w

і ь

s:

\

V

.>

3 и І

И О Т Е К А А Т Е И3 M А
Под редакцией А. М. Д Е Б О Р И Н А

П. Гольбах

А

В

Ы

И

С

М

Ы

С

m

АТЕИСТИЧЕСКИЙ

Л

П А М Ф Л Е Т XVIII В Е К А

Со вступительной статьей А. М. ДЕБОРИНА
Ч" ("
Г

Книгоиздательство 1 „МАТЕРИАЛИСТ"
МОСКВА-1924

Г Т Т
: ^ Б И Б Л И О Т Е К А

}

АТЕИЗМА

Под редакцией А. М . Д е б о р и и а

5 1
П. ГОЛЬБАХ

о

з д р а в ы й

с м ы с л

ЕСТЕСТВЕННЫЕ
ОТИВОПОСТАВЛЕНИВД " ИДЕЯМ

ИДЕИ,
СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННЫМ

Detexit quo doloso vaticinandi
furore sacerdotes mysteria, Ulis
soepe ignota, audacter publicant.

(Petron. Satyr.)

Перев. Э . Г У Р Е В И Ч ' и А. Г У Т Е Р М А Н

Книгоиздательство

„МАТЕРИАЛИСТ"

МОСКВА — 1 9 2 4

2015147973

Главлит № 19.002.

Тираж 10.000 экз.

Тип. «Красный Пролетарий" изд. „Красная Новь", Пименовская, д. 1/16.

Воинствующий атеизм.

і,

Борьба за освобождение угнетенного общественного класса всегда была неразрывно связана с
борьбой против церкви и религии. Достаточно
обратиться к истории Европы хотя бы за последние триста лет, чтобы убедиться в »безусловной
правильности высказанной^ шрфщрщш. Английская буржуазия в XVII стол, в своей борьбе против старого строя, выработала в лице своих идеологов с и с т е м у д е и з м а , в противоположность
религии откровения. Отдельные мыслители доходили и до атеизма, но они отклика., в среде своего
класса не встречали. Деизм требовал отказа от всякой положительной религии. Он представлял собою
оружие, при помощи которого буржуазия надеялась нанести чувствительный удар д у х о в е н с т в у , принадлежавшему, на-ряду о д в о р я н е т в о м к господствующему в то время классу. Буржуазия хорошо понимала, что необходимо в глазах народных масс лишить духовенство его ореола и исключительного положения, занимаемого им
в обществе. Но духовенство опиралось на земле

на те особые привилегии, которыми оно пользовалось в качестве представителя небес, т.-е. положительной религии, которую ис поведывал народ.
Вырвать из рук духовенства власть, которую оно
разделяло с королем и землевладельческою аристократией), можно было при условии дискредитирования, опорочения самого христианства, его
учения и догматов.
Мы не можем остановиться здесь на драматической борьбе, происходившей в 40-годах X V I I стол.,
когда крупную революционную роль играла мелкая буржуазия. Движение тогда протекало прямо
под знаменем определенных религиозных воззрений. Политические группировки, которые представляли различные классовые интересы, шли по линии религиозных партий. Даже самые крайние в
политическом отношении элементы - - левеллеры,
т.-е. уравнители, защищавшие интересы низших
классов—были люди верующие. Они требовали
только отделения церкви от государства, свободы
совести и отмены покровительства какой-либо церкви. Будучи, таіетм образом, вообще говоря, людьми
верующими, они на-рнду с радикальными политическими и социальными реформами в пользу низших классов, наметили ряд .важных но тому времени реформ в области церкви. Они требовали введения гражданского брака., отмены церковной десятины, выбора священников мирянами и главноесвободы совести. Они боролись против авторитета и
тирании священников в делах церкви, считая, что

каждый может быть священником, ибо толкование
текстов ев. писания и слова божия есть дело
вдохновения. Они отрицали даже обряды. Но вместе о тем были горячими приверженцами Библии
и в особенности ветхого завета. Такую форму приняла борьба против духовенства и церкви.
Но религия, до существу, критикой не затрагивалась. Мало того, мещанство еще более развило религиозный угар в это время. Словом, борьба была
направлена против .религиозной тирании и преследований. И «народ» требовал, как уже было сказано,. с в о б о д ы с о в е с т и .
Если: в Первую революцию, решающую роль играли средние и низшие классы, то во вторую, так-называемую «славную революцию» 1688 г. эти классы
были оттеснены. Но и представители городской буржуазии и солидаризировавшихся с ней слоев дворянства в эпоху второй революции, дальше деизма
не пошли. Деизм означал отрицание всякой положительной религии и, в сущности, всякого культа,
всяких обрядов и признание только разумного верховного существа, в качестве первопричины мира.
При этом надо заметить, что если идеологи и приходили к таким выводам, то они, как и представлявшиеся ими общественные формы практически
редко проводили в жизни личной и общественной
свои взгляды. Они считали возможным придерживаться относительно бога еретических взглядов,
но вместе с тем считали необходимым во имя
«условной лжи» практически даже поддерживать

церковь и христианскую религию. Своеобразием социальной и политической эволюции Англии объясняется то обстоятельство, что ни ее буржуазия,
ни ее мелкая буржуазия не доходила до атеизма Даже в самые революционные моменты истории.
В высших же классах английского общества после
«славной революции» особенно развилось то философское лицемерие, о котором Плеханов говорит
следующее: «В переходные эпохи общественного
развития,—когда известный класс только что одержал хотя бы и не полную победу над классом,
стоявшим выше его, и когда в нем еще не совсем
улеглось вызванное борьбою возбуждение мысли,—
в такие переходные эпохи общественного развития философское лицемерие начинает считаться
обязанностью Мыслящего человека перед «порядочным обществом». До тех пор, пока велась борьба против церкви представителями свободомыслия,
выражавшего потребности нового класса, они требовали неограниченного господства свободной мысли и выступали со своим еретическим учением
открыто в общественной жизни.
Когда же власть была завоевана и мощь церкви
сломлена, тогда тот же класс в лице своих идеологов высказывался открыто, что «свободомыслие есть
только право господствующего класса». Совершенно
правильно Виндельбанд характеризует взгляды
одного из таких идеологов. «В гостиной,—думает
он,—следует улыбаться узости и нелепости представлений положительной религии; в обществен-

ной же жизни религия—необходимая сила-, которую нельзя расшатывать без того, ртобы не рушилось основание государства—и о с л у ш а н и е
масс». Вот именно! Господствующие классы видели в религии прежде всего орудие порабощения
народных масс. К сожалению, народные массы далеко не сознают еще этой истины, которую не гнушаются открыто высказывать наиболее циничные
нредставители господствующих классов.
По существу дела деизм мало чем отличается
от «теизма». Последний есть вера в лцчного бога,
карающего за грехи и вознаграждающего за добрые
поступки, вмешивающегося во все мелочи жизни
и деспотически управляющего Миром. Бог, по
этому учению, обнаружил свое бытие путем откровения. Духовенство и короли являются наместниками этого деспота на земле, его министрами, которые ответственны только перед ним, но не перед
народом. Так, земные интересы тесно связаны с интересами небесного бога. Он крайне заинтересован в
послушании масс, т.-е. в их рабской покорности королям', царям, духовенству и всяческим господам.
Что же представлял собою деизм? Деизм относится! и теизму так, как республика или конституционная монархия к абсолютной. Деизм получил широкое распространение и развился в целую систему
именно в Англии в XVII веке и цервой половине
XVIII века. Деизм также предполагает существование бога, верховного существа, не вмешивающегося, однако, уже, подобно английскому королю, не-

посредственно в управление миром. Бог—это отвлеченное существо, лишенное плоти и крови. Он
предоставляет миру жить, согласно присущим ему
внутренним законам. За богом же сохраняется
лишь роль творца п е р в о г о д в и г а т е л я , пустившего в ход мировую машину и право наказывать и вознаграждать людей после их смерти.
Деизм по существу, как видам, есть та же теология, но теология рациональная.
В эпоху созревания французской революции, мы
опять встречаемся с тою же борьбою против положительной религии, связанной с борьбой против
духовенства и церкви, как политического учреждения. То же самое повторяется в сороковых годах X I X столетия в Германии. Всякий раз, когда
буржуазия выступает на политическую арену, она
подвергает разрушительной критике религиозные
воззрения господствующего класса. Но, достигши
власти, она бросается сама в объятия церкви, чтобы не колебать «послушания масс»—этого основания ее господства. П о э т о м у я с н о , ч т о , в общем, к р и т и к а р е л и г и и в с я к о г о к л а с с а ,
н у ж д а ю щ е г о с я в послушании масс и
с т р о ю щ е г о с в о е б л а г о п о л у ч и е н а рабс т в е и э к с п л о а т а ц и й н а р о д а , б у д е т нер е ш и т е л ь н а , о г р а н и ч е н а т а к ж е и по с у щ е с т в у . Отсюда можно сделать общее заключение, ч т о в о б щ е с т в е , о с н о в а н н о м н а ч а с т н о й с о б с т в е н н о с т и и э к с п л о а т а ц и й народа, а т е и з м не может с т а т ь
обще-

п р и з н а н н ы м м и р о в о з з р е н и е м . Повидимому, атеизм может восторжествовать только в коммунистическом обществе, где не будет материального основания для классового расчленения. Атеизм
с победой рабочего класса будет лишь постепенно
завоевывать массы, а религия будет постепенно отмирать. В буржуазном же обществе р е л и г и я питается системой рабства и экенлоатации. Однако, ведь, в послушании масс заинтересованы господствующие классы, в современном общество— буржуазия. Почему же, спрашивается
угнетенные классы—рабочие и крестьяне, заинтесованные в свержении этого гнета и власти над
ними господ,—почему же они и именно они,—ибо
господствующие классы сами в большинстве своем
насмехаются над верующими, над религией—не
сбрасывают с себя этих духовных цепей? Да потому, прежде всего, что в буржуазном обществе народные массы осуждены на темноту, а «послушание» зиждется в значительной степени на темноте.
Религиозные же предрассудки питаются, конечно,
воспитанием, традицией и темнотой; темнота же
является 'следствием подчиненного положения. Помимо этого, однако, надо сказать, и это главное—
что р е л и г и я и м е е т с в о и к о р н и и в с а м и х
условиях современного общества, где
у г н е т е н н ы е массы ч у в с т в у ю т достоянн у ю с в о ю з а в и с и м о с т ь от. с и л , н а х о д я щ и х с я в н е их в л а с т и и с т о я щ и х н а д
ними. Но эта тема завела бы нас слишком далеко.

Здесь достаточно только подчеркнуть, что общество, в к о т о р о м г о с п о д с т в у ю т с т и х и й н ы е
силы, о с т а в л я е т м н о г о м е с т а д л я иррац и о н а л ь н о г о , т.-е. н е о б ъ я с н и м о г о , нѳ
п о д д а ю щ е г о с я п о н и м а н и ю . Необъяснимые
же силы, стоящие над человеком и господствующие
над ним, превращаются в сверхъестественные силы.
Общество- же, которое будет построено на началах
коммунистических и где человек будет господином
над вещами,—такое общество не оставит места для
религиозных предрассудков, тем более, что и просвещение масс пойдет тогда гиганскими шагами
вперед.
Деизм имеет большие заслуги в деле отстаивания свободы человеческой мысли и научного исследования, несмотря на его большую уверенность
и внутренюю противоречивость. Надо сказать, что
борьба за научное мировоззрение была некогда связана с большими опасностями для тех, кто его
придерживался и распространял в своих произведениях. «Воинствующая церковь» не ограничивалась словесным «опровержением» пагубных учений.
Она прибегала к более действительным мерам :
вырезыванию языков и сожжению на костре тех,
кто осмеливался подвергнуть критике религиозное учение. Достаточно вспомнить мученическую
смерть Дж. Бруно или Ванини. Церковь умела
бороться. Она обладала материальной силой и
не шутила ни с еретиками, ни с свободомыслящими, ие говоря уже, конечно, об атеистах. При

таких условиях естественно, что борьба была неравная и что свободомыслящим болыцеій частью
приходилось скрывать свои настоящие взгляды.
Всякая ійвободная мысль в области религиозных
верований беспощадно преследовалась и подавлялась. Но в XVII веке, в тех странах, которые отличались развитием торговли, промышленности,, и
городской жизни, напр., Голландия и Англия, раньше, чем где бы то ни "было, получила развитие
научная критика религиозных учений! Голландия
уже в XVII веке служила убежищем для политических и религиозных эмигрантов. Страйа пользовалась политической и религиозной свободой,
свободой печати и совести. Здесь-то именно и печатались всевозможные политические памфлеты
против монархии, а также разные «безбожные» сочинения, направленные против церкви и религии.
В Голландии и в Англии руки священников уже
в XVII в. были значительно короче. Они уже не
имели возможности досылать неверующих на эшафот. И вот в связи со всем этим свободный дух критики получает широкое распространение. Помимо
социальных условий, содействовавших падению
престижа церкви и ее служителей, необходимо принять еще во внимание, что распространению более
свободных взглядов содействовали, вызванные развитием производительных сил научные открытия
во всех областях знания (в астрономии, физике,
физиологии), которые требовали признания естественных причин и отрицания сверхъестественных.

Понятно, что прежняя наивная вера в чудеса и
вообще во все религиозные дощаты должна была быть отвергнута. Деизм", однако, пытался сог л а с о в а т ь в е р у - о н а у к о й , п р и м и р и т ь чел о в е ч е с к и й р а з у м с н е р а з у м и е м веры.
Движение шло с двух сторон: со стороны сектантов, выступавших в защиту внутреннего откровения. Они противопоставляли его писанному откровению, приближаясь таким образом к рационализму в области веры. Они уделяли р а з у м у
большое место; правда, разум этот был своеобразный, извращенный. Сектанство означало саморазложение церкви.
С другой стороны, светские мыслители и писатели вскрывали, иод влиянием успехов науки
и общественного движения, противоречия, обнаружившиеся между верой и разумом, т.-е. наукой.
Деизм и являлся выражением этого стремления
противопоставить требования р а з у м а религиозному о т к р о в е н и ю . Но они не только не доходили
до полного отрицания религии и веры, а пытались
вскрыть во всех религиях то общее содержание,
которое им веем присуще. Деизм превратился в
р е л и г и ю р а з у м а или в естественную религию. Последователи ее придерживались того взгляда, что первоначальная вера людей находилась в
согласии с природой и разумом. Священники же,
стремясь к власти над народом, в своих интересах,
извратили первоначальную религию. Естественная
или разумная религия свободна от суеверий и

XI.t

предрассудков, которыми проникнута положительная религия. Содержанием естественной религии
являются прирожденные человеку понятия. Эти понятия присущи всем людям и поэтому существует лишь о д н а р е л и г и я , которая учит, что
в мире имеется верховное существо, которое требует от человека лишь д о б р о д е т е л и . Деисты,
по крайней мере, большинство, верили также и
в загробную жизнь, т.-е. в бессмертие души. Эти
положения составляют, по их мнению, содержание естественной религии, оправдываемое р а з у мом. Поэтому все, что противоречит этому бурж у а з н о м у р а з у м у в. религиях положительных, а именно все догматы должны быть отвергнуты. В эпоху второй революции в Англии эти
идеи получили широкое распространение..
Отсюда деистические воззрения проникли во
Францию. Англия считалась передовой , страной,
куда, образованные французы, начиная примерно
с 20-х годов XVIII стол., стали путешествовать с
целью непосредственного изучения английской общественной, политической и умственной жизни.
В Англии побывали Вольтер, Монтескье и Другие
представители французского образованного общества. В это же время во Франции настудило большое оживление, благодаря развитию торговли и
промышленности,—-Буржуазия выросла уже во внушительную силу. Она выдвинула из своей среды
влиятельный слой интеллигенции—писателей, врачей, художников и ученых. Естественно, что эти

группы населения, на-ряду с находившимся в
крайне тяжелых условиях крестьянством, представляли среду, в которой назревало враждебное
настроение к дворянству, духовенству и двору. Английские «идеи» находят во Франции благодарную
почву. Идеологи третьего сословия ставят своей
задачей на первых порах популяризацию англий=
ских политических и научных взглядов во франции. Естественно, что на-ряду с идеей., народовластия, и деизм переносится на французскую почву.
Все наиболее выдающиеся произведения этого рода
были переведены на французский язык. Поднимающаяся и крепнущая буржуазия чувствует в лице
своих идеологов-вождей необходимость в выработке научного мировоззрения. Но на первых порах эти идеологи развивали по своему усвоенные
ими у англичан воззрения. Они ставили своей задачей борьбу с суеверием, религиозными предрассудками, которые прививались церковью и духовенством.
Самым талантливым представителем французского деизма был Вольтер. Он вел ожесточенную борьбу против католической церкви, христианства и
духовенства, но оставался все же верующим. Подобно английским деистам, он верил в существование высшего существа, которое вознаграждает
за добрые поступки и наказывает за дурные. При
этом надо подчеркнуть, что истинные свои убеждения Вольтер мог скрывать, так как, при всей
своей смелости, он все же всегда соблюдал извест-

нуго осторожность. Быть Может, Вольтер в глубине души был атеистом,, мы этого нѳ знаем. Быть
может, религия была нужна не лично Вольтеру, а,
как он открыто об этом говорит, н а р о д у , ч т о б ы
он н е в ы ш е л и з п о в и н о в е н и я с в о и м гос п о д ям. Народу и следовало бы такие заявления
твердо запомнить, чтобы сделать из них надлежащие выводы: господа считают, что им религия не
нужна, а народу необходима, ибо иначе он начи
нает б у н т о в а т ь против господ. Вольтер, который видел в попах обманщиков народа, прививающих ему суеверные и варварские взгляды, санстановился на точку зрения этих же попов, когда
доказывал, что «если бы бога не было, его следовало бы в ы д у м а т ь » . Вольтер проводит параллель
между а т е и з м о м и ф а н а т и з м о м , т.-е. церковной религией. Он говорит: «атеизм и фанатизм
суть два чудовища, которые могут проглотить и
растерзать общество, но атеист,—прибавляет Вольтер,—сохраняет в своем заблуждении разум, который обрезывает ему когти,—фанатика же охватывает продолжительное безумие, оттачивающее его
когти». Преимущество, как мы видим, на стороне
атеизма. Но знаменитый публицист не может примириться с атеизмом. Он настаивает на п о л е з н о с т и веры в карающего и вознаграждающего
бога, который предохраняет от. бунта «черни»,
ибо « к о г д а ч е р н ь н а ч и н а е т р а с с у ж д а т ь ,
все погибло».
Для всякого мыслящего человека очевидно, что
естественная религия столь же несовместима о нау-

вой, опытом и разумом, сколь и положительная религия. Наука не оставляет места вообще
вере в сверхъестественные существа, и силы—это с
одной стороны. С другой стороны, мы видели, что
и р е л и г и я р а з у м а , выдвинутая б у р ж у а з н о й в противовес р е л и г и и о т к р о в е н и я, также рассматривалась крупнейшими ее представителями, как некая узда для народа, но только несколько оісмысленная. При этом надо заметить, что
большинство ее представителей искренно верили
в своего бога разума. Однако, та же буржуазия выдвинула из своей 'Среды представителей а т е и з ма. Деизм, в силу внутренней логики своего развития, должен был перейти в атеизм. И действительно, мы знаем, что знаменитый Джон Толэнд—один из крупнейших представителей деизма,
на старости лег стал на точку зрения а т е и з м а
и материализма.
В лице автора предлагаемой книжки—Поля Дитриха Гольбаха г ) мы имеем последовательного материалиста и атеиста, который вѳДет борьбу не
только; с положительной религией и теологией, но и
с, так-пазываемой, естественной религией, видя
в ней те же противоречия и то же суеверие, что
и в теологии христианской. Обостренная классовая
борьба французской б у р ж у а з и и с дворянством
и д у х о в е н с т в о м , скопившим в своих руках
!) Предлагаемая вниманию читатели книжка „Здравый смысл"
принадлежит перу Гольбаха, хотя она неоднократно переиздавалась во Франции

как

произведение священника

Жана Медье.

«Завещание" Мелье подготовляется нами к печати особо.

огромные богатства, вылилась здесь, по крайней
мере, на левом фланге буржуазии или в одной
из ее группировок в п о л н о е о т р и ц а н и е в с я к о й р е л и г и и . В- связи с этими классовыми противоречиями, отдельны© фракции революционной
буржуазии находят возможным и даже необходимым заменить религию н а у ч н ы м
мировозз р е н и е м . У них речь идет уже не о заключении
соглашения Между разумом и верой, между религией и наукой, но о полном искоренении всякой религии, в которой они видели источник многих зол и клубок таких противоречий, которые
не выдерживают н и к а к о й самой снисходительной критики. Гольбах становится на почву боевого в о и н с т в у ю щ е г о а т е и з м а . Он не защищается, а обвиняет, он не обороняется, а нападает.
Слишком долго священник в союзе с палачом, церковь в союзе с государством (правительствами)
держали народ во тьме,"в материальном и духовном рабстве. Наступило. время, когда свет истины
должен озарить народ и ослепить врагов. С точки
зрения з д р а в о г о с м ы с л а Гольбах доказывает
всю нелепость религиозных верований. Всякая религия есть для него не что иное как с у е в е р и е и совокупность предрассудков, сведенных в с и с т е м у .
Религиозные представления составляются из слов,
лищенных всякого смысла и призраков, имеющих
своим источником невежество и больное воображение. «Есть наука,--говорит правильно Гольбах,—
которая имеет предметом своего изучения лишь
Гольбах. Здравый смысл-

2

вещи непонятные. В противоположность всем другим наукам, она занимается лишь тем, что не
поддается пониманию. Гоббс называет ее царс т в о м т ь м ы . Это область, где все следует законам, противоположным тем, которые люди в состоянии постигать в обитаемом ими мире. В этом
сказочном царстве светом почитается только тьма,
очевидность становится сомнительной или ложной,
невозможное вероятным, разум—неверным руководителем, здравый смысл превращается в бессмысленный бред. Эта наука называется т е о л о г и е й ,
и она представляет собою непрестанное попирание
человеческого разума». Религии изобретены дикарями, которые не знали причин самых обыденных
явлений. Дикари в своем невежестве и страхе перед
непонятными им явлениями изобрели религии, которые, однако, оказывают решающее влияние на
современных культурных народов, определяя их
мировоззрения, мораль и способ поведения, словом
всю их жизнь. Попутно, Гольбах показывает, как
все и д е а л и с т и ч е с к и е системы философии фактически упираются в т е о л о г и ю , откуда они
черпают свое «вдохновение». Позже Людвиг Фейербах—так же материалист и атеист, как и Гольбах—будет подробно развивать эту тему.
Теология есть не что иное, как система безумия.
Невежественным людям «нужны мрак, таинствен- ,
ность, ужасы, сказки, чудеса, невероятные вещи,
которые постоянно действовали бы на их воображение. Выдумки, детские сказки, россказни о вы-

ходцах с того света и о колдунах гораздо больше
увлекают неразвитые умы, нежели рассказы о действительных событиях». Невежество и страх перед
непонятным неразвитых людей эксллоатируется
всевозможными шарлатанами и обманщиками, такназ. основателями религии, а затем и законодателями, ибо «всякая религия порождается стремлением к господству». Жрецы и законодатели, ставя
себе целью господство над народом, заставляли его
обращать свои взоры на небо из опасения, что он
обратит свое внимание на земные отношения. Они
забавлцли народ сказками, подобно нянькам, которые прибегают к песням и угрозам, чтобы усыпить
детей или заставить их молчать. Так, люди отказались от разума—этого единственного надежного руководителя и стали жертвами безумия и
обманщиков.
Конечно, Гольбах прав в своем утверждении,
что жрецы и тираны, т.-е. гоетдетвующие классы
экешюатировали невежество народа, что народ нарочито держали в темноте, чтобы иметь возможность над ним господствовать и сделать его рабом.
Но Гольбах не нрав, когда полагает, что религия
есть продукт сознательного обмана и изобретение
^основателей религии в целях эксплоатации народа.
О сознательном обмане, как и о сознательном изо. брѳтении религии не может быть и речи. С другой
стороны, совершенно не выдерживает критики и та
точка зрения (деизма), согласно которой религиозные понятия будто прирождены человеку. Ныне мы

знаем, что религиозные воззрения являются общественным «рефлексом», порождаемым определенными общинными отношениями. И хотя в области
научной критики п р о и с х о ж д е н и я религий
остается еще много работы, но основное уже выяснено, на чем, впрочем, мы здесь останавливаться
не можем. Но каково бы ни было происхождение
религии, какие бы тут ни были вскрыш конкретные условия, п о р о ж д а ю щ и е религию, одно несомненно: в мире религии «продукты человеческого
моща представляются самостоятельными существами, одаренными собственной жизнью, стоящими в
определенных отношениях с людьми и друг е другом» (Маркс). К критике и изучению религий можно и должно подходить с точки зрения их и с т 0р и ч е с ко г о г е н е з и с а ; но можно также подходить и с точки зрения изучения с о д е р ж а н и я
с а м и х д о г м а т о в религиозных учений, поскольку они согласуются или противоречат современному
знанию. Конечно, исторические условия возникновения религиозных суеверий ярко освещают и
познавательную ценность их содержания, их догматов. И это лучший метод разоблачения. С другой стороны, знание причин и условий, при которых религии возникают, дает ключ к решительной
борьбе с религиозными предрассудками: она сводится к устранению причин, за которыми следует'
и исчезновение порожденных ими явлений. Однако,
каковы бы ни были и с т о р и ч е с к и е корни религиозных суеверий, каково бы ни было объяс-

нение исторического их возникновения « ц а р с т в о
тьмы», т.-е. религия, отданная даже на суд только
человеческого разума и науки, рушится как карточный домик. Поэтому мы можем сказать, что
Гольбах, как и все «просветители», наговорил много наивных вещей по вопросу о п р о и с х о ж д е нии религии, но это не помешало ему блестяще выполнить критическую работу по разрушению и разоблачению религии с точки зрения научного мировоззрения, с которым она находится в вопиющем
противоречии. Не следует забывать, что Гольбах
критикует религию и вскрывает вое безумие теологии! с точки зрения материализма, как научного мировоззрения. Гольбаху, конечно, чужд и с т о р и ч е с к и й материализм, поэтому он ошибается в историческом 'своем анализе религии. Но Гольбах твердо придерживается
материалистического
м и р о в о з з р е н и я (в обще-философском и научном смысле); поэтому его критика верна, глубока, и
сокрушительна в части систематической, в ана : і
лизе религиозных воззрений, как определенной системы взглядов на мир, бога и человека. В этой
части критика носит почти исчерпывающий характер. Какой бы теории происхождения религии
и бога мы не придерживались, это нисколько не
меняет того факта, что бог есть существо воображения, фантазии, а не реальное, действительное.
В этой связи мы не можем не привести того прекрасного образа, который Гольбах приводит в доказательство того, что не бог создает1 человека, а

человек создает бога по своему образу и подобию.
И в этом; пункте Фейербах только продолжает намеченный уже Гольбахом путь. С одной стороны,
бог, по представлению теологии, является существом по всей своей сущности лишенным всякого
подобия существам человеческого рода. С другой
же стороны, богу приписываются человеческие
свойства. «Правда,—говорит Гольбах,—из этого затруднения пытаются выбраться тем, что божество
разукрашивают сильно преувеличенными свойствами человека; их преувеличивают до бесконечности и
тогда перестают что-либо понимать. Что получается
из этого соединения человека с богом или от этого
бого-человека? Только призрак воображения, о котором нельзя сказать ничего такого, что бы тотчас
яда не повлекло за собою испарение призрака, с
таким трудом вымышленного.
Данте в своей песне о рае рассказывает, что божество предстало пред ним под видом трех окружностей, образовавших радугу, яркие цвета которой выходили одни из других; когда же поэт захотел всмотреться в ее ослепительный свет, он
увидел лишь самого себя. Поклоняясь богу, человек поклоняется самому себе» *).
Бог—продукт человеческого воображения. В действительности не существует ни бога, ни вообще
Духа. Судя но тем свойствам, которые теологией
приписываются бесплотному существу, он» не мо») См. гл. XLYII.

жет занимать какого-либо пространства, ни приводить в движение материю, ни создавать чтолибо, а между тем утверждают, что жизнь вселенной порождена и руководится духом. Человеку необходимо покончить с этим безумием, с этим царством тьмы, где все ложь и самообман, и обратиться
в природе и разуму. «Не более ли естественно и
более ли удобопонятно,—спрашивает Гольбах,—
выводить все существующее из недр материи, существование которой доказано всеми чувствами,
влияние которой мы испытываем непрестанно, которую мы постоянно видим действующею, движущеюся, сообщающей движение н рождающею, чем
приписывать образование вещей неведомой силе,
бестелесному существу, которое не может извлечь
из своих недр ничего такого, чего оно само не
имеет, и которое, в виду бестелесной сущности,
приписываемой ему, неспособно сделать что-либо
или пустить что-либо в движение?»
Материализм и атеизм неразрывно связаны друг
о Другом. В материализме, т.-ѳ. в научном объяснении явлений мира, он видит единственное спасение от отравляющих сознание и гибельных для
народа религиозных предрассудков. Обычно указывают, что религия составляет основу м о р а л и .
Но в чем заключается, но учению сторонников религии, Добродетель? В совершенном отречении от
человеческой природы, в добровольном забвении
своего разума, в исполнении воли неведомого нам
фантастического существа и в ненависти к плоти.

Эта мораль находится в полном согласии с учением, которое ставит бесплотное существо во главе
мира и которое считает истинной сущностью челов>е®а д у х . Ко такая мораль находится в совершенном противоречии с истинной природой человека. Человек есть существо ч у в с т в е н н о е , мат е р и а л ь н о е . Страсти составляют сущность человека. Поэтому, когда утверждают, что все зло
происходит от испорченности человеческих страстей, то этим самым утверждают, что природе
человека противоречат их ложные учения. Но
мораль, которая противоречит человеческой природе, никуда не годится. Основа, всякой морали
есть чувственность.
В этом стремлении оправдать плоть, чувственность, страсти ярко 'Проявляется протест буржуазии против аскетической христианской Морали,
продоведывавшей народу умерщвление плоти и отречение от всех земйых благ во имя вечной и блаженной жизни за гробом. Проблема морали Гольбаха разрешена неправильно, потому что он полагает,
что человеческая «природа» неизменна и так как
истинность морали состоит в ее соответствии с природой человека, то выходило, что существуют какие-то вечные и неизменные' законы морали. Однако, Гольбах прав в своем стремлении поставить
мораль на материалистическую почву, хотя он и
выполнил эту задачу плохо, потому, что ему была
чужда историческая точка, зрения. Он полагал, что
законы морали незыблемы и одинаковы для всех

времен и народов, что в сущности означало возврат
к идеализму; в этой области. Но Гольбах тысячу раз
нрав в своем утверждении, что религия не только
не дает обоснования морали, но сама является
источником безнравственности. Мораль может быть
основана только на материализме, каік выражается
Гольбах; но его материализм, для этого недостаточен.
Утверждают, что христианство гуманно; оно требует милосердия к бедным и проч. На это Гольбах
резонно отвечает, что «духу гуманности» более соответствовало бы принятие «предупредительных
мер против бедности». Конечно, Гольбах не оказался в состоянии развить это положение. Но ответ его чрезвычайно характерен. Вместо того, чтобы
оказывать м и л о с е р д и е бедным, как этого требует христианство, не правильнее ли было бы
и с к о р е н и т ь б е д н о с т ь . Пути к «искоренению
бедности» были найдены позже не в «духе гуманности, а в развитии самого общества и в классовой
борьбе пролетариата, ставящего себе целью замену
современного буржуазного строя—обществом социалистическим. Гольбах не видел, да и не мог видеть по самому существу, что христианское милосердие составляет лишь выражение того строя, который основан на эксплоатации человека человеком. Гольбах сам был представителем буржуазии
и если он находит возможным говорить о предупредительных мерах против бедности, то во-первых, это следует понимать иначе, чем мы пони-

Маем ныне эту проблему и' во-вторых, буржуазия
ѳщѳ в XVIII ст., имела возможность, по крайней
мере, формально делать ответственными за бедность феодальные классы общества.
Несмотря на резкие выступления Гольбаха против королей, которые пользуются религией, как
«инструментом, предназначенным для того, чтобы
крепче держать народы под ярмом», он совершенно неожиданно высказывает надежду на возможность появления просвещенного монарха1, который
освободит народ от ярма, и, отказавшись от столь
полезного «инструмента», просветит народ и поведет его по истинному пути. Это, конечно, чистейшая утопия, но чрезвычайно характерная для просветителей и мыслителей XVIII века. Они относились с недоверием к народу. Гольбах даже утверждает, что «для простого народа аргументы атеизма
недоступны». Просветители в качестве идейных
вождей б у р ж у а з и и всячески третируют народ,
как «чернь», которая любит слушать сказки попов и пошла навстречу им вследствие своего «невежества, легковерия, нерадивости, и глупости».
При таком отношении к народу, Гольбаху, пожалуй,
ничего другого н не оставалось, как сосредоточить
свои надежды на просвещенном монархе. Но и в эту
возможность Гольбах тоже, повидимому, плохо
верил.
Народ отрекся от разума и слепо покоряется
власти. «Невежество и рабство делают людей злыми и несчастными. Наука, разум, свобода одни

только могут их исправлять и делать их более
счастливыми. Но все способствует тому, чтобы их
ослеплять и утверждать их в их заблуждениях.
Священники их обманывают, тираны их развращают, чтобы тем крепче их поработить. Тирания
была и всегда будет подлинным источником и порчи нравов и обычных бедствий народов». Вместо
того, чтобы обращать свои взоры на естественные
и очевидные причины своих страданий, народы
«приписывают свои пороки своему природному несовершенству, а свои несчастья — богу». Народы
обязаны своими несчастиями преступным учреждениям, ложным учениям и главное — отсутствию
просвещения, знаний. «Люди несчастны только потому, что невежественны; они невежественны только потому, что все окружающее мешает им просветиться; они так злы только потому, что их
разум еще недостаточно развит». Но стоит лишь
раскрыться правде, и люди поймут свои кровные
интересы и действительные причины своих страданий.
Естественно, что при таком понимании вещей,
отношение Гольбаха к народу должно было быть
проникнуто недоверием и скептицизмом. Народ не
Может стать сразу просвещенным. Борьба с его
предрассудками и суеверием не легкая. Гольбах не
стоит на точке зрения многих свободомыслящих,
полагавших, что народу религия все же нужна.
Ложь всегда вредна,—отвечает на это Гольбах. Поэтому он, в отличие от других, не намерен скры-

ватъ истину от народа. Но этот процесс освобождения народа от его духовных ЦеДеЙ—от религиозных суеверий—требует продолжительного времени, неустанной борьбы с его предрассудка.ми.
Господство разума среди народа не скоро наступи-?, но его надо просвещать. Таким образом, дело
воспитания народа сводится к его просвещению.
Нам кажется, что реально Гольбах не верил
в «просвещенного монарха», который стал бы вести
народ по новому пути. Это Для Него одна из теоретических возможностей. Поэтому, оставался лишь
одйн путь: обращение к третьему сословию. Это
оно должно было осуществить господство разума.
Но Гольбах ошибся вдвойне: буржуазия, правда,
в эпоху революции отчасти увлекалась материализмом и атеизмом, но «на другой жіе день» после
революции «осознала» необходимость религии и отреклась от своих недавних увлечений. Во-вторых,
Гольбах ошибался, когда полагал, что все дело
в просвещении. Просвещение, конечно, великая
сила. Но само просвещение определяется степенью
развития общественных отношений. Оно не имеет
самобытного значения и постольку его значение
также ограничено. Самое важное,, однако, это то,
что религия представляет собою определенную форму миропонимании и, подобно всякой идеологии,
составляет некую реальность—пусть фантастическую,—которая может исчезнуть лишь вместе со
всей совокупностью условий, которые вызывают и
питают религиозные настроения и воззрения. По-

этому мы и говорим: просвещение дело хорошее,
но для того) ч т о б ы и з м е н и л и с ь в о з а р о п и я
л ю д ей, -поскольку речь идет не об отдельных
индивидах, а о целых классах,—необходимо изм е н е н и е самой о б щ е с т в е н н о й действит е л ь н о с т и . Вместе с изменением Этой действительности и изменяются представления, воззрения И идеи людей. Тем не менее, просвещение
представляет собою огромную силу, но именно
в связи с этим изменением действительности. Оно
может оішать влияние на изменение самой этой
действительности, когда эта последняя объективно
обнаруживает «стремление» к изменению.
Буржуазия могла увлекаться материализмом и
атеизмом только в эпоху революционного энтузиазма, но она, по самому существу своему, не
может отказаться от религии. Поэтому, естественно,
что как только она почувствовала себя господствующим классом, она обратилась к религии, видя
в ней, подобно своим .предшественникам, инструмент, годный для порабощения «народа». Но зато
освободительные интересы соврем!еНного пролетариата требуют от него, чтобы он этот инструмент,
как средство своего порабощения, слом;ал. Деизм,
как мы показали, является истинной религией буржуазии. Атеизм же означает отрицание всякой религии. Подобно тому, как пролетариат, в отличие
от буржуазии, стремится к уничтожению классов
вообще, так и в области религии он должен ставить свой задачей отрицание всякой религии. Ma-

териализм, атеизм и коммунизм неразр ы в н о с в я з а н ы д р у г с д р у г о м . Это необходимо осознать. До сих пор пролетарские партии
относились слишком «терпимо» и снисходительно
к религиозным предрассудкам. Только коммунистическая партия стала на новый путь. Предполагалось, ічто религия «личное дело» каждого. Что
же касается пропаганды атеизма среди народных
масс, то слишком злоупотребляли уважением к религиозным чувствам, которых не следует якобы
оскорблять. Надо прямо сказать, что суеверие, невежество и предрассудки не заслуживают уважения. Напротив того, такое «уважение» чрезвычайно оскорбительно для тех, кого действительно
уважаешь. Пропаганда атеизма является настоятельной необходимостью в наших современных
условиях. Все оговорки и указания насчет «уважения» и «оскорбительности» только свидетельствуют о том, что те, кто их высказывает, сами еще
окончательно не освободились от религиозного дурмана. Другое дело, что пропаганду эту надо вести
умеючи. Духовное рабство связано с материальным, и борьбу необходимо вести одинаково против
того и другого.
Атеизм является одним из чрезвычайно важных
элементов освободительной борьбы пролетариата. Но
если Мы стоим на почве атеизма, то не следует
_ понимать это так, будто атеизм является для нас
чем-то самостоятельным ж самодовлеющим, какимто особым мировоззрением. Борьба с религиозными

предрассудками должна быть подчинена классовой
борьбе пролетариата. Только в такой связи эта
борьба может дать положительные результаты.
Атеизм неизбежно следует из диалектического материализма, из современного марксизма, который
является научным мировоззрением. Наука враждебна, противоположна вере. Они друг друга
исключают. Полное и совершенное уничтожение
религиозного суеверия несомненно должно дать
огромный толчок дальнейшему развитию н а у ч н о г о з н а н и я , ибо религиозные верования оказывают прямое или косвенное воздействие на науку
и философию. Старый материализм и атеизм французских просветителей были научны для своего
времени; развитие науки и жизни внесло много нового. Но п р и н ц и п и а л ь н а я к р и т и к а религии
французских атеистов ХѴІІІ-го века во многом нѳ
устарела, а [Сохранила вое свое значение и для нашего времени. Мы вполне согласны с Лениным,
который на указание того, что старая атеистическая
литература якобы устарела, ненаучна, наивна, дает
такую отповедь: «Нет ничего хуже подобных, якобы
ученых, софизмов, прикрывающих либо педантство,
либо полное непонимание марксизма»; такими «выспренними» соображениями мы оправдываем «нашу
вялость, бездеятельность, и неумелость». Надо помнить, что «народные массы не могут выбраться из
темноты только но прямой линии чисто марксистского просвещения». «Бойкая, живая, талантливая,
остроумно и открыто нападающая на господствую-

щую поповщину публицистика старых атеистов
XVIII века сплошь и рядом окажется в 1.000 раз
более подходящей для того, чтобы пробудить людей
от религиозного сна, чем скучные, сухие, не иллюстрированные почти никакими умело подобранными фактами, пересказы марксизма, которые преобладают в нашей литературе и которые (нечего
греха таить) часто марксизм искажают» (Ленин).
Будем надеяться, что наша «Библиотека атеизма»)
внесет свою лепту в дело просвещения народных масс.
А.

Деборин.

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА.
Когда исследователь хочет хладнокровно разобраться в мнениях людей, он поражается тем,
что даже те из этих мнений, которые они считают наиболее важными, не построены на здравом
смысле, т.-е. на том приеме суждения, который Достаточен для того, чтобы познать наиболее простые истины, отвергнуть наиболее вопиющие нелепости, быть шокированным наиболее выпуклыми противоречиями. Яркий пример этому являет
т е о л о г и я , — н а у к а , почитаемая во все времена
и во всех странах огромным большинством смертных,—предмет, который они считают наиболее
важным, наиболее полезным, ваиболее необходимым для благоденствия людских обществ. И действительно, стоит хотя бы немного проанализировать те начала, на которые опирается эта якобы
наука, чтобы быть вынужденным признать, что
эти начала, которые считали неопровержимыми,
являются в сущности смелыми предположениями,
Гольбах. Здравый смысл.

1

измышленными невежеством, распространяемыми
энтузиазмом или недобросовестностью, принятыми
робкой доверчивостью, сохраняемыми никогда не
рассуждающей привычкой и почитаемыми единственно потому, что в них ничего не понимают.
„Одни,—говорит Монтэнь,—заставляют окружающих думать, что они веруют в~то, во что они не
верят; другие—и их большинство—уверяют в том
яге самих себя, не будучи в состоянии понять,
что значит верить".
Словом, каждый, кто соблаговолит посовещаться со здравым смыслом относительно религиозных понятий и внесет в рассмотрение последние
внимание, обычно уделяемое предметам, которых
считают интересными, легко убедится, что эти
понятия не имеют никакого солидного основания,
что всякая релйгия еоть здание, висящее в воздухе; что теология есть возведенное в систему неведение естественных причин, что она представляет собою лишь сложное сплетение призраков
воображения и противоречий, что повсюду, во
всех странах и всем народам земли, она приносит
лишь лишенные всякого вероятия романы, герой
которых наделен не поддающимися пониманию
качествами; самое имя его, способное наполнить
все сердца благоговением и страхом, окажется
тогда звуком пустым, который люди постоянно
произносят, не будучи в состоянии связать с ним
какие бы то ни было понятия и свойства, которые

не находились бы в противоречии с фактами, либо
с очевидностью не исключали бы друг друга.
Познание этого существа, о котором нельзя составить себе никакого понятия, или, точнее, слова,
под которым его обозначают, было бы делом неважным, если бы оно не причиняло людям столько
зла. Находясь под влиянием предубеждения,
что этот фантом является крайне важной для
них реальностью, люди, вместо того, чтобы благоразумно признать его непостижимость, о которой
они вовсе не обязаны думать, приходят, наоборот,
к заключению, что они не могут достаточно много
заниматься им, что нужно беспрестанно размышлять о нем, бесконечно о нем рассуждать, никогда не упускать его из виду. Непреоборимое
неведение, в котором они находятся в этом отношении, не только не охлаждает, но лишь обостряет их любопытство; вместо того, чтобы заставлять их опасаться вымыслов их воображения,
это неведение делает их решительными, догматиками, нетерпеливыми и переполняет их гневом
ко всем, кто противопоставляет какие-нибудь сомнения вымыслам, порожденным в их головах.
В какое смущение впадает человек, когда он
сталкивается с неразрешимой .[проблемой! Беспокойные размышления о предмете, которого он
не может понять, но который он, однако, считает
чрезвычайно важным для себя, могут лишь привести человека в очень злое настроение и при1*

вести его душу в опасное состояние поступления.
И пусть к этим печальным настроениям приме
шается хотя бы в слабой степени интерес или
тщеславие—и общественный порядок нарушается.
Вот почему столько стран часто становилось ареной нелепых сумасбродств безумных мечтателей,
которые, искреане принимая или нарочито выдавая свои пустые измышления за веяные истины,
воспламеняли энтузиазм государей и народов и
поднимали их в защиту верований, которые они
выставляли пред ними, как существенно важные
для славы божества и благоденствия их держав.
Тысячи раз, во всех частях земного шара, опьяненные фанатики убивали друг друга, зажигали
костры, совершали без колебания и даже по чувству долга велияайшие преступления, проливали
реки человеческой крови. Во имя чего?.. Во имя
того, чтобы заставить признать, укрепить и проповедывать легкомысленные выдумки нескольких
энтузиастов или чтобы ввушить веру в заведомую ложь шарлатанов о существе, которое является
лишь созданием их воображения и которое до
настоящего времени давало знать о себе лишь
бедствиями, борьбой и безумием, порожденными
им на земле.
В отдаленные времена дикие, жестокие, постоянно
друг с другом воевавшие народы поклонялись,
под разными наименованиями, каким-нибудь,
соответствовавшим их характеру, богам, т.-е. же-

стоким, хищным, пристрастным, кровожадным.
Во всех религиях земли мы находим все тех же
богов — б о г а
войны,
ревнивого
бога,
м с т и т е л ь н о г о бога, бог а - в се с о к р у ш и т е л я , — б о г а , который непрестанно предается
хищничеству и которому его поклонники почитают своим долгом служить согласно его наклонностям. Ему приносят в жертву ягнят, быков,
детей, взрослых мужчин, еретиков, неверных,
царей, целые народности. И разве ревностные слуги
этого столь варварского бога не доходят до того,
что считают себя обязанными самих себя приносить ему в жертву? Повсюду мы видим безумцев,
которые после горьких размышлений о своем ужасном боге, начинают воображать, что для снискания его милости нужно делать себе всевозмояшое
зло, нужно, во славу его, причинять себе самые
мучительные пытки. Оловом, злополучные думы
о божестве не только не приносят утешения людям в неизбежных в их существовании, страданиях, но сеют омущение в их душах и порождают
гибельные для них самих безумия.
Каким образом ум человеческий, зачумленный
ужасающими видениями и руководимый людьми,
заинтересованными в том, чтобы увековечить его
невежество и его страхи, мог бы при таких условиях развиваться? Человека заставляли прозябать в
его примитивной тупости; с ним говорили только
о невидимых силах, от которых якобы зависит его

участь. Занятый всецело этими страхами и этими
непостижимыми вымыслами, он постоянно находился в полной власти своих священников, оставлявших за собою право и думать за него, и направлять его жизнь.
Таким-то образом человек всегда был и оставался неопытным ребенком, рабом, лишенным
всякого мужества, тупицей, боявшимся рассуждать
и никогда не бывшим в состоянии выбраться из
лабиринта, в который завели его предков; он считал себя обреченным стонать иод игом своих
богов, которых он знал только по вымышленным
рассказам их земных служителей. И эти последние, сковав его узами слепо воспринятых понятий,
оставались его властелинами либо предавали его,
беззащитного, неограниченной власти тиранов,
не менее жестоких, чем боги, представителями
которых они были на земле.
Подавленные двойным игом духовной и светской власти, народы не имели возможности просвещаться и заботиться о своем благоденствии.
Подобно религии, политика и мораль превратились в святилища, доступ в которые был закрыт
для простых смертных. Люди не имели другой
морали, кроме той, которую их законодатели и
их священники низводили из неведомых высот
горнего неба. И дух человеческий, отуманенный
их теологическими догмами, не познал самого
себя, усу мнился в своих
собственных силах

отвернулся от опыта, убоялся истины, пренебрег
своим разумом и покинул его, чтобы слепо покориться власти. Человек превратился в простую
машину в руках своих тиранов и своих священников, которые одни имели право направлять ее
движения; превращенный в раба, он, почти во
все времена и во всех странах, приобретал пороки
и характер раба.
Вот где кроется действительный источник падения нравов, падения, которому религия противопоставляла всегда лишь духовные преграды,
не оказывавшие никакого действия. Невежество
и рабство делают людей злыми и несчастными.
Наука, разум, свобода одни только могут их исправлять и делать их более счастливыми. Но все
способствует тому, чтобы их ослеплять и утверждать их в их заблуждениях. Священники их
обманывают, тираны, их развращают, чтобы тем
крепче их поработить. Тирания была и всегда
будет подлинным источником и порчи нравов, и
обычных бедствий народов. Последние, почти всегда заколдованные религиозными верованиями
или метафизическими фикциями, вместо того,
чтобы обращать свои взоры на естественные и
видимые причины своих страданий, приписывают
свои пороки своему природному несовершенству,
а свои несчастья—гневу богов. Они обращаются
к небесам с обетами, жертвоприношениями, дарами, дабы вымолить прекращение своих бед-

ствий, между тем как в действительности они
обязаны этими бедствиями нерадению, невежеству и развращенности своих руководителей, их
преступным учреждениям, их бессмысленным обычаям, их ложным учениям, их малоразумным
законам, а главное—отсутствию знаний. Пусть с
детства прививают умам правильные мысли, пусть
культивируют разум людей, пусть справедливость
управляет ими,—и не будет надобности противопоставлять человеческим страстям бессильную
плотину страха богов. Люди будут добрыми, когда
они будут хорошо образованы, хорошо управляемы, наказываемы или презираемы за зло и справедливо вознаграждаемы за добро, которое они
будут приносить своим согражданам.
Тщетно стали бы пытаться излечить смертных
от их пороков, если их не излечить прежде от их
предрассудков. Только тогда, когда пред ними
станут раскрывать правду, они познают свои наиболее кровные интересы и действительные причины, которые должны их толкать к добру. Слишком долго учителя народов направляли их взоры
к небу,—пусть они вернут их, наконец, на землю.
Пусть ум человеческий, утомленный непостижимой теологией, смехотворными сказками, непроницаемыми таинствами, ребяческими обрядностями,
займется естественными вещами, понятными предметами, осязательными истинами, полезными знаниями, пусть развеются пустые призраки, завладев-

шие народами,—и вскоре разумные мысли сами
собою зародятся в головах, которые казались навсегда обреченными в жертву заблуждениям.
Чтобы уничтожить или хотя бы сильно поколебать религиозные предрассудки, разве недостаточно показать, что то, что непонятно человеку,
не может быть ему нужно? Разве надобно что-либо,
кроме простого здравого смысла, чтобы убедиться,
что существо, несовместимое с наиболее очевидными понятиями, что причина, постоянно противопоставляемая действию, ей приписываемому,
что существо, о котором нельзя сказать ни одного
слова, не впадая тут же в противоречие, что существо, которое не только не объясняет тайн
вселенной, но делает их еще более необъяснимыми, что существо, к которому люди уже столько
веков так тщетно обращаются, чтобы вымолить
себе счастья и прекращения своих страданий,—
разве нужно что-либо больше, кроме простого
здравого смысла, чтобы признать, что идея подобного существа есть идея, ничего не отражающая, и что оно само является только существом
вымышленным? Нужно ли что-либо больше, кроме
самого простого здравого смысла, чтобы понять,
по крайней мере, что безумно и безрассудно ненавидеть и мучить друг друга из-за непонятных
воззрений на подобное существо? Наконец, не
доказывает ли нам решительно все, что нравственность и добродетель несовместимы с понятиями

—

lü

—

о боге, которого его же собственные служители
и истолкователи повсюду рисовали, как самого
странного, самого несправедливого, самого жестокого из тиранов, так называемая воля которого
должна, однако, служить указанием и законом
для жителей земли?
Чтобы познать истинные принципы морали, люди не имеют надобности ни в теологии, ни в
откровении, ни в богах: им нужен для этого один
только здравый смысл. Им достаточно оглянуться
на самих себя, поразмыслить о своей собственной
природе, взвесить свои осознанные интересы, разобрать цель общества и каждого из составляющих его членов,—и они легко убедятся, что добродетель служит к их выгоде, а порок причиняет им ущерб. Будем говорить людям, чтобы
они были справедливыми, благодетельными, сдержанными, уживчивыми не потому, что этого
требуют их боги, а потому, что нужно быть приятным другим людям; будем говорить им, что
нужно избегать пороков и преступлений не потому, что за это предстоит наказание на том свете, а потому, что за это несут возмездие в свете,
в котором они живут. „Есть,—говорит Монтескье,—
средства воспрепятствовать совершению преступлений—это наказания; есть средства изменять
нравы—это добрые примеры".
Истина проста; заблуждение сложно,—путь его
неровен и полон изгибов и поворотов. Голос при-

—

И

—

роды понятен, —голос неправды двусмысленны!^
загадочный, таинственный. Путь правды ровен,—
путь обмана наклонный и темный. Эта истина,
всегда нужная человеку, понятна всем справедливым людям. К велениям разума прислушиваются все честные и искренние души. Люди несчастны только потому, что невежественны; они
невежественны только потому, что все окружающее метает им просветиться; они так злы только
потому, что их разум еще недостаточно развит.

.

•

V.

-

'

-

:

' " '

s

•

'Ц

ft

"

-

•t/rr.'

- , : • •

гсИол

•

: -M

А •;.•\ J'i?

i

.
' -

.

i

.

T

.

.

:

-•'.•••'

'

Г.:

:

•

•

•
.

'

-jî'-H Л "

ЗДРАВЫЙ

СМЫСЛ

ГЛАВА

I.

Аполог *).
Всть обширная импещш, управляемая монархом, поведение которого чрезвычайно способно
смущать умы его подданных. Он желает, чтобы
его знали, любили, уважали, слушались, а между
тем он никогда не показывается, и все способствует тому, чтобы сделать неопределенными, неясными те представления, которые можно составить себе о нем. Народы, подчиненные его власти,
имеют о характере и законах своего невидимого
властелина лишь те понятия, которые им внушают его министры; однако и последние признают
что они и сами не имеют понятия о своем господине, что пути его неисповедимы, что его цели
и его свойства совершенно непроникновенны. К
тому же, его министры нисколько не согласны
между собою в истолковании предписаний, якобы исходящих от властелина, представителями
которого они себя заявляют; они различно опоАполог—нравоучительная

басня.

вещают о них в каждой провинции империи. Они
друг друга опровергают и взаимно обзывают друг
друга обманщиками и лжетолкователями. Законы
и распоряжения, опубликование которых они берут на себя, неясны; это загадки, которых не в
состоянии понять или разгадать подданные, для
просвещения которых они предназначаются. Законы скрывающегося монарха нуждаются в истолкователях, но те, кто их объясняет, постоянно
спорят меж собою о том,^как их надлежит понимать. Больше того, они с самими собою не согласны; все, что они рассказывают о своем скрытом государе, представляет собою лишь клубок
противоречий; они не могут сказать о нем ни
одного слова, которое тут же не было бы опровергнуто.
Говорят, что он исключительно добр, а между
тем нет ни одного человека, который не жаловался бы на его законы. Его считают бесконечно
мудрым, а между тем все его управление противоречит разуму и здравому смыслу. Расхваливают
его справедливость, а между тем лучшие его подданные являются наиболее ооойденными. Уверяют, что он все видит, а между тем его присутствие ничему не помогает. Он, говорят, друг
порядка, а между тем все в его владениях в запустении и беспорядке. Он сам все делает, а между
тем то, что совершается в действительности, редко соответствует его предначертаниям. Он предвидит все, но ничего не в состоянии предупре-

дить. Он нетерпеливо переносит оскорбления, а
между тем он всякому предоставляет оскорблять
себя. Восхищаются его познаниями, совершенством его творений,—однако создания его полны
несовершенства и весьма недолговечны. Он постоянно что-то делает, переделывает, потом поправляет сделанное, никогда, однако, не имея
основания остаться довольным своей работой. Во
всех своих начинаниях он ставит себе целью лишь
свою славу, но он не может добиться того, чтобы
его прославляли. Он трудится лишь на благо
своих подданных, а большинство его подданных
нуждается в самом необходимом. Те, к кому он,
повидимому, благоволит, обычно наименее довольны своей участью; они почти непрестанно ропщут на властелина, чьим величием они не перестают восхищаться, чью мудрость они постоянно
восхваляют, чью доброту они прославляют, пред
чьим правосудием они трепещут, чьи предписания они благоговейно воспринимают, но никогда
не исполняют.
Эта империя—вселенная; этот монарх—бог; его
министры—священники; его подданные—люди.
ГЛАВА

II.

Что такое теология.
Есть наука, которая имеет предметом своего
изучения лишь вещи непонятные. В противоположность всем другим наукам, она занимается
Гольбах.

Здравый смысл.

лишь тем, что не поддается пониманию. Гоббс
называет ее ц а р с т в о м т ь м ы (le royaume des
ténèbres). Это область, где все следует законам,
противоположным тем, которые люди в состоянии
постигать в обитаемом ими мире. В этом сказочном царстве светом почитается только тьма, очевидность становится сомнительной или ложной,
невозможное—вероятным, разум—неверным руководителем, здравый смысл превращается в бессмысленный бред.
Эта наука называется т е о л о г и е й , и она представляет собою непрестанное попирание человеческого разума.
ГЛАВА

Ш.

Продолжение.
Нагромождая всякие е с л и , но, к а к з н а т ь
и м о ж е т б ы т ь , постепенно соорудили бесформенную и сколоченную из разных кусков систему,
которая настолько смущает умы людей, что заставляет их забывать самые ясные понятия и
делает для них недостоверными самые обоснованные истины. При помощи подобной систематической галиматьи вся природа стала для человека необъяснимой загадкой, видимый мир
исчез, чтобы уступить место невидимым мирам;
разум вынужден отступить пред воображением,
которое одно в состоянии указать путь в призрачную страну, им же самим вымышленную.

ГЛАВА

IV.

Человек не рождается ни религиозным, ни
деистом.
Основы всякой религии покоятся на понятиях
о боге. Между тем люди не могут иметь верных
представлений о существе, которое не воздействует
ни на одно из их чувств. Все наши представления являются отражениями предметов, действующих на нас. Что может нам отражать понятие
бога, которое, очевидно, является понятием беспредметным? Подобное понятие не является ли
столь же невозможным, как следствие без причины? Понятие без прототипа может ли быть чемлибо иным, как не призраком воображения? А
между тем некоторые ученые уверяют нас, что
понятие бога нам в р о ж д е н о , что человек имеет это понятие уже с чрева своей матери! Всякий
принцип является суждением; всякое суждение
есть следствие опыта; опыт достигается лишь
упражнением чувств. Из этого явствует, что религиозные принципы лишены всякого содержания,
что они нам не врождены.
ГЛАВА

V.

Отнюдь не необходимо верить в бога, и
самое разумное—не думать об этом.
Всякая религиозная система может покоиться
лишь на природе бога и человека и на отноше2*

ниях, существующих между ними. Но-чтобы судить о реальности этих отношений, нужно было
бы иметь какое-нибудь представление о природе
бога. А между тем все твердят нам, что сущность
бога непостижима для человека, хотя в то же
время непрестанно приписывают всякие свойства
этому непостижимому богу и уверяют, что человек не может обходиться без признания бога, которого невозможно постичь.
Самой важной для людей вещью является как
раз та, которую они совершенно не в силах понять. Если бог непостижим для человека, то казалось бы разумным никогда о нем не думать, а
религия из этого умозаключает, что человек не
может, не совершая преступления, ни на одну
минуту перестать думать о нем.
Г Л А В А VI.

Всякая религия основана на легковерии.
Нам говорят, что свойства бога не поддаются
пониманию ограниченных умов. Естественным
следствием этого положения должно было бы быть,
что свойства бога не должны занимать ограниченные умы. Но религия уверяет нас, что ограниченные умы никогда не должны терять из виду непостижимое сушество, свойства которого не поддаются их пониманию. Из этого видно, что религия
есть искусство занимать ограниченные умы людей
тем, чего они не в силах понимать.

ГЛАВА

ѴІГ

Всякая религия есть абсурд.
Религия соединяет человека с богом или создает между ними общение. А между тем разве
вы не говорите, что бог бесконечен? Если бог
бесконечен, никакое конечное существо не может
иметь с ним ни общения, ни отношений. Где нет
отношений, там не может быть ни соединения,
ни общения, ни обязанностей. Если нет обязанностей между человеком и его богом, то нет и
религии для человека. Таким образом, говоря,
что бог бесконечен, вы уничтожаете всякую религию для человека, который является существом
конечным. Понятие бесконечного является для
нас понятием без образца, без прототипа, без
объекта.
ГЛАВА

VIII.

Познание бога невозможно.
Если бог есть существо бесконечное, то не может быть ни в здешнем мире, ни в каком-либо
ином никакого соотношения между человеком и
его богом, и никогда, таким образом, ум человеческий не познает бога. Даже предполагая, что
наступит другая жизнь, в которой познания человека будут более обширны, бесконечность бога будет
всегда оставлять такое громадное расстояние между

понятием о нем и конечным умом человека, что
человек так же не сможет его постичь на небе,
как он не постигает его на земле. Из этого очевидно следует, что понятие бога будет доступно
человеку в другой жизни не больше, чем в жизни
нынешней. Из этого также явствует, что интеллекты, превышающие человека, каковы а н г е л ы ,
а р х а н г е л ы , с е р а ф и м ы и и з б р а н н ы е , не
могут иметь более полного представления о боге,
чем человек, ничего- не понимающий в этом на
земле.
ГЛАВА

IX.

Происхождение предрассудка.
Каким образом могли убедить разумные существа, что вещь, наиболее недоступная их пониманию, является для них наиболее существенной?
Это удалось потому, что их чрезвычайно сильно
напугали, потому, что, когда человек боится, он
перестает рассуждать; потому, что людям особенно
настойчиво внушали, что нельзя доверяться разуму; потому, что, когда ум человека смущен, ^он
верит всему и не обсуждает уже ничего.
ГЛАВА

X.

Происхождение всякой религии.
Неведение и страх—вот два устоя всякой религии. Неизвестность, в которой человек находится

по отношению к богу, именно и является причиной, прикрепляющей его к его религии. Человек
боится во тьме как физически, так и морально.
Его страх становится обычным для него и превращавши в потребность; ему казалось бы, что
чего-то не хватает ему, если бы нечего было
больше бояться.
ГЛАВА

XI.

Путем религии шарлатаны эксплоатируют
безумие людей.
Тот, кто с самого детства привык дрожать от
страха каждый раз, когда при нем произносят
известные слова, приобретает потребность слышать
эти слова и потребность дрожать от страха, и
именно поэтому он больше склонен слушать того,
кто поддерживает в нем. его страх, чем того, кто
попытался бы его успокоить. Суеверный хочет
испытывать страх; этого требует его воображение;
можно даже сказать, что он ничего так не боится, как очутиться в положении, когда ему нечего было бы больше бояться.
Люди—это мнимо-больные, которых шарлатаны
заботливо поддерживают в их безумии, дабы
иметь сбыт своим лекарствам. Врачей, прописывающих много лекарств, слушаются охотнее, чем
тех, которые рекомендуют правильный режим или
полагаются на действие природы.

Г Л А В А XII.

Религия завлекает невежество при помощи
чудесного.
Если бы религия была ясна и понятна, она
имела бы гораздо меньше привлекательного для
невежественных людей. Им нужны мрак, таинственное, ужасы, сказки, чудеса, невероятные
вещи, которые постоянно действовали бы на их
воображение. Выдумки, детские сказки, россказни
о выходцах с. того света и о колдунах гораздо
больше увлекают неразвитые умы, нежели рассказы о действительных событиях.
Г Л А В А XIII.

Продолжение.
В области религии люди—только взрослые дети.
Чем более нелепа религия и чем больше в ней
нагромождено чудесного, тем больше влияния
она имеет на них. Набожный человек считает
*

себя обязанным не ставить никаких пределов
своему легковерию. Чем меньше 'вещи доступны
его пониманию, тем более божественными они
ему представляются; чем больше они невероятны,
тем большей заслугой считает он для себя веру в них.

Не было бы религии, если бы не было
веков тупости и варварства.
Возникновение религиозных идей относится
обыкновенно к тем временам, когда дикие народы
находились еще в состоянии детства. Основатели
религий обращались во все времена к людям грубым,
невежественным, тупым, принося им богов, верования, мифологические измышления, волшебные
и страшные сказки. Эти химеры, слепо принимаемые отцами, передавались с более или менее
значительными изменениями более цивилизованным детям, которые зачастую рассуждали не
больше, чем их отцы.
Г Л А В А XV.

Всякая религия порождается стремлением
к господству.
Первые законодатели народов ставили себе
целью господствовать над ними; самым легким
средством к достижению- этой цели было устрашить их и не дать им рассуждать; они вели их
извилистыми тропинками, дабы они не разгадали
планов своих руководителей; они заставляли их
обращать свои взоры в высь, из опасения, чтобы
они видели, куда направляют они свои стопы;

в пути они забавляли их сказками; словом, они
обращались с ними, как няньки, которые прибегают к песням и угрозам, чтобы усыпить детей
или заставить их молчать.
ГЛАВА

XVI.

То, что служит о с н о в а н и е м для в с я к о й религии, является наиболее н е д о с т о в е р н ы м .
Существование бога служит основанием всякой
религии. Мало людей сомневается, повидимому,
в его существовании; но этот основной символ
веры как раз больше всего способен остановить
всякий мыслящий ум. Предпосылка всякого катехизиса всегда была и всегда будет наиболее
недоступна пониманию ').
Г Л А В А XVII.
Нельзя

быть

убежденным
нии бога.

в

существова-

Можно ли заявлять себя искренне убежденным
в бытии существа, природа которого неизвестна,
!) В 1701 году отцы Вандомской оратории
послании положение,
бога не есть

что, по учению

и не может

пес ad fidem attinet, пес
(см. B a s
p.

277).

быть

св.

защищали в одном

Фомы,

существование

предметом веры. Die

existentia

attinere potest j u x t a sanctum Thomam

n a g e , „Histoire des ouvrages des savants", tome X V I I

которое остается недоступным всем чувствам и о
котором непрестанно утверждают, что его свойства
недоступны нашему пониманию? Для того, чтобы
меня убедили в бытии или возможности бытия
какого-либо существа, нужно мне прежде всего
сказать, что представляет собою это существо;
чтобы побудить меня поверить в бытие или в возможность бытия такого существа, нужно мне сказать
о нем вещи, которые не противоречили бы друг
другу и друг друга взаимно не отрицали; наконец, чтобы меня вполне убедить в бытии этого
существа, нужно мне сказать нечто, что я был
бы в состоянии понимать, и доказать мне, что
невозможно, чтобы существо, которому приписываются эти свойства, не было.

ГЛАВА

ХУІІІ.

Продолжение.
Вещь невозможна, когда она включает в себе
два, взаимно друг друга отрицающие, понятия,
которых невозможно пи осмыслить, ни объединить
в мысли. Для человека очевидность может покоиться лишь на постоянном свидетельстве наших
чувств, которые одни лишь порождают в нас
представления и дают нам возможность судить
об их соответствии или несоответствии. Необходимо существующее есть то, несуществование чего

включало бы в себе противоречие. Этих принципов, признанных всеми, мы совершенно не находим, как только речь заходит о существовании
бога; все, что до сих пор говорилось об этом,
либо недоступно нашему пониманию, либо в
корне противоречиво, и именно поэтому должно
представляться невозможным всякому здравомыслящему человеку.

ГЛАВА

XIX.

Существование бога не доказано.
Все человеческие познания более или менее
прояснились и усовершенствовались. По какому
фатуму познание бога никогда не могло проясниться? Самые цивилизованные народы и самые
глубокие мыслители находятся в этом отношении
в том же положении, в каком находятся самые
дикие народности и самые невежественные поселяне; больше того, при более близком рассмотрении мы увидим, что наши познания о боге все
более и более затемнялись грезами и хитросплетениями. До сих нор всякая религия покоится лишь
на том, что в логике называется предложениями,
требующими доказательств (petitio ргіпсіріі); она
строит предположения, не обосновывая их, и затем
аргументирует построенными таким образом предположениями.

Сказать, что бог есть дух, значит ничего
не сказать,
Путем метафизических нагромождений пришли
к тому, что превратили бога просто в д у х ; но
сделала ли этим современная теология хотя бы
один шаг вперед по сравнению с теологией дикарей? Дикари считают в е л и к и й д у х властелином вселенной. Дикари, подобно всем невеждам, приписывают д у х а м все явления, причины
которых они не в состоянии постигать за отсутствием знаний. Спросите у дикаря, что обусловливает ход ваших часов? Оя ответит вам: д у х .
Спросите у наших ученых теологов, что обусловливает жизнь вселенной? Они ответят вам: д у х .
ГЛАВА

XXI..

Бестелесность—химера.
Когда дикарь говорит о д у х е , он, по крайней
мере, придает некоторый смысл этому слову; он
разумеет под ним силу, подобную ветру, движению воздуха, дуновению, незаметно вызывающим
видимые явления. Нагромождая свои тонкие хитросплетения, современный теолог становится
столь же непонятным для себя, как и для других.
Спросите его, что он разумеет под словом д у х ?
Он вам ответит, что это неизвестное существо,

что оно совершенно простое, не имеет измерения,
не имеет ничего общего с материей. Ну, скажите,
пожалуйста, может ли кто-нибудь составить себе
хотя бы малейшее представление о подобном существе! Разве д у х на языке современной теологии означает что-либо другое, как не отсутствие
всякого понятия? Понятие б е с т е л е с н о с т и есть
только понятие, ничего не отражающее.
ГЛАВА

Все,

XXII.

что существует, вышло из недр материи.

Не более ли естественно и не более ли удобопонятно выводить все существующее из недр материи, существование которой доказано всеми нашими чувствами, влияние которой мы испытываем непрестанно, которую мы постоянно видим
действующею, движущеюся, сообщающею движение
и рождающею, чем приписывать образование вещей неведомой силе, бестелесному существу, которое не может извлечь из своих недр ничего
такого, чего оно само не имеет, и которое, ввиду
бестелесной сущности, приписываемой ему, неспособно сделать что-либо или пустить что-либо
в движение? Слишком очевидно, что понятие, которое стараются нам внушить о действии духа на
материю, не дает нам никакого представления,
является понятием, ничего не отражающим.

Что такое метафизический бог современной
теологии?
Материальный Юпитер древних мог двигать,
создавать, разрушать и порождать подобные себе
самому существа, но бог современной теологии
есть существо бесплодное. По предполагаемой его
природе, он не может ни занимать какое-либо
место в пространстве, ни приводить в движение
материю, ни создавать что-либо видимое, ни порождать людей или богов. Метафизический бог—
это безрукий рабочий; он способен только порождать туманности, вымыслы, безумия и распри.

ГЛАВА

XXIV.

Было бы менее безрассудно обожествлять
солнце, чем бога-духа.
Если уж нужен был людям бог, почему не остановились они на солнце, этом видимом боге, которому поклонялось столько народностей? Какая
сила имела больше прав на поклонение смертных,
чем дневное светило, которое светит, греет, оживляет столько существ, присутствие которого пробуждает и омолаживает природу, отсутствие кокторого как бы погружает ее в печаль и тоску

Если какая-либо сила возвещала роду человескому власть, деятельность, благодеяние, продолжительность существования, то это несомненно
было солнце, которое он должен был считать
отцом природы, душой мира, божеством. По крайней мере, нельзя было бы, не будучи сумасшедшим,
оспаривать его существование или отказываться
признать его влияние* шш его благодеяния.

ГЛАВА

Бог-дух

XXV.

неспособен ни хотеть, ни действовать.

Теолог восклицает, что бог не имеет надобности
В руках, чтобы действовать, что он д е й с т в у е т
с в о е й в о л е ю . Но кто этот бог, у которого есть
воля? И каков может быть предмет божественного
хотения?
Смехотворнее разве или труднее верить в фей,
в сильфов, в привидения, в колдунов, в оборотней,
чем верить в магическое или невозможное действие какого - то духа на тело? Стоит допустить
возможность подобного бога, как не будет больше сказок и вымыслов, способных возмущать
своей нелепостью. Теологи обращаются с;людьми'
точно с рябятами, которые никогда не задаются
вопросами о вероятности рассказываемых им
сказок.

Что такое бог?
Чтобы расшатать веру в существование бога,
достаточно попросить теолога рассказать о нем.как только он что-нибудь скажет, малѳРшее
размышление показывает нам, что сказанное им
несовместимо с сущностью, приписываемою им
своему богу. Что же такое бог? Эго отвлеченное
слово для обозначения скрытой силы природы,
либо же это математическая точка, которая не
имеет ни длины, ни ширины, ни глубины. Один
философ очень остроумно выразился, говоря о
теологах, что о н и р а з р е ш и л и з н а м е н и т у ю
задачу Архимеда: нашли т о ч к у в н е б е ,
о т к у д а они д в и г а ю т миром
ГЛАВА

XXVII.

Примечательные противоречия теологии.
Религия заставляет людей поклоняться существу, которое не имеет измерения и, однако, наполняет все своей безмерностью; существу всемогущему, которое никогда не исполняет того, что
желает; существу бесконечно доброму, которым,
однако, все недовольны; существу, любящему по') Давид

Юм.

Гольбах.

Здравый смысл.

рядок, но в царстве которого все находится в
беспорядке. И после этого—пусть догадываются,
что же представляет собою бог теологии?
ГЛАВА

Поклоняться

XXVIII.

богу — значит
фикции.

поклоняться

Дабы избавиться от всяких затруднений, нам
говорят, что „отнюдь не необходимо знать, что
такое бог, что нужно поклоняться ему, не зная
его, что нам не дозволяется направлять дерзостный взор на его свойства". Но раньше, чем
решить, нужно ли поклоняться богу, не следовало ли бы удостовериться в том, что он существует? Однако каким путем можно удостовериться в том, что он существует, прежде чем
будет рассмотрен вопрос о том, могут ли в нем
совмещаться разнообразные свойства, приписываемые ему? Поистине, поклоняться богу—значит
лишь поклоняться фикции своего собственного
измышления или, вернее, значит ничему не поклоняться.
ГЛАВА

XXIX.

Бесконечность бога и невозможность познать божественную сущность объясняют
и оправдывают атеизм.
Именно для того, конечно, чтобы больше запутать вопрос, теологи решили не говорить о том,

что представляет собою их бог; они всегда говорят нам только о том, чего нет. Нагромождая
отрицания на отвлеченностях, они воображают,
что создают реальное и совершенное существа,
между тем как таким путем может получиться
только существо вымышленное. Дух—это то, что
не тело; существо бесконечное—это существо, которое не конечно; существо совершенное—это существо, которое не несовершенно. Скажите же,
пожалуйста, найдется ли хоть один человек, который был бы в состоянии составить себе реальное
представление о подобном нагромождевии отрицаний или отсутствия представлений? А то, что
исключает всякое представление, может ли быть
чем-либо другим, как не пустотой?
Утверждать, что божественные свойства превышают силы человеческого разумения, значит соглашаться с тем, что бог—йе для людей. Когда
уверяют, что в боге все бесконечно, то тем самым
признают, что не может быть ничего общего
между ним и его созданиями, Говорить, что бог
бесконечен, значит—уничтожить его для человека или, по крайней мере, сделать его для человека совершенно бесполезным.
„Бог, — скажут нам, — сотворил человека разумным, но не сотворил его всепостигающим, т.-е.
способным все познать". От этого умозаключают,
что он не был в состоянии дать ему достаточно
обширные способности, чтобы познать божественную сущность. В таком случае доказано Ч Т о ,-)0Т.

не мог и не хотел быть познанным людьми. По
какому же праву этот бог станет гвееать<_я на
создания, которых их собственная сущность ставит
в невозможность составить себе какое-либо представление о божественной сущности! Бог был бы,
очевидно, самым несправедливым и самым странным из тиранов, если бы он наказывал атеиста
за то, что он не познал того, что он, по своей
природе, находился в невозможности познать.
ГЛАВА

XXX.

Не менее безопасно и не более преступно
верить в бога, чем не верить в него.
Ничто не делает аргумент более убедительным
для простых людей, чем страх. Следуя этому принципу, теологи нам говорят, что н у ж н о и з б р а т ь
н а и б о л е е в е р н ы й п у т ь , что ничто не является
более преступным, чем безверие,что бог безжалостно накажет всех, которые дерзостно сомневаются
в его существовании, что строгость его справедлива, ибо лишь безумие и развращенность могут
заставить отрицать существование разгневанного
монарха, который жестоко расправится с атеистами. Если мы хладвокровно рассмотрим эти
угрозы, мы найдем, что они неизменно исходят
из того, чт0 именно является спорвым. Нужно
было бы начать как раз с того, чтобы удовлетворительным образом доказать существование бога,

прежде чем нам говорить, что более безопасно
верить в это существование и что ужасно сомневаться в нем или его отрицать. Засиі^ нужно
было бы нам доказать, что возможно, чтобы справедливый бог жестоко наказывал людей за то,
что они находились в состоянии сумасшествия,
мешавшего им верить в существование бога, которого их помутившийся ум не был в состоянии
познать. Оловом, нужно было бы доказать, что
бог, о справедливости которого так много говорят,
может сверх всякой меры наказывать за неопреоборимоѳ и неизбежное неведение людей в отношении божественной сущности. И самый метод
рассуждения теологов разве не особенно своеобразен? Они измышляют призраки, целиком построенные ими из противоречий, а затем уверяют, что
самый верный путь—это не сомневаться в существовании призраков, ими же измышленных! Если
принять этот метод—не будет такого абсурда, в
который не было бы более безопасно верить, нежели не верить.
Все дети—атеисты, они не имеют никакого представления о боге,—что же, преступны они ввиду
этого неведения? В каком возрасте начинают они
быть обязанными верить в бога? Вы скажете, что
в возрасте, когда созревает ум. В таком случае,
с какого именно года должна считаться эта зрелость?.. Впрочем, если самые образованные теологи теряются в определении божественной сущности, на понимание которой они даже не пре-

тендуюту то какое представление могут о ней
иметь светские люди, женщины, ремесленники,—
словом, те, что составляют главную массу рода
человеческого?
ГЛАВА

XXXI.

Вера в бога—не что иное, как механически
воспринятая в детстве привычка.
. Люди верят в бога только потому, что они полагаются на уверения других людей, имеющих
о нем не большее представление, чем они сами.
Наши кормилицы являются нашими первыми преподавательницами теологии; они говорят детям о
боге, как говорят им об оборотнях; они с самой
ранней поры научают детей складывать вместе
обе ручки. Что же, мамки имеют более ясное
представление о боге, чем дети, которых они принуждают молиться?
ГЛАВА

XXXII.

Это предрассудок, укрепившийся, переходя
от отцов к детям.
Религия передается от отцов к детям, как семейное достояние, с обязательствами, на нем лежащими. Весьма немногие люди имели бы бога,
если бы не позаботились его им дать. Каждый
получает от своих родителей и наставников того
бога, которого они в свое время сами получили

от их родителей и наставников. Но каждый, .сообразно своему характеру, отделывает, изменяет,
разрисовывает его по своему.
ГЛАВА

XXXIII.

Происхождение предрассудков.
Мозг человека, особенно в детстве, представляет собою мягкий воск, способный воспринимат?>
все впечатления, которые ему желают внушить:
воспитание дает ему почти все его воззрения, в
такую пору, когда он еще не в состоянии самостоятельно судить. Мы считаем, что получили от
природы или от рождения истинные или ложные
воззрения, которые в действительности вселили
в нашу голову в самую нежную пору детства,—
и это убеждение—один из самых обильных источников наших заблуждений.
" ГЛАВА

XXXIY.

Как они распространяются и пускают корни.
Предрассудок способствует укреплению в нас
воззрений тех, которые руководили нашим воспитанием. Мы считаем их более нас способными;
мы полагаем, что они глубоко убеждены в истине
того, чему они нас обучают. Мы питаем к ним глубочайшее доверие. Судя по. тем заботам, которыми
они окружали нас, когда мы еще не были в состоянии обходиться без помощи окружающих, мы
считаем их неспособными желать нас обманывать.

Вот почему мы воспринимаем тысячи заблуждений, полагаясь только на внушительное слово
наших наставников; даже запрещение рассуждать
о том, что они нам говорят, не ослабляет нашего
доверия, а часто даже способствует углублению
нашего уважения к их воззрениям.
ГЛАВА

XXXY.

Люди никогда б ы не у в е р о в а л и в у ч е н и е
с о в р е м е н н о й теологии, если б ы им препод а в а л и е г о т о л ь к о в том в о з р а с т е , к о г д а
они с п о с о б н ы р а с с у ж д а т ь .
Наставники рода человеческого ведут себя
весьма предусмотрительно, преподавая людям
свое религиозное учение в том возрасте, когда
они еще не в состоянии отличать истину от лжи
или левую руку от правой. Столь же трудно было
бы заставить ум сорокалетнего человека усвоить
те противоречивые понятия, которые нам преподносятся о божестве, как вытеснить эти понятия
из головы человека, пропитанного ими с самого
раннего детства.
ГЛАВА

ХХХУІ.

Чудеса природы не д о к а з ы в а ю т с у щ е с т в о вания б о г а .
Нас уверяют, что одних чудес природы достаточно, чтобы привести нас к вере в бога и все-

цело убедить нас в этой важной истине. Но сколько
насчитывается на свете людей, которые имели бы
необходимый досуг, способности и склонности
наблюдать природу и размышлять об ее жизни?
Люди в большинстве своем не обращают на нее
никакого внимания. Крестьянин отнюдь не восторгается красотой солнца, которое он видит
повседневно. Матрос нисколько не удивляется
правильности приливов и отливов океана—и никаких теологических наведений он из нее не извлечет. Явления природы доказывают существование бога только в глазах некоторых предубежденных людей, которым еще ранее указывали
на перст божий во веѳх явлениях, причины которых им непонятны. В явлениях природы физик
без предрассудков видит лишь силу природы,
лишь постоянные и разнообразные законы, лишь
необходимое действие различных соединений бесконечно изменяющейся материи.
Г Л А В А XXXVII.

Чудеса

природы объясняются
ными причинами.

естествен-

Можно ли указать что-либо более поразительное, чем логика стольких глубоких ученых, которые, вместо того, чтобы признаться в своем едаЙМІ
знакомстве с естественными силами, наНйваютЭьч
искать вне природы, т.-е. в области вымыслов,
V

'*

ѵ

Сіце более неведомую силу, чем природа, о которой они могут, по крайней мере, составить себе
некоторые понятия? Сказать, что бог есть творец
явлений, наблюдаемых нами, не значит разве приписывать их какой-то таинственной силе? Что
такое бог? Что такое дух? Это причины, о которых мы не имеем ни малейшего представления.
Ученые! Изучайте природу и ее законы, и когда
вы сможете раскрыть в них действие естественных причин, не обращайтесь к причинам сверхъестественным, которые не только не разъяснят вам
ваших предположений, но все больше и больше
запутают их и поставят вас в невозможность самих себя понимать.
ГЛАВА

X X X ѴШ.

Продолжение
Природа, говорите вы, совершенно необъяснима,
если не допускать существования бога. Другими
словами, для того, чтобы объяснить то, что вы
слабо донимаете, вам надобна причина, которую
вы совершенно не понимаете. Вы предлагаете
разъяснить то, что темно, усиливая темноту. Вы
собираетесь развязать узел, умножая количество
узлов. Физики, вы, что с таким энтузиазмом стараетесь доказать нам существование бога,—переписывайте полные трактаты по ботанике, изучайте
подробно части человеческого тела, устремитесь
в высь, чтобы наблюдать движение светил, сну-

ститесь затем снова на землю, чтобы восторгаться
течением вод, приходите в экстаз перед бабочками,
насекомыми, полипами, организованными атомами,
в которых вы полагаете видеть величие вашего
бога. И все это отнюдь не будет доказывать существование этого бога,—это покажет лишь, что вы
не имеете тех познаний, какие вы должны были
бы иметь, об огромном разнообразии материи и
о действии бесконечно разнообразных соединений
материи, составляющих вселенную. Это покажет
лишь, что вы не знаете, что представляет собою
природа, что вы не имеете никакого представления об ее силах, раз вы считаете ее неспособной
производить массу форм и созданий, из которых
ваши глаза, даже вооруженные микроскопом, видят всегда лишь малейшую часть. Это покажет,
наконец, что, не познав еще сил, поддающихся,
однако, познанию, вы считаете более легким прибегать к слову, под коим вы обозначаете силу, о
которой вы никогда не сможете составить себе
какое-нибудь действительное представление.
ГЛАВА

XXXIX.

Мир не был создан, а материя движется
собственной силой.
Нам серьезно докладывают, что н е т с л е д с т в и я
б е з п р и ч и н ы ; нам повторяют на каждом шагу,
что мир н е с о т в о р и л с е б я с а м . Но вселен-

ная—причина, а не следствие; она не является
чьим либо творением; она не была сотворена, ибо
ее невозможно было сотворить. Мир всегда был;
его существование необходимо. Он является своей
собственной причиной. Природа, сущность которой, очевидно, состоит в том, чтобы действовать
и производить, не нуждается в невидимом двигателе, более невидимом, к тому же, чем она сама,
чтобы выполнять свои функции, как она выполняет их на наших глазах. Материя движется своей собственной энергией, которая является естественным следствием ее разнородности; одно лишь
различие движений и способа действия составляет
различие материй. Мы отличаем одни вещи от
других лишь по различию впечатлений и движений, сообщаемых ими нашим органам.
ГЛАВА

XL.

Продолжение.
Вы видите, что все находится в действии в
природе, а вы утверждаете, что природа сама по
себе мертва и лишена энергии! Вы полагаете, что
это с такою силою и непрерывностью действующее
целое нуждается в двигателе! И этот двигатель—
дух, т.-е. вещь, совершенно непостижимая и внутренне противоречивая. Согласитесь яге, говорю
вам, что материя действует < ама по себе, и бросьте
рассуждения о вашем бестелесном двигателе, не

обладающем ничем из того, что требуется, чтобы
пустить ее в действие. Бросьте ваши бесаолезные
экскурсии; вернитесь из мира вымыслов в мир
реальный. Держитесь твердо в т о р и ч н ы х прич и н и предоставьте теологам их п е р в о п р и ч и н у , в которой природа вовсе не нуждается,
чтобы проявлять все наблюдаемые вами действия.
ГЛАВА

XLI.

Другие доказательства того, что движение
составляет сущность материи и что нет,
следовательно, необходимости предполагать существование бестелесного двигателя.
Только по различию впечатлений и действия,
какие материя или тела на нас производят, мы
их ошущаем, составляем себе о них понятия и
нредсгавлениг, отличаем их одни от других, определяем их свойства. Но для того, чтобы мы могли
усмотреть или ощутить какую-либо вещь, нужно,
чтобы эта вещь воздействовала на наши органы;
вещь эта не может воздействовать ва нас, не вызывая в нас какого-либо движения; она не может
вызвать этого движения, не находясь сама в движении. Для того, чтобы я увидел предмет, нужно,
чтобы мои глаза были им задеты; я не могу почувствовать света и зрения без соответствующего
движения в светящем теле какого-либо размера,
• какой-либо окраски, движения, сообщающегося

моему глазу или воздействующего на мою сетчатую оболочку. Для того, чтобы я мог обонять
предмет, нужно, чтобы мое обоняние было возбуждено илн приведено в движение выделяющимися из благоухающего предмета частицами.
Чтобы я услышал звук, нужно, чтобы барабанная
перепонка в моем ухе получила воздействие воздушной волны, приведенной в движение звучащим телом, которое не звучало бы, если бы само
не находилось в движении. Из этого с очевидностью явствует, что без соответствующего движения я не могу ни ощущать, ни замечать, ни отличать, ни сравнивать, ни определять предметы,
ни даже останавливаться мыслью на какой-либо
материи.
В школе нас учат, что с у щ н о с т ь ю в е щ и
я в л я е т с я то, и з ч е г о в ы т е к а ю т в с е с в о й с т в а в е щ и '). Но очевидно, что все свойства
тел и материи, о которых мы имеем представление, обусловливаются движением, которое одно
только и сообщает нам об их существовании и
дает нам первые ощущения их. Я могу получить
сознание или уверенность в своем собственном
существовании только по движениям, которые я
ощущаю в себе самом. Я по необходимости прихожу, следовательно, к заключению, что движение столь же существенно для материи, как и
1) Essentia
proprietatum.

est

quid

primum in re,

fans et radix

omnium r e i

объем, и что вне движения она не может быть
познана.
, Если же после этого все же будут возражать
против очевидности доказательств, что движение
является существенным свойством всякой материи,
то, по крайней мере, невозможно не признать, что
различные материи, казавшиеся мертвыми или
лишенными всякой энергии, самопроизвольно приходят в движение, как только их ставят в условия,
когда они могут воздействовать друг на друга.
П и р о ф о р, который, будучи закупорен в бутылку,
или лишен другим способом соприкосновения с
воздухом, не зажигается, разве не воспламеняется,
как только его выносят на воздух? Мука и вода
разве не приходят в состояние брожения, как
только их смешивают друг с другом? Таким образом мертвые материи самопроизвольно зарождают
движение. Материя обладает, следовательно, способностью двигаться, и природа для того, чтобы
действовать, не имеет нужды в двигателе, который, по приписываемой ему сущности, к тому же,
ничего не в состоянии делать.
ГЛАВА

XLII.

Существование человека отнюдь не доказывает существования бога.
Откуда явился человек? Каково его первоначальное происхождение? Является ли он в самом

деле следствием случайного сцепления атомов?
Вышел ли первый человек совершенно сформированным из праха земного? Я этого не знаю.
Человек представляется мне таким же созданием
природы, как все другие создания, которые она в
себе включает. Мне столь же затруднительно было
бы поведать вам, откуда явились первые камни,
первые деревья, первые львы, первые слоны, первые муравьи, первые жолуди и проч., как объяснить вам происхождение человеческого вида.
Признайте,—беспрестанно твердят нам,—нерст
божий, перст бесконечно разумного и всемогущего
творца, в столь чудесном творении, как машина
человеческая. Охотно соглашаюсь, что человеческая машина действительно изумительна. Но так
как человек существует в природе, я не считаю
себя вправе говорить, что его построение превышает силы природы, но, прибавлю я при этом,
гораздо меньше пойму я происхождение человеческой машины, когда мне скажут, что какой то
дух, не имеющий ни глаз, ни ног, ни рук, ни
головы, ни легких, ни рта, ни дыхания, создал
человека, взяв комок грязи и подунув на нее.
Дикари Парагвая говорят, что их предки сошли
с луны—и они нам кажутся, поэтому, глупцами,—
теологи Европы утверждают, что они вышли из
какого-то духа. На много ли разумнее такое утверждение?
Человек разумен,—из этого заключают, что он
может быть созданием только разумного существа.

а не лишенной разума природы. Хотя человек
крайне редко использует разум, которым он, повидимому, столь гордится, я, однако, соглашусь,
что он разумен, что его потребности развивают в
нем эту способность, что общество других людей
особенно способствует ее культивированию. Но в
человеческой машине и в разуме, которым она
одарена, я не вижу ничего такого, что бы определенно свидетельствовало о бесконечном разуме
творца, которому приписывается честь еѳ создания. Я вижу, что эта удивительная машина подвержена перебоям и порче, вижу, что в таких
случаях ее разум мутится, а иногда и совсем
гаснет,—и я из этого заключаю, что человеческий
разум зависит от определенного расположения
материальных органов тела и что из того, что человек есть существо разумное, мы не вправе заключать,
что бог должен быть разумным существом, точно
так же, как из того, что человек материален, мы
не вправе заключать, что бог материален. Разум
человека не больше доказывает разум бога, чем
пронырливость человека не доказывает пронырливость бога, произведением которого якобы является человек. С какой бы стороны теология ни подходила к нему, бог всегда будет оказываться причиной, которой противоречат ее последствия. И
мы постоянно будем свидетелями того, сколько
зла, несовершенств, безумий вытекает из причины,
о которой говорят, что она вся состоит из доброты,
совершенств, разума.
Г о л ь б а х . Здравый смысл.

4

ГЛАВА

XLIII.

И однако ни человек, ни вселенная
являются следствием случайности.

не

Итак, скажете вы, разумный человек точно так
же, как и вселенная, и все, что она в себе включает, являются следствием с л у ч а й н о с т и ! Нет,
повторю я вам, в с е л е н н а я н е е с т ь с л е д ствие,—она—причина всех следствий. Все создания, которые она в себе включает, являются
необходимым следствием этой причины, которая
иногда обнаруживает перед нами механизм своего
действия, но гораздо чаще этот последний ускользает от нашего понимания. Люди прибегают к
слову с л у ч а й н о с т ь , чтобы скрыть свое неведение действительных причин, но, тем не менее,
хотя они их и не знают, причины эти все же
действуют по определенным законам. Не может
быть следствия без причины.
Словом п р и р о д а мы обозначаем огромную совокупность существ, материй различного вида,
их бесконечных соединений, разнообразных движений, протекающих на наших глазах. Все тела,
как организованные, так и неорганизованные,
являются необходимым следствием определенных
причин, с необходимостью порождающих наблюдаемые нами следствия. Ничто в природе не может происходить случайно,—все следует в ней
твердым законам, и эти законы являются лишь

необходимой связью определенных следствий с
их причинами. Один атом материи не с л у ч а й н о
встречает другой атом,—эта встреча обусловливается постоянными законами, по которым каждое существо неизбежно действует так, как оно
действует, и не может действовать иначе в данных условиях. Поэтому говорить о с л у ч а й н о м
с ц е п л е н и и а т о м о в или приписывать некоторые следствия с л у ч а й н о с т и , значит ничего не
сказать, кроме того, что неизвестны законы, по
которым тела действуют, встречаются, соединяются или разъединяются.
Все происходит с л у ч а й н о для тех, кто не
знает природы, свойств вещей и соединений, которые неизбежно должны вытекать из действия
определенных причин. Не случайность поставила
солнце в центре нашей мировой системы,—оно
находится в центре потому, что по существу своему
вещество, из которого оно состоит, должно занимать это место и распространяться оттуда, чтобы
давать жизнь созданиям, находящимся на планетах.
ГЛАВА

XLIV.

Мировой порядок также не доказывает
существование бога.
Поклонники бога именно в мировом порядке
видят неопровержимое доказательство существования разумного и мудрого существа, управляю4*

щѳго им. Однако этот порядок представляет собою
лишь цепь движений, необходимо обусловливаемых причинами или обстоятельствами, то благоприятными, то гибельными для нас; мы радуемся
одним и жалуемся на другие.
Природа постоянно проделывает один и тот же
путь. Другими словами, одни и те же причины
вызывают одни и те же следствия до тех пор,
пока их действие не нарушается другими причинами, приводящими к тому, что первые причины
вызывают уже другие последствия. Когда действие или движение причин, следствия которых
мы на себе постоянно испытываем, нарушаются
другими причинами, хотя и неизвестными нам,
но, тем не менее, естественными и необходимыми,
мы поражаемся, кричим о чуде и приписываем их
причине, гораздо менее известной нам, чем все
те, которые действуют на наших глазах.
Мир всегда находится в состоянии порядка,—
беспорядок в нем невозможен. Только наша собственная машина дает перебои, когда мы жалуемся на беспорядок. Тела, причины, вещи, которые включает в себе мир, с необходимостью действуют так, как они действуют, благоприятно ли
для вас их действие или неблагоприятно. Землетрясения, вулканические извержения, наводнения,
заразные болезни, неурожаи являются следствиями, столь же необходимыми или в такой же степени входящими в порядок природы, как падение
тяжелых тел, течение рек, периодические пере-

движения морей, дуновения ветров, оплодотворяющие дожди и все благоприятные явления, за
которые мы славим провидение и благодарим
его за его благодеяния.
Поражаться определенным порядком, господствующим в мире, значит удивляться тому, что одни
и те же причины постоянно вызывают одни и те
же следствия. Смущаться беспорядком—значит
забывать, что с изменением причин или с нарушением их обычного действия не могут не измениться и следствия. Удивляться при виде порядка в природе—значит удивляться тому, что, вообще, что-либо может существовать, значит удивляться своему собственному существованию. То,
что является порядком для одного создания, является беспорядком для другого. Все зловредные
создания находят, что все в порядке, когда они
могут безнаказанно все приводить в беспорядок;
они считают, наоборот, что все в беспорядке, когга им мешают в их зловредной деятельности.
ГЛАВА

XLV.

Продолжение.
Если допустить, что бог является творцом и
двигателем природы, то по отношению к нему
самому никакой беспорядок был бы не возможен,
ибо вее причины, им созданные, не действовали
ли бы разве с необходимостью согласно получен-

ным от него свойствам, сущности и воздействиям?
Если бы бог изменил обычный ход вещей, он не
был бы непреложным. Если бы мировой порядок,
в котором хотят видеть наиболее убедительное
доказательство его существования, его разума,
могущества и доброты, был нарушен, можно было
бы подвергнуть сомнению его существование или,
по меньшей мере, обвинять его в непостоянстве, в
бессилии, в недостатке предвидения и осторожности при создании мира; можно было бы обвинять его в неумелом выборе сил и орудий, которые он создает, приготовляет и пускает в ход.
Наконец, если бы порядок свидетельствовал о мощи и разуме, то беспорядок должен был бы свидетельствовать о немощи, непостоянстве, неразумии
божества.
Вы говорите, что бог вездесущ, что он все наполняет своей безмерностью, что ничто не совершается без него, что материя не обладала бы
действенностью, если бы он не приводил ее в
движение. Но в таком случае вы допускаете, что
ваш бог является творцом беспорядка, что это он
нарушает обычный путь природы, что он создатель всякого замешательства, что он в человеке,
что он направляет человека в его грехах. Если
бог вездесущ, следовательно, он во мне, он ошибается вместе со мною, он богохульствует вместе
со мною, он вместе со мною оспаривает существование бога. О, теологи, вы никогда не следите
за собою, когда вы говорите о боге!

ГЛАВА

XLVI.

Дух не может обладать разумом, и поклонение божественному разуму нелепо.
Чтобы быть тем, что мы называем р а з у м н ы м—
нужно иметь представления, мысли, стремления; чтобы иметь представления, мысли, стремления—нужно иметь органы чувств; чтобы иметь
органы чувств—нужно иметь тело; чтобы воздействовать на тела—нужно иметь тело; чтобы ощутить беспорядок—нужно обладать способностью
страдать. Из всего этого следует с очевидностью,
что дух не может быть разумным и не может
огорчаться тем, что совершается во вселенной.
Божественный разум, божественные понятия,
божественные виды не имеют, говорите вы, ничего общего с людскими. Очень хорошо. Но в таком случае, как люди могуть судить—в хорошую
или дурную сторону—об этих видах, рассуждать
об этих понятиях, восторгаться этим разумом? Это
значило бы судить, восторгаться, поклоняться тому, о чем сам не можешь иметь никакого понятия.
Поклоняться глубоким видам божественной мудрости разве не значит поклоняться тому, о чем
не в состоянии судить? Удивляться этим же видам не значит ли удивляться, не зная—почему?
Удивление всегда порождается неведением. Люди
удивляются и обожествляют только то, чего они
не понимают.

Все качества, приписываемые теологией
своему богу, противоречат предполагаемой
его сущности.
Все эти качества, приписываемые богу, не могут ни в малейшей мере подходить к существу,
которое, по самой сущности своей, лишено всякого подобия существам человеческого вида. Правда,
из этого затруднения пытаются выбраться тем,
что божество разукрашивают сильно преувеличенными свойствами человека; их преувеличивают до бесконечности—и тогда перестают что либо
понимать. Что получается из этого соединения
человека с богом или от этого богочеловека? Из
этого получается только призрак воображения, о
котором нельзя сказать ничего такого, что бы тотчас же не повлекло за собою испарение призрака,
с таким трудом вымышленного.
Данте в своей песне о рае рассказывает, что божеотво предстало вред ним под видом трех окружностей, образовавших радугу, яркие цвета которой
выходили одни из других; когда же поэт захотел
всмотреться в ее ослепительный свет, он увидел
лишь самого себя. Поклоняясь богу, человек поклоняется самому себе.

Продолжение.
Разве надобно долго размышлять, чтобы убедиться, что бог не может обладать никакими свойствами, добродетелями и достоинствами человека?
Наши добродетели и наши достоинства являются
следствием наших различных темпераментов. А
бог разве тоже имеет темперамент, как и мы? Наши
достоинства определяются нашим отношением к
людям, с которыми мы вместе живем в обществе.
Бог, как вы говорите, одинок; бог не имеет себе
подобного; бог не нуждается ни в ком; он наслаждается блаженством, которое ничто не может
помрачить. Согласитесь же, что, по вашему собственному учению, бог не может иметь того, что
мы называем добродетелями, и что люди не могут быть добродетельны по отношению к нему.
ГЛАВА

XLIX.

Абсурдно утверждать, что род человеческий
является объектом и целью мироздания.
Человек, возвеличивая свое значение, воображает, что при создании мира род человеческий
был задачей и целью его бога. На чем основывает он это столь лестное мнение? На том, говорят
нам, что человек является единственным существом, одаренным разумом, который ставит его в

возможность познать бога и почитать его достойным его образом. Нас уверяют, что бог создал
мир лишь для своей собственной славы, и род
человеческий должен был быть включен в его
план, дабы был кто-нибудь, кто восхищался бы
его творением и славил бы его. Но если таковы
были намерения бога, то он, очевидно, не достиг
цели. 1) Человек, по вашему же собственному
мнению, всегда будет находиться в полной невозможности позвать своего бога и в непреоборимом неведении его божественной сущности. 2) Существо, не имеющее равных себе, может быть
достойно славы, но слава может вытекать лишь
из сравнения своих собственных дарований с дарованиями других. 3) Если бог сам по себе счастлив, если он не нуждается в других, зачем надобно ему поклонение его слабых созданий?
4) Богу, несмотря на все его труды, не воздают славы; наоборот, все религии мира представляют нам
его вечно хулимым, и задачей всех религий является только примирение грешного, неблагодарного и мятежного человека с его гневающимся богом.
ГЛАВА

L.

Богу нет дела до человека, ни человеку до
бога.
Если бог бесконечен, ему еще меньше дела до
человека, чем человеку до муравьев. Муравьи,
копающиеся в саду, стали бы разве дерзостно

рассуждать о садовнике, если бы вдруг заинтересовались его намерениями, желаниями, планами?
Соответствовало ли бы это истине, если бы они
стали претендовать на то, что версальский парк
посажен только для них, и что добрый, тщеславный монарх имел единственной целью при его посадке предоставить им роскошное помещение? А
между тем, согласно теологии, человек по отношению к богу гораздо ниже того, чем является
самое ничтожное насекомое по отношению к человеку. Итак, по признанию самой теологии, занимающаяся только свойствами и видами божества теология представляет собою полнейшее безумие.
ГЛАВА

LI.

Неверно, будто целью мироздания является
счастье человека.
Говорят, что бог, созидая мир, не имел другой
цели, кроме той—чтобы сделать человека счастливым. Но действительно ли счастлив человек в
мире, для него одного только созданном и управляемом всемогущим богом? Длительны ли его
радости? Разве не примешиваются к ним постоянно страдания? Разве много людей, которые были бы довольны своей участью? Разве род человеческий не является постоянной жертвой физических и моральных немощей? Разве наша человеческая машина, которую нам расписывают, как

шедевр искусства ее творца, не подвержена порче на каждом шагу? Разве стали бы мы восторгаться ловкостью механика, который представил
бы нам сложную машину, способную перестать
работать в каждую данную минуту и через некоторое время, сама от себя, окончательно разрушающуюся?
ГЛАВА

LII.

То, что называют провидением, есть только слово, лишенное всякого смысла.
Провидением называют благое попечение, проявляемое божеством, которое помогает своим дорогим созданиям в нужде и печется об их благополучии. Но стоит только открыть глаза, чтобы
убедиться в том, что бог ни о чем не печется.
Провидение ничем не проявляет своей благости
по отношению к наиболее многочисленной части
обитателей нашего мира. В сравнении с ничтожным числом людей, которых предполагают счастливыми, какая огромная масса несчастных стонет под гнетом и гибнет в нищете!
Разве нѳ вынуждены целые народы отказать
себе в хлебе насущном, чтобы быть в состоянии
удовлетворять прихотям каких-нибудь мрачных
тиранов, которые и сами не более счастливы, чем
угнетаемые ими рабы. Разве мы не видим, как
наши ученые, те самые ученые, которые с жаром
расписывают нам благость провидения, которые

убеждают нас возложить на него наши упования,
по случаю непредвиденной катастрофы вопят о
том, что ировидѳаие насмехается над суетными
предначертаниями людей, что оно расстраивает
их планы, что оно смеется над их усилиями, что
его глубокой мудрости нравится сбивать с толку
умы смертных? Но как можно довериться злому
провидению, которое смеется, которое насмехается
над человеческим родом? Каким образом требуют
от меня, чтобы я восторгался неисповедимыми
путями скрытой мудрости, чей образ действия
необъясним для меня? Судите о ней по ее действиям, скажете вы; я и сужу о ней по этим
действиям, и я нахожу, что эти действия для
меня иногда полезны, а иногда вредны.
Утверждают в оправдание провидения, что сумма благ, существующих в этом мире для всякого
человеческого индивидиума, превышает количество испытанного им зла. Допустим, что это так,
и предположим, что сумма благ, которыми провидение нас наделяет, составляет сто, количество
же испытаемого нами в жизни зла равно десяти. Не вытекает ли из этого допущения, что
и на сто степеней доброты провидению присущи 10 степеней злости? Но это, ведь, не совместимо с тем совершенством, которое у него
предполагают.
Все книги полны льстивейших похвал по адресу провидения, прославляя его внимательную заботливость о нас. Может казаться, что для того,

чтобы жить счастливо здесь, на земле, человек
не должен употреблять никаких усилий с своей
стороны. Однако, без затраты труда, человек едва
мог бы прожить хоть один день. Я вижу, что для
того, чтобы жить, человек вынужден трудиться в
поте лица: пахать, охотиться, рыболовствовать,
беспрестанно работать. Без этих усилий со стороны самого человека забота провидевия не была
бы в состоявии удовлетворить ни одной его потребности. Окидывая взором все части нашего
земного шара, я вижу и дикаря, и цивилизованного человека в непрестанной борьбе с провидением. Он вынужден парировать удары провидения,
обрушивающего на него ураганы, бури, морозы,
град, наводнения и разного рода напасти, которые
так часто делают бесплодными все его труды. Одним
словом, я вижу, что человеческий род вынужден
постоянно делать усилия в целях самозащиты
против злых проделок того провидения, о котором
утверждают, что оно неустанно печется о благе
человека.
Один набожный человек прославлял мудрость
божественного промысла, заставившего протекать
реки по всем тем местам, где люди основали
большие города. Способ рассуждения этого человека ничем не уступает рассуждениям многих
ученых, которые не перестают говорить о конечных причинах или претендуют на то, что они
ясно постигли благодетельные цели, преследуемые
•богом в устроении мирового порядка.

ГЛАВА

LIII.

Это мнимое провидение менее занято сохранением мира, чем приведением его в
расстройство, и скорее является врагом, чем
другом человека.
Наблюдаем ли мы, чтобы божественный промысел ясно сказывался в сохранении тех замечательных произведений, которые ему приписывают? Если провидение управляет миром, то мы
видим, что оно не менее часто разрушает, чем
создает, не менее часто истребляет, чем производит. Разве оно не заставляет каждый момент
гибнуть тысячами тех самых людей, о сохранении и благополучии которых оно, как предполагают, неизменно заботится?
Каждую минуту оно проявляет полное пренебрежение к своему дорогому созданию. То оно
расшатывает его жилище, то оно уничтожает его
урожай, то оно затопляет его поле, то оно обездоливает его палящей засухой. Оно вооружает всю
природу против человека, оно вооружает самого
человека против его собственного рода, оно заставляет его, в конце концов, умереть в муках.
Можно ли это называть заботой о сохранении
мира?
Если мы присмотримся без предубеждения к
двусмысленному поведению провидения в отно-

шении человеческого рода и всех одушевленных
существ, то мы найдем, что оно менее всего похоже на нежную и заботливую мать, а скорее
похоже на тех извращенных матерей, которые
забывают немедленно о плодах своей похотливой
любви и, довольствуясь тем, что родили своих
детей, бросают их сейчас же по рождении без
всякой защиты на произвол судьбы.
Готтентоты являются в этом отношении более
мудрыми, чем другие нации, которые считают их
варварами. Они, как говорят, отказываются почитать бога, ибо, е с л и он ч а с т о д е л а е т д о б ро, то он ч а с т о д е л а е т и з л о . Разве это рассуждение не является более справедливым и более соответствующим опыту, чем рассуждения
столь многих людей, которые упорно хотят видеть
в своем боге только доброту, только мудрость и
благожелательное попечение, и которые отказываются видеть, что бесчисленные бедствия, ареной которых является мир, должны исходить из
тех же рук, которые они с восторгом целуют?
ГЛАВА

LIV.

Нет, мир не управляется разумным
ством.

суще-

Логика здравого смысла учит нас, что о причине можно судить только по ее следствиям.
Только та причина может почитаться неизменно

доброй, которая неизменно производит добрые,
полезные, приятные последствия. Причина, которая производит как добро, так и зло, бывает то
доброй, то злой. Но логика теологии все это опровергает, Согласно ей, явления природы или следствия, которые мы наблюдаем в мире, доказывают
нам существование бесконечно благостной причины, и эта причина есть бог. Пусть мир полон зла,
пусть слишком часто царит в нем беспорядок,
пусть люди в каждый момент стонут под давящим игом судьбы, мы, тем не менее, должны
быть убеждены, что все эти следствия исходят
от благостной и неизменной причины, и многие люди этому верят или делают вид, что верят этому.
Все, что происходит в мире, нам доказывает
самым ясным образом, что он не управляется разумным существом.
О разумности существа мы можем судить только по пригодности средств, которые оно применяет для достижения доставленной себе цели.
Целью бога, говорят, является благополучие человеческого рода. Однако одна и та же необходимость управляет судьбой всех живых существ,
которые рождаются только для того, чтобы испытать много горя, немного радости и умереть. Кубок человеческой жизни наполнен радостью и горечью, благо везде существует бок-о-бок со злом;
порядок сменяется беспорядком, процветание гибелью. Если вы мне скажете, что замыслы бога
Г о л ь б а х , Здравый смысл.

5

непостижимы, то я вам отвечу, что в таком случае я не могу судить о том, является ли бог
разумным существом или нет.

ГЛАВА

LY.

Бога нельзя считать неизменным.
Вы утверждаете, что бог неизменен. Но как
объяснить в таком случае вечную изменчивость
этого мира, который вы считаете ему подвластным? Разве можно найти царство, подверженное
более частым и более жестоким революциям, чем
царство этого незнакомого монарха? Можно ли
приписать неизменному богу, достаточно могущественному, чтобы придать прочность своим творениям, власть над природой, подверженной непрестанным изменениям? Если все явления, благоприятные для человеческого рода, должны мне
свидетельствовать о неизменном боге, то о каком
же боге должны говорить мне непрерывные бедствия, угнетающие человеческий род? Вы мне говорите, что наши грехи вынуждают бога наказывать нас. На это я вам отвечу, что вы сами не
считаете бога неизменным, так как вы сами утверждаете, что грехи людей вынуждают его изменить
его поведение по отношению к ним. Может ли
быть неизменным существо, которое то сердится,
то успокаивается?

Благо и зло cytb необходимые следствия
естественных причин. Какой же это бог,
который в этой цепи причин и следствий
ничего не может изменить?
Мир таков, каким он только может быть. Все
живые существа тут наслаждаются и страдают;
т.-е. испытывают то приятные, то неприятные ощущения. Эти следствия необходимы, они необходимо вытекают из причин, которые действуют,
повинуясь только своей природе. Эти следствия
мне необходимо нравятся или не нравятся в силу
свойств моей природы. Эта самая природа меня
заставляет избегать, устранять и отражать одни
из этих следствий и искать, желать и добиваться
других из них. В этом мире, где царствует абсолютная необходимость, бог, ничего не исправляющий, не вмешивающийся з необходимый ход вещей, есть не более, чем рок или олицетворенная
необходимость, это глухой бог, который ничего не может изменить в общих законах, которым он сам подчинен. Что мне за дело до бесконечного могущества существа) которое только
очень мало хочет сделать для меня? Где бесконечная доброта существа, индифферентного к моему благу? Что пользы для меня в благоволении
существа, которое, имея возможность доставить
мне бесконечное благо, не доставляет и конечного?

ГЛАВА

LVII.

Тщетность теологических утешений относительно зла в этой жизни. Надежда на рай,
на загробную жизнь—только иллюзия.
Когда мы спрашиваем, почему под управлением
доброго бога имеется столько несчастных, нам в
утешение говорят, что земная жизнь есть только
переходная ступень к более счастливому миру.
Нас уверяют, что наша земная жизнь есть только
временное испытание и, наконец, нам затыкают
рот, говоря, что бог не мог сообщить своим творениям ни то бесстрастие, ни то бесконечное блаженство, которое является уделом его одного.
Можно ли считать эти ответы удовлетворительными?
1) Идея загробной жизни имеет единственной
гарантией своей реальности воображение людей.
Делая такое предположение, люди только реализуют свое желание пережить самих себя, чтобы
впоследствии наслаждаться более прочным и более чистым блаженством, чем то, которое выпадает на их долю в этой жизни.
2) Можно ли себе представить, чтобы бог, который зпает все и который должен знать в совершенстве склонности своих творений, чтобы этот
бог нуждался в стольких испытаниях для того,
чтобы уяснить себе их нравственную природу?
3) Согласно вычислениям наших хронологистов,

обитаемая нами земля существует уже шесть ила
семь тысяч лет. В течение этого времени народы
под различными формами испытывали беспрестанные перемены и бедствия. История нам показывает человеческий род во все времена терзаемым и
разоряемым тиранами, завоевателями, героями,
войнами, наводнениями, голодом, эпидемиями и
т, д. Способны ли такие долгие испытания внушать нам большое доверие к скрытым замыслам
бога? Могут ли столь многочисленные и постоянные бедствия дать нам высокое представление о
будущем уделе, который готовит нам его доброта?
4) Если бог так добр, как это уверяют, то разве
не мог бы он, не давая людям бесконечного блаженства, дать им, по крайней мере, ту степень блаженства, которую способны воспринять конечные
существа здесь, на земле? Разве для того, чтобы
быть счастливыми, нам требуется бесконечное или
божественное блаженство?
5) Если бог не смог сделать людей более счастливыми, чем они суть в этой жизни, какие
шансы имеет надежда на рай, где, как утверждают, избранные будут жить вечно в неизмеримом
блаженстве? Если бог не мог и не хотел отвратить зло от земли (единственное обиталище, которое мы можем познать), какое основание имеем
мы предположить, что он сможет или захочет
отвратить зло от другого мира, о котором мы не
имеем ни малейшего представления?
Более двух тысяч лет тому назад, по утвержде-

нию Лактавция, мудрый Эпикур сказал: или бог
. хочет устранить зло, но не может этого достигнуть, или он может этого достигнуть, ЕО не хочет, пли он не может п не хочет, или он может
и хочет. Если он хочет, но бессилен, то он не
всемогущ; если он может, но не хочет, то это
свидетельствовало бы о такой злой воле, которую
не следует ему приписывать; если он не может
и не хочет, то он был бы одновременно и бессилен, и зол и, следовательно, не был бы богом.
Если же он может и хочет, то откуда происходит
зло, или почему бог его не устраняет? Уже более
двух тысяч лет благомыслящие умы ждут разумного разрешения этих трудностей, а наши ученые нам говорят, что они будут устранены только в будущей жизни.
ГЛАВА

LVIII.

Другая не менее романическая выдумка.

-

Нам говорят о мнимой л е с т н и ц е с у щ е с т в .
Предполагают, что бог разделил свои творения па различные классы, каждый из которых обладает той степенью блаженства, на которую он способен. Согласно этому романическому
расаоложеншо существ, от моллюсков до небесных
ангелов, все существа наслаждаются благом в той
степени, в какой это совместимо с их природой.
Опыт, однако, противоречит этой возвышенной
мечте. В том мире, в котором мы живем, мы на-

бдюдаем, что все живые существа страдают и
окружены опасностями. Человек не может сделать шага без того, чтобы не изувечить, не растерзать и не раздавить множество живых существ, которые попадаются ему на пути, В то же время он
сам на каждом шагу подвергается множеству
предвиденных и непредвиденных бед, которые
могут привести его к гибели. Разве недостаточно
одной идеи смерти, чтобы смутить все его живые
радости? В течение всей его жизни оп подвержен
страданиям, ни на одну минуту он не может быть
уверен в сохранении своей жизни, к которой, как
мы видим, он сильно привязан и которую он рассматривает как величайший дар неба.
ГЛАВА

LIX.

Тщетно теология старается освободить своего бога от человеческих недостатков; или
этот бог несвободен, или он более злой,
чем добрый.
Нам скажут, что мир обладает всем тем совершенством, какое только для него было возможно,
и что, так как мир не есть бог, который его сотворил, то он по необходимости должен обладать
великими достоинствами и великими недостатками.
На это мы ответим, что если мир необходимо должен обладать великими недостатками, то природе доброго бога больше соответствовало бы совсем

ие создавать мира, которого он не мог сделать
совершенно счастливым. Если, по-вашему, бог,
который обладал бесконечным блаженством до
сотворения мира, продолжал бы обладать им и
без сотворения мира, то почему он не остался в
покое? К чему нужно, чтобы человек страдал? К
чему нужно, чтобы человек существовал? Какое
значение имеет существование человека для бога?
Значит ли оно для него что-нибудь ила ничего?
Если это существование для него ни полезна и
ни. необходимо, то к чему он его вызывает из небытия? Если же это существование необходимо
для его славы, то он тогда нуждался в человеке,
ему чего-то недоставало до существования человека! Можно простить неискусному рабочему изготовление несовершенного продукта, ибо этот
рабочий вынужден работать хорошо или плохо
под-страхом голодной смерти, и это обстоятельство его извиняет. Но вашего бога простить нельзя.
Цо вашему же собственному утверждению бог
довлеет самому себе. К чему же он в таком
случае создает людей? Он, по- вашему, обладает
всем необходимым Д"ля того, чтобы сделать людей
счастливыми, почему он их не делает таковыми?
Вы должны отсюда сделать тот вывод, что у вашего бога злая воля преобладает над доброй,
иначе вы должны будете признать, что бог был
вынужден сделать то, что он сделал, не имея
возможности поступать йначё. Вы, однако, уверяете, что ваш бог свободен. Вы также говорите,

что он неизменен, хотя проявление его могущества имеет начало и конец во времени совсем
как у изменчивых существ нашего мира. О теологи! Вы тщетно старались освободить вашего
бога от всех человеческих недостатков. В этом
столь совершенном боге всегда оставалось н е ч т о
человеческое, слишком человеческое.
ГЛАВА

LX.

Нельзя верить в божественный промысел,
в бесконечно доброго и могущественного
бога.
Разве бог не хозяин своих милостей? Разве он
не имеет права распоряжаться своей благодатью?
Разве он не может лишить ее кого-нибудь? Не
подобает твари требовать у бога отчета в его поведении. Он может распоряжаться по произволу
произведениями своих рук. Абсолютный владыка
смертных, он распределяет блага и несчастия,
как ему заблагорассудится. Вот те ответы, которые нам дают теологи, чтобы утешить нас по повозу того зла, которое причиняет нам бог. Мы
им на это скажем, что бог, который был бы бесконечно добр, не был бы х о з я и н о м с в о и х
м и л о с т е й , а был бы вынужден самой своей
природой изливать их на свои творения. Мы им
скажем, что существо, действительно благодетельное, не считает себя вправе воздерживаться от

делания добра. Мы им скажем, что существо,
действительно великодушное, не берет обратно
того, что оно дало, и что всякий человек, который это делает, лишается права на благодарность
и не должен жаловаться на неблагодарность.
Как примирить та произвольное и своенравное
поведение, которое теологи приписывают богу, с
учением религии, которая предполагает договор
или взаимные обязательства между богом и людьми? Если у бога нет никаких обязательств по отношению к своим творениям, то последние, со
своей стороны, не могут иметь никаких обязательств
по отношению к своему богу. Всякая религия основана па том счастии, которое люди себя считают
вправе ожидать от бога. Бог, как предполагается,
говорит им: любите меня, п о ч и т а й т е м е н я ,
с л у ш а й т е с ь меня, и я в а с с д е л а ю счас т л и в ы м и . Люди, с своей стороны, говорят ему:
сделайте нас счастливыми, будьте верны вашим
обещаниям, и мы вас будем любить, мы вас будем почитать, мы будем подчиняться вашим законам. Игнорируя счастье своих творений, распределяя свои милости и благосклонности по
прихоти свсей фантазии, беря обратно свои дары,
не нарушает ли бог этим тот договор, который
служит основавием всякой религии?
Цицерон верно сказал, что, е с л и б о г н е дел а е т с е б я п р и я т н ы м ч е л о в е к у , он н е
м о ж е т б ы т ь е г о б о г о м 1 ) . Доброта делает бога
! ) Nisi deus homiiti plaenorit, deus noil erit.

богом. Эта доброта может проявиться по отношению к человеку только в тех благах, которые
последний испытывает. Как только последний
становится несчастным, эта доброта больше не
существует, а вместе с ней исчезает и бог. Бесконечная доброта не может быть ни частичной,
ни односторонней. Если бог бесконечно добр, он
должен дать счастье всем своим творениям. Наличность одного единственного несчастного существа дала бы нам достаточное основание отрицать безграничность доброты бога. Разве мыслимо,
чтобы под управлением бееконечоо доброго и могущественного бога мог страдать хоть один человек? Всякое страдающее животное, всякая страдающая букашка дают нам неопровержимый аргумент против божественного промысла и бесконечной доброты бога.
ГЛАВА

LXI.

Продо лжение.
По мнению теологов, скорби и бедствия этой
жизни являются карой, которую виновные люди
навлекают на себя со стороны бога. Но почему
люди виновны? Если бог всемогущ, не стоило ли
бы ему лучше повелеть, чтобы вее в этом мире
было в порядке, чтобы вее его подданные были
добры, невинны, счастливы,—чем повелеть, чтобы
в с е с у щ е с т в о в а л о ? Разве этому богу было
труднее сделать свое дело хорошо, чем сделать

плохо? Разве путь от небытия существ к их разумному и счастливому существованию был длиннее, чем от их небытия до их неразумного и
бедственного существования?
Религия нам говорит об а д е , т.-е. об ужасном
обиталище, где бог, невзирая на его доброту,
держит наготоіе бесконечные мучения для огромного числа людей. Религия таким образом, сделав смертных бесконечно несчастными в этом мире,
внушила им убеждение, что бог может их сделать
еще более несчастными в другом мире. От этого
вывода отделываются, говоря, что в этом случае
божественная доброта уступит место божественной
справедливости. Но доброта, которая уступает
место страшной жестокости, не есть бесконечная
доброта. Сверх того, можно ли считать неизменным бога, который от бесконечной доброты переходит к бесконечной жестокости? Можно ли- найти
подобие милосердия и доброты в боге, преисполненном неукротимого бешенства?
ГЛАВА

LXII.

Теология делает из своего бога чудовище
безрассудства, несправедливости, злости и
жестокости, существо, безмерно ненавистное.
Божественная справедливость, как ее рисуют
наши ученые теологи, является несомненно качеством, способным заставить нас сильно полю-

бить бога! Согласно представлениям современной
теологии можно считать доказанным, что при сотворении огромного числа людей бог руководился
единственной целью—подвергнуть их впоследствии
вечным мучениям. Не было бы ли более сообразно
с добротой, разумом, справедливостью создавать
только камни и растения и не создавать живых
существ, чем создавать людей, чье поведение в
этом мире могло бы навлечь на них безмерную
кару в другом мире? Бог, который достаточно вероломен и зол, чтобы создать хоть одного человека
с тем, чтобы впоследствии подвергнуть его опасности погубить себя, такой бог не может считаться
совершенным существом, а должен считаться чудовищем неразумия, несправедливости, злости и
жестокости. Теологи не только не дали нам образа
совершенного бога, они создали самое несовершенное из возможных существо.
Бог, как он рисуется по представлениям теологов, похож на тирана, который, выколов глаза
огромному числу своих рабов, запирает их в темницу, где он, забавы ради, incognito следит через
щель за их поведением с тем, чтобы иметь повод
жестоко наказать всех тех, которые при движении
сталкиваются между собой, при чем этот же тиран щедро награждает небольшое число таких,
которым он оставил зрение, за то, что они сумели
избегнуть столкновения с товарищами. Таковы те
представления, которые догма произвольного предопределения дает нам о боге!

Хотя люди не перестают повторять нам, что их
бог бесконечно добр, ясно, однако, что в глубине
они сами этому не могут верить. Как можно любить то, чего не знаешь? Как можно любить существо, представление о котором способно только
внушить беспокойство и тревогу? Как можно любить
существо, к которому все, что о нем говорится,
способно возбудить только безмерную ненависть?
ГЛАВА

LX1II.

Всякая религия старается внушить трусливый и неразумный страх перед богом.
Многие проводят тонкое различие между истинной религией и суеверием. Она нам говорят, что
последнее есть только трусливый и неразумный
страх перед богом, что истинно религиозный человек имеет доверие к своему богу и искренне
любит его, между тем, как суеверный, человек
видит в нем только недруга, не имеет никакого
доверия к нему и представляет себе его в образе
подозрительного тирана, жестокого, скупого на
благодеяния и щедро расточающего только кары.
Но, строго говоря, разве не дает нам всякая религия то яге предоставление о боге? Когда нам говорят, что бог бесконечно добр, разве не твердят нам
беспрестанно одновременно с этим, что он легко
воспаляется гневом, что он дарит свои милости
только небольшому числу людей, что он жестоко
карает всех тех, кого ему заблагорассудилось лишить своей милости.

ГЛАВА

LXIY.

Нет никакой реальной разницы между религией и самым темным и рабским суеверием.
Вели мы будем формировать наши идеи о боге
сообразно природе вещей, где мы находим смесь
блага и зла, то этот бог, в соответствии с добром
и злом, которые мы изведаем, должен, естественно,
нам представзться капризным, непостоянным, то
добрым, то злым, и по одному этому, вместо того,
чтобы возбуждать нашу любовь, это представление должно породить в наших сердцах недоверие,
страх и неуверенность. Следовательно, нет никакой разницы между естественной религией и самым темным и рабским суеверием. Если теист
видит бога только с хорошей стороны, то суеверный человек его видит с самой отвратительной
стороны. Сумасшествие одного носит веселый характер, сумасшествие другого—печальный, но оба
они одинаково безумны.
ГЛАВА

LXV.

По представлениям, которые теологи дают
нам о боге, любовь к богу невозможна.
Когда я черпаю свои идеи о боге из теологии,
бог мне рисуется только такими чертами, которые
более всего способны оттолкнуть любоеь. Те набожные люди, которые уверяют вас в том, что
они искренне любят своего бога,—-эти люди или

обманщики, или глупцы, которые видят своего
бога только сбоку. Невозможно любить существо,
идея которого способна возбудить только страт,
суждение о котором заставляют содрогаться. Можно
ли взирать без тревоги на бога, которого считают
достаточно варварским, чтобы быть способным
осудить нас на вечную муку?
И пусть нам не говорят о сыновьям страхе или
о благоговейном страхе, смешанном с любовью;
которые люди должны питать по отношению к
своему богу. Сын ни в коем случае не может любить отца, когда он знает, что последний достаточно жесток, чтобы подвергнуть его утонченнейшим мучениям в виде наказания за малейшие
прегрешения, совершенные им. Ни один человек
на земле не может иметь малейшей искры любви
к богу, который держит наготове бесконечные по
продолжительности и жестокости кары для девяносто девяти сотых своих детей.
ГЛАВА

LXVI.

В ы с т а в л е н и е м догмы о вечности мук ада
теологи сделали из с в о е г о бога с у щ е с т в о ,
д о с т о й н о е презрения, б о л е е з л о е , чем самый злой ч е л о в е к , они с д е л а л и из н е г о
извращенного тирана, с о в е р ш а ю щ е г о б е с ц е л ь н ы е жестокости т о л ь к о з а б а в ы ради.
Изобретатели догмы о вечности мук ада сделали
из бога,- доброту которого они прославляют, самое
презренное из всех существ. Жестокость в людях

есть крайнее проявление злости. Всякую чувствительную душу волнует и возмущает уже один
рассказ о мучениях, испытанных даже величайшим из злодеев. Но тем большее негодование
возбуждает вид жестокости, когда ее считают
беспричинной или лишенной мотивов.
Самые кровожадные тираны, Калигулы, Нероны,
Домицианы, имели, по крайней мере, кое-какие
мотивы для того, чтобы мучить свои жертвы и
чтобы надругаться над их страданиями. Этими
мотивами могло быть желание обезопасить себя,
бешеное чувство мести, желание терроризировать
посредством устрашающих примеров, может быть,
тщеславное желание показать свое могущество и
желание удовлетворить варварскую страсть. Может
ли бог иметь какой-нибудь из этих мотивов? Подвергая мучениям жертвы своего гнева, он наказывает существа, которые фактически не в состоянии ни подвергнуть опасности его непоколебимое
могущество, ни нарушить его блаженство, которое ничто не в состоянии смутить. С другой стороны, загробные мучения совершенно бесполезны
для живых, которые не могут быть их свидетелями. Эти мучения не могут принести пользы
также и осужденным, ибо в аду нет места раскаянию, а время милосердия уже прошло. Из
чего следует, чтоб бог, подвергая отверженных
вечным мучениям, не имеет при этом другой
цели, кроме забавы и надругательства над слабостью своих созданий?
Г о л ь б а х . Здравый смысл.

о

Я апеллирую ко всему человеческому роду.
Есть ли в природе хоть один человек, который
был бы настолько жесток, чтобы желать хладнокровно мучить, я не говорю своих ближних, но
вообще какое бы то ни было живое существо,
мучить без пользы для себя, без выгоды, без
страсти, не имея никакого основания опасаться
чего-нибудь от своей жертвы?
Вы должны заключить отсюда, го шода теологи,
что, согласно вашим собственным принципам, ваш
бог бесконечно более жесток, чем самый жестокий из людей.
Вы мне, может быть, что скажете, б е с к о н е ч н ы й
грех з а с л у ж и в а е т б е с к о н е ч н о й кары.
На это я вам отвечу, что нельзя грешить перед
богом, доброта которого бесконечна. Я вам скажу
дальше, что грехи конечных существ не могут
быть бесконечными. Я вам скажу, что бог, который не желает, чтобы перед ним грешили, не
может согласиться, чтобы грехи его творений
продолжались вечно; я вам скажу, что бесконечно
добрый бог не может быть бесконечно жестоким,
не может даровать своим творениям вечную жизнь
с единственной целью насладиться их вечными
мучениями. Только самое дикое варварство, только
завзятое мошенничество, только слепое властолюбие могли выдумать догму о вечности загробных мучений. Если существовал бы бог, которого
можно было бы обидеть или хулить, то не было
бы на земле больших богохульников, чем те, ко-

торые смеют утверждать, что этот бог есть тиран,
достаточно извращенный, чтобы на протяжении
вечности находить удовольствие в бесполезном
мучительстве своих слабых созданий.
ГЛАВА

LXVII.

Вся теология представляет собой только
ряд очевидных противоречий.
Утверждать, что бог может быть задет поступками ладей, значит опровергнуть все идеи, которые нам сверх этого стараются внушить об этом
существе. Говорить, что человек может нарушить
порядок мироздания, что он может зажечь молнию в руке своего бога, что он может расстроить
его планы—это значит сказать, что человек сильнее бога, что он хозяин над его волей, что от
него зависит превратить доброту бога в жестокость.
Теология только то и делает, что разрушает одной
рукой то, что она воздвигает другой. Если всякая
религия зиждется на боге, который сердится и
умиротворяется, то всякая религия покоится на
явном противоречии.
Все религии одинаково прославляют бесконечную мудрость и всемогущество бога, но как только
они нам излагают принципы его действий, мы в
них находим только недостаток благоразумия,
только недостаток дальновидности, только слабость
и глупость. Бог, говорят, создал мир для себя и
до настоящего момента он никогда не мог до6*

биться, чтобы ему там оказывали достодолжное
уважение. Бог создал людей, чтобы иметь в своем
царстве подданных, которые почитали бы его, а
мы видим, что люди беспрестанно бунтуют против него.
ГЛАВА

LXYIII.

Так называемые произведения бога совсем
не подтверждают того, что называют божественным совершенством.
Нам не перестают прославлять божественное совершество, а когда мы требуем доказательств этого,
нам указывают на его творения, в которых, как
уверяют, это совершенство запечатлено неизгладимыми чертами. Однако все эти творения несовершенны и тленны. Человек, которого не перестают
рассматривать, как шедевр, самое чудесное из божественных творений, этот человек полон несовершенств, которые его делают неприятным в глазах сотворившего его всемогущего мастера. Это изумительное творение становится часто таким оскорбительным и таким ненавистным для его автора,
что последний чувствует себя вынужденным бросить его в огонь. Но если наиболее редкое творение бога несовершенно, то что яге дает нам основание говорить о божественном совершенстве? Может лн произведение, которым его собственный
автор так мало доволен, внушить Вам мысль о
гениальности мастера? В физическом отношении

человек подвержен тысячам недугов, бесчисленным бедствиям, смерти; в моральном отношении
он полон грехов и, тем не менее, нам не перестают
говорить, что он самое прекрасное творение, наиболее совершенное из существ.
ГЛАВА

LX1X.

С о в е р ш е н с т в о б о г а не о б н а р у ж и в а е т с я также
в мнимом с о т в о р е н и и а н г е л о в , ч и с т ы х д у х о в .
В деле сотворения существ, более совершенных,
чем люди, бог, как видно, имел не больше удачи,
и он этими своими произведениями не дал более
сильных доказательств своего совершенства. Газве
нам не рассказывают многие религии, что ангелы,
чистые духи, взбунтовались против их владыки
и даже пытались прогнать его с его трона? Бог
намеревался дать счастье ангелам и людям и никогда не смог сделать счастливыми ни тех, ни
других. Гордость, злоба, грехи и несовершенства
творений всегда расстраивали планы совершенного существа.
ГЛАВА

LXX,

Теология говорит о всемогуществе своего
б о г а и непрестанно демонстрирует нам его
бессилие.
Всякая религия зиждется, очевидно, на том
принципе, что б о г п о л а г а е т , а ч е л о в е к р а с -

п о л а г а е т . Все теологи мира показывают нам
неравную борьбу между богом, с одной стороны, и
его творениями, с другой. Из этой борьбы бог никогда не выходит с честью. Несмотря на его всемогущество, он не может добиться того, чтобы
произведения его были такими, какими он хотел
бы их видеть. К довершению бессмыслицы имеется
религия, которая утверждает, что сам бог умер,
чтобы своей смертью исправить человеческий род.
И, несмотря на эту смерть, люди менее всего похожи на то, что желал бы в них видеть бог.
ГЛАВА

LXXI.

Все религиозные системы мира рисуют нам
бога самым своенравным и безрассудным
из всех существ.
Нет ничего более нелепого, чем та роль, которую теологи во всех странах заставляют играть
бога. Если бы ее содержание имело реальный
смысл, мы вынуждены были бы видеть в боге самого своенравного и самого безрассудного из существ. Мы вынуждены были бы думать, что бог
сотворил мир только для того, чтобы иметь в нем
арену для своих бесславных войн со своими созданиями, что он создал ангелов, людей, демонов,
злых духов только для того, чтобы иметь противников, по отношению к которым он мог бы проявить свою силу. Он им дал свободу оскорблять

его, он их сделал достаточно злыми, чтобы расстраивать его планы, достаточно упрямыми, чтобы
никогда не сдаваться, и все это для того, чтобы
иметь удовольствие сердиться, успокаиваться, примиряться и исправлять тот беспорядок, который
они произвели. Сколько неприятностей избег бы
бог, если бы он с самого начала сделал свои творения .такими, какими они должны быть, чтобы
они могли угодить ему, или, по крайней мере, от
скольких'затруднений он избавил бы своих теологов!
На основании представлений всех религиозных
систем мира может казаться, что бог только тем
и занят, чтобы причинять самому себе зло. Он в
этом отношения подобен тем шарлатанам, которые наносят себе крупные раны, лтобы иметь случай показать публике добротность их мази. Мы,
однако, не замечаем, чтобы бог до сих пор успел
радикально вылечиться от того зла, которое он
сам себе причинил через людей. <
ГЛАВА

LXXII.

Абсурдно утверждать, что зло не происходит от бога.
Бог есть творец всего. Однако нас уверяют, что
зло не происходит от бога! Откуда же оно в таком случае происходит?.. От людей? Но кто же
сделал людей? Зло таким образом исходит от бога.
Если бы он не сотворил людей такими, каковы

они суть, не существовало бы в мире морального
зла или греха. Следовательно, на боге лежит вина
в том, что человек так извращен. Если человек
имеет возможность делать зло или оскорбить бога,
то мы вынуждены из этого заключить, что бог хочет этого оскорбления, что бог, который сотворил
человека, пожелал, чтобы зло было сотворено человеком. В противном случае человек представлял бы собой следствие, противоположное той причине, которой оно обязано своим существованием.
ГЛАВА

LXXIII.

Предвидение, которое приписывают богу,
давало бы преступным людям, которых он
наказывает, право жаловаться на его жестокость.
Богу предписывается способность предвидения,
или способность знать наперед то, что должно
случиться в мире, но это предвидение не может
служить его славе и не может освободить его от
тех упреков, которые люди с полным основанием
могли бы ему делать. Если бог обладает способностью предвидеть будущее, то разве он не мог
предвидеть гибель своих творений, которые он
создал для счастья? Если он постановил допустить эту гибель, то бессомненно потому, что он
хотел, чтобы эта гибель имела место. Если бы это
предвидение грехов его творений было, со стороны
бога необходимо или вынуждено, то можно было

бы предположить, что бог был вынужден своей
справедливостью наказать виновных. Но раз бог
обладает способностью предвидеть будущее и силой все предопределять, то разве не от него зависело не налагать на самого себя таких жестоких законов? Или разве не мог он по крайней
мере воздержаться от сотворения таких существ,
которые впоследствии могли бы привести его к
необходимости наказать их и сделать несчастными?
Не все ли равно, предназначил ли бог людей к
счастью или к несчастью первоначальным постановлением в силу своего предвидения или позднейшим постановлением в силу своей справедливости? Разве порядок его постановлений что-нибудь меняет в судьбе несчастных? Разве не будут
они одинаково вправе жаловаться на бога, который имев возможность оставить их в небытии,
все яге вызвал их к жизни, хотя он прекрасно
предвидел, что его справедливость вынудит его
рано или поздно наказать их? '
ГЛАВА

LXXIV.

Нелепость теологических рассказов о первородном грехе и о сатане.
„Человек, говорите вы, выходя из рук бога, был
чист, невинен и добр, но его природа испортилась
благодаря греху".
Если человек мог грешить, даже выходя из рук
бога, его природа, следовательно, не была совершен-

на. Почему бог допустил, чтобы он грешил и чтобы
его природа испортилась? Почему бог допустил,
чтобы его искушали, зная хорошо, что он слишком слаб, чтобы противостоять искусителю? Почему бог сотворил с а т а н у , злого духа, искусителя? Почему бог, которые желал так добра человеческому роду, не уничтожил раз-иа-всегда этих
многочисленных злых духов, которые по самой
своей природе не могут не быть врагами нашего
счастья? Или точнее, почему бог создал злых гениев, чью победу и чье страшное влияние на весь
человеческий род он должен был бы предвидеть.
И, наконец, в силу какого рока мы видим во всех
религиях мира торжество злого принципа над добрым принципом или над богом?
ГЛАВА

LXXY.

Дьявол, как и религия, был изобретен для
обогащения духовенства.
Рассказывают о черте простодушия, делающей
честь доброму сердцу одного итальянского монаха.
Этот добрый человек, в одной своей проповеди,
счел себя обязанным возвестить своей аудитории,
что путем долгих размышлений он, слава богу,
наконец, нашел верное средство сделать всех людей счастливыми. „Дьявол,—заявил он,—искушает
людей только для того, чтобы иметь в аду товарищей, которые делили бы с ним его несчастье.
Обратимся поэтому к папе, который владеет клю-

нами как рая, так и ада, с просьбой помолиться
во главе церкви богу и попросить его помириться
е дьяволом, вернуть ему свое благоволение, восстановить его в его первоначальном достоинстве
и тем положить конец его пагубным планам, направленным против человеческого рода". Добрый
монах, может быть, не понимал, что для служителей церкви дьявол по крайней мере так же полезен, как и бог. Служители церкви извлекают
слишком большие выгоды из ссор последних, и
им не может быть по душе примирение двух врагов, на борьбе которых основаны их существование и их доходы.
Если бы люди перестали поддаваться искушениям и грешить, то служители церкви стали бы
для них бесполезны. Манихейекое учение является,
очевидно, стержнем всех религий. Но, к несчастью, дьявол, изобретенный с целью снять с бога
подозрение в жестокости, нам каждую минуту демонстрирует бессилие или неискусность своего
небесного противника.
ГЛАВА

LXXYI.

Если бог не смог сделать людей безгрешными, он не имеет права их наказывать.
Человеческая природа, говорят, должна была
по необходимости развращаться. Бог не мог сообщить человеку б е з г р е ш н о с т ь , которая явля-

ется неотчуждаемой частицей божественного совершенства.
Но если бог не мог сделать человека безгрешным, зачем он себе дал труд создать человека, чья
природа доляша бала по необходимости развращаться и который, следовательно, должен был по
' необходимости согрешить перед богом? С другой
стороны,, если бог сам не мог сделать человеческую природу безгрешной, по какому праву он наказывает людей за то, что они не безгрешны? Этим
правом может быть только право более сильного,
но' право более сильного называется насилием, а
практика насилия не подобает самому справедливому существу. Бог был бы в высшей степени несправедлив, если бы стал наказывать людей за то,
что они не являются соучастниками божественного совершенства, или за то, что они не суть такие же боги, как он.
Не мог ли, по крайней мере, бог сообщить всем
людям ту степень совершенства, на которую их
природа способна? Если некоторые люди добры
или умеют угодить своему богу, почему же этот
бог не оказал такой яге милости всем представителям человеческого рода, почему он не наделил
всех их такими же свойствами? Почему порочные
люди имеют такой огромный численный перевес
над праведными людьми? Почему в том мире, который бог имел возможность населить честными
людьми, этот же бог находит на одного друга
десять тысяч врагов? Если правда, что бог себе

поставил целью образовать на небе двор святых,
избранных вми людей, которые будут жить на
земле согласно его видам, то разве этот двор не
был бы еще более многочисленным, блестящим и
более почетным для него, если бы бог его образовал из всех людей, наделив их при сотворении
той степенью доброты, которая необходима для
того, чтобы достигнуть вечного блаженства. Наконец, не было бы ли проще совсем не создавать
человека, чем создавать его с тем, чтобы сделать
из него существо, полное недостатков, бунтующее
• против своего создателя, всегда подверженное
опасности погубить себя фатальным злоупотреблением своей свободной волей?
Вместо того, чтобы создавать людей, совершенный бог должен был бы сотворить послушных и покорных ангелов. Ангелы, может быть,
скажут нам, свободны, некоторые из них впали в грех, но, по крайней мере, не все грешили, не все злоупотребляли своей свободой и
не все бунтовали против своего владыки. Разве
бог не мог создать только ангелов с более совершенной природой? Если бог мог создать ангелов, которые не грешили, то разве не мог он
создать безгрешных людей или таких, которые
никогда не стали бы злоупотреблять своей свободой и не пользовались бы ею для совершения
зла? Если избранные не способны грешить на
небе, то разве бог не мог сделать людей безгрешными на земле?

ГЛАВА

LXXVII.

Нелепо утверждать, что образ действия бога должен остаться тайной для человека,
и что последний не имеет права ни исследовать его, ни критиковать.
Нам говорят, что огромная дистанция, отделяющая бога от людей, имеет своим необходимым
следствием, что образ действия бога является тайной для нас и что мы не можем иметь нрава
спрашивать у него объяснений. Можно ли считать
такой ответ удовлетворительным?
Раз речь идет тут, как вы сами признаете, о
моем венном блаженстве, то разве я не имею
права исследовать образ действия самого бога?
Ведь, люди подчиняются власти бога только в
силу того блаженства, на которое оня надеются.
Деспот, которому люди подчиняются только из
страха, владыка, поведение которого нельзя разбирать, властелин, ни для кого не доступный, не
может заслужить уважения разумных существ.
Если образ действия бога есть тайна для меня,
то он для меня не существует. Для человека невозможно ни обожание, ни восхищение, ни уважение, пи стремление подражать по отношению к
такому образу! действия, в котором ничего нельзя понять или о котором часто себе можно составить только очень нелестное представление. Или
вы решитесь утверждать, что мы должны обожать

все то, что недоступно нашему пониманию и что
все, что непонятно, уже по одному этому достойно восхищения. Попы! Вы неустанно кричите о
том, что в намерения бога нельзя проникнуть,
что е г о п у т и н е н а ш и п у т и , ч т о е г о м ы с л и н е н а ш и м ы с л и , что нелепо жаловаться на
его управление, мотивы и движущие силы которого нам совершенно неизвестны, что безрассудно
было бы считать его решения несправедливыми,
ибо они для нас непостижимы. Но разве вы не
видите, что, говоря таким образом, вы разрушаете
вашими собственными руками все ваши глубокие
системы, имеющие своей единственной целью объясвнть нам пути провидения, которые вы теперь
объявляете н е и с п о в е д и м ы м и . Вы, следовательно, проникли в эти решения, в эти пути и
намерения? Вы не посмеете это утверждать, и хотя вы без конца рассуждаете о них, вы их понимаете не больше нашего. Если вы случайно знаете
план бога, которым вы заставляете нас восхищаться в то время, как многие находят этот план
очень мало достойным справедливого, доброго,
разумного и рассудительного существа—то в таком
случае не говорите больше о н е п о с т и ж и м о с т и этого плана. Если же вы его не знаете, как
и мы, то имейте некоторое снисхождение к тем,
которые искренне сознаются, что они в нем ничего
не понимают или что они не видят в нем ничего
божественного. Перестаньте преследовать людей
за мнения, в которых вы сами ничего не смыслите.

Перестаньте терзать, друг друга во имя фантазий и догадок, против которых говорят факты и
здравый смысл. Говорите нам о вещах понятных
и полезных для человека. И не говорите нам больше о неисповедимых путях провидения, о которых
вы только лепечете и сами себе противоречите.
Твердя нам беспрестанно о неизмеримых глубинах божественной мудрости и запрещая нам исследовать эти глубины, говоря нам, что было бы
неслыханной дерзостью судить о боге с точки
зрения нашего жалкого разума, считая преступлением с нашей стороны критику нашего властелина—всем этим теологи только обнаруживают то
замешательство, в котором они находятся, когда
нужно дать объяснение образу действия бога, ибо
этот образ действия они находят чудесным только
потому, что сами в нем ровно ничего не понимают.
ГЛАВА

LXXVIII.

Абсурдно называть богом справедливости и
доброты существо,
обрушивающее бедствия б е з р а з л и ч н о н а д о б р ы х и з л ы х , на
невинных и виновных; нелепо было бы
т р е б о в а т ь , чтобы н е с ч а с т н ы е находили утешение в с в о е м горе в о б ъ я т и я х того самого с у щ е с т в а , которое я в л я е т с я единственным виновником их несчастия.
Физические бедствия общепринято считать наказанием за грехи. Бедствия, болезни, голод, войны,
землетрясения являются теми средствами, кото-

рыми бог пользуется, чтобы покарать порочных
людей. Итак, не задумываясь, приписывают эти
бедствия суровости справедливого и доброго бога.
Однако разве мы не наблюдаем, что этот бог обрушивается безразлично на добрых и злых, на
нечестивых и богобоязненных, на невинных и виновных? Каким образом хотят нас заставить видеть в этом способе действия справедливость и
благость существа, идея которого так утешительна для многих несчастных? Для этого нужно, несомненно, чтобы рассудок этих несчастных помутился от горя, ибо они забывают, что их бог есть
властитель мира, единственное направляющее начало всех событий этого мира. А в таком случае,
разве не его они должны были бы считать виновником своих несчастий, его, в объятиях которого они
думают найти утешение в своем горе? Несчастный
отец! ты думаешь утешиться на груди провидения
в потере любимого ребенка или супруги, которая
составляла твое счастье! Увы! Разве ты не видишь,
что твой бог их убил? Твой бог сделал тебя несчастным, и ты хочешь, чтобы твой бог успокоил
боль, причиненную теми страшными ударами, которые он на тебя обрушил!
Фантастические и метафизические представления теологии в такой мере успели извратить в
человеческом уме самые простые, самые ясные и
естественные идеи, что благочестивые люди, будучи неспособными обвинять бога в жестокости,
приучаются рассматривать наиболее печальные
Г о л ь б а х . Здравый смысл.

7

удары судьбы, как несомненные доказательства
божественной доброты. Если над ними стряслось
несчастие, им приказывают верить, что бог их
любит, что бог их посещает, что бог их испытывает. Религия таким образом сумела превратить
зло в- благо. Один богохульник резовно заметил:
е с л и д о б р ы й б о г т а к о б р а щ а е т с я с теми, к о т о р ы х он л ю б и т , я е г о н а с т о я т е л ь но п р о ш у с о в с е м н е д у м а т ь обо м н е .
Люди, очевидно, получили слишком мрачное и
нелестное представление о своем боге, которого
они называют добрым, если они могли дойти до
убеждения, что самые ужасные бедствия и самая
жгучая печаль являются знаками его благосклонности! Мог ли бы злой гений, демон придумать
более утонченные мучения для своих врагов, чем
этот бог доброты, так часто дающий чувствовать
свою жестокость своим наиболее любимым друзьям?
Г Л А В А LXXIX.

.

Бог, карающий грехи, совершению которых он мог бы помешать, есть глупец,
присоединяющий несправедливость к глупости.
Что бы мы сказали об отце, о котором нас уверяли бы, что он неослабно заботится о безопасности и благополучии своих слабых и непредусмотрительных детей и который, однако, предоставил
бы им свободу бродить наудачу среди скал, об-

рывов и водоемов, который бы при этом только
редко мешал им следовать их неумеренным апетитам и разрешал бы им держать в руках без
всякой предосторожности смертоносное оружие,
подвергая их таким образом опасности нанести
себе жестокое поранение? Что бы мы думали об
этом самом отце, если бы он, вместо того, чтобы
обвинять себя в том несчастьи, которое случилось
бы с его детьми, стал бы их наказывать самым
жестоким образом за их заблуждения? Мы бы резонно сказали, что этот отец—глупец, который
присоединяет несправедливость к глупости.
Бог, который карает грехи, совершению которых
он мог бы помешать, есть существо, лишенное
как мудрости, так и доброты и справедливости.
Вели бы бог обладал даром предвидеть будущее,
он предупредил бы грех и тем самым избавил бы
себя от необходимости наказывать. Добрый бог
не наказывал бы слабости, о которых он знает,
что они присущи человеческой природе. Справедливый бог, который сотворил бы человека, не
стал бы наказывать последнего за то, что он сам
его не сделал достаточно сильным, чтобы он мог
противостоять своим страстям. Карать слабость
есть самая несправедливая из тираний. Разве это
не значит оклеветать справедливого бога, когда
говорят, что он карает людей за их грехи даже
в этой жизни? Как он может карать существа,
исправление которых именно от него только и
зависело и которые и не могли поступать иначе,
7*

чем они действовали, поскольку они не удостоились б л а г о д а т и ?
По принципам, которые сами теологи проповедуют, выходит, что человек в его нынешнем деморализованном состоянии может только творить
зло, ибо без божественной благодати он никогда
не имеет силы творить добро. Если, однако, человеческая природа, предоставленная самой себе
или лишенная божественной помощи, по необходимости обусловливает греховность человека или
делает его неспособным творить добро, то куда
делась с в о б о д а в о л и человека? Сообразно
таким принципам теряют всякий смысл понятия
заслуги и вины по отношению к человеку.
Награждая человека за то добро, которое он
делает, бог награждает только самого себя. Наказывая человека за то зло, которое он творит, бог
его наказывает за то, что он не дал ему благодати, без которой человек был не в состоянии
жоступать лучше.
Г Л А В А LXXX.

Свобода воли—химера.
Теологи говорят и повторяют нам, что человек
свободен, между тем как все их принципы согласно отрицают эту свободу. Желая оправдать бога, они фактически обвиняют его в самой черной
несправедливости. Они предполагают, что без благодати человек осужден творить зло, и они. же

уверяют, что бог его накажет за то, что он лишил его благодати, следовательно, возможности
делать добро.
Сколько бы мы ни размышляли, мы вынуждены будем признать, что во всех своих поступках
человек подчиняется необходимости и что егб
свобода воли есть химера даже в системах теологов. Разве от человека зависит родиться или не
родиться от таких-то и таких-то родителей? Разве
от человека зависит воспринять или не воспринять мнения своих родителей и своих наставников?
Если я родился от родителей идолопоклонников
или магометан, то разве зависело бы от меня
стать христианином?
Однако серьезные ученые нас уверяют, что
справедливый бог осудит без сожаления всех
тех, кого он не сподобил познать христианскую
религию!
Рождение человека совершенно не зависит от
его выбора; его не спрашивали, хочет ли он или
не хочет явиться на свет божий. Природа не
справлялась с его желаниями насчет той страны
и тех родителей, которых она ему дала. Усвоенные
им идеи, его мнения, его правильные или ошибочные представления являются необходимым
продуктом полученного им воспитания, которое
не от него зависело. Его страсти и его желания
являются необходимым следствием темперамента,
которым наделила его природа, и тех идей, которые ему были внушены. На протяжении всей

его жизни его желания и его поступки обусловливаются его связями, егопривычками, его обстоятельствами, его удовольствиями, его разговорами, теми
мыслями, которые невольно ему приходят в голову,
одним словом, целой массой обстоятельств и случаев, которые лежат вне его власти. Неспособный
предвидеть будущее, он не знает ни того, что он
будет желать, ни того, что он будет делать в
ближайший момент. На протяжении всей своей
жизни с момента рождения до момента своей
смерти человек ни на минуту не бывает свободным.
Человек, скажете вы, хочет, обдумывает, выбирает, решается, и вы отсюда заключаете, что
его действия свободны. Верно, что человек хочет,
но он не властен над своими желаниями или
вожделениями. Оп может желать и вожделеть
только то, что он считает выгодным для себя.
Он не может ни любить страдания, ни ненавидеть
удовольствие. Человек, скажут нам, часто предпочитает страдание удовольствию, но в этих случаях он предпочитает скоропреходящее страдание,
надеясь купить этим более интенсивное или более
продолжительное наслаждение. В этом случае идея
более существенного блага необходимо побуждает
его лишить себя менее важного блага.
Не от любящего зависит, чтобы его возлюбленная
была наделена теми чертами, которые его в ней очаровывают. Следовательно, не от его доброй воли зависит любить или не любить предмет своей страсти;
он не властен над воображением или темпера-

ментом, которые всецело владеют им. Из чего, очевидно, следует, что человек не является хозяином
над желаниями и страстями, которые пробуждаются в его душе совершенно независимо от него.
Но, скажете вы, человек может противостоять
своим страстям, следовательно, он свободен. Человек противостоит своим влечениям в тех случаях, когда мотивы, отталкивающие его от какогонибудь объекта, сильнее тех, которые влекут его
к нему, но в этих случаях его противодействие
необходимо. Человек, у которого страх перед
бесчестием или наказаэием сильнее, чем любовь
к деньгам, будет по необходимости противостоять
желанию присвоить себе чужие деньги.
Разве мы не свободны, спросят нас, когда мы
что нибудь обдумываем для принятия того или
другого решевия? Но разве от нас зависит знать
или не знать, быть неуверенным или уверенным?
Обдумывание есть необходимый результат той
неизвестности, в которой мы находимся насчет
последствий наших действий. Как только эти
последствия для нас становятся действительно
или мнимо ясными, то или другое наше решение становится необходимым, и тогда мы действуем по необходимости в зависимости от нашего
правильного или неправильного рассуждения.
Наши суждения, правильные или неправильные,
не свободны, они необходимо обусловливаются
некоторыми идеями, которые мы позаимствовали
или сами сформировали в нашем уме.

Человек несвободен в своем выборе, он, очевидно, вынужден выбирать то, что он считает
наиболее полезным или наиболее приятным для
себя. Когда он отсрачивает свой окончательный
выбор, он также несвободен. Он вынужден отсрочить его до того момента, когда он будет знать
или вообразит, что знает качества тех объектов,
которые ему представляются, или до того момента,
когда он взвесит последствия своих действий. Человек, скажете вы, каждую минуту решается на
такие действия, которые должны ему принести
вред, человек иногда себя убивает, следовательно,
он свободен. Я это отрицаю. Разве человек волен
правильно или неправильно мыслить? Разве его
разум и мудрость не зависят либо от тех мнений, которые он себе составил, либо от всей
его организации? Так как ни его мнения, ни его
организация не зависят от его воли, то они никак
не могут служить доказательством его свободы.
„Если я бьюсь об заклад с кем-нибудь, что я
сделаю, или что я не сделаю чего-нибудь, то разве
я не свободен? Разве не от меня зависит сделать
или не сделать этой вещи?" Нет, отвечу я вам
желание выиграть пари по необходимости побудит
вас делать или не делать соответствующую вещь.
Но если я согласен проиграть пари? Тогда желание доказать вашу свободу сделается у вас более
сильным мотивом, чем желание выиграть пари,
и этот мотив необходимо побудит вас сделать
или не сделать то, о чем идет речь у нас.

Но, скажете вы, я себя чувствую свободным.
Это—иллюзия, которую можно сравнить с иллюзией мухи из басни, вообразившей, сидя на дышле
тяжелой повозки, что она управляет ходом той
повозки, которая носила ее самое. Человек, который воображает себя свободным, есть муха, воображающая, что она управляет движением мировой
машины. На самом же деле именно эта машина вовлекает в круг своего движения человека без его
ведома. То внутреннее ощущение, которое побуждает нас верить, будто мы свободны делать или
не делать что-нибудь, есть чистая иллюзия. Когда
мы доберемся до истинного принципа наших
действий, мы найдем, что они всегда являются
необходимыми следствиями наших желаний и
наших влечений, лежащих вне нашей власти. Вы
воображаете себя свободными потому, что вы делаете то, что хотите. Но свободны ли вы хотеть
или не хотеть, иметь иля не иметь известные
влечения? Разве ваши желания и ваши влечения
не порождаются необходимо объектами или качествами, которые абсолютно от вас не зависят?
ГЛАВА

LXXXI.

Из предыдущего не следует заключать,
что общество не имеет права карать преступников.
„Если поступки людей обусловлены необходимостью, если люди не свободны, то по какому

праву общество наказывает преступников, которые
его разоряют? Разве не является наивысшей несправедливостью наказывать существа, которые не
могли действовать иначе, чем она действовали?"
Если преступники действуют по законам необходимости, соответственно импульсам их злой
природы, то общество, наказывая их, действует
со своей стороны по законам необходимости, побуждаяеь к этому стремлением к самосохранениюИзвестные предметы неизбежно вызывают в нас
чувство страдания. В силу этого наша природа
вынуждает нас ненавидеть их и побуждает нас
устранить их. Тигр, побуждаемый голодом, бросается на человека, желая его сожрать, но человек вовсе не волен не бояться тигра и естественно ищет средство его уничтожить.
ГЛАВА

Опровержение

LXXXII.

аргументов в пользу
боды воли.

сво-

„Если все совершается по законам необходимости, то заблуждения, мнения и идеи людей
фатальны, и в таком случае как можно или ради
чего стремиться реформировать их? Заблуждения
людей являются необходимым следствием их невежества. Их невежество, их упрямство, их легковерие являются необходимыми следствиями их
неопытности, их нерадивости, их недомыслия,

точно так же, как исступление или летаргия
являются необходимыми следствиями некоторых
болезней. Истина, опыт, размышление, разум являются средствами, годными лечить невежество,
фанатизм и глупость, как кровопускание способно
успокоить мозговое возбуждение.
Но, скажете вы, почему истина не производит
этого действия по отношению ко многим больным
головам? Это потому, что есть болезни, которые
не поддаются никакому лекарству. Это потому,
что невозможно лечить упрямых больных, которые отказываются принимать предлагаемое им
лекарство. Это потому, что интересы некоторых
людей и глупость других противятся принятию
истины.
Всякая причина производит свое следствие
только в том случае, когда ее действие не прерывается действием другой более сильной причины, ослабляющей действие первой причины
или делающей ее бесполезной. Абсолютно невозможно заставить признать лучшие аргументы
людей, сильно заинтересованных в заблуждении,
предубежденных в его пользу, людей, которые
отказываются размышлять. Но истина с неизбежной необходимостью должна образумить честные
натуры, которые ее добросовестно ищут.
Истина есть причина. Она производит необходимо свое следствие, когда ее действие не прерывается причинами, которые прекращают ее
следствия.

ГЛАВА

LXXXIII.

Продолжение.
„Отнять у человека свободу воли, говорят нам,
это значит сделать из него чистую машину, автомат, без свободы, в этом случае не существует
ни человеческих заслуг, ни добродетели". Что мы
называем заслугой у человека? Это такой образ
действия, который делает человека достойным
уважения в глазах ему подобных существ. Что
такое добродетель? Это—такая склонность, которая
побуждает нас делать добро нашим ближним. Что
же недостойного можно видеть в машинах, или
автоматах, способных производить такие желательные действия?
Марк-Аврелий был чрезвычайно полезной пружиной в огромной машине Римской империи. По
какому праву машина станет презирать машину,
чьи пружины облегчают ее собственную работу?
Добродетельные люди суть пружины, которые помогают обществу в его стремлении к счастью, порочные люди суть плохо устроенные пружины, которые расстраивают порядок, ход и гармонию
общества. Если общество ради своей собственной
пользы любит и награждает добрых, то оно ненавидит, презирает и уничтожает порочных, как бесполезные или вредные пружины.

Бог сам, если бы он существовал, не был
бы свободен, отсюда бесполезность всякой
религии.
В мирѳ все совершается по законам необходимости. Все существа, которые его составляют,
связаны друг с другом и не - могут действовать
иначе, чем они действуют, поскольку они движимы теми же самыми причинами и одарены теми
же самыми свойствами. Если бы эти свойства
потерпели изменения, они необходимо действовали
бы иначе.
Сам бог, если мы на минуту допустим его существование, не может быть рассматриваем, как существо, действующее свободно. Если бы существовал
бог, его образ действия был бы необходимо обусловлен свойствами, присущими его природе.
Ничто не было бы способно сдерживать или изменять его желания. Раз это так, то ни наши поступки,
ни наши молитвы и жертвоприношения не могли
бы приостановить или изменить его неизменный
ход и его непреложные намерения, из чего мы
вынуждены сделать тот вывод, что всякая религия была бы совершенно бесполезна.

Принципы теологии сами подтверждают,
что человек ни в один момент своей жизни
не бывает свободен.
Если бы теологи не противоречили постоянно
самим себе, они бы признали, что согласно их
собственным гипотезам человек ни на одна момент не может считаться свободным. Разве сама
теология не предполагает, чго человек находится
в непрерывной зависимости от своего бога? Может
ли он быть свободным, когда он не может существовать и сохраняться без бога, когда он перестает существовать по прихоти провидения? Если
бог вызвал человека из небытия, если сохранение
человека есть непрерывный акт творчества, если
бог ни на одну минуту не может терять из виду
свое творение, если всё, что с ним происходит,
есть следствие божественной воли, если человек
сам по себе ничего не может, если все, испытанное им в жизни, есть следствие божественных
постановлений, если он не совершает ничего доброго без божественной благодати, то как можно
утверждать, что человек обладает свободой хоть
на один момент своего существования? Как мог
бы человек грешить, если бы бог не сохранил
его в тот момент, когда он грешит? Если же бог
его в этот момент сохраняет, то бог его заставляет
существовать, чтобы грешить.

Виновником всякого зла, всякого беспорядка. всякого греха можно считать только
бога,—следовательно, он не имеет права ни
наказывать, ни награждать.
Не перестают сравнивать бога с королем, по отношению к которому большинство людей являются взбунтовавшимися подданными, и утверждают, что он имеет право вознаграждать подданных, которые остаются ему верны, и наказывать тех,
которые бунтуют против него. Это сравнение неправильно ни в одной своей части. Бог управляет машиной, все пружины которой им созданы. Эти пружины
действуют только согласно тем свойствам, которыми наделил их бог. Бог должен поэтому пенять
на свою собственную неловкосіь, если эти пружины
не способствуют гармонии машины, в которую
мастер хотел их вставить. Бог есть король—творец,
который сам себе создал своих подданных, который образовал их так, как ему хотелось. Он король, желания которого никогда не могут встретить противодействия. Если бог в двоем царстве
имеет мятежных подданных, то это потому, что
бог захотел иметь мятежных подданных. Если
грехи людей вносят расстройство в мировой порядок, то это значит, что бог хотел, чтобы этот

порядок был нарушен. Никто не смеет сомневаться
в божественной справедливо сти, однако
под
управлением справедливого бога мы находим
только несправедливости и насилия. Сила решает
участь наций. Справедливость кажется изгнанной
из мира. Небольшое число людей пользуется безнаказанно покоем, благами, свободой, жизнью
всех других людей. Бесчинство царит в мире,
управляемом богом, о котором утверждают, что
он больше всего не выносит бесчинства.

Г Л А В А

LXXXVII.

Молитвы людей к богу достаточно доказывают, что они не удовлетворены божественной экономией.
Хотя люди не перестают восхищаться мудростью, добротой, справедливостью и предусмотрительностью провидения, на самом деле они никогда им на довольны. Разве молитвы, которые они
возносят поетоянао к небу, не доказывают нам,
что они нисколько не удовлетворены божественной экономией? Молиться богу, чтобы выпросить
у него какое-нибудь благо,—значит не доверять
его бдительным заботам. Молиться богу о предотвращении или прекращении какого-нибудь бедствия,—значит стараться воспрепятствовать осуществлению божественной справедливости. Взы-

вать о помощи бога в несчастии—значит обратиться к самому виновнику этих несчастий, чтобы
убедить его в необходимости исправить в нашу
пользу его цлан, который не соответствует нашим
интересам.
Есть оптимисты, которые находят, что в этом
мире в с е п р е к р а с н о , или которые беспрестанно твердят нам, что мы живем в лучшем из возможных миров. Если бы эти оптимисты были последовательны, они никогда не должны были бы
молиться, мало того, они не должны были бы
ждать другого мира, где человек будет более
счастлив. Можно ли иметь лучший мир, чем
л у ч ш и й из в о з м о ж н ы х миров?
Некоторые теологи объявили о п т и м и с т о в
нечестивцами, так как из их положений вытекает,
что бог не мог создать лучшего мира, чем тот, в
котором мы живем, что является, по мнению этих
ученых, умалением могущества бога и богохульством. Но разве эти теологи не понимают, что
значительно
менее оскорбительно для бога
утверждать,
что,
создавая
мир,
он
сделал все, что мог, чем говорить, что, имея возможность создать лучший мир, он имел жестокость
сделать его очень плохим? Если оптимист своей
системой оскорбляет божественное всемогущество,
то теолог, который его считает нечестивцем,
является сам нечестивцем, оскорбляющим божественную доброту под предлогом защиты его всемогущества.
Г о л ь б а х . Здравый смысл.

ГЛАВА

LXXXVHL

*

Мысль, что несправедливости и несчастия
этого мира будут исправлены в другом
мире, есть химерическая догадка, абсурдное предположение.
Когда мы жалуемся на бедствия, ареной которых является наш мир, нам указывают на другой
мир. Нам говорят, что там бог исправит все несправедливости и все несчастия, временно допущенные им здесь. Однако, если бог мог на достаточно продолжительное время усыпить свою вечную справедливость и допустить существование
зла на протяжении жизни всего нашего здешнего
мира,—какую гарантию мы имеем, что на протяжении жизйи другого мира божественная справедливость не будет пассивной по отношению к
несчастиям его обитателей?
Нас утешают в наших страданиях, говоря, что
бог терпелив и что его справедливость, хотя часто
весьма медленно дающая себя знать, все же несомненно скажется. Разве не видят те, которые
говорят нам так, что терпеливость недостойна существа справедливого, неизменного и всемогущего? Разве может бог терпеть несправедливость
хоть на один момент? Медлить с противодействием
злу, которое сознаешь, есть признак не то слабости, не то нерешительности, не то примирения с
этим злом.

Терпеть зло, которому можно воспрепятствов а т ь — это значит соглашаться, чтобы это зло совершилось.
ГЛАВА

LXXXIX.

Оправдывая зло и несправедливость, допущенные богом, теология только оправдывает право более сильного, т,-е. нарушение всех прав, или рекомендует людям
тупую покорность.
Я слышу со всех сторон многочисленные голоса
ученых людей, возражающих мне, что бог бесконечно справедлив, но ч т о е г о с п р а в е д л и в о с т ь не е с т ь ч е л о в е ч е с к а я
справедл и в о с т ь . Каков же тогда характер, какова природа этой божественной справедливости? Какое
представление я могу себе составить о справедливости, которая так часто похожа на человеческую
несправедливость? Не значит ли это спутать все
наши идеи о справедливости и несправедливости,
когда утверждают, что то, что является справедливостью у бога, есть несправедливость у его творений? Как можно взять за образец существо, чьи
божественные совершенства составляют диаметральную противоположность человеческих совершенств.
„Бог, говорите вы, является верховным властителем наших судеб. Его верховная власть, которую ничто не может ограничить, дает ему право
8*

поступать с произведениями своих рук так, как
ему заблагорассудится. Пресмыкающийся червь
так же, как и человек, не имеет даже права
роптать на него".
Этот надменный тон, очевидно, позаимствован
у служителей тиранов, прибегающих к нему весьма часто, чтобы заставить молчать тех, которые
терпят от насилий тиранов.
Этот язык, следовательно, не приличествует
служителям бога, чью справедливость прославляют. Этот язык не может импонировать мыслящему существу. Служители справедливого бога!
Я е своей стороны вам скажу, что самое огромное
могущество не
может давать вашему
богу права быть несправедливым по отношению
к наиболее презренному из его творений. Деспот
не есть бог. Бог, который присваивает себе право
делать зло, есть тиран. Тиран не может служить
образцом для людей, он должен быть гнусным
объектом
их глазах.
Не странно ли, что, желая оправдать бога, из
него делают ежеминутно самое несправедливое
существо. Как только мы начинаем жаловаться
на его образ действия, нас думают заставить молчать ссылкой на то, что б о г е с т ь в л а с т е л и н ,
чем хотят сказать, что бог, будучи наиболее сильным, не подчиняется обыкновенным правилам. Но
право наиболее сильного есть нарушение всех
прав. Правом оно может явиться только в глазах
дикого завоевателя, опьяненного своим бешенством

и воображающего, что может сделать все, что ему
заблагорассудится, с теми несчастными, которых
он победил. Это варварское право может казаться
законным только рабам, достаточно слепым, чтобы
верить, что все разрешено тиранам, для сопротивления которым они себя чувствуют слишком
слабыми.
•
.
,
Не видим ли мы, как набожные люди в силу
какой-то смешной наивности и не замечая явного
противоречия, даже в моменты величайших бедствий, неизменно повторяют, что добрый бог —
властелин?
Итак, непоследовательные мыслители, вы добросовестно полагаете, что д о б р ы й б о г вам посылает чуму, что д о б р ы й б о г вам дает войну,
что д о б р ы й б о г есть причина голода,—одним
словом, что д о б р ы й б о г , не переставая быть
добрым, имеет желание и право обрушить на вас
величайшие бедствия! Перестаньте, по крайней
мере, называть добрым вашего бога, когда он
вам причиняет зло, не говорите тогда, что он
справедлив. Скажите, что он очень силен, и что
вы не в состоянии отразить удары, которые он
по прихоти на вас обрушивает.
Бог, говорите вы, н а с к а р а е т т о л ь к о д л я
н а ш е г о в е л и ч а - й ш е г о б л а г а . Но какое благо
может проистекать для народа от того, что он
гибнет от эпидемий, что он разоряется войной,
нравственно портится, благодаря примеру извращенных властителей, что его беспрерывно давит

железный скипетр целого ряда безжалостных тиранов, что его губит бич плохого правительства,
разрушительные последствия которого часто ощущаются народами на протяжении столетий? Глаза
веры должно быть очень странно устроены, если
при их помощи можно усмотреть преимущество в
наиболее ужасных несчастьях и в наиболее длительных бедствиях, в пороках и глупостях, которые так жестоко сокрушают человеческий род.
ГЛАВА

ХС.

Л е г е н д а о б искуплении и н е п р е р ы в н ы е
истребления людей, приписанные И е г о в е
в библии, я в л я ю т с я причудливыми и смешными измышлениями, к о т о р ы е предполагают н е с п р а в е д л и в о г о б о г а - в а р в а р а .
Какие причудливые идеи о божественной справедливости могут имет христиане, которым предлагают верить тому, будто их бог в целях примирения с человеческим родом, отягощенным, помимо своего ведения, первородным грехом, заставил умереть своего собственного невинного и неспособного грешить сына! Что бы вы сказали о
короле, против которого взбунтовались его подданные и который не нашел бы другого средства
умилостивить самого себя, как заставить умереть
наследника престола, который не принимал никакого участия в общем мятеже? Христианин ска-

жет, что бог по доброте своей согласился на то,
чтобы его сын умер жестокой смертью за его подданных, которые сами по себе неспособны дать
удовлетворение божественной справедливости. Но
любовь отца к чужим не дает ему права быть
несправедливым и варваром по отношению к
своему сыну.
Все свойства, которыми теологи наделяют своего бога, каждую минуту только уничтожают
друг друга; всегда одно из них может существовать только на счет другого.
А разве еврей имеет более разумные идеи о
божественной справедливости, чем христианин?
Один король своей надменностью возбуждает гнев
неба. Иегова ниспосылает чуму на свой невинный
народ. Семьдесят тысяч подданных были истреблены, чтобы искупить грех монарха, которого божественная доброта решила пощадить!.
ГЛАВА

ХСІ.

Можно ли считать нежным, великодушным
и справедливым отцом существо, которое
дало жизнь своим детям только для того,
чтобы сделать их несчастными?
Несмотря на все отрицательные черты, которыми все религии охотно наделяют бога, люди не
могут решиться обвинить его в несправедливости.
Они боятся, что, подобно земным тиранам, он почувствует себя оскорбленным правдой и вдвойне

обрушит на них тяжесть своей жестокости и тирании. Они поэтому прислушиваются к своим пастырям, которые говорят им, что их бог—нежный
отец, что' этот бог есть справедливый монарх, задачей которого в этом мире является увериться
в любви, преданности и уважении своих иод данных, что этот бог оставил за ними свободу действия с исключительной целью представить им
случай заслужить его благосклонность и обрести
вечное блаженство, которое им вовсе не принадлежит по праву. По каким признакам могут люди
узнать нежность отца, который дал жизнь огромному числу детей своих только для того, чтобы
они влачили на земле тягостное, преисполненное
тревоги и горечи, существование? Можно ли себе
представить более пагубный подарок, чем эта
хваленая свобода, которая, говорят, дает человеку удобный случай злоупотреблять ей и этим
навлечь на себя вечные мучения?
Г Л А В А ХСИ.

Вся жизнь смертных, все, что совершается
на земле, свидетельствует против свободы
человека, против справедливости и доброты предполагаемого бога.
Нет той жестокой и опасной роли, которую бог
не заставил бы играть вызванных им к жизни
людей. Брошенные в мир без их согласия, наде-

ленные темпераментом, над которым они не властны, движимые страстями и желаниями, присущими их природе, подверженные соблазнам, которым они не имеют силы противостоять, влекомые событиями, которых они не могли ни предвидеть, ни предупредить, несчастные люди вынуждены
вести жизнь, которая может навлечь на них
страшные по силе и продолжительности мучения.
Путешественники уверяют, что в одной азиатской стране царствует султан, преисполненный
всяких фантазий и причудливейших желаний,
не
встречающих
никакого
противодействия.
В силу странной мании этот монарх проводит
свое время, сидя перед столом, на котором помещены три игральные кости и стакан для игральных костей. Один из краев стола покрыт грудой
золота, долженствующей возбудить жадность придворных и людей, окружающих султана. Этот
последний, зная слабость своих подданных, держит к ним почти дословно такого рода речь: Рабы! Я вам желаю добра. Моя доброта побуждает
меня дать вам возможность стать богатыми и
счастливыми. Видите вы эти сокровища? Ну, вот
они предназначены для вас. Постарайтесь их
выиграть. Пусть всякий из вас поочереди берет
в руки этот стакан и эти кости. Всякий, кто будет имьть счастье выкинуть равное число очков
из шести, станет обладателем этих сокровищ. Но
я вас предупреждаю, что тот, кому не удастся
выкинуть надлежащее число очков, будет брошен

навсегда в темницу, где по правилам моего правосудия его должны поджаривать на медленном
огне. Присутствующие, приведенные в ужас этой
речью монарха, смотрят друг на друга. Никто из
них не хочет попытать счастья при таком страшном риске. Как!—говорит тогда разгневанный монарх,—никто не вызывается играть! О! это совсем
не соответствует моим намерениям. Моя слава
требует, чтобы играли. Итак, вы будете играть.
Я этого хочу, и вы должны подчиниться беспрекословно. Следует еще заметить, что игральные
кости деспота так устроены, что на сто тысяч
ударов только один попадает. Таким образом великодушный монарх имеет удовольствие видеть
свою тюрьму переполненной и свои богатства редко унесенными. Смертные! Эіот султан—ваш бог!
Его сокровища—его небо, его тюрьма это—ад, а
вы держите игральные кости.
ГЛАВА

ХСІІІ.

Неправда, будто мы обязаны какой-нибудь
признательностью тому, что называют провидением.
Нам каждую минуту повторяют, что мы обязаны
бесконечной благодарностью провидению за те
бесчисленные благодеяния, которыми оно нас
охотно осыпает. Нам особенно прославляют счастье существования. Но, увы, сколько найдется

таких смертных, которые действительно удовлетворены условиями своего существования? Если
жизнь нам дарит радости, как много горечи к
ним бывает примешано! Недостаточно ли часто
одной жгучей печали, чтобы отравить сразу самую безмятежную и счастливую жизнь? Много ли
найдется людей, которые захотели бы, если бы
это от них зависело, начать с начала при тех же
условиях тот жизненный путь, на который судьба
их бросила без их согласия?
Вы говорите, что существование само по себе
есть очень большое благодеяние. Но разве это
существование не омрачается постоянно горестями, опасениями и болезнями, часто жестокими и
слишком незаслуженными? Разве эта жизнь, угрожаемая со всех сторон, не может каждую минуту
угаснуть?
Где тот, кто, прожив некоторое время, не увидел бы себя лишенным любимой жены, любимого
ребенка, друга-утешителя, потеря которых беспрестанно сверлит его мозг?
Слишком ничтожно число тех смертных, которые
не вынуждены были пить из чаши страданий,
слишком ничтожно число тех, у которых не является часто желание покончить счеты с жизнью.
Наконец, не от нас зависело существовать или
не существовать. Многим ли обязана птица птицелову за то, что он поймал ее в свои сети и поместил
в свой птичий садок с тем, чтобы, потешившись
ей некоторое время, скушать ее?

Г Л А В А XCIV.

Нелепо утверждать, что человек есть любимое дитя провидения, любимец бога,
единственная цель его трудов, царь природы.
Несмотря на все недуги, горести и несчастья,
которым человек подвергается в этом мире, несмотря на все опасности, которые его встревоженное воображение создает ему в другом мире,
он, однако, имеет глупость воображать себя любимцем своего бога, предметом всех его забот,
единственной целью всех его трудов. Он воображает, что весь мир создан для него. Он называет
себя надменно ц а р е м п р и р о д ы и ставит себя
значительно выше всех других животных. Бедный смертный.' На чем ты основываешь свои высокомерные претензии?
Ты говоришь, что твоя душа, разум, которым
ты обладаешь, твои возвышенные свойства дают
тебе возможность неограниченной власти над окружающими тебя существами.
Но, слабый властелин мира! Разве ты хоть на
одну минуту уверен в продолжительности твоего
царствования. Разве недостаточно самых ничтожных частиц материи, которую ты так презираешь,
чтобы сорвать тебя с твоего трона и лишить тебя
жизни? Наконец, не кончает ли царь животного
мира тем, что он становится кормом для червей?

Ты нам говорить о своей душе? Но знаешь ли
ты, что такое душа? Разве ты не видишь, что эта
душа есть только совокупность твоих органов,
обусловливающих твою жизнь? Разве ты станешь
отрицать душу у других животных, которые живут, мыслят, рассуждают, сравнивают, которые
ищут наслаждений, избегают страдания, как и
ты, которые часто обладают более совершенными
органами, чем твои?
Ты хвастаешь своими умственными способностями, однако делают ли тебя эти способности,
которыми ты так гордиться, более счастливым,
чем все остальные создания? Как часто ты пользуешься своим разумом, которым ты так гордишься и которому религия повелевает тебе не
следовать? Разве те звери, которых ты презираешь за то, что они слабее тебя или менее хитры,
чем ты, разве те звери подвержены горестям, душевным мукам, тысяче суетных страстей, тысяче
воображаемых потребностей, осаждающих беспрестанно твое сердце? Разве они терзаются, подобно
тебе, прошлым, тревожатся за будущее? Разве недостаточно им, живущим исключительно в настоящем, того» что ты называешь их и н с т и н к т о м , я
же называю их р а з у м о м , чтобы сохранить себя,
защищаться и удовлетворить своим потребностям?
Разве этот инстинкт, о котором ты говоришь с
презрением, не служит им часто лучше, чем тебе
твои чудесные способности? Не является ли их
мирное незнание более выгодным для них, чем

те сумасбродные размышления и те пустые исследования, которые делают тебя несчастным и которые толкают тебя иногда на избиение предста* вителей твоего столь благородного рода? Наконец,
разве эти звери обладают, как многие из смертных, таким мрачным воображением, которое заставило бы их бояться не только смерти, но и
такие вечные мучения, какие, по мнению смертных, жпут их за гробом? Август, узнав о том, что
Ирод, царь Иудеи, убил своих сыновей, воскликнул: в ы г о д н е е б ы т ь с в и н ь е й И р о д а , ч е м
е г о сыном?
То же самое можно было сказать о человеке.
Это любимое дитя провидения подвергается ббльшим опасностям, чем все другие животные. Разве
он не полагает, что, испытав достаточно мучений
в этой жизни, ему грозит опасность вечных мучений еще в другом мире?
Г Л А В А XCY.

Сравнение между человеком и животными.
Где лежит точная разграничительная линия
между человеком и другими животными, которых
люди называют скотом? В чем его существенное отличие от зверей? Нам говорят, что своей сметливостью, своими духовными способностями, своим
разумом человек обнаруживает свое превосходство над всеми другими животными, которые все,
что бы они ни делали, делают всегда под влия-

нием физических импульсов, в которых разум
совершенно не участвует. Но, наконец, звери,
имея более ограниченные потребности, чем люди,
прекрасно обходятся без этих умственных способностей, которые были бы совершенно бесполезны
при их образе жизни.
Они могут вполне обойтись одним своим инстинктом, между тем как всех способностей человеку
едва хватает на то, чтобы сделать сносным его
существование и чтобы удовлетворить всем тем
потребностям, которые умножаются для усугубления его страдания под влиянием его воображения, его предрассудков и его учреждений.
Жизненный уклад животных совсем иной, чем
у людей. У животных другие потребности, другие
стремления, другие фантазии. Они очевь быстро
достигают зрелости, человеку же чрезвычайно
редко удается развить в совершенстве свои духовные способности, свободно пользоваться ими и
сделать из них употребление, соответствующее
интересам его собственного счастия.
ГЛАВА

ХСѴІ.

Нет в мире более гвусных животных, чем
тираны.
Нас уверяют, будто человеческая душа представляет собой простую субстанцию, но если человеческая душа действительно была бы такой простой субстанцией, она должна была бы бытьсовер-

шѳнно одинаковой во всех индивидуумах человеческого рода, и последние должны были бы обладать одинаковыми духовными способностями.
Однако так не бывает.
Люди различаются между собой своими духовными качествами не в меньшей мере, чем своими
внешними чертами. Человеческий род охватывает
существа, которые не менее отличны друг от друга,
чем человек от лошади или собаки. Можно
ли найти сходство или • подобие между несколькими людьми? Какое бесконечное расстояние отделяет гений какого-нибудь Локка, Ньютона от
умственных способностей какого-нибудь крестьянина, готтентота, карлика!
Отличие человека от других животных кроется
целиком в отличии его организации, давшей ему
возможность производить действия, на которые
те неспособны. Разнообразие, которое мы замечаем
между органами разных индивидуумов человеческого рода, может вполне объяснить нам то различие, которое встречается между ними в отношении
.способностей, называемых умственными. Большая
или меньшая тонкость органов, теплота крови,
большая или меньшая быстрота обращения в жидкостях, гибкость или тугость фибров или нервов
должны по необходимости произвести бесконечные различия, которые мы замечаем в духовном
складе людей. Только благодаря упражнению,
навыку и воспитанию человеческий ум развивается и достигает той ступени, на которой он воз-

вышается над всеми окружающими его существами. Человек без культуры и без опыта есть
существо, лишенное разума и технической ловкости, как и животное. Тупой человек—это человек, чьи органы двигаются с трудом, чей мозг с
трудом возбуждается, чья кровь обращается недостаточно быстро. Умный человек—это такой человек, который обладает гибкими органами, который быстро соображает, чей мозг быстро шевелится. Ученый—это человек, у которого органы и
мозг долго упражнялись на объектах, которые
его занимали.
Разве человек без культуры, без опыта, без разума
не заслуживает более презрения и ненависти, чем
самые отвратительные насекомые и самые лютые
звери? Есть ли в природе что-нибудь более омерзительное,чем какой-нибудьТиберий, Нерон, Калигула?
А разве те разрушители человеческого рода,
которые известны под именем завоевателей, обладают душами более высокого качества, чём души
медведей, львов и тигров? Есть ли в мире более
гнусные животные, чем тираны?
ГЛАВА

ХСѴІІ.

Олровержение идеи о превосходстве человека.
Человеческие глупости быстро сводят на-нет в
глазах разума то превосходство над другими животными, которое человек без всякого основания
Г о л ь б а х . Здравый смысл.

9

себе приписывает. Как часто животные обнаруживают больше мягкости, обдуманности и разума,
чем то животное, которое называет себя разумным
по преимуществу! Можно Ли найти сретй людей,
которых мы так часто видим в положении рабов
и угнетаемых, такие превосходно организованные
общества, как общества муравьев, пчел и бобров?
Видим ли мы когда-нибудь, чтобы дикие звери
одного и того же вида встречались в равнинах с
тем, чтобы резать и убивать друг друга без всякой пользы? Видим ли мы, чтобы среди них возникали религиозные войны? Жестокость зверей по
отношению к другим видам имеет своим мотивом
голод, потребность в питании. Жестокость человека против человека имеет мотивом только тщеславие его властителей и глупость, проистекающую от нелепых предрассудков.
Мыслители, которые воображают или которые
хотят нас заставить верить, что все в мире создано для нас, приходят в большое смущение, когда
спрашиваешь их о том, какую пользу собственно
может принести человеку существование такого
огромного количества вредных животных, отравляющих беспрестанно нам жизнь? Какая видимая польза может проистекать для друга богов
от того, что его искусает гадюка, ужалит комар,
съедят черви, разорвет в куски тигр и т. д.? Разве все эти животные не рассуждали бы так же
правильно, как наши теологи, если бы вообразили, что человек создан для них?

ГЛАВА

Восточная

XCYIII.

сказка.

Недалеко от Багдада проводил спокойные дни
в приятном одиночестве один, прославившийся
своей святостью, дервиш. Окрестные жители, желая быть помянутыми в его молитвах, спешили
каждый день принести ему пищу и подарки. Святой человек не переставал воздавать хвалу богу
за те благодеяния, которыми провидение его осыпает. „О, аллах!—говорил он,—неизречима твоя
нежность к твоим слугам! Что я сделал такого,
чтобы заслужить те блага, которыми твоя щедрость меня осыпает! О, царь небес! О, отец природы, какая хвала могла бы достойно прославить
твою щедрость и твои отеческие заботы! О, аллах,
велика твоя доброта к сынам человеческим"! Проникнутый чувством благодарности, наш отшельник дает обет предпринять в седьмой раз паломничество в Мекку. Война, происходившая тогда
между персами и турками, не могла его заставить
отложить исполнение его благочестивого намерения. Преисполненный доверия к богу, он отправляется в путь. Благодаря неприкосновенности,
которую дает в Аравии дервкшское одеяние, наш
дервиш беспрепятственно проходит через враждебные отряды. Его не только никто не думает обидеть, но, наоборот, на каждом шагу солдаты обеих сторон ему оказывают знаки уважения. Нако-'
9*

нец, обессиленный от усталости, он видит себя
вынужденным искать защиты против лучей палящего солнца. Он находит эту защиту под прохладной тенью группы пальм, корни которых орошались прозрачным ручейком. В этом уедивенном
месте, тишина которого нарушалась только журчанием воды да чириканием птиц, святой человек нашел не только восхитительное убежище, но
и роскошный стол. Стоит ему только протянуть руку,
и он может сорвать финики и другие вкусные
плоды, ручеек дает ему возможность утолить его
жажту, и тут яге зеленая лужайка манит к приятному отдыху. Проснувшись, дервиш совершает
священный обряд омовения и в порыв? радости
восклицает: „О, аллах! как велика твоя доброта
к сынам человеческим!" Хорошо отдохнувши и
освеягившясь, полный силы и радости, наш святой продолжает свой путь. Дорога ведет его некоторое время по ласкающей взі>р местности, изобилующей цветущими холмами, зелеными лугами
и обремененными плодами деревьями. Тронутый
этим зрелищем, о а не перестает прославлять богатую и щедрую руку провидения, расточающего
повсюду свои дары на благо человеческому ролу.
Пройдя еще некоторое расстояние, он находит
несколько гор с крутым аодъемом. Ему с трудом
удается взобраться на их вершину, и тут вдруг
ужасная картина развертывается перед его глазами Его душа объята ужасом. Он видит перед
собой обширную равнину, совершенно опустошен-

ную огнем и железом. Всматриваясь пристальнее,
он видит, что равнина покрыта более чем ста тысячами трупов, оставшихся здесь в результате
кровавой битвы, происходившей в этих местах за
несколько дней перед этим. Орлы, ястребы, вороны и волки наперерыв обжирались мертвыми те- „
лами, которыми была усыпана земля. Мрачное
раздумие охватывает нашего пилигримма при
этом зрелище. Небо в виде особой милости одарило его способностью понимать язык зверей. И
вот он слышит, как волк, наевшийся до отвалу
человеческого мяса, восклицает в порыве радости:
„О, аллах, как велика твоя доброта к волчьим
сынам! Твоя прозорливая мудрость поражает умопомешательством этих презренных людей, которые так опасны для нас В твоей бдительной заботе о своих творениях, ты заставляешь этих губителей нашего рода резать друг друга, чтобы
тем приготовить для нас роскошное пиршество.
О, аллах! велики твои милости к сынам волчьим!"
ГЛАВА

ХСІХ.

Бессмысленно видеть в мире только благодеяния бога и полагать, что этот мир
создан только для нас.
Воспламененное воображение видит в этом мире
только благодеяния неба. Более же спокойный ум
находит здесь как добро, так и зло. Я существую,
скажете вы; но разве это существование всегда

есть благо? „Смотрите, скажете вы, на это солнце, которое вам светит, на эту землю, которая
покрывается для вас колосьями и зеленью, на
эти цветы, которые распускаются, чтобы радовать
в а т взор и услаждать ваше обоняние, на эти де, ревья, которые гнутся под тяжестью восхитительных плодов/на эти чистые источники, которые
бьют только дня -того, чтобы утолить вашу жажду,
на эти моря, омывающие землю, чтобы облегчить
ваши сношения,на этих животных, которых предуематрительная природа произвела для вашего
потребления. Да, я все эти вещи вижу и наслаждаюсь ими, когда имею возможность, но во многих поясах земли это прекрасное солнце почти
всегда скрыто от меня, в других его палящий
зной мне причиняет страдания. В этих поясах
поля выжжены солнцем, луга лишены зелени,
деревья—плодов, урожай сожжен, источники высохли, я с трудом могу существовать здесь, и я
стону тогда от жестокостей природы, которую вы
находите всегда такой благодетельной. Если эти
моря доставляют мне пряности, богатства, ненужные товары, то разве они не губят массами людей, достаточно глупых, чтобы пуститься по ним?
Тщеславие человека заставляет его верить, что
он есть единственный центр мирй. Мир и бог, по
его мнению, существуют для него одного. Он
считает себя достаточно значительным, чтобы он
мог по своей прихоти изменить порядок, установленный природой. Но он рассуждает атеистиче-

скй, как только речь идет о других животных.
Разве он не воображает, что представители других (отличных от человека) видов животного мира,
суть автоматы, мало достойные забот провидения
и что звери не могут быть объектами его справедливости или его доброты? Смертные рассматривают счастливые или несчастные события,
здоровье или болезнь, жизнь и смерть, изобилие
и нужду, как награду или кару за пользование
или злоупотребление свободой, которую они без
всякого основания у себя предполагают. Рассуждают ли они точно так же, когда речь идет о
зверях? Нет. Хотй они видят, что животные под
управлением справедливого бога наслаждаются и
страдают, бывают здоровы или больны, живут if
умирают, как и они сами, им не приходит в голову спросить, какими грехами эти звери могли
навлечь на себя гнев властителя природы. Разве
философы, ослепленные своими теологическими
предрассудками, не договорились, желая выпутаться из затруднения, до нелепости, что звери
вообще лишены способности чувствовать?
Неужели люди никогда не откажутся от своих
глупых претензий? Неужели они не поймут, что
природа создана не для них? Неужели они не
убедятся в том, что эта природа установила равенство между всеми существами, которые она
производит? Неужели они не увидят, что все организованные существа одинаково созданы, чтобы
родиться и умереть, чтобы наслаждаться и стра-

дать? Наконец, вместо того, чтобы неуместно гордиться своими умственными способностями, разве
они не вынуждены согласиться, что часто эти
способности делают их более несчастными, чем
могут быть звери, у которых мы не находим ни
мнений, ни предрассудков, ни тщеславия и глупостей, от которых каждую минуту зависит человеческое благополучие.
Г Л А В А С.

Что такое душа? Этого никто не знает.
Если бы эта мнимад душа представляла
собой другую субстанцию, чем субстанция
тела, их соединение было бы невозможно.
Превосходство над другими животными, которое люди приписывают себе, основывается, главным образом, на том их мнении, будто они одни
обладают бессмертной душой. Но, когда вы спрашиваете их, что такое эта душа, они начинают
бормотать нечто невразумительное. Это, мол, неизвестная субстанция, это—таинственная сила,
отличная от их тела, это—дух, о котором они не
имеют никакого представления. Спросите их тогда:
каким образом этот предполагаемый ими дух, совершенно лишенный, подобно их богу, протяженности, мог соединиться с их протяженным и материальным телом? На это они вам ответят, что
они этого не знают, что это для них тайна, что
это соединение есть действие всемогущества бога.

Вот те ясные представления, которые люди составили себе о той скрытой или, вернее, воображаемой субстанции, которая сделалась движущим
мотивом всех их действий!
Если душа есть субстанция, существенно отличная от тела и не могущая быть ни в каких
отношениях с ним, то их соединение было оы не
только непонятно, но абсолютно невозможно.
Кроме того, эта душа, будучи сущностью, отличной от тела, должна была бы иметь и сферу действия, отличную от сферы действия тела. Однако
мы видим, что движения, испытываемые телом,
чувствуются этой предполагаемой душой и что
эти две субстанции, различные по своей сущности, действуют всегда в гармонии. Вы нам еще
скажете, что эта гармония есть тайна, я же скажу
вам, что я не вижу своей души, что я знаю и
чувствую только свое тело, что чувствует, мыслит,
рассуждает, страдает и наслаждается именно это
тело, и что все его способности являются необходимым результатом его специфического механизма или его организации.
ГЛАВА

CI.

Существование души есть абсурдное предположение, а существование бессмертной души
есть еще более абсурдное предположение.
Хотя люди совершенно не в состоянии составить себе малейшее представление о своей душе

или о том духе, который их одушевляет, они,
однако, убеждены, что эта неизвестная душа не
подвержена смерти. Все им доказывает, что они
чувствуют, мыслят, приобретают идеи, страдают
и наслаждаются только посредством чувств или
материальных органов тела. Даже предполагая
существование этой души, нельзя не признать,
что она всецело зависит от тела и подвергается
в соединении с ним всем тем изменениям, которые испытывает тело. И тем не менее люди воображают, что душа по своей природе не имеет
ничего общего с телом. Нас хотят убедить, что
она может действовать и чувствовать без помощи
тела. Одним словом, утверждают, что, лишившись
этого тела и освободившись от его чувств, эта
душа сможет жить, наслаждаться, страдать, испытывать счастье или переживать ужасные муки. Вот
тог ряд гадательаых нелепостей, на котором зиждется странное мнение о б е с с м е р т и и д у ш и
Если я спрашиваю, какие мотивы имеются для
предположения о бессмертии души, мне немедленно отвечают: человек по своей природе желает быть бессмертный и жить вечно. Но отвечу
я вам, разве тот факт, что вы сильно желаете
какую-нибудь вещь, есть достаточное основание
для заключения, что это желание осуществится?
В силу какой странной логики решаются умозаключать, что так как люди пламенно желают,
чтобы что нябудь случилось, то это непременно
случится?

Разве желания, порожденные воображением
людей, являются масштабом реальности? Безбожники, говорите вы, лишенные заманчивых надежд на другую жизнь, желают быть уничтоженными. Прекрасно! Не вправе ли тогда эти нечестивые заключать на основании своего желания,
что они превратятся в ничто, точно так же, как
вы себя считаете вправе заключать, что вы будете жить вечно, так как вы этого хотите?
.

ГЛАВА

СІІ.

Ясно, что человек целиком умирает.
Весь человек умирает. Это очевидно для всякого,
кто находится в полном уме и здравом рассудке.
Человеческое тнло после смерти представляет
собой массу, неспособную произвести те движения,
совокупность которых образует жизнь. В нем нет
тогда ни кровобращения, ни дыхания, ни способности переваривать пищу, ни способности речи
и мысли, Говорят, что тогда душа отделилась от
тела. Но сказать, что эта душа, которой не знают,
есть принцип жизни, значит ничего не сказать
или это значит сказать, что какая-то неизвестная
сила есть скрытый принцип недоступных восприятию движений. Нет ничего более естественного
и простого, чем представление, что мертвый человек больше не живет, ничего более нелепого,
чем предположение, что мертвый человек все еще
продолжает жить.

Мы смеемся нац наивностью некоторых народов,
имеющих обычай класть в гроб своим мертвым
провизию, предполагая, что эта пища может для
них быть полезной и необходимой в другой жизни.
Но разве более смешно или более нелепо думать,
что люди будуть есть после смерти, чем воображать, что они будуть мыслить, что они будут
иметь приятные или неприятные идеи, что они
будут наслаждаться, что они будут страдать, что
они будут чувствовать раскаяние тогда, когда
органы, являющиеся носителями этих ощущений,
будут раз-на-всегда разрушены и превращены в
прах? Скачать, что души людей после смерти их
тел будут счастливы или несчастны, это значит
утверждать, что люди смогут видеть без глаз,
что они будут слышать без ушей, будут ощущать
вкус без неба, обонять без иоса и осязать без
рук и кожи. Нации, считающие себя чрезвычайно
рассудительными, разделяют тем не менее такого
рода идеи.
ГЛАВА

CHI.

Неопровержимые доказательства
духовности души.

против

Догма бессмертия души предполагает, что душа
есть простая субстанция, одним словом, что она—
дух. Но я буду спрашивать всегда, что такое
душа? „Это, говорите вы, субстанция, лишенная
протяженности, неразрушимая, не имеющая ни-

чего общего с материей". Но если это так, то почему
ваша душа рождается, растет, крепнет, слабеет,
расстраивается и стареет вместе с вашим телом?
Вы нам ответите на все эти вопросы, что все
это тайны, но если это тайны, то вы в этом ничего не понимаете. Если же вы в этом ничего не
понимаете, то как вы можете что-либо категорически утверждать о вещи, о которой вы не способны составить себе ни малейшего представления? Чтобы полагать или утверждать что нибудь
необходимо по крайней мере знать, в чем состоит
та вещь, о которой что-либо полагается или
утверждается. Верить в существование вашей имматериальной души—это значит сказать, что вы
убеждены в существовании вещи, о которой вы
себе не можете составить ни малейшего истинного представления. Это значит верить в слова,
не будучи в состоянии соединить с ними какого
бы то ни было смысла. Утверждать, что вещь
такова, как вы говорите—верх нелепости или
тщеславия.
ГЛАВА

C1V.

Нелепость
сверхъестественных
причин,
беспрестанно призываемых теологами на
помощь.
Странные мыслители эти теологи! Когда они
не могут отгадать естественвые причины вещей,
они немедленно изобретают причины, которые ови
называют сверхъестественными. Они воображают'

Духов, скрытые причины, необъяснимые факторы
или вернее слова, еще более темные, чем те
вещи, которые они стараются объяснить. Останемся же в пределах природы, если мы хотим
отдать себе отчет в явлениях природы, будем игнорировать причины, слишком тонкие, чтобы они
могли быть объяты нашими органами, и будем
убеждены, что, выходя иэ границ природы, мы
никогда не найдем решения тех проблем, которые
нам представляет природа.
Даже с точки зрения теологический гипотезы,
т.-е. гипотезы, принимающей всемогущего двигателя материи, остается непонятным, по какому
праву теологи могли бы отрицать у своего бога
возможность наделять эту материю способностью
мысли. Разве ему труднее было бы создавать
комбинации материи, имеющие своим результатом
способность мышления, чем создавать мыслящих
духов? По крайней мере, предполагая материю, которая мыслит, мы имели бы некоторые понятия о субъекте нашего мышления или о том, что в нас
мыслит, между тем как, приписывая мысль имматериальному существу, мы не можем себе составить
о последнем ни малейшего представления.
Г Л А В А CY.

Неправда, что материализм унижает человеческий род.
Нам возражают, что материализм делает из человека настоящую машину, а это считают слиш-

ком унизительным для всего человеческого рода.
Но разве больше соответствует достоинству человеческого рода, если мы скажем, что человек
действует под влиянием таинственных импульсов,
полученных от какого-то духа или чего-то н е и з в е с т н о г о , служащего непонятным для нас образом для его одушевления?
Легко видеть, что превосходство, которое приписывают д у х у над материей или душе над телом, основано только на том неведении, в котором
обретаются люди относительно природы этой души,
между тем как с материей или телом люди более
знакомы и воображают, что знают последнее во
всех его деталях. Однако самые простые движения наших тел представляют для всякого размышляющего о них человека такую же трудную
загадку, как явления мысли.
ГЛАВА

СVI.

Продолжение.
То уважение, которое столько людей питает к
духовной субстанции, имеет, кажется, своим
единственным основанием их неспособность дать
сколько-нибудь вразумительное определение этого
понятия. Презрение, которое наши метафизики
обнаруживают по отношению к материи, имеет
свое объяснение в том правиле, что „ п а н и б р а т с т в о р о ж д а е т п р е з р е н и е " . Когда они нам
говорят, что д у ш а б о л е е с о в е р ш е н н а и

б о л е е б л а г о р о д н а , ч е м т е л о , то они нам
или ничего не говорят, или их слова имеют такой
смысл: то, о чем они не имеют ни малейшего
понятия, должно быть более совершенно, чем то,
о чем они имеют некоторые слабые представления.
Г Л А В А CYII

Догма о загробной жизни полезна только
тем, кто, пользуясь легковерием народа,
эксплоатирует его в свою пользу.
Нам беспрестанно прославляют пользу догмы о
загробной жизни. Утверждают, что, если даже
эта догма и представляла бы собой простую фикцию, она чрезвычайно полезна, ибо она внушает
страх людям и заставляет их итти по стезе добродетели. Правда ли, однако, что эта догма делает
людей более мудрыми и добродетельными? Разве
те нации, среди которых эта фикция утвердилась,
отличаются как-нибудь своими вравами и своим
поведением? Не имеет ли видимый мир всегда
преимущество перед невидимым? Если бы те, которые призваны руководить людьми и управлять
ими, обладали сами знаниями и добродетелью,
то они скорее управляли бы ими, при помощи
реальностей, чем при помощи пустых химер.
Однако лукавые, честолюбивые и испорченные
законодатели везде находили для себя более подходящим усыпить народы при помощи басен, чемучить их истине, чем развить их разум, чем по-

буждать их к добродетели посредством ощутительных и реальных мотивов, чем управлять ими
разумным образом.
Теологи, без сомнения, имели все основания
сделать душу имматериальной, они нуждались в
душах и химерах, чтобы населить те воображаемые области, которые они открыли в другой
жизни. Материальные души были бы, подобно
всем телам, подвержены разрушению. Если же
люди думали бы, что все в них умирает, географы
другого мира потеряли бы, очевидно, право вести
их души в эту неизвестную страну. Они бы не
извлекли никакой пользы из тех надежд, которыми они их манят, и из тех страхов, которыми
они их запугивают. Если будущая жизнь не
имеет никакого реального значения для человеческого рода, она по крайней мере приносит огромную выгоду тем, которые ставят своей задачей
готовить человеческий род к этой будущей жизни.
ГЛАВА

CYIII.

Неверно, что догма о загробной жизни
уіешительна, и если бы даже она была
утешительной, то отсюда не следовало бы
заключить, что она истинна.
„Но, скажут, разве догма об имматериальяости
души не утешительна для существ, которые часто
себя чувствуют чрезвычайно несчастными здесь,
Г о л ь б а х . Здравый смысл.

10

на земле? Е -ли бы эта догма и была иллюзией,
то разве она не сладкая и приятная иллюзия?
Разве это не благо для человека верить, что он
будет продолжать жить и после смерти и будет
некогда наслаждаться блаженством, в котором
ему было отказано на земле?
Итак, бедные смертные! Вы делаете свои желания масштабом истины! Так как вы хотите жить
вечно и быть более счастливыми, вы отсюда немедленно заключаете, что вы будете вечно жить
и что вы будете более счастливыми в неизвестном
мире, чем в известном, который вам часто дает
одни страдания! Согласитесь тогда без сожаления
оставить этот мир, который огромному большинству среди вас причиняет больше страданий, чем
"радостей. Покоритесь безропотно тому року, который желает, чтобы вы, подобно всем существам,
не существовали вечно. Но что из меня станет?
спрашиваешь ты меня, о человек!.. То, чем ты
был несколько миллионов лет тому назад. Ты был
тогда ч е м - т о н е и з в е с т н ы м . Решайся же
снова стать в один миг этим н е и з в е с т н ы м ,
которым ты был тогда. Вернись мирно в тот общий дом, из которого ты вышел, приняв свой
настоящий образ, помимо своего желания, и исчезни без ропота подобно всем окружающим
тебя существам.
Нам беспрестанно повторяют, что религиозные
понятия дают бесконечное утешение несчастным.
Утверждают, что идеал бессмертия, души и буду-

щей более счастливой жизни способен возвысить
душу человека и служить ему Поддержкой в тех
бедствиях, которые его угнетают на земле. Материализм же, напротив, есть печальная система,
деградирующая человека, низводящая его до положения животного и убивающая его мужество.
Эта система показывает человеку в перспективе
только ужасное уничтожение, способное довести
его до отчаяния и внушить ему мысль о самоубийстве в те моменты, когда он испытывает страдания на земле. Теологи—большие мастера ругать
и хвалить, - огорчать и утешать, запугивать и
ободрять.
Согласно фикциям теологии, потусторонний мир
имеет счастливые и несчастные области. Нет
ничего труднее, чем сделаться достойным обители
счастливых, ничего легче, чем получить место в
обиталище страдании, которые бог держит наготове для несчастных жертв своего вечного гнева.
Не забыли ли те, которые находят идею загробной жизни такой привлекательной и заманчивой,
что эта загробная жизнь, согласно их собственным
представлениям, должна-сопровождаться страданиями для огромного числа смертных? Не обладает ли идея абсолютного уничтожения бесконечным преимуществом перед идеей вечной жизни,
сопровождаемой страданиями и с к р е ж е т о м зуб о в н ы м ? Разве мысль о том, что не всегда будешь существовать, более огорчительна, чем мысль
о том, что ты не всегда существовал? Боязнь

прекращения существования является реальным
злом только для воображения, которое одно и породило догму загробной жизни.
Вы утверждаете, христианские ученые, что идея
более счастливой жизни радостна! Мы с этим
согласны. Нет никого, кто не желал бы более приятного и более прочного существования, чем то,
которое является нашим уделом здесь, на земле.
Но если рай соблазнителен, то вы согласитесь,
что ад ужасен. Небо очень трудно заслужить, а
ад очень легко. Не говорите ли вы, что в счастливые области ведет у з к а я и трудная дорога, а в
области несчастия ведет ш и р о к а я дорога? Не повторяете ли вы каждую минуту, что ч и с л о изб р а н н ы х о ч е н ь н е в е л и к о , а ч и с л о отв е р ж е н н ы х ч р е з в ы ч а й н о в е л и к о ? Разве
не требуется для возможности спасения особой
божественной благодати, которой бог удостаивает
только очень немногих? Но раз это так, то я вам скажу, что эти идеи совсем не утешительны. Я вам скажу, что я охотнее предпочитаю быть уничтоженным
раз-на-всегда, чем жариться на вечном огне. Я
вам скажу, что участь животных мне кажется более привлекательной, чем участь осужденных. Я
вам скажу, что мнение, которое меня" освобождает
от тягостных страхов в этом мире, мне кажется
более утешительным, чем та неизвестность, в которой меня оставляет идея о богѳ, который по
прихоти расточает свои милоі ти, дарит их только
своим любимцам и допускает, чтобы все осталь-

ные сделали себя достойными вечных мук. Только
энтузиазм или глупость могут побудить предпочитать неправдоподобные догадки, сопровождаемые
неизвестностью и тягостным страхом, ясной системе, дающей успокоение.
Г Л'А В A

СІХ.

В с е принципы религии я в л я ю т с я продуктом воображения. В н у т р е н н е е ч у в с т в о е с т ь
т о л ь к о р е з у л ь т а т у к о р е н и в ш е й с я привычки.
Б о г е с т ь химера, и качества, которыми он
щедро награждается, взаимно и с к л ю ч а ю т
друг друга.
Все религиозные принципы являются продуктом
одного воображения, в котором ии опыт, ни размышления никогда не принимали никакого участия. Эти принципы очень трудно побороть, ибо
воображение, раз занятое химерами, которые его
потрясают или волнуют, не способно думать. Тот,
кто борется против религии й ее фантомов оружием разума, похож на человека, котирый пользовался бы шпагой для того, чтобы убить мошек.
Как только удар нанесен, мошки химеры прилетают снова и занимают опять в умах то место, из
КОТОРОГО, казалось бы, их прогнали...
Когда не соглашаются с мнимыми доказательствами, выдвигаемыми теологами в пользу существования бога, теологи противопоставляют напра-

вленным против религии аргументам в н у т р е н н е е ч у в с т в о , глубокое убеждение, непреодолимую склонность, присущую каждому человеку и
внушающую ему помимо его волн идею всемогущего бога, которую он не может отринуть и которую
он вынужден признать, какие бы серьезные соображения ни приводились против нее. Если, однако,
мы проанализируем это в н у т р е н н е е ч у в с т в о ,
которому придают такое большое значение, то мы
найдем, что оно является результатом укоренившейся привычки. В силу этой укоренившейся
привычки огромное число людей и часто даже
самые просвещенные люди, закрывая глаза на
самые убедительные доказательства, возвращаются
к предрассудкам детства. Какое значение может
иметь это в н у т р е н н е е ч у в с т в о или это мало
обоснованное убеждение в сравнении с той очевидностью, которая нам показывает, что то, что
содержит в себе внутреннее противоречие, не может существовать?..
Нам говорят очень серьезно, что вовсе не доказано, что бог не существует. Однако по тому, что
люди до сих пор говорили о боге, можно считать
вполне доказанным, что бог есть химера и его существование абсолютно невозможно, ибо вполне
очевидно и доказано, что никакое существо не
может совмещать в себе таких различных, таких противоречивых и непримиримых качеств,
как те, которые приписываются богу всеми религиями земли. Не очевидно ли, что бог теологов

так же, как и бог теистов, есть причина, несовместимая с теми последствиями, которые ему
приписываются? С какой бы стороны мы ни подходили к делу, необходимо или изобрести другого
бога, или признать, что тот бог, о котором в течение стольких столетий твердили смертным, одновременно добр и очень зол, всемогущи бессилен,
неизменен и изменчив, бесконечно мудр и совершенно лишен и разума, и плана, и средств, друг
порядка, допускающий беспорядок, очень справедлив и очень несправедлив, очень искусен и
неискусен. Наконец, не вынуждены ли мы признать, что невозможно примирить эти исключающие друг друга атрибуты, которые без разбору
приписываются существу, о котором нельзя сказать
и слова, не впадая немедленно в самые очевидные противоречия? Пусть попробуют приписать
богу одно единственное качество, и немедленно
то, что скажут, окажется в противоречии с тем
следствием, которое приписывают эюй причине.
ГЛАВА

СХ.

-

Всякая религия есть только система, придуманная для примирения противоречий
при помощи тайн.
Теологию можно было бы с полным правом определить, как н а у к у п р о т и в о р е ч и й . Всякая
религия есть только система, придуманная для

примирения непримиримых понятий. При помощи
привычки и запугивания достигается, что люди
упорствуют в самых больших нелепостях даже
тогда, когда абсурдность их представлений ясно
доказана. Все религии легко опровергнуть, но чрезвычайно трудно искоренить. Разум ничего не может
поделать против привычки, которая, как говорят,
становится в т о р о й н а т у р о й .
Многие разумные во всех других отношениях
люди, даже испытав гнилость оснований евоей
веры, все же возвращаются к ней, пренебрегая
самыми убедительными доводами, говорящими
против нее.
Как только мы начинаем жаловаться на то, что
мы ничего не понимаем в религии, что мы находим в ней на каждом шагу безвкусные нелепости,
что мы в ней видим невозможности, нам говорят,
что мы неспособны что-либо понимать в тех истинах, которые нам предлагает религия, что разум
заблуждается, что он ненадежный проводник, способный привести нас к гибели. Нас далее уверяют, что то, ч т о е с т ь г л у п о с т ь в г л а з а х
л ю д е й , е с т ь м у д р о с т ь в г Л а з а х б о г а , для
которого нет ничего невозможного. Наконец, чтобы отрезать одним словом наиболее непреодолимые трудности, представляемые нам со всех сторон теологией, от них отделываются тем, что говорят, что это т а й н ы .

ГЛАВА

CXI.

Нелепость и бесполезность таинств, придуманных только в интересах попов.
Что такое таинство? Присматриваясь ближе, я
сразу нахожу, что таинство всегда есть только
противоречие, явная нелепость, заведомая невозможность, на которую теологи хотят обязать людей смиренно закрывать глаза. Одним словом,
таинство есть все то, что наши духовные руководители не могут нам объяснить.
Для служителей религий выгодно, чтобы народы ничего не понимали в том, чему они учат.
То, чего не понимаешь, нельзя подвергнуть
критическому разбору. Там, где ты ничего не
видишь, приходится давать себя вести. Если бы
религия была ясна, у попов не было бы столько
дел здесь, на земле.
Нет религии без тайны. Тайна образует ее
сущность. Религия, лишенная тайн, есть внутреннее противоречие. Идея бога, служащая основаллем естественной религии, теизму или деизму,
есть сама одна из величайших тайн для ума,
который хотел бы заняться ей.
ГЛАВА

СХТІ.

Продолжение.
Все религии откровения, которые мы встречаем
на земле, полны непостижимых догматов, непо-

нятных принципов, невероятных чудес, поразительных рассказов, очевидно придуманных только
для того, чтобы озадачить разум. Всякая религия
возвещает скрытого бога, чья сущность есть тайна,
следовательно, и поведение, которое ему приписывают, так же трудно понять, как и сущность
этого самого бога. Бог всегда выражался только
загадочно и таинственно во всех столь разнообразных религиях, которые он основал в разных
частях нашего земного шара. В своих откровениях бог возвещал только тайны, т.-е. он извещал
смертных, что он требует, чтобы они верили
в противоречия, в невозможности, в вещи, с которыми они не способны связывать никакой определенной идеи.
Чем больше религия имеет таинств, чем больше
невероятных вещей она представляет уму, тем
более она имеет основания нравиться воображению людей, которое находит в ней, благодаря
этому, постоянную пищу. Чем более религия
темна, тем более она кажется божественной, т.-е.
соответствующей природе скрытого существа,
о котором мы не имеем никакого представления.
Для невежества характерно предпочитать все
неизвестное, таинственное, баснословное, чудесное, невероятное, даже страшное всему тому, что
ясно, просто и истинно. Истинное не Дает воображению таких живых толчков, как фикция, которую
сверх того каждый может себе придумать по своему, Чернь больше всего любит слушать сказки.

Попы и законодатели изобретением религии
и сочинением таинств пошли ей навстречу. Оъи
завоевали этим сердца энтузиастов, женщин,
невежд. Существа этого покроя легко убеждаются
доводами, к которым они неспособны критически
относиться. Любовь к простому и истинному присуща только небольшому кругу лиц, чье воображение регулируется исследованием и размышлением.
Деревенские жители более всего довольны своим
священником, когда он пересыпает свою проповедь латинскими фразами. Невежды всегда воображают, что тот, кто говорит им о вещах, для
них непонятных, должен быть очень ученым человеком. Вот истинное основание легковерности
народов и авторитета тех, которые считают себя
призванными руководить ими.
ГЛАВА

СХІІІ.

Продолжение.
Возвещать людям таинства—это значит давать
и удерживать, это значит говорить с тем, чтобы
не быть понятым. Тот, кто говорит только загадками, или хочет себе доставить развлечение тем
недоумением, которое он вызывает, или он находит свой интерес в том, чтобы не говорить слишком ясно. Всякая таинственность изобличает недоверие, бессилие и страх. Короли и их министры
делают тайну из своих планов из боязни, чтобы

их враги не проникли в эти намерения и не помешали их осуществлению. Может ли добрый бог
тешиться недоумением своих творений? Может ли
бог, обладающий могуществом, которому ничто в
мире не может противостоять, бояться того, что
кто-либо может помешать осуществлению его планов? Какой же интерес мог бы его побудить заставить нас передавать загадки и таинства?
Нам говорят, что человек, по слабости своей
природы, неспособен ничего понимать в божественном домоводстве, которое может быть для него
только рядом таинств, что бог не может раскрыть
ему эти тайны, превосходящие, по необходимости,
человеческое понимание. На это я вам всегда скажу, что человеку и не следует заниматься божественной экономией, что эта экономия абсолютно
не может его интересовать, что он не нуждается
в таинствах, которые он неспособен понимать
и что, следовательно, основанная на таинствах
религия для него годится не более, чем красноречивое рассуждение для стада овец.
ГЛАВА

CX1Y.

Универсальный бог должен был бы дать
в откровении универсальную религию.
Бог открылся в разных странах нашего земного
шара в формах, так мало сходных между собой,
что в делах религии люди относятся друг к другу
с ненавистью или с презрением. Последователи

различных сект взаимно считают друг друга чрезвычайно смешными и глупыми. Наиболее почитаемые таинства в одной религии являются предметом смеха для другой. Решившись открыться
людям, бог должен был, по крайней мере, говорить
ко всем им на одном и том же языке и избавить
их слабый ум от необходимости доискиваться,
какая из религий действительно исходит от него
или каков наиболее приятный в его глазах культ.
Универсальный бог должен был бы дать путем
откровения универсальную религию. Почему же
мы наблюдаем на земле так много различных
религий? Как установить истинную религию
в этой массе религий, из которых каждая претендует на исключительную истинность? Есть все
основания полагать, что ни одна из них не обладает этим преимуществом. Разнообразие и борьба
мнений являются несомненными признаками неопределенности и неясности этих принципов,
из которых религия исходит.
ГЛАВА

CXY.

Непонятность религии доказывает, что она
не необходима.
Если религия была бы необходима для всех
людей, она должна была бы быть понятна всем
людям. Если эта религия была бы для них самой
важной вещью, то божественная доброта, казалось бы, должна была бы требовать, чтобы она

была для них самой ясной, самой очевидной
и самой доказанной из всех вещей. Не странно ли
видеть, что эта вещь, столь существенная для
спасения смертных, является именно чем-то, чего
последние меньше всего понимают и о чем их
ученые в течение многих столетий больше всего
спорили?
Никогда попы одной и той же секты не могли
притти к соглашению между собой насчет того,
как следует понимать волю бога, возвещенную
им путем откровения.
Мир, в котором мы живем, может быть сравниваем с площадью, в разных частях которой находится по нескольку шарлатанов, из которых
каждый старается привлечь на свою сторону прохожих, дискредитируя лекарства, которыми торгуют его сотоварищи. Каждая лавка имеет своих
постоянных клиентов, убежденных, что их лекарь
один обладает хорошими лекарствами. Несмотря
на то, что они постоянно пользуются этияи товарами, они не замечают, что им вовсе не становится лучше, или что они так же больны, как те,
которые обращаются к помощи шарлатана другой
лавки. Набожность есть болезнь воображения,
нажитая еще в детстве. Набожный человек есть
ипохондрик, только усугубляющий свою болезнь
при помощи лекарств. Разумный человек их
совсем не принимает. Он ведет правильный образ
жизни, а во всем остальном он предоставляет
действовать природе.

Г Л А В А CXYI.

Все религии взаимно высмеиваются после-дователями противоречащих друг другу
и одинаково бессмысленных вероисповеданий.
Ничто не может казаться более сметным в глазах разумного человека, чем мнения, высказываемые друг о друге одинаково неразумными последователями различных религий, которыми населена земля. Христианин находит, что Коран, т.-е.
божественное откровение, возвещенное Магометом,
представляет собой только ряд грубых нелепостей
и оскорбительных для бога обманов. Магометанин
со своей стороны считает христианина и д о л о п о к л о н н и к о м и с о б а к о й . Он видит в его
религии только нелепости. Он считает себя вправе
завоевать его страну и с мечом в руке заставить
его принять религию его божественного пророка.
Он особенно полагает, что ничто не может быть
более нечестивым и нелепым, чем обоготворение
человека или вера в триединство. Христианинпротестант, который без колебания обоготворяет
человека и крепко верит в непостижимое таинство
триединства, смеется над христианином - католиком, потому что последний сверх того еще верит
в таинство пресуществления. Он его считает
безумцем, нечестивцем и идолопоклонником, так

как он бросается на колени, чтобы поклониться
хлебу, в котором он думает видеть бога вселенной.
Христиане всех сект в полном согласии между
собой рассматривают как глупости воплощения
индусского бога Вишны. Они стоят на том, что
единственно истинным является только воплощение Иисуса, сына бога вселенной и жены плотника. Теист, который называет себя последователем естественной религии, довольствуется признанием бога, о котором он не имеет ни малейшего представления и позволяет себе издеваться
над всеми другими таинствами, содержащимися
во всех религиях мира.
ГЛАВА

СХѴІІ.

Мнение одного известного теолога.
Не признал ли один известный теолог, что
нелепо было бы ограничиться одним признанием
бога? „Нашему брату, говорит он, верующему
в истинного бога, единственную субстанцию,
ничто больше не может казаться трудным. Раз
признав это таинство, само по себе не малое,
наш разум не должен быть озадачен ничем
остальным. Что касается меня, то я не в большей
степени затрудняюсь допускать миллион вещей,
которых я не понимаю, чем верить первой истине,
приходящей мне на ум" ').
1) См. „Философскую библиотеку", т. I, стр. 184. Цитата взята
из статьи Р . П. Гогдуэн, из общества

Иезуитов.

Есть ли что-нибудь более противоречивое, более
невозможное или более загадочное, чем эю сотворение материи существом имматериальным, которое, будучи само неизменным, совершает все те
беспрерывные изменения, которые мы наблюдаем
в мире? Есть ли что-вибудь более несовместимое
со всеми понятиями здравого смысла, чем вера
в то, что существо, абсолютно доброе, мудрое,
справедливое и могущественное, управляет природой и само направляет движения мира, полного
глупостей, несчастий, преступлений и беспорядка,
которые это существо могло бы предупредить,
осуществлению которых оно могло бы воспрепятствовать или которые оно могло бы устранить
одним словом? Одним словом, раз допускают существование такого противоречивого существа,
каким является бог теологии, по какому праву
отказываются тогда признать самые невероятные
басни, самые поразительные чудеса, самые глубокие таинства?
Г Л А В А CXYIII.

Бог теистов не менее противоречив и не
менее химеричен, чем бог теологов.
Теист нам говорит: „Не поклоняйтесь дикому
и причудливому богу теологии. Мой бог—существо бесконечно мудрое и доброе. Он—отец
людей. Он—наиболее кроткий из всех властелинов.
Он наполняет мир своими благодеяниями". Но,
Г о * ь б а X. Здравый смысл.

11

скажу я ему, разве вы на видите, что все в мире
свидетельствует против тех прекрасных качеств,
которые вы приписываете своему богу? В многочисленной семье этого столь нежного отца я вижу
только несчастных. Под управлением этого столь
справедливого властелина я вижу только торжествующий порок и угнетенную добродетель.
Среди благодеяний, которые вы прославляете
и которые ваш энтузиазм хочет видеть, я вижу
массу зла всякого рода, на которые вы упорно
закрываете глаза. Когда вам придется сознаться
в том, что ваш столь добрый бог, в противоречии
с самим собой, одной и той же рукой расточает
добро и зло, вы, совсем как и поп, увидите себя
вынужденным, чтобы оправдать его, отослать
меня в область загробного мира. Изобретите же
себе другого бога, чем бог теологии, ибо ваш бог
так же противоречив, как и ее. Добрый бог, который творит зло или который допускает, чтобы
оно творилось, бог, который преисполнен справедливости и под управлением которого невинность так часто угнетается, совершенный бог,
который создает только несовершенные и жалкие
произведения, разве не является такой бог и его
образ действия таким же великим таинством, как
и воплощение?
Вы краснеете, говорите вы, за ваших сограждан,
которые верят тому, что бог Вселенной мог вочѳловечиться и умереть на кресте в одном уголке
Азии. Вы находите слишком абсурдным неиспо-

вецимое таинство триединства. Ничто вам не
кажется более смешным, чем бог, который превращается в хлеб и отдает себя на съедение
каждый день в разных местах. Ну, что же, разве
все эти таинства более оскорбительны для разума,
чем бог, карающий и вознаграждающий человеческие поступки? Человек, по-вашему, свободен
или несвободен? В том и другом случае ваш бог,
если в нем есть хоть тень справедливости, не
может ни наказывать, ни вознаграждать. Если
человек свободен, то ведь бог его сделал свободным действовать или не действовать, следовательно, бог является первичной причиной всех
его действий. Наказывая человека за его грехи,
он наказывал бы его за совершение таких действий, совершать которые он ему дал свободу.
Если же человек не обладает свободой действовать иначе, чем он действует, то разве бог
не был бы самым несправедливым существом,
наказывая его за грехи, от совершения которых
он не мог воздержаться?
Многие люди действительно поражены теми
частными нелепостями, которыми изобилуют все
религии мира. Но эти люди не имеют мужества
добраться до того источника, из которого все эти
нелепости по необходимости вытекают. Они не
видят, что противоречивая, причудливая, совмещающая несовместимое идея бога, воспламеняя
или оплодотворяя воображение, могла породить
только длинный ряд химер.
и*

ГЛАВА

CXIX.

Ссылка на то, что во все века все народы
признавали управление какого-то бога, не
является доказательством существования
бога.
Думают сразить тех, которые отрицают существование бога указанием на то, что все люди во
все века во всех странах признавали управление
кікого-то бога, что нет ни одного народа на земле,
который не исповедовал бы веры в невидимое
и могущественное существо, которое он сделал
предметом своего культа, что нет, наконец, такого
народа, даже самого дикого, который не был бы
убежден в существовании разума, возвышающегося над человеческой природой. Но разве вера,
разделяемая всеми людьми, может превратить
заблуждение в истину? Знаменитый философ верно
заметил: „Общая, традиция или единодушное
согласие всех людей не может уничтожить прав
истины" '). Другой мудрец еще до этого мыслителя сказал, что целая армия ученых не может
изменить природы заблуждения и превратить его
в истину 2).
Было время, когда все люди верили, что солнце вращается вокруг земли, между тем как по1) Бейль.
2

) Аверроес.

m

следняя остается неподвижной в центре всей мировой системы. Это заблуждение было рассеяно
только двести лет тому назад. Было время, когда
никто не хотел верить в существование антиподов,или когда преследовали тех, которые имели
дерзость защищать такое мнение. Ныне ни один
образованный человек не смеет больше сом зеваться в этом. Все народы мира, за исключением,
однако, нескольких менее легковерных, чем другие, людей, верят еще и теперь в чародеев,
в выходцев из того света, в привидения, в духов,
и все же ни один разумный человек не считает
себя вынужденным признавать эти глупости. А вот
самые умные люди считают своим долгом верить
в существование всемирного духа.'
ГЛАВА

СХХ.

В с е представления о б о г а х возникли в период дикости, все религии являются д р е в ними памятниками н е в е ж е с т в а , суеверия,
жестокости. В с е с о в р е м е н н ы е религии с у т ь
п о д н о в л е н н ы е старые глупости.
Все боги, которым люди поклоняются, зародились в эпоху дикости. Они явно были выдуманы
невежественными народами, или были подарены
честолюбивыми и хитрыми законодателями простым и необразованным народам, не обладавшим
ни способностями, ни мужеством, необходимыми
для того, чтобы критически разобраться в тех

объектах, которые их запугиваниями заставили
почитать.
Присматриваясь ближе к тому богу, который
еще в наши дни признается наиболее цивилизованными народами, мы вынуждены признать в нем
явные черты дикости. Быть дикарем это значит
не признавать другого права, кроме силы, это
значит быть чрезмерно жестоким, это значит следовать только своему капризу, это значит быть
лишенным предусмотрительности, благоразумия,
мудрости. Вы, народы, считающие себя цивилизованными! разве вы не узнаете в этом ужасном
образе того бога, которому вы воскуриваете фимиам? Не является ли образ бога, каким его обыкновенно изображают,—этот образ неукротимого,
завистливого, мстительного, кровожадного, капризного и необдуманного существа—не является ли
этот образ копией человека, который не культивировал еще своего ума?
О, люди! вы поклоняетесь большому дикарю,
которого вы, однако, считаете для себя образцом,
кротким властителем, монархом, преисполненным
всяких совершенств!
Религиозные мнения людей всех стран являются
старыми и прочными памятниками невежества,
легковерия, запуганности и жестокости их предков. Всякий дикарь, подобно ребенку, падок на
все чудесное, которым он не может насытиться
и никогда не размышляет над тем, что способно
воспламенить его воображение. Его невежество

-

І6?

-

отяосительно путей природы приводит к тому, что
все, что ему кажется необычайным, он приписывает духам, колдовству, магии. Его жрецы являются в его глазах колдунами, у которых он предполагает божественную власть, перед которыми
его смущенный разум смиряется, чьи изречения
для него непогрешимые декреты, которым опасно
было бы противоречить.
В делах религии люди в своем большинстве
остались в своим первоначальном варварстве.
Современные религии суть древние глупости, подновленные или представленные под новой формой.
Если древние дикари обоготворяли горы, реки,
змей, деревья, всякого рода фетиши, если мудрые египтяне поклонялись крокодилам, крысам,
луку, то разве мы не видим, что народы, которые
считают себя более мудрыми, чем они, боготворят хлеб, в который, как они воображают, волшебство их священников заставило воплотиться бога.
Разве бог-хлеб не является фетишем многих христианских народов, столь же мало рассудительных
в этом пункте, как и самые дикие народы.
ГЛАВА

СХХІ.

Все религиозные обряды носят печать
глупости или варварства.
Жестокость, глупость, безрассудство дикаря
во все времена сказывались в религиозных обрядах, которые так часто бывали или жестоки или

сумасбродны. Дух варварства удержался до настоящего времени. Оя проникает религии, которые
исповедуют наиболее цивилизованные народы.
Разве мы не видим еще и ныне, как богу приносятся человеческие жертвы? Не заставляют ли
кровавые законы для умилостивления разгневанного бога, которого считают, подобно дикарю,
жестоким, завистливым и мстительным, не заставляют ли они гибнуть под утонченными пытками
тех, чей образ мыслей предполагается неугодным
богу?
Благодаря подстрекательству своих попов, современные народы может быть даже еще перещеголяли в жестоком сумасбродстве наиболее варварские народы. По крайней мере мы не видим,
чтобы каким-нибудь дикарям приходило в голову
мучить людей за мнения, заниматься чтением
в сердцах, беспокоить людей за невидимые движения в их мозгах.
Когда мы видим, что цивилизованные и образованные народы, англичане, французы, немцы
и т. д., продолжают, несмотря на свое просвещение, падать на колени перед варварским богом
евреев, когда мы видим, как эти просвещенные народы делятся на секты, ведут междоусобную борьбу, взаимно ненавидят и презирают
друс друга за те различные, но одинаково смешные мнения, которых они придерживаются насчет
образа действия и намерений этого безрассудного
бога, когда мы видим, как способные люди тратят

свое время на глупые размышления о желаниях
этого полного капризов и сумасбродства бога—
тогда хочется воскликнуть: о, люди! вы еще дикари! О, люди! вы впадаете в детство, как только
дело касается религии.
ГЛАВА

СХХІІ.

Чем древнее и более распространено какое-нибудь религиозное мнение, тем более
подозрительно следует к нему относиться.
Всякий, кто составил себе верное представление о невежестве, легковерии, нерадивости и глупости черни, тот с тем большей подозрительностью будет относиться к мнениям, чем более
распространенными он их найдет.
Люди в большинстве своем сами ни в чем не
разбираются, они слепо следуют обычаю и авторитету, меньше всего в особенности у них хватает умения и мужества критически проверять
свои религиозные мнения. Так как они в них ничего не понимают, то они вынуждены молчать
или по крайней мере неспособны долго размышлять на эту тему. Спросите кого угодно из народа, верит ли он в бога, и он будет изумлен тем,
что вы могли в этом сомневаться. Спросите же
вслед за этим, чтб он понимает под словом бог,
и вы его повергнете этим вопросом в величайшее
смущение. Вы сразу замелите, что он неспособен

связать с этим беспрестанно повторяемым им
словом никакого реального представления. Оя вам
скажет, что бог есть бог, и вы найдете, что он
не знает ни того, чтб он о нем думает, ни того,
почему он в него должен верить.
Все народы говорят о боге; но существует ли
между ними согласие насчет этог.о бога? Нет. Но
споры по поводу какого-нибудь мнения не доказывают его очевидности, а являются признаками
его сомнительности и неясности. А разве один
и тот же человек всегда верен себе в тех представлениях, которые он себе составил о боге? Нет.
Эта идея варьирует в зависимости от тех изменений, которые испытывает его машина. Вот второе
доказательство ее сомнительности. По отношению
к доказанным истинам люди всегда согласны
с другими и остаются при одном и том же мнении,
в каком бы положени они ни находились. Все,
за исключением сумасшедших, признают, что
дважды два четыре, что солнце светит, что целое
больше своей части, что справедливость есть
благо, что благодеяниями можно заслужить любовь людей, что несправедливость и жестокость
несовместимы с добротой. Согласны ли они между
собой, когда речь заходит у них о боге? Все, что
они думают и говорят о нем, немедленно опровергается теми действиями, которые они хотят
ему приписать.
Предложите нескольким художникам нарисовать вам химеру, всякий из них, имея о ней иное

Представление, будет ее иначе рисовать. Вы не
найдете никакого сходства между чертами, которыми каждый из них наделит портрет, оригинала
которого нигде не существует. А разве все теологи мира, изображая нам бога, не изображают
нам только большую химеру, относительно черт
которой они никогда не бывают согласны между
собой, которую каждый из них рисует себе по
своему и которая существует только в его собственном мозгу? Не найдется и двух индивидуумов на земле, которые имели бы или могли бы
иметь одни и те же представления о своем боге.

ГЛАВА

СХХІІІ.

Скептицизм в делах религии может быть
следствием только поверхностного и неясного анализа принципов теологии.
Было бы, может быть, более правильно сказать,
что все люди—или скептики или атеисты, чем
утверждать, что они прочно убеждены в существовании бога. Можно ли быть уверенным в бытии
существа, факт существования которого нельзя
было проверить на опыте, о котором невозможно
составить себе прочное представление, чьи различные действия по отношению к нам самим мешают нам быть неизменными в наших суждениях
о нем и понятия о котором не могут быть одн-

наковыми в двух различных
головах? Как
можно считать себя искренно;4 убежденным в
бытии существа, которому по необходимости приходится каждую минуту приписывать поведение,
противоречащее тем представлениям, которые мы
пытались составить себе о нем? Можно ли прочно
верить в то, чего нельзя понять? Так верить—не
значит ли это слепо соглашаться с чужим мнением, не имея своего собственного? Попы руководят верой черни, но не признают ли эти самые
попы, что бог для них самих непостижим? Отсюда
мы можем заключить, что полное и безусловное
убеждение в существовании бога вовсе не является настолько всеобщим, как нас в этом хотели
бы убедить.
Быть скептиком—значит не иметь убедительных
доводов для сформирования убеждения. Ввиду
доказательств, которые как будто бы подтверждают существование бога, и аргументов, говорящих
против этого предположения, многие люди предпочитают сомневаться и отсрочить свое согласие.
Но, в сущности, эта неопределенность основана
на недостатоіно критическом отношении к вопросу. Можно ли сомневаться в очевидности? Разумеется люди вполне основательно смеются над
абсолютным скептицизмом и даже считают его
невозможным. Человек, который сомневался бы
в своем собственном существовании или в существовании солнца, казался бы смешным или был
бы заподозрен в том, что он говорит не то, что

он думает. Но разве менее безрассудно сомневаться в небытии существа, чья невозможность
очевилна? Разве более нелепо сомневаться в своем
собсгвенном существовании, чем колебаться на
счет невозможности существа, чьи качества взаимно исключают друг друга? Можно ли считать
более вероятным существование духовного существа, чем существование палки без .двух концов?
Разве понятие бесконечно доброго и могущественного существа, делающего, однако, или допускающего бесконечную массу зла, менее нелепо или
менее невозможно, чем понятие четырехугольного треугольника?
Отсюда мы можем сделать тот вывод, что религиозный скептицизм может явиться следствием
только недостаточной критической проверки принципов теологии, находящихся в постоянн м противоречии с наиболее ясными и наилучше доказанными принципами. Сомневаться — звачит не
знать, какого взгляда следует придерживаться.
Скептицизм есть следствие только поверхностного
анализа вещи. Может ли кто-нибудь быть скептиком в делах религии, если только он дает себе
труд- добраться до ее принципов и внимательно
исследовать понятие бога, которое служит ей
основанием?
Сомнение есть обыкновенно дитя или лени, или
слабости, или безразличия, или неспособности.
Сомневаться—означает для огромного числа людей
нежелание утруждать себя исследованием вещей,

которыми они слишком мало интересуются. Однако, религию представляют людям, как вещь, которая должна иметь для них колоссальные последствия как в этом мире, так и в другом. Вот
почему скептицизм и сомнение в вопросах религии должны быть чрезвычайно неприятны человеческому уму, и последний неохотно мирится с
таким состоянием. Всякий человек, не имеющий
мужества без предубеждения подвергнуть анализу
идею бога, на которой зиждется всякая религия,
не может знать, на какой религии остановить
свой выбор. Он не знает также, во ^іто он должен
верить или не верить, что он должен признать
или отвергнуть, на что надеяться и чего опасаться,
одним словом, он ни на что не может решиться.
Индифферентность в делах религии не может
быть смешана со скептицизмом. Эта индифферент*
ность основана на увереаности или предноложении, что религия неспособна нас интересовать. Убеждение в том, что вещь, которую выставляют
чрезвычайно важной, не является таковой или
неиатересна,—такое убеждение предполагает достаточно основательное исследование вещи, без
которого и невозможно было бы иметь такое
убеждение.
Те, которые выдают себя за скеатиков в основных вопросах религии, яв тяготея обыкновенно
ленивцами или людьми, неспособными к исследованию.

ГЛАВА

CXXIY,

Опровержение откровения.
Во всех странах земли нас уверяют, что бог
дал о себе знать путем откровения. Чтб он возвестил людям? Доказал ли он с очевидностью, что
он существует? Говорил ли он им, где он пребывает? Учил ли он их тому, что он такое или в
чем состоит его сущность? Изложил ли он им
ясно свои намерения и свой план? Согласуется ли
то, что он говорит нам об этом плане, с теми действиями, которые мы наблюдаем? Конечно, нет.
Он возвещает только, ч т о он е с т ь т о т , к т о
он е с т ь , что он с о к р о в е н н ы й б о г , что его
пути неисповедимы, что он воспламеняется гневом против тех, кто имеет дерзость исследовать
его поведение или руководиться своим разумом в
своих суждениях о нем или о его творениях.
Соответствует ли ставший нам известным через
откровение образ действия бога тем великолепным
идеям, которые желали бы внушить нам о его
мудрости, о его доброте, о его справедливости и
всемогуществе? Никак, В каждом откровении этот
образ действия изобличает нам пристрастное, капризное существо, доброе в лучшем случае только
к тем людям, которые пользуются его благосклонностью, враждебное по отношению ко всем другим.
Если он благоволит открываться некоторым людям, он старается держать всех других людей в

абсолютном невежестве насчет своих божественных намерений. Не обнаруживает ли с очевидностью всякое частное откровение в боге несправедливость, пристрастность, злость? Свидетельствуют
ли божественные желания, возвещенные нам через откровение, о возвышенном разуме или мудрости? Направлены ли они несомненно к благу народа, которому бог их возвестил?
Исследуя божественные желания, я нахожу в
них во всех странах только безрассудные постановления, смешные предписания, церемонии, смысла которых нельзя угадать, детские обряды, этикет, недостойный властелина природы, дары,
жертвоприношения, обряды очищения от греха,
полезные в самом деле служителям бога, но
чрезвычайно обременительные для прочих граждан. Я дальше нахожу, что эти законы слишком
часто имеют своей задачей сделать людей неуживчивыми, спесивыми, нетерпимыми, сварливыми,
несправедливыми и бесчеловечными по отношению
ко всем тем, которые не получили ни того же
самого откровения, что и они, ни тех же самых
предписаний, ни того же самого благоволения неба.
ГЛАВА

СХХѴ.

Где доказательство того, что бог когдалибо открылся людям и говорил с ними?
Являются ли оповещенные богом правила морали
действительно божественными или более совѳр-

шенными, чем те, которые каждый разумный человек мог бы выработать? Они божественвы только в том отношении, что человеческий разум не
может угадать их пользы. Они хотят заставить
нас видеть добродетель в совершенном отречении
от человеческой природы, в добровольном забвении своего разума, в священной ненависти к
своей плоти. Наконец, эти возвышенные предписания часто нам восхваляют, как совершенство,
образ жизни, жестокий по отношению к нам самим
и совершенно бесполезный для других.
Какой бог открылся? Возвестил ли он сам свои
законы? Говорил ли он непосредственно к людям?
Мне говорят, что бог никогда не показывался
всему народу, но что он всегда пользовался, как
своим органом, некоторыми избранными им лицами, на которых он возлагал заботу возвещать и
объяснять его намерения непосвященным. Народу
никогда не было разрешено входить в святугосвятых, и только священники имели исключительное право оповещать его о том, что там происходит.
ГЛАВА

CXXYI.

Ничто не подтверждает истинности

чудес.

Когда я жалуюсь на то, что в экономии всех
божественных откровений я не вижу ни мудрости,
ни доброты, ни справедливости бога, когда я заподозриваю великих людей, поставивших себя посредниГ о л ь д а х . Здравый смысл,

13

ками между небом и нами, в плутнях, в честолюбии и
своекорыстных намерениях, меня начинают уверять, что бог подтвердил знаменитыми чудесами
миссию тех, которые говорят от его имени. Но не
проще ли было бы показаться и непосредственно
объявить свою волю? С другой стороны, когда я
критически рассматриваю эти чудеса, я вижу,
что это неправдоподобные сообщения, рассказанные подозрительными людьми, сильно заинтересованными в том, чтобы внушить другим, будто
они являются посланцами всевышнего.
На каких свидетелей ссылаются, чтобы заставить
нас верить в невероятные чудеса? Ссылаются на
свидетельство глупых народов, которые сошли с
исторической сцены уже несколько тысячелетий
тому назад и которые (если бы даже они могли
удостоверить соответствуа щие чудеса) могли бы
быть заподозрены в том, что они стали жертвой
своего собственного обманчивого воображения и
что они дали ввести себя в заблуждение тем
обаянием, которое имели в их глазах ловкие об-,
манщики. Но, скажете вы, эти чудеса записаны в
книгах, которые, переходя от поколения к поколению, дошли до нас. Кем были эти книги написаны? Кто те люди, которые передали и сохранили
их? Это те же люди, которые являются о снователями религий, или те, которые стали их приверженцами и их преемниками. Выходит таким образом, что в делах религии свидетельство заинтересованных сторон неопровержимо и неоспоримо.

ГЛАВА

СХXVII.

Если б ы б о г говорил, то б ы л о б ы странно,
что он г о в о р и л разно п р и в е р ж е н ц а м разл и ч н ы х вероисповеданий, к о т о р ы е взаимно
осуждают друг друга и с полным основанием о б в и н я ю т д р у г д р у г а в с у е в е р и и и
в нечестивости.
Бог говорил по-иному всякому народу обитаемого нами земного шара. Индус не верит ни одному слову из того, что он говорит китайцам.
Магометанин считает сказками то, что он говорил
христианам. Еврей считает как магометанина, так
и христианина святотатственными исказителями
священного закона, данного богом их предкам.
Христианин, гордый своей более согласованной с
духом современности религией, одинаково порицает и индуса, и китайца, и магометанина, и даже
еврея, от которого он получил свои священные
книги. Кто из них прав или неправ? Всякий кричит: я прав! Всякий приводит одни и те же доказательства. Всякий нам говорит о своих чудесах, о своих вещунах, о своих пророках, о своих
мучениках. Умный человек им отвечает, что они
бредят, что бог нѳ говорил, если правда, что существует дух, который не может иметь ни рта, ни
языка, что бог вселенной мог бы, не заимствуя
органа у смертных, вдохнуть в свои творения то,
12*

Чему он хотел бы научить их, и что так как они
везде одинаково не знают, что они должны думать о боге, то очевидно, что бог не захотел их
этому научить.
Приверженцы различных культов, которые мы
встречаем на земле, обвиняют друг друга в суеверии и нечестивости. Христиане ужасаются суеверию идояопоклонников, китайцев, магометан.
Римские католики считают безбожниками христиан-протестаьтов. Последние же беспрестанно громят римско-католическое суеверие. Они все правы.
Быть нечестивым это значит иметь мнения, оскорбительные для бога, которого исповедуют. Быть
суеверным это значит иметь о нем ложное мнение. Обвиняя друг друга в суеверии, приверженцы
различных религий похожи на горбунов, укоряющих друг друга в уродливом сложении.
ГЛАВА

CXXVIÏI.

Неясность и подозрительное
ние оракулов.

происхожде-

Ясны ли те оракулы, которые бог открыл народам через своих различных посланцев? Увы! Не
найдется и двух человек, которые бы одинаково
понимали их. Те, которые объясняют их другим,
викогда не соглаіны между собой. Чтобы выяснить их смысл, прибегают к интерпретациям, комментариям, к аллегориям, к толкованиям. В них

открывают с о к р о в е н н ы й с м ы с л , совершенно
отличный от б у к в а л ь н о г о с м ы с л а . Везде
требуется содействие людей, чтобы выяснить волю
бога, который не мог или не хотел ясно говорить
тем, которых он хотел просветить. Бог всегда
предпочитает пользоваться в качестве органа
несколькими людьми, которых можно заподозрить
в том, что они сами себя обманывают или что
они имеют причины желать обманывать других.
ГЛАВА

СХХІХ.

Нелепость мнимых чудес.
Основатели всех религий подтверждали обыкновенно свои миссии чудесами. Но что такое
чудо? Это действие, прямо противоречащее законам природы. Но кто по вашему же мнению сделал эти законы?Бог. Итак, ваш бог, который, по вашему же-мненшо, все предвидел, действует наперекор тем же законам, которым его мудрость подчинила природу. Эти законы были, следовательно,
несовершенны, или по крайней мере в некоторых
случаях они больше не отвечают видам того же
самого бога, ибо вы Еам говорите, что он счел
своим долгом приостановить действие этих законов, или действовать им нааерекор.
Нас хотят убедить, что некоторые избранные люди получили от всевышнего силу делать чудеса.
Но, чтобы произвести чудо, необходимо иметь

способность создать новые причины, способные
произвести следствия, противоположные тем, которые могут быть произведены обыкновенными
причинами. Можно ли постигнуть, что бог мог
дать людям непостижимую силу создавать или
вызвать из небытия причины?
Вероятно ли, чтобы бог, который сам ничего не
меняет, мог сообщить людям власть менять или
исправлять его план, власть, которую, по своей
сущности, неизменное существ) само не может
иметь? Чудеса не только не делают много честя
богу, не только не доказывают божественности
какой-нибудь религии, но даже сводят на-нег
представление, которое нам дают о боге, о его
неизменности, о его несообщаемых аттрибутах и
даже о его всемогуществе. Как может теолог
утверждать, что бог, который должен был охватить весь свой план в целом, который мог создать только самые совершенные законы, в которых он ничего не может изменить, что такой бог
может быть вынужден прибегнуть к чудесам, чтобы доставить успех своим планам, или наделять
свои творения способностью производить чудо с
тем, чтобы заставить эгим исполнить его волю.
Вероятно ли, чтобы бог мог нуждаться в поддержке людей? Всемогущему существу, чьи желания
всегда исполняются, существу, держащему в
своих руках сердца и умы своих творений, такому существу стоит только захотеть и люди будут верить всему, чего он хочет.

ГЛАВА

CXXX.

Опровержение мысли Паскаля о том, как
следует судить о чудесах.
Чго сказать о некоторых религиях, основывающих свою веру в бога на чудесах, которые они
сами стараются сделать подозрительными в наших
глазах? Как можно верить чудесам, рассказанным
в священных книгах христиан, где сам бог хвастает тем, что он ожесточает и ослепляет тех, кого
он хочет погубить, где этот бог разрешает злым
духам и волшебникам совершать такие же большие чудеса, как те, которые совершают его слуги,
где предсказывается, что а н т и х р и с т будет иметь
силу совершать чудеса, способные поколебать
веру самых избранных? Если это так, то по каким признакам можно узнать, хочет ли бог наставить нас на путь истины, или он хочет поставить нам ловушку? Как отличить, исходят ли чудеса, которые мы видим, от бога или от демона?
Паскаль, желая нас выпутать из затруднений,
говорит нам очень серьезно, что „о доктрине
следует судить на основании чудес, и о чудесах
на основании доктрины, что доктрина служит
критерием при оценке чудес, а чудеса при оценке
доктрины". Если где-либо существует смешной
заколдованный круг, то он бессомненно содержится
в этом красивом рассуждении одного из величайших защитников христианской рёлигии. Можно лц

найти на нашей земле религию, которая не хвалилась бы тем, что она обладает самой замечательной доктриной, и которая не рассказывала бы для
ее подкрепления огромного количества чудес?
Способно ли чудо упразднить очевидность доказанной истины? Если бы какой-нибудь человек
обладал секретом вылечить всех больных, выпрямить всех хромых, воскресить всех мертвецов какого-нибудь города, подниматься в ВОЗДІХ, приостанавливать движение солнца и луны, то разве
он мог бы этим убедить меня в том, что два и
два не суть четыре, что единица рав-ва трем, а
три равны одному, что бог, который своей неизмеримостью наполняет вселенную, мог вселиться в
тело еврея, что предвечный мог умереть, что бог,
которого объявляют неизменным, прозорливым и
мудрым, мог изменить свой взгляд на свою религию и реформировать свое собственное творение
при помощи нового откровения?
ГЛАВА

СХХХТ.

Согласно самим принципам теологии, всякое новое откровение должно считаться
ложным и нечестивым.
Согласно самим принципам, как естественной
теологии, так и теологии откровения, всякое новое откровение должно считаться ложным. Всякое
изменение в религии, исходящей от бога, должно
считаться делом нечестивым, богохульством.

Разве не предполагает всякая реформа, что бог
не мог дать сразу своей религии требуемую прочность и совершенство? Сказать, что бог, давая
СВОЙ первый закон, приспособлялся к грубым представлениям народа, который он хотел просветить,
значит утверждать, что бог не мог и не хотел
сделать тот народ, который он просвещал тогда
настолько разумным, насколько это требовалось
для того, чтобы этот народ мог угодить богу.
Христианство является нечестивым учением, если
верно, что Иудаизм когда-либо был религией, действительно исходившей от святого, неизменного,
всемогущего и всемудрого бога. Религия Христа
предполаіает или недостатки в законе, который
бог дал через Моисея, или бессилие, если не жестокость самого б'ога, который не мог или не хотел сделать евреев такими, какими им следовало
бы быть, чтобы быть угодаыми ему. Все новые религии или реформы древних религий основаны,
очевидно, на бессилии, ва непостоянстве, на неблагоразумии, на коварстве (юга.
ГЛАВА

СХХХІІ.

Сама кровь мучеников свидетельствует против истинности чудес и против божественного происхождения, приписываемою христианству.
Если история меня учит, что первые апостолы,
основатели или реформаторы религий, совершали

большие чудеса, то история мне также показывает, что эти апостолы, реформаторы и их приверженцы обыкновенно подвергались бесчестию,
преследовались и подвергались смертной казни,
как нарушители спокойствия наций.
Я поэтому не могу противостоять искушению
думать, что они не совершили тех чудес, которые
им приписывают. Б самом деле, эти чудеса должны были бы создать им огромное число приверженцев среди тех, которые их видели, а эти приверженцы должны были бы помешать тому, чтобы
люди, совершавшие чудеса, были подвергнуты мучениям. Моя недоверчивость удваивается, когда
мне говорят, что апостолы, совершавшие чудеса,
подвергались жестоким мучениям и казни. Как
поверить тому, что посланцы бога, покровительствуемые богом и облеченные божественным могуществом, обладающие даром совершать чудеса,
не могли совершить такого простого чуда, а именно:
спастись от жестокости их преследователей.
Ухитряются видеть в самих преследованиях убедительное доказательство в пользу религии тех,
которые их испытали. Однако религия, которая
похваляется тем, что она стоила жизни многим
мученикам, которая нам повествует о том, что
ее основатели подвергались неслыханным казням
за то, что они ее распространяли, такая религия
не может быть религией благодетельного, справедливого и всемогущего бога. Добрый бог не позволил бы, чтобы люди, на которых возложена за-

дача возвещать его волю, подвергались мучениям.
Всемогущий бог, желая основать религию, использовал бы пути, более простые и меяее пагубные
для наиболее верных из его слуг. Сказать, что
бог хотел, чтобы его религия была запечатлена
кровью, значит сказать, что этот бог слаб, несправедлив, неблагодарен и кровожаден, и что он недостойным образом приносит в жертву своих посланцев своим честолюбивым видам.
ГЛАВА

СХХХШ.

Фанатизм мучеников и всегда корыстная
ревность миссионеров совершенно не доказывают истинности религии.
Тот факт, что за какую-нибудь религию умирают,
не доказывает, что эта религия есть истинная или
божественная. Это в лучшем случае доказывает,
что ее таковой считают. Энтузиаст, отдающий свою
жизнь, доказывает только, что религиозный фанатизм часто сильнее, чем любовь к жизни. Иногда
и обманщик способен храбро умереть. Он тогда
делает, как говорят, и з н у ж д ы д о б р о д е т е л ь .
Мы часто бываем поражены н тронуты при виде
поразительного мужества и бескорыстного. усердия, с которыми учители христианства проповедывали свое учение, рискуя быть подвергнутыми
самым ужасным мучениям. Из этой любви к делу
спасения людей выводятся заключения, благопри-

ятные для религии, которую они возвещали. Но
в сущности говоря, это бескорыстие только кажущееся. Кто ничем не рискует, ничего не имеет.
Миссионер желает пробовать счастье при помощи
своего учения. Он знает, что если ему удастся
продать свой товар, он станет неограниченным
владыкой тех, которые подчинятся его руководству. Он уверен, что он станет тогда предметом их
забот, их уважения, их благоговения. Он имеет все
основания верить, что к есо услугам будет тогда
все. Таковы истинные мотивы того рвения и той
любви к ближнему, которые мы видим у стольких
странствующих по миру проповедников и миссионеров.
То обстоятельство, что люди идут на смерть за
какую-нибудь идею в такой же мере не является
доказательством истинности или возвышенности
этой идеи, как смерть на поле битвы не является
доказательством справедливости дела того принца
интересам которого столько людей имели глупость
принести себя в жертву. Мужество мученика,
опьяненного идеей рая, не имеет в себе более
сверхъестественного, чем мужество воина, опьяненного идеей славы или удерживаемого на поле
сражения боязнью бесчестия. Где разница между
какимгнибудь чудаком, распевающим песви, когда
его жарят на медленном огне и святым мучеником Лореном, поносящим на костре своего тирана?
Проповедники нового учения погибают, потому
что они не являются наиболее сильными. Апостолы

занимаются обыкновенно опасным ремеслом, последствия которого они заранее сами предвидят.
Их храбрая смерть в такой же мере не доказывает истинность их принципов или их личную
искренность, как насильственная смерть какогонибудь честолюбца или грабителя не доказывает,
что они имели право вредить обществу или что
они себя считали вправе делать это. Ремесло миссионера всегда льстило его честолюбию и давало
ему возможность существовать на счет черни. Эти
преимущества могли быть достаточны, чтобы заставить забыть связанные с этим ремеслом опасности.
ГЛАВА

CXXXIY.

Теология делает из своего бога врага разума и просвещения.
Вы говорите нам, о, теологи! что „то, что является безумием в глазах людей, является мудростью в глазах бога, который любит ставить в
туник мудрость мудрых". Но разве вы не утверждаете, что человеческая мудрость есть дар неба?
Говоря нам, что эта мудрость не нравится богу,
что она является безумием в его глазах и что он
любит ее ставить в тупик, вы нам тем самым говорите, что бог является другом только нейросвѳщевных людей и что он делвет умным людям
аагубный подарок, за который этот коварный
тиран собирается некогда жестоко наказать их. Не

странно ли, что другом вашего бога можно стать
только, объявив себя врагом разума и здравого
смысла?
ГЛАВА

СХХХѴ.

Вера не может быть согласована с
мом, и разум выше веры.

разу-

Вера, согласно определению теологов,- есть признание н е о ч е в и д н ы х и с т и н . Из чего следует,
что религия требует непоколебимой веры в вещи
неочевидные и в положения, часто маловероятные или сильно противоречащие разуму. Но разве
отказать разуму в праве судить о делах веры не
значит признать, .что разум не может примириться
с верой? Так как служители религии решились
изгнать разум, то ясно, что они почувствовали
невозможность примирения этого разума с верой,
которая, очевидно, состоит только в слепом подчинении этим попам, чей авторитет для многих
имеет больше весу, чем сама очевидность и свидетельство чувств.
Заставьте молчать ваш разум, „отрекитесь от
разума, отвергайте опыт, не доверяйте свидетельству вашего разума, подчинитесь без критики
тому, что мы вам возвещаем именем неба",—таков
однообразный язык всех священников мира.
Только в одном пункте они согласны между собой,
а именно, что никогда не следует слушаться разума, когда речь идет о принципах, которые они

наМ представляют, как самые^важные для нашего
счастия.
Я не о т р е к у с ь от р а з у м а , ибо только
этот разум учит меня отличать добро от- зла,
истину от лжи. Если мой разум, как вы это
утверждаете, исходит от бога, то я никогда не поверю тому, чтобы бог, которого вы считаете таким
добрым, мог дать мне разум только для того,
чтобы поставить мае этим ловушку и погубить
меня. Священники! Разве вы не видите, что, хуля
разум, вы возводите этим хулу на вашего бога,
даром которого, как вы нас уверяете, этот разум
является.
•
Я н е о т в е р г н у о п ы т а , ибо он является более верным руководителем, чем воображение или
чем авторитет тех руководителей, которых мне
хотят навязать. Этот опыт мне говорит, что энтузиазм и корыстолюбивые мечты могут ослепить и
даже свести с пути истины этих самых руководителей, что авторитет опыта должен иметь для
меня больше весу, чем подозрительное свидетельство многих людей, чрезвычайно способных,
как я знаю, обманывать себя или сильно заинтересованных в том, чтобы обмануть других.
Я буду о т н о с и т ь с я н е д о в е р ч и в о
к
с в о и м ч у в с т в а м , ибо мне не безызвестно, что
они могут иногда вводить меня в заблуждение,
с другой стороны, однако, я знаю, что они не
всегда меня будут обманывать. Я знаю очень хорошо, что глаз мне показывает солнце значи-

тѳльно меньшим, чем оно есть на деле. Но опыт,
который есть только повторное применение чувств,
говорит мне, что вещи всегда кажутся уменьшенными на далеком расстоянии. Таким путем я дохожу до убеждения, что солнце значительно
больше земного шара. Таким образом я при помощи чувств могу исправить поспешные заключения, выведѳаные мною на основании тех же
чувств.
Требуя от меня, чтобы я не доверял своим
чувствам, религия тем самым подрывает значение своих собственных доказательств. Если люди
могут быть одурачены своим воображением, если
их внешние чувства обманщики, то каким образом можно от меня потребовать, чтобы я верил
в чудеса, которые поразили обманчивые чувства
наших предкоь? Если, мои чувства являются ненадежными руководителями, то этим сказано, что
мне не следовало бы доверять даже чудесам, совершающимся на моих глазах.
-ГЛАВ A

CXXXYI.

Как смешны и нелепы софизмы тех, которые хотят заменить разум верой.
Вы мне беспрестанно повторяете, что и с т и н ы
р е л и г и и в ы ш е р а з у м а . Но не согласитесь
ли вы в таком случае, что эти истины не подходят разумным существам? Утверждать, что разум

пас моядат обмануть—это значит говорить нам,
что истина может быть ложью, что полезное нам
может принести вред. Что такое разум, если не
познание полезного и истинного? К тому же надо
заметить следующее. Нашими единственными руководителями при определении нашего поведения
в этойГжизни могут быть: наш более или менее
изощренный разум, таков, как он есть, и наши
чувства, в таком виде, как они обыкновенно функционируют. Сказать при этих условиях, что наш
разум есть ненадежный руководитель, а наши
чувства—обманщики, это значит сказать нам, что
наши заблуждения необходимы, что наше невежество непоправимо, и что без крайней несправедливости бог не может нас наказывать за то,
что мы следовали единственным руководителям,
которых он нам захотел дать.
Утверждать, что мы обязаны верить вещам, превосходящим меру нашего разумения, так же смешно, как утвѳрясдать, что бог требует, чтобы мы, не
имея крыльев, поднялись в воздух.-Уверять нас в
том, что существуют предметы, к которым непозволительно подойти с мерой разума, это значит сказать нам, что в наиболее важном для нас деле мы
должны руководиться одним только воображением
или что уместно действовать только на авось.
Наши теологи нам говорят, что мы обязаны пожертвовать своим разумом богу. Но какие мотивы
можем мы иметь, чтобы пожертвовать разумом существу, которое нам делает только бесполезные поГ О Л Ь б 8 X. Здрявыіі СМИСЛ.

1

дарки, которыми к тому же он запрещает нам
пользоваться? Какое доверие можем мы питать к
богу, который, по уверению самих наших теологов,
достаточно зол, чтобы ожесточать сердца, поразить
слепотой, чтобы ставить нам ловушки, чтобы
в в о д и т ь н а с в о и с к у ш е н и е ? Какое доверие,
наконец, можем мы питать к служителям этого
бога, которые для облегчения себе дела руководства нами требуют еще от нас, чтобы мы дерV жали глаза закрытыми?
ГЛАВА

СХХХѴІІ.

Можно ли утверждать, что человек должен
верить на слово, когда дело касается, как
нас уверяют, самой важной для нас вещи?
Люди себя убеждают, что религия для них самая серьезная вещь в мире, а между тем именно
в вопросах религии они себе меньше всего позволяют иметь свое суждение. Когда речь идет о
получении какой-нибудь службы, о покупке земли
или дома, об отдаче в рост денег, о какой-нибудь
сделке или договоре, вы видите, что всякий серьезно все обдумывает, принимает серьезные меры
предосторожности, взвешивает каждое слово какойнибудь расписки, старается застраховать себя
против всяких неожиданностей. Совсем не то в
делах религии. Всякий принимает ее догмы наобум и верит им на-елово, не давая себе труда
проверить чго-нибудь" своим умом,

Две причины, повидимому, способствуют поддержанию в людях той небрежности и той нерадивости, которые они обнаруживают, когда речь
идет о том, чтобы критически проверить свои религиозные убеждения. Первая причина—это полная безнадежность проникнуть взором в ту неизбежную тьму, которая окружает всякую религию.
Уже первые принципы религии способны только
обескураживать ленивые умы, которые, видя в
ней один только хаос, считают невозможным разобраться в ней. Вторая причина—это то, что всякий заранее решает не очень стеснять себя ее строгими предписаниями. Последние все прославляют
в теории, но очень немногие дают себе труд исполнять их в точности. Многие относятся к своей
религии, как к старым семейным документам,
разбираться в которых никто себе не дает труда
и которые бросают в архив, чтобы воспользоваться
ими при надобности.
ГЛАВА

СХХХѴІІІ.

Вера может укорениться т о л ь к о - в умах
слабых, невежественных и ленивых.
Ученики Пифагора питали слепое доверие к
докірине их учителя. У ч и т е л ь т а к с к а з а л , /
являлось для них разрешением всех проблем.
Люди в большинстве своем ведут себя так же неразумно. В делах религии какой-нибудь священник, какой-нибудь иерей, какой-нибудь неве13«

жествешшй монах становятся властителями дум.
Вера потакает слабости человеческого ума, для
котооого самостоятельное исследование является
обыкновенно тягостным трудом. Полагаться на
других значительно удобнее, чем самостоятельно
проверять. Критическая проверка, являясь делом
медленным и трудным, одинаково не нравится как
тупым невеждам, так и слишком горячим натурам.
Вот где, несомненно, истинная причина того, что
вера находит столько последователей на земле.
Чем меньше у людей просвещения и ума, тем
больше они обнаруживают рвения в отношении
религии. Во всех религиозных партиях женщины,
нафанатизированные своими духовниками, обнаруживают огромную приверженность к мнениям,
в которых они явно ничего не понимают. В теологических распрях народ готов броситься, как
дикий зверь, на всех тех, против кого священник его натравливает. Глубокое невежество,
безграничное легковерие, большое недомыслие,
необузданное воображение—вот те элементы, которые образуют набожных, ревностных в делах
веры, фанатиков и святых. Как можно заставить
слушаться голоса разума людей, для которых
единственным правилом поведения является давать вести себя и ничего не проверять своим
умом?
Набожные люди и широкая масса являются в
руках их руководителей автоматами, которыми те
управляют по произволу.

ГЛАВА

CXXXIX.

Проповедь о том, что существует единственно-истинная религия, есть нелепость
и причина смут в государствах.
Религия есть дело обычая и моды. Во всех
этих трех областях руководящий принцип гласит:
поступай так, к а к п о с т у п а ю т д р у г и е .
Но какую выбрать из стольких религий, какие
мы видим на земле? Такой выбор требовал бы
трудной и продолжительной работы мысли. Надо^
следовательно, держаться религии своих отцов,
религии своей страны, религии монарха, которая,
имея па своей стороне реальную силу, не может
не быть лучшей.
Только случай определяет религию как отдельной личности, так и целого народа. Французы были бы сегодня в такой яге мере добрыми
мусульманами, в какой они являются ныне добрыми христианами, если бы их предки некогда
не отразили натиска сарацин.
Если судить, о намерениях провидения на основании событий н революций этого мира, то мы
вынуждены думать, что оно достаточно равнодушно к различным религиям, которые мы на
ходим на земле. В течение тысячелетий религиями
мира были язычество, политеизм, идолопоклонство. Ныне уверяют, что на протяжении этого периода самые цветущие нации не имели ни ма-

лейшей идеи бога, и, однако, эту идею объявили
необходимо присущей всем людям. Христиане
утверждают, что за исключением еврейского народа, т.-е. горсточки несчастных, весь человеческий род жил в самом грубом невежестве в
отношении своих обязанностей к богу и обладал
только оскорбительными для божественного величия понятиями. Христианство, вышеди ее, из
лона иудаизма и проникнутое духом смирения в
начале своего выступления, становится могущественным и жестоким под управлением христи. анских императоров, которые в святом рвении стали
распространять его успешно огнем и мечом в
своей империи и воздвигли его здание ва разваливах поверженвого в прах язычества. Магомет
и его преемники, благоприятствуемые провидением или своим победоносным оружием успели в
короткое время изгнать христианство из известной части Азии, Африки и даже Европы.
Е в а н г е л и е было вынуждено тогда уступить
место К о р а н у .
Во всех партиях и сектах, которые в течение
многих столетий раздирали христианство, мнение
наиболее сильного всегда считалось наиболее
правильным. Только оружие и желание князей
определяли, какое учение наиболее пригодно для
спасения народов. Не следует ли отсюда заключать или то, что бег чрезвычайно мало интересуется религиями людей, или то, что он всегда
оказывается солидарным с теми мнениями, ко-

торне считают наиболее приемлемыми для себя
сильные мира сего; наконец, то, что он меняет
эти системы, как только последним приходит в
голову фантазия менять их?
Царь Макассаров, наскучив язычеством предков,
принял в одно прекрасное утро решение отказаться от него. Царский совет долгое время обсуждал, пригласить ли христианских или магометанских ученых. Так как совет не мог притти
ни к какому заключению относительно преимуществ той или другой религий, то было решено
пригласить одновременно миссионеров той и другой религии и принять учение тех, которые прибудут нервымя. Предполагалось, что бог, который
распоряжается ветрами, таким образом сам возвестит свою волю. Так как миссионеры магометан оказались более проворными, то царь со
своим народом подчинились взятому ими на себя
обязательству. Миссионеры Христа были вьшровожзены по вине их бога, который не позволил
им прибыть достаточно рано ').
Бог явно допускает, чтобы случай определил
собой религию народов.
Религию народов всегда непогрешимо определяют те, кто управляет ими. Истинной религией
всегда была только религия короля. Истинный
бог—это бог, поклонения которому требует король.
Воля духовенства, которое управляет королем, ста!) См. историческое опвеанвецарства Макассаров. Париж 1688

новиТся всегда волей бога. Один шутник правильно заметил, что „истинная религия всегда
есть та, которая имеет на своей стороне короля
и палача". Императоры и палачи долгое время
поддерживали богов Рима против бога христиан.
Последний же, завоевав на свою сторону императоров, их солдат и их палачей, сумел уничтожить
культ римских богов. Бог Магомета сумел изгнать
бога христиан из большой части государств, которые ои некогда занимал.
В восточной части Азии расположена обширная
страна, чрезвычайно цветущая, изобилующая многими богатствами, богато населенная и управляемая такими мудрыми законами, что самые дикие
завоеватели относились к ним с уважением. Это—
Китай. За исключением христианства, которое
было изгнано оттуда, как опасное учение, народы
там исповедуют какие им угодно суеверия, между
тем как м а н д а р и н ы , или служилое сословие,
разочаровавшись давно в народной религии, интересуется ею постольку, поскольку необходимо
следить за тем, чтобы б о н з ы или священники
не воспользовались этой религией в целях нарушения общественного спокойствия.
Тем не менее мы не замечаем, чтобы провидение отказало в своих благодеяниях народу,
правителя которого проявляют так мало участия
к делам культа. Китайцы, напротив, пользуются
благоденствием и спокойствием, достойным зависти стольких народов, у которых религия при во-

дит к раздорам, к опустошениям и часто к общественным потрясениям.
Нельзя, здраво рассуждая, ставить себе задачей заставить народ отказаться от своего безрассудства, но можно себе ставить задачей излечить
от их безрассудства тех, кто управляет народом.
Последние тогда смогут помешать тому, чтобы
безрассудство народа стало опасным. Суеверие
внушает опасения только тогда, когда оно имеет
на своей стороне королей и солдат. Именно тогда
только оно становится жестоким и кровожадным.
Всякий король, который становится покровителемкакой-нибудь секты или религиозной партии,
становится обыкновенно тираном по отношению
к другим сектам и сам становится жесточайшим
нарушителем общественного спокойствия в своих
государствах.
Г Л А В А

CXL.

Религия вовсе не необходима для морали
и добродетели.
Нам беспрестанно повторяют (и многие разумные люди, в конце концов-, этому поверили), что
религия необходима для обуздания людей, что
без нее не существовало бы узды для народов,
что мораль и добродетель с ней неразрывно связаны. „Боязнь бога,—говорят нам,—есть пачало
мудрости. Страх перед другой жизнью есть с н а -

с и т е л ь н ы й страх, способный обуздать страсти
людей".
Чтобы разубедиться в пользе религиозных идей,
достаточно открыть глаза и рассмотреть, каковы
нравы ваиболее приверженных к религии народов. Мы там видим надменных тиранов, притеснителей—министров, вероломных придворных, бесчисленных взяточников, недобросовестных чиновников, плутов, прелюбодеев, распутников, проституток, воров и всякого рода бездельников, и
все они никогда не сомневались ни в существовании бога, который карает и вознаграждает, ни
в существовании мук ада и радостей рая.
Служители религии постарались сделать, хотя
и без всякой пользы для огромного числа людей,
смерть страшной в глазах их приверженцев. Если
бы наиболее набожные христиане могли быть последовательными, они должны были бы проводить
всю свою жизнь в слезах и умереть потом в самой страшной тревоге. Может ли быть что-нибудь
ужаснее смерти для несчастных, которым говорят
каждую минуту, что „страшно предстать перед
живым богом, что надо работать для своего спасения, со страхом и ужасом"! Однако нас уверяют, что смерть для христианина является бесконечным утешением, которого лишен неверующий.
Добрый христианин, говорят Нам, умирает в твердой надежде на вечное блаженство, которого он
старался заслужить. Но не является ли сама эта
твердая уверенность греховной самонадеянностью

в глазах сурового бога? Нѳ должны ля наиболее
великие святые быть в неизвестности насчет того,
д о с т о й н ы ли они л ю б в и или н е н а в и с т и ?
Вы, священники, которые утешаете нас надеждой на радости рая, между тем закрываете
глаза на муки ада, разве вам удалось віиеть
ваши собственные и наши имена начертанными в
книге жизни?
Г Л А В А CXLI.

Религия есть самая бессильная
тив страстей.

узда про-

Противопоставить живым страстям и интересам
людей темные понятия о метафизическом боге,
которого никто не постигает, невероятные кары
другой жизни, радости неба, о котором никто не
имеет представления—разве это не значит бороться с реальностями при помощи химер? Люди
имеют о своем боге только самые смутные представления, они его видят,так сказать, только в тучах.
Они викогда не думают о нем, когда у них является желание совершить злое дело. Всякий раз,
когда на путь аза людей толкает и увлекает честолюбие, жажда богатства или удовольствий, ни
бог, ни его угрозы и обещания никого не могут
остановить. Вещи этого мира имеют для людей
степень достоверности, которую самая живая вера
не может никогда придать вещам другого мира.
Всякая религия являлась в начале воображав-

мой уздой, при помощи которой законодатели
стремились подчинить себе умы невежественных
народов. Подобно тому, как няньки пугают детей,
чтобы заставить их держаться спокойно, и честолюбивые властители пользовались именем бога,
чтобы внушить страх дикарям. Страх им казался
пригодным средством, чтобы заставить народы
спокойно сносить иго, которому они собирались
их подчинить, Но разве буки, которыми пугают
детей, пригодны как воспитательное средство и
для более зрелого возраста? Человек в зрелом
возрасте не верит в них больше, или, если он
еще верит, не смущается ими и идет всегда своей
дорогой.
ГЛАВА

CXLII.

Честь есть узда более спасительная и более могущественная, чем религия.
Нет человека, который не боялся бы видимого
больше, чем невидимого, а именно суждений людей, последствия которых он ощущает больше,
чем мнения бога, о котором он имеет самые поверхностные представления. Желание иметь хорошую репутацию, власть обычая, боязнь быть
смешным н боязвь того, ч т о с к а ж у т , имеют
больше силы, чем все религиозные убеждения.
Разве воин, из боязни бесчестия, не ставит на
карту каждый день свою жизнь в сражении, рискуя даже быть осужденным на вечные муки?

Люди, наиболее религиозные, обнаруживают
часто больше уважения, к лакею, чем к богу.
Человек, который твердо верит, что бог все видит,
все знает и вездесущ, позволяет себе, оставаясь
один, такие действия, которых он никогда не совершал бы в присутствии последнего из смертных. Даже те, которые считают себя наиболее
твердо убежденными в существовании бога, поступают каждую минуту так, как могут поступать
только атеисты.
Г Л АВ A

OXLIII.

Религия
несомненно
неспособна
также
о б у з д а т ь в з н а ч и т е л ь н о й мере
страсти
королей, я в л я ю щ и х с я в е с ь м а часто причудливыми и жестокими тиранами по примеру этого самого бога, представителями
к о т о р о г о они с е б я о б ъ я в л я ю т , и п о л ь з у ю щихся религией т о л ь к о для н а и б о л ь ш е г о
о д у р а ч е н и я с в о и х рабов, для примирения
их с и х р а б с т в о м и для с к о р е й ш е г о использования их в с в о и х в ы г о д а х .
„Оставьте по крайней мере, скажут нам, идею
бога, которая одна только способна обуздать страсти королей". Можем ли мы, однако, говоря по
чистой совести, восхищаться тем действием, которое боязнь этого бога производит обыкновенно
на умы королей, считающих себя изображения;":

бога? Какое представление должны мы получить
об оригинале, если судить о нем по его копиям?
Короли, правда, называют себя представителями
бога, его офицерами на земле. Но разве страх
перед более могущественным, чем они, повелителем побуждает их серьезно заботиться о благополучии народов, которых провидение поручило
их заботам? А где эффект того воображаемого
страха, который должна была бы внушить им
идея невидимого судьи, которому одному, как
они утверждают, они должны давать отчет в своих
действиях?
Делает ли их этот страх более справедливыми,
более человечными, менее жадными к крови и к
деньгам их подданных, более умеренными в их
удовольствиях, более внимательными к их обязанностям? Наконец, этот бог, милостью которого, как уверяют, царствуют короли, разве он
мешает этим последним угнетать тысячью способами народы, руководителями, защитниками и
отцами которых они себя считают? Откройте
глаза, обведите взглядом весь земной шар и
вы увидите почти везде, что люди управляются
тиранами, пользующимися религией только для
усугубления тупой покорности их рабов, которых
они обременяют непосильным трудом для удовлетворения своих порочных страстей или безжалостно приносят в жертву своим пагубным сумасбродствам.
Религия не только не может обуздать отрасти

королей, но, наоборот, сами ее принципы еще
поощряют их. Она из них делает богов, капризам
которых народам запрещается противостоять. В
то самое время, когда она расковывает королей,
сбрасывая с них оковы обществеаного договора,
она старается сковать умы и руки подданным,
которых тѳ притесняют. Удивительно ли после
этого, что земные боги считают, что им все позволено, и рассматривают своих подданных, как презренный инструмент их капризов или их честолюбия.
Религия сделала во всякой стране из естественного монарха жестокого, причудливого и пристрастного тирапа, чей каприз является законом. Богмонарх очень хорош » скопирован своими прелсіавнтелями на зем іе. Религия, как кажется, везде
придумана только для того, чтобы усыпить
нироты в их рабстве и тем облегтить их повезите іям дето угнетения и безнаказанного притеснения народа.
ГЛАВА

CXLIY.

Возникновение
самой
нелепой,
самой
смешной и самой гнусной узурпации, именуемой божественным правом королей.
Мудрые советы королям.
Чтобы обеспечить себя от покушений высокомерного первосвященника, желающего царствовать
над королями, чтобы обеспечить свою личность

против покушений легковерных народов, подстрекаемых священниками, многие короли Европы
стали утверждать, что свой венец и свои права
они получили только от бога и они ему одному
обязаны отчетом в своих действиях. Так как эта
борьба между светской и духовной властью кончилась в пользу первой, то священники, винужденвые уступить, признали божественные права
королей и стали их проповедывать народам, оставив за собой, однако, право изменить свой взгляд
и проповедывать бунт всякий раз, когда божественные права королей не будут согласованы с
божественными правами духовенства. Мир между
королями и священниками заключался всегда на
счет народа, но священники, однако, не отказались от своих претензий, несмотря на все
договоры.
Очень много тиранов и злых королей, которых
их совесть беспрестанно укоряет в нерадении и
распутстве, не только не боятся своего бога, но
даже предпочитают ссориться с этим невидимым
судьей, который им ни в чем не прекословит, или
е его священниками, всегда более уступчивыми по
отношению к сильным мира сего, чем со своими
собственными подданными: народы, доведенные до
отчаяния, могли апеллировать прошв притеснения духовной власти к божественным правам их
правителей. Люди же, когда их начинают притеснять свыше известной меры, набираются иногда
храбрости, и тогда божественные права тирана

вынуждены сделать уступку естественным правам
подданных.
С богами легче справиться, чем с людьми. Короли обязаны отчетом в своих действиях только
одному богу, священники обязаны отчетом только
самим себе. Есть все основания думать, что как
те, так и другие более уверены в,снисходительности неба, чем в снисходительности земли. Легче
спастись от приговора богов, которых можно
легко умилостивить, чем от приговора людей, чье
терпение истощено.
„Если вы отнимаете у королей страх перед богом, какую же узду вы противопоставите их
распутству?" Я могу только дать королям совет,
чтобы они учились управлять, чтобы они учились
быть справедливыми, уважать права народов, быть
признательными этим народам, которым они обязаны своим величием и своей властью; чтобы они
научились бояться людей, подчиняться законам
справедливости-, чтобы ' никто безнаказанно не
мог нарушить эти законы, чтобы эти законы одинаково сдерживали могущественного и слабого,
великих и малых, властелина и подданных.
Боязнь богов, религия, страх перед другой
жизнью: вот те метафизические и сверхъестественные плотины, которые противопоставляют пылким
страстям королей. Разве эти плотины достаточны?
Опыт может дать ответ на этот вопрос. Противопоставлять религию злости тиранов, это значит
полагать, что туманные, недостоверные, непонятГ о л ь б а х . Здравый смысл.

' '

яые умозрения могут оказаться более могущественными, чем наклонности, которые вся окружающая обстановка должна усилить в них изо
дня в день.
ГЛАВА

CXLV.

Религия пагубна для политики. Она создает только беспутных и извращенных
деспотов и униженных и несчастных подданных.
Нам беспрестанно прославляют то неизмеримое
значение, которое религия имеет для политики.
Но стоит только немного поразмыслить, чтобы
признать без труда, что религиозные мнения
одинаково делают слепыми как королей, так и
народы и никогда не просвещают их ни об их
истинных обязавя >стях, ни о1 их истинных инте?
ресах. Религия слинком часто создает на одной
стороне беспутных и безнравственных деспотов, а
на яругой стороне покорных рабов, которых все
обязывает угождать во всем первым.
В силу недостаточного изучения или познания
истинных пр шципов управления, щли и прав
социальной жизни, реальных интересов людей и
тех обязанностей, которые их связывают, короли
почти во всех странах стали беспутными, неограниченными и развратными, а их подданные униженными, несчастными и злыми.
Именно из желания избавить себя от труда

изучения этих важных предметов, сочли нужным
прибегнуть к химерам, Которые до снх пор нѳ
только ни в чем на помогли, но даже умножили
бедствия человеческого рода и отвратили его от
вещей, наиболее изтересных для него.
Не представляют ли явно те несправедливые и
жестокие методы, при помощи которых управляется
столько народов здесь, самое сильное доказательство не только незначительности того эффекта,
который лроизводит страх перед другой жизвью,
но и несуществования провидения, которое интересовалось бы участью человеческого рода? Если
бы существовал добрый бог, то разве он не должен был бы сознаться, что он проявляет странную безучастность к земной судьбе огромного
числа людей? Может казаться, что этот бог создал
народы только для того, чтобы они были игрушкой страстей и сумасбродства его представителей
на земле.
Г Л А В А CXLYI.

Христианство распространилось только благодаря тому, что оно сулило деспотизм,
самым крепким оплотом которого оно,
подобно всякой религии, является.
С гонт только немного читать историю с некоторым вниманием, чтобы увидеть, что христианство,
находящееся вначале в жалком положении, проникло к диким и свободным народам Европы
14*

только благодаря тому, что правители этих народов уразумели, что принципы этой религии благоприятствуют деспотизму и дают в нх рукп
неограниченную власть. Вот почему мы видим,
как короли варваров обращаются в христианство
с удивительной поспешностью, т.-е. принимают
без критики систему, благоприятствующую их
честолюбию, и пускают в ход все средства, чтобы
заставить своих подданных признать ее. Если
служители этой религии часто после этого поступали против их раболепных принципов, то это
потому, что теория только тогда влияет на поведение служителей бога, когда она соответствует
их мирским интересам.
Христианство с гордостью утверждает, будто оно
принесло людям счастье, совершенно неведомое
предшествующим векам. Правда то, что греки не
знали б о ж е с т в е н н ы х п р а в тиранов или узурпаторов прав отечества. В эпоху язычества никому
не приходило в голову, что небо моягет воспретить народу защищаться против дикого зверя,
который его нагло разоряет. Религия же христиан
поставила себе задачей обеспечить безопасность
тиранов и установила принципом, что народы
обязаны отказаться от законной самозащиты. Таким образом христианские народы лишены того
права, которое вытекает из первого закона природы, по которому человек должен сопротивляться
злу и обезоружить всякого, кто собирается его
погубить! Если служители церкви часто разре-

шали народам, восстать ради целей неба, то они
никогда не разрешали им восстать из-за очень
реальных бедствий или известных насилий.
Именно небу мы обязаны теми оковами, которыми пользуются для того, чтобы сковать умы
смертных. Почему магометанин везде раб? Потому,
что его пророк поверг его в рабство именем бога
подобно тому, как до него Моисей поработил
евреев. Во всех странах мира мы наблюдавм, что
первые законодателя были первыми повелителями
и священниками дикарей, которым они дали законы.
Религия, как кажется, придумана только для
того, чтобы вознести королей выше их народов
и отдать народы в их неограниченное владение.
Когда эти народы начинают чувствовать себя
слишком несчастными здесь на земле, их заставляют молчать, угрожая им гневом бога. Их заставляют обращать свой взор на небо с тем, чтобы
помешать им видеть истинные причины своих
бедствий и применять те средства, которые природа им предоставляет.
ГЛАВА

CXLYII.

Принципы религии имеют своей единственной целью увековечить тиранию королей
и принести им в жертву народы.
Людям постоянно твердят о том, что земля не
является их истинным отечеством, что земная
жизнь для них только переходная ступень, что

.

они не созданы для счастия в этом мире, что их
повелители получают свою власть только от бога,
что они перед ним одним ответственны за злоупотребление этой властью, что ни при каких
условиях не позволительно оказывать им сопротивление и т. д., и этим было достигнуто увековечив беспутства королей и несчастий народов.
Интересы народов подлым образом были принесены в жертву их правителям. Чем больше мы
будем размышлять над догмами и принципами
религии, тем больше мы убедимся, что они имеют
своей единственной целью доставить выгоды тиранам и священникам, игнорируя совершенно
интересы общества.
Чтобы замаскировать бессилие своих глупых
богов, религия сумела заставить верить смертных,
что их беззаконие возбуждает гнев богов. Народы,
мол, сами виноваты в тех несчастиях и превратностях судьбы, которые они каждую минуту испытывают. Едли потрясения, происходящие в природе,
иногда больно ударяют по народам, то их плохие
правительства только слишком часто являются
непосредственными и постоянными причинами,
порождающими непрерывные бедствия для народов. Разве не честолюбию королей и сильных мира
сего, не их нерадению, не их порокам и притеснениям мы обязаны обыкновенно бесплодием, нищетой, войнами, эпидемиями, растлением нравов и
всеми многочисленными бичами, которые опустошают землю?

При виде того, как попы постоянно указывают
людям на небо, заставляя их верить, что причиной в^ех-их бедствий является гнев бога, указывая им недействительные и пустые средства для
прекращения их страданий, невольно приходится
думать, что эти служители неба имеют своей
единственной целью помешать народам доискиваться истинных источников их бедствий, п что
они поставили себе задачей эти бедствия увековечить. Эти служители религии ведут себя почти
так, как те бедные матери, которые за неимением
хлеба стараются убаюкать своих голодных детей
песнями или дают им игрушки, чтобы заставить
их забыть мучащий их голо т.
Могут ли народы, одураченные с детства всякими сказками, скованные невидимыми путами
мнения, раздавленные паническим страхом, познать истинные причины своих бедствии? Они
надеются избавиться от них, взывая к номощи
бога. Увы! разве они не видят, что именно именем бога им приказывают подставить грудь под
меч безжалостных тиранов, в которых они могли
бы найіи весьма видимую причину тех бедствий,
под игом которых они стонут и против которых
они не перестают бесполезно призывать помощь
бога?
Легковерные народы! Удвойте в ваших несчастиях ваши молитвы, ваши приношения, ваши
жертвоприношения, осаждайте ваши храмы, закалывайте жертвы без числа, поститесь, одевайтесь в

рубище и посыпьте главу пеплом, омочитесь слезами, тяните из себя последние жиды, чтобы обогатить ваших богов, вы все яге обогатите только
их священников. Боги неба будут милостивы к
вам только тогда, когда боги земли признают,
что они такие яге люди, как вы, и будут заботиться
о вашем благополучии так, как они это обязаны
сделать.
ГЛАВА

(JXLVJII.

Как пагубно внушить королям убеждение,
что, вредя народам, им следует бояться
одного только бога.
Небрежные, честолюбивые и распутные короли
являются реальными причинами общественных
бедствий. Бесполезные, несправедливые и частые
войны опустошают землю, Алчные же п деспотические правительства уничтожают для людей
благодеяния природы. Атчность дворов убивает
земледелие, разрушает промышленность, порождает неурожай, эпидемии, нищету. Небо кё бывает ни ягестоким, ни милостивым к мольбам народов, только их надменные правители почти
всегда отличаются жестокостью.
Чрезвычайно пагубно для политики и нравственности королей, когда им внушают убеждение, что, вредя своим подданным или не радея
об их счастии, им следует бояться одного бога.-

Короли! когда вы делаете зло, вы оскорбляете
не богов, а ваши собственные народы. Именно
этим народам, а косвенно и себе самим вы
причиняете зло, когда вы несправедливо управляете.
Нет ничего более обычного в истории, чем видеть набожных тиранов, ничего более редкого,
чем находить королей справедливых, бдительных,
просвещенных. Монарх может быть благочестивым,
точным в рабском исполнении своих религиозных
обязанностей, чрезвычайно преданным своим попам, щедрым по отношению к ним и в то же
время быть лишенным всех добродетелей и всех
талантов, необходимых для управления. Религия
для королей есть только инструмент, предназначенный для того, чтобы крепче держать народы
иод ярмом.
В соответствии с прекрасными принципами религиозной морали тиран, в течение долгого царствования только притеснявший своих подданных,
отнимавший у них плоды их трудов, безжалостно
приносивший их в жертву своему ненасытному
честолюбию; завоеватель, присваивающий себе
чужие провинции, вырезывающий целые народы,
являющийся в течение всей своей жизни настоящим бичем человеческого рода,—все такие изверги
могут думать, что для успокоения их совести и
искупления стольких злодеяний им достаточно
припасть с плачем к стопам священнослужителя,
который из трусливой угодливости, по обыкнове-

нию, сочтет своим долгом утешить и успокоить
грабителя, дли которого самое ужасное отчаяние
было бы лишь слабым наказанием за то зло, которое он совершил на земле.
ГЛАВА

CXLIX.

Набожный король есть бич для
левства.

коро-

Искренно набожный король является обыкновенно очень опасным для государства правителем.
Легковерие всегда предполагает узость ума. Преданность делу религии обыкновенно ослабляет то
внимание, которое король обязан посвятить делам
управления. Послушный внушениям своего духовенства, он становится каждую минуту игрушкой
их капризов, соучастником их раздоров, инструментом и соучастником их сумасбродства, которому
он придает огромное значение. Среди наиболее
пагубных даров, которые религия принесла миру,
самыми пагубными приходится считать этих набожных н ревностных в делах религии монархов,
которые в целях спасения душ их подданных
считают своим священным долгом мучить, преследовать и убивать тех, кто иначе мыслит, чем
они.
Набожный монарх во главе какой-нибудь империи—это один из самых ужасных бичей, который
небо в своем гневе может ниспослать на землю,

один фанатик-поп или плут, к которому прислушивается легковерный и могущественный король,
может привести в расстройство целое государство
и повергнуть мир в смятение. Почти во всех государствах задача воспитания ума и сердца молодых принцев, предназначенных управлять народами, поручается священно -лужителям и святошам. Какие идеи могуг иметь такого рода наставники? Какие интересы могут их вдохвовить?
Преисполненные сами предрассудков, они представляют своему ученику суеверие, как самую
важную и святую вещь, свои химерические обязанности, как самые важные обязанности, нетерпимость и дух преследования, как истинны« освовы
его будущей власти; они стараются сделать из него
главаря партии, неугомонного ф натика, тирава.
Они с ранних лет угашают в нем разум, предостерегая его против последнего, они мешают истине
дойти до н го. Они восстанавливают его ор тив истинных талантов и ввушают ему предубеждение в
пользу ловких пр 'йдох. Наконец, они делают из
него глупого святошу, не имеющего ни малейшего представления ни о справедливости, ни о
несправедливости, ни об истинной славе, ни об
истинном величии, лишенного знаний и добродетелей, необходимых для управления большим государством. Вот вкратце план воспитания ребенка,
призванного стать в один прекрасный день источником счастия или несчастия многих миллионов
людей.

Г Л А В А CL.

Защита религии является слабым оплотом
для тирании против отчаяния народа. Деспот
есть безумец, который вредит самому себе.
Священнослужители показали себя во все времена приверженцами деспотизма и врагами общественной свободы. Их ремесло требует униженных
и покорных рабов, которые никогда не имеют смелости размышлять. В государстве с неограниченным
правлением требуется только овладеть умом слабого и глупого короля, чтобы стать хозяином народов. Вместо того, чтобы вести народы к спасению,
священнослужители всегда вели их к рабству.
Из благодарности за те сверхъестественные права, которые религия измыслила в пользу самых плохих королей, последние обыкновенно заключали
союз с духозенствои. Священнослужители, уверенные в своей идейной власти над самим верховным повелителем, поставили себе задачей связать руки народов и держать эти народы под
ярмом. Но напрасно тиран, укрывшись под защиту религии, считает себя обеспеченным от всех
ударов судьбы. Мнение есть слабая защита против отчаяния народов. Священнослужитель, кроме
того, является другом тирана только постольку,
поскольку тирания ему приносит известные выгоды. Он проповедует мятеж и разбивает тот идол,
который он сам сотворил, когда он не находит более

тиранию соответствующей интересам неба, которые
всегда совпадают с его собственными интересами.
Нам несомненно возразят, что короли, сознавая
всю ту выгоду, которую им дает религия, действительно заинтересованы в ее всемерной поддержке.
Если религиозные мнения полезны для тиранов,
то вполне очевидно, что они бесполезны для тех,
которые управляют согласно законам разума и
справедливости. Имеет ли в таком случае тирания
какое-либо преимущество? Заинтересованы ли
короли в самом деле в том, чтобы быть тиранами?
Не лишает ли их тирания истинного могущества,
любви народов, всякой безопасности? Не должен
ли всякий разумный король ясно видеть, что деспот—это безумный, который только вредит самому
себе? Не должен ли всякий просвещенный король
относиться с недоверием к льстецам, стремящимся
усыпить его на краю пропасти, которую они разверзают под его ногами?
Г Л А В А

GLI.

Религия поощряет распутство королей,
освобождая их от страха и от угрызений
совести.
Если поповская лесть с успехом развращает
королей и превращает их в тиранов, то тираны
со своей стороны по необходимости развращают
как аристократию, так и народ. Нация по необходимости развращается иод управлением неспра-

ведливого, злого и порочного короля, не знающего
другого закона, кроме своего каприза. Захочет ли
такой король видеть перед собой честных, просвещенных и добродетельных людей? Нет. Такому
королю нужаы только льстецы^хвалители и по >ражатели, рабы, низкие и раболепные души, которые
приспособляются к его вкусам. Его двор распространит варазу порока в более низших слоях. Постепенно все должны необходимо развратиться в
государстве, где правит развращенный властитель.
Давно было сказано, что к о р о л и к а к б у д т о
п р и к а з ы в а ю т д е л а т ь в с е то, ч т о они
с а м и д е л а ю т.
Религия не только не является уздой для королей, но дает им возможность без страха и угрызевий совести предаваться распутству, столь же
гибельному для них самих, как и для тех в а родов, которыми они управляют. Никогда не проходит безнаказанно, когда обманывают человека.
Скажите королю, что он бог, и он вемедленво
поверит, что у вето нет никаких обязанностей по
отношению к кому бы то ни было. Если только
его боятся, он будет мало заботиться о том, чтобы
его любили. Он не будет признавать никаких правил, никакого взаимоотношения со своими подданными, никаких обязанностей по отношению к ним.
Скажите этому королю, что он обязан отчетом
в своих действиях тол» ко одному богу, и он немедленно начнет действовать так, как если бы он
никому не был обязан отчетом.

ГЛАВА

CLII.

Что такое п р о с в е щ е н н ы й

король?

Просвещенный король это такой король, который
понимает свои истинные интересы. Он знает, что
эти интересы неотделимы от интересов его народа,
Он знает, что король, который управляет только
несчастными рабами, не может быть ни велик, ни
могущественен, ни любим, ни уважаем. Он знает,
что споаведливость, благодеяния, неусыпная заботливость доставят значительно более реальные права
в отношении людей, чем те вымышленные права,
которые заставляют сходить с неба. Он почувствует,
что религия полезна только духовезству, что она
бесполезна для общества, что она часто является
источником смуты, что необходимо ее сдерживать,
чтобы помешать ей вредить, наконец, оз признает,
что для того, чтобы царствовать со славой, необходимо учредить хорошие законы и показать пример добродетели, а не основывать свое могущество
на обманах и химерах.
ГЛАВА

CLIII.

П р е о б л а д а ю щ и е страсти и преступления
духовенства. Для удовлетворения своих
страстей, для совершения с в о и х преступлений они п о л ь з о в а л и с ь ,
как
средством,
с в о и м мнимым б о г о м и религией.
Служители религии постарались сделать из своего бога страшного, капризного и изменчивого тирана. Таковым он должен был быть, чтобы он мог примениться к их изменчивым интересам. Бог, который

был бы справедлив и добр без примеси каприза и
распутства, бог, который неизменно обладал бы качествами честного человека и благодушного короля—
такой бог не годился бы его служителям. Священнослужителям полезно, чтобы дрожали перед их
богом, ибо это вызывает необходимость обращаться
к ним за средствами успокоения от этих страхов,
Никто не б ы в а е т г е р о е м в г л а з а х свое г о л а к е я . Нет ничего удивительного поэтому,
что бог, наряженный своими священнослужителями таким образом, чтобы он наводил великий
страх на других, очень редко внушает этот страх
им самим илн очень мало влияет на их собственное поведение, Вот почему мы видим, что во всех
странах духовенство ведет себя совершенно одинаково. Под тем предлогой, что этого требует слава
их бога, они разоряют народы, унижают души,
разрушают промышленность, сеют раздор. Честолюбие и жадность были во все времена господствующими страстями духовенства. Везде священнослуягщель ставил себя выше королей и законов.
Везде мы его видим занятым только тем, что ему
диктуется его надменностью, его жадностью, его
.деспотическим и мстительным характером. Везде
он замещает полезные и социальные добродетели
обрядами, искупления—жертвоприношениями, мистическими церемониями, одним словом, прибыльными для него изобретениями.
Душа немеет и разум приходит в смущение при
виде тех смешных обрядов и жалких средств, ко-

торые изобрели во всех странах служители бога
для того, чтобы очистить и сделать небо милостивым к народам. Тут отрезывают кусок крайней
плоти ребенка, чтобы добиться этим для него благоволения неба, там выливают воду на голову ребенка, чтобы смыть с него грехи, которых он не
мог еще совершить. В одних местах рекомендуют
человеку окунуться ' в реку, вода которой имеет
силу очистить от всякой скверны, в других местах
егму запрещают известную пищу, употребление
которой возбуждает гнев богов, а еще в других
странах приказывают грешнику периодически исповедываться в своих грехах священнику, который
часто является большим грешником, чем он сам,
и т. д. и т. д.
ГЛАВА

CLIV.

Шарлатанство духовенства.
Что бы мы сказали о кучке площадных лекарей,
отправляющихся каждый день на площадь и расхваливающих нам доброкачественность своих лекарств, объявляя их самыми верными средствами
против известных болезней, между тем как мы
находим, что лекари сами страдают теми болезнями, которые они берутся вылечить своими лекарствами? Много ли доверия будем мы питать к
лекарствам этих шарлатанов, которые кричат нам
во все горло: „купите наши лекарства, они верно
действуют, они вылечивают всех, кроме нас". Что бы
мы подумали затем, видя, как эти самые шарлаГ о л ь б а х . Здравый смысл.

таны всю свою жизнь жалуются на то, что их
лекарства не производят никакого действия на
больных, которые их покупают? Наконец, какое
представление получили бы мы о глупости черни,
которая, несмотря на все эти признания, не переставала бы покупать за очень дорогую цену лекарства, бесполезность которых всем доказана? Священнослужители подобны тем алхимикам, которые
смело утверждают, что они обладают секретом делать золото, между тем как они едва имеют платье,
чтобы прикрыть свою наготу.
Служители религии громят беспрестанно испорченность века и громко жалуются на ничтожное
действие их уроков в то самое время, когда они
нас уверяют, что религия есть универсальное средство, истинная п а н а ц е я против бедствий человеческого рода. Они, священнослужители, сами очень
больны, бднако люди продолжают приходить в
их лавочку и питать доверие к их божественным
средствам, которые,.по их собственному признанию,
никого не вылечивают.
Г Л А В А CLV.

Бесчисленные несчастия, порожденные религией, которая осквернила мораль и затемнила все правильные идеи, все здоровые
доктрины.
Религия (особенно у современных народов) завладела моралью и затемнила все ее принципы.

Она сделала людей антиобщественными по долгу.
Она заставила их быть бесчеловечными по отношению к тем, которые мыслят иначе, чем они. Теологические диспуты, одинаково непонятные для ожесточенных друг против друга партий, приводили
в потрясение империи, вызывали революции, гибель монархов, опустошили всю Европу. Эти гнусные споры не могли погасить целые реки крови.
С момента исчезновения язычества народы сделали себе религиозным принципом приходить в
неистовство всякий раз, как намечается расцвет
новой идеи, которую их духовенстве считает противной с в я т о й д о к т р и н е . Приверженцы религии, проповедующей, поводимому, только милосердие, согласие и мир, оказывались более дикими,
чем каннибалы или дикари, каждый раз, когда
их попы подстрекали их к братоубийственной
борьбе. Нет такого преступления, которого не
совершили бы люди в целях угождения богу или
умилостивления его гнева.
Идея страшного бога, которого рисуют себе деспотом, необходимо должна была сделать его иодданных злыми. Страх создает только рабов, а рабы
трусливы, низки, жестоки и считают все для себя
позволенным, когда им нужно снискать благоволение или избегнуть кары господина, которого они
боятся. Одна только свобода мысли может дать людям величие души и сделать их гуманными. Идея
бога-тирана может из них делать только униженных, печальных, вздорных и нетерпеливых рабов.
іб*

Всякая религия, которая предполагает бога легко
раздражающегося, завистливого,
мстительного,
ревниво оберегающего свои права или свой этикет,
бога настолько мелочного, что он может себя чувствовать оскорбленным теми или другими мнениями о нем, бога настолько несправедливого,
что он может требовать, чтобы все имели одинаковые представления о нем—всякая такая религия
становится по необходимости несправедливой, необщественной, кровожадной. Почитатели такого
бога никогда не поверят, чтобы они могли, не
совершая преступления, перестать ненавидеть и
даже истреблять всех тех, на кого им указывают,
как на противников этого бога. Они всегда будут
думать, что жить в добром согласии с крамольными согражданами было бы изменой по отношению к их царю небесному. Любить то, что бог
ненавидит—разве это не значило бы стать самому
предметом его непримиримой ненависти?
Бесчестные гонители, и вы ханжи - людоеды!
разве вы никогда не чувствуете безумие и несправедливость вашей нетерпимости? Разве вы не видите, что человек не более властен над своими
религиозными убеждениями, над своей легковерностью или нелегковерностью, чем над языком,
который он усваивает с детства и не может больше
изменить? Сказать человеку, чтобы он думал, как
вы, не значит ли это желать, чтобы иностранец
выражался точно так, как вы?
Наказывать человека за его заблуждения, не

значит ли это наказывать его за то, что его иначе
воспитали, чем вас? Если я неверующий, то разве
я могу изгнать из своей головы те доводы, которые расшатали мою веру? Если ваш бог предоставляет людям свободу губить себя, то к чему
ваше вмешательство? Разве вы более благоразумны
и мудры, чем этот бог, мстителем за которого вы
хотите выступать?
ГЛАВА

CLYI.

Всякая религия нетерпима и следовательно
враждебна человечности.
Всякий без исключения набожный человек,
смотря но темпераменту, или ненавидит, или презирает, или жалеет приверженцев секты, отличной
от той, к которой он принадлежит. Г о с п о д с т в у ю щ а я религия (что означает всегда только
религию короля и армии) давала всегда чувствовать свое превосходство более слабым сектам в
самой жестокой и несправедливой форме. Нет
больше истинной терпимости на земле. Везде почитают ревнивого бога, чьей подругой каждая нация
считает себя с исключением всех других.
Всякий народ хвастает, что он один почитает
истинного бога, универсального бога, верховного
законодателя всей природы. Однако, если мы ближе
присматриваемся к этому царю вселенной, то мы
находим, что всякое общество, всякая секта, всякая
религиозная партия или шайка делает из своего

столь могущественного бога дурного властителя,
простирающего свои заботы и свою доброту только
на небольшое число подданных, утверждающих,
что они одни пользуются его благосклонностью, а
до других ему дела нет.
Основатели религий и их священнослужители
явно поставили себе задачу вырыть пропасть между
той нацией, которую они наставляют и другими
нациями. Они захотели при помощи особых признаков отличить свое собственное стадо. Они дали
своим приверженцам богов, особый культ, особые
догмы, особые церемонии. Они им в особенности
внушили, что чужие религии нечестивы и гнусны.
При помощи такой недостойной хитрости эти честолюбивые плуты всецело завладели умами своих
приверженцев, сделали их неуживчивыми и заставили их смотреть как на отверженных на всех тех,
кто исповедует веру и идеи, несоответствующие
тому, что те проповедуют. Вот чем религия ожесточила сердца и изгнала оттуда навсегда ту любовь, которую человек должен иметь к своему ближнему. Общественность, терпимость, гуманность—
эти основные добродетели всякой морали абсолютно
несовместимы с религиозными предрассудками.
ГЛАВА

CLYII.

Злоупотребление государственной религией.
Всякая национальная религия создана, чтобы
сделать человека суетным, неуживчивым и злым.
Первый шаг к гуманности—это разрешить вся-

кому исповедывать в мире свою религию и те
взгляды, которые он считает истинными. Но такого рода образ действия не может нравиться служителям религии, которые хотят иметь право тиранить людей вплоть до их мыслей,
Слепые богомольные йринцы! Вы ненавидите,
вы преследуете, вы посылаете на казнь еретиков,
потому что вас убеждают, будто эти несчастные
не нравятся богу. Но разве вы не говорите, что
ваш бог преисполнен доброты? Как же вы надеетесь угодить ему варварскими актами, которые
он необходимо должен осудить? Кто вам, кроме
того, сказал, что их мнения не нравятся вашему
богу? Это вам сказали ваши попы. Но кто вам
гарантирует, что ваши попы сами не обманываются
или не хотят обмануть вас? Короли! Неужели сомнительные уверения ваших попов могут побудить вас совершать самые жестокие и самые очевидные преступления, которыми вы надеетесь
угодить богу?
ГЛАВА

CLVIII.

Религия поощряет жестокость народов,
освящая ее, и одобряет преступление,
доказывая, что оно может быть необходимым для видов бога.
„Никогда,—говорит Паскаль,—не делают зло так
последовательно и так радостно, как тогда, когда
оно совершается в силу какого-нибудь ложного

принципа совести" '). Нет ничего более опасного,
чем религия, поощряющая дикость народа и оправдывающая в его глазах наиболее черные преступления. Жестокость народа не знает больше никакой меры, раз народ начинает верить, что она
одобрена его богом, чьи интересы, как ему говорят, могут освящать всякие действия. Там,
где дело касается религии, даже наиболее цивилизованные народу становятся истинными дикарями и считают все позволенным. Чем больше
ови проявляют жестокость, тем более они думают
угодить богу, дело которого, как они воображают,
должно быть поддержано с наибольшим жаром.
Все религии мира одобряют бесчисленные злодеяния. Евреи, опьяненные обещаниями своего
бога, присвоили себе право истреблять целые нации. Основываясь на оракулах своих бегов, римляне, как истые разбойники, завоевали и опустошили мир. Арабы, воодушевленные своим божественным учителем, огнем и мечом истребляют
христиан и идолопоклонников. Христиане под
предлогом распространения своей святой религии
сотни раз заливали кровью оба полушария.
Во всех событиях, благоприятных их собственным интересам, которые они всегда называют
д е л о м б о г а , священнослужители нам показывают перст божий. Согласно этим принципам, религиозные люди имеют счастье видеть п е р с т
1) См. Мысли Паскаля X X X V I I I .

б о ж и й в бунтах, в революциях, в резне, в цареубийствах, в злодеяниях, в проституции, в подлостях, а если эти вещи хоть немного способствуют
успехам религии, то отделываются от этих явлений утверждением, что б о г п о л ь з у е т с я в с я к и м и с р е д с т в а м и , чтобы д о с т и г н у т ь с в о и х ц е л е й . Можно лн хуже подкапываться под
идею морали в уме людей, чем внушая им представление о том, что их 'бог, столь могущественный и столь совершенный, часто бывает вынужден
пользоваться преступлением для выполнения своих предначертаний.
Г Л А В А CLIX,

Опровержение того аргумента, что зло,
причиной которого считают религию, является только печальным последствием человеческих страстей.
Когда мы ?калуемся на те неистовства и бедствия, которые неоднократно бывали на земле,
нам немедленно отвечают, что эти печальные явления вовсе не обусловлены религией, а являются печальными результатами человеческих страстей. Я, однако, спрошу: кто же взнуздал эти
страсти? Очевидно, религия. Именно религиозное
рвение делает людей безчеловечными и служит
им для оправдания величайших подлостей. Не доказывают ли эти потрясения, что религия вместо

того, чтобы сдерживать человеческие страсти,
только накидывает на них покрывало, которое их
освящает, и что самое полезное было бы сорвать
это священное покрывало, из которого люди столь
часто делают такое ужасное употребление. От
скольких ужасов было бы избавлено общество,
если бы лишили злых людей такого удобного
предлога вредить ему!
Вместо того, чтобы поддерживать мир между
людьми, священнослужители были для них фуриями, сеявшими раздор между ними. Они ссылались на свою совесть и утверждали, что они
получили от бога право быть сварливыми, наглыми и бунтовщиками. Не чувствуют ли себя
служители бога обиженными и не кричат ли они
об оскорблении божественного величества каждый
раз, когда светская власть имеет смелость мешать или вредить народу? Священнослужители
похожи на ту сварливую женщину, которая кричит: караул, когда муж удерживает ее за руку,
чтобы помешать ей ударить его самого.
Г Л А В А CLX.

Никакая мораль не совместима с религиозными убеждениями.
Несмотря на кровавые трагедии, которые слишком* часто разыгрываются благодаря религии в
этом мире, нам не перестают повторять, что без

религии не может быть морали. Если судить о
теологических мнениях по их результатам, то
мы были бы вправе сказать, что никакая мораль
абсолютно не совместима с религиозными убеждениями людей.
„Подражайте богу!"—кричат нам беспрестанно.
Каков был бы, однако, наш моральный уровень,
если бы мы подражали этому богу? Каков тот бог,
которому мы должны подражать?
Есть ли это бог деиста?
Но этот самый бог не может для нас быть неизменным образцом доброты. Если он творец всего,
то он одинаково и творец и добра и зла, которые
мы встречаем в мире. Если он творец порядка,
то.он в такой яге мере творец беспорядка, которого не было бы без его разрешения. Если он
производит, то он и разрушает. Если он вызывает
к жизни, то он же посылает и смерть. Если он
дарит изобилие, богатство, счастье, мир, то он же
и допускает или ниспосылает лишения, бедность,
несчастия, войны. Можно ли считать образцом
неизменной благости бога теизма или естественной
религий, чье милостивое расположение каждую
минуту опровергается всем тем, что совершается
перед нашими глазами? Для морали нужна менее
шаткая база, чем пример бога, поведение которого меняется и которого можно объявить добрым,
только упорно закрывая глаза ва то зло, которое
он каждую минуту совершает или допускает в
этом мире. Станем ли мы подражать чрезвычайно

доброму, великому Юпитеру языческой древности?
Подражать такому Согѵ, это значит взять за образец мятежного сына, похитившего трон у своего отца и кастрировавшего затем последнего. Это
значит подражать развратнику, прелюбодею, кровосмесителю, беспутному, чье поведение заставило
бы краснеть разумного смертного. До чего дошли бы люди в эпоху язычества, если бы они в согласии с Платоном представили себе, что добродетель состоит в подражании богам?
Следует ли нам подражать богу евреев? Найдем
ли мы в Иегове образец для нашего поведения?
Это бог, вечно неистовствующий,
дышащий
только местью, не знающий жалости, требующий
от своих последователей только резни, грабежей,
бесчеловечности. Одним словом, это бог, чье
поведение не может 'стать образцом для порядочного человека и может служить предметом
подражания только для предводителя шайки разбойников.
Станем ли мы подражать И и с у с у христиан?
Можно ли думать, что этот бог, который умер для
того, чтобы умилостивить неукротимый гнев своего отца, дал нам пример, которому все люди
должны подражать? Увы, они увидят в нем
только бога, или вернее фанатика, мизантропа,
который, будучи сам нищим и проповедуя нищим,
будет советовать последним умерщвлять и душить
свою плоть, ненавидеть удовольствия, искать страдания, презирать самих себя, будет говорить им,

чтобы они оставили отцов, матерей, родственников, друзей и т. д. с тем, чтобы следовать за ним.
Прекрасная мораль! скажете вы. Да, замечательная мораль, без всякого сомнения. Она не может
не быть божественной, ибо она совершенно невыполнима для людей. Но неспособна ли такая возвышенная мораль сделать добродетель ненавистной? Эта столь хваленая мораль бога-человека
христиан делает из своих последователей на этой
низменной земле истинных Т а н т а л о в , мучимых
горячей жаждой, которую им не разрешается утолить. Не дает ли такая мораль странное представление о творце природы? Если он, как уверяют,
все создал для пользы своих творений, то по какой странности он им запрещает пользоваться
теми благами, которые он для них создал? Не
является ли тогда удовольствие, которого человек
беспрестанно жаждет, ловушкой, поставленной богом человеческой слабости?
ГЛАВА

CLXI.

Евангельская мораль невыполнима.
Последователи Христа хотели бы заставигь нас
считать чудом основание их религии, противоположной во всём природе, противодействующей
всем склонностям сердца, враждебной всем чувственным удовольствиям. Но суровость какой-нибудь доктрины делает ее превосходной только в

глазах черни. Та же самая склонность, которая
побуждает уважать, как нечто бояіественное и
сверхъестественное, непонятные таинства, побуждает также считать божественной и сверхъестественной невыполнимую и превосходящую человеческие силы мораль.
Восторгаться какой-нибудь моралью и проводить ее в жизнь—две разные* ьещи. Все христиане не перестают прославлять и восторгаться евангельской моралью, но в жизнь она проводится
чрезвычайно небольшим числом святых, которыми
люди восхищаются, отказываясь однако последовать их примеру под тем предлогом, что им не
хватает для этого сил или благодати.
Весь мир заражен более или менее религиозной
моралью, основанной на том убеждении, что для
того, чтобы угодить богу, безусловно необходимо
стать несчастным на земле. Во всех частях света
мы видим кающихся, отшельников, факиров, фанатиков, которые, повидимому, глубоко изучили
средства самоистязания в честь существа, чью
доброту все единогласно прославляют. Религия
по существу своему есть враг человеческой радости и человеческого благополучия. Б л а ж е н н ы
суть бедные! блаженны
суть плачущие! б л а ж е н н ы с у т ь с т р а д а ю щ и е ! Горе
живущим в изобилии и в радости! Таковы те
удивительные открытия, которые возвещает христианство.

ГЛАВА

CLXII.

Общество, состоящее из святых, было бы
невозможно.
Что такое святой во всех религиях? Это человек, который молится, который постится, который
истязает себя, который бежит от мира, который,
подобно сычу, любит только уединение, который
воздерживается от всяких удовольствий, которого
пугает все, что может оторвать его на один момент от его фанатических размышлений. Разве это
добродетель? Разве человек такого закала добр к
себе, полезен другим? Не распадется ли общество
и не впадут ли люди в состояние дикости, если
всякий будет достаточно безумен, чтобы желать
быть святым?
Ясно, что буквальное и строгое выполнение божественной морали христиан повлекло бы неизбежно за собой гибель наций. Христианин, который
хотел бы стремиться к совершенству, должен был
бы устранить из своей души все то, что может
его отвратить от неба—его истинного отечества.
Он должен видеть ва земле только искушения,
ловушки, возможности погубить себя. Он должен
бояться знания, которое вредит вере. Он должен
избегать промышленного труда, как средства приобретения опасного для спасения души богатства.
Он должен отказаться от должностей и почетных
званий, ибо такие вещи могут возбудить его гор-

дость и отвлечь его от заботы о своей душе. Одним словом, мораль Христа, если бы она не была
неисполнимой, привела бы к полному распадению
общества.
Святой в миру не является более полезным существом, чем святой в пустыпе. Святой в' миру
отличается мрачным, недовольным и часто буйным характером. Движимый религиозным рвением,
он иногда добросовестно считает себя обязанным
внести смуту в общественную жизнь идеями или
грезами, которые его тщеславие принимает за
внушения свыше. Анналы всех религий полны
рассказами о беспокойных святых, о несговорчивых святых, о мятежных святых, прославившихся
опустошениями, которым они подвергли мир для
в я щ ш е й с л а в ы б о г а . Если святые, живущие в
уединении, бесполезны, то те, которые живут в
обществе, часто очень опасны.
Тщеславное стремление играть роль, желание
прославиться в глазах глупой черни всякими чудачествами поведения—вот что составляет обыкновенно отличительную черту великих святых.
Гордость им внушает мысль, что они исключительные люди, что они значительно возвышаются над
уровнем человеческой природы, что они более совершенные существа, чем другие, что они любимцы бога, к которым он относится с значительно большим благоволением, чем ко всем остальным смертным. Смирение в святом представляет
собой обыкновенно более утонченную гордость,

чем обычная гордост-ь людей. Только смешное
тщеславие может побудить человека быть в непрерывной борьбе со своей собственной природой!
ГЛАВА

CLXIII.

Человеческая природа вовсе не испорчена,
и мораль, которая ей противоречит, не
создана для людей.
Мораль, которая противоречит человеческой природе, не годится для людей. Но, скажете вы, человеческая природа испорчена. В чем, однако,
состоит эта воображаемая испорченность? Не
в том ли, что ей присущи страсти? Но разве страсти не составляют сущность человека? Разве не
нужно, чтобы он искал, чтобы он желал, чтобы
он любил то, что является или что он считает
полезным для своего благополучия? Не нужно ли,
чтобы он боялся или избегал всего того, что он
считает непонятным или гибельным для себя?
Воспламените его страсти к полезным предметам,
свяжите его благополучие с этими предметами,
отвратите его ясными и ощутительными мотивами
от всего того, что может принести вред ему ли
самому или другим, и вы из него сделаете разумное и добродетельное существо. Человек без страстей был бы равнодушен к добру и злу.
Теологи! Вы нам повторяете каждую минуту,
что природа человека развращена, вы нам криГ о л ь б а х . Здравый смысл.

16

чите, что в с я к а я п л о т ь о т с т у п и л а от
п р е д н а ч е р т а н н о г о е й п у т и , вы нам говорите, что природа наделяет нас только склонностью к разврату. В таком случае, вы обвиняете
вашего бога, который не смог ИЛИ не захотел,
чтобы эта природа сохранила свое первоначальное
совершенство. Если эта природа испортилась,
то почему ее этот бог не исправил? В ответ на
этот вопрос меня христианин начнет немедленно
уверять, что человеческая природа исправлена,
что смерть его бога восстановила ее в ее первоначальной чистоте. Но каким же образом, отвечу
я ему, вы утверждаете, что, несмотря на эту
смерть, человеческая природа все еще развращена? Таким образом ваш бог совершенно напрасно
принял смерть? Что стало из его всемогущества и его победы над дьяволом, если правда,
что дьявол сохраняет еще ту власть, которую
он, по вашему утверждению, всегда имел над
миром?
Смерть, согласно христианской теологии, есть
п л а т а з а г р е х . Это мнение соответствует мнению некоторых негритянских и диких народов,
которые воображают, что смерть человека есть
всегда сверхъестественное следствие гнева богов.
Христиане крепко верят, что Христос их избавил
от греха, между тем как они имеют возможность
убедиться, что в их религии, как и в других религиях, человек подвержен смерти. Говорить, что
Иисус Христос нас избавил от греха, не то же ли

самое это, что говорить, что судья помиловал
преступника в то время, как мы видим, что он
его посылает па казнь?
ГЛАВА

CLXIV.

Об Иисусе Христе, боге
телей.

священнослужи-

Если бы мы вздумали довериться приверженцам
христианской религии, закрыв глаза на все, что
происходит в мире, то мы могли бы подумать,
что приход их божественного спасителя произвел
самую чудесную революцию, самую совершенную
реформу в нравах народов. „Мессия,—говорит Паскаль,—должен был сам создать великий избранный и святой народ, руководить им, питать его,
ввести его в страну покоя и святости, посвящать
его богу, сделать из него божий храм, спасать
его от гнева бога, спасти его от служения греху,
дать законы этому народу, запечатлеть эти законы в его сердце, заступаться за него перед богом,
размозжить голову демону и т. д." '). Этот великий человек забыл нам показать тот народ, над
которым его божественный Мессия произвел все
те удивительные вещи, о которых он говорит
с таким подъемом. Кажется, что такого народа
пока не существует.
Если мы хоть немного присмотримся к нравам
!) См. Мысли Паскаля, X V .

христианских наций и прислушаемся к воплям
их священнослужителей, мы вынуждены будем
заключить, что Иисус Христос, их бог, проповедывал бесплодно и умер без всякой пользы, что
его всемогущие желания находят еще в людях
противодействие, которое этот бог не хочет или
не может преодолеть. Мораль этого божественного
учителя, которой его ученики так сильно восторгаются и так мало практикуют, проводилась на
протяжении века только полдюжиной безвестных
святых, фанатиков и неизвестных монахов, которые одни и удостоятся сидеть одесную бога. Все
же остальные смертные, несмотря на то, что их
искупила кровь бога, станут добычей вечного
пламени.
ГЛАВА

CLXV.

Догма об отпущении грехов была изобретена только в интересах священнослужителей.
Когда человек имеет сильное желание грешить,
он не думает о своем боге. К тому же, сколько
бы человек ни грешил, он всегда себя льстит надеждой, что этот бог смягчит для него суровость
своих постановлений. Ни один смертный не верит серьезно, что его поведение может навлечь
на него осуждение ва вечную муку. Хотя он
боится страшного бога, который его часто заставляет дрожать, он, однако, поддается всякий раз,

когда на него находит сильное искушение, и затем думает только о боге милосердия, представление о котором его успокаивает. Он, конечно,
совершает грех, но он надеется иметь время, чтобы исправиться, и обещает себе когда-нибудь
покаяться.
В религиозной фармации мы находим верно
действующие средства для успокоения совести.
Священнослужители обладают во всех странах высоким секретом обезоружить гнев бога. Однако,
если верно то, что бог умилостивляется молитвами, приношениями, жертвами, покаянием, тогда
мы больше не вправе утверждать, что религия
обуздывает человеческое распутство. Люди будут
сначала грешить, а потом будут искать средства
умилостивить бога. Всякая религия, которая
очищает и которая обещает отпущение грехов,
если и удерживает одного от совершения греха,
зато многих подбадривает к этому.
Несмотря на свою неизменность, бог во всех
религиях является истинным протеем. Его священнослужители рисуют его нам то суровым, то
преисполненным милосердия и мягкости, то жестоким, безжалостным, то таким, что он легко
смягчается раскаянием и слезами грешников.
Следовательно, люди видят бога только с той
стороны, которая наиболее соответствует их настоящим интересам. Бог, всегда разъяренный,
оттолкнул бы своих почитателей или поверг бы
их в отчаяние. Людям необходим бог, который

гнезается и умилостивляется. Если его гнев и
устрашает некоторые боязливые души, то его милосердие ободряет смелых негодяев, которые к
тому же рассчитывают рано или поздно прибегнуть
к средствам, способным умилостивить его. Если
приговор бога внушает страх некоторым робким
богомольцам, неспособным уже в силу своего темперамента и своей привычЕШ совершить зло, то
сокровищница
б о ж е с т в е н н о г о . милос е р д и я ободряет больших негодяев, которые
имеют основание надеяться, что и они смогут пользоваться. ею, как и другие.
Г Л А В А CLXVI.

Боязнь бога 'бессильна против страстей.
Люди в большинстве своем очень редко думают
о боге, или, по крайней мере, не очень заняты
этим. В идее бога так мало определенности, она
так мало утешительна, что она может надолго занимать воображение только некоторых печальных
мечтателей, которые не составляют большинства
обитателей этого мира. Простой народ в этой
идее ничего не понимает. Его слабый ум запутывается, как только он начинает думать об этом.
Деловые люди думают только о своих делах, придворные о своих интригах, люди света, женщины,
молодые люди о своих удовольствиях. Развлечения моментально изглаживают из их памяти скучные представления религии. Честолюбивые, жад-

ные н распутные люди заботливо отгоняют размышления, слишком слабые для того, чтобы уравновешивать их разнообразные страсти.
На кого же налагает узду идея бога? Только
на некоторых расслабленных, тоскующих и разочаровавшихся в жизни людей, на некоторых лиц,
в которых страсти притуплены будь то годами,
будь то болезнями, будь то ударами судьбы. Религия налагает узду только на тех, кого их темперамент или обстоятельства уже образумили.
Страх божий мешает грешить только тем, у которых нет сильного желания или которые уже
больше не в состоянии это делать.
Говорить людям, что бог наказывает преступления в этой жизни, значит утверждать нечто,
чему противоречит опыт каждой минуты. Наиболее бесчестные люди являются обыкновенно властителями мира и теми, кого судьба осыпает своими милостями. Отсылать нас к загробной жизни
для того, чтобы убедить нас в существовании
суда божьего, это значит ссылаться на догадки
для того, чтобы уничтожить несомненные факты.
ГЛАВА

CLXYII.

Ад слишком нелепое изобретение, чтобы
он мог удержать кого-либо от совершения зла.
Никто не думает о загробной жизни, когда он
сидьно увлечен предметами, которые он встречает

на земле. В глазах страстно влюбленного присутствие его возлюбленной заставляет гаснуть пламя
ада, а ее чары заставляют меркнуть все радости рая.
Женщины! вы покидаете, говорите вы, вашего
возлюбленного ради вашего бога! Но это значит,
что ваш возлюбленный не есть уже таковой
в ваших глазах, или это значит, что ваш возлюбленный вас покидает, и вам нужно чем-нибудь
заполнить ту пустоту, которая образовалась в вашем сердце.
Весьма часто мы видим честолюбивых, распутных, испорченных и безнравственных людей, которые стоят за религию, а иногда даже обнаруживают преданность ее интересам.
Если они не придерживаются ее предписаний,,
то они дают себе зарок когда-нибудь исполнять
их. Они ее держат про запас, как лекарство, которое рано или поздно им понадобится, чтобы
успокоиться насчет того зла, которое они еще
намерены совершить. К тому же, ввиду того, что
партия святош и клериков чрезвычайно многочисленна, чрезвычайно деятельна и могущественна, то нет ничего удивительного в том, что
плуты и мошенники ищут ее поддержки для достижения своих целей. Нам, без сомнения, скажут,
что многие порядочные люди искренне и бескорыстно религиозны, но разве прямота души всегда
сопровождается ясностью мысли?
Нам указывают на большое число ученых,

гениальных людей, которые были сильно привержены к религии. Это доказывает, что гениальные
люди могут иметь предрассудки, что они могут
быть малодушными, что они могут обладать воображением, которое их увлекает и мешает им
хладнокровно рассматривать вещи. Паскаль не
является доказательством в пользу религии. Он
доказывает только то, что гениальный человек
может иметь свой пункт помешательства и может
впасть в детство, когда он бывает достаточно слаб,
чтобы следовать своим предрассудкам. Паскаль
сам говорит, что „ум может быть сильным и узким,
а также одновременно обширным и слабым"
Выше он сказал: „Можно обладать здравым умом
и неодинаково подходйть ко всем вещам, ибо
есть такие, которые, обладая здравым разумом,
в отношении явлений определенного порядка»
поддаются иллюзиям в отношении других явлений".
Г Л А В А CLXVIII.

Нелепость религиозной морали и религиозной добродетели, установленных исключительно в интересах духовенства.
Что понимает теология под добродетелью? „Добродетель,—говорят нам,—есть соответствие человеческих поступков—воле бога". Но что такое бог?
Это существо, которое никто не способен понимать,
<) Си. Мысли Паскаля, Х Х Х І .

и которое вследствие этого всякий себе рисует
по-своему. Что такое воля бога? Это то, что люди,
видевшие бога или вдохновленные им, нам передают как волю бога. Кто такие те, которые видели
бога? Это или фанатики, или плуты, или честолюбцы, которым нельзя верить на-слово.
Основывать мораль на боге, которого каждый
себе рисует по разному, которого каждый изображает на свой манер и наделяет свойствами соответственно своему собственному темпераменту
и своим собственным интересам—основать мораль
на таком боге значит, очевидно, основать мораль
на капризе и на воображении людей. Это значит
также основать ее на фантазиях секты, партии,
уверенной в том, что она одна поклоняется истинному богу и что этого преимущества лишены все
другие секты.
Строить мораль и учение об обязанностях людей на воле бога—это значит строить ее на воле,
на бреднях, на интересах тех, которые говорят от
имени бога, не боясь быть когда-либо опровергнутыми. Во всякой религии одни только священнослужители имеют право решать о том, чтб
угодно или неугодно их богу. Можно быть уверенным, что они всегда решат это соответственно
тому, что угодно или неугодно им самим.
Догмы, церемонии, мораль и добродетели, предписываемые всеми религиями мира, были явно
придуманы только для расширения власти или
увеличения выгод основателей и служителей этих

религий. Догмы темны, непонятны, страшны и по
этому самому чрезвычайно способны возбудить
деятельность фантазии и сделать простой народ
еще более послушным воле тех, которые желают
им управлять. Церемонии и обряды доставляют
богатство или почетное положение священнослужителям. Религиозная мораль и религиозная добродетель состоят в покорной вере, которая не
позволяет жить своим умом, в смиренной набожности, которая обеспечивает священнослужителям
покорность их рабов, они состоят в горячем
рвении к интересам религии, т.-е. к интересам
этих священнослужителей. Все религиозные добродетели явно имеют своим объектом только пользу
служителей религии.
Г Л А В А CLXIX.

К чему сводится христианское милосердие, которому учат и которое практикуют
теологи.
Когда мы упрекаем теологов в бесплодности
той добродетели, которой учит теология, они нам
с гордостью указывают на м и л о с е р д и е , эту
нежную любовь к ближнему, которую христианство заповедало, как существенную обязанность,
своим последователям.
Но увы! Что делается с этим хваленым милосердием, когда мы пристальнее присматриваемся

к поведению служителей бога? Спросите их, следует ли любить своего ближнего или оказывать
ему добро, если он безбожник, еретик, неверующий, т.-е. если он думает иначе, чем они? Спросите их, следует ли быть терпимым к мнениям,
противоположным мнениям той религии, которую
они исповедуют? Спросите их, может ли король
оказывать снисхождение тем, которые заблуждаются. Их милосердие моментально исчезает, и
'священнослужители господствующей религии вам
скажут, что „королю дан меч только для защиты интересов всевышнего". Они вам скажут, что
именно из любви к ближнему этого ближнего
следует преследовать, заключать в тюрьму, изгонять, сжигать. Вы встретите терпимость только
у некоторых священнослужителей, которые сами
подвергаются преследованиям н которые отбросят
в сторону христианское милосердие, как только
они получат возможность в свою очередь преследовать.
Христианская религия, проповедуемая в первое
время нищими и несчастными людьми, усиленно
рекомендовала, под именем милосердия, милостыню. Религия Магомета, точно так яге вменяет подачу милостыни в священную обязанность своим
последователям. Ничто, без сомнения, так не согласуется с духом гуманности, как деятельность,
направленная к тому, чтобы оказывать помощь
несчастным, одевать нагих, протянуть благодетельную руку всякому, кто в ней нуждается. Но

не соответствовало бы ли более духу гуманности
и требованию милосердия принять предупредительные меры против бедности и мешать бедным
размножаться!
Если бы религия вместо того, чтобы окружать
божественным ореолом королей, учила их уважать
собственность их подданных, быть справедливыми, пользоваться только своими законными правами, мы бы не видели тогда такого огромного
числа нищих в их государствах. Жадное, несправедливое и тираническое правительство увеличивает бедность. Тяжелые налоги имеют своим следствием упадок духа, лень, бедность, на почве которых в свою очередь расцветает воровство,
убийства и всякого рода преступления. Если бы
у королей было больше человечности, больше
милосердия и справедливости, их государства не
были бы населены столькими несчастными, несчастию которых становится невозможным помочь.
В христианских и магометанских государствах
есть много просторных и богато субсидируемых
госпиталей, заставляющих нас восхищаться благочестивой благотворительностью воздвигших их
королей и султанов. Не соответствует ли, однако,
более требованию гуманности—хорошо управлять
народами, доставлять им довольство, развивать и
поощрять промышленность и торговлю, чем давить их под игом деспотизма, разорять их безумными войнами, доводить их до нищеты, чтобы
иметь возможность предаваться необузданной

роскоши, а затем строить роскошные дворцы, которые могут вмещать только небольшую часть
тех, которых онн сделали несчастными. Своими
добродетелями религия только обманывала людей.
Вместо того, чтобы предотвратить бедствия, она
всегда . применяла только бессильные средства
лечения.
Служители бога всегда умели извлекать выгоды для себя из несчастий других. Общественное
бедствие было всегда, так сказать, их элементом.
В их руки везде попадало управление средствами,
предназначенными для оказания помощи бедным,
хранение и распределение сумм, предназначенных
для благотворительных целей. Этим они во все
времена расширяли и поддерживали свою власть
над несчастными, составляющими обыкновенно
наиболее многочисленную, наиболее беспокойную,
наиболее мятежную часть общества. Таким образом, наиболее ужасные бедствия только идут на
пользу служителям бога.
Христианское духовенство говорит нам, что
имущество, которым оно владеет, есть имущество
бедных, и утверждает на этом основании, что его
имущество священно. В силу этого короли и народы спешили жертвовать ему в огромном количестве земли, доходы, сокровища. Под предлогом
благотворительности наши духовные руководители
умножили свои богатства и пользуются на глазах
обедневших народов средствами, которые были
предназначены исключительно для несчастных.

Последние вместо того, чтобы роптать, восхищаются притворной щедростью, обогащающей церковь, но чрезвычайно редко способствующей облегчению положения бедных.
Согласно принципам христианства, бедность
сама по себе является добродетелью, и именно
эту добродетель короли и духовенство заставляют
строжайшим образом соблюдать своих рабов. Под
влиянием этих идей очень многие благочестивые
христиане отказались добровольно от преходящих
земных богатств, роздали свое имущество бедным
и удалились в пустыни, чтобы жить там в добровольной бедности. Но очень скоро этот энтузиазм, эта сверхъестественная страсть к бедности
должны были у ступить место природе. Преемники
этих добровольцев в бедности стали продавать
богобоязненным народам свои молитвы и свое
могущественное заступничество перед богом. Они
сделались богатыми и могущественными. Таким
образом монахи, отшельники стали жить в праздности и под предлогом помощи бедным стали
нагло пожирать средства, предназначенные для
бедных.
Нищета духа—вот то, чем религия всегда больше
всего дорожила. В е р а есть основная добродетель
всякой религии, т.-е. наиболее полезная для ее
служителей. Она состоит в безграничном легковерии, которое побуждает верить без всякой критики, всему тому, что находят для себя выгодным
внушить нам толкователи воли божьей. При по-

мощи этой удивительной добродетели священнослужители стали судьями того, что справедливо
и что несправедливо, что есть добро и что есть
зло. Им было очень легко толкать людей на преступления, когда их интересы и их выгода этого
требовали. Слепая вера служила источником величайших преступлений, которые когда-либо совершались на земле.
ГЛАВА

CLXX.

Исповедь, являющаяся золотым
священнослужителей, извратила
принципы морали.

дном для
истинные

Тот, кто первый сказал народам, что, если кто
учинил зло людям, то он должен просить прощения у бога, умилостивить его приношениями и
приносить ему жертвы,—тот, кто первый сказал
это, явно извратил все истинные принципы морали. Под влиянием этих идей люди воображают,
что и от царя небесного, точно так же, как и от
царей земных, можно получить разрешение быть
несправедливым и бесчестным или по крайней
мере можно получить прощение того зла, которое
может быть ими совершено.
Мораль базируется на отношениях, нуждах,
постоянных интересах обитателей земли. Отношения, существующие между людьми и богом, или
совершенно неизвестны или являются мнимыми,

Религия, приобщив людей к богу, явно ослабила
или разрушила узы, связывающие людей между
собой. Смертные воображают, что они могут безнаказанно вредпть друг другу, если они дадут
подходящее удовлетворение всемогущему существу, за которым предполагается право прощать
все обиды, нанесенные его созданиям.
Можно ли чем-нибудь больше успокоить бесчестных людей или придать им смелость совершать преступления, чем тем, что мы ваушим им
убеждение в существовании невидимого существа,
имеющего
право прощать несправедливости,
хищения, вероломство, всякий вред, который они
могут причинить обществу. Ободренные этими
пагубными идеями, наиболее развращенные люди,
как мы видим, совершают величайшие преступления, надеясь их загладить тем, что они будут
взывать к милосердию бога. Их совесть спокойна,
раз какой-нибудь священнослужитель их уверяет,
что небо обезоруживается искренним раскаянием,
совершенно бесполезным для мира. Этим священнослужитель обещает им прощение от имени бога,
если они согласны для искупления своих грехов
поделиться со служителями бога плодами их грабежей, их мошенничеств и злодеяний.
Мораль, связанная с религией, по необходимости подчинена последней. В представлениях религиозного человека бог должен иметь преимущество перед его творениями; надо слушаться
его больше, чем людей. Интересы царя небесного
Гольбах.

Здравый смысл.

17

должны иметь перевес над интересами жалких
смертных. Но интересами неба, очевидно, являются
интересы служителей неба. Из чего явно следует,
что во всякой религии священнослужители, под
предлогом интересов неба или господней славы,
могут упразднить предписания человеческой морали, когда они не согласуются с теми обязанностями/которые бог вправе возлагать на нас. Кроме
того, разве тот, кто имеет власть прощать преступления, не должен иметь право вменить их в обязанность?
ГЛАВА

CLXXI.

Предположение о существовании бога вовсе не необходимо для морали.
Нам не перестают повторять, что без бога не
может существовать моральных обязанностей, что
люди и сами короли нуждаются в законодателе,
достаточно могущественном, чтобы их обязать.
Моральные обязанности предполагают закон, но
этот закон рождается из вечных и необходимых
отношений вещей меж ту собой, отношений, не
имеющих ничего общего с существованием бога.
Правила поведения людей вытекают из их собственной природы, которую они в состоянии познать, а не из природы бога, о которой они не
имеют ни малейшего представления. Эти правила
нас обязывают, т.-е. в зависимости от того, согласуем ли мы наше поведение с этими правилами или отступаем от них, нам платят уваже-

нием или презрением, любовью или ненавистью
мы заслуживаем награды или наказания, счастья
или несчастья.
Закон, обязывающий человека не вредить самому себе, основан на природе живого существа,
которое, каково бы ни было его происхождение и
какая бы участь ни ожидала его в будущей жизни,
вынуждается присущими ему в этой жизни основными свойствами искать приятного и избегать
неприятного, любить удовольствие и бояться страдания. Закон, обязывающий людей не причинять
вреда другим и оказывать им добро, основан на
природе живых и живущих в обществе существ,
вынужденных в силу своих существенных свойств
презирать тех, которые не приносят им никакой
пользы, и ненавидеть тех, которые противодействуют их счастью.
Независимо от того, существует ли бог или не
существует, возвестил ли он свою волю людям
или не возвестил, моральные обязанности людей
останутся всегда теми же самыми, поскольку природа людей останется без изменений,т.-е. поскольку
люди останутся существами, одаренными способностью чувствовать. Нуждаются ли люди в боге,
которого они не знают, в невидимом законодателе,
в мистической религии для того, чтобы понять,
что всякое излишество подрывает явно их организм, что для сохранения здоровья требуется
воздержание, что для того, чтобы заставить других любить себя, надо им делать добро, чт > делать
17*

им зло есть самое верное средство навлечь на
себя их месть и их ненависть?
Е с л и н е т з а к о н а , то н о т и г р е х а . Нет
ничего более неверного, чем этот принцип. Достаточно, чтобы человек был тем, что ои есть или
был существом, способным чувствовать, чтобы он
мог отличить то, что ему доставляет удовольствие,
от того, что ему неприятно. Достаточно, чтобы
человек зная, что другой человек есть в такой
же мере способное чувствовать существо, как и он
сам, чтобы он не мог не знать того, что другому
человеку полезно или вредно. Достаточно того,
чтобы человек нуждался в своем ближнем, чтобы
он знал, что он должен бояться возбуждать в нем
недружелюбные к себе чувства. Таким образом
чувствующее и мыслящее существо должно только
чувствовать и мыслить, чтобы открыть то, что оно
обязано делать по отношению к себе и по отношению к другим. Я чувствую, и другой чувствует так же, как и я: вот основа всякой морали.
ГЛАВА

CLXXII.

Религия и ее метафизическая мораль паіубны для народов и противоречат человеческой природе.
Достоинство моральной системы состоит только
в ее соответствии с человеческой природой. На
основании этого критерия мы вправе отвергнуть
моральную систему, если мы ее находим противо-

речащей благу нашего рода. Всякий, кто серьезно
размышлял о религии и о метафизической морали,
всякий, кто уверенной рукой взвешивал их достоинства и недостатки, проникнется убеждением,
что и та, и другая вредны интересам человеческого рода или даже прямо противоречат человеческой природе. „Народы, к оружию! Встаньте
на защиту вашего бога! Небо оскорблено! Вера в
опасности! Война безбожию, богохульству, ереси!" Магическая сила этих страшных слов, в которых народы никогда ничего не понимали, давала
духовенству во все времена возможность подымать
народы, низлагать королей, зажигать гражданские
войны, стравливать людей между собой. Когда мы
случайно вдумываемся в те важные обстоятельства, которые возбудили гнев неба и произвели
такие опустошения на земле, то мы находим, что
глупые бредни и нелепые догадки какого-нибудь
теолога, который сам себя не понимал или притязания духовенства, разрушили все общественные
связи и заставили литься потоками кровь и слезы
людей.
Г Л А В А CLXXIIL

Насколько союз религии и политики гибелен и для народов и для королей.
Цари этого мира, приобщая бога к управлению
их государств, выдавая себя за его офицеров и
представителей на -земле, держась убеждения,
что их власть от бога, должны были по необхо-

димости признать в служителях бога своих соратников или своих повелителей. Удивительно ли
при этом, что священнослужители часто заставляли
чувствовать королей превосходство царя небесного.
Не заставляли ли они не однажды земных царей
сознавать, что наиболее могущественная власть
вынуждена уступить духовной власти мнения?
Труднее всего служить двум господам, особенно
тогда, когда они расходятся в том, чего они требуют от своих подданных.
Союз религии с политикой по необходимости
привел к двойному законодательству в государствах. Закон бога, интерпретируемый его священнослужителями, часто шел вразрез с законом монарха пли с государственным интересом. Когда
короли проявляют твердость и уверены в любви
своих подданных, то закон, исходящий от бога,
вынужден иногда приспособиться к видам мирского монарха. Однако чаще всего бывает так,
что светская власть вынуждена отступать перед
властью бога, т.-е. перед интересами духовенства.
Нет ничего более опасного для короля, чем поп ы т к а з а т р о н у т ь к а д и л ь н и ц у , т.-е. чем
желание устранить освященные религией злоупотребления. Бог больше всего воспламеняется гневом, когда покушаются на нрава бога, на привилегии, владения и льготы его священнослужителей.
Метафизические умозрения или религиозные
мнения людей имеют влияние на их поведение
только в том случае, когда они считают их соот-

ветствующнми своим интересам. Самым убедительным доказательством этой истины является поведение многих королей в отношении духовной
власти, которой они очень часто противодействуют.
Разве не должен был бы король, убежденный в
важности и в правах религии, считать себя по
совести обязанным принимать с уважением требования духовенства и рассматривать их, как требования самого бога? Было время, когда короли
и народы, более последовательные и более убежденные в правах духовной власти, делались рабами
последней, уступали ей во всех случаях и являлись только послушными орудиями в ее руках.
Эти счастливые времена миновали. В силу странной непоследовательности наиболее набожные монархи, как мы иногда видим, противодействуют
пачинаниям тех, которых они, однако, считают служителями бога. Монарх, проникнутый религиозным
чувством или уважением к своему богу, должен
был бы беспрестанно падать ниц перед своими священнослужителями и рассматривать их, как своих
истинных повелителей. Разве есть власть на земле,
которая имела бы право тягаться с властью всевышнего?
ГЛАВА

CLXXIY.

Религиозные культы тягостны и разорительны для большинства народов.
Хорошо ли подумали короли,' полагающие, что
их интересы требуют увековечения предрассудков

их подданных, о том, что сделали и что еще могут сделать привилегированные демагоги, имеющие право говорить, когда хотят, и воспламенить
именем неба страсти многих миллионов подданных? Каких только опустошений не могли бы
произвести эти святые болтуны, если бы они сговорились посеять смуту в государстве, что они
так часто и делали!
Нет ничего более тягостного и разорительного
для большинства наций, чем культ их богов. Служители этих богов не только образуют в?зде первое сословие в государстве, но пользуются еще
огромной частью общественного достояния и имеют
право взимать непрерывные налоги со своих сограждан. Какую реальную пользу приносят эти органы
всевышнего народам за те огромные выгоды, которые они от последних получают? Что дают они
в обмен за богатство и благодеяния, получаемые
от этих народов, кроме таинств, гипотез, церемоний, мудреных вопросов, нескончаемых споров,
которые к тому же народы весьма часто вынуждены оплачивать своей кровью?
Г Л А В А CLXXY.

Религия парализует мораль.
Религия, которая выдает себя за наиболее крепкую опору морали, лишает последнюю ее истинных движущих моментов, чтобы заменить их мнимыми мотивами, непонятными химерами, которые

явно противоречат здравому смыслу и в которые
поэтому никто серьезно не верит. Все уверяют
нас, что они верят в бога, который награждает и
наказывает, все утверждают, что они убеждены в
существовании ада и рая. Однако видим ли мы,
чтобы эти идеи сделали людей лучше или чтобы
они уравновешивали в душе наибольшего числа
среди них самые незначительные интересы? Всякий нас уверяет, что он боится приговора бога,
и всякий следует своим страстям, когда он уверен в том, что он избегнет приговора людей.
Боязнь невидимых сил редко бывает так сильна,
как страх перед видимыми силами. Неизвестные
или отдаленные наказания менее пугают людей,
чем воздвигнутая виселица или вид повешенного.
Ни один царедворец далеко так не боится гнева
своего бога, как немилости своего повелителя.
Какая-нибудь пенсия, какой-нибудь титул, какаянибудь лѳата достаточны для того, чтобы заставить забыть и мучения ада, и блаженства рая.
Ласки женщины всегда берут верх над угрозами
всевышнего. Какая-нибудь шутка, какое-нибудь
острое словечко производят на светского человека
больше впечатления, чем все серьезные идеи его
религии.
Не уверяют ли нас, что одного раскаяния в
грехах достаточно для того, чтобы умилостивить
бога? Однако мы не видим, чтобы это раскаяние
было искренним. По крайней мере, мы очень редко
наблюдаем, чтобы крупные воры возвращали даже

в минуту - смерти тѳ богатства, которые они заведомо несправедливо приобрели. Люди несомненно
убеждены, что они привыкнут к вечному огню
ада, если они не могут избегнуть его. Но с небом м о ж н о п р и м и р и т ь с я . Есть очень мало
таких набожных плутов, которые, пожертвовав
церкви чаеть своих богатств, не были бы спокойны
перед смертью насчет того способа, каким они
приобрели свои богатства в этом мире.
ГЛАВА

CLXXYI.

Гибельные последствия набожности.
Даже наиболее горячие защитники религии и
ее пользы признают, что искренние обращения
очень редки и, прибавим от себя, совершенно
бесполезны для общества. Люди отвращаются от
СБета только тогда, когда свет отвратился от них.
Женщина только тогда посвящает свою жизнь
богу, когда свет перестал ею интересоваться. Ее
тщеславие находит в набожности роль, которая
ее занимает и вознаграждает ее за потерю ее чар.
Мелочные обряды, помогающие убить время, коварство, интриги, декламации, сплетни, религиозное рвение—все это доставляет ей средство отличиться и занять почетное полоягение в партии
ревнителей религии.
Если набожные люди обладают талантом нравиться богу и его священнослужителям, то они
•редко обладают талантом нравиться обществу и

сделаться полезными ему. Религия для набожного
человека—покрывало, прикрывающее и оправдывающее все его страсти, его надменность, его
скверный характер, его гнев, его месть, его нетерпение, его злопамятство. Набожность присваивает
себе тираническое превосходство, изгоняющее из
общежития мягкость, терпимость и веселость. Она
присваивает себе право цензурировать других, порицать, уничтожать нечестивых для вящшей славы
бога. Сплошь и рядом набожный человек лишен
всяких добродетелей или качеств, необходимых
для социальной жизни.
Г Л А В А CLXXVII.

Предположение насчет загробной жизни не
является ни утешительным для людей, ни
необходимым для морали.
Уверяют, что догма о загробной жизни имеет
огромное значение для спокойствия общества.
Многие воображают, что без этой догмы у людей
ие было бы никаких мотивов здесь на земле делать добро. Нужны ли в самом деле страхи и басни,
чтобы внушить всякому разумному человеку, как
он себя должен вести? Не видит ли всякий из
нас, что ему выгоднее всего заслужить одобрение,
уважение, благоволение окружающих его существ
и воздерживаться от всего того, что может навлечь на него порицание, презрение и злобу со
стороны общества?

Как бы мала ни была продолжительность какого-нибудь праздника, разговора, посещения,
разве не стремится всякий играть в них благопристойную роль, приятную для него самого и для
других? Если жизнь есть только переход, постараемся сделать его легким, а таковым он не может сделаться, если мы не будем внимательны к
тем, которым с нами по пути.
Религия, занятая своими мрачными бреднями,
рисует нам человека только пилигримом на земле
и заключает отсюда, что для того, чтобы уверенно совершить свой путь, этому пилигриму необходимо избегать общества, отворачиваться от всех
попадающихся на пути красот, отказаться от развлечений, которые могли бы рассеять усталость и
скуку путешествия. Стоическая и печальная философия дает нам иногда такие же неразумные советы, как и религия. Но более разумная философия приглашает нас усеять цветами путь жизни,
отбросить меланхолию и панический страх, связать наши интересы с интересами наших товарищей по путешествию, веселием и пристойными
удовольствиями отвлечься от тех трудов и превратностей судьбы, которым мы так часто подвергаемся. Она нам внушает, что для приятности нашего путешествия мы должны воздержаться от всего того, что могло бы стать вредным для нас самих, и заботливо избегать того,
что могло бы сделать нас ненавистными нашим
сотоварищам.

ГЛАВА

CLXXVlli.

Атеист имеет больше импульсов к тому,
чтобы делать добро, больше совести, чем
верующий человек.
Многие спрашивают, какие мотивы может иметь
атеист для того,чтобы делать добро. Мотивом для
него Может служить желание быть довольным самим собой, нравиться своим ближним, стремление
жить счастливо и спокойно, быть любимым и уважаемым людьми, чье существование и чьи наклонности более несомненны и более известны,
чем существование н наклонности непознаваемого
существа.
Может ли бояться чего-либо тот, кто не боится
бога? Он может бояться людей, он может бояться
презрения, бесчестия, кар и мести закона; он может, наконец, бояться самого себя; он может
бояться укоров совести, испытываемых всеми теми,
которые сознают, что они навлекли на себя или
заслужили презрение ближних.
Совесть есть внутреннее свпдетѳльствование перед нами самими, что наш образ действия заслуживает уважения или порицания существ, с которыми мы живем. Эта совесть базируется на точном
знании людей и тех чувств, которые наши действия должны вызвать в них. Совесть же религиозного человека состоит в убеждении, что он
угодил или не угодил своему богу, о котором он

не имеет ни малейшего представления и чьи темные и сомнительные намерения ему возвещены
только подозрительными людьми, знающими о сущности бога не больше, чем он сам, и очень мало
согласными между собой насчет того, что ему
нравится или не нравится. Одним словом, совесть
верующего человека направляется людьми, которые сами имеют ложно направленную совесть и
у которых интересы заглушают разум. Может ли
атеист иметь совесть? Какие у него могут быть
мотивы, чтобы воздержаться от скрытых пороков и тайных преступлений, о которых другие
люди не знают и за которые на него не может
обрушиться карающий меч закона? Повседневный
опыт может его убедить в том, что нет порока,
который, по природе вещей, не наказывал бы сам
себя. Если он хочет сохраниться, то он будет
избегать все излишества, которые могли бы расшатать его здоровье. Он не хочет влачить жизнь
немощного и стать в тягость и себе самому, и
другим. Что же касается тайных преступлений,
то он воздержится' от них из страха быть вынужденным краснеть перед самим собой, а от себя,
ведь, никуда не уйдешь. Если он разумея, то он
будет знать цену тому уважению, которое каждый
порядочный человек должен иметь к самому себе.
Он, сверх того, будет знать, что неожиданные обстоятельства м-огут раскрыть перед другими и те
факты его поведения, в скрытии которых он чувствует себя заинтересованным.

Идея загробной жизни не заставит честно жить
того, кто но находит для этого никаких импульсов
в этой жизни.

Г Л А В А CLXXX.

Следовало бы отдать предпочтение королю-атеисту перед очень религиозным и
очень безнравственным королем, каких мы
много видим.
«Атеист-философ', скажет нам теист, может быть
порядочным человеком, но его сочинения будут
формировать атеистов-политиков. Короли и министры, не буідучи удерживаемы более страхом перед
богом, преідадут&я без зазрения совести самым
у'жасным излишествам». Какую бы степень безнравственности мы, однако, ни предполагали у
атеиста на троне, разве может она когда-либо быть
сильнее и вреднее, чем: степень безнравственности
стольких завоевателей, тиранов, гонителей, честолюбцев, распутных царедворцев,' которые, не будучи атеистами и даже будучи очень религиозными и богомольными, заставляют стонать человечество под тяжестью их преступлений? Может
ли какой-нибудь король-атеист совершить больше
зла в мире, чем какой-нибудь Людовик XI, Филипп второй или Ришелье, которые все соединяли
религиозность с преступлением. Короли-атеисты

попадаются в истории очень редко, по зато сплошь
и рядом- мы видим очень религиозных й очень
бесчестных тиранов и министров.
Г Л А В А CLXXIX.

Мораль, основанная на философии, достаточна для добродетели.
Всякий человек, привыкший размышлять,; не
может но сознавать своих обязанностей, не может
не открыть тех отношений, которые существуют
между людьми, не может не размышлять о своей
собственной природе, не может не познавать своих
нужд, своих наклонностей,- своих стремлений и
иѳ может не понимать того, каковы его обязанности
по отношению к существам, необходимым для
его собственного счастья. Эти размышления ведут
естественно к познанию м-орали, наиболее существенной для существ, живущих в обществе. Всякий человек, любящий размышлять, изучать, искать
принципа вещей, свободен обыкновенно от опасных
страстей. Его самой сильной страстью будет стремление к истине, и его честолюбие будет заключаться в желании показать эту истину другим.
Философия способна культивировать и сердце
и ум-. Разве тот1, кто привык размышлять и рассуждать, не имеет явного преимущества в отношении нравов и честности перед тем, кто поставил
себе правилом но рассуждать ?

Если невежество полезно священнослужителям
и притеснителям человечества, то оно чрезвычайно гибельно для общества. Человек, лишенный просвещения, не пользуется своим разумом.
Человек, лишенный разума и просвещения, есть
дикарь, который каждую минуту может быть вовлечен в преступление. Мораль или знание об
обязанностях может1 быть приобретено только путем
изучения человека и его отношений. Тот, кто
не размышляет о самом себе, не знает1 истинной
морали и шагает мало уверенной поступью по
стезе добродетели. Чем меньше люди размышляют,
тем более они бесчестны. Дикари, короли,; вельможи и подонки общества являются обычно самыми бесчестными людьми, так как они меньше всего
привыкли размышлять.
Набожный человек никогда не размышляет и
больше всего боится рассуждать. Он боится чтолибо анализировать. Он следует авторитету и
часто даже ложно направленная совесть вменяет
ему в священную обязанность совершить зло. Неверующий живет своим умом. Он следует указаниям опыта и предпочитает последний предрассудкам. Если он рассуждал правильно, его совесть проясняется. Он находит более реальные
мотивы для совершения добра, чем религиозный
человек, который не имеет других мотивов помимо
своих химер -и который никогда не слушается
разума. Вы скажете, что мотивы неверующего
недостаточно сильны, чтобы " уравновешивать его
Гольбах.

Здравый смысл.

18

страсти? Что он по своей ограниченности может
не понимать тех реальных мотивов, которые
должны были бы его сдерживать? Ну, что же!
он тогда будет1 вести себя бесчестно и порочно.
Но тогда он будет не хуже и нѳ лучше, Чем
многие верующие люди, которые, несмотря на свою
религиозность н ее возвышенные правила, ведут
образ жизни, осуждаемый религией. Разве следует меньше опасаться верующего убийцу, чем
уібийцу атеиста? Разве набожный тиран в меньшей степени тиран, чем нерелигиозный тиран?
ГЛАВА

GLXXX.

Убеждения редко оказывают
поведение.

влияние

на

Нет ничего более редкого в мире, чем последовательные люди. Убеждения людей влияют на
их поведение только тогда, когда они соответствуют их темпераменту, их страстям, их интересам. Религиозные убеждения, как показывает повседневный опыт, приносят очень много вреда
и очень мало пользы. Они вредны, ибо они очень
часто приноравливаются к страстям тиранов, честолюбцев, фанатиков и попов. Они совершенно
бесполезны, ибо они неспособны уравновешивать
актуальные интересы огромного большинства людей. Религиозные принципы всегда отметаются в
сторону, когда они идут в разрез с пылкими стре-

млениями. В этих случаях и верующий человек
ведет, себя так, как -если, он был бы неверующим.
; Мы всегда рискуем ошибиться, если мы вздумаем судить о мнениях людей ло их поступкам,
или об их поступках по их мнениям. Очень религиозный человек, несмотря на антиобщественные
и жестокие принципы исповедуемой им кровожадной религии, может иногда быть, благодаря
счастливой непоследовательности, гуманным,, терпимым, мягким человеком. В этом случае принципы его религии не гармонируют с мягкостью
его характера. Распутник, гуляка, ханжа, прелюбодей, плут часто, показывают, что они имеют
самые правильные идеи о нравственности. Почему
же они не следуют им в жизни? А потому, что
их темперамент, их интересы, их привычки ие
согласуются с их возвышенными теориями. Строгие принципы христианской морали, которые
столько людей принимают за заповеди бога, оказывают очень слабое влияние на поведение тех,
которые их проповедуют другим-. Разве они нам
не говорят каждодневно, ч т о б ы мы д е л а л и
то, что они нам п р о п о в е д у ю т , и не пос т у п а л и т а к , к а к они п о с т у п а ю т .
Приверженцы религии обыкновенно называют
неверующих р а с п у т н и к а м и . Очень может быть,
конечно, что многие неверующие ведут1 распутный
образ жизни. Этот1 распутный образ жизни есть
следствие их темперамента, а не их мнений. Но
какое отношение имеет их поведение к их мно-

нвям? Разве безнравственный человек не может
быть хорошим врачом, хорошим архитектором, хорошим геометром, хорошим логиком, хорошим метафизиком, хорошим мыслителем? При безукоризненном образе жизни можно быть невеждой относительно многих вещей и не обладать способностью к правильному мышлению. Когда дело
касается истины, нас очень мало интересует,- от
кого она исходит. Не будем судить о людях по
их мнениям, ни о мнениях по людям. Будем
судить о людях по их поведению, и об их мнениях по их согласованности с опытом, разумом и
по их полезности для человеческого рода.
ГЛАВА

CLXXXII.

Разум ведет человека к безверию и к атеизму, ибо религия нелепа, а бог попов
есть злое и жестокое существо.
Всякий человек, умеющий мыслить, становится
скоро 'неверующим, ибо доводы разума ему доказывают, что теология есть только ряд химер, что
религия противоречит всем принципам здравого
смысла, что она вносит ложь во все отрасли человеческого знания. Человек, глубоко чувствующий,
становится неверующим, потому что он видит,
что религия не только не делает людей более
счастливыми, но является еще первым источником
наибольших смут и постоянных бедствий, от кого-

рых страдает1 человеческий род. Человек, который ищет своего счастья и собственного спокойствия, берется за критическую проверку своей
религии и разочаровывается в ней, ибо он находит столь же неудобным, как и бесполезным,
проводить свою жизнь в страхе перед фантомами,
способными морочить только "баб и детей.
Если к безверию ведет иногда не рассуждающее распутство, то человек нравственного образа
жизни имеет вполне законные основания подвергнуть 'Внимательному анализу свою религию и
отречься от нее, Религиозные страхи, слишком
слабые, чтобы обмануть негодяев, в которых пороки глубоко укоренились, только сокрушают,муіЧают и подавляют людей с беспокойным воображением. Мужественные н деятельные натуры
скоро стряхивают с себя иго, под которым они
до того стонали. Слабые же и робкие характеры влачат ото иго всю свою жизнь ; вечный
страх является их спутником до самой глубокой старости, или, по крайней мере, они живут
в мучительной неизвестности.
Попы сделали из бога такое злое, такое жестокое, такое наводящее тоску существо, что есть
очень мало людей в мире, которые не желали бы
в глубине души, чтобы этот бог не существовал.
Нельзя жить счастливо, когда всегда дрожишь.
Вы поклоняетесь страшному богу, набожные люди!
ну, да вы его ненавидите, вы желали бы, чтобы
он не существовал! Разве можно не желать не-

бытия или гибели повелителя, представление о
котором томит душу ? Именно черные краски, которыми пользуются попы для изображения бога,
возмущают сердца и заставляют ненавидеть и
отвергнуть бога.
,
ГЛАВА

CLXXXIII.

Только страх создает теистов и религиозных людей.
• Если страх создал богов, то страх поддерживает
их власть над умами смертных. Последних с ранних лет так приучили содрогаться при одном имени бога, что он стал для них привидением, домовым, букой, который их мучает и идеи которого
отнимает у них даже мужество желать избавиться
от этого страха. Они боятся, что это невидимое
привидение ударит их, если они хоть на минуту перестанут1 дрожать перед ним. Гелигиозные люди
слишком боятся своего бога, чтобы они могли его
искренне любить. Они прислуживаются к нему, как
рабы, которые, не имея возможности освободиться
от власти своего повелителя, решаются льстить
ему и от долгого притворства начинают, наконец,убеждать себя, что они его действительно любят.
Они делают из необходимости добродетель. Любовь
религиозных людей к их богу и рабода к их деспотам есть только рабскид и (притворная преданность,
которую они свидетельствуют силе и в которой
сердце совершенно не участвует.

ГЛАВА
Можно

или

CLXXXIY.

должно ли любить
любить бога?

или не

Христианские теологи сделали своего бога1 столь
мало достойным любви, что многие из них полагали, что следует1 освободить людей or обязанности любить его: богохульство, заставляющее
трепетать от негодования других менее искренних теологов. Святой1'Фома утверждал, что обязанность любить бога начинается для человека
с того момента, как он начинает жить разумной
жизнью. На это ему иезуит Сирмонд отвечает,
что в т а к о й р а н н и й п е р и о д э т а обязанн о с т ь не в ы п о л н и м а . Иезуит Васке уверяет, что достаточно любить бога. в минуту смерти.
Гургадо, менее податливый, говорит, что необх о д и м о л ю б и т ь б о г а к а ж д ы й г о д ; Генрике довольствуется тем, ч т о б ы е г о любили
к а ж д ы е пять л е т ; Сатус—тем, ч т о б ы его
л ю б и л и к а ж д о е в о с к р е с е н ь е . На чем остановиться? спрашивает отец Сирмонд, прибавляя,
что Суарѳ хочет, ч т о б ы любили б о г а иног д а . Но в- какое время? Он вам предоставляет
судить об этом; он этого сам не знает. «Но-,—замечает Сирмонд,—кто же может знать то, чего
не знает такой ученый теолог?»
Тот же иезуит Сирмонд говорит дальше, что
бог н е п о в е л е в а е т нам л ю б и т ь е г о

с т р а с т н о й л ю б о в ь ю и н е с т а в и т ь нам:
у с л о в и е м н а ш е г о с п а с е н и я , ч т о б ы мы
е'му о т д а л и н а ш е с е р д ц е . Д о с т а т о ч н о ,
е с л и мы е м у п о в и н у е м с я и л ю б и м е г о
д е й с т в е н н о й любовью, в ы р а ж а ю щ е й с я
в том, ч т о мы и с п о л н я е м е г о п р и к а з а н и я . В о т т а е д и н с т в е н н а я ф о рм-а', в к о т о рой мы о б я з а н ы л ю б и т ь е г о . Д а и он
т р е б у е т от н а с н е с т о л ь к о т о г о , ч т о б ы
мы е г о л ю б и л и , с к о л ь к о , - ч т о б ы мы е г о
не н е н а в и д е л и
Эта доктрина кажется еретической, безбожной, гнусной янсенистам, которые,
наделяя своего бога отталкивающей строгостью,
делают его образ еще менее приятным, чем тот
образ, который нам рисуют их противники (иезуиты.
Эти последние в целях привлечения приверженцев рисуют бога чертами, способными успокоить
наиболее распутных людей. Таким образом, остается для христиан нерешенным самый важный
вопрос, а именно, можно ли или должно ли любить
или не любить бога. Некоторые из их духовных
руководителей утверждают, что следует любить
бога всем сердцем, несмотря на все его строгости,Другие, как отец Даниель, находят, ч т о а к т
чистой любви к богу я в л я е т с я самым
г е р о и ч е с к и м а к т о м х р и с т и а н с к о й добродетели и что человек,
благодаря
с в о е й с л а б о с т и , н и к о г д а н е м о ж е т под1) См. „Апологию провинциальных писем", тон II,

н я г ь с я на т а к у ю в ы с о т у . Иезуит Пинтеро
идет еще дальше. Он говорит1, что п р е и м у щ е с т в о м н о в о г о с о ю з а я в л я е т с я оевобождение'от н е с н о с н о г о и г а любви в б о г у х ).
ГЛАВА

CLXXXY.

Различные и противоречивые идеи, существующие повсюду о боге и о религии,
доказывают, что бог и религия суть только фантастические химеры.
Характером человека определяется всегда характер его бога. Всякий творит бога для себя и по своему образу и подобию. Жизнерадостный человек,
охотно предающийся развлечениям и удовольствиям, не может1 себе представить, чтобы бог мог
быть строгим и неприступным. Ему нужен податливый бог, с которым можно было бы входить
в сделку. Строгий же, хмурый, желчный и едкий
человек хочет бога, который был бы подобен ему,;
бога, который заставлял бы дрожать. Такой человек считает1 распутниками всех тех, кто допускает
только податливого бога, с которым- легко столковаться. Ереси, религиозная борьба,- расколы неизбежны. Так как люди по своей организации
и характеру не могут1 быть абсолютно подобны
друг другу, то как могут они быть согласными
1) См. „Апологию провинциальных писем".

между собой насчет химеры, которая существует
только в их головах!
Споры, не менее жестокие, чем гнусные, которые
беспрестанно возникают между служителями бога,
неспособны возбуждать к последним доверие тех,
которые являются их незаинтересованными свидетелями. Можно ли не впасть в полнейшее безверие
при виде того, что эти служители бога сами несогласны между собой насчет тех принципов, которые они проповедуют другим? Могут ли не возникать сомнения насчет существования бога, представление о котором так варьирует в головах его
служителя? Можно ли не дритти в конечном счете к полному отрицанию бога, понятие о которж
представляет собой только бесформенную кучу противоречий. Можно ли отнестись с доверием к священнослужителям, которые, как мы видим, вечно
борются между -собой, обвиняют друг друга в нечестивости] и ереси, поносят и безжалостно преследуют
друг друга и все это вследствие расхождения в
понимании тех мнимых истин, которые они возвещают миру!
ГЛАВА

CLXXXIY.

Существование бога—основная идея всякой
религии—не доказано.
Существование бога есть базис всякой религии.
Однако до сих пор эта важная истина не была
еще доказана. Я уже не говорю о том*, 'что в пользу

этой истины нѳ было приведено доказательств, способных убедить "неверующих, нон пользу этой истины не было приведено и доказательств, способных
удовлетворить самих теологов. Мы видим, как во
все времена самые глубокие мыслители были заняты придумыванием новых доказательств этой наиболее интересной для людей истины. Каковы же
результаты этих размышлений и этих аргументов?
Решение вопроса нисколько не подвинулось вперед. Эти мыслители ничего не доказали. Они почти
всегда возбуждали ропот своих собратьев; обвинявших их в тем, что они плохо защищали самое
выигрышное дело.
ГЛАВА

CLXXXVII.

Священнослужители больше руководятся
в своих действиях корыстными мотивами,
чем неверующие.
Защитники религии нам каждый день повторяют,
что только страсти делают людей неверующими.
«Только гордость,—говорят они,—и желание выделиться делают людей атеистами. Они сверх того
только потому стараются вычеркнуть из своего ума
идею бога, что они имеют основание бояться его
строгого суда».
Каковы бы ни были, однако, мотивы, ведущие
людей к безверию, важно установить, обрели ли
они в этом безверии истину. Ни о,дин человек не

действует без мотивов. Разберем сначала аргументы,
перейдем потом к анализу мотивов И" посмотрим, нѳ
являются ли эти последние вполне законными и
более разумными, чем мотивы столь многих благочестиво верующих, которые слепо доверяются руководству учителей, мало достойных доверия людей.
Вы говорите, служители бога, что страсти делают
людей неверующими. Вы утверждаете, что они отрекаются от религии только из корыстных побуждений или потому, что религии: не соответствует
их распутным наклонностям. Вы уверяете, что они
выступают против ваших богов только потому, что
они боятся их строгого суда. Но разве вы сами, защищая эту религию и ее химеры, действительно
свободны от страстей или корыстных побуждений?
Кто же извлекает выгоды из этой религии, но отношению к которой священнослужители обнаруживают -столько рвения? Эту выгоду извлекают священнослужители. Кому эта религия доставляет
власть, влияние, почести, богатства? Священнослужителям. Кто объявляет во. всех странах войну
разуму, науке, истине, философии и делает их ненавистными монархам и народам? Священнослужители. Кто извлекает выгоды на земле из невежества людей и из их нелепых предрассудков? Священнослужители. Вы, священнослужители, получаете награды, почести и плату за то, что обманываете смертных и заставляете наказывать тех, кто
их просвещает. Глупость людей вам доставляет барыши, приношения, всякие искупительные дары,

самые же полезные истины доставляют тем, которые
их возвещают, только цепи, мучения, костры.
Пусть мир будет судьей между нами.
ГЛАВА

CLXXXVIII.

Гордость, высокомерие и испорченность
сердца встречаются чаще среди священнослужителей, чем среди атеистов и неверующих.
Гордость и тщеславие были и будут всегда характерными пороками для духовенства1. Может ли чтонибудь сделать людей более высокомерными и тщеславными, чем уверенность в том, что они обладают
властью, ' которая исходит от бога, что они имеют
священный сан, что они являются посланцами и
служителями всевышнего. Разве эти наклонности
не питаются' непрерывно легковерием народов,
снисходительностью и уважением монархов, льготами, привилегиями и отличиями, которымй на наших глазах пользуется духовенство ? Простой народ
во всех странах более предан своим духовным руководителям', которых он считает боговдохновенными людьми, чем своим светским начальникам, которых он считает только обыкновенными людьми.
Приходской священник какого-нибудь села играет
там ббльшую роль, чем помещик или судья. Священник у христиан считает себя выше короля или
императора. Когда один недалекий вельможа завел

разговор в недостаточно почтительном тоне с -одним монахом, последний -ему высокомерно сказал:
у ч и т е с ь о т н о с и т ь с я с у в а ж е н и е м к человеку, который каждый д е н ь имеет в
с в о и х рук ах вашего б о га, а у своих ног
вашу королеву.
Имеют ли попы право обвинять неверующих в
гордости ? Отличаются ли они сами редкой скромностью или глубоким смиреньем? Не очевидно ли,
что желание господствовать над людьми представляет собой -существо их ремесла. Если бы служители бога были действительно скромны, разве они
были бы так жадны к почестям, разве они раздражались бы так быстр-о по поводу каждого противоречия, разве они были бы так решительны, так
жестоки в мести тем, чьи мнения их оскорбляют?
Разве -скромная наука не 'дает нам чувствовать,
как трудно открыть истину? Какая другая страсть,
кроме необузданной гордости, может делать людей
столь ' жестокими, столь мстительными, столь лишенными -снисходительности и мягкости? Разве но
требуется величайшего высокомерия для того, чтобы вооружать народы, заставить их проливать потоки крови с тем, чтобы утвердить или защитить
учение, основанное на.! пустых догадках?
Вы говорите, теологи, что одно толькйі высокомерие делает людей атеистами. Покажите им, в таком случае, что такое ваш бог, разъясните им, в
чем его сущность, говорите им ВІ понятной форме.
Говорите им вещи, имеющие смысл, аг не протпво-

речивые или невозможные. Если яге вы не в состоянии удовлетворить их, если до сих пор никто
среДи вас но смог доказать существование бога ясным и убедительным образом, если по вашему собственному признанию его сущность является для
вас такой же непроницаемой тайной, как и для
остальных смертных, то вы обязаны прощать людям,
которые не могут допустить того, чего они не в состоянии ни понять, ни внутренне согласовать. При
этих условиях вы не имеете права обвинять в высокомерии и тщеславии тех, которые достаточно
искренни, чтобы сознаться в своем незнании, вы
не имеете права обвинять в безумии людей, которые считают для себя невозможным верить тому,
что внутренне противоречиво. Краснейте же хоть
раз за то, что вы возбудили ненависть народов
и бешенство монархов против людей, думающих
не так, как вы, насчет существа, о котором вы
сами не имеете ни малейшего представления.
Можно ли себе представить что-нибудь более безрассудное и нелепое, чем рассуждать о предмете,
который мы сами считаем недоступным нашему 'пониманию?
Вы нам беспрестанно повторяете, что только испорченность сердца ведет к атеизму, что иго веры
в бога стряхивается только потому, что боятся его
ужасного суда. Но почему вы рисуете нам вашего бога такими отталкивающими чертами, которые становятся нестерпимыми? Почему этот столь
могущественный бог позволяет, чтобы существовали
испорченные сердца? Можно ли не стараться

стряхнуть иго тирана, который, имея возможность
сделать да человеческого сердца все, что он хочет,
допускает, чтобы люди развращались, ожесточает
и ослепляет их, отказывает им в благодати, и все
это делается им для того, чтобы иметь удовольствие
карать их вечными муками за то, что они ожесточились, за то, что они были ослеплены, ва то, что
они не обладали благодатью, в которой он им отказал? Теологи и священнослужители должно быть
очень уверены! в благодати неба и в счастливой жизни за гробом, если они могут не ненавидеть такого
своенравного властителя, как тот бог, которого они
нам проповедуют. Бог, который осуждает на вечную
муку, есть очевидно самое гнусное существо, какое
только могло придумать человеческое воображение.
ГЛАВА

CLXXXIX.

Предрассудки—явление преходящее, и никакая сила не может долго существовать,
если она не основана на истине, разуме
и справедливости.
Ни один человек на земле не заинтересован действительно в поддержке заблуждений. Заблуждение
рано или поздно вынуждено отступить перед истиной. Общий интерес в конце концов подсказывает
истину смертным. Самые страсти способствуют т о г да разрыватю цени предрассудков. Разве страсти
некоторых монархов не уничтожили двести лет
тому назад в некоторых странах Европы ту тарани-

ческую власть, которой пользовался некогда слишком: высокомерный первосвященник по отношению ко.
всем королям его церкви? Политика, ставшая более
просвещенной, лишала духовенство тех неизмеримых богатств, которые склонились в его руках
благодаря легковерию народа. Не должен ли этот
достопамятный акт доказать самим священнослужителям, что предрассудки—явление преходящее;
и что одна истица способна обеспечить прочное
благополучие!
Разве не видели служители всевышнего, что, воекуривая фимиам монархам, выдумывая для них
божественные права, обоготворяя их, выдавая им
народы со связанными руками и ногами, они работают над тем, чтобы сделать из этих монархов тиранов? Не следует ли им баяться того, чтобы те гигантские идолы, которые они воздвигли до небес, не
обрушились в одно прекрасное утро на них самих и_
не раздавили их своей тяжестью ? Не доказывают ли
им тысячи примеров, что им следует опасаться, как
бы эти спущенные е цепей львы, сожрав предварительно народы, не сожрали затем и их самих?
Мы будем относиться с уважением к священнослужителям, когда они сделаются гражданами.
Пусть от пользуются, если могут, авторитетом неба, чтобы внушить страх этим королям, которые
беспрестанно опустошают землю. Пусть оші по
утверждают за ними ужасного права совершать без
наказания несправедливости. Пусть они признают,
что ни один подданный какого-либо государства нѳ
Г о .1 ь в а X. Здравый емыед.

19

может считать для себя выгодным жить под властью
тирании. Пусть они внушают монархам, что им самим невыгодно пользоваться властью, делающей их
ненавистными и тем вредящей их собственной безопасности, их собственному могуществу и величию.
Пусть, наконец, образумившиеся короли и священнослужителя признают, что власть только тогда
прочна, когда она основана на истине, на разуме
H на справедливости.
Г Л А В А СХС.
Какую силу и какое значение приобрели
бы служители бога, если бы они сделались апостолами разума и защитниками
свободы?
Объявляя решительную войну человеческому разуму, который они должны были бы развивать,
служители богов действуют явно против своих собственных интересов. Какую силу, какое значение
и влияние на самых мудрых людей приобрели бы
они, как велика была бы признательность по отношению к ним народов, если бы вместо того, чтобы
заниматься пустыми спорами, опн посвятили бы
свои силы действительно полезным наукам, если
бы они искали истинные принципы физической
природы, управления и морали! Кто посмел бы попрекать богатством и влиянием организацию,
которая отдавала бы свой досуг я авторитет на

служение • общественному благу. и пользовалась бы
ОДНИМ для того, чтобы раЗіШШЛЯТЬ, $і другим для
того, чтобы просветить умы монархов и подданных'?
Священнослужители! бросьте ваши химеры, ваши непонятные догмы, ваши презренные споры.
Сошлите в области вымысла эти фантомы, которые
могли быть вам полезны только в эпоху детства
народов. Возьмите, наконец, разумный тон. Вместо
того, чтобы бить в набат, призывая к борьбе .против ваших противников, вместо того, чтобы занимать народы нелепыми спорами, вместо того, чтобы
проноведывать им' бесполезные и фантастические
добродетели, проповедуйте нам человечную и объединяющую людей мораль. Проповедуйте нам добродетель, действительно полезную миру. Станьте
апостолами разума, апостолами просвещения нации, станьте защитниками свободы, борцами против
злоупотреблений, друзьями истины. Мы вас тогда
будем благословлять, уважать и любить, вы завоюете тогда навсегда' сердца ваших сограждан.
ГЛАВА

СХСІ.

Какая благодетельная и великая революция совершилась б ы в мире, если бы философия заняла место религии!
Философы во все времена играли среди наций
ту роль, которая, казалось, была предназначена
для служителей религии. Ненависть последних к
19*

Философии была всегда только завистью, Обычной
между людьми одного ремесла. Не должны были бы
ли все люди, привыкшие мыслить, вместо того,
чтобы вредить себе и позорить • себя, объединить
свои усилия для борьбы против заблуждении ; для
совместного- искания истины и особенно для того,
чтобы рассеять предрассудки, от которых одинаково страдают монархи й подданные и жертвами которых рано' или поздно становятся й сами и к виновники?
В руках просвещенного правительства священнослужители сделались бы самыми полезными гражданами. Щедро субсидируемые государством», ссвобожденйыѳ от всякой заботы о поддержании своего
существования, могли ли бхт они найти лучшее занятие, чем-учиться самим, с тем, чтобы" быть в состоянии работать над иросветцеияем других? Разве
их разум не был бы более- удовлетворен открытием
светлых истин, чем бесплодным блужданием в густом мраке? Разве-им было бы более трудно открыть
ясные принцішы морали, доступной человеку, чем
мнимые принципы божественной и теологической
морали? Разве самым обыкновенным людям было
бы так же трудно зафиксировать в их голове простые понятия, об их обязанностях, как обременять
свою память всякой мистикой, непонятными словами. темными определениями, в которых они никогда
ничего не могут понять. Сколько времени и труда
было даром затрачено на то, чтобы учиться и учить
Дюдей вещам, нё имеющим Для них никакой pea ль-

Ной пользы! Какие сродства, для работы в целях
общественного блага, для содействия прогрессу науки и развитию знаний, для воспитания юношества...
могли бы дать просвещенному монарху те многочисленные монастыри, которые в огромном число
строп пожирают средства наций, не давая послед?
ним ничего взамен? Но суеверие и желание удержать свое исключительное влияние, как видно, могут создавать только бесполезных людей. Какую
пользу можно было бы извлечь из массы монашествующих обоего пола, которые во многих странах, как мы видим, снабжаются богатыми средствами о тем, чтобы они могли ничего не делать!
Вместо - того, чтобы занимать их бесплодными размышлениями, бессмысленными молитвами, мелочными обрядами, вместо того, чтобы отягчать их
постом и суровыми правилами, не лучше ли было
бы возбудить среди них спасительное соревнование, которое побудило бы их искать средства был,
полезными миру, от которого они, в силу фатальных обетов, обязаны отвернуться.
Отчего бы не обязать дли не предложить священнослужителям давать своим ученикам реальные
знания и сделать из них полезных отечеству граждан вместо того, чтобы заполнять их умы баснями, бесплодными догмами и всяким ребячеством?
Применяемый ныне метод воспитания людей делает1 их полезными только для духовенства-, которое
их морочит, и для тиранов,- которые; их грабят.

-

Г Л А В А CXCIL

Отречение от своих убеждений, совершаемое неверующими людьми в момент смерти, не является доказательством против
безверия.
Сторонники религии час-то обвиняют неверующих
в недобросовестности, так как мы иногда наблюдаем, что они колеблются в своих принципах, меняют свои убеждения в случаях болезни и совершенно отрекаются от них перед смертью. Когда
тело приходит в расстройство, то вместе с ним обыкновенно ослабевают и умственные способности. Расслабленный и одряхлевший человек при приближении конца иногда сам замечает, что разум его
покидает, он чувствует, что он снова подпадает под
власть предрассудков. Некоторые болезни имеют
своей специфической особенностью убивать мужество, сделать человека малодушным и расслаблять
его мозг, другие же болезші только разрушают
тело, но не расстраивают умственных способностей.
Ка-к бы то ни было, неверующий, отрекающийся
в состоянии болезни от своих убеждений, представляет собой ни более редкое, ни более необычайное
явление, чем набожный человек, позволяющий себе
в здоровом состоянии игнорировать те обязанности,

которые его религия ему іщедциеьшает самым формальным образом.
Спартанский царь, Клеомен, обнаруживавший во
вое времена своего царствования очень мало уважения к богам, стал на уклоне дней своих суеверным. Чтобы расположить в свою пользу богов, он
окружил себя толпой священнослужителей и жрецов. Когда один из друзей выразил Клеомену свое
изумление по поводу такого крутого поворота в его
образе мыслей, последний ему сказал: «Чему вы
удивляетесь? Я не тот, кем был, и, не будучи тем
самым, я не могу мыслить по прежнему».
Служители религий достаточно часто отрекаются
в повседневной'практической жизни от тех строгих
правил, которые ошг проповедуют другим, чтобы
неверующие в свою очередь считали себя вправе
обвинять их в недобросовестности. Еслн неверующие отрекаются, будь то в предсмертный час, будь
го во время болезни, от тех мнений, которых они
придерживаются в здоровом состоянии, то разве
священнослужители не отступают в здоровом состоянии от тех строгих религиозных убеждений,
которых они придерживаются? Много ли мы видим
прелатов, которые отличались бы смирением, великодушием, которые были бы лишены честолюбия,
были бы врагами пышности и величия, друзьями
бедности? Наконец, много ли мы наблюдаем христианских священников, чье поведение согласовалось бы со строгой моралью Христа, их бога и
образца?

- Г Л А В Л CXÜHL
Неправда, будто атеизм разлагает общество.
Атеизм, говорят нам, разрывает вое узы, связывающие людей в обществе. Что станет без веры в
бога со святостью клятв? Как можно обязать к
чему-нибудь атеиста, который не может серьезно
поклясться богом-? Но разве клятва придает больше
силы договору, по которому мы должны выполнить
известные, взятые нами на. себя, обязательства?
Разве у того, у кого хватает достаточно наглости,
чтобы соврать, не хватит достаточно наглости, чтобы нарушить клятву? Тот, кто достаточно подл и
достаточно .пренебрегает уважением людей, чтобы
нарушить свое слово, или достаточно несправедлив, чтобы нарушить взятые им на себя обязательства, не будет им более верен потому, что призвал
всех богов в свидетели своих клятв! Тог, кто ставит себя выше суждений людей, скоро поставит
себя выше суда бога. Разве короли, которые чаще
чем кто-либо из смертных дают клятвы, не являются и теми, которые их чаще всего нарушают?
Г Л А В А CXC1Y.
Опровержение беспрестанно повторяемого
мнения, что религия необходима для народа.
«Религия,—говорят нам беспрестанно,—необходима для народа. Если просвещенные люди не
нуждаются в узде, налагаемой религией, то она

по крайней мере необходима, для грубых людей, в
которых воспитание не развило разума». Правда ли,
что религия является уздой для народа? Замечаем
ли мы, чтобы эта религия метала ему быть невоздержанным, предаваться пьянству, совершать зверства, насилия-, мошенничества предаваться всяким
излишествам? Разве народная масса, которая не
имела бы ни малейшего представления о боге,
могла бы вести себя более гнусно, чем многочисленные слои верующей народной массы, у которых мы
наблюдаем распутство и пороки, наиболее недостойные разумных существ? Разве мы не видим,
как ремесленник или человек из народа сейчас же
по выходе из церкви, очертя голову, окунается в
свой обычный разврат, будучи убежден, что периодические Молитвы богу дают ему право следовать
без зазрения совести своим порочным привычкам и
своим обычным склонностям? Наконец, если народные массы так грубы и так мало разумны, то разве
оші не обязаны своей тупостью нерадивости королей, которые совершенно не заботятся о народном
образовании или противятся распространению образования среди своих подданных? Не очевидно ли,
наконец, что в неразумии народных масс виновато
духовенство, которое вместо того, чтобы учить людей разумной морали, питает их только баснями,
бреднями, обрядами, химерами и ложными добродетелями, сверх чего, по их уверению, ничего людям
не требуется?
Религия сводится для простого народа только к

сунГяочшШНШ церемониям', которых он придерживается по привычке, которые развлекают его
взор, мимоходом волнуют1 его тяжелый ѵм, не оказывая никакого влияния па его Поведение и не
исправляя его нравов. По собственному признанию
служителей алтаря, ничто так редко не встречается, как та в н у т р е н н я я и д у х о в н а я религия, которая одна только способна направлять
жизнь человека и победить его природные склонности. Можно ли, по совести говоря, найти в наиболее многочисленной и наиболее религиозной массо
людей, способных понимать принципы их религиозной системы и так проникнуться ими, чтобы подавить свои развратные наклонности?
Многие нам скажут, что лучше иметь хоть какуюнибудь узду, чем не иметь никакой. Они будут
утверждать, что если религия не оказывает влияния на широкую массу, то она по крайней мере
оказывает сдерживающее действие на отдельных
личностей, которые без нее со спокойной совестью
совершали бы преступления. Людям, конечно, нужна- узда, но эта узда не должна быть мнимой.
Людям требуется реальная и видимая узда, им
нужен действительный страх, значительно более
способный сдерживать их, чем панический и химерический страх. Религия впутает страх только некоторым малодушным людям, которые я без того
в силу слабости своего характера мало опасны
для своих сограждан. Справедливое правительство, строгие законы, здоровая мораль импонируют

одинаково .всем, во крайней мерс, вее вынуждены
в них верить и вее чувствуют, что опасно не
сообразоваться с ними.
Г Л А В А СХСѴ.
Всякая умозрительная система выше понимания толпы.
Спросят, может быть, годится ли умозрительный
атеизм толпе. Я отвечаю, что всякая система:, требующая 'дискуссии, выше понимания толпы. К чему
же тогда проповедывать атеизм? А для того, чтобы
по крайней мере мыслящие ліоди почувствовали,
что нет ничего более нелепого, чем тревожиться
самим, и ничего более несправедливого, чем тревожить других, из-за догадок, лишенных всякого
основания. Что же касается простого народа, который никогда ио мыслит, то для него аргументы
атеиста не более доступны, чем системы физика,
наблюдения астронома, опыты химика, вычисления
геометра, исследования врача, чертежи архитектора., речи адвоката. И все же все они работают
бессознательно для итого простого народа.
Но разве метафизические аргументы теологии и
религиозные диспуты, занимающие с давнего врс- у
меди стольких глубоких мечтателей, более доступ- —
ни широкой массе, чем аргументы атеиста? Не
являются ли, наоборот, принципы атеизма, основанные на естественном, здравом, смысле, более понятными, чем дршщипн теологии, представляющие

на каждом шагу трудности, неразрешимые даже для
наиболее вышколенных умов? Простой народ во
всех странах исповедует религию, в которой он
ничего не понимает, которую он нѳ подвергает критической проверке и которой он следует но привычке. Одни только священники занимаются теологией, слишком1 недоступной пониманию простого
народа. Если бы случилось, что простой народ потерял бы эту неведомую ему теологию, он с легким
сердцем мог бы перенести потерю вещи, которая но
только совершенно бесполезна ему, но еще приводит его в опасно© брожение.
Было бы, конечно, глупо писать для простого
народа или предполагать, что его можно по мановению волшебного жезла излечить от всех его
иредразоудков. Писать можно только для тех людей,
которые читают и мыслят. Простой народ не читает, а еще меньше мыслит. Разумные и кроткие
люди просвещаются. Просвещение, постепенно распространяется и под конец оказывает свое действие и на простой народ. С другой стороны, разво
не случается так, что те, которые обманывают
людей, сами берут на себя заботу образумить их?
Г Л А В А СХСѴІ.
Никчемность и опасность теологии.
рые советы королю.

Муд-

Если теология является выгодной коммерцией
для теологов, то вполне доказано, что она излишни

и вредна для всех остальных членов общества.
Интересы людей способствуют тому, что у последних рано иди поздно раскрываются глаза. Короли,
и народы, несомненно, постигнут в один прекрасный день, какого равнодушия и презрения заслуживает никчемная наука, которая только смущает людей, не делая их лучше.
Они почувствуют бесполезность столь многих,
дорого обходящихся обрядов, нисколько не способствующих общественному благу. Краску стыда будут вызывать в них жалкие споры, которые перестанут нарушать спокойствие государства, как
только перестанут придавать им смешную важность.
Короли! вместо того, чтобы принимать участие
в нелепых состязаниях ваших священников, вместо -того, чтобы безрассудно участвовать в их бессмысленных спорах, вместо, тог-о, чтобы стремиться
навязать всем вашим подданным, однообразные мнения : заботьтесь лучше о счастии ваших подданных и но беспокойтесь о той участи, которая их
ждет за гробом. Управляйте ими справедливо,
дайте им хорошие законы, уважайте их свободу
и их собственность, заботьтесь об их воспитания,
поощряйте их груды, вознаграждайте их таланты
н добродетели; подавляйте дх своеволие и не заботьтесь о том, каков их образ мыслей насчет
предметов, бесполезных и для вас, и для них. В,ы
тогда но будете больше нуждаться в фикциях,
чтобы заставить их повиноваться вам, вы .станете
единственными руководителями ваших подданных.

Однообразие их идей выразится тогда в единодушном признании, что вы 'заслуживаете чувства любви и уважения. Теологические басни полезны
только тиранам, не владеющим искусством управлять разумными существами.
ГЛАВА
Пагубное

СХСѴІІ.

действие религии
и королей.

на

народы

Нужны ли в самом деле особенные усилия ума
для того, чтобы понять, что то, что превосходит
меру человеческого разумения, не существует для
людей, что существам, подчиненным законам природа, нечего делать с тем, что сверхъестественно,
что ограниченным существам нечего делать с
непроницаемыми тайнами? Если теологи достаточно глупы, чтобы препираться между собой о
предметах, превосходящих, по их собственному признанию, меру их разумения, то нужно ли, чтобы
- общество принимало участие в их нелепых спорах?
Нужно ли, чтобы лилась кровь народов с тем,
чтобы возвысить значение предположений некоторых упрямых фантазеров? Если чрезвычайно трудно излечить теологов от их мании и народы от их
предрассудков, то по меньшей мере чрезвычайно
легко помешать тому, чтобы причуда одних и
глупость других приводили к гибельным последствиям.

Пусть всякому будет позволено думать так, как
он хочет, но пусть никому не- будет позволено
причинить кому бы то ни было вред во имя торжества своих убеждений. Если' бы правители народов были бы более справедливы и разумны, то
теологические мнения нарушали бы общественное спокойствие но в большей мере, чем споры
естественников, врачей, грамматиков и критиков.
Только тирания королей ведет к тому, что теологические споры имеют серьезные последствия для
государств. Когда короли перестанут вмешиваться
в теологические споры, этих споров нечего будет
больше бояться.
Те, которые так сильно превозносят важность и
полезность религии, должны были бы показать намее благоприятные результаты, и то благотворное действие, которое теологические диспуты и абстрактные умозрения теологии могут оказать на носильщиков, ремесленников, на базарных торговок, на
женщин, на столь многих развращенных лакеев,
которых Мы встречаем в больших городах. Все люди
этого сорта имеют религию, они, как это говорится,
«веруют слепо». За них веруют их священники, они
па словах соглашаются с неизвестными им религиозными взглядами их духовных наставников. Они
усердно слушают проповеди, они аккуратно присутствуют при церемониях. Они считают большим
преступлением нарушение какого-либо из тех постановлений, в точном исполнении которых они
были воспитаны с детства. Ведет ли, однако, это

к поднятию их нравственного ур >мш ? Нет. Оші
ее имеют никакого представления о морали, и мы
наблюдаем, как они себе позволяют все те плутовства, мошенничества,- хищения и излишества,
которые закон не наказывает.
Простой народ, в еутцпоетл говоря, не имеет никакого представления о своей религии. То, что он
называет религией, есть только слепая приверженность к неизвестным ему мнениям и к таинственным- обрядам. Отнять у народа религию значит ио существу дела ничего у него не отнимать.
Если бы нам удалось ослабить пли искоренить
предрассудки народа, мы бы этим только уменьшили или подорвали в корне то опасное доверие,
которое он питает к своекорыстным руководителям,
и научили бы его не • полагаться - на тех, которые,
иод предлогом религии; слишком часто доводят
его до пагубных эксцессов.
Г Л ARA CLXXX1X.
Продолжение.
Под предлогом- поучения и просвещения людей,
религия в действительности удерживает их в невежестве и отнимает у них даже желание знать
то, что их больше всего интересует. Правилом
поведения для народных масс является только то,
что их т.вящеітикам угодно им предписать. " Религия заменяет Собой все, но, темная по своей

сущности, Она скорее- способна е-бнть с пути смертных, чем наставить их иа путь знаний и благоденствия. Физика, мораль, законодательство, политика остаются для них книгой за,семью печатями.
Человек, ослепленный своими религиозными предрассудками, не в состоянии познавать свою; собственную природу, развить свой ум, учиться на
опыте. Он боится истины, как только она перестает согласоваться с его мнениями. Все способствует тому, чтобы народная масса стала- религиозной, по все противодействует тому, чтобы она стала
гуманной, разумной и добродетельной. Религия,
как видно, имеет своей единственной целью суживать сердце и ра-зум людей.
Борьба, происходившая всегда между духовенством! и лучшими умами всех веков, обусловливалась тем, что мудрые замечали те путы, которые
суеверие стремилось во все времена наложить на
человеческий разум, стараясь держаТь его вечно
в состоянии детства. Она занимает его только баснями, она подавляет его страхом. Она пугает его
фантомами, мешающими ему итти вперед. Неспособная сама к развитию, теология воздвигла непреодолимые барьеры дальнейшему движению истинного знания. Она, пови.днмому, поставила себе
едітнстветіой задачей держать народы и их
правителей в самом глубоком невежестве относительно их истинных интересов, их отношений, их
ббязашгостей л тех реальных мотивов, которые мигут их побудить творить добро. Она только тгавраГ о л ь б а х . Здравый смысл.

20

щает идею морали, делает ое- нртщшш произвольными, подчиняет нх капризам богов шш их
служителей. Она превращает искусство- управления людьми в мрачную тиранию, являющуюся ничем для народов. Она превращает королей в • несправедливых и распутных деспотов, a ira народов
она делает невежественных рабов, которые развращаются, желая заслужить этим" благорасположение своих господ..
Г Л А В А ОХСІХ.

-

История нам показывает, что все религии
были основаны людьми, которые, пользуясь невежеством народов, нагло объявили
себя посланцами бога.
Если мы себе дадим хоть немного труда- проследить историю умственного развития человечества, мы легко заметим, что теология больше
всего противодействовала этому развитию. Она
с самого начала стала питать человечество сказками, которые она выдавала за святые истины.
Она способствовала расцвету поэзии, заполнившей
воображение народов своими бесплодными вымыслами. Она говорила этим народам только о своих
богах и об их невероятных деяниях, Одним словом,
религия всегда относилась к .людям), ігак к детям ;
она убаюкивала ох сказками, которые ее служи-

тедн хотят- заставить нас и ныне принимать за неоспоримые истины.
Если служители богов иногда делали полезные открытия, то они всегда старались придать
им загадочный характер и окутать их всякой
таинственностью. Чтобы приобрести кое-какие ничтожные познания, Пифагор и Платон были вынуждены валяться у ног жрецов, добиваться посвящения в их таинства, выдерживать те иск у с ы , которым те их подвергали. Только такой,
ценой им. разрешено было почерпнуть их экзальтированные идеи, имеющие еще и ныне такую
Привлекательную силу для всех тех, которые способны восхищаться только тем, что абсолютно непонятно. Именно у «гидомских, индийских и
халдейских жрецов, именно в ілколах этих мечтателей, заинтересованных но самому своему положению в том, чтобы сбивать с толку человеческий
разум, философия вынуждена была позаимствовать
свои зачаточные формы. Темная или ложная в
своих принципах, перемешанная с вымыслом и
баснями, способная только поразить воображение,
эта философия могла двигаться только шатаясь
и по-детски лепетать. Вместо того, чтобы просветить . человеческий разум, она ослепляла его
и отвращала от действительно полезных предметов. . " . . . . ..Теологические умозрения. н мистические бредни
древних еще ц - поныне, .задают--тон в большей
части философского мирз. Так как они признаны

современной теологией, то их нельзя отвергнуть,;.
не впадая; в (ересь. Эти бредни говорят' нам' о возд у ш н ы х с у щ е с т в а х , о д у х а х , об а н г е л а х , о д е м о н а х , о г е н и я х н других фантомах, служащих предметом размышления для наших наиболее глубоких мыслителе^ ж составляющих базис, на котором покоится метафизика-—
эта абстрактная и никчемная наука, в которой
тщетно изощрялись в течение тысячелетий величайшие гении". Таким образом фантастические гипотезы каких-то мечтателей из Мемфиса и Вавилона
являются и поныне фундаментом той науки, которую почитают' за ее темноту, так как именно благодаря этой темноте- она кажется чудесной и
божественной.
:і
Первыми законодателями у народов были жрецы,
первыми мифологами и поэтами были жрецы, первыми учеными были жрецы, первыми врачами
были жрецы. В их руках наука стала священной вещью, которой было запрещено касаться непосвященным. Жрецы же говорили только аллегориями, символами, загадками, двусмысленными
оракулами. Такая ферма была чрезвычайно пригодна для того, чтобы возбудить любопытство,
воспламенить воображение» и особенно для того,
чтобы внушить изумленной черни святое благоговение перед людьми, которых она считала боговдохновенными, предупрежденными небом о судьбах земли и которые нагло объявили себя орта-,
наш божества..

Г Л А В А CG.
Все религии, древние и современные, заимствовали друг у друга свои абстрактные
бредни и свои смешные обряды.
Религии э^ііх древних жрецов исчезли или, вернее, изменили только свою форму. Хотя современные теологи их рассматривают, как лжеучителей,
они, однако, заботливо собирают рассеянные отрывки их религиозных систем, не существующих
для нас больше, как целое. Мы вое еще находим
в наших современных религиях4 не только их
метафизические догмы, которые теология только
переделывает на иной фасон, но мы еще видим
в них заметные остатки их суеверных обрядов,
их теургии, их магтш, их чародейства. Христианам еще и ныне вменено в обязанность относиться с уважением к памятникам, оставленным
законодателями, жрецами, пророками еврейской
религии, которая по всему видимому позаимствовала у египтян те причудливые представления,
которых она преисполнена. Таким образом нелености, придуманные пройдохами или сумасбродами-язычниками, являются еще и поныне святым
учением для христиан.
Если мы хоть немного .проследим историю, мы
найдем в ней поразительное сходство между всеми
религиями. По всему земному шару мы наблюдаем, как религиозные представления периодически

то печалят, то радуют народы. Везде мы наблюдаем, что подчас гнусные обряды, страшные таинства занимают умы и становятся предметами их
размышлений. Мы видим, как различные суеверные системы занимают друг у друга их абстрактные бредни и их церемонии. Религии обыкновенно являются жалкими рапсодиями, скомбинированными новыми учеными, пользующимися для их
составления материалами своих предшественников,
оставляя за собой только право прибавить к ним
кое-что или выкинуть из них то, что не соответствует больше их теперешним взглядам. Религия егилтян, очевидно, служит1 базой для религии Моисея, который изгнал из нее культ идолов. Моисей был только египетским- раскольником.
Христианство есть только реформированное еврейство. Магометанство сложилось из еврейства и
древней религии Аравии и т. д.
Г Л А В А CGI.
Теология

всегда совращала философию
с ее истинного пути.

Со времен седой древности до наших дней
только одна теология направляли ход развития
философии.
В чем выразилось ее содействие по отношению
к последней? Она превратила; ее в непонятый
жаргон, способный сделать сомнительными самые
ясные истины. Она превратила искусство раз-

мышления в. словесную науку. Она завела человеческий разум в воздушные области метафизики, где он безуспешно занимался исследованием
бесполезных и опасных бездн. На. место естественных и простых причин эта философия поставила
сверхъестественные причины или, вернее, поистине
с о к р о в е н н ы е причины. Она объясняла непонятные явления факторами, еще более непонятными, чем самые эти явления. Она заполнила
философские рассуждения лишенными всякого
смысла словами, неспособными дать удовлетворительное объяснение вещам и более способными
затемнить, чем выяснить вопрос. Эти слова, как
видно, изобретены только для того, чтобы обескуражить человека, заставить его сомневаться в
своих духовных силах, внушить ему недоверие
к принципам разума и очевидности п окружить
истину непреодолимой оградой.
Г Л А В А ССІТ.
Теологи не объясняет и не выясняет нам
ничего из того, что происходит в мире
или в природе
Если верить приверженцам религии, то без
последней нельзя было бы объяснить ничего из
того, что совершается в мире. Природа явилась
бы постоянной загадкой, и человек был бы не
в состоянии понимать самого себя. Но, по существу

говоря, что нам- религия объясняет ? Чем больше
Мы присматриваемся к ней, тем больше мы находим-, что ее теологические представления способны
только спутать все понятия. Они всё превращают1
в тайну, они нам объясняют1 непонятные явления
невозможными причинами. Разве это значит объяснять явления, когда их приписывают действию
неизвестных факторов, невидимых сил, имматериальных причин? Значит ли это просвещать человеческий разум, когда в ответ на его недоумения
его отсылают к глубинам- божественной мудрости,
•Повторяя ему, однако,' каждую минуту, что тщетны
были бы его попытки проникнуть туда взором?
Разве может божественное естество, в котором ничего но понятно, сделать понятной природу человека, которую уже находят трудно объяснимой?
Спросите у христианского философа: как возник
мир? Он вам ответит,, что бог создал вселенную.
Чтб такое бог? Этого никто пе знает. Что значит
создавать? Об этом никто не имеет ни малейшего
представления. Чем объясняются явления чумы,
голода, войн, засух, наводнений, землетрясений?
Гневом- бога. Какие средства следует1 употреблять
для предотвращения таких бедствий? Нам на это
отвечают, что молитвы, жертвоприношения, процессии, дары, церемонии являются лучшими средствами, чтобы обезоружить гиев нёба. Но почему
бог гневается? Потому, мол, что люди порочны.
Почему же люди порочны? Потому-де, что их
природа непорчена. Какова же причина этой пс-

иорчешюсгн? Она испорчена, ответит вам немедленно европейский теолог, вследствие того, что
первый мужчина, соблазненный первой женщиной,
вкусил от того яблока, которого бог ему запретил
касаться. Кто же побудил эту женщину сделать такую глупость ?—Дьявол. Но кто создал дьявола ? ~
Бог. Почему же бог создал этого дьявола, предназначенного к тому, чтобы развратить человеческий род? Этого никто не знает. Это тайна,
скрытая в груди божества.
Обращается ли земля вокруг солнца? Двести
лет назад набожный естествоиспытатель
ответил бы вам, что думать так является богохульством ввиду того, что подобная система не согласуется со святыми книгами, которые всякий христианин почитает, как данные самим богом. Как
думают об этом в наше время? Несмотря на внушение бога, христианские философы, в конце
концов стали доверять больше очевидности, чем
свидетельству их священных книг.
Каков сокровенный принцип действий и движений человеческого тела? Это—душа. Чтб такое
душа? Дух. Что такое дух? Это—субстанция, не
имеющая ни формы, ни цвета, ни протяженности,
ни частей. Как можно себе представить такую субстанцию? Как она может двигать тело? Этого не
знают. Это—тайна. Имеют ли душу звери? Картезианец вас уверяет, что они машины. Но разво
мы не наблюдаем, что они действуют, чувствуют,
числят в формах, чрезвычайно подобных чело-

вечесшш? Чистая иллюзия. Но по какому праву
вы лишаете зверей души, которую вы без всякого
основания приписываете человеку? Это потому,
что признание души у зверей поставило бы в затруднение наших теологов. Последние, удовлетворяясь своей властью устрашать и осуждать на
.вечные муки бессмертные души людей, не заинтересованы в той же мере в осуждении душ зверей. Таковы те ребяческие решения, которые,
шедшая всегда на помочах у. теологии, философия
вынуждена была придумать для объяснения проблем физического и морального мира.
Г Л А В А ССІГІ.
Как теология наложила путы на человеческую совесть и задержала развитие просвещения, разума и истины.
К каким, уверткам и ухищрениям приходилось
прибегать всем древним и современным мыслителям, чтобы избегнуть столкновения со служителям« бога, которые во все времена были истинными тиранами мысли! Каких гипотез и уверток
ни приходилось придумывать Декартам, Мальбрашпам, Лейбницам н многим другим для того,
чтобы согласовать свои открытая с теми бреднями
и заблуждениями, которые религия освятила своим
авторитетом! € какими предосторожностями величайшие философы окутывали себя туманом, рис-

куя даже стать нелепыми, иеиоследоватпышми
и непонятыми каждый раз, когда их идеи но согласовались с принципами теологии! Бдительные
попы всегда, спешили задушить те системы, которые не соответствовали их интересам. Теология
всегда была тем Прокрустовым ложем, в которое
этот разбойник втискивал чужеземцев, Он им отрезывал члены, когда они были слишком длішны,
или он их растягивал при помощи лошадей, когда
они были короче той кровати, в которой он их
заставлял уместиться.
Какой разумный человек, горящий любовью к
науке, радеющей о благе человечества, может без
досады и скорби думать о потере стольких глубоких учив, стольких трудолюбивых и тонких мыслителей, в течение тысячелетий безрассудно отдававших свои силы химерам, всегда бесполезным
и очень часто вредным для человеческого рода!
Сколько света могли бы внести в умы людей эти
замечательные мыслители, если бы вместо того,
чтобы заниматься пустой теологией и ее нелепыми
спорами, они посвятили бы свои силы предметам
понятным и действительно важным для людей!
Разве нѳ достаточно было бы половины тех усилий,
. которых стоили генню религиозные мнения, половины тех затрат, которых стоили нациям их; нелепые культы для того, чтобы самым совершенным
образом просветить эти нации насчет морали, политаки, физики, медицины, сельского хозяйства и
т. д.? Суеверие всегда поглощает внимание, вое-

Хищение и казну народов. Они имеют слишком
дорогую религию, но за свои деньги они не приобретают ни просвещения, ни добродетели, ни благополучия.
Г Л А В А CC1Y.
Продолжение.
Некоторые древние и современные философы
имели мужество сделать опыт и разум своими
руководителями и освободиться от оков предрассудков. Левкипп, Демокрит, Эпикур, Стратой и некоторые другие греки осмелились разорвать толстый покров предрассудков и освободить философию от теологических пут.- Но их слишком простые,
слишком ясные, слишком оголенные от всего чудесного системы, не давая пищи влюбленному в химеры воображению, были вынуждены уступить место мифологическим построениям Платона, Сократа
и Зенона. Среди современных философов Гоббс,
^ Спиноза, Бейль я др. шли по стопам Эпикура, но
их учение нашло только мало приверженцев в
' мире, еще слишком опьяненном баснями, чтобы
слушаться разума.
Во вое времена нельзя было отступить от предрассудков, которые религия освятила. Не разрешалось делать никаких открытий. Все, что
наиболее просвещенные люди могли делать&ТО говорить обиняками и часто из малодушной

^

31t

-

угодзппюетн' .позорно прибавлять ложь к истине.
Некоторые имели д в о я к о е у ч é н и е, одно Для
публики, à Другое скрытое. Ключ к этому последнему потерялся, их истинные мнения становятся непонятными и, следовательно, бесполезными для нас .
Как могли современные философы, которым под
страхом жесточайших преследований было приказано отречься от разума и подчиниться вере, т.-е.
авторитету духовенства; как- могли, говорю я, Такие
связанные люди дать свободный полет своему гению, усовершенствовать разум, ускорять ход духовного развития Человечества? Величайшие люди
Могли только дрожать от страха, когда они видели
истину. Очень редко они имели -мужество провозгласить ее. Те, которые, имели мужество делать
это," были наказаны' за свою смелость. По милости
религии никогда не было позволено мыслить независимо или борогьс-я с предрассудками, жертвой
которых Человек Повсюду является.
Г Л А В А

с е ѵ .

Нельзя достаточно часто повторять и доказывать, насколько религия нелепа и гибельна.
Всякий человек, возымевший смелость возвестить истины миру, уверен в том, что он навлек на себя ненависть служителей религии. Последние. громкими криками взывают к помощи свет-

ск,ой власти. Они нуждаются в содействии королей-, чтобы поддержать как, их аргументы, так. н
их богов. Эти вогош изобличают только слабость
их позиции.
К о г д а ч е л о в е к к р и ч й т : к а р а у л ! , это
з н а ч и т , ч т о он в беде. В вопросах религии
не позволяется ошибаться. Относительно всех других предметов ошибаются безнаказанно. Заблуждающихся обыкновенно жалеют и испытывают чувство благодарности к тем, кто открыл новые истины.
Но как только теология считает себя задетой, будь
то ошибками, будь то открытиями, сейчас же все
возгораются святой ревностью. Короли изгоняют из
страны, народные массы приходят в неистовство,
нации в тревоге, не зная почему.
Есть ли более печальное зрелище, чем видеть,
как общественное и частное благополучие зависят от ничтожной науки, лишенной принципов,,
имевшей всегда своим базисом только больное воображение, дающей человеческому уму только лишенные смысла слова? В чем может состоять столь
хваленая полезность религии, которой никто не
нонимает, которая беспрестанно терзает тех, кто
имеет наивность заниматься ей, которая неспособна делать людей лучціс н которая часто вменяет
им в обязанность быть несправедливыми и злыми?
Есть ли более прискорбное безумие, борьба прошв которого .была бы более справедлива, чем : то,
которое, не доставляя никакого блага человеческому роду, только затемняет его разум, доводит

его до исступления и делает его девчашшм, дшшш
его ИСТИНЫ, которая одна могла- бы смягчить суровость его судьбы?
Г Л А В А CGVI.
Религия есть ящик Пандоры, и этот роковой ящик открыт.
Религия во все времена только наполняла мраком
человеческий разум и держала людей в невежестве
насчет их истинных отношений, их истинных обязанностей, их истинных интересов. Только рассеяв ее туман и фантомы, мы откроем источники
истины, разума и нравственности л те реальные
мотивы, которые должны вести нас к добродетели.
Эта религия нас обманывает как насчет причин
наших болезней, так и насчет тех естественных
средств, которые' мы могли бы применять против
них. Мало того, что религия не лечит этих болезней, она еще ухудшает их, умножает и делает
более продолжительными. Скажем вместе с одним
знаменитым современником (лорд Болингброк в его
и о с м е р т н ы х п р о и з в е д е н и я х ) : «Теология
есть ящик Пандоры, и ес-ли нельзя его запереть,
то, по крайней мере, полезно предупредить всех,
что этот столь роковой ящик открыт».

Л''.

"

.•иг. г *

^

ё

ОГЛАВЛЕНИЕ.
El

>':} Ѣ Ol

-

А . Цеборин. Воинствующий материализм
Предисловие а в т о р а
ЗДРАВЫЙ
Глава

C/Itp.

III—XXXI
1

СМЫСЛ.

I. Аполог

•

15

II. Что т а к о е теология

17

I I I . Продолжение
„
„

„
„
,
„

18

I V . Человек не рождается ни
ным, ви деистом

религиоз-

19

V. Отнюдь не необходимо верить в бога,
и самое р а з у м н о е — н е думать об
этом
VI. В с я к а я религия
верии

19-

о с н о в а н а на легко-

20

VII. В с я к а я религия е с т ь абсурд . . . .

21

V I I I . Познание бога невозможно
I X . Происхождение предрассудка.
X . Происхождение в с я к о й религии.

21
. . .
.

22
.

22

„

X I . Путем религии шарлатаны екепдоатируют беззмпе людей . . . . . . .

23

„

X I I . Религия з а в л е к а е т невежество при помощи чудесного

24

„

X I I I . Продолжение.

„

X I V . Не было бы религии, если бы не было
в е к о в тупости и в а р в а р с т в а . . . .
X V . В с я к а я религия порождается стремлением в господству

„

Г о л ь б а х . Здравый смысл,

24
25
25
21

Глава

X V I . То, что служит основанием для всякой религии, является наиболее недостоверным X V I I . Нельзя быть убежденным в существовании бога

Отр.
26
26

„
„
„

XVIII. Продолжение
X I X . Существование бога не доказано . .
X X . Сказать, что бог есть дул, значит ничего не сказать

„
„

X X I . Бестелесно зть—химера
X X I I . Все, что существует, вышло из недр
материи
X X I I I . Что такое метафизический бог современной теологии?

„

X X I V . Было б ы менее безрассудно обожествлять солпце, чем бога-духа. . . .
X X V . Бог-дух неспособен ни хотеть, ни
действовать .
X X V I . Что такое бог?
.
X X V I I . Примечательные противоречия теологии

33

„

X X V I I I . Поклоняться богу, значит поклоняться фикции. . . . :

34

„

X X I X . Бесконечность бога и невозможность
познать
божественную
сущность
объясняют и. оправдывают атеизм .
X X X . Не менее безопасно и пе более преступно верить в бога, чем не верить в него

„
.

,

„

„
„
„
„

X X X I . Пера в бога—пе что иное, как механически воспринятая в детстве
привычка
X X X I I . Это предрассудок, укрепившийся, переходя от отцов к детям
X X X I I I . Происхождение предрассудков. . . .
X X X I V . К а к они распространяются и пускают корни
X X X V . Люди никогда бы не уверовали в
учение современной теологии, если
бы им преподавали его только в

27
28
29
29
30
31
31
32
33

84
86

38
38
39
89

Стр.
Г дав а

,
.„

„

„
„

том возрасте, когда они способны
рассуждать . . . •••
. .
X X X V I . Чудеса природы не доказывают существования бога . .
. . .
X X X V I I . Чудеса природы объясняются
ствеяными причинами. . . .
X X X V I I I . Продолжение
X X X I X . Мир не был создан, а материя дви
жется собственной силой .
X L . Продолжение

40
40
41
48
V

43
44

X L I , Другие доказательства того, что движение составляет сущность материи
и что нет, следовательно, необхо- л /
димости предполагать существова45
ние бестелесного двигателя . . . .
X L I I . Существовапиб человека отнюдь в е
47
доказывает существования бога . .
X L I I I . И, однако, ни человек, ни вселенная
не являются следствием случайности.
50
X L I Y . Мировой порядок также не доказывает существования бога
51
X L V . Продолжение
X L V I . Д у х не может обладать разумом, и
ноклонеанс божественному разуму
нелепо
. . . .
X.LVII. В с е качества, приписываемые теологией своему богу, противоречат
предполагаемой его сущности . . .

53

X L Y 1 I I . Продолжение
, . . .
X L I X . Абсурдно утверждать, что род человеческий
является
объектом
и
целыо мироздания
. . . . . . . .

56
57

L . Богу нет дела до человека, ни человеку—до бога
L I . Неверно, будто целью мироздания
является счастье человека
. . . .
L1I. Т о , что называют провидением, есть
только слово, лишенное всякого
смысла
LUI. Это мнимое провидение менее занято

55

57
58
59

сохранением мира, чем приведением
его в расстройство, и скорее является врагом, чем другом человека. .
Глава
,

,
„

„

„
„

„

L1Y. Нет, мир не управляется
существом

разумным

Отр,
6?
64

LV. Б о г а нельзя ; считать неизменным .
L V I . Благо и зло суть необходимые следствия естественнных причин. Какой
же это бог, который в этой цепи
причнн и следствий ничего не может изменить? . . . і

67

LV1I. Тщетность теологических
утешений
относительно зла в этой жизни.
Надежда ва рай, на загробную
жизнь — только иллюзия

66

LYI1I. Другая не
думка.

мепее романическая вы-

LIX. Тщетно теология старается освободить
своего бога от человеческих недостатков; или этот бог не с вободен,
или оп более злой, чем добрый. . ,
L X . Нельзя верить в божественный промысел, в бесконечно доброго и могущественного бога
L X I . Продолжение
L X i l , Теология делает из своего бога чудовище безразсудства, несправедливости, злости н жестокости, существо,
безмерно ненавистное. . . . . . .

66

76

71
73
7S

76

В с я к а я религия старается внушить
трусливый и неразумный страх перед богом
L X I Y . Нет никакой реальной разницы между
религией и самым темным и рабским суеверием

79

„

L X Y . По представлениям, которые теологи
дают нам о боге, любовь к богу
невозможна

79

„

L X Y I . Выставлением догмы'о вечности мук
ала теологи еіелали из своего бога
существо, доегойное презрения, бо-

„

LXIII.

76

Глава
„

„

„

„
„

„

„

лее злое, чем самый злой человек,
они сделала из него извращенного
тирана, .совершающего бесцельные
жестокости только з а б а в ы р а д и . . .
LXVII. Вся
теология представляет собой
только ряд очевидных противоречии.
L X Y I I I . Т а к называемые произведения бога
совсем не подтверждают того, что
называют божественным совершенством. . . . . . . . . . . . . .
L.XIX. Совершенство бога не обнаруживается также в мнимом сотворении
ангелов, ч а с т ы х духов . . . . . .
L X X . Теологпя говорит о всемогуществе
своего бога и непрестанно демонстрирует нам его бессилие
L X X I . В с е религиозные системы мира рисуют
нам бога самым своенравным и безрассудным из в с е х существ
. . .
L X X I i . Абсурдно утверждать, что зло не происходит от бога
L X X I I I . Предвидение, которое приписывают
богу, давало бы престунвым людям,
которых он наказывает, право жаловаться на его жестокость
. . .
L X X I V . Нелепость теологических рассказов
о первородном грехе и о с а т а в е . .
L X X V . Дьявол, как и религия, был изобретен
для обогащения духовенства. . . .
. L X X Y I . Если
бог не смог сделать людей
безгрешными, он не имеет права
их наказывать
L X X V I I . Нелепо утверждать, что образ действия бога должен остаться тайной
для человека, и что последний не
имеет права ни исследовать его,
ни критиковать
V
L X X V I K . Абсурдно называть богом справедливости и доброты существо, обру ливаюіиее бедствия безразлично на
добрых и злых, н а невинных и
виновішх; нелепо было бы требо-

80
88

84
85

85

86
87

88
89
90

91

94

Глава

LXXIX.

„
„

LXXX.
LXXXI.

„

/ LXXXII.
Л .
LXXXI1I.

'

„

„
„

„
„

„

в а т ь , чтобы несчастные находили
утешение в своем горе в объятиях
того самого
существа,
которое
является единственным источником
их несчаствя
Б о г , карающий грехи, совершению которых он мог бы помешать, есть
глупец, присоединяющий несправедливость к глупости
Свобода воли — химера
Из предыдущего не следует заключать,
что общество не имеет права карать
преступников
Опровержение аргументов в пользу
свободы воли
Продолжение

L X X X I V . Бог сам, если бы он существовал,'не был
бы свободен, отсюда бесполезность
всякой религии
L X X X V " , Принципы теологии сами подтверждают
что человек ни в один момент своей
жизни ие бывает свободен . . . .
L X X X V I . Виновником всякого зла, всякого беспорядка, всякого г р е х а можно считать
только бога, следовательно, он не
имеет права ни наказывать, ни награждать
LXXXV11. Молитвы людей к богу достаточно
доказывают, что они неудовлетворены божествѳшіной экономией . .
L X X X V J I I . Мысль, что несправедливости и несчастия этого мира будут исправлены в другом мире, есть химерическая догадка, абсурдное предположение
L X X X I X . Оправдывая зло и несправедливость,
допущенные богом, теология только
оправдывает право более сильного,
т . - е . нарушение в с е х прав, или
рекомендует людям тупую покорность
L X C . Легепда об искуплении и непрерывные
истребления людей,
приписанные

96

98
106
108
106
108

109
110

111

112

114

118

Глава

Иегове в библии, являются причудливыми и смешными измышлениями, которые предполагают несправедливого бога-варвара . . . .
ХС1. Можно ли считать нежным, великодушным и справедливым отцом существо, которое дало жизнь своим
детям только для того, чтобы сделать их несчастными

118

119

„

Х С П . В с я жизнь смертных, все, что совершается на земле, свидетельствует
против свободы человека, против
справедливости и доброты предполагаемого бога

120

„

Х С Ш . Неправда, будто мы обязаны какойнибудь првзаательпоетью тому, что
называют провидением

122

„

X C 1 V . Нелепо утверждать, что человек есть
любимое дитя провидения, любимец
бога, единственная цель его трудов,
царь природы

124

„

Х С Ѵ . Сравнение между человеком и животными

1-6

„

ХСѴІ. Нет в мире более гнусных животных,
чем тираны

,
„

„

„

XCYII. Опровержение идеи о превосходстве
человека
ХСѴІ1І. Восточная сказка
Х С 1 Х . Бессмысленно видеть в маре только
благодеяния бога и полагать, что
этот мир создан только для нас . .
С. Что такое душа? Этого някто не знает.
Если бы эта мнимая душа представляла собой другую субстанцию, чем
субстанция тела, к х соединение
было бы невозможно
CI. Существование души есть абсурдное
предположение, а
существование
бессмертной души есть еще более
абсурдное предположение
. . . .
СИ. Ясно, что человек целиком умирает .

127
•

129
131

133

136

137
139

Глава

СШ. Неопровержимые доказательства против духовности души
СІѴ. Нелепость сверхъестественных причин
бееярестанно призываемых теологами на помощь

.

СѴ. Неправда, что материализм унижает
человеческий род

„
„

CYI. Продолжение
СѴІІ. Догма о загробной жизни полезна
только тем, кто, пользуясь легковерием народа, эксплоатирует его
в свою пользу

„

СѴШ. Неверно, что догма о загробной жизни
утешительна, и если бы даже она
была утешительной, то отсюда не
следовало бы заключить, что она
истинна
С1Х. В с е принципы религии являются продуктом воображения. Внутреннее
чувство есть только результат укоренившейся привычки. Бог есть химера. и качества, которыми он
щедро награждается, взаимно исключают друг-друга

,

„

С Х . В с я к а я религия есть только система,
вридуманчая для примирения противоречий при помощи тайн . . .
СХ1. Нелепость и бесполезность таинств,
придуманных только в интересах
попов

140
141
142
143

144

146

149

151
153

СХП. Продолжение

153

„

С Х Ш . Продолжение

155

„

GXIV. Универсальный бог должен был бы
дать в откровении универсальную
религию .

158

„

ОХѴ. Непонятность религии доказывает, что
она не необходима

157

„

0 X V 1 . В с е религии высмеиваются взаимно
последователями,
противоречащих
друг-другу и одинаково бессмысленных вероисповеданий

159

Глава
„

„

„

„

СХѴІГ. Мнение одного известного теолога .
C X Y I I I . Бог теистов не менее противоречив и
не менее химеричен, чем бог теологов . . .
.
С Х І Х . Ссылка иа то, что во в с е века, все
народы признавали управление какого-то бога, не является доказательством существовавия бога . .
С Х Х . В с е представления о богах возникли
в период дикости,все религии являются дровнями памятниками невежества, суеверия, жестокости. В с е
современные религии суть подновленные старые глупости
С Х Х І . В с е религиозные обряды носят печать
глупости или в а р в а р с т в а
С Х Х І І . Чем древнее и более распространено
какое-нибудь религиозное мнение,
тем более подозрительно следует к
нему относиться
С Х Х П І . Скептицизм в делах религии может
быть следствием только поверхностного и неясного анализа принципов теологии

„

C X X I Y . Опровержение откровения
C X X Y . Где доказательство того, что бог
когда-лвбо открылся людям и говорил с нами?

„

C X X Y I . Ничто не подтверждает истинности
чудес
С Х Х V I I . Если бы бог говорил, то было бы
странно, что он говорил разно привержевцам различных вероисповеданий, которые взаимно осуждали
друг-друга и с полным основанном
взаимно обвиняют друг-друга в суеверии и в нечестивости

„

С Х Х Ѵ Ш . Неясность и подозрительное происхождение оракулов
CX'XIX. Нелепость мнимых чудес
С Х Х Х . Опровержение мысля Паскаля о том,
как следует судить о чудесах . . .

160

161

164

165
16Î

169

171
175

176
177

179
180
181
18-3

С Х Х Х І . Согласно самим принципам теологии,
всякое новое откровение должно
считаться ложным и нечестивым .
C X X X 1 I . Сама кровь мучеников свидетельствует
против истинности чудес и против
божественного происхождения, при-.
пнсываемого христианству . . . .
С Х Х Х Ш . Фанатизм мучеников я всегда корыстная ревность миссионеров совершенно не доказывает истинности
редигии

187

C X X X 1 Y . Теология делает из своего бога врага
разума и просвещения

189

184

185

C X X X Y . В е р а не может быть согласована с
разумом, и разум выше веры . . .
190
C X X X Y I . Как смешны и нелепы софизмы т е х ,
/
которые
хотят заменить
разум
верой
1" 192
C X X X Y I I . Можно ли утверждать, что человек
должен верить ва-слово, когда дело
касается, как нас уверяют, самой
важной для нас вещи?

194

C X X X Y I 1 I . Вера может укорениться только в
умах слабых, невежественных и Ъ
ленивых
195
С Х Х Х І Х . Проповедь о том, что существует
единственно-истинная релиіия, есть
нелепость и причина смут в государствах
197
GXL. Религия вовсе не необходима для морали и добродетели . . . . . . .
ОДЫ

Религия есть самая
против страстей

бессильная узда

C X L I I . Честь есть узда более спасительная
и более могущественная, чем религия
•
C X L I t l . Религия, несомненно, не способна
также обуздать в значительной мере
страсти королей,являющихся весьма
часто причудливыми и жестокими
тиранамн по примеру этого самого
бога, представителями которого они

201
£03

204

Глава

„

себя объявляют, и пользующихся
религией только для наибольшего
одурачения своих рабов, ддя примирения их с рабством и для скорейшего использования их в своих
выгодах. •
C X L I Y . Возникновение самой нелепой, самой
смешиой и самой гнусной узурпации, именуемой божественным нравом королей.
Мудрые советы королям
C X L Y . Религия пагубна для политики. Она
создает только беспутных и извращенных деспотов и униженных и
несчастных подданных

„

C X L Y I . Христианство распространилось только благодаря тому, что оно _сулило
деспотизм, самым крепким оплотом
которого оно, подобно всякой религии, явдяотся

„

CXLY1I. Принципы религии имеют своей единственной целью увековечить тиранию
королей и принести им в жертву
народы
CXLVI1I. Как пагубно внушить королям убеждение, что, вредя народам, им следует бояться одного только бога. .
C X L I X . Набожный король есть бич для королевства

„
„
„

„

„
„

C L . Защита религии является слабым оплотом для тиранов против отчаяния
народа. Деспот есть безумец, который вредит самому себе
CLI. Религия п о о т р я е т распутство королей,
освобождая пх от страха и от угрызений совести
CLII. Что такое просвещенный король? . .
СЫН. Преобладающие страсти и преступления духовенства. Для удовлетворения своих страстей, для совершения
своих преступлений они пользовались, как средством, своим мнимым
богом и религией

205

207

210

211

213
216
218

220
221
223

223

Глава
„

„
„

„

„
„
„
„
„
„
„
„
»

„

CL1Y. Шарлатанство духовенства
C L Y . Бесчисленные несчастья, порожденные
религией, которая осквернила мораль
и затемнила все правильные идеи,
все здоровые доктрины
CLVI. Всякая религия нетерпима и, следовательно, враждебна человечности . .
СБVII. Злоупотребление государственной религиеи
CLVIII. Религия поощряет жеетокостыіародов,
освящая ее, и одобряет преступление, доказывая, что
оно может
быть необходимым для видов бога .
CLIX. Опровержение того аргумента, что
зло, причиной которого считают религию, является только печальным последствием человеческих страстей .
Ç L X . Никакая мораль несовместима с религиозными убеждениями
C L X I . Евангельская мораль невыполнима. .
C L X I I . Общество, состоящее из святых, было
бы невозможно
CLXIFI. Человеческая природа вовсе не испорчена, и мораль, которая ей противоречит, не создана для люден . .
C L X I V . Об Иисусе Христе, боге священнослужителей
C L X V . Догма об отпущении грехов была
изобретена только в интересах священнослужителей
C L X V I . Боязйь бога бессильиа против страстей
C L X V I I . Ад слишком нелепое изобретение,
чтобы он мог удержать кого-либо от
совершения зла.
C L X Y H I . Нелепость религиозной морали и религиозной добродетели, установленных исключительно в интересах духовенства
C L X I X . К чему сводится христиавское милосердие, которому учат и которое
практикуют теологи

225

226
229
230

23L

233
234
237
239
241
243

244
246

247

249
251

Глава

„
„
„
„

,,

„

' С І І Х Х . Исповедь, являющаяся золотым дном
для священнослужителей, извратила
истинные принципы морали . . . .
C L X X I . Предположение о существовании бога
вовсе не необходимо для морали. .
C L X X I I . Религия и ее метафизическая мораль
пагубны для народов и противоречат
человеческой природе
C L X X I I I . Насколько союз религии и политики
гибелен и для народов и для королей
C L X X 1 V . Религиозные культы тягостны и разорительны для большинства народов
C L X X Y . Религия парализует мораль
C L X X V I . Гибельные последствия набожности. .
C L X X Y H . Предположение насчет загробной жизни
яе я в л я е т с я пи утешительным для
людей, ни необходимым для морали .
C L X X Y I I I . Атеист имеет больше импульсов к
тому, чтобы делать добро, больше
совести, чем верующий человек . .
G L X X I X . Следовало бы
отдать предпочтение
королю-атеисту неред очень религиозным и очень безнравственным королем, каких мы много видим. . .
C L X X X . Мораль, основанная н а философии,
достаточна для добродетели.

258

280
261
263
264
266

267

269

271

.

272

„

C L X X X I . Убеждения редко оказывают влияние
на поведение
. . .

274

„

C L X X X 1 I . Р а з у м ведет человека к безверию и к
атеизму, ибо религия нелепа, а бог
попов есть злое и жестокое с у щество

-276

„

C L X X X I 1 I . Только с т р а х создает теистов и религиозных людей

278

,

C L X X X 1 Y . Можно ли иди должно
или не любить бога?

279

„

ли

. .

256

любить

C L X X X Y . Различные и противоречивые идеи, существующие повсюду о боге и о
религии, д о к а з ы в а ю т , что бог и религия с у т ь только фантастические
іимеры

281

Глава
„
„

„

„

„

„

„
„

C L X X X Y I . Существование бога — основная идея
всякой религии—не доказано . . .
C L X X X Y I I . Священнослужители больше руководятся в своих действиях корыстными
мотивами, чем неверующие . . . .
C L X X X V i l l . Гордость, высокомерие и испорченность сердца встречаются чаще среди
священнослужителей, чем среди атеистов и неверующих . . . . . . . . .
C L X X X I X . Предрассудки—явление преходящее и
никакая сила не может долго существовать, если она не основана на
истине, разуме и справедливости. .
С Х С . Какую силу и какое значение приобрели бы служители бога, если бы
они сделались апостолами разума
и защитниками свободы?
СХСІ. Какая благодетельная и великая революция совершилась бы в мире,
если бы философия Жняла место
религии!
СХСІІ. Отречение от своих убеждений, совершаемое неверующпмя людьми в
момент смерти, не является доказательством против безверия . . . .
СХСПІ.
Неправда, будто атеизм разлагает
общество
C X C I Y . Опровержение беспрестанно
повторяемого мнения, что религия необходима для народа
У с х с г . Всякая умозрительная система выше
понимания толпы

282
283

285
j/
288

290

291

294
296
296
299

„

C X C Y I . Никчемность и опасность теологии.
Мудрые советы королю. . . . . .

300

„

C X C Y I I . Пагубное действие религии на народы
и королей . . . .
СХСѴИІ. Продолжение

302
304

С Х С І Х . История нам показывает, что в с е
религии были основаны людьми,
которые-,
пользуясь
невежеством
народов, нагло объявили себя посланцами бога . .

306

„
„

Глава

GC. В с е религии, древние и современные,
заимствовали друг у друга свои абстрактные бредни и свои смешные
обряды
CCI. Теология всегда совращала философию
с ее истинного пути. . . . . . . .

„

„

„
.

309
^

310

CC1I. Теология не объясняет и не выясняет
нам ничего из того, что происходит ѵ
в мире или в природе
811
ССНІ. К а к тоологпя наложила путы н а человеческую совесть и задержала развитие
просвещения,
разума
и
истины
CCIY. Продолжение
C C Y . Нельзя достаточно часто повторять и
доказывать, насколько религия н е лепа и гибельна . . . . . ; . . .
CCYI. Религия есть ящик Пандоры, и этот
роковой ящик открыт

^

314
816

817
319

виинч*»фюо H i>ée«(H|x , s u i r i m ( вой . 0 0
-9яиоаэ
X ОД пклшчгтокняк

е

ошфоасгяф «адмвчвбй вітйаа ?ІН*іог-ояТ .10!)
. .
.
, !чГ{й одой »Я-?».; S3 ''О
гаавійыа он и 'ітифи-йс. eu. явзогоЭТ IK3D
тадлхэкогрі o n ,ІУі-'Т î u ОЙРЯЯ ижн
вкоф!!<]п a. МБЙ йфчй. 'а
•011V ля MTV» Iii . • ! « • ; £ , ' П г я ч - Г о О Г * я й . Ш О О
•Ciii'f ."f.'lJi.M \:Л8 •-! лт:-і\і':1 ЯІ vi!
.:î
.. ,
я
акѵ&кп
,»ігавяі£>аа<мп
э.яткц
, И H B T.
•J •:
-Li
i"'0

s .(гяфѴі-он orofiv a'.PtüpßTaäS №?.Щ>Д . YOO

• ан кеч- aq «нм&о .здн ^йявыевдщч: - гп.іс.адіі ! н лпиЕ.
roitS Ii

М.ІІЬЙІ!

v-iiüii:; <î v • • ч -1 Il t.;-CT .i'i-JÜ

T«(|iî tu

я і і Д » • ь и л с ш ^

«

\ »

СКЛАД

ИЗДАНИЯ:

Книгоиздательство „Московский

Рабочий"

М О С К В А , Б . Д м и т р о в к а , д . № 26.