АЛИСТЕР
КРОУЛИ


Алистер Кроули
БЛАГОДАТНАЯ
мария

Алистер Кроули
Перевод с английского и вступительный очерк Владимира МИКУШЕВИЧА
/ENIGMA
Москва, 2013
УДК 821.111
ББК 84 (Вел)
К 83
Кроули, Алистер
К 83 Благодатная Мария / Алистер Кроули; пер. [с англ.] В. Микушевича. — М: Энигма, 2013. — 112 с.
ISBN 978-5-94698-118-7
Поэма «Благодатная Мария» настолько неудобно вписывается в творчество оккультиста и мага Алистера Кроули, что многие его почитатели даже не знают о ее существовании. Между тем она открывает новую, неожиданную, грань личности Кроули и его недюжинных дарований. Недаром «Благодатную Марию» взялся переводить Владимир Микушевич. Он же является автором вступительного очерка, представляющего самостоятельную ценность.
На русском языке публикуется впервые.
Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав
ISBN 978-5-94698-118-7
© В. Микушевич, перевод, 2013
© В. Серебряков, оформление, 2013
© ООО Издательство «Энигма», 2013
© ООО «Одди-Стиль», 2013
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие. Алистер Кроули среди волхвов.
В. Микушевич ................................9
Благодапian Мария
Хвала Марии. Пролог..................... 5’7
Амфора. Книга!........................... 58
Книга II.......................... 70
Книга III......................... 83
Книга IV.......................... 97
Эпилог...................................110


ПРЕДИСЛОВИЕ

Алистер Кроули среди волхвов

Поэма Алистера Кроули «Амфора» («Hail, Mary, hail») ставит в тупик его наиболее ретивых почитателей и последователей, настолько эта поэма не вяжется с мрачными легендами о зловещем оккультисте и маге, превращающими его биографию в некое «житие великого грешника», как написал бы Достоевский. Поэму либо упоминают вскользь, либо замалчивают. Между тем поэма «Амфора» («Благодатная Мария») говорит сама за себя, и жизненный путь Алистера Кроули был бы гибельным, если бы не эта поэма.
У Перси Биши Шелли есть сонет, в котором сквозь тончайшую поэтичность проступает мистический абсурд человеческой жизни:
Узорный не откидывай покров, Что жизнью мы зовём, пока живём, Хотя помимо призрачных даров Не обретаем ничего на нём;
Над бездною, где нет иных миров, Лишь судьбы наши: страх с мечтой вдвоём.
Я знал того, кто превозмог запрет, Любви взыскуя нежным сердцем так, Что был он там, где никакой привет
Не обнадёжит нос, где только мрак; Неосторожный шёл за шагом шаг, Среди теней блуждающий просвет, Дух в чаянье обетованных благ, Взыскуя истины, которой нет.
(Перевод мой. — В.М.)
В этом сонете Алистер Кроули не мог не узнавать самого себя, ибо кто как не он превозмог запрет. Известно, что уже в юности Кроули чувствовал к Шелли особую близость, находя в его уникальном языке совершенное слияние поэзии и музыки. Впоследствии Кроули иногда подписывался Аластор, а не Алистер («Алас-тор, или Дух одиночества» — поэма Шелли). В поэме «Аластор» с географической точностью предсказаны или предвосхищены скитания Кроули:
В Аравии и в Персии блуждал
Поэт, потом в пустыне Карманийской, И, радостный, он побывал в горах Надземных, где родятся Инд и Оке...
(Перевод мой. — В.М.)
Действительно, Кроули в молодости был мастером скалолазания и прославился восхождениями в Гималаях и на Тибетском нагорье. При этом он осваивал высоты не просто горные, но горние, именно надземные. Неудивительно, что статью, посвящённую столетию со дня смерти Шелли, для журнала English Review пишет Кроули.
И против Кроули выдвигались невероятные обвинения, как против Шелли, которого лишили права воспитывать своих детей по обвинению в атеизме. Действительно, в комментариях Шелли к его поэме «Королева Мэб» есть целый раздел, озаглавленный: «Бога нет». Но уже в первой фразе говорится, что это относится лишь к творящему Божеству (Creative Deity). Такое Божество происходит из протестантской, кальвинистской теологии, исповедуемой английскими пуританами и провозглашающей принцип абсолютного предопределения, когда человек превращается в механизм, направляемый, управляемый Божеством, так что даже грехопадение не просто допускается, а вынуждается волей Божией. По отношению к такому механистическому креационизму атеизм приобретает религиозный смысл. Ф.М. Достоевский задумывал роман под названием «Атеизм», обернувшийся в конце концов романом «Бесы». В записных тетрадях к этому роману Достоевский писал: «Это равнодушие только совсем не верует. Атеизм самый полный ближе всех может быть к вере стоит» (Записные тетради Ф.М. Достоевского. Academia, 1935, с. 229).
«От Вейнингера исходит высказывание, выдающее великую чистоту внутренней позиции: атеизм, поскольку в него действительно верят, более религиозен, чем равнодушная вера в Бога» — это высказывание Эрнста Юнгера имеет прямое отношение к Шелли, ибо для него остаётся непоколебленной гипотеза о Духе, совечном
Вселенной и пронизывающем её всю, то есть нечто большее, чем теплохладная респектабельная вера в механическое божество.
Подобная гипотеза, обосновывающая мистический опыт всех времён, сближает Шелли с восточными религиями, с буддизмом хинаяны и с джайнизмом, с религиями без Бога. А буддизмом интересуется в молодости и Кроули. Особенно привлекает его первая благородная истина буддизма: «Всё печаль» или «Нет ничего, кроме страдания». Для такого интереса у Кроули были с детства глубокие личные причины.
Алистер Кроули родился 12 октября 1875 года в семье богатого пивовара и первоначально был наречён Эдвардом Александром в честь отца. Имя Алистер как более поэтичное и значительное он принял впоследствии. Алистер Кроули приписывал себе аристократическую родословную, включая в число своих предков графов и епископов. При этом он колебался между кельтскими и норманнскими корнями. И то и другое следует, по всей вероятности, отнести к поэтическим фантазиям. Фамилия Кроули, судя по всему, простонародно английского происхождения. «Кроули» происходит от «crow» («ворона»). Другое дело, что от отца Кроули унаследовал весьма значительное состояние, позволявшее ему в течение ряда лет вести аристократически расточительный образ жизни с рискованными восхождениями на горные вершины, с приобретением таинственной резиденции на берегу озера Лох-Несс по соседству с легендарным драконом,
С роскошными изданиями поэтических книг исключительно за свой счёт, не говоря уже о головокружительных кутежах с мистериальным уклоном. Отцовских денег хватило Кроули как-никак на несколько десятков лет, по прошествии которых он впал практически в полную нищету, иногда, правда, преодолевая гнетущую бедность своей магией.
Кроули утверждал, что родился с тремя знаками Будды на теле, в числе которых подъязычная уздечка, мешавшая говорить, так что потребовалось хирургическое вмешательство, но и после этой операции Кроули всю жизнь произносил «R» не совсем правильно. На груди у него были четыре волоска, образующие буддийскую свастику, а сужение крайней плоти могло быть устранено лишь через обрезание, что, возможно, предопределило интерес Кроули к занятиям каббалой.
Семья Кроули принадлежала к Плимутскому братству, к протестантской секте, доводящей до крайности суровую жёсткость в буквальном следовании Священному Писанию. Приверженцы этой секты отвергали даже молитву «Отче наш» как языческое заклинание. Языческим праздником они считали также традиционное Рождество со всей его своеобразной трогательной поэзией. У Плимутских братьев был свой непререкаемый, как им казалось, аргумент: Бог не может родиться и следует говорить лишь о воплощении Бога, а не о Его рождении. В таком контексте раскрывается подлинный смысл «Рождественской пес
ни в прозе» Чарльза Диккенса. Угрюмый делец Скрудж в этой повести, отказывающийся праздновать Рождество, руководствуется не только собственной скупостью, но и религиозностью своего рода, хотя Диккенс об этом прямо не говорит. Явление рождественских духов, конечно, должно было представляться протестантскому ригоризму откровенным, разнузданным язычеством, перед которым скряга Скрудж, правда, не устоял, оттаяв от воспоминаний. Духи из «Рождественской песни в прозе» напоминают духов из шекспировского «Макбета», но те погубили Макбета, а эти спасли Скруджа, пробуждая в нём сострадание и даже любовь к бедным, греховную с точки зрения протестантской этики. Жан Кальвин, несомненно обладавший блестящим интеллектом, разработал, основываясь на букве Писания, строгое и стройное учение о предопределении. Когда Жан Кальвин ещё учился светским наукам, товарищи прозвали его «Accusativus» (винительный падеж). Прозвище это отчасти предопределило и его доктрину предопределения. Если ничего не происходит без воли Божией, очевидно, это Бог обрекает одного на богатство, а другого на бедность. Вопреки евангельскому культу бедности, Кальвин учит, что богатство — знак избранничества и в этом мире, и в том, а бедность — подтверждение отверженности, изначальная вина, ведущая в ад. Собственно говоря, бедный виноват не в том, что он беден, а в том, что отвержен Богом. Такое отвержение вне человеческой логики и потому вне оправда
ния, символ веры, исповедуемой Винительным Падежом (Accusofivus).
Такова была вера английских пуритан, родственных по духу Плимутским братьям. Переселившись в Северную Америку, пуритане наряду с масонами сыграли решающую роль в провозглашении и формировании Соединённых Штатов. Но и в Англии их влияние никогда не прекращалось. В романах Диккенса постоянно разоблачается благотворительность, в особенности так называемые работные дома. В идеологии подобной благотворительности отчётливо проступает кальвинистско-пуританское презрение к бедным, непоправимо отверженным Богом от века и вовеки. Благотворительность осуществляется не для того, чтобы помочь бедным, а для того, чтобы избранные продемонстрировали своё превосходство над отверженными. Такова истинная подоплёка протестантской этики. Отсюда раздражение и даже протест против некоторых американских благотворительных программ. Помощь нуждающимся и даже само сострадание к ним — лишь подтверждение избранничества и богоугодного величия, которое предписывает Америке особую роль в мире. Так чёрных рабов обращали в христианство и оставляли их при этом рабами, ибо их освобождение было бы посягательством на волю Божию.
Впоследствии Кроули скажет: «Если хочешь увидеть по-настоящему правдивую картину ада, нужно пожить в Соединённых Штатах...»
Кальвинистское учение о предистинации (предопределении) оказало мощное влияние на духовную жизнь Запада. Байрон принимал учение об избранных и отверженных, относил себя к отверженным и свою отверженность воспевал как избранничество, что нашло отклик в поэзии молодого Лермонтова:
Нет, я не Байрон, я другой, Ещё неведомый избранник; Как он, забытый миром странник, Но только с русскою душой.
Что-то подобное мог бы написать о себе и Алистер Кроули. Предистинация в западной культуре оторвалась от своих религиозных корней и превратилась в детерминизм, ещё более жёсткий без воли Божией. Отсюда возникло учение о среде, непоправимо обусловливающей индивидуальность человека, и учение о наследственности, о генетическом фатуме, который движет человеком с безбожной неумолимостью.
Догматику Плимутского братства нельзя однозначно приравнивать к пуританству, но и в ней сказывается тот же кальвинистский контекст, тем более противоестественный, что предопределяющему механизму уподобляется Святой Дух — доктрина, невероятная для традиционного христианства, где Дух, по слову Христа, выступает как высшее начало свободы: «Дух дышит, где хочет, и голос Его слышишь, а не знаешь, отку
да приходит и куда уходит: так бывает со всяким рождённым от Духа» (Ин. 3:8).
Поэтическая натура Алистера Кроули уже в раннем детстве должна была противиться этой подмене Духа механизмом предистинации, который в устах родителей включал в себя и наследственность. В семье Кроули был непререкаемый обычай каждый день утром после завтрака в присутствии слуг по очереди читать Библию. Для членов Плимутского братства это был религиозный обряд. Мистер Эдвард Кронин в двадцатые годы девятнадцатого века ссылался на Евангелие: «Ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18:20). Из этого Кронин, кстати в прошлом католик, делал вывод, что три христианина, собравшиеся во имя Христа, могут совершать обряд евхаристии и причащать друг друга. С такой точки зрения официальное, рукоположенное священство оказывалось не только лишним, но и вредным. Это учение подхватил некто мистер Дерби, англиканский священник, отпавший от своей Церкви. Плимутское братство связано с именем Дерби, хотя он сам не одобрял такого наименования, предлагая своим последователям называться просто «христианами». В библейских чтениях в доме Кроули участвовали как раз три члена семьи, отец, мать и малень
кий Алик (Эдвард Александр), а также четверо слуг. Особое впечатление на Алика производила пятая глава Книги Бытия, первое библейское родословие с таинственными знаменательными именами, читающимися как поэма: Сиф, Енос, Каинан, Малелеил, Иаред, Енох: «И ходил Енох пред Богом; и не стало его, потому что Бог взял его» (Быт. 5:24). Этот загадочный стих во все времена воздействовал на мистиков, полагающих, что сохранился таинственный енохианский язык, язык ангелов; этим языком в своё время заинтересуется Алистер Кроули.
Насыщенный раствор библейских чтений выпал однажды жутким кристаллом. Маленький Александр, наверное, давно вызывал у матери раздражение. И вот однажды, вспылив, она назвала Алика зверем, а для того, кто начитан в Библии, зверь — это зверь 666, синоним Антихриста. Будущий Алистер воспринял такое наименование во всей его зловещей буквальности, и оно определило всю его дальнейшую жизнь. В устах матери из Плимутского братства «Зверь 666» был предопределением, глаголом духа, но в то же время он означал наследственность. Если сын — зверь, то кто же его родители? Ум Алистера Кроули был уже в детстве настолько гибок, чтобы принять клеймо зверя с условием, что оно относится и к угнетающим его родителям.
И на протяжении всей своей дальнейшей, нельзя сказать, чтобы короткой жизни Алистер Кроули вполне сознательно выступает как зверь 666. Конечно, это игра в зверя (вся жизнь Кроу
ли — это игра), но игра не безобидная и опасная. ! динственное оправдание этой игры в том, что страдает от неё, прежде всего, сам Кроули. С детства зная Библию назубок, Алистер не мог не вспомнить, что на звере багряном сидит жена, облечённая в багряницу (см.: Откр. 17:3, 4). В английской Библии одеяние жены и окраска зверя обозначены эпитетом «scarlet». Кроули превратит этот эпитет в цветовой лейтмотив своей жизни. Он ищет «scarlet woman», меняет одну женщину за другой, как правило, приносит очередной «scarlet woman» несчастье, но при этом страдает и сам. Так Алистер Кроули женился в 1903 году на некой Розе Скеррет, урождённой Келли; она родила ему дочь, которую торжествующий отец нарёк длиннейшим именем, включавшим в себя имена языческих богинь Хатхор и Гекаты, библейской царицы Иезавель, гонительницы пророков, что должно было ужасать благочестивых протестантов, греческой поэтессы Сафо и Лилит, первой жены Адама, ночного привидения или демона ночей. Девочка прожила недолго, а сама Роза впала в хронический алкоголизм, и Кроули на этом основании развёлся с ней, хотя только что видел в Розе scarlet woman и посвящал ей проникновенные стихи.
Ссылка на библейскую жену в багрянице на багряном звере, несомненно, присутствует в названии «The Scarlet Letter» («Алая буква» в русском переводе). Это название американского романа; записной эрудит Кроули наверняка его читал. Автор этого романа Натаниэль Готорн ро
дом из Сейлема, прославившегося в своё время гонениями на ведьм, причём главным гонителем был предок писателя Джон Готорн, приговоривший к повешению девятнадцать обвиняемых и отличавшийся особой жестокостью при пытках ведьм. Через несколько поколений Готорн мучился виной своего предка: «...надо полагать, от крови этих несчастных на нём осталось пятно. И пятно столь неизгладимое, что оно, наверно, ещё сохранилось на его старых костях на кладбище Чартер-стрит...» Для такого пятна напрашивается эпитет «scarlet», и не отсюда ли происходит «The Scarlet Letter», имеющая, впрочем, по всей вероятности, и вполне историческое происхождение. Сейлем— насиженное гнездо пуритан, которые должны были напоминать Алистеру Кроули Плимутских братьев, даже если их сближает только библейский контекст.
В романе Готорна Хестер Принн обязана носить на груди вышитую багряную (алую) букву «А» (первая буква слова «adulteress», «прелюбодейка»), так как она мать внебрачной дочери. Отец этой дочери — священник того самого прихода, который клеймит и преследует Хестер Принн, а она хранит молчание из любви к отцу своей дочери. Хестер Принн — отдалённый, но настоящий прототип «scarlet woman», которую с переменным успехом, но, в общем, тщетно искал Алистер Кроули.
А в молодом Брауне из рассказа Готорна Кроули вполне мог узнать самого себя. Юная новобрачная со значащим именем Faith (Вера)
напрасно пытается удержать своего мужа, собирающегося на ночь глядя в лес, а он отпрашивается у неё только на эту единственную ночь в году. В лесу к нему присоединяется таинственный спутник, у которого посох, похожий на большую чёрную змею. Молодой Браун терзается мыслью о том, что сказали бы его родичи и соседи, увидев, куда и с кем он теперь идёт, однако его спутник заверяет Брауна, что все те, чьё осуждение так страшит его, сами ходили гуда же и уже дед молодого Брауна знался с его ночным провожатым и угождал ему, когда гонял по улицам квакершу, то есть сектантку другого, не пуританского толка. (Не узнаётся ли в этом деде предок самого Готорна?) Оказывается, молодой Браун идёт в лес на шабаш ведьм и ведьмаков. Главный смысл этого сборища в том, чтобы каждый встретил там всех, перед кем благоговел и кого уважал. И молодой Браун убеждается, что нет добра на земле, а имя миру грех. «Зло — природа человечества», — подтверждает тёмная фигура, руководящая шабашем. И в конце концов Браун видит среди адептов свою Веру, но остаётся в неуверенности, приняла ли она кровавое дьявольское посвящение. Вдруг Браун остаётся один в лесу, и он с тех пор не уверен, было ли то, что он видел, или шабаш ему приснился. Только наутро он узнаёт участников шабаша во всех, кого видит вокруг, а в самом пуританине Брауне узнаётся не только Готорн, но и питомец Плимутских братьев Алистер Кроули.
В истории молодого Брауна сказывается интимная близость Сатаны, знакомая именно протестантской традиции. Чтобы запустить в дьявола чернильницей, как это сделал Мартин Лютер, нужно быть с дьяволом накоротке. И подобной интимности в своих эзотерических занятиях не только не избегает, но ищет Алистер Кроули, хотя что-то постоянно мешает ему в его поисках. Алистер Кроули не может уйти от протестантского наследия, но всем своим существом протестует... против протестантизма, осуждающего и отвергающего лирическую подоплёку его натуры.
И у Натаниэля Готорна Хестер Принн с багряной буквой на груди вызывает ассоциации, недопустимые для правоверного пуританина, но на таких ассоциациях, собственно, и основан его роман. Хестер Принн с младенцем на руках у позорного столба напоминает Готорну образ Божественного Материнства, запечатлённый многими блистательными художниками. Художники соревновались между собой, являя этот священный образ: безгрешное материнство, чьё дитя призвано искупить мир. Но и в священнейшем совершенстве человеческой жизни Готорн, отпрыск бдительных пуритан, видит пятно глубочайшего греха, так что красота этой женщины делает мир ещё темнее и опаснее для младенца, заброшенного в этот гибнущий мир. Эта страница из романа Готорна затрагивает нечто сокровенно подлинное в самом Алистере Кроули, предвосхищая его поэму «Благодат
ная Мария», вызвавшую восторженный отклик именно в Америке, где его назвали поэтом редчайшей тонкости.
Звание зверя 666 ввергает Кроули в состояние хронического мучительного кризиса. Можно утверждать, что он никогда не бывает спокоен. Очень рано Алистер приходит к невероятному решению. Если мнимая праведность Плимутских братьев — на самом деле лицемерие, если за их маленькими добрыми делами скрывается, в сущности, большая злоба, значит, остаётся одно— пытаться спастись грехом и через грех. Попытка эта не так необоснована, как может показаться близоруким ревнителям буквы, ибо Сам Христос сказал: «...Я пришёл призвать не праведников, но грешников к покаянию» (Мф. 9:13). Он решает стать лучшим, то есть величайшим грешником в мире, а величайший, непростительный грех — грех против Святого Духа. И Кроули решается на этот грех как на последнюю возможность спасения, ибо для Божьего милосердия нет ничего невозможного.
В своё время наставник молодого Мартина Лютера Штаупиц говорил, что каяться следует не в кукольных, а в настоящих грехах, и в таких грехах Кроули не знает удержу. Конечно, то, что Плимутские братья называют Святым Духом, далеко не Тот Святой Дух, возвещаемый Христом.
Остаётся только предполагать, что Кроули в глубине души так веровал. Единственное подтверждение этой веры — его поэма, посвящённая Деве Марии.
Семь демонов Тебе грозят. Мечи Тебя вот-вот пронзят.
Ты, Матерь-Дева, погляди:
Мечи — все семь — в моей груди. Дождь милосердия пролей. Спасусь я жалостью Твоей.
Всю жизнь Кроули руководствуется принципом, заимствованным у Франсуа Рабле, чей роман «Гаргантюа и Пантагрюэль» сводится, в конце концов, к этому принципу. Рабле описывает Телемскую обитель, чьё название «Телема» означает по-гречески «желание». Это одновременно утопия и антиутопия, утопия потому, что Телемская обитель нигде, антиутопия потому, что все утопии регламентируют и предписывают, а устав Телемской обители заключается в од-ной-единственной статье: «Делай, что хочешь». Полемизируя с категорическим императивом Канта задолго до его появления, Рабле доказывает, что достойный человек не может желать ничего дурного и его желание — наилучший способ установить наилучший миропорядок. При этом оказывается, что такой благожелательный анархизм имеет глубокие христианские корни. Не кто иной, как Блаженный Августин, в своём толковании на Первое послание Иоанна гово
рит: «Dilige et quod vis foe» («Люби и что хочешь делай», а именно в Первом послании Иоанна Богослова сказано: Бог есть любовь (1 Ин. 4:8).
В 1913 году Кроули посещает Россию, и это посещение таинственным образом подтверждает то главное, что он уже сделал как поэт и ещё намерен сделать. Россия в эти годы вообще производит глубокое, неизгладимое впечатление на поэтические натуры, творящие конец века и начало века. Среди таких натур Кнут Гамсун, пишущий проникновенные очерки «В сказочной стране», Эрнст Барлах, чью скульптуру определяют в это время каменные бабы в бывших скифских степях, Анри Матисс, равнодушно проходящий по залам Третьяковской галереи, чтобы в изумлённом восхищении воскликнуть перед православными иконами: «Вот ваша истинная живопись!», и, наконец, а, может быть, в первую очередь Райнер Мария Рильке, которому Россия подарит «Книгу часов», чьё творчество ещё переплетётся с творчеством Алистера Кроули, по всей вероятности, негаданно для обоих. Норвежский романист, французский живописец, немецкий скульптор, австро-европейский поэт весьма напоминают череду волхвов, и в эту череду вписывается Алистер Кроули.
В его скитаниях всегда распознавался некий мистический смысл. Головокружительно опасные восхождения на горные вершины, недоступные обычному человеку, намекали на рискованные, но тем более насущные искания. Что касается
риска, в Кроули распознаются черты русских метафизических экстремистов, и не эти ли черты влекут его в Россию как на духовную родину? И в святости и в грехе Кроули ищет запредельного, как будто в запредельном святость и грех совпадают. Конечно, в этом жуткий соблазн, но, быть может, и чаянье, что если спасительное: «Я пробовал везде мою силу. Вы мне советовали это, „чтоб узнать себя". На пробах для себя и для показу, как и прежде во всю мою жизнь, она оказывалась беспредельною». Кажется, это Кроули пишет о себе, но это слова Ставрогина из письма, за которым последует самоубийство.
Самоубийством кончает и другой герой «Бесов» Кириллов, опережая самоубийство своего наставника Ставрогина. Достоевский хотел назвать свой роман о Ставрогине «Житие великого грешника». Такое название напрашивается и для биографии Алистера Кроули. Сочетать несочетаемое — едва ли не главная цель всей его жизни. Проходя одно из первых розенкрейцерских посвящений, Кроули принимает имя Христос-Люцифер и доказывает, что это значит всего лишь Помазанник-Светоносец. У Достоевского Ставрогин обращает Кириллова в крайний атеизм, из которого то ли сам Ставрогин то ли уже Кириллов делает вывод: «Если нет Бога, то я Бог». (Нечто подобное утверждал и Фихте.) Но Кириллов не останавливается на этом: «Я не понимаю, как мог до сих пор атеист знать, что нет Бога, и не убить себя тотчас же». И Алистер Кроули, по существу, на протя-
жении всей своей жизни балансирует на грани самоубийства, и в этом его запредельное скалолазание. Но тот же Ставрогин одновременно с обращением Кириллова в героический до самоубийства атеизм обращает Шатова в крайнее православие, и тот повторяет за ним: «Я верую в Россию, я верую в её православие... Я верую в Тело Христово... Я верую, что новое пришествие совершится в России... Я верую...» И Кроули пишет очерк «Сердце святой Руси», который иногда называют поэмой в прозе. Гимн кремлёвским соборам сочетается в этом очерке с тончайшим анализом древнерусской иконописи и зодчества, но сквозь все тонкости художественно-философского анализа порою слышится, что это «залепетал в исступлении Шатов». Русские инспирации у Кроули не ограничиваются этим очерком. Он напишет свою гностическую литургию, основываясь на православной литургии Василия Великого.
Но всеми передвижениями Алистера Кроули, внешними и внутренними, движет всё та же единственная статья из устава Телемской обители: «Делай что хочешь!» Чтобы осуществить эту статью вполне, нужно создать Телемскую обитель. И Алистер Кроули занимается этим на протяжении всей жизни. Летом 1899 года на южном берегу озера Лох-Несс среди лиственниц и сосен Кро-
— TJ —
ули видит уединённую усадьбу. Большой одноэтажный дом начал строиться ещё в восемнадцатом веке, и от его фасада открывался вид на озеро во всём его мрачном великолепии, а позади дома высились крутые, не каждому доступные скалы, настоящая приманка для бывалого альпиниста. И такой же приманкой оказалось для Кроули название «Болескин-лодж», что означает «Усадьба в горах» на гаэльском языке, а Кроули с любовью говорил о своих кельтских корнях. Кроули случайно набрёл на Болескин и, увидев его, сразу уверился, что лучше места для магических занятий найти невозможно и что это и есть его Телемская обитель. Здесь он решает работать над «Книгой сакральной магии». Кроули узнаёт, что усадьба принадлежит некой леди Мэри Роуз Бэртон. Он обращается к ней с предложением продать усадьбу, но получает отрицательный ответ: усадьба не продаётся. Кроули предлагает за усадьбу две тысячи фунтов, цену, вдвое превышающую реальную стоимость владения (отцовское наследство пока ещё позволяет ему мотать деньги). В конце концов Кроули заплатил за Болескин три тысячи фунтов, включая налог на собственность. Так он приобрёл для себя свою первую Телемскую обитель.
Кроули наслаждается своим шотландским имением, воображая, что это его майорат. Он охотится на куропаток и кроликов на склонах гор, он плавает по суровому, загадочному озеру, где как ни в чём не бывало ловит лососей, но главное при этом — само озеро и его легенда,
ради которой, собственно, и приобретён Боле-скин и которой Кроули не может не отдать дань. На границе своих владений он вывешивает предостережение: «Берегись ихтиозавра!»
Кроули вряд ли когда-нибудь узнает, что почти одновременно с этим предостережением не очень известный русский поэт раскроет его тайный смысл, по всей вероятности нечаянно написав о том же:
Но мы, свободные кентавры,
Мы мудрый и бессмертный род, В иные дни у брега вод Ласкались к нам ихтиозавры.
Тот же при этом — ихтиозавр, табуированное обозначение водяного чудовища, обнаруживающего у русского поэта свою подлинную природу — ласкаясь, так как настоящее имя у него женское — Несси, но заласкать оно может насмерть.
Русский поэт (Макс Волошин) примерно в то же время обзаводится домом «у брега вод», правда, не на берегу озера, а на берегу Чёрного моря. Болескин и волошинский Дом Поэта — зеркальные отражения друг друга — и одного и того же.
Кажется, что общего между мрачным старинным домом на берегу одного из самых глубоких пресных озёр в Европе, где на противоположном берегу развалины настоящего замка, а в самих водах озера таится допотопное чудовище, и До-
мом Поэта на берегу Понта Эвксинского, где «море и Гомер — всё движется любовью... и море Чёрное, витийствуя, шумит» (Мандельштам), но и у Дома Поэта выныривают габриахи, изваянные морем из виноградной лозы, и не ихтиозавр ли ласкается?
И у Дома Поэта хозяин необычный. Марина Цветаева рассказывает о нём: «Это был — скрытый мистик, то есть истый мистик, тайный ученик тайного учения о тайном. Мистик мало скрытый — закрытый. Никогда ни одного слова через порог его столь щедрых, от избытка сердца глаголющих уст. Из этого заключаю, что он был посвящённый. Эта его сущность, действительно, зарыта вместе с ним. И, может быть, когда-нибудь там, на коктебельской горе, где он- лежит, ещё окажется — неизвестно кем положенная — мантия розенкрейцеров».
Эта мантия была мантией Алистера Кроули. В 1898 году двадцатитрёхлетний Кроули вступает в розенкрейцерский Герметический орден Золотой Зари и принимает имя Пердурабо (Стойкий или Пребывающий; имя Данте, уменьшительное от Durante, означает то же самое). В своих «Пророках и мстителях» Максимилиан Волошин ссылается на «Историю магии» Элифаса Леви, умершего за шесть месяцев до рождения Кроули, так что Кроули считал его своей последней (предпоследней) реинкарнацией. Элифас Леви посвятил проникновенные стихи великому эзотерику Виктору Гюго, но эти стихи могут быть отнесены и к Алистеру Кроули, и к Максимили-
Ону Волошину. Кстати, Прометей был одним из псевдонимов Алистера Кроули, ссылавшегося тем самым опять-таки на Шелли с его поэмой «Прометей раскованный» (среди других псевдонимов Кроули привлекает внимание русское имя Владимир Сварев):
На грифе в небеса взлетал он Прометеем; Перед чудовищным огнём благоговеем.
Он ангел, он сатир; он людный Вавилон, Он дьявол-труженик; стать Богом хочет он. Из гнева жар любви, мрак — светоч Аполлона, Пугающий итог вне счёта, вне закона, Маяк, чей крепнет свет, гордыню затаив, Чей пламенеет глаз и свой сжигает риф;
Тем грациознее бесформенный сей гений; Гармонию творит в нём хаос потрясений, Замешаны цвета в его крови, в огне, Трепещет у него слеза но полотне, Пронизывает ад он, как свою гробницу, Безумной красотой своей затмив Денницу. Высокая мечта, чей образ не исчез, Из тела в тело впасть обречена с небес, При этом истине Божественной подобна, Её вовлечь в своё паденье не способна.
(Перевод мой. — В.М.)
Всё это в целом — конечно, Виктор Гюго, но «он дьявол-труженик; стать Богом хочет он» — в этом Кроули с его демоническими притязаниями, а «высокая мечта, чей образ не исчез» относится к Волошину.
Главное связующее звено между Болескином и Коктебелем — «делай что хочешь». Болескин и создаётся для того, чтобы руководствоваться этим принципом. Волошин в Коктебеле вкрадчиво, но тем более действенно внушает его. При этом у свободы делать что хочешь есть опасная, гибельная грань, за которой начинается своеволье. Н.Я. Мандельштам, сама бывавшая в Коктебеле, хотя и не в лучшие времена, писала: «Свобода основана на нравственном законе, своеволие — результат игры страстей». Такая игра вовсю шла в Болескине и в Коктебеле, преднамеренно вторгаясь в мистическое, за что нельзя не поплатиться. Алистер Кроули чувствует себя Элифасом Леви, написавшим: «Стать Богом хочет он». Один из бесов Достоевского рассуждает перед самоубийством так: «Если нет Бога, то я Бог... Если Бог есть, то вся воля Его, и из воли Его я не могу. Если нет, то вся воля моя, и я обязан заявить своеволие». Таково происхождение своеволия. Оно противоположно и противоречит гармоническому «делай что хочешь». Как делать, что хочешь, если ты обязан заявить своеволие пусть даже по отношению к тому, что ты хочешь! Кроули в Болескине начинает вызывать духов, которыми он не в состоянии управлять. Имена этих духов Ориенс, Паимон, Аритон и Амаимон, и эти духи так бесчинствуют, что гости бегут из Болескина в ужасе. В Коктебеле до
такого вроде бы не доходит, но известно, что Михаилу Булгакову, также знакомому с нечистой силой, там не понравилось и он потом отказывался туда приезжать.
Черубина де Габриак происходит из Коктебеля, хотя вся она «не отсюда» (Блок). Габриах — один из отпрысков обточенной морем виноградной лозы, что отдаёт Дионисом, но вообще-то он дальний родич ихтиозавров, ласкавшихся к Волошину-кентавру «в иные дни у брега вод». Изменили на французский лад последнюю букву его прозвища и присовокупили имя «Черубина» совсем уж сомнительного происхождения, из рассказов Брет-Гарта, и вдруг в этом имени сказались, послышались «чары»:
Не осветят мой тёмный мрак
Великой гордости рубины...
Я приняла наш древний знак -Святое имя Че рубины.
В 1909 году в Коктебеле Черубина пишет такие стихи:
В глубоких бороздах ладони Читаю жизни письмена.
В них путь к мистической Короне И плоти мёртвой глубина.
В кольце зловещего Сатурна
С моей судьбой сплелась любовь...
Какой уронит жребий урна?
Какой стрелой зажжётся кровь?
Падёт ли алою росою, Земным огнём спалив уста Иль ляжет белой полосою Под знаком Розы и Креста?
Но под знаком Розы и Креста проходит жизнь Алистера Кроули. Что подумал бы он, что почувствовал бы, прочитав такие стихи:
Вдоль убегая, влажны следы, Нежно нагая, цвет у воды.
Белым кораллом, в зарослях лоз, Алая в алом, от алых волос.
Всю жизнь Алистер Кроули ищет свою алую (багряную) женщину, принимает за неё то ту, то другую, ни ту ни другую в конце концов. А стихи Черубины — это стихи Алой женщины. Она тоже кого-то ищет... и не находит... и сама исчезает.
В стихотворении «Наш герб» Черубина не столько говорит, сколько проговаривается о том, что (кто) ускользает от высказывания:
Червлёный щит в моём гербе, И знака нет на светлом поле. Но вверен он моей судьбе, Последней — в роде дерзких волей...
Есть необманный путь к тому, Кто спит в стенах Иерусалима, Кто верен роду моему, Кем я звана, кем я любима.
И — путь безумья всех надежд, Неотвратимый путь гордыни, В нём — пламя огненных одежд И скорбь отвергнутой пустыни...
Но что дано мне в щит вписать? Датуры тьмы иль розы храма? Тубала медную печать Или акацию Хирама?
Казалось бы, герб есть нечто утвердительное, а стихотворение завораживает своей вопроси-тельностью, даже если считать его чистой мистификацией, как учит трезвое литературоведение, основываясь на бесспорных источниках (казалось бы...). Главное в этом гербе — что «знака нет на светлом поле». Отсюда вопрос: «Но что дано мне в щит вписать?» Далее следует эзотерическая, но знакомая символика аллюзий на Жерара де Нерваля. Акация Хирама (с его могилы) указывает на строителя Иерусалимского храма, что подчёркивается рифмой. А тогда спрашивается, не принадлежит ли стихотворение овдовевшей Царице Утра (La Reine du Matin), она же царица Савская, одно из явлений Софии Премудрости, пусть падшей. Важнее и значительнее самого герба вопрос: «Кто верен роду моему?» вопросом подсказывается ответ: Хирам-Адонирам, сын вдовы, и сын вдовы Персеваль-Парсифаль. В 1915 году через шесть лет после «Нашего герба» иронически назовёт германского императора Вильгельма II новым Парсифалем не кто иной, как Алистер Кроули, давая, быть может, понять,
кто истинный Порсифаль: он сам, о чём Черубина не подозревает, но угадывает «необманный путь к тому... кем я звана, кем я любима».
Максимилиан Волошин, но только источник, но исток мистификации (если это мистификация), одновременно пишет «Гороскоп Черубины де Габриак», где сказано: «Её речи звучат так надменно и так мало современно, точно её устами говорит чья-то древняя душа». Эта древняя душа и есть Черубина де Габриак, кто бы она ни была в своём последнем физическом облике. Проговорки (откровения?) этой древней и в то же время ужасающе юной души необъяснимо соприкасаются, почти совпадают с поэзией Алистера Кроули (негаданно для обоих). Вот как пишет Черубина в начальный период своего творчества:
Крест на белом перекрёстке Сказочных дорог.
Рассыпает иней блёстки У Христовых ног.
Смотрит ласково Распятый На сугроб, где белый Пан Лижет, грустный и мохнатый, Язвы Божьих ран.
Через пять лет в России, что примечательно, Кроули напишет свой «Гимн Пану» со строкой: «Манекен, менада, дева, муж...» Этот гимн будут читать на похоронах Алистера Кроули.
Когда кажется, надо креститься, и как не перекреститься, читая у Черубины такие строки:
ЛЛне сладко, силой силу меря, Заставить жить его уста И в беспощадном лике зверя Провидеть грозный лик Христа.
Не забудем, что Кроули назвала зверем родная мать и с тех пор он сам называет себя зверем. Кроули совершает магические путешествия и во время одного из них полагает, что превращается в Распятого Христа. А Черубина писала, цитируя духовные упражнения Игнатия Лойолы:
Мечтою близка я гордыни, Во мне есть соблазны греха, Не ведаю чистой святыни... Плоть Христова, освяти меня!
Кок дева угасшей лампады, Отвергшая зов Жениха, Стою у небесной ограды... Боль Христова, исцели меня!
И дерзкое будит раздумье, Для павших безгласная дверь: Что, если за нею безумье?.. Страсть Христова, укрепи меня!
Объятая трепетной дрожью, — Понять не хочу я теперь, Что мудрость считала я ложью... Кровь Христово, опьяни меня!
А Кроули рассказывает в своей автобиографии: «Потом мне снился длинный сон о женщи
не, с моей помощью спасавшейся от преследования...» Не Черубина ли была эта женщина? Наставник-адепт пересказывает Кроули сон, в котором послание Тайных Учителей. В этом сне прекрасная женщина плывёт в ладье по озеру, чтобы вручить Алистеру Кроули меч. Не этот ли меч воспевает Кроули в поэме «Благодатная Мария»:
Меч с крестом. Тем недруг виновней. С врагами Церкви схвачусь в бою. Бденье ночное в светлой часовне Я на часах под оружьем стою.
С доскональной неопровержимостью доказано, что Черубина де Габриак в жизни — хроменькая учительница французского языка Елизавета Ивановна Дмитриева. Но чем объяснить, что стихи Черубины разительно отличаются от милых и простых стихов, которые, по словам строгого ценителя Макса Волошина, писала Лиля Дмитриева, пока Макс не подарил ей чёртика Габриаха? А Марина Цветаева пишет об эпохе Черубины де Габриак: «Образ ахматовский, удар — мой, стихи, написанные и до Ахматовой, и до меня — до того правильно моё утверждение, что все стихи, бывшие, сущие и будущие, написаны одной женщиной — безымянной». Не эта ли безымянная женщина явилась в Коктебеле в 1909 году, и не через неё ли Дом Поэта перекликался с Болескином?
Е.И. Дмитриева всегда помнила, что Черубина — другая, не она. Это отчётливо высказано в стихах Е.И. Дмитриевой:
Что, если я сейчас увижу
Углы опущенные рто И предо мной предстанет та, Кого так сладко ненавижу?
Волошин свидетельствует, как пугали поэтессу слухи о настоящей Черубине: «Лиля, которая всегда боялась призраков, была в ужасе. Ей всё казалось, что она должна встретить живую Черубину, которая спросит у неё ответа». И что-то подобное действительно произошло, о чём рассказывает Цветаева, сама испытавшая чарующее влияние Черубины: «Как лунатика — окликнули и окликом сбросили с башни её собственного Черубининого замка — на мостовую прежнего быта, о которую разбилась вдребезги» (Воспоминания о Максимилиане Волошине. М.: 1990. Советский писатель. С. 214). Драма Черубины разыгрывалась с 1909 по 1911 год. После падения с башни Черубининого замка, похожего на Дом Поэта и на Болескин, жизнь Е.И. Дмитриевой была безнадёжно поломана, как будто она хромала заранее. Она сама признаётся:
...у меня навсегда были отняты и любовь и стихи.
Остались лишь призраки их».
(Там же. С. 198).
Такими призраками населён Болескин и вся жизнь Алистера Кроули. Черубина — не более призрак, чем духи, которых он вызывает, среди которых, может быть, и Черубина, протягивающая ему меч крестоносца. Телемское «Делай что хочешь» перешло в самоубийственное своеволие, когда хроменькая учительница накликала Черубину, но даже если Черубина — призрак, это не значит, что она не существует. Макс и Лиля играючи угадали имя (одно из имён) безымянной женщины, писавшей, пишущей все женские стихи, «бывшие, сущие и будущие» (Цветаева), и она проявилась в коротком отрезке времени, означив так называемый Серебряный век. Может быть, это муза или пришедший из тонкого мира метапрообраз поэта-поэтессы; как сказал бы Даниил Андреев, так или иначе платоновская идея, отбрасывающая в истории гениальные тени; «Зла, добра ли? — Ты вся не отсюда» (А. Блок).
Провозвестник телемского принципа, Алистер Кроули весь во власти своеволия. Своеволие было уже в том, что он «превозмог запрет», откинул узорный покров, «что жизнью мы зовём, пока живём» (Шелли). Не своеволие ли — отождествлять себя то с Распятым Христом, то прямо-таки с Богом и при этом упорно провозглашать себя апокалиптическим зверем? А тут голос Черубины (ego vox ejus) нашёптывает:
Ты для меня, средь дольних дымов, Любимый, младший брат Христа, Цветок небесных серафимов И Богоматери мечта.
И на это среди духов и призраков, среди мнимых алых (багряных) женщин откликается Иное, Иная: «Он имел одно виденье» (А.С. Пушкин).
Поэма Кроули «Благодатная Мария» («Амфора») вся пронизана веяньем Рождества, как будто поэт даёт себе волю, воскрешая своё детство, подавленное умозрительной догматикой Плимутских братьев.
О Матерь-Дева! В ночь на Рождество
Весь в розах он, плод чрева Твоего. А вот и три волхва из дальних стран Приносят злато, смирну и ливан.
Сопутствуют Своею правотой
Им Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой.
Язычник я среди волхвов других, Но мой Тебе благословенный стих.
Тут же возникает вопрос, что значит строка «Язычник я среди волхвов других?» То ли я язычник среди других волхвов, которые не язычники, или другие волхвы такие же язычники, как я? Волхвы (маги) возвращаются в поэме Кроули неоднократно. Одна из глав поэмы так и называется «Праздник Рождества», и в этой главе мы читаем такие строки:
Склониться трём халдейским Волхвам, где свет с высот, В хлеву пред иудейским Царём небес и вод
И в звёздном свете угадать Твою, Мария, благодать.
Здесь волхвы традиционно обозначены как халдейские. И для Татьяны Лариной Мартын За-дека — «глава халдейских мудрецов». Конечно, халдейские мудрецы — волхвы или маги-язычни-ки, но это язычники, которым дано угадать истинную веру: в звёздном свете угадать «Твою, Мария, благодать», что придаёт особый смысл гаданию. Не причисляет ли себя Кроули к этим халдейским волхвам, если не по происхождению, то по традиции? Но волхвов три, так полагал Ориген в третьем (sic!) веке. Их столько же, сколько их даров, которым тоже посвящена глава поэмы. В этой главе перечень даров — рефрен:
Ночь для царей-волхвов светла. Вот ладан, золото и мирра. А на устах Её хвала:
С Ней Дух Святой, в Ней Солнце Мира.
Звезда на небесах видней, Вот ладан, золото и мирра; Бог Триединый вечно с Ней, С Ней Дух Святой, в Ней Солнце Мира.
Она в пылу своём святом.
Вот ладан, золото и мирра. И тут же ангелы с Христом, С Ней дух Святой, в Ней Солнце Мира.
При этом каждый из даров имеет своё значение. Золото означает царское величие, ладан — священническое достоинство, а мирра (смирна) — умащение мёртвого тела в чаянье (с предвестием) воскресения. Поэма Кроули самим звучанием стиха подсказывает, что три дара волхвов возвещают Троицу, Бога Отца, Бога Сына, Бога Духа Святого, а три волхва отдалённо напоминают трёх мужей, явившихся Аврааму под дубом Мамврийским, чтобы возвестить рождение Сына, и Авраам обращается к ним в единственном числе: Владыка Господи.
Впоследствии халдейское происхождение волхвов забылось, во всяком случае не подчёркивалось. Волхвы начали выступать как олицетворения или представители трёх человеческих рас. Примерно с того же времени упоминаются их имена: Балтазар, Мельхиор, Гаспар. Так в романе Майринка «Зелёный лик» появляется Гаспар (Каспар), царь мавританской земли. Он чернокожий, в жизни его зовут Узибепу, он выступает в цирке, и, оказывается, способен на убийство в состоянии священной одержимости. Но он остаётся царём-волхвом, и другой адепт в такой же одержимости жертвует собой, чтобы отвести от него обвинение. Все три волхва в романе Майринка так или иначе определяются по отношению к Зеленоликому, в котором распознаётся бессмертный податель бессмертия пророк Илия или Хадир (Хидхер) из каббалистическо-суфийских сказаний.
По преданию, волхвы приняли в конце концов христианство, и их мощи были переданы Карлом Великим Кёльнскому собору, где они хранятся до сих пор. Алистер Кроули, писавший гностическую литургию под влиянием православного богослужения, вероятно, знал и православный тропарь, посвящённый Рождеству: «Рождество Твое, Христе Боже наш, воссия м!рови свет разума: в нем бо звездам служащие звездою учахуся, Тебе кланятися Солнцу правды и Тебе ведети с высоты Востока: Господи, слава Тебе».
Не отсюда ли строка Кроули: «В Ней Дух Святой, в Ней Солнце Мира»? В четырёх словах «звездам служащие звездою учахуся» глубочайший смысл христианской культуры. Очевидно, волхвы не принадлежат культу Ветхозаветного храма, даже если не чужды чаяньям Ветхого Завета. Но они знают то, что иерусалимские первосвященники и книжники не знают, ибо они «звездою учахуся», то есть научены Звездой. Значит, служить звёздам имело смысл. До сих пор ведутся споры, какую звезду они увидели в небе. Судя по всему, этой звезды никто не видел, кроме них, даже если это была одна из множества звёзд, видимых всем. Вернее всего, эта звезда была явлена только волхвам, но, чтобы увидеть её, надо было знать звёзды, без чего невозможно служить им. Древние учители христианской Церкви полагали, что Вифлеемская звезда была духовным знаменьем, ниспосланным одним только волхвам, но и тогда они заслужили это знаменье, пока служили звёздам.
Начало двадцатого века было эпохой богоискательства, но мнимые богоискатели сами не знали, что (Кого) они ищут, а истинные богоискатели — волхвы, знающие, Кого они ищут, так что первосвященникам и книжникам приходится ждать, что они возвестят.
Отсюда такой пристальный интерес к волхвам в двадцатом веке, последнем веке второго христианского тысячелетия. В самом деле, неизвестно, откуда они ушли, куда они вернулись, вернулись ли и сколько времени они были в пути, не целые ли годы? Что это за цари, которые надолго, может быть, навсегда оставляют свои царства? В поэтической легенде «Три святых царя» Рильке запечатлел своеобразную трагедию волхвов, как будто был одним из них:
Переплывает синеву звезда, смеясь, парит, и вот она уже в хлеву Марии говорит:
«Я их вела в ночной тени под этот бедный кров. На них приветливо взгляни! Для них я словно зов. И пусть язычники они, не бойся их даров.
У них двенадцать дочерей, а сына нет у них;
так что Твой Сын для трёх царей, как солнце ясное, щедрей: он царственный жених.
Но я Тебе открою суть:
Младенцу не бывать царьком.
К Нему был долог путь.
Назад не заглянуть.
Бог знает, вдруг их царский дом уже захвачен был врагом, и царства не вернуть.
Пускай Твой Сын среди скота, Его согреет бык;
меж тем, быть может, нищета постигла сих владык.
Как пастухи они в пути, что если без держав; их темноту Ты просвети, Младенца показав.
(Перевод мой. — В.М.)
Волхвы ищут Царя Небесного, а находят Богоматерь, Пречистую Деву. Книга Рильке «Жизнь Девы Марии» пишется одновременно с поэмой Кроули. В книге Рильке продолжается мистерия волхвов:
Не Твоей ли верою сияли небеса, как будто мир пылал?
В человека не через Тебя ли грозный Бог вселиться пожелал?
Думала ли Ты, что так Он мал?
Но величье Божье даже в этом.
Что в сравненье с Ним звезда вдали со своей орбитою и светом? Посмотри, властители земли дивные подарки принесли
Твоему Младенцу. Величайшим остаётся даже в пеленах Он в своём покое глубочайшем И в пространствах, и во временах.
(Перевод мой. — В.М.)
Среди других волхвов-поэтов и автор поэмы «Тринадцатый апостол», название которой было запрещено цензурой, а оно очень точно передаёт ситуацию Маяковского в русской и мировой поэзии. Его поэма также пишется почти одновременно с поэмой Кроули. С 1909 по 1915 год поэты в разных странах, на разных языках обращаются к Пречистой Деве. Официальный культ Маяковского настолько не вязался с его реальной поэзией, что принято было не замечать существеннейших строк:
Ёжусь, зашвырнувшись в трактирные углы, вином обливаю душу и скатерть и вижу:
в углу глаза круглы, глазами в сердце въелась Богоматерь.
Главная трагическая нота Маяковского вплоть до «точки пули в своём конце»:
Видишь — опять голгофнику оплёванному предпочитают Варавву?
«Нельзя отделаться от литургических параллелей», — говорил о поэзии Маяковского Борис
Пастернак. О своей нерасторжимой связи с Евангелием поэт и сам говорит:
Я воспевающий машину и Англию, может быть, просто, в самом обыкновенном Евангелии тринадцатый апостол.
«Долой вашу религию», — кричит Маяковский, исповедуя свою веру, свою тайную приверженность ко Христу и к Богоматери. Маяковский выдаёт свою веру за кощунство, чтобы пострадать ради Христа со Христом:
И когда мой голос похабно ухает -от часа к часу целые сутки, может быть, Иисус Христос нюхает моей души незабудки.
Подобные незабудки благоухают и в поэме Алистера Кроули «Благодатная Мария». Его язычество — служение звездам, предвещающим истинную звезду. Не во всех преданиях число волхвов три. В сирийской и армянской традиции их двенадцать, как двенадцать апостолов, так что тринадцатый апостол тоже присоединяется к этому числу. Но в Англии издавна бытовало эзотерическое предание о четырёх волхвах, умер
ших и оживших, ведомых таинственной звездой в Вифлеем, где они нашли Спасителя на руках Девы-Матери. (По преданию, волхвы, чьи мощи хранятся в Кёльнском соборе, умерли мученической смертью.) Те четыре волхва оживают спустя столетия от эликсира, известного розенкрейцерам, и в братство розенкрейцеров посвящаются другие волхвы, приравниваемые к тем первым четырём.
Вот что привлекло Кроули в братство розенкрейцеров. Так объясняется и его строка «язычник я среди волхвов других». Это вещее язычество, угадывающее звезду Сына Божьего и Богоматери. Отсюда интерес Кроули к древним языческим культам, в которых он угадывает мистерии волхвов. В своей автобиографии Кроули истолковывал розенкрейцерство так: «В центре мира находится Роза и Крест. Роза является символом абсолютного самопожертвования, слияния всего... Вселенского принципа рождения через изменения (а не только при помощи женщины), со Вселенским светом „Хабе". Крест же — это продолжение принципа „Пехт" (см.: Бут Мартин. Жизнь мага. Екатеринбург, 2004. С. 161). Хабе и Пехт — египетские иероглифы, понимание которых у Кроули небесспорно. Но единство Розы как женственного самопожертвования с распространением его на весь мир через Вселенский Свет, явленный Крестом (Христом), остаётся для Кроули основополагающим и определяет поэму «Благодатная Мария»:
Ищи, душа, ты в море скорбей
Крест агонии Божьей в яростных грозах
И перед розами благоговей: Трон Марии весь в этих розах.
Душа, твоё грешное сердце в крови, Для смерти оно оказалось уловом; Сердце Христово ты призови: Трон Марии в сердце Христовом.
В эпоху, когда английский стих размывается различными новаторскими течениями, Кроули неукоснительно хранит верность английскому классическому стиху (включая английских романтиков). Стих Кроули через алхимическую метафизику Джона Донна восходит к староанглийским поэтам, но главным его вдохновителем остаётся Шелли, кого, правда, трудно представить себе певцом Пречистой Девы, от чего, может быть, он сам же втайне страдал, чувствуя в глубине души истинное предназначение своей божественной музыки. Стих Шелли слышится в поэзии Кроули, мистически преображаясь. Вот стихотворение Шелли «Вино фей»:
Шиповник напоён луной, В лучистых чарах мёд хмельной; Фей-чаровниц благодарю;
Сычам, кротам, нетопырю Отрадно спать под сенью стен В твердыне, где таится тлен, — И в летней душной тишине, Когда закаплет в щель роса,
Они лепечут в сладком сне О чаровницах, чья краса Дарует в чашах чудеса.
(Перевод мой. — В.М.)
К у Кроули:
Цветок, чья дивная краса -Неизреченная роса!
Святая чаша, где вино Всевышнего затаено!
При этом Кроули резко отмежёвывается от английского (англиканского) протестантизма:
В святыне разуверясь, Поносят Божество.
Клевещет эта ересь На Сына Твоего.
Спасенья он ждёт только от Пречистой Девы, чья достойная дщерь — истинная Церковь:
Преобразишь угодье Своё не без труда, Английское бесплодье В счастливые года, Чтобы, вернувшись к Вере, Узнать могла Любовь В Твоей достойной дщери Его невесту вновь.
Поэма Кроули строго церковно и даже канонична. Литургические параллели в ней от
кровенно подчёркнуты. Чувствуется, что автору такой поэмы предстоит написать пусть гностическую, но всё же католическую (кафолическую) каноническую мессу на православной основе. Вся поэма — вдохновенное сочетание литургического песнопения с уединённой, глубоко личной молитвой:
Блажен тот, кто страданий не избег, И, ноги окровавив, шёл весь век, Чтоб измождённое склонить чело, О Роза роз, на Твой святой ковчег, Пока пришельца кротко и светло Сияние Твоё не облекло.
Но Кроули не был бы Кроули, если бы не смутился от благоговейных стихов, которые сам только что написал. Срезу же после написания поэмы распространяются слухи о том, что её не следует воспринимать всерьёз, что это всего лишь повод для виртуозного стиха. Говорят даже о скрытом кощунстве в поэме, что опровергается, впрочем, самой поэмой. Сам Кроули настаивает на своей роли язычника-волхва, проживающего не одну жизнь и от гимнов языческим божествам переходящего к воспеванию Девы Марии.
Так или иначе, поэма «Благодатная Мария» занимает центральное место в жизни поэта. Жизнь Кроули делится на период, предшествующий написанию поэмы, и на последующий остаток жизни, когда поэтический дар Кроули
постепенно угасает и его привлекательность как блестящего денди и мага идёт на убыль. Участь царя-волхва, о которой говорит Рильке в своей поэтической легенде, действительно повторяется в жизни Кроули. Свои поэтические книги Кроули всегда издавал за свой счёт. И они, вызывая восхищение немногих, оставались нераспроданными. Кроули никогда не умел обращаться с деньгами, и от отцовского наследства в конце концов ничего не осталось. С Болески-ном пришлось расстаться. Кроули пытается основать новую Телемскую обитель на Сицилии, в Чефалу, но его оттуда выдворяют как члена тайного общества, запрещённого при Муссолини. И стареющий Кроули скитается по Европе, утешаясь то развратом, то наркотиками, пока не умирает 1 декабря 1947 года от сердечной недостаточности, усугублённой, по-видимому, передозировкой героина.
Но поэма его говорит сама за себя. Многогрешная жизнь Кроули оправдана его покаянным обращением к Пречистой Деве:
Меня, Мария, успокой!
Твой лик рассеивает страх.
Меланхоличный рыцарь Твой Ждёт милости в Твоих мирах.
Мория, мой последний вздох Прими, кок чистый фимиам, Чтоб смерть, застав меня врасплох, Не затемнило звёздный хром.
Как тут не вспомнить А.С. Пушкина:
Но Пречистая сердечно
Заступилась за него
И впустило в Царство Вечно Паладина Своего.
Владимир Микушевич
Благодатная Мария


---Хвала Марии----
Пролог
Матерь-Дева! В ноч ь на Рождество Весь в розах Он, плод чрева Твоего. А вот и три волхва из дальних стран Приносят злато, смирну и ливаи.
Сопутствуют Своею правотой Им Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой.
Язы ч 11 и к я с ред и вол х во в д ру гих, По мой тебе благоговейный стих.
Книга I
I
ир, как вином, был опьянён, Когда, небесный тронув трон, Душа Марии, чистый луч, Земли коснулась из-за туч.
В могучей музыке светил Свет солнца землю озарил,
Померкла на заре луна. Мария Дева рождена.
Ликуйте, дети, в добрый час, На свет родит спасенье вас, Счастливейшая из эпох!
Родится от Марии Бог.
Аминь.
и
Твоей зарёй Твоя звезда Царит над хаосом всегда И всю Вселенную целит, Как заповедал Параклит.
Печаль всегрешную земли Безгрешной скорбью утоли. Семь демонов Тебе грозят, Мечи Тебя вот-вот пронзят.
Ты, Матерь-Дева, погляди: Мечи — все семь — в моей груди. Дождь милосердия пролей. Спасусь я жалостью Твоей.
Меня, Мария, не лиши Целебных благ Твоей души. И проводи меня сквозь тьму Ты, Дева, к Сыну Твоему.
Аминь.
ш
вала Тебе во всех мирах, Одушевившей дольний прах;
Ты птица в райском далеке, И Ты вблизи, Ты мёд в цветке.
Египту Ты была лупой, Отрада в африканский зной, А в мире тьмы и в мире зла, Мария, Ты одна светла.
И в чреве у Тебя звезда; Сияет нам Христос всегда, Ниспровергающий во мрак Звезду, которой манит враг.
Марии вечная хвала!
Дитя святое зачала.
Влеки же, Праведная, нас В благоговенье и в экстаз.
Аминь! Целебный свой бальзам С блаженством Ты даруешь нам. Побег иссохший не зачах, И ждёт нас Бог в иных мирах.
А м и н ь.
IV
везда над морем Ты в ночи! Мне, разлучённому с врачом, Ты душу скорбную лечи Евхаристическим лучом.
Бушует море, страшен мрак, А компас — проводник дурной; Лишь Твой влекущий добрый знак Над мёртвой лживою луной.
Бунт на борту; проклятии хор, Вопль жалобный сквозь ураган; Дать мерзким призракам отпор Злосчастный должен капитан.
Спаси меня, когда грозят Смерть-айсберг мне и Сатана, Но лишь Тебе мой грешный взгляд, Звезда, из всех Ты звёзд одна.
Аминь.
V
ень стынет, жизнь во тьме глуша;
Упырь торопится без троп.
За персть цепляется душа: Там пустота, здесь тесный гроб.
Меня, Мария, успокой!
Твой лик рассеивает страх.
Меланхоличный рыцарь Твой Ждёт милости в Твоих мирах.
Мария, мой последний вздох Прими, как чистый фимиам, Чтоб смерть, застав меня врасплох, Не затемнила звёздный храм.
Аминь.
VI
щи, душа, свой истинный дом, Молитвенных не жалея усилий;
Сколько дивных лилий в саду водяном: Трон Марии средь этих лилий.
Ищи, душа, ты в море скорбей
Крест агонии Божьей в яростных грозах
И перед розами благоговей:
Трон Марии весь в этих розах.
Душа, твоё грешное сердце в крови.
Для смерти оно оказалось уловом;
Сердце Христово ты призови: Трон Марии в сердце Христовом.
Аминь.
VII
веток, чья дивная краса -Неизреченного роса!
Святая чаша, где вино Всевышнего затаено!
Семь ран Тебе нанесен ы Стрекалом адским Сатаны; Бальзам при этом тайный дан: Целебный дар Христовых ран. Через Тебя по временам Семь Божьих благ нисходят к нам. Молись, чтобы в сердцах у нас Огонь Божественный не гас.
О Матерь! Смерть к Тебе ведёт.
Обман дыхания пройдёт.
Звезда любви! Во тьме, как днём, К Тебе плывём, к Тебе пл ывём.
А м и н I».
VIII
вала, Господь, хвала! Её звезда цела
И сквозь покровы зла Видна вдали, По гибнущим близка
Лишь Дева, Чья рука, Слаба, нежна, легка,
Целит сквозь облака Печаль земли.
Хвала, Христос, хвала! Средь мирового зла Спасительно цела Её фата.
По далее и в аду
Ты победил вражду;
Не подлежит суду Увидевший звезду: Она чиста!
Хвала, Дух Свят, хвала! С Тобой Опа цела, Не чающая зла, В святую ночь.
Ты возвещаешь нам,
Что Дева-Матерь — храм, Где наш Спаситель Сам; Ты светишь с Нею там, Чтоб нам помочь.
Аминь.
IX
вала Тебе, хвала! Ты среди звёзд светла, Ave Maria!
Вступаешь с Духом в брак, Рассеявшая мрак!
Хвала Тебе, Ковчег, Где Богочеловек! Ave Maria!
Хвала Тебе средь мук! Предвечеп Твой супруг. Ave Maria!
Ты Спаса родила. Но, Дева, Ты цела; С Твоею чистотой Навеки Дух Святой! Ave Maria!
Аминь.
X
Двинься в пещеры материи, двинься, всемирная грань! Волнами эфира дикими дрогни, кимвалами грянь! Гул дикий и звучный, где смерть царит, леденя, Проникнись пламенем Духа, стихией, дыханьем огня. Грянь, о, грянь!
Мерцай в мире тьмы, где узник задумал иобег!
Мерцай в небе сумрачном, где свет зари навек!
Свод лба являет его, свят вздох, свет любви в груди Свети Ты, Звезда Зари, Ты, Солнце, меня веди!
Свети,свети!
Пламя в колёсах Солнца. Стремительней нет колесниц! В юных перстах света нет пламени границ!
Сияй ты, мотор-метеор, огонь Её миру даря!
Сияй, рассвет, возвещая, пробуждая моря!
Сияй, сияй!
Её коронуйте звездами, цветами, сияньем лучей.
Её увенчайте светом и блеском острых мечей!
Её увенчайте любовью: Дева Она и Жена! Слава Марии, слава. Владычица жизни Она! Мария-Мать!
Аминь.
XI
обой, Пречистая, зачат Был Царь Небесный Сам. Так исцели же наш разврат Возвратом к небесам.
Ты покаянье нам внуши, Царица, Ты пролей На язвы гибнущей души I |,ел ител ьный елей!
Кадим Тебе в ночной тени. Ты звёздный теплишь рой, И сквозь него нам Ты шепни: «Примите Дух Святой!»
Аминь.
ХП рата святые алтарей, Где ладан, словно пар, Где Иисусов иерей Приносит Богу дар, В соборе дар Царю царей,
Желаний наших жар.

Мария-Матерь! Нам в пути Услышать бы Твой зов, Чтобы к блаженству во плоти Паломник был готов.
В служителей Ты преврати Лу пати ков-рабов!
Святая Дева! Нас навек Елей Твой исцелит;
Являет нам небесный брег Супруг Твой Параклит, И снова будет чист, как снег, Заблудший наш синклит.
Святая Дева! Ниспошли Нам голубя с небес, Чтоб нас в превратностях земли Вёл дух стезёй чудес, Чтоб, свет предчувствуя вдали, С Христом и я воскрес.
Аминь.
XIII
атерь Божья! Ты оплот, Затаивший Божество: Дух, вселяющийся в плод Материнства Твоего.
Смертный мрак моей души Благодатью оживи!
Адский пламень потуши!
Разожги огонь любви.
Милосердием Твоим Сердце скорбное утешь! Духом утиши благим Безнадёжный наш мятеж. Ослепительный Твой лик -Исцеленье наших глаз; Твой спасительный проник Благодатный пламень в нас.
Роковые рубежи.
Жизнь и смерть в ночной тени. Нас очистив, поддержи, В нас блаженство Ты вдохни, Чтобы Твой найдя родник, Тьму готовый превозмочь, День сияющий возник, Поглотив глухую ночь.
Аминь.
К и и га 11
I жухлый лист среди пурги, Несусь в ночную тьму; Мария! Верю, помоги Безверью моему!
Морские волны мне враги, Шторм сокрушил корму;
Мария! Верю, помоги
Неверью моему.
Чужие топчут сапоги Мой прах, мою тюрьму, Мария! Верю, помоги Неверью моему!
Ни господина, ни слуги. Что в мире предприму? Мария! Верю, помоги Неверью моему!
Вредят несчётные долги Заблудшему уму.
Мария! Верю, помоги Неверью моему!
Грозят мне адские круги.
Где я Христа возьму?
Мария! Верю, помоги
Неверью моему!
Аминь.
II
вала Марии днесь и встарь От пастуха и от волхва.
Тебя Младенцем лютый царь Не захватил в пути едва.
Немаль твоих святых ресниц Отя готилась, разглядев Среди языческих гробниц В пустыне пляску грешных дев.
Печаль, которой нет границ, Где неразлучны смерть и свет;
Уйти от рощ и от криниц, Покинув милый Назарет.
Когда ночная тьма густа И ни дорог для нас, ни трон, Твои пречистые уста Заблудшего целуют в лоб.
Аминь.
Ш
ой в строгих, сумрачных ладах, Того, Кто в глубине, Чья риза возжигает прах, И целый мир в огне.
Пой ты негромко, Кто распят По нашей был вине, Чтоб средь грехов и средь утрат Спастись тебе и мне.
Пой, чтоб едва была слышна Песнь, Дух тая Святой, Запечатлевший, как весна, Марию чистотой.
Пусть молча Матерь-Деву чтят Сердца, ие голоса, И пусть, как ласточки, летят Обеты в небеса.
Аминь.
IV
есиу с целебным воскресеньем Нам возвещает календарь;
Господь воскрес в цвету весеннем, Помазанный наш Царь.
Крест обняла, где в буйстве злобном Кровавая клубилась хмарь, И смерть избил на месте лобном Твой Сын, святой наш Царь.
А злым приверженного чарам И пожирающего тварь Обрек навеки адским карам С Креста Небесный Царь.
Избегнем гибельной опеки, Отвергнув дьявольскую гарь. Нам отпустил грехи навеки Твой Сын, Всевышний Царь.
Ты нас питаешь, Матерь-Дева!
Короны, вверенные встарь, Тебе приносим, королева! Твой Сын — Всевышний Царь!
Улов дарован правой вере.
Из нас не каждый ли рыбарь?
Мы, сыновья Твои и дщери.
Твой Сын — Всевышний Царь.
Вот утешенье безутешных: Семь Божьих таинств и алтарь. К реке Твоей веди нас, грешных, Ты, наш Небесный Царь.
Он с нею, с Пим Она воспета.
Покров Её — вот мой стихарь.
Мария, Дева, Матерь Света, Твой Сын — святой наш Царь.
Аминь.
V
ем л я темна, лишь кое-где Желанье, сродное звезде;
Лазурь небесная светла, Но Ты скорбишь, и в небе мгла.
1 Io у кого душа чиста От покаянья и поста, Тот прозревает глубь небес, Где свет первичный не исчез.
А кровь из сердца Твоего В самой печали торжество, И в небеса вознесена, Сияет звёздами она.
Так вознесём из нашей тьмы К Тебе сердца с надеждой мы, И преврати средь наших бед Ты нашу скорбь в небесный свет!
А минь.
VI
злети ты, сердце, ввысь взлети, Чтобы спастись мне во плоти;
Взлетают осенью листы, Мария, для Тебя цветы.
Земля и небо — Твой престол, Как Божий учредил глагол;
Хор ангелов и хор святых Тебе поют хвалебный стих.
И ты, моё чело, склонись
К святой гробнице прикоснись;
К воде святой открой пути, Взлети ты, сердце, ввысь взлети!
Аминь.
VII
ред тем как занавес прорвать, В преддверье блага или зла, Отважься наконец воззвать Всем существом своим. Хвала,
Хор
Хвала Марии Благодатной! Благословенна Ты в женах! Тобою попран червь отвратный, Язычник ниспровержен в прах!
Достойны победить одни.
Других победа обошла. За всех Мария искони. Хвала Тебе, всегда хвала!
Аминь.
VIH
огда в грозу грохочет гром И блещут молнии кругом, Поклоны истово мы бьём: Мария Пресвятая!
Когда палит жестокий зной, Сжигая жаром прах земной, Взываем каждою струной: Мария Пресвятая!
Средь волн бушующих морских, Не чая, как спастись от них, Поём один священный стих: Мария Пресвятая!
Когда среди снегов и льда Толкает в пропасть нас беда, Как не воскликнуть нам тогда: Мария Пресвятая!
Когда холодная, как лёд, На душу взвалит смерть свой гнёт, Кто всей душою не вздохнёт: Мария Пресвятая!
Амин ь.
IX
дышишь: озвучил небесный хор Музыкой землю и горний простор, Лира Господня — струнный собор! Аве Мария!
Дев и мучеников сонм святой Преображён Твоей чистотой, Видения высшего их удостой, Аве Мария!
Видишь: ангелы средь небес Колышут кадила в царстве чудес. Слава Пречистой! Христос воскрес! Аве Мария!
Мы люди, но в мире мрака и зла Ветхому днями наша хвала, И Ты над нашею песнью светла. Аве Мария!
Амин ь.
X
удо — рожденье розы.
Ярче летом заря.
Души ноют и в грозы
Спасителя и Царя.
Мирт с мёдом, состав янтарный,
Кадильница наша чиста.
Славит хор лучезарный Матерь Христа и Христа.
Чудо — рождение лилий; Источники нам даря, Цветы наш и м душам я вил и Спасителя и Царя.
Золото — плоть Христова; Христова кровь — на уста; Церковь славить готова Христа и Матерь Христа.
Жажды мы не утолили, Кадила стынут, паря; Мы среди Твоих лилий. Святая Матерь Царя.
Движемся звёздным полем, Где новая высота, И тем горячей мы молим Христа и Матерь Христа.
Аминь.
XT
емь духов, семь светильников при Боге, Чудо я видел в небесном чертоге.
Вот в солнце облачённая жена, У ног её текучая луна.
Двенадцать звёзд — венец Её чела, В Ней Дух Святой, и вся Она светла; В пречистом лоне у Неё Спаситель, С жезлом железным Пастырь-Предводитель.
И родила Младенца, и Дракон Погнал её в пустыню, разъярён; Отравленным потоком хлынул ад, Но выпила Земля смертельный яд.
Святых бесплотных сил архистратиг, Архангел Михаил врага настиг.
Я видел: вёл он в небесах войну, И ниспроверг он в бездну Сатану.
Мария с Богом па все времена Таинством царским соединена;
И, постигая праведный экстаз, В молчанье мы поднять не смеем глаз.
Хвала Марии! Песнь в небесный храм Возносится, чтоб возвратиться к нам Святой росою вечной чистоты, А наши души для неё — цветы.
Аминь.
XII
тени деревьев, где цветы, Мы на коленях, в небе Ты; Избавь нас от мирской тщеты.
Держа свой путь вдоль милых рек, Па небо смотрит человек;
Твоя любовь — наш вечный брег.
У тёмных вод, где мрачный тис, Где вестник смерти — кипарис, Твоих касаемся мы риз.
Объяты вечным ясным днём Спасенье наше обретём Лишь в материнстве мы Твоём.
Аминь.
ХЛ1
ак в сонном озере видна Небесная голубизна, Так нам в часовне брезжишь Ты. Нам чуть видны Твои черты.
Туп разум наш, в глазах темно, Нам Деву видеть не дано.
Мы вместо солнца свет луны Воображать обречены.
Как через тусклое стекло Туда мы смотрим, где светло. Узрим ли мы Тебя потом В Твоём сиянии святом?
Нам истончить бы пелену, Которой грех облёк вину. Даруй Ты нам Твою любовь И к свету нас предуготовь.
Амиш».
Книга III
I
рхангел Божий Михаил!
У алтаря ты испокоп Веков хвалу воспламенил, И пламень сей для тёмных сил Препона из и реион.
Звезда ли в небе со звездой, Где херувим, где серафим; Так движет нами Дух Святой, Над морем времени мы свой Гимн хором возгласим.
Сначала зыбь едва слышна. Но зыблется морской простор, Где образуется одна Из глуби до небес волна, А в небесах наш хор.
Хвала Марии в небесах И на земле хвала, хвала, II в наших певчих голосах, И в наших крыльях-парусах Хвала, хвала, хвала!
Могуществен ные гонцы!
В сиянье ангельская рать.
Святым и праведным венцы. В молчанье Божием певцы, Восславим благодать.
Хвала Марии! Сколько рек Водном сливаются напеве! Стихии, звёзды, человек Поют, провидя райский брег; Хвала Пречистой Деве!
Хвалу Владычице поём.
Мария! Вечно Ты цела!
Ты свети ни» ночью нам и днём.
Бог — солнце, Ты луна при Нём.
Хвала Тебе, хвала!
Амиш».
II
монастыре день ото дня Святую истину храня, — Мария! Всё Ты для меня; — Храни меня, Мария!
Вернувшийся к себе домой, Сижу, как памятник, немой; Престол Твой над кромешной тьмой, Пресветлая Мария!
11 в летний зной, и в холода Как одинокая звезда, Ты предо мной везде, всегда, Пречистая Мария!
Моим глазам сквозь пелену Яви святую вышину, Чтоб видеть мне Тебя одну, Пресветлая Мари я!
Земные песни хороши, По смолкнут и они в тиши, Молитве праведной души Внемли, внемли, Мария!
Во всех превратностях земных От наших помыслов дурных Спасаемся в лучах родных, В Твоих лучах, Мария!
А кто душой благочестив, Тот в чаянье небесных нив Поёт, колени преклонив, Хвала Тебе, Мария!
Нам голубицу-благодать Через мистическую гладь Благоволи Ты ниспослать, Пречистая Мария!
Аминь.
III
оя душа, в молчанье жди, Как благодатные дожди, Которых луг иссохший ждёт, Её влиянье снизойдёт.
Лишь мученическим путём
К Марии Деве мы придём;
Через огонь и воду мы
К ней держим путь из нашей тьмы.
Даруй поддержку нам Твою, Мария, в праведном бою, Чтоб, зла не ведающим впредь, С Тобой нам Господа узреть!
Пребудь, моя душа, тиха!
Защищена ты от греха.
Превыше грешной суеты
С Марией мир обрящешь ты.
Аминь.
IV
Бдение
Когда дремотой дух объят, И, дети солнца, люди спят, Со мной средь грешной темноты Мария, Ты, Мария, Ты, И к звёздам я стремлюсь мечтой Сквозь прутья клетки золотой.
Основа ткани и уток
Судьбой задействованы в срок;
А Сын Марии в стороне. Чужд ужасающей войне.
Для рыцаря Марии путь К святыне, чья целебна суть.
В торжественный и тихни час В ночи мы не смыкаем глаз; Благоговейный Твой бальзам Пыл и покой дарует нам, И сквозь бледнеющую тень Торжественный мы видим день.
Аминь.
V
Таинство Покаяния
Блажен тот, кто страданий не избег, И, ноги окровавив, шёл весь век, Чтоб измождённое склонить чело, О Роза роз, на Твой святой ковчег, Пока пришельца, кротко и светло, Сияние Твоё не облекло.
Измучен мозг, плоть — выжженная сушь; Пам светлый дождь, спасительный для душ, Да ниспошлёт святая глубина, Спасением озвучив пашу глушь.
Поём Тебя. Ты Господу верпа, А драгоценность у Него одна.
В сокровищнице Божьей десять их, Таинственных каменьев дорогих, По лишь Тобою увенчал Свой трон
Он, Твой О гец, Твой Сын и Твой жених;
Так Триединый Свет, Любовь, Закон, Вне времени с Тобой сияет Он.
Аминь.
VI
Страстная пятница
Матерь Божья! Твои слёзы тихо текли, У подножья креста дождь святой для земли;
II как солнце, была кровь Христа горяча Для холодной земли благодатней луча.
Так в мучительный час благодатным дождём Сына Матерь кропит с думой вечной о Нём, Л Твой Сын в темноте возжигает зарю, Как Небесному здесь подобает Царю.
В чаше мира чистейшим вином вновь и вновь Кровь Его и Твоя благодатная кровь, И целит нас в ночи среди гибельных бед Непорочный Твой свет, непорочный Твой свет.
Аминь.
VII
Во время скорби
арица! Защити от ада Ты меня!
Лишь между крыл Твоих святых моя броня.
Колени преклонив, я фимиам курю.
Ты вознеси мой дух к Небесному Царю.
В долине я, где смерть с неумолимым злом. Оборони меня благим Твоим жезлом.
О Матерь Божия! Младенцу Твоему Змий покоряется и прячется во тьму.
Язычник в ярости и в страхе тут как тут;
Быки висаиские неистово ревут.
Склоняюсь я, зверьём безжалостным гоним, Перед увенчанным смирением Твоим.
Ум человеческий — всего лишь западня. Царица! Защити от ада Ты меня.
И если рыцарь Твой надет среди разрух, Вверь Сыну Твоему мой кающийся дух!
Аминь.
VIH
Во время засухи
огда иссохла вся земля, Поля, луга и лес, На них пролей из хрусталя Дожди с небес.
Пас жажда мучает в жару, И жар у нас в крови.
Нас, изнывающих в миру, Благослови!
Нам сол нце красное грозит
И белая луна;
Звезда, злорадствуя, скользит, А иочь темна.
Ты покаяньем утиши Напрасный мой мятеж; В отчаянье моей души Меня утешь!
Аминь.
IX
Matines1
огда сияет окоём
И солнце разгоняет мглу, Мы, Матерь Божия, поём Тебе с утра хвалу.
М ы в радости пробуждены Для песен и труда, Чтоб нам идти сквозь явь и сны
Твоим путём всегда.
Пусть жизнь земли, любовь и свет
В святой своей судьбе
Возносятся среди планет
К Тебе, к Тебе, к Тебе.
Амиш».
Vespers2
ходит солнце на закат, И молимся в ночной тени Пречистой мы среди утрат: «Ты пас храни!
Не откажи в сиянье нам,
Когда вверяемся мы снам!»
1 Заутреня (фр.).
2 Вечерня (фр.).
Лукавый дух уже ведёт Свирепых демонов на нас; Раздулся этот, бледен тот, Как смертный час.
Дневная нам страшна стрела. Ещё страшней ночная мгла.
Храни Ты нас от чаровниц, От наших грёз, чтоб над селом Нам слышать пенье райских птиц, В ночи псалом, Чтоб в наших помыслах возник Твой благодатный светлый лик.
Во сне бы нам дождаться дня!
Внушает нам ночная тишь, Что нас от адского огня Ты защитишь.
Мы молча молимся и вслух.
Хранит от смерти нас Твой дух.
Аминь.
XI
Праздник Рождества
ебесное светило,
Чья вестница-заря,
Заранее остыло
От ветров декабря.
В ночи другого света нет.
Лишь этот небывалый свет.
Всемирная тщета
Средь беспросветных зим;
Дитя среди скота.
Святая Матерь с Ним.
Младенец дышит глубоко И звёздное пьёт молоко.
Склониться трём халдейским Волхвам, где свет с высот, В хлеву пред иудейским Царём небес и вод
И в звёздном свете угадать Твою, Мария, благодать.
В ночи звезда спасенья, И в лоне тишины
Светилом воскресенья
В душе восхищены,
Мы, Твой почувствовав покров, Мария, превзошли волхвов.
Аминь.
хп
аш хор земной слышней Средь голосов небесных, Где семь таинственных огней, Семь духов там чудесных.
Священный свет любя, Лучится тьма всегда; Мария, в чреве у Тебя Небесная звезда.
Небесный плод земли, Таящий благодать;
Мы плоть Христову обрели, Чтобы нам спасенья ждать.
Так волею небес
Свободны от вины,
Когда Христос, Твой Сын, воскрес, Мы все искуплены.
Аминь.
ХШ
Таинство покаяния
очами я по Ней томлюсь В благоговении моём, И целый день я к Ней стремлюсь, В Её дверях склоняюсь днём.
Я сумрачной земле не рад, Где наслаждения убоги;
Мария, в Твой хочу я град.
И в звёздные Твои чертоги.
Вселяет свет мне в сердце страх.
Меня, Мария, пожалей!
Себя бичую весь в грехах, Чтоб кровь слилась моя с Твоей.
Так жертвую я, неофит, Собой в порыве покаянном. Звезда любви мне предстоит: Твой мир над скорбным океаном!
Аминь.
Книга IV
I
11 разд и и к Рождества
рад Вифлеем — для Девы храм.
Вот ладан, золото и мирра.
Сын Девы — сын Давидов там.
С Пей Дух Святой, в Ней Солнце Мира.
Среди скота она одна.
Вот ладан, золото и мирра;
Солома, аромат вина.
С Ней Дух Святой, в Ней Солнце Мира.
Ночь для царей-волхвов светла.
Вот ладан, золото и мирра.
А на устах Её хвала:
С Ней Дух Святой, в Ней Солнце Мира.
Звезда на небесах видней.
Вот ладан, золото и мирра;
Бог Триединый вечно с Пей, С Пей Дух Святой, в Ней Солнце Мира.
Она в пылу Своём святом.
Вот ладан, золото и мирра.
И тут же ангелы с Христом, С Ней Дух Святой, в Пей Солнце Мира.
Аминь.
II
Посвящение монахини
власти облаков
И запад и восток, Нас Твой покров, лишь Твой покров Теперь спасти бы мог.
Повсюду темнота.
В Твоей гробнице свет.
Мы чтим Христа, хотим Христа, Обет наш — Твой обет.
Мы персть. Чего нам ждать?
Сияньем нас одень!
Жизнь — благодать, в ней благодать, Для нас Твой чудо-день.
Для нас венец Твой нов; Лик Девы вне времён. Нам Твой покров — святой покров, Мир Словом завершён.
Мария! Здесь пребудь! Твоя для Бога плоть. Ведет наш путь к Нему на грудь: Он Сын Твой, наш Господь!
Аминь.
III
Pro Gente Anglicana1 — I —
В соборе кафедральном С мольбою день за днём В пылу первоначальном Тебе мы гимн поём. Святая Матерь Божья! Мы все Твои пажи.
Ты нам средь бездорожья Путь верный укажи!
Англиканской церкви (лат.) — при меч. пер.
-Il-
Мария Пресвятая! С небес Твоя роса, И мы, с Тобой витая, Обрятцем небеса. Ты наш народ греховный, Отломанный побег К лозе родной духовной Привей уже навек.
—Ш—
В святыне разуверясь, Поносят Божество.
Клевещет эта ересь На Сына Твоего.
С Викарием Христовым Губителен разлад.
Дай хлынуть водам новым Ты для заблудших стад.
—IV—
Преобразишь угодье Своё не без труда, Английское бесплодье В счастливые года, Чтобы, вернувшись к Вере, Узнать могла Любовь В Твоей достойной дщери Его невесту вновь.
Аминь.
IV
ором гимн Тебе творим. Херувим и серафим Вторят пением своим: Радуйся, Мария!
Pro Gentibus1
Песнь — сладчайший фимиам Сквозь чарующий наш храм, Чтоб ответить небесам: Радуйся, Мария!
Мы поём среди теней, Где нам истина видней. Живы милостью Твоей. Радуйся, Мария!
Девам, чистым во плоти, Душу чающим спасти, Сердце петь велит в пути: Радуйся, Мария!
Пусть же гимн заветный тот, Словно молния с высот, Плеч и м и ра обовьёт!
Радуйся, Мария!
Язычникам (лат.) — примеч. пер.
Песней мы ограждены От языческой войны, Средь блажен ной тишины Радуйся, Мария!
Пусть охваченный стыдом, Враг обрящет мир йотом В этом имени святом: Радуйся, Мария!
Чтобы крест в последний час Всех покаявшихся спас, К Троице ведёшь Ты нас.
Радуйся, Мария!
Аминь.
V
Исцеление от недуга
в материнстве девственном Твоём Над нашим скорбным смилуйся путём; Да не иссякнет в радостях печаль, Когда влечёт прельстительная даль.
Воспрянь, душа! Восторгом одари Ты вдовью долю меркну щей зари, И строгим гимном пламенной души Сияющее солнце оглуши!
Мария! Ради любящих сердец Благослови Ты стебель и венец. Яви скитальцам звёздный берег Твой, И снизойдёт оттуда Дух Святой.
Аминь.
еч с крестом. Тем недруг виновней. С врагами церкви схвачусь в бою. Бденье ночное в светлой часовне Я на часах над оружьем стою.
Сквозь тени в сумрачном сплаве Смотреть я в небо готов, Где тает в любви и в славе Таинственный Твой покров.
С неба благослови
Ты сталь моего клинка, Чтоб стяг мой силой любви Возглавил Божьи войска.
Аминь.
Бден ие (лат.) — при меч, пер.
VII
In Partu1
Сыном ли Твоим раздавлен змей И посрамлён свирепый князь в ночи? Служительнице помоги Своей, Ей муки облегчи!
В миру, где всюду злобствуют враги, Ты, вверившая свету Свет Христа, Всей мощью Девы Ты ей помоги, Чья в муках цель свята.
А если так решишь Ты в этот час, Её в Твои чертоги призови, Под кров ещё неведомой для пас Особенной любви.
Или дитя к Себе навек возьми
В хор погрешивших душ, Тебе угодный; Преподнесённый грешными людьми, Поверь, наш дар свободный.
Но если жизнь обоим суждена, Две искорки пошлёшь Ты в нашу тьму; Тебе пусть уподобится она, Он — Сыну Твоему.
1 Во время родов (лат.) — примеч. пер.
VIII
ария! Совершенством красоты От Страшного суда спасаешь Ты.
Тебе мы служим. Укажи нам путь, Чтоб нам с него случайно не свернуть.
В пути благослови того, кто слаб,
Чтоб не мешал идти лукавый раб;
Нас удержать от гиблой пустоты Среди заблудших можешь только Ты.
Аминь.
IX
реди молитв наш хор — хвала; Услышав издали птенцов, Неонерённые крыла Прими под Свой покров.
И Ты убогий наш обет, В котором бьётся наша боль, Хотя бы ради наших бед Осуществить позволь!
Не страсть, не пыл, не пафос фраз, В которых наше естество, Услышать позволяет нас
Жар Слова Твоего.
И в хаосе хвала — наш хор. Преображённых призови Ты нас в небесный Твой собор, Царица Ты любви.
Аминь.
X
Владычица благих!
Быть позволь нам среди них, Чтобы лабиринт времён Нами был преодолён, Чтобы грешник был храним Тайнодействием Твоим.
Ты, Владычица щедрот! Ниспошли нам свет с высот, Чтобы каждый жил одним Тайнодействием Твои м.
Дай нам силу, дай покой, Чтоб не знаться нам с тоской.
Ты, Владычица любви!
Нас в чертог Свой призови, Чтоб Тебе хвалебный стих Петь и нам среди святых. Жажду так мы утолим Тайнодействием Твоим.
XI
— I —
Твои мы твари все, Господь, Колосьев трепетных толпа, Чья никнет страждущая плоть При взмахе вечного серпа.
Хор
По Божий замысел во всём.
Бессильны перед Пим стихии, И мы Его распознаём
В сияющем сердце Марии.
— II —
Мы рвёмся к свету и добру, По привлекает грех-магнит нас, И время, выиграв игру, Неумолимое, казнит нас.
—Ш—
Но воля слабая тверда
Вблизи святой Первоосновы;
Мы при смерти хотим туда, Пас призовёшь, и мы готовы.
— IV—
Мария! Только не лиши Нас любящей Твоей опеки, Чтобы спасением души Нам жить вовеки и вовеки!
Аминь.
ХП
Матерь Божия, за нас
Молись, чтоб нам благую часть Избрать, когда придёт наш час. Иначе навзничь как не пасть?
И если мрачны времена, Земля сыра или сера; Звезду пошлёшь нам Ты одна, И ввериться нам ей нора.
Жизнь — розга. Нас она сечёт, Но Твой бальзам — целебный клад, Который вечно нас влечёт, Чтобы звучать нам с Богом в лад.
Аминь.
XIII
священной скрыне Твой же свет.
От нас Ты света не таи.
Сердцам холодным тьма в ответ, Но и в снегах лучи Твои.
Мы таем в плаче наших душ, Но наша копится любовь; Лавиной Ты любовь обрушь Па исстрадавшуюся новь.
Как в Индии в палящий жар Дождь орошает вдруг поля, И, чуя чудо среди чар, Ликует в зелени земля,
Так милосердие Твоё Врачует изнурённый мозг, Бессмертной боли остриё, Пронизывающее воск,
Но души наши оживут, Когда вверяются сердца Средь бедствий гибельных и смут Тебе, Мадонна, до конца.
Эпилог
вети, душа, ты мне, волхву, Располагая к торжеству.
Пусть горизонт в тени вечерней, Спасение тем достоверней.
Мой путь ведёт меня туда, Где драгоценная руда;
И в темноте Ты мне свети, Чтобы не сбиться мне с пути.
Тебе мою вверяю речь, Мария; Ты огонь разжечь Благоволишь, и в том огне Дано увидеть солнце мне.
Ко мне будь милостива Ты, Сиянье вечной красоты.
Тебе с любовью тут и там Я воскуряю фимиам.
Эпилог
Меня в дурные эти дни Согрей, спаси и сохрани! Тебе, Царица, эта ода Пусть от пропащего народа.
Тому, кто грешен, слаб и сир, Даруй Твой вечный эликсир, И покаянья не отрипь, Изгладив Евин грех.
Аминь!
Алистер Кроули
БЛАГОДАТНАЯ МАРИЯ
Редактор Т. Гармаш Художник В. Серебряков Компьютерная верстка Е. Меркиной Корректор Т. Медведева
Подписано в печать 05.08.2013. Формат 70х90/32 Бумага офсетная. Печать офсетная. Объем 3,5 п.л. Тираж 2000 экз. Заказ 5772
Издательство «Энигма» ООО «ОДДИ-Стиль»
129110, Москва, ул. Гиляровского, 39 (495) 684-5334
http://aenigma.ru
При участии ООО Агентство печати «Столица» www.apstolica.ru, e-mail: apstolica@bk.ru
Отпечатано с готовых файлов заказчика в ОАО «Первая Образцовая типография», филиал «УЛЬЯНОВСКИЙ ДОМ ПЕЧАТИ»
432980, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14
КАТЕГОРИЯ ИНФОРМАЦИОННОЙ ПРОДУКЦИИ 0+



Г~ А

оэма Алистера Кроули «Благодатная Мария» («Амфора») ставит в тупик его наиболее ретивых почитателей и последователей, настолько она не вяжется с мрачными легендами
о зловещем оккультисте и маге Поэму либо у поминают вскользь, либо замалчивают. Между тем «Благодатней Мария» говорит сама за себя, и жизненный путь Алистера Кроули был бы гибельным,