Теория языка. Англистика. Кельтология - Алексеев М.П.

Автор: Алексеев М.П.

Теги: языкознание германская филология кельтология англистика

Год: 1976

Похожие

Общая теория языка в развитии

Грамматика немецкого языка в таблицах

Лексикология современного немецкого языка

История немецкого языка

Текст

АКАДЕМИЯ НАУК СССР
Институт языкознания
ТЕОРИЯ ЯЗЫКА
АНГЛИСТИКА
КЕЛЬТОЛОГИЯ
8
Издательство «Наука»
Москва
1976
В книге освещаются актуальные проблемы теоретического
языкознания, английская диалектология в ее диахрониче-
ском аспекте, некоторые спорные вопросы кельтологии.
Ответственный редактор
академик
М. П. АЛЕКСЕЕВ
т
70101-342
БЗ-34-20-76
© Издательство «Наука», 1976 г.
042 (02)-76
ПРЕДИСЛОВИЕ
Настоящая книга посвящена актуальным проблемам общего язы-
кознания, германской филологии и кельтологии.
Современное состояние общего языкознания как в нашей
стране, так и за рубежом определяется тем, что многие карди-
нальные синтаксические проблемы, казавшиеся решенными в не-
давнем прошлом, вновь приобретают интерес и становятся дис-
куссионными. Вследствие этого в книге уделено большое внимание
вопросам общего и частного синтаксиса различных индоевро-
пейских языков и, в частности, вопросам семантического синтак-
сиса (статьи Л. С. Бархударова, О. И. Москальской, В. М. Солн-
цева, Н. Энквиста и др.).
Пересмотр многих исходных положений синтаксиса, естест-
венно, сказался и на изменении в постановке ряда проблем мор-
фологического уровня языка. Этим проблемам также отводится
много места в предлагаемой книге (статьи Д. Грина, И. П. Ива-
новой, Е. С. Кубряковой, И. А. Сизовой, М. Д. Степановой,
Б. Трнки, Г. С. Щура и Л. И. Христинко и др.). В некоторых
статьях рассматриваются вопросы, пограничные между синтакси-
сом и морфологией.
Для современного положения в языкознании характерен резко
возросший интерес к исследованию языковых значений, что свя-
зано с пониманием невозможности получения адекватного описа-
ния языка без решения семантических проблем. В связи с этим
вырабатываются методы семантических исследований, предлага-
ются обоснования этих методов, уточняются исходные семантиче-
ские понятия и созданный аппарат исследования используется
для получения конкретных результатов. Некоторые из этих проб-
лем рассматриваются в настоящей книге на материале единиц
разных языковых уровней (статьи Л. Герценберга и Ж. И. Юсуф-
джановой, Р. А. Будагова, Г. В. Колшанского, А. М. Кузнецова,
О. Н. Селиверстовой, А. А. Уфимцевой и указанные выше статьи
Л. С. Бархударова, О. И. Москальской и др.).
Важное место в современном языкознании продолжают зани-
мать проблемы фонологии. Им посвящены статьи Р. И. Аванесова,
В. Д. Аракина, Й. Вахека, С. Д. Кацнельсона и Ю. С. Степанова.
Кроме того, в книге ставятся вопросы соотношения отдельных
вариантов внутри одного языка, проблемы диалектологии и со-
3
1*
циолингвистики, также стоящие в центре внимания современного
языкознания (статьи С. С. Линского, Н. Н. Семенюк, Б. А. Се-
ребренникова, Г. В. Степанова, А. Д. Швейцера, Г. Шпицбардта,
Ф. П. Филина).
В книге ставятся и некоторые другие важные лингвистические
вопросы, например, вопросы анализа поэтического текста (статья
И. Р. Гальперина).
Многие проблемы, связанные с перечисленными темами, рас-
сматриваются под углом зрения не только адекватного описания
отдельных языков, но и выявления общих свойств различных
языков, а также под углом зрения установления языковых ти-
пов (статьи В. Д. Аракина, Г. А. Климова и др.).
Данный труд ученики и коллеги посвящают крупному совет-
скому языковеду члену-корреспонденту АН СССР В. Н. Ярцевой.
Не случайна и композиция сборника. Она отражает те разделы
науки о языке, которые разрабатывались В. Н. Ярцевой, ту
проблематику, которая была в центре ее внимания и которая полу-
чила в ее трудах оригинальное решение.
Рукопись данного сборника подготовлена к печати Редакцион-
ной группой Института языкознания АН СССР — А. А. Ковшо-
вой (зав. группой), Е. Г. Архангельской, Е. М. Василевич,
О. И. Романовой.
ТЕОРИЯ ЯЗЫКА
АКЦЕНТНАЯ ВАРИАНТНОСТЬ
И ВОКАЛИЗМ СЛОВА
Р. И. Аванесов
В каждую данную эпоху язык не представляет собой единую
гомогенную структуру, всегда равную себе. Язык в любом своем
хронологическом срезе — структура динамическая, система част-
ных систем (или система подсистем), функциональных, социаль-
ных, территориальных, находящихся между собой в многообраз-
ных и разнокачественных отношениях. При этом отдельные част-
ные системы — это не обособленные, внешние в отношении друг
друга объекты; они органически входят своими общими чертами
в систему языка в целом, или суперсистему (систему систем),
имея при этом свои соотносительные черты отличий1. Отсюда —
наличие в языке вариантности, которая относится ко всем уров-
ням системы языка. Ведь в каждую данную эпоху в языке име-
ются черты старого и нового, стилистически окрашенного и нейт-
рального, высокого и низкого, книжного и разговорного, поэти-
ческого и обыденного, свойственного более образованным или
менее образованным кругам, молодежи и пожилым, наконец — что
образует целый особый мир — черты, свойственные разным тер-
риториям, иначе — диалектные. Все эти разнокачественные отли-
чительные черты отдельных частных систем проявляются на фоне
общности многих других явлений для любой частной системы, и,
следовательно, для языка в целом.
Важно отметить, что одними частными системами одни и те же
говорящие владеют активно или пассивно. Это относится к част- 1
1 Об этом мне приходилось писать еще около 30 лет назад в «Вопросах
фонетической системы русских говоров и литературного языка» («Изв.
АН СССР, ОЛЯ», 1947, т. 6, вып. 3, стр. 211—225). И позднее — в «Очер-
ках русской диалектологии» (М., 1949, стр. 9—13, 29—30); «Вопросах
теории лингвистической географии» (М., 1962, стр. 7—27); «Описатель-
ной диалектологии и истории языка» (см. «Славянское языкознание».
М., 1963, стр. 293—317) и в «Русской диалектологии». Под ред. Р, И. Ава-
несова и В. Г. Орловой. М., 1964, стр. 7—28.
5
ным системам функционально-стилистическим. Лицо, вступающее
в языковое общение, обладает системой, включающей в себя опре-
деленные вариантные звенья, представляющие собой целую пали-
тру выразительных средств, иначе говоря, обладает системой,
состоящей из ряда частных систем (или подсистем). Говорящий
прибегает к элементам той или другой, в зависимости от ситуации,
обстановки и места речи, адресата или коллектива адресатов,
цели речи и т. д. Если говорящий (отправитель) и не прибегает
никогда к особенностям той или иной функционально-стилисти-
ческой частной системы, то он знает их из речи своего собесед-
ника (адресата), который в процессе языкового общения меня-
ется ролью с говорящим и сам становится им (отправителем).
Поэтому система «отправитель —адресат» (ОА) обычно заклю-
чает в себе вариантные элементы. Другими частными системами
владеют разные говорящие (отправители), или разные коллек-
тивы — носители разных частных диалектных, территориальных
систем. Однако и в этом случае — по крайней мере в применении
к русскому языку — как говорящему (отправителю), так и вос-
принимающему (адресату) очень часто отличительные черты
соответствующих диалектных систем бывают известны. В тех же
случаях, когда некоторые из них оказываются одному из гово-
рящих неизвестными, они — эти языковые черты — воспринима-
ются и восполняются из речи в целом, так как общие черты языка
в целом обычно перекрывают отличительные черты отдельных
частных систем, доминируют над ними.
Если мы обозначим участников языкового общения знаками
А и Б, а их роли в качестве отправителя и адресата, которыми
они могут меняться, соответственно направленными стрелками,
то систему ОА можно представить себе в формуле А^В. В язы-
ковом общении могут находиться более чем два лица — тогда
усложнится и сама формула системы ОА. Из ранее сказанного
следует, что система ОА всегда характеризуется в той или иной
степени наличием вариантности, даже, если иметь в виду в ка-
честве говорящих лиц, владеющих литературным языком в широ-
ком смысле (именно это мы здесь и имеем в виду, оставляя, как
правило, в стороне носителей диалектной речи).
Вариантность, которая может в той или иной степени наличе-
ствовать на любом уровне системы языка, в полной мере отно-
сится и к русскому словесному ударению. Последнее, будучи
разноместпым и подвижным, как известно, обладает многими
функциями. Разноместность используется для различения слов
(ср.: атлас и атлас, мука и мука, угольный и угольный, свойство
и свойство, парить и парить). Подвижность характеризует, как и
флексия, грамматические формы (ср.: вода и воду, принял и при-
няла), а также может их различать (ср.: руки и рукй, носите и
носите). Разноместность и подвижность широко используются
в словообразовании. Ударение неподвижное в пределах слова мо-
быть подвижным в пределах словообразовательного ряда.
6
Ср.: трава — травка, тупой — тупость, мыслить — мыслитель, мате-
рия — материализм, изогнуть — изогнутый.
Всякое различие в месте ударения в принципе должно бы
образовать разные слова или разные формы (ср.: мука — мука,
ноги — ноги). Однако в области ударения, как и в других элемен-
тах системы языка, существует вариантность. Акцентная вари-
антность даже в пределах литературного языка, включая его раз-
говорные формы, и окололитературного просторечия охватывает
несколько тысяч слов. Наличие акцентной вариантности в системе
ОА ведет к утрате ударением своей различительной, дистинктив-
ной функции, т. е. к нейтрализации ударения как суперсегмент-
ного фонологического средства2. В этой системе — при наличии
вариантности в ударении — различие в месте ударения говоря-
щими наблюдается в одном и том же слове или в одной и той же
словоформе. Однако функциональные отношения между разными
по месту ударения вариантами могут быть весьма различны3.
Один из частных случаев акцентной вариантности образует функ-
циональное тожество, безразличие, равноправие вариантов
(ср., например: иначе, обух, издалёка, пробил — пробило — прб-
бйли; далёко — далёки, широко — широки). Второе ударение мо-
жет быть менее предпочтительным, допустимым (творог, набело,
начерно, лосось, лемех, карбас), разговорным (подал, задал, от-
дал, отнял, поднял, ломоть, договор, ханжество), просторечным
{арест, алкоголь), просто неправильным, хотя и широко употре-
бительным (кухонный, таможня, цемент, комбайнёр, каталог, со-
зыв, квартал, договорённость, кремень, ремень, новорождённый,
упрочение, обеспечение, изобретение, осведомлённый, шофёр, псев-
дЬнйм, километр, сантиметр, окон, досок — доскам, звонишь) уста-
релым (диалог, библиотека, астроном), устарелым и поэтическим
начатый, венчанный, йзбранный), фольклорным (девица, моло-
дец, богатырь, сахарный, милый —милой, шёлковый), семанти-
чески отличающимся (мокрота, острота, вахтёр, броня, рондо),
грамматически отличающимся (лежа — деепричастие, лёжа — на-
речие, мало — наречие, мало — прилагательное, судя). Едва ли
есть необходимость оговаривать, что при семантической или грам-
матической дифференциации оба ударения нормативны.
Указанные категории акцентной вариантности не охватывают
всех случаев, а главное — очень нечетко разграничены между со-
бой. Очень условно разграничение между разговорным и просто-
2 Еще в 1955 г. в первом издании книги «Ударение в современном рус-
ском литературном языке» я отметил «нейтрализацию ударения как
средства различения звуковых оболочек слов» (стр. 20). Однако тогда
я не сделал из этого наблюдения фонологических выводов, которым по-
священа эта статья.
3 Оценки вариантности даются в соответствии с рекомендациями словаря-
справочника «Русское литературное произношение и ударение». Под
ред. Р. И. Аванесова и С. И. Ожегова (М., 1959). Нормативное ударение
обозначается знаком акута ('), другое — знаком грависа (').
7
речным (например, договор — разговорное, а агент — простореч-
ное), просторечным и неправильным (арест — просторечное,
а цемент — неправильное), между устарелым и неправильным
(например, руководишь, руководит — неправильное, но оно
в то же время и устарелое, так как еще в первые десятилетия
XX в. было нормативным), устарелым и поэтическим (даришь,
варишь, катишь). Отметим, что эти варианты, кроме того, одно-
временно являются и диалектными. В некоторых случаях лишь на-
мечается грамматическая и/или семантическая дифференциация
(широко и широко, глубоко и глубоко, велико и велико. даришь и
дарйшь). Важно то, что во всех случаях, в том числе и тех, когда
грамматическая и/или семантическая дифференциация не вызы-
вает сомнения (мало и мало, острота и острота), акцентная ва-
риантная пара для говорящих (т. е. в системе ОА) представляет
собой либо полное тожество, либо во всяком случае материальное
тожество при одновременном наличии тех или иных функцио-
нально-стилистических, социальных, грамматических или семанти-
ческих различий.
Нейтрализация ударения как различительного средства при
наличии вариантности в системе ОА ведет к тому, что в одном
и том же слове или одной и той же словоформе одновременно
у разных говорящих или у одного говорящего в разных стилях
речи, в разной ситуации выступает как сильная гласная фонема,
так и слабая, иначе говоря — фонемный ряд, или морфо-
фонема4.
Отметим, что в пределах одной строго и узко понимаемой
частной системы, в принципе не знающей акцентной вариант-
ности, чередование слабой фонемы с двумя или более сильными
фонемами имеет место в разных словах или разных формах одного
слова с тожественной морфемой. Именно на этой базе устанавли-
вается фонемный ряд (иначе морфофонема). Ср. [подъл],
|пбдал, |<щодал> (ср. <дал)>), [вз’иела], |вз’ала|, <вз’ала)> (ср.
<(вз’ал>), [ндга], |нага|, <нога> (ср. <(нбгу)>, <(нбжку> и т. д.)5.
Напротив, в системе ОА, знающей вариантность нейтрализо-
ванного ударения, такое чередование сильной и слабой гласной
фонемы встречается в одном и том же слове, или одной и той же
словоформе, иначе говоря, фонемный ряд выступает в одной и
4 О понятиях сильной и слабой фонем и фонемного ряда см. в моих кни-
гах: «Фонетика современного русского литературного языка» (М.,
1956) и «Русская литературная и диалектная фонетика» (М„ 1974).
Термин «морфофонема» я бы хотел здесь употребить без гаплологии,
так как под морфонемой разные исследователи имеют в виду очень
разные понятия.
5 Примеры для разных, строго частных систем (т. е. внутри системы ОА)
в фонетической, словофонетической и морфофонематической транскрип-
циях мы будем заключать в разные скобки: [], ||, < >. Примеры, за-
писанные при помощи морфофонематической транскрипции системы АО,
будем заключать в двойные угловые скобки. Об этих видах транскрип-
ции см. вышеназванные книги.
8
той же лексико-грамматической единице6. Примеры: [пбдъл], |по-
дал!; [плдал], | плдал |—<^пбдал^>; [дъглвбр], |дагавбр|; [дбгъвър];
дбгавар|; <^дбговбр^> «Оу после <Y> устанавливается по слову
гбвър]); [шырдкб], |ширакб|; [шырбкъ], [широка] — <^ширбкб^>;
л’бжъ], [л’бжа]; [л’иежа], | л’ажа |— <^л’бжа^>; [вбл’ьн], |вбл’ан|;
влл’бн], | вал’бн | —- <^вбл’бн^>; [пр’ив’ьд’иена], | пр’ив’ад’ана (; [пр’и-
в’ед’ьнъ], |пр’ив’ёд’ана |; [пр’ив’иед’днъ] (просторечно-диалектная
форма), | пр’ив’ад’бна ] — <^пр’ив’ед’бна^>; [вз’алсъ], | вз’алса |;
|вз’иелса|, | вз’алса | — <^вз’алса^>-[нън’иелса], | нан’алса |; [нлн’алсъ],
| нан’алса |; [нан’ьлсъ], | нан’алса | — <^нан’алса^>.
Сказанное относится и к фонетическому слову при наличии
проклитик. См.: [загълъву], |загалаву|; [злгблъву], | загблаву | —
<^за-гблову^> (<о> после <У>" см. |гллоф]); [зас’ьм’], | зас’ам’ |;
[здс’ём’], | зас’ём’|— <^за-с’ём’^>; [пбдгъру], |пбдгару|: [пддгбру],
| падгбру | —<^пбд-гбру^>; [пбл’ьсу] | пбл’асу |; [пдл’ёсу], | пал’ёсу | —
<^пб-лёсу^>; [нап’ьт’], |нап’ат’|; [ндп’ат’], | нап’ат’|—<^на-п’ат’^>.
Особо следует отметить, что в некоторых случаях слабая
гласная фонема чередуется с сильной и тем самым включается
в фонемный ряд (в морфофонему) только в системе ОА, т. е.
при наличии нейтрализованной акцентной вариантности. В самом
деле, установление двух <о)> в случае <^твбрбг^> возможно только
из соотношения двух акцентологических вариантов этого слова.
То же относится к установлению <(а>в <^йначе^> (знаком в обозна-
чаем слабую фонему, противопоставленную в этой позиции за-
местителю сильных фонем <о> и <(а». Почти так же обстоит дело
с установлением <(а> в возвратной частице -ся; формы типа взялся,
дался, задался, продался, собрался и др. в словаре-справочнике
«Русское литературное произношение и ударение» квалифици-
рованы как устарелые; правда, формы нанялся, принялся, занялся,
отмечены как соответствующие норме, а нанялся, занялся, при-
нялся как разговорные. Если это так, то <а> частицы -ся
в [съб’иралсъ] можно установить на основе такой формы другого
глагола, как [нън’иелса]. Однако и последняя форма, видимо,
устаревает, если еще не устарела. В таком случае только акцент-
ная вариантность взялся — взялся дает возможность установить
<Х> в этой частице: <^вз’алса^>. Едва ли не на основе акцентной
вариантности, т. е. системы ОА, устанавливается <е> в случаях
типа [пр’ин’иес’бн], |пр’ин’ас’6н|. Правда, есть разговорное (одно-
временно и устарелое, а также диалектное) несть. Между мяг-
кими согласными в ударном слоге различаются фонемы <е)> и
ср. [в’ес’ьл] и [в’бс’ьл]. Поэтому <V> скорее всего устанавливается
6 Примеры каждой из частных систем даются в фонетической и слово-
фонематической, а явления системы ОА — в особой морфофонематиче-
ской записи. В морфофонематической транскрипции системы ОА ука-
зано два (а иногда и три) ударения, из которых в каждом отдельном
речевом употреблении реализуется одно. В соответствии с этим реали-
зованным ударением оформляется вокализм слова или словоформы.
9
на основании вариантной неправильной, но часто употребляемой
и всем известной формы [пр’ин’ёс’ьн], отсюда <^пр’ин*ёс’бн^>.
Только в пределах данного слова устанавливается состав
сильных гласных фонем и их фонемные ряды (морфофонема)
в словах с неподвижным ударением. См. <^шбф’бр^>, <^дббыча^>,
<^агёнт^>.
Не без основания язык многие считают своеобразным кодом.
Говорящий (отправитель), исходя из содержания, смысла, коди-
рует его при помощи языковых знаков. Воспринимающий (адре-
сат) декодирует, т. е. совершает обратный путь от внешнего, язы-
ковых знаков, к внутреннему, к содержанию, смыслу высказан-
ного. Но язык, если и представляет собой код, то код совершенно
особого рода (сравнительно с любым искусственным кодом).
В нем выделяется большое количество субкодов, которые обра-
зуют вариантность в некоторых звеньях общего кода. С точки
зрения любого искусственного кода, как последовательной си-
стемы, вариантность несомненно представляет «помеху». Поэтому
при сопоставлении с искусственным кодом язык оказывается
кодом «несовершенным». Однако именно эта «несовершенность»
языка как кода, наличие в нем разнокачественной вариантности
составляет его своеобразие и богатство. Язык есть продукт дли-
тельного исторического развития, качественно различного в раз-
ные эпохи, вызывающего разные типы и формы языкового обще-
ния. Поэтому в нем всегда имеется вариантность (в том числе
вариантность с отрицательной оценкой). Однако вариантность,
принятая обществом и «узаконенная» или хотя бы известная го-
ворящим, в какой-то степени перестает быть «помехой» и при-
обретает характер окраски — стилистической, социальной, профес-
сиональной, территориальной — или средством дифференциации
значений, грамматических форм. Все это делает язык средством
общения и выражения, способным передать тончайшие оттенки
смысла, многообразный человеческий опыт.
Такова общая идея настоящих заметок. Применительно же
к фонологии теоретический их смысл в следующем. Акцентная
вариантность, ведущая к нейтрализации ударения как различи-
тельного средства, позволяет выделить сильную фонему и воз-
главляемый ею фонемный ряд (морфофонему), не выходя за
пределы данного слова и словоформы. В словах же с неподвиж-
ным ударением только акцентная вариантность представляет
возможность их выделения.
Таким образом, нейтрализация на суперсегментном уровне
(акцентном) приводит к различаемости на линейном (фонемном)
уровне в пределах системы О А. Однако система О А, представляя
собой определенную структуру, в то же время относится к сфере
общественного функционирования языка. Тем самым по отно-
шению к рассматриваемым фактам снимается антиномия струк-
туры языка и его функционирования. Они образуют органиче-
ское единство.
10
К ВОПРОСУ ОБ ОТНОШЕНИИ ФОРМАЛЬНЫХ
И СЕМАНТИЧЕСКИХ МОДЕЛЕЙ ПРЕДЛОЖЕНИЯ
Л. С. Бархударов
Одной из наиболее интересных и актуальных проблем синтаксиса
является вопрос о соотношении формальной и семантической (по
иной терминологии, логико-смысловой) структуры предложения,
его поверхностного строения, данного нам в непосредственном
наблюдении, и системы выражаемых в нем семантических отно-
шений. В современной синтаксической теории эта проблема на-
ходит свое выражение в соотношении, с одной стороны, формаль-
ных и, с другой, семантических или логических моделей («схем
строения») предложений. Метод моделирования, как известно,
был первоначально применен к описанию формально-поверхно-
стной структуры предложения и дал в этой области важные и
интересные результаты. Однако, как подчеркивала В. Н. Ярцева
еще в 1961 г. (в самый разгар всеобщего увлечения построением
формально-структурных моделей предложения), синтаксическая
теория не может «ограничиваться только их структурным опи-
санием, не занимаясь их грамматическим значением и их функ-
циональной соотносительностью... Анализ структурных типов
вне связи и вне учета значений, передаваемых этими структу-
рами, не может обеспечить полноты исследования языка. Речь
должна идти, конечно, о грамматическом значении в связи с вы-
ражающей это значение грамматической формой» !. Последующее
развитие синтаксической теории полностью подтвердило спра-
ведливость этого положения.
Для своего времени, разумеется, скептическое отношение
к проблемам семантики и упор на формальную сторону грамма-
тических явлений были закономерными и во многом оправданными.
Причиной этого послужило характерное для большинства направ-
лений традиционной грамматики злоупотребление семантикой и
семантическими критериями при идентификации и анализе грам-
матических (и, в первую очередь, синтаксических) единиц,
а также смешение и нечеткое различение грамматических и лек-
сических значений, и, более того, собственно лингвистических,
логических и психологических категорий и дефиниций. Само по
себе стремление описывать грамматические явления как со сто-
роны формы, так и со стороны содержания (значения) было,
разумеется, не слабой, а сильной стороной традиционной грам-
матики; однако эта тенденция оказалась скомпрометированной
в результате упрощенного понимания взаимосвязи формальных
и содержательных аспектов как простого взаимооднозначного
1 В. Н. Ярцева. Исторический синтаксис английского языка. М.—Л., 1961,
стр. 9.
И
соответствия (ср., например, наивную веру в то, что любое суще-
ствительное обозначает «предмет», любой глагол — «действие или
состояние», любое дополнение—«объект действия» и т. д.).
Заслуги структурального направления в грамматике лежат
как раз в области моделирования формальной (по терминологии
порождающей грамматики, «поверхностной») структуры предло-
жения как основной синтаксической единицы. В настоящее время
в распоряжении лингвистической пауки имеется целый ряд
таких моделей, в частности, дистрибутивная модель Фриза, «це-
почечная» модель Хэрриса, модель НС, модель «дерева зависимо-
стей», тагмемная модель К. Пайка и его школы, модель «стемм»
Л. Теньера, трансформационная модель и т. д., каждая из кото-
рых раскрывает определенные стороны или аспекты структуры
предложения, отражая в той или иной степени существенные
черты его формальной организации. Что же касается семантиче-
ских моделей предложения, призванных отобразить его содержа-
тельную сторону, то их разработка только начинается и в рамках
таких направлений современной лингвистики, как «семантический
синтаксис» и порождающая семантика пока что предприни-
маются лишь первые попытки построения таких моделей.
В настоящий момент твердо установленным можно считать
одно: формальные модели предложения не тождественны и не
изоморфны моделям семантическим, между ними нет взаимо-
однозначного соответствия. Доказательством этого служат хорошо
известные ft детально описанные случаи, с одной стороны, син-
таксической неоднозначности или «двусмысленности», когда за
внешне одной и той же формальной структурой скрываются раз-
ные семантические структуры и, с другой — синтаксической сино-
нимии, т. е. выражения одной и той же семантической структуры
через посредство двух или нескольких различных формальных
структур. Однако, помимо этого общего положения, мы пока еще
не в состоянии сформулировать каких-либо более конкретных
закономерностей взаимоотношений формальных и семантических
(смысловых) аспектов строения предложения как основной син-
таксической единицы.
В рамках порождающей грамматики и порождающей семан-
тики эта проблема решается на основе противопоставления двух
базисных понятий: поверхностной, т. е. формальной, и
глубинной (в терминах порождающей семантики, семанти-
ческой), т. е. содержательной структуры, причем первая выво-
дится из последней при помощи определенных правил преобразо-
вания или трансформаций. Не отрицая правомерности и плодо-
творности такого подхода, мы, вместе с тем, полагаем, что на
современном этапе развития синтаксической теории уже недоста-
точно ограничиваться этим простым бинарным противопоставле-
нием «поверхностная/глубинная». Оставляя в стороне сложный
и не решенный до конца вопрос об онтологической сущности
такого противопоставления (т. е. о том, двупланова ли структура
12
предложения как языковой и речевой единицы или же она носит
многоярусный характер при наличии промежуточных звеньев
между его формальной и логико-смысловой сторонами), мы счи-
таем возможным утверждать, что в той мере, в какой речь идет
о моделировании структуры предложения, следует говорить
о целой градации или «шкале» уровней глубины репрезентации
структуры предложения — от максимально поверхностной до
максимально глубинной2. Существующие многочисленные модели
строения предложения — и «формальные» и «семантические» —
отражают (хотя и далеко не в одинаковой степени) как фор-
мальные, семантически нерелевантные, так и семантически зна-
чимые признаки и черты структуры предложения. В зависимости
от того, отражение каких черт — формальных или семантиче-
ских — является преобладающим в данной модели, мы можем
расположить эти модели в порядке «возрастающей глубины ре-
презентации» строения предложения, от максимально поверхно-
стных до максимально глубинных. Чем глубже «уровень репре-
зентации», тем более «семантичной» оказывается модель, т. е. тем
дальше она удаляется от изображения сугубо формальных (по-
верхностных) свойств предложения и тем более приближается
к отображению выражаемых в предложении логико-семантиче-
ских отношений. Говоря иначе, уровень репрезентации структуры
предложения синтаксической моделью тем глубже, чем больше
данная модель абстрагируется от конкретно-языковых формаль-
ных свойств предложения и отображает лишь его семантически
релевантные свойства.
С этой точки зрения «максимально поверхностными», т. е. наи-
более формальными и наименее семантическими являются модели,
изображающие структуру предложения в виде линейной после-
довательности словоформ, как это имеет место, например, в схеме
Ч. Фриза (а также, хотя и с меньшей последовательностью,
в «Грамматике современного русского литературного языка»
АН СССР 1970 г.). В рамках такого рода модели структура пред-
ложения, например, Маленький мальчик читает интересную книгу
будет изображаться следующим образом:
Маленький мальчик читает интересную книгу
А N V А N
<fMasc) <Sg> <1тр> <Act> <Fem> <Sg> <FenP> <Sg>
<Nonf> <(Nom)> /Pres/ <3 Sg> <Асс> \Асс)>
Такие модели в максимальной степени отражают формально-
поверхностные признаки предложения, данные в непосредствен-
2 См. об этом: Л. С. Бархударов. К вопросу о поверхностной и глубинной
структуре предложения. — ВЯ, 1973, № 3, стр. 61.
13
ном наблюдении, а именно, классы входящих в предложение
слов, их морфологическое оформление и порядок слов в предло-
жении. Разумеется, определенная степень глубины, т. е. абстра-
гирования от формальных свойств предложения (в частности, от
«заполняющей» его конкретной звуковой материи), есть и в этих
моделях; однако для синтаксического уровня эта глубина
минимальная.
Более глубокий уровень структуры предложения, вскрываю-
щий не только классы и формы слов и их взаимное расположе-
ние, но и синтаксические связи, объединяющие эти слова в слово-
сочетания — конституэнты предложения, отражен в известной
модели непосредственно составляющих. В моделях типа схемы
Фриза эта группировка слов по синтактико-смысловым связям
находит себе в лучшем случае лишь косвенное отражение, причем
в той мере, в какой эти связи формально сигнализируются мор-
фологическими средствами (согласование, управление) и поряд-
ком слов, что, как известно, далеко не всегда имеет место
(ср. ставшие хрестоматийными примеры: Не shot the man in the
red cap и He shot the man in the right arm).
Хотя модель так называемого «дерева зависимостей» и счи-
тается изоморфной модели НС, все же, с нашей точки зрения,
ее следует считать более «глубокой», чем вторая: модель НС, как
известно, отображает реально наблюдаемый в предложении
порядок слов, как-то:
Маленький мальчик
A N
читает интересную книгу
VAN
в то время как модель зависимостей абстрагируется от него:
читает
мальчик
книгу
маленький
интересную
Между тем порядок слов (как и их морфологическое оформ-
ление) является фактом формально-поверхностной структуры
предложения и навязывается языку линейным характером зву-
ковой материи речи — нет ничего семантически релевантного,
окажем, в том, что подлежащее предшествует глаголу-сказуемому,
14
а дополнение следует за ним (в конкретном языке порядок рас-
положения элементов предложения может быть и иным). С дру-
гой стороны, модель зависимостей эксплицитно отражает (откуда
и ее название) синтаксическую зависимость одного слова от
другого, т. е. отношения главного и подчиненного членов; в мо-
дели же НС эти отношения выражаются лишь имплицитно: так,
символ NP имплицирует, что главным членом данной конструк-
ции является слово, помеченное символом N.
Еще более глубокой, т. е. семантически ориентированной, яв-
ляется трансформационная модель, раскрывающая не только
схему строения данного предложения, но и его системные логико-
семантические связи с другими предложениями данного языка.
Так, рассматривая предложение Маленький мальчик читает ин-
тересную книгу как результат трансформации объединения трех
исходных ^(«ядерных» или, согласно более позднему варианту
трансформационно-порождающей грамматики, «глубинных»)
предложений Мальчик читает книгу + Мальчик маленький +
+ Книга интересная, эта модель устанавливает наличие между
результирующим и исходными предложениями определенной се-
мантической связи, а именно, исходные предложения являются
пресуппозициями по отношению к результирующему (если ре-
зультирующее предложение истинно, то истинны и исходные
предложения3 и наоборот, если истинны исходные предложения,
то истинно и результирующее).
Наконец, максимально глубокий уровень структуры предло-
жения, на котором почти4 полностью элиминируются все его
формально-поверхностные характеристики и отображается лишь
система выражаемых в предложении семантико-понятийных от-
ношений, находит свое выражение в моделях, конструируемых
различными направлениями порождающей семантики и близкими
к ним (типа моделей Филлмора, Чейфа и др.). Разработка мо-
делей этого типа находится пока что в начальной стадии и пока
еще рано давать им какую-либо определенную оценку. Отметим
только, что близки к этим моделям и, в целом, более разработаны
формулы предикатной логики; однако, они носят слишком общий
характер и применительно к задачам лингвосемантического ана-
лиза нуждаются в конкретизации и детализации в соответствии
3 Любопытно, что еще в 1903 г., т. е. задолго до возникновения трансфор-
мационно-порождающей грамматики, это подметил А. Инграхэм (A. In-
graham) , который писал: «Suppose someone to assert: The gostak di-
stims the doshes. You do not know what this means; nor do I. But
if we assume that it is English, we know that the doshes are di-
stimmed by the gostak. We know too that one distimmer
of doshes is a gostak». (Цит. по: C. Ogden, I. Richards. The Mea-
ning of Meaning. London, 1930, стр. 46).
4 Мы говорим «почти», поскольку, видимо, полностью отрешиться от язы-
ковых факторов нельзя даже при самой максимальной «концешуали-
зации» (см.: У. Чейф. Значение и структура языка. М., 1975, стр. 7—8).
15
с многообразием понятийных отношений, релевантных для по-
строения семантической модели предложения, но несуществен-
ных для чисто логического анализа.
Разработка в современном языкознании проблем семантиче-
ского моделирования предложения со всей остротой поставила
вопрос о критериях выделения такого рода моделей, о методах
семантического анализа структуры предложения и эксперимен-
тальной проверки данных такого анализа. Естественно, что для
этой цели не подходит или в минимальной степени подходит
метод дистрибутивного анализа, ориентированный на описание
формальных свойств языковых единиц, а в значительной мере
также и метод анализа по НС. В настоящее время основным
методом, применяемым для семантического анализа предложе-
ния, является метод трансформационный, который находит свое
выражение в разного рода преобразованиях на синонимию и
грамматико-лексических модификациях предложений5. Так, на-
пример, нетрудно убедиться, что два русских предложения Он
испытывает прибор и Он испытывает страх, имеющие одну и
ту же формально-поверхностную структуру, а именно:
Он
I
Он
N
I
NP
испытывает прибор
испытывает
vi tr>
VP
страх
различаются по глубинно-семантической структуре. Если первое
из них строится по семантической модели:
5 См.: О. И. Москалъская. Проблемы системного описания синтаксиса. М.,
1974, стр. 40—41.
16
то второе построено по иной семантической модели:
V<- tr> N
I I
испытывать страх он
(Ag— субстантивная группа в функции деятеля («агенса»),
О — субстантивная группа в функции объекта («патиенса»),
Ех — субстантивная группа в функции «реципиента» (experien-
сег), < + tr> — переходность, <—tr> непереходность). Иначе говоря,
хотя испытывать прибор и испытывать страх и строятся по одной
и той же формально-поверхностной модели, их семантическая
структура различна — первое представляет собой семантически
разложимое сочетание со значением «действие — объект дейст-
вия», в то время как испытывать страх (как и любая другая
идиома) семантически нечленимо и представляет собой, хотя и
выраженную двумя словами (по терминологии А. И. Смирниц-
кого, раздельнооформленную), поверхностную реализацию одной
глагольной непереходной лексемы со значением 'бояться’. Соот-
ветственно, он во втором предложении обозначает уже не дея-
теля, а лицо, испытывающее определенное состояние ('«реципи-
ента»).
Показателями этой семантической разницы являются, во-пер-
вых, возможность синонимической замены (перефразирования)
второго предложения на Ему страшно, при невозможности
подобного рода парафразы для первого предложения; во-
вторых, проверка на трансформацию номинализации, которая
возможна лишь для первого предложения: испытание им прибора,
при невозможности * испытание им страха. Таким образом, уста-
новление разницы в семантической структуре двух предложений,
характеризуемых одной и той же формально-поверхностной
структурой, здесь осуществляется на основе метода трансформа-
ций или внутриязыкового перефразирования.
Признавая важность и эффективность данного метода, мы
вместе с тем полагаем, что он должен быть дополнен еще одним
методом — межъязыковым перефразированием, т. е., по су-
ществу, переводом. В самом деле — сущность внутриязыко-
вого перефразирования заключается в изменении поверхностной
(формальной) структуры предложения при сохранении в неиз-
менном виде его семантической структуры. Однако именно это и
происходит в процессе перевода, в ходе которого глубинные,
т. е. логико-семантические отношения (при адекватном, разумеется,
переводе), остаются неизменными, в то время как поверхностная
структура предложения, как правило, подвергается перестройке,
2 Теория языка 17
нередко весьма существенной6. Именно поэтому критерий пере-
вода может и должен стать одним из способов идентификации
выражаемых в предложении семантических отношений (т. е. се-
мантической структуры предложения).
Так, возвращаясь к нашему примеру, мы можем утверждать,
что одним из показателей того, что поверхностно идентичные
русские предложения Он испытывает прибор и Он испытывает
страх имеют различную семантическую структуру, служит за-
кономерно прослеживаемая разница в способах их перевода на
другие языки, скажем, английский или немецкий. И наоборот,
тот факт, что разные по своему поверхностному строению русские
предложения Он весел и Ему весело находят закономерно тож-
дественную передачу при переводе на другие языки, говорит
в пользу тождества их семантической структуры.
Разумеется, применение межъязыкового перефразирования как
способа идентификации семантической структуры предложения
требует тщательного учета и элиминирования всех других фак-
торов, иррелевантных для указанной задачи, но оказывающих
существенное влияние на процесс перевода — таких, как родство
или структурная близость языков (при наличии в языке перевода
конструкций, формально близких к конструкциям исходного
языка, переводчик будет стремиться использовать именно эти
конструкции), факторы стиля и др. — с тем, чтобы оставить
в поле зрения исключительно средства передачи логико-смысло-
вых (иначе — денотативных или референциальных) отношений,
выражаемых в предложении. Тем не менее представляется, что
данные перевода могли бы найти более широкое применение
в практике семасиологического, в том числе семантико-синтакси-
ческого анализа, нежели это имеет место в настоящее время.
Обычно высказываемые в этой связи опасения, вызванные оши-
бочным представлением о переводе как процессе чисто субъек-
тивном и не определяемом регулярными межъязыковыми отно-
шениями, вряд ли можно считать оправданными. Разумеется,
речь идет не о замене переводом ныне существующих методов
семантического анализа, а о расширении и дополнении этих ме-
тодов.
6 См. об этом, в частности: Л. С, Бархударов. Язык и перевод. М., 1975,
стр. 167—168.
О НЕКОТОРЫХ АСПЕКТАХ
ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ ПОЗНАВАТЕЛЬНОЙ
И ЭСТЕТИЧЕСКОЙ ФУНКЦИЙ ЯЗЫКА
И. К. Белодед
Среди многочисленных функций человеческого языка как сред-
ства общения между людьми особое значение имеют функции
познавательная и эстетическая.
Известна роль языка в создании и формировании (не только
назывании!) понятий, категорий мысли, в логике мыслительных
процессов. Новые понятия, значения, их оттенки закрепляются
в сознании человека, в коммуникации, входят в общее употребле-
ние в результате закрепления их в слове, в наименовании, в фор-
мулировании. Известно, что значение этих наименований, тер-
минов в процессе усвоения знаний, в обучении, воспитании,
в научном исследовании, наконец, во всем научно-техническом
и социальном прогрессе человечества — безгранично.
Поэтому наука, в частности языковедческая, педагогическая,
философская и т. п., уделяла и уделяет большое внимание раз-
работке научной терминологии, ее содержанию, наполнению зна-
чением, ее точности, доступности и, наконец, ее эстетичности,
или, шире, ее связи с эстетической функцией языка.
В период научно-технической революции появилось большое
количество новых понятий, которым нужно дать наименования,
необходимо терминологизировать их. В ряде случаев этот про-
цесс проходил без учета научных основ терминологии, термино-
образования, разработанных в лингвистической науке. Так, на-
пример, иногда автор какого-либо изобретения произвольно давал
ему наименование.
Известно, что научная терминология, особенно в области точ-
ных наук и техники, является одним из наиболее выразитель-
ных, наиболее оперативных интернациональных элементов миро-
вого комплекса языков (даже языков разных систем, в которых
термины усваиваются в соответствии с характерными для дан-
ного языка национальными, специфическими особенностями).
Международный обмен терминологически-понятийными цен-
ностями давно уже признан плодотворным средством обогащения
языков. В советской лингвистической науке разработаны прин-
ципы создания научной терминологии, учитывающие как специ-
фику конкретного национального языка, так и необходимость
образования терминологического фонда. Проверенные многолет-
ней практикой языкового строительства в СССР, они являются
надежной основой для создания новых терминов в любой науч-
ной области.
Познавательная функция языка требует, в частности, устой-
чивости и ясности термина (хотя, естественно, содержание тер-
19
2*
мина может быть шире или уже, может приобретать определен-
ные оттенки и под.), поэтому нельзя согласиться с мнением
о допустимости некоторой произвольности содержания терминов.
Например, В. В. Налимов пишет: «Мысль легче воспринимается,
если она производит шокирующее впечатление, создает интеллек-
туальное напряжение. Хорошая научная работа должна быть
написана несколько непонятно, только некоторая недоговоренность
позволяет передать тонкие оттенки мыслей. Слишком понятные
работы кажутся инфантильными» !.
Общеизвестно, что обязательным требованием функционирова-
ния научного (и любого другого) стиля языка в целом и каждого
термина в отдельности является четкость и ясность со-
держания, семантического наполнения.
Между терминами определенной науки существует взаимо-
связь и взаимопроникновение. И. Я. Франко считал, что «каждый
литературный язык является до тех пор живым и способным
к жизни, пока имеет возможность... обогащаться новыми терми-
нами и выражениями, соответствующими прогрессу современной
цивилизации, не теряя при этом своего основного типа и не пере-
ходя в жаргон, ... пока имеет тенденцию обогащаться все новыми
элементами из исконно народной жизни...» 1 2
Познавательные возможности языка беспредельны, как бес-
предельны и его красочность, образность, выразительность. По-
знавательная функция языка имеет непосредственную связь со
взаимодействием языка и мышления. Язык — один из основных
признаков нации; он охватывает все сферы жизнедеятельности
человека, его культуру. Но это, конечно, не означает, что язык
определяет лишь национальную специфику этой культуры.
Будучи одной из наиболее характерных черт национальной куль-
туры, язык представляет собой самостоятельное общественное
явление, отражает и выражает и общечеловеческие, и на-
ционально-специфические черты культуры данного
народа. Мы касаемся этого вопроса с целью подчеркнуть, что
язык является могучим средством движения мысли, познания
как в сфере выработки научных абстракций, так и в области
художественно-эстетической.
Взаимодействие между познавательной и эстетической функ-
циями языка, вслед за В. Гумбольдтом, отмечал А. А. Потебня.
Излагая взгляды А. А. Потебни, один из представителей Харь-
ковской лингвистической шкблы, Д. М. Овсянико-Куликовский,
в специальном труде «Язык и искусство» писал, что «перво-
источник искусства мы видим, вслед за А. А. П о т е б н е й,
в языке»3. Знакомство с произведениями искусства (сказкой,
песенным текстом, басней, пословицей, прибауткой и т. п.) чело-
1 В. В. Налимов. Вероятностная модель языка. О соотношении естест-
венных и искусственных языков. М., стр. 134.
2 I. Франко. Твори, т. 16, КиУв, 1955, стр. 337—338.
3 Д. М. Овсянико-Куликовский. Язык и искусство. СПб., 1895, стр. 4.
20
веком начинается с такого объекта, как язык. «Искусство есть
известная работа мысли. Первыми, древнейшими проявлениями
и созданиями этой работы были слова, грамматические формы, —
язык» 4. Потом на этой первооснове появились понятия и сфор-
мулировались определения в других видах искусств. Однако язык
взаимодействует с мыслью и в ином направлении: «Язык, —
подчеркивает Д. М. Овсянико-Куликовский одно из положений
А. А. Потебни, — есть не столько средство передавать мысль,
сколько средство создавать ее» 5.
Отсюда вытекает и положение о большой роли языка в фор-
мировании понятий материальной и духовной сфер человеческой
деятельности, о познавательной способности и коммуникативной
функции языка, возникших тогда, когда у человека появилась
потребность сказать что-то другому человеку.
Далее Д. М. Овсянико-Куликовский пишет: «Язык есть явле-
ние, если можно так выразиться, обоюдоострое: в одно и то же
время он ведет мысль человеческую в двух направлениях — на-
учно-философском и художественном, в сферу чистых абстракций
и в сферу абстракций, воплощенных в живые образы искусства» 6.
Эта психо-лингвистическая, философско-лингвистическая и
эстетико-лингвистическая концепция принимается и современ-
ными исследователями данного вопроса. Так, Г. Хильми подчер-
кивает, что «поэтическое образное мышление — неотъемлемая
часть творческого мышления в науке, особенно в тех ее разделах,
которые имеют большое мировоззренческое значение» 7; во мно-
гих случаях в дополнение к научной информации, которая не
всегда может быть передана лишь логическими способами, вы-
ступает информация, «доступная образному мышлению» 8.
В современной психологии связь между словом — выразите-
лем абстрактного, научного понятия, и словом образным рассмат-
ривается как органическая сущность мыслительного процесса,
части которого взаимодействуют и влияют одна на другую. Так,
С. Л. Рубинштейн подчеркивает, что «в реальном мыслительном
процессе понятия не выступают в отрешенном, изолированном
виде; они всегда функционируют в единстве и взаимопроникно-
вении с наглядными моментами представлений и со словом, ко-
торое, будучи формой существования понятия, всегда является
вместе с тем и неким слуховым или зрительным образом» 9.
Психологи отмечают также, что именно эти слуховые и зри-
тельные образы, часто с эстетической тональностью, предшест-
вуют формированию научного понятия, выраженного в слове, тер-
мине, и помогают процессу формирования научного мышления.
4 Там же, стр. 63.
5 Там же, стр. 19.
6 Там же, стр. 11—12.
7 Г. Ф. Хилъми. Поэзия науки. М., 1970.
8 Там же, стр. 5.
9 С. Л. Рубинштейн. Принципы и пути развития психологии. М., 1959,
стр. 61.
21
В период научно-технической революции, когда под воздей-
ствием новых потребностей развития общества возник ряд новых
направлений и научных сфер и вместе с тем новых терминологи-
ческих комплексов, к естественным языкам добавляются языки
условные, кодовые. Формализация языков стала одним из науч-
ных предметов, и у некоторых специалистов, особенно из числа
узких профессионалов, утверждается мнение, что в современной
жизни общества в появлении условных языков и их терминоло-
гии заключается вся сущность языкового развития, в том числе
эстетики языка. Отсюда — восхваление в некоторых зарубежных
работах технократического жаргона, языка бизнеса, рекламы и
под. как особых явлений века. К сожалению, это перенасыщение
узкоспециальной терминологией подчас получает отражение и
в художественной литературе. Нередко сторонники подобных
взглядов и подобной практики забывают, что формирование чело-
веческой психики, механизма мышления, человеческой сущности,
способности потом уже «размышлять» о необязательности языко-
вых ценностей, в частности и эстетических, — все это сформиро-
валось в мышлении человека при помощи психологического меха-
низма естественного языка. В связи с этим позволим себе неболь-
шое отступление в историю русского литературного языка.
Широко известно крылатое выражение И. С. Тургенева о ве-
ликом, могучем русском языке, который он считал отрадой жизни,
опорой в житейских невзгодах, опорой, не дающей впасть в от-
чаяние. .. Это стало символом любви к родному языку.
Менее известно другое высказывание И. С. Тургенева о рус-
ском языке, даже в терминах звучащее по-современному, в пе-
риод научно-технической революции, и призывающее к должному
использованию языка в труде, в духовной жизни человека.
«Берегите наш язык, — писал И. С. Тургенев в 1869 г. — наш
прекрасный русский язык — это клад, это достояние, переданное
нам нашими предшественниками, в челе которых блистает опять-
таки Пушкин! — Обращайтесь почтительно с этим могуществен-
ным орудием; в руках умелых оно в состоянии совершать чудеса!
Даже тем, которым по вкусу «философские отвлеченности» и
«поэтические нежности», людям практическим, в глазах которых
язык не что иное, как средство к выражению мысли, как простой
рычаг, — даже им скажу я: уважайте, по крайней мере, законы
механики, извлекайте из каждой вещи всю возможную пользу! —
А то, право, пробегая иные вялые, смутные, бессильно-просто-
душные разглагольствования в журналах, читатель невольно дол-
жен думать, что именно рычаг-то вы заменяете перво-
бытными подпорками, что вы возвращаетесь
К младенчеству самой механики»10.
Мы можем, продолжая эту горькую сентенцию, сказать, что,
10 И. С. Тургенев, Литературные и житейские рассуждения. Цит. по кн.:
«Русские писатели о литературном труде», т. 2. Л., 1955, стр. 758 (раз-
рядка моя. — И. Б, ).
22
к сожалению, в наш век электроники, атомной энергии, совер-
шенных кибернетических устройств некоторые носители русского,
украинского или иного языка не сошли еще с тех знаменитых
дубовых подпорок — примитивностей языка, утратив почтитель-
ное отношение к естественному народному языку.
Эстетические функции языка многогранны. Они заключаются
не только в том, что человек получает наслаждение от красоты
стихов, художественной прозы, пламенного стиля публицистики,
четкости научного слова, красоты ораторской речи, задушевно-
сти, лиризма, интимности, пафоса слова в песне, балладе, пове-
ствовании и т. п. Эстетическая функция языка влияет на чело-
века с детских лет, воспитывая в нем весь эстетический комп-
лекс восприятия мира, личного поведения, действуя параллельно
с функцией познавательной. Поэтому семья, школа стремится
в воспитании ребенка использовать и сказку, и пословицу, и
поговорку, и песню, и стихотворение, способствующие расшире-
нию горизонта познания, формированию чувства красоты.
Современная художественная литература не может обойтись
без изображения больших и сложных ицдустриальных объектов,
пейзажей, действий и чувств, интеллектуального и физического
труда человека, а это требует соответствующих лексических и
терминологических средств, специфической образности. Исполь-
зуя все средства языка, художественная литература призвана
раскрывать красоту динамики бытия, красоту человеческого твор-
чества в материальной и духовной сферах жизни. Задача учи-
теля, лектора — научить отличать эстетическое, т. е. композици-
онно-пропорциональное, оправданное употребление этих средств
в языке художественного произведения, от неоправданного, сгу-
щенного введения подобной, лексики и образности в язык худо-
жественного произведения, которое имеет свою специфику11.
В Советском Союзе, как и во всех странах социалистического
содружества, все языки пользуются вниманием и заботой госу-
дарства. Языкам уделяется большое внимание в системе среднего
и высшего образования, широко ведутся научные исследования,
систематически освещаются вопросы языка и культуры по радио
и телевидению и т. п.
Подрастающее поколение воспитывается в духе уважения
и любви к языку как орудию мысли, познания, развития куль-
туры, эстетического воспитания.
В книге «Черным по белому» чехословацкий публицист Милош
Марко показывает, как во время событий 1968 г. в Чехословакии
реакционные элементы с провокационной целью широко исполь-
зовали средства массовой коммуникации для идеологических ди-
версий. Они искажали правдивое содержание слов, лозунгов,
определений, жонглировали социальной терминологией с целью
11 См. также: М. Колесников. Новые образы — новый язык. «Лит. газ.»,
25 июля 1973 г.
23
подорвать установленное наукой, практикой социалистического
строительства понимание существующих реальностей, фактов дей-
ствительности. М. Марко аргументированно доказывает, что язы-
ковая маскировка контрреволюционных элементов питалась язы-
ково-коммуникативным арсеналом капиталистической пропаганды.
«В настоящее время, — пишет автор, — хорошо известна ос-
нова ориентации современного антикоммунизма, который вынуж-
ден отказаться от провалившихся методов „холодной войны“ и
уже „по-научному44 разрабатывает приемлемые для него формы
идеологической диверсии и психологической войны. Современные
антикоммунистические центры, вынужденные учитывать тот
факт, что социалистические идеи глубоко укоренились в созна-
нии людей, рекомендуют теперь своим резидентам использовать
„марксистскую44 терминологию, заботясь прежде всего о том,
чтобы придать этим терминам и понятиям выгодный для себя
смысл. Поэтому к понятию „социализм44, например, прибавлялись
такие прилагательные, как „демократический44, „возрожденный44,
„гуманистический44, „просвещенный44 и т. п.» 12
Подобные толкования «моделей» социализма реакционными
элементами были призваны разрушить установившееся научное
понятие «социализм» и подменить его буржуазными понятиями,
наполненными антикоммунистическим содержанием. Как изве-
стно, в то время в Чехословакии контрреволюционными элемен-
тами распространялось заявление — так называемые «2000 слов»,
которое с антикоммунистических, антинародных позиций толко-
вало социальные названия, наименования, определения понятий 13.
Выступая перед рабочими завода «Авто-Прага» 27 мая 1971 г.,
Л. И. Брежнев сказал: «... не только „две тысячи слов44, а, на-
верное, два или даже двадцать два миллиона слов было сказано
врагами социализма, чтобы подорвать у трудового народа вашей
страны веру в социалистический ленинский путь развития. Мно-
гое было пущено в ход, чтобы подорвать авторитет КПЧ, лишить
ее руководящей роли в обществе и на радость мировому импе-
риализму вбить клин в отношения между Советским Союзом и
Чехословакией, вырвать ее из братского содружества социали-
стических стран» 14. В этом высказывании дается глубокая клас-
совая, политическая оценка использования способов массовой
коммуникации, содержится призыв к бдительности в этом вопросе.
Представители различных наук должны заботиться о точном
содержании терминов, пропорциональности их употребления, об
их эстетической функции и вместе с тем о выработке интерна-
циональных компонентов в развитии межнациональных языковых
связей. Это является одной из закономерностей развития языков
социалистических наций, а также развития языков всех народов
мира.
12 М. Марко. Черным по белому. М., 1972, стр. 38.
13 Там же, стр. 201.
14 Л. И. Брежнев. Ленинским курсом, т. 3. М., 1972, стр. 366—367.
24
ИЗ ИСТОРИИ РАЗРАБОТКИ ПОНЯТИЯ
О СИНОНИМАХ ВО ФРАНЦИИ
Р. А. Будагов
XVII и XVIII столетия в истории Франции — эпохи во многих
отношениях замечательные. Они замечательны не только своими
социальными движениями, имевшими всемирный резонанс (рево-
люция 1789—1793 гг.), но и общей историей культуры и науки,
выдающимися литературно-художественными произведениями.
Поэтому вполне закономерен и тот интерес, который обнаружи-
вается сейчас в разных странах к истории французской науки и,
в частности, к истории французской филологии XVII—XVIII вв.
Французская филология этих столетий — большая и сложная тема.
Я хочу остановиться лишь на одном вопросе: на проблеме синони-
мии, с тем, чтобы попытаться показать, как сама разработка этой
проблемы была определена некоторыми общими теориями
языка, характерными для XVII и XVIII столетий1.
Тема о синонимах выбрана здесь не случайно: она дает воз-
можность показать, как французские ученые той поры понимали
форму и содержание в языке, как они разграничивали лингви-
стику и поэтику, как учили своих читателей работать над язы-
ком 1 2.
Как показал Е. Юге во введении к своему «Словарю XVI ве-
ка», в эту эпоху (XVI в.) еще безразлично относились не только
к понятию о синонимах, но и к самим синонимам. Автора можно
было безразлично назвать и словом auteur и словом facteur, уче-
ная книга могла величаться и словосочетанием un livre savant и
un livre scientifique без семантического разграничения savant и
scientifique, глаголы типа exposer 'излагать’, declarer 'объявлять’
expliquer 'объяснять’, столь различные в современном языке,
тогда считались однозначными и т. д.3 Лишь с XVII столетия,
особенно с середины его, отношение к синонимам заметно меня-
ется. Больше того — сама проблема синонимов начинает ожив-
ленно обсуждаться.
1 Интерес к этим вопросам у меня возник давно, в период написания
моей первой книги. См. подробнее гл. «Лексикологические теории XVII—
XVIII веков» в работе «Развитие французской политической терминоло-
гии в XVIII веке». Л., 1940.
2 Старая специальная брошюра на эту тему (F. Martens. Die Anfange der
franzosischen Synonymik. Stralsund, 1887) содержит лишь неполный пе-
речень синонимических словарей и дает краткие биографические све-
дения об их авторах. Более повезло истории грамматических идей той
эпохи. См., в частности: R. Donz6. La grammaire generate et raisonnee
de Post-Royal. Bern, 1968.
3 E. Huguet. Dictionnaire de la langue franpaise du XVI siecle, v. I. Paris,
1925, стр. XXIX.
25
Виднейший теоретик языка середины XVII в. К. Вожла и
здесь попытался сказать свое веское слово. Он не соглашается со
всеми, кто с начала столетия неоднократно выступал с проектами
«уничтожения синонимов». Синонимы — это отнюдь не излише-
ство в языке. «Подобно тому, — замечает К. Вожла, — как худож-
ник не может ограничиться одним мазком кисти, чтобы нарисо-
вать картину, так и писатель прибегает к синонимам, которые
выполняют у него функцию мазков художника» 4. Вместе с тем
Вожла предостерегает от крайностей. Если «несправедливо изго-
нять синонимы» из литературного языка (принцип — «один
предмет — одно наименование» обедняет язык), то так же не-
справедливо злоупотреблять синонимами, «заполнять язык сино-
нимическими повторами» 5. Для Вожла синонимы — это прежде
всего поэтический прием, способ, при помощи которого можно
«разнообразить фразу», уточнить образ, создать картину. И не
случайно у него приводится сравнение с художником («как
мазки у художника»). Выражаясь современным языком, для
К. Вожла проблема синонимов — это проблема поэтики, а не лин-
гвистики.
Такая «поэтическая трактовка» синонимов становится понят-
ной, если учесть, что уже с начала XVII в. теоретики языка оп-
ределяли синонимы как «слова, обозначающие одну и ту же вещь,
одно и то же понятие». Такую дефиницию синонимов находим
у Ф. Моне, на таком же определении синонимов настаивал и грам-
матист Д. Буур, наконец в 1680 г. П. Ришеле дает аналогичное
разъяснение: «синонимы — это различные слова, обозначающие
одну и ту же вещь» 6.
Итак, синонимы «обозначают одну и ту же вещь» и высту-
пают как «украшение речи». Вместе с тем «украшение речи» ис-
толковывается в духе поэтики классицизма. Поэтому и Вожла, и
особенно Буур всячески подчеркивают, что писатели не должны
«злоупотреблять синонимами» и что синонимы «должны быть
скромными» (modestes). Поэтому, например, допустимо сказать
пламя любви (la flamme d’amour), но уже недопустимы сочета-
ния фитиль любви (la meche d’amour) или фонарь любви (le fa-
lot d’amour) 7. Так рационалистическая поэтика классицизма ока-
зывала воздействие не только на истолкование метафор, но и на
осмысление синонимов. Синонимы тоже были вовлечены в русло
поэтики классицизма.
В ту эпоху проблема синонимов, как проблема прежде всего
лексическая и семантическая, еще не возникала. Буур, анали-
4 С. de Vaugelas. Remarques sur la langue fran^oise, v. II. Ed. A. Ghassang.
Paris, 1880, стр. 275. Впервые книга Вожла увидела свет в 1647 г.
6 Там же, стр. 276.
6 F. Мопё. Abrege du parallele des langues. fran^oise et latine. Paris, 1620;
D. Bouhours. Les Entretiens d’Ariste et d’Eugene. Paris, 1671, стр. 52;
Pierre Richelet. Dictionnaire fran$ois. Paris, 1680, стр. 280.
7 D. Bouhours. Doutes sur la langue fran^oise. Paris, 1674, стр. 112.
26
зируя только что приведенный пример, озабочен лишь тем, чтобы
не допустить слишком «смелых и дерзких замен», но он даже не
ставит вопроса о том, являются ли существительные пламя, фи-
тиль и фонарь синонимами. Его интересует не семантика разных
слов, а лишь «границы допустимости» переносных осмыслений
в тех или иных словосочетаниях.
Истолкование синонимов начинает постепенно меняться
к концу XVII в. В этом отношении большой интерес представ-
ляют определения синонимов, которые приводятся в разных из-
даниях французского академического словаря (первое издание
в 1694 г., а последующие в 1718, 1740, 1762 и 1798 гг.).
В первом издании (1964 г.) синоним поясняется как «слово,
имеющее то же значение, что и другое слово» (le mot qui а la
meme signification qu’un autre mot). Академия, однако, тут же
предостерегает против «безразличного употребления синонимов»,
подчеркивая, что «слово не всегда точно соответствует значению
другого слова, синонимом которого оно является»8. Это «не
всегда (pas toujours) весьма характерно и для Словаря, и для
истории самого понятия о синониме и синонимах. С одной сто-
роны, продолжает бытовать старое представление о полной
эквивалентности синонимов («то же значение»), ас другой — впер-
вые теоретически осознается неполная эквивалентность синони-
мов (они «не всегда точно соответствуют друг другу»). Возни-
кает новая проблема — проблема семантических оттенков
между синонимами, которая станет позднее основной при прак-
тическом разграничении синонимов в разных словарях языков
мира. Но впервые на эту проблему было обращено внимание уже
при первом издании Словаря Французской академии.
В предисловии к третьему изданию этого Словаря расширена
семантическая основа разграничения синонимов. Если в издании
1694 г. говорилось, что синонимы «не всегда соответствуют друг
ДРУГУ», то в издании 1740 г. в определение синонимов вносится
весьма существенная поправка: «синонимы редко соответствуют
друг другу».
Начиная с этого времени проблема синонимов перестает быть
лишь проблемой рационалистической поэтики («украшение
речи»). Синонимы становятся проблемой прежде всего лексико-
семантической, следовательно, лингвистической. В этом отноше-
нии большой интерес представляет полемика Д. Дидро с его дру-
гом и современником, разносторонним ученым Шарлем де Крос-
сом. Полемика возникла в 60-х годах XVIII в. и касалась вопроса
о природе синонимов. В 1765 г. Ш. де Кросс опубликовал книгу
о возникновении языков («Traite de la formation mecanique des
langues»), в которой, наряду co смелыми и интересными догад-
ками, еще содержалось старое представление о синонимах как
о тождественных словах, как об «украшении речи». На страни-
8 «Pictionnaire de I’Acad^mie fran^oise». Paris, 1694, synonymy
27
цах знаменитой «Энциклопедии» Дидро выступил со статьями
о словах энциклопедия и синонимы, в которых содержалась, в ча-
стности, целая программа изучения лексики французского языка.
В первой статье Дидро прямо заявляет, что вопрос о синони-
мах «не может относиться лишь к сфере ораторского искусства»,
что это общий вопрос философского характера. Во второй статье
Дидро полемизирует с Ш. де Броссом, который относил сино-
нимы к компетенции «поэтов и ораторов». По мнению же Дидро,
проблема синонимов — это прежде всего проблема языка, имею-
щая «общий характер» (caractere general). Вначале надо разо-
браться, какую функцию выполняют синонимы во французском
языке, и только тогда станет ясно, для чего к ним так часто при-
бегают «поэты и ораторы» 9.
Желая пояснить, что означает «общий характер синонимов»
Дидро в первой статье (о слове энциклопедия) заявляет: «Для
философов многообразие и богатство синонимов — это прекрасное
средство, позволяющее придать речи точность и ясность» (1а
precision et la nettete) 10.
Развитие философской и научной мысли во Франции в эту
эпоху ставило и перед теоретиками языка новые задачи. Надо
было обосновать право самого языка на развитие и совершенство-
вание. И хотя идея развития языка возникает в Европе лишь
в начале XIX столетия, известные подступы к пониманию идеи
о развитии объекта почти любой науки можно обнаружить уже
на страницах знаменитой «Энциклопедии» Дидро и Даламбера.
Вот что означала для Дидро формулировка об «общем ха-
рактере синонимов» и вот чем вызвана была его полемика с де
Броссом.
Обратимся теперь к определению понятия «синоним» авто-
рами первых синонимических словарей французского языка.
В 1718 г. Габриель Жирар опубликовал книгу, название которой
уже обращает на себя внимание: «La justesse de la langue fran-
Qoise ou les differents significations des mots qui passent pour etre
synonymes». По существу это был первый словарь синонимов
французского языка. Со второго издания (1736 г.) он стал назы-
ваться «Les synonymes frangois» («Французские синонимы»). Но
название первого издания весьма характерно для того истолко-
вания синонимов, которое сложилось к этому времени: с одной
стороны, синонимы «придают языку истинность» (la justesse),
а с другой, — синонимы лишь «кажутся синонимами» (qui pas-
sent pour etre synonymes): в действительности они не синонимы,
так как никогда не бывают полностью эквивалентны.
9 «Encyclopedic ou dictionnaire raisonne des sciences, des arts et de me-
tiers». Paris, 1751—1766. Всего вышло 17 томов и позднее — пять томов
дополнений (1777 г.). О том, какие статьи в «Энциклопедии» написаны
Дидро, см. гл: «Дидро и Энциклопедия». — В кн.: И. К. Луппол. Дени
Дидро. Очерки жизни и мировоззрения. М., 1924.
10 «Encyclopedic», v. 2, стр. 315.
28
Здесь возникает уже знакомая нам дилемма: синонимы при-
знаются и тождественными, и одновременно нетождественными
друг другу. Недиалектическая мысль той эпохи еще не могла раз-
решить это кажущееся противоречие. Синонимы и похожи, и не-
похожи друг на друга. Поэтому они объявляются как бы лож-
ными, лишь «кажущимися синонимами» (qui passent pour etre
synonymes). Лингвистическая мысль той эпохи действительно
улавливала главное, что всегда останется характерным для сино-
нимов любого языка: синонимы и связаны по значению и разли-
чаются по оттенкам этого значения, по особенностям употребле-
ния синонимов в речи. Правильно понимая главное, лингвисти-
ческая мысль эпохи Просвещения ошибочно видела в этом
«неразрешимое противоречие», будто бы свойственное самой при-
роде синонимов.
В предисловии к третьему изданию «Французских синонимов»
(1740 г.) Г. Жирар делает любопытное признание, подчеркивая,
что, по его глубокому убеждению, синонимы должны «служить
уму человека, а не щекотать ухо» (... et non le chatouillement de
1’oreille) и. Здесь уже знакомая нам борьба со старым истолкова-
нием синонимов как категории поэтики, а не лингвистики, как
сферы «поэтов и ораторов», а не философов, которым дорог
прежде всего ум человека (la satisfaction de 1’esprit).
Далее Жирар замечает: «Если синонимы будут различаться
только по своему звучанию, а не по степени своей энергии и своей
смысловой точности, то они скорее будут обременять память, чем
обогащать язык». Защищать число слов без учета их смысла —
значит «смешивать изобилие с излишеством» (c’est confondre
1’abondance avec ]a superfluite) 11 12.
Эти слова звучат удивительно современно для тех лингвистов,
для которых смысловые возможности языка, его смысловые ре-
сурсы в самом широком смысле представляются главным, «досто-
инством» самого языка, свидетельством его силы, показателем
степени его литературного развития.
Тезис о смысловых возможностях языка становится централь-
ным понятием в лингвистических суждениях прогрессивных уче-
ных XVIII столетия во Франции. Дюмарсе, участвовавший вместе
с Дидро и Даламбером в создании «Энциклопедии», в 1730 г. вы-
пустил в свет книгу о «поэтических тропах», в которой положе-
ние о «смысловых возможностях языка» переносится из сферы
философии языка в сферу поэтической речи. «О богатстве
языка, — подчеркивает Дюмарсе, — следует судить по количеству
мыслей, которые язык способен передать, а не по числу голосо-
вых артикуляций (et non par le nombre des articulations de la
11 G. Girard. Synonymes fran^ois, v. I. Basle, 1803, стр. 4—В это издание
включены предисловия автора к более ранним публикациям его «Фран-
цузских синонимов»,
12 Там же, стр. 5,
20
voix») 13. Здесь уже знакомое нам «отталкивание» от формы к со-
держанию, от внешнего к внутреннему, от фонетики к семантике.
При этом то, что несколько раньше было завоевано в сфере
«языка философов», теперь распространяется и на «язык поэтов и
ораторов»: все стили языка хороши прежде всего своими «смыс-
ловыми возможностями».
К тому из возможных современных пониманий синонимов,
согласно которому синонимы — это слова близкие по значению,
выражающие оттенки одного и того же понятия, — раньше дру-
гих сумел подойти Г. Жирар в цитированном выше предисловии
к третьему изданию своих «французских синонимов» (1740 г.):
«Главная идея (idee generale), — писал Жирар, — вызывает общ-
ность между синонимами, а частная идея (idee particuliere) обус-
ловливает их расхождения, образует оттенки между ними» 14. Жи-
рар здесь оказывается на верном пути: он считает, что близость
между синонимами нисколько не противоречит наличию оттенков
в их значении15.
Отмечу, наконец, особенности преподавания синонимов, как
его понимали в XVIII столетии. Такой разносторонний ученый
и политический деятель, как М. Кондорсе, в 1791 г. подчеркивал:
разъясняя детям школьного возраста, что такое синонимы, надо
начинать с того, что объединяет синонимы (idee generale) и не
спешить с толкованием разъединяющих их оттенков. Детям опре-
деленного возраста можно и вовсе не разбираться в оттенках
между синонимами, хотя уже дети обязаны понимать общность
основного значения у синонимов 16. Тем самым признавалось, что
проблема сходства между синонимами решается гораздо
проще, чем проблема различий между синонимами, чем слож-
нейшая и для современной науки проблема оттенков между
словами, выступающими в функции синонимов 17.
В XVII—XVIII столетиях синонимами занимались педагоги и
писатели, математики и филологи, политические деятели и ав-
13 С. Dumarsais. Des tropes ou des diff erents sens dans lesquels on pent
prendre un mot dans une meme langue. Paris, 1730, стр. 285.
14 G. Girard. Указ, соч., стр. 4.
15 О различном подходе к синонимам в лингвистике нашего времени см.:
Р. А. Будагов. Введение в науку о языке. М., 1965, стр. 58—75. См.
также Предисловие в кн.: С. D. Buck. A dictionary of selected synonyms
in the principal indo-european languages. A contribution to the history
of ideas. Chicago, 1949 и 1965 (без изменений). —Обращает на себя
внимание подзаголовок к этому капитальному словарю («Материалы
к истории идей»). Разграничение лексических и грамматических сино-
нимов проводится в статье: В. Н. Ярцева. О грамматических синони-
мах. «Романо-германская филология», вып. 1. М., 1957, стр. 33.
16 М. Condordet., Memoire. Paris, 1791, стр. 35.
17 Нельзя не сожалеть, что за последние десять—пятнадцать лет отдельные
советские лингвисты объявили настоящую войну понятию «оттенок»
в лингвистике. Между тем, чем богаче литературный язык своими пись-
менными традициями, тем большую роль в его системе (в лексике,
грамматике, стилистике) играют самые разнообразные и многообразные
оттенки. Эта важнейшая тема еще ждет своих исследователей.
30
торы словарей, юристы и священники. В ту эпоху считали так:
языком пользуются все, поэтому и «рассуждать о языке» должны
уметь все. Сама наука о языке, хотя и не была еще самостоятель-
ной, но представлялась доступной всем, кто только наделен «уме-
нием рассуждать».
Учение о синонимах во Франции в анализируемую эпоху пре-
терпело существенную эволюцию: от отрицания наличия синони-
мов до понимания общественной важности проблемы синонимов,
уменья разобраться в сходстве и несходстве между словами.
В предшествующих строках была сделана попытка показать, что
подобная эволюция взглядов на синонимы была закономерной.
Она определялась формированием новых взглядов на
социальные функции языка накануне столь важных со-
бытий, как Французская революция 1789—1793 гг. Именно эта
эпоха дала возможность по-новому осмыслить общественные
функции языка, в том числе и его лексики, а в пределах ле-
ксики — синонимики.
ГЛУБИНА ПОЭТИЧЕСКОГО ТЕКСТА
(На материале одного стихотворения А. Блока)
И. Р. Гальперин
Текст как некое цельное произведение речи, естественно, разло-
жим на части, его составляющие. Размер и структура этих ча-
стей, разные типы отношений внутри них и между ними, а также
идеографическая сторона этих составляющих — все это является
объектом внимания многих исследователей-текстологов. В послед-
нее время лингвистика текста, которая, можно сказать, находится
в стадии оформления как раздел общего языкознания, ознамено-
вана значительными успехами. Появились статьи, монографии,
диссертации, разрабатывающие отдельные проблемы общей и ча-
стной лингвистики текста.
Однако лексико-семантическому и структурно-композицион-
ному анализу различных типов текста посвящено относительно
небольшое количество работ, и это весьма затрудняет поиски ти-
пологических черт, многообразия типов отношений, глубинных
смыслов слов и словосочетаний, без которых нельзя понять об-
щую идею текста и даже его отдельных частей. В особенности
это касается стиля языка художественной литературы и его под-
стиля — языка поэзии, где сообщение требует определенных
усилий для декодирования. Стихотворный текст в основном подчи-
няется общим закономерностям текста, хотя ритмические, звуко-
вые и образные особенности поэтического произведения наклады-
31
вают на него ограничения, не свойственные прозаическому
тексту. В силу своей строгой структурной организованности
поэтический текст выявляет скрытые латентные свойства текста
более ощутимо. Лишенный в большинстве случаев формально-
грамматической оформленности логических и ассоциативных свя-
зей и отношений, поэтический текст тем не менее представляет
собой сложное взаимоотношение его отдельных частей, объеди-
ненных в какое-то единство, хотя подчас оно с трудом восприни-
мается как единство.
Языковая материя, как и всякая материя, может, а в поэзии
должна, восприниматься разными людьми по-разному в зависи-
мости от многих причин: тезауруса читателя, его психо-физио-
логических характеристик, идиолекта и стиля поэта, условий,
в которых проходит коммуникация, и др. Уместно в этой связи
привести следующее замечание А. Иваницкого и Н. Шубиной:
«... получая идентичную информацию о физических свойствах
объекта, разные индивидуумы тем не менее по-разному его воспри-
нимают. Этот феномен объясняется способностью «высших живот-
ных» анализировать совокупность физических показателей, дос-
тавленных в подкорку рецепторами, и приписывать им особое
сигнальное значение» ^Это положение особенно применимо к сфере
идеальной стороны слова, его значения. В поэзии происходит более
углубленное проникновение не только в звуковой (графический)
образ слова, но и в его смысловые потенции. Об этом не раз гово-
рили и писали поэты, стиховеды, литературоведы и лингвисты.
Физические свойства звуков, морфем, слов не раз были предме-
том дискуссии по поводу значений этих единиц в разных языках.
Достаточно упомянуть проблему звукового символизма и поиска
универсалий в звуко-смысловых соответствиях, а также попытки
раскрыть механизмы полисемии лексем, их способность обога-
щаться едва уловимыми смысловыми оттенками, чтобы убедиться,
как многообразно и противоречиво воспринимаются физические
свойства этих единиц, а отсюда «приписываемые им сигнальные
значения».
Однако разнообразие сигнальных значений не может выйти
за пределы ассоциативных связей понятий, порождаемых физи-
ческими свойствами единиц и возбуждаемых микро- и макрокон-
текстом, как бы они ни отрывались от онтологических характе-
ристик этих единиц. В особенности это относится к словам. «Каж-
дое отдельное слово, — пишет Ш. Балли, — это петля тончайшей
сети, которая соткана нашей памятью из невообразимого множе-
ства волокон; тысячи ассоциативных связей сходятся в каждом
слове и расходятся от него по всем направлениям»1 2. Но как не-
постижимо трудно иногда увидеть эти волокна, понять их взаимо-
1 А. Иваницкий, Н. Шубина. Физиологическая двухмерность информации:
механизмы и следствия. «Наука и жизнь», 1970, № 1, стр. 98.
2 П1. Балли. Французская стилистика. М., 1961, стр. 89.
32
связи, определить их назначение в данном контексте, до конца
постичь эстетическую сущность поэтического сообщения. Развер-
нутая метафора Ш. Балли как нельзя более точно вскрывает глу-
бину поэтического слова. Замечу вскользь, что не только поэти-
ческого; каждое слово может быть опоэтизировано особым даром
видения явлений действительности, даром, свойственным худож-
никам слова. Но слово само по себе, взятое в отдельности, изоли-
рованное от окружения, как известно, абстрактно, обобщено, ли-
шено жизнетворного воздействия. Оно проявляет свои силы, свои
потенциальные возможности, свою художественно-эстетическую
значимость лишь в соответствующем тексте. Происходит как бы
взаимодействие обобщенно-абстрактного и • конкретного воплоще-
ния слова.
Следовательно, для того, чтобы раскрыть и познать эстетико-
художественную ценность слова и словосочетания в данном кон-
тексте, а отсюда идейно-художественный замысел поэта, надо
подвергнуть буквально каждое слово, значимое и служебное, скру-
пулезному стилистическому анализу, надо вникнуть в те отноше-
ния, которые возникают между словами, между отдельными
частями предложения и между предложениями. Это возможно
только при условии существования каких-то необозначенных,
лишь угадываемых синтаксических и смысловых связей.
«Филология, — пишет А. Белый, — есть наука медленного чте-
ния; искусство вчитываться в произведение поэзии, конечно, искус-
ство еще более медленного чтения; ведь каждое слово поэта, каж-
дый знак препинания рождается не случайно, а медленно кри-
сталлизуется в сложном, как мир, целом, называемом лирическим
стихотворением» 3. Сам процесс анализа поэтического произведе-
ния протекает многослойно и циклично. В самом общем плане его
можно охарактеризовать следующим образом: от наиболее ясно
очерченных синтаксических и лексических особенностей отрезков
текста, легко поддающихся наблюдению, до таких особенностей,
которые требуют очень сложной и тонкой техники анализа. Сам
процесс толкования поэтического произведения, который не-
возможен без анализа отдельных частей и языковых средств, не
свободен от субъективно-оценочного и даже субъективно-позна-
вательного элементов. Я не могу полностью согласиться с А. А. По-
тебней, когда он пишет: к<... кто разъясняет идеи, тот предла-
гает свое собственное научное или поэтическое произведение» 4.
Научное — да! Но поэтическое — нет! Ведь всякий анализ разла-
гает художественное произведение, которое в процессе такого ана-
лиза теряет свою эстетико-художественную ценность. Но сколь
сильнее впечатление от целого, когда становится ясным, какими
средствами создана эта эстетико-художественная ценность, тем бо-
лее, что каждое средство тоже имеет свою долю в ее создании.
3 А. Белый. Лирика и эксперимент. «Символизм». М., 1910, стр. 211.
4 А. А. Потебня. Из записок по теории словесности. Харьков, 1905, стр. 57.
3 Теория языка 33
Тот, кто толкует поэтическое произведение, не создает «собствен-
ного поэтического произведения», а предлагает лишь свое пони-
мание, которое, замечу попутно, может и не совпасть с авторским
замыслом, вернее, его переживанием.
Всякое подлинно художественное произведение единично и
неповторимо. Истинность этого положения настолько очевидна, что
вряд ли требует доказательств. И все же приходится еще
раз сказать об этом в связи со статьей Л. Куркиной «Критика
философско-эстетических основ «теории интерпретации» литера-
турного произведения» 5. Под флагом критики «теории интерпре-
тации» в современной буржуазной эстетике и искусствоведении
Л. Куркина вообще подвергает сомнению толкование поэтических
произведений. Она отрицает возможность формально-структурного
анализа художественного текста, который, как известно, лишь
предваряет анализ содержательной стороны произведения и в зна-
чительной степени способствует более глубокому его раскрытию.
Справедливо критикуя некоторых западно-европейских теорети-
ков интерпретации, абсолютизирующих автономность художест-
венных произведений, Л. Куркина ополчилась и против тех, кто
стремится посредством интерпретации выявить целостность от-
дельного произведения и кто в качестве предварительной задачи
пытается «раскрыть и понять, как и благодаря чему все взаимо-
действует в произведении» (стр. 183). Позиция Л. Куркиной не-
понятна. Почему неверны утверждения критикуемых ею авторов
о том, что «специфика поэтического произведения сохраняется
только в том случае, если оно интерпретировано как целое»?
(стр. 185), или о том, что «главная же ее задача (интерпрета-
ции. — И. Г.) заключается в раскрытии неповторимости отдель-
ного произведения» (стр. 185—186). Другие критические замеча-
ния автора статьи тоже вызывают недоумение. Интерпретация
поэтических произведений имеет долгую и интересную историю
и представляет собой неотделимую часть филологической науки —
в лингвистике, поэтике и литературоведении. Опыты лингвисти-
ческого толкования стихотворений выдающихся филологов -т-
Л. В. Щербы, В. М. Жирмунского, В. В. Виноградова, Р. О. Якоб-
сона и многих других показали, сколь плодотворна такого рода
работа.
Переходя к доказательствам плодотворности интерпретации
художественных произведений, я, вопреки советам друзей-лите-
ратуроведов, предостерегавшим меня от опасности оказаться
мишенью критических нападок специалистов по А. Блоку, все же
решаюсь подвергнуть одно из моих любимых стихотворений этого
поэта «Была ты всех ярче...» лингвистическому анализу, в меру
своего понимания идеи стихотворения, глубинных смыслов слов
и отношений между его отдельными частями.
5 См.: «Теории, школы, концепции (Критические анализы). Художествен-
ный образ и структура». М., 1975, стр. 174—193.
34
Была ты всех ярче, верней и прелестней,
Не кляни же меня* не кляни!
Мой поезд летит, как цыганская песня,
Как те невозвратные дни...
Что было любимо — все мимо, мимо...
Впереди — неизвестность пути...
Благословенно, неизгладимо,
Невозвратимо... прости!
Отвлекаясь от биографических данных, которые несомненно
проливают свет на идейно-содержательную сторону этого стихо-
творения, попытаюсь рассмотреть его только со стороны чисто
языковых средств, которыми это содержание передано.
Огромную роль в создании так называемых сопереживаний
в словесном искусстве играет ритмическая организация высказы-
вания. Субъективное здесь бесспорно преобладает над объектив-
ным, чувственное над интеллектуальным. Мне кажется, что здесь
амфибрахический размер этого стихотворения, нарушаемый в от-
дельных случаях анапестическими строками (2-я и 6-я) и пео-
нами (7-я и 8-я), воспроизводит ритм стука колес. Чередование
четырехстопных и трехстопных строк в первом четверостишии
и в первых двух строках второго невольно наводит на мысль
о ритмико-музыкальном сопровождении отрывочных воспомина-
ний поэта, о встрече с любимой, о быстротечности увлечений и
следах, которые они оставляют в душе поэта.
Особенно соотносимы с ритмом стука колес пеоны: Благосло-
венно, неизгладимо, Невозвратимо..., где так и звучит протяжен-
ность слогов -вённо, -йм(м)о, -ймо перед двумя завершающими
слогами ... прости!
Содержание любого поэтического произведения неотделимо от
его звукового оформления. В этом стихотворении звуковая фак-
тура составляет значимый музыкальный компонент высказыва-
ния. Хиазматический повтор звуков Б и Л (БыЛо — ЛюБимо),
внутренняя рифма (любимо — мимо), поддержанная строчной
(мимо — неизгладимо) и опять подхваченная в начале следующей
строки (невозвратимо), фиксирует внимание на сонорных соглас-
ных, усиливая впечатление протяженности и монотонности стука
колес, в основном подсказанных ритмами. Вслушиваясь в музы-
кальную фактуру стихотворения, нельзя не обратить внимания
на сонорный Н, так сильно окрашивающий все произведение.
Этот звук повторяется в восьми строках 18 раз — верНей, пре-
лестНей, Не, кляНи, меНя, Не, кляНи, цыгаНская, песНя, Невоз-
вратНые, дНи, Неизвестность, благословеННо, Неизгладимо, Не-
возвратимо.
Наряду с консонансирующими повторами весьма ощутимы и
ассонансы, построенные на узких гласных Е и И. Почти все слова
содержат эти звуки. Более того, все рифмы мужские оканчива-
35
3*
ются на И — клянИ, днИ, путИ, простИ, а женские — любИмо,
мИмо, неИзгладИмо, невозвратИмо опираются на эту гласную и
невольно актуализутотся при чтении.
Обращаясь к стилистико-смысловому анализу, хочу прежде
всего остановиться на словах первой строки, своего рода зачина
всего стихотворения — ярче, верней, прелестней, представляющих
сложный комплекс смысловых оттенков. При сравнении словар-
ных значений этих слов со значениями, которые возникают
в связи с анализом стихотворения как целого, мне представляется,
что каждое из них начинает проявлять весьма ощутимые сдвиги
в первоначальном лексикографическом значении. В большой сте-
пени, конечно, это связано со словоформами — сравнительной
степенью этих прилагательных. Слово яркий дается в словаре
в пяти значениях: 1) сильный, ослепительный (о свете); 2) све-
жий и чистый по тону, бросающийся в глаза (о цвете); выделяю-
щийся свежестью и чистотой своей окраски; 3) уст. громкий
и звонкий (о звуках); 4) выделяющийся среди других (по силе
выразительности, производимому впечатлению), выдающийся;
5) производящий сильное впечатление своей убедительностью,
выразительностью и т. п.
В этом стихотворении слово яркий реализует одновременно
четвертое и пятое значения. Весь контекст стихотворения навязы-
вает этому прилагательному еще и несколько сдвинутое значе-
ние, которое можно определить как «затмившая всех других».
Такое значение подсказано сочетанием слова ярче с местоиме-
нием всех. Более того, такое значение, взаимодействуя с первым
и вторым словарными значениями, рождает у читателя представ-
ление об иррадиации света, и, метафорически — иррадиации обая-
ния женщины, ее светлого образа. Такое представление вызвано
не только выбором самого эпитета яркий, но и индивидуально-
творческим преодолением ограниченности словарных значений.
«Громадная работа художника над словом, — пишет М. М. Бах-
тин, — имеет конечной целью его преодоление, ибо эстетический
объект вырастает на границах слов, границах языка как такового;
но это преодоление материала носит чисто имманентный
характер: художник освобождается от языка в его лингвисти-
ческой определенности не через отрицание, а путем имманент-
ного усовершенствования его: художник как бы по-
беждает язык его же собственным языковым оружием, заставляет
язык, усовершенствуя его лингвистически, превзойти себя са-
мого» 6.
Субъективно-оценочное отношение еще сильнее выражено
в использовании сравнительной степени верней. Прилагательное
верный в словаре объединяет следующие значения: 1) заслужи-
вающий полного доверия; постоянный в своих взглядах и чувст-
вах; преданный; 2) надежный; 3) соответствующий истине,
6 М. Бахтин. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975, стр. 49.
36
действительности; правильный, точный; 4) меткий, точный, без-
ошибочный; 5) неизбежный, неминуемый. Можно предположить,
что здесь в основном реализуются два первых значения, с преоб-
ладанием второго — «надежный». Как мне кажется, верней не
только определяет верность любимому, но и надежность, искрен-
ность, соответствие эстетическим и моральным требованиям,
предъявляемым поэтом к женщине (т. е. требование направлено
не от объекта к субъекту, а от субъекта к объекту).
Эпитет верней интерполирован между двумя другими эпите-
тами, и это его положение особенно выделяет внутреннюю, духов-
ную, моральную характеристику объекта, поскольку эпитет пре-
лестней относится скорее к очаровательной внешности, грации,
женственности. Возможно даже, что во время создания этого
стихотворения слово прелестный еще не было столь обычным
эпитетом, каким оно стало в настоящее время, и в более сильной
степени обладало эстетико-художественным и эмоционально-уси-
лительным значением. Разумеется это только предположение.
Таким образом, первая строка стихотворения, содержащая
описание любимой женщины, — самостоятельна, закончена и це-
лостна. «Образ, — пишет А. А. Потебня, — возбуждает значение,
не различаясь, а непосредственно» 7. Здесь, однако, образ создан,
так сказать, иконически. Он, в отличие от образа летящего поезда
в третьей строке, как раз «возбуждает значение», различаясь
опосредованно.
Все стихотворение может быть разложено на две части:
часть — обращение к любимой и часть — «поток сознания»: воспо-
минания поэта.
Обращение к любимой дано в виде обрамления — первые две
строки и последнее слово второго полустишья ... прости\ Толко-
вание образа, конечно, субъективно! Однако образ-метафора мой
поезд и сравнение летит, как цыганская песня свидетельствуют
о бурной, напряженной жизни поэта с ее страстями, творческим
горением, ее стремительными взлетами и падениями. Во всем
стихотворении употреблен лишь один глагол движения — летит,
но ощущение движения передано почти физически повтором
слова мимо. Как будто поэт, смотря из окна вагона на пронося-
щиеся картины природы, невольно думает о так же быстро сме-
няющихся коллизиях своей жизни.
Частица же в строке Не кляни же меня, не кляни подсказы-
вает мысль о том, что, вопреки всем совершенствам любимой жен-
щины, прошлое необратимо и разрыв неизбежен. Таков поэт,
такова его судьба — Что было любимо — все мимо... мимо...
В английской поэтике появился термин summitive word,
т. е. слово, вбирающее в себе основную идею и звуковую основу
всего стихотворения — непосредственно или опосредованно. Таким
7 А. А. Потебня. Указ, сон., стр. 101.
37
словом, как мне представляется, служит здесь наречие невозвра-
тимо, поддержанное прилагательным невозвратные (дни).
Однако нельзя не видеть внутреннего развития мысли о не-
возвратимости прошлого и в слове неизгладимо. Оно заставляет
вернуться к строке Что было любимо — все мимо, мимо...
и переосмыслить ее содержание. Все, что было дорого не исче-
зает бесследно. Оно врезается в память поэта, рождает воспоми-
нания, новые чувства, впечатления, образы — Что было лю-
бимо. .. благословенно...
Онтологическая сущность повелительного наклонения как мор-
фологической категории в том, что глагол в этом наклонении
несет в себе сильный заряд личностного, эмоционального, а лекси-
ческая семантика может еще усилить значимость этой формы. Мне
кажется, что в данном стихотворении глагол клясть (проклинать),
употребленный в отрицательной форме, с частицей же, с повто-
ром Не кляни же меня, не кляни\ и последнее слово — прости\
передают чувство вины поэта и, вместе с тем, надежду на то,
что его поймут.
Особое место в ткани всего стихотворения занимает строка
Впереди — неизвестность пути... Она соединяет прошлое — Что
было..., Была ты..., ... невозвратные (дни)... и будущее —
Впереди...
Слово путь в сочетании со словом неизвестность раскрывается
здесь, по-моему, как жизненный и творческий путь поэта, устрем-
ленность в «незнаемое», предчувствие, ожидание еще неясного
грядущего.
У. Чейф полагает, что анализ текста должен быть расчленен
на два процесса: а) процесс проникновения в глубину семантики
слов и их сочетаний, который он называет «литерализацией»
(literalization) и б) процесс синтагматического анализа, который
он называет «линеаризацией» (linearization) 8. Такое членение мне
представляется правильным, и в этом кратком и далеко не пол-
ном анализе стихотворения А. Блока я старался его придержи-
ваться. Оба эти процесса взаимообусловлены, поэтому, например,
раскрытие значения глагола клясть в форме не кляни возможно
только при его соотнесенности со словом прости*, мой поезд
летит... расшифровывается только в обусловленности с ... все
мимо, мимо... и т. д.
Необходимо напомнить, что толкования поэтического произве-
дения могут лишь «приготовить нас к пользованию художествен-
ностью этих произведений; но в ту минуту доказывают отсут-
ствие этого пользования и временную или постоянную негодность
для нас этих произведений» 9. Замечу попутно, что стилистиче-
ский анализ подлинно художественного произведения создает
8 W. L. Chafe. Meaning and the Structure of Language. Chicago—London,
1971, стр. 51.
9 Д, А. Потебня. Указ, соч., стр. 101—102.
38
временную «негодность», но после такого анализа должен насту-
пить момент, определяемый термином Gestalt (цельный образ),
т. е. восприятие целого. Разложенное лишь помогает понять це-
лое.
В случаях же, когда мы имеем дело с произведением, лишен-
ным истинно художественной ценности, где форма превалирует
над содержанием, разложенное так и остается разложенным —
Gestalt не восстанавливается, и создается, по терминологии
Потебни, постоянная «негодность» такого произведения.
Художественное произведение имеет определенную струк-
туру, слагаемую из ряда частей, отношения между которыми оп-
ределяют эту структуру. Одни лишь процессы литерализации и
линеаризации не могут раскрыть мысли и чувства поэта, часто
противоречивых, наслоенных одно на другое. «Волокна» перепле-
тены и спутаны. Исследователь пытается найти критерии логиче-
ского порядка, такие, как последовательность, определенность,
причинность и др. Но часто именно эти категории нарушают по-
этическую сущность произведения. «Поэзия чуждается опреде-
ленности», — говорил Н. Г. Чернышевский.
Когда мы стараемся в отношениях между микро- и макроча-
стями поэтического произведения усмотреть привычные нам
категории логики, то часто упускаем из виду материальную сущ-
ность частей, подвергаемых анализу, или склонны навязывать им
признаки, позволяющие уложить их в прокрустово ложе логиче-
ских понятий. Нельзя, однако, забывать, что «на л,духе“ с самого
начала лежит проклятие — „быть отягощенным" материей, ко-
торая выступает здесь в виде движущихся слоев воздуха, зву-
ков — словом, в виде языка» 10 11. Языковая материя организована;
в речи мы придерживаемся установленных форм реализации
языка, а поэт нередко старается преодолеть установленные ка-
ноны употребления языковых средств. Он ищет наиболее аде-
кватные формы выражения своих мыслей и чувств' и в этих по-
исках оттачивает мысль.
Языковая материя обладает такой гибкостью, что поэт имеет
почти неограниченные возможности ее использования, «...в слу-
чае физических исследований, — пишет М. Борн, — часто бывает
так, что легче получить формальное соотношение на основе
огромного экспериментального материала, чем осмыслить его дей-
ствительное значение. Причина этого явления кроется в самой
природе физического познавания: мир физических объектов ле-
жит вне области чувств и наблюдения, он только граничит
с нею — но ведь труднее пролить свет на внутреннюю часть об-
ширной области, находясь на ее границе» п. Глубина не про-
зрачна. Текст поэтического произведения не всегда доступен не-
посредственному наблюдению. Чтобы различить смещающиеся
10 Я. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., изд. 2, т. 3, стр. 29.
11 М. Борн. Физика в жизни моего поколения. М., 1963, стр. 50.
39
и перемешивающиеся пласты ощущений и переживаний худож-
ника, требуется стилистический анализ.
Надеюсь, приведенный выше разбор стихотворения А. Блока
в какой-то степени показал, что почти каждая его строка пред-
ставляет собой как бы «цитату мысли».
Необходимо провести достаточное количество наблюдений над
строением и содержанием разных типов текстов, и поэтических
текстов в первую очередь, чтобы иметь возможность типологизи-
ровать их структуры. К сожалению, наблюдения над текстом про-
водятся иногда недостаточно квалифицированно, и исследователь
ограничивается сухим перечислением инвентаря языковых
средств, не пытаясь проникнуть в глубинные смыслы поэтиче-
ского слова.
Хочется закончить эту статью словами самого А. Блока из
его дневника 1906 г., приведенными В. В. Виноградовым в книге
«О теории художественной речи» (М., 1970, стр. 40): «Всякое
стихотворение — покрывало, растянутое на остриях нескольких
слов. Эти слова светятся как звезды. Из-за них существует сти-
хотворение».
О МЕТОДЕ
СОПОСТАВИТЕЛЬНОГО ИЗУЧЕНИЯ ЯЗЫКОВ
Л. Герценберг, Ж. М. Юсуфджанова
Проблемы контрастивного языкознания в течение долгого вре-
мени привлекают активное внимание В. Н. Ярцевой, выдвинув-
шей в этой области ряд важных научных идей и исследователь-
ских принципов L
Интерес к сопоставительному методу имеет в советском язы-
кознании традиционный характер, объясняемый, прежде всего,
практическими задачами языкового строительства. Однако кон-
трастивное языкознание занимает в истории лингвистики, в сущ-
ности, гораздо больше места, чем обычно принято считать.
В древнейшие времена изучение языков неизменно проводилось
в сопоставлении с родным языком; в дальнейшем стал использо-
ваться тот или иной язык — эталон. Можно вспомнить Квинти-
1 В. Н. Ярцева. О задачах сопоставительно-типологического изучения род-
ственных языков. «Вопросы общего языкознания». М., 1964, стр. 54—60;
Она же. О сопоставительном методе изучения языков. М., 1960; Она же.
Сопоставительно-типологическое исследование в области синтаксиса.
«Philologica». Л., 1973, стр. 190—197; Она же. Сопоставительный анализ
структуры слова в современных германских языках. «Проблемы морфо-
логического строя германских языков». М., 1963, стр. 5—14.
40
лиана, пытавшегося пересмотреть систему латинских падежей,
исходя из значений греческих падежей. В настоящее время изу-
чение одного языка в сопоставлении с другим имеет гораздо
большее значение, чем это явствует из эксплицитных контрастив-
ных исследований. Можно поставить вопрос о том, что различные
виды «глубинных» структур, с которыми сопоставляются «по-
верхностные», на самом деле являются чем-то наподобие тени
английского языка или, в лучшем случае, системы лингвистиче-
ских «убеждений», сложившейся на основе обучения латинской
грамматике и индоевропейской Schulsprachengrammatik. Следо-
вательно, и здесь — сопоставление того или иного реального
языка проводится с некоторым сконструированным «языком»,
к сожалению, недостаточно определенным.
Конечно, достижения «собственно» контрастивистики доста-
точно значительны.
В отечественной науке предтечей сопоставительных штудий
явился И. А. Бодуэн де Куртенэ2; пионерские работы, не утра-
тившие до сих пор своего значения, принадлежат перу Е. Д. По-
ливанова 3. За много десятилетий развития советской лингви-
стики было создано весьма значительное число сопоставительных
исследований различного объема и разного значения. Среди уче-
ных, уделявших особенное внимание теоретическому аспекту со-
поставления, следует в первую очередь назвать Л. В. Щербу4,
указывавшего на необходимость учета направления сопоставле-
ния, на необходимость раздельного сопоставления, например,
русского языка с французским и французского языка с русским.
Реалистическая интерпретация фактов сопоставляемых языков
с учетом филологического и историко-литературного контекста
свойственна исследованиям А. В. Федорова и его школы, продол-
жающих тем самым традиции петербургской лингвистической
школы5. В сравнительно недавние годы в нашем языкознании
сложился ряд оригинальных исследовательских методик:
В. Г. Гак и Е. Б. Ройзенблит6 задолго до Ч. Д. Филмора разра-
ботали детальную методику анализа компонентов речевой ситуа-
ции; в соответствии с этой методикой проведена серия плодотвор-
ных сопоставительных исследований7. Грузинский исследователь
2 И. А. Бодуэн де Куртенэ. Польский язык сравнительно с русским и древ-
нецерковнославянским. СПб., 1912.
3 Е. Д. Поливанов. Краткая грамматика узбекского языка, ч. 1. Ташкент,
1926; Он же. Русская грамматика в сопоставлении с узбекским языком.
Ташкент, 1933.
4 Л. В. Щерба. Опыт общей теории лексикографии. «Известия АН СССР,
ОЛЯ», 1940, № 3, стр. 89—117.
5 А. В. Федоров. Введение в теорию перевода. М., 1953; Он же. Основы
общей теории перевода. М., 1968; А. В. Федоров, Н. Н. Кузнецова и др.
Немецко-русские языковые параллели. М., 1961.
6 В. Г. Гак, Е. В. Ройзенблит. Очерки по сопоставительному изучению
французского и русского языков. М., 1965.
7 См., например: И. А. Абдуразаков. Очерки по сопоставительному изу-
чению разносистемных языков. Ташкент, 1973.
41
Г. Махароблидзе использовал для сопоставительного исследова-
ния анализ синтаксических парадигм, показав тем самым приме-
нимость трансформационного анализа для контрастивистики8.
Ряд оригинальных направлений в области контрастивного
языкознания сложился за рубежом. Традиционным является со-
поставление классических языков и основных языков западной
Европы на разных уровнях. На грани сопоставительного и срав-
нительного языкознания находятся так называемые сопостави-
тельные грамматики классических языков 9. Принципы Ш. Балли 10 11
с успехом разрабатываются канадской школой сопоставительной
стилистики11, создавшей на основе выделения системы особых
двусторонних единиц-соответствий детализированную теорию со-
поставительного анализа текста. Важные идеи в области сопо-
ставления языков выдвинуты в исследованиях тюбингенской
школы, возглавляемой М. Вандрушка12; в его работах, опира-
ющихся на массивную роспись многоязычных параллельных тек-
стов, специальное внимание уделено сопоставлению функций
грамматических категорий и их членов; характеристике ключе-
вых форм, определяющих своеобразие языка; различиям в упот-
реблении разрядов слов. Далеко идущие проекты в области сопо-
ставительного языкознания реализуются в настоящее время
в странах народной демократии 13 и в США 14.
При этом, несмотря на широкий размах и перспективность со-
поставительных исследований во всем мире, теоретическое осмыс-
ление их результатов, за рядом исключений, остается на уровне
дезидерат. Можно упомянуть интересную идею А. А. Реформат-
8 Г. Махароблидзе. Проблема сопоставительно-типологического анализа не-
родственных языков. Тбилиси, 1970.
9 См., например: F. Sommer. Vergleichende Syntax der Schulsprachen. Ber-
lin, 1931; J. Wackernagel. Syntaktische Vorlesungen, v. I—II. Basel, 1926;
C. D. Buck. Comparative Grammar of Greek and Latin. Chicago, 1933;
A. Meillet, J. Vendryes. Traite de grammaire comparee des langues clas-
ciques. Paris, 1948.
10 Ш. Валли. Французская стилистика. M., 1961.
11 J. Р. Vinay, J. Darbelnet. Stylistique comparee du fran$ais et de Vanglais.
Paris, 1965; В. Г. Гак [рец.]. J. P. Vinay, J. Darbelnet. Stvlistique com-
paree du fran<?ais et de 1’anglais. Paris, 1968. — ВЯ, 1961, № 4.
12 M. Wandruszka. Sprachen Vergleichbar und Unvergleichlich. Munchen,
1969; cp. pen. 7. Stefanini. «Bulletin de la Societe de Linguistique de Pa-
ris», t. 66 (1971 — Fascicule 2). Paris, III, 1972, стр. 12—17; «Interlingui-
stika». Munchen, 1974.
13 V. Fried. Contrastive Linguistics und analytischer Sprachvergleich. Halle,
1967; J. Fisiak. The Polish-Enerlish contrastive project. «Papers and Studies
in contrastive linguistics», Posnan, 1973, стр. 7—22; другие статьи —
там же; R. Filipovic. Problems of contrastive work. «Studia Romanica
et Anglica Zagrebiensia» (29—30), 1970, стр. 15—43; Он же. The Yugoslav
Serbo-Croatian-English contrastive project. — В кн.: «Papers in contrastive
linguistics». Ed. by G. Nickel. Cambridge, 1974, стр. 107—114.
14 7. H. Hammer, F. A. Rice. A bibligraphy of contrastive linguistics. Wa-
shington, 1965; R. J. DI Pietro. Language structures in contrast. Rowley,
1971.
42
ского1S, предположившего, что чём генетически и структурно бо-
лее отдалены сопоставляемые языки, тем более глубокие и тонкие
сущности можно выявить путем их сопоставительного анализа.
До сих пор, однако, совершенно не ясно, каким путем это произ-
водить. Для реализации этого, несомненно, очень важного предло-
жения полезно обратиться к идее бинармы, выдвинутой В. Н. Яр-
цевой. В разного рода типологических исследованиях на уровне
синтаксиса, как показала В. Н. Ярцева, более целесообразно со-
поставлять на отдельные единицы языки, а их сочетания — би-
нармы: «В области синтаксиса для типологического сравнения
целесообразно выбрать структуру меньшую, чем предложение, об-
ладающую формальными и функциональными свойствами. Нам
представляется, что бинарность отношения, выявленная в различ-
ных приемах построения того, что И. И. Мещанинов называет
«синтаксическими группами», служит удачной основой классифи-
кации языкового материала. В ней сочетаются содержательные
признаки наиболее общих синтаксических отношений.. и вместе
с тем... по способу передачи этих отношений группы также
двучленны. Бинарма может в определенных контекстах высту-
пать как единство, и это особенно существенно для сопоставления
разноструктурных языков в случаях, когда синтаксическая группа
может трактоваться как один элемент при синтаксическом члене-
нии целого» 16. Не менее интересные результаты обещает обра-
щение к подобным бинармам парадигматического характера;
к ним в свое время обращался Л. Ельмслев, выделяя фигуры
плана содержания17. Здесь имеется в виду ставший классическим
сопоставительный анализ «семантических полей» цветообозначе-
ний и круга значений дерево, лес, дрова .. .
Методику анализа по бинармам можно представить, понимая
под бинармой селективное соответствие двух единиц первого
языка одной единице второго языка. Анализ бинармы ведет к вы-
явлению различных ее аспектов, к установлению ее лингвистиче-
ских компонентов и их соотношений.
Бинарма прежде всего содержит релевантный, существенный
признак в плане содержания. То, что членит бинарму — это зна-
чение, присутствующее в одном члене бинармы и отсутствующее
в другом. Рассмотрим в качестве примера бинарму, образуемую
английскими предлогами in и after, которые могут выступать
в качестве соответствия таджикского предлога баъд аз17а:
15 А. А. Реформатский. О сопоставительном методе. «Русский язык в на-
циональной школе», 1957, № 6, стр. 1—4.
16 В. Н. Ярцева. Принципы типологического исследования родственных и
неродственных языков. «Проблемы языкознания. Доклады и сообщения
советских ученых на X Международном конгрессе лингвистов». М., 1967,
стр. 203—207.
17 Л. Ельмслев. Пролегомены к теории языка. «Новое в лингвистике»,
вып. I. М., 1960, стр. 308—312.
17а Примеры приводятся из английского оригинала и таджикского пере-
43
Мартини баъд аз як дацита гуфт — «Gemma, dear», he said
after a moment;
Хоним баъд аз чанд да^и^а мебарояд. — She will be down in
a few minutes.
Значением, присутствующим в одном члене данной бинармы
в одном языке и отсутствующим в другом члене в том же языке
(в английском), явится значение временного промежутка, нали-
чествующее в in и отсутствующее или, по крайней мере, нейт-
ральное в after. Таким образом, в каждой бинарме можно выявить
пять элементов:
(а) первое явление одного языка (in);
(б) второе явление в том же языке (after);
(в) соответствующее этим обоим явлениям явление в другом
языке (баъд аз);
(г) содержательный признак, разделяющий элементы (а) и
(б) в нерелевантный для элемента (в) — «дифференциальное
значение»: (наличие/отсутствие временного промежутка);
(д) содержательный признак, присутствующий в элемен-
тах (а),
(б) и (в); в данном примере значение следования — «интег-
ральное значение» (следование).
Неразличение в пределах бинармы какого-то значения в од-
ном из языков, отсутствие в одной из частей бинармы данного
дифференциального признака заставляет предполагать транспози-
ционное разрешение в языке нейтрализации, т. е. в том языке,
в котором представлено не два элемента, а всего один, в том
языке, в котором данное семантическое различие не выражается
средствами данного языкового уровня.
Если исходить из постулата о том, что любой язык обладает
средствами для выражения любого (по крайней мере, нетермино-
логического) значения, то и в данном случае нужно искать раз-
личения значений за пределами бинармы, на другом языковом
уровне. Так, если тадж. баъд аз не содержит в себе значения
наличия/отсутствия временного промежутка, которое присутствует
в противопоставлении англ, after и in, то это, конечно, не значит,
что таджикский язык не имеет никаких средств для передачи
этого значения. Оно будет передаваться другими средствами —
лексическими, путем конкретного обозначения временного про-
межутка (например, баъд аз чанд да^ица 'через несколько ми-
нут’) — выражение на другом языковом уровне того, что не обо-
вода романа Э. Войнич «Овод». Использование таджикского текста, соз-
данного на основе перевода с русского языка, может вызвать нарекания.
Доказано, однако, что и при сопоставлении таких текстов сохраняется
Достаточная инвариантность. Ср.: П. Джамшедов. Сопоставительный ана-
лиз таджикских глагольных форм муайян и английских Continuous.
Душанбе, 1973. — Это особенно важно для осуществления сопоставитель-
ных исследований в СССР, где так велика роль русского языка, являю-
щегося языком межнационального общения.
44
значено бинармой и целесообразно рассматривать как транспози-
цию или разрешение при сопоставлении двух языков.
Бинарма (т, п)||я может быть представлена в табулярной
форме:
Интегральное значение Явление X в языке А Явление т в языке В -f- дифференциальное значение
явление п в языке В — дифференциальное значение
план выражения
план содержания
Для того, чтобы бинармы и их анализ позволили проникнуть
в семантический строй языка и выявить универсальные семан-
тические компоненты или универсальные семантические различия,
а также стратификационные закономерности данных конкретных
языковых структур, необходимо накопление весьма значительного
их числа, создание своего рода «банка» бинарм; это, несомненно,
вполне реально в условиях развития советской вузовской науки.
Свойства бинарм, как представляется, целесообразно опреде-
лять двояко. Во-первых, в «синтагматическом» плане, путем вы-
явления их сцеплений («конкатенаций»): ясно, что между едини-
цами двух языков практически можно установить более сложные
отношения, чем 1:2; наряду с бинармой after, т||баъ5 аз сопо-
ставительный анализ таджикских и английских предлогов позво-
ляет, например, без труда выявить бинармы баъд аз, дар даруни\\
in или баъд аз, пас, аз||, after, образующие сцепления тех или
иных членов: так, и баъд аз, и after входят в две из приведенных
здесь бинарм. Во-вторых, в «парадигматическом плане» — анализ
наложения, «проекций» бинарм, составленных на основе сопостав-
ления различных языков. Так, данный пример таджикско-англий-
ского сопоставления было бы целесообразно сравнить с эквива-
лентами тех же предлогов в русском, узбекском, французском
и других языках, вернее, с бинармами, возникающими при со-
поставлении с фактами этих языков. Универсальными оказались
бы те значения, которые далее бы не разлагались на компоненты
при многоярусном наложении бинарм и которые функциониро-
вали бы как достаточно устойчивые отношения в связках сцеп-
лений.
Среди трудностей, которые можно предвидеть на предложен-
ном пути, следует прежде всего указать на сложность определе-
ния и формулировки значений: в качестве метаязыка следовало
бы использовать русский язык, что имело бы и полезные практи-
ческие следствия. Другое принципиальное затруднение, которое
45
можно предвидеть — вопрос о субстанциональной реальности еди-
ниц, выделяемых путем сопоставления двух (или более) языков:
не окажутся ли такие единицы инструментальными, т. е. лишь
следствием метода? По-видимому, решающее значение в опреде-
лении реальности извлекаемых из сопоставления бинарм единиц
будет иметь исследование транспозиций, привлечение методики
парафраз, равно как и статистическая интерпретация результатов
исследования. -
ОПЫТ КЛАССИФИКАЦИИ
ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ДИСЦИПЛИН
Г. Б. Джаукян
С точки зрения отношения языкознания к другим наукам и от-
раслям знания в истории языкознания можно наметить три пе-
риода, которые можно условно назвать периодами синкретизма
(до начала XIX в.), депенденции (XIX в.) и индепенденции или
делимитации (XX в.) \
В первый период собственно лингвистические дисциплины
имеют прежде всего практическую направленность — служат це-
лям филолого-текстологической работы («филологическая линг-
вистика» ), обучения языку («дидактическая лингвистика») и
нормализации литературного языка («нормативная лингвистика»);
теоретические вопросы рассматриваются главным образом в ра-
ботах философского характера.
Во второй период лингвистика формируется как отдельная
наука с определенным объектом, собственными задачами и мето-
дами исследования, однако при решении теоретических проблем
(при освещении вопросов сущности языковых явлений, происхож-
дения, развития и функционирования языка) языковеды прибе-
гают к помощи других наук, в частности биологии и психологии.
Третий период начинается поисками тех аспектов языка, ко-
торые являются объектом изучения собственно языкознания
(«внутренней лингвистики»), отграничения (делимитации) язы-
кознания от других наук. Все лингвисты считают язык социаль-
ным явлением, однако для одних — это лишь теоретическое по-
ложение, из которого не делается соответствующих выводов,
тогда как для других — это ключ к пониманию сущности языка.
Игнорируя главное — то, для чего создан и функционирует
язык — представители первого направления все более «очищают»
языкознание от элементов других наук, а объект языкознания —
от смежных областей и явлений; они превращают имманентное
рассмотрение языка в общий принцип, рассматривают язык как
1 См. также: Г. Б. Джаукян. История языкознания, ч. 1. Ереван, 1960,
стр. XXXVI (на арм. яэ.).
46
чистую форму, как некую замкнутую структуру, определяемую
совокупностью чистых отношений. Представители второго направ-
ления пытаются преодолеть эту односторонность, объяснить сущ-
ность языка, исходя из его социального характера, учитывая его
многогранные связи с другими явлениями. В центре внимания
первых — усовершенствование методов исследования, улучшение
методики, в центре внимания вторых — вопросы сущности языка,
вопросы теории и методологии.
Во второй половине XX в. усиливается общая тенденция
к сближению этих двух направлений под влиянием как внутрен-
них, так и внешних факторов. Языковеды начинают сознавать,
что языкознание может достигнуть больших успехов лишь при
условии, если результаты одного направления будут учитываться
представителями другого направления: увлечение внешней фор-
мой, даже при отточенной методике ее изучения, не в состоянии
дать цельного представления о языке, изучение же общественной
сущности языка только выиграет, применяя более точную ме-
тодику и учитывая достижения в области изучения языковой
структуры. Внешним толчком к сближению двух направлений
послужила общая тенденция сближения наук, усиление интегра-
ции областей научных знаний в противовес дифференциации,
диктуемой накоплением большого количества научной информа-
ции. В частности, следует указать на появление таких синтети-
ческих наук, как семиотика, кибернетика, теория информации,
возрастание роли философии и математики, на создание смежных
областей знаний и смежных наук, общую необходимость рацио-
нализации получения научной информации при быстром возра-
стании ее количества.
Начиная с 50-х годов языкознание характеризуется появле-
нием новых областей исследования и большого количества смеж-
ных дисциплин, четким разграничением проблем исследования
центральных и периферийных дисциплин, с одной стороны, тео-
ретического и прикладного языкознания — с другой, возраста-
нием роли метатеории и металингвистики, вызванным необходи-
мостью унифицировать терминологию, оценивать различные теории
с точки зрения их значимости и степени соответствия опре-
деленному научному идеалу, важнейшие достижения в одной
области делать достоянием других областей.
К концу первой половины XX в., когда начинали свое побед-
ное шествие кибернетика и теория информации, чтобы в даль-
нейшем слиться в одну науку, когда в языкознании только что
намечались новые тенденции, охарактеризованные выше, делается
попытка создать классификацию лингвистических дисциплин.
В статье «Область лингвистики», появившейся в 1949 г., амери-
канский лингвист Д. Трейгер2 задается целью выяснить взаимо-
2 G. L. Trager. The field of linguistics. «Staudies of linguistics (occasional
papersl). Norman (Oklahoma), 1949.
47
отношение лингвистических дисциплин и, исходя из определен-
ной концепции, разработать соответствующую унифицированную
терминологию для их обозначения. Всю область исследования
языка он определяет как макролингвистику, которую делит на:
1) прелингвистику, занимающуюся физическими и биологиче-
скими данными, необходимыми для лингвистики, 2) микро лингви-
стику, или лингвистику в собственном смысле и 3) металингви-
стику, занимающуюся изучением соответствий между языком и
другими системами культуры. Предлагая указанные термины,
сам Д. Трейгер считал, что не следует рассматривать их как
окончательные, и, если будут предложены другие более удачные
термины, то нужно их принять. Если термины макролингвистика
и микролингвистика получили довольно широкое употребление,
то уже через два года Э. Хауген указывал на неудачное употре-
бление термина металингвистика3, который в настоящее время
обозначает исследования по метаязыку, в частности, по технике
лингвистических обозначений (терминов).
Прежде чем перейти к классификации лингвистических дис-
циплин, следует четко разграничить понятия «лингвистическая
дисциплина» и «раздел науки о языке». Подобное разграничение
не всегда проводится с достаточной последовательностью. Часто
разделы науки о языке называются дисциплинами и наоборот.
Более того, часть подменяется целым: наукой называется не
только языкознание, но и его разделы (так, например, фонетика
определяется как наука о звуковой стороне языка). Для правиль-
ного распределения лингвистического материала необходимо уста-
новить прежде всего соотношение этих двух понятий. Идя путем
грубого обобщения, можно сказать, что лингвистические дисци-
плины — это части науки о языке, объекты которых представ-
ляют различные степени пространственно-временной обобщен-
ности языка, начиная от языка индивидуума' и кончая челове-
ческим языком. Объекты дисциплин можно квалифицировать
словом «язык», имея в виду при этом различные ступени обоб-
щенности этого понятия. Разделы же науки о языке — это такие
ее части, объекты которых представляют собою различные сто-
роны языковой структуры. Из нее выделяется та или иная сово-
купность элементов, рассматривающая как нечто самостоятель-
ное, — в отвлечении от других совокупностей элементов (хотя
в языке все они функционируют вместе).
Между лингвистическими дисциплинами и разделами науки
о языке существует отношение свободной сочетаемости: в каж-
дой дисциплине правомерно выделять одни и те же разделы,
а с другой стороны, каждый раздел может различаться по дисци-
плинам (ср. общая фонетика, историческая фонетика и т. п.).
Следует учесть, что некоторые дисциплины связаны лишь с опре-
3 Е. Haugen. Directions in modern linguistics. «Language», 27. 1951. Cp.
также: Э. Кемп. Словарь американской лингвистической терминологии.
М., 1964, стр. 109—110.
48
деленными разделами (ср. лингвоакустика — «прелингвистиче-
ская» дисциплина).
До сих пор нет общепринятых удачных терминов для многих
дисциплин и разделов: либо употребляются старые термины
(ср. употребление термина «грамматика» в широком значении),
либо прибегают к описательным оборотам (ср. «описание струк-
туры современного русского языка»), либо же, наконец, вместо
изучающей дисциплины называют объект (ср. «современный рус-
ский язык»). Еще хуже обстоит дело при переходе от одного
языка к другому, у каждого из которых существуют традицион-
ные термины (ср. в англ. яз. comparative filology, обычно употре-
бляющееся вместо comparative linguistics).
В настоящей статье мы займемся классификацией лингвисти-
ческих дисциплин. Что касается разделов лингвистики, то о них
мы уже имели случай говорить4, оставив подробное обоснование
на будущее.
Рассмотрение структуры языкознания есть не что иное, как
установление принципов классификации и систематизации линг-
вистического материала. В этом отношении классификация со-
ставных частей языкознания не отличается от любой другой клас-
сификации. Классифицировать — значит выделить основные при-
знаки частей, рассматриваемых по отношению к целому. Какие
требования предъявляются к классификации частей языкознания,
в данном случае — лингвистических дисциплин, и какими должны
быть выделяемые признаки?
Если выделить широкую область лингвопроблематики («мак-
ролингвистики») и указать в ней более узкую область «собст-
венно лингвистики», то перед нами возникнут две задачи: клас-
сификация дисциплин, занимающихся лингвистической пробле-
матикой, и дисциплин, входящих в «собственно лингвистику».
Для решения первой задачи следует выйти за пределы «собст-
венно лингвистики» и учесть результаты общей классификации
наук. Однако здесь положение не совсем благополучно. Можно
сказать, что до сих пор нет общепринятой классификации наук,
хотя этой проблеме посвящена огромная литература. Неправиль-
ное деление приводит к неправильным выводам о «точных» и
«неточных», «настоящих» и «ненастоящих» науках.
Учитывая результаты общей классификации наук, мы не
вправе механически переносить их на дисциплины, так или иначе
соприкасающиеся с лингвистической проблематикой. Такой под-
ход будет слишком широким, ибо все науки так или иначе поль-
зуются языком и вынуждены учитывать данные лингвистики,
хотя бы в области терминологии. С другой стороны, лингвистика
пользуется такими приборами и данными, приготовление или
4 Г. Б. Джаукян. О соотношении лингвистических единиц и их различи-
тельных признаках. — «Теоретические и практические вопросы препо-
давания иностранных языков». М., 1970, стр. 7—22.
4 Теория языка 49
использование которых не входит в ее непосредственные задачи.
Однако учесть всю совокупность отношений и дать «открытую»
для новых дисциплин классификацию вполне возможно.
Ясно, что при определении круга дисциплин, имеющих отно-
шение к языку и языкознанию, следует учесть типы их отноше-
ний. Здесь можно пользоваться системой обозначений отноше-
ний и противопоставлений, предложенной автором статьи5:
1) отношение к ... (->), 2) отношение от ... (<-), 3) отношение
взаимности (и от ... и к ...) («->); 4) отношение независимости
(ни от ... и ни к ...) (->-) и 5) отношение к самому себе (<э).
Если оставить для «собственно лингвистики» термин микролинг-
вистика (хотя по предлагаемой системе обозначения были бы
более целесообразны термины этеолингвистика или центролинг-
вистика), то для первой группы дисциплин можно было бы
ввести термин пролингвистика (термин прелингвистика, предло-
женный Д. Трейгером, менее целесообразен, если иметь в виду
общую систему обозначений с использованием греческих приста-
вок) , для второй группы — аполингвистика, для третьей — пери-
лингвистика 6, а для пятой оставить термин металингвистика.
Соотношение групп дисциплин, занимающихся лингвопроблема-
тикой и входящих в макролингвистику, можно представить по
следующей схеме (рис. 1):
Рис. 1.
Если оставить в стороне металингвистику, то соотношение
остальных групп дисциплин можно представить следующим об-
разом (табл. 1 и 2).
5 Г. Б. Джаукян. О принципах построения универсальной лингвистической
модели. «Всесоюзная научная конференция по теоретическим вопросам
языкознания (11—16 ноября 1974 г.). Тезисы докладов и сообщений пле-
нарных заседаний». М., 1974, стр. 56.
6 Мы оставляем в стороне термин «паралингвистика», употребляемый
в другом значении, хотя для обозначаемой им области он менее целв’
сообразен.
50
Таблица 1
Признаки Дисциплина
Перилингви- стика Пролингви- стика £Аполингви- стика Микролинг- вистика
Направленность извне к лингвистике + + — —
Направленность вне от лингвистики + — 4- —
Таблица 2
Признаки Направленность извне к лингвистике Направленность извне к лингвистике
Направленность вне от лингвистики Перилингвистика Аполингвистика
Направленность вне от лингвистики Пролингвистика Микролингвистика (цент- ролингвистика)
На современном этапе развития науки, при всестороннем
взаимодействии наук и широком применении методов таких «об-
щих» и синтетических наук, как математика, кибернетика, семио-
тика, трудно установить четкую границу между перилингвисти-
кой, с одной стороны, пролингвистикой и аполингвистикой —
с другой. Поэтому деление дисциплин по этим группам будет
несколько условным. Идя путем грубого обобщения, можно ска-
зать, что к пролингвистике относятся дисциплины, использую-
щие данные «общих» и естественных наук, к аполингвистике,—
дисциплины прикладной лингвистики, к перилингвистике — дис-
циплины, перебрасывающие мост между языкознанием и дру-
гими общественными науками. Отношение языкознания к фило-
софии своеобразно. С одной стороны, философия является идео-
логической и методологической основой лингвистики, с другой
стороны, языкознание оказывает существенное влияние на реше-
ние проблем гносеологии и логики. Это отношение скорее всего
третьего типа, т. е. лингвистическая философия (лингвофилосо-
фия) скорее всего относится к перилингвистике. Однако, имея
в виду, что философия может пользоваться данными всех наук,
ее отношение к лингвистике можно представить также, как от-
ношение к лингвистике других «общих» наук.
Если учесть, во-первых, вышеприведенную классификацию,
51
4*
во-вторых, сложившуюся терминологическую традицию,
в-третьих, необходимость некоторой унификации терминологии
и возможности терминообразования, то можно предложить сле-
дующую схему:
1. Пролингвистические дис-
циплины
а) Использование данных есте-
ственных наук
Лингвоакустика (экспери-
ментальная фонетика)
Лингвогеография 7
Лингвобиология
Лингвоантропология
2. Аполингвистические дис-
циплины (дисциплины при-
кладной лингвистики)
Педолингвистика (лингво-
педагогика, методика обуче-
ния языку)
Аполексикология («при-
кладная лексикология» —-
лексикография, разработка
терминологии, ономастиче-
ские исследования)
Техно лингвистика (инже-
нерная лингвистика: авто-
матический перевод, исполь-
зование данных лингвистики
в телекоммуникации и т. п.)
Патолингвистика (использо-
вание данных лингвистики
для лечения расстройства
речи, при психотерапии
и т. п.)
б) Использование данных об-
щих и синтетических наук
Лингвофилософия (лингви-
стическая философия8, фи-
лософия языка)
Лингвоматематика (матема-
тическая лингвистика)
Лингвокибернетика (« линг-
воника»)
Лингвосемиотика
3. Перилингвистические дис-
циплины
Палеолингвистика (дисцип-
лина на стыке лингвистики,
историографии и археоло-
гии)
Социолингвистика
Этнолингвистика
Психолингвистика9
4. Металингвистические дис-
циплины 10
История лингвистики
Лингвистическая термино-
логия
Лингвистическая методоло-
гия — учение о методах
исследования языка
Лингвистическая структуро-
логия, или лингвистическая
систематика (учение о струк-
туре лингвистики)
7 Термин использован в необычном смысле — для обозначения использо-
вания данных географии при изучении распространенности языков и
диалектов.
8 Не в качестве обозначения философского направления.
9 Неправильно утверждение, будто собственно лингвистика занимается
языком, а психолингвистика — речью. В обоих случаях объектом изу-
чения является язык в его наблюдаемом проявлении — речи, но с раз-
ных точек зрения, в разных целях и при помощи различных методов.
10 Термину «металингвистика» мы придаем более широкое значение, вклю-
чая сюда все то, что не относится к собственно лингвистике и другим
областям «макролингвистики».
52
Если при классификации макролингвистических дисциплин
мы пользовались результатами общей классификации наук, то
при классификации микролингвистических дисциплин следует
исходить из собственно лингвистических критериев.
В качестве наиболее важных признаков можно выделить сле-
дующие:
1) Степень обобщенности (объем понятия). По этому при-
знаку можно выделить пять степеней обобщения: а) общая линг-
вистика, б) частная лингвистика (по характеру объекта здесь
возможны различные степени частности), в) отдельная лингви-
стика (изучение отдельного языка), г) диалектология (здесь
также могут быть различные деления в соответствии с характером
объекта) и д) индивидуальная лингвистика, или, если учесть,
что язык отдельного индивидуума изучается как таковой обычно
по письменным памятникам (в соответствии с общественной зна-
чимостью индивидуума), авторская лингвистика. Для необщих
лингвистик в каждом отдельном случае следует конкретно ука-
зывать на объект (индоевропейское языкознание, история рус-
ского литературного языка и т. п.).
2) Историческое или неисторическое рассмотрение объекта
(рассмотрение объекта в диахронии или в синхронии). По этому
признаку можно выделить: а) исторические, или диахронические
и б) неисторические, или синхронические дисциплины (диалинг-
вистика и силлингвистика<синлингвистика).
3) Инвариативность или вариативность объекта. По этому
признаку можно выделить: а) дисциплины, изучающие инвари-
антный объект (как некоторое идеальное состояние), существую-
щий в виде стандартного (например, литературного) языка или
восстанавливаемый как таковой (как обобщенный объект, ср.
реконструируемый праязык) и б) дисциплины, изучающие вариа-
ции (варианты) объекта (инвариативная лингвистика и вариа-
тивная лингвистика). Понятие вариативности при широкой его
интерпретации охватывает пространственно-территориальные, вре-
менно-хронологические, социально-функциональные, системно-
структурные варианты. Однако, во-первых, типы пространственно-
территориальной и временной вариативности учтены в качестве
отдельных (первого и второго) признаков деления, во-вторых,
на различных уровнях обобщения и при различных времен-
ных срезах либо важным становится один из вариантов, либо они
выступают вместе — в различных комбинациях (как отдельные
аспекты изучения в пределах одной и той же дисциплины), либо
стирается грань между ними. Так, генеалогическая классифика-
ция языков, выступающая как часть общей лингвистики, явля-
ется пространственно-временной вариативностью, ибо вводит нас
в исторически отдаленное время общностей различных языков и
фактически восстанавливает некоторое идеальное состояние про-
странственной близости при генетическом родстве. Она одновре-
менно делит языки по степени структурно-материальной бли-
53
зости или отдаленности11. Стилистика, выступающая как отдель-
ная вариативная лингвистика, изучает социально-функциональные
и ситуативно-индивидуальные варианты. Во многих случаях
изучение инвариантов и всех или некоторых вариантов объеди-
няется в одну общую дисциплину (ср. объединение в одну срав-
нительную дисциплину реконструкции общего языка для семьи
родственных языков, ареальной его характеристики и дальней-
шей вариации в существующих языках).
Имея в виду, что инвариативная и вариативная лингвистики
часто выступают вместе и что на некоторых уровнях (например,
на уровне общей лингвистики) дробление нецелесообразно, при-
ведем сначала классификацию по двум признакам, затем перей-
дем к выделению дисциплин по третьему признаку. Первое деле-
ние дает следующую картину (табл. 3).
Таблица 3
Степень обобщенности Историчность
Историчность (диахроничность) Неисторичность (синхроничность)
Общая лингвистика Общая диа лингвистика Общая силлингвистика
Частная лингвистика Сравнительное языко- знание (компаративис- тика) Сопоставительно-типо- логическое языкозна- ние
Отдельная лингвистика История языка Синхронное изучение отдельного языка
Диалектология Историческая диалек- тология Синхронная диалекто- логия
Индивидуальная (автор- ская) лингвистика Фи лоло го-тексто логи- ческая лингвистика Авторская лингвистика (синхронное изучение языка отдельных авто- ров)
При составлении табл. 4 названия лингвистических дисцип-
лин приводятся в терминологически унифицированной форме,
причем в некоторых случаях в скобках указываются существую-
щие названия или дается краткая характеристика дисциплин.
Следует заметить, что ни результаты классификации, ни введен-
ные термины не являются окончательными. К сожалению, раз-
меры статьи не дают возможности определить задачи каждой из
дисциплин. 11
11 Генеалогическая классификация языков—«чисто» лингвистическая
задача в отличие от «чисто» территориального (географического) рас-
пределения языков, входящего в задачи лингвогеографии.
54
Таблица 4
Степень обобщенности Вариатив- ность Историчность
Историчность (диахроничность) Неисторичность (синхроничность)
Общая лингвисти- ка инвариатив- ность общая диалингвистика общая силлингвистика
вариатив- ность общевариативная диа- лингвистика (генеало- гическая классифика- ция языка) общевариативная сил- лингвистика (типоло- гическая классифика- ция языков)
Частная лингвисти- ка инвариатив- ность частная диалингвистика (реконструктивная диа- лингвистика) частная силлингвистика (сопоставительная лин- гвистика)
вариатив- ность частно-вариативная диа- лингвистика (ареаль- ная лингвистика, срав- нительная грамматика групп языков и отдель- ных языков, входя- щих в данную группу) частно-вариативная силлингвистика (линг- вистическая характе- рология)
Отдельная лингвисти- ка инвариатив- ность отдельная диалингви- стика (история стан- дартно-литературного языка) отдельная силлингви- стика (описание стан- дартно-литературного языка)
вариатив- ность отдел ьно-в ариативная диалингвистика (исто- рическая стилистика) отдельно-вариативная силлингвистика (сти- листика)
Диалекто- логия инвариатив- ность диа-диалектология (историческая диалек- тология) синдиалектология (син- хронная диалектоло- гия)
вариатив- ность вариативная диа-диа- лектология (историко- вариативная диалекто- логия, лингвистическая география, историче- ская классификация диалектов) вариативная синди- алектология (описание отдельных диалектов)
Индиви- дуальная (авторская лингвисти- ка) инвариатив- ность индивидуальная диа-| лингвистика (восста- г новление текстов, кри-| тическая текстология)* индивидуальная сил- лингвистика (изучение языка отдельных авто- ров)
вариатив- ность индивидуально-вариа- тивная диалингвистика (лингвистико-фило ло ги- ческое изучение древ- них текстов) индивидуально-вари- ативная силлингви- стика (изучение стиля отдельных авторов)
55
ЗВУКОВЫЕ ЗАКОНЫ
И ИХ ВНУТРЕННИЕ МЕХАНИЗМЫ
С. Д. Кацнельсон
Центральным понятием сравнительно-исторической фонетики ин-
доевропейских языков является понятие фонетического закона.
В известном смысле можно даже сказать, что фонетические за-
коны лежат в основе всей сравнительной грамматики. Прони-
зывая фонетический строй сопоставляемых языков, звуковые за-
коны образуют материальную основу всякого исторического ис-
следования родственных языков L От степени развития истори-
ческой фонетики и точности ее законов во многом зависит и
состояние компаративистики в целом.
Первые наблюдения в области исторической фонетики индо-
европейских языков принадлежали, как известно, основателям
сравнительного языкознания. Однако открытые ими звуковые
соответствия между различными периодами исторического раз-
вития языков данной семьи не были достаточно строги и допу-
скали множество исключений. Лишь выступившее в последней
трети прошлого столетия младограмматическое направление су-
мело внести существенные изменения в старое понятие о звуко-
вых соответствиях и добиться заметных успехов на этом пути.
Открыв, что фонетическое развитие не всегда протекает в виде
спонтанного изменения обособленных звуков, и что немалую роль
в звуковых изменениях играют позиционные факторы, т. е. влия-
ния соседних звуков или акцентуации на меняющийся звук,
младограмматики и родственные им по направлению исследова-
тели сумели устранить многие исключения из ранее установлен-
ных звуковых изменений и тем самым придать своим наблюде-
ниям более строгий и точный вид. Разграничение спонтанных
и позиционных звуковых изменений позволило выдвинуть мето-
дический тезис о «безысключительности звуковых законов» и тем
самым, как казалось, приблизить лингвистическое понятие за-
кона к законам точных наук.
В реальности, однако, новое открытие при всей его значимости
не оправдало связанных с ним надежд. Внимательное рассмотре-
ние вновь открытых звуковых законов очень скоро показало,
что их объяснительная сила в общем невелика и во всяком слу-
чае несопоставима с законами естественных наук. Это прекрасно
видел уже сподвижник младограмматиков Г. Пауль. «Слово „за-
кон", — предостерегал он, — употребляется в весьма различных
значениях, что может легко привести к путанице. Понятие зву-
1 Ed. Hermann. Lautgesetz und Analogie. Abhandlungen der Ges. der Wis-
senschaften zu Gottingen, N. F., Bd. XXIII. Berlin, 1931, стр. 1.
56
нового закона не следует употреблять в том смысле, в каком мы
говорим о законах в физике или химии». И далее: «Звуковой за-
кон не содержит в себе указаний на то, что непременно должно
наступить всякий раз при данных общих условиях, он констати-
рует лишь регулярность определенной группы исторических яв-
лений» 2.
Различие между законом и «регулярностью», на котором на-
стаивает здесь Г. Пауль, носит принципиальный характер. Поня-
тие «регулярности» предполагает иной, менее глубокий уровень
научного познания, чем понятие закона. Фонетические соответ-
ствия устанавливаются путем систематического сличения слов и
словоформ родственных языков. Обнаруживаемые в итоге исто-
рические связи звуков, — спонтанные и комбинаторные, — и есть
то, что компаративистика называет «звуковыми законами» и что,
по Паулю, следует точнее называть «регулярностями». Устанав-
ливаемые на уровне прямого наблюдения, они воспроизводят
конкретные звуковые связи между родственными языками. В от-
личие от такой «регулярности» подлинный закон должен вскры-
вать глубинные, т. е. всеобщие и необходимые связи между зву-
ковыми элементами и их последующими трансформациями. Он
должен содержать в себе указание на условия, необходимые и
достаточные для того, чтобы трансформации этого рода могли
повторяться в других языках и в другое время. Подлинные зако-
номерности фонетического развития не даны в простом наблюде-
нии. Раскрытие их требует проникновения в генетико-историче-
ские «механизмы» фонетической системы.
Низведя фонетические «законы» классической компаративи-
стики до уровня эмпирических регулярностей, Г. Пауль не ста-
вил перед собой задачи раскрытия подлинных историко-фонети-
ческих закономерностей. Более того, он заранее исключал воз-
можность таких исследований, так как вслед за неокантианцем
В. Виндельбандом — хотя и с некоторыми отклонениями, — считал,
что исторические науки не принадлежат к числу «законоустанав-
ливающих наук». Несравнимо тоньше решали этот вопрос пред-
ставители казанской школы. Признавая, что внутренние законы
языкового развития «еще не открыты», А. И. Бодуэн де Куртенэ
тем не менее оптимистически оценивал положение в нашей науке;
«теперешнее языкознание, — говорил он, — находится, по-види-
мому, на хорошем пути по направлению к этой цели» 3. Его уче-
ник Н. В. Крушевский прямо полемизировал с Паулем, отстаи-
вая объективное существование всеобщих звуковых законов, «по
природе своей ничем не различающихся от законов физических
или химических» 4.
2 Г. Пауль, Принципы истории языка. Пер. с нем. М., i960, стр. 87.
3 См. тезисы, данные в приложении к некрологу о Бодуэне де Куртенэ
(ИРИС, 1930, т. III, стр. 325).
4 Н. В. Крушевский. Очерк науки о языке. Казань, 1883, стр. 60.
57
В современной науке накоплено множество данных, позволяю-
щих пересмотреть вопрос о закономерностях звукового развития.
К «регулярностям» традиционной компаративистики добавились
новые сведения, добытые типологией фонологических систем и
лингвистической географией из наблюдений над живой речью.
Сюда относятся прежде всего данные о вариабельности фоноло-
гических систем и просодических особенностях живой речи, скупо
или вовсе не представленные в письменных памятниках языка,
с которыми по преимуществу имела дело традиционная история
языка. Существенную помощь в осмыслении историко-фонети-
ческих процессов оказывает и фонологическая теория, несрав-
ненно тоньше анализирующая их сущность, нежели старая
фонетика с ее преимущественным вниманием к физиологии
речи.
Чтобы по праву называться законами, историко-фонетические
закономерности должны отвечать требованиям объективности,
необходимости и всеобщности, предъявляемым к за-
конам естественных наук. Применительно к фонетическим про-
цессам первое из этих требований означает, что исследование
должно опираться на адекватные представления о звуках языка.
Старой фонетике, не учитывавшей функциональный аспект фоне-
тических явлений и акустику речи, звуки языка представлялись
зыбкими образованиями, состоящими из множества артикуляций
и слуховых впечатлений. Полагая, что «любые различия в коли-
честве звука, в высоте тона, силе артикуляции и экспирации
допускают бесчисленное множество градаций», старая фонетика
считала возможным говорить о «непрерывности звуков в слове» 5.
При таком плюралистическом понимании оставалось неясным,
откуда же проистекает единство языкового звука, позволяющее
фиксировать его в письме в виде единой буквы.
Современная фонология показала, что дискретность звуковых
элементов обусловлена их смыслоразличительной потенцией. Вы-
кристаллизовавшиеся в ходе историко-фонетического процесса
отдельные фонемы обладают смыслоразличительной функцией,
сплачивающей артикуляторные и акустические признаки фонем
в относительное единство. Старый тезис о непрерывности звука
в слове не выдерживает критики. Слово не является контину-
умом, допускающем в принципе бесконечную членимость. Оно
состоит из конечного числа фонем, однозначно определяемого по-
фонемной сегментацией слова. Это обстоятельство имеет немало-
важное значение для теории историко-фонетических процессов.
Обнаружение дискретной природы фонем и их смыслоразличи-
тельной роли привело к дискредитации старых представлений
о «постепенных» и «незаметных для уха» превращениях одного
звука в другой. Коль скоро выявилось, что стабильность состава
фонем в слове или словоформе необходима в опознавательных
5 Г. Пауль, Указ, соч., стр. 73.
58
целях и охраняется слуховой и произносительной нормой, стало
вместе с тем очевидным, что всякое отклонение от нормы и нару-
шение ее не может пройти незамеченным. По инерции, правда,
в исторической фонетике до сих пор еще встречаются утвержде-
ния, будто изменение звука, скажем, переход t>s, является ре-
зультатом интеграции непрерывных переходов типа t... th... ts... s,
постепенно накапливавшихся в итоге множества оговорок и ос-
лышек, почему-то протекавших в едином направлении. Однако
теория фонем исключает подобную трактовку. Звуковые пере-
ходы для нее это нечто большее, чем крайние точки непрерыв-
ного процесса, затронувшего одну из фонем.
В противоположность исторической фонетике, рассматривавшей
звуковые изменения атомистически, т. е. в одностороннем отноше-
нии звука-прототипа к своему деривату, историческая фонология
стремится разъяснить звуковые изменения как результат внутрен-
ней перестройки системы фонем. Процессы, представляющиеся
постепенными и непрерывными, пока мы берем их в отвлечении
от системы, оказываются скачкообразными в системно-фонологи-
ческом плане. Фонемы характеризуются специфическими систем-
ными связями. Каждая фонема противостоит всем остальным фо-
немам в системе, отличаясь определенными дистинктивными при-
знаками. Пока изменение фонемы не затрагивает ее системных
связей, оно остается незаметным и несущественным для истории
языка. Но положение дел радикально меняется, как только
в итоге изменения имеет место сдвиг в отношениях между эле-
ментами данной системы. Как медленно ни совершалась бы под-
готовка такого процесса, каковы бы ни были его промежуточные
этапы, с фонологической точки зрения может быть лишь одно из
двух: либо отношения между элементами системы остались преж-
ними и система не изменилась, либо же отношения изменились,
и мы должны зарегистрировать сдвиг в составе фонем. Так, на-
пример, совпадение безударного о с гласным а в южнорусском
могло протекать медленно через ряд промежуточных этапов. Но
результат в любой момент был вполне однозначным: слияние
фонем либо произошло, либо нет. Третьего не дано6.
Развитие фонологической системы совершается, таким обра-
зом, в виде скачков. Еще Н. В. Крушевский допускал «возмож-
ность некоторых перерывов или, вернее, скачков в истории
звука» 7, но до фонологии такое допущение оставалось не более
чем смутным предчувствием истины.
Говоря о качественных сдвигах, или «скачках», в развитии
языка, не следует, разумеется, отождествлять такие переходы
с резкими перерывами постепенности, своего рода «взрывами».
Специфика языка, как коммуникативной системы, исключает та-
6 R. Jakobson.. Principes de phonologie historique. — В кн.: R. Jakobson. Se-
lected Writings, '1. Phonological Studies, ’s—Gravenhage, 1962, стр. 205,
7 Ц, В. Крушевский. Указ, соч., стр. 32.
59
кую возможность. Одна из важнейших задач теории звуковых
изменений заключается в том, чтобы показать, как в языке
могут происходить существенные качественные сдвиги, при пол-
ной исключенности взрывов. К этому вопросу мы еще вернемся
в конце настоящей статьи.
Видя в фонетических изменениях атомистические процессы
спонтанного либо комбинаторного превращения одного звука
в другой, представители традиционного исторического языкозна-
ния мало задумывались над конкретными обстоятельствами и при-
чинами таких изменений. Даже в случае комбинаторных процес-
сов, когда изменение фонемы обусловлено позиционными усло-
виями, связь между изменением фонемы и ее позицией, как
правило, оставалось невыясненной. То, что в истории языка назы-
валось звуковыми законами, на деле раскрылось как чисто эм-
пирическая констатация определенных звуковых изменений. Для
того, чтобы от таких наблюдений перейти к подлинным законам
звукового развития, необходимо еще выявить конкретные условия,
совокупность которых делает такое развитие возможным и необ-
ходимым. Именно эти условия в их совокупном взаимодействии
мы и имеем в виду, когда говорим о внутренних, или генетиче-
ских, механизмах данного звукового процесса.
Причина изменений фонемного состава во многих случаях
коренится в условиях взаимодействия фонемного состава с акцен-
туацией данного языка. Классическая компаративистика в ряде
случаев отметила роль этого фактора, но внутреннего механизма
его воздействия на фонемы не раскрыла. Наиболее ярким приме-
ром такого историко-фонетического процесса может служить
«закон Вернера».
Датскому исследователю, как известно, удалось связать ка-
завшиеся беспорядочными чередования германских спирантов
с местоположением индоевропейского иктуса в слове и тем самым
устранить многочисленные исключения из закона германского пе-
редвижения согласных, открытого Р. Раском и Я. Гриммом. Как
показал Вернер, полученные из индоевропейских глухих смыч-
ных (р, t, к) германские спиранты f, р, h, как и унаследованный
из индоевропейского дентальный спирант s, обнаруживают ре-
гулярные колебания в зависимости от места индоевропейского
иктуса в слове. Так, санскр. pita, греч. рагёг'отец’ с окситонным
ударением в германском соответствует вариант со звонким со-
гласным (ср. готск. fadar, др.-англ. faeder и др.), тогда как
санскр. bhrata 'брат’, греч. phr£ter 'член фратрии’ с баритонным
ударением соответствуют готск. Ьгбраг, др.-сакс. brother и др.
с глухим спирантом. Установленная Вернером связь казалась не-
ожиданной, но хорошо подтверждалась соответствиями. Попытки
объяснить ее долго не имели успеха. Часто повторявшиеся ссылки
на роль интерсонорной позиции в озвончении спирантов лишены
убедительной силы, так как в той же позиции встречались и глу-
хие спиранты.
60
Лишь в самое последнее время в результате сравнительного
исследования германских просодических систем, были вскрыты
внутренние механизмы, способствовавшие возникновению чередо-
ваний по закону Вернера. Как выяснилось, в германском суще-
ствовала просодическая система, функционально омоморфная
индоевропейской словесной акцентуации, но по своему материаль-
ному воплощению существенно отличавшаяся от нее. Если в сан-
скрите и древнегреческом ударение было подвижным и встречалось
как на корневых, так и на конечных слогах, то в германском
оно было фиксировано на корневом слоге, и индоевропей-
ская подвижность ударения была замещена здесь просодическими
вариациями корневого слога. В зависимости от количества слога,
его краткости, долготы или сверхдолготы, а также фонемного
наполнения, просодические контуры слога принимали различный
вид. Так, например, на долгих слогах, состоявших из краткого
гласного, сонанта и шумного согласного, могли чередоваться
просодемы двух типов: одновершинная и двухвершинная. Одно-
вершинная просодема имела трехморный контур типа оОи,
а двухвершинная — трехморный же контур типа Фонемы,
на которые приходилась вершина контура, получали усиление,
тогда как фонемы низинных мор ослаблялись. Так как среди
фонем, составлявших фонемный базис просодем, встречались и
шумные согласные, а в связи с чередованиями просодем они
попадали в разные позиции, то в словах и словоформах чередо-
вались сильные и слабые ступени фонем.
Вариации шумных в чередованиях просодем являются ключом
к закону Вернера. Пока трехморная акцентуация на долгих кор-
невых слогах с шумным согласным в исходе сохранялась, разли-
чие сильной и слабой ступени определялось в них разновид-
ностью просодического контура. Когда же впоследствии трех-
морная акцентуация на таких слогах сменилась двухморной, и
шумные выпали из фонемного базиса, былые просодические ва-
риации шумных дефонологизовались. Звонкие и глухие ступени
шумных, обусловленные трехморной акцентуацией определен-
ного типа, превратились в различия звонких и глухих фонем.
Следует, впрочем, оговориться, что по меньшей мере для древней
поры правильнее будет говорить не о различии звонких и глухих,
а скорее, о различии слабых и сильных согласных. Как показы-
вает рассмотрение германской просодики во всех ее частях, фоно-
логически релевантной для нее была корреляция интенсивности
и слабости, а не звонкости и глухости.
Установленное Вернером правило, согласно которому индо-
европейской окситонезе в общегерманском соответствовал звон-
кий спирант, а индоевропейской баритонезе — глухой, действи-
тельно лишь для одного фрагмента древнейшей германской
слоговой акцентуации. Слова с другими шумными в исходе корне-
вого слога остались вне поля наблюдений выдающегося компара-
тивиста. Объясняется это тем, что чередования согласных при-
61
влекли его внимание лишь в связи с многочисленными исклю-
чениями из закона передвижения согласных. К тому же другие
чередования согласных, относящиеся к древней акцентуации, на-
пример, чередования простых и геминированных фонем, сохрани-
лись хуже, и их связь с историей акцентуации была распознана
только в наши дни, когда были описаны современные герман-
ские просодические системы и с помощью метода внутренней
реконструкции была вскрыта ретроспектива их исторического ста-
новления.
Раскрытие внутренних механизмов фонетических процессов
требует еще, как отмечалось выше, ответа на вопрос, каким об-
разом качественные сдвиги в фонологической системе языка
могли осуществляться постепенно, не создавая угрозы внезап-
ного нарушения нормы. Ключ к этой проблеме содержится в уче-
нии Л. В. Щербы о стилях произношения8. Отмечая различие
фонетических стилей речи, основатель ленинградской фонети-
ческой школы для простоты различал два основных стиля речи —
«разговорный», или беглый, свойственный обычной речи, и «пол-
ный», более отчетливый и эксплицитный. В полном стиле обна-
руживаются такие свойства языка, которые в обычной речи не-
редко скрадываются. Границы между этими стилями весьма под-
вижны, и не только в синхронном плане. Облегченные варианты
обычного стиля могут с течением времени фонологизоваться и
вытеснять нормы полного стиля. Применительно к развитию гер-
манской акцентуации можно, например, предположить, что
в эпоху отмирания трехморной акцентуации наряду с трехмор-
ными акцентами полного стиля существовали уже и двухморные
акценты «обычного» стиля, которые отличались от первых лишь
тем, что интенсивность третьей моры утратила в них свою реле-
вантность. Фонетически все оставалось на месте, но в фонологи-
ческом плане положение резко менялось, так как контура первых
двух мор хватало теперь для различения соответствующих слов.
Так, в языке появились дублеты, которые в процессе'дальнейшего
развития были обобщены. Сходное развитие могло иметь место
позднее, в эпоху полного отмирания просодических систем. Так
как различие просодем поддерживалось не только контурными
различиями, но также вариациями фонем, и так как различия
второго типа сами по себе были достаточны для целей смысло-
различения, то с течением времени последние могли полностью
вытеснить различия первого рода. Перестройка фонологической
системы в ходе устранения избыточных форм, как и переход
произносительных вариантов из одного стиля произношения
в другой не могут вносить резких изменений в общую систему
языка. Меняя ее исподволь, они вместе с тем приводят к коренной
перестройке фонологической системы9.
8 Л. В. Щерба. Фонетика французского языка. М.—JL, 1937, § 21.
9 См.: R. Jakobson. Retrospect. — В кн.: R. Jakobson. Selected writings, 1,
стр. 631 и сл.
62
О МЕСТЕ АКТИВНОГО СТРОЯ
В КОНТЕНСИВНО-ТИПОЛОГИЧЕСКОЙ
КЛАССИФИКАЦИИ ЯЗЫКОВ
Г. А. Климов
В ряде работ В. Н. Ярцевой проводится идея, согласно которой
для построения эффективной типологической классификации язы-
ков мира необходимо выявление их существенных структурных
признаков. В одной из них не без основания подчеркивается, что
«содержательная категория, имеющая связь с формами познания
и отражения объективного мира, последовательно выражаемая
в языке системой языковых форм, может быть признана такого
рода существенным признаком» L В настоящей статье делается
попытка показать, что лишь посредством подобных критериев
становится возможным определить место активного строя в раз-
рабатывающейся в отечественной лингвистике контенсивно-типо-
логической классификации языков.
Как известно, типологические исследования, основанные на
изучении способов передачи в различных языках универсальных
субъектно-объектных отношений, приводят к постулации на
лингвистической карте мира нескольких языковых типов, из ко-
торых более отчетливо по сравнению с остальными в настоящее
время вырисовываются три — номинативный строй, эргативный и
активный. Предшествующая научная традиция убедительно про-
демонстрировала, что эргативная система типологически отлична
от номинативной и что такая ее характерная черта, как эргатив-
ная конструкция предложения, не может быть отождествлена со
страдательным оборотом номинативных языков. Однако взаимо-
отношения эргативного и активного строя и сейчас представля-
ются далеко не столь ясными (еще в совсем недавнем прошлом
они вообще взаимно не разграничивались). Между тем уже в на-
стоящее время можно, вероятно, увидеть многочисленные точки
соприкосновения эргативного и номинативного строя и, напротив,
несколько более обособленную позицию активного.
Сопоставление структурных импликаций трех названных це-
лостных систем приводит к выводу, что по степени своей при-
способленности к передаче субъектно-объектных отношений они
должны быть выстроены в единую последовательность, промежу-
точное положение в которой занимает эргативность. Действи-
тельно, если структурные элементы номинативного состояния вы-
ражают субъектно-объектные отношения довольно однозначно
(ср., например, функциональное содержание номинатива, акку-
1 В. Н. Ярцева. Проблема универсалий и классификация языков. «Уни-
версалии и типологические исследования (Мещаниновские чтения)».
М., 1974, стр. 25.
63
затива и некоторых других единиц именного склонения, а также
семантику личных показателей и оппозиции форм действитель-
ного и страдательного залога в глагольном спряжении), то ком-
поненты эргативного состояния передают их уже менее однознач-
ным образом (ср. «диффузное» содержание таких фундаменталь-
ных характеристик эргативного строя, как абсолютный падеж или
личные глагольные аффиксы абсолютной серии, указывающие
в одних случаях на объект действия, в других — на его субъект;
ср. также невозможность функционирования в транзитивном гла-
голе эргативных языков залоговой диатезы). В соответствии
с этим иногда постулируется уже не субъектно-объектная, а аген-
тивно-фактитивная семантическая детерминанта эргативности.
Еще менее приспособленными для выражения субъектно-объект-
ных отношений оказываются профилирующие элементы активного
строя, специально ориентированные на передачу отношений, су-
ществующих между активным и инактивным участниками си-
туации, и передающие первые лишь опосредствованно2.
Естественно, возникает вопрос, насколько существенны струк-
турные расхождения между активным и эргативным строем для
того, чтобы позволить рассматривать их в качестве двух различ-
ных языковых типов, а не разновидностей единого эргативного,
как это иногда принималось в предшествовавших исследова-
ниях3. Ответ на него может дать только систематическое сопо-
ставление структурных признаков-координат обоих. Особенно по-
казательным становится подобное сопоставление на фоне импли-
каций номинативного строя.
Уже основные принципы структурной организации именной
лексики в системе активного строя обнаруживают существенные
отклонения от соответствующих норм эргативных и номинатив-
ных языков. Имена существительные распределены здесь по двум
так называемым «скрытым», т. е. не имеющим своей специальной
маркировки (и выявляющимся, таким образом, лишь по их раз-
личным синтаксическим и морфологическим проекциям) клас-
сам — активных и инактивных, практически совпадающим со
стабильным разбиением субстантивов на классы одушевленных
и неодушевленных, представленным в некоторых языках классной
типологии. Вероятно, нетрудно заметить, что в этом отношении
скорее сближаются эргативный и номинативный строй, предста-
вители которых либо вовсе не знают классного распределения
имен существительных, либо обнаруживают их весьма формали-
зованные группы (ср., например, классные разбиения субстанти-
вов в нахско-дагестанских и австралийских языках, с одной сто-
2 Для общей характеристики активного строя см.: Г. А. Климов. Очерк
общей теории эргативности. М., 1973, стр. 213—226.
3 Ср.: G. Н. Matthews. Hidatsa syntax. «Papers on Formal Linguistics», № 3.
The Hague, 1965, стр. 146; W. L. Chafe. Meaning and structure of lan-
guage. Chicago — London, 1970, стр. 232; J. Lyons. Introduction to theore-
tical linguistics. Cambridge, 1971, стр. 356—359.
64
роны, и их родовые классификации в индоевропейских и семит-
ских языках, с другой), обусловливающие лишь частные правила
«согласования» синтаксически связанных с ними слов. Бросается
в глаза и другая особенность лексики активных языков, заклю-
чающаяся в несформированности в них имен прилагательных и
отдельных разрядов местоимений (притяжательных, возвратных),
которые обычно имеются в номинативных языках и представлены
также в большинстве эргативных: функции соответствующих
атрибутивов здесь выполняют основы стативных глаголов и
основы субстантивов, с одной стороны, и именная притяжатель-
ная флексия, с другой.
Еще более глубоко различными оказываются в структурах ак-
тивного и эргативного строя основные принципы организации
глагольной лексики. Если учесть, что именно от последних зави-
сят некоторые фундаментальные характеристики синтаксической
и морфологической систем активных и эргативных языков, то
важность этих различий едва ли возможно переоценить.
Как уже неоднократно отмечалось в специальной литературе,
глагольные слова лексикализованы в системе эргативного строя
на транзитивные и интразитивные. Это означает, что, как и
в номинативном строе, глаголы обнаруживают здесь довольно от-
четливую субъектную или объектную интенцию, что совершенно
нехарактерно для представителей активной типологии. В послед-
них семантический признак транзитивности/интранзитивности
глагольной лексемы вообще оказывается структурно иррелевант-
ным. Глаголы лексикализованы в них на активные, т. е. глаголы
действия, с одной стороны, и стативные, т. е. глаголы состояния,
с другой. В состав активных входят лексемы такой семантики,
как 'резать’, 'ломать’, 'пить’, 'бежать’, 'идти’, ’свистеть’ и др.,
в состав стативных — лексемы семантики 'лежать’, 'висеть’, 'тор-
чать’, 'быть ленивым, лениться’, 'быть высоким’, 'быть зеле-
ным’ и т. п. При этом обращает на себя внимание обычное сов-
мещение в семантике единого активного глагола таких значений,
как 'идти—вести’, 'бежать— гнать’, 'умирать—убивать’, 'про-
сыпаться—будить’, 'гореть—жечь’, 'ползти—волочить’ и т. п.
(в представителях эргативного и номинативного строя эти значе-
ния, как правило, закреплены за разными глагольными лексе-
мами) .
Ввиду сказанного будет, *по-видимому, справедливым сделать
общий вывод о принципиальной объединимости по глагольной
оппозиции транзитивности/интранзитивности эргативной и номи-
нативной систем и обособлении от них активной. Различие пер-
вых сводится, вероятно, лишь к тому, что если для глагола эрга-
тивных языков транзитивность/интранзитивность составляет
обычно так называемую «явную» категорию, получающую свое
выражение в самой глагольной лексеме (ср., например, разли-
чающуюся в них морфологическую структуру словоформы тран-
зитивного и интранзитивного глагола), то для глагола номинатив-
5 Теория языка
65
ных языков транзитивность/интранзитивность — это, как правило,
«неявная» или «скрытая» категория, находящая свое выражение
за пределами глагольной словоформы4. Ниже будут перечислены
и другие структурные общности эргативных и номинативных
языков, являющиеся прямым следствием их последнего парал-
лелизма.
Необходимо упомянуть еще один класс глагольных лексем,
судя по всему, структурно тяготеющий к системе активного
строя и более или менее растворенный в эргативных и номина-
тивных языках — глаголы непроизвольного действия и состояния.
К нему относятся обозначения всех действий и состояний, не
включающиеся в классы активных и стативных глаголов — verba
sentiendi, verba affectuum и др. ('видеть’, 'слышать’, 'знать’,
'спать’, 'бодрствовать’, 'походить’, 'рваться’, 'ранить’ и т. д.).
Существуют и некоторые более частные структурные параметры
лексики, находящие свою мотивацию лишь в системе активного
строя и встречающиеся в некоторых эргативных и номинативных
языках только в качестве реликтовых явлений (ср., например,
различение инклюзивного и эксклюзивного местоимений 1-го лица
мн. числа, основанное на активном и инактивном представлении
адресата речи по отношению к описываемой ситуации).
Достаточно очевидна и синтаксическая специфика активных
языков. Если в рамках эргативного строя транзитивные и интран-
зитивные глаголы задают предложению соответственно эргатив-
ную или абсолютную конструкцию, то в структуре активного
строя различием активных и стативных глаголов продиктовано
противопоставление его активной и инактивной конструкции.
Следует подчеркнуть, однако, что при внешнем параллелизме та-
кого положения одно и то же содержание распределяется в пред-
ставителях обоих языковых типологий несимметрично. Так, ана-
лизируя в языке активного строя онондага (из группы ирокез-
ских) предложения a) ciha okst??ah 'собака — старая’ и б) ciha
kahnyaha 'собака лает’, которые в языке эргативного строя были
бы переданы единой схемой абсолютной конструкции, У. Л. Чейф
пишет следующее: «Оба предложения содержат глагол и един-
ственное имя, в обоих случаях конкретизированное как 'собака’.
За исключением этих точек соприкосновения оба предложения
совершенно различны. Первое сообщает, что имя „обладает44 ка-
чеством, конкретизированным глаголом; второе сообщает, что имя
„производит44 действие, конкретизированное глаголом. Это семан-
тическое различие находит свое фонологическое отражение
в факте, что второе слово в случае а) начинается префиксом
о- (из лежащего в его основе уо-), в то время как второе слово
в случае б) начинается префиксом, передаваемым как ка-. Из
4 О различии «явных» и «скрытых» категорий в грамматике ср., напри-
мер: С. Д. Кацнельсон. Типология языка и речевое мышление. Л., 1972,
стр. 78—94.
66
этих предложений явствует, что глагол может подразумевать
либо состояние (положение, качество), либо действие... Глагол
состояния требует сопровождения имени пациенса..., в то время,
как глагол действия требует сопровождения имени агенса» 5. Сле-
дует добавить, что оба рассмотренных предложения различны не
только по своей семантической структуре, но и по своим типоло-
гическим характеристикам. В первом из них имеем инактивную
конструкцию, обусловленную стативным глаголом-сказуемым
'быть старым’, оформленным префиксом 3-го лица инактивной
серии о-, во втором же активную конструкцию, заданную активным
глаголом-сказуемым 'лаять’, оформленным префиксом 3-го лица
активной серии ка-. Характерная для активных языков особая мо-
дель предложения с глаголом непроизвольного действия и со-
стояния встречается в части эргативных языков лишь на правах
остаточного явления (обычно она квалифицируется в последних
в качестве «аффективной» конструкции).
Среди важнейших синтаксических следствий разбиения гла-
гольных слов в эргативных и номинативных языках на транзи-
тивные и интранзитивные следует назвать дифференцирован-
ность в инвентаре их членов предложения прямого и косвенного
дополнений. В связи с противопоставлением в языках активного
строя активных и стативных глаголов эта корреляция замещена
в них оппозицией так называемых «ближайшего» и «дальней-
шего» дополнений. Чтобы представить себе функциональную спе-
цифику обоих последних, следует отметить, что ближайшее до-
полнение — это имя объекта направленности любого действия,
передаваемого активным глаголом: оно присутствует во фразах
семантики 'я ломаю дерево’, 'я сажусь на землю’, 'я иду по
д о р о г е’ и т. п. В этой связи небезынтересно указать на наличие
в целом ряде ранненоминативных языков очевидной морфологи-
ческой проекции ближайшего дополнения в виде широкого по
своей семантике объектного падежа, далеко выходящего за
функциональные рамки обычного аккузатива: ср. лат. -m (ео Ro-
та-т 'иду в Рим’), груз, -s (gaudga gza-s 'отправился он
в путь’), кечуа -ta (rini wasi-ta 'иду домой’), аймара -ru (saranwa
monte-ru 'он пошел в лес’). В то же время дальнейшее дополне-
ние функционально сближается с обстоятельством.
Обращает на себя внимание, наконец, множество расхожде-
ний между активным и эргативным строем в плане морфологии.
Эргативному и абсолютному рядам личным глагольных аффиксов
последнего в активном строе противостоят их активный и инак-
тивный ряды. Если в системе первого облигаторно функциони-
рует оппозиция центробежной и нецентробежной версий актив-
ного глагола (ср. также возможность залоговой диатезы транзи-
тивного глагола в номинативных языках), то в системе эргатив-
5 W. L. Chafe, A semantically based sketch of onondaga. «International
Journal of American Linguistics». Suppl. Pt. II (1970, v. 36, № 2), стр. 6—7.
67
5*
ного строя транзитивный глагол вообще лишен какой бы то ни
было диатезы. В активном строе ввиду резкого различия слово-
изменительных потенций активных и стативных глаголов не
сформировано сквозной парадигмы спряжения, обычно представ-
ленной в эргативных и номинативных языках, место морфоло-
гической категории времени последних занимает широко развет-
вленная категория способа действия (аспекта), позиции притя-
жательных местоимений и генитива замещает притяжательная
флексия имен существительных, дифференцирующая формы ор-
ганической и неорганической принадлежности и т. п.
Приведенный фактический материал должен, по всей вероят-
ности, свидетельствовать в пользу наличия многочисленных то-
чек соприкосновения между эргативным и номинативным строем
и большей обособленности активного. Иначе говоря, если задачей
предшествовавших сравнительно-типологических исследований
было обоснование типологической самостоятельности эргативного
и номинативного состояний, то ныне, по-видимому, настало время
увидеть и их определенную близость, особенно отчетливо высту-
пающую на фоне структурной специфики активного строя.
В связи со сказанным большой интерес вызывает факт взаи-
модополнительного распределения в эргативных и номинативных
языках некоторых морфологических характеристик, находящих
свои прямые аналогии в структуре активных. Например, в то
время как в первых при отсутствии какой-либо диатезы тран-
зитивного глагола в притяжательной флексии имени нередко на-
лицо остаточная дифференциация форм органической и неорга-
нической принадлежности (ср. данные абхазско-адыгских, нахско-
дагестанских, бурушаски и др. языков), во-вторых, напротив, при
нередком функционировании залоговой диатезы транзитивного
глагола, как правило, отсутствует различение форм органической
и неорганической принадлежности в посессивной именной флек-
сии (ср. данные картвельских, енисейских, кечумара и др. язы-
ков). Подобное распределение в общем согласуется с преимуще-
ственно двухличным (так называемым «субъектно-объектным»)
принципом спряжения транзитивного глагола в эргативных язы-
ках и преимущественно одноличным (субъектным) принципом
его спряжения в номинативных языках. В этих условиях возни-
кает, естественно, соблазн поставить такое распределение при-
знаков в связь с двумя возможными линиями эволюции активного
строя, в структуре которого и глагольная категория версии, и
именная категория притяжательности выступают в принципи-
ально сходной функции (противопоставление «отчуждаемого» и
«неотчуждаемого» действия, с одной стороны, и оппозиция от-
чуждаемой и неотчуждаемой принадлежности, с другой), и
в представителях которого встречается как двухличный, так и
одноличный принцип глагольного спряжения. В то же время,
предполагая наличие между активным, эргативным и номина-
тивным типами отношений исторической смежности, было бы по
68
меньшей мере рискованным преувеличивать степень архаичности
первого по сравнению с остальными.
Необходимо учитывать вместе с тем, что невозможно адек-
ватно определить место активного строя в контенсивно-типоло-
гической классификации языков, не отметив ряда существенных
признаков, сближающих его уже с представителями классной
типологии. Один из них составляет столь фундаментальная ха-
рактеристика активных языков, как распределение субстантивов
на активные (одушевленные) и инактивные (неодушевленные),
фактические совпадающее с одним из способов группировки имен
существительных, наблюдающихся в рамках классной типологии.
Интересно, что эта черта вместе с целой совокупностью фреквен-
талий активности обнаруживает общую ориентированность на
противопоставление не активного и инактивного начал, а одушев-
ленного и неодушевленного, оказывающегося еще более грубым
приближением к оппозиции субъектного и объектного (ср. также
нередкие факты лексемной идентичности обозначений соотноси-
тельных частей организма и растения типа 'ухо^лист’, 'шкура —
кора’, 'рог—ветка’, 'кость—ость’ и др., некоторые морфологиче-
ские проекции такой ориентированности и т. д.). Однако лишь
поверхностная изученность в настоящее время структуры языков
классной типологии пока не позволяет систематически просле-
дить ее бесспорные точки соприкосновения со структурой актив-
ных языков.
О ПОНЯТИИ КОНТЕКСТНОЙ СЕМАНТИКИ
Г. В, Колшанский
Язык как коммуникативная система представляет собой в мате-
риальном плане довольно ограниченный механизм — и по объему
лексикона, и по грамматическим формам, — на основе которого
строятся речевые высказывания. В содержательном плане, од-
нако, язык позволяет практически выразить бесконечное количе-
ство мыслей, идей, используя каждый раз минимальный набор
слов и словоформ. Реальные отношения любого языкового выска-
зывания покрывают собою всю сеть познанных человеком пред-
метов, процессов и явлений — всего многообразия окружающего
мира. Вполне естественно для языка, например, употреблять
слово машина для огромного ряда технических устройств. Так же
вполне естественно для языка информативно однозначное содер-
жание высказываний одного грамматического типа: Я встретил
на улице студента; Я увидел друга на улице; Я написал письмо
и т. д.
69
Так называемое явление многозначности, присущее всем язы-
кам, не может рассматриваться как ущербность языка, порож-
денная каким-либо случайным обстоятельством, которое язык
как бы должен стремиться постоянно устранять. Наоборот, необ-
ходимо признать, что многозначность как в сфере лексики, так и
в сфере грамматики, является необходимым качеством языка, обу-
словливаемым самой сущностью его материального устройства,
а также биологическими предпосылками мышления человека.
С одной стороны, необходимость ограниченного объема лекси-
кона и набора правил связана с качественными особенностями
физиологического механизма человеческого мозга (память),
а с другой стороны, с самой природой человеческого языка,
а именно: обобщающим характером языкового знака — слова и
абстрактной сущностью грамматических категорий. Особенностью
словесного знака является прежде всего то, что он всегда прило-
жим к ряду однотипных, однородных или аналогичных явлений.
Так называемое «прямое значение» слова {дом, стол, путь и т. д.)
обозначает непосредственно класс соответствующих предметов,
а переносное значение маркирует класс аналогичных предметов
по какому-либо признаку (смежность, часть, целое, функция —
например, путь — жизненный путь).
Естественно, что функционирование языка практически было
бы невозможно в случае, если бы речевой аппарат не мог быть
однозначно соотнесен каждый данный раз с соответствующим
конкретным предметом — «разовым» объектом и т. д. Такое явле-
ние могло бы создать ситуацию, при которой человек действовал
бы лишь в сфере абстракции и не мог ориентироваться в мире
конкретных вещей (что практически означает, естественно, пара-
докс) . Соединение обобщающего, абстрактного и одновременно
конкретного значения любой языковой формы как лексической,
гак и грамматической и должно образовывать тот механизм
языка, который выступает в качестве противовеса изолированной
отвлеченности и многозначности языковых единиц и который
можно называть контекстным механизмом. Если бы язык пред-
ставлял собою набор изолированных слов или грамматических
форм (в виде, например, перечисления слов, даваемых в обыч-
ном словаре), то коммуникация не была бы возможной не только
в силу того, что она состояла бы из хаоса знаков, но и в силу
того, что любая многозначная единица не могла бы быть соотне-
сена с конкретным реальным предметом. Употребление любой
языковой единицы немыслимо вне связи с другими единицами
или формами. Сущность языка и состоит именно в том, что он
представляет собою не простой набор единиц, а систему, суще-
ствующую реально только в виде множества высказываний, дру-
гими словами, язык есть прежде всего процесс коммуникации,
бесконечный процесс построения фраз. Например, отдельное
слово как таковое никогда не может быть соотнесено с каким-
либо конкретным предметом, если оно не будет включено в ком-
70
муникатйвный акт, который заранее предполагает построение И
передачу некоторого сообщения.
Само же по себе сообщение есть уже сложная единица, в ко-
торой как минимум существуют две категории — то, о чем сооб-
щается и то,.что сообщается. Эта универсальная конструкция лю-
бой коммуникации является первым условием обмена мыслями
в человеческом коллективе и оно есть первое условие, которое
квалифицирует положение и семантику языковой единицы как
момента некоторой цепи, другими словами, контекста. В этом
смысле понятия «коммуникация» и «контекст» совпадают, если
учитывать дискретный характер как самой коммуникации, так,
следовательно, и контекста. Если коммуникация создается только
на основе относительно законченных в смысловом и формальном
отношении отрезков речи, то функционирование каждой еди-
ницы в этом отрезке определяется именно тем контекстом, кото-
рый устанавливает однозначность соответствующей единицы, на-
пример, слова или словосочетания, или целого предложения.
В связи с тем, что контекстно-коммуникативный аспект возни-
кает лишь тогда, когда наличествует некоторый отрезок связан-
ных каким-либо образом единиц (например, словосочетание), то
ясно, что контекст по своей природе всегда может быть реализо-
ван только в системе, что, собственно, и вполне закономерно, так
как любая реальная коммуникативная единица представляет со-
бой неразложимое единство лексики и грамматики.
Именно эта существенная особенность естественного языка
как четко организованной системы и обусловливает контекстное
функционирование языковых единиц. Как справедливо пишет
В. Н. Ярцева: «... приходится учитывать, что свойства языкового
элемента связаны с его местом в системе языка и даже уже —
с его местом в языковом ряду и, следовательно, зависят и от
свойств, коррелирующих с ним «соседей» по этому ряду» L
В связи с тем, что в системе языка все элементы сцеплены
как синтагматической, так и парадигматической связью, то есте-
ственно, что контекст есть прежде всего грамматически организо-
ванное единство, в котором реализуется семантика единиц всех
уровней.
Этот грамматический, синтаксический контекст в пределах
отдельных законченных единиц предложений образует первый
вид контекстной семантики. Там, где начинается связь не в пре-
делах предложения, а между самими предложениями, там возни-
кает условие для семантического контекста, образуемого тек-
стом. Как в грамматическом, так и в текстовом контексте (или
для терминологического удобства, в микро- и макротексте), реа-
лизуются все свойства контекстной семантики. Эти основные
свойства следующие: ограничение объема значения (класс —
1 В. Н. Ярцева. Взаимоотношение грамматики и лексики в системе языка.
«Исследования по общей теории грамматики». М., 1968, стр. 14.
71
предмет, род —- вид); прямое и переносное значение; связное
фразеологическое значение; опосредованное грамматическое зна-
чение (семантика слова через опосредованную связь); пресуп-
позиционная семантика (семантика слова через информацию, не
наличествующую в данном высказывании).
В пределах микроконтекста слово превращается из словарной
единицы в единицу языка благодаря связям с другими словами
в рамках некоторого осмысленного высказывания.
В связи с тем, что слово содержит значение только обобщающего
характера и приложимо всегда к целому классу явлений (вклю-
чая и собственные имена как имена, приложимые к классу лю-
дей, животных, планет и т. д.), то любые операции человеческого
мышления над конкретным предметом и явлением могут осуще-
ствляться только в связных единицах, которые по существу и
образуют необходимый семантический контекст.
Слово машина только тогда может нечто обозначать, когда
оно будет включено в подобный контекст в пределах системати-
ческой связи как на уровне словосочетания, так и на уровне
предложения — сложная машина, машина работает хорошо, ма-
шина движется по улице и т. д.
Необходимо, однако, заметить, что и уровень словосочетания
не является самостоятельным для языка, поскольку словосочета-
ние образует лишь фрагмент цельного высказывания и самостоя-
тельно существует лишь условно как фрагмент словаря, но не
в языке-речи. Перевод, например, общего значения слова ма-
шина в конкретное возможен только путем образования цель-
ного высказывания, минимумом которого может рассматриваться
тип указательного высказывания Это машина. Атрибутивное сло-
восочетание Эта машина получает свою законченность только
в предикации Эта машина мне нравится. Значение слова метр
как абстрактной единицы измерения становится конкретным
только в таком сочетании, как, например, 4 млрд, кубических
метров газа и т. д. В данном случае семантический контекст для
слова метр обозначается как сочетанием кубический метр, так и
сочетанием со словом газ, составляющим объект измерения объем-
ным метром {кубический метр). Без этих определений слово
метр не могло бы быть полнозначной единицей высказывания
(например,* 4 млрд, метров газа).
Одно из самых емких явлений многозначности определенных
конструкций есть широко распространенный случай стяженных
определений, когда определяющее слово по существу не отно-
сится к обозначению предмета именования определяемого слова
и только контекстуальные условия дают возможность однозначно
воспринимать соответствующую конструкцию. Так, в прямом
значении определительного словосочетания деревянный молоток
содержится непосредственное определение молотка через мате-
риал — деревянный (молоток, сделанный из дерева) в отличие от
железный молоток, пластмассовый молоток и т. д. Однако выра-
72
жение с идентичной структурой — угольный комбайн не означает,
естественно, что комбайн сооружен из материала — угля, а озна-
чает комбайн, применяемый для добычи угля. Таких примеров
можно привести множество в широком семантическом диапазоне
типа: родильный дом, газовая турбина, овощная база, свеклоубо-
рочный комбайн, но песочные часы. Все подобные случаи пред-
ставляют собою норму языка, где многозначность снимается
только по заданному семантическому контексту и содержит зача-
стую определенные трудности для прямого понимания подобных
выражений.
Эти случаи образуют микроконтекст прямого характера, свя-
занный с непосредственным выражением значения слова. В рам-
ках микроконтекста можно выделить второй его вид, а именно,
микроконтекст дистантного характера. В нем расшифровка слова
происходит через опосредованные связи слов, однако, в пределах
предложения. Возьмем, например, Инженеры осматривают домен-
ные печи, которые снабжены установками для охлаждения
французского производства — здесь значение слова производство,
несмотря на его ближайшее определение французский, не может
быть понято непосредственно через слова, стоящие рядом
{охлаждение французского производства), а должно быть соотне-
сено, естественно, со словом установка, однако определение для
охлаждения при слове установка разрывает двойную семантиче-
скую связь слова установка, переходящую на словосочетание
французского производства. В данном случае ни порядок слов, ни
форма образования атрибутивных синтагм сами по себе не выяв-
ляют зависимости. Лишь только семантический контекст может
однозначно определять место слов французского производства
при слове установка. В рамках предложения эти два вида прямого
и дистантного семантического контекста практически исчерпы-
вают возможности для адекватного понимания фразы.
Однако как сам язык не представляет собой суммы отдельных
высказываний, а реализуется через цепь рассуждений любой
длины — от нескольких предложений до сотен тысяч фраз (на-
пример, монографический текст), так, естественно, и жизнь лю-
бой единицы языка практически осуществляется в пределах це-
лого дискурса. Но контекст в рамках дискурса (макроконтекст)
по своей природе существенно отличается от микроконтекста.
Если для микроконтекста основным механизмом служит конкре-
тизация слов в соответствующих группах словосочетаний, то
в макроконтексте решающим фактором являются предваритель-
ные знания возможного значения как отдельных слов, так и сло-
восочетаний. Предварительное знание есть не что иное как явле-
ние пресуппозиции, предваряющее соответствующее однозначное
понимание как отдельных слов внутри фразы, так и, следова-
тельно, всей фразы. Семантический контекст через пресуппози-
цию несомненно присутствует в любом тексте и в некоторой сте-
пени он маркирует границы текста, связи в котбром приобретают
73
уже не формальный характер, а смысловой. Если в пределах
микроконтекста предложения определяющим является набор
формальных маркеров (управление, согласование, порядок слов
и т. д.), то в макроконтексте определяющим является смысл за-
данности отрезков высказывания, предопределяющий понимание
последующей фразы.
Пресуппозиция может быть двух видов. Первый вид обра-
зует пресуппозиция, заключенная вне самого предложения, но
в пределах окружающего текста. Понимание соответствующего
фрагмента в этом случае обеспечивается предварительной рас-
шифровкой значения соответствующего слова или грамматической
формы в предшествующем отрезке коммуникации. Например,
Ленинградские тракторостроители ответили на призыв партии
выпуском нового трактора-богатыря К-701. Его серийное произ-
водство налажено в объединении «Кировский завод». Десятки
новых машин сходят ежедневно с главного конвейера тракторо-
сборочного цеха объединения.
Значение слова машина здесь может быть однозначно понято
только в связи с предшествующим уточнением — трактор К-701.
Этот вид пресуппозиции встречается наиболее часто, на нем
строится повседневная коммуникация устного и письменного ха-
рактера. Для коммуникантов она представляет собой самый
удобный и экономичный прием построения высказываний.
Разновидностью этой пресуппозиции является весьма распро-
страненное употребление указательных местоимений, определен-
ный смысл которых может быть понят лишь через связь слов
с содержанием из предыдущего текстового фрагмента. Причем
эта связь именно пресуппозиционного характера, а не прямая
грамматическая, поскольку между указательным словом и соот-
ветствующим его наполнением нет никаких прямых линий,
а есть связь, которую нужно восстановить только через знание
ситуации. Так в предложении: Девушка не видела теперь ничего,
кроме этого почти отталкивающе-красивого лица. Она словно
с ужасом внимала этим странным чертам, так часто снившимся
ей в ветренные петербургские ночи (А. Н. Толстой. Хождение по
мукам). Сочетания это красивое лицо и эти странные черты на-
полняются определенным содержанием в окружающем тексте,
где идет речь о том, что за столом, за которым собрались члены об-
щества «Философские вечера», появился модный петербургский
поэт с необыкновенно красивой внешностью — Алексей Бессонов,
которого Даша разглядывала с большим вниманием. Несмотря
на элементарность способа восстановления значения указатель-
ного местоимения, тем не менее по своему существу весь про-
цесс строится на принципе пресуппозиции, более того, восстанов-
ление смысла какого-либо отрезка требует определенного умствен-
ного напряжения и построения целой цепи рассуждений, когда
нужно понять, например, выражение в вышеприведенном при-
мере: эти странные черты. «Странные черты» в данном случае
74
можно понять только через дальнейшее описание автором
«странного чувства Даши», в котором «смешались влюбленность,
ревность, неприязнь». Можно с уверенностью сказать, что вся-
кая коммуникация насквозь пронизана такими ситуациями, сло-
весное выражение которых однозначно понимается коммуникан-
том только на основе пресуппозиции, т. е. знания, почерпнутого
из данного текста, из данного фрагмента.
Второй вид пресуппозиции — это владение знаниями, не
заключенными в предшествующем для данного высказывания
отрезке, а накопленными коммуникантом до момента образования
соответствующего конкретного высказывания. Сюда относится
прежде всего знание реалий. Этот вид пресуппозиции требует
большей культуры коммуникантов, особенно в письменном обще-
нии, и играет важнейшую роль в переводческой деятельности.
Так, например, в предложении The proposed plan is a Metrecal
program for Latin America ни один читатель газеты, в которой
помещена выдержка из речи американского конгрессмена, не
может уловить значения всей фразы, если не обладает знанием, вы-
ходящим за рамки целого текста. Только пресуппозиция читателя,
знающего, что слово Metrecal обозначает таблетки, употребляе-
мые человеком, соблюдающим голодную диету, может помочь ему
раскрыть смысл этой фразы ('Американский план «голодного
пайка» для Латинской Америки’).
Мы уже говорили о том, что понимание любого текста (если
специального, то для соответствующего профессионально подго-
товленного читателя, если художественного, то для культурно-об-
разованного читателя) незримо опирается на знание содержания
соответствующих языковых единиц, на тезаурус читателя, что и
обусловливает функционирование их только в определенном се-
мантическом контексте.
Раздел языкознания, объединяющий в себе изучение всех
явлений семантического выявления в связанном тексте значения
отдельных единиц и фрагментов, может носить название «контек-
стная семантика».
ПРОИЗВОДНОЕ КАК ОСОБАЯ ЕДИНИЦА.
СИСТЕМЫ ЯЗЫКА
Е. С. Кубрякова
Главным понятием теории словообразования является, несомненно,
понятие производного слова, с опорой на которое мы описываем
словообразовательную систему конкретного языка и определяем
ее границы. Как мельчайшие единицы этой системы — основы и
аффиксы, так и крупнейшие ее единицы — словообразовательные
ряды и словообразовательные гнезда, как способы создания дери-
ватов, так и типы отношений внутри системы, — все это получает
содержательную интерпретацию через исходное понятие произ-
водного. Существуют, однако, веские основания рассматривать
производное не только как центральную единицу словообразова-
тельного яруса, но и — более широко — как особую единицу си-
стемы языка в целом. Ключом к такому пониманию производного
является его рассмотрение в ономасиологическом аспекте, с точки
зрения того, как возникают, формируются и функционируют
в рамках производного слова новые наименования, новые обозна-
чения, новые номинативные знаки.
В языке складывается и бытует множество номинативных
знаков и далеко не все они являются вторичными, производными.
Однако нет и не может быть такого производного, которое не
являлось бы вторичным номинативным знаком, причем знаком
особой природы. Определению главных характеристик номина-
тивных знаков, созданных в сфере словообразования и способных
выступать в качестве особых «единиц измерения» — производ-
ных, и посвящается данная статья.
Дефиницию производных слов долгое время строили по тра-
диции только на основе анализа одного класса производных —
аффиксальных образований. Поэтому было легко связать главные
признаки производных с их структурой. «Производными осно-
ваниями, — писал, например, Ф. Ф. Фортунатов, — называются
такие основы, которые, в свою очередь, разлагаются на основу и
аффикс»*. По мере расширения границ словообразовательного
анализа оказалось, однако, что термин «производное» следует
распространить и на другие «произведенные» единицы, в частности,
на те, в структуре которых ничто не выдает их вторичного про-
исхождения (ср.: англ. salt-*to salt или to play->a play).
В отечественном языкознании была представлена и иная
точка зрения на сущность производного. Так, Г. О. Винокур, об-
ращаясь к содержательной стороне производных, определял их
как обозначающие предметы «через установление той или иной
1 См.: Ф. Ф. Фортунатов. Слова языка. — В кн.: Ф. Ф. Фортунатов. Из-
Гулитые труды, т. I. М., 1956, стр. 140—141.
76
•связи между данным предметом действительности и другими» 2.
Но еще долго продолжало оставаться неясным, между какими
предметами именно устанавливает связь производное (ср. ватник,
чайник, разбойник и т. п.) и какова специфика подобной связи.
Не вызывает между тем сомнения, что только этот путь — анализ
смысловой структуры производного, притом при постоянном со-
отнесении ее со структурой формальной, может привести к адек-
ватному определению производной единицы.
Способом выявления и объяснения искомых связей мы пред-
лагаем считать воссоздание того словообразовательного процесса,
который привел к возникновению производного. Этот прием мы
называем синхронной реконструкцией словообра-
зовательного акта. Так, чтобы объяснить производное
типа пятитонка, мы должны поставить ему в соответствие моти-
вировавший его комплекс 'для перевоза грузов до пяти тонн’
или даже утверждение 'грузовая машина перевозит до пяти тонн’
и т. п. Реконструируя подобную словообразовательную корреля-
цию, мы можем: а) установить наличие отношений словообразо-
вательной производности между двумя членами корреляции,
б) определить направление производности, в) описать характер
мотивации, г) выявить материальные средства, с помощью кото-
рых было осуществлено создание данного производного, д) уяс-
нить суть смыслового задания, поставленного перед новым про-
изводным и реализованного именно в данной конкретной форме
и т. д. Соответственно, воссоздав достаточное количество слово-
образовательных корреляций, мы можем судить и о характере
смысловых связей, устанавливаемых в каждой отдельной слово-
образовательной модели, и о формах реализации этих связей.
Интересно отметить, что синхронная реконструкция словооб-
разовательного акта отнюдь не всегда является построением чисто
гипотетическим. Обращаясь к тексту, мы можем обнаружить в нем
любопытные образцы формирования новых наименований, а это
помогает нам уточнить многие детали процесса словообразования.
Ср.:
Then we heard a noise come sweeish-crack-boom. The boom
was a sharp crack that widened in the cracking and in the hillside
he saw a small fountain of earth rise with a plume of grey smoke.
Sweeish-crack-boom! It came again, the swishing like the noise of
a rocket and there was another up-pilsing of dirt and smoke far-
ther up the hillside (E. Hemingway. For whom the bell tolls).
Аналогичные наблюдения над различными текстами позво-
ляют утверждать, что производное всегда может быть представ-
лено как результат определенной формальной операции по видо-
изменению мотивирующих единиц в желаемом семантическом
направлении. Разумеется, не все производные создаются заново
в актах живой речи. Подавляющее их большинство уже суще-
2 Г. О. Винокур. Избранные работы по русскому языку. М., 1959, стр. 421.
77
с^гвует в виде апробированных обществом образований, извлекае-
мых по мере необходимости из памяти совершенно так же, как
слова простые, непроизводные. Важна, однако, сама принци-
пиальная возможность представить любое синхронное производ-
ное как следствие известного процесса и потому — как моделируе-
мую по определенным правилам вторичную единицу языка. Для
непроизводных такая возможность отсутствует. Уже это позволяет
расчленить весь лексический материал языка на два класса —
производные и непроизводные.
Реконструируя словообразовательный процесс, мы можем да-
лее определить производное как единицу, выражающую особый
тип отношений в языке — отношений словообразовательной про-
изводности. Две единицы связаны этим типом отношений, если
они обладают общей ядерной частью (в виде тождественного
корня, основы или каких-либо их частей), отстоят друг от друга
на одну примененную формальную операцию (деривационный
шаг) и если при этом одна из них может быть по смыслу объяс-
нена через другую однокорневую единицу/единицы: обес-
смертить <- сделать бессмертным.
Отношения словообразовательной производности двуплановы,
и они существуют одновременно и как такие формальные отно-
шения между словами, возникновение которых служит цели се-
мантического видоизменения одного из них, и как такие смысло-
вые отношения, которые регулярно создаются в языке с помощью
серийно повторяющихся формальных операций (аффиксации,
словосложения, конверсии и т. п.).
Подобные отношения формально-семантической зависимости
одной единицы от другой могут быть выражены в пределах од-
ного слова только производным словом. Только оно как бы отсы-
лает нас к другим (мотивирующим) знакам языка, истолковы-
ваясь одновременно и как индивидуальный лексический знак, и
как знак, принадлежащий определенному семантическому разряду
или категории с формальной маркировкой последнего. Производ-
ное — знак с двойным отнесением к миру действительности.
Важно подчеркнуть, что лишь в составе производного слова
значение семантической категории получает формальное выра-
жение: в слове топор тоже выражено значение орудия действия,
но оно выражено нерасчлененно, холистически; напротив, у слов
типа сеялка, веялка, молотилка это значение находит четкое фор-
мальное выражение. Обладая индивидуальным лексическим зна-
чением, эти слова передают его посредством указания на действие
или процесс, ими осуществляемый (сеять, молотить и т. п.).
Возможность такого расчлененного представления смысловой
структуры производной единицы и есть, по-видимому, главная ее
черта. Простой, непроизводный знак передает свое индивидуаль-
ное значение нерасчлененно, знак производный — расчлененно,
первый — безотносительно к другим лексическим знакам языка,
второй — в непременной опоре на другие знаки.
78
Ономасиологическая структура производного отражает эту
смысловую сложность производного, и она всегда двучленна,
всегда выступает как результат взаимодействия ономасиологиче-
ского базиса (понятийной основы называния) и ономасиологи-
ческого признака. Чешские лингвисты, первыми развившие уче-
ние об ономасиологических категориях в словообразовании, под-
черкнули, что роль ономасиологического базиса обычно выполняет
деривационный формант, а роль ономасиологического признака —
и, главное, ономасиологического «мотива» — основа3. Но соотно-
шение этих величин может принимать и другие формы.
По-разному ведут себя, например, оценочные, классификацион-
ные и транспонирующие суффиксы. В то время как классифика-
ционные суффиксы, действительно, присоединяясь к основе,
«включают» последнюю в определенный семантический класс
(ср. суффиксы имен действующего лица или орудий действия),
оценочные суффиксы, не меняя ономасиологического базиса на-
именования, лишь уточняют его, отвечая на вопрос, какой пред-
мет (очень маленький, очень большой, плохой, хороший и т.п.).
Транспонирующие суффиксы не столько включают основу в новый
семантический разряд, сколько переосмысляют ее в терминах но-
вой части речи, т. е. совершают редистрибуцию основы, ср.
wide ~>widen widening.
Не меняют, по существу, ономасиологической базы исходного
слова и префиксы, ибо чаще всего они только уточняют признаки
основы в локативном или же временном отношении: так, ante-
room — это все-таки тип жилого помещения, комнаты, a after-
thought — это тоже определенная разновидность мысли и т. д.
Формальной операцией по сложению основ достигается обычно
выделение обозначаемого из класса предметов, т. е. результат,
обратный применению классифицирующего суффикса. Англ,
rosary и rosegarden значат в общем одно и то же, но в первом на-
звании обозначение получает совокупность предметов, 'розарий’,
а во втором — тип сада — 'сад, где растут розы’.
Анализируя всегда двучленную ономасиологическую структуру
производного, мы должны, таким образом, определить, высту-
пают ли в ней исходные знаки в качестве ономасиологического
базиса или же в качестве ономасиологического признака и что
изменилось в семантике исходных знаков.
Рассмотрение производного как особого наименования позво-
ляет установить и другие важные характеристики этой единицы,
свойства которой не повторяются в своей совокупности ни у ка-
ких других единиц языка. Ведь анализируя производное как ре-
зультат акта называния того или иного фрагмента действитель-
ности, мы можем продемонстрировать, что и словообразовательный
процесс — это всегда акт номинации со следующими специ-
фическими чертами:
3 См. рассмотрение этих взглядов в обзоре А. Г. Широковой и Г. П. Не-
щименко (ВЯ, 1968, № 6, стр. 136 и сл.).
79
1) создание производного как нового наименования с новой
смысловой структурой происходит на базе уже существующих
в языке единиц; это отличает словообразование от «выдумывания»
слов типа газ;
2) производное наименование строится как однословное, т. е.
независимо от протяженности и сложности мотивирующей еди-
ницы замыкается рамками одного слова; это отличает словообра-
зование от создания несколькословных наименований типа белый
гриб, транспортные средства и т. п.; следует поэтому отличать
синтетическое словообразование от аналитической номинации;
3) в структуре производного наименования повторяются знак
или знаки, или части знаков, содержащиеся в исходной единице;
словообразовательная корреляция всегда содержит родственные
части, общие по корню; это отличает подлинное словообразование
от супплетивного, где подобная материальная повторяемость зна-
ков отсутствует (ср. лечить — врач, но лечить — лекарь);
4) повторяемость знаков присуща производному независимо
от того, создано ли оно с формальной точки зрения полным повто-
рением знака (типа англ, sail->to sail), свертыванием исходных
знаков (ср. разные типы аббревиатур и процессы универбации
словосочетаний) или же их развертыванием, «расширением» (ср.
англ, form ^formal-^formality); различие «следов», оставляемых
исходными знаками в структуре производного, позволяет говорить
не только о разных формах отражения отношений производности
или разных степенях членимости производной единицы, но и
о разной степени их мотивированности и семантической «про-
зрачности»; указанное качество отличает производные как вто-
ричные выводимые единицы от простых, непроизводных;
5) производное наименование представляет собой новое слово,
поэтому его формальные характеристики не повторяют в своей
совокупности тех, которые присущи исходному слову; это позво-
ляет отличить подлинное словообразование от так называемого
семантического словообразования, при котором деривация значе-
ний происходит как бы внутри одного и того же слова, ср. лиса\ —
род животного и лиса2— 'хитрец5;
6) создание производного осуществляется в ходе применения
определенной формальной операции, общее число которых в дан-
ном языке конечно и исчислимо; существование этих регулярно
повторяющихся в одних и тех же номинативных целях формаль-
ных операций, лежащих в основе разных способов словообразо-
вания, позволяет устанавливать словообразовательные модели на
основании объективных критериев; это позволяет представить
процессы словообразования как процессы моделирования единиц
по определенным правилам и тем самым сблизить их с чисто
грамматическими видоизменениями слова;
7) выбор необходимой для образования конкретного наимено-
вания операции обусловливается, как и весь словообразователь-
ный акт, смысловым заданием данного процесса: аффиксация,
80
словосложение, конверсия и прочие формальные операции отлича-
ются друг от друга не только техникой их проведения, но и своей
ономасиологической направленностью, т. е. их семантические по-
следствия нетождественны; даже при возможном сходстве лекси-
ческих значений у производных, созданных с помощью разных
средств, различной оказывается их ономасиологическая структура
и сама суть обозначения.
Учитывая все перечисленные особенности актов номинации
словообразовательного характера, можно уточнить и понятие сло-
вообразования, ибо становится ясным, по какому признаку или
признакам оно может быть отграничено от смежных явлений —
супплетивного или семантического словообразования, аналитиче-
ских наименований и т. п. Можно показать также, почему про-
цессы словообразования столь разительно отличаются от всех
прочих явлений деривации в языке. Соответственно сформулиро-
ванным правилам можно, наконец, дать и более общее определение
производной единицы как однословного вторичного мотивирован-
ного наименования с двучленной ономасиологической структурой,
формирующего свое лексическое значение посредством расчле-
ненного представления базиса и признака наименования. Уже
этого определения было бы, по-видимому, достаточно, чтобы кон-
статировать неповторимость данной единицы языка и возмож-
ность отличить ее от слов простых, непроизводных. Можно, од-
нако, обращаясь к особенностям протекания словообразователь-
ного процесса, указать еще на одну примечательную черту
производных наименований. Обнаруживается она в плане семи-
отическом.
Процессы номинации и означивания в языке нельзя свести
к одним только процессам называния отдельных элементов дей-
ствительности. Параллельно указанным процессам постоянно про-
текают процессы означивания событий. Именуются не только
предметы, явления, действия и т. п., но и целые ситуации. По-
добное наименование происходит уже не на уровне слова, а на
уровне высказываний и сообщений4. С этой точки зрения зна-
ковые единицы могут быть разделены на знаки-названия и
знаки-сообщения. Некоторые лингвисты связывают полный акт
номинации только со знаками-сообщениями, обладающими при-
знаком предикативности. Не вызывает, однако, сомнения, что
с синхронной точки зрения знаки-сообщения опираются на знаки-
названия: сказать можно только о том, что уже имеет в языке
готовое название или о том, что получает это название в окру-
4 См.: В. Г. Гак. О двух типах знаков в языке. — «Материалы к конферен-
ции „Язык как знаковая система особого рода“». М., 1967, стр. 14;
Т. В. Булыгина. Особенности структурной организации языка как зна-
ковой системы и методы ее исследования. — Там же, стр. 5; Н. Д. Ару-
тюнова. О номинативной и коммуникативной моделях предложения.
«Изв. АН СССР, ОЛЯ», 1972, т. 31, вып. 1, стр. 44 и сл.; А. А. Уфимцева.
Типы словесных знаков. М., 1974 (гл. I и др.).
6 Теория языка 81
жении общепринятых знаков. С диахронической же точки зре-
ния вполне допустимо, что знак-наименование базируется на
знаке-сообщении. Так, многие типы сложных слов действительно
представляют собой генетически трансформированные синтакси-
ческие единицы. Тесную связь с синтаксисом обнаруживает, по
нашему мнению, и весь класс производных в целом. Связь эта
понимается нами следующим образом.
Словообразование имеет дело с непредикативными знаками
только в той мере, в какой оно связано с результатами сло-
вообразовательных процессов. Поскольку этого, как мы пытались
показать, явно недостаточно, исследуя словообразование, надо
анализировать и то, «как делаются слова». Если по своим конеч-
ным итогам словообразование связано с созданием знаков-назва-
ний, по характеру своего протекания и по своим истокам оно не-
избежно выходит в область знаков-сообщений, т. е. в область син-
таксиса. Это сказывается прежде всего в том, что, формируясь,
производное проходит путь от знака-сообще-
ния к знаку-наименованию и что словообразовательный
процесс и есть процесс сложного превращения знаков одной семио-
тической группы в знаки другой. В форме чистого названия фик-
сируется не только определенное обозначение, но и утверждение
о свойствах или атрибутах последнего. Даже в таком простом про-
изводном, как домик, содержится имплицитно утверждение 'этот
дом — маленький’. Каждая словообразовательная модель — ут-
верждение определенного свойства, признака в широком смысле
слова, т. е. сообщение о наличии известного признака у обознача-
емого. Так, например, слово школьник есть преобразованное
сообщение «он учится в школе», и оно не просто мотивировано сло-
вом школа, как это обычно считают, объясняя производное фор-
мулой «относящийся к школе», а предикатом учиться, по отноше-
нию к которому школа является обстоятельством места, поскольку,
естественно, отношения к школе в реальной жизни могут быть
иными: русск. схоласт или англ, scholar означают иное. Интересно
отметить, что в производном закрепляются самые естественные,
натуральные сообщения о предмете: ватник — сделан из ваты,
а чайник служит для заваривания чая; бомбоубежище спасает от
бомб, а в зернохранилище хранят зерно.
То, что в системе языка выступает с течением времени в виде
отработанной словообразовательной модели, которую мы для про-
стоты описываем как итог связи двух слов, типа школа->школь-
ник, на самом деле является семантически преобразованной фор-
мой известных сообщений о наиболее очевидных признаках име-
нуемого. Словообразовательные модели можно поэтому трактовать
как принимаемые коллективом говорящих формы перекодирования
сообщений в наименования.
Сказанное выше не следует понимать буквально. По образцу
и подобию имеющихся производных, по аналогии с существую-
щими моделями возникают новые наименования, мотивированные
82
более простым способом и, быть может, соотносимые непосред-
ственно с мотивировавшим их словом. Нельзя, однако, упускать
из виду и иную возможность — мотивацию высказыванием о пред-
мете.
Предлагаемая трактовка производных позволяет уяснить при-
роду мотивации и тем самым объяснить связи одного предмета
действительности с другим, о которых в свое время писал
Г. О. Винокур. Экспликация этих связей — в раскрытии того
утверждения, которое стоит за данным производным и шире —
за его моделью. И поскольку главным признаком знака-сообщения
является его предикативность, объяснение производных лежит
в объяснении предиката и его окружения. Так, например, для
объяснения десубстантивных производных требуется «восстано-
вить» относящийся к существительному предикат; при этом мно-
гозначность производного может быть истолкована как результат
связи исходного существительного с разными предикатами (ср.
англ, to stone, которое значит и 'побивать камнями’, и 'мостить
или облицевывать камнями’, и 'превращать в камень’->
'ожесточать’). Напротив, для объяснения отглагольных производ-
ных надо зачастую «восстановить» окружение глагола, т. е. уста-
новить предикат со всеми его дополнениями или же обстоятель-
ствами: так, русск. писатель — это тот, кто пишет литературные
произведения, или тот, кто пишет профессионально и т. д.
Мотивация высказыванием о предмете, утверждением о на-
личии у обозначаемого определенных признаков и делает произ-
водное образованием со сложной смысловой и ономасиологической
структурой, отдельные части которой только отсылают нас к со-
ответствующим понятиям, но не выражают эксплицитно их связи.
Словообразовательная модель типизирует определенный вид свя-
зей, обобщает их, а потому служит для выражения более или
менее стандартного вида отношений и связей. Именно это позво-
ляет говорящему, не решая ребусов, понимать значения новых
производных и при необходимости создавать самому новые произ-
водные по законам аналогии.
Производное оказывается удивительно емким номинативным
знаком, экономным способом объяснить неизвестное через извест-
ное, и оно всегда является одновременно и простым обозначением
какого-либо элемента действительности, и принятым всем коллек-
тивом говорящих на данном языке утверждением о свойствах и
признаках именуемого. Именно это и позволяет считать производ-
ное особой единицей системы языка.
6*
К МОДЕЛИ ОПИСАНИЯ ПРЕДЛОЖЕНИЯ
О. И. Москалъская
Достижения современного теоретического и прикладного языко-
знания создали предпосылки для создания принципиально повой
теоретической модели описания синтаксиса естественных языков.
Отличительной чертой этой модели является системный подход
к основным единицам описания и объемное их представление.
Применительно к простому предложению, образующему одну
из подсистем синтаксической системы языка, новая модель опи-
сания 1 основана на синтезировании таких кардинальных для
синтаксиса понятий, как «модель предложения», «регулярные
реализации модели предложения», «парадигма предложения» и
«синтаксическая деривация». Все эти понятия были выработаны
на протяжении последних десятилетий разными школами в языко-
знании, часто противоборствующими друг с другом. Новым в рас-
сматриваемой модели описания синтаксиса предложения является
прежде всего синтезирование всех названных выше понятий, рас-
пределение их по рангам и создание последовательности операций,
обеспечивающей единое по своему замыслу и системное с точки
зрения объекта описание простого предложения.
Отправным понятием при системном описании синтаксиса
предложения должно служить понятие «модель предложения».
Именно оно позволяет представить все многообразие конкретных
предложений естественного языка в виде конечного списка син-
таксических структур или конечного множества одноуровневых
единиц синтаксической системы языка, подобно тому как конеч-
ный инвентарь частей речи представляет в грамматическом опи-
сании единицы морфологической системы языка.
Правда, при сравнительном единодушии исследователей в об-
щим определении понятия «модель предложения», понимаемой
как абстрактная схема, отвлеченный образец построения мини-
мальных самостоятельных предложений, в практике описания
моделей предложения существуют значительные расхождения,
связанные с вопросом о критериях вычленения того «синтакси-
ческого минимума» или «обязательного структурного минимума
предложения», который и может считаться его моделью1 2. Однако
1 Одной из последних попыток создания новой модели описания предло-
жения является раздел синтаксиса в «Грамматике современного рус-
ского литературного языка» под ред. Н. Ю. Шведовой. (М., 1970).
2 Ср.: с одной стороны, ограничение модели предложения двумя членами
(Ni— Vf; Ni—Nr, Ni—Nnj Ni это NNi; Ni—Adv (N2...); Ni это Adv;
Ni чтобы Inf; Inf cop Inf; Inf —Ni; Inf —Adv (N2...); Inf—Vf3Sg
в «Грамматике современного русского литературного языка» и, с дру-
гой стороны, весьма расширенное понимание модели предложения у не-
которых немецких лингвистов, исходящих не из критерия структурной
84
каждый из предлагаемых исследователями конечных списков мо-
делей предложения, при всех их сравнительных преимуществах
и недостатках, может служить отправной точкой для системного
описания простого предложения соответствующего языка.
Модель предложения есть, таким образом, основная единица
и первая ступень структурного описания на уровне предложения.
Эта единица синтаксиса является объемной и динамической. Вы-
явление ее объема и динамизма и составляет следующие ступени
системного описания синтаксиса предложения. Оно связано с по-
нятием регулярных реализаций модели предложения и внутримо-
дельных синтаксических процессов, а также с понятием пара-
дигмы предложения.
Регулярные реализации модели предложения, например: Он
говорит — Он хочет говорить —Он начал говорить —Он хочет
начать говорить и т. п.3, а также другие виды синтаксических
модификаций в рамках тождества модели предложения, как реа-
лизация обязательных и факультативных членов модели пред-
ложения, например, Он пишет — Он пишет письмо — Он пишет
письмо брату, расширение за счет многократной реализации
одного из членов модели предложения, например, Брат молчал —
Брат и сестра молчали, развертывание, т. е. включение в предло-
жение дополнительных членов, находящихся за рамками струк-
турного минимума предложения4 могут быть описаны как конеч-
ный набор операционных правил.
От регулярных реализаций модели предложения, от модифи-
кации состава предложения путем усложнения, расширения и
развертывания структурного минимума предложения, происходя-
щих на уровне языка, можно отличать варьирование в рамках
модели предложения, связанное с актуализацией предложения
в речи и с включением его в текст. Это прежде всего изменения
порядка слов и изменения интонационного рисунка предложения,
завершенности, а из критерия смысловой или коммуникативной завер-
шенности, например, П. Гребе, Г. Ренике («Duden. Grammatik der
deutschen Gegenwartssprache». Hrsg. v. P. Grebe. Mannheim, 1973;
H. Renicke. Grundlegung der neuhochdeutschen Grammatik. Berlin,
1961). Критику последней точки зрения см. у Г. Хельбига, считаю-
щего критерием синтаксического минимума структурную завершенность
или грамматичность (G. Helbig. Zur Theorie der Satzmodelle. «Poznan-
skie towarzystwo przyjaciol nauk. Wydzial filologiczno-filozoficzny. Ko-
misja jgzykoznawcza. Biuletyn fonograficzny», 1971, № И). Ср. также
о принципе разграничения обязательных и факультативных членов мо-
дели предложения: Fr. Danes. Syntakticky model a syntakticky vzorec.
«Ceskoslovenske pfednasky pro V. mezinarodni sjezd slavistu v Sofii».
Praha, 1963; Он же: A Three-Level Approach to Syntax. «Travaux linguisti-
ques de Prague», I. Prague, 1956.
3 H. Ю. Шведова. Структурные схемы предложения и их регулярные реа-
лизации. «Грамматика современного русского литературного языка»;
Г. А. Золотова. О регулярных реализациях моделей предложения. — ВЯ,
1969, <№ 5.
4 О синтаксических процессах и его видах см.: Г. Г. Почепцов. Конструк-
тивный анализ структуры предложения. Киев, 1971.
85
связанные с выражением коммуникативной перспективы й вс-
ходящие за рамки описания отдельного предложения. Они также
могут быть представлены в виде списка операционных правил,
но принадлежат с точки зрения систематики науки к другому
уровню синтаксического описания5.
Объемное и динамическое описание предложения достигается
в еще большей степени благодаря включению в теоретическую
модель описания понятия парадигмы предложения. Именно по-
следнее дает возможность представить предложение не как пло-
скостную единицу, а объемно — как систему грамматических
форм предложения, в которых реализуется одна и та же модель
предложения. Грамматические формы предложения, противопо-
ставленные друг другу по цели высказывания, по утвердитель-
ности/отрицательности, по модальности и образующие многомер-
ную систему оппозиций, являют собой нечто качественно совер-
шенно иное, чем разрозненные «типы» и «виды» предложений,
как они рисовались традиционной грамматике.
Правда и понятие парадигмы предложения не обрело еще же-
ланной четкости и однозначности и употребляется при описании
весьма разнородных явлений в синтаксисе. В немалой степени
это объясняется наличием в языкознании различных исходных
определений парадигмы вообще, допускающих различную сте-
пень свободы применения этого термина. Так, весьма широкое по-
нимание парадигмы, в том числе и уровня предложения, допу-
скает восходящая к Ф. де Соссюру трактовка парадигмы как
ассоциативного ряда. Она нашла особенно широкое применение
при разработке так называемых деривационных и лексико-семан-
тических парадигм6. Другим источником расширительного пони-
мания парадигмы служит привлечение критериев синонимичности
и трансформабельности, что происходит уже в сфере граммати-
ческих исследований7. Более строгим оказывается понятие пара-
5 Ср. становящееся все более распространенным противопоставление поня-
тий Satzsyntax и Textsyntax (См.: W. U. Dressier, S. J. Schmidt. Textlin-
guistik. Kritische Bibliographic. Munchen, 1973).
6 Ср. пример деривационной парадигмы у Б. Блока и Дж. Трейгера: man,
manly, mannish, manful, manhood, manikin, unman (B. Bloch, G. L. Tra-
ger. Outline of Linguistic Analysis. Baltimore, 1942, стр. 56).
7 Ср. парадигму трехместного предложения Т. П. Ломтева: Командир
вручил бойцу орден — Командир наградил бойца орденом—Командиром
орден вручен бойцу—Командиром боец награжден орденом (Т. П. Лом-
тев. Парадигматика предложения на основе конвертируемости отноше-
ний. «Инвариантные синтаксические значения и структура предложе-
ния». М., 1969) и еще более широкое понимание парадигмы предло-
жения, основанное на трансформационных отношениях типа: Книжная
торговля — Торговля книгами; Он гений —Он слывет гением; Он пре-
зидент Академии наук—Его избрали президентом Академии наук; Сту-
денты читают книгу—Книга читается студентами—Читаемая студен-
тами книга—Читающаяся студентами книга (См.: D. S. Worth. The
Role of Transformations in the Definition of Syntagmas in Russian and
other Slavic Languages. «American Contributions to the V International
Congress of Slavists. Sofia, 1963», v. I. The Hague, 1963.
86
дигмы предложения, основанное на сохранении единых принци-
пов выделения парадигм на уровне морфологии и синтаксиса и
на введении в теорию синтаксической парадигматики понятия
формы предложения, параллельной давно укоренившемуся в языко-
знании понятию формы слова8. В этом случае парадигма пони-
мается как закрытая система форм, связанных оппозитивными
отношениями. Основными требованиями при выделении пара-
дигмы предложения становятся: 1) сохранение тождества модели
предложения при всех его грамматических модификациях, 2) на-
личие между формами предложения оппозитивных отношений,
чаще всего многомерных, 3) рекуррентность модели оппозитивных
отношений. На этих принципах может быть построена трехъярус-
ная система оппозитивных отношений между грамматическими
формами предложения, включающая в себя, как указывалось выше,
оппозицию «повествование — вопрос — побуждение», например,
Мальчик бежит — Мальчик бежит? / Бежит ли мальчик? — Маль-
чик, беги!, оппозицию «утверждение — отрицание», например,
Мальчик бежит — Мальчик не бежит; Мальчик бежит? —Маль-
чик-не бежит? и т. д., оппозицию «высказывание о действитель-
ности — предположение — высказывание о возможности / невоз-
можности— пожелание», например, Мальчик (не) бежит — Маль-
чик, кажется, (не) бежит — Мальчик (не) бежал бы — Если бы
мальчик (не) бежал! и т. д. Парадигма предложения предстает
как многоярусная замкнутая система противочленов, к отдель-
ным членам которой на разных ярусах тяготеет различное коли-
чество синонимов уровня формы предложения.
Особая область системного описания предложения, представ-
ляющая собой заключительный этап описания отдельного пред-
ложения — это рассмотрение регулярных взаимоотношений между
двумя и более предложениями, связанных с изменением струк-
турной схемы предложения и основанных не на внутримодель-
ных синтаксических процессах, о которых говорилось выше, а на
межмодельных синтаксических процессах. Это те синонимические,
перифрастические и трансформационные отношения между па-
рами и рядами предложений, которые связываются иногда иссле-
дователями с широко понимаемой парадигмой предложения9, но
выходят на деле за рамки тождества модели предложения. Сюда
относятся лексические перифразы с вторичным изменением грам-
матической структуры предложения, конверсные преобразования,
перевешивание узлов в схеме предложения, пассивная и демипас-
сивная трансформация, собственно деривация, т. е. усложнение
грамматической структуры предложения, связанное с введением
8 Е. А. Седельников. Структура простого предложения с точки зрения син-
таксических и парадигматических отношений. «Филологические науки»,
1961, № 3; Н. Ю. Шведова. Парадигматика простого предложения в со-
временном русском языке (опыт типологии). «Русский язык. Граммати-
ческие исследования». М., 1967.
9 См. сн. 7.
87
в смысловую структуру предложения дополнительного элемента
смысла, как например, каузация10 11 и др. Такие синтаксические
процессы, ведущие часто к очень значительной перестройке
структурной схемы предложения, а также к модификации и ус-
ложнению самого пропозиционного концепта, лежащего в основе
предложения (это характерно для синтаксической деривации
в собственном смысле слова), называются нами «межмодель-
ными модификациями». Различие между этими модификациями
и внутримодельными модификациями, основанными на разверты-
вании структурной схемы предложения и усложнении ее членов
или же на реализации грамматических оппозиций уровня предло-
жения и не нарушающими тождества модели предложения, на-
столько велико, что мимо него не проходят и сторонники широ-
кого толкования парадигмы предложения. Поэтому и в рамках
парадигматической теории предложения, объединяющей в поня-
тии парадигмы предложения все виды внутримодельных и меж-
модельных преобразований, возникает потребность в разграниче-
нии разных видов модификаций структуры предложения. Так,
Д. Уорт различает простые парадигмы типа Я пишу письмо —
Я писал письмо — Я буду писать письмо или Он пил чай — Он
напился чаю и комплексные парадигмы типа Он учитель — Я счи-
таю его своим учителем. Различие между ними он раскрывает
через сопоставление первых с словоизменительными парадигмами
уровня морфологии, а вторых с деривационными парадигмами
того же уровня: «Учитывая поразительный параллелизм пара-
дигматических структур на морфологическом и синтаксическом
уровне, можно ожидать, что существует тип синтаксических еди-
ниц, соответствующих морфологическому слову, и другой —
гнезду слов или гиперслову» и. П. Адамец и В. Грабе также раз-
личают в зависимости от характера взаимоотношения между про-
тивочленами соотносительной пары или ряда предложений
а) собственно трансформацию типа Река унесла лодку — Рекой
унесло лодку, б) модификации типа Он спит — Он не спит; Ты
подождешь — Ты бы подождал и в) вариации типа Он спит —
Он спал 12.
Понятие деривационных отношений в синтаксисе, возникшее
в связи с развитием трансформационного и перифрастического
синтаксиса, тесно переплеталось, как видно из сказанного выше,
с учением о синтаксической парадигматике. Более плодотворным
и последовательным представляется, однако, их разграничение
как различных видов синтаксических процессов и различных сту-
пеней системного описания синтаксиса предложения. Хотя раз-
личные виды межмодельных синтаксических процессов и регу-
10 Ср.: В. С. Храковский. Деривационные отношения в синтаксисе. «Инва-
риантные синтаксические значения и структура предложения». М., 1969.
11 D. S. Worth. Указ, соч., стр. 379.
12 П. Адамец, В. Грабе. Трансформация, синтаксическая парадигматика и
члены предложения. «Slavia», 1968, № 2, стр. 186.
88
лярных межмодельных модификаций синтаксической структуры
предложения изучены еще недостаточно, они также могут быть
представлены при системном описании предложения в виде ко-
нечного списка операционных правил.
Разумеется, весь набор операционных правил, регулирующих
внутримодельные и межмодельные синтаксические процессы и
возникающие на их основе модификации предложения, как и объем
парадигмы предложения не являются постоянными величинами
для всех типов моделей предложения. Одна из существенных за-
дач, возникающих при реализации теоретической модели описания
синтаксиса предложения, заключается в выявлении зависимости
между типом модели предложения / блока моделей предложения
и характером и объемом как внутримодельных, так и межмодель-
ных модификаций и парадигматических изменений.
ОБ ОДНОЙ МОДЕЛИ ПОСТРОЕНИЯ
СЕМАНТИЧЕСКОЙ МИКРОСИСТЕМЫ
И СТРУКТУРЫ МНОГОЗНАЧНОГО СЛОВА
О. Н. Селиверстова
В лингвистике неоднократно отмечалось значение сопоставитель-
ного изучения языков L Если исключить из рассмотрения про-
блемы сравнительно-исторического языкознания, основная цель со-
поставительного изучения заключается в том, чтобы выявить,
с одной стороны, универсалии, а с другой стороны, уникальные
признаки, присущие одним языкам в отличие от других, что,
в конечном счете, должно привести к установлению языковых
типов 1 2. При сопоставительном изучении языков неизбежно встает
вопрос об отправной точке сопоставления. В. Н. Ярцева писала
о том, что объектом языкового сравнения должны служить целые
системы (например, грамматическая система) или по крайней
мере отдельные микросистемы, а не изолированные единицы,
место которых в языковой системе не определено3. Требование
1 См. библиографию данного вопроса в статье Л. Герценберга и
Ж. М. Юсуфджановой настоящей книги.
2 В лингвистике отмечается также значение сравнения языков для их бо-
лее глубокого познания вне поиска места каждого из них в общей си-
стеме. Действительно, сопоставительную методику чрезвычайно полезно
применять для получения адекватного описания отдельного языка. Од-
нако эта методика играет лишь вспомогательную роль и ее использова-
ние не является обязательным.
3 См., например: В. Н. Ярцева. О сопоставительном методе изучения язы-
ков. «Филол. науки», 1960, № 1; она же. Типологическое исследование
морфологических структур в родственных языках. «Структурно-типоло-
гическое описание современных германских языков». М., 1966 и др.
89
йыбирать микросистему й качестве первичного объекта сопостав-
ления представляется нам вполне оправданным и в большинстве
случаев необходимым. Оно диктуется прежде всего тем, что за
некоторыми исключениями сами языковые единицы могут полу-
чить адекватное описание лишь при рассмотрении их отношения
с другими членами тех микросистем, которым они принадлежат,
т. е. сравнение единиц вне микросистем фактически означает, что
сравниваются факты, о которых имеется неполное или даже
в той или иной степени неверное представление. Кроме того, си-
стемный анализ необходим для определения широты употребле-
ния языковой единицы или какого-либо грамматического или фо-
нологического приема4. И, наконец, сопоставление микросистем
позволяет сравнивать не только сами языковые единицы, но и
общую конфигурацию построения микросистем. Один из аспектов
последнего вопроса, а именно: модель построения интегрального
признака, объединяющего несколько семантических микросистем,
и будет составлять основную тему предлагаемой статьи.
При исследовании русских глаголов быть, иметь, получать,
принимать, брать, давать5, а также при исследовании соответст-
вующих глаголов английского языка было обнаружено, что в зна-
чения этих глаголов во многих условиях их употребления входит
признак «нахождение в пространстве» (Ехг). Рассмотрим этот
признак. Мы используем здесь термины «пространство» (обозна-
чим его знаком S) и «нахождение» в значении более широком,
чем то, которое данные слова имеют в естественном языке. Под
пространством мы понимаем такой денотат, действительный или
созданный фантазией людей, который можно графически пред-
ставить в виде континуума точек. Нахождение некоторого объ-
екта (явления) в S предполагает, что положение Y-a может быть
определено в системе координат пространства S 6. Такое расши-
ренное понимание признака «нахождение в пространстве» позво-
ляет увидеть то общее, что лежит в основе самых разнообразных
случаев употребления перечисленных глаголов, которые удобно
рассматривать в составе синтаксических моделей типа «в S (есть)
Y», «на S (есть) Y», «у X в S (есть) Y», «there is Y in S», «X
берет Y (в S)», «X принимает Y (в S)», «X gets Y» и т. д. (под
X понимается лицо или объект, к которому имеет какое-либо от-
ношение пространство нахождения Y-a; пространство S может
быть не выражено в поверхностной структуре предложения). Так,
4 См.: В. Матезиус. Задачи сравнительной фонологии. «Пражский лингви-
стический кружок». М., 1967; см. также: В. Н. Ярцева. Указ. соч.
5 См.: О. Н. Селиверстова. Семантический анализ предикативных притя-
жательных конструкций с глаголом «быть». — ВЯ, 1963, № 5; она же.
Компонентный анализ многозначных слов. М., 1975.
6 При формулировке признака Ех2 не учитываются различия по принципу
«тема — рема», которые могут сочетаться с данным признаком и опреде-
лять различия между лексико-семантическими моделями, образуемыми
при участии рассматриваемых слов. Например, между моделями «в S
был Y» и «Y был в S».
90
предложение В том лесу есть озеро сообщает о нахождении в фи-
зическом пространстве S (лес) Y-a, относящегося к классу
«озера». Фраза В моей душе сомненья нет несет информацию об
отсутствии Y-a (сомнение) в психическом пространстве. В сти-
хотворном отрывке Есть в близости людей заветная черта. Ее не
перейти влюбленности и страсти (Ахматова) говорится о наличии
«заветной черты» в пространстве человеческих отношений. См.
также: В моей юности не было ни одного значительного события,
где сообщается об отсутствии Y-a (события) в некотором времен-
ном отрезке существования автора речи. В других предложениях
речь идет о нахождении в пространстве класса или множества.
Например: В моей группе есть много способных девочек, У меня
есть эта книга (т. е. в множестве «предметы собственности автора
речи» есть данная книга). У него есть одна слабость (т. е. в мно-
жестве «свойства данного лица» есть некоторая слабость) и т. д.7
Рассматриваемый признак входит и в значение слов типа русских
глаголов получать, принимать, брать, давать. Например: Мы
взяли его в нашу машину; Мы приняли его в партию. Этот при-
знак часто обнаруживается даже в тех значениях или вариантах
значений указанных слов, которые на первый взгляд не связаны
с идеей «нахождение в пространстве». Так, предложение Я приму
его в среду сообщает не только о том, что автор речи готов выпол-
нить свои светские или профессиональные функции по отноше-
нию к Y (например, так может сказать врач о своем пациенте),
но и о том, что Y при этом будет допущен на «территорию» Х-а,
т. е. передается информация о том, что в описываемый момент
времени Y-y разрешено находиться в том месте, где X осущест-
вляет свои профессиональные или светские функции и где Y ста-
нет объектом этих функций. Пространственная интерпретация
может быть дана и тому значению рассматриваемых слов, при
котором они включаются в группу глаголов мышления. Например,
предложение I take it that he is right сообщает о наличии в созна-
нии сформированного в нем суждения о некоторой ситуации.
Таким образом, признак Ехг, охватывает очень многие случаи
употребления глаголов типа быть, иметь, брать, получать, при-
нимать, давать. При этом, однако, данный признак не остается
единообразным: он членится на ряд вариантов, связанных с раз-
ными видами пространства. Так, выделяется информация о на-
хождении в физическом (геометрическом) пространстве, информа-
ции о вхождении в число предметов собственности Х-а, в мно-
жества свойств Х-а, частей его тела и т. д. Информация о типе
пространства определяется значениями слов, обозначающих Y и
S, а также общим смыслом контекста. Вследствие этого данная
7 Одновременно с нами сходная интерпретация экзистенциональных мо-
делей была предложена Н. Д. Арутюновой (см.: Н. Д. Арутюнова. Пред-
ложение и его смысл. М., 1976). В отличие от термина «пространство»,
она использует термин «область бытия», однако содержание этих терми-
нов в основном совпадает.
91
информация могла бы считаться контекстной и не вводиться
в общее определение значения рассматриваемых глаголов. Од-
нако существует ряд таких вариантов признака Ехг, каждый из
которых соединяется по крайней мере с одним таким другим ком-
понентом значения анализируемых слов, который не сочетается
с остальными вариантами признака Ехг. Так, при варианте «вклю-
чение Y-a в число элементов собственности Х-а» глагол взять
вступает в оппозицию с глаголом купить и в большинство усло-
вий своего употребления получает признак, содержание которого
составляет информация о том, что перемещение в сфере собствен-
ности не определяется выплатой стоимости Y-a. Еще больше до-
полнительных признаков глагол взять имеет при описании пере-
мещения в физическом пространстве.
Рассмотрим более подробно те дополнительные признаки, ко-
торые имеет глагол take в качестве глагола мышления. На осно-
вании проведенного исследования мы пришли к выводу, что этот
глагол в отличие от других глаголов мышления включает следу-
ющий компонент значения: он показывает, что сформированное
в сознании суждение является либо результатом вывода из раз-
личных, часто неясных сведений, полученных от других, либо
результатом доверия к сообщению других, причем сведения мо-
гут быть переданы и с помощью слов и через поведение вообще
(при этом поведение рассматривается как знак чего-то другого,
т. е. выступает как форма сообщения, а не как объект непосредст-
венного восприятия). Суждение строится только на основании
полученных сведений; в его формировании не участвуют само-
стоятельные размышления о действительности.
Справедливость сделанного утверждения подтверждается, во-
первых, тем, что модели «X takes it that», «X takes Y to be» ре-
гулярно встречаются в контекстах, в которых есть прямое указа-
ние на то, что суждение строится на основании слов других
людей или тех или иных полученных сообщений. Например, служа-
щий, прочитавший объявление о количестве работ, которые должны
быть выполнены на следующий день, может сказать: I take
it that we are to come early to-morrow 'Я думаю, что нам завтра
надо прийти рано’8. См. также: Am I to take it that this is why
you do not choose to employ me? 'Должен ли я заключить (из
того, что говорилось), что вы поэтому не хотите взять меня на
работу?’ From what you said I took him to be an honest man 'Из
ваших слов я сделал вывод о том, что он честный человек’. Во-
вторых, оценивая правильность тех или иных предложений ин-
форманты (было опрошено четыре англичанина) часто отмечали,
что эти предложения будут соответствовать языковой норме только
в том случае, если предполагается, что суждение строится на ос-
8 В русском языке нет слова, соответствующего английскому выражению
«X takes it that». Поэтому предлагаемые переводы неточно передают
содержание английской фразы.
92
новании слухов, рассказов, того, что говорит адресат речи и т. д.
Например, предложение I take it that he was still young then
'Я думаю, что он тогда был еще молод’ не будет употреблено,
если говорящий в описываемый момент времени был знаком
с тем человеком, о котором идет речь. Подобно этому предложе-
ние I took it that you would. be anxious в отличие от фразы
I thought that you would be anxious 'Я подумал, что ты будешь
беспокоиться’ означает, что суждение построено не на основании
собственных размышлений, а на том, что уже раньше говорил
адресат речи. В-третьих, мы утверждаем, что в тех предложениях
с глаголом take, в которых речь идет о суждениях, сформирован-
ных на основании поведения описываемого лица, это поведение
рассматривается фактически как определенная форма сообщения
о тех или иных свойствах этого лица. В пользу именно такой
интерпретации говорит, с одной стороны, то, что употребление
глагола take всегда признается неправильным в тех случаях,
когда суждение очевидно сформировано в результате непосредст-
венного восприятия действительности. Например, с помощью вы-
ражения «X takes it that» нельзя перевести русское предложение
Когда я увидел его глаза, я понял (подумал), что он ненавидит
меня. Если суждение сформировано не на основании словесного
сообщения, глагол take встречается только со словами, обозначаю-
щими такие свойства, как честность, благородство, ум и т. д.,
т. е. свойства, не данные в непосредственном восприятии. С дру-
гой стороны,. предложения, построенные по моделям «X takes it
that» и «X takes Y to be» не могут интерпретироваться и как со-
общения о суждении, сформировавшемся в результате самостоя-
тельного анализа действительности, собственных размышлений:
в тех случаях, когда очевидно, что речь идет именно о такой
форме суждения, употребление глагола take считается неправиль-
ным. Например, глагол take нельзя поставить на место глагола
decide в следующих предложениях: After some consideration I de-
cided that he was an honest man 'После некоторых размышлений
я пришел к выводу, что он честный человек’, After some consi-
deration I decided that he was right 'После некоторых размышле-
ний я пришел к выводу, что он прав’. Неупотребляемость глагола
take в этих предложениях не может быть объяснена тем, что
в них говорится о получении вывода: глагол take очень часто
встречается в контекстах, в которых суждение представлено как
непосредственный результат процесса его выведения. Таким об-
разом, можно утверждать, что в предложениях с глаголом take
передается информация о суждении, сформированном на основа-
нии полученных от других сведений, которые переданы либо
с помощью слов, либо через поведение. С этим выводом согласу-
ется и то, что предложения с глаголом take воспринимаются как
сообщающие о неглубоком, поверхностном суждении.
Предложения с глаголом take передают, по-видимому, также
информацию о том, что денотат подлежащего будет строить свое
93
поведение, исходя из сформированного суждения или же будет
рассматривать другие факты под углом зрения этого суждения.
Существование различающихся компонентов, соединяющихся
с разными вариантами признака Ехг, способствует обособлению
его вариантов. Вследствие этого та частная информация, которая
наслаивается на общее значение признака (например, информа-
ция о том, что речь идет именно о пространстве сознания, а не
о каком-либо другом пространстве), воспринимается не как кон-
текстная флюктуация, а как часть значения. В общем виде отме-
ченную особенность построения признака Ехг можно представить
так: запишем через а то общее, что сохраняется во всех случаях
реализации рассматриваемого признака, ai, аг... ап будут обозна-
чать частную информацию, добавляемую к а при реализации раз-
личных вариантов признака Ехг, тогда содержание Ехг соответст-
вует дизъюнкции вариантов: (a*ai) или (а‘аг) или (а* аз) ...
или (а*ая), причем для каждого варианта выделяется такой дру-
гой компонент значения, который не сочетается с остальными:
(а • ai) • b или (а • аг) • с или (а • аз) • d, ... или (а • а„) • g. Такую
структуру построения семантических признаков мы назвали
в своих предыдущих работах диффузной9. Однако ее сущность
точнее выражает термин «расщепленная» 10 11.
Содержание введенного термина близко к понятиям общего
и частного значения, но не полностью с ними совпадает11. Во-
первых, в рассматриваемой модели разные значения полисеман-
тической языковой единицы, взятые в целом, не сводятся к одному
инварианту; общим в их содержании является один или, по край-
ней мере, один, но не все компоненты значения. Это различие
связано и со второй важной особенностью анализируемой модели,
а именно: не все несовпадающие компоненты разных значений
обусловлены контекстуально или ситуативно, многие из них (они
обозначены буквами b, с, d, g в приведенной выше символической
записи) представляют собой значения различительных признаков,
которые входят в семантическую структуру исследуемых единиц
при отдельных вариантах признака а. Именно наличие этих ком-
понентов, как уже указывалось выше, и способствует расщепле-
нию признака а на варианты, которые получают языковую зна-
чимость. Возможно, могут быть и другие причины, позволяющие
говорить о том, что признак существует в виде набора вариантов.
Однако выделять отдельные варианты семантического признака
или вообще частные значения языковой единицы только на том
9 См.: О. Н. Селиверстова. Компонентный анализ ..гл. 2.
10 Его выбор предпочтителен еще и потому, что термин «диффузный» уже
был применен в лингвистике в другом значении (см.: Д. Н. Шмелев.
Проблемы семантического анализа лексики. М., 1973).
11 Существующие расхождения в понимании соотношения общего и част-
ных значений (см.: 4. В. Вондарко. Грамматическая категория и кон-
текст. Л., 1971, гл. II) не существенны для проводимого здесь сопо-
ставления.
94
основании, что контекст или ситуация привносят некоторое допол-
нительное содержание, представляется неоправданным. При при-
нятии такого критерия нужно будет считать, что семантическая
структура любой языковой единицы строится из общего и част-
ных значений. Кроме того, подобные частные значения являются
чисто речевыми образованиями, поскольку они не обусловлены
изменением информации, вносимой в общее содержание выска-
зывания самой рассматриваемой языковой единицей.
Исследуемую модель можно также сравнить с семантической
структурой многозначного слова, одно из значений которого воз-
никает из другого, в результате метафорического переноса, при-
чем один компонент исходного значения сохраняется, а второй
заменяется новым. Соотношение этих значений записывается
формулой ab->ac 12. Семантическая структура, объединенная рас-
щепленным признаком, в известной степени близка к формуле
ab->ac. Однако она не подводится полностью под эту формулу
и образует особый структурный тип. Во-первых, по крайней мере
большинство вариантов ресщепленных признаков не связаны
между собой отношением метафорического переноса (хотя между
отдельными вариантами такая связь может прослеживаться).
Ср., например: У него есть дети (информация о нахождении Y-a
в множестве «родственники Х-а»), У него есть слабости (инфор-
мация о наличии Y-a в множестве «свойства Х-а»), У него есть
часы (информация о наличии Y-a в множестве «предметы собст-
венности Х-а»). Хотя во всех этих предложениях реализуются
разные варианты признака Ехг, вступающие в разные системы
оппозиций, ни одно из них не может рассматриваться как возник-
шее из другого в результате метафорического переноса. Ср. также:
В комнате много людей (физическое пространство), В моей группе
много студентов (пространство множества), В ней есть что-то тро-
гательное (психическое или психо-физическое пространство,
отождествляемое с личностью человека).
Во-вторых, формула ab->ac необязательно означает, что а со-
ставляет такой семантический компонент, который выделяется
не только в сравниваемых значениях рассматриваемого слова, но
и в других словах, принадлежащих к той же микросистеме. Так,
для двух значений слова спутник («тот, кто совершает путь вместе
с кем-либо» -> «небесное тело, сопутствующее планете, звезде»),
которые иллюстрируют данный тип семантической структуры13,
общей является информация о том, что описываемый объект
(лицо) перемещается в пространстве вместе с некоторым другим
объектом (лицом). Различие же главным образом определяется
тем, что в первом случае речь идет о лице, совершающем дейст-
вие, а во втором — о перемещении неодушевленного объекта. От-
меченный общий элемент двух значений слова спутник (спутник i
12 Д. Н. Шмелев. Указ, соч., стр. 233.
18 Там же.
95
и спутниц) не выделяется в других словах, относящихся к той же
группе, что и спутник^. Ср., например: соавтор, сотрудник, сожи-
тель, сокурсник, соотечественник, соизобретателъ (окказиональ-
ное) и т. д. Напротив, в выделенной нами структуре общий ком-
понент разных значений одной языковой единицы одновременно
является общим признаком микросистемы, включающей и другие
языковые единицы.
Сравнивая рассматриваемую семантическую модель построения
значений полисемантического слова с другими возможными се-
мантическими структурами, следует подчеркнуть, что общий эле-
мент разных значений одного слова далеко не всегда может быть
выделен в качестве отдельного компонента, реализующегося в виде
частных вариантов. Ср., например, разобранные выше случаи
с такими значениями слова земля, как: 1) «планета, на которой
мы живем»; 2) «почва, верхний слой коры нашей планеты»;
3) «суша (в отличие от водных пространств)» и т. д.14 Все эти
значения, по-видимому, объединяет лишь то, что они несут ин-
формацию либо о планете, либо о ее частях, причем их сущность
при этом может осмысляться под разными углами зрения (ср.
земля как физическая планета и земля как действительный мир
в отличие от идеального, небесного и т. д.).
Микросистемы, объединенные расщепленными признаками,
встречаются в различных языках. Так, даже грубый анализ ма-
териала показывает, что рассмотренный выше признак «нахожде-
ние в пространстве Ехг» выделяется не только в семантических
системах русского и английского языков, но описывает также
соответствующие немецкие и французские слова и лексико-син-
таксические модели. Разница между языками определяется глав-
ным образом различиями в количестве реализованных вариантов
признака, а также в особенностях парадигматических и синтаг-
матических связей отдельных вариантов с другими языковыми
единицами.
Фактически к признакам с расщепленной структурой отно-
сится и признак «центральность—периферичность», который вхо-
дит в значения нулевого / направительного суффиксов в языках
банту 15. Этот признак также распадается на ряд частных вариан-
тов, получающих относительную самостоятельность. Возможно,
именно такая структура присуща значению падежей в русском
языке.
Таким образом, рассмотренная модель построения микроси-
стемы и структуры многозначной языковой единицы может реа-
лизоваться в языках разных типов.
14 См. «Толковый словарь русского языка», т. I. Под ред. Д. Н. Ушакова.
М., 1935, стр. 1094.
15 И. С. Аксенова. Семантико-синтаксические характеристики направитель-
ной формы глагола в языках банту. Канд. дисс. М., 1973.
96
СОЦИАЛЬНЫЙ АСПЕКТ ЯЗЫКА
В ИСТОРИЧЕСКОМ РАССМОТРЕНИИ
Н, Н. Семенюк
В германистических работах последних десятилетий, осущест-
вляемых лингвистами различных стран, наблюдается существенное
расширение проблематики и материала исследований по истории
отдельных германских языков. Так, историко-генетическое изуче-
ние литературных языков обогащается социальным и функцио-
нальным аспектами, благодаря которым разные формы языковой
дифференциации оказываются непосредственно связанными
между собою. Еще в работе 1960 г., посвященной вопросам диа-
лектной базы английского литературного языка \ В. Н. Ярцева
отметила тесную соотнесенность — как генетическую, так и функ-
циональную — территориальных разграничений языковых элемен-
тов с их социальной и стилистической дифференциацией и оха-
рактеризовала некоторые процессы «переключения» террито-
риально маркированных элементов, оказавшихся избыточными
в процессе формирования норм английского литературного языка,
в элементы социально и стилистически маркированные.
Для истории немецкого языка в результате внесения функцио-
нальных оценок оказались сильно поколебленными слишком
прямолинейные аналогии между собственно диалектными явле-
ниями и процессами, совершающимися в литературном языке.
Развитие последнего значительно осложняется его богатой функ-
ционально-стилистической дифференциацией, и все языковые про-
цессы получают здесь дополнительные интегрирующие и диффе-
ренцирующие стимулы1 2.
Учет функциональной точки зрения при рассмотрении языко-
вого материала позволил обнаружить новые стороны и в ста-
новлении нидерландского литературного языка.
Важнейшей предпосылкой успешного развития исторического
аспекта социальной и функционально-стилистической дифферен-
циации языка является, на наш взгляд, широкая трактовка со-
циальных факторов как основных внелингвистических стимулов
языковой дифференциации. К их числу следует, видимо, отнести
не только членение общества на различные социальные слои и
группы, но и наличие разнообразных общественых и культурных
сфер, в которых применяется язык.
1 В. Н. Ярцева. Об изменении диалектной базы английского националь-
ного литературного языка. «Вопросы формирования и развития нацио-
нальных языков. Труды Ин-та языкознания», 1960, т. X, стр. 119, 121.
2 См., например: М. М. Гухман. Язык немецкой политической литературы
эпохи Реформации и Крестьянской войны. М., 1970 (особенно главы
IV и V).
7 Теория языка 97
Соответственно более широко могут трактоваться и лингвисти-
ческие результаты действия всей совокупности этих факторов,
и к социально обусловленным дифференциациям должны в этом
случае относиться не только те языковые различия, которые свя-
заны с использованием языка отдельными слоями общества, но и
разнообразные виды функционально-стилистического варьиро-
вания.
Как представляется, данный подход создает базу для истори-
ческого рассмотрения проблемы и снимает слишком прямолиней-
ную соотнесенность языковых процессов с социальной структурой
общества. Если моделирование отношений между социальной
структурой общества и историко-лингвистическими ситуациями
все еще представляет значительные трудности, то изучение раз-
ных функционально-стилистических сфер языка в историческом
плане более реально (конечно, при условии, что имеются опре-
деленные источники). Правда, и в этом случае задача остается
достаточно сложной. Во-первых, даже в самой благоприятной си-
туации неизбежна неполнота имеющихся данных, так как всегда
будут отсутствовать прямые свидетельства об устных формах
языка. Во-вторых, чем дальше в глубь истории, тем отрывочней
и ограниченней те данные, на основе которых можно, хотя бы
в общих чертах, реконструировать языковую ситуацию и опре-
делить характер функционирования литературной формы языка
и основные типы ее дифференциации.
В числе источников, на которых при этом можно базироваться,
назовем следующие:
1) весь комплекс культурно-исторических факторов, т. е. те об-
щие сведения о развитии определенных общественных сфер,
которые дает история общества и история культуры;
2) совокупность сохранившихся письменных памятников (корпус
текстов);
3) разного рода справочники, грамматики и словари, фиксирую-
щие и оценивающие языковое употребление;
4) описания языковой ситуации современниками, содержащие
данные относительно использования языка в разных сферах
и видах письменности.
Обратимся к рассмотрению корпуса текстов — основного источ-
ника, использование которого в целях функциональной характе-
ристики языка имеет некоторые особенности. При этом прежде
всего следует напомнить о задачах, которые могут стоять перед
историком языка.
В. Н. Ярцева пишет: «В истории литературных языков су-
ществует преемственность не только в отношении строевых эле-
ментов языка (фонетических, грамматических и лексических),
но и в отношении социальных форм использования языка...» 3
3 В. Н. Ярцева. Развитие национального литературного английского языка.
М., 1969, стр. 164.
98
Таким образом, изменения, происходящие в процессе языковой
эволюции, могут быть двоякого плана: они могут затрагивать как
элементы языкового строя, так и употребление, функционирова-
ние языка. В соответствии с двумя сторонами языковой эволюции
выделяются и две задачи, встающие при изучении истории лите-
ратурного языка: 1) реконструкция основных элементов его
структурной организации и 2) реконструкция процессов его функ-
ционирования. В обоих случаях исследователю приходится поль-
зоваться одним и тем же материалом, одними и теми же источ-
никами. Однако подход к ним в ряде отношений различен.
Для воссоздания внутренней структурной организации языка
существенна прежде всего полнота привлекаемого текстового ма-
териала. Чем полнее и разнообразнее материал, тем полнее и точ-
нее реконструируется и сама языковая структура. Отдельные
тексты даже группы текстов содержат лишь фрагменты общей
языковой системы (ср., например, репрезентацию в различных
текстах отдельных форм личных местоимений или личных форм
глагола, типов придаточных предложений или разных словообра-
зовательных моделей). Поэтому для исследований структурного
плана важна интеграция языкового материала, содержащегося
в различных памятниках.
Напротив, для реконструкции процессов функционирования
языка прошлых исторических эпох особенно существенны наблю-
дения над разнообразными формами дифференциации языкового
материала по памятникам, а также выявление основных факторов,
создающих эти разграничения. Поэтому для исследований функ-
ционального плана очень важна и интерпретация наблюдаемых
явлений, что может быть достигнуто лишь при условии относи-
тельно полной и точной характеристики соответствующих па-
мятников с культурно-исторической точки зрения.
В языковом статусе памятников, видимо, целесообразно раз-
граничивать две стороны — рецептивную и индуцирующую.
В первом случае устанавливается, какие факторы воздействуют
на язык того или иного вида письменности, а во втором — каково
возможное влияние самого вида письменности на языковые про-
цессы определенного времени. В последнем случае должны не-
пременно учитываться прогрессивные тенденции в развитии
языка, выступающие наиболее отчетливо при сравнении с более
поздними периодами языковой истории.
В настоящий момент уже не подлежит сомнению преимущест-
венная связь развития литературного языка с определенными
жанрами и видами письменности, где это развитие совершается
быстрее и в направлении, наиболее соответствующем будущему
языковому статусу. Выявление таких центральных для каждого
исторического периода сфер использования языка — одна из глав-
ных задач исследований функционального плана. Нужно сказать,
что эта задача совсем не проста, так как социальная и историко-
культурная значимость памятника и его языковая репрезента-
99
7*
тивность далеко не во всех случаях совпадают. Более того —
часто социально-исторические и языковые процессы вообще зна-
чительно расходятся. Это обстоятельство было отмечено
М. М. Гухман при изучении языка полемической литературы
эпохи Реформации и Крестьянской войны. Отчетливое социальное
и классовое размежевание борющихся сторон не находит доста-
точно определенного отражения в наблюдающихся дифференциа-
циях языкового материала. К тому же листовки левого крыла оп-
позиции при всей их большой политической значимости не всегда
играли столь же значительную роль в языковых процессах, что
может быть показано на материале произведений Т. Мюнцера.
Его язык был более близок диалектно окрашенной разговорной
речи, чем язык листовок умеренных бюргерских слоев, принимав-
ших участие в Реформации4.
Непосредственная связь нередко обнаруживается, впрочем,
между языковыми процессами и другими элементами культурно-
исторической ситуации. Так, изучение состояния языковых норм
в первой половине XVIII столетия указывает на бесспорные пре-
имущества литературного языка, представленного на востоке
Средней Германии и на Севере. Для него были уже характерны
и единство, и относительная унифицированность, и большая ста-
бильность, а также широкая функциональная база нормализа-
ционных процессов, опиравшихся на развитие самых разных ви-
дов письменности. Напротив литературный язык юго-востока был
значительно более узок в своем применении, так как здесь в пер-
вой половине века еще слабо развивались такие ведущие виды
письменности, как художественная и научная литература. Кроме
того, в языке юго-восточного образца отсутствовала элементарная
стабильность и унифицированность норм. Литературный язык
был здесь менее определенно отграничен от других форм сущест-
вования немецкого языка, в частности, от местных диалектов, что
также создавало значительные колебания в его использовании.
К тому же наблюдавшаяся ориентация литературных норм юго-
востока на канцелярскую традицию уже в значительной степени
являлась анахронизмом и свидетельствовала об узости функцио-
нальной базы нормализационных процессов (Дорнблют).
Таким образом, намечается сложная соотнесенность языковых
процессов с разнообразными социально-историческими и куль-
турно-историческими фактами, которые должны тщательно изу-
чаться. Не всегда возможно априорно установить степень репре-
зентативности того или иного памятника, не исследуя его и не
изучая специально положения отдельных жанров в определенный
исторический период. Поэтому наиболее целесообразно при функ-
циональных исследованиях привлечение разных по характеру па-
мятников и их широкое сопоставление, а также привлечение —
наряду с текстами — всех других возможных источников.
4 М. М. Гухман. Указ. соч.
100
Настоятельная необходимость широкой функциональной базы
при исследовании литературных языков была подчеркнута
В. Н. Ярцевой при изучении истории английского литературного
языка: «Слагаемые литературной нормы, базирующиеся на соб-
ственно языковом материале, должны подвергаться тщательному
историческому рассмотрению. Существенным аспектом рассматри-
ваемой проблемы является соотношение речи письменной во всех
ее жанрах — от художественной до канцелярско-деловой прозы —
и речи устной» 5.
Конечно, при историческом изучении языка исследователь не
может ставить своей задачей полное выявление разнообразных
социальных и стилистических разграничений. Однако совершенно
необходимо для каждого периода хотя бы фрагментарно наметить
существующие типы языковой дифференциации и установить,
пусть приближенно и неполно, их соотношение. Следует подчерк-
нуть, что в отличие от социолингвистики в собственном смысле
слова, занимающейся изучением современных языковых ситуаций,
историк языка обращается к социальной интерпретации лингви-
стических фактов лишь в той мере, в какой это возможно и не-
обходимо для его целей.
Бесспорно, в историко-лингвистических исследованиях может
использоваться опыт изучения современных языков, однако вне-
сение социальных и функционально-стилистических оценок
в историю языка — это не просто механическая проекция совре-
менных проблем.
С социальной и функциональной точкой зрения связано су-
щественное расширение задач историко-лингвистических исследо-
ваний. Соответственно и само понятие о развитии языка получает
несколько иную интерпретацию. Оно значительно усложняется,
рассматриваясь уже не как развитие некоторого простого, гомоген-
ного образования, но как развитие сложной, негомогенной, много-
слойной, различным образом дифференцированной системы.
Изучение литературных языков с указанной точки зрения
представляется особенно перспективным, ибо оно в наибольшей
степени соответствует их сложному генезису и их многообразному
социальному и функциональному назначению.
5 В. Н. Ярцева. Развитие национального литературного английского языка,
стр. 152.
101
О НЕКОТОРЫХ АРЕАЛЬНЫХ ОСОБЕННОСТЯХ
НЕНЕЦКОГО ЯЗЫКА
Б, А, Серебренников
История небольшого северного народа, известного под названием
«ненцы», очень примечательна. Тундра Севера не была его искон-
ной родиной. Существует гипотеза о первоначальном местона-
хождении предков ненцев в районе Саянских гор, которая впер-
вые была высказана историком И. Э. Фишером L Позднее она
была подкреплена и обоснована известным финно-утристом
М. А. Кастреном, на основании собранного им огромного лингви-
стического материала 1 2.
По вопросу о происхождении ненцев существуют и другие
точки зрения. Д. В. Бубрих утверждает, что ненецкий язык обна-
руживает преимущественную близость к западным группировкам
финно-угорских языков (лопарские, прибалтийско-финские, мор-
довские), нежели к восточным (пермские и угорские). Особенно
близок ненецкий язык к лопарским. По мнению Д. В. Бубриха,
теория саянского происхождения самоедских народов ошибочна.
Достоверные факты регистрируют передвижение групп самоедов
не от Саян по Енисею и дальше на запад, а в обратном на-
правлении 3.
А. П. Дульзон заметил, что в южных районах Западной Си-
бири отсутствует типичный для ненецкой территории гидроним
яха. На этом основании он делает вывод, что ненцы в этих об-
ластях Западной Сибири никогда не проживали4.
Венгерский финно-угрист П. Хайду предполагает, что «общие
предки угро-финнов и самоедов когда-то проживали — судя по
названиям некоторых деревьев — в лесной зоне, занимая терри-
торию, лежащую около верховьев Волги и окрестностей по
р. Вятке, Каме, Чусовой и Белой» 5.
А. П. Окладников рассматривает Саянское нагорье как этап
в процессе формирования и локализации самодийских народ-
ностей 6.
Некоторые ученые утверждают, что в формировании ненецкого
народа принимали участие аборигены Севера. Представление
1 И. Э. Фишер. Сибирская история. СПб., 1774, стр. 74.
2 М. A. Castren. Kleinere Schriften. St.-Petersburg, 1862, стр. 119; он же.
Reiseberichte und Briefe aus den Jahren 1845—1849. St.-Petersburg, 1856,
стр. 400—411.
3 Д. В. Бубрих. К вопросу об отношениях между самодийскими и финно-
угорскими языками. «Изв. АН СССР, ОЛЯ», 1948, т. VII, вып. 6, стр. 517.
4 Л. П. Дулъзон. Дорусское население Западной Сибири. «Вопросы исто-
рии Сибири и Дальнего Востока». Новосибирск, 1961, стр. 363.
5 П. Хайду. К этногенезу венгерского народа. «Acta Linguistica», t. П.
Budapest, 1953.
6 «Советская археология», 1957, № 1.
102
6 древнем аборигенном населении сохранилось у ненцев в виде
широко бытующих рассказов о сихирте (в западных говорах —
сиртя) — низкорослом народе, живущем в пещерах и прячущемся
от ненцев7. На полуострове Ямал археолог В. Н. Чернецов обна-
ружил в 1926 г. остатки поселений, обитатели которых вели образ
жизни, в значительной степени отличный от того, который ведут
современные жители Ямала — ненцы. В. Н. Чернецов пришел
к выводу, что раскопанные на Ямале землянки принадлежат
народности, которую ненцы называют sirf51. Культура сиртя, по
мнению В. Н. Чернецова, близка к культуре восточных палеоазиа-
тов. Ее носители были ассимилированы пришедшими на север
самоедоязычными племенами8.
Нам представляется, что мнения противников гипотезы о са-
янском происхождении ненцев являются недостаточно обоснован-
ными. Как указывалось выше, Д. В. Бубрих утверждал, будто бы
ненецкий язык обнаруживает преимущественную близость к за-
падным группировкам финно-угорских языков. Однако эта проб-
лема нуждается в очень тщательном исследовании, которого сам
Д. В. Бубрих, насколько нам известно, не проводил. Если ненец-
кий язык обнаруживает материальное родство с финно-угорскими
языками, то это означает, что он имел общий источник, т. е. про-
изошел от уральского праязыка. Если уральский праязык был
первоначально дислоцирован в районе Волго-Камья, то в таком
случае Саянское нагорье было лишь промежуточным этапом
в жизни самодийских племен. Но вопрос о территории уральского
праязыка также нельзя считать достаточно решенным. Саянская
гипотеза, по крайней мере в настоящее время, имеет довольно
веские основания. Эти основания следующие:
1) существуют самодийские языки, расположенные значи-
тельно южнее Заполярья. К этим языкам относится ныне почти
вымерший камасинский язык (Красноярская обл.). Предпола-
гают, что некоторые тюркские племена (моторы, тубинцы, кама-
чинцы, койбальцы, карагасы и сойоты) в прошлом были само-
дийскими племенами9.
2) В сельскупском и южносамодийских языках нет терминов
для морских животных. В ненецком языке некоторые из них носят
описательный характер: вэбарка 'белуха’ (букв, 'листоподобная’
от вэба 'лист’); тивтей 'морж’ (букв, 'клыкастый’ от тибя 'зуб’,
'клык’). В южносамодийских языках нет слова песец. Белый мед-
ведь в ненецком языке называется сэр’варк (букв, 'белый мед-
ведь’). Основным для бурого медведя является термин варк10.
3) В ненецком языке сохранились термины, относящиеся к по-
родам деревьев, которые не встречаются на севере. Термины
7 Л. В. Хомич. Ненцы. М.—Л., I960, стр. 36.
8 В. Н. Чернецов. Древняя приморская культура на полуострове Ямал.
«Советская этнография», 1936, № 4—5.
9 Г. Ф. Миллер. История Сибири, т. II. М.—Л., 1941.
10 Л. В. Хомич. Указ, соч., стр. 37.
103
для пород деревьев и лесных зверей зачастую уводят нас далеко
на юг, на Саянское нагорье, например: ненецк. е 'сосна’, кой-
бальск. джё, моторск. тъя, ненецк. хо 'береза’, койбальск. кую,
моторск. ку, ненецк. таряв 'белка’, моторск. дэранп.
А. В. Хомич так характеризует возможный путь передвиже-
ния древних самодийских племен с Саянского нагорья на крайний
север. В процессе передвижения на север самодийские племена
сталкивались с другими племенами, населявшими бассейн
р. Оби, и в первую очередь с угорскими племенами. В тундровой
полосе они вступили в контакт с потомками носителей Печорской
и Усть-Полуйской культуры 11 12.
Нам представляется, что вероятность именно такого пути миг-
раций самодийских племен может быть подтверждена лингвисти-
ческими данными.
Крайне ограниченный объем данной статьи, к сожалению, не
позволяет нам рассмотреть данный вопрос достаточно подробно.
Мы ограничимся только некоторыми особенностями ненецкого
языка, имеющими определенную ареальную соотнесенность.
Помимо лично-притяжательного склонения, в ненецком языке
существует так называемое лично-предназначительное склонение.
Падежные формы этого склонения заключают в себе указание на
предназначение обозначенного именем предмета, свойства или
действия тому или иному лицу, например: нганор то 'лодка твоя
пришла’, но нганодар то 'лодка для тебя пришла’13. Другим
уральским языкам это явление не свойственно.
Можно предполагать, что оно в какой-то мере перекликается
с другой языковой манерой, наблюдаемой в монгольском и эвен-
кийском языках. В эвенкийском языке существуют возвратно-
притяжательные суффиксы, которые указывают на принадлеж-
ность предмета лицу, совершающему действие, например: Нун-
гартын омактаду дюдувар бидэре 'Они живут в своем новом
доме’14.
Нечто подобное наблюдается и в монгольском языке, в кото-
ром существует так называемое возвратное склонение, например:
Би еерийн хонинд(оо) евс егев 'Я дал сено своим (принадле-
жащим мне) овцам 15.
Значение модели в ненецком языке полностью не совпадает,
но можно доказать, что по своему значению некогда она прибли-
жалась к эвенкийской и монгольской моделям.
Прежде всего следует отметить, что значение так называемого
назначительного падежа лично-притяжательного склонения спо-
11 Л. В. Хомич. Указ, соч., стр. 36.
12 Там же, стр. 37.
13 Н. М. Терещенко. Очерк грамматики ненецкого языка. Л., 1947, стр. 114.
14 О. А. Константинова, Е. П. Лебедева. Эвенкийский язык. М.—Л., 1953,
стр. 77.
15 В. X. Тодаева. Грамматика современного монгольского языка. М., 1951,
стр. 73.
104
собно выразить понятие свой. Ср.: Нюдани ваданггу' ниву в 'Сы-
ном его выращу’ (букв, 'предназначенным для меня сыном его
выращу’).
Характерный для форм лично-притяжательного склоненйя
суфф. -5а-, по-видимому, генетически родственен ненецкому дено-
минативному суфф. -5а-, выступающему в таких словах, как
пирда 'высота’ от пир 'высокий’, ямбада 'длина’ от ямб 'длинный’
(первоначальное значение соотв. 'нечто относящееся к высокому’,
'нечто относящееся к длинному’) и т. д. Ненецкий язык объеди-
няет с эвенкийским и эвенкским сильная тенденция к употребле-
нию многократных суффиксов для выражения настоящего вре-
мени, а также использование особых отрицательных глаголов для
отрицания глагольного действия.
Продвигаясь на север, самодийские племена, по-видимому,
в течение длительного времени пребывали в бассейне р. Оби. Ко-
личество общих типологических черт, связывающих ненецкий и
обско-угорский языки, довольно велико. В области звукового строя
эти языки характеризует сильная склонность к утрате аффрикат,
в особенности древнего с. Древнее s в самодийских и обско-угор-
ских языках превращалось в t. Синхронно эти переходы не сов-
падают, но конечный результат один и тот же. Грамматический
строй ненецкого и обско-угорских языков характеризуется нали-
чием двойственного числа, форм так называемого объектного
спряжения и наличием в формах глагола особых показателей,
обозначающих число объекта.
Ненецкий язык объединяют с обско-угорскими и такие явле-
ния, как переход к>х, s>s (в ненецком и в некоторых диалек-
тах мансийского языка).
Не прошло бесследно для ненецкого языка и территориальное
соседство с языком коми. Их объединяет одна интересная особен-
ность, которая состоит в том, что притяжательный суфф. 2-го
лица ед. числа может употребляться в значении анафорического
определенного артикля. В этих случаях он используется как осо-
бое средство экспрессии, приближающее содержание речи к со-
беседнику. Например, в ненецкой сказке идет речь о вороне.
Употребленное впервые, это слово обычно не имеет притяжатель-
ного суффикса (варнгэ). Если рассказчик употребляет это слово
во второй раз, он может сказать варнгэр 'ворона-то твоя’. Нечто
подобное наблюдается и в языке коми, ср. Поп ori бадъ дорысъ
кдчбс addeic. Коч вылад попыд усъкддчис, а кдчыд бадъ пиад и
пырис 'Увидал поп под кустом зайца. Бросился твой поп на твоего
зайца, а заяц-то твой под куст забрался’.
Прошедшее время с показателем -съ типа манзарадамзъ 'я ра-
ботал’, манзаранасъ 'ты работал’ и т. д. по-видимому, образовано
по модели аналитического прошедшего времени в языке коми,
типа уджала вдл1 'я работал тогда’ уджалан вдл1 'ты работала
тогда’ и т. д.
Лингвистическая наука не располагает никакими сведениями
105
относительно языка предшественников современных ненцев, из-
вестных под именем сиртя. Однако есть некоторые косвенные до-
казательства, свидетельствующие о том, что язык сиртя оказывал
влияние на ненецкий. В истории ненецкого языка существовала
сильная тенденция к расширению гласных первого слога: о пре-
вращалось в а, и>о, у>о и а, е>а16, например, ненецк. jaha,
финск. joki 'река’, немецк. wadas, эрзя-морд, vet’ams 'тащить’ и
т. д. Та же тенденция наблюдается в саамском и в северных диа-
лектах мансийского языка. В южно-самодийских языках, напри-
мер в камасинском, эта тенденция не обнаруживается. Можно
предполагать, что здесь сказалось влияние какого-то языка або-
ригенов Севера 17.
Таким образом, ареальные особенности ненецкого языка отра-
жают особенности исторического пути, пройденного ненецким на-
родом,
ЯЗЫК И РЕЧЬ -
ПРОСТРАНСТВО И ВРЕМЯ
Я. А. Слюсарева
Среди многообразных положений современной лингвистики, свя-
занных с концепцией Ф. де Соссюра, наименее ясным остается со-
отношение языка и речи, хотя еще более десяти лет тому назад
В. Н. Ярцева говорила, что оно «плодотворно сказалось на
выяснении характера речевой коммуникации и на изучении
знаковой системы языка»!. Эти слова остаются действенными
и сейчас* 1 2, когда наука о языке сделала еще ряд шагов для
уяснения специфики ее объекта, о котором даже сказано:
«.. .язык относится к числу таких понятий, о которых мы можем
говорить, но которые не можем строго определить» 3. Отсутствие
строгих определений не означает отказ от определений, которые
могут быть в равной степени научными, несмотря на их описа-
16 В. Collinder. Comparative Grammar of the Uralic Languages. Uppsala,
1960, стр. 186.
17 В. A. Serebrennikov. On some traces of the unknown language substratum
in the northern uralic languages. «Proceedings of the ninth international
congress of linguists». The Hague, 1964, стр. 263—265.
1 В. H. Ярцева. О соотношении языка и речи. «Язык и речь. Тезисы докла-
дов межвузовской конференции I МГИИЯ», 1962, стр. 102.
2 См., например: Л. С. Бархударов. Язык и перевод. М., 1975; В. А. Зве-
гинцев. Язык и лингвистическая теория. М., 1974; Г. В. Колшанский.
Соотношение субъективных и объективных факторов в языке. М., 1975;
Ю. С. Степанов. Методы и принципы современной лингвистики. М., 1975;
он же. Основы общего языкознания. М., 1975; А. А. Уфимцева. Типы
словесных знаков. М., 1974 и многие другие работы 70-х годов.
3 В. В. Налимов. Вероятностная модель языка. М., 1974, стр. 67.
106
тельный характер4 и соответствовать общему уровню научного
знания.
Укрупнение категорий познания, характерное для современ-
ной науки5, позволяет подойти к описанию языка с трех взаимо-
обусловленных точек зрения: гносеологии, онтологии и прагма-
тики6, каждая из которых, в свою очередь, допускает возмож-
ность новых определений или нового переоформулирования ста-
рых определений.
Нам представляется интересным и возможным гносеологиче-
ское рассмотрение языка и речи с позиций анализа основных
свойств пространства и времени, что в свою очередь поднимает
ряд проблем и вопросов 7.
Прежде всего подчеркнем, что имея в виду язык вообще, т. е.
скорее обыденное, чем строго научное истолкование этого тер-
мина, мы исходим из основных положений марксистской фило-
софии о первичности материи и вторичности сознания, и строим
наши рассуждения на основании того, что субстратом всей умст-
венной деятельности является мозг и нейрофизиологические про-
цессы, протекающие в нем8.
В результате сложных и еще не достаточно раскрытых наукой
процессов в органе высшей нервной деятельности — мозге возни-
кает мысль, т. е. продукт этих процессов, который известен под
общим названием «идеальное». Идеальное противопоставляется
материальному и как внешнему, вне нас существующему миру, и
как своему субстрату в виде внутри нас существующего мозга.
Весь процесс отражения окружающего мира в сознании человека
представляет собой преобразование материального в идеальное.
Именно в таком плане мы принимаем слова К. Маркса о том, что
«идеальное есть не что иное, как материальное, пересаженное
в человеческую голову и преобразованное в ней» 9. Как было от-
мечено выше, наличие преобразования материального в идеальное
не вызывает сомнения, однако суть этого процесса остается пока
не до конца выясненной.
Несомненно лишь то, что в процессе данного преобразования
играют роль не только органы чувств человека, но, главное, язык.
4 См., например: В. М. Солнцев. Язык как системно-структурное образова-
ние. М., 1971, стр. 4.
5 См.: Ю. С. Степанов. Методы..., стр. 18 и сл.
6 См. подробнее: Н. А. Слюсарева. Теория Ф. де Соссюра в свете современ-
ной лингвистики. М., 1975, стр. 16 и сл.
7 В данной работе не затрагивается сугубо лингвистический вопрос о язы-
ковых средствах выражения понятий пространства и времени (см., на-
пример: А. В. Бондарко. Грамматическая категория и контекст. Л., 1971;
Е. В. Гулыга, Е. И. Шендельс. Грамматико-лексические поля в совре-
менном немецком языке. М., 1971 и Ю. Н. Караулов. Языковое простран-
ство и языковое время. «Вестник МГУ», 1970, № 1).
8 См., например: А. Р. Лурия. Основы нейропсихологии, ч. I, гл. 1. М.,
1973; К. Прибрам. Языки мозга. М., 1975.
9 К. Маркс. Капитал, т. I. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 23, стр. 21.
См. также: «Философская энциклопедия», 1962, т. 2, стр. 219—227.
107
Язык служит и средством формирования мысли, ее реализации
и ее овеществления, ее материализации для передачи другим в це-
лях общения. То, что язык выполняет эти две важнейшие функ-
ции 10 11, кажется, не оспаривает теперь никто. Но ведь именно эти
две главнейшие функции языка объясняют удивительное суще-
ствование языка, который, с одной стороны, выполняя коммуни-
кативную функцию, существует в речи, в говорении, в текстах.
Такую объективность существования языка особо выделил
А. И. Смирницкий п, а В. А. Звегинцев даже склонился к тому,
что не язык, а скорее речь является средством общения12. Ма-
териальность речи лежит в основе преобразования звуковых волн
не только в импульсы волокон слухового нерва и передачи этих
сигналов в мозг, но и в электромагнитные волны и сигналы сов-
ременных приборов для передачи речи на расстояние и ее фикса-
ции, а также в основе трансформации дискретных звуковых еди-
ниц в знаки письма и т. п.
С другой стороны, уникальным, ни с чем не сравнимым свой-
ством языка является то, что язык, объективно существуя в речи,
не менее объективно существует и в сознании говорящих на нем
людей—«носителей языка» (они действительно несут язык
в себе, в своем сознании, несут ежечасно, ежеминутно, еже-
секундно и используют его в каждом мгновении как речевого
акта, так и абстрактного понятийного мышления).
Сложный, двойственный по своей природе объект — язык во-
обще — является средством преобразования материального в иде-
альное, т. е. звукового потока (или визуальных знаков — письма)
в факт сознания. Это позволяет сказать, что противопоставление
материального идеальному является гносеологическим по своей
природе, но оно, в свою очередь, опирается на онтологические
свойства языка, на модусы его существования 13.
К противопоставлению языка и речи подходили, как известно,
многие языковеды, проблема ставилась иногда как выяснение
вопроса: две стороны одного объекта или два объекта? 14 Но от-
метим особо, что двойственный характер языка признают и фи-
лософы-марксисты. Так, например, завершая обсуждение вопроса
о формах существования языка, А. А. Ветров делает вывод, что
«язык существует как до речи (потенциально), так и в речи (ре-
ально) » 15 16.
Сложность определения свойств языка заключается еще и
в том, что кардинальное различие между объектом и предметом
10 См.: «Общее языкознание. Формы существования, функции, история
языка». Под ред. Б. А. Серебренникова. М., 1970.
11 А. И. Смирницкий. Объективность существования языка. М., 1954.
12 В. А. Звегинцев. Теоретическая и прикладная лингвистика. М., 1968.
13 А. А. Уфимцева. Указ, соч., стр. 3.
14 См.: Т. С. Шарадзенидзе. Проблема взаимоотношения языка и речи.
«Мецниереба». Тбилиси, 1971 (см. также труды, указанные в сн. 2). Ес-
тественно, мы не даем ссылки на хрестоматийные примеры.
16 А. А. Ветров. Семиотика и ее основные проблемы. М., 1968, стр. 117.
108
Науки, которое проводит современная марксистская гносеология,
крайне осложняется тем, что язык одновременно выступает и как
объект, и как инструмент познания. Следует обратить внимание
на важное уточнение, подтверждающее правомерность разграни-
чения языка и речи, сделанное Н. 3. Котеловой, подчеркнувшей,
что инструментом анализа выступает речь, а не язык 16.
В свете данных современной философии и лингвистики язык
выступает как представитель объектов сразу двух типов: а) на-
блюдаемых, непосредственно действующих на наши органы чувств,
т. е. вещей и б) идеализированных, ненаблюдаемых, создаваемых
на основе первых благодаря абстрагирующей работе человеческого
сознания как общественного продукта 17. Это позволяет выделить
в предмете лингвистики как речь, так и язык в узком смысле
этого слова (примерно, langue — по Соссюру). В отличие от объ-
ектов, существующих независимо от субъекта, предмет науки фор-
мируется познающим субъектом с позиций теоретических знаний
той или другой эпохи 18.
Возможность рассматривать в предмете нашей науки различ-
ные качества и свойства позволяет подойти к нему с позиций кар-
динальных гносеологических категорий, таких как сущность —
явление, общее — особенное — отдельное, абстрактное — конкрет-
ное, содержание — форма и т. д. Среди них лишь вскользь затра-
гивались категории пространства и времени, и то только в ас-
пекте теории произвольности языкового знака 19.
В данной работе мы попытались наметить некоторые контуры
рассмотрения языка и речи с позиций категорий пространства и
времени, однако, естественно, что философскую полемику вокруг
этих категорий мы не затрагивали, а лишь опирались на некото-
рые данные, почерпнутые из работ советских философов20.
Хорошо известно, что пространство и время трактуются в марк-
систской философии как формы существования (движущейся)
материи21, а современная наука исходит из различия реального
пространства и времени, относящегося к сфере объективно-ре-
ального внешнего мира, и перцептуального пространства и вре-
мени, относящегося к сфере восприятия внешнего мира отдель-
ным индивидуумом и являющегося отражением первого. Помимо
16 Н. 3. Котелова. Искусственный семантический язык. — ВЯ, 1974, № 5.
17 См.: «Методологические основы научного познания». М., 1972, стр. 57 и
сл. Эти идеи отражены в уже указанных нами теоретических трудах
В. А. Звегинцева, В. М. Солнцева, Ю. С. Степанова.
18 Среди языковедов Ф. де Соссюр первым четко сформулировал это поло-
жение, хотя из-за того, что его философская база была иной, он порой
получал несправедливые упреки в субъективном идеализме и т. п.
19 Ю. С. Степанов. Методы..., стр. 303—304.
20 Одной из самых интересных работ на эту тему является книга А. М. Мо-
степаненко «Проблема универсальности основных свойств пространства
и времени» (Л., 1969); см.: он же. Пространство и время в макро-,
мега- и микромире. М., 1974.
21 См.: #. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., изд. 2, т. 20, стр. 550.
109
этих понятий в теории познания сформировалось «понятие кон-
цептуального пространства и времени, т. е. такого математиче-
ского пространства, которое претендует на отражение свойств
фактического (т. е. реального. — Н. С.) пространства — времени» 22
и которое является средством научного подхода к изучению
свойств реального пространства и времени. Все три понятия могут
быть использованы для освещения проблемы соотношения языка
и речи.
О свойствах реального пространства и времени А. М. Мосте-
паненко пишет: «Свойствами нашего пространства являются трех-
мерность, непрерывность, однородность, изотропность, кривизна,
конечность или бесконечность и т. д. Свойствами нашего времени
являются одномерность, упорядоченность, однонаправленность и
т. д.»23. Когда говорят о времени, обычно отмечают и такое его
свойство, как необратимость, подчеркивается также, что метриче-
ские свойства выражают количественный аспект, а топологиче-
ские свойства — качественный24. Конфигурация этих свойств и
качеств выявляется в различных возможностях подхода к языку
и речи.
Следует также особо подчеркнуть, что неразрывность, неот-
делимость пространства и времени как форм существования ма-
терии в равной степени свойственны и языку и речи как формам
существования языка вообще. Это свойство взаимозависимости и
диалектической взаимообусловленности как пространства и вре-
мени, так и языка и речи проходит красной нитью по всем воз-
можностям их истолкования. Однако частные случаи подхода
к этим явлениям позволяют сосредоточить внимание на одном из
них, отодвинув на задний план или теоретически сведя до нуля
второе явление.
Прежде всего можно рассмотреть язык и речь как два вида
материи — нейрофизиологической природы и звуковой природы —
и учесть взаимозависимость и взаимопереход одной в другую, ко-
торые составляют основу как мышления людей, так и коммуника-
ции. Поскольку нейрофизиологические процессы либо протекают
одновременно во многих отделах мозга, либо осуществляются
в столь быстрой последовательности (в микровремя микромира?),
что понятие времени утрачивает смысл и им можно, пренебречь,
именно эта область может быть представлена в виде некоего про-
странства, в пределах которого осуществляется взаимодействие
элементов языка. Область мозга как предмет реального мира от-
вечает всем признакам, присущим пространству: она локализу-
ется в трехмерном пространстве, непрерывна, однородна, изо-
22 А. М. М о Степаненко, Проблема универсальности..., стр. 21.
23 Там же, стр. 26.
24 См.: А. М. Мостепаненко. Пространство и время..стр. 31, Автор от-
мечает также, что метрические свойства пространства и времени разра-
ботаны достаточно полно, но топологический аспект оставляет еще
много загадочного (стр. 24).
НО
тропна, ей присущи свойства кривизны, конечности объема и бес-
конечности функционирования. Процесс же речи, т. е. звучание,
осуществляется во времени, фиксируемом органом слуха и раз-
ного рода аппаратурой, позволяющей оценить все параметры зву-
ковой волны (высоту, частоту, интенсивность звука и т. п.);
в данном случае мы можем пренебречь величиной пространства,
в котором распространяется звуковая волна. Речь одномерна,
взаимодействие ее элементов упорядочено и однонаправлено. Ма-
териальный субстрат существования как языка, так и речи обус-
ловливает онтологию этих явлений, т. е. те их естественнонауч-
ные характеристики, которые совпадают со свойствами реального
пространства и времени. Данные современной психологии также
позволяют говорить о том, что: «любой психический процесс (как
совокупность нейрофизиологических процессов. — Я. С.) является
динамическим процессом в пространстве огромной размерности» 25.
Другую возможность трактовки соотношения языка и речи
в свете категории реального пространства и времени дает геогра-
фическое распространение языков (диалектов) по территориям
земного шара26. В этом смысле язык всегда реально существует
в пространстве — от одноаульных языков до языков межнацио-
нального и международного общения. Правда, на этот раз мы
принимаем двумерное пространство — плоскость как свойство
языка, на которой он относительно однороден, непрерывен, ко-
нечен, изотропен в том смысле, что любой язык обладает свой-
ствами, без которых он не будет самим собой (наличие фонологи-
ческой и грамматической систем, лексики, элементов и правил их
использований и т. д.). Язык синхроничен, если его рассматри-
вать в пространстве, фактор времени при таком подходе стано-
вится нерелевантен и им пренебрегают. При изучении историче-
ского развития (конкретного языка) отдельные этапы также рас-
сматриваются синхронически и в пространстве и лишь затем вос-
создается общий ход языковых изменений27. Речь же (как текст)
фиксируется во времени и характеризуется параметром времени:
от произведения, созданного в определенную эпоху, до сиюминут-
ного речевого акта, — которые могут быть определены по шкале
реального времени как абсолютного, так и относительного. Речь,
как и время, необратима.
Категории перцептуального пространства и времени дают воз-
можность еще одного ракурса соотношения языка и речи, связан-
ного с особенностями коммуникации.
25 Р. Том. Топология и лингвистика. «Успехи математических наук»,
т. XXX, вып. 1 (181), 1975, стр. 218. (Я признательна В. И. Френкелю,
обратившему мое внимание на эту интересную работу).
26. См., например: Э. А. Макаев. Проблемы индоевропейской ареальной
лингвистики. М.—Л., 1964.
37 Мы не касаемся здесь проблемы лингвистического времени как харак-
теристики развития языка. См., например: G. S. Klyczkow. Wyklady
Z teorii lingwistyki, Cz. 2. System i proces. Warszawa, 1970, стр. 37—67.
Ill
Если оставить пока в стороне то, что язык является необходи-
мым условием речевого акта, то обязательными (первичными)
компонентами (координатами) последнего являются: говорящий,
слушающий, место и время. Ориентация говорящего на свое вос-
приятие выявляется в разных языках через наличие особых еди-
ниц, маркирующих эти компоненты, т. е. дейктических слов:
я — ты — здесь — сейчас 28. По отношению к этим единицам все
прочие прономинальные реляционные единицы могут рассматри-
ваться как вторичные, расширяющие восприятие непосредственно
близких говорящему пространства и времени: он, там, тогда/за-
тем и т. п. Из четырех первичных слов три первые маркируют
пространственно существующие объекты и само пространство,
а четвертое фиксирует точку (мгновение!) на оси времени, кото-
рая позволяет вести его отсчет29. Эти четыре слзва представляют
собой выражение максимальной абстрагирующей работы челове-
ческого мозга, который через субъективное восприятие индиви-
дуума смог воссоздать объективную картину окружающей дей-
ствительности и его самого как части реального мира. Именно эти
слова считаются ядром поля указания в языке, но специфика их
в том, что они наполняются реальным содержанием только в речи
и относятся к арсеналу средств, «обеспечивающих переход от языка
как совокупности системных средств к языку как совокупности
функциональных единиц, к тексту» 30. В единстве этих слов ра-
скрывается диалектическое противопоставление категорий прост-
ранства и времени.
Следует также отметить двойную обусловленность выражения
перцептуальных пространства и времени в речи — как объектив-
ной реальностью, так и системой данного конкретного языка, ко-
торый используется говорящим, т. е. в конечном счете социальным
явлением.
Разделение категорий реального и перцептуального прост-
ранства и времени в целом фиксируется в языке в противопостав-
лении слов-названий и слов-дейктик, или характеризующих и дей-
ктических знаков.
В связи с этим возникает вопрос, а не является ли проходящее
по всем языкам противопоставление имени и глагола (предмета
и действия) языковым воплощением познанного человеческим
умом существования материи в формах пространства и времени.
28 С. Д. Кацнельсон. Содержание слова, значение и обозначение. М.—Л.,
1965; А. А. Уфимцева. Указ, соч., стр. 164 и сл. (Там же—большая би-
блиография в сносках); Ю. Н. Караулов. Указ. соч.
29 А. И. Смирницкий. Морфология английского языка. М., 1959, § 161—163;
Т. И. Дешериева. Лингвистический аспект категории времени в его от-
ношении к физическому и философскому аспектам. — ВЯ, 1975, № 2.
Любопытно замечание А. М. Мостепаненко о том, что любое событие
определяется четырьмя числами: тремя пространственными координа-
тами и одним временным параметром (см.: А. М. Мостепаненко. Про-
странство и время..., стр. 48—49).
30 А. А. Уфимцева. Указ, соч., стр. 166.
112
Если мы ответим положительно, то должны будем согла-
ситься с тем, что «грубо, в первой степени приближения можно
было бы сказать, что сущность пространства соотносима с сущно-
стью материи, а сущность времени —с сущностью движения»31.
Таким образом, категории пространства и времени получают базо-
вое, фронтальное закрепление в категориях языка, реализуемых
в речи.
Наконец, идея концептуальных пространства и времени также
не чужда лингвистике, так как моделируя язык и речь мы исполь-
зуем представления плоскости или объема, т. е. двумерного или
трехмерного пространства, и линии, т. е. одномерного и необрати-
мого времени. Парадигматические отношения (по логической
дизъюнкции «или — или») как отношения сосуществования ме-
жду единицами одного уровня развертываются в двумерном прост-
ранстве, поэтому для их установления хорошо подходят схемы
типа квадрата (Ф. Ф. Фортунатов, Дж. Гринберг и др.). Синтаг-
матические отношения (по логической конъюнкции «и — и») ме-
жду единицами одного уровня развертываются в одномерной ли-
нейной последовательности и благодаря этому представляют собой
фактор, организующий речь и служащий для первичного опреде-
ления места единицы в системе языка. Межуровневые иерархи-
ческие отношения единиц дают возможность объемного трехмер-
ного представления системы языка как некоего лингвистического
пространства, которое может быть представлено более сложными
математическими схемами и особыми методами32.
Далее, два свойства (принципа) лингвистического знака — про-
извольность и линейность также истолковываются в категориях
концептуального пространства и времени, отражающих реальное
пространство и время.
Это направление исследований связано с разработкой постула-
тов современной лингвистики33. Не приходится говорить о том, что
постулаты тождества и различия также могут быть рассмотрены
в категориях пространства и времени: то, что различно в прост-
ранстве — тождественно по времени, например, сосуществование
в системе языка различных категорий (как, впрочем, и сосущест-
вование различий в родственных языках), и, наоборот, то, что раз-
лично по времени — тождественно в лингвистическом простран-
стве, например, сосуществование в пределах единой категории
средств ее выражения, сложившихся в разные периоды истории
языка (также как в территориально разобщенных хронологиче-
ски сосуществующих родственных языках могут быть представ-
лены формы, связанные своим происхождением с разными эпо-
31 А. М. Мостепаненко. Проблемы универсальности..стр. 48.
32 См.: Общее языкознание. Внутренняя структура языка. М., 1972,
стр. 72—73; см. также: В. В. Налимов. Указ, соч.; Лофти А. Заде. Основы
нового подхода к анализу сложных систем и процессов принятия ре-
шения. «Математика сегодня». М., 1974, стр. 5—12 и сл,
33 См.: Ю. С. Степанов. Методы..., стр. 304.
8 Теория языка
ИЗ
хами становления и развития праязыкового состояния). Посту-
лат синхронии и диахронии также может рассматриваться в более
укрупненном плане как реализация постулата пространства и
времени.
Теоретико-множественный подход к фактам языка и теоре-
тико-вероятностный подход к фактам речи подтверждают возмож-
ность постановки обсуждаемой проблемы.
Даже теория двойного членения может быть истолкована
в категориях пространства и времени: данные опыта отражаются
в пространстве значимых языковых единиц, а второе, т. е. фоно-
логическое, членение связано с линейным развертыванием речи.
Моделирование особенностей языка весьма бурно развивалось
последние два десятилетия, а переход к моделированию речи пока
встречается с непреодолимыми трудностями. Если учесть, что «до
сих пор сущность времени представляется гораздо более загадоч-
ной, чем сущность пространства» 34, то не исключено, что свойства
языка и речи, основанные на категориальных принципах прост-
ранства и времени объясняют этот факт.
Допустимо и еще одно общее представление речи и языка: если
фонетика и синтаксис связаны с линейным развертыванием еди-
ниц, а грамматика и лексика с геометрией плоскости, то семан-
тика должна быть связана с топологией объемного пространства.
Заканчивая этот схематичный обзор весьма сложной проблема-
тики, мы отваживаемся подчеркнуть, что постулат языка и речи,
сформулированный в современной лингвистике, позволяет в свете
фундаментального гносеологического принципа пространства и
времени, раскрыть особенности уникального предмета науки
о языке и продемонстрировать на нем всеобщий характер дан-
ного принципа.
К ВОПРОСУ О ГЛУБИННОЙ СТРУКТУРЕ
И ПОРОЖДЕНИИ СМЫСЛА ПРЕДЛОЖЕНИЯ
В. М. Солнцев
Концепция наличия двух структур у одного предложения — глу-
бинной и поверхностной, наиболее подробно разработанная в ге-
неративной теории Н. Хомского, предполагает, что при образова-
нии так называемых правильных предложений какого-либо языка
первоначально складывается некоторое абстрактное семантиче-
ское образование (глубинная структура), которое затем с по-
мощью правил трансформации превращается в поверхностную
структуру — обычное предложение и получает звуковое выраже-
34 Д. Jf. Мостепаненко. Проблема универсальности..., стр. 88.
114
нйе (фонетическую интерпретацию) *. У. Чейф, предпочитающий
говорить о семантической структуре вместо глубинной1 2, также
различает семантические и поверхностные структуры. Последняя
представляет собой воплощенное в звуках готовое предложение.
Как пишет У. Чейф, говорящий «порождает сначала семантиче-
скую структуру, и именно семантическая структура определит
то, что происходит в дальнейшем» 3.
Как для исходной концепции двух структур (Н. Хомский), так
и для других видов «двуструктурных» теорий (например,
У. Чейф) характерно подчеркивание различия между доступ-
ными для восприятия поверхностными структурами и скрытыми
от наблюдения глубинными (или семантическими) структурами4,
хотя все отмечают определенные соответствия между этими струк-
турами, а также то, что глубинные явления лежат в основе по-
верхностных.
Несмотря на то, что «глубинная структура» является одним
из важнейших понятий генеративной теории (теории порождаю-
щей грамматики), и автор этой теории много места уделяет «по-
казу» этой глубинной структуры5, вопрос о том, что же такое
«глубинная структура» остается открытым. По мнению В. А. Зве-
гинцева, «глубинная структура, по-видимому, в значительной сте-
пени логической природы (во всяком случае, сам Н. Хомский про-
изводит ее анализ через посредство пропозиций). Она очень
напоминает понятийные категории О. Есперсена и скрытые кате-
гории Б. Уорфа, но требует еще внимательного рассмотрения, тем
более, что, судя по всему, и сам Н. Хомский не очень отчетливо
представляет себе ее существо» 6 * * 9.
Тем не менее, из того, как употребляется понятие глубинной
структуры и сходные с ним понятия в «двуструктурных» концеп-
циях, следует, что формирование (порождение) смысла предложе-
1 См.: Н. Хомский. Аспекты теории синтаксиса. М., 1972, стр. 20; он же.
Язык и мышление. М., 1972, стр. 39—43 и сл.
2 «... я не видел, да и теперь не вижу каких-либо оснований для отож-
дествления глубинной структуры с чем-нибудь, кроме семантической
структуры» (У. Л. Чейф. Значение и структура языка. М., 1975, стр. 21).
3 У. Л. Чейф. Указ, соч., стр. 75. Ср. также: «Если семантическая струк-
тура составлена правильно, в соответствии с правилами семантического
построения, продиктованного языком, тогда обычно обеспечен правиль-
ный фонетический выход» (там же, стр. 74).
4 Там же, стр. 82—84.
5 «... система категорий и составляющих, но более абстрактного харак-
тера»; «... система... суждений, ни одно из которых не утверждается,
но которые взаимосвязаны таким образом, чтобы выразить значение
предложения» (Н. Хомский. Язык и мышление, стр. 39—40). Сущест-
вует и иное понимание глубинных структур как абстрактных синтак-
сических моделей, «реальными проявлениями которых являются струк-
туры поверхностные, находящиеся друг с другом в вариативных отно-
шениях» (Л. С. Бархударов. К вопросу о поверхностной и глубинной
структуре предложения. — ВЯ, 1973, № 3, стр. 56).
9 В. А. Звегинцев. Предисловие в кн.: Н. Хомский. Аспекты теории син-
таксиса, стр. 7.
115
8*,
ний происходит не на «поверхности», а в «глубине», в «структу-
рах», которые отличны от «поверхностных», хотя и соотносятся
с ними как определяющие их факторы. Для двуструктурных кон-
цепций, что бы ни понималось в них под глубинными явлениями,
характерно допущение о формировании смысла (или, по крайней
мере, о начале формирования) до звукового воплощения и, следо-
вательно, до формирования упорядоченной последовательности
слов, образующей так называемые предложения поверхностного
синтаксиса.
Сторонники двуструктурных концепций видят подтверждение
наличия глубинных явлений (глубинных структур, глубинных
зависимостей), в частности, во «внутренних» соответствиях таких,
например, пар слов, как учитель пришел и приход учителя, где на
«поверхности» имеются разные структуры, а на глубинном уров-
не — одинаковые в том смысле, что и в предложении Учитель
пришел и в словосочетании приход учителя слово учитель явля-
ется как бы субъектом, производителем действия приходить, вы-
раженного .в словосочетании отглагольным существительным при-
вод. У. Чейф разъясняет, что теория, «по которой предложения
имеют не только поверхностные, но и глубинные структуры»,
была разработана для объяснения таких фактов, как двузначность
предложений типа Flying planes can be dangereous 'Летящие само-
леты могут быть опасными’ и 'Летать на самолетах может быть
опасно’, а также фактов близости значений при «коренном» раз-
личии поверхностных структур предложений типа: John admires
sincerety и Sincerity is admired by John7.
Глубинные структуры в этом смысле есть нечто более ощути-
мое, чем глубинные структуры как некие абстрактно-семантиче-
ские или абстрактно-понятийные образования, находящиеся в ос-
нове формирующихся предложений и определяющие «семантиче-
скую интерпретацию» этих «зреющих» предложений. Фактически
еще никто и нигде не указал, что из себя представляют реально
эти — согласно теории—«дозвуковые» и, стало быть, «дословес-
ные структуры». Наоборот, провозглашая в теории «дозвуковые»
структуры, на деле обычно говорят именно о звуковых образова-
ниях. Так, разъясняя, что такое глубинные структуры, Хомский
иллюстрирует их как отношение вполне реальных слов, уже пол-
ностью «фонетически интерпретированных» (см. его показ глу-
бинной структуры предложения A wise man is honest 'Мудрый
человек честен’, где к глубинной структуре, в частности, отно-
сится суждение с субъектом man 'человек’ и предикатом be wise
'быть мудрым’8).
В дальнейшем изложении целесообразно ориентироваться не
на «дословесные», фонетически неинтерпретированные структуры,
7 У. Л. Чейф. Указ, соч., стр. 78.
8 Н. Хомский. Язык и мышление, стр. 40.
116
а на более «ощутимые» глубинные структуры, понимая под ними
обобщенные соотношения, возникающие между словами в предло-
жениях и словосочетаниях типа действие — объект, субъект —
действие и т. п., независимо от принадлежности слов к частям
речи и от тех синтаксических отношений, которые реально суще-
ствуют между соответствующими словами.
Поскольку глубинные структуры считаются неким началом
для формирования смысла предложений («задают их семантиче-
скую интерпретацию» — по Хомскому), рассмотрим специаль-
но вопрос о формировании смысла предложений и попытаемся
оценить место глубинных структур, понимаемых в указанном
выше смысле (определенный вид соотношения слов), в этом про-
цессе. Действительно ли сначала возникают глубинные струк-
туры, а затем порождаются обычные предложения, именуемые по-
верхностными структурами, или же при формировании смысла
непосредственно порождается так называемая поверхностная
структура, которая сама порождает смысл, а то, что называют глу-
бинной структурой, складывается одновременно с поверхностной
и выявляется уже после формирования готового предложения (по-
верхностной структуры) в качестве особого вида соотношения
между словами?
Здесь не место разбирать вопрос о возникновении в сознании
человека потребности или намерения (интенции) сформулировать
и выразить именно данную мысль. Видимо, рассмотрение этого во-
проса выходит за рамки собственно лингвистического анализа и
требует привлечения нелингвистических данных. Допустим, что
намерение возникло, и говорящий пристуйил к его осущест-
влению.
Всякая новая мысль говорящего выражается в новом предло-
жении, которое, однако, отнюдь не целиком является новым, как
полагает, в частности, Н. Хомский9. Новое предложение обычно
строится по готовой модели, или типовой схеме, путем наполне-
ния этой модели, или схемы, определенными словами. Такая
схема лежит в основе организации любого реального правильного
для данного языка предложения, представляя. собой внутреннее
устройство, или структуру, реального предложения. Реальное
предложение при таком подходе понимается как некоторый цело-
стный упорядоченный объект, или система. Типовая схема есть
структура этой системы (отмечу попутно, что термин «структура»
здесь понимается, как это видно из изложения, не в том смысле,
в котором он входит в выражения «поверхностная структура» и
«глубинная структура». В этих выражениях термин «структура»
обозначает некую целостность, а именно то, что, в соответствии
с терминологией общей теории систем я называю системой). Ти-
повая схема есть своего рода программа построения нового пред-
9 Там же, стр. 23.
117
йоженияi0 11, новизна которого определяется лишь другой комби-
нацией уже известных слов языка. Знание этой программы,
а также знание языковых единиц и уменье использовать их в со-
ответствии с этой программой — составляет то, что называется
знанием языка н.
Типовая схема предложения представляет собой некоторый
инвариант, относительно которого, реальные предложения, постро-
енные в соответствии с данной схемой, являются вариантами.
В качестве вариантов реальные предложения могут отличаться
друг от друга по числу составляющих их слов (например, за счет
однородных членов), по наличию/отсутствию придаточных пред-
ложений и их количеству (ср. известное стихотворение о «доме,
который построил Джек»), однако общая схема предложения,
а также схемы частей предложения (например, придаточных) по-
вторяются в готовом виде. Бесконечное разнообразие новых мыслей
формируется и выражается с помощью ограниченного количества
типовых схем за счет^создания практически неограниченного ко-
личества конкретных предложений. Существующая типовая схе-
ма 12 как бы наполняется конкретными словами, которые вступают
в характерные для данного языка и, в этом смысле, старые грам-
матические отношения, но новые лексико-семантические, или смы-
словые отношения.
Наблюдаемый нами процесс порождения предложений прояв-
ляется в виде последовательного производства (органами речи)
цепочки слов. Это и есть процесс заполнения типовой схемы. Об-
разуется упорядоченная последовательность слов, которая в аб-
страктном виде выступает как последовательность грамматиче-
ских классов слов (частей речи), ибо каждое слово в реаль-
ном предложении выступает как представитель такого класса.
10 Типовую схему, по которой говорящий строит новое предложение,
можно сравнить с типовой схемой, которой руководствуется строитель
при постройке сооружения или какой-либо машины. Схема, по которой
строятся новые дома, является структурой этих домов. Она использу-
ется как программа, в соответствии с которой действует строитель. Ра-
зумеется, что это грубая и отдаленная аналогия, верная лишь в том от-
ношении, что и предложения, и новые сооружения, и новые машины
и т. п. создаются в соответствии с готовой и уже известной схемой.
На этом данная аналогия кончается.
11 Здесь не место подробно обсуждать вопрос о том, что такое знание
языка. Отмечу лишь, что это ни в коей мере не врожденная способ-
ность, как полагает Н. Хомский (см. его «Язык и мышление»), а ре-
зультат обучения, приобретенный социальный навык. Против гипотезы
«врожденности» говорят известные случаи выкармливания детей живот-
ными. Дети, выросшие вне общества, как известно, не только не имеют
знания языка, но и утрачивают с годами способность в полной мере
научиться языку.
12 Наличный состав типовых схем в языке, конечно, не является неизмен-
ным, однако появление новых типов есть результат длительного истори-
ческого развития, практически не наблюдаемого в течение жизни од-
ного, а то и нескольких поколений.
118
Примером такой последовательности может служить, напри-
мер, последовательность «имя—глагол—имя». В некоторых слу-
чаях эта последовательность и является типовой схемой предло-
жения, например, Маша ест кашу, В иных случаях может ока-
заться, что за такой последовательностью стоят грамматически,
а стало быть конструктивно, два разных вида предложений. Так,
последовательности «имя—глагол—имя» могут отвечать два пред-
ложения: Дети причесываются няней и Дети причесываются гре-
бенкой 13. Первое из этих предложений есть предложение стра-
дательного залога, второе — возвратного. Следовательно, в этом
случае последовательность «имя—глагол—имя» не есть типовая
схема для этих двух предложений. Каждое из них имеет свою
типовую схему, отличие которой от последовательности «имя-
глагол—имя» заключается в том, что в ней маркируется один из
членов последовательности (одно из имен): в первом случае
имеется последовательность «имя—глагол—имя» (одушевлен-
ное) ; во втором — «имя—глагол—имя» (неодушевленное). В ха-
рактеристику последовательности здесь вводится указание на
подклассы существительных — одушевленные и неодушевленные,
которые являются лексико-грамматическими объединениями слов
внутри части речи. (Примером подклассов, в частности, для
класса глагольных слов могут служить переходные и непереход-
ные глаголы. Возможны и другие лексико-грамматические объ-
единения слов внутри различных частей речи). Типовой схемой
в этом случае является последовательность классов слов, в кото-
рую введено указание на подклассы слов. Здесь возникает неко-
торая терминологическая трудность, заключающаяся в том, что
термин «типовая схема» оказывается примененным, в одном
случае, к последовательности только классов слов, а в другом,
к последовательности, включающей подклассы. Такое использо-
вание термина «типовая схема», однако, неизбежно по той при-
чине, что и та, и другая последовательность могут служить
структурой однотипных реальных предложений, в которых эта
структура воспроизводится. При этом следует помнить, что за
последовательностью, состоящей из подклассов, уже не стоят
никакие другие типовые схемы, а за последовательностью «имя—
глагол—имя» могут стоять разные типовые схемы, как это было
показано выше.
Воспроизводимая в разных конкретных предложениях струк-
тура предложения, названная выше типовой схемой, может
также быть определена как конструкция предложения. Слова,
наполняющие типовую схему, или конструкцию, вступают во
взаимодействие друг с другом и приобретают так называемые
функциональные, или коммуникативные значения (субъекта,
объекта, предиката и т. п.). Этих значений вне предложений
13 Примеры А. А. Шахматова. См.: «Из трудов А. А. Шахматова по совре-
менному русскому языку». М., 1952, стр. 96.
119
соответствующие слова не имеют. Свойства слов как частей речи
обусловливают их грамматическое взаимодействие, возникнове-
ние определенных синтаксических отношений и приобретение
словами определенных функций — подлежащего, сказуемого,
дополнения, определения и т. п. Употребляясь в этих функциях,
слова становятся членами предложения и приобретают функцио-
нальные значения, о которых речь шла выше. Между функцией
слова как члена предложения и его функциональным значением
существует определенная зависимость, хотя и нет жесткого соот-
ветствия. Так, слово в роли подлежащего может иметь значение
субъекта, но может иметь и значение объекта (в пассивных
предложениях). Объясняется это тем, что возникновение функ-
циональных значений связано не только с взаимодействием слов
в предложении как частей речи, определяющим синтаксические
связи и функции слов, но и с взаимодействием слов как под-
классов.
Именно при взаимодействии слов на уровне подклассов и
возникают функциональные значения. (Если только в данном
построении не нейтрализованы различия подклассов. В этом слу-
чае функциональное значение возникает как результат взаимо-
действия классов слов). Как известно, функциональные значения
(например, субъекта или объекта) могут возникать как бы во-
преки синтаксической связи слов, например, в атрибутивном
сочетании приход учителя, где учитель — субъект действия при-
ходить. Казалось бы, что здесь возникновение функциональных
значений происходит только на основе взаимодействия лексиче-
ских значений слов. Дело здесь, однако, заключается в том, что
слово приход — отглагольное существительное и в его основе
лежит идея действия. Кроме того, на возникновение функцио-
нальных значений в подобных словосочетаниях влияет «отраже-
ние» в семантике отглагольных существительных или прилага-
тельных принадлежности исходных глаголов к тому или иному
подклассу. Ср. купленная книга и лежащая книга, где в первом
случае книга — объект, а во втором — субъект.
Предложение схематически можно изобразить по названиям
входящих в него членов, например, П—С—Д, где П—подлежа-
щее, С — сказуемое, а Д — дополнение. Поскольку за такой схе-
мой могут стоять различные конструкции, или типовые схемы
предложений (например, активное и пассивное предложения),
мы можем определить последовательность П—С—Д как сверх-
схему 14. В свете изложенного конструкцию, или типову схему,
можно определить как упорядоченную последовательность под-
14 Сверхсхема может совпадать с последовательностью классов слов,
но может и не совпадать. Так, «имя—глагол—имя», например, в китай-
ском языке может соответствовать сверхсхеме П—С—Д, но может быть
т-г С*
основой совсем другого типа предложения со сверхсхемой П — »
где С выражено предложением (П—С).
120
классов (или классов), в которой составляющие ее слова имеют
определенные функциональные значения и которая при напол-
нении конкретными словами, обусловливает определенное зна-
чение целого, т. е. предложения (таковы, например, значения
залоговые, бытийности, наличности и т. п.).
Различая сверхсхему15 и стоящие за ней конструкции, мы
подходим фактически к различению между своего рода «поверх-
ностной структурой», символически изображаемой П—С— Д> и
разными глубинными структурами, т. е. разными конструкциями
предложений. Так, оба предложения о детях, приведенные на
стр. 119, подводятся под сверхсхему П—С—-Д, хотя имеют разные
конструкции. Однако противопоставление «поверхности» и «глу-
бины» — это лишь метафора. Различие «верха» и «глубины»
как бы создается в этом и (как мы увидим ниже) в других слу-
чаях за счет разных связей, в которые вступают одни и те же
слова. Слово няня как существительное (представитель класса)
выступает здесь как дополнение в творительном падеже. Это же
слово как одушевленное существительное в функции творитель-
ного дополнения приобретает значение субъекта, и это опреде-
ляет пассивность данного предложения. Формирование смысла
предложения о ребенке и няне происходит не путем возникнове-
ния сначала глубинной структуры, а сразу, путем наполнения
словами конструкции, в которой одно из мест, а именно место
дополнения, предназначено для одушевленного существи-
тельного.
Порождение смысла предложения непосредственно связано
с приобретением словами, входящими в это предложение, функ-
циональных, или коммуникативных значений 16, что, по существу,
соотносит слова, из которых состоит предложение и, тем самым,
предложения в целом с реальной или мыслимой ситуацией, о ко-
торой говорящий сообщает в предложении. Субъекты, объекты,
15 Следует заметить, что изображение предложения на уровне его членов
(П—G—Д; П —С и т. п.) может быть и собственно типовой схемой. Це-
почка П—С—Д выступает как сверхсистема в случаях, обычно характе-
ризуемых как многозначность предложения.
16 То, что слова в составе предложения приобретают значения, которых
у них нет вне предложения, достаточно очевидный и известный факт.
Это фактически отмечает Н. Хомский, вводя так называемые «функцио-
нальные понятия», которые он определяет как «относительные по своей
природе понятия» и противопоставляет «грамматическим категориям»
(фактически классам слов). Функциональные понятия для Н. Хомского
это — субъект, предикат и т. п. (см.: Н. Хомский. Аспекты теории синтак-
сиса, М., 1972, стр. 65—66). Говоря о тех же понятиях («субъект», «объ-
ект», «инструмент», «средство» и т. п.), Ю. Д. Апресян называет их ча-
стями лексического значения слов (см.: Ю. Д. Апресян. Лексическая се-
мантика. М., 1974, стр. 120). Последнее вряд ли справедливо. Эти поня-
тия действительно относительны по своей природе в том смысле, что
слова приобретают их только в системе (в предложении), взаимодейст-
вуя с другими словами. Трактовку функциональных значений как си-
стемоприобретенных свойств слов см.: В. М. Солнцев. Язык как системно-
структурное образование. М., 1971, стр. 207—210.
121
Действия, адресаты, средства и т. п. суть обобщенные компоненты
реальных или мыслимых ситуаций, в которых они действуют,
подвергаются воздействиям и т. д.17
Именно в момент приобретения словами функциональных
(или, может быть, следует сказать ситуативных) значений про-
исходит рождение смысла. Как уже говорилось, приобретение
функциональных значений происходит в рамках конструкций,
ориентированных на подклассы (или классы, в случае нейтрали-
зации значений подклассов в рамках значений классов слов).
Конкретизация («индивидуализация», актуализация) смысла
предложения происходит за счет взаимодействия четырех ком-
понентов: а) индивидуальных лексических значений слов;
б) грамматических значений слов (значения классов и лексико-
грамматических значений подклассов); в) функциональных (си-
туативных) значений; г) значения конструкции (реализуемого,
разумеется, при наполнении ее словами).
Такое толкование процесса рождения смысла не требует
введения гипотезы о глубинной структуре как предваряющей
рождение предложения и его смысла. То, что можно назвать ме-
тафорически «глубинными построениями», или «структурами»,
возникают как определенные виды взаимодействий слов, взятых
в разном качестве. Например, слова определенных классов обра-
зуют предложение со схемой (или сверхсхемой) П—С—Д; слова
разных подклассов — различные конструкции в рамках той же
сверхсхемы.
Возникновение глубинных связей и зависимостей (и вообще
глубинных явлений), в известном смысле, есть побочный про-
дукт процесса порождения предложения. Их можно объяснить
в ряде случаев как побочные связи, возникающие как бы попутно
при формировании главных для данного предложения связей
слов. Покажем это на примере предложения: На столе лежит
купленная мною книга. Здесь слово книга есть субъект для
действия лежит, слово купленная — атрибут субъекта книги,
слово мною есть субъект по отношению к действию покупать,
представленному здесь в форме причастия в качестве атрибута
для книги.
Эти функциональные значения мы обнаруживаем у слов как
членов предложения. Как компоненты, или члены словосочета-
ний, входящих в это предложение, слова получают несколько
иные значения. Так, в словосочетании купленная мною книга
книга есть объект по отношению к действию купленный.
Таким образом, с точки зрения своей главной связи в предло-
жении слово книга есть субъект, а с точки зрения побочной связи,
возникающей в результате введения атрибутивного словосочета-
ния купленная мною, которое характеризует книгу по совершен-
17 Ср.: И. П. Суслов. Глубинные аспекты семантики предложения. «Проб-
лемы семантики». М., 1974, стр. 59 и сл.
122
ному над ней действию, слово книга приобретает значение
объекта. В составе нашего предложения слово книга имеет, таким
образом, следующие значения: 1) лексическое, 2) классное (су-
ществительное), 3) подклассное (неодушевленный предмет) —
для данного предложения это значение нерелевантно, 4) значе-
ние субъекта (как член предложения — подлежащее), 5) значе-
ние объекта (как определяемый член словосочетания). Первые
три значения присущи слову книга вне его вхождения в предло-
жение или словосочетание. Они не зависят от связи этого слова
с другими словами. Значения же 4 и 5 возникают из отношений
этого слова с другими словами. Все эти значения присущи одному
и тому же слову и проявляются в той и/или иной связи, в том
или ином отношении. Только фигурально мы можем говорить
о более или менее «глубоких» значениях этого слова. Точно
так же только фигурально мы можем говорить о «поверхно-
стных» и «глубинных» связях слов в этом предложении. Так,
«поверхностными» представляются синтаксические определитель-
ные отношения слов в словосочетании купленная книга, а глу-
бинными — отношения действие — объект. Синтаксические отно-
шения возникают между этими словами как между разными
частями речи, а отношения действие — объект возникают у этих
слов как у «представителей» подклассов (причастия, об-
разованного от переходного глагола и неодушевленного существи-
тельного). Если второе отношение именовать «глубинной струк-
турой», то совершенно очевидно, что оно не возникло до
формирования «поверхностного» синтаксического отношения,
а образовалось одновременно с ним.
Как отмечалось в начале статьи, причиной введения понятия
«глубинной структуры», по мнению У. Чейфа, является потреб-
ность объяснения факта многозначности предложений. Двусмыс-
ленность предложений обычно возникает либо за счет возникно-
вения разных связей между одними и теми же словами, взятыми,
как уже говорилось, в разных отношениях, либо же за счет много-
значности слов, входящих в предложение. Так, двусмысленность
предложения I disapprove of John’s drinking 'Мне не нравится,
что Джон пьет’ (пример приведен Н. Хомским для иллюстрации
несовпадения «поверхностной» и «глубинной» структуры) 18
создается за счет двузначности слова drink и его производного
drinking, которые могут иметь переходное значение и непереход-
ное абсолютивное значение (как и русский глагол пить). Двузнач-
ность упомянутого в начале статьи предложения Flying planes
can be dangereous создается за счет возможности установления
разных связей между словами flying и planes и особого характера
сказуемого, в котором нейтрализовано значение числа. Введение
понятия «глубинной структуры» здесь как способ указания на
возможность возникновения разных связей между словами в рам-
18 Н. Хомский. Язык и мышление, М., 1972, стр. 43.
123
ках одного и того же формально-синтаксического отношения
(кстати, flying и planes это явные омонимы, так как разные
истолкования отношений между ними идут фактически на уровне
«поверхностной» синтаксической связи) есть также метафориче-
ское объяснение того факта, что «одни и те же элементы», взя-
тые в разных значениях или в разных отношениях, образуют и
разные конфигурации и зависимости.
Итак, резюмируя изложенное в настоящей статье, мы можем
констатировать следующее. Понятие «глубинная структура» фак-
тически означает не что иное, как определенную зависимость,
возникающую между словами при формировании предложений
(и словосочетаний) наряду с теми формально-синтаксическими
зависимостями, которые устанавливаются между словами как
«представителями» классов слов и которые определяют роль слов
как членов предложения (и членов словосочетания) 19. В возник-
новении таких «глубинных» зависимостей важную, если не ос-
новную, роль играют значения слов как подклассов.
Значения подклассов менее абстрактны, чем значения клас-
сов и больше связаны с лексической семантикой слова. В силу
этого значение подкласса может сохраниться и обнаружиться вне
той части речи, к которой формально должен принадлежать под-
класс. Так, в сочетании купленная книга свойство «переходность
глагола» (значение подкласса) сохраняется в причастии и обус-
ловливает объектное значение у слова книга (ср. также лежащая
книга, где непереходный характер глагола лежать сохраняется
в причастии и создает субъектное значение у слова книга).
Явления, именуемые «глубинными структурами», не возни-
кают до формирования предложения (или словосочетания). Они
возникают одновременно с формированием предложения и его
смысла и являются следствием тех многообразных связей, в ко-
торые слова как элементы системы вступают друг с другом
в пределах организующей их системы — предложения (или слово-
сочетания).
19 При установлении синтаксических связей между словами наряду с при-
надлежностью слова к части речи определенную роль играют граммати-
ческие формы слов.
124
ОБ ОСОБЕННОСТЯХ ЯЗЫКОВОЙ ВАРИАТИВНОСТИ
Г. В. Степанов
В марксистском определении «язык есть практическое, сущест-
вующее и для других людей и лишь тем самым существующее
также и для меня самого, действительное сознание» 1 содержится
программа построения двуполюсной модели с обязательным
включением связующего элемента между языком (абстракцией
или «фикцией», по Ж. Вандриесу) и индивидуальной речью
(которая дана лингвисту для непосредственного наблюдения)
в виде социальной среды (лингвосоциум, речевая общность, язы-
ковой коллектив, социальная группа, общество). В этой модели
ни язык, ни индивидуальные языки не рассматриваются сами
по себе, а только в их отношении — и язык и идиолект — к язы-
ковой общности.
Современные лингвисты разных направлений постоянно вы-
сказывают мысль о том, что изменение присуще самому суще-
ствованию языка1 2 и что вариантность является одной из очевид-
ных особенностей речи3. Однако в большинстве работ как теоре-
тического, так и описательного характера ученые оперируют
языковым материалом как нерасчлененным целым, что, несом-
ненно, приводит к огрублению и упрощению языка.
Выделение из языковой общности идеального говорящего
и идеального слушающего, или подъязыка, по существу, не ме-
няет дела: и в том и в другом случае исследователь оперирует
идеализированными гомогенными объектами.
«Лингвистическая теория, — пишет Н. Хомский, — имеет дело,
в первую очередь, с идеальным говорящим — слушающим в со-
вершенно однородной речевой общности, который знает свой
язык в совершенстве и не зависит от таких грамматически несу-
щественных условий, как ограничение памяти, рассеянность,
перемена внимания и интереса, ошибки (случайные и законо-
мерные) в применении своего знания языка в его реальном упот-
реблении» 4.
Случаи идеализации узкого фрагмента языка встречаются,
например, в работах, выполненных методом «структуральной
диалектологии».
Подобная идеализация, разумеется, возможна и закономерна
в исследованиях внутренней структуры языка; при этом реально
существующая дифференциация языка, естественно, принци-
пиально устраняется из описания.
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 3. Изд. 2, стр. 29.
2 Э. Косериу. Синхрония, диахрония и история. «Новое в лингвистике»,
вып. III. М., 1963, стр. 220.
3 Г. Глисон. Введение в дескриптивную лингвистику. М., 1959, стр. 377.
4 Н. Хомский. Аспекты теории синтаксиса. М., 1972, стр. 9.
125
Поскольку внутренняя структура языка выводится из идеа-
лизированных объектов, то она не может быть ничем иным, как
абстракцией. Между тем лингвисты часто не отдают себе отчета
в том, что они имеют дело с моделью, а не с реальными отно-
шениями в структуре языка. Из нескольких трактовок системы
особого внимания заслуживает та, которая интерпретирует си-
стему языка как совокупность подсистем (М. М. Гухман,
В. Н. Ярцева, Р. Якобсон и др.).
Л. В. Щерба, констатируя фактическое единство языкового
материала внутри социального коллектива, вместе с тем обра-
щает внимание на относительный характер этого единства, пола-
гая, что языковые системы общих языков «могут быть различ-
ными по своей развитости и полноте, от немного более нуля и до
немного менее единицы (считая нуль за отсутствие общего языка,
а единицу — за никогда не осуществляемое его полное единство)
и дают более или менее широкий простор групповым отличиям» 5.
Теоретически важным является положение о том, что для раз-
ных уровней языка степень единства языкового материала раз-
лична: для осуществления акта говорения-понимания достаточно
лишь частичного фактического единства в области грамматики
и более полного — в области словаря6. Из суждения Л. В. Щербы
можно сделать вывод о том, что лексика больше дробит языковой
материал на «собирательно-индивидуальные» подсистемы, не-
жели грамматика, и, следовательно, операция вычленения под-
систем должна быть ориентирована на более вариативный уро-
вень— лексический. Так обстоит дело с объектом гомогенным
вроде литературного языка или отдельного диалекта. Однако про-
цесс говорения-слушания в лингвистически гетерогенной среде
(различающейся по территориальному или социальному при-
знаку) , очевидно, уменьшает фактическое единство языка не
только, а может быть не столько, в области грамматики, сколько
в области словаря и особенно фонетики.
На грамматическом уровне единство языкового материала
литературного языка и диалекта будет большим, чем на фонети-
ческом: принадлежность этих форм к одному и тому же языку
определяется тем, что, например, литературный язык включает
в свою систему (более полную и развитую) и те модели, которые
действительны в диалекте. Разница между ними, условно говоря,
количественная: диалект не располагает, например, полным на-
бором сложноподчиненных предложений, не использует всего
репертуара глагольных форм (временных и модальных). Напро-
тив, на фонетическом уровне единство языкового материала ли-
тературного языка и диалектов (или одного диалекта, сопостав-
ленного с другим) будет меньше: так, например, звуку [1], пред-
5 Л. В. Щерба. О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте
в языкознании. «Языковая система и речевая деятельность». Л., 1974,
стр. 35.
6 Там же, стр. 28.
126
ставляющему фонему [1] в системе испанского литературного
языка соответствуют несколько качественно отличных звуков
в диалектах: [11], [б], [Г], [d], [б], [§].
Следовательно, любая подсистема единой общей системы,
так же как и индивидуальный язык отдельного человека, может
рассматриваться и с качественной и с количественной стороны.
Выяснение качественных отличий подсистемы предполагает уста-
новление и описание фонетических, словарных и грамматических
особенностей, свойственных языку данного коллектива или ин-
дивида (строй языка), а количественный анализ должен обна-
ружить ту часть общего запаса грамматических форм и словаря,
который фактически использует данный коллектив или индивид
(состав языка).
«Лингвистика языков» (Э. Бенвенист) требует, чтобы изучае-
мый конкретный (исторический) язык рассматривался в совокуп-
ности всех его подсистем, определенным образом соотносящихся
с коллективом носителей этого языка. Структура языка не на-
столько строго связана своими внутренними элементами, чтобы
не допустить субституций — при условии, что они не будут пре-
восходить некоторый количественный и качественный предел.
Социальное варьирование языка характеризуется тремя ви-
дами явлений, если рассматривать их по отношению к функцио-
нальной стороне языка: функционально-стилистическая диффе-
ренциация, собственно стратная («высший страт — низший
страт», «культурный уровень — некультурный уровень» и т. д.)
и социальные диалекты. Наибольшую связь с функциональной
(внешней) системой языка обнаруживают функциональные
стили. Собственно говоря, функционально-стилистическое чле-
нение языка составляет основу его внешней функциональной
системы.
Социальные диалекты также занимают определенное, хотя и
ограниченное место в функциональной системе языка. В изве-
стном смысле их можно причислить к функционально-стилисти-
ческому полю, но не к центральной его части, а к периферии.
Оба эти вида вариативности дают возможность выбора, тогда как
собственно стратификация характеризуется известной принуди-
тельностью, отсутствием выбора, а также прямой связи с функ-
циональной (внешней) системой языка, хотя стратное членение
необходимо учитывать при описании языка в целом.
- Стилистическая вариативность неодинакова в различных ком-
понентах состояния языка: она минимальна в диалекте7 и дости-
гает максимума в национальном литературном языке.
7 Следует заметить, что поскольку стилистическая система языка не имеет
прямых и непосредственных соответствий с территориальным его рас-
пространением, то диалектология вообще и лингвистическая география
в частности сознательно придавали первенствующее значение нейтраль-
ному (обиходно-бытовому) стилю носителей диалекта. См.: «Вопросы
теории лингвистической географии». Под ред. Р. И. Аванесова. М., 1962,
127
Функционально-стилистическая дифференциация в тот период,
когда язык находится в диалектном состоянии, может вообще от-
сутствовать, но чаще всего диалекты, сведенные в единую ситуа-
цию, «выдвигают» какой-то диалект или диалекты на роль тех
или иных функциональных стилей. Такой способ формирования
функционально-стилистических систем можно назвать экстенсив-
ным, поскольку функциональная система возникает из набора
диалектов-стилей (принцип восполнения). В период эллинизма,
приведшего к развитию койне, диалектная литература продол-
жала сохраняться (хотя и в ограниченном объеме), взяв на себя
роль «языков», представляющих некоторые стили или жанры.
Так, например, дорийский диалект использовался в произведе-
ниях позднейших пифагорейцев или в математических трактатах
сицилийца Архимеда * 8.
Возможность использования диалекта как «стиля» основы-
вается на характере устройства самого языка (в любой форме
существования), допускающего определенные закономерные ком-
бинации различных нейтральных (т. е. стилистически еще не
маркированных) языковых средств. Диалект, представляющий
художественный (поэтический) стиль, в дописьменный период
служит материалом для огромного количества устно-поэтических
формул. Поскольку в* фольклорном эпосе типическое преобладает
над индивидуальным, то запас формул как бы консервируется,
вариации принципиально не нужны: одинаковые действия (от-
плытия, прибытия, пиры и т. д.) описываются теми же словами
и формулами-конструкциями. Обыденная речь на том же диа-
лекте, напротив, предполагает наличие элементов-дублеров, па-
раллельных способов передачи информации, варьирование и выбор
которых определяется индивидуальным замыслом-целью и инди-
видуальной ситуацией, а также ролевыми факторами. В диа-
лекте, используемом в функции поэтического стиля, речь повсед-
невно-бытового общения выступает как собственно диалект по
отношению к отделившейся от нее системе устойчивых и обрабо-
танных форм речи.
Появление наддиалектных форм9, имеющих характер функ-
ционально-стилистических образований (обиходно-разговорная
речь, формы речи, связанные со сферами поэзии, религиозных
стр. 10. Однако ср. замечание Б. А. Ларина: «Сопоставительное изуче-
ние Двух стилистических систем — диалектной и литературной — еще
не проведено во всех частностях. Поэтому мы подходим к стилистике
диалектов с готовыми схемами литературного языка, возможно не всегда
подходящими» («Инструкция Псковского областного словаря». Л., 1961,
стр. 9). Говоря о стилистике диалекта, Б. А. Ларин имел в виду, выра-
жаясь языком пражцев, «стилистический тип», а не «стилистический
слой».
8 И. М. Тройский. Вопросы языкового развития в античном обществе. Л.,
1973, стр. 41.
9 Подробно см., например: А. В. Десницкая. Наддиалектные формы устной
речи и их роль в истории языка. Л., 1970.
128
культов, сакрально-правовых и социально-правовых отношении
и т. д.), знаменует собой новый этап в развитии языковых со-
стояний и функциональных систем. Наддиалектное состояние
носит экстенсивно-интенсивный характер, поскольку определяется
не просто набором отдельных диалектов-стилей, а и своеобразным
сводом обобщенных форм речи, используемых в функциональных
целях.
Высший этап в развитии функциональных систем связывают
с образованием национального языка. Понятие «высший этап»
определяется не всем национальным языком, а главным образом
одной его ипостасью — национальным литературным языком.
В период господства исторических методов литературный язык
оказывался вне поля зрения лингвистов: «естественные» языки
(диалекты) считались единственными объектами, достойными
изучения, литературные же языки квалифицировались как «ис-
кусственные» образования.
Интерес к функциональной стороне языка и переориентация
исследований на формулу «от функции к форме» (сменившую
прежнюю — «от формы к функции») способствовали детальному
изучению этого типа существования языка (особенно в русской
и пражской школах) 10 11.
Специфика литературного языка состоит в единстве его внут-
ренней структуры (нормативность признается и осознается в дан-
ном социуме) и разнообразии компонентов функциональной си-
стемы. Из всех форм существования языка функционально наи-
более дифференцирован литературный язык11. Состояние литера-
турного языка с этой точки зрения носит интенсивный ха-
рактер.
Количество функциональных стилей, характеризующих со-
стояние данной формы существования языка, варьируется в ис-
10 Русское советское языкознание имеет в этой области неоспоримые до-
стижения. См.: В. М. Жирмунский. Национальный язык и социальные
диалекты. Л., 1936; В. В. Виноградов. Проблемы литературных языков и
закономерностей их образования и развития. М., 1967; Р. А. Будагов. Ли-
тературные языки и языковые стили. М., 1967; М. М. Гухман. От немец-
кой народности к немецкому национальному языку, ч. I—II. М.—Л.,
1955—1959; В. Н. Ярцева. Развитие национального литературного анг-
лийского языка. М., 1969; М. И. Стеблин-Каменский. История скандинав-
ских языков. М.—Л., 1953; С. А. Миронов. Становление литературной
нормы современного нидерландского языка. М., 1973; Н. Н. Семенюк.
Из истории функционально-стилистических дифференциаций немецкого
литературного языка. М., 1972; Э. А. Макаев. Принципы сопоставитель-
ного изучения германских литературных языков. «Норма и социальная
дифференциация языка». М., 1969.
11 С этими специфическими особенностями связаны и другие его характе-
ристики: престижность («Prestige—Function»), способность быть ма-
териалом искусства, наличие письменной формы реализации. См.:
В. Havranek. Die Theorie der Schriftsprache (1969). «Stilistik und Sozio-
linguistik. Beitrage der Prager Schule zur strukturellen Sprachbetrachtung
und Spracherziehung». Berlin, 1971, стр. 19—37.
9 Теория языка 129
следованиях по функциональной стилистике. Иногда эти колебания
весьма значительны 12.
Сколько бы ни выделяли функциональных стилей, главное
состоит в том, что дифференциация национального литературного
языка определенным образом соотнесена со всеми сферами чело-
веческой деятельности, что обеспечивает основные типы обще-
ственной информации. Другие виды дифференциации националь-
ного языка, не будучи столь определенными в функциональном
плане, находятся в дополнительной дистрибуции по отношению
к функционально-стилистической системе литературного языка
(например, территориальные и социальные диалекты, просторе-
чие), облекают их в ту или иную форму реализации (устная,
письменная) и одновременно служат материалом для пополнения
и развития всей функциональной системы в целом 13.
История конкретных языков показывает, что в нормально
развивающемся социуме непременно возникает некий комплекс
избирательно вовлеченных компонентов — функциональных сти-
лей и форм существования языка, — у которых взаимодействие и
взаимоотношение приобретают характер взаимосодействия ком-
понентов, ориентированного на получение максимально полез-
ного результата для данного типа лингвистической ситуации.
Системообразующим фактором являются различные коммуника-
тивные цели, определяемые разными типами необходимой обще-
ственной информации, а также сам результат, поскольку именно
он создает упорядоченное взаимодействие между всеми видами
варьирования, удержанными языком.
Напротив, при распаде общества комплекс компонентов —
функциональных стилей и форм существования языка — тоже
распадается в силу нарушения взаимодействия и взаимосодей-
ствия компонентов (дисфункция) и возможность получения
фокусированного полезного результата исчезает. Отсутствие ком-
муникативных целей не может дать полезного результата: он
перестает быть неотъемлемым, важным компонентом функцио-
нальной системы языка.
Если социальная стратификация языка есть явление неизбеж-
ное в обществах с классовой структурой и пережиточное в бес-
классовом обществе, то функционально-стилистическое членение
не привязано к этим типам социальных структур, а определяется
различным отношением людей к языковой деятельности, сопря-
женной с дифференциацией видов общественной деятельности
в любом обществе. Потребность в специализированных средствах
выражения различных типов информации рождается, очевидно,
вместе с возникновением различий в сферах общественной дея-
12 Подробно см.: Р. А. Будагов. Литературные языки и языковые стили;
М. Н. Кожина. К основаниям функциональной стилистики. Пермь, 1968.
13 См.: «Литературный язык и функциональные стили». В кн.: «Сборник
научных трудов МГПИИЯ им. М. Тореза», вып. 73, 1973, разд. III.
130
тельности. Стратное членение языка не только афункционально,
но и антифункционально.
«Всякая социальная дифференциация внутри группы, — писал
Л. В. Щерба, — вызывая дифференциацию речевой деятельности,
а следовательно, и речевого материала, приводит к распаду еди-
ного языка» 14.
Сельсо Кунья также связывает языковую стратификацию
с ослаблением функционального потенциала языка. К такому
выводу он приходит, анализируя случаи отрыва «культурного
языка» (чаще всего в письменной форме) от живого разговорного.
«Культурный язык» призван нормализовать разговорную речь,
распределить ее элементы по соответствующим функциональным
стилям. Нарушение же контактов между этими формами приво-
дит к стратификации, которая означает летаргическую «смерть»
языка 15.
Упразднение противопоставления высшего страта (культур-
ная речь в устной и письменной формах) низшему страту (диа-
лекты, просторечие) реально осуществляется двояким путем:
прогрессивным и регрессивным. В первом случае речь идет о ре-
шающем влиянии литературной нормы языка на процесс объе-
динения (выравнивания) стратов. Этот путь можно было бы
условно назвать «демократизацией» языка (его высшей формы).
Во втором случае речь идет о расшатывании норм литературной
речи под влиянием элементов низшего лингвистического страта.
Этот процесс можно было бы определить как «вульгаризацию»
(«диалектализацию ») языка.
Демократизация языка предполагает два вида движения:
вытеснение низших форм речи высшей (социализация высшей
формы языка) и усвоение литературным языком элементов диа-
лектного уровня и просторечия (социализация элементов низовой
речи). Суть вульгаризации состоит в замещении высшей формы
речи низшими либо в засорении литературного языка инородными
(иностранными) элементами.
Демократизацию и вульгаризацию в чисто лингвистическом
плане можно трактовать как явления интерференции. В социо-
лингвистическом аспекте это разнонаправленные интерференции:
лингвистические и социолингвистические последствия этих про-
цессов различны. При демократизации интегрирующей основой
является литературный язык со сложной функционально-стили-
стической системой; структурные элементы низшего лингвисти-
ческого страта подвергаются в нем «нормализации», т. е. функ-
циональному и стилистическому перераспределению. Вульгари-
зация характеризуется тем, что низшая форма речи, являясь
основой интеграции, включает элементы высшей формы в свою
14 Л. В. Щерба. Указ, соч., стр. 29.
15 Celso Cunha. Lingua portuguesa e realidade brasileira. Rio de Janeiro,
1968, стр. 21.
131
9*
подсистему, которая стилистически упрощает (обедняет) их и
функционально диалектализует.
Дифференциация языка является реальным фактом и опера-
ции лингвистов с фрагментами языка — диалектами, поддиалек-
тами, стилями, подъязыками, регистрами, кодами, субкодами,
стратами, социолектами, технолектами, полудиалектами, локализ-
мами, вариантами, подсистемами, идиолектами и т. д. — вполне
оправданы. Однако не следует забывать, что все эти «подъеди-
ницы» не составляют отдельных языков, а являются частью еди-
ного языка и самодробление, реализующееся в языке, становится
предметом изучения лингвистов под каким-либо углом зрения
с целью увидеть конкретный язык во временной перспективе,
в пространственной, в социальной.
Существует представление (на наш взгляд, неверное), будто
в связи с усложнением форм общественной жизни увеличивается
дифференциация языка. Функцшунально-етилистическая диффе-
ренциация языка на первый взгляд подтверждает этот тезис.
Однако в развитом обществе со сложной структурой жизни при
определенных условиях многокодовость становится общим до-
стоянием членов коллектива, отдельные производственные подъ-
языки проявляют тенденцию к переплаву их в едином научно-
техническом стиле. То же самое происходит (опять-таки при
благоприятных социально-политических и культурно-историче-
ских условиях) с территориальной и социальной дифференциа-
цией. Развитие «общих» национальных языков если и не упразд-
няет территориальной дифференциации, то создает мощные
предпосылки для языкового объединения хотя бы через этап
«двуязычия». При благоприятных условиях снимаются различия
и по «вертикали»: низший социолингвистический слой (речь
необразованных членов коллектива) постоянно подтачивается за
счет ухода носителей этого типа речи в «культурный слой».
Таким образом, можно сказать, что усложнение форм обще-
ственной жизни стимулирует большее единство языка, нежели
замкнутый коллектив носителей языка с относительно простой
структурой жизненного уклада. Идиолект носителей диалектной
речи менее сложен сам по себе, чем идиолект носителя высшей
формы национальной речи — литературного языка. Однако идио-
лекты первого типа могут быть в принципе более разобщены
и индивидуальны, чем идиолекты второго типа, в каждом из
которых отражаются разнообразные виды функционально оправ-
данной дифференциации, что связывает его многими нитями
с другим идиолектом. Дифференциальные языковые признаки,
характеризующие различные страты, стили, коды, и регистры,
перекрещиваются, создавая единство многообразных форм языка.
Идиолект, сколь бы индивидуален он ни был, всегда входит
в состав языкового коллектива, который определяет все самые
общие и самые существенные признаки индивидуальных говоре-
ний. Если данный идиолект включается в коллективный говор
132
какой-то социальной группы города, то групповой говор вливается
в языковой коллектив города. Говор города отличается от говора
деревни (или другого городского говора), и вместе с тем все эти
отдельные говоры входят в состав более крупных единств: обла-
стей, провинций, стран, т. е. в конечном счете составляют язык
в целом.
Лингвистический макрокосмос должен быть более нивелиро-
ван, чем микрокосмос. Чтобы удержать язык сложного социаль-
ного коллектива в состоянии коммуникативной пригодности, не-
обходимо наличие таких норм, возвышающихся над малыми
блоками, которые объединяли бы в одну систему все дифферен-
циальные признаки групповых языков. То же необходимо и для
лингвистического микрокосмоса, но в меньшей степени, поскольку
здесь возможна большая замкнутость отдельных подгрупп.
Конвергенция языковых подсистем в истории развития кон-
кретного языка есть необходимое проявление его коммуникатив-
ной функции в соответствующем социуме, так же как конверген-
ция языков есть естественное проявление коммуникативной
функции языка.
ОБ ОДНОЙ АНАЛОГИИ АНГЛИЙСКОГО
И ФРАНЦУЗСКОГО ЯЗЫКОВ,
ОХВАТЫВАЮЩЕЙ СТРОЕНИЕ СЛОГА,
ФОНЕМИКУ И ОРФОГРАФИЮ
Ю. С. Степанов
В английском и французском языках имеется одно сходное пра-
вило чтения, излагаемое обычно уже в элементарных курсах.
Правило для английского языка гласит: в открытом слоге
буква, обозначающая гласный, читается как дифтонг или как
долгий гласный |(т. е. имеет так называемое алфавитное чтение);
в закрытом слоге та же буква читается как краткий гласный.
Правило для французского языка гласит: в открытом слоге
буква (или буквосочетание), обозначающая гласный, читается
как закрытый гласный; в закрытом слоге та же буква (или
буквосочетание) читается как открытый гласный (см. табл.).
На первый взгляд кажется, что сходство между правилами
ограничивается лишь условиями, в которых предписывается то
или иное чтение. Мы попытаемся показать, что оно идет гораздо
дальше и что за ним стоит определенное сходство в устройстве
133
Таблица
В английском языке Во французском языке
Буква Открытый слог Закрытый слог Буква Открытый слог Закрытый слог
а fatal [ei] fat [ее] a chocolat [a] paille [а]
е me [i: ] men [e] e th<Hel theme [е]
i bi- [ai] bit [i] i Различия нет
о no [ou] not [0 ] 0 pot [о] I pote [о]
ou [u] Различия нет
и cue [ju: I cut [a] u [ii] Различия нет
eu feu [се ] | | peuple [0]
слогов, фонемных систем и орфографий обоих языков, из чего
в конечном счете возникает интересная теоретическая проблема.
Прежде всего уточним, что в обоих языках правило вполне
действует лишь применительно к ударным слогам. В английском
языке при перемещении ударения с данной позиции открытого
слога вправо происходит одно из трех явлений: либо 1) наступает
редукция гласного — fate [feit], но fatuity [fe'tjunti], либо
2) сохраняется вариант, бывший под ударением, но при этом на
бывшей ударной позиции сохраняется слабое второе ударение —
notification [noutifi'keijn], при note [nout], сохранение ударения
и позволяет сохранить ударный вариант гласного, либо 3) появ-
ляется специфический средний вариант, нейтрализующий раз-
личия между двумя основными вариантами чтения — notorious
[no'tones] (при возможном [nou'torios]). Во французском языке
в безударных, следовательно неконечных, слогах устанавливается
нейтральный гласный, сводящий различия двух основных фонем
каждого ряда к среднему звукотипу. В е-ряду им является [Е],
промежуточный между открытым [е] и закрытым [е]. Закры-
тость или открытость слога при этом перестает играть существен-
ную роль. Однако в тщательном произношении (нередко и
в обычной беглой речи) среднее [Е] все же имеет два варианта —
слабозакрытое в открытом слоге (например, Ete, EbEniste) и
слабооткрытое в закрытом слоге (например, Ermite). Таким об-
разом, основное правило здесь действует фонетически как бы
в очень ослабленном виде, фонологически же безударная позиция
является слабой. То же соответственно в других рядах — в о-, а-,
ое-ряду.
Кроме описанных выше исключений, обусловленных живыми
произносительными нормами, во французском языке есть исклю-
чения и другого рода, а именно такие, когда в одной и той же
позиции встречаются оба звукотипа — как открытый, так и закры-
тый. При этом, естественно, один из них будет отвечать правилу
слога, а другой противоречить ему. Ср:
134
а) звукотип, обусловленный по-
зицией (в открыли слоге —
закрытый, в закрытом сло-
ге — открытый)
[ete] ete, [tet] il tette
[sot] sotte, [so:] sot
[pat] patte, [pa] pas
[goen] jeune, [beef] boeuf, [bo:]
boeufs
б) звукотип, противоречащий по-
зиции (в открытом слоге —
открытый, в закрытом слоге —
закрытый)
[ete] il etait
[so:t] il saute
[pa:t] pate
[50:11] jeune
Таким путем мы приходим к довольно неожиданному выводу,
что во французском языке гласные фонемы, противопоставлен-
ные по открытости—закрытости, устанавливаются не столько на
основе противопоставленных минимальных пар (тип «а» —
тип «б»), а, скорее, на основе лишь одного ряда (тип «б»), так
как в другом противочлене (в типе «а») различия по открыто-
сти—закрытости полностью обусловлены позицией. Но, с другой
стороны, ничему не противопоставленный ряд (тип «б») едва ли
может быть строгим основанием для установления фонем. Оче-
видно, что он все же противопоставлен ряду «а», но более слож-
ным образом. К этому, на первый взгляд парадоксальному, поло-
жению дел мы вернемся ниже.
Относительно орфографии нужно заметить, что позиционно
необусловленный (тип «б») очень часто имеет какой-либо допол-
нительный графический показатель, т. е. выступает особым об-
разом отмеченным, маркированным по отношению к регулярному
типу «а»: ср. диграф ai вместо простого ё, диграф аи вместо про-
стого о, диакритический знак (а, ей) в дополнение к простому
написанию (а, ей).
Аналогичные отношения существуют в английском языке. Ср.:
а) звукотип, обусловленный по-
зицией (в закрытом слоге —
простой краткий гласный, в
открытом — дифтонг или дол-
гий гласный):
[feet] fat, ffei-tol] fatal
[not] not, [nou] no
[kAt] cut, [kju:] cue
[met] met, [mi:] me
[fit] fit, [bai] bi-
б) звукотип, противоречащий по*
зиции (в закрытом слоге диф-
тонг или долгий гласный):
[feit] fate
[nout] note
[kju:t] cute
[mi:t] mete
[fam] fine
К звукотипу .«б» относятся также [mi:t] meet, [bi:t] beat,
[mu:n] moon и др.
Как в соответствующем случае во французском языке, и здесь
мы должны заключить, что противопоставление «дифтонг или
долгий гласный» — «простой краткий гласный» устанавливается,
в сущности, не на основе минимальных пар типа not [not] —
no [nou], так как последнее полностью обусловлено позицией,
135
а лишь на том основании, что существуют дифтонги или соответ-
ственные долгие в закрытом слоге, не обусловленные своей по-
зицией (тип «б»). И опять-таки, как во французском, в орфо-
графии тип «б», отклоняющийся от правила слога, маркируется
дополнительным знаком — непроизносимым е в конце слога и
другими способами.
Если рассматривать фонемные отношения английского языка
вне его слоговой структуры, то фонема [1], встречающаяся только
в закрытом слоге, противопоставлена фонеме [ai], встречающейся
как в закрытом, так и в открытом слоге (точно так же в других
рядах); противопоставление [1] — [ai] ничуть не более тесное,
чем противопоставления [1] — [е], [1] — [л] и т. д., — все они
выглядят лежащими в одной плоскости, равноправными.
Если же учесть зависимость фонем от слогов, то сами фонем-
ные отношения предстанут иными: [i], встречающаяся всегда
только в закрытом слоге, и [ai], встречающаяся в открытом
слоге, не противопоставлены друг другу, различия между ними
обусловлены позицией — структурой слога, это — фонемы-сино-
нимы, что можно записать как {[i], [ai]}. Напротив, [ai], встре-
чающаяся в закрытом слоге, полностью противопоставлена двум
предыдущим. Фонема [ai], встречающаяся в закрытом слоге,
противопоставлена фонеме [1] собственными дифференциальными
признаками и фонеме [ai], встречающейся в открытом слоге,
признаками позиции, т. е. самого слога — его закрытостью—от-
крытостью. Эти две фонемы [ai]—фонемы-омонимы. Противо-
поставления выглядят следующим образом:
{[1] всегда в закрытом слоге, [ai] в открытом слоге} — [ai]
в закрытом слоге.
Дифтонгическая или долгая фонема, находящаяся в закрытом
слоге, т. е. [ai] вторая маркируется орфографически, номиналь-
ным превращением закрытого слога в открытый путем прибав-
ления орфографического -е, реже — другими орфографическими
способами. (Соответственно то же во всех остальных случаях.)
Если принять предложенное выше решение, то возникает
вопрос, какой из двух рядов считать основным видом фонем —
ряд кратких или ряд соответствующих им дифтонгов (и долгих —
[u:], [i:]). Так как лишь ряд кратких встречается в недвусмыс-
ленно определимой позиции — всегда только в орфографически и
одновременно фонетически закрытом слоге, то его и следует
считать основным. Что касается соответствующих долгих и диф-
тонгов, то они встречаются всегда в открытом слоге, но при этом
сам термин «открытый слог» двусмыслен — он может обозначать и
фонетически открытый слог (который одновременно будет орфо-
графически открытым): cue, be, da-ta, и орфографически откры-
тый слог (который будет фонетически закрытым): tune, cute,
flute. Долгие и дифтонги нецелесообразно считать основным видом
фонем по этой причине.
Итак, вместо следующих обычно принимаемых одиннадцати
136
гласных английских фонем (в британской литературной норме и
в этом фрагменте системы, т. е. без рядов [о:]..[аи]... и т. д.) —
[ае], [о], [л], [е], [i], [ei], [ou], [u:], [u], [i:], [ai] с учетом
орфографии можно считать существующими лишь следующие
шестщ 1) [ае], 2) [о], 3) [л], 4) [е], 5) [i], 6) {[и], [и:]}.
Остальные пять будут вариантами этих шести, обусловленными
всегда орфографически недвусмысленной позицией — орфографи-
чески открытым слогом. (Фонетически такое определение, как
уже было сказано, двусмысленно: фонетический слог может ока-
заться — при одном орфографически открытом — и открытым и
закрытым).
Этот вывод существенно упрощает обучение чтению по-анг-
лийски и вообще обучение английскому языку, которое всегда
проводится на основе письменной формы языка или по крайней
мере с опорой на нее. По-видимому, и для носителей английской
речи эти неявные отношения в системе фонем имеют определен-
ное значение, некую психологическую реальность.
Интересно отметить, что слоги, содержащие указанные шесть
гласных фонем, составляют 50% слогов, встречающихся в анг-
лийской речи (тогда как орфографически открытые слоги типа
no [пои], no-te [nout] — лишь 30%, слоги типа far [fa:], nor
[na:] —10% и слоги типа fare [fee], here [hi:e], fire [faie] —
10%). Таким образом, теоретически обусловленное решение —
считать основными из указанных одиннадцати гласных фонем
лишь названные шесть кратких — вполне определенно отвечает
реальности английского языка. Подобному анализу и редукции
могут быть подвергнуты и остальные гласные фонемы англий-
ского языка.
Известную трудность при таком решении представляют звуко-
типы огласовки [и] : [и], [и:], [ju:]. Выше мы свели [и] и [и:]
в одну фонему на том основании, что количество минимальных пар
(оппозиций) по этим звукотипам невелико, ср. full [ful]—fool
[fu:l] (и их почти нет по [и] — [л]). На том же основании к ним
в качестве третьего варианта можно присоединить [ju:], оппози-
ции которого с [и:] еще более редки, ср. food [fu:d]—fewd
[fju:d]. Однако более удачным может оказаться такое решение,
при котором краткое [и] будет выведено из состава этой фонемы.
Не исключено также, что его следует объединить с [л].
Можно, однако, представить себе и совсем иное фонемное
решение, проведенное тоже с учетом слоговой структуры, но без
учета орфографии. При этом нужно будет считать основным вари-
антом английской гласной фонемы тот, который недвусмысленно
обусловлен фонетической слоговой структурой. В фонетически
открытом слоге из совокупности звукотипов-вариантов (в нашем
понимании варианта) может присутствовать только долгий глас-
ный или дифтонг, который при этом решении и следует считать
основным вариантом. Напротив, в фонетически закрытом слоге
может присутствовать как краткий вариант той же фонемы, так
137
и тот же самый долгий вариант, что и основной, но в этом случае
он всегда дополнительно маркирован орфографически. Это реше-
ние предпочтительнее при обучении английскому письму со
слуха. При этом основными фонемами будут пять долгих и диф-
тонгов — [ai], [ou], ([ju:], [и:], [и]}, [i:], [ei], тогда как со-
ответствующие краткие будут их вариантами, существующими
только в закрытом (притом одновременно и фонетически и орфо-
графически закрытом) слоге.
С исторической точки зрения предпочтительнее первое реше-
ние: оно отвечает исторической реальности — сложившейся
в среднеанглийском языке (XI—XV вв.) зависимостью между
характером слога и долготой—краткостью гласного звукотипа
в нем !.
Аналогичные рассуждения в той или иной степени могут
быть проведены для других фрагментов в английской системе
гласных, а также — как это видно из приведенного выше списка
звукотипов и минимальных пар — для французского языка.
Какой полезный вывод можно сделать из всего сказанного
выше? Может ли он изменить наше сложившееся представление
о системе английских и французских фонем?
Разумеется, в рамках фонемных теорий, исходящих из изве-
стных положений, приведенным рассуждением ничто поколеблено
быть не может. Верным остается положение, что в современном
английском языке (в британской норме) — в пределах рассматри-
ваемого фрагмента — одиннадцать гласных фонем.
Однако если мы примем новое исходное положение — о зави-
симости понятия фонемы от понятия слога, то картина суще-
ственно меняется1 2. Появляются основания для ее упрощения,
для редукции указанного количества фонем к пяти-шести основ-
ным одним из двух названных способов.
Мы еще более укрепляемся в мысли о возможности такого
рассмотрения фонемной системы английского (и французского)
языка, если принимаем и второе новое положение, а именно по-
ложение о том, что в языках великих цивилизаций, исторически
сросшихся со своей письменной формой, планом выражения
языка, по существу, оказывается не только устная, но и неотде-
лимая от нее письменная форма — единый зрительно-слуховой
комплекс. Фонема как единица системы устанавливается при
этом только одновременным наблюдением ее произносительных
и орфографических репрезентаций.
1 См., например: А. И. Смирницкий. История английского языка. М., 1965,
стр. 39 и 44.
2 Подробнее об этом положении см.: Ю. С. Степанов. О зависимости по-
нятия фонемы от понятия слога при синхронном описании и историче-
ской реконструкции. — ВЯ, 1974, № 5.
138
ЧАСТИ РЕЧИ
И КОРРЕЛЯЦИЯ ЛЕКСИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ
М. Д. Степанова
Понятие «части речи» сопутствовало развитию грамматической
теории начиная от глубокой древности до настоящего времени,
при этом, как и ряд других лингвистических понятий, оно стано-
вилось с течением времени все более эксплицитным, отражая в то
же время различные направления, к которым принадлежали или
примыкали языковеды, им оперирующие. Нельзя не отметить,
что суть современного толкования понятия «части речи» (по дру-
гой терминологии — «лексико-грамматический разряд» или «класс
слов») была —хотя и в иных терминах, — например, сформулиро-
вана Г. Паулем, выделившим следующие принципы системы раз-
граничения частей речи: значение самого слова, его функ-
ции в составе предложения, его особенности в обла-
сти флексии и словообразования1, что наглядно под-
тверждает правильность следующего высказывания В. Н. Ярце-
вой: «стремясь к точности нашей науки, не надо забывать, что она
родилась не сегодня. Лингвисты прошлого дали много полезного» 1 2.
Однако следует подчеркнуть, что на современном этапе развития
языкознания понятие «части речи» получило особый вес по ряду
причин. Первая и основная из них — это безусловное признание
системности языка как в целом, так и во всех его звеньях
и областях, что, естественно, предполагает системную организа-
цию лексики в ее непосредственной связи с грамматическим
строем языка, благодаря чему само наличие частей речи отно-
сится к числу универсалий, хотя «взаимоотношения класса имен
и класса глаголов (имеется в виду соответствующая дихотомия
в плане генезиса частей речи. — М. С.), так же как и связи их
с другими лексико-грамматическими разрядами, в различных язы-
ках складываются по разному»3. Вторая причина — это особое
внимание к грамматическим категориям, установившееся в совре-
менном языкознании, четкая трактовка последних как одного из
основных признаков частей речи, опирающихся на систему
их парадигм, что представляет собой в первую очередь заслугу
советских ученых — В. Г. Адмони, В. В. Виноградова, М. М. Гух-
ман, О. И. Москальской, А. И. Смирницкого, В. Н. Ярцевой и др.
Наряду с этими причинами значительную роль в развитии теории
частей речи играет анализ лексической семантики в работах уче-
1 Г. Пауль. Принципы истории языка. Пер. с нем. М., 1960, стр. 415.
2 В. Н. Ярцева. О методах анализа языка. «Теоретические проблемы совет-
ского языкознания». М., 1964, стр. 123.
3 В. Н. Ярцева. Типология языков и проблема универсалий. «Всесоюзная
на'учная конференция по теоретическим вопросам языкознания. Тезисы
докладов и сообщений пленарных заседаний». М., 1974, стр. 181.
139
ных разных стран и направлении, как и определенные успехи
в области синтаксиса на основе лексических соответствий при
реализации синтагматических связей. Можно утверждать, что
в целом проблема частей речи — независимо от колебаний в от-
ношении их конкретного выделения даже в составе одного и того
же языка — относится к числу наиболее разработанных проблем
современного языкознания. Тем не менее разрешены еще не
все вопросы. Назовем два из них, частично взаимосвязанные: это,
во-первых, дальнейшее «внутреннее» членение отдельных частей
речи, опирающееся — в различных работах — на разные прин-
ципы; во-вторых, корреляция однокорневых слов в составе раз-
ных частей речи, относимая обычно к области словообразования,
но, по существу, неотделимая от теории частей речи. Принципам
семантической корреляции таких слов посвящена данная статья.
Под корреляцией мы понимаем в данном случае соотношение
однокорневых частей речи как без участия словообразовательных
морфем, так и при наличии таких морфем, объективно (в струк-
турном плане) отличающих производное слово от производящего.
При этом классический термин «словопроизводство» мы понимаем
чисто синхронно, имея в виду не генетическое, а структурно-се-
мантическое «порождение» единиц языка в плане сопоставления
словообразовательных моделей, которым соответствуют «готовые»
лексические единицы. Такой подход к словообразованию утвер-
дился в современном языкознании, что, в частности, находит свое
выражение в ряде новых терминов: «аналитический» 4 или «ста-
тический» 5 аспект словообразования как оппозиция к «процес-
суальному» аспекту6, в различении «словообразования» (Wort-
bildung) и «словообразованности» (Wortgebildetheit) 7 и др. Для
представителей советского языкознания, в первую очередь на ма-
териале русского языка, характерна — в отличие от поисков гене-
зиса производных слов — ориентированность на мотивирован-
ность одной единицы языка другой единицей 8. К этому — чисто
семантическому — критерию, естественно, добавляется, при аф-
фиксальном словопроизводстве, формальный критерий вычлене-
ния более простой структуры из более сложной методом непосред-
ственно-составляющих, что значительно облегчает определение
направления производности (в плане синхронии).
4 W. Fleischer. Wortbildung der deutschen Gegenwartssprache. 3. iiberarb.
Aufl. Leipzig, 1974, стр. 19 и сл.
ЪМ. Д. Степанова. Аспекты синхронного словообразования. «Иностранные
языки в школе», 1972, № 3, стр. 5 и сл.
6 W. Fleischer. Указ, соч.; М. Д. Степанова. Указ. соч.
7 М. Dokulil. Zur Theorie der Wortbildung. «Zur Lexikologie der deutschen
Sprache der Gegenwart. Wissenschaftliche Zeitschrift der Karl-Marx-Uni-
versitat». Leipzig, 17, Jahrgang, 1968. «Gesellschafts- und sprachwissen-
schaftliche Reihe», Hf. 2/3, стр. 205.
8 См.: «Грамматика современного русского литературного языка». М., 1970,
стр. 37—302.
140
Особое внимание при выявлении мотивированности (т. е. про-
изводности в ее синхронном понимании. — М. С.) современные
языковеды уделяют соотношению однокорневых единиц без на-
личия аффиксации (данный «способ» словообразования обозна-
чается терминами «конверсия и трансфигурация»; «транспози-
ция»; «взаимопереход частей речи»; «имплицитное словопроизвод-
ство» и др.). Сложность задачи приводит к решениям иногда
противоположным. Так, на материале немецкого языка И. Эрбен
в одной из своих работ предлагает рассматривать глаголы, соот-
носимые с безаффиксными существительными в плане синхронии,
как производные от последних8 9. В. Флейшер стремится («совер-
шенно независимо от исторических соображений» 10 11) выявить на-
правление производности, привлекая семантическую мотивиро-
ванность одного слова по отношению к другому: как глагол fi-
schen означает 'удить рыбу’, а значение Fisch 'рыба’ невыводимо
из значения данного глагола; наоборот, мотивирующей базой су-
ществительного Schau 'обозрение’, 'осмотр’ служит глагол schauen
'смотреть’, 'созерцать’. В то же время автор признает наличие
пограничных случаев, допускающих двоякую интерпретацию11.
И. С. Улуханов специально рассматривает «направление мотива-
ции» в парах «глагол — существительное со значением действия»,
исходя из наличия в них семантических компонентов, а также
стилистических маркеров, частично привлекая и морфологические
данные, т. е. стремится найти объективные показатели производ-
ности в данных парах слов в плане синхронии 12. Значительный
интерес представляет работа Е. С. Кубряковой, опирающейся при
определении производности как на семантические показатели, так
и на «морфологическое окружение» однокорневых основ: исходя
из этого «окружения», она выявляет четыре типа транспозиции 13.
Такое понимание корреляции безаффиксных однокорневых слов,
относящихся к разным частям речи, непосредственно связано
с грамматикой, с теорией частей речи и созвучно высказыванию
А. И. Смирницкого о том, что в данном случае «словообразова-
тельным средством» служит грамматическая парадигма14.
Корреляция аффиксальных производных и их производящих
основ вызывает значительно меньше споров, поскольку, как уже
говорилось, она связана с непосредственно формальным крите-
рием наличия словообразовательного аффикса у первых; синхрон-
ное понимание производности в данном случае часто совпадает
8 J. ЕгЬеп. Deutsche Wortbildung in synchronischer und diachronischer
Sicht. «Wirkendes Wort», 14, 1964, стр. 85 и сл.
10 W. Fleischer. Указ, соч., стр. 73.
11 Там же.
12 И. С. Улуханов. Отношение мотивации между глаголом и существитель-
ным со значением действия. — ВЯ, 1975, № 4, стр. 38—46.
13 Е. С. Кубрякова. Деривация, транспозиция, конверсия. — ВЯ, 1974, № 5,
стр. 64—76.
14 А. И. Смирницкий. Лексикология английского языка. М.7 1956, стр. 71.
141
с этимологией (отступления связаны с происхождением произ-
водного слова из сложного; с явлением народной этимологии, на-
рушающей этимологические связи слов; со случаями — впрочем,
редкими — «обратного» словопроизводства).
Задача данной статьи — поставить вопрос о соотношении ча-
стей речи и лексической семантики на основе корреляции одно-
корневых слов разной морфологической принадлежности.
В качестве рабочего приема мы используем семный (компо-
нентный) анализ, поскольку «различительные черты, выделяемые
сознанием в объектах при их наименовании, порождают в ко-
нечном счете дифференциальные семы в семантической струк-
туре единицы» 15. При этом мы исходим из определенной иерар-
хии сем, согласно которой выявляется место той или иной семы,
при определенной степени обобщенности, в общей семантической
структуре слова.
При сопоставлении лексических единиц, находящихся друг
с другом в отношениях безаффиксной корреляции, особенно важ-
ную роль играет сема, расположенная на высшей ступени иерар-
хической лестницы, т. е. общекатегориальная сема части речи.
Так, если у прилагательного синий такой семой является «при-
знаковость», то у существительного синь она отступает не только
перед семой предметности, присущей каждому существительному,
но следует за подчиненной этой семе семой абстрактности. Однако
сема цвета, как и сема определенного (синего) цвета, входит
в состав семантической структуры и прилагательного, и существи-
тельного. Сходные отношения наблюдаются в паре слов бежать
и бег\ сема процессуальности занимает первое место в глаголе
и уступает его семе предметности у существительного; одновре-
менно семы непереходности и курсивности, свойственные дан-
ному глаголу, заменяются у существительного семой абстракт-
ности, за которой следует сема процессуальности. Что касается
сём движения и быстроты, то они наличествуют в обоих словах.
Французский глагол souper 'ужинать’ и существительное le sou-
рег 'ужин’ также отличаются друг от друга ведущими семами ча-
стей речи и другими семами, характерными для данных частей
речи: «непереходность», «курсивность» у глагола, «неодушевлен-
ность» у существительного. Семантические структуры сопостав-
ляемых слов могут расходиться в меньшей и большей степени.
Так, названные выше немецкие лексические единицы fischen и
der Fisch различаются помимо категориальных сем предметности
и процессуальности тем, что у существительного наблюдается
дальнейшая совокупность подчиненных друг другу сем: конкрет-
ности, одушевленности, и, далее, признаков, характеризующих
рыбу, в то время как для глагола эти семы нерелевантны (они
16 В. Г, Гак. О семантической относительности языковых единиц. «Всесо-
юзная научная конференция по теоретическим вопросам языкознания».
М., 1974, стр. 25.
142
имплицитно входят в состав понятия «рыба»), но, с другой стороны,
он характеризуется семами переходности, курсивности, деятель-
ности человека. Следует также учитывать возможную полисемию
коррелирующих единиц, что отражается на совокупности их потен-
циальных сем, ср. в немецком языке общее значение прилагатель-
ного griin 'зеленый цвет’, 'незрелость’ (в прямом и переносном
смысле), существительного das Griin 'зеленый цвет’, 'зелень (лу-
гов, листвы и т. д.)’ глагола griinen — процесс «зеленения» травы,
деревьев, в переносном смысле пробуждения («auch im Alter kann
die Liebe wieder griinen»). Естественно, что полисемия может в от-
дельных случаях переходить в омонимию, в отрыв от соответствую-
щего гнезда слов, ср. gehen 'идти’ и der Gang 'корридор’ и др.
Семантические отношения при корреляции с участием аф-
фикса в одном из членов пары лексических единиц усложняется
наличием у аффикса помимо категориальной семы части речи
семы, соответствующей его словообразовательному значению. Со-
поставим следующие пары слов в русском, английском, немецком
языках: учить—учитель, to teach — the teacher, lehren — der Leh-
rer. Помимо общекатегориальных сем соответствующих частей
речи и подчиненных им сем соответствующей иерархии каждое из
названных выше существительных обладает семой «действующего
лица», входящей в собственную семантическую структуру суф-
фиксов -ель, -er, -ег; общей же семой, объединяющей оба члена
пары «глагол — существительное» в каждом из названных язы-
ков, является сема «обучения». Словообразовательные морфемы,
при всей ограниченности их числа в каждом языке, крайне раз-
нообразны в семантическом отношении. Имеются аффиксы «де-
семантизированные», т. е. обладающие лишь общекатегориальной
семой части речи. Таков, например, немецкий адъективный суфф.
-ig, обладающий только семой признаковости, конкретизируемой
в каждом случае значением производящей основы: heutig 'сегод-
няшний’ — heute 'сегодня’; sonnig 'солнечный’ — Sonne 'солнце’;
gehorig 'принадлежащий’ — gehoren 'принадлежать’ и т. п. Такие
пары слов в плане семантической корреляции ничем не отлича-
ются от корреляции без участия аффикса, как, например, нем.
ernst 'серьезный’, 'важный’ и der Ernst 'серьезность’, 'важность’.
Бывают аффиксы однозначные (в отношении словообразователь-
ного значения), как, например, нем. суфф. -еп (-егп) веществен-
ных прилагательных, интернациональный префикс анти- со зна-
чением противоположности и др. Следует, однако, подчеркнуть,
что большинство аффиксов многозначно, т. е. помимо категори-
альных сем частей речи они обладают набором сем, чаще всего
потенциальных, т. е. реализуемых в определенных условиях
сочетаемости с производящими основами. Таковы, например, мно-
гие суффиксы прилагательных английского языка, как-то -ish,
обозначающий принадлежность — bearish 'медвежий’; внутреннее
свойство, качество человека — mawkish 'причудливый’, 'сентимен-
тальный’, ослабление признака — lightish' светловатый’; -less,
143
-some и др. В большинстве случаев та или иная сема аффикса
реализуется в связи с присоединением к основам разных частей
речи. Характерен в этом отношении префикс немецких глаголов
be-, реализующий и сему орнативности (снабжения) при основах
существительных, и сему придания признака при основах прила-
гательных. При корреляции Waffe 'оружие’— bewaffnen 'воору-
жать’ помимо общекатегориальных сем (и зависящих от них сем
более низкого уровня) существительного и глагола последний об-
ладает семой снабжения, отсутствующей у существительного;
в то же время оба слова объединены понятием «оружие». Глагол
befeuchten 'увлажнять’ отличается от прилагательного feucht
'влажный’ семой «придания признака», но имеет общую с ним
сему «влажности». Подобные примеры можно умножить на ма-
териале разных языков.
Как указывалось выше, нашей задачей являлось рассмотрение
корреляций однокорневых лексических единиц в составе разных
частей речи, независимо от того, являются ли эти единицы ре-
зультатом безаффиксного или аффиксального словопроизводства.
Как представляется, изучение таких корреляций, обычно относи-
мое к области словообразования, прежде всего связано с теорией
частей речи. «Игра сем» при таких корреляциях отражает специ-
фические возможности отдельных частей речи. Каждая из них
обладает не только определенной иерархией сем, выявляемой
в конкретном слове, к ней относящемся, но и номенклатурой
этих сем. Первая из сем в соответствующей иерархии — это грам-
матико-категориальная сема части речи. Подчиненные ей семы
могут быть лексико-грамматическими, т. е. обладающими как
лексическими, так и грамматическими показателями (например,
переходность/непереходность у глагола; конкретность/абстракт-
ность у существительных и т. п.), а так же и чисто лексическими
(например, действующего лица у существительного, снабжения
у глагола). До сих пор не разрешен вопрос о том, при помощи
каких признаков следует выявлять «внутреннее» членение ча-
стей речи; какую роль в данном случае играют лексико-граммати-
ческие и непосредственно-лексические семы. Сопоставление кор-
релирующих пар в составе разных частей речи должно пролить
свет на этот сложный вопрос. Несомненно, определенную роль
здесь играют словообразовательные категории, выявляемые как
при безаффиксной, так и при аффиксальной корреляции. По-
пытку связать внутреннюю классификацию существительного и
прилагательного со словообразованием мы находим, например,
у X. Бринкмана 16. При всей спорности и субъективности выде-
ляемых им подклассов этих частей речи следует положительно
отнестись к самому принципу, положенному в их основу. Мы
считаем, что теория частей речи должна опираться на разные
16 И. Brinkmann. Die deutsche Sprache. Gestalt und Leistung. Dusseldorf,
1971. 1. Hauptteil. 2. Kapitel. 2. Hauptteil. 3. Kapitel.
144
признаки, в том числе и на признак словообразовательный,
в той мере, в какой он выявляется при сопоставлении однокор-
невых лексических единиц в составе разных частей речи не
в плане процесса транспозиции, а в плане корреляции соответст-
вующих «готовых» единиц, поскольку «анализ связи формы и
значения в различных языках заставляет считать, что сама ор-
ганизация грамматических рядов, порядок их противопоставлений,
емкость составляющих эти ряды моделей небезразличны для
выражаемого содержания и создают ту или иную направлен-
ность в его оформлении» 17.
ОБ ОСОБЕННОСТЯХ СЕМАНТИКИ ГЛАГОЛЬНЫХ ЛЕКСЕМ
АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКА
А. А. Уфимцева
В истории лингвистической науки не раз отмечалось, что глагол
является средоточием номинативно-категориальных потенций и
центром предикативно-функционального использования.
Семантика именных лексем, в которой находит свое отра-
жение мир реальных предметов (конкретные имена) или мысли-
мых, какими являются опредмеченные действия, процессы и при-
знаки (абстрактные имена), в корне отличается от лекси-
ческого значения глагольных лексем, характеризующих мир все-
возможных признаков предметов и их отношений.
Если значение имен существительных основывается на поня-
тии предметности, представляющем собой своеобразную транс-
позицию всеобщей категории — «субстанции» — в плоскость
языка, то в значении глагольной лексики (как члена другого
лексико-грамматического разряда) находят свое воплощение по-
нятия «действие», «состояние» и «процесс», подпадающие под
другую, не менее емкую мыслительную (логическую) катего-
рию— «признак». В связи с этим не только в чисто логических
теориях, но и в лингвистических глагол и прилагательное объ-
единяются в одну «лексическую категорию» !, в категорию «пре-
дикатных» или «пропозициональных имен» * 1 2.
Имена существительные обозначают предметы, глаголы — от-
ношения и связи последних, поэтому значения первых более
автономны и абсолютны и детерминированы многими факторами.
Ш. Балли, отмечая специфику значения глагольных лексем,
писал: «Так, процессы обычно воспринимаются одновременно
17 В. Н. Ярцева. Типология языков..., стр. 175.
1 G. Lakoff. Irregularity in Syntax. N. Y., 1970, стр. 10.
2 H. Д. Арутюнова. Предложение и его смысл. М., 1976.
JQ Теория языка
145
с предметами, которые от них неотделимы. Состояния воспри-
нимаются нами как следующие непосредственно за движением.
Несомненно, однако, что глагольное понятие часто бывает слиш-
ком неясным или слишком сложным, чтобы его можно было
воспроизвести» 3.
Предметно-понятийное содержание, лежащее в основе лекси-
ческого значения именных лексем, противостоит по характеру
своей организации семантике глагольных лексем.
В именных лексемах понятийная и предметная отнесенности,
формирующие соответственно сигнификативный и денотативный
аспекты значения конкретной лексики, совмещаются в преде-
лах номинативного значения одного и того же слова. В глаголь-
ных же лексемах, выражающих своей семантикой понятие отно-
шения (действия, состояния, процесса и т. п.) к его объекту,
субъекту или к тому и другому одновременно, эти смысловые
отношения как бы выносятся за рамки глагольной лексемы и
находят свое выражение в минимальных лексических синтагмах.
Поэтому соотнесенность глагольных лексем с категорией пред-
метности, подобно самим предметам, раскрывающимся через их
свойства и отношения, предполагает наличие смысловых связей
глагола с предметными именами и манифестируется в моделях
субъектно-объектной локализации глагольного действия.
Сигнификатом, вернее, своеобразной его модификацией, фор-
мирующей значение глагольной лексемы, является понятие от-
ношения, абстрактное понятие (действия, процесса, состояния),
называемое данным глагольным именем; предметной отнесен-
ностью выступает представление об объеме и характере семан-
тических категорий имен, совместимых (по логике вещей, по
логике мышления или по узусу) с данным глагольным дейст-
вием.
Следовательно, значение глагольных лексем раскрывается
прежде всего в имплицитных синтагмах, детерминированных ка-
тегориальной семантикой сочетающихся глагольных и именных
лексем, благодаря чему последние выступают членами потенци-
альных синтагм.
Глагольные лексемы являются такими лексическими едини-
цами, в номинации которых фиксируются и закрепляются раз-
ные семантические признаки, различные ракурсы реальных
связей обозначаемого словом действия, процесса, состояния с пред-
метами и лицами, производящими эти действия как свойствен-
ные им или подверженные им. Различные ракурсы отношений
и связей между понятиями, выражаемыми именами и глаголь-
ными лексемами, закрепляются системой семантической совме-
стимости, в силу чего минимальные лексические глагольно-
именные синтагмы мотивированы и представляют собой отно-
3 Ш. Балли. Общая лингвистика и вопросы французского языка. М., 1955,
стр. 52—53.
сительно актуализованные знаки4. Семантически реализуемые
слова разграничивают друг друга в пределах данной минималь-
ной синтагмы.
О. Есперсен, отмечая этот факт, писал: «Глагол сообщает
сочетанию особый характер завершенности и создает (более или
менее) законченное высказывание, чего не получается при со-
единении существительного или местоимения с прилагательным
или наречием» 5.
Абсолютная (речевая) актуализация языковых зна-
ков проводится относительно времени, модальной оценки и лиц
коммуникативного акта, в то время как относительная актуали-
зация состоит в факте взаимного разграничения двух слов (од-
ного в отношении другого) в лексико-семантической системе
языка. Не случайно В. В. Виноградов включил лексические
синтагмы (словосочетания) в номинативные единицы языка.
Дифференциальный характер означаемого и означающего, их
взаимообусловленная связь (в пределах словесного знака), де-
терминируемая предметным рядом, мыслительными категориями,
системой языка или нормой употребления, позволяет каждой
лексической единице служить актуализатором (конкретизатором)
другого. Однако из этого не следует, что каждое из лексически
сочетающихся слов внутри синтагмы не обладает самостоятель-
ным, ему одному присущим номинативным значением.
«Знак в самом себе несет свое значение (свое означаемое),
и только оно одно существенно для коммуникации» 6.
Семантика глагольных лексем отражает не только специфику
обозначаемых ими действий, состояний лиц, предметов, включая
имплицитно в номинацию модель их смысловых отношений; лек-
сическое значение глагола больше какого-либо другого лексико-
грамматического разряда осложнено категориальной семанти-
кой — выражением способа, вида действия, его соотнесенности
с коммуникативными лицами, с модальностью оценки содержа-
ния высказывания, со временем реального речевого акта и т. п.
Все это дедает глагол сложным по своему содержанию, цент-
ральным по роли и переводу системных средств в актуальные,
речевые единицы7.
В силу этого лексическое значение глаголов представляет
собой сложный феномен, детерминируемый тремя основными
факторами:
1) соотнесенностью с реальной действительностью, которая
представляет собой в данном случае не мир предметов, а мир
их отношений (местонахождение, действие, состояние и т. д.);
4 Там же, стр. 46.
5 О. Есперсен. Философия грамматики. М., 1958, стр. 95.
6 Ш. Балли. Указ, соч., стр. 46.
7 Ф. Ф. Фортунатов считал «знаки речи» «видоизмененными знаками
языка». Ф. Ф. Фортунатов. Избранные труды, т. I. М., 1956, стр. 122.
147
10*
2) категориальной и индивидуальной семантикой, сочетаю-
щихся с глаголом предметных имен;
.3) типом смысловых отношений между действием, его аген-
сом и объектом, на который оно направлено, — а соответственно
типом моделей «субъект—действие», «действие—объект», «субъ-
ект —действие—объ ект ».
В каждом языке имеется большая группа глаголов, которые
семантически совместимы только с одной категорией предметных
имен в качестве субъекта, — думать, разговаривать может только
человек, мычать — корова и т. п. Например, субъектом (агенсом)
русского глагола идти, чрезвычайно широкого по объему выра-
жаемого им понятия, может быть человек, животное, средства
передвижения (трамвай, паровоз, машина и т. п.), явления
природы (дождь, снег) и даже абстрактные понятия (время,
жизнь), в то время как в английском языке для выражения
соответствующих понятий существуют совершенно другие по со-
ставу своих членов минимальные лексические синтагмы. Ср.:
РУС. англ.
человек идет трамвай идет часы идут время идет снег идет шляпа идет фильм идет man walks tram runs, moves clock works time flies, passes snow falls hat is becoming film is on
поколение (смена) идет generation to come
кровь идет дым идет blood circulates smoke is coming out
Семантика других глагольных лексем ориентирована относи-
тельно объектов, на которые направлено глагольное действие,
например, to coin'чеканить деньги’, to exile 'отправлять в ссылку’;
ср. русск. лудить посуду, дубить кожу, печь хлеб.
По сравнению с именами существительными глаголы с их
сложным, далеко не гомогенным и не дискретным означаемым
представляют большие трудности при выделении типов по их
лексической семантике.
Лексическое (индивидуальное) значение глагольных слов ос-
ложнено целым рядом семантических признаков, • выражающих
способ протекания действия, обстоятельства его свершения, видо-
временные характеристики глагольного действия, модальные и
экспрессивные наслоения. Трудно также определить, какой из
признаков присущ только данной лексеме, какой — целой груп-
пировке, а какой обобщен до уровня категорий и какова природа
этого категориального признака (грамматическая, лексико-грам-
матическая или чисто лексическая); не всегда ясно, вносится ли
148
данный семантический признак обстоятельствами речевой реа-
лизации данного слова или он присущ слову как номинативной
лексической единице в системе лексики. Возникает вопрос, какие
критерии можно (и должно) положить в основу выделения се-
мантических типов глагольных лексем с точки зрения характера
их вещественного значения.
Традиционное разграничение глаголов по их семантике на
три класса (действия, состояния и процессов) необходимо, но
недостаточно, так как, будучи абстрактной, эта классификация
не затрагивает самые основные свойства вещественного значения
глаголов, а именно: характер семантической структуры глаголь-
ных лексем, потенциал их семантической валентности, сопря-
женной с синтаксической, языковые условия и характер семан-
тического развертывания лексем при относительной актуализа-
ции (конкретизации) в лексико-семантической системе и при
абсолютной реализации в актуальной речи.
Если за основу разграничения глаголов по типу их вещест-
венного значения взять категориальные семантические при-
знаки — способ и видо-временные характеристики протекания
глагольного действия, — то это будет анализ не лексического зна-
чения, а грамматической семантики, степень обобщения и сред-
ства языкового выражения которой варьируются от языка
к языку, составляя специфические черты системы глагольных
категорий любого языка.
Не раскрывается полностью характер семантической струк-
туры глаголов, их номинативной и синтагматической ценности
в результате анализа только парадигматических группировок
слов — лексико-грамматических групп, семантических полей,
предметных групп и т. п.
Анализ глагольных лексем, составляющих основу простой но-
минации, в плане «формул строения» их семантики позволяет по
типу этих формул и семантических категорий, сочетающихся
с ними имен, проводить детальную субкатегоризацию. Соответ-
ственно это позволяет определять потенциал лексической валент-
ности и формы выражения результатов лексико-семантического
варьирования, представляющего собой относительную актуали-
зацию, частичное разграничение семантики виртуальных словес-
ных знаков в отличие от абсолютной их актуализации, конкрет-
ной соотнесенности с актом речи.
Системное разграничение семантики глаголов как членов нор-
мативной системы проводится исключительно с помощью семан-
тических средств (моделей смысловых отношений «субъект—
действие», «действие—объект» и т. п., разрядов семантических
категорий именных лексем, выступающих в качестве конкретиза-
торов — членов минимальной лексической синтагмы, и, наконец,
конкретных лексических значений сочетающихся слов).
Условиями речевой реализации глагольных лексем являются
совершенно другие по своей природе средства экспликации се-
149
мантики Слова — Грамматические® (разного рода актуализаторЫ,
дейктические средства — местоимения, артикли, «шифтеры» —
глагольные категории, определяемые относительно акта речи, —
число, лицо, время, наклонение и т. п.).
Плоскость системного развертывания семантики виртуальных
словесных знаков можно условно назвать лексической, пло-
скость речевого их использования — грамматической; резуль-
татом развертывания семантики слов, т. е. их относительной ак-
туализации, являются минимальные лексические синтагмы —
словосочетания, выражающие лексико-семантические варианты
слова; итогом речевой, абсолютной актуализации выступает пред-
ложение, выражающее определенное высказывание или сообще-
ние.
В трех основных понятиях, детерминирующих семантику
глагольных лексем, — «субъект», «действие», «объект», взаимо-
обусловлены и связаны как общее и частное сущность.и ее про-
явление, категории разных уровней.
Чисто мыслительные (понятийные) категории, наиболее все-
объемлющие и потому универсальные, «субъект», «действие»,
«объект», проецируясь в плоскость языка, транспонируются и
соответствуют: в грамматике (логике) высказывания — подлежа-
щему, сказуемому, дополнению; в грамматике классификацион-
ных категорий системы языка — «предметности» и «глаголь-
ности», формирующим своим содержанием два основных под-
класса полнозначных словесных знаков — имена существительные
и глаголы; в лексической категориальной семантике — моделям
смысловых отношений между субъектом (агенсом) и объектом
действия — лицо—состояние, предмет — его изменение, действие —
предмет, подверженный этому действию и т. п.
В английском языке с его сугубо аналитическим строем оп-
ределение смысловой структуры глагольных лексем сопряжено
с разграничением целого ряда сопрягающихся между собой
категорий. Во-первых, необходимо разграничивать «семантиче-
ский субъект» («грамматическое подлежащее»), «семантический
объект» («грамматическое дополнение») и т. п. Во-вторых, пред-
ставляется обязательным разграничение семантической и синтак-
сической переходности. В-третьих, наиболее сложным в семан-
тике глагольных лексем английского языка является формальное
неразграничение переходных и непереходных их употреблений,
порождающих не только грамматическую омонимию, но и лек-
сическую полисемию. Разграничение глагольных лексем англий-
ского языка по их семантике можно провести по двум основа-
ниям: 1) противопоставленности глаголов по их семантическим
связям с субъектом и объектом действия в рамках минимальных
8 «Грамматический процесс актуализации (делимитации) имеет целью ог-
раничение выражаемого именем виртуального понятия с помощью грам-
матических средств» (С. Д. Кацнельсон. Типология языка и речевое
мышление. М— Л., 1972, стр. 28).
150
синтагм (субъектные и объектные глаголы); 2) совпадению
или несовпадению семантической и синтаксической переход-
ности/непереходности, признака, порождающего смешанные типы
глаголов (субъектно-объектные и объектно-субъектные).
Разграничение глагольных лексем по характеру их семан-
тики на определенные типы представляет значительные труд-
ности, так как в глаголе больше, чем в других частях речи, пе-
ресекаются, причудливо взаимодействуя, лексическое и грамма-
тическое, собственно знаковое и структурное значения; делими-
тация виртуальных глагольных лексем осуществляется разными
языковыми средствами — семным составом самих глагольных
лексем, характером семантических категорий сочетающихся
с ними имен существительных, модально-смысловых отношений
субъекта и объекта действия, лексической и синтаксической ва-
лентностью глагола.
СОК ИЛИ ДЖУС,
ОБСЛУЖИВАНИЕ ИЛИ СЕРВИС?
Ф. П. Филин
Мне уже приходилось выступать на тему о чрезвычайном на-
плыве англицизмов (точнее, американизмов) в современный рус-
ский язык1. Однако вопрос этот настолько остр и актуален, что
потребность в его обсуждении (научном и общественном) пре-
кратится, по-видимому, не скоро.
Существуют различные типы заимствований и причины пере-
носа слов из одного языка в другой. Я не буду касаться этой
сложной темы, остановлюсь только на одном вопросе: о дубли-
ровании слов, существующих в языке, словами иностранными.
Так, в газете «Известия» (15 июня 1975 г.) была помещена за-
метка «Нашествие из-за Ла-Манша», в которой сообщается:
«В последнее время английские слова и выражения все чаще
проникают во французский язык. Так, например, торговые
центры на центральных парижских улицах получили название
„драгсторов“, а танцевальные залы именуются теперь не иначе
как „дансинги"... Порой доходит до курьезов. Полицейская пре-
фектура города Бобиньи почему-то выдает штрафные квитанции
только на английском языке. Фирма по прокату автомашин
„Энтер-рент" таким же образом оформляет свои документы.
1 Ф. П. Филин. Некоторые вопросы функционирования и развития русского
языка. — ВЯ, № 3, 1975, стр. 40—49. Ср. также интересную статью
Норы Галь «Продолжение следует...». «Наука и жизнь», № 2, 4975,
стр. 88—91.
151
Большинство парфюмерных товаров, производимых во Франции
(кроме духов), также зачастую получают одни английские на-
звания. Борясь с таким нашествием с другой стороны Ла-Манша
и из-за океана, несколько депутатов Национального собрания
внесли на рассмотрение парламента проект закона, запрещаю-
щего неоправданное употребление во Франции английских на-
званий». Такой же наплыв англицизмов (американизмов — на-
шествие идет не из-за Ла-Манша, а через Атлантический океан)
имеет место и в другие западноевропейские (и не только запад-
ноевропейские) языки. Немецкий язык в ФРГ стал заметно от-
личаться от немецкого языка в ГДР наличием в нем огромного
числа американизмов. Нельзя сказать, что «нашествие» амери-
канизмов-дублетов в русский язык имеет такие же широкие раз-
меры, как в немецкий или французский. И все же злоупотребле-
ние ими отмечается за последние годы и в нашей языковой
действительности. Оно проявляется в самых разных сферах
письменной и устной речи.
Прежде всего обращает на себя внимание язык научно-фан-
тастической литературы. Фантасты, пишущие на русском языке,
пытаются представить себе, в каком направлении будет идти
языковое развитие. То, что у многих из них получается, не
может не вызвать по меньшей мере недоумения. Их язык (при
описании воображаемых событий, происходящих на территории
нашей страны или в космосе) бывает перенасыщен американиз-
мами. Приведу лишь некоторые типичные примеры. Бакинский
писатель-фантаст Генрих Альтов в 1«Сборнике научной фанта-
стики» (вып. 14, М., 1974) напечатал произведение «Третье ты-
сячелетие (отрывок из повести)». Один из героев произведения —
Дин Светлов. Кстати, заметим, что волна иноязычных собствен-
ных имен (на наш взгляд, дань дурному вкусу и недостаток
культуры) захлестывает при наречении новорожденных в совре-
менных загсах традиционно русские имена. Среди молодого по-
коления появляются Дины, Джорджи, Джеки, Джозефы, Эду-
арды и т. д. и т. п. и почти вовсе исчезают Иваны и Марьи.
Дина Светлова у Альтова сопровождают такие встречающиеся
чуть ли не на каждой странице выражения, как «нынешние
рейсы имеют автоматическую регулировку, амортизацию, реверс,
езде на рейсах обучают» (стр. 11); «на любом экране — инфра,
видео, сканинг — мечутся беспорядочные пятна света» (стр. 13);
«выбирают фэшнстудии» (стр. 19); «полусфера из прозрачного
модекса» (стр. 20); «в вагоне спидвея» (стр. 29); меня «ждал
кар» (стр. 51) и многие другие им подобные. У Кира Булычева
(см. «Люди как люди», М., 1973, Библиотека советской фанта-
стики) пестрит в глазах от таких выражений, как «Я сказала
им „гуд бай“ и пошла своей дорогой» (в лес собирать грибы)
(стр. 207); бегунья-спортсменка фликнула (=взлетела и проле-
тела некоторое расстояние, англ, to flick 'порхать’, 'носиться’)
(стр. 232); переходящее от одного автора к другому фантасти-
152
ческое ручное оружие бластер и т. п. Если верить нашим фанта-
стам, то русский язык в будущем должен превратиться в амери-
кано-нижегородский сленг.
Очень много американизмов, легко и свободно переводимых
на русский язык, появляется при описании жизни в США, Анг-
лии и некоторых других странах. Отметим, что этого не наблю-
дается, когда речь идет о странах с неанглоязычным населением
(в этих случаях почти всегда заимствуются только названия
специфических, для нас «экзотических», явлений). И тут можно
было бы привести огромное, не поддающееся точному учету ко-
личество примеров. Замечательный чукотский писатель Юрий
Рытхеу в прекрасной книге «Под сенью волшебной горы»
(Л., 1974) при описании своей поездки в Канаду оставляет непе-
реведенными слова мъюзик-бокс, супермен, леди, ленч и иные,
им подобные. Конечно, в контексте художественного произведе-
ния такие слова могут играть роль «стилистической приправы»,
придающей специфическую окраску, соответствующую содержа-
нию. И все же почему-то ни одному путешественнику, предпо-
ложим по Польше, не приходит в голову заменить русское
завтрак польским снядане. По-видимому, английские мъюзик-
бойсы и ленчи начинают считаться интернационализмами. Но не
слишком ли велик поток таких «интернационализмов»? Тем бо-
лее, что ими изобилует не только язык художественной лите-
ратуры, но и язык публицистики. В журнале «За рубежом»
(№ 15, 4—10 апреля 1975 г.) мы читаем: «В Майами отделение
бюро по найму рабочей силы недавно закрыло двери офиса
в 11 часов утра, когда помещение было заполнено до предела»
(стр. 15). Слово офис (в другом написании, более близком к ори-
гиналу, оффис) так и мелькает на страницах наших газет и
журналов. Оно даже переносится на некоторые учреждения на-
шей страны! В статье Евгения Безрукова «Из Токио не видно
Фудзиямы» («Неделя», 26 мая—1 июня 1975 г.) небоскребы
называются билдингами, проспекты — хайвеями, радиальные
центры города субцентрами и т. п. Л. Минц в очерке «Человек
вступает в брак» («Вокруг света», 1975, № 6, стр. 59) пишет:
«В Индии в индуистской свадьбе надо умилостивить бога Га-
нешу. „Ганеша“ присутствует везде, где должно быть (современ-
ным языком говоря) паблисити». Вот ведь как! Оказывается,
реклама, рекламирование устарели и должны быть заменены
в современном русском языке словечком паблисити.
Поток американо-нижегородских словечек проникает в рус-
ский язык и при описании нашей отечественной действитель-
ности. В романе Вячеслава Шапошникова «Вечный путь» один
из героев (Костя Филатов), работающий на лесозаготовках в си-
бирской тайге, то и дело уснащает свою речь словечком о’кей.
В газетах (центральных и местных) совсем нередки такие слова
и выражения, как «раскрыта шайка киллеров» (т. е. убийц),
супертанкер (вм. сверхтанкер), супергигант (об Уренгойском
153
газоконденсаторном месторождении в Тюменской области), су-
перзвезда (об одной советской киноактрисе — и даже суперстар
о ней же!) и прочие многочисленные образования с супер- (ко-
торыми желают заменить семантически абсолютно тождествен-
ные русские образования со сверх-) и тысячи (так!) других
засоряющих язык (но американо-модных!) словечек. Эти сло-
вечки попадают и в бытовую речь. Весной 1975 г. в Паланге
мне приходилось покупать банки, предназначенные не для экс-
порта, с надписями на русском языке: «Морковный джус»,
«Клюквенный джус». В июле 1975 г. в одной из центральных
газет была помещена заметка под заглавием «Сервис у проход-
ной», в которой сообщается, что в Красноярске около алюми-
ниевого завода построен хороший кулинарный магазин. На на-
ших автомобильных дорогах (например, на Варшавском шоссе)
и на некоторых московских улицах появились огромные щиты
с надписями: «Автосервис Жигули», «Автосервис Москвич». Для
кого они предназначены? Если для иностранных автотуристов,
то их следовало бы оформить на английском (или каком-либо
другом иностранном) языке.
Итак, как же все-таки правильно по-русски: сок или джус,
обслуживание или сервис! Ответ на такой вопрос ясен. Неясны
только беспечность и безответственность тех, кто без всякой меры
заражается лингвистической американоманией, кто не думает
о будущем великого русского языка. Разумеется, мы не против
заимствований, в том числе и из английского языка. Заимство-
вания — один из важнейших источников обогащения любого
языка, особенно в эпоху научно-технической революции. Однако
во всем нужно знать меру. Заимствования и засорение языка —
принципиально различные явления. Всегда нужно помнить за-
вет В. И. Ленина не употреблять иностранные словечки без на-
добности.
АНГЛИСТИКА И ГЕРМАНИСТИКА
ОТПАДЕНИЕ КОНЕЧНОГО [el
И ИЗМЕНЕНИЕ ТИПОЛОГИИ АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКА
В. Д. Аракин
В истории различных языков можно обнаружить такие измене-
ния, которые носят ограниченный, частный характер, не влияю-
щий на состояние типологии языка в целом или же на его отдель-
ные структурные уровни, как, например, делабиализация огуб-
ленных переднеязычных [у:] и [у] в древнеанглийский период
или расширение сферы действия морфемы мн. числа -es на
слова, ранее относившиеся к основам на -еп или на -и.
Но бывают и такие изменения, которые оставляют глубокий
след в структуре языка и приводят к ее коренной перестройке.
К их числу можно отнести, например, замену деления существи-
тельных по принципу основ новым делением — по принципу
категории рода, как это имело место в английском на рубеже
древне- и среднеанглийского периода (ср. с совр. русск. яз.).
К этой же группе явлений можно, как нам представляется,
отнести отпадение конечного слабого гласного [е] (в орфогра-
фии—е), что можно считать завершением длительного процесса
редукции гласных полного образования, начавшегося еще в древ-
неанглийский и продолжавшегося в течение всего среднеанглий-
ского периода.
Отпадение гласного [е] уже наметилось в первой половине
XIV в. В произведениях Чосера (вторая половина XIV в.) можно
встретить многочисленные примеры отпадения этого гласного,
особенно в тех случаях, когда следующее слово начинается
с гласного, например the drought(е) of March 'засуха Марта’.
Завершение этого процесса приходится на первую половину
XV в.
Отпадение гласного [е] прежде всего отразилось на фоноло-
гической системе английского языка и сопровождалось ее зна-
155
чительной перестройкой. Сложившаяся к XIV в. система глас-
ных, как показал Б. Трнка \ имела следующий вид:
i: и:
i—е: и—о:
е—е: о—о:
а—а:
Как видно, эта система имела четыре степени раствора и ха-
рактеризовалась коррелятивными отношениями долгих гласных
нижнего и среднего подъема с краткими гласными того же
подъема (т. е. е: — е, э: —о, а: —а). Особенно примечательно,
что узкие долгие гласные среднего подъема [е:] и [о:] корре-
лировали с краткими гласными верхнего подъема [i] и [и] соот-
ветственно; ср. са.* * ship 'корабль’— sheep [Je: р] 'овца’; full
'полщдй’ — fool [fо : 1] 'глупый5.
Наконец, для системы фонем среднеанглийского периода были
характерны коррелятивные отношения между долгими е:—е:
и о:—э:, т. е. отношения в пределах одного подъема; ср.
chesen [tfe:zon] 'выбирать’ — chesen [tje:zon] 'мы, вы, они выби-
рали’; boot [bo:t] 'ботинок’, 'сапог’ — boat [bo:t] 'лодка’, see(n) [se:]
'видеть’ — se [se:] 'море’.
В результате «великого сдвига гласных» в фонологической
системе английского языка XV—XVI вв. произошел ряд измене-
ний: вместо четырехстепенной она стала трехстепенной за счет
перехода узкого долгого гласного среднего подъема в долгий
гласный верхнего подъема, т. е. [е:] > [i:] и [о:] > [и:]; под-
система из пяти долгих гласных стала полностью коррелировать
с подсистемой кратких гласных из пяти фонем 2.
Эти новые соотношения привели к совершенно новой группи-
ровке коррелирующих пар слов, чего не могло быть в среднеан-
глийском периоде: ср. са. mete ['me:to] 'пища’ -> 'мясо’; meten
['me:ton] 'встречать’; на. meat — meet; са. bite 'кусок’ — beten
[be:ton] 'бить’; на. bit — beat.
Отпадение гласного [о] имело также важные последствия и
для инвентаря фонем английского языка нового периода. Дву-
сложные слова со структурой CV: CV, у которых согласным
второго слога был [г], после отпадения гласного [о] получили
структуру CV/C.
В словах такого типа согласный [г] оказался в результате изме-
нения в конечной позиции. Это обеспечило вокализацию [г] в XVI в.,
вследствие чего возникли новый дифтонги [ео], [эо], [io], [ио], со-
1 В. Trnka. A phonemic aspect of the great vowel shift. «Melanges de lin-
guistique et de philologie» Fernand Moss6 in memoriam. Paris, 1959,
стр. 440—443.
* В статье приняты сокращения языков: да. — древнеанглийский; са. —
среднеанглийский; на. — новоанглийский.
2 В. Я. Плоткин. Динамика английской фонологической системы. Ново-
сибирск, 1967, стр. 103.
156
ставляющие одну из характеристик фонологической структуры ан-
глийского языка; ср. са. fare [ЧаггоОна. far>[fa:r]Xlae:r}>
> [fee] 'плата за проезд’; са. queer [kwe:r]>Ha. [kwi:r]>[kwie]
'странный’; са. povre^>ca. poor [ро:г]>на. poor [pu:r]>[puo]
'бедный’.
Отпадение гласного [е] имело также следствием изменение
слоговой структуры очень большого числа слов как в качествен-
ном, так и в количественном отношении. Одним из распростра-
ненных в среднеанглийский период типов слоговой структуры
был тип CV: CV, например, tyme ['ti:me] 'время’, ryse [n] [zri:
ze(n)] 'подниматься’, 'вставать’ и т. д. В результате отпадения
гласного [е] все двусложные слова названной структуры стали
односложными; ср. [ti:m], [ri:z] и т. д., т. е. получили структуру
CV: С и присоединились к уже существовавшему в среднеанг-
лийский период типу CV: С — hous [hu:s] 'дом’, our [u:r] 'наш’
и т. д., увеличив тем самым его численный состав. Таким образом,
отпадение гласного [о] привело к значительному усилению одно-
сложных типов слов со структурой CVC и CV : С, что, в свою
очередь, повлияло на изменение ритма речи.
Результатом отпадения [е] явились также большие преобра-
зования в лексической системе языка. До отпадения [е] суще-
ствовала небольшая, но все же известная разница между началь-
ной формой существительного и формой инфинитива глагола,
ср. са. fish —'рыба’— fishen 'ловить рыбу’; love 'любовь5 —
loven 'любить’. Отпадение [е] в инфинитиве привело к возник-
новению таких пар, как fish —'рыба’— to fish 'ловить рыбу’,
love [1uv]>[Iav] 'любовь’— to love 'любить5, которые А. И. Смир-
ницкий назвал лексико-грамматическими омонимами3. Но это
был лишь первый шаг, который послужил основой для возник-
новения новой словообразовательной модели — образования новых
слов от уже существующих без использования какого-либо допол-
нительного морфологического средства, получивший широчайшее
распространение в языке последующих столетий. Так, от основы
глагола bowe [bu:] <да. bugan 'гнуться5, 'кланяться’ было обра-
зовано существительное bowe [bu:] 'поклон’, современное bow
[bau]; от основы существительного finger 'палец’ был образован
глагол to finger, от основы прилагательного clean — глагол to
clean и т. д. Само собой разумеется, что возникновение столь
простой и продуктивной словообразовательной модели отодвинуло
на второй план прочие, до этого времени существовавшие слово-
образовательные модели, многие из которых постепенно сделались
непродуктивными. Это, в свою очередь, способствовало развитию
лексико-грамматической омонимии и ее широкому распростране-
нию в лексической системе языка.
3 А. И. Смирницкий. Некоторые замечания по английской омонимии. —
«Иностранные языки в школе», 1948, № 5»
157
Отпадение [о] имело самое непосредственное отношение
к возникновению и впоследствии значительной продуктивности
омофонии в языке. Так, в среднеанглийский период исконное
слово right [rix’t] не было омофоном заимствованного из фран-
цузского языка слова rite [zri:t(e)] 'обычай’.
Прилагательное low [lou] 'низкий’ оказалось омофоном гла-
гола low [lou] < са. lowen 'мычать’ именно вследствие отпадения
у глагола гласного [е].
Омофоны son [sAn] 'сын’< да. sunu и sun [влп] 'солнце’< да.
sunne обязаны своим возникновением также отпадению [е], что
привело к исчезновению геминаты [п] в абсолютном конце
слова sunne. Красноречивой иллюстрацией широкого размаха,
который получила омонимия в лексической системе английского
языка, служит недавно вышедший «Словарь лексических и
лексико-грамматических омонимов современного английского
языка» 4, содержащий 5096 омонимов.
Отпадение [е] оставило свой след и в морфологической струк-
туре языка. В среднеанглийский период морфема -е [е] исполь-
зовалась для выражения мн. числа прилагательных и притяжа-
тельных местоимений: ср. са. the yvele men 'злые люди’, hise
neves 'его родственники’. Иными словами, система прилагательных
и подсистема притяжательных местоимений в языке среднеанг-
лийского периода характеризовались согласованием в числе
с именем существительным. С отпадением [е] как морфологиче-
ского показателя и прилагательные, и притяжательные местоиме-
ния приобрели новый качественный признак — они стали неиз-
менными.
В связи с этими изменениями по-иному сложились синтакси-
ческие отношения в языке: согласование как способ выражения
синтаксических связей в среднеанглийский период уступает место
примыканию, сохраняясь лишь пережиточно в атрибутивных сло-
восочетаниях с зависимым компонентом, выраженным указатель-
ным местоимением this — these, that — those.
Новый способ выражения синтаксических связей создал благо-
приятную основу для самого широкого использования существи-
тельных в атрибутивной функции, особенно в тех случаях, когда
по содержанию высказывания требовалось передать относитель-
ный признак предмета: ср. a silver spoon, the London tube. Как
пережиток прежних периодов в английском языке сохранилось
небольшое число прилагательных типа wooden ' деревянный’,
woolen 'шерстяной’, сохраняющих свое прежнее значение и
употребление, и ряд прилагательных, у которых номинативное зна -
чение исчезло, но сохранилось переносное: ср. golden hair 'золо-
тистые волосы’, но gold watch 'золотые часы’, silken hair 'шелко-
вистые волосы’, но silk dress 'шелковое платье’.
4 И. С. Тышлер. Словарь лексических и лексико-грамматических омонимов
современного английского языка. Саратов, 1975.
158
Отпадение гласного [э] в XV в. явилось причиной ряда йз-
менений на всех уровнях структуры английского языка. Некото-
рые из них произошли уже в конце XV в., а другие — в XVI и
последующих веках.
Возникает вопрос: как отразились эти изменения на типологии
английского языка? Чтобы дать убедительный ответ, нужно
прежде всего уяснить себе содержание понятия «типологические
изменения» или определить, в чем заключается изменение типо-
логии языка. В. Н. Ярцева отмечает, что «целью типологического
описания языков мира является выявление суммы сходных и
различных черт, характеризующих их системы» 5.
При исследовании истории конкретного языка объектами
сравнения могут быть отдельные состояния этого языка, при
этом можно проводить сопоставление по сходным и различным
чертам, характеризующим их системы.
Однако выявление только суммы характерных черт оказыва-
ется недостаточным. Важно установить то место, которое зани-
мает данное явление, данный языковый факт в общей схеме от-
ношений, характерной для исследуемого языка6, а в нашем слу-
чае — характерной для данного его состояния, или периода.
При диахроническом подходе к языку, т. е. при изучении смены
его состояний, мы убеждаемся в том, что место, занимаемое дан-
ным языковым фактом, т. е. его удельный вес в общей струк-
туре языка, или его определенного уровня, может существенно
изменяться; ср. место форм мн. числа существительных на -es
и на -ен в средне- и новоанглийском периодах.
Это дает нам основание считать, что типологическими мы
можем называть такие изменения, которые, возникнув в недрах
одного состояния языка, приводят к изменению инвентаря средств,
составляющих сумму характерных признаков этого состояния
языка, его структуры, и соотношений между ними. А это влечет
за собой изменение места, какое данный языковый факт или
совокупность фактов занимали в структуре языка, и, естественно,
может привести к серьезным сдвигам в этой структуре. Благодаря
этому язык может перейти из одного состояния в другое. Пере-
ход будет означать, что сумма характерных признаков уже иная
по сравнению с предыдущим состоянием языка.
Возвращаясь теперь к вопросу о влиянии отпадения конеч-
ного [о] на структуру английского языка, мы видим, что в области
фонологической системы произошли существенные изменения:
а) изменился инвентарь фонем: появились новые гласные фо-
немы— дифтонги еэ, io, эо, ио; б) изменились фонологические
отношения: появились новые фонологические оппозиции, которых
6 В. Н. Ярцева. Принципы типологического исследования родственных
и неродственных языков. «Проблемы языкознания. Доклады и сообще-
ния советских ученых на X Международном конгрессе лингвистов». М.,
1967, стр. 203.
6 Там же, стр. 204.
159
йе Могло быть в среднеанглийский период: а: — ео, ср.: star
'звезда’; stare 'смотреть пристально’. В среднеанглийском периоде
первым было существительное sterre; вторым глагол staren, ко-
торый не мог находиться ни в каких коррелятивных отношениях
с существительным sterre. В результате отпадения [о] сложились
условия для образования коррелятивной пары [sta:] — [stee]. По-
добных пар возникло много. Существительное fee [fe:] — 'гоно-
рар’ в среднеанглийский период не могло быть коррелятом гла-
гола feren ['fe:ron] 'бояться’. В XVI в. они превратились в кор-
релятивную пару [fi:] — [fie]. Более того, новые дифтонги
послужили материалом для образования соответствующих корреля-
тивных пар в XVI в. Так, в среднеанглийский период слова
типа fare ['fa:ro] 'поездка’ не являлись коррелятами слов типа
feren ['fe:ron] 'бояться’. В XVI в. они образовали коррелятив-
ные пары типа [fee] — [fio]. Выше указывалось, что в результате
сдвига гласных, вызванного отпадением [о], возникли новые фо-
нологические соотношения: стали коррелировать слова с фоноло-
гическим противопоставлением i: — i, u:—и, чего не было в средне-
английский период: ср.: са. leven [zIe:von] 'оставлять’— liven
['liven] 'жить’ и на. leave [li:v] — live [liv], ca. pool
[po:l] 'лужа’, pullen ['pul:on] 'тянуть’, на. pool [pu:l] — pull [pul].
Особенно глубокие изменения произошли в структуре слов.
Целые классы слов, двусложных в древне- и среднеанглийском
периодах, стали односложными: а) все существительные, относив-
шиеся в древнеанглийском к основам на о долгое (краткосложные)
типа да. caru^>ca. care fkazro] 'забота’, к основам на и (кратко-
сложные) типа sunu>ca. sone ['sune] 'сын’; к основам на -еп
всех трех родов типа да. nama>ca. name [zna:mo] 'имя’ (м. р.),
да. heorte^>ca. herte 'сердце’ (ж. р.), да. ёаге>са. ere [ze;re]
'ухо’ (ср. р.); б) двусложные прилагательные с конечным -е типа
да. grene^>ca. greene [zgre:ne] 'зеленый’; softe>ca. softe 'мяг-
кий’; в) сильные глаголы типа writan^>ca. writen; sprecan>ca. speken
'говорить’; г) почти все глаголы слабые типа да. fedan > са fe-
den ['fe:don] 'кормить’, да. fiscian>ca. fisschen 'ловить рыбу’;
д) заимствованные из скандинавского и французского языков
двусложные слова типа ск. kasta > са. kasten 'бросать’; фр. ser-
ver > са. serven 'служить’, ст.- фр. cachier > са. cacchen 'поймать’
и т. д.
Параллельно с этим процессом протекал и другой — огром-
ный рост односложных словоформ. Так, в среднеанглийский пе-
риод глагол в настоящем времени имел полный набор морфем,
выражающих категорию лица и числа: са. i(ch) singe 'я пою’,
we, ye, they singen; в прошедшем времени — we, ye, they sungen.
После отпадения [о] морфемы лица и числа исчезли, кроме
-(e)s, и громадное число глагольных словоформ стало однослож-
ным. Этот процесс может служить наглядным признаком того,
как изменилось место такого языкового признака, как однослож-
ность слов.
160
Тот факт, что односложная структура слов стала господству-
ющей характеристикой слов новоанглийского периода и приоб-
рела продуктивную силу, может быть доказан как отчетливо вы-
раженная тенденция, которая проявила себя в последующие за
XV в. столетия, — тенденция превращать многосложные слова
в односложные, независимо от их происхождения путем отсече-
ния одного или более слогов. В результате образовались такие
односложные слова, как mob < лат. mobile vulgus 'чернь5, lab <
< laboratory, flu < ит. influenza и ряд других.
Из изложенного видно, что односложность как одна из но-
вых черт структуры английских слов стала в то же время одной
из типологических характеристик английского языка на уровне
лексики.
В тесной связи с этим находится и возникновение нового
способа . словопроизводства — безаффиксального. Здесь прежде
всего, нужно отметить изменение инвентаря словообразователь-
ных средств: возникла новая словообразовательная модель, по
своему типу совершенно отличная от аналогичных моделей дру-
гих германских языков; во-вторых, этот способ производства но-
вых слов оказался очень продуктивным; практически эта модель
не имеет ограничений, за несколькими небольшими исключениями.
И наконец, превращение имени прилагательного и притяжа-
тельных местоимений в неизменяемые классы слов приблизило
английский язык к языкам агглютинативного типа, к таким, как
тюркские или монгольские, где прилагательное не принимает ни-
каких морфем — ни числа, ни рода, ни падежа; ср. англ, a large
country—тур. biiyiik memleket 'большая страна’ англ, large
countries — тур. biiyiik memleketler 'большие страны’.
Это означает, что из инвентаря морфологических средств, ха-
рактеризующих данную часть речи или класс слов, исчезли те
средства, которые служат для выражения данной грамматической
категории. Следовательно, и сама грамматическая категория числа
в системе прилагательных перестала существовать.
Указанный факт имеет важное значение для суждения об из-
менении типологии языка на морфологическом уровне, ибо, как
отмечает М. М. Гухман, грамматическая категория может быть
использована как единица измерения типологического сходства
и различия7.
Возникшая вследствие этого изменения возможность исполь-
зовать существительные в атрибутивной функции, получившая
в новоанглийский период самое широкое распространение, со-
ставляет характерную черту именно этого периода истории анг-
лийского языка. Вместе с тем она типологически отличает со-
временный английский язык от других германских языков, где
7 М. М. Гухман. О единицах сопоставительно-типологического анализа
грамматических систем родственных языков. «Структурно-типологиче-
ское описание современных германских языков». М., 1966, стр. 22—23.
И Теория языка 161
широко распространено образование сложных слов вместо имен-
ных атрибутивных словосочетаний типа английских (ср. англ,
picture gallery, нем. Gemaldegallerie 'картинная галерея’, англ,
mountain river, нем. Bergflusz 'горная река’) и где, следовательно,
число сложных слов значительно больше, чем в английском
языке. Этой же чертой современный английский язык типологи-
чески сближается с тюркскими языками, где также распростра-
нено употребление имен существительных в атрибутивной функ-
ции (ср.: англ, a gold watch —тур. alt ш saat 'золотые часы’
silver spoon — тур. giimu? ka$ik 'серебряная ложка’; ср. шв. guld-
klocka 'золотые часы’, silversked 'серебряная ложка’).
Из сказанного выше можно сделать следующие выводы:
1. Изменения, вызванные отпадением [о] в XV в., произвели
существенные перемены в инвентаре средств всех уровней струк-
туры английского языка среднего периода, изменили место от-
дельных фактов языка или совокупности их в схеме, определяю-
щей их соотношения. Тем самым они вызвали перестройку отно-
шений в пределах схемы.
2. Все это привело к существенному отличию состояния анг-
лийского язык^ от того, которое было до отпадения гласного [о].
Поэтому мы имеем основания считать происшедшие изменения
типологическими, приведшими к изменению типологии англий-
ского языка, утратившего ряд признаков (черт), характерных
для языков индоевропейского строя и приблизивших современ-
ный английский язык по ряду присущих ему признаков к язы-
кам агглютинативного строя.
3. Так как причиной, толчком всех описанных выше измене-
ний было отпадение слабоударного конечного гласного [о], то
представляется целесообразным и теоретически достаточно обосно-
ванным считать началом новоанглийского периода именно завер-
шение процесса утраты конечного [о] как знаменующего собой
окончание среднеанглийского периода, а начало нового периода
в истории английского языка отнести к средине XV в.
162
КРАТКОЕ ЗАМЕЧАНИЕ
О НЕКОТОРЫХ ФОНЕМНЫХ СУБСТИТУЦИЯХ
В ПРОЦЕССЕ РАЗВИТИЯ АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКА
Й. Вахек
Языки, заимствующие большое число иностранных слов, часто
сталкиваются с необходимостью замены ряда собственных, «искон-
ных» фонем на некоторые из тех, какие содержатся в словах,
заимствованных у языка-датчика, но совершенно чужды фонети-
ческой системе заимствующего языка. Рассматривая огромное ко-
личество иностранных слов, заимствованных английским языком
в процессе его исторического развития, вряд ли следует удив-
ляться, обнаруживая в нем многочисленные случаи субституции
подобного рода. Примеры субституции англо-нормандских лабиа-
лизованных передних гласных типа [и], [й] соответствующими
среднеанглийскими [u], [in] (нашедшие отражение в современ-
ном английском языке в словах judge, refuse) слишком хорошо
известны, чтобы останавливаться на них подробно. Можно сде-
лать только одно небольшое замечание по поводу субституции
англо-нормандского [и] среднеанглийским дифтонгом [iu]: она
представляет собой замечательное фонологическое достижение,
поскольку является примером фонологического отождествления
в фонеме [П] двух ее наиболее существенных компонентов — па-
латальности и лабиальности. В англо-нормандском [и] эти два
компонента были, конечно, представлены одновременно, тогда как
в среднеанглийском [iu] одновременность сменилась последова-
тельностью выражения этих компонентов.
Очень сходный пример такого типа субституции можно об-
наружить в системе среднеанглийских согласных. Здесь мы опять
имеем в виду хорошо известный случай субституции англо-нор-
мандских палатальных согласных [Г] и [п], обычно называемых
«мягкое 1» и «мягкое п», которые в среднеанглийском должны
были замениться группами фонем [jl] и [jn] соответственно. Об-
щеизвестные иллюстрации процесса субституции все еще можно
увидеть в современном английском: fail, reign и т. п. В данном
случае очевидно, что палатальность, которая в англо-нормандском
выражалась одновременно с сонантическим компонентом, могла
быть также представлена отдельно, причем раньше сонантности,
так что здесь снова первоначальная одновременность сменилась
последовательностью представления двух качественных компонен-
тов фонем.
Интересно отметить, что в северных диалектах английского
языка наблюдаются случаи последовательного представления этих
двух компонентов, но в обратном порядке, т. е. как [lj] и [nj] !.
1 К. Luick. Historische Grammatik der englischen Sprache, I. Leipzig, Tauch-
nitz Verlag, 1914.
11*
163
Иногда обратный порядок компонентов проникает и в литератур-
ный английский язык, в частности в английские формы некото-
рых слов французского происхождения, имевших в своем составе
фонему [п], см., например, совр. англ, onion [Anjon] в противопо-
ложность совр. фр. oignon или Spaniard, производному от исход-
ного образования Spain < Espagne, и т. д.2
Однако в исключительных случаях французский палатальный
[п] подвергается субституции совершенно другого рода. Такой
пример мы находим в шотландских диалектах, функционирую-
щих к северу от англо-шотландской границы и недавно очень
хорошо исследованных швейцарским англистом Б. Глаузером3.
Хотя в его сопоставлении северных английских и южных шот-
ландских диалектов, как правило, дается анализ не фонологиче-
ских, а в основном лексических различий двух диалектных групп,
тем не менее в работе содержится интересный материал, проли-
вающий свет и на некоторые фонологические аспекты исследуемых
фактов. Здесь мы ограничимся только одним из этих аспектов,
касающимся указанного выше слова onion (комментарий Глау-
зера по этому вопросу можно найти в его монографии на
стр. 153—154).
В материале швейцарского ученого, полученном от информан-
тов — носителей рассматриваемых им диалектов, североанглий-
ская диалектная форма исследуемого слова представлена, по сути
дела, единообразно, т. е. как onion (часто с типично североанг-
лийским делабиализованным [v], восходящим к среднеанглий-
скому [и], которое в южном варианте сместилось к [л]). Тща-
тельно выполненная фонетическая транскрипция каждой локаль-
ной формы (что является сильной стороной Глаузера), содержит
неоценимые сведения как по этому, так и по многим иным во-
просам. С другой стороны, информанты из Шотландии регулярно
давали в качестве возможных форм одного и того же слова ва-
рианты слова ingan, засвидетельствованные в «Словаре старо-
шотландского языка» («Dictionary of the Older Scottish Tongue»)
уже в XVI в. Необходимо отметить, что буквенное сочетание -ng-
в этом словаре передает звук [ц], как показано у Глаузера в его
аккуратно выполненной фонетической транскрипции тех данных,
которые представили ему информанты ( в большинстве случаев
это слово действительно передается в транскрипции как [эцоп]).
Интересно, что варианты написания, отмеченные столетиями
раньше, кажется, свидетельствуют также о наличии [j] после
[ц] (например, inggo(u)n, ingeo(u)n, ingyone и т. д.), тогда как
современные шотландские формы — по крайней мере те, что
представлены у Глаузера, — не сохраняют никаких следов этого.
2 Е. Dobson. English pronunciation 1500—1700. 2nd. ed. Oxford, Clarendon
Press, 1967—1968, § 441.
3 B. Glauser. The Scottish-English linguistic border. Lexical Aspects. Bern,
Franke Verlag, 1974.
164
На первый взгляд наличие фонемы [ц] в шотландских диа-
лектных формах данного слова кажется довольно необычным,
особенно если сравнить шотландские формы с североанглийскими.
Поразительное различие звуковых типов, обнаруженных в двух
ареалах, может быть прояснено при исследовании общей исход-
ной формы двух типов: англо-нормандской uignon, соответствую-
щей центральнофранцузской oignon < вульг. лат. onione < лат.
union-em (все эти сведения отмечены в комментарии Глаузера по
поводу данного слова, хотя он, вероятно, не делает всех выводов,
которые могут быть из них извлечены).
Нельзя не учитывать, что uignon, англо-нормандская форма
исследуемого слова, содержала в себе не одно, а два фонетических
признака, указывающих на иноязычное происхождение. Как уже
отмечалось, одним из этих признаков является наличие палаталь-
ной фонемы [й], другим — дифтонг [ui], который тоже был со-
вершенно чужд исконному словарному составу английского языка.
Известно4, что в течение двух столетий ср.-англ. дифтонг [ui]
развивался параллельно краткому ср.-англ. [и]. Но в ранненово-
английский период он изменил свой звуковой состав, т. е. [oi] на
[oi] (ср., например, ср.-англ. juint, puint > р.-н. -англ, joint,
point, совр. англ, djoint, point). Это изменение очень интересно
с функциональной точки зрения и объясняется главным образом
влиянием орфографии (поскольку англо-нормандское [ui] на
письме передавалось в соответствии с нормандской орфографиче-
ской традицией как oi/oy со времени первого появления этих слов
в раннесреднеанглийских памятниках). Данный вопрос более
подробно был уже рассмотрен нами5. Здесь стоит подчеркнуть
только следующее: поскольку современная литературная форма
рассматриваемого слова—[Anjon], то очевидно, что начальный
дифтонг [ш] должен был упроститься в [и] до того периода, когда
ранненовоанглийское продолжение дифтонга [ui], т. е. [oi], смени-
лось дифтонгом [oi]. Только эта гипотеза, может объяснить на-
чальное [л] в современной литературной форме данного слова.
В то же время указанная гипотеза хорошо согласуется с заменой
[п] на [nj] в Северной (и Южной) Англии: оба изменения способ-
ствовали процессу адаптации, которой подверглось данное слово
и которая была тем более желательна, что это слово обозначало
реалию из повседневного обихода.
Вернемся к шотландским диалектным формам типа ingan, ха-
рактеризующимся в основном наличием задненебной назальной
фонемы [р]. Характеристика, по которой все шотландские формы
так резко отличаются от английских, выступает в сочетании
с другим признаком, также характерно контрастирующим с со-
временными английскими эквивалентами рассматриваемого слова:
4 См., например: К. Luick. Указ, соч., § 541—545.
5 См.: 7. Vachek. The place of /oi/ in the phonic pattern of Southern Bri-
tish English. «Linguistics», (The Hague), 1965, № 14, стр. 52—59.
165
мы имеем в виду отсутствие [j], по-видимому, существовавшего
в ранних шотландских формах этого слова, зарегистрированных
в «Словаре старошотландского языка» и приведенных Глаузером
(inggoun, ingeo (u) n, ingy(e)o(u)n, ingyone, ingeo (u)n). Как
можно объяснить эти два признака шотландских диалектных
форм?
Прежде всего относительно исчезновения [j]. Это, по-видимому,
тоже один из шагов в направлении последовательной адаптации
иноязычного по своему происхождению, но очень широко упо-
требляющегося слова. Поскольку сочетание фонем типа [pj] было
абсолютно чуждо шотландским (впрочем, так же как и англий-
ским) словам, оно должно было упроститься за счет опущения
второго компонента. Отмечалось, что соответствующее сочетание
фонем [nj] должно было быть, напротив, таким же обычным для
шотландского варианта английского языка, каким оно являлось
для южных диалектов литературного английского языка начиная
по крайней мере с ранненовоанглийского периода (см. совр. англ,
knew, new и т. д.). По-видимому, наиболее важный вывод, выте-
кающий из нашего анализа шотландских примеров, заключается
в наличии фонемы [р], представляющей собой первую часть ис-
ходного сочетания фонем [gj]. Но как тогда мы можем объяснить
присутствие ее в шотландских вариантах исследуемого слова?
По-видимому, и на этот вопрос можно дать удовлетворитель-
ный ответ, если подойти к нему с функциональной точки зрения.
Палатальная фонема [п], которая свидетельствовала об иноязыч-
ном происхождении слова, была здесь заменена фонетическим эк-
вивалентом из родного языка — на этот раз задненебной назаль-
ной фонемой [р]. Как известно, эта фонема исчезла из южных
диалектов в начале ранненовоанглийского периода, когда процесс
утраты безударных гласных -е- ([о] — в фонетическом выраже-
нии) в суффиксальных и неначальных слогах, можно сказать,
полностью закончился. На севере, включая, конечно, и Шотлан-
дию, процесс утраты безударного -е- должен был произойти
раньше, чем на юге, так что мы можем допустить существование
фонемы [р] в данном ареале в позднесреднеанглийский период.
Это подтверждает само орфографическое изображение данного
слова в ранних шотландских текстах, где написание -ng-/-ng-
можно интерпретировать только как способ передачи задненебной
назальной фонемы [р], поскольку никакого звука [g] в этом слове
никогда не было. Ясно, что замена иноязычной фонемы [р] на
[п] должна была служить в шотландских диалектах той же
цели, что и замена [п] на [nj] в североанглийском ареале. Ко-
нечно, нельзя не учитывать тот факт, что даже если
принять это решение, то многие проблемы остаются, и
что они не могут быть в данный момент окончательно
решены. Безусловно, самой важной из них является исключи-
тельный характер рассмотренной нами субституции, по-видимому,
не поддающейся доказательству путем привлечения слов со сход-
166
ной фонологической структурой (таких, как reign, sign и т. п.),
в которых французская фонема [п] была явно заменена на [jn]
или /nj/6. Кроме того, поскольку форма ingan (и ее варианты)
была явно не принята во внимание при рассмотрении с точки
зрения синхронии как тесно связанная с каким-нибудь латин-
ским словом, мы не можем принять объяснение, предложенное
Е. Добсоном7, в котором он объясняет звук [ц] в словах, имею-
щих в написании -gn-, возводя его к одному из ранних способов
английского произношения латинского буквосочетания -gn-. Од-
нако он сам распространяет это объяснение исключительно на те
английские слова, какие относились к «более ученому стилю»,
т. е. в тот момент сохраняли связь с их прототипами из латин-
ского языка. Естественно, этого нельзя сказать о форме ingan
(и ее вариантах), которая была совершенно непохожа на лат.
unidnem, да и с точки зрения семантики вряд ли это слово могло
быть отнесено к ученому стилю. Таким образом, кажется мало-
вероятным объяснение [г>] в слове bingan аналогией со словами,
приведенными Добсоном в рассмотренном выше отрывке. Иначе
говоря, эта проблема потребует дальнейшего исследования спе-
циалистами как по шотландским диалектам, так и по истории
английского языка.
Интересен примечательный случай аналогичной субституции
(только обратного порядка) из области фонологии, касающейся
развития чешского языка, который отмечен более двух десятиле-
тий тому назад чешским фонологом М. Ромпортлом8. Автор об-
наружил замену звука [д] задненебным назальным [п] в словах,
заимствованных из немецкого языка в разговорный чешский
язык, например fedrunk<F6rderung, verbunk <Werbung и т. д.
Ромпортл полагает, что такого рода немецкие слова были заим-
ствованы до того времени, когда в чешском языке должна была
произойти регрессивная ассимиляция: альвеолярный звук [п] пе-
решел в велярный согласный с последующим изменением его
в [?]• Однако возможно также, что другое необычное сочетание
фонем [рк] немецких слов оценивалось как признак иноязычного
характера и что изменение его в [-nk] первоначально рассматри-
валось как шаг на пути к адаптации таких слов в пределах си-
стемы исконного словарного состава чешского языка.
Цель всего изложенного выше состоит в том, чтобы указать
на некоторые нерешенные проблемы развития звукового строя
английского языка и предположить, что их решение может быть
облегчено, по крайней мере до некоторой степени, с помощью
функционального анализа фонологической истории английского
языка, т. е. анализа, всегда внимательно и эффективно исполь-
зующегося в работах проф. В. Н. Ярцевой.
6 См.: К. Luick. Указ, соч., § 414.1.
7 См.: Е. Dobson. Указ, соч., § 441, примеч 2.
8 М. Romportl. К artikulacni asimilaci nosovych souhlasek v cestine. «Slovo
a slovesnost». Praha, 1954, № 15, стр. 10—19.
167
о языке немецкой листовки
«AN DIE VERSAMLUNG GEMAYNER PAWERSCHAFFT»
1525 г.,
M, M. Гухман
Листовка «Ап die versamlung gemayner pawerschafft» — один из
наиболее ярких образцов агитационно-политической литературы
эпохи Реформации и Крестьянской войны. Среди множества поле-
мических произведений, распространявшихся в те бурные годы
по всей Германии и отражавших классовую борьбу разных соци-
альных группировок, послание анонимного автора к восставшим
крестьянам выделяется не только революционным содержанием,
но и стилистическим мастерством. По экспрессивности и образ-
ности языка листовка может быть поставлена в один ряд с анти-
папистскими произведениями М. Лютера и Г. Кеттенбаха, с по-
лемическим посланием Т. Мюнцера против М. Лютера, с социаль-
ной утопией Хергота, казненного, как и Мюнцер, после поражения
крестьянского восстания.
В тексте листовки не указаны ни автор ее, ни издатель, от-
сутствуют также пометы относительно места и года издания —
явление, довольно обычное для тех лет как следствие репрессий,
направленных против авторов и издателей книг, враждебных ка-
толической церкви и господствовавшему политическому режиму.
В течение ряда лет листовка привлекала внимание преиму-
щественно историков, исследовавших идеологическую борьбу по-
литических течений той эпохи1. Изучение оформления листовки,
шрифтов, использованных ее издателем, позволило уточнить место
издания. В настоящее время не вызывает больше сомнения пред-
положение, высказанное еще К. Шоттенлоэром, что листовка была
напечатана у нюрнбергского издателя1 2, в типографии которого
набирались и другие революционные листовки. Примерно уточ-
нено и время издания: весна 1525 г. — период наибольшего на-
кала революционных выступлений крестьян и городских плебеев.
Но имя автора продолжает оставаться неразгаданным, неясна и
1 Н. Hesselbarth. Eine Flugschrift aus dem Grossen deutschen Bauernkrieg.
«Zeitschrift fur Geschichtswissenschaft». Berlin, '1953, № 4; M. M. Smirin.
Eine anonyme politische Flugschrift aus der Zeit des Grossen Bauern-
krieges. «Beitrage zum neuen Geschichtsbild. A. Meusel zum 60 Geburstag».
Berlin, 1956; H. Buscello. Der deutsche Bauernkrieg von 1525 als politische
Bewegung. West-Berlin, 1969.
2 K. Schottenloher. Hans Sachs und Hieronymus Holtzel. Ein Beitrag zur Ge-
schichte der Niirnberger Flugschriften, v. J. 1524. «Beitrage zum Biblio-
theks- und Buchwesen P. Schwenke gewidmet». Berlin, 1913, стр. 254;
ср. также: 7. Benzing. Die Buchdrucker des 16 und 17 Jahrhunderts. Wies-
baden, 1963, стр. 331; H. Buscello. Указ, соч.; M. Guchmann. Sprachge-
schichtliche Einleitung. Введение к тексту в новом издании «Ап die ver-
samlung gemayner pauerschafft». Leipzig, 1975.
168
локальная характеристика его языка, что вносит дополнительные
трудности в процесс поиска.
Нечеткость локальной характеристики языка листовки не яв-
ляется только индивидуальной особенностью данного произведе-
ния. В течение длительного периода в письменно-литературном
языке происходило под влиянием взаимодействия разных локаль-
ных традиций постепенное обособление от диалектных особенно-
стей того или иного ареала. Начиная со второй половины XV в.
значительную роль играла практика печатников крупных цент-
ров, особенно Аугсбурга и Нюрнберга, оказавшая влияние на
книжный язык многих городов. Лишь на юго-западе Цюрих и
Берн, а на севере ганзейские города стойко сохраняют в книжном
языке структурные особенности верхнеалеманского и нижненемец-
кого ареалов. Поэтому границы распространения отдельных язы-
ковых явлений в диалекте и книжном языке XVI в. не совпа-
дали 3, и, следовательно, попытки использовать диалектные данные
в качестве своеобразного комментария при установлении ре-
гиональной характеристики листовки «Ап die versamlung...» не
могли привести к безупречным результатам.
Вторым осложняющим фактором являлось влияние нового
узуса печатника. Нередко языковая модель печатника как бы
накладывалась на систему признаков авторского языка. Так,
например, язык антилютеровской листовки Т. Мюнцера «Hoch-
verursachte Schutzrede...», изданной в Нюрнберге у Хельцеля,
отличался от языка его писем, а также от алыптедтских изданий
его произведений. В нюрнбергском издании были сняты некоторые
фонетико-орфографические и морфологические особенности
языка Мюнцера, обусловленные восточносредненемецкой тради-
цией4. В данном конкретном случае, когда известны автор и из-
датель, а также сохранились личные письма Мюнцера, относи-
тельно легко отделить явления, внесенные нюрнбергским издате-
лем, от узуса авторского языка. Совершенно иное положение со-
здается в тех условиях, когда неизвестен автор; в этом случае
осуществить реконструкцию авторского языка бывает весьма за-
труднительно 5 6.
Как показывает сопоставительный анализ языка разных из-
даний одного и того же памятника, изменения, вносимые издате-
лем (печатником, корректором), затрагивали фонетико-орфогра-
фические, отчасти морфологические особенности языка.
3 Как, впрочем, не совпадали и в более ранние периоды истории немец-
кого языка границы распространения явлений в обработанных формах
языка и в диалекте.
4 Подробнее см.: М. М. Guchmann. Die Sprache der deutschen politischen
Literatur in der Zeit der Reformation und des Bauernkrieges. Berlin, 1974,
стр. 104—105.
6 В этой связи показателен неудачный опыт анализа языка анонимной
листовки «Koegel-spiel gebracttiziert auss dem yetzigen zwytracht des
glaubens», предложенный А. Гетцем (см.: A. Gotze. Flugschriften aus den
ersten Jahren der Reformation, Bd. 3. Leipzig, 1909, стр. 225 и сл.).
169
Лексика же обычно оставалась без изменений. Фактически она
могла служить ориентиром при ареальной характеристике текста.
Что касается словарного состава языка листовки «Ап die ver-
samlung...», то здесь довольно четко выделяется группа слов,
имеющих ярко выраженный локальный характер и связанных
в основном с юго-западным диалектным ареалом. Ниже приво-
дятся некоторые примеры.
1. Klawben 'лущить (горох) ’ — засвидетельствовано в диалекте
Швейцарии как chluben, в швабском диалекте — klauben, в Эль-
засе— kluben 6. 2. Letz 'плохо5, 'плохой5 — засвидетельствовано
в диалектах Швейцарии, Эльзаса, Форальберга и в швабском.
3. Schmucken 'иметь неприятности5, 'бояться’ — в Швейцарии
употребляется часто в синонимическом сочетании sich schmucken
und drucken, в швабском диалекте и в диалекте Форальберга имеет
значение 'унижаться5. 4. Fesslin — синоним к Korn 'зерно5,
в листовке употреблено в синонимическом ряду ayn kornlein oder
fesslin; в такой форме, т. е. с уменьшительным суффиксом, встре-
чается только в Швейцарии. 5. Vermuckeln 'скрывать’ — в такой
форме употребительно в Эльзасе и в швабском диалекте; без пре-
фикса mucheln засвидетельствовано с тем же значением в Швейца-
рии. 6. Lausteren 'прислушиваться’, 'подслушивать’— в форме
lusteren, позже lausteren отмечено в Швейцарии, а также в Эль-
засе, в швабском — lausteren, в диалекте Форальберга — lusteren.
7. Leffern 'болтать5, 'говорить чушь5 — засвидетельствовано
в Швейцарии, Эльзасе, а также в швабском диалекте. 8. Klappern
'болтать5 в этом значении встречается у Ульриха Цвингли, швей-
царского реформатора; засвидетельствовано в Швейцарии и Эль-
засе, а также в швабском диалекте. 9. Strobutz 'соломенное чучело5,
'пугало’ — засвидетельствовано в Форальберге с тем же значе-
нием, в Швейцарии — в форме strupputz, strauw Butz; в пропо-
веди одного пастора, последователя У. Цвингли, представители
католического церковного права названы stroubutzen; в швабском
диалектном словаре дана помета: «воровской жаргон». 10. Lo-
santz 'примета’, 'лозунг5 — засвидетельствовано только в швабском.
11. Schoppe 'добрый, но ограниченный, беспомощный человек5 —
засвидетельствовано только в Швейцарии и Эльзасе. 12. Krafften
'хвастаться своей силой5 — засвидетельствовано в Швейцарии.
13. Machten 'хвастать5 — встречается в языке У. Цвингли. 14. Ver-
rantzen 'торговаться5 — в форме без префикса (ranzen) отмечено
только в Швейцарии.
Приведенный материал обнаруживает устойчивые связи
лексики листовки с лексикой юго-западного ареала, особенно
Швейцарии. Обращают на себя внимание и случаи совпадения
6 Сопоставительный диалектный материал дается по следующим диалект-
ным словарям: Schweizer Idiotikon. Worterbuch der schweizer deutschen
Sprache, Bd. I—XII, 1889 и след.; H. Fischer. Schwabisches Worterbuch,
Bd. I—VI. Tubingen, 1904 и след.; L. lutz. Voralbergisches Worterbuch,
Bd. I. Wien, 1955.
170
с фразеологией языка произведений Цвингли. Известная близость
идей, высказанных в рассматриваемой листовке, к идеям швей-
царского реформатора и его окружения отмечалась историками
в качестве косвенного доказательства связей автора листовки
с политическими движениями этого района в эпоху Реформации
и Крестьянской войны. Однако юго-западную ориентацию обнару-
живают лишь лексика и фразеология, тогда как фонетико-орфо-
графические и морфологические закономерности не обладают при-
метами данного ареала. Между тем известно, что в эту эпоху
юго-западный вариант письменно-литературного языка был в зна-
чительной степени обособлен от процессов, характеризовавших
развитие юго-восточного и восточно-средненемецкого вариантов, и
сохранял достаточно четко выраженные локальные признаки.
Остановимся в этой связи на характеристике некоторых фонетико-
орфографических и морфологических явлений, выступавших в ка-
честве показателей пространственной членимости литературного
языка.
Для ареальной характеристики литературного языка XVI в.
показательна судьба старых долгих i, u, ft. Старые долгие со-
хранялись в изданиях нижненемецких городов и на крайнем юго-
западе, в Цюрихе и Берне, тогда как на юго-востоке, в восточно-
средненемецких центрах, а также в Шпейере, Бамберге, Вюрц-
бурге дифтонгизация старых долгих в ударном положении
характеризовала литературный язык изданий этих городов; нако-
нец, непоследовательно она отразилась в практике печатников
Базеля и Страсбурга. В рассматриваемой листовке дифтонгизация
проведена фактически полностью, за единичными исключениями
в отношении L Характер реализации этого процесса в листовке
резко противоречит узусу книжного языка юго-западных центров,
объединяя язык листовки с языком изданий таких центров, как
Аугсбург, Нюрнберг, Лейпциг, Дрезден, Виттенберг.
Другим ареальным различительным признаком вариантов
книжно-литературного языка была форма развития старого он:
на юго-западе, не только в Цюрихе, но и в Базеле он не изменя-
лось, тогда как в Аугсбурге, на юго-востоке и в восточносредне-
немецких городах отражалось расширение ou>au. Так же как и
дифтонгизация старых долгих, расширение он > ап войдет впо-
следствии в произносительную норму немецкого литературного
языка. Язык листовки «Ап die versamlung...» не следует и в этом
отношении узусу литературного языка юго-запада.
Для локальной характеристики листовки показательны и
некоторые морфологические особенности. Варианты личных по-
казателей мн. числа настоящего времени делят верхненемецкий
литературный язык XVI в. на три зоны: 1) зона с общим для
всех трех лиц показателем -nd/-nt (Швейцария); 2) зона, где
уже господствует современная норма (восточносредненемецкие
центры), и 3) зона варьирования (Аугсбург, Нюрнберг, Страс-
бург, отчасти Бамберг и Шпейер). По оформлению мн. числа
171
язык данной листовки должен быть отнесен к третьей зоне: так,
например, в 1-м лице мн. числа наряду с -nd/t в sind, habent, sol-
lent встречается -п в mussen, werden, haben, lassen. В 3-м лице
мн. числа -nd/-nt конкурирует с -п, примерное соотношение 2:1;
наконец, во 2-м лице мн. числа и в императиве употреблены три
варианта: -nd, -n, -t.
Оформление парадигмы глаголов со значением 'идти’ и
'стоять’ также противоречит узусу швейцарских изданий. Суще-
ствовавшие в литературном языке вариантные формы 1) gan/
/gon 2) gen; 1) stan/ston, 2) sten, условно обозначаемые как
западный и восточный варианты, реально сосуществовали в пре-
обладающем большинстве изданий разных городов, начиная от
Страсбурга на западе и кончая восточносредненемецкими цент-
рами. Исключением являлись цюрихские издания. В языке ли-
стовки оба глагола встречаются в двух вариантах, однако господ-
ствуют «восточные» варианты: так, словоформы варианта gen
употреблены восемь раз, формы же gan/gon — четыре раза, точно
так же словоформы варианта sten употреблены девять раз, слово-
формы stan/ston — четыре раза.
Выборочный анализ фонетико-орфографических и морфологи-
ческих признаков языка листовки приводит к выводу, что здесь
отразились преимущественно такие явления книжного языка
XVI в., которые не были приурочены к ограниченной диалектной
области, но либо приобретали постепенно характер наддиалект-
ной некодифицированной нормы, как, например, дифтонгизация
долгих й, й, 1, расширение он > ап, закрепление парадигм gen,
sten — процессы, охватившие литературный язык всех верхне-
немецких центров (за исключением швейцарских городов), либо
были признаками относительно широкого ареала, подобно варьи-
рованию личных показателей мн. числа. Это относится не только
к рассмотренным в данной статье явлениям, но и к некоторым
другим фонетико-орфографическим и морфологическим особен-
ностям в языке послания «Ап die versamlung...», например к со-
хранению старых дифтонгов ио, ие, характерному для южных
центров Германии как на востоке, так и на западе, или к отра-
жению в книжном языке так называемого оглушения b > р.
Приведенные факты выявляют своеобразный «усредненный»
характер фонетико-орфографических и морфологических законо-
мерностей листовки, лишенных однозначных признаков какой-
либо ограниченной диалектной области, — результат тех процес-
сов выравнивания и взаимовлияния разных локальных традиций
литературного языка, о которых писалось выше. Следует ли это
приписать влиянию нюрнбергского издателя или же данные осо-
бенности были присущи языку самого автора, решить в настоя-
щее время невозможно. Одно несомненно: в языке листовки резко
контрастирует ярко выраженный региональный характер лексики
с ареально слабо маркированной орфографией, фонетикой и мор-
фологией.
172
ОБ ОДНОМ МНИМОМ АРХАИЗМЕ
В ДРЕВНЕАНГЛИЙСКОЙ ЭПИКЕ
Б. М. Задорожный
М. Ленерт в хрестоматии по древнеанглийской литературе де-
лает следующее замечание по поводу поэтического описания
битвы под БрунаНбургом: «Though this poem makes use of the
old style, of stereotyped expressions and the devices of alliterative
poetry of the OE. scop, there is a new, almost modern, descriptive
and patriotic note in it.. . It celebrates the victory of King Athelstan
of Wessex and his brother Edmund over an invading force of Scots
and Vikings in 937» 1 'Хотя в этой поэме используется старый
стиль, стереотипные выражения и формулы аллитерирующей поэ-
зии древнеанглийского народного певца, в ней обнаруживается
новая, почти современная форма повествования и патриотическое
звучание... Она прославляет победу уэссекского короля Атель-
стана и его брата Эдмунда над вторгшейся армией скотов и ви-
кингов в 937 году’.
Вместе с «Песней о битве под Мальдоном» (993), известной
под названием «Смерть Бюргтнота», обе героические песни за-
вершают историю англосаксонской аллитерирующей эпики1 2, луч-
шие образцы которой засвидетельствованы в эпопее о Беовульфе,
созданной по крайней мере за 250 лет до этого.
Несмотря на всю свою стилистическую архаичность и тради-
ционность, языковое состояние, представленное в «Беовульфе»,
может рассматриваться как соответствующее в общих чертах
узусу времен создания эпопеи (VII—VIII вв.). Вместе с тем язык
и стиль упомянутых выше поэтических произведений, базирую-
щихся на старых традициях, не мог не быть также предметом
сознательной архаизации, о чем, впрочем, и идет речь в цитиро-
ванном выше высказывании М. Ленерта. Стремление к старин-
ному способу повествования характерно вообще для данного
жанра старой европейской литературы (ср. «Слово о полку Иго-
реве»; хотя в начале произведения автор сообщает о своем от-
казе следовать старинным образцам).
Совершенно очевидно, что в процессе создания архаизирован-
ного текста на языковой форме, уже не употребляющейся в эпоху
возникновения этого текста, в него могли проскользнуть ошибки
не только стилистические, но и чисто языкового характера. Одну
1 М. Lehnert. Poetry and prose of the Anglo-Saxons, v. I: Texts. Second
revised edition, VEB Max Miemeyer Verlag. Halle, 1960, стр. 52.
2 Ср.: R. Wiilker. Geschichte der englischen Literatur. 2-te neubearbeitete
und vermehrte Ausgabe, Bd. I. Leipzig—Wien, 1906, стр. 64. — Оба произ-
ведения являются поэтическими вставками в Англосаксонской летописи.
173
из таких неправильностей мы находим в следующих строках
«Песни о битве под Брунанбургом»:
he wees his moega sceard,
freonda gefylled, on folcstede,
beslagen aet saecce (стр. 40—42)
'он потерял своих родственников, был лишен друзей, павших
в бою’3. Совершенно очевидно, что образованного и знакомого
с древними литературными традициями автора «Песни»4 обма-
нула здесь его память. Речь идет об ошибочном оформлении осо-
бого причастного оборота: freonda gefylled... beslagen aet saecce,
обладающего привативной (сепаративной) и медиопассивной се-
мантикой 'лишенный друзей вследствие того, что они были
убиты в бою’ (caedendo orbatus, privatus) 5.
Дело в том, что во всех случаях употребления аналогичного
оборота в более древней форме существительное, являющееся
одним из его компонентов, употребляется не в родительном па-
деже (freonda), а в дательном (freondum); само же причастие
оформлено префиксом be-. Именно такой пример мы находим
в тексте «Беовульфа»: fia wigend... freondum befeallen (В. 1127);
данное сочетание в роли компонента предикативной конструкции
засвидетельствовано также в: sceal se hearda helm... faetum befeal-
len (scil. wesan) (B. 2257) 'шлем потеряет украшение’. Оба слу-
чая Грейн переводит как: 'a quo vel cui aliquid cecidit, orbatus,
privatus’6.
В древнеанглийских текстах употребляются два других сино-
нима причастия befeallen: bedroren (winemaegum bidrerene Seaf.
16; ср. еще Wand. 79, Gu. 598; 873) и behroren (В. 2763). Все
три соответствующих глагола (feallan, *dreosan, ср. гот. driusan
и hreosan) обозначают 'падать’ и, таким образом, являются, по
существу, непереходными. Префикс be-, очевидно, выполняет
здесь роль транзитивирующего элемента; но тогда причастие в этой
форме (befeallen и т. д.) должно иметь значение 'покрытый
чем-то, упавшим на него’, 'присыпанный5. В самом деле, именно
такое значение имеет behroren в: weallas stondad hrime bihrorene
(Wand. 77) 'стоят стены, покрытые инеем’; однако в другом
месте то же самое причастие обозначает 'лишенный чего-то’,
'потерявший что-то’: fyrnmanna fatu hyrstum behrorene (В. 2763)
'сосуды предков, лишенные украшений’. Следовательно, behroren
выражает два противоположных значения в сфере транзитив-
3 Перевод вольный.
4 В одной из последних строк «Песни» автор ссылается на литературные
традиции: paes ре us secgap Ьёс (стр. 68) как нам говорят книги’.
5 Ср.: С. W. М. Grein. Sprachschatz der angelsachsischen Dichter. Neuaus-
gabe von F. Holthausen. — J. J Kohler. C. Winters Verlag. Heidelberg,
1912, стр. 234 и 616.
6 Там же, стр. 181.
174
ности: 1) 'присыпанный чем-то, упавшим на него’, 2) 'потеряв-
ший что-то, облетевшее с него’. Добавим, наконец, что причастие
befeallen кроме описанного выше переходного значения может
выражать и непереходное 'упавший’, точно так же как и форма
gefeallen: w&ron befeallene fyre to botme (Gen. 330) 'были упав-
шими (упали) на дно огня’, ср. gefeallen (El. 651).
Все эти курьезы говорят о том, что в древнеанглийском языке
начала литературных традиций категория глагольного залога
только зарождалась и, следовательно, противопоставление тран-
зитивность / интранзитивность имело совсем другой характер,
чем позже. Именно причастие II, развившееся из отглагольного
прилагательного, отчасти сохраняло свою первоначальную ней-
тральную семантику, являясь, таким образом, точкой снятия
упомянутой оппозиции.
В анализируемых строках «Песни о битве под Брунанбургом»
имеется еще другое отклонение от древней традиции: вместо силь-
ного причастия be- feallen употреблено слабое каузативное gefyl-
led, соотносимое по своей переходной семантике в данном кон-
тексте с beslagen. Замена непереходного причастия переходным
может расцениваться как признак закрепления данного противо-
поставления в глагольной категориальной семантике древнеанг-
лийского языка более позднего периода (X в.). Но сам характер
переходности обоих причастий в рассматриваемом тексте опять-
таки явно архаический: ведь действие обоих причастий gefylled
и beslagen не нацелено непосредственно на подлежащее he. 'Он’
(Константин) не был ни 'повален’, ни 'убит’; 'он’ просто претер-
певает потерю своих друзей и родственников, павших в * бою.
Здесь налицо особая двойная направленность действия, выражае-
мого причастием претерита (еще одна сохранившаяся древняя
черта категориальной семантики древнеанглийского второго при-
частия) .
Ошибочное употребление формы родительного падежа freonda
в данном контексте вместо дательного можно объяснить след-
ствием аттракции (m&ga sceard, freonda gefylled), благодаря ко-
торой был создан характерный для стиля древнеанглийской эпики
параллелизм. Но в эпоху создания «Беовульфа», когда еще была
частично жива древняя адвербиальная семантика отдельных па-
дежей, в частности дательного и родительного, вряд ли была бы
возможна такого рода поэтическая вольность (licentia poetica).
Наличие префикса ge- (gefylled) вместо ожидаемого be- не
вызывает возражений. С одной стороны, это результат стремления
к варьированию (gefylled: beslagen), с другой — синтагматически
допускаемый случай замены маркированного члена семантиче-
ского противопоставления немаркированным. Тем не менее над
всем высказыванием довлеет семантика префикса be- 'вокруг’,
'со всех сторон’, создавая поэтический образ, сравниваемый с пред-
ставлением обнаженного ствола с обрубленными и облетевшими
ветками.
175
Подобная замена одного префикса другим в случае транзи-
тивного употребления, по существу, непереходного причастия на-
блюдается в древнесаксонском «Гелианде»: burg... thiu so thicco
uuas... mid suHarliudiun giseten (Hel. 3035—36) 'город, который
был так густо заселен южными людьми’. И здесь более к месту
был бы транзитивирующий префикс Ы-, ср. ср.-в.-нем. форму
besezzen'besetzt, bewohnt’ и, наконец, совр. нем. besessen 'обла-
даемый навязчивой идеей, умалишенный’.
ОСОБЫЕ ЧЕРТЫ СЛОВОФОРМ
В СОВРЕМЕННОМ АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ
И, П. Иванова
Общеизвестно, что одной из характерных особенностей англий-
ского языка является крайне ограниченное число флективных
форм, которыми он располагает L Это говорит только о количест-
венной характеристике; между тем анализ грамматического содер-
жания словофором, а также их соотношения внутри парадигмы
дает основания считать, что они имеют четко выраженное качест-
венное отличие от словоформ других индоевропейских, и в част-
ности германских, языков, в той или иной мере сохраняющих
флективный строй.
Прежде чем перейти к непосредственному анализу английских
словоизменительных форм, необходимо уточнить понятие основ-
ного словоизменительного форманта флективных языков — флек-
сии. В трудах ряда современных лингвистов понятие «флексия»
противопоставляется понятию «агглютинация»; речь идет, следо-
вательно, не о характере формантных морфем, а о способе сцеп-
ления этих морфем с корнем1 2. «Флексия» у Э. Сепира трактуется
как способ сцепления, предполагающий фузию («dep-th»), агглю-
тинация — как механическое присоединение аффикса к корню,
т, е. присоединение форманта к свободной основе. Дж. Гринберг3
сделал попытку дать количественную оценку различных способов
сцепления в германских языках; по его данным процент «агглю-
тинации» значительно выше в современном английском, чем
в древнеанглийском. Этот вывод кажется убедительным. Попутно
заметим, однако, что сам термин «агглютинация» представляется
неудачным потому, что в применении к языкам агглютинативного
1 См., например: В. Strang. Modern English structure. London, 1965, § 73;
В. A. Ilyish. The structure of modern English. Moscow—Leningrad, 1965.
2 Э. Сепир. Язык, гл. VI. M.—Л., 1934.
3 Дж. Гринберг. Квантитативный подход к морфологической типологии
языков. «Новое в лингвистике», вып. III. М., 1963.
176
типа он означает наслаивание словоизменительных аффиксов
в одной словоформе, что совершенно невозможно в языках флек-
тивного типа, в том числе и в английском, сохранившем некото-
рые черты флективности. Дальше термин «флексия» используется
нами только в значении «словоизменительный формант».
Определение флексии как форманта обычно имеет некоторые
отличия в зависимости от того, какой язык является предметом
описания. В грамматиках русского и немецкого языков находим
две основные линии: 1) флексии передают определенные морфо-
логические категории (род, число, падеж, лицо) 4. Там же ука-
зывается на то, что флексии передают синтаксические отношения.
Чрезвычайно важно замечание В. В. Виноградова о структурной
спаянности грамматических элементов во флексии5.
В английских грамматиках флексия (inflexion) рассматри-
вается как способ образования грамматических форм числа6 и
временных форм глагола7. О передаче синтаксических отношений
Суит упоминает как о возможной, но необязательной функции
флексии.
Если мы обратимся теперь к рассмотрению английских фор-
мантов, то увидим, что в некоторых случаях игнорирование
связи формантов с синтаксическим функционированием оформляе-
мых ими словоформ имеет свои основания.
Имя существительное. В английском языке имя су-
ществительное, утратив категорию рода и типа склонения, сохра-
нило категорию числа и — по мнению большинства лингвистов —
категорию падежа.
Форма ед. числа четко противопоставлена форме мн. числа:
boy — boys, room — rooms. Одиночность/множественность — един-
ственные значения, выражаемые этими формами.
Казалось бы, мы имеем здесь дело с формами числа в соеди-
нении с формой общего падежа. Падеж рассматривается как без-
условно морфологическая категория, передающая синтаксические
отношения именного члена предложения. Эти отношения могут
передаваться как одиночной словоформой, так и словоформой
в сочетании с предлогами: письмо сестры, в доме; в немецком это
отношение может быть выражено определителем: meinem Vater,
den Knaben.
В английском синтаксические отношения именного члена
предложения передаются внешними по отношению к словоформе
.средствами: near the house, I see the house и т. д. Сама слово-
4 См.: «Грамматика современного русского литературного языка». Изд-во
«Наука», 1970, § 24; Л. Р. Зиндер, Т. В. Строева. Современный немецкий
язык. М., 1957, § 94; О. И. Москальская. Грамматика немецкого языка.
М., 1956, § 2.
5 В. В. Виноградов. Русский язык. Грамматическое учение о слове. М.—Л.,
1947, стр. 57.
6 Н. Sweet. New English Grammar, pt. I, 4892, Oxford University Press, § 73.
7 H. A. Gleason. An introduction to descriptive linguistics. N.-Y., 1960,
стр. 96.
|2 Теория языка
177
форма не изменяется. Только в позиции подлежащего форма
числа существительного определяет форму глагола-сказуемого:
the boy is running, the boys are running. По существу же, «общий
падеж» — грамматически пустая форма, которая не передает сама
по себе никаких отношений. Разумеется, сразу же может возник-
нуть возражение: ведь, по мнению многих англистов, существует
родительный (притяж.) падеж, обозначаемый ’s (the boy’s room)
в ед. числе, и s’ — во мн. числе (the boys’ room) 8. Вместе с тем
далеко не все лингвисты склонны считать эту форму падежом9.
Форма на ’s, условно называемая посессивом, действительно пе-
редает синтаксическое отношение имени — его атрибутивное отно-
шение— в противоположность «общему падежу», передающему
его только позиционно (что позволило Б. Стрэнг назвать посессив
маркированной формой10 11). Но на этом сходство его с категорией
падежа заканчивается. Посессив функционирует в рамках таких
ограничений, которые не свойственны, как правило, категории
падежа. Первое ограничение хорошо известно — это огра-
ничение лексическое: за немногими исключениями, в этой форме
употребляются названия живых существ, промежутков времени
и обозначения расстояния: the cat’s tail, a day’s work, a mile’s
distance. Второе ограничение ясно, но, как правило, не
упоминается лингвистами. Это — позиционное ограничение: для
посессива возможна только препозиция по отношению к опреде-
ляемому: my friend’s саг, ту father’s arrival. В немецком позиция
генетива не ограничена: das Haus meines Freundes; am Berges
Rand; meines Bruders Frau. Кроме того, форма на ’s фактически
ограничена употреблением в ед. числе. Как указывает
Б. Стрэнг, омонимия ед. и мн. числа форм на ’s/s’ и «общего
падежа» мн. числа привела к тому, что, хотя эта форма, помечен-
ная апострофом после s встречается на письме, в устной речи
она практически не употребляется11. В самом деле, невозможно
на слух расшифровать the boy’s books 'книги мальчика’ или
the boys’ books 'книги мальчиков’. Разумеется, возможны в от-
дельных случаях сочетания, где неправильная расшифровка
исключена (the boys’ heads 'головы мальчиков’), но это — еди-
ничные случаи.
8 Б. А. Илъиш. Современный английский язык. М., 1948, § 283—285;
В. Н. Жигадло, И. П. Иванова, Л. Л. Иофик. Современный английский
язык. М., 1956, § 19—23; А. И. Смирницкий. Морфология английского
языка. М., 1959, § 57—60.— В книге «The structure of modern English»
Б. А. Илъиш занимает осторожную и по существу, скептическую пози-
цию в отношении статуса форм на ’s (стр. 44—51).
9 А. М. Мухин. О категории падежа в современном английском языке. —
ВЯ, 1957, № 2; Г. Н. Воронцова. Об именном форманте в современном
английском языке. «Иностранный язык в школе», 1948, № 3—4;
Р. В. Емко в а. К проблеме падежа существительных в современном анг-
лийском языке. Автореф. канд. дисс. Л., 1962.
10 В. Strang. Указ, соч., § 85.
11 Там же; см. также Б. А. Илъиш. The structure of modern English,
стр. 50—51.
178
Даже и в столь малом диапазоне функционирования формь!
на ’s известная часть сочетаний подверглась лексикализации: at
the baker’s, at my aunt’s, St. Paul’s.
Наряду с посессивом атрибутивное отношение передает и
форма «общего падежа» в препозиции к существительному. Это —
единственная позиция, где «общий падеж» и посессив функцио-
нально противопоставлены. Противопоставление проходит по ли-
нии лексического состава определения: my sister’s house, a stone
house. Форма на’s обозначает индивидуальное отношение к пред-
мету (или действию), обозначаемому определяемым, и именно
поэтому ограничена в основном именами лица (и вообще живых
существ): my sister’s house, ту sister’s arrival. И только в тех
случаях, когда связь между референтами — предметами (отноше-
ниями) принимает индивидуализированный характер, возможно
употребление существительных, означающих неживые предметы:
the room’s atmosphere 'атмосфера данной комнаты’, the door’s
support 'опора, создаваемая именно данной дверью’, и т. д.
Обычно посессив исследуется в плане возможного расширения
лексического состава типа приведенных выше примеров. Представ-
ляется, однако, весьма интересным выяснить возможности упо-
требления имен лица в «общей» форме. Отдельные противопо-
ставления такого рода допустимы: Shakespeare’s plays и the Sha-
kespeare Royal Theatre.
Вероятно, следует отказаться от рассмотрения посессива как
падежа и считать его формой индивидуальной атрибутивности
в противоположность форме обобщенной атрибутивности. Разу-
меется, принятие этого тезиса влечет за собою неизбежный вывод
об отсутствии в английском категории падежа: если посессив не
является падежом, то нет и «общего падежа» 12. Обобщенная атри-
бутивность («общий падеж») становится одной из синтаксических
функций неизменяемого имени существительного.
Тогда оказывается, что единственная четко выраженная мор-
фологическая категория у существительного — это категория
числа.
Таким образом, в именах существительных флексия имеет
в каждом случае только одно значение: или числа (-S— мн.
число), или индивидуальной атрибутивности (’s).
Глагол. Формы прошедшего времени основного разряда
передают только значение времени: talked, proved, came, sang (ни
категории числа, ни категории лица форма глагола не передает).
То же самое можно сказать и о будущем времени, где форма ’11
передает лишь временное значение, да и полная форма will, по
существу, вытесняет глагол 1-го лица shall. Только в аналити-
ческих формах, включающих глагол to be в прошедшем времени,
12 В своей статье «Структура слова и морфологические категории» (ВЯ,
1976, № 1) автор включил английский в число языков, имеющих два
падежа. В настоящей работе эта точка зрения пересмотрена.
179
12*
выражена категория числа: was speaking, were speaking. Тот же
глагол в настоящем времени нарушает общую картину: в ед.
числе настоящего времени есть формы лица: am, is, и есть проти-
вопоставление числа — am, is/are. Таким образом, передача «оди-
ночных значений» не охватывает всех форм; вместе с тем следует
отметить, что в просторечии существует форма глагола to be —
I’se, снимающая категорию лица, и, разумеется, просторечная
отрицательная форма ain’t — единственная для всего настоящего
времени.
В основном разряде настоящего времени (Indefinite) оконча-
ние -s, как известно, свойственно форме 3-го лица ед. числа. Сле-
довательно, здесь как будто совмещены три значения: времени,
лица, числа. Однако представляется, что они далеко не равно-
правны. Значение 3-го лица существует на фоне невыразитель-
ности лица во всех остальных формах и числа и лица, значение
числа — также на фоне невыразительности как ед., так и мн.
числа во всех формах. Ед. число не выражено в 1-м лице, и
3-е лицо не выражено во мн. числе. Параллельных форм нет,
противопоставление внутри морфологической системы асим-
метрично.
Единственное значение, выраженное для всех форм в равной
степени, — значение настоящего времени. Представляется, что
в форме на -s на первый план выступает только синтаксическая
функция. В соотношении главных членов предложения образова-
лась очень четкая корреляция по категории числа между формой
подлежащего, выраженной существительным и формой ска-
зуемого — verbum finitum.
The boy runs The boys run
S —/Р —s S —s/P —
Такое четкое синтаксическое противопоставление необходимо еще
и на фоне широко распространенной омонимии существительного
и глагола (Ship sails, ship sailed/schipped sails). Итак, окончание
-s у глагола оформляет не категорию числа и не категорию лица,
а форму сказуемого, т. е. выполняет чисто синтаксическую функ-
цию на уровне предложения. Морфологический же ряд не имеет
системной организации.
Подводя итоги, можно отметить следующие особенности анг-
лийских флективных словоформ.
1. Словоформы, образующие регулярные морфологические
ряды, не передают, как правило, совмещенных грамматических
значений. Это— формы существительного, а также формы основ-
ного разряда прошедшего времени и формы будущего ’11+ин-
финитив.
2. Формы числа имени существительного и личные формы
глагола не передают синтаксических связей в пределах словосо-
четания. Передача синтаксических отношений свойственна им
только на уровне предложения.
180
3. Единственная форма, передающая совмещенные значения, —
3-е лицо ед. числа настоящего времени в основном разряде (Inde-
finite) . Однако основная ее функция — передать синтаксическое
отношение сказуемого в пределах противопоставленных форм
S—/Р—s и S—s/P —. Морфологический же ряд, в который она
входит, не имеет четкой системной организации: он асимметричен.
Форма лица и числа оказывается в нем изолированной.
О ПОЛИСЕМИИ
АНГЛИЙСКОЙ ГЛАГОЛЬНОЙ ЛЕКСИКИ
А. М. Кузнецов
Одной из характерных черт современного английского языка
справедливо считается чрезвычайное распространение полисемии,
что обусловлено определенными свойствами его структуры. Мно-
гозначные лексические единицы (даже если исключить случаи
возможной интерпретации их как омонимы и как разные значе-
ния одного слова) составляют значительную часть английского
вокабуляра.
Из всех многозначных слов современного английского языка
особо выделяются лексемы, семантика которых базируется на ши-
рокой понятийной основе. Определяющее свойство такого рода
лексики — способность выполнять роль служебных слов, обнару-
живая тенденцию к частичной или полной десемантизации. Пока-
зательными в этом отношении являются семантически сложные и
полифункциональные глагольные лексемы to be 'быть5, to do 'де-
лать5, to get 'получать5, to have 'иметь’ и др.
При описании таких слов лингвисты стремятся решить две за-
дачи: наиболее полно и всесторонне представить им смысловой
объем и одновременно добиться, чтобы полученное описание было
достаточно наглядным и компактным, пригодным для практиче-
ского использования. Поскольку эти две цели трудно совместимы,
такого рода исследования имеют ряд существенных недостатков.
С одной стороны, стремление к наиболее полному и всеобъемлю-
щему представлению смыслового содержания многозначного
слова, к выделению большого числа значений, подзначений, от-
тенков значений и т. п., само по себе очень ценное, подчас при-
водит к тому, что различия между отдельными рубриками-зна-
чениями становятся практически неуловимыми. С другой стороны,
тенденция к резкому разграничению значений, к распределению
их по нескольким строго обозначенным рубрикам не всегда соот-
ветствует реальным фактам употребления многозначных слов
181
в речи и может быть объяснена потребностями наглядного пред-
ставления их смыслового содержания в процессе обучения языку.
Казалось бы, перечисленные выше отрицательные моменты,
характерные для описания полисемии в традиционной лексикогра-
фической практике, должны быть устранены при исследовании
многозначных слов с помощью системно-структурных методов
семантического анализа. В самом деле, примеры системного опи-
сания лексики, существующие уже в достаточном количестве и
проведенные на материале самых различных лексико-семантиче-
ских групп, убедительно демонстрируют преимущества системно-
структурных методов. Отказ от изолированного рассмотрения от-
дельных лексем, введение в анализ смежных по значению слов
позволяет более полно представить не только их взаимозависи-
мость и взаимообусловленность, но, что не менее важно, такой
подход дает возможность четче выявить характер взаимоотноше-
ний семантических компонентов каждого отдельного слова, точнее
определить его место в лексико-семантической системе (под-
системе).
Однако при таком подходе есть один существенный недостаток,
на который до сих пор мало обращалось внимания. Дело в том, что
характер включения слова в ту или иную лексико-семантическую
группу во многом зависит от степени сложности его семантиче-
ской структуры. Многозначное слово входит в состав структурно-
семантического единства не во всем своем смысловом объеме,
и та часть семантики слова, которая участвует в образовании
лексико-семантической группы, как правило, соответствует только
одному из его фиксированных значений. Например, в пределах
лексико-семантической группы глаголов движения в английском
языке глагол to come 'приходить’ может выступать только в зна-
чениях, связанных с выражением понятия «перемещение в про-
странстве», что составляет довольно незначительную часть его
смыслового объема. Все остальные значения этого полисемантич-
ного слова остаются за пределами исследования. Указывается
только, что этот семантический остаток в том или ином соотноше-
нии должен войти в какие-то другие лексические подсистемы, ко-
торые с таким же успехом, как и глаголы движения, могут быть
подвергнуты структурно-семантическому анализу.
Таким образом, с одной стороны, при структурно-семантиче-
ском анализе лексики преодолевается атомистическая ограничен-
ность старых семасиологических штудий, но, с другой, — отдель-
ная многозначная лексема, входящая в состав той или иной лек-
сической группы, только в одном (подчас не самом главном)
своем значении, не получает полного и всестороннего описания.
Разумеется, указанный недостаток существенно ограничивает воз-
можности структурно-семантических методов исследования, од-
нако, он может быть в значительной степени преодолен.
С этой целью нами был предложен другой подход, при котором
центр внимания переносится из сферы исследования лексико-се-
182
мантической группы в область исследования отдельных много-
значных слов. В данном случае задача состоит в том, чтобы, не
отказываясь от системного анализа лексики, использовать описа-
ние частных лексических подсистем в качестве инструмента для
выявления семантического диапазона одного многозначного слова.
При таком подходе каждое значение многозначного слова служит
семантическим основанием для вычленения отдельных лексико-
семантических групп, и в то же время слово в данном значении
(лексико-семантический вариант) выступает в качестве инвари-
антного стержневого слова, в котором концентрируются смысло-
вые параметры, характерные для всей группы в целом. Исследуя
лексико-семантические группы, в которые входит данное много-
значное слово, мы, таким образом, каждый раз по-новому опреде-
ляем его место в указанных лексических подсистемах, его связи
и отношения с другими членами группы.
Возможности данной методики анализа покажем на примере
английского многозначного глагола to be 'быть5. Словари и грам-
матики современного английского языка, по-разному представ-
ляющие смысловой объем данного глагола, непременно выделяют
следующий перечень его значений и функций: 1) экзистенцио-
нальное значение — I think therefore I am 'Я мыслю, значит я су-
ществую’; 2) иметь место, случаться — The flower-show was last
week 'Выставка цветов состоялась на прошлой неделе’; 3) бы-
вать, посещать — I have been to London three times 'Я был в Лон-
доне три раза’; 4) локативное значение — The book is here on
the book-shelf 'Книга находится здесь на книжной полке’; 5) ко-
пула — Не is a soldier 'Он солдат’; John is old 'Джон стар’;
6) вспомогательный глагол — I am reading a book 'Я читаю книгу’;
7) модальный глагол —I am to read this book 'Я должен прочи-
тать эту книгу’.
Размеры данной статьи не позволяют провести анализ всей
смысловой структуры глагола, поэтому здесь будет рассмотрено
только четвертое (локативное) значение как наиболее показатель-
ный пример использования предложенного нами способа описа-
ния. Указанный лексико-семантический вариант служит основа-
нием для выделения парадигматического ряда слов, в который,
кроме глагола to be в значении «быть, находиться», входят, по
крайней мере, следующие пять глаголов: to live 'жить’, 'прожи-
вать’; to stay 'остановиться’, 'жить’; to reside 'проживать’; to
sojourn 'временно жить’, 'проживать’; to dwell 'жить’, 'про-
живать’.
Исследование групп слов осуществляется с помощью метода
компонентного анализа, предполагающего, как известно, выделе-
ние основных дифференциальных и интегральных семантических
признаков и их переменных значений. Процедура выделения се-
мантических признаков в данном случае сводится к анализу
смысловых оппозиций на лексико-парадигматическом уровне. При
этом мы учитывали, что эти признаки имеют не одинаковую
183
природу: одни из них отражают характерные свойства собственно
лексической, вещественной стороны смыслового содержания
слова, другие — являются результатом обобщения синтаксических
потенций глагольных лексем и отражают различия в характере
соотношения глагольного действия с его субъектом и/или
объектом.
Смысловое содержание данной группы глаголов характеризу-
ется по крайней мере четырьмя дифференциальными признаками,
каждый из которых выявляется в противопоставлении следующих
рядов слов:
I to be, to stay, to sojourn — to live, to dwell, to reside;
II to reside, to sojourn — to stay, to live, to dwell;
III to live, to dwell, to reside, to stay, to sojourn — to be;
IV to dwell, to reside, to stay, to sojourn — to live.
В первом ряду слова, стоящие в левой части оппозиции, противо-
поставлены словам справа по признаку, передающему информа-
цию о временном или относительно постоянном пребывании, на-
хождении субъекта в определенном месте. Конкретные значения
этого признака не могут быть представлены в виде дискретных
семантических характеристик, т. е. не могут быть соотнесены
с каким-либо определенным отрезком времени, выраженным в аб-
солютных величинах. Однако информация об относительной про-
должительности действия (пребывания) несомненно заложена
в значении каждой лексемы, входящей в данную группу,
и именно она выявляется в противопоставлении слов. Так, в пред-
ложении The boys stayed at our house till the morning 'Мальчики
остановились в нашем доме до утра’ глагол to stay нельзя за-
менить глаголом to live или to dwell, поскольку в последних двух
лексемах содержится информация о несомненно более продолжи-
тельном времени пребывания, чем то, которое указано в приве-
денном выше предложении.
Если расположить глаголы на временной оси, то мы получим
следующую схему, в самом общем виде отражающую соотноше-
ние временных характеристик:
о be sojourn reside, dwell t
I-----1---------1------------------1------------>
stay live
Поскольку данный семантический признак не имеет абсолютного
выражения, глаголы, стоящие рядом на временной оси, могут
оказаться взаимозаменяемыми в той или иной речевой ситуации.
Ср. Не lives in the house 'Он живет в этом доме’; Не dwells in
the house 'Он проживает в этом доме’]. Однако подстановка
1 Глаголы to live и to dwell почти не различаются по своим значениям —
«жить», «проживать (в определенном месте)». Ср. примечание в крат-
ком оксфордском словаре к глаголу to dwell: «Now usually replaced by
live in spoken use» («The shorter oxford English dictionary». Oxford
University Press. 1955, стр. 575).
184
Глаголов, отстоящих достаточно далеко друг от друга на времен-
ной оси, резко меняет смысл предложения и помогает ясно пред-
ставить различие в значениях лексем по признаку продолжитель-
ности действия. Ср.: 1) Не is in the house 'Он находится
(в данный момент) в этом доме’; 2) Не stays in the house 'Он
остановился в этом доме’; 3) Не lives in the house 'Он живет
в этом доме’. Если в первом предложении глагол to be указывает
на определенный момент действия, то во втором глагол to stay
вносит информацию о некотором периоде действия. Замена гла-
гола to stay на глагол to live ведет к еще большему увеличению
протяженности действия во времени, при этом максимальный
период, на который может указывать глагол to live, равен про-
должительности жизни субъекта действия.
Другой признак, который может быть выделен при анализе
смысловой оппозиции во втором ряду, можно условно назвать
«официальное — неофициальное действие (пребывание»). В дан-
ном ряду лексемы to reside, to sojourn передают информацию
об официальном пребывании субъекта действия, тогда как to
dwell и другие содержат противоположное значение этого семан-
тического признака. Ср. Harold Wilson, Prime Minister of Great
Britain resides at 10 Downing Street.
Исследование оппозиций в III и IV рядах позволяет сделать
вывод о наличии в значении глагдйов данной группы признака
«одушевленность — неодушевленность субъекта глагольного дей-
ствия», а также признака «субъект действия лицо — нелицо» 2.
Глагол to be — наиболее емкий по своему значению — может
выступать в сочетании и с широким кругом именных лексем, обо-
значающих самые различные субъекты: одушевленные и неоду-
шевленные, лица и нелица. Ср. The boy is-in the room 'Мальчик
(находится) в этой комнате’; The dog is in the room 'Собака
(находится) в этой комнате’; The ball is in the room 'Мяч (нахо-
дится) в этой комнате’.
Глагол to live имеет более узкий диапазон сочетаемости
с классами семантических субъектов по сравнению с глаголом
to be, поскольку он может употребляться только при одушевлен-
ных субъектах (лицах и нелицах). Ср. The boy lives in the room
'Мальчик живет в этой комнате’; The dog lives in the room 'Со-
бака живет в этой комнате’.
2 При описании глагольных лексем на основе последних двух признаков
следует иметь в виду, что эти признаки настолько тесно связаны друг
с другом, что раздельное их рассмотрение затруднено. По-видимому, это
объясняется их иерархической зависимостью, т. е. тем, что признак
«лицо — нелицо» прямо связан и непосредственно вытекает из признака
«одушевленность — неодушевленность». Приписывая значению какого-
либо слова сему «субъект действия — лицо», мы должны выделить в нем
и сему «одушевленность», поскольку одно предполагает другое; обрат-
ное не обязательно. Несколько отличную интерпретацию данных призна-
ков см.: W. L. Chafe. Meaning and the structure of language. Chicago—
London, 1971 (рус. пер.: У. Л. Чейф. Значение и структура языка. М.,
185
Остальные глаголы исследуемой лексико-семантической группы
(to dwell, to reside, to stay, to sojourn), обнаруживая дальнейшее
сокращение сочетаемости, могут иметь в качестве субъекта выра-
жаемого им действия только лиц.
Таким образом, проведенный нами семантический анализ
группы глаголов с локативным значением позволяет сделать вы-
вод о наличии в их смысловом содержании, по крайней мере,
четырех семантических признаков:
1) признак «постоянное — кратковременное действие». Обо-
значим его сокращенно как Const. Переменные значения данного
признака: 6onst и Const;
2) признак «официальное — неофициальное действие» — О.
Переменные значения: 6 и О;
3) признак «одушевленность — неодушевленность субъекта
действия/ — AnSUb. Переменные значения: Ansub(одушевленность),
Ansub (неодушевленность); Ansub— неодновременное совмещение
двух значений признака;
4) признак «субъект действия лицо — нелицо» — Р. Значения
признака: ^sub (лицо); PSUb (нелицо); PSub — неодновременное
совмещение двух значений признака. Интегральный признак «ло-
кативность» обозначим как Loc.
Перечисленные выше признаки позволяют выразить локатив-
ные значения каждого глагола — члена данной лексико-семанти-
ческой группы — следующим образом:
to be — Loc; (Ап, P)sub; 0,’ Const
to stay — Loc; (f^sub,* 0; Const
to live — Loc; (An)sub; 0; 6onst
to reside — Loc; (An)SUb; 6; 6onst
to sojourn — Loc; (An)sub; 6; Const
to dwell — Loc; (An)sub; 0; Const
Компонентное описание других лексико-семантических микро-
систем, основанных на других значениях исследуемой многознач-
ной лексемы, дает возможность полностью раскрыть компонент-
ную структуру его отдельных значений и всего смыслового
объема в целом. Каждый раз глагол to be в том или ином словар-
ном значении выступает как равноправный член лексико-семан-
тической группы, входит в парадигматические противопоставле-
ния, охватывающие все единицы данного ряда. Таким образом,
мы получаем возможность «испытывать» семантическое содержа-
ние отдельных словарных значений глагола на наличие или от-
сутствие в них семантических признаков, характеризующих зна-
чение всей лексико-семантической группы.
186
При таком способе описания значения многозначных лексем
определяются с разных сторон. Прежде всего они получают поло-
жительное определение путем перечисления: а) категориальных
признаков, имеющих универсальный характер и диктующих со-
четаемость глагола с субъектом и объектом выражаемого им
действия, и б) семантических признаков, характерных только для
данной группы слов и определяющих собственно лексическую
область значений полисемантичного глагола.
Кроме того, в пределах лексико-семантических групп отдель-
ные значения глагола to be получают и отрицательное определе-
ние путем перечисления признаков, не отраженных в семантике
данного глагола, но тем не менее характерных для всей лексико-
семантической группы в целом. Последний способ описания зна-
чений следует, на наш взгляд, рассматривать как один из важных
способов дифференциации слов внутри парадигматического ряда,
который может быть использован при составлении словарей3.
В заключение следует отметить, что предложенный способ
описания отдельных значений многозначного слова в рамках лек-
сико-парадигматического ряда позволяет более объективно по-
дойти к решению лексикографической проблемы отбора перечня
значений полисемантичных лексем, а также общеязыковедческой
проблемы разграничения полисемии и омонимии, опираясь на
критерий общности дифференциальных семантических признаков.
О ДВУХ АСПЕКТАХ
СОЦИОЛОГИЧЕСКОГО РАССМОТРЕНИЯ НОРМЫ
С. С. Линский
По мнению большинства советских ученых, норма литературного
языка является одновременно и собственно языковой и соци-
ально-исторической категорией. Следовательно, изучение литера-
турной нормы предполагает необходимость установления отноше-
ния нормы и к такому типу варьирования, как социальная вариа-
тивность. При этом, как уже отмечалось рядом исследователей,
необходимо учитывать, что социолингвистический анализ вариа-
тивности имеет две стороны: объективную и субъективную.
3 В связи с этим уместно вспомнить забытую современной лексикогра-
фией, но очень важную идею Л. В. Щербы, который писал о том, что
«отрицательный языковой материал», искусно подобранный и снабжен-
ный соответственным знаком, мог бы быть очень полезным в норма-
тивном словаре, особенно для борьбы с естественными, но неупотреби-
тельными словосочетаниями» (Л. В. Щерба. Языковая система и рече-
вая деятельность. Л., 1974, стр. 288).
187
К первой относятся «объективные, наблюдаемые данные социаль-
ной стратификации языка и социальной дифференциации речи.
Ко второй относятся данные, связанные с ценностной ориента-
цией, которой придерживаются члены данного языкового или ре-
чевого коллектива в отношении тех или иных социолингвистиче-
ских переменных — будь то отдельные конкурирующие формы
или целые языковые системы и подсистемы (языки, диалекты),
сосуществующие в данном ареале» *. По отношению к норме лите-
ратурного языка следует также иметь в виду, что эта «субъек-
тивная» сторона социолингвистического анализа вариативности,
т. е. то, что А. Д. Швейцер предлагает называть «социолингви-
стическими установками», не может быть правильно понята
в отрыве от объективной стороны, так как сам социальный аспект
нормы (социолингвистические установки) тоже имеет две сто-
роны — объективную и субъективную, которые можно определить
соответственно как социальную основу нормы литературного
языка и социальную базу.
При изучении социальной основы нормы важно установить,
какие социальные группы являются преимущественными носите-
лями литературной нормы, какова широта охвата ею различных
групп говорящих, каков объем и характер сфер, обслуживаемых
литературным языком. Изучение же социальной базы предпола-
гает определение ведущих принципов нормализаторской деятель-
ности, характера кодификационных процессов, которые в отдель-
ных случаях зависят от опыта, знания и даже вкуса кодифика-
тора, а следовательно, не всегда ориентированы на реально
существующую норму.
Разграничение двух сторон нормы дает возможность более
точно оценить соотношение социальных и функционально-стили-
стических дифференциаций как в синхронном, так и в диахрон-
ном исследовании. Некоторые общие закономерности такого соот-
ношения уже указывались в научной литературе. Так, М. М. Гух-
ман и Н. Н. Семенюк писали: «Чем уже общественная сфера
использования литературного языка и ограниченнее его стилисти-
ческие варианты, тем большую роль, видимо, играют социальные
факторы, в значительной степени определяющие функционально-
стилистические модификации литературной формы языка; и на-
оборот, чем более широко и многопланово употребление литера-
турного языка, тем большую самостоятельность приобретает здесь
стилистическое варьирование, тогда как социальные факторы
постепенно отходят на задний план или приобретают иной ха-
рактер» 1 2.
1 А. Д. Швейцер. О понятийном аппарате социолингвистики. «Всесоюзная
научная конференция по теоретическим вопросам языкознания». М.,
1974, стр. 25.
2 М. М. Гухман, Н. Н. Семенюк. О социологическом аспекте рассмотрения
немецкого литературного языка. «Норма и социальная дифференциация
языка». М., 1969, стр. 13.
188
Указанная здесь закономерность обнаруживается, если рас-
сматривать социальную основу литературной нормы. М. М. Гух-
ман и Н. Н. Семенюк убедительно продемонстрировали это на
истории литературного немецкого языка. Подобная же картина
обнаруживается и в истории литературного английского языка.
Так, XV в. может быть рассмотрен как период, когда литератур-
ный язык носит характер своеобразного «социального диалекта».
Сфера применения его узка, она связана лишь с ограниченным
кругом образованных людей и проявляется, как правило, в письмен-
ной речи. В XVI в. уже наблюдается некоторый сдвиг. Начи-
нает исчезать социальная замкнутость таких жанров, как поэзия,
драма и отчасти научная литература. Остановимся подробнее
на этих процессах.
По наблюдению И. Р. Гальперина, преобладающим типом ли-
тературных текстов в XVI в. в Англии были поэтические произ-
ведения3. Расширение функций литературного языка (в его пись-
менной манифестации) отразилось в этот период в приобщении
широких масс к поэтическому творчеству. Напечатанные или на-
писанные от руки стишки, эпиграммы, баллады распространялись
на небольших листках (broadsides) и имели широкое хождение,
что способствовало утверждению в произведениях данного типа
стремления к простоте и доступности языковых выражений. Та-
кой относительно замкнутый жанр, как поэзия, становился более
«открытым», его границы расширялись. Особенно заметно это
в использовании лексики. Например, анализ лексики произведе-
ний известного сборника стихотворений Тоттела (Tottel’s Miscel-
lany) показывает, что из общего количества слов только Уз со-
ставляют заимствования из французского и классических языков.
При этом в стихотворениях анонимных авторов явно преобладает
исконно германская лексика, даже в тех, которые тематически свя-
заны с античными сюжетами. В стихотворениях этого сборника
часто встречаются общеупотребительные фразеологизмы: to be
worthy two peas; set on fire; hang up; by the way; to fall in love
etc. Стилистические фигуры построены на ясных, повседневных
образах и ассоциациях: slipper in sliding as is an eles taile (№ 9)
'скользкий, как хвост угря’; to clothe the earth about with grene
(№ 5) 'покрыть землю зеленым покрывалом’; the soote season,
that bud and biome furth bringes (№2) 'сладкое время, вызываю-
щее к жизни растения и цветы’; the deathe doth end his course
(№ 171) 'смерть завершает его (человека) путь’ и т. п.4
Подобные же процессы наблюдаются в драме. Расширение
границ этого жанра достигает вершины в творчестве В. Шекс-
пира, во многом определившем пути многопланового и разносто-
3 И. Р. Гальперин. Некоторые типологические особенности литературного
английского языка XVI в. «Шестая научная сессия по вопросам гер-
манского языкознания». М., 1974.
4 «Tottel’s Miscellany (1557—1587)» ed. by H. E. Rollins. Cambridge, 1928;
номера указывают на конкретные стихотворения в этом сборнике.
189
роннего использования литературного английского языка в после-
дующие эпохи. Мы не будем подробно рассматривать эти про-
цессы, так как роль В. Шекспира в формировании английского
литературного языка общеизвестна и широко освещена в много-
численных исследованиях5.
Существенно, что в XVI в. начинает разрушаться социальная
замкнутость и такого жанра, как научная литература. Особенно
заметен этот процесс в произведениях, предназначенных широ-
кому кругу читателей. Собственно, вся научная литература этого
периода, написанная не на латинском, а на английском языке,
относится скорее к научно-популярному изложению, чем к стро-
гой научной литературе. Стремление к простоте и доступности
выражений в произведениях этого типа обнаруживается прежде
всего в своеобразном использовании лексики, особенно термино-
логической. Например, в произведении Т. Викари, излагающем
основы анатомии человека, типично такое использование терми-
нов, когда одно из них поясняется через другое посредством союза
ог 'или’:
... the fyrst is called the Coronal bone, in which is the Orbyts
or holes of the Eeyes... (27)
... they entered through the commissories or seames of the head
(29)
... the form of the lyver is gibbous or bunchy on the back
side.. .6 (69)
Аналогичный прием использует Дж. Путтенгам, вводя литера-
туроведческую и лингвистическую терминологию:
... tapinosis or the abbaser (195); ... metaphora or the Figure of
transporte (189); ...apostrophe or the turne tale.., (244);
... anaphore, or the Figure of Report... (208); ... metonimia or
the misnamer... (191); ...antistrophe or the Counter turne...
(209); .. .Hyperbole or the Over reacher otherwise called the loud
Iyer... (200); ... the Greeks called him Prolepsis we the Propoun-
der or the Explaner... (179) 7.
Так же поступает T. Элиот, раскрывающий содержание дидак-
тических понятий:
... the beste form of education or bringing up of noble children
from their nativitie... (I, 29); ...may be called assentatours or
folowers.. . (II, 166); ...an interior or inwarde governance (II,
263); ... the surplusage is called Audacitie, the lacke Timorositie
or fear (II, 264) 8 9.
5 В. H. Ярцева. Шекспир и историческая стилистика. «Филол. науки»,
1964 № 1; I. R. Galperin. An essay in stylistic analysis. Moscow, 1968;
C. Spurgeon. Shakespeare’s imagery and what it tells us. Boston, 1958.
6 Th. Vicary. The anatomy of the bodie of man. London, 1548.
7 G. Puttenham. The Arte of English Poesie (London, 1589). Ed. by E. Ar-
ber. London, 1868.
9 Th. Elyot. The boke named the governour (London, 1531). Ed. by Croft.
London, 1881.
190
Аналогичный прием находим и у Э. Боорда, употребляющего
отдельные медицинские и географические термины:
This infirmitie may come thorowe acredite or sharpnes of the
water (107); The fyrste chapytre doth show where a man shuld
cytuat or set his mancyon place or howse... (229); ... in to III
equal portions or partes (241) 9.
Легко заметить, что во многих случаях научная, книжная
лексика поясняется общеупотребительной и даже разговорной.
Показательно, что многие синонимические пары фиксируются
в словарях. Например, to acomplish or fulfill. Perficio. (Baret);
Esteriore, the exterior or outward (Florio); Meticulosus, timorous
or fearful (Cooper); Barbarous, or rude speech... (Baret); contra-
cts, onis... a contraction or shortenyng... (Cooper) 10 11.
Вряд ли следует истолковывать эти примеры как отражение
тенденции к украшательству. С другой стороны, прав И. Р. Галь-
перин, который еще не видит здесь ориентации на живые разго-
ворные нормы. Вероятно, в это время закладываются основы та-
кой ориентации, которая позднее осмысливается как сознательная
дифференциация разговорного и книжного языка. Рационалисти-
ческая направленность на простоту и доступность в прозе находит
свое выражение позднее. То, что эта тенденция связана с ориен-
тацией на живые разговорные нормы, хорошо прослеживается
уже в языке романа Д. Дефо «Робинзон Крузо», наблюдения над
синтаксическими конструкциями которого дают основания гово-
рить об отраженных здесь явно разговорных нормах. Прежде
всего это относится к широкому использованию бессоюзных опре-
делительных конструкций (contact-clauses) и употреблению пред-
лога в конце предложения, которые всегда признавались типич-
ными для разговорного английского языка11.-У Дефо обычны
такие предложения, как: ... and almost hopeless condition as I
was in... (26); ... but he generously told me, I he would take no-
thing from me, but that all | I had be delivered safe to me... (26);
I had nobody to .converse with. .. (29); The same day | I went on
board we set sail... (33); ...and the first thing | I found was
the boat (39); I soon found the place | I was in was not for my sett-
lement. .. (48); ... neither had I any tools to go about it with...
(101); ... opposite to that which I went out from... (117) 12.
Показательно и использование лексики. У Дефо уже широко
представлена лексика, выполняющая контактоустанавливающую
функцию, причем в текстах монологического характера. Напри-
9 Е. Board. The first boke of the introduction of knowledge. London, 1550.
10 J. Baret. An Alvearie or qudruple dictionarie... London, 1580; Th. Elyot-
Cooper. Dictionarium Latino-Anglicum. London, 1552; J. Florio. Dictionarie
in Italian and English. London, 1598.
11 0. Jespersen. A Modern English grammar on historical principles, pt. III.
London, 1954, стр. 81, ch. IV.
12 D. Defoe. Robinson Crusoe. Leipzig, Tauchnitz, 1845. — В дальнейшем все
примеры даются по этому изданию.
191
Мер: ... I tossed her a bit of biscuit, though, by the way, I was
not very free of it... (45); ... Well, to take away this discourage-
ment, I resolved to dig into the surface... (106); Well, at length,
I found a place in the side of the hill... (141); «Why, Seignior»
said I, «it is true, 1 am a little unsettled...» (432); «Why, that
is true», said he, ... (432); «Well», said I, «but still it is better
than paganism...» «Why, I’ll tell you», said he... (464).
Широко употребляются разговорные формулы и выражения
с глаголом to get:
... and how they (pranters) got rich suddenly..., ... If I could
get a licence to settle there, I would turn planter among them...
(28); ... they got her (boat) slung over the ship’s side; and getting
all into her, let go... (35); .. .1 got upon my feet... (36); ... and
the next run I took I got to the main land (37).
Обычно для Дефо и употребление наречий как «слов-уси-
лителей»:
The women were as stark naked as the men (25); ... we were
in a dreadful condition indeed (35); ... and in two hours more
it was stark calm... (67); ... so I set to work a tailoring, or rather,
indeed, a botching... (112); I was so dead asleep at first... (118);
... for he was stark naked (171); ... the priest was gone stark mad
(269); They found not one wounded man that not stone
dead... (298).
Как видно из этих примеров, разграничение между книжно-
письменным и обиходно-разговорными типами речи у Д. Дефо
еще не используется в целях стилистического маркирования13.
Однако уже в начале XVIII столетия сознательная ориентация
на разговорный язык и использование его признаков как стили-
стического приема ясно представлено, например, у Дж. Адди-
сона и Р. Стиля. В качестве примера такой стилистической мар-
кированности целых подсистем можно привести некоторые от-
рывки из «Зрителя». Так, для иллюстрации данного положения
достаточно сравнить письмо, написанное отцу сыном, участником
битвы при Бленхейме (Spectator, № 165), с письмом, в котором
молодой человек жалуется на неудачную любовь к молодой леди
(Spectator, № 227) 14. Пародийная направленность того и другого
текста достигается за счет преувеличения различий между лите-
ратурно-книжным и фамильярно-разговорным типом речи. Если
в первом тексте автор письма насыщает свое изложение такими
редкими французскими военными терминами, как junction, mo-
rass, to reconnoitre, defiles, сложными синтаксическими конструк-
циями, перифразами, то второе письмо изобилует эмоционально
окрашенной лексикой: pettish, a huge deal, griveous, наивными
сравнениями: clear as glass, green as leek, имитацией не норма-
13 Эту функцию выполняет здесь имитация грамматически и фонетически
неправильной речи туземцев и иностранцев.
14 J. Addison, R. Steel. The Spectator. Ed. by G. G. Smith. London, 4896.
192
тивной орфографии: pottom (bottom), indeafour (indeavour), to
preak (to break), crete (great), iss (is), griefous (grieveous), lofe
(love), creen (green), tesire (desire). Рядом даны и нормативные
формы — great, desire и т. п.
Авторы «Зрителя» четко разграничивают типы изложения
в зависимости от ситуации. Так, в рассуждениях о достоинствах
образцового языка (Spectator, № 285) представлены стилевые
черты книжного изложения: лексика (clearness and perspicuity,
obvious, to contract), метафоры (to cloath his thoughts, to contract
a kind of Meanness, to guard himself), грамматические конструк-
ции (were only to be consulted, since it often happens, by passing
through the Mouth of the Vulgar).
Наоборот, при передаче стиля дневника грамотного человека
(Spectator, № 317, 323) представлены типичные особенности
разговорной речи: короткие предложения, часто эллиптические
(... smoked three pipes of Virginia; ... sat down to dinner; rose
as usual; nap as usual; broken sleep; stomach good), разговорные
формулы и клише (took my afternoon’s nap; went to bed; took
a walk to Islington;),полувспомогательные глаголы,употребленные
в качестве связок в составных сказуемых (things go ill in the
north; cook-maid in love and grown careless) и др.
Таким образом, XVIII в. дает уже совершенно иную картину.
Значительно расширяется сфера употребления не только письмен-
ной, но и устной формы литературного языка, начинает ока-
зывать влияние и язык газеты.
В истории английского литературного языка проявляется
та же общая тенденция постепенной демократизации его, связан-
ная с неуклонным расширением его функций, что М. М. Гухман
и Н. Н. Семенюк отмечали и в истории немецкого литературного
языка. Следует, однако, иметь в виду, что этот процесс протекает
в различных странах с разной степенью интенсивности. Поэтому
необходимо обратиться к анализу социальной базы литератур-
ной нормы.
Сознательная нормализация английского литературного языка
начинается с XVI в., о чем свидетельствуют и многочисленные
высказывания ученых этого времени и попытки упорядочения
словоупотребления15. В этот период социальная основа норм и
социальная база нормирования, как правило, не противоречат
друг другу, так как нормирование еще пе затрагивает функцио-
нально-стилистической дифференциации. Объектом осуждения
выступает обычно все «чужое» в языке. Это и понятно, если
помнить, что процесс формирования национального языка всегда
окрашен ростом национального самосознания. Поэтому борьба
за норму в данный период часто ведется под лозунгом сохранения
15 В. Н. Ярцева. Развитие национального литературного английского
языка. М., 1969, стр. 99.
13 Теория языка 193
генетического единства. У крайних пуристов это основной
принцип. Если при этом и вводятся лингвистические критерии,
то, например, в области лексики нежелательные слова обозна-
чаются неопределенным термином «трудные слова» (hard
words) — тоже, как правило, ассоциируемым с понятием «чужое,
заимствованное» 16.
Таким образом, соотношение «свое — чужое» («трудное») вы-
ступает в этот период как межсистемное, а, следовательно,
социальная основа норм (ориентация на «образованные» слои,
владеющие письменной / книжной нормой) и социальная база нор-
мирования часто совпадают, так как нормирование в эту эпоху
направлено прежде всего на устранение определенной неустой-
чивости, ослабленности нормы (в области лексики это было вы-
звано в определенной мере таким фактором, как массовый приток
заимствований) 17. Проблема регулирования внутрисистем-
ных функционально-стилистических отношений только намеча-
ется и не стоит еще так остро, как в последующие эпохи.
Иная картина обнаруживается на следующем временном срезе,
т. е. в XVIII в. По отношению к внутреннему аспекту, т. е. к со-
циальной основе нормы, в этот период можно говорить об умень-
шении влияния социальных факторов (как и в немецком литера-
турном языке). Стилистическое варьирование в XVIII в. становится
настолько самостоятельным, что со стороны ученых делаются по-
пытки его теоретического осмысления и практической кодифика-
ции в стилистически ориентированных пособиях. Большой инте-
рес в этом отношении представляет словарь Д. Барклая18, где
сделана попытка теоретически обосновать стилистическую марки-
ровку слов, объяснить принципы распределения слов по стилям
речи. Определяя стиль как соответствие высказывания ситуации
и выделяя три главных стиля — повседневный, средний, высо-
кий — Барклай следует взглядам античных авторов, однако выде-
ленные им три стиля не являются простым повторением учения
о трех стилях античных авторов. Обращает на себя внимание то,
что первый из указанных стилей (plain) характеризуется как
лишенный украшений, в современном понимании — «нейтральный
стиль». У Барклая он равен разговорному стилю, но здесь,
во-первых, нет отождествления разговорного стиля с устной
речью, а во-вторых, что особенно примечательно, нет оценки его
как «второстепенного», «низкого». Этот стиль подан как равно-
16 С. С. Линский. Лексикографическая практика как отражение соотноше-
ния гомогенности и вариативности лексики литературного языка. «Ма-
териалы Шестой научной сессии по вопросам германского языкозна-
ния». М., 1975.
17 С. С. Линский. Формирование лексических норм английского литера-
турного национального языка в период с XVI по XVIII вв. АДД. М.,
1974.
18 J. Barclay. A complete and universal English dictionary. London, 1774.
194
правный в ряду двух других 19. Он является исходной точкой от-
счета, но не так, как в современном языке, где этот стиль имеет,
с одной стороны, нисходящую шкалу, а с другой — восходящую.
У Барклая он является точкой отсчета только по восходящей
линии. Равноправность данного стиля подчеркнута как указанием
на сферу его использования (наряду с указанием на сферы ис-
пользования и двух других стилей), так и конкретизацией стиле-
образующих языковых черт (отсутствие фигур речи, общеупотре-
бительные слова и выражения — в «повседневном стиле»; напы-
щенные обороты, обилие риторических фигур — в «возвышенном
стиле»).
В соответствии с теоретическими положениями Барклая
о стиле можно было бы ожидать использования им в словаре
таких помет, как «повседневное» (plain), «средний, умеренный
стиль» (moderate), «высокий» (sublime). Однако в своей лексико-
графической практике Д. Барклай зависит от С. Джонсона и пол-
ностью заимствует систему помет из его словаря.
Более значительный шаг в практике нормирования сделан
в одном из первых синонимических словарей — словаре Э. Пий-
оцци20. В этом словаре уже довольно четко проведено разграни-
чение между функциональным и собственно социаль-
ным аспектом нормы. В самом названии словаря показано, что
он намеренно ориентирован на разговорный язык. При этом
разговорный язык понимается как особая функциональная сфера,
подсистема, в которой можно выделить стили, одни из которых
стоят ближе к книжной речи, другие — к фамильярной. Так, на-
пример, в синонимическом ряду bliss — happiness — felicity отме-
чается, что слово bliss давно перестало употребляться в повседнев-
ном общении и уместно только в «высоком стиле». По поводу
синонимической пары identity — sameness сказано, что оба слова
допустимы в разговорной речи, но первое, в связи с употребле-
нием его в философских спорах, менее подходит для использова-
ния в повседневном общении. Следовательно, и на уровне разго-
ворной речи проводится некоторая дифференциация слов.
Понимая стиль как соответствие высказывания ситуации,
Э. Пийоцци ставит цель проиллюстрировать правильный выбор
лексики в процессе общения. Именно соответствие высказывания
ситуации лежит в основе дифференциации синонимов и это, ко-
нечно, шаг вперед по сравнению с предшествующими лексико-
графами.
19 «... the style ought always to be adapted to the Subject and be either
plain, moderate, or sublime. The first is that, which is often called the low
or simple; or in other terms, the ordinary and familiar style; which re-
quires little or no ornament, but that of a natural or common expression;
and that is proper for any epistolary correspondence, dialogues, and such
books as are calculated for instruction of youth in any of arts and scien-
ces». (J. Barclay. A complete and universal English dictionary, стр. 4).
20 H. L. Piozzi. British synonymy, or an attempt at regulating the choice
of words in familiar conversation. London, 1794.
195
13*
Таким образом, можно отметить, что действительно по отно-
шению к внутреннему аспекту социальной стороны нормы (со-
циальной основе) в XVIII в. наблюдается уменьшение влия-
ния социальных факторов. Однако по отношению к внешнему
аспекту (социальной базе) следует, наоборот, отмечать усиле-
ние такого влияния. При этом проявляется сложный характер
взаимодействия различных факторов. Функционально-стилистиче-
ские дифференциации взаимодействуют с социальной . основой:
с другой стороны, функционально-стилистические дифференциа-
ции зависят и от социальной базы, и, наконец, сама социальная
основа взаимодействует с социальной базой нормирования. Так,
расширение функций литературного языка и связанное с этим
усложнение функционально-стилистических дифференциаций со-
провождается распространением нормы на язык значительной
части населения, что размывает социальные границы, а это,
в свою очередь, ведет к усилению нормализаторской деятельности.
Это — общая закономерность. Но если учитывать и социальную
базу нормирования, т. е. внешний аспект нормы, то здесь и про-
является своеобразие по разным языкам. В истории литератур-
ного английского языка это своеобразие проявилось прежде всего
в том, что осознание различий в функционировании, при ориенти-
рованности нормы на письменную реализацию, привело к форми-
рованию отрицательной оценки разговорной формы языка. В связи
с тем, что норма, письменной (книжной) речи в Англии XVI—
XVII вв. была закреплена, как правило, за кругом людей образо-
ванных или в дальнейшем вообще за кругом людей, стоящих на
более высокой ступени социальной лестницы, функциональная ва-
риативность стала оцениваться как социальная. Поэтому реальная
социальная основа норм и социальная база кодификации пере-
стали во многих случаях совпадать во взглядах отдельных нор-
мализаторов. Необходимо также учитывать, что в Англии XVIII в.
кодификация нормы, особенно нормы в лексике, осуществлялась
под сильным влиянием такой почитаемой личности, как С. Джон-
сон, в деятельности которого социальный аспект нормы в ее внеш-
ней стороне (социальная база) проявился прежде всего в нега-
тивной оценке разговорного языка21. Это и обусловило то, что
в XVIII в. по сравнению с XVI в. влияние социальных факторов
по лийии внешнего аспекта социальной стороны нормы не умень-
шилось, а наоборот, увеличилось. Более того, почти столетие это
влияние сказывалось довольно значительно. Стремление отдель-
ных нормализаторов снять это расхождение между реальной со-
циальной основой нормы и социальной базой кодификации обна-
руживается уже в тот период и даже в деятельности самого
С. Джонсона, который вынужден считаться с узусом. Борьба этих
21 С. С. Линский. Понятие лексической нормы и лексикографическая прак-
тика в английском языкознании XVI—XVIII вв. Днепропетровск, 1973,
стр. 70—87 и 95—100.
196
двух тенденций — иллюстрация взаимодействия собственно внут-
реннего и внешнего аспектов социальной природы нормы. В свете
этого взаимодействия более ясными становятся причины расхож-
дений в деятельности современных нормализаторов, которые не
всегда опираются на объективно установленную норму и тем са-
мым отражают в своей деятельности разрыв между социальной
основой нормы и ее социальной базой.
АНГЛИЦИЗМЫ
В СОВРЕМЕННОМ НИДЕРЛАНДСКОМ ЯЗЫКЕ
И ИХ ЭКВИВАЛЕНТЫ В АФРИКААНС
С. А. Миронов
Англицизмы проникают в нидерландский язык (как и в близко-
родственный ему немецкий язык) относительно поздно
по сравнению с другими иноязычными заимствованиями (как, на-
пример, из французского языка). Все они относятся уже к но-
вому периоду1. Наиболее ранние из них внедряются в нидерланд-
скую лексику в конце XVIII в. В XIX в. приток английских за-
имствований постепенно нарастает и достигает своего апогея
в XX в., когда к ним присоединяется и значительное число аме-
риканизмов, в связи с наблюдаемым за последние десятилетия
интенсивным расширением межъязыковых контактов вообще и
сферы англо-американского влияния, в частности. Прослойка анг-
лицизмов и американизмов, закрепившихся в современном нидер-
ландском языке в результате экономических, политических и куль-
турных связей Нидерландов с Англией и США, представляет
собой довольно значительный лексический пласт, состоящий (по
проведенным нами подсчетам на основании относительно непол-
ных данных «Словаря иностранных слов» 1 2 и дополнительного ма-
териала, извлеченного из «Нидерландского словаря» А. Вейнена3)
из примерно 900 лексических единиц. Незначительная часть ран-
них заимствований относится уже к сфере интернациональной
1 Однако еще Спихель в своем трактате «Диалог» (1584), выступая с пу-
ристическим призывом не засорять нидерландский язык заимствова-
ниями романского происхождения, допускал возможность обогащения
его лексикой, заимствованной из близкородственных германских язы-
ков, в частности и из английского. Ср. также издание первых англо-
нидерландских словарей во второй половине XVII в. См.: С. G. N. de
Vooys, Geschiedenis van de Nederlandse taal, 5-e uitg. Groningen, 1952,
стр. 77, 116.
2 A. Kolsteren. Prisma-vreemde-woordenboek, 4-e dr. Utrecht—Antwerpen,
1962.
3 A. Weijnen, Spectrum Nederlands woordenboek. Utrecht—Antwerpen, 1973,
197
лексики, т. е. к прочно ассимилированным в языке словам, сохра-
няющим отчасти лишь традиционную орфографию. Это — лекси-
ческие единицы типа: meeting 'митинг’, trust 'трест’, export 'экс-
порт’, tram 'трамвай’, tunnel 'туннель’, klub 'клуб’, raid
'рейд’, toost 'тост’, jumper 'джемпер’, sport 'спорт’, voetbal
'футбол’ и т. п. Преобладающее большинство лексических единиц
характеризуется, однако, более тесными связями с национальной
спецификой языка-источника заимствований (ср., например,
whisky 'виски’, lunch 'второй завтрак’, sandwich 'сандвич’, jet
'реактивный истребитель’, fancy-fair 'благотворительный базар’,
team 'команда’ и т. п.). Англицизмы и американизмы в нидер-
ландском группируются по следующим семантическим сферам:
1) общественная и политическая жизнь; экономика, финансы и
торговля; 2) сфера быта; 3) транспорт, мореплавание, авиация и
военное дело; 4) названия одежды и моды; 5) спорт (более де-
тальную рубрикацию см. у Де Войса) 4.
*
Обращаясь к лексике языка африкаанс, возникшего в специ-
фических условиях тесного контактирования с соседними близко-
родственными языками и прежде всего с английским5, есте-
ственно можно было бы предположить еще более интенсивное,
чем в нидерландском языке, внедрение в него английских заим-
ствований. Это вполне согласовалось бы с известным положением
о том, что «самой восприимчивой сферой для всякого рода ино-
язычных влияний является лексика» 6. Однако тщательный ана-
лиз лексики африкаанс7 в плане выявления в ней заимствований
из английского языка приводит нас к довольно неожиданному и
на первый взгляд парадоксальному заключению о том, что
в нем почти полностью отсутствуют вышеотмеченные английские
заимствования, широко представленные в современном нидерланд-
ском языке. Исключением является лишь весьма ограниченное
число самых ранних заимствований, наиболее прочно закрепив-
шихся в языке и являющихся уже, по сути дела, интернациона-
4 С. G. de Vooys. Engelse invloed op de Nederlandse woordvoorraad. Am-
sterdam, 1951, стр. 34—53 (список зафиксированных им англицизмов
охватывает примерно 1100 слов).
5 Особенно с начала XIX в. в связи с усиленной англизацией страны.
6 «Общее языкознание. Формы существования, функции, история языка».
М., 1970, стр. 230, 291. Ср. также: «Ввиду легкости распространения лек-
сических единиц по сравнению с фонологическими и грамматическими
правилами для заимствования слов достаточно минимального контакта
между языками» (У. Вайнрайх. Одноязычие и многоязычие. «Новое
в лингвистике», вып. VI. М., 1972, стр. 42).
7 Лексический фонд африкаанс (по данным его исследователей Г. Г. Клуке,
М. де Филльерса и др.) состоит на 99,75% из слов нидерландского про-
исхождения (включая старые укоренившиеся в нидерландском ино-
язычные заимствования). Ср. также: С. G. N. de Vooys. Purisme. «TaaJ-
kundige kernen en perspectieven» (Groningen), 1959, № 1, стр. 105,
198
лизмами, типа: sport, boks, klub, film, trust 'трест’, toeris 'турист’,
piekniek 'пикник’ и др., а также ряд лексем, связанных с чисто
национальными английскими реалиями и поэтому не требующих
перевода на заимствующий язык, типа: pennie 'пенни’, whisky
'виски’, rugby 'регби’, poeding 'пудинг’. Характерно, что лекси-
ческие заимствования этого типа не обнаруживают, как правило,
конкурирующих с ними исконных синонимичных эквивалентов и
являются, таким образом, единственными и исключительными
употреблениями. Общее число этих лексем (по приближенному
подсчету, выявленному в результате сопоставления их с соответ-
ствующими нидерландскими заимствованиями) составляет в аф-
рикаанс всего около 40—50 единиц (т. е. примерно 5% от общего
числа английских заимствований в нидерландском языке). К ним
можно отнести — в дополнение к вышеприведенным выборочным
примерам — следующие лексемы: tennis 'теннис’, krieket 'крикет’,
rekord 'рекорд’, raket 'ракетка’, gholf 'гольф’, bobslee 'бобслей’,
waterpolo 'ватерполо’, whist 'вист’; boikot 'бойкот’; dumping 'дем-
пинг’; bunker 'бункер’, kooks 'кокс’, detektor 'детектор’, trem
'трамвай’, klipper 'клиппер’ (судно), dreadnought 'дредноут’, giek
'гичка’ (лодка); foksterrier 'фокстерьер’, grok 'грог’, pons 'пунш’,
sjerrie 'шерри’ и нек. др.
Буквально единицы среди этих старых заимствований, восхо-
дящих преимущественно к нидерландской подоснове, сохраняют
в африкаанс традиционную английскую орфографию (как, на-
пример, dreadnought, dumping, whisky, rugby, whist). Абсолют-
ное же большинство вышеперечисленных лексем аккомодируется
фонетически и графически к структурной специфике африкаанс
и выступает уже в преобразованном виде. Ср., например, toe-
ris (с характерной апокопой конечного -t и обозначением глас-
ного и, как и в нидерландском, диграфом ое), piekniek, krieket
(вм. англ, picnic, cricket), pennie, hokkie, sjerrie (вм. англ, penny,
hockey, sherry), trem (<tram — с фонологической подстановкой
e вместо эе).
На базе этих лексем, а также другой небольшой группы заим-
ствований (о которой речь пойдет ниже) возникают, как и в ни-
дерландском, сложные слова-полукальки (так называемые ги-
бридные образования), компоненты которых складываются из
основ родного и соответственно английского языков. Количество
их, в отличие от нидерландского языка, также чрезвычайно огра-
ничено. Сюда относятся такие образования, как: biefstuk (англ,
beefsteak) 'бифштекс’, sportman и sportvrou (англ, sportsman,
sportswoman) 'спортсмен’, 'спортсменка’, tennisspel 'игра в тен-
нис’, stophorlosie (англ, stop-watch) 'секундомер’ (в вид. сосу-
ществуют оба варианта), resie(s)perd (англ, racehorse) 'скаковая
лошадь’, Sten-geweer (англ. Sten gun) 'автомат’ и др.
Вторая группа английских заимствований — также очень не-
большая в африкаанс (но весьма обширная, как мы видим, в ни-
дерландском) — характеризуется наличием параллельного, конку-
199
рирующего и, несомненно, преимущественного употребления си-
нонимических вариантов (главным образом, сложных слов),
восходящих к нидерландской подоснове или самобытных образо-
ваний на материале африкаанс (отчасти — по лука лек, но не
калек). По своему семантическому типу синонимические вари-
анты являются обычно «подстановками» (по терминологии
У. Вайнрайха и Э. Хаугена8), раскрывающими содержание ино-
язычной лексемы или дающими ее перевод на родной язык.
Число английских заимствований, вариантами которых являются
автохтонные образования указанного типа, по-видимому, не пре-
вышает 20—30 лексических единиц. К ним относятся, в част-
ности: tender 'тендер’ (автохтонные варианты — kolewa, bywa),
tenk 'танк’ (вариант — pantserwa), brekfis (англ, breakfast)
'завтрак’ (варианты — ontbyt, oggendete, vroe(g)kos, agtuur),
bokser 'боксер’ (вариант — vuisvegter 'кулачный боец’), re(i)sies
(англ, races) 'скачки’ (варианты — wedrenne, perderenne), jokkie
'жокей’, (вариант — полукалька re(i)siesjaer), setter 'сеттер’ (ва-
риант — patryshond), tandem 'упряжка цугом’ (вариант — lang-
span), donkie 'осел’ (вариант — esel) и некот. др. Весьма харак-
терно, что в словарях англо-африкаанс автохтонные эквиваленты
очень часто занимают первое место, а английские заимствования
стоят на последнем месте (ср. tender — kolewa, bywa, tender —
TtWb, 1755; а при слове breakfast даются только варианты аф-
рикаанс — ibid, 1038; brekfis зарегистрировано лишь в африкаанс-
английской части с пометой англ. — ibid. 114, что свидетельст-
вует о противопоставлении этой лексемы, как иноязычной и еще
неосвоенной, вариантам на родном языке). Большинство заим-
ствований и их эквивалентов не может быть отнесено к новооб-
разованиям и закрепилось в языке уже давно, чем объясняется
их пережиточное сохранение в африкаанс.
Этими двумя небольшими группами лексем и ограничиваются
английские заимствования в африкаанс. Основная масса выше-
отмеченных английских лексем, мощным потоком влившаяся
в современный нидерландский язык в конце XIX и в первой по-
ловине XX в., не нашла доступа в лексику африкаанс. На ее
пути были воздвигнуты языковые барьеры и преграды пуристи-
ческого характера, в виде соответствующих эквивалентов и ва-
риантов на языке африкаанс, являющихся либо самобытными
автохтонными новообразованиями, не калькирующими иноязыч-
ные модели, либо кальками, созданными на материале родного
языка. Приведем наиболее показательные примеры, сопоставляя
английские заимствования в различных лексических сферах в ни-
дерландском с их эквивалентами в африкаанс:
1) в области общественной и политической жизни, а также
в сфере быта: нид. meeting (также: bijeenkomst) — афр. Ьуееп-
8 Ср.: У. Вайнрайх. Одноязычие и многоязычие, стр. 44—45; Э. Хауген.
Языковой контакт. — Там же, стр. 77—78.
200
koms, samekoms. vergadering 'митинг’; нид. interview (также:
vraaggesprek) — афр. (pers)onderhoud, persgesprek, vraaggesprek
'интервью’; нид. broadcasting (также: radio—omroep) — афр. uit-
saaiery, omroep 'радиовещание’; нид. business (также: zaak) —
афр. saak 'бизнес’; нид. gangster — афр. rampokker, bendelid, rower
'гангстер’; нид. weekend, weekeinde (полукалька) — афр. naweek
'нерабочее время с субботы до понедельника’; нид. hobby (тоже:
stokpaardje, liefhebberij) — афр. liefhebbery, stokperdjie 'хобби’,
нид. flirten — афр. hof maak, koketteer 'флиртовать’; нид. speech
(также: toespraak) — афр. toespraak, rede(voering) 'спич’, 'речь’;
нид. toast, toost — афр. a) roosterbrood 'подрумяненные ломтики
хлеба’, б) heildronk 'тост’; нид. lunch — афр. middagete, middag-
maal, twaalfuur, noenmaal 'второй завтрак’; нид souper — афр.
aandete, soepee (франц.) 'ужин’; нид. roastbeef, rosbief — афр.
beesbraad, gebraaide beesvleis 'ростбиф’; нид. sandwich — афр.
plaksny(tije), belegde broodjie 'сандвич’; нид. brandy (тоже:
brandewijn, cognac) — афр. brandewyn, konjak 'водка’, 'коньяк’;
нид. grapefruit — афр. bitterlemoen, pomelo 'грейпфрут’; нид.
cream (тж. room) — афр. room, creme (франц.) 'сливки’, 'крем’;
нид. cocktail — афр. mengelsopie 'коктейль’; нид. bar —афр. tap-
kas, (drank)buffet, tappery 'бар’; нид. foxtrot — афр. jakkalsdraf
'фокстрот’;
2) в области транспорта, мореплавания, авиации и военного
дела: нид. trolleybus — афр. spoorlose trem, trembus 'троллейбус’;
нид. rail, reel (наряду с spoorstaaf) — афр. spoorstaaf 'рельс’; нид.
fullspeed (также: in voile vaart) — афр. in voile vaart 'полным
ходом’; нид. jet (также: straalvliegtuig) — афр. straalvliegtuig
'реактивный истребитель’; нид. ceiling —афр. hoogtegrens (ав.)
’потолок’; нид. cockpit (ср. также stuurhut) — афр. stuurkajuit
'кабина пилота’; нид. airhostess, (air) stewardess — афр. lug-
waardin 'стюардесса’; нид. raid (также: strooptocht) — афр. klop-
jag, strooptog 'рейд’; нид. booby-trap — афр. verneukmyn, fopmyn
'мина с сюрпризом (минная ловушка)’;
3) в области обозначения одежды и моды: нид. plaid — афр.
(Skotse) geruitmantel, (geruit)reisdeken 'плед’; нид. jumper —
афр. oorbloes(e) 'джемпер’; нид. sweater (также: sporttrui) — афр.
sweettrui (полукалька), oortrui 'свитер’; нид. slipover (ср. over-
gooier) — афр. oorgooitrui 'фуфайка без рукавов’; нид. overall, ove-
ral (калька) — афр. oorrok, oorjurk, oorpak 'комбинезон’, 'спец-
одежда’; нид. shorts (также: korte broek) — афр. kort broek
'шорты’; нид. knickerbockers — афр. kniebroek, gespe(r)broek
'бриджи’; нид. chesterfield — афр. lang jas 'однобортное пальто’;
нид. fashion (наряду с mode) — афр. mode 'мода’; нид. make-up —
афр. grimering, gesigverf, blanketsel 'косметика’, 'грим’, ’белила’;
нид. stencil — афр. sjabloon(papier), patroonplaat 'трафарет’, 'шаб-
лон’; ср., однако: нид. shantoeng — афр. sjantoeng 'китайская
шелковая ткань’ (по названию китайской провинции) и заимст-
вования из других языков (франц., нем. и др.);
201
4) в области спорта: нид. basket-ball (ср. также korfbal) —
афр. korfbal (калька) 'баскетбол’; нид. base-ball (также: honk-
balspel) — афр. bofbal(spel) 'бейсбол’; нид. voetbal (калька) —
афр. voetbal 'футбол’; нид. half-time — афр. halwe tyd, rustyd
'половина игры’; нид. back — афр. agterspeler (калька) 'защит-
ник (бек)’; нид. halfback (наряду с halfspeler, middenspeler) —
афр. skakel 'полузащитник (хавбек)’; нид. penalty (также: straf-
schop) — афр. strafskop (калька) 'штрафной удар’; нид. badmin-
ton — афр. pluimbal(spel) — 'бадминтон’; нид. team (наряду с elf-
tal, ploeg)—афр. span, ploeg 'команда’; пид. knock-out — афр.
nekslag 'нокаут’; нид. match (наряду с wedstrijd) — афр. wedstryd
'матч’; нид. steeple-chase — афр. hindernis(wed)loop 'стипль-чез’;
нид. sprint—афр. naelloop 'спринт’; нид. start — афр. beginpaal,
wegspringpaal 'старт’; нид. finish — афр. wenpaal, e(i)ndstreep
'финиш’; нид. cross — афр. veldwedloop 'кросс’; над. crawslag (по-
лукалька) — афр. kruipslag (калька) 'кроль’.
Анализ вышеприведенного материала показывает, что всем
отмеченным в нидерландском языке английским заимствованиям
этого типа соответствуют обозначения, образованные исключи-
тельно на материале африкаанс. Если в нидерландском языке
это, как правило, английские лексемы, перенесенные в результате
прямого усвоения без изменения их структурного типа и графи-
ческого оформления, либо не имеющие соответствующих нидер-
ландских эквивалентов, либо образующие их, часто как кальки
или полукальки, в виде параллельно употребляющихся вариантов,
то в африкаанс английские заимствования в этих лексических
прослойках полностью отсутствуют. Они заменяются здесь само-
бытными автохтонными образованиями или кальками нидерланд-
ского типа (корневыми или сложными словами и словосочета-
ниями). Интересно, что здесь допускаются, однако, замены анг-
лийских эквивалентов заимствованиями из других иностранных
языков, в частности из французского (ср., например, soepee вм.
англ, supper или creme вм. англ, cream). Ср. также название
шелковой ткани, заимствованное из китайского языка (по назва-
нию соответствующей провинции) — sjantoeng, не вызывающее
запрета и пуристической реакции. Наряду с оригинальными и
калькированными образованиями, общими с нидерландскими эк-
вивалентами (типа афр. wedstryd, spoorstaaf, torpedojaer 'эскадрен-
ный миноносец’, straalvliegtuig, strooptog или voetbal, hoekskop
'угловой удар’, brandewyn, kort broek, byeenkoms, stokperdjie
и t. n.), в африкаанс отмечаются такие специфические новообра-
зования пуристического типа (также — отчасти кальки), как:
naweek вм. weekend, agterspeler вм. back, kruipslag вм. crawl
slag, beesbraad вм. roastbeef, sweettrui вм. sweater, naelloo вм.
sprint, wenpaal вм. finish, trembus или spoorlose trem вместо trol-
leybus. Весьма любопытно, что даже для таких широко распро-
страненных в самых различных языках англо-американских за-
имствований, как джемпер, флирт, коктейль, гангстер и фокстрот,
202
в африкаанс используются оригинальные «подстановки» (особенно
показательно — контрастное к английскому заимствованию foxt-
rot—афр. jakkalsdraf — букв, 'бег (шаг) шакала’).
Таким образом, контактирование, сближение и взаимное влия-
ние в области лексики между английским языком и африкаанс,
несмотря на географическую и общественно-историческую смеж-
ность их развития, по сути дела, отсутствовали. Напротив, мы
наблюдаем здесь процесс сознательной изоляции языка от англий-
ского воздействия, решительное сопротивление влиянию англий-
ского языка, неприятие его престижа, активную борьбу против его
внедрения в качестве источника пополнения языка заимствова-
ниями в противовес весьма интенсивному (особенно за последние
десятилетия) проникновению англо-американской лексики в со-
временный нидерландский язык. Итак, кажущийся парадокс —
отсутствие контактирования между двумя смежно сосуществую-
щими и бок о бок развивающимися языками, по сути дела, в ус-
ловиях двуязычия, объясняется, несомненно, спецификой их кон-
кретно-исторического развития на территории Южной Африки:
длительным (более 100 лет) пребыванием носителей этих языков
в состоянии национального антогонизма, в атмосфере постоянной
вражды и взаимного отчуждения9. Это обусловило развитие
в обоих языках (и, прежде всего, в африкаанс, боровшемся за
упрочение своих позиций как самостоятельного литературного
языка) пуристических тенденций, способствовало созданию
между ними мощного языкового барьера и свело до минимума
степень «открытости» африкаанс для английских заимствований
(ограничив их лишь наиболее ранними, воспринимающимися как
интернационализмы), не затронув, впрочем, доступности его влия-
ниям со стороны других языков, с которыми он контактировал
в процессе своего развития. Подобный исторически обусловлен-
ный языковой барьер отсутствовал во взаимоотношениях между
английским и нидерландским языками. Здесь, напротив, за по-
следние десятилетия были созданы особенно благоприятные пред-
посылки для проникновения в нидерландскую лексику англо-
американских заимствований, число которых доходит в современ-
ном нидерландском языке до 900 лексических единиц. В то же
время количество таких заимствований в африкаанс, являющемся
наряду с английским языком государственным языком ЮАР, т. е.
функционирующим в условиях двуязычия, ограничивается всего
9 Ср. наиболее важные события антагонистического характера в истории
эволюции англо-бурских отношений (с конца XVIII до начала XX в.):
1795 г. — захват англичанами Капской колонии; 20-е годы XIX в. —
признание английского языка единственным официальным языком коло-
нии и ликвидация старой голландской администрации; 1834 г. — реше-
ние английской администрации об отмене рабства в колонии; 1843 г. —
захват англичанами территории Наталя; 1899—1902 гг. — англо-бурская
война, в результате которой Англия присоединила к своим колониям
Трансвааль, Оранжевую Республику; 1910 г. — создание Британского до-
миниона ЮАС.
203
60—80 лексическими единицами, т. е. составляет около 8—10%
от общего числа англо-американских заимствований в нидерланд-
ском.
Это лишний раз подтверждает справедливую мысль о том,
что последствия языковых контактов, проявляющихся как весьма
сложный и неоднородный процесс, могут быть очень разнооб-
разны. Они могут, в частности, способствовать развитию центро-
бежных тенденций между взаимодействующими языками10. То
или иное направление в реализации этого взаимодействия зави-
сит от конкретных исторических условий, в которых развиваются
языки, и обусловлено, прежде всего, экстралингвистическими
факторами.
ИЗ ИСТОРИИ ГЛАГОЛЬНОЙ ПРЕФИКСАЦИИ
В АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ
И. А. Сизова
В настоящей статье представлены результаты описания значений
глагольных префиксов, засвидетельствованных в древнеанглий-
ской поэме «Беовульф» (VIII в.) \ которое было предпринято
с тем, чтобы на его основе дать сравнительную характеристику
этих префиксов как модификаторов глагольной семантики в древ-
нейший период истории английского языка.
Многообразие зафиксированных в тексте поэмы префиксаль-
ных значений, обусловленное как различиями в исконных зна-
чениях анализируемых префиксов, так и последующим их семан-
тическим развитием в качестве словообразовательных морфем,
исключает возможность сопоставительного изучения префиксов
в избранном нами аспекте на уровне отдельных их текстовых зна -
чений. Сравнительная характеристика префиксов в плане их моди-
фикационных потенций возможна лишь в том случае, если при
сопоставлении данных морфем мы будем опираться на их способ-
ность передавать определенные типовые значения. Поэтому при
описании засвидетельствованных в тексте значений префиксов они
последовательно группируются в рамках трех основных типов:
1) пространственные значения, благодаря которым глагольное
действие получало четкую локальную характеристику (gan
'идти’— ofer-gan 'переходить’, 'проходить’, of-gan 'уйти’, ymb-
gan 'обходить’), 2) словообразовательные значения обобщенного
10 Ср. «Общее языкознание», т. I, стр. 285.
1 Описание проводилось по изданию: «Heyne-Schiicking’a Beowulf». Neu-
bearbeitet von E. von Schaubert. 16. Aufl., T. 1—3. Paderborn, 1946—1949.
204
характера, например, привативное значение префикса be- в гла-
голах с общим значением «лишать чего-либо» или значение лик-
видации действия, выраженного исходным глаголом, у префикса
on-, и 3) идиоматические значения. Выделение значений послед-
него типа весьма условно, так как он покрывает по существу
все случаи отсутствия четко выраженного значения у префиксов
(включая и так называемые «пустые» префиксы). Тем не менее
в свете выдвинутой в работе задачи выделение случаев такого
типа представляется необходимым, поскольку специфика семан-
тического развития префиксов как модификаторов лексического
значения глаголов находит выражение не только в появлении
у них разнообразных модификационных значений, включая сло-
вообразовательные значения более или менее обобщенного харак-
тера, но и в постепенной утрате ими в соединении с некоторыми
глагольными основами семантической определенности, вплоть до
возникновения нечленимых в семантическом отношении префик-
сальных глаголов. (Кстати, именно вторая сторона семантического
развития префиксов была одним из решающих факторов, опре-
деливших историческую судьбу префиксации как способа гла-
гольного словообразования в английском языке). Следует отме-
тить, что особое место в описании отводится значениям префиксов,
связанным с уточнением способов протекания глагольного дей-
ствия. В силу их принципиального отличия от модификационных
значений они фиксируются главным образом в тех случаях, когда
префикс, выступая в качестве показателя предельности глаголь-
ного действия, не выполняет при этом никаких других функций.
Вторая особенность предпринятого нами описания глагольных
префиксов связана с сохранением у многих из них не только
формальной, но и частичной семантической соотнесенности с пред-
логами2, обусловленной генетической общностью. При описании
представляется целесообразным значения префиксов, сходные со
значениями однокорневых предлогов, выделять особо, ибо уста-
новление соотношения этих значений префиксов с остальными
их значениями сначала на уровне отдельных морфем, а затем и
на уровне всех анализируемых морфем дает представление о ха-
рактере и конкретных формах процесса развития префиксальной
семантики и, в частности, позволяет судить о степени семантико-
функциональной дифференциации префиксов и предлогов на
определенном историческом этапе развития языка.
Все вышесказанное делает понятным выбор непосредствен-
ного объекта исследования. Из 15 глагольных префиксов, засви-
детельствованных в поэме «Беовульф», для анализа были ото-
2 Как показал анализ материала, для описываемых префиксов характерно
отсутствие семантических связей с отмеченными в тексте немногочи-
сленными предложными наречиями. Данные наречия в семантическом
отношении были тесно связаны с предлогами и имплицитно сохраняли
значение направленности к объекту (исключение составляет наречие он
’вперед’, ’дальше*).
205
браны 13 (исключая ge- и а-), отличавшиеся соотнесенностью
с однокорневыми предлогами. Данные префиксы в соответствии
с количеством зафиксированных с ними глаголов распределялись
следующим образом: be- (44), on (32), for- (31), ofer- (12), a?t-
(11), of- (8), to- (6), furh- (6), ymb(e)- (5), geond- (4), o£- (4),
wiS- (3), and- (2).
Небольшой объем статьи заставляет нас ограничиться описа-
нием модификационных значений префиксов без детального их
обсуждения, а значения соответствующих предлогов лишь пере-
числить. Порядок следования описываемых префиксов определя-
ется степенью их семантической соотнесенности с однокорневыми
предлогами.
Префикс ymb(e)- (5) имел пространственное значение, сход-
ное с аналогичным значением однокорневого предлога, сообщая
действию четкую направленность вокруг объекта: ymb-sittan (А.)
'сидеть вокруг (чего-л.)’ (5643), ymb-gan (А.) 'обходить (что-л.)’
(620), ymbe-hweorfan (А.) 'ходить вокруг (чего-л.)’ (2296),
ymbe-fon (A. D.) 'обхватить (что-л. чем-л.)’ (2691), ymb-beorgan
'защищать со всех сторон (о кольчуге)’, '«о-хранять»’ (1503).
У предлога ymb(e) (24 случая употребления), помимо значения
'вокруг’, отмечены пространственные значения 'около’, 'в’, вре-
менное 'через’, 'спустя’ и значение 'относительно’, 'о (о предмете
разговора, просьбы, спора) ’.
Префикс wid-(3) обнаруживал противительное значение, близ-
кое значению предлога, в глаголах wid-habban (D.) 'устоять
против (кого-л.)’, 'противостоять (кому-л.)’ (772), wid-gripan
(wid D.) 'бороться (с кем-л.)’, '«схватиться» (с кем-л.)’ (2521) —
ср.: grapian wid D. 'ударить по чему-л.’, '«хватить» по чему-л.
(о мече)’ (1566). В глаголе wid-fon (D.) 'схватить (кого-л.)’ (760)
значение префикса, по-видимому, несколько видоизменено, он
указывал на движение по направлению к объекту— ср.: fon
wid D. '«схватиться» с кем-л.’ (439). Предлог wid (59), помимо
основного противительного значения, мог передавать отделитель-
ное ('от’), социативное ('вместе с’) и причинное ('от’) значения.
Префикс geond- (4) передавал пространственное значение
распространения по всей поверхности объекта (единственное
значение предлога geond) в глаголах geond-hweorfan (А.)
'ходить по (чему-л.)’ (2017) и geond-brSdan 'устилать’
(1239)—ср.: hweorfan geond А. 'идти через (что-л.)’ (1980).
В глаголах geond-seon (А.) 'обозревать’, 'рассматривать’ (3087),
giond-wlitan (А.) 'осматривать’, 'рассматривать’ (2771) префикс,
сохраняя свое пространственное значение, мог, по-видимому, сооб-
щать действию и оттенок тщательности его выполнения.
Префикс fiurh- (6) в своем пространственном значении про-
хождения через какой-то предмет, сквозь какую-то среду отмечен
3 Для удобства изложения вместо засвидетельствованных словоформ при-
водятся инфинитивы глаголов с указанием в скобках соответствующего
стиха поэмы.
206
в глаголах: fiurh-wadan (А.) 'пройти через/сквозь (что-л.)’
(890.1567) — ср. с аналогичным значением wadan 5urh А. (2661);
furh-dufan (А.) 'нырнуть через (что-л.)’ (1619); fhirh-brecan (А.)
'пройти через (что-л.)’ (2792); burh-fon (А.) 'пронзить (что-л.)’,
'пробить (что-л.)’ (1504). В причастии от глагола furh-etan
'проесть (о ржавчине)’ (3049) префикс придает действию оттенок
завершенности, исчерпанности, а его пространственное значение
отступает на задний план. Значение префикса в furh-teon (А.)
'осуществить’, '«про-вести»’ (1140) (cp.-teon) 'тащить’ практи-
чески не вычленяется. Для предлога J)urh, помимо пространствен-
ного значения ('сквозь’), отмечено инструментальное, причинное
('из-за’, 'благодаря’); он мог также указывать на сопутствующие
обстоятельства ('при’, 'в’).
Префикс aet- (11) в значении, близком к исконному локатив-
ному (нахождение в непосредственной близости от какой-либо
точки в пространстве), отмечен в глаголе aet- standan 'остаться
стоять’, '«у-стоять»’ (891). В соединении с глаголами, обозна-
чавшими действия, связанные с перемещением в пространстве,
данный префикс обнаруживал два противоположных значения:
1) центростремительное значение достижения определенной
точки — aet-steppan 'подойти’ (745), aet-hweorfan 'подходить’, 'воз-
вращаться’ (2299), aet-beran 'принести’ (519.624.1561.3092),
aet-feolan 'прижать’ (968) и 2) центробежное значение удаления—
aet-ferian 'увезти’ (1669), aet-wegan 'унести’ (1198), aet-beran
'унести’ (28.2127.2614). К первому значению был, по-видимому,
близок семантически нечеткий префикс в глаголе aet-gifan 'оказать
(помощь, поддержку)’, '«при-дать»’ (2878), ко второму можно
возвести значение префикса в глаголе aet-springan 'выступить
(о крови)’, 'брызнуть’ (1121) — springan 'прыгнуть’, 'подскочить’
и в идиоматическом aet-windan 'спастись’ < '*«выкрутиться»’
(143). Префиксу в глаголе aet-witan 'обвинить’, 'упрекнуть’
(1150) (ср. witan 'обвинять’) трудно приписать какое-либо иное
значение, кроме предельного. Предлог aet (61) в своих простран-
ственных значениях близок префиксу. Он указывает на нахожде-
ние у/около чего-л., в каком-л. месте, а также на лицо, от кото-
рого что-л. получают, у которого что-л. находят; он мог также
обозначать направленность действия к объекту.
Префикс ofer- имел пространственное значение направленности
через что-л./по чему-л., близкое соответствующему значению пред-
лога, в глаголах ofer-swimman (А.) 'переплыть (что-л.)’ (2367),
ofer-gan (А.) 'проходить (через что-л./по чему-л.)’ (1408), но:
'овладеть’, 'взять штурмом’ (2959) (ср. совр. диал. overgo 'пере-
ходить’, 'проходить’, 'подавлять’). Значение нахождения над
чем-л. отмечено и в отыменном префиксальном глаголе ofer-
helmian (А.) 'склоняться над (чем-л.)’ (1364)—ср.: ofer
A. hleonian с аналогичным значением (1415), ofer D. hongian 'над
чем-л. нависать’ (1363). Данный префикс мог вносить в семан-
тику глагола оттенок значения, связанный с изменением положе-
207
ния субъекта или объекта действия, точнее, с переходом из
вертикального - положения в горизонтальное: ofer-weorpan 'пере-
вернуться’, 'упасть’ (1543) (ср. совр. over-throw 'опрокидывать’,
'свергать’). В глаголе ofer-seon 'наблюдать’, 'смотреть’ (419)
префикс, видоизменяя семантику глагола, одновременно подчер-
кивал объектную направленность действия (ср. совр. oversee
'надзирать’, 'наблюдать’). Характерным для ряда глаголов с дан-
ным префиксом было значение превосходства, преимуще-
ства: cuman 'приходить’ — ofer-cuman (А.) 'одолеть (кого-л.)’
(699.845.1273) (ср. совр._ overcome 'победить’, 'преодолеть’);
hlgian 'спешить’4 — ofer-higian (А.) 'перегнать (кого-л.)’, 'при-
чинить (кому-л.) ущерб’ (2766); flitan 'спорить’, 'состязаться’ —
ofer-flitan (A. aet D.) 'превзойти (кого-л. в чем-л.)’ (517); secan
'искать’— ofer-secan (А.) 'превзойти (что-л.)’ (2686); swiffan
'становиться сильным’ (В.-Т.) < swi6 'сильный’ — ofer-swi&an
(А.) 'пересилить (кого-л.)’, 'одолеть’ (279.1768). Специфический
отрицательный оттенок выделяется в значении глагола ofer-hycgan
'пренебрегать’, 'отвергать с пренебрежением’ (2345) — hycgan
'думать’, 'намереваться’. Не совсем ясно значение префикса
в идиоматическом глаголе ofer-sittan (A./wi3 А.) 'обходиться (без
чего-л.)’ (684.2528). Предлог ofer (70) обладал преимущественно
пространственными значениями, указывая на нахождение или
движение над чем-л., по какой-л. поверхности, через какое-л.
пространство, на положение по другую сторону чего-л. Ему были
свойственны также временное значение ('после’, 'спустя’), при-
чинное ('вопреки’, 'несмотря на’), значение степени ('сверх’).
Префикс of- (8) сохранял пространственное значение удале-
ния, свойственное предлогу, лишь в глаголах of-ferian (А.) 'унести
(что-л.)’ (1583) и of-teon (А.) 'отводить (удар)’ (1520.2489),
(G. D.) отбирать (что-л. у кого-л.)’ (5). Он мог также передавать
предельное значение завершенности действия: of-slean 'убить’
(574.1665.1689.3060), of-sceotan 'застрелить’, 'убить’ (2439),
of-latan 'оставить’, 'покинуть’ (1183.1622). Значения остальных
глаголов с префиксом of-, отличались идиоматичностью и имели
явную негативную окраску: sittan 'сидеть’— of-sittan (А.) 'при-
давить кого-л. (сев на него)’ (1545); gifan 'давать’ — of-gifan (А.)
'отказаться (от чего-л.)’ (2469), 'покинуть (что-л.)’ (1681.1904.
2251.2588.2846.1600); fiyncan 'казаться (хорошим, подходя-
щим) ’ — of-fiyncan 'раздражать’, 'вызывать неудовольствие’
(2032). Предлог of (36) характеризовался двумя основными зна-
чениями и указывал на удаление от чего-л. или выделение из
чего-л.
Префикс be- (44) был лишен семантической соотноситель-
ности с однокорневым предлогом. Пространственное значение на-
правленности действия вокруг объекта, связанное с его исконным
4 7. Bosworth, Т. N. Totter. An Anglo-Saxon dictionary. Oxford, 1954 (да-
лее — В.—Т.).
208
значением, он обнаруживал в таких глаголах, как be- bugan (А.)
'окружать (что-л.)’ < '*о-гибать’ (93.1223), be-windan 'обвязать’
(1031), 'схватить’<'*обхватить’ (1461.3022), 'связать’ (2424.3052),
'смешать’ (3146), be-hon 'увешать со всех сторон’, '«об-вешать»’
(3139), be-settan (А.) 'украсить (что-л.) (со всех сторон)’, 'по-
крыть’ (1453), be-smi9ian'оковать (со всех сторон)’, 'скрепить’
(775), be-wyrcan 'окружить (стеной)’ (3161), be-sittan (А.) 'оса-
дить (что-л.)’<'*сидеть вокруг (чего-л.)’ (2936), Ье-1йсап
(A.D.) 'оковать (что-л.)’ (1132), 'защищать’<'*закрывать со
всех сторон’ (1770), be-fon 'окружать’ (1451.2321), 'охватить
(прям, и перен.)’ (976.2009.2274.2595), 'схватить’ (1295). С искон-
ным значением кругового, а следовательно полного охвата объекта
действием связана транзитивирующая функция префикса Ье-
(например, gnornian 'плакать’, 'стенать’ — be-gnornian А. 'опла-
кивать что-л.)’ (3178). Здесь она специально не выделяется, так
как основное внимание направлено на изменения в лексическом
значении глаголов, обусловленные присоединением к ним данного
префикса. Такого рода изменения часто носят индивидуальный
характер и не поддаются обобщению: healdan 'держать’, 'охра-
нять’, 'владеть’, 'населять’ — be-healdan 'выполнять’ (работу, по-
ручение)’ (494.667), 'населять’, 'жить’ (1498), 'наблюдать’ (736);
beorgan (D. 'защищать’, 'спасать (кого-л./что-л)’, (D.A.) 'за-
щищать (кого-л. от чего-л.)’ — be-beorgan (D.) 'защитить (себя)’
(1746), (D.A.) 'остерегаться (чего-л.)’ (1758); beodan 'предла-
гать’, 'объявлять’ — be-beodan 'велеть’, 'приказывать’ (401.1975),
'предлагать’, 'объявлять’ (В.—Т.); nemnan 'называть’ (В.—Т.) —
be-nemnan 'заявлять’ (1097); wennan (A.D.) 'располагать
к себе’— be-wennan 'принимать’, 'развлекать’ (1821.2035); faestan
'прикреплять’, 'поручать’ (В.—Т.)—be-faestan (D.) 'предать
(огню)’ (1115); lean (D. А.) 'винить (кого-л. за что-л.)’ —
be-lean (D.A.) 'отговорить (кого-л. от чего-л.)’ (511); bycgan
'покупать’— be-bycgan (A. on А.) 'обменять (что-л. на что-л.)’
(2799); syrwan 'замышлять’ — be-syrwan (А.) 'обмануть (кого-л.) ’
(713), 'осуществлять (что-л.)’ (942). В ряде глаголов присоеди-
нение префикса, не вызывая сдвигов в их семантике, могло, по-
видимому, придавать действию значение завершенности: Ье-
timbran 'построить’ (3159), be-scufan 'швырнуть’, 'бросить’
(184), be-muman 'оплак(ив)ать’ (907.1077), be-limpan'случиться’
(2468), причем некоторые из этих глаголов засвидетельствованы
лишь в причастных формах: be-holen 'спрятанный’ (414),
be-stymed 'пропитанный’ (486), be-sw^led "опаленный’ (3041).
Значение удаления, которое присутствует в префиксальном
глаголе be-fleon 'убежать’ (1003), рассматривается нами как про-
изводное от исконного значения префикса 'вокруг’: префикс
придает действию направленность мимо и прочь от предмета, на-
ходящегося на пути движения. С данным значением префикса
можно, по-видимому, соотнести и то специфическое привативное
значение, которое выявляется у группы глаголов, представленных
Теория языка 209
в тексте преимущественно причастиями со значением «лишенный
(чего-л.)»: be-dsled (1275.721) от dslan 'делить’, be-feallen
(1126) от feallan 'падать’, be-hrorene (2762) от hreosan 'упасть’,
'погибнуть’, be-loren (1073) от be-leosan 'лишать’, berofene
(2457.2931) от reofan 'ломать’, be reafod (2746.2825.3018) от
reafian 'грабить’. Аналогичное значение префикса отмечено у та-
ких глаголов с общим значением «лишать кого-л. чего-л.», как
be-neotan (A. D.) (680.2396) от neotan 'радоваться’, be-sny gdan
(A. D.) (2457.2931) от snyd&an 'резать’ (В.—Т.), be-niman (A. D.)
(1886) от niman 'брать’, а также be-ceorfan (A. D.) 'отрубить
кому-л. что-л’, 'лишить кого-л. чего-л.’ (1590.2138). Трудно опре-
делить значение префикса в семантически нечленимых глаголах
be-irnan 'приходить (в голову)’ (67,1146), be-cuman 'придти’
(2992.2365), 'наступить (о ночи)’ (115.2116), 'наступить (о ли-
шениях)’ (192.2883.1254), 'начать’ (2552) и в глаголах со свя-
занными основами: be-gietan 'получить’ (2249), 'настичь’,
'обрушиться (о несчастье, о войне)’ (1068.1146.2130.2872),
be-hofian 'нуждаться’ (2647), be-weotian 'определять’ (1135),
'заботиться’ (1796), 'охранять’ (2212), совершать (1428), be-weg-
nan 'предлагать’ (1193). Предлог be /bi (26) указывал на нахож-
дение или движение в непосредственной близости от предмета
('около’, 'у’, 'вдоль’), отмечен также в причинных ('для’,
'в соответствии с’, 'согласно’) и временных значениях ('при’,
'пока’).
Префикс for- (31) полностью утратил способность передавать
пространственные значения. Видоизменяя значение глагола, он вно-
сил в него, как правило, специфический негативный оттенок: for-
niman 'похитить’, 'унести (о смерти, судьбе, войне)’ (488.695.
1080.1123.1205.1436.2119.2236.2249), 'поразить (о мече)’ (557.
2772.2828), for-weorpan 'забросить’, 'раздать’ (2872), for-
ISedan 'завести (на погибель)’ (2039), for-sendan 'послать на
смерть’ (904), for-si&ian'погибнуть в пути’ (1550)—sidian 'ехать’,
for-gyman 'не обращать внимания’,'пренебрегать’ (1751) —gyman
'заботиться’, for-swerian 'заколдовать’ (804) (ср. совр. forswear
'отказываться’, 'отрицать под присягой’) — swerian 'клясться’,
for-hycgan 'презирать’, 'отказываться’ (435)—hycgan 'думать’,
'намереваться’, for-scrifan 'проклясть’, (106) — scrifan 'предпи-
сывать’, 'предназначать’, for-healdan, 'взбунтоваться’ (2381) —
healdan 'держать(ся)’. Часто данный префикс соединялся с гла-
голами «отрицательной» семантики: for-wrecan 'угнать’ (1919),
'изгнать’ (109), for-gripan 'задушить’, 'уничтожить’ (2353), for-
swapan 'унести (о судьбе)’ '«смести»’ (477.2814), for-fringan
'вырвать’ (1084), for-writan 'разрезать’, 'рассечь’ (2705),
for-grindan 'растереть’, 'убить’ (424), 'уничтожить’ (2335.
2677), for-berstan 'треснуть’ (2680), for-byrnan 'сгореть’ (1616.
1667.2672), for-baernan 'сжечь’ (2126), for-swelgan 'проглотить’,
'растерзать’ (2080), 'поглотить (о пламени)’ (1122), for-lstan
'оставить’ (970.2787), 'позволить’ (792.3166), for-leosan 'поте-
210
рять’, 'утратить’ (1470.2145.2861), for-sweorcan 'потемнеть’
(1767), for-wyrnan 'отказать’ (429), 'отказаться’ (1142). Воз-
можно, что в таких случаях префикс не только усиливал значение
глагольной основы, но и сообщал действию предельный характер.
В глаголах, где отрицательный оттенок значения ослаблен, отчет-
ливо выступает значение завершенности действия: for-gifan 'от-
дать’ (17.374.2997) 'подарить’, 'пожаловать’ (696.1020.2492.
2606. 2616), '«придать» (взмах мечу)’ (1519) (ср. совр. forgive
'прощать’, 'не взыскивать (долг)5), for-gyldan 'отплатить’ (114.
1541.1577.1584.2094.2305.2968), 'выплатить’, 'возместить’ (1054.
2843), 'воздать (должное)’ (956). Показательно, что не-
гативную окрашенность обнаруживают и значения семантически
нечленимых глаголов: for-sittan 'уменьшиться’, 'ослабеть (о бле-
ске глаз)’ (1767) — sittan 'сидеть’, for-lacan 'предать’ 'выдать’
(903) — lacan 'играть’. Можно предположить, что исконное лока-
тивное значение префикса 'перед’, 'впереди’ было некогда свой-
ственно ему в глаголе for-standan 'мешать’, 'препятствовать’
(1549), 'защищать’ (2955) <'* стоять впереди’. К этому глаголу
непосредственно примыкают глаголы с общим значением «сдер-
живать»: for-habban 'удержать’ (1151); for-beran 'сдержать
(волнение)’ (1877) (ср. совр. forbear 'воздерживаться’, 'удержи-
ваться’). Предлог for (44) употреблялся, главным образом, для
передачи причинных значений основания и цели ('из-за’, 'для’,
'за’), в пространственном значении 'перед’ он отмечен лишь
в трех случаях.
Префикс on- (32) отличался полной семантической изоляцией
от предлога on (246) с его сложной системой пространственных,
временных, причинных и других значений. Такая изоляция тем
более понятна, что во многих глаголах on- этимологически свя-
зан с предлогом and ('против’, 'в’, 'до’), а не с on. Именно с про-
тивительным значением префикса and- связано, например, зна-
чение on- (<and-) в глаголах on- sacan 'противостоять’, 'оказать
сопротивление’ (2954) (ср. совр. sacan 'спорить’, 'бороться’), оп-
cwedan 'отвечать’ (Finnsb., 7) (ср. cwedan 'говорить’) или в гла-
голах типа on-bindan. В глаголах последнего типа префикс обна-
руживал характерное значение ликвидации действия, выражен-
ного исходным глаголом: on-bindan 'развязывать’ (501) —bindan
'связывать’, on-windan 'развязывать’ (1610)—windan 'связы-
вать’, 'скручивать’, on-spannan 'расстегнуть’ (2723) —spannan
'застегнуть’ (В.—Т.), оп-1йсап 'открыть’ (259) — 1йсап 'закрыть’.
К данной группе примыкают: on-bregdan 'распахнуть (дверь)’
(723) — bregdan 'махать’, 'связывать’; on-irnan 'распах-
нуться (о двери)’ 'разойтись’ (721) — irnan 'бежать’; on-springan
'лопнуть (о жилах)’ (817) — springan 'прыгнуть’; on-lstan'pac-
пускать’, 'развязывать’ (1609)—istan 'пускать’, 'позволять’.
Во многих глаголах, где присоединение префикса практически не
приводило к изменениям в лексическом значении, контекст фи-
ксирует предельный характер действия: on-fon 'получить’,
211
14*
'взять’ (58.688.852.911.1169.1494.1214.748), on-sendan 'послать’
(45.382.452.1483.2266), оп-1ёоп 'отдать’ (1467), on-cirran 'по-
вернуться’ (2970), 'пойти’ (2951), 'изменить’ (2857), оп-спа-
wan 'узнать’ (2554), on-tyhtan 'привлечь’ (3086), on-wacnigean
'проснуться’ (Finnsb., 10). Нередко в префиксальных глаголах
не только изменялся характер протекания действия по сравнению
с исходным глаголом, но отмечались также сдвиги в их лексиче-
ском значении: on-findan 'найти’, 'заметить’, 'обнаружить’, 'по-
чувствовать’ (595.750.809.1293.1497.1522.1890.2288.2300.2629.2713.
2841), on-waecnan 'проснуться’ (2287), 'родиться’ (56), про-
изойти (от кого-л.)’ (Ill), on-wendan 'отвести (беду)’ (191),
'изменить’ (2601), on-swifan 'повернуть (щит)’ (2559), оп-
Ьгёгап 'разразиться (о гневе)’ (549), 'вспыхнуть (о ненависти)’
(2554), on-stellan 'вызвать’, 'послужить причиной’ (2407). Не-
ясно значение префикса в глаголах состояния on-bidan 'ждать’
(2302), 'ожидать’ (397) и on-dragdan 'бояться’ (1674.2275.2347.
3153). Трудно выделить семантический «вклад» префикса в гла-
голах on-sittan 'бояться’ (597), on-beran 'повредить’ (990), 'раз-
грабить’ (2284), оп-эёсап 'лишать’ (1942), on-munan 'считать
(кого-л. каким-л.)’ (2640), on-gitan 'охватить (о страхе)’ (1291),
'заметить’, 'почувствовать’, 'узнать’ (14.308.1431.1484.1512.1518.
1723.1911.2748.2770.2944), on-ginnan 'начать’ (100.871.1605.1983.
2044.2111.2210.2312.2701.2711.2790.2878.3143), 'предпринять’, 'со-
вершить’ (409), 'пытаться’ (244). Только в глаголе on-wadan (А.)
'охватить (кого-л.)’, 'найти (на кого-л.) (о грехе)’ (915) значе-
ние префикса можно возвести к его пространственному значению.
Префикс and- (2) отмечен в глаголах ond-hweorfan 'повер-
нуть (навстречу)’ (548) и and-swarian 'отвечать’ (258.340), в ко-
торых значение префикса легко возводится к его исконному про-
тивительному. Предлог and в тексте поэмы не засвидетель-
ствован.
Префикс to- (6) утратил семантическую соотносительность
с однокорневым предлогом. Он сообщал глагольному действию
направленность в разные стороны: drifan 'гнать’ — to-drifan 'ра-
зогнать’, 'разнести (в разные стороны) ’ (545), glidan 'скользить’ —
to-glldan 'треснуть’ 'разломиться’ (2487), hlidan 'покрывать’
(В.—Т.)—to-hlldan 'разойтись (о дверных петлях)’, «рас-
крыться»’ (999), lucan 'тянуть’ (В.—Т.)—to-lucan 'разрушить’
(781), Ьгесап 'ломать’— to-brecan 'разрушить’, 'разломать (на
куски)’ (780.977). Нельзя не отметить, что в некоторых из пере-
численных префиксальных глаголов имели также место индиви-
дуальные изменения в их лексическом значении. В глаголе to-
weccan 'возбудить (вражду)’ (2948)—weccan 'будить’ префикс
указывал на результативность действия.
Префикс of- (4) вносил в семантику глаголов значение уда-
ления: ofj-gan 'уехать’, 'скрыться’ (2934), of-beran 'вынести’,
'унести’ (579), бф-ferian 'унести’ (2141). В глаголе of -witan 'уп-
рекнуть’, 'обвинить’ (2995) (ср. witan 'винить’, 'обвинять’) пре-
212
фиксу можно приписать значение предельности действия. Дан-
ный префикс в семантическом плане обособился от предлога 6J
(3),который в тексте поэмы засвидетельствован лишь в значении
временного предела ('до’), но, по данным словаря Бозворта и
Толлера, мог также передавать и пространственное значение
предела.
*
Проведенное по единой схеме описание значений префиксов,
засвидетельствованных в древнеанглийской поэме «Беовульф»,
позволяет дать их общую сравнительную характеристику как мо-
дификаторов лексического значения глагола на определенном
синхронном срезе языка. Полученные в результате описания дан-
ные со всей наглядностью демонстрируют значительные различия
между префиксами по степени сложности их смысловой струк-
туры, т. е. по количеству, характеру и степени обобщенности,
составлявших эту структуру значений. Вместе с тем, если опи-
раться на выделенные в работе типовые префиксальные значе-
ния, то анализируемые морфемы можно разбить на три группы.
К первой группе относятся префиксы с пространственными зна-
чениями (ymb-, wiS-, geond-, of-, to-, сюда же примыкает furh-).
Им противостоят префиксальные морфемы, которые обладали
обобщенными словообразовательными значениями, а также могли
характеризоваться недостаточной семантической определенностью
в составе многих глаголов, вплоть до полной невыводимости их
значения из общего значения глагольных лексем (on-, for-). Про-
межуточное положение занимают префиксы, которые передавали
как пространственные, так и обобщенные словообразовательные
значения, а кроме того могли входить в состав семантически не-
членимых глаголов (aet-, ofer-, of-, be-). Основное ядро префи-
ксальной системы составляли, таким образом, многозначные мор-
фемы, причем если префиксы с пространственными значениями
обладали низкой словообразовательной активностью, соединяясь
лишь с глаголами определенной семантики, то многозначные
префиксы характеризовались наибольшим количеством засви-
детельствованных с ними глаголов. Нельзя не отметить также,
что в некоторых из этих глаголов вследствие ослабления слово-
образовательного значения того или иного префикса на первый
план выдвигается его видообразная функция.
В диахроническом аспекте развитие у префиксов специфиче-
ских, только им присущих значений приводило к их постепен-
ному семантико-функциональному обособлению от однокорневых
самостоятельных слов, что на уровне синхронного функциониро-
вания могло выражаться, в частности, в разнообразии форм их
семантической соотнесенности с генетически тождественными
предлогами. Из 13 описанных в настоящей работе префиксов, от-
личавшихся формальной соотнесенностью с предлогами, лишь
у семи были выявлены значения, сходные с предложными (ge-
213
ond-, ymb-, wid-, aet-, ofer-, of-). Показательно, что это сходство об-
наруживается только в сфере пространственных значений. Чет-
кая семантическая соотнесенность префиксов с предлогами имела
место лишь в случаях geond-/geond, ymb (е)-/ymb (е), wi3-/wi9,
])urh-/])urh, где свойственные префиксальным морфемам прост-
ранственные значения были близки аналогичным значениям пред-
логов, причем данные предлоги характеризовались, как правило,
развитой системой значений. В остальных случаях наблюдается
большее или меньшее ослабление этих соотносительных семанти-
ческих связей за счет развития у префиксов их специфических
значений, в результате чего они сохраняли сходные с предлож-
ными значения только в соединении с глаголами определенной
семантики. Сопоставляя 1) пространственные префиксы, отличав-
шиеся большим семантическим сходством с предлогами, 2) мно-
гозначные префиксы, обнаруживавшие сходные с предложными
значения лишь в определенных условиях, и 3) пространственные
префиксы (to-, бф-), полностью обособившиеся от соответствую-
щих предлогов, убеждаемся в том, что основную причину раз-
личий между данными префиксами по типам их семантической
соотнесенности с однокорневыми предлогами следует искать в от-
носительной хронологии префиксальных глагольных образований.
В частности, наличие у префиксов geond-, ymb-, wid-, фигй- тесной
семантической связи с предлогами объясняется, по-видимому,
сравнительно поздним их вхождением в систему префиксации.
Таким образом, с точки зрения реализации их способности
модифицировать лексическое значение глагола рассмотренные
древнеанглийские префиксы представляли довольно сложную кар-
тину, которая, отражая общую динамику семантического разви-
тия префиксальной системы, выявляет неравномерный характер
этого процесса в отдельных звеньях системы, обусловленный не
только семантической спецификой отдельных префиксов, но и
различиями между ними в плане относительной хронологии их
включения в данный процесс.
214
НЕКОТОРЫЕ НАБЛЮДЕНИЯ
ОТНОСИТЕЛЬНО ЛЕКСИЧЕСКИХ КЛАССОВ
И ПОРЯДКА СЛОВ
В. Трнка
«На английском языке очень легко говорить плохо, но очень
трудно овладеть им в совершенстве», писал проф. С. Рен в книге
«Английский язык» (Лондон, 1952). Действительно, при сравне-
нии английского языка не только со славянскими языками, но
даже и с другими германскими, создается впечатление, что анг-
лийский язык очень легко поддается усвоению. Однако его струк-
турные отличия от других европейских языков таковы, что даже
самые простые мысли совершенно неожиданно выражаются идио-
матическими средствами. Приведем один или два известных при-
мера. Немецкая фраза In unserer Familie steht man friih auf
'В нашей семье встают рано’ не может быть буквально переве-
дена на английский, ее идиоматическим эквивалентом служит
фраза Му family аге early risers, и подобно этому такие немецкие
предложения, как Warum denken Sie es? 'Почему Вы так дума-
ете?’; Warum sind Sie so neugierig? 'Почему Вы так любо-
пытны?’; das macht nicht 'это не имеет значения’ соответствуют
идиоматическим оборотам What makes you think so? What makes
you so curious? that does not matter. Для того, чтобы объяснить
это, нужно рассмотреть структурные отличия, характерные для
английского языка на уровне морфологических и синтаксических
оппозиций, которые — наряду с семантическими и супрасинта-
ксическими оппозициями — участвуют в построении высказыва-
ния. Ограничимся разбором двух основных лингвистических кате-
горий: лексических классов и порядка слов.
Деление слов на классы. Наше понимание структурной
морфологии и слов как ее единиц приводит к мысли о том, что
в основе морфологической системы языка лежит набор формально
выраженных базисных оппозиций (например, единственное / мно-
жественное, общий падеж / приименный падеж, настоящее / про-
шедшее; индикатив / императив в английском языке), а также
к мысли о том, что пучок оппозиций, в который входят отдель-
ные слова, определяет их лексический класс. Так, в английском
все слова, которые входят в оппозиции исчисляемость / неис-
числяемость (ср. man — mankind 'человек — человечество’), cler-
gyman— clergy 'духовное лицо — духовенство’), единственность /
/ множественность (ср. man — men 'человек — люди’, clergyman —
clergy 'духовное лицо — духовные лица’, army — armies 'армия —
армии’) и приименной (общий) падеж (ср. the king’s arrival — the
king arrives'приезд (приход) короля — король приехал (пришел)’;
he spoke to the king himself 'он говорил с самим королем’) обра-
зуют лексический класс субстантивов, в то время как слова, вхо-
215
дящие в оппозиции настоящее время / прошедшее время, индика-
тив / императив, 3-е лицо ед. числа индикатива / все остальные
личные формы настоящего времени, образуют класс личных гла-
голов.
Третий класс слов английского языка, который за отсутствием
лучшего термина можно назвать «нейтральным», представлен
словами, не входящими ни в один пучок морфологических оппо-
зиций, которыми располагает английский язык. Его составляют
неизменяемые «части речи», называемые прилагательными, на-
речиями, предлогами, союзами и частицами. В отличие от анг-
лийского, славянские языки имеют еще одну основную группу
слов, а именно группу прилагательных, участие которых в оппо-
зициях существительных делает их особым классом слов. В мор-
фологической системе английского языка слойа, которые по сво-
ему семантическому содержанию соответствуют славянским
прилагательным, не участвуют в оппозиции существительных, и,
следовательно, принадлежат «нейтральному» классу слов. Морфоло-
гическая классификация слов, однако, была бы неполной, если бы
мы не принимали во внимание различие между словами, опре-
деляемые наличием / отсутствием ограничений в их способности
сочетаться с другими словами (синтаксическое отношение deter-
mination / indetermination). Рассматривая язык под углом зрения
этого отношения мы обнаруживаем, что некоторые «нейтральные»
слова могут использоваться только как определения к субстан-
тивам, в то время как другие служат либо для определения гла-
голов, либо слов того же класса, к которому они сами принадле-
жат (ср. a very good child 'очень хороший ребенок’). Первый под-
класс «нейтральных» слов называется в английских грамматиках
прилагательными, второй — наречиями, но при этом нужно иметь
в виду, что различие между двумя подклассами носит чисто син-
тагматический характер в морфологической системе английского
языка, поскольку оно обусловлено только тем, что слова первого
типа являются детерминантами субстаптивов, в то время как слова
второго подтипа определяют члены других базисных классов.
В зависимости от типа синтагматических ограничений можно
также определить различие между союзами и предлогами. Если
последние устанавливают синтагматические отношения слова,
первые служат для выражения отношения между синтаксиче-
скими единицами (предложениями и фразами). Наконец, ней-
тральные слова, которые вообще не входят в какие-либо синта-
ксические отношения с другими словами, могут быть названы
междометиями.
Подобно делению слов на классы в терминах парадигматиче-
ской морфологии, подразделения в терминах синтагматической
морфологии1 не зависит от их семантического содержания. На-
1 Мы опускаем вопрос о том, следует ли выделять основные (базисные)
классы в терминах синтагматической, а не парадигматической морфоло-
216
пример, слово cannon в cannon ball 'пушечное ядро5 имеет то же
значение, что и в сочетании the roar of the cannon 'грохот пушки’.
Только нейтрализация всех оппозиций, свойственных существи-
тельному, приводит к тому, что в указанной позиции существи-
тельное cannon оказывается на уровне нейтрального класса прила-
гательных.
Из вышесказанного следует, что классы слов в английском
языке отличны по своему типу от классов слов в немецком и сла-
вянских языках, а также, что так называемая конверсия базисных
слов в другие классы, т. е. применение той же самой корневой
морфемы в функции члена двух или трех словарных классов без
добавления деривационного элемента — легче осуществляется
в английском языке, чем в тех языках, в которых классы слов
строятся с помощью большего числа морфологических оппози-
ций. Однако одна только легкость образования не может объяс-
нить ту высокую степень продуктивности конверсии, которая ха-
рактерна для английского языка, по сравнению, например, с не-
мецким, поскольку образование глагола kreuzen 'скрещивать’,
'перекрещивать’, 'пересекать’ от Kreuz 'крест’, reden 'говорить’
от Rede 'речь’ представляет собой такой же простой и легкий
лингвистический процесс, как и образование to cross 'скрещивать’,
'пересекать’ от the cross 'крест5, to land 'приставать к берегу’ (от
the land 'земля’, 'суша5) в современном английском языке.
Представляется, что главной причиной преобразования суще-
ствительных в глаголы является стремление говорящих на анг-
лийском языке использовать конверсивные глаголы из-за их бо-
лее конкретных и более частных значений (например, to finger
'трогать5, 'перебирать пальцами5 to hand 'передавать5, 'вручать5,
to motor 'ехать на автомобиле’, to cable 'телеграфировать’, 'за-
креплять канатом’, to tour 'совершать кругосветное путешествие,
театральное турне5 и т. д., to function 'функционировать5, 'испол-
нять назначение’). Обратная же конверсия глаголов в существи-
тельные — особенно в таких конструкциях, как to have a smoke
'покурить5, to have a swim 'поплавать5, to take a ride 'прокатиться5,
to give a dig 'копнуть’, to give another try 'сделать еще одну по-
пытку’ — несомненно обусловлена потребностью добавить к ис-
ходному значению глаголов значение исчисляемости и числа.
Таким образом, и вербализация существительных, и номина-
лизация глаголов представляют собой действующие в том же на-
правлении процессы, цель которых — достигнуть такой степени
гии, так как этот вопрос не может быть здесь рассмотрен достаточно
полно. Следует отметить, что особенности синтагматических связей (re-
lationship of determination), на которых основано деление «нейтральных»
слов, ничего не имеют общего с синтаксическими отношениями (та-
кими, как субъект/предикат, субъект/объект и др.) и принадлежат
к отношениям морфологического уровня языка, рассмотренного по го-
ризонтали. Раздел лингвистики, исследующий данный уровень языка, я
предлагаю назвать синтагматической морфологией.
217
конкретности слов и высказываний, которая остается недости-
жимой в других языках. Все это подводит нас к выводу о том, что
оба рассматриваемых класса английских слов образуют морфоло-
гическую оппозицию, члены которой связаны между собой более
тесно, чем члены соответствующих классов в других языках. За-
мена позднесреднеанглийскими существительными bite 'укус’,
hate 'ненависть’, fall 'падение’, smoke 'дым’ древнеанглийских
существительных bite, fiell, smiec вероятно, указывает на начало
процесса образования регулярной морфологической оппозиции
между существительными и глаголами с тем же самым значением
основы.
Порядок слов. Для того, чтобы понять функциональную
роль порядка слов мы должны вспомнить тот очевидный факт,
что способность к свободной перестановке является основной чер-
той, отличающей слова от неизменяемых последовательностей фо-
нем и морфем, в которых реализуются отдельные слова, и что
даже так называемый фиксированный порядок слов аналитиче-
ских языков должен рассматриваться как следствие существова-
ния набора правил, ограничивающих свободу расположения слов
в предложении. Языки сильно различаются между собой в отно-
шении количества этих ограничивающих правил. Тогда как по-
рядок слов в английском языке выполняет многие морфологиче-
ские, синтаксические и даже семантические функции, в синтети-
ческих языках порядок слов служит целям супрасинтаксического
уровня языка, т. е. коммуникативным целям высказываний, про-
изнесенных в конкретных речевых ситуациях. Мы не можем вда-
ваться в подробности, связанные с эмфатическим выделением,
ритмом и благозвучием; сделаем только краткое замечание о вы-
ражаемом с помощью порядка слов различии между темой и яд-
ром лингвистического сообщения. Если я говорю, например, по-
чешски ucitel je пешосеп 'Учитель болен’, синтаксический субъ-
ект, помещенный перед предикатом, является темой высказыва-
ния, обозначая лицо, известное слушателю, в то время как
предикат играет роль ядра, с помощью которого слушателю сообща-
ется нечто новое. Если я изменю порядок слов и скажу пешосеп
je ucitel 'Болен учитель’, синтаксические функции членов пред-
ложения останутся прежние, но слово ucitel станет ядром, а пе-
шосеп — темой сообщения. По-английски различие между темой
и ядром реальных сообщений выражается с помощью различных
конструкций, имеющих обычный порядок слов.
В заключение мы должны добавить, что порядок слов не яв~
ляется грамматическим средством, сравнимым с флексиями и
функционально их замещающим, как полагает, например, М. Дойч-
байн и некоторые другие лингвисты. В отличие от суффиксов и
предлогов, порядок слов никогда не служит для выполнения
только одной функции. В предложении my father grew potatoes
'Мой отец выращивал картофель’ последнее слово занимает
ту же позицию, что и словосочетание an old man 'старый чело-
218
век’ в предложении my father grew an old man 'Мой отец стал
старым (постарел)’, несмотря на то, что их синтаксические функ-
ции различны. Подобно этому, дополнение может стоять перед
личным глаголом (например, в предложении similar senses have
the prefixes in combinations with adverbs 'Сходные значения дан-
ные префиксы имеют при сочетании с наречиями’), не превращаясь
в субъект; положение после глагола также не придает суще-
ствительному значение «объектного падежа». Эти и многие дру-
гие примеры показывают, что порядок слов как одно из наиболее
изменчивых и многозначных средств носит в английском языке
характер простого сигнала, необходимого только в тех случаях,
когда отсутствуют другие грамматические или лексические пока-
затели рассматриваемого грамматического отношения. В каче-
стве сигнала порядок слов помогает однозначному восприятию
этих показателей и способствует удивительной яспости англий-
ского предложения.
К ВОПРОСУ О ПРОИСХОЖДЕНИИ
РАЗЛИЧИТЕЛЬНЫХ ЭЛЕМЕНТОВ
АМЕРИКАНСКОГО ВАРИАНТА АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКА
И ЕГО ДИАЛЕКТОВ
НА ФОНОЛОГИЧЕСКОМ УРОВНЕ
А. Д. Швейцер
Среди англистов до сих пор продолжаются споры по поводу
генезиса современных фонологических различий между амери-
канским и британским вариантами английского языка и между
различными диалектами (региональными типами) американского
варианта. Эти споры имеют давнюю историю. Еще в прошлом
столетии У. Уитни высказал предположение о том, что современ-
ный английский язык в Америке восходит к литературному анг-
лийскому языку периода колонизации североамериканского кон-
тинента h К сожалению, У. Уитни не подкрепил свою гипотезу
анализом языкового материала. А. Эллис и Г. Суит1 2 объясняют
различительные элементы американского варианта сохранением
в нем реликтовых черт, восходящих к ранненовоанглийскому
периоду. При этом они ссылаются на такие исторические парал-
лели, как сохранение архаичных явлений в исландском языке
1 W. D. Whitney. Language and the study of language. London, 1870,
стр. 170—174.
2 A. Ellis. On early English pronunciation. London, 1869, v. 1, стр. 19;
H. Sweet. New English grammar, v. 1. Oxford, 1892, стр. 224.
219
(в сравнении с другими скандинавскими языками) или в англий-
ском языке Ирландии (в сравнении с английским языком
Англии).
Иную точку зрения высказал Дж. П. Крэпп3, считавший, что
все различительные признаки американского варианта являются
результатом самостоятельного развития его фонологической си-
стемы. Важнейшей причиной такого рода развития он считает
смешение диалектов английского языка — шотландских, северо-
английских и южноанглийских, на которых говорили первые по-
селенцы. В результате образовался тип произношения, который,
в основном, стоит ближе к произношению в центральной и север-
ной Англии, чем к произношению в южной Англии.
Взгляды Крэппа получили дальнейшее развитие в статье из-
вестного американского диалектолога Г. Курата «Происхождение
диалектных различий в современном английском языке»4. По его
мнению, диалектные различия между штатами Новой Англии,
югом и западом США никак нельзя объяснить происхождением
из единого гомогенного литературного языка XVII—XVIII вв.
Различительные элементы американского варианта английского
языка и его региональных типов восходят, как он полагает,
к различным местным вариантам литературного языка и терри-
ториальным диалектам, которыми владели иммигранты из Анг-
лии и США.
В подтверждение своей гипотезы Г. Курат ссылается на вока-
лизацию предконсонантного /г/ в восточных районах Новой Анг-
лии и на юге США. Причиной этого послужило, по его мнению,
то обстоятельство, что основная масса иммигрантов, заселявших
эти районы, была из южных и юго-восточных графств Англии,
где сформировался «безэрный» тип произношения.
С другой стороны, в среднеатлантических штатах, где наряду
с выходцами из южных графств Англии обосновалось немало им-
мигрантов из северных графств и Шотландии, сформировался
иной тип произношения, который в ходе колонизации был рас-
пространен на запад страны и послужил основой так называе-
мого «общеамериканского регионального типа» (General Ameri-
can). Сходство между североанглийским и общеамериканским
произносительными типами усматривается в следующем: 1) арти-
куляция /г/ во всех позициях, 2) слабая дифтонгизация /ei/ и
/он/, 3) сохранение фонематического контраста между four и for,
hoarse и horse, mourning и morning, 4) использование качественно
идентичных гласных в hat и half.
Теория Курата, приписывающая диалектное происхождение
региональным типам американского произношения, исходит из
того предположения, что в период колонизации Северной Аме-
рики в Англии отсутствовал единообразный литературный обра-
3 G. Р. Krapp. The English language in America, v. 1. N. Y., 1925, стр. 35.
4 H. Kurath. The origin of the dialectal differences in spoken American
English. «Modern Philology», 1928, v. XXV, № 4, стр. 385—395.
220
зец, и распространение ориентирующегося на южноанглийский
произносительный тип литературного стандарта на север страны
еще не продвинулось значительным образом даже среди образо-
ванных людей вплоть до конца XVIII в.
Эта теория пользуется значительной поддержкой и в настоя-
щее время. Так, например, американский диалектолог Р. Мак-
Дэвид в своей работе, посвященной английскому языку в Соеди-
ненных Штатах5, среди факторов, определивших различитель-
ные элементы американского варианта, в первую очередь
называет непрерывное смешение диалектов.
Рассмотрим аргументы, выдвигаемые в пользу признания
различных диалектных баз у современных региональных типов
американского произношения. На первый взгляд сопоставление
общеамериканского произносительного типа с североанглийским
кажется весьма убедительным. Однако при более тщательном
рассмотрении аргументов, приводимых Г. Куратом и его сторон-
никами, становится ясной их несостоятельность. В самом деле,
ведь Г. Курат сопоставляет общеамериканский произносительный
тип не с северо-английскими диалектами XVII—XVIII вв.,
а с современным северным типом английского произношения.
При этом упускается из вида то, что перечисляемые им черты
сходства североанглийского и общеамериканского произношения
являются как раз теми чертами общеанглийского литературного
стандарта XVII—XVIII вв., которые исчезли впоследствии на
юге, но сохранились в современных североанглийских диалектах.
В самом деле и артикуляция предконсонантного /г/, и слабая
дифтонгизация /ei/ и /он/, восходящая к монофтонгам /о:/ и /е:/
ранненовоанглийского периода, и наличие фонематического кон-
траста между four и for, и наличие одного и того же гласного
в hat и half — все это признаки, присущие литературному анг-
лийскому языку XVII—XVIII вв. Достаточно указать на то, что
контраст между four и for сохранялся в литературном произно-
шении на юге Англии до середины XIX в.
Необходимо также отметить, что Г. Курат явно преуменьшает
масштабы распространения общеанглийской литературной нормы,
базировавшейся на южноанглийском произношении, в ранне-
новоанглийский период. Как указывает В. Н. Ярцева, начиная
с XVI в., кроме обособившегося северного диалекта, развиваю-
щегося как своеобразный местный стандарт, другие местные диа-
лекты не представляли никакой опасности для общенациональ-
ного литературного языка, а языковая ситуация в Англии
XVI—XVIII вв. в целом характеризовалась распространением
литературного английского языка как единого стандарта на все
типы коммуникации на родном языке6.
5 R. I. McDavid. The English language in the United States — «Current trends
in linguistics», v. 10. The Hague—Paris, 1973, стр. 5—39.
6 В. H. Ярцева. Развитие национального литературного английского языка.
М., 1969, стр. 159, 210.
221
Аргументация Курата и его сторонников представляется
весьма уязвимой еще и потому, что он устанавливает черты
сходства и отличия тех или иных микросистем американского и
британского вариантов английского языка на основании изоли-
рованных, произвольно отобранных признаков. Так, например,
он обращает внимание на то обстоятельство, что как в литера-
турном языке Великобритании, так и в диалектах Новой Англии
встречается краткое /о/. Однако при этом упускается из вида
существенное фонологическое различие: в британском варианте
краткое /э/ входит в фонологическую оппозицию по отношению
к долгому /э:/, тогда как для диалектов Новой Англии характерна
нейтрализация этой оппозиции (слова cot и court здесь являются
омофонами). Наличие фонетически сходного звукового коррелята
у одной из фонем едва ли может считаться показателем большего
подобия двух фонологических систем, чем наличие или отсут-
ствие сходной системы фонологических оппозиций.
Вместе с тем едва ли можно согласиться с теми авторами,
которые безоговорочно относят все характерные признаки аме-
риканского варианта и его диалектов к реликтовым чертам ран-
неновоанглийского периода7. Такой взгляд представляется одно-
сторонним, так как он не учитывает всей совокупности языковых
процессов, определивших различия между английским языком
в Англии и США. Наряду с консервацией некоторых реликтовых
черт, для американского варианта и его диалектов характерен
ряд инноваций. Это убедительно показал западногерманский уче-
ный Г. Пильх8, который, в частности, опроверг популярное пред-
ставление об американском /зэ/ в grass, half, aunt как о «реликте
елизаветинской эпохи». На самом деле нейтрализация в амери-
канском варианте ранненовоанглийской оппозиции /ж040 ж:/ яв-
ляется инновацией, тогда как типичное для британского варианта
противопоставление * в аналогичных окружениях долгого /а:/ и
краткого /ж/ теснее связано с фонологической системой ранне-
новоанглийского периода.
Недостатком многих работ, посвященных эволюции фоноло-
гической системы английского языка в Америке, в том числе и
работы Г. Пильха, является почти полное игнорирование соци-
альных факторов, влиявших на формирование американского
варианта и его диалектов. Нельзя не согласиться с У. Лабовым,
считающим несостоятельной попытку Пильха определить тенден-
ции развития системы вокализма в американском варианте на
основе «абстрактной манипуляции данными» из столь разобщен-
ных источников, как Шекспир, Н. Вебстер и современный анг-
лийский язык в США9.
7 Н. W. Horwill. American variations. «Society for Pure English Tract.»,
№ XLV (VS). Oxford, 1936.
8 H. Pilch. The rise of the American English vowel pattern. «Word», 1955,
v. 11, № 1.
9 TV. Labov. Sociolinguistic patterns. Philadelphia, 1972, стр. 2, 3.
222
Ниже будет предпринята попытка интерпретации некоторых
тенденций развития фонологической системы американского ва-
рианта английского языка и его диалектов (региональных типов)
с учетом социолингвистических данных.
Одним из наиболее уязвимых аспектов теории, приписываю-
щей различительные черты американского варианта и его регио-
нальных типов, в первую очередь, влиянию территориальных
диалектов Англии, является то, что эта теория никак не объяс-
няет относительной гомогенности американского варианта, от-
сутствия в нем столь же резких диалектных различий, как и
в Англии. В самом деле, если бы основной движущей силой,
определявшей формирование региональных типов американского
варианта, были бы территориальные диалекты Англии, то следо-
вало бы ожидать гораздо большей пестроты диалектов в совре-
менной Америке, тем более если учесть, что смешение диалектов
должно было приводить к расширению диапазона различных
комбинаций различительных элементов по сравнению с языковой
ситуацией в Великобритании. Однако на самом деле имело место
обратное: английский язык в Америке с самого начала отличался
значительно меньшим диапазоном территориальной вариативно-
сти, чем английский язык в Великобритании.
Как совершенно правильно подчеркивает Ф. Кассиди, исто-
рия колонизации Северной Америки обусловила относительную
гомогенность американского варианта английского языка10 11.
Внутренние миграции населения и его высокая мобильность при-
вели к стиранию многих диалектных черт и приблизили амери-
канские диалекты (региональные типы) к литературному стан-
дарту. В результате возрос удельный вес их общего ядра и
уменьшилось число различительных элементов.
Прежде всего рассмотрим некоторые факторы, способство-
вавшие преобладанию конвергентных черт в процессе формиро-
вания американского варианта. Языковая ситуация в колониаль-
ной Америке с самого начала не была благоприятной для сохра-
нения диалектных различий. В различные потоки миграции
оказывались вовлеченными жители разных районов Англии: юга,
юго-востока, центра и севера11. Более того, в процессе колони-
зации Америки эти потоки неоднократно перекрещивались.
В таких условиях возникала острая необходимость в интердиа-
лекте, способном обеспечить беспрепятственное общение между
носителями различных территориальных диалектов Великобри-
тании, а также литературного английского языка.
Из сказанного следует, что условия совместной деятельности
поселенцев и тесные междиалектные контакты способствовали
стиранию диалектных различий. Остается рассмотреть вопрос
10 F. G. Cassidy. Dialect studies, regional and social. «Current trends in lin-
guistics», v. 10, стр. 75—100.
11 R. I. McDavid. American English dialects. — В кн.: W. N. Francis. The
structure of American English. N. Y., 1958.
223
о том, какая разновидность английского языка могла бы быть
в тот период наиболее вероятным кандидатом на роль средства
междиалектного общения. Думается, что в этой роли чаще всего
выступал литературный стандарт.
Разумеется, мы далеки от предположения что все поселенцы
периода колонизации свободно владели литературным языком.
Прав Г. Курат, считая, что многие из них говорили на местных
диалектах, а многие на литературном языке с ярко выраженной
диалектной окраской. Однако, как уже отмечалось выше, в тот
период уже завершилось формирование единого общенациональ-
ного литературного языка, позиции которого по сравнению с тер-
риториальными диалектами значительно расширились и укрепи-
лись. Уже тогда общенациональный стандарт выступал в каче-
стве наддиалектной коммуникативной системы в Англии. Как
отмечает В. Н. Ярцева, к тому времени значительно возрос соци-
альный престиж национального литературного языка, тогда как
территориальные диалекты получили в основном отрицательную
социальную оценку12.
Все это свидетельствует о том, что именно Standard English
(разумеется, с местными модификациями) использовался в каче-
стве интердиалектной коммуникативной системы англоязычными
поселенцами. Этот вывод, в частности, подтверждается тем об-
стоятельством, что почти все реликтовые черты, обнаруживаемые
в фонологических микросистемах американских диалектов, вос-
ходят к ранненовоанглийскому литературному языку, хотя, разу-
меется, ни одна из них не представляет собой застывшего от-
тиска системы ранненовоанглийского языка.
Вместе с тем нельзя отрицать возможности генетической
связи между отдельными явлениями фонологической системы
американского варианта или его диалектов и соответствующими
явлениями территориальных диалектов Англии XVII—XVIII вв.
Так, например, вполне возможно, что встречающаяся в восточно-
новоанглийском региональном типе американского варианта оп-
позиция [о~ои] в road^rode происходит, как предполагает
Э. Экуолл 13, от сходной оппозиции в диалекте восточной Англии.
Точно так же едва ли можно отрицать полностью влияние про-
цесса смешения диалектов на формирование фонологических
микросистем американских диалектов. Однако, в целом, наиболь-
шее влияние оказал именно литературный стандарт ранненово-
английского периода, а не территориальные диалекты поселенцев.
В пользу такого вывода говорит и то немаловажное обстоя-
тельство, что формирование региональных типов (диалектов)
американского варианта протекало наиболее активно и интен-
сивно в таких крупных культурных, политических и экономиче-
ских центрах Северной Америки колониального периода, как
12 В. Н, Ярцева. Указ, соч., стр. 159.
13 Е. Ekwall. American and British pronunciation. Uppsala, 1946.
224
Бостон, Нью-Йорк, Филадельфия, Чарльстон, Ричмонд. Сам по
себе термин «диалект» может быть применен по отношению к фо-
нологическим микросистемам английского языка колониальной
Америки лишь весьма условно и с серьезными оговорками.
Не случайно в лингвистической литературе этот термин часто за-
меняется другим — «региональный тип». Дело в том, что этало-
ном для региональных разновидностей американского варианта,
формировавшихся вокруг указанных центров атлантического
побережья Америки, была не народно-разговорная речь, которая
обычно связывается с понятием «диалект», а скорее речь ме-
стной элиты, несомненно, владевшей литературным стандартом,
с определенными локальными чертами.
Остается рассмотреть вопрос о тех дивергентных процессах,
которые определили существующую в настоящее время террито-
риальную вариативность американского варианта и его отличия
от британского варианта английского языка на фонологическом
уровне. Прежде всего следует отметить, что в течение раннего
периода формирования американского варианта (XVII—XVIII вв.)
британский вариант литературного английского языка продолжал
сохранять высокий социальный престиж и оставался основным
источником языковых инноваций. Однако влияние британского
варианта на язык англоязычных жителей Северной Америки
распределялось неравномерно. Наибольшее влияние испытывали
центры английских поселений атлантического побережья. Но и
на них сказывалось отсутствие регулярных культурных связей
с метрополией. О «культурном отставании» колониальной Аме-
рики и его отражении в языке поселенцев убедительно пишет
А. Марквардт в своей книге «Английский язык в Америке» 14.
По его мнению, глубинные районы, далеко отстоящие от побе-
режья,' были в меньшей степени подвержены языковому влиянию
метрополии, чем прибрежные территории.
В этом отношении показательно распространение на англий-
ский язык в Америке такой инновации, как вокализация пред-
консонантного /г/. Как отмечает П. Траджил15, конфигурация
районов с предконсонантным /г/ на лингвистической карте Анг-
лии свидетельствует о том, что инновация возникла в централь-
но-восточных районах страны. Далее волна этой инновации по-
степенно затухала по мере ее распространения на запад и на
север, где до сих пор существуют диалекты с предконсонант-
ным /г/. Однако во многих городских центрах, окруженных по-
добными диалектами, преобладающей формой произношения
является «безэрная». По мнению Траджила, это объясняется тем,
что языковые инновации часто распространяются от центра
к центру и лишь затем — на периферию.
14 A. Marckwardt. American English. N. Y., 1958; A. Marckwardt, R. Quirk.
A common language. Washington, 1965, стр. 39.
15 P. Trudgill. Sociolinguistics an introduction. Harmondsworth, 1974, стр. 158.
1/aJ15 Теория языка 225
В свете изложенного выше становится понятным распределе-
ние «безэрных» массивов на лингвистической карте Америки.
Обращает на себя внимание то, что массивы группируются во-
круг старейших центров атлантического побережья — Бостона,
Нью-Йорка, Чарльстона, Ричмонда. По-видимому, именно на эти
центры распространилась указанная инновация прежде, чем она
охватила близлежащие ареалы, не затронув запада и севера
страны.
В дальнейшем «безэрное произношение» превратилось в ряде
районов (например, в Нью-Йорке) в рецессивную диалектную
черту, постепенно отступающую под натиском национальной
нормы и получающую отрицательную социальную оценку 16.
Наряду с инновациями, проникшими из британского варианта
и возникшими на американской почве, каждый региональный
тип американского произношения сохранил и ряд реликтовых
черт. Уникальные сочетания инноваций и реликтовых явлений
и составляют специфику каждого регионального типа. Показа-
тельно, что, например, в «безэрных» типах (в восточноново-
английском и южном) сохранилось наиболее последовательное
фонологическое противопоставление for и four.
Если формированию различительных черт американского
варианта в целом способствовало ослабление коммуникативных
связей с метрополией, то развитию дивергентных явлений внутри
американского варианта в немалой мере способствовала разоб-
щенность колоний и поселений на раннем этапе колонизации
Америки. Как отмечает, например, Г. Курат17, понадобилось
почти полтора века для того, чтобы поселение в районе Массачу-
сетского залива соединилось с поселением в низовьях реки Кон-
нектикут. За это время в речи жителей данных поселений успел
образоваться ряд специфических признаков, которые до сих пор
лежат в основе дифференциации диалектов восточной и западной
Новой Англии.
В целом же указанные выше экстралингвистические факторы
и общие внутрилингвистические тенденции определили парал-
лелизм процессов развития фонологических систем американского
и британского вариантов английского языка и микросистем аме-
риканского варианта, а также преобладание сходных направле-
ний развития по отношению к процессам дивергенции. Парал-
лелизм значительного большинства звуковых изменений, которым
подверглись эти системы, проливает дополнительный свет на
существующее соотношение между ними как между системами
с преобладающими чертами сходства.
16 W. Labov. The social stratification of English in New York City. Washing-
ton, 1966.
17 H. Kurath. Area linguistics and the teaching of English. «Language Lear-
ning», 1961, March, стр. 14.
226
НЕКОТОРЫЕ МОРФОЛОГИЧЕСКИЕ
И СИНТАКСИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ГЛАГОЛА
СОВРЕМЕННЫХ ШОТЛАНДСКИХ ДИАЛЕКТОВ
Г, С. Щур, Л. И. Христенко
Классификация современных шотландских диалектов 1 представ-
ляет большие трудности как из-за их недостаточной изученности,
так и в силу существования многочисленных диалектов на тер-
ритории Шотландии и неопределенности их границ.
В лингвистической литературе применяется целый ряд тер-
минов для обозначения континуума шотландских диалектов:
Scottish Language, Lowland Scots, Scots, Scots dialects, Scots
dialect, что свидетельствует о разногласиях лингвистов по поводу
статуса шотландских диалектов1 2.
На необоснованность употребления термина «шотландский
диалект» справедливо указывает Уайз. Он пишет, что, «если
подходить строго, то неправомерно использовать термин „шот-
ландский диалект" вместо термина „шотландские диалекты", по-
скольку нет такой другой маленькой области во всем англого-
ворящем мире, как Шотландия, которая была бы раздроблена
на столь огромное количество диалектов. Если применительно
к Англии мы говорим о диалекте того или иного графства, то
для Шотландии следует говорить о диалекте данной долины,
деревни или еще более мелкой гомогенной в языковом отношении
территории» 3.
Этим обусловлено и существующее в лингвистических рабо-
тах дробное деление шотландских диалектов. Дж. Райт4 и
У. Скит5 различают девять диалектных групп; У. Грант6 выде-
ляет только четыре, но три из них (северная, центральная и
южная) имеют последующее деление на подгруппы и подпод-
группы. В настоящее время диалекты сохранились преимуще-
ственно на северо-востоке и юге Шотландии. Английский язык
все больше вторгается в районы распространения диалектов, что
вызывает возникновение самых разнообразных переходных форм
речи.
1 Шотландская группа выделяется как одна из четырех основных групп
современных диалектов германского происхождения в Великобритании
наряду с северной, центральной и южной.
2 Подробнее об этом см.: Г. С. Щур, Л. И. Христенко. Из истории шот-
ландских диалектов английского языка. «Вопросы грамматического
строя германских языков», вып. 90. Омск, 1975.
3 С. М. Wise. Applied Phonetics. N. Y., 1957, стр. 256.
4 J. Wright. The English dialect grammar. London, 1905, стр. 1.
5 W. Skeat. English dialects from the 9-th century to the present day. Cam-
bridge, 1912, стр. 107.
6 W. Grant. The Scottish National Dictionary, v. I. Edinburgh, 1941,
стр. XXIX.
227
15*
Шотландские диалекты занимают особое положение по срав-
нению с другими диалектами английского языка. Это обусловли-
вается, во-первых, тем, что они имеют больший престиж
в Англии, чем североанглийские диалекты ввиду их националь-
ного характера7; во-вторых, шотландские диалекты являются
диалектами письменными, так как в Шотландии с XIV в. суще-
ствует «непрерывная литературная традиция» 8.
Современные шотландские диалекты обнаруживают целый
ряд расхождений с нормативным английским языком, что обус-
ловлено в основном их консервативностью: в диалектах сохрани-
лись черты, свойственные не только среднешотландскому, но и
древнеанглийскому языку.
Наибольшее количество расхождений со стандартным англий-
ским диалекты обнаруживают в области морфологии и синтаксиса
глагола.
При образовании форм настоящего простого времени для
большинства шотландских диалектов характерно присоединение
флексии -s для всех лиц (ед. и мн. числа). Причем, в 1-м лице
ед. числа флексия -s присутствует всегда, если подлежащим пред-
ложения является относительное местоимение; иногда -s добав-
ляется для выражения обычного действия независимо от того,
какой частью речи является подлежащее 9.
Формы мн. числа (1, 2, 3 лица) настоящего простого, пер-
фекта, а также настоящего и прошедшего продолженного обра-
зуются по типу форм 3-го лица ед. числа, если подлежащим
является существительное или группа личных местоимений. Это
относится и к тем случаям, когда местоимение (подлежащее) от-
делено от глагола (сказуемого) каким-либо словом, например:
.. .an’ we a’ accepted, an’ was lookin’ forward tae it, I can tell ye
(S. U., 101) '...и мы согласились и с нетерпением ждали этого,
скажу я вам’; Shure you an’ me’s had many a dram when yer
inspector wisnae lookin’! (S. U., 64) 'Конечно, ты и я, оба мы на-
вели страх, пока инспектор не присматривал’; ... an’ friends is
aye wantin’ her (S. U., 100) '... а друзьям всегда она нужна’.
Любопытно, что это явление было характерно и для средне-
шотландского языка (Middle Scots), ср.: Na thing of lufe I knaw
hot keipis 'Ничего о любви не знаю, но храню’; Syne I defend
and forbiddis 10 'Я быстро защищаю и запрещаю’.
В большинстве шотландских диалектов не существует специ-
альных форм выражения нереального действия. Для этого ис-
пользуются глагольные формы в изъявительном наклонении. Но
в некоторых северо-восточных диалектах (Абердин, Банф) ши-
роко используются синтетические формы сослагательного накло-
7 G. L. Brook. English dialects. — OUP, 1965, стр. 19.
8 Там же, стр. 188.
9 И7. Grant, М. Dixon. Manuel of Modern Scots. — CUP, 1921, стр. 112.
10 G. G. Smith. Specimens of Middle Scots. Edinburg—London, 1902,
стр. XXXV.
228
нения, которые представляют собой основу смыслового глагола
без окончания для всех лиц ед. и мп. числа. Ср/ Gin there
binna, пае thanks to them for’t ... (Gibb, 107) 'Если бы это не
случилось, я бы не поблагодарил бы их за это’; If ye be a robber,
ГП have пае money (SK, 12) 'Если ты разбойник, то у меня нет
денег’.
Синтетические формы сослагательного наклонения употре-
бляются в некоторых типах придаточных предложений:
а) в условных придаточных предложениях с союзами gin,
gif (англ, if), используемых для обозначения будущего и настоя-
щего: ... gif it come to the minister’s hearing, I’ll take the sin
and blame o’t on myself (Log, 255) 'Если это дойдет до министра,
я возьму этот грех и вину на себя’; Well, gin he speer, aw maun
jist till’im the trowth (Gibb, 203) 'Ну, если он спросит, я просто
должен буду сказать ему правду’; Gin she grow weary, tell her
I’ll be back in a few days... (Ross, 43) 'Если она будет скучать,
скажи ей, что я вернусь через несколько дней’; Well, gin ye be
sae positive... come back when e’er ye please (Ross, 40) 'Hy,
если ты так этого хочешь, возвращайся, когда тебе будет удобно’.
б) в уступительных придаточных предложениях с сою-
зом though: ... though ye be made an el’yer ye maunna be owre
shappus wi’ fowk (Gibb, 189) 'Хотя тебя поставили старшим, ты
не должен быть слишком резок с людьми’; Tho’ they be servants,
yet that they are men (Ross, 185) 'Хотя они и слуги, они все же
люди’; Nor mair be putten till, Whate’er ye be (Ross, 64) 'He
должно возвышать кого-либо’.
в) в придаточных предложениях времени, относящих дей-
ствие к будущему, например: ... but she’ll luik wi’ clear een ere
she see that again, I doot (Gibb, 50) 'Как бы он пи был, но пой-
мет ли она все, когда увидит это снова, я сомневаюсь’; She...
wou’d need canny guiding ere she stay (Ross, 41) 'Если она оста-
нется, ею нужно будет очень тонко управлять’.
Кроме того, синтетические формы сослагательного наклоне-
ния используются в косвенном вопросе: I speer / What ye be
seeking, an’ what fuish you here (Poss, 29) 'Я спрашиваю, что ты
здесь ищешь и что высматриваешь’; Weel, how the deil do you
ken whether this be the road or no? (Log, 125) 'И откуда тебе
знать — это та дорога или нет?’
Указанные формы восходят к типичной для шотландского
XVI—XVII вв. форме beis (bes), которая применялась наряду
с will be и shall be в функции сказуемого для отнесения действия
к будущему: Traist weilL .. the feild this da beis ouris 11 'Поверьте,
сегодня это поле будет наше’.
Следует отметить, что в шотландских диалектах, помимо ин-
вентаря форм, совпадающих со Standart English, имеются еще и
11 Е. С. Traugott. A History of English Syntax. N. Y., 1972, стр. 116.
16 Теория языка 229
особые формы, которые служат для выражения прошедшего дей-
ствия (narrative past). К ним относятся формы типа I says,
we thinks, специфика которых состоит в том, что флексия -s
(показатель 3 лица ед. числа наст, времени) наличествует во
всех лицах ед. и мн. числа: Well, awa’ we gaes wi’ Sarnie o’ the
shaltie... (Gibb, 225) 'И вот мы выходим с Сэмми из укрытия’..
I tuk’ her doon, an’ she tells a’ the ithers aboot hoo she got pe-
rished. .. (S. U., 103) 'Я спускаюсь с ней, и она рассказывает
всем о том, как она потерялась’; I thocht little o’that, but gaed
awa’ into the hoose, an’ meets hersel’ at the vera door (Gibb, 214)
'Я не обратил на это внимание, а пошел обратно в дом и на-
толкнулся на нее прямо в дверях’.
Данные формы следует отнести к числу грамматических
средств, служащих для выполнения определенного стилевого
задания: оживления уже совершившегося действия. Такой стили-
стический эффект достигается за счет использования форм на-
стоящего времени, которому, как известно, свойственно употре-
бление в значении будущего и прошедшего ввиду немаркирован-
ности его форм. Настоящее историческое характерно и для
русского языка (ср.: иду я вчера и вижу...). Однако, если в рус-
ском языке формы настоящего времени приобретают значение
настоящего исторического лишь в конситуативных условиях,
то в шотландских диалектах это значение свойственно самой
форме.
Это же явление наблюдается и в некоторых американских
диалектах12.
Для шотландских диалектов типично употребление длитель-
ных времен глаголов, которые весьма редко используются в Con-
tinuous в нормативном английском в значении индефинитных
времен: But am dootin' ye’re a fell billy with the faces (SR, 101)
'Но я сам сомневаюсь, что ты хорошо помнишь лица’; Weel,
we're a'coontiri on’t, Sam’l (SR, 101) 'Мы все рассчитываем на
это, Сэмюэль’; It’s no’ that lang since we tasted this cake afore,
A'm thinkin'... (S. U., 43) 'He так давно мы уже пробовали та-
кой торт, мне кажется’; Гт heariri yer to be mairit (SR, 114)
'Я слышала, ты вышла замуж’.
Поразительной чертой некоторых шотландских диалектов яв-
ляется сохранение разграничения между отглагольным сущест-
вительным на -ing [in] и причастием I на -an [on], что харак-
терно для диалектов Роксбро и Кейтнесса 13.
Примеры: Some ither carles were rowan strang (Sal, 29)
'Несколько карликов брели как-то странно’; Ye shud hae seen
12 L. Pound. Dialect speech in Nebraska. «Dialect Notes», 1905, v. 2, № 1,
стр. 59.
13 D. B. Nicolson. Dialect. «The County of Caithness» Wick, 1907, стр. 61;
I. C. Smith. Scots and English. «University of Edinburgh Journal», 1934
v. 7, № 1, стр. 22.
230
it float... We creakan beams... (Sal, 27) 'Вы должны были ви-
деть, как он проплыл, скрипя...’
Данное разграничение, присущее еще среднешотландскому
языку (ср.: причастие I на -and/-ant, отглагольное существи-
тельное на -yng/-yn и -епа/-еп), не сохранилось в большинстве
шотландских диалектов северо-востока и юга и во всех диалек-
тах центра Шотландии.
Следует отметить некоторые особенности в употреблении
вспомогательных глаголов will, would, shall и should. Так, гла-
голы will и would используются в отличие от Standard English
для образования форм 1-го лица ед. и мн. числа всех будущих
времен. Это относится в первую очередь к вопросительным пред-
ложениям: ...will I tak’ ye straight in to your aunt? (SR, 90)
'Тебя отвезти прямо к твоей тетушке?’; Will we get a sail on’t?
(Gibb, 17) 'Мы поплывем па нем?’
В утвердительных и отрицательных предложениях в 1-м лице
ед. и мн. числа иногда используется форма ’se (’s) 14, которая
восходит к среднешотландской форме sal (англ, shall). Однако
в большинстве диалектов эта форма является скорее элементом
фразеологических выражений, так как количество глаголов, со-
четающихся с данной формой, весьма ограничено: warrant, wud
(англ, wager), be и т. д. Примеры: Ou, Г se warrant ye’ll be after
Bel... (SR, 101) 'Я отдам приказ, чтобы он следил за Беллом...’;
Г se be back in ten meenits (SR, 108) 'Я вернусь через 10 ми-
нут’; ... We’se jist bide an’ get a word fae ’im (Gibb, 73) 'Мы
распрощаемся сейчас и передадим ему сообщение’.
Форма ’se в диалектах Абердина 15 употребляется и для образо-
вания форм 2-го лица ед. числа будущего времени.
Следует отметить также, что сокращенная форма ’ll (will)
присоединяется не только к личным, вопросительным и относи-
тельным местоимениям (как в нормативном английском языке),
но и к существительным, наречиям, что составляет одну из
особенностей шотландской орфографии, отражающей своеобразие
дистрибуции этой формы в шотландских диалектах. Примеры:
There’s пае wumman'll run ma life for me (S. U., 64) 'У меня нет
женщины, которая бы вела хозяйство’; Dae ye по think... pub-
lic'll gar him want to lie low for a while? (Hyp, 75) 'Ты не ду-
маешь, что собравшиеся заставят его лечь (полежать)?’ ...for the
rest о time bleck men’ll Bycle. on gerss an air, sae suin’ll Dwyne
awa (Salt, 42) 'В оставшееся время «черные» будут прощаться
везде’.
Особенностью некоторых центральных и южных диалектов яв-
ляется наличие у модального глагола сап неличных форм: инфи-
14 I. Wilson. The Dialects of Central Scotland. Oxford, 1926, стр. 91;
T. Wright. The Dialect of Ayrshire. «Proceedings of Royal Philosophical
Society of Glasgow» (Glasgow), 1925/26, v. LIV, стр. 46.
15 E. Dieth. Grammar of the Buchan dialect, v. I. Cambridge, 1932, стр. 175.
231
16*
нитива I (сап), инфинитива II (could), герундия (cannin’) и при-
частия II (cuid) 16.
Примеры: I didn’t use tae could tak them at aa (SND, 23)
'Мне обычно не удавалось брать их’; Will ye no can do it? (SND,
23) 'Ты не сможешь сделать это’; Wi’ him по cannin wun
hyim wi’ the railway strike (SND, 23) 'Благодаря тому, что он не
мог добраться домой из-за забастовки’; Thay haena cuid geate
eane (SND, 23)
Модальный глагол suld (sud) (англ, should) используется
в диалектах Лотиана, Файфа17 и некоторых диалектах Абер-
дина 18 лишь в значении ought to, тогда как в остальных зна-
чениях, свойственных глаголу should в стандартном английском,
употребляется глагол would.
Выше были описаны некоторые морфологические и синта-
ксические особенности глагола 19 современных шотландских диа-
лектов. Есть все основания полагать, что взаимодействие между
стандартным английским языком и шотландскими диалектами не
ограничивается только влиянием на них английского языка, по
имеет место и обратное их воздействие на английский язык, что
подтверждается наличием некоторых особенностей английского
языка в Шотландии.
ИСТОЧНИКИ И ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
W. Alexander. Johnny Gibb of Gu-
shetneuk. Edinburgh, 1897 — Gibb.
L D. Carrick. The Laird of Logan,
Edinburgh, 1878.
W. Grant. The Scottisch National
Dictionary, v. 2. Edinburgh,
1947 — SND.
R. Maelellan. The Hypocrite. Lon-
don. 1970 —Hyp.
Saltire Review, v. I, No. 2, 1954 —
Sal.
Saltire Review, v. I, No. 1, 2,
1955—Salt.
Scottish Short Stories, ed. by
I. M. Reid. London, 1963 — S. R.
Scottish Short Stories, ed. by
F. Urquhart. London. 1957 — S. U.
16 W. Grant. The Scottish national dictionary, v. 2. Edinburgh, 1947, стр. 23;
см. также: W. Grant, M. Dixon. Указ, соч., стр. 117; I. Wilson. Указ, соч.,
стр. 91; Г. С. Щур. О некоторых особенностях модальных глаголов
в шотландском языке. «XI научная сессия Новосибирского гос. пед.
ин-та», вып. 6. Новосибирск, 1967, стр. 97—104.
17 I. Wilson. Указ, соч., стр. 91.
18 Е. Dieth. Указ, соч., стр. 175.
19 Подробнее об этом см.: Л. И. Христенко. Некоторые структурные осо-
бенности современных шотландских диалектов английского языка. «Во-
просы грамматического строя германских языков», вып. 90. Омск, 1975;
она же. О некоторых морфологических и синтаксических особенностях
шотландского национального варианта английского языка. — Там же.
232
ОТЛИЧИТЕЛЬНЫЕ ОСОБЕННОСТИ
АМЕРИКАНСКОГО ВАРИАНТА АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКА
Г. Шпицбардт
Среди разновидностей английского языка за пределами Велико-
британии ведущим является американский вариант, поскольку и
в произношении, и в написании, и в словоупотреблении и слово-
образовании, в известной мере и в синтаксисе он отличается от
британского варианта в значительно большей степени, чем англий-
ский язык Австралии или Индии (так называемый Indian Eng-
lish), не говоря уже об английском языке Новой Зеландии, в ко-
тором не наблюдается почти никаких отклонений. К этому сле-
дует добавить, что в настоящее время американский вариант
получает все большее распространение и в других англоязычных
странах через различные каналы (телевидение, кино, печать, ли-
тература, модные шлягеры, экономические связи, военные пакты
и т. п.), что в конечном результате приводит ко все большему
проникновению американизмов и в британский вариант англий-
ского языка. Однако в целом «транс-атлантический акцент» или
Americanese, как иногда называют американскую разновидность
английского языка, по-видимому, не получил распространения
среди британцев. Когда несколько лет тому назад одну молодую
леди в Лондоне попросили показать ближайшую к площади
Кингс Кросс станцию «подземки» (subway), она не только лю-
безно объяснила иностранцу, как пройти к станции, но и не пре-
минула указать на ошибочное употребление слова subway вместо
underground. В свою очередь, американцам представляется ко-
мичным «английский акцент». Так, А. Рид приводит в своем ин-
тересном докладе «Расхождение и сближение широко распростра-
ненных языков» на XI Международном конгрессе лингвистов
(Кембридж, Массачусетс, август 1962 г.) следующий рассказ:
«Один англичанин, который завел знакомство с торговцем устри-
цами в сельской местности штата Мериленд, заметил, что его
знакомый довольно часто посмеивается во время разговора. Он
рассказывает: «После того, как мы познакомились поближе,
я решился спросить у него, что его так забавляло. Он объяснил,
что его смешил мой английский акцент и добавил: „Я понимаю,
что иначе вы не можете, но вы говорите так забавно, что я не
могу удержаться от смеха44. (I know as you cain’t help it, — he
said, — but you talk so ammighty funny, I just gotta layuff)».
В своем социолингвистическом исследовании А. Рид указывает и
на то историческое обстоятельство, что первые поселения англи-
чан на американском континенте возникли в те времена, когда
плавание через океап занимало по крайней мере шесть полных
опасностей недель. Подобная изоляция послужила почвой для
233
национализма такой степени, которая побудила Н. Вебстера за-
явить в 1789 г., что «как нация мы крайне заинтересованы в том,
чтобы противостоять принятию любого плана, направленного на
достижение единообразия с британским языком, даже если бы
предложенный план был абсолютно безупречным». Однако еще
при его жизни в результате открытия пароходного сообщения
с Европой в 30-е годы XIX в. Англия оказалась всего лишь
в восьми днях пути от американского континента. Как отмечает
А. Рид, рост коммуникаций сместил соотношение в сторону сбли-
жения.
Однако необходимо помнить, что несмотря на всё своё своеоб-
разие, особенно в произношении, орфографии и словоупотреблении,
язык американцев всегда оставался английским во всех своих
фундаментальных чертах (согласно терминологии В. Матезиуса,
оставался им по своей «лингвистической характерологии»). Иначе
говоря, его не следует рассматривать ни как самостоятельный
язык, взятый сам по себе, ни как так называемый «смешанный
язык». Далеко идущее смешение или контаминацию в американ-
ском варианте английского языка можно наблюдать лишь в об-
ласти лексики. Термин «американский язык» в том смысле, в ко-
тором он употребляется некоторыми крайне патриотически на-
строенными американцами, в том числе и американским
журналистом и филологом Г. Менкеном, не только вводит в за-
блуждение, но и является неверным в научном отношении. В то
же время некоторые английские филологи безоговорочно рассма-
тривают и британский, и американский, и австралийский, и ин-
дийский варианты английского языка как территориальные ва-
рианты английского языка. Как уже доказывалось в одной из
наших работ, в лингвистическом плане представляется неоправ-
данным говорить об «индийском варианте английского языка»
как об еще одной разновидности английского языка наподобие
американского или австралийского вариантов.
Что касается американского варианта, то в нем до сих пор
наблюдается действие общих тенденций развития английского
языка, и прежде всего тех из них, которые были, в частности,
характерны для ранненовоанглийского языка в начале XVII в.,
когда он был перенесен на американский континент. Эти тенден-
ции ко все большему упрощению и унификации, к широкому
использованию конверсии, беспрепятственному включению в сло-
варь иноязычных элементов уже описывались и в трудах по исто-
рии английского языка, и в специальных исследованиях, посвя-
щенных становлению и развитию его американского варианта.
После разделения обе разновидности английского языка — язык
Британских островов и его американский вариант — пошли
в своем развитии по разным путям, особенно в области произ-
ношения. Как отмечает А. Рид, «в Америке, не имевшей центра,
подобного Лондону, не произошел процесс централизации куль-
туры, как это имело место в Англии, и потому в Англии гораздо
234
легче, чем в Америке, нормы произношения подвергались воз-
действию новомодных причуд, и по той же причине именно
в Англии отмечается гораздо большее число фонологических ин-
новаций».
Две основные черты характеризуют общее развитие американ-
ского варианта английского языка. С одной стороны, наблюдается
сохранение старых языковых форм, что создает впечатление того,
что американский вариант является более архаичным, нежели
британский. Это можно проиллюстрировать примерами и из сферы
лексики, где встречаются такие архаизмы, как apparel вм. clo-
thing ’одежда’, fall вм. autumn 'осень’, mad вм. angry 'сердитый’,
и из сферы морфологии, где используются такие причастные
формы, как gotten от 'доставать’ и proven от 'доказывать’, вм. со-
ответствующих got и proved. С другой стороны, в американском
варианте можно проследить неуклонное стремление к неологизмам
и новообразованиям, особенно в области лексики.
Становление и развитие американского варианта английского
языка тесно связано с историей заселения США. В целом, сле-
дует принять во внимание три основных этапа этого процесса.
1. 1607—1790 гг. Заселение прибрежной полосы с севера на
юг английскими переселенцами, шведами и датчанами. Основной
областью немецких поселений была Пенсильвания (в XVII в. пре-
обладали религиозные секты, позднее— беженцы из Пфальца).
До прибытия этих групп иммигрантов данный район был заселен
французами и испанцами.
2. 1790—1880 гг. Колонизация Среднего Запада (Кентукки,
Огайо, Индиана, Иллинойс, Миссури, Висконсин, Мичиган, Ай-
ова, Миннесота). Повышенная иммиграция наблюдается в 40—
80-е годы: в этот период прибыло более 9 млн. иммигрантов, пре-
имущественно из Европы (шотландцы, ирландцы, немцы, англи-
чане, скандинавы).
3. С 1880 г. по настоящее время. В последнее десятилетие
XIX в. в Америку прибыло около одной пятой части населения
Норвегии и Швеции вместе взятых. Как правило, выходцы из
Скандинавии селились в Миннесоте и верхней части долины Мис-
сисипи. В начале XX в. наблюдается новая волна иммиграций,
преимущественно из Восточной и Южной Европы: ее составляют
чехи и словаки, русские, поляки, евреи, югославы, итальянцы,
греки и многие другие.
К американскому «котлу», переплавившему почти все нацио-
нальности, следует добавить африканских рабов и иммигрантов
из не-европейских стран — китайцев, японцев, филиппинцев,
а также остатки индейских племен, коренных жителей Америки.
Уже во втором или третьем поколении потомки иммигрантов
различных национальностей употребляют американский вариант
английского языка в качестве родного языка. Следующие истори-
ческие факты сыграли важную роль в развитии американского
варианта как национального языка. Это прежде всего, поражение
235 .
французов и «американская революция» (как американцы назы-
вали войну за независимость в XVIII в.), затем в XIX в. следует
колонизация Запада как существенный момент общего процесса
американизации, особенно в области культуры, быстрая инду-
стриализация и введение трансконтинентальных путей сообщения
и, наконец, установление в XX в. контактов с другими нациями
в результате экспансионистской внешней политики США, а также
две мировые войны. В мозаике американской культуры выде-
ляются два основных течения, которые могут быть прослежены
и в процессе исторического развития языка: развитие достиже-
ний классической европейской мысли и влияние новых форм
культуры, созданных теми пионерами (трапперами, золотоиска-
телями, скваттерами и фермерами), которые медленно, но неу-
клонно продвигали границы колонизации на запад до тех пор,
пока это трансконтинентальное движение не завершилось на по-
бережье Тихого океана.
Среди трех диалектных областей, или диалектных типов — се-
веро-восточного, южного и западного, последний следует рассмат-
ривать как наиболее важный. Он охватывает все центральные и
западные штаты, центральные атлантические штаты — Нью-
Джерси и Пенсильванию, а также г. Нью-Йорк и часть штата
Нью-Йорк, расположенную к западу от р. Гудзон. Именно запад-
ный диалект американского варианта английского языка и назы-
вают обычно американским вариантом английского языка или об-
щеамериканским вариантом английского языка.
Ниже будут описаны отличительные черты этого варианта анг-
лийского языка (АЕ — американский вариант английского языка;
BE — британский вариант английского языка).
1. Произношение
Ударение. АЕ — research, BE — research ' исследование ’
dictionary dictionary 'словарь .
Гласные. АЕ [ае] или [ае:] вм. BE [а:] перед f, s, th, n: after
'после’, calf 'теленок’, ask 'спрашивать’, path 'тропа’, can’t от can
'мочь’, ср. I can’t have a dance, I got ants in my pants; AE (a]
вм. BE [o]: hot dog 'сосиска’, dollar 'доллар’, problem 'проблема1 * * * 5,
philosophy 'философия’; АЕ [u:] вм. BE [ju:]: stupid 'глупый’,
student 'студент’, по не в слове music 'музыка’.
В современном британском варианте английского языка на-
блюдается тенденция «дейотировать» слова с сочетаниями ru-, su-,
lu-, ср. rude [ru : d] 'грубый’, lunar [’lu : пэ] 'лунный’, suit [su : t]
'костюм’— однако, assume [o’sju : m] 'принимать’, которое амери-
канцы произносят как [o’su:m], соответственно своей норме.
Дифтоиги. В таких словах, как date 'дата’, name 'имя’, note
'записка’, home 'дом’ происходит понижение дифтонгов, что легко
рассматривать как сохранение произносительной нормы эпохи
Шекспира.
236
Согласные. Прежде всего необходимо упомянуть произно-
шение поствокального г в словах типа work 'работа’, саг 'автомо-
биль’, fur 'мех’. Первоначально в среднеанглийский период звук
г произносился как согласный, ср. firm [firm] 'твердый’, earth
[егб'] 'земля’, turn [turn] 'поворот’, word [word] 'слово’. Но уже
в середине XIV в. силлабическое качество звука г вызвало ней-
трализацию гласных [i], [и] и [о], вследствие чего они слились
в одном слоге [or]. В английском литературном языке XVII в.
это ретрофлексивное г все больше и больше ослабевало, пока оно
окончательно не исчезло в XVIII в., в то время как в средневос-
точных и западных областях американского варианта оно сохра-
нилось в большей или меньшей степени под влиянием ирланд-
ского, шотландского, северного диалектов английского и немец-
кого.
Что касается согласного [1], то американцам свойственно про-
износить его как твердый, или «темный» звук в любом положе-
нии, так, что можно услышать lady 'леди’, like 'подобный’, believe
'верить’ с «темным» [1] вместо мягкого [1] в британском ва-
рианте.
Глухие согласные [р], [t], [kJ ослаблены в американском
варианте в положении между ударным предшествующим гласным
и последующими безударными гласными, ср. в слове property 'соб-
ственность’ [’prabodi] вм. [’propoti] и в слове flocking 'стечение’
[’flagig]BM. [’fhkig]. В этой связи можно привести примеры из
разговорной речи, ср. twenty [tweni] 'двадцать’ и I want to go [ai’
wono’go] 'я хочу уйти’.
2. Орфография
АЕ -от вм. BE -our: color 'цвет’, labor 'труд’, humor 'юмор’;
АЕ -ize (-ization) вм. BE -ise (-isation); crystallize 'кристаллизи-
ровать’, crystallization 'кристаллизация’. Это явление, ставшее
общей нормой в Америке, приписывается и британскому вари-
анту в словаре Concise Oxford Dictionary, к глубокому огорчению
британских филологов—специалистов по классическим язы-
кам. По-видимому, они правы, ссылаясь на тот факт, что напи-
сание -ise всегда допустимо, в то время как написание -ize в не-
которых случаях может быть и неверным, ср. такие слова
негреческого происхождения, как exercise 'упражняться’, surprise
'удивлять’, circumcise 'совершать обрезание’, и совершенно во-
пиющий случай с analyze (с z) от греческого существительного
analysis 'анализ’, которое никогда не писалось с z.- АЕ -ег вм. BE
-re: fiber 'волокно’, center 'центр’, theater 'театр’.
Упрощение написания слов иноязычного происхождения, ср.
program 'программа’, catalog 'каталог’, anemia 'анемия’. АЕ -se
вм. BE -се: defense 'оборона’, license 'лицензия’.
Наблюдается и предпочтительное употребление префикса in-
(im-) вм. BE en- (em-) в таких словах, как inclose 'ограждать’,
inclosure 'ограждение’.
237
Некоторые сложные слова в АЕ пишутся без дефиса: makeup
^грим’, breakdown 'поломка’, postoperatively ‘постоперационно’.
Часто встречаются случаи специфического написания того
или иного слова, ср., например, draft (BE draught 'тяга’), gage
(BE gauge 'масштаб’), pajamas (BE pyjamas 'пижама’); упомя-
нуть все в столь кратком обзоре не представляется возможным.
3. Словоупотребление
Заимствование из других языков: squaw 'женщина’ (ин-
дейск.), chute 'спуск’ (фр.), cafeteria 'кафетерий’ (исц.), boss
'босс’ (нид.), guy 'парень’ (идиш), U-boat 'немецкая подводная
лодка’ (нем.).
Что касается слова Yankee, то представляется более вероят-
ным, что оно произведено от искаженного индейцами француз-
ского слова anglais 'английский’ (ср. англ. Cape Comorin от Капуа
Kumari в Южной Индии), менее вероятно, что оно восходит к гол-
ландскому имени собственному Jan Kees — прозвищу, данному
голландцам в Нью-Амстердаме (позднее Нью-Йорке), которое,
будучи псевдоформой мн. числа, стало употребляться как форма
ед. числа.
Употребительность слов, считающихся архаичными в BE:
АЕ I guess вм. BE I think 'я полагаю’, АЕ fall вм. BE
autumn 'осень’, АЕ mad вм. BE angry 'сердитый’.
Изменение значения: АЕ store-shop соответствует BE supply
'запас’. АЕ bug означает 'жук’, 'насекомое’, тогда как в BE bug
имеет значение 'клоп’. Поэтому в качестве аналога британского
bug в Америке выступает уже новое слово — a bed-bug. АЕ fall
является эквивалентом BE autumn 'осень’, а АЕ corn 'маис’,
'кукуруза’ в BE означает 'зерно’, 'пшеница’, 'зерновые хлеба’.
Новые американизмы. В последнее время в британском
варианте появилось много новых слов, заимствованных из АЕ,
например, antibiotic 'антибиотик’, drive-in theater 'театр на от-
крытом воздухе для автомобилистов’, supermarket 'большой мага-
зин самообслуживания’, gangster 'гангстер’, lollipop 'леденец’,
lynch 'суд Линча’, popcorn 'воздушная кукуруза’ и т. д. Допол-
нительные примеры американизмов из области науки и техники,
транспорта, образования, семейной жизни, спорта и т. п. можно
найти в списках американизмов, которые приводятся в работах,
посвященных английскому языку в Америке, например, в работах
Г. Галинского, Дж. Крэппа, Г. Менкена, А. Марквардта или
в словарях Н. Вебстера, М. Мэтьюза, В. Крэйги и др. Одним из
лучших однотомных словарей американского варианта англий-
ского языка является «The Random House Dictionary of the Eng-
lish Language», ed. by Jess Stein (N. Y., 1967) Специальные
1 См. рецензию Г. Шпицбардта в «Deutsche Literaturzeitung fur Kritik der
internationalen Wissenschaft». Berlin, 1971, № 1.
238
списки слов, отражающие особенности словоупотребления в анг-
лийском языке американцев, можно найти в книге Г. Графа и
Г. Шпицбардта «Американский язык» 2.
4. Словообразование
Здесь можно было бы упомянуть конверсию как способ слово-
образования, позволяющий образовывать глаголы от существи-
тельных или существительные от прилагательных и т. п.: to cate-
gory (глагол от существительного), a frame-up = intrigue (сущест-
вительное от глагола), a husky = а strong man (существительное
от прилагательного), to ready up = to prepare (глагол от прилага-
тельного). Безусловно, конверсия характерна для английского
языка вообще, но в американском варианте она выражена более
четко и отличается большей активностью.
Словопроизводство. Существительные, оканчиваю-
щиеся на -teria, -fest, -heimer, -sky, -nik и т. д., наречия на
-wise, по-видимому, более употребительны в АЕ, чем в BE. Так,
в частном американской письме можно встретить такое предло-
жение: Healthwise we are all О. К. 'Что касается здоровья, мы
все в полном порядке’. В наши дни такие формы получают ши-
рокое распространение и в BE.
Обратное словообразование. Например, to enthuse
'вызывать энтузиазм’, 'проявлять энтузиазм’ от enthusiasm 'энту-
зиазм’, to biograph 'составлять биографию’ от biographer 'био-
граф’, to commute 'пользоваться сезонным билетом’ от commuta-
tion ticket 'сезонный билет’, to input 'ввести информацию’ и to
output 'вывести информацию’ (термины, применяемые при обра-
ботке данных на ЭВМ). Большинство этих слов принято и в BE.
Словосложение. Такие сложения, как language usage
'языковой узус’, довольно необычны для BE. Их можно квалифи-
цировать как существительное в атрибутивной функции плюс су-
ществительное.
Сложносокращенные слова. Здесь можно было бы
указать на более широкое распространение всевозможных аббре-
виатур в американском варианте, например, усеченные слова (ad
вм. advertisement 'объявление’, 'реклама’, встречается и в BE;
cute вм. acute 'проницательный’), слова, образованные из назва-
ния начальных букв (Esso из Standard Oil), стяжения (laser
'лазер’ вм. light amplification by stimulated emission of radiation
'усиление света посредством стимуляции излучения’), контамина-
ции (motel 'мотель’ из motor 'автомобиль’+ hostel 'гостиница’).
Само собой разумеется, что такие интернационализмы, как laser
и motel стали составной частью и британской лексики.
Следует отметить, что если приведенные примеры из области
произношения, орфографии, словоупотребления и словообразо-
2 G. Graf und Н, Spitzbardt. Amerikanisches English. Halle, 1973.
239
вания более или менее детально описывались в книгах и статьях,
посвященных американскому варианту английского языка, то син-
таксические и некоторые морфологические явления в них не рас-
сматривались. В йенской школе англистики (представителем ко-
торой был Г. Кирхнер3), был написан целый ряд докторских
диссертаций, посвященных синтаксическим особенностям англий-
ского языка в Америке. Первой из них была диссертация
Г. Вельднера4.
5. Синтаксис
Глаголы will и would вм. shall и should широко употребляются
представителями молодого поколения в Англии. В британском
идиоматическом выражении I had better go 'Мне лучше уйти’,
американцы обычно опускают вспомогательный глагол: I bet-
ter go. Вместо I have got an idea 'У меня есть идея’ в разговор-
ном языке американцев можно услышать I got an idea. После
глагола to help в АЕ обычно употребляется инфинитив без ча-
стицы to: I will help you do it 'Я помогу Ъам сделать это’ вм. BE
I shall help you to do it. To же относится и к глаголу to go в раз-
говорном языке: АЕ Let’s go see him 'Давайте навестим его’
вм. BE Let’s go and see him. В разговорном языке американцев
можно встретить инфинитив с частицей to после глагола to say:
Му friend said to come along with him 'Мой друг сказал, чтобы
я пошел вместе с ним’ вм. BE Му friend said that I should come
with him или My friend told me to come with him.
Конструкция Accusative with the Infinitive с так называемым
«неорганическим for» употребляется в АЕ чаще, чем в BE, напри-
мер, I like for you to come with me 'Я хочу, чтобы вы пошли
со мной’. Имеются также конструкции с глаголом to want, за кото-
рым непосредственно следует наречие, тогда как инфинитив
другого глагола вопреки ожиданию отсутствует: АЕ The dog
wants in 'Собака просит, чтобы ее впустили’ вм. BE The dog
wants to go or come in.
Помимо существующих в настоящее время форм герундиаль-
ных конструкций, например, the reading of a book 'чтение книги’
и (in) reading a book 'читая книгу’ в ранпеновоанглийском встре-
чались также конструкции типа the reading a book (с артиклем,
по без предлога) и (in) reading of a book (без артикля, но с пред-
логом of). Конструкция последнего типа — reading of a book —
стала архаичной или по меньшей мере очень редкой в BE, в то
время как в американском варианте она получила широкое рас-
пространение даже в литературном стиле. Так, мы встретили ее
в американском научном докладе: In order to facilitate reading of
3 См. его монографию: G. Kirchner. Die syntaktischen Eigentumlichkeiten
des Amerikanischen Englisch, v. 1—2. Leipzig, 1970—1972.
4 H. Weidner. Die Durchdringung des Britischen Englisch mit Amerikani-
schen Spracheigentiimlichkeiten. Jena, 1949.
240
the temperature 'для того, чтобы облегчить снятие температурных
показаний’. Точно так же конструкция to get -I-Object+Gerund,
например, We got him to thinking 'Мы заставили его думать’, го-
раздо чаще употребляется в АЕ, чем в BE. Еще одним синтак-
сическим американизмом, быстро проникающим в BE, является
I aim to do this 'Я намереваюсь сделать это’ вм. I aim at
doing this.
Особо выделяются случаи замены BE конструкции Have you?
п Have you got? 'у вас есть?’ конструкцией Do you have?, полу-
чившей довольно широкое распространение, особенно в послед-
нее десятилетие.
Характерным для американского варианта является употреб-
ление причастия II после глаголов to order 'приказывать’ и to
desire 'желать’: The captain ordered the old ship sunk 'Капитан
приказал затопить старое судно’; Му sister wanted the story told
her again 'Моя сестра хотела, чтобы ей снова рассказали эту
историю’.
Отличительной особенностью синтаксиса АЕ является также
частое употребление синтетических, а не описательных форм
Subjunctive Mood после глаголов to express 'выражать’, suggest
'предлагать’, urge 'настойчиво требовать’ и некоторых других.
В материалах различных конференций можно нередко прочитать:
The organizing committee suggest that a sub-committee be
formed ... 'Оргкомитет предлагает, чтобы была организована
подкомиссия ... ’ вм. обычного для BE . . . that a sub-commitlee
should be formed.
В АЕ имеется целый ряд переходных глаголов, которые в BE
употребляются с предлогами, например, в Америке принято
говорить to protest (or to battle etc.) something 'протестовать про-
тив чего-л. (или бороться с чем-л)’, тогда как англичане после
соответствующего глагола ставят предлог against.
Наибольшие расхождения между британским и американским
вариантами на синтаксическом уровне наблюдаются в области
употребления предлогов. Например, американцы употребляют
предлог around там, где англичане используют about; точно
так же в АЕ находим aside from вм. BE besides или outside of
вм. outside и т. д.
На факультете английского языка Университета им. Ф. Шил-
лера (Иена, ГДР) мы проанализировали и описали употребление
в АЕ следующих предлогов5: aboard, after, along, along of, along-
side of, around, aside from, aside of, at, (in) back of, besides, by,
for, in, inside (of), of, off of, on, out, out of, outside of, over, than,
to, with.
Можно также указать и на некоторые специфические пред-
ложные конструкции, как, например, BE to put something to use
'использовать что-л.’, которая является активной конструкцией
5 Ср.: G. Graf und Н. Spitzbardt. Указ. соч.
241
по сравнению с соответствующим выражением АЕ to get use from,
пассивным по своему синтаксическому характеру. Можно было бы
отметить еще специфические глагольно-наречные конструкции
типа it gets me by вм. it is quite enough for me 'для меня этого
достаточно’. Так, в частном американском письме можно встре-
тить замечание: Му German is very poor but I guess it gets me by
'Я очень плохо говорю по-немецки, но я думаю, что меня можно
понять’. Дополнительные примеры можно найти в работе Г. Кир-
хнера 6.
В американском варианте наблюдаются и некоторые особен-
ности в употреблении наречий и союзов, которые не могут быть
детально рассмотрены в настоящей статье. Часто АЕ so исполь-
зуется вм. BE so that, а АЕ like вм. BE as или as if.
Что касается порядка слов, ограничимся указанием на ти-
пичную постпозицию таких географических или иных клас-
сифицирующих терминов, как river 'река’, lake 'озеро’, valley
'долина’, county 'графство’ и т. д. В Америке говорят Mississippi
River и Squaw Valley, тогда как в Англии вы услышите the Ri-
ver Thames и University of London вм. London University.
6. Морфология
Различия в области морфологии немногочисленны. Прежде
всего следует указать на причастные формы gotten и proven вм.
got и proved, которые были уже упомянуты выше. В таких глаго-
лах, как to bum, dream, learn американцы в отличие от англичан
предпочитают правильные формы прошедшего времени и при-
частия II: burned, dreamed, learned с суфф. -ed вм. -t.
Что касается наречий, то в небрежной речи американцев
встречается употребление наречий без окончания -ly: Не went
out slow 'Он медленно вышел’, You’ll have to do it quick 'Вы
должны будете сделать это быстро’; it’s mighty fine 'велико-
лепно’, I felt awful sleepy 'Я ужасно хотел спать’.
Суммируя наши наблюдения, связанные с отличительными
особенностями американского варианта английского языка в об-
ласти произношения, орфографии, словообразования, словоупо-
требления, синтаксиса и морфологии, можно с полным основа-
нием утверждать, что, несмотря на все эти функциональные
расхождения между американским и британским вариантами, не
следует недооценивать того факта, что оба они отличаются не-
повторимым своеобразием, представляя собой одну и ту же си-
стему, один и тот же язык — английский. Тем более, что абсо-
лютные расхождения между ними более редки, чем расхождения
относительные, связанные с различиями в функционально-стили-
стической окраске или в частотности той или иной языковой еди-
6 G. Kirchner. Die Zehn Hauptverben des Englischen und Amerikanischen.
Halle, 1952.
242
ницы. Несмотря на свои специфические особенности, наиболее
четко выраженные в области произношения, менее заметные
в орфографии, словоупотреблении, словообразовании и незначи-
тельные в синтаксисе и морфологии, английский язык в Америке
по своей структуре остается английским языком. С исторической
точки зрения можно даже считать, что в настоящее время аме-
риканский вариант крепче связан своими корнями с тем языком,
на котором говорили жители Британских островов в XVI—
XVII вв., чем британский вариант. Поскольку в Америке в зна-
чительно большей степени, чем в Англии, сохранились и разви-
лись некоторые языковые черты и тенденции, характерные для
структуры и тенденций развития английского языка в целом (на-
пример, определенные явления и тенденции в словообразовании,
широкие возможности конверсии, атрибутивные словосочетания
типа cannon ball, образность и экспрессивность стиля, склонность
придать сленгу более высокий социальный статус), испытываешь
большое желание сказать, что американский вариант английского
языка больше похож на английский, чем сам английский язык.
НЕКОТОРЫЕ ПОКАЗАТЕЛИ,
ПОМОГАЮЩИЕ УСТРАНЯТЬ НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ
СООТНЕСЕННОСТИ МЕСТОИМЕНИЙ
В КОСВЕННОЙ РЕЧИ
Н. Энквист
Широко известны грамматические явления, характеризующие
косвенную речь, обычно называемую erlebte Rede (или discours
indirect libre). Нормативные грамматики указывают различные
способы согласования местоимений, глагольных форм дейктиче-
ских слов, наречий и замен типа come / go в придаточных предло-
жениях, например:
(1) a) Yesterday John said: — I must ask you to come to London
tomorrow 'Вчера Джон сказал: — Я должен попросить Вас при-
ехать в Лондон завтра’;
б) Yesterday John said that he had to ask me to go to Lon-
don today 'Вчера Джон сказал, что он должен попросить меня при-
ехать в Лондон сегодня’.
Если исходить из текста, косвенная речь является смешением
по крайней мере двух текстовых слоев: общей структуры пред-
ложения и косвенной речи (в синтаксической терминологии их
можно назвать «матрица» и «включенный текст»), которые
должны быть соединены в одну линейную цепочку. Тем не менее,
необходимо в целях коммуникации охарактеризовать текстовые
243
слои: говорящий должен построить сообщение так, чтобы слу-
шающий мог отделить общую структуру фразы от косвенной
речи.
Косвенная речь может включать больше, чем два уровня
включения. Разумеется, в обычной речи существуют ограничения
на количество включений. Но, по терминологии Хомского, такие
ограничения относятся скорее к употреблению, чем к языковой
способности: число последовательных включений соотносится
с длиною предложения. Так, предложение: (2) Yesterday John
told me that he knew that Sheila had told Peter that John had said
that Philipp had discovered that Ben had a dog 'Вчера Джон ска-
зал мне, что он узнал, что Шилла сказала Петру, что Джоан го-
ворила, что Филипп узнал, что у Бена есть собака’ может быть
охарактеризовано как грамматически правильное, хотя его при-
емлемость в речи и возможность употребления в каких-либо кон-
текстах весьма сомнительны.
Цель данной работы состоит в обсуждении основных свойств
тех показателей, которые помогают нам ликвидировать неодно-
значность соотнесенности местоимений в косвенной речи. Начнем
с указания, что неоднозначность возникает у местоимений
в форме 3-го лица, когда они употребляются во включенной
фразе. Формы местоимений 1-го и 2-го лица имеют более очевид-
ную ситуационную соотнесенность: форма 1-го лица всегда отно-
сится к говорящему, форма 2-го лица — к слушающему безотно-
сительно к количеству включений. Например, (3) Alfred told
Bill that Charlie knew that David had told Enoch that Francis had
said that George had called me I you a fool 'Альфред сказал Биллу,
что Чарли узнал, что Девид сказал Иноку, что Френсис сказал,
что Джордж назвал меня)вас дураком’. Здесь те и you относятся
не к Альфреду или к Биллу, а к неназванному лицу, которое про-
износит (или, соответственно, воспринимает) данное сообщение.
В форме же 3-го лица ситуация меняется: (4) Alfred told
Bill that Charlie knew that David had told Enoch that Francis had
said that George had called him a fool 'Альфред рассказал Биллу,
что Чарли узнал, что Девид сказал Иноку, что Френсис говорил,
что Джордж назвал его дураком’. Him, по нашему мнению, яв-
ляется более неоднозначным, чем те или you в (3): оно может
быть отнесено к лицам мужского пола, упомянутым в тексте и
присутствующим в данной ситуацпи.
В принципе соотнесенность местоимений во включениях мо-
жет быть лишена неоднозначности, и соответствующая прямая
речь может быть таким образом реконструирована на основании
двух различных типов показателей. Первый тип состоит из фор-
мальных синтаксических правил, которые устанавливают реле-
вантные цепочки соотнесенности. Часто показателем служит сов-
падение рода у местоимений и существительных (см. примеры
5а и 5Ь). В других случаях на соотнесенность влияет расстояние
между местоимением и существительным (его эквивалентом) и
244
положение местоимения относительно его потенциального экви-
валента (примеры 5с и 5d):
(5) a) Peter told Joan that he was a fool 'Петр сказал Джоан,
что он дурак’; (b) Peter told Joan that she was a fool 'Петр ска-
зал Джоан, что она дура’; (с) Peter said that while Alfred was in
the library, Susan had taken his umbrella 'Петр сказал, что пока
Альфред был в библиотеке, Сьюзен взяла его зонт’; (d) Peter
said that Susan had taken his imbrella while Alfred was in the li-
brary 'Петр сказал, что Сьюзен взял его зонт, пока Альфред был
в библиотеке’.
Ко второму типу относятся прагматические показатели, кото-
рые обычно сочетаются с синтаксическими показателями так, что
двусмысленность соотнесенности полностью снимается (6): John
and Peter came in, and Peter had his ratat on. Clarence told him to take
it off 'Джон и Петр вошли, и Петр был в шляпе. Кларенс сказала
ему, чтобы он ее снял’. Him в примере (6) понимается скорее как
соотносимое с Peter, чем с John, не только потому, что Peter на-
ходится ближе к him в синтаксической цепочке, но также потому,
что именно Петр был в шляпе, а шляпы обычно люди снимают
сами. Хорошим примером правильного соотнесения, основанного
скорее на прагматических вероятностях и на преференциальной
семантике, чем на формальных синтаксических показателях, слу-
жат предложения следующего типа:
(7) (a) The guards shot at the prisoners and I saw several of
them fall 'Охранники выстрелили по заключенным, и я увидел, что
некоторые из них упали’; (b) The prisoners shot at the guards and
I saw several of them fall 'Заключенные выстрелили по охранни-
кам, и я увидел, что некоторые из них упали’; (с) The guards
shot at the prisoners and I saw several of them run away 'Охран-
ники выстрелили по заключенным, и я увидел, что некоторые из
них убежали’; (d) The guards shot at the prisoners and then
I saw several of them take cover 'Охранники выстрелили по за-
ключенным, и потом я заметил, что некоторые из них укрылись’;
(е) The guards shot at the prisoners and I saw several of them
turn pale 'Охранники выстрелили по заключенным, и я увидел,
что некоторые из них побледнели’; (f) The guards shot at the pri-
soners and they had already fixed their bayonets. I saw several of
them fall 'Охранники выстрелили по заключенным, и они примк-
нули штыки. Я увидел, что некоторые из них упали’; (g) The
guards shot at the prisoners. They had fixed their bayonets. I saw
several of them fall 'Охранники выстрелили по заключенным. Они
уже примкнули штыки. Я увидел, что некоторые из них упали’.
В этих предложениях снятие неоднозначности them зависит
не только от формальных показателей (расстояние и вклинива-
ющиеся составляющие), но также и от представления слушаю-
щего о том, как устроен мир. Если А стреляет в В, то кто же из
них — А или В — скорее всего упадет, убежит, спрячется или по-
бледнеет? Подобным же образом вызывает недоумение предложе-
245
ние: (8) The dentist asked the patient to try on his false teeth
’Зубной врач попросил пациента примерить (его) искусственные
зубы’. Однако, если же мы имеем в виду прагматически менее
правдоподобное значение, то мы должны выразить этот смысл
более заметным образом, например в сенсационном заголовке:
{9) Dentist Askes Patient То Try On His False Teeth!!! 1
Итак, находя соотнесенность местоимений 3-го лица, мы опе-
рируем не только синтаксическими правилами, но также и праг-
матическими импликациями, вероятность которых устанавлива-
ется нашим жизненным опытом. Однако к прагматическим им-
пликациям обращаются лишь тогда, когда другие показатели
оказываются недостаточными.
Эти предварительные замечания нужны для понимания сущ-
ности данной работы. Рассмотрим несколько примеров:
(10) (a) Alfred told Bill that Charlie had called him a clever
man ’Альфред сказал Биллу, что Чарли назвал его умным’;
(b) Alfred told Bill that the professor had called his thesis the best
he had ever seen 'Альфред сказал Биллу, что профессор назвал
его диссертацию лучшей из тех, что он когда-либо видел’;
(11) (a) Alfred boasted to Bill that Charlie had called him a cle-
ver man ’Альфред похвастался Биллу, что Чарли назвал его ум-
ным’; (b) Alfred boasted to Bill that the professor had called his
thesis the best he had ever seen 'Альфред похвастался Биллу, что
профессор назвал его диссертацию лучшей из тех, что он когда-
либо видел’.
Из примера (10) видно, что неоднозначность him и his не мо-
жет быть снята, если исходить из контекста. В примере (11),
однако, глагол косвенной речи boasted позволяет снять неодно-
значность. Хвастовство подразумевает самовозвышение, и если
Альфред хвастает, то скорее всего он, Альфред, и есть Cle-
ver man в примере (На) или же автор великолепной диссертации
в (11b). Менее вероятной альтернативой является то, что Альфред
так или иначе ответственен за одаренность Билла (11а) и за его
диссертацию (11b). Только при этом допущении him и his могут
относиться скорее к Биллу, чем к Альфреду в (На) и (11b).
Таким образом, в некоторых случаях неоднозначность
соотнесенности местоимений в косвенной речи может быть снята
благодаря анализу значения глагола косвенной речи. В предложе-
ниях (11а) и (11b) мы проиллюстрировали это на примере глагола
boast. Другими словами, мы пытались найти такой смысл фразы,
который наилучшим образом удовлетворял бы определенным пре-
суппозициям.
Мы показали возможности устранения неоднозначности в рам-
ках отдельно взятого предложения. Эти возможности существенно
расширяются, если мы обратимся к контексту.
1 Я обязан этим примером Аул и Хакулинену.
246
Рассмотрим еще один более сложный и более искусственный
пример, включающий многочисленные вставленные предло-
жения:
(12) Alfred expressed his regrets to Bill that Charlie knew that
David had told Enoch that the professor had failed his thesis 'Аль
фред выразил свои сожаления Биллу по поводу того, что Чарли
узнал, что Девид сказал Иноку, что профессор провалил его дис-
сертацию’.
Факт, о котором сожалеется — это Charlie knew, что вероятно
прискорбно для лица, чья диссертация провалилась, или же для
лица, в какой-то степени ответственного за работу, например ру-
ководителя. Сожаления адресуются Биллу. Поэтому his скорее
всего относится к нему. His может также относится к Девиду или
к Иноку, если допустить, что Билл был каким-то образом ответ-
ственен за их неудачу; это местоимение может относиться и
к Чарли при условии, если у Билла были какие-то причины
сожалеть, что Чарли услышал о провале собственной диссер-
тации.
Таким образом, предложение (12) остается потенциально
неоднозначным, если его взять изолированно, хотя косвенная
фраза — expressed his regrets to содержит некоторые прагмати-
ческие показатели, которые делают одну интерпретацию более
вероятной, чем другие.
Итак, ясно, что глаголы в косвенной речи обладают рядом по-
казателей для снятия двусмысленности местоимений 3-го лица.
Возникает вопрос, в какой степени таксономия глаголов косвен-
ной речи релевантна для изучения таких показателей. Оказыва-
ется, осуществить классификацию глаголов косвенной речи весьма
непросто. Прежде всего неясно, составляют ли они вообще замк-
нутый класс. Они вполне могут рассматриваться как открытая
категория, которая в случае необходимости может расширяться
при помощи метафоры. Тем не менее, для нашей задачи оказы-
вается полезной даже очень приблизительная семантическая клас-
сификация: 1) нейтральные глаголы (say, think), 2) глаголы, от-
носящиеся к ситуации диалога (ask, inquire, request, answer, in-
form, tell, agree, disagree, accept, deny), 3) глаголы, относящиеся
к памяти (remember, forget), 4) глаголы, относящиеся к способу
коммуникации (speak, shout, yell, whisper, jot down, note downr
write), 5) глаголы, относящиеся к пониманию или к степени уве-
ренности в истинности высказывания (understand, know, presume,
guess, believe, assume), 6)глаголы, относящиеся к фактам нере-
ального мира (dream, imagine, fancy) и, возможно, несколько дру-
гих категорий; именно такая классификация позволяет выделить
категории глаголов, имеющих прагматические показатели в ко-
свенной речи. Это глаголы, выражающие отношения: promise,
regret, fear, assert, claim, acknowledge, admit, boast, threaten,
warn, и глаголы, выражающие одновременно отношение и образ
действия: laugh, smile, wave, wink, cry, sob (как -в примере: Char-
247
lie left me yesterday, — Mary sobbed 'Чарли вчера ушел от
меня, — всхлипнула Мери’).
Причины, по которым глаголы косвенной речи, выражающие
отношение, лучше других устраняют неоднозначность, заложены,
безусловно, в семантике этих глаголов. Рассмотрим некоторые
синтаксически неоднозначные случаи с warn:
(13) Alfred warned Bill that he was in a filthy mood 'Альфред
предупредил Билла, что он в скверном настроении’;
(14) Alfred warned Bill that he was doing a dangerous thing
'Альфред предупредил Билла, что он занимается опас-
ным делом’;
(15) Alfred warned Bill that he should be more careful in the
future 'Альфред предупредил Билла, чтобы он был
впредь более осмотрительным’.
Структурам (13) — (15) мы сразу соотносим структуры
(13z) — (15'):
(13z ) Alfred warned Bill: — I am in a filthy mood 'Альфред
предупредил Билла: — У меня скверное настроение’;
(14' ) Alfred warned Bill: — You are doing dangerous things
'Альфред предупредил Билла: — Ты занимаешься опасными
делами’;
(15' ) Alfred warned Bill: — You should be more careful2
'Альфред предупредил Билла: — Тебе следует быть более осмот-
рительным’.
В примере (13) he, вероятно, относится к Альфреду, так как
Альфреду больше известно о своих настроениях, чем о настрое-
ниях Билла. В (14) и (15) случаях просто и естественно пред-
положить, что Альфред хочет предупредить Билла о том, что
может произойти с ним, Биллом; тем не менее также вероятно,
что Биллу могут быть нужны предупреждения о том, что слу-
чится с Альфредом, в этом случае примеры (14) и (15) соотно-
симы с примерами:
(14" ) Alfred warned Bill: — I am doing dangerous things. And
if I get caught you will be in trouble 'Альфред предупредил
Билла: — Я занимаюсь опасными вещами. И если меня поймают,
ты окажешься в беде’.
Даже для примера (15) такая интерпретация приемлема.
(15" ) Alfred warned Bill: — I sl^all be more careful in the
future. Therefore if you cheat me again, you will be in trouble
'Альфред предупредил Билла: — Я буду впредь более осмотри-
тельным. Поэтому если ты обманешь меня снова, ты окажешься
в беде’.
Таким образом, устранение неоднозначности обусловлено не
только простыми синтаксическими правилами, связанными
со словом warn, но также связано с вопросом о прагматических
вероятностях. Интерпретация предложения основывается на ре-
2 (15') и (15") также снимают неоднозначность глагола should в (15), что
в свою очередь помогает снять неоднозначность местоимения.
248
Конструкций разнообразных ситуаций, в которых каждое из зна-
чений являлось бы правдоподобным, и далее на выборе той си-
туации, которая больше всего удовлетворяет прогнозу, обуслов-
ленному контекстом или системой языка; если же прогноз
отсутствует, выбор подсказывается жизненным опытом слу-
шающего.
Снятие неоднозначности местоимений должно основываться,
следовательно, на подробном семантическом изучении роли имен-
ных составляющих, связанных с глаголами косвенной речи кате-
гории отношения. В анализе такого рода должны рассматриваться
не только синтаксические свойства этих глаголов, но и подходя-
щие условия, которые определяют их использование. Так, в ка-
честве лексических определений данных глаголов может высту-
пать информация, подобная следующей:
То warn имеет три валентности: лицо, которое предупреждает;
лицо, которого предупреждают, и третья указывает на то, о чем
предупреждается (A warns В of С 'А предупреждает В о С’).
Употребление warn будет уместным лишь в том случае, когда С
нежелательно для В (if С, then В is in trouble 'если С, то В будет
в опасности’) и при этом А или хочет помочь В, сообщая ему
о риске, которому тот подвергается, если сделает С, или же хочет
отговорить его не делать С по другой причине.
То boast имеет три валентности: лицо, которое хвастает; лицо,
которое воспринимает хвастовство; и то, о чем хвастают (A boasts
to В about С 'А хвастает С перед В’). Boast правильно употреб-
ляется только тогда, когда событие, выраженное через С, про-
изошло из-за какого-то действия А, которое А рассматривает как
имеющее самую положительную оценку.
Таким образом, условия для правильного употребления дан-
ных глаголов подразумевают вполне определенные прагматиче-
ские отношения между составляющими предложения. Слушающий
будет реконструировать такие отношения из подходящих условий,
которые являются частью его лексикона, и если структура неодно-
значна и допускает несколько интерпретаций, то он выбирает ту,
которая более вероятна в контексте данного разговора.
Итак, какие же интерпретации являются предпочтительными?
«Лучшее значение есть меньшее значение», — говорил Мартин
Джус, обсуждая то, что в лингвистической среде известно как
закон Джуса. Когда мы декодируем текст, то выбираем ту интер-
претацию, которая обладает максимальной избыточностью, и вы-
бираем те значения, которые наиболее вероятны и меньше всего
вызывают удивление в данном контексте или данной ситуации.
Показатели, способствующие выбору значений, могут присутство-
вать на различных уровнях: фонетическом, фонематическом, мор-
фологическом, синтаксическом, лексическом и стилистическом.
Однако нас в данном случае интересует не только то, что
закон Джуса является правильным. Цель работы заключалась
скорее в том, чтобы показать, что, когда мы пытаемся снять неод-
17 Теория языка
249
йозначность местоимений 3-го лица в косвенной речи, некоторые
показатели, влияющие на выбор максимально избыточных значе-
ний, являются по природе прагматическими вероятностями3.
Наблюдения такого рода показывают, насколько трудно выделить
прагматическое значение только с помощью формальных син-
таксических правил, не принимая во внимание способы, с по-
мощью которых язык отражает мир.
3 Представляется целесообразным заметить, что в древнеанглийском языке
прагматические показатели также могли бы быть необходимы для устра-
нения двусмысленности местоимений 3-го лица. Моему ассистенту
Вильё Ко хоне ну я обязан следующими примерами из «Католических
проповедей Эльфрика»:
Begann [Stephanus] ба him to reccenne be fam heahfaedere Abrahame,
hu se neofenlica God nine geceas him to gefoftan, and him behet, fast
ealle 6eoda on his ofspiringe gebletsode wurdon, for his gehyrsumnesse
(Thorpe, I, 46, 10, 13) гНачал Стефан тогда им рассказывать о патриархе
Аврааме, как небесный господь его выбрал им в товарищи и ему обе-
щал, что все народы рода его будут благословенны за его послуша-
ние; ...and comon fa deoflu to heora anlicnyssum... and to mannum
spraecon swilce hi godas waeron; ... (Thorpe, I, 22, 34). 'и приняли
тогда дьяволы их облик... и людям рассказывали, как они богами
были.. ?
КЕЛЬТОЛОГИЯ
К ИЗУЧЕНИЮ ИСТОРИЧЕСКИХ ПРОБЛЕМ
КЕЛЬТОЛОГИИ
А. В. Десницкая
В течение полутораста лет, прошедших со времени появления
работы Фр. Боппа «Кельтские языки с точки зрения сравнитель-
ного языкознания» !, кельтология последовательно разрабатыва-
лась как одна из отраслей индоевропеистики. При этом одной
из главных проблем является соотношение кельтских с другими
индоевропейскими языками1 2. Эта проблема имеет два аспекта.
Один из них (предмет данной статьи) связан с характером и
направлением эволюции кельтской языковой структуры, обусло-
вившими ее своеобразие, и ориентирован прежде всего на исто-
рию самих кельтских языков. Второй связан в основном с ги-
потезами о генетических отношениях и ареальных контактах
пракельтского языка, о степени его внутреннего членения, о на-
правлении соответствующих изоглосс и т. п.
В сравнительном языкознании используются главным обра-
зом факты двух основных представителей островной кельтской
речи — ирландского и валлийского языков.
Богатство, разнообразие и большая древность ирландских
текстов несомненно способствовали преимущественному привле-
чению фактов ирландского языка в сравнительно-исторических
исследованиях. К тому же флективная структура древнеирланд-
ского языка сохраняла значительно более отчетливые следы си-
1 Fr. Bopp. Uber die celtischen Sprachen vom Gesichtspunkte der verglei-
chenden Sprachforschung. «Abhandl. d. Berl. Akad. d. Wiss. Phil.-hist. Cl.»,
1838.
2 C. Watkins. Italo-Celtic Revisited. «Ancient Indo-European dialects». Ed. by
H. Birnbaum and J. Puhvel. Berkley and Los Angeles, 1966; W. Meid.
Indogermanisch und Keltisch. «Innsbrucker Beitrage zur Kulturwissen-
schaft», Sonderheft 25, 1968; К. H. Schmidt. Die Stellung des Keltischen
innerhalb der indogermanischen Sprachfamilie, historisch-vergleichend und
typologisch gesehen. «Zschr. f. vergl. Sprachforschung». Bd. 83, Hf. 1, 1969.
251
17*
стемы унаследованных от общеиндоевропейского состояния форм
спряжения и склонения, чем аналитическая структура валлий-
ского.
Однако при возможности этимологизировать значительную
часть словоизменительных показателей, а также типов именных
и глагольных основ, сложная морфологическая структура древне-
ирландского языка обнаруживает довольно значительные отли-
чия от реконструируемой для индоевропейской языковой семьи
в целом исходной модели. Эти отличия, как известно, пытались
объяснить неиндоевропейским субстратом ирландского языка. По-
пытка Ю. Покорного конкретно идентифицировать гипотетиче-
ский неиндоевропейский субстрат ирландского языка путем сопо-
ставления ирландских синтаксических конструкций с бербер-
скими3 успеха не имела. Однако Ю. Покорный до конца дней
оставался верен своей концепции4.
Сравнительно рано осуществившиеся изменения унаследо-
ванной от индоевропейского состояния морфологической струк-
туры не являются уникальной особенностью исторического пути
кельтских языков. Более или менее сильные деформации и транс-
формации древних словоизменительных систем, регенерация
(часто с использованием морфонологических чередований) раз-
рушенных фонетическими процессами флективных парадигм и
переоформление их в соответствии с новыми системами грам-
матических оппозиций, не говоря уже о развитии аналитических
средств выражения грамматических значений — все это в боль-
шей или меньшей мере было характерно для независимого раз-
вития всех индоевропейских языков. И с этой точки зрения
вряд ли правомерно говорить о «неиндоевропейском» характере
своеобразных черт кельтских языков, тем более, что при углу-
блении сранительно-исторического анализа, любая из этих инно-
ваций оказывается объяснимой внутри и на материале унаследо-
ванной системы форм и структурных типов.
Что касается причин возникновения особых процессов в об-
ласти фонетики, а также грамматических явлений, связанных
с определенными семантическими инновациями, то и здесь для
кельтологии трудности исследования представляются не более
значительными, чем для любой другой области индоевропейского
языкознания.
В переоценке степени необычности для индоевропейского язы-
кового типа особенностей ирландской языковой структуры не-
сомненно сыграла свою роль склонность лингвистов-компарати-
3 I. Pokorny. Das nicht-indogermanische Substrat im Irischen. «Zschr. f.
celtische Philologie», Bd. XVI, XVII, 1927 и сл.
4 См.: J. Pokorny. Die Sprachen der vorkeltischen Bewohner Nordwesteuro-
pas. «Innsbrucker Beitrage zur Kulturwissenschaft», Sonderheft 15, 1962,
стр. 129 и сл. См. также: Н. Wagner. Das Verbum in den Sprachen der
Britischen Inseln. Tubingen, 1959.
252
вистов преувеличивать абсолютную историческую значимость
праязыковых реконструкций.
Между тем еще в 1906 г. А. Мейе писал о том, что слишком
долго лингвисты не замечали «необходимости прослеживать кри-
вую развития каждого из языков (индоевропейской) семьи на
всем ее протяжении от индоевропейского состояния до совре-
менной эпохи. Компаративисты долго верили в то, а некоторые
верят, быть может, и сейчас, что можно ограничиться объясне-
нием древнейших форм каждого языка, возводя их к индоевро-
пейскому типу, — удобная процедура, позволяющая многое иг-
норировать. Это может быть полезно, но искусственно. Тот, кто
ищет настоящего объяснения, не имеет более права изолировать
новые периоды от древних, так же как мы не имеем права
объяснять современность, исходя только из нее самой и прене-
брегая прошлым» 5.
В тех областях языкознания, где есть возможность предста-
вить историю отдельных языков в виде последовательных рядов
хронологических состояний, необходимым является определение
исходной точки отсчета.
Для современного ирландского языка точка хронологического
отсчета в виде письменно зафиксированного древнеирландского
состояния находится на прямой линии исторической преемствен-
ности. Благодаря большому количеству и относительному разно-
образию текстов древнеирландская языковая система представля-
ется в достаточной полноте, притом с охватом довольно значи-
тельного исторического периода (с IV в. н. э. — огамические
надписи, с VII по X в. — глоссы и в XI—XII вв. богатая литера-
тура на среднеирландском, который, в сущности, мало отлича-
ется от древнеирландского).
При наличии еще ряда живых языков кельтской группы,
в том числе литературно развитого и жизнеспособного валлий-
ского, имеющих хотя и не столь древние (XI в.), но достаточно
представленные текстами письменные традиции, возможности
исследования истории кельтских языков как целостного процесса
кажутся вполне благоприятными.
В распоряжении кельтологии имеется сверх того еще один
опорный пункт более глубокого хронологического уровня, зна-
чение которого не следует преуменьшать. Это галльские и кель-
тоиберские надписи, относящиеся к последним столетиям до н. э.6,
которые, в частности, дают совершенно определенную информа-
цию о некоторых сторонах морфологической структуры древне-
кельтской речи. Так, парадигмы именного склонения соответ-
5 A. Meillet. Linguistique historique et linguistique generale. Paris, 1926,
стр. 10.
6 См.: G. Dottin. La langue gauloise. Paris, 1918; U. Schmoll. Die Sprache
der vorkeltischen Indogennanen Hispaniens und das Keltiberische. Wies-
baden, 1959.
253
ствуют флективному типу, характерному для древних индоевро-
пейских языков7.
В кельтоиберском засвидетельствованы различные типы ос-
новообразования прилагательных8. В галльском относительно хо-
рошо представлены порядковые числительные9; в падежных фор-
мах и в словосложении (в сложносоставных антропонимах и
топонимах) засвидетельствованы все основные типы индоевро-
пейских именных основ.
Если бы сведения о латинском языке тоже ограничивались
подобно древнекельтскому уровнем эпиграфических данных, вряд
ли наше представление о его именной морфологии оказалось бы
существенно иным.
Эпиграфика античного периода дает нам более или менее от-
рывочные сведения о довольно значительном количестве индо-
европейских языков средиземноморского ареала. Сюда следует
присоединить также содержащиеся у античных авторов довольно
обильные сведения по ономастике и топонимике Средиземно-
морья, а также глоссы. Рассматривая на этом фоне материалы
хорошо известных по письменным источникам латинского и гре-
ческого языков, мы в целом получаем картину относительного
единства системы именного основообразования в индоевропей-
ских языках, распространенных на территории южной Европы
в эпоху античности — от Пиренейского полуострова на западе до
Малой Азии на востоке. Преимущественное употребление на от-
дельных участках этой территории определенных словообразова-
тельных суффиксов не меняет общей картины единства, являю-
щегося, как можно считать, унаследованным 10.
Имеющиеся данные о падежных флексиях — исчерпывающие
для греческого и латинского языков, почти полные для древне-
кельтских, отрывочные для иллирийских, венетского, фракийских
и др. — также позволяют предполагать, что в период около конца
I тыс. до н. э. и начала новой эры индоевропейские языки на
территории южной Европы еще в основном сохраняли архаиче-
скую систему форм именного склонения.
В рамках унаследованных типов укладываются и отмечаемые
различия, связанные с перераспределением функций между от-
дельными формантами. Подобного рода различия, непосредст-
7 G. Dottin. Указ, соч., стр. 117.— Сводные таблицы падежных окончаний
склонения основ на -о- (с вариантом -io-) в галльском языке и в кель-
тоиберских диалектах см.: U. Schmoll. Указ, соч., стр. 38.
8 См.: U. Schmoll. Указ, соч., стр. 44—45.
9 См.: Г. Льюис и X. Педерсен. Краткая сравнительная грамматика кельт-
ских языков. Под ред. В. Н. Ярцевой. М., 1954, стр. 238—239.
10 По данным, собранным об областях Центральной и Северной Европы,
аналогичный характер построения топонимов (в особенности гидрони-
мов) можно предполагать и для индоевропейских языков племен, оби-
тавших в I тыс. до н. э. в более северных частях Европейского конти-
нента (тех же кельтских, иллирийских, а также прагерманских, пра-
балтийских, праславянских). См.: Н. Krahe. Sprache und Vorzeit. Heidel-
berg, 1954, и его другие работы.
254
henno восходящие к позднйм общеиндоевропейским морфологи-
ческим процессам, обнаруживаются и в древнекельтских языках.
Так, в восточном кельтоиберском форма им. падежа мн. числа
м. рода основ на -о- имеет более древнее (собственно именное)
падежное окончание -os (и. е. *-o + -es>*-ds), в то время как для
западного кельтоиберского и галльского языков (так же и для
древнеирландского) характерно использование окончаний -oi, -i,
восходящих к и. е. *-oi, имеющему местоименное происхождение.
Проникновение в парадигму склонения именных основ на -о-
местоименного окончания и. е. *-oi, осуществлялось уже в древ-
ности (возможно, в эпоху окончательно еще не распавшегося
позднеиндоевропейского языкового единства) на огромном линг-
вистическом ареале, включавшем ранние состояния греческого,
латинского, кельтских, балтийских, славянских языков. Этой ин-
новацией не были захвачены германские, а из италийских также
оскский и умбрский языки. С открытием кельтоиберских мате-
риалов, часть кельтоязычного ареала (именно восточный кельто-
иберский диалект) также оказалась зоной сохранения более
древнего общеиндоевропейского падежного форманта.
Различия такого рода могут рассматриваться в плане диа-
лектологии позднеиндоевропейского периода, гак же как и аре-
альное распределение формантов *-bh-/*-m-, используемых при
образовании окончаний косвенных падежей мн. числа. В целом
же позднеиндоевропейская система именных флексий обладала
определенной степенью единства, которое, видимо, сохранялось
на значительных пространствах распространения индоевропей-
ских языков еще на рубеже новой эры. Древнекельтская пара-
дигма склонения, достоверно представленная в галльском и кель-
тоиберских вариантах, являет типическое для древних индоевро-
пейских языков состояние, которое в указанный хронологический
период, по-видимому, было всеобщим.
Очень характерным для того состояния древних индоевропей-
ских языков, которое в плане социальной хронологии может
быть соотнесено с позднеродовым периодом общественного раз-
вития, было широкое применение словосложения, в частности,
как средства образования торжественных личных имен, с по-
мощью которых носители подобных имен возвеличивались в их
причастности к таким понятиям, как «слава», «битва», «войско»,
«оружие», «боевые кони», «блеск», «сила», «власть», «божество»
и т. п. В образовании топонимов построение сложносоставных
наименований также имело широкое применение.
Названная особенность древних индоевропейских языков
ярко была представлена в галльской ономастике11, например,
в образовании таких личных имен, как Eporedorix 'колесниц
властитель’, Cingetorix 'воинов властитель’, Caturix 'битвы влас- 11
11 К. Н. Schmidt. Die Komposition in gallischen Personennamen. Tubingen,
1957.
255
тйтель’, Nertomarus * сило-великий *, Seyoapoc 'победо-вели-
кий’, Catumarus 'битво-великий’, Urogenonerto 'быко-рожденно-
силой (обладающий) ’ и др. Этот тип образования личных имен
был вообще широко распространен в античной антропонимике
Средиземноморья 12.
Сложносоставные географические названия: галл. Mediolanum
букв, 'средне-равнинное (поселение)’, совр. ит. Milano, кельто-
ибер. Nemetobriga, состоящее из элементов nemeto- 'священная
роща’, 'святилище’ и briga 'возвышенность, иллир. Metu-barbis
'среди болот (лежащий)’ — название острова на реке Сава и др.
Произведенный К. X. Шмидтом детальный анализ галльского сло-
восложения обнаружил в нем начилие всех основных индоевро-
пейских структурных моделей.
В галльском и кельтоиберском засвидетельствовано лишь не-
сколько глагольных форм 13. Эта скудная информация дает осно-
вания для заключения о том, что в континентальном кельтском
конца I тыс. н. э. существовали унаследованные от индоевропей-
ского состояния два типа личных окончаний (примерные и секун-
дарные). О характерных особенностях древнекельтской глаголь-
ной системы формы эти говорят, однако, слишком мало. Поэтому
они привлекаются лишь как дополнительный материал в новей-
ших исследованиях данной проблемы, реконструкции в которых
основываются преимущественно на древнеирландских фактах14.
Заключение В. Мейда о наличии уже в раннекельтский пе-
риод возможности образования форм настоящего времени с двумя
вариантами личных окончаний (основа последующего различе-
ния двух типов глагольной флексии — абсолютной и конъюнкт-
ной) 15, еще раз подтверждает мысль о том, что именно в сфере
глагольной морфологии уже очень рано (вероятно, еще в рамках
окончательно не распавшегося индоевропейского единства) на-
мечались и развивались довольно сильные различия, способство-
вавшие обособлению отдельных языковых групп. Различия в ос-
новном должны были быть связаны с расхождением конкретных
путей перегруппировки, переоформления, функционального ис-
пользования морфологических элементов, унаследованных от бо-
лее ранних состояний индоевропейской языковой структуры.
Для каждой из языковых групп создавалась таким образом дос-
таточно специфическая в деталях система оформления таких
грамматических категорий, как время, аспект, модальность,
12 Н. Krahe. Die Sprache der Illyrier, I. 1955, стр. 50—64. См. также: 7. Du-
ridanov. Thrakisch-dakische Studien, I. Sofia, 1969.
13 G. Dottin. La langue gauloise, стр. 122—123; U. Schmoll. Указ, соч.,
стр. 49; W. Meid. Die indogermanischen Grundlagen der altirischen abso-
luten und konjunkten Verbalflexion. Wiesbaden, 1963, стр. 79—88.
14 W. Meid. Die indogermanischen Grundlagen... См. также: C. Watkins.
Geschichte der Indogermanischen Verbalflexion. «Indogermanische Gram-
matik», hsg. von J. Kurylowicz, Bd. Ill, 1. Heidelberg, 1969.
15 W. Meid. Die indogermanischen Grundlagen..., стр. 88.
256
залог. Кельтские языки, вероятно, уже в своем древнейшем состоя-
нии не должны были представлять в этом отношении исклю-
чения.
В целом, морфологическая система кельтских языков конца
I тыс. до н. э. — начала I тыс. н. э. может рассматриваться
(в ее частично засвидетельствованном виде) как модель того
типа древней индоевропейской речи, который в этот период был
распространен на широких пространствах европейского конти-
нента. Морфологические различия кельтоиберских и галльского
языков, так же как и значительные расхождения, отмечаемые
внутри оспариваемого единства италийских языков, вероятно,
были характерны для того уровня диалектной расчлененности,
которого еще ранее достигла дифференцированная, но все еще
сохранявшая значительную степень близости масса индоевропей-
ских языков и диалектов, носители которых в преобладающей
их части еще доживали период родоплеменного строя. В той
мере, в какой древнекельтская морфологическая структура была
типической для индоевропейских языков указанного хронологи-
ческого уровня, значение ее в качестве модели одного из про-
межуточных состояний на линии развития от позднего общеиндо-
европейского состояния к новым состояниям индоевропейской
речи выходит за пределы собственно кельтологии.
Сравнение со следующим по времени состоянием кельтской
речи — с древнеирландским языком обнаруживает картину на-
столько сильных отклонений от более раннего типа, что это даже
могло послужить поводом для обращения к вышеуказанной
теории субстрата. Можно заметить, что для большинства индоевро-
пейских языковых групп именно первое тысячелетие новой эры
было временем коренных преобразований, затронувших все сто-
роны языковой системы — от фонетического состава и морфоло-
гического строения словоформ до типов синтаксических конст-
рукций. Фонетические процессы, в особенности изменения типа
ударения, явления ассимиляторного характера, а также разного
рода сандхи, оказывали разрушительное воздействие на унасле-
дованные типы флективных парадигм, меняли соотношение эле-
ментов слова, создавали новые типы фономорфологических чере-
дований, получавших или не получавших функциональное ис-
пользование, оказывали влияние на положение слова в составе
словосочетания. Новые типы и возможности словосочетаний, ис-
пользовавшиеся для возмещения потерь, возникавших в сфере
выражения грамматических значений, не воспроизводили пол-
ностью функций исчезавших элементов древней флективной си-
стемы, но составляли материал, из которого складывались новые
типы парадигматических рядов, новые по форме и содержанию
грамматические конструкции.
И в то же время все варианты грамматических структур,
характерные для индоевропейских языков нового времени, имеют
р своей основе унаследованные элементы древней индоевропей-
257
ской морфологической структуры. Переработка этих элементов
в процессе исторического развития отдельных языковых систем
создавала возможности для бесконечного разнообразия новоин-
доевропейских морфологических моделей. Но при всем том
процесс позднейшей эволюции грамматических структур индоевро-
пейских языков обнаруживает и некоторые общие закономер-
ности типологического характера, несомненно связанные с общ-
ностью исходного состояния, а также закономерности, ограни-
ченные определенными ареалами.
Из языков, претерпевших в I тыс. н. э. сильные структурные
изменения, можно назвать праславянский с его процессом ут-
раты закрытых слогов, народную латынь с характерной для нее
перестройкой системы именного склонения, древнегерманские
языки с их редукцией флективных окончаний и с характерным
развитием вокалических чередований ассимиляторного происхо-
ждения. Наконец, можно особо выделить албанский язык, в до-
письменной истории которого именно на I тыс. н. э. падает эпоха
полной трансформации морфологической структуры, характери-
зующая систему новоалбанского языка в сравнении с древнеин-
доевропейским структурным типом. В этой трансформации зна-
чительную роль играли фонетические явления, а также своеоб-
разный процесс регенерации флективной морфологии на новых
структурных основаниях, в особенности в сфере именного скло-
нения.
Если согласиться с основанным пока лишь на эмпирическом
наблюдении фактов заключением о том, что именно I тыс. н. э.
было для большинства языков индоевропейской семьи периодом
особенно интенсивных преобразований морфологической струк-
туры, то рассмотрение на фоне подобного рода аналогий специ-
фических инноваций древнеирландского языка окажется вполне
укладывающимся в общие линии развития индоевропейских язы-
ковых систем, без необходимости прибегать для их объяснения
к теории субстрата.
В структуре древнеирландского языка прежде всего привле-
кают к себе внимание следующие особенности:
1. Далеко зашедший процесс редукции конечных слогов, за-
тронувший как флективные показатели грамматических значе-
ний, так и основообразующие форманты. Особенно деформиро-
ванными оказались парадигмы именного склонения. Аналогич-
ные процессы действовали во многих индоевропейских языках
указанного периода. Сравнение с состоянием языка, засвидетель-
ствованным эпиграфическими памятниками эпохи на рубеже ста-
рого и нового летоисчислений (ирландские огамические, галль-
ские, кельтоиберские) говорит об относительной быстроте осу-
ществления процесса редукции конечных слогов в кельтских
языках Британских островов.
2. Комбинаторные изменения вокализма и консонантизма уда-
ренных корневых слогов под воздействием гласных неударенных
258
и в дальнейшем подвергавшихся редукции конечных слогов.
Эти изменения, имевшие характер регрессивной ассимиляции,
приобретали регулярность морфонологических чередований.
Огласовка корневого слога оказывалась зависимой от того,
стоял ли в последующем слоге передний гласный верхнего
подъема — i, лабиализованный задний гласный верхнего подъ-
ема — и, или нейтральный гласный среднего подъема — а, о. При
редукции конечного слога ассимилятивное чередование гласных
корневого слога сохранялось и становилось элементом морфо-
логической структуры. Так, в склонении основ на -о- м. рода:
им. падеж ед. число fer (<*uiros) 'муж5, род. падеж ед. число fir
(<*uirl).
Исчезавшие гласные конечных слогов оказывали воздействие
также на конечные согласные корневых слогов, обусловливая со-
ответственно их палатальную, лабиальную или нейтральную ок-
раску (явление, получившее в кельтологии название «инфек-
ции»). Различия эти фонологизировались и в свою очередь за-
креплялись в качестве регулярных морфологических чередований,
отражавшихся и в написании древнеирландских текстов. Так,
в форме дат. падежа ед. числа fiur (<*uiru) исчезнувшее
падежное окончание *-н (и. е. *-6i) оставило свой след в виде
соответствующего лабиального призвука согласного -г-. В скло-
нении основ на -а-: им. падеж ед. числа tuath (<*tuata) 'на-
род’— дат. падеж ед. число tuaith (ср. в галльских надписях
окончания -ai, -i, и. е. *-ai) морфологизовано чередование нейт-
ральной и палатальной окраски конечного согласного корневого
слога.
Сходные закономерности ассимилятивного варьирования глас-
ных хорошо известны в древнегерманских языках. Менее из-
вестны, но не менее регулярны и характерны аналогичные че-
редования в албанском языке. Помимо ассимиляторно обуслов-
ленных чередований гласных корневого слога, в древний период
дописьменной истории албанского языка получили развитие
также морфологические чередования конечных согласных в кор-
невых слогах, обусловленные, как и в древнеирландском, воз-
действием гласных конечных слогов (в частности, противопо-
ставление палатализованности и лабиализованности). Эти чередо-
вания получили определенное морфологическое использование
в построении именных и глагольных парадигм.
3. Явления сандхи, способствующие фонетическому спаива-
нию словосочетания в единое целое.
В историческом развитии индоевропейских языков в разной
степени обнаруживается тенденция к отходу от принципа авто-
номности отдельного слова, характерного для флективной струк-
туры древнего индоевропейского типа, и, соответственно, увели-
чение роли словосочетания как структурной единицы первого
плана. Одним из обычных фонетических средств формального
выделения словосочетания выступают, наряду с объединяющим
259
Ударением, разного рода сандхи, которые такйм образом Пред-
ставляют собой довольно распространенное в индоевропейских
языках явление. Для древнеирландского языка была специфична
высокая степень интенсивности фонетического спаивания элемен-
тов словосочетания, вплоть до уравнивания фонетических процес-
сов, осуществляющихся на стыке отдельных слов, с фонетиче-
скими процессами внутри слова. Специфичны также были обра-
щенность фонетических процессов сандхи на начальный элемент
ядерного слова и морфонологический характер возникавших та-
ким путем чередований. Наиболее значимыми для языковой струк-
туры были явления так называемой лениции (или аспирации)
и «затухания» (eclipsis), результаты которых сохраняют реле-
вантность и в современном ирландском языке 16.
Процесс лениции в древнеирландском языке захватывал раз-
личные согласные в интервокальном положении (внутри и в на-
чале слова после вокалического окончания предшествующего
элемента словосочетания), которые соответственно артикулиро-
вались с ослабленной энергией. Это касалось и произношения
смычных k, t, g, d, Ь, которые подвергались спирантизации. Та-
кого рода изменение артикуляции интервокальных смычных
внутри слова характерны для многих индоевропейских языков.
Спирантизация (и другие соответствующие изменения) началь-
ного согласного слова внутри словосочетания и в особенности
морфонологические чередования в словоформах, обусловленные
фонетическим качеством окончания предшествующего слова, яв-
ляются характерными для островных кельтских языков — ир-
ландского и валлийского. Возникающие при этом возможности
настолько разнообразны, что появилось основание для введения
в фонетическую часть грамматики кельтских языков специаль-
ного морфонологического раздела, обозначаемого как «синтаксис
лениции» 17.
Аналогичный характер имеет и явление «затухания», кото-
рое выражается в назализации начального согласного слова в со-
ставе словосочетания, происходящей под влиянием конечного но-
сового в окончании предшествующего элемента словосочетания.
Грамматизованность определенных типов словосочетаний созда-
вала, как и при лениции, регулярность фонетических чередова-
ний, становившихся историческими и приобретавших морфоно-
логическое качество.
Фонетические процессы, сходные с кельтской леницией, по-
видимому, осуществлялись в истории албанского языка. В част-
ности, об этом говорят следы чередований d||5 в начале слова18.
16 Изложение соответствующих правил см.: М. Dillon. Irish. London, 1961,
стр. 13—20.
17 Г. Льюис и X. Педерсен. Краткая сравнительная грамматика кельтских
языков, стр. 168—188.
18 W. Cimochowski. Recherches sur 1’histoire du sandhi dans la langue alba-
naise. «Lingua Posnaniensis», II. Poznan, 1950, стр. 220—255.
260
Однако в албанском явление это не приобрело морфонологиче-
ского характера и соответствующие типы смычной и спирантной
артикуляции распределились между отдельными лексемами.
В кельтских же языках чередования, исторически основанные
на явлениях сандхи, стали одним из способов различения слово-
форм в составе парадигм, но не по принципу характерной для
древних индоевропейских языков автономности слова, а в стро-
гой соотнесенности с определенными типами словосочетаний.
Правила лениции и назализации в ирландском языке сложились
в единую систему, объединяющую формообразование слов и
формообразование словосочетаний. Так, например, склонение ар-
тикля в древнеирландском предполагает способность отдельных
форм ленировать, назализировать или оставлять неизмененным
начальный согласный существительного, склонение которого
в свою очередь предполагает различия начальных элементов
в словоформах в зависимости от типов словосочетаний 19.
4. Иной по сравнению с древним индоевропейским типом ха-
рактер оформления парадигмы именного склонения. Несмотря
на значительную степень редуцированности падежных флексий,
в древнеирландском языке сохранялся флективный принцип раз-
личения форм, однако, с заметным для отдельных типов основ
использованием корневых чередований (вокалических и консо-
нантных), например, в склонении основ м. рода на -о- и п-20.
В современной ирландской парадигме склонения с артиклем
функцию различения падежных форм выполняют главным обра-
зом исторически обусловленные фонетические чередования (в том
числе и согласно правилам сандхи) 21.
Подобный тип построения парадигм именного склонения яв-
ляется для индоевропейских языков редким, но не исключитель-
ным. Примеры использования внутренней флексии, основанной
на ассимилятивном варьировании, представляют некоторые пара-
дигмы склонения в древнегерманских языках, в албанском, в ру-
мынском.
Вообще возможность использования морфонологических средств
на пути развития от флективной структуры древнего типа
к новым вариантам морфологического строения, по-видимому,
всегда была присуща индоевропейским языкам, что в разной сте-
пени и получало выражение в их конкретной истории.
5. Особый тип употребления энклитических местоимений, ин-
фигируемых в состав глагольной формы после перфективирую-
щего преверба22, а также в энклизе при предлогах — все это
находит отражение в новоирландском23.
19 См.: R. Thurneysen. Handbuch des Alt-Irischen. Heidelberg, 1909, стр. 280.
20 Там же, стр. 170, 201.
21 М. Dillon. Указ, соч., стр. 36.
22 R. Thurneysen. Указ, соч., стр. 244—245. — Ср. с формами в средневе-
ковом валлийском (Г. Льюис и X. Педерсен. Указ, соч., стр. 255).
23 М. Dillon. Указ, соч., стр. 77. Средневаллийские формы см.: Г. Льюис
и X. Педерсен. Указ, соч., стр. 256.
261
В кельтологии этот способ образования форм иногда опреде-
ляется как инкорпорация, чем подчеркивается его необычный
для структуры индоевропейских языков характер24.
Образование такого рода конструкций в кельтских языках
было связано с упомянутой выше тенденцией к фонетическому
спаиванию, уплотнению словосочетаний. И в этом плане сход-
ные (хотя и не тождественные) типы употребления энклитиче-
ских местоимений встречаются в некоторых других индоевро-
пейских языках. Так, в хеттском краткие формы местоимений
образуют комплексы с частицами, особенно часто выступая
в энклизе при частице пи 'и, ну, затем’: nu-mu 'и-мне\ nu-smas
'и-вам’, n(u)-as 'и-он’, (n(u)-an-mu-kan 'и-его-мне’ и др.25 Нечто
подобное инфиксации местоименного объекта в состав глаголь-
ной формы обнаруживается в готском языке: ga-u-hwa-sehwi
'увидит ли он нечто’26. Наконец, в албанском языке в принципе
сходным явлением можно считать протетическое (перед глаголь-
ной формой) употребление кратких местоимений, указывающих
на прямое и косвенное дополнения. Например: ajo me (te, е, па,
ju, i) gjeti пё shtepi 'она меня (тебя, его, нас, вас, их) нашла
дома’; i thoni Agimit te vije букв, 'ему скажите Агиму, чтобы
пришел’; u thoni shokevet te vijne 'им скажите товарищам, чтобы
пришли’. Характерно образование слитных форм, представляю-
щих результат сцепления в единый комплекс, местоименных по-
казателей косвенного дополнения в дательном и прямого допол-
нения в винительном падеже: та (тё + е) 'мне-его’, m’i (тё + i)
'мне-их’, ia (i + e) 'ему-его’, ia (i+i) ' ему-их’, jua (ju + e)
'вам-его’, ua (u + i) 'им-их’. Например: ay ma dha Ца1ёп 'он мне-
его дал слово’, ay m’i dha librat 'он мне-их дал книги’; Petriti ia
tregoi shokut зМёртё e tij 'Петрит ему-его показал товарищу
свой дом’; ua йогёгоуа librat 'им-их (я) вручил книги’.
Энклитические формы личных местоимений с древних времен
были элементом индоевропейской морфологической структуры.
Возможности их различного использования в процессе дальней-
шего преобразования этой структуры осуществлялись в ходе ис-
торического развития отдельных языков как естественный ре-
зультат исходной общности грамматического строя.
6. Как результат специфического развития очень древнего
элемента индоевропейской глагольной системы получает объяс-
нение характерное для древних кельтских языков различие двух
вариантов глагольной флексии — так называемых абсолютного
(простого) и конъюнктного (сложного) спряжений. Эта особен-
ность грамматической системы не оказалась исторически устой-
24 См. подробно: В. Н. Ярцева. Древнеирландский и другие кельтские языки
в системе индоевропейских языков. «Уч. зап. ЛГУ», 1940, № 60,
стр. 66—68.
26 См.: И. Фридрих. Краткая грамматика хеттского языка. М., 1952,
стр. 155, 159.
26 W. Meid. Indogermanisch und Keltisch, стр. 10.
262
чивой. Уже в средневековых валлийских текстах отмечаются
лишь следы соответствующего различения глагольных форм.
Так же и в современном ирландском языке. Однако в древне- и
среднеирландском различение абсолютного и конъюнктного ва-
риантов флексии пронизывает всю систему глагольного словоиз-
менения. По абсолютному типу спрягаются глаголы, не имею-
щие приставок, по конъюнктному — глаголы с приставками
(обычно перфективирующими) 27.
Вопрос о происхождении двух типов ирландского спряжения
имеет давнюю историю. Высказывалось мнение об их связи
с индоевропейским различением примарной и секундарной серий
личных окончаний. Относительно недавно было опубликовано
специальное исследование В. Мейда28, автор которого доказал
связь конъюнктных форм с древним инъюнктивом — нейтраль-
ной в отношении времени архаической глагольной категорией,
имевшей своим формальным признаком употребление секундар-
ных (более древних) личных окончаний29. Таким образом,
в древнеирландском новообразовании (каковым, несомненно, яви-
лось закрепление особого варианта флексии за приставочными
глаголами) оказались сохраненными следы очень архаичного для
индоевропейских языков явления. Этот момент особо подчерки-
вает В. Мейд, говоря о значении кельтских языков для индо-
европейского сравнительного языкознания. Значение кельтских
языков и особенно древнеирландского состоит в его архаизме,
в сохранении им «окаменелостей» древнего периода, которые
надлежит выявить и которые могут оказаться полезными для ди-
намической реконструкции праязыка30. Но исследователь также
справедливо указывает, что в древнеирландском языке на мате-
риале сохранившихся архаических пережитков индоевропейской
глагольной системы была построена «совершенно новая си-
стема», ориентированная на ритмико-синтаксические закономер-
ности употребления простых и приставочных глаголов31.
7. На своеобразные особенности древнеирландского синта-
ксиса специальное внимание обращено в исследованиях В. Н. Яр-
цевой32. Об одной из них отмечено: «Употребление именных
предложений, по разнообразию типов и по своим масштабам
далеко превосходящее возможности других индоевропейских
27 См.: R. Thurneysen. Указ, соч., стр. 336.
28 W. Meid. Die indogermanischen Grundlagen... См. также: W. Me id. Indo-
germanisch und Keltisch.
29 О значении инъюнктива см.: И. М. Тройский. Общеиндоевропейское язы-
ковое состояние. Л., 1967, стр. 93—97.
30 W. Meid. Indogermanisch und Keltisch, стр. 14.
31 W. Meid. Die indogermanischen Grundlagen..., стр. 74.
82 В . H. Ярцева. Древнеирландские и другие кельтские языки...; Синтак-
сис инфинитива в древнеирландском языке. «Уч. зап. ЛГУ», № 58, 1940.
См. также примечания в кн.: Г. Льюис и X. Педерсен. Краткая сравни-
тельная грамматика кельтских языков, стр. 467 и сл.
263
языков»33. Однако при этом указывается, что употребление
именных предложений в древнеирландском языке не противоре-
чит в принципе закономерностям строя индоевропейских языков,
но «представляет собой тот архаичный тип предложения, ко-
торый постепенно исчез в большинстве индоевропейских языков
(в некоторых из них оставшись в ничтожных размерах),
а в кельтских языках сохранился во всем своем разнообра-
зии» 34.
Исключительно оригинальный характер строю древнеирланд-
ского предложения придают действительно необычные для индо-
европейских языков разнообразие и частота употребления гла-
гольных имен, выступающих в синтаксических функциях подле-
жащего, прямого дополнения, обстоятельства и определения.
Притом, как замечает В. Н. Ярцева, глагольное имя, «являясь
обстоятельством в простом предложении, настолько тесно свя-
зывается по смыслу с личной формой глагола, что становится как
бы частью единого целого» 35, т. е., иначе говоря, делается компо-
нентом сложной глагольной формы. «Cid dia m-bai Cuculaind cen
tiachtain» or si букв. '«Почему был Кухулин без прихожде-
ния», — спросила она, т. е. 'почему он не пришел’. Или еще:
Batar Ulaid ос ol i taig Feidlimthi 'были Улады при питье в доме
Федельмида’, т. е. 'пили’36.
Именно такого рода конструкции более всего привлекали вни-
мание сторонников гипотезы о субстрате, соблазняя их на поиски
типологических аналогий за пределами индоевропейской языко-
вой семьи. Между тем следует подчеркнуть, что а) основы древ-
неирландских глагольных имен отличаются разнообразием типов,
хорошо объясняемых в рамках системы индоевропейского имен-
ного словообразования, б) все конструкции с глагольными име-
нами, как показала В. Н. Ярцева, объясняются на основе син-
таксических моделей, характерных для строя предложения древ-:
них индоевропейских языков.
В других индоевропейских языках также вырабатывались
специфические типы употребления именных отглагольных форм
не менее, чем древнеирландские конструкции с глагольными
именами, отклоняющиеся от классического для древних индоевро-
пейских языков типа распределения синтаксических функций
между отдельными частями речи, например, предикативное бес-
связочное употребление причастий в индоиранских и в славян-
ских -языках. Именно в разнообразии способов и путей преобра-
зования элементов исходно общей грамматической системы
можно усматривать характерную особенность исторического раз-
вития языков индоевропейской семьи, которые сильно разошлись
между собой на протяжении нескольких тысячелетий раздель-
33 В. Н. Ярцева. Древнеирландский и другие кельтские языки..., стр. 68.
34 Там же, стр. 69.
35 В. Н. Ярцева. Синтаксис инфинитива..., стр. 230.
36 Там же.
264
ного существования, но при всем том сохраняют возможность
сводимости элементов новой структуры к общим исходным фор-
мам и структурным моделям.
В древнеирландских языковых памятниках I тыс. н. э.
отразились результаты очень интенсивного процесса преобразова-
ния пракельтской языковой структуры, в основном еще удержи-
вавшейся галльским и иберокельтскими языками предшествую-
щего тысячелетия. Не только характер и содержание осущест-
влявшихся в них инноваций, но также их интенсивность и
комплексность делают историю кельтских языков особенно ин-
тересной с точки зрения общеиндоевропейских диахронических
процессов.
ФОРМЫ ПАССИВНОГО ПРЕТЕРИТА
В ДРЕВНЕИРЛАНДСКОМ ЯЗЫКЕ
Д. Грин
В ирландском и бриттском языках основа пассивного претерита
соответствует индоевропейскому отглагольному прилагательному
на -to-, -ta-, которое в свое время использовалось как в италий-
ском (ср. лат. captus, -a, -urn est, если привести в качестве при-
мера данную временную форму). Никто не оспаривает этого
утверждения Р. Турнейзена !.
В древнеирландском общая конъюнктная форма пассивного
претерита (morad, -leced, -breth) непосредственно восходит
к им. падежу ед. числа индоевропейского отглагольного прила-
гательного, у которого падежные противопоставления были ней-
трализованы; то же самое можно сказать об унаследованных
формах пассивного претерита в бриттских языках. В тех слу-
чаях, где появляются формы мн. числа, они явно вторичны и об-
разованы с помощью суфф. -eint1 2. В древнеирландском, однако,
конъюнктная форма мн. числа (-mortba, -leicthea, -bretha) вос-
ходит к им.-вин. падежу мн. числа ж. рода отглагольного прила-
гательного; идентичное развитие имело место в артикле, где
окончание им.-вин. падежа мн. числа ж. рода заменило оконча-
ние ср. рода. Основание для подобной замены могло возникнуть
только после апокопы, когда первоначальное окончание -*а им.-
вин. падежа ср. рода исчезло. В древнеирландском языке глосс
это новое окончание распространилось на им.-вин. падеж прила-
1 См.: R. Thurneysen. Grammar of Old Irish. Dublin, 1946, § 705; ссылки
на P. Турнейзена в дальнейшем относятся к этому разделу «Грам-
матики», § 706—713.
2 D. Simon Evans. A Grammar of Middle Welsh. Dublin, 1964, стр. 127,
IS Теория языка 265
гательных с основой на -о- и является вариантом у существи-
тельных с основой на -о- ср. рода. И хотя мн. число конъюнкт-
ной формы пассивного претерита восходит непосредственно к ин-
доевропейскому отглагольному прилагательному, выбор формы
ж. рода обусловлен фонетическими изменениями, которые яв-
ляются сравнительно поздними в дописьменном периоде ирланд-
ского языка.
Соответствующие абсолютные формы также должны каким-то
образом восходить к индоевропейскому отглагольному прилага-
тельному. В данном случае существующие точки зрения зави-
сят от соответствующих теорий о происхождении абсолютной и
конъюнктной флексии. Те, кто полагают, что эта дихотомия
восходит к первичным и вторичным глагольным окончаниям в индо-
европейском, вынуждены рассматривать абсолютные формы пас-
сивного претерита в качестве вторичных новообразований, по-
скольку отглагольное прилагательное никоим образом не могло
получить глагольных окончаний. Можно было бы думать, что
столь же невероятна суффиксация адъективных форм при по-
мощи местоименного элемента, однако две недавние работы
предлагают именно такое решение. Например, Болинг («Ёгш»,
v. XXIII, 1972, стр. 92) пытается возвести ед. число *brethae
к *britos:+ed и мн. число brithi k *briti+'ed, тогда как У. Каугилл
(1975) предлагает праформу *britos-es для ед. числа (§ 34) и
говорит, что сомнительное brithi «может быть закономерным раз-
витием старой абсолютной формы м’. рода мн. числа пассива
*britol-s; в противном случае, оно должно было бы быть анало-
гическим образованием по отношению к конъюнктному мн. числа
м. рода *britl<*britoi, до того, как последнее было вытеснено
ж.-ср. родом *ЬгИа8>др.-ирл. -bretha» (§ 40).
Как мы видели, выбор формы ж.-ср. рода, к которой восходит
-bretha, — результат развития, относящегося к гораздо более
позднему периоду, нежели островной кельтский; механические
построения Болинга и Каугилла полностью игнорируют из-
вестную предрасположенность ирландской глагольной системы
к развитию новых аналогических форм. Достаточно указать
на новые относительные формы 3 лица ед. числа претерита
soeras, 3 лица ед. числа презенса субъюнктива tias, 3 лица ед.
числа футурума giges, которые все явно возникли в период
после действия апокопы, и развились из соответствующих абсо-
лютных форм 3 лица ед. числа soerais, teis, gigis на основе про-
порции: относительное as, но абсолютное is в 3-м лице ед. числа
презенса связки. Для наших целей, однако, более уместен при-
мер с ЪоТе (относит. 3 лица ед. числа претерита глагола сущест-
вования). К. Уоткинс3 неправ, когда говорит, что это —форма
связки. Пример из «Книги из Арма» im charpat boie lais (Thes. II
242.11) правильно переведен издателями как 'о колеснице, которую
3 С. Watkins. Indogermanische Grammatik, Bd. III/l. Heidelberg, 1969, § 135.
266
он имел’. В примере, приведенном Уоткинсом, tir bole Chuind
chetchoraig, bole является конъектурой Винчи, который одновре-
менно указывает, что в архаических текстах формы связки на Ь-
еще не дифференцированы от форм глагола существования. Кроме
того, bote не может быть непосредственно выведено из * bowe-yo,
которое могло дать лишь * Ьоё. Может быть, именно данная форма
с ранним устранением зияния дала односложную относительную
форму в примере cech noeb boi, fil, bias (Fel. Ер. 289, но boie
(реконструированное в таком виде Винчи) может являться лишь
результатом добавления относительного окончания -е к boi; это —
явно недавнее образование как, например, 1 лицо ед. числа аб-
содютн. biuu.
Особенностью древнеирландского пассивного претерита яв-
ляется наличие относительной формы, которая совпадает
с 3-м лицом ед. числа абсолютной, совпадение, которое более
нигде в глагольной системе не отмечается, за исключением ука-
занного выше относительного boi; формулировка Турнейзена:
абсолютная форма ед. числа «может также употребляться в от-
носительной конструкции» недостаточно подчеркивает уникаль-
ность этого случая. Относительная форма встречается в действи-
тельно древних текстах, как, например, fo bith па roe fechtai itir
dis i Maiginis 'ввиду битвы, которая имела место между ними
двумя в Магинисе’ (Законы, 1 250.15), или iss he orta i Cremchaill
(ZGP VIII 330.5; Генеалогии из рукописи Laud); данные тексты
восходят к периоду, когда употребление абсолютной формы в по-
зиции относительной было невозможно. Действительно, имеются
все основания считать, что пассивный претерит был первона-
чально недифференцирован в отношении абсолютной и конъюнкт-
ной флексии, и, что относительная форма получена прибавлением
-е к общей форме, как этот конъюнктный тип ед. числа (morad,
leced, breth) правильно называет Турнейзен. Данное предполо-
жение не ново, поскольку оно выдвинуто еще Ж. Вандриесом
(RC, t. XXVIII, 1907, стр. 347) более чем за сорок лет до выхода
в свет «Грамматики» Турнейзена, в которой оно не упоминалось.
Тем не менее, это предположение дает нам убедительную кар-
тину определенной стадии в эволюции, когда претерит пассива
напоминал такие претериты актива, как luid и boi, так как не
имелось различия между абсолютной и конъюнктной флексией
(зато имелась особая относительная форма).
Каково же тогда происхождение столь хорошо засвидетель-
ствованной и идентичной 3-му лицу ед. числа абсолютной формы?
Самым простым решением, которое Вандриес не решался пред-
ложить, является то, что относительная форма стала использо-
ваться в абсолютной позиции. Имеются случаи, когда трудно
решить, какая форма представлена, например, в следующем от-
рывке в «Книге из Арма» (Thes. II 239.20; 240, 1—2): Digeni
cummen cetaig rithae frieladach macc maile odrae tigerne crem-
thinnae arech ndonn rithae in techsin fricolman. Издатели пере-
267
18*
ёодят: *Куммеи сделал плагц, который был продан Эладаху, сыну
Маэль-Одара, владетелю Кремтенна, за гнедую лошадь. Эта
лошадь была продана Колману’, но мы можем с тем же успехом
расчленить эту фразу по-другому: 'Куммен сделал плащ. Он был
продан ..Возможно, что подобные случаи могли вызвать за-
мену общей формы rith относительной rithae, но, кажется, необ-
ходим был и какой-то другой фактор. В данном случае следует
поддержать предложение Уоткинса о новом глагольном при-
лагательном на -the (из *tiyo-): «Это новое причастие, видимо,
является также источником для абсолютных форм претерита пас-
сива, например, breth (а) е 'был несен’, что представляет собой
хороший пример того, как в кельтском абсолютные формы яв-
ляются вторичными по отношению к унаследованным конъюнкт-
ным и образованы для заполнения системы»4. Это поддержи-
вается и тем фактом, что в древнеирландском имеются много-
численные примеры связки и нового отглагольного прилагатель-
ного с квазипассивным значением: anna robsa bithe 'когда я не
был ударен’ (Ml. 45d 6); combad accomaltisi limsa 'так, чтобы вы
могли быть связаны со мною’ (Wb 23а 26); bit fernai fer dlochtai
'пояса мужчин будут разорваны’ (LU 8430). Глагольное прила-
гательное могло бы быть идентично относительной абсолютной
форме во всех случаях, кроме сильных глаголов, где флексии -the
предшествовал гласный звук; в последнем случае мы имели бы,
например, глагольное прилагательное rithe, но относительный
претерит пассива rithae. Поскольку последние численно состав-
ляют лишь небольшой класс, можно предположить, что отгла-
гольное прилагательное объединилось с относительной формой
для образования новых абсолютных.
Как указывает Турнейзен, абсолютные формы мн. числа от-
мечены в рукописях древнеирландского периода; те из них,
которые засвидетельствованы в других текстах, восходящих
к данному периоду, могли быть подвержены среднеирландской
редукции конечных гласных. Однако, вряд ли можно сомневаться
в том, что он прав, когда предполагает, что формы слабых гла-
голов можно реконструировать в виде morthai, leicthi, которые
тождественны им. падежу мн. числа глагольного прилагательного
точно так же как абсолютное ед. числа morthae, leicthe тожде-
ственно им. падежу ед. числа.
Если же мы приложим тот же принцип к известному абсолют-
ному ед. числа rithae, ожидаемая форма мн. числа будет *rithai,
которое в среднеирландском стало бы *ritha; действительно, за-
свидетельствована форма bitha, а в «Saltair па Rann» отмечено
не менее четырех примеров bretha в абсолютной позиции. Но Тур-
нейзен на основании формы cloisi 'они были услышаны’ осто-
рожно предполагает, что bitha и bretha являются просто конъ-
юнктными формами, использованными в качестве абсолютных,
4 С. Watkins. Указ, соч., § 175.
268
й что древнеирландские формы были *bithi и *brithi. Таким
образом, по его мнению, абсолютная форма мн. числа во всех
случаях тождественна им. падежу мн. числа отглагольного при-
лагательного, однако, как мы видели, абсолютная форма ед. числа
отличается от отглагольного прилагательного именно в рассма-
триваемом классе глаголов, и нет оснований предполагать, что
подобного различия не было во мн. числе. Его предположение
основывается на гипотезе о том, что написание cloisi 'они были
услышаны’ надо считать достоверным. Данная форма встречается
лишь один раз в § 28 стихотворной версии «Плавания Маиль-
Дуйна», где это написание появляется в обеих рукописях.
И К. Мейер и А. Ван Хамель предлагают в своих изданиях
конъектуру clossa, тогда как X. Оскамп сохраняет cloisi; никто
из них не комментирует данной любопытной формы, которая
кажется сомнительной, по крайней мере, по двум причинам.
Во-первых, глагол ro-cluinethar 'слышит’ более нигде не обна-
руживает абсолютной флексии; во-вторых, старый пассив явно
сохраняется в форме con-cloth. В cloisi наблюдается та же ин-
новация, которая видна в замене старого -cloth конъюнктным
-closs; в древнеирландский период она не распространилась на
отглагольное прилагательное, как можно судить по род. падежу
ед. числа м. рода clbthi, глосса: exauditi (Ml. 48b 3), которая,
естественно, была идентична им. падежу мн. числа. Предположе-
ние Турнейзена имеет тот существенный недостаток, что cloisi
могло бы быть, в лучшем случае, заменой старого *clothi, но с тех
пор, как оно было выдвинуто, обнаружился один факт, который,
как кажется, мог бы его подкрепить. Этим фактом является не-
сомненная абсолютная форма 3 лица мн. числа bithi в поэмах
Блатмака (строка 203), которую Дж. Карни, соответственно,
приводит в виде bithi (см. RIA Gontribb. В 72.35). Однако сам
Карни говорит в своем предисловии (стр. XXIX), что есть указа-
ние на то, что в постулируемом им архетипе VIII в. не отмечалось
отсутствие палатализации перед гласными переднего ряда, так
что bithi можно интерпретировать или как *bithi, или же, как
*bithai. Доказательства, как будто, склоняются в пользу второго
решения, хотя полной уверенности быть не может. Однако наш
обзор показал, что единственной формой древнеирландского пас-
сивного претерита, которая непосредственно восходит к индоев-
ропейскому и островному кельтскому периоду, является конъ-
юнктная общая форма, а вся остальная парадигма развилась
в период между апокопой и появлением первых письменных па-
мятников ирландского языка.
269
О ДРЕВНЕЙШИХ ПАМЯТНИКАХ
ИРЛАНДСКОГО ЯЗЫКА
А. А. Королев
Согласно общепринятой ныне хронологии классический древне-
ирландский язык охватывает период с середины VIII до сере-
дины X в. Язык периода с конца VII до середины VIII в. обычно
называют архаическим древнеирландским. В письменных памят-
никах этой эпохи сохранился весьма ограниченный материал:
отдельные глоссы, имена собственные, несколько очень кратких
текстов. Они позволяют установить, что различия между архаи-
ческим и классическим языком относятся в основном к фоне-
тике, в области морфологии и синтаксиса они ничтожны. Однако
доклассический древнеирландский — в широком смысле слова —
представляет значительный интерес, поскольку именно в период
V—VII вв. имели место те фундаментальные изменения, которые
отделяют «гойдельский» язык огамических надписей IV—VI вв.
от древнеирландского. Ниже мы подробно остановимся только на
тех материалах, которые представлены в памятниках, написан-
ных латинским алфавитом.
По мнению Д. Винчи, Дж. Карни и других, использование
латинского алфавита для записей на ирландском языке началось
в VI в., подобно монастырским школам, где создавались и пере-
писывались христианские произведения на латинском языке.
Но древнейшие рукописи датируются началом VIII в.; более
ранних не сохранилось. Тем не менее развитие ирландистики за
последние полвека позволило выделить большую группу текстов,
которые, несомненно, были созданы и впервые записаны задолго
до начала VIII в. Доказательства этому были приведены в много-
численных — и эпохальных — работах Р. Турнейзена (начиная
с 20-х годов), а также Ч. Пламмера, О. Бергина, Д. Винчи,
М. Диллона и др. Так, Р. Турнейзен показал, что традиционная
дата создания поэмы «Атта Coluimb СЬШе» — 597 г. («Чудо
Колумба из Килле») соответствует действительности1. Одновре-
менно он подтвердил принадлежность нескольких стихотворений
поэту Колману мак Ленени (Colman macc Leneni умер в 604 г.).
Можно отметить, что даже такой выдающийся ученый, как
У. Стоукс в свое время датировал эти тексты X—XI вв. Иссле-
дования Р. Турнейзена, Э. МакНейлла и других подтвердили
надежность ирландской исторической традиции и дали возмож-
ность отодвинуть датировку многих памятников на полтора—два
века назад. Самым обширным по объему памятником докласси-
ческого древнеирландского являются законы. Как и в других
областях ирландистики, Р. Турнейзену удалось «открыть» эти
1 «Zeitschrift fur celtische Philologie», Bd. 19, 1931, стр. 207.
270
тексты для лингвистики и первому поставить их изучение на
твердую научную основу. Хотя многие материалы остаются все
еще не опубликованными или опубликованными неудовлетвори-
тельно, исследования их уже принесли важные результаты не
только для истории ирландского языка и кельтологии, но и для
индоевропеистики в целом (например, работы Д. Бинчи, К. Уот-
кинса и др.). Как говорил Р. Турнейзен, «ранний слой законов
полон окаменелостей, их нужно только как следует раскопать» 2.
Остановимся более подробно на характере и форме архаиче-
ских текстов. Все они содержатся в рукописях не ранее XII в.,
большинство — в рукописях XIV—XVII вв. В соответствии с убе-
дительной теорией Д. Бинчи, передававшиеся первоначально
изустно юридические правила и максимы обычного права (так
называемый fenechas) впервые начали записываться в VI в.,
в течение VII в. оформлялись и кодифицировались отдельные
трактаты, а к первой четверти VIII в. наиболее обширное и
авторитетное собрание трактатов — «Senchas Маг» приобрело ка-
ноническую форму. Таким образом, между временем окончатель-
ной фиксации законов и дошедшими до нас рукописями хроно-
логическая дистанция часто достигает почти тысячи лет. К сожа-
лению, многое за это время оказалось утерянным. Известно, что
«Senchas Маг» делился на три части, но более или менее полные
тексты законов дошли до нас лишь от первых двух. От послед-
ней части сохранились только названия отдельных трактатов
и очень краткие цитаты из них, обычно несколько слов. Сохрани-
лось также несколько трактатов, не входивших в это собрание,
но сколько из них утеряно, установить невозможно.
Вторая трудность, с которой сталкивается исследователь, это
степень достоверности рукописной традиции. Писцы, переписы-
вавшие эти тексты, практически не понимали их смысла. С дру-
гой стороны, они обычно модернизировали орфографию, а также
грамматические формы — и понятные, и непонятные им. Поэтому
дошедшие до нас тексты изобилуют описками, диттографиями,
неправильным словоделением, пропусками отдельных слов и
целых фраз, их перестановками. Наибольшие трудности возни-
кают тогда, когда какой-либо текст сохранился лишь в одной
рукописи; если имеется несколько вариантов, реконструкция
архетипа обладает большей степенью надежности. Иногда неко-
торую помощь к отдельным местам текста оказывают глоссы
(VIII—X вв.), но часто глоссаторы предлагают совершенно не-
вероятные толкования и псевдоэтимологии. Типичным примером
может служить следующая фраза из законов to-ch-glen noill
oenfhir 'и которого поддерживает свидетельство одного человека’.
Глагольная форма to-ch-glen с инфигированным -ch- 'и’ была не-
понятна уже глоссаторам; они толкуют ее как is toich no is luath
no-n-glenand luigi aenfir 'Законно (или быстро), что его поддер-
2 D. A. Binchy. IE. *QUE. in Irish. «Celtica», v. 5. Dublin, 1960, стр. 92,
271
живает свидетельство одного человека’. Писцы, в свою очередь,
пытаясь сделать более понятной эту архаическую форму, изме-
няли ее, и в рукописях она засвидетельствована в вариантах:
toich foglen, toich fo-n-glen и toich forglen, которые представляют
собой бессмысленные сочетания слов.
В упоминавшейся уже поэме о святом Колумбе (§ 60) гла-
гольная форма ro-ch-uaid 'и он раздал’ толкуется глоссатором
как имя морского чудовища. Но если глоссы все же иногда пред-
ставляют какую-то ценность то обширные комментарии, в не-
сколько раз превышающие по своему объему первоначальный
текст, вообще ничего не дают для интерпретации законов. Они
были составлены преимущественно в течение XIII—XVI вв.
брехонами (юристами-судьями), которые под многословными рас-
суждениями скрывали полное непонимание не только смысла, но
и языка текста, который считался неприкосновенным и освящен-
ным авторитетом самого святого Патрика. Р. Турнейзен назвал
эти комментарии «torichte Spekulationen von Stubengelehrten, die
zu der Rechtspraxis in keiner lebendigen Beziehung standen»3.
Но даже после того как сняты ошибки, описки и прочее, текст
законов представляет большие трудности для понимания. Во-
первых, обиходные слова имеют в них определенный термино-
логический смысл, иногда совершенно неожиданный, например,
mac gor te букв, 'теплый, горячий сын’, т. е., «сын, исполняющий
все те обязанности по отношению к своему отцу, которые пред-
писываются правом»; aircsiu букв, 'смотрение’ означает «непред-
принимать необходимых мер с целью помешать своему скоту со-
вершать потраву на земле соседа»; tanaise букв, 'сидящий (ожи-
дающий) ’ — «наследник вождя, назначенный последним в период
своего правления»; dorn обычно 'кулак’, но в законах: «работа,
которую выполняют только мужчины»; ей glas букв, 'зеленая
собака’, в законах «изгой, человек изгнанный из своего племени
и лишенный всех прав». Кроме того, древнейший слой законов
представлен юридическими формулами и афоризмами, часто
представляющими собой ритмизованную прозу. Как правило,
эти афоризмы крайне лаконичны, и во многих случаях их кон-
кретный смысл остается неясным. Например, Ыа crann cutaim,
acht arfogra riam букв, 'свобода дерево рубки, но предупреждение
перед этим’ имеет следующий смысл: «тот, кто срубил дерево,
а упавшее дерево причинило кому-либо увечье, не привлекается
к ответственности в случае, если он публично заявил о своем на-
мерении заняться рубкой леса»; или же Ыа coire combruth букв,
'свобода котел в кипении’ означает «хозяин котла не несет от-
ветственности, если кто-то обжегся, прикоснувшись к кипящему
котлу».
Тексты законов в том состоянии, в котором они дошли до нас,
сохраняют много морфологических, синтаксических и лексиче-
3 R. Thurneysen. Irisches Recht. Berlin, 1931, стр. 00.
272
скйх архаизйов, в то время как фонетический облик текста почти
полностью модернизирован или же искажен чудовищно бесси-
стемной орфографией среднеирландского периода. Фонетические
архаизмы обычно сохранялись лишь в том случае, когда писцы
совершенно не понимали текста и буквально копировали его.
Например, t-e-fet 'он ведет его’ вм. классического d-a-fet; oim,
oit 'от меня, тебя’ вм. uaim, uait. Из морфологических архаизмов
назовем вин. падеж ед. число bein 'женщину’ вм. mnai; место-
именный предлог frithiu 'против них’ вм. friu, род. падеж м. рода
tre 'трех’ вм. tri. Крайне архаичен синтаксис языка законов.
Подавляющее большинство примеров с союзом -ch (n.-e.-*kwe),
конечной позиции глагола в предложении и тмезиса засвидетель-
ствовано именно здесь. Как отмечает К. Уоткинс, «структура
предложения в архаическом древнеирландском сравнима только
с ведическим санскритом или хеттским языком Древнего
царства» 4.
Фонетическая реконструкция текста несколько облегчается
тем обстоятельством, что известная часть его представляет собой
гномические стихи; наиболее древним является семисложный
стих. Наличие аллитерации и внутренней рифмы также повы-
шает надежность реконструкции. Так, в обнаруженном недавно
(в рукописи XVI в.) стихотворном фрагменте «Mellbretha»
(«Суждения об играх») среди семисложных строк встречается
одна шестисложная: slan fiach inge othrus 'свободен от пени,
кроме платы за уход (за больным)’, где нужно восстанавливать
несинкопированную форму *otharus. Традиционно считается, что
синкопа гласных перестала действовать во второй половине VI в.
Однако Р. Турнейзен полагает, что стихи Колмана мак Ленени
подлинны и создавались в течение 570—600 гг., но они могут
быть прочтены кдк стихи лишь в том случае, если синкопа была
к этому времени проведена полностью и окончательно; датировка
этого явления должна быть отодвинута, по крайней мере, к пер-
вой половине VI в. Несинкопированные формы возможно рекон-
струировать еще в некоторых стихотворных отрывках законов.
Правда, необходимо сразу же отметить, что в языке законов вы-
деляется несколько слоев. Многие прозаические части были ре-
зультатом компиляции VII—начала VIII вв., к этому же вре-
мени они получили окончательную редакцию, так что в таких
случаях наблюдается довольно мало отклонений от обычного
древнеирландского. В данных текстах архаические стихотворные
или ритмические отрывки часто предваряются словами ar-in’chain
Fenechas 'как поет (или учит) фенехас’. Fenechas — это тради-
ционное обычное право, которое изустно передавалось друидами,
а после принятия христианства — филидами. Филиды воплощали
в себе поэтов, историков и хранителей правовой традиции. В не-
4 С. Watkins. Indo-European metrics and archaic Irish verse. «Celtica», 1963,
v. 6, стр. 213.
273
Малой стёпейи они переняли и магическй-культовые функций
друидов. Филиды (др.-ирл. file<*welits букв, 'прозревающий’)
были создателями и второго большого собрания законов «Bretha
Nemed» («Суждения о священных (или почитаемых) лицах»),
которое, правда, никогда не приобрело такого канонического
оформления, как «Senchas Маг». От собрания сохранилось только
несколько трактатов и многочисленные, но краткие цитаты. Это,
скорее, не «законы», а поэтико-историко-юридические тексты,
изобилующие гномическими формулами, неясными намеками,
стилистически крайне изощренные и весьма трудные для пони-
мания. Обычно они содержат отрывки мифов, пророчества, трак-
туют о правах поэтов и вознаграждениях, которые им полагаются
за их произведения. Кроме того, филиды занимались вопросами
версификации и связанными с нею проблемами фонетики и грам-
матики. Терминология, содержащаяся в этих текстах, отмечена
печатью глубокой древности и обнаруживает четкие соответствия
в древнейших памятниках других индоевропейских языков.
Поэты-филиды были также придворными панегиристами.
В их функции входило создание хвалебных поэм в честь патро-
нов-вождей (позднее, после исчезновения сословия филидов, эта
функция перешла к бардам), элегий на их смерть, генеалогий,
а также сатир на их врагов. Они явились создателями жанров
лиро-эпической поэзии. Сохранилось довольно большое число
таких произведений, часто в нескольких рукописях, что позво-
ляет относительно надежно восстановить форму если не пратек-
ста, то архетипа. В большинстве случаев эти стихотворения от-
ражают еще языческую идеологию, хотя и датируются VI—VII вв.
Как пишет Д. Бинчи, «they include some of the oldest Irish in
existence» 5. Быстрая и далеко зашедшая христианизация со вре-
мени св. Патрика (согласно новейшим данным, он умер около
485 г.) привела к тому, что филиды стали создавать произведения
с христианской тематикой, сохранявшие, однако, все формальные
признаки языческой поэзии. Наиболее известны произведения
филида Даллана Форгалла «Amra Coluimb Chille» и «Атга
Senain» («Чудо святого Сенана»), авторство которого, впрочем,
является спорным. По преданию, Даллан Форгалл, глава фили-
дов Ирландии, дал обет написать элегию на смерть св. Колумба
в благодарность за его заступничество на съезде епископов и
аббатов в Друмь Кете, где большинство желало объявить фили-
дов вне закона, не без основания считая их носителями языче-
ских традиций. Поскольку год смерти св. Колумба — 597 — уста-
новлен надежно, поэма также должна быть датирована этим
временем. Крайне темный и вычурный язык поэмы, искусствен-
ный порядок слов, изощренная звукопись дали основание многим
исследователям предположить, что она была создана не ранее
X в., когда в ирландской поэзии начинают появляться первые
5 «Studia Hibernica», I. Dublin, 1961, стр. 18.
274
примеры подобных эзотерических произведений. Но анализ таких
форм, как глаголы с окончанием -thiar (позднее -ther), -iot
(позднее -at), сохранение недифтонгизированного д (на что ука-
зывает рифма), тмезис, многочисленные примеры суффигирован-
ных объектных местоимений, наконец, полное отсутствие сочи-
нительного союза ocus 'и’, вместо которого выступают только
архаические -ch и sceo — все это указывает на правильность
традиционной датировки.
В отношении же сохранности текста исследователи находятся
в необычайно благоприятной ситуации. Поэма сохранилась
в восьми рукописях, которые почти не содержат вариантов или
разночтений. Дело в том, что она с самого начала рассматрива-
лась как некое магическое заклинание, постоянное повторение
которого обеспечивало спасение души того, кто читал ее вслух.
Вследствие этого каждое слово как бы обладало особой магиче-
ской силой, и любое изменение текста уничтожало эту силу
(ср. аналогичное положение с Ведами).
Последним из значительных источников наших знаний об
архаическом древнеирландском являются retoiric (так называе-
мые «риторические» отрывки) в сагах. Обычно это тексты обра-
щений, предсказаний или афоризмов, вкладываемых в уста героев
саг. Они также являются крайне трудными для понимания; до
сих пор еще не выяснена их структура и принципы ритмической
организации: неясно, представляют ли они собой стихи или рит-
мизованную прозу. Но основной трудностью в настоящее время
представляется недостоверность рукописной традиции; предстоит
провести большую работу по реконструкции хотя бы рукописного
архетипа VIII в. Однако происхождение и первоначальная функ-
ция большинства данных фрагментов не вызывает сомнений. Как
показал еще Р. Турнейзен, «риторика» саг является записью
реальных прорицаний, принадлежащих филидам в роли «про-
роков», которую они унаследовали от друидов. Темный, вычур-
ный и искусственный язык вообще характерен для такого жанра
(ср., например, оракулы и прорицания дельфийской пифии).
Можно полагать, что искусственность языка весьма способство-
вала тем многочисленным искажениям и ошибкам, которыми
изобилует рукописная традиция их передачи. Сохранялись, пере-
давались они до того, как саги стали записываться, аналогично
«рунам» современных ирландских сказок. Г. Вагнер пишет о них:
«... содержание „рун“, в большинстве случаев стереотипных опи-
саний, неясно самому seanchaidhe (профессиональному рассказ-
чику). Он выучивает их только на слух, как мелодию, и воспро-
изводит их (часто с закрытыми глазами) во все убыстряющемся
темпе» 6. Естественно, что степень точности при подобной пере-
6 Н. Wagner. Zur unregelmassigen Wortstellung in der altirischen Allitera-
tionsdichtung. «Beitrage zur Indogermanistik und Kejtologie. Festschrift
J. Pokorny». Innsbruck, 1967, стр. 298, примеч. 27,
275
даче была значительно меньше, чем в поэме о Колумбе и афо-
ризмов фенехаса в законах; авторитет «риторики» по сравнению
с ними ниже.
В древнеирландской литературе был широко распространен
жанр поучений. Однако подавляющее большинство их возникло
не ранее конца VIII—начала IX в. Отличается от них «Audacht
Moraind» («Наставление», или «Завещание Моранда»). Ю. По-
корный, а затем М. О’Брайен и Д. Винчи показали, что — при-
нимая во внимание все особенности данного текста — его необхо-
димо датировать во всяком случае не позднее самого конца VII в.
Так, в нем отмечается много форм с недифтонгизированным б и ё,
начальное t- в безударном слоге часто сохраняется (формы
с d—это модернизация переписчиков), многочисленны суффи-
гированные объектные местоимения, очень часты случаи тмезиса,
равным образом как случаи, подпадающие под «закон Бергина»,
беспредложный дательный, практически отсутствуют латинские
заимствования, часто встречается союз sceo 'и’ наряду с ocus.
Скорее всего, «Завещание Моранда» также является произведе-
нием, созданным какой-то школой филидов в течение VII в.
Каким образом отдельные архаизмы могут сохраниться в позд-
них рукописях, не относящихся к упомянутым выше жанрам,
можно проиллюстрировать следующим примером. В списках свя-
тых в «The Martyrology of Tallaght» («Мартирологе Таллахта»),
произведении, относящемся к самому концу VIII в., но сохра-
нившемся в редакции X в. и в рукописи XII в., находится сле-
дующая запись: Auitren loco, которая, на первый взгляд, не
представляет собой каких-либо реальных слов. Однако в анало-
гичном месте из другого текста находим Ua Trianlugo (или Trian-
loga), т. е. 'внук Трианлога’. Ввиду того, что первый переписчик
неправильно разделил слова, более поздние сохранили эту непо-
нятную им форму. Во всех других случаях древнее aui 'внука’
(род. падеж ед. числа) и недифтонгизированное ё писцы последо-
вательно заменяли на современные им форму ui и дифтонг ia.
Благодаря неправильному словоделению это имя сохранило фоне-
тический облик оригинала. Но подобные случаи представляют
собой, естественно, не правило, а редкое исключение.
В качестве примера лексического архаизма можно указать
на слово ser 'звезда’, встречающееся лишь единственный раз
в одном из стихотворений Колмана мак Ленени. Этот hapax
с безукоризненной индоевропейской этимологией (<*stera, ср.
валл. seren, лат. Stella и т. д.) более нигде не встречается во всей
огромной по объему ирландской литературе; по всей видимости,
он представлял собою поэтический архаизм уже в конце VI в.
Итак, можно сказать, что в настоящее время имеется уже до-
вольно значительный по объему, но качественно весьма разно-
родный корпус древнеирландских текстов, явно восходящих
к VI—VII вв. Этот материал имеет очень большое значение для
изучения морфологии, синтаксиса и лексики, но дает сравнительно
276
мало сведений об исторической фонетике ирландского языка.
Последняя, вероятно, будет и далее исходить из данных внешнего
сравнения (других кельтских и прочих индоевропейских языков),
и новые факты, несомненно, принесут пользу и для общей срав-
нительной грамматики индоевропейских языков. В то же время
надежды на увеличение объема наших знаний и материала ока-
зываются вовсе не безосновательными. Можно упомянуть о факте,
что за последние годы обнаружены новые рукописи с архаиче-
скими текстами, а в их числе два трактата из последней, третьей
части Senchas Маг, которые считались навсегда утерянными.
В Ирландии приступили к публикации Corpus Juris Hibernici —
всех источников по древнеирландскому праву. Продолжается
публикация древнейших поэтических текстов и т. п. Конечно, до
полного обобщающего исследования еще очень далеко, и продол-
жает оставаться идеалом то, о чем пишет Д. Бинчи: «Проф.
Турнейзен неоднократно говорил мне, что когда они (т. е. архаи-
ческие реликты.— Д. Б.) будут полностью исследованы, то ста-
нет возможно создать отдельную грамматику архаического
древнеирландского языка, основанную на материале законов,
древнейшей поэзии и „риторических" отрывков, имеющихся в не-
которых сагах, который представляет гораздо более древнюю
ступень, нежели язык глосс» 7.
7 D. A. Binchy. The linguistic and historical value of the Irish law tracts.
London, 1943, стр. 12.
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие ............................................. 3
ТЕОРИЯ ЯЗЫКА
Р. И. Аванесов. Акцентная вариантность и вокализм слова 5
Л. С. Бархударов. К вопросу об отношении формальных
и семантических моделей предложения.................... 11
И. К. Белодед. О некоторых аспектах взаимодействия по-
знавательной и эстетической функций языка.............. 13
Р. А. Будагов. Из истории разработки понятия о синони-
мах во Франции......................................... 25
И. Р. Гальперин. Глубина поэтического текста (на мате-
риале одного стихотворения А. Блока)................... 31
Л. Герценберг, Ж. М. Юсуфджанова. О методе сопостави-
тельного изучения языков............................... 40
Г. Б. Джаукян. Опыт классификации лингвистических дис-
циплин ................................................ 46
С. Д. Кацнельсон. Звуковые законы и их внутренние меха-
низмы ................................................. 56
Г. А. Климов. О месте активного строя в контенсивно-типо-
логической классификации языков........................ 63
Г. В. Колшанский. О понятии контекстной семантики . . 69
Е. С. Кубрякова. Производное как особая единица системы
языка.................................................. 76
О. И. Москальская. К модели описания предложения . . 84
О. Н. Селиверстова. Об одной модели построения семанти-
ческой микросистемы и структуры многозначного слова 89
Н. Н. Семенюк. Социальный аспект языка в историческом
рассмотрении........................................... 97
Б. А. Серебренников. О некоторых ареальных особенностях
ненецкого языка....................................... 102
И. А. Слюсарева. Язык и речь — пространство и время . . 106
В. М. Солнцев. К вопросу о глубинной структуре и поро-
ждении смысла предложения..............................114
Г. В. Степанов. Об особенностях языковой вариативности 125
Ю. С. Степанов. Об одной аналогии английского и фран-
цузского языков, охватывающей строение слога, фоне-
мику и орфографию......................................133
М. Д. Степанова. Части речи и корреляция лексических
единиц................................................ 139
А. А. Уфимцева. Об особенностях семантики глагольных
лексем английского языка...............................145
Ф. Л. Филин. Сок или джус, обслуживание или сервис? 151
278
АНГЛИСТИКА И ГЕРМАНИСТИКА
В. Д. Аракин. Отпадение конечного [о] и изменение типо-
логии английского языка.............................. 155
И. Вахек. Краткое замечание о некоторых фонемных суб-
ституциях в процессе развития английского языка 163
М. М. Гухман. О языке немецкой листовки «Ап die Versam-
lung gemayner Pawerschafft» 1525 г....................168
Б. М. Задорожный. Об одном мнимом архаизме в древне-
английской эпике......................................173
И. П. Иванова. Особые черты словоформ в современном
английском языке......................................176
А. М. Кузнецов. О полисемии английской глагольной лек-
сики ................................................ 181
С. С. Линский. О двух аспектах социологического рассмот-
рения нормы..................>....................... 187
С. А. Миронов, Хктяжцш/ай в современном нидерландском
языке и их эквиваленты в африкаанс................... 197
И. А. Сизова. Из истории глагольной префиксации в ан-
глийском языке........................................904
Б. Трнка. Некоторые наблюдения относительно лексиче-
ских классов и порядка слов.......................... 915
А. Д. Швейцер. К вопросу о происхождении различитель-
ных элементов американского варианта английского
языка и его диалектов на фонологическом уровне . . . 919
Г. С. Щур, Л. И. Христенко. Некоторые морфологические
и синтаксические особенности глагола современных шот-
ландских диалектов................................... 927
Г. Шпицбардт. Отличительные особенности американского
варианта английского языка............................933
Н. Энке ист. Некоторые показатели, помогающие устранять
неоднозначность соотнесенности местоимений в косвен-
ной речи............................................. 943
КЕЛЬТОЛОГИЯ
А. В. Десницкая. К изучению исторических проблем кель-
тологии ..............................................951
Д. Грин. Формы пассивного претерита в древнеирландском
языке.................................................965
А. А. Королев. О древнейших памятниках ирландского
языка.................................................970
ТЕОРИЯ ЯЗЫКА
*
АНГЛИСТИКА
*
КЕЛЬТОЛОГИЯ
Утверждено к печати
Институтом языкознания
АН СССР
Редактор издательства
А. И. Кучинская
Художник
Л. С. 8рман
Художественный редактор
Т. П. Поленова
Технический редактор
Ю. В. Рылина
Сдано в набор 31/V 1976 г. Подписано
к печати 2/XII 1976. Формат бОхдО1/^. Бумага
типографская № 2. Усл. печ. л. 17,5.
Уч.-изд. л. 19,5. Тираж 3600. Тип. зак. 1345.
Цена 1 р. 41 к.
Издательство «Наука»
103717 ГСП, Москва, К-62, Подсосенский пер., д. 21
1-я типография издательства «Наука»
199034, Ленинград, В-34, 9 линия, д. 12