свидетельствует об универсальной власти того, что сэр Джон Хикс
назвал экономическим принципом — а именно, что «люди будут
действовать экономически; когда им представлялась возможность
получить выгоду, они не упускали случая ею воспользоваться»61.
Статистический анализ Холлпайка дополнительно подтверж¬
дает силу экономического принципа в определении различных
аспектов материальной культуры в его кросс-культурном при¬
мере. Он обнаруживает, что «тип добывания средств к существо¬
ванию — чрезвычайно надежный предсказатель степени устойчи¬
вости», «плотность населения тесно связана с способом добывания
средств к существованию, так же как и размер сообщества». Но он
также находит, что «предсказательная ценность экономики стано¬
вится весьма нерегулярной в том, что касается формы домохозяй¬
ства, рабства, компактности поселения, интегрированности сооб¬
щества (помимо значимости родства для скотоводов) и лидерства
в сообществе. Но многие другие переменные, на которых делают
упор антропологи, не коррелируют между собой, пока некоторые
формы социальной организации не становятся действительно об -
щими»62. Это едва ли удивительно. Как замечает Холлпайк, дан¬
ные «Этнографического атласа» исходят из примитивных сооб¬
ществ, в которых «если имеется экономика простого выживания
со всего несколькими сотнями организованных людей, то одни и
те же несколько принципов расселения, наследования, брака, ли¬
дерства и т.д. будут действовать почти в каждом из них»63.
Его наиболее важная претензия к антропологическим матери¬
алам касается того, что я назвал космологическими представлени¬
ями, относящимися, к примеру, к болезни и, конечно, к религии.
«Представляется, что не экология, а эти исторические отношения
(часто обозначаемые принадлежностью к одной языковой семье)
есть более надежный фактор, предсказывающий тип социальной
организации и религии... Часто знание того, к какой языковой
группе принадлежит данное общество, позволяет предсказать боль -
32
Глава 1

ше, чем знание особенностей окружающей среды... Так происходит
потому, что... языковое родство зачастую служит хорошим доказа¬
тельством общности происхождения данных обществ»64. Затем он
подходит к определению «центральных принципов» общества как
совокупности «определенных норм и категорий общего характера
[касательно социальной организации], которые обнаруживают до¬
статочную меру внутренней последовательности... а также общие
космологические категории... Поэтому центральные принципы
общества являются частью общего представления о мире, а не ог¬
раничиваются формами социальной организации»65. На основе
собственных и других исследований он утверждает, что «существу¬
ют веские доказательства в пользу того, что общества имеют цент¬
ральные принципы. Сравнивая разные культуры, мы постоянно
обнаруживаем, что группы обществ, имеющих общее происхожде¬
ние (о чем свидетельствует, в частности, принадлежность к одной
и той же языковой семье) имеют множество общих базовых черт
организации и мировоззрения, что нельзя объяснить на основе
адаптации или функциональности»66.
Это перекликается с мнением Дугласа Норта о различии судеб
Северной и Южной Америк вопреки сходству в обеспеченности
ресурсами. Ответственность за это он возлагает на их различное
культурное и политическое наследие, сформированное Англией
XVI в. для Северной Америки и Испанией и Португалией XV в.
для Южной Америки67.
Надеюсь, что теперь я предоставил достаточное оправда¬
ние своему компромиссу между материализмом и идеализмом.
И из приведенного ранее эпистемологического аргумента, и
из имеющихся кросс-культурных свидетельств совершенно ясно,
что человеческая деятельность направляется и материальными, и
космологическими представлениями. Кроме того, так как матери-
альные представления с большей степенью вероятности отражают
экономический принцип, материальные аспекты культуры, скорее
всего, быстро приспосабливаются к изменяющейся материаль¬
ной окружающей среде, тогда как космологические — нет. Бойд
и Ричерсон составили обзор множества этнографических иссле¬
дований68, показывающий, что изменение в экологической среде
изменяет материальную культуру, но «космологические представ¬
ления» более устойчивы. Как они пишут, «огромное количество
косвенных доказательств говорит о том, что характерные особен¬
ности, передаваемые культурой, устойчивы во времени и перед
лицом меняющейся среды обитания»69. Если, сверх того, утверж¬
дение Холлпайка о том, что языковая группа и, следовательно, ис¬
тория есть лучший предсказатель «взгляда на мир» верно, то при
изменении материальной среды эти культурные особенности, ско¬
рее всего, меняются очень медленно (если изменяются вообще).
О культуре
33

Космология, политическое устройство, экономика
Но имеет ли это запаздывание реакции «центральных принципов»
или «идеологий» какое-либо значение для экономики, или это
всего лишь эпифеномен? Как мы увидим, важны не только пос¬
тоянство, но и истоки этих центральных принципов — «взгляда
на мир», потому что в некоторых важных случаях они оказыва¬
ют непосредственное воздействие на материальные представле¬
ния и, следовательно, на экономику, но еще важнее то, что они
влияют на политику. Хотя значительную часть политики можно
объяснить взаимодействием «личных интересов» и, следователь¬
но, материальных факторов, это не объясняет один важный эле¬
мент — смену политических режимов.
Универсальное свойство любого политического устройства —
вездесущая хищность государства. Это всего лишь отражение не¬
обходимой монополии права на принуждение и неизбежной мак¬
симизации чистого дохода, который корыстные правители будут
затем выжимать из своих подданных. Но это объяснение, осно¬
ванное на чистом «интересе», которое я сам выдвигал в прошлом
(и буду использовать позднее в этих лекциях), упускает один ба¬
зовый факт, на который делал упор Сирл: представления и убеж¬
дения тех, кем правят.
Само по себе государство представляет собой институт и, сле¬
довательно, подкласс социальных фактов. В отличие от грубых
фактов, таких как горы, институты являются, во-первых, соци¬
альными фактами, которые, каких называет Сирл, являются «за¬
висящими от наблюдателя» (observer-relative). В отличие от гор,
деньги или государство без людей существовать не могут. Во-вто¬
рых, они основаны на том, что он называет «коллективной пред¬
намеренностью»70. В-третьих, институты основаны на том, что
он называет «конститутивными нормами». Они отличаются от
норм, которые регулируют некую деятельность, которая уже су¬
ществует71. Таким образом, институциональные факты есть под¬
класс социальных фактов. Для обоих, в отличие от природных
фактов, наше отношение составляет факт. Следовательно, как
пишет Сирл о социальных фактах, сравнивая их с природными
фактами, «нечто может быть горой, даже если никто не верит,
что это гора; нечто может быть молекулой, даже если никто о ней
ничего не думает. Но в случае социальных фактов наше отноше¬
ние к некоему феномену отчасти конституирует сам феномен»72.
Эти особенности институциональных фактов подразумевают,
что любое государство, независимо от того, насколько оно тирани¬
ческое и хищническое, должно быть основано на неком всеобщем
признании его легитимности населением. Как стало очевидным
из драматических событий 1989 г., роль военных или полиции
34
Глава 1

в поддержании институциональных структур государства чрез¬
вычайно преувеличена. В конечном счете любое государство, по¬
добно другим институтам, также зависит от общего признания его
права управлять. «Соблазнительно, — пишет Сирл, — полагать,
что существует некая рациональная основа для такого признания,
что все участники извлекают некоторое теоретико-игровое пре¬
имущество или переходят на более высокую кривую безразличия.
Но замечательная особенность институциональных структур со -
стоит в том, что люди продолжают [их] признавать и сотрудни¬
чать во многих из них, даже когда преимущества такого поведения
вовсе не очевидны. Когда институты в значительной степени под¬
держиваются обычаем, они могут рухнуть совершенно внезапно,
как бывает, когда люди теряют доверие к своей валюте или пере¬
стают признавать свое правительство в качестве такового»73.
Недавно эти догадки нашли подтверждение в теоретических
моделях экономистов74, и в особенности — во внушительной кни¬
ге Тимура Курана под названием «Частные истины, государст¬
венная ложь». Он строит модель фальсификации предпочтений
[preference falsification], в которой функция полезности индивида
зависит и от мнения о нем других лиц, и от традиционных источ¬
ников внутренне присущей ему функции полезности75. В итоговой
модели двойных предпочтений [dual preference model] существуют
множественные равновесия, в которых есть место как для групп
(большинства), которые подчиняются существующим «публич¬
ным» нормам, так и для инакомыслящих. Но если по каким-то
причинам имеется движение от одного из существующих состоя¬
ний «социального» равновесия, то вследствие стадного эффекта
мнение может стремительно переместиться к диаметрально про -
тивоположному равновесию. Если эти аргументы принимаются,
то мы получаем прямую дорогу, соединяющую доминирующий
в обществе «взгляд на мир» и политическое устройство.
Подведем итоги: обеспеченность факторами производства, по
всей видимости, составляет важную основу материальной куль¬
туры. С учетом того что в этой области действует универсальный
экономический принцип, приспособления к изменениям в мате¬
риальной среде будут, вероятно, весьма быстрыми. По сравнению
с этим изменения в других компонентах культуры, в космологи¬
ческих представлениях будут, скорее всего, происходить медленнее
и проявлять тенденцию к внезапным скачкам. По всей вероятно¬
сти, оба типа культурных представлений будут оказывать влияние
на политическое устройство, но взгляд на мир будет, по-видимо¬
му, основным.
Как политическое устройство влияет на экономику? Я могу
быть краток, потому что большое число экономических истори¬
ков — к примеру, Хикс, Норт, Джонс, Розенберг и Бирдцелл —
О культуре
35

считают, что подъем Запада и соответствующая экономическая
трансформация частично были следствием политических пере¬
мен, сопровождавших медленно протекавшую Промышленную
революцию. Коротко говоря, эти перемены связывали руки пра¬
вительств, сдерживая (если не подавляя) их хищнические инстин¬
кты. Последовал интенсивный рост. Джонс, со своей стороны, по¬
лагает, что интенсивный рост всегда прорывался экономическим
бумом, но его гасила «рентоориентированность» хищнических
государств. Политические изменения на Западе ограничили эту
хищность и освободили скованного Прометея, который преоб¬
разовал мир.
Если наша аргументация верна, политические предпосыл¬
ки «капитализма» — как назвали новый способ производства —
должны были иметь культурные предпосылки. Данная точка
зрения получила признание (не в последнюю очередь благодаря
Максу Веберу), но по поводу конкретного содержания этих пред¬
посылок согласие отсутствует. В последующих главах я буду воз¬
вращаться к некоторым из этих споров. Но на этом этапе своего
доказательства я лишь надеюсь, что мне удалось установить тот
факт, что, несмотря на альтернативные доводы фундаменталис¬
тов с материалистической и с идеалистической сторон, с учетом
эпистемологии нашего мира, в объяснении человеческого пове¬
дения мы должны принимать во внимание и интересы, и идеи.
Иначе говоря, существует система общего равновесия, опреде¬
ляющая политические и экономические результаты, в которой
взаимодействуют обеспеченность факторами производства, два
компонента культуры и политическое устройство. Все зависит от
всего остального в том смысле, к которому мы привыкли в эко¬
номической теории. Но я предположил, что на изменения в ма¬
териальной среде (обеспеченность факторами производства, тех¬
нологические и торговые возможности, определяемые в такой же
степени политическими факторами, в какой и изменениями в сто¬
имости перевозок) аспекты материальной культуры, по-видимо¬
му, реагируют быстрее, чем те, которые связаны с космологией и
rnutatis mutandis1V политическим устройством.
Для понимания и прошлого, и настоящего нам, следовательно,
необходимо изучить историю изменений и в материальной среде,
и в космологиях. Но, поскольку последние отличаются значи¬
тельным запаздыванием реакции, нам нужно вернуться далеко
назад — по крайней мере, к древним цивилизациям, чтобы уви¬
деть, как возникали мировоззренческие системы, а также их со¬
держание и последствия ДЛЯ экономики.

ГЛАВА 2
ДРЕВНИЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ (I):
ЕГИПЕТ, МЕСОПОТАМИЯ, ИУДЕЯ
Сейчас я собираюсь пронести вас галопом по истории человече¬
ства. Цель состоит в том, чтобы увидеть, можно ли объяснить
множество культурных и политических различий в великих циви¬
лизациях на основе материальных аспектов, или же мы должны
привлечь для объяснения также космологические представления.
Я исхожу из того, что большинство наиболее ярких моментов этой
истории вам известны. Тем не менее я задержусь на этом для того,
чтобы подчеркнуть различия в материальных условиях и в космо¬
логических представлениях народов, которые затрагиваю в этом
столь кратком обзоре, чтобы представить аргументы в поддержку
своей срединной позиции между материализмом и идеализмом,
а также для того, чтобы продолжить обещанный в самом начале
рассказ о детерминантах интенсивного роста.
Смитовский и прометеевский типы развития
Как подчеркивает экономический историк Э. А. Ригли, при раз¬
мышлении об интенсивном развитии полезно различать два его
типа1. Он отмечает, что до самого недавнего времени нельзя было
ожидать длительного роста дохода на душу населения, ввиду того
что большинство экономик были аграрными, а их рост в конеч¬
ном счете был связан с продуктивностью земли. В такой эконо¬
мике существует всеобщая зависимость от органического сырья
для производства пищи, одежды, жилья и топлива. В долгосроч¬
ном периоде их предложение ограничено фиксированным фак¬
тором — землей. Это также распространяется на традиционные
промыслы и транспорт, зависящие от мускульной силы животных,
для получения механической энергии и от древесного угля (то есть
от растительного вещества) для плавки металла, обработки сы¬
рых руд и отопления. Таким образом, в органической экономике
по достижении ею граничных возможностей земли (land fron¬
tier) убывающая отдача неминуемо возобладает. При сочетании
убывающей отдачи земли с мальтузианским принципом наро¬
донаселения представляется неизбежным долгосрочное стаци¬
онарное состояние, при котором людские массы влачат жалкое
Древние цивилизации (I): Египет, Месопотамия,Иудея
37

существование на уровне простого выживания. Неудивительно,
что классические экономисты были настроены столь мрачно. До
тех пор пока не были достигнуты граничные возможности земли,
мог наблюдаться некоторый экстенсивный рост, при котором и
численность населения, и продукт увеличиваются приблизительно
одинаковыми темпами; после же достижения того предела един¬
ственным средством предотвратить обнищание была та или иная
форма регулирования численности населения.
Но даже в органической экономике была некоторая надежда
на интенсивный рост, приводящий к увеличению душевого дохода
в долгосрочной перспективе. Система рыночного «капитализма»
и свободной торговли, намеченная в общих чертах и отстаивае¬
мая Адамом Смитом, смогла увеличить производительность ор¬
ганической экономики несколько выше той, что была достигну¬
та при меркантилизме. Снизив цену потребительской корзины
(consumption bundle), она также смогла обеспечить рост душевого
дохода, то есть интенсивный рост. Но если этот рост народного
богатства приводил к избыточному размножению, то ограничен¬
ность земельных угодий в конечном счете приводила к возврату
ставок заработной платы на уровень, обеспечивавший лишь прос¬
тое выживание. Технический прогресс может раз за разом выво¬
дить экономику из стационарного состояния, но ограниченность
земельных угодий в конечном счете возьмет свое.
Промышленная революция привела к замещению такой эко¬
номики, основанной на земледелии, экономикой, основан¬
ной на энергии, получаемой из полезных ископаемых. Но это
фундаментальное изменение обнаружилось лишь к середине
XIX столетия в Англии и стало очевидным лишь тогда, когда о нем
написал Маркс. Новый экономический строй заменил зависимые
от земли органические продукты минеральным сырьем. Уголь на¬
чал обеспечивать большую часть тепловой энергии промышлен¬
ности, а с появлением парового двигателя стал источником фак¬
тически неограниченных ресурсов механической энергии. Это ра¬
дикально изменило перспективы увеличения выпуска продукции
на душу населения2.
Таким образом, Промышленная революция в Англии была ос¬
нована на двух формах «капитализма»: первой — институцио¬
нальной, а именно той, которую отстаивал Адам Смит, благо¬
даря тому что она способствует росту производительности даже
в органической экономике, и на другой — физической, на ресурсе
капитала, представленном ископаемым топливом, которое позво¬
лило человечеству создать «мир, который больше не следует рит¬
му солнца и времен года; мир, в котором благосостояние людей
в огромной степени зависит от того, как они сами управляют эко¬
номикой, а не от капризов погоды и урожая; мир, в котором бед¬

ность стала исключительным состоянием, а не отражением неиз¬
бежной ограниченности человеческих производительных сил»3.
На протяжении большей части истории, пока прокатившаяся
по миру промышленная революция не позволила заместить орга¬
ническую экономику минеральной, единственная надежда на до¬
стижение интенсивного роста состояла в углублении разделения
труда, связанного с капитализмом Адама Смита. Я называю его
ростом смитовского типа в противоположность основанной
на технологии более современной форме роста, которую называю
ростом прометеевского типаА. Наиболее вероятным локомо¬
тивом роста смитовского типа было расширение международной
торговли согласно рекомендациям, намеченным в «Богатстве на¬
родов» и строго доказанным Улином и его последователями.
Но даже тогда, когда перспективы интенсивного роста не вы¬
глядели обнадеживающими, экстенсивный рост был повсеместным.
У нас, конечно, нет никаких статистических свидетельств о том, что
рост выпуска продукции не отставал от роста населения, но, ис¬
ходя из того, что, по определению, если бы уровень доходов упал
ниже уровня выживания, то население вымерло бы, представляется
разумным предположить (как доказывал Эрик Джонс5), что там,
где имеются свидетельства о росте численности населения, можно
предполагать наличие экстенсивного роста. Таким образом, исто¬
рия мировой численности населения, по крайней мере для большей
части доисторической эпохи, есть наш единственный источник для
оценки масштабов экстенсивного роста на протяжении периода,
предшествующего Новому времени (premodern period).
Земледелие, цивилизация и кочевники
Наш рассказ начинается с момента, предшествовавшего последне¬
му ледниковому периоду, когда наши предки, которые были охот¬
никами и собирателями, мигрировали из своего родового дома
в саваннах Африки во все уголки Земного шара. Они использова¬
ли ледяные мосты, которые в то время связывали все континенты
и исчезли по окончании ледникового периода. Это происходи¬
ло в период с 100 ООО по 10 ООО г. до н.э., когда таял ледяной
панцирь. В течение этого периода, по оценке Макивди и Джонса,
человеческая популяция более чем удвоилась и достигла уровня
приблизительно 4 млн человек. Этот рост численности населения
(и представленный им экстенсивный рост) происходил благодаря
тому, что наши предки, охотники и собиратели, расширяли ареал
и границы области расселения людей. В конце этого периода они
заняли все регионы мира, пригодные для обитания при их спо¬
собе добывания пищи, требующем много земли. Они достигли
Древние цивилизации (I): Египет, Месопотамия,Иудея
39

граничных возможностей земли при своем типе экономики на¬
турального хозяйства. Дальнейший рост численности означал бы
более высокую плотность человеческого населения на земле.
Возросшая плотность населения подтолкнула к переходу
к земледелию, доказывает Эстер Босеруп в своей блестящей книге
«Условия аграрного прогресса»: сначала подсечно-огневое зем¬
леделие, затем перелог, короткий пар и переход от монокультур¬
ного земледелия к севообороту6. Каждый этап все большей ин¬
тенсификации земледелия позволял обеспечить существование все
большей численности населения. Таким образом, по крайней мере
в тех частях мира, где экологические условия позволяли совер¬
шенствование от самого примитивного подсечно-огневого зем¬
леделия к самому интенсивному, основанному на севообороте,
граничные возможности земли становились эндогенными в том
смысле, что могли обеспечивать растущее население благодаря
более высокой степени интенсификации. Но даже в этих благо¬
приятных регионах такой интенсивный рост был в конечном сче¬
те ограничен постоянным фактором, землей, тогда как регионы
не столь экологически благоприятные могли поддерживать лишь
меньшую численность населения в более «примитивных» формах
натурального сельского хозяйства7.
Оседлое земледелие, сопровождающееся одомашниванием
растений и животных, распространяется приблизительно с 8000 г.
до н.э. Начавшись, вероятно, с холмов Ирака и Курдистана, где
произрастали дикие предки пшеницы и ячменя, к 6000 г. до н.э.
оно укореняется в регионе от Западного Ирана до Средиземно¬
го моря и через Анатолийское нагорье по обе стороны Эгейского
моря. Оно было основано на возделывании пшеницы и ячменя,
а также на разведении овец, коз, свиней и, вероятно, крупного
рогатого скота. Затем оно постепенно распространилось на Еги¬
пет, Китай, Западную Европу и другие части Старого Света8.
Изобретение земледелия привело к кардинальным изменени¬
ям в жизни человечества. Самым важным из них было развитие
древних цивилизаций в речных долинах Тигра и Евфрата, Нила,
Инда и Янцзы. Эти цивилизации были основаны на весьма интен¬
сивном земледелии с однолетними культурами, обычно требую¬
щими орошения. Теперь появилась возможность обеспечивать
средствами существования большую численность населения, чем
можно было представить прежде. Интенсивная форма орошае¬
мого земледелия требовала также трудового сотрудничества при
рытье каналов и сооружении плотин. Цивилизационная слож¬
ность развивалась благодаря появлению сельскохозяйственных
излишков, наличие которых теперь позволяло содержать специ¬
алистов — например, монархов и жрецов — что привело к стра¬
тификации общества. Как отмечает Геллнер, это характерно для
40
Г лава 2

всех оседлых земледельческих цивилизаций с «их качественным
разделением людей на три сословия — на тех, кто воюет, молится
и трудится»9. Социальная стратификация сопровождалась урба¬
низацией, а символом цивилизации стал город (сшгЛая).
Около 2000 г. до н.э. изобретение плуга позволило цивили¬
зации распространиться на увлажняемые дождями земли вокруг
Средиземного моря. С точки зрения Босеруп, плуг позволил со¬
кратить период отдыха земли по сравнению с тем, что было воз¬
можно при подсечно - огневой системе примитивного земледелия,
так что земледелие стало развиваться на увлажняемых дождями
землях, обеспечивая средствами к существованию большую чис¬
ленность населения, чем было возможно прежде. Цивилизация
с ее потребностью в сельскохозяйственном излишке теперь мог¬
ла распространиться за пределы речных долин. Со временем это
привело к возникновению древнегреческой цивилизации.
Но были и другие части древнего мира, где экологические усло¬
вия не благоприятствовали интенсивному земледелию: покрытые
травами обширные степные регионы Евразии, лежащие к северу от
древних центров цивилизации. Не будучи в состоянии заниматься
подсечно - огневым земледелием в условиях малочисленности де -
ревьев охотники этого ареала, столкнувшись с параллельным раз¬
витием земледелия и одомашниванием животных среди их южных
соседей, обнаружили, что их окружающая среда особенно хорошо
подходит для содержания стад одомашненных животных. Они стали
кочевниками-скотоводами, выпасавшими крупный рогатый скот,
а позднее — и лошадей. Таким образом, в отличие от своих более
оседлых собратьев в возникших аграрных цивилизациях эти кочев -
ники сохраняли связь с охотничье-собирательским прошлым.
На юге пояса ближневосточных цивилизаций, на Аравийском
полуострове, экология также не позволяла заниматься оседлым
земледелием. Здесь также развилось скотоводство, но оно было
основано на овцах и козах, которые способны справиться с нехват¬
кой летнего корма в этой полупустыне10.
Скотоводы севера и юга, грабившие оседлые аграрные цивили¬
зации, были столь же важной, как и последние, частью динами¬
ческого процесса, который и создал современный мир. Скотоводы,
подобно охотникам, зависели от травоядных и в поисках травы для
своих животных странствовали на большие расстояния. Им нуж¬
но было защищаться и от других животных, и от людей. Их образ
жизни требовал лидера, который мог командовать всем «родом» и
принимать решения о его миграции. Таким образом, в отличие от
ранних оседлых земледельческих общин, которые оставались весь¬
ма мирными, скотоводы сохранили свои воинственные структуры
и жестокие обычаи охотников за крупным зверем. Это обеспечило
им преимущество в военных столкновениях с земледельцами. Как
Древние цивилизации (I): Египет, Месопотамия,Иудея
41

отмечает Мак-Нил, «несомненно, скотоводы пользовались столь
огромным преимуществом, что всегда соблазнялись попытками
одомашнить своих собратьев-людей, завоевывая и эксплуатируя
их так же, как собственных животных. Дальнейшая история чело¬
вечества Старого Света вертелась вокруг взаимодействия между
превосходящей численностью, что стало возможным благодаря
земледелию, и превосходящей военно-политической организа¬
цией, требуемой скотоводством»11.
Древний Ближний Восток
Мы не можем проследить возвышение и падение различных ближ¬
невосточных империй древности, часто подвергавшихся давлению
варваров с севера. Но с точки зрения моего общего тезиса стоит
отметить два момента истории древних Месопотамии и Египта.
Первый — изобретение письменности в древнем Шумере око -
ло 3000 г. до н.э. Она возникла в результате того, что чиновному
жречеству требовалось вести учет излишков, которые отсылались
в город из деревень с интенсивным земледелием. Здесь матери¬
альные аспекты повлекли за собой жизненно важную высшую
культурную форму.
Второй момент касается различий в типах централизованно¬
го государства и связанной с ним «государственной» идеологии
в древних Месопотамии и Египте. Эти различия опять-таки мож¬
но свести к разнице в экологии, то есть к материальным факторам.
Так, представитель чикагской школы доклассической древности
Генри Франкфорт в своей книге «Монархия и боги» отмечает, что,
несмотря на внешние подобия, эти две цивилизации фундамен¬
тально и глубоко расходились в своих концепциях монархии, ко¬
торую они обе расценивали как основу цивилизованной жизни.
В Египте монарх был богом, а в Месопотамии — просто «ве¬
ликим человеком»: «В Египте статус монарха был связан с мис¬
тической общностью двух поколений, живого сына в качестве
Гора и его мертвого предшественника в качестве Осириса. В ка¬
честве бога египетский монарх обладал абсолютной властью над
землей и своим народом, но тем не менее он не мог действовать
по произволу и прихоти, а лишь в согласии с моат, “правильным
порядком”... В Месопотамии... хотя монарх считался избранным
к служению при вмешательстве божественной силы, он должен
был познавать суть того, как исполнять монарший долг, через об¬
ряды, сны и знамения»12.
В своих празднествах оба общества отражали природные рит¬
мы смены времен года. Но если в Месопотамии они были про¬
питаны чувством страха и церемониалами, развивающимися от
42
Глава 2

глубокой мрачности к ликованию, то в Египте они просто под¬
тверждали, что в мире все в порядке. Так происходило потому,
что египтяне придерживались статичного представления о Все¬
ленной, полагая, что космический порядок был установлен при
ее создании13.
Каковы же причины этих различий в космологических пред¬
ставлениях (и, следовательно, в природе политического устройст-
ва) двух древнейших земледельческих цивилизаций? Франкфорт
дает ответ с точки зрения различий в экологии: «Эта полярность
взглядов на мир, — пишет он, — весьма любопытна в сопостав¬
лении с физико-географическими различиями между двумя эти¬
ми странами. Богатая долина Нила расположена изолированно и
с обеих сторон прикрыта почти безжизненными пустынями, тогда
как Месопотамия не имеет четких границ, и ее периодически гра¬
били и разрушали горцы с востока или кочевники с запада. Египет
извлекал свое процветание из ежегодных разливов Нила, кото¬
рые неукоснительно происходили из года в год, пусть даже сильно
различаясь в уровне подъема воды. В отличие от этого большая
часть пастбищ Месопотамии зависит от нерегулярно выпадаю¬
щих дождей, а Тигр — непредсказуемая, бурная и крайне опас¬
ная река»14.
Таким образом, Франкфорт дает материальное объяснение
этим различиям в космологиях — обе цивилизации заботятся
о поддержании жизни, но жители Месопотамии, принимая не¬
избежность смерти, сосредоточены на религиозных ритуалах для
поддержания жизни на Земле посредством приведения ее к со¬
гласию с природой. Египтяне, напротив, отрицая реальность
смерти, считают жизнь вечной. Люди продолжали существовать,
несмотря на то что тело разлагалось. Но «вопреки этим верова¬
ниям, “душа” была неотделима от тела, или, скорее, личности че¬
ловека всегда требовались и тело, и душа; и, чтобы достичь вечной
жизни, остающаяся в живых часть человека не должна была пол¬
ностью отделяться от основы его идентичности — его тела. Отсю¬
да мощное развитие египетской скульптуры, отсюда мумифика¬
ция, отсюда и оснащение могилы предметами первой жизненной
необходимости » 15.
Если экологические различия объясняют различие в космо¬
логиях двух древних ближневосточных религий, они могут также
объяснить космологию третьей крупной ближневосточной религии,
жизнь которой длится гораздо дольше, и которая (как мы увидим)
изменила мир — космологию иудаизма. Кочевники, обитавшие
на границах цивилизации, обладали третьей формой монархии,
отличавшейся от монархии египтян и жителей Месопотамии. Этот
тип правления, как замечает Франкфорт, «обнаруживается у на¬
рода, который почитал родство превыше всех иных уз верности
Древние цивилизации (I): Египет, Месопотамия,Иудея
43

и чья сплоченность происходила из общего кочевого прошлого,
а не из того, чего они добились как оседлое сообщество»16.
Космологические представления евреев формировались в пе¬
риод отсутствия монархии, когда они стали утверждать, что Яхве
выделил их как избранный народ в результате завета, заключен¬
ного с Моисеем на горе Синай. Их бог был трансцендентным бо¬
гом, главенствующим над всеми земными силами. Эти племена
признали монарха только под давлением острой необходимости.
Когда к угрозе филистимлян добавились притеснения аммонитян,
народ сказал: «Итак, поставь над нами царя, чтобы он судил нас,
как у прочих народов»17. Таким образом, если в Египте монархия
была делом богов, а в Месопотамии божественно установленным
политическим порядком, то для иудеев она была подражанием
другим, институтом, который они были вынуждены ввести у себя,
оказавшись в чрезвычайной ситуации18. Следовательно, в отли¬
чие от монархов Египта и Месопотамии, иудейский царь не имел
божественного статуса. «Отношения с народом были настолько
светскими, насколько это возможно в религиозном обществе. Бо¬
лее нигде на Ближнем Востоке мы не находим такого отделения
народа от своего лидера во всем, что касается божественного»19.
У религии иудеев были еще две особенности. В отличие от других
народов региона, унаследовавших политеистические пантеоны, иу¬
деи развили трансцендентальный монотеизм. Согласно Мак-Ни-
ЛУ> с учетом их истории, на которую непосредственно повлияло их
кочевое прошлое, и географии региона, в котором они жили, «мо¬
нотеизм представлялся единственным [логическим]... объяснением
в мире, в котором далекие монархи и непредсказуемые события,
зарождающиеся на расстоянии в сотни миль, глубоко затрагива¬
ли местные дела. В таких условиях религиозный локализм более
не согласовывался со здравым смыслом и повседневным опытом.
Традиционные обряды выглядели фальшиво; лишь евреи смогли
полностью выразить повсеместно ощущаемую потребность в рели¬
гиозном универсализме. Поэтому их определение этического моно¬
теизма составило одно из величайших и наиболее живучих дости¬
жений древней цивилизации Ближнего Востока»20.
Вторым важным для будущего знамением была кодификация
еврейских священных писаний в книги Ветхого завета перед паде¬
нием Иерусалима в 587 г. до н.э. Она имела громадные послед¬
ствия. С последующим исходом евреев [и с их расселением] среди
множества чужих народов их вера в то, что они избранный народ,
а самое главное их Книга позволили им сохранить «полную веру
в свою религию, укрепляя их надежды раздумьями над обетова-
ниями священных текстов. Тем самым религия была отделена от
местности»21. Как мы увидим, это имело огромные последствия
для всего мира.

ГЛАВА 3
ДРЕВНИЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ (II):
ИНДИЯ И КИТАЙ
Теперь с Ближнего Востока, где были основаны первые цивили¬
зации, мы переходим к другим великим цивилизациям в Индии
и в Китае. Со временем великие цивилизации, кроме того, раз¬
вились автономно в Центральной Америке и в Перу. Я не стану
обсуждать их, отчасти из-за своего ограниченного знания о них,
но, главное, из-за того, что, выражаясь словами Освальда Шпен¬
глера, это «убитые цивилизации», которые, несмотря на их про¬
шлую славу, более не оказывают сколько-нибудь заметного вли¬
яния на наш мир. Не стану я рассматривать и Африку. В зна¬
чительной степени потому, что несмотря на возникновение ряда
африканских империй с собственными особыми цивилизациями,
существовавших на протяжении веков, африканские экономики
так и не смогли произвести достаточный сельскохозяйственный
излишек, чтобы сделать возможной социально-экономическую
дифференциацию, которая была отличительным признаком евро¬
азиатских цивилизаций. Так произошло в значительной степени
из-за уязвимости почв этого региона, которые так и не позволи¬
ли заменить мотыгу плугом и, следовательно, перейти от подсеч¬
но-переложного земледелия к оседлому.
Поэтому я обращаюсь к двум великим древним цивилизаци¬
ям, индийской и китайской, которые вместе с западной и близ¬
кородственной ей исламской до настоящего времени оказывают
влияние на людские умы и сердца. Народы, живущие на родине
индийской и китайской цивилизаций, вместе составляют более
2 млрд из населяющих мир 5,3 млрд жителей. И это еще без учета
значительных индийской и китайской диаспор, культурные пред¬
ставления которых в значительной степени направляются мате¬
ринскими цивилизациями.
Индия
Первая цивилизация в Индии1 была основана в пойме долины
Инда. Полного расцвета она достигла примерно к началу тре-
тьего тысячелетия до н.э. О представлениях, свойственных этой
цивилизации, известно мало, так как индские письмена до сих пор
не расшифрованы. Подобно месопотамской, индская цивилиза-
Древние цивилизации (II): Индия и Китай
45

ция полагалась на ежегодный паводок великой реки и пользова¬
лась защитными дамбами в виде стен из обожженного кирпича.
Это была городская цивилизация, зависящая от излишка продук¬
тов процветающего земледелия, что засвидетельствовано сущест¬
вованием зернохранилищ в ее городах.
Примерно к 1500 г. до н.э. индская цивилизация распалась
по причинам, до сих пор неясным. Различные племена, менее
сходные по своему этническому происхождению, чем по обще¬
му происхождению их языков в рамках арийской (индоевропей¬
ской) языковой группы, начали мигрировать с северо-запада
в район современного Пенджаба. Это были «народы, говорив¬
шие по-арийски», чье постепенное продвижение вдоль и попе¬
рек Индии вылилось в их постепенную эволюцию от полукоче¬
вых скотоводов, разводящих крупный рогатый скот, до оседлых
земледельцев, которые мало-помалу основали другую городс¬
кую цивилизацию (первоначально) в долине Инда и Ганга. При
этом они развили кастовую систему, которая обеспечивает ба¬
зовую социальную структуру для повседневной жизни народов
субконтинента, ныне называемого Индийским. Эта структура пе¬
режила бесчисленные чужеземные вторжения — варваров с севе¬
ра, а в самые недавние времена морем с юга, внутреннюю смуту,
колонизацию и экономические неурядицы, так что и спустя более
двух, тысячелетий она все еще остается крайне важной для пони -
мания общества и политики Индии.
Индийская социальная система
Индийская социальная система покоилась на трех столпах: отно¬
сительно автаркические деревенские сообщества, кастовая система
и расширенная семья1. Это была децентрализованная социаль¬
ная система, которая для своего увековечивания не нуждалась
ни в централизованной политической власти, ни в церкви. Де¬
ревенские общины не являлись полностью автаркическими, но их
торговые связи были в значительной степени локализованы.
Эта социальная система состояла из множества эндогамных,
иерархически организованных профессий и зачастую присущих
лишь конкретному региону подкаст (джати). Эти касты были
отнесены к одной из категорий классификации (варна), в ко¬
торой имелось четыре широких варны (касты): брахманы (жре¬
цы), кшатрии (воины), вайшья (торговцы) и шудры (работники
и сельское крестьянство). Хотя эту схему обычно отождествляют
с кастовой системой, она обеспечивает лишь общие теоретические
рамки индийского общества. Реальной тканью индийской касто¬
вой системы было переплетение иерархически организованных
46
Глава 3

подкаст. Эти подкасты основывались на профессиональной спе¬
циализации, но перемещение между ними было возможным и
происходило в пределах межкастовой или внутрикастовой статус¬
ной иерархии. Вертикальная мобильность зависела от перемеще¬
ния всей касты вверх в социальной иерархии. Обычно это проис¬
ходило в результате освоения иного занятия, возможно — путем
миграции в новый регион и требования более высокого ритуаль¬
ного статуса. Очень сложная вертикальная иерархия каст, кро¬
ме того, упрощала поглощение новых этнических групп, которые
прибывали волна за волной на протяжении всей индийской ис¬
тории. Их место в социальной иерархии определялось отчасти их
занятием и иногда социальным происхождением.
В книге «Индийское равновесие» я попытался показать, что
эта система возникла как ответ ариев на проблему обеспечения
стабильного предложения рабочей силы для трудоемкого земледе¬
лия, которым они начали заниматься в Индо-Гангской равнине.
Учитывая экологические условия этой обширной равнины (в ходе
продвижения ариев были сведены некогда первозданные леса) и
характерные для того времени примитивные формы транспорта,
главным ограничителем для достижения политического реше¬
ния вопроса о стабильном предложении рабочей силы была эн¬
демичная политическая нестабильность, порождаемая враждой
многочисленных монархий. Обширная, богатая, географически
однородная Индо - Гангская аллювиальная равнина образовала,
говоря словами Эрика Джонса, естественную «центральную об¬
ласть» Индийского государства. Но, учитывая размер равнины и
имеющуюся в наличии военную и транспортную технику, влады¬
чество над ней единственного государства бывало эпизодическим.
Несмотря на то что мечтой каждого мелкого индийского царька
было основать субконтинентальную империю, эти центростреми¬
тельные тенденции уравновешивались центробежными силами,
проистекающими из географии и следующих из нее трудностей
коммуникации при удержании единства субконтинента.
Эта свойственная Индии политическая неустойчивость озна¬
чала невозможность применения различных альтернативных ме¬
тодов закрепления дефицитной (относительно земли) рабочей
силы, необходимой для трудоемкой формы плужного земледелия
на равнинах, — таких как рабство, обложение подушным налогом,
кабальные договоры или ограничения миграции. Для проведения
их в жизнь требовалась мощь централизованного государства и
сопутствующая ему бюрократия. Как утверждает Домар в своей
теоретической модели рабства, свободная рабочая сила, свободная
земля и неработающий высший класс не могут сосуществовать: мо¬
гут сосуществовать любые два из них, но не три. Отсюда потреб¬
ность в закреплении работников (см. раздел 4 Приложения)2.
Древние цивилизации (II): Индия и Китай
47

Кастовая система обеспечила более хитроумный и долговечный
ответ на проблему ариев по поддержанию предложения сельской
рабочей силы. Она учредила децентрализованную систему конт¬
роля, которая для своего выживания не требовала существования
всеохватного (и более масштабного) политического сообщества, и
это гарантировало, что любая попытка учредить новые поселения
за пределами ее рамок будет трудна, если не невозможна. Цен¬
тральным моментом этой схемы было разделение рабочей силы
на касты и его поддержание [enforcement] локальным социаль¬
ным остракизмом.
Эндогамная специализация взаимодополняющих (компле¬
ментарных) услуг, требующихся в качестве условий функциони¬
рования жизнеспособного поселения, означала, что любая угнета¬
емая группа, планирующая покинуть конкретную деревню, чтобы
устроиться самостоятельно, обнаружила бы — если эта группа
ограничена единственной кастой — что у нее нет необходимых
комплементарных навыков (присущих другим кастам) для осно¬
вания нового поселения. Им бы потребовалось вербовать членов
комплементарных (дополняющих) каст, чтобы те присоединились
к ним в побеге из арийского поселения. Но едва ли на это можно
было рассчитывать, поскольку некоторые из комплементарных
каст уже имели более высокий ритуальный и экономический ста¬
тус и не горели желанием перемещаться в более неопределенную
среду нового поселения.
Угнетаемые низшие касты (или принадлежащие к ним инди¬
виды) также не могли сами приобрести комплементарные навыки,
преодолев тем самым трудности формирования коалиции, требу¬
ющейся для формирования нового поселения из состава единст¬
венной угнетаемой касты. Это едва ли произошло бы вследствие
социального остракизма, являвшегося неотъемлемым элементом
кастовой системы. Для других групп было бы невыгодным пе¬
редавать знание о комплементарных навыках, поскольку остра¬
кизм, связанный с нарушением кастового кодекса как потребите¬
лем, так и производителем (на каждом уровне кастовой иерархии)
повлек бы за собой издержки более высокие, чем любые выгоды
из прибыльного арбитража на рынке труда, который мог привес¬
ти к разрушению кастового способа сегментации труда3.
Кроме того, посредством процесса «фальсификации предпоч¬
тений», модель которого построена Кураном (см. Приложение),
система могла сохраняться даже при наличии «скрытого инако¬
мыслия». Эта система препятствует открытым протестам и раз¬
ногласиям; она использует открытое, а не тайное голосование
на встречах советов касты для разрешения споров; а за несогласие
с судебными решениями этих советов она предусматривает санк¬
ции. Таким образом обеспечивается такой настрой общественно¬
48
Глава 3

го мнения, который не позволяет инакомыслящим обнаруживать
себя, чтобы организовать коалиции, разрушающие касту.
Хотя в центральной части Индии к моменту обретения незави -
симости дефицит рабочей силы, который вызвал к жизни эту де¬
централизованную систему социального контроля, исчез, расша¬
тывание кастовой системы происходило очень медленно, главным
образом под эгидой демократических выборов, сопровождаясь
множеством насильственных действий сторонников каст. Недав¬
нее назначение лидера «неприкасаемых» на пост премьер-ми¬
нистра штата Уттар-Прадеш — признак того, что демография
и политика смогут наконец подорвать эту древнюю социальную
систему индусов, которая тысячелетиями обеспечивала культур¬
ную стабильность субконтинента.
Другим децентрализованным элементом индусской социаль¬
но-политической системы была древняя традиция выплаты опре¬
деленной, установленной обычаем доли продукции деревни в виде
дохода правителю, что означало, что у любого нового победителя
в политической борьбе имеется уже готовый и добровольный ис¬
точник дани. В условиях эндемичной политической нестабиль¬
ности организованная по профессиональному признаку сегре¬
гация кастовой системы означала, что война — дело професси¬
оналов, что уберегло огромную массу населения от вовлечения
в смертельные раздоры сменяющихся правителей. Для последних,
однако, легкая доступность дохода благодаря традиционным мес¬
тным порядкам значительно сокращала усилия, требуемые для
финансирования армий и судов. Со своей стороны, сельские со¬
общества покупали относительный мир и покой, и могли продол¬
жать свои ежедневные труды, оставаясь более или менее в стороне
от непрекращающихся конфликтов аристократов.
В современной Индии эластичность демократической системы,
введенной британцами, отчасти отражает эти древние отношения,
т.к. избирательная урна представляет собой менее смертоносное
ристалище для конфликтов, чем поле битвы для индийских арис¬
тократических классов. И народ с древним смирением соглаша¬
ется, что политики заберут назначенную часть национального до¬
хода для увеличения своего собственного могущества.
Для целей моего изложения следует отметить, что одной из час¬
тей доказательства в поддержку объяснения кастовой системы
на основе опосредованного регулирования труда является конт¬
раст между политическим устройством и космологиями монар¬
хий Индо - Гангской равнины и республиками подножья Гималаев
в Древней Индии. Экология последних не годилась для развития
трудоемкого земледелия равнин. Благодаря географическим ба¬
рьерам они к тому же могли образовывать малые племенные го¬
сударства. Это означало, что в предгорьях могли поддерживаться
Древние цивилизации (II): Индия и Китай
49

древние племенные традиции мигрирующих ариев, воплощенные
в народных собраниях («сабха» и «самути»), тогда как среди
враждующих равнинных монархий общей политической формой
стала сакральная монархия, легитимизированная посредниками
бога — брахманами.
Кроме того, республики занимали менее плодородные холмис¬
тые земли. Расчистка предгорий и практикуемая на них система
земледелия была, возможно, основана на закустаренном перелоге,
который требовал меньше труда на акр, чем тип пахоты на равни¬
нах. Их экономика не нуждалась в механизмах социального конт¬
роля кастовой системы. Поэтому то, что эти республики оказали
сильнейшее сопротивление основанному на кастах социальному
развитию равнин, отнюдь не простое совпадение. Лидеры двух на¬
иболее значительных антикастовых религиозных движений в Ин¬
дии, буддизма и джайнизма, были родом из республик предгорий.
Эти религиозные течения также предоставили орудие для соци¬
альной эмансипации торговых классов, которые расцвели с рос¬
том производства и торговли в VI—IV вв. до н.э. Но экономичес¬
кой власти этой касты вайшьев не соответствовала политическая
власть, которую удерживали в своих руках две высших варны —
жрецов и воинов. Подъем еретических течений обеспечил и им, и
другим угнетаемым кастовой системой путь к избавлению.
Последовавший в результате конфликт между племенной и
кастовой системой и между кастовой системой и религией не был
урегулирован вплоть до IV в. н.э., когда СамудраГуптаразрушил
республику Ликхави и кастовая система одержала победу над пле¬
менем и религией. Впоследствии вплоть до нашего времени ничто
не бросало вызов этой социальной системе, которая представля¬
лась столь созвучной экологическим и политическим обстоятель -
ствам субконтинента.
Наряду с кастовой системой и сельской общиной, третьим
столпом индийской социальной системы была расширенная семья,
которая поддерживала тесную связь между братьями, дядьями,
кузенами и племянниками, часто живущими под одной крышей
или группой крыш, и совместно владеющими недвижимым иму¬
ществом семьи. Базовой единицей социальной системы была се¬
мья, а не индивид4. Мертвые и живые были связаны между собой
через ежегодный обряд поминовения предков, шрадха, который,
как и при поклонении предкам в Китае, был самой действенной
силой в деле консолидации семьи5. Древний закон, кодифициро¬
ванный Ману, дозволял разделение большой расширенной семьи
на части с разделом собственности между сыновьями, которые
затем устраивали собственные расширенные семьи. Завещаний
в Древней Индии не существовало. Самый старший сын не по¬
лучал никакого особого наследства, за исключением иногда очень
50
Глава 3

малой добавки примерно в 1 /20 от равной доли6. Индусская пра¬
вовая система была иерархической и холистической. Со временем,
«если не считать Ъхармашастр (книг законов), местные обычаи и
монаршие декреты изменили контекстуальное значение социаль¬
но действенных правовых норм... Вне зависимости от этих реги¬
ональных и контекстуальных вариаций сохранялась партикуля-
ристская и иерархическая природа индусской правовой системы.
Она оставалась ориентированной на группу и далекой от эгали¬
таризма, то есть принимающей во внимание социальное проис¬
хождение, но не ориентированной на индивида и не универса¬
листской. Влияние мусульманской культуры и администрации
не вызвало никакой фундаментальной перемены в качественной
природе этой правовой системы»7.
Именно британское владычество, особенно его реформистское
рвение перед самым восстание сипаев, ввело различные правовые
новшества, которые, будучи основанными на чистых принципах
универсализма, рационализма и индивидуализма, перевернули
традиционное индусское право8. Но право лиц, имеющее отно¬
шение к семье, браку, разводу, усыновлению, опекунству в рас¬
ширенной семье, несовершеннолетним, законности детей, на¬
следованию, преемственности и религиозным пожертвованиям9,
в значительной мере осталось нетронутым. Лишь после обретения
независимости правовая реформа права лиц и семейного права
была продолжена с того места, где остановился генерал-губер¬
натор Бентинк10. «Неприкасаемость» была объявлена вне зако¬
на, двоебрачие стало наказуемым, были разрешены развод, меж-
кастовые браки и повторное замужество вдов, а вдовам и доче¬
рям были даны доли в наследственном недвижимом имуществе.
Управление индуистскими храмами и монастырями было ради¬
кально изменено в законодательном порядке11.
Для нашей цели важны два аспекта этой правовой модерни¬
зации, осуществлявшейся под влиянием Запада. Первый состо¬
ит в том, что, в противоположность древней индийской традиции,
британцы при [генерал-губернаторе] Корнуоллисе ввели новую
идею о разделении судебной и исполнительной функций прави¬
тельства. «Социологическое значение этой системы состояло в том,
что теперь даже правительственные исполнительные решения могли
оспариваться в гражданских судах, обеспечивая тем самым основу
для верховенства права и права на свободу и справедливость»12.
Это имело глубокое значение постольку, поскольку позволило рас¬
цвести демократии, а кроме того, несмотря на коррупцию и юри¬
дические проволочки, пустила корни западная правовая традиция,
регулирующая торговлю и договоры. Кроме того, в отличие от мно¬
жества других колонизаторов, британские власти, начиная со зна¬
менитых «Заметок об образовании в Индии» (1835) Маколея,
Древние цивилизации (II): Индия и Китай
51

поощряли и продвигали западное образование среди своих поддан -
ных. Сословие адвокатов, которое было создано для работы в новой
правовой системе, было в значительной степени туземным и обес¬
печивало интернализированный противовес в индийской полити¬
ческой системе сладким голосам сирен прошлого.
Второй аспект вестернизации древней индийской правовой
традиции заключался в том, что упор на «равенство в глазах зако¬
на, неведение судьи об истцах (judicial ignorance of complainants) ;
идеал экономических отношений, основанных на договоре, а не
на статусе; задача урегулирования рассматриваемого дела, и
только этого дела; и необходимость четкого решения, а не комп¬
ромисса»13 означал подрыв тесно связанных друг с другом тради¬
ционных ценностей иерархии и холизма. Иерархия была отмене¬
на, поскольку новые правовые нормы игнорировали всякие раз -
личия, основанные на кастовой системе. Холизм, в соответствии
с которым социальными элементами традиционно понимались
индусские домохозяйство, клан, подкасты и касты, был подор¬
ван, когда индивид стал единственно признанным элементом но¬
вой правовой и административной системы14. Но потребовалось
много времени, чтобы актуализировать созданный таким образом
потенциал социального эгалитаризма. Сделанное Коном в 50-х
годах XX века наблюдение, что, несмотря на тот факт, что низшие
классы на уровне села стали лучше осознавать свои юридические
права, их попытки реализовать эти права через суды редко быва¬
ли успешны, к сожалению, все еще остается отличительной чертой
индийского правосудия. Но правовая инфраструктура приви¬
лась, и это представляет собой полную противоположность другой
древней цивилизации — Китаю.
Повредили ли индусской традиционной системе расширенной
семьи правовая модернизация, а также ползучая индустриали¬
зация и вестернизация? В западной социологической литерату¬
ре (как и в чикагской «экономической теории домохозяйства»)
является общим местом то, что с индустриализацией и модерни¬
зацией расширенная семья, связанная с аграрными, доиндуст-
риальными обществами, будет замещена супружеской, или нук-
леарной, семьей10. Пока Индия опровергает этот прогноз даже
в урбанистических регионах, где модернизация и вестернизация
были более всесторонними.
В оценке этой преемственности важно обратить внимание
на неопределенность критерия, связанного с местом прожива¬
ния, который обычно используется для картирования меняюще¬
гося благосостояния «нуклеарной» и «расширенной» семьи. Так,
по замечанию Гуди, эту неопределенность иллюстрирует тот факт,
что, хотя члены многих так называемых «расширенных неразде¬
ленных семей» проживают в «нуклеарных семьях», их имущест¬
52
Глава 3

венные интересы остаются «совместными» (неразделенными)16.
Сингх отмечает, что «самая большая проблема — это не состав
семейной группы, живущей совместно, а природа и качество со¬
циального взаимодействия, исходящего от предположительно
нуклеарной семьи, которая связана сентиментальными узами,
ритуальными и экономическими обязательствами с другими се¬
мейными ячейками в том лее месте или в других местах, которые
также могут быть нуклеарными как группа живущих совместно
людей, но функционально могут быть объединены узами долга
с данной нуклеарной семьей»17.
Исследования Десаи, Кападии, Коленды и Шаха подтверж¬
дают вывод Сриниваса18 о том, что, несмотря на существенные
перемены в семейной системе, особенно в группе вестернизиро¬
ванной городской элиты, «было бы грубым упрощением предпо¬
лагать, будто индийская семейная система изменилась или меня¬
ется от объединенного к ядерному типу»19.
Экономическая стагнация и процесс Босеруп
В отличие от Китая, мы не располагаем историческими источни¬
ками для обоснования сколько-нибудь точных количественных
суждений об уровне жизни, обеспеченном этой социально-эко¬
номической системой. Об уровне жизни в Индии до современ¬
ной эры имеются только косвенные данные. В своем резюме этих
данных в книге «Индийское равновесие» я пришел к выводу, что,
по-видимому, примерно с 300 г. до н.э. до современной эпохи
имела место стагнация душевого дохода. Индия, таким образом,
вероятно, попала в «ловушку высокого уровня равновесия»11 в пе¬
риод царствования Маурьев, которые создали первую пан-ин¬
дийскую империю и учредили первую в Индии централизован¬
ную бюрократию. Как и в более поздних на Среднем Востоке Аб-
басидов и в Китае династии Сун, относящихся к более поздней
эпохе, это политическое и идеологическое объединение субкон¬
тинента, вероятно, подстегнуло период интенсивного роста по
Смиту. У нас нет никаких твердых доказательств этой догадки,
сопоставимых с действительно имеющимися более строгими до -
казательствами интенсивного роста в позднейших цивилизаци¬
ях. Но если точны сообщения, подобные сообщениям греческо¬
го путешественника Мегастена, который говорил о невероятном
богатстве Индии, и более поздних визитеров, вроде китайского
паломника Сюань-цзан (606—647 гг. н.э.), то Индия, должно
быть, достигла более высокого, чем другие цивилизации, уров¬
ня жизни задолго до начала новой эры. Более того, если верна
оценка Мэдисона о том, что «душевой доход в Индии в 1750 г.,
Древние цивилизации (II): Индия и Китай
53

вероятно, находился на уровне 1960 г., составляя примерно
150 долл. в ценах СТТТА 1965 г.»20, то эта стагнация происхо¬
дила на довольно высоком для «органических» экономик уровне
и более высоком, чем достигали экономики, современные ин¬
дийской, на протяжении тысячелетия. Согласно моей гипотезе,
именно этот относительный экономический успех и поддерживал
индийское равновесие.
Но поскольку население выросло с приблизительно 100 млн
в 300 г. до н.э. до 125 млн в 1600 г. н.э. и 300 млн в 1911 г.,
явно имел место экстенсивный рост по типу Босеруп. Некоторое
подтверждение этому предоставляют данные профиля различий
на уровне штатов в выпуске продукции на один акр и среднем
размере крестьянского хозяйства21. Если бы шел процесс Босе¬
руп, то можно было бы ожидать, что штаты будут группироваться
кривой, описываемой как равносторонняя гипербола — «кривая
Исикавы»22, как я назвал ее в честь экономиста, который открыл
эту кривую в своих исследованиях азиатского сельского хозяйст -
ва. Эти кривые изображены на рис. 3.1 и 3.2. Можно видеть, что
большинство стран Азии и большинство индийских штатов, за ис¬
ключением Харьяны и Пенджаба (для представленных периодов
времени), приближаются к кривой Исикавы, как в основном и
предсказывает теория Босеруп. Напротив, индийские штаты Пен¬
джаб и Харьяна, которые задавали тон в ведомой технологиями
«зеленой революции», очевидным образом отклонились от шаб¬
лона, задаваемого концепцией Босеруп.
Вопреки националистической агиографии, я не нашел ника¬
кого свидетельства тому, что в средневековой Индии существо¬
вали какие-либо локальные перспективы возникновения роста
прометеевского типа, якобы блокированного британским коло¬
ниализмом. На деле именно под эгидой Британии Индия стала
одним из первопроходцев индустриализации в «третьем мире».
Но из-за старинного предубеждения против торговли и коммер¬
ции, а также из-за давнишнего предубеждения брахманов против
рынка эти ранние возможности так и не были реализованы. Этим
более современным сюжетом мы займемся в главе 7.
Космологические представления
Необходимо также рассмотреть космологические представления,
лежащие в основе социальной системы индусов. Стоит отметить
две характерных особенности этой социальной системы и вопло¬
щенные ею «центральные принципы». Первая — это различение
власти и статуса, вторая — представления о спасении. Первая
очевидна, поскольку иерархически брахман (жрец) располагался
54
Глава 3

Производство зерна, кг/га
Рис. 3.1. Кривая Исикавы, Индия, 1970—1971
Древние цивилизации (II): Индия и Китай

Рис. 3.2. Соотношение между продуктивностью земли и площадью
обрабатываемой земли по некоторым странам Азии
Примечания:
1. Продуктивность земли определяется как количество риса-сырца на один
урожай с гектара, умноженное на индекс количества урожаев в год.
2. Область с объединяет страны, где за один урожай с одного гектара сни¬
мается менее 2,3 т риса-сырца.
56
Г лава 3

выше кшатрия (воина). Однако ко второму принципу нужно при¬
смотреться поближе.
Для животного, обладающего самосознанием, факт смер¬
ти нуждается в некотором объяснении, как и место человечества
в мире — что по существу означает наше отношение к природе.
Из попыток ответить на эти метафизические вопросы родились
различные религии. Специалист по социологии религии Брайан
Уилсон отмечает: «Явная и очевидная функция религии состоит
в том, чтобы предложить людям перспективу спасения и предо¬
ставить им соответствующее руководство для достижения этого...
Человек представлял спасение множеством способов. Порой куль¬
тура формулировала его как победу над смертью... [как в] хрис¬
тианстве... В других культурах смерть как событие расценивается
не столь романтично, и спасения ищут вместо зла, преобладающе-
го в земной жизни [как в индуизме]... В менее развитых религиях
спасение на практике может пониматься более узко — возможно,
просто как средство от болезни или как устранение последствий
колдовства»'10.
Далее он проводит различия между духовными концепциями
спасения, для которых не нужны никакие эмпирические дока¬
зательства, и партикуляристскими концепциями, «в которых
ищут конкретной помощи — исцеления, защиты, мирского бла¬
гополучия. Несмотря на то что в индуизме имеется законченная
духовная концепция Вед и Упанишад, в условиях дозволенной
гибкости веры именно партикуляристские аспекты религий ока¬
зывают влияние на повседневную жизнь большинства индусов.
Реальной религиозностью индусов была имманентная, а не транс¬
цендентальная религиозность» (Ibid., р. 73).
Боги, сходящие на землю, чтобы творить чудеса, до сих пор
составляют повседневные верования индусов, о чем свидетельст¬
вует всемирная истерия, недавно окружавшая истечение молока
к статуям бога Ганеши, который, как казалось, пил его.
То, чем человек станет в следующем рождении, определялось
вовсе не тем, во что человек верил, а тем, что он делал (следуя сво¬
ей дхарме). Лучше всего было избежать бесконечного цикла пов -
торных рождений и достичь мокша — буддистской нирваны. Боль -
шинство этих «правильныхдействий», кроме того, было основано
на ритуалах. Они имели место в общественном мире. Но в то же
время «центральные принципы» дозволяли некую форму инди¬
видуализма. Отшельник, уходящий в лес (прочь от мирского ок¬
ружения) , мог непосредственно стремиться к мокша. Мы увидим
этот идеализм «не от мира сего», как назвал его Дюмон24, в ис¬
токах западной цивилизации. Важнее всего то, что индуистское
спасение, в отличие от, например, китайского, всегда было лич¬
ным. Исполнение дхармы в мирском обществе преследовало цель
Древние цивилизации (II): Индия и Китай
57

личного спасения; как мы увидим, в этом индуистская концепция
имела больше общего с западным миром, чем с Китаем.
Но этот «индивидуализм» не был того типа, который сейчас
связывают с Западом. По меткому замечанию Геллнера, в ин¬
дуизме западный индивидуализм немыслим. Он пытается на¬
рисовать портрет индуистского Робинзона Крузо, полиглота по
имени Робинзон Чаттерджи. «Индуистский Крузо, — пишет он, —
был бы явным противоречием. Ему суждено пожизненное оск¬
вернение: если он жрец, то изоляция и вынужденное самообеспе¬
чение вынуждают его производить унижающие и оскверняющие
его действия. Если он не жрец, он обречен ввиду своей неспособ¬
ности исполнять обязательные ритуалы»25.
Важнейшим культурным аспектом является процесс социали¬
зации, который необходим для цементирования общества. Основ¬
ные формы он принимает в процессе воспитания детей. Вернер
предоставил множество данных о том, что «различия между об¬
ществами в предположительно имеющих древнее происхождение,
традиционных методах воспитания детей оказывают существенное
влияние на познавательные способности и общественное поведе¬
ние детей и взрослых» 26. Одна из основных функций религиозных
традиций состояла в обеспечении нравственного сознания. Глав¬
ное отличие процесса социализации (и соответствующего процесса
внедрения интернализированной этики) в восточных религиях от
такого же процесса в семитических религиях состоит в том, что
он основан на стыде, а не на вине. Индийское общество всегда
было «обществом стыда» и остается таковым27. Как мы увидим
в главе 9, это имеет важные последствия, когда мы рассматрива¬
ем нынешнее воздействие культуры на экономику.
Китай
Пришло время обратиться к другой древней цивилизации, которая
продолжает существовать по сей день, — к китайской. И вновь мы
сначала рассмотрим, как изменились материальные условия. Это
изложение в терминах обеспеченности факторами производст¬
ва. Затем мы выделим «центральные принципы», которые лежат
в основе возникшей культуры и политического устройства.
Материальная основа
Китайская цивилизация началась с подъема земледелия прибли¬
зительно в то же самое время, что и в Западной Азии. Она воз¬
никла в долине Хуанхэ на севере, где примерно с 6000 г. до н.э.
58
Глава 3

выращивали просо на хорошо дренированных нижних террасах
речной долины28. Позднее сюда пришло выращивание риса, рас¬
пространившееся из своего основного района в Юго-Восточной
Азии. Ранние династии уступили место династии Шань, которая
правила большей частью Северного Китая и частями долины Ян -
цзыс XVI до XI в. до н.э. Возникли большие города. Впоследствии
империи возвышались и падали, порой перемежаясь периода¬
ми враждующих государств и анархии. Существовала постоян¬
ная угроза вторжения кочевников-варваров из степей на севере.
Но вторгавшиеся варвары быстро китаизировались. Так развилась
характерная замкнутая культура.
До падения династии Хань (206 г. до н.э. — 220 г. н.э.) ма¬
териальной базой этой культуры было богарное, или сухое, земле¬
делие*, основанное на просе29. В V—VI вв. н.э началась крупно¬
масштабная миграция китайских колонистов в долину реки Янц¬
зы. Вначале землю расчищали огнем, затопляли, а потом бросали.
Но мало-помалу развилось оседлое земледелие на основе возде¬
лывания риса на затопляемых полях. Оно сопровождалось раз¬
работкой новых орудий, севооборота и новых сортов семян. Рис,
выращиваемый на затопляемых полях, требовал технологии, ра¬
дикально отличающейся от сухого земледелия севера. Задолго до
XIV столетия новая рисовая технология была полностью отлажена
и усвоена всеми рисовыми регионами страны. С этого времени
в течение шести веков после основания в 1368 г. династии Мин
эти технологии изменились очень мало30.
С освоением долины Янцзы последовал «экстенсивный рост»
по Босеруп. После достижения граничных возможностей зем¬
ли продовольственное обеспечение в расчете на душу населения
оставалось примерно постоянным: с ростом плотности населе¬
ния на акр росла трудоемкость выращивания, позволяя увели¬
чивать выпуск продукции с акра. Перкинс прямо сформулировал
это утверждение в своей подробной истории китайского земле¬
делия31. Подобно Индии, Китай, начиная с куда более раннего
времени, с ростом численности населения продвигался вверх по
кривой Исикавы. «Между 1400 и 1800 гг. численность насе¬
ления Китая выросла вшестеро, с более чем 65 млн человек до
примерно 400 млн человек. Средние годовые темпы роста в эти
четыре столетия составляли 0,4—0,5%32. Таким образом, при¬
мерно с 1400 г. до нашего времени рост численности населения
был движущей силой умеренного экстенсивного роста при стагни -
рующем душевом доходе.
Однако в XI в. при династии Сун в Китае был период, когда
рост был интенсивным и население впервые превысило 100 млн
человек. Но к XIV в. население насчитывало столько же (65 млн
человек), сколько в конце династии Хань (220 г. н.э.). Снижение
Древние цивилизации (II): Индия и Китай
59

численности населения между XII и XIII вв. произошло из-за
опустошительных монгольских набегов. Монгольское войско раз¬
грабило большую часть Северного Китая и часть юга. Помимо
большого числа убитых, уничтожение урожаев и зернохранилищ
вызвало дополнительные смерти от голода и болезней33.
Интенсивный рост при династии Сун питали прежде всего аг¬
рарная революция, которая последовала за экспансией в южные
земли долины Янцзы, и развитие новой технологии выращивания
риса на затопляемых полях. Последняя широко распространи¬
лась по всему Китаю при содействии правительства, выпускавшего
инструкции с использованием более раннего изобретения — пе¬
чати с деревянных форм.
Новая технология была весьма трудоемкой, и, как в индуист¬
ской Индии, существовала потребность привязать относительно
дефицитную рабочую силу к широко раскинувшейся области по¬
тенциально обрабатываемой земли. Средневековая Европа тоже
столкнулась с этой проблемой, когда по мере расчистки север¬
ных лесов ее экономический центр тяжести переместился из Сре -
диземноморья. Но технологии этих двух регионов различались:
символами прогресса в Европе были «топор, усовершенствован¬
ный плуг и практичная конская сбруя; в Китае это были плотина,
шлюз, нория111 и педальный водяной насос»34. В обоих случаях ин¬
ституциональным решением было феодальное поместье, манор.
Но китайская манориальная система с сельской рабочей си¬
лой, связанной некой формой крепостной зависимости, глубо¬
ко отличалась от своего европейского аналога. Причиной этого
были различия в политическом устройстве. В политически раз¬
дробленной средневековой Европе возникла децентрализованная
феодальная система, основанная на феодальной присяге и вас¬
сальной зависимости. Увязанные друг с другом права и обязан¬
ности предоставили определенную степень автономии различным
субъектам политической и экономической жизни, что в огромной
степени облегчило последующий подъем Запада. Напротив, Китай
поддерживал централизованное имперские единство. Поскольку
Китайское имперское государство сохраняло контроль над обо¬
роной, отличительной чертой этой «манориальной системы без
феодализма», как окрестил ее Элвин, было отсутствие отдельного
и специального военного класса (regime feodale) с фактически не¬
зависимыми феодами, дарованными в обмен на военную службу,
как в Европе. Разница объяснялась тем, что в отличие от более
слабых западноевропейских государств, возникших после паде¬
ния Римской империи, у китайского государства было достаточно
собственных ресурсов для обеспечения централизованной оборо¬
ны. Тем не менее манориальная система поглощала достаточно
много богатства, чтобы ослабить имперскую администрацию, что,
60
Глава 3

как утверждает Элвин, объясняет парадокс «поразительной мощи
государства Сун и его столь лее поразительной неспособности ос¬
таваться непобежденным»35.
Теряя жизненную силу, манориальная система продолжала
существовать со времени Мин (1368—1644) до ранней эпохи
династии Цин (или маньчжурской), и в конце концов была заме¬
щена новым своеобразным сельским порядком. «Место владельца
поместья заняли землевладелец и ростовщик, на смену отноше¬
ниям статуса пришли финансовые отношения»36. Элвин отмечает,
что этот упадок был связан «с огромным демографическим подъ¬
емом, который увеличил население Китая с более чем 200 млн че¬
ловек в 1580 г. до примерно 410 млн человек в 1850 г.»37, хотя
он и не придает этому каузального значения. При неизменных
технологиях земледелия и небольшом расширении возделываемой
площади или в отсутствие расширения такое увеличение населения
приводило к существенному росту количества труда, приходяще¬
гося на единицу земли. Рабочую силу, дефицит которой превра¬
тился в избыток, больше не нулено было привязывать к земле, как
во времена Средневековья. Частые восстания крепостных, сни¬
жение инвестиционной привлекательности земли38 и отсутствие
права первородства в условиях равного раздела наследства мелсду
[всеми] наследниками мужского пола вели к дроблению больших
имений. К началу XIX в. китайское село стало по преимуществу
миром мелких земельных собственников39.
Таким образом, как и в случае с Индией (и как это было сде¬
лано для средневековой Европы), изменение сельских институтов
можно объяснить взаимодействием мелсду технологией и меня -
ющейся обеспеченностью факторами производства. Но во всех
трех случаях проблема привязывания дефицитной рабочей силы
к земле решалась очень разными способами, в основном благода¬
ря различиям в политическом устройстве. Последние, в свою оче¬
редь, отчасти были результатом различий в эколого-географичес¬
кой среде этих трех регионов. Пока что «материализм», по-види¬
мому, обеспечивает для случая Китая адекватное объяснение как
для экономики, так и для общества в период, предшествующий
Новому времени.
Проблема Нидхэма
Некоторые сомнения относительно этого заключения возникают,
как только мы рассмотрим другие источники интенсивного роста
в эпоху Сун. Это были революция в водном транспорте40, вы¬
росшая монетизация, включая введение бумажных денег, которое
к XII столетию привело к «инфляции печатного станка»41, и рост
Древние цивилизации (II): Индия и Китай
61

«национальной иерархии рынков, почти полностью связываю¬
щих китайскую экономику»42, основанный на местных рынках.
Связывание китайской сельскохозяйственной экономики с рын¬
ком превратило китайское крестьянство «в класс легко приспо¬
сабливающихся, рациональных, ориентированных на прибыль
мелких предпринимателей»43. Растущая экономическая взаимо¬
зависимость и рост торговли привели к революции городов, сде¬
лав средневековый Китай самым урбанизированным обществом
в мире. Но в отличие от городов средневековой Европы, которые
сыграли историческую роль в ее восхождении, с китайскими го¬
родами этого не произошло44. Причина этого состояла в продол¬
жающемся существовании объединенного имперского китайского
государства. Тем не менее можно было ожидать, что в Китае при
династии Сун все эти перемены, взятые вместе, станут питать раз¬
новидность интенсивного роста по Смиту, что и имело место.
Но поистине выдающийся аспект этого средневекового китай¬
ского рывка состоял в том, что он был связан также с примеча¬
тельным научно-техническим прогрессом, в котором, как по¬
казали Нидхэм и более поздние исследования Хартуэлла, были
представлены все технические компоненты для разработки тех
технологических достижений, которые стали символами западной
промышленной революции и основой интенсивного роста проме¬
теевского типа, превратившим органическую экономику в эконо¬
мику, основанную на минеральном сырье. Китаец эпохи Сун знал,
как использовать кокс вместо древесного угля в качестве топлива,
и разработал технологию изготовления железа с использованием
кокса ранее XI в.
«На пике использования угля (между 1050 и 1126 гг.)... он
применялся для выплавки железа, чего в Европене былодоХУШ в.
Выпуск железа нарастал... Хартуэлл сравнивает объем производ¬
ства, достигнутый китайцами в 1078 г., с Европой 1700 г. Выра¬
ботка железа в Китае тогда приблизилась к совокупному производ¬
ству железа в Европе, включая Россию (151 — 185 тыс. тонн), что
превышало объем производства железа в Британии даже в 1788 г.
...В реальных ценах цена железа относительно зерна упала с 632
к 100 в 997 г. до 177 к 100 в 1080 г. Соответствующие соотно¬
шения в Англии были 223 к 100 в 1600 г. и 160 к 100 в 1700 г.
Лишь технические разработки конца XVIII столетия кардинально
понизили цену железа в Англии в пересчете на цены зерна (до 54
к 100 накануне наполеоновских войн) ниже соотношения эпохи
Сун семьюстами годами ранее»45.
Последующая стагнация китайской экономики, несмотря
на бурлящее средневековое творчество, — одна из величайших
исторических загадок. Но одна система объяснений получила не¬
который современный резонанс46.
62
Г лава 3

К примеру, Мак-Нил, Джонс и Лин связывают так называ¬
емую проблему Нидхэма с созданием конфуцианского чинов¬
ничества — мандаринов, на которых была возложена ответст¬
венность за реализацию официальной доктрины, гласящей, что
император «должен рассматривать Империю, как если бы она
образовывала одно домохозяйство»47. Такое домохозяйство, сле¬
дуя конфуцианским ценностям, презирало и солдат, и торговцев.
Задача мандаринов состояла в управлении этими двумя [сосло¬
виями], признавая, что и те и другие необходимы для поддержа¬
ния физической целостности империи. «В китайскую систему по-
литической администрации были встроены системные ограни¬
чения на промышленную экспансию, коммерческую экспансию
и военную экспансию»48. Рынок увеличил гибкость экономики, и
возникшие в результате этого «новое богатство и усовершенство¬
ванные коммуникации увеличили реальную власть, имевшуюся
в распоряжении китайских чиновников... Несоответствия меж¬
ду идеалами рынка и идеалами правительства были достаточно
очевидны; но, пока чиновники могли привлекать превосходящие
полицейские силы всякий раз, когда им бросали вызов в местном
масштабе или частным образом, элемент централизации в этой
смеси оставался прочно доминирующим... в каждой стычке част¬
ный предприниматель был в невыгодном положении, тогда как
чиновник был хозяином положения. Так происходило, по суще¬
ству, оттого, что большинство китайцев полагало, что накопление
огромного частного богатства от торговли и промышленности глу¬
боко аморально... официальная идеология и народная психология,
таким образом, одновременно действовали в направлении укреп¬
ления преимуществ, которые чиновники имели в любом столкно¬
вении с всего лишь богатыми частными лицами»49.
Эта форма хищнического партнерства между правительством
и бизнесом в эпоху Сун, который я бы обозначил как «клановый
капитализм» [crony capitalism], во многом отразилась в нынешней
либерализации в Китае (см. главу 7). Так же как во времена Сун,
можно ожидать достижения интенсивного роста. Но, подобно
тому как этот процесс был впоследствии прерван в средневековом
Китае, отчасти из-за вновь утвердившегося атавистического от¬
ношения к промышленности и коммерции, а также из-за неудачи
в обуздании хищнических рентоориентированных инстинктов го¬
сударства, еще неизвестно, достаточно ли сегодняшних изменений,
чтобы предотвратить повторение этого исторического цикла.
Элвин видит причину неудачи индустриализации Китая на за¬
падный манер в неоконфуцианской переориентации философско¬
го миросозерцания в XIV столетии. Отчасти она была направлена
против заимствованного буддизма, который осуществил мощное
вторжение в китайскую культуру при династии Тан.
Древние цивилизации (II): Индия и Китай
63

Стремясь поставить общественный порядок и этику на твердое
философское основание, неоконфуцианцы, в противовес буддист-
скому утверждению о бессмысленности жизни, разработали раз¬
новидность морального интуитивизма, который утверждал «ре¬
альность, осмысленность и добродетельность человеческой жизни
и природы, в которую она помещена». Но, по мере удаления от
взгляда древних китайцев, который подчеркивал концептуальное
превосходство внешней Вселенной, к новому взгляду, который де¬
лал упор на интроспекцию, интуицию и субъективность, «новый
акцент на Мышлении обесценил философское значение научного
исследования, вычеркнув из реальности мир чувственного опыта,
хотя и не в такой абсолютной степени, как буддизм»50. Элвин
обнаруживает, что «последствия этой философии для китайской
науки оказались катастрофическими. Изощренная метафизика
всегда предлагала объяснение любой обнаруженной головолом¬
ки — которое, разумеется, вовсе не было объяснением... При та¬
ком отношении было маловероятно, что какая-нибудь анома¬
лия надоест достаточно, чтобы отвергнуть старую точку зрения
в пользу лучшей. В этом-то и была причина, по которой Китай
оказался не в состоянии самостоятельно создать современную на¬
уку, а также глубочайший источник сопротивления усвоению духа
западной науки и в XVII столетии, и позднее»51.
Космологические представления
Несомненно, представления, которые я отнес к космологическим,
были важным детерминантом и политического устройства, и, через
него, экономических результатов. Поэтому необходимо очертить
основные космологические представления китайской цивилизации.
Иногда их приписывают конфуцианству, но не прекращается спор
о том, следует ли взваливать на древнего мудреца все, что бы люди
ни рассматривали в качестве отличительной черты китайской ци¬
вилизации. Однако, несмотря на разногласия по отдельным пун¬
ктам, ясно, что определенные черты китайской цивилизации сло¬
жились очень рано. Первая из них — оптимизм, вторая — примат
семьи, третья — бюрократический авторитаризм52.
Следует помнить, как указал У. Дж. Ф. Дженнер, что эти ха¬
рактерные черты, особенно бюрократический авторитаризм ки¬
тайского государства, развились очень рано. Так, из справочного
руководства мелкого бюрократа режима Цинь (Цзин) пример¬
но в 217 г. до н.э., найденного с его фигурой1'' в декабре 1975 г.
в Шуйхуди в [провинции] Юньнань, явствует, что режим Цинь
«вел подробный количественный централизованный учет со¬
стояния урожая, едва ли не по каждому полю, в каждом округе
64
Глава 3

империи. Поддержание такого вида контроля было бы задачей
устрашающей сложности для правительства, снабженного ком¬
пьютерами и телекоммуникациями. Без гигантской бюрократии
осуществлять его еще до изобретения бумаги, когда все данные
нужно было собирать и хранить на деревянных или бамбуковых
дощечках, было бы невозможно53, 54.
Самая оригинальная догадка Дженнера состоит в том, что
не просто китайское государство, а само понятие о том, что такое
быть китайцем, было творением бюрократии. С самого начала это
породило мандаринскую «тиранию истории», по названию книги
Дженнера. Он утверждает, что этнический состав людей, состав¬
лявших то, что исторически заявляло о себе как о Китае, был очень
смешанным. Они были объединены как «хань» посредством бю¬
рократического способа написания их имен китайскими иерогли¬
фами в китаизированной форме. Китайская культура создавалась и
передавалась через писаную историю, составляемую бюрократами.
Но «китайские правительства, по крайней мере в течение 2000 лет,
воспринимали историю слишком серьезно, чтобы позволить буду¬
щему делать собственные заключения о них самих, не направля -
емые ими самими. В результате мы имеем необыкновенно хоро¬
шо организованное опубликованное летописание, систематически
покрывающее два последних тысячелетия, которое редко лжет от¬
крыто, но передает взгляды более древних бюрократов, измененные
позднейшими бюрократами, и повествует в основном о вопросах,
занимавших монархию и бюрократический аппарат»55.
История превратилась в аккумулированный административный
опыт56. Более того, при поощрении глубокого понимания истори¬
ческих событий в китайской культуре мало ощущения длительного
исторического процесса57. Вплоть до нынешнего коммунистиче¬
ского режима эта официальная история увековечивала традицион -
ность, отстаивая, к примеру, то, что у мира китайцев одновремен¬
но может существовать лишь одно законное правительство. Но по
конфуцианским стандартам легитимность каждой династии была
сомнительна. «Отсюда чрезвычайная чувствительность ко всему,
что может выставить основателей собственной династии как банди -
тов»58, и важность понятия небесного мандата, который устанав¬
ливает как одна династия легитимным образом наследует другой.
Для сильных мира сего в Китае история предоставляет единст¬
венный источник бессмертия, поскольку высокая культура страны
принадлежит земному миру, никак не касаясь загробной жизни.
«История таким образом играет роль, сравнимую с ролью рели¬
гиозных текстов в других культурах. Она также выступает и как
Страшный Суд. Религия китайских правящих классов — китай¬
ское государство, и именно через историю следует понимать объ-
ект поклонения59.
Древние цивилизации (II): Индия и Китай
65

Естественный вопрос: почему китайцы развили это конкрет¬
ное мировоззрение, столь отличное от мировоззрения древнего
Дальнего Востока, индуистской Индии и Древней Греции? Дэ¬
вид Кейтли приводит важные экологические основания. Первое
состоит в том, что, в отличие от Древней Греции и Месопота¬
мии, неолитический Китай был «более населен», обладал боль¬
шей плотностью населения, а «такая населенность соответствует
менее индивидуалистичной и более ориентированной на группу
социальной этике»60. Во-вторых, если самоуверенность Египта
происходила из благожелательности Нила, а пессимизм и трево¬
га месопотамцев и греков — из их суровой и непостоянной окру¬
жающей среды, то «сравнительно благоприятный климат неолита
в Китае поддерживал характерный оптимизм относительно усло¬
вий жизни человека»61.
География также объясняет неплюралистичный характер ки¬
тайского общества. Рыночная экономика не имела в Китае та¬
кой же стратегической ценности, как в Месопотамии и Древ¬
ней Греции, где бедность природных ресурсов внутренних районов
сделала торговлю жизненно необходимой. В Китае такой необ¬
ходимости торговать не существовало. Вся торговля следовала по
долинам главных рек, которые текли с запада на восток и пере¬
секали регионы на одной и той же широте с похожими зерновы¬
ми и другими продуктами. Поэтому в Китае было меньше нужды
в торговле и в торговцах, чем в Древней Греции и Месопотамии.
Поскольку в Китае экологически различаются север с югом, а не
восток с западом62, то лишь когда в эпоху Сун эти север и юг были
соединены, торговля стала важна, и появилась нужда в торговцах.
Таким образом, средневековая экономическая революция, кото¬
рая принесла интенсивный рост смитовского типа в течение неко¬
торого времени, в значительной степени была основана на расши¬
рении торговли. Но, с учетом запаздывания реакции традицион¬
ного отношения к торговле и торговцам, они так и не приобрели
того престижа и той власти, которые у них были на Западе63.
В XIV столетии династия Мин начала ограничивать внешнюю
торговлю и внешние контакты. Военно-морской флот, с успехом
созданный ранее, пришелв упадок. Главной причиной представля¬
ется то, что с 1415 г. (после постройки Великого канала до Пеки-
нав 1411 г.) была упразднена морская перевозка зерна. Впервые
военно-морской флот стал роскошью, а не необходимостью64.
С этого времени Срединное Царство продолжало существовать
в надменной изоляции от остального мира до тех пор, пока древ¬
нее китайское государство не рухнуло, когда в дверь постучали
пришедшие с юга «новые варвары». Но этой историей я займусь
позже. Важно отметить, что со времен династии Мин Китай пре¬
бывал в «ловушке высокого уровня равновесия», весьма сходной
66
Глава 3

с той, которой Индия достигла при династии Маурьев. С это¬
го времени наблюдался только экстенсивный рост при медленно
растущем населении и высокой культуре, которая обеспечивала
социальную стабильность и порядок, но при этом была интеллек¬
туально бесплодна.
Какие средства социализации существовали в этой китайской
цивилизации? Опять-таки, поскольку в этой не-теистической
цивилизации отсутствовало понятие греха, процесс социализации
осуществлялся через стыд, а не через вину. Как пишет Нидхэм,
для китайцев было важно, чтобы «патерналистские власти учи¬
ли “правильному” поведению, а не навязывали его силой закона.
Моральное увещевание лучше юридического принуждения. Кон¬
фуций говорил, что если бы людям дали законы [понимаемые как
подробные кодексы] и наставляли бы их наказаниями, они ста¬
рались бы избежать наказаний, но не имели бы чувства стыЪа\
тогда как если их “направляет добродетель”, они без принуждения
избегут споров и преступлений»65.
Институциональным базисом для этой социализации была,
естественно, семья66. «До степени, в которой можно говорить
о едином стратегическом обычае или институте в мешанине древ¬
некитайских культурных переменных, — стратегическом благода¬
ря его проникающей способности освящать все иные аспекты жиз -
ни, а также узаконивать и закреплять происхождение, — пред¬
ставляется, что [таким обычаем или институтом] было поклонение
предкам и его социально-политические последствия, включая ие¬
рархию, ритуальное почтение, повиновение и взаимность»67. Для
китайцев семья тысячелетиями была единственным институтом,
заслуживающим доверия. Урок закрепили бурные события про¬
шлого века. «В радости и в беде, в богатстве и в бедности, в бо¬
лезни и во здравии, в последнем прибежище семья — это все»68.
Конфуцианство и рынок.
Хотя китайская высокая культура однозначно формировала со¬
циальные установки, враждебные рынку и торговцам, роль кон¬
фуцианства остается спорной. Так, некоторые ученые утвержда¬
ют, что конфуцианские ценности не были непосредственно враж¬
дебны рынку, но выступали против добытого нечестным путем и
чрезмерного богатства69. Коммунистическая партия перевела это
конфуцианское презрение к парвеню в установку, направленную
против рынка и торговцев. Вдобавок к этому, весьма большое мес¬
то в развитии неоконфуцианских экономических чудес Юго-Вос¬
точной Азии приписывается некоторым другим аспектам китай¬
ской культуры — к примеру, семейственности, а также важности
Древние цивилизации (II): Индия и Китай
67

образования для обретения статуса через принятие в ряды манда¬
ринов, отбираемых по результатам экзаменов70. Также утвержда¬
ется, что в поощрении антирыночных чувств Китай не был уни¬
кален. Китайское имперское государство ограничивало торговлю
и экспроприировало богатства своих торговцев, подобно многим
другим абсолютистским государствам, будь то в Европе или в Азии.
В Китае в этом отношении не происходило ничего особенного.
Однако другие видят большую преемственность в установках
и ценностях между классическим имперским и коммунистичес¬
ким государством. Так, отмечает Дженнер, «коммунистическое
государство во многом является заново переосмысленной бюро¬
кратической монархией... Основатели коммунистической партии
были продуктами цинского Китая, обучавшимися в его школах и
в его культуре и впитавшими его ценности. Для них было всего
лишь естественным то, что государство должно быть абсолют¬
ным, а бюрократическая монархия — нормальной формой, ко¬
торую оно должно принимать... Традиционные ценности оказы¬
вали глубокое влияние на отношение к государственной власти.
Власть государства остается абсолютной и священной. Ей нельзя
бросать вызов, хотя зачастую ее можно перехитрить. Политика
наверху разыгрывается по правилам дворцовой борьбы, и этим
она больше обязана ученому-политику III в. до н.э. Хань Фэю,
чем Марксу» (рр. 35—36).
Ричард Баум71 подробно реконструирует непрерывную двор¬
цовую борьбу на вершинах китайского государства в течение пе¬
риода реформ Дэн Сяопина72.
Наконец, как недавно подчеркнул Грейф, в оценке роли кон¬
фуцианских семейных ценностей при объяснении успеха зару¬
бежных китайцев73 полезно отметить институциональные послед¬
ствия. Грейф исследует институциональные ответы на семейс¬
твенные (коллективистские) культурные убеждения торговцев
Магриба и на индивидуалистские убеждения генуэзских купцов
в средиземноморском торговом мире XI в. Именно семействен¬
ность магрибского мира, обеспечившая его коммерческий успех,
тем не менее помешала институциональным новшествам, по¬
добным развитию договорного и коммерческого права, которые
возникли как насущный вопрос в индивидуалистическом мире
генуэзской торговли и которые в конечном счете стали важным
фактором в «возвышении Запада». Точно так же, утверждаю я,
продолжающееся приятие такого рода атавистических семейс¬
твенных ценностей помешало появлению в Китае этих правовых
основ современной рыночной экономики, основанной на извле¬
чении прибыли.

ГЛАВА 4
ИСЛАМ
В конце первого христианского тысячелетия индусская цивили¬
зация миновала свой критический период. Но Китаю еще толь¬
ко предстояли исключительные события периода династии Сун.
У него был единственный соперник на мировой арене — цивили -
зация ислама, раскинувшаяся от Атлантического до Индийского
океана. Она, подобно метеору, возникла в VII в., чтобы в первые
века следующего тысячелетия стать господствующей цивилизаци¬
ей мира. Она тоже знала период интенсивного роста при Аббаси-
дах. Ее последующий застой и поражение от рук империалисти¬
ческого Запада в последние два столетия столь же загадочны, как
и то, что Китай не смог оправдать надежды, которые он подавал
при династии Сун. И вновь частью объяснения должны стать по¬
литика и культура.
Возвышение арабов
Патриция Кроун пишет о подъеме ислама: «О Ближнем Востоке1
в период около 600 г. н.э. можно сказать наверняка лишь одно:
его шансы быть завоеванным арабскими племенами во имя новой
религии были столь незначительны, что никто даже не помышлял
о том, что это может случиться. Ислам обрушился на мир как аб¬
солютно неожиданный поворот событий, и причины его возник¬
новения все еще мало известны и плохо понятны»1.
Арабы были кочевыми скотоводами, известными своими на¬
бегами на Византийскую империю и (иранскую) империю Са-
санидов, которые тогда властвовали над Ближним Востоком.
Но поскольку они провели в Аравии приблизительно 1600 лет,
не осуществляя крупных завоеваний, в VII столетии резонно было
предположить, что они этим так не займутся2. Кочевники, ко¬
торых опасались эти оседлые цивилизации, происходили из сте¬
пей севера. Представляя опасность в прошлом, они и до XV в.
продолжали угрожать древним цивилизациям, в том числе и той,
что недавно была основана южными кочевниками, — цивилиза¬
ции ислама. Но в последнем столкновении между этими двумя
группами кочевников южные одержали победу, защитив свою це¬
лостность (и культурно, и, в большинстве случаев, политически),
и обратив северных «кузенов» в свою религию.
Ислам
69

После ряда гражданских войн первоначальная арабская импе¬
рия развалилась на множество различных государств. Но со вре¬
менем при турках была воссоздана другая исламская империя.
Таким образом, со времени рождения религии народы Ближнего
и Среднего Востока жили в исламских государствах более тысяче¬
летия. Такой успех в создании и поддержании государственности
особенно удивителен для народа, организованного в наследствен¬
ные группы, известные как племена, обеспечивавшие свою безо¬
пасность не посредством государства, а с помощью кровнородс¬
твенных обязательств защищать самих себя и свою честь.
Новой религией и зародышем государства арабов снабдил Му¬
хаммед. Чтобы защитить религиозное сообщество (умма) в отсутс¬
твие государства, умма должна была быть и религиозным братством,
и государством3. Как мы увидим, несмотря на все свое своеобразие,
исламское государство уцелело до наших дней. Это само по себе зна¬
чительное достижение для народа, не имевшего государства.
Победу ислама в Аравии можно приписать двум факторам.
Первый состоял в его привлекательности для недавно урбани¬
зированных арабов, которых иудаизм и христианство влекли как
религии цивилизации, но которые были слишком горды, чтобы
принять чужую веру4. Второй — в том, что с самого своего на¬
чала, когда Мухаммед мечом обращал и завоевывал других араб¬
ских соперников, ислам также предлагал правоверным больше
материальных наград — иными словами, добычу. Последующие
поразительные завоевания оставляли впечатление, что Бог бла¬
говолит мусульманам5.
Тем не менее успех южных варваров в создании новой цивили¬
зации в странах древних культурных традиций нуждается в объ -
яснении. Ведь он был уникальным. Другие варварские завоева¬
ния либо приводили к ассимиляции завоевателей теми, кого они
завоевали, либо к заимствованию ими цивилизации извне. Толь¬
ко ислам основал новую цивилизацию в завоеванных им древних
странах. Кроун и Кук в блестящей книге «Агарянство»6 представ¬
ляют стимулирующее мысль, хоть и умозрительное мнение о при¬
чинах его успеха, противопоставляя судьбу этих южных варваров
восточным (германским племенам), которые тоже представляли
опасность для античного мира.
Кроун и Кук утверждают, что, наряду с внешней опасностью
от варваров с севера и юга, античная цивилизация столкнулась
с внутренней угрозой от иудеев внутри ее границ. Это была угроза
ценностям греко-римского мира. «Ихсуществование представля-
ло собой моральное осуждение цивилизации: иными словами, они
обладали ценностями, позволяющими отвергнуть господствующую
культуру, но даже на своей собственной крохотной родине у них
не было сил уничтожить ее»7. Ни варвары, ни иудеи не смогли
70
Глава 4

сами по себе породить новую цивилизацию. Но «если силы варва¬
ров и ценности иудеев вступили бы в сговор, вместе они, возмож¬
но, достигли бы того, чего им не удалось по отдельности»8.
И на востоке, и на западе античность была разрушена сочета¬
нием варварского завоевания и иудейских ценностей. Разница была
в том, что если на западе это сочетание было разведено во времени,
то на востоке эти элементы существовали одновременно. На запа¬
де ко времени начала наступления германских племен древний мир
уже превратился в более мягкую версию иудейской догмы в виде
павлианского христианства. Эта трансформация произошла, когда
первые христиане осознали, что иудаизм можно сбыть цивилизо¬
ванному миру, лишь приспособив первый к последнему9. Они сде¬
лали это, отрекшись от неприкосновенности иудейской этничности,
что позволяло язычникам становиться христианами с обещанием
спасения в ином мире, заменяющем еврейскую надежду на спа¬
сение в этом. Таким образом, «в своей христианской форме иуда¬
изм... обратил цивилизацию ценой ее приятия»10.
Угроза античному цивилизованному миру со стороны герман¬
цев возникла после того, как они были обращены в христианство.
Германцы были язычниками, но испытывали недостаток куль¬
турных ресурсов для создания новой цивилизации, основанной
на язычестве. Завоевав античные западные страны, они приняли
новую религию — христианство. «Подобно иудейским ценностям
христиан варварская сила германцев смогла пересечь рубеж ци¬
вилизации лишь ценой уступки ей»11.
Гениальность Мухаммеда заключается в объединении заимст¬
вованных из иудаизма религиозных представлений с религиозной
формулировкой этнической идентичности его арабских последо -
вателей12. Кроме того, эта варварская идентичность была изложе¬
на понятным и оправдываемым библейским языком завоеванного
ими мира13. Последующей консолидацией завоеванного общества
они обеспечили выживание созданной ими новой, но не совсем
незнакомой цивилизации. Иудейские ценности обрели поддержку
варварских сил, а варварская сила обрела санкцию иудейских цен¬
ностей: замысел обрел форму»14. Родилась новая цивилизация.
Но с самого рождения исламу угрожали внутренние проти¬
воречия. Первая проблема возникла после смерти Мухаммеда
в 632 г. н.э. Она касалась политической легитимности — вопро¬
са, который впоследствии неотступно преследовал мусульманские
общества и государства. Пока пророк был жив, его решения могли
приниматься за отражение воли Аллаха, так что неповиновение
приравнивалось к нечестивости. Но как без пророка связать [по¬
литические решения] с богом, как сохранить божественное руко¬
водство сообществом?15 Это привело к расколу между суннитами
и шиитами, которые, наряду с большинством других мусульман,
Ислам
71

утверждали, что халифат Омейядов, наследовавший Мухамме¬
ду, узурпировал власть силой оружия и увековечил принцип на¬
следования, не поддерживаемый ни благочестием, ни родовым
обычаем16. Шииты благоволили потомкам Али, зятя Мухаммеда.
Большинство суннитов пришли к принятию компромисса, пред¬
ложенного при халифате Аббасидов, сменивших Омейядов (при¬
чем вновь посредством кровопролития). В глазах правоверных
это тоже было узурпацией. Тем не менее после компромисса Аб¬
басидов члены улема (сообщество экспертов в вопросах права)
стали истинными наследниками пророка, разъясняя священный
закон и применяя его к конкретным случаям17.
Можно было бы ожидать, что итогом этих конституционных
кризисов первых лет исламской империи станет отказ от едино¬
властия в пользу некого вида консультативного правительства18.
Но это было маловероятно. Во-первых, без имперского поли¬
тического устройства составляющие [империю] страны невоз¬
можно было сплотить, учитывая масштабы арабских завоеваний.
К тому же особенностью возникшего политического устройства
было то, что для поддержания порядка буйные племена завоева¬
телей приходилось постоянно обуздывать. В то время как доходы
племенной знати зависели от подачек государства19, едва ли она
имела много рычагов влияния на халифа. Центральной точкой
споров стало не распределение налогового бремени среди тех, кто
был обязан платить, а распределение государственных доходов
среди тех, кто имел право на их долю20. Арабская знать не рас¬
полагала рычагами, применявшимися средневековыми баронами
против обедневших монархов Западной Европы, что в конечном
счете привело к уступке этими монархами финансового, а позднее
и законодательного контроля различным видам народных собра¬
ний. Следовательно, в новом исламском политическом устройст-
ве деспотизм представлялся неизбежным, несмотря на то, что он
противоречил религии, основанной Мухаммедом.
Оспаривание порядка наследования Мухаммеду имело и дру¬
гие последствия. Чтобы предотвратить вероотступничество, тре¬
бовался постоянный приток добычи для поддержки племенной
конфедерации арабов. Быстрое завоевание цивилизованного мира
предоставило им эти средства21.
Мусульманское завоевание и отступление
Мусульманская экспансия продолжалась до 715 г., когда Абба-
сиды были остановлены вторжением тюрков в регион Аму-Дарьи.
В 733 г. франки нанесли поражение мусульманам под Туром и,
что наиболее знаменательно, в 718 г. была снята осада Визан¬
72
Глава 4

тии. В результате остановки военной экспансии «динамическое
равновесие, которое удерживало мусульманское общество с дней
прихода Мухаммеда в Медину, нарушилось»22.
В конце концов, с ростом внутренних разногласий и под дав¬
лением степи, тюркские воины и авантюристы, просочившиеся
из степных земель, постепенно захватили политический контроль
над Багдадом. Однако до 1258 г. они маскировали свою узурпа¬
цию действительной власти, сохраняя трон за членами семейства
Аббасидов. После этого Османская империя стала центром ис¬
ламской цивилизации, с жизненно важными форпостами в Ин¬
дии, Африке и Юго-Восточной Азии.
В образе Османской империи ислам продолжал бросать вызов
христианскому миру до конца XVII столетия. Но его превосход¬
ство таяло. После неудачной осады Вены в 1683 г. дальнейшая
история ислама стала историей поражения и унижения, претер¬
певаемых от рук Запада.
Последовало три ответных реакции. Одна — фаталистичес¬
кое приятие со стороны благочестивых, в ожидании более бла¬
гоприятной перемены воли Аллаха. Две другие ответные реакции
предоставляли диаметрально противоположные средства исправ -
ления сложившейся ситуации. Одно состояло в том, чтобы до¬
стичь технической базы западной военной доблести и превзойти
ее. Другое — очистить ислам от искажений, которые столетиями
накапливались в жизнях мусульман, и таким образом вновь об¬
рести благоволение Аллаха.
«Поборники каждой из стратегий возвысили голоса в начале
XVIII в., но беда ислама — в отличие от, к примеру, Японии —
состояла в том, что оба средства всегда казались прямо противо¬
положными одно другому. Поэтому усилия реформаторов стре¬
мились уравновесить друг друга, оставляя массы мусульманского
общества в состоянии еще большей растерянности и разочарован¬
ности, чем прежде»23.
Как и в случае с другими цивилизациями, мы должны посмот¬
реть на материальные факторы и космологические представления,
которые помогут объяснить эти итоги.
Материальные факторы
Центр ислама — то, что сегодня называют Ближним Востоком, —
охватывает две самых древних цивилизации, созданные в реч¬
ных долинах Нила в Египте и Тигра с Евфратом в Месопотамии.
За исключением этих регионов древнего оседлого земледелия, на¬
иболее выдающийся географический признак региона заключается
в его засушливости и обширных пространствах находящихся в нем
Ислам
73

пустынь. При недостатке дождей и скудости лесов земледелие тре¬
бует постоянного орошения и защиты почв от эрозии24. Большая
часть аравийского полуострова и Египта представляет собой пус¬
тыню, а центральное нагорье Турции и Ирана в основном состоит
из пустынь и степей, окаймленных с севера обширными степными
районами Евразии25.
Земледелие, там, где оно укоренилось, зависело от поддержа¬
ния инфраструктуры для орошения и предотвращения эрозии
почв. Главным образом в речных долинах оно было очень про¬
изводительным и обеспечивало сельскохозяйственный излишек,
кормивший города, которые тысячелетиями были отличительным
признаком цивилизации. Вторым по важности видом деятельно¬
сти в этом регионе, через который пролегали великие сухопутные
и морские пути, соединяющие Европу и Азию, была торговля.
Главный экономический эффект быстрых завоеваний исла¬
ма за первые два столетия состоял в объединении торговых ре¬
гионов Средиземноморья и Индийского океана общим языком
и культурой. Периодические конфликты между Византийской и
Персидской империями сменились новой исламской гегемонией,
что в период халифата Аббасидов привело к огромному расши¬
рению торговли и тем самым к интенсивному росту смитовского
типа26. «На протяжении IX в., — заключает Эштор, — возникло
гигантское экономическое образование, основанное на коммер¬
ческих обменах, — комплекс, который не с чем сравнить в исто¬
рии Старого света. Экономическое главенство империи Аббасидов
над другими регионами Азии и Африки, а над Западной Европой
и подавно, было подавляющим, и длилось оно относительно дол¬
го — около 200 лет27.
Экономическая интеграция, достигнутая империей Аббаси¬
дов, привела к увеличению торговли и к специализации на раз¬
личных товарах массового потребления, таких как «текстиль и
продовольствие»28. Это стимулировало производство и посред¬
ством создания более обширного рынка, и через обмен техничес¬
кими знаниями. Лучшим технологиям — к примеру, египетского
ткачества — подражала «цветущая ткацкая отрасль Хузистана»,
и учреждались новые отрасли, к примеру бумажная [заимство¬
ванная] из Китая29.
Однако свидетельств о каких-либо именно мусульманских
технических достижениях немного. И в науке, и в технике ислам
посредничал в передаче идей и методов от ранних древних циви¬
лизаций Греции, Индии и Китая. Расцвет исламской науки в эпо¬
ху Аббасидов был в значительной степени вторичным, и все же
примечательным, по крайней мере в сравнении с тем, что случи¬
лось в будущем. Именно экономическая интеграция, выкованная
мусульманским оружием и поддержанная через общую исламскую
74
Г лава 4

культуру на обширном экономическом пространстве, объясняет
происходивший интенсивный рост смитовского типа, — рост, ко-
торыи описывается как «истинное экономическое чудо» .
Кроме всего прочего, рост смитовского типа подпитывался
обильным притоком драгоценных металлов, главным образом
золота, отчасти в виде трофеев, а также через торговлю с афри¬
канскими регионами западного Судана и Ганы31, зачастую осу¬
ществлявшуюся на весьма благоприятных условиях. Так, «араб¬
ский автор XI столетия говорит о племенах, которые попросту
выменивали соль на равный вес золота»32.
Аббасидское экономическое чудо не было основано на ка¬
ком-либо существенном улучшении производительности земле¬
делия. Существуют данные об уменьшении обрабатываемых зе¬
мель из-за засоления и эрозии почв, что было результатом не¬
способности поддерживать террасы, которые с древности были
отличительной чертой земледелия этого региона. В борьбе с эро¬
зией делались некоторые попытки осушить болота и колонизи¬
ровать пустоши. Были внедрены некоторые новые культуры. Но,
вообще говоря, отнюдь не неуместным представляется впечатле¬
ние о весьма застойном характере земледелия посреди обширной
экспансии в торговле и промышленности в период аббасидского
процветания.
Эта экспансия, основанная на торговле, однако, не пережила
аббасидов. Иссави отмечает: «С XII или XIII в. до XIX в. разви¬
вался процесс экономического упадка, прерываемый лишь ожив¬
лениями, подобными оживлению в Египте и в Южной Сирии
в конце XIII — начале XIV в., в Анатолии в XV—XVI вв., в Се¬
верной Сирии в XVI в., в Иране в XVI — началеXVII в. И, за ис¬
ключением Ирана и очень краткого периода в Турции, экономи¬
ческий упадок сопровождался интеллектуальным и культурным
упадком. По любому из экономических критериев Ближний Вос¬
ток в XVIII в. стоял куда ниже, чем в X или XI в. »33
Едва ли здесь произошло абсолютное снижение уровня жизни,
за исключением периодов, когда по региону мчались четыре всад¬
ника Апокалипсиса. Но с XIII столетия и далее рост был в лучшем
случае экстенсивным. И Иссави34, и Оуэн35 находят, что в XIX в.
(относительно которого можно делать более уверенные выводы)
происходило не абсолютное экономическое падение, а падение
относительно растущих экономик Европы, признаком чего было
снижение торговли на Ближнем Востоке, вызванное множеством
ударов изнутри: войны, эпидемии и развал правительств во мно¬
жестве регионов исламской цивилизации. Особенно сильный удар
был нанесен по сельскому хозяйству, всегда ненадежному в этом
регионе и зависящему от ирригационных работ, а также мер по
предупреждению эрозии почв. Население и обрабатываемые
Ислам
75

земли сократились, уменьшив потенциал сельскохозяйственного
экспорта региона36.
Объем производства и экспорт товаров тоже снизились, что
было вызвано отчасти этими шоками, а также недостатком ресур¬
сов в регионе — лесов, судоходных рек и водной энергии, и преж¬
де всего полезных ископаемых, особенно угля, лежащего в основе
интенсивного роста прометеевского типа на Западе. Иссави упо¬
минает недостаток изобретательства в сфере механики, а также
хищнический характер государства: частная собственность не бы¬
ла гарантирована, и «у предпринимательской буржуазии, состо¬
ящей из торговцев, ремесленников и их гильдий, никогда не было
достаточно силы или организованности, чтобы их нужды и инте¬
ресы принимались во внимание»37.
Последнее особенно поразительно, так как обнаружилось, что
в ранней исламской империи «в IX в. 60,6% мусульманских бо¬
гословов были купцами, а треть из них были торговцы тканя¬
ми»38. Это не предотвратило произвольное налогообложение и
конфискацию частной собственности. «Конфискации частной
собственности, ставшие примечательной чертой общественной
жизни в мусульманском мире, начались в самый ранний пери¬
од»39 и объяснялись уникальной формой исламского хищничес¬
кого государства.
Застой в технике и хищническую правительственную полити¬
ку различные авторы, включая Иссави, приписывают исламской
космологии и политическому устройству. Но есть и другие, в част¬
ности, Родинсон (1974), который утверждает, что, принимая во
внимание протееву" природу исламских экономических заповедей,
мусульмане могут выбирать между ними, так что ислам не годит¬
ся для объяснения колебаний в экономических судьбах мусуль¬
манских обществ40. Чтобы составить некоторые суждения по этой
проблеме, которая находится в центре внимания наших лекций,
мы должны рассмотреть космологию ислама и его представления
о политическом устройстве.
Космологические представления
Исламский бог, Аллах, — то же самое божество, которое дало от¬
кровение Иисусу и Моисею; однако Мухаммед, будучи послед¬
ним из пророков, претендовал на то, что получил окончательное
слово Бога, которое заменило собой откровения его иудейского и
христианского предтеч41. Ислам, подобно своим семитским кузе¬
нам, был монотеистическим и универсалистским и противостоял
политеизму, обычному среди арабских племен в языческом мире
античности. Откровение новой религии было простым. Мухам¬
76
Глава 4

мед «возвестил о существовании Бога, Аллаха, об ужасе гряду¬
щего Судного Дня Аллаха, о долге каждого человека подчинять¬
ся воле Аллаха, объявленной через его пророка»42. Те, кто верил
в ислам, составляли умму. Их чувство идентичности поддержи¬
вали определенные ритуалы — так называемые столпы ислама43.
Первый — утверждение, что «нет бога кроме Аллаха, и Мухам¬
мед пророк его». Это свидетельство — все, что требовалось, что¬
бы стать мусульманином, и его повторяли в ежедневных молитвах.
Эти молитвы, предписанные к совершению пять раз в день, были
вторым столпом и служили «центром мусульманской самодисцип¬
лины... Молитва ритуально воплощает покорность перед богом»44.
Другими столпами были «обязательная благотворительность, пост
от рассвета до темноты в Рамадан и... паломничество [в Мекку].
[Мухаммед] также запрещал пить вино и есть свинину. Все это, на¬
ряду с законами, касающимися наследства, брака, раздела добычи,
разрешения споров среди единоверцев и других практических воп -
росов, очень быстро превратило небольшую, но быстро растущую
мусульманскую общину в неординарное сообщество с уникальной
внутренней дисциплиной»45.
Со временем (при халифе Османе) изречения пророка были
собраны в единую книгу, Коран. Деяния пророка и неофициаль¬
ные беседы, сообщенные цепочкой надежных свидетелей, наряду
с делами и словами его ближайшего кружка собеседников46 стали
основой шариата, священного права ислама. Затем возникло со¬
общество экспертов в вопросах права, улема, чтобы истолковы¬
вать закон в затруднительных случаях. Но, в отличие от христианс¬
тва, в исламе не было признанной церкви или священства. В этом
смысле он ближе к индуизму, чем его семитические родственники.
В других отношениях, однако, ислам близок к иудаизму и
христианству, которые, по утверждению Мухаммеда и к их ве¬
ликому гневу, заместила и инкорпорировала его новая религия,
передающая божественное откровение. Но было и несколько су¬
щественных различий. Мы должны обратить внимание на некото -
рые из них, выделенные различными комментаторами и имеющие
значение для нашей более обширной темы.
Первое касается природы свободы воли. Внутреннее противо¬
речие между всемогуществом Бога и осуществлением человеческой
воли содержится во всех монотеистических религиях. По Куку47,
отличие между исламом и его семитическими кузенами в том, что
в иудаизме и христианстве всемогущество Бога усечено, а мораль¬
ный поводок, на котором сидит индивид, достаточно длинен, что¬
бы на нем повеситься, ибо в противном случае его грехи будут ви¬
ной Бога48. Напротив, ислам, несмотря на некоторых исламских
защитников свободы человеческой воли49, настаивал на всемо¬
гуществе Бога, «поглощающем человеческую свободную волю»50.
Ислам
77

Как и христианство, ислам был наследником двух освящен¬
ных временем космологий: иудейской и греческой. В первой ми¬
ром правил личный, ревнивый и справедливый Бог, в последней
боги были включены в перспективу понятийной Вселенной51. Эти
две космологии столь различны, что примирить их было труд¬
но. Христианство нашло компромисс, придерживаясь курса более
умеренного по сравнению со своим иудаистским концептуальным
наследием, соединив последнее с греческой традицией стоиков,
которые придерживались умеренной линии в отношении богов52.
Исламу же так и не удалось разрешить эту дилемму53. Когда гро¬
зила победа рационалистического движения мутазилитов111, улемы
бросились в контратаку и победили посредством «разновидности
концептуального луддизма, который не был частью интеллекту¬
альной традиции: изящные концепции безличной вселенной были
сокращены до антиконцептуального окказионализма — причуд¬
ливого сплава теистического волюнтаризма и атеистического ато¬
мизма — в защиту суверенитета иудейского Бога против уловок
эллинистическом каузальности »	.
На практике, живя в мире некой каузальной автономии,
они должны были достичь согласия по крайней мере с некото¬
рыми из утилитарных наук, наподобие медицины и астрологии,
не в последнюю очередь из-за их прогностической и манипуля-
тивной силы. Но они не приняли идею о том, что науки греков
были чем-то большим, чем магические манипуляции55.
Вторым различием между исламом и его семитическими кузе¬
нами стала ловкая экспроприация Мухаммедом монотеистичес¬
кого патента, впервые созданного евреями, в пользу арабов. Он
показал, что арабы уже ранее обладали истиной, которую арабы
прежде искали в религиозных откровениях христианских мона¬
хов и иудейских раввинов. «Сегодня такие экспроприации и от¬
крытия происходят под знаменем национализма»56. Арабский
национализм, выраженный языком религии, был важен для про¬
тивостояния обольщениям более древних цивилизаций, которые
он стремился завоевать, чтобы основать собственную. Если хрис¬
тианство распространялось через кровь его мучеников, то ислам
распространялся через кровь, пролитую в завоеваниях национа¬
листическим арабским оружием57.
Этот религиозный национализм отличался от светского наци¬
онализма, который в конечном счете привел к появлению наци¬
ональных государств Запада и в итоге стал предметом западно -
го импорта в мир ислама. Истоки западного светского национа¬
лизма лежат в подразумевавшейся этнической дифференциации
германских племен: «Европа сохранила концептуальное разли¬
чие между своей классической культурой, своим иудейским богом
и своими захватчиками-варварами. Соответственно, она могла
78
Глава 4

позволить себе воззвать к своим варварским предкам, чтобы под¬
крепить исторической санкцией существование множества наций
в пределах разделяемой общности в истине... Ислам же, напротив,
растворял своих захватчиков вместе с их религией и культурой:
с одной стороны, он санкционировал лишь одну нацию, «умму»,
а с другой — пресекал обращение к неарабским родословным как
к легитимным титулам, позволяющим претендовать на особую
идентичность в пределах этой «уммы». Неоднородность мусуль¬
манского мира была весьма реальной; но лишь с рецепцией на¬
ционализма из Европы стало возможным рассматривать этот ис¬
ламский порок как западную добродетель»58.
Третье различие между исламом и христианством в особен¬
ности касается вопросов пола и греха. Если одну из определяю¬
щих черт христианства составляет общество, основанное на ви¬
не, — общество, пытающееся искупить первородный грех59, то ис¬
лам избежал этого исхода посредством ловкого изменения в своем
изложении библейской истории о падении человека. По версии
Корана, «дьявол соблазняет Адама и Еву отведать от запретно¬
го дерева с ложным обещанием, что это приведет к вечной жиз¬
ни и к “царству, что никогда не погибнет”. Нам не говорят, как
в Книге Бытия, что запретный плод исходит “от древа познания
Добра и Зла”, а только что плод запретен... На этом акте непови¬
новения, однако, дело не останавливается. Съев запретный плод,
Адам и Ева обнаруживают свою наготу и находят в сексуальной
активности приятную компенсацию за свое изгнание»60.
Рай Корана — это место роскошной и чувственной жизни для
праведных, где каждый из божьих избранников получает «семь¬
десят гурий вдобавок к их земным женам и других женщин, ко¬
торых он найдет привлекательными»61.
Мусульманское видение рая безбрачной христианской церкви,
которая с ее манихейской двойственностью изображает пороч¬
ность плоти и рай, состоящий из чисто «духовных» наслаждений,
представляется кощунственным эротическим сном подростка62.
Это означало, что если христиане продолжали строить основан¬
ный на вине процесс социализации с целью искупления перво¬
родного греха, то ислам не поддерживает такого чувства вины.
Подобно процессам социализации в большинстве нехристианс¬
ких евроазиатских цивилизаций процессы социализации в исла¬
ме полагаются на стыд. Именно на это направлено прославление
мусульманского сообщества («уммы») и ритуалы, предписан¬
ные в пяти столпах для ведения праведной жизни. Но в той сте¬
пени, в какой это чувство стыда тесно связано с божественным
откровением, воплощенным в Книге, мусульмане справедливо
чувствовали, что усомниться в нем означает подрыв социальных
скреп их общества, основанного на стыде.
Ислам
79

Политическое устройство
Ближний Восток зажат между двумя обширными зонами миро¬
вого кочевого скотоводства. Это наложило отпечаток на приро¬
ду его политического устройства. На этом материальном аспекте
строится имевший много сторонников циклический взгляд вели¬
кого арабского историка Ибн-Хальдуна63 на исламского госу¬
дарство в его знаменитой макроистории исламской политиче¬
ского устройства64. Он смотрел на историю как на чередование
династических циклов, связанных с племенными завоеваниями.
Его мир — мир динамичного взаимодействия между варварски¬
ми кочевыми скотоводами и оседлыми цивилизациями городов.
Родственные узы кочевников, называемые «асабийя», время от
времени бросают племя с достаточным числом воинов покорять
города и поселения оседлых цивилизаций и основывать династию.
Но со временем пышные соблазны цивилизации истощают мо¬
ральную стойкость и асабийя династии. При растущем аппетите
к плодам городов племенная династия все теснее связывает себя
с оседлой цивилизацией, увеличивая бремя налогов, и, по мере
того как ее члены утрачивают начальный боевой напор, для ук¬
репления династии выдвигаются подчиненные чужаки. Используя
недовольство, которое выросшее налоговое бремя вызвало среди
оседлого населения, они либо некая иная племенная группа в ко¬
нечном счете берут верх65.
Перри Андерсон66 убедительно доказал, что это циклическое
представление более применимо к родовым землям Магриба, от¬
куда родом Ибн-Хальдун, но не способно объяснить относитель¬
ную устойчивость мусульманского общества в течение почти шес¬
тисот лет Османского государства. Уникальным аспектом исламс¬
ких государств, сделавшим возможным такие длительные периоды
стабильности, было появление правителей-рабов. Мамлюки, как
называли последних, сформировали важнейшую часть общества
завоевателей, созданного руками арабов.
Это было общество завоеваний, в котором завоеватели держа¬
лись за свое племенное прошлое. Физически отделенные от своих
подданных, [располагавшиеся] в чем-то подобном современным
военным городкам, первоначальные арабские завоеватели столк¬
нулись с проблемой управления и защиты своей новообретенной
империи. Халифы и султаны, которые правили исламским госу¬
дарством, не могли полагаться на членов своего родового клана
ввиду как их ограниченного числа, так и недостатка способностей
к гражданским занятиям. С самого начала арабской империи ис¬
ламские правители обратились к альтернативному решению, чтобы
обеспечить себя лояльным и заслуживающим доверия админист -
ративным аппаратом, — к решению, которое составляли рабы.
80
Г лава 4

Ислам дозволял владеть домашними рабами, но, за исключе¬
нием «плантаторской экономики» болот Южного Ирака, создан¬
ной при Аббасидах, он не имел традиции рабского труда в про¬
изводстве с соответствующим ему низким социальным статусом.
С самых ранних завоеваний ислам приобретал рабов, захватывая
пленных. Многие из них обращались в ислам, отпускались на во¬
лю и занимали военные и административные должности. Для пра¬
вителей в этом было множество выгод. Рабы, отпущенные на сво¬
боду, обычно были чужаками, полностью зависящими от своего
хозяина. «Правитель воспитывал своих иностранных рабов как
собственных детей, и они выживали в мусульманском государст¬
ве только благодаря ему. Именно ликвидация автономии воинов
создала мамлюков, столь превосходное орудие воли своего хозя¬
ина, когда оно сочеталось с личным повиновением... Мамлюки
должны были скакать на лошади, а не думать; их готовили не как
военную элиту, а как военные автоматы»67.
В отличие от феодальных солдат Европы, которые были не чу¬
жаками, а членами своего политического образования, мамлюки,
родившиеся в пределах страны и обретшие политическую привер¬
женность к исламу, исключались из армии68. Институт мамлюков
распространился на весь исламский мир. С середины IX столетия
до Нового времени знаменитые войска оседлых правителей состо¬
яли из рабов69.
Но рабские армии нужно было держать под контролем, по¬
скольку неуправляемая армия мамлюков могла привести к пол¬
ному распаду государства70. В исламской истории такое случалось
часто. Великим исключением были османы, которые, по ислам¬
ской традиции, в вопросах администрации и армии полагались
на дервишми11, или дервишей. Османским султанам удавалось
удерживать контроль над государством в течение значительного
периода благодаря своим личным качествам, выдержавшим ис¬
пытание в братоубийственных войнах за наследственное право
быть хозяином Порты, что по природе своей было дарвиновской
борьбой за выживание наиболее приспособленных. Когда по гу¬
манитарным соображениям эта система была заменена системой
«Клетки»72, качество султанов ухудшилось, что отчасти стало при¬
чиной упадка Османской империи.
Ибн-Хальдун восхвалял институт мамлюков как божий дар во
спасение ислама, но лишь потому, что смотрел на них как на ин¬
ституционализированных племенных завоевателей. На его взгляд,
средневековое политическое устройство состояло из оседлого не¬
политического общества и семейно-наследственного государства,
либо привнесенного, либо навязанного завоеванием73. Если ки¬
тайцы с их циклическим представлением об истории рассматри¬
вали неизменное правление как норму, а смену династий считали
Ислам
81

результатом потери добродетели старой, пресыщенной династией,
то исламская политическая мысль никогда не признавала понятия
неизменного правления74, которое Ибн Хальдун считал женопо¬
добным. Это было «черной дырой» исламского политического
устройства с момента его зарождения. Последнее сохраняло чер¬
ты общества завоевателей. «Передача власти рабам... с целью бо¬
лее или менее полного исключения свободных мужчин сообщества
означает моральную пропасть таких размеров, что среди великих
цивилизаций такая традиция обнаружилась лишь в одной»75.
Происхождение и последствия уникального феномена мам-
люкского государства все еще горячо обсуждаются историка¬
ми76. Но, кроме Гарсена77, большинство, скорее всего, согла¬
сятся с выводом Кука78 о том, что в период с IX по XI столетие,
когда мамлюки играли большую роль, о росте прометеевского
типа на Среднем Востоке не могло быть и речи. «Трудно пред¬
ставить, — пишет Кук, — чтобы в XVIII столетии английское
общество, где решающая роль принадлежала бы завезенным
из Западной Африки воинам, произвело Промышленную рево¬
люцию» !79 Мусульманские армии тяготели к деспотичности, что
приводило к разобщенности между государством и обществом,
а также между централизованной военной властью и экономиче¬
ской властью на местах80. Они были, иными словами, крайними
вариантами моей модели хищнического государства (основные
характеристики которой приведены в Приложении). Я полагаю
убедительным мнение Кроун и Пайпса, что эта характерная черта
восходит к истокам ислама.
Право, общество, экономика
Правовая система, принятая в исламских государствах, так¬
же не благоприятствовала развитию. Так произошло отчасти
из-за важности Корана и хадисов в исламском праве. В отличие
от христианства ислам — религия, сосредоточенная на праве81.
Ко временам Аббасидов исламское право было кодифицировано
в шариат. «В действительности... оно было и большим, и мень¬
шим, чем то, что сегодня считается правом», — пишет Хоурани:
«Это было больше [чем право], поскольку охватывало частные
действия, которые не затрагивали ни ближнего, ни правителя:
акты личного почитания, социального поведения, а также то, что
называют “манерами”. Это был нормативный кодекс всех чело¬
веческих действий... он был меньше, чем право, потому что не¬
которые из его положений были лишь теоретическими... а также
потому, что оставлял без внимания целые области деятельности,
которую охватили бы другие кодексы права»82.
82
Г лава 4

Охватывал договоры и обязательства, касающиеся экономи¬
ческой деятельности, шариат не покрывал уголовного, «консти¬
туционного» и административного права83.
Последнее неудивительно. Исламское государство как общество
завоевателей обладало очень простым «конституционным» обос¬
нованием. С самого начала вся земля объявлялась собственностью
суверена по праву завоевания, и, начиная с Омейядов и Аббасидов
вплоть до Османов в Турции и Саффавидов в Персии, монополия
государства на землю стала традиционным юридическим каноном
исламских политических систем84. Более или менее единый зе¬
мельный налог следовало платить независимо от веры. Немусуль-
мане должны были платить дополнительный подушный налог —
джизъя, существенный вклад которого в государственную казну
заставил исламское государство действовать осторожно в вопро¬
сах религиозного обращения. В результате к своим религиозным
меньшинствам ислам относился гораздо терпимее христианства.
Молчание шариата о «конституционном» и «административ¬
ном» праве в сочетании с его универсальными требованиями при-
вело к тому, что светские правительства существовали в изолиро -
ванной сфере. Чтобы «завершить» священный закон, на усмотре¬
ние суверена отдавались решения в таких государственных делах,
как война, политика, налогообложение и борьба с преступностью.
В цивилизации, в которой не было никакого разграничения меж¬
ду церковью и государством, это неизбежно вело к противоречию
между светским политическим устройством и религиозным сооб¬
ществом. Поэтому в исламе, в котором всегда действовало «два
правосудия», не возникло никакого прозрачного или определен¬
ного правового порядка85.
В этом отношении, как отмечают Кроун и Хиндс86, исламс¬
кое политическое устройство имело сходство с индусским. Как и
в исламе, в индуистской Индии священный закон (закон Ману)
правил личными жизнями поверх монаршего правления, делая
государство практически излишним. Однако в обоих случаях пра¬
вителям следовало беспрекословно повиноваться. Общество было
отделено от государства. Династии приходили и уходили, но об¬
щество не менялось87.
Хотя это молчание шариата о конституционном праве и откры¬
вает путь автократии, его посылка, состоящая в том, что каждый
индивид ответствен за свои действия лишь перед Богом, означает,
что, кроме интересов, основанных на родстве, общество не при¬
знает никаких групповых интересов. Семья стала единственной
социальной структурой, которая пользуется божественным и, сле¬
довательно, юридическим признанием88.
В шариате, кроме того, отсутствует лежащее в самой основе
западного капитализма понятие римского права о юридическом
Ислам
83

лице, что помешало развитию корпоративных институтов и свя¬
занной с ними групповой лояльности, которые лежат в самой
основе западного капитализма89. Трудно избежать того вывода,
что исламская правовая система не способствовала экономиче¬
скому развитию.
Закат исламской мысли
Однако по крайней мере в период ранних лет ислама, когда раз¬
вивался шариат, деятельность по истолкованию и вынесению не¬
зависимых суждений, известная как иЪжитихад™, допускала не¬
которую доктринальную гибкость. В какой-то момент между IXи
XI столетиями «ворота иджитихада» закрылись90. Это стрено¬
жило любознательность и новшества — особенно в системе обра¬
зования, которая с тех пор делала упор на механическом заучи¬
вании и запоминании, а не на разрешении проблем91.
Закат мусульманского мышления был особенно поразитель¬
ным с учетом прежней роли ислама при Аббасидах как посредника
между идеями и технологиями старейших цивилизаций Греции,
Китая и Индии92. Позже, когда Европа начала делать свои уди¬
вительные успехи в идеях и технике, исламский мир не проявил
к этому особого интереса (за исключением технологий, которые
имели определенное военное назначение). Напротив, интел¬
лектуальная любознательность Запада распространилась на ис¬
лам. Льюис сообщает, что к концу XVIII века в Европе выпус¬
тили 95 грамматик арабского, персидского и турецкого языков и
21 словарь; «для араба, перса или турка не существовало ни од¬
ного учебника или словаря какого-либо западного языка, ни ру¬
кописного, ни печатного. И до конца XIX столетия мы не об¬
наруживаем ни единой попытки выпуска учебников и словарей
о 07
западных языков для незападных пользователей»70.
Непродолжительным был и расцвет науки раннего исламского
периода. Куран цитирует недавно опубликованную турецкую эн¬
циклопедию «Пионеры мусульманской науки», показывая, что
«из перечисленных в ней ученых 64% выпустили свои новаторские
труды до 1250 года, а 36% сделали это между 1250 и 1750 гг.;
ни один из них не жил после 1750 г.»94
Кроун и Кук95 приписывают упадок мусульманского мышления
неспособности ислама, в отличие от христианства, найти комп¬
ромисс между противоречивыми понятийными пространствами,
которые обе эти религии унаследовали от греков и иудеев. От пер¬
вых они унаследовали концепцию непреложных астрономических
законов и другие доктрины греческих философов. От иудеев обе
эти религии унаследовали представление о том, что за все наблю¬
84
Г лава 4

даемые на земле вещи отвечает Бог. «Современная наука опи¬
рается на напряженные отношения между безумными выводами
спекулятивного разума, которые утверждают, что Земля круглая,
и основанными на здравом смысле наблюдениями человеческо¬
го восприятия, которые показывают, что она очевидно плоская...
Чтобы породить науку, должны соединиться законы небесные и
земные»96. Христианство, которое никогда не относилось к не¬
бесному закону так серьезно, как ислам, обнаружило, что оно мо¬
жет осуществить такое слияние в форме протестантского эмпириз -
ма, тогда как ислам этого не смог. После первоначального флирта
с греками поражение исламской рационалистической школы от рук
традиционалистов улемы означало, что лишь еретики могли иссле¬
довать греческое представление о непреложных законах природы.
Таким образом, здесь представляются близкие параллели меж¬
ду закатом мусульманской мысли после аббасидского расцвета
и закатом мысли Китая после эпохи Сун. Оба случая, по-види¬
мому, являются результатом культурно - политических факторов,
которые, будучи различны в своей специфике, имели одно и то же
следствие, приведя к последующему периоду культурного и тех¬
нологического застоя — ловушка высокого уровня равновесия,
обнаруженная Элвином97 в Китае, может быть равным образом
применена к пост-Аббасидскому мусульманскому миру.
Сам успех Аббасидов в создании процветающей исламской ци¬
вилизации, по-видимому, породил самоуспокоенность. Историк
Фелипе Фернандес-Арместо хорошо уловил это, описывая мир,
увиденный сирийским географом Аль - Мукаддаси в начале пер -
вого тысячелетия нашей эры: « Созерцаемый им ислам раскинулся
подобно шатру под сенью небес, возведенному как бы для некой
великой церемонии; великие города выстроились, как правители,
их сопровождали мажордомы, знатные люди и пешие солдаты,
чьи роли играли соответственно столицы провинций, городки и
деревни. Города были связаны не только очевидными элементами
общей культуры... но, кроме того, коммерцией, а во многих слу¬
чаях взаимными политическими обязательствами. Строгое поли¬
тическое единство, которое когда-то характеризовало ислам, было
разрушено в X в. ...Однако чувство общности сохранилось, и пу¬
тешественники повсюду в дар аль- исламу чувствуют себя как дома,
или, используя образ, который так любят поэты, в возделанном и
отгороженном от мира стеной саду ислама, дарующем своим при¬
вилегированным обитателям оттенки и привкусы рая»98.
Османское экономическое мышление, как его описывал Иналь-
чик", было настроено на поддержание этой социальной стабиль¬
ности. Чтобы города процветали, султаны развивали коммерче¬
ские центры и контролировали торговые пути. Чтобы сохранить
себя во власти, они стремились к экономической стабильности
Ислам
85

посредством контроля над ценами, регулирования экспорта и уч¬
реждения благотворительных фондов. Как и в прежних исламских
государствах, село несло бремя налогообложения через систему
«чифтхане» (^Д-Тгаие)100. Османы, кроме того, сопротивля¬
лись организационным изменениям. Но их хищническая соци¬
ально-экономическая система была достаточно производительна,
чтобы их империя могла продолжать расширяться посредством
завоеваний в течение значительного исторического периода. Ее
идеологический и институциональный склероз обнаружился лишь
тогда, когда о себе заявила возрождающаяся Европа. Не виня не¬
посредственно ислам за усиливающийся склероз исламского мира,
Инальчик замечает, что ислам легитимизировал меры экономи¬
ческой политики, направленные на обеспечение социальной ста¬
бильности и, следовательно,статус-кво.
Ислам и экономика
Пришло время подвести итог возможной роли ислама в эконо¬
мическом застое исламского мира после короткого периода ин -
тенсивного роста смитовского типа при Аббасидах. Этот рост был
обязан не идеологии Аббасидов, а экономической интеграции ре¬
гионов Средиземноморья и Индийского океана, выкованной му¬
сульманским оружием.
Проблема с приписыванием исламу причинной роли в эконо -
мической стагнации мусульманских обществ состоит в том, что
исламские тексты предлагают противоречивые предписания. Так,
касательно важности роли рынка как важнейшего инструмента
развития, «некоторые тексты по исламской экономической тео¬
рии содержат длинные пассажи о добродетельности рыночного
механизма, в которых говорится о том, что ценовые механиз¬
мы жизненно важны для балансирования спроса и предложения.
Те же самые тексты содержат другие отрывки, которые учат тор¬
говцев воздерживаться от использования ожидаемых дефицитов
в корыстных интересах посредством несправедливого повышения
цен. Несовместимость между этими двумя группами фрагментов
заключается в том, что принцип «справедливой цены», пропове¬
дуемый во втором отрывке, препятствует балансированию, вос¬
хваляемому в первом. Подобная непоследовтельность указывает
на тщетность попыток поместить исламскую экономическую тео-
“ ” “ ” 101
рию в лагерь за или против рынка»1	.
Вероятно, важнее то, что после Аббасидского Ренессанса был
положен конец гибкости интерпретации, которую позволяют эти
противоречия. Возможно, закат исламской мысли и обеднение
публичного дискурса через процесс «фальсификации предпочте¬
86
Глава 4

ний» были гораздо важнее конкретных экономических предписа¬
ний ислама. Для исследования о том, благоприятствовало ли сред¬
невековое исламское равновесие космологических представлений
экономическому развитию, весьма поучительны попытки рефор¬
маторов, начиная с Сайеда Ахмад Хана в Индии XIX столетия,
сделать так, чтобы исламское учение способствовало модерниза¬
ции. Используя рационалистические и исторические аргументы,
Хан стремился дать иное истолкование традиции, чтобы подвер¬
гнуть сомнению различные мусульманские институты102. Но он
столкнулся с дилеммой, которая вставала перед всеми реформа¬
торами, пытающимися привести ислам в соответствие с совре¬
менным миром: «Через пропасть между научной и религиозной
истиной можно перекинуть мост, лишь отринув буквалистские ис¬
толкования божественных текстов или даже, в случае с хадисами,
бросив вызов их аутентичности, оставляя таким образом большую
часть закона открытой для перемен, которые в сложившихся об¬
стоятельствах облегчили западное господство и культурное про¬
никновение. Эта дилемма сохраняется и по сей день»103.
Теократическая революция Хомейни в Иране была попыткой
разрешить эту дилемму посредством возврата к прошлому. Бу¬
дет справедливым сказать, что она потерпела как политическую,
так и экономическую неудачу104. Политически ирано-иракская
война продемонстрировала, что способность арабской и персид¬
ской национальной идентичности к пробуждению сплоченности
оказалась более сильной, чем исламская солидарность105. Эконо¬
мически страна оказалась не в состоянии состязаться с ростом и
показателями индустриализации шахского режима106.
Но есть важные примеры (пост-ататюрковская Турция, со¬
временный Египет и, самое важное, основные форпосты ислама
в Юго-Восточной Азии — Малайзия и Индонезия), которые по¬
казывают, что вовсе не исламские верования сами по себе препят¬
ствуют развитию, а недееспособный этатизм и дирижизм, отказ от
которых, как в мусульманских частях Юго-Восточной Азии, вы¬
звал интенсивный рост прометеевского типа. Тем не менее даже
в этих странах, где ислам по большей части ограничен частной
сферой, есть признаки негативной реакции исламистов. Издавна
существующее мусульманское стремление объединить государство
и церковь никоим образом не мертво.
Но есть надежда, что по мере того, как все больше и больше
мусульманских экономик интегрируются во внешний мир, и по
мере того, как достаточное число мусульман через свою трудовую
деятельность будет становиться частью возникающей глобаль¬
ной экономики, их вес может стать достаточным, чтобы сдвинуть
мусульманское общественное мнение к старинному аббасидско-
му равновесию, которое дозволяло иджитихад (интерпретацию)
Ислам
87

религиозных традиций, и это уничтожит все догматические пре¬
пятствия (например, к взиманию процента), которые все еще
вносят путаницу в исламское мышление.
Другая сохраняющаяся лакуна носит политический характер.
Во многих мусульманских политических системах все еще сохра¬
няются традиции общества завоевания107. Неспособность к раз¬
витию гражданского общества и верховенства права будет спо¬
собствовать сохранению авторитарности и нестабильности этих
мусульманских государств108.
Наконец, необходимо обратить внимание еще на один аспект
ислама — действующие в нем процессы социализации. С учетом
множества примеров непоследовательности «в таких измерени¬
ях, как этническая принадлежность, политическое устройство и
взгляд на мир»109, может показаться удивительным, что ислам
продолжает определять смысл жизни для множества его после¬
дователей. Так происходит, утверждают Кроун и Кук, вследствие
центральной роли семьи в жизни мусульман по сравнению с их
семитическими кузенами. Для христиан с их «первородным гре¬
хом» и надеждой на спасение вся семейная жизнь «необходимо
и радикально порочна», а у евреев «религиозная значимость се¬
мейственного настоящего считалась относительной из-за надежды
на национальное освобождение в будущем... Поэтому в то время
как евреи живут в состоянии униженности как изгнанники, ожи¬
дающие возвращения на родину, а христиане унизительно караб¬
каются к спасению, ислам может по крайней мере дать мусульма¬
нам в их семьях смиренное и достойное спокойствие»110.
В отсутствие чувства первородного греха ислам не развил
культуру, основанную на вине; его процессы социализации ос¬
новывались на стыде. Ислам оставался в значительной степени
коммуналистским, тогда как Запад все больше поворачивался
к индивидуализму111. Отчасти именно поэтому, как мы увидим,
те институциональные реформы, которые привели к возвыше¬
нию Запада, в мусульманских странах не происходили. Но, как
мы утверждали для случаев Китая и Индии, процессы социали¬
зации, основанные на семье и на стыде, не обязательно долж¬
ны стать препятствием, если мусульманские общества окажутся
способны усвоить и постичь технологические и коммерческие ин¬
ституты Запада. В отличие от Индии и Китая, для ислама опас¬
ность состоит в том, что его социальная этика основана на свя¬
щенной Книге. Если в процессе секуляризации Книга будет под¬
вергнута сомнениям, то он может столкнуться с такой же эрозией
социальных скреп, которая поразила его семитического кузена,
христианство.

ГЛАВА 5
ВОЗВЫШЕНИЕ ЗАПАДА
Я изложил эти обзоры материальной культуры (основанной на от¬
носительной обеспеченности факторами производства) космоло¬
гических представлений («идейной» стороны культуры), кото¬
рые оказывали совместное влияние на политическое устройство и
экономику, чтобы показать, как две древние цивилизации Индии
и Китая к Средним векам достигли «ловушки высокого уровня
равновесия». На пути к этому равновесию у них, вероятно, были
периоды интенсивного роста смитовского типа, что хорошо доку¬
ментировано для эпохи Сун в Китае, но не так хорошо для более
раннего периода Маурьев в Индии. Сходным образом исламская
цивилизация пережила период интенсивного роста смитовского
типа при Аббасидах. Нет данных о том, что какая-либо из этих
цивилизаций двигалась в сторону интенсивного роста промете¬
евского типа. То же самое относится и к Японии (см. главу 8)
с ее собственным особым вариантом конфуцианства, даосизмом
и буддизмом, несмотря на признаки интенсивного роста смитов¬
ского типа в период Токугава.
Интенсивный рост прометеевского типа остается европейским
чудом. О его источниках велись острые споры, но в объяснениях,
подчеркивающих значение и материальных факторов, и космо¬
логических представлений, наблюдается определенная конвер¬
генция. Я ограничусь очень кратким изложением итогов матери¬
альной истории, сосредоточив основное внимание на изменениях
космологических представлений, противопоставляя их представ¬
лениям других древних цивилизаций, чтобы понять, добавляют ли
они объясняющей силы к материальным факторам в объяснении
подъема Запада. Это также позволит мне продемонстрировать
(в главах 6 и 9), что парадоксальным образом сами представ¬
ления, породившие рост прометеевского типа, в конечном счете
могли разрушить скрепы общества в этой цивилизации. Когда мы
вновь беремся за историю двух азиатских гигантов уже в кон¬
це нашего тысячелетия и сравниваем их перспективы (а также
перспективы Японии и других стран восточного побережья Азии)
с перспективами Запада, возникают некоторые удивительные и,
несомненно, спорные выводы.
Возвышение Запада
89

Материалистические основания
Важнейшие черты материальных оснований подъема Запада хо¬
рошо известны. Поэтому, излагал их, я могу быть краток. Боль¬
шинство экономических историков согласны в том, что основным
элементом в подъеме торговых государств вокруг Средиземного
моря, который привел к возвышению греков и, в конечном счете,
римлян, была география. На ранней стадии западной цивили¬
зации различия в обеспеченности факторами производства тер¬
риторий, окружающих это европейское озеро, сделали торговлю
локомотивом интенсивного роста смитовского типа. Но к концу
Западной Римской империи ограниченность земельных угодий
начала брать свое. Убывающая отдача вместе с неумолимыми из¬
держками на содержание имперских армий, а также хлеб и зре¬
лища для римской толпы усугубили проблемы казны. Положение
стало ухудшаться с 180 г. н.э., по мере того как империя стала
целью все более частых атак и давления варваров на севере. Воз¬
росшие военные надобности и военные расходы были ограничены
максимальными суммами, которые императоры могли выжать
из налогообложения, принудительного труда и сборов1.
Крах Западной Римской империи привел к политическому
раздроблению Европы на множество слабых государств с не¬
малой способностью к соперничеству в терминах нашей моде¬
ли хищнического государства (см. Приложение). Потому доход,
имеющийся в распоряжении этих государств, был жестко ограни¬
ченным. За неимением лучших вариантов для формирования ар¬
мий и для сбора доходов они вынуждены были полагаться на раз -
новидность субинфеодации1.
Европейская манориальная система развивалась при потребно -
сти связать то, что становилось относительно редким производс¬
твенным фактором — рабочую силу, по мере того как северные
леса сводились под земледелие и расширялась пашня. Снижение
численности населения в Средние века — отчасти из-за распро¬
странения восточных болезней, а более всего из-за «черной смер¬
ти» — усугубляло недостаток рабочей силы. Это привело к раз¬
витию специфической разновидности европейского феодализма,
важнейшей чертой которого было взаимное признание квази-юри¬
дических прав и обязательств, — нечто неизвестное для институтов,
созданных для решения схожих проблем недостатка рабочей силы
в ходе развития органических земледельческих экономик в Китае
(крепостные арендаторы) и Индии (кастовая система).
Таким образом, под влиянием различающихся географических
(экологических) характеристик в трех регионах развились очень
различные типы политического устройства: единое имперское го¬
сударство в Китае, обособленные от общества неустойчивые хищ¬
90
Глава 5

нические государства в Индии и пестрая смесь соперничающих
государств в Европе. Уникальность западных государств состоя¬
ла в финансовой связанности квази-договорными отношениями
со своими составными частями. Во всех трех зонах цивилизации
культурное единство обеспечивалось набором общих космологи¬
ческих представлений, даже тогда, когда, как в Индии и на Западе,
в их географическом пространстве не было политического единст¬
ва. Именно упомянутые институциональные различия, вызванные
экологическими особенностями, во многом определили траекто¬
рию развития как политики, так и космологии Западной Европы.
С XV в.2 население и экономики европейских стран оправи¬
лись от упадка, имевшего место после краха Римской империи.
Продолжающаяся сельскохозяйственная революция и медленно
совершающаяся промышленная революция уменьшили потреб¬
ность в связывании рабочей силы, поскольку земледелие переста¬
ло испытывать недостаток рабочих рук. Крепостничество исчезло,
за исключением востока.
Серьезной проблемой Запада оставалась исламская угроза.
Традиционные пути по Красному морю и Великому Шелково¬
му пути оказались заблокированы в результате территориальной
экспансии новой исламской цивилизации. Великие географичес¬
кие открытия XVI в. отчасти были вызваны потребностью поиска
альтернативы древним торговым путям на восток, где европейцы
могли добыть пряности, столь важные для хранения мяса в дол¬
гие и скудные зимы. Географические открытия вызвали не только
расширение границ европейских земель посредством присоеди¬
нения почти ненаселенных стран (или стран, опустошенных за¬
падным оружием и болезнями) в Новом свете, но со временем и
колонизацию Западом большей части Африки и Азии.
Промышленная революция постепенно превратила традици¬
онные органические аграрные экономики (которые до тех пор
были единственным типом экономики, известным миру) в про¬
мышленные экономики, основанные на минеральном сырье, что
позволило интенсивному росту прометеевского типа сделаться
на Западе нормой. Связывание [частей] Земного шара при помо¬
щи парохода, а также выбор в пользу свободы торговли в первый
великий золотой век середины XIX столетия привели к созданию
мировой экономики, в которой внешняя торговля, основанная
на различиях в обеспеченности факторами производства, привела
к интеграции различных частей незападного мира. Это вызвало
интенсивный рост смитовского типа во многих частях Латинской
Америки, Африки и Юго-Восточной Азии3. Конец XIX столетия
также стал свидетелем начала переноса промышленных методов,
порождающих интенсивный рост прометеевского типа, в незапад¬
ный мир — например, в Индию и Японию.
Возвышение Запада
91

Институциональные основания
Однако материалистическое истолкование подъема Запада в тер -
минах изменяющейся обеспеченности факторами производства и
технологией нуждается в дополнении важными институциональ¬
ными различиями между Западом и остальным миром, кото¬
рые, по признанию большинства историков, были самым главным
в перерождении этих материалистических сил в уникальный итог,
каковым является европейское чудо.
Первое — это важность городов - государств в создании бла¬
гоприятного климата для купцов и коммерции. Они были основ¬
ными агентами в порождении капиталистического духа и «рын¬
ка», который был его характерной формой. Как замечает Геллнер,
одной из отличительных черт рыночной экономики является ее
инструментальная рациональность. «Рынок определяется вовсе
не тем, что люди обмениваются вещами... а тем, что они делают
это прежде всего в духе максимизирования экономической выго -
ды, что они делают это, полностью игнорируя другие соображе¬
ния... рыночную экономику определяет, разумеется, вовсе не на¬
личие, а господство таких отношений»4. Ярчайшими представи¬
телями инструментальной рациональности являлись и являются
торговцы, но в «большинстве аграрных обществ такая деятель¬
ность... ритуально ограничена малым островком в море произ¬
водителей средств к существованию»5.
Прообразами торговых обществ были города-государства,
вначале в Греции, а позднее — в Италии (после падения Запад¬
ной Римской империи). Ввиду того их география была ограничена
прибрежной полосой, их процветание и, что еще важнее, государ¬
ственные доходы для предоставления самых главных обществен¬
ных благ — обороны и правового порядка (что является главным
оправданием для существования всех государств) по необходи¬
мости зависели от торговли. В таких условиях купцы неизбежно
играли гораздо более важную роль, чем в имперских государствах
Индии и Китая. Но, как подчеркивал Хикс6, настоящее различие
возникает, когда в нескольких городах-государствах сами купцы
берут власть в государстве, что в период Средневековья они и сде¬
лали в городах-государствах Северной Италии.
Второе, но столь же важное для развития рыночной экономи¬
ки и вытекающего из нее разделения труда — это развитие ком¬
мерческого договорного права, которое позволяет заменить сдел¬
ки, основанные на доверительных семейных связях (на которые до
того времени опиралась вся существенная внутренняя и внешняя
торговля в древних аграрных империях), на сделки между неза¬
висимыми сторонами. Важную роль в этом процессе сыграл инс¬
титут римского права, включая кодификацию гражданского пра¬
92
Глава 5

ва. В Китае подобной эволюции права не было. Но это само по
себе не объясняет различия судеб торгового капитализма в разных
частях Евразии. Индия тысячелетиями имела кодифицированное
гражданское право в законах Ману, хотя и в пределах кастовой
системы. Критически важное различие появилось после экспли¬
цитной разработки торговою права в средневековых итальянских
городах-государствах. Побудительными мотивами к этому были
в одинаковой мере «идеология» и материальные интересы. Его
генезисом мы займемся позднее.
Третья важнейшая черта заключалась в признании государст¬
вом прав частной собственности. В этом отношении опять-таки
развитие Европы было уникальным. После консолидации сла¬
бых и раздробленных политических образований Средневековья
в абсолютистские национальные государства Европы эпохи Ре¬
нессанса относительная гарантированность прав собственности,
которую защищали средневековые сеньоры, не угасла, как в аб¬
солютистских государствах древних цивилизаций. Как справедли¬
во замечает Перри Андерсон, «формально термин “абсолютизм”
употребляется неверно... поскольку одна базовая характеристи¬
ка... отличает абсолютные монархии Европы от всего сонмища
прочих типов деспотического, произвольного или тиранического
правления, воплощаемого или контролируемого единоличным
сувереном, преобладавших остальном мире. Рост политическо¬
го влияния королевского государства (royal state) сопровож¬
дался не снижением экономической гарантированности соб¬
ственности дворянства, а соответствующим увеличением
всеобщих прав на частную собственность. Эпоха, когда была
введена “абсолютистская” государственная власть, была в то же
время и веком, когда постепенно укреплялась “абсолютная” част¬
ная собственность. Именно в этом и состояло важнейшее соци¬
альное различие, которое отделило монархии Бурбонов, Габсбур¬
гов, Тюдоров и Ваза от любых султанатов, империй или сёгунатов
за пределами Европы»7.
Норт и Томас представили объяснение возвышения Запада
в терминах упрочения прав частной собственности. Это, по су¬
ществу, означало связывание рук хищным правительствам через
механизмы типа «нет налогообложения без представительства».
Последний, и в чем-то решающий, фактор возвышения За¬
пада состоял в постепенной трансформации «греческого духа
любознательности» в повседневную практику науки. Это окон¬
чательно переносит нас в царство идей, и именно к его истории
мы обращаемся, чтобы понять, какие из них были ключевыми,
повлиявшими на политическое устройство и экономику, а так¬
же приводились ли они в движение материальными интересами,
а если да, то до какой степени.
Возвышение Запада
93

Наследие древних греков
Наследие Древней Греции важно для этой истории по трем причи¬
нам. Во-первых, в сущности именно по экологическим причинам
греки смогли создать демократические государства, которые оста¬
вили Западу важное институциональное политическое наследие.
Как и в древних индийских республиках в предгорьях Гималаев,
рыхлые почвы и, следовательно, низкая трудоемкость земледе¬
лия в внутренней Греции не требовала той степени социального
контроля и стратификации, которая требуется более трудоемким
видам земледелия, обеспечивавшим экономическую основу древ¬
них аграрных цивилизаций. В сочетании с физической компакт¬
ностью, продиктованной географией, это привело к возникнове¬
нии демократии в древнегреческих государствах (до Александра).
Демократия была основана на старинных племенных собраниях,
которые были распространены среди кочевых скотоводов, пред¬
ков как древних греков, так и индусов. Однако если политическое
устройство племенных сообществ было основано на объединени -
ях родов, то греки сделали шаг вперед и изобрели полис — само¬
управляемый город-государство. Его центральный организаци¬
онный принцип — верховенство гражданства над всеми иными
формами человеческого объединения — был единственным в сво -
ем роде, свидетельством чему служит его отсутствие и в Древней
Индии, и в Китае. Он оказал глубокое влияние на политическое
развитие Запада.
Во-вторых, экологически обусловленные широкие рамки доз¬
воленного в степени социального контроля, который требовался
для координации экономической деятельности в Древней Г реции,
одновременно позволяли большее осознание множественности
ответов на конечные вопросы о жизни, смерти и спасении, ко¬
торые питали любознательный греческий дух. Мак-Нил8 пишет,
что религия греков была составлена из двух различных элемен¬
тов. Первым был пантеизм, вынесенный индоевропейцами с се¬
вера, который напоминал пантеизм, занесенный ариями в Ин¬
дию. Вторым были мифы о плодородии, связанные с древними
богинями, которым поклонялись на этой земле до греков. При¬
мирить противоречия этих двух несовместимых традиций было
непросто. Последовавший в результате логический беспорядок
сделал возможным размышление об отношениях между чело¬
веком и природой; так родилась философия9. Более того, нова¬
торская философия. Именно в Ионии первые философы, «найдя
противоречивые и недоказанные рассказы о богах неудовлетвори¬
тельными... предприняли решительный шаг, полностью игнори¬
руя богов и смело заменив их естественным законом в качестве
силы, управляющей вселенной... С тех пор ионическая концепция
94
Глава 5

Вселенной, управляемой не прихотью некоей божественной ин¬
дивидуальности, а безличным и неизменным законом, никогда
не забывалась. На всем протяжении последующей истории евро¬
пейской и ближневосточной мысли это исключительно греческое
представление о природе находилось в состоянии постоянного и
плодотворного спора со старой, ближневосточной теистической
трактовкой вселенной»10.
Таким было начало западной науки. Мак-Нил высказыва¬
ет догадку, что «ионийцы додумались до понятия естественного
закона посредством простой проекции тесного маленького мира
полиса на Вселенную, поскольку они видели, что полис регулиро-
вался законом, а не личной волей или прихотью правителя. Если
такие незримые абстракции могут править человеческим пове¬
дением и ограничивать его определенными, в общих чертах про¬
гнозируемыми линиями поведения, отчего же подобные законы
не могут править миром природы? Представляется, что на этот
вопрос ионийцы дали утвердительный ответ, тем самым задав на¬
правление всей последующей греческой и европейской мысли»11.
В-третьих, в том, что касается процессов социализации и,
следовательно, этических убеждений, древние греки были бли¬
же к своим кузенам в индийской и китайской цивилизациях. Как
показал Бернард Уильямс в блестящей книге «Стыд и необходи¬
мость» (Shame and Necessity), древнегреческое общество было
обществом стыда. Оно не было основано на чувстве вины. Так,
Мозес Финли отмечает: «что [у греков] отсутствовало, так это
чувство греха. Грек или римлянин с легкостью мог оскорбить
своего бога, хотя порой, хоть и нечасто, мы встречаем понятия,
которые близки идее греха. В основном, однако, их дурные дей¬
ствия были, если можно так выразиться, внешними, и поэтому
исправлялись посредством ритуального очищения или подверга¬
лись интеллектуализации, как в доктрине Сократа, гласящей, что
никто не творит зла осознанно»12.
Точно так же и индивидуализм, который многие считают при¬
знаком западной цивилизации, возник не у греков. Как отмечал
Луи Дюмон, социолог, исследующий «homo hierarchicus» в Ин¬
дии, индивидуализм, за который выступали греческие стоики,
был подобен индивидуализму индуистского отшельника. Это был
индивидуализм «не от мира сего». Подъем столь явно мирско¬
го, то есть «от мира сего», индивидуализма Запада вынужден
был дожидаться своего признания новой «религией из пустыни»,
христианством. В конечном счете это обеспечило Западу совсем
иную основу социализации и морали, чем та, что была общей для
греческой, индусской, исламской и китайской цивилизаций, —
вину, а не стыд. Мы обращаемся ко вкладу этой семитической
религии в возвышение Запада.
Возвышение Запада
95

Возвышение христианской Европы и индивидуализм
Но вначале необходимо дать определение «индивидуализма» —
черты личности, которая так часто рассматривалась как присущая
исключительно Западу и как важный элемент в его материаль¬
ном преуспеянии. Для моей цели будет достаточно определения
антрополога Алана Макфарлейна. Он описывает индивидуализм
как «представление о том, что общество состоит из автономных,
равных элементов, то есть отдельных индивидов, и эти индивиды
в конечном счете более важны, чем любая более многочисленная
составная группа. Это представление нашло отражение в концеп¬
ции личной собственности, в политической и правовой свободе
индивида, в идее прямого общения индивида с Богом»13.
Основывая свое представление на английских местных исто¬
рических документах, учебниках права и автобиографических до -
кументах, датируемых начиная с 1200 г., Макфарлейн утверж¬
дает, что с XIII столетия Англия «была страной, где индивид был
более значим, чем группа, и иерархия рангов не была закры¬
той»14. Современная система английской семьи остается той же,
что и была в 1250 г., а не является результатом Промышленной
революции XVIII—XIX столетий. Поскольку отцы-пилигримы
взяли эту систему в Америку, она была также семейной системой
в США с самых их истоков. Эта «современная “индивидуалис¬
тическая” система с упором на нуклеарную семью... и романти¬
ческую любовь» резко контрастирует с системой «традиционного,
расширенного домохозяйства, с сосватанными браками, с осно¬
вой в виде родственных связей», обнаруживаемой в обществах
«крестьянского типа»15. Однако утверждение Макфарлейна (не
приводящего никаких доказательств) о том, что этот «индиви¬
дуализм» существовал лишь в Англии и не обнаруживался в ос¬
тальной Европе, достаточно спорно. Что до происхождения ин¬
дивидуализма, то он не в силах установить его, кроме как вы¬
сказать догадку вместе с Монтескье, что индивидуализм возник
в германских лесах!16
Как бы то ни было, нет сомнений, что к XIII в. «индивиду¬
ализм» был принят по крайней мере в части Западной Европы.
Кроме того, он стал воплощением понятия «личности», уникаль¬
ного в человеческой истории17. Чтобы понять, почему это про¬
изошло, необходимо проследить возникновение уникального ас¬
пекта космологических представлений в пределах общей рамки,
которая обусловила западный разум: христианства.
Христианство возникло в восточной части Римской империи
в условиях господства язычества. Существовало множество куль¬
тов, и христианство поначалу было одним из многих. Однако вви¬
ду своего иудейского происхождения оно отличалось от языческих
96
Г лава 5

религий своим монотеизмом. Подобно иудаизму, но в отличие от
языческих культов оно было также религией Книги — Библии18.
Книга облегчила обращение [в христианство] людей, которые
были рассеяны по средиземноморскому побережью и не имели
постоянного контакта с собратьями по вере.
Евреи оставались этнически исключительной группой, со сво¬
им собственным ревнивым Богом, который помазал их как из¬
бранный народ. Иудаизм не был универсалистской религией; иу¬
деями рождались, а не становились, и иудеи не занимались прозе¬
литизмом. Великая новация христианства состояла в соединении
иудейского монотеизма с новой заявкой на универсализм. По¬
средством прозелитизма и приобретения новообращенных, ко¬
торые уверовали в Книгу, оно завоевало мир. Индусы и китайцы
походили на евреев в том, что религии их народов не были про-
зелитическими. Их боги не могли быть богами всех и каждого.
Христианский Бог — мог.
В последовавшем соперничестве между религиозными культа¬
ми на Ближнем Востоке христианство в конечном счете одержало
победу с обращением Константина, которое «для нас, как и для
современников, — пишет Робин Лейн-Фокс, — было и остается
абсолютно непредвиденным событием»19. Его исчерпывающий
обзор последних исследований, основанных на археологических
открытиях и интерпретациях, в основном подтверждает приводи¬
мые Гиббоном «пять причин...которые всего более благоприятст-
вовали успехам [церкви]»: «непоколебимое... усердие христиан;
правда, заимствованное из иудейской религии, но очищенное от...
низких и неуживчивых наклонностей»; угроза «вечных мук»; чу¬
деса и «внушительная церемония» экзорцизма; «серьезный и уе¬
диненный образ жизни» христиан, при котором «даже их ошибки
или, правильнее сказать, их заблуждения происходили от излишка
добродетели»; церковное управление, ставшее полем приложения
для честолюбия и авторитета20.
Идеалистическое описание
Но была ли эта новая религия индивидуалистической? Луи Дю¬
мон убедительно доказывает, что не была, в том смысле, в ко¬
тором индивидуализм стал пониматься в современном мире как
«индивидуализм» индивидов в мире — земных индивидов, а не
индивидов «не от мира сего», которые обнаруживаются и среди
индийских отшельников, и среди греческих стоиков. «Отшель¬
ник самодостаточен, его интересует только он сам. Его мышле¬
ние сходно с мышлением современного индивида, но с одним
главным отличием: мы живем в обществе, а он живет вне его»21.
Возвышение Запада
97

«Не существует сомнений, — заявляет Дюмон, вторя Трёль-
чу, — в фундаментальной концепции человека, которая следует
из учения Христа: <...> человек — это индивид, находящийся
в связи с Богом; в нашем случае это означает, что человек явля¬
ется по существу индивидом, направленным вовне»22. Он про¬
должает: «Говоря социологически, эмансипация индивида через
личную трансцендентность и союз “направленных вовне” инди¬
видов в сообществе, которое находится на земле, но сердце кото¬
рого — на небесах, можно считать удовлетворительной формулой
христианства... Когда Христос учит “Отдавайте кесарево кесарю,
а Божие Богу”... это означает, что ради Бога мы должны испол¬
нить законные требования кесаря. В некотором смысле дистан¬
ция, установленная таким образом, гораздо больше, чем если бы
требования кесаря просто отрицались. Порядок в мире сем реля-
тивизован как подчиненный абсолютным ценностям. Существует
упорядоченная дихотомия: “направленный вовне индивидуализм”
включает признание мирских властей и повиновение им»23.
Эта «иерархическая комплементарность», как обозначает ее
Дюмон, подобна таковой в ведической Индии, где жрецы были
подданными монарха, но считали себя религиозно (или с точки
зрения абсолюта) высшими24. Но мы знаем, что светский фило¬
софский индивидуализм в Индии не развился. Так как же он воз¬
ник из христианства на Западе? Дюмон дает ответ из двух частей.
Одна касается царства идей, другая — политики.
Важно обратить внимание, как подчеркивал Эрнст Трёльш,
на заимствование ранними отцами христианства идеи естествен¬
ного закона у стоиков. «Эта ведущая идея — идея Бога как уни¬
версального, духовного [и] физического Закона природы, который
единообразно управляет всем и как универсальный мировой закон
упорядочивает природу, создает различные позиции индивида
в природе и в обществе и становится в человеке законом разума,
который признает Бога и поэтому един с ним»25. Это приводит
к иерархической релятивизации ценностей.
« Оставаясь безразличным к внешним предметам и деятельно -
сти, мудрец тем не менее способен проводить между ними раз¬
личия по их большей или меньшей согласованности с природой
или разумом: некоторые действия сами по себе больше достойны
одобрения по сравнению с другими. Мир релятивизован, как это
и должно быть, и все же ему могут быть свойственны ценности,
относительные ценности. В этом заключается относительный
естественный закон, который будет широко использован Церко¬
вью . Этим двум уровням Закона соответствуют две картины чело -
вечества, его идеального и его реального состояния. Первое — это
естественное состояние... которое христиане отождествляют с по¬
ложением человека до грехопадения»26.
98
Г лава 5

Это, разумеется, приводит к иерархической комплементар-
ности церкви и государства.
Св. Августин ограничил область применения естественного за¬
кона, в то же время расширив область провидения или божест¬
венной воли. Куда более радикальный в вопросах политики, он
заменяет существовавшее прежде признание сакрального характе -
ра царской власти, аналогичное индуистскому, абсолютным под¬
чинением государства Церкви. Лишь в пределах этих новых рамок
естественный закон сохраняет ограниченную ценность27. Авгус¬
тин требует, чтобы государство оценивалось с церковной, выс¬
шей точки зрения отношений человека с Богом. Это шаг к пред¬
писыванию внешних ценностей для мирских условий. Августин
таким образом предвосхищает главные события следующих сто¬
летий. Как говорил Григорий Великий: «Да будет царство земное
слугой... или рабом... небесного»28.
В VIII в., когда папы разорвали свои связи с Византией, при¬
мат церкви над государством позволил ей обрести мирскую власть
на Западе. Это требование неотъемлемого права на политичес¬
кую власть изменило отношения между мирским и божественным.
Поскольку теперь божественное предъявляет претензии на управ -
ление миром через церковь, последняя становится земной церко¬
вью29. Это был критически важный шаг в процессе преобразова¬
ния индивида из «не от мира сего» в земного, последнюю точку
в котором поставил Кальвин30.
Важно отметить, что Дюмон возводит возникновение запад¬
ного индивидуализма к Св. Августину в V столетии31. При отож¬
дествлении индивидуализма с протестантизмом, как в знамени¬
том тезисе Макса Вебера, возникает неизбежное возражение по
поводу датировки в связи с его ролью в порождении капитализ -
ма, выдвинутое, например, Хиксом. Существенным элементом
в подъеме капитализма было «возникновение банковского дела
как регулярной деятельности... Это началось... задолго до Рефор¬
мации; если “протестантская этика” имела к этому какое-то отно¬
шение, то именно эта деятельность и создала Этику, а вовсе не на¬
оборот»32. Однако если на основе аргумента Дюмона мы при¬
знаем, что «земной» индивидуализм начался с «августиновской
трансформации» (как ее можно назвать), тогда временное про¬
тиворечие исчезает.
Кроме того, этот растущий индивидуализм сделал возмож¬
ным появление ранних ростков Ренессанса в городах-государст¬
вах Северной и Центральной Италии, начиная с 1300 г. Они
«стали местом осознанного возрождения классической анти¬
чности, что на практике означало скорее римское, нежели гре¬
ческое прошлое. Многие образованные итальянцы обнаружили,
что изучение языческих латинских поэтов и Цицерона предлагало
Возвышение Запада
99

не только образцы литературного мастерства, но и новые цен¬
ные откровения в вопросе о том, как люди должны жить и вести
себя. Гуманисты, как с гордостью называли себя те, кто участво¬
вал в этой деятельности, редко порывали отношения с христианс¬
твом в открытую»33.
За исключением Макиавелли, который основывал свою модель
города-республики на идеях Тита Ливия и развивал практическую
науку политики в отрыве не только от христианства, но также и
от какой бы то ни было частной морали. Логическим обосновани¬
ем этой науки было содействие политическому принципу, raison
d’étatn. Последующая политическая практика абсолютистских
государств Европы, основанная на этом принципе, была возмож¬
на лишь потому, что церковь разработала сходный принцип ранее,
а также потому, что в средневековой Италии настоящая цель по¬
литической деятельности представлялась погоней за властью, что
столь ясно и хладнокровно понимал Макиавелли34.
Это «идеалистическое» описание подъема западного индиви¬
дуализма, являющегося характерной чертой, которая в первую
очередь отличает космологические представления Запада от ос¬
тального мира, нуждается в уточнении с помощью разнообразных
«материалистических» оговорок. Но, как я покажу, некоторые
элементы материалистических описаний являются спорными.
Материалистическое описание
Мы начнем с мира раннего Средневековья, возникшего после
распада Римской империи. Эрик Джонс подчеркивал значение
европейской государственной системы, которая сложилась в Ев¬
ропе после падения Римской империи, в том числе под влия¬
нием географии «и древнего этнического и языкового разделе¬
ния (восходящего к древним переселениям народов и истории
расселения), которые помогли защитить индивидуальность по¬
литических единиц»35. Кроме всего прочего, Европа была кон¬
тинентом с диверсифицированным портфелем ресурсов. Мел¬
кие политические образования, возникшие на руинах Римской
империи, вынуждены были допускать внутреннюю и внешнюю
торговлю и, в частности, массовые перевозки основных товаров
(зерно, мясо, фрукты, вино и т.д.), не разграбляя их, а облагая
налогами. Из-за этих экологических ограничений европейские
государства не могли быть такими же хищническими, как импер¬
ские государства Евразии. Это создало условия для интенсивного
роста, который, как полагает Джонс, только и ждет того, чтобы
забить ключом, если бы не ограничения, наложенные хищничес¬
ким государством36.
100
Глава 5

Но Майкл Манн совершенно прав, указывая на незаконность
имплицитного допущения, на котором основан этот аргумент.
«Почему Европу, — пишет он, — следует изначально считать кон¬
тинентом? Это не экологический, а социальный факт. Она была
создана сплавлением германских варваров с северо-западными
частями Римской империи и ограничена блокирующим присут¬
ствием ислама к югу и востоку. Ее континентальная идентичность
была главным образом христианской. Ее знали как христианский
мир, а не как Европу»37.
Это замечание имеет ключевое значение.
Возвышение Запада действительно является, по названию из¬
вестной книги Тревора-Ропера, «Возвышением христианской
Европы» {The Rise of Christian Europe), и даже более узко, как
подчеркнул Саутерн38, не греческой, а латинской части хрис¬
тианского мира после падения Римской империи. Та динамика,
которая привела к этой единственной в своем роде форме роста
прометеевского типа на Западе, была частью «идентификации
Церкви со всем организованным обществом... фундаментальной
особенности, которая отличает Средние века от более ранних и бо¬
лее поздних периодов истории. В самом широком смысле это осо¬
бенность европейской истории с IV по XVIII в. — от Константина
до Вольтера»39. Таким образом, Церковь обеспечила политически
разделенному континенту культурное единство.
Но тут возникает другая загадка. Культурное единство в усло¬
виях политической разобщенности не было присуще одной лишь
Европе, но тысячелетиями являлось реальностью для Индийского
субконтинента. Имперское единство было редким, но индуизм и
его социальное выражение — кастовая система — обеспечили куль -
турное единство, весьма сходное с тем, которое обеспечивало хрис¬
тианство в Средние века в системе европейских государств. Так
почему же индивидуализм и его наследники, инструменты роста
прометеевского типа, развиваются в Европе, а не в Индии? При¬
чина этого, по мнению Джонса, не в политической децентрализа¬
ции континента в условиях системы государств, поскольку нечто
сходное также существовало на Индийском субконтиненте. Более
перспективно поискать различия в «идеологических» системах, ко¬
торые поддерживают соответствующее культурное единство.
Важный ключ предоставляет наблюдение Манна о том, что
было два параллельных диагональных пути, создающих коридор,
ведущий к центру средневекового торгового мира: «Один путь со¬
бирал продукты Скандинавии и Севера к устью Рейна, перемещая
их вверх по Рейну к Швейцарии и отсюда к Северной, особенно
к Северо-Восточной Италии, получая в обмен продукты Среди¬
земноморья и Востока. Другой путь начинался во Фландрии, со¬
бирая продукты Северного моря и затем перемещая их по большей
Возвышение Запада
101

части наземным транспортом через Северную и Восточную Фран¬
цию к Луаре, а отсюда — к Средиземному морю и в Северо-За¬
падную Италию40.
Главными «державами» вдоль этой торговой сети были цер¬
ковные «государства». Они обеспечивали торговую динамику
средневекового европейского мира. Контроль христианской церк¬
ви над этими торговыми «государствами» принципиально отли¬
чает их от индуистской Индии. Чем объясняется это различие?
Самым главным из этих различий, как отмечалось в нашем
обсуждении Дюмона, является различие между космологиями
«homo hierarchicus» и «индивидуализма». Я показал41, что кос¬
мологические представления, связанные с первым, сформиро¬
вались как часть развития социальной системы, обслуживающей
«материальные» интересы. Имеется ли подобное объяснение
для диаметрально противоположного развития индивидуализма
из христианства, несмотря на поразительные параллели между
«иномирностью» индивида и «иерархической комплементарное-
тью», между божественным и мирским на ранних фазах и инду¬
изма, и христианства?
Решающее различие возникает во втором из двух факторов
в дюмоновском объяснении подъема индивидуализма. Как под¬
черкивали Саутерн, Тревор-Ропер и Берман, это была папская
революция 1705 г., когда папа Григорий VII «объявил поли¬
тическое и юридическое главенство папства над всей церковью
и независимость духовенства от светского контроля. Григорий
также настаивал на высшем главенстве папы в светских вопросах,
включая власть низлагать императоров и королей»42.
Сегодня большинство историков относят начало так назы¬
ваемой европейской динамики примерно к 800 г.43 Но, как
отмечает Саутерн, «тот момент самогенерирующейся экспан¬
сии, признаки которого экономисты с таким волнением сегодня
ищут в слаборазвитых странах, в Европе наступил в конце XI в.
За этим всеобъемлющим движением стояло не какое-то отдель¬
ное выдающееся техническое нововведение, а сочетание множе¬
ства обстоятельств: растущее накопление капитала, рост числен¬
ности населения, возвращение Средиземноморья под контроль
Запада, политический упадок греческой и мусульманской им¬
перий — все это помогло открытию постоянно расширяющихся
перспектив Запада»44.
Папская революция предоставила институциональную инф -
раструктуру для такой экономической динамики Запада. Берман
показал, как вся западная правовая традиция фактически выво¬
дится из развития канонического и светского права в период с XI
до XIII в., происходившего под эгидой церкви45. Наиболее важ¬
ным для экономики было развитие «торгового права» lex тегса-
102
Глава 5

toria, в котором «разнообразные права и обязанности, связанные
с коммерческими отношениями, стали сознательно истолковы¬
ваться как составные части корпуса права в целом... Многочис¬
ленные и разнообразные правовые институты, созданные в то
время, такие как оборотные ценные бумаги, кредитные гарантии,
совместные предприятия, вместе с более старыми правовыми ин¬
ститутами, подвергшимися переделке в то время, рассматрива-
ДА
лись как ясно очерченная и связная система .
Берман перечисляет большое число отличительных черт, кото¬
рые мы сегодня ассоциируем с современной институциональной
инфраструктурой внутренней и внешней торговли, но которые
возникли в эти три века высокого Средневековья. К ним отно¬
сятся: «изобретение понятия оборотности векселей и долговых
обязательств...; изобретение залога движимого имущества (chat¬
tel mortgage)...; разработку закона о банкротстве, учитывающе¬
го существование высокоразвитой системы коммерческого кре¬
дита; создание накладных и других транспортных документов;
...изобретение бодмереи... замена более индивидуалистического
греко-римского понятия товарищества (societas) более коллек¬
тивистским, в котором имелась совместная собственность, она
находилась в распоряжении товарищества как целого, а права и
обязанности одного компаньона сохранялись после смерти дру¬
гого; развитие института совместного предприятия (commenda)
как разновидности акционерной компании, в которой ответствен¬
ность каждого ограничена размером его вклада; изобретение тор¬
говых марок и патентов; выпуск публичных займов, обеспеченных
облигациями и другими ценными бумагами; развитие депозитного
банковского дела»47.
Короче говоря, вся важнейшая правовая инфраструктура со¬
временной коммерческо-промышленной экономики!48
Это происходило в то же самое время, когда католическая цер¬
ковь оформилась в церковь-государство49, правовое государство
(law-state), также создав «правительственные институты и бю¬
рократический аппарат, необходимые для функционирования той
правовой системы: профессиональное судейское сословие, казна¬
чейство, канцелярию. Это была первая новая западная система
управления и права. Со временем ее заимствовали светские по¬
литические образования, оформившиеся в последующие эпохи50.
Это был великий водораздел, после которого разошлись дальней¬
шие пути индуизма и христианства — двух схожих в иных отно¬
шениях древних религий, расположенных в (на первый взгляд)
сходных политическом и экологическом окружениях.
Чтобы понять причины произошедшей в 1075 г. папской рево -
люции Григория VII, необходимо вернуться к первым векам пос¬
ле падения Западной Римской империи и постепенной экспансии
Возвышение Запада
103

западной церкви посредством обращения в христианство населе -
ния северных и северо-западных варварских германских земель.
Успехи в христианизации германских народов и их племенных
вождей объяснялись двумя взаимодополняющими причинами.
Первой было свойственное христианству расколдовывание
Природы, что позволило распространить земледелие в северные
леса51. Решающую роль здесь сыграло христианское монашество,
особенно цистерцианцы52. Вторая заключалась в превращении
«правителя из вождя племени (dux) в короля (гех). Будучи об¬
ращенным в христианство, король не был уже представителем
божеств только своего племени, в дополнение к этому он пред¬
ставлял и универсальное божество, чья власть простиралась на все
племена, или уж во всяком случае на многие. По сути, он стано¬
вился главой империи»53.
Интересно отметить, что, как я доказываю в «Индийском
равновесии», сходную двойную функцию исполняли также ин¬
дуистские брахманы в ходе экспансии индуизма в Южную Ин¬
дию. В обоих случаях религиозные переносчики этих светских
даров сами обогатились посредством земельных пожалований54.
Но в мирских делах священники в обоих случаях поддерживали
примат сакрального характера монархии. Уникальность папской
революции состояла именно в том, что она опрокинула эту дуалис¬
тическую систему, поставив церковь превыше государства не толь¬
ко в делах, касающихся загробного мира, но и в этом мире55.
Блестящая книга Джека Гуди «Развитие семьи и брака в Ев¬
ропе» ( The Development of the Family and Marriage in Europe) дает
ключи для ответа на вопрос, почему папа Григорий VII начал
«первую из великих революций истории Запада ... [которая была
направлена] против господства над церковью императоров, коро¬
лей и феодальных господ, и за утверждение католической церкви
как независимого, корпоративного, политического и правового
образования под управлением папы»56.
Цитируя Беду Достопочтенного, Гуди «говорит о некоторых
проблемах, связанных с обращением языческой Англии». Он объ¬
ясняет, как после того как «Августин, первый архиепископ Кен¬
терберийский, прибыл в 597 г. [в Англию], он посылает гонцов
назад, к папе Григорию [I] в Рим, ища совета по определенным
текущим проблемам, включая проблемы брака... Четыре из де¬
вяти вопросов, по которым Августин просит совета у Папы, ка¬
саются пола и брака»57. Ответы папы Григория, как показывает
Гуди, перевернули традиционные средиземноморские и ближне¬
восточные паттерны правовых и традиционных практик в сфере
отношений внутри дома. Эта традиционная система «дозволяла,
более того — поощряла практику, во-первых, браков с близкими
кровными родственниками, во-вторых, браков с близкими свойст -
104
Г лава 5

венниками111 или вдовами близких кровных родственников (воз¬
можно, по наследству, крайней формой которого был левират^);
в-третьих, передачи детей путем усыновления; и, наконец, сожи¬
тельства (конкубината), формы побочного союза58.
В ответе папы все четыре практики были запрещены. Папский
ответ, утверждает Гуди, мало чем обязан Священному Писанию,
римскому праву или существующим обычаям в старых или новых
областях, колонизированных христианской церковью. В сочета¬
нии с христианской запретительной нормой против разводов, вос¬
ходящей к словам Христа (Мф 19, 3 — 9), все отвергнутые прак¬
тики имели один общий аспект. Они затрагивали «стратегии на¬
следования»: наследование семейной собственности, обеспечение
наследником и защиту статуса в развитом стратифицированном
аграрном обществе»59.
Так, утверждает Гуди, «брак между родственниками служит
укреплению “семейных” связей. Эти специфические формы так¬
же предотвращают изъятие собственности из “семьи” наследни¬
цами-женщинами и, следовательно, борются с проблемой от¬
сутствия сыновей. Они не делают ничего для исключения риска
отсутствия наследника как такового. Любая “прямая” система
наследования (та, в которой дети являются первичными бене¬
фициарами состояния и статуса родителей) должна считаться
с тем фактом, что примерно у 20% пар рождаются только девоч¬
ки, а еще 20% вообще не имеют детей60; эти цифры будут выше,
если имеется высокий процент бесплодия, гомосексуализма или
предохранения от зачатия. Различные формы близкородственных
браков должны уберечь от отсутствия сыновей; другие страте¬
гии — усыновление, полигиния, развод и повторный брак — мо¬
гут применяться для обеспечения выхода из ситуации при безде -
тности. Но запретите близкородственный брак, воспрепятствуйте
усыновлению, осудите многоженство, внебрачное сожительство,
развод и повторный брак — и 40% семей останутся без прямого
наследника мужского пола»61.
Следовательно, папский запрет VI в. мешал семье сохра¬
нять ее собственность и способствовал отчуждению последней62.
Но именно к этому церковь и стремилась, потому что изначаль¬
но она выросла и стала богатым землевладельцем через дары и
пожертвования.
Суммируя структуру церкви в середине III в., Робин Лейн-
Фокс замечает: «Христиане были небольшим меньшинством,
едва ли известным на латинском Западе или в подбрюшье Се¬
верной Европы, на которое императоры III в. вынуждены были
потратить столько военных усилий. Они концентрировались
не только в больших городах, но были заметны и в городках са¬
мого разного значения и величины... чаще всего они встречались
Возвышение Запада
105

среди бедных свободных классов, а не среди рабов, для пропове¬
ди христианства которым они делали немного... Огромную роль
играли женщины всех рангов, а в некоторых церквах женщины
высокого статуса присутствовали в значительном числе»63.
Последний момент очень важен. «Один из основных демог¬
рафических контрастов между древним и современным населе¬
нием, — пишет Лейн-Фокс, — заключается в более высокой доле
молодых вдов в древности. Поскольку брачный возраст девушек
зачастую был очень низким, едва ли не тринадцать лет, для более
старших мужей была более высокой вероятность умереть первыми,
оставив своих жен для второго брака, который поощрялся светс¬
кими законами: по правилам Августа вдов наказывали, если они
не вступали в повторный брак в течение двух лет. В церквах, од¬
нако, вдовство было почтенным статусом, и на повторный брак
часто смотрели как на уступку слабости... Христианское учение,
таким образом, порождало тенденцию к одиночеству вдов, и сре¬
ди прихожан их число становится значительным... В большинстве
родных городов этих женщин правила наследования по женской
линии позволяли им контролировать или наследовать часть соб -
ственности их мужа. В свою очередь, естественным кандидатом
на получение этого наследства была церковь... Причем церкви
извлекали выгоду не только за счет вдов. Они превозносили де¬
вственность, и молодые женщины, их прихожанки, действительно
хранили ее... В результате, являясь наследницами части отцов¬
ской и материнской собственности, такие женщины вырастали,
не имея собственной семьи. В древности получение наследства
было кратчайшим путем к социальному продвижению и к увели¬
чению личного капитала. Идеализируя девственность и проявляя
неодобрение относительно второго брака, Церковь стала непре¬
взойденным участником гонки за наследством64.
Таким образом, ответ папы Григория Августину в точнос¬
ти соответствовал тенденции к преследованию собственных ин¬
тересов, наблюдавшейся в поведении церкви с первых дней ее
формирования65. И накопления церкви были феноменальны¬
ми. «По некоторым оценкам, — пишет Гуди, — к концу VII в.
во Франции в руках Церкви находилась одна треть производи¬
тельных земель66. В течение двух последующих столетий рост был
тоже очень быстрым. “В IX в. в германских землях, в Северной
Франции и в Италии Церковь владеет земельными угодьями вдвое
большими, чем в VIII. В Южной Франции также между первой и
второй четвертями IX в. церковная собственность увеличивается
с 21 до 40% ”»67, 68.
Но начиная с X в. эта огромная собственность, накопленная
церковью, стала привлекать как внешних, так и внутренних врагов.
Началось масштабное расхищение церковных земель. Великая
106
Г лава 5

секуляризация X в. привела к набегам на церковные земли, осо¬
бенно монастырские, «отчасти со стороны государства, отчасти
со стороны пиратов, таких как норманны, и отчасти со стороны
развращенных клириков, которые использовали церковную соб¬
ственность в своих собственных целях»69.
Ответом стала папская революция. Она была направлена
на восстановление разграбленной церковной собственности70.
«Инициированные в те времена реформы включали принужде¬
ние духовенства к целибату и широкое распространение запрета
на брак — последнее несло в себе элементы ослабления контро¬
ля за имуществом со стороны родственников, а первое помогало
сохранить в руках Церкви то, чем она уже владела»71. Создавая
церковь-государство, а также связанную с ней административ¬
но-правовую систему, о чем мы уже упоминали, церковь — и тут
мы должны согласиться с Гуди — защищала свои материальные
корыстные интересы!
Но как может безоружная «власть» навязать свою волю свет¬
ской власти, над которой она провозгласила свое верховенство?
Через угрозу отлучения. Успешно продав королям и их поддан¬
ным свои космологические представления о чистилище и спасе¬
нии, церковь могла принуждать к повиновению угрозой вечного
проклятия. Для компенсации своей слабости в этом мире она ис¬
пользовала свою власть над загробным миром. Для правителей
опасность отлучения грозила не только их душам, но и их имуще¬
ству, поскольку оно оправдывало восстания их подданных-хрис¬
тиан во имя Божье. Имело место несколько впечатляющих слу¬
чаев наглядной действенности этой власти: «Германский импера¬
тор Генрих IV в Каноссе, английский Генрих II в своей рубашке
в Кентербери, папский вассал король Иоанн, уничтоженное се¬
мейство Фридриха II, папский кандидат на троне Сицилии»72.
Но, как отмечает Саутерн, в конечном счете эта «власть над госу¬
дарями могла быть эффективной лишь будучи чрезмерно эффек¬
тивной. Папа не мог сколупнуть и уничтожить человека, не вы¬
звав всеобщей политической, а порой и церковной катастрофы»73.
Хватило всего несколько столетий, чтобы, запутавшись в паути¬
не внутренних проблем, которые создали для него ответы папы
Григория I на вопросы архиепископа Августина, английский ко¬
роль Генрих VIII предпринял шаги, о которых не мог помыслить
ни один средневековый король: «Его целью было освободиться
из-под власти Рима, подчинить церкви своей собственной вла¬
сти и принять папское отлучение как постоянное условие»74. Как
только это случилось, церковь-государство умерла, и родилось
национальное государство.
Но две революции — революция папы Григория I в семей¬
ных отношениях и революция папы Григория VII, приведшая
Возвышение Запада
107

к созданию современных правовых институтов оказали на За¬
пад продолжительное воздействие, кроме всего прочего став
суровым испытанием для его центрального космологического
представления — индивидуализма. Воздействие правовой ре¬
волюции папы Григория VII на экономику хорошо известно,
но нам нужно рассмотреть последствия семейной революции
папы Григория I.
Нуклеарная семья и возвышение Запада
В результате исследований большого числа историков, социоло¬
гов и демографов за последнее время роль западного типа семьи
в возвышении Запада претерпела любопытную метаморфозу.
Согласно прежнему представлению, в общих чертах описан¬
ному, к примеру, Марксом и Энгельсом, в доиндустриальном
обществе господствовали расширенные семьи, при том что неза¬
падные семьи отличались еще и тем, что были полигиничными''1
75. Считалось, что Промышленная революция привела к заме¬
не расширенной семьи нуклеарной, а теоретики модернизации
предполагали, что по мере индустриализации незападные обще¬
ства тоже будут стремиться к этой современной норме76.
Две не связанные между собой исследовательские программы
опрокинули эти предположения. Первая — итог подробных де¬
мографических данных, собранных и проанализированных Кем¬
бриджской группой по изучению истории народонаселения и
социальной структуры (Cambridge Group for the History of Pop¬
ulation and Social Structure)77. Вторая — работа антропологов,
также из Кембриджа, которые пошли дальше, чем статистически
более надежные исследования демографов, чтобы показать, что
уникальный паттерн структуры домохозяйства, открытый ими
для Северо-Западной Европы XVI в., восходит к куда более да¬
леким временам, в случае Британии — вероятно, к VI в.78 Мы
уже видели, насколько существенной, согласно сообщению Гуди,
была роль церкви в ниспровержении евроазиатских систем брака
и наследования в Западной Европе.
Если это описание истинно, это значит, что характерная фор¬
ма структуры домохозяйства — « северо - западно - европейского »
типа, как охарактеризовал ее Хаджнал79 — существовала за мно¬
го столетий до Промышленной революции конца XVII — начала
XIX вв. Теперь считается, что этот исключительный паттерн до¬
мохозяйства и семьи был причиной, а не следствием Промыш¬
ленной революции.
По сравнению с индийской, китайской и русской, а также до
некоторой степени южноевропейской, эту систему отличали позд¬
108
Глава 5

ние браки, занятость неженатых и незамужних вне, а не в преде¬
лах домохозяйства и разделение домохозяйств на части в случае
брака80. Эти характеристики позволяли регулировать рождае¬
мость (главным образом, посредством изменения брачного воз¬
раста) в соответствии с меняющимися экономическими услови¬
ями через систему «проживания по месту работы»81. Тем самым
Северо-Запад Европы избежал мальтузианского обнищания, ко¬
торое в остальной Евразии следовало за неизмененным размно¬
жением82. Система «проживания по месту работы» была очень
важна, поскольку она допускала вариации в численности остаю¬
щихся безбрачными и в величине брачного возраста, тогда как при
«системах объединенных домохозяйств» увеличение в численнос¬
ти «приводило к неполной занятости взрослых, состоящих в бра¬
ке, а не к временному или постоянному откладыванию собствен¬
но брака»83. Переменная рождаемость позволила Западу иметь
некоторый экономический излишек, пусть и небольшой, который
не проедался ростом численности населения, а мог быть направ¬
лен на инвестиции. Так, мало-помалу траектория роста Запада
разошлась с траекторией остальной части мира.
Но, разумеется, Гуди прав, когда утверждает, что аргумент,
согласно которому «Европа была способна контролировать чис¬
ленность населения, в то время как другие — нет, по-видимому,
не имеет смысла... В Азии люди прибегали к детоубийству дево¬
чек, к менее плодовитым формам раннего брака, к прерванному
половому акту, и в то же время откладывание брака было потен¬
циально возможно и когда молодые оставались в домохозяйс¬
тве, и когда отселялись84. Огромный рост численности населения
в Китае и Индии происходил в контексте высокопроизводитель¬
ных экономик»85. Он обоснованно добавляет: «Огромный фун¬
даментальный вклад в капитализм в самых разных сферах был
сделан в Италии, где преобладала альтернативная система. И при
этом было бы неверно преуменьшать важный вклад в торговый
капитализм в Индии, сделанный “индусской неразделенной семь¬
ей”. Если говорить об экономическом развитии в наше время, то
на востоке значительная часть роста сегодня приходится именно
на ареал системы “объединенного домохозяйства”»86.
Таким образом, недавнее историко-демографическое иссле¬
дование вполне заслуженно разрушило прежнее представление,
будто западная нуклеарная семья была продуктом Промышлен¬
ной революции, но выдвигаемое в нем утверждение о том, что
именно она и вызвала Промышленную революцию, равным об¬
разом неприемлемо. То же самое, следовательно, касается и обо¬
их выводов, делаемых на основе изучения истории семьи, для
остальной части мира: индустриализация не обязательно ведет
к распространению «западного» типа семьи, как утверждает тезис
Возвышение Запада
109

о конвергенции, базирующийся на прежних взглядах; системы
«объединенного домохозяйства» тоже вряд ли замедляют разви¬
тие, как это подразумевают ревизионисты.
Тем не менее последствия заложенной Григорием I «запад¬
ной семейной системы» оказали важное косвенное экономичес¬
кое влияние: поддерживая независимость молодежи в выборе
брачных партнеров, в устроении их собственных домохозяйств и
вступлении скорее в договорные, чем в эмоциональные отноше¬
ния при заботе о стариках, эта система способствовала появлению
индивидуализма.
В этом отношении стоит отметить две связанные друг с другом
особенности западной нуклеарной семьи, которые также восходят
к XII в., — а в Англии, вероятно, к более ранним временам87, —
договоры о пенсии по старости (retirement contracts) и обществен¬
ное призрение для бедных88. Оба института касаются аспектов
страхования от неизбежных превратностей жизни. В цивилиза¬
циях, отличных от западноевропейской, функцию страхования,
вообще говоря, выполняла и выполняет семья. В объединенных
домохозяйствах, где взрослые дети жили вместе со своими роди¬
телями, они могли работать в поле, когда их родители станови¬
лись немощными, и ухаживали за ними в старости. Но в запад¬
ной системе нуклеарной семьи, где дети, становясь взрослыми,
отделялись, должен был существовать какой-то способ передачи
производительных ресурсов от пожилых людей, а также обеспе¬
чения стариков частью продукции работоспособного населения.
Это делалось частью через договоры наследования, частью че¬
рез сдачу пожилыми людьми своей земли в аренду, либо прожи¬
ванием на прошлые сбережения. Наконец, церковь, гильдии и
манор принимали на себя ответственность за бедняков всех воз¬
растов. «Внесемейное призрение, как нам также известно, вос¬
ходит к XIII столетию и ранее»89. Западная система не полага¬
лась на ответственность детей за своих родителей или наоборот,
что отличает ее от других евроазиатских систем. «Родители могли
лишить детей наследства, и в то же время дети могли в некотором
смысле лишить наследства своих родителей, отказавшись поддер¬
живать их»90. Бессердечное отношение к старикам, которое по¬
ражало многих незападных наблюдателей Запада91, установилось,
таким образом, очень давно. Одиночество, отмечает Макфарлейн,
«есть цена, уплаченная за экономический и политический инди¬
видуализм»92. То же самое можно сказать и о замене частных
гарантий государственными в сфере решения проблем нищеты и
бедности, наступивших по непредвиденным обстоятельствам.
В обоих отношениях Запад отклонился от других евроазиатских
цивилизаций задолго до Промышленной революции. Незападная
часть мира продолжает полагаться, главным образом, на семью
НО
Г лава 5

как главное средство социального страхования93, и опасение (или
надежда) некоторых, что индустриализация непременно подор -
вет эти семейные механизмы, так же ошибочны, как и прежнее
представление о том, что западная нуклеарная семья была пос¬
ледствием Промышленной революции. К появлению уникальной
в своем роде структуры семьи привели космологические пред¬
ставления Запада. Поскольку многие из ее особенностей сегодня
оплакиваются в «дебатах о семье», следует отметить, что к ран¬
нему размыванию этого домашнего порядка на Западе приве¬
ли именно своекорыстные намерения средневековой церкви по
расшатыванию родственных связей и основанной на них системы
наследования, которые служили основой «расширенных» семей
в большинстве других цивилизаций. Как отмечает Гуди, «то, что
Церковь настаивала на согласии и привязанности, а также на за¬
вещательной свободе, означало занятие “позиции против власти
глав домохозяйств в вопросах брака, против светского понятия
неравного брака и, несомненно, против мужского верховенства,
поскольку то означало утверждение равенства полов в заключе¬
нии брачного договора и в выполнении подразумеваемых в связи
с ним обязанностей”94. Дуби характеризует эти эффекты как “не¬
преднамеренные”. Результатом стало поощрение браков по люб¬
ви, а не на основе сватовства, свободы завещателя, а не наследо¬
вания среди родственников. Но эти особенности, которые порой
рассматриваются как характерные для западной семьи,... свойст¬
венны, разумеется, всей деятельности, посредством которой Цер¬
ковь упрочила свое положение как земной власти, — безусловно,
духовной власти, но также и мирской, как владельца собственно¬
сти, как самого крупного землевладельца — положение, которое
она приобрела, получив контроль над системой браков, дарений
и наследования. Такие факторы связаны с руководящими прин¬
ципами, предположительно заложенными папой Григорием I.
В сущности, они мало чем обязаны более поздним трансформа¬
циям феодализма, торговому капитализму, индустриальному об¬
ществу, Голливуду или германской традиции»95.
Любовь, секс, грех и вина
Многие также рассматривают моногамные супружеские отноше¬
ния, основанные на романтической любви, как присущие исклю¬
чительно Западу, считая их особенностью, которая отличает его
от всех иных систем брака в Евразии. О последнем практически
нет разногласий. Даже в исламе — культуре, по своему проис¬
хождению наиболее близкой к западной, — как отмечают Кро-
ун и Кук, «эмоциональный репертуар исламской культуры был
Возвышение Запада
111

решительно неромантичен»96. Песенка love and marriage до to¬
gether like a horse and carriage («любовь и брак идут вместе, как
карета и лошадь») описывает западную особенность, не разделя¬
емую большинством других цивилизаций.
Тем не менее в отличие от того, что утверждают многие ис¬
торики, романтическая страсть не является культурной чертой,
созданной в период Средневековья трубадурами и придворным
обществом, которая якобы была присуща исключительно Запа¬
ду97. В ходе кросс - культурного исследования антропологи Янко-
вяк и Фишер98 обнаружили, что наличие романтической страсти
подтверждается в 89% из изученных ими 166 культур99. Все¬
общность и биологическая основа этой эмоции подкреплены пси -
хологическим исследованием Либовица100, который показывает,
что существуют особые биохимические соединения, связанные
с этой эмоцией. Стадия безрассудной страсти при влюбленности
безусловно связана с увеличением уровней фенилэтиламина, со¬
единения, относящегося к амфетаминам. После периода сильной
привязанности, предполагает Либовиц101, рецепторные участки
мозга становятся менее чувствительны, либо перегружены основ¬
ными нейрохимическими веществами, и страсть угасает, а тело и
рассудок настраиваются на расставание или развод. Как показали
Теннов и Мани102, этот период страстного увлечения длится при¬
близительно три года. Помимо этого, в ходе кросс-культурно¬
го исследования Фишером103 паттернов развода в 62 обществах
между 1947 и 1989 гг. обнаружилось, что разводы происходят,
как правило, примерно на четвертом году брака; большинство
разводов происходит на пике репродуктивного периода в воз¬
расте от 20 до 30 лет; наиболее часто разрушаются бездетные
браки или семьи с единственным ребенком; большинство раз¬
веденных репродуктивного возраста вступает в повторный брак;
«чем дольше длится союз, тем старше становятся супруги и/или
тем больше они имеют детей; и тем больше вероятность, что они
не расстанутся»104.
Социологи пытались дать объяснение тому, как возникает эта
универсальная эмоция, имеющая биологическое основание105.
В первобытных условиях было жизненно важно, чтобы мужские
и женские особи привлекали друг друга для занятий сексом и раз¬
множения, а кроме того, чтобы самцы были достаточно преданы
самкам и оставались рядом до тех пор, пока детеныши не достиг¬
нут, возраста, когда они переходят в группу ровесников и в даль¬
нейшем воспитываются в стае. Традиционный период между по¬
следовательными человеческими родами — четыре года106, что
также является периодом, присущим тем бракам, которые сегодня
заканчиваются разводом. Дарвин вновь атакует! По-видимому,
биохимия любви развивается как стратегия «совокупной приспо¬
112
Глава 5

собленности» нашего биологического вида107. Таким образом,
способность любить представляется универсальной, но ее публич¬
ное проявление регулируется культурно.
Хотя романтическая страсть и является универсальной че¬
ловеческой эмоцией, это чувство взрывное, что подтверждается
личным опытом каждого. В частности, с учетом ее относительно
быстрого спада, с установлением оседлого земледелия становятся
непригодными созданные эволюцией инстинкты пар оставаться
вместе примерно четыре года, а затем переходить к новым, бо¬
лее подходящим партнерам, чтобы зачать и взрастить нового де¬
теныша. Оседлое земледелие требует устойчивых домохозяйств.
Бродящие по широким просторам стаи охотников-собирателей
могут состоять из меняющихся домохозяйств, но в условиях осед¬
лого земледелия обустройство конкретных участков земли требует
отдельных домохозяйств. Оседлое земледелие невозможно, если
домохозяйства находятся в постоянном движении, меняясь каж¬
дые четыре года. Поэтому неудивительно, что большинство ци¬
вилизаций стремится обуздать взрывную первобытную эмоцию,
разрушающую присущий им способ добывания средств к сущест¬
вованию. Для обуздания этих социально разрушительных эмоций
были выработаны культурные ограничения.
«Большинство обществ осознало, что романтическая любовь и
брак создают ненадежных партнеров; эти общества разрабатыва¬
ют сложные способы обуздания этой опасной склонности гоминид
и полагаются на сосватанные браки, на помолвку в младенчестве
и т.п., ограничивая страсть внебрачными отношениями. Пара¬
докс заключается в том, что в то время как 99% обществ признает
опасность этой биологической универсалии, чреватой подрывом
социального порядка и семьи, мы на Западе используем ее в ка¬
честве одного из оплотов брака»108.
Если аргумент Гуди верен, то именно жадность церкви раз¬
рушила евроазиатскую систему брака, державшую страсть под
контролем. То, что в «Ромео и Джульетте» фра Лоренцо направ¬
ляет юных любовников на роковой путь истинной любви против
желаний их семей, символизирует перемену, которую привела
в действие Церковь. Но она же обеспечила и средства для обузда¬
ния социального хаоса, который последовал бы, будь этой страсти
дозволено развиваться естественным образом.
Прежде всего Церковь разделила любовь и секс. Затем, создав
культуру вины, основанную на первородном грехе, она предоста¬
вила мощные средства навязывания своей морали, включая за¬
претительные нормы относительно развода. Мы рассмотрим оба
эти средства поочередно.
При изучении произведенного Церковью отделения любви от
секса термином романтическая страсть будет полезно называть
Возвышение Запада
113

биологический инстинкт, который мы рассматривали до сих пор,
и отделить его от предмета нашего обсуждения — от христиан¬
ской любви109. Несомненно, романтическая страсть и секс тес¬
но переплетены. Но иначе обстоит дело с христианским поняти¬
ем любви, которая не эгоистична, но, как отмечает Линдхольм,
является трансцендентным опытом110. «Ее наследие, — пишет
он, — включает иудейскую концепцию nomos, трансформиро¬
ванную в христианские понятия безусловной, абсолютной и не¬
заслуженной любви Бога к человечеству {адаре), выраженной
в жертве Иисуса. Это понятие безграничной любви Бога к челове¬
честву сделало ценностью в западной культуре собственно любовь,
в то же время обесценив сексуальность. Любовь была еще больше
очеловечена в культе Марии и... позднее была обмирщена в кур¬
туазной любви, которая связывала ухаживающего с его дамой»111.
«Соответственно, «христианин мог считать не только, что Бог есть
любовь, но также и что любовь есть Бог»112.
Десексуализация любви сопровождалась созданием культуры
вины, построенной на первородном грехе. Французский историк
школы «Анналов» Жан Делюмо113 предоставил подробное опи¬
сание того, как культура вины возникла на Западе, что привело
к религии тревоги в противоположность религиям «спокойствия»
на Востоке114.
«В отличие от ислама, который... не был склонен к мрачности,
христианская цивилизация поместила низвержение из рая в центр
своих забот и рассматривала его как катастрофу, с которой нача¬
лась вся история. Хотя история преступления Адама и Евы и по¬
является в первой книге Ветхого Завета, древний иудаизм не кон¬
центрировал свою идеологию на первоначальном грехе. Только
в период самого начала христианской эры некоторые неканони¬
ческие иудейские тексты возводили к Адаму кары, которые тяго¬
теют над человечеством»115.
Выражение «первородный грех» окончательно и в деталях про¬
думал и, вероятно, изобрел Св. Августин116. При этом он исполь¬
зовал корпус доктрин, разработанных раннехристианскими под¬
вижниками — источник различных contemptus mundi, с их пре¬
небрежением к миру, презрением к человечеству и «постоянной
ностальгией по первобытному, асексуальному человеку-ангелу,
“одухотворенному” и посвятившему себя чистому созерцанию»117.
Августин «ясно утверждал, что мы виновны в Адаме, потому что
“все мы были в немодном”118. Здесь кроется источник наших стра¬
даний: мы рождены виновными, и дело не только в этом, но и
в том, что похоть, освобожденная первым грехом, соблазняет нас
на совершение еще больших и больших грехов»119.
Как пишет Делюмо, с XIV по XVII в. на базе августиновой кон¬
цепции первородного греха, а также продолжающейся и первона¬
114
Глава 5

чальной вины человечества во всем христианском мире происхо¬
дил рост «“болезни сомнений”... страха перед самим собой»120.
Чтобы возвыситься над основами своей природы, христиане долж¬
ны были освободиться от своих пагубных инстинктов. Особенно
яростной атаке подверглась сексуальность. Августин говорил, что
сексуальные отношения в саду Эдема были лишены вожделения,
но со времен грехопадения человечество «стало подобно зверям и
продолжает род как они»121. Ко времени De Contemptus Mundi
(«О презрении к миру») будущего папы Иннокентия III церковь
учила, что «половая страсть и ее удовлетворение оскверняют. Брак
есть скверна (sordes), от которой апостол Петр очистился лишь
кровью мученичества... Брак терпим единственно в силу произ¬
ведения потомства; муки деторождения составляют оправданную
кару за греховные наслаждения... Следовательно, для религиоз¬
ной добродетели целомудрие всегда предпочтительнее»122.
Всепроникающее христианское учение, направленное против
секса, основанное на концепции первородного греха и порожда¬
емой им неизбежной вины, было необходимым противоядием от
«животных страстей», которые в противном случае высвобождало
своекорыстный подрыв Церковью традиционной евроазиатской
системы брака. Но, поскольку смертные грехи включали не только
похоть, вина, связанная с бытием в греховном Адаме, тоже была
весьма мощным средством поддержания социального контроля.
Навязчивая поглощенность смертью в Европе перед наступлени -
ем Нового времени124 (и Danse Macabre, «пляска Смерти» как ее
символ) питалась хронологической последовательностью, которая
определяла ориентиры жизни: «смерть, суд, ад (или рай)»125. Это
приводило к убеждению, что момент смерти есть решающая точка,
на которой покоится весь остаток вечности — убеждение, сохра¬
нявшееся во всю эпоху гуманизма. Отсюда значимость «хорошей»
смерти и священника-исповедника, который, отпуская грешни¬
ку его грехи в момент смерти, позволил бы ему обрести спасение
в Судный день. Отсюда также важность священника в отпущении
мирянину всех смертных грехов, которые унаследовала смертная
плоть, и вины, связанной с ними, через соответствующие епити¬
мьи и индульгенции.
Реформация только усилила влияние этой культуры вины126.
«Человек был всего лишь «пометом» и «скверной» — неудиви¬
тельно, что итогом стало отчаяние. Но это то самое отчаяние,
которому предназначено спасти тех, кто, будучи несчастным и
нагим, полностью предался Богу127, 128. И лишь в эпоху Про¬
свещения религиозные источники этой коллективной вины были
поставлены под сомнение. Но важность совести, или, как гово¬
рит Арапура, «осознания совести» (conscience about conscience),
состояла в том, что оно получило продолжение у таких светских
Возвышение Запада
115

этических мыслителей, как Кант. Хотя совесть как «представление,
а не факт всеобщей морали... универсальна», в христианском
представлении, перенятом западными философами, «осозна¬
ние совести... связь с виной укоренены очень глубоко»: см. по¬
нятие категорического императива у Канта. Это очень отличает¬
ся от других культур. В индуизме, например, совесть играет роль
в «обеспечении импульса к исполнению [предписаний морально¬
го поведения, но]... в дальнейшем уже не играет никакой роли и
уж конечно не имеет обвиняющей, судящей и осуждающей власти
над теми, кто не в состоянии повиноваться этим благородным
предписаниям... Напротив, проблема неподчинения [морально¬
му] закону — не вопреки свободе, а благодаря ей — со странной
неизбежностью гнездится в самом сердце христианской версии
совести... В силу этого становится ясно, что лишь в христианстве
совесть проистекает из вины, а в восточных религиях — да и во
всех других — дело обстоит не так»129.
Почему же эта культура вины возникла в западном христи¬
анстве и с XII в. усилилась? Делюмо пишет: «Ответ, возможно,
заключается в совпадении (которого могло бы и не произойти)
пессимистической проповеди, притягательность которой быст¬
ро ширилась, с рядом грандиозных массовых бедствий, которые
преследовали Европу, начиная с “черной смерти” до конца эпохи
религиозных войн. Казалось, что у проповедников имелись все ос¬
нования говорить о виновности человечества и пророчить кару и
в этом, и в загробном мире. Начиная с XVIII в. ослабление серь¬
езных угроз повседневной жизни поощряло к тому, чтобы оспа¬
ривать обоснованность этого мрачного приговора»130.
Но, кроме того, на мой взгляд, нельзя отрицать полезность
культуры вины в смягчении того вреда, который нанесла жадность
церкви при подрыве древней евроазиатской семейной системы.
Это представляется особенно важным с учетом датировки усиле -
ния культуры вины, начиная с XII в., то есть вскоре после папской
революции XI в., которая завершила оформление роли церкви как
арбитра в обоих царствах — и в сфере личной жизни, и в царстве
кесаря, что в свою очередь было кульминацией процесса сохра¬
нения новообретенных церковных богатств.
Власть культуры вины в поддержании социального контроля
на Западе невозможно переоценить. Она все еще оказывает мощ¬
ное влияние на умы тех, кто воспитан в этой культуре, даже если
они отреклись от ее теологии. Возьмем, к примеру, современную
английскую романистку Анджелу Палмер, которая описывает
свою жизнь в Японии. Она обращает внимание, что ее знакомые
японцы читали те же самые книги [что и она], слушали ту же са¬
мую музыку и смотрели те же самые фильмы, так что «их интел¬
лектуальный опыт во многом был очень похож на мой. И затем
116
Г лава 5

вы вдруг сталкиваетесь с ошеломляющим фактом — например,
однажды я где-то остановилась и увидела девушку, сбегающую
вниз по лестничному пролету, и меня озарило — она никогда
не осознавала, что Христос умер за ее грехи... Мало того, что она
не знала, она бы и не заинтересовалась, скажи вы ей об этом. Да,
потому что он и не делал этого... Я имею в виду, что он не сделал
это и для меня, но двадцать лет куча народу твердила мне о том,
что он сделал это... Я имею в виду то, что иудео-христианская
традиция встроена в некую часть меня самой. Я сознательно от¬
вергла ее, но очевидным образом что-то запомнила на подсо¬
знательном уровне. А в них этого нет! И я думаю, что в этом-то
все и дело»131.
В следующих главах мы вернемся к этому противопоставле¬
нию. Но на данном этапе нам нужно лишь отметить, что в ин¬
дивидуалистическом обществе, организованном семейной рево¬
люцией Григория I, социальный контроль все же поддерживался
через опосредованные церковью механизмы вины и страха перед
чистилищем. Как мы увидим в главе 9, это привело к парадок¬
сальным последствиям.
Напротив, правовые институты, бывшие результатом движи¬
мой точно теми же корыстными интересами папской револю¬
ции Григория VII, но поддержанные Книгой, в конечном счете
привели к европейскому чуду. Как напоминает нам Берман, «без
страха перед чистилищем и надежды на Судный день западная
правовая традиция не могла бы возникнуть»132.
Таким образом, между идеями (космологическими представ¬
лениями культуры, как мы их определили), институтами и ма¬
териальными интересами существует сложное взаимодействие.
«Хитрость истории», которая привела к возвышению Запада,
нельзя объяснить какой-то одной причиной.
Греческая православная церковь и Россия
Остается кратко обрисовать судьбу другой половины христианс¬
тва — греческого Православия — после раскола с римской родо -
начальницей в 1054 г. Она некоторым образом важна, так как
подчеркивает главный аргумент этой главы, согласно которому
причиной уникального возвышения Запада является не христи¬
анство, проповеданное Иисусом, а Августинова трансформация
христианской теологии и две революции двух пап Григориев, за¬
тронувшие семью и право.
Главное различие между греческой и латинской ветвями хрис¬
тианства состоит в том, что если папская революция латинской
церкви стремилась отдать и Богово, и кесарево Богу, то ее греческая
Возвышение Запада
117

сестра согласилась с тем, чтобы предоставить и кесарево, и Богово
кесарю. Эта базовая идеология византийской системы была сфор¬
мулирована в 330 г. Евсевием, придворным епископом при дво¬
ре первого христианского императора Константина I. «Теорию
Евсевия можно резюмировать фразой “на земле, как на небе”».
На императора следовало смотреть как на живой образ Христа,
наместника Бога на Земле. Земное правление императора вос¬
производит правление Бога на небесах... Как Бог направляет кос¬
мический порядок, так император направляет социальный поря¬
док»133. Эта доктрина «цезарепапизма», как называли ее многие
историки, была абсолютно непохожа на политическую теорию Ав¬
густина, говорящую о двух градах: граде Божьем, который в корне
отличается от любого человеческого града, или общества, в мире
после грехопадения. Августин привел доводы в пользу помещения
града человеческого в руки града Божьего134.
Для князя Владимира (который с 980 по 1015 г. правил в мо¬
лодом Киевском государстве, предшественнике будущей Россий¬
ской империи), подбиравшего себе подходящую религию, осо¬
бенно привлекательным оказалось то, что Юстиниан обозначил
как «счастливое согласие» между священством (sacredotium) и
империей {imperium)155. Легенда гласит, что, выбирая из трех
религий, русские, «отказавшись от ислама, так как он запрещает
алкоголь — ибо «веселие Руси есть пити» — и от иудаизма, потому
что он выражает верования побежденного народа без государст -
ва»136, выбрали византийскую литургию и веру, которые с тех пор
и поддерживают автократическое российское государство. Пос¬
ле падения Константинополя в 1453 г. [великий князь московс¬
кий] Иван III предъявил права на наследие Киевского государства
с принятием титула государя Всея Руси. Объявив о своей неза¬
висимости от монгольской Золотой Орды, Москва стала Треть¬
им Римом. Она продолжила дело Византии как центра греческой
христианской цивилизации. Этим «подразумевалось, что Россия
оставалась вне Римской Католической Церкви, что, в свою оче¬
редь, не только лишало Россию того, что была готова предложить
сама церковь, но также внесло вклад в относительную изоляцию
России от остальной части Европы и ее латинской цивилизации.
Это особенно способствовало русской подозрительности по отно¬
шению к Западу»137.
Несмотря на отсутствие преемственности политической, обус¬
ловленное ее географией, православное христианство тем не ме¬
нее обеспечило Восточной Европе культурную преемственность.
«Изрезанные и пересеченные дорогами захватчиков, ее откры¬
тые, плоские пространства и хорошие пути сообщения, а также
редкое население формируют среду, в которой государство может
легко сформироваться, выжить в борьбе, но редко когда процве¬
118
Глава 5

тать. Эта среда благоприятствует обширным и хрупким импери¬
ям, уязвимым для нападений извне и мятежей изнутри»138. Не¬
смотря на это, в XV в. масштабы экспансии Московии превысили
экспансию любого западного государства: «В период европей¬
ской “эпохи великих географических открытий” от Ренессанса до
XVIII в., когда народы Запада основывали блистательные, отда¬
ленные и в конечном счете обреченные морские империи по всему
Земному шару, русские создали... в Сибири одну из величайших
и долговечных неевропейских империй Европы»139.
Малая населенность растущей русской империи означала, что
она столкнется с дефицитом рабочей силы относительно земли,
как и в других аграрных цивилизациях, — с дефицитом, отяго¬
щенным растущими военными потребностями Москвы, со второй
половины XV в. противостоящей множеству врагов: Швеции и
Польше с Литвой на севере и западе и татарам на юге. К середине
XVII в. крестьяне были закрепощены140.
Восточный феодализм отличался от западного перераспре¬
делительным землевладением. Периодически сельские земель¬
ные угодья перераспределялись среди домохозяйств деревни про¬
порционально рабочей силе каждого домохозяйства. Целью было
обеспечить хозяйства, основанные на семейном труде, почти как
в системе «чифтхане» при Османах на Ближнем Востоке141. Это
означало, что, в отличие от Запада, крестьяне не приобретали ни¬
каких прав собственности на землю. Система была окончательно
отменена после освобождения крепостных крестьян в 1861 г.142
Но здесь никогда не происходило развития договорных связей по
типу связей между вассалами и их сюзеренами на Западе. Россия
оставалась «иерархией, собирающей дань»143, где знатные зем¬
левладельцы обладали полной властью над своими крепостными
крестьянами, а царь имел непререкаемую и полную власть над
ними самими.
После развода с латинским христианским миром Восток вско¬
ре отстал в изменениях в космологии и в технике, которые вы¬
звали подъем Запада. Это привело к повторяющемуся «паттерну
в российских отношениях с [Западом]... Попытки “догнать” и
играть более или менее важную роль в мире перемежались пери -
одами относительного упадка»144. Первый период догоняюще¬
го развития имел место в царствование Петра Великого в пер¬
вой четвертиXVIII в. Второй — во второй половине XIX в., вслед
за освобождением крепостных Александром II. Третий — при
Сталине в 1930-х годах. Первые два «рывка» стремились под¬
ражать плодам индивидуализма, которые привели к растущему
доминированию Запада. Третий был также основан на западном
импорте: коллективистском корпусе марксистской мысли, кото¬
рый переживал подъем в конце XIX в. В настоящее время Россия
Возвышение Запада
119

вновь обращается к более индивидуалистическим и либеральным
традициям Запада. Но, как и при предыдущих, некоммунистичес¬
ких попытках догоняющего развития, вновь возник старый спор
между западниками, которые утверждают, что единственный путь
для Московии восстановить свое положение в мире — это модер¬
низация, и славянофилами, которые доказывают, что единствен¬
ное спасение заключается в очищении Матери - России от развра¬
щающих западных влияний. Представители этих двух позиций —
соответственно Андрей Сахаров и Александр Солженицын. Пока
неизвестно, в чью пользу будет решен этот спор.
Но на самом деле этот краткий экскурс в историю Третьего
Рима подчеркивает два момента. Во-первых, причиной роста
прометеевского типа не было христианство само по себе. Инсти¬
туциональные условия для европейского чуда были созданы кос¬
мологическими мутациями, вызванными Августином, и конъ¬
юнктурными революциями двух пап Григориев в сфере соответ¬
ственно права и семьи. Во-вторых, индивидуалистический курс
Запада, начавшийся в Средневековье, не был неизменным. Как
показывает западный импорт сталинского периода догоняющего
развития, Запад на какое-то время разочаровался в своих пре¬
жних либеральных убеждениях и лишь недавно вновь обрел их.
Этот рассказ о трудном пути индивидуализма — о его подъеме,
падении и новом подъеме — весьма поучителен для моих целей и
является предметом следующей главы.

ГЛАВА б
РАЗВИТИЕ ИНДИВИДУАЛИЗМА
Хотя индивидуализм — единственная в своем роде западная цен -
ность, начала которой восходят к высокому Средневековью, его
дальнейший путь в западной мысли не был гладким. Как мы уви¬
дим, несмотря на то, что в свой срок эта уникальная западная
ценность, в отличие от ее евроазиатских современников, породила
научную и промышленную революции, она оставалась в созида¬
тельном конфликте с более традиционными формами коммуна-
лизма. Христианская космология, основная часть которой изло¬
жена у Св. Августина, также не давала покоя западным умам.
Реформация разрушила идеологическое единство западного
христианства. Это оказало глубокое влияние на политическую
мысль и деятельность. Поставив вопрос о том, кто имеет право
издавать законы в таком ракурсе, в каком нигде в Евразии его
еще не ставили, Реформация предоставила плодородную почву
для сомнений в политической легитимности. До сих пор и пра¬
вители, и подданные были связаны общим правом христианско¬
го мира; поскольку это был закон Божий, о неповиновении ему
не могло быть и речи1. Но кто выражал закон Божий после Ре¬
формации, католики или протестанты? Чьему закону следовало
повиноваться католику в протестантском королевстве или наобо -
рот, протестанту в католическом королевстве? Родилось понятие
общественного договора.
Древние греки и римляне рассматривали государство как объ¬
единенную корпоративную структуру, подобную телу2. Христи¬
анство (с характерным для него отделением политики и низведе¬
нием ее до поддержания мира и справедливости в земном мире,
и с его попечением о душе индивида как основной цели жизни)
поколебало эту древнюю концепцию гражданской гармонии.
В классическом представлении Аристотеля человек был полити¬
ческим животным. К XIII в. Фома Аквинский определил чело¬
века как и политическое, и общественное животное. Но лишь
в XVII в. разграничение между обществом и государством стало
главной частью западной мысли, в связи с чем сторонники тео¬
рий общественного договора проводят различие между началами
общества — теперь рассматриваемого как автономной формы ас¬
социации — и устройством государства.
В дальнейшем от государства были абстрагированы другие ас¬
социации. Первой стала экономика, когда рост коммерции и про¬
Развитие индивидуализма
121

мышленности в Европе показал, что люди связаны в характерный
набор ассоциаций как производители, потребители и распреде¬
лители товаров. В отличие от общественных и политических от¬
ношений, по всей видимости, управлявшихся непредсказуемы¬
ми людскими решениями, экономические отношения казались
гораздо ближе к безличным отношениям природы, которые в то
время были обнаружены и исследовались в рамках новых физи¬
ческих наук. Как первым показал Адам Смит, на экономические
отношения можно было смотреть так, как будто они управляют¬
ся абстрактными законами, напоминающими законы природы.
Затем, в связи с бунтом романтизма против Просвещения, люди
начали рассматривать себя как представителей особой культуры,
говорящих на особом языке или диалекте, со своими собственны¬
ми традициями, художественным наследием и кухней. Отделение
культуры от общества в конце концов привело к национализму.
Таким образом, на Западе современность пришла к разграни¬
чению между разными формами человеческих ассоциаций. Даже
если общество было sui generis1, три другие — политика, экономи¬
ка и культура (которые также являются тремя триадами, состав¬
ляющими предмет обсуждения этих лекций) — в западной мыс¬
ли стали рассматриваться как в равной степени важные, но раз¬
личающиеся формы ассоциации людей. Но самое важное, как
подчеркивает Миноуг, заключается в том, что эти «осознающие
себя ассоциации составляют декорации, в которых разыгрываются
драмы современного политического конфликта»3.
Но заявление протестантов о греховности иерархии католи¬
ческой церкви имели куда более далеко идущие последствия. Если
традиционные истолкователи Божьей воли, назначенные папой,
были греховны, где же следовало искать истинных истолкователей
Его слова? «Если не Церковь, то остаются лишь конгрегации»4.
Они стали автономными, сами выбирая и смещая своих пастырей.
Но если церковь должна управляться своими членами, то почему
не государство? Так были посеяны семена возвышения демоса.
Реформация также положила конец общепринятому (от Арис¬
тотеля до Фомы Аквинского) представлению о том, что в пре¬
делах сообществ существует всеобщее согласие в вопросе о целях
добродетельного общества, учреждением которого озабочена по¬
литика5. Теперь между сообществами существовало радикальное
расхождение во мнениях о целях жизни, а католики и протестан¬
ты, прежде бывшие частями одного и того же сообщества запад¬
ных христиан, теперь были готовы послать друг друга на костер
за ересь. Разразившиеся вслед за этим в границах Западной ци¬
вилизации кровавые междоусобные идеологические конфликты
следующих столетий не имеют аналогов в историях других, несе¬
митических евроазиатских цивилизаций. Это к тому же опровер¬
122
Глава 6

гает любую претензию конкретного западного космологического
представления на универсальность, поскольку любая такая пре¬
тензия оспаривалась — и зачастую с пролитием крови — проти¬
воборствующим представлением в пределах того же самого кор¬
пуса западной мысли.
Чтобы увидеть, что этот космологический переполох возы¬
мел важные последствия для мирской жизни, нам не остается
ничего, кроме как довести рассказ, кратко изложенный в пре¬
дыдущей главе, до третьей четверти XIX столетия: до Промыш¬
ленной революции, медленно распространяющейся по Европе и
США, через интеграцию мировой экономики, выкованную Рах
Britannia, и до распространения интенсивного роста смитовско¬
го типа в большой части «третьего мира» в первый великий век
реформы после создания либерального международного эконо¬
мического порядка (ЛМЭП), включающего свободу перемеще¬
ния товаров, капитала и труда. С тех пор мир пережил страшное
столетие, когда в смертельные ссоры Европы оказалось втянуто
остальное человечество.
Экономические устои ЛМЭП — свободу торговли и laissez
faire — постепенно начали подрывать национализм и коллекти¬
визм. Эти два набора идей опирались друг на друга, не в пос¬
леднюю очередь в рамках экономического национализма, посе¬
янного идеями Гамильтона и Листа о необходимости защищать
зарождающуюся промышленность стран, «отстающих в разви¬
тии», — идеями, воспринятыми протекционистскими полити¬
ческими коалициями в США и Германии. Начавшийся процесс
ползучего протекционизма в конечном счете разрушил ЛМЭП.
Политический национализм, который начался с освободитель¬
ных войн на американском континенте и затем через различные
мутации распространился по всей Европе, вызвал националис¬
тическую битву за империю: Китай, «разрубленный на куски как
дыня», схватка за Африку, замена правления Ост-Индской ком¬
пании правлением Короны в Индии — все это было частью про¬
цесса, посредством которого вирус национализма распространил¬
ся по всему миру. Параллельно распространялся коллективизм6,
не признающий экономического индивидуализма, обеспечившего
интеллектуальной энергией те институциональные процессы, ко¬
торые породили Промышленную революцию.
Водоразделом стала Первая мировая война. Это была аб¬
солютно ненужная война, поскольку ничто никому не угрожа¬
ло. Она родилась, пишет Скидельски, «в воображении прави¬
телей; однажды начавшись, она поставила себе на службу силы
национализма, и остановить ее было невозможно»7. Она вывела
на ту дорогу к рабству, столь красноречиво осужденную Хайеком.
Классическому либерализму эры высокого викторианства пришел
Развитие индивидуализма
123

конец. «Перед войной были коллективистские мечтания; после
нее — коллективистские проекты, которые превратились к кол¬
лективистские кошмары»8.
В следующие три четверти века мир, как представляется, сошел
с ума: за это время произошли две мировых войны, Великая де¬
прессия, длительная холодная война; временная победа и оконча¬
тельное поражение двух тоталитарных вероучений — фашизма и
коммунизма. Для всякого, кто стал свидетелем невиданной резни,
грабежей, убийств и невыносимых человеческих страданий, кото¬
рые повлекли за собой катастрофы нашего века, идея прогресса,
которая казалась столь естественной во времена высокого викто -
рианства, выглядела детски-наивной.
Самым поразительным было широкое приятие коллективист¬
ских идей. Кассандр, подобных Хайеку, вначале превозносили,
словно они расчистили в западной коллективной памяти некий
родник индивидуализма, забытого за три десятилетия. Но кол¬
лективистскому кошмару пришел конец. На Западе это происхо¬
дило постепенно, во «втором» и части «третьего мира» — более
внезапно. Рубежом, символизирующим возвращение к здраво¬
му смыслу, стал 1989 год. Словно огромная приливная волна,
набравшая мощь в 70-х годах XIX в., поднялась и смыла мир
XIX столетия, а потом, исчерпав свою мощь, отхлынула из мира,
который во многих экономических аспектах выглядел на удив¬
ление похожим на те самые 70-е годы. Происходил, разумеется,
поразительный технологический прогресс, но ни на земле, ни на
небесах ничто не возместит миллионов жизней, искалеченных и
погубленных безумными коллективистскими экспериментами
прошедшего столетия и их последствиями. Однако по существу
мировая экономика вновь крепко связана, как в апогее перво¬
го ЛМЭП, относительно свободными потоками товаров и денег,
но не рабочей силы. Империи, созданные морскими европейски¬
ми державами, прекратили существование вскоре после Второй
мировой войны, а в 1989 г. погибла последняя империя — су¬
хопутная империя Московии.
В мире западных идей главной переменой было завершение
проекта секуляризации, начатого эпохой Просвещения. Смерть
Бога, провозглашенная Ницше в 1881 г.9, теперь явно выражена,
если не в словах, то в жизни большей части населения Запада. Как
мы увидим, это имело огромные последствия для главной социа¬
лизирующей силы — для вины, которую Церковь использовала для
обуздания индивидуалистских страстей, развязанных ее же жад¬
ностью. Порожденная этим духовная пустота наполнилась новы¬
ми «религиями», вроде фрейдизма и энвайронментализма. Объ¬
ектом поклонения западных мужчин и женщин все чаще становит¬
ся не Бог, а здоровье собственного «я» и собственной природы.
124
Глава 6

В политическом отношении главной переменой стала факти¬
ческая победа демоса на Западе. Одним из основных ее эффектов
было воздействие на другой социальный цемент, на стыд, кото¬
рый (как мы увидим) был основан на системах почитания, обыч¬
ных для древних режимов. Ниже мы займемся темой размыва¬
ния этой второй социализирующей силы, обуздывающей страс¬
ти. Гибель вины и стыда, кроме всего прочего, привели к тому,
что Ласлетт10 назвал «кризисом среднего возраста» западной се¬
мьи 1950—1960-х годов, связанным с сексуальной революцией,
подъемом феминизма и с общим скептицизмом относительно ЛЮ -
бых норм для частной жизни, будь то Божьи или человеческие.
Теперь, в прочном Рах Americana, было бы естественно ожи¬
дать славной эпохи мира и процветания в наступающем тысяче¬
летии. И все же представляется, что Запад заражается пессимиз¬
мом, напоминающим пессимизм fin de siècle“ прошлого столетия.
В его основе лежит ощущение растущей гнилости в его собствен¬
ных обществах, кратко выраженное в названии недавней книги
Роберта Борка «Ковыляя в сторону Гоморры» (Slouching To¬
wards Gomorrah). Отчего это происходит?
Будем надеяться, что некоторые ответы даст быстрый экскурс
по меняющимся западным идеям, начиная с Реформации, свя¬
занным с этикой, эпистемологией и политической экономией.
Развитие «Града Божьего» по св. Августину
«Philisophes» и те, кто пришел после
Было бы банальностью говорить, что стержнем современности
Запада является Просвещение. Однако следует подчеркнуть, что
philosophesm по-прежнему были одержимы средневековой фило¬
софской системой Св. Августина, изложенной в его «Граде Божь¬
ем», с ее акцентом на первородный грех. Как показал Карл Бек¬
кер в чудесной книге, написанной более шестидесяти лет назад,
«в трудах philosophes столько христианской философии, сколько
и не снилось нашим историческим трудам»11. Он показывает, что
они «уничтожили Г рад Божий Св. Августина лишь для того, чтобы
восстановить его в более современных материалах»12.
Античные Греция и Рим заняли место Эдемского сада, Бог
стал абстрактной Первопричиной, божественным часовщиком,
а вместо Священного Писания законы Божьи записывались в ве¬
ликую Книгу Природы, к расшифровке которой приступили науч¬
ные революции XIX в. «Денатурировав Бога», philosophes «обо¬
жествили Природу»13. Христианские откровения стали не нуж¬
ны. Они были мошенничеством и иллюзией; Бог выражает свой
Развитие индивидуализма
125

замысел через законы природы. Более того, Локк показал в своем
«Опыте о человеческом разумении», что разум новорожденного
ребенка является tabula rasaw, и никаких врожденных идей не су¬
ществует. Это позволило отделаться от христианской доктрины
первородного греха. Психология Локка разрушила «христианс¬
кую доктрину неисправимой греховности, черное облако кото¬
рой столетиями угнетало человеческий дух»14. Если человек и его
разум были сформированы Божьими законами природы, люди
могут «при помощи своих природных способностей»35 привести
свое поведение, идеи и институты в согласие со всеобщим естест¬
венным порядком.
Но как проницательно заметил Юм в своих «Диалогах о ес¬
тественной религии», которые рассматривают природу мирово¬
го зла, в этой бочке меда есть ложка дегтя. Старое христианское
понятие греха давало единственное объяснение, но, если в пред¬
ставлении представителей Просвещения в глазах Бога все хоро¬
шо, им также следовало не признавать существования какого бы
то ни было зла в мире природы или в человеке. Юм излагает это
коротко: «Старые вопросы Эпикура остаются без ответа. Может
быть, Божество хочет, но не может предотвратить зло? Значит,
оно не всемогуще. Если же оно.может это сделать, но не хочет,
значит, оно недоброжелательно. Если же оно и хочет, и может, то
откуда же берется зло?»16
Не пожелав воспользоваться ни одним из двух возможных
решений этой головоломки — атеизм или возврат к христианс¬
ким убеждениям, Юм положил свою рукопись в стол, и она была
опубликована посмертной Philosophes, чувствуя ту же пробле¬
му, искали изящного решения головоломки Юма посредством
изучения всеобщей человеческой природы через сравнительную
историю. Отдельные люди могут быть злыми, а «человек вооб¬
ще» — нет. Philosophes начали изучение качеств человечества,
чтобы рассудить, какие идеи, обычаи и институты не согласуют¬
ся с естественным порядком. Подобно тому как Августин создал
«новую» историю в своем «Граде Божьем», просветители начали
писать свою «новую» историю, поскольку, как вновь метко вы¬
разился Юм, «человечество до такой степени одинаково во все
эпохи и во всех странах, что история не дает нам в этом отноше¬
нии ничего нового и необычного. Ее главная польза состоит лишь
в том, что она открывает постоянные и всеобщие принципы че¬
ловеческой природы » 17.
Великие географические открытия привели в пределы их кру¬
га знаний иные, экзотические культуры. «Теперь для осуждения
и проклинания христианской эпохи можно было с радостью ис¬
пользовать образы “мудрого китайца”, “благородного индейца”,
“доброго дикаря” »18, а не ограничиваться золотым веком Перикла
126
Глава 6

и Августа. Что до «темных веков» средневекового христианства,
то их суеверия теперь считались «осенью и изгнанием, бесплод¬
ными веками испытаний, когда человечество, развращенное и
униженное заблуждением, скиталось вслепую под ярмом гнета»19.
Но с зарей Века Разума близилось искупление. Новый золотой
век был близок: «Потомки завершат то, что начали прошлое и
настоящее... Таким образом... philosophes воззвали к потомству,
чтобы оно реализовало двойную иллюзию — христианского рая и
золотого века античности. Любовь к Богу они заменяют любовью
к человечеству, искупление чужой вины — совершенствованием
человека посредством его собственных усилий, а надежду на бес¬
смертие в ином мире — надеждой на жизнь в памяти будущих
поколений»20.
Как выразился Дидро, «для философа потомки — то же, что
загробный мир для верующего». Философы XVIII в. заменили
Град Божий Св. Августина своим собственным небесным градом,
которым правит абстрактная первопричина.
Однако у Гегеля этот благодетельный творец Вселенной исче¬
зает в «бесплотной трансцендентной идее, а у Дарвина исчезает
и сама трансцендентная идея»21. Теперь, в дарвиновском мире
слепого часовщика22 был ясен ответ на вопрос Юма: «живем ли
мы в мире, которым правит благодетельный разум, или в мире,
которым правит безразличная сила»23. «Богом и всеми суррога¬
тами этого понятия можно пренебречь, поскольку природа была
задумана не как законченный механизм, а как незаконченный
процесс, да, механистический процесс, но порождающий свою
собственную силу»24.
Философы Просвещения XVIII в. считали, что они способ¬
ны спасти основы морали и социального порядка в мире божест -
венного часовщика. Но, как только обнаружилось, что часовщик
слеп, — в конце XIX в. Ницше во всеуслышание объявил, что Бог
мертв, — как вслед за этим моральные основания Запада были
повержены.
В «Критике практического разума» Кант попытался найти ра¬
циональное основание для морали. Два его главных прозрения
заключались в осознании того, что человеческая свобода неотъ¬
емлема от морали, как в общих чертах описано в его знаменитом
принципе «должен — значит могу», и принцип универсальности,
проистекающий из категорического императива, который придал
логическое содержание библейскому запрету: «Итак во всем, как
хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними,
ибо в этом закон и пророки»25. Однако, как отметил Гегель, уни¬
версальный «Язык морали», по названию известной современной
книги об этике, написанной моральным философом-кантианцем
Ричардом Хэаром, бессодержателен. Точка зрения Канта просто
Развитие индивидуализма
127

говорит нам о принципе логической последовательности. Она ни¬
чего не говорит о наших особых моральных обязательствах26.
Второе возражение Гегеля состояло в том, что точка зрения
Канта не предлагает решения конфликта между моралью и эго -
измом. Гегель утверждает, что «любому желанию можно придать
всеобщую форму, а следовательно, раз дозволено введение кон¬
кретных желаний, то требование всеобщей формы теряет силу и
не помешает нам оправдать сколь угодно аморальное поведение,
какое только взбредет в голову»27.
Последующие попытки обнаружить мораль, основанную
на разуме, уязвимы для рокового возражения Ницше из его афо¬
ризма об утилитаризме: «Моральная восприимчивость сегодня
настолько противоречива, что для одного мораль удостоверяет¬
ся ее полезностью, тогда как для другого полезность опроверга¬
ет мораль»28. Величие Ницше основано на ясном видении мо¬
ральной пропасти, которую смерть Бога разверзла для Запада.
Его стоит процитировать, поскольку это важная часть аргумента¬
ции этих лекций. В «Сумерках идолов» он пишет: «Отрекаясь от
христианской веры, выдергиваешь этим у себя из-под ног право
на христианскую мораль. Последняя отнюдь не понятна сама по
себе — нужно постоянно указывать на это, наперекор английс¬
ким тупицам. Христианство есть система, сообразованное и цель¬
ное воззрение на вещи. Если из него выломаешь главное понятие,
веру в Бога, то разрушаешь этим также и целое: в руках не оста¬
ется более ничего необходимого. Христианство предполагает, что
человек не знает, не может знать, что для него добро и что зло:
он верит в Бога, который один знает это. Христианская мораль
есть повеление; ее источник трансцендентен; она находится по ту
сторону всякой критики, всякого права на критику; она истинна
лишь в том случае, если Бог есть истина, — она держится и падает
вместе с верой в Бога»29.
Я не верю в существование адекватного ответа на проблему,
поставленную Ницше, как и в то, что с момента смерти Бога За¬
пад в нравственном отношении пустился по воле волн. Юм, веро¬
ятно, предвидел возможные последствия для морали своих «Диа¬
логов о религии». В отличие от других philosophes, он поверял
мораль и обосновывал ее не верой в Бога или в Разум, а Традици¬
ей. Он обращает внимание на то, что «нравственное добро и зло,
очевидно, различаются нами при помощи чувств, а не разума»5®,
и «что чувство справедливости или несправедливости не происте¬
кает из природы, но возникает искусственно, хотя и с необходи¬
мостью, из воспитания и человеческих отношений»31. Он обосно¬
вывает происхождение этих соглашений личным интересом в ходе
сотрудничества людей для достижения ими своих целей. Как толь¬
ко соглашение принято, «симпатия к общественному интересу
128
Глава 6

является источником нравственного одобрения, сопровождаю¬
щего эту добродетель [справедливость]»32. Это заставляет роди¬
телей «с самого раннего возраста внушать своим детям принцип
честности и приучать их рассматривать соблюдение тех правил,
которые поддерживают общество, как нечто ценное и достойное,
а их нарушение считать низким и подлым»33. Юм ясно видит роль
морали в поддержании социальных скреп общества, и то, что она,
в свою очередь, зависит от традиций общества и форм социали¬
зации. Для оправдания этих обусловленных и необходимых обы¬
чаев нет нужды призывать ни Бога, ни Разум. По большей части
именно таково представление об этике, принятое старейшими ев¬
роазиатскими цивилизациями, основанными на стыде34.
Однако смерть христианского Бога не положила конец вариа¬
циям темы августиновского Града. Идея «града небесного» и
христианское повествование о Саде Эдема, грехопадении с не¬
избежной испорченностью первородным грехом и тысячелетним
царством должны были пройти через две позднейших мутации
в форме марксизма и фрейдизма и более недавнюю и причудли¬
вую мутацию в виде экофундаментализма. Мы кратко рассмот¬
рим каждую из них по очереди.
Марксизм, подобно старой вере, смотрит в прошлое и в буду¬
щее. Есть Эдемский Сад — до того, как отношения «собственно¬
сти» испортили «естественного человека». Затем грехопадение,
то есть триумф товарности, приводит к появлению классовых
обществ и к постоянному, но безличному конфликту материаль¬
ных сил, который, в свою очередь, ведет к Судному дню револю¬
ции и тысячелетнему раю коммунизма. Это движение к земному
спасению опосредовано не просвещением и проповедованием
добродетели, как утверждали мудрецы Просвещения, а неумо¬
лимыми силами исторического материализма. Был создан мир¬
ской град Божий.
Беккер отмечает фундаментальное сходство между француз¬
ской и русской революциями — политические побочные резуль¬
таты этих двух пост-августинианских мирских мутаций христи¬
анского повествования: «Русская революция более всего походит
на французскую в том, что ее вожди, получив скрижали вечного
закона, расценивают “революцию” не просто как инструмент по-
литической и социальной реформы, а в гораздо большей степени
Как реализацию философии жизни, которая должна господство¬
вать, будучи универсально пригодна, так как находится в гармо¬
нии с наукой и историей»35.
Характерно, что этой конкретной мирской мутации Гра¬
да Божьего Св. Августина суждено было завершиться в 1989 г.,
спустя двести лет после того, как события 1789 г. попытались со¬
здать на земле небесный град философов.
Развитие индивидуализма
129

Но была еще одна мутация Августинова «града», включавшая
христианский нарратив: теории фрейдизма. Она нанесла coup de
gracevl принятым на Западе процессам подчинения естественного
человека «цивилизации», основанным на вине. Как обратил вни¬
мание Геллнер в своей блистательной книге «Психоаналитическое
движение: хитрость неразумия» (The Psychoanalytic Movement:
The Cunning of Unreason), Фрейд создал новую веру с традици¬
онными иудео-христианскими корнями36, которая, однако, ори¬
гинальным образом отвечала на вопрос Ницше. Она к тому же
идеально годилась для того, чтобы справляться с новыми страха¬
ми, возникающими на Западе после того, как природа была де¬
мистифицирована. На то, что фрейдизм является религией, ука¬
зывает множество общих с христианством черт. «Бессознатель¬
ное — это новая версия первородного греха»37; психоаналитики
составляют новое духовенство, предлагая личное спасение веру¬
ющему через исповедь на кушетке психоаналитика; духовенство
контролируется гильдией дьяконов, проповедующих доктрину,
которая, хоть и одета в мантию науки, является, подобно любой
религии, закрытой системой, то есть нефальсифицируема.
Огромная популярность фрейдизма на Западе, особенно
в США, его самом индивидуалистическом форпосте, обязана
новым страхам, которые фрейдизм помогает подавлять, в ми¬
ре, где каждый мужчина и каждая женщина все больше и больше
представляют собой «остров в себе». В «Темные века» христи¬
анство распространялось, умеряя страхи, которые природа вну¬
шала язычникам. После того как научная революция покорила
природу, а мощь экономического роста прометеевского типа по¬
давила древние тревоги об удовлетворении жизненных потреб¬
ностей, на современном Западе страхи индивида переключились
на заботы о личных взаимоотношениях. «Его самореализация и
удовлетворенность, а также его самоуважение отданы на милость
других людей: его супруга (супруги), других близких родственни¬
ков, коллег по работе и начальников»38. Со смертью Бога хрис¬
тианский ад был демонтирован. Ныне, говоря словами Сартра,
«ад — это другие»39.
Вместе с Ницше Фрейд заглянул в бездонную пропасть ниги¬
лизма: какими ценностями должно жить западное человечество
в мире, где Бог умер, то есть в мире, вернувшемся в естествен¬
ное состояние? Если разум не может направлять нас, а природа
нема, где нам взять наши ценности? Ницше дал неопределен¬
ный и малопонятный ответ: во всеобщей «переоценке ценно¬
стей» . Фрейд нашел решение на практическом уровне во взаимо¬
отношениях между психоаналитиком и «пациентом», в которых
индивидуальное решение для посредничества между ид («оно»)
и суперэго («сверх-я») вырабатывается отдельно для каждо¬
130
Глава 6

го индивида. «Это этическое откровение во всех своих деталях
может быть приспособлено и приспосабливается к требованиям
каждого потребителя и, предположительно, каждого отдельного
продавца... Переоценка ценностей, которую фактически невоз¬
можно было продать, когда Ницше впервые запустил ее в мир
в безличной и общей форме, теперь подгоняется по размеру для
индивидуальных потребителей. Психоанализ — это переоценка
ценностей на заказ»40.
Все это привело к индивидуализации этики, а психологи про¬
поведуют неограниченную вседозволенность, проявляя враждеб¬
ность к любому авторитету. Хайек цитирует канадского психоло¬
га Дж. Б. Чизхолма, первого генерального секретаря Всемирной
организации здравоохранения, который видел задачу психиат¬
рии в том, чтобы «освободить человеческую расу от “уродующе¬
го ярма добра или зла”, от “извращенных понятий правильного и
неправильного”, тем самым открыть ему дорогу в будущее»41. Это
привело к «детоцентричному» образованию и другим аспектам
«прогрессивной» социализации на Западе. Хотя Фрейд в своем
позднем труде «Цивилизация и недовольные ею», по-видимому,
встревожен тем, что он сделал, Хайек, разумеется, прав в том, что
«Зигмунд Фрейд благодаря своему воздействию на образование
стал, вероятно, величайшим разрушителем культуры... его цель
освободить людей от налагаемых на них культурой ограничений,
высвободив их естественные побуждения, дала толчок самому па¬
губному наступлению на основы цивилизации»42.
Последнее из этих светских мутаций Г рада Божьего Св. Авгус¬
тина — то, что я называю экофундаментализмом. Он доводит
христианское понятие соШетрШэ типсИ до логического завер¬
шения. Человечество есть зло, и оно может спастись, лишь зажив
в гармонии с обожествленной Природой.
Во многих частях Запада энвайронменталистское движение
(по крайней мере его «глубокая» версия) теперь является мир¬
ской религией. Она во многом похожа на охватывающие мир ре¬
лигиозные фундаменталистские движения, которые имплицитно
являются первопричиной хантингтоновских линий культурных
разломов. Может показаться, что энвайронменталистское движе-
ние «научно» и, следовательно, «современно», тогда как религи-
озный фундаментализм «ненаучен» и «до-современен». Но оба
они разделяют смешанное со страхом презрение к современности,
центральную особенность которой они правильно видят в инстру¬
ментальной рациональности, подрывающей традиционное отно¬
шение человечества к Богу или Природе. Чувство утраты в свя¬
зи с характерным для современности «разочарованием в мире»
у экологов аналогично страху фундаменталистов относительно
утери лелеемых традиционных образов жизни. Оба, кроме того,
Развитие индивидуализма
131

до-современны в том, что «претендуют на привилегированный,
неоспариваемый взгляд на природу реальности, не терпящий ни¬
каких дискуссий, — претензия, которая по-прежнему противоре¬
чит научной деятельности, подобно тому как это было в великих
исторических спорах»43.
Экологическое движение, хотя и религиозное в каком-то
смысле, отчасти возникло как реакция на смерть Бога на Западе
в эпоху Просвещения. Историк экологического движения Анна
Брамуэлл обращает внимание на то, что в прошлом западное че¬
ловечество было «способно видеть Землю как исключительное
царство человека именно благодаря существованию Бога. Преж¬
де и религиозная, и естественная теология были пропитаны иде¬
ей богоцентричного мира. Когда в XIX столетии наука захвати¬
ла место религии, вера в то, что Бог создал мир с определенной
целью, в которой центральное место занимал человек, пришла
в упадок. Но если не было никакой цели, как же человеку приста¬
ло жить на Земле? Гедонистический ответ — наслаждаться этим
как можно дольше — был неприемлем. Если Человек стал Богом,
то, значит, он стал земным пастырем, хранителем, ответственным
за земное домостроительство»44.
Каковы же их убеждения? Брамуэлл суммирует их следующим
образом: «Экологи верят в неотъемлемую гармонию природы.
Но именно ради этой гармонии человеком, вероятно, придется
пожертвовать. Лояльность экологов не является человекоцен-
тричной (антропоцентричной). Следовательно, они не обяза¬
ны видеть гармоничность природы в особом покровительстве или
благоприятствовании человечеству. Экологи верят в абсолютную
ответственность каждого человека за свои действия и за мир в це¬
лом. Нет никакого Бога-пастыря; следовательно, пастырем ста¬
новится человек. Существует конфликт между желанием принять
гармоничный порядок природы и потребностью предотвратить
катастрофу, потому что будучи настроены апокалиптически, эко¬
логи знают, что человек вызывает надвигающийся апокалипсис
своей деятельностью. Экологи же спасены»45.
Как подчеркивает Брамуэлл, с конца XIX в. цитаделью эколо¬
гического движения был протестантский север Европы (главным
образом, Британия и Германия) и США. Научные истоки были
британскими, опирающимися на Дарвина и Мальтуса, а атавис¬
тически-романтическое течение происходит от Мэтью Арноль¬
да46. Брамуэлл определяет отличительные качества экологизма,
состоящие из двух различающихся направлений. «Одним был ан-
тимеханистический, холистический подход к биологии, восходя¬
щий к германскому зоологу Эрнсту Геккелю. Другое направле¬
ние было новым подходом к экономической теории, называемым
энергетической теорией экономики. Он фокусировался на про¬
132	Г	лава	6

блеме дефицитных невозобновляемых ресурсов. В 1970-х годах
две эти линии слились воедино»47.
В пользу религиозного характера этого движения говорит его
отказ признавать, что его прогнозы оказались неверны, а также
то, что оно продолжает повторять одни и те же утверждения, ос¬
нованные на его мировоззрении, несмотря на очевидность про¬
тивоположного. Так, возьмем мальтузианские корни движения,
которые привели его к предсказанию катастрофических эффек¬
тов от взрывного роста народонаселения, прежде всего в разви¬
вающемся мире. Однако одним из твердо установленных фактов
современной демографии является так называемый демографи¬
ческий переход48. Рост численности населения «третьего мира»
произошел в первую очередь благодаря падению показателей
смертности из-за улучшения санитарных условий и внедрения
таких мер по общественному здравоохранению, как вакцинация.
Если родители стремятся к конкретному размеру полной семьи, то
число рождений, которое они ставят своей целью, будет зависеть
от того, сколько детей вероятно доживут до зрелых лет. И лишь
с запозданием родители начинают осознавать, что наступила не¬
кая системная перемена в падении показателей смертности, осо¬
бенно детской. Тогда они снижают число рождений, к которому
стремятся, потому что для достижения требуемого размера семьи
их нужно меньше. Таким образом, как наблюдалось во множестве
развивающихся стран, темпы роста населения растут с падением
показателей смертности, а затем вновь падают, по мере того как
корректируются показатели рождаемости. Этому демографиче¬
скому переходу помогают падение детской смертности, улучшение
образования и здравоохранения женщин и прежде всего увеличе -
ние доходов, которые, повышая ценность родительского времени,
ведут к замещению количества детей качеством.
Таким образом, в секулярном западном мире созданный смер¬
тью Бога духовный и моральный вакуум все более и более запол -
няется поклонением природе. По иронии судьбы, те самые при¬
зрачные духи природы, которые средневековая церковь стремилась
изгнать, с тем чтобы Запад смог покорить свои леса, теперь про¬
славляются и ставятся над человеком. Сюрреалистический и ан¬
тигуманный характер контраста между эко - моралью и тем, за чем
человечество обращалось к своим религиям в прошлом, великолеп¬
но схвачен Дугласом и Вилдавски, которые пишут: «Святые места
мира ломятся от паломников и верующих. Переполнена Мекка,
переполнен Иерусалим. В большинстве религий центральную по¬
зицию в философии занимают люди. Сьерра-Невада — место без¬
людное, и ее любят именно за то, что она свободна от людей. Так
что на первый план вышла окружающая среда»49. Чувство вины,
проявляющееся из-за совершения грехов против Бога, замещено
Развитие индивидуализма
133

чувством вины из-за грехов против природы. Спасение космичес¬
кого корабля «Земля» заменило спасение душ!50
Есть и другие сюжеты, описываемые в терминах истории за¬
падных идей, за которые нам следует взяться. Они касаются по¬
литики и эпистемологии. К счастью, у нас превосходные провод¬
ники, которые проведут нас сквозь эти обширные и запутанные
джунгли.
Подъем, упадок и подъем экономического
либерализма
Наш проводник по истории политической мысли — Майкл Оук-
шотт, а по связанной с ней политэкономической истории от Ренес¬
санса до наших дней — знаменитый коллега Бертиля Улина и вы¬
дающийся экономический историк Эли Хекшер. Сюжетом о подъ¬
еме национализма мы обязаны Бенедикту Андерсону, а о подъеме
и падении определенности — Стивену Тулмину.
Рассказ Оукгиотта
Оукшотт51 проводит ключевое разграничение между двумя глав¬
ными течениями западной мысли о государстве: государство рас¬
сматривается как гражданская ассоциация либо, напротив, как
предпринимательская ассоциация. Оукшотт обращает внима¬
ние на то, что представление государства как гражданской ассо¬
циации восходит к Древней Греции. В государстве видели стража
законов, который не стремится устанавливать какой-либо пред¬
почтительный паттерн целей (включая такие абстракции, как об¬
щее (социальное) благосостояние, или фундаментальные права),
но который просто упрощает преследование индивидами своих
собственных целей. Этому представлению бросила вызов сопер¬
ничающая с ним концепция государства как предприниматель¬
ской ассоциации — взгляд, корни которого лежат в иудео-хрис¬
тианской традиции. Здесь в государстве видят менеджера пред¬
приятия, стремящегося применять право для своих собственных,
сущностных целей, в особенности для законодательства морали.
Классический либерализм Смита и Юма подразумевает первый
подход, в то время как главным земным воплощением общества,
рассматриваемого как предпринимательская ассоциация, явля¬
ется социализм с его моральным намерением использовать госу¬
дарство для уравнения граждан.
Оукшотт52 замечает, что Европа, как многие другие доин-
дустриальные общества, унаследовала «мораль общинных уз»
134
Г лава 6

из Средних веков. С XVI столетия их постепенно заменяла мо¬
раль индивидуальности, в соответствии с которой индивиды стали
ценить возможности сделать собственный выбор «относительно
деятельности, занятий, убеждений, мнений, обязанностей и от¬
ветственности» и к тому же пришли к одобрению этого «само¬
стоятельного поведения» в других. Эта индивидуалистическая
мораль была создана посредством постепенного слома средневе¬
кового порядка, что позволило растущему числу людей отделать¬
ся от «корпоративной и общинной организации» средневековой
жизни.
Но распад общинных связей также породил тех, кого Оукшотт
называет «анти-индивидами», которые не желали или не были
способны делать собственный выбор. Некоторые покорились своей
судьбе, но в других это вызвало «зависть, ревность и негодование.
И в этих эмоциях выработалась новая манера: стремление из¬
бегнуть затруднений, возложив их на все человечество»53. Такой
анти-индивид стремился действовать двумя способами. Первый
состоял в обращении к правительству за «защитой его от необ¬
ходимости быть индивидом»54. Начиная с XVI столетия большое
число правительственных действий, выраженных елизаветинским
«Законом о бедных», было посвящено «защите тех, кто по обсто¬
ятельствам или темпераменту был неспособен позаботиться о себе
в этом мире разрывающихся общинных связей»55.
Во-вторых, взывая к «морали коллективизма», где «защи¬
щенность предпочитается свободе», солидарность — предпри¬
имчивости, а равенство — самоопределению»56, анти-индивид
стремился избегнуть своего «чувства вины и собственной непол¬
ноценности, которую вызвала его неспособность принять мораль
индивидуальности57. И индивидуалистская, и коллективистская
типы морали представляли собой разные модификации более
древней общинной морали, но коллективистская мораль, ко все¬
му прочему, была реакцией против морали индивидуализма.
Коллективистская мораль неминуемо поддерживала представ -
лениео государстве как о предпринимательской ассоциации. Хотя
это представление восходит к античности, лишь немногие до-сов¬
ременные государства были способны — если вообще были спо¬
собны — быть «предприимчивыми», поскольку их ресурсов едва
хватало, чтобы обеспечить базовые задачи правительства — закон,
порядок и внешнюю защиту. Эта ситуация изменилась с создани¬
ем централизованных «наций-государств» правителями Ренес¬
санса и последующей административной революции, как Хикс58
окрестил постепенное расширение налоговой базы и, следова¬
тельно, масштабов контроля правительства над жизнью его под¬
данных. Правительства теперь располагали достаточной мощью,
чтобы рассматривать свою деятельность как предприятие.
Развитие индивидуализма
135

Оукшотт выделяет три версии коллективистской морали, ко¬
торую стремилась навязывать такая предпринимательская ассо¬
циация. Начиная с перемирия в европейских религиозных вой¬
нах, объявленного в XVIII в., главными содержательными це¬
лями, к которым стремились государства, рассматриваемые как
предпринимательские ассоциации, были «строительство нации»
и «продвижение той или иной формы эгалитаризма». Они соот¬
ветствуют тому, что Оукшотт назвал производительной (рго-
с1ис1з\а51:) и распределительной (&51:пЬи1лот51:) версиями совре¬
менного воплощения предпринимательской ассоциации, религи¬
озная версия которой была выражена кальвинистской Женевой,
а в наши времена представлена хомейнистским Ираном. Каждая
из этих коллективных форм вызывает в воображении некое пред¬
ставление о совершенстве, считающемся «общим благом»59.
На мой взгляд, этой таксономии Оукшотта достаточно для
того, чтобы ясно мыслить о связях между этикой, экономикой и
политикой. Туман, наведенный такими разграничениями, как не¬
гативная и позитивная свобода, а также продолжающиеся попыт¬
ки примирить непримиримое60, тут же рассеется, если вспомнить
разграничение Оукшотта между этими двумя представлениями
о государстве. Государство, рассматриваемое как гражданская
ассоциация, не стремится узаконить мораль, как это делает пред¬
принимательская ассоциация. Но это не означает, что «порядок»,
который продвигает первое из них, аморален. Мудрецы шотланд¬
ского Просвещения держали курс именно на первое.
«Мораль» рынка
И Смит (в «Теории нравственных чувств»), и Юм признали бла¬
гожелательность первичным моральным достоинством. Но они
также признали, что оно встречается редко. Однако, к счастью
(как Адам Смит изо всех сил старался показать в «Богатстве на¬
родов»), для того, чтобы функционировать, рыночная экономика,
которая способствует «изобилию» страны, не должна зависеть от
этой моральной добродетели. Рыночный порядок просто требу¬
ет, чтобы большое число людей работали и существовали сообща
(даже если между ними нет личных взаимоотношений) до тех пор,
пока они не нарушают «законов справедливости». Получающе¬
еся в результате коммерческое общество действительно способ¬
ствует некоторым моральным добродетелям — усердному тру¬
ду, благоразумию, бережливости и надежде на собственные силы.
Но, поскольку все это приносит пользу действующему лицу, а не
другим людям, они стоят ниже первичной добродетели, альтру¬
изма. Однако ввиду того, что эти добродетели низшего порядка
136
Глава 6

способствуют общему процветанию, они непреднамеренно помо¬
гают другим. Следовательно, рыночная экономика ни моральна,
ни аморальна. Согласно этому взгляду классического либерализма,
хорошее правительство способствует «изобилию» через полити¬
ку, поддерживающую естественную свободу, устанавливая законы
справедливости, которые гарантируют свободный обмен и мирное
соперничество, а совершенствование морали оставляет неправи¬
тельственным институтам. Законодательное закрепление морали
ведет к противоположным результатам. Классические либералы
были агностиками в отношении того, какая форма правления бу¬
дет наилучшим образом способствовать хорошему правлению.
На мой взгляд, это достаточно удачная и строгая формулиров¬
ка аргумента в пользу государства, рассматриваемого как граж¬
данская ассоциация. Но, при всех ее достоинствах, существует ли
некий неизбежный эволюционный процесс (как, по-видимому,
порой утверждал Хайек), который будет гарантировать, что эта
модель государства вытеснит альтернативное представление о го -
сударстве как о предпринимательской ассоциации? Я считаю, что
нет, и краткий очерк возвышения, падения и повторного возвы¬
шения экономического либерализма на протяжении последних
двухсот лет показывает, почему это так.
Хекшер, строительство нации и меркантилизм
Как показал Эли Хекшер в своем монументальном исследовании
«Меркантилизм», меркантилистская система, ставшая фоном для
великого труда Адама Смита, возникла из желания европейских
правителей эпохи Ренессанса консолидировать свои силы посред¬
ством объединения в «нацию» различных враждующих и, по-ви¬
димому, неорганизованных групп, из которых состояли относи¬
тельно слабые государства, унаследованные этими правителями
после развала Римской империи. В терминах Оукшотта это было
«производительное» предприятие. Кроме того, тот же самый на¬
ционалистический мотив лежал в основе очень похожей системы
меркантилистских промышленно-торговых ограничений, устано¬
вившихся в большей части послевоенного «третьего мира»61.
В «третьем мире» ревность, зависть и негодование, породив¬
шие европейского анти-индивида, были вызваны не просто рас¬
падом прежних общинных связей в результате индустриализации
и современного экономического роста, но и тем, что в постко-
лониальных обществах такие эмоции среди местных элит усили -
вались ощущением общего оттеснения от власти в период иност¬
ранного господства. Неудивительно поэтому, что доминирующей
идеологией «третьего мира» стала разновидность национализма,
Развитие индивидуализма
137

связанная с некой комбинацией «производительной» и «распре¬
делительной» версий государства, рассматриваемого как пред¬
принимательская ассоциация. Исторически обе эти светские кол¬
лективистские версии вели к дирижизму и к подавлению — либо
к регулированию — рынка.
В обоих случаях «национального строительства» (в пост-ре¬
нессансной Европе и в современных «третьем» и «втором» ми¬
рах) непреднамеренные последствия похожей системы мер¬
кантилистского регулирования, учрежденной для установления
«порядка», должны были породить «беспорядок». Когда эконо¬
мические ограничения становились обременительными, люди пы¬
тались увернуться от них посредством различного рода уловок и
уклонений. Как и в Европе XVIII столетия, в послевоенном «тре¬
тьем мире» дирижизм породил коррупцию, рентоориентирован¬
ное поведение, уклонение от налогов и незаконную деятельность
в теневой экономике. Самым серьезным последствием для госу¬
дарства стала эрозия его финансовой базы и сопровождающая ее
перспектива отмирания государства — но не по Марксу. Чтобы
восстановить финансовую базу и, следовательно, правительствен¬
ный контроль над неуправляемыми экономиками, и там, и там
была предпринята экономическая либерализация. В некоторых
случаях перестройка могла произойти лишь через революцию —
наиболее ярким примером является Франция62.
Но последовавший период экономического либерализма в ве¬
ликую эпоху реформ XIX в. был непродолжительным, отчасти
из-за роста значимости другой содержательной цели, поставлен¬
ной в повестку дня большинством европейских государств, — про -
возглашенного Просвещением эгалитаристского идеала. Прави -
тельства многих развивающихся стран также стали исповедовать
этот идеал социализма. Апофеозом версии государства, рассмат¬
риваемого как предпринимательская ассоциация, были комму¬
нистические страны, стремящиеся узаконить социалистический
идеал уравнения людей. Крах их экономик из - за деформаций схо -
жих, но куда более серьезных, чем нагрузки, испытываемые менее
коллективистскими, нео-меркантилистскими экономиками «тре¬
тьего мира», сегодня стал историей, но я не могу удержаться от
замечания об иронии, заключающейся в том, что потребовалось
двести лет для того, чтобы в 1989 году демонтировать последст¬
вия 1789 года!
Политический национализм, и возникновение демоса
Если мы хотим объяснить события последнего столетия, необхо¬
димо рассмотреть еще один сюжет. Речь идет о возникновении
138
Г лава 6

политического национализма и «народа» (демоса). Бенедикт Ан¬
дерсон63 убедительно доказал, что можно выделить четыре волны
политического национализма.
Первая — «креольские» освободительные войны на амери¬
канском континенте, начиная с американской войны за незави¬
симость в 1776 г. и освободительного движения во главе с Си¬
моном Боливаром в Южной Америке в начале XIX в. В отли¬
чие от последующих разновидностей национализма, в которых
«воображаемые сообщества» — нации — создавались благода¬
ря новоприобретенному статусу местных языков и их носителей,
креольские восстания возглавлялись людьми, которые были час¬
тью того же самого лингвистического и культурного мира, что
и метрополии. Отчасти эти восстания были вызваны политикой
европейских властей, не допускавшей доступа креольской элиты
к высшим государственным и политическим постам в метропо¬
лии, в то время как peninsulars * имели доступ к высоким долж¬
ностям и в колониях, и в метрополии. Это привело к возмуще¬
нию среди креольских элит. Несчастье родиться на американском
континенте, по-видимому, обрекало «креола» на низший статус,
даже притом что во всех иных отношениях — по языку, проис¬
хождению, обычаям, религии, манерам — он был неотличим от
peninsular. «С этим ничего нельзя было поделать: он непопра¬
вимо становился креолом. Подумайте только, насколько ирраци¬
ональным должно было выглядеть его исключение! Тем не менее
в глубине этой иррациональности скрывалась следующая логи¬
ка: родившись в Америке, он не мог стать настоящим испанцем;
ergo, родившись в Испании, peninsular не мог стать настоящим
американцем » 64.
Но если независимость приходилось объявлять от имени «на¬
ции», отличительным признаком членов которой был факт рож¬
дения в Новом свете, в нее следовало включить всех людей на тер¬
риториальном пространстве, прежде контролируемом властью
метрополии. Признавая это, соратник Боливара по освободитель¬
ному движению Сан-Мартин постановил, чтобы «в будущем або¬
ригенов не называли индейцами или туземцами; они дети и граж¬
дане Перу, и впредь будут известны как перуанцы»65. К тому же
идеи Просвещения, распространившиеся из метрополии, подра¬
зумевали, что новые «нации» находились в оппозиции к динас¬
тическому правлению и пропитались республиканскими идеями.
Родился служащий нации (nation-serving) Демос, который явля¬
ется определяющим признаком современной эпохи.
Французская революция осуществила эти принципы в Ев¬
ропе, наполеоновские армии разнесли их по континенту. Это,
в свою очередь, спровоцировало вторую волну национализма.
Отчасти она стала реакцией против «французского культурного
Развитие индивидуализма
139

доминирования в западном мире», реакцией романтиков
на «расколдовывание мира», проистекающее из научной рево¬
люции и Просвещения; но прежде всего это был результат распро¬
странения «местного» национализма, порожденного сравнитель¬
ным изучением языков, которое, в свою очередь, стало следствием
проекта сравнительной истории, инициированного Просвещени¬
ем, и систематического изучения древних цивилизаций, обнару¬
женных в эпоху Великих географических открытий. Так появилась
наука филология.
Христианский мир имел общий язык, латынь, но это был
lingua franca™ администрации, дипломатии, теологии и уче¬
ных. На местах же было множество языков. Местные (народ¬
ные) языки, на которых говорило большинство людей, приобре¬
ли важность, когда с распространением печатного станка возник
массовый рынок печатного слова. Это сделало коммерчески вы¬
годным производство книг на местных языках, что постепенно
повышало литературный статус этих языков. К XVI в. некоторые
из этих местных языков, такие как французский и староанглий¬
ский, стали соперниками латыни в качестве «языков власти»66.
В Англии местный язык стал юридическим языком в 1362 г.; во
Франции это произошло в 1539 г.67 Но в других частях христи¬
анского мира в качестве официального языка латынь сохранялась
гораздо дольше. С ростом бюрократического аппарата, последо¬
вавшим за пост-ренессансной административной революцией,
разросшиеся конторы вынуждены были увеличить наем людей
низшего социального происхождения, которые стали клиентами
печатного станка. Возникновение, пусть и неравномерное, ком¬
мерческой буржуазии также расширило спрос на печатную про¬
дукцию на местных языках.
Такое расширение правящих групп, по сравнению с их изна¬
чальной узкой аристократической базой, размывало чувство со¬
лидарности среди европейских правящих классов, которое прежде
определяло единые европейскую общность и идентичность. Учи¬
тывая их небольшой размер, традиционные аристократии, не¬
смотря на различия в их местных языках и культурах, были весьма
тесно связаны друг с другом посредством «персонализации поли¬
тических отношений, предполагаемой сексуальными связями или
наследованием». Их сообщество было реальным, а не воображае¬
мым. В противоположность этому, развивающиеся средние клас¬
сы, будучи инкорпорированными в политическую ткань общества,
знали друг друга не через такие личные отношения, а посредством
визуализации через печать. «Таким образом, — пишет Андер¬
сон, — буржуазии были первыми классами, достигшими солидар¬
ности на воображаемой, по сути, основе»68. Но из-за того, что
к XIX в. прошло уже более двух веков, с того времени как местные
140
Г лава 6

языки заняли место латыни в качестве языка печатной продукции,
«воображаемое сообщество» развивающейся буржуазии не могло
распространить свое влияние за пределы местных границ, подоб¬
но политическому сообществу эпохи аристократии. Как выра¬
жается Андерсон, «спать можно с кем угодно, но читать можно
69
только слова какого-то народа»0.
Так началась вторая фаза местного национализма, требующая
местного государственного языка. Поскольку затем это потребо¬
вало дать определение тем, кто составляет релевантную группу,
которая, в свою очередь, составляла национальное государство,
ее отождествили с территориальными границами, охватывавшими
людей, говоривших на этом языке. На основе примеров француз¬
ской и американской революций ко второму десятилетию XIX в.
появилась «модель» национального государства: «республикан¬
ские институты, общие гражданства, суверенитет народа, наци¬
ональные флаги и гимны... вместе с ликвидацией их понятийных
противоположностей: династических империй, монархических
институтов, абсолютизмов, подданств, наследственных дворянств,
70
крепостничеств, гетто» .
Угроза, которую местный национализм представлял для ев¬
ропейских династий, привела к третьей волне национализма —
к «официальному» национализму71, посредством которого ди¬
настии стремились идентифицировать себя с новообретенной
местной «нацией». Эти новые идентификации «укрепляли ле¬
гитимности, которые в эпоху капитализма, скептицизма и нау¬
ки все менее и менее могли опираться на мнимую священность
и одну только древность» 72. Яркий пример сплочения нации и
династии воедино, что существенно важно в этой фазе национа¬
лизма и стало реакцией на местные национализмы 1820-х годов,
представляет русификация Московии Романовыми. В свой черед,
распространение официального национализма привело к борьбе
за создание империй и к Первой мировой войне.
Заключительная фаза национализма пробудилась в тех облас¬
тях мира, где распространение западного империализма прямо
или косвенно нанесло урон самолюбию местных высокостатусных
групп. Самым ранним случаем была Япония после ее открытия
коммодором Перри, когда реформаторы эры Мэйдзи приняли
на вооружение тип «официального национализма», созданного
по образцу гогенцоллернской Пруссии-Германии. Но более ти¬
пичными случаями были нации-государства, которые возникли
после того, как в конце Первой мировой войны Версальское со¬
глашение похоронило династическую эпоху и нации-государства
стали международной нормой.
Старым колониальным империям теперь угрожал вариант
креольского национализма, порожденный их же собственным
Развитие индивидуализма
141

вариантом политики «русификации». При растущей потребно¬
сти в местных сотрудниках и переводчиках между новыми под¬
данными и метрополией они в различной степени приняли поли¬
тику создания двуязычной туземной элиты по образцу, описан¬
ному Маколеем в его знаменитых «Заметках об образовании»
в Британской Индии, при помощи которых он стремился создать
полностью английскую образовательную систему, которая созда¬
ла бы двуязычный средний класс, члены которого «смогут стать
переводчиками между нами и миллионами тех, кем мы правим;
класс людей — индийцев по крови и цвету кожи, но англичан по
вкусу, по мнениям, по морали и по интеллекту»73. Но этим «ко¬
ричневым сахибам» — Ганди и Неру как наиболее выдающиеся
примеры — по двум причинам суждено было стать могильщика¬
ми английского господства над Индией. Первая причина состо¬
яла в политике, проводимой Британией в Индии (а также евро¬
пейскими империями в Америке), заключавшейся в том, чтобы
не допускать влияния креолов в правительстве и политике метро -
полии, тогда как жизненные пути peninsulars не были ограниче¬
ны подобным образом ввиду того, что они включали перспективы
трудоустройства и «дома», и в «колонии». Это породило среди
коричневых сахибов ощущение несправедливости и оскорблен-
ности, как это было и в американских креольских элитах. Вторая
причина состояла в том, что их западное образование обеспе¬
чило им доступ к западным космологическим представлениям
и познакомило с моделью национального государства, ставшей
политической нормой Запада. Они могли применять и применя¬
ли духовное вооружение, выкованное на Западе, чтобы бросить
вызов легитимности его контроля над незападным миром, указав
на противоречие между его этическими убеждениями и полити¬
ческой практикой. После Второй мировой войны националисты
колоний победили. Эпоха империи подошла к концу, а эпоха на¬
ционализма была в полном расцвете.
Однако бывшие колонии, новые нации-государства Африки
и Азии основывали государственность не на конкретной местной
«нации», как в свое время это делали народные националисты.
Так произошло по большей части из-за того, что националисты
«третьего мира» унаследовали государства, которые были созданы
имперскими державами. Их территориальные границы были оп¬
ределены более превратностями Realpolitik1Х и военных удач, не¬
жели какой-либо последовательностью с точки зрения языковой и
этнической однородности. Одержав победу, национальные элиты
объявили «искусственные» границы священными, однако затем
столкнулись с проблемой, мучившей Австро-Венгерскую импе¬
рию в течение всего периода официального национализма: какой
официальный язык должен быть принят? Если в многоязычном
142
Глава 6

государстве язык какой-либо группы сделать официальным, его
носители окажутся в привилегированном положении, чему бу¬
дут яростно сопротивляться другие группы. Чтобы смягчить эти
разногласия, националисты колоний, подобно австро-венграм,
сохранили в качестве официального языка старый имперский
lingua franca. Но тогда возникает проблема выковывания чувства
принадлежности к единой нации из их многоязычного наследия,
сходная с проблемой, стоявшей перед абсолютными правителями
Европы времен Ренессанса. Как мы видели, это привело к сходству
форм меркантилизма и к подобию исходов.
Подъем и упадок определенности
Эта история возникновения наций и демоса параллельна развер¬
тыванию сюжета о подъеме и падении определенности. Его кратко
изложил Стивен Тулмин. Возникнув из западных индивидуалис¬
тических космологических представлений, эта история затраги¬
вает поиск определенности, начатый Декартом, и последовавший
за этим проект современности или модерна (modernity) со всеми
его следствиями для эпистемологии, этики и политики.
Тулмин утверждает, что к современности вело два пути: скеп¬
тический гуманизм позднего Ренессанса, воплощенный Мон-
тенем, Эразмом Роттердамским и Шекспиром, и рационализм
конца XVI столетия, воплощенный Декартовым поиском опре¬
деленности (certainty), послуживший фундаментом для триумфа
научной революции и методов механистической ньютоновской
физики как образца рациональности. Самая оригинальная на¬
ходка Тулмина состоит в том, что рационалистический проект был
вызван Тридцатилетней войной, которая последовала за убийс¬
твом французского короля Генриха IV в 1610 г. Попытка Ген¬
риха создать религиозно терпимое светское государство с равны¬
ми правами для католиков и протестантов отразила скептический
гуманизм Монтеня. Убийство Генриха IV было воспринято как
признак неудачи толерантного скептицизма эпохи Ренессанса.
В условиях кровопролития, сопровождавшего религиозные войны
в поддержку различных догм, Декарт поставил перед собой задачу
преодоления скептицизма Монтеня путем формулирования де¬
финиции деконтекстуализованной определенности.
Как утверждает Тулмин, этот рационалистический проект, по¬
родивший научную революцию, вошел в резонансе развивавшей¬
ся параллельно системой национальных государств, созданной
Вестфальским миром. Совместное влияние этих двух систем про¬
должалось до Первой мировой войны. Но в результате тенденций
конца XIX в., связанных с именами Дарвина и Фрейда, в броне
Развитие индивидуализма
143

рационалистического картезианского проекта, отделившего че¬
ловека от физической природы, проявились трещины. Несмотря
на замену ньютоновской физики менее механистической физикой
Эйнштейна и его преемников, как и в 1630-х годах, политические
потрясения 1930-х годов привели к поиску определенности, вы¬
звав к жизни движение «логического позитивизма».
Согласно Тулмину, окончательный демонтаж лесов рациона¬
листического проекта, начавшегося после Вестфальского мира,
произошел в 1960-х годах в связи с убийством Кеннеди, столь же
символичным, как убийство Генриха IV. Многие надеялись, что
Кеннеди вот-вот откроет период, завершающий эпоху наций и
начинающий период транснационального сотрудничества посред¬
ством транснациональных институтов. Кроме того, питались на¬
дежды на реанимацию гуманизма Ренессанса, в XVI в. оттеснен¬
ного на обочину рационалистическим картезианским проектом.
Тулмин пишет: «К 1950-м годам уже существовали все интел¬
лектуальные и практические причины для восстановления единств,
разделенных на частив XVII в.: человечество versus природа, ум¬
ственная деятельность versus ее материальные корреляты, челове¬
ческая рациональность versus эмоциональные источники деятель¬
ности и т.д.». Далее он утверждает, что послевоенное поколение
отозвалось первым, «потому что их личные ставки в тогдашней
политической ситуации были высоки». Вьетнамская война «под¬
толкнула их к переосмыслению претензий нации, и прежде всего
ее претензии на безусловный суверенитет. Рейчел Карсон показа¬
ла им, что природа и человечество экологически взаимозависимы;
преемники Фрейда продемонстрировали им лучшее понимание
их эмоциональной жизни, и картинки в телевизионных новостях,
которые теперь стали лишающими покоя, поставили под сомнение
моральное благоразумие их правителей. И нужно было быть не¬
поправимо тупым или нравственно бесчувственным, чтобы в этой
ситуации не понять суть проблемы. Эта проблема не имела от¬
ношения конкретно к Вьетнаму: скорее, стало очевидным, что
современное мировоззрение, принятое как интеллектуальное оп¬
равдание “национальной государственности” в 1700 г. или около
того, достигло пенсионного возраста»74.
Мы здесь не можем подробно разбирать более сложные причи -
ны, по которым во многих западных государствах оказался подор¬
ван моральный авторитет центра. Однако благодаря этому появи¬
лись источники морального авторитета вне иерархической струк¬
туры нации-государства, которые перекликаются с возвращением
к до-современным западным средневековым формам. По за¬
мечанию Тулмина, «одна примечательная особенность системы
европейских держав, установившейся после Вестфальского мира...
состояла в неограниченном суверенитете, который этот договор
144
Глава 6

пожаловал европейским державам. До Реформации признанные
правители осуществляли свою политическую власть под мораль¬
ным надзором Церкви. Как обнаружил король Англии Генрих II
после убийства Томаса Бекета, Церковь даже могла заставить ко¬
роля принять оскорбительную епитимью в качестве цены за про -
должение ее поддержки»70.
В связи с подрывом морального авторитета западных нацио -
нальных государств Тулмин отмечает, что этот моральный авто¬
ритет все в большей степени перехватывается неправительствен¬
ными организациями (НПО), такими как Международная ам¬
нистия, и во многих случаях энвайронменталистскими НПО.
Дуглас и Вилдавски говорят то же самое о культурных и по¬
литических характеристиках энвайронменталистского движения.
Они определяют иерархический центр, который был характерен
для нации-государства, примерно так же, как Тулмин. В их тер¬
минологии противоположностью иерархического центра явля¬
ются «пограничные» организации. Они включают «светские и
религиозные движения протеста, секты и коммуны всех видов»76.
Дуглас и Вилдавски утверждают, что «граница определяет себя
сама путем ухода в оппозицию к внешним более крупным соци¬
альным системам. Она составлена из мелких элементов и не ви¬
дит беды в уменьшении масштаба организации. Она предупреж¬
дает центр о том, что лелеемые им социальные системы зачахнут,
так как центр не прислушивается к предупреждениям о катак¬
лизме. Границу волнуют Бог или природа как два арбитра, внеш¬
ние по отношению к крупномасштабным социальным системам.
Наказание последует либо от Бога, либо от природы; одна и та же
горестная повесть и одни и те же грехи: мирские амбиции, жажда
материального, крупная организация»77.
Подобно Тулмину, они смотрят на вьетнамскую войну и Уо-
тергейт как на подрыв поддержки центра в США, наделяющий
границу большей легитимностью — особенно тот сегмент, кото¬
рый делает упор на природу.
Глобализация и привязывание правительства к мачте
В последние несколько десятилетий процесс глобализации ус¬
корил процесс ослабления сил национального государства. Это
последний из сюжетов, связанных с возникновением, падением
и новым подъемом экономического либерализма, на которые
нам нужно обратить внимание. Одним важным последствием
Первой мировой войны, которая стала источником коллекти¬
визма, доминировавшего почти все следующее столетие, был но¬
ваторский способ, которым она финансировалась: дефицитное
Развитие индивидуализма
145

финансирование, покрываемое центральными банками, кото¬
рые, по примеру Британии, учредившей Банк Англии в 1694 г.,
в XIX в. были созданы в большинстве европейских стран. Пра¬
вительства обнаружили способ решить вечную проблему нехватки
денег, увеличивая государственные доходы посредством (скры¬
того) инфляционного налога.
Два великих экономиста, Шумпетер и Кейнс, заметили эту
исключительной важности перемену, но сделали из этого разные
выводы. Шумпетер78 понял, что теперь правительства, включая
его родную относительно отсталую Австро-Венгрию, получили
возможность мобилизовать все ликвидное богатство страны, от¬
части через налогообложение, но в основном через заимствова¬
ния. Если в прошлом ограниченная способность правительств
вводить налоги и делать заимствования делала инфляцию само-
ограничивающейся, то теперь единственная защита против инф¬
ляции состояла в политическом самоограничении, и Шумпетер
был не слишком уверен, что политики способны на это. Кейнс
также понимал, что после Первой мировой войны деньги и кредит
стали важными орудиями в руках правительств. Но он решил, что
это сделает возможным правление «короля-экономиста». Теперь
в их распоряжении была волшебная палочка, которая позволит
странам добиться социальной справедливости, экономическо¬
го прогресса и, как они надеялись, стабильности. Шумпетер был
настроен более скептически. Правление «короля-экономиста» он
считал наивным высокомерием; на деле вместо него будут править
политики и генералы, которые станут использовать экономистов
в своих собственных целях. Так оно и случилось после Второй ми¬
ровой войны в кейнсианскую эпоху дефицитного финансирова¬
ния, которая завершилась после стагфляции 1970-х годов.
И лишь рост интеграции мировых рынков капитала связал
руки национальных правительств в проявлении различных форм
«предприимчивости». В новом ЛМЭП чистокровное кейнсианс¬
тво мертво. Среди правительств по всему миру постепенно растет
понимание того, что безработица обычно предстает в ее клас¬
сическом виде, как это утверждали Пигу и Робертсон, а N.А1Яи
(уровень безработицы, не вызывающий ускорения инфляции)
можно понизить, лишь убрав препятствия (в основном создан¬
ные государственной политикой) для эффективного функциони¬
рования рынка труда.
Но до тех пор, пока в мире, не способном или не желающем
принять суровость золотого стандарта XIX в., будет существовать
государственная монополия на деньги, тяга к некой форме кейн¬
сианской возни, по всей видимости, сохранится (как ясно пони¬
мал Хайек в конце своей жизни79). Он понимал, что прекраще¬
ние политического управления национальными валютами должно
146
Глава 6

стать одним из важнейших элементов обновленного классического
либерализма. В отличие от многих экономистов, которые продол¬
жают исходить из того, что государство благожелательно, Хайек,
подобно классическим политическим экономистам и современ¬
ным теоретикам общественного выбора, признал, что оно, скорее
всего, настроено хищнически — особенно в своей современной
демократической форме80. Отсюда его предложение об отмене
государственной монополии на деньги81. Глобальная интеграция
рынков капитала, поддерживаемая и провоцируемая революци¬
ей в коммуникациях, вызванной компьютерами и их периферией,
фактически ведет к денационализации денег82.
Существуют поразительные параллели между XIX веком и зо -
лотым веком первых лет после Второй мировой войны. Однако
в отличие от первого золотого века второй был отмечен (вплоть
до недавнего времени) валютным контролем и ограничениями
на перемещение капитала. В кейнсианские десятилетия после
Второй мировой войны именно распад мирового рынка капита¬
ла в результате бедствий межвоенных лет и живучесть валютного
контроля и ограничений на перемещение капитала (в Великобри¬
тании сохранявшихся до 1979 г.) позволяла хищническим демо¬
кратическим государствам стеснять «капитал» в интересах «тру¬
да». В 1980-х годах ликвидация валютного контроля и интегра¬
ция рынков капитала уничтожили эту возможность. Когда даже
Швеция вынуждена отказаться от своего «среднего пути» из-за
того, что шведские компании избегают держать долговые инст¬
рументы своей страны, путь к финансированию действий прави¬
тельства на основе государственных заимствований оказывается
закрыт. Почти всеобщее возмущение налогами в странах ОЭСР
означает, что и этот путь стал рискованным.
Наконец, при колебаниях валют относительно друг друга их от¬
носительная ценность определяется в большей степени потоками
капитала, чем внешнеторговыми потоками, и, в сущности, кон¬
куренция между национальными деньгами, которая ограничивает
способность каждого отдельного правительства действовать как
валютный монополист, как в прежние времена, уже существует.
Фактически деньги становятся денационализированными. При¬
нимая решения о том, стоит ли ослабить или сжать национальное
денежное предложение, денежные власти все больше и больше
ориентируются на рынок облигаций, а не на предложение денег
или целевой показатель номинальных государственных расходов.
Малейший намек на опасность будущего инфляционного финан¬
сирования государственных займов отзывается увеличением те¬
кущих и будущих издержек на обслуживание государственного
долга. Тенденция последнего времени к гладстоновской прямоте
в управлении государственными финансами больше не вопрос
Развитие индивидуализма
147

выбора, а настоятельная необходимость. В связи с масштабны¬
ми глобальными потоками капитала, приводимыми в движение
нажатием кнопки, правительства теперь стоят перед мгновенным
международным референдумом по их финансовой и денежной
политике. Таким образом, в соответствии со всегдашними стрем-
лениями классических либералов правительства теперь привязаны
к мачте, чтобы не поддаться пению сирен — голосу своих хищни¬
ческих инстинктов. Центральный банк (или казначейство) пред¬
лагает, а денежный рынок располагает!
Текущая ситуация
Так в конце своего второго тысячелетия Запад попал в странное
положение. Индивидуализм, его уникальное и отличительное кос¬
мологическое представление, которое привело его к великому ма¬
териальному процветанию, наконец восторжествовал в матери¬
альной сфере. Глобализация экономики означает, что весь мир
теперь стремится перенять те «дружественные рынку» институты,
на которых, как теперь отчетливо видно, основано западное ма¬
териальное процветание. Это, в свою очередь, означает, что на¬
ции-государства, которые экономически все в большей степени
становятся просто регионами в интегрированной мировой эконо¬
мике, постепенно теряют автономию в экономической сфере, от
которой зависело их прежнее хищничество. В этом состоит благо,
которым мы обязаны либерализму. Оно к тому же обещает ос¬
вобождение от той массовой структурной бедности, которая была
участью человечества по меньшей мере со времен возникновения
великих аграрных цивилизаций.
Однако гибель определенности — крайней версии индивиду¬
алистического проекта — вместо того чтобы вести к гуманизму
Ренессанса, ведет к медленному распаду «центра» и возвраще¬
нию к «границе», напоминая Средние века на Западе83. Для тех,
кто не разделяет убеждения относительно линейного или эволю¬
ционного поступательного развития человеческой истории, и кто
обращает внимание на «нетерпение» и творческий потенциал тех
времен, это не может представляться простым регрессом.
В конце главы о развитии индивидуализма, начатого двумя
папскими григорианскими революциями в Средних веках, на¬
прашиваются некоторые другие важные выводы. Во-первых,
важность и постоянство конкретного набора космологических
представлений на Западе. Грубо говоря, их можно представить
как христианское повествование о человеческой природе, о гре¬
хе и спасении, собранное воедино в «Граде Божьем» Августина.
Через Просвещение, марксизм, фрейдизм и экофундаментализм
148
Глава 6

один и тот же сюжет обновлялся, чтобы подстроиться под сов¬
ременные вкусы.
Во-вторых, несмотря на то что индивидуализм, который по¬
родила мутация Августина, поддержанный юридической и ин¬
ституциональной папской революцией Григория VII, позволил
Западу пойти особым путем к интенсивному росту прометеевс¬
кого типа, он все же подорвал (через научную революцию, Про¬
свещение и подъем демоса) социальные скрепы «христианских»
обществ, основанных на вине и стыде. Ницшеанский нигилизм,
спровоцированный смертью Бога, сменился особой индивидуа¬
лизированной этикой и обожествлением Природы.
В-третьих, вопреки значительной части современной либе¬
ральной мысли, зато в полном согласии с представлениями муд¬
рецов шотландского Просвещения, не существует необходимой
связи между экономическим и политическим индивидуализмом и
индивидуалистическим либертарианством в личных убеждениях,
порожденным гибелью определенности и позднейшими версия¬
ми Августиновой мутации. Как я изо всех сил старался показать,
рынок не зависит ни от определенного набора моральных убеж¬
дений, ни от политических решений, даже если в возвышении За¬
пада, обрисованном в прошлой главе, имели место определенные
событийные ассоциации. Демократия, особенно в ее мажоритар¬
ной форме, является относительно недавней формой правления
на Западе. Во всем мире самой распространенной формой прав¬
ления являлась наследственная монархия. Именно она породи¬
ла Промышленную революцию на западных аванпостах Евразии
в результате взаимодействия массы непредвиденных факторов,
которые мы уже кратко обрисовали.
Наконец, изложение, объединяющее изменения в космоло¬
гических и материальных представлениях, дает дополнительное
и убедительное объяснение разрушения и восстановления ЛМЭП
в последние сто лет.
Но что делать с другими великими цивилизациями, которые
были вынуждены как-то справляться с сильнейшими пертурба¬
циями в своей внутренней жизни, проистекающими из продуктов
западного индивидуализма? Нам нужно исследовать, как они ре¬
агировали на нарушение Западом их древнего равновесия, зачас¬
тую под давлением превосходящей военной силы.

выбора, а настоятельная необходимость. В связи с масштабны¬
ми глобальными потоками капитала, приводимыми в движение
нажатием кнопки, правительства теперь стоят перед мгновенным
международным референдумом по их финансовой и денежной
политике. Таким образом, в соответствии со всегдашними стрем¬
лениями классических либералов правительства теперь привязаны
к мачте, чтобы не поддаться пению сирен — голосу своих хищни¬
ческих инстинктов. Центральный банк (или казначейство) пред¬
лагает, а денежный рынок располагает!
Текущая ситуация
Так в конце своего второго тысячелетия Запад попал в странное
положение. Индивидуализм, его уникальное и отличительное кос¬
мологическое представление, которое привело его к великому ма¬
териальному процветанию, наконец восторжествовал в матери¬
альной сфере. Глобализация экономики означает, что весь мир
теперь стремится перенять те «дружественные рынку» институты,
на которых, как теперь отчетливо видно, основано западное ма¬
териальное процветание. Это, в свою очередь, означает, что на¬
ции-государства, которые экономически все в большей степени
становятся просто регионами в интегрированной мировой эконо¬
мике, постепенно теряют автономию в экономической сфере, от
которой зависело их прежнее хищничество. В этом состоит благо,
которым мы обязаны либерализму. Оно к тому же обещает ос¬
вобождение от той массовой структурной бедности, которая была
участью человечества по меньшей мере со времен возникновения
великих аграрных цивилизаций.
Однако гибель определенности — крайней версии индивиду¬
алистического проекта — вместо того чтобы вести к гуманизму
Ренессанса, ведет к медленному распаду «центра» и возвраще¬
нию к «границе», напоминая Средние века на Западе83. Для тех,
кто не разделяет убеждения относительно линейного или эволю¬
ционного поступательного развития человеческой истории, и кто
обращает внимание на «нетерпение» и творческий потенциал тех
времен, это не может представляться простым регрессом.
В конце главы о развитии индивидуализма, начатого двумя
папскими григорианскими революциями в Средних веках, на¬
прашиваются некоторые другие важные выводы. Во-первых,
важность и постоянство конкретного набора космологических
представлений на Западе. Грубо говоря, их можно представить
как христианское повествование о человеческой природе, о гре¬
хе и спасении, собранное воедино в «Граде Божьем» Августина.
Через Просвещение, марксизм, фрейдизм и экофундаментализм
148
Глава 6

один и тот же сюжет обновлялся, чтобы подстроиться под сов¬
ременные вкусы.
Во-вторых, несмотря на то что индивидуализм, который по¬
родила мутация Августина, поддержанный юридической и ин¬
ституциональной папской революцией Григория VII, позволил
Западу пойти особым путем к интенсивному росту прометеевс¬
кого типа, он все же подорвал (через научную революцию, Про¬
свещение и подъем демоса) социальные скрепы «христианских»
обществ, основанных на вине и стыде. Ницшеанский нигилизм,
спровоцированный смертью Бога, сменился особой индивидуа¬
лизированной этикой и обожествлением Природы.
В-третьих, вопреки значительной части современной либе¬
ральной мысли, зато в полном согласии с представлениями муд¬
рецов шотландского Просвещения, не существует необходимой
связи между экономическим и политическим индивидуализмом и
индивидуалистическим либертарианством в личных убеждениях,
порожденным гибелью определенности и позднейшими версия¬
ми Августиновой мутации. Как я изо всех сил старался показать,
рынок не зависит ни от определенного набора моральных убеж¬
дений, ни от политических решений, даже если в возвышении За¬
пада, обрисованном в прошлой главе, имели место определенные
событийные ассоциации. Демократия, особенно в ее мажоритар¬
ной форме, является относительно недавней формой правления
на Западе. Во всем мире самой распространенной формой прав¬
ления являлась наследственная монархия. Именно она породи¬
ла Промышленную революцию на западных аванпостах Евразии
в результате взаимодействия массы непредвиденных факторов,
которые мы уже кратко обрисовали.
Наконец, изложение, объединяющее изменения в космоло¬
гических и материальных представлениях, дает дополнительное
и убедительное объяснение разрушения и восстановления ЛМЭП
в последние сто лет.
Но что делать с другими великими цивилизациями, которые
были вынуждены как-то справляться с сильнейшими пертурба¬
циями в своей внутренней жизни, проистекающими из продуктов
западного индивидуализма? Нам нужно исследовать, как они ре¬
агировали на нарушение Западом их древнего равновесия, зачас¬
тую под давлением превосходящей военной силы.

ГЛАВА 7
СОВРЕМЕННЫЕ ИНДИЯ И КИТАЙ
Теперь рассмотрим, как отреагировали на возвышение Запа¬
да две самые древние современные цивилизации: Индия и Ки¬
тай. «Вскрытые» западным оружием, эти гордые цивилиза¬
ции с тех пор стараются поправить нанесенный их самолюбию
ущерб, пытаясь обрести паритет военной мощи, чтобы предот¬
вратить любые будущие унижения. Вопреки внешнему впечат¬
лению, в проводимой этими странами со времен независимости
экономической политике и в достигнутых результатах есть при¬
мечательное сходство1.
Дирижизм
Историческая культурная стабильность
и экономическая стагнация
Как я показал в главе 3, к моменту обретения «независимости»
в 40-х годах XX в. история обеих стран характеризовались века¬
ми культурной стабильности и экономической стагнации. Как мы
видели, шел экстенсивный рост, но не было никаких признаков
интенсивного роста прометеевского типа. В свою очередь, это
происходило в значительной мере благодаря тому, что обе стра¬
ны почти в совершенстве адаптировались к окружающей среде,
в которой размещались их «органические» экономики.
К Средневековью обе страны преуспели в создании эконо¬
мики, которая поддерживала то, что Элвин называет «ловушкой
высокого уровня равновесия»2: достигнутый ими средний уро¬
вень жизни был предметом зависти современного им мира. При
этом формы культурной стабильности и политической органи¬
зации различались, отражая отчасти различный этнический со¬
став двух этих стран: примечательная этническая однородность3
Китая противоположна длинной истории сохранения мультиэт -
нического общества Индии. Далее, если в Индии политическая
нестабильность была нормой, то Китай показал примечатель¬
ное политическое единство под тысячелетним централизованным
имперским правлением.
Однако эти различия не помешали возникновению в обеих
странах экономик с относительно стабильными государствен -
Современные Индия и Китай
151

ными доходами4, и того, что я называю хищническими государ¬
ствами5. Основные культурно-политические различия состояли
в децентрализованной форме социального регулирования, воп¬
лощенной в индийской кастовой системе и в относительно автар¬
кических сельских общинах, а также в политическом устройст¬
ве, которое было обычно регионально фрагментировано и лишь
в редких случаях охватывало субконтинент под имперским прав -
лением6; сравните это с более централизованным социальным
регулированием в абсолютистском государстве (при относитель¬
но более интегрированном национальном рынке), управляемом
мандаринами-конфуцианцами в Китае, которое, за исключени¬
ем кратких периодов, когда мандат Неба передавался от режима
к режиму, было политически единым, начиная с эпохи Сун до
нашего времени 7.
Роуи перечисляет устойчивые характеристики позднего им¬
перского Китая: «...этос, делающий упор на гармонию, соци¬
альный порядок, непрерывность и службу общине, причем все
это насаждается государством через систему экзаменов для граж¬
данской службы — не имеющий аналогов механизм индоктрина-
ции элиты; весьма успешная монополизация государством сан¬
кционированных каналов восхождения по лестнице социальной
иерархии; акцент на заслуги; обычное право раздела наследства,
которое делало нисхождение по лестнице социальной иерархии
на протяжении поколений постоянной возможностью для элиты;
ортодоксия, смотревшая на торговлю с большими или меньши¬
ми подозрительностью и презрением. Как это ни парадоксально,
китайская экономика поздней империи была отмечена существо¬
ванием сравнительно сильных прав собственности и основанной
на этих правах аграрной системы, делающей упор на свобод¬
ном отчуждении земли, прав собственности в масштабах домо¬
хозяйства, а также разветвленной и гибкой системы закладных
и аренды»8.
Таким образом, в отличие от Индии, где рынок земли был
создан в период британского владычества, китайцы столетиями
обладали динамичным рынком земли. Китайское меритократи-
ческое приобретение статуса через образование контрастирует
с наследственным приписыванием статуса в индийской кастовой
системе. Это привело к большему акценту на массовом образо¬
вании в Китае, по сравнению с Индией. Как утверждает Вайнер9,
когда в Индии после обретения независимости возникла корре¬
ляция между образованием и статусом, высшие касты, контро¬
лирующие государственный аппарат, спуская на тормозах реа¬
лизацию конституционного обязательства по созданию условий
для всеобщего начального обучения, препятствовали желанию
представителей низших каст получить образование.
152
Г лава 7

В социальных системах обеих стран купцы и торговцы нахо -
дились на низших ступеньках социальной лестницы, и их богат¬
ства не транслировались в политическое влияние. Обеим странам
требовалось выбраться из «ловушки высокого уровня равнове¬
сия» своих «органических» экономик путем стимулирования рос¬
та прометеевского типа.
Стратегия развития
И в Китае, ив Индии «современные» идеологии, в соответствии
с которыми они стремились стимулировать интенсивный рост
после получения независимости — коммунизм в Китае, фаби¬
анский социализм в Индии, — не сделали ничего для подрыва
традиционного отношения к торговле и коммерции. Обе страны
были открыты для современного мира посредством силы западно -
го оружия в помощь западной торговле. Вызванный этим нацио¬
нализм стремился усвоить технологию Запада, особенно военную,
без усвоения его души. Обеим странам свойственны ксенофобия
и подозрительность к иностранцами. Обе страны стимулировали
развитие тяжелой промышленности дирижистскими способами по
причине политического стремления обеспечить себя материаль¬
ными средствами для противостояния будущим военным угрозам
их независимости, а не исходя из желания способствовать эконо¬
мическому благосостоянию.
Обе, таким образом, обнаружили, что советская модель сов¬
падает с их стремлением к индустриализации, хотя в Индии
в более мягкой форме, что связано с демократией. Итоговая
стратегия развития была также, вообще говоря, похожей пос¬
тольку, поскольку обе страны пошли по пути тепличной индус¬
триализации — развития тяжелой промышленности под эги¬
дой государственных предприятий. Обе следовали относительно
автаркической торговой политике, сопровождаемой торговы¬
ми конфликтами и валютным контролем, которые все в боль¬
шей степени обрубали какую бы то ни было взаимосвязь между
внутренними и мировыми относительными ценами. Это крайне
пагубно сказалось на эффективности экономики, а отсюда — и
на производительности.
Обе страны систематически дискриминировали сельское хо¬
зяйство посредством прямого или косвенного налогообложения.
Но в Китае в период маоистского «большого скачка» и учрежде¬
ния коммун эта политика зашла гораздо дальше. Эта катастрофа
вызвала голод (один из самых страшных в истории человечест¬
ва) и отбросило производительность китайского сельского хозяй¬
ства назад как минимум на десятилетие10. В конце 70-х годов
Современные Индия и Китай
153

с учреждением «системы ответственности домохозяйств» эта по¬
литика была изменена на противоположную. Напротив, Индия
в конце 60-х годов начала проводить различные мероприятия
в рамках политики помощи сельскому хозяйству, которые привели
(в экологически пригодных частях страны) к тому, что принято
называть «зеленой революцией».
Кроме того, начиная с конца 70-х годов XX в., обе страны по¬
степенно отказываются от дирижистской системы регулирования
внешней торговли и промышленности. Необходимо кратко обри¬
совать последствия этого дирижизма, которые могли послужить
причинами для движения в сторону либерализации. Сама либе¬
рализация обсуждается в следующем разделе.
Относительные результаты
Сравнение относительных показателей двух гигантов азиатской
экономики искажено из-за статистических проблем, связанных
с оценками китайского ВВП и населения. Напротив, цифры на¬
ционального дохода и данные о населении Индии гораздо более
наделены11. Какое же заключение мы можем сделать об относи¬
тельных результатах? Представляется, что до конца 70-х годов
Китай рос быстрее Индии. Это в значительной степени объясня¬
лось различиями в темпах роста промышленности. Темпы роста
сельскохозяйственной продукции был примерно одинаковыми.
В Китае между 1952 и 1970 гг., до введения «системы ответ¬
ственности домохозяйств», он составлял 2,9%; в Индии между
1950 и 1986 гг. — 2,6%. Производство зерновых в Китае вы¬
росло на 2,4%, в Индии — на 2,6%12. Но результаты обеих стран
оказались значительно нилсе результатов новых индустриальных
стран Азии в части индустриализации и других развивающихся
стран (например, Кении, Индонезии и Пакистана) в части сель¬
скохозяйственного роста.
Социальные индикаторы в Китае выглядят лучше, чем в Ин¬
дии, но общий уровень неравенства, особенно в сельской местно¬
сти, находился примерно на одном уровне (коэффициент Джини1
составлял 0,31 для сельского Китае в 1979 г. и0,34— для сель¬
ской Индии 1973 — 1976 гг.)13. «Хотя те же источники сообща¬
ют о несколько большем неравенстве в распределении доходов
в городах Индии, из-за большого удельного веса сельских райо¬
нов в обеих странах общее распределение доходов было примерно
похожим»14. Таким образом, несмотря на различие политических
систем, общие показатели двух экономик в их дирижистской фазе
после обретения независимости не слишком отличались и были
значительно ниже их потенциала.
154
Глава 7

Реформа
Постепенно в обеих странах масштабы экономического ущерба,
причиненного дирижизмом, становились все очевиднее, и пра¬
вительства начали медленную либерализацию своих экономик15.
Искажения, вызванные политикой иррационального дирижизма
на товарных рынках и рынках факторов производства, полезно
рассматривать по отдельности. Они были куда серьезнее в Китае,
особенно на рынках факторов производства, которые там были
фактически ликвидированы. В обеих странах либерализация то¬
варных рынков началась в первой половине 70-х годов с частич¬
ной либерализации внешней торговли и с тех пор следовала изви¬
листым путем. Несмотря на значительную либерализацию своего
едва ли не автаркического режима внешней торговли, сегодня,
по сравнению с Индией, торговый режим Китая, вероятно, ме¬
нее либерален, а экономика менее открыта. На рынках факторов
производства даже при том, что индийский рынок капитала слаб,
он все же опережает китайцев, которые лишь начинают процесс
создания эффективной банковской системы и фондовых рынков.
Рынок земли в Индии был фактически свободным, тогда как его
исчезновение в Китае привело к упадку сельскохозяйственного
производства, что и послужило основным толчком для реформ
Дэн Сяопина. Но, в отличие от Индии, определение прав собст¬
венности и их правовое обеспечение все еще ограничено — отчасти
по идеологическим причинам.
В обеих странах основные искажения приходятся на рынок
труда, особенно в государственном секторе. Вместо того, чтобы
напрямую заняться неэффективностью государственного сектора,
обе страны надеются обойти проблему, концентрируясь на стиму¬
лировании развития оживленной частной экономики, и тем самым,
путем уменьшения доли государственной собственности, смяг¬
чить негативное влияние последней на рост экономики. Но в обе¬
их странах обескровливание госбюджета привело к нарушению
макроэкономической стабильности. Именно макроэкономический
кризис вызвал последние попытки реформы в Индии16. В обе¬
их странах преодолеваются атавистические и националистические
предрассудки против иностранного капитала. Обе использова¬
ли капитал собственной диаспоры, но китайцам удалось добить¬
ся стабильного потока прямых инвестиций, тогда как индийцы
были вынуждены полагаться на приток краткосрочного капитала
в форме банковских вкладов. Возврат их средств вызвал индийский
макроэкономический кризис в конце 80-х годов XX в.
С учетом этого сходства в развитии либерализации и препон
на пути к ее продолжению, а также дореформенных исходных
условий можно ожидать похожих эффектов — в виде некоторого
Современные Индия и Китай
155

повышения производительности и темпов роста — по мере про¬
движения реформ17.
Будущее
Каково же будущее реформ в этих двух странах? Видимость мо¬
жет быть обманчива. Нынешняя эйфория в средствах массовой
информации и финансовых кругах в отношении Китая в про¬
тивоположность растущему унынию в отношении Индии, раз¬
дираемой этническими и религиозными конфликтами, наводит
на мысль, что в первой стране перспективы реформ выглядят бо¬
лее благоприятными, чем во второй. В обоих случаях препоны
на пути реформ являются исключительно политическими в той
мере, в какой следующая стадия реформирования должна вклю¬
чать демонтаж систем нецелесообразных выплат, в частности,
организованной рабочей силе и бюрократии. Может показаться,
что сделать это будет проще диктатуре, нацеленной на реформы,
чем демократии. Однако в обеих странах твердая приверженность
к проведению такой реформы вызывает сомнения.
Недавно The Economist на основе латиноамериканского опыта
кратко сформулировал условия, необходимые для успешной ли¬
берализации, в броской фразе «приверженность, компетентность
и консенсус». Как утверждается, в Латинской Америке это под¬
разумевало «1) приверженность ей [реформе] со стороны людей
наверху; 2) наличие других людей, квалификация которых позво-
ляет ее провести; 3) национальная травма, подобная гиперинф¬
ляции, сохраняющаяся в памяти избирателей как ужас, возврата
к которому они никогда не пожелают»18. Из этих условий вы¬
полнено только второе, поскольку в обеих странах, несомненно,
имеются компетентные команды специалистов, способные осу¬
ществить реформы. Сомнения относительно первого и третьего
условий заставляют задуматься.
Очевидно, что в данный момент в Индии прошлые реформы
надежно защищены. Хрупкая коалиция из тринадцати партий,
которая в 1996 г. сменила правительство реформаторов из пар¬
тии Индийский Национальный Конгресс премьер-министра На-
расимха Рао и его министра финансов Манмохана Сингха, не от¬
менила ни одну из их реформ. Но по причине хрупкости прави¬
тельственной коалиции дальнейшие реформы были заморожены.
Так произошло в значительной степени из-за длинной идеологи¬
ческой тени, которую так называемое «неруанство» — разновид¬
ность фабианства — все еще отбрасывает на умы политическо¬
го и интеллектуального классов. Когда в июле 1993 г. в докла¬
де Бхагавати—Шринивасана, составленном по заказу министра
156
Г лава 7

финансов, прозвучали в высшей степени здравые предложения
о полном уничтожении регулирования и субсидий, коммента¬
рии министров и многих (но никоим образом не всех) средств
массовой информации были враждебными. Проявились старые
предрассудки: поддержание некоторой формы социализма для
помощи бедным, важнейшими элементами которого были го¬
сударственное распределение продуктов питания городским по¬
требителям с низким доходом, государственный сектор и запрет
на импорт потребительских товаров19. Кроме того, здесь дали
о себе знать давнее атавистическое брахманическое презрение
к коммерции и торговле и продолжающееся влияние обидчивого
национализма, поскольку некоторые были оскорблены тем, что
официальный доклад написан индийскими экономистами не жи¬
вущими в Индии11.
Однако национализм дает некоторую надежду на будущее.
Одной из важных тем сравнительного исследования Лала—Мьин-
та является роль национального строительства в объяснении как
возникновения дирижизма, так и его упадка. Дирижизм, при¬
званный национализмом для того, чтобы способствовать «по¬
рядку», со временем в качестве непредвиденного последствия
преумножает беспорядок, поскольку экономические агенты все
больше стремятся выскользнуть из официальных сетей. Тогда для
восстановления порядка в экономике, становившейся все более
неуправляемой, националисты пошли на либерализацию. Ис¬
торический труд Хекшера о меркантилизме (обсуждавшийся
в главе 6) дает почти точную параллель этого цикла дирижизма
и беспорядка, а именно — либерализация в пост-ренессансной
Европе. Индийский пример в точности соответствует этому те¬
зису. Следовательно, если национализм в Индии все еще живет и
здравствует, он может привести своих сторонников к пониманию
того, что дальнейшая либерализация жизненно необходима для
обретения экономической мощи, без которой страна не будет за¬
щищена от беспорядка в ее пределах или за ее пределами. В этом
контексте положительную роль сыграла шумиха в средствах мас¬
совой информации по поводу Китая.
Кроме того, после того как обещанное реформаторами рас¬
ширение возможностей простых людей вопреки тирании «импе¬
рии лицензий»111 пролило бальзам на сердца представителей сред¬
него класса, жаждущих консьюмеризма в западном стиле, про¬
изошла примечательная перемена климата общественного мнения.
Относительное падение жалованья на государственной службе,
в сравнении в частным сектором, убеждает многих детей стре¬
миться к коммерческой карьере. Это должно способствовать под¬
рыву традиционного брахманического отношения к «банья» (тор¬
говцам). Свою лепту в размывание этой культурной установки
Современные Индия и Китай
157

в пользу якобы бескорыстных мандаринов, по сравнению с корыс¬
тным рынком, вносит растущее презрение публики практически ко
всем политикам и многим чиновникам. Если и мандарины, и ры¬
нок теперь представляются одинаково испорченными или коррум -
пированными (в том смысле, в котором употреблял это слово Ав¬
густин)20, то подрывается этическая предпочтительность первых,
и главным соображением становится то, насколько эффективно
эти две альтернативы способствуют «изобилию». Даже частичная
либерализация, которая имела место до сих пор, вероятно, помогла
усилить этот сдвиг в установках в сторону рынка21.
Несмотря на обнадеживающие признаки, имеются и более
мрачные симптомы. Главными жертвами, потенциально проиг¬
рывающими от реформ, являются предприятия, принадлежащие
к прежде защищенным секторам, и бюрократия. Хорошо известно
о переплетении интересов политических деятелей, промышленни¬
ков и чиновников в деле увековечения рент, порожденных «им¬
перией лицензий», которая случит источником финансирования
коррумпированной политической деятельности. Альтернативного
источника финансирования выборов все еще нет; без него продол¬
жение поддержки экономической либерализации со стороны ин¬
дийских политиков будет оставаться под вопросом. Потенциально
проигрывающие от реформ объединяются и лоббируют более пос¬
тепенные реформы и различные уступки, которые позволяют им
конкурировать с иностранными инвесторами на «выровненном
поле». Эти потенциально проигравшие неявно угрожали финан¬
сировать Индийскую националистическую партию (1ЭДР), кото¬
рая разыгрывала популистскую карту против иностранцев и при¬
водила доводы в пользу внутренней либерализации при миниму¬
ме (или полном отсутствии) либерализации внешней торговли и
прямых иностранных инвестиций. Тем не менее интересно, что
новые деловые группы22 лоббировали более быстрый процесс ли¬
берализации, поскольку они в отличие от своих старших собратьев
считали, что способны конкурировать на глобальных рынках.
Наиболее упорную группу составляют чиновники. Произ¬
водственные рабочие на предприятиях государственного сектора
представляют меньшую проблему, поскольку их можно отправить
на пенсию при помощи Национального фонда реконструкции или
иной схемы23. Но исчисляемые миллионами беловоротничко¬
вые чиновники стремятся к гарантированным рабочим местам и
льготам Всеиндийских гражданских служб. Они также стремятся
расширить основания своих трудовых пирамид так, чтобы рабочие
места, находящиеся на вершине, были более доходны. В рамках
традиционной индийской кастовой структуры они хотят защи¬
тить не только свои доходы, но и статус. Сюда входят не только
государственные служащие, но и профсоюзы карамчари («клер¬
158
Г лава 7

ков-рабочих») в национализированных банках, парагосударст -
венных учреждениях, а также в центральном правительстве и
правительствах штатов. Ни одно правительство не взялось за тер¬
нистую проблему, состоящую в том, что в интересах экономиче¬
ской эффективности и казны требуется сократить огромное чис¬
ло подобных рабочих мест. Пример £>СЛ) (Генеральной дирек¬
ции по техническому развитию), чьи функции стали излишними
с окончанием лицензирования промышленности, не сулит в бу¬
дущем ничего хорошего. Очевидно, что даже будучи излишними,
служащие ВСТИ все еще ходят на работу, далее когда для них нет
работы, продолжая получать жалованье и привилегии.
Наконец, до недавнего времени перемена взглядов на эконо -
мическую либерализацию правительств штатов была менее оче¬
видна, чем перемена взглядов центра. Это имеет большое значе¬
ние, поскольку штаты регулируют сельское хозяйство, ирригацию,
энергетику, дорожный транспорт, здравоохранение и образование,
в общей сложности составляющие более половины ВВП. Подтал¬
киваемые своими собственными финансовыми кризисами, штаты
в последнее время взяли курс на реформы24, в то время как с ос¬
лаблением давления финансового и валютного кризисов центр,
как представляется, выжидает.
Впереди, на дороге индийских экономических реформ, до¬
вольно много ухабов. Техническая компетентность имеется, и,
как представляется, в стране есть консенсус в пользу реформы,
но взгляды политических деятелей и, следовательно, доверие к ре¬
формам все еще остаются под вопросом.
А что Китай? Здесь мне не остается ничего, кроме как строить
догадки на основе того немногого, что нам известно о внутреннем
устройстве китайского правительства25. Пока был жив Дэн Сяо¬
пин, казалось, что сторонники реформ в китайской политической
системе, останутся наверху, просто потому что Дэн неоднократно
объявлял о своей неизменной поддержке реформ. С его уходом
все могло измениться.
Возникает вопрос: почему Дэн поддержал либерализацию и как
ему удалось осуществить свои планы? Несколько подсказок со дер -
жится в недавней биографии Дэна, написанной бывшим британ -
ским послом в Китае26, в которой появляются три темы: Дэн как
страстный националист, как человек, стремящийся к сохранению
Коммунистической партии и морали ее членов, и как истинно ве¬
рующий, для которого социализм «ассоциировался с процвета¬
нием... [и который] был готов пробовать широкое разнообразие
средств и поисках процветания»27. Он не руководствовался ни¬
какой конкретной экономической теорией. Биограф сообщает,
что Дэн говорил так: «Я профан с сфере экономики. Я сделал не¬
сколько замечаний по этому предмету, но лишь с политической
Современные Индия и Китай
159

точки зрения. К примеру, я предложил экономическую политику,
открывающих Китай для внешнего мира, но что до подробностей
или специфики того, как все это осуществлять, здесь я не ничего
сказать не могу»28. Мы также узнаем от Эванса, что в период од¬
ной из опал Дэн пристрастился к чтению китайской истории, что
нашло отражение в его речах. С моей стороны это чистое пред¬
положение, но, если он читал историю эпохи Сун, не могло ли это
создать в его воображении картину энергичного Китая, управ¬
ляемого мандаринами под властью имперской династии, кото¬
рая, однако, допускала рыночную экономику и порожденное ею
процветание? Это разрешило бы «противоречия, которые видели
многие наблюдатели, находящиеся за пределами Китая, — меж¬
ду готовностью Дэна смело экспериментировать в экономичес¬
кой сфере и его политическим консерватизмом. Далекий от того,
чтобы в политической либерализации видеть необходимое условие
для экономической либерализации, он рассматривал ее как серь¬
езную потенциальную угрозу социально-политической стабиль-
29
ностии, следовательно, экономическому развитию»	.
Если приверженность Дэна к реформам (пока они контроли¬
ровались партией) была гарантированной, этого нельзя сказать
об остальной части партии. Дебаты между теми, кто хочет вер¬
нуться к планированию, и теми, кто хочет идти дальше в эко¬
номической либерализации, все еще продолжаются. Учитывая
прошлую историю поворотов колеса рулетки во внутрипартийных
дискуссиях, было бы безрассудством предсказывать, каков будет
исход встречи Дэна с Марксом50.
Как и в Индии, тенденции здесь противоречивы. Во-первых,
ослабление административной и финансовой власти центра сдела¬
ло регионы и их чиновников более могущественными в деле опре¬
деления будущего Китая31. Чиновники Юга выиграли лично от
всех форм эффективно приватизированных предприятий, пар¬
тнерами в которых стали они и их родственники32. Во-вторых,
Народно-освободительная армия Китая глубоко вовлечена в сов¬
местные предприятия и коммерцию с иностранными инвестора¬
ми33. Эти две силы представляют собой важные группы, чьи лич¬
ные интересы теперь должны состоять в продолжении реформы.
Эффективная кооптация аппаратчиков и армии в процесс ре¬
формы, в полную противоположность Индии, делает привержен¬
ность политической элиты к реформе гораздо более вероятной.
В условиях диктатуры обсуждение народного консенсуса по
поводу реформ может показаться излишним, но китайская исто¬
рия пестрит примерами, когда, притом что нормой было автори¬
тарное династическое правление, одна династия могла сменяться
другой, если в глазах народа теряла мандат Неба. Здесь, как и
в Индии, дирижистская система, установленная коммунистами,
160
Глава 7

на самом деле соответствовала атавистическим культурным ус¬
тановкам. Невозможно судить, насколько нынешняя династия
и, в частности, реформаторы замешаны в вопиющем рентоори¬
ентированном поведении и коррупции, которые сопровождали
экономическую либерализацию и распространение «кланового
капитализма » 34.
Наконец, китайцы потеряли целое поколение молодежи, по¬
лучившей плохое образование в период «культурной революции».
Имеющиеся грамотные экономисты очень молоды, и хотя их те¬
перь достаточно по всему миру, трудно судить, можно ли объеди¬
нить их в команду и пустить в вольное плавание, как это с огром¬
ным успехом удалось сделать в Индии.
Таким образом, по незначительно отличающимся причинам,
но в конечном счете из-за проблем, затрагивающих политику и
культуру, реформы и в Китае, и в Индии остаются непрочными.
Как всегда, потенциал двух азиатских гигантов остается огром¬
ным, если им удастся освободиться от оков дирижизма. Пока еще
нет определенности в том, что этот потенциал будет реализован.

ГЛАВА 8
ДАЛЬНИЙ ВОСТОК
В то время как Индия и Китай еще только медленно пробуждают¬
ся, ряд дальневосточных экономик — четыре «дракона» и Япо¬
ния — уже (или почти) достигли статуса развитых стран. Сыгра¬
ли ли культурные факторы какую - то роль в этой захватывающей
экономической метаморфозе? Какое место в этом «чуде» зани¬
мала их конфуцианская и неоконфуцианская культура?
«Экономическое чудо» в Юго-Восточной Азии
Материалистическая основа
Как недавно показали Олуэн Янг1 и Иэн Литтл, так называемые
чудеса неоконфуцианских обществ побережья Юго-Восточной
Азии — Кореи, Гонконга, Тайваня и Сингапура2 — на самом деле
вовсе не чудеса. Эти чудеса вполне объясняются в конвенцио¬
нальных экономических терминах: они появились благодаря очень
высоким нормам сбережений и эффективным инвестициям, на¬
иболее важным направлением которых стало использование воз¬
можностей международного разделения труда посредством меж¬
дународной торговли.
Точно так же нельзя поддержать довод, выдвинутый так на¬
зываемой школой «рыночного управления» (market governance),
которую я подробно исследую в другом месте3, что к успеху их
привел просвещенный дирижизм. Как показывает исследование
Всемирного банка «Miracle»4, проведенное с помощью хитро¬
умного использования статистики совокупной производитель¬
ности факторов производства (total factor productivity TFP) для
стран, продемонстрировавших «экономическое чудо» — Гон¬
конга, Сингапура, Индонезии, Малайзии, Таиланда, Кореи,
Тайваня и Японии, нет оснований считать, что паттерн секто¬
рального роста в соответствии с двухуровневой международ¬
ной стандартной промышленной классификацией (ISIC) был
сколько-нибудь отличным от предсказываемого стандартной
моделью Хекшера—Улина. Также обнаружилось, что наибо¬
лее успешным было наименее селективное вмешательство в эти
экономики — поддержка экспорта продукции обрабатывающей
промышленности.
Дальний Восток
163

Более того, ревизионисты должны показать, что дирижистская
промышленная политика обеспечила в поощряемых отраслях об¬
щественную норму доходности, равную общественной норме дис¬
конта или превосходящую ее. Таких доказательств пока не пре¬
доставлено . Иэн Литтл сделал расчеты для Кореи 1963—1982 гг.
Неудивительно, что он обнаруживает, что общественная норма
доходности улучшилась в начале этого периода, когда корейская
экономическая политика развернулась в сторону открытости, и
упала (с 31 до 19%) во второй половине (1974—1979 гг.), ког¬
да начали проводиться дирижистские мероприятия.
Наконец, в другом месте я утверждал, что использование оче¬
видного дирижизма, обнаруживающегося, например, в Корее или
на Тайване, следует объяснить так называемой проблемой «прин¬
ципал—агент», с которой сталкивается страна, двигаясь вверх по
лестнице относительных преимуществ в направлении более ка¬
питалоемкого производства. Для инвестиций в производства та¬
кого рода характерно свойство неделимости. В отсутствие кон¬
центрации частного богатства в этих отраслях можно ожидать
разделения собственности и контроля, приводящего к появлению
проблемы «принципал—агент», поскольку интересы менедже¬
ров, управляющих повседневной деятельностью фирм, и собст¬
венников, заинтересованных в максимизации доходности своих
«паев», расходятся5. Проблема состоит в поддержании благо¬
творного контроля над ресурсами в тех случаях, когда фирма ха¬
рактеризуется экономией на масштабе производства и управления
ассортиментом. Этот контроль, в свою очередь, связан с объемом
частного богатства, требующегося для снижения степени, в ка¬
кой собственность отделена от контроля над соответствующими
ресурсами. Поэтому неравенство частных состояний может быть
эффективным, позволяя небольшому числу людей владеть фир¬
мами и тем самым осуществлять больший контроль за менедже¬
рами, чем в том случае, если бы богатство и «паи» были более
распылены.
Есть много альтернативных путей преодоления агентской
проблемы, которая становится важной, когда страна перехо¬
дит на более капиталоемкую ступень шкалы относительных
преимуществ. На более низких ступенях, с учетом небольшой
концентрации капитала, требующейся для основания предпри¬
ятий, ими может управлять собственник. Корейцы преодолели
агентскую проблему путем стимулирования чеболей посредст¬
вом кредитных субсидий и безжалостного просеивания побе¬
дителей и проигравших через сито контрольных цифр экспорта,
которые были хорошей мерой относительной результативности
стимулируемых промышленников. Сингапур для преодоления
агентской проблемы полагался на прямые иностранные инвес¬
164
Г лава 8

тиции, Тайвань — на государственный сектор с его предсказуе¬
мой неэффективностью. И только Гонконг позволил своей про¬
мышленной структуре развиваться естественно. Экономические
показатели Гонконга, оцениваемые по производительности ин¬
вестиций, были лучшими в этой группе6. В Корее искусствен¬
ное стимулирование концентрации богатства и промышленных
основных фондов имело предсказуемые политические эффекты,
когда политическое сообщество посчитало это неприемлемым.
Оно вело к обычному рентоориентированному поведению и кор¬
рупции, а из недавнего признания экс-президента Ро Дэ У стало
ясно, что со времен Пака Чон Хи корейские президенты создали
огромные фонды для подкупа за счет «пожертвований» от биз¬
несменов, которым предоставлялись государственные субсидии.
Ясно, что этот род «кланового капитализма» — совсем не то, что
школа «рыночного управления» рекомендовала бы остальной
части «третьего мира».
Космологии
Вопрос о роли культурных факторов в успехе стран Восточной и
Юго-Восточной Азии остается открытым. Что касается успехов
заграничных китайцев и их якобы неоконфуцианских обществ,
то Дженнер, конечно, прав, заявляя, что их успешность связана
не с прошлым Китая, а с «европейской экономикой, коммер¬
ческим правом, наукой и техникой»7. Взаимодействие этих за¬
падных институтов с некоторыми наследственными азиатскими
ценностями дало в результате успешное развитие8. В отсутствие
«динамичных, чуждых, западных институтов и форм экономи¬
ческой организации... которые преобразовали эти другие страны,
семейные ценности [материкового Китая] скорее препятство¬
вали бы переменам и экономическому развитию. В частности,
в отличие от бывших колоний Китаем все еще правит тонко за¬
маскированная до-современная имперская бюрократия»9.
Похожие объяснение и прогноз для различных частей китай¬
ского мира дает Пай10. Морисима11 тоже утверждает, что небы¬
валый экономический успех Японии в значительной мере объяс¬
няется ее отступлением от конфуцианского прошлого.
Наконец, доводу Фогеля12 о том, что важным участником ус¬
пеха Восточной и Юго-Восточной Азии была меритократичес-
кая традиция Китая, можно противопоставить два контрпримера.
Индия и Великобритания в конце XIX в. создали современные
меритократические бюрократии, обладающие достойным обще¬
ственным положением. Эти бюрократии во всех отношениях ус¬
пешно выдерживают сравнение с восточноазиатскими. Однако
Дальний Восток
165

эти мандарины оказались не способны улучшить экономические
перспективы своих стран.
Наиболее оживленные споры ведутся вокруг роли китайской
семьи как агента своеобразного и производительного семействен¬
ного капитализма в китайском мире. Как отмечает Уайт13 в пре¬
восходном обзоре литературы о роли китайской семьи, во взглядах
произошел фактический поворот на 180 градусов. Традиционное
представление, связанное с Вебером и различными теоретиками
модернизации, состояло в том, что китайская семья была основ¬
ным тормозом на пути экономического прогресса, потому что ее
непотизм, иссушающая инициативу патриархальность и частная,
а не универсалистская система ценностей сделали бы основанные
на ней предприятия неэффективными. Сегодня, напротив, глядя
на неоспоримый успех семейных деловых предприятий в Гонкон¬
ге и на Тайване, а также на рост промышленности, основанной
на семейных предприятиях, в негосударственном секторе Китая,
та же самая китайская семья превозносится как локомотив рос¬
та китайского мира14. Многие из этих доводов в пользу семей¬
ственности — например, об эффективности формы «кланового
капитализма», называемой гуаньси, — совершенно неубедитель¬
ны, особенно в рамках широкого сравнения15. Большего внима¬
ния заслуживает довод о том, что китайские семьи всегда были
предприимчивы, но были «заперты, стиснуты, сдавлены »’хищни¬
ческими государствами. Самая важлая причина для оптимисти¬
ческого представления о роли китайской семьи в экономическом
развитии состоит в несомненном успехе семейного «способа про¬
изводства» в китайском мире. Этот успех требует объяснения.
Уайт утверждает, что, поскольку на протяжении последнего
столетия китайская семья претерпела радикальные изменения,
многие ее аспекты — к примеру, строгий патриархат, — были
преобразованы. В то же время состоялась перемена в природе
производственных отношений в мировой экономике, которая сде¬
лала отдельные черты китайской семьи экономически ценными
в возникшем мировом разделении труда. Таким специфическим
преимуществом является свойственная мелкому семейному пред¬
приятию гибкость, позволяющая плавно переходить от одной де¬
ятельности к другой.
Его аргумент можно изложить в более широкой перспекти¬
ве. Хикс16 охарактеризовал главную особенность Промышлен¬
ной революции как замещение оборотного капитала основным,
воплощенное, к примеру, в замене надомной системы фабрич¬
ной. Надомная система была, разумеется, в значительной степени
основана на предприятиях-домохозяйствах. Сегодня во многих
аспектах промышленного производства на смену основному ка¬
питалу приходит человеческий капитал.
166
Г лава 8

В отличие от тяжелой промышленности большинство отраслей,
поставляющих потребительские товары, по-видимому, становят¬
ся все более и более «производящими на заказ». Это означает, что
вместо массового производства потребительских товаров, опира¬
ющегося на большие поточные линии, — что некоторые называют
«фордизмом», признавая революцию в стандартизованном мас¬
совом производстве потребительских товаров длительного поль¬
зования, осуществленной Генри Фордом, — текущей тенденци¬
ей является производство дифференцированных версий одного и
того же товара, более точно учитывающих различающиеся инди¬
видуальные вкусы. В «дизайнерском» мире предметов потребле¬
ния на изобильном Западе девизом дня становится многообразие,
а не стандартизация. Чтобы удовлетворить изменчивому спро¬
су, сдвиги в пестрых вкусах потребителей все больше отражаются
в изменениях дифференцированной продукции. Отсюда возни¬
кает нужда в гибких предприятиях, которые могут быстро пере¬
ходить от производства одного типа или разновидности товаров
к другому. Для «дизайнерских» товаров экономия на масштабе
имеет меньше значения, чем для старых оплотов фордистского
консьюмеризма, так что предприятия мелкого масштаба, которые
могут гибко реагировать на сдвиги во вкусах (дизайне), не толь¬
ко не находятся в невыгодном положении, но, похоже, обладают
сравнительными преимуществами по сравнению с более традици -
онными и бюрократически организованными фирмами.
Именно эту возникающую нишу заполнили китайские семей¬
ные предприятия и в материковом Китае, и в его малых форпос¬
тах в Юго-Восточной Азии. Это современная версия надомной
системы, где «дизайнерские» мощности, требующие большого че¬
ловеческого капитала, размещаются в «богатых» странах. А уже
у них имеются «виртуальные фабрики» с производственными ба¬
зами, разбросанными по всему миру. Используя современные
телекоммуникации, эти фабрики превращают «дизайн» в диф¬
ференцированные потребительские товары «по заказу», которых
все больше требуют потребители Запада17. Такие «центры дизай¬
на» не являются монополией Запада, о чем свидетельствует пре¬
вращение Гонконга из экономики промышленного производства
в экономику услуг, ставшую в этой непостоянной, изобильной
потребительской экономике связующим звеном между дизайне -
рами Запада и основанными на предприятиях семейного типа
гибкими производственными линиями в Южном Китае. Это иде¬
альная среда для высвобождения потенциала предпринимательст¬
ва на семейной основе, и китайская семья воспользовалась своим
преимуществом с впечатляющей эффектностью. Но ничего бы
не вышло без современных коммуникаций и в отсутствие право -
вого и коммерческого кодексов.
Дальний Восток
167

Важность Гонконга для экономического развития юга Ки¬
тая заключается не столько в традиционной роли перевалочного
пункта и финансового центра, сколько в его колониальной инсти¬
туциональной и правовой системе, которая позволила состоять¬
ся вышеописанному разделению труда, характерному для конца
XX в. Таким образом, как верно подчеркивал Уайт, не какие-то
специфические конфуцианские признаки китайской семьи сделали
ее сегодня локомотивом роста, чего не было в прошлом, а конк¬
ретные обстоятельства конца второго тысячелетия.
Та сфера, в которой могли сыграть свою роль культурные фак¬
торы, — это процессы социализации, основанные на идее «сты¬
да», которая, в свою очередь, связана с космологическими пред¬
ставлениями китайцев. Эти представления обеспечивают скрепы
данных обществ, и в той степени, в какой они основаны на древ¬
нем почитании семьи в китайской культуре, могут также объяс¬
нить широко распространенное существование того самого «отло¬
женного удовлетворения», которое привело к невероятно высокой
норме сбережений (и таким образом инвестиций) в этих странах.
Чем в большей степени династические семейные интересы управ -
ляют индивидуальным выбором, тем ниже будет частный уровень
временных предпочтений и, следовательно, выше доля сбереже¬
ний. Но, равным образом, тот же самый аргумент можно при¬
менить к Индии — обществу, основанному на «объединенной
семье». Тем не менее, как мы уже видели, норма сбережений
в этом обществе составляла примерно половину соответствую¬
щей нормы, характерной для его дальневосточных соседей. Более
важен, вероятно, тот факт, что, как верно заметил Ли Куан Ю,
эти общества, опирающиеся на семью, по-прежнему полагают¬
ся на семейные сети социальной защиты, а не считают нужным
создавать государства всеобщего благосостояния, как на Западе,
которые, как мы увидим, парадоксальным образом были и симп¬
томом, и косвенной причиной усиливающейся эрозии социальных
скреп на Западе18.
Япония
Материалистические данные
Наконец, мы подходим к другому отчетливо не-западному при¬
меру, где имеется факт интенсивного роста смитовского типа пе¬
ред до-современным периодом, и который являет общество, до¬
бившееся таких успехов в создании интенсивного роста проме¬
теевского типа в этом столетии, что теперь во многих сферах оно
бросает вызов превосходству Запада.
168
Г лава 8

Удивительно, но в отличие от случаев интенсивного роста сми¬
товского типа в мире Древнего Средиземноморья и в Китае эпохи
Сун, которые были основаны на политике, которую сегодня на¬
звали бы «открытостью», интенсивный рост, который происходил
в течение сегуната Токугава (1600—1868 гг.), происходил в пе¬
риод, когда Япония замкнулась в себе. Это случилось после того,
как сегуны провозгласили политику сакоку, в соответствии с ко¬
торой, по соображениям безопасности, экономика была закрыта
от контактов с заграницей19. Отчасти рост был, как и в прошлом,
экстенсивного типа. Так, «на протяжении Средник веков населе¬
ние росло с 5 млн в XI в. до почти 10 млн к 1300 г. и до 18 млн
примерно к 1600 г.»20 Этот рост был основан не только на росте
площади затопляемых рисовых полей21, но и на увеличении про¬
изводительности сельского хозяйства.
В этот период происходил рост несельскохозяйственных
групп — священников, торговцев и воинов. Появление этих групп,
которые обеспечили предпринимательскую энергию для японско -
го роста, можно возвести к принятой японцами практике перво¬
родства в противоположность разделению наследства, обнаружи¬
ваемому в Китае. В свою очередь, эти различия, по-видимому,
объясняются различиями в политических системах, сложившихся
в Японии и Китае.
Эти различия, по мнению Морисима, восходят к реформам
Тайка и принятию «Уложения семнадцати статей» в 604 г. В ре¬
зультате, по сути дела, была создана конституционная монархия,
в рамках которой с момента ее учреждения император был фак¬
тическим правителем в течение лишь краткого периода. Большую
часть исторической эры в Японии было двойное, а временами и
тройное правление, когда политическая власть находилась в ру¬
ках сегунов (военачальников), или первых министров, или глав¬
ных советников, опирающихся на военную силу22. Эта систе¬
ма двойного правления резко контрастирует с единым бюрок¬
ратическим имперским государством, которое правило Китаем
большую часть его истории. Это означало, что в то время как
хищническое государство в Китае соперничало, главным образом,
с различными варварами севера и юга (пока не превышена став¬
ка налогов, максимизирующая чистый доход, — в соответствии
с моделью хищнического государства, приведенной в Приложе¬
нии), в Японии государство давало больше возможностей для
внутреннего соперничества, что ограничивало его способность
к хищническому поведению.
Но сама преемственность власти божественного императо¬
ра питала «оборонительный национализм» в Японии, что сов¬
сем непохоже на Китай. Так, если в Китае правление даже при¬
знанных династий, объединявших обширную часть материка,
Дальний Восток
169

длилось не долее двухсот лет, то Япония посредством полити¬
ческой нейтрализации императора, сделав его священным и не¬
прикосновенным, поддерживала «длинную череду императоров,
не прерывавшуюся от века»23. Нерушимый, божественный импе¬
раторский дом стал фокальной точкой японских привязанностей
и национализма, которые сохраняются и в наши дни.
Политически раздробленная система Средневековья, когда
приносил плоды постепенный процесс интенсивного роста, вела
к децентрализованной политике, когда вооруженное сопротивле¬
ние могло воспрепятствовать хищничеству потенциальных нацио -
нальныхлидеров. Объединение, проведенное Токугава, изменило
ситуацию24. Как же происходил рост смитовского типа при То¬
кугава, в условиях проводимой этой династией политики сакоку
и с учетом очевидного завершения конкурентной манориальной
политики после осуществленного объединения?
То, что этот рост действительно имел место, представляется не¬
опровержимым. «Между 1600 и 1850 гг. сельскохозяйственное
производство почти удвоилось. Так как население выросло лишь
на 45%, должно было произойти существенное увеличение произ¬
водительности на душу населения. Это был результат [отмеченно¬
го выше] расширения обрабатываемых площадей, но, кроме того,
и распространения технических новшеств, по отдельности малых,
но взаимосвязанных и в совокупность впечатляющих»25. В их
число входило внедрение американских культур — часть обмена,
последовавшего за открытием Колумба, — которые были завезе¬
ны в Японию через португальских торговцев до того, как внешняя
торговля была запрещена сёгунатом.
Политика Токугава (напоминающая политику Людовика XIV),
заставлявшая даймё (владельцев сельских имений) жить по пол-
года в своих дворцах в Эдо и тратить там значительную часть
своих доходов, способствовала росту городского рынка. Другие
аспекты политики Токугава, которая несла черты полицейского
государства, а также политика «замкнутости», должны были по¬
давлять рост — но не подавляли. Джонс утверждает, что причина
заключалась в том, что «рост возник из-за того, что под строгой
внешностью абсолютизма режим оказался на удивление слабым.
Внутренне усмиренная, в основном растратившая свой импульс,
Япония при Токугава расслабилась. К 1732 г. 60% сторонников
сёгуната из числа даймё сумели постоянно осесть на землях, ко¬
торыми они будут владеть по крайней мере до 1868 г. Несмотря
на жесткость форм и показную стабильность в высокой политике,
фактическая власть аристократов выросла»26.
К тому же центральные правительства и местные даймё пред¬
приняли различные меры для снятия внутренних торговых барье¬
ров (отменив таможни, разрушив монополию гильдий) и активно
170
Глава 8

участвовали в обеспечении общественными благами: в регулиро¬
вании паводков, предупреждении пожаров, в санитарных мероп¬
риятиях, в судебных и полицейских органах.
Если говорить о влиянии на политическое устройство, то сло¬
жилось, утверждает Джонс, специфическое балансирование:
«Японскому производителю доставалась достаточная доля резуль¬
татов роста производительности, чтобы усилить обмен. Выгоды
всего этого были достаточно очевидны местным аристократам,
чтобы они не душили этот процесс. Здесь мы имеем политическую
тонкую подстройку, способную создать систему, в которой цент¬
рализованные хэн по отдельности сохраняли свою экономическую
автономию, будучи, однако, связаны в национальный рынок, что
напоминало более масштабные связи наций-государств в системе
европейских держав. Вероятно, убедительные объяснения япон¬
ского и европейского роста ускользнули от нас из-за такого рода
балансирования. А именно, наборы положительных и отрица¬
тельных стимулов в значительной степени институционального
характера уравновешивали друг друга, причем результирующие
взаимодействующие влияния трудно описать и почти невозможно
определить количественно » 2 7.
В данном случае мы, по-видимому, имеем дело с не слишком
убедительным политико-экономическим «объяснением» этого
периода интенсивного роста. Гораздо более очевидно то, что Рах
Tokugawa11 сам по себе создавал большой рынок, питавший ин¬
тенсивный рост смитовского типа, причем характерное японское
политическое устройство и лежащая в основе рынка логика бе¬
режливости, производительности и предприимчивости придавали
дополнительный импульс этому росту. Здесь не требуется никаких
особых культурных объяснений в терминах конфуцианской этики
и тому подобного.
Но привел бы этот период интенсивного роста смитовского
типа к росту прометеевского типа? Очевидно, нет, как ясно уви¬
дели реформаторы эры Мэйдзи, когда на горизонте появились
корабли коммодора Пери; поэтому они стремились перенять за¬
падную технику и западные институты как можно быстрее.
Различие в ответах Японии и Китая на появление «иностран¬
ных дьяволов», как утверждает Морисима, происходит из-за раз¬
личной природы их элит. Китайская бюрократия обучалась по
книгам китайских классиков и имела практические знания в по¬
эзии и литературе. Напротив, японская военная бюрократия ин¬
тересовалась вооружениями и, следовательно, наукой и техникой.
Хотя обе страны были конфуцианскими, китайские бюрократы
невозмутимо противостояли западной науке. Японские же, от ба-
куфу при Токугава до реформаторов эры Мэйдзи, были полны
энтузиазма по поводу овладения западной наукой28. За короткое
Дальний Восток
171

время они смогли продемонстрировать, что способны породить
феноменальный рост прометеевского типа, основанный на запад¬
ной технологии и собственной уникальной разновидности капи¬
тализма, в то же время сохранив свои души.
Космологические представления
Нет спора, японцы были единственным народом, которому уда¬
лось воспользоваться преимуществами западного материализ¬
ма без его социальных последствий. К вопросу о том, почему это
произошло, я вернусь позже. Но прежде нам нужно узнать по¬
больше о японской «душе» — о наборе космологических пред¬
ставлений, как я это называю.
Морисима стремился выявить мутации конфуцианской докт¬
рины, которые произошли к тому моменту, когда она через Ко¬
рею пришла в Японию. Цитируя императорский рескрипт 1882 г.
к солдатам и матросам, он отмечает: «Этот документ делал упор
на пять конфуцианских добродетелей — верность, почитание
старших, отвагу, честность и умеренность... [Напротив,] в ар¬
мии Чан Кайши основами, обязательными для солдатского духа,
были мудрость, честность, благожелательность, отвага и суро¬
вость; при древней корейской династии Силла для солдат предус¬
матривались такие качества, как верность, сыновнее почитание,
честность, благожелательность и храбрость. Общими доброде¬
телями для всех трех стран являются только честность и отва¬
га. Благожелательность разделяют Китай и Корея, но в случае
Японии она не упомянута. Верность разделяют Япония и Корея,
но ее нет в китайском списке добродетелей... В Японии имен¬
но верность, а не благожелательность считалась самым важным
достоинством... верность в сочетании с сыновним почитанием и
выполнением долга перед старшими формировала троицу цен¬
ностей, которые управляли в пределах общества иерархическими
отношениями, основанными, соответственно, на власти, кровных
узах и возрасте»29.
Таким образом, в то время как «Китайское конфуцианство...
гуманистично, японское конфуцианство необычайно национа¬
листично». Как и в случае, mutatis mutandis™, нефранцузской
континентальной Европы30, это было отчасти реакцией против
культурного и в течение длительного времени военного превос¬
ходства Китая по сравнению с Японией. Этим оборонительным
японским национализмом отмечен японский ответ Западу.
Вторым источником влияния на Японию была мистическая
китайская религия даосизма. Она, как утверждает Морисима,
составляла основу синтоизма, религии двора, тогда как буддизм
172
Глава 8

в различных формах стал религией народа. Но он не вызвал в на¬
роде какого-либо возвышенного религиозного чувства. Более того,
как мы видели в случае Индии, буддизм был религией купцов. Та¬
ким образом, религиозность японцев обратилась к материализ¬
му, и, будучи националистами, «они без колебаний занимались
совместным трудом во имя материального процветания Японии
как нации»31. Тесное единение конфуцианства и синтоизма про¬
являлось еще в одном отношении: первый оправдывал государ¬
ство как конституционную монархию, управляемую бюрокра¬
тически; последний способствовал национализму. «Поэтому нет
ничего удивительного в том, что японский капитализм был — и
до сих пор является — националистическим, патерналистским и
анти - индивидуалистическим » 32.
В широком сравнительном исследовании японской цивилиза¬
ции Карел ван Вольферен доказывает то же самое положение, что
и Айзенштадт33. Одна из задач реформаторов эры Мэйдзи состо¬
яла в том, чтобы сделать прививку любознательному японскому
разуму от потенциально подрывных иностранных идей, таких как
индивидуализм, либерализм и демократия. Была изобретена «на¬
циональная идентичность», позволявшая объяснять и оправды¬
вать власть новыми способами и сделавшая возможным введение
новых методов управления34. Эта идеология «семейного государ¬
ства», изложенная в императорском рескрипте солдатам и мат¬
росам 1882 г., распространялась через воинскую повинность и
индоктринацию в рамках национальной системы образования.
В то же время олигархи периода Мэйдзи создали политичес¬
кую систему, в которой не было единого средоточия действенной
политической власти. Это отражало их нежелание писать Кон¬
ституцию, по которой власть могла быть сосредоточена в руках
лидера, получающего легитимность от императора, поскольку
это угрожало бы положению некоторых из них, и олигархия мог¬
ла бы распасться35. Соответственно, «предпочтение было отда¬
но неопределенному разделению ответственности так, что ни на
кого нельзя было указать как на несущего окончательную ответ¬
ственность за решения. Очевидно, что в такой системе содержа¬
лась опасность развития в колоссальную систему безответствен¬
ности»36, что и показали события перед Второй мировой войной
и во время нее.
Пропаганда олигархов периода Мэйдзи, утверждавшая, что
все политики непатриотичны, озабочены узкими партийными и
личными эгоистическими интересами, подразумевала, что по¬
литические деятели не могли осуществлять власть, и для управ¬
ления страной следовало найти другую группу. Таковой была
меритократическая бюрократия, созданная в первые дни рево¬
люции Мэйдзи. Один из олигархов, Ямагата Аритомо, сделал ее
Дальний Восток
173

невосприимчивой к политическому вмешательству посредством
получения «личного сообщения от императора, которое, в отли¬
чие от формального императорского указа, никогда не могло быть
отменено», и которое делало Тайный совет куратором указов, со¬
ставленных Аритомо, «относительно экзаменов, назначений, на¬
казаний, отставок и присвоения чинов бюрократам»37. С тех пор
бюрократы, по большей части набранные с факультета права То¬
кийского университета ( Тодай), фактически правят Японией38.
Однако это не привело к созданию «административного го¬
сударства», как во Франции39. Так произошло оттого, что бюро¬
кратия была расколота внутренними раздорами, поскольку каж¬
дый внутри- или межминистерский орган пытается сохранить или
расширить свое влияние. В отсутствие политического сюзерена,
улаживающего или разрешающего эти бюрократические споры,
решения могут приниматься лишь при «консенсусе» — который
во многих случаях лишь есть вежливое обозначение паралича.
Японское «чудо»
Эта политическая система, и в частности бюрократия, пережила
послевоенные чистки и введение написанной американцами кон -
ституции40. Система, о которой грезили бюрократы эры Мэйдзи,
постепенно восстановилась. Но, как соглашается сам ван Воль-
ферен, с учетом фактического отсутствия у нее политического
центра для разрешения споров, могла ли она обеспечить центра¬
лизованную дирижистскую систему планирования, которая, как
полагает он сам, равно как и многие из его спутников по школе
«рыночного управления», ответственна за японское «экономи¬
ческое чудо»?
Ответ — «нет», как ясно показало авторитетное исследование
Института Брукингса под редакцией Хью Патрича и Генри Розов-
ски41, охватывающее период до 1973 г., считающийся временем
«экономического чуда». К тому же, как подчеркивает более не¬
давний доклад Билла Эммотта , экономические законы в Япо¬
нии никем не отменялись. Она не могла добиться успеха путем
продажи по «неправильным ценам» — и ее успех объясняется
не этим! Даже в Японии лопаются спекулятивные пузыри, что
столь болезненно продемонстрировали 90-е годы XX в., и кор¬
поративизм имеет свои издержки в виде косвенных последствий
для банковской системы, которые порождаются спекулятивными
кредитами (особенно в сфере жилищного строительства), пре¬
доставляемыми ее партнерам43. Эммотт, разумеется, прав в том,
что Япония отличается от Запада, но вовсе не в способах, «каса¬
ющихся торгового и экономического поведения»44.
174
Глава 8

Более того, как показывает подробное сравнительное иссле¬
дование Скотта о темпах роста в странах Организации эконо¬
мического сотрудничества и развития, основанное на его «новой»
модели роста, никакого японского «чуда» не было. До 1973 г.
(после которого темп роста японского ВВП упал с 9,2% в 1960—
1973 гг. до 3,8% в 1973—1985 гг.)45 почти весь японский рост
можно было объяснить нормой инвестирования, ростом качества
стандартной рабочей силы и «переменной эффекта догоняю¬
щего развития».
Таким образом, была ли бюрократия напрямую ответственна
за успех японской экономики, как заявляет школа «рыночного
управления», является весьма спорным вопросом. Как показы¬
вают другие недавние обзоры данных46, Япония добилась успеха,
скорее, вопреки, чем благодаря Министерству внешней торговли
и промышленности. Жесткое соперничество между кейрецу1'' и
постоянная битва за экспортные рынки определили эффектив¬
ность значительных сбережений, которые способны делать япон¬
цы. По-видимому, для объяснения японского «экономического
чуда» не требуется ничего, кроме стандартной экономической
теории, хотя, как мы видели, его форма была отчасти определена
космологическими представлениями и созданным ими полити¬
ческим устройством47.
Неопровержимо лишь то, что Япония опровергает прогнозы
материалистов. Важнейшие аспекты социальной жизни — соб¬
ственно то, что цементирует общество, — не были затронуты ма¬
териальным процветанием так, как это было на Западе. Процесс
социализации в Японии, как доказала Рут Бенедикт48 в известной
книге, до сих пор определяется стыдом — как и в большинстве
существующих цивилизаций. Нет признаков, что это положение
переменилось49.
Впечатляющее подтверждение этого тезиса предоставле¬
но в исследовании о мимическом выражении эмоций, выпол¬
ненном социальными психологами Экманом и Фризеном. Как
мы видели в главе 1, эмоции, скорее всего, универсальны, но их
выражение культурно обусловлено. Экман и Фризен50 провели
эксперимент, в котором американцы и японцы рассматривали
идентичные изображения, провоцирующие стресс, в то время как
выражение их лиц в тайне от них записывалось на видеопленку.
В выражении одних и тех же эмоций, вызванных одними и те¬
ми же изображениями, в двух группах не было никаких различий.
Затем был повторен тот же самый эксперимент, но на этот раз
в присутствии экспериментатора с высоким статусом — пожилого
мужчины, одетого в костюм, галстук и лабораторный халат. Сде¬
ланная скрытой камерой видеозапись не показала у американцев
никакой разницы с их предыдущими реакциями, но поведение
Дальний Восток
175

японцев теперь отличалось и от реакций американцев, и от собст¬
венных предыдущих реакций в отсутствие наблюдателя. «В каж¬
дом случае американцы продемонстрировали негативные эмоции,
а японцы либо не показали никаких эмоций, либо улыбались»51.
Культурная обусловленность явным образом изменила способ вы¬
ражения основных эмоций.
Другие кросс - культурные данные52 тоже подтверждают эти
культурные различия, которые, в свою очередь, связаны с раз¬
личными паттернами детской социализации и дошкольного вос¬
питания, в которых американцы делают упор на индивидуализм,
а японцы — на коммунализм53. Последний, по-видимому, со¬
стоит из «родственных чувств» к концентрическим включающим
группам, от семьи до фирмы и нации. Стыд — эмоция, проявля¬
емая при социальной неловкости, вызванной «потерей лица»54.
Но разграничение, которое японец делает между включающими
и внешними группами, означает, что соперничество между раз¬
ными включающими группами может быть жестким, а пове¬
дение относительно внешних групп может быть грубым, о чем
свидетельствует столь обычные в японских подземках толчки и
пинки. Негативные эмоции, подавленные в границах включаю¬
щей группы, открыто выражаются в направлении внешних групп
и сдерживаются только в том случае, если имеется вероятность
будущих гармоничных отношений. Отсюда апокрифическая ис¬
тория о том, как некто, пихнувший и оттолкнувший рядом сто¬
ящего человека, чтобы войти в вагон, впал в ступор, когда тот,
кого толкнули, обернулся, посмотрел на толкнувшего и сказал:
«Я вас знаю»55.
Сближающиеся космологии ?
Некоторые социологи, однако, утверждают, что вследствие общего
распространения консьюмеризма между Японией и Западом про -
изойдет конвергенция космологических представлений. Подходя¬
щее противоядие предоставляет Макинтайр. Вначале он обращает
внимание, что это представление, которое основано на простом
противопоставлении социального и индивидуального аспектов
морали, вводит в заблуждение. Затем он замечает, что японцы
обладают единообразным ощущением собственного «я», тогда
как на Западе, особенно в США, это ощущение собственного «я»
является фрагментированным и несогласованным.
В западном понимании «я», утверждает он, имеется три про¬
тиворечивых элемента. Первый унаследован от Просвещения и
исходит из того, что «я» способно стоять в стороне от социальных
влияний, позволяя индивидам формировать самих себя в согласии
176
Г лава 8

с их собственными истинными предпочтениями56. Вторая состав¬
ляющая западной идеи «я» касается оценки со стороны других.
Здесь стандарты все в большей степени являются стандартами
стяжательского и конкурентного успеха в бюрократизированной
и индивидуалистической рыночной экономике57. Третий элемент
западного понимания «я» происходит из сохранившихся религи¬
озных и моральных норм и подвержен «апелляции к ценностям,
которые очень разнообразны, начиная с тех, которые наполня¬
ют публичную риторику политиков, и заканчивая теми, которые
определяют успех Habits of the Heart^»5S. Этот аспект «я» воз¬
вращается к концепции души, чье трансцендентальное спасение
зависит от земного бытия, в соответствии с тем, что мы назвали
мутацией космологии Августина.
Эти три элемента, составляющие западную концепцию «я»,
не только взаимно несовместимы, но и несоизмеримы, что ведет
к несогласованности, поскольку не существует общих критериев,
посредством которых можно разрешить неизбежные конфлик¬
ты между ними. «Итак, в различных контекстах, не испытывая
особого дискомфорта от отсутствия согласованности, будут вы¬
двигаться требования, основанные на правах, требования, осно¬
ванные на полезности, требования, вытекающие из договоров, и
требования, основанные на той или иной идеальной концепции
блага. Неотрефлектированная несогласованность — отличитель¬
ный признак современного развивающегося американского «я» —
«я», чей общественный голос колеблется между фазами не просто
терпимости к безжалостно эгоистичному поведению, а восхище¬
ния им, и фазами высокоморального возмущения и негодования
абсолютно тем же самым поведением»59.
Японцы не разделяют этой несогласованности. У них никогда
не было места душе. У них индивид проявляет вовне, зачастую
конвенционально упорядоченным образом, выражение лица, вы¬
сказываемые слова и действия, и в то же время имеет невыска¬
занные мысли и чувства: «Первое — это не только то, что пред¬
ставлено социально, это то, что в его конвенциальномупорядоче¬
нии (и через это упорядочение) составляет общественную жизнь.
Не существует индивида, обладающего внутренними и внешни¬
ми аспектами, и рядоположенного с ним, неким образом неза¬
висимого от этих аспектов институализированного социально¬
го порядка. Внешние аспекты индивида и есть социальный по¬
рядок»60. Таким образом, японская концепция «я» исключает
и душу, о которой говорит западное богословие, и современный
индивидуализм.
Японцы придерживаются этой концепции «я», несмотря на
различные трансформации, пережитые их экономикой и обще¬
ством. Таким образом, японцы усвоили западное представление
Дальний Восток
177

о правах, которое соответствует древней западной традиции, в со¬
ответствии с которой в римском праве они были нормами, уп¬
равляющими социальными отношениями. Но в позднем Сред¬
невековье это понятие стало применяться к тем правам, которые
принадлежали индивидам в естественном состоянии, то есть до
того, как они соединились в общество. «Права стали прежде все¬
го правами против других»61. Японцы никогда не соглашались
с таким пониманием западных прав, и вместо этого толковали
их как «вторичные аспекты более фундаментальных норм и от¬
ношений, принадлежащие поэтому не индивидам как таковым,
а ролям и отношениям, через которые индивиды осмысляют и
формируют самих себя»62.
Эти отношения по-прежнему упорядочены иерархически,
с пронизывающим всю социальную пирамиду почтением, осно¬
ванным на социальных различиях. Но, в отличие от других ие¬
рархических обществ и от собственного японского прошлого, ие¬
рархический статус больше не присваивается и не наследуется,
а приобретается, в значительной степени через жесткое мери-
тократическое соперничество за получение образования. Тем са¬
мым японцы смогли приспособиться к нуждам модернизации без
вестернизации своего «я»63.
Хотя сопровождающее эту модернизацию изменение матери¬
альных факторов затронет множество аспектов социальной жиз¬
ни — к примеру, увеличение доли женщин в рабочей силе, увели¬
чение ценности времени и т.д. — вовсе не очевидно, по крайней
мере пока, что растущее материальное процветание и его неизбеж¬
ный спутник — распространение рыночной экономики — будет
сопровождаться другими явлениями, приблизительно описывае¬
мыми как «упадок семьи» на Западе. Неким грубым показателем
этого явления может служить рис. 8.1, взятый из «Трактата о се¬
мье» Беккера. Как он отмечает, уровень разводов необъяснимым
образом вырос в Японии гораздо в меньшей степени, чем в других
богатых странах, даже притом, что другие изменения в перемен¬
ных, на которые делает упор новая «экономическая теория домо¬
хозяйства», изменялись, как предсказывает теория. Но, продол¬
жает он, «по - прежнему основной смысл этих данных и данных по
развитым странам состоит не в разнообразии, а в единообразии:
в течение последних нескольких десятилетий фактически во всех
экономически развитых странах семья изменилась одинаково ре¬
волюционным образом». Это едва ли удивительно, поскольку,
за исключением Японии, большинство этих стран принадлежит
к Западу с его индивидуалистической космологией, которая, как
мы видели в главе 5, была установлена в Средние века посредст¬
вом стимулирования распада традиционной формы расширенной
семьи со стороны церкви, которое диктовалось корыстной заин-
178
Глава 8

Годы
Рис. 8.1. Уровень разводов на 1000 замужних женщин в Англии
и Уэльсе, во Франции, Японии и Швеции, 1950—1978 гг.
тересованностью в получении наследства. Овладев технической
основой западного процветания, японцы еще не усвоили эту спе¬
цифически западную форму индивидуализма.
Глейзер отмечает, что в японской семье происходили порази¬
тельные изменения, отчасти инициированные правовыми норма¬
ми, основанными на западных традициях, введенных американ¬
скими властями после Второй мировой войны. Размер домохо¬
зяйства начал уменьшаться, число нуклеарных семей (основанных
на критерии «домохозяйства») начало расти, как и доля семей
с одинокими родителями, в то время как рождаемость падала. Но,
независимо от этих перемен, наблюдались признаки прочной ста¬
бильности, особенно в сравнении с США, проявляющейся в уров¬
не разводов, в численности получающих помощь от государства
(которая между 1962 и 1971 гг.упалос 1,7 млн до 1,3 млнчел.
и составила лишь около 1% населения, в сравнении с 7%в 1972 г.
в США), в меньшем проценте семей с матерями-одиночками,
живущих за счет пособия, в меньшем проценте пожилых людей,
находящихся в домах престарелых, в сравнении с теми, кто живет
Дальний Восток
179

со своими детьми или в своих собственных домах, и в относитель¬
но более низком уровне подростковых правонарушений и пре¬
ступности в целом64. Следовательно, заключает он, «японская
семья, несомненно, меняется; но для развитой страны она все еще
сохраняет поразительную стабильность, которая лежит в основе
стабильности паттерна ценностей и... вносит вклад в паттерн до¬
стижений в школе и на работе»65.
Вот почему случай Японии имеет такое значение. Насколько
вероятно, что в своих семейных и социальных нравах Япония ста¬
нет похожей на Запад? И не такова ли судьба других древних ци¬
вилизаций, по мере того, как они, пусть медленно и неохотно, из¬
бирают рыночный капитализм и материальное процветание, кото¬
рое он несет? Мы обратимся к этим вопросам в следующей главе.

ГЛАВА 9
ЗАПАД И ОСТАЛЬНОЙ МИР
Род людской испытывает постоянные общие
потребности, порождающие нравственные
законы, несоблюдение которых все люди
естественным образом повсеместно и во все
времена связывали с идеями вины и стыда.
То КВ иль
Демократия в Америке.
Кн. 2. Ч. 2. Гл. XVIII. С. 446
В нашем историческом обзоре Запада и остального мира всплыли
два главных различия. Первое различие касается скреп, связы¬
вающих эти общества. Второе — уникальной значимости инди¬
видуализма для внутреннего мира человека в космологических
представлениях Запада, ставшего источником его научного и ма¬
териального триумфа. Однако до недавнего времени индивидуа¬
лизм был соединен с религиозными верованиями, основанными
на чувстве вины, которые обеспечивали личную этику, укрепля¬
ющую их социальную ткань.
Напротив, незападные общества не были индивидуалистиче¬
скими (за исключением типа индивидуализма «не от мира сего»)
и не основывали свои процессы социализации на чувстве вины.
Вместо этого они полагались на стыд. Их социальная ткань ед¬
ва ли была до такой степени ослаблена смертью Бога, вытекаю¬
щей из рационализма, порожденного западным индивидуализ¬
мом. Это имело важные последствия, к которым я еще вернусь.
Но прежде следует обратить внимание на то, что, по крайней мере
в Европе — до недавнего времени — процессу социализации вдо -
бавок способствовали не только этика, но и манеры.
Манеры, стыд и вина
Норберт Элиас в своем двухтомном труде «О процессе цивили -
зации»1 показывает, как подъем абсолютистского государства
в постренессансной Европе сопровождался подъемом придвор -
ного общества и развитием цивилизованных манер, основан¬
ных на слиянии аристократического и, постепенно (после кон¬
ца XVIII столетия), буржуазного поведения. Подъем западной
Запад и остальной мир
181

цивилизованности, утверждает Элиас, был неотъемлемой частью
развития политического устройства и экономики, в которых раз¬
деление труда, монетизация и сопутствующая им дифференци¬
ация задач, а также интеграция в общество различных классов
и групп требовали, индивидуальной интернализации различных
форм самообуздания инстинктивных внутренних побуждений и
страстей2. Образующиеся при этом нормы цивилизованного по¬
ведения, или манеры, высшие классы транслировали вниз по со¬
циальной лестнице через труды, подобные Ие ОиИН^е Могит
РиегШит («О вежливости детей») Эразма Роттердамского.
Как отмечает Элиас, развитие хороших манер как процес¬
са социализации основано на стыде3. Цивилизующий процесс,
связанный с абсолютистскими дворами Европы, был основан
на социальной иерархии и на обусловленной ею иерархии почи¬
тания. «Манеры», культивируемые постренессансным придвор¬
ным обществом, воплощали эту форму социального регулирова¬
ния, поскольку она также могла дать воплощение чувству вины,
внедренному в западные умы христианской моралью. Таким об¬
разом в процессе роста цивилизованности Запада стыд и вина
соединены.
Смерть Бога, принесенная научной революцией, и подъем де¬
моса (с его атакой на социальные иерархии и почитание) нанес¬
ли двойной удар этим формам социализации. В эссе «О свободе»
Милль представил оптимистическую версию человеческой при¬
роды, когда, даже в отсутствие религии, индивиды способны осу¬
ществлять самоконтроль: «Та самая чувствительность, которая
делает сильными и энергичными наши личные побуждения, есть
также и источник, из которого рождается самая страстная любовь
к добродетели и самое строгое наблюдение над самим собою»4.
Ницше (как мы видели в главе 4), который первым провозгла¬
сил смерть Бога, с этим не согласился: «Ницше, который ничто
не считал само собой разумеющимся, и менее всего добродетели
самоконтроля, самоограничения и самодисциплины, презирал тех
английских моралистов, — по его выражению, “плоский ум” Мил¬
ля, и “маленькую морализирующую самку” Джордж Элиот1, — ко¬
торые полагали, что смогут сделать мораль светской, отделив ее
от христианства. Ниже их “пресного и трусливого понятия ‘чело¬
века’ ” влачит жалкое существование старый “культ христианской
морали”. Эти “фанатики морали” не отдают себе отчета, до какой
степени их мораль обусловлена религией, от которой они, по их
утверждениям, избавились. И все это лишь из-за живучести этой
религии, которая для английской морали “вовсе не проблема”»5.
К несчастью, время показывает, что Ницше был прав. Чувство
вины, предписанное христианской моралью, постепенно подверг¬
лось эрозии. Значительно хуже то, что, как утверждает Химмель-
182
Глава 9

фарб6, постепенное признание индивидуалистического принципа
Милля привело к релятивизму и в морали, и в эпистемологии.
Постмодернизм, который привел к смерти определенности, со¬
единенный с сомнениями во всех социальных иерархиях и во всех
формах почтения, все больше растворял другой компонент соци¬
альных скреп Запада — стыд, основанный на «манерах». Даль¬
ше всего этот процесс зашел в США — в том самом уникальном
западном обществе, которое возникло как новорожденное дитя
Просвещения7. И будет поучительным понять причины этого.
Как отмечал Токвиль8, американцы усвоили новый идеал ра¬
венства людей, влекущего за собой их подобие, что сформировало
индивидуалистическое общество, отличное по характеру от иерар¬
хических аристократических обществ, возникших в абсолютист¬
ских государствах Европы. Почти столетием позже Мюрдаль тоже
подметил уникальность того, что мы называем «американским
кредо», в котором представлены две основные нормы Просве¬
щения — свобода и равенство, но которое приемлет неравенство
экономических результатов, основанное на конкуренции9.
Этот здоровый индивидуализм и социальный эгалитаризм под¬
держивался характерной для Америки обеспеченностью фактора¬
ми производства10. Благодаря изобилию земли не существовало
земельных рент, достаточных для возникновения значительного
класса землевладельцев11. В отличие от тропических частей Аме¬
рики, самыми пригодными для выращивания культурами были
зерновые. В отличие от плантационных культур, таких как сахар-
ный тростник, который дает возрастающую отдачу при увеличении
масштаба производства, зерновым свойственна постоянная отда¬
ча, не зависящая от масштаба производства. В меньшей степени
то же самое верно для табака и кофе12. Там, где климатические
условия на Американском континенте были пригодны для выра¬
щивания последних, использование принудительного труда имело
огромные преимущества в издержках перед свободным трудом,
что привело к формированию общества, более дифференцирован¬
ного социально и экономически, с огромным имущественным не¬
равенством13. Напротив, благодаря другому типу обеспеченности
факторами производства (включая климат) в большинстве частей
США основой колониальных экономики14 стала семейная ферма,
и смогло развиться общество с достаточно эгалитаристскими нра¬
вами15. Это было общество, приверженное представлению о мире,
в котором люди «уже воспринимались как в сущности равные и
тождественные, а не как иерархически ранжированные в различ¬
ные социально - культурные породы»16.
Что же было основой социализации в СТТТА? Поскольку страна
была светской, ни одна государственная религия не могла пред¬
писывать социальную этику. Здесь Токвиль, как обычно, оказался
Запад и остальной мир
183

провидцем. Он находит, что эта основа пролегает и в религии, и
в гражданстве. Он обращает внимание на «бесчисленное мно¬
жестве сект в Соединенных Штатах... Каждая секта по-своему
поклоняется Богу, но все они проповедуют одну и ту же мораль
во имя Божие. Самым ценным для человека как личности явля¬
ется истинность его религии. Однако об обществе этого сказать
нельзя. Оно не боится загробной жизни и ничего от нее не ждет;
самое важное для него — это не столько истинность религии, ко¬
торую исповедуют все граждане, сколько сам факт исповедания
какой - либо религии »17.
Он также отмечает, что «если закон позволяет американско¬
му народу делать все, что ему заблагорассудится [что позволяет
ему быть смелым и предприимчивым], то религия ставит заслон
многим его замыслам и дерзаниям»18. Наконец, и это в общем
и целом верно и для сегодняшнего дня19, «все секты в Соеди¬
ненных Штатах являются разновидностями христианской рели¬
гии, а христианская мораль повсюду едина»20 — мораль, ищущая
опоры во внушении чувства вины. Токвиль также подчеркивает,
что это был важнейший элемент, способствующий упрочению со¬
циальных скреп американского общества: «...религию, которая
в Соединенных Штатах никогда не вмешивается непосредственно
в управление обществом, следует считать первым политическим
институтом этой страны. Ведь, хотя она и не усиливает стремле¬
ние людей к свободе, она значительно облегчает жизнь свободного
общества... Я не могу сказать, все ли американцы действительно
веруют. Никому не дано читать в сердцах людей. Но я убежден,
что, по их мнению, религия необходима для укрепления республи¬
канских институтов... В уме американца христианство и свобода
переплетаются так тесно, что он почти не может представить себе
одно без другого»21.
Поэтому неудивительно, что на все более секуляризующемся
Западе доля американцев, «усердно отправляющих все религи¬
озные обряды»11, до сих пор выше, чем в любой другой развитой
стране^2. Но это, вероятно, становится в большей степени жес¬
том уважения. Ибо, если принять во внимание другие аспекты
нынешнего поведения американцев в отношении предписаний
христианской морали, — например, ее порицания внебрачных
связей и разводов, — то для постороннего эти цифры исповеда¬
ния религиозной веры покажутся попросту признаком лицемерия,
либо проявлением описанной Макинтайром фрагментации в аме¬
риканском «я» (которую мы обсуждали в предыдущей главе)23.
Вторую форму социального клея обеспечивали право и кон -
ституция. Единственные среди государств современного мира,
американцы, подобно древним грекам, основывают свой способ
объединения на гражданстве. Большинство других государств
184
Г лава 9

основано на этнической принадлежности или на случайных об¬
стоятельствах завоеваний и колониализма. Одна лишь Амери¬
ка обеспечивает основу общности предоставлением гражданства.
Это позволяет бесчисленным этническим группам и националь¬
ностям становиться американцами, независимо от их прошлых
привязанностей, в то время как всемогущее американское кредо
через процесс социализации, основанный на лояльности граж¬
данственности, а не этике, породило «плавильный котел» Аме¬
рики24. В этом процессе социализации неоспорима важность го¬
сударственного образования25. Таким образом, в данном слу¬
чае имеет место уникальная цивилизация: «Она есть результат ...
двух совершенно различных начал, которые, кстати говоря, весь¬
ма часто находились в противоборстве друг с другом, но которые
в Америке удалось каким-то образом соединить одно с други¬
ми и даже превосходно сочетать. Речь идет о приверженнос¬
ти религии и духе свободы... Свобода... воспринимает рели¬
гию как блюстительницу нравственности, а саму нравственность
считает гарантией законности и залогом своего собственного
существования » 26.
Как отмечает Токвиль, важнейшим элементом в этом уни¬
кальном американском процессе социализации было обнаружен -
ное им в этой стране несметное число гражданских объединений.
Согласно Токвилю, поскольку в связи в ростом демократии тра¬
диционная аристократия с ее чувством noblesse oblige™, которая
в Европе при старом порядке обычно стояла между правителями
и подданными, была уничтожена, эти бесчисленные добровольные
объединения (или неправительственные организации (НПО), как
их называют сегодня) создали бастион против тирании централь¬
ной исполнительной власти в демократиях. Обеспечив проме¬
жуточный уровень между правящими элитами и массами, они
не дают элитам злоупотреблять властью и позволяют простым
гражданам участвовать в политическом процессе.
Наравне с чувством вины, взлелеянным отцами-пилигрима¬
ми, силой, удерживавшей единство этого гражданского общества
(как и древнегреческого), был стыд. Но в основе этого стыда ле¬
жала гражданственность и в конечном счете некая форма пат¬
риотизма, возникающего из гражданского долга27. Смерть Бога
и упадок определенности, о которых шла речь выше, оказались
особенно убийственными для социальных скреп американско¬
го общества28. Смерть Бога растворила то личное чувство вины,
которое обеспечивало личную этику большей части западных со -
ставляющих американского общества, которые все еще остаются
доминирующими. Упадок определенности, как мы видели ранее,
подорвал веру в легитимность нации-государства и, следова¬
тельно, в патриотизм. Свидетельством тому растущее нежелание
Запад и остальной мир
185

многих американцев умереть за знамя!29 Но в условиях, когда
гражданственность все более признается не имеющей значения30,
легитимность плавильного котла европейской культуры разру¬
шена мультикультурностью31, а личная мораль все в большей
степени строится на принципе «все дозволено», единственным
базисом социального сотрудничества становится право32. Отсюда
рост того чрезвычайно американского феномена, который я на¬
зываю «болтовней о правах». Это последняя версия точки зре¬
ния на государство (поОукшотту) как на «предпринимательское
объединение».
Кен Миноуг называет это новое мнение «конституционной
манией». Оно делает акцент на материальные социально-эко¬
номические права в дополнение к известным правам на сво¬
боду — свободу слова, договоров и объединений, на которые
делали упор классические либералы. Оно стремится использо¬
вать закон для осуществления этих «прав», основанных частью
на «потребностях» и частью на «равном отношении», которого
требуют разнообразные самозванные меньшинства, различаю¬
щиеся по этнической принадлежности, полу и/или сексуальной
ориентации. Но, как и в потерпевших крах коллективистских об¬
ществах, эта попытка определять и узаконивать новооткрытые
разветвленные системы прав (у некоторых активистов включаю -
щие права растений и животных) требует значительного расши¬
рения власти правительства над жизнью людей. Экономические
издержки всего этого самоочевидны.
Но эти тенденции также создают общее впечатление «утраты
единства Америки»33, эрозии «доверия»34, или того, что, в от¬
личие от плотного гражданского общества, прославленного Ток-
виллем, американцы теперь все больше «играют в боулинг сами
с собой»35. Но, как я предположил, в той мере, в какой эти диаг¬
нозы верны, они относятся только к Америке. Ибо, в отличие от
Америки, многие другие части Запада все еще могут рассчитывать
на социальные скрепы, обеспечиваемые «манерами», связанны¬
ми с остатками древних социальных иерархий. Я подозреваю, что
по мере того, как эти социальные нормы будут разрушаться по
ходу демократизации36, эти страны также столкнутся с проблемой
поддержания «гражданского общества», что многими на Западе
воспринимается как его главная проблема37. Фрагментированная
американская личность, выявленная Макинтайром (и рассмот¬
ренная в прошлой главе), вероятно, будет распространяться по
всему Западу.
Роль, которую порожденное манерами чувство стыда может
играть в изменении этих тенденций на противоположные, под¬
тверждают многие эксперты Запада38, а также западные полити¬
ки. Окончательным, с моей точки зрения, подтверждением тезиса
186
Г лава 9

этого раздела стала речь генерала Колина Пауэлла, в которой он
объявил о своем решении не выдвигаться в президенты. Пауэлл
сказал, что, будь он избран, его приоритетом в исполнении пре¬
зидентских обязанностей стала бы «попытка восстановить чувст¬
во семьи, восстановить чувство стыда в нашем обществе, помочь
привнести в наше общество больше гражданственности»!39
Государство всеобщего благосостояния
Ничто лучше не иллюстрирует контраст между Западом и осталь¬
ным миром в том, что, вероятно, станет наиважнейшим аспектом
культурно опосредованных различий в экономических результа¬
тах, чем парадокс западного государства всеобщего благосостоя¬
ния. Как мы видели в нашем обсуждении западной семьи в гла¬
ве 5, одно из последствий семейной революции папы Григория I,
которое привело к слому традиционных шаблонов евроазиатской
семьи на Западе, состояло в росте различных общественных сис¬
тем социальной защиты для сильно нуждающихся, поддерживать
которых их семьи больше не могли или не хотели. Самой важной
из них, разумеется, была сама церковь40.
Последующий подъем индивидуализма, индустриализации и
урбанизации, которая была с нею связана, увеличил потребность
в обеспечении «бедных», о которых прежде заботились в пре¬
делах общинной структуры средневекового общества. До самого
последнего времени бедные ясно отождествлялись с сильно нуж¬
дающимися. Масса трудоспособных или «структурно» бедных
была постоянной чертой органических экономик, и их бедность
можно было облегчить только посредством неограниченных воз -
можностей, которые открыл интенсивный рост прометеевского
типа (как это и произошло на самом деле). Но для облегчения
бедности сильно нуждающихся по причине физической немощи
и недостаточного числа членов семьи, а также тех, кто опустил¬
ся ниже черты бедности временно, вследствие конъюнктурных
обстоятельств вроде климатических кризисов или политических
беспорядков в преимущественно аграрных экономиках, сущест¬
вовала потребность в перераспределении дохода. Начиная с ели¬
заветинского Закона о бедных, западные нации-государства были
вынуждены находить общественные способы решать эту пробле¬
му, если частные трансферты оказывались недостаточными. Хотя
вопрос о том, была ли система частных трансфертов, дополнен¬
ная некоторой целевой государственной помощью, недостаточной
для решения проблемы нищеты и временной бедности41, является
дискуссионным, в большинстве развитых западных государств,
отчасти из-за призрака социальных волнений, инспирированных
Запад и остальной мир
187

социалистами или, того хуже, коммунистами, государственные
трансферты заменили частные, чтобы помочь не только жерт¬
вам природы и тем, на кого отрицательно повлияли циклические
спады, но еще и тем, чей доход, приходящийся на домохозяйство,
упал ниже некоторой социально определенной нормы бедности.
Это была часть «эгалитаристского» голоса предпринимательской
ассоциации по Оукшотту.
Но последующее создание обширных систем узаконенных по¬
собий (entitlements) в гигантских перераспределительных го¬
сударствах на Западе имело некоторые непреднамеренные по¬
следствия. Некоторые из них были экономическими, поскольку
система положительных и отрицательных стимулов, созданная
государством благосостояния, в некоторых случаях вела к увеко¬
вечению той самой бедности, сгладить которую стремились инс¬
титуты государственного перераспределения42, и к разложению
политических систем, поскольку политики боролись за возмож¬
ность покупки голосов на чужие деньги43, и к характерным для
этих систем финансовым кризисам44.
Куда более тяжкими были непреднамеренные культурные по -
следствия, состоявшие в эрозии скреп этих обществ, основанные
на чувствах стыда и вины. Чтобы описать этот двойной результат,
полезно сравнить западные системы государственных трансфертов
с системами преимущественно частных трансфертов — традици¬
онным и действующим в наше время методом решения проблем
нищеты и временной бедности в незападном мире. При оценке
примеров решения проблем нищеты и временной бедности госу¬
дарствами всеобщего благосостояния в западном стиле полезно
проводить разграничение между системами социальной взаимо¬
помощи и государствами всеобщего благосостояния.
Разграничение между «государством всеобщего благосо¬
стояния» и «системой социальной взаимопомощи» по сущест¬
ву состоит в противопоставлении всеобщности охвата перерас¬
пределением дохода в государстве всеобщего благосостояния и
ограничения коллективно предоставляемых пособий в системе
социальной взаимопомощи только действительно нуждающимся.
В «Руководстве по сокращению бедности» (Poverty Reduction
Handbook) Всемирного банка отмечается два важнейших эле¬
мента в любой конструкции системы социальной взаимопомощи:
«Определение групп нуждающихся в помощи и низкозатратные
методы направления помощи этим группам». И далее — вопрос:
«Являются ли эти проблемы вопросами государственной поли¬
тики, или их удовлетворительным образом решает традиционная
сеть семейных взаимоотношений? »45.
Напротив, защитники государства всеобщего благосостояния
поддерживают всеобщность. В их глазах только оно предоставляет
188
Г лава 9

подходящие средства для достижения целей, которых система со¬
циальной взаимопомощи в полной мере реализовать не способна
ввиду проблем, связанных с получением информации, необходи¬
мой для обеспечения адресности. Некоторые46 утверждали, что
из-за повсеместной неполноты информации рынки рисков будут
неизбежно несовершенны. Следовательно, государства всеобщего
благосостояния нужны как часть эффективного решения борьбы
с «провалом рынка». Рассмотрение этого довода увело бы меня
слишком далеко47. Достаточно сказать, что эта разновидность
«экономической теории нирваны»48 сегодня в моде у левых, но
она не обеспечивает никакого убедительного оправдания госу¬
дарству всеобщего благоденствия.
Так ли необходимы государственные трансферты, как заявля¬
ют сторонники государства всеобщего благосостояния, для борьбы
с нищетой и временной бедностью (conjunctural poverty) и, как
утверждают некоторые, даже для борьбы с массовой структурной
бедностью? Необходимо исследовать сравнительную эффектив¬
ность частных трансфертов и государственного перераспределения
доходов. Поскольку частные трансферты стали количественно не¬
значительной долей в общем перераспределении доходов в стра¬
нах Запада, значительная часть данных по этой теме относится
к остальной части мира.
Частные трансферты
Главными способами, которыми традиционные общества боро¬
лись с риском изменчивости доходов были трансферты, основан¬
ные на родстве, соглашения о взаимных обязательствах и дого¬
воры на рынках связанных факторов (interlinked-factor market
contracts). Они были весьма эффективны49. В связи в неизбеж¬
ным размыванием сельских общин высказываются опасения, что
эти частные страховые решения будут разрушены, и во все более
атомистичных промышленных экономиках не останется никакой
частной альтернативы для противостояния нищете и временной
бедности.
Именно в этом контексте роль частных трансфертов между
домохозяйствами имеет огромную важность. Согласно данным,
полученным Коксом и Хименесом, в развивающихся странах они
до сих пор имеют существенное количественное значение50. Кроме
того, после повышения цен на нефть в начале 1970-х годов, бед¬
няки из Южной Азии и части Юго-Восточной Азии обнаружили
хорошо оплачиваемые рабочие места в новых богатых нефтяных
государствах, и их денежные переводы родственникам в «третьем
мире» помогли облегчить бедность последних51.
Запад и остальной мир
189

Мотивы для таких трансфертов представляют некоторый ин¬
терес. Если они чисто альтруистические (как в «теореме об ис¬
порченном ребенке» Беккера52), то это будет означать, что при
межпоколенческих трансфертах между родителями и детьми ди -
настические семьи будут вести себя так, как если бы они были
единым индивидом, живущим неопределенно долго. Тогда будет
поддерживаться хорошо известная «эквивалентность Барро—Ри¬
кардо», при которой такие меры государственной политики, как
финансирование государственных расходов за счет заимствова¬
ний и социальное страхование, будут полностью нейтрализованы
уравновешивающей частной деятельностью50.
Ввиду того, что эти выводы представляются абсолютно нереа¬
листичными, делались попытки объяснить частные трансферты
как часть процесса обмена, включающую неявный взаимовыгод¬
ный договор, — скажем, между родителями и детьми, которые
в обмен на расходы на их образование обязаны заботиться о сво¬
их родителях в старости54. Лукас и Старк разработали промежу¬
точную модель, в которой причинами трансфертов являются и
альтруизм, и рациональный обмен, и обнаружили, что она удов¬
летворительным образом применима к Ботсване55. Большинство
эмпирических данных о мотивах частных трансфертов говорит
о том, что они разнородны00.
Некоторые исследования вместо этого пытались напрямую
оценить вытесняющее влияние государственных трансфертов
на частные. Большинство из этих исследований проводилось для
США и обнаружило небольшой вытесняющий эффект. Но пос¬
кольку расширение государства всеобщего благосостояния сде¬
лало государственные трансферты доминирующей компонентой
в общей сумме трансфертов, исследования частных трансфертов
в развитых странах имеют дело с результатами изменений лишь
в ничтожной доле трансфертов. Поэтому при изучении вытесне¬
ния частных трансфертов государственными важно рассматривать
именно данные из развивающихся стран.
Есть всего два таких исследования для развивающихся стран.
Кокс и Хименес5/ обнаружили, что в отсутствие социального
страхования в городах Перу частная поддержка пожилых людей,
осуществляемая между домохозяйствами, была бы выше при¬
мерно на 20%. Поэтому там имеется значительное, но не полное
вытеснение частных трансфертов государственными. Исследо¬
вание Кокса и Хименеса08, проведенное для Филиппин, вероят¬
но, более значимо59. Они обнаружили, что частные трансферты
значительны и широко распространены. Затем они смоделиро¬
вали воздействие на частные трансферты трех мероприятий го¬
сударственной политики: страхования по безработице, социаль¬
ного страхования и адресного субсидирования доходов малоиму¬
190
Г лава 9

щих. Относительно страхования по безработице они обнаружили,
что «сокращение частных трансфертов почти равно росту дохода,
который предоставляет домохозяйствам страхование по безра¬
ботице. 91% роста дохода домохозяйства от страхования по без¬
работице компенсируется сокращением частных трансфертов»61.
Относительно пенсионного дохода они обнаружили, что «частные
трансферты были бы на 37% выше», если бы не было пенсионных
доходов. В отношении программы полного искоренения бедности
посредством покрытия каждому домохозяйству разницы между
его действительным доходом и уровнем прожиточного минимума
они обнаружили, что после приспособления частных трансфертов
к ситуации условиям программы 46% городских и 94% сельских
домохозяйств, живших ниже черты бедности до введения про¬
граммы, после ее введения по-прежнему находились ниже этой
черты! Более того, они приводят объяснения, заставляющие пред¬
полагать, что их оценки вытеснения занижены. Всякому, кто ищет
в государственных трансфертах способ борьбы с бедностью, свя¬
занной с рисками на рынке труда, это исследование определенно
дает веские причины задуматься.
Эти сомнения касательно относительной эффективности част¬
ных трансфертов по сравнению с государственными усиливаются
тем наблюдением, что частные трансферты, полагающиеся на ло¬
кализованную информацию и на дополнительную экономиче¬
скую мотивацию, как то доверие или альтруизм, могут преодо¬
леть множество проблем негативного отбора, морального риска и
т.п., которые так беспокоили «экономическую теорию нирваны»
школы «провалов рынка». Ибо, как заключают Кокс и Химе¬
нес, подводя итог эмпирического исследования, «частные транс¬
ферты выравнивают доходы; частные трансферты направлены
бедным, молодежи, старикам, женщинам, нетрудоспособным и
безработным » 61.
Государственные трансферты
Возможно, государственными трансфертами можно добиться
даже большего, так что стоит ли нам волноваться, если они вы¬
тесняют частные трансферты? Государственное субсидирование
двух благ, «заслуживающих потребления» (merit goods), — здра¬
воохранения и образования — является значительным государст¬
венным трансфертом почти во всех развивающихся странах и су¬
щественной частью таких трансфертов в развитых странах. Кроме
того, социальное страхование занимает важное место во многих
странах Латинской Америки и является одной из растущих компо -
нентов государственных трансфертов в развитых странах62.
Запад и остальной мир
191

Одной из проблем, по которой имеются некоторые эмпири¬
ческие данные, является распределение выгод от субсидирова¬
ния заслуживающих потребления благ в развивающихся стра¬
нах. Начиная с первых обследований Меермана для Малайзии
и Селовски для Колумбии, к этой теме обращалось множество
исследований. Хименес63, суммируя исследования, проведенные
до 1987 г., делает вывод: «Студенты из самой высшей квартили
профиля распределения дохода в Чили, Колумбии, Индонезии и
Малайзии получают от 51% до 83% всех государственных рас¬
ходов на высшее образование, тогда как студенты из низших 40%
получают от 6% до 15%. Этот эффект лишь отчасти уравнове¬
шивался сосредоточением субсидий на начальное образование
среди бедных семей, в которых растет большая часть младших
школьников страны. Конечный результат состоял в распределе¬
нии совокупных образовательных субсидий приблизительно про¬
порционально доле в населении каждой доходной группы, за ис¬
ключением Доминиканской республики, где. доля бедных все еще
меньше. Для здравоохранения смещение в соответствии с дохо¬
дом проявляется меньше. Медицинские субсидии в Колумбии
и Малайзии приблизительно пропорциональны доле в населе¬
нии каждой доходной группы. Но в Индонезии на 40% наиболее
бедных приходится лишь 19% субсидий на центры здравоохра¬
нения и больницы»64.
Падение качества государственного образования в развитых
странах сейчас широко признано. Так, в недавнем исследовании
Эванс и Шваб65 обнаружили, что если оценивать сравнительную
результативность по доле учеников, которые заканчивают высшую
школу и поступают в колледж, то по качеству образования като¬
лические школы в США превосходят государственные66.
Результаты других исследований эффективности государствен -
ных трансфертов в развивающихся странах суммированы в ра¬
бота Дала—Мьинта. Общее впечатление таково, что конечное
распределение выгод от государственных трансфертов является
в целом регрессивным, поэтому они представляют собой край¬
не несовершенное средство помощи бедным. Похожий «захват
средним классом» государства благосостояния зарегистрирован
во многих западных демократиях67.
Одну изобличающую улику, указывающую на то, что по срав¬
нению с частными государственные трансферты не только менее
эффективны в деле компенсирования бедности, но еще и вытесня¬
ют их, предоставило исследование Всемирного банка, выполнен¬
ное в 1990 г. Оно «проследило расходы государственного соци¬
ального сектора в латиноамериканских странах в 80-е годы... [и]
обнаружило, что реальные государственные социальные расходы
на душу населения на здравоохранение, образование и социальное
192
Г лава 9

страхование падали в течение некоторых лет этого периода во всех
странах, охваченных исследованием. Доля расходов на здравоох¬
ранение и образование в суммарных государственных расходах
тоже упала, даже при том, что расходы на социальное страхование
выросли. Несмотря на пониженное финансирование и отсутствие
явного повышения справедливости и эффективности, в 80-х годах
XX в. социальные индикаторы в целом улучшились»68.
Помимо очевидных статистических и других погрешностей,
которые могли бы объяснить эту аномалию, наиболее правдопо¬
добное объяснение заключается в том, что это может происходить
из-за «растущей роли неправительственных организаций и реак¬
ции рыночно ориентированного частного сектора на повышенные
ожидания и спрос». То есть, вероятно, существовало замещение
более справедливыми и более эффективными частными трансфер -
тами уменьшающихся государственных!69
Политическая экономия перераспределяющих государств
Сказанного выше достаточно, чтобы предположить, что госу¬
дарственные трансферты, расхваливаемые социалистами разных
мастей, вовсе не являются панацеей70. Их действенность в до¬
стижении таких целей, как повышение качества образования и
здравоохранения, сомнительна, а распределение выгод носит
регрессивный характер — разумеется, в сравнении с результа¬
тами исследований частных трансфертов, приведенными выше.
Поэтому мой общий вывод повторяет вывод доклада Всемирно¬
го банка, посвященного Гондурасу: «Если говорить о расходах
на медицинскую помощь в больницах, пенсионные льготы и выс¬
шее образование, то большинство [государственных] социальных
программ приносит выгоды в первую очередь среднему классу и
богатым. За счет социальных расходов оплачиваются услуги, ко¬
торые могли бы финансироваться частным сектором»71.
Такой «захват средним классом» выгод от социальных расхо¬
дов не ограничивается развивающимися странами. Этот фено¬
мен был зарегистрирован и в странах ОЭСР72. Здесь мы имеем
дело с системным процессом — политической экономией пере¬
распределения в мажоритарных демократиях. В двухпартийной
мажоритарной демократии политики будут торговаться за голоса
избирателей, предлагая перераспределение доходов в пользу не¬
которых разрядов населения за счет других. Модели этого полити¬
ческого процесса (который не обязательно называть демократией,
а целесообразнее рассматривать как взаимодействие различных
групп давления/интересов)/3 показывают, что будет существо¬
вать тенденция к перераспределению доходов и от богатых, и от
Запад и остальной мир
193

бедных к средним классам — к так называемому медианному из¬
бирателю. Даже если социальные расходы первоначально предна¬
значались для пользы одних лишь нуждающихся, в демократичес¬
ких государствах такие программы неизбежно «универсализиру¬
ются» через политический процесс и ведут к тому, что совершенно
справедливо называется «перераспределяющим государством»
(а не «государством благосостояния»), которое в первую очередь
приносит пользу средним классам.
Кроме того, смягчение нищеты в качестве побочного продукта
расширения перераспределяющего государства покупается все бо -
лее дорогой ценой. В условиях универсализации различных схем
благосостояния созданы политически мотивированные, узаконен¬
ные пособия, причем порождаемое ими бюджетное бремя опре¬
деляется в большей степени демографией, нежели положением
дел в экономике. В связи с тем, что расходы на выполнение этих
обязательств растут быстрее, чем поступления, необходимые для
их финансирования, перераспределяющее государство рано или
поздно оказывается в бюджетном кризисе. Этот процесс наблю¬
дается как в развивающихся, так и в развитых странах.
Для случая развивающихся стран исследование Дала—Мьинта
демонстрирует, что этот процесс ясно наблюдается в тех странах
нашей выборки (Уругвай, Коста-Рика, Шри-Ланка и Ямайка),
которые под давлением групповых интересов в рамках мажори¬
тарных демократий создали и расширили государства благосо¬
стояния. Все четыре государства всеобщего благосостояния фи¬
нансировались за счет налогообложения ренты от экспорта ми¬
нерального или сельскохозяйственного сырья. При расширении
доходов в фазе подъема цикла колебаний сырьевых цен полити¬
ческое давление вело к принятию обязательств по выплате соци¬
альных пособий, от которых нельзя было отказаться с падением
доходов в фазе спада ценового цикла. Вызванное этим увеличе¬
ние налогового бремени на сырьевой сектор (с целью залатать
прореху в бюджете) приводило к замедлению его роста и произ¬
водительности, а в некоторых случаях к «убою курицы, несущей
золотые яйца». Таким образом, несмотря на то, что в резуль¬
тате развития государств благосостояния нищета, несомненно,
была отчасти ликвидирована, созданные таким образом права
на получение пособий со временем стали вредить экономиче¬
скому росту, на который они были ориентированы, и поэтому
в конечном счете их дальнейшее осуществление стало невозмож¬
ным. Подобные процессы, приводящие к бюджетному кризису,
обнаруживаются во многих других развивающихся и развитых
странах74. Неудивительно, что многие из этих стран с чрезмерно
раздутым государством всеобщего благосостояния теперь стре¬
мятся обуздать его.
194
Г лава 9

Культурные аспекты
Эти непреднамеренные экономические и политические последст¬
вия государства благосостояния сопровождались в равной степени
серьезными воздействиями на социальные скрепы западных об -
ществ. Так, Магнет недавно привел доводы в пользу того, что такие
патологии, связываемые с государством всеобщего благосостояния,
как взрывной рост разводов, растущее число домохозяйств одино¬
ких матерей-подростков, взрывной рост числа внебрачных детей,
злоупотребление наркотиками и преступность, — по-видимому,
возникли примерно в одно и то же время в конце 60-х годов XX в.
(см. рис. 9.1). Технологическое чудо противозачаточных табле¬
ток, а также ряд решений Верховного суда США 1965 — 1977 гг.,
«создавших конституционное право сексуальной или репродук¬
тивной автономии, которое назвали приватностью», придали им¬
пульс сексуальной революции75. Теперь чувству вины, связанному
с первородным грехом, на Западе пришел конец.
Рис. 9.1а. Количество преступлений, зарегистрированных полицией,
в США: показатели на 1950—1980 гг.
Примечание. Данные за 1950—1957 гг. основаны на статистике по
353 городам с населением более 25 ООО чел. Данные за 1960—1980 гг.
включали все юрисдикции, предоставившие данные.
Источник.-. Murray 1984, р. 114.
Запад и остальной мир
195

Рис. 9.16. Число незаконнорожденных на 1000 родившихся, 1950—1980 гг.
Источник: Murray 1984, р. 126.
Рис. 9.1в. Доля живущих в семьях матерей-одиночек по отношению
общему числу живущих в семьях в США, 1959— 1980 гг., %
Источник'. Murray 1984, р. 130.
196
Г лава 9

Рис. 9.1г. Рост почасовых ставок заработной платы (преимуществен¬
но в обрабатывающей промышленности) в девяти странах ОЭСР, 1960—
1979 гг., демонстрирует изменение темпов роста около 1969/70 г. Шка¬
ла: число в конце каждой кривой равно отношению почасовых ставок за¬
работной платы в 1979 г. (среднее по первым трем кварталам) к 1960 г.,
принятому за 100.
Источник: Phelps-Brown 1983, p. 156.
Запад и остальной мир
197

Чисто экономического объяснения, базирующегося на пороч¬
ных стимулах, созданных программами «великого общества», не¬
достаточно76 для выяснения причин того, почему все эти тренды
«одновременно взлетели до стратосферных высот, зародившись
в середине 60-х годов и резко ускорившись в начале 70-х. Они
не объясняют, по каким причинам мужчины и женщины опуска¬
ются на социальное дно абсолютно одновременно, несмотря на то,
что стимулы к неуспеху у женщин были иными, чем у мужчин.
И в самом деле, почему столь многие стимулы к неуспешности,
такие как мягкость судов или щедрость социального обеспечения,
оказали свое действие одновременно? Ответ состоит в том, что
все такие проявления были эманациями одного и того же духа
времени, того великого культурного сдвига, который произвел
переоценку ценностей и изменил взгляды имущих, а вскоре после
этого и неимущих, на авторитет, равенство, справедливость, за¬
кон, мораль, бедность, расу и социальный порядок. Иными сло¬
вами, то, что сделало бедность патологической, было не просто
рядом институциональных перемен, а культурной революцией,
которая воодушевила эти перемены и сообщила бедным новый
деструктивный набор норм и ценностей»77.
Точно так же Фелпс-Браун, пытаясь объяснить одновремен¬
ный взрыв производственных конфликтов в промышленности Ев¬
ропы в конце 60-х годов XX в., нашел причину в ослаблении тра¬
диционных моральных норм европейского рабочего класса в 60 - х
годах, достигшим апогея в 1968 г. При разборе причин стагфля¬
ции, которая произошла во многих странах ОЭСР после первого
нефтяного шока, Скотт также указывает на влияние «культурной
революции» 60-х, изменившей «ожидания и установки людей»78,
и полагает главной причиной стагфляции «ожидание непрерывно
улучшающихся коллективно предоставляемых услуг, более щед¬
рых пенсий и других трансфертов от государства», упирающееся
«в низкий потолок, задаваемый ухудшающимися условиями тор¬
говли в начале 70-х годов»79.
Магнет утверждает, что виновата «культурная революция»
«имущих». Движимый желанием личного освобождения — апо¬
феоз простого принципа, сформулированного Миллем в его эссе
«О свободе»80, — странный альянс между имущими и неимущи¬
ми в США разрушил чувство личной ответственности (и, следо¬
вательно, основу вины и стыда, если использовать наши терми¬
ны) у тех самых людей, которым для подъема по экономической
лестнице оно было нужно больше всего. Магнет доказывает, что
это была двойная революция. Первой была социальная револю¬
ция, направленная на освобождение бедных от политического,
экономического и расового угнетения. Второй была культурная
революция, предлагающая такое же освобождение от мораль¬
198
Г лава 9

ный ограничителей буржуазных ценностей, которого добились
имущие. «Первая создала программы социального обеспечения
“великого общества”, которые стали отрицательными стимулами,
мешавшими людям вырваться из бедности. А вторая сформи¬
ровала пренебрежительное отношение к поведению и установ¬
кам, которые традиционно способствовали экономическим улуч¬
шениям»81. В последнем случае имелись в виду «откладывание
удовольствия, умеренность, бережливость, упорное прилежание
и так далее, от начала и до конца всего списка по-старинному
звучащих буржуазных добродетелей»82. Общими усилиями эта
двойная революция привела к непреднамеренным последстви¬
ям, создав деморализованный и самовоспроизводящийся «низ¬
ший класс», который стал характерной особенностью не только
городской Америки, но и, если верить Мюррею83, все в большей
степени Великобритании84.
Таким образом, культурные последствия государства все¬
общего благосостояния могут быть столь же весомы, как эко¬
номические или политические. Как отмечают социологи, такие,
как Роберт Нисбет (в «Поисках общности») и Натан Глейзер
(в «Пределах социальной политики»), превращение государств
благосостояния в перераспределяющие государства на Западе и
их неизбежная универсализация под давлением демократиче¬
ской политики привели к атаке на гражданское общество сверху
и снизу. Сверху опосредующие институты гражданского общества
принуждаются к тому, чтобы сдать свои функции и полномочия
профессиональным элитам и бюрократиям централизованных
государств. Снизу «болтовня о правах» — требования много¬
численных и новооткрытых индивидуальных прав — подрыва¬
ют авторитет тех традиционных гражданских институтов (семьи,
церкви, школы, соседства), которые в прошлом способствовали
и частной благотворительности, и «энергичным добродетелям»
низших слоев. Признание претензий на всевозможные права
на материальную помощь замещает частную благотворитель¬
ность государственной, иссушая первую, которая для классичес¬
ких либералов является высшей (хотя и редкой) добродетелью.
Все эти более долгосрочные непреднамеренные социальные (и
бюджетные) последствия государства благосостояния теперь ве¬
дут к тому, что оно ставится под сомнение, а на Западе в неко¬
торых случаях подвергается частичному демонтажу — наиболее
впечатляющим примером последнего является фактический отказ
Новой Зеландии от государства всеобщего благосостояния, реа¬
лизованный ее протрезвевшей социалистической партией!
Западное государство всеобщего благосостояния ослабило се¬
мейные узы, которые обеспечивают систему социальной защи¬
ты в Азии. Это имеет значение в связи с часто повторяемым
Запад и остальной мир
199

утверждением о том, что «стареющее население, растущая ур¬
банизация и рост доли нуклеарных семей ослабили традицион¬
ную поддержку, предоставляемую семьей, увеличив потребность
в организованном обеспечении [помощью]»85. Но было ли неиз¬
бежным угасание расширенной семьи в «третьеммире»? Был ли
упадок не только расширенной, но и нуклеарной семьи на Запа¬
де неким неизбежным процессом, связанным с экономическим
ростом? Или, как утверждают Мюррей и многие другие, это было
непреднамеренным последствием преисполненной благими наме¬
рениями политики социальной помощи, которая субсидировала
матерей - подростков, поощряла семьи с одним родителем и делала
тип отношений взаимного обмена, описанный в нашем обсужде¬
нии частных трансфертов, все более и более излишним? Если се¬
мья была институтом, который в известной степени создавался и
сохранялся как форма взаимного страхования против жизненных
рисков, то разве передача этих страховых функций государству
не подтачивает сам институт, упадок которого теперь оплакива¬
ют политики всех западных государств всеобщего благосостояния?
Нельзя принимать в качестве исходной посылки ни то, что пре¬
обладающий на Западе тип индивидуалистической, в противопо¬
ложность династической, мотивации брака является всеобщей че¬
ловеческой характеристикой, ни то, что он является необходимым
спутником экономического роста86. Многие культуры «третьего
мира» — к примеру, индийская и китайская — по-видимому, от¬
носительно невосприимчивы к этим западным культурным нор¬
мам. Как предполагает Ли Куан Ю, во многих культурах «третьего
мира» семья может быть относительно невосприимчивой к спе¬
цифически западным социальным тенденциям, которые подто¬
чили ее на Западе87. Но, разумеется, поскольку экономические
стимулы имеют значение, семьи в странах «третьего мира», как
и на Западе, могут быть разрушены политикой государства все¬
общего благосостояния.
Существуют, однако, обнадеживающие предзнаменования, по
крайней мере для двух главных не-западных цивилизаций — ки¬
тайской и индийской. Та форма взаимных гарантий, которая пре¬
доставляется в рамках семей, в конечном счете зависит от не¬
которых интернализированных моральных кодексов. На Западе,
до эпохи Просвещения, эту мораль предписывало чувство вины,
внушаемое различными христианскими церквями. Страх Божий,
страх перед адским пламенем был мощным стимулом для того,
чтобы «поступать правильно» даже в обществах, становящихся
все более индивидуалистическими. Но, как только Бог умер, этот
религиозный бастион морали, который обеспечивал скрепы, свя¬
зывающие эти общества воедино, чрезвычайно ослаб. Сегодняш¬
няя норма, гласящая, что «все дозволено», не порождает необ¬
200
Г лава 9

ходимых социальных добродетелей. Попытки найти светскую мо¬
раль, основанную на разуме, а не на откровении, содержащемся
в Священном Писании, провалились (см. главу 6). Но основное
затруднение состоит в том, что христианство и его семитический
кузен ислам (в религиозных основаниях их общественной морали)
были проявлениями народа Книги88. Когда авторитет последней
был подорван, распалась и основанная на ней традиционная со¬
циальная ткань. Ничего удивительного, что одна из оставшихся
цивилизаций, до сих пор верящих в Книгу, — ислам, — воспри¬
нимает такую пессимистическую точку зрения как богохульство89,
ставящее под сомнение содержащееся в их Книге божественное
откровение. Люди ислама по крайней мере признают, что любое
сомнение такого рода ослабит социальную ткань их общества.
Зато смерть Бога, которая, вероятно, в современном мире не¬
избежна, мало заботит китайскую и индийскую цивилизации. Ибо
их религии, в отличие семитических, не являются религиями Кни-
ги. У них нет организованных церквей, и «эти религии» в боль¬
шей степени являются образом жизни. Их мораль предписана
культурными процессами социализации, которые делают упор
на чувстве стыда, а не вины, основанной на вере в Бога. Смерть
Бога — вытекающая из секуляризации и модернизации — вряд ли
подточит интернализированную мораль, которая лежит в осно¬
ве социальной ткани этих цивилизаций. Даже если, как в Япо¬
нии, это произойдет, их социальные институты, наиважнейшим
из которых является семья, могут оказаться более эластичными,
чем западные. Они могут и не нуждаться в государстве всеобщего
благосостояния со всеми его пагубными непреднамеренными по¬
следствиями, как утверждает Ли Куан Ю, и «благодетели» с За¬
пада не должны им его навязывать!

ГЛАВА 10
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Что можно сказать в завершение нашего долгого путешествия
о развитии цивилизаций Евразии на протяжении тысячелетий?
Во - первых, география этих цивилизаций имела большое зна -
чение для формирования их космологических представлений и
политического устройства — централизованного авторитарного
бюрократического государства Китая, децентрализованных поли¬
тических систем индуизма, ислама и христианства, политически
раздробленных, хоть и культурно единых; а также демократиче¬
ских собраний Древней Греции и арийских республик в предго¬
рьях Гималаев.
Во-вторых, эти цивилизации, как и японская при династии
Токугава, знавали периоды интенсивного роста смитовского типа
в основном в результате связывания воедино областей с разнооб¬
разными ресурсами в более обширный общий рынок в рамках гре-
ко-римского мира античности, исламского мира при Аббасидах,
буддистского мира при Маурьях, индуистского мира при Гупта,
под властью Токугава в Японии и под властью Сун в период рас¬
пространения китайского мира на долину Янцзы. Но ни одна из
этих цивилизаций, за исключением Китая династии Сун, не имела
никаких предпосылок для роста прометеевского типа. То, что для
развертывания Промышленной революции одних лишь техниче¬
ских и научных достижений было недостаточно, подтвердила не¬
удача Китая эпохи Сун, хотя он и обладал этими компонентами.
Именно «пакет» из космологических представлений, политиче¬
ской децентрализации и приложения «пытливого греческого духа»
привели к единственному в своем роде росту прометеевского типа
и к возвышению Запада.
Неудачу Аббасидов и династии Сун в формировании такого
пакета правдоподобно приписывают закату мысли этих народов
из - за победы их традиционного духовенства. Эта победа неудиви -
тельна, поскольку все древние евразийские цивилизации зависели
от поддержания определенного социального порядка, который
поставлял «излишек» для прокорма городов (самого определения
и символа «цивилизации»), где жили люди меча и книги. Купцов
(а также городских обитателей) терпели как неизбежное зло, но
им не доверяли, а их деятельность рассматривалась как потен¬
циальная угроза социальному порядку. Точно так же, несмотря
на все различия, существовала общая проблема по прикреплению
Заключение
203

работников к земле, вставшая перед этими цивилизациями. Най¬
денные ими решения, от индийской кастовой системы до евро¬
пейского крепостничества и системы «чифтхане» у османов,
в одинаковой степени зависели и от их политического устройства,
сформированного географией (и тем самым материальными фак¬
торами), и от того или иного конкретного набора космологичес¬
ких представлений. В этом смысле, как полагают материалисты,
многие аспекты человеческой культуры и политики объясняются
в терминах экологических или материальных факторов.
В-третьих, какя, надеюсь, уже показал, космологические пред¬
ставления как важнейший элемент «культуры» сыграли критичес¬
ки важную роль в возвышении Запада и в последующем развитии
его политической экономии. Повивальной бабкой при рождении
того «пакета», который привел на Западе к росту прометеевского
типа, была христианская церковь. Индивидуализм, которому она
непреднамеренно способствовала, является уникальным космо¬
логическим представлением Запада. Остальной мир был и оста¬
ется коммуналистским. В той мере, в которой Макс Вебер был
прав, он просто ошибся в датировке. Считалось общепризнанным,
что научная и техническая революции, приведшие к росту про¬
метеевского типа, были порождением инструментальной рацио¬
нальности, неразрывно связанной индивидуализмом. Касатель¬
но происхождения этого «странного» представления я полагаю
наиболее убедительным объяснение Гуди: индивидуализм воз¬
ник как непреднамеренное последствие жажды наживы со сторо¬
ны Римской Католической Церкви. Таким образом, «идеализм»,
который привел к возвышению Запада, очевидно, имеет вполне
«материалистическое» происхождение. Но он был исторической
случайностью. Ибо мы очертили, каким образом рост индивиду¬
ализма был связан с папскими революциями двух пап Григориев,
которые обратили церковь к миру, создав космологические пред¬
ставления и правовые институты рыночной экономики, которые,
в свою очередь, в конечном счете и привели к росту прометеев¬
ского типа.
Мы видели, что эта уникальная траектория не была предопре¬
делена ни географией или политическим устройством пострим-
ской Европы, ни различиями в изначальных религиозных веро¬
ваниях христианства в сравнении с индуизмом или исламом. Она
не имела отношения к единобожию; и в пантеистической инду¬
истской Индии, и в монотеистических странах ислама государство
фактически отделилось от общества. Их соединение в мире запад¬
ного христианства было результатом непредвиденных факторов,
в которых главную роль играла жадность церкви к земельным
наследствам. То, что все то было трансформацией изначальной
христианской доктрины, совершенной Августином, видно из со¬
204
Глава 10

вершенно иного курса, взятого восточной христианской церковью
в своих отношениях с мирской властью.
В-четвертых, папская (Григория I) революция в отношении
семьи отбросила на Запад длинную тень. Они привела к разры¬
ву с традиционными «семейными ценностями», доселе общими
для всех евроазиатских цивилизаций, — ценностями, которые
были нацелены на сдерживание различных инстинктов, связан¬
ных со стремлением к самовозвеличиванию, и базовых эмоций,
таких как романтическая страсть. Для противостояния их раз¬
рушительному воздействию на интернализированные нормы,
которые до сего времени поддерживали социальный порядок,
церковь посредством того, что я назвал августианской «мута¬
цией» , поместила первородный грех во главу угла своих доктрин
и создала общество вины, в котором страха Чистилища хватало,
чтобы заставить христиан изо всех сил избегать семи смертных
грехов либо искать отпущения грехов у функционеров церкви.
Дальнейший ход западных космологических представлений
примирил средневековую философскую систему Августина, из¬
ложенную в его «Граде Божьем», с научными последствиями
индивидуализма, который она непреднамеренно стимулировала.
От Просвещения до марксизма и далее до фрейдизма и эко - фун -
даментализма мы видели упорную приверженность западного
мышления Августинову видению Града небесного. Продолжает
повторяться все то же повествование, включающее Эдемский сад,
грехопадение и Судный день, который станет искуплением для из -
бранных и чистилищем для проклятых. Но эти вариации на кос¬
мологическую тему возымели политические последствия в виде
возвышения демоса и нации, а во внутренних делах — в виде раз¬
рушения какого бы то ни было фундамента морали, когда после за
Дарвина Бог стал восприниматься как «слепой часовщик».
Пятый, и последний, вывод, раскрывающий суть центральной
задачи этих лекций, состоит в парадоксальной природе того, к че¬
му привел индивидуализм, и его последствий на Западе и в ос¬
тальном мире. Так, индивидуализм создал инструменты роста
прометеевского типа. Однажды открыв, их можно имплантиро¬
вать в самые разные общества по всему миру без необходимости
для этих обществ перенимать космологические представления, ко¬
торые привели к созданию этих инструментов1.
Индивидуализм создал институты рыночной экономики, важ¬
нейшим из которых является коммерческое право, включая дого¬
ворное право и законодательство о компаниях. Последние (после
некоторого сопротивления) были приняты по всему миру благодаря
их инструментальной эффективности в деле продвижения матери¬
ального процветания, которого жаждут все. Это означало, что даже
в древних аграрных цивилизациях Индии и Китая «экономический
Заключение
205

принцип» теперь постепенно подтачивает их атавистическое отно¬
шение к торговле и коммерции — к жизненной основе рыночной
экономики. Древнее глобальное разделение потомков Люси2, об¬
щего африканского предка, произошедшее после последнего лед¬
никового периода, ныне сменилось подлинным их объединением
посредством торговли и инвестиций в то, что становится все бо¬
лее и более похожим на межрегиональную торговлю и инвестиции
в глобальную экономику. Действенное соперничество между этими
регионами за финансовый и человеческий капитал — два все более
и более мобильных фактора производства — также начало обуз¬
дывать традиционно хищнический характер государства, который
люди вынуждены были терпеть, по меньшей мере начиная с воз¬
никновения сельского хозяйства и подъема «цивилизации».
Но индивидуализм парадоксальным образом подточил самые
скрепы сотворенных им процветающих обществ. Как верно указы¬
вал Токвиль, эти скрепляющие силы во все времена и во всех стра¬
нах были обусловлены эмоциями «вины» и «стыда», прививае¬
мыми в процессе социализации. Порожденный индивидуализмом
триумф науки привел к смерти Бога на Западе и, таким образом,
к смерти вины, предписывавшей соответствующую личную мо¬
раль В свою очередь, демократизация, также вызванная индиви¬
дуализмом, подточила традиционные иерархические основы этих
обществ и разрушила набор «манер», основанных на почтении,
которые порождают чувство стыда в ходе социализации в этих
обществах. В США, исключительной западной стране, которая
родилась как одновременно и индивидуалистическая, и демокра¬
тическая, чувство стыда прививалось как часть гражданской куль¬
туры, прославляющей гражданственность. И в других западных
странах этот патриотизм, порожденный нацией-государством,
сыграл свою роль в сохранении основанного на стыде компонен¬
та процесса социализации. Но его все больше подтачивали по¬
рожденные индивидуализмом секуляризация и демократизация.
С подъемом постмодерна (роБ1тос1егпйу) и с упадком центра
в пользу границы патриотизм и порожденная им социализация,
основанная на стыде, тоже пришли в упадок.
На фронтирах Запада, — например, в городах США — во
многом происходит возврат к Средневековью, поскольку «при¬
личные» граждане, вне зависимости от расы, все больше прожи¬
вают в охраняемых резиденциях или в отдаленных пригородах,
из которых они ежедневно ездят в город, к рабочим местам, ох¬
раняемым в частном порядке. Опасность таится исключитель¬
но в общественных местах, которые они должны пересекать по
пути из дома на работу. Эти места кишат современными версиями
средневековых разбойников с большой дороги — грабителями и
угонщиками автомобилей. Этот все более явный провал западных
206
Глава 10

государств в обеспечении базового общественного блага — га¬
рантии безопасности своих граждан — подрывает их легитим¬
ность, но вовсе не разрушает экономическую энергию Запада,
в отличие от Средневековья. Однако этот провал сделает Запад
местом, опасным для жизни.
Религиозный вакуум Запада, оставшийся после победы инди¬
видуализма, все больше заполняется причудливым культом при¬
роды, идущим от экофундаменталистов, в то время, как в сфере
личной морали девизом стал принцип «все дозволено». Следова¬
тельно, в значительной мере подорвав два типа процессов соци¬
ализации, которые человечество всегда применяло для того, что¬
бы превратить «безволосую обезьяну» эволюционных психологов
в моральное животное, индивидуализм парадоксальным образом
ослабил социальные скрепы обществ, которые сам и сделал неве¬
роятно процветающими.
Один западный антрополог написал книгу, направленную про¬
тив релятивистского подхода к другим культурам, под названием
«Больные общества»3. Глядя на Запад, и особенно на его фрон-
тир в Америке, незападный антрополог должен будет применить
такой же эпитет к тому, что сотворил с этими обществами инди¬
видуализм в своем полном расцвете.
Западные общественные науки до недавнего времени были
заражены особой формой дуализма, проходящего под ярлыком
«теории модернизации». В нем «модернизация» и «вестерниза¬
ция» смешаны друг с другом и противопоставлены «отсталости и
традиции». Считалось, что для достижения роста прометеевского
типа и, следовательно, для получения материальных плодов мо¬
дернизации следовало принять западный набор этических убеж¬
дений и политических форм. Нынешний американский проект
превращения норм, постулируемых США, — прав человека4 и де¬
мократии — в глобальное законодательство восходит по меньшей
мере к нечестивому союзу утилитаристских правителей и христи¬
анских миссионеров в Индии XIX в., чье «бремя белого челове¬
ка» заключалось в спасении душ язычников так, чтобы те могли
достичь процветания. Но, как я старался показать, современное
понятие «прав» даже в рамках западных космологий появилось
довольно поздно, и, хотя оно связано с индивидуализмом, ко¬
торый привел к уникальной траектории развития Запада, в этом
понятии нет ничего универсального. Точно так же нет ничего уни¬
версального в эгалитаризме, который ограничен религиями, поя¬
вившимися среди южных кочевников древних цивилизаций. Даже
демократия не является необходимым условием развития. В кон¬
це концов, на протяжении всей человеческой истории самой рас¬
пространенной формой правления была наследственная монар¬
хия, и именно она, а не демократия, породила Промышленную
Заключение
207

революцию. И западная семья, как мы убедились, не является
ни причиной, ни следствием западного экономического развития.
Эти аспекты вестернизации, исторически привязанные к модер¬
низации Запада, необязательно являются таковыми: модерниза¬
ция возможна и без вестернизации5.
Если верить эволюционным психологам, наши основные инс¬
тинкты — определяемая ими человеческая природа — установи¬
лись в ходе эволюционных процессов, проходивших на протяже¬
нии тысячелетий, когда наши предки были охотниками и собира¬
телями. Одним из важнейших компонентов этих инстинктов, как
теперь выяснилось из археологических данных, была торговля —
обмен и бартер. В этом состоит экономический принцип Хикса:
«Люди склонны действовать экономически] когда им представ¬
ляется возможность выгоды, они воспользуются ею»6. Эконо¬
мическое поведение в той же мере, в какой другие инстинкты и
страсти, должно быть частью нашего характера. С появлением
оседлого земледелия и потребности регулировать оппортунисти¬
ческое поведение развились и социальные обычаи, направленные
на обуздание всех этих страстей. Две папские революции, кото¬
рые привели к возвышению Запада, можно рассматривать с точки
зрения снятия этих традиционных ограничений и замены их мощ¬
ными, но в конечном счете саморазрушающимися нормами, ос¬
нованными на концепции первородного греха. Сопутствовавшее
этому высвобождение инстинктов, основанных на экономическом
принципе, сыграло важную роль в стимулировании интенсивного
роста. Этот урок теперь выучен всеми цивилизациями. Но слу¬
чайным и непреднамеренным последствием развития западных
космологических представлений, которые выросли из папских ре¬
волюций, стало высвобождение других страстей. Они разрушили
и новую (чувство вины), и традиционную (чувство стыда) скреп¬
ляющую силу западных обществ.
Напротив, как показал опыт Японии и как начинают демонс¬
трировать Индия и Китай, остальной мир не обязан заключать
этот Фаустов договор. Не-западные общества могут перенимать
западные средства для достижения процветания, не поступаясь
своей душой. Секуляризация вряд ли размоет их социальные скре¬
пы, поскольку они не зависят от веры в Бога. В этих иерархически
упорядоченных обществах социальный цемент обеспечен древни¬
ми процессами социализации, основанными на стыде. Поэтому
неудивительно, что вместо того, чтобы уступить нынешним по¬
пыткам Запада превратить свою уникальную ценность — инди¬
видуализм — во всеобщий закон, эти древние цивилизации вы¬
смеивают его, напоминая о древнем библейском наставлении:
«Врачу, исцелися сам».

ПРИЛОЖЕНИЕ
В основе аргументации этих лекций лежат четыре теоретических
модели: модель Босеруп, модель хищнического государства из Lai
(1988), модель двойных предпочтений изКигап (1995) имодель
экономики с изобилием земли и недостатком рабочей силы, раз¬
работанная в Domar(1970).
Процесс Босеруп
Босеруп (Boserup 1965) утверждает, что демографическое дав¬
ление — необходимое, но не достаточное условие для технических
изменений в земледелии (в виде интенсивного использования и
труда, и капитала). Она дифференцирует трудозатраты на гектар,
требующиеся в рамках различных систем земледелия, по частоте,
с которой с конкретного участка земли снимается продукт. Сле¬
довательно, оседлое земледелие более трудо- и капиталоемко, чем
кочевое скотоводство, которое, в свою очередь, более трудо- и
капиталоемко, чем охота и собирательство, либо подсечно-огне¬
вое земледелие, практикуемое до недавнего времени в некоторых
регионах Африки. Вопреки мальтузианским предположениям,
она доказывает, что рост населения приводит к усвоению более
передовых технологий, которые повышают урожай с гектара. По¬
скольку новые передовые технологии требуют больших трудовых
усилий, они не будут внедрены, пока рост населения не приведет
к снижению объема продовольствия на душу населения, который
может быть произведен с помощью существующих технологий, и
не принудит к переменам.
Эту модель формализовали Прайор и Маурер (Pryor and Май -
rer 1982), которые, кроме того, разработали более общую модель,
включающую в качестве частных случаев и мальтузианскую точ -
ку зрения, и точку зрения Босеруп. Сущность процесса Босеруп
изображена на рис. П.1, где в части (А) у нас имеется произ¬
водственная функция О У, описывающая сельскохозяйственные
технологии в терминах трудозатрат (рабочего времени). Каждая
точка на этой кривой представляет различные системы земледелия.
Имеет место убывающая отдача от труда. Во втором квадранте
изображена начальная численность населения OL0 (принимая,
что все трудятся одинаково и делят урожай поровну). «Интенсив¬
ность» трудовых усилий на одного работника в «примитивной»
системе земледелия — скажем, в охоте и собирательстве — опи¬
сывается tg а =Ъ, что дает совокупные затраты рабочего времени
Приложение
209

(Ь)
Рис. П.1 (А)
Досуг на одного рабочего Кол-во отработанных
часов на одного рабочего
Рис. П.1 (Б)
210
Приложение

в часах ОН и соответственно совокупный выпуску УН. Часть (В)
рис. П. 1 показывает выпуск на одного работника в зависимости
от количества отработанных часов на одного работника — кривая
ку. Если ОН — общее доступное количество часов на одного ра¬
ботника, то разница между отработанными часами и общим чис¬
лом часов представляет собой досуг на одного работника. Теперь
можно провести кривые безразличия между доходом и досугом,
чтобы определить равновесный доход работника (в соответствии
с равновесием между доходом и досугом при заданном ку), кото -
рый есть просто ОУ, деленное на численность населения ОЬ0.
Предположим, что на графике (А) население выросло до 01^.
Тогда кривая дохода на одного работника на графике (В) сдви¬
нется вниз. Ее можно построить, отметив, что наклон луча кд
измеряет средний продукт труда (СПТ), когда на графике (А)
общие затраты труда равны ОН, а выпуск — НУ. Так как ку' лишь
пропорционально уменьшенная версия О У— коффициент про¬
порциональности равен 0Ь1, то в точке е будет тот же СПТ и,
следовательно, предельный продукт труда, как в точке с. Ясно,
что в результате роста населения доход на работника будет па¬
дать ввиду того, что ку' лежит ниже ку. Если и доход, и досуг суть
обычные блага, то новое равновесие между трудом и досугом бу¬
дет достигнуто в точке f, что подразумевает увеличение количе¬
ства отработанных часов на одного работника на кк', и, таким
образом, увеличение интенсивности труда до tg а = Ъ' (на гра¬
фике (А)). Это повысит общие затраты труда до ОН’, а выпуск
в новой, более трудоемкой системе сельского хозяйства — скажем,
в оседлом земледелии — вырастет до УН'.
Более того, как показывают Прайор и Маурер, если населе¬
ние растет постоянным темпом, то сельскохозяйственный про¬
дукт также будет расти тем же темпом при стационарном состо¬
янии модели. Этот процесс наблюдался в форме кривой Исикавы
в Индии и Китае1.
Модель хищнического государства
Следующая модель основана на Ьа1 (1988). Рассмотрим простую
модель хищнического государства, единственный источник дохода
которого — пропорциональный налог на продукт сельского хо¬
зяйства (У) по ставке ^2.
Предположим, что область, контролируемая государством,
поделена на М идентичных деревень, в каждой из которых име¬
ется постоянное предложение труда Ь, занятого на земельных
угодьях фиксированной величины, равной N для каждой деревни.
Для простоты предположим (как и в большинстве публикаций
Приложение
211

по экономическому развитию), что в каждой из деревень имеет
место равное распределение работы и равное разделение дохода,
так что каждый работник получает (за вычетом налогов) сред¬
ний продукт труда в сельском хозяйстве, равный (z/( 1 —0 ) (гАе
у = Y/La, а ЬА — рабочая сила каждой деревни, занятая в сель¬
ском хозяйстве). Государство использует часть получаемого им
дохода для найма государственных служащих из числа жителей
каждой деревни (Lg) для управления деревней и для предостав¬
ления других общественных благ, таких как ирригация или по¬
лиция, на национальном или местном уровне. Стоимость найма
предельного государственного служащего будет равна цене пред¬
ложения сельского труда, которая, в свою очередь, будет равна
среднему продукту труда после уплаты налога. Кроме того, вслед
за Финдлэем и Уилсоном (Findlay and Wilson 1987) мы предпо¬
лагаем, что обеспечение этих общественных благ повышает про¬
изводительность экономики до уровня, превосходящего тот, кото¬
рый существовал бы в отсутствие государства, то есть при анархии.
Таким образом, в каждой из Мдеревень мы имеем
Lg+LA=L	(П.1)
и
Y = A(Lg)F(LA,N)
A'(Lg) > 0 : A”(Lg) < 0; А(0) = 1	(П.2)
При фиксированных LnN, используя (П. 1), можно записать
(П. 2) в виде
Y=Y(Lg,L,N),	(П.З)
при этом Y= Y° > 0 = A(0)F(La, N) при LA = L, viLg = 0; и Y = 0,
когда La = 0 и Lg = L.
Совокупный доход (27?) хищника, контролирующего государ¬
ство, составляет
TR=M-tY.	(П.4)
Полные переменные издержки (ТУС) хищнического государ¬
ства составят
ГУС = M-Lg(l—t)y(Lg),	(П.5)
где
y(Lg)^Y(LgyLA
212
Приложение

В дополнение к этим переменным издержкам находящийся
у власти правитель-хищник, контролирующий государство, дол¬
жен будет затратить основной капитал К для захвата и сохране¬
ния в своих руках государства, из которого, по нашему предпо¬
ложению, необратимые издержки будут составлять величину а К.
Итак, «эффективные» постоянные издержки правителя	бу¬
дут равны (1— а) К.
^=(1-00*	(П.	6)
Кривая полных издержек находящегося у власти правителя
(ТС1), получаемая из формул (П.5) и (П.6), будет, следова¬
тельно, иметь следующий вид:
Щ = МЬд( 1 -О у{Ьд) + (1 -а)К	(П. 7)
Напротив, новый игрок, стремящийся взять под контроль эту
естественную монополию (имея, в соответствии с нашим пред¬
положением, доступ к тем же самым военным технологиям), при
захвате власти и смене правителя будет нести те же переменные
издержки, что и действующий правитель, но ему придется затра¬
тить полные постоянные издержки (то есть включая необрати¬
мые издержки а К). Кривая полных издержек нового игрока ТСЕ
поэтому будет
ТСЕ = ТУ С + К	(П.8)
Она будет располагаться выше кривой полных издержек
действующего правителя на фиксированную величину а К, как
на рис. П.2а.
Рис. П.2а. Определе¬
ние контролируемой
территории
Контролируемая территория
Приложение
213

Если размер контролируемой территории (М) находится
в пределах той части кривой полных издержек, в которой средние
издержки уменьшаются, то находящийся у власти правитель смо¬
жет установить ставку налога t и получить «монопольную» при¬
быль, равную необратимым издержкам а К, которая сделает его
монополию устойчивой в том смысле, что новый игрок не сможет
установить более низкую ставку налога и покрыть свои расходы.
Таким образом, как показано на рис. П.2а, для территории раз¬
мера М нынешний правитель установит налог со ставкой t, так,
что линия валового дохода будет пересекать кривую издержек но¬
вого игрока в точке С£. Так как издержки действующего правителя
равны Ср он получит прибыль в размере а К. Функция прибыли п
хищнического государства, максимизирующего чистый доход, бу¬
дет иметь следующий вид:
тс = ТЯ—ТС1 = аК.	(П.	9)
Подставив вместо ТЯ и ТСтих значения из формул (П.4),
(П.З) и (П. 7), можно определить оптимальную ставку налога t
и уровень занятости на государственной службе Ь путем макси¬
мизации функции
к=М^Г{1д)-{1-ШЬд')Ьд\-{1-л)К	(П.	10)
по Ьд, то есть решая уравнение Ък/ЪЬд — О, что дает
(Г(1д)	+£„,»'(£,)]'	(П.И)
то есть, как и следовало ожидать, предельный доход должен быть
равен предельным издержкам на государственных служащих, при
том прибыль, определяемая уравнением П. 9, равняется а К. Из
уравнений П.9, П.6 и П.5 получаем, что валовой излишек 5, за¬
работанный находящимся у власти правителем и определяемый
разницей между валовым доходом ТК и полными переменными
издержками ТУС, равен
5= ТК-ТУС = К	(П.12),
а излишек, приходящийся на каждую стандартную деревню, ра¬
вен К/М.
Общее равновесие аграрного хищнического государства изоб¬
ражено на рис. П.26. Первый квадрант изображает кривую вало¬
вого сельскохозяйственного продукта для каждой из стандартных
деревень при данном количестве рабочей силы ОЬ, работающей
на угодьях фиксированной площади N. При отсутствии государ-
214
Приложение

I \ Выпуск
Ж Государственный доход /
Г оударственные расходы
I
II
У*
Г /*\
ь -> ь*
Занятость
в государ¬
ственном
управлении
Занятость
в сельском
хозяйстве
Занятость в государст¬
венном управлении
Рабочая сила
Рис. П. 26. Равновесие хищнического государства
ственных служащих — а следовательно, и государства — вся ра¬
бочая сила деревни работает в сельском хозяйстве, обеспечивая
выпускЬУ0. Это «анархический» уровень производства. При най¬
ме некоторого количества государственных служащих для обес¬
печения общественных благ сельскохозяйственная рабочая сила
сокращается, но валовой выпуск растет до тех пор, пока распре¬
деление рабочей силы не становится таким, что ЬЬ*А = Ь*д работ¬
ников трудятся в общественном секторе, а ОЬ*А трудятся в сель¬
ском хозяйстве, обеспечивая максимально достижимый выпуск У*
(который выше, чем Уд, благодаря общественным благам, постав¬
ляемым государственными служащими Ь * ).
При данной ставке t налога на сельскохозяйственный продукт
расстояние по вертикали между кривыми У(1— О У в первом квад¬
ранте дает валовой доход государства для конкретного уровня за¬
нятости на государственной службе Ьд. Функция государственно¬
го дохода, собираемого с одной деревни, изображена во втором
квадранте рис. П.26. Для любой заданной ставки налога (£) она
достигает максимума в точке, где в государственном секторе за¬
нято Ь*д = Ь—Ь*А работников. Конкурентная заработная плата
для государственных служащих равна цене предложения сельско -
го труда, которая, ех ЬуроИгеьР, равна среднему продукту труда
в сельском хозяйстве после уплаты налога, заданному наклоном
луча Оу, при уровне занятости в сельском хозяйстве Ь*А, а в го¬
сударственном секторе — Ь*д.
Приложение
215

Таким образом, посредством аналогичной схемы для каждого
уровня Ьд и для данной ставки налога в квадранте II можно вы¬
вести функцию переменных издержек на уровне деревни УС(/).
Добавив «эффективные» постоянные издержки на одну деревню,
которые находящийся у власти правитель хищнического государ¬
ства должен нести для сохранения своей естественной монопо¬
лии, равные (1— а) К/М, получаем функцию расходов правителя
на одну деревню £/(0> которая получается вертикальным сме¬
щением на (1—а)К/М функции переменных издержек УС(^).
По сравнению с функцией расходов для потенциального ново¬
го игрока, стремящегося захватить эту естественную монополию,
функция расходов на одну деревню Ее(() будет лежать выше по
вертикали на а К/М. Для хищнического государства, максими¬
зирующего чистую прибыль, оптимальная ставка налога будет
находиться в точке касания функции расходов нового игрока и
функции дохода для этой оптимальной ставки, что показано точ¬
кой Р в квадранте II на рис. П.26. Ведь если бы ставка налога
была выше (/' >£), то функция расходов (£(/')) нынешнего пра¬
вителя и нового игрока сдвинулась бы вниз, а функция доходов
(-К(7')) — вверх (на рисунке не показано). Монополия сущест¬
вующего правителя перестала бы быть устойчивой на том про¬
межутке, где функция расходов нового игрока (Ее(О) теперь
располагалась бы ниже функции дохода (1?(£')). Точно так же,
если ставка налога ниже, то есть (^,г <^), то функции и дохода, и
расходов сдвинутся, соответственно, вниз и вверх, и доход находя¬
щегося у власти правителя не будет достигать максимума. Таким
образом, мы показали, что в фискально-государственном сек¬
торе существует уникальное равновесие ставки налога и занято¬
сти, определяемое соответствующей производственной функцией
и чистыми издержками барьера для входа, с которыми сталки¬
вается новый игрок. Хищническое государство, максимизирую¬
щее чистый доход, выберет ставку налога t и уровень занятости
в государственном секторе Ь для каждой деревни таким образом,
что вертикальное расстояние между £(0 и в точке макси¬
мума будет равно устойчивой ренте, которую государство может
взимать с каждой из деревень, равной а К/М. Исходя из формы
производственной функции, а также функций дохода и расхо¬
дов, очевидно, что уровень занятости в государственном секторе,
максимизирующий чистый доход, будет меньше, чем социально
оптимальный уровень Ь*.
До сих пор мы предполагали, что размер контролируемой тер¬
ритории лежит в пределах той части кривой полных издержек го¬
сударственной монополии на рис. П.2а, которая соответствует
убывающим средним издержкам, что обеспечивает устойчивое
равновесие. Однако предположим, что либо размер контролиру¬
216
Приложение

емой территории больше (скажем, М1 на рис. П.2а), либо пос¬
тоянные издержки достаточно низки, чтобы в пределах интервала
ОМ на рис. П.2а имели место возрастающие средние издержки
(при данной ставке налога t). Находящийся у власти правитель
больше не сможет извлекать устойчивую ренту, равную максиму¬
му «естественной ренты», задаваемому необратимыми издерж¬
ками а К. Таким образом, если для кривых издержек, изобра¬
женных на рис. П.2а, контролируемая территория равна Mv то
установление налоговой ставки, которая приносит валовой доход,
задаваемый точками на луче OR', принося правителю «естест¬
венную ренту» а К, сделает его монополию неустойчивой. Новый
игрок может теперь установить чуть более низкую ставку налога
и при этом покрывать полные издержки, контролируя число де¬
ревень в интервале между М2 до (на рис. П. 2а), где график
его валового дохода (чуть ниже OR') пролегает выше его кривой
полных издержек. Действующий правитель может принять меры
против этой возможности, установив свою ставку налога на уров¬
не, который дает линию валового дохода OR", касательную к кри¬
вой полных издержек действующего правителя ( ТСЕ). Устойчивая
рента правителя тогда составит лишь DQ, что меньше, чем а К.
Однако, в зависимости от формы кривой постоянных издержек
по контролю над данной территорией, вполне вероятно (см. Ваи-
mol and Willig 1981), что может не существовать ставки налога,
устойчивой против входа нового игрока, и политическая неста¬
бильность на территории будет нормой. Более того, если терри¬
тория достаточно велика (обширная аллювиальная равнина, как
в Индо-Гангском регионе на севере Индии) и постоянные из¬
держки, требующиеся для основания государства, слишком вы¬
соки, чтобы территория контролировалась единственным сувере¬
ном, то на территории во всех остальных отношениях однородного
региона может существовать несколько государств. Кроме того,
даже если все кривые издержек этих государств идентичны, может
не существовать устойчивого равновесного значения для числа
государств на этой территории (см. Baumol and Fischer 1978).
Эта модель подчеркивает важность постоянных издержек К и
величины необратимых издержек как входного барьера при «оп¬
тимальном» равновесии хищнического государства в отношении
фискальных параметров и занятости в государственном секторе.
Входные барьеры
Необходимо проводить различие между внутренними и внешни¬
ми конкурентами правителей государства, хотя, разумеется, есть
много исторических примеров того, как претенденты обоих видов
Приложение
217

объединялись для того, чтобы свергнуть того, кто контролирует
эту естественную монополию.
Для потенциальных внешних хищников в определении входных
барьеров важную роль играют география конкретного региона и
«издержки на объединение». Ранние европейские города-госу¬
дарства, которые первыми установили рыночную систему, бла¬
годаря своему географическому положению могли существовать
независимо ни от кого. Позднее, с переменами в военной технике,
осуществимый на практике размер государства увеличился. «Яд¬
рами» новых европейских государств были аллювиальные равни¬
ны, на которых было возможно плужное земледелие, служившее
налоговой базой для военного контроля. При том, что по мере
совершенствования коммуникаций и военных технологий проме¬
жуточные области могли включаться и включались в политичес¬
кие образования, связанные с ядрами, существовало множество
естественных барьеров — море, защищавшее Англию, Пиренеи и
Альпы, а также северные болота, ставшие «естественной» защи¬
той Испании, Франции, Нидерландов и Италии. Они увеличива¬
ли входные издержки для внешних хищников.
К тому же, как ни парадоксально, такие современные страны,
как Швейцария и Нидерланды (прежние Соединенные Провин¬
ции), обнаружили, что экономические недостатки, вроде труд¬
нопроходимого рельефа местности, обернулись их политической
силой, поскольку внешние хищники рассматривали установление и
удержание контроля над ними слишком затратным делом (в тер¬
минах чистого дохода).
Кроме того, внешние хищники сталкивались с издержками
на объединение. В условиях этнических, лингвистических и ре¬
лигиозных различий между внешним хищником и народами под¬
контрольных территорий — различий, которые в Европе «восхо¬
дят к ранним переселениям народов и истории заселения» — дей¬
ствующий правитель мог рассчитывать на ту форму лояльности,
на которую не мог рассчитывать внешний хищник.
А как насчет входных барьеров, защищающих от посягательств
со стороны внутренних конкурентов? Это зависело от военных тех¬
нологий и физических размеров «естественно» защищенной тер¬
ритории. Про прочих равных условиях физически меньшую тер¬
риторию захватить легче, чем большую, в то время, как изменя¬
ющаяся техника вооружений, которая сделала крупный масштаб
преимуществом для индустрии насилия, будет имеет тенденцию
благоприятствовать действующему правителю. Например, разви¬
тие артиллерии в середине XV столетия свело на нет безопасность
баронских крепостных укреплений в Европе и сместило баланс
преимуществ в сторону централизующего правителя-хищника,
который мог строить более крупные и дорогостоящие укрепления.
218
Приложение

Таким образом, оптимальный территориальный размер госу¬
дарства в конкретном регионе и стабильная величина устойчивой
«естественной» ренты, которую может извлечь хищник, будут оп¬
ределяться ресурсной базой для извлечения дохода и площадью
географической области, которую при данном уровне развития
военной техники можно защитить благодаря «естественным» ба¬
рьерам. Но что формирует систему прав собственности, которую
эти факторы будут поддерживать?
Норт и Томас утверждают, что это будет зависеть от от¬
носительной «переговорной силы» правителей и подданных.
Но «переговорная сила» фактически была включена в катего¬
рию «входных барьеров», определяющих устойчивую «естест¬
венную» ренту, которую может извлечь находящийся у власти
правитель - хищник.
Чем ниже Еходные барьеры для внутренних соперников, тем
вероятнее то, что для учреждения открытого рынка потребуется
снижение естественной «ренты», представленной правами соб¬
ственности. Однако последствия входных барьеров, стоящих пе¬
ред внешними соперниками, не столь однозначны. Чем выше эти
барьеры, тем меньше у действующего правителя-хищника стиму¬
лов для достижения соглашения со своими жертвами, на что ему,
вероятно, пришлось бы пойти в целях повышения их «лояльнос¬
ти», и, следовательно, тем меньше «издержки на объединение»,
с которыми сталкиваются внешние конкуренты при более низких
внешних барьерах. Но точно так же, если подданные страшатся
присоединения внешним хищником, то чем ниже входные барье¬
ры, тем менее склонны они будут выступать против находящегося
у власти хищника, и наоборот.
Система эффективных прав собственности, построенная
на относительно высокой переговорной силе жертвы, с наиболь¬
шей вероятностью возникнет в тех регионах, где географичес¬
кое положение и военная техника обуславливают такой «естест¬
венный» территориальный размер государства, что барьеры для
внутреннего и внешнего входа достаточно высоки, чтобы не до¬
пустить ни эндемичной политической нестабильности, связанной
с внутренней «баронской» междоусобицей, ни вторжения извне,
но не так высоки, чтобы обезопасить правителя в достаточной
мере для того, чтобы он извлекал максимально возможный доход
из своих жертв. В том и состоит уникальность Европы, как под¬
черкивает Джонс, что после Ренессанса она предоставила [такую]
экологическую среду для развития «системы государств», кото¬
рая пошла наперекор исторической тенденции преобразования
обширных населенных регионов в империи. После падения Рима
в Европе не было построено ни одной империи; заморские им¬
перии появились позднее. Несмотря на то, что Европа в связи
Приложение
219

с этим несколько потеряла в экономии на масштабе, хищническая
власть отдельных государств была уменьшена в сравнении с им¬
перской монополией над регионом. Характеристикой этой среды
была «россыпь регионов с высоким пахотным потенциалом, раз¬
бросанных на огромных пространствах пустошей и лесов».
Второй и, возможно, равный по значению фактор заключается
в структуре экономики, определяющей возможный набор нало¬
гов — при том, что их относительная структура, когда монополия
устойчива, определяется в соответствии с правилами Рамсея б-1а
ББВ (Baumol, Bailey, and Willig (1977)). Здесь важным разли¬
чающим фактором (по замечанию Хикса) является сравнитель¬
ная значимость внутренней торговли по сравнению с внешней.
Поскольку в до-современных экономиках, она, по-видимому,
зависит от обеспеченности природными ресурсами, а особенно от
наличия богатых пахотных земель относительно численности на¬
селения, можно ожидать, что внешняя торговля будет важнее для
относительно бедных ресурсами стран. Греческие города-госу¬
дарства, Нидерланды и Англия попадают в эту категорию.
Личная заинтересованность хищника в расширении налого¬
вой базы экономики, зависящей от внешней торговли, побудит
его к установлению прав собственности для торговой экономики.
Экономическую историю Британии и Нидерландов по сравнению
с Францией и Испанией (как показывают Норт и Томас) можно
изложить в терминах различных систем прав собственности, ко¬
торые были установлены после Ренессанса, и существовали веские
экологические и экономические причины, по которым они долж¬
ны были быть именно такими.
Если хищник, находящийся у власти, дальновиден, он назна¬
чит рамсеевские цены на «продукцию» многопродуктовой естест¬
венной монополией, которой владеет, извлекая «естественную»
ренту, равную текущей дисконтированной ценности внутренних
и внешних издержек входа. Тем не менее, даже если эти издержки
не изменяются со временем (что маловероятно), их невозможно
определить сколько-нибудь точно. Оценки этих издержек будут
вероятностными. В зависимости от различий в субъективных ве¬
роятностях и/или от разной степени неприятия риска со стороны
правителя или его соперников, то, что «объективно» представля¬
ется устойчивым равновесием, может оказаться или не оказаться
таковым. Таким образом, на практике может существовать ус¬
тойчивое равновесие, которое включает извлечение большей или
меньшей «естественной» ренты, чем обусловленная «объектив¬
ными» входными барьерами. Следовательно, могут существовать
долговременные «хищнические» циклы, в которых долгосрочное
устойчивое равновесие со временем расшатывается хищниками,
начинающими запрашивать цены выше цен Рамсея. Более высо¬
220
Приложение

кие цены делают вход выгодным. В среднесрочном периоде (ко¬
торый, разумеется, может длиться больше столетия!) это приво¬
дит к окончательному свержению правителя и к установлению
обновленного устойчивого равновесия новой группой хищников.
Экономические циклы фискального хищничества
В определении степени, в которой естественная монополия, пе¬
риодически устанавливавшаяся на Индо - Гангской равнине, мог¬
ла быть оспорена внутренними соперниками, безусловно, важную
роль играла военная технология. Как только новый претендент
устанавливал свое господство, устойчивость динамической базы
новообразованной монополии зависела от того, достаточно ли его
наследники были дальновидны, чтобы не извлекать больше, чем
естественная рента. В противном случае возник бы стимул для
появления внутренних соперников, которые могли попытаться
предоставить конкурентное предложение. Восстания ка окраи¬
нах империи (где ввиду издержек на транспорт и коммуникации
вход соперника был более легким), которые досаждали (а они
все же досаждали) правителям имперской Индии, должны бы¬
ли бы стать постоянными. Последующий развал империи сопро¬
вождался бы новым периодом хаоса до тех пор, пока одному из
из лидеров враждующих сторон не удалось бы установить свою
гегемонию, воздержавшись, однако, от того, чтобы запрашивать
чрезмерную цену за приобретенную им естественную монопо¬
лию. В отсутствие заметных изменений основных экологических,
демографических и экономических условий — чего до самого по¬
следнего времени не наблюдалось — имели бы место периоды
роста и упадка империй, связанные с экономическими циклами
«ренты», которую стремилось бы выжать хищническое государ¬
ство, с «устойчивыми» равновесиями, соответствующими устой¬
чивым «естественным» рентам, которые возможно извлечь по
правилам ББВ!
Двойные предпочтения и перемены
в общественном мнении
Моделью, которая объясняет сдвиги в «общественном мнении» и,
следовательно, в космологических представлениях, которые явля¬
ются важной частью культуры, мы обязаны Курану (Кигап 1995).
На этом языке можно объяснить как постоянство «центральных
представлений» в древних цивилизациях, отмечавшееся в тексте
[этой книги], так и подъем христианства.
Приложение
221

Куран определяет общественное мнение как распределение
общественных предпочтений, а частное мнение как соответ¬
ствующее распределение частных предпочтений. Ожидается, что
индивиды будут заботиться о своей репутационной полезности,
которая отчасти будет зависеть от общественного мнения. Поэто¬
му индивиды могут прийти к заключению, что общую полезность,
которая состоит как из репутационной полезности, так и из собст¬
венной полезности от его частных предпочтений, можно макси¬
мизировать посредством фальсификации частных предпочтений,
получая, таким образом, выигрыш в репутационной полезности.
Предположим, что репутационная полезность является функ¬
цией среднего значения всех общественных предпочтений (об¬
щественного мнения).
Затем рассмотрим заявление индивида об общественных пред¬
почтениях по некоторому чувствительному вопросу. Предполо¬
жим (рис. П.За), что предпочитаемая им позиция х = 20. При
выборе между 0 и 100 он поддержит 0. Если давление обеих
групп равно, он выберет 0 в качестве общественного предпочте¬
ния. Но теперь предположим, что давление общественного мне¬
ния сдвигается к 100, и тогда преимущество того, кто поддержи¬
вает 0, ослабевает, ив некоторой точке — скажем, прих = 70 —
индивиду становится безразлично, поддерживать 0 или 100. Это
его политический порог.
Распределение этих порогов показано на следующем рис. П. 36.
Кривая распространения изображает для каждого У между 0
и 100 долю общества с порогами на этом уровне или ниже его.
На этом графике 30% всех порогов равны 0, 80% ниже 100 и,
естественно, 100% равны или ниже 100. Этот график будет опре¬
делять распространение фальсификации предпочтений.
Каждый индивид будет иметь некоторое ожидание относи¬
тельно общественного мнения в следующий период. Предполо¬
жим, что это ожидаемое общественное мнение одинаково для всех.
При этом условии кривая распространения приводит к реали¬
зации общественного мнения. На рис. П.Зв по оси X обозначе¬
но ожидаемое общественное мнение, по оси У — действитель¬
ное общественное мнение. Линия под углом 45° показывает, где
эти два общественных мнения одинаковы — как это должно быть
при равновесии. Предположим, что первоначальное значение
ожидаемого общественного мнения равно 20. Кривая распро¬
странения показывает, что 35% населения обладает порогом 20
или ниже 20. Поэтому эта часть населения окажет публичную
поддержку для 100, а остающиеся 65% поддержат 0. Ожида¬
ние, равное 20, породило, таким образом, общественное мнение,
равное 35. Ожидание будет пересмотрено в сторону повыше¬
ния. Для того, чтобы быть самоподдерживающимся, ожидаемое
222
Приложение

Индивид под-
Индивид поддерживает 0 держивает 100
<  ►'
—I	1	1	1	1	1	1	1	1—
0	10	20	30	40	50	60	70	80	90 100
Среднее об¬
щественное
мнение (У)
Рис. П.За. Политический порог индивида. Если общественное мнение в до¬
статочной мере благоволит 100, то индивид публично поддерживает 100
Доля индиви¬
дов с порогом,
равным 100
Доля индивидов с порогом
на уровне или ниже среднего
общественного мнения, %
Доляиндиви- !
дов с порогом,
равным 0
10-
“I	1	1	1	1	1	1	1	1	г*
10	20	30 40	50	60 70	80	90 100
Среднее об -
щественное
мнение (У)
Рис. П.36. Кривая распространения. Половина всех порогов равны 0
или 100, а оставшаяся половина распределена в промежутке между этими
крайностями
(А)
Доля индиви-
дов с порогом,
равным или
ниже 20
(Б)
Кривая распространения
Ожидаемое
общественное
мнение (У)
50 60 70 80 90 100
Рис. П.Зв. Ожидаемое общественное мнение и его изменение. Реализу¬
ется и самовоспроизводится лишь ожидание значения 40. Любое иное
ожидание ведет к коррекции в направлении 40
Приложение
223

Действительное общественное мнение (У)
Рис. П.Зг. Единственное угловое равновесие. Любое ожидание ниже 100
вызовет автоматическую коррекцию в сторону увеличения
Ожидаемое
общественное
мнение (У)
Рис. П.Зд. Случай с тремя равновесиями. Ожидания ниже 60 вызовут
коррекцию в направлении 20; ожидания выше 60 вызовут коррекцию
в направлении 100
Действительное общественное мнение ( У)
Кривая
распространения
224
Приложение

общественное мнение должно вырасти до 40. В этом примере
имеется единственная точка равновесия. Но могут существовать
угловые равновесия и множественные равновесия, как на двух
следующих рисунках (рис. П.Зг и П.Зд). В последнем случае об¬
щественное мнение склонится к той или иной точке равновесия,
в зависимости от того, где лежит начальное ожидание — ниже
или выше 60. Это может привести к «стадному эффекту», кото¬
рый может быть вызван малыми событиями, изменяющими на¬
чальные ожидания.
Таким образом, в общественном мнении возможны внезап¬
ные перемены, как случилось, к примеру, в Восточной Европе
в 1989 г. Сходный процесс мог бы объяснить «культурную» ре¬
волюцию 60-х годов XX в. на Западе.
Соотношение факторов производства
и аграрная структура
Домар (Ботаг 1970) показал, что свободная земля, свободные
крестьяне и неработающая группа землевладельцев не могут су¬
ществовать одновременно. Любые два факта из этих трех — могут,
а все три — нет.
Так, рассмотрим случай, когда земля и труд — два фактора
производства и других нет. Земли так много, что принцип убыва¬
ющей отдачи на труд не действует, предельный и средний продук¬
ты труда совпадают (ППТ = СПТ). Если работодатели стремятся
нанять рабочую силу, они будут вынуждены платить заработную
плату, равную этому нормальному предельному и среднему про¬
дукту труда, не оставляя работодателю излишка земельной ренты.
Следовательно, та форма сельского хозяйства, которая возник¬
нет, будет представлять собой ферму, основанную на семейном
труде, поскольку любая форма наемного труда или аренды будет
неприбыльной, и землевладельцы, которые зависят от того или
от другой, не смогут существовать. Докучая этому независимому
крестьянству прямыми или косвенными налогами, правительство
сможет содержать неработающий класс вассалов, но последние,
как и независимый нобилитет землевладельцев, не смогут содер¬
жать себя из земельных рент, так как не будет никаких рент3.
Это как раз та форма структуры сельского хозяйства, которая
характерна для Северной Америки и развития в колониальный
период. Со значительными отличиями это также структура сис¬
темы «чифтхане» при османах. В данном случае хищническое
государство имеет право на владение всей землей на своей терри -
тории. Затем оно распределяет часть наличной земли имеющимся
крестьянам в соответствии с семейной рабочей силой, которую
Приложение
225

может предоставить каждое из домохозяйств, и облагает налогами
семейные фермы для осуществления своих целей максимизации
дохода. Так как государство охраняло свои земельные владения,
и крестьяне могли получить землю только через ее распределение
от государства (причем с изменением демографии распределение
менялось), у них не было возможности стать независимыми йо¬
менами, как в США.
Далее, предположим, что правительство хочет создать незави¬
симый класс земельных собственников и предоставляет некото¬
рым избранным права собственности на землю. Если крестьяне
могут свободно переезжать, конкуренция среди землевладельцев
доведет сельские заработки до уровня предельного продукта труда,
который близок или равен его среднему продукту ввиду изобилия
земли. Излишек, остающийся для землевладельца, будет мал или
его не будет вовсе. Чтобы обеспечить этот излишек, понадобит¬
ся найти некие способы ограничить или отменить свободу пере¬
движения крестьян. Крепостничество, рабство и кастовая систе¬
ма, как мы видели, были формами привязывания рабочей силы
к земле. Они появились в великих цивилизациях, чтобы создать
землевладельческий класс, который извлекал ренту не из земли,
а из крестьян, посредством экспроприации значительной части
их дохода, превышающей прожиточный минимум.
Наконец, по мере того, как численность рабочей силы увели¬
чивается в результате естественного прироста и/ или миграции и
земля становится редкой относительно труда, начинает действо¬
вать принцип убывающей отдачи от труда (ППТ < СПТ). Это
позволяет землевладельцам получать ренту от земли и иметь га¬
рантированное предложение рабочей силы для ее обработки, оп¬
лачиваемое в размере предельного продукта труда (ППТ), либо
использовать различные формы аренды.

ПРИМЕЧАНИЯ
Введение
1 Huntington (1993).
2 Hicks and Redding (1983).
3 В этом есть определенная ирония, так как разновидность этой «ре¬
лигии» также присутствует в Северной Корее Ким Ир Сена.
4 Reynolds (1985). Он в свою очередь приписывает его Ашоху Гухе
(Ashoh Guha 1981).
* Обычно употребляется как вежливое или ироническое извинение за
высказывание мнения, с которым автор не согласен. Здесь: «Привет
эпиграфу из Токвиля». — Прим. науч. ред.
5 Skinner (1985), р. 19. Но это не означает, что я подписываюсь под
каким бы то ни было грубым географическим или историческим де¬
терминизмом. Я также не верю в создание теории истории по при¬
чинам, убедительно изложенным Питером Бауэром (Bauer 1981).
Но предмет моих занятий состоит в том, чтобы рассматривать части
мировой истории под очень, очень широким углом!
6	D. Lai (2000), “Political habits and the political economy of economic
repression and reform,” Cuadernos de Economia, Ano 37, no. 112,
December.
7	D. Landes (1998), The Wealth an Poverty of Nations, Norton, New
York. Моя рецензия на эту книгу опубликована в Cato Journal 18,
no. 2, Fall 1998; K. Pomeranz (2000), The Great Divergence, Princ¬
eton University Press, Princeton New Jersey. Моя рецензия на эту книгу
вышла в EHNet, October 2000.
Глава 1
1 Однако см. Becker (1996), где автор приводит доводы в пользу «рас¬
ширенной функции полезности», которая, помимо благ, в качестве
аргументов функции включает «личный» и «социальный» капитал.
Понятие социального капитала также разработал и использовал со¬
циолог Джеймс Коулмен (Coleman 1990). «Расширенная функция
полезности» Беккера приводит к самым различным функциям суб-
полезности, зависящим от наборов благ, которые определяют выбор
вариантов потребления. Последние могут поэтому сильно различать¬
ся в странах с «различными традициями» и с разными запасами со¬
циального и личного капиталов (Becker, ibid., pp. 5—6). «Культура»
является частью социального капитала, и изменяется крайне медленно
(р. 16). Он также отмечает, что его и Стиглера (Stigler 1977) мне¬
ние приложимо только к м^гаапредпочтениям, и в своей последней
Примечания к главе 1
227

работе от пытается показать, «что прошлое отбрасывает длинную тень
на настоящее по причине своего влияния на формирование предпоч¬
тений и выбора в настоящем» (ibid, р. 132). Я некоторым образом
возражаю против этот «нового» взгляда чикагской школы. Свою цель
в этихлекцияхя вижу в том, чтобы обозначить связи между прошлым
и настоящим и сделать более прозрачной природу этого запаздывания
реакции некоторых представлений, проистекающих из культуры.
2 Elster (1979), р. 113, п. 4.
1:1 Геллнер (Gellner 1988) высмеял это мнение в следующих словах:
«Это представление Хайека/Поппера вполне можно назвать “вен¬
ской теорией”. Возникает вопрос, не вдохновлено ли [это представ¬
ление] тем фактом, что в XIX в. индивидуалистическая, атомизиро-
ванная, утонченная буржуазия столицы Габсбургов была вынуждена
сопротивляться притоку роев связанных семейными узами, коллек¬
тивистских, игнорирующих нормы мигрантов из восточных пределов
империи, из Галиции и с Балкан. Космополитичные либералы в по¬
литической сфере были вынуждены бороться с возникающей породой
национальных социалистов. Это “венское” представление — инвер¬
сия, полное отрицание и романтизма — оно возносит... (общество)...
над (общностью) — и марксизма. Маркс предвкушал восстановление,
а не преодоление предполагаемых общественных склонностей древне¬
го человека» (pp. 28 — 29). Но равным образом этот отрывок может
представлять чеха, мстящего австрийцу!
4 Об истории этих споров в пределах области, которая определяется
изучением культуры (антропологии) см. увлекательный рассказ Мар¬
вина Харриса (Marvin Harris 1969). С учетом его приверженности
«культурному материализму» Харрис, разумеется, остается любимым
антропологом экономистов. Его описание человечества см. в: Harris
(1989).
1 В русскоязычной литературе принято также написание фамилии этого
ученого как «Олин». Мы приняли транскрипцию, соответствующую
шведской. — Прим. науч. ред.
0 Недавние археологические находки свидетельствуют о том, что обмен
и специализация восходят к самой ранней, охотничье-собиратель¬
ской, фазе человеческой истории. Краткое обсуждение и ссылки см.:
Ridley (1996), chap. 10.
6 Цит. по: Brems (1987), p. 698.
7 В приложении к Ruttan (1988) приводится целый список различных
определений культуры.
8 Gellner (1988), р. 14.
9 North (1990), Ch. 5.
10 Gellner (1988), p. 14.
См.: Colinvaux (1983).
12 Hahn (1973).
13 Hahn (1973), p. 28.
14 Сегодня в результате достижений психолингвистики, первопроходцем
которой былХомски (Чомски) (Chomsky 1957), широко признается,
что способность к языку — врожденная способность нашего биологи¬
ческого вида. См. также Pinker (1994).
228
Примечания к главе 1

15 См.: Searle (1992).
16 См.: Dawkins ( 1976).
17 Натуралистическая ошибка утверждает, что из «есть» можно вывести
«должно быть». Эволюционный биолог Александер (Alexander 1987,
p. xvi) «явным образом отвергает позицию, согласно которой все,
о чем биология говорит как о сущем, есть также должное (сформули¬
рованная Давидом Юмом так называемая натуралистическая ошибка),
как предлагали считать такие философы - биологи, как Д жулиан Хаксли
(Julian Huxley 1947) и ВольфгангВиклер (Wolfgang Wickler 1972)».
18 Darwin (1871), vol. l,pp. 88—89, цит. no: Wright (1994), p. 344.
19 См.: Trivers (1985), Tooby and Cosmides (1989). Популярное изло¬
жение можно найти в: Wright (1994) и Ridley (1996).
20 «Эмиль» Жана-Жака Руссо представляет собой руководство по вос¬
питанию детей, которых не подавляют нездоровые и суеверные соци¬
альные нормы. Со времени своего написания этот текст, несомненно,
служил главной вдохновляющей идеей различных форм прогрессив -
ного образования.
21 Нише (1750), р. 271. [Русск. пер.: Юм Д. Исследование о принципах
морали //Юм Д. Соч. В 2-хт. Т. И. М.: Мысль, 1996. С. 268.1
См.: Alexander (1987). Александер замечает, что современная био¬
логия разрешает «проблему двойственности (эгоизм и альтруизм) че¬
ловеческой природы, парадоксальную для древних философов... гово¬
ря словами Юма, “элементы змеи и волка”, относящиеся к служению
нашим собственным интересам за счет других, и «частицу голубя»,
тоже представляющую наше служение своим интересам, посредством:
1) родственников, несущих наш генетический материал, и 2) друзей
и близких, от которых можно ожидать, что за нашу доброту они воз¬
дадут с лихвой». См. также: Nesse (1990).
23 Но это не означает, что люди являются существами, «максимизи-
рующми приспособленность с учетом общей цели». Как замечают
Туби и Космидес (Tooby and Cosmides, 1990), «люди приспосабли¬
ваются (adaptation -executers), а не стремятся к приспособленности
(fitness-strivers). По этой причине человеческое поведение нельзя
объяснить, показывая, как оно согласуется с преследованием кон¬
текстуально уместной приспособленности. Вместо этого его следует
объяснять как результат адаптационных действий (использующей су¬
ществующие условия как входные данные), который сам по себе есть
сконструированный продукт отбора в условиях, в которых проживали
предки. Действие человеческих психологических механизмов, отнюдь
не руководимое «рациональной максимизацией приспособленнос¬
ти»,... гармонизируется эмоциями, которые выражают текущие об¬
стоятельства на языке эволюционного прошлого» (р. 420). Именно
центральную роль сложившихся в результате эволюции человеческих
эмоций в цивилизационном процессе, и особенно моральных эмо¬
ций — стыда и вины — мы рассматриваем ниже.
24 Bonner (1980), р. 55. Боннер также обращает внимание на то, что
существуют «более редкие, но известные случаи, в частности, связан¬
ные со скрещиванием, когда новые виды формируются, или, скорее,
начинают формироваться, в одном поколении» (ibid).
Примечания к главе 1
229

25 Так, Космидес, Туби и Баркоу (Cosmides, Tooby, and Barkow 1992)
отмечают: «В масштабе эволюции несколько тысяч лет, прошедших
со времени появления в разных местах земледелия, — лишь незна¬
чительный отрезок, меньше 1% от 2 млн лет, которые наши пред¬
ки провели в качестве охотников-собирателей периода плейстоцена»
(р. 5). Это приводит их к заключению, что «развившаяся структура
человеческого разума приспособлена к образу жизни охотников-со¬
бирателей периода плейстоцена, а вовсе необязательно к нашим сов¬
ременным условиям». Следовательно, хотя «универсальная чело¬
веческая природа [существует]... эта универсальность присутствует
прежде всего на уровне развившихся психологических механизмов,
а не демонстрируемого культурного поведения» (ibid).
Кроуфорд, Солтер и Лэнг (Crawford, Salter, and Lang, 1989)
предложили особенно интересный эксперимент, который поддержи¬
вает ту точку зрения, что многие наши эмоции развились в плейсто¬
цене. Они исследовали чувство горя. В соответствии с дарвинистской
логикой ценность жизни ребенка для его родителей должна меняться
на протяжении его жизненного цикла, возрастая вплоть до достиже¬
ния пика в период, когда его репродуктивный потенциал наиболее
высок. К тому времени родитель уже сделал все предыдущие инвес¬
тиции в выращивание организма, ценность которого для родителей
состоит в передаче их генов. Отсюда следует гипотеза, что в случае
смерти подростка родители должны испытывать большее горе, чем
в случае смерти младенца. Кроуфорд и другие (Crawford et al. 1989)
предложили выборке родителей из Канады представить смерть их де¬
тей в различном возрасте и оценить, какое событие причинило бы ту
или иную степень горя. Как и предсказывалось, переживание горя
возрастало до подросткового возраста, а затем снижалось. Ожидае¬
мая зависимость интенсивности переживания горя в зависимости от
возраста ребенка на момент смерти может быть определена на основе
канадских демографических данных о репродуктивном потенциале.
Когда экспериментальные оценки были сопоставлены с конкретными
канадскими демографическими оценками, коэффициент корреляции
составил 0,64. Но когда эти экспериментальные оценки были срав¬
нены с демографическими оценками репродуктивного потенциала
племени охотников-собирателей кун, корреляция составила 0,92.
26 Теория «взаимного альтруизма», основанная на стратегии «услуга
за услугу» в бесконечно повторяющейся игре «дилемма заключенно¬
го», предсказывает существование определенной кооперации. См.:
Axelrod (1984), Trivers (1985). Однако см. работу Хиршляйфера
и Мартинеса Колла (Hirshleifer and Martinez Coll, (1988)) о мно¬
жестве ограничительных допущений, от которых зависят результаты
Аксельрода, и о вытекающем отсюда выводе, что в целом принцип
«услуга за услугу» не обязательно порождает то социальное равно¬
весие, о котором идет речь.
27 Для Смита (Smith, 1759/1966) высшей моральной добродетелью
была «симпатия». Эмоциями, которые он описывал как нравствен¬
ные чувства, были: гнев, презрение, отвращение, зависть, жадность,
стыд и вина.
230
Примечания к главе 1

“ Проблема безбилетника — в экономической теории уклонение от вы -
плат, связанных с издержками, в ситуации открытого доступа к ре¬
зультатам совместной деятельности. — Прим. науч. ред.
28 Из экономистов наиболее подробное описание принадлежит Фрэн¬
ку (Frank 1988). Он рассматривает различные эмоциональные от¬
веты как форму правдоподобного предварительного обязательства,
которое, противореча узко понимаемому личному интересу, может
быть преимуществом в повторяющейся с доисторических времен игре
«дилеммы заключенного», в ходе которой родились наши инстинкты.
Он основывается на более ранних работах: Schelling ( 1978), Akerloff
(1983), Hirshleifer (1984), Sen (1977, 1985).
29 См.: Arrow (1974), North (1990).
30 См.: Campbell (1975), который рекомендует психологам искать
«возможные источники действенности в житейских рецептах, кото¬
рые развивались, испытывались и отбирались сотнями поколений,
сменившихся на протяжении человеческой социальной истории... Ре¬
лигии всех древних городских цивилизаций (независимо развивших¬
ся в Китае, Индии, Месопотамии, Египте, Мексике и Перу) учили,
что для достижения оптимальной социальной координации следу¬
ет обуздать множество аспектов человеческой природы — к приме¬
ру, эгоизм, гордыню, скупость, лживость, трусость, похоть, гнев»
(pp. 1103-1104).
31 Freud (1930/1969). Как замечает Кэмпбелл (Campbell, 1975),
в противоположность моральным традициям древних цивилизаций
«психология и психиатрия, с другой стороны, не только описывают
эгоистическую мотивированность человека, но явно или неявно учат
тому, что он должен быть таковым. Они склонны считать нежелатель¬
ными подавление и угнетение индивидуальных импульсов, а всякое
чувство вины понимают как дисфункциональный невроз, порожден¬
ный жестокостью воспитания в детстве и излишне репрессивным об -
ществом. Они далее рекомендуют нам принять за благо свою биоло¬
гию и психологические импульсы, и искать наслаждения, а не ско¬
вывать себя долгом» (р. 1104). Как мы видели в главе 9, это имело
важные социальные последствия для Запада.
Следует также отметить, что в отличие от Дарвина научные за¬
слуги Фрейда не выдержали испытания временем. Так, антрополог
Кребер (Kroeber, 1948), касаясь психоаналитического объяснения
культуры Фрейдом, утверждает, что оно «интуитивно, догматично
и абсолютно неисторично. Оно с безразличием относится к выводам
древней истории и археологии, считая их бесполезными, или в лучшем
случае обращает внимание лишь на частности, малозначительные по
сравнению с его собственной общей интерпретацией сущности того,
как возникла культура. Короче говоря, теория Фрейда — это начала
религии, этики, общества и искусства, сведенные к эдипову комплек¬
су... Теория явно столь же произвольная, сколь фантастически одно¬
сторонняя» (р. 617).
Критический анализ проекта Фрейда со стороны философа нау¬
ки см.: Patricia Kitcher (1995), а уничтожающую оценку всей карь¬
еры Фрейда см.: Webster (1995).
Примечания к главе 1
231

32 Mill (1874), p. 393.
3j Campbell (1975) в целом характеризует их как «общественные меха¬
низмы социализации ребенка, вознаграждение и наказание, социаль¬
но ограниченные возможности обучения, идентификацию, подража¬
ние, соперничество, индоктринация племенными идеологиями, язык
и лингвистические системы смыслов, подчиняющее давление, системы
социального авторитета и т.п.» (р. 1107).
°4 Однако многие социобиологи поддались этому искушению. См.,
напр., статьи, собранные в: Betzig, Mulder, Türke (1988). Такое
злоупотребление дарвинизмом энергично критиковали Туби и Кос-
мидес (Tooby and Cosmides (1990)) и Саймонс (Symons (1992)).
См. также работу философа Филипа Китчера (Kitcher (1985)), ко¬
торый проводит различия между популярной социобиологией этого
рода и той социобиологией, которая расширяла наше теоретическое
понимание эволюции путем естественного отбора. Помимо критики
Китчера, см. также: Alexander (1987).
111 В институциональной экономической теории «оппортунизмом» на¬
зывается поведение индивида, реализующие свои цели без учета вли¬
яния его действий на окружающих (если забота о них не входит в его
цели). В этом смысле Оливер Уильямсон определяет оппортунизм
как «преследование личной выгоды с использованием коварства». —
Прим. науч. ред.
35 Campbell (1975), р. 1111.
36 Один из результатов социобиологии может помочь в объяснении
вездесущности фальсификации предпочтений; речь идет о самооб¬
мане. Trivers (1985) объясняет, каким образом стратегическое жи¬
вотное, которое было нашим предком, находило полезным потакать
самообману, чтобы сделать возможным ловкое плутовство в своих
социальных взаимодействиях для получения большей доли доступ¬
ных кооперативных выигрышей. Одна из опасностей обмана состоит
в том, что его могут выдать различные физические признаки (потные
ладони, бегающие глаза и т.п.). Если индивид может убедить себя
к истинности своей лжи, «он или она может лгать не проявляя не¬
рвозности, которая сопровождает обман» (р. 416). Так, социобио¬
логи утверждают, что самообман развился как особая черта в нашей
доисторической среде, давая возможность «скрыть истину от [соб¬
ственного] сознания, чтобы лучше скрыть ее от других» (р. 415).
Трайверс также сообщает об эксперименте Гура и Сакейма (Gur
and Sackeim, 1979), который показал, что «1) истинная и ложная
информация хранится в одной личности одновременно; 2) ложная
информация хранится в сознании, истинная — в бессознательном.
В этом смысле можно говорить о самообмане как об утаивании ин¬
формации от сознания; 3) самообман мотивирован в связи с други¬
ми» (р. 417).
С добавлением роли приобретенных культурных черт понятие
самообмана вместе с другими базовыми инстинктами, может так¬
же предоставить логическое объяснение Фрейдовой модели созна¬
ния на языке «оно» (id), «я» (ego), и «сверх-я» (superego) (см.:
Badcock, 1991), но ни в коем случае не фантастической «истории»,
232
Примечания к главе 1

на развитие которой претендует Фрейд, и не его «научной» заявки
на нее (см.: Webster 1995).
3/ Исследование Demos (1996) показывает, что в столетии, предшест¬
вовавшем Американской революции, в Новой Англии главной фор¬
мой социального контроля был стыд, а не вина. Стыд уступил вине
в первой половине XIX столетия.
38 Английский журналист .Пол Джонсон — один пример среди множества
ему подобных. См. его продолжающиеся дебаты с биологом Ричардом
Докинсом на страницах британского еженедельника The Spectator.
39 Стоит отметить, что марксистское представление о первобытном
коммунизме было основано на схеме первобытного общества, прпед-
ставленной антропологом Морган (Morgan, 1877). Морган утверж¬
дал, что для первобытного общества были характерны беспорядочные
половые связи и безгосударственное состояние, с общим владением
репродуктивными правами и правами собственности. Развитие прав
на частную собственность привело к неравенству, к возникновению
государства и к деспотизму. Этот романтический, но ложный взгляд
на первобытное общество полностью позаимствовал Энгельс (1884)
для своей истории семьи, см.: Bloch (1983), Betzig (1986). Напро¬
тив, дарвинистская точка зрения — делающая упор на соперничес¬
тво за право размножения, в котором может иметь значение нера¬
венство во владении собственностью — рассматривает первобытное
общество как гораздо более индивидуалистическое и отвергает общ¬
ность репродуктивных прав; см.: Betzig (1986). Эту точку зрения
обосновал недавний антропологический труд, посвященный семье
(см. Kuper, chap. 7), который находит «нуклеарную семью во гла¬
ве с фигурой отца, связанную табу на инцест... очень древней» (ibid,
р, 171). Сильный, однако, монополизировал большую долю женщин;
см.: Betzig (1986).
40 Triandis (1995). Однако то, что я называл «коммунализмом», он
называет «коллективизмом». Но, учитывая связь последнего термина
с определенным типом экономики, а именно с коммунизмом, лучше
использовать первый термин.
41 Triandis (1995): «Большая часть мира, приблизительно 70% насе¬
ления, — коллективисты» (р. 13).
42 Триандис (Triandis 1995, р. 26) сообщает результаты своего ста¬
тистического исследования обществ, о которых сообщала Мид
(Mead 1967).
4о См.: Ekman and Davidson ( 1994).
44 См.: Ekman and Davidson (1994), Harre and Parrott (1996), и, в осо¬
бенности, Le Doux ( 1996). Последний труд, написанный неврологом,
предоставляет доказательство тезиса о том, что эмоциональные отве¬
ты жестко вшиты в схему мозга, но лишь через опыт познается, что
именно вызывает эти эмоции.
45 Ekman and Davidson (1994), p. 176.
46 Scherer and Wallbott (1994), Wallbott and Scherer (1995).
47 Ekman and Davidson (1994), p. 176.
48 Freud (1930/1969) в примечании (p. 54) действительно говорит
о сексуальном стыде, который, по его утверждению, был «последствием
Примечания к главе 1
233

того, что человек поднялся с земли, принятия им прямохождения; это
сделало его половые органы, прежде скрытые, видимыми и требую¬
щими защиты, и таким образом вызвало у него чувства стыда». Ос¬
тальная часть его книги посвящена вине, особенно вине, привитой
иудео-христианской традицией.
Однако Дарвин (1872) в своем подробном исследовании ру¬
мянца стыда ясно обращает внимание на различие между стыдом и
виной. Он пишет: «В том, что касается румянца стыда из-за чисто
моральных причин мы встречаемся с тем же самым фундаменталь¬
ным принципом, как и прежде, а именно — беспокойством о мнении
других. Вовсе не совесть вызывает краску стыда... вовсе не чувство
вины окрашивает лицо румянцем» (р. 332), а стыд, скромность или
нарушение этикета, который зависит «во всех случаях от одного и то¬
го же принципа; этот принцип — восприимчивое внимание к мне¬
нию других, а особенно к падению в их глазах, во-первых, в связи
с нашей внешностью, особенно с лицом, и, во-вторых, вследствие
силы ассоциации и обычая в том что касается мнения других о нашем
поведении» (pp. 335—336). Ниже он пишет: «В отношении дейст¬
вительного стыда за моральные проступки мы чувствуем, почему он
не является виной, но именно мысль о том, что другие считают нас
виновными, вызывает румянец стыда» (р. 345).
Напротив, изложение Райтом (Wright, 1994) результатов раз¬
личных психологических экспериментов, которые, по его утвержде¬
нию, показывают, что вина является первичной эмоцией, фактически
предлагает примеры стыда. Например, как образец вины он упоми¬
нает мучение совести, когда мы смотрим в глаза нищего: «Мы может
почувствовать неловкость оттого, что не помогли... Мы, по-види¬
мому, думаем не столько о том, что не подали, сколько только том,
чтобы не быть замеченными в том, что не подали» (р. 206, кур¬
сив мой. — Д. Л.). Но из выделенного ясно, что это пример стыда.
Дарвин, рассматривая весьма сходный случай, писал: «Дама, будучи
в одиночестве, может подать нищему деньги, ничуть не покраснев,
но она покраснеет, если присутствуют другие, а она сомневается в их
одобрении, или допускает, что они заподозрят ее в показном пос¬
тупке» (р. 333). Дарвин, как ясно из цитированных выше отрывков,
верно связывает румянец со стыдом, а не с виной.
Разговор об эмоциях огорчит многих экономистов — крайних сторон¬
ников рационального выбора. За немногими достойными исключе¬
ниями, процитированными в прим. 28, экономисты, вообще говоря,
игнорируют эмоции. Они считают их иррациональными. Но в про¬
шлом социальные философы всегда подчеркивали важность эмоций
для практического мышления. См. у Нуссбаум (Nussbaum (1990))
энергичное отстаивание точки зрения Аристотеля, что «практического
мышления, не сопровождаемого эмоцией, недостаточно для практи¬
ческой мудрости; эмоции не только ничуть не более ненадежны, чем
умственные расчеты, но часто более надежны и меньше обольщают
обманом» (р. 40). Этому противостоит рационалистический взгляд,
согласно которому любые «эмоции ненадежны и сбивают с толку, по¬
тому что они не имеют никакого отношения к познанию» — взгляд
Примечания к главе 1

на эмоции как на слепые животные реакции, который был «реши¬
тельно отвергнут когнитивной психологией... антропологией... пси¬
хоанализом... и даже философией» — или что эмоции «много значат
для познания, но они воплощают взгляд на мир, который фактически
неверен» (ibid). Большая часть книги Нуссбаум посвящена опровер¬
жению второго утверждения. Но если говорить об аргументах против
первого утверждения, то для моей цели важно отметить, что, по ее
словам, существует междисциплинарное соглашение о том, что «эмо¬
ции очень тесно связаны с убеждениями таким образом, что измене¬
ние убеждений вызывает изменение эмоции» (р. 41). Таким обра¬
зом, как мы увидим далее, космологические представления, которые
я определил как важную часть «культуры», оказывающей влияние
на экономическую деятельность, тесно связаны с эмоциями. Нуссба¬
ум также обращает внимание на то, что отец политической экономии
Адам Смит в своей «Теории нравственных чувств» тоже придавал
огромную важность роли эмоций в практическом мышлении, за ис¬
ключением лишь любви и похоти! См.: Nussbaum, pp. 338—346.
50 Scheff (1990), p. 80. Стыд отличен и от смущения, хотя физические
признаки этих двух чувств (к примеру, румянец) могут быть одина¬
ковыми, как в явном виде отметил Дарвин (Darwin 1872, pp. 333 —
335). Так, психолог М. Льюис (Lewis (1992)) отмечает: «Мы час¬
то испытываем смущение, когда нами восхищаются... В случае сты¬
да опыт порождается негативной оценкой самого себя относительно
стандартов, норм и целей... Поскольку похвала не означает отрица¬
тельной оценки в связи с невыполнением норм, вероятно смущение
из-за восхвалений связано скорее с демонстрацией себя, чем оценкой.
Иными словами, этот род смущения связан с самоосознанием. Зачас¬
тую он связан с появлением на публике» (р. 82).
Следует отметить, что, хотя книга Льюиса — единственная кни¬
га психолога, которую я смог найти, полностью посвященная стыду,
ее портит невысказанная посылка его дисциплины, состоящая в том,
что «стыд» дисфункционален, и которую, как мы видели в прим. 31,
некоторые психологи ставят под сомнение. Кроме того, в ней есть
несколько странных характеристик стыда и вины; к примеру, Льюис
утверждает, что «иудаизм сосредоточен на вине, тогда как христи¬
анство сосредоточено на стыде» (р. 249). Последнее было бы уди¬
вительной новостью для французского историка Жана Делюмо (Jean
Delumeau, 1990), который написал семисотстраничную книгу «Грех
и страх», подробно изложив историю возникновения западной куль¬
туры вины, основанной на христианстве, в период между XIII и XVIII
столетиями.
51 Williams (1993), р. 78.
°2 Ibid., р. 219.
53 Ibid., р. 219.
54 Ibid., р. 221.
50 Уильямс в своем выдающемся описании «стыда и неотвратимости»
в Древней Греции доказывает, что одним из принципов западной
философии пост-Просвещения, начиная с Канта, была примат вины
перед стыдом. Аналогичным образом «в современных обществах»,
Примечания к главе 1
235

говорит нам социолог Шефф, «считается само собой разумеющим¬
ся, что эмоция стыда редка среди взрослых и распространена лишь
у маленьких детей... Это представление отражено в принятом в ан¬
тропологии разделении на культуры стыда и культуры вины: тра¬
диционные общества для целей социального контроля полагаются
на стыд, а современные — на вину. Похожее допущение обнаружи¬
вается в ортодоксальной психоаналитической теории, которая ставит
акцент почти исключительно на вину как зрелую эмоцию самообла¬
дания, а стыд считается “регрессивной” эмоцией, то есть как бы не¬
зрелой» (р. 79).
Поэтому неудивительно, что западные философы морали счи¬
тают древних греков с их опорой на стыд в процессе социализации
доморальными или аморальными — как детей. Но, замечает Уиль¬
ямс, «отмеченное различие между стыдом и виной может выразить
ту идею, что весьма важно проводить различие между “моральными”
и “не-моральными” качествами. Стыд как таковой нейтрален отно¬
сительно этого разграничения: мы, как и греки, можем быть униже¬
ны или опозорены как неспособностью продемонстрировать героизм
или хитроумие, таки недостатком щедрости или преданности. С дру¬
гой стороны, вина тесно связана с концепциями морали и настаивать
на ее особой важности означает настаивать на этих концепциях».
Но если со смертью Бога исчезают основания для морали, ос¬
нованной на вине, и, несмотря на все пролитые философами чернила,
не существует рационального заместителя, который будет пользо¬
ваться всеобщим одобрением, то сохранился ли какой-либо процесс
социального контроля? Ключ лежит в понимании того, что, как от¬
мечает Уильямс, «за одно и то же действие мы можем чувствовать и
вину, и стыд. В момент проявления трусости мы подводим кого-то;
мы чувствуем вину оттого, что подвели их, устыжаемся того, что мы
презренным образом оказались не способны на то, на что мы считали
себя способными» (р. 92). Стыд может заключать в себе вину, «по¬
скольку структура стыда содержит возможность контроля и обучения
посредством вины, так как она дает понятие этической идентичнос¬
ти, по отношению к которой вина имеет смысл. Стыд может понять
вину, но вина не способна понять саму себя» (р. 93). Таким образом,
заключает Уильямс, «стыд действует, давая через эмоции ощущение
того, кто есть [тот, кто испытывает стыд], и чем надеется быть; он
посредничает между действием, характером и последствиями, а так¬
же между этическими требованиями [в рамках конкретной морали,
порождающей вину] и остальной жизнью. Как бы все это ни работа¬
ло, оно требует наличия интернализированного «другого», который...
воплощает признаки подлинной социальной реальности — в частнос¬
ти, того, что произойдет с жизнью действующего человека в окруже¬
нии других, если он будет действовать именно так, а не иначе.
Следует, однако, отметить, что разграничение между культурами
стыда и культурами вины, введенное антропологами Мид и Бене¬
дикт, уже не пользуется популярностью среди антропологов. См.,
напр.: Б^аЛет (1977). Но я думаю, что их доводы в пользу отказа
от этого разграничения неубедительны. Стратерн лишь демонстри¬
Примечания к главе 1

рует, что у исследованного им новогвинейского племени есть терми¬
ны и для стыда, и для вины, причем в отличие от вины стыд «про¬
является» на коже. Но именно в этом заключается различие между
двумя этими эмоциями, известное нам со времен Дарвина. Ни нам,
ни Стратерну это не говорит о том, какая эмоция доминирует в про¬
цессе социализации.
Перистиани и Питт-Риверс (Peristiany and Pitt- Rivers 1992) во
введении к книге под названием «Честь и учтивость» сходным обра¬
зом отрекаются от своего прежнего использования понятия «стыда»
в определении средиземноморских культур (Peristiany 1965). Они
пишут: «Нам представляется, что это разграничение было заимство¬
вано из популярной моральной философии англоговорящих стран и
применено в областях, где его уместность сомнительна, поскольку
чувство стыда представляется универсальным, а вина есть попрос¬
ту интернализированный стыд; таким образом, даже если степень
интернализации санкций варьируется, ни одну культуру нельзя од¬
нозначно назвать культурой вины или культурой стыда. К тому же
интернализируемый предмет может быть разным: Западная Европа
в разные исторические периоды в различной степени интернализова-
ла сексуальный стыд; протестантская этика интернализовала вдоба¬
вок финансовый стыд. Ни одно из этих чувств не знакомо жителям
Тробрианских островов, но многие примитивные народы чувству¬
ют вину в связи с нарушением табу, которые европейцы оценили бы
как морально нейтральные... восприимчивость к стыду не определяет
ни наличия, ни отсутствия вины. Следовательно, это противопостав¬
ление ложно в той мере, в какой затрагивает культуры, однако может
быть полезным в исследовании людей в границах нашего собственно¬
го общества» (pp. 6—7).
В терминах различных психологических соотношений двух этих
эмоций, отмеченных в тексте, это мнение абсолютно непоследова¬
тельно. Вдобавок, для подкрепления своей позиции авторы ссылаются
на авторитет Кребера. Но вот что писал Кребер (1948): «Стыд отчас¬
ти экстернализуется: это чувство связано с другими [людьми]. В отли¬
чие от этого чувство греха направлено вовнутрь. Можно ощутить свою
греховность в одиночестве, в связи с действием, не приносящим вреда
другим. Грех подразумевает внутренние угрызения совести; стыд —
знание о неодобрении других; хотя стыд может добавляться к чувству
греховности — вероятно, обычно так и бывает. Это раличие не уста¬
новлено раз и навсегда, но оно является полярным» (р. 612).
Вот именно! Данное описание различиия между стыдом и ви¬
ной совпадает с приведенным в тексте. Причина, по которой Кребер
полагал, что оно не принесет пользы для классификации других куль¬
тур, состоит в том, что прошлые исследования «оставляют мало места
искреннему чувству греха в любой культуре, помимо нашей, запад¬
ной... Стыд как сдерживающий фактор и социальная сила действует,
вероятно, почти во всех культурах. Этого, по-видимому, можно ожи¬
дать повсюду, за исключением особых случаев — подобных нашему
собственному или цивилизации ману — где стыд был затушеван не¬
ким особым обстоятельством, таким как мазохистская поглощенность
Примечания к главе 1
237

злом, — поглощенность грехами других людей или нашими собствен¬
ными» (ibid).
Но если вина — составная часть исключительности западной
культуры, для моего предмета это представляет собой факт огромной
важности, и причины этой исключительности, а также следствия из
нее, являются, как мы увидим, существенными для оценки роли кос¬
мологических представлений, связанных с возвышением Запада.
07 Тем не менее см.: Kuper (1994). Купер начинает свою книгу с ут¬
верждения, что «все мы сегодня дарвинисты. Теория Дарвина —
единственная великая викторианская теория, которая до сих пор поль¬
зуется одобрением почти всех, кто ее понимает... Специалисты спорят
по техническим второстепенным вопросам, высказывают замыслова¬
тые оговорки, предлагают улучшения, но фактически все специалисты
по естественным и общественным наукам сегодня дарвинисты, и по
достаточно веским основаниям. Я принимаю это как должное».
58 Pryor (1977).
59 Его также использовала Бетциг (Betzig (1896)) для статистической
проверки своего тезиса о том, что политическая власть транслируется
в репродуктивный успех, когда обладающие властью мужчины полу¬
чают и монополизируют непропорционально большую часть имею¬
щихся молодых женщин. Она находит, что этот тезис справедлив для
большинства доиндустриальных обществ, но это нехарактерно для
современных.
60 См.: Birdsall (1989).
61 Социологи (например Гарноветтер) усматривают противоречие
в этой установке «новой» институциональной экономической теории,
состоящее в том, что ей свойственна одновременно «пересоциали-
зированная» и «недосоциализированная» концепция человеческого
поведения. Но, как с неодобрением замечает Гарноветтер, «общим
[у обеих концепций] является понятие деятельности и принятия ре¬
шений, осуществляемых атомизированными акторами. В случае «не-
досоциализированного» описания атомизация является результатом
узко утилитарного преследования рациональных интересов, а в слу¬
чае «пересоциализированного» — следствием того факта, что пове¬
денческие паттерны были интернализированы, и действующие соци¬
альные отношения, таким образом, оказывают лишь периферийное
воздействие на поведение. То, что интернализированные правила
поведения по происхождению социальны, вовсе не означает резкого
расхождения этого аргумента с утилитаристским, в котором источник
функций полезности остается открытым, оставляя место поведению,
которое полностью руководствуется консенсуально определенными
нормами и ценностями — как и при «пересоциализированной» точ¬
ке зрения» (р. 484). «Все социальные влияния содержатся в голове
индивидуума, так что в ситуациях принятия решения он или она могут
быть атомизированы, как и любой Homo economicus, хотя, вероятно,
с различными правилами принятия решений» (р. 486).
Совершенно верно! Нет ничего противоречивого, например,
в неустанном стремлении викторианского предпринимателя к при¬
были («недосоциализация») и тем, что он использует приобретенное
238
Примечания к главе 1

таким образом богатство для покупки поместья с земельными угодья¬
ми, чтобы обеспечить принадлежность к классу джентри себе самому
и своим потомкам ( «пересоциализация»)! Об обычной жалобе социо¬
логов, в том числе Гарноветтера, на то, что новая институциональная
экономическая теория оказывается в конфликте с некоторыми мето -
дологическими предписаниями, касающимися «функционализма»,
см. Lai (1988) pp. 4—7.
62 Hallpike (1986), p. 150.
63 Ibid., p. 166.
64 Ibid., pp. 181-182.
65 Ibid., p. 290.
66 Ibid., p. 293.
67 Но см. в работе Engerman, Sokoloff (1995) контрдовод, состоящий
в том, что различия в относительной обеспеченности факторами про¬
изводства определили различные пути развития Северной и Южной
Америк. Они убедительно доказывают, что тот тип культур, который
соответствовал обеспеченности США природными ресурсами (вклю¬
чая климат), позволил существовать фермерскому земледелию, тогда
как в большей части Латинской Америки выращиваемые культуры
требуют плантационного хозяйства, которое, в свою очередь, нужда¬
ется в наемном (или рабском) труде. См. также: Lai—Myint (1996),
где подчеркиваются влияния этих различных экологических условий
на политическое устройство.
68 Boyd and Richerson (1985), pp. 56—60.
69 Ibid., p. 60.
70 Примером которой являются два скрипача, играющие в оркестре,
в сравнении с двумя другими, которые «обнаружили что, в то вре¬
мя, как я исполняю свою партию, кто-то в соседнем помещении
исполняет свою, и так выясняется, что по чистой случайности мы
синхронно играем одну и ту же пьесу» (Searle 1995, р. 24). Пер¬
вая пара представляют коллективную, а вторая — индивидуальную
преднамеренность.
71 «Такие правила не просто регулируют, [но] и создают саму возмож¬
ность определенной деятельности. Так, шахматные правила не регу¬
лируют ранее существовавшую деятельность... Они скорее создают
саму возможность шахматной игры. Правила конституируют шах¬
маты в том смысле, что игра в шахматы отчасти конституирована
действиями в соответствии с правилами». Searle, ibid, pp. 27—28.
72 Ibid., p. 33.
73 Ibid., p. 92.
74 См., напр.: Bernheim (1994) и Becker and Murphy (1988).
75 Всякий раз, когда я пишу «ему», я, разумеется, подразумеваю «ей»!
lv С соответствующими изменениями (лат.). — Прим. науч. ред.

Глава 2
1 Wrigley (1988).
2 Wrigley (1988), pp. 5—6.
3 Wrigley, p. 6.
4 Паркер (Parker 1982) называет это ростом по Шумпетеру. Но я по¬
лагаю, что этот термин чаще применяется к росту на переднем крае
технологического развития, тогда как мой термин охватывает и по¬
следующих индустриализаторов, которые могут усвоить плоды роста
по Шумпетеру.
5 Jones (1988)!'
6 Археологи, по - видимому, расходятся относительно того, может ли про¬
цесс, описанный Босеруп, объяснить подъем оседлого земледелия. Так,
Фейган отрицает существование «каких бы то ни было доказательств
быстрого роста населения в столетия, непосредственно предшествовав¬
шие возникновению цивилизации» (Fagan, р. 170) в Египте и в Ме¬
сопотамии. Напротив, Ренфру (Renfrew (1973)) приводит доводы
в пользу тезиса Босеруп. Локей в терминах эксплицитно сформулиро¬
ванной модели показывает, что «многие из широко распространенных
изменений, предшествующих переходу к земледелию, можно объяснить
либо увеличением плотности населения [тезис Босеруп], либо ухудше¬
нием продуктивности охоты и собирательства [гипотеза Вернона Сми¬
та]. Эти две гипотезы приводят к почти идентичным выводам, но они
. отличаются в том, что гипотеза ухудшения окружающей среды вовсе
не нуждается в положительном росте населения» (Locay, р. 754). Ло¬
кей обращает внимание на то, что, хотя археологические доказательства
не дают однозначного решения, существуют некоторые свидетельства,
поддерживающие тезис Босеруп. «Эта модель подразумевает, что перед
переходом к земледелию [должно было происходить] снижение уровня
жизни и в пересчете на исходное потребление (parental consumption), и
в пересчете на полезность... Исследование скелетов, найденных в Вос¬
точном Средиземноморье, относящихся приблизительно к 32 ООО г. до
н.э., — период, когда важную роль играла охота на крупного зверя и
люди были настоящими кочевниками, — показывает, что средняя про¬
должительность жизни взрослых мужчин составляла 33,3 года, а взрос¬
лых женщин 28,7 года. К 11 ООО г. до н.э., когда важными источника¬
ми пищи были рыба и дикорастущие травы и люди были по - настоящему
оседлыми, средняя продолжительность жизни взрослого мужчины и
женщины сократилась соответственно до 32 лет и 24,9 года. Умень¬
шение роста людей было еще более значительным. В более ранние пе¬
риоды средний рост мужчин составлял 177,2 см, женщин — 165 см.
Сравните это с с 164,6 см для мужчин и 152,2 см для женщин в более
поздний период» (Locay, р. 748).
Следует отметить, что, как подчеркивает Локей, в более ранний
период, «поскольку весь труд и земля целиком использовались в охо¬
те и собирательстве... охота и собирательство стали требовать больше
труда, по мере того как земля становилась более редким ресурсом.
Именно это показывают результаты археологических исследований.
Так как роль охоты на крупного зверя в пропитании снизилась, люди
240
Примечания к главе 2

более интенсивно эксплуатировали водные ресурсы, растения и мел¬
кую дичь, что требовало меньше земли» (р. 749).
Прайор и Маурер, рассматривая доказательства, сведенные вое¬
дино у Райта (Wright 1971) и Коэна (Cohen 1977), утверждают, что,
«по-видимому, в период от верхнего палеолита до раннего бронзового
века снизились и уровни душевого дохода, и темпы роста населения, и
что в этот период происходила интенсификация производства. По¬
тому представляется, что модель, объединяющая ответные реакции
по Босеруп и по Мальтусу на изменения уровня жизни, вызванные
изменением в численности населения, превосходит каждую из двух
этих моделей по отдельности» (Pryor and Maurer 1982, p. 490). При
этом также учитываются опасения, высказанные, например, Мокиром
(Mokyr) относительно релевантности процессов, описанных Босеруп,
в случае распространения глубокой вспашки в Европе.
7 В целом эти экологические различия соответствуют различиям меж¬
ду ареалами мотыжного и плужного земледелия. Эти материальные
различия позднее имели важные социальные последствия, например,
в виде разного статуса женщин в соответствующих обществах; см.:
Boserup (1970) и Goody (1976).
8 Cameron (1993), p. 24. [Русск. пер.: Камерон Р. Краткая экономи¬
ческая история мира. М.: РОССПЭН, 2001. С. 40.]
9 Gellner (1988), р. 277.
10 Степные кочевники обеспечили импульс для большей части техноло¬
гического развития, связанного с войной.
11 McNeill (1979), pp. 23—25. Роль войны в развитии технологии хо¬
рошо задокументирована Киганом (Keegan). Но, как показывают за¬
головки глав его книги, такие технологические прорывы были мало¬
численны и редки: камень, живая плоть (кони), железо и огонь (от
пушек до ядерной бомбы). Литтл (Little 1981) и Скотт (Scott 1989)
утверждали, что «наука и техника» несущественны для проведения
границы между Западом и остальным миром. Как отмечает Литтл, до
XVIII века технические «усовершенствования и их распространение
представляютсяневероятномедленными. По сравнению с войлочным
хомутом нагрудная пластина, душившая лошадей, снижала их эффек¬
тивность с 15 эквивалентов мускульной силы человека до 4. На раз¬
витие простейшего войлочного хомута понадобилось более 3000 лет,
и еще 1000 лет — чтобы усовершенствовать его и сделать широко рас¬
пространенным. Сходным образом понадобились тысячелетия для по¬
явления продольного такелажа и поворотной стрелы. Пока что таким
усовершенствованиям не требовалось ждать новых материалов или
концентрированной энергии, и при этом для них не нужно было «нау¬
ки» и ничего, кроме наблюдения, разума и изобретательности. Про¬
сматривая более трех тысяч страниц «Оксфордской истории техники»
можно найти десятки утверждений, подобных следующим : «... спустя
полторы тысячи лет общая форма военной галеры не слишком изме¬
нилась» (то есть в 1500 г. н.э.), или: «Таким образом, к 1500 г. до
н.э. использовались три основных метода изготовления стекла. В сле¬
дующие 1500 лет или около того новый процесс (дутье стекла) так и
не развился» (Oxford History of Technology, p. 66).
Примечания к главе 2
241

Поэтомуя согласен с Литтлом и Скоттом (Scott, pp. 307 —310)
в том, что «наука и техника» не объясняет возвышения Запада. Ра¬
зумеется, такова же позиция Джозефа Нидхэма, ведущего исследо¬
вателя китайской науки, который пишет: «По сути дела, всякий, кто
пытается объяснить неудачу китайского общества в создании совре¬
менной науки, должен начать с объяснения того, почему китайское
общество не смогло развить торговый, а затем промышленный капи¬
тализм. Каковы бы ни были индивидуальные предубеждения запад¬
ных историков науки, все они вынуждены признать, что с XV в. н.э.
произошел целый комплекс изменений: нельзя мыслить о Ренессансе
в отрыве от Реформации, нельзя мыслить о Реформации в отрыве от
подъема современной науки, и ни об одном из этих явлений нель¬
зя мыслить в отрыве от подъема капитализма... По-видимому, мы
имеем дело с органическим целым, с комплексом перемен» (Joseph
Needham 1963, p. 139).
Именно в исследовании этого комплекса и состоит главная
цель этих лекций, в которых «техника и наука» — просто побочный
продукт, а не независимая первичная движущая сила в возвышении
Запада.
Противоположной точки зрения придерживается Мокир (Mokyr
1990), который рассматривает различия в технической креативности
в качестве объяснения различий в богатстве народов. Но его эволю¬
ционная теория технической креативности не слишком убедительна.
Кроме того, то, что он определяет как исключительная техническая
креативность Запада, остается «черным ящиком» до тех пор, пока
он не отождествляется с некоей уникальной особенностью, которая
стала ее причиной. Я утверждаю, что этой особенностью является
индивидуализм. На основании этого можно легко объяснить множе¬
ство исторических загадок, которые упоминает Мокир. Вместо того,
чтобы пытаться объяснить, почему на Западе поддерживалось нечто
столь туманное, как «техническая креативность», я ставлю вопрос
иначе: почему индивидуализм возник только на Западе? Роль, кото¬
рую в этом сыграло западное христианство, наиболее принципиальна,
но ее удивительным образом не заметили экономические историки!
В этом контексте следует упомянуть об Уайте (White 1978), который
также придерживается «технологического» объяснения, но при этом
увязывание им западной технической исключительности со средне¬
вековой христианской церковью перекликается с моим изложением
той истории.
Frankfort (1948), pp. vi—viii.
Ibid., pp. 4—5.
Ibid., pp. 4—5.
Ibid., p. 5.
Ibid., p. 337.
Ibid., p. 339 [1 Цар 8, 19-20].
Ibid., p. 339.
Ibid., p. 341.
McNeill (1979), pp. 71-72.
Ibid., pp. 72 — 73.

Глава 3
1 Эта часть основана на работе: Lai (1988), где содержится также об¬
ширная библиография.
1 Расширенная семья — семья, состоящая из трех и более поколений. —
Прим. науч. ред.
2 Domar(1970).
3 Более строго это можно показать с помощью модели, разработанной
Акерлоффом (Akerloff); см.: Lai (1988), pp. 42—44.
4 Basham (1971), p. 156.
0 Ibid., p. 157.
6 Также см.: Srinivas (1965) pp. 554 и далее.
7 Singh (1986), p. 96.
8 Ibid., p. 96.
9 Ibid., p. 100.
10 Хорошее исследование англизации брахманического и прочего ин¬
дийского права при британском правлении см. : Rudolph and Rudolph
(1967), pt. 3.
11 Srinivas (1966), p. 144.
12 Singh (1986), p. 97 (курсив мой. — Д. Æ).
13 Cohn (1987), p. 105.
14 Singh (1986), p. 101.
15 См., напр.: Goode (1963).
16 Goody (1990), p. 457.
17 Singh (1986), p. 177.
18 Desai ( 1964), Kapadia(l956), Kolenda ( 1968), Shah (1974), Srini¬
vas (1966). См. также ссылки, упоминаемые в Roland (1988).
19 Srinivas (1966), p. 138. Гуди (Goody (1990)) предоставляет авто¬
ритетное кросскультурное исследование «систем брака и семьи в до-
индустриальных обществах Евразии», как гласит подзаголовок книги.
Его главная цель — показать сходство между системами доиндустри-
альной Евразии в противопоставлении их Африке. В Африке, в усло¬
виях трудоемкого подсечно - переложного земледелия, основанного
на мотыге, социальная дифференциация невелика. Следствием явля-
ется незначительная потребность в стратегиях родства, повсеместно
обнаруживаемых в аграрных цивилизациях Евразии. Основанные
на плуге, зачастую требующие орошения, существующие в условиях
относительного дефицита земли, эти земледельческие системы, в про¬
тивоположность Африке, приводили к экономической и социальной
дифференциации, и отсюда их общая потребность в том, что он на¬
зывает «стратегиями наследования». В пределах Евразии сущест¬
вуют региональные различия между этими стратегиями вследствие
различий в экологии — к примеру, между искусственно орошаемыми
рисопроизводящими ареалами юга Индии и Китая и неорошаемыми,
производящими пшеницу ареалами севера Индии и Китая. Внутри
регионов традиции наследования различаются в зависимости от раз -
личий в благосостоянии: бедные, располагающие меньшим «земель¬
ным» богатством, которое можно передать наследникам, усваивают
иные внутренние обычаи по сравнению с богатыми. Для последних
Примечания к главе 3
243

их статус зависит «главным образом (хотя никогда в полной мере)
от имения... непрерывность существования которого определяется
обеспеченностью работниками для эксплуатации и поддержания иму¬
щества, а также наличием потомства, наследующего права на не¬
го. То, о чем мы здесь говорим — это тип домашней группы, семьи,
рассматриваемой как «дом», или РНС (расширенная неразделенная
семья), которая не обязательно является домохозяйством или «пол¬
ным домом», — так как отдельные члены семьи могут работать вне
дома, — но группой переменной величины, претендующей на кон¬
кретное имущество в силу уз происхождения, брака и их вариантов,
таким как усыновление и сожительство» (р. 469).
Он затем показывает, как в Китае, Индии, Тибете, Шри-Лан¬
ке, Древнем Египте, Месопотамии и Израиле, в Греции и Риме ма¬
териальные соображения определяли различия в том, что касается
наследования в рамках более или менее сходного паттерна брачных и
семейных структур. Этим объясняются обычаи, такие как усыновле¬
ние, многоженство, прием зятьев в семью жены, близкородственные
браки, повторные браки вдов и развод.
Его вторая цель состоит в том, чтобы установить, что эти раз¬
личия «не помешали ни развитию торгового капитализма в Азии за¬
долго до того, как он добился триумфа в Западной Европе, ни раз¬
витию обширной прото-индустриальной деятельности в Китае и Ин¬
дии. С другой стороны, семейные факторы ничуть не помешали очень
быстрой индустриализации в Восточной Азии — напротив, есть мно¬
жество свидетельств того, что ее прогрессу способствовали расширен¬
ные неразделенные семьи, “домб”» (р. 482).
Он, таким образом, стремится противостоять тезису, выдви¬
гаемому множеством современных историков и демографов, — см.:
Hajnal (1982), Laslett (1977), Stone (1977), MacFarlane (1979),
Shorter (1975), а также подробный анализ применимости их тезиса
к Италии от античных времен до современности в: Kertzer and Sailer,
eds. (1991), — которые в качестве объяснения подъема Запада вы¬
двигают различия типов семьи на Востоке и Западе. Вынося за скоб¬
ки специфические изменения, вызванные западным христианством
(о котором чуть позже), Гуди показывает, насколько некорректны
претензии на то, что уникальность Запада «состоит в развитии эле¬
ментарной нуклеарной семьи (или домохозяйства), в наличии двус¬
торонних институтов (родня), а не однолинейных (клан), в позднем
брачном возрасте мужчин и женщин (что предположительно поощ¬
ряет мобильность), а также в близких отношениях между родителями
и детьми (“родительская любовь”) и между собственно парой (“суп¬
ружеская любовь” ) ».
Как документально доказывает Гуди, эти черты присущи
не только Западу. «Их можно обнаружить среди некоторых изучен¬
ных нами обществ. Наряду с этим можно утверждать, что лишь в За¬
падной Европе они обнаруживались как конкретный кластер взве¬
шенных переменных или отношений... не было сомнений том, что
они в какой-то мере присущи только этому региону, или, вероятно,
“изобретены” в этом регионе» (р. 486).
244
Примечания к главе 3

Но, как утверждал Уайт (Whyte 1996), в попытке провести
различие между евроазиатскими и африканских домашними обыча¬
ями Гуди не удалось подчеркнуть важные различия между западной
семьей, возникшей в западном христианстве, и [семьей] в других со¬
храняющихся цивилизациях — китайской, индийской и исламской.
II Ловушка высокого уровня равновесия — понятие, разработанное
Марком Элвином в целях объяснения того, почему Китай, несмотря
на свое богатство, стабильность и научные достижения, так и не пе¬
режил автохтонной промышленной революции. Согласно Элвину не-
механизированные производственные процессы в сельском хозяйств и
промышленности Китая были настолько хорошо развиты и эффектив¬
ны, что они побеждали в конкуренции с любыми механизированны¬
ми процессами, делая тем самым неприбыльным вложение капитала
в механизацию. — Прим. науч. ред.
20 Maddison (1971), р. 18.
21 Lai (1988).
22 См.: Ishikawa (1967). Следует, однако, отметить, что мальтузианс¬
кий процесс увеличивающегося давления на землю также описывал¬
ся бы кривой Исикавы.
23 В. Wilson (1982), pp. 27-28.
24 Dumont (1986).
25 Gellner (1988), p. 121. Далее Геллнер выявляет важнейшие черты
общества, которое породил на Западе индивидуализм: «Общество...
в котором одиночные индивиды, по-видимому, могли вмещать в себе
всю культуру, обходясь без посторонней помощи, и в случае необхо¬
димости воспроизвести ее в одиночку на своем острове. Это внут¬
ренне связано с возникновением общества, в котором знание было
автономным — судьей, а не подсудимым.
26 Boyd and Richerson (1985), p. 47, сводка доказательств в: Werner
(1979).
27 См.: Roland (1988). В своих подробных психологических исследова¬
ниях современных урбанизированных индийцев он оговаривается, что
в методах воспитания детей «устыжение применяется как одно из пер¬
востепенных средств осуществления контроля при воспитании ребенка
и представляется очень эффективным» (р. 265). «Таким образом, то,
как его оценят другие, становится центральной внутренней движущей
силой, а не ощущением внутренней вины за агрессивные импульсы как
таковые, которые более присущи западному “сверх-я”» (р. 264).
28 Times Concise Atlas of World History, p. 8.
III Богарное (сухое) земледелие — возделывание сельскохозяйственных
культур без полива. — Прим. науч. ред.
29 Perkins (1969), р. 6.
30 Ibid., р. 6.
jl Ibid., р. 23.
32 Ibid., р. 24.
33 Ibid., pp. 23—24.
ш Нория (ковшовый элеватор) — устройство, предназначенное для
подъема жидкостей (подливное водяное колесо) или сыпучих мате¬
риалов в вертикальном направлении. — Прим. науч. ред.
Примечания к главе 3
245

34 Ibid., pp. 23-24.
35 Ibid., p. 83.
36 Ibid., p. 234.
37 Ibid., p. 255.
38 Ibid., p. 248.
39 Ibid., p. 250. Он также отмечает: «В XIX — начале XX в. китайское
сельское общество было, таким образом, одним из наиболее неста¬
бильных в мире, не имея никаких статусных или кастовых ограниче¬
ний, характерных для поздних периодов до-современных Японии или
Индии» (р. 258); «это было эгалитаристское общество, в то же вре¬
мя расколотое взаимной завистью. Экономическая близость эксплуа¬
татора и эксплуатируемого и отсутствие какой-либо идеологически
санкционированной неизбежности социальных различий между ними
вызывали вражду, а не гармонию» (р. 259); «власть на селе больше
не была связана исключительно или даже главным образом с земель¬
ной собственностью, хотя порой она, безусловно, могла отражаться
в ней. С чем же в первую очередь она была связана? Короткий ответ
(в порядке возрастания важности) будет таким: торговля, финансы,
образование и институциональное положение» (р. 267).
40 Элвин (Elvin 1973) отмечает, что «средневековый Китай отличался
не только производительностью своего сельского хозяйства, но также
и его дешевизной и в целом хорошей организацией системы водного
транспорта» (р. 144).
41 Ibid., р. 149.
42 Ibid., р. 170.
43 Ibid., р. 167.
44 Элвин (Elvin 1973) утверждает: «они не были центрами политиче¬
ской или личной свободы, они не обладали особыми правовыми инс¬
титутами. Их обитатели не вырабатывали никакого гражданского со¬
знания... и не служили в каких-либо автономных городских армиях»
(р. 177).
45 Jones (1988), р. 76.
46 McNeill (1983), Jones (1988), and Lin (1992).
47 McNeill (1983), p. 31.
48 Ibid., p. 40.
49 Ibid., pp. 50-51.
50 Elvin (1973), pp. 226-227
51 Ibid., pp. 233-34.
52 Hallpike (1986) определяет основные принципы, «которые ко време¬
нам Хань породили общество с нетеистической религией и без орга¬
низованного священства, обособленного от светских властей; крайне
моралистичную, патерналистскую концепцию идеальных отношений
между правительством и народом; гражданскую бюрократию, отоб¬
ранную согласно достоинствам посредством экзаменов (более чем за
полтора тысячелетия до того, как это произошло в Европе); приме¬
чательное отсутствие почтения к войне и воинской славе; правовую
систему, в которой административное право и уголовное право были
весьма хорошо разработаны по сравнению с гражданским правом; и
торговый класс, который, несмотря на его большое богатство, не имел
246
Примечания к главе 3

ни престижа, ни какой-либо правовой автономии, которые могли бы
привести к возникновению капитализма» (р. 295).
1V Речь о терракотовых фигурах из императорского захоронения. —
Прим. перев.
53 Jenner (1992), р. 22.
54 «Документы из Шуйхуди показывают, что бюрократия достигала
каждого села, мобилизуя людей на принудительный труд и военную
службу, управляя гулаговской экономикой с работниками, нахо¬
дящимися постоянно или временно в положении государственного
раба, насаждая идеологическое и административное единство на мо¬
билизованных территориях, навязывая драконовскую дисциплину
и на самих чиновников, и на население в целом, и ведя дела с той
методичной эффективностью, которую мы не связываем с поздним
имперским Китаем. Все это качественно отличалось от всего того, что
наблюдалось в Восточной Евразии до XVIII, если не до XIX столетия»
(Ibid., р. 23).
55
Ibid., р. 5.
56
Ibid., р. 6.
57
Ibid., р. 7.
58
Ibid., р. 10.
59
Ibid., pp. 10-11.
60
Keightley (1990), p.
48.
61
Jenner (1992), p. 3.
62
Keightley (1990), p.
48.
63
Мнение Виттфогеля
(Wittfogel (1957)), что китайской восточный
деспотизм был создан для управления большими ирригационными
системами, не подтверждается. Как отмечают и Кейтли (Keightley
1990, р. 49), и Дженнер (Jenner 1992), китайская цивилизация и ее
бюрократический абсолютизм возникли очень рано, когда колыбель
цивилизации находилась в ареалах сухого возделывания пшеницы и
проса. Для последнего не требовалось никаких сложных проектов по
управлению водными ресурсами. Когда потребность в них возникла
в ходе экономической революции позднего Средневековья при ди¬
настии Сун, традиционное китайское государство уже существовало
и очевидно способствовало их осуществлению и поддержанию.
64 Elvin (1973), р. 220.
65 Needham (1956) 544; цит. по: Hallpike (1986, р. 309).
66 См. также: Goody (1990). Гуди обращает внимание на одно важное
различие между севером и югом в институте брака и в устройстве се¬
мьи в пределах Китая (а также в Индии). Оно касается родословных,
брачных сделок, развода, повторного брака вдов, усыновления и при¬
ема зятьев в семью жены, типов браков и степени важности женского
труда. Представляется, что и в Индии, и в Китае во всех этих отноше¬
ниях север менее «снисходителен», чем юг, и то же самое относится
к различиям между группами высшего и низшего статусов в соот¬
ветствующих регионах обеих стран, когда «высшие» группы в целом
ведут себя скорее как север, а «низшие» — как юг. «Обычаи, распро¬
страненные на севере и среди высших групп, ближе к конфуцианс¬
ким нормам, то есть ближе к нормам изначального ядра культуры,
Примечания к главе 3
247

конфуцианству и неоконфуцианству» (р. 109). Он пытается связать
эти различия с экологическими различиями (р. 284). Эта догадка
в целом верна, если вместо фокусирования на «стратегиях наследова¬
ния» сделать шаг назад и посмотреть на эти обычаи как на различные
способы управления с различными источниками неопределенности
в величине дохода в аграрных экономиках, подверженных климати¬
ческому риску.
67 Keightley (1990), pp. 44—45. Дженнер (Jenner 1992) пишет: «Члены
семьи связаны не только общим происхождением; их также удержи¬
вают тесные связи, основанные на долгах и обязательствах, которые
они вынуждены выполнять, если хотят сохранить свое достоинство
в том мире. Немногие культуры делают столь сильный акцент на аб¬
солютную природу долга и абсолютную необходимость его выплаты,
как Китай. Когда в детстве вы начинаете узнавать о мире, вас учат,
что ваши родители предоставляют вам огромный кредит, вкладывая
много времени, усилий и средств в то, чтобы родить и воспитать вас.
И если вы настоящий человек, то для вас — это долг, который следует
возместить им как вашим кредиторам в этой жизни. Если вы хороший
сын, вы сделаете это, обеспечив своим родителям достойную и ком¬
фортную жизнь, когда они состарятся, и должным образом похоронив
и оплакав их после смерти» (pp. 108—109).
68 Jenner (1992), р. 124.
69 См., напр.: deBary (1991), WeimingTu (1990), Redding (1990).
70 См.: Hicks and Redding (1983), а также: Vogel (1991).
71 Baum (1994).
72 Дженнер также отмечает, что важнейшей чертой господствовавшей
в Китае «высокой культуры», была пропаганда ценностей до-совре¬
менной имперской бюрократии. «Есть множество свидетельств того,
что деловые культуры Китая могли процветать лишь в том случае, если
им это дозволялось, но в течение двух тысячелетий государства пред¬
почитали сохранять бизнес разобщенным, ограниченным и управля¬
емым» (Jenner 1992, р. 178).
73 См.: Redding, (1990).

1 В русскоязычной терминологии область, называемая по-английс¬
ки «Middle East» обычно именуется «Ближним Востоком». В дан¬
ном переводе принято именно это словоупотребление (за исключени¬
ем случаев, когда, судя по контексту, имеется в виду более широкий
ареал распространения ислама, включающий Среднюю и Южную
Азию). — Прим. науч. ред.
1 Crone (1996), р. 2.
2 Ibid., р. 5.
3 Ibid., р. 7.
4 McNeill (1963), р. 424. [Русск. пер.: Мак-НилУ. Восхождение За¬
пада: История человеческого сообщества. Киев: Ника-Центр; М.:
Старклайт, 2004. С. 559.]
5 Ibid.
6 Crone and Cook (1977).
7 Ibid., p. 73.
8 Ibid., p. 74.
9 Ibid., p. 74.
10 Ibid.
11 Ibid., p. 75.
12 Ibid., p. 77.
13 Ibid.
14 Ibid.
15 Ibid.
16 McNeill (1963), p. 431. [Русск. пер.: Мак-Нил У. Восхождение За¬
пада. С. 568.]
17 Ibid., р. 434.
18 Как отмечают Кроун и Хиндс, «широко распространенное настаи¬
вание на том, чтобы халифат был выборным (аль-амр шура), бес¬
конечные требования соблюдения “китаб” и “сунна”, правильно¬
го поведения и образцов прошлого, постоянные возражения против
фискальной политики Омейядов и всеобщая готовность повернуть
оружие против того, что воспринималось как репрессивное правле¬
ние, — все эти черты указывают на столь твердую решимость держать
правительство под контролем, что можно поверить в хороший шанс
на успех этого дела» (р. 106).
19 «Халиф Омар создал систему регулярных денежных пособий для тех,
кто сражался во имя ислама, упорядоченную согласно времени обра¬
щения в веру и сроку службы, что укрепило единство правящей элиты
или по крайней мере отделило ее от тех, кем она управляла» (Houra-
ni 1991, p. 24).
20 Ibid., p. 107.
21 Кроун (1980) дает сжатый анализ развития этого общества
завоевания.
22 McNeill (1963), р. 429. [Русск. пер.: Мак-Нил У. Восхождение За¬
пада. С. 565.]
23 McNeill (1979), р. 390.
24 В. Lewis (1994), р. 5.
Примечания к главе 4
249

25 Ibid.
26 Так, Эштор (Ashtor 1976), ведущий экономический историк сред¬
невекового ислама, отмечает: «Аббасидам удалось... реализовать
их великий план связывания воедино земель, завоеванных своими
предшественниками, в единую империю... Исламизация и арабиза¬
ция принесли великий прогресс, и в то же время страны Ближнего
и Среднего Востока стали экономическим образованием, отличав¬
шимся напряженной промышленной и коммерческой деятельно¬
стью. Не будет преувеличением сказать о настоящем экономиче¬
ском чуде, совершенном под руководством правительства Аббаси-
дов» (р. 77).
27 Ibid., р. 71.
28 Ibid., р. 78.
29 Ibid., pp. 98-99.
30 Ibid., p. 77.
31 Ibid., pp. 80-86.
32 Ibid., p. 101.
33 Issawi (1981) p. 85. Напротив, Маршалл Ходжсон в своем мону¬
ментальном исследовании «Исламское предприятие» (The Venture
of Islam) утверждает, что этого упадка не было. Случилось лишь то,
убеждает он, что начиная с XVII столетия и далее, Запад стал обго¬
нять исламскую цивилизацию. Это доказывается продолжением эк¬
спансии ислама, а также его огромной военной мощью, основанной
на применении всех достижений Западав сфере военных технологий.
Энергичный ответ см.: Issawi (1981).
34 Issawi (1982).
35 Owen (1981).
36 Issawi (1981), p. 86.
3/ Ibid., p. 89.
°8 Ashtor (1976), p. 111. Эштор цитирует цифры, приведенные Коэ¬
ном: Cohen (1970).
39 Ibid., p. 114.
11 Протей — морское божество, сын Посейдона, обладавший способно¬
стью принимать любой облик. — Прим. перев.
40 Также см.: Jones (1988), где обсуждается разновидность аргумента
об «экономической нейтральности ислама». В Kuran (1997) содер¬
жится сжатый обзор различных идей и, кроме того, по моему мне¬
нию, убедительные доводы, основанные на его теории фальсифика¬
ции предпочтений (см. Приложение), в пользу мнения, что ислам,
будучи кодифицирован после воцарения Аббасидов, не мешал эко¬
номическому развитию в странах, которыми он господствовал.
41 Кук (Cook 1983) отмечает, что Мухаммед ловко использовал биб¬
лейское разделение детей Авраама (Исаак, сын от жены его Сары, и
Исмаил, сын от его египетской наложницы Агари): «показав выход из
исмаилитского тупика, он тем самым создал вторую линию священ¬
ной истории, которая была специфически арабской» (р. 36). Арабы
стали потомками Исмаила, как иудеи и христиане были потомками
Исаака. «Результат этих идей был прост, но критически важен: они
обеспечивают Аравию и арабов почетным местом в монотеистической
250
Примечания к главе 4

истории — местом, генеалогически независимым от иудеев и христи¬
ан» (р. 38). См. также: Crone and Cook (1977).
42 McNeill (1963), p. 421. [Русск. пер.: Мак-НилУ. Восхождение За¬
пада. C. 557.]
43 Hourani (1991), p. 147.
44 McNeill (1963), p. 421. [Русск. пер.: Мак-НилУ. Восхождение За¬
пада. C.557]
45 Ibid., pp. 421—422. [Русск. пер.: там же.]
46 Ibid., р. 431. [Русск. пер.: Мак-Нил У. Восхождение Запада.
С. 567]
47 Cook (1983).
48 Cook (1983), р. 30.
49 См.: Rahman (1979). где содержится хорошее описание движения
мутазилитов VIII—IX вв. Это движение «вцелом развилось под влия¬
нием эллинистического рационализма, таким образом создав первый
крупный конфликт в религиозной истории ислама. Лидеры мусуль¬
манской ортодоксии, представляя старую традицию, вначале постра¬
дали от рук этого рационалистического движения... но впоследствии,
мобилизовав политические силы и позаимствовав само оружие гре¬
ческой диалектики, успешно одержали верх. Постепенно ортодоксы
“улема” взяли под свой контроль почти все образование, разработав и
внедрив учебные планы для реализации своих собственных интеллек¬
туальных и духовных идей» (р. 5).
50 Ibid.
51 Crone and Cook (1977), р. 126.
52 «Оставаясь в конечном счете деспотом, по эллинистическим стан¬
дартам христианский бог был, тем не менее, довольно-таки просве¬
щенным. Сам он больше не предавался какой-либо энергичной дея¬
тельности — но в качестве символа, стояшего над безличными зако¬
нами, он обеспечивал уравновешивающую стабильность» (Crone and
Cook 1977, p. 127).
53 Хурани (Hourani 1991) отмечает: «Посылка философии заключалась
в том, что правильно применяемый человеческий разум может дать
человеку определенное знание о Вселенной, но быть мусульманином
означало верить, что часть знания, необходимого для человеческой
жизни, приходит к человеку лишь через откровение Божьего слова
пророку. Если ислам истинен, каковы ограничения философии? Если
утверждения философов правомерны, зачем нужно пророчество?..
Аль-Фараби (ум. в 950 г.) [доказывал, что] философия и религия
ислама не... противоречат друг другу. Они выражают одну и ту же
истину в различных формах, что соответствует различным уровням,
на которых люди могут постигать ее... В идеях Аль-Фараби импли¬
цитно содержалась посылка, что философия в ее чистой форме пред¬
назначена не для всех. Разграничение между интеллектуальной эли¬
той и массами впоследствии стало обычным явлением в исламской
мысли. Философия продолжала существовать, но практиковалась как
частная деятельность, главным образом врачами. Причем философ¬
ские занятия требовали осмотрительности, поскольку часто воспри¬
нимались с подозрением» (pp. 77—78).
Примечания к главе 4
251

ш Мутазилиты (араб., буквально — обособившиеся) — создатели ран¬
ней мусульманской теологии рационалистического направления, за¬
родившейся в Арабском халифате в VIII в. Теоретики мутазилизма
отрицали многие догматы ортодоксального ислама: существование ат¬
рибутов Бога, отличных от его сущности, — антропоморфизм, догмат
об извечности Корана, рассматривая его лишь как одно из творений
Бога. Признавали свободу воли человека. Высшим критерием норм
нравственности объявляли человеческий разум. — Прим. науч. ред.
54 Crone and Cook (1977), р. 128.
55 Ibid., pp. 128 — 129.
56 Cook (1983), pp. 84—85. Хотя ученые обычно датируют подъем на¬
ционализма XIX-м веком, Кук совершенно прав в том, что сплав по¬
литики и религии в исламе подобен большинству современных видов
национализма, где «люди сталкиваются с проблемой: как остаться
самими собой, приняв убеждения других» (ibid.). Эта новообретен-
ная культурно-религиозная идентичность была жизненно необходи¬
ма для южных кочевников, которые приняли ислам, чтобы сохранить
свою особую идентичность, в то время как северные варвары, от готов
на западе до монголов на востоке, окультурились в завоеванных ими
цивилизациях (в латинском христианском мире и в конфуцианском
Китае).
57 Это не отменяет того, что после возникновения суфизма существовало
огромное сходство между обращением язычников на окраинах изна¬
чальной исламской империи миссионерами-суфиями и обращением
германских племен в средневековой Европе христианскими монаха¬
ми. В обоих случаях одним из главных стимулов было то, что оба мис¬
сионерских направления могли изгнать ужасы естественного мира из
умов простых людей, что позволило расширить ареал пахотной земли
за счет того, что считалось областями, вселяющими страх. Подроб¬
ное исследование этого процесса расколдовывания природы при об¬
ращении в ислам крестьянства Бенгалии см.: Eaton (1993). Следует
также отметить, что, как утверждает Рахман (Rahman 1979), хотя
мнение, будто «ислам “распространяли мечом”», — это карикатура,
«таким же искажением фактов было бы утверждение, что ислам рас¬
пространялся точно также, как, скажем, буддизм или христианство...
Несмотря на то, что мусульмане не распространяли свою веру мечом,
тем не менее верно то, что ислам настойчиво претендовал на поли¬
тическую власть, поскольку считал себя вместилищем Божьей воли,
которая должна была релизовываться на Земле через политический
порядок. С этой точки зрения, ислам напоминает коммунистичес¬
кую структуру, которая, даже если не обязывает людей принимать
ее кредо, тем не менее настаивает на принятии своего политическо¬
го порядка. Отрицать этот факт означало бы и попирать историю, и
не отдавать должного самому исламу» (р. 2).
58 Crone and Cook (1977), р. 145.
59 См.: Delumeau (1990) и главу 9 настоящей книги.
60 Ruthven (1984), р. 125.
61 Ibid., р. 138.
62 Ibid., р. 139.
252
Примечания к главе 4

63 См.: Ibn Khaldun (1379/1958).
64 См., напр.: Gellner (1981), Hall (1985).
65 Моя модель хищнического государства, являющегося предметом
соперничества (см. Приложение), прекрасно соответствует этому
мнению.
66 P. Anderson (1979).
67 Crone (1980), p. 79.
68 Ibid.
69 Ibid., p. 80.
70 Ibid., p. 84.
71 Это были христианские дети, полученные в качестве «налога» от
христианских подданных на Балканах, которые были превращены
в рабов, обращены в ислам и отпущены на волю, а при османах под¬
нялись на высокие посты.
72 С прекращением практики отцеубийства принцев, не возведенных
на трон, удаляли из султанского дворца в гарем, в позолоченные
«клетки». «Здесь в постелях велись разговоры о политике, а жен¬
щины и евнухи плели заговоры с целью возведения на трон потенци¬
ального покровителя из числа детей султана... Большую часть XVII в.
подлинными руководителями государства были матери султанов, ни¬
чего не знавшие из своего личного опыта о мире за стенами гарема»
(Fernando-Armesto 1995, p. 239).
73 Crone (1980), p. 90.
74 См.: Crone and Hinds (1986) и Rahman (1979).
75 Crone (1980), p. 81.
79 Cm.: Crone (1980), Pipes (1981), M. Rodinson (1974), Garcin
(1978).
77 Garcin (1978).
78 Cook (1988).
79 Ibid., p. 134.
80 Ibid., p. 133.
81 Cook (1983), p. 44.
82 Hourani (1991), p. 161.
83 Ibid.
84 Anderson (1979), p. 497.
85 Ibid., p. 498.
86 Crone and Hinds (1986), p. 109.
87 Ibid. Неудивительно, что мусульманское завоевание Индии не изме¬
нило никаких политических параметров того, что я назвал «Индийс¬
ким равновесием» (Lai 1988).
88 Ruthven (1991), p. 178.
89 Ibid., p. 176.
IV Иджитихад — право мусульманского богослова-факиха выносить са¬
мостоятельные суждения на основе Корана и сунны с помощью ме¬
тодов логических заключений. — Прим. перев.
90 См.: Б. Lewis (1982) pp. 229-230.
91 См.: Rahman (1979), chaps. Hand 14.
92 Рахман обращает внимание, что на протяжении средневекового рас¬
цвета «трудные и тонкие вопросы, вроде непредубежденного описания
Примечания к главе 4
253

93
94
95
96
97
98
99
100
101
102
103
104
105
106
107
108
неисламских религий, были разработаны до такой степени, что зна¬
менитый Аль-Бируни во введении к своей работе об Индии жалует¬
ся, что в то время, как мусульмане сумели создать совершенно объ¬
ективные работы о таких религиях, как иудаизм и христианство, они
оказались неспособны сделать такие же труды по индуизму, и поэтому
он собирается выполнить эту задачу» (Ibid., р. 4).
Ibid., р. 296.
Kuran (1997), р. 5.
Crone and Cook, pp. 142—144.
Ibid., р. 143.
См.: Elvin (1973).
Дар аль-ислам (араб, мусульманский мир, земля ислама, вся тер¬
ритория, где господствует ислам) — традиционное мусульманское
обозначение территорий, где действует мусульманский религиозный
закон и где политически господствуют мусульмане. — Прим. перев.
Fernandez-Armesto (1995), р. 35.
Inalcik (1994), рр. 44—54.
Это была система крестьянских хозяйств, основанных на семейном
труде, общая для римского, византийского и османского правления
в регионе. А. В. Чаянов (Chayanov (1966) [Русск. изд.: Чаянов А. В.
Организация крестьянского хозяйства / / Чаянов А. В. Крестьянское
хозяйство. Избранные труды. М.: Экономика, 1989. С. 194—442.])
показал, что эта система была экономически наиболее эффективной
формой сельской организации, и потому оставалась базовой фор¬
мой заселения земель на протяжении тысячелетий. Подробное ис¬
следование этой системы в правление османов см.: Inalcik (1994),
chap. 6.
Kuran (1993), р. 294.
В этом состоит также главное требование пакистанского исламского
ученого Рахмана (Rahman 1979).
Ruthven (1991), р. 302.
См.: Roy (1994), Ruthven (1991).
Ruthven, op. cit., p. 352.
Превосходное изложение причин падения шаха и успеха Хомейни
дано в: Abrahamian (1981).
При этом опасения Хантингтона (Huntington 1993) относительно
угрозы Западу со стороны некоей объединенной исламской цивили¬
зации чрезвычайно преувеличены. Резкий ответ см. в: Said (1994),
р. 347.
Существует дополнительный культурный аспект мусульманских
обществ, который делает их нестабильными, как отмечает Геллнер
(Gellner 1992). Опираясь на Ибн-Хальдуна, он проводит различие
между высоким и низким исламом; первый — ислам ученых, послед¬
ний — народный ислам. Ученые интересовались «тремя центральны¬
ми, всепроникающими и применяемыми на практике принципами
религиозной и политической легитимности [в рамках ислама]: боже¬
ственное откровение и его юридическая разработка, согласие в об¬
щине и, наконец, освященное лидерство (со стороны членов Дома
Пророка, или особо избранных его членов» (Gellner 1992, р. 8).
254
Примечания к главе 4

Сосуществование племенного политического устройства с высоким
исламом означало, что над мусульманским правителям постоян¬
но висела опасность коалиции двух сил: движения духовного воз¬
рождения, настаивавшего на защите и восстановлении бескомпро¬
миссной религиозной истины, и сельских самоуправляющихся сооб¬
ществ, опирающихся на низкий ислам, сплоченных, вооруженных и
обладающих военным опытом. Эти сообщества обычно практиковали
«низкий» в культурном отношении вариант ислама, с его культами
святых и верой в магию, а не в ученость, но под влиянием волны эн¬
тузиазма и в надежде на городскую добычу и политические привиле¬
гии стремились воспринять более чистую, унитаристскую «высокую»
форму (ibid. р. 11).
В прошлом подобные движения исламского реформизма цикли¬
чески появлялись и исчезали. «Реформисты торжествовали... и после
восстановлении первозданно чистого порядка дела медленно возвра¬
щались к обычному состоянию. Дух проявляет волю, но социальная
плоть слаба» (р. 14). Однако пришествие современного мира изме¬
нило ситуацию. «Старое статус-кво было основано на военно-поли¬
тическом равновесии сил, при котором у центральной власти просто
отсутствовали средства на деле утвердить себя в пустыне и горах, по¬
этому в значительной части сельской местности она оставляла под¬
держание порядка на усмотрение самоуправляющихся местных групп,
обычно называемым племенами» (р. 14). С политической централи¬
зацией, которую сделали возможными современные технологии, эти
«прежние местные группы взаимопомощи» были разрушены. Про¬
изошел «огромный сдвиг в равновесии от народного ислама к высо¬
кому исламу... Урбанизация, политическая централизация, встраи¬
вание в более широкий рынок, трудовая миграция — все это привело
население в движение в направлении формально (теологически) бо¬
лее “правильного” ислама... Индентификация с реформированным
исламом сыграла роль, весьма сходную с ролью национализма в дру¬
гих местах» (р. 15).
Геллнер считает, что ислам занимает уникальное место, позво¬
ляющее уйти от извечного вопроса, стоящего перед элитами «третьего
мира»: должны ли они подражать Западу и достичь материального
процветания ценой отказа от традиций (как полагают многие), или
должны защищать традиции, отказавшись от материальных выгод?
Фундаменталисты высокого ислама рекомендуют не подражание За¬
паду, «не идеализацию тех или иных народных добродетелей или муд¬
рости... а возврат к более строгому соблюдению высокого ислама»
(р. 19). Более того, они могут возложить всю вину за свою прошлую
слабость перед лицом Запада на доминирование низкого ислама.
Но если высокий ислам не сможет реформировать себя посред¬
ством интерпретации, значит, как доказывает Куран (Kuran 1997),
он так и останется тормозом экономического прогресса. Поскольку
составные части высокого ислама могут использоваться для пропове¬
ди всех тех добродетелей, которые Вебер определял как существенные
для духа капитализма, он сможет (будучи реформирован соответст¬
вующим образом) также способствовать экономическому развитию
Примечания к главе 4
255

109
110
111
посредством свободных рынков, которое ведет к материальному про¬
цветанию. Но вопрос о том, произойдет ли это, остается открытым.
А пока что светским режимам Алжира и Турции угрожают исламисты,
и не существует никакой вероятности затухания фундаментализма по
причине секуляризации, которая сопровождает индустриализацию.
Crone and Cook (1977), р. 129.
Ibid., pp. 147-148.
Kuran (1997) цит. no: Ulgener.

Глаза 5
1 Finley (1974), p. 91.
1 Субинфеодация — передача лена субвассалу или чиншевику (в сроч¬
ное или пожизненное владение, но не в наследственное). При этом
вассал не имел права полного отчуждения земли или, точнее, пере¬
дачи своего права на лен без согласия сеньора. — Прим. науч. ред.
2 См.: McEvedy and Jones (1978), p. 26.
3 См.: Reynolds (1985).
4 Gellner (1988), pp. 130-131.
5 Gellner (1988), p. 276.
6 Hicks (1969).
7 Anderson (1979), p. 429, курсив мой. — Д. Л.
8 McNeill (1979), p. 99.
9 Ibid.
10 Ibid., курсив мой. — Д. Л.
11 Ibid.
12 Finley (1974), pp. 39-40.
13 Macfarlane (1979).
14 Ibid., p. 196.
15 Ibid., pp. 197-198.
16 Ibid., pp. 170, 206.
17 Так, см. статьи Elvin (1978) о Китае, Sanderson (1978) об Индии
и Jean La Fontaine, Godfrey Lienhardt Carrithers et al. in Carrithers
(1978) об Африке; в них описываются концепции личности в иных
культурах и показывается, что они существенно отличаются от той
концепции, на которой основан западный индивидуализм.
18 Историк античности Робин Аейн-Фокс (Robin Lane-Fox 1988)
в своей яркой реконструкции римского мира (в особенности его вос¬
точной половины, где различные культы соперничали за привержен¬
ность граждан многих городов Малой Азии) отмечает, что «одним из
фундаментальных различий между языческим культом и христианст¬
вом был переход устной культуры мифа и догадок к культуре, осно¬
ванной на письменных текстах» (р. 304).
19 Lane Fox (1988), р. 609.
20 Ibid., p. 314. [Русск. пер.: Гиббон Э. История упадка и разрушения
Римской империи. СПб.: Наука; Ювента, 1997. Т. 2. С. 6—7, 27,
29, 33, 38].
21 Dumont (1986), р. 26.
22 Ibid., р. 27.
23 Ibid., р. 31.
24 Ibid., р. 47.
25 Troeltsch (1931), р. 64, цит. по: Dumont (1986), р. 33.
26 Dumont, р. 34.
27 Dumont (1986), р. 39.
28 Dumont (1986) пишет: «Когда справедливость христианизирована
подобным образом, разум не только склоняется перед верой, но и
признает в вере нечто родственное себе, как если бы сама она была
разумом, возвысившимся до превосходной степени. [В этом состоит]
Примечания к главе 5	257

на первый взгляд странное требование Августина: философство¬
вать на основе веры, положить веру (то есть опыт встречи с Богом)
в фундамент рациональной мысли... здесь под эгидой христианского
Бога начинается современная эра, когда люди будут изо всех сил пы¬
таться воплотить свой личный опыт в разум, то есть сократить про¬
пасть, которая первоначально разделяла разум и опыт... Августин
провозглашает начало милленаристской, протеевской, экзистенци¬
альной борьбы между разумом и опытом, борьбы, беспрестанно во¬
зобновлявшейся и распространяющейся с одного уровня на другой,
борьбы, которая в конечном счете меняет соотношение между иде¬
альным и актуальным, и продуктом которой в некотором смысле яв¬
ляемся мы сами» (pp. 40—41).
29 Ibid., p. 50.
30 Дюмон отмечает, что «в теократии Кальвина полностью исчезает ан¬
тагонистический мирской элемент, к которому до настоящего време¬
ни должен был приспосабливаться индивидуализм. Поле абсолютно
едино. Индивид теперь действует в мире, и индивидуалистичес¬
кие ценности правят без ограничений или пределов. Перед нами
мирской индивид» (р. 52).
31 Гуревич (Gurevich 1995) также относит подъем европейского инди¬
видуализма ко времени Августина.
32 Hicks (1969), pp. 78—79. Самый полный и уничтожающий критиче¬
ский анализ тезиса Вебера—Тауни о прямой корреляции между пури¬
танством и экономическим прогрессом принадлежит шведскому эко¬
номическому историку Курту Самуэльссону (Kurt Samuelsson 1961).
33 McNeill (1979), p. 268.
11 Государственные соображения (франц.). — Прим. науч. ред.
34 Dumont (1986), р. 71.
35 Jones (1981), р. 106.
36 См.: Jones (1988).
37 Mann (1986), р. 407.
38 Southern (1970)
39 Southern (1970), p. 16.
40 Mann (1986), p. 407.
41 Lai (1988).
42 Berman (1983), p. 87. [Русск. пер.: Берман Г. Дж. Западная тради¬
ция права: эпоха формирования. М.: Изд-во МГУ, 1994. С. 95.]
43 См.: Duby (1974), Postan (1975), and Mann (1986).
44 Southern (1970), pp. 34-35.
45 Так, Берман (Berman 1983) отмечает: «Ошибочно полагают, что
католическое мышление было в основе своей аскетичным и потусто¬
ронним. На самом же деле в конце XI и в XII столетиях католическая
теология отошла от преимущественно потустороннего, аскетического
идеала, который господствовал прежде и в значительной степени про¬
должает господствовать в православии» (р. 337 [Русск. пер.: Берман
Г. Дж. Западная традиция права. С. 319]). Он продолжает: «Запад¬
ная церковь конца XI—XII в. в противоположность восточной церкви,
да и всей церкви (и западной, и восточной) до Папской революции
была убеждена в возможности примирить коммерческую деятель¬
258
Примечания к главе 5

ность с христианской жизнью... Тем, кто занимался коммерчески¬
ми делами, следовало вести свою мирскую деятельность так, чтобы
они были спасены от греха алчности. Купцам следовало объединяться
в гильдии, которые имели бы религиозные функции и поддерживали
нормы нравственности в торговых сделках... Таким образом, цер¬
ковь-государство подавала пример городу-государству, а церковное
право служило примером для городского и торгового права... С точки
зрения христианской социальной теории, господствовавшей в период
формирования западных торговых институтов, экономические пред¬
приятия купцов, как и прочие светские предприятия, уже не обяза¬
тельно рассматривались как “угроза спасению души”; напротив, их
считали путем к спасению, если они проводились согласно принципам,
установленным церковью. Эти принципы были изложены в канони¬
ческом праве. С точки зрения церкви, право, разработанное купцами
для регулиролвания своих взаимоотношений, lex mercatoria, должно
было отражать каноническое право, а не противоречить ему... Пра¬
во было мостом между торговой деятельностью и спасением души»
(pp. 338—339 [Русск. пер.: Указ. соч. С. 319]).
46 Berman (1983), pp. 348—349 [Русск. пер.: Берман Г. Дж. Западная
традиция права. С. 328].
47 Berman (1983), pp. 349—350 [Русск. пер.: Берман Г. Дж. Западная
традиция права. С.329].
48 В каноническом праве также присутствовала доктрина о ростов¬
щичестве, которая «развилась как система исключений из запрета
на ростовщичества» [в Ветхом и Новом Завете]. Она стала «гибкой
нормой против нечистоплотности и против нечестной конкуренции».
«Канонисты первые использовали римский термин, обозначающий
“проценты” (букв, “интерес”, “interesse”) для названия законной
платы за предоставление займа в отличие от греха ростовщичества»
(Berman 1983, р. 249 [Русск. пер.: Берман Г. Дж. Западная тради¬
ция права. С.240]).
49 Southern (1970).
50 Berman (1983), p. 521 [Русск. пер.: Берман Г. Дж. Западная тра¬
диция права. С. 502].
51 Берман пишет: «Христианство преподавало и более практичную
доктрину, а именно, что горы, долины, леса, реки, скалы, ветер, буря,
солнце, луна, звезды, дикие звери, змеи и все прочие явления приро¬
ды созданы Господом для службы человеку, в них не таятся (в чем
были уверены древние германцы) враждебные сверхъестественные
божества, а потому кочующие, воюющие друг с другом племена мо¬
гут без страха оседать на земле. Так проповедовали и так поступали
в V—VIII вв. десятки тысяч монахов, которые сами селились в диких
местах и обживали их, вначале как пустынники, а потом и целыми
монашескими общинами. Они привлекли многих других, которые
присоединялись к ним для обработки земли» (Berman 1983, р. 62)
[Русск. пер.: Берман Г. Дж. Западная традиция права. С. 73].
°2 См.: Southern (1970). Берман (Berman 1983) пишет: «Распро¬
страняясь по Европе из Ирландии и Уэльса, монашество боролось
с суевериями древних религий германцев, приписывавших природе
Примечания к главе 5
259

сверхестественные свойства, и противопоставляло языческому кален¬
дарю, основанному на природных явлениях и временах года, христи¬
анский календарь, основанный на библейских событиях и житиях свя¬
тых» (р. 63) [Русск. пер.: Берман Г. Дж. Западная традиция права.
С. 73].
53 Berman (1983), р. 66. [Русск. пер.: Берман Г. Дж. Западная тради¬
ция права. С. 76]
54 О Европе VI—VII столетий см.: Southern (1970, chap. 6). Об Индии
того же периода см.: Lai (1988, chap. 3.9).
50 Папская революция породила новое изложение доктрины двух ме¬
чей, «введенной пятью столетиями раньше Папой Геласием I. Более
ранняя формулировка касалась соотношения земной и небесной сфер
христианской жизни. Для теоретиков папской революции, однако,
главной проблемой было отношение между церковными и светски¬
ми властями в самой земной сфере. Именно Церковь как зримое,
корпоративное, политическое и правовое образование должна была
владеть духовным мечом, и этот меч должен был осуществлять конт¬
роль не только над жизнью в последующем мире, но и над большим
кругом вопросов в этом мире, включая управление церковной соб¬
ственностью, деятельность церковных лиц, семейные отношения, де¬
ловую этику практически, все, что могло быть отнесено к вопросам
нравственности или веры» (Berman 1983, р. 521) [Русск. пер.: Бер¬
ман Г. Дж. Западная традиция права. С. 502].
56 Berman (1983), р. 520. [Русск. пер.: Берман Г. Дж. Западная тра¬
диция права. С.501]
57 Goody (1983), pp. 34-35.
111 То есть родственниками по браку. — Прим.науч. ред.
iv Левират (от лат. levir — деверь, брат мужа) — брачный обычай, по
которому вдова была обязана или имела право выйти замуж за брата
своего умершего мужа. — Прим. науч. ред.
58 Ibid., р. 39.
59 Ibid., р. 43.
60 См.: Goody and Harrison (1976); Wrigley (1978).
61 Goody (1983), p. 45.
62 Ibid., p. 45.
63 Lane Fox (1988), p. 311.
64 To, что это признавалось современниками, отмечает Лейн-Фокс
(1988): «В июле 370 г. император Валентиниан направил Римско¬
му папе постановление о том, что клирики-мужчины и не состоящие
в браке аскеты не должны околачиваться в домах женщин и вдов, пы¬
таясь сами или от лица церквей влезть в число их наследников, причем
в ущерб семьям [этих] женщин и их кровным родственникам. Еще
показательнее то, что двадцатью годами спустя, в августе 390 г. его
преемник горько сетовал на этих “обирателей слабого пола”, все же
признав с неохотой, что закон не работает и должен быть отменен.
Вкрадчивые монахи и клирики оказались не по плечу светской юсти¬
ции» (р. 310).
Стоит также отметить возвышение ордена бенедиктинцев, кото¬
рый с 700 до 1000 г. «считался высшей формой религиозной жизни»
260
Примечания к главе 5

(Southern 1970, p. 217). Монахи-бенедиктинцы служили выполне¬
нию важной социальной функции: «Никогда в Средневековье и ме¬
нее всего в его начальный период ресурсы общества не расширялись
достаточно быстро, чтобы обеспечить достойное положение в мир¬
ской жизни всем детям знатных семейств. Существовали серьезные
и весьма оправданные ограничения на практику дробления семей¬
ной собственности, поэтому чрезвычайно важной проблемой было
предоставить надежное и приемлемое положение тем членам семьи,
которых невозможно было в достаточной мере обеспечить матери¬
ально. Особенно остро эта проблема стояла в отношении девушек.
Они не подвергались опасностям активной воинской жизни, кото¬
рая создавала «окна» и неожиданные возможности для мальчиков.
Для всех девушек не хватало достаточного числа подходящих брач¬
ных партнеров; а те, кто вышли замуж, часто с юных лет оставались
вдовами. Большая семья должна была предусмотреть эти вероятные
обстоятельства, и, помогая решить эту проблему, монастыри оказы¬
вали важнейшую услугу. Они обеспечивали детям знатных семейств
умеренно аристократическую жизнь и возможности для великой сла¬
вы. Использование монастырей в этих целях естественным образом
накладывало на семьи обязательства заботиться о соответствующих
ресурсах для их содержания. Родители обычно делали большие по¬
жертвования монастырям, в которые они предполагали поместить
ребенка: передача имения в дар не была чем-то необычным» (Ibid.,
р. 228).
Наконец, Гиббон замечает: «Жившие в Риме христиане об¬
ладали весьма значительными богатствами... многие из новообра¬
щенных продавали свои земли и дома для увеличения общественного
фонда секты, — конечно в ущерб своим несчастным детям, которые
обращались в нищих благодаря тому, что их родители были святыми
людьми» (II, 132) [Русск. пер.: Гиббон Э. История упадка и разру¬
шения Римской империи. СПб.: Наука; Ювента, 1997. С. 45].
65 Я некоторое время полагал, что большая книга о римской католичес¬
кой церкви как о деловом предприятии ждет своего написания. Рас¬
сматриваемая в качестве такового, церковь является самой долгожи¬
вущей, самой глобальной и финансово успешной деловой корпораци¬
ей мира из когда-либо известных. Ее продукт — «спасение» — имеет
непреходящую притягательность, которая должна быть предметом
зависти любой современной корпорации. Некоторая попытка была
сделана Экелундом и др. (Ekelund et al. 1996).
66 Goody (1983), p. 105.
67 Herlihy (1961), p. 87.
68 «В Англии огромное накопление церковных земель происходило
в 600—1100 гг., то есть начиная с прибытия Августина до норман¬
нского завоевания. Свою роль сыграли пожертвования и новые мо¬
нашеские ордена VI и Xвеков, а также королевское покровительство.
Множество [земель] было отчуждено в ходе обычного поиска спасе¬
ния через дарение или завещание» (Goody 1983, р. 105).
69 Goody (1983), р. 115.
70 Herlihy (1961), р. 97.
Примечания к главе 5
261

71 Goody (1983), p. 118.
72 Southern (1970), p. 130.
73 Ibid., p. 125.
74 Ibid., p. 21.
v Полигиния (многоженство) — форма брака, при которой мужчина
состоит одновременно в нескольких брачных союзах. — Прим. науч.
ред.
75 Среди антропологов идет столетний спор о природе первобытной се¬
мьи. Превосходное краткое изложение этого спора дает Купер (Ku¬
per 1996, chap. 7). Первые антропологи считали, что у дикарей были
распространены промискуитет и полигиния. Дарвин, и в особеннос¬
ти Вестермарк, сомневались. «Распущенность среди многих дикарей,
несомненно, поразительна, — писал Дарвин, — но мне кажется, что
требуется больше доказательств, прежде чем мы полностью признаем,
что их связи всегда беспорядочны» (The Descent of Man, p. 896). Он
также обратил внимание, что не существует других приматов, кото¬
рые были бы известны сексуальной распущенностью. Антропологи
полагали, что была изобретена некая культурная норма для регули¬
рования свободной игры базовых инстинктов людей, способствующих
промискуитету; этой нормой было табуна инцест. Вестермарк подде¬
рживал позицию Дарвина и утверждал, что табу на инцест было час¬
тью человеческой природы, а брак и семья являются универсальным
явлением среди приматов. Фрейд в своем сочинении «Тотем и табу»
утверждает, что инцест был культурным конструктом: «Табу на ин¬
цест контролирует естественные побуждения и... отвлекает сексуаль¬
ную энергию подрастающего мальчика от его матери, освобождая
силы, которые можно направить на культурное созидание. Цивили¬
зация, согласно Фрейду, построена на подавлении инстинкта» (Ku¬
per, р. 162). Леви-Стросс в его «Элементарных структурах родства»
доказывает, что табу на инцест позволяло брачные союзы, которые
способствовали более широкой социальности. Когда мужчина отка¬
зывается от своих сексуальных прав на сестру или дочь, он должен
выдать их замуж за пределы семьи, что позволяет ему претендовать
на сестер и дочерей другого мужчины. Все антропологические теории,
кроме теории Вестермарка, были основаны на посылке, что зоологи,
наблюдающие приматов в зоопарках, обнаружили их инцестуаль-
ность, поэтому предполагалось, что табу на кровосмешение отли¬
чает человека от обезьяны. «Как оказалось, это заключение неверно.
В естественных условиях у большинства животных кровосмеситель¬
ный сексуальный контакт встречается редко» (Kuper, р. 166). Бо¬
лее того, недавнее исследование детей, проведенное в израильском
кибуце, и практика детских браков в Китае, называемых «сим пуа»,
показали, что дети, воспитанные как родные братья и сестры, обла¬
дают естественным отвращением к спариванию друг с другом; см.:
Shepher (1983), Wolf and Huang (1980). По-видимому, Вестермарк
был прав. Другие данные, подытоженные у Купера, показывают, что
моногамный брак является правилом в большинстве человеческих со¬
обществ. Странности, вроде полигинии среди [касты] наир в Керале
(см.: Fuller 1976) являются исключительными, как и таковые среди
262
Примечания к главе 5

высокостатусных групп, рассматриваемых у Бетцига (Betzig 1986).
Случай касты наир можно объяснить в терминах материальных фак¬
торов: необычной экономической специализации их мужчин в каче¬
стве наемных солдат, которые отсутствуют продолжительное время.
«Этот образ жизни стал возможен благодаря выработанному у них
устройству семьи, основанной на женщине» (Kuper, р. 169). Когда
при аннексии Малабара в 1792 г. британцы подавили военную сис¬
тему, которая поддерживала эту систему организации домохозяйства,
к началу XIX в. полиандрическая система вымерла и наяры [наиры]
постепенно начали одобрять постоянные отношения между единст¬
венными мужчиной и женщиной» (Ibid).
76 См.: Goody (1983).
77 См.: Laslett and Wall (1972); Laslett (1977); Hajnal (1965); Hajnal
(1982); Wrigley and Schofield (1981).
78 Macfarlane (1979, 1986), Goody (1983, 1990).
79 Hajnal (1982).
80 «Поздний брак для обоих полов (что означает первый брак в возрас¬
те, скажем, более 26 лет для мужчин и более 23 лет для женщин);
после брака [пара] отвечает за свое домохозяйство (главой домохо¬
зяйства является муж); до брака молодые люди зачастую передвига¬
ются между домохозяйствами в качестве прислуги». В противопо¬
ложность этим «простым домохозяйствам» в остальной части Евра¬
зии существовали системы «объединенных домохозяйств», которые
характеризовались «более ранними браками мужчин и еще более
ранними браками женщин (что означает первый брак в возрасте ме¬
нее 26 лет для мужчин и менее 21 года для женщин); новобрачные
часто начинают совместную жизнь либо в домохозяйстве, за которое
отвечает и остается ответственной старшая пара, либо в домохозяйст¬
ве, главой которого продолжает быть не состоящий в браке более
старший индивид (например вдовец или вдова). Обычно молодая
жена соединяется с мужем в том домохозяйстве, членом которого
он является; домохозяйства с несколькими брачными парами мо¬
гут разделиться на части, чтобы сформировать два или более домо¬
хозяйств, каждое из которых содержит одну пару или более» (Ibid.,
р. 452). «Подводные камни», клоторые встречаются при категори¬
зации сложности семейных систем в некоторые простые дихотомии
или иные схемы см. в: Wrigley (1977).
81 Не состоящие в браке перебиваются в качестве прислуги и отклады¬
вают брак настолько, насколько желают. Эти «слуги», однако, не¬
обязательно отличаются по классовой принадлежности. Их лучше
рассматривать как средневековый эквивалент современных au pairs\
[«За стол и кров» (франц.) — условия найма при выполнении услуг
по дому. — Науч. ред.]
82 То, что такое гомеостатическое поведение рождаемости было присуще
Англии и связывалось с изменениями в брачном возрасте и распро¬
страненности проживания по месту работы, окончательно установ¬
лено Ригли и Скофилдом (Wrigley and Schofield 1981).
83 Goody (1996), p. 14.
84 См.: Wolf (1995).
Примечания к главе 5
263

85 Goody (1996), p. 15.
86 Ibid., p. 17.
87 Macfarlane (1979, 1986).
88 Hajnal (1982), p. 477. См. тж. Smith (1979).
89 Macfarlane (1986), p. 335.
90 Ibid., p. 334.
91 См. ссылки в: Macfarlane (1986), p. 108.
92 Ibid., p. 116.
93 Cm.: Lai and Myint (1996), chap. 9.
94 Duby (1978), p. 17.
95 Goody (1983), p. 155.
96 Crone and Cook (1977), p. 147. Они замечают: «Ибн-Ханбаль
не полез бы на пальму за прекрасной девой, подобно рабби Атиму,
но и не стал бы забираться на столп в погоне за Богом, подобно Св.
Симеону Столпнику (Ibid.).
97 См.: Bloch (1965) [Русск. пер.: Блок М. Феодальное общество. М.:
Изд-воим. Сабашниковых, 2003], Southern (1953).
98 Jankowiak and Fischer (1992).
99 Jankowiak, ed., (1995), p. 5.
100 Liebowitz (1983). Fisher (1995) дает сжатый очерк социобиологи-
ческих подтверждений теорий любви.
101 Liebowitz (1983), р. 200.
102 Tennov (1979); Money (1980).
103 Fisher (1992).
104 Fisher (1995), p. 33.
105 См.: Buss (1994), Daly and Wilson (1983), Fisher (1992).
106 Lancaster and Lancaster (1983); Fisher (1992).
107 Эмоция любви присуща не только нашему виду. Следует отметить,
что нейрохимикаты, связанные с чувствами влечения и привязаннос¬
ти были также найдены у птиц и у млекопитающих, не принадлежа-
щихк человеческому виду. См.: Shepherd (1988) и Fisher (1995).
108 Brain (1996), p. 6.
109 См.: Singer (1984) — всестороннее исследование философских и
литературных истоков концепции любви. Автор проводит различия
между двумя концептуализациями, имеющимися в западной мысли.
Первая рассматривает любовь как вопрос калькуляции личного ин¬
тереса. В эту категорию попадает социобиологическое представление.
Вторая заключается в том, что Линдхольм (Lindholm 1995) обозна¬
чает как «трансцендентный опыт»: «...перед возлюбленным прекло¬
няются, как перед земным и несовершенным выражением божест¬
венной гармонии и красоты... любовь к индивиду... это возможность
достичь высшей цели, весьма сходная с созерцанием произведения
искусства» (р. 58).
110 Lindholm (1995), р. 58.
111 Lindholm (1995) pp. 66—67.
112 Singer (1984), vol. l,p. 340.
113 Delumeau (1990).
114 Arapura (1972).
115 Ibid. 121
264
Примечания к главе 5

116 Delumeau (1990), p. 246.
117 Ibid., p. 9.
118 St. Augustine, City of God, chap. 14. [Августин Блаженный. О Граде
Божьем. Кн. XIII. Гл. XIV.]
119 Delumeau (1990), р. 259.
120 Ibid., р.1.
121 St. Augustine, XIV, 24, цит. по: Delameau (1990), р. 16.
122 Ibid., р. 16.
123 Всякий может впасть в один из семи смертных грехов: гордыня, за¬
висть, гнев, алчность, уныние, чревоугодие, похоть.
124 Делюмо обращает внимание на то, что, подобно большинству других
народов, древним европейцам «было трудно примириться с уходом
тех, с кем они делили свои жизни. Поэтому они верили в призраков...
В нашей цивилизации эта вера была настолько сильна, что христианст -
во интегрировало ее совершенно стихийным образом и использовало
ее составляющие в качестве элемента педагогики спасения... Призра¬
ки — это не что иное, как души, находящиеся в Чистилище» (р. 37).
Однако в большинстве других цивилизаций «смерть индивида вто¬
ростепенна по отношению к выживанию сообщества, где и живые, и
мертвые хранят социальные узы и солидарность. Эта концепция, раз¬
деляемая многими цивилизациями, нашла свое выражение в культах
предков и в обычае использования образов смерти в повседневной
жизни» (Ibid.). Напротив, отношению христиан подводит итог жало¬
ба Лютера на практику использования кладбищ в качестве мест обще -
ственных сборищ; кладбище вместо этого должно быть «почитаемым
и едва ли не священным местом, где каждый шествует с уважитель¬
ным трепетом», и приводить к «размышлениям о смерти, Судном
дне и воскрешении, и к молитве» (Ibid., р. 39).
В прошлом к смерти другого человека относились с безразличи¬
ем; она никого не потрясала. Все были привычны к смерти, и никого
не удивляло, когда наставал их черед уходить. В этом смысле будет
совершенно справедливо сравнить отношение к смерти, порицаемое
Лютером, с отношением «примитивных» народов, которые в отличие
от современной европейской цивилизации придают мало значения
индивиду. Партисипативная ментальность таких народов предохра¬
няет их от «переживания смерти как расставания или как своего рода
нарушения» (Ibid., р. 39).
125 Ibid., р. 54.
126 «В западной цивилизации обвинения человеку и миру достигли апо¬
гея именно в XVI столетии, а точнее — в протестантской теологии»
(Delumeau 1990, р. 27).
127 Ibid., р. 31.
128 Агарига (1972), pp. 95—99.
129 Arapura (1972), pp. 101 — 102.
130 Delumeau (1990), p. 556.
131 Цит. no: Eisenstadt (1996), p. 6.
ь2 [Берман Г. Дж. Западная традиция права. С. 523.] Следует отме¬
тить, что многие экономические историки тоже подчеркивают то,
что индивидуализм средневековых итальянских городов-государств,
Примечания к главе 5
265

стимулируемый и растущей посюсторонностью христианской церкви,
и набирающим силы гуманизмом, был важнейшим фактором воз¬
никновения таких институтов, как кодифицированное торговое право,
банковское дело, акционерные компании и зарождающийся фондо¬
вый рынок, которые привели к подъему капитализма и Запада. Грейф
(Greif 1994) недавно привел данные и предложил теоретико-игровую
модель, чтобы показать, каким образом именно этот индивидуализм
подтолкнул генуэзцев XIX в. к учреждению этих институтов, в от¬
личие от их главных соперников из Магриба. Последние, утверждает
он, полагались на традиционные семейные контакты и неформальные
коллективные экономические санкции для преодоления неизбежных
проблем морального риска и негативного отбора, связанных с вы¬
бором доверенных лиц для ведения торговли на дальние расстояния.
Напротив, в индивидуалистическом генуэзском обществе не имелось
таких семейных (коллективных) форм решения проблемы «принци¬
пал—агент». Соответственно, это заставило генуэзцев «развивать ор¬
ганизации формального правового и политического принуждения...
поддерживать коллективные действия и способствовать обмену, [в
том числе через] формальные правовые кодексы... способствовать об¬
мену посредством координирования ожиданий и увеличения сдержи¬
вающего влияния формальных организаций» (р. 936). Далее он по¬
казывает, каким образом различные культурные аспекты двух групп
привели генуэзцев, а вовсе не магрибцев, к развитию семейной фир¬
мы, «которая была постоянным партнерством с неограниченной и
общей ответственностью» (р. 940). Это со временем привело к тому,
что «семейные фирмы начали продавать паи не-членам семьи... Сво¬
бодно обращающиеся паи требовали соответствующего рынка, и были
созданы “фондовые биржи”. Кроме того, разделение между собствен¬
ностью и управлением, введенное семейными фирмами, побудило
к внедрению механизмов, способных преодолеть связанные с этим
контрактные проблемы, — таких как усовершенствование технологии
передачи информации, бухгалтерские операции и схемы поощрения
для “агентов”» (р. 941).
Однако, как я надеюсь, этот текст продемонстрировал, что
именно папская революция Григория VII ввела эти правовые ре¬
формы, и что индивидуализм «Запада» предшествовал возвышению
городов-государств средневековой Италии, соединив, словно мост,
деяния двух пап в VI и XI веках.
133 Ware (1993), р. 134.
134 Ibid.
135 Ibid., p. 135.
136 Riasanovsky (1993), p. 35.
137 Ibid., p. 36.
138 Fernandez-Armesto (1995), p. 93.
139 Ibid., p. 94.
140 Как замечает Домар (Domar 1970), тезис о нехватке рабочей силы
и крепостничество как реакции с целью обеспечить излишек для зна¬
ти удостоверяется двумя фактами: «Первый... это замена основного
земельного налога налогом с домохозяйства в XVII в. и подушным
266
Примечания к главе 5

141
142
143
144
налогом при Петре Великом. Второй — это... культурная черта... еще
в первой половине XIX в. общественное положение русского земле¬
владельца... зависело не столько от его земельных владений, сколько
от числа душ (зарегистрированных крестьян мужского пола), кото¬
рыми он владел» (Domar 1970, р. 232).
Именно традиционная система земледелия, основанная на семейном
труде, была объектом знаменитого исследования Чаянова.
В работе Domar and Machina (1984) предпринята попытка уста¬
новить, не стало ли крепостничество невыгодным из-за роста цен
на зерно вслед за отменой британских хлебных законов, которая дей¬
ствовала подобно росту населения. Они не находят эмпирического
подтверждения тезису о «невыгодности» как причине отмены кре¬
постного права.
Pintner (1995), р. 9.
Ibid, р. 5.

Глава 6
1 McClelland (1996), p. 171.
2 Дальнейшее изложение основано на: Minogue (1995), chap. 6.
‘ Особого рода, особый (лат.). — Прим. науч. ред.
ô Minogue (1995), р. 49.
4 Ibid, р. 175.
5 Ibid.
6 Коллективизм был определен Дайси (Dicey 1914) как «правление
во благо народа специалистами или должностными лицами, которые
лучше, чем любое недолжностное лицо или сама народная масса, зна¬
ют, или думают, что знают, в чем состоит народное благо» (p. lxxiii).
Хайек (Hayek 1944) определил его как «сознательную организацию
производительных сил общества для выполнения определенной об¬
щественной задачи» (р. 56) [Русск. пер.: Хайек Ф. Дорога к рабству.
М.: Новое издательство, 2006. С. 76].
7 Skidelsky (1995), р. 45.
8 Ibid.
9 В коллекции его афоризмов под названием Th.e Dawn, 571.
10 Ласлетт (Laslett 1989) пишет: «Именно тогда стали распростра¬
няться союзы по согласию, аборты стали совершенно обычным де¬
лом, контрацепция — всеобщей, а рождаемость упала так сильно,
что теперь сомнительно, многие ли западные народы в долгосрочной
перспективе смогут поддерживать свою численность» (р. 843).
" Конец века (франц.). — Прим. науч. ред.
üi «Философы» (франц.) — ироническое прозвище французских про¬
светителей. — Прим. науч. ред.
11 C. L. Becker (1932), р. 31.
12 Ibid.
13 Ibid., p. 73.
1V Чистая доска (лат.). — Прим. науч. ред.
14 Ibid., р. 65.
15 Locke (1690/1947), Bk. I, Ch. II, Sec. I. [Локк Дж- Опыт о челове¬
ческом разумении / / Локк Дж. Соч. В 2-х т. T. I. М.: Мысль, 1985.
С. 96.]
16 Нише (.1779/1948), р. 134. [Русск. пер.: Юм Д. Диалоги о естес¬
твенной религии // Юм Д. Соч. В 2-х т. Т. 2. М.: Мысль, 1996.
С. 451.]
v Краткая история публикации «Диалогов о естественной религии» из¬
ложена в русском издании основных сочинений Юма: Юм Д. Со¬
чинения. В 2-х т. М.: Мысль, 1996. Т. 2. С. 759—760. При жизни
Юм не решился публиковать «Диалоги». Этому противились друзья
философа, да и сам автор не хотел усложнять свои и без того натя¬
нутые отношения с церковными кругами. Однако мысль об изда¬
нии «Диалогов» не покидала его. 4 января 1776 г. он в завещании
оставил Адама Смита распорядителем всего своего рукописного на¬
следства, но с непременным условием, чтобы Смит издал «Диалоги».
Вплоть до смерти (в том числе в письме, датированном 23 августа
1776 г., т.е. за два дня до кончины) Юм безуспешно пытался полу¬
268
Примечания к главе 6

чить от Смита согласие на выполнение этой просьбы. В связи с этим
Юм намеревался завещать рукопись издателю У. Страэну, поручив
ему напечатать ее в течение двух лет после своей смерти. Завещание
в этом духе было составлено 7 августа 1776 г., но Юм вскоре по¬
нял, что Страэн (не без влияния со стороны Смита также не желает
издать «Диалох’и». Поэтому он сделал к завещанию приписку: «...в
случае если мои “Диалоги” по какой-либо причине не будут опубли¬
кованы в течение двух с половиной лет после моей смерти, как и моя
автобиография, то право собственности на них возвращается к моему
племяннику Давиду, чей долг опубликовать их во исполнение послед¬
ней воли его дяди должен быть признан всеми. Диалоги были изданы
племянником Юма в 1779 г. — Прим. науч. ред.
17 Нише (1777/1987), II, 94. [Русск. пер.: Юм Д. Исследование о че¬
ловеческом познании / / Юм Д. Соч. В 2-хт. Т. 2. М.: Мысль, 1996.
С. 71.]
18 C.L. Becker (1932), р. 108.
19 Ibid., р. 118.
20 Ibid., р. 130.
21 Ibid., р. 161.
22 Dawkins (1986).
23 Ibid., р. 74.
24 C. L. Becker (1932), pp. 161-162.
25 Мф 7, 12.
26 См.: Singer (1982) о Гегеле, р. 32.
27 Ibid., р. 33.
28 Nietzsche, Daybreak, p. 230.
29 Nietzsche, Skirmishes of an Untimely Man, 5, в Kaufman (1954),
pp. 515—516. [Русск. пер.: Ницше Ф. Соч. В 2-х т. Т. 2. М.:
Мысль, 1990.] Таннер (Tanner 1994), который приводит сжатое
и сочувственное изложение философии Ницше, процитировав этот
отрывок, обращает внимание на то, что современник Витгенштейна,
философ Элизабет Энском сделала то же самое наблюдение, не зная
о своем предшественнике. См.: Tanner (1994), р. 34; Anscombe
(1968).
30 Hume (1740/1985), Bk. 1П, Pt. Ill, Sec. I, p. 640. [Русск. пер.: Юм
Д. Трактат о человеческой природе / / Юм Д. Соч. В 2-хт. Т. 1. М.:
Мысль, 1996. С. 627.]
31 Ibid., Bk. Ill, Pt. II, Sec. I, p. 535. [Русск. пер.: Там же. С. 524.]
32 Ibid., Bk. Ill, Pt. II, Sec. И, р. 551. [Русск. пер.: Там же. C. 540.] До
этого Юм ясно сформулировал положение о том, что истоки морали
необходимы для контроля над свойственными человеку инстинктами
самовозвеличивания, чтобы дать ему возможность воспользоваться
выгодами сотрудничества, как я отметил в главе 1. Так, Юм пишет:
«После того, как люди из опыта узнали, что свободное проявление их
эгоизма и ограниченного великодушия делает их совершенно непри¬
годными для общества, и в то лее время заметили, что общество необ¬
ходимо для удовлетворения самих же этих эффектов, они естественно
пришли к самоограничению посредством таких правил, которые мо¬
гут сделать их взаимные сношения более безопасными и удобными».
Примечания к главе 6
269

Он продолжает, отмечая, что то, что сегодня зовется взаимным аль¬
труизмом в повторяемой «игре дилеммы заключенного», не будет ра¬
ботать, «когда общество становится многочисленным и превращается
в племя или нацию», и отсюда возникают общие моральные правила,
чтобы предупредить корыстный обман, так, что даже «если неспра¬
ведливость даже столь чужда нам, что никоим образом не касается
наших интересов, она все же причиняет нам неудовольствие, потому
что мы считаем ее вредной для человеческого общества и пагубной для
каждого, кто приходит в соприкосновение с лицом, повинным в ней.
Посредством симпатии мы принимаем участие в испытываемом им
неудовольствии, а так как все то в человеческих поступках, что при¬
чиняет нам неудовольствие, именуется нами вообще пороком, а все
то, что в них же доставляет нам удовольствие, — добродетелью, то
в этом и заключается причина, в силу которой чувство морального
добра и зла сопровождают справедливость и несправедливость» (Ibid.
[Русск. пер.: Там же. С. 539—540.]).
33 Ibid. [Русск. пер.: Там же. С. 540.]
34 Следует отметить и другой аспект различий между представлениями
мыслителей шотландского и континентального Просвещения: на язы¬
ке XVTII в. «энтузиазм» последних противопоставлялся «скептициз¬
му» первых. «Энтузиазм» по поводу возможности сотворения нового
лучшего мира основывался на разуме. Это представление ведет не¬
посредственно к социальной инженерии, которая была частью конк¬
ретной либеральной традиции, которая, в свою очередь, через другие
мутации привела к коллективизму. Но на это специфическое разде¬
ление в наследии Просвещения лучше смотреть сквозь очки Оукшот-
та, что и будет сделано позднее. Кроме того, как отметил Скидельски
(Skidelsky 1995), в либеральном наследии был еще один водораз¬
дел, который имеет отношение к нашей теме. Он обращает внимание,
что либерализм XIX в., возникший из Просвещения и Французской
революции, ставил перед собой две отчасти противоречивые задачи,
лишь одна из которых была совместима с индивидуализмом. Первая
заключалась в стремлении освободить индивида от социальных оков,
вторая — осуществить децентрализацию власти. Для либеральных
консерваторов, подобных Токвилю, главной задачей была децентра¬
лизация власти. Они стремились поддерживать вовсе не неограни¬
ченный индивидуализм, а моральный порядок, который противосто¬
ял бы посягательствам государства на свободу. Они и шотландские
мыслители были едины в своей цели децентрализовать власть, напа¬
дая на все формы деспотизма, но без непременного освобождения
от тирании социального обычая. Хотя на экономической арене обе
группы поддерживали рынок, в этике было и продолжает существо¬
вать разделение между либеральным социальным консерватизмом и
либертарианством, в зависимости от степени неограниченности ин¬
дивидуализма, которую они видят желательной в эмансипированной
частной сфере.
35 C. L. Becker (1932), р. 164.
VI Завершающий смертельный удар (франц.). — Прим. науч. ред.
36 См.: Gellner (1993). Уэбстер (Webster 1995) в более популярном
270
Примечания к главе 6

и многословном изложении пишет о том же свмом, а также предъ¬
являет подробный обвинительный акт Фрейду как ученому. Китчер
(Kitcher 1995) дает научную философскую критику фрейдовой нау¬
ки о разуме. Гэй (Gay 1988) дает «официальный» взгляд на жизнь
и труды Фрейда. Также см. вялую защиту психоанализа не как науки,
а как целительского искусства, в: Hale, Jr. (1995).
37 Gellner (1993), p. 36.
38 Gellner (1993), p. 34.
j9 Sartre, Huis Cbs.
40 Gellner (1993), p. 147.
41 Hayek (1979), vol. 3, p. 174, цит. no: Chisholm (1946). [Русск. пер.:
Хайек Ф. Право, законодательство и свобода. М.: ИРИСЭН, 2007.
С. 496.]
42 Ibid. [Русск. пер.: Там же.]
43 Douglas and Wildavsky (1983), р. 30.
44 Bramwell (1989), p. 23.
45 Ibid., p. 16.
46 Pepper ( 1984).
47 Bramwell (1989), p. 4.
48 Обзор см. в: Birdsall (1989).
49 Douglas and Widavsky (1983), p. 125.
50 Эта часть основана на: Lai (1995a).
51 Стоит отметить недавнюю историю западной политической мысли,
написанную Макклеландом (McClelland 1996). Макклеланд обнару¬
живает разделение западной политической мысли во времена Рефор -
мации. До этого, от Аристотеля до Фомы Аквинского, предполагалось,
что существовало сообщество людей, объединенных «предметами их
любви». Цель политики состояла в том, чтобы создать соответствую¬
щее хорошее сообщество. После Реформации в сообществах возник¬
ло радикальное несогласие о целях жизни. Ответ был дан в теории
Локка. Правителю власть вручается для защиты жизни, свободы и
процветания его подданных. Он не устанавливает законом никакого
конкретного представления о целях жизни — это вопрос, в отноше¬
нии которого подданные могут следовать собственным убеждениям.
Классическое понятие о государстве, существующем для того, что¬
бы способствовать хорошей жизни, заменяется идеей ограниченного
правительства. Последующая история западной политической мысли
была борьбой между «классическим» и «современным» видением,
в ходе которой Руссо, Гегель, Фихте и Маркс возрождали классичес¬
кие доводы и пытались найти новые «предметы любви», вокруг ко¬
торых могли бы объединяться сообщества. Эта история не слишком
отличается от версии Оукшотта.
52 Oakeshott (1993).
53 Ibid., р. 24.
54 Ibid., р. 25.
55 Ibid., p. 25.
56 Oakeshott (1993), p. 27.
57 Ibid., p. 25.
58 Hicks (1969), p. 99.
Примечания к главе 6
271

59 Sugden (1993) в рецензии на Sen (1992) проводит почти такое же
различение между двумя расходящимися представлениями о госу¬
дарственной политике, воплощенными в технократической шко¬
ле «провалов рынка», с одной стороны, и в неоавстрийской школе и
в Вирджинской школе общественного выбора — с другой.
60 Например, Sen (1992). На то, что их нельзя примирить способом,
который предлагает Сен, — утверждая, что классические либералы
тоже эгалитаристы постольку, поскольку они заинтересованы равен¬
ством свободы, — убедительно указывает Сагден (Sugden 1993).
61 См.: Lai and Myint (199 6), на которой основана большая часть этого
раздела.
62 См.: Aftalion (1990).
63 В. Anderson (1991). [Русск. пер.: Андерсон Б. Воображаемые сооб¬
щества: Размышления об истоках и распространении национализма.
М.: КАНОН-пресс-Ц; Кучковополе, 2001.]
vii Букв.: жители полуострова, т.е. урожденные испанцы (исп.). —
Прим. перев.
64 В. Anderson (1991), р. 58. [Русск. пер.: Андерсон Б. Воображаемые
сообщества. С. 81.]
65 Lynch, р. 276, выделено мной — Д. Л. Цит. по: В. Anderson (1991),
р. 50. [Русск. пер.: Андерсон Б. Воображаемые сообщества. С. 73.]
vm То есть универсальный язык. — Прим. науч. ред.
66 Ibid., р. 42. [Русск. пер.: Андерсон Б. Воображаемые сообщества.
С. 64-65.]
67 Seton Watson (1977), pp. 28 — 29, 48; Bloch (1961) vol. 1,
pp. 75, 98.
68 B. Anderson (1991), p. 77. [Русск. пер.: Андерсон Б. Воображаемые
сообщества. С. 99.]
69 Ibid. [Русск. пер.: Там же.]
70 Ibid., р. 81. [Русск. пер.: Там же. С. 103.]
71 Seton Watson (1977), р. 148.
72 В. Anderson (1991), р. 85. [Русск. пер.: Андерсон Б. Воображаемые
сообщества. С. 107.]
73 См.: Lai (1988), р. 112.
ix Реальная политика (нем.) — беспринципная политика «момента»,
временных союзов; расчетливая политика переговоров и компро¬
миссов, не признающая приверженности никаким идеям. — Прим.
науч. ред.
/4 Toulmin, р. 161.
75 Ibid., р. 196.
76 Douglas and Wildavsky, p. 102.
77 Ibid., p. 123.
/8 Schumpeter (1918).
79 Cm.: Hayek (1978a) [Русск. пер.: Хайек Ф. Частные деньги. М.:
ИНМЭ, 1996] и Lai (1994), chaps. 9 and 10.
80 Модель хищнического государства в общих чертах изложена в: Lai
(1988), vol. 1, chap. 13.2, и в приложении к этой книге, тогда как
в Lai (1994), chap. 13 показывается, каким образом демократиче¬
ские государства поступают подобно хищническим.
272
Примечания к главе 6

81 Он изложил его так: «В мире, управляемом давлением организо¬
ванных интересов, мы можем рассчитывать не на щедрость, разум¬
ность или понимание, но лишь на открытую личную заинтересован¬
ность в том, чтобы дать нам те институты, которых мы хотим. Про¬
ницательность и мудрость Адама Смита остаются в силе и сегодня»
(Hayek, 1990, р. 131).
82 См.: Lai (1994), chap. 9.
83 На меня мог повлиять тот факт, что часть жизни я прожил в Лос-Ан¬
джелесе, где повседневный быт, по-видимому, все больше становится
отражением Средневековья. Так, мы живем в кондоминиуме, кото¬
рый имеет вооруженную охрану и требует верификации доступа ко
всем квартирам. Университет, где я работаю, находящийся в пяти
минутах езды, аналогичным образом охраняется полицией кампуса.
Я подвергаюсь опасности только тогда, когда должен пересечь обще¬
ственное пространство, находящееся между моим охраняемым домом
и моим охраняемым рабочим местом; эта опасность представлена
угонщиками автомобилей, грабителями и другими «людьми с боль¬
шой дороги». Но именно так проходила средневековая жизнь. «Па¬
лаццо» обычно был обращен к улице глухой стеной с узкими ворота¬
ми, ведущими в роскошное частное жилище. Общественные артерии
были небезопасны из-за разбойников с большой дороги, и чтобы пе¬
ресечь опасные общественные места, требовалось нанимать частных
охранников. Точно так же обстоит дело в современном Лос-Андже¬
лесе. Когда даже «достойные бедняки» требуют создания «закры¬
тых сообществ» в районах, где они живут, возврат к Средневековью,
по-видимому, уже недалек! Это, конечно, является результатом все
большей неспособности чрезмерно разросшихся централизованных
государств обеспечить предоставление элементарных базовых обще¬
ственных благ — общественного порядка и безопасности — которые и
были основным оправданием для их создания. Их провал в этом от¬
ношении еще сильнее подрывает «центр» в пользу «границы». При¬
чины этого странного финала кратко рассматриваются в главе 9.

Глава 7
1 Нижеследующее основано на Lai (1995b).
2 Об Индии см.: Lai (1988).
3 Даже если это результат правительственного декрета, что докумен¬
тально подтверждает Дженнер (Jenner 1992).
4	См.: Hicks.
5 Lai (1988), chap. 13.2.
6	Lai (1988).
7	McNeill (1983), p. 49.
8	Rowe (1990), p. 243.
9	Weiner (1991).
10	Cm.: Lin (1990).
11 Проблемы с китайской статистикой — которой, к сожалению, поль¬
зуются даже такие почтенные международные организации, как Все¬
мирный банк — легко проиллюстрировать, посмотрев на выводы,
которые следуют из оценок ВВП на душу населения и темпов его рос¬
та между 1965 и 1990 гг. в Индии и в Китае, сделанных Всемирным
банком. Согласно Всемирному банку (1992, World Development In¬
dicators, Table I), средние темпы роста душевого дохода за этот пе¬
риод составляли 5,8% в	Китае и	1,9%	в Индии. Уровень душевого
дохода в 1990 г. равнялся	370 долл. в	Китае	и 350 долл. в Индии.
Эти цифры предполагают, что душевые доходы в Китаев 1965 г. со¬
ставляли всего 41% от индийских. По точному комментарию Шри-
нивасана, «ни один информированный аналитик, занимающийся
этими двуми странами, не согласился бы с этой оценкой относитель¬
ной величины китайского ВВП на душу населения в 1965 г.! Прав¬
доподобное объяснение этих парадоксальных цифр состоит в том,
что цифра в 370 долл. годового душевого дохода в Китае в 1990 г.
отражает то соображение, что более реалистичная величина мог¬
ла бы сделать Китай не удовлетворяющим критериям для получения
займов IDA (Международная ассоциация развития), более мягкого
филиала Всемирного Банка» (р. 5). См. также: Lardy, appendix В;
Malenbaum (1990).
Согласие не достигнуто и в научных дискуссиях; см.: Rawski
(1989), Maand Garnaut (1992), Kumar (1992), Dernberger andEck-
aus (1987) и Malenbaum (1990). Что касается базового 1950 г. на¬
иболее правдоподобное заключение принадлежит Кумару: «В 1949 г.
доход на душу населения был очень низок и в Индии, и в Китае, по¬
этому с учетом погрешности измерений не стоит спорить о том, ка¬
кая страна была беднее» (Kumar 1992, р. 30). К тому же искажения
в китайской структуре относительных цен, в которой очень мало связи
между ценами и соответствующими предельными нормами замеще¬
ния в потреблении и трансформации в производстве, делают весь¬
ма сомнительными любые выводы о китайской производительной
способности или благосостоянии на основании ВВП по внутренним
ценам. Оценки китайского ВВП по паритету покупательной способ¬
ности, сделанные, тем не менее, в Heston et al. и Maddison, сведены
в Lai (1995b), Table 1. С учетом всех проблем, связанных с исход¬
274
Примечания к главе 7

ной статистической информацией и сопоставлением цен, эти оценки
могут говорить в лучшем случае о порядке величин, и, на мой взгляд,
оценки Мэддисона более близки к истине!
Проблемы оценки китайского ВВП усугубляются проблемами
с оценкой численности его населения. Единственные надлежащим об¬
разом проведенные переписи в Китае датируются 1982 и 1990 г. Все
более ранние оценки основаны на частичных обследованиях. Кроме
того, цифры, появившиеся из последней переписи 1990 г. искажены
занижением данных о рождении девочек из-за поводимой китайски¬
ми властями демографической политики «одного ребенка в семье»;
см.: Yi et al. (1993).
12 Srinivasan (1993), p. 20.
1 Коэффициент Джини — показатель, характеризующий отклонение
некоей величины (например дохода) от равномерного распределения
среди популяции (например населения страны). Значения коффици-
ента принадлежат промежутку от 0 до 1, где 0 соответствует абсо¬
лютному равенству, а больший уровень коэффициента соответствует
большей степени неравенства. — Прим. науч. ред.
13 World Bank (1983), Table 3.19.
14 Srinivasan (1993), p. 18.
15 Подробности о проведении реформы в обеих странах до нача¬
ла 1995 г., а также обширную библиографию см.: Lai (1995b).
16 Этот кризис, угрожавший Индии международным банкротством,
и реакция на него были повторением драм, разыгранных во мно¬
гих частях Латинской Америки в 80-х годах XX в. В другом месте я
подробнее обрисовал анатомию этого цикла «подавление эконом¬
ки—макроэкономический кризис—реформа» (Lai (1987), (1993),
Lai and Myint (1996)). Однако следует отметить два момента, зна¬
чимых для целей данной работы. Во-первых, это были бюджетные
кризисы, вызванные нежизнеспособностью обширной системы поли¬
тически определяемых прав на получение потоков дохода, созданной
предшествующим дирижизмом в сфере микроэкономики. Во-вто¬
рых, они возникают, когда все обычные средства их финансирова¬
ния явно близки к исчерпанию. Одно из этих средств — налогообло¬
жение. Но налоговые поступления не могут повышаться в нужной
степени отчасти из-за ущерба, нанесенному экономическому росту
воздействием дирижизма, вредящего производительности, отчасти
из-за неизбежного возникновения «теневой» экономики в результате
усиливающегося стремления выскользнуть из-под налогового пресса.
С ростом пособий на некотором этапе возникает дефицит бюджета.
Его можно финансировать только тремя способами: внутренними
заимствованиями, внешними заимствованиями или взиманием ин¬
фляционного налога. С учетом слаборазвитости внутренних рынков
капитала, внутренние заимствования ограничены. Поэтому обычно
выбор состоит в увеличении внешних займов. Так поступила Индия,
и, вторя Китаю (но с важными отличиями в форме), попыталась пе¬
рехватить у богачей из своей всемирной диаспоры (у индийцев-не¬
резидентов, или сокращенно NRI). Но, как и в Латинской Амери¬
ке, этот приток оказался притоком краткосрочного капитала, часто
Примечания к главе 7
275

Глава 7
1 Нижеследующее основано на Lai (1995b).
2 Об Индии см.: Lai (1988).
3 Даже если это результат правительственного декрета, что докумен¬
тально подтверждает Дженнер (Jenner 1992).
4	См.: Hicks.
5 Lai (1988), chap. 13.2.
6	Lai (1988).
7	McNeill (1983), p. 49.
8	Rowe (1990), p. 243.
9	Weiner (1991).
10	Cm.: Lin (1990).
11 Проблемы с китайской статистикой — которой, к сожалению, поль¬
зуются даже такие почтенные международные организации, как Все¬
мирный банк — легко проиллюстрировать, посмотрев на выводы,
которые следуют из оценок ВВП на душу населения и темпов его рос¬
та между 1965 и 1990 гг. в Индии и в Китае, сделанных Всемирным
банком. Согласно Всемирному банку (1992, World Development In¬
dicators, Table I), средние темпы роста душевого дохода за этот пе¬
риод составляли 5,8% в	Китае	и	1,9%	в	Индии.	Уровень	душевого
дохода в 1990 г. равнялся	370	долл.	в	Китае и	350	долл.	в	Индии.
Эти цифры предполагают, что душевые доходы в Китае в 1965 г. со¬
ставляли всего 41% от индийских. По точному комментарию Шри-
нивасана, «ни один информированный аналитик, занимающийся
этими двуми странами, не согласился бы с этой оценкой относитель¬
ной величины китайского ВВП на душу населения в 1965 г.! Прав¬
доподобное объяснение этих парадоксальных цифр состоит в том,
что цифра в 370 долл. годового душевого дохода в Китае в 1990 г.
отражает то соображение, что более реалистичная величина мог¬
ла бы сделать Китай не удовлетворяющим критериям для получения
займов IDA (Международная ассоциация развития), более мягкого
филиала Всемирного Банка» (р. 5). См. также: Lardy, appendix В;
Malenbaum (1990).
Согласие не достигнуто и в научных дискуссиях; см.: Rawski
(1989), Maand Garnaut (1992), Kumar (1992), DernbergerandEck-
aus (1987) и Malenbaum (1990). Что касается базового 1950 г. на¬
иболее правдоподобное заключение принадлежит Кумару: «В 1949 г.
доход на душу населения был очень низок и в Индии, и в Китае, по¬
этому с учетом погрешности измерений не стоит спорить о том, ка¬
кая страна была беднее» (Kumar 1992, р. 30). К тому же искажения
в китайской структуре относительных цен, в которой очень мало связи
между ценами и соответствующими предельными нормами замеще¬
ния в потреблении и трансформации в производстве, делают весь¬
ма сомнительными любые выводы о китайской производительной
способности или благосостоянии на основании ВВП по внутренним
ценам. Оценки китайского ВВП по паритету покупательной способ¬
ности, сделанные, тем не менее, в Heston et al. и Maddison, сведены
в Lai (1995b), Table 1. С учетом всех проблем, связанных с исход¬
274
Примечания к главе 7

ной статистической информацией и сопоставлением цен, эти оценки
могут говорить в лучшем случае о порядке величин, и, на мой взгляд,
оценки Мэддисона более близки к истине!
Проблемы оценки китайского ВВП усугубляются проблемами
с оценкой численности его населения. Единственные надлежащим об¬
разом проведенные переписи в Китае датируются 1982 и 1990 г. Все
более ранние оценки основаны на частичных обследованиях. Кроме
того, цифры, появившиеся из последней переписи 1990 г. искажены
занижением данных о рождении девочек из-за поводимой китайски¬
ми властями демографической политики «одного ребенка в семье»;
см.: Yi etal. (1993).
12 Srinivasan (1993), p. 20.
1 Коэффициент Джини — показатель, характеризующий отклонение
некоей величины (например дохода) от равномерного распределения
среди популяции (например населения страны). Значения коффици-
ента принадлежат промежутку от 0 до 1, где 0 соответствует абсо¬
лютному равенству, а больший уровень коэффициента соответствует
большей степени неравенства. — Прим. науч. реЪ.
13 World Bank (1983), Table 3.19.
14 Srinivasan (1993), p. 18.
15 Подробности о проведении реформы в обеих странах до нача¬
ла 1995 г., а также обширную библиографию см.: Lai (1995b).
16 Этот кризис, угрожавший Индии международным банкротством,
и реакция на него были повторением драм, разыгранных во мно¬
гих частях Латинской Америки в 80-х годах XX в. В другом месте я
подробнее обрисовал анатомию этого цикла «подавление эконом¬
ки—макроэкономический кризис—реформа» (Lai (1987), (1993),
Lai and Myint (1996)). Однако следует отметить два момента, зна¬
чимых для целей данной работы. Во-первых, это были бюджетные
кризисы, вызванные нежизнеспособностью обширной системы поли¬
тически определяемых прав на получение потоков дохода, созданной
предшествующим дирижизмом в сфере микроэкономики. Во-вто¬
рых, они возникают, когда все обычные средства их финансирова¬
ния явно близки к исчерпанию. Одно из этих средств — налогообло¬
жение. Но налоговые поступления не могут повышаться в нужной
степени отчасти из-за ущерба, нанесенному экономическому росту
воздействием дирижизма, вредящего производительности, отчасти
из-за неизбежного возникновения «теневой» экономики в результате
усиливающегося стремления выскользнуть из-под налогового пресса.
С ростом пособий на некотором этапе возникает дефицит бюджета.
Его можно финансировать только тремя способами: внутренними
заимствованиями, внешними заимствованиями или взиманием ин¬
фляционного налога. С учетом слаборазвитости внутренних рынков
капитала, внутренние заимствования ограничены. Поэтому обычно
выбор состоит в увеличении внешних займов. Так поступила Индия,
и, вторя Китаю (но с важными отличиями в форме), попыталась пе¬
рехватить у богачей из своей всемирной диаспоры (у индийцев-не¬
резидентов, или сокращенно NRT). Но, как и в Латинской Амери¬
ке, этот приток оказался притоком краткосрочного капитала, часто
Примечания к главе 7
275

меняющего направление движения. В связи с продолжающейся по¬
литической нестабильностью и слабыми признаками улучшения про¬
изводительности и, следовательно, способности экономики возвра¬
щать вложения, на определенном этапе инвесторов, по-видимому,
охватил испуг — как и NRI, что привело к кризису платежного балан¬
са, который вызвал последние индийские реформы. В итоге, остался
лишь инфляционный налог. Но его тоже невозможно долго сохранять,
поскольку экономические агенты предпринимают компенсирующие
меры, а в демократии, столь подозрительной к инфляции, как индий¬
ская, в том числе и посредством избирательной урны! Последующий
кризис предстал в виде кризиса платежного баланса и бюждета, пре¬
доставив крохотное окошко возможностей для проведения радикаль¬
ной реформы. На самом базовом уровне она подразумевает отмену
всех созданных дирижизмом политически определяемых прав на по¬
лучение пособий — и в этом-то и состоит затруднение. Проигравшие
уже знают, что они проиграли, тогда как те, кто выиграет от повыше¬
ния производительности в результате либерализации, являются тако¬
выми лишь потенциально. т.е. заранее неизвестны. По этой причине,
когда кризис представляет возможность для проведения реформы,
я являюсь сторонником «большого скачка».
17 Стоит отметить, что темпы роста Китая почти вдвое превышали ин¬
дийские. Причина состоит в различной величине в нормы инвестиро¬
вания, которая в 1990 г. в Китае составила около 40% ВВП, в срав¬
нении с индийскими 23%. Нет никаких признаков того, что разли¬
чие между двумя странами заключается лишь в производительности
инвестиций (и ее изменения благодаря реформам, которые имели
место до настоящего времени). Так, для Китая, согласно данным Все¬
мирного банка, годовые темпы роста совокупной производительно¬
сти факторов производства в сельском хозяйстве и промышленности
между 1957 и 1965 гг. составляли -1,41%, в период 1965—1976 гг.
всего 0,62%, и в эпоху реформ (1980—1988 гг.) — 2,4% в госу¬
дарственном секторе, 4,63% в коллективном секторе и 6,44% в сель¬
скохозяйственном секторе (World Bank 1992, Table 2.3). С учетом
проблем со статистикой, упомянутых выше, эти цифры нельзя счи¬
тать надежными, а следует просто рассматривать их как указываю¬
щие на тренд. Что касается Индии, оценки Алувалии (Ahluwalia) для
промышленности показывают, что темпы роста совокупной произво¬
дительности факторов производства в производстве составила 3,4%
в первой половине 80-х годов в сравнении со снижением на 0,3%
в год в предыдущие 15 лет.
18 The Economist, Nov. 13, 1992 L. A. survey, p. 14.
19 См., напр.: Lai (1988), Bhagwati (1993).
“ Ягдиш Бхагвати — с 1980 г. профессор Колумбийского университе¬
та, Тирукодикавал Нилаканта Шринивасан — с 1980 г. профессор
Йельского университета.
ш Permit Raj или License Raj — разветвленная система лицензий и го¬
сударственного регулирования, обусловливающих получение разре¬
шений на открытие бизнеса. — Прим. перев.
20 См.: Рососк (1975), Lai (1993, chap. 2).
276
Примечания к главе 7

21 Одним из свидетельств в пользу этого тезиса могут служить очень
разные реакции, которые вызывало в университетах желание пре¬
мьер-министр В. П. Сингха внедрить рекомендации доклада Ман-
дала по резервированию рабочих мест в государственном аппарате
для представителей различных каст, по сравнению с той практически
полной тишиной, с какой было встречено действительное внедрение
рекомендаций отчета, осуществленное правительством Рао по указа¬
нию Верховного Суда. Некоторые комментаторы в Индии говорили,
что после либерализации, предпринятой в 1991 г., для молодежи из
высших каст перспективы занятости в частном секторе выглядят при¬
влекательнее, чем в государственном секторе, поэтому политика ре¬
зервирования в будущем имеет меньшее значение!
22 Например, группа Амбани.
23 См.: Fiszbein, Diwan.
24 Так, The Economist (August 6, 1994) сообщал: «Правительства шта¬
тов теперь банкроты, в значительной степени оттого, что получают
меньше денег из Дели, так что движущей силой радикальных перемен
сейчас является банкротство... Уттар-Прадеш, самый большой штат
Индии, резко поднял тарифы на электроэнергию, выставил на прода¬
жу 28 сахарных заводов и наметил планы по приватизации производ¬
ства электроэнергии и распределительных сетей. Премьер-министр
штат Мадхья-Прадеш предлагает уволить 28 ООО рабочих. Несколь¬
ко других штатов приватизируют убыточные компании и сокращают
персонал» (р. 50).
25 См. выполненную Баумом (Baum) реконструкцию придворной борь¬
бы в период правления Дэна.
26 Evans (1993).
27 Ibid., p. 146.
28 Ibid., p. 236.
29 Ibid., p. 219.
30 См.: Baum (1994).
31 Как отмечает Баум, к началу 90-х годов «в связи с тем, что центр
управлял неуклонно уменьшающейся долей материальных и финансо -
вых ресурсов нации, отношения Пекина с провинциями напоминали
полуанархическую игру взаимного торга, подхалимства и пререканий,
а не иерархическую игру централизованного управления и регулиро¬
вания» (р. 328).
32 Лин с соавторами (Lin et al. (1994)) отмечают: «После реформ на¬
ряду с плановыми ценами почти на все виды ресурсов или товаров,
контролируемых государством, законно или незаконно существовали
рыночные цены. Разница между рыночной и плановой ценами состав -
ляла экономическую ренту. По оценкам, экономическая рента, воз¬
никающая благодаря регулированию товарных цен, процентной став¬
ки и валютного курса составляла по меньшей мере 200 млрд юаней,
т.е. около 21,5% национального дохода в 1988 г. В 1992 г. эконо¬
мическая рента только от банковских займов достигла 220 млрд юа¬
ней» (р. 20). Баум обращает внимание на то, что к октябрю 1992 г.
в ходе антикоррупционных преследований, начатых в 1990 г., «общее
число партийных кадров, наказанных за экономическую коррупцию,
Примечания к главе 7
277

выросло до 733 543 человек, из которых 154 259 были исключены
из партии» (р. 317).
33 Так, Баум отмечает: «Согласно иностранным разведывательным
оценкам, внебюджетные ресурсы, полученные военными, в 1992 г.
составили приблизительно 30 млрд юаней — почти половину сум¬
марных расходов НОАК» (р. 379).
34 Один намек содержится в сообщении английской газеты Daily Tele¬
graph (September 20, 1994, p. 12): «Обеспокоенная тем, что ос¬
лабление коммунистической идеологии оставило китайскую моло¬
дежь воле ветров, страна начала реализовывать кампанию нравст¬
венного воспитания, которая объединяет патриотизм со старинными
китайскими ценностями». Важный вопрос, оставшийся без ответа,
состоит в том, представляет ли «дэнизм» последний бросок динас¬
тии, близкой к тому, чтобы лишиться мандата Неба, или возвращение
к жизни существующей династии посредством принятия торгашеской
культуры.

Глава 8
1	См.: Young (1992), Little (1994).
2	И учитывая роль китайских	предпринимательских семей в их эконо¬
миках, в этот список также следует включить Индонезию, Малайзию
и Таиланд.
3	См.: Lai (1994), chap. 7.
4	См.: World Bank (1993).
5 См.: Demsetz (1995), chap. 3. Демсец определяет эту проблему как
«неспособность владельцев корпорации, собственность на которую
очень сильно распылена, обрести мотивацию или добиться полномо¬
чий для контроля над профессиональным менеджментом, управля¬
ющим фирмой.
6	См.: Young.
7	Tenner (1992), р. 172.
8	Ibid., р. 170.
9	Ibid., pp. 172-173.
10	Pye (1985).
11 Morishima (1982).
12 Vogel (1991).
13 Whyte (1996).
14 Бергер (Berger 1988) утверждает, что Вебер просто ошибался.
15 См. напр.: Greif.
‘ Цитата из пьесы У. Шекспира «Макбет» (Акт III. Сцена IV). —
Прим. перев.
16 Hicks (1969).
17 Это развивающееся мировое разделение труда произвело на меня
сильное впечатление во время встреч с рядом менеджеров таких вир¬
туальных фабрик в Калифорнии. Растущая значимость подвижных и
изменчивых «дизайнерских» потребительских товаров поразила меня,
когда я пошел купить несколько пар носков в местном супермаркете
в Лос-Анджелесе. Мне предложили ни много, ни мало, настоящий
праздник носков с дизайнерскими лейблами. Более того, хотя каждый
носок несет свой «западный» дизайнерский логотип, внутри этикет¬
ки говорится, что он был сделан «в Китае», или «в Малайзии», или
в какой-то другой стране «третьего мира».
Кроме всего прочего, эта развивающаяся модель междуна¬
родного разделения труда объясняет возникновение проблем, с ко¬
торыми Запад сталкивается в глобализированной экономике. Для
Запада, который на мировом рынке потребительских товаров «под
заказ» все больше и больше становится «конструкторским и ди¬
зайнерским центром», источником сравнительного преимущест¬
ва является человеческий капитал. Как показывают расчеты норм
прибыли для США, это повысило премию за образование на всех
уровнях образования. Это также объясняет стагнацию реальной
заработной платы низкоквалифицированных работников в США и
высокие уровни безработицы в Европейском союзе. Поскольку про¬
дукция «фордистских» отраслей, как и «дизайнерских» потреби¬
тельских товаров, перемещается к производителям с относительно
Примечания к главе 8
279

низкой стоимостью труда в трудоизбыточных экономиках «треть¬
его мира», Запад должен будет жить за счет своих мозгов, за счет
крайне разнообразной, требующей большого количества челове¬
ческого капитала обслуживающей деятельности «конструкторских
центров».
18 Стоит отметить, что, как показывает Уайт на основе обобщения име¬
ющихся данных, многие аспекты традиционной китайской семьи из¬
менились. Изменения главным образом связаны с существенным
повышением статуса женщин; уменьшением числа объединенных се¬
мей; упадком института брака по договоренности между родителями;
увеличением доли женщин в рабочей силе вне дома и резким сниже¬
нием рождаемости. Однако некоторые особенности не изменились:
обычный брак все еще является нормой, расширенные семьи всецело
ориентированы на отца, и, «хотя наблюдается некоторый рост числа
пожилых китайцев, живущих самостоятельно, огромное большинство
китайцев до сих пор проводит последние годы жизни с кем-либо из
взрослых детей в его или ее (обычно в его) семье». Наиважнейший
аспект института семьи, который не претерпел изменений, состоит
в «чрезвычайной преданности, которую китайцы во всех ситуациях
продолжают испытывать к своим семьям. В социализации детей по
всему Китаю делается упор на долг по отношению к более обширной
семье, и молодые люди, по-видимому, усваивают эти взгляды и вы¬
полняют свой долг» (pp. 16—17).
19 Jones (1988), р. 154.
20 Ibid., p. 153.
21 «Индекс общей площади затопляемых рисовых полей вырос с 91
примерно в 930 г. до 100 приблизительно в 1450 г., и резко до 173
к 1600 г. При Токугава прирост был даже выше ив 1720 г. индекс
достиг 314. После этого расширение площадей стало более медлен¬
ным и к 1874 г. индекс составлял всего 322» (Jones 153).
22 Morishima (1982), p. 9.
23 Ibid., p. 35.
24 Jones (1988), p. 153.
25 Ibid., p. 155.
26 Ibid., p. 162.
27 Ibid., p. 165.
II Мир Токугава (лат.). — Прим. науч. ред.
28 Morishima (1982), р. 16.
29 Ibid., р. 7.
III С соответствующими изменениями (лат.). — Прим. науч. ред.
30 See Lai (1993), chap. 2.
31 Ibid., p. 196.
32 Ibid., p. 18.
33 См.: К. van Wolferen (1989), S. N. Eisenstadt (1996).
34 Наилучший рассказ о сотворении современных японских мифов со¬
держится в работе: C. Gluck (1985). См. также: Waswo (1996).
35 Van Wolferen (1989), р. 302.
36 Masao (1964), p. 33.
37 Van Wolferen (1989), p. 307.
280
Примечания к главе 8

38 Ван Вольферен приводит интересную причину этой аффилирован¬
ности. Она связана с неравноправными договорами, которые Япония
была вынуждена подписать, открывая себя Западу. Они включали
весьма унизительные условия экстерриториальности, которые «ино¬
странцы были готовы пересмотреть... если и когда судебные процессы
будут проводиться компетентной судебной властью. Именно порож¬
денная этими условиями настоятельная потребность вызвала к жизни
Тодай. Его выпускники вначале не должны были сдавать экзамены
для поступления на государственную службу, чтобы занять самые
высокие посты, и к 1890 г. их было достаточно много, чтобы занять
почти все административные должности и больше чем половину су¬
дейских должностей» (1989, р. 308).
39 Как отмечает van Wolferen (Ibid., pp. 155—157).
40 См.: Van Wolferen (1989), Eisenstadt (1996), Waswo (1996).
41 Patrick and Rosovsky (1976).
42 Emmott (1989).
43 Яркое описание генезиса и результатов японского корпоративиз¬
ма, или, как я предпочитаю называть его, «кланового капитализма»
см. в: Tsuru (1993)
44 Emmott (1989), р. 264.
45 Scott (1989), Table 16.1.
46 См.: Ponnuru (1995), Dick (1995).
lv Кейрецу — крупные корпоративные конгломераты и холдинги. Как
правило, кейрецу группируются вокруг того или иного мощного бан¬
ка, который обеспечивает финансирование всех компаний группы
и фактически исключает возможность их враждебного поглощения
другими участниками рынка. Типичными примерами кейрецу яв¬
ляются, в частности, группы Mitsubishi, Mitsui, Sumitomo, Fuyo. —
Прим. науч. ред.
47 В весьма проницательном анализе «социальных и культурных фак¬
торов японского экономического роста» Натан Глейзер обращает
внимание на то, что даже если согласиться с различием между Япо¬
нией и Западом, как его описывают Бенедикт и Накане, «разли¬
чие, выраженное в сети обязательств, которые связывают индиви¬
дов воедино и создают в первую очередь сильные институты семьи,
но также школы и рабочего места», — этим невозможно объяснить,
почему «традиционные ценности Японии способствовали экономи¬
ческому росту, тогда как не слишком отличающиеся ценности других
обществ не способствовали» (р. 817). В частности, он сопостав¬
ляет Индию с Японией и доказывает, что на самом деле различия
в степени «вертикальности» индийских и японских «традиционных»
ценностей, на первый взгляд, благоприятствовали Индии. Он за¬
мечает: «Могут ли конкретные различия в социальной структуре и
ценностях объяснить различия в экономическом результате? Нельзя
не заподозрить, что если бы Индия оказалась экономически успеш¬
ной, а Япония — неуспешной, то изобретательный социолог также,
вероятно, объяснил бы эти результаты двумя различными видами
вертикальности в этих двух обществах» (р. 817).
48 Benedict (1946).
Примечания к главе 8
281

49 Описание того, с какой легкостью традиционный иерархический базис
«общества стыда» приспособился к современному миру меритократии
и бюрократии как в предпринимательстве, так и в государственном
управлении, см.: Nakane (1972). ДажеРайшауэр (Reischauer 1977),
который собирался изобразить Японию как «нормальную» страну,
обращает внимание, что есть немалая доля истины в той концепции,
что Япония обладала культурой стыда, а не вины, «то есть стыд перед
суждением общества является большей ограничительной силой, чем
вина за грех в глазах Бога» (р. 142). С другой стороны, ванВольфе-
рен отмечает: «...чтобы понять мир [японской] морали, нужно пред¬
ставить себе ситуацию, в которой хорошее поведение постоянно де¬
терминируется представлениями индивидов о том, какого поведения
ожидают от них другие; ситуацию, в которой они не смогут решить:
“А, черт с ними! ” - ив которой соответствие социальным ожиданиям
вовсе не прискорбный компромисс, а единственно возможный способ
жизни» (р. 327).
Оба автора также подчеркивают отсутствие всякой веры в инди¬
видуализм. Так, Райшауэр утверждает: «Само по себе слово “инди¬
видуализм” всегда пользовалось в Японии недоброй славой. Оно на¬
мекает на эгоизм японцев, а не на личную ответственность (р. 160).
Ван Вольферен тоже обращает внимание на двойственное отношение
японцев к индивидуализму (р. 291) и отмечает, что оно восходит
к идеологии Токугава. «В их мировоззрении не существует мораль¬
ной автономии отдельной личности; в этом и состояло ядро идеоло¬
гии» (р. 256).
50 Ekman (1972). Фризен (Friesen 1972), которого цитирует Мацумо-
то (Matsumoto 1996), приводит полученные социальными психоло¬
гами дополнительные данные, указывающие на «коммуналистскую»
и основанную на стыде природу японского общества.
51 Matsumoto (1996), р. 45.
52 Библиографию, вдобавок к исследованиям, цитируемым в главе 1,
см. в: Matsumoto (1996).
53 См.: Rosenberger (1992), особенно введение и статью Дж. Тоби¬
на. Эмпирическое исследование дошкольного образования в Японии,
Китае и США см. в: Tobin, Wu, and Davidson (1989).
54 Я нахожу данные социальных психологов гораздо более убедитель¬
ными, чем изменчивая позиция, занятая социологами и антрополо¬
гами относительно определяющих особенностей японского общества.
Основные труды последних: Nakane (1972), Doi (1973), (1985),
а также сборники Lebra and Lebra (1974) и Rosenberger (1992). Как
мы видели в главе 1, кульбиты антропологов по поводу различения
стыда и вины распространились также и на их интерпретацию япон¬
ского общества, для чего то различение и было изначально придумано
их предшественниками Рут Бенедикт и Маргарет Мид. Теперь Лебра
заявляет (в Rosenberger 1992), что Япония — тоже общество вины,
в котором стыд интернализирован в качестве вины. Но по причинам,
изложенным в главе 1, этого недостаточно, поскольку здесь не при¬
знаются принципиально различные механизмы, включающие эти со¬
вершенно разные эмоции.
282
Примечания к главе 8

56
57
V
58
59
60
61
62
63
64
65
Рассказано С. Н. Айзенштадтом на коллоквиуме по «Культуре, де¬
мократии и развитию» в Калифорнийском Университете в Лос-Ан¬
желесе, 22—23 ноября 1996 г.
MacIntyre (1990), р. 491.
Ibid., р. 492.
Название популярной книги. — Прим. перев.
Ibid.
Ibid.
Ibid., pp. 493-94.
Ibid., p. 495.
Ibid., p. 496.
Bacyo (Waswo 1996) говорит об этом ярко и убедительно.
Glazer (1976), pp. 860—861.
Ibid., p. 861.

Глава 9
1 Elias (1978).
2 См. также: Hirschman (1977).
3 Таким образом, заявляет он, «чувство стыда представляет собой осо¬
бое волнение, род тревоги, которая автоматически воспроизводится
в индивиде в определенных случаях в силу привычки», и что «для
процесса приобщения к цивилизации специфическое формирование
системы стимулов, которую мы называем “стыдом” и “отвращением”,
или смущением, не менее характерно, чем “рационализация”» (vol.
II, pt. I, Ch. VI, p. 492).
4 Mill (1910), p. 118. [Русск. пер.: Милль Дж. С. О свободе//О сво¬
боде. Антология западно-европейской классической либеральной
мысли. М.: Наука: 1985. С. 340.]
‘ Джордж Элиот — псевдоним английской писательницы Мэри Энн
Эванс (1819—1880). Подобно многим другим писательницам
XIX в. Мэри Эванс пользовалась мужским псевдонимом с целью вы¬
звать в публике серьезное отношение к своим писаниям и заботясь
о неприкосновенности своей личной жизни. В XIX в. на русский язык
ее сочинения переводились без раскрытия псевдонима, который скло¬
нялся, как мужские имя и фамилия: «роман Джорджа Элиота».
5 Himmelfarb (1995), р. 86; Nietzsche (1967), р. 21 (по. 30), р. 186
(по. 340); Nietzsche (1954), pp. 515—516 (по. 5).
6 Himmelfarb (1995).
7 Работа Липсета (Lipset (1996)) представляет собой новую форму¬
лировку этого элемента американской исключительности, которую
провозглашает его триумфалистская книга, пусть и признавая, что
эта исключительность, как утверждает подзаголовок книги, является
обоюдоострым мечом.
8 DeTocqueville (1835/1956). [Русск. пер.: Токвиль А де. Демократия
в Америке. М.: Весь мир, 2000.]
9 Myrdal (1964). Следует отметить, что расовая проблема — амери¬
канская дилемма, которую обсуждает Мюрдаль, — все еще преследу¬
ет Америку. Сколько-нибудь глубокое ее обсуждение увело бы меня
слишком далеко. См., однако, обзор эмпирических данных о том,
что случилось с неграми в целом со времен работы Мюрдаля: Lipset
(1996); о негритянской семье — Tucker and Mitchell-Kernan (1995);
о классе «люмпенов» — W. J. Wilson (1987), и об экономическом
прогрессе среди негров — Smith and Welch (1986). Многие из проб¬
лем, затронувших культурные аспекты государства всеобщего благо¬
состояния, особенно применимы к негритянским «люмпенам».
10 См.: Engerman and Sokoloff (1994), Solow(1991).
11 См. четвертый раздел Приложения.
12 См.: Engerman and Sokoloff (1994), Solow (1991). О существен¬
ной экономии за счет масштабов в производстве конкретных культур
на больших рабовладельческих плантациях см.: Fogel (1989), Enger¬
man (1983), а также Deer (1949).
13 То, что не культура, а обеспеченность факторами производства пов¬
лияла на развитие этих различающихся типов обществ на Американс-
284
Примечания к главе 9

ком континенте, превосходно проиллюстрировал пример пуританской
колонии на Провиденс, которая следовала карибскому и латиноаме¬
риканскому образцу земельной собственности и заселения, а не севе¬
роамериканскому. См.: ICupperman (1993).
14 Но, как указывает Барбара Солоу, которая в явном виде использует
разработанную Домаром модель экономики при изобилии земли, об¬
рисованную в четвертом разделе Приложения, при низких земельных
рентах не может быть экономического роста, как заявлял Wakefield
(1829/1969). Поскольку труд поглощает всю отдачу земли, то по
мере увеличения предложения труда в результате естественного роста
населения или иммиграции происходило бы простое воспроизведение
семейных ферм. Доход на капитал потенциально очень высок, «но он
не может быть реализован без предложения труда капиталистам - зем -
левладельцам, которое не может появиться» (Solow, р. 34). Необ¬
ходимый излишек для порождения роста обеспечивает рабство, как,
например, на американском Юге, как и пошлина, пропагандировав¬
шаяся Гамильтоном, сыгравшая подобную роль при индустриализа¬
ции Севера. Демократия независимого иомена, восхваляемая Джеф¬
ферсоном, могла поддерживать свои космологические представле¬
ния даже тогда, когда ее материальная база была подточена ростом
прометеевского типа. Как кратко выразился Уэйкфилд, «на Север¬
нее пошлина, а на Юге рабство мешают Америке стать джефферсо¬
новской республикой независимых йоменов — республикой, которая
была бы неспособна к быстрому экономическому развитию» (Solow
[1991], р. 38).
15 Engerman and Sokoloff (1994) утверждали, что «существенные раз¬
личия в степени неравенства в богатстве, человеческом капитале и
политической силе» объясняют «отличие темпов роста» США и Ка¬
нады по сравнению с другими экономиками Нового Света. Я бы ос¬
порил это мнение. Как показало исследование Лала—Мьинта, где
изучалась роль различий в обеспеченности факторами производства
и относительной степени неравенства в объяснении экономических
результатов по широкому кругу развивающихся стран, если обеспе¬
ченность факторами производства имеет значение, то степень нера¬
венства — нет. Более того, обнаружилось, что относительно худшие
результаты некоторых (но не всех) стран с изобилием природных
ресурсов зависят от политизации ренты, извлекаемой из природных
ресурсов. Между изменениями в неравенстве и темпами роста не вы¬
явлено никакой связи.
16 L. Dumont (1970), р. 16.
17 Vol. 1, р. 359. [Русск. пер.: Токвиль А де. Демократия в Америке.
М.: Весь мир, 2000. С. 222.]
18 Ibid., р. 361. [Русск. пер.: Там же. С. 223.]
19 См.: Bellahetal. (1986), pp. 237-248.
20 Ibid., p. 359. [Русск. пер.: Токвиль А де. Демократия в Америке.
С. 222.]
21 De Tocqueville (1956), vol. 2, p. 552. [Русск. пер.: Токвиль А де. Де¬
мократия в Америке. С. 223—224.]
11 Токвиль А де. Демократия в Америке. С. 225. — Прим. науч. ред.
Примечания к главе 9
285

22 Так, Bellah et al. (1986) отмечают: «...около 40% американцев по¬
сещает религиозные службы по крайней мере раз в неделю (куда
больше, чем обнаруживается в Западной Европе или даже в Кана¬
де) , а членство в религиозных общинах охватывает примерно 60% от
общей численности населения» (р. 219).
23 Липсет (Lipset 1996) также использует эти три данные о посещае¬
мости церкви и религиозных верованиях для демонстрации того, что
процессы сплочения общества, отмеченные Токвилем в XIX в., дей¬
ствуют до сих пор.
24 Фухс (Fuchs 1991) замечает: «Когда Токвиль задает вопрос, что сде¬
лало американцев нацией, он отвечает, что американский патрио¬
тизм не был основан на древних обычаях и традициях, как в других
странах. Патриотизм в США, пишет он, вырастает из осуществления
гражданских прав. То, что он называет патриотизмом республики,
строится на предположении, что заинтересовать мужчин (и женщин)
благосостоянием их страны можно, сделав их участвующими в ее
управлении, и таким образом заручиться их горячей преданностью
национальному сообществу» (р. 3). Олмонд и Верба (Almond and
Verba 1963) обозначили американскую политическую культуру как
«гражданскую культуру», в которой «существует широкий консенсус
в отношении легитимности политических институтов, направления
и содержания государственной политики, а также общая терпимость
к множественности интересов и убежденность в их совместимости,
широко распространенное чувство политической компетентности и
взаимное доверие среди граждан (Almond and Verba [1980], p. 179).
Фухс заявляет: «Это новое изобретение Америки — добровольный
плюрализм — в рамках которого индивиды... ведут себя как добрые
граждане, принадлежащие к гражданской культуре, свободные отли¬
чаться друг от друга в своей религии и в других аспектах своей част¬
ной жизни... было санкционировано и защищено единой гражданской
культурой, базирующейся на мифе основания Америки, на ее инс¬
титутах, героях, правилах и риторике... [Даже после того, как новые
иммигранты больше не состояли их англичан и шотландцев] поли¬
тический принцип оставался ядром национальной общности. Новые
иммигранты включались в процесс этнической американизации через
участие в политической системе, и, делая это, еще более явно превра¬
щали американскую гражданскую культуру в основу американского
единства» (pp. 5—6).
20 Как указывает Токвиль, «в Америке... община была образована рань¬
ше, чем округ; округ появился прежде штата, а штат — прежде, чем
вся конфедерация... О бщина выбирала должностных лиц всех уровней,
устанавливала местные налоги, а также взимала все прочие. В общи¬
нах Новой Англии не было принято никаких законов о представи¬
тельных органах. Любые общинные дела, затрагивающие интересы
всех ее жителей, обсуждались, как в Афинах, на центральной площади
или на общем собрании... Очевидно, что американские законодатели
понимали обязанности общества в отношнеии своих членов гораздо
шире и возвышеннее, чем европейские законодатели того времени и
предъявляли к обществу такие высокие требования, от выполнения
286
Примечания к главе 9

которых в других частях света оно пока еще уклонялось. ... [Особен¬
но ярко это выразилось в] предписаниях, касающихся общественного
образования» (vol. 1, рр. 51—52). [Русск. пер.: Токвиль А де. Де¬
мократия в Америке. С. 51—52.]
26 De Tocqueville (1956), vol. 1,рр. 54—55. [Русск. пер.: Токвиль А де.
Демократия в Америке. С. 53—54.]
111 Благородство обязывает (франц.). — Прим. науч. ред.
27 См. предыдущее примечание. Эпиграф из Токвиля в начале этой
книги взят из главы «О понятии чести в Соединенных Штатах и
в демократических обществах», в которой он сопоставляет понятие
чести в обществе, где «честность или бесчестность поступков чело¬
века оценивались в зависимости от его положения [, что] являлось
уже результатом самого устройства аристократического общества»
([1956] vol. 2, р. 800 [Русск. пер.: Токвиль А де. Демократия в Аме¬
рике. С. 447.]), с тем же понятием в обществе, подобном Америке,
в котором «трудно обнаружить даже следы классового расслоения,
[и в котором] кодекс чести ограничится небольшим числом правил,
да и сами эти правила мало-помалу будут сближаться с нравствен¬
ными законами, принятымивмчеловечеством» (Ibid., р. 807 [Русск.
пер.: там же С. 451.]). Среди них он выделил три, которые в осо¬
бенности связаны с тем, «что можно было бы назвать современным
американским “кодексом чести”» (р. 804 [Русс, пер.: Токвиль А де.
Демократия в Америке. С. 449.]). Первое из них целомудрие (см.
р. 850 [Русск. пер.: Токвиль А де. Демократия в Америке. С. 450.]);
второе — мужество, «которое дает возможность человеку почти бес¬
страстно пережить утрату великим трудом приобретенного состоя¬
ния и тотчас же заставляетего предпринимать усилия вновь, чтобы
сколотить себе новое состояние» (р. 806 [Русск. пер.: Там же.]); и
третье — отсутствие лени, ибо «в любом демократическом обществе...
где состояния невелики и ненадежны, работают все без исключения и
работа приносит людям все. Эта ситуация стала связываться с поня¬
тием чести и использоваться против праздности» (Ibid. [Русск. пер.:
Там же.]). Как доказывается далее в настоящей работе, сексуальная
и культурная революция 60-х годов XX в. сильно подточила все эти
три источника «чести и бесчестья» в США.
28 Дэниел Белл указывает, что в 60-е годы XX в. произошло впечат¬
ляющее изменение в отношении к влиянию религии. Если в ап¬
реле 1957 г. лишь 14% полагали, что она теряет свое влияние, то
в апреле 1962 г. так считали 31%, а к апрелю 1968 г. — 68% . Белл
комментирует: «Поражает именно то... что этот сдвиг настроений
совпадаете годами правления Кеннеди и Джонсона — годами “нового
фронтира” и “великого общества”» (рр. 186—187).
29 Однако Липсет (Lipset (1996)) обращает внимание на то, что Сол
Такс в своем исследовании обнаружил, «...что в 1968 г. вьетнамс¬
кая война занимала четвертое место в списке наименее популярных
столкновений с иностранным врагом. Значительное число американ¬
цев отказалось поддержать войну 1812 года, мексиканскую войну,
Гражданскую войну, Первую мировую войну и корейскую войну»
(Lipset, р. 65).
Примечания к главе 9
287

30 Дэниел Белл, как многие другие американские комментаторы, счита¬
ет вьетнамскую войну поворотной точкой. «В большинстве стран, —
пишет он, — существует отличие между нацией и правительством.
Можно быть в оппозиции правительству, и тем не менее быть пре¬
данным нации. В США такое отличие никогда не требовалось, по¬
скольку правительство отражало широкий консенсус. Тем не менее
в период вьетнамской войны неприятие правительства привело мно-
гихк неприятию нации» (р. 190).
31 Артур Шлезингер подтверждает эту тенденцию и подвергает ее резкой
критике.
32 Эдмунд Берк осознавал это, когда писал: «Люди обладают правом
на гражданские свободы лишь в той мере, в какой они готовы на¬
лагать оковы морали на свои вожделения, — в той мере, в какой их
любовь к справедливости превозмогает их алчность. Общество не мо¬
жет существовать без власти, контролирующей волю и естественные
инстинкты, и чем меньше такой власти внутри, тем больше ее должно
быть вовне». Цит. по: Himmelfarb (1994), р. 51.
33 См.: Schlesinger (1992).
34 См.: Fukuyama (1995).
35 См.: Putnam (1995).
36 Зидентоп (Siedentop (1996)) заявляет, что одним из непредвиден¬
ных последствий тэтчеровской революции в Британии было то, что
она атаковала старые социальные иерархии, включая меритократи-
ческие, вроде юридического и научного сообществ. «Подобно тому,
как в послереволюционной Франции социальные мыслители должны
были разглядывать новый мир нелицеприятно, так и Британия сегод¬
ня должна, наконец, вглядеться в этот мир. Ибо тэтчеризм, независи¬
мо от того, для чего он предназначался и чего достиг, разрушил бри¬
танский ancien régime» (p. 3). Социальные скрепы, которые обес¬
печивались стыдом и иерархическим обществом, в Великобритании
постепенно распадаются, как они по иным причинам уже распались
в США.
37 См.: Himmelfarb (1994), D. Green (1993), Etzioni (1993).
38 Himmelfarb (1994) наиболее красноречива. Однако см. также:
J. Q. Wilson (1993), Bennett (1993), Dennis and Erdos (1993).
39 Los Angeles Times, Nov. 9, 1995, p. A17.
40 Goody (1996) подвергает сомнению любые кросс-культурные ва¬
риации в обеспечении этих общественных сетей социальной защи¬
ты, которые существовали на Западе приблизительно с XIII столе¬
тия; см.: Smith (1979). Он справедливо заявляет, что «в раннюю
христианскую эпоху общественное призрение бедных [существовало]
и вне северо-запада Европы, а также в соответствии с законами иу¬
деев, парсов, джайнистов, мусульман и буддистов. Мысль о том, что
одна лишь Западная Европа была милосердна к пожилым беднякам
вне границ семьи — это миф, источником которого являются этно¬
центрические предубеждения о природе «уникальности Запада» и
о христианской caritas» (р. 10) (caritas (лат.) — любовь. — Науч.
ред.) Это, несомненно, верно, и все общества учреждали обществен¬
ное вспомоществование для бедняков, которым не помогали родст¬
288
Примечания к главе 9

венники. Уместно задать вопрос о количественной оценке: было ли
таких общественных сетей социальной защиты на Западе вследствие
семейной революции больше, чем в остальном мире? До тех пор, пока
количественные данные об относительном охвате общественной бла¬
готворительностью в двух «регионах» отсутствуют, я полагаю, что
индуктивный довод, вытекающий из описания папской семейной ре¬
волюции , данного самим Goody (1983), говорит в пользу аргументов,
приведенных для обоснования различий между Западом и остальным
миром, например, в: Hajnal (1982).
41 См.: Green (1993).
42 Работа Мюррея (Murray 1984) остается самым сильным обвинением
на этот счет.
43 Ralph Harris (1988) предоставляет самый краткий и наиболее крас¬
норечивый отчет об этих тратах.
44 См.: Lai and Wolf (1986).
45 PH, pp. 2-13.
46 См., напр.: Barr (1992).
47 Тем не менее см.: Lai (1993b).
48 Этим термином мы обязаны Демсецу (Demsetz 1969). Для объяс¬
нения в терминах недавней полемики относительно минимальной
заработной платы см.: Lai (1995а).
49 По заключению Platteau (1991), «далее в условиях скудости (но
не при полном отсутствии) эмпирических данных можно резонно
утверждать, что, помимо одних только неблагоприятных обстоя¬
тельств (таких как повторяющиеся неурожаи или болезни сельско¬
хозяйственных культур, затрагивающее общину в целом), традици¬
онные методы управления риском попадания в тяжелую ситуацию
обычно позволяли людям весьма эффективно противостоять природ¬
ным и другим опасностям».
о0 Сох and Jimenez (1990) отмечают: «К примеру, из числа опрошен¬
ных городских бедняков в Сальвадоре 33% сообщили, что получали
частные трансферты, причем доход от частных трансфертов состав¬
лял 39% среднего дохода получателей. 93% опрошенных в сельской
Южной Индии получали трансферты от других домохозяйств. В Ма¬
лайзии частные трансферты составили почти половину дохода бедней¬
ших домохозяйств. Почти три четверти сельских домохозяйств на Яве
(Индонезия) осуществляли частные трансферты другим домохозяйс¬
твам. Около половины обследованных филиппинских домохозяйств
получала частные денежные трансферты» (р. 206).
О существенном размере и влиянии денежных трансфертов
в пределах сельского сектора и между сельским и городским секто¬
рами Ганы, Либерии, Нигерии, Пакистана, Танзании, Кении, Ин¬
дии и Ботсваны см. также: Rempel and Lobdell (1978), Knowles and
Anker (1981), Collier and Lai (1986), Obérai et. al. (1980), и Lucas
and Stark (1985).
51 См.: G. Swamy (1981).
52 «Теорема испорченного ребенка» гласит, что «если один член [се¬
мьи] в достаточной степени заботится о других членах семьи, чтобы
быть ее главой, то все члены семьи обладают той же мотивацией, что
Примечания к главе 9
289

и ее глава, к максимизации семейных перспектив и полной интер¬
нализации всех внутрисемейных “экстерналий”, независимо от того,
насколько они эгоистичны (или, если уж на то пошло, завистливы).
Даже эгоистичное дитя, получающее трансферты от своих родите¬
лей, автоматически учитывает влияние, оказываемое его действиями,
на братьев и сестер, а также на родителей. Иными словами, доста¬
точная “любовь” одного члена семьи гарантирует, что все ее члены
станут вести себя так, как если бы любили других членов так же, как
самих себя» (G. Becker 1976, р. 270).
53 Уорр (Warr 1983), а также Бернхейм и Бэгуелл (Bernheim and Bag-
well 1988) идут дальше и показывают, что, поскольку «размножение
требует участия двух традиционно неродственных индивидов... про¬
изойдет быстрое распространение связей между семьями». Это при¬
водит к еще более нейтрализующим результатам.
В частности, никакой трансферт правительства (включая транс¬
ферты между неродственными членами одного и того же поколе¬
ния) не оказывает реального влияния, и все налоговые инструменты
(включая так называемые искажающие налоги) эквивалентны нало¬
гу на совокупный доход. В сущности, правительство может повлиять
на распределение реальных ресурсов лишь путем изменения реальных
расходов. Таким образом, роль правительства распределении ресур¬
сов жестко ограничена, а дистрибутивная роль полностью устранена.
В более общих терминах... если все связи между родителями и детьми
по-настоящему действенны, то рыночные цены не играют никакой
роли в ходе распределения ресурсов: распределение благ определе¬
но природой межпоколенческого альтруизма» (Bernheim and Bag-
well 1988, pp. 309-310).
54 См.: Kotlikoff and Spivak (1981), Bernheim et al. (1985).
55 Они обнаружили, что предсказание модели чистого альтруизма, за¬
ключающееся в том, что домохозяйства с более низкими доходами
получат более высокие трансферты, не подтверждается, и вместо это¬
го, как предсказывает модель обмена, существует «положительная
связь между передаваемыми суммами и душевым доходом домохо -
зяйства из других источников» (Lucas and Stark [ 1985], p. 910). Ибо
в модели обмена «чем больше состояние семьи, тем больше оно уве¬
личивает ее переговорную силу» (Ibid., р. 906), и, следовательно,
ведет к большему спросу на ее «мигрантов».
Но, как признают Лукас и Старк, их данные — относящиеся
к одному периоду времени (cross-sectional) — не позволяют про¬
тестировать альтруистический мотив трансфертов в динамическом
контексте. Это делает Rosenzweig (1988). В лонгитюдном исследо¬
вании шести деревень в трех различных агроклиматических регионах
в полузасушливых тропиках Индии он обнаружил, что «в мире, пол¬
ном опасностей, родство не только стремится связать членов семьи,
находящихся в одном и том же месте (определенным образом), но
родственные узы могут поддерживаться через протяженное время
и пространство в имплицитных трансфертных схемах, основанных
на страховании, которые вносят вклад в сглаживание потребления
вопреки ковариантным рискам дохода» (р. 1167).
290
Примечания к главе 9
(

«Именно родство, а также общий (семейный) опыт, побужда¬
ют членов семьи к доверию, знанию и альтруизму. [Следовательно,]
такие имплицитные контракты об объединении доходов, могут быть
реализуемы даже если [их участники] распределены по обширным
пространствам» (р. 1152).
Результаты этого исследования могут также помочь объяснить
различие в системах брака и семьи между севером и югом Индии и
Китая, обзор которых делает Goody (1990). Вообще говоря, тенден¬
ция к «внутренним бракам» с близкими родственниками выражена
сильнее на юге, чем на севере. Гуди справедливо обращает внимание
на то, что это связано с различиями в системах производства меж¬
ду двумя этими регионами в обеих странах, где юг является облас¬
тью по преимуществу искусственно орошаемого рисоводства, а се¬
вер является главным образом областью, производящей пшеницу и
просо в условиях дождевого орошения. Но он не заметил, что кроме
дополнительного спроса на женский труд в рисоводстве по сравне¬
нию с выращиванием пшеницы (который сам по себе повышает ста¬
тус женщины на юге по сравнению с севером) различия в сельском
уровне экзогамии можно также объяснить различиями в климати¬
ческой неопределенности и в ее влиянии на выход продукции сель¬
ского хозяйства, а следовательно, на доходы домохозяйства в двух
регионах. С учетом пространственной и временной изменчивости
выпадения дождей северным регионам обеих стран свойствен более
высокий риск того, что конкретная деревня подвергнется связанному
с климатом падению производства. Выдавая дочерей замуж за пре¬
делы деревни, родители тем самым обретают уверенность, что до тех
пор пока засуха не постигнет весь регион, они смогут призвать на по¬
мощь ее родственников, если у них случится неурожай по причине
климата, а у близких их дочери — нет. Напротив, эта потребность
в страховании от климатического риска менее остра в искусствен¬
но орошаемых ареалах юга. Это, а также высокий спрос на женский
труд в рисоводстве, обеспечивает достаточный стимул к тому, чтобы
держать дочерей in situ [в месте нахождения (лат.) — Науч. ред.],
выдавая их замуж за близких родственников, живущих по соседст¬
ву. Различия в системах приданого (движимого на севере, недви¬
жимого — главным образом, земель — на юге), а также различия
в средней продолжительности жизни девушек (на юге она выше, чем
на севере), рассмотренные у Гуди, таким образом, тоже будут час¬
тью соответствующих «стратегий наследования» в двух различных
экологических средах.
Кроме того, поскольку первоначальные очаги «высокой» куль¬
туры и в Индии, и в Китае находились на севере (Индо-Гангская
равнина в Индии, внутренние районы близ Хуанхэ в Китае), семей¬
ные обычаи, кодифицированные в великих традициях, по-видимому
отражают те нормы, которые берут начало в регионах рождения этих
традиций, где климат менее стабилен. «Более свободные» обычаи их
сравнительно недавно колонизированной южной родни будут, следо¬
вательно, расходиться — и действительно расходятся — с соответст¬
вующими «великими традициями».
Примечания к главе 9
291

56 Cox and Jimenez (1990) подводят итог следующим образом: «Не¬
которые исследования обнаруживают обратную зависимость между
величиной ресурсов получателей и полученными объемами транс¬
фертов (например, Кауфман и Ландауэр для Сальвадора, Кауфман
для Филиппин, Равайон и Дерден для сельских домохозяйств Явы и
Томес для наследств в США). Но другие (Лукас и Старк для Ботсва¬
ны, Кокс для [прижизненных трансфертов в] США, Равайон и Де¬
рден для городских домохозяйств Явы, а также Кокс и Хименес для
Перу) находят прямую зависимость, которая противоречит гипотезе
альтруизма» (р. 216).
57 Сох and Jimenez (1992).
58 Сох and Jimenez (1993).
59 Они утверждают, что «отчасти причина недооценки степени вытес¬
нения частных трансфертов государственными может состоять в том
факте, что оценки, рассмотренные выше, получены в средах [стран
ОЭСР], где государственные трансферты уже стали основными. Эти
трансферты, вероятно, уже должны были в значительной мере вы¬
теснить частные, сделав неинформативными малые выборки частных
получателей. Напротив, на Филиппинах почти нет выплат государ¬
ственных пособий, что делает их идеальным предметом исследования
для измерения силы частных трансфертов» (Сох and Jimenez [1993],
p. 6).
60 Ibid., p. 19.
61 Cox and Jimenez (1990), p. 216.
62 См.: Lai and Wolf (1986).
63 Jimenez (1989).
64 Ibid., p. 114.
65 Evans and S chwab (1995).
66 См. также: Coleman and Hoffer (1987), Coleman, Hoffer and Kilgore
(1982).
67 Cm.: Goodin and LeGrand (1987). Ссылки на исследования других
западных государств всеобщего благосостояния см. в: Lai (1994),
chap. 15, а также Lai and Myint (1996), chap. 9.
68 World Bank (1992a), Box 3.4.
69 Другое подтверждение дает простая регрессия, которую я рассчи¬
тал на основе данных о государственных расходах на душу населения
в здравоохранении и образовании между 1976 и 1986 гг., а также
об изменениях в уровнях грамотности, продолжительности жизни и
детской смертности для Индии, приведенных в Ravallion and Subbarow
(1992). В этом иследовании статистических зависимостей я обнару¬
жил отсутствие статистически значимой связи между изменениями
в уровне государственных расходов на здравоохранение и состояни¬
ем здравоохранения, и статистически значимую отрицательную связь
между изменениями в расходах на образование и грамотностью!
70 Типичный пример точки зрения этого рода см. : Ahmad (1991).
71 World Bank (1992а), Box A3.5.
72 См.: Goodin and Le Grand (1987).
/3 См.: Stigler (1970), Meitzer and Richard (1981), Peltzman (1980).
74 См.: Mesa-Lago (1983, 1990) для Латинской Америки.
292
Примечания к главе 9

75 Posner (1992), p. 324.
76 Эконометрические данные для США о воздействии системы социаль¬
ных пособий на стимулы сведены в работе: Danziger et al. (1981) и
Moffit (1992). Последняя также включает многие результаты первой.
Моффитс заключает: «Литература по влиянию системы социального
обеспечения США на стимулы... дает недвусмысленные доказатель¬
ства влияния на предложение рабочей силы, на участие в системе со¬
циальных пособий и на некоторые аспекты структуры семьи... Кроме
того обзор показал, что значимость этих воздействий в многих случаях
ограничена. Воздействия на предложение рабочей силы, будучи ста¬
тистически значимыми, недостаточно велики, чтобы объяснить высо¬
кий уровень бедности среди женщин — глав семейств (матерей-оди¬
ночек)... Вдобавок эконометрические оценки воздействия на струк¬
туру семей недостаточно велики, чтобы объяснить долговременное
снижение брачности, и во многих случаях неспособны объяснить по¬
следние тенденции роста числа матерей-одиночек, так как социаль¬
ные пособия уменьшились... Некоторые данные, собранные в обзоре,
наводят на мысль о том, что проблемы структуры семьи по меньшей
мере столь же значимы для понимания экономического статуса мате-
рей-одночек с низким доходом, как проблемы предложения рабочей
силы. К сожалению, исследования структуры семьи находятся в ста¬
дии становления, по сравнению с пространными исследованиями,
посвященными предложению рабочей силы» (pp. 56—57).
п Magnet, pp. 31 — 32.
78 Phelps-Brown (1983), pp. 155—156; Scott (1989). p. 475.
79 Scott (1989), p. 522.
80 Cm.: Himmelfarb (1995).
81 Himmelfarb (1994), p. 244.
82 Magnet, p. 19.
83 Murray (1994).
84 Липсет (Lipset (1996)) в своем брызжущем оптимизмом изложе¬
нии идеи американской исключительности преуменьшает значение
«низшего класса» [т.е. люмпенизированного слоя. — Науч. ред.],
говоря, что он насчитывает лишь 1 — 2% населения США: пример¬
но 2 — 3 млн человек (р. 134). Это число, разумеется, превышает
вооруженные силы США. Если последние, составляющие менее од¬
ного процента населения, запустить в неблагополучные центральный
районы городов, подобно армиям вторжения в недобрые старые вре¬
мена, можно полагать, даже Липсет почувствует дрожь в коленках.
85 Ahmad (1991), р. 106.
86 Стоит отметить, что первый народ Книги — евреи — по-видимому,
не испытали распада традиционных семейных ценностей в связи с от¬
делением церкви от государства в той же мере, что их христианские
кузены. Этим они обязаны отчасти менталитету гетто, созданному их
диаспорой. У осажденного меньшинства семья зачастую была един¬
ственным институтом, на поддержку которого можно рассчитывать.
87 См.: О. Harris (1987) и мои предыдущие главы об Индии и Китае.
Goody (1990) в своем обзоре этнографического материала по ки¬
тайским и индийским семьям, основываясь на обзоре современного
Примечания к главе 9
293

Тайваня указывает, что в китайском мире домохозяйство умень¬
шилось, но «размер семьи» увеличился. «Размер семьи указывает
на число лиц, принадлежащих к группе, которую в Индии назвали бы
“индусской неразделенной семьей”... которая включает потомков, ко¬
торые все еще сохраняют совместные права на определенное имуще¬
ство» (р. 87).
88 Как мы видели в главе 5, Запад — единственная цивилизация, предо¬
ставляющую свободу базовой страсти «романтической любви» со все¬
ми ее последствиями в виде разрушения семьи и последовательной
моногамии. Для западной элиты, ведущей «телекоммуникацион¬
ный» образ жизни (telecommuting), оседлая семейная жизнь может
и не иметь большого значения, но для других, кто нуждается в труде
на одном месте, разрушенная семейная жизнь может представлять
проблему.
89 Как столь ярко продемонстрировала фетва аятоллы Хомейни против
Салмана Рушди.
Глава 10
1 На этот момент также указывает Gellner (1988): «Те культуры, ко¬
торые усвоили экономическую, когнитивную и техническую раци¬
ональность “рационально”, то есть инструментально, сделали это
из-за того, что общества-первопроходцы уже продемонстрировали
их эффективность. Но по той же самой причине им не требовалось
проникаться духом рационализма в других аспектах их жизни. Они
избрали экономическую и техническую рациональность в качестве
средства. В их случае она не возникла как побочный продукт общего
склада ума... Те, кто усваивает новые методы в оппортунистическом
подражательном духе, могут сохранять и развивать свои культуры,
совершенно не разочаровываясь в них. Компьютер и алтарь могут
уживаться» (р. 222).
2 М. Харрис (М. Harris 1989) отмечает, что Доналд Йохансон, обна¬
руживший ее скелет в 1973 г., дал имя «Люси по ассоциации с на¬
званием популярной тогда песни «Битлз» Lucy in the Sky with Dia¬
monds, в котором зашифрован изменяющий сознание наркотик ЛСД»
(р. 15). Эта история чудесным образом связана с темой этих лекций.
Как я утверждал, именно культура ЛСД, которая в 1960-е годы при¬
вела к «расцивилизовыванию» Запада, возвращает существенную
долю своих обитателей назад, к инстинктивному поведению Люси!
3 См.: Edgerton (1992).
4 Не говоря о множестве иных «прав», о которых до сих пор горячо
спорят на Западе.
5 Ясную формулировку этого мнения относительно Японии см.: Waswo
(1996), относительно Индии — Rudolph and Rudolph (1967).
6 Hicks (1979), p. 43.

Приложение
1 Это видно из дифференциального уравнения темпов роста душево¬
го дохода у, которое можно получить из трех основных уравнений,
описывающих эту модель. Первое уравнение — производственная
функция, связывающая выпуск (У) с затратами труда (в часах) (Н),
то есть с отработанным рабочим временем в часах, приходящимся
на одного работника (интенсивность труда) Ъ, умноженными на чис¬
ленность населения L.
Y = (bL)a	(1)
при убывающей отдаче от труда 0 < а < 1.
Второе уравнение — тождество, определяющее душевой выпуск
(и душевой доход):
У = Y/L	(2)
Третье — «уравнение поведения», которое определяет степень
интенсификации. Прайор и Маурер (Pryor and Maurer 1982) посту¬
лируют, что она зависит от эталонного дохода на одного работника z
(который не обязательно равен «прожиточному минимуму»), и от
того, насколько текущий доход на одного работника (у) не дотягивает
до эталонного уровня:
b = c(z-y),	(3)
где с > 0 — «постоянный коэффициент отклика», а «"» означает темп
измененения во времени. Наконец, в модели Босеруп рост численно¬
сти населения является экзогенным, например, с темпом п. Итак:
L = n.	(4)
Дифференцируя^логарифмически (1) and (2), и подставляя
в (2а), получим у = Y—L, а из (la) Y = ab+aL (3) и (4), получая
основное дифференциальное уравнение для модели:
у = -yA+D,	(5)
где Л = ас, a D = [a(cz) — (\—a)n]. Значение Л положительно, по¬
скольку а < 1, и точно так же положительно значение D. Тогда асим¬
птотически стремится к нулю, а у асимптотически приближается
к устойчивому уровню ys = D/A = z— [(1— а)п/ас\. Темпы устано¬
вившегося режима роста других переменных:
ys = 0; Ls — п\Ъ = п[(1-а)с/ас\\ Ys = Ls.
Последнее состояние и есть то, которое описывает кривая
Исикавы.
Примечания к Приложению
295

2 Остальная часть этого раздела основана на Ьа1(1988), рр. 297 — 304.
1 Предположительно (лат.). — Прим. науч. ред.
0 Включение капитала и управленческих навыков в производственную
функцию усложняет это рассуждение. Как показывает Домар, земле¬
владельцы тогда возникнут из числа тех, у кого есть доступ к больше¬
му капиталу, лучшие навыки и имеется земли больше, чем в среднем.
Но «до тех пор, пока земля не станет дефицитной, вряд ли обширный
класс земельных собственников... может сохраняться за счет действия
лишь экономических сил» (Бошаг 1970, р. 227).

БИБЛИОГРАФИЯ
Abrahamian, E. (1982). Iran—Between Two Revolutions. Princeton, N.J.:
Princeton University Press.
Aftalion, F. (1990). The French Revolution: An Economic Interpretation.
Cambridge: Cambridge University Press.
Ahluwalia, I. J. (1991). Productivity and Growth in Indian Manufactur¬
ing. New Delhi: Oxford University Press.
Ahmad, E. (1991). “Social Security and the Poor: Choices for Developing
Countries.” World Bank Research Observer vo\. 6, no. 1: 105—27.
Ahmad, E., et al., eds., (1991). Social Security in Developing Countries.
Oxford: Clarendon Press.
Akerloff, G. (1976). “The Economics of Caste and of the Rat Race and
Other Woeful Tales.” Quarterly Journal of Economics vol. 90, no. 4:
599-617.
Akerloff, G. (1980). “A Theory of Social Custom, of Which Unemployment
May Be One Consequence.” Quarterly Journal of Economics vol. 94,
no. 4: 749-775.
Akerloff, G. (1983). “Loyalty Filters.” American Economic Review vol. 73
(March): 54-63.
Alexander, R. D. (1987). The Biology of Moral Systems. New York: Aldine
de Gruyter.
Almond, G. A. (1980). The Civic Culture Revisited. Boston: Little Brown.
Almond, G. A., and S. Verba (1963). The Civic Culture. Princeton, N.J.:
Princeton University Press.
Anderson, B. (1991). Imagined Communities: Reflections on the Origin
and Spread of Nationalism. London: Verso.
Anderson, P. (1978). Passages from Antiguity to Feudalism. London:
Verso.
Anderson, P. (1979). Lineages of the Absolutist State. London: Verso.
Anscombe, G. E. M. (1968). “Modern Moral Philosophy.” Inj. D. Thomp¬
son and G. Dworkin, eds., Ethics. New York: Harper & Row.
Appelby, R. S. (1993). “Fundamentalism’s Modem Origins.” Foreign Af¬
fairs vol. 72, no. 3: 217—18.
Arapura, J. G. (1972). Religion as Anxiety and Tranquility. The Hague:
Mouton.
Arrow, K. (1974). The Limits of Organization. New York: W, W. Norton.
Ashtor, E. (1976).A Social and Economic History of the Near East in the
Middle Ages. London: Collins.
Axelrod, R. (1984). The Evolution of Cooperation. New York: Basic
Books.
Badcock, C. (1991). Evolution and Individual Behavior. Oxford:
Blackwell.
Baechler, J., J. A. Hall, andM. Mann, eds. (1988). Europe and the Rise of
Capitalism. Oxford: Blackwell.
Barkow, J. H., L. Cosmides, andj. Tooby (1992). The Adapted Mind: Evo¬
lutionary Psychology and the Generation of Culture. New York: Oxford
Библиография
297

17 сентября в ГУ-ВШЭ состоялась открытая лекция профессора Дипака
Лала на тему «Роль культурных предпосылок на пути экономического
развития», которая была приурочена к выходу на русском языке его книги
«Непреднамеренные последствия». Слушателям - преимущественно
студентам и преподавателям ГУ-ВШЭ, а также журналистам - была
представлена оригинальная концепция влияния культурных факторов на
экономическое развитие, разработанная автором. Представленный в
лекции материал охватывал многовековой период экономического
развития Евразии. Особое внимание Профессор Дипак Пал уделил
взаимодействию обеспеченности факторами производства, культуры и
политики в возникновении на Западе экономического роста интенсивного
типа. По итогам лекции, Научный руководитель ГУ-ВШЭ Евгений Ясин
отметил, насколько актуальны для России проблемы влияния культуры на
экономическое развитие страны. Он также предложил профессору Кали¬
форнийского университета Дипаку Лалу прочесть курс лекций в ГУ-ВШЭ и
принять участие в IX Международной научной конференции, которая
пройдет в университете в апреле 2008 года.	^
Валентин Завадников, председатель Комитета по промышленной
политике Совета Федерации РФ и председатель Редакционного совета
издательства ИРИСЭН, рассказал присутствующим об истоках
международного издательско-образовательного проекта. «В процессе его
реализации мы пытаемся выбирать наиболее интересные дискуссионные
темы, которые волнуют сегодня мировое профессиональное сообщество,
переводить книги, вызывающие наибольший резонанс и, что очень важно,
стараемся приглашать в Россию авторов этих книг с публичными
выступлениями", — сказал Валентин Завадников.