Автор: Никиш Э.
Теги: история как литературный жанр исторические произведения хроники анналы мемуары дневники воспоминания жизнеописания биографии художественная литература история автобиография
ISBN: 978-5-93615-109-5
Год: 2012
Текст
ДНЕВНИК И XX ВЕКА
ЭРНСТ никиш
Жизнь, на которую
я отважился
1^1
Санкт-Петербург
Издательство* В Л А ДИ М И Р ДАЛ Ь»
20 12
—
Д II Е В II И К И
XX ВЕКА
ERNST NIEKISCH
Gewagtes leben
Begegnungen und Begebnisse
ЭРНСТ никиш
Жизнь, на которую
я отважился
Встречи и события
Перевод с немецкого
Л. В. Перцева
|£|
Санкт-11гтербург
♦ ВЛАДИМИР ДАЛЬ.
2 0 12
УДК 82-94
ББК 84я44: 63.3
Н 62
Серия основана в 2000 году
Редакционная коллегия серии
«Дневники XX века»
В. М. Камнев, Б. В. Марков, А. П. Мельников,
Ю. В. Перов, К. А. Сергеев, Я. А. Слинин,
Ю. Н. Солонин (председатель)
© Издательство «Владимир Даль»,
серия «Дневники XX века»
(разработка, оформление),
2000 (год основания), 2012
© А. В. Перцев, перевод на рус-
ский язык, статья, 2012
© А. П. Мельников, оформление,
2012
ISBN 978-5-93615-109-5 , © п. Палей, дизайн, 2012
А. В. Перцев
ИРОНИЧНЫЙ НЕМЕЦКИЙ «ГУЛАГ»
ЭРНСТА НИКИША
Осенью 2009 года профессор одного из лучших мо-
сковских вузов В. Кантор в беседе со мною посетовал,
что студентка принесла ему реферат, слово в слово
списанный с его книги. В ответ на требование хотя бы
сделать ссылки она прищурилась и спросила: «Но ведь
вы-то тоже, небось, все скачали из интернета?».
Стоит ли в эти позитивистские времена, когда
правительство борется с излишним распространени-
ем гуманитарных и общественных наук, когда боль-
шинство нации мыслит смс-ками, а продвинутое ин-
теллектуальное меньшинство слушает аудиокниги,
стоя в пробках, стоит ли в эти времена вообще изда-
вать толстые книги на четыре сотни страниц?
Что побудило меня принять предложение видного
санкт-петербургского издателя В. Камнева — пере-
вести автобиографию Э. Никиша «Жизнь, на кото-
рую я отважился?».
Чем эта объемистая книга может быть интересна
и ценна для нас сегодняшних?
Кто он такой, собственно, Эрнст Никиш?
♦ ★ ★
Надо сказать, что позитивистская его «справка-
объективка» впечатляет несильно.
5
Родился в 1889 году в Силезии; в двухлетнем воз-
расте с родителями переехал в Баварию. Сын ремес-
ленника-металлиста; семья бедная — он был единст-
венным братом пяти сестер.
Жил в провинции, из образования — всего-то
учительская семинария. В дополнение к вынесен-
ному оттуда идейному багажу самостоятельно
«проработал» Ницше, Канта, Макиавелли, Вебера,
Маркса, Гегеля. Подобно всем выпускникам учи-
тельских семинарий, был настолько дерзок, что
преподавал учения перечисленных мыслителей то-
варищам по тюремной камере. Впрочем, те быстро
избавились от него, пожаловавшись надзирателям,
что чтение вслух Гегеля антигуманно, ибо нарушает
их покой.
На фронт Первой мировой войны не попал по
слабости зрения. Вместо этого стерег в тылу рус-
ских пленных. Сразу после войны учительствовал, а
в свободное время подрабатывал редактором в со-
циал-демократической газете. Однако использовал
единственный представившийся ему шанс: в первый
же день немецкой революции возглавил советы —
вначале в своем городке Аугсбурге, а затем и во
всей Баварии, сделавшись Президентом Централь-
ного совета рабочих, крестьянских и солдатских со-
ветов Баварии осенью 1918 года. Это был пик его по-
литической карьеры.
Поначалу немецкие советы мирно встроились в
«буржуазное» государство — они занимались всего
лишь решением социальных вопросов. Затем неко-
торые буйные головы потребовали передать советам
всю власть и провозгласили Баварскую республику
советов.
За причастность к этой затее, которой сам Ни-
кит, если верить ему, противился всеми силами, он
отсидел два года. Еще на последних месяцах срока
его избрали депутатом в Баварский ландтаг.
6
Затем он был функционером в различных соци-
ал-демократических и профсоюзных организациях.
Везде не уживался с руководством, потому что чув-
ствовал в себе неукротимое стремление к интеллек-
туальному лидерству.
В результате отделился от всех и завел все свое:
создал свое издательство «Сопротивление», выдумал
свою политическую концепцию — «национал-боль-
шевизм», основал «свое» движение сопротивле-
ния — в лучшие годы собиравшее три-четыре сотни
сторонников. Не сильно много.
В 1937 году был арестован и до мая 1945 года пре-
бывал в гитлеровских тюрьмах. В заключении почти
полностью потерял зрение и способность передви-
гаться.
Вот, собственно, и вся судьба.
Что тут можно сказать?
Человек, бесспорно, мужественный.
Решительный практик, не теряющийся в стреми-
тельно меняющихся обстоятельствах.
Незаурядный оратор.
Самостоятельный теоретик.
Но...
Бывали в Германии люди и похрабрее.
И деятели бывали покруче — в их жизни истори-
ческих событий и судьбоносных решений было в де-
сятки раз больше.
И теоретики в Германии бывали более глубокие.
И ораторы более яркие...
Так чем же ценен для нас именно Э. Никиш с его
многостраничной автобиографией?
* * *
Представляется, что ценен он нам, как минимум,
тремя своими качествами. Все они, конечно, не уни-
кальны, если брать их по отдельности, но вместе
7
представляют собой неповторимое и интересное со-
четание.
Первое из этих качеств — ярко выраженный праг-
матизм, оборачивающийся манипулятивной поли-
тической установкой. Эта установка выглядит сего-
дня необычайно свежо, поскольку весьма распро-
странена ныне в России.
Еще несколько десятилетий тому назад манипу-
лятор-политтехнолог был во всем мире фигурой
презираемой. К нему относились, как к наемнику,
готовому сражаться за деньги в любой из противо-
борствующих армий, периодически меняя сторону
фронта. Сегодняшние «политтехнологи» стали еще
более циничными и пошли дальше: они, бывает, ру-
ководят предвыборной кампанией двух противобор-
ствующих кандидатов одновременно. И ничуть не
стесняются этого.
Еще в начале прошлого века политик стеснялся
признаваться в своих симпатиях к Н. Макиавелли.
Сегодня этого итальянского мыслителя с гордостью
назвали бы первым политтехнологом в истории че-
ловечества. Во всяком случае, его именем называют
свои объединения российские политические кон-
сультанты.
Э. Никиш одним из первых открыто признался в
своем макиавеллизме: «Я изучал и произведения Ма-
киавелли. Благодаря ему, я постиг смысл понятия „по-
литическое", что по сей день имеет для меня опреде-
ляющее значение. Теоретические выкладки этого яс-
ного, трезвого и решительного ума, сделанные на
основе изображения фактического положения дел в
политической сфере, с предельной четкостью прочер-
чивают линию верного политического действия.».
Что Э. Никиш имел в виду?
То, что в политике всегда надо начинать с фактов,
а затем принимать рациональное, то есть наиболее
технологичное — экономное и эффективное, — ре-
8
шение. А всякие теории — и принципы, на основе
которых они строятся, — можно смело пустить по-
боку. Поскольку принципы неэкономичны и неэф-
фективны.
Отчего поднялся такой шум вокруг писаний
Н. Макиавелли — мелкого чиновника, оказавшегося
не у дел и по влиянию своему равного «пикейным
жилетам»?
Он пытался дать государю совет — надо действо-
вать исключительно по ситуации, не обременяя себя
принципами, политическими программами и стабиль-
ными убеждениями. Вот, к примеру, нам становится
известно, что в город прибыл человек, чтобы затеять
восстание. Властитель неэффективный, скованный
принципами, должен вначале дождаться, когда этот
смутьян со своими сторонниками перейдет к дейст-
вию, потому что за мысли не судят — только за
поступки. Выходит, что государство сможет действо-
вать только тогда, когда кровь уже прольется — тогда
состав преступления будет налицо. После этого
смутьяна надо будет арестовать, провести долгое
следствие, устроить суд, ар1ументированно доказать
его виновность в соответствии с законами и только
потом уже наказывать.
Не будет ли более рационально, то есть экономно
и эффективно, а также гуманно, взять и просто
убить этого смутьяна, не дожидаясь, когда он начнет
действовать? Ведь, если он подготовит восстание,
погибнут сотни людей. А так — всего один. Один —
это меньше, чем сотни. Цифры говорят сами за себя,
а всякие рассуждения о принципах законности и
справедливости к делу не пришьешь. Главное — спа-
сти жизни людей. Жизнь даже одного человека до-
роже, чем десятки принципов и сотни законов.
Подобные соображения сегодня сильно соблазня-
ют борцов с терроризмом, которые принимают одну
чрезвычайную (то есть временно противоправную)
9
меру за другой. Но ведь Макиавелли популярен
ныне не только у них, а у любого «реального полити-
ка». Все они следуют его правилу, которое можно
сформулировать так: «Если принципы мешают сов-
ладать с фактами, от принципов можно и отказать-
ся; гибкий и предприимчивый разум не может огра-
ничивать себя косными принципами».
Во времена Макиавелли общество было еще не
готово к таким откровенно циничным высказывани-
ям. Услышав призыв убивать одного, чтобы сохра-
нить жизнь сотням людей, священнослужители и
юристы дружно вознегодовали: «А как же будет
с христианским принципом „Не убий"? Хорошо,
пусть он не распространяется на злостных преступ-
ников. Но как можно убивать без суда, без следст-
вия, даже без преступления — не дожидаясь, когда
оно произойдет?».
Политики тоже были недовольны. Хотя они зна-
ли, что политические убийства «в чрезвычайных об-
стоятельствах» происходили во все времена, о них
предпочитали молчать. Если кричать о них на весь
свет, это подорвет веру, мораль и право!
Макиавелли, таким образом, пострадал не за
предложение р'ациональных политических техноло-
гий, которые вовсе не были инновационными, а все-
го лишь за неуместную гласность: не обо всем, что
делает власть, можно говорить во всеуслышание. Та-
кая неуместная гласность в вопросах практической
политики и называется цинизмом.
Э. Никит был самоучкой, а потому общеприня-
тых в университетском мире моральных норм не ус-
воил. И в церковь он тоже не ходил. Так что никто
не опроверг для него тезиса Н. Макиавелли о том,
что абсолютных и универсальных принципов не бы-
вает. По крайней мере — в политике. Парадокс все-
гда состоит в том, что люди в своих теоретических
работах добиваются именно того, чего им не хватает
10
на практике, и, как правило, безуспешно. Больные и
немощные требуют «воли к мощи». Насквозь чувст-
венные и взбалмошные натуры призывают разви-
вать разумное планирование. Транжиры зовут к
экономии, неявно адресуя эти призывы к самим
себе.
Э. Никиш, самый неэффективный из политиков,
требует эффективности. Побоку принципы — лишь
бы достичь результата. Он не хочет республики со-
ветов в Баварии. Но его поражает своей неэффек-
тивностью демарш коммунистов, которые заявляют,
что принципы не позволяют им садиться за один
стол с социал-демократами и участвовать в любом
предприятии, которое те затевают. Э. Никиш явно
потрясен: он считает такую позицию негибкой и не-
конструктивной. Принципы не должны мешать реа-
листической политике. Достигать своей цели можно
даже в союзе с врагами. В сущности, и врагов-то в
политике нет, как нет и друзей. Теории и програм-
мы — вот что делает нас врагами в политике. А на
самом-то деле политика — как и дипломатия! — есть
искусство возможного. Искусство достигать чего-то,
даже взаимодействуя с врагами. Значит, от теорий и
принципов надо отказаться. Во всяком случае, ото-
двинуть их в сторону тогда, когда приходит пора
действовать.
Когда надо действовать, на место теорий и прин-
ципов должны встать политические технологии.
У нас есть цель. Достигать ее следует, используя лю-
бые средства. Нам нужна одна победа. Мы не посто-
им за ценой. Слово «технология» происходит от гре-
ческого слова «умение». Надо действовать умело, а
не правильно и научно. Можно прикидываться кем
угодно ради успеха — разве не об этом говорил
Шекспир, провозгласивший весь мир театром?
Если мир — театр, а политика —репертуар, то не
сама ли политическая технология велит надевать мас-
II
ки? Прикидываться, если нужно, — здесь демократом,
там — патриотом, тут — добрым христианином, кото-
рый считает, что милосердие выше права, там — стро-
гим законником, который не может подпадать под
власть чувств. А вот если бы собрать в одной партии и
консерваторов, и либералов, и патриотов, и борцов за
социальные права слабейших, то это были бы идеаль-
ный выход и идеальное оснащение театрального гарде-
роба поли тических технологий.
Технологии учат, что в одной ситуации надо дей-
ствовать так, а в другой — иначе. «Почему?» — во-
прос запретный по причине его бессмысленности.
Надо просто заучить порядок эффективных дейст-
вий, приводящих к успеху на практике. А политиче-
ская теория — равно как и все прочие обществен-
ные и гуманитарные науки — нам для успешного
действия не нужны. Они потребуются нам не до
того, а после того. Когда успешные технологиче-
ские действия произведены, потребуется легитими-
ровать их задним числом, придав им человеколюби-
вый (демократический, прогрессивный, экологиче-
ский, патриотический, общечеловеческий и т. п.)
смысл, опять же сообразуясь со сложившейся обста-
новкой.
Вначале сделай то, что тебе нужно, эффективно
и экономно, а затем опиши это действие красиво
в философских, теологических, юридических или
моральных понятиях. Легитимируй его задним
числом.
Справедливости ради мы должны признать, что
сам Э. Никиш ничего подобного не говорил. Но он
вел себя в соответствии с этими правилами. Он об-
щался с кем угодно — с коммунистами, с социал-де-
мократами, с правыми, с центристами, с нацио-
нал-социалистами, с членами военизированных сою-
зов типа «Стального шлема», с представителями
церкви и разнообразных молодежных движений.
12
У него была одна цель — противостоять Гитлеру.
Он пытался использовать для этого всех, кого только
мог привлечь в союзники. Для него не было людей, с
которыми он не стал бы вести переговоры из прин-
ципиальных разногласий. Он не имел принципиаль-
ных разногласий ни с кем, потому что, подобно не-
которым современным российским политикам, счи-
тал, что в поворотные моменты истории нет никакой
нужды в принципах и теориях. Всегда надо жить се-
годняшним днем и действовать по ситуации. А как
такое действие называется в теории или в этике —
дело десятое. Историки разберутся потом.
Один из весьма неглупых собеседников, как сооб-
щается в книге, предложил Э. Никиту объединить-
ся с Э. Ремом, чтобы с помощью штурмовиков унич-
тожить Гитлера. Даже сверхгибкий Никиш тут при-
задумался — насколько далеко может заходить его
макиавеллизм? Можно ли бороться против Сатаны,
солидаризуясь с чёртом?
В общем, можно сказать так: в Э. Никише на про-
тяжении всей его политически активной жизни
боролись политик и журналист — в современном,
позитивистски-циничном понимании этого слова,
то есть человек без убеждений и идеалов, внимаю-
щий равнодушно добру и злу, просто регистрирую-
щий события, чтобы потом перейти к экономным и
эффективным действиям.
И вот здесь мы тоже можем с некоторой долей
цинизма заметить: эта черта Э. Никита, которую
одни назовут политической гибкостью, другие — то-
лерантностью, а все иные — неразборчивостью,
оказалась полезной для нас, сегодняшних россий-
ских читателей, потому что дала в итоге широкую
панораму политической жизни и мысли довоенной
Германии.
Макиавеллист Э. Никиш общался с людьми, кото-
рые не только не подали бы друг другу руки, но и
13
никогда не стали бы общаться между собой. Воз-
можно, они даже убили бы друг друга при личной
встрече. А вот Никиш общался и с «левыми», и с
«правыми», и с коммунистами, и с фашистами. Он,
всячески ненавидя Гитлера, имел беседу с Б. Муссо-
лини, а также с Й. Геббельсом. (Содержание этих
бесед описано в книге, пересказывать их нет необ-
ходимости.)
Зачем он вел эти беседы?
Был ли он всего лишь пионером нынешней бес-
принципной журналистики, думавшим только о том,
чтобы опубликовать в своем журнале «горячее ин-
тервью»?
Не только.
Э. Никиш полагал, что он — как искушенный в
политике интеллектуал — стоит выше идеологий,
ложность и иллюзорность которых уже разоблачили
уважаемые им К. Маркс и Ф. Ницше. Первый из
них доказал, что идеология — это превратная, из-
вращенная, неверная форма сознания, но, как ни
странно, эта ложь-иллюзия прекрасно обеспечивает
функционирование буржуазного социального меха-
низма. Вывод, который сделал из своего открытия
К. Маркс, был следующим: надо заменить лживую,
иллюзор1гую идеологию истинным учением об об-
ществе. Но ведь ничуть ни в меньшей степени на-
прашивался и иной вывод: если лживые, фантасти-
ческие, иллюзорные конструкции обеспечивают хо-
рошую работу общественного механизма, то вовсе
не обязательно заменять их на истинные (как выяс-
нилось потом, внедрение «истины» вместо «лжи»
разрушает социальный механизм!). Если принять,
что идеология представляет собой нечто вроде соци-
альной смазки, ликвидирующей трения в общест-
венном механизме, то не надо выдумывать какую-то
«истину», нужно совершенствовать смазку, создан-
ную из эффективных и уже опробованных иллюзий.
14
Именно так современное российское Министерство
образования и науки обосновывает необходимость
преподавания основ религии в четвертом классе
школ: религия есть гарант социальной стабильно-
сти. (В отличие от атеизма!)
Э. Никиш подходил к любому из своих будущих
собеседников свысока: тот был «в плену» какой-то
идеологии, поскольку верил в истинность испове-
дуемых им идей, а вот Никиш уже постиг, что
идеи — всего лишь средства добиться своей цели,
подчиняя себе других. Таким образом, Никиш вы-
ступал как бы в двух лицах сразу. Он как политик,
исповедующий национал-большевизм и ориенти-
рующийся на Восток, то есть на Россию, вступал в
диалог с политиком, который представлял другую
идеологию и другую политическую силу. И в то же
время другой Никиш как бы воспарял над этим
столом переговоров, отрешался от собственной по-
литической концепции и практики и выступал в
роли манипулятора, который может обыграть чисто
по-человечески своего собеседника, понравиться
ему, склонить к сотрудничеству — несмотря на убе-
ждения собеседника.
Такая фигура манипулятора в России лучше всего
известна по книгам Дейла Карнеги. Э. Никиш пред-
ставлял себя примерно таким же политтехнологом:
что бы там ни думал себе человек, каких бы принци-
пов и программ ни придерживался, к какой бы пар-
тии ни принадлежал, а существуют такие техноло-
гии, с помощью которых можно подействовать на
него — в обход сознания — и, понравившись ему,
войдя в доверие, заставить его делать то, что надо
тебе, возможно, вопреки собственным убеждениям.
В книге Э. Никиш с гордостью говорит об одном
депутате рейхстага от НСДАП, который под его, Ни-
кита, влиянием провел во фракции национал-со-
циалистов решение поддержать договор о торговле с
15
Советской Россией. И факт заключения этого дого-
вора пришлось скрывать от рядовых членов партии!
Разумеется, считая себя великим политтехноло-
гом и манипулятором сознаниями, Э. Никиш допус-
кал, что незаурядные собеседники из враждебного
политического лагеря точно так же будут пытаться
манипулировать им. И верно: Геббельс, как мы узна-
ем из книги, пытался переманить его из движения
сопротивления в национал-социалисты; Муссолини
остался весьма доволен беседой с ним; представите-
ли правых партий просили у него список молодых
людей из движения сопротивления, чтобы включить
их в предвыборные списки для омоложения состава
кандидатов, — при этом партийная принадлежность
этой молодежи не имела особого значения.
Политика — это такое дело, где все прикидывают-
ся всеми, все манипулируют всеми, где каждый при-
кидывает, нельзя ли использовать собеседника в
своих целях, тогда как собеседник в свою очередь
прикидывает, как можно использовать в собствен-
ных целях его. Так что все вокруг — беспринципные
манипуляторы, и удивляться этому не стоит.
Геббельс сказал Э. Никишу удивительную вещь,
по цинизму намного превосходящую взгляды «бе-
сов» Ф. М. Достоевского: налаживанию позитивных
отношений с Россией мешает наличие в Германии
коммунистов; вдруг они используют шаги гитлеров-
ского правительства, направленные на сближение с
Россией, для усиления своего влияния и дестабили-
зации режима? Нет уж, вначале надо их всех пере-
бить, а затем сближаться с СССР.
Но только ли фашисты рассуждали и действовали
столь беспринципно?
Вот что писал Марк Твен о двадцать шестом пре-
зиденте США Теодоре Рузвельте (1858—1919):
«Конечно, он имеет успех. Что тут удивительно-
го? Сегодня к нему в Белый дом приходят двена-
16
дцать апостолов, и он говорит: „Заходите, заходите!
Рад вас видеть! Я слежу за вашими успехами.
Я просто в восторге!" Завтра к нему является дья-
вол, и он хлопает его по плечу и кричит: „Как дела,
дьявол? Рад с вами познакомиться. Недавно пере-
читал ваши книги, получил громадное удовольст-
вие!"
С такими талантами каждый будет иметь успех.»1
Американцы даже назвали такую активную бес-
принципность философским термином — прагма-
тизм (от слова «дело»). Главное — что человек дела-
ет. Два человека, действующие одинаково, придер-
живаются одинаковых убеждений. При этом они
могут говорить разные слова, но обращать на них
внимания не следует. Важно только дело, которое
должно быть успешным. И делать это дело можно
вместе с любым человеком, который будет поле-
зен, — какие бы слова он при этом ни говорил, ка-
кой бы идеологии (религии, политической концеп-
ции) ни придерживался.
Э. Никиш, как этакий политический прагматист
вроде Дейла Карнеги, возомнил, что может догово-
риться с кем угодно и о чем угодно. Во всяком слу-
чае, надо попробовать это сделать.
Неважно, что ты говоришь и кому ты говоришь.
Неважно, что он говорит тебе. Важно только одно —
сиюминутный практический результат. В следую-
щую секунду игра заканчивается и карты смешива-
ются. Начинается новая партия. Весь мир — театр.
Сегодня ты в одной роли, а все прочие — в других.
Добейся максимума возможного. Назавтра — новый
спектакль. И никакой преемственности в репертуа-
ре. Никакой «логики». Никакой «линии». Нет ни
прошлого, ни будущего. Жить надо сегодняшним
1 Твен М. Афоризмы. М.: ЭКСМО-Пресс; ЭКСМО-МАРКЕТ,
2000. С. 210.
? Эрнст Никиш
17
днем. И результат считается только сегодняшний.
В завтрашний день он не переходит.
Повторим еще раз: некоторая профессиональная
беспринципность Э. Никиша как политтехнолога и
манипулятора обернулась для нас, современных рос-
сийских его читателей, некоторой пользой. Только
благодаря отсутствию всяких идеологических барь-
еров, которые исключали бы для него общение с по-
литическими антагонистами, Э. Никиш развернул
перед читателем картину немецкой политики во
всей ее полноте и разнообразии. Причем, и это осо-
бенно ценно, все панорамное полотно было изобра-
жено с точки зрения одного наблюдателя, то есть не
страдает мозаичностью и предвзятым видением изо-
браженных на нем персонажей.
А таких картин — немного. Возможно, были ис-
торики и политологи лучше, но они предусмотрели
все и оказались при Гитлере за рубежом, а потому
не могли вести «включенного наблюдения». Э. Ни-
киш мог бежать тоже, но остался, чтобы вести
борьбу и не порывать связи с Родиной. Расплатой
за это стали тюрьма и потеря здоровья. Так что за
опыт, который отражен в книге, заплачено самой
дорогой ценой.
♦ * *
Второе качество Э. Никиша, которое не может не
привлекать читателя, его умение писать о повсе-
дневности как манифестации бытийного.
Есть привычное деление на «большой» и «малый»
миры, столь хорошо описанное у И. Ильфа и Е. Пет-
рова: «Параллельно большому миру, в котором жи-
вут большие люди и большие вещи, существует ма-
ленький мир с маленькими людьми и маленькими
вещами. В большом мире изобретен дизель-мотор,
18
написаны „Мертвые души", построена Днепровская
гидростанция и совершен перелет вокруг света.
В маленьком мире изобретен кричащий пузырь
„уйди-уйди", написана песенка „Кирпичики" и no-
il роемы брюки фасона „полпред". В большом мире
людьми двигает стремление облагодетельствовать
человечество. Маленький мир далек от таких высо-
ких материй. У его обитателей стремление одно —
как-нибудь прожить, не испытывая чувства голода.
Маленькие люди торопятся за большими. Они пони-
мают, что должны быть созвучны эпохе и только то-
гда их товарец может найти сбыт. В советское вре-
мя, когда в большом мире созданы идеологические
твердыни, в маленьком мире замечается оживление.
11<>д все мелкие изобретения муравьиного мира под-
водится гранитная база „коммунистической" идео-
логии. На пузыре „уйди-уйди" изображается Чем-
огрлен, очень похожий на того, каким его рисуют в
„Известиях". В популярной песенке умный слесарь,
ч тобы добиться любви комсомолки, в три рефрена
выполняет и даже перевыполняет промфинплан.
11 пока в большом мире идет яростная дискуссия об
оформлении нового быта, в маленьком мире уже все
готово: есть галстук „Мечта ударника", толстов-
ка-гладковка, гипсовая статуэтка „Купающаяся кол-
хозница" и дамские пробковые подмышники „Лю-
бовь пчел трудовых".».1
У нас — да и не только у нас! — описания этих
миров смешивать было не принято. Культура в Рос-
ши — со времен Петра I, который отделил от госу-
дарства церковь за ее нежелание следовать рефор-
мам, — превратилась в светское служение чему-то
иг внятно-высокому. Поэт с тех пор был больше, чем
поэт, скульптор — больше, чем скульптор. Биогра-
фии политиков, мыслителей, философов с тех пор
' Ильф И., Петров Е. Золотой теленок. Гл. IX.
19
писались как жития светских святых — носителей
светской духовности. В отличие от церковной жи-
тийной литературы, светская житийная литература
в быт своих светских святых не вникала. Она боль-
ше концентрировалась на их радениях и упованиях,
уносивших от суеты.
В Германии после М. Лютера сама повседнев-
ность стала служением Богу. Для общения с Ним
уже не надо было обязательно храма и священника.
Каждый мог общаться с Богом напрямую, даже не
отрываясь от праведного труда.
А потому повседневностью в Германии пренебре-
гать было не принято — в отличие от России.
Обыкновенно политические мемуары редко пи-
шутся самостоятельно. Политический деятель дер-
жится за власть, пока хватает сил. А пока он у вла-
сти, писать ему некогда. Отставка и старость — не
лучшее время для писательства. Приходится дикто-
вать тем, кто втайне считает себя более умным и по-
нимающим жизнь исключительно по причине своей
молодости. Он своевольничает и хозяйничает, «об-
рабатывая» продиктованное. Он выбрасывает не-
важное, суетное, несущественное и оставляет толь-
ко судьбоносное, возвышенное и приподнятое. В ре-
зультате мемуары не вызывают доверия: читатель
инстинктивно чувствует неправду, потому что собы-
тия в «большом мире» никак не сопрягаются с собы-
тиями в «малом мире».
Не может быть человеческой жизни, в которой
были бы только одни исторические события — и абсо-
лютно ничего личного. Биографы, люди невеликие,
пытаются отбросить из продиктованного им текста
мемуаров все мелкое, бессознательно освобождаясь
таким образом от собственной мелкотравчатой жизни.
Они не понимают, что для человека великого — а лю-
бой автор мемуаров считает себя таким, иначе не сел
бы писать мемуары! — нет разделения «малого» и
20
«большого» миров. Они связываются воедино его
жизнью. Жизнь втягивает в себя и большое, и малое,
и всемирно-историческое, и бытовое. Сознавая это в
своей жизни, человек значительный видит эту связь и
вокруг себя.
Вполне постичь и имитировать видение взаимо-
связи «большого» и «малого» тем или иным чело-
веком не дано ни одному биографу, хотя В. Дильтей
и призывает историка к этому. Признак подлин-
ности мемуаров — вписанность мелочей в картину
великого и, наоборот, явленность великого в мело-
чах.
Наполеон I, который в возрасте 46 лет был изоли-
рован англичанами на о-ве Святой Елены и умер там
н >2 года, не разделял в своих мемуарах «большого»
и «малого» миров, потому что жил одинаково и в од-
ном, и во втором. Он, разумеется, не позволял сек-
ретарям посягать на продиктованные тексты, а пото-
му в его мемуарах сохранились черты повседневно-
сти, которые наверняка были бы ликвидированы в
нос поминаниях человека менее авторитарного:
«11и золота, ни серебра мне не хватало так, как саха-
ра и кофе, поэтому добродетельные женщины так и не
простили мне Континентальной блокады».1
Никиш, конечно, не Наполеон. Но он — мемуа-
рист, и впечатление подлинности его книге воспо-
минаний придает та же связь переживаний велико-
го и малого, всемирно-исторического и повседнев-
ного, точнее, их рядоположепность и взаимопереход
в душе мемуариста, имитировать которые человеку
< гороннему невозможно.
Приверженцу классики в мемуарной литературе
может показаться, что воспоминания Э. Никиша
перегружены деталями и частностями, что он не
различает существенного и несущественного. Но
1 Наполеон Бонапарт. Максимы и мысли узника Святой Еле-
ны < ’116.: Азбука-классика, 2008. С. 111 (аф. CCCLXXVII).
21
различать существенное и несущественное — удел
критиков из числа эпигонов. Они таким образом
возвеличивают себя, находя несущественное у вели-
ких людей. Лишение чьей-либо жизни повседневно-
сти, деталей и частностей приводит к превращению
ее в засушенное приложение к теории — вроде лис-
та в гербарии, каковым становится всемирная исто-
рия. Именно потому Г. В. Ф. Гегель, грешивший та-
ким «стиранием случайных черт», и заявлял, что нет
ничего более абстрактного, чем министр.
Именно такими — одномерными — и предстают
авторы мемуаров после обработки их воспомина-
ний литераторами-косметологами, которые улуч-
шают записанное первыми — выкидывают несу-
щественное, приглаживают чувства, отбрасывают
нелогичное и несуразное, которые и составляют
основное содержание жизни, и выпячивают нази-
дательное.
Сегодня, впрочем, налицо противоположная тен-
денция — не оставлять в биографиях ничего, кроме
повседневности. (Их пишут люди демократических
времен, которые не знают, что такое великое, и сле-
дуют во всем правилу «Один человек — один голос».
Одарены все, включая альтернативно одаренных;
стало быть, и велики все, включая альтернативно ве-
ликих).
В сравнении с этими крайностями, где существу-
ет либо только «большой», либо только «маленький»
мир, в книге Э. Никиша они переплетены, как в ре-
альной жизни. Его мемуары были написаны им са-
мим. Не в том смысле, конечно, что он ничего нико-
му не диктовал. Но последняя рука, которая к ним
прикасалась, была его рукой.
Достоверность всему изложенному придает то, что
события «большого» и «малого» мира, которые ддя
стороннего наблюдателя могут показаться несопоста-
вимыми по величине и значимости, у Э. Никиша по-
22
рой выступают как равноценные. Для него могут
быть одинаково важны политические катаклизмы и
внутреннее обустройство камеры, в которую его
переводят, события на фронтах и неудача, которую
он потерпел как кулинар, готовя в заключении рож-
дественское блюдо из принесенных женой продук-
тов; начало войны между Германией и СССР — и то,
что симпатизирующий ему тюремный надзиратель
разрешил ему принимать ванну поздно вечером, по-
< ле ухода гестаповцев.
Деталь, в которой непосредственно воплощено
великое, бытийное, всемирно-историческое, не про-
< то свидетельствует о подлинности. Она превраща-
ется в символ и порою затеняет результаты рацио-
нальных обобщений и целые монбланы фактов в
глазах далекой от науки публики. Голливуд вовсе не
является «фабрикой грёз», он является фабрикой
< имулякров, производящей наглядные символы
идей, заслоняющие реальные факты.
Американцы поняли силу символов в политике
раньше других: в те дни, когда на парашютах с бом-
бардировщиков они стали сбрасывать берлинским
детям конфеты с запиской, что деньги на эти конфе-
1ы были собраны детьми американскими.
Советские учебники истории как-то умалчивают
о гом, что Сталин в ответ на решение о хождении
и Западном Берлине немецкой марки установил
Л1 июня 1948 года тотальную блокаду Западного
Берлина, которая продлилась одиннадцать месяцев.
< 1 августа все жители Берлина должны были заре-
। и< । рировать продовольственные карточки в совет-
ком секторе, что было, казалось бы, вполне логич-
но для города, со всех сторон окруженного совет-
। кой зоной оккупации. Ответом на это стало
I рандиозное идеологическое предприятие — созда-
ние воздушного моста для снабжения западнобер-
линского населения продуктами и углем. В городе
23
каждые две-три минуты садились транспортные са-
молеты. (В окрестностях Берлина перестали не-
стись куры, потому что они принимали самолеты за
ястребов и приходили в беспокойство.) Предотвра-
тить блокадой включение Западного Берлина в за-
падный мир не удалось. 12 мая 1949 года она была
прекращена.
Но дело уже было сделано американскими поли-
тическими шоуменами. Конфеты на парашютах за-
помнились больше, чем бомбардировки Германии
союзниками. И американский бомбардировщик был
поставлен в Западном Берлине на постамент: каж-
дый ребенок с детства запомнил его название —
«Rosinenbomber», то есть «бомбардировщик с изю-
мом». Чтобы топить дома в нелетную погоду, при-
шлось срубить деревья в городе — и знаменитые
липы на Унтер-ден-Линден.
На этом холодная война за Западный Берлин и за
всю Западную Германию бесхитростным сталин-
ским режимом была проиграна.
* ♦ ★
Деталь, поданная как символ великого, как при-
сутствие бытийного в повседневности, такое в книге
Э. Никиша есть, причем в изобилии. И с этим талан-
том бытописания, сквозь которое проглядывает не-
потаенное бытие,' у Э. Никиша связана третья инте-
ресная нам черта: способность шутить в самых не-
шуточных ситуациях.
Наивные советские культуртрегеры полагали,
что смех — дело несерьезное. Говорить со смехом
о великом — значит, дискредитировать его. Го-
ворить со смехом о страданиях — значит, прини-
1 Наивысшего мастерства в этом жанре в России XX века до-
стигли А. Т. Твардовский и его ученик Ю. В. Трифонов.
24
жать эти страдания зубоскальством. О страданиях
можно говорить, только безмерно печалуясь и при-
читая.
Приблизительно так же думают нынешние ревни-
тели прав и свобод: иного тона, кроме трагиче-
ски-надрывного, они просто не допускают.
Надеюсь, что они не сочтут пустым зубоскалом
Э. Никиша, который из-за своих убеждений ослеп в
гестаповских тюрьмах и оказался в полупарализо-
ванном состоянии. Но именно его пример лишний
раз убеждает в том, что плачи и причитания — это
удел людей здоровых. Если печаловаться будет тот,
кому и без того невесело, у него не хватит силы бо-
роться за жизнь. Тот же Марк Твен — один из вели-
чайших шутников в истории человечества — при-
знавался:
«Все человеческое грустно. Сокровенный источ-
ник юмора не радость, а горе. На небесах юмора
нет».1
Нет юмора и в странах процветающих.
Но в странах, переживающих сходные бедствия,
народы поддерживают себя сходными анекдотами.
Год назад, в последнее свое пребывание в Берли-
не, я нашел уникальную книгу, написанную очень
серьезным человеком — профессором наук о воспи-
тании в Технической высшей школе Дармштадта
Хансом-Йохеном Гаммом. Книга эта называется
«Шутка шепотом в Третьем рейхе».* 2 Профессор ро-
дился в 1925 году, в 1943 году сдал экзамен на атте-
стат зрелости, с 1943 до 1945 года был солдатом, с
1945 до 1949 года находился в американском, совет-
ском и польском плену — словом, хлебнул с шила
патоки. После этого изучал гуманитарные и соци-
альные дисциплины в университетах Ростока и Гам-
’ Твен М. Афоризмы. С. 194.
2 Gamm H.-J. Der Fliistcrwitz im Dritten Reich. Munchen:
DeutscherTaschenbuch Verlag GmbH &Co, KG, 1979.
25
бурга, а затем решил собрать и опубликовать немец-
кие политические анекдоты тоталитарных времен.
Читая их, я думал, что профессора следовало бы
удостоить за эту затею награды — за выдающийся
вклад во взаимопонимание между немецким и рус-
ским народами.
В период обострения российской медиадискуссии
о том, можно ли ставить на одну доску сталинский
СССР и гитлеровскую Германию, содержание этой
книги поможет все расставить по своим местам.
А то мнения склоняются к тому, что гитлеровская
Германия была однозначно гитлеровской, зато в ста-
линском СССР были и некоторые позитивные чер-
ты. И несогласие с тоталитаризмом было, и кухон-
ная оппозиция, и анекдоты...
Правда, некоторые троечники, превратившиеся
ныне в продвинугых обозревателей, что-то слышали о
покушении на Гитлера, осуществленном графом
фон Штауффенбергом. Но им невдомек, что всего на
Гитлера было осуществлено сорок два покушения.
О какой же безраздельно гитлеровской Германии
может идти речь? А что касается общественного
мнения и кухонной оппозиции, то немцы, похоже,
придумали многие анекдоты, которыми пробавля-
лись отечественные диссиденты. Во всяком случае,
они гордились бы, если бы им удалось такие анекдо-
ты придумать.
Вот некоторые «шутки шепотом» из собрания
профессора Гамма.
— В Швейцарии нацистский бонза спросил о том,
что находится в большом здании. Швейцарец ответил
ему:
— Это у нас Министерство морского флота.
— Так у вас же нет флота — от силы два-три суде-
нышка. Зачем вам Министерство?
26
— А вам в Германии зачем Министерство юсти-
ции?1
Имперский вождь крестьян2 Дарре (Darre) нагря-
нул с проверкой в деревню.
— Чем ты кормишь кур?
— Разумеется, зерном, чтобы были упитаннее.
— Разбазаривание продуктов!
Крестьянина арестовали. Другой отвечает на тот
же вопрос:
— Кормлю картофелем!
Оштрафовали.
Спросили третьего.
— А я утром бросаю им в курятник одну марку и
говорю: «Идите, покупайте себе жратву сами».3
В Берлине на протяжении всей войны было за-
темнение. Человек идет поздно домой, в темноте.
Вдруг за спиной у него раздается грозный шепот:
«Стоять — или застрелю». В затылок упирается
ствол пистолета. «Давай сюда кошелек!» — «Фу, на-
пугали. Я уже думал, это полиция».4
Народный референдум 1942 года. Гитлер захотел
лично узнать, что о нем думает народ. Он надел па-
рик, сбрил усы и вышел на улицу. Первого, кого
встретил, он спросил: «Что вы думаете о фюрере?».
Человек ответил шепотом: «Этого я здесь, прямо на
улице, сказать не могу». Он повел Гитлера в пере-
улок, вошел с ним в какой-то отель, поднялся с ним
в номер, убедился, что никого нет под кроватью, за-
1 Сатт H.-J. Der Fliisterwitz im Dritten Reich. S. 15.
2 Была и такая должность политического руководителя
крестьянства в нацистской Германии — Reichsbauerfiihrer (прим,
перев.).
3 Gamm H.-J. Der Fliisterwitz im Dritten Reich. S. 15.
4 Ibid. S. 16.
27
пер дверь, заглянул во все шкафы, накрыл подушкой
телефон. Потом подошел к Гитлеру вплотную и про-
шептал ему на ухо: «Я отношусь к фюреру с симпа-
тией».'
Человек провел месяц в концлагере, потому что
болтал лишнее, и был осужден на «мировоззренче-
ское обучение» («weltanschauliche Schulung»). Друг
спросил его, каково там.
— Прекрасно. В девять подъем, в постель подают
кофе или какао — что выберешь. Затем, если будет
желание, можно немножечко поработать. Осталь-
ные занимаются спортом. В одиннадцать подают бу-
терброды. Обед хороший, хотя простой: суп, мясо
или рыба, десерт. После обеда — два часа отдыха.
Затем — кофе с пирожными, немного легкого труда.
Вечером — каша на молоке и бутерброды. Затем —
групповые игры или доклады, а иногда — кино.»
Тот, кто спрашивал, просто опешил от услышанного.
— С ума сойти! А чего только не врут! Недавно
говорил с Майером, который там сидел. Ну, он такие
вещи порассказал!
Рассказчик кивнул.
— Вот-вот. Сейчас сидит там снова.* 2
Еврей увидел у родственников, эмигрировавших
из Германии в США, портрет Гитлера в доме. Он
спросил, что бы это значило.
— Средство от ностальгии, — ответил хозяин
дома.3
В лесных дебрях Судана встретились два еврея из
Германии — Леви и Хирш. У каждого за спиной тя-
желый рюкзак, а следом идет целая колонна носиль-
щиков. Обрадовались встрече.
' Ibid. S. 89—90.
3 Ibid. S. 16.
3 Ibid. S. 97.
28
— Как у тебя дела? Чем ты тут занимаешься?
— Да вот, завел в Александрии мастерскую, за-
нимаюсь резьбой по слоновой кости. Чтобы сырье
было дешевле, охочусь здесь на слонов сам. А ты?
— Со мной — похожая история. Я в Порт-Саиде
делаю товары из крокодиловой кожи, а здесь сам
стреляю крокодилов. А как дела у нашего общего
друга Симона?
— Ах, он совсем стал авантюристом и любителем
острых ощущений. Остался жить в Берлине!1
Один англичанин побывал в Германии. Его спро-
сили, какое впечатление на него произвели немцы.
Он ответил: «О, они мне очень понравились. Они —
честны, интеллигентны и преданы национал-социа-
лизму. Жалко только, что все три качества сразу не
встречаются ни у кого. Каждый немец может иметь
только два качества из грех. Если он честен и интел-
лигентен, то он — не национал-социалист. Либо он
интеллигентен и национал-социалист; тогда он не
честен. Или же он честен и национал-социалист; то-
гда он не интеллигентен».2
— Как расшифровывается NSDAP?3
— Na, suchst du auch Postchen? (Ну что, ты тоже
ищешь должностишку?).4
Зима. В трамвае на площадке стоят двое мужчин
и, засунув руки за пазуху, делают там по очереди ка-
кие-то странные движения. Один пассажир показы-
вает на них другому:
— Погляди-ка на тех двоих! Чем они занимаются?
1 Ibid. S. 98.
2 Ibid. S. 12.
3 Национал-социалистическая рабочая партия Германии —
партия Гитлера (прим. peg.).
4 Gamm H.-J. Der Fliisterwitz im Dritten Reich. S. 47.
29
— А, я их знаю. Они — глухонемые. Травят поли-
тические анекдоты.1
Эти анекдоты понятны только немцам — и нам.
Англичанам и американцам они непонятны. Впро-
чем, теоретически они смогут разобраться, чему
тут нужно смеяться. Но, конечно, не засмеются.
Потому что не испытали тоталитаризма на собст-
венной шкуре. Впрочем, и молодежь российскую
эти анекдоты не развеселят. Как и сегодняшнюю
немецкую молодежь тоже. Молодые люди, вырос-
шие в демократическом обществе, не привыкли по-
лучать воздух свободы дозами, а потому никак не
смогут понять, почему люди рассказывали полити-
ческие анекдоты, зная, что могут получить за это
огромный срок.
Но поколение Э. Никиша, конечно же, знало эти
анекдоты, которые ходили вовсе не только в среде
оппозиции. (Ими наверняка веселили друг друга в
Германии и власть имущие — как в России).
Выходили жестокие сатиры на Гитлера и за рубе-
жом. Профессор Гамм цитирует определение Альф-
реда Керра из книги «Диктатура домашней прислу-
ги», недвусмысленно намекающей на кухарок,
управляющих государством, и вышедшей в Брюссе-
ле в 1934 году:
«Гитлер: это — чернь, начитавшаяся Ницше. Это
уцененный Муссоленин... Это жестокость для под-
ражания: сделай сам!».2
На этом фоне насмешки Э. Никиша менее откро-
венны. Он предпочитает иронизировать. Врагов он
намерен сразить своими политическими концепция-
ми и умелыми политтехнологическими маневрами.
А вот слабых, которые заблуждаются или ищут опо-
1 Ibid. S. 17.
2 Цит. по: Gamm И.-J. Der Flusterwitz im Dritten Reich. S. 84.
30
ры в своих несчастьях у Гитлера, он бичует ирони-
ей. Этот бич не убьет — но еще может, наверное,
повернуть заблудших, которые направились к про-
пасти. А люди, и вовсе не связанные с нацистами,
простые уголовники к примеру, порой вызывают у
него всего лишь мягкий юмор. Такой, как в «Декаме-
роне» у Дж. Боккаччо.
Не снижает ли ирония Никиша пафоса антифа-
шистской книги? Уместен ли юмор при рассказе о
фашистских застенках? Ведь большую половину
автобиографической книги занимает описание
того, как автор меняет одну тюрьму на другую. По
тематике она вполне напоминает «Архипелаг
ГУЛАГ» А. И. Солженицына. Разве же можно гово-
рить об этом несерьезно!
Э. Никиш полагает, что можно. Во-первых, пото-
му что он не только шутит. Он рассказывает и о том,
что отвратительно и ужасно. И по этому поводу он
вовсе не думает шутить. Он рассказывает о своем
отчаянии. Й о том, как он видел в камере смерть, яв-
лявшуюся за ним. Он рассказывает об убийствах и
пытках. И гитлеризм, определяемый им как «импе-
рия низших демонов», вызывает у него яростное не-
приятие.
Но Никиш пишет о гитлеризме и о прочих «-из-
мах» вовсе не так много. Его больше интересу-
ют люди, к каким бы партиям они ни принадле-
жали.
Древние греки говорили, что у них было два вели-
ких философа — Гераклит и Демокрит, которых на-
зывали соответственно Плачущим и Смеющимся.
Гераклит плакал, когда выходил на улицу и видел
множество дурно живущих и дурно умирающих лю-
дей. Демокрит смеялся, потому что его потешали
планы и замыслы окружающих, рассмотренные в
свете достигнутых ими результатов.
31
Отечественные диссиденты — от прежних до се-
годняшних — всегда следовали только линии Герак-
лита. (Им, однако, стоит напомнить, что Гераклит
принадлежал к царскому роду, а потому его сильно
расстраивала установившаяся в его родном городе
Эфесе демократия}. Они только сокрушались и
негодовали, проклиная власть в любом виде, уже
только потому, что она — власть, а власть хорошей
быть не может. Но постоянная демонстрация ран,
плач и стенания еще никого на борьбу не подняли.
Наоборот, все эти жалостные явления свидетельст-
вовали о силе и опасности проклятой власти, с кото-
рой лучше не связываться.
Э. Никиш, как представляется мне, следовал дру-
гой линии — линии Демокрита. Он смеялся над
теми, кто затевал чересчур великие дела и строил
грандиозные планы, не обладая умением их осуще-
ствить.
Он покидал то одну партию, то другую, потому
что его соратники по этой партии заваливали дело
по недомыслию и криворукости. Потом он создал
свое движение сопротивления и поражался, на-
сколько глупо действуют его сподвижники. Если бы
один из его ближайших соратников не попытался
поиграться в партию и не написал Устав движения,
который так и остался непринятым, то гитлеровско-
му суду не за что было бы судить Э. Никиша. Так на-
ивно думал он, отчего-то забыв про Макиавелли,
прежде чем получить пожизненное заключение за
государственную измену.
В конце концов, он оказался вместе со своими не-
суразными соратниками за решеткой и решил спа-
сти всех этих политических несмышленышей, взяв
вину на себя.
Обо всем этом он пишет иронично, потому что
юмор — это последнее, что покидает человека, бо-
рющегося за жизнь.
32
Надпись на кольце царя Соломона — «И это
пройдет» — может, конечно, располагать к печали.
Тут, как уже было сказано, все зависит от склада
ума, который во многом определяется здоровьем.
Э. Никиш тоже сказал себе и товарищам по каме-
ре: «И это пройдет», имея в виду гитлеровский ре-
жим. Сказал в тот день, когда в тюрьме стало из-
вестно, что Гитлер напал на Советский Союз. Он
иронически добавил, что теперь совершенно ясно:
его заключение пожизненным не будет.
Человек смеется, глядя на нечто несуразное. Не-
естественное. Несообразное жизни. Немецкое слово
«komisch» означает не только «комичный», но еще и
«странный». Комик — это странный человек. Смеш-
ные обстоятельства и организации — это странные,
несуразные обстоятельства и организации. Они про-
сто не могут долго существовать из-за странности
своей. И на это можно обратить внимание, указав на
них пальцем и засмеявшись.
Все это пройдет, и пройдет еще при нашей жиз-
ни. Потому что долго прожить из-за своего явного
уродства оно не сможет.
Конечно, уродству можно сочувствовать, попла-
кать над ним, посетовать на свою нелегкую долю —
необходимость сосуществовать с уродством. Это бу-
дет самая худшая реакция на него.
Лучше будет помогать уроду свое уродство пре-
одолеть.
Но иногда урод берется доказывать, что его урод-
ство — это норма, а все остальные — безнадежно
больны. И остальные уроды объединяются вокруг
него.
Вот тогда уже надо отставить в сторону всякую
политкорректность и назвать вещи своими именами.
Как говорил по этому поводу Конфуций, началь-
ник должен быть начальником, подчиненный — под-
чиненным, отец — отцом, а сын — сыном.
3 Эрнст Никиш
33
Подчиненный, мнящий себя начальником, началь-
ник, ведущий себя как подчиненный, отец, годящий-
ся только на роль сына, сын, разыгрывающий из
себя отца, — все это смешно, потому что странно и
неестествен но.
Они — смешные, а вовсе не какие-то альтерна-
тивно одаренные. Им можно помочь, но помочь
только тогда, когда они захотят этого сами. Они не
примут помощи, пока считают себя великими и не
достойными осмеяния.
Так что смех — это путь к лечению других.
Но это, как показывает пример Э. Никиша, еще и
способ поддержать самого себя, даже если дела с
твоим здоровьем плачевны.
Именно в этот, плачевный, период плакать как раз
и не надо. В этот период лучше смеяться. Смеяться
над всяким несуразным. Настолько несуразным и не-
сообразным природе, что оно пройдет уже при нашей
жизни.
И пусть оно пыжится, пусть присваивает себе
звание Великого Мамамуши и Действительного Мо-
гола Внутреннего Храма, пусть принимает по три
тысячи законов в год (то есть по десять в день).
Именно потому что оно пытается управлять всем,
оно и быстро пройдет.
Быстро пройдет человек, который решит созна-
тельно управлять даже своим кровообращением или
дыханием. Во сне он забудет дышать и умрет. Все-
властие безответственной бюрократии, культ везде-
сущего государства и великого вождя — это такая
же гибельная болезнь.
Она заставляет ставить абсолютно все под кон-
троль из центра. На некоторое время это позво-
ляет мобилизоваться и совершить немыслимый
рывок. Потом государственная бюрократия разрас-
тается словно рак, и периодически кто-нибудь,
отвечающий за какую-нибудь жизненно важную
34
функцию, отвлекается от контроля — по нужде или
просто по безалаберности. Итогом становится ката-
строфа.
Бюрократия, стремление к власти ради самой вла-
сти, стремление головного мозга руководить каждой
клеткой — это уродство.
Такие организмы долго не живут.
Гитлеровская Германия смехотворна, потому что
она устроена по-уродски.
Уроды не живут долго. Они умрут еще при нашей
жизни.
Ио мы просыпаемся угром, а фашистская Герма-
ния еще жива.
Значит, и нам надо пережить этот день.
Потому что только так — пережив фашисткую
Германию, прожив дольше ее — мы сможем дока-
зать себе и другим, что это было уродством.
Так что юмор обязывает жить.
Даже если ты почти ослеп и можешь пройти толь-
ко несколько шагов.
Вот почему книга Никиша иронична.
Национал-большевизм Э. Никиша сводился к не-
скольким основным идеям. Главная цель, которую
ставит создатель национал-болыпевизма, — не пла-
тить репарации, то есть дань победителям в Первой
мировой войне. В этом и состоит весь национализм
Э. Никиша — любой ценой освободить немцев от
тяжкого гнета репараций.
Собственно говоря, вопрос о репарациях возник
не в один день.
Когда разрозненные немецкие государства (зем-
ли) наконец объединились в борьбе против фран-
цузов и выиграли Франко-прусскую войну 1870—
1871 годов, они обложили побежденную Францию
большой данью. По условиям Франкфуртского
мира, который был заключен 10 мая 1871 года,
35
Франция потеряла Эльзас и Восточную Лотарингию,
а кроме того должна была выплатить огромную кон-
трибуцию в пять миллиардов франков. (Именно
на эти деньги было построено знаменитое здание
рейхстага — символ новой, бисмарковской импе-
рии).
Теперь, после победы в Первой мировой войне,
Франция жаждала отмщения. Ее президент Раймон
Пуанкаре торжественно пообещал французам, что
«боши заплатят за все».
Немцы, заключив перемирие, надеялись, что ус-
ловия мира будут сносными. Ведь они не были раз-
громлены наголову. Их армия сражалась стойко, и
чаша весов в Первой мировой войне колебалась до
последнего момента.
Еще весной и летом 1918 года немецкая армия
осуществила четыре масштабных наступления. В ре-
зультате третьего из них немцы оказались всего в
семидесяти километрах от Парижа. Лишь измотан-
ность армии, предательство союзников, недостаток
оружия и боеприпасов, а также продуктов на фрон-
те и в тылу привели к тому, что Германская империя
просто развалилась.1
Все началось 29 октября 1918 года, когда матросы
военного флота изменили присяге и отказались вы-
ходить в море из Киля для решающего сражения с
англичанами. «Волнения быстро распространились
по всему северогерманскому побережью, а затем
перекинулись и в глубь страны. Но удивительной
была даже не революция, которая при полном рав-
нодушии большинства населения фактически закон-
чилась, не успев начаться, а та пассивность, с кото-
’ Уже к 1916 году немцы мобилизовали каждого пятого мужчи-
ну в стране — всего около семи миллионов человек. К концу это-
го года потери составили два с половиной миллиона человек. Это
нанесло удар по экономике, в особенности по сельскому хозяйст-
ву. Армия и народ жили впроголодь.
36
рой ее встретили прежние правящие круги. Все
немецкие династии отказывались от власти без ма-
лейшего сопротивления, и не нашлось никого, кто
бы встал на их защиту. 9 ноября волнения достигли
Берлина. Узнав о событиях в столице, Вильгельм II,
который находился в ставке, спешно выехал в Гол-
ландию, где и прожил до самой смерти 4 июня
1941 года».1
У кайзера, собственно, и не было иного выхода,
потому что союзники по Антанте заявили, что не бу-
дут вести переговоры о мире ни с ним, ни с его пра-
вительством. Специально было создано правительст-
во парламентского большинства, чтобы смягчить ус-
ловия переговоров о мире, — ведь Германию на
переговорах будут представлять демократы и гово-
рить они будут с представителями демократических
стран Антанты.
Перемирие в Компьенском лесу под Парижем в
салон-вагоне французского маршала Фоша заключа-
ли, таким образом, вовсе не те, кто проиграл войну,
а представители немецкой демократии. (Свою под-
пись под документом поставил представитель пар-
тии Центра М. Эрцбергер. Впоследствии нацио-
нал-социалисты обвинили демократов в предатель-
стве армии, которой они нанесли переговорами о
мире «удар в спину», тогда как она храбро сража-
лась).
Перемирие было заключено И ноября 1918 года.
А об условиях мира победители объявили только
полгода спустя, 7 мая 1919 года. Они показались
немцам чудовищными. Германия фактически лиша-
лась армии: предел ее численности был установлен
всего в сто тысяч солдат и офицеров; вести серьез-
ные боевые действия такой армией было невоз-
1 Патрушев А. И. Германская история. М.: Весь Мир, 2003.
37
можно. Кроме территориальных уступок от Герма-
нии требовались огромные репарационные плате-
жи. Окончательная их сумма была определена
репарационной комиссией только в начале
1921 года — сто тридцать два миллиарда золотых
марок. Такую сумму страна выплатить не могла. Да,
собственно, никто и не рассчитывал на это. Главное
было — отомстить, а месть никогда не ведет рацио-
нальных расчетов.
Результатом этих безрассудных требований стало
обнищание Германии и чувство национального уни-
жения, что создало почву, на которой впоследствии
пышно расцвел национал-социализм. Версальский
мир был подписан 28 июня 1919 года опять-таки не
теми, кто проиграл войну и развалил государство,
а социал-демократом, министром иностранных дел
Г. Мюллером и представителем партии Центра ми-
нистром почты И. Бёллем. Впоследствии именно на
них, представителей немецкой демократии, нацио-
нал-социалистическая пропаганда возложит всю от-
ветственность за бедствия, принесенные Версаль-
ским миром.
Платить чудовищную дань Германия просто не
могла. Чтобы получить в счет репараций уголь из
Рура, в 1923 году в Рурскую область были введены
франко-бельгийские войска. В ответ шахтеры объя-
вили забастовку, на что их подвигли германское
правительство и профсоюзы.
Даже У. Черчилль заявил, что экономические
статьи Версальского договора «были злобны и глупы
до такой степени, что становились явно бессмыслен-
ными». Что же тогда удивляться тому, что патриот
Э. Никиш на первое место поставил отказ Германии
от репарационных платежей?
В попытке выбить из Германии деньги, которых
она заплатить не могла, был придуман хитроумный
план приватизации государственных долговых обя-
38
зательств по репарациям. Это заставило Э. Никита
сделать следующий шаг — заявить о том, что немец-
кий патриотизм требует отказа от частной соб-
ственности.
Если частная собственность будет отменена, то
никто из частных лиц не сможет потребовать воз-
врата приватизированных репарационных долгов.
В России частную собственность отменили больше-
вики, вернее, свели ее к минимуму и назвали лич-
ной. Э. Никиш призывал немцев последовать этому
примеру. Всем затянуть пояса и выкупить страну из
долгов. На этом фоне существование богатых и
роскошествующих представлялось просто амораль-
ным.
Конечно же, совсем отказаться от принципа част-
ной собственности Э. Никиш не был готов. Не так
его воспитывали. В мемуарах он вспоминает, как
еще в мальчишеском возрасте отец взял его с собой,
когда поехал за пять километров возвращать случай-
ную мизерную переплату клиенту (в его отсутствие
жена по неведению продала изготовленную им де-
таль не за одну марку двадцать пфеннигов, а за одну
марку тридцать пфеннигов).
Даже чисто подсознательно Э. Никиш выдает
свою собственническую натуру: чаще всего в его
книге встречается слово «мое». Мой сын и моя жена
пришли навестить меня в моей камере... Однажды
он даже говорит — мое движение сопротивления.
А уж история про оплату постельного белья в со-
ветском поезде позволяет раскрыться его образу
собственника без прикрас:
«Единственное, на что я решился — не ехать в
Ростов, но поехать в Киев. Я отправился в это путе-
шествие в одиночку. При этом мне довелось пере-
жить довольно милую историю. В купе, где было мое
место, ехал еще только один пассажир — черкес.
1>лиже к вечеру пришел проводник, чтобы постелить
39
постели. Он принес белье для черкеса и предложил
белье также и мне. Я забыл поменять в Москве не-
мецкие деньги на рубли. Покупательная способ-
ность рубля составляла едва ли пятьдесят пфенни-
гов, официальный курс, напротив, составлял две
марки десять пфеннигов за рубль. В Москве нам
сказали, где можно дешево купить рубли; конечно,
это было незаконно, но на это закрыли бы глаза. На
черном рынке можно было купить рубль за пятьде-
сят-восемьдесят пфеннигов.
Я спросил, сколько стоит белье. За него попроси-
ли десять рублей. Тогда я осведомился, по какому
курсу проводник возьмет немецкие деньги. Это
было сделано только ради того, чтобы произвести
пересчет по официальному курсу. Я бы заплатил в
таком случае за постельное белье приблизительно
двадцать пять марок, что мне показалось слишком
дорого. Поэтому я сказал, что еще подумаю над его
предложением; пусть он зайдет позднее. Следом за
проводником из купе вышел и черкес. Вскоре после
того проводник вернулся и застелил мою полку све-
жим бельем. Я не противился этому и достал бу-
мажник, чтобы расплатиться. Он отказался взять
деньги и сказал, что вопрос уже улажен. Несмотря
на мои просьбы, дальнейших комментариев не по-
следовало.
Позднее пришел черкес. Я предположил, что он
взял эту игру в свои руки, поэтому спросил, не
обошлось ли здесь без его вмешательства. Из его от-
вета я понял, что не обошлось. Я сказал, что ввел его
в расходы. Такого я допустить не могу, а потому
предлагаю разрешить мне компенсировать потра-
ченные им деньги. Тут мне пришлось туго. Передо
мной было разыграно целое драматическое пред-
ставление — с театральными жестами, поклонами,
сверканием глаз и угрожающими гримасами. Он
воскликнул: „Вы что, хотите нанести мне смертель-
40
ное оскорбление!?". Ведь я, по его словам, являюсь
гостем его дорогой Родины, Советского Союза, и
высшей честью для него является оказать уважение
такому гостю; ему пришлось бы мстить мне — в том
случае, если бы я отказался принять от него столь
незначительную услугу, которую он оказал. Делать
было нечего. У меня в чемодане были две плитки
шоколада: я достал их, чтобы подарить ему. Он наот-
рез отказался.
Хотя я и не обладаю ни малейшим актерским та-
лантом, я все же попытался, в подражание ему, тоже
что-то пробормотать про смертельное оскорбление
и сделать пару-другую устрашающих жестов. Но,
поскольку практики у меня не было никакой, я от-
нюдь не достиг того успеха, на который рассчиты-
вал. Он превзошел меня, уверяя, что предложение
ему шоколада есть попытка дискредитировать его
услугу, оказанную мне. Теперь уже мне пришлось
приносить извинения за то, что мне пришла в голову
плохая идея — таким-то образом взять реванш за
его услугу. После бесконечных переговоров мы с
трудом пришли к такому решению: он все же возь-
мет от меня одну плитку шоколада.»
Если присмотреться повнимательнее, то Э. Ни-
киш вовсе не последовательный «большевик». Он
совсем не намерен упразднять частную собствен-
ность вообще. Он даже полагает, что российские
большевики не упразднили, а всего лишь ограничи-
ли ее до минимума. Он, выражаясь языком Петра
Исаева, готов упразднить частную собственность
только «в мировом масштабе» — только для того,
чтобы Германия не платила репарации. А в личном
обиходе ее, наверное, можно было бы и оставить,
чтобы платить за постельное белье по справедливо-
сти. Возможно, впрочем, ее восстановить и в мас-
штабах отдельно взятой страны Германии, когда она
отделается от репарационных платежей... Но — не в
41
мировом масштабе! Это и называется «национал-
большевизмом».
Понятно, что ни о каком сближении Германии с
Западом для Никиша речи быть не может — он ни-
когда не простит странам Антанты бешеных репа-
раций. Те люди, которые надеются в Германии раз-
вить экономику с помощью Запада, чтобы отдать
ему дань, заблуждаются. Они берут западные кре-
диты — ив результате еще больше влазят в долго-
вую кабалу. Всякий, кто ориентируется в своем
бизнесе на Запад, — подручный капиталистических
воротил, которые беззастенчиво грабят немецкий
народ.
Поэтому ориентироваться надо только на Вос-
ток — на Советскую Россию. Ведь лишь она повела
себя после Первой мировой войны достойно —
заключила в 1922 году с Германией в Рапалло, близ
Генуи, договор о взаимном отказе от каких-либо
претензий и об установлении торговых отношений.
Но страны Антанты примеру России не после-
довали и условий Версальского мира не пересмот-
рели, хотя немецкие политики очень на это надея-
лись.
Итак, ориентация Германии на Советскую Рос-
сию, по мнению Э. Никиша, это единственный спа-
сительный для страны путь. Но не только потому,
что Россия, сама оказавшись в международной изо-
ляции после прихода к власти большевиков, вынуж-
дена была поддержать другую страну-изгоя, отказы-
ваясь от претензий к ней, а взамен получая от нее
признание. |Даже если бы Россия и потребовала от
Германии каких-то репараций, у нее не было ника-
ких сил, чтобы добиться их выплаты).
Э. Никиш составляет у себя в голове все прочитан-
ное им в достаточно причудливую картину. В. И. Ле-
нин у него прекрасно уживается с О. Шпенглером.
42
А именно: Европа изжила себя и гибнет. Шпенглер го-
ворит не просто о закате Европы, а об уходе ее во тьму
небытия. Она, по мнению О. Шпенглера, исчерпала
свой жизненный потенциал.
Что же будет дальше?
Э. Никиш, глядя на Россию, делает вывод — Евро-
пу поглотит Азия. Ведь Россия — это просто наивыс-
шее выражение общеазиатского стремления погло-
тить Европу. С глубокомыслием «пикейного жиле-
та» Э. Никиш говорит: «С 1917 года я был убежден в
том, что буржуазный мир, Запад, вошел в стадию
распада, что Азия снова вернет себе свой выдавший-
ся’вперед полуостров Европу, который со времен
персидских войн освободился от Азии. Этот про-
цесс, полагал я, идет в различнейших областях и
проявляется в разнообразнейших формах. В рус-
ских я видел с тех пор носителей великого азиатско-
го притязания на Европу».
Он, вероятно, забыл, что несколько раньше писал
об извечном стремлении немцев поглотить Россию.
Так что здесь мы имеем дело с выражением пара-
ноидальных страхов, приписывающих окружающим
свои собственные намерения относительно их.
Если оставить их в стороне, то закат Европы вы-
разился, по мнению Э. Никиша, все в том же жела-
нии западных стран получить с Германии дань репа-
раций, а наступление молодой и полной сил Азии —
в лице России — в планировании.
В ленинском плане ГОЭЛРО.
В пятилетках.
Хотя человек, получивший классическое образо-
вание, наверняка заметил бы, что планирование — с
неизбежным обрастанием косной бюрократией —
это, по О. Шпенглеру, как раз признак заката, а не
подъема. Культура превращается в цивилизацию,
начинает стареть и умирать, когда предпочитает
планирование живой импровизации...
43
Странно, но у ратующего за планирование Эрнста
Никиша вовсе не вызвал никаких симпатий страст-
ный энтузиаст планового хозяйства, в будущем —
один из организаторов Венского кружка Отто Ней-
рат...
Впрочем, обо всем этом в книге.
Первая часть
ОТ МОНАРХИИ К РЕСПУБЛИКЕ
ЮНЫЕ ГОДЫ
1
На втором году моей жизни родители мои пере-
селились из Требница в Силезии, где я родился в
1889 году, в Нёрдлинген — в Баварии. Мой отец был
металлистом — он делал напильники и подобный
инструмент; в 1891 году он купил дело у мастера в
Нердлингене, у которого когда-то был подмастерь-
ем. С очень большим трудом родители собрали не-
большую сумму, требовавшуюся для приобретения
мастерской. Мы долгие годы жили в самых стеснен-
ных условиях, которые не становились лучше, по-
скольку семья наша всё увеличивалась и увеличива-
лась.
До 1806 года Нёрдлинген представлял собой древ-
ний имперский город.1 Душа моя никогда к нему не
1 Имеется в виду Священная Римская империя (962—1806), с
конца XV века именовавшаяся Священной Римской империей
германской нации. Была основана германским королем Отго-
ном 1 на территориях, некогда входивших в Западную Римскую
империю, рухнувшую под нажимом варваров. Первоначально
включала Северную и Среднюю Италию, Чехию, Нидерланды,
швейцарские земли, а также земли, на которых жили немцы, иг-
равшие ведущую роль в этом «Германском рейхе», если первым
считать Священную Римскую империю (Гитлер, как известно,
стремился построить Третий рейх). После Вестфальского мира
1648 года Священная Римская империя германской нации пред-
47
лежала. Во времена моей юности он был типичней-
шим провинциальным городком с населением в во-
семь тысяч человек; крестьяне плодоносного Риза1
съезжались туда, чтобы сбыть свои продукты, а вза-
мен приобрести плоды труда городских мастеров.
Большинство жителей города составляли ремеслен-
ники. Существовали строгие рамки, определявшие
социальное расслоение. Стоило ремесленнику от-
крыть лавочку, как он уже возносился в ряды из-
бранного общества. Основополагающий принцип,
определявший такие представления, был поистине
буржуазным: само собой разумелось, что купец, тор-
говец — это более уважаемая фигура, чем товаро-
производитель-ремесленник. Дружбе между ремес-
ленниками сразу же приходил конец, стоило одному
из друзей стать владельцем магазинчика. Он тут же
проникался мыслью, что отныне представляет со-
бою нечто лучшее, — и принимался искать себе но-
вую, более подходящую компанию. «Чистые» ремес-
ленники были членами Евангелического рабочего
союза певцов, а ремесленники, возвысившиеся до
торговли, — членами Хорового общества. Отноше-
ния между двумя этими певческими союзами были
весьма напряженными. Хоровое общество взирало
на Евангелический рабочий союз певцов свысока.
Ведь обладание мелкой лавочкой возводило в благо-
родное сословие и, стало быть, повышало и певче-
ский статус.
ставляла собой конгломерат из сотен мелких немецких госу-
дарств под номинальной властью императора и, как верно заме-
тил Вольтер, не была ни священной, ни римской, ни империей.
Лишь в 1871 году Бисмарк объединил разрозненные немецкие
земли в единую Германию. Хотя она и называлась «империей»
(«рейхом»), по сути она представляла собой федерацию земель,
которые имели свои правительства. Но федерацией правил импе-
ратор (кайзер), существовали имперское правительство и импер-
ский съезд («рейхстаг») (прим, перев.).
1 Местность восточнее Швабской Юры (прим. peg.}.
48
Мой родительский дом представлял собой поло-
вину дома на две семьи; второй половиной его вла-
дел кожевенник Герман Буб. Между двумя хозяева-
ми-ремесленниками установились хорошие сосед-
ские отношения. И тут Буб одну из комнаток на
первом этаже преобразовал в магазинчик. Отноше-
ния между семьями немедленно переменились. Буб
в буквальном смысле стал ходить, задрав нос: он
ждал, что мой отец теперь будет первым здороваться
с ним. Мой отец делать этого не стал, поскольку был
старше годами. Тогда мужчины перестали замечать
друг друга при встрече. И жены их тоже перестали
общаться; даже сталкиваясь нос к носу у входных
дверей, которые располагались на крыльце рядом,
они не говорили друг другу ни одного лишнего сло-
ва. У Буба были дочери, ровесницы моих сестер. Де-
вочки прекратили играть вместе; «купеческим доче-
рям» было не к лицу водиться с дочерьми ремеслен-
ника.
Несмотря на малолетство, я весьма критически
взирал на все это; «сливки общества» вызывали у
меня острую неприязнь.
Мой отец никогда не был настолько честолюбив,
чтобы мечтать о собственной лавочке. Он непости-
жимым образом был привязан к своей профессии.
Работа его была тяжелой: ему приходилось с по-
мощью тяжелого молотка и зубила методично нано-
сить насечки на металл. Отец был человеком при-
лежным: открывал свою мастерскую в семь утра, а в
семь вечера все еще обретался в ней. Он был дейст-
вительно солидным, безусловно, на него всегда мож-
но было положиться. Если он назначал срок, к кото-
рому будет готов заказ, заказчик мог в этом не со-
мневаться. Он никогда не обсчитывал клиентов;
честность его была просто бесподобной. До сих пор
помню такую историю, которая произвела на меня
самое сильное впечатление.
4 Эр«ст Ннкиш
49
Как-то в субботу мой отец куда-то отлучился из
мастерской, а моя мать в его отсутствие продала
клиенту деталь для машины — резец с насечкой —
за одну марку тридцать пфеннигов. Когда отец вер-
нулся, он определил, что это его изделие стоит толь-
ко одну марку двадцать пфеннигов. Мать вспомнила
покупателя: это был крестьянин из Лёпзингена —
деревни километрах в пяти от Нёрдлингена. Наутро
в воскресенье мой отец разбудил меня, чтобы взять
с собой в Лёпзинген. Переплата в десять пфеннигов
обеспокоила его настолько сильно, что он счел сво-
им долгом ехать за пять километров, чтобы лично
вернуть крестьянину эти малые деньги.
Честолюбие его проявлялось в том, чтобы делать
только добротные вещи. Он с гордостью на каждом
своем изделии ставил именное клеймо.
Юные годы моего отца были нелегкими. Мальчи-
ком ему пришлось пасти гусей; это занятие и про-
чие, подобные ему, не позволили ребенку посещать
школу регулярно. Он наслаждался школьными уро-
ками в общей сложности года два, не более. Его же-
лание стать слесарем не осуществилось, так как за
обучение требовалось заплатить несколько сот ма-
рок, которых не нашлось у его родителей. Так он и
сделался металлистом менее высокого разряда. Его
наставник взялся учить его бесплатно с условием,
что он пять лет отработает у него подмастерьем. Во
время учебы он очень сильно страдал из-за пробелов
в школьном образовании. Проявив недюжинную
энергию, он принялся заделывать бреши. Начал он с
упражнений в чистописании по прописям и на са-
мом деле выработал аккуратный, красивый почерк.
Точно так же он приложил старания, чтобы научить-
ся писать без орфографических ошибок, и в этом
преуспел тоже. Будучи подмастерьем, он — в соот-
ветствии с обычаем тех времен — отправился стран-
ствовать по свету. Он работал в Цюрихе, в Страс-
50
бурге, во многих немецких городах и, в конце кон-
цов, оказался в Нёрдлингене, где познакомился с
моей матерью.
Моя мать выросла в деревне, расположенной при-
мерно в двух часах пути от Нёрдлингена. Отец ее
был каменщиком, поэтому семья жила небогато. По-
сле окончания школы она стала работать в Нёрдлин-
гене служанкой.
Мать моя была женщиной необыкновенной: она
обладала ясным, острым умом, хорошей практиче-
ской сметкой и огромной энергией. Мой отец по ха-
рактеру был много мягче ее. Все, за что она прини-
малась, было абсолютно реальным делом. В семье
она главенствовала. Кроме меня она подарила жизнь
еще пяти девочкам. Несмотря на то что вся жизнь ее
прошла в напряженных трудах, она до самой смер-
ти — а умерла она в шестьдесят восемь лет — оста-
валась красивой женщиной; светлые золотистые во-
лосы украшали ее даже на смертном одре. Хотя в
народной школе она получила скудное образование,
она тянулась ко всему духовному; при всей своей тя-
желой ежедневной работе она выкраивала время
для чтения хороших книг, которые брала в город-
ской библиотеке, где были обширные фонды.
Местный патриотизм уроженцев Нёрдлингена на
протяжении еще долгих лет отравлял жизнь всем
приезжим. Новоприбывший считался «приехавшим
па готовенькое». Хотя мой отец и был владельцем
небольшого домика, его все же не считали полно-
правным нёрдлингенцем. К тому же он на протяже-
нии всей своей жизни так и не избавился полностью
от своего северонемецкого диалекта; это давало поч-
ву для слухов, что он родом из Пруссии, чего в Бава-
рии не рекомендовалось бы никому. Ему так и не
удалось завести по-настоящему дружеские отноше-
ния ни с одной из семей местных уроженцев. В об-
щем и целом можно сказать, что жили мы обособ-
51
ленно — как чужаки. Позднее отец получил ба-
варское гражданство, а также стал полноправным
гражданином Нёрдлингена. Таким образом он во-
шел в крут полноправных формально, но и после
этого его отношения с жителями города теплее не
стали.
В школе это неприязненное отношение к приез-
жим почувствовал на себе и я. Возможно, впрочем,
и некоторое своеволие, присущее мне, не способст-
вовало возникновению близких отношений с одно-
кашниками. У меня не было ни одного настоящего
друга; больше того, порой против меня дружно опол-
чались все сразу. Я вспоминаю, как часто шел в
школу с неспокойным сердцем, предвидя возмож-
ность стычек. Правда, неприязнь выражалась не
столько в открытых столкновениях, сколько в пако-
стях, творимых исподтишка, во всевозможных под-
лостях и злословии за спиной.
Тем больше манили меня к себе окрестности
Нёрдлингена. Риз — это большая котловина, кото-
рую образует горный массив Юра; диаметр ее со-
ставляет примерно двадцать километров. В доисто-
рические времена эта котловина была озером Риз.
Теперь здесь, на равнине, одна подле другой распо-
лагались богатые деревни. Небо и солнце в этих мес-
тах были яркими, почти как в южных странах. Горы
Юра поросли густыми лесами. От великолепных
хвойных боров в течение часа можно было дойти до
удивительных лиственных рощ. В этих лесах я чув-
ствовал себя как дома. Я часами бродил по уединен-
ным лесным дорогам среди могучих стволов деревь-
ев. Нередко после обеда я покидал родительский
дом и возвращался после таких странствий лишь
поздно вечером. Нашлось двое друзей, которые раз-
деляли мою любовь к таким путешествиям. И сего-
дня еще этот ландшафт, когда я подъезжаю к нему,
окрашивается для меня в теплые, душевные тона;
52
пробуждаются воспоминания юности, и чувство ста-
рой привязанности к этим вершинам и лесам ожива-
ет снова.
Мой отец очень хотел бы, чтобы я тоже стал ме-
таллистом и со временем унаследовал его дело.
У меня не было ни малейшей охоты к этому. К тому
же у меня напрочь отсутствовали даже малейшие
практические способности. Если я брал в руки моло-
ток, можно было сразу же биться об заклад, что я
попаду им себе по пальцу. Я не мог поработать с зу-
билом или с ножом без того, чтобы в итоге не расса-
дить себе руку. Даже если я брался за метлу, мой
отец в отчаянии восклицал: «И метлу-то он не умеет
держать по-человечески!». Возможно, я демонстра-
тивно преувеличивал свою неумелость от нелюбви
ко всем этим занятиям и представлялся большим
растяпой, чем был на самом деле. Но, конечно, не
приходилось сомневаться в том, что я был совер-
шенно неуклюжим. Отец нехотя принял решение
отправить меня учиться дальше. Разумеется, ему
пришлось поломать голову над тем, как он будет
оплачивать мое образование.
2
Когда мой отец покупал мастерскую, предыдущий
• •с хозяин обвел его вокруг пальца. Отец сильно
переплатил. Прошло время; предшественник отца
умер, но еще жива была его бездетная вдова. По
всей видимости, эту женщину терзала совесть. Что-
бы загладить несправедливость, она стала заботить-
ся обо мне; я с детства называл ее тетушкой, и она
относилась ко мне словно к собственному сыну.
Гели у меня дома намечался конфликт или что-то не
ладилось, я убегал к ней; она утешала меня или дава-
ла мне то, чего я страстно желал, но не мог получить
53
дома. Эта женщина всегда была готова прийти мне
на помощь и оказывала всяческую поддержку.
В городе были реальная школа и прогимназия.
Дома стали обсуждать, в какую из этих школ меня от-
дать. Здесь пришлось считаться с тиранией общест-
венного мнения, сила которого ничуть не уменьша-
лась от того, что законы его были неписаными. В каж-
дом из классов прогимназии насчитывалось не более
восьми-десяти человек. Это были дети высокопостав-
ленных чиновников, а также немногих городских вра-
чей, священников, чиновников окружного управле-
ния, асессоров и судей местного суда. Посылали своих
сыновей в прогимназию и два-три крупных городских
торговца. Учеников прогимназии в городе не любили
и дразнили «чокнутыми». Могли ли мои родители ри-
скнуть и доверить своего сына прогимназии? Они
раздумывали, не повредит ли это им, не будет ли это
расценено как дерзкий вызов обществу. Такое пред-
положение имело под собой все основания. Моим ро-
дителям принялся бы перемывать косточки весь го-
род, если бы они «так занеслись» со своим сыном. За-
писать меня в прогимназию они так и не отважились;
кроме того, они боялись, что учителя там будут плохо
обходиться со мной. И это опасение тоже было небез-
основательным. В прогимназию были приняты два
одаренных моих одноклассника — сын почтальона по
фамилии Эгг и сын мелкого торговца всякими тряпка-
ми, Хубель. Эгг был первым по всем предметам; этого
ему не прощали ни его одноклассники, ни его учителя.
Считалось непозволительной дерзостью, что он, не-
смотря на свое низкое происхождение, отважился вы-
делиться и посрамить сыновей из хорошего общества.
Учителя и одноклассники своими придирками и из-
девками довели бедного мальчика до отчаяния. На
третьем году учебы он, не вынеся постоянного психо-
логического давления, бросился под поезд. И не менее
способный сын торговца одеждой покинул прогимна-
54
зию, проучившись три года, поскольку тоже подвергся
бойкоту. Оба ученика стали жертвами той борьбы за
привилегии в области образования, которую энергич-
но вел слой богатых граждан.
К сожалению, я не стал протестовать против ре-
шения родителей, вызванного опасениями отца, и
таким образом упустил возможность пробиться во
враждебной среде, к которой меня так и подталки-
вал мой бойцовский характер. Я пошел в реальную
школу. Но даже то, что я посещал ее, настроило
обывателей против моих родителей. Сын ремеслен-
ника должен оставаться в своей мастерской — так
говорили в городе. Недружелюбие родителей пере-
далось детям, и я в реальной школе, так же как и во
времена обучения в народной школе, всегда нахо-
дился в напряженных отношениях с большинством
моих соучеников. Придирки, с которыми мне при-
шлось столкнуться, преследования, которым я под-
вергся, препятствия, которые мне чинились посто-
янно, злонамеренные доносы, с которыми приходи-
лось иметь дело на каждом шагу, — все это сделало
мое пребывание в реальной школе отвратительным,
и я решил сменить школу.
Моя тяга к чтению была безмерной, и я постарал-
ся обеспечить себя достаточным литературным ма-
териалом. Некоторое время я, как и многие мальчи-
ки моего поколения, бредил Карлом Маем. Когда я
приносил пиво подмастерьям, нанятым моим отцом,
они, как правило, давали мне за это пфенниг. Я со-
бирал эти пфенниги и накопил сумму, достаточную
для покупки у букиниста книги Карла Мая «Сатана
и Искариот». Затем я поочередно выменял на эту
книгу и прочитал остальные двадцать два тома Кар-
ла Мая, вышедшие на тот момент.
Меня сильно впечатлила Англо-бурская война,
разразившаяся в ту пору, что курьезным образом
привело к первой попытке заняться писательством.
55
Лет в двенадцать я, руководствуясь исключительно
своей фантазией, написал новеллу о бурах и даже
проиллюстрировал ее «портретами».
Тяжелим бременем на мои плечи легла та работа, к
которой меня привлекали родители по дому и в мастер-
ской. Каждую пятницу я должен был до полуночи по-
могать моему отцу: при закалке инструмента требовал-
ся помощник. Я всегда протестовал и устраивал сцепы
перед тем, как отец уводил меня в мастерскую. Тяготи-
ла меня и необходимость приглядывать за моими ма-
ленькими сестрами, это оскорбляло мою гордость.
Обременительным был для меня и воскресный
поход в церковь, на котором в мои юные годы не-
укоснительно настаивал отец. Я руками и ногами от-
бивался от этой обязанности и время от времени хо-
дил не в церковь, а около церкви. Как правило, после
этого на меня доносили доброжелатели из соседей.
Но вскоре я перестал отказываться от посещений
церкви. В предыдущем столетии благочестивые гра-
ждане Нёрдлингена учредили несколько фондов
поддержки для латинской школы. Существовали
beneficium scholae и beneficium mensae. Ученики, ко-
торые по решению магистрата получали beneficium
scholae, включались в состав церковного хора; каж-
дое воскресенье перед полуднем и после полудня
они пели в церкви, а регент выбирал из них тех, кто
будет отпевать покойных. Ученики-певчие, как
их называли, после богослужения получали в неде-
лю по двадцать пфеннигов; за участие в трех боль-
ших праздниках — Рождестве, Пасхе и Троицыном
дне — они получали по три марки двадцать пять
пфеннигов. Поскольку в прогимназии не находилось
достаточно учащихся, чтобы полностью удовлетво-
рить потребность в учениках-певчих, стипендии
фонда распространили и на реальную школу. Мой
отец ходатайствовал, чтобы я был удостоен bene-
ficium scholae, и его ходатайство было удовлетворе-
56
но. Я никоим образом не был осчастливлен этим,
поскольку пел плохо, а, стало быть, не мог рассчиты-
вать на завидную роль в хоре. Регент городского
хора с полным на то основанием столь низко оценил
мои певческие способности, что никогда не пригла-
шал меня петь во время похорон, что означало для
меня потерю «доходов».
Beneficium mensae обеспечивал ученикам-певцам,
которые были его удостоены, ежедневный обед в го-
родской больнице. На день святого Мартина* каж-
дый из мальчиков получал четверть гуся. Я уже не
могу вспомнить, по какой причине beneficium
mensae остался для меня недоступным: то ли мой
отец не походатайствовал, то ли сказалась низкая
оценка моих вокальных способностей регентом го-
родского хора; так или иначе, а моя кандидатура
была отклонена.
Наконец, я добился от своего отца, чтобы он забрал
меня из реальной школы и отдал в школу, готовящую к
поступлению в учительский институт. Класс, в кото-
рый я был определен, едва насчитывал шестнадцать че-
ловек. Это были в большинстве своем сыновья учите-
лей, священников и разбогатевших крестьян; город
Нёрдлинген был представлен здесь только двумя уче-
никами, не считая меня. Мое положение здесь было со-
вершенно иным, чем в реальной школе. С моими новы-
ми однокашниками вскоре установились самые сер-
дечные отношения, больше того, вскоре я стал здесь
заводилой во всем — ив хорошем, и в плохом. Там я в
первый раз встретился с Вильгельмом Пуффом, кото-
рый впоследствии стал поэтом и который по сей день
остается моим задушевным другом. По характеру он
< овершенно отличался от меня. Я был холодным, трез-
вомыслящим, деловитым, лишенным всякой патетики.
< )н, напротив, являл собой натуру художественную,
' Отмечается 11 ноября (прим. peg.).
57
артистическую. Он пребывал в плену высоких чувств и
опьяняющих образов. Однажды он подбил меня на ро-
мантический поступок. Мы долго гуляли с ним полосу,
славно поговорили по душам и достигли полного взаи-
мопонимания. Столь совершенная гармония в отноше-
ниях меж людьми впечатлила его до крайности. Он
предложил мне стать его кровным братом. Это показа-
лось мне несколько странным, но я не видел ни одной
причины, которая помешала бы пойти на такое. Мы об-
нажили свои правые руки, сделали на коже надрезы и
вкусили крови друг друга.
Мне пришло в голову основать корпорацию учени-
ков; это была затея, за которую могли сурово наказать.
Корпорация была основана, я стал президентом этого
ученического союза. По воскресеньям мы, «бурши»,
отправлялись в какую-нибудь деревню, арендовали в
деревенском трактире зал для танцев и устраивали в
нем пивную: требовали выкатить нам бочку пива, заку-
ривали длинные трубки и пели студенческие песни.
Мы раздобыли эспадрон, клинок которого наш распо-
рядитель, именуемый «фукс-мажором», всякий раз
украдкой выносил из города, спрятав в штанине. Вре-
менами мы и в самом деле вели себя достаточно раз-
нузданно. Инспектор подготовительного отделения,
главный проповедник Рабус, прознал про эти дела, но
повел себя по-человечески, проявив снисходитель-
ность. Один из моих товарищей по школе, мюнхенец,
квартировал у него. Через него Рабус передал мне, что
я должен немедленно распустить союз, чтобы учебная
коллегия не оказалась вынужденной официально вме-
шиваться и запрещать его. Я внял этому предостереже-
нию. Этот человек понял специфику моей натуры.
Именно в те годы я начал во всем сомневаться: это
были первые попытки мыслить самостоятельно. Учите-
ля чувствовали это и смотрели на меня с большим недо-
верием. Рабус однажды пригласил к себе мою мать и
рассказал о тех проблемах, которые я ему создаю.
58
Я, сказал он, человек неверующий, я — в пятнадцати-
летием возрасте — анархист и нигилист. Никто не мо-
жет знать, что еще из меня получится. Жизнь моя на-
верняка не пойдет по нормальной колее. Славный, доб-
рый человек! Бедная мать моя не знала, кто такие
анархисты и нигилисты. Она составила себе лишь
самое общее представление об этом — по газетам:
нигилисты — это тс, кто взрывает бомбы. У нее никак
не укладывалось в голове, что ее сын, которого она счи-
тала — на удивление! — послушным и благовоспитан-
ным, способен на такие дела.
Три года я провел в этой подготовительной школе,
а затем перевелся в учительскую семинарию в Альт-
дорфе у Нюрнберга — в тот городок, в котором бо-
лее трехсот лет тому назад провел свои универси-
тетские годы Валленштейн. Я ходил по тем старин-
ным зданиям, в которых бывал и он. В башне еще
существовал карцер, где он когда-то провел несколь-
ко дней. Еще можно было прочитать строки, кото-
рыми он увековечил себя, вырезав их на деревянной
стене.
Вскоре я вступил на тропу войны с директором
семинарии, педантичным математиком. Он каким-то
образом понял, что у меня есть дурная склонность к
ломке всяческих шаблонов и стереотипов. Кон-
фликт перешел в открытую форму в связи с совер-
шенно уникальным событием. Я любил литературу,
и это навело меня на ложную мысль, что я,
вероятно, прирожденный литератор. Я написал
революционную пьесу «Князь», являвшую собою
смесь из элементов «Эмилии Галотти» Лессинга, а
|.1кжс из шиллеровских «Разбойников» и «Коварст-
ва и любви».
Я был столь некритичен к своему произведению, что
предложил его для постановки в нюрнбергский «Ин-
। имный театр». Пьеса, разумеется, была отклонена, но
письмо, ставившее меня в известность об этом, было
59
получено директором, поскольку жили мы в интерна-
те. Название театра, напечатанное на конверте, возбу-
дило в нем любопытство. Интересно, что общего мо-
жет иметь семинарист с «Интимным театром», репута-
ция которого была весьма сомнительной? Здесь,
должно быть, крылась какая-то зловещая тайна. Он
взял на себя смелость вскрыть конверт и обнаружил,
на какую скользкую стезю я вступил. Недолго думая,
он распорядился, чтобы прецентор1 провел обыск в
моем письменном столе. Тут обнаружились листы ру-
кописи пьесы, а также дневники, на страницах кото-
рых моим учителям давались весьма нелестные харак-
теристики, и в довершение всего даже том Ницше.
К Ницше тогда относились с такой же опаской, какую
мог бы вызвать какой-нибудь порочный тип. Меня под-
вергли допросу; при этом я привел директора в край-
нее раздражение, поскольку не выказал ни малейшего
раскаяния, но дал понять, что считаю его узколобым
педантом. Этим я сильно уязвил его. Он направился по-
сле этого в классную комнату, пыхтя от злости, и крик-
нул мне на ходу, что я вообще не гожусь в учителя. Это
меня нисколько не задело, поскольку я был того же
мнения. Мое дело разбирал педагогический совет.
Среди наших наставников были два выдающихся учи-
теля. Один, Фритц, позднее ставший директором учи-
тельской семинарии в Кайзерслаутерне, преподавал
психологию и философию. Другим был учитель музы-
ки Вольфрум, который получил известность как ком-
позитор. Фритц до этого момента совсем не замечал
меня. Сейчас я привлек его внимание; он заинтересо-
вался мной и в один прекрасный день отвел в сторонку
для разговора. «Не сочтите за труд держать при себе
свои истинные мысли, — сказал он. — Отношения
здесь складываются довольно безрадостные. Директор
* Старший учитель, исполняющий роль воспитателя (прим,
пере в.}.
60
мало что смыслит в самостоятельных порывах души
своих учеников; не доводите дело до крайности. Если у
вас есть какие-то стремления, приходи те ко мне, я сде-
лаю то, что можно для вас сделать».
Учитель музыки до сих пор не скрывал неуважи-
тельного отношения ко мне, так как я, как бывалый
уже музыкант, постоянно халтурил на его уроках.
На десятом году моей жизни отец заставил меня
учиться игре на скрипке. Когда мне приходилось уп-
ражняться в одиночестве, я клал на пюпитр роман,
который и читал, беспорядочно водя смычком по
струнам, чтобы мой отец думал, что я выполняю
свой долг. В игре на фортепьяно и органе, которой
меня учили в подготовительной школе, я продвинул-
ся не больше, чем в игре на скрипке. Все попытки
Вольфрума добиться от меня какого-то прогресса в
исполнительском мастерстве наталкивались на мой
тайный саботаж.
Теперь Вольфрум полностью изменил свое отно-
шение ко мне. В нем было что-то гениальное, и эта
черта его, должно быть, как-то отозвалась на мою
неординарность. Он стал мне покровительствовать;
отныне было неважно, правильно я играю или фаль-
шивлю: он все мне прощал и выказывал ко мне без-
граничное расположение.
Директор вызвал меня и сообщил, что надо мной
нависла угроза исключения. Меня охватила злость,
и я сказал ему, что хочу покинуть учебное заведение
немедленно. Такого он не ждал; подобный поворот
дела поставил бы и его в неловкое положение. Воз-
ник бы сильный общественный резонанс, если бы
< тало известно, что учреждение, которое готовит
учителей, угрожает исключением старшекурснику
>а то, что он написал пьесу и читал Ницше. Дирек-
тор ответил, что не может отчислить меня, как несо-
вершеннолетнего, без согласия родителей. Я побе-
дил на почту и отбил телеграмму родителям, чтобы
61
они немедленно прислали согласие на отчисление.
Мои бедные родители испугались до смерти, однако
безотлагательно прислали телеграмму нужного мне
содержания. Она была получена директором, и я
был вызван к нему. Сцена разом переменилась на
противоположную. Директор просил меня остаться.
Он заверил меня, что предупреждение о возможном
отчислении останется устным, не будет записано в .
моем личном деле и, главное, никак не будет отра-
жено в выпускном свидетельстве. Я порядочно пото-
мил его, затягивая с ответом, и, наконец, заявил, что
согласен остаться в семинарии, хотя это и будет сто-
ить мне большого труда. Понятно, что дальнейшие
наши отношения были прохладными, но он оставил
меня в покое.
В общем и целом можно сказать, что школа дала
мне немного из того, что могло бы захватить мою
душу и привести се в движение. В силу этого я стал
«ленивым учеником». Мне надо было приложить не-
мало труда, чтобы приготовиться к урокам; часто я
не готовился намеренно. Увлекали меня только уро-
ки истории в подготовительной школе; а в семина-
рии прекрасный учитель Геккель — он дожил почти
до ста лет — прямо-таки вдохновил меня заниматься
историей.
Чем ленивее я занимался обязательными школь-
ными предметами, тем усерднее предавался самооб-
разованию. Выходя из семинарии, я уже хорошо
знал историю литературы. Я глубоко вник в класси-
ческую литературу; из современных литераторов
мне были особенно близки Герхарт Хауптман, Иб-
сен, Зудерман, Ведекинд и Хальбе. Не без некото-
рых внутренних конфликтов я освоил «Генеалогию
морали» и «Заратустру» Ницше.
Вооружившись духовно таким образом, я вышел
из школы в жизнь.
62
3
Год практики я провел по большей части в самом
Нёрдлингене. Там, кстати сказать, я нашел предан-
ного друга, который был вместе со мной в течение
многих лет. Его звали Вильгельм Пфост; ему легко
давались как языки, так и математика. Он интенсив-
но занимался лингвистическими дисциплинами, анг-
лийским, французским, латинским, греческим и ев-
рейским языками. И его талант в области создания
философских конструкций тоже был удивительным.
Это позволило мне упражняться в диалектике. Еже-
вечерне мы, ведя оживленную дискуссию, гуляли
вдоль рва, окружавшего город, иногда проходя этим
маршрутом по десять раз и более, и нередко возвра-
щались домой во втором часу ночи. Пфоста всю
жизнь преследовали несчастья. Он был сыном жес-
тянщика, чересчур зависимого от алкоголя; вероят-
но, этим объясняется то ужасное наследство, кото-
рое досталось Пфосту. Он был крайне неловок в
движениях, чрезвычайно нелюдим; у него рано об-
наружились симптомы ипохондрии и меланхолии;
однажды он после неудачной попытки самоубийства
был определен в сумасшедший дом. Вышел он отту-
да примерно через год. Я стал откровенно заботить-
ся о нем, и ему явно пошло на пользу, что я не ус-
матривал в его прошлом никаких оснований, чтобы
ограничивать наши отношения какими-то рамками.
11аши разговоры временами принимали мучитель-
ный оборот. Из-за неизлечимого психического неду-
га он впадал в хандру, после чего он начинал зани-
маться самоанализом. Он копался в себе, анализиро-
вал себя — и при этом трудно было не замечать
признаков раскола его сущности. Он всегда оставал-
ся глубокомысленным, мягким человеком — прият-
ным для меня и во многих отношениях обогатившим
меня духовно. Позднее он оказался в плену безум-
63
пых религиозных представлений; он сблизился с од-
ним швабским сектантом по фамилии Блюмхардт,
который, если я не ошибаюсь, занимался еще и зна-
харством. При Гитлере Пфост — после того как он
выразил свое отвращение к наступившим време-
нам — снова попал в сумасшедший дом и был там
убит.
Я хотел как можно быстрее отслужить в армии и
для этого в августе 1908 года записался вольноопре-
деляющимся в пехотный полк в Нойбурге-на-Дунае.
Мне полагалось отслужить год. Так как я страдал ас-
тигматической миопией, полковой врач сомневался,
призывать ли меня; в конце концов он решил, что
за год службы ничего особенного со мной не про-
изойдет. Статус военной службы в качестве вольно-
определяющегося, с добровольной записью на год,
предоставлял большое облегчение для людей интел-
лигентных и образованных, да к тому же успевших
почувствовать вкус привилегий. Одногодичник, на-
чиная обучение военному делу, должен был про-
жить в казарме около четырех недель, чтобы позна-
комиться с внутренним распорядком службы; потом
он получал разрешение жить вне казармы, снимая
для себя комнату. Он находился на полном само-
обеспечении, сам покупал себе форму, на которой
был отличительный знак — два шнура на погонах;
винтовку он брал в аренду за плату. Кроме того, к
нему приставлялся денщик, которому он должен
был выплачивать ежемесячное жалованье. Он нес
только военную службу, полностью освобождаясь от
всех работ по чистке и уборке. Из вольноопреде-
ляющихся одногодичников рекругировались офице-
ры запаса.
Одна из больших моих забот была о том, где я
возьму денег на этот год. Тетя Гейер поспешила
прийти на помощь и предоставила мне заём на тыся-
чу марок. Этой суммы мне едва хватило на экипи-
64
ровку, на комнату и питание. Мне пришлось жить
крайне экономно, чтобы обходиться самыми мелки-
ми суммами. В развлечениях одногодичников я не
участвовал. Я начал писать роман, поскольку все
еще пребывал в заблуждении, что имею некоторые
отношения с музами, и время от времени создавал
также творения в жанре эссе.
Военная служба была мне противна. Необходи-
мость стоять навытяжку вызывала у меня приступ
ненависти, а обязанность выполнять чужие приказы
приводила в бешенство. Я намеренно стремился
быть на плохом счету, чтобы никому не пришло в го-
лову возлагать на меня надежды как на солдата.
Я никогда не проявлял заботы об оружии и даже не-
сколько гордился тем, что не умею ни разобрать, ни
собрать затвор или почистить его. Я ни разу не ска-
тывал в скатку шинель или плащ-палатку, никогда
не укладывал ранец. Я не умел всего этого и не же-
лал этого уметь. Оглядываясь назад, я просто не
могу понять, как мне удалось при таком непрерыв-
ном саботаже благополучно закончить службу. Ко-
гда однажды какой-то лейтенант сказал мне, что из
меня уже готово пушечное мясо, я подумал: «Это мы
еще поглядим».
4
Два года я отработал, как было положено, в дерев-
нях Риза, а затем был приглашен учителем в Аугс-
бург. Достаточный досуг, который мне обеспечивала
служебная деятельность, я заполнял обстоятельной
научной работой.
С юных лет я — полагаю, что вправе заявить
так, — всегда был в оппозиции. Никогда я не демон-
стрировал ни малейших признаков догматического
ума. Я никогда не принимал на веру то, что говорили
S Эрнст Никит
65
мне учителя и священники; я всегда сомневался и
всегда всё ставил под вопрос; меня все время так и
подмывало иронизировать. К тому же я не выносил
патетики. Массовые общественные мероприятия с
праздничными речами и помпой уже не развлекали
и не веселили меня как прежде. Когда однажды я, в
соответствии со служебными предписаниями, дол-
жен был принять участие в мероприятиях, посвя-
щенных визиту в Аугсбург короля Баварии, я нашел
способ уклониться от этого; мне были противны тор-
жественные физиономии, наигранное воодушевле-
ние народа, театральность; актеры, которые изобра-
жали героев, были просто невыносимы. В общем, я
предпочитал драмы изучать по книгам, чем наблю-
дать их в виде уличных представлений. Социальные
процессы рано стали увлекать меня. Однако я вряд
ли могу сказать, что меня с самого начала особо при-
влекала политика. Я читал либеральные газеты, ра-
довался критике, которой подвергалось правительст-
во, и часто выражал недовольство, что этой критике
недостает перца.
Я отвергал церковь, и это способствовало моему
знакомству с людьми, которыми я очень дорожил.
Для детей тех родителей, которые покинули лоно
церкви, в Аугсбурге проводились внерелигиозные
занятия. Эти уроки давал доктор Эрнст Хорнеффер,
раз в неделю по вечерам приезжавший в Аугсбург
из Мюнхена. Хорнеффер прекрасно ориентировал-
ся в истории философии и в то же время был пре-
красным оратором, способным завладеть вниманием
публики. Целью его преподавания была забота о
развитии этических убеждений, которые он пытался
выводить из философских учений. Я часто присутст-
вовал на его уроках в качестве слушателя и познако-
мился с ним лично. В ту пору я еще всецело был
склонен к ученичеству, а потому не замечал, что ум
его — плоский и тяготеющий к патетике.
66
Хорнеффер совместно со своим братом Августом
издавал ежемесячный журнал «Незримый храм».
Он предложил мне писать для него статьи. Я напи-
сал две: одну на материале средневековой всемирной
истории, другую по проблемам, связанным с кресть-
янской войной в Германии. Только позднее я узнал,
что «Незримый храм» был журналом масонским.
Память моя хранит образы высокодуховных лю-
дей, сопровождающие меня на протяжении всей
жизни; именно им я в первую очередь благодарен за
то, что стал тем, кем стал. В сфере образования пер-
вым моим серьезным литературным потрясением
была философия Артура Шопенгауэра. Проработав
произведения Шопенгауэра, я начал обстоятельно
заниматься Фридрихом Ницше. Я навсегда избавил-
ся от всего того, что еще было во мне от склонности
к метафизике, от слабости, испытываемой к «запре-
дельным мирам».
Окрепло мое мужество, позволявшее принимать
все «несвоевременное» и не испытывать никакого
почтения ко всяческим идолам и кумирам. Вот толь-
ко книга «Так говорил Заратустра» так и осталась
для меня недоступной. Этот пророк, якобы устанав-
ливающий строгие законы, показался мне позером и
витией. Более всего меня захватила «Воля к власти».
В Канте я увидел настоящего, полноценного фи-
лософа. В сравнении с его благородным величием
Шопенгауэр и Ницше показались мне всего лишь
философствующими фельетонистами.
Наконец, я осмелился приступить к Гегелю. Впе-
чатление, которое оказала на мое мышление «Фено-
менология духа», было неизгладимым. «Философия
истории» предложила мне схему, в соответствии с
которой я интерпретировал все, происходившее в
мире.
Сильное влияние на меня оказал Ранке. На протя-
жении многих лет не проходило дня без чтения Ран-
67
ке; том его работ всегда лежал на моем письменном
столе. Мое внешнеполитическое мышление сформи-
ровалось под влиянием рассмотрения истории.
Столь же интенсивно, как труды Ранке, я изучал
и произведения Макиавелли. Благодаря ему я постиг
смысл понятия «политическое», что по сей день име-
ет для меня определяющее значение. Теоретические
выкладки этого ясного, трезвого и решительного
ума, сделанные на основе изображения фактическо-
го положения дел в политической сфере, с предель-
ной четкостью прочерчивают линию верного поли-
тического действия.
Наконец, я многим обязан Максу Веберу — чело-
веку, который соединил в себе универсальность
Ранке и трезвость Макиавелли, сиюминутный реа-
лизм с ясностью видения перспектив. Не так много
на свете ученых, статьи которых столь насыщены
материалом, сколь работы Вебера. Они напоминают
грузовые баржи. Но при этом самое великое заклю-
чается в умении управляться с таким изобилием ма-
териала, которое проявляется почти всегда; Вебер,
который зачастую кажется ломовым извозчиком с
перегруженной телегой, в действительности везде
остается королем, занятым грандиозным строитель-
ством. Он — суверенный ум, который творит, чер-
пая из изобилия; будучи великим князем учености,
он, несмотря на свою раннюю смерть и вопреки ей,
до сих пор обладает непревзойденной властью в
царстве наук. У Вебера был острый взгляд, позво-
лявший видеть реальные данности; у всех, кто про-
ходил его школу, приходило понимание важности
факта.
На двадцать шестом году жизнь свела меня с Кар-
лом Марксом. Его работа «18 брюмера» сразу же по-
зволила мне понять, насколько велик этот мысли-
тель. Чтение произведений Маркса привело меня к
социалистическому движению.
ВОЙНА И РЕВОЛЮЦИЯ
1
Еще во времена Французской революции на повест-
ку дня встал вопрос и о немецком буржуазном нацио-
нальном государстве. Однако в отличие от буржуазии
французской немецкая буржуазия оказалась неспо-
собной создать свое собственное национальное госу-
дарство революционным путем. Она поднялась ради
низвержения Наполеона, но, придя в движение, спо-
собствовала в немецких землях реставрации власти
прежних деспотических князей; она не прогнала их с
тронов, выступив заодно с Наполеоном, а вернула им
старые привилегии, которыми они обладали как главы
государств, и горько раскаялась в содеянном. Герман-
ский союз безжалостно подавил все буржуазные уст-
ремления к свободе и единству; того, кто стремился
создать свободно и единую немецкую империю, бур-
жуазное национальное государство, ждали жестокие
преследования.
Казалось бы, в 1848 году настал тот исторический
момент, когда немецкая буржуазия обрела приоритет-
ное положение — подобное тому, какое с 1789 года
имела буржуазия французская. Франкфуртское на-
циональное собрание не созывалось никакими властя-
ми, <i стало непосредственным результатом действий
немецкой буржуазии; его созыв произошел на основе
69
принципа суверенитета народа. Общеизвестно, одна-
ко, насколько постыдным образом Франкфуртское на-
циональное собрание потерпело крах. И на сей раз не-
мецкая буржуазия не набралась духа прогнать своих
князей и подавить правительства отдельных немецких
земель как опору реакции, которая поддерживала кня-
зей как глав отдельных немецких государств. Она не
создала никакой революционной армии, не создала
никакой собственной имперской бюрократии, не уч-
редила никакого имперского финансового управления
и не осуществила всех тех шагов, которые наделили бы
имперское правительство властью, позволявшей сов-
ладать со своевольными чудачествами отдельных зе-
мель. Следствием было то, что, спустя более или менее
короткое время, князья, правившие отдельными зем-
лями, и правительства земель перестали исполнять
волю Франкфуртского национального собрания. Пос-
кольку Франкфуртское национальное собрание и им-
перское правительство при проведении в жизнь своих
законов и предписаний вынуждены были опираться на
войска и бюрократию отдельных земель, правительст-
ва земель были вольны решать, в какой мере они будут
поддерживать имперские начинания, а в какой — не
будут. Кроме того, Франкфуртское национальное соб-
рание и имперское правительство не могли даже и по-
мыслить о том, чтобы дать достойный отпор вмеша-
тельствам во внутренние дела из-за рубежа. Жалкий
Северо-Германский союз был основан во время Вен-
ского конгресса; гарантами его существования стали
зарубежные державы. На основании международного
права они могли начать интервенцию в том случае,
если Конституция Германии будет изменена. Франк-
фуртскому национальному собранию следовало бы
иметь революционную армию, чтобы предотвратить
такие интервенции или дать им мощный отпор. Что
представляют собой вмешательства зарубежных стран
в такие дела, можно было наблюдать после роспуска
70
Франкфуртского национального собрания в 1849 году.
Пруссия продолжала считать своей миссией объедине-
ние Германии. Прусский король Фридрих Виль-
гельм IV на свой лад хотел завершить то дело, исполняя
которое, потерпело неудачу Франкфуртское нацио-
нальное собрание. В Ольмюце в 1850 году Россия и Ав-
стрия выставили Пруссии ультиматум: если Пруссия
не отказывается от исполнения своей «немецкой мис-
сии», Россия и Австрия объявляют ей войну.
Но объединения немцев уже было не остановить.
В той мере, в какой усиливалась немецкая буржуа-
зия и прогрессировала индустриализация Германии,
объединение немцев становилось неотвратимой не-
обходимостью. Немецкая буржуазия хотела иметь
свой замкнутый национальный рынок. Прусский
юнкер* Бисмарк понял это с предельной ясностью.
Немецкое объединение назревало с такой неизбеж-
ностью, что оно произошло бы в результате новой
буржуазной революции, если бы не было осуществ-
лено сверху. Бисмарк увидел в этом великий шанс,
открывшийся юнкерству и монархии Гогенцоллер-
нов. Если бы Гогенцоллерн и прусское юнкерство
построили собственную империю, они могли бы со-
хранить бразды правления в своих руках; в качестве
доверенных лиц буржуазии, пекущихся о ее интере-
сах, они бы могли и дальше осуществлять политиче-
скую власть. Итальянский пример показал, какие
преимущества может обрести монархия, сделавшись
блюстительницей буржуазных интересов. Противо-
действие извне Бисмарк намеревался устранить, ис-
пользуя дипломатическое искусство. Он убедил рус-
ского царя в том, что революционная опасность в
I (ентральной Европе будет неотвратимо возрастать,
если немецкая буржуазия не получит возможности
создать единое государство. Если бы такое единое
1 Дворянин-землевладелец (прим. peg.).
71
государство было создано Пруссией Гогенцоллер-
нов, это стало бы ручательством того, что единая
немецкая империя будет достаточно реакционной,
чтобы устранить всякую опасность революции. Соз-
данная Бисмарком немецкая империя вовсе не спо-
собствовала бы тому, чтобы дух революции дошел
до границ России; наоборот, она выступила бы в
роли дамбы, которая противостояла бы напору рево-
люционного духа.
Царь позволил себя убедить и обеспечил Бисмар-
ку свободу действий. Сопротивление Австрии и
Франции Бисмарк сломил силой оружия. Так война
стала повивальной бабкой новой Германской импе-
рии. Не народные трибуны стояли у ее колыбели, а
победоносные генералы. Немецкая буржуазия была
настолько счастлива от объединения, что отказалась
от всех своих притязаний на свободу. Новая импер-
ская конституция вовсе не была перечнем основопо-
лагающих прав; она отдавала всю власть в руки
императора и канцлера; она основывалась не на во-
леизъявлении народа, а на договоре между вступив-
шими в федеративные отношения князьями. Бис-
марк обманул немецкую буржуазию, пообещав ей
собственное национальное государство; из рук Бис-
марка она получила уродца-подменыша — поме-
щичье бюрократическое государство, которое для
украшения и для отвода глаз было расписано неко-
торыми буржуазными парламентскими орнамента-
ми, долженствующими символизировать националь-
ное государство. Империя Бисмарка была самым
плохим решением немецкого вопроса, какое только
можно было помыслить. Оно было скроено с огляд-
кой только лишь на европейский горизонт, за кото-
рый прусский юнкер Бисмарк никогда не загляды-
вал. Однако для граждан с основанием Империи
открылись горизонты всемирные. Началась эпоха
империализма, до уровня которой Германская импе-
72
рия с ее помещичье-монархической конституцией
уже не дотягивала. После 1871 года Бисмарку уже
ничего не удавалось; это было подтверждением
тому, что он не открыл немецкой буржуазии дорогу
в будущее, а всего лишь использовал последнюю
возможность, которую еще предлагало прошлое. Ко-
гда Бисмарк в 1890 году сошел со сцены, он был уже
совершенно бессильным.
В период между 1890 и 1914 годами доминировало
отчаянное стремление продолжать, вопреки логике
исторического развития, такое существование, для
которого в новых отношениях уже не было никаких
условий. С началом нового века буржуазия почувст-
вовала это. Империя, которая не была националь-
ным государством, не давала буржуазии возможно-
сти удовлетворять тем политическим требованиям,
которые выдвигала империалистическая ситуация.
Однако немецкая буржуазия не могла решиться на
перестройку устаревшего здания Империи. Ведь в
Германии ни разу не произошло еще революцион-
ного прорыва.
Когда в 1914 году разразилась война, немецкая
буржуазия вздохнула с облегчением: война должна
была вынудить к тому преобразованию Империи,
для которого у немецкой буржуазии не хватало соб-
ственных сил. Война была спасительным выходом,
путем к желанной свободе, той плавильной печью, в
которой административно-бюрократическая Импе-
рия будет переплавлена в подлинное буржуазное на-
циональное государство. Только так можно понять
ту страстность, с которой отправлялась на войну
буржуазная молодежь; только так можно было по-
нять то воодушевление, с которой немецкая буржуа-
П1Я вообще приветствовала начало войны и одобря-
ла ее. Так как у нее не было собственных сил, чтобы
приспособить Империю к требованиям современ-
ной эпохи, она все свои надежды возлагала на аван-
73
пору, в которую очертя голову ввязалось админист-
ративно-бюрократическое государство, его импера-
тор и его генералы, и которая могла закончиться
только грандиозной исторической катастрофой.
2
С середины июля 1914 года я был в Нёрдлингене в
гостях у своих родителей. В конце июня было совер-
шено покушение на австрийского эрцгерцога Фер-
динанда. Я почти физически ощущал обострение по-
литической обстановки, наэлектризованность атмо-
сферы и не сомневался, что начнется война. Моя
мать была очень озабочена моим пессимистическим
прогнозом.
Помнится, 25 июля я попрощался со своими родите-
лями, которые считали, что я черес'гур тороплюсь с
возвращением в Аугсбург, так как все еще не желали
верить в серьезность положения. Я хотел привести в
порядок свои дела в Аугсбурге, чтобы мобилизация не
застала меня врасплох. В конце июля были предъявле-
ны ультиматумы, и гроза, которая собиралась уже на
протяжении многих лет, разразилась. Духовное
состояние немецкого народа было достаточно приме-
чательным. В общем и целом все чувствовали, ч то даль-
ше так продолжаться уже не может. Крупные импе-
риалистические притязания, которые демонстрирова-
ла немецкая политика, в достаточной степени не были
подкреплены запасами сырья и не соответствовали
размерам территории страны. Немецкая политика на
протяжении многих лет была дилетантской; всякий ин-
стинктивно чувствовал, что судьба немцев оказалась в
руках, в высшей степени ненадежных. Появилась под-
спудная надежда разом избавиться от всех этих проти-
воречий и неурядиц — взяться за оружие и одним уда-
ром разрубить гордиев узел. Томас Манн в своей книге
74
«Волшебная гора» изобразил это состояние души; его
герой Ханс Касторп, охваченный тоской, испытывает
страстное желание избавиться от своего туберкулеза,
окунувшись в стальную купель. Признаком всеобщего
недовольства существующим положением были те на-
дежды, которые в те дни возлагали на немецкое моло-
дежное движение. Возник туристический союз «Ван-
дерфогель» («Перелетная птица»), появилось «Свобод-
ное немецкое движение»; внутри партий возникали
новые группы, которые называли себя молодыми либе-
ралами, молодыми демократами, молодыми социали-
стами. Эта «прорвавшаяся молодежь» сплошь и рядом
претендовала на право сказать новое слово. И все были
готовы предоставить ей такое право, всячески способ-
ствовали этому, ободряли ее, чего-то от нее ожидая.
И молодежь возгордилась, представляя себя в роли
спасительницы, которой должны быть вручены бразды
правления Германией. Старшее поколение, на пред-
ставителей которого стали смотреть, как всего лишь на
предшественников новой молодежи, чувствовало, как
приближается его банкротство. Оно впало в отчаяние,
при котором все были готовы принять любую по-
мощь — без разбора, откуда бы она ни исходила, кто бы
ее ни предлагал; все были готовы ухватиться за соло-
минку. Глядя на то, как чувствовала себя в этих услови-
ях молодежь, все как-то успокаивались: молодежь еще
оставалась верившей в себя силой, а потому хотелось
отдать себя в распоряжение этой силе. Растерянное
буржуазное общество Германии вступило на стадию,
на которой оно принялось искать спасителя. В этой
роли и виделась молодежь.
Уже Ибсен изобразил такой взгляд на вещи и чувст-
ва подобного рода в пьесе «Столпы общества». Размах
молодежного движения накануне 1914 года был пер-
вым признаком приближающегося заката немецкого
народа. Ведь дело молодежи — следовать за взрослы-
ми, учиться, созревать. Там, где молодежь принципи-
75
ально выбирают в вожди, все встает с ног на голову, и
нет ничего удивительного в том, что все кончается хао-
сом. Забывают, что молодость — это всего лишь естест-
венная стадия развития, а вовсе не какая-то возвышен-
ная общественная категория и уж подавно не какая-то
заслуга, не приоритетный принцип. Есть глубокий
смысл в том, что считалось само собой разумеющимся
в Древней Спарте, — почтительно вставать перед каж-
дым седовласым старцем, а также в том, что сенаты
всех великих в политическом отношении народов со-
стояли исключительно из старцев, которые достиг-
ли — как минимум — шестидесятилетнего возраста.
Эта-то молодежь и усмотрела в разразившейся вой-
не великий шанс для себя. Было что-то глубоко непри-
личное и даже кощунственное в том, с каким вооду-
шевлением, с какими радостью и облегчением было
воспринято в Германии объявление ей войны соседни-
ми народами. Все выглядело так, будто кончился ка-
кой-то кошмар, будто открылась дверь, запертая доны-
не, будто было удовлетворено давнее страстное жела-
ние. На железнодорожных вагонах и на стенах домов
заносчиво писали: «Здесь продолжается прием даль-
нейших объявлений войны». Слышались рифмован-
ные лозунги: «Каждый выстрел — один русский, каж-
дый удар — один француз, каждый пинок — один бри-
танец». Женщины и девушки стекались толпами,
чтобы украсить цветами уходящие в поход войска. Не-
виданное опьянение охватило едва ли не всех поголов-
но. Все вели себя так, будто происходил какой-то
праздник, так, словно немцы по причине своей полной
непобедимости уже в самое ближайшее время триум-
фально вернутся с поля боя. Это настроение, возобла-
давшее в тот стихийный, бессознательный миг, выра-
зил экстренный выпуск газеты «Локальанцайгер»
(«Местный вестник»). Там было напечатано: «Пришел
священный час, когда, наконец, началась давно и стра-
стно ожидаемая война, и, охваченные счастьем, мы
76
приветствуем судьбу, которая теперь ожидает немец-
кий народ». Уже несколько часов спустя были пред-
приняты усилия, чтобы предать забвению столь раз-
нузданное изъявление воинственных страстей: номер
газеты со статьей, написанной со всем энтузиазмом,
был конфискован. В рейхстаге канцлер Бетман-Холь-
вег презрительно отзывался о договорах между Прус-
сией-Германией и другими государствами с целью
обеспечения нейтралитета Бельгии; он употреблял при
этом имевшее тяжкие последствия выражение «клоч-
ки бумаги», эти договоры, по его словам, нужно было
разорвать, следуя правилу «Нужда клятв не держит».
Никто ему не возразил; каждый согласился с этими
словами. И социал-демократия не смогла ос таться в
стороне от взбудораженного общественного мнения.
Она уже давно подпала под империалистическое влия-
ние. Кальвер и Шиппель уже давно одобряли немец-
кую колониальную политику. Председатель партии
Герман Мюллер был в кри тические июльские дни в Па-
риже; там ему дали понять, что Второй интернационал
ожидает от немецкой социал-демократии резкого вы-
ступления против кайзеровской политики, ориентиро-
ванной на войну. Но ожидания Второго интернациона-
ла не оправдались. Социал-демократическая фракция
в рейхстаге при голосовании одобрила военные креди-
ты и образовала единый фронт со своей буржуазией.
Только позднее немногие депутаты от социал-демокра-
тии, прежде всего Карл Либкнехт, выступили против
одобрения военных кредитов.
На третий день мобилизации я был приписан к
Третьему резервному пехотному полку в Аугсбурге.
Я хладнокровно воспринимал происходящее. Я с пу-
гающей ясностью понимал, что эта война должна быть
проиграна, и с глубокой печалью взирал на то опьяне-
ние, которым было охвачено население. Опьянение
это порождалось чисто субъективными переживания-
ми. Люди чувствовали себя настолько сильными, что
77
собирались с легкостью перевернуть вверх дном весь
мир. Но такое субъективное ощущение собственной
силы обманчиво: при столкновении с реальными веща-
ми обнаруживаются ущербность и слабость. Там, где
для осуществления какого-то дела требуется опьяне-
ние, всегда есть повод быть недоверчивым.
Меня определили в унтер-офицеры и направили на
склад ведать оружием. Так как я был очень занят разда-
чей оружия и боеприпасов, то не успел пройти в срок
медосмотр. За несколько часов до выступления полка в
поход это упущение было обнаружено, и мне приказа-
ли явиться к батальонному врачу. Тот знал меня (он
был врачом, который раньше ведал военнослужащими
запаса), и ему было известно о моем плохом зрении. Он
тут же заявил, что люди нужны и в тылу, признав
меня годным к гарнизонной службе, но не к фронту.
После выступления моего полка в поход я был припи-
сан к Аугсбургскому батальону запаса, в котором мне
надлежало проводить обучение новобранцев.
Когда пришли первые известия о проигранной бит-
ве на Марне, я отважился в разговоре с унтер-офице-
рами роты выразить свое критическое понимание во-
енного положения. Возможно, так сказали, мы и имели
бы шансы, если бы война была скоротечной. Но теперь
все оказалось под угрозой краха. Немцы напрягли все
свои силы и взорвали свою бомбу, но эффект, которого
ожидали от этого взрыва, достигнут не был. Время ра-
ботает на наших противников, сказал я, а вот мы кон-
чим плохо. На меня стали смотреть косо — как на пора-
женца и пессимиста.
Весной 1915 года был сформирован по/ik ландштур-
ма, ополченцы которого должны были взять на себя ох-
рану русских заключенных в лагерях Лехфельд и Пух-
хайм около Мюнхена. Я был откомандирован туда и
прибыл в Пуххайм. Там меня использовали в качестве
писаря, а некоторое время спустя я стал фельдфебе-
лем, приняв роту. Я жил за пределами лагеря, худо-бед-
78
но нес свою службу, с интересом наблюдал за поведе-
нием военнопленных, часто ездил в Мюнхен и стал чи-
тать книги, посвященные экономике.
Между этими делами в марте 1915 года я женился, и
моя молодая жена жила у меня в Пуххайме. В это время
произошел несчастный случай, который произвел на
меня очень сильное впечатление. В январе 1916 года мы
в воскресенье вечером смотрели в Мюнхенском ка-
мерном театре «Любовный напиток» Ведекинда. По-
сле спектакля мы вышли и стали переходить улицу. Мы
пропустили трамвай и сразу же, едва он проехал, стали
переходить через пути, не замечая, что и с другой сто-
роны приближается трамвайный поезд. Я перескочил
через рельсы и потянул за собою мою жену, но она
была ближе к подъезжающему трамваю, чем я; он за-
цепил ее и повалил на землю. Я бежал рядом с трамва-
ем и кричал: «Остановитесь же!». По дороге покати-
лось что-то круглое. Я испугался, что это — голова моей
жены. Позднее выяснилось, что это, к счастью, была
всего лишь ее шляпка. Трамвай остановился, я загля-
нул под него, но увидел только сапожок жены. Вагоно-
вожатый медленно сдал назад. Моя жена тут же вско-
чила на ноги и упала в мои объятья, от попадания под
колеса ее спасла поперечная штанга. Ее одежда была
вся разорвана, лицо и волосы в крови. Среди пассажи-
ров оказался врач, который сопроводил нас в соседний
дом, чтобы осмотреть мою жену. Бедро, за которое ее
зацепил трамвай, сильно вспухло. Меха, в которых она
была, смягчили удар при падении. Врач перевязал
раны. Хозяйка квартиры дала нам пальто из грубой
шерсти, и мы в таком виде поехали назад, в Пуххайм.
В дальнейшем этот несчастный случай не имел послед-
ствий для здоровья моей жены.
В феврале 1917 года я узнал из приказа по полку,
что меня увольняют и направляют в Аугсбург, по-
скольку город нуждается во мне как в учителе.
Я продолжил там свою деятельность.
79
Войну и все прочее в жизни общества, успешно уча-
ствовать в чем мне не удалось, я рассматривал как про-
явления буржуазного духа; я чувствовал, что уже с дав-
них пор нахожусь в оппозиции к нему. Поэтому для
меня было совершенно естественно примкнуть к рабо-
чему движению. Конечно, это произошло не без тяже-
лого внутреннего конфликта. Ведь я знал, что вся сущ-
ность моя заключается в протесте. Я никогда не был ре-
лигиозным, никогда не был христианином — и все же я
был прирожденным «протестантом». В католицизме я
видел духовный мир, догматическая природа которого
претила мне. Меня приводил прямо-таки в исступле-
ние тот способ, каким мышление там загонялось в
жесткую колею, тот способ, с помощью которого неза-
метно навязывали обязанность верить строго опреде-
ленным образом. Я видел в католицизме сумму искус-
ственно защищаемых и освящаемых ценностей и
представлений, привилегированный статус которых
возмущал мой дух, предрасположенный к дерзостным
исканиям и приключениям. Я снова и снова задавал
себе вопросы: «А не есть ли социал-демократия своего
рода светская католическая церковь? Не попадают ли
и в ней люди в путаницу догм, в плен к непоколебимым
тезисам, которые надлежит заучивать; не навязывает-
ся ли им строго определенная вера? Смогу ли я на са-
мом деле выдержать членство в социал-демократиче-
ской партии?».
Но разве же социал-демократия не была партией ре-
волюционной? Отношения, сложившиеся в Германии,
просто вопили о необходимости революции. Эта напо-
ловину монархическая, наполовину буржуазная Гер-
мания катилась к катастрофе: это было время грядуще-
го переворота, который разрушит традиционный фун-
дамент и заложит новый. Всеми фибрами своей души я
жаждал революционной бури. Поскольку я тогда еще
пребывал во власти заблуждения, что социал-демокра-
тия — это революционная партия, я поборол в себе все
80
сомнения, которые пробудила во мне ее догматиче-
ски-католическая сущность. В октябре 1917 года я всту-
пил в ее ряды.
3
Русская революция 1917 года, как казалось вначале,
приведет к ослаблению военной мощи Антанты. Цар-
ская Россия, собственно, не могла рассматриваться как
равноценный член коалиции наряду с Францией и Анг-
лией. Она играла роль империи варваров, которую ци-
вилизованные страны одарили своей дружбой, чтобы
заполучить в свои руки массы ее подданных — в каче-
стве легионеров, как вспомогательные войска. Рус-
ский паровой каток всегда рассматривался француза-
ми как инструмент для уничтожения, направленный
против соседей — немцев.
Но этот паровой каток в ходе войны работал не со-
всем так, как на то надеялись во Франции и в Англии.
В Петербурге возникло смутное ощущение, что либе-
ральные и демократические собратья по коалиции, не-
смотря на все заверения в нерушимом братстве по ору-
жию, в глубине души вынашивают злобные замыслы,
направленные против царской Империи. Разве Англия
и Франция не извлекли бы пользу из того, что немец-
кие и русские «варвары» пустили бы кровь друг другу?
Таким образом, при царском дворе возникло желание
своевременно заключить договор с Германией; если
бы такой договор был заключен, удалось бы спасти и
царизм, и монархию Гогенцоллернов. Когда в Париже
и Лондоне узнали о таких изменнических замыслах
русских, буржуазных политиков России двинули на
свержение царизма. В марте 1917 года они приступили
к делу. На свет появилась буржуазная Россия.
Однако класс буржуазии в России был чересчур сла-
бым. Он мог бы утвердить свои позиции,в противовес
U Эракгг Никкш
81
чудовищно огромным массам крестьян, если бы опер-
ся на французские или английские штыки, и в то же
время получил бы обильные займы из-за границы. Он
просто не имел права бояться попадания в долговую за-
висимость. Естественно, что таким образом зарубеж-
ные спонсоры поставили бы российскую экономику
под свой контроль и Россия вследствие этого попала бы
в поли тическую зависимость. Буржуазные политики в
Петербурге решились принять на себя такую ответст-
венность. Прежде всего, им пришлось возвращать Рос-
сию в ряды единого фронта Антанты, противостоявше-
го центрально-европейским державам. Они и постара-
лись сделать это. Казалось, все идет к тому, что Россия
станет либерально-демократической республикой и
примет соответствующую конституцию, согласно ко-
торой будет принадлежать к числу либеральных и де-
мократических держав Европы.
Однако русские крестьяне не позволили попотче-
вать себя буржуазно-либеральными принципами. Они
хотели получить землю без возмещения ее стоимости
прежним владельцам. Пойти на такой шаг буржуазное
правительство России не решилось; частную собствен-
ность оно считало священной. Это и был тот пункт, с
которого начали свою деятельность большевики. Они
привлекли на свою сторону крестьян, посулив им, что
без всяких колебаний и раздумий отнимут землю у их
господ. В большевистской революции октября
1917 года буржуазная Россия погибла.’Ленин не согла-
сился с тем, чтобы Россия и далее служила оружием
для западных держав. Он откликнулся на страстное
желание мира, которое проявляли крестьяне. Так Рос-
сия выпала из единого фронта союзников. Поскольку
русский крах позволил немецким войскам дальше про-
двинуться в глубь России и обеспечить себя продукта-
ми русского сельского хозяйства, это даже усилило не-
мецкие позиции. Но лишь ненадолго. Психологиче-
ские последствия большевистской революции были
82
столь велики, что они быстро свели на нет ту выгоду,
которую Германия хотела извлечь из нее. Большевист-
ские призывы к миру неожиданно нашли отклик в не-
мецких душах. Немецкая буржуазия была сыта войной
по горло; она поняла, что полк помещиков-юнкеров не
сможет завоевать для нее победу и что она избежит ка-
тастрофы лишь в том случае, если своевременно за-
ключит не особенно дорогостоящий мир. Возненави-
дели войну и рабочие. Социал-демократия, которая в
1914 году выступала в союзе с помещичьим правитель-
ством и империалистической буржуазией, постепенно
теряла приверженцев; рабочий класс бунтовал против
тех, кто проголосовал за военные кредиты; он втайне
желал поражения своему правительству. Русская рево-
люция зажгла в пролетарских сердцах желание совер-
шить революцию немецкую. Так революционная Рос-
сия оказала разлагающее влияние на Германию. Бое-
вой дух немецких войск иссяк, появилось желание
покончить с войной, так же как это сделали русские.
На немецком фронте, так же как и в тылу, на немецкой
родине, раздавались громкие призывы к миру. Немец-
кий крах 1918 года психологически был подготовлен
русской революцией, которая непосредственно спо-
собствовала ему. Сила воздействия русского примера
проявлялась в особенности в том, что повсюду на
фронте, как и в тылу, на родине, стали возникать сове-
ты. Такое формирование советов не направлялось и не
организовывалось из какого-то центра; они возникали
сами по себе, потому что того требовала ситуация;
люди смотрели на происходящие в России процессы и
убеждались, что принцип власти советов своевреме-
нен. Таким образом, немецкий крах произошел чуть ли
не автоматически, сам собой — под сенью большевист-
ской революции. Учитывая это, можно утверждать, что
под влиянием революции большевиков Германия со-
зрела для поражения. Когда Германия потерпела ката-
строфу, парадоксальным образом оказалось, что боль-
83
шевистская революция принесла ей неожиданную
пользу. Ничто не помешало бы западным победителям
оккупировать Германию и наводнить ее своими вой-
сками. Немецкие войска были уже не в состоянии ока-
зывать сопротивление. Но в этот момент государствен-
ные мужи в Париже, Лондоне и Вашингтоне испуга-
лись того, что Германия в отчаянии своем бросится на
шею большевистской России. Происходили события,
заслуживающие того, чтобы серьезно призадуматься
над ними: даже французские и английские солдаты
подпадали под магическое влияние большевистских
идеалов. Стоило ли подвергать опасности английские,
французские и американские войска, посылая их на
землю зараженной большевиками Германии, где они
вполне могли «подхватить инфекцию»? А вот если не-
медленно заключить перемирие и вскоре после него
подписать с Германией договор о мире, если не дово-
дить немецкую буржуазию до отчаяния, то Германия
смогла бы примкнуть к кругу буржуазных держав и
следовать буржуазным принципам; да, а в конечном
итоге из нее можно было бы даже создать буржуазный
оборонительный вал против большевизма.
Следуя этой логике, и принялись действовать. Ок-
купировать Германию не стали. Условия мира для
Германии были вполне приемлемыми — их можно
было перенести. В немецкую экономику вложили
деньги, а договор, который был подписан в Локарно
немецким гражданином Штреземаном, включил
Германию в большой антибольшевистский всемир-
ный фронт.
4
Осенью 1918 года в Аугсбурге, как и по всей
Германской империи, свирепствовала тяжелая эпи-
демия гриппа. У меня появилось время, чтобы за-
84
ниматься исключительно редакционной работой в
социал-демократической «Швабской народной газе-
те», — школы были закрыты, и я вследствие этого
был освобожден от исполнения моих профессио-
нальных обязанностей. Я имел обыкновение уже в
шесть утра приходить в редакцию и постепенно все
больше и больше брал в свои руки руководство по-
литической линией газеты.
8 ноября, в половине седьмого утра, в помещение
редакции, где я сидел в одиночестве, вошел ун-
тер-офицер Третьего пехотного Аугсбургского пол-
ка. В прошлом он был функционером профсоюза ра-
бочих-металлистов. Фамилия его была Бауэр. Он
сказал мне, что накануне Эйснер провозгласил в
Мюнхене республику и захватил власть, а король
бежал. Солдаты уже прозаседали всю ночь напро-
лет, намереваясь сформировать солдатские советы.
Срочно требовалось, чтобы какой-нибудь человек из
партии отправился в казармы, но не только для того,
чтобы просто принимать участие в совещаниях сол-
дат, а и для того, чтобы взять на себя руководство
ими. Я обещал ему, что немедленно свяжусь с пар-
тийными руководителями. Я сразу же позвонил Си-
мону, главному редактору газеты и председателю
Аугсбургской организации Социал-демократической
партии, а также Вернталеру, председателю Союза
рабочих-металлистов. Они не обнаружили особого
желания вмешиваться в происходящее и заявили,
что не стоит спешить и поступать опрометчиво.
В восемь часов Симон в редакции все еще не поя-
вился. Бауэр еще раз пришел из казармы и очень на-
стаивал, чтобы партия кого-то туда направила. Весь
эффект от моих телефонных звонков свелся к тому,
что руководители партии и руководители профсою-
за установили связь между собой и стали обме-
ниваться мнениями. При этом я был удивлен, на-
сколько эти люди, имевшие репутацию «революцио-
85
неров», были осторожны, осмотрительны и даже
трусоваты. Они всячески увиливали, тянули с реше-
нием, хотели дождаться директив из Мюнхена, но
ни один не отваживался войти в казармы, потому
что никто не мог знать, что его там ждет. Я был еще
слишком молод, чтобы проявлять такую осмотри-
тельность и сдержанность, и настаивал на том, что-
бы приглашение солдат не осталось без ответа. Ста-
рые господа ловко выпутались из затруднительного
положения, отправив меня, самого молодого, в ка-
зармы для разведки ситуации, несмотря на мои воз-
ражения.
Так вышло, что я отправился в казармы пехотин-
цев. Часовые без задержки пропустили меня; я был
препровожден в столовую, где вели переговоры из-
бранные солдатами представители. Я сказал не-
сколько слов общеполитического содержания, пред-
ложил далее солдатам избрать временный совет сол-
датских депутатов и убедительно попросил их
поддерживать самый тесный контакт с руковод-
ством Социал-демократической партии. Одним из
членов солдатского совета был доктор Эдуард Брен-
нер, в ту пору унтер-офицер, позднее ректор Эрлан-
генского университета и государственный секретарь
в Министерстве культуры Баварии. Когда началось
обсуждение, меня попросили выйти из зала. За
дверью меня ждал майор с поручением от команди-
ра дивизии с просьбой посетить его. Я согласился и
отправился вместе с майором к командиру дивизии,
барону фон Хёсслину. Хёсслин сказал мне, что ему
известно о произошедшем в Мюнхене; сейчас зада-
ча состоит в том, чтобы поддерживать в Аугсбурге
спокойствие и порядок, предотвращая эксцессы. Он
спросил меня, что я предложу ему для достижения
этих целей. Я ответил, что ему следует немедленно
отдать приказ по гарнизону, в соответствии с кото-
рым стоявшие в городе три полка — пехотный, кава-
86
лерийский и артиллерийский — должны прибыть
после обеда во двор пехотных казарм. Тогда я вы-
ступлю перед солдатами с речью. Хёсслин согласил-
ся и прямо в моем присутствии написал такой при-
каз. Было понятно, что со стороны военных не сле-
дует ожидать никакого сопротивления. Полки после
обеда пришли строем, я сказал политическую речь,
предложил, чтобы и кавалерийский, и артиллерий-
ский полки тоже выбрали советы солдатских депута-
тов и пока исполняли приказы только этих советов.
Партии я предложил провести вечером массовое
собрание. Председатель партийной организации
сомневался, надо ли это делать, и обосновал свои ко-
лебания отговоркой, что не может обеспечить это
собрание надлежащими пропагандистскими мате-
риалами. Я выразил мнение, что в сложившейся на-
пряженной атмосфере этого вовсе и не требуется;
достаточно распространить листовки на больших
предприятиях — и соберется полный зал. Не без со-
противления, но моему пред\ожению последовали.
Зал, где происходило собрание, был набит битком.
Я сделал сообщение о событиях, произошедших за
день, и предложил собравшимся также избрать вре-
менный совет рабочих депутатов. Это произошло.
Тем временем были сформированы и советы солдат-
ских депутатов. После собрания объединенный со-
вет рабочих и солдатских депутатов собрался на
свое учредительное заседание в ратуше. Я был из-
бран его председателем. На следующий день с ран-
него утра на афишных тумбах и стенах домов были
расклеены плакаты, в которых гражданам сообща-
лось о повороте событий. Как выяснилось, населе-
ние в общем и целом еще не подозревало о проис-
ходящем. Утром 9 ноября я провел консультации с
руководителями буржуазных партий. Бросалось в
глаза, сколь неохотно они вникают в новое положе-
ние вещей. Вождь либералов, доктор Пий Дирр, ди-
87
ректор городской библиотеки в Аугсбурге, заявил,
что революция еще не победила. Пока нет никаких
известий из Берлина, имперское правительство и
кайзер продолжают исполнять свои обязанности.
Если революционные процессы ограничатся только
Мюнхеном и Аугсбургом, «я останусь у разбитого
корыта». Я усомнился в его политическом чутье и
возразил ему, что при существующих обстоятельст-
вах не надо быть большим мудрецом, чтобы предви-
деть неизбежность переворота. Я добавил, что не
особенно удивлен той позицией, которую он занял.
Мне было известно, что во время войны он работал
в бельгийских архивах и, хитроумно толкуя акты,
доказывал, что Бельгия сама виновата в немецком
нападении на нее. Я заявил, что человек, который
злоупотребил своими научными способностями
ради оправдания скверного дела, не может иметь
никакого политического авторитета. Дирр сильно
разволновался, он принялся убеждать меня, что пуб-
ликация им актов из архива не повредила истине, а
была безукоризненно чистой затеей.
Еще не закончился день 9 ноября, а уже пришло
известие из Берлина, что кайзер отрекся от престо-
ла и Шайдеман провозгласил республику. Тем са-
мым, если можно так выразиться, задним числом
был «узаконен» аугсбургский переворот. День спус-
тя я пригласил к себе всех офицеров гарнизона в
Золотой зал ратуши. Я произнес перед ними речь о
политической ситуации и подвел их к мысли, что
глупо устраивать какие-то заговоры; нужно заявить
о своей лояльности республике и заверить такое за-
явление своей подписью. Никто и не думает сводить
с ними счеты и вымещать на них злость. Все они без
исключения подписали заявление о своей лояль-
ности.
Сотрудничество между советом солдатских депу-
татов и офицерами складывалось хорошо; насколько
88
мне известно, не возникло никаких конфликтов.
И большинство офицеров тоже испытывали радость,
что война закончилась. Деятельность совета рабочих
и солдатских депутатов протекала без всяких помех;
городской магистрат следовал решениям, которые
принимал совет. Было примечательно, что нигде не
случалось ни малейших эксцессов. Эти события но-
ября 1918 года не были подлинно революционными
по природе своей; они были всего лишь проявления-
ми общего немецкого краха.
Заседания совета рабочих и солдатских депута-
тов происходили раз в неделю. Однажды распро-
странился слух, что командир дивизии, барон
фон Хёсслин, оказался впутанным в реакционный
заговор. Он был приглашен на заседание совета
рабочих и солдатских депутатов и появился в со-
провождении своего сына, молодого энергичного
офицера. Хёсслин защищался против выдвинутого
обвинения и уверял, что не замышляет ничего дур-
ного, способного изменить нынешнее положение
вещей. От него потребовали, чтобы он лично зая-
вил о своей благонадежности письменно. Это же
заявление должен был подписать и его сын. Внача-
ле спросили сына, готов ли он это сделать. Сын по-
вернулся к отцу и спросил его, как тот поступит.
Отец ответил, что он своей подписи не поставит.
Тогда и я не поставлю подписи, ответил сын. Оба
офицера были отпущены домой, однако их посади-
ли под домашний арест, который я вскоре отменил,
поскольку не придавал случившемуся серьезного
значения.
Большее число дел, которыми занимался совет ра-
бочих и солдатских депутатов, сводилось к тому,
чтобы помогать организовывать снабжение города
продуктами и помогать многим, кто нуждался в со-
циальной поддержке. Кроме того, он надзирал за
всей деятельностью магистрата в целом.
89
5
В один прекрасный день ко мне пришел прези-
дент Аугсбургской биржи, коммерции советник
Шмидт; он собирался сообщить мне что-то весьма
доверительное и попросил о строгой конфиденци-
альности. Когда я пообещал хранить тайну, он от-
крыл мне, что на протяжении некоторого времени в
Аугсбурге находятся герцог Брауншвейгский с же-
ной, дочерью кайзера, и детьми. Он, Шмидт, очень
беспокоится о судьбе герцогской семьи. Герцог, как
сообщил Шмидт, живет со своими домашними на
пятом этаже дома, стоящего на задворках, в весьма
недостойных условиях. Но самое скверное заключа-
ется в том, что герцогская семья не имеет продукто-
вых карточек, так что у нее нет продуктов, а детям
требуется молоко. Он сказал, что я должен что-то
предпринять, чтобы сделать возможным легальное
пребывание семьи герцога в Аугсбурге. Я ответил
ему, что герцог не имеет ни малейшего повода скры-
ваться. Ведь в Аугсбурге его совсем никто не знает,
и. насколько мне известно, официальные органы в
Брауншвейге не предпринимают никаких шагов к
его розыску и задержанию. Шмидт не удовлетворил-
ся этой справкой, он хотел, чтобы совет рабочих
и солдатских депутатов непосредственно выразил
свою позицию по этому вопросу. Я поставил вопрос
на повестку дня и выступил за следующее решение:
с соблюдением всех формальностей разрешить гер-
цогу пребывание в Аугсбурге, обеспечить его продо-
вольственными карточками и предоставить ему пол-
ную свободу выбора местожительства. Вследствие
обсуждения на совете рабочих и солдатских депута-
тов вопрос о герцоге превратился в общественную
проблему. Нельзя было допустить, чтобы решение
было принято без соблюдения следующих условий:
герцог должен был, как и любой другой гражданин
90
государства, персонально явиться в органы власти и
зарегистрироваться, должен был лично получить
свои продуктовые карточки, должен был публично
дать обещание, что не будет участвовать ни в каких
попытках реакционного переворота, и, наконец,
должен был дать слово чести, что будет лично яв-
ляться в органы власти и ставить их в известность о
намерении покинуть Аугсбург. При этом право вер-
нуться в Аугсбург будет всегда гарантировано для
него. Эти условия были приняты, а мне было пору-
чено встретиться с герцогом, чтобы он лично мне
дал слово чести.
Я послал Шмидту соответствующее сообщение.
На следующий день в сопровождении Шмидта явил-
ся герцог — высокий, крупный, красивый мужчина.
Он дрожал всем телом, в буквальном смысле слова
стучал зубами от страха. Я успокоил его; никто не
желает причинять никакого зла ни ему, ни его
семье. Я вручил ему продовольственные карточки, и
после некоторых вежливых слов, не имеющих ника-
кого значения, оба господина удалились.
Недели три спустя ко мне пришел председатель
совета солдатских депутатов, взволнованный и воз-
мущенный. Он спросил меня, не сообщал ли о своем
местопребывании герцог. Говорят, что он вместе со
своей семьей исчез из Аугсбурга. Вследствие этого
совет солдатских депутатов принял решение про-
извести обыск на квартире коммерции советника
Шмидта, к которому переселился герцог.
Я пригласил Шмидта и заявил ему, что не рассчи-
тывал на такое поведение герцога, которое ставит
меня в затруднительное положение. Шмидт принес
извинения, сказав, что отъезд был настолько внезап-
ным, что никто даже не догадался сообщить о нем
властям. Он попросил удалить солдат, установивших
дежурство в его квартире. Совет рабочих и солдат-
ских депутатов принял решение изымать коррес-
91
понденцию, приходящую герцогу. Мне были пре-
доставлены некоторые письма, бесхитростность
которых была такова, что даже несколько обезору-
живала. Придворные дамы сообщали герцогу, что
«оборванные» матросы и солдаты ходят по замку в
Брауншвейге совершенно свободно, как у себя дома;
они даже оставляют в кабинете герцога пустые пив-
ные бугылки. В новостях подобного рода я никакой
потребности не испытывал, а потому отменил пер-
люстрацию корреспонденции. Некоторое время
спустя я получил собственноручно написанное пись-
мо герцога из Гмюндена. Он благодарил меня за лю-
безность, которую я проявил по отношению к нему.
Он, дескать, совершенно позабыл, что дал слово чес-
ти, и уехал, запамятовав о своем долге.
6
Еще поздней осенью 1918 года в Мюнхене со-
брался Конгресс рабочих, крестьянских и солдат-
ских депутатов. На него прислали своих делегатов
рабочие, крестьянские и солдатские советы отдель-
ных городских и сельских районов. Политическое
руководство Конгресса представляло собой Соци-
ал-демократическую партию в миниатюре; это было
следствием использования того преимущества, что в
рядах этой партии состоял премьер-министр Эйс-
нер. В ходе заседаний выявилось идейное превос-
ходство анархистов, прежде всего Ландауэра и Мю-
зама, которые входили в Мюнхенский совет рабо-
чих депутатов и тесно сотрудничали с Независимой
социал-демократической партией Германии |USPD).
Вскоре обнаружилось, что члены Социал-демокра-
тической партии хотят отмежеваться от системы со-
ветов. Они ставили своей целью проведение всеоб-
щих, свободных и тайных выборов в Национальное
92
собрание. Социал-демократические партийные вож-
ди не хотели революции; они хотели пожать плоды
своего многолетнего пребывания в оппозиции, и
парламентаризм показался им самым подходящим
путем для наполнения своих закромов урожаем.
Они чувствовали, что в рамках системы советов бу-
дут иметь незавидную позицию: их оттеснят на зад-
ний план независимые социалисты и коммунисты.
Они изо всех сил саботировали деятельность со-
ветов.
На Первом конгрессе был избран Центральный
совет рабочих, крестьянских и солдатских советов
Баварии. Он должен был надзирать за деятель-
ностью правительства, активизировать деятельность
местных советов и готовить будущие конгрессы.
В январе 1919 года делегат от Аугсбурга в Централь-
ном совете ушел в отставку и его место занял я.
Я покинул Аугсбургский совет рабочих и солдатских
депутатов и продолжил свою деятельность в Мюнхе-
не. Непродолжительное время спустя я был избран
Президентом Центрального совета рабочих, кресть-
янских и солдатских советов Баварии.
В декабре 1918 года в Берлине я принял участие в
заседании Конгресса рабочих, крестьянских и сол-
датских советов всей империи. На этом Конгрессе
произошел парадокс: советы в принципе сами лик-
видировали собственную политическую перспекти-
ву. Конгресс советов должен был решить, следует ли
избирать Национальное собрание или же Германия
должна организоваться на основе системы советов.
Многие буржуазные члены солдатских советов
были настроены против идеи советов так же, как и
делегаты от социал-демократической фракции Кон-
гресса. К последовательным сторонникам идеи сове-
тов, таким как Карл Либкнехт и Роза Люксембург,
на Конгрессе не прислушались. Пламенным защит-
ником идеи советов был Доймиг. И старый Ледебюр
93
стоял на стороне советов. Сторонники идеи советов
аргументировали веско и страстно. Они подчеркива-
ли, что ситуация является революционной и что во-
прос сводится к тому, кто придет к власти в Герма-
нии: пролетариат или буржуазия. Национальное со-
брание, считали они, откроет дорогу к возвращению
буржуазной власти; система советов, напротив, бу-
дет инструментом политической власти пролетариа-
та. Выбор в пользу Национального собрания означал
бы предательство революции. При голосовании по-
давляющее большинство высказалось за Националь-
ное собрание. Германский Конгресс советов способ-
ствовал буржуазной реставрации. Буржуазно на-
строенные студенты и солдаты вскоре сделали из
этого логический вывод: они провозгласили Эберта
временным имперским президентом. Буржуазия по-
нимала, для того чтобы получить передышку, пока
нужно использовать социал-демократическое при-
крытие; она смирилась с кандидатурой Эберта на
пост имперского президента, потому что надеялась
таким путем вернуть — с помощью социал-демокра-
тии — все то, что она потеряла.
Во время Имперского конгресса я видел и слышал
Карла Либкнехта, который произвел на меня сильное
впечатление. Перед Прусским Домом Депутатов на
Принц-Альбрехт-штрассе собралось множество рабо-
чих. Либкнехт вышел на балюстраду перед рестораном
Дома Депутатов и произнес оттуда зажигательную
речь. Я стоял непосредственно рядом с ним, наблюдал
за его исхудавшим лицом, за его невероятно горящим
взглядом, за его завораживающими жестами.
Центральный совет рабочих, крестьянских и сол-
датских советов Баварии издавал еженедельник
«Труд и будущее». Я стал его главным редактором и
в нескольких статьях выступил в защиту идеи сове-
тов. Социал-демократическая партия крайне обиде-
лась на меня за это. Тем не менее я еще время от
94
времени привлекался к участию в закрытых партий-
ных совещаниях.
В феврале 1919 года, после возвращения Эйснера
из Берна, я созвал Второй конгресс баварских рабо-
чих, крестьянских и солдатских депутатов.Эйснер
между тем сам отошел от принципа советов. Он
симпатизировал принципу парламентской демокра-
тии. В результате он разорвал отношения с Мюза-
мом и с коммунистическими вождями Левине и
Левином. Социал-демократы примирились со второ-
степенным положением, которое им обеспечил та-
ким образом Эйснер, но, конечно, не были ему осо-
бо благодарны за это. Выборы в Баварское Нацио-
нальное собрание, равно как и в Общенемецкое
Национальное собрание, состоялись в январе. В Ба-
варии социал-демократия проиграла Баварской на-
родной партии, однако осталась второй по силе
партией. Баварское Национальное собрание срочно
приняло временную Конституцию, в которой под
давлением обстоятельств идея советов временно со-
хранялась, а председатели рабочих, крестьянских и
солдатских советов земли Бавария вошли в Совет
министров как его члены.
7
Оглядка на буржуазные интересы требует дипло-
матически избегать всех крайних решений; проле-
тарский интерес, напротив, требует искать решений
твердых и определенных, проводя их в жизнь неза-
медлительно и без колебаний. Еще никогда для не-
мецкого рабочего класса не было более благоприят-
ной ситуации; каждый день, проведенный в бездей-
ствии, ухудшал его положение.
Однако он ни'гуть не меньше буржуазии боялся
начала гражданской войны.
95
В той мере, в какой рабочий класс был организо-
ван и прислушивался к пролетарским лозунгам, он
тяготел к социал-демократической партии и к сво-
бодным профсоюзам, следуя в их фарватере. Эти
организации уже давно заключили свой мир с бур-
жуазно-капиталистическим строем. Они хотели
уменьшить степень капиталистической эксплуата-
ции; рабочий должен был получать большую часть
прибавочной стоимости, которую он сам и создал;
он хотел занять лучшее место в рамках капиталисти-
ческого строя. Немецкий рабочий в довоенное вре-
мя в общем и целом сам почувствовал вкус к капита-
листическому строю; хотя его существование и не
было обеспечено в полной мере, он все же тем не
менее ценил ту ограниченную защищенность, кото-
рую давало ему сочетание размера заработной пла-
ты, степени обеспеченности работой и социального
страхования. Он мог представить свое существова-
ние еще худшим; это примиряло его с жизненными
условиями. Достижения цивилизации вселяли в него
уважение; так как он не совсем был отлучен от них,
то чувствовал даже причастность к ним, за что был
благодарен. Он жил как мелкий буржуа; те измене-
ния, о которых он подумывал, были нацелены на
улучшение его позиции буржуа. Он ни в коем слу-
чае не испытывал ненависти к буржуазному обще-
ственному строю; он создавал проблемы для этого
строя лишь с той целью, чтобы буржуазный строй
заткнул ему рот, пойдя на уступки. Его возмущение
больше было направлено против феодального фаса-
да, чем против буржуазных организационных струк-
тур; если он требовал свободы, то с большим ожес-
точением сжимал кулаки против помещиков-юнке-
ров, чем против буржуазии. В принципе, он хотел
всего лишь прийти к идеям 1789 года; он завидовал
Франции, в которой были демократия и парламента-
ризм. 1914 год он воспринял так, что он находится
96
вместе с буржуазией в одной немецкой лодке; он
простил отечеству, которое защищал, все его импе-
риалистические грехи. Иногда он вполне мог понять,
для чего миллионерам нужны предметы роскоши, а
акционерам Немецкого банка — Багдад. Он испол-
нял свой военный и политический долг. Если бы в
конце концов, когда у народа иссякли силы, чтобы
продолжать войну, разочарованные буржуа не по-
могли себе сами, он, немецкий рабочий, даже не
сверг бы кайзера и не замахнулся бы на феодальные
традиции. Теперь он хотел иметь демократический
парламентаризм; Германия могла бы быть такой же
«свободной», какой уже давно была Франция: он ни-
когда не требовал большего. Он до сих пор видел
пример для себя на Западе1; вот он теперь и дошел
до воплощения этого образца.
Он имел те же политические шансы, что и бур-
жуа; он хотел срывать демократические плоды, ко-
торые столь внезапно созрели для него. Он сам был
порождением буржуазно-феодальных обществен-
ных традиций Европы; даже там, где он спорил с
ними, он принадлежал к этим традициям и был их
частью. Его способ видеть и оценивать вещи был
целиком западным, хотя он и смотрел снизу вверх,
но видел те же самые горизонты и взгляд его был
неотрывен от того же самого мира форм, (что и
взгляд буржуа]. В самой глубине души у немецкого
рабочего все еще сохранялось чувство солидарно-
сти с элементарными основаниями и общими
основными формами феодально-буржуазного на-
следия Европы. Эти наследственные элементы со-
хранялись в его собственной крови; в нем самом
правили инстинкты, которые защищали находя-
щуюся под угрозой буржуазную западную культу-
ру и которые противились тенденциям большевист-
1 Во Франции (прим, перев.).
I »|«Hi т Никиш
97
ской революции с такой же силой, с какой им про-
тивились инстинкты буружуа.
Рабочий на самом деле вовсе не находился по дру-
гую сторону, как то ему представлялось в спокойные
мирные времена. Его «классовое сознание» понимало
себя неверно; оно чересчур раздувало то различие, ко-
торое чувствовало между собой и сознанием буржуа, и
ошибочно толковало это различие как непреодолимое
и непримиримое. Рабочий в действительности был все-
го лишь мелким буржуа; пропасть, которая отделяла
его от буржуа, была вовсе не так глубока и отнюдь не
была непреодолимой. Поэтому его и мог представлять
человек вроде Эберта, который, по его собственному
признанию, хотел сохранять верность дому Гогенцол-
лернов; потому, в конечном счете, в 1918 году для рабо-
чего не было ничего более далекого, чем пролетарская
революция.
Троцкий рассказывает, как Ленин в Лондоне, об-
суждая буржуазные культурные достижения, всегда
говорил только об «их» Вестминстере; Ленин не же-
лал иметь ничего общего ни с классом буржуазии,
ни с его культурными достижениями. Немецкий
рабочий чтил в образе Вестминстера храм полити-
ческой свободы; каждый социал-демократический
вождь мог бы с гордостью говорить о «нашем» Вест-
минстере. Рабочий класс хотел человечески-прими-
рительными методами привести к пониманию и
разумности буржуазию. «Классовое взаимопонима-
ние» делало гражданскую войну излишней.
Точно так же, как в России 1917 года внешняя
война превратилась в гражданскую, в Германии
1919 года гражданская война, если бы она разрази-
лась, превратилась бы, наоборот, в войну внешюю.
Германская социалистическая революция в то же
время была бы отвержением империалистического
насилия над страной, которое последовало после во-
енного поражения Германии. Немецкая социалисти-
98
ческая революция стала бы продолжением русской
революции: западным державам, представлявшим
собой буржуазные государства-нации, пришлось бы
выступить на фронт в качестве подкрепления для
притесняемой и атакуемой русской и немецкой бур-
жуазии.
Немецкий рабочий класс внутри страны стремил-
ся к классовому примирению, и так же на междуна-
родной арене он хотел мира с империалистическими
победителями. В Версале немецкая буржуазия с го-
товностью предоставила рабочему классу сделать
первый шаг; она не смогла придумать ничего лучше,
как переложить ответственность за подписание это-
го ужасного документа* на социал-демократа! Так
рабочему классу пришлось расхлебывать ту кашу,
которую заварила буржуазия Германии.
В ноябре 1918 года — пожалуй, не без влияния
русского примера — импульсивно возникли советы
рабочих депутатов; они могли бы стать органами
пролетарской революции. Но поскольку пролетари-
ат не желал гражданской войны, советы рабочих
депутатов тотчас же стали вызывать всяческие коле-
бания и затруднения. «Двоевластие», при котором
поначалу власть делили советы и социал-демократи-
чески-буржуазное правительство, втайне мечтавшее
о парламентских институтах власти, быстро сошло
на нет; советы были задушены. Социал-демократы с
нетерпением стремились отделаться от советов, ко-
торые вызывали у нее укоры политической совести;
они желали излучать полную буржуазную надеж-
ность и солидность, а также невинность радетелей
классового мира.
Социал-демократы лишили рабочих оружия; у
них голова шла крутом, стоило им подумать, для ка-
ких целей могла употребить это оружие ее «паства».
1 Мирного договора (прим, перев).
99
Уже 13 ноября 1918 года находящийся под влиянием
социал-демократов Исполнительный совет рабочих
и солдатских советов принял решение: «Формирова-
ние красной гвардии временно прекратить».
Немецкая буржуазия приняла к сведению этот
пролетарский классовый пацифизм и, не колеблясь,
постаралась нажить на нем капитал.
8
Выборы в Баварское Национальное собрание при-
несли Независимой социал-демократической партии
Германии только три мандата; Эйснер был глубоко раз-
очарован. Он надеялся, что его поли тическая деятель-
ность привлечет к нему множество сторонников, но
ему пришлось все больше и больше убеждаться в том,
что он становится одним из самых ненавистных людей
в Баварии. В особенности ему ставили в вину выступ-
ление на международной конференции социалистов в
Берне в начале 1919 года. Сразу же после вступления
на пост премьер-министра он заявил, что в кратчай-
ший срок обеспечит мир между Антантой и Германи-
ей, если ему дадут на протяжении часа поговорить с
Клемансо. Послом Баварии в Швейцарию он отправил
последовательного пацифиста, профессора Вильгель-
ма Фридриха Фёрстера. Эйснер довольно быстро зате-
ял резкую полемику с Берлином, потому что там на пе-
редний план снова вышли те силы, которые были по-
винны в военной катастрофе. Во время войны он
примкнул к сторонникам отказа от военной службы,
был замешан в организации мюнхенской стачки в ян-
варе 1918 года, за это был арестован, и ему было предъ-
явлено обвинение в государственной измене. Только
под нажимом социал-демократической фракции в
рейхстаге он был выпущен на свободу в сентябре
1918 года и снова занялся своей подпольной революци-
100
онной деятельностью. Муки и лишения, которые в
1918 году в Германии претерпел Эйснер как револю-
ционер, обеспечили ему большой моральный кредит за
границей. 7 ноября на Терезианском лугу он призвал к
созыву собрания; с этого мероприятия начался перево-
рот в Мюнхене, в результате которого Эйснер оказал-
ся на посту премьер-министра Баварии.
В то время как немецких социал-демократов, про-
голосовавших за военные кредиты, на конференцию
в Берне не допустили, Эйснер был туда приглашен.
Произнося в Берне свою большую речь, он возло-
жил вину за войну на Германию. Он принадлежал к
числу тех людей, которые, подобно профессору
Фёрстеру, закоснели во мнении, что и политика
тоже должна подчиняться принципам морали. Они
оспаривали то представление, что надо различать
возвышенную этику в теории и практическую эти-
ку, направленную на достижение успеха; они вери-
ли, что благородные намерения способны давать
благие результаты в политике.
То, что Эйснер признал Германию виновной в
развязывании войны, вызвало возмущение в стране.
I !ационалистические круги неистовствовали, сту-
денческой молодежи внушили острую ненависть к
нему. В Мюнхене существовало тайное общество, в
которое тогда, в числе прочих, входили Альфред Ро-
зенберг, издатель Леман, графиня Вестарп, а также
Рудольф Гесс. Здесь родился план убийства Эйсне-
ра. Появились в ходу листовки, требовавшие отстав-
ки Эйснера; они завершались словами из Шиллера:
«Ландфогт,1 твое время истекло».
Предполагали, что Эйснер, несмотря на пораже-
ние его партии на выборах, будет цепляться за свой
пост. Эйснер вовсе и не помышлял об этом. Он хо-
тел использовать первое заседание парламента для
1 Провинциальный префект {прим, перев.).
101
того, чтобы подать в отставку. Рало утром в день
этого заседания, 21 февраля 1919 года, он в сопрово-
ждении своего секретаря Фехенбаха и матроса пеш-
ком направился от Министерства иностранных дел
на Променаденплац к близлежащей Праннерштрас-
се, на которой находилось здание ландтага. Он обо-
гнул угол своего министерства и должен был пройти
мимо закрытых ворот. В створе ворог стоял человек,
на которого все трое не обратили внимания. Это
был юный граф Арко-Валлей (Arco-Valley). Арко за-
шел им за спины и выстрелил в Эйснера сзади. Это
было самое настоящее коварное убийство — вы-
стрелом в спину. Эйснер упал замертво. Фехенбах
выхватил свой револьвер и выстрелил в Арко, мат-
рос тоже начал стрелять в Арко. Пораженный мно-
гими пулями, Арко упал, но ни одна из ран не оказа-
лась смертельной. Он был доставлен в больницу, где
его вылечили.
Во время всех этих событий я сидел в зале заседа-
ний ландтага в ложе для дипломатов рядом с фрау
Эйснер. Вдруг дверь ложи позади нас распахнулась,
и сопровождавший Эйснера матрос, весь в крови,
ворвался в ложу. Он махнул фрау Эйснер рукой и, с
трудом переводя дыхание, сказал: «Эйснера застре-
лили». Эти слова тотчас же облетели весь перепол-
ненный зал заседаний. Потрясенные депутаты по-
спешили на выход, чтобы обсудить новость на засе-
даниях по фракциям. Мюнхенский совет рабочих и
солдатских депутатов, членом которого был Эйснер,
собрался незамедлительно. Известия, которые дош-
ли до меня с этого заседания, в высшей степени
меня озаботили; у его участников были все основа-
ния опасаться, что события выйдут из-под контроля.
В правительстве Эйснера был его соперник и оппо-
нент, опытный социал-демократический вождь Эр-
хард Ауэр, занимавший пост министра внутренних
дел. Ауэр мешал осуществлению многих начинаний
102
Эйснера. Я послал человека, чтобы предостеречь Ау-
эра; примечательно, что именно Ауэра все считали
подлинным организатором покушения.
Спустя примерно полчаса парламентские слушания
продолжились. Я стоял около одной из тяжелых порть-
ер у входа в зал заседаний. Президент ландтага начал с
того, что произнес слово памяти об убитом и как раз со-
брался предложить депутатам почтить его память и вы-
разить соболезнования, когда я вдруг почувствовал,
что у меня за спиной кто-то вошел в зал. Мгновение
спустя я увидел человека в шинели, который шел к
скамье, где располагалось правительство; в руке у не-
го был карабин. Движимый дурным предчувствием, я
бросился вперед, чтобы предостеречь, но было позд-
но — уже прозвучали выстрелы. Мужчина навел кара-
бин на Ауэра и несколько раз нажал на курок. Ауэр,
который был тяжело ранен или убит, сполз со стула.
Стрелявший в Ауэра несколько раз промахнулся, но
при этом попал в других. Депутат Озел и майор Ярейс
мертвыми лежали на полу. Человек с карабино.м ис-
пользовал всеобщее замешательство и выбежал из
зала. Позднее выяснилось, что покушавшийся — член
Мюнхенского совета рабочих и солдатских депутатов
Метцгер Линднер; после совершения преступления
ему удалось бежать в Австрию. Оттуда он был позднее
выдан в Баварию и осужден на пятнадцать лет тюрем-
ного заключения.
Депутаты, обезумев, заметались по зданию.
Я спустился к парадному входу и с ужасом увидел,
что охрана ландтага разворачивает свои пулеметы
на 180 градусов и направляет их на лестницу, выхо-
дящую на крыльцо. Я спросил, что это должно озна-
чать? Солдаты охраны сказали, что они хотят рас-
стрелять всех депутатов. Пусть поплатятся за смерть
Эйснера. Я принялся переубеждать их; мне удалось
отговорить их от этой безумной затеи. Ворча, они
развернули пулеметы, не причинив никому вреда.
103
Правительство немедленно заявило о самороспус-
ке; некоторые его члены, как например социал-демо-
кратический министр по социальным вопросам Рос-
схауптер, были отправлены с тяжелым нервным потря-
сением в больницу. Депутаты разбежались по домам.
Про некоторых из них рассказывали, что они выпры-
гивали из окон задней части здания. Правительство
как орган власти исчезло. Дело само собой складыва-
лось так, что власть естественно перешла в руки Цен-
трального совета. Без какого-либо законного акта я, по-
винуясь силе реальных обстоятельств, стал в извест-
ной степени главной властью в Баварии.
Возбуждение в Мюнхене было чрезвычайным; надо
было принимать в расчет возможность мощных взры-
вов массовых настроений. Я установил комендантский
час: запретил выходить на улицу после девяти часов ве-
чера. Только немногие лица с особыми пропусками,
подписанными лично мною, имели право появляться
на улице в более позднее время. Это контролировалось
конными патрулями — военными и полицейскими.
Я подписал триста или четыреста пропусков и только
себе позабыл выписать пропуск. Когда я после полуно-
чи шел с моего рабочего места в отель, где жил, меня
встретил военный патруль и потребовал у меня про-
пуск. Я вынужден был признаться, что у меня его нет.
Хотя я объяснил, кто я такой, патруль исполнил свой
долг и доставил меня в управление полиции, которое
располагалось неподалеку. Начальник управления был
еще на месте; мне удалось связаться с ним, и мы немало
посмеялись над моей неудачей. Теперь патруль уже с
почтением сопроводил меня до самого отеля.
Нужно было устроить торжественные похороны
Эйснера. Они занимали меня в самой высшей степе-
ни. Я принял все меры безопасности, организовал
шествие и устроил все, что только можно было уст-
роить. За гробом следовала огромнейшая процессия.
Были представлены делегации из всех частей Импе-
104
рии, а также из-за границы. Я сам сказал над моги-
лой лишь несколько слов.
Эйснер был высокообразованным человеком, кото-
рый никогда не отвергал западного воспитания. Он
был больше якобинцем, чем социалистом. Подобно
Мерингу он был выдающимся стилистом. В публичных
речах он всегда проявлял себя одухотворенным чело-
веком, которому порой удавалось подняться до высот
вдохновения. Он не имел никакого отношения к боль-
шевизму, а с руководителями «Союза Спартака», таки-
ми как Левине и Левин, находился в настолько плохих
отношениях, насколько это можно было только помыс-
лить. И его отношения с анархистами, вроде Мюзама и
Ландауэра, были напряженными. Совершивший поку-
шение преступник-националист убил уникальную в
духовном плане и неприкосновенную в политическом
отношении личность. Убийца уже был представителем
той политической преисподней, которая позднее — во
времена национал-социализма — захватила власть над
всей Германией.
9
Я всемерно способствовал консультациям между
партиями, депутаты от которых входили в ландтаг,
чтобы в результате этих консультаций было сфор-
мировано новое правительство. 21 февраля был убит
Эйснер, 18 марта — сформирован кабинет Хоффма-
на. Тем самым завершилась моя миссия носителя
высшей власти.
После формирования кабинета Хоффмана я, вы-
ступая в качестве председателя Центрального совета
рабочих, крестьянских и солдатских советов, стал —
на основе Временной конституции земли Бавария —
членом Совета министров и регулярно принимал
участие в его заседаниях.
105
Министром торговли стал независимый социал-
демократ Йозеф Симон, который долгое время был
председателем профсоюза сапожников. Он обладал
внушительной фигурой и манерами коммерции
советника. Своей должности он придавал огромное
значение; он хорошо разбирался в том, что про-
исходит в финансовой сфере, и умел убеждать.
Этот человек был тщеславен: он очень хотел орга-
низовать и наладить что-то самостоятельное. По
какому-то стечению обстоятельств он установил
контакт с Отто Нейратом, известным социал-демо-
кратическим теоретиком из Вены. Отто Нейрат
приехал в Мюнхен в 1918 году, до того прожив
некоторое время в Лейпциге. Это был высокий,
широкоплечий человек с мощным черепом, запоми-
нающимся лицом и длинной рыжей бородой.
Можно было принять его за ассирийца или вавило-
нянина.
Его целиком и полностью захватила идея планово-
го хозяйства. Экономика, по его мнению, должна
была быть организована таким образом, чтобы каж-
дый трудящийся человек мог удостоиться такого
уровня жизни, который соответствует его достиже-
ниям, заслугам и внутренним качествам. Согласно
проекту Нейрата, экономика должна планироваться;
жизненный стандарт складывался из настоятельных
жизненных потребностей, квартиры, одежды и,
сверх того, из благ цивилизирующего типа, из раз-
влечений, путешествий, которые можно было выби-
рать, по собственному желанию заменяя одно на
другое. Нейрат любил говорить, что индивиду долж-
но быть представлено право самому решать, поехать
ли ему в Северную Африку или купить себе пиа-
нино.
У Нейрата был честолюбивый замысел: основать
в Мюнхене плановую экономику. Он рассчитывал
привлечь в сотрудники для реализации этого замыс-
106
ла двух социал-демократов — Германа Кранольда и
Вольфганга Шумана. Нейрату удалось сделать союз-
ником министра торговли Симона.
Симон дал поручение разработать законопроект
на основе замысла Нейрата. Нейрат предпринимал
усилия, направленные на привлечение внимания об-
щественности к себе и к своему проекту. Он уже
участвовал в публичной дискуссии с либеральным
профессором экономики из Мюнхенского универ-
ситета Л. Брентано; тот назвал его «древнеегипет-
ским экономическим романтиком». Брентано пола-
гал, что реализация планов общественной организа-
ции по Нейрату имеет своим прообразом древнее
царство фараонов.
Жизненная энергия Нейрата была неукротимой.
Он посетил всех тех людей, от которых ожидал со-
действия в достижении своих целей; он тратил свои
силы на то, чтобы убедить в своей правоте против-
ников. Когда он почувствовал мой скепсис, то на-
грянул ко мне с визитом и несколько часов втолко-
вывал мне свои идеи. Он и в самом деле добился
того, чтобы его затея была представлена Совету ми-
нистров. Он был приглашен на заседание, чтобы
выступать в качестве защитника своего собствен-
ного проекта. Премьер-министр Йоханнес Хоф-
фман был сдержанным, рассудительным человеком,
не любившим рискованные предприятия. Напори-
стость Нейрата была ему не по душе. Было удиви-
тельно, как Нейрат тиранил весь Совет министров.
Он сражался за каждый параграф законопроекта,
отвергал всякую поправку, выставлял ультиматумы,
грозил отъездом и по очереди подавлял одного ми-
нистра за другим. Не менее жестко он вел себя при
определении окладов. Он выставил достаточно вы-
сокие требования; если мне не изменяет память, он
потребовал для себя годовой оклад в двадцать четы-
ре* тысячи марок, для Кранольда — в двадцать две
107
тысячи марок и для Шумана — в восемнадцать ты-
сяч марок. Эти суммы превышали оклады минист-
ров. Было понятно, почему министры колебались и
не хотели принимать эти предложения; но они не-
дооценили речистость, силу аргументации и фана-
тизм Нейрата. Он заклинал и умолял, доказывал и
выпрашивал столь долго и столь непрерывно, пока
не добился всего, чего хотел, — пункт за пунктом.
Проект Нейрата был принят Советом министров, и
Нейрат мог приступать к созданию ведомства пла-
новой экономики. С той же напористостью и быст-
ротой, с какой подготовил создание ведомства, он
приступил к работе по его организации. Когда 7 ап-
реля была провозглашена республика советов, он
продолжил свою деятельность. Для него было со-
вершенно безразлично политическое устройство
земли Бавария; он был одержим мыслью воплотить
свой проект в жизнь.
В итоге оказалось, что падение республики сове-
тов имело для него опасные последствия: он тоже
предстал перед судом по обвинению в государствен-
ной измене. На этом процессе я выступал в качестве
главного свидетеля. Я показал, что ведомство плано-
вой экономики было создано в соответствии с зако-
ном. После провозглашения республики советов
Нейрат продолжал работать в нем, занимая столь же
нейтральную позицию, как и прочие чиновники в
своих ведомствах. Участия в посягательствах на
Конституцию с его стороны не было. Он вообще не
обращал внимания ни на какие политические про-
цессы и едва ли знал о них. В принципе, то, что Ней-
рат предстал перед судом, — несправедливо. Ведом-
ство плановой экономики было связано с республи-
кой советов совершенно произвольно, потому что
баварская буржуазия восприняла его создание как
революционную затею. Нейрат был оправдан, одна-
ко его выслали в Вену.
108
В 1924 году я встретил Нейрата на выставке «Ге-
золяй»* в Дюссельдорфе. Я участвовал в открытии
павильона Германского союза работников текстиль-
ной промышленности; Нейрат готовил павильон от
города Вены. Германский Союз работников тек-
стильной промышленности был представлен живо-
писными и скульптурными работами Катарины Хай-
зе, ученицы К. Колльвиц; она изобразила развитие и
деятельность союза в многочисленных рисунках,
символизирующих отдельные этапы, а кроме того
создала скульптуру «Текстильщица». Нейрат, напро-
тив, хотел представить впечатляющую статистику
исключительно посредством чисел и схем. Единст-
венными наглядными изображениями, которые он
допускал, были маленькие рисованные фигурки, ко-
торые — в зависимости от порядка символизируе-
мых ими математических величин и параметров —
различались по цвету или имели другие отличитель-
ные признаки. Нейрат разработал эти рисованные
символы для того, чтобы сделать статистику нагляд-
ной, и создал хитроумную их систему.
Он упрекнул меня за то, что я использую художе-
ственные символы, сказав, что время орнаментов
миновало. Тогда я поставил его в тупик вопросом,
почему же он тогда все еще ходит с бородой? Ведь
она противоречит и чистой фактичности, и рацио-
нальности; она скрывает нечто и в какой-то мере
призвана приукрашивать реальность.
Нейрат на какой-то миг потерял дар речи, а потом
ответил: «Вы правы!». Потом прижал свою бороду
рукой под подбородком и продолжил: «Но взгляни-
те-ка на меня: борода придает моему лицу импозант-
* Выставка, посвященная достижениям в сферах здравоохра-
нения. социальной политики, физической культуры (Сокраще-
ние «Гезоляй» образовано по первым буквам слов: Gesundheits-
wesen, Sozialpolitik, Leibesubungen).
109
ный вид. Без бороды получается только какая-то
вульгарная рожа».
В последний раз я встретил Нейрата в 1932 году в
Москве. Он руководил там Отделом статистического
управления и теперь мог с помощью своих схемати-
ческих фигурок наглядно приблизить статистику ко
всему советскому народу в целом. К моему удивле-
нию, он был гладко выбрит; он сказал мне с плутов-
ским видом: «Это — ваша заслуга; что, так я вам
нравлюсь больше?».
Насколько мне известно, Нейрат умер в Вене.
Чисто случайно у меня сохранились дневниковые
записи за 29 марта 1919 года. В них отражены непо-
средственные впечатления от появления Нейрата в
те времена — во всей свежести и без всякой правки.
Записи таковы:
14 или 15 марта в Центральном совете появился
доктор Нейрат из Лейпцига и стал развивать здесь
свою экономическую программу. Его имя мне было
известно и раньше, я слышал его речь, произнесен-
ную в Мюнхенском совете рабочих депутатов, и там
профессор Брентано назвал его древнеегипетским
экономическим романтиком.
Высокий, статный мужчина; лысина, высокий лоб,
красивой формы голова, рыжая борода, маленькие
карие глаза, слегка семитский тип (действительно,
похож на египтянина!); живой, умный, приковываю-
щий к себе внимание.
У меня сразу же возникло чувство, что мне проти-
востоит человек, у которого есть программа, кото-
рый обладает волей, чтобы провести ее в жизнь;
огонь, полет, вдохновение.
Он хотел осуществить полную социализацию пу-
тем создания центрального ведомства и установле-
ния контроля над производством предметов широ-
кого потребления. В дальнейшем — тесное взаимо-
действие с Саксонией.
110
Центральный совет передал в прессу предложен-
ное им заявление.
Премьер-министр Хоффман почувствовал, что
эта акция представляет собой шаг, который не ук-
ладывается в рамки программы правительства, и
пригрозил подать в отставку. Тогда Центральный
совет прокомментировал свое заявление в прессе
следующим образом: в это тяжкое время он полага-
ет, что должен способствовать делу социализации
всеми средствами, в том числе и обсуждая предло-
жения, которые могут оказаться в какой-то мере
приемлемыми; он надеется, что чисто социалисти-
ческое по составу министерство во всем будет со-
трудничать в работе, направленной на создание со-
циализма.
Конфликт был урегулирован.
Несколько позднее Нейрат появился вновь и об-
ратился к независимому1 министру Симону (торгов-
ля, ремесла и промышленность), полностью завоевав
его симпатию. Симон привел Нейрата на Совет ми-
нистров; он блестяще изложил там свои идеи и при-
ковал к им всеобщее внимание.
Министры чувствовали: надо что-то делать. Не-
важно, хорошее или плохое, это пока не имеет зна-
чения; главное, чтобы делалось что-то.
Поэтому Хоффман, несмотря на большие сомне-
ния, был близок к тому, чтобы разделить идею соз-
дания центрального экономического ведомства.
Нейрат весь горел ею и повел себя как диктатор,
склонный заставлять других принимать решения
под дулом пистолета.
Немедленно принять меня на службу — или я
ухожу отсюда.
1 Представителю партии независимых социал-демократов
{прим, перев.).
111
Немедленно дать мне эти полномочия — или я
подниму массы.
Немедленно дать такой оклад — или я все брошу.
И министры проглотили все это, установив Нейрату
оклад в двадцать четыре тысячи марок в год сроком
на шесть лет и наделив его широкими полномочиями.
Симон полностью находился под властью его чар.
Вчера Нейрат выставил на Совете министров тре-
бования: 1) принять на работу директора Унрата
(двадцать тысяч марок и срок действия полномочий
шесть лет), 2) принять доктора Баллода (десять тысяч
марок и последующее пенсионное обеспечение).
При этом Нейрат снова раздавал направо и нале-
во свои оплеухи.
Он-де рассматривает все с исторической точки
зрения. Он рассматривает людей, которые еще не
поверили в то, что грядет миг великого свершения, и
не смотрят на сегодняшний день с точки зрения это-
го мига, а потому находятся в плену повседневности,
не выходя в некоторых мыслях за его пределы, как
«косную массу», как «преступников перед человече-
ством», которым жалко лишнюю тысячу марок.
Его страстное, жгучее нетерпение, его жажда ра-
ботать без отдыха, его полет, его воодушевление за-
ставляли его действовать без оглядки, быть «жесто-
ким, смелым, дерзким». Возможно, быть гением?
О министрах он говорил свысока, часто с презрени-
ем, давал почувствовать свое полное превосходство.
Они сколь же любезны и готовы к услугам: они, в
конце концов, делают все, что он хочет, не выстав-
ляя его за дверь. Они терпят этого злобного и назой-
ливого человека — и даже следуют за ним.
Конечно, ему помогает давление обстоятельств.
Но поистине очень неприятно быть ответствен-
ным правительством — и при этом терпеть, что с то-
бой ведут себя, как с болваном, помыкают тобой и
наставляют даже в мелочах.
112
И у меня тоже порой закипала злость.
Нет ничего удивительного, что судьба гениев
обыкновенно складывается трагически.
10
В феврале 1919 года со мной пожелал встретиться
Вальтер Ратенау. Поначалу он полагал, что беседа
будет краткой, но на самом деле она продолжалась
более четырех часов. Как выглядел Ратенау, извест-
но всем: высокий, стройный, с благородными мане-
рами, изысканно одетый, движения сдержанны и
полны достоинства. При первой же встрече станови-
лось ясно, что перед вами человек выдающийся. Ра-
тенау обладал талантом оратора, он формулировал
свои тезисы взвешенно и обдуманно. Все, что он го-
ворил, представлялось весомым — и, как правило,
таковым и было.
Ратенау начал с критического обзора положения
в обществе. Он сказал, что уже давно видит наступ-
ление кризиса и надлома, а сейчас существует опас-
ность возникновения хаоса. Немецкая экономика
рухнула, и на данный момент неизвестно, когда она
снова начнет подниматься. На старых принципах хо-
зяйствования, продолжил он, строить экономику
дальше нельзя, они потерпели крушение; из этого
опыта надо сделать надлежащие выводы. Всеобщая
анархия производства ведет к войне; можно будет
преодолеть последствия войны и предотвратить воз-
никновение новых войн только тогда, когда про-
изойдет построение новой экономики на основе ве-
ликого, всеобъемлющего планирования. Ратенау ре-
шительно высказался за планирование. Оно, по его
мнению, представляет собой идею, которой принад-
лежит будущее, и достойно сожаления, что пионе-
ром, выступившим за эту идею, стал не немецкий, а
Я Эрнст Нкжиш
из
русский народ. В Советской России целенаправлен-
но и осознанно, с поразительной энергией начали
планомерное восстановление экономики. В сравне-
нии с русскими правителями те люди, в руки кото-
рых теперь попало кормило власти в Германии, ка-
жутся жалкими и убогими. У них отсутствуют твор-
ческое мышление, фантазия и изобретательность, а
также смелость. Они изо дня в день живут без плана
и цели и вряд ли выходят в мыслях за пределы дан-
ного момента. То, что возникает на Востоке, — не-
что великое и великолепное, там начинается новая
эпоха в человеческой истории; свое суждение о про-
цессах, происходящих в России, нельзя выносить на
основании событий сегодняшнего дня. Там действу-
ет новый организационный принцип, создающий
новый строй. Он неизбежно завоюет весь мир. Го-
ризонт ведущих руководителей Советской России
достаточно широк, чтобы понять невероятного мас-
штаба задачу, которую надо решить. Время нацио-
нальных экономик минуло; следует мыслить, управ-
лять и принимать организационные меры в масшта-
бах неизмеримо больших.
Он сказал, что его интересует мюнхенский про-
ект плановой экономики. Здесь, по его мнению, во-
зобладал новый подход к делу, и нигде больше в Гер-
мании не действуют подобным образом. Мюнхен
сделает великое дело для всей Германии, даже для
всей Европы, если он построит работоспособную
плановую экономику. К моему удивлению и даже
изумлению, он дал понять, что готов к сотрудничест-
ву при благоприятном стечении обстоятельств. Он
заявил, что вполне обсуждаем его приезд в Мюнхен
с этой целью. Он попросил меня держать его в курсе
того, как развивается деятельность планового эконо-
мического ведомства.
В те же дни Толлер рассказал мне, что Мюнхен-
ский университет намеревался пригласить Макса
114
Вебера, однако бюрократы из Баварского министер-
ства чинили этому препятствия. Я обратился к
премьер-министру Хоффману и побудил его устра-
нить все препятствия. В скором времени приглаше-
ние Максу Веберу было отправлено, и великий со-
циолог начал читать в Мюнхене свои лекции. Одна-
ко великой радости Вебер в Мюнхене не испытал.
О последнем годе жизни Вебера мой друг Дрек-
сель, слушавший его в Мюнхене, рассказал мне не-
которые потрясшие меня вещи.
Макс Вебер, очень любивший студенческую мо-
лодежь, в Мюнхене не имел у нее никакого успеха.
Вскоре после краха 1918 года среди университет-
ской молодежи снова пышным цветом расцвел пат-
риотический порыв. Оппозиционный настрой по
отношению к республике и новым властным амби-
циям рабочего класса выразился в том, что демонст-
ративно воссоздавались и пестовались студенческие
корпорации. Вебер расценил такие устремления как
провокационные и агитационные. Он был челове-
ком реалистического склада и к тому же глубоко
переживал национальную катастрофу, а потому эти
студенческие инициативы вызывали у него раздра-
жение. На одной из своих лекций он заявил, что по-
всюду слышал, как глубоко национальные круги
страдают от пережитого немцами несчастья. И дей-
ствительно, есть все основания для того, чтобы пере-
живать немецкую трагедию. Но если ты исполнен
чувства печали о национальной судьбе, тебе следует
и внешне проявить это. Например, нужно снять с
груди цветные ленточки, не носить шапочки с пест-
рыми околышами и прочие корпорантские атри-
буты, чтобы не провоцировать таким образом обще-
ственность и не бросать ей вызова. Эти слова вы-
дали у студентов резкое возмущение. Началось
шарканье ногами, а некоторые студенты зашли
< голь далеко, что начали бросать в Вебера, стоящего
115
за кафедрой, свои тетради. Вебер, не говоря ни сло-
ва, собрал свои записи и покинул лекционный зал.
Поговаривали, что переживания, вызванные такой
позицией университетской молодежи, значительно
ускорили смерть Вебера.
На его похоронах присутствовала только неболь-
шая группа людей. Этого человека, который так
много сделал для обогащения науки и представлял
собой красу и гордость немецкой университетской
жизни, университетская молодежь Мюнхена отказа-
лась проводить в последний путь. Фрау Марианна
Вебер произнесла надгробную речь перед неболь-
шой группой людей, собравшихся на похороны ее
супруга.
11
Во второй половине марта во время заседания
Совета министров премьер-министр Хоффман ска-
зал, что в Мюнхене появился итальянский маркиз
по фамилии Империали и предложил осуществить в
больших количествах поставки продуктов из запа-
сов держав-победительниц. Хоффман добавил, что
его бумаги были проверены и оказались в порядке.
Его документ был подписан персонально Вильсоном,
Ллойд Джорджем, Клемансо и Орландо. Он требует
предоплату в размере два миллиона марок и после
этого немедленно начинает поставки продуктов.
И Баварский государственный банк тоже проверил
его бумаги, признав их подлинными. Переговоры
между министром сельского хозяйства Вутцхофе-
ром и маркизом Империали уже состоялись. Нужно
немедленно заключать договор, потому что Импе-
риали грозит в противном случае предложить про-
дукты в Берлин; если это произойдет и об этом ста-
нет известно, непременно случится революция, уст-
116
роенная мюнхенским населением. Все министры
были согласны с предложением премьера предоста-
вить ему полномочия для заключения договора. Про-
тив выступил только я. Что-то во всем этом деле ка-
залось мне нечистым. Я попросил премьер-министра
еще раз все проверить. Министрам это не понрави-
лось, они не хотели задержки, но, в конце концов,
они поручили мне заняться этим вопросом еще раз.
Я пошел в Министерство иностранных дел и
спросил, действительно ли бумаги проверялись дос-
таточно внимательно. Мне подтвердили, что старые,
опытные чиновники вынесли о них позитивное суж-
дение. После этого я отправил посыльного к марки-
зу Империали с приглашением посетить меня. Он
пришел ко мне — высокий, темноволосый, изящный
человек с безукоризненными манерами, которые,
разумеется, мог иметь и метрдотель, и дипломат. Бе-
седу он выдержал хорошо, но несмотря на это моего
недоверия не развеял. Я попросил его документы; на
них были подписи известных государственных дея-
телей и большие печати их государств. Я сказал мар-
кизу, что хотел бы оставить эти документы у себя на
несколько часов. Маркиз неохотно отдал мне свои
«верительные грамоты». Я заверил его, что верну до-
кументы вечером.
Я долго размышлял, что теперь следует делать. За-
гс м мне пришло в голову, что у меня есть знакомый
в консульстве Швейцарии. Я отправился туда и по-
делился с ним своими размышлениями и сомнения-
ми относительно бумаг. Первоначально служащий
посольства сказал, что бумаги безупречны. Вдруг он
наморщил лоб и сказал, что заметил нечто удиви-
тельное. Государственная печать всегда исполняется
н металле. А печати на удостоверении явно были
проставлены резиновым штемпелем. Было просто
невероятным, что Большая Четверка пользуется ре-
ипюными штемпелями.
117
В Министерстве иностранных дел, куда я зашел
вечером, я повторил слова швейцарского чиновника.
Там насторожились, но выразили мнение, что это
будет иметь роковые последствия в дипломатиче-
ской сфере и вызовет скандал. И премьер-министр
тоже колебался, стараясь угадать последствия.
Тогда я предложил ему предоставить мне в отно-
шении маркиза полную свободу действий; если я по-
терплю неудачу, можно будет свалить на меня всю
ответственность и сослать в пустыню. После некото-
рых размышлений он принял мое предложение.
Теперь я пошел к начальнику полиции Дюрру.
Я ввел его в курс дела и потребовал, чтобы он распо-
рядился арестовать маркиза Империали и изъять его
багаж в отеле. Дюрр не хотел этого делать. Когда я
сообщил ему о своей договоренности с премьер-ми-
нистром, он арестовал маркиза. Тот бурно протесто-
вал, угрожал, что Бавария дорого заплатит за такое
оскорбление.
Обыск багажа, справки, наведенные о маркизе в
полицейских управлениях всех европейских столиц,
повторная проверка документов показали, что мар-
киз Империали — известный международный афе-
рист, давно находящийся в розыске. Полиция Пари-
жа, равно как и полиция Рима, поблагодарила поли-
цию Мюнхена за то, что она арестовала этого
мошенника.
РЕСПУБЛИКА СОВЕТОВ
1
Премьер-министр вновь сформированного ба-
варского правительства Йоханнес Хоффман рань-
ше был учителем в Кайзерслаутерне. Его уволили с
государственной службы за то, что он в годы кайзе-
ровского правления открыто объявил себя соци-
ал-демократом. В ответ на это партия сделала его
своим депутатом в рейхстаге. Он был серьезным,
очень солидным человеком, выносил веские, хоро-
шо продуманные суждения и отличался твердостью
характера. Его политические намерения были бла-
гими и честными. Вплоть до капповского путча
1920 года он оставался премьер-министром, затем
его сместил Кар, а он вернулся в Кайзерслаутерн.
Во время гитлеровского путча 1923 года он развер-
нул движение за отделение Рейнпфальца от Бава-
рии, чтобы напрямую подчинить его Империи. По
•той причине мюнхенское правительство обвинило
его в государственной измене — измене Империи и
измене земле Бавария, однако рейхстаг и импер-
ское правительство отказались обеспечивать право-
вую помощь Баварии в борьбе против Хоффмана.
Возникла примечательная ситуация: Хоффман не
мог ступить на баварскую землю, не опасаясь аре-
119
ста, но вне Баварии чувствовал себя абсолютно уве-
ренно.
В правительство Хоффмана входили также Се-
гитц как министр труда, Шнеппенхорст как воен-
ный министр, Эндрес как министр внутренних дел и
фон Фраундорфер — министр путей сообщения, в
прошлом Королевский Виттельсбахский министр
путей сообщения.
Центральный совет рабочих, крестьянских и сол-
датских советов и правительство Хоффмана заклю-
чили неофициальное соглашение — на первых по-
рах не созывать парламент. Правительство должно
было осуществлять свою деятельность на протяже-
нии некоторого времени без парламента — на осно-
вании особых полномочий, которые ему давали под
свою ответственность председатели фракций. В кон-
це марта пошли слухи, что парламент все же наме-
рен собраться, несмотря на это соглашение. Боль-
шинство членов Центрального совета пребывали в
большом возбуждении. Дело дошло до инспириро-
ванной полемики в прессе, в ходе которой прозвуча-
ли иронические замечания: ландтаг трусливо разбе-
жался 21 февраля; впредь ему лучше держаться по-
дальше от Мюнхена.
7 апреля в Берлине должно было состояться вто-
рое заседание Конгресса рабочих, крестьянских и
солдатских советов всей Империи. Баварский цен-
тральный совет делегировал меня. Я собирался
ехать 4 апреля вечером, и уже были закончены все
приготовления. Но накануне, перед самым отъез-
дом, в четверг 3 апреля, я должен был в речи в
Аугсбургском собрании осветить политическую си-
туацию. Зал в Людвигсбау был заполнен до отказа.
Не было ни одного свободного места. В связи с на-
пряженной политической ситуацией от меня ожи-
дали каких-то сенсационных заявлений, от которых
я, однако, воздержался. Тем не менее без сюрприза
120
не обошлось, и этот сюрприз был неожиданным
также и для меня. В ходе дискуссии выступил ора-
тор от Независимой социал-демократической пар-
тии Ханс Франк. Он потребовал новой революции
и закончил свою речь призывом создать Баварскую
республику советов. Лишь только прозвучали эти
слова, как участники собрания, сидевшие за неко-
торыми столами, вскочили с мест, развернули крас-
ные знамена и стали кричать: «Да здравствует рес-
публика советов!».
Председатель собрания — социал-демократ —
побледнел. Он беспомощно уставился на меня, рас-
считывая, что я найду выход из создавшейся ситуа-
ции. Большая часть собравшихся неистовствовала и
демонстрировала светлое воодушевление. Я решил
побудить председателя партии Симона выступить
против провозглашенного лозунга и призвать к бла-
горазумию. У Симона не нашлось мужества, чтобы
сделать это. Кончилось тем, что я сам поднялся на
трибуну и разъяснил нелепость требования нового
переворота. Я сказал, что в Мюнхене работает Цен-
тральный совет. Он уже воплощает в себе принцип
власти советов. Шаг, который предлагалось пред-
принять, был направлен не только против прави-
тельства Хоффмана, но и против Центрального со-
вета, который был представлен в Совете минист-
ров. Страсти немного улеглись, но тем не менее
была создана комиссия, которая должна была на
следующий день отправиться в Мюнхен и там изло-
жить правительству требование Аугсбургского соб-
рания, обосновав его. Во главе комиссии был по-
ставлен человек по фамилии Ольшевский. Этот
Ольшевский был мне знаком. Когда я в августе
1914 года был направлен на Аугсбургский сбор-
но-учебный пункт для подготовки новобранцев, я
обратил внимание на выделявшегося среди ун-
тер-офицеров человека с длинной рыжеватой боро-
121
дой. Он был невысок, имел зычный голос и двигал-
ся весьма энергично. Казалось, он был одержим
болезненным честолюбием. В первые дни мне пред-
ставлялось, что он имеет звание сержанта. Но одна-
жды — без всяких известий о повышении его в зва-
нии — он вдруг предстал вице-фельдфебелем. Он
был ревностным командиром для своих подчинен-
ных и полным самоотдачи солдатом. Нетрудно было
заметить его стремление снискать расположение
командира роты. Позднее мне рассказали, что он
самовольно произвел себя в вице-фельдфебели. Пе-
ред командиром роты встал выбор: либо опозорить
перед ротой своего старательнейшего унтер-офице-
ра, либо задним числом признать за ним то звание,
которое он себе присвоил. Командир роты выбрал
второй вариант. Позднее этот Ольшевский получил
звание унтер-офицера, исполняющего обязанности
офицера, затем он добровольцем вызвался участво-
вать в боях и был произведен в лейтенанты за храб-
рость. То же тщеславие, которое заставило Оль-
шевского в 1914 году проявить себя пламенным ми-
литаристом, сделало его в 1918 году «пролетарским
революционером».
В утренней прессе от 4 апреля сообщалось, что я
провозгласил в Аугсбурге республику советов. Когда
я появился в Совете министров, на меня со всех сто-
рон смотрели косо, мне дали понять, что я, по мне-
нию министров, заварил в Баварии скверную кашу.
Я информировал министров о событиях минувшего
вечера. Сидевший рядом со мной министр путей со-
общения Фраундорфер, обращаясь ко мне, сообщил,
что баварский железнодорожный транспорт имеет
запас угля всего лишь на пять дней; я, заявил он, не
должен усугублять и без того тяжелое положение.
Делегация из Аугсбурга была приглашена на заседа-
ние правительства, где потребовала провозглашения
республики советов. Премьер-министр Хоффман ус-
122
покоил столь странных мятежников и заверил, что
их требование будет внимательно и доброжелатель-
но изучено.
Но все уже пришло в движение. Из всех дыр полез-
ли какие-то типы, которых я любил называть «клопами
революции». Стали созываться собрания безработ-
ных. Демагоги возбуждали толпу; лозунгом дня стало
«провозглашение республики советов». Разнообраз-
ные партийные и профсоюзные вожди, руководители
различных организаций предлагали обсудить создав-
шееся положение, созвав конференцию. В ту же ночь
они были приглашены в военное министерство.
Вести конференцию было поручено мне. Присут-
ствовали представители СПГ,' НСПГ,1 2 профсоюзов,
Баварского крестьянского союза и либерально-демо-
кратической оппозиционной группы. Был поставлен
вопрос: действительно ли настало время основывать
республику советов? Делегаты от социал-демократи-
ческих партий вели себя неоднозначно; они поддержи-
вали идею советов, но не были готовы к активному со-
трудничеству. В зал вошла коммунистическая депута-
ция под предводительством Левине. Он зачитал
заявление своей партии. В нем клеймился социал-шо-
винизм Социалистической партии Германии — тот со-
циал-шовинизм, который вызывал острое недоверие
Компартии Германии к Социал-демократической пар-
тии Германии. КПГ,3 как было сказано, не может участ-
вовать ни в каком политическом мероприятии, кото-
рым руководит Социал-демократическая партия Гер-
мании. Это заявление было выслушано с недоумением.
Военный министр Шнеппенхорст предложил коман-
дировать его в Нюрнберг, чтобы выяснить, каково там
1 СПГ — Социал-демократическая партия Германии (прим.
перев.).
1 НСПГ — Независимая социал-демократическая партия Гер-
мании (прим, перев.).
3 КПГ — Коммунистическая партия Германии (прим, перев.).
123
настроение рабочего класса. Пока же не следует при-
нимать никаких решений; он намеревался вернуться
из Нюрнберга в воскресенье, 6 апреля, вечером, чтобы
сразу же сделать сообщение. Других доверенных лю-
дей он предложил послать с такими же поручениями в
Вюрцбург и Бамберг. Сошлись на том, чтобы пока ни-
чего не предпринимать, а собраться в воскресенье, в
десять часов ночи, во дворце Виттельсбахов, чтобы за-
слушать сообщение командированных доверенных
лиц и затем обсудить дальнейшие шаги.
2
Воскресное заседание 6 апреля 1919 года, на кото-
рое пришли не только делегаты от тех организаций,
которые уже участвовали в конференции, проходив-
шей в военном министерстве, но и представители
Мюнхенского совета рабочих и солдатских депута-
тов и анархистских групп, состоялось в бывшей
спальне королевы Баварии во дворце Виттельсбахов.
Коммунисты были приглашены тоже, но они к нача-
лу заседания не появились. Отправленные в Север-
ную Баварию доверенные люди еще не вернулись,
так что пришлось снять с повестки дня их сообще-
ния. Вместо этого решили обсудить, возможно ли
объединение социалистических партий. Конечно
же, за всем этим стояло одно — провозглашение
республики советов. Пример Венгрии был притяга-
тельным; и Австрия тоже, как казалось, была на
пути к республике советов. Мечталось о том, чтобы
через Австрию, Венгрию и Румынию наладить непо-
средственную связь с Советским Союзом. Густав
Ландауэр подготовил воззвание к баварскому наро-
ду, в котором провозглашалось основание республи-
ки советов. Различные массовые собрания днем
раньше приняли резолюции в поддержку республи-
124
ки советов. Эрих Мюзам полностью находился в
своей стихии. И Густав Ландауэр был уверен, что
его час пробил.
После того как я открыл заседание, Ландауэр
внес предложение, что присутствующие должны
объявить себя Учредительным собранием. Он ска-
зал. что еще не было ни одной революции, которая
не порывала бы с правовой почвой, существовавшей
ранее. Революция — это всегда творческий акт, ко-
торый должен начинаться с неожиданного шага. Ар-
гументы Ландауэра возымели тем больший эффект,
что в ходе предшествующего дня из-за бродивших
слухов все министры, за исключением премьер-ми-
нистра Хоффмана и министра внутренних дел Энд-
реса (Endres), прислали мне свои письменные заяв-
ления об отставке. Против предложения Ландауэра
не проголосовал никто; я — единственный — воз-
держался при голосовании. Первоначально занялись
прояснением вопроса, какую принципиальную по-
зицию отдельные организации думают занять по от-
ношению к республике советов. Как представители
свободных профсоюзов, Альберт Шмидт и Густав
Шифер, так и представители Социал-демократиче-
ской партии отказались от своих прежних возраже-
ний и заверили, что присоединятся к воле масс.
Выразил свое одобрение и представитель Крестьян-
ского союза Гандорфер. Процесс распределения по-
стов, который начался после этого, носил достаточно
гротескные черты. Руководящих лиц теперь следова-
ло именовать не «министрами», а «народными упол-
номоченными». Первым делом стали обсуждать, кто
шймет пост народного уполномоченного по ино-
странным делам. Встал Эрих Мюзам и обратил вни-
мание присутствующих на хорошую репутацию, ко-
торой он пользуется за границей, подчеркнул, что на
протяжении всей жизни поддерживал самые тесные
отношения с левыми, и наконец порекомендовал на
125
этот пост самого себя. Большинство слушателей во
время речи Мюзама ухмылялись. Он был веселым и
жизнерадостным, хорошим человеком, но настолько
явно принадлежал к литературной богеме, что никто
не мог представить его занимающим серьезный
официальный пост. После предложения Мюзама на
некоторое время воцарилось неловкое молчание.
Друг Мюзама, Густав Ландауэр, нарушил его. Он
сказал, что Мюзам знает, как он, Ландауэр, сердеч-
но к нему относится. Мюзам способен заняться мно-
гими делами, но вот в международных отношениях у
него, Мюзама, нет опыта, он не умеет руководить
аппаратом, не умеет уверенно вести переговоры. По
этой причине он вынужден выступить против кан-
дидатуры Мюзама. Тут собрался с духом и Эрнст
Толлер. Он заявил, что Независимая социал-демо-
кратическая партия не видит в лице Мюзама подхо-
дящего кандидата для руководства комиссариатом
по иностранным делам. Толлер предложил некоего
доктора Теодора Липпа. Он как раз привез его с
собой. Он расхваливал Липпа, говоря, что во время
войны тот был на дипломатической службе, получил
известность как автор трудов по международной
политике и обладает всеми теми качествами, кото-
рые требуются дипломату. Никто не знал Липпа, ни-
кто даже не слышал о нем, но, поскольку не было
других кандидатур, проглотили это предложение.
Позднее выяснилось, насколько неудачным был этот
выбор. Дипломатическая деятельность Липпа своди-
лась к тому, что он был в Италии агентом кайзеров-
ского Министерства иностранных дел. Он был пси-
хически нездоров, а от назначения на высокий пост
окончательно повредился в уме. Он послал те-
леграмму в Москву, в которой сообщал, что вырвал
правительство Баварии из «черных горилльих рук»
прежнего премьер-министра Хоффмана и что этот
Хоффман, несмотря на свое поспешное бегство из
126
Мюнхена, не преминул забрать с собой ключ от туа-
лета.
Мою кандидатуру предложили на пост народного
уполномоченного по делам воспитания и преподава-
ния. Я решительно отказался. Столь же «скромно»,
как до этого Мюзам предлагал себя в Министерство
иностранных дел, на этот пост теперь предложил
себя Густав Ландауэр. Он наверняка делал это со
значительно большими основаниями, поскольку как
духовно развитая личность и компетентный специа-
лист уверенно разбирался в вопросах культуры. Но
относительно его кандидатуры были серьезные со-
мнения, которые никто не хотел высказывать от-
крыто. Оратор от Крестьянского союза прозрачно
намекнул на них: Ландауэр был родом не из Бава-
рии, он был чересчур интеллигентным, и к тому же
евреем. Подойдет ли он для баварского народа? Ка-
толическая церковь — большая сила в Баварии: при-
мет ли она Ландауэра? На многих эти аргументы
произвели впечатление. Туг за Ландауэра со всей
страстью вступился Мюзам; он обрушил раскален-
ные угли на головы его недругов. Несмотря на то что
Ландауэр отклонил его кандидатуру, он пожелал вы-
ступить в поддержку Ландауэра. Он сказал, что воз-
ражения, приведенные Крестьянским союзом, —
это возражения ушедшего дореволюционного вре-
мени. Революция оправдывает новые методы, новые
точки зрения, выбор новых людей. Тот реакционер,
кто не принимает «чуждого стране» интеллектуала и
еврея. После этого большинством голосов Ландауэр
был назначен на пост народного уполномоченного
по вопросам воспитания и преподавания.
Отвечать за внутренние дела было предусмотрено
независимому социал-демократу Августу Хагемай-
стеру. Он был добросовестным, но чересчур обстоя-
тельным человеком — если он начинал говорить, то
закончить ему было трудно. За неимением других
127
кандидатур Хагемайстер прошел. Пути сообщения
отошли к явному бродяге, Георгу Паулукуну. Связь
Паулукуна с транспортом до сих пор наверняка сво-
дилась только к тому, что он время от времени рабо-
тал на строительстве железных дорог — простым ра-
бочим. Он был умным малым, но недисциплиниро-
ванным, увлекающимся алкоголем и, разумеется,
никоим образом не дорос до того поста, на который
его предлагали. Сельское хозяйство оказалось в ве-
дении Кюблера, фанатичного члена Крестьянского
союза. Для заведования финансами сочли наиболее
подходящим Сильвио Гезелля. Народным уполномо-
ченным по военным вопросам стал член совета сол-
датских депутатов Райхерт, бывший официант, отли-
чающийся несомненной изворотливостью.
Во время обсуждения объявился Левине. Его жда-
ли с нетерпением, потому что считали парадоксаль-
ным провозглашать республику советов без комму-
нистов. Левине гневно обрушился на обсуждаемый
план. Социал-демократы, заявил он, запятнали себя
политикой в поддержку войны, а сейчас они поганят
идею советов. Если они сейчас завладеют этой иде-
ей, они дискредитируют ее. Коммунистическая пар-
тия участвует только в тех затеях, которыми она ру-
ководит.
Это заявление привело в замешательство незави-
симого социал-демократа Толлера, равно как и
анархистов Ландауэра и Мюзама. Левине заклина-
ли изменить свою точку зрения, но он был неумо-
лим.
После того как Левине удалился, собравшимся
потребовалось некоторое время, чтобы прийти в
себя. Я попросил подумать, не изменилось ли поло-
жение вещей теперь настолько, что вообще не сле-
дует провозглашать республику советов. Представи-
тели профсоюзов и социал-демократы очень хотели
бы присоединиться к моему предложению, но сила
128
их желания уравновешивалась их боязливостью, не
позволявшей высказать его. Я убедил собравшихся
провести отдельные заседания по фракциям, чтобы
можно было прояснить положение, созданное Леви-
не. Уединившись для совещания, социал-демократы
дали понять друг другу, насколько безрадостно они
смотрят на авантюру с советами. Но никто нс ре-
шался прямо сказать «нет». Когда я снова открыл
прения, ораторы от всех фракций объявили, что
настаивают на решении основать республику сове-
тов. Общественность уже предостаточно наслыша-
лась про подготовку к основанию республики со-
ветов, так что ни одна фракция уже не могла на-
браться решимости, чтобы в последний момент дать
задний ход.
Началось обсуждение окончательной редакции
текста прокламации, которая уже была предложена
в виде проекта. Здесь Ландауэр продемонстрировал
все свое красноречие. Он желал, чтобы основание
республики советов было представлено как начало
времени всеобщего мира и благородной человечно-
сти. Когда кто-то сказал о классовой борьбе, Ландау-
эр в крайнем волнении обрушился на него. «Четы-
ре года! — воскликнул он своим звучным голо-
сом. — Четыре года подряд немецкий народ
находится в состоянии опьянения кровью. Мы что,
должны это опьянение продлить? Разве не пришло
время протрезветь и снова стать человечными?» Он
высказал абсурдную идею: отметить провозглаше-
ние республики советов колокольным звоном по
всей земле Бавария!
Эти дебаты еще не закончились, а уже были по-
сланы телеграммы всем окружным властям: в них
провозглашалось преобразование Баварии в респуб-
лику советов и предписывалось отметить это коло-
кольным звоном. Под этими телеграммами стояла
моя подпись, которой я. разумеется, не ставил.
0 »рмгт Никит
129
При общем голосовании по вопросам, провозгла-
шать ли республику советов, утвердить ли список
народных уполномоченных, публиковать ли воззва-
ние, я единственный воздержался. Против не голо-
совал никто. После голосования я заявил о своей от-
ставке с поста Президента Центрального совета.
Мне было ясно, что вся затея по объективным об-
стоятельствам и по причине неудачного подбора
кадров потерпит крах. Моим преемником на посту
Президента Центрального совета позднее был из-
бран Эрнст Толлер.
Дебаты закончились только в шесть часов утра.
Устало я шел с заседания к себе в отель. У меня сло-
жилось впечатление, что мне довелось присутство-
вать при политической комедии. Сейчас, в сером
свете начинающегося дня, комические черты собы-
тий, произошедших минувшей ночью, утратили всю
свою мирную забавную окраску, они предстали во
всей неприкрытой наготе, пронзительной и опасной,
как политические факты, которые не могут остаться
без последствий. Мысль об этих последствиях угне-
тала меня.
Можно задать вопрос, почему я со всей энергией
не воспротивился принятым решениям и почему ог-
раничился тем, что воздержался при голосовании.
Без сомнения, и я тоже подпал тогда под чары кипя-
щего революционного настроения, которое царило в
те дни в Мюнхене; и я тоже в принципе позитивно
оценивал идею советов. Однако моя политическая
интуиция подсказала мне, что Бавария, учитывая ее
традиции и общественное своеобразие, отнюдь не
является той страной, где может осуществиться
принцип советов. Для этого нет абсолютно никаких
условий. По причинам реально-политическим я, сле-
довательно, не мог голосовать за установление рес-
публики советов. Мое положение осложнялась тем,
что социал-демократия — партия, к которой я при-
130
подлежал, — сделала вид, что она выбирает респуб-
лику советов. Выступать со всей решительностью
против решения моей партии для меня было тем бо-
лее невозможно, что я председательствовал, ведя
дискуссию, и все ждали от меня взвешенной ней-
тральной позиции.
3
В одиннадцать часов утра я со своею женой шел
по улицам Мюнхена ко дворцу Виттельсбахов. Было
дождливо, на всех улицах и площадях царило спо-
койствие. То здесь, то там были видны группы
людей, что-то обсуждавших; столпившись вокруг
ораторов, они являли собой маленькие импровизи-
рованные собрания общественности. На афишных
тумбах расклеивали плакаты о провозглашении вла-
сти советов. Редакция газеты «Мюнхенер нойесте
нахрихтен» была занята сторонниками правительст-
ва советов; газета превратилась в его орган. Во двор-
це Виттельсбахов царило великое оживление. При-
сутствовали несколько зарубежных журналистов,
они хотели взять у меня интервью. Я сказал, что вы-
шел в отставку и больше не являюсь Президентом
Центрального совета.
Еще до обеда меня посетили несколько социал-де-
мократических функционеров, среди них Альберт
Шмидт и София Штайнхаус, высокоинтеллигентная
преподавательница экономики, которая позднее ста-
ла женой Германа Кранолцд,а. В 1933 году оба умер-
ли в Рио-де-Жанейро, покончив жизнь самоубийст-
вом. Я без прикрас изложил им свои пессимистиче-
ские взгляды. Я сказал, что республика советов
представляет собой предприятие, обреченное на
провал. Я высказал предположение, что из Северной
Баварии скоро придут разочаровывающие известия,
131
что франконская* парторганизация не присоединит-
ся и оставит Мюнхен в одночестве.
Оба попытались развеять мои опасения: все не
так плохо; перспективы лучше, чем я полагаю; мюн-
хенские партийцы знают, что делают; они выстоят, и
Северная Бавария примкнет к ним. Убедить меня им
так и не удалось.
Когда летом 1918 года в Аугсбурге я по вечерам
преподавал, одним из моих учащихся был молодой
одаренный металлист по фамилии Нёбль. У этого
Нёбеля явно был философский талант, он мыслил
глубоко и самостоятельно. Я достаточно долго помо-
гал ему заниматься, снабжал хорошей литературой
и давал советы, как продолжать образование. Он
сблизился со мной, и я полагал, что он далеко пойдет
в сфере рабочего движения. Поскольку он потерял
работу, я взял его в Мюнхен, сделав чем-то вроде
своего адьютанта. От меня не укрылось, что голово-
ломный оборот, который приняли дела теперь, его
явно беспокоит.
В полдень в Виттельсбахский дворец пришли
грозные известия: в университете собралась воору-
женная группа студентов и солдат и эта группа дви-
жется сейчас к Виттельсбахскому дворцу. Было
очень интересно наблюдать за поведением отдель-
ных персон. Многочисленные машинистки и стено-
графистки, само собой разумеется, разбежались.
Различные функционеры нового правительства с ли-
цами, бледными от ужаса, сновали туда-сюда. На
удивление хорошо держались Ландауэр и Мюзам.
Объединившись с кадровыми рабочими, они доста-
вали из шкафов пулеметы, ручные гранаты и другое
оружие, готовясь к бою. Они были полны решимо-
сти отразить нападение и защищаться до последне-
го. Я прошел по комнатам, подбодрил всех и заве-
1 Нюрнбергская (прим, перев.).
132
рил, что все далеко не так плохо, как кажется. После
этого я послал разведчиков, которые должны были
прояснить действительное положение вещей. Они
сообщили, что все это только слухи и никакой во-
оруженной группы на подходе нет. К числу тех, кто
внезапно исчез, принадлежал и Нёбль. Он больше
не вернулся ко мне; мне сообщили, что он лежит в
Аугсбурге с нервным расстройством.
После полудня 7 апреля уже давно созванный
Конгресс рабочих, крестьянских и солдатских сове-
тов Баварии собрался на свое последнее заседание.
Там я еще раз повторил заявление о своей отставке.
Меня настоятельно убеждали отказаться от этого
решения, но я твердо стоял на своем. Моим преем-
ником был утвержден Эрнст Толлер. Он принял этот
новый пост с большой неохотой.
Вечером я читал газету «Красное знамя», орган
Коммунистической партии Германии. Там со всей
страстью и резкостью отвергалась «псевдореспубли-
ка». Против социал-демократии публично выдвига-
лось обвинение в том, что она основала эту «псевдо-
республику» только для того, чтобы окончательно
задушить идею советов в Баварии. Ей приписыва-
лись провокаторские и предательские намерения.
Еще 7 апреля правительство советов послало теле-
грамму Ленину. Странно, что Ленин подробно отве-
тил на эту телеграмму. Скепсис русского правитель-
ства недвусмысленно проявлялся в тех выражениях,
которые выбрал Ленин; Ленин перечислил ряд ме-
роприятий, которые нужно было провести, чтобы
Мюнхенская республика советов воспринималась
всерьез.
Уже вечером первого дня судьба республики со-
ветов представлялась весьма неопределенной. Из
Северной Баварии не было никаких вестей. В Бер-
лине заседал Имперский конгресс рабочих, кресть-
янских и солдатских советов; на него возлагали на-
133
дожду, что он, увлеченный мюнхенским примером,
провозгласит Общенемецкую республику советов.
Население Мюнхена относилось к происходящему
холодно, но без откровенной враждебности.
4
Уже в среду, 9 апреля, я провел беседу с Ландау-
эром и указал на шаткость ситуации. Из Северной
Баварии пришел, как я и ожидал, отрицательный
ответ. Маленькая заметка в газете, в которой сооб-
щалось, что министр финансов Сильвио Гезелль
планирует конфискацию всех вкладов в сберкассах
и банках, настроила население — вплоть до самого
мелкого вкладчика — против республики советов.
Пришла информация о первых мерах, которые при-
нял премьер-министр Хоффман, уехавший в Бам-
берг. Он призвал всех членов парламента последо-
вать за ним; появились известия, что организуется
добровольческий корпус. Берлинский Имперский
конгресс рабочих, крестьянских и солдатских сове-
тов не предпринял никаких шагов, чтобы облегчить
участь Мюнхенской республики советов, и уж по-
давно не проявил ни малейшей склонности распро-
странять баварскую революцию на всю Империю.
Ни в Центральной Германии, ни в Рурской области
не произошло никаких акций, которые можно было
бы толковать как отдаленный отклик на мюнхен-
ские события. Социал-демократия везде, кроме
Южной Баварии, выступила против республики со-
ветов. И органы социал-демократической печати
были переполнены заголовками, полными злобы и
отвращения. На все это я обратил внимание Лан-
дауэра. Он признал правильность всего, изложен-
ного мной, а затем немного растерянно спросил,
что же теперь следует делать. Я напомнил ему, что
134
всегда был с Хоффманом в относительно хороших
отношениях. Основываясь на этом, я изъявил жела-
ние поехать в Бамберг, чтобы обсудить с Хоффма-
ном, как ликвидировать затею с республикой сове-
тов. Я хотел предложить провести амнистию всех,
кто участвовал в ней; и это было бы еще наилуч-
шим выходом из возможных ситуаций. В тот же ве-
чер в пивной «Лёвенброй» состоялось массовое со-
брание, на котором Ландауэр изложил мой план,
который был там же и принят. В пятницу рано ут-
ром я должен был вылететь в Бамберг в сопровож-
дении одного члена Крестьянского союза и одного
профсоюзного руководителя. Ожидалось, что от-
туда пришлют самолет. Но пятница прошла, а само-
лет в Мюнхен так и не прибыл. Позднее выясни-
лось, что он произвел вынужденную посадку у Эр-
лангена и после этого уже стартовать не мог.
Я договорился с обоими делегатами, что при любых
обстоятельствах утром в понедельник мы поедем в
Бамберг поездом.
В воскресенье, 13 апреля, я был в Аугсбурге. Там
планировались демонсграции в поддержку респуб-
лики советов, которые, если верить слухам, соци-
ал-демократы хотели использовать для того, чтобы
настроить рабочих против мюнхенского советского
правительства. Я хотел понаблюдать за происходя-
щими процессами. Во время демонстрации рабочие
< толь мощно выступили в поддержку идеи советов,
что социал-демократические вожди не решились
привести резолюцию, направленную против совет-
ского правительства.
В понедельник я первым же пассажирским поездом
к четыре часа угра приехал в Мюнхен. Когда я вышел
на вокзал, там абсолютно никого не было. Не наблюда-
лось никакого пассажирского движения; казалось,
прекра тили свою работу все службы. Все это представ-
лялось странным. И на улицах картина была непривыч-
135
пая; казалось, что произошло нечто необычайное. Я на-
правился во дворец Виттельсбахов; там стояли посто-
вые с красными повязками на рукавах, часовые
сказали, что мои пропуски больше недействительны.
Я спросил, что это означает. Все были удивлены моим
неведением. Наконец, мне рассказали о событиях
13 апреля в Мюнхене. Под руководством двух братьев,
молодых адвокатов Филиппа и Зигфрида Лёвенфель-
дов, Социал-демократическая партия в Мюнхене уст-
роила путч против республики советов. Социал-демо-
кратически настроенные солдаты арестовали несколь-
ких вождей из советского правительства и немедленно
доставили на вокзал, чтобы отправить в Бамберг. Сре-
ди арестованных были Эрих Мюзам, Хагемайстер, ад-
вокат Вадлер и другие. Путчисты на несколько часов
сделались хозяевами положения. Но эти события под-
толкнули к действию «Союз Спартака». Он ничего не
желал знать о «псевдореспублике», но теперь, когда
последовал ответный удар реакции, в нем проснулась
революционная гордость. Он мобилизовал своих с то-
ронников, нашел поддержку среди матросов и солдат,
а потом произвел ответную атаку. На улицах началась
сильная стрельба, и путчистов шаг за шагом оттеснили.
Последним пунктом их сопротивления был главный
вокзал, затем они погрузились в поезд и уехали в Бам-
берг. Теперь была провозглашена коммунистическая
республика советов. Во главе ее стояли Ойген Левине и
Макс Левин. Левине был родом из России; он учился в
Гейдельберге у Макса Вебера. Он основательно знал
марксизм, уже имел достаточно практического опыта в
подпольной революционной работе и отличался не-
обыкновенным умом, выдающейся твердостью харак-
тера и железной решимостью. На его фоне Макс Ле-
вин казался более человечным. Во время войны он доб-
росовестно нес солдатскую службу; после 1918 года он
стал столь же воинствующим революционером, сколь
был воинствующим патриотом до 1918 года. Он любил
136
принимать позу Наполеона; ее дополняли высокие са-
поги для верховой езды; в свои двадцать шесть лет он
говорил так, будто имел право распоряжаться и отда-
вать приказы.
Правительство коммунистической республики со-
ветов переехало из дворца Виттельсбахов в Музей
Армии. Поскольку не было ни малейших сомнений в
том, что эта новая структура не будет иметь шансов,
больших, чем «псевдореспублика», я был глубоко
обеспокоен тем, что дело может дойти до значитель-
но более пагубного кровопролития, а потому решил
продолжить исполнение своей посреднической мис-
сии. Я отправился в Музей Армии и добился приема
у Левине и Левина. В помещениях Музея царило
оживление. В сущности, все было нацелено на то,
чтобы раздобыть оружие и создать Красную армию.
Поговаривали, что вражеский добровольческий кор-
пус уже стоит в Регенсбурге. Ему собираются ока-
зать поддержку отсюда, из Мюнхена. Левин с гордо-
стью рассказывал мне, как ему всего за несколько
часов удалось раздобыть много оружия. Он заявлял,
что предшествовавшая «псевдорсспублика» никогда
не смогла бы совершить ничего подобного. Первона-
чальный сбор Красной армии должен был произой-
ти в Дахау. Толлер и Клингельхёфер, как сказал мне
Левин, предоставили себя в распоряжение коммуни-
стической республики советов, и принято решение
отправить их обоих в Дахау, чтобы они приняли на
себя командование. Я решился осторожно заметить,
что перспективы не представляются мне особенно
благоприятными. Это замечание вызвало отрица-
тельную реакцию. Мне ответили, что оно свидетель-
ствует о пораженческих настроениях; если бы было
достаточно героизма и мужества, можно было бы не
сомневаться в успехе. Тем не менее я еще раз пред-
ложил свои услуги в качестве посредника. Я сказал,
что коммунисты, храбро выступив против соци-
137
ал-демократических путчистов и одержав над ними
блистательную победу, спасли честь пролетариата.
Они достигли всего, чего можно было вообще до-
стичь в этих крайне неблагоприятных обстоятельст-
вах. Сейчас, после достигнутого успеха, они имеют
все права на то, чтобы все разумно взвесить и уве-
ренно предотвратить надвигающуюся катастрофу.
Меня высмеяли и выпроводили. На следующий
день я снова пошел в Музей Армии, чтобы убедить
обоих вождей дать мне полномочия для ведения
переговоров в Бамберге. Имелись надежные сведе-
ния о том, что со всех сторон к Мюнхену стягивают-
ся войска; мюнхенская затея с советами дает благо-
приятный и долгожданный повод для того, чтобы
офицеры армии, потерпевшей крах в 1918 году, сно-
ва вернули свои позиции. Мне в резкой форме пред-
ложили прекратить свои хлопоты. Тогда я решил,
что благоразумно будет покинуть Мюнхен, я сделал
это в среду вечером, уехав самым последним поез-
дом, который в те дни ушел из Мюнхена. Когда этот
поезд остановился на Пазингерском вокзале, крас-
ноармейцы ходили вдоль перрона и грозно кричали:
«Все реакционеры — на выход!».
Вскоре после этого Мюнхен был блокирован бе-
лыми войсками. Красная армия в Дахау не покрыла
себя боевой славой. Когда события приняли серьез-
ный характер, большая часть вооруженных рабочих
решила отсидеться по домам; осталась только горст-
ка непоколебимых. Добровольческие корпуса, дви-
гаясь на Мюнхен, зверствовали. Неподалеку от
Мюнхена, в Пуххайме, находился лагерь русских во-
еннопленных. Баварское советское правительство
отпустило русских на свободу. Бойцы добровольче-
ских корпусов поймали пятьдесят два русских воен-
нопленных, которые не имели ни малейшего отно-
шения к Мюнхенской республике советов, загнали
их в каменоломни и там убили. У Штарнберга они
138
обнаружили отряд рабочих-санитаров, которые про-
водили учения. Санитаров без проволочек расстре-
ляли у железнодорожной насыпи; только один-един-
ственный из них, стажер Шлезингер, в последний
миг был спасен благодаря вмешательству какого-то
капитана. Все эти деяния привели к тому, что прави-
тели коммунистической республики советов в Мюн-
хене взяли десятерых заложников. Говорили, что
это были члены тайного общества Туле. Когда в
Мюнхене стало известно о дальнейших зверствах
наступающих добровольческих корпусов, Зайдель,
комендант гимназии Луитпольда, в которую были
доставлены заложники, имел глупость отдать приказ
в отместку расстрелять их. После этого добровольче-
ские корпуса вообще перестали сдерживаться. Ко-
гда они вошли в Мюнхен, в одной из пивных как раз
заседал Союз католических подмастерьев, у кото-
рых и в мыслях не было становиться революционе-
рами или поддерживать советскую республику. Всех
их схватили и перебили. Хотя здесь были затронуты
и католическая церковь, и баварская Народная пар-
тия, это ужасное и отвратительное преступление,
унесшее жизни двадцати четырех невинных людей,
обошли молчанием. Во время уличных боев проли-
лось много крови. Схваченных рабочих привозили
па бойню и на скотный двор, большую часть их не-
медленно расстреливали — по закону военного вре-
мени. Министром обороны был социал-демократ
11оске. Он сам прибыл в Мюнхен, где вел себя как
триумфатор. Он настолько оказался под влиянием
разнузданной солдатни, что не мог, а возможно и
сам не захотел, остановить кровавые оргии. Левине
был арестован, позднее был схвачен и Толлер, кото-
рого словно дикого зверя посадили в камере на
цепь. Левин через Австрию ушел в Россию.
В сложившихся на 7 апреля обстоятельствах уже
нельзя было сформировать чисто социалистическое
139
правительство. Возникло коалиционное правитель-
ство, в котором министром юстиции стал либерал
Мюллер-Майнинген. Он провел судебный процесс
против ответственного за расстрел заложников Зай-
деля, и этот процесс пропаганда активнейшим обра-
зом использовала для дискредитации руководителей
республики советов. Зайделю был вынесен смерт-
ный приговор. Его казнили. Процесса против убийц
двадцати четырех ни в чем не повинных подмастерь-
ев так никто и не начал.
5
Я никогда не забуду картину, которая предстала пе-
редо мной в один прекрасный день на Праннерштрас-
се. Мимо меня проходили два человека, привлекшие
мое внимание. Один худой, почти двухметрового рос-
та. Длинные иссиня-черные волосы зачесаны назад, на
голове старомодная круглая шляпа небольшого раз-
мера. Крупная голова, бледное, длинное лицо, обрам-
ленное большой черной бородой. На его тощей фигуре
болтался выцветший выдавший виды плащ-крылатка.
Рядом с ним быстрой и дерганой походкой шагал
маленький тщедушный человек с рыжеватой бород-
кой клинышком, одетый так же старомодно и плохо,
как его спутник. Это были Густав Ландауэр и Эрих
Мюзам.
Густав Ландауэр был одной из самых значительных
интеллектуальных личностей, которых я встречал в
своей жизни. Он получил известность благодаря сво-
ему двухтомному труду о драмах Шекспира, благодаря
своим брошюрам «Призыв к социализму» и «Сведение
счетов». Только что вышли в свет и «Письма времен
французской революции» — сборник, который он со-
ставил и к которому предпослал введение. Женой его
была интеллектуалка Хедвиг Лахман. Оратором Лан-
140
дауэр был выдающимся. Он говорил пламенно — и в то
же время умно. Идея гуманности была для него вовсе
не пустым словом. С финансами у него было туго, и он
вел, так же как и его друг Мюзам, богем1гую жизнь.
Большая часть членов Конгресса рабочих, крестьян-
ских и солдатских советов, в который он входил, и по-
нятия не имела, какого масштаба духовной личностью
он был. Они не воспринимали его всерьез; их доморо-
щенный рассудок не был способен к такому полету, ко-
торый был свойственен его сущности.
Однако он оказывал на рабочих Мюнхена силь-
ное влияние. На него смотрели, как на радикала, ко-
торый затевает новый переворот. Он полагал, что
ситуация — революционная, и образы революцио-
неров — вроде Дантона — жили в его душе. Как
только он счел, что республика советов уже на пове-
стке дня, он стал пламенно призывать к дальнейше-
му развитию действий.
После краха республики советов он жил на квар-
тире у вдовы Айснерс. Там его и схватили люди из
добровольческого корпуса. Они в грузовике увезли
его в Штадельхайм. Когда он был доставлен туда, его
обступили разгоряченные студенты в мундирах и
принялись издеваться над ним. Спокойно, с досто-
инством и сдержанностью он сказал им, смело и от-
кровенно, что они находятся в плену заблуждения и
превратились в орудие весьма скверных сил. Некий
майор фон Гагерн, услышав эти слова, пришел в бе-
шенство. Он стал подстрекать студентов к убийству
этого человека, а ведь он уже был заключенным
и, следовательно, превратился в неприкосновенную
персону, находящуюся под защитой правосудия. Вся
толпа набросилась на Ландауэра, сбила его с ног, ка-
кой-то сержант приставил к его груди ружье и вы-
стрелил. Затем люди из добровольческого корпуса
сняли с убитого всю одежду и бросили обнаженное
село в прачечной. Это злодеяние показало, сколько
141
зверства сокрыто в немецкой душе; оно уже предве-
щало грядущие ужасы Третьего рейха.
Друг Ландауэра, Эрих Мюзам, был одной из са-
мых известных личностей. Он писал одухотворен-
ные стихи, издавал анархистский журнал и развле-
кал своими шуточками и остротами компании, кото-
рые собирались за столиками для завсегдатаев в
различных литературных кафе. Его речи были зажи-
гательными, они подстегивали и возбуждали. Удиви-
тельна была постоянная готовность к самопожертво-
ванию, которую он проявлял. У него никогда не
было денег, но он раздавал последнее, что имел. Ев-
рейский народ порой производит на свет личности,
в моральном плане наивысшей пробы. К типу таких
личностей относились и Ландауэр, и Мюзам.
Мюзам постоянно был связан с безработными. Он
выводил их на уличные демонстрации, выражал их
требования и добивался их выполнения. И он, тоже
нераздумывая, предоставил себя в распоряжение
республики советов, едва она была создана. На его сча-
стье, он уже восемь дней спустя после провозглашения
республики советов, во время социал-демократическо-
го путча, был арестован и увезен в Бамберг. Если бы
он остался в Мюнхене, то после прихода доброволь-
ческих корпусов был бы убит, так же как его друг Лан-
дауэр. Кончилось дело тем, что он предстал перед
военно-полевым судом. В организации республики со-
ветов он непосредственного участия не принимал, од-
нако как пламенный оратор-подстрекатель считался
одним из основных зачинщиков бунта. Судьи находи-
лись во власти всеобщего предрассудка, согласно кото-
рому представители богемы отличаются необузданно-
стью и анархизмом; дело вдобавок осложнялось его
еврейским происхождением. Мюзам защищался ис-
кусно, держал себя с достоинством, смело, говорил с
сарказмом, шутил. Его осудили на пятнадцать лет
тюрьмы.
142
В тюрьме он проявил себя верным товарищем. Он
прилежно работал над своими дневниками, будучи
убежденным, что они содержат очень много важно-
го материала по истории современности. Он любил
свою жену и был очень привязан к ней. Та была до-
черью крестьянина из старинной баварской семьи.
Ее звали Ценцль. Она умела понимать мужа, устро-
енного совсем иначе. В 1925 году он был помилован
в связи с амнистией, объявленной в угоду Гитлеру,
который должен был вернуться к национал-социали-
стической пропаганде. В 1933 году он был арестован
гестапо. Долгое время он просидел в Ораниенбурге,
где в результате жестокого обращения с ним поте-
рял слух. Эсэсовцы в Ораниенбурге всячески отрав-
ляли жизнь несчастному Мюзаму; в конце концов
они повесили его.
6
18 апреля я вернулся из Мюнхена в Аугсбург.
В Аугсбурге я больше не покидал своей квартиры и
всячески старался, чтобы никто не узнал, что я
здесь. Рано утром 20 апреля — это было воскре-
сенье — вдруг поднялась сильная стрельба. Добро-
вольческие корпуса-фрайкоры подошли вплотную
к Аугсбургу и наткнулись здесь на сопротивление.
В рядах добровольцев было несколько тысяч че-
ловек. Защитников республики советов, которые
обороняли мосты через Лех и Вертах, едва насчи-
тывалось двести человек. После безуспешных атак
добровольческих корпусов — а студентам-добро-
вольцам явно не хватало энтузиазма, который за-
ставлял бы их отдавать свои жизни за новую
республику, — командование фрайкоровцев пред-
ложило аугсбургским повстанцам заключить пере-
мирие и выслать делегацию, для того чтобы обсу-
143
дить условия капитуляции. Делегацию возглавил
одаренный молодой рабочий Франк, с годами он
обещал стать умным рабочим вождем. С предло-
женными условиями капитуляции делегация согла-
силась. При возвращении на свои позиции Франк
выстрелом в спину был убит одним из постов фрай-
коровцев.
Большая часть города Аугсбурга в то же воскре-
сенье была занята белыми войсками, которые при-
шли с юга, то есть с той стороны, где им не надо
было переправляться через реки. Я допускал, что
фрайкоровцы станут искать меня в моей квартире.
Какая судьба будет меня ждать в таком случае, мне
было ясно. Нервы моей жены были напряжены до
крайности: стоило ей услышать чьи-то шаги на ле-
стнице, как она впадала в панику. Но день прошел
без происшествий. Ближе к вечеру пришел муж се-
стры моей жены, который во время войны был лей-
тенантом в артиллерии и теперь примкнул к одному
из добровольческих корпусов. Я условился с ним,
что он ночью заберет меня и сопроводит к товари-
щу по социал-демократической партии, учителю
основной школы Матиасу Фишеру. В прошлом я
часто встречался с ним у него на квартире и вел бе-
седы с руководителями социал-демократов.
Принять меня к себе па постой при таких обстоя-
тельствах было с его стороны поступком в высшей
степени дружественным. Когда стемнело, мой свояк
пришел в форме фрайкоровца и сопроводил меня на
квартиру к учителю. Его форма была для меня луч-
шей защитой. Восемь дней я провел у моего друга
Фишера. С утра до вечера я работал в маленькой
задней комнатке, отведенной мне, а по ночам время
от времени выходил ненадолго погулять из дому.
Обстановка в Аугсбурге понемногу нормализова-
лась, все успокоилось, основные части добровольче-
ских корпусов были отведены в Мюнхен. Я возвра-
144
щался домой, стараясь, чтобы никто не увидел меня
на улице. Дальнейшее развитие событий было для
меня ясным; я удивлялся только одному — что до
меня все еще не добрались и не вздернули на висе-
лице. Я легко мог бы тайно перебраться в Австрию,
Италию или Швейцарию, но даже саму мысль о бег-
стве считал для себя недопустимой.
В понедельник, 5 мая, я получил почтовую карточ-
ку от моих родителей из Нёрдлингена, в которой
они сообщали, что меня искали у них. Тут я оконча-
тельно понял, что мне остались считанные часы.
Около десяти утра пришел мой тесть и взволнован-
но сказал мне, что все окрестности перекрыты воен-
ными постами. Железнодорожные мосты — один из
них находился прямо перед моим домом — полно-
стью заблокированы. Невозможно выйти на улицу,
не наткнувшись на патруль, который осмотрит тебя
внимательнейшим образом. Я сказал своему тестю,
что это наверняка ищут меня.
Примерно в одиннадцать утра в дверь квартиры
постучали. Я пошел открывать сам и увидел картину,
не лишенную гротескной прелести. Непосредствен-
но перед дверью стоял сотрудник уголовной поли-
ции в штатском. На лестничной площадке за ним
четверо солдат изготовились для стрельбы. Впечат-
ление было такое, что они пришли брать «горячего
парня», от которого можно было ждать бешеного со-
противления. Я осведомился у полицейского, что оз-
начает все это безобразие. Совершенно растеряв-
шись, он спросил: «Так вы и в самом деле здесь?» —
«Как видите сами», — ответил я. — «Можете ото-
слать свои отряды!» Он как-то беспомощно посмот-
рел на солдат, потом на меня и наконец пробормо-
тал нерешительно: «А у вас в квартире никого
нет?» — «Никого, — ответил я, — на самом деле ни-
кого, так что с вами абсолютно ничего не случится;
вам ничего не грозит». Он некоторое время колебал-
145
10 Эрнст Никиш
ся, потом пошептался с солдатами — и те спусти-
лись по лестнице. Он вошел в мою комнату. Оттуда
он позвонил своему начальству и сообщил об успе-
хе, которого только что достиг. Я попросил его дать
мне возможность пообедать. Он согласился и сказал
(после того как я пообещал ему не пытаться бежать),
что явится через час, чтобы забрать меня.
После того как полицейский вернулся за мной, в
комнату влетела уборщица и сообщила, что внизу
перед домом, а я жил на четвертом этаже, царит ка-
кое-то чрезмерное оживление. Я выглянул в окно:
перед подъездом множество солдат бегали с ружья-
ми в руках. Я попросил следователя, чтобы он пока-
зался в окне. Он сделал это, подал какие-то знаки —
и солдаты успокоились. Позднее выяснилось, что
ветром захлопнуло дверь подъезда, а солдаты реши-
ли, что я захватил следователя в заложники. Поли-
цейский сказал мне, чтобы я прощался со своими.
Мы вышли на улицу. Приданные полицейскому сол-
даты — общим числом тридцать два человека — по-
строились в колонну и строем зашагали рядом с
нами. По дороге я опустил в почтовый ящик кон-
верт, в котором было мое заявление о выходе из Со-
циал-демократической партии, а также другое — о
вступлении в Независимую социал-демократиче-
скую партию. Поначалу мне пришлось сопровож-
дать полицейского чиновника на почту, где он велел
отключить мой телефон. Оттуда мы направились в
ратушу. Обо мне говорили, как о фигуранте «круп-
ного дела». Первый протокол вел офицер, граф
Люксбург. Затем меня препроводили в тюрьму.
Я испытал удивительное чувство, когда за мной в
первый раз в жизни закрылась дверь камеры и с
лязгом был задвинут засов. Уходя из дома, я успел
положить в карман книгу по философии государст-
ва. Чтение настолько увлекало меня, что я быстро
забывал о времени и о том, где я, собственно, нахо-
146
жусь. Два дня я провел в этом месте, а потом за
мной явились два полицейских. Они не сказали,
куда меня поведут. Я попросил, чтобы они дали мне
возможность оповестить жену о том, где я буду на-
ходиться впредь. Они не сочли нужным для себя
раскрыть эту тайну. Меня отвезли в Эйхштетт и там
поместили в тюрьму. Прием, оказанный мне в Эйх-
штетге, условия содержания и обращение были хо-
рошими. Начальником там был добродушный пожи-
лой человек, который принимал во внимание, что
я — политический заключенный. Кроме меня в той
же тюрьме находились еще десять-пятнадцать моих
«подельников». Всем заправлял прокурор, по убеж-
дениям — член Немецкой национальной народной
партии, который вел себя в высшей степени достой-
но и корректно. Я начал писать историю республики
советов. В это время мне в руки попал первый том
философского трактата Шпенглера «Закат Европы».
Книга произвела на меня глубокое впечатление, и я
выразил его в рецензии, которую опубликовала одна
учительская газета; я предсказал, что эта книга бу-
дет сенсацией все ближайшие годы.
Прошло дней четырнадцать, и меня буквально
огорошили известием, что я буду отправлен в Бам-
берг. В Бамберге работало правительство Хоффма-
на; там собирался ландтаг. По дороге в Бамберг мне
сообщили, что премьер-министр Хоффман желает
поговорить со мной. Мне и моему сопровождающе-
му, сотруднику уголовной полиции, было отведено
купе второго класса. Когда мы вышли на перрон в
Бамберге, оказалось, что тем же поездом приехали
много знакомых мне депутатов ландтага. Они смот-
рели на меня с изумлением, поскольку никто толком
не знал, что сейчас со мной происходит. Они реши-
ли, что я на свободе, поскольку мой сопровождаю-
щий был в штатском. На следующее утро в прессе
появилась привлекшая всеобщее внимание статья, в
147
которой намекалось, что я явился в Бамберг строить
какие-то козни Баварскому ландтагу. Эту статью я
прочел в большой камере бамбергской тюрьмы.
Прошло несколько дней, а ничего не происходило.
Я сделал из этого такой вывод: появление статьи нару-
шило планы премьер-министра. Наконец, ко мне в ка-
меру явился свояк премьер-министра Аккерман —
депутат ландтага, позднее ставший бургомистром
Аугсбурга. Он сообщил мне, что премьер-министр пол-
ностью в курсе произошедшего. Он знает, насколько
мало я могу нести ответственность за свершившееся.
Однако ему приходится учитывать настроение депута-
тов. Жалко, что депутаты видели меня. Тот шум в прес-
се, который поднялся из-за этого, не позволяет пре-
мьер-министру провести со мной беседу с глазу на
глаз, как сугубо личный разговор. Премьер-министр
хочет, чтобы я не понес никакого наказания. Но он вы-
нужден поставить мне условие: я примерно лет на пять
должен отойти от политической жизни.
Я ответил, что весьма благодарен премьер-мини-
стру за его доброе отношение ко мне, однако за по-
следние дни ситуация уже полностью изменилась.
Двурушническая роль, которую социал-демократия
сыграла во время республики советов, настолько
возмугила меня, что я вышел из Социал-демократи-
ческой партии. В знак протеста я перешел в Незави-
симую социал-демократическую партию и вовсе не
намерен отходить от политической жизни.
Аккерман выразил сожаление о том, что я ушел
из партии. Он сказал, что премьер-министр, узнав
об этом, едва ли сохранит намерение избавить меня
от тех неприятностей, на которые я сам напрашива-
юсь. В таком случае мне останется только одно: про-
сто принять то, что случится, ответил я. На сем наши
переговоры закончились.
На обратном пути из Бамберга в Эйхштетт купе
второго класса мне больше не предоставляли. Со
148
своим сопровождающим, который вел себя сдер-
жанно и тактично, я сидел в обычном проходном ва-
гоне третьего класса. На протяжении последних
дней меня терзала мысль о том, что моя жена все
еще не знает, где я нахожусь. Еще в камере бамберг-
ской тюрьмы я написал ей письмо, в котором сооб-
щил о своем местопребывании, а также предполо-
жил, оценивая ситуацию в целом, что военно-поле-
вой суд, перед которым я наверняка предстану, даст
мне года два тюрьмы. Это письмо я намеревался ка-
ким-нибудь образом отправить жене.
В отделении вагона третьего класса рядом с нами
сидела молодая женщина, — как выяснилось позже,
учительница. Поскольку мой сопровождающий вел
себя тактично, она и понятия не имела, кто я и в ка-
ком положении нахожусь. Я заговорил с нею. Улу-
чив момент, когда мой сопровождающий загляделся
в окно, я черкнул ей на полях газеты: «Пожалуйста,
возьмите письмо!». Еще в Бамберге я обернул пись-
мо бумагой, на которой написал, что я — политиче-
ский заключенный и моя жена не знает, где я сижу;
и я прошу, принимая во внимание душевное беспо-
койство моей жены, отправить ей прилагаемое пись-
мо. Прочтя мою записку на газете, учительница
удивленно посмотрела на меня и взяла письмо. Она
вышла на одной из маленьких станций.
Это письмо моя жена так и не получила. Во время
слушания моего дела в военно-полевом суде предсе-
датель извлек его из папки с материалами дела. Он
объяснил, что учительница, прочитав мою фамилию,
в ужасе побежала отдавать письмо в жандармерию.
Из жандармерии его переслали прокурору.
Я намеревался выбрать защитником депутата
рейхстага Гуго Гааза, чтобы с его помощью вскрыть
двурушничество социал-демократов. Начальник
тюрьмы Эйхштетта вызвал меня к себе и стал упре-
кать за эту идею — избрать адвокатом Гааза. И в са-
149
мом деле, получить в защитники Гааза мне не уда-
лось. В тот же день, на который было назначено на-
чало процесса, 23 июня 1919 года, в рейхстаге со-
стоялись дебаты о Версальском мирном договоре.
Гааз непременно должен был присутствовать там
как председатель фракции. Его заменил одаренный
адвокат, социал-демократ Филипп Лёвенфельд —
тот самый, который организовал путч против «фаль-
шивой республики».
В начале июня меня привезли в Мюнхен в тюрь-
му Штадельхайм. Там я снова встретился с целым
рядом моих товарищей по политике. Временами я
наслаждался их обществом, сидя в одной камере с
ними, например вместе с Германом Кранольдом, ко-
торому вменили в вину его работу в плановом эко-
номическом ведомстве. Его сменил добросердечный
и мягкий Сильвио Гезелль. Он переносил заключе-
ние, проявляя терпение и выдержку. Позднее его
оправдали, и он снова отправился в Швейцарию. Во
время моего пребывания в Штадельхайме во дворе
тюрьмы по приговору военно-полевого суда был
расстрелян Ойген Левине.
Мой адвокат предостерегал меня от чересчур лег-
комысленного отношения к процессу, затеянному
против меня. Он говорил, что одно дело — срок пять
лет и совсем другое — срок год и три месяца. Я буду
иметь дело с военно-полевым судом, то есть с судом,
который состоит из офицеров, а потому должен дер-
жаться серьезно и не допускать никаких глупостей.
В остальном же дела мои небезнадежны; всю нена-
висть баварского льва собрал на себя Левине.
20 июня, за три дня до начала судебного процесса
надо мной, я был приглашен в комнату для свида-
ний; там меня ожидала моя жена. У нее был пропуск
на выход из тюрьмы. Мой тесть внес залог в десять
тысяч марок, и под этот залог меня выпустили. Это
было для меня потрясением, не лишенным приятно-
150
сти, и я со своей женой в прекрасном настроении
поехал назад в Аугсбург. Таким образом, в те немно-
гие дни, которые оставались до начала моего про-
цесса, я еще наслаждался свободой, прекрасной и
восхитительной.
7
Ранним утром 23 июня в сопровождении своих
жены и матери я поехал в Мюнхен: так называемый
Ау был там резиденцией военно-полевого суда.
Председателем его был старший советник Земельно-
го суда доктор Штадельмайер, членами суда — два
офицера, обвинение представлял прокурор, доктор
Либерих. Штадельмайер был тем самым судьей, ко-
торый приговорил к смерти Левине. Собралось зна-
чительное количество присутствующих на суде.
Среди них был дружески относившийся ко мне
старший советник Земельного суда Парсеваль из
Аугсбурга — это его брат построил дирижабль полу-
жесткой конструкции. Судя по различным мелким
признакам, суд был настроен ко мне неблагоприят-
но. Рассчитывали, что процесс продлится два-три
дня.
Во время допроса я в известной степени выбил из
рук суда его оружие. Я взял на себя ответственность за
такие вещи, за которые, насколько было известно суду,
никакой ответственности нести не мог. Это оставляло
прокурора в незавидном положении, поскольку ему
незачем уже было выставлять доказательства вины
ведь обвиняемый ее ничуть не отрицал. Еще до обеда в
первый день заседаний начался допрос свидетелей.
Для меня он прошел благоприятно. Выступил статс-
секретарь Альберт Шмидт, ранее исполнявший долж-
ность рабочего секретаря и принимавший участие в
том заседании 6 апреля, на котором была основана рес-
151
публика советов; он описал все, что происходило на
ночном собрании, и особо подчеркнул, что я не голосо-
вал за решение о провозглашении республики советов.
Когда прокурор перебил его и заявил, что я должен был
голосовать против, а не воздерживаться, свидетель
громко и решительно ответил ему, что участники соб-
рания находились в состоянии крайнего возбуждения,
так что даже он, господин прокурор, не рискнул бы
противоречить им. Министр сельского хозяйства
Вутцльхофер похвалил мое спокойствие и рассуди-
тельность, проявленные во всех критических ситуаци-
ях. И показания свидетелей, приглашенных прокуро-
ром со своей стороны, тоже оказались в мою пользу.
Лёвенфельд искусно вел мою защиту. Он злорадно
раскрывал двойственность социал-демократической
политики во время провозглашения советской респуб-
лики, хотя сам был социал-демократом. К концу пред-
обеденного заседания настроение суда сменилось на
противоположное. Речь прокурора, содержавшая не
подтвержденные фактами преувеличения, принесла
мне больше пользы, чем вреда. Его изложение событий
никак не увязывалось с собранными доказательства-
ми. Он признал за мной живость ума, но обернул это
качество против меня, заявив, что такой умный чело-
век мог бы и лучше осознавать незаконность своих
действий. Закончил он тем, что потребовал для меня де-
сятилетнего срока заключения в крепости.1 Оба офи-
цера, члены суда, при этом покачали головами. Лёвен-
фельд в своей блестящей речи осыпал прокурора на-
смешками и бросил упрек военному министру
Шнепперхорсгу, члену Социал-демократической пар-
тии, что тот прямо-таки спровоцировал провозглаше-
ние республики советов, расхваливая советы на все
лады. Суд удалился на совещание для вынесения при-
1 О специфике заключения в крепости и его отличии от тю-
ремного см. следующий раздел данной главы (прим, перев.).
152
говора. Я стоял со старшим советником Земельного суда
Парсевалем, моим адвокатом и моей женой, гадая, сколь-
ко лет мне дадут. Я полагал, что меня осудят за государст-
венную измену, но дадут минимум, предусмотренный
законом по этой статье, то есть пять лет заключения в
крепости. Мой адвокат был согласен со мной. Парсеваль,
напротив, возражал. Он сказал, что умеет чувствовать ат-
мосферу в суде. Я отделаюсь намного меньшим сроком,
он полагает, это будут два с половиной года заключения в
крепости. Когда я, сомневаясь, заметил, что, с юридиче-
ской точки зрения, республика советов есть государст-
венная измена в самом чистом и законченном виде, Пар-
севаль ответ-ил, что суд если захочет, всегда выстроит
нужную ему юридическую конструкцию, не важно, в
пользу подсудимого или против него.
Суд вернулся в зал. Председатель огласил приговор.
За пособничество в государственной измене я получил
два года заключения в крепости; когда председатель ог-
ласил приговор, он напомнил, что в конфискованном
письме я сам определил для себя такой срок.
Суд не распорядился взять меня под стражу, так что
я мог оставаться на свободе. Меня поздравляли со всех
сторон; особо примечательным было поздравление Ос-
терхубера, главного редактора «Баварского курьера»,
печатного органа столь враждебно настроенной ко мне
баварской народной партии. В своем судебном репор-
таже он выразился так: «Этот ушел оттуда оправдан-
ным» — имелся в виду я, «но другой — нет» (здесь он
имел в виду военного министра Шнеппенхорста, при-
надлежавшего к Социал-демократической партии).
8
Часто находили странным, что коллизии с советами
произошли в Мюнхене, столице Баварии, земли, ско-
рее, аграрной, чем промышленной. Одним возникно-
153
вение республики советов представлялось совершен-
ной загадкой, другие рассматривали ее как дерзкую
выходку анархистствующей богемы, ненадолго завла-
девшей Мюнхеном, который она застала врасплох. Не-
которые надеялись постичь суть произошедшего, при-
зывая на помощь аналогии. Проводя их, они усматри-
вали сходство между событиями в Советской России, в
Венгрии и Баварии. И Россия, и Венгрия, и Бавария
были странами крестьянскими. Октябрьская револю-
ция в России и венгерская революция, ко всеобщему
удивлению, продемонстрировали, как рабочий класс
обретает руководящее положение по отношению к
крестьянству, как будит спящую в крестьянстве соци-
альную динамику и использует ее в своих интересах,
направляя эту воду на свою мельницу. Разве в кресть-
янской земле Бавария произошел не точно такой же
эксперимент?
Но все же такая аналогия хромала — и не на одну
ногу. Русское крестьянство было порабощено цариз-
мом и доведено до нищеты; у него были важные
причины, чтобы безоговорочно сделаться революци-
онным, и оно становилось легкой добычей всякого,
кто обещал ему освобождение от помещиков и от
деспотического гнета царизма. Положение крестьян
Баварии, напротив, было совсем иным. Они были за-
житочными и на протяжении многих лет пользова-
лись точно такими же правами, что и остальные гра-
ждане государства; они вполне справлялись с ситуа-
цией как в политическом, так и в экономическом
плане. Тяга к революции была им ничуть не свойст-
венна. Они прочно стояли на ногах: свой дом, свое
хозяйство, своя земля, свои сбережения; частная
собственность была так же свята для них, как для
всякого городского бюргера. К социализму они от-
носились недоверчиво; промышленный рабочий
класс вызывал у них опасения — как бы он не по-
сягнул на их добро. Они были врагами революции,
154
которая не сулила им никаких приобретений, наобо-
рот, они полагали, что в результате нее они потеря-
ют все.
После краха, который Германия потерпела в
1918 году, буржуазные партии, и в особенности Бавар-
ская центристская партия, отошли на задний план. Со-
весть партийных лидеров была запятнана. Они опаса-
лись, что революция, одержи она победу, заставит их
ответить за прошлое. Они надеялись избежать такой
участи, прикинувшись мертвыми. Они не могли пре-
дотвратить правления Айснера; они должны были по-
дождать и посмотреть, как все при нем обернется.
Вскоре они заметили, какую активную поддержку им
оказывают социал-демократические партнеры по пра-
вительственной коалиции. Социал-демократия отка-
зывалась от идеи советов, а стало быть, и от револю-
ции, направленной против буржуазии; она хотела со-
зыва Национального собрания, то есть создания той
арены, на которой буржуазия обретала шанс вновь за-
воевать себе все властные позиции. Буржуазии остава-
лось только набраться терпения и дождаться, когда со-
циал-демократия победит революционеров; тогда она,
буржуазия, могла выйти на сцену из-за кулис, за кото-
рыми до сих пор скрывалась; согласно законам парла-
ментской формальной демократии, она могла бы в
кратчайшие сроки совладать с социал-демократией.
Революционеры обманулись, полагая, что буржуаз-
ные реакционеры исчезли вообще. Им казалось, что
осталось бороться только лишь с социал-демократией.
Поскольку социал-демократия, которая безраздельно
задавала тон в правительстве Айзнера, тоже позволила
себе не обращать никакого внимания на буржуазного
противника, возвращение которого она сама же и под-
готавливала, революционеры полагали, что им тоже не
придется считаться с ним, когда они возьмут в свои
руки всю полноту власти, не деля ее ни с кем. Буржуаз-
ные реакционеры сохраняли спокойствие и в ус не
155
дули, пока об их делах заботилась социал-демократия;
но они немедленно пробудились к новой жизни, как
только почувствовали, что им грозит серьезная опас-
ность. Именно это и произошло, когда была провозгла-
шена республика советов. Революционеры тут же уз-
нали, какой мощью на самом деле еще обладает буржу-
азная реакция. Ее оказалось более чем достаточно,
чтобы в кратчайший срок растоптать революционную
затею и отомстить за тот страх и ужас, который реак-
ция время аг времени испытывала после ноября
1918 года.
9
Правительство надеялось, что после вынесения мне
приговора я попритихну. Ничто не говорило о том, что
меня заставят отбывать наказание, определенное су-
дом. Но я просто не умел быть таким политически пас-
сивным, как этого от меня ожидали. Я работал для пар-
тии и готовился к основанию в Аугсбурге новой газе-
ты — органа Независимой социал-демократической
партии. В августе партия провела откры тое собрание,
на котором я выступил с речью. В своей речи я поста-
вил вопрос: почему ни один судья не займется соци-
ал-демократами, кагорые тоже повинны в провозгла-
шении республики советов?
Буржуазные газеты, сообщившие о собрании, по-
желали знать, почему мне позволяют вести «под-
стрекательскую деятельность». Теперь я твердо
знал, что отбыть тюремное заключение, определен-
ное судом, мне рано или поздно придется.
Как раз в это время начинался процесс против
Эрнста Толлера, на который я был вызван в качест-
ве свидетеля. Одним из самых ранних поездов я вы-
ехал из Аугсбурга в Мюнхен; мне хотелось успеть
вернуться в Аугсбург к вечернему заседанию. Я по-
156
просил председателя суда допросить меня как мож-
но раньше, но время шло, а меня все не вызывали.
Все это время я пребывал в комнате для свидетелей,
где у меня на некоторое время появилось интерес-
ное общество. Пришел социолог, профессор Макс
Вебер, чтобы выступить свидетелем защиты Толле-
ра. Эрнст Толлер учился у Вебера в Гейдельберге;
больше того, он установил с этим выдающимся чело-
веком близкие личные отношения. Макс Вебер, вы-
ступая в защиту Толлера и благожелательно харак-
теризуя его, сказал фразу, которая позже часто ци-
тировалась: Бог в гневе своем создал Толлера
политиком.
Наконец я остался в одиночестве — последним из
свидетелей. Мой допрос занял совсем немного вре-
мени. Я подтвердил, что именно я убедил Толлера
принять пост Президента Центрального совета, ос-
тавленный мною. Только я собрался мчаться сломя
голову на вокзал, как какой-то мужчина преградил
мне дорогу. Он сразу показался мне подозритель-
ным; удивительно, как легко мне удается по ка-
ким-то совершенно непонятным признакам распо-
знавать типов из уголовной полиции. Итак, этот че-
ловек был полицейским. Он попросил меня пройти с
ним к окну. Там он достал из кармана бумагу, кото-
рая оказалась ордером на арест. В ордере указыва-
лось, что арест должен быть произведен немедлен-
но, так как существует «подозрение в намерении со-
вершить побег». Я, оскорбленный, выразил протест,
заявив, что утверждение о моем намерении бе-
жать — сущая клевета. Человек только пожал плеча-
ми: его дело — просто выполнять приказ. В итоге я
проследовал с ним в полицейскую тюрьму Мюнхе-
на. Как я узнал позднее, сотрудник уголовного розы-
ска Аугсбурга пришел ко мне на квартиру еще ут-
ром. Он был готов сразу же доставить меня к месту
отбывания наказания.
157
В мюнхенской полицейской тюрьме я провел одну
ночь. На следующий день меня вместе с другими за-
ключенными, среди которых оказался также Эрих
Мюзам, как принято говорить, «отправили этапом». Во
второй половине дня мы прибыли в Нюрнберг и оказа-
лись там в небольшой пересыльной тюрьме, располо-
женной около вокзала. Дальнейшая транспортировка
затянулась. Скоро нам надоели те убогие условия, в ко-
торых нас держали. Некоторые заключенные устрои-
ли скандал. В частности,тогда отличился Мюзам. Он
бил в дверь каблуком и произносил сквозь дверной гла-
зок пламенные речи. Директор тюрьмы принял меры,
чтобы избавиться от нас поскорее. На следующий день
нас отправили в Бамберг. В бамбергской следственной
тюрьме, где у нас была перспектива провести три-че-
тыре дня, Мюзам, поддержанный другими, повторил
свои шумные протесты. И здесь дирекция тоже поспе-
шила как можно быстрее избавиться от столь беспо-
койных гостей. Еще до истечения срока пребывания, о
котором нас известили, нас рассадили по грузовикам и
повезли в Эбрах.
В Эбрахе в зданиях бывшего монастыря находи-
лась большая тюрьма. В задней части сада было по-
строено новое здание — оно сразу же строилось как
крепость для помещения в нее заключенных. На
трех ее этажах находились камеры, выходившие в
узкие коридоры, забранные железными решетками.
Внутри здание представляло собой своеобразный
колодец, который тянулся от первого этажа до са-
мой крыши. По периметру его на этажах и распола-
гались камеры. На первом этаже стояли длинные
столы; это было помещение, где заключенные долж-
ны были находиться в дневное время. При желании
днем в любое время они могли выходить в сад.
Когда мы прибыли в Эбрах, нас дружными крика-
ми «Привет!» приветствовали приблизительно
шестьдесят заключенных, содержавшихся в тюрьме.
158
Это была особая тюрьма — «крепость» (custodia
honesta), заключение в которую не должно было на-
носить ущерба чести арестованного. В древнем уло-
жении о наказаниях заключение в крепость полага-
лось за те политические преступления, при которых
предполагалось, что преступник — человек чести.
Сюда же помещались участники дуэлей между офи-
церами или студенческих фехтовальных поединков
со смертельным исходом. Будучи заключенным в
крепость, можно было получить увольнение в город,
писать письма, которые не будут подвергаться цен-
зуре, и в неограниченном количестве получать пере-
дачи, а также радовать себя многочасовыми свида-
ниями без всякого надзора. Двери камер на ночь не
закрывались, так что ничего не мешало общению
заключенных. Трудовая повинность не предусмат-
ривалась, даже уборка в камерах осуществлялась
только заключенными, сидевшими за уголовные
преступления. Камеры именовались «комнатами в
крепости»; каждый заключенный мог обустраивать
их по своему вкусу. Существовала возможность ин-
дивидуального снабжения продуктами. Надзиратели
осуществляли только самый общий контроль. При-
менительно к заключенным в крепость использова-
лось обращение «господин».
Все заключенные в крепость Эбрах были убежде-
ны. что их осудили несправедливо. Их революцион-
ная позиция часто выражалась достаточно провока-
ционным образом.
Некоторые арестанты начинали учить иностран-
ный язык, другие читали марксистскую литературу.
По вечерам садились за длинный стол и вели дис-
куссии. Порой обсуждали международное положе-
ние — благо, что доступ к газетам никак не ограни-
чивался.
Уже несколько недель спустя выяснилось, что
Министерство юстиции, руководимое доктором
159
Мюллером-Майнингом, когда-то принадлежавшим к
партии свободомыслящих, вынашивает планы уже-
сточения режима для заключенных в крепость. На-
меревались отменить увольнения в город, вводилась
почтовая цензура, должны были последовать орга-
ничения на свидания. Арестанты небезосновательно
утверждали, что такие ужесточения режима преду-
сматривались потому, что теперь среди заключен-
ных появились пролетарии. Убийце Айзнера, графу
Арко, смертную казнь заменили пожизненным за-
ключением в крепость, он сидел в Ландсберге на
Лехе. По отношению к нему абсолютно никакого
ужесточения режима не предусматривалось. Точно
так же не осуществлялось никаких ужесточений ре-
жима, когда Гитлер со своими сторонниками отбы-
вал срок заключения в крепость в Ландсберге на
Лехе. Наказание в виде заключения в крепость эф-
фекта не возымело. Арестанты Эбраха выразили
протест против такого избирательного применения
ограничений. Я написал по этому поводу статью,
которую мюнхенский орган Независимой социал-
демократической партии «Борьба» поставил передо-
вицей. Этот вопрос сильно взбудоражил обществен-
ность, которую буржуазная пресса настраивала про-
тив политических заключенных, по ее утверждени-
ям, они «жили словно господа». Но, несмотря на все
протесты, предписание об ужесточении правил за-
ключения вступило в силу. Жалобы рейхсминистру
юстиции также не возымели действия. Из Берлина
пришел ответ, что режим в местах заключения опре-
деляется на уровне земель. Уже 30 сентября кре-
пость Эрбах как привилегированное место заключе-
ния прекратила свое существование. Заключенных
распределили по разным тюрьмам; меня снова по-
местили в Айхштетт, где я просидел несколько не-
дель во время следствия. Свобода передвижения там
почти не ограничивалась. Некоторые заключенные,
160
пользуясь удобным случаем, без всякого умысла
прятались в темных закоулках здания. Их быстро
находили и приводили обратно. Кончилось дело тем,
что камеры на ночь стали запирать.
В сентябре я подал в министерство просьбу пре-
доставить мне отпуск, поскольку моя жена ждала
ребенка. Удивительно, но просьбу мою удовлетвори-
ли. Мне разрешили поехать домой на четырнадцать
дней, разумеется, при условии, что я не буду зани-
маться политической деятельностью в это время.
Отпуск заканчивался, а роды так и не начинались.
За день до окончания отпуска в газетах было опуб-
ликовано сообщение, что за нарушение данного че-
стного слова я буду арестован и под конвоем отправ-
лен к месту отбытия наказания. Было очевидно, что
это — специально спланированная акция, направ-
ленная на мою дискредитацию. Я решил предотвра-
тить ее. По соседству жил бургомистр Аккерман; я
попросил его походатайствовать за меня перед его
свояком, премьер-министром. Затем я отправился к
прокурору земли, доктору Краусу, который был
решающей инстанцией по вопросу исполнения мое-
го наказания, и описал ситуацию, в которой нахо-
дилась моя жена. Краус был неприятной личностью;
нельзя было не учитывать, что он был реакционе-
ром. Он вел себя холодно, однако позволил мне
остаться еще на несколько дней. Позднее я узнал,
что он в Мюнхене принадлежал к обществу Туле, в
недрах которого был выношен план убийства Айс-
нера.
Тем временем учреждение для заключения в кре-
пость было оборудовано в помещении бывшей
иорьмы для малолетних преступников Нидершёнен-
<|>«>л1.д около Райна на Лехе. Нидершёненфельд тоже
когда-то был монастырем. Предполагалось, что в
нем будут помещаться только лица, осужденные на
•включение в крепость. Только некоторые лица,
II Никит
161
осужденные за уголовные преступления, будут на-
ходиться там в качестве ремесленников, выполняю-
щих мелкий ремонт, и в качестве уборщиков. На
двух этажах было размещено около сотни заключен-
ных. Здесь я встретил Эрнста Толлера, Эриха Мюза-
ма, Густава Клингельхёфера, братьев Хартиг из
Ашаффенбурга и всех тех, кто был на ключевых ро-
лях во время существования республики советов.
Между Толлером, Хартигом и мной возникла друж-
ба. К нам примыкал Густав Клингельхёфер. Мы при-
лежно работали и много дискутировали. Продоволь-
ственное снабжение было хорошим. Каждый день
нам разрешалось шесть часов гулять во дворе; у нас
было большое помещение, где мы могли собираться,
там стояла фисгармония. В коридоре находилась
плита, на которой заключенные могли готовить.
С этой плитой у меня связано одно забавное воспо-
минание. К рождеству 1920 года моя жена принесла
зажаренного гуся, которым мы втроем — Толлер,
Хартиг ия — намеревались украсить свой празднич-
ный стол. Топленый гусиный жир жена принесла в
отдельном горшочке. Вечером 24 декабря я поставил
гуся на плиту, чтобы разогреть его. Я не был иску-
шенным кулинаром, но все же с молодых лет пом-
нил, как мать, жаря гуся, все время что-то подливала
на сковороду. Я, конечно, не знал, что подливала она
всего лишь воду. Я взял горшочек и выложил гуси-
ный жир на сковороду. Затем я позвал друзей на
трапезу. Хотя мясо гуся получилось очень мягким,
оно нам не понравилось. Нам показалось, что блю-
до — чересчур жирное. Вино, которое мы при этом
пили, мало что смогло изменить. Правда, нам уда-
лось съесть гуся без остатка, но Толлер и Хартиг
сильно поплатились за это. Они несколько дней бо-
лели; их органы пищеварения не смогли справиться
с тем количеством жира, который приняли в себя их
желудки.
162
В марте 1921 года произошло сенсационное со-
бытие, поразившее нас до глубины души. Едва рас-
свело, как нас разбудили вооруженные полицей-
ские и препроводили в пустые камеры, находя-
щиеся вдалеке от наших. Вскоре до нас дошел
слух, что полицейские обыскивают наши камеры.
Вечером некоторым заключенным разрешили вер-
нуться в свои камеры; я тоже был в их числе. На
следующий день мы узнали из газет, что в тюрь-
ме-крепости Нидершёненфельд был раскрыт заго-
вор с целью государственной измены. Заключен-
ные вынашивали планы свержения правительства
Баварии и совершения государственного перево-
рота. Следствие не дало абсолютно никаких ре-
зультатов; иного и быть не могло. Каким образом
люди, сидящие за решеткой, могут готовить госу-
дарственный переворот! Баварский министр юсти-
ции устроил эту инсценировку, потому что опа-
сался, что имперское правительство вмешается и
отменит произвольное изменение баварским пра-
вительством правил заключения в крепость; вот он
и решил показать, насколько заключенные опасны
для общества. Какие средства использовали при
этом чиновники Министерства юстиции, можно
показать на таком примере.
Вечером накануне операции против заключенных
к моей жене в Аугсбурге явился человек, который
представился заключенным, отбывшим свой срок и
выпущенным на свободу. Он потребовал, чтобы
жена немедленно посетила меня. Она ответила, что
•то невозможно: ведь была суббота, а по субботам
< видания были запрещены. Человек продолжал на-
стаивать, утверждая, что я обо всем договорился с
директором тюрьмы. Моя жена и в самом деле по-
ехала в Нидершёненфельд. Когда она появилась там,
• •и грубо отказали в посещении — неужели же она
не шает, что по субботам свидания не разрешают -
163
ся? Ее выпроводили. На следующей неделе министр
юстиции Мюллер-Майнинген заявил в ландтаге: в
высшей степени подозрительно, что моя жена «вне-
запно объявилась» в Нидершёненфельде как раз то-
гда, когда там велось расследование заговора. Надо
бы выяснить, не выполняла ли она какого подозри-
тельного поручения. Министр юстиции Мюллер-
Майнингер и раньше уже строил мне козни: однаж-
ды он поспособствовал появлению сообщения в
прессе, что я сбежал из Нидершёненфельда; будто
бы видели, как я без шляпы и в расстегнутом пальто
быстро уходил полями. Эту заметку я прочитал в
Нидершёненфельд и сразу же послал в газеты опро-
вержение. Когда однажды Мюллер-Майнингер по-
сетил тюрьму, я высказал ему свое недовольство. Он
ответил, что ему нет нужды давать официальное
опровержение, после того как я сам столь энергично
выразил свой протест.
Нельзя было избежать и того, что время от време-
ни возникали крупные ссоры между заключенными.
После партийного съезда в Галле, на котором Неза-
висимая социал-демократическая партия Германии
раскололась, противоречия обострились. Радикалы
избрали ошибочную тактику. Они вдруг решили
вести «классовую борьбу» против руководства
тюрьмы. Их лидером был Эрих Волленберг, радика-
лизм которого был неудержимым и который позд-
нее развернул из Мюнхена борьбу против больше-
визма. Уже довольно давно заключенные, чтобы за-
работать денег, взяли на себя уборку тюрьмы.
Теперь, движимые чувством классовой борьбы, они
требовали повышения заработной платы. Когда тю-
ремное руководство не удовлетворило их требова-
ние, они устроили забастовку. Несколько дней убор-
ка в тюрьме не проводилась. Ни одному заключен-
ному не разрешалось заправлять свою кровать или
подметать камеру; в противном случае он заработал
164
бы репутацию штрейкбрехера. Не довольствуясь
этим, самые радикальные борцы выбрасывали в ко-
ридор остатки пищи, так что там образовались це-
лые кучи мусора. Тюремное начальство вело себя
абсолютно пассивно. Надзиратели наблюдали за
происходящим из-за решетки в конце коридора,
иногда они делали фотографии. Тем временем меня
уже избрали депутатом ландтага; после своего осво-
бождения, до которого осталось недолго, я намере-
вался поднять в Баварском ландтаге вопрос о заклю-
чении в крепость и связанных с ним проблемах.
Происходившее в тюрьме, на мой взгляд, отнюдь не
красило заключенных, а, наоборот, выставляло их
в крайне невыгодном свете. Напиши буржуазная
пресса о том, что во времена, когда еще не был
окончательно преодолен продовольственный кри-
зис, заключенные в крепость выбрасывают свою еду
в коридор, население моментально настроится про-
тив заключенных. Поскольку же правительство
Хоффмана сменилось реакционным правительством
Кара, следовало считаться с тем, что каждое послаб-
ление заключенным в крепость может быть исполь-
зовано против них. Толлер и Хартиг были, так же
как и я, настроены против такой формы «классовой
борьбы». На третий день я заявил, что займусь убор-
кой сам, если это свинство не прекратится. Когда
остатки пищи, по-прежнему, были выброшены в ко-
ридор, я принялся за уборку, поддерживаемый в
этом начинании писателем-анархистом Кизеветте-
ром.
Мой демарш привел к тому, что мусорить в кори-
дорах перестали — и нечаянно, и злонамеренно.
Впрочем, вскоре министерство согласилось, учиты-
вая прогрессирующую инфляцию, на повышение
почасовой ставки заработной платы. Часть забастов-
щиков признала мою правоту; они пришли к пони-
манию того, что для заключенных в крепость исто-
165
рия с мусором была, скорее, постыдной, чем герои-
ческой.
Приближалось время моего выхода на свободу —
август 1921 года. Тем временем к руководству
тюрьмой пришел — как «сильный человек» — уже
упоминавшийся нами прокурор земли доктор Кра-
ус. Все его распоряжения отдавались с целью уни-
зить заключенных. Нужно было выполнить множе-
ство формальностей, прежде чем он снисходил до
«аудиенции». При этом он вел себя высокомерно
и оскорблял просителей. Я воздерживался от ка-
ких-либо переговоров с ним и на прием к нему не
записывался. Он издал ряд распоряжений, которые
были выдержаны в столь грубом оскорбительном
тоне, что публикация их непременно вызвала бы
сильный общественный резонанс. Я собрал тексты
этих распоряжений; я намеревался взять их с со-
бой, выходя из тюрьмы, чтобы использовать в ланд-
таге против Министерства юстиции. Заключенный,
работавший столяром, выдолбил полость в задней
стенке ящика, в котором хранились моя одежда и
книги, там-то я и прятал документы. Накануне мое-
го освобождения я заметил, что ко мне что-то за-
частили служащие тюрьмы, задавая один и тот же
вопрос: все ли свои вещи я упаковал? Ведь перед
тем, как выпустить меня на свободу, багаж следова-
ло обыскать еще раз. Наконец, собранный мною
ящик с вещами унесли. Уже через несколько часов
мне стало известно, что документы из задней стен-
ки были извлечены. Я предположил, что на меня до-
нес сам столяр.
На другой день моя жена стояла у ворот тюрь-
мы — она приехала, чтобы забрать меня. Мы вместе
отправились в Аугсбург; там на вокзале собрались
товарищи по партии, которые сердечно приветство-
вали меня и проводили домой.
166
10
7 ноября 1918 года Эрнст Толлер присоединился
к демонстрации Курта Айснера, направлявшейся
от Терезианского луга к ландтагу, к той самой
демонстрации, которая привела к изгнанию Вит-
тельсбахов из Мюнхена. Благодаря этому его сразу
же избрали членом вновь основанного Мюнхенско-
го совета рабочих депутатов; вскоре он был избран
председателем мюнхенской организации Независи-
мой социал-демократической партии Германии.
Он бросился в политику со всем пылом. Он был
преисполнен веры в то, что наступило новое,
лучшее время, что чувство того благородного паци-
физма, которое он столь пленительно описал в
своем стихотворении «Преображение», теперь
немедленно утвердится в сердцах и головах всех
людей. «Преображение» в одночасье сделало его
знаменитым; счастье обретенной славы окрыляло
его, и чувство еще более высокого призвания
наполняло огнем всю его жизнь. Он хотел стать
апостолом гуманизма и неустанно старался привес-
ти политику в соответствие с этикой. Это стрем-
ление объединило его как с Айснером, так и с не-
умолимым моралистом профессором Фёрстером, а
также с достойным восхищения Густавом Ландау-
эром.
Когда я был президентом Баварских рабочих, кре-
стьянских и солдатских советов, мне часто приходи-
лось контактировать с Толлером. Поначалу он смот-
рел на меня только как на профсоюзного функцио-
нера и не доверял мне — ведь люди искусства, как
правило, смотрят с недоверием на аппаратчиков, за-
нятых рутинной работой. Однако, после того как он
прочел статью обо мне в журнале Центрального со-
нета «Труд и будущее» («Arbeit und Zukunft»), его
предубеждение исчезло.
167
Эрнст Толлер был стройным красивым мужиной
среднего роста, очень грациозным в движениях. На
интеллигентном его лице огнем горели черные глаза
миндалевидной формы. Черные с отливом волосы,
чистый высокий лоб, точеный нос — все это делало
его необычайно привлекательным внешне. У него
был грудной голос, который становился звучным и
сильным, когда он, чарующий, словно Аполлон, сто-
ял за ораторской трибуной. В разговоре он покорял
всех своим шармом. У него был актерский дар, он
любил пафос, драматические жесты и вообще был
склонен к театральности поведения, хотя и разыгры-
вал спектакли с совершенно безукоризненным вку-
сом. Беды человеческие и нужда глубоко затрагива-
ли его чувствительную душу; он бросался на помощь
везде, где мог сделать что-то. Он верил в то хоро-
шее, что есть в людях. Не обходилось и без того, что
его постоянной готовностью к самопожертвованию
злоупотребляли. Он был очень восприимчивым че-
ловеком, живо откликался на каждую ситуацию; его
настроение очень зависело от того, кто его окружа-
ет, и вообще было весьма переменчивым. В его не-
предсказуемости было что-то женственное. Но у
него всегда была та победитсльность, которую так
любят в мужчинах женщины, и женщины его в са-
мом деле любили предостаточно.
Охваченный революционным возбуждением тех
дней Толлер ступил на скользкий лед политики, но
вот в этой-то области таланта у него совершенно не
было. Он был человеком чувства, а не холодного
расчета; человеком фантазии, а не здравого смысла,
основывающегося на фактах. Ситуация затягивала
его гораздо глубже, чем это было позволительно; ов-
ладевать ею с холодным превосходством он не умел.
Политические действия Толлера представляли собой
импульсивные поступки, совершенные под влияни-
ем чувств; они были импровизациями, эффектными
168
действиями по наитию, а вовсе не тактическими и
стратегическими мерами, исходящими из четкого
видения цели. Вторжение Толлера в сферу политики
было одной из тех поразительных авантюр, которые
позволительны поэтам и которые тем легче проща-
ются им, если эти авантюры обеспечивают их мате-
риалом переживаний, который они подобно алхими-
кам превращают в золото своей поэзии.
Толлер не относился к числу инициаторов и глав-
ных действующих лиц провозглашенной в апреле
1919 года республики советов, хотя он в соответст-
вии с духом времени был увлечен и очарован идеей
советов. Когда уже восемь дней спустя была создана
вторая, коммунистическая, республика советов, он,
несмотря на большие сомнения в правомерности
и целесообразности ее основания, счел, что несет
чересчур большую ответственность перед рабочим
классом, чтобы устраниться от сотрудничества с
нею; его рыцарский характер не позволил ему поки-
нуть тонущий корабль. Вместе с Густавом Клин-
гельхёфером он возглавил маленькую «Красную ар-
мию» и повел ее в бой под Дахау. Это не добавило к
его поэтическим лаврам еще и военных, но все же
принесло ему честь и славу, потому что он защищал
абсолютно проигрышную позицию до последнего
момента.
После низвержения Мюнхенской республики со-
ветов баварская народная душа, подогреваемая кле-
рикальными трибунами и публицистами, вскипела.
Явились «чужаки» со своими заграничными идеями
и нарушили в Баварии спокойствие и порядок. Чу-
жаком был Эрнст Толлер из Кротошина. Разве он к
тому же не был и еще одним евреем, так же как
Ландауэр и Мюзам? Попади Толлер в руки к бело-
гвардейцам, он тоже непременно пал бы жертвой их
безудержной кровожадности. Наряду с Ландауэром
и Мюзамом Толлер был самым ненавистным челове-
169
ком в Мюнхене. Его поэтическая слава отнюдь не
защищала его: пацифизм «Преображения» и его ав-
тора-поэта бесил баварского льва. Но Толлер не бе-
жал из Мюнхена: он скрывался в городе. На протя-
жении нескольких недель его укрывала у себя вели-
кая актриса Тилла Дюрье. Потом полиция схватила
его. Пресса, торжествуя, сообщала, что его обнару-
жили за потайной дверью, заклеенной обоями, что
он покрасил свои волосы в рыжий цвет, чтобы его
не узнали. Автор этой заметки задался целью выста-
вить Толлера в смешном свете. Но между тем стра-
сти уже поулеглись: теперь уже нельзя было просто
так взять и убить арестованного человека. Но Толле-
ру, конечно, предстояло поплатиться за все. Его за-
ковали в кандалы и посадили в камере на цепь. Он
должен был пострадать физически и морально, ис-
пытывая унижение.
Затем произошло то, что повергло баварскую на-
родную душу в растерянность. Со всех сторон посы-
пались протесты против дурного обращения с Тел-
лером. Писатели, художники, политики высказыва-
ли свое возмущение баварскими варварами. Правда,
протест из Берлина не возымел особого эффекта в
Мюнхене, напротив, та буря негодования, которая
разразилась на всем пространстве от Шпрее до Иза-
ра. здесь доставила особенное удовлетворение. Од-
нако протесты из Англии и из Франции (а послед-
ние имели в Мюнхене особый вес!) поставили в ту-
пик. Толлер стал неудобной фигурой. Под угрозой
оказался престиж Баварии, терять который отнюдь
не желали. Никто не хотел перегибать палку и дово-
дить дело до крайности. Военный трибунал был
весьма обходителен с Толлером: за совершенную им
государственную измену он был приговорен к мини-
мальному сроку наказания, определенному законом
за это преступление — к пяти годам заключения в
крепость. Учитывая сложившееся положение, никто
170
не возмутился таким приговором: была проявлена
гуманность, но в то же время, ко всеобщему удовле-
творению, Толлера все же проучили. Толлер держал
себя перед военным трибуналом с достоинством;
даже его недоброжелателям не к чему было при-
драться.
«Комната» Толлера в крепости Нидершёненфельд
соседствовала с моей. Вскоре он стал доверять мне
свои секреты и просить у меня совета. Мы постоян-
но ходили друг к другу в гости, а во дворе, где мы
имели право проводить по шесть часов в день, вели
основательные дискуссии.
Толлер обустроил свою «комнату» с большим вку-
сом; у него повсюду было много друзей, и все они
соревновались в том, кто лучше украсит его обита-
лище своим подарком. Разумеется, что из подарков
он более всего ценил книги. Он хотел максимально
эффективно использовать время своего вынужден-
ного безделья: всецело отдавался штудиям, прости-
равшимся от истории литературы и философии до
вопросов теоретического социализма. Когда я устро-
ил для нескольких друзей цикл лекций по теории
познания Канта, он был среди самых неутомимых
слушателей и при последующих наших разговорах
снова и снова возвращался к теоретико-познава-
тельной проблематике. «Закат Европы» Шпенглера
глубоко взволновал его, заставив в корне переме-
нить свои представления. Психоанализ Фрейда оча-
ровал его.
Конечно, он был погружен в творческие муки по-
эта. На пользу его душевному здоровью шло то, что
в заключении его никогда не покидало представле-
ние о неотложных задачах, стоящих перед ним. Дни
не проходили бессмысленно и бесцельно; сознание
того, что он плодотворно работает, дарило ему уве-
ренность в себе и внутреннюю силу. В принципе, он
мог, скорее, чувствовать себя монахом, который уда-
171
лился в монастырь ради духовного обогащения, чем
узником, который должен отбыть наказание. Иногда
после свидания с кем-либо, а на такие свидания он,
как осужденный на заключение в крепость, имел
право от одного до шести часов еженедельно и без
всякого надзора, он возвращался в камеру усталым
и жаловался на то, что визитер вывел его из равно-
весия и это помешает его трудам, таких помех он не
хотел слишком часто.
Во времена нашего соседствования в крепости он
написал «Месть осмеянного любовника», «Разруши-
телей машин» и «Книгу ласточек», набросал план
своего «Хромца» и вынашивал идею «Освобожден-
ного от оков Вотана». Сюжет для «Мести осмеянно-
го любовника» он взял из новеллы Банделло. Работа
доставляла ему необычайную радость; его окрыляла
возможность написать комедию, в которой будут
превосходство весельчака, дерзкое озорство, обво-
рожительная грация, гротеск, буффонада и зрелая
утонченность стиля. Ему удалось найти издателя для
этого произведения, и когда комедия, украшенная
дерзкими рисунками Ханса Майдса, наконец, вышла
в свет, он долго ходил счастливым.
Своих «Разрушителей машин» он писал с осо-
бым тщанием. Он попросил, чтобы ему присылали
во множестве произведения о луддитах — англий-
ских пролетариях, отчаянно сопротивлявшихся
триумфальному наступлению машин. Он часто при-
ходил в мою «комнату» в крепости, чтобы обсудить
со мной композицию и отдельные ситуации, описы-
ваемые в произведении, обсудить возникающие
трудности, а также общий смысл произведения.
Ему было ясно, что луддитское движение объектив-
но было попыткой остановить технический про-
гресс. Но в то же время в таком сопротивлении за-
ключалась субъективная динамика, честная и рево-
люционная. Именно она его и притягивала. Не
172
могли ли они первоначально понимать машину как
символ капиталистической порабощающей власти?
В таком случае луддитство можно было бы толко-
вать как по-настоящему революционный процесс,
который направлен против капиталистического
унижения и уничтожения всех человеческих цен-
ностей. Я не скупился на критику; как ни яростно
он отстаивал свои идеи, но после спора еще раз
осмыслял все. Тогда он сказал мне, что временами
ему очень нужна моя склонность к безжалостному
анализу, но потом наступают часы, когда он просто
не может больше ее выносить.
Случай, побудивший написать трогателыгую
«Книгу ласточек», хорошо известен. Однажды Тол-
лер рассказал мне, что в его «комнату» в крепости
через открытое окно стали залетать ласточки. Он
был восхищен этими визитами. Еще в больший вос-
торг он пришел тогда, когда они начали вить гнездо
в углу под потолком. Он всячески старался ничем не
помешать им. Он приложил много усилий, чтобы
скрыть происходящее в его камере от руководства
тюрьмы. Однако старший вахмистр прознал об этом
деле. Он выразил мнение, что такое вселение ласто-
чек противоречит предписаниям уже хотя бы пото-
му, что они загрязняют помещение. Старший вах-
мистр дал понять, что он, возможно, распорядится
выбросить гнездо вон. Толлера приводила в ужас
одна только мысль о таком жестоком поступке; он
выразил страстный протест и добился своего. Гнез-
до осталось в неприкосновенности. Со всем внима-
нием и любовью он принялся наблюдать за жизнью
ласточек. Высиживание птенцов, вскармливание их,
первые попытки встать на крыло — все это умиляло
его. Ласточки привыкли к нему, и он прямо-таки
гордился этим. Теперь все, что он наблюдал в жизни
птиц, захватывало его сердце и будило фантазию;
пережитое изливалось в стихах.
173
Пацифизм и гуманизм Толлера стали той почвой,
на которой произрос «Ойген Хромец». Это был
вопль — жалоба на жестокое уничтожение всего
человеческого, к которому неизбежно приводит вся-
кая война. Отвращение к войне питалось созерцани-
ем такого страдающего, несчастного человека. В на-
ших беседах я задавал вопрос Толлеру: действитель-
но ли хромой калека — драматическая фигура. Он
ведь не бросает вызов миру, не протестует против
него — он всего лишь обиженный судьбой человек.
Кроме того, он представляет собой всего лишь част-
ный, особый случай, а вовсе не типичное явление.
Толлер соглашался с этим, но говорил, что его слиш-
ком захватил материал. Позднее пьеса была постав-
лена и благодаря хорошим актерам прошла с поль-
шим успехом и укрепила славу автора.
Напротив, к его «Освобожденному от оков Вота-
ну» я относился очень критически. Это произведе-
ние было направлено против набирающего силу на-
ционал-социализма, но его автор еще не в полной
мере сознавал чудовищную опасность, исходящую
от этого движения. «Освобожденный от оков Во-
тан» — это, скорее, легкомысленная шутка, чем
предвестие грядушей беды и страшного рока.
Толлер имел обыкновение завязывать самые тес-
ные отношения с заключенными из рабочих. Он
просил их рассказывать истории из заводской жиз-
ни; многие из них он использовал в «Разрушителях
машин». Домашние их дела он обсуждал тоже, и,
если выяснялось, что их семьи бедствуют, он всегда
был готов оказать помощь.
После того как срок заключения в крепости ис-
тек, Толлер несколько недель прожил у меня в гос-
тях, в моей квартире в Шарлоттенбурге. Он изголо-
дался по насыщенной, бьющей через край жизни;
казалось, он собирается разом наверстать все то,
чего был лишен. Поклонники и поклонницы стре-
174
мились заманить его к себе, предоставляя возмож-
ность сполна наслаждаться новыми впечатлениями
и чувствами, которых ему так не хватало. Само со-
бой, в первую очередь он искал общества писате-
лей; временами он настаивал, чтобы я сопровождал
его. Мне вспоминается необыкновенно веселая
ночь, проведенная вместе с Рингельнацем, и вели-
колепный праздник издательства у Кипенхойера в
Потсдаме.
Толлер прекрасно находил общий язык с детьми;
он любил завязывать с ними дружбу и вести себя за-
просто. Он быстро завоевал любовь моего сына, ко-
торому тогда было десять лет; Толлер был счастлив,
когда ему удавалось доставить радость молодым.
После того как Толлер снял отдельную квартиру,
мы стали встречаться редко. В 1932 году я увиделся с
ним на приеме, который устроило советское посоль-
ство в Берлине. Он сильно поседел и постарел; впе-
чатление было такое, что он очень устал.
В начале февраля 1933 года, после того как Гитлер
захватил власть, Толлер позвонил мне. Он спросил,
что ему делать. Я сказал ему так: «Дорогой, как мож-
но скорее уезжай из Германии. Национал-социали-
сты никогда не забудут те слова, которые ты напеча-
тал в „Берлинской ежедневной газете" («Berliner
Tageblatt»): „Героический идеал — самый глупый из
всех идеалов". Они отомстят тебе, как только ты по-
падешь им в руки». Толлер признал мою правоту и
решил эмигрировать.
Тоска по Германии не оставляла его. В 1943 году,
сидя в одиночной камере бранденбургской тюрьмы,
куда меня упрятала гитлеровская юстиция, я полу-
чил потрясшее меня сообщение: в Соединенных
Штатах он свел счеты с жизнью.
ПОСЛЕ БУРИ
1
В марте 1921 года состоялись выборы в рейхстаг
и ландтаг. И на тех, и на других была выдвинута моя
кандидатура. Редактор «Воли народа» («Volks-
willen»), Венделин Томас, так и не поддался на угово-
ры моих друзей и не удовольствовался мандатом де-
путата ландтага, уступая при этом мне первое место
в партийном списке кандидатов в рейхстаг. Не надо
было обладать большим умом, чтобы предвидеть —
рейхстаг мог предоставить депутатскую неприкос-
новенность арестанту, избранному в него, а от Ба-
варского ландтага ничего подобного ожидать не
приходилось.
Когда я прошел в депутаты ландтага, как и предпола-
галось, клерикальное большинство Баварского ландта-
га отклонило предложение предоставить мне депутат-
скую неприкосновенность. Так что я мог воспользо-
ваться своим мандатом только после освобождения в
августе 1921 года. Во время сессии ландтага осенью
1921 года я принял на себя исполнение обязанностей
председателя фракции Независимой социал-демокра-
тической партии, а заодно и функции секретаря этой
фракции. Моего предшественника Гарайса незадолго
до этого убили. Он вел энергичную и весьма эффектив-
176
ную борьбу против нелегальных организаций. Сегодня
уже выяснилось, какую подоплеку имело это покуше-
ние. Этот коварный план был выношен в полицейском
управлении Мюнхена, и сам Фрик завербовал убийцу,
лейтенанта Швейкхардта. После убийства Фрик снаб-
дил Швейкхардта фальшивыми паспортами, так что он
смог беспрепятственно бежать за границу. Фракция,
которую я возглавлял, состояла из пятнадцати членов.
В общем и целом можно сказать, что ни одного сколь-
ко-нибудь значительного ума среди них не было. Док-
тор Бауэр, врач по специальности, был человеком утон-
ченным и образованным, но не более того. Редактор
Нойман из Нюрнберга был из тех людей, кого в Бава-
рии называют «берлинская морда»: он производил не-
приятное впечатление своим хвастовством, позерст-
вом и всезнайством. Редактор Блюмтритт из Хофа по-
сещал партийную школу и в результате почувствовал
себя обладателем окончательной истины: никаких со-
мнений он не ведал, а все проблемы готов был решать с
легкостью. У него всегда имелась спасительная форму-
ла или рецепт на любой жизненный случай. Все осталь-
ные члены фракции были вполне добропорядочными
людьми, но едва ли можно было снискать вместе с
ними особую славу. Связями с прессой во фракции ве-
дал Феликс Фехенбах.
Большого веса фракция в ландтаге не имела. Поэго-
му ей приходилось, если она хотела привлекать к себе
какое-то внимание, поднимать всякие острые темы.
Для этого надо было хорошо знать «болевые точки» Ба-
варии. Уже сами формулировки депутатских запросов
и проблем приходилось делать такими, чтобы они будо-
ражили умы одним своим звучанием.
Гарайс был большим мастером такой тактики.
Я поначалу тоже придерживался ее. С одной сторо-
ны, я сосредоточился в своей оппозиционной дея-
к’льности на критике того, как обходятся с полити-
ческими заключенными — ведь я совсем недавно
II »рм<т Никиш
177
испытал это на себе. Было возмутительно, что с со-
циалистами, осужденными за политические престу-
пления, обращались хуже, чем с убийцей Айзнера,
графом Арко: тот, осужденный на заключение в кре-
пость, пользовался такими правами, которых были
лишены остальные политзаключенные. Я поднимал
эту тему в ландтаге снова и снова; это вызывало про-
должительные дискуссии в комиссиях и на пленар-
ных заседаниях; значительная часть времени и сил
ландтага уходила на обстоятельное рассмотрение
этого вопроса. Депутаты от буржуазных партий
были обозлены на меня до крайности, только что не
впадали в бешенство. Так как я всегда был хорошо
информирован и говорил по делу, им трудно было
ослаблять эффективность моих атак. Только спустя
несколько месяцев депугат Шеффер, который после
1945 года несколько раз становился премьер-мини-
стром Баварии, а позднее сделался федеральным ми-
нистром финансов в Западной Германии, додумался
до ар!умента, что недопустимо ставить правительст-
во на одну доску с партией, которой предъявляются
какие-то обвинения. Заявления правительства сле-
дует рассматривать как нечто, принципиально более
авторитетное и весомое. Если правительство что-то
заявило, то вопрос должен быть решен, а дальней-
шее обсуждение не требуется.
Как правило, моим оппонентом выступал совет-
ник министерства Кюлевайн — изворотливый
юрист, образование и интеллект которого, без со-
мнения, превосходили средний уровень. Мы часто
скрещивали наши шпаги. Однажды, отбиваясь от
моих обвинений, он обратился ко мне просто по фа-
милии — «Никит». Отвечая ему, я в ответ назвал
его просто «Кюлевайн». Тут вмешался председатель
комиссии, тайный советник Хельд. Он призвал меня
к порядку и раздраженно заявил, что не потерпит,
если я буду обращаться к Кюлевайну, не называя
178
его «господином» и «советником министерства».
Я саркастически ответил, что всего лишь перенял у
Кюлевайна упрощенный порядок обращения. Боль-
шинство депутатов признали мою правоту, Кюле-
вайна предупредили, чтобы он впредь обращался ко
мне «господин депутат», а мне велели не забывать
присовокуплять к его фамилии «господина мини-
стерского советника».
Был, однако, в тогдашней Баварии и один очень
серьезный вопрос, достойный большой и упорной
борьбы. В Баварии наметилось опасное сепаратист-
ское движение. Носителями его были феодальные и
буржуазные круги. Они опасались, что Веймарская
республика, находившаяся под влиянием социал-демо-
кратов, станет проводить экономическую политику в
духе коллективизма; крупное землевладение и боль-
шой капитал боялись мер социалистического толка.
Они всерьез отнеслись к заявлению Шайдемана «Со-
циализация на марше», сочтя социал-демократию куда
более решительной и энергичной, чем она была на са-
мом деле. Спастись от этого страха феодальные и бур-
жуазные крути попытались, прибегнув к баварскому
сепаратизму. Ради сохранения своей собственности в
полном объеме они готовы были даже на развал Гер-
манской империи. Пошли разговоры об особых «усло-
виях в Баварии» и «баварских специфических интере-
сах»; затеялись равносильные государственной изме-
не контакты с французским посланником в Мюнхене
Дардом, которые позволяли надеяться на поддержку
Франции, поскольку французское правительство, как
то доказывал сепаратизм в Рейнланде, в это время еще
ожидало преимуществ от распада рейха.
Когда обнаружилось, что социал-демократия от
идеи проведения социализации отказалась, бавар-
ское правительство пожелало создать себе алиби:
оно выступило против маленькой группы радикаль-
ных сепаратистов, которые выпятились чересчур
179
уж неосмотрительно. Против графа Леонрехтинга и
двух мюнхенцев — Фукса и Макхауса — был затеян
процесс; их отправили в тюрьму. Наказывая самых
ярых сепаратистов, баварское правительство рас-
считывало убедить общественность в том, что вооб-
ще не имело ничего общего с сепаратистским дви-
жением.
На это сепаратистское движение требовалось
пролить свет, причем как можно быстрее, потому
что за ним стояли члены правительства.
Я поставил перед моей партией такую задачу.
Я спровоцировал горячие дебаты; я обвинял прави-
тельство в стремлении к государственной измене, а
во время громкого процесса по делу Фукса, Макхау-
са и Леопрехтинга крикнул на открытом заседании
баварскому премьер-министру, графу Лерхенфель-
ду: «Остерегайтесь, господин премьер-министр, как
бы ваше имя в будущем не стали произносить в од-
ном ряду с именем изобличенного изменника роди-
ны Леопрехтинга!». Этот поступок наделал тогда не-
мало шума.
Действуя подобным образом, я добился, чтобы
маленькая фракция Независимой социал-демокра-
тической партии всегда держала ландтаг в напряже-
нии, а общественность знала о существовании этой
фракции.
Конечно, это создавало немало неудобств отдель-
ным членам фракции. Они не имели права расслаб-
ляться и хотя бы на миг снимать свои боевые доспе-
хи. Порой это ожесточало их против меня, так как я
требовал от них постоянной боевой готовности.
Для понимания политической обстановки в Бава-
рии того времени показателен следующий инци-
дент, который, правда, весьма комичен, но прекрас-
но характеризует ситуацию в целом. Лидер фракции
Социал-демократической партии, Эрхард Ауэр, ви-
це-президент Баварского ландтага, был в то же вре-
180
мя ведущим редактором социал-демократической
газеты «Мюнхенская почта». Эта газета опубликова-
ла материал, очень неприятный для правительства.
Управление полиции любой ценой хотело выявить
информатора, который предоставил Ауэру материал
для статьи. Однажды домработница сказала госпоже
Ауэр, что с ней пытался познакомиться какой-то по-
дозрительный тип; кроме того, она заметила, что
этот тип явно наблюдал за домом Ауэров, изучая его,
и следил за депутатом Ауэром, следуя за ним по пя-
там. Депутата немедленно известили об этом. Ауэр
поручил своей домработнице пойти на знакомство с
этим человеком, соблюдая разумную предосторож-
ность, и повести с ним себя так, будто она не прочь
завести с ним интрижку. Это и было проделано. Не-
которое время спустя домработница сообщила, что
этот человек попытался узнать у нее, когда никого
не бывает в квартире — он бы в это время хотел по-
знакомиться с содержимым письменного стола Ау-
эра. После этого Ауэр назначил день, в который
домработница должна была пригласить своего ново-
го знакомого, ссылаясь на то, что хозяев не будет
дома.
В этот день Ауэр с несколькими друзьями спря-
тался в своей квартире. Подозрительный тип явился
и сразу же направился к письменному столу Ауэра.
Как только он занялся столом, Ауэр и его друзья во-
шли в кабинет, велели мужчине поднять руки и ска-
зать, кто он такой. Тот признался, что он — сотруд-
ник уголовной полиции, получивший от Фрика
малопочтенное поручение, которое и выполняет в
данный момент. Ауэр препроводил мужчину в туа-
лет и запер там. После этого он позвонил в управле-
ние полиции, попросил соединить его с Фриком и
стал говорить с ним, притворяясь этим сотрудником
уголовной полиции. Фрик спросил его, дал ли ка-
кие-то результаты обыск письменного стола. Ауэр
181
сказал, что он обнаружил чудовищные материалы,
достойные изумления. Фрик разволновался и потре-
бовал немедленно доставить эти материалы к нему.
Ауэр ответил, что это, к сожалению, не представля-
ется возможным, поскольку он заперт в туалете.
Фрик удивленно спросил: «А как же вы тогда мо-
жете говорить по телефону?». Ауэр воскликнул:
«У этой чертовой собаки даже в туалете телефон!».
Тут Фрик понял, что его водят за нос. Он осведомил-
ся, кто с ним говорит. Депутат ответил: «Это я, Ауэр,
собственной персоной. Я застиг вашего человека и
буду держать его в туалете, пока вы лично не яви-
тесь забрать его».
Фрик понял, что дело принимает скверный обо-
рот: как-никак Ауэр был вице-президентом ландтага.
Когда о случившемся узнал министр внутренних дел
Швайер, он тоже занервничал и попросил Ауэра
вместе со всей социал-демократической фракцией
принять его извинения, но не предавать эту исто-
рию гласности, чтобы не подрывать уважение к вла-
стям и не превращать Баварию в посмешище для
всего рейха.
В те дни произошло событие, которое имело тяж-
кие последствия для дальнейшей немецкой истории,
но публично оно до сих пор не обсуждалось. Ми-
нистр внутренних дел Швайер пригласил к себе в
кабинет руководителей политических партий Бава-
рии. Кроме меня в совещании приняли участие тай-
ный советник Хельд — от Баварской народной пар-
тии, доктор Хильперт — от Немецкой национальной
партии, доктор Хаммершмитт — от демократов и
Эрхард Ауэр — от социал-демократов. Министр
Швайер заявил, что бесчинства банд, организован-
ные Гитлером на улицах Мюнхена, становятся не-
терпимыми. Гитлер срывал собрания, доставлял бес-
покойство гражданам, подстрекал молодежь и вел
себя так, будто был хозяином баварской столицы.
182
А ведь он являлся всего лишь лицом без гражданст-
ва. Министр внутренних дел сообщил, что готов рас-
смотреть возможность высылки Гитлера из Баварии.
Все руководители буржуазных партий согласились с
тем, что предложение министра имеет под собой все
основания, и пришли к заключению, что высылка
Гитлера из Баварии желательна. Я тоже высказался
за высылку. Против выступил только Эрхард Ауэр.
Он сослался на принципы демократии и свободы,
сказав, что тот, кто относится к ним серьезно, нико-
гда не должен идти на подобную меру. Гитлер —
всего лишь фигляр: рабочему классу не составит
груда снова отбросить его в сферу безвестного и не-
значительного, из которой он явился некоторое вре-
мя назад.
Такая позиция социал-демократического вождя
произвела впечатление на руководителей буржуаз-
ных партий. После того как вождь социал-демокра-
тов выступил в защиту Гитлера, они уже не могли
принять на себя всю ответственность за выдворение
его из Баварии. Решение о высылке Гитлера приня-
то не было; так что то, что Гитлер был сохранен для
немецкого народа, — «заслуга» социал-демократии.
Осенью 1922 года обе партии — Независимая со-
циал-демократическая партия Германии и Социал-
демократическая партия Германии — объединились.
После объединения я стал заместителем председате-
ля социал-демократической фракции ландтага. Ста-
рые социал-демократы смотрели на меня с нескры-
ваемым недоверием. Они считали меня непредска-
зуемым; никогда нельзя было знать, какой сюрприз
я преподнесу и в каком направлении двинусь. Вос-
питанные в духе суровой дисциплины партийные
секретари любили только то, что строго вписыва-
лось в их шаблоны. Предприняв попытку включить
меня в свою интеллектуальную лейб-гвардию и по-
терпев неудачу, Ауэр списал меня со счетов. Сколь-
183
ко бы возражений ни вызывала политическая линия
Ауэра, бесспорно было одно: он, поработавший в
молодости слугой, был человеком с размахом, обла-
давшим более чем средними способностями в поли-
тике и опытом. Он усвоил спокойную уверенность
поведения. Большую часть людей, вступавших с ним
в контакт, его достоинство и спокойствие даже не-
сколько подавляли.
Ауэр стремился собрать вокруг себя интеллектуа-
лов, которые были способны воспринимать его на-
мерения; если они доказывали свою полезность, то
могли рассчитывать на серьезную карьеру. Люби-
мым его учеником, который пользовался наиболь-
шим покровительством, был адвокат Альвин Зенгер.
После его смерти освободившееся место подле учи-
теля занял прокурор Гёгнер, который позже, после
1945, стал премьер-министром Баварии. Увлек Ауэр
на политическую стезю и учительницу народной
школы из Мюнхена, Тони Пфюльф, дочь баварского
офицера; в 1933 году, после прихода Гитлера к вла-
сти, она покончила с собой в скором поезде.
Время от времени Ауэр делал попытки залучить
к себе в ученики и меня. Он приглашал меня на
долгие обеды, где и пробовал меня на зуб. Он хотел
выяснить, насколько велика моя способность при-
спосабливаться. Он предпринимал такие попытки
еще несколько раз и наконец, когда совершенно
определенно выяснилось, что я более полагаюсь на
свой ум, оставил надежду завербовать меня. На-
сколько большой крест он на мне поставил, выяс-
нилось на заседании обеих партий после их объеди-
нения, где обсуждался вопрос, могу ли я стать ре-
дактором «Швебише фольксцайтунг» в Аугсбурге.
Ауэр был председателем наблюдательного совета
этой газеты, ему принадлежало решающее слово.
На этом заседании я появился ближе к его концу и
дал Ауэру возможность изложить мне его точку
184
зрения. Он сказал, что партийная газета во всех
своих публикациях должна двигаться строго в рам-
ках принципов партии. Никто не спорит, я, конеч-
но, хороший публицист, но ведь я знаю самого себя
достаточно хорошо, чтобы признать, газета, кото-
рой я стал бы руководить, быстро бы стала скорее
газетой Никита, чем газетой партии.
Положение, в котором я оказался внутри фрак-
ции, мне не нравилось. По этой причине я решил
уехать из Аугсбурга, отказавшись от своего ман-
дата.
2
После того как в 1921 году я был уволен с работы
в школе, единственным средством к существованию
для меня стал мандат депутата ландтага. Пока не
произошло объединения двух социалистических
партий, Независимая социал-демократическая пар-
тия финансировала маленький еженедельник, кото-
рый я издавал — «Умшау» (Die Umschau). Однако
его тираж был довольно незначительным, он едва
достигал тысячи экземпляров, а потому еженедель-
ник не приносил никакой прибыли. За редактор-
скую работу я не получал зарплаты. Положение мое
день ото дня становилось все бедственнее еще и по-
тому, что с каждым месяцем все сильнее давала о
себе знать инфляция; деньги обесценивались, их по-
купательная способность становилась все меньше.
Я в полной мере чувствовал, что попал в весьма не-
приятное положение, и искал пути выхода из него.
Уже не один год я был знаком с секретарем аугс-
бургского отделения Немецкого союза рабочих-тек-
стильщиков Йозефом Файнхальсом. Файнхальс
колебался между СДПГ и Независимой социал-де-
мократической партией Германии, однако организа-
185
ционно оставался членом СДПГ. Он испытывал ко
мне определенную симпатию, а потому помогал
всем, чем только мог. Он участия в затеях с совета-
ми в Баварии он держался подальше, поскольку был
слишком осторожен, чтобы так себя компрометиро-
вать. Приблизительно в 1921 году его выбрали в пре-
зидиум Союза немецких рабочих-текстильщиков в
Берлине. Он обратился ко мне с предложением воз-
главить в президиуме секретариат по работе с моло-
дежью. Предложение было для меня заманчивым; я
уже давно стремился попасть в Берлин, поэтому со-
гласился и в ноябре 1922 года начал работать в этой
должности в Берлине. Несколько месяцев спустя за
мной последовала моя семья. Еще до конца 1923 года
я сложил с себя полномочия депутата Баварского
ландтага.
Немецкий союз рабочих-текстильщиков был вто-
рым по численности — его превосходил только союз
рабочих-металлистов. В то время в Союзе рабочих-
текстильщиков насчитывалось около семисот пяти-
десяти тысяч членов. Значительную часть членов
профсоюза составляли женщины. Союз был органи-
зован тщательно и рационально. В небольших город-
ках, где находилась текстильная промышленность,
были бюро с заведующими. Большие области, как
например Южная Бавария, объединялись в округа
(гау), работой в которых руководил гауляйтер
(окружной руководитель). Над гауляйтерами стоял
президиум, который следил за ведением дел ниже-
стоящими должностными лицами, задавал общие на-
правления профсоюзной деятельности и распоря-
жался поступающими средствами. Сумма, собирае-
мая за месяц, была весьма внушительной.
Ежемесячный взнос каждого члена профсоюза со-
ставлял его часовую ставку. Я вспоминаю, что мой
взнос составлял четыре с половиной марки в неде-
лю. Таким образом, в месяц, должно быть, поступало
186
несколько сот тысяч марок. Эти средства распреде-
лялись в социальные и политические кассы, в забас-
товочную кассу, выделялись на общее управление и
на издание профсоюзного органа. Зарплаты были
достаточные, но ни в коем случае не роскошные; в
месяц член президиума получал приблизительно
шестьсот марок, я — около пятисот марок. Президи-
ум состоял из десяти выборных членов, к которым
затем на равных правах присоединялся редактор
профсоюзной газеты. Члены президиума были впол-
не достойными, честными, целеустремленными и
добросовестными людьми. Первый председатель,
Герман Якель, был особо честолюбив; он был не-
сколько высокомерным и весьма предприимчивым.
В первую очередь он отличался поразительными по-
знаниями в области народного хозяйства. Он был
хорошим оратором, речь легко и плавно текла из его
уст. Его склонность говорить слишком долго — хотя
она и беспокоила его слушателей — едва ли ко-
гда-либо вполне осознавалась им самим. Он мог
быть любезным и предупредительным, а потому хо-
рошо вел переговоры. «Генералом по вопросам зар-
платы» был Файнхальс, человек умный и готовый к
решительным действиям, но совершенно лишенный
глубоких духовных интересов. Остальные члены
президиума поднаторели в организационной работе,
а также обнаруживали хороший практический
разум.
Меня как нового члена дружного коллектива при-
няли тепло. Никто не вмешивался в мои дела, мне
предоставили полную свободу действий. Не могу
сказать, чтобы я когда-либо получал особое удоволь-
ствие от работы с молодежью. В различных местах я
организовал молодежные группы, один раз созвал в
Дрездене молодежный съезд, но, если честно при-
знаться, меня тянуло совсем к другой работе. В пре-
зидиуме был отдел информации; там из прочитан-
187
ных газет извлекали важнейшие данные и статьи, а
затем из всего этого составляли информационный
бюллетень. Руководил этим отделом бывший депутат
рейхстага Пухта. Я стремился к тому, чтобы заполу-
чить в свои руки этот отдел, который реально инте-
ресовал меня. Некоторое время спустя Пухта уехал
в Байройт — работать в должности главного редак-
тора. Я унаследовал его пост, но в то же время со-
хранил за собой и секретариат по работе с моло-
дежью. Раз в неделю я писал передовую статью для
профсоюзной газеты.
Тем временем произошла оккупация Рура,1 а
Штреземан стал рейхсканцлером. Марка с каждым
днем падала все ниже и ниже. Я отзывался на собы-
тия в передовицах профсоюзного еженедельника
все более и более резко. Я спрашивал: раз уж приня-
ли закон о предоставлении чрезвычайных полномо-
чий, то почему бразды правления не принял соци-
ал-демократ или профсоюзный деятель? Почему эти
полномочия были отданы в руки какому-то буржуаз-
ному политику? Борьба за Рур требовала больших
денежных сумм,2 неужели же они будут обеспечи-
ваться включением станка, печатающего банкноты?
Всеобщая инфляция, которая стала бы следствием
этого, в конце концов чувствительнее всего отрази-
лась бы на маленьком человеке и рабочем. Почему
было бы не ввести прогрессивный налог на имухце-
ство и не профинансировать борьбу за Рур на соб-
ранные благодаря этому налогу средства? Эти впол-
не справедливые вопросы бесили социал-демократи-
1 В январе 1923 года франко-бельгийские войска оккупиро-
вали Рурскую область, чтобы непосредственно контролиро-
вать добычу угля, который поставлялся в счет репараций. От-
ветом стали забастовки шахтеров, практически прекратив-
ших угледобычу (прим, перев.}.
2 Так как правительство должно было поддерживать бастую-
щих шахтеров и их семьи (прим, перев.).
188
ческих политиков. Они открыто высказывали свое
недовольство председателю профсоюза Якелю.
Я все более решительно вступал на свой собствен-
ный политический путь. Социал-демократическая
политика казалась мне бесперспективной и роко-
вой. Груз репараций переваливался на плечи рабо-
чего класса. Я требовал, чтобы профсоюзы и соци-
ал-демократия заняли позицию против выплаты ре-
параций. Они должны были потребовать, чтобы
репарационные платежи осуществлялись исключи-
тельно из крупных состояний и высоких доходов.
Борьба против репараций должна была, собственно,
иметь не националистическую окраску, а вести к
мировой революции. Профсоюзы должны были об-
ратиться против капитализма и империализма и вес-
ти борьбу против воплощения капиталистических и
империалистических тенденций в западных держа-
вах. Тогда бы удалось и забрать ветер из парусов ре-
акционных националистических движений, пере-
хватив его. В моей брошюре «Пугь немецкого рабо-
чего класса к государству» я развивал этот ход
мысли. Всеобщее Немецкое объединение профсою-
зов на какое-то мгновение проявило понимание
моих мыслей. Они способствовали распростране-
нию моей брошюры большими тиражами.
Правда, социал-демократы постепенно стали воз-
водить на меня клевету, называя мою линию нацио-
налистической. Бернштейн осмелился намекнуть,
что меня могли подкупить руководители тяжелой
индустрии. Я свел счеты с Бернштейном в послесло-
вии к второй брошюре — «Основные вопросы не-
мецкой внешней политики».
Издатель моей брошюры, Альберт Баумайстер,
также был издателем журнала «Фирн» (Der Firn).
Вместе с Фритцем Эбертом, сыном президента Гер-
мании, который позднее стал обер-бургомистром
Восточного Берлина, я занимался работой в редак-
189
ции. В «Фирне» я подвергал критике социал-демо-
кратическую политику и прорицал, что она приведет
к тому, что флаг со свастикой скоро будет разви-
ваться над страной.
Пакт Дауэса стал причиной кризиса в моих отно-
шениях с Социал-демократической партией. Перво-
начально Социал-демократия рассматривала воз-
можность инсценировки всенародного голосования
в пользу плана Дауэса. Немецкий союз рабочих-тек-
стилыциков делегировал меня на конференцию, где
партией и профсоюзами должно было быть принято
соответствующее решение. Конференцию вел
Брайтшайд, доклад делал Гильфердинг. Приводя
множество аргументов и цифр, Гильфердинг рато-
вал за референдум. Когда он закончил, в зале воца-
рилось неуверенное молчание. Профсоюзные лиде-
ры были честолюбивыми, уверенными в себе людь-
ми, но они сознавали, что не доросли до уровня
Гильфердинга, который считался крупным авторите-
том в области экономики. Вначале выступил левый
социалист доктор Экштейн. Он отрицал необходи-
мость всенародного референдума по тем же причи-
нам, которые тогда приводила коммунистическая
партия. Затем получил слово я. Я также предостере-
гал от референдума и заклинал присутствующих не
прибегать к такому эксперименту. По вопросам, ко-
торые на практике приводят к порабощению наро-
да, нельзя спрашивать мнения народа, взваливая тем
самым на него часть вины за принятое решение.
Предостерегая, я сказал Гильфердингу: «Однажды
вы уже подбили массы устроить демонстрации в
поддержку инструмента порабощения». Я имел в
виду уличные демонстрации, организованные Неза-
висимой социал-демократической партией Герма-
нии в поддержку Версальского договора. Я сказал,
что в поддержку таких навязанных силой договоров
на улицы выходить не стоит. Если бы рабочие пожа-
190
ловались на непосильный груз репараций, у пред-
принимателей были все основания сказать им: «Вы
получили то, чего добивались. Нечего было устраи-
вать демонстрации в поддержку Версальского дого-
вора». Гильфердинг в запальчивости возразил, что
отвергает такие обвинения; после тех демонстраций
количество членов Независимой социал-демократи-
ческой партии Германии необыкновенно возросло.
«А после этого, — крикнул я в ответ, — она лопнула,
как мыльный пузырь».
Профсоюзные лидеры заколебались; он уже заду-
мались о том, связывать ли себе руки результатами
референдума. С этого момента Социал-демократи-
ческая партия больше не говорила о референдуме
ни слова.
Я неоднократно сотрудничал с социал-демократиче-
ским еженедельником «Глокке» («Die Glocke»). При-
близительно в то же время я послал им большую
статью, направленную против плана Дауэса. После
этой конференции ко мне пришел Роберт Бройер, из-
датель «Глокке», и сказал, что если бы я переделал
статью таким образом, чтобы в ней поддерживался
план Дауэса, то ее можно было бы использовать как со-
циал-демократическую листовку при подготовке к
предстоящим выборам в лаидтаг. Ее издали бы очень
большим тиражом и заплатили бы очень большой гоно-
рар. Я с возмущением отверг это предложение. Бройер
одумался и напечатал мою статью без изменений.
Недоразумения, однако, у меня были и с другим со-
циал-демократическим журналом — «Социалистише
монатсхефте». Этот журнал когда-то был рупором ре-
формистов. В нем печатались прежде всего правые со-
циал-демократы и члены профсоюзов. Качество статей
в общем и целом было неплохим. Редактором журнала
был Иван Блох, скорее литератор, чем журналист, его
бессильное, мягкое рукопожатие всякий раз вызывало
у меня отвращение. После 1918 года «Социалистише
191
монатсхефте» принялись отстаивать идею континен-
тальной политики в Европе. Из этой идеи вытекала
внешнеполитическая ориентация Германии на Фран-
цию, тогда как англичане, равно как и русские, исклю-
чались из союза европейских государств. Я отдал в этот
журнал статью, в которой рассматривались вопросы
политической стратегии. Главная мысль заключалась в
том, что социал-демократия в своей тактике и в своей
стратегии должна рассматривать коммунистическую
партию как свой радикальный резерв и соответствую-
ще относиться к ней, а при случае использова ть ее про-
тив буржуазных партий. Статья моя была напечатана
измененной до неузнаваемости. Именно та ее часть,
которую я считал особенно ценной и в которой реко-
мендовал использовать коммунистическую партию
как радикальный резерв для социал-демократической
политики, была вычеркнута. Но это было еще не самое
худшее. Блох добавил строки, вывернувшие смысл
моей статьи наизнанку. Оказывалось, что я ратую за
континентальную политику в Европе, тогда как имен-
но эту идею я как раз и отвергал.
Социал-демократическая партия была недовольна
мной и моей деятельностью. Председателю проф-
союза Якелю посулили депутатский мандат рейхста-
га, намекнув, что он должен избавиться от меня.
Было заметно, что я становлюсь все неудобнее и не-
удобнее для профсоюза, который охотно избавился
бы от меня. Союз вышел из щекотливого положения
в такой форме, которая делала ему честь. Якель при-
гласил меня и сказал, что высшее руководство союза
приняло решение основательно познакомить одного
из сотрудников со всеми аспектами текстильного
производства, чтобы он по компетентности не усту-
пал руководящим менеджерам отрасли. Это решили
поручить мне. Для моего образования предусматри-
валось кругосветное путешествие, в ходе которого я
должен был изучить хлопчатобумажное производст-
192
во в Индии, Китае, Японии, Америке и Англии. Я мог
осуществить такое путешествие со всеми удобства-
ми — ездить первым классом и проживать в лучших
отелях. Понятно, что после возвращения занятие по-
литикой мне нужно будет оставить. Я ответил, что
все очень хорошо понял. Однако политика — это
моя страсть, так что предложение мне придется от-
клонить с благодарностью. Я добавил, что впредь не
буду обременять собой профсоюз и подыщу для
себя другое место работы.
В июле 1926 года я вышел из Немецкого союза ра-
бочих-текстильщиков и отправился в Дрезден, не
ощущая горечи от своей профсоюзной деятельно-
сти. Опыт работы в большой организации рабочих
дал мне глубокое понимание сути современных мас-
совых движений. Так как я пользовался доверием
руководства профсоюза, мне была предоставлена
почти неограниченная свобода действий. Я не мог
обижаться на руководство профсоюза за то, что оно
поддалось давлению Социал-демократической пар-
тии и отделалось от меня.
3
Свой опыт работы депутатом ландтага я использо-
вал при написании небольшой статьи о политиче-
ских отношениях в Мюнхене, которую предложил в
еженедельнник «Мировая сцена». Ее издатель, Зиг-
фрид Якобсон, пригласил меня к себе. В то время
еженедельник «Мировая сцена» был весьма уважае-
мым. В его распоряжении были хорошие сотрудни-
ки; политические статьи в нем были так же интерес-
ны, как и критические статьи о театре и искусстве.
Линия, которой издание держалось всегда, была вы-
ражение пацифистской, но независимо от этого его
всегда отличал критический настрой. Позитивной
13 Эрнст Никиш
193
программы у «Мировой сцены» не было; доминиро-
вала нигилистическая установка, однако выражена
она была весьма интеллектуально. Одним из глав-
ных сотрудников «Мировой сцены» был Курт Ту-
хольский, публиковавший в еженедельнике под
разными псевдонимами свои стихотворения и ост-
роумные эссе. Тон издания, которое продавалось в
розницу большими тиражами, задавал в первую оче-
редь его издатель Якобсон. Он основал журнал как
театральное обозрение; критики писали для него
статьи, и постепенно критический тон распростра-
нился и на все происходящее на мировой арене. Ре-
дакция журнала располагалась на Литцензее. Я во-
шел в просторное помещение на первом этаже. Еще
стояла зима, а комната плохо отапливалась. За пись-
менным столом у окна сидел тщедушный мужчина,
закутавшийся в одеяло. Он тщательно прорабатывал
каждую статью, подвергая ее стилистической прав-
ке; от него не укрывалась ни одна погрешность. Он
полагал, что содержание его еженедельника должно
быть стилистически безукоризненным и содержа-
тельно неопровержимым. Якобсон спросил меня, не
хочу ли я написать серию статей о баварских поряд-
ках. Побеседовав со мною, он сделал вывод, что я в
курсе закулисных процессов, тайных связей и скры-
тых движущих пружин баварской политики. Я при-
нял предложение. В десяти выпусках «Мировой сце-
ны» была опубликована серия моих статей, на кото-
рую обратили внимание в политических кругах.
Серия моих статей о Баварии вытащила на суд об-
щественного мнения интриги сепаратистов и под-
польную деятельность тайных организаций в Бава-
рии, о которых я узнал во время свой депутатской
деятельности. Я предостерегал против деструктив-
ных тенденций в баварской политике, предающих и
разрушающих единую империю. «Ячейка порядка»
представала в этом свете роковым болотом, на кото-
194
ром словно ядовитый цветок пышно расцветает гит-
леризм.
Серия моих статей была сигналом о той опасно-
сти, которая 9 ноября 1923 года обернулась гитле-
ровским путчем и потрясла устои Империи.
4
Одним из самых прославленных и успешных пи-
сателей после 1918 года был Эмиль Людвиг. Его био-
графические романы проглатывались читателями;
их издавали тиражами в несколько сот тысяч. Осо-
бенно хорошо разошелся его роман о Наполеоне.
Людвиг умело подбирал подлинные высказывания
своих героев, зафиксированные историками, умело
составлял их и связывал текстом, подобающим исто-
рической ситуации, и при этом давал интересную
интерпретацию выбранных им слов. Людвига счита-
ли историком, хотя он был всего лишь одаренным
писателем, эффектно использовавшим историче-
ский материал, чтобы писать на актуальные сегодня
темы. Ему удалось приобрести всемирную извест-
ность. Его принимали ключевые фигуры мировой
политики — американский президент, Папа Рим-
ский, даже Сталин.
Его жена Хельга имела репугацию женщины вы-
дающегося ума; временами поговаривали, что ис-
тинным автором всех произведений Людвига была в
первую очередь она. Иногда она приезжала в Ни-
дершёненфельд в гости к Толлеру.
Однажды Толлер — уже после освобождения его из
заключения — рассказал мне, что Эмиль Людвиг за-
кончил новый роман — «Вильгельм И». Он спросил, не
хочу ли я встретиться с Людвигом и высказаться о его
новой книге. По поручению Людвига, мне прислали
корректурные листы романа. Людвиг психоаналитиче-
195
ски вывел характер Вильгельма из переживаний по по-
воду искалеченной в детстве руки и из антипатии, ко-
торую мать питала к сыну. Была убедительно объясне-
на нерешительность и хвастливость кайзера;
многочисленные цитаты из кайзеровских речей дела-
ли образ коронованного бахвала ярким и выпуклым.
И все же книга не удалась.
Моя встреча с Людвигом произошла в номере
отеля «Кайзерхоф». Фрау Хельга присугствовала на
ней. Я пришел с целым ворохом замечаний; Людвиг
выслушивал их, возражал мне, жена его включалась
в наш спор, в чем-то признавала мою правоту, а в
чем-то пыталась опровергнуть.
Эмиль Людвиг имел весьма ухоженный вид; полу-
чая высокие гонорары, он привык к роскошному об-
разу жизни. Доходы его были невероятны. Он жил
только в лучших отелях, снимал там целые апарта-
менты и купил себе виллу в Аксоне около Лаго
Мажжоре.
Спустя несколько недель я был приглашен Эми-
лем Людвигом на обед в «Кайзерхоф». За большим
круглым столом сидели Вилламовиц-Мёллендорф,
который служил государственным секретарем при
министре экономики Висселе и сделал себе имя,
разрабатывая проекты экономического планирова-
ния, барон фон Экартштайн, дипломат, дослужив-
шийся до секретаря немецкого посольства в
Лондоне, Альфред Керр, театральный критик
«Берлинер тагеблатт», Максимилиан Харден,
прежде издававший «Цукунфт», а также другие
незнакомые мне господа. Барон фон Экартштайн,
когда еще состоял на службе, однажды отколол
номер, о котором много говорили с шутками и
прибаутками. Он заключил пари с советниками
американской, французской и русской миссий —
кто быстрее спустится со второго этажа здания,
в котором они находились. По сигналу амери-
196
канские, французские и русские участники пари
бросились вниз, прыгая по лестнице через не-
сколько ступенек. Барон фон Экартштайн, кото-
рый счел, что от исхода спора зависит престиж
Германии, выпрыгнул через открытое окно и под-
жидал своих соперников внизу торжествующим
победителем.
Харден ругал власти Веймарской республики; он,
на политических советах выросло целое поколение,
смог выдвинуть против Веймарской республики
только одно: инфляция сожрала все его сбере-
жения.
5
Осенью 1925 года в саксонской социал-демокра-
тии образовались два крыла, которые были на-
строены враждебно друг против друга. Умеренное
крыло, к которому принадлежала большая часть
фракции ландтага, поддерживало политику боль-
шой коалиции, в которую на общеимперском уров-
не вошла Социал-демократическая партия. Другое,
радикальное крыло, было настроено против боль-
шой коалиции; оно наладило хорошие отношения с
коммунистами и не хотело устанавливать в Саксо-
нии никаких отношений с буржуазными партиями.
Из сорока депутатов к радикальному крылу относи-
лось только семнадцать, и все же оно, хотя и не
могло этого доказать с цифрами в руках, имело
основание полагать, что за ним стоит большинство
избирателей из рабочих кругов. Умеренное крыло в
Саксонии тайно поддерживалось центральным ру-
ководством СДПГ. К нему принадлежали такие ве-
тераны партии, как Бук, Хельдт, Вирт и другие.
Противостояние было настолько острым, что рас-
кол вначале произошел внутри фракции в ландтаге,
197
а затем — в рамках всей партийной организации в
Саксонии.
Во время этого саксонского кризиса я выступал
от имени Немецкого союза рабочих-текстилыциков
в Нойгерсдорфе. Там я встретил фрау Еву Бюттнер,
депутата Саксонского ландтага. Я не раз слышал ее
имя раньше и знал, что она присоединилась к
умеренному крылу. Ева Бюттнер была образован-
ной, необыкновенно энергичной, красноречивой
дамой. Она тщательно следила за своим внешним
видом. Мы побеседовали о проблемах саксонской
социал-демократии. Ева Бюттнер рассказала мне,
что умеренное крыло хотело бы оформиться в Ста-
рую социал-демократическую партию (ССП) и
основать свою ежедневную газету «Фольксштаат»
(«Народное государство»). Она искала редактора
для этой газеты. Без обиняков она предложила
мне стать главным редактором. Так как я думал
уходить из Немецкого союза рабочих-текстильщи-
ков, то согласился. Меня сразу пригласили на сове-
щание в еще существовавшее тогда представитель-
ство Саксонии в Берлине, располагавшееся на
Фоссштрассе. В совещании приняли участие сак-
сонский посланник доктор Граднауэр, социал-демо-
крат с большим партийным стажем, который уже
побывал в прошлом премьер-министром Саксонии,
а также Бук, окружной начальник из Дрездена,
руководивший умеренным крылом, и Роберт Брой-
ер, издатель «Glocke». Они прощупывали мою по-
литическую позицию. Бройеру было поручено пи-
сать передовицы для «Фольксштаат» и кроме того
еще четыре статьи в неделю. Бук и Граднауэр наве-
ли обо мне справки в Союзе рабочих-текстильщи-
ков. Там меня расхвалили до небес, поскольку хоте-
ли от меня избавиться. Газета должна была выйти в
свет к 1 июля 1926 года. 15 июля я вступил в долж-
ность.
Состав редакции не вполне устраивал меня. Ре-
дактор по внутриполитическим проблемам, Рихард
Мюллер, который уже работал в партийной прессе,
тем не менее не отличался высокой квалификацией.
Зато редактором, отвечавшим за фельетоны, была
Ева Бюттнер, прекрасно справлявшаяся со своими
обязанностями.
6
Осенью 1926 года в Саксонии предстояли вы-
боры в ландтаг, которые должны были показать,
какую поддержку в среде саксонского рабочего
класса имело умеренное крыло партии. Я был на-
строен достаточно скептически, полагая, что у Ста-
рой социал-демократической партии незначитель-
ные шансы. Главная моя политическая идея своди-
лась к тому, чтобы сделать из ССП некую
организационную модель, которая могла бы нагляд-
но продемонстрировать, каким образом можно про-
тивостоять гитлеризму, распространявшемуся в
Германии словно наводнение. Рабочие, мелкие и
средние буржуа, крестьяне, мелкобуржуазная и
буржуазная интеллигенция — все должны были
собраться вместе и принять, в противовес политике
Штреземана, основные принципы политики сопро-
тивления в духе социальной и национальной рево-
люции. Во внутренней политике представлялось не-
обходимым планомерное преобразование экономи-
ки, во внешней политике — курс на союзничество
с Советской Россией. Такая модель, если бы ее
удалось создать, послужила бы толчком к организа-
ции политической структуры в масштабах всей Им-
перии.
Мне приходилось считаться с условиями, с самого
начала не благоприятствовавшими моему плану.
Люди, с которыми я имел дело, в сущности, были
199
198
озабочены только одним — обеспечить себе депу-
татские мандаты, чиновничьи и министерские по-
сты. Наибольшего понимания удалось добиться от
премьер-министра Хельдта, который в прошлом был
рабочим-металлистом, затем много лет подряд руко-
водил профсоюзом и приобрел большой политиче-
ский опыт. Он был сдержан, замкнут и вынашивал
политические концепции, которые намеревался во-
площать в жизнь осмотрительно и с перспективой
на будущее. Его тактическая хитрость была необыч-
ной. Насколько мало он говорил, настолько круто
мог вмешаться в ситуацию, не оглядываясь ни на
что, если того требовал момент. Сначала он относил-
ся к моей политической идее недоверчиво, но позд-
нее стал ее сторонником.
Председатель партии Бук был прекраснодушным
тщеславным болтуном, крайне сентиментальным, но
начисто лишенным политического чутья. Его не-
удержимо кидало из стороны в сторону. У него не
было четкой позиции, на которую можно было бы
положиться.
Большим весом обладал начальник дрезденской
полиции Кюн, который в прошлом был и министром
внутренних дел Саксонии. Он был умен, импульси-
вен, шел по миру с открытыми глазами и был от-
крыт для восприятия новых идей. Он поддерживал
меня на протяжении многих лет.
Игру против меня вел Карл Ветке, главный редак-
тор государственной газеты Саксонии. Он был тес-
но связан с дрезденскими корреспондентами «Бер-
линер Тагеблатт» и «Франкфуртер Цайтунг», а так-
же поддерживал контакты с членами берлинского
руководства Социал-демократической партии. Он
был очень честолюбив, и возрастание моего влияния
в Дрездене быстро пробудило в нем ревность. Мне
постоянно приходилось рвать паутину сплетенных
им интриг.
200
Первый повод для крупного конфликта возник
незадолго до выборов. Все буржуазные партии и
союзы дали понять, что намерены создать единый
фронт против всего рабочего класса Саксонии и
всех его партий. Я полагал, что у Старой социал-де-
мократической партии есть определенный резерв
избирателей, поэтому написал проникновенную пе-
редовую статью «Фронтовой дух на ложном пуги».
В ней говорилось, что солдаты, вернувшиеся с фрон-
та, утверждают, будто фронтовое товарищество раз-
вило в них солидарность и сделало социалистами.
Но если бы они создали такой Единый фронт, какой
провозглашают, он представлял бы собой всего
лишь воскрешение старой замкнутой в себе буржу-
азной реакции, направленной против социал-демо-
кратии. Если бы фронтовики придавали настоящую
ценность своим фронтовым воспоминаниям, то не
позволили бы себе выступать против рабочего клас-
са плечом к плечу с реакционной буржуазией.
Моя статья способствовала разрушению планов
создания реакционно-буржуазной коалиции. Но со-
циал-демократическая «Дрездене Фольксцайтунг» с
полным основанием усмотрела в моем успехе хо-
роший шанс, открывающийся для Старой социал-де-
мократической партии, и развернула беспощадную
кампанию против меня. Они выискивали каждую
строчку, каждое предложение, когда-либо мною на-
писанные, которые можно теперь использовать про-
тив меня; почти ежедневно я был вынужден вести с
ними ожесточенную полемику. В июле 1926 года вы-
шел первый номер моего журнала «Сопротивле-
ние». В февральско-мартовском номере за 1927 год я
положительно отозвался о Младонемецком ордене
(Jungdeutschen Ordens), относительно которого пи-
тал надежду, что он сможет вырваться из реакцион-
ного фронта и войти в сферу влияния Старой соци-
ал-демократической партии. Уже тогда я видел в нем
201
тенденции развития, которые тяготели к политиче-
ской левизне. Реально Младонемецкий орден закон-
чил тем, что превратился в Немецкую партию госу-
дарственников (Deutschen Staatspartei). Моя статья о
Младонемецком ордене превратилась для социал-де-
мократической «Дрездене Фольксцайтунг» в лако-
мую кость. Ветке подхватил аргументы, выдвинутые
против меня этой газетой; на многих партийных
конференциях мне пришлось полемизировать с Вет-
ке. Минимум два раза в неделю происходили заседа-
ния, на которых я должен был опровергать одни и те
же доводы, направленные против моих политиче-
ских намерений. Мне приходилось находиться в по-
стоянной боевой готовности.
Хотя выборы для Старой социал-демократиче-
ской партии прошли даже лучше, чем я ожидал, ка-
тастрофа, пережитая ею, была огромной. Из двадца-
ти трех мандатов удалось сохранить только четыре.
Депутатами были избраны Хельдт, Ветке, Эльзнер и
Макс Мюллер. Однако распределение мандатов ме-
жду партиями в новом Саксонском ландтаге оказа-
лось уникальным. Расклад был таким, что основные
силы находились в равновесии; в этой ситуации
ССП становилась тем малым грузиком, который
обеспечивал решающий перевес той или иной сто-
роне. Если ССП присоединялась к социал-демокра-
тии, возникало левое большинство. Если она шла на
сотрудничество с буржуазными партиями, соци-
ал-демократия оказывалась в меньшинстве. Теперь
возникал вопрос, какой выбор сделает ССП.
На имперском уровне существовала большая коа-
лиция. Сообразно с этим идея коалиции возникла и
в Саксонии. Однако социал-демократическая фрак-
ция эту идею резко отвергла. Отношения между
фракцией Старой социал-демократической партии и
фракцией социал-демократов в ландтаге были на-
столько испорчены, что никакое сотрудничество ме-
202
жду ними не представлялось возможным. В этой
ситуации ССП могла обрести вес, лишь приняв
предложение о создании коалиции от буржуазных
партий. Войдя в такую коалицию, она смогла откры-
то и определенно защищать интересы рабочих. По-
этому фракция из четырех человек претендовала на
пост премьер-министра, на еще одно министерское
кресло и на многочисленные высокие управленче-
ские посты.
Буржуазным партиям, которые не хотели быть
исключенными из процесса раздела власти, остава-
лось только принять эти требования. И впредь бур-
жуазные партии всегда уступали, если ССП на
чем-то упорно настаивала. Газета «Фольксштаат» те-
перь стала органом правительства.
Некоторые препятствия создавала моя позиция
по внешнеполитическим вопросам. Именно потому
что ССП не могла позволить, чтобы ее смешивали
с буржуазными партиями, я отстаивал в газете
«Фольксштаат» ориентацию на Восток во внешней
политике и критическое отношение к политике ре-
параций, на которую подписался Штреземан.
Летом 1927 года партия созвала съезд. Буржуаз-
ная пресса Саксонии, равно как и пресса Берлина,
посвятили партии значительно большее количество
материалов, чем она того заслуживала, если судить
по ее численности. Туг все определяло ее значение в
политике Саксонии.
На съезде партии я делал главный доклад; он был
программным. Я поддерживал линию Лассаля и при-
соединялся к ней; я подчеркивал, что рабочий класс
должен выступить против репараций, потому что он
является их главной жертвой, и рекомендовал внеш-
неполитическую ориентацию на Советский Союз.
В прениях по докладу не было ни одного критиче-
ского выступления; согласен был даже мой против-
ник Ветке.
203
Конечно же, я вполне сознавал, в какой противо-
речивой ситуации нахожусь. Я намеревался преоб-
разовать ССП в революционную партию. Ее само-
стоятельность давала шансы, позволявшие не воссо-
единяться с социал-демократией. Но сохранялись ли
такие шансы, если ССП вступала в союз с буржуаз-
ными партиями? Опасность потерять их была вели-
ка; тем не менее существовала возможность исполь-
зовать эту коалицию как крышу, под которой ССП
могла бы окрепнуть и однажды выступить на поли-
тической арене как самостоятельная, независимая
сила и начать революционное наступление, не огля-
дываясь ни на кого. При этом, разумеется, она долж-
на была постоянно следить за тем, чтобы ни на миг
не забывалось ее принципиальное, существенное
противостояние буржуазным партнерам по коали-
ции. Своей особой задачей я считал постоянное под-
держание этого чувства противоположности, живое
противопоставление буржуазным партнерам по коа-
лиции. Одновременно я стремился подтягивать к
партии революционно настроенную молодежь; для
этого я постоянно прощупывал различные союзы.
Старый, сытый человеческий состав партии должен
был разбавляться революционной молодежью, что-
бы в известной мере подорвать его позиции.
Но как раз эти старые сытые люди и не хотели
допускать подрыва своих позиций. Они заметили,
чем опасна для них моя политика. Революционные
акценты, которые я хотел поставить в партийной по-
литике, были для них неприемлемы и враждебны;
они так и не поняли, что я по духу чувствовал себя
более родственным коммунистической партии, чем
социал-демократии. Поэтому я все больше понимал,
что партия никогда не усвоит ту роль, которую я ей
предназначил.
Весной 1928 года состоялись выборы в рейхстаг,
совмещенные с новыми выборами в ландтаги.
204
В ходе их ССП потеряла собственное лицо, по-
скольку ее руководители не раз и не два давали по-
нять, что хотели бы вернуться в ряды социал-демо-
кратии. По этой причине на выборах у партии уже
не было абсолютно никаких шансов. Правда, она
сделала попытки распространить свое влияние за
пределы Саксонии, выставив кандидатов в избира-
тельные округа вне Саксонии. При этом союзники
по коалиции вели предвыборную работу в ее поль-
зу. В Саксонии число депутатов упало с четырех до
двух; ни одного мандата в рейхстаг нигде завоевать
не удалось. Такой итог следовало рассматривать
как провал моих политических устремлений. Я был
готов сделать из этого выводы. После выборов, ко-
торые произошли в мае, я больше не вернулся в ре-
дакцию, а стал готовиться к переезду в Берлин.
7
Руководители Старой социал-демократической
партии считали хорошей идеей заполучить для пар-
тии Августа Виннига; они ожидали, что его имя сде-
лает партию более популярной и привлечет новых
сторонников. Август Винниг сначала был мне извес-
тен благодаря своей автобиографической книге
«Ранне-красный»,* в которой показал себя прекрас-
ным рассказчиком. Винниг получил образование аб-
солютно самостоятельно, и образование достаточно
хорошее. Истории его были увлекательны, он имел
хорошее чувство юмора и распространял вокруг
себя позитивное настроение. Он любил жизнь и ее
наслаждения.
1 Непереводимая игра слов: Friihrot может переводиться как
«раннее созревание» и «раннее становление красным» — с наме-
ком на политику (прим, пере в.).
205
В 1925 году между нами установились личные отно-
шения. В конце 1927 года Винниг собирался вступить в
Старую социал-демократическую партию. Я реши-
тельно отговаривал его от этого шага. Я говорил ему,
что он вкладывает свой престиж в абсолютно ненадеж-
ное предприятие. А он думал, что я не хочу пускать его
в партию, чтобы он не создал мне конкуренции. Это
было ошибкой. На самом деле, когда он вступил в пар-
тию, я поддерживал все его попытки выдвинугься на
передний план. Я делал это тем более охотно, что сам
готовился покинуть партию.
Ячейка ССП возникла в Берлине, толчок к этому
дал Август Винниг.
Самым интересным приобретением, которое су-
мел сделать для берлинской партийной ячейки Вин-
ниг, был Фридрих Хильшер. Хильшер в то время
был соискателем. Он защищал диссертацию по теме
«Ницше и идея права». По его словам, профессора
не поняли хода его мысли, и только потому вынесли
вердикт: Summa cum laude.1 Я в ту пору еще жил в
Дрездене и лично с ним знаком не был. Однажды он
написал мне письмо, в котором спрашивал, жела-
тельно ли его сотрудничество в журнале «Сопротив-
ление». Я понятия не имел о его способностях и от-
ветил, что против сотрудничества ничего не имею,
но при этом он должен иметь в виду, что меня удов-
летворят только работы высокого уровня. Такой от-
вет уязвил его чувство собственного достоинства; он
почувствовал себя оскорбленным, чего мне впослед-
ствии так и не простил. Позже он сблизился с капи-
таном Эрхардтом и стал руководить его журналом
«Формарш». Он проникся убеждением, что этот
журнал представляет собой силу, движущую вперед
весь мир; в одном из примечаний к своей позднее
вышедшей книге «Рейх» он утверждал, что с его
1 С высшей похвалой (лат.) (прим. peg.).
206
приходом к руководству редакцией журнала «Фор-
марш» началась новая эпоха.
Книга «Рейх» была произведением примеча-
тельным; Хилыпер толковал понятие «рейх» мисти-
чески. По его мнению, эта Империя немцев, истоки
которой он прослеживал вплоть до Теодориха Вели-
кого, не была создана, а «проросла внутри нас».
Таким образом, рейх обретает религиозную окра-
ску; формально он оказывается чем-то сродни
«Царства Божьего», ведь и оно должно открыться в
душе человеческой. Исходя из такого понимания
идеи рейха Хильшер интерпретировал всю исто-
рию Запада.
Хилыпер в роли мистика выглядел странно: ведь
он был насквозь рационален, интеллектуален и
остроумен. Со временем у него появились некото-
рые причуды. Он собирал вокруг себя круг людей,
среди которых восседал словно пророк. Он ни с кем
не сближался, держал дистанцию, следил, чтобы его
всегда окутывала дымка тайны. Он хотел быть «ак-
сакалом», который повсюду сыграет свою роль и
вместе со своей общиной представляет «соль зем-
ли». Несомненно, образцом для подражания ему по-
служил Стефан Георгес (Stefan Georges).
На его абсолютно голом черепе красовалась шап-
чонка; он был маленький, коренастый и, как однаж-
ды кто-то зло пошутил, производил впечатление
промышленного функционера. Он был страстным
курильщиком, не выпускавшим изо рта трубки, но
из этого пристрастия своего он сделал священнодей-
ствие. Стоило ему где-нибудь сесть, как он торжест-
венно извлекал из своей сумки курительные при-
надлежности. Это были две трубки, приспособление
для их набивания, ершик для чистки, кисет с таба-
ком, спички и пепельница. Все это он обстоятельно
раскладывал перед собой и беседу начинал только
после полного завершения этой процедуры.
207
Однажды я вместе с ним и Эрнстом Юнгером си-
дел в кабачке «Хабель». Они принялись обсуждать,
какое посягательство на их личность из всех, какие
только можно представить, они сочли бы самым
ужасным. Юнгер признался, что самым ужасным
для него было бы потерять зрение. Это суждение
было вполне понятным, поскольку Юнгер был чело-
веком визуального восприятия, созерцателем. Хиль-
шер сказал, что для него страшнее всего предста-
вить, если из его черепа извлекут мозг. Он был чело-
веком, для которого превыше всего стояло
мышление, — абстрактным мыслителем, жонглером
понятиями.
Когда журнал «Сопротивление» запретили, он де-
монстративно позвонил мне, чтобы показать нацис-
там, подслушивавшим телефонные разговоры, что
он на моей стороне, и договорился со мной о встре-
че. Во время гитлеровского рейха он оберегал свою
независимость; когда после 20 июля 1944 года нача-
лась широкая кампания арестов, он тоже оказался
за решеткой.
8
К 1928 году Национал-социалистическая рабочая
партия Германии тоже обосновалась в Саксонии и
провела в ландтаг двух своих депутатов. Одним из
них был господин Мюкке, знаменитый командир
боевого корабля «Аеша», доставивший англичанам
много неприятностей своими авантюрными рейдами
в Индонезию. Возможно, он был настоящим мор-
ским волком, но оказался плохим штурманом на
волнах политики. Он бомбардировал как членов
правительства, так и председателей фракций невы-
носимо длинными меморандумами, в которых опи-
сывал всевозможные трудные проблемы и вносил
208
смехотворные предложения по их разрешению.
Вскоре все перестали принимать его всерьез и гово-
рили о нем, как о комическом персонаже. Однажды
он навестил меня и изложил свой план: добиться,
чтобы его партия с фракцией из двух человек в
ландтаге вошла в правительство, получив там мини-
стерский пост. Аргумент был таков: если Старая со-
циал-демократическая партия контролирует два ми-
нистерства, то НСДАП причитается, по крайней
мере, одно. Я возразил ему, сказав, что ССП имеет
авторитет, а НСДАП — не имеет. В этом — большая
разница между нашими партиями. Мы расстались,
не испортив друг другу настроения. Позже, когда
в партии начал играть роль господин Киллингер,
Мюкке порвал со своей партией. Он вышел из
НСДАП и стал полным ненависти борцом против
Гитлера и его движения. Одно время он был так по-
пулярен как противник Гитлера, что одно его имя на
афише собирало полный спортивный дворец в Бер-
лине.
Когда в 1921 году я был депутатом Баварского
ландтага и вел отчаянную борьбу против сепарати-
стов и организаторов политических убийств по
приговорам тайного суда, моя жена получила пись-
мо с угрозами. От нее требовали, чтобы она угово-
рила меня уехать из Баварии; если же я этого не
сделаю, то меня расстреляют в два счета, как «ку-
рительную трубку в ярмарочном тире», поскольку я
«вредитель в здоровом теле немецкого народа». Да-
лее сообщалось, что это письмо было написано и
послано ей из чувства сострадания к ней и к ее ре-
бенку.
Моя жена передала письмо в полицию. Мне ста-
ло известно, что далее его переслали прокурору го-
рода Фрейбурга в Брайсгау. Незадолго до этого
произошло убийство Эрцбергера. Прокуратура
прознала о некоем тайном ордене — Ордене гер-
14 Эрнст Ннгиш
209
манцев, — который поручил Шульцу и Тильэссену
совершить это убийство. В принадлежности к Ор-
дену германцев и в причастности к организации по-
кушения был заподозрен барон Киллингер. Он был
арестован и помещен в тюрьму Оффенбурга. Ему
предложили написать под диктовку текст того пись-
ма. которое получила моя жена. Тот, кто его напи-
сал, сделал весьма характерные орфографические
ошибки. Киллингер при письме под диктовку эти
ошибки повторил. Стало ясно, что письмо написал
именно он.
Когда в 1926 году я жил в Дрездене, он пришел в
редакцию «Фольксштаат». Это был мужчина сред-
него роста, коренастый, с грубыми чертами лица;
вел он себя спокойно и сдержанно. Он выразил
свое недовольство развитием политических отно-
шений. Казалось, он разочаровался в капитане
Эрхардте, безгранично преданным последователем
которого был доныне. Он сам дослужился до ка-
питан-лейтенанта и был одним из тех кочующих
кадровых офицеров, которые нигде не могли
пустить прочные корни. Мысль о том, что путчи во-
енных ландскнехтов 1918—1923 годов сыграли
только на руку капиталистической буржуазии,
угнетала его. Он раскаивался в том, что способство-
вал стабилизации Веймарской республики. Совет-
ский Союз казался ему чем-то заманчивым; он
думал, что нужно ориентироваться на Восток. Он
часто посещал меня и много раз заверял, что
больше не позволит использовать себя всяким
реакционерам. Однажды я удивил его, вспомнив о
письме с угрозами, написанном в 1921 году. Я рас-
сказал ему, как получилось, что в авторстве письма
заподозрили его. Эта тема была для него явно
неприятной; он покраснел, однако не сказал ни сло-
ва. Его молчание можно было расценить как при-
знание вины.
210
В 1928 году он пришел ко мне, чтобы «исповедать-
ся» в том, что был у Гитлера. Гитлер, по его призна-
нию, ему совсем не понравился. Он не почувствовал
солидарности с ним. Однако его привлекали воен-
ные задачи, которые ставились перед СА; он намек-
нул, что принял приглашение Гитлера примкнуть к
нему по финансовым причинам.
Когда в 1929 году я переехал в Берлин, Киллин-
гер стал посещать меня еще чаще. Он рассказывал
мне конфиденциальные вещи о штурмовых отрядах
и о партии и при этом всегда напоминал, что внут-
ренне не приемлет национал-социализм, относясь к
нему критически. Иногда он посылал ко мне своего
шурина Хюбнера, который был известен как чело-
век, с восхищением относившийся к Советскому
Союзу, и для которого было важно исполнять роль
связного между Киллингером и мною. И Киллингер
тоже был приглашен Гитлером в Биззее на 30 июня
1934 года — на тот день, в который произошло
убийство Рема. Он сообщил мне, что ни один вождь
СА даже не думал о восстании против Гитлера. По
прибытии в Мюнхен он был арестован и помещен в
мюнхенскую тюрьму. Во дворе тюрьмы начались
расстрелы, и он тоже стал готовиться к смерти. Но
тут Гитлер лично распорядился открыть его камеру
и вывел его наружу. Киллингер утверждал, что его
хотело устранить руководство дрезденского рейхс-
вера за то, что он распространял среди рядовых
членов СА представления о необходимости соци-
альной реформы. Перед арестом он некоторое вре-
мя был рейхсштатгальтером Саксонии. Другим кан-
дидатом на этот пост наместника и следовательно
соперником Киллингера был Мучман — тот владе-
лец текстильных предприятий из Плауэна, который
одним из первых стал финансировать Гитлера и с
тех пор имел на него большое влияние. Мучман,
физиономия которого заставляла усомниться, чело-
211
век перед тобой или обезьяна, был напрочь лишен
интеллекта, но его ума оказалось достаточно, чтобы
свергнуть Киллингера с его поста. Он стал рейхс-
штатгальтером (имперским наместником), а Кил-
лингер — премьер-министром Саксонии. После со-
бытий 30 июля Киллингер уже не мог удержаться в
Дрездене; он исчез с политического горизонта.
Снова он вынырнул только после начала войны, за-
няв пост немецкого посла в Бухаресте, и закончил
там же, в 1944 году совершив самоубийство. Он
принадлежал к тому поколению, которое в конце
Первой мировой войны стало жертвой бури пере-
житых чувств, совершенно после нее запутавших-
ся, — к поколению, которое во время войны и в
первые послевоенные годы настолько одичало ду-
шевно, что, несмотря на всю жизнь человеческую,
на моральные ценности, на право и приличия, его
можно было подбить на любое злое дело. Господи-
ном и наставником этих людей был Гитлер; хотели
они того или нет, он притягивал их, и они вставали
в строй его адских отрядов.
9
Внутри Немецкой национальной народной пар-
тии, которая мало-помалу приходила в упадок под
руководством финансово могущественного Гутен-
берга, возникли резкие социальные противоречия.
Правое крыло партии объединяло крупных про-
мышленников и землевладельцев-юнкеров. Левое
крыло состояло из тех коммерческих служащих,
которые были организованы в Немецкий нацио-
нальный союз вспомогательного торгового персо-
нала (ННСВТП). ННСВТП был сильным профсою-
зом, который благодаря членским взносам своих
членов располагал большими деньгами, учредил
212
службы, занимающиеся широкой социальной под-
держкой, и стал питать честолюбивые замыслы —
повлиять и на культурную жизнь. Социальная по-
литика, которую ННСВТП пришлось проводить под
давлением своих членов, представлялась правому
крылу Немецкой национальной народной партии
возмутительной и неприемлемой. Когда рейхсканц-
лер Брюнинг перестал справляться с теми пробле-
мами, которые ему создавал Гутенберг, он поспо-
собствовал расколу Немецкой национальной народ-
ной партии. С помощью ННСВТП, который дал
деньги, план Брюнинга удался; возникла Народная
консервативная партия. Депутат Тревиранус, кото-
рый до этого был правой рукой Гутенберга, присо-
единился к ней; к руководству партией пришли
парламентарии, состоявшие в ННСВТП. Конечно,
вновь основанная Народная консервативная партия
представляла собой лишь осколок Немецкой нацио-
нальной народной партии; Брюнинг рассчитывал,
что она будет более многочисленной.
Желавший влиять на духовную жизнь Немецкий
национальный союз вспомогательного торгового
персонала добивался этого самыми различными
средствами. Союз завел себе собственное издатель-
ство — Ганзейское издательство (Hanseatische Ver-
laganstalt), — которое развернуло энергичную про-
изводственную деятельность. Он вкладывал средст-
ва в другие издательства, например в издательство
Лангена-Мюллера, и таким образом ставил их под
контроль. Союз приобретал книжные магазины в
различных городах Германии, при этом тщательно
следя за тем, чтобы их зависимость от союза оста-
валась в тени. Получали деньги и ежедневные га-
зеты, публикующие материалы, отвечавшие инте-
ресам союза. Ежемесячник «Дойче фолькстум»
притянул к себе большую часть образованной мо-
лодежи. Редактировавшие его Вильгельм Штапель и
213
Альбрехт Эрих Гюнтер подняли журнал на высокий
уровень. Штапель был искусным полемистом, обла-
дал глубокими познаниями благодаря хорошему об-
разованию; он всегда был консерватором, постоян-
но готовым скрестить копья с интеллигенцией, при-
держивающейся левых взглядов. Он был
невысокого роста; худенькое тельце венчал огром-
ный череп. Выглядел он комично. Его самомнение
было огромным; он вполне сознавал, какую власть
над умами дает ему его острое перо. Он последова-
тельно и постоянно проводил идею народности.
Следствием было то, что он всегда балансировал на
грани антисемитизма.
Альбрехт Эрих Гюнтер был сыном Агнесс Гюн-
тер, автора романа «Святая и ее шут». Это был бле-
стящий ум. Сила его заключалась не столько в спо-
собности продуцировать идеи, сколько в способно-
сти обрабатывать и подавать их. Он быстро все
схватывал и молниеносно комбинировал по-новому.
Стиль его отличался свободой и мастерством. Про-
читав всего одну-две книги о государстве и праве, он
написал для журнала «Сопротивление» статью, ко-
торую внимательно прочитали профессиональные
юристы; они нашли ее весьма поучительной и сочли,
что автором ее является юрист-эксперт. В дискуссии
Гюнтер проявлял гибкость, остроумие, к нему мо-
ментально приходили новые мысли — прямо в ходе
полемики. Он ставил в тупик оппонентов блестящи-
ми озарениями и формулировками. Он был похож
на свечу, зажженную сразу с двух концов, — она
ярче светила, ио и сгорала быстрее. Позже выясни-
лось, что у него туберкулез в последней стадии; он
умер сравнительно рано.
Менее значительным, чем «Дойче фолькстум»,
был журнал «Политише вохеншрифт», который
тоже финансировался Немецким национальным
союзом вспомогательного торгового персонала. От-
214
ветственным редактором издания был Герман Уль-
ман, редактором — доктор Рудольф Фишер. Ульман
начинал школьным учителем в Австрии, затем дол-
гое время работал в «Кунстварт», время от времени
сотрудничал в журнале «Локальанцайгер», который
издавал Гутенберг, а затем переметнулся в Немец-
кий национальный союз вспомогательного торгово-
го персонала. Это был тугодум, склонный к педан-
тизму. Тем умнее на его фоне выглядел его ре-
дактор Рудольф Фишер. Фишер был судетским
немцем, накрепко привязанным к католической
церкви, что отнюдь не мешало ему быть циником.
Отдельные фомулировки в его статьях были хлест-
кими. насмешливыми и злыми. Но статьям в целом,
напротив, часто не хватало продуманности; в них
не прослеживалось единой, ясно выраженной ли-
нии. Тем не менее «Политише вохеншрифт» имел
своих читателей в кругу средней буржуазии, ори-
ентированной на немецкий национализм. Большин-
ство интеллектуалов этого круга происходили из
СНС — Союза немецких студентов. Эта студенче-
ская организация посвящала свою деятельность в
первую очередь работе с соотечественниками за
рубежом. Немецкий национальный союз вспомога-
тельного торгового персонала, в котором состояли
многочисленные служащие немецких предприятий
за рубежом, был одним из спонсоров СНС — Сою-
за, подл,ерживаюЩего связь с немцами, живущими
за рубежом.
Высокого уровня развития достигла деятельность
молодежной организации Немецкого национального
союза вспомогательного торгового персонала, кото-
рая называлась «Странствующие подмастерья». Она
создавала отличные возможности для профессио-
нального образования вспомогательного торгового
персонала; кроме того, она будила в молодых людях
большой интерес к искусству и литературе. Время
215
от времени «Странствующие подмастерья» способ-
ствовали распространению моего журнала «Сопро-
тивление».
Немецкий национальный союз вспомогательного
торгового персонала с недоверием взирал на «Муж-
ской клуб». К нему принадлежали в основном бога-
тые дворяне и промышленники, проникнутые на-
циональным духом. Членские взносы в клуб были
высокими, так что он мог обеспечить себе эксклю-
зивный статус. Его председателем был господин
фон Папен, секретарем — Генрих фон Гляйхен.
Клуб издавал свой ежемесячник «Ринг», на удивле-
ние интеллектуальный для консервативного право-
го журнала. После выхода в свет моей книги «Мыс-
ли о немецкой политике» «Ринг» с присущим ему
тонким чутьем уловил в ней попытку пробудить по-
нимание происходящего в революционной России.
«Ринг» тут же со всей резкостью выступил против
этого. С неутомимостью и изобретательностью
«Мужской клуб» занимался тем, что расставлял по
всем политическим и экономическим постам испы-
танных реакционеров и таким образом заполучил в
свои руки Веймарскую республику, завоевав ее из-
нутри. В клубе и в окружении Папена и Гугенберга
были молодые люди, которые не принимали духа
клуба, активно борясь с ним. Одним из таких моло-
дых людей был асессор Хюттер, состоявший при Гу-
тенберге кем-то вроде адьютанта. Хюгтер, Ульман,
Фишер и редактор газеты «Кройццайтунг» доктор
Ойген Шмаль подготовили заговор. Они задумали
склонить «Мужской клуб» к тому, чтобы пригласить
меня с докладом о принципах внешней политики.
Приглашение состоялось. Доклад собрал на удивле-
ние большую аудиторию. Докладу предшествовал
«мужской обед». Я сидел за столом рядом с истори-
ком древности Эдуардом Майером. После обеда я
выступил. Я доказывал, как важно для Германии
216
ориентироваться на Восток; говорил, что больше-
визм надо рассматривать как форму, в которой рус-
ский народ только и смог утвердить свою самостоя-
тельность; рассуждал о том, что Германия на свою
беду избежала социальной революции. Большинству
слушателей мое выступление действовало на нервы.
Генрих фон Гляйхен был возмущен, когда увидел,
что Ульман аплодирует мне; он, злобно шипя, спро-
сил, осознает ли тот, какое предательство консерва-
тивных идей совершает, одобряя мой доклад. После
этого Гляйхен покинул помещение, громко хлопнув
дверью. К нему присоединились еще несколько слу-
шателей.
За докладом последовала дискуссия. Возражения
были сформулированы достаточно корректно и
мягко, но за ними нельзя было не различить непре-
одолимой принципиальной враждебности. Правда,
Эдуард Майер, подошел ко мне, отвел в сторону и
сказал, что в общем и целом полностью со мной со-
гласен. В 1925 году он присутствовал в Москве на
празднике Московской Академии наук, и у него
сложилось впечатление, что там зарождается нечто
новое и великое. Затем он с хорошим юмором рас-
сказал мне, как советский комиссар по иностран-
ным делам Чичерин сказал ему, что немцы ничего
не понимают в революциях и не умеют их делать.
У советского рабочего все имущество помещается в
узелке. Поэтому он в любой момент готов на подви-
ги. Немецкий же рабочий трясется от страха за
свой уютный уголок; когда на улице начинается
гражданская война, жена рабочего кричит в ужасе:
«Ах, как бы пулей не повредило наш платяной
шкаф с резьбой!». А если бы немецким рабочим
предстояло штурмовать вокзал, кто-нибудь из них
перед атакой непременно обратился бы к команди-
ру перед строем: «Осмелюсь обратить внимание
господина командира на то, что мы еще не купили
217
перронные билеты и не погасили их». Эдуард Май-
ер явно был убежден в том, что Германия, если она
действительно хочет обрести новый смысл своего
существования, нуждается в революции.
Асессор Хюттер сполна заплатил за свой заговор:
Гутенберг перевел его корреспондентом в Белград.
А к Ульману, Фишеру и Шмалю он с тех пор испы-
тывал заметное недоверие.
10
Когда буржуазная интеллигенция догадалась, что
крупная буржуазия требует от нее создать модель-
ный ряд социалистических костюмов, соответствую-
щих духу времени, она тут же наводнила рынок мо-
делями «социалистического человека». Когда поэты,
художники, литераторы, философы, ученые ограни-
чивались таким поверхностным взглядом, обращая
внимание только на внешний вид, они вдруг масса-
ми стали превращаться в социалистов. Когда-то ос-
воивший марксизм рабочий класс имел намерение
материально экспроприировать буржуазию; но еще
задолго до того, как он приступил к этому, буржуаз-
ные разбойники уже экспроприировали его духов-
но. Буржуа разом научил рабочего тому, что пред-
ставляет собой социализм, и тому, как обязан
мыслить настоящий социалист. Буржуазная интел-
лигенция изобрела столь много социализмов, сколь-
ко требовалось крупной буржуазии для умиротворе-
ния и обмана рабочего класса. Рабочий уже не же-
лал видеть устаревшее дедовское представление о
социализме, которое он получил по наследству, ря-
дом с новомодной моделью, которую выбрасывали
на рынок ловкие буржуазные «социалисты»; неред-
ко этот свежий социалистический товар приукра-
шивался с помощью достижений культуры и образо-
218
вания — с целью сокрытия его буржуазного перво-
происхождения.
Первым буржуазным «социалистом» такого мас-
штаба, который мог ввести в соблазн, был Освальд
Шпенглер, занявшийся ловлей душ человеческих.
Он сделал себе имя как пессимистически настроен-
ный буржуа; тем легче верили, что он откровенно
замышляет социалистический заговор против бур-
жуазного общества. Его «Закат Европы» убедил все
среднее сословие, что оно совершенно не может
надеяться само на себя и что оно под давлением
времени должно передать все в руки цезаря, кото-
рый выступит заодно с прослойкой наиболее бо-
гатых людей; эта книга действовала как опиум,
усыпляя средних и мелких буржуа; в таком состоя-
нии они без всякого сопротивления приняли инфля-
цию и обоснование диктатуры крупной буржуазии.
В «Пруссачестве и социализме» Шпенглер постарал-
ся привить социалистической молодежи отвраще-
ние к Марксу. Здесь Шпенглер выступил в роли учи-
теля, наставляющего такому социализму, который
избирает пикантный окольный путь, но ведет пря-
миком в разверстую пасть тяжелой индустрии.
Нельзя сказать, чтобы он потрудился хорошенько
замаскировать тот обман, который инсценировал.
«Слово социализм, — писал он во введении, — обо-
значает не самый глубокий, но самый громкий во-
прос времени. Его употребляет каждый. Но каждый
при этом подразумевает разное. Каждый вкладывает
в этот лозунг всех лозунгов то, что он любит или не-
навидит, то, чего он боится или желает». Задача ста-
вится без обиняков, предельно откровенно: «Надле-
жит освободить немецкий социализм от Маркса. Не-
мецкий, поскольку нет никакого другого. И это —
тоже одно из открытий, которые невозможно скры-
вать дальше. Мы, немцы — социалисты, даже если
бы никто и не сказал об этом вслух. Другими мы и
219
быть не можем». Смелый трюк должен был одура-
чить немецкую молодежь. Прусский социализм
Шпенглера был тем засовом, который запирал не-
мецкий дом, не давая войти в него тому настоящему
социалисту, который не позволял дурить себе голову
и выдавать капиталистический X за социалистиче-
ский У. Шпенглеровский социализм снова был ста-
рым авторитарным государством властей, которым
должен слепо повиноваться рабочий. «Старопрус-
ский дух и социалистическое умонастроение, кото-
рые сегодня ненавидят друг друга столь сильной не-
навистью, какой могут ненавидеть друг друга только
братья, есть одно и то же.» Прусский бюрократ —
это социалистический образцовый человек. «Социа-
лизация, движение к социализму — это медленное,
завершающееся лишь на протяжении десятилетий
превращение рабочего в управляющего чиновника...
Прусский тип чиновника, первый в мире, был взра-
щен и воспитан Гогенцоллернами. Он таит в себе
возможность движения к социализму благодаря сво-
им врожденным социалистическим способностям.
На протяжении 200 лет он являет собой метод для
того, для чего социализм являет собой задачу. В этот
тип рабочему придется вырасти и развиться, если он
прекратит быть марксистом и, благодаря этому, нач-
нет становиться социалистом». Рабочему диктуется,
какой должна быть социалистическая картина мира.
«Рабочий класс должен освободиться от иллюзий
марксизма. Маркс умер. Социализм как форма су-
ществования находится в начале своего пути, но со-
циализм как особое движение пролетариата подо-
шел к своему концу. Для рабочего есть только прус-
ский социализм — или нет ничего.»
Социализм Шпенглера — это демагогическая
скорлупа, в которой скрыто ядро — точка зрения
работодателя «Я в доме хозяин»; социализм, о кото-
ром много наговорил Мёллер ван ден Брук, хотел
220
снова запустить в обиход помещичью, юнкерскую
патриархальность. Немецкий социализм Мёллера —
в сравнении с социализмом Шпенглера — был прус-
ским в той мере, в какой он был феодально-средне-
вековым.
Мёллер говорил: «Мы понимаем под немецким со-
циализмом, скорее, корпоративное понимание госу-
дарства и экономики, которое, вероятно, и проводится
в жизнь революционным путем, но затем обнаружива-
ет свой консервативный характер, связь с традицией.
Мы называем Фридриха Листа немецким социали-
стом, потому что его внешнеполитическое мышление
было проникнуто мышлением экономическим. А во
внешнеполитической сфере идея профессиональных
сословий восходит к барону фон Штайну — точно так
же, как идея советов восходит к цехам Средневе-
ковья.»
Это — феодально-сословные воспоминания и
средневековые грезы.
Шпенглеровский социализм — это западня, в ко-
торую попадают, мёллеровский социализм — это на-
строение, которому поддаются. Но и мёллеровский
социализм, несмотря на весь свой феодально-со-
словный прусский романтизм, представляет собой
лишь замаскированный империализм — это выдает
сам его творец со всей невинностью: «Слишком
поздно сейчас немецкий социализм* понимает, что
империализм был бы наилучшей социальной рефор-
мой для народа, имеющего избыток населения
(iibervdlkertes Volk)». В этом Мёллер и Шпенглер
едины между собой, впрочем, как и с Сесилем
Родсом.'
* Мёллер имеет здесь в виду марксистский социализм.
Идеолог британского империализма, в честь которого на-
звана Родезия, полагал, что безработных из Великобритании
надо использовать для колонизации мира (прим, перев.).
221
Кровь и почва — вот мистическая тайна немецко-
го социализма, повиновение и дисциплина — вот его
практическая мораль, общая польза — вот его благо-
честивое желание, частная собственность — вот его
табу. Книга «Моя борьба» Гитлера перевела прус-
ский социализм Шпенглера и немецкий социализм
Мёллера на язык умственно убогих. Если и обратила
на себя внимание какая-то новая заметная нота, то
это была исключительно только добавка цинизма,
которую привнесли поздний Шпенглер и внезапно
обернувшийся немецким социалистом Зомбарт: они
уже больше не делали никакой тайны из того, что
развернутые ими знамена «социализма» должны
увлекать взбудораженные массы в тупики до тех
пор, пока они, в состоянии полного изнурения, не
откажутся от реального штурма капиталистических
крепостей.
Немецкий социализм Зомбарта кружил около
идей планирования и автаркии,1 которые по природе
своей были близки крестьянину среднего уровня и
предпринимателю средней руки, который работает
исключительно на внутренний рынок. Идея плани-
рования и идея автаркии могут выполнять как со-
циалистическую, так и капиталистическую функ-
цию; все зависит от того, кто руководит в рамках,
предусмотренных экономическим планированием.
Можно планировать так, что кругом будут возни-
кать частные монополии, и так организовать автар-
кию, что деньги рекой потекут к частным монополи-
стам. Исключительно в этом смысле в немецком со-
циализме Зомбарта понимались идеи планирования
и автаркии; и в голову не должно было прийти, что
планирование должно отодвигать в сторону частно-
го предпринимателя, а автаркия будет исключать
частную прибыль.
* Экономическая независимость (прим, перец.).
222
«Немецкий социализм» Зомбарта был самой дерз-
кой формой откровенной насмешки над социализ-
мом как «требованием столетия».
И социализм Зомбарта тоже держится на повино-
вении и дисциплине; он представляет собой «соци-
альный нормативизм».
Там, где общественная жизнь определяется обя-
зывающими нормами, «которые обязаны происхож-
дением своим всеобщему разуму, коренящемуся в
политическом общежитии, и которые находят свое
выражение в законе-Номосе, там — социализм. Ка-
ждый запрет — Не курить! Не открывать до оста-
новки поезда! Не рвать цветы! — это точно такой
же социализм, как и всякая исходящая от государ-
ства заповедь: Держаться правой стороны! Платить
налоги! Помалкивать!».
Разоблачить обманные маневры «Немецкого со-
циализма» и прекратить их — такую цель поставило
себе «Сопротивление».
СОПРОТИВЛЕНИЕ
1
В 1924 году вышли в свет две мои брошюры —
«Путь немецкого рабочего класса к государству» и
«Основные вопросы немецкой внешней политики».
Эти публикации сблизили со мной руководителей
хофгейсмарского кружка молодых социалистов. Мо-
лодые социалисты (Jungsozialisten) были социал-де-
мократической организацией; одно ее крыльо со-
бралось в Хофгейсмаре, чтобы обсудить вопрос о
положении нации. Доклады сделали профессора
Радбрух, Нётлинг, Хейман, и заседание закончилось
ярко выраженной присягой на верность нации.
Внутри Социал-демократической партии на эту
группу смотрели косо. Вожди хофгейсмарского
кружка были отчасти сыновьями уважаемых соци-
ал-демократических функционеров. Во главе их сто-
ял сын секретаря Союза горняков — Остерот.
Франц Остерот был спокойный, для своих лет уди-
вительно невозмутимый человек, усердный и начи-
танный. Чтение Макса Вебера произвело на него
сильное впечатление; понятие харизма — вот на чем
в особенности концентрировалось его мышление.
Он был мягкотелым, и если он оказывался в по-на-
224
стоящему конфликтной ситуации, положиться на
него было нельзя.
Одной из заслуживающих внимания фигур в круж-
ке был Бенедикт Обермайер, сын функционера
дортмундского профсоюза. Обермайер обладал умом
комбинатора: у него была способность тонко чувство-
вать происходящее на заднем плане. Он был очень чес-
толюбив и принадлежал к числу тех людей, которые со
всей изобретательностью умеют никогда нс упускать
из вида своей цели и делать карьеру. В первые годы он
был близок ко мне; когда он понял, что это уменьшает
его шансы на успех в партии социал-демократов, он
меня покинул. Несмотря на это, я позднее предоставил
ему место редактора в дрезденском «Фольксштаат».
Пока я справлялся там со своими врагами, он был со
мною; но когда он увидел, что я собираюсь покинуть
поле битвы, то перестал заниматься моими делами. Он
никогда формально не входил в движение сопротивле-
ния; однажды он сказал, что не хочет «принадлежать к
заговору, участники которого однажды могут бросить
бомбу». Несмотря на этот страх перед бомбометанием,
он после краха «Фольксштаат» переселился в Восточ-
ную Пруссию и стал агитатором существовавшего там
анархистско-революционного движения — ландфоль-
ка. После 1933 года он сделался секретарем Имперско-
го сословия кормильцев.'
Еще одним человеком, принадлежавшим к кружку,
был Якобсен, рационально мыслящий ум; его можно
было считать одним из первых студентов университе-
та, происходивших из рабочей среды. Определенную
роль в кружке играл и Вальтер Ошилевский. У Оши-
левского был писательский талант, он сочинял новел-
лы, лирические стихотворения и литературные статьи.
Положиться на него тоже было нельзя, поскольку он
1 Так при национал-социалистах высокопарно именовалось
крестьянство (прим, перев.).
IS Эрнст Никиш
225
был подвержен резким перепадам настроения, всегда
колебался и проявлял слабохарактерность. В политике
он склонялся то к правым, то к левым, позднее делал ус-
тупки национал-социализму и закончил как верный и
истовый социал-демократ. Финансовые дела его шли
плохо, только время от времени ему удавалось зарабо-
тать небольшой гонорар. Я прилагал немалые стара-
ния, чтобы способствовать его духовному развитию.
Большая часть членов хофгейсмарского кружка
посещала в Берлине Высшую школу политики.
Я поддерживал отношения с ее руководителем, док-
тором Симонсом, сыном бывшего президента Им-
перского суда и имперского министра внешних сно-
шений; я дискутировал и с доктором Вольферсом,
швейцарцем, который держал в своих руках науч-
ное руководство Высшей школы политики. От Си-
монса я получил разрешение использовать поме-
щения Высшей школы политики для проведения со-
браний кружка. Там мы еженедельно собирались
для того, чтобы слушать доклады и проводить дис-
куссии.
Мне пришла в голову мысль превратить кружок в
ту базу, на которой будет создан журнал. Молодые
друзья мои были согласны, и мы долго совещались,
какое имя дать своему детищу. Я предложил назва-
ние «Сопротивление». Первоначально его никто не
поддержал. Одни сказали мне, что это название бу-
дет навевать на мысли об электричестве; ведь сопро-
тивления впаиваются в электрические аппараты.
Другие были добропорядочными гражданами; они
полагали, что такое название будет провоцировать
полицию. Моя главная мысль состояла в том, чтобы
уже в названии журнала было открыто выражено
его направление. Я видел, как можно использовать
для эффективной пропаганды и агитации репараци-
онные выплаты, которые Германия должна была
осуществлять по условиям Версальского мира, вся-
226
чески возбуждая мелкобуржуазные слои и побуж-
дая их к участию в политике. Я понимал, что утон-
ченные мастера закулисных дел прекрасно смогут
использовать всю эту дрянь, превратив ее в массо-
вый базис для осуществения своих темных планов.
Я заявил, что рабочий класс — это та часть народа,
на плечи которой, в конечном счете, ложится весь
груз тягот. Если кто и вправе протестовать против
репараций, так это — рабочий класс. Он должен
заявить о своем протесте открыто, он должен затем
установить свое политическое руководство над мел-
кой буржуазией и, возможно, также над бедняками
и середняками. Он, тем самым, обретет прямо-таки
общенациональную миссию. Разумеется, борьба
против репараций не должна ограничиваться только
поверхностным патриотизмом. Надо идти глубже.
Репарации — это проявление шантажа капиталисти-
ческих держав. И немецкие капиталисты тоже были
причастны к этому шантажу, выступая в роли наем-
ников зарубежных сил, помогавших им эксплуати-
ровать свой народ. Следовало представить репара-
ции как символ эксплуатации людей вообще, а борь-
бу против репараций принципиально изобразить
как борьбу против всемирного капитализма. Таким
образом, борьба против репараций уже не имела от-
тенка какой-то национал-шовинистской затеи, а
приобретала характер всемирно-революционного
движения. Тогда само собой становилось понятно,
что необходим контакт с Советской Россией, кото-
рая выступала за всемирную революцию и была
единственной державой, которая в Рапалло отказа-
лась от репарационных претензий к Германии.
Стоя на таких позициях и мысля в таком духе, я и
создал «Сопротивление» как ежемесячный журнал.
Поначалу журнал был малоформатным, печатался на
скверной бумаге и выходил в бумажной обложке.
У меня не было денег, мне оставалось только пола-
227
гаться на предприимчивость моих молодых друзей,
которые взяли на себя заботу о распространении
журнала через киоски. Хотя выглядел журнал и не-
взрачно, он быстро вызвал интерес. Количество под-
писчиков постоянно возрастало, и, что было особен-
но ценно, это были по большей части образованные
и высокодуховные люди, которые выбрали для себя
«Сопротивление». Журнал проник в профсоюзные
круги и воздействовал там на умы в направлении,
противоположном ориентированной на Запад по-
литике, которая была предложена в Локарно.
В 1927 году мне удалось увеличить объем журнала и
снабдить его переплетом. От года к году его внеш-
ний вид становился все красивее и число подписчи-
ков постоянно возрастало.
2
В 1928 году я решил основать издательство — изда-
тельство «Сопротивление». Перед издательством ста-
вилась цель — продолжать воздействие в духе идеи со-
противления, начатое журналом, через издание соот-
ветствующей литературы. Разумеется, вовсе не все
произведения, публикуемые издательством, должны
были презентовать эту идею в концентрированной и
заостренной форме. Ведь книжное издательство долж-
но было еще и зарабатывать деньги, которые требова-
лись для финансирования журнала. «Сопротивление»
было одним из тех немногих немецких журналов, кото-
рые не финансировались никакой организацией, ни-
какой партией, никакой группой, преследующей свои
интересы, никакими чиновниками, никакими частны-
ми лицами; он полностью стоял на собственных ногах.
Временами мне приходилось ограничивать себя во
всем и жить в самых стесненных условиях, чтобы най-
ти деньги на дальнейший выпуск «Сопротивления».
228
Когда я основал издательство, я еще не имел никакого
опыта в области книготорговли. Поэтому поначалу я не
раз делал профессиональные ошибки. В первую оче-
редь для меня было важно издать свою книгу «Мысли о
немецкой политике» как книгу, основополагающую
для всего движения сопротивления.
Чтобы сразу же задать уровень, на который должно
было выйти издательство, и в то же время привлечь
внимание буржуазной интеллигенции, среди которой
должен был распространяться журнал, я позволил себе
смелый издательский поступок и осуществил новое из-
дание — «Двенадцать томов прусской истории» Ранке.
За этим последовал перевод прекрасной «Книги о Ма-
киавелли» Прецоллини. В круг издательства вошли та-
кие значительные авторы, как Отто Петрас, Ханс Бэк-
кер, Г. Менкен, Вильгельм Леманн, Вильгельм Пуфф,
Макс Бензе и Фридрих Георг Юнгер. Книга стихотво-
рений Фридриха Георга Юнгера включала в себя сти-
хотворение «Мак», которое в 1934 году представляло
собой один из самых смелых выпадов против нацио-
нал-социалистического режима.
Конечно, главное место среди продукции издатель-
ства занимали журнал «Сопротивление» и мои книги.
Вершины своего развития журнал «Сопротивление»
достиг уже во время правления Гитлера — в 1933 и
1934 годах. На протяжении этих двух лет, вплоть до за-
прета в декабре 1934 года, журнал «Сопротивление»
был острейшим политическим оружием, в открытую
использовавшимся против Третьего рейха. В нем про-
должалась та борьба, которую я начал еще в 1932 году
своей брошюрой «Гитлер, злой рок немцев». Даже в
1935 году издательство еще открыто демонстрировало
свою враждебную Третьему рейху позицию. Моя бро-
шюра «В дебрях пактов» давала понять читателю, что
Гитлер непременно приведет к войне; моя книга
«Третья имперская фигура» представляла собой почти
неприкрытую пропаганду принципа плановой эконо-
229
мики. Оба издания вскоре после выхода в свет были
конфискованы гестапо и запрещены, но, прежде чем
это произошло, «Третья имперская фигура» была рас-
пространена по подписке в количестве нескольких со-
тен экземпляров. Ситуация складывалась так, что изда-
тельство начиная с 1933 года испытывало все большие
финансовые трудности. Книготорговцы опасались, что
книги, выпущенные издательством «Сопротивление»,
будут конфискованы; кроме того, они боялись визитов
гестапо, если они будут предлагать покупателям про-
дукцию издательства. И те книготорговцы, которые до
1933 года активно продавали брошюру «Гитлер, злой
рок немцев», тоже прервали контакты с издатель-
ством, даже если они отнюдь не стали ярыми сторон-
никами национал-социализма и ничего не имели непо-
средственно против издательства.
Невозможно отрицать, что издательство «Сопро-
тивление» во время правления Гитлера выполняло
важную функцию. Посреди насилия и мерзости тер-
рористической диктатуры издательство — вплоть до
уничтожения в 1937 году — было платформой, на
которой разум еще неустрашимо отстаивал дело
свободы мысли и свободы критики.
3
Для издательства «Сопротивление» мне нужен
был технический редактор. Я решил найти графика,
который обладал бы хорошим вкусом и мог придать
продукции издательства привлекательный вид. Мой
выбор пал на А. Пауля Вебера. Он обратил на себя
мое внимание карикатурой в газете «Формарш», на-
целенной против «Стального шлема». За столом си-
дели добродушные мещане с эмблемами «Стального
шлема», а подпись под рисунком представляла собой
цитату из речи Зельдте: «Мы — вовсе не союз бес-
230
покойных молодых людей». Работы Вебера можно
было чаще всего встретить в журналах молодежных
союзов. Для берлинского издательства Г. Гроте он
иллюстрировал книги и делал эскизы книжных
переплетов. Одной из его первых работ было
оформление имевшей большой успех книги Густава
Френссена «Поездка Петера Мора на Юго-Запад».
Я связался с Вебером, и он обещал мне сотрудничать
с издательством.
Вебер был высоким, стройным мужчиной с длин-
ным, узким, лошадиным лицом, с абсолютно черны-
ми волосами и небольшой бородкой. Его внешность
была экзотичной, его можно было принять за араба.
В нем не было ничего от интеллектуала; всякий сра-
зу же видел в нем существо, живущее инстинктами,
каким он и был на самом деле. Когда он однажды
провел ночь вместе с двумя моими молодыми по-
мощниками, Шаувеккером и Хильшером, Хилыпер
воскликнул, отзываясь о нем: «Да он же настоящий
дикарь из леса!». В этой характеристике была доля
истины: было сразу заметно, что Веберу свойствен-
на простота; вот только хотелось бы еще знать зара-
нее, как далеко эта простота могла заходить и в ка-
ких масштабах проявляться.
Между нами скоро установился контакт; Вебер
предложил моему вниманию ряд работ, которые меня
удовлетворили. Я попросил его разработать проекты
оформления планируемых изданий, а именно — пере-
плеты книг «Двенадцатьтомов прусской истории» Ран-
ке и моих «Мыслей о немецкой политике». Кроме того,
он должен был разработа ть логотип издательства.
Некоторое время спустя я посетил его в Нико-
ласберге. Мы договорились, что он ежемесячно бу-
дет давать в «Сопротивление» политическую кари-
катуру. Я должен был, как мы условились, предла-
гать ему тему, а он воплощать ее на бумаге. Первые
его рисунки были примитивными и напоминали
231
детские: постепенно он нашел свой особенный
стиль.
Понятно, что со временем наши отношения изме-
нились. Поначалу они были чисто деловыми, а затем
превратились в сердечную дружбу. Я питал к нему
самые теплые чувства и принял искреннее участие в
его судьбе. Каждый месяц, когда приходил срок го-
товить рисунок для «Сопротивления», он приезжал
ко мне, сначала в Дрезден, затем в Берлин. Он соз-
дал для «Сопротивления» новый стиль оформления,
стал моим доверенным лицом во всех вопросах и, в
конце концов, сделался наряду со мной соиздателем
«Сопротивления».
Тем временем он благодаря мне свел знакомство
с крупным гамбургским коммерсантом, который дал
ему много высокооплачиваемых заказов. Ему было
поручено расписать молодежный горный приют —
турбазу на Книвсберге, затем — молодежный тури-
стический приют имени Йозефа Гайдна в Бурген-
ланде, а также молодежный туристический приют в
Шварцбурге. Позднее он переселился в усадьбу
Брюммерхоф в Люнебургской пустоши, которую
ему предложил этот крупный коммерсант. Здесь Ве-
бер мог работать без помех и без забот, отчего изда-
тельство «Сопротивление» сильно выиграло. Рисун-
ки для журнала «Сопротивление» принесли ему из-
вестность — и наоборот, многие люди обратили
внимание на издательство «Сопротивление» именно
потому, что у Вебера было что сказать им. Иногда
мы с моей женой посещали Вебера в Брюммерхофе
и там встречались с друзьями.
Сила дарования Вебера заключалась в графике. Что
касается стиля, то он не отличался особой оригиналь-
ностью. Было заметно, кто служил ему образцом для
подражания: Гойя, Домье, Доре, Менцельи Кубин нау-
чили его всему. Его привлекало демоническое; он охот-
но пускался в самые необузданные фантазии. Рисовал
232
он легкими штрихами, без нажима, и прилежнейшим,
аккуратнейшим образом заштриховывал свои облака,
откуда вот-вот должно было извергнуться ужасающее
зло. Его рисунки к моей брошюре про Гитлера — осо-
бенно изображение гроба — обладали необычайной
пророческой силой; наверняка, это было лучшее из
сделанного им. Он также занимался резьбой по дереву,
и удача сопутствовала ему в этом деле.
И после 1933 года он не изменил своей позиции
по отношению к Гитлеру, категорически не приемля
его. Он даже собирался нарисовать листовки с сати-
рическими портретами руководителей Третьего рей-
ха для подпольного распространения.
В 1934 году я побудил Вебера устроить в Брюм-
мерхофе выставку его работ, намереваясь провести
по этому поводу там конспиративное собрание уча-
стников движения сопротивления. Они приехали из
всех частей рейха, включая Данциг.
Для того чтобы скрыть наши тайные политиче-
ские намерения, я прочитал доклад о художествен-
ном творчестве Вебера; на этот доклад мы пригласи-
ли жителей поместья и окрестное население. После
доклада мы собрались узким крутом посвященных и
обсудили наши политические заботы и планы.
Летом 1935 года Вебер, правительственный совет-
ник Трёгер и я совершили автомобильную поездку по
Италии. При пересечении границы итальянские тамо-
женники украли у Вебера рюкзак с принадлежностя-
ми для рисования. Мы остановились в Бозене, чтобы
закупить новые материалы, необходимые художнику.
Из Бозена мы двинулись через Триент, Гардазее, Ве-
рону, Модену, Флоренцию, Вольтерру, Сиену, Орвие-
то и Витербо в Рим. Из Рима мы отправились в Не-
аполь и Сорренто, совершили оттуда вылазки на Ка-
при, в Помпеи, к Везувию и, наконец, в Постум. Вебер
от всей души наслаждался великолепием Италии, На
Пестум у нега были большие планы. Он собирался
233
вдохновляться зрелищем древнегреческих храмов. Он
долго раздумывал, что именно ему изобразить. Мы с
Трёгером заявили, что не желаем ему мешать, и от-
правились купаться. Мы оставили его наедине с хра-
мом и поехали искать уединенное место на берегу.
Когда мы вернулись, то не нашли Вебера ни среди
руин, ни в непосредственной близости от них. После
долгих поисков он был обнаружен на ничем не приме-
чательном лугу перед мольбертом. И что же он рисо-
вал в Пестуме? Маленького потешного ослика! Мы от
всего сердца посмеялись над тем, что он поехал в та-
кую даль, в Пестум, чтобы создать портрет осла. Об-
ратный путь лежал через Перуджу, Феррару и Вене-
цию. Поскольку у Вебера умерла мать, мы вернулись в
Германию быстрее, чем планировали.
В начале 1936 года у меня возникло впечатление,
что Вебер стал отстраняться от работы в «Сопротив-
лении». Он хотел позаботиться о своей большой
семье. Вебер перестал приезжать в Берлин, письма
от него стали редкими, а их тон перестал мне нра-
виться. В 1937 году и его тоже арестовали. После
освобождения из Нюрнбергской тюрьмы гестапо —
процесс против него так и не начали — он сделал
для издательства «Нибелунги» книгу об Англии; его
рисунки из этой книги действенно использовались
гитлеровской пропагандой против Англии.
После 1945 года англичане простили его, и Вебер
снова получил разрешение устраивать выставки.
4
Когда я говорил о «Сопротивлении» — а я гово-
рил о нем, — то, естественно, сам собою вставал во-
прос: а каким, собственно, тенденциям и силам это
сопротивление оказывается? Сопротивление было
направлено против главной тенденции, которая явно
234
возобладала в немецкой ответственной политике на-
чиная с краха 1918 года: против готовности присое-
диниться к Западной Европе. Не так важно, что один
правительственный кабинет сильнее тяготел к Анг-
лии, а другой — к Франции: как в том, так и в дру-
гом случае целью послевоенной немецкой политики
было превращение Германии в составную часть За-
падной Европы.
Заключив пакт в Локарно, Штреземан счел, что
достиг этой цели. Он стремился к экономическому
связыванию немецкого угля с французской сталью;
руководители западнонемецких и французских мо-
нополистических концернов хотели синхронизиро-
вать немецкую и французскую политику, чтобы от-
крыть зеленую улицу для слияния французской и
немецкой тяжелой индустрии. Это французско-не-
мецкое объединение любили называть реализацией
идеи Пан-Европы. Пан-Европа с самого начала со-
здавалась как союз, нацеленный на военное проти-
востояние Советской России. Идея «Пан-Европы»
имела злобную антибольшевистскую подоплеку.
Этой-то политике и оказывалось сопротивление.
Смысл позиции сопротивления был таким: если Гер-
мания должна сделать политический выбор, то она
должна ориентироваться на Восток. Эта геополити-
ческая позиция была в то же время и социальным
выбором — выбором, направленным против капита-
листической буржуазии.
Стратегия сопротивления представляла собой по-
пытку разрушить мосты, связывающие с буржуаз-
ным обществом, с его институтами и организация-
ми, а также с его масштабом ценностей. Выполне-
ние этой задачи облегчалось тем, что буржуазное
общество после 1918 года дало почувствовать
крестьянству, интеллигенции и зависимым слоям
общества, какова судьба не имеющих собственности
или тех, кому угрожает ее потеря. Все эти слои были
235
заинтересованы в буржуазном строе разве что чис-
то экономически, и при этом все меньше и меньше.
С 1919 года буржуазный строй выполнял функцию
инструмента, обеспечивающего выполнение усло-
вий Версальского договора, и этот инструмент был
направлен против немецкого народа. Будущее Гер-
мании было в руках того, кто боролся против бур-
жуазии; наоборот, союзническая политика по отно-
шению к буржуазии была равносильна братанию с
замаскированным врагом страны.
А буржуа-бюргера в этом смысле можно было
определить, глядя на позицию, какую он занимал по
отношению к частной собственности и к России.
Если кто-либо одобрял принцип неограниченной
частной собственности, то он заслуживал того, что-
бы его призвали иноверцем по отношению к немец-
кому народу. Русский большевизм не устранил ин-
ститута частной собственности как таковой; он толь-
ко, исходя из государственной необходимости,
сузил до минимума круг тех благ, на которые рас-
пространяется частная собственность. Быть немцем,
по мнению представителей движения сопротивле-
ния, значило подобным же образом ограничить до
минимума этот круг благ ради сохранения самих же
немцев.
Россия была центром антиверсальского мира; она
последовательно реализовывала эту позицию, и все
без исключения последствия этого неумолимо ска-
зывались на ее версальских противниках. Именно
таков был образец и пример для моего движения со-
противления.
Буржуазный принцип частной собственности тол-
ковался мной как роковые оковы для немецкой сво-
боды. Если частная собственность священна, то нет
никакой правовой почвы для того, чтобы стряхнуть
с себя гнет приватизированных репарационных обя-
зательств.
236
Поворот спиной к Западу означал в то же время
поворот спиной к буржуазно-капиталистическому
принципу и поворот лицом к России, делающей все-
мирную революцию.
Правда, идея сопротивления, как я ее понимал,
обладала и еще одним, еще более общим смыслом,
который лежал в основе всех моих политических
размышлений, расчетов, планов и целевых устано-
вок. Французская революция 1789 года всего лишь
переставила акценты, не изменив Запада в целом и
не порвав с ним. И господа феодалы, и «высокообес-
печенные» граждане были составными частями од-
ного и того же западного мира; в 1789 году власть и
политическое представительство перешли от ари-
стократов к буржуа. И те, и другие уже были и
людьми Запада, и европейцами.
С русской революцией 1917 года все обстояло со-
всем иначе. То, что здесь происходило, лежало за пре-
делами западноевропейской сферы. Глубина и широта
этого переворота были сравнимы с вторжением хри-
стианства в римское общество. С социологической
точки зрения, это было восстание рабов и «варвар-
ских народов», которые действовали рука об руку.
В ходе великих политических революций всегда и по-
всюду действует специфический принцип, который
можно назвать принципом «замещения». Какая-либо
личность или общественная группа действует и гово-
рит от имени большого, широкого движения. Она де-
лает это до тех пор, пока данный исторический про-
цесс не завершится. После этого «единый блок», кото-
рый образовался во время революционных событий,
снова распадается на отдельные составные части. Так,
к примеру, в 1789 году вначале крупная буржуазия
действовала от имени всей буржуазии вообще, на сле-
дующей стадии средняя и мелкая буржуазия действо-
вала в то же время и от имени всего французского
крестьянства. Городские якобинцы, казалось, были
237
точно такими же, как и якобинцы сельские, и хотели
они одного и того же.
Уже с того момента, когда началось марксистское
движение, промышленный пролетариат начал дора-
стать до великой исторической функции замещения.
Этот пролетариат был продуктом капиталистиче-
ски-технической эпохи; в той форме, в которой он
появился в XIX веке, он доныне в Европе не сущест-
вовал. Это был новый слой общества, находившийся
за рамками традиционной европейской сферы. По-
этому вполне понятно, что по отношению к сущест-
вующей Европе он был настроен враждебно, что он
и объявил репрезентативному европейцу, буржуа;
он был исполнен «классовой ненависти» и вел
«классовую борьбу». Пролетарская классовая борь-
ба была предварительной стадией значительно более
масштабной борьбы, которая уже стояла на повест-
ке дня, борьбы против Европы как таковой. Но до
1914 года она не могла развернуться в полном объе-
ме. И только после того как Европа после Первой
мировой войны вступила в процесс самоликвида-
ции, сложилась ситуация, в которой возникала воз-
можность атаковать Европу на самом широком
фронте.
Эта атака началась в 1917 году в России. Актив-
ным передовым отрядом и здесь тоже был пролета-
риат, что отвечало природе вещей. Вскоре обнару-
жилось, что крестьянство воспринимает пролетари-
ат как класс, призванный управлять и его,
крестьянства, делами. По внутреннему духу своему
русское государство рабочих и крестьян было со-
вершенно антиевропейским продуктом. Именно по-
тому это русское государство рабочих и крестьян
очень быстро было признано колониальными наро-
дами Азии, а затем и многими народами Африки как
их представитель и защитник их интересов. Возник
единый антиевропейский фронт в глобальном мас-
штабе, который вступил в схватку с Европой не на
жизнь, а на смерть.
Примечательную роль в этой борьбе сьп-рал евро-
пейский рабочий класс. Когда оформились фронты в
глобальном масштабе, когда борьба между Европой и
Антиевропой стала приобретать непримиримые фор-
мы, обнаружилось, что рабочий класс европейских
стран еще носит в себе в скрытой форме слишком
много европейских элементов, чересчур много, чтобы
выдержать пребывание в составе антиевропейского
фронта. Когда пришло время сделать великий выбор,
рабочий класс Европы дезертировал из рядов проле-
тарского фронта и перебежал в ряды фронта европей-
ского.
Путь, каким в будущем станут развиваться собы-
тия, теперь был совершенно ясен. Европе уже нель-
зя помочь подняться на ноги; ее закат и упадок пред-
ставлялись неотвратимыми. Русско-азиатский блок
содержит в себе столько энергии, что ему, пожалуй,
принадлежит будущее.
В этот момент встает серьезнейшая проблема:
есть ли возможность спасти наилучшие евро-
пейские культурные ценности для грядущего ново-
го времени? Перед проблемой подобного рода не-
когда стоял и Древний Рим. Образованные римляне
сверху вниз с презрением взирали на христиан.
В гордыне своей они воспринимали христианство
как дело черни и варваров. И в самом деле: в срав-
нении с Цицероном отцы церкви выглядели просто-
вато. Но тут получилось так, что Древняя Греция в
образе неоплатонизма проникла в христианскую
метафизику, а римская идея права и римские пра-
вовые и управленческие институции — в христиан-
скую церковь. Христианская религия и христиан-
ская церковь стали «утонченными»; они были оду-
хотворены античным наследием. Это наследие не
пропало, а сохранилось «в снятом виде», «встроив-
238
239
шись» в христианской религии и христианской
церкви.
Пора задать такой вопрос: есть ли возможность
внести лучшую часть западноевропейского наследия
во вновь возникающий русско-азиатский мир? Вот
каков был самый глубокий смысл постановки вопро-
са о движении сопротивления. Старая Пруссия, ко-
торая до конца так никогда и не растворилась в За-
паде, казалась, сможет стать тем инструментом, ко-
торый позволит перенести западные ценности в
Восточный мир. Если бы весь немецкий народ понял
эту задачу, его существование еще могло бы обрести
глубокий исторический смысл. Злой рок, воплощен-
ный в Гитлере, мог уничтожить эту возможность.
Западная часть Германии упорно продолжала
идти по пути, который был проложен Штреземаном
и по которому Гитлер двигался вплоть до своего бес-
славного конца, безудержно желая остаться частью
Запада и тем самым все больше и больше углубляя
пропасть, отделяющую его от Востока, — пропасть,
через которую нельзя навести мосты, но которая
всегда будет приводить к враждебным столкновени-
ям. А восточная часть Германии сама по себе была
слишком слаба, чтобы на своих плечах донести за-
падноевропейское наследие до стран Востока.
Участь, уготованная ей судьбой, представляла собой
изоляцию, которая обрекала на полное погружение
в Восток, чтобы он высосал и впитал ее без остатка.
Но вот если произойдет враждебное столкнове-
ние между Западным и Восточным мирами, то все
остатки и ценности Европы неизбежно будут пол-
ностью уничтожены и стерты в порошок.
В своей книге «Мысли о немецкой политике» я
теоретически обосновал такую позицию сопротив-
ления. В своей более поздней книге «Выбор» я по-
ставил вопрос о политической, а также социальной,
экономической и культурной ориентации немецкого
240
народа; с кем он должен снова завоевывать свою
свободу — плечом к плечу с Западом или Востоком?
Для того, чтобы обрести доступ к сердцу молодых
представителей буржуазной интеллигенции, я при-
звал на помощь идею Потсдама. Теперь я применил
против крупной буржуазии тот же прием превраще-
ния идеологии в свою противоположность, который
ранее применила сама крупная буржуазия, когда
она придала понятию «социализм» такое содержа-
ние, которое позволило направить бунтующую бур-
жуазную молодежь на антибольшевистские рельсы:
идея национализма теперь была наполнена антика-
ниталистическим, враждебным буржуазии смыслом.
Пруссия как юнкерское государство всегда стоя-
ла в стороне от собственно Европы. Можно было те-
перь подчеркивать и культивировать эту антиевро-
пейскую тенденцию Пруссии, ее враждебность Ев-
ропе. Ее можно было свести не к юнкерству, а к
системе нового порядка, а именно к национал-боль-
шевистской. Если прусский национал-большевизм
возмутит Европу, так что с того? Судьба Пруссии
всегда заключалась в том, чтобы быть не по нраву
Европе.
Прусская идея службы постоянно находилась в про-
тиворечии с позицией буржуазного либерализма.
Можно было бы считать прусской чертой антибуржу-
азность как таковую, а потому антибуржуазность саму
по себе можно было бы назвать прусской чертой; стало
быть, национал-большевизм вполне мог принять прус-
ское облачение, влезть в прусскую шкуру. Он мог с па-
фосом процитировать слова: «У того, кто присягнул
прусскому знамени, уже больше нет ничего, что при-
надлежало бы ему лично».
После капитуляции рейхсвера перед Гитлером
прусская идея утратила все свое влияние; с ее по-
мощью уже невозможно было достичь какой-либо
цели. С этого момента гитлеризм стал казаться естест-
16 Эрисг Никиш
241
венным продолжением идеи Потсдама, ее конечным
результатом. Из «Третьей имперской фигуры» я из-
влек урок. Я позволил идее Потсдама пасть — словно
маске, в которой больше нет нужды; я открыто заявил,
что эта маска всегда скрывала, по сути, идею планиро-
вания, а эта идея нашла самое последовательное и са-
мое верное свое воплощение в Москве.
5
Моя деятельность в сопротивлении, помимо по-
вседневных политических целей и решения актуаль-
ных политических задач, имела и более глубокий,
более общий смысл. С 1917 года я был убежден в
том, что буржуазный мир, Запад вошел в стадию
распада, что Азия снова вернет себе свой выдавший-
ся вперед полуостров Европу, который со времен
персидских войн освободился от Азии. Этот про-
цесс, полагал я, идет в различнейших областях и
проявляется в разнообразнейших формах. В рус-
ских с тех пор я видел носителей великого азиатско-
го притязания на Европу.
Разумеется, мне было известно, что масса, народ
непосредственно к действию не способен, а нужда-
ется в органах, которые это действие осуществят.
Такими органами являются элиты, формируемые ка-
ждой эпохой. В феодальную эпоху эти элиты фор-
мировались из крупных землевладельцев, в буржу-
азную эпоху — из частных собственников. Легити-
мация этих элит основывалась на том, что всякий
раз они считали себя вправе заявлять, будто дейст-
вуют «по воле Господа» или «от имени народа». Зем-
левладение, равно как и движимая собственность,
выступали в качестве той силы, посредством кото-
рой можно было поставить на колени массу, от име-
ни которой якобы и действовали элиты.
242
Основополагащее мое убеждение теперь состояло
в том, что существует одна-единственная элита,
власть которой является поистине легитимной. Эта
элита, как я полагал, есть элита ума. Сила ума не на-
ходит внешнего, материального выражения, ее нель-
зя видеть так, как можно видеть земельную или дви-
жимую собственность. Она исполняет свое призва-
ние, воплощаясь в самих выдающихся людях. Она —
просто данная от природы, не поддающаяся ка-
ким-то поправкам и неотчуждаемая реалия. Земле-
владельцы и фанатически приверженные собствен-
ности буржуа пытаются подкупить духовную элиту,
принудить ее служить себе, склонить ее продать
свое право первородства за чечевичную похлебку.
Проницательный Платон заметил это положение ве-
щей; именно он провозгласил право интеллектуаль-
ной элиты на господство и власть. Католическая
церковь представляла собой попытку реализовать
это право духовной элиты.
Однако ход истории показал, что чистый дух, чис-
тый интеллект не мог обрести власть напрямую.
Именно потому он не мог избегнуть участи идти на
службу к землевладению или к денежной собствен-
ности, вступать в союз с этими столпами власти,
имеющими вещное воплощение, и получать свою
долю во власти. Такое слияние воедино и составляет
суть формул трон и алтарь, собственность и обра-
зование. Но можно задать вопрос: где то субстан-
циональное средство, которое позволило бы разуму,
духу установить свое прямое господство, непосред-
ственную власть? Здесь-то и обретает свое особое
значение масса людей, не имеющих собственности.
Этой массе всегда грозит опасность, что она попадет
под власть землевладения и денежной собственно-
сти, которые будут угнетать и эксплуатировать ее.
Сила, которая заключается в самом существовании
этой массы, не может реализовать себя в действии
243
непосредственно. Но положение дел меняется, если
привести эту массу к осознанию живущей в ней
силы и властной мощи (к классовому сознанию).
Кроме того, эта масса должна обрести картину мира
и картину общества. Дело духовной элиты как раз и
состоит в том, чтобы возжечь самосознание массы и
обеспечить ее такой картиной мира и картиной об-
щества. Осуществляя это дело, духовная элита ста-
новится головой массы и начинает восприниматься
массой как такая голова. В католической церкви ду-
ховная элита священников предлагает массе эту
картину мира и картину общества в виде религиоз-
ных представлений и образов, а, кроме того, одаряет
массу в известной мере самосознанием в форме
«осознания себя детьми Божьими».
Время, когда религиозные представления были
по-настоящему жизненны, ушло в прошлое. То, чего
в прежние века духовная элита достигала с по-
мощью религиозных представлений, теперь может
быть достигнуто только с помощью светских, «секу-
ляризированных» идейных конструкций. Мир со-
циалистических идей в настоящее время исполняет
по отношению к массе ту же функцию, которую ра-
нее исполняло христианство. Он дает догмы, с по-
мощью которых может быть наведен порядок в го-
ловах масс и посредством которых масса будет до-
ступна внушению со стороны интеллектуальной
□литы. Большевистская Россия вошла в историю как
великий конкурент католической церкви; больше-
визм с самого начала хотел дать интеллектуальной
элите великий шанс обеспечить себе господство.
Обладание земельной собственностью и обладание
деньгами отныне уже не должны быть средствами
для обретения власти над массами; только силе ума,
которая привлекает и подчиняет массы, очаровывая
их, отныне позволительно обретать господство и
власть.
244
В католической церкви священники заключали
разнообразные союзы с землевладельцами и вла-
дельцами капитала, они оказывали услуги землевла-
дельческой аристократии и денежной аристократии
и тем самым продавали и предавали истинный и
чистый интерес власти интеллекта. По этой причине
большевизм лишил власти священническую элиту.
Основа для власти, которая обеспечивается уже
одной только весомостью массы, дает интеллекту-
альной элите — в той мере, в какой она сможет об-
рести доверие и преданность массы, — перспективу
обрести высокое политическое положение. С по-
мощью массы она сможет выбить из седла землевла-
дельческую и денежную элиты. Соблазнительность
коммунистической идеи для некоторых слоев интел-
лигенции сводится к тому шансу, который, как ка-
жется, эта идея предоставляет власти духа, в особен-
ности с учетом тех задач, которые ставят развитие
технической производительной машинерии и возни-
кающая необходимость подчинять ее, ставя под кон-
троль.
Но интеллектуальная элита имеет опасных сопер-
ников в лице тех претендующих на значимость и
честолюбивых элементов, которые прочно обосно-
вались на уровне примитивной массы и способны
завладеть массой не благодаря бескорыстной заботе
о ней, а благодаря безответственному подогреванию
ее страстей и посулам счастья. Это — демагоги, ко-
торые морочат головы массам с помощью псевдо-
догм и псевдоидеологий, препятствуя духовной эли-
те в исполнении ее великой миссии — утвердить
господство разума и нравственности. Гитлеровская
империя была примером такого триумфа демагогов
над духовными элитами.
Демагог — это искаженное, карикатурное изо-
бражение духовного вождя; демагог уступает ему
рангом и, в конечном счете, снова льет воду на мель-
245
ницу землевладельческих или буржуазных элит. Он
не прокладывает путь к государству духовной элиты,
а срывает ее приход к власти.
Таким образом, современные духовные элиты
имеют дело с двумя противниками: со служителями
церкви и с демагогами, апеллирующими к черни.
Стоя на стороне тех, кого я именую интеллектуаль-
ной элитой, я всегда видел, что их дело находится в
несказанной опасности, и постоянно чувствовал уг-
розу для себя со стороны демагогов, ориентирован-
ных на чернь. В моих кругах сопротивления я пытал-
ся сформировать и воспитать такую духовную эли-
ту; я считал, что для непосредственного контакта с
массами время еще не настало.
Можно было считать, что большая часть немецко-
го народа подпала под влияние прусской идеи и
прусских институтов, потому что немецкий народ
полагал: именно они есть воплощение его тайных
стремлений и потребностей, словно бы это как раз
те формы жизни, которые он чувствует заложенны-
ми в глубинах своего сердца. При этом отнюдь не
бросалось в глаза, что прусская аристократия осно-
вывает свое главенствующее положение, в сущно-
сти, на владении землей. Напротив, ее достоинство
усматривали именно в том, что она не была связана
с буржуазным социальным строем. Ведь дворянство
меча, каста воинов откровенно демонстрировала
презрение к власти денег и к буржуазному понятию
собственности. Поэтому аристократия меча казалась
субстанциальной основой для свободной, ничем не
связанной элиты. В результате дворянство меча ста-
новилось образцом для подражания, который изби-
рала молодежь, пресытившаяся буржуазным миром.
Казалось, что дворянство меча утверждало себя не в
сфере материальных интересов, а потому походило
на духовную элиту; его тем легче можно было спу-
тать с настоящей элитой духа, поскольку оно апел-
246
лировало к воинскому духу, то есть к псевдодухов-
ному принципу.
В этом и состоял тот пункт, в котором приобрета-
ла необычайную значимость для моего движения со-
противления идея Потсдама.
Ретроспективный взгляд на немецкую историю
заставил меня извлечь такой урок: эта история про-
текала достаточно несчастливо. Средневековая им-
перия выродилась в монстра, просуществовавшего
на протяжении нескольких веков. Новая империя,
созданная в 1871 году, попала в бедствия Первой ми-
ровой войны и двинулась в сторону катастрофы,
произошедшей в 1945 году. Были ли они случайно-
стями? Я отрицательно ответил на этот вопрос. Как
мне представлялось, немецкий народ был насильст-
венно загнан в такие социальные формы жизни, ко-
торые были несообразны ему; буржуазные формы
жизни привели к краху 1918 года и обнаружили
свой роковой характер, обернувшись Третьим рей-
хом. Западная Европа и европейские ценности —
как то показали события 1806 года (ликвидация ста-
рой империи), 1918 года и 1945 года — оказались для
немецкого народного организма смертельным ядом.
Аристократы вовсе не проявляли недовольства тем
роковым развитием событий, первопричиной кото-
рого были сами, точно так же, как буржуа не возму-
щались тем движением к катастрофе, которое они
сами вызвали в 1918 и 1945 годах. Тот, кто извлекает
выгоду из болота, вовсе не является врагом болота и
отнюдь не собирается осушать его. Из размышлений
такого рода родилось мое неприятие аристократиче-
ских и буржуазных форм жизни: они представились
мне причиной порчи всего немецкого, ошибкой в
жизни немцев.
С моим пониманием немецкой судьбы как «ошибки
в жизни» была прямо взаимосвязана и моя внешнепо-
литическая ориентация. Опыт показывал, что Занад-
247
ная Европа приносила Германии роковые события и
катастрофы. На Востоке один из народов нашел в себе
мужество выбрать новые формы жизни, которые от-
крывали ему большое будущее; наконец, больше-
визм — как совокупное выражение всех этих новых
форм жизни — возвысил русский народ, придав ему
всемирное значение. Я полагал, что немецкий народ
должен позаботиться о союзе с этим народом (и Бис-
марк тоже чувствовал такую необходимость!), с этим
народом, у которого наличествовал хороший инстинкт
для верного выбора пути, сулившего великое будущее.
Я пытался обнаружить закономерность, которая
была бы сообразной здоровой немецкой жизни.
И мне показалось, что такой закономерностью явля-
ется власть духовной элиты.
Я сознавал, что такое рассмотрение немецких дел
несколько необычно, но в ответ я мог бы сказать,
что ход немецкой истории был столь несчастливым,
что, глядя на него, приходится сделать вывод —
здесь что-то неладно в самой ее основе.
6
В начале 1925 года я получил приглашение от Союза
«Оберланд» выступить с лекцией в крепости Хоэнэкк
близ Нойштадта на Аише. Союз «Оберланд» возник из
добровольческого корпуса (фрайкорпа) «Оберланд».
Фрайкорп «Оберланд» существовал под командовани-
ем капитана Беппо Рёмера и получил известность бла-
годаря успешному штурму Аннаберга. Он рекрутиро-
вался в первую очередь из баварских мелкобуржуаз-
ных интеллектуалов. При подавлении Мюнхенской
республики советов он сыграл ведущую роль, но вско-
ре после этого в рядах добровольческого корпуса нача-
ли происходить весьма странные процессы развития.
Беппо Рёмер сделал несколько высказываний, которые
248
указывали на его симпатии к национал-коммунизму;
он также вступил в контакт с умным мюнхенским вож-
дем рабочих, который тяготел к коммунизму — с Отто
Томасом. Когда об этом стало известно, начался кри-
зис, связанный с именем Рёмера. Кончился он тем, что
Беппо Рёмеру пришлось покинуть добровольческий
корпус. Фрайкорп был преобразован в Союз, руково-
дителем которого стал Фридрих Вебер, ветеринар, он
же и зять издателя Аемана. Вебер был чересчур чувст-
вительным человеком; решительность ему была абсо-
лютно не свойственна. В 1923 году он позволил втянуть
себя в путч Гитлера: он маршировал в рядах сторонни-
ков Гитлера перед Дворцом полководцев. Следствием
этого было осуждение его на пять лет тюремного за-
ключения в крепость за государственную измену. Он
отбывал наказание вместе с Гитлером в Лансбер-
ге-у-Леха. Порой он оказывался в той же камере, что и
Гитлер.
Позднее Вебер, став более критичным, отвернулся
от национал-социализма. В один прекрасный день он
появился в моей квартире в Шарлоттенбурге и поведал
мне, что Союз «Оберланд» желает установить связь с
рабочим классом. Он не хочет больше выступать в роли
охранного отряда капиталистов, противостоящего ра-
бочим. Союз хочет изучить аргументы, с помощью ко-
торых я обосновываю необходимость ориентации на
Восток. Мой журнал «Сопротивление» обстоятельно
читают члены Союза; он производит там хорошее впе-
чатление. Он просит меня выступить на одном из засе-
даний Союза.
Я спросил, что отвратило его от Гитлера, к которому
он некогда был так близок. Он сказал мне, что личные
впечатления от общения с Гитлером в Ландсберге со-
вершенно отрезвили его. Гитлер как руководитель
груб, со своим окружением он ведет себя несдержан-
но; невыносима его полуобразованность. Гитлер пока-
зал, что он не способен сосредоточиться настолько.
249
чтобы от начала до конца прочитать брошюру. Я согла-
сился поехать в Хоэнэкк. По нуги я сделал остановку в
Нюрнберге. Там я повстречался с доктором Дрекселем
и доктором Зондерманом. Доктор Дрексель оказался
интересным человеком. Во время войны он был лейте-
нантом авиации, затем вступил в Независимую соци-
ал-демократическую партию, потом стал членом Сою-
за «Оберланд»; в 1919 году у него открылось поэтиче-
ское дарование. Он писал стихи и сам читал их со
сцены кабаре. Он изучал в университете экономику и
всегда находился между трезвостью бизнеса и высо-
ким полетом лирической поэзии. Он был очень деяте-
лен, необыкновенно осторожен; все, за что он брался,
на зависть и удивление получалось у него просто. По
складу ума он, без сомнения, тяготел к левым; сродни
ему были писатели вроде Томаса Манна. Он был чужд
всякой патетики и принадлежал к тем людям, которые
способны развеселить общество целиком. Его личный
шарм был необычайным. Он умел обращаться с людь-
ми; когда позднее, после 1945 года, он возглавил изда-
тельство «Нюрнберге нахрихген», служащие и рабо-
чие уже спустя короткое время были готовы, что назы-
вается, идти за него в огонь и в воду.
Доктор Густав Зондерман был редактором газеты
Союза «Оберланд». Он служил сельским врачом в
Эмскирхене, торговом селе неподалеку от Нойштад-
та на Аише. Он был одним из тех людей, которым не
дано таланта быть счастливыми. Он всегда пребывал
на грани уныния, принимал все вещи слишком
всерьез и беспрестанно сражался с проблемами,
терзавшими его внутренний мир. Он написал не-
сколько романов и новелл, которые вышли в изда-
тельстве «Котта». Оба встретили меня сердечно. Мы
вместе поехали в Хоэнэкк, и я сделал доклад, взвол-
новавший умы. В рамках Союза образовалась груп-
па, которая встала на платформу моих идей. На сле-
дующий год я снова получил приглашение на заседа-
250
ние Союза, на этот раз в Лобеду. Среди гостей был и
Ганс Гримм, сделавший себе имя романом «Народ
без пространства». Организационными вопросами в
Союзе ведал Карл Трёгер, которого странным обра-
зом звали Максль — и никак иначе; он был спе-
циалистом по финансам — человеком, который по-
стоянно должен был иметь вокруг себя производст-
венное предприятие или создавать его в случае
отсутствия. По романтическим соображениям Союз
устраивал свои собрания в крепостях, условия раз-
мещения в которых всегда были самыми примитив-
ными, а обслуживание участников находилось на са-
мом низком уровне. Однажды я дал повод к веселой
сцене. Садясь за стол, было принято провозглашать
тост — как своего рода девиз, под которым будет
проходить трапеза. Меня попросили сделать это.
Я не обратил внимание на то, что как раз принесли
суп и стали разливать его по тарелкам. Я встал и ска-
зал: «Будем же руководствоваться словами Ленина:
„Видеть факты и не отчаиваться!"». В ответ раздался
гомерический хохот, причину которого я поначалу
не мог понять. Я удивленно посмотрел на руководи-
теля Союза Вебера; тот пояснил, что тост удивитель-
но хорошо подходит к ситуации; видя факт разлива-
ния такого супа, надо собрать все свое мужество,
чтобы не отчаиваться.
На это заседание из Вены по поручению универ-
ситетского профессора Отмара Шпана прибыл при-
ват-доцент доктор Хайнрих. У Шпана сложились
близкие отношения с князем Штарембергом и авст-
рийским хаймвером. Хаймвер намеревался про-
извести государственный переворот, чтобы преоб-
разовать Австрию в сословное государство — по
рецепту Отмара Шпана. Хайнрих прибыл как эмис-
сар, чтобы заручиться поддержкой Союза «Обер-
ланд» в этом деле. План, за который ратовал Хайн-
рих, отличался фантастическим дилетантизмом; он
251
был разработан без малейшего понимания поли-
тических реалий, можно даже сказать — чисто
по-профессорски. Я решительно предостерег его от
участия в подобных проектах. Государственный
переворот не случился.
Как-то во время вечерней прогулки вышло так,
что я случайно оказался позади Фридриха Вебера: я
шел за ним, а он этого не замечал. Невольно я
услышал, как Фридрих Вебер предостерегает своих
друзей от увлечения моей идеей ориентации на
Восток. Здесь-то и выяснилась причина возникно-
вения конфликтов в Союзе. Я был весьма далек от
мысли спровоцировать в Союзе внутренние про-
тиворечия. Тем не менее постепенно оформились
два крыла: одно стояло на позициях Фридриха
Вебера, а другое — восприняло отстаиваемые мною
идеи. В Бамберге было созвано заседание пра-
вления Союза. Я был приглашен на него и попытал-
ся предотвратить раскол. Я дал клятву, что мои
друзья — подразумевались в первую очередь док-
тор Дрексель, Трёгер и в ту пору еще и доктор
Зондерман — не намерены осложнять жизнь руко-
водителю Союза Веберу. Но они хотели внести яс-
ность в создавшееся положение, а потому букваль-
но взорвали состоявшееся позднее собрание чле-
нов Союза. Большая часть их влилась в мое
движение сопротивления, меньшая часть пошла на
сближение с князем Штарембергом. Среди тех, кто
примкнул ко мне, были лучшие умы Союза. При-
соединившиеся ко мне «оберландцы» живо при-
нялись развивать и распространять идею сопротив-
ления. Между Дрекселем, Трёгером и мною разви-
лась прочная личная дружба. Зондерман по
политическим причинам постепенно отдалился от
нас; он задумал стать военным врачом, что и осуще-
ствил впоследствии. Вебер после 1933 года снова
подался к Гитлеру.
252
7
Ганс Гримм, который в ту пору находился в зените
славы, после моей речи в крепости Хоэнэкк пригласил
меня посетить его в Липпольдсберге. Ганс Гримм ку-
пил флигель старого монастырского здания и уютно
обосновался в нем. Его жена — в прошлом художни-
ца — занималась хозяйством вместе с целым отрядом
домработниц, живших тут же; чета Гриммов подчини-
ла их существование суровому распорядку. Гримм по-
заботился в своем доме о каждой мелочи; он был спосо-
бен перевешивать сахар, даже если тот был куплен в
магазине у Крамера. Весь день его был педантично рас-
планирован. Рано поутру он занимался множеством
практических дел, с девяти до одиннадцати часов сидел
в кабинете и работал. В час он принимал пищу, с четы-
рех до шести часов вечера имел обыкновение зани-
маться своей почтой. Как он поведал мне, читать ему
доводилось лишь очень немного. Он вообще не чувст-
вовал себя теоретиком или абстрактно мыслящим че-
ловеком. После обеда и по вечерам мы предавались об-
стоятельным беседам. В один из вечеров мы поехали в
близлежащий городок, в Нортхайм, где Гримм читал
перед слушателями свою только что написанную но-
веллу «Судья». Он упросил меня написать отчет об
этом событии для местной газеты, что я и сделал. Мы
расстались в полном согласии и взаимопонимании и
еще некоторое время подл,ерживали приятельские от-
ношения. Они омрачились только после того, как его
увлекла за собой волна национал-социализма. В осо-
бенности на него произвел впечатление Геббельс.
В этой связи он характеризовал мою работу, как «вре-
доносную для фронта». Однажды он произнес боль-
шую речь о «гражданской чести», направленную явно
против меня, хотя мое имя и не называлось. После
1933 года он поначалу добивался, чтобы ему поручили
открыть в Лондоне салон — как базу для культурной
253
пропаганды гитлеровского рейха среди англичан. За-
тея не удалась, потому что не решился вопрос с деньга-
ми. Он полагал, что сможет организовать деятельность
такого салона лишь в том случае, если будет получать
от правительства рейха тысячу фунтов стерлингов в
месяц. Из-за напряженного положения с валютой ни
Имперское министерство финансов, ни сам Гитлер не
были склонны обеспечивать его такими суммами. Не-
сколько месяцев спустя он уже был сыт национал-со-
циализмом по горло. Один из знакомых Гримма сказал
мне, что Гримм высказался в том смысле, что Гитлер
думает только о войне, но у него, Гримма, нет никакой
охоты жертвовать своим сыном ради глупостей нацио-
нал-социализма. Сразу же после смерти Гинденбурга
он отправил срочное письмо имперскому министру
внутренних дел Фрику, в котором предостерегал от со-
вмещения Гитлером должностей рейхспрезидента и
рейхсканцлера. В письме говорилось, что имперский
президент — это представительская фигура, на кото-
рую не следует возлагать никакой ответственности и
которая должна быть избавлена от нападок из-за рубе-
жа. Таким нападкам может быть подвержен только об-
леченный ответственностью рейхсканцлер. Разумеет-
ся, предостережение Гримма постигла та же судьба,
что и все разумное в Третьем рейхе — оно всего лишь
сотрясло воздух.
После краха, произошедшего в 1945 году, Ганс
Гримм демонстративно выказывал свое презрение
национал-социалистам. Оказалось, что он всегда
чувствовал себя персоной, принадлежащей к кру-
гу крупной буржуазии, вроде той, которая соби-
ралась в Мужском клубе, а потому он был шокиро-
ван Гитлером только потому, что тот вел себя слиш-
ком плебейски. Англичанам он никак не мог
простить победы над Германией. Он бросал им уп-
рек, что они воспользовались для этого помощью
Москвы.
254
8
Количество приверженцев Гитлера заметно воз-
растало; национал-социалисты заседали в парламен-
тах. Не признавать, что партия находится на подъе-
ме, уже было невозможно. Я прочитал «Мою борь-
бу» Гитлера; нетрудно было живо представить себе,
что ждет немецкий народ в будущем, если этот аван-
тюрный тип придет к власти. Поначалу я еще сомне-
вался, что пропаганда Гитлера будет иметь успех у
рабочих. Я полагал, что его резерв составляет в пер-
вую очередь национальная буржуазия. Я задавал
себе вопрос: есть ли возможность организовать эту
национальную буржуазию против Гитлера, сделав
ее невосприимчивой к гитлеровской пропаганде?
Пример «Младонемецкого ордена» показал, как
можно добиться того, чтобы военизированный союз
занял антигитлеровскую позицию. Этот орден рек-
рутировался из мелкобуржуазных кругов, которые
по своему социальному положению должны были
политически тяготеть к социал-демократии. Руково-
дитель Союза Мараун, правда, установил подозри-
тельные связи с Рехбергом; первоначально Мараун
планировал превратить орден в передовой отряд
большого паневропейского антибольшевистского
фронта, который начали организовывать нефтяной
магнат лорд Детердинг, генерал Хоффман и Рехберг.
Мараун в речи, которую он назвал своим «разведвы-
ходом во Францию», отстаивал идею немецко-фран-
цузского взаимопонимания и взаимодействия. Одна-
ко он стал чувствовать — и чем дальше, тем боль-
ше, — что его последователи без особого энтузиазма
и уверенности идут за ним по этому пути. Он под-
дался давлению своих приверженцев, и Союз мед-
ленно стал дрейфовать влево, в сторону демократии.
Если первоначально Союз враждебно относился к
Веймарской республике, то теперь он пошел на
255
сближение с ней — и тем больше, чем больше чувст-
вовал угрозу для своего существования со стороны
крупной буржуазии.
Я, как уже было сказано, уже в 1926 году заметил
эту перемену, наметившуюся в ордене, и обратил на
нее внимание читателей «Сопротивления». Позднее
орден объединился с демократической партией, об-
разовав партию государственников (SLaatspartei), ко-
торая выдвинула собственных кандидатов в рейхс-
таг. Первоначальная романтика ордена в ходе ру-
тинной работы в парламенте как-то улетучилась.
Тот опыт, который я получил, общаясь с бывшими
членами Союза «Оберланд», перешедшими в движе-
ние сопротивления, позволил мне решиться на сме-
лое предприятие — перевод военизированных сою-
зов на антигитлеровские позиции. Помимо «Младо-
немецкого ордена» речь шла о «Стальном шлеме» и
«Вервольфе».
«Вервольф» некогда откололся от «Стального
шлема». В нем объединились рабочие и мелкие бур-
жуа, не чуждые национально-революционным на-
строениям; они не хотели больше следовать монар-
хически-реакционному курсу «Стального шлема».
Вождь «Вервольфа» Клоппе был человеком без осо-
бенных свойств; он надеялся обрести какое-нибудь
положение в политике, исповедуя радикализм неоп-
ределенного содержания.
«Стальной шлем» был типичной организацией
бывших фронтовиков, своего рода воинский союз.
Члены его в большинстве своем принадлежали к
процветающей буржуазии, к сливкам общества
мелких городов и сельских округов. Многие в про-
шлом были офицерами и унтер-офицерами. Вождя-
ми «Стального шлема» были фабрикант сельтер-
ской воды из Магдебурга Зельдте и бывший под-
полковник Дюстербсрг. Зельдте принадлежал к той
разновидности немецких бюргеров, которым нра-
256
вилось подделываться под стиль жизни прусских
землевладельцев, поскольку они стыдились своего
простого и бесхитростного гражданского облика.
Они не хотели, чтобы «дворянство меча» отодвига-
ло их на задний план. Свою собственную честь они
видели в том, чтобы иметь право служить своему
королю, по крайней мере, в качестве офицеров за-
паса. Доказательством их верности королю и на-
дежности должен был служить их непреходящий
боевой задор, постоянно готовый выразиться в бра-
вурном «Ура!»; в этом настроении они неизбывно
находились во время любого монархического
праздника или манифестации. Зельдте написал три
тома воспоминаний о войне, на основании которых
можно было составить ясное представление о его
внутренней неустойчивости. Он был вождем без
собственной ауры, лишенным глубины и незаемно-
го интеллектуального багажа; он возглавлял «Сталь-
ной шлем» только потому, что в идеально чистом
виде представлял собой обрядившегося в военную
форму немецкого обывателя. Более ценным был
подполковник Дюстерберг. Это был человек с пре-
красной военной выправкой и изысканными мане-
рами. Черты его лица были резкими, особенно
выделялся орлиный нос. Позднее, после прихода
Гитлера к власти, выяснилось, что он был стопро-
центным евреем, причем сам он даже не догадывал-
ся об этом. Его родители еще до его появления на
свет перешли в христианство и дали друг другу
клятву не сообщать сыну о его истинном происхо-
ждении. Национал-социалисты, внимательно про-
сматривавшие книги с записями о рождении, от-
крыли ему истину, которая стала для Дюстерберга
ужасным ударом. Его, показавшего себя во время
Первой мировой войны храбрым офицером, руко-
водитель союза Зельдте с каждым днем все больше
и больше отстранял от дел. Некоторое время он
17 Эрнст Никиш
257
провел в концентрационном лагере. Рейсхпрези-
дент Гинденбург вызволил его оттуда.
Когда я проявил желание создать единый фронт
из союзов, «Стальной шлем» адресовал меня к капи-
тану Вагнеру и секретарю Союза доктору Браувай-
леру. Капитан Вагнер ощущал себя военным мозгом
«Стального шлема», начальником его генерального
штаба. Стоя перед какой-то картой, он однажды из-
ложил мне свою военную концепцию. Он сказал,
что нужно поступить с Польшей точно так же, как
некогда поступил Бисмарк с Австрией. В ходе мол-
ниеносной войны Польшу нужно подавить; еще до
того, как европейские державы найдут время ос-
мыслить произошедшее и отреагировать, нужно бы-
стро заключить мир с поверженной страной. Запад-
ная Пруссия и Германия должны снова наладить со-
общение с Данцигом по суше. Я выразил сомнение в
том, годится ли рецепт молниеносной войны в эпоху
беспроволочного телеграфа. Он улыбнулся с видом
превосходства и выразил уверенность, что именно
такой стратегией и можно достичь цели.
«Стальной шлем» находился в самой тесной связи
с рейхсвером. Он рассматривался рейсхвером как
военный резерв, в котором объединены офицеры
запаса, и поддерживался рейхсвером как таковой.
Несмотря на все запреты, установленные Версаль-
ским договором, «Стальной шлем» проводил воен-
ные сборы для своих юных членов. Как я предпола-
гаю, этот проект Вагнера был разработан и реализо-
ван не без ведома Генерального штаба рейсхвера и,
вероятно, даже не без его содействия.
Доктор Браувайлер был в рядах «Стального шле-
ма» фигурой курьезной; он не был фронтовиком,
больше того, во время Первой мировой войны вся-
чески уклонялся от попадания на фронт, то есть на
жаргоне «Стального шлема» проявил себя «дрюке-
бергером». Работая в союзах предпринимателей, он
258
развил в себе дипломатические способности. Его
хитрость обеспечивала ему заметное преимущество
среди посредственностей из его окружения в
«Стальном шлеме». Он пользовался уважением как
политический ум. Однажды Дюстельберг назвал его
«наш Бисмарк». Браувайлер был достаточно умен
для того, чтобы понять: связавшись со мной, он дол-
жен будет перейти на национал-болыпевистские
рельсы. Но, если учесть его происхождение и об-
щую его идейную установку, он желал этого менее
всего на свете. Таким образом, он с самого начала
был не склонен поддерживать мой проект. Но и от-
вергать его наотрез он не хотел тоже. В результате
он согласился участвовать в совместном заседании с
остальными союзами, которые я организовал.
Чтобы представители союзов спокойно выслуша-
ли меня, я для ведения переговоров выбрал подходя-
щую кандидатуру посредника — Августа Виннига,
который пользовался большим авторитетом в сою-
зах. «Стальной шлем» был представлен на совеща-
нии Дюстербергом и Браувайлером, «Младонемец-
кий орден» — Марауном, Борманом и Пастеначчи,
«Вервольф» представлял учитель средней школы
Клоппе.
В своем докладе я обрисовал всю опасность, кото-
рую представлял собой Гитлер. Я сказал, что нельзя
недооценивать этого человека, поскольку он грозит
подорвать все основания немецкой политической
жизни, при этом не видя в перспективе того поряд-
ка, который мог бы обеспечить Германии лучшее бу-
дущее. Его движение когда-нибудь может захлест-
нуть и уничтожить все, словно потоп. Остановить
все это можно только тогда, когда рабочий класс и
буржуазия, на время забыв обо всех противоречиях
между собой, совместными усилиями возведут дам-
бу, защищающую от гитлеризма. Я сказал, что все
различия политического, религиозного, социального
259
и экономического толка блекнут в сравнении с той
катастрофой, которую готовит немецкому народу
Гитлер.
Представители союзов не хотели видеть вещи в
столь мрачном свете. Они были исполнены веры в
собственные силы и полагали, что сами смогут спа-
стись от грядущей катастрофы. Устами доктора
Браувайлера «Стальной шлем» призвал всех всту-
пать в его ряды, и тогда с угрозой гитлеризма будет
покончено.
Против этого, понятное дело, выступил «Младоне-
мецкий орден», который заявил, что «Стальной
шлем» реакционный, а потому всякому, кто хочет
предотвратить приход Гитлера к власти, будет лучше
вступить в «Младонемецкий орден». Предельно глу-
пый эгоизм, проявленный каждым из этих союзов
во время совещания, был просто невыносим. В отли-
чие от них Клоппе выразил желание войти в единый
фронт без всяких условий. С некоторых пор он
тяготел к движению сопротивления и без всяких
сомнений объединился бы с ним. Но «Стальной
шлем» и «Младонемецкий орден» на обьединение
не пошли.
Я вынес из неудавшейся затеи урок, что все по-
пытки объединить буржуазию против Гитлера бес-
перспективны.
Спустя несколько лет та же самая буржуазия в
Харцбурге встречалась с Гитлером. Она без особых
проблем объединилась с ним в Харцбургский фронт.
9
План Юнга означал дальнейшее включение Гер-
мании в Западный мир и подчинение ему. Сверх
того, он означал консолидацию монополий и карте-
лей тяжелой индустрии, а также углубление пропас-
260
ти, отделяющей Германию от Советского Союза.
Представлялось неизбежным обнищание широких
масс немецкого населения; план Юнга грозил мас-
сам немцев хорошо продуманным ограблением.
Веймарские партии заботились об экономических
интересах Запада точно так же, как и парламент-
ские правые партии. В этой ситуации я пришел к
мысли, что надо в самый последний момент еще по-
пытаться заявить отчаянный протест против того на-
правления, в котором двигалась официальная не-
мецкая политика. Следовало инициировать «акцию
молодежи», в ходе которой молодежь выступила бы
против старшего поколения и его политики.
Осуществить эту мысль на практике мне было не-
легко. В принципе, я и по сей день еще придержива-
юсь мнения, что заниматься политикой — не дело
молодежи. И если я решил действовать вопреки это-
му своему убеждению, то только потому, что ситуа-
ция сложилась уникальная. Принятие плана Юнга,
как представлялось, определит немецкое политиче-
ское развитие на неопределенные времена. Следую-
щие поколения будут расхлебывать ту кашу, кото-
рая заваривается сегодня. Так должна ли в этой си-
туации нынешняя молодежь, судьба которой будет
заключаться в том, чтобы расхлебывать последствия
принимаемых сегодня решений, промолчать, не воз-
высив свой голос против них, предостерегая и про-
тестуя? Нет, молодежь должна выразить свою на-
стороженность и выступить против курса ведущих
партий; она должна задаться вопросом, существует
ли вообще сегодня какая-то партия, которая заслу-
живает доверия; короче говоря, молодежь должна
стать застрельщицей политического революционно-
го движения.
Я обсудил этот план с различными молодежными
союзами: вначале с вождем «Орлов и соколов», учите-
лем по фамилии Пуделко, который преподавал где-то в
261
окрестностях Вальденбурга. Пуделко часто делал пуб-
личные заявления о воле к обновлению, которая живет
в его Союзе; среди его приверженцев, несомненно,
были молодые люди, выделявшиеся интеллектуальны-
ми и моральными качествами, а также силой характе-
ра. Особенно обращал на себя внимание молодой тео-
лог, Хайнц Бётге, одухотворенное сердце которого, как
казалось, было готово на великие подвиги и решитель-
ные поступки. Пуделко заверил, что намеревается ос-
новательно изучить план и обсудить его со своими
Друзьями. На самом же деле он пошел к вождям буржу-
азных политических партий и стал советоваться с
ними, как лучше похоронить этот проект. В то время
главным упреком, который бросали политическим
партиям, был упрек в том, что они слишком многое «ре-
шают за кулисами». Именно молодежь выражала свое
резкое неприятие закулисных решений. И вот вопреки
всем своим заявлениям и принципам Пуделко ввязался
именно в закулисную возню, в которой к тому же было
предостаточно хитрости, лживости и вероломства.
После переговоров с другими вождями молодежи
я объявил, что выступлю с речью в казино ландвера
около зоопарка в Берлине. Пришли многие руково-
дители молодежи, предводительствуемые доктором
Дёнхардтом, который играл видную роль в кругах
евангелической молодежи. Мой доклад подейство-
вал на слушателей. Разумеется, именно Дёнхардт в
ходе дискуссии сделал попытку ослабить воздейст-
вие моих слов и породить у молодежи сомнения в
моем плане. Чувствовалось, что молодежные союзы
хотят идти в фарватере политики Штреземана.
Отличающиеся строгой дисциплиной молодеж-
ные союзы — молодежная организация «Стального
шлема», «Гитлерюгенд», молодежная организация
немецкой национальной партии, молодежная орга-
низация социал-демократов — вообще не прислали
на встречу своих представителей.
262
Если не считать нескольких маленьких союзов, то
меня поддержал, собственно, только союз «Странст-
вующие подмастерья», молодежная организация Не-
мецкого национального союза вспомогательного
торгового персонала и Союз немецких студентов.
В общем и целом замысел, который я хотел осущест-
вить, не удался. Правда. «Странствующие подмас-
терья» и Союз немецких студентов теперь приня-
лись сами организовывать подобные собрания. Для
этого было выбрано утро воскресенья. В северной
части Берлина в одном из залов собралось большое
количество молодых людей и заявили о своем не-
приятии плана Юнга. В нескольких городах, как на-
пример в Нюрнберге, Людвигсхафене, Аугсбурге и
Гамбурге, представители молодежного движения
устроили демонстрации под своими знаменами. По-
лиция разогнала эти шествия. У немецкой молодежи
того времени не было элементарного революцион-
ного стремления выступить против привязывания
немецкого народа к Западу.
10
Когда в 1930 году лопнули банки, немецкая эконо-
мика пережила огромные трудности. В предшест-
вующие годы банки прямо-таки навязывали креди-
ты не только крупным землевладельцам, но и мел-
ким крестьянским хозяйствам. Шахт объехал
сельские районы и повсюду провозгласил, что брать
кредиты — долг перед нацией. Крестьяне должны
были использовать эти кредиты, чтобы купить сель-
скохозяйственную технику. Кто же устоит, если ему
предлагают удобный способ получения денег?
Обычно крестьянин прилагал немалые усилия, что-
бы подвигнуть банк дать ему кредит; теперь банки
просто навязывали ему кредиты, и крестьянин не
263
был бы крестьянином, если бы он эти кредиты не
взял.
Однако после краха банков эти кредиты дали о
себе знать. Общий кризис экономики снизил цены
на сельскохозяйственные продукты, так что кресть-
яне были не в состоянии вернуть кредиты в тот ко-
роткий срок, который был предусмотрен. Банки за-
няли по отношению к несостоятельным должникам
жесткую позицию: многие старые крестьянские хо-
зяйства пошли с молотка. Крестьяне испытали жес-
токое разочарование и озлобились. Это вылилось —
прежде всего в Шлезвиг-Голыптейне и в Восточной
Пруссии — в революционные крестьянские движе-
ния. Крестьяне договорились между собой, что они
при продаже с аукциона хозяйства несостоятельно-
го должника не будут делать предложений о покуп-
ке, не будут допускать в деревни посторонних, кото-
рые могли бы выступить в качестве участников аук-
циона; они собирались толпами и угрожали
расправой судебным исполнителям и, наконец, под-
жигали то здесь, то там те крестьянские хозяйства,
которые должны были пойти с молотка. Во главе
крестьянского бунта стоял крестьянин из Шлезвига
Клаус Хайм. У него была большая усадьба неподале-
ку от Мельторфа, возможно, около тысячи моргенов
земли. Клаус Хайм был человеком незаурядного
ума, высоким, статным. Он обладал невероятно
сильным стремлением к независимости. Несколько
лет своей жизни он провел в Бразилии, где владел
фермой. Германия, в которой все расписано и охва-
чено сетью параграфов, после его возвращения вы-
звала у него чувство острого недовольства. Он стре-
мился найти связь со всеми движениями протеста,
какие только были. С национал-социализмом он та-
кой связи не установил, потому что Гитлер уже то-
гда старался понравиться помещикам-юнкерам. На-
лаживание контакта с революционным крестьян-
264
ским движением скомпрометировало бы Гитлера; в
силу этого он отстранился от этого движения. Таким
образом, Клаус Хайм вынужден был пойти навстре-
чу коммунистам. Между ним и этой партией протя-
нулось множество тайных связующих нитей. В Ит-
ценхое возникла ежедневная газета «Борющийся
ландфольк»,1 редактором которой стал Бодо Узе, сын
офицера из Шлезвига, пришедший в мое движение
сопротивления из Союза «Оберланд», позднее пере-
шедший в движение ландфолька и, наконец, всту-
пивший в коммунистическую партию.
Клауса Хайма поддерживал Хамкенс, владелец
крупного крестьянского хозяйства. Он был руко-
водителем умеренного крыла, которое при любом
развитии событий хотело обеспечить контакт с
Гитлером. Восточнопрусская часть движения руко-
водилась землевладельцем Дёпнером, у которого
неподалеку от Гумбиннена было приблизительно
шестьсот моргенов земли. Клаус Хайм вступил в
контакт и со мной, и я усмотрел в этом возмож-
ность вовлечь в состав фронта сопротивления неко-
торую часть крестьянства. Я принял участие в неко-
торых беседах доверительного характера, а также
однажды предпринял четырнадцатидневное путе-
шествие по Восточной Пруссии, в ходе которого
ежедневно выступал на крестьянских сходах в де-
ревнях.
Шлезвигское крыло становилось все более и бо-
лее радикальным и, в конце концов, перешло к орга-
низации покушений с помощью взрывных уст-
ройств. Клаус Хайм был арестован; было доказано,
что он был связан с некоторыми из тех, кто устраи-
вал покушения, и его осудили на пять лет тюрьмы.
Для отбытия наказания он прибыл в Целле. Там к
нему отнеслись хорошо и снабдили ценной литера-
1 То есть «сельский люд» (прим, перев.}.
265
турой. На его авторитет у крестьян это осуждение
негативно не повлияло.
В 1932 году я совершил поездку по Шлезвиг-Голь-
штейну. Пользуясь случаем, я посетил известного
писателя Густава Френссена. Френссен был пожи-
лым человеком, жил в деревне Барльт в маленьком
домике, унаследованном от родителей. Френссен в
прежние годы был священником, причем в той об-
щине, где родился Хайм. Он рассказывал, насколько
сумасбродным человеком был Хайм-отец. Этот чело-
век никогда не ходил в церковь и постоянно вы-
смеивал священника. Однажды он устроил бого-
хульную дерзкую выходку. Он запряг в коляску чет-
верку лошадей и заявил священнику, что собирается
пронестись в этом экипаже на полном скаку, гало-
пом, по плотине — несколько раз туда и обратно.
Если он перевернется или что-нибудь пострадает, то
он будет готов признать, что священник прав — Бог
существует. Если же вся эта авантюра удастся, то он
еще более уверится в том, что Бог — это всего лишь
человеческая выдумка. В присутствии всей общины
Хайм произвел свой рискованный эксперимент; он
ни на что не наехал и ничего не повредил, после
чего с триумфом крикнул ему, священнику: «Ну что,
где же был ваш Бог?». Тем не менее он, священник,
сказал мне, что очень ценил старого Хайма и всегда
уважал Хайма младшего. И если бы ему сегодня
встретился арестант Хайм, он без малейшего коле-
бания пожал бы ему обе руки.
Во время выборов имперского президента в
1932 году кружок сопротивления попытался лишить
Гитлера голосов деревенских избирателей, выдви-
нув Клауса Хайма кандидатом. Времени было в об-
рез. Чтобы выдвинуть кандидата, надо было собрать
двадцать пять тысяч подписей. Эти подписи были
собраны за восемь дней. Но нужно было еще и лич-
ное заявление Клауса Хайма о согласии участвовать
266
в выборах. Я обратился в Прусское министерство
юстиции, чтобы получить разрешение на свидание с
Клаусом Хаймом в тюрьме. Разрешение мне было
дано, и в один прекрасный день я поехал в Целле.
Было около одиннадцати часов, когда меня ввели в
комнату для свиданий. Перед окном стоял большой
стол. Я сел возле него. Привели Клауса Хайма. В ко-
ричневом кителе он выглядел худым и длинным. Он
сел напротив меня. Сбоку у стола, между нами, сел
надзиратель. Я объяснил Хайму, зачем приехал.
Хайм стал возражать: он не хотел бы создавать себе
проблемы в Целле, нарываясь на устрожение тю-
ремного режима; он не знает, имеет ли смысл вся
затея; у него нет необходимого для нее честолюбия.
Я постарался убедить его дать мне согласие. Он во-
просительно посмотрел на надзирателя. Было замет-
но, что надзиратель относится к нему с большой
симпатией. Надзиратель посоветовал ему согласить-
ся. Хайм подписал заявление о своем согласии уча-
ствовать в выборах. При прощании он сказал мне,
что старательно штудирует философские произведе-
ния и занимается языками.
Теперь задача заключалась в том, чтобы обеспе-
чить поддержку кандидатуры Хайма широкими кру-
гами избирателей. С таким призывом я обратился к
ряду революционных национальных групп и даже
установил контакт с коммунистической партией.
В моем кабинете состоялось совещание. Здесь я ис-
пытал горькое разочарование. Вместо Отто Штрас-
сера, который тоже был приглашен, явился майор
Бухрюккср, сделавший торжественное заявление,
что Отто Штрассер не станет поддерживать Клауса
Хайма. Затем от имени коммунистической партии
говорил Узе. В кандидатуре Хайма Узе усмотрел
вред для коммунистической партии. Он полагал, что
Хайма следует держать в резерве, чтобы однажды
использовать его в какой-нибудь другой ситуации,
267
где потребуется действовать решительно. Нельзя ис-
пользовать его в политике преждевременно, пока
нужный момент не наступил. В результате кандида-
туру Хайма никто из участников совещания не под-
держал. После этого кружок сопротивления отказал-
ся от попыток выдвижения Хайма.
В 1932 году Хайма амнистировали. Он уехал на
свой двор и перестал участвовать в общественной
жизни. Во времена Гитлера он полностью ушел в
себя и жил уединенно, заботясь только о личных ин-
тересах.
КОНЕЦ РЕСПУБЛИКИ
1
Мой журнал «Сопротивление» удивительным об-
разом проложил себе путь в офицерский корпус
рейхсвера. В один прекрасный день — это было в
1928 году — я получил приглашение из пехотного
училища в Дрездене выступить с докладом о немец-
кой внешней политике. Приглашал меня некий пол-
ковник Хельд, с которым я еще не свел личное зна-
комство. В пехотном училище было два курса; я дол-
жен был сделать свой доклад перед обоими — перед
фенрихами1 и перед лейтенантами.
Я изложил свою концепцию внешней политики:
она отвергала локарнскую политику Штреземана и
требовала сотрудничества с Советским Союзом. Вы-
двигая это требование, я оказывался в русле той по-
литики рейхсвера, которая уже давно была тесно
связана с военными инстанциями Советского Сою-
за. Я предостерегал молодых офицеров, требуя не
поддаваться искушениям Запада, и подчеркивал, что
государственная независимость — это ценность, ко-
торой нельзя поступаться в зависимости от обстоя-
1 Выпускник кадетского корпуса, первокурсник военного учи-
лища {прим, перев).
269
тельств, отказываться от нее ради того, чтобы упро-
стить себе жизнь. Офицеры согласились со мною, и
полковник Хельд явно был доволен.
С этого времени мои связи с рейхсвером никогда
болыне не прерывались полностью. Когда я позднее
стал проводить в Берлине раз в месяц вечерние док-
лады о внешней политике, на них, как правило, при-
ходили два или три офицера генштаба, которые не-
сли службу в Министерстве обороны. Теснее всего
со мной сблизился капитан Вернут, который отли-
чался высоким уровнем культурного развития.
Правда, офицеры никогда не принимали участие в
дискуссии, но давали понять, что согласны со мной,
когда я снова и снова призывал не порывать связи с
Москвой.
Летом 1932 года я получил приглашение высту-
пить с докладом в Алленштайне. В Алленштайне мне
сообщили, что полковник Хельд тем временем успел
стать генералом и начальником пехотных частей
Восточной Пруссии. До меня дошло известие, что
Министерство обороны запретило всем военнослу-
жащим гарнизона посещать мой доклад. Генерал
Хельд через посредника подтвердил эту информа-
цию и в то же время неожиданно пригласил меня на
следующий день на обед. Доклад мой собрал боль-
шую аудиторию, и было примечательно, что именно
вблизи от поля битвы при Танненберге удалось до-
стичь большего понимания политики, ориентиро-
ванной на Восток.
Мой визит к Хеледу прошел увлекательно. Генерал
проигнорировал запрет начальства и обнаружил не-
плохую осведомленность относительно того, что я го-
ворил накануне. Он сказал мне, что в широких кругах
генералитета существует сильное недоверие к полити-
ке, ориентированной на Запад, и что только сотрудни-
чество с Востоком сулит восстановление германского
суверенитета. Когда я прощался, генерал осведомился,
270
когда я думаю уезжать из Алленштайна; я был намерен
отбыть на следующий день ближе к вечеру.
На следующее утро я в одиннадцать часов нахо-
дился в своем номере в отеле. Раздался стук в дверь,
вошел взволнованный официант и сообщил мне, что
со мной желает говорить генерал Хельд. Затем ко
мне в номер вошел генерал Хельд в полной форме;
как он сказал, он хотел нанести ответный визит.
Я выразил ему свое необычайное удивление и ска-
зал, что это — откровенная демонстрация против
его министра. Наверняка по Алленштайну нойдуг
разговоры о том, что он столь торжественно явился
ко мне. Он сказал, что сознает это, но понимает, что
обязан так поступить из самоуважения и даже счи-
тает своим долгом сделать такой шаг.
После того как Гитлер взял власть, офицеры Гене-
рального штаба, которые посещали мои доклады в
казино ландвера, осторожно отошли на задний план.
Они были обеспокоены моими частыми выпадами в
адрес Гитлера, нового властелина Германии. Капи-
тан Бурнуг сказал, что больше не может посещать
меня, после того как я подался в «интеллектуалы».
Резкое неприятие власти Гитлера он считал нереа-
листичным в политическом отношении; он полагал,
что будет реалистичнее покориться Гитлеру.
Когда вышла в свет моя книга «Мысли о немец-
кой политике», я получил дружеское письмо от гене-
рала Зекта. Он разделял мысли об ориентации на
Восток; как он писал, с различными другими идеями
он, конечно, не может во всем согласиться, но в це-
лом он должен выразить благодарность за книгу, ко-
торая натолкнула его на многие мысли. Я жил в гу
пору в Дрездене. Позднее, после моего переезда в
Берлин, я позвонил ему и спросил, как он отнесется
к моему визиту. Он ответил, что охотно примет
меня, и я в один из дней отправился к нему на квар-
тиру в доме на Брюккеналлее.
271
О нем поговаривали, что он ищет контакта с ра-
бочими; на некоторое время он приблизил к себе
высокоодаренного, но без царя в голове Артура
Циклера.
Зекту явно была свойственна та же потребность,
что и всем генералам и всем буржуазным политикам
того времени, — потребность в массовой поддержке
для себя и для своей политики.
Моя беседа с генералом только подтвердила мое
предположение, что он действительно выказывает
стремление установить контакты с рабочим движе-
нием. Он осведомился о моем опыте взаимодейст-
вия с профсоюзами и намекнул, с какой охотой по-
сотрудничал бы с ними. От антиболыпевизма он не
ждал ничего хорошего, а потому прохладно и недо-
верчиво относился к Гитлеру. Разумеется, он вовсе
не был большевиком, но хотел использовать ветер
большевистской всемирной революции для того,
чтобы развернуться против Запада. Он был немного-
словен и, казалось, умел жить холодным расчетом.
На ei-o подвижном, худом лице часто застывала мас-
ка смерти — монокль в глазу делал его похожим на
череп. Он, видимо, был азартным игроком.
Конечно, у меня возникли сомнения в том, дейст-
вительно ли он политик. Хотя он и организовал
рейхсвер и пользовался в нем большим авторитетом,
все же он так и не обрел подлинно политической
роли; свою власть, основанную на положении в ар-
мии, он не смог обратить во власть политическую.
Было просто удивительно, с какой быстротой и лег-
костью с ним справился Штреземан, когда генерал
стал досаждать ему своей ориентацией на Восток.
Зект имел необычайный успех как писатель. Его
стиль был лаконичным, каждое предложение было
чеканным; каждая строчка наводила на мысль, что
он подражал Мольтке. Правда, ничего значительно-
го он так и не сказал; содержанием его произведе-
272
ний были прописные истины, преподнесенные в
форме классической прозы.
Позднее Зект отправился в Китай, к Чан Кайши.
Я имел с ним еще одну недолгую встречу незадолго
до его смерти — на приеме в советском посольстве в
Берлине. Он был одет предельно просто, что сразу
бросалось в глаза; худоба его была невероятной.
В кратком разговоре о Гитлере он сказал, что опыт-
ные старики, которые сидят в Министерстве оборо-
ны и в штабах, видят, какая опасность грозит Герма-
нии. Они понимают, что путь, по которому Герма-
ния движется, ведет к пропасти. Но стариков
заменяют молодыми. А молодые не ведают никаких
забот. Они полагают, что не должны бояться ничего,
и считают, что могут совершить невозможное. Кон-
чится это плохо.
Я близко сошелся и с самым преуспевшим учеником
Зекта, «кабинетным генералом» Шлейхером. Шляйхер
был человеком подвижным, обаятельным, любителем
поболтать и поразвлечься. Он никогда не утрачивал за-
дора жизнелюбивого гвардейского офицера. Когда
мне однажды пришлось для каких-то политических
нужд подписать вексель на двадцать пять тысяч марок
и я с дрожью ждал дня погашения его, он, улыбаясь,
сказал, что будучи лейтенантом гвардии проделывал
подобные вещи раз в неделю. Я ответил ему, что есть
некоторое различие: я — не лейтенант гвардии.
У Шляйхера были большие политические амби-
ции, но в политике он был всего лишь тактиком. Ко-
гда для него пробил час большой политической
игры, он оказался не на высоте. Он возвысил Брю-
нинга и ввел в игру Папена, время от времени он
пытался укротить Гитлера. Когда он увидел, что Гит-
лер стоит у ворот, готовясь брать Германию присту-
пом, он разработал концепцию, которая, будь она
осуществлена, избавила бы, вероятно, немецкий на-
род от самого худшего. Он хотел сформировать пра-
18 Эрнст Никит
273
вительство, в которое вошли бы свободные проф-
союзы, и привлечь в него также Грегора Штрассера,
которому отводилась задача взорвать Национал-со-
циалистическую партию. Оставаясь в тени, этому
правительству должна была оказывать помощь соци-
ал-демократия. Проект не удался, поскольку соци-
ал-демократия устранилась от его осуществления;
она заявила, что не может ввязываться в такое «ре-
акционное» предприятие.
Еще в январе 1933 года Шляйхер располагал воз-
можностью сковать нацистский вождизм и обезвре-
дить его. Ему — генералу — не хватило для этого ре-
шительности; когда дошло до дела, у него просто не
хватило мужества. Он настолько плохо маневриро-
вал политически, что в конце концов Гинденбург вы-
ставил его за дверь. В ту самую дверь, через кото-
рую его выставили, вошел Гитлер.
Шляйхер, так и оставшись в плену студенческих
корпорантских представлений, возомнил, что ему по-
зволительно критиковать Гитлера; он также не скры-
вал, что собирает материалы, разоблачающие гитле-
ровское правительство. 30 июня 1934 года он был убит.
2
Бывают времена, когда все отношения, считав-
шиеся непоколебимыми и вечными, утрачивают
стабильность. Люди все больше и больше чувству-
ют, что у них уходит из-под ног почва. Один из та-
ких периодов начался в Германии после 1918 года.
Статус Германии как мировой державы остался в
прошлом; те слои общества, которые обеспечивали
этот статус и жили, ориентируясь на него, почувст-
вовали, что не могут вздохнуть — им не хватает
воздуха. Все жили одним днем, ничего не планируя
и не запасая, и ежечасно ощущали себя на грани
274
пропасти, на пороге катастрофы. Отчаявшиеся
люди озирались по сторонам в поисках помощника,
спасителя, избавителя, который должен вернуть
все то, что они утратили. Настало время фальши-
вых спасителей. Самые поразительные социальные
рецепты находили массовую поддержку у тех, кто
уверовал в них. Один человек поставил своей
целью добиться повышения номинала тысячемар-
ковых купюр с красной печатью: он нашел себе
единомышленников. Другой изображал из себя
Иоанна Крестителя, не мылся, отрастил длинные
волосы и питался вегетариански: он собрал вокруг
себя апостолов. Мошенник Кланте выманивал у ма-
леньких людей их сбережения, обещая выплатить
им 25 % по вкладу; когда его заподозрили в мошен-
ничестве, его жертвы торжественно пронесли его
на руках. Шарлатаны делали себе громкие имена и
крупные состояния. Генерала Людендорфа обвел
вокруг пальца ювелир, который носил роковую фа-
милию — Таузенд (Тысяча). Повсеместно повылеза-
ли, словно грибы, разнообразные консультанты,
предлагавшие множество экономических, фило-
софских, религиозных советов, как изменить
жизнь к лучшему. Наконец, дело дошло и до рецеп-
тов политических. Одним из таких рецептов была
сформулированная Марауном идея — жить по-со-
седски. Но в состязаниях спасителей победил са-
мый неподходящий для этой роли и самый бессове-
стный из них — Адольф Гитлер. Немцы хотели, что-
бы кто-то избавил их от их неудачной истории, и в
результате самую большую карьеру сделал самый
безумный, самый одержимый из всех спасителей.
Одним из таких странных спасителей был и док-
тор Штрюнкман. В первый раз я встретился с ним
на собрании участников движения сопротивления в
крепости Лауэнштайн. Это был невысокий, гибкий
человек приблизительно шестидесяти лет с растре-
275
панной бородой; он был похож на сказочного чело-
вечка, сделанного из корня мандрагоры. Штрюнк-
ман владел санаторием в Бад Харцбурге. Он любил
окружать себя завесой тайны; иногда он намекал,
что поддерживает связь с космическими силами,
понимает язык звезд и видит потаенные глубины
души. Он разыгрывал из себя маленького волшеб-
ника.
Женщины обращались к нему в надежде, что он
излечит их душевные раны. Его сверлящий взгляд
заставлял поверить, что он владеет искусством гип-
ноза.
Его тесное общение с космосом, как видно, позво-
ляло ему осмеливаться на разработку великих кон-
цепций истории. Он постиг, что эра Рыб заверши-
лась и сменилась эрой Водолея. Вместе с эрой Рыб
должна завершиться и эра апостола Павла; наступа-
ют великие дни Евангелия любви от Иоанна. В ходе
этого развития обретают большое будущее буддизм
и Восток вообще. Все политические события, как
представлялось ему, являют собой лишь фон для
этих процессов, и они связаны с движением звезд
темной, неясной связью.
Штрюнкман был добродушен и невосприимчив к
той легкой иронии, с которой я общался с ним. Мое
видение политики он объявлял хотя и правильным,
но всего лишь поверхностным. Я же считал его сек-
тантом, а временами и вовсе шарлатаном.
С годами он стал посещать меня чаще и при этом
пускался во все более мрачные прорицания. О Гит-
лере он не желал знать ничего, и это объединяло его
со мною. Временами он развивал мне свои теории в
их приложении к различнейшим сферам жизни, на-
пример к сельскому хозяйству. Он был противником
применения искусственных удобрений и считал, что
они портят человеческий организм. Круговорот ор-
ганического требует растительных продуктов пита-
276
ния, которые, в свою очередь, питались исключи-
тельно натуральными веществами.
В конце 1936 года мы встретились снова и имели
беседу. Прежде чем проститься, он глубоко и таин-
ственно заглянул мне в глаза, взял мою руку и стал
читать по ее линиям. Вдруг лицо его омрачилось, он,
словно бы лишившись воли, упал в кожаное кресло,
уронив руки через подлокотники. Я насмешливо
спросил его, хорошо ли он себя чувствует. Его голос
прозвучал необыкновенно печально: он сказал, что
мы никогда больше не увидимся. Я невозмутимо
спросил, уж не собрался ли он помирать. Тут он со-
дрогнулся и ответил, что подразумевает нечто, зна-
чительно более трагическое. Разумеется, я понял,
что он хотел сказать. Ситуация, в которой я жил,
была столь опасной, что я был уверен — меня ждет
более или менее трагический финал; не надо быть
пророком, чтобы предсказать мне, что кончу я пло-
хо. И если кто-то при этом изображает из себя ясно-
видящего, то он просто устраивает дешевое пред-
ставление. Но еще до того, как эта катастрофа про-
изошла — в марте 1937 года, — он еще раз появился
у меня и тем самым опроверг собственное предска-
зание: ведь мы увиделись еще раз.
Штрюнкман дожил до глубокой старости. Но его
активность с годами ничуть не уменьшилась. После
1945 года он основал на базе своего санатория Ака-
демию мира, в работе которой принимал участие
тот самый капеллан Россайн (Rossaint), который в
гитлеровское время был осужден на десять лет
тюрьмы за связь с молодежными коммунистиче-
скими организациями. Время от времени мы обме-
нивались письмами; его послания свидетельствова-
ли о том, что он все еще обуреваем своими сума-
сбродными мыслями. Его родиной была, скорее, не
Земля, а Вселенная, полная гармонических сочета-
ний космических сил.
277
3
В годы моей жизни в Дрездене я встретился с ге-
нералом Людендорфом. Он прибыл в столицу Сак-
сонии, чтобы совместно со своей женой Матильдой
устроить вечер с докладом. Он явно был заинтересо-
ван в том, чтобы сообщение об этом появилось в
«Фольксштаат», и передал мне просьбу посетить его.
Он принял меня в квартире одного своего знакомо-
го, который почел за честь принять его как гостя.
Как оказалось, Людендорф знал мой журнал «Со-
противление».
Невозможно было не заметить: генерал, обладав-
ший гордым самосознанием прирожденного полко-
водца, страдал от поражения, которым закончилась
Первая мировая война. Его самосознанию повреди-
ло бы, если бы он возлагал вину за произошедшую
катастрофу на себя. Поэтому он стремился найти
других виновников и нашел их — в образе «надна-
циональных сил». Под «наднациональными силами»
он имел в виду иезуитов, евреев и масонов. Иезуи-
ты, по его мнению, воплощали непримиримый, на-
правленный против протестантской Германии като-
лический универсализм, евреи — кровь чуждой
расы; они инстинктивно из мести желали уничто-
жить более ценных германцев; масоны же вопло-
щали для него интернациональную власть денег,
банковский и финансовый капитал. Его жена при-
мешивала к этому символическому трио врагов мис-
тические, религиозно окрашенные элементы; она го-
ворила о немецком постижении Бога и давала по-
нять, что немцы настолько полноценны, что вправе
верить в своего собственного Бога, обращенного
единственно к ним. Все это в сумме представляло
собой некое туманное «мировоззрение», которое
представлялось сектантским из-за его сумбурности
и причудливости.
278
Сектантским был и фанатизм, с которым это ми-
ровоззрение пропагандировалось; «Дом Людендор-
фа» имел два печатных органа «Людендорфе
Фольксварте» и «Хайлиге квелль», в которых с при-
митивно-своеобычной монотонностью проповедова-
лось новое спасительное учение, аргументирующее
не столько с помощью разума, сколько с помощью
твердолобого догматизма.
После краха 1918 года Людендорф, который некогда
был сторонником объединения всех немцев в великую
Германию, перешел в лагерь закоснелых реакционе-
ров; он возлагал какие-то надежды на капповский пугч,
но все же был настолько осторожным, что не принял в
нем непосредственного участия. Затем он сблизился с
Гитлером. Он понял, что минули те времена, когда ре-
акционерами были одиночки, люди исключительные и
незаурядные, что и определяло их успех; сегодня для
успеха реакционная политика должна иметь массовую
основу. Гитлер и должен был обеспечить ей эту массо-
вую основу. Первоначально Гитлер довольствовался
ролью барабанщика при известном полководце. После
мюнхенского путча в ноябре 1923 года Людендорфа,
правда, освободили из заключения, но он все же был
достаточно скомпрометирован. Когда Гитлер, выйдя на
свободу, дал обещание баварским клерикалам прекра-
тить борьбу против церкви, Людендорф отвер!гулся от
Гитлера. Он надеялся привлечь массы своим новым
учением; успех его заключался в том, что он собрал в
свой союз «Танненберг» мелкобуржуазных рантье, от-
чаявшихся ремесленников и несчастных старых дев; к
ним присоединились всё еще многочисленные офице-
ры, уволенные из армии в запас, которые восхищались
Людендорфом как солдатом и были готовы восприни-
мать как высшую мудрость любое слово, изреченное
генералом мировой войны.
Людендорф принял меня дружелюбно. Он пошел
мне навстречу, демонстрируя строевую выправку;
279
в его движениях было нечто судорожное. У него,
пользовавшегося репутацией человека железной
воли, совершенно отсутствовал подбородок; было
заметно, насколько трудно ему постоянно придавать
своему лицу суровое и решительное выражение.
Еще до того как мы сели, Людендорф сказал, что
со мной желает познакомиться и его жена. Она уже
входила в комнату. Необычность ее внешнему виду
придавали светлые волосы, заплетенные в толстые
косы, уложенные вокруг головы. Она перевела раз-
говор на предмет, который занимал ее более все-
го — на ее Евангелие. Я продемонстрировал некото-
рое нежелание обсуждать эту тему и выказал опре-
деленный скепсис. Тут произошло нечто, весьма
необычное. Черты лица генерала, равно как и его
жены, исказились; глаза вспыхнули, словно угли;
они оба сидели передо мной с неподвижными лица-
ми, напоминавшими маски; казалось, в этот момент
они были одержимы демонами. Меня настолько за-
чаровало это зрелище, что я почти не слышал тех
слов, которые они говорили: еврей, масон, иезуит,
надгосударственные силы. Это была весьма непри-
ятная ситуация.
Она, конечно, скоро начала наводить на меня ску-
ку, и я распрощался, так и не прояснив для себя во-
проса, который терзает меня по сей день: то ли про-
игранная война повредила генерала в уме, то ли не-
мецкий народ когда-то вверил свою судьбу
сумасшедшему?
Вечером оба выступали с докладами; цирк Сарра-
сани был набит до отказа. Людендорф привлекал
публику; он все еще был сенсацией. Многие при-
шли, надеясь, что явится новый спаситель. Генерал
говорил сухо, холодно и жестко; его тон контрасти-
ровал с буйством высказываемых им идей. Не про-
шло и пятнадцати минут, как он уже закончил. За-
тем за ораторскую кафедру встала его жена. Она го-
280
ворила фанатично, так, как говорят предводители
сект, и бесконечно. Ее речь продолжалась около
двух с половиной часов. Было заметно, что она чув-
ствовала себя главной персоной; ее муж служил ей
всего лишь средством для привлечения публики.
Супружеская чета Людендорфов осталась недо-
вольной моей заметкой в «Фольксштаат», хотя я ста-
рался писать доброжелательно.
Позднее я опубликовал в «Сопротивлении» статью
о Людендорфе, в которой изобразил его германским
воителем и варваром, который под влиянием инстинк-
тов, вынесенных из первобытного мира и первобытно-
го леса, бунтует против Рима, против Запада. А когда я
после этого посетовал в еженедельнике «Выбор» на за-
висимость Людендорфа от его жены и использовал об-
раз, как жена тащит его, словно медведя, из дремучих
немецких лесов, из города в город за кольцо, продетое
через его нос, «Дом Людендорфов» и союз «Таннен-
берг» объявили мне войну. Я был причислен к инстру-
ментам в руках «надгосударственных сил».
После государственного переворота, осуществ-
ленного Гитлером в 1933 году, Людендорф проде-
монстрировал силу своего характера. Он не пере-
метнулся к новому властителю. Гинденбургу он
предъявил обвинение в том, что тот предал всех, кто
ему доверял. Когда Гитлер хотел присвоить ему зва-
ние генерал-фельдмаршала, Людендорф отказался:
полководцем надо родиться, назначить им нельзя.
Перед самой своей смертью Людендорф дал понять,
что не хочет иметь с Гитлером никаких дел.
4
Приблизительно в 1930 году в Национал-социали-
стической рабочей партии разгорелся серьезней-
ший конфликт. Гитлер заключил союз с западной
281
тяжелой промышленностью и тем самым сделал
свою партию некой преторианской гвардией для мо-
нополистического капитализма. Не все из его подчи-
ненных вождей и рядовых последователей были го-
товы так унизиться и превратиться всего лишь в
слуг руководителей тяжелой индустрии. Бунтари
сплотились вокруг Отто Штрассера, который пошел
на разрыв с Гитлером под лозунгом «Социалисты
покидают партию» и создал свою собственную орга-
низацию, которая позднее продолжила свою работу
под названием «Черный фронт». Вместе со Штрас-
сером из партии вышел и лучший писатель-фельето-
нист партии нацистов, Герберт Бланк. Отто Штрас-
сер посетил меня и пожелал узнать, возможно ли
сотрудничество между нами. Братья Штрассеры ро-
дились в Баварии; Огго Штрассер был, если мне не
изменяет память, политэкономом, некоторое время
был социал-демократическим редактором в «Фор-
вертс», а затем подался к Гитлеру. Он был хорошим
оратором и при этом обладал многими качествами
человека богемы. По-настоящему политиком он не
был. Он много апеллировал к «немецкой душе», и
социализм его был ориентирован целиком и пол-
ностью на чувства, настроения и потребности этой
немецкой души. Я повел себя по отношению к нему
сдержанно и открыто сказал ему, что он, несмотря
на свой уход из партии, остался национал-социали-
стом в значительно большей мере, чем сам полагает.
Я объяснил ему, что если от какого-нибудь дерева
отруби ть сук, то этот сук будет той же самой породы
дерева, что и ствол, от которого его отрубили. По-
нятно, что это замечание пришлось Штрассеру не по
душе. Внутри своего круга он намеревался стать та-
ким же фюрером, каким начинал становиться Гит-
лер в НСДАП.
Геббельс долго колебался, сохранять ли ему вер-
ность Гитлеру или покинуть партию вместе с Отто
282
Штрассером. Его инстинкты демагога подталкивали
его к Штрассеру, но он все же понял, что ход обще-
го развития играет на руку Гитлеру, вследствие чего
у последнего лучшие перспективы. Поэтому Геб-
бельс внезапно порвал с Отто Штрассером, с кото-
рым уже договорился о союзе, и вернулся к Гитлеру.
Долгое время колебался и брат Отто Штрассера,
Грегор. Грегор Штрассер наверняка был самым силь-
ным политическим умом в НСДАП. Высокий, грузный,
исконно баварского вида человек, был он аптекарем в
Ландсхуте. Однажды он рассказал мне, что я стал при-
чиной его вступления в НСДАП. Будучи депутатом Ба-
варского ландтага, я в 1921 или 1922 году выступал на
каком-то собрании в Ландсхуте. После доклада состоя-
лась дискуссия. Я тогда обратил внимание на человека,
который произнес достаточно запутанную речь. Я ос-
ведомился, кто он, и мне сказали: «Это — наш сума-
сшедший аптекарь». После того как он сошел с трибу-
ны, я услышал какой-то шум в углу зала, но этот шум
постепенно стих вдали. Теперь же Штрассер сообщил
мне, что этим сумасшедшим аптекарем был он. Тогда
он дебютировал в политике и сам сознает, насколько
неудачные последствия имел этот дебют. После его вы-
ступления в дискуссии он вступил в спор с какими-то
участниками собрания; этот спор был вынесен на ули-
цу, где завершился дракой, и он получил несколько оп-
леух. Со злости он подался к Гитлеру.
Со временем он стал влиятельным парламентарием,
превосходившим своих коллег-парламентариев от на-
цистской партии знанием реальных вещей, здоровым
рассудком и хладнокровием. В 1932—1933 годах поли-
тика Гитлера стала представляться ему сомнительной.
Минуло то время, когда он некритично поддерживал
гитлеровские зверства и еще был способен публично
сказать отвратительные слова: «Все законно, комар
носа не подточит, и все же он будет повешен!». Экспе-
римент, на который он пошел со Шляйхером, не удал-
283
ся, и он таким образом не избег и разрыва с Гитлером.
На сенсационном заседании парламентской фракции
национал-социалистов в январе 1933 года Гитлер со
слезами на глазах жаловался на предательство Штрас-
сера. Парламентарии со свастикой тогда согласились с
жалобами Гитлера на предательство Штрассера. Геб-
бельс в своем фальшивом дневнике «От Кайзерхофа
до Имперской канцелярии» самым подлым образом
клеветал на Штрассера и науськивал на него, готовя та-
ким способом его роковой конец. Штрассер ушел из
политики и нашел себе место в концерне Шеринга. Не-
смотря на то что он полностью удалился от политиче-
ских дел, его арестовали 30 июня 1934 года и адским об-
разом забили до смерти в тюрьме гестапо на
Принц-Альбрехт-штрассе.
За разрывом Отто Штрассера с Гитлером после-
довал крах в СА. Различные вожди СА были недо-
вольны тем, что их не обеспечили парламентскими
местами. Вождь СА, капитан Пфеффер, был смещен
со своего поста, и служивший с ним капитан Штен-
нес покинул партию. После этого Гитлер возглавил
СА лично. У Штеннеса были политические планы, и
он хотел создать свою собственную организацию.
Он отказался от объединения со Штрассером; он не
хотел подчиняться ему; сверх того, он принадлежал
к jeunesse doree и воспринимал мелких людишек
Отто Штрассера как «скверное общество». Однаж-
ды Штеннес посетил меня. Он был невысоким
стройным человеком хрупкого телосложения; от
него пахло духами, он носил золотой браслет и вы-
казывал все признаки того круга друзей, которые
видят своим хозяином и наставником Рим. Штеннес
зондировал, как относятся к нему участники движе-
ния сопротивления. Я объяснил ему, что между ним
и «Сопротивлением» нет ничего общего. Организа-
ция Штеннеса быстро распалась. После 1933 года
Штеннеса на некоторое время арестовали, но затем
284
снова отпустили, взяв с него обязательство покинуть
страну. Он подался в Китай.
Своеобразным еженедельником в те годы был
«Рейхсварт». Его издателем и редактором был граф
Эрнст фон унд цу Ревентлов, брат известной, слег-
ка склонной к авантюрам Франциски фон Ревент-
лов. Примечательно, что в «Рейхсварт» печатались
только политические статьи графа. Граф Ревентлов,
по его собственному признанию, боролся за ориен-
тацию на Восток; он защищал договор, заключен-
ный в Рапалло. Он вовсе не был новичком в полити-
ческой публицистике. Оставив в 1895 году офицер-
скую службу на флоте, он вызвал небольшую
сенсацию, опубликовал небольшое произведение
«Император и византийцы». Это небольшое произ-
ведение стоило ему права носить форму. Первона-
чально он писал внешнеполитические статьи в
«Дойче Тагесцайтунг», затем — в «Берлинер Таге-
блатт». В 1916 году я слушал его речь на собрании
Всенемецкого союза в Мюнхене. Его книга о не-
мецкой внешней политике с 1871 года ввела меня
во внешнеполитическую проблематику. После того
как я основал свой журнал «Сопротивление», он
нанес мне визит. Тогда я договорился с ним, что он
выполнит поручение, связанное с кругом хофгейс-
марских молодых социалистов. С этого времени мы
стали встречаться часто и вели долгие политиче-
ские беседы. Его переход в лагерь национал-социа-
листов стал для меня неожиданным потрясением.
Поскольку он был твердым сторонником внешне-
политической ориентации на Восток, он был ино-
родным телом в партии. Гитлер не любил его; он
говорил о графе снисходительно — как о чудаке,
которого просто терпят. Кроме того, присущий Гит-
леру инстинкт плебса делал для него привлекатель-
ным аристократическое происхождение Ревентло-
ва и его манеру держаться. Я порвал свои отноше-
285
ния с Ревентловом. Только в 1934 году я снова
принял приглашение посетить его.
Он жил в Потсдаме в большом фешенебельном
доме, который стоял посреди сада из огромных де-
ревьев. У него была богатая библиотека; мы распо-
ложились в ней, в окружении стеллажей с книгами.
Он был высоким, стройным человеком с чопорными
манерами. Он всегда писал и говорил сухо; и в лич-
ной беседе это проявлялось тоже. Его не окружала
какая-то особенная атмосфера; трезвость, ему при-
сущая, никак не сочеталась с дурманящими спектак-
лями, которые разыгрывала его партия.
Он рассказал мне, как добился во фракции своей
партии в рейхстаге продления немецко-русского дого-
вора о торговле. И в самом деле, фракция проголосо-
вала за продление этого договора, но озаботилась тем,
чтобы члены партии не узнали о таком политическом
решении, которое противоречило антибольшевист-
ской программе партии. В ходе беседы я открыто ска-
зал ему, что не понимаю, как он держится в рядах
Национал-социалистической партии: ведь я вижу, что
ни его политическая позиция, ни его личность не впи-
сываются в рамки этой партии. Он долго молчал. За-
тем ответил самым мрачным тоном: почти все члены
человеческого тела снова срастаются после перелома;
только для одной части скелета восстановление пол-
ностью исключено — для позвоночника. Его спинной
хребет сломан, признался граф. У него нет никакого
дохода, и в силу этого ему приходится рассчитывать
только на те поступления, которые обеспечивает ман-
дат депутата рейхстага. Он зависит от этого мандата
еще и потому, что его жена, француженка, хрониче-
ски больна и на ее лечение уходит очень много денег.
Он не скрывал, что страдает от сложившейся ситуа-
ции, и не считает, что ведет себя в ней достойным об-
разом. Он достаточно резко признал, что живет в сво-
ей партии как человек со стороны, на существование
286
которого смотрят сквозь пальцы и не дают возможно-
сти политически развиваться.
В этих обстоятельствах его газетка «Рейхсварт»
захирела. Ревентлов не мог больше писать статьи о
внешней политике; в результате он включился в Не-
мецкое движение за веру и принялся писать в этой
чуждой для него области самые курьезные статьи.
Он никоим образом не был философским умом и не
дорос до тех религиозно-теологических проблем, ко-
торые брался обсуждать.
5
Бывают события, которые обретают свою значи-
мость и свою окраску, потому что внезапно — неве-
домо как! — высвечивают большие, далеко идущие
взаимосвязи и процессы общего развития, доныне
остававшиеся во тьме. Они проливают свет на то,
что происходит на заднем плане; при этом соверша-
ются поразительные открытия. Они позволяют
предполагать, что где-то в подземных сферах проис-
ходят мощные сдвиги пластов. Такое событие делает
тебя ясновидцем; теперь ты начинаешь везде видеть
признаки надвигающегося катаклизма.
История Шерингера пролила свет на то, что про-
исходит с немецким национализмом. Это и стало
причиной столь большого беспокойства в буржуаз-
ном мире. Он почувствовал, что пришли в действие
какие-то силы, предвидеть и рассчитать развитие
которых невозможно, и погрузился в тревожные
размышления о том, как эти силы могут неожиданно
прорваться наружу в каком-нибудь месте, где, как
считалось, существует надежная защита от их раз-
рушительного действия.
Шерингер был националистом, и был им даже по-
сле того, как обзавелся партийным билетом комму-
287
ниста; он принадлежал к еще не столь большому
числу националистов, которые оставались национа-
листами в любых обстоятельствах. Он ел хлеб рейхс-
вера, который был одним их опорных столпов Вей-
марского государства, и убедился на собственном
жизненном опыте, что Веймарская республика и не-
мецкий национализм — это несовместимые проти-
воречия. Антибуржуазный настрой у молодого поко-
ления возник по целому ряду причин; но самой важ-
ной и самой решающей причиной было, разумеется,
то, что молодежь почувствовала, насколько сохране-
ние буржуазности неразрывно связано с продолже-
нием существования версальского порядка. Нацио-
нал-социализм притягивал к себе молодежь, потому
что он казался антибуржуазным движением.
В молодом лейтенанте Шерингере жила национа-
листская активность, которая неизбежно должна
была столкнуться с пропитанными веймарским ду-
хом воинскими служебными предписаниями.
Не понимая толком сам, чего хочет, лейтенант
Шерингер вместе со своими однополчанами Люди-
ном и Вендтом сблизился с национал-социалистиче-
ской партией. В приступе слабосильной самозащиты
Веймарская республика затеяла суд над тремя моло-
дыми офицерами. Этот процесс в Имперском суде
привлек внимание всего мира. В качестве свидетеля
на него был приглашен Гитлер; когда он появился в
Лейпциге, на площади перед Имперским судом его
приветствовали овацией множество людей. Он под
присягой заявил, что не нарушает никаких законов
и вовсе не желает заниматься разложением рейхс-
вера. Имперский суд благосклонно отнесся к моло-
дым офицерам и определил им мягкое наказание —
восемнадцать месяцев заключения в крепость. Так
Шерингер оказался в Голльнове.
Однако политические представления и идеи Ше-
рингера были всего лишь формой выражения неко-
288
торых еще не вызревших и пока неясных настрое-
ний. Пребывая в заключении, Шерингер имел не-
сколько месяцев, чтобы спокойно поразмыслить обо
всем и подвергнуть ревизии свой политический
идейный багаж. Возможно, он уже и сам дошел до
мысли, что национал-социалистическое движение
сулит больше, чем готово дать. В Голлыюве он встре-
тил коммунистов; возможно, и они усилили его со-
мнения. Он стал читать произведения Ленина, по-
знакомился также с Марксом и Энгельсом. Он от-
крыл для себя стройную, завершенную идейную
систему — систему, которой национал-социализм
не мог противопоставить чего-то, равного по весу.
Здесь его антибуржуазные инстинкты обзавелись
эффективным идейным оружием.
Шерингер получил отпуск, положенный осужден-
ным на заключение в крепость, и поехал к Геббель-
су. Геббельс сопроводил его в Мюнхен к Гитлеру.
Уровень интеллектуального развития Гитлера и
Рёма, как обнаружил Шерингер, был убийственно
низким. «Все партийное руководство произвело на
него катастрофическое впечатление. Никто не был в
состоянии научно дискутировать с ним. Гитлер бе-
гал вокруг него с хлыстом для верховой езды. Во
всем большом партийном дворце не было никого,
кто мог бы всерьез поговорить с ним о национал-со-
циалистическом движении. Это определило его вы-
бор».
Когда молодой офицер потребовал ответа на свои
вопросы, ему предложили какой-то незначительный
пост.
Шерингер вернулся в Голльнов и написал свое
письмо к Коммунистической партии. В нем говори-
лось: «Цель борьбы революционной немецкой моло-
дежи — освобождение немецкого народа. Освобож-
дение означает: устранение капиталистической сис-
темы! Ликвидация продиктованных условий мира —
19 Эрнст Никиш
289
от Версаля до Юнга.». Далее Шерингер писал, что
достичь этой цели можно только с помощью силы, а
потому он стал солдатом. Но он разочаровался в
рейхсвере; офицерский корпус и штабные генера-
лы, больше похожие на конторщиков, использовали
рейхсвер как отряд, оберегающий план Юнга. Его
разочаровали и национал-социалисты, на которых
он сумел посмотреть трезвым взглядом. Если гово-
рить серьезно, то национальное и социальное осво-
бождение вовсе не является их целью. Национал-со-
циалистическая партия, которая защищает частную
собственность, точно так же пресмыкается перед за-
падными державами, как и веймарские правитель-
ства. «Только в союзе с Советским Союзом после
разрушения капиталистической системы в Герма-
нии мы сможем стать свободными». Шерингер за-
кончил свое письмо словами: «Поэтому я оконча-
тельно говорю „нет" Гитлеру и пацифизму и как
солдат встаю во фронтовой строй вооруженного
пролетариата».
Шерингер перешел в стан коммунистов.
Это письмо Шерингера от 18 марта 1931 года по-
служило основанием для второго судебного процес-
са, на котором он снова обвинялся в государствен-
ной измене и опять был осужден на два с полови-
ной года заключения в крепость. Его перевели в
Билефельд. Там я однажды посетил его.
Шерингер был бодрым человеком, полным жиз-
ненной энергии. Он действовал под влиянием чувст-
венных порывов. На тактические хитрости и интри-
ги он был не способен. После прихода Гитлера к
власти он досрочно был освобожден из заключения
в крепость благодаря вмешательству генерала
фон Райхенау. Райхенау принял его и посоветовал
ему хорошенько осмотреться, прежде чем решить,
вступать ему в СА или не вступать. Шерингер так и
не стал членом СА. Благодаря содействию одного из
290
родственников, он получил наследственный кресть-
янский двор.1 2
Однажды меня посетил, кажется в 1932 году, и то-
варищ Шерингера, лейтенант Людин. Я настоятельно
отсоветовал Людину вступать в Национал-социалисти-
ческую партию. Людин производил впечатление чело-
века умного, утонченного, даже эстетствующего. Он
не прислушался к моему совету; в гитлеровские вре-
мена он сделал большую карьеру. Он был обергруп-
пенфюрером СА на юго-западе Германии, позднее —
немецким послом в ПресбургеЛ Периодически до
меня доходили известия о нем; говорили, что он стал
надменным и шумным в общении, привыкнув к гру-
бым нравам, царившим в СА. После войны его казни-
ли в Пресбурге.
6
Из рядов «Сопротивления» и из групп, которые
чувствовали себя родственными ему, стали разда-
ваться требования организовывать встречи, чтобы
обсуждать на них принципиальные вопросы. Я от-
кликнулся на эти предложения и назначил на осень
1930 года первое заседание в Лауэнбурге, в Тюринг-
ском лесу. Собралось приблизительно двести друзей
и читателей «Сопротивления». В различных докла-
дах обсуждались принципиальные политические и
организационные вопросы. Большинство участни-
ков совещания прониклось сильным чувством чело-
веческой солидарности и сопричастности к сообще-
ству единомышленников.
1 Наследственный крестьянский двор — в 1933—1947 годах
крестьянский двор, который переходил по наследству от отца к
старшему сыну и не подлежал разделу между остальными наслед-
никами (прим, перев.).
2 Братислава (прим, перев.).
291
Из самых проверенных друзей был образован
внутренний круг — товарищество участников «Со-
противления». Вокруг товарищества участников
«Сопротивления» организовался более широкий
внешний круг. Каждый, кто принадлежал к внешне-
му кругу, имел поручение — создать группу вокруг
себя. Вся организация должна была отличаться гиб-
костью и открытостью; она намеренно не хотела
устанавливать себе жесткие рамки. Главная идея за-
ключалась в том, чтобы донести общий дух «Сопро-
тивления» до всех организаций. Прием во внутрен-
ний крут движения сопротивления предполагал
предварительную проверку.
Еще более многочисленным, чем лауэнбургское
заседание, было состоявшееся на следующий год
заседание в Лейхтенбурге неподалеку от Йены. За-
данная мной линия — сопротивление подчинению
страны проникающему западному капиталу и ори-
ентация на Восток — была воспринята как опреде-
ляющая. Круги «Сопротивления» обрели силу, кото-
рая была несоизмерима с численным составом уча-
стников движения.
Третье заседание — в 1932 году — состоялось в
Шварцбурге, в Тюрингии. Важнейшей составляю-
щей позиции сопротивления стало со временем рез-
кое неприятие гитлеризма. Решительная борьба про-
тив национал-социализма воспринималась как долг,
исполнять который следовало, не боясь жертв.
Малые местные конференции после прихода Гитле-
ра к власти еще происходили неподалеку от Нюрнбер-
га, в Крефельде, Нюрнберге, Госларе и Брюммерхофе.
Тайная встреча неподалеку от Нюрнберга имела и
некоторые забавные стороны. Местом сбора был на-
значен охотничий домик. Были выставлены посты, что-
бы уберечься от внезапного появления СА. Некоторые
из товарищей привезли с собой радиоприемники, что-
бы, если застигнут, можно было сказать: тут происхо-
292
дит собрание кружка радиолюбителей-конструкторов.
Человек, который позднее выдал гестапо движение со-
противления, заметил, что в домике висело большое
распятие. На процессе в Народном суде в 1939 году он
дал ложные показания: дескать, наше заседание было
замаскировано под религиозное собрание сектантов,
по всему помещению были развешены изображения
религиозного содержания, а при первом известии о по-
явлении поблизости сыщиков участники собирались
устроить религиозные песнопения.
7
В те годы, когда я жил в Дрездене, философ
Альфред Боймлер часто обращал мое внимание на
Эрнста Юнгера. Он говорил, что это человек, кото-
рый в полном объеме понял тенденции развития
техники в нашу эпоху, который уже не находится в
плену отсталой буржуазности и который вообще
является одним из самых значительных умов в Гер-
мании. Юнгер получил известность благодаря не-
скольким книгам о войне; много говорили о его ро-
мане «В стальных грозах», о «Перелеске № 125» и о
книге «Огонь и кровь». Как-то осенью 1927 года я
поехал вместе с Боймлером в Берлин. Боймлер уго-
ворил меня использовать эту оказию, чтобы посе-
тить Юнгера. Тот жил тогда неподалеку от Варшав-
ского моста, на одной из улиц этой части города,
совершенно лишенных деревьев. Боймлер уже не
раз говорил обо мне Юнгеру, а потому меня ждал
радушный прием. Мы пили кофе и беседовали о по-
литических процессах тех дней. Для тех, кто незна-
ком с Юнгером, стоит описать его внешний облик:
человек невысокого роста, стройный, с военной вы-
правкой; узкое с резкими чертами лицо; сдержан-
ное поведение, привычка очень хорошо продумы-
293
вать свои слова; ворчливая манера говорить, как у
офицера. Он производил впечатление человека
ухоженного и всегда держащего себя в руках. Его
предложения напоминали тщательно отшлифован-
ные афоризмы.
В последующем наше общение стало тесным и
дружеским. Время от времени он давал мне статьи
для моего журнала «Сопротивление». Я узнал от
него, что он первоначально был близок к «Стально-
му шлему», но потом распрощался с ним, потому что
по горло был сыт духом дисциплины и предпочел
идти по жизни в одиночку. Ведь он расстался и с ар-
мией, где он, кавалер ордена «За заслуги», мог сде-
лать хорошую карьеру, но ему не нравилось быть
всего лишь шестеренкой в механизме. Когда я пере-
ехал в Берлин, он время от времени посещал меня и
я тоже бывал у него в гостях — в западной части
Берлина, куда он со временем перебрался.
С любовью и почтением он обыкновенно говорил
о своем брате Фридрихе Георге. Тот был значитель-
но здоровее с виду. Он был доктором права, но ни-
где не служил, а жил на небольшую пенсию, которая
ему выплачивалась как пострадавшему на войне. Его
духовность была какой-то по-античному светлой; он
хорошо понимал суть вещей и никогда не напускал
мистического тумана. Больше года он проработал
помощником редактора в «Сопротивлении». Его
перу принадлежали поистине превосходные статьи,
как например о Чаплине. Для меня была большая ра-
дость, когда братья приходили ко мне вместе. Мне
казалось, оба интересовались моими суждениями о
политике; меня же обогащали те мнения и замеча-
ния, которые высказывались ими на основании соб-
ственных глубоких размышлений. Приблизительно
в 1928 году в свет вышла книга Юнгера «Рискующее
сердце». Юнгер продемонстрировал в ней, на что он
еще способен. Теперь он уже был не просто воен-
294
ным и фронтовым писателем, но встал в один ряд с
творческими мыслителями. Его душевная чуткость
была необыкновенной: он был сейсмографом, с вы-
сочайшей точностью фиксировавшим тончайшие
колебания и потрясения в общественном организме.
«Рискующее сердце» — это книга-грёза; отмечен-
ные внутренние переживания были предчувствиями
анархического и жестокого времени. Таким обра-
зом, эта книга стала предвестием страшных вещей,
рядившихся в новые одежды. В статьях, собранных
в книге «Листья и камни», проявилась магическая
способность Юнгера видеть самые скрытые связи
между вещами и выражать их в слове.
Во время одного из собраний у Броннена Юнгер
рассказал мне о книге, которую он только что закон-
чил, — «Рабочий». Эта книга — наверняка одна из
лучших у Юнгера. В ней он перевел духовное содер-
жание русской революции и большевизма в немец-
кий способ мировосприятия и образ мышления. Без
русской революции эта книга никогда бы не возник-
ла, она была бы просто невозможна. Еще до своего
путешествия в Россию я, почитав гранки этой книги,
написал статью в «Сопротивление»; в ней я характе-
ризовал содержимое этой книги как «национал-
болыпевистское».
Юнгер, как и я, дружил с Карлом Шмиттом, и мы
нередко проводили время втроем. Острый, проница-
тельный ум Шмитта не оставлял Юнгера равнодуш-
ным. После того как я написал свою брошюру «Гит-
лер, злой рок немцев» и уже были готовы эскизы
Вебера для иллюстраций к ней, я пригласил к себе
Юнгера, Шмитта и Броннена. Я познакомил их с
книгой. Броннен сразу же выразил свое негативное
отношение; он почувствовал себя оскорбленным
этими нападками на национал-социализм и предо-
стерег меня, сказав, что публикация этой книги при-
ведет к скверным последствиям. Я ответил, что не в
295
моем обыкновении оглядываться на такие послед-
ствия. Шмитт воскликнул, что еще никогда не видел
ничего более впечатляющего, а рисунок на титуль-
ной странице — просто потрясающе сильный. Юн-
гер воздержался от высказывания своего суждения.
Он ограничился тем, что выразил уверенность про-
думанности моего поступка; я наверняка уже учел
все его возможные последствия. Рисунки он нашел
удачными и впечатляющими. Закончил он выраже-
нием уверенности в том, что книга произведет силь-
ное впечатление.
Несколько бесед, которые я имел с Юнгером в
дальнейшем, оставили меня в убеждении, что Юнгер
испытывает сильное отвращение по отношению к
национал-социализму. Более всего ему был проти-
вен плебейский дух этого движения. Аристократи-
ческий инстинкт Юнгера был слишком чувствитель-
ным, чтобы выносить этот дух черни.
Когда Гитлер давал поручение Геббельсу создать
движение интеллектуалов, он имел в виду в первую
очередь Юнгера. Юнгер и Геббельс встречались не-
сколько раз, но разговор между ними никогда не
принимал того направления, которое хотел придать
ему Геббельс. Геббельс относился к Юнгеру ревни-
во; он завидовал литературной славе Юнгера. В сво-
ем зазнайстве он питал безумную мысль, что спосо-
бен соперничать с Юнгером. Однажды Геббельс
намеревался выступить с речью в узком кругу из-
бранных гостей, желая продемонстрировать свой
интеллектуальный потенциал. Он уговорил прийти
на это мероприятие Юнгера. Юнгер сидел в первом
ряду, но вся эта пустопорожняя болтовня была ему
настолько противна, что он не смог долго выносить
ее. Он покинул помещение и отправился в ближай-
ший ресторанчик, где надеялся залить хорошим ви-
ном скверное послевкусие, оставшееся от слов Геб-
бельса. Позднее в том же ресторанчике появился и
296
Геббельс, который выразил ему свои чувства: он был
глубоко оскорблен, даже возмущен, когда узнал, что
не произвел на Юнгера никакого впечатления и что
тот даже сбежал от него.
Юнгер очень любил наблюдать массовые демонст-
рации. Он получал удовлетворение, следя за тем, как
общее возбуждение обретает бурные формы выра-
жения.
Юнгер был автором, публиковавшемся в Ганзей-
ском издательстве. Это издательство ценило его и
с неудовольствием взирало на то, как он чересчур
откровенно выступал против национал-социализма.
Но было совершенно ясно, что его неприязнь к на-
ционал-социализму не оставляет его ни на минуту.
Мы постоянно поддерживали связь с Юнгером и
всегда были едины в критике гитлеризма.
В 1933 году Юнгер переехал в Гослар. В 1936 году он
переселился в Юберлингер на Боденском озере. Мы
обменивались письмами, причем в его письмах
доминировал дух хорошо продуманной, тщательно
проработанной, холодной взвешенности. Ландшафт
Боденского озера был ему не по сердцу; он больше
любил суровый северонемецкий пейзаж. Поэтому
он уже в 1939 году, спустя относительно короткое
время, перебрался в Кирхорст. В 1936 году я был на
его большой квартире в Госларе и проводил там тай-
ное собрание. В то время он вынашивал мысль опуб-
ликовать небольшую книгу, в которой обсуждалось
бы творчество Кубина, Шлихтера и А. Пауля Вебера.
После моего ареста он повел себя благородно. Он
никогда не пытался прекратить контакты с моей же-
ной и моим сыном, он старался что-то сделать для
меня, сообразуясь, конечно, с положением вещей;
на все свои ходатайства он получал резкие отказы, а
в офицерских кругах недвусмысленно высказывался
в мою поддержку. В книге «Мраморные рифы» и в
книге «Сады и улицы» он выразил свою неприязнь к
297
гитлеризму. Он находился в доверительных отноше-
ниях с генералом фон Штюльпнагелем, который
позднее оказался вовлечен в катастрофу 20 июля
1944 года; после 20 июля он был уволен из армии,
где его так и не повысили в звании, уже к 1933 году
он стал капитаном.
Юнгер в форме дневника описывает свои париж-
ские впечатления в объемистом произведении «Из-
лучения»; часто он упоминает там меня, отзываясь
обо мне самым дружелюбным образом. В Кирхорсте
он поселился в старом приходском доме с хорошей
атмосферой, с прекрасным садом; эта его обитель
навевала множество чувств.
Перед окончанием войны Юнгера определили на
должость местного командира фольксштурма; он ис-
пользовал свое право отдавать приказы, в 1945 году
распустив ополченцев по домам.
На протяжении многих лет Юнгер с научной ос-
новательностью занимался изучением насекомых;
его коллекция насекомых имеет немного равных
себе. Целый день он сидел за письменным столом, а
по вечерам отправлялся ловить насекомых.
Произведение Юнгера «Мир», которое было соз-
дано в 1941 —1943 годах и стало программой для
многих людей, организовавших события 20 июля,
после 1945 года превратилось в предмет для ожес-
точенных споров. Юнгера уличали в том, что он
превратился из милитариста в сторонника Панев-
ропы и католика. Другие приписывали этому про-
изведению куда большую злонамеренность, утвер-
ждая, что его автор хочет, чтобы немецким народом
помыкали и в будущем. Разница только в том, что
стружку с него снимать теперь будут не на плацу
около казармы, а в церкви. В письмах ко мне он
позднее отрекся от своего «Мира», пытаясь объяс-
нить его содержание особенностями того момента,
в который он был создан.
298
В американской зоне Юнгер был занесен в чер-
ный список. В результате многие важные работы,
которые еще лежали в его рабочем столе, долго
ожидали публикации. Только после того как он
переселился в Равенсберг, а затем — в Вильфлинген,
во французскую зону, у него снова появилась воз-
можность публиковаться.
Влияние французской литературы на Юнгера
очевидно. Андре Жид и французские неокатолики
оказали на него заметное воздействие.
Не всегда обращают внимание на то, что существен-
ный мотив произведений Юнгера — это мотив бегства.
Он, автор книги «В стальных грозах», обладатель наи-
высшей государственной награды, ордена «За заслу-
ги», с большой неохотой вступает в борьбу на духов-
ном поле сражений; он желает быть лишь наблюдате-
лем, регистрирующим происходящее, или, если
угодно, «военным корреспондентом». От неприятного
и неуютного времени накануне 1914 года юношей он
бежит в Иностранный легион; он изображает эту аван-
тюру в своих «Африканских играх». Когда около
1929 года встал вопрос, на чьей стороне воевать —
большевистской или фашистской, — он уступил, уйдя
во внутренний мир в своем «Рискующем сердце». Его
«Рабочему» недостает партийности; здесь не чувству-
ется воли классовой борьбы и духа классовой борьбы.
Коллективизм технической эпохи Юнгер видит в обра-
зе демона, который неудержимо приближается, но ко-
торый, однако, не принуждает его к какому-то выбору;
он всёлишь наблюдает и описывает все стадии его при-
ближения и торжества. Катастрофа «Мраморных ри-
фов» не доводится им до конца; он вместе со своим
братом оказывается в лодке, которая перевозит его на
другой берег. После 1945 года он опять избегает выбо-
ра «либо-либо»; герой его «Гелиополиса», де Геер (de
Geer) покидает город, который губителен для него, и
улетает в космические пространства. Его «Лесной
299
странник» и вовсе представляет образ беглеца, кото-
рый ищет какой-нибудь укромный утолок, где можно
укрыться от зловещего Левиафана и, в духе Жана Поля
Сартра, строить там проекты существования, которое
обеспечит ему наслаждение абсолютной свободой.
Юнгер не избежал опасности усвоить некоторые
эстетские привычки. Сообщений о нем и о его обра-
зе жизни, напоминавших легенды, он не опровергал
и не поправлял даже тогда, когда имел возможность
это сделать; он придерживался мнения, что не следу-
ет вмешиваться в процесс возникновения мифа.
Этот взгляд, совершенно объективно видящий
собственную персону и все же в то же время со-
знающий ее непреходящую ценность, ни в коем слу-
чае нельзя трактовать как утонченный и исполнен-
ный гордыни род игры, позволяющий отдать дань
человеческому тщеславию. Как известно, Юнгер
рассматривает себя как «уникальное существова-
ние, предостерегающее других своим примером».
У него есть право на это: он — не только великий
писатель, он, сверх того, еще и выдающийся чело-
век. Его благородная избранность основывается не
на какой-то социальной привилегии, а непосредст-
венно на внутреннем содержании его сущности; он
принадлежит к тем редким людям, которые просто
не способны на низость. Тот, кто входит в круг его
жизни, встречает твердую и холодную правдивость,
трезвую и строгую ориентированность на факты и
прежде всего человеческую чистоту.
8
Юнгер несколько раз рассказывал мне об одном
приват-доценте из Лейпцига, Гуго Фишере, который
преподавал философию и которого Юнгер считал
самым значительным из ныне живущих философов.
300
Я раздобыл несколько произведений, опубликован-
ных Фишером, и обнаружил, что их автор — в выс-
шей степени оригинальный ум. В его произведениях
содержалась поразительная смесь мистицизма и ра-
циональности. Произведения были богаты прозре-
ниями и интересными выводами. Глубоко прони-
кающий ум пытался выразить себя в понятной фор-
ме. Среди произведений, которые попали мне в
руки, была его книга о Карле Марксе. Там описы-
вался процесс распада средневекового строя, и мар-
ксизм с точки зрения истории развития был вклю-
чен в этот процесс распада. Другая книга интерпре-
тировала Ницше. Здесь демонстрировалось, как
Ницше прошел стадию декаданса и достиг почвы но-
вого, здорового порядка. Особым методологическим
приемом, свойственным Фишеру, было умение под-
бирать «ударные» цитаты, а затем извлекать из та-
ких цитат все содержание до последней капли.
Я попросил Фишера посотрудничать в «Сопротив-
лении». Он прислал несколько статей, которые за-
метно обогатили содержание журнала.
Наконец, мы договорились с Фишером о личной
встрече. Пришел человек тридцати пяти лет, с узким,
длинным лицом, стройный, на удивление неуклюжий и
необычайно рассеянный. Его жена непрерывно зани-
малась ликвидацией результатов его рассеянности.
О нем ходили всякого рода забавные анекдоты. Одна-
жды вечером Юнгер должен был посетить его в Лейп-
циге; на улице ему встретился человек в домашнем ха-
лате и в шлепанцах, с книгой в руке. Это был Фишер,
который забыл одеться перед выходом. Фишер любил
использовать денежные купюры в качестве закладок
для книг. Не раз он сдавал в университетскую библио-
теку прочитанные книги с такими закладками из круп-
ных купюр, которые, естественно, пропадали. Тогда
его жена взяла в привычку пролистывать все книги пе-
ред возвращением их в библиотеку.
301
Мы часами сидели с Фишером в моей комнате.
Он и в самом деле был человеком, который просто
фонтанировал философскими идеями. Он постоян-
но находился в непрерывном процессе философст-
вования. Он мог без малейшего напряжения поддер-
живать философский разговор с утра и до вечера.
И разговор этот был глубоким и содержательным.
Фишер понял, что началась эпоха, в которую во-
зобладает идея планирования, и потому не поддался
устаревшим либеральным настроениям времени.
В 1932 году он закончил книгу «Ленин — Макиавел-
ли Востока». Ленин рассматривался в ней как осно-
ватель государства; духовный облик Ленина был ге-
ниально воссоздан в ней масштабно и в деталях. Эту
книгу приобрело Ганзейское издательство, пробным
тиражом было издано примерно сто экземпляров;
один из них попал ко мне в руки.
После 1933 года Фишер почувствовал себя в Гер-
мании неуютно. О национал-социализме он не же-
лал ничего знать; он видел его пустоту насквозь. На
себя он надеяться не мог, потому что в нем не было
ни грана педагогического таланта. Докладывая о
чем-то, он увлекался и углублялся в изложение сво-
их идей; уровень, на котором происходило такое из-
ложение, был чересчур высок, чтобы кто-то мог его
понять и следить за мыслью.
Приблизительно в 1934 году он поехал с Эрнстом
Юнгером в Норвегию. Увлекательные переживания
Эрнст Юнгер отразил в своем маленьком произведе-
нии «Мырдун». Прообразом магистра, который иг-
рает в этой книге забавную роль, был Гуго Фишер.
В Норвегии Фишеру настолько понравилось, что ему
очень захотелось туда уехать. Он вызвал симпатию
у какого-то чиновника, управляющего округом,
который помог получить разрешение на въезд. Фи-
шер снял около Дронтхайма стоящий в отдалении
крестьянский дом и распорядился, чтобы семья при-
302
ехала к нему. Он собирался всю зиму питаться толь-
ко морепродуктами; но вскоре не вынес уединения.
Он оставил свою жену и детей в Норвегии, стал час-
то приезжать в Германию, проводил там недели, а то
и месяцы, и плел интриги, чтобы получить пригла-
шение работать в университет Осло.
С начала войны он отправился в Англию; жизнь
его приобретала все более и более авантюрный ха-
рактер. После окончания войны он совершил путе-
шествие в Египет, некоторое время преподавал в
университете Бенареса в Индии, а затем снова вер-
нулся в Лондон.
9
То, что состояние, в котором Германия находи-
лась с 1930 года — со времени установления вынуж-
денной диктатуры Брюнинга, — противоречило
Конституции, было совершенно очевидно: порядок
и функции немецкой государственной власти боль-
ше не имели под собой правовых основ. Роль внут-
риполитических сил, их взаимодействие, влияние,
соотношение уже более не соответствовали букве и
духу Веймарской конституции. Парламенты утрати-
ли свою роль; то, что по замыслу являлось прерога-
тивой законодательной машины, теперь с помощью
распоряжений и инструкций решала бюрократия, у
которой уже не было никаких тормозов и ограни-
чений.
После того как рейхстаг был исключен из полити-
ки, определяющими и решающими для внутриполи-
тического состояния Германии стали три инстанции:
рейхспрезидент, рейхсканцлер, рейхсвер.
Рейхспрезидент придавал всем чрезвычайным ме-
рам, всем противоречащим Конституции экстраорди-
нарным решениям видимость законности; тем самым
он подавлял сопротивление им. То, что было прикрыто
303
авторитетом Гинденбурга, народ проглатывал; за этим
чувствовали волю к порядку и были склонны закры-
вать глаза на то, как эта воля рвет все нити законности.
Рейхсвер был реальной силой, которая придавала
дополнительный и решающий вес всем распоряже-
ниям рейхспрезидента; если естественный автори-
тет Гинденбурга однажды не сработал бы, то рейхс-
вер всегда был наготове, чтобы оказать неотложную
помощь.
Во время чрезвычайных положений военная
власть расцветает пышным цветом. Когда законы
уже не действуют, привести к подчинению может
только страх перед военной силой. Рейхсвер был ин-
струментом насилия, который удерживал в рамках
своевольные прихоти, но при этом он без всякого
уважения относился к праву и к Конституции и реа-
лизовывал свои властные полномочия от одного
чрезвычайного распоряжения до другого чрезвы-
чайного распоряжения, основываясь на них. Суще-
ствование немецкого государства во все большей и
большей мере основывалось на рейхсвере; самое его
молчаливое присутствие оберегало от всеобщей вы-
нужденной анархии, к которой немецкого бюргера
предрасполагала вынужденная диктатура Брюнинга,
издававшего чрезвычайные указы. Было вполне ес-
тественно, что рейхсвер рано или поздно осознает
значимость своего положения; его самосознание, в
конце концов, поднялось на необычайную высоту —
до постижения государственно-политической важ-
ности его функций.
Когда Брюнинг вступил на пост рейхсканцлера,
его должность по традиции обеспечивалась опорой
на парламент, а также авторитетом имперского пре-
зидента и реальной силой рейхсвера — как реаль-
ными ресурсами для отправления власти. Специфи-
ка заключалась в том, чтобы использовать авторитет
рейхспрезидента и рейхсвер как резервы только в
304
самом крайнем случае. Брюнинг же использовал эти
резервы часто, и они успешно срабатывали козыря-
ми в политической игре: он с их помощью достиг
таких выигрышей, как фискальное обеспечение
уплаты дополнительных налогов для санирования
банков, которые обманывали клиентов, как уничто-
жение атеистических союзов и как наложение вели-
кого множества запретов.
Но благодаря всему этому Брюнинг оказался в со-
вершенно уникальном положении. Власть рейхспре-
зидента опирается на народ, который выбирал его в
ходе непосредственного голосования; власть рейхс-
вера опирается на его оружие. А естественным ис-
точником власти рейхсканцлера выступает парла-
мент, который выражает ему свое доверие или, по
крайней мере, «терпит» его. Брюнинг ослабил как
раз тот конституционный элемент, который органи-
чески представлял собой основу власти и источник
силы рейхсканцлера; он ослабил его, прибегая к по-
мощи двух других конституционных элементов, ко-
торые тем больше прибавляли в силе, чем больше
эту силу терял парламент. Так он сам разрушил ос-
нову своей власти; основой для его существования и
действий теперь была не его собственная, ему одно-
му сообразная, первопричина, придававшая ему та-
кой же вес, какой имели рейхспрезидент и рейхс-
вер; он попал в зависимость от тех конституцион-
ных элементов, по отношению к которым он, исходя
из самого смысла своей должности, должен был все-
гда сохранять абсолютную самостоятельность.
Это не наносило ущерба его престижу и влиянию
до тех пор, пока для него еще сохранялась возмож-
ность отступления назад, к парламенту, пока он еще
сохранял возможность в случае необходимости ис-
пользовать парламент для противостояния рейхс-
президенту и рейхверу. Но очевидное изменение
политических симпатий населения закрыло для него
20 Эрнст Никит
305
путь для такого отступления. Парламент, состав ко-
торого уже не соответствует воле народа, содержит-
ся лишь из милости, словно нищий; он ежедневно
испытывает страх перед роспуском. Испытывая та-
кой страх, рейхстаг уже неспособен был послужить
опорой для Брюнинга, если бы тот почувствовал ну-
жду в такой опоре. Брюнинг добился своей полити-
кой того, что обрел силу по отношению к парламен-
ту; он не понимал, что подобное ослабление парла-
мента неизбежно лишит силы и его самого. Он
думал, что перехитрил парламент, но в результате
попал в зависимость от двух других столпов Консти-
туции.
Пока Брюнинг еще обладал своей собственной,
самостоятельной опорой на парламент, доверие
Гинденбурга делало его неуязвимым и непобеди-
мым. Но когда доверие Гинденбурга стало его един-
ственным спасительным якорем, уже невозможно
стало скрывать, что он, словно потерпевший кораб-
лекрушение и нуждающийся в помощи человек,
существует в политике только из милости и состра-
дания тех, кто обладает большей силой и властью.
Доверие Гинденбурга, которое превратилось в
единственный опорный столп, вовсе не было без-
граничным и безусловным; многочисленные силы
принялись этот столп подрывать и раскачивать.
Стараниями Ольденбурга—Янушау до ушей Гин-
денбурга дошли выражения «озабоченности» поме-
щиков-юнкеров; волны народного возбуждения до
рейхспрезидента доводил государственный секре-
тарь Майснер, весьма склонный к переменам, и де-
лал это осторожно, коварно и настойчиво. Брюнин-
гу больше нечего было противопоставить всему
этому. Единственное, чем он мог бы укрепить па-
дающее доверие Гинденбурга и положить конец
проискам темных сил, для него было невозможно:
ему был недоступен крупный политический успех,
306
который убедил бы его самого в собственной пра-
воте и осмысленностью своей заставил бы умолк-
нуть всех, кто возражал против его политики. Же-
невские переговоры о разоружении принесли раз-
очарование. Та последняя сотня метров, которая,
по мнению Брюнинга, отделяла его от цели — осво-
бождения от бремени репараций, — была либо
прекраснодушным заблуждением, либо смехотвор-
ным плодом чересчур буйной фантазии. Положе-
ние классов в Империи было таково, что оно отбра-
сывало мрачную тень в будущее, суля ужасные ка-
таклизмы и потрясения.
Когда обнаружилось, что Брюнинг «повис» в воз-
духе и удерживается от падения только благодаря
опеке Гинденбурга, отношение рейхсвера к канцле-
ру немедленно изменилось. Рейхсвер больше не же-
лал быть последним орудием человека, в руках у ко-
торого больше ничего нет. Рейхсвер перестал пови-
новаться после того, как выяснилось, что канцлер
живет всего лишь на тот политический кредит, кото-
рый был предоставлен ему рейхспрезидентом и
рейхсвером. Ведь уже выяснилось, что можно пре-
красно обходиться и без парламента: зачем же,
спрашивается, так носиться с этим никчемным, ни-
чего не значащим существом — рейхсканцлером?
Ход вещей поставил рейхсканцлера в зависимость
от рейхспрезидента и рейхсвера; но если теперь
действительные политические решения принима-
лись только этими двумя столпами Конституции, то
сохранение канцлера ничего, кроме затруднений, не
давало; он был лишним звеном.
Брюнинг чувствовал, что приходит конец его силе
и престижу. Его время закончилось. Тому самому
Брюнингу, который еще незадолго перед этим во
все горло, до хрипоты говорил речи в поддержку
рейхспрезидента, Гинденбург просто позволил
пасть, ничего не сделав для предотвращения этого.
307
Рейхстаг утратил свой изначальный смысл, он
перестал выполнять ту функцию, которая была отве-
дена ему по Конституции; он уже давно перестал
быть тем местом, где вершится политика. Он пре-
вратился в ристалище, на котором сходятся люди,
обуреваемые примитивными чувствами ненависти и
вражды, в арену, на которой сталкиваются простей-
шие страсти массы; он стал возможностью выплес-
нуть накопившуюся, долго сдерживаемую злобу,
излить ее, чтобы дать себе разрядку. Заседания пар-
ламента давно перестали быть политическими собы-
тиями. Они превратились в нечто, подобное грозам
небесным — после них все, накопившееся в массо-
вой психологии, немедленно разряжалось громами и
молниями. Каждый запрос, каждое выступление в
парламенте было нацелено на то, чтобы вызвать раз-
дражение у противника; каждое голосование было
демонстративным вызовом. Никто уже не собирался
убеждать противника; его желали оскорбить, уни-
зить, задеть, «убить» словами. Вместо дебатов —
скандал, вместо аргумента — удар кулаком. В такого
рода перепалках, напоминавших кабацкие разборки,
решалась судьба правительственных кабинетов.
«Политизация» немецкого народа закончилась депо-
литизацией его парламента; в месте, где сошла на
нет государственная власть, исходящая от народа,
возобладала кабацкая политика.
Дела немецкие оказались во власти бурного пото-
ка; сам Гинденбург столкнул их туда и открыл шлю-
зы. Германия была в критической ситуации; день
ото дня нарастали противоречия, грозившие обер-
нуться гражданской войной. Обстоятельства требо-
вали насильственного вмешательства, чтобы разря-
дить напряженность, чреватую взрывом. На всю
немецкую жизнь уже ложились мрачные тени гря-
дущего; все чувствовали, что закат Брюнинга и в са-
мом деле завершает эпоху немецкой жизни.
308
Брюнинг был последним канцлером, при кото-
ром сохранялось равновесие внутренних сил в Гер-
мании. Точно так же, как суетливый и предприим-
чивый Штреземап вполне соответствовал временам
мошеннической кредитной инфляции, поскольку с
готовностью распространял вокруг себя атмосферу
оптимизма, нерешительный и осторожный Брю-
нинг соответствовал тем годам, когда постоянная
забота была направлена на поддержание баланса
сил. В 1918 году, после краха, полагали, что немец-
кая капитуляция сводилась только к вопросу пре-
стижа, и потому она могла приводить в возмущение
только касту военных, которые проиграли войну и
оказались не у дел, а также помещиков-юнкеров
и промышленных воротил. Со временем, правда,
обнаружилось, что изысканно сформулированные
пассажи Договора о мире затрагивали вовсе не
только вопросы чести, они оказались положениями
международного права, позволявшими другим на-
родам без помех грабить Германию. Поначалу это
ощутило среднее сословие, лишившееся своих на-
коплений; сводивший судорой ужас смягчали толь-
ко ссуды, поступавшие в страну из-за рубежа, толь-
ко они поддерживали в среднем сословии волю к
жизни, но в то же время и не давали ему увидеть и
осознать в полном объеме, что с ним происходит на
самом деле. И лишь некоторое время спустя оно
прозрело; и тогда оно увидело Нечто, лицом к лицу
перед которым оказалось. Оно заснуло, убаюкан-
ное, в полной безопасности, а, восстав ото сна,
вдруг обнаружило себя в ужасном состоянии пол-
ной неуверенности. Поиски врага, возмущение, ки-
пящая жажда мести поднялись в нем; у него больше
не было иного выхода, кроме как верить в чудо.
Парламент не был тем местом, где это чудо могло
произойти; он не исполнил того, что сулил буржу-
азному среднему сословию. Оно стало смотреть на
309
парламент с ненавистью, как на место, где ему при-
шлось испытать разочарование; оно настроилось
антипарламентски, забросило свои партии и попол-
нило ряды гитлеровского движения.
И рабочий класс тоже попал под воздействие тех
механизмов, которые привела в действия контрибу-
ция — выплата Германией дани, предусмотренной
Версальским договором. Там, где среднее сословие
потеряло свои накопления, он потерял рабочие мес-
та. Защита, которую ему обеспечивали социальные
учреждения и социальные меры, с каждым месяцем
становилась все более сомнительной. Рабочий
класс попытался отчаянно защищать последние
остатки гарантий своего существования и при этом
все сильнее и сильнее обременял своими проблема-
ми те слои крупных буржуа и крупных землевла-
дельцев, которые лишились политической власти в
1918 году. Эти слои стали защищаться, но так как у
рабочего класса все еще было в распоряжении ле-
гальное оружие — парламент, они потерпели не-
сколько досадных, а зачастую и разорительных по-
ражений. Слои крупной буржуазии и крупных зем-
левладельцев захотели разоружить рабочий класс,
разрушив парламент. В этом их негативная позиция
по отношению к парламенту совпала с позицией
средних слоев, подавшихся в национал-социалисти-
ческое движение. Их совместные атаки постепенно
подорвали внутренний авторитет парламентаризма.
Рабочий класс, представленный коалицией цент-
ристских партий и Социал-демократической пар-
тии, напротив, тем упорнее отстаивал и защищал
парламент, чем больше видел в нем последнее сред-
ство, способное противостоять ничем не сдержи-
ваемому потопу последствий немецкого краха, про-
изошедшего в 1918 году. Их пропарламентская по-
зиция подкреплялась тем, что та же самая коалиция
партий управляла Пруссией.
310
Не случайно, что в 1932 году Гинденбург был вы-
бран рабочим классом на следующий срок; он вы-
ступал в качестве существенного опорного столпа
той оборонительной системы, с помощью которой
рассчитывали укрепить свои позиции все, кто рабо-
тал по найму.
Чтобы не поставить столь искусно сбалансиро-
ванную внутриполитическую конструкцию под
угрозу воздействий извне, Брюнинг старался оказы-
вать сдерживающее влияние на Францию с по-
мощью Англии, а также Америки. Его внешняя
политика была выстроена не менее искусно, чем
внутренняя.
Выборы в Пруссии 24 апреля 1932 года разруши-
ли столь тщательно уравновешенную, но в высшей
степени хрупкую систему. После того как центрист-
ские партии и социал-демократия потеряли Прус-
сию, рейхстаг тоже утратил всякое значение и вес.
У Гинденбурга не было никаких причин для того,
чтобы выступать в роли последнего спасительного
якоря для рабочего класса, защищая его потреб-
ность в безопасном существовании — ни с точки
зрения политических традиций, ни по человеческим
соображениям. Логика обстоятельств заставила его
сделать выбор не в пользу Брюнинга.
После того как Гинденбург сделал свой выбор не
в пользу Брюнинга, рейхспрезидент обрел свою ес-
тественную политическую позицию в рамках той
коалиции крупных аграриев и капитанов тяжелой
индустрии, которые совместно с Гитлером проводи-
ли операции, направленные против Брюнинга. Гла-
зами этой коалиции он смотрел на Гитлера: следова-
ло принять меры к тому, чтобы правильно использо-
вать вождя масс. Следовало положить начало
восстановлению и дальнейшему расширению власти
крупных аграриев и руководителей тяжелой про-
мышленности в Германии, а вовсе не передавать
311
власть национал-социалистам. Такую передачу вла-
сти как раз следовало остановить и пресечь.
Гитлер уже превратился в явное орудие тайной
реакции. Как раскрыл тогда тайну депутат от народ-
ной партии в Веймарском ландтаге доктор, инженер
Шульце, Гитлер имел беседу за закрытыми дверями
с представителями крупной индустрии Западной и
Центральной Германии и заявил в ней, что он —
«один из лучших друзей тяжелой промышленно-
сти». Реакционные силы общества нуждались в на-
циональном престиже Гитлера: он выказал готов-
ность продать этот престиж. Первые чрезвычайные
распоряжения правительства Папена были связаны
между собой внутренне: они последовательно отра-
жали ход сделки — баш на баш. Гитлер не возражал
против наступления на социальную политику рейха,
а Папен взамен позволил выйти на улицы вызываю-
ще чуждой коричневой униформе.
Запрещенные некогда Тренером и теперь воссозда-
ваемые штурмовые отряды имели своей целью раз-
гром рабочих организаций, а также техническую по-
мощь при подавлении забастовок, которые неизбежно
должны были произойти в будущем. Коричневая уни-
форма была призвана служить внешним облачением
националистических устремлений; появление челове-
ка в коричневой форме сразу же должно было натал-
кивать на мысль о национальном сердце, которое бьет-
ся под нею. Это была удачная выдумка крупных агра-
риев и крупных буржуа — создать преторианскую
гвардию, которая будет полагать, что она исполняет на-
циональную миссию, когда, облачившись в униформу,
она обуздывает рабочий класс и лишает его социаль-
ных и политических достижений. Бытьнационалистом
означало теперь, точно так же как перед мировой вой-
ной, заботиться о денежных интересах владельцев тя-
желой промышленности и крупных аграриев. Отказ от
планов жилищного строительства, насмешка над «го-
312
сударством процветания», отмена налога на продажу
бензина, которая была равносильна подарку на шест-
надцать миллионов для компании «И. Г. Фарбен», —
таковы были убедительные проявления этого нового
немецкого национализма.
Мертвые снова поднялись из могил; они внезапно
появились из мрака и предложили для возрождения
Германии те же самые рецепты, от которых она уже
однажды умерла. На место Каппа пришел Папен, на
место Люттвица — Шлейхер; почти все они по самой
социальной сути своей пахли прахом и тлением. Прав-
да, каждый из этих мертвецов получил подарок, кото-
рого не добился Капп: в гитлеровском движении все
они нашли источник жизненных сил, которые дали им
столько крови и живого тепла, что они смогли длить
свое призрачное существование и после того как про-
пели петухи. Они продолжили свое существование
только потому, что могли питаться соками гитлеров-
ского движения.
10
Писатель Арнольт Броннен, который появился на
сцене после 1918 года как радикальный экспрессио-
нист, приблизительно в 1925 году в политике примк-
нул к правым. На конгрессе писателей левой ориен-
тации в Касселе он сделал шокирующее заявление,
вызвавшее скандал. Его книга «ОБ» была посвящена
защите тех, кто штурмовал Аннаберг в Верхней Си-
лезии. Наконец, он сблизился с национал-социали-
стами. В конце двадцатых годов он женился на доче-
ри гетмана — очаровательном создании с необуз-
данной энергией. Юная дама находилась в хороших
отношениях с Йозефом Геббельсом. Так Броннен
познакомился с ним.
Броннену нравилось устраивать званые вечера,
участников которых он подбирал с таким тонким ис-
313
кусством, что среди них непременно оказывались
враги, на дух не выносившие друг друга. Обыкно-
венно заваривалась каша: когда начинал действовать
алкоголь, возникал настоящий хаос. Как правило,
после полуночи начиналась словесная перепалка, а
затем и рукоприкладство. Броннен расслабленно си-
дел в углу и с интересом наблюдал за бурным разви-
тием событий. Время от времени он вставлял сло-
вечко, которое еще больше будоражило умы и вы-
зывало новые сцены насилия. Частым гостем у него
был Эрнст Юнгер, который, как и Броннен, находил
удовольствие в созерцании таких эксцессов, нико-
гда не участвуя в них, но наслаждаясь ими с тихой
радостью. На таких вечерах часто бывал и Ровольт,
прежний издатель Бронпена, который хранил ему
верность. Кроме того, к Броннену наряду с другими
писателями захаживали Герберт Бланк и Валериу
Марку.
Однажды Броннен пришел ко мне домой и при-
гласил к себе на квартиру для беседы с Геббельсом.
Броннен сказал, что Геббельс прочитал мою книгу
«Выбор», которая вышла в свет незадолго до этого.
Он, по словам Броннена, не принял основной идеи,
но счел, что стоило бы сделать попытку заполучить
автора этой книги для национал-социализма. Гитле-
ру уже недостаточно было видеть в своей свите вся-
кого рода неотесанных мужланов. Я ответил, что
Геббельс потерпит со мной такую же неудачу,
какую потерпел с Юнгером. И тем не менее Брон-
нен упросил меня не уклоняться от встречи с Геб-
бельсом.
Когда я пришел к Броннену, я застал там Геббель-
са за оживленной беседой с радиодиктором Альфре-
дом Брауном, который тогда еще состоял в рядах
Социал-демократической партии; диктор пришел с
супругой. Браун спросил Геббельса, чем бы он за-
нялся, если бы национал-социалисты вдруг пришли
314
бы к власти. Сразу же почувствовалось, что Геб-
бельс сел на своего конька. Он ответил, что «систем-
ное правительство» и понятия не имеет, во что мож-
но превратить радио. Он бы извлек из радио все его
скрытые возможности, которые только есть в пропа-
гандистском и агитационном планах. Все пропаган-
дисты веймарских партий — халтурщики и неумехи.
Благодаря радио он добился бы, чтобы каждый ви-
дел события с одной и той же точки зрения, в одном
и том же освещении, и одобрял бы все, чего требует
и что делает «фюрер».
После того как мы расположились за круглым
столом, завязалась беседа между Геббельсом и
мною. Геббельс спросил меня, что я имею против
национал-социализма. Я ответил ему, что нацио-
нал-социализм имеет ложную картину мировой по-
литики и в силу этого будет делать неверные шаги
на внешней арене. Геббельс принялся энергично
возражать. Я сказал ему, что национал-социализм
переоценивает возможность Германии проводить
политику с позиции силы. Запад в Германии не нуж-
дается. Он видит в Германии, прежде всего и глав-
ным образом, конкурента в сфере экономики. При-
соединение к Западу означало бы включение в такое
сообщество, в котором каждый член его стремится
навредить немецкому партнеру. Политика splendid
isolation,1 основанная на вере в то, что можно извле-
кать преимущества из использования Запада в игре
против Востока, а Востока — против Запада, некогда
проводилась Хольштейном и Бюловом, но после
1918 года она уже невозможна. В противополож-
ность этому, именно наиболее успешные немецкие
политики, такие как Фридрих II и Бисмарк, на своем
опыте убедились, что плодотворную для Германии
политику можно проводить, только сотрудничая с
1 Полное одиночество, изолированность (англ.) (прим. peg.).
315
восточным соседом — с Россией. Фридрих II был
спасен благодаря «русскому чуду», без русской под-
держки Бисмарку не удалось бы основать Империю.
Договор, подписанный с Россией в Рапалло, впервые
после краха 1918 года позволил Германии обрести
вес в мировой политике.1
После нескольких слабых возражений, которые не-
трудно было парировать, Геббельс признал правиль-
ность моих рассуждений. Но он сказал, что первейшая
задача состоит в том, чтобы разгромить коммунизм в
Германии; если это удастся сделать, то можно без вся-
ких внутренних осложнений выбрать ориентацию на
Россию. Я задал ему встречный вопрос: сознает ли он,
кому играет на руку, занимаясь уничтожением комму-
нистов? Уничтожение коммунистов — это работа на
службе у воротил крупной промышленности. Геббель-
са, как мне показалось, основательно задел этот аргу-
мент. Он долго пытался доказать, что национал-социа-
лизм враждебно относится к коммунистам только
потому, что рассматривает их как подручных больше-
визма. Наличие таких подручных большевиков на не-
мецкой земле в данной ситуации связывает немецкому
правительству руки, мешая развивать отношения с
Советским Союзом. При возникновении любого про-
тиворечия между интересами немцев и интересами
Советов немецкое правительство вынуждено опасать-
ся, что коммунисты нанесут ему удар в спину. Я отве-
тил на это, что если бы немецкое правительство честно
стремилось к немецко-советской дружбе, то оно в лю-
бом случае могло бы рассчитывать на поддержку не-
мецких коммунистов. Я добавил, что Геббельс, видимо,
1 16 апреля 1922 года Германией и Советской Россией был под-
писан договор в Рапалло (близ Генуи), в котором стороны заявили
о взаимном отказе от претензий и о намерении установить торго-
вые отношения. Договор по смыслу своему был противоположен
Версальскому, который требовал от Германии репараций. Но
примеру России западные державы не последовали и не подверг-
ли пересмотру Версальский договор (прим, перев.].
316
заблуждается относительно внутренней логики нацио-
нал-социалистической политики. Даже если немецкие
коммунисты и будут уничтожены, национал-социа-
лизм никогда не выберет внешнеполитическую ориен-
тацию на Восток. Рассуждения Гитлера в его книге
«Моя борьба» полны безмерной ненависти к Совет-
скому Союзу. Точно так же как коммунисты в Герма-
нии вызывают ужас и отвращение у воротил крупной
индустрии, большевизм ненавистен империалистиче-
ским владыкам всех западных стран. Политическая
спекуляция Гитлера состоит в том, чтобы получить от
этих империалистических владык полномочия для раз-
рушения Советского Союза, а затем для подъема Гер-
мании под его руководством к статусу великой миро-
вой державы.
Геббельс попытался принизить значение гитлеров-
ских высказываний о Советском Союзе; он сказал, что
это — всего лишь тактическая уловка, рассчитанная на
то, чтобы завоевать на свою сторону массы, а вовсе не
серьезная постановка политической цели. Геббельс
был явно раздражен, даже обозлен. Когда я усомнился
в том, что можно так невинно толковать высказывания
Гитлера, Геббельс внезапно прервал диалог и перешел
к монологу; присутствующих он рассматривал как пуб-
лику, которая должна извлечь из его монолога необхо-
димые для себя уроки. «Тот, кто сейчас не сделает вы-
бор в пользу национал-социализма, — грозил он, —
уже не будет иметь никакого политического будущего.
Как только Гитлер придет к власти, эти люди будут ото-
двинуты на второй план; они уже ничего не смогут ска-
зать, не смогут вставить даже слова в чужой разговор и,
вероятно, будут приведены к молчанию еще более ос-
новательным образом».
В комнате воцарилась мертвая тишина. Напряжен-
ность, вот-вот готовая вырваться наружу, чувствова-
лась всеми присутствующими. Казалось, что должно
произойти нечто, совершенно непредвиденное. После
317
некоторой паузы я прервал молчание и спокойно ска-
зал: «Господин Геббельс, вы спустились на тот уровень,
который обычен для ваших партийных собраний. Ве-
роятно, вы будете так добры, что вернетесь на тот уро-
вень, который подобает для нашей встречи.». Напря-
жение спало, как по мановению руки. Броннен сказал
мне потом, что он ожидал, что я дам Геббельсу пощечи-
ну, вероятно, он сам именно так бы и поступил. Но тот
способ разрешения проблемы, которой избрал я. был
много лучшим и гораздо более эффективным.
Геббельс явно был глубоко задет; он даже не попы-
тался ответить на удар. Дискуссия заглохла, и Геббельс
не произвел впечатления. Вскоре он закончил гово-
рить и распрощался. Когда он покинул помещение,
Альфред Браун воскликнул с легкой самоиронией: «Не
припоминаю, чтобы когда-либо в моей жизни я при-
сутствовал при дискуссии и не вмешивался в нее, тре-
буя слова. Сегодняшний разговор настолько увлек
меня, что я был способен только слушать!».
Часто Геббельса изображали человеком с гибким
интеллектом, изобретательным в пропагандистских
делах, но абсолютно изолгавшимся. Он наверняка
был высокоталантливым специалистом по рекламе.
В том, что касается интеллекта, он был скользким и
изворотливым, умеющим ускользать, словно угорь,
но за ним не чувствовалось основательности, и пре-
жде всего в нем не было ничего подлинного. Его
подвижный интеллект был неисчерпаем, но он не
имел никакой связи с реальными вещами. Он всего
лишь играл своим умом и беззастенчиво хватался
за любую вещь, какую только мог использовать для
того, чтобы увеличить свое влияние. Он не чувство-
вал внутренней весомости этой вещи, ее внутрен-
него достоинства, и таким образом получалось, что
он злоупотреблял всем, к чему только ни прикасал-
ся. Он был типичным представителем эпохи, кото-
рая в своем нигилизме не была связана никакими
318
обязательствами и не ограничена никакими рам-
ками, а потому ни секунды не колебалась в исполь-
зовании для минутного успеха наивысших благ,
наивысших ценностей, в результате девальвируя
их и превращая в китч. Ничто уже нельзя было
принимать всерьез, все на свете и каждый на свете
превратились в театральный реквизит, в театраль-
ные кулисы — в театральную искусственную ми-
шуру.
11
Осенью 1931 года Гутенберг пошел на встречу с Гит-
лером в Гарцбурге. Национал-социалисты, немецкие
националисты, «Стальной шлем» и президент рейхс-
банка собрались, чтобы выковать прочный, способный
выдержать любые атаки национальный фронт, кото-
рый мог бы свергнуть правительство Брюпинга и за-
воевать политическую власть. Гитлер грубо вел себя с
Гутенбергом; он чувствовал себя хозяином положения,
способным благодаря своей молодости обойти старых
господ из Немецкой национальной народной партии
(Deutschnationale Volkspartei). Гутенберг чувствовал,
что его используют, что ему отводится всего лишь роль
ступеньки на лестнице, по которой Гитлер устремится
вверх. Он сознавал, что его уже не рассматривают как
равноправного партнера по коалиции.
После Гарцбургского заседания началось нацио-
нал-социалистическое внедрение в Немецкую на-
циональную народную партию. Гитлер был куда
более притягательным, чем Гутенберг. Немецкая на-
циональная народная партия рассматривалась Гит-
лером как его добыча, которую он поначалу пытался
поглотить. Гутенберг, правда, не хотел допустить та-
кого поглощения и отчаянно занимался поиском
сил, способных прийти ему на помощь, поиском то-
319
чек опоры — и даже соломинок, за которые мог бы
ухватиться.
Как-то капитан-лейтенант Шайбе по телефону
пригласил меня отобедать с ним. Я был несколько
удивлен, так как мое знакомство с Шайбе было са-
мым шапочным. Я знал о нем только то, что он со-
стоял чем-то вроде адьютанта при Гутенберге.
Во время трапезы он поинтересовался, нет ли у
меня желания побеседовать с тайным советником
Гутенбергом. По его словам, Гутенберг мог бы по-
рассказать мне много разного. Хотя я не мог даже
представить себе, что надо от меня Гутенбергу, я все
же не видел никаких причин уклоняться от встречи.
Мы назначили день и час.
Гутенберг показал хорошую осведомленность обо
мне и о моей политической работе. У него был вид
человека, тщательно следящего за собой; правда, его
усы и весь внешний облик производили несколько
странное впечатление. Он без обиняков перешел
к делу. На повестке дня — выборы в рейхстаг и
в ландтаги. Его партию сильно потеснили нацио-
нал-социалисты. Немецких националистов, как ска-
зал он далее, часто упрекают в том, что они — ста-
рые люди, не способные к переменам и развитию.
Он хотел бы, чтобы этот упрек больше не соответст-
вовал действительности. Он знает, что в моих кругах
сопротивления есть смышленые молодые люди, ин-
тересующиеся политикой. Он считает целесообраз-
ным пустить в дело политический интеллект, вопло-
щенный в них. Он с удовольствием отвел бы замет-
ные места в списках кандидатов в депутаты
ландтагов и рейхстага от Немецкой национальной
народной партии некоторым из таких молодых лю-
дей — по моему выбору.
Я сказал ему, что не все эти люди, о которых он гово-
рит, состоят в Немецкой национальной народной пар-
тии. Он ответил, что особого значения это не имеет,
320
впрочем, впоследствии это можно будет поправить.
Мой отказ поразил его. Он привык, чтобы его умоляли,
чтобы выпрашивали те дары, которыми он наделял.
Я подверг критике политику Немецкой национальной
народной партии. Долгое время мы обсуждали статью,
которую я опубликовал в «Сопротивлении» — «Част-
ная собственность как оковы дани». Статья начиналась
с размышлений о предусмотренной планом Юнга при-
ватизации долгов по репарациям. Все долги по репара-
циям превращались в частные долговые обязательства.
Я писал в статье, что теперь приходится видеть положе-
ние вещей в истинном свете: в соответствии с принци-
пом частной собственности дань придется платить и,
до тех пор пока принцип частной собственности рас-
сматривается как священный, невозможно освобо-
диться от оков дани. Нужно просто отвергнуть прин-
цип частной собственности; если он падет, то и требо-
вание дани, выставленное немецкому народу, лишится
своей легитимации. Борьба против репараций будет
иметь достаточно глубокую основу лишь тогда, когда
будет вестись как борьба против принципа частной
собственности вообще, то есть если она будет ориенти-
рована и на мировую революцию.
Гутенбергу очень не понравилась эта логика рас-
суждений. Но когда я загнал его в угол вопросом, от-
казался бы он от принципа частной собственности,
если бы Германия таким путем смогла бы освобо-
диться от груза репараций и зависимости от зару-
бежных стран вообще, он все же уклонился от отве-
та, заявив, что еще ни разу не смотрел на проблему
с такой стороны и что ему еще надо обстоятельно
подумать над этим.
Наконец, я заговорил о главном для меня — о том,
ради чего я вообще принял приглашение от Гутен-
берга. Я сказал ему, что твердо придерживаюсь пра-
вила Бисмарка — никогда не обрывать провода свя-
зи с Петербургом. Антибольшевистскую политику
21 Эрнст Нитш
321
немецких правых я рассматриваю как преступление
по отношению к немецким жизненным интересам.
Германия неизбежно погибнет от этого.
Он ответил, что моя позиция ему знакома, и пред-
ложил мне по достоинству оценить то, что он, не-
смотря на это, пригласил меня на встречу. И в
Немецкой национальной народной партии следуют
правилу Бисмарка. Правда, партия многого не при-
нимает во внутренней социальной и экономической
структуре Советского Союза, но она не намерена
вмешиваться во внутренние дела соседнего народа.
Можно с уверенностью утверждать, что Немецкая
национальная народная партия не позволит себя во-
влечь в русло антибольшевистской политики Гитле-
ра. Я отчетливо дал ему понять, что сомневаюсь
в его словах. Он принялся страстно уверять меня в
своей искренности: пока он руководит Немецкой
национальной народной партией, эта партия не
примкнет к антисоветскому фронту, а, наоборот, бу-
дет стремиться к углублению внешнеполитического
сотрудничества между Германией и Советским
Союзом. Хотя он и не убедил меня, я из вежливости
промолчал. Он встал и почти умоляющим тоном
спросил, почему же я отказываю ему. Я ответил так:
все, что он сказал мне о Немецкой национальной на-
родной партии, прекрасно и благостно; но тем не
менее я считаю, что Немецкая национальная народ-
ная партия слишком уж отдает тем душком, который
доминировал накануне 1914 года. Разговор, длив-
шийся два часа, был на этом закончен.
12
В Вене, Граце и некоторых других местах Австрии у
меня были читатели «Сопротивления». Главным чело-
веком в венском движении сопротивления являлся ад-
322
вокат доктор Зильд, активно интересовавшийся поли-
тикой; на протяжении ряда лет он следил за всеми важ-
нейшими немецкими журналами и газетами. До того
как примкнуть к сопротивлению, он принадлежал к
движению Шёнерера — к филиалу этого общенемец-
кого движения в Австрии, ратовавшему за объедине-
ние Австрии с рейхом. Под влиянием движения
«Прочьот Рима!» он перешел из католицизма в протес-
тантство. Идею ориентации на Восток он принял пото-
му, что полагал — аншлюс может быть осуществлен
лишь тогда, когда Германия в союзе с Советской Рос-
сией сможет сломить противодействие Франции. Еще
глубже понимала политику его жена — дочь историка
фон Фикера. Маленькая, подвижная фрау Ценци при-
нимала участие буквально во всем; она следила и за
тем, чтобы ориентация на Восток подразумевала не
только освобождение от Версаля, но в то же время и из-
менение положения различных социальных слоев.
Она хотела, чтобы такое изменение произошло. Ду-
маю, что эту тайну она так никогда и не раскрыла сво-
ему мужу Иоганнесу. Я очень сердечно относился к
этой супружеской паре.
Зильд в 1931 и 1932 годах приглашал меня в Вену с
докладами. У Зильда я познакомился с историком лите-
ратуры из Венского университета Марианной Таль-
ман — она написала прекрасную книгу о драме в либе-
ральную эпоху, а после 1938 года эмигрировала в
Америку. Кроме того, Зильд познакомил меня с про-
фессором Отмаром Шпаком. Книги Шпана мне были
известны уже давно, но я никогда не имел возможно-
сти непосредственно соприкоснуться с аристотелев-
ски-схоластическим мышлением Шпана. Его книгу
«Истинное государство» я считал дедуктивно выстро-
енной конструкцией, которая специально приспособ-
лена для достижения политических целей курии и во-
ротил тяжелой индустрии. Идея профессиональных
сословий, которую пропагандировал Шпак, была реа-
323
нимацией идеи порядка, которая заимствовалась из
средневековой традиции и теперь использовалась в це-
лях реакции.
Шпан пригласил меня на обед. После трапезы мы
сели побеседовать; в разговоре участвовала и жена
Шпана, Эрика. Я развил свою идею ориентации на
Восток. Шпан отвечал односложно и сдержанно; он
не стал изо всех сил отстаивать свою противополож-
ную моей позицию. Зато мне принялась страстно
возражать его жена. Фрау Эрика, ревностная като-
личка, воспринимала религию поэтически. Я, без со-
мнения, представлялся ей в роли искусителя и со-
блазнителя. Тем не менее, несмотря на все это,
Шпан пригласил меня с докладом на свою Гаминг-
скую неделю, которая как раз начиналась.
Гамингские недели проводились дважды в год. Их
участниками были студенты австрийских и немец-
ких университетов. Целью их являлось воспитание
студентов как апостолов учения Шпана.
Когда я приехал в горную деревню Гаминг, Шпа-
на в старом монастыре, где происходило заседание,
еще не было. В своем докладе я поддержал смысл
большевистской революции и выступил за полити-
ческое сотрудничество между Германией и Совет-
ским Союзом. Дискуссия получилась оживленной;
выступления в прениях показали, что мне удалось
произвести впечатление.
Присутствовал на заседании и Герберт Бланк. Он
сказал мне, что ему очень не нравится подоплека Га-
мингских недель. К обеду того же дня я выяснил, ка-
кую подоплеку он имеет в виду. На заседание прие-
хал и господин Крукенберг. Я узнал, что он — вид-
ный функционер Немецкого союза работодателей;
служебная резиденция его была в Дюссельдорфе.
Напрашивалось предположение, что он — связую-
щее звено между работодателями и Шпаном и что
именно он выделяет деньги, на которые проводятся
324
Гамингские недели. Таким образом, всякий, кто
только хотел видеть, легко мог видеть, как Отмар
Шпан печется об идеологических гешефтах немец-
ких предпринимателей и работодателей.
На следующий день выступал сам Отмар Шпан.
Он развил идею профессиональных сословий и об-
рисовал «истинное государство», в котором пред-
приниматели были бы господствующим сословием,
а интеллигенция должна была это благословлять.
После доклада Шпана был краткий перерыв. Я подо-
шел к Шпану и сказал ему, что после его доклада
мне остаются лишь два выхода — либо произнести
речь в порядке обсуждения этого доклада и в ре-
зультате сорвать все его заседание, либо немедленно
уехать. Шпан некоторое время колебался, но затем
сказал, что мне будет лучше уехать. Я вернулся в
Берлин.
Во время второго моего пребывания в Австрии в
1932 году меня пригласили выступить с докладами
в университетах Вены и Граца. Вечер с докладом в
Вене прошел без особых неожиданностей. Совсем
иначе дело обстояло в Граце. Здесь уже в то время
было много студентов, симпатизировавших нацио-
нал-социализму. Они обратились в Мюнхен к руко-
водству Национал-социалистического союза студен-
тов с запросом, как им вести себя по отношению ко
мне. Им скомандовали сорвать мои выступления.
Днем перед моим вечерним докладом прошел
слух, что вечером что-то затевается. Ректор пригла-
сил меня к себе и высказал свои опасения. Он ска-
зал, что был бы весьма огорчен, если бы аудитории
университета были использованы для скандальных
выходок. Я заверил его, что не подам к этому ни ма-
лейшего повода.
И в самом деле я не дал ни малейшего повода для
скандала, читая свой доклад. Чтобы и после доклада
исключить возможность эксцессов, я предложил
325
председателю ограничиться только вопросами ко
мне с мест, а выступлений не допускать. Поначалу
все шло хорошо. Было несколько попыток перебить
меня, но я справился с ними. Затем вопрос задал
приверженец Людендорфа, он хотел знать, какова
моя позиция по вопросу о Южном Тироле. Незадол-
го до этого Гитлер, чтобы обеспечить дружбу с Мус-
солини, заявил о своей готовности отказаться от
Южного Тироля в пользу Италии. Едва прозвучали
слова «Южный Тироль», как в зале поднялся неве-
роятный шум. Национал-социалистические студен-
ты, которых до сих пор лишь с большим трудом уда-
валось удерживать от выполнения приказа, получен-
ного из Мюнхена, теперь сочли, что настал момент
выступить открыто. Они набросились на присутст-
вующих в аудитории членов Союза «Танненберг»,
принялись избивать их, а также напали на других
слушателей. Я стоял за кафедрой, а перед ней со-
брался целый отряд национал-социалистов, грозив-
ший мне кулаками и табуретками.
Позади лекторской кафедры была маленькая уз-
кая дверь. Один из организаторов вечера увел меня
через нее, таким образом удалив с поля битвы. Гит-
лер довел своих приверженцев до такой степени фа-
натизма, что даже студенты из Австрии приходили в
возмущение, когда кто-то осуждал национальную
измену Гитлера, отдавшего Южный Тироль.
Присутствие Крукенберга в Гаминге навело меня
на размышления. Вскоре после этого у меня появил-
ся повод вспомнить о Крукенберге в другой связи —
в Берлине. Один редактор, который сблизился со
мною в те дни, когда был безработным, принес мне
интересное известие. Крукенберг сделал ему пред-
ложение поработать организатором объединения, в
которое должны были войти все националистически
настроенные немецкие писатели. И снова за Кру-
кенбергом как инициатором стояли союзы работо-
326
дателей и Имперский союз немецкой индустрии. Ав-
торам, которые станут членами объединения, долж-
ны были гарантироваться высокие тиражи и тем
самым большие гонорары. Ожидалось, что они в
своих произведениях ненавязчиво будут пропаган-
дировать умонастроения, благоприятные для обеспе-
чения приоритетного развития тяжелой индустрии в
Германии. Я читал письма от Кольбенхойера и Ганса
Гримма, в которых они отвечали согласием; вооду-
шевились также Ханс Блунк и многие другие. При-
нял предложение даже Освальд Шпенглер. В отеле
«Эспланада» было устроено собрание, на которое
явились многие писатели. Их выступления своди-
лись к тому, что нужно как можно быстрее внедрить
в народную среду их произведения — и как можно
большими тиражами. Они вели себя так, будто речь
шла исключительно о народном благе, а вовсе не о
них самих и не об их финансовых делах. Ни один из
них не был готов признать, что здесь налицо было
единственное намерение — скупить всю национали-
стически настроенную интеллигенцию.
Однако проект так и не был реализован. Успехи
Гитлера убедили руководителей тяжелой промыш-
ленности, что уже нет нужды тратить деньги на под-
куп писателей.
13
Выборы в Прусский ландтаг, состоявшиеся 24 апре-
ля 1932 года, принесли национал-социалистам много
мандатов. Позиции партий Веймарской коалиции, ко-
торая до сих пор правила в Пруссии, заметно ослабели;
их можно было упрочить только уловками процедур-
ного характера. Существовал традиционный порядок,
согласно которому самая сильная фракция парламента
определяет кандидатуру президента. Президент пар-
ламента в свою очередь принадлежит к коллегии из
327
трех человек, которая представляет собой подлинное
руководство Прусского государства. Этот триумвират
составляли президент Государственного совета — им
был доктор Аденауэр, президент парламента, обербур-
гомистр Лейнерт, и премьер-министр Пруссии Браун.
Премьер-министр Пруссии и президент парламента
Пруссии были социал-демократами. Аденауэр был
центристом. Если бы национал-социалисты получили
контроль над президиумом парламента, они бы ввели
своего человека в этот триумвират по установленному
правилу, но против этого единым фронтом выступили
и социал-демократы, и центристы.
Прусский премьер-министр Браун придерживал-
ся сентиментального представления, согласно кото-
рому он сам и его партия обладают настолько боль-
шими заслугами перед прусским народом, что впра-
ве рассчитывать на его благодарность. Поэтому он
счел результаты выборов в Пруссии проявлением
черной неблагодарности прусского народа. Это ос-
корбило его до глубины души; он решил отойти от
политических дел. Правда, его партия не разрешила
ему освободить свой пост, но и он не желал больше
ничего делать на этом посту. Он отправился к своей
больной жене, которая жила в Асконе у Лаго Маж-
жиоре, где у них был маленький домик. Он в душе
был убежден, что дело республики проиграно. Буду-
чи фаталистом, он полагал, что дальнейшая борьба
бессмысленна.
Браун, вероятно, был лучшим политическим умом
социал-демократии. Он отличался энергией и весьма
реалистичным взглядом на вещи. Тем более стран-
ным было то, что он питал какие-то иллюзии относи-
тельно результатов выборов в Пруссии. Уже давно
не было никаких сомнений по поводу того, куда все
идет в Империи. 1932 год был годом выборов. Как
однажды выразилась «Дойче Алльгемайне Цайтунг»,
Веймарская республика и ее Конституция должны
328
быть ниспровергнуты путем выборов. Кроме депута-
тов в Прусский ландтаг выбирали рейхспрезидента.
На пост рейхспрезидента на выборах 13 марта
1932 года правые снова выставили кандидатуру
Гинденбурга; «Стальной шлем» — Дюстерберга,
центристские буржуазные партии — центристского
кандидата доктора Маркса, коммунисты — Тельма-
на, национал-социалисты — Гитлера. Первый тур не
дал окончательного результата: ни один из кандида-
тов не набрал абсолютного большинства голосов.
Второй тур назначили на 11 апреля 1932 года. Теперь
вопрос стоял так: победит Гинденбург или победит
Гитлер? Буржуазные центристские партии и соци-
ал-демократия решили отдать свои голоса Гинден-
бургу. Таким образом социал-демократы обнаружи-
ли, что вынуждены теперь маршировать строем
вслед за бывшим генерал-фельдмаршалом. Комму-
нисты не рассматривали описанную альтернативу;
они твердо держались за своего кандидата Тельмана.
Единым фронтом, который оформился таким спосо-
бом, чтобы выступить в поддержку Гинденбурга, ко-
мандовал рейхсканцлер Брюнинг. Он неутомимо бил в
барабаны и разворачивал агитацию за «старого хозяи-
на». Шумиха, поднятая национал-социалистами, была
просто чудовищной. Однако к тому, чтобы выбрать их,
немецкий народ был еще не готов. Победил Гинден-
бург. Национал-социалисты потерпели поражение и с
разочарованием взирали на опустевшие кассы.
Но рейхспрезидент сделал из своей победы со-
всем не те выводы, которых от него ожидали. Он по-
лагал, что проявит политическую хитрость, если те-
перь даст шанс правым. По его мнению, пришло
время Немецкой национальной партии. При этом
он, вероятно, рассчитывал, что реакционная полити-
ка этой партии позволит ей забрать ветер из пару-
сов национал-социалистов и Гитлеру ничего не оста-
нется, кроме как безвозмездно выступать на вторых
329
ролях при немецких националистах, оказывая им
услуги. Немецкие националисты должны были вы-
полнить то, что ставил своей целью Гитлер.
Так и вышло, что Гинденбург в один прекрасный
день бесцеремонно обошелся с Брюнингом, устроив
его отставку. Грубо и по-солдафонски он распро-
щался с человеком, который буквально пожертвовал
собой ради него.
На место Брюнинга пришел фон Папен. Господин
фон Папен был любимцем Гинденбурга. Во время
Первой мировой войны Папен, будучи дипломатом в
США, оставил свою папку в поезде. В папке находи-
лись дипломатические письма, которые доказывали,
что Германия тогда намеревалась настроить Мекси-
ку против Соединенных Штатов. Дипломатическая
карьера господина фон Папена была на этом закон-
чена. Он был отправлен офицером кавалерии в Па-
лестину и не снискал там особенных лавров. В Саар-
ской области у него были большие деловые интере-
сы в сфере производства фарфора.
Прошло не так много времени, как Папен рас-
крыл свои карты. Свою подлинную задачу он видел
в том, чтобы без остатка разрушить ослабленные по-
зиции партий веймарской коалиции в Пруссии;
Пруссия не должна была тормозить его «националь-
ную имперскую политику», которая защищала ис-
ключительно интересы тяжелой индустрии и юнке-
ров и стремилась лишить силы рабочий класс.
20 июля 1932 года он распорядился изгнать из Ми-
нистерства внутренних дел Северинга и установить
прямое имперское управление Пруссией. Он утвер-
ждал, что правительство Пруссии имело тайные сно-
шения с коммунистами. Управлять Пруссией был
назначен рейхскомиссар — некий господин Брахт.
Хотя социал-демократия на протяжении многих
лет удерживала под своим контролем ведущие по-
сты в полиции, против откровенного нарушения
330
Конституции, равносильного государственному пере-
вороту, не было предпринято ничего. Полиция не
встала на защиту Пруссии; никто не призвал к все-
общей забастовке. Так, руганью и позором закончи-
лось правление партий веймарской коалиции в
Пруссии.
Прусское правительство подало в Имперский суд
жалобу на имперское правительство, обвиняя его в ор-
ганизации государственного переворота в Пруссии.
Политический вопрос о власти превратили в правовой
вопрос. Судьи Имперского суда оказались перед необ-
ходимостью решать трудную задачу; они прекрасно
сознавали, что их юридическое суждение ничего не бу-
дет значить против уже совершенного властями дея-
ния. Они признали соответствующим праву содеянное
Папеном в Пруссии и всего лишь продемонстрировали
стремление удержать имперское правительство от
дальнейших нарушений Конституции.
Национал-социалисты вовсе не собирались позво-
лять Папену забирать ветер из их парусов. Они от-
казались поддерживать Папена; больше того, они
бросили ему откровенный вызов. Когда забастовали
водители трамваев в Берлине, Гитлер не запретил
национал-социалистам участвовать в этой стачке.
Это было редкостное зрелище: коммунистов и на-
ционал-социалистов — вместе с членами «Стального
шлема», шедшими за Папеном, — поносили как ре-
акционеров. Забастовка дала Папену урок: он не
удержит власть, если не будет поддержан массами,
голосующими за национал-социалистов.
К тому же Папен пошел на уступку Гитлеру в од-
ном позорном деле. В местечке Потемпа в Верхней
Силезии несколько штурмовиков из СА зверски
убили нескольких рабочих-коммунистов. Они с ору-
жием в руках ворвались в их квартиру и ногами на-
смерть забили ее безоружных обитателей. Гитлер
послал naneiry дерзкую телеграмму, в которой выра-
331
жал презрение к суду и угрожал Папену, предосте-
регая его от приведения в исполнение смертного
приговора. Папен настолько мало заботился о сохра-
нении авторитета государства, что капитулировал
перед Гитлером и помиловал зверей-убийц.
Все это мало помогло Папену: в ноябре нацио-
нал-социалисты свергли его. Его преемником стал
генерал Шляйхер — Гитлеру предстояло еще немно-
го потерпеть.
14
Чем больше возрастала мощь национал-социали-
стов, тем неотвратимее политики, ратующие за ори-
ентацию на Восток, оттеснялись в сторону Комму-
нистической партии, оказываясь все ближе и ближе
к ней. Сама политическая ситуация диктовала необ-
ходимость установления контакта «Сопротивления»
с Коммунистической партией. Связь эту обеспечил
тот самый капитан Беппо Рёмер, который, придя к
нам из добровольческого корпуса «Оберланд», стал
затем членом Коммунистической партии. Он посе-
щал меня, и мы обсуждали, каким образом можно
реагировать на определенные политические процес-
сы, заняв соответствующую позицию. Мы услови-
лись, что встречи наши будут происходить в пивной.
Вместе с Рёмером пришли два коммунистических
функционера, которые представились как Конрад и
Людвиг. Партия начала переходить на нелегальное
положение; ее ведущим функционерам было пред-
писано представляться только по именам. Полагали,
что это затруднит работу полиции, которая высле-
живала активных коммунистов.
Конрад и Людвиг читали мои произведения со
всем тщанием и основательностью. Как выяснилось
во время обмена мнениями, они жирно подчеркива-
332
ли многие места в статьях «Сопротивления» — так
они обозначали то, что не понравилось их цензор-
скому оку. Их критика нередко сводилась к мелоч-
ным придиркам; мне с большим трудом удавалось
убеждать их в том, что буржуазного читателя нельзя
потчевать тем же идеологическим блюдом, что и
убежденных коммунистов.
Мой сотрудник Карл Трёгер больше всего на све-
те хотел установить более тесные организационные
связи с Коммунистической партией Германии. Ему
удалось свести личное знакомство с Киппенберге-
ром, который являлся в ту пору доверенным челове-
ком Коминтерна и, как таковой, был окутан покро-
вом тайны, постоянно имея загадочно-сумрачный
вид. Центральный комитет коммунистов был заинте-
ресован в буржуазных интеллектуалах, которые
объединились в мое движение сопротивления, и
благосклонно смотрел на попытки сближения. Позд-
ней осенью 1932 года в Берлине было организована
более серьезная встреча неподалеку от вокзала Ан-
гальт; я должен был там сделать краткий доклад о
позиции движения сопротивления. На встречу при-
были несколько высших коммунистических функ-
ционеров. Все констатировали, что наши взгляды на
внешнюю политику очень близки и даже в социаль-
ных вопросах есть некоторые точки соприкоснове-
ния. Формулировка «Сопротивления» «Мы — не
коммунисты, но мы, если того потребуют жизнен-
ные интересы нации, способны на коммунизм» была
тем мостом, который без труда позволил наладить
совместную работу.
Во время обсуждения пришло известие, что поли-
ция пронюхала про собрание и намерена арестовать
его членов. Сразу же после этого конференция была
закрыта; но обсуждение поднятых на ней вопросов
продолжилось в одном из кафе. До каких-либо прак-
тических результатов, однако, дело не дошло; при-
333
ход Гитлера к власти положил конец всем планам
подобного рода.
В феврале 1933 года я узнал через прусского мини-
стра внутренних дел господина фон Бисмарка, что за-
планировано создание концентрационных лагерей и
намечены решительные меры против всего, предпри-
нимаемого коммунистами. Я сообщил об этом руково-
дителю Издательства имени Маркса и Энгельса, Яге-
ру, который сразу же после этого принял решение
перевести все активы и фонды издательства в Прагу,
а затем и эмигрировал сам. Эмигрировав, он покинул
ряды коммунистической партии. Он переселился в
Лондон.
15
Во время заседания членов движения сопротивле-
ния в Лейхтенбурге я с профессором Фридрихом
Ленцем обсудил план о создании рабочей группы
исследователей для изучения русского планового хо-
зяйства. Ленц, которого всячески подвигали к этому
сотрудники советского посольства в Берлине, взял
дело в свои руки и в лице Арвида фон Харнака на-
шел организатора, занявшегося практическим осу-
ществлением плана. Ряд сотрудников новообразо-
ванного Арплана' были приглашены совершить по-
ездку в СССР продолжительностью в несколько
недель, чтобы там познакомиться с плановым хозяй-
ством. Я присоединился к группе, которая намерева-
лась отправиться в поездку. Профессор Ленц, Арвид
фон Харнак, политэконом из Гейдельберга профес-
сор Ледерер, доктор Адольф Грабовский; профессор
Келен из Высшей технической школы Берли-
на-Шарлоттенбурга, венгр по национальности; про-
1 Сокращение от немецкого «Рабочая группа по изучению
планового хозяйства» (прим, перев.).
334
фессор Поллак из Высшей технической школы Рот-
тердама; директор Роттердамского порта Плате;
один профессор из Амстердамского университета;
профессор Аулер, политэконом в Гисене; Гуревич,
представитель «Дженерал Электрик США» в Евро-
пе, обосновавшийся в Цюрихе; некий господин
Хофманнсталь из Вены и прочие составили мне ком-
панию.
Из Штеттина на судне «Юшар» мы отплыли в Ле-
нинград. Унылый ландшафт финского побережья
произвел на меня сильное впечатление. В Ленингра-
де мы осмотрели несколько промышленных пред-
приятий и побывали в Петропавловской крепости.
Более всего нам понравился Эрмитаж. Там я позна-
комился с руководителем музея, доктором Вальдхау-
эром, который раньше был преподавателем грече-
ского языка в одной из гимназий Ленинграда. Он
показал доктору Грабовскому и мне сокровища, ко-
торые редко извлекаются из кладовой. Это были
восхитительные золотые и серебряные украшения и
резьба по кварцу времен древних скифов. Вальдхау-
эр стойко переносил скудость тех условий, в кото-
рых ему приходилось жить в то время; страстная
любовь к драгоценным экспонатам, которые он бе-
режно хранил, делала его совершенно невосприим-
чивым к лишениям и неустроенности повседневной
жизни. В замке Петергоф я присоединился к экс-
курсии, проводившейся для рабочих, и с интересом
слушал пояснения, которые должны были раскрыть
рабочим социологический фон выставленных на
обозрение предметов. Ночным поездом мы выехали
в Москву. Многочисленные экскурсии, предусмот-
ренные программой нашего пребывания, были че-
ресчур обильны и изнурительны. Почти ежедневно
мы приглашались к какому-нибудь народному ко-
миссару, который предлагал нам обширный стати-
стический материал и комментировал его. Экономи-
335
ческая жизнь в городе еще не была налажена. Мага-
зины были пусты, метро еще только строилось,
обеспечение населения продуктами питания осу-
ществлялось с большими трудностями, общий уро-
вень жизни был бедным; по улицам ездило очень
мало машин. Я посетил Кремль, мавзолей Ленина,
народный парк, оперный театр, несколько выставок,
стоя на Красной площади, часто любовался удиви-
тельным храмом Василия Блаженного или просто гу-
лял по Москве. Один из вечеров я провел у Радека.
С ним мы имели развернутую политическую беседу.
Радек был хорошим пророком. Он предвидел победу
Гитлера и полагал, что миролюбивый Советский
Союз вынужденно подпишет договор и с гитлеров-
ской Германией. Разумеется, Гитлера и нацистов во-
обще он считал слишком глупыми в политике, чтобы
они смогли хорошо взвесить те шансы, которые мог-
ло бы дать немецко-русское сотрудничество. Радек
внимательно следил за всей немецкой литературой,
в том числе и за литературой, которую издавали
правые. Так, например, он хорошо знал произведе-
ния Отто Штрассера и вообще разбирался во всех
политических течениях, существующих в Германии.
Несколько часов я провел и в немецком посоль-
стве в Москве. Германский посол, господин
фон Дирксен, в тот момент отсутствовал; его заме-
щал господин фон Твардовский. Мы долго беседова-
ли с журналистом Артуром В. Юстом, представите-
лем «Франкфуртер цайтунг» и «Кёльнишен цай-
тунг» в Москве — его, как и меня, пригласили в
посольство. Юст всегда приятно выделялся своими
дружественными Советскому Союзу статьями. Сей-
час он поразил меня некоторыми критическими вы-
сказываниями о Советском Союзе; большой пово-
рот, который наметился в Германии, возможно, уже
оказал на него и на его суждения некоторое влия-
ние. Германским посольством он тоже был недово-
336
лен. Он сказал, что посольство живет как на остро-
ве. Даже все то, что необходимо для обеспечения
его повседневной деятельности, завозится из Герма-
нии самолетом. Никаких связей с людьми на местах
в России немецкое посольство не заводит и не под-
держивает. При таких обстоятельствах совершенно
невозможно, чтобы немецкое посольство могло
иметь правильное суждение о русских условиях.
Еще во время пребывания в Москве я заболел па-
ратифом. Не обращаясь к врачам, я пытался спра-
виться с болезнью сам, намереваясь полностью иг-
норировать ее. Не раз мне удавалось это благодаря
правильно выбранной диете. Единственное, на что я
решился — не ехать в Ростов, но поехать в Киев.
Я отправился в это путешествие в одиночку. При
этом мне довелось пережить довольно милую исто-
рию. В купе, где было мое место, ехал еще только
один пассажир — черкес. Ближе к вечеру пришел
проводник, чтобы постелить постели. Он принес бе-
лье для черкеса и предложил белье также и мне.
Я забыл поменять в Москве немецкие деньги на руб-
ли. Покупательная способность рубля составляла
едва ли пятьдесят пфеннигов, официальный курс,
напротив, составлял две марки десять пфеннигов за
рубль. В Москве нам сказали, где можно дешево ку-
пить рубли; конечно, это было незаконно, но на это
закрыли бы глаза. На черном рынке можно было ку-
пить рубль за пятьдесят-восемьдесят пфеннигов.
Я спросил, сколько стоит белье. За него попроси-
ли десять рублей. Тогда я осведомился, по какому
курсу проводник возьмет немецкие деньги. Это
было сделано только ради того, чтобы произвести
пересчет по официальному курсу. Я бы заплатил в
таком случае за постельное белье приблизительно
двадцать пять марок, что мне показалось слишком
дорого. Поэтому я сказал, что еще подумаю над его
предложением; пусть он зайдет позднее. Следом за
22 Эрнст Никит
337
проводником из купе вышел и черкес. Вскоре после
того проводник вернулся и застелил мою полку све-
жим бельем. Я не противился этому и достал бумаж-
ник, чтобы расплатиться. Он отказался взять деньги
и сказал, что вопрос уже улажен. Несмотря на мои
просьбы, дальнейших комментариев не последовало.
Позднее пришел черкес. Я предположил, что он
взял эту игру в свои руки, поэтому спросил, не
обошлось ли здесь без его вмешательства. Из его от-
вета я понял, что не обошлось. Я сказал, что ввел его
в расходы. Такого я допустить не Moiy, а потому
предлагаю разрешить мне компенсировать потра-
ченные им деньги. Тут мне пришлось туго. Передо
мной было разыграно целое драматическое пред-
ставление — с театральными жестами, поклонами,
сверканием глаз и угрожающими гримасами. Он
воскликнул: «Вы что, хотите нанести мне смертель-
ное оскорбление!?». Ведь я, по его словам, являюсь
гостем его дорогой Родины, Советского Союза, и
высшей честью для него является оказать уважение
такому гостю; ему пришлось бы мстить мне — в том
случае, если бы я отказался принять от него столь
незначительную услугу, которую он оказал. Делать
было нечего. У меня в чемодане были две плитки
шоколада: я достал их, чтобы подарить ему. Он наот-
рез отказался.
Хотя я и не обладаю ни малейшим актерским та-
лантом, я все же попытался, в подражание ему, тоже
что-то пробормотать про смертельное оскорбление
и сделать пару-другую устрашающих жестов. Но,
поскольку практики у меня не было никакой, я от-
нюдь не достиг того успеха, на который рассчиты-
вал. Он превзошел меня, уверяя, что предложение
ему шоколада есть попытка дискредитировать его
услугу, оказанную мне. Теперь уже мне пришлось
приносить извинения за то, что мне пришла в голову
плохая идея — таким-то образом взять реванш за
338
его услугу. После бесконечных переговоров мы с
трудом пришли к такому решению: он все же возь-
мет от меня одну плитку шоколада.
В Киеве я встретил в отеле обоих голландцев из
Роттердама; с ними я странствовал по катакомбам и
наслаждался восхитительным видом с высокого бе-
рега Днепра. Паратиф порядочно досаждал мне;
скверно было, что постоянно держалась высокая
температура. Поэтому я хотел сразу же из Киева по-
ехать в Берлин, не заезжая в Одессу, как собирался.
От польской границы до Варшавы я взял билет в
спальный вагон; в Варшаве мы — а меня сопровож-
дали голландцы — сделали краткую остановку.
В поезде на Берлин мы втроем сели в купе второ-
го класса. Вдруг дверь распахнулась, и в это купе
вторглись четверо хорошо одетых и весьма раздра-
женных мужчин. Они потребовали от меня подви-
нуть багаж, чтобы они могли разместить свой. Я ос-
тался спокойно сидеть на месте и сказал, что они
вполне способны управиться собственными силами.
Напротив меня угловое место занимал профессор
Поллак. Он был более любезен, чем я, и встал, чтобы
отодвинуть в сторону свой чемодан. Он не дотянул-
ся до него, потому что мужчины несколько раз толк-
нули его. Все это было в высшей степени странно.
Потом вдруг пришельцы заявили, что в нашем купе
они не останутся, и исчезли столь же стремительно,
сколь и появились. «Все это очень необычно, — за-
метил я. — Здесь что-то неладно». Я обратился к сво-
ему визави: «Почему эти типы толкали вас?». Он за-
думался на миг, а потом стал проверять карманы и
вскочил: его бумажник пропал. В нашем купе орудо-
вала шайка карманников, и Поллак стал ее жертвой.
В бумажнике у Поллака были не только его голланд-
ские деньги, но и документы. Он побежал к маши-
нисту, чтобы заявить о произошедшем, но мужчины
уже исчезли бесследно. Профессору Поллаку оста-
339
лось утешаться только тем, что теперь у него есть
бесценный опыт, позволяющий уберечься от кар-
манников в будущем.
После возвращения из Москвы я опубликовал в
своем журнале «Сопротивление» отчет о поездке;
он был написал по свежим следам событий, впе-
чатления еще не утратили свежести, а потому от-
чет был отчасти моей исповедью. В нем много ска-
зано не только о том времени, но и обо мне самом.
Поэтому я считаю нужным привести здесь вы-
держки из него.
«...Можно путешествовать по улицам русских го-
родов и ни разу не наткнуться на какие-нибудь спе-
циальные сооружения или мероприятия, посредст-
вом которых Россия хотела бы и могла бы оказать
подкупающее впечатление на своих гостей. Люди
одеты плохо: создается впечатление, будто по ули-
цам ходят только пролетарии и пролетарки, кото-
рые в рабочей одежде направляются к себе на фаб-
рики или возвращаются с них домой. Мужчины —
в шапках, женщины и девушки — в платках; шля-
па — верный признак, по которому можно опреде-
лить иностранца. Обувь достойна сожаления и со-
страдания. Магазины почти пусты: там, где до вой-
ны громоздились штабеля всевозможных лакомств
с Запада и Востока, теперь стоят только немного-
численные консервные банки, лежат несколько
пучков морковки, кучки огурцов и картофеля.
В витринах разложены вещи самые жалкие и са-
мые бесполезные: несколько флакончиков с пар-
фюмерией, старая мандолина, нарядный красный
платок; композицию из жалкого хлама завершают
бюсты Ленина или Сталина, расположенные в цен-
тре. Магазины на Невском проспекте или перед
Кремлем, которые когда-то считались своего рода
достопримечательностью всемирного значения, вы-
глядят как самые жалкие лавки старьевщиков в глу-
340
хом пригороде. Вероятно, так вообще выглядят
ныне такие города, как Ленинград и Москва: они
сегодня целиком и полностью обрели тот серый,
мрачный, нищий вид, который раньше был только у
их пролетарских кварталов. Блеск старых аристо-
кратических дворцов утрачен: из высоких окон
смотрят угрюмые лица бедноты. Бесчисленное мно-
жество людей набито в те покои, в которых некогда
владетельные господа вели вольное существование,
властвуя над пространством. Эта Россия — ив са-
мом деле пролетарская, что подтверждает присталь-
ный взгляд на нее. Она не хочет обманывать, соору-
жая потемкинские деревни, да и не существует еще
фантазии настолько смелой, чтобы она могла выду-
мать такие деревни, какие приходится видеть на-
яву. Россия ничем не пытается приукрасить своего
безотрадного, полного лишений повседневного су-
ществования. Ничто не мешает иноземцам видеть
эту Россию такой, какова она есть; и если возник-
нет желание на свой страх и риск совершать такие
поездки, сулящие множество открытий, то к тому
нет никаких помех.
Россия хочет быть рабочим государством и
реально является таковым. И мужчины, и женщины
должны трудиться, чтобы иметь гражданские пра-
ва — да и вообще право на жизнь. Если ты не рабо-
чий, то у тебя нет перспектив вступить в коопера-
тив, чтобы — пусть и в ограниченной мере — иметь
доступ к товарам и покупать их по карточкам по
фиксированным низким ценам. Чтобы быть пред-
ставителем господствующего слоя общества, в
феодальной стране надо было иметь землю, а в бур-
жуазной — владеть капиталом; здесь надо иметь ра-
бочее место, чтобы обрести социальную и полити-
ческую значимость.
То, что новая Россия возникла как рабочее го-
сударство, объясняется исторически: когда в
341
1917 году и в последующие годы иноземные капита-
листические грабители и эксплуататоры попыта-
лись разделить Россию и превратить ее в колонию,
в пику им с успехом была использована марксист-
ская идея. Внешнеполитическую независимость
России отстоял и спас революционный рабочий;
русское дворянство и русская буржуазия были го-
товы предать и продать свободу и целостность сво-
его Отечества, получив взамен сохранение своих
социальных привилегий. Великая политическая за-
слуга революционного рабочего перед Россией дала
ему право думать, что теперь он может создавать ее
заново в соответствии со своим представлением о
том, какой ей быть.
Реальное властвующее положение, которое зани-
мает русский рабочий, зависело от особых истори-
ческих условий. При этом, правда, еще не решено
принципиально, существуют ли глубокие реальные
необходимости, которые заложены в самих вещах и
которые ведут к возникновению эпохи рабочего.
Если такие необходимости действительно существу-
ют и действуют, то рабочее государство Россия есть
нечто большее, чем историческая случайность, тогда
смысл русской революции обретает такие же высо-
ту и ранг, какие имели английская или французская
революция...
Русский коммунистический рабочий верит в
этом смысле в свою всемирную миссию, в то, что
он несет некое послание миру. Он предоставляет
себя как тип человека, который призван завладеть
миром. Все русское существование скроено в рас-
чете на этот тип; оно производит его на свет и вы-
ставляет на передний план, оно подтверждает его
право на существование, оно прославляет и возве-
личивает его, оно дает ему возможность наслаж-
даться самим собой в своей ведущей роли. За каж-
дой демонстрацией своей социальной сущности, за
342
каждым жестом самого рабочего чувствуется с тру-
дом сдерживаемое притязание на то, что рабочий
есть самый прогрессивный вид человека, с которым
связаны все надежды...
Среда, жизненное пространство, в которой рабо-
чий обретает свою форму, свой чекан, — это завод.
Завод охватывает уникальный искусственный
мир — мир, который не имеет связей с органиче-
ским и естественно выросшим в природе. Человек
стоит за верстаком; здесь он выполняет — среди
шума и рокота машин вокруг себя — свою строго
определенную работу, которую можно строго изме-
рить; ритм и темп всей машинерии, действующей
согласованно, подчиняют его живой организм сво-
ему механическому закону. Но ведь эти машины, ко-
торые подчиняют его своему темпу, представляют
собой чудесные произведения человека; глядя на
технику, человек постигает, как должны быть нала-
жены дела у него и как далеко он сможет продви-
нуться, если положится на себя самого и на свой ра-
зум. Каждая функция внутри предприятия — это
триумф человеческого разума и человеческой ра-
циональности. В этом окружении вырабатывается
взгляд на жизнь, побуждающий человека твердо по-
лагаться на человеческий разум и видеть свое при-
звание в том, чтобы быть функционером на пред-
приятии и носителем эффективности в производст-
венном процессе. Кажется, что нет такого темного
места или неясной проблемы, которые нельзя было
бы осветить и прояснить, и нет никаких мировых за-
гадок, которые нельзя было бы разгадать, есть толь-
ко технические проблемы, которые вполне разре-
шимы...
Рабочего, который пребывает на предприятии, гото-
вят к гораздо более высоким достижениям. Он стано-
вится студентом: он изучает химию, физику, техниче-
ские дисциплины. Образование означает шанс стать
343
техническим умельцем еще более высокого уровня.
Государство, профсоюзы, сами предприятия создают и
поддерживают курсы и школы, в которых протекает
образовательный процесс. Общественные науки, ко-
торые сопровождают юного русского с начальной
школы, являют собой отчасти теологию, отчасти набор
положений науки, из которых складывается новое ве-
роучение и учение о спасении; в нем живут естествен-
но, как в Центральной Европе живут в мире христиан-
ских понятий и представлений. Сверх этого имеют
ценность только технические умения и техническая
образованность. Тем, чем в средние века был священ-
ник, в буржуазной Франции — адвокат, в Германии
1848 года — профессор, в современной России являет-
ся техник, инженер...
С давних пор рабочий чувствует угрозу своему
существованию в анархии капиталистического эко-
номического порядка. Как ни планово могут быть
организованы тресты или отдельные предприятия,
капиталистическая экономика в целом все же пред-
ставляет собой нерегулируемый сумбур беспорядоч-
но противоборствующих и взаимодействующих сил.
Именно неограниченная свобода ее функциониро-
вания есть причина ее кризисов, за которые рабо-
чие снова и снова расплачиваются безработицей и
снижением заработной платы. Плановость всей эко-
номики, напротив, старое требование, которое из-
давна выдвигают рабочие; оно представляет собой
существенную составляющую содержания социа-
лизма. Буржуазной идее свободы рабочий противо-
поставляет идею плана. Построение социализма —
это построение плановой экономики. Здесь налицо
тождества, которые напрашиваются само собой и
которые никто не ставит под вопрос: само собой ра-
зумеется, буржуа хотят свободной экономики, и так
же само собой разумеется, что рабочие хотят плано-
мерно организованной и планомерно работающей
344
экономики. Свободная экономика и капитализм —
это одно и то же, и точно так же плановая экономи-
ка и социализм — это одно и то же...
Другие страны интересны красотой своего ланд-
шафта; Россия интересна только своим социальным
телом, которое построено так, что все в нем устрем-
лено к той точке, где сконцентрирован единый дух и
единый ум, к точке, которая переносит себя в искус-
ственное состояние возвышенного, сознательно под-
держиваемого, героически утверждающего себя су-
ществования.
Рабочее государство Россия в фундаменте своем
имеет зияющую трещину: русских крестьян. Само
существование русских крестьян находится в про-
тиворечии с существованием рабочего государства.
Русское рабочее государство видит эту несовме-
стимость и намерено со всей жесткостью и после-
довательностью положить ей конец. Так как есть
только один вариант выбора — либо оно продолжит
свое существование, либо продолжит существо-
вание крестьянство, — оно принимает решение
не в пользу существования крестьян. Крестьянин
не вписывается в рамки рабочего государства,
следовательно, он должен исчезнуть. Крестьянин
должен стать рабочим — вот решение. Технизация
сельского хозяйства — вот средство. Организовать
сельское хозяйство как индустриальное предпри-
ятие: это изменит сознание крестьян. В сельскохо-
зяйственных коллективах крестьянин должен нахо-
диться в том же положении, что и рабочий на своей
фабрике. Русская наглядная статистика1 на своих
картинках уже сняла с крестьянина овчинный тре-
ух и заменила его пролетарской кепкой...
1 То есть изображение статистики в наглядных картинках, ко-
торое было начато в России стараниями Отто Нейрата; впослед-
ствии оно превратилось в так называемую наглядную агитацию
(прим, перев.).
345
Рабочее государс тво знает, что поставлено на кон
в этой игре. Кулак: вот тип крестьянина, который по
сущностным предпосылкам своим находится в не-
примиримом противоречии с рабочим государством.
В сознание народа вколачивается, что именно этот
кулак — враг страны, предатель народа, враг народа.
Стало быть, крестьянин будет сознательно ликвиди-
рован; если ты хочешь сохранить чистую совесть, ты
уже не можешь сохранять желание быть настоящим
крестьянином. У человека-крестьянина возникает
неуверенность; он уже перестает доверять той ми-
ровоззренческой картине, которую доныне он, сооб-
разно природе, считал своей и которой руководство-
вался в жизни. Он открывается таким образом для
восприятия иной мировоззренческой картины, кото-
рой отныне следует руководствоваться и которая
ежедневно доводится до него в устном и печатном
слове, через громкоговоритель и микрофон, для ми-
ровоззренческой картины, подобающей советскому
гражданину, который является рабочим и желает
быть рабочим. Город насилует деревню, техника по-
коряет природу. Рабочее государство формирует
людей по своим надобностям; оно переделывает це-
лый народ. Дух техники и индустриализма подчиня-
ет себе сто сорок миллионов крестьян и делает их
товарищами рабочих, которые уже включились на
городских фабриках в темп работы конвейера. Рабо-
та с органическим материалом ставится на одну дос-
ку с работой, использующей неорганический мате-
риал, неживую материю. На фабрике можно вклю-
чить электрический свет, пустить электрический
ток, если знаешь, где какой рубильник; солнце, на-
против, светит, когда захочет; нет такой кнопки, на
которую можно было бы нажать, чтобы включить
его; это — реальное различие, от которого нельзя от-
делаться, сказав несколько фраз в дискуссии, но
именно на это различие уже никто не обращает вни-
346
мания. Крестьянин должен потерять себя, опьянив-
шись технизацией, и, сделавшись рабочим, прийти к
новому самосознанию...
Рабочий верит в себя, в свою способность к твор-
честву и в созидательную силу. Сознание того, что
он — элемент социалистической надстройки, прида-
ет ему душевную силу и гордость. Его революцион-
ное прошлое, его тип, его миссия становятся содер-
жанием нового мифа: красные уголки — это домо-
вые церкви-капеллы уверовавших в новый миф.
Портреты героев революции, революционная лите-
ратура, цифры роста производства в России, табли-
цы, отражающие численность коллектива завода,
экипажа корабля, коллектива колхоза, — все это
иконы, священные надписи, благочестивые знаки
этих современных мест духовного воспитания. Но-
вый миф сохраняет свою обязывающую силу, хотя
он и сохраняется теперь в ясном свете бодрствую-
щего сознания. Вершиной его является то почита-
ние, которое оказывается трупу Ленина. Мавзолей
перед Кремлем, рядом с фантастическим храмом
времен Ивана Грозного, действует эффективно и за-
хватывающе. Тысячи людей ежедневно проходят
мимо мумии, которая лежит в стеклянном саркофа-
ге в свете прожекторов. Здесь нет мистической
тьмы, повергающей в трепет и превращающей бес-
смертное в нечто неощугимое, неосязаемое. Воз-
можно, наивное сердце и содрогнется, но берет свое
и холодное, беспристрастное, научное любопытство.
Ситуация ни в коем разе не принуждает к тому, что-
бы оказывать уважение мумии социального чудо-
творца и спасителя; свет настолько ярок и резок, что
почти унижает его, низводя до восковой фигуры из
паноптикума. Миф доходит здесь лишь до той гра-
ницы, за которой начинается нечто необыкновен-
ное, созданное средствами науки. Но, несмотря на
это, воля к вере настолько сильна, что ее не может
347
поколебать и умалить даже такая трезвая атмосфера
просветительской повседневности. Миф процветает
и в ярком освещении мощных ламп, которому он
подвержен в фабричных цехах. Один русский ком-
мунист воскликнул: „Нам, русским, легче, чем ос-
тальным народам! Если мы, занимаясь чем-либо, не
знаем, что делать дальше, мы открываем том нашего
Ленина; здесь мы всегда находим надежный ответ".
... Уже сейчас есть что-то военное в том, как рабочие
организуют свою ежедневную работу. Каждое пред-
приятие — воинская часть; покинуть свое рабочее ме-
сто — все равно что дезертировать. Дух, который ца-
рит на предприятии, — это воинский дух. Сегодня ору-
жие — это пока верстак, завтра, возможно, придется
взяться и за винтовку. Рабочему достаточно сделать
только шаг, чтобы стать бойцом Красной армии. Нет
ничего легче, чем превратить эти трудовые армии в ре-
волюционные войска, которые отныне будуг отдавать
не только свою рабочую силу, но и жизнь. Городскую
форму существования этого народа можно за ночь
превратить в форму существования в полевых лагерях;
из прилежно трудящегося рабочего государства за
день может возникнуть прилежно владеющее оружи-
ем государство воинов. Никто не разгадает русской за-
гадки; сегодняшняя форма ее проявления — далеко не
окончательная, и еще долго не будет таковой. Россия
будет оставаться элементом преобразования мира; она
будет закрепляться в тех формах бытия, в каких будет
дольше всего потрясать мир и преобразовывать его,
разлагая изнутри.»
16
Политическое положение в Германии обостри-
лось до крайности. Гитлер стоял у ворот, приходи-
лось собирать все силы, чтобы дать ему последний
348
бой и в последнюю минуту отбросить. В начале ок-
тября 1932 года издательство «Сопротивление» ста-
ло издавать еженедельную газету «Выбор». Все-таки
у журнала «Сопротивление» было ограниченное ко-
личество читателей; я предпринял попытку воздей-
ствовать на более широкие слои. Основание газеты
«Выбор» было отчаянно смелой затеей. Судьба еже-
недельника зависит от того, найдет ли он достаточ-
ный сбыт, чтобы окупаться. Первый номер был еще
слишком претенциозным; публикации в нем годи-
лись скорее для журнала, чем для газеты. Только по-
сле некоторых экспериментов газета нашла тон,
пригодный для того, чтобы привлечь к себе внима-
ние масс. Редактором я поставил старого знакомого,
который раньше уже работал в такой должности.
И здесь тоже в руководстве мне помогал А. Пауль
Вебер. Именно ему принадлежит пророческий рису-
нок, на котором изображен рейхстаг, который пыта-
ется поджечь Папен; этот рисунок появился в но-
ябрьском номере «Выбора». В январе 1933 году поя-
вился еще один провидческий рисунок Вебера —
убийство Шляйхера. На рисунке был изображен
Шляйхер, который в ночной рубахе в спальне стоял
около кровати; на генерала с примкнутым штыком
набрасывался Гитлер, подталкиваемый Папеном. На
стене висел портрет Георга Штрассера. Подпись гла-
сила: «Смерть Валленштейна».
Статьи в «Выборе» были достаточно радикальны-
ми. «Выбор» резко атаковал журнал «Дело» («Тат») и
сгруппировавшихся вокруг него авторов и полити-
ков. «Дело» на протяжении последних полутора лет
переживало настоящий взлет; в нем публиковались
статьи об экономике, которые писал Фридрих Цим-
мерман, именовавший себя Фердинандом Фридом и
позднее ставший национал-социалистом; эти статьи
были посвящены критике общественного устройства
и даже носили некоторый социал-реформаторский
349
оттенок — первоначально их приписывали Хьяльма-
ру Шахту. «Дело» пользовалось спросом в тех интел-
лектуальных кругах, у которых возникло чувство на-
чавшегося кризиса и которым требовались рецепты
спасения. Статьи в «Деле» выполняли функцию со-
ски, которую совали в рот обеспокоенным буржуаз-
ным интеллектуалам, чтобы их успокоить. Журнал
стал шлюзом, с помощью которого буржуазная ин-
теллигенция препровождалась в воды национал-со-
циализма.
Когда Гитлер 30 января пришел к власти, «Выбор»
напечатал вызывающий рисунок: освобожденный от
оков немецкий обыватель Михель с восторгом гля-
дит вверх; с неба ему падают всякие прекрасные
вещи, которых он вожделел и которыми, как он ве-
рил, его осыплет Гитлер. Следствием было то, что
несколько недель спустя «Выбор» был запрещен.
Было разрешено выпустить последний, завершаю-
щий номер, но затем предписывалось навсегда пре-
кратить издание. У меня возникла прихоть — испы-
тать, на что способен Имперский суд, и я направил
туда жалобу на запрет еженедельника. Жалоба была
отклонена под каким-то надуманным предлогом;
высшие судьи рейха уже сделали свой поворот в
нужном направлении и пристроились в кильватер
Гитлеру, превратившись в его услужливых помощ-
ников.
Втора я часть
УБИЙЦЫ — НАД НАМИ
ГИТЛЕР У ВЛАСТИ
1
После сентябрьских выборов 1930 года числен-
ность фракции Национал-социалистической партии
в рейхстаге резко увеличилась — с девяти до ста
семи депутатов. Это была, как все говорили в ту
пору, политическая «лавина». С этого момента
Брюнинга в политике заботило только одно: как
совладать с таким национал-социалистическим
наводнением. В рейхстаге национал-социалисты по-
зитивной работы не вели и ни с кем не сотрудни-
чали: они изо всех сил пытались дискредитировать
парламентскую систему. Но, несмотря на свою
националистическую риторику, они остерегались
поддерживать предложение коммунистов — со-
рвать план Юнга. Они боялись, что такая позиция
повредила бы перспективе превращения их в
правящую партию. Обнаружив свое бессилие в
парламенте, они однажды устроили Великий ис-
ход — театрально покинули парламент, некоторое
время оставались в стороне от него, но затем вер-
нулись, изголодавшись по депутатским деньгам. На
следующих выборах они достигли дальнейших ус-
пехов. В 1932 году они даже вознамерились сфор-
мировать правительство, но их переиграл Папен.
23 Эряст Никиш
353
Было понятно то огорчение, с которым они глядели
на Папена.
Хотя Папен и не имел возможности провозгла-
сить роспуск парламента на том заседании рейхста-
га, где Геринг не дал ему слова, дни парламента тем
не менее были сочтены. На основании распоряже-
ния рейхспрезидента рейхстаг был распущен по до-
мам. Новые выборы состоялись 6 ноября 1932 года.
Они закончились сюрпризом: национал-социалисты
потеряли два миллиона голосов. Казалось, что пик
их популярности остался позади, что люди начинают
уставать от них и что они больше ничего не ожида-
ют от национал-социалистов.
Гитлер почувствовал, что уже не может терять
времени: он нетерпеливо устремился к власти.
17 ноября 1932 года в рейхстаге нового созыва был
проведен вотум недоверия правительству Папена.
Национал-социалисты голосовали за него вместе с
«веймарскими» партиями и с коммунистами. Так
как национал-социалисты все еще оставались самой
многочисленной фракцией в рейхстаге, по старому
парламентскому обычаю Гинденбург начал перего-
воры с Гитлером, которые должны были прояснить,
в состоянии ли Гитлер сформировать жизнеспособ-
ное правительство. Между Кайзерхофом и рейхс-
канцелярией на протяжении нескольких недель ве-
лась активная переписка. Гитлер притязал на то,
чтобы сформировать правительство с такими же
всеобъемлющими полномочиями, какие получил
Муссолини в Италии. Гинденбург отклонил требова-
ние Гитлера. Руководителем правительства он видел
фигуру, стоящую над партиями, — только она вы-
звала бы его доверие; Гитлеру, как вождю партии,
напротив, пришлось бы добиваться большинства в
парламенте, на которое могло бы опереться его пра-
вительство. Гитлер, который уже не мог обеспечить
себе парламентского большинства, оспаривал мне-
354
ние Гинденбурга: он утверждал, что является не
обычным вождем партии, а за ним стоит весь немец-
кий народ. Гинденбург, исполненный глубокой не-
приязни к «непонятному ефрейтору», преподнес
Гитлеру еще одну горькую пилюлю: он сохранил за
собой право назначать исключительно по собствен-
ному выбору министра иностранных дел и военного
министра. Кончилось дело тем, что эти письменные
переговоры зашли в тупик; Гинденбург не захотел
сделать Гитлера рейхсканцлером.
Возникла необходимость иначе решать вопрос о
правительстве. Рейхспрезидент снова попытался
сформировать его. Человек, который проводил пред-
варительную работу по формированию прави-
тельств в последние годы — генерал Шляйхер, — те-
перь был вынужден открыто взять на себя ответст-
венность за правительство и его дела. Тайные враги
Шляйхера при этом всячески стремились удалить
его из Имперского военного министерства, которое
составляло основу его силы и влияния. 3 декабря
1932 года Шляйхер стал рейхсканцлером. На публич-
ной манифестации во Дворце спорта, посвященной
этому событию, Шляйхер в присутствии рейхспре-
зидента изложил свою программу. Хотя он и старал-
ся представить себя «социальным» генералом и
канцлером, то есть обещал проводить сильную соци-
альную политику, презентация программы получи-
лась скучная. Я присутствовал в зале и вынес оттуда
впечатление, что Шляйхер не способен создавать
нужную атмосферу и, вероятно, ему недостает поли-
тического масштаба, чтобы убедительно проводить
свою линию.
15 января 1933 года в Липпе—Детмольде состоя-
лись выборы в ландтаг. Гитлер привел в действие
всю свою пропагандистскую машину. Он завоевал в
этой маленькой земле голоса, позволившие ему вос-
становить престиж.
355
После этого события к делу подключились тяже-
лая индустрия и юнкера. На протяжении несколь-
ких лет крупные промышленники вкладывали день-
ги в партию национал-социалистов. Они делали это,
потому что хотели с помощью Гитлера снять со сво-
ей шеи профсоюзы и социалистические партии. Так
неужели же сейчас, в самый последний момент, они
могли упустить результаты своих финансовых вли-
ваний? Юнкерство нервничало по другой причине.
Брюнинг расточительно выделил для поддержки
«бедствующего сельского хозяйства» большие им-
перские средства как «помощь восточным террито-
риям». На эти деньги юнкеры должны были оздоро-
вись и модернизировать свои владения. Многие из
восточногерманских помещиков использовали эти
деньги, чтобы роскошествовать, и отправились на
Ривьеру. Мошенничества носили массовый харак-
тер. Генерал Шляйхер собрал материал об этом и
грозил опубликовать его. Гитлер тоже пронюхал об
этих делах и намеревался использовать их против
юнкерства. Тогда юнкеры сочли целесообразным
доверить власть Гитлеру при условии, что он не до-
пустит огласки скандала по поводу помощи восточ-
ным территориям. Гитлер заявил, что готов пойти на
это, после чего Союз сельских хозяев склонил
рейхспрезидента отправить Шляйхера в отставку и
передать власть Гитлеру. Это произошло 30 января
1933 года. Гитлер теперь стал хозяином момента.
Власть была передана Гитлеру только при соблю-
дении предварительных условий, на которые он дол-
жен был согласиться. Он должен был признать Вей-
марскую конституцию, должен был обязаться ува-
жать существующие законы и вообще не покидать
почвы законности. В правительстве, которое он бу-
дет формировать, должны быть представлены толь-
ко несколько национал-социалистов. Большинство
его министров должны представлять немецкие на-
356
ционалисты. Гитлер принял все условия. Он принци-
пиально презирал представителей немецких нацио-
налистов и был убежден, что однажды ему удастся
избавиться от них. Чтобы быть в состоянии сделать
это, он поставил свое условие, на которое согласил-
ся рейхспрезидент. Он хотел иметь полномочия для
того, чтобы распускать рейхстаг и назначать новые
выборы. Он надеялся, что в новом составе рейхстага
у него будет большинство. Важнейшим из его мини-
стров был прежний президент рейхсбанка Шахт.
Свою политическую деятельность Шахт начал как
демократ; по мере того как ход развития событий
стал склоняться вправо, Шахт становился все боль-
шим реакционером. В финансовой политике он
предпринял такие меры, которые позволили Гитлеру
продержаться на первых порах и укрепляться
дальше.
Гитлер тщательно готовился к новым выборам.
Блестящим его спектаклем при этом стал поджог
рейхстага. Кто придумал план поджога, невозможно
установить по сей день. Во всяком случае, реализо-
ван он был руководством Геринга. Из заслуживаю-
щего доверия источника я получил сведения, что
первоначально намерение состояло в том, чтобы
«найти» подложные документы, свидетельствующие
о замысле советов произвести перевороты во всех
столицах. Мне сразу же стало ясно, что пожар был
устроен национал-социалистами. С наглым циниз-
мом национал-социалистические преступники обви-
нили коммунистов в том преступлении, которое со-
вершили сами. Господин фон Бисмарк рассказал
мне несколько дней спустя, что Гинденбург с Оль-
денбургом-Янушау стояли на балконе Дворца рейхс-
президента, когда им сообщили о пожаре в рейхста-
ге. Ольденбург сказал Гинденбургу: «Это — пролог
к мировому пожару, который устроит Гитлер». На
заседании правительственного кабинета, которое
357
было созвано во время пожара в рейхстаге, Гит-
лер — как мне тоже стало известно — взволнованно
переминался с ноги на ногу, положив пальцы правой
руки на верхнюю губу, то и дело повторяя: «Теперь
я получу свой пятьдесят один процент!». Немецкая
буржуазия была достаточно глупа, чтобы поверить в
ложь и клевету Гитлера. 30 января она впала в на-
стоящее опьянение: факельными шествиями и пара-
дами она отмечала час, от которого ожидала нового
национального подъема, но еще больше — уничто-
жения своих неудобных марксистских противников.
Пожар рейхстага испугал ее; Гитлер показался ей
спасителем от коммунизма.
Конечно, большинства в пятьдесят один процент
Гитлер на выборах не получил; он набрал только со-
рок четыре процента голосов. Чтобы обеспечить
страстно желаемое большинство, ему пришлось со-
здавать коалицию с немецкими националистами.
2
В 1918 году еще не было понятно, какой грандиоз-
ный крах потерпела Германия. На самом деле
1918 год означал для Германии конец ее статуса ве-
ликой державы, имеющей всемирное значение.
Симптомом этого стала потеря колоний. Ведущие
империалистические державы невозможно предста-
вить без больших территорий в других частях Зем-
ли, находящихся под их влиянием: оттуда они полу-
чают сырье, оттуда получают дань, там у них источ-
ник, из которого черпается дешевая рабочая сила.
Да, Конституция Веймарской республики была при-
вязана к Конституции Франкфуртского национально-
го собрания 1849 года. Но немецкий народ выбрал
республиканскую форму государства с ее парламент-
ско-демократической системой отнюдь не по свобод-
358
ной воле. Германия была принуждена строить свою
жизнь по тем же политическим принципам, которые
укоренились и стали привычными в Западной Европе.
Таким образом, даже сама государственная форма
Веймарской республики была проявлением той завуа-
лированной зависимости, в которой находился немец-
кий народ после понесенного им поражения.
Эта Конституция, предусматривающая парламен-
таризм и демократию, не имела собственной осно-
вы, которая могла бы придать ей мощь. Вскоре в
стране возобладали те внутренние силы, которые
находились в разнообразных международных свя-
зях с американскими, английскими и французскими
промышленными и финансовыми магнатами. Не-
мецкие промышленники и финансисты были на дру-
жеской ноге со своими западными партнерами. Они
были согласны играть второстепенные роли и полу-
чать прибыль, эффективно организуя немецкую
экономику так, чтобы она приносила пользу и дохо-
ды также и западной экономической элите. Итак,
действуя в Германии и противостоя широким слоям
населения, они всегда могли рассчитывать на под-
держку из-за рубежа, со стороны ведущих индуст-
риальных держав. Шаг за шагом они превращали
парламентско-демократическую систему Веймар-
ской республики в пустую формальность, выхола-
щивая ее содержание. Они подталкивали к установ-
лению диктатуры, которая вначале носила мягкую
форму — при Брюнинге, более жесткую — при Па-
пене и, наконец, предстала при Гитлере в бесстыд-
ном, неприкрытом виде.
Интересы промышленной элиты были близки ин-
тересам армейского руководства. Промышленным и
финансовым магнатам нужна была сильная армия,
чтобы в перспективе получить возможность освобо-
диться от опеки со стороны своих западных конку-
рентов. Таким образом, Веймарская республика
359
была не чем иным, как занавесом, за которым про-
исходили возведение диктатуры крупного капитала
и построение нового вермахта.
Однако истинные властители Веймарской респуб-
лики не могли и думать о том, чтобы восстановить
Империю образца 1914 года. У них не было флота;
они слишком отстали от Англии и Франции, не гово-
ря уже об Америке. Только с учетом этого можно
понять ту особую политическую концепцию, на ко-
торую они возлагали свои надежды. Они сознавали,
насколько велико противоречие между мополисти-
чески-капиталистической системой Запада и совет-
ской плановой экономикой. Они сами неприязненно
относились к советской системе. Они были убежде-
ны в том, что рано или поздно дело дойдет до столк-
новения между капиталистическими державами и
Советским Союзом. В глубине души они еще сохра-
няли былые общенемецкие намерения — превра-
тить Россию в колонию. Но такое предприятие они
бы не смогли провернуть исключительно собствен-
ными силами. Поэтому они считали целесообразным
обострять противоречия между Западом и Востоком,
раздувать ненависть к большевизму, создавать не-
преодолимую пропасть между Западом и Востоком.
Одновременно они предлагали себя Западу в качест-
ве кондотьеров: немецкие ландскнехты должны
были нанести военное поражение Советскому Сою-
зу, и за это, по их расчетам, Германии причиталась
щедрая плата: по окончании победоносной войны
против Советского Союза ее снова должны были
признать уважаемой мировой державой. Позже все
эти представления от своих предшественников вос-
принял Гитлер.
Но как бы не кичился своим оружием гитлеров-
ский рейх, сути дела это изменить не могло: именно
потому что он поставил все свое существование в
зависимость от такой политической концепции, пре-
360
вращение его в действительно самостоятельную ве-
ликую державу было исключено. Он намеревался
использовать благоприятное стечение обстоя-
тельств. Что же, так поступают и великие мировые
державы, используя выгодные для них обстоятельст-
ва. Но помимо этого у них есть в запасе собствен-
ные огромные резервы; существование их самодос-
таточно и весомо само по себе; их жизнь и смерть
не зависят от того или иного благоприятного стече-
ния обстоятельств на мировой арене. Государство,
которое живет только благодаря удачной конъюнк-
туре, существует, так сказать, перебиваясь от случая
к случаю. Оно процветает только при благоприят-
ном стечении обстоятельств. Исчезнет такое стече-
ние — с блеском его будет покончено. Даже когда
Гитлер находился на вершине своей власти, Герма-
ния так и не стала снова подлинной великой держа-
вой. Это был колосс на глиняных ногах, и тот, кто
обладал даром предвидения, заранее знал, что новое
великолепие просуществует недолго.
3
Выборы в рейхстаг состоялись 7 марта 1933 года;
этот день пришелся на воскресенье. Их исход силь-
но увеличил самоуважение национал-социалистиче-
ской организации. СА вообще почувствовали себя
хозяевами — и на улицах, и в государстве. Они по-
лагали, что задача их состоит в том, чтобы запугать
противников Гитлера актами террора. Везде, где
предполагалось существование «врагов государст-
ва», производились домашние обыски; мужчин и
женщин по произволу тащили в казармы СА и там,
как правило, подвергали жестокому обращению. СА
уже считали себя вправе безнаказанно совершать
убийства.
361
Ближе к вечеру 8 марта и я тоже почувствовал, что
подул новый ветер. В мою дверь постучали; за ней стоя-
ли полицейские. Некоторые из них остались сторо-
жить возле дома, некоторые расположились в подъез-
де, на лестничной площадке моего этажа. Еще двое за-
няли позиции в коридоре моей квартиры, а двое пошли
обыскивать ее. Они направились ко мне в кабинет и
принялись за библиотеку. При этом они явно испыты-
вали неловкость. Я уселся в кресло и некоторое время
наблюдал за ними. Затем я с изысканным дружелюби-
ем спросил, что, собственно, им угодно. Это были со-
трудники полиции со стажем, начавшие служить еще в
веймарские времена. Они явно смущались и стыди-
лись того приказа, который были вынуждены выпол-
нять. Мне был дан ответ: «У вас в квартире должно
быть спрятано большое количество коммунистиче-
ских материалов; в управление полиции поступил до-
нос соответствующего содержания». Я ответил, что у
меня нет ни одной коммунистической листовки, и
спросил, уж не стиль ли это гитлеровского государст-
ва — сразу же верить каждому подлому доносу. Мне
отв стили, что просто чудовищно, как за один-единст-
венный день управление полиции оказалось буквально
затоплено доносами; при этом поразительно, с каким
рвением новые служащие полиции на эти доносы реа-
гируют. Я, улыбаясь, сказал, что они должны продол-
жить исполнение своего долга, если у них, конечно,
есть такое желание. Он переглянулись, пришли к како-
му-то молчаливому соглашению и повернулись ко мне.
Один из них, помедлив, сказал, что такого рода служеб-
ный долг исполнять стыдно. Они попросили сказать,
если меня спросят, что обыск квартиры был проведен
по всем правилам и полностью. Я не скрыл, что испы-
тываю к ним симпатию, и мы распрощались.
На следующий день после обеда явились два со-
трудника уголовной полиции в штатском. И они
тоже с явной неохотой занимались делом, которое
362
им было поручено. Они сказали, что на меня посту-
пил новый донос и они должны провести обыск
квартиры. «И как часто вы намерены это делать? —
спросил я. — Только вчера всю мою квартиру пере-
вернули вверх дном.» Они осведомились, действи-
тельно ли это было именно так. Когда я подтвердил
сказанное еще раз, они заявили, что в таком случае
нет нужды в повторном обыске, и, с пониманием
переглянувшись, удалились.
Учитывая произошедшее, я счел нужным избавить-
ся от всей своей корреспонденции. Вместе со своей
женой я просмотрел все рукописи, отобрал то, что мало
могло мне повредить, и сжег то, что могло бы привлечь
внимание гитлеровской полиции. Мы занимались этим
почти до часу ночи и как раз собирались лечь спать, как
в дверь квартиры заколотили с неистовой силой. Я сра-
зу же понял, с каким сбродом мне теперь придется
иметь дело. В дверной глазок я увидел человек семь из
СА, стоявших на лестничной площадке. Я спросил, чего
они хотят. Они заявили, что представляют вспомога-
тельную полицию, и потребовали, чтобы я открыл.
Я лихорадочно соображал, как мне повести себя в
этой ситуации. Быть может, позвонить в полицию и
попросить у нее защиты от банды из СА? Разумеет-
ся, существовал риск, что тем временем дверь про-
сто выломают. Да и вообще: наберется ли полиция
храбрости противостоять разнуздавшемуся сброду
из СА? Я пришел к выводу, что будет лучше, если я
открою дверь сам. Орда из СА ворвалась в мой ра-
бочий кабинет. Предводитель их, кажется, принад-
лежал к мелким буржуа; кроме него мне бросился в
глаза студент, который впоследствии, в ходе разго-
вора, явно почувствовал себя несколько неловко.
У всех прочих были физиономии висельников. Мой
письменный стол открыли и выгребли из него все
содержимое. Так же поступили с книжным шкафом.
В книжном шкафу лежали оригиналы рисунков для
363
«Сопротивления» и для «Выбора». Незваные гости
наткнулись на один из них. На нем был изображен
рабочий, которого как раз намеревался заколоть
из-за утла вероломный убийца. Жирный буржуа на-
правлял руку убийцы, который был очень похож на
Гитлера. «И кто же этот человек?» — спросил пред-
водитель пришельцев, указывая на убийцу. Я вызы-
вающе ответил ему: «Это, наверное, ваш Адольф».
Эти типы подскочили и принялись угрожать мне, но
не смогли вывести из равновесия. Со времени при-
хода Гитлера к власти я жил, полностью сознавая,
что непосредственно мне грозит опасность. У меня
не было никаких оснований надеяться на то, что мне
простят мою брошюру «Гитлер — злой рок немцев».
Я постоянно должен был быть готов к тому, что мне
будут мстить. Всякий раз, когда раздавался звонок в
квартиру, я был готов к тому, что это пришли мсти-
тели от Гитлера. Однако я не желал покидать Герма-
нию — не хотел превращаться в эмигранта.
В тот день я получил из Вены два ящика с книга-
ми, которые стояли в коридоре невскрытыми. Я знал,
что среди книг, которые вернул книготорговец,
должны находиться и экземпляры моей брошюры
«Гитлер — злой рок немцев». Самый наглый из при-
шедших типов наткнулся на ящики. Он грубо потре-
бовал, чтобы я сказал, что в них. Я ответил, что в них
книги. Тогда он потребовал инструменты, чтобы
вскрыть ящики. Я сказал, что инструментов у меня
нет. Тогда он пошел в машину, которая стояла во
дворе, и принес из нее зубило и молоток. Он начал
открывать один из ящиков. Там оказался труд Ранке
«Двенадцать томов Прусской истории». Молодчик
сказал разочарованно: «А, так это всего-то научные
книги!». Теперь он хотел было направиться ко второ-
му ящику, в котором, насколько мне было известно,
было полно брошюр про Гитлера. Если бы в этой си-
туации они оказались в его руках, я бы пропал. Я по-
364
пытался сорвать его замысел и заметил иронически,
что рассыльный из издательства будет ему весьма
благодарен, потому что терпеть не может вскрывать
ящики; он сегодня уже целый день ворчал, что ему
предстоит это неприятное дело. Тогда пришелец со
злобой швырнул инструменты на ящик и заорал, что
в его обязанности не входит облегчать жизнь моему
рассыльному. После того как нарушители неприкос-
новенности жилища примерно с час пошарили в
моей квартире, они велели мне собираться, чтобы
идти с ними. Мои возражения не имели успеха.
Я собрал в сумку необходимые предметы туалета.
Все это время жена моя вела себя с храбростью,
достойной всяческих похвал. Она не преминула про-
демонстрировать свое презрение всей явившейся
банде. Я попрощался с ней, а также с моим сыном.
На улице меня затолкнули в авто и повезли на
Фридрихштрассе, 234. В одном из задних дворов на-
ходились казармы СА. Здание принадлежало некое-
му торговцу деликатесами Гучеву, который жил над
нами. Два сына Гучева состояли в СА; наверняка это
они организовали налет, а также открыли дверь
дома. Об этой казарме СА уже шли слухи, как о мес-
те, где творились всякие зверства. Жившие по со-
седству рассказывали о стонах и криках людей, ко-
торых мучили.
Меня привели в большой зал, где на полу лежали
тюфяки, набитые соломой. Но, кроме меня, в нем не
было никого. После того как я некоторое время про-
ждал, стоя у стены, открылась дверь и вошел тот са-
мый хулиган, который занимался у меня в квартире
вскрытием ящиков с книгами. В руке он держал ре-
зиновую дубинку, и не было никаких сомнений в
том, что он намерен устроить сцену с избиением.
Когда он подошел и остановился шагах в трех от
меня, я спокойно сказал, не глядя на него, что он мо-
жет попытаться меня избить; но прежде чем он на-
365
несет первый улар, пусть подумает о том, что я —
если он хотя бы раз ударит меня — заставлю его за-
бить меня до смерти. Он отпрянул, потом уставился
на меня, некоторое время рассматривал, затем по-
вернулся и покинул помещение. Примерно двадцать
минут спустя меня вызвали в другую комнату. Она
была полна штурмовиков из СА. Меня подвели к их
главарю, который спросил, не хочу ли я бежать.
Я ответил отрицательно. Он спросил, может ли он
положиться на мое честное слово. «Само собой ра-
зумеется», — ответил я. Тогда меня изволили отпус-
тить домой, сказав, что если я нарушу свое честное
слово, то буду пенять на себя: меня найдут — можно
даже не сомневаться. Дневник, который у меня кон-
фисковали штурмовики из СА, их главарь оставил у
себя. В нем я дал сердцу воли и изложил самые со-
кровенные свои мысли о Гитлере. Мне оставалось
только надеяться, что штурмовики из СА не сумеют
разобрать мой почерк.
Снова появился тот мерзкий тип, которого я от-
шил в большом зале; он вывел меня на улицу. Он,
пока вел меня по двору, не переставал угрожал мне.
Было около трех утра, когда я оказался на пустын-
ной Фридрихштрассе. Я пошел вниз, к площади
Белль-Альянс. Там мне встретился наряд полиции.
Я остановил их и рассказал, что со мною случилось.
Потом я попросил их сопроводить меня, чтобы аре-
стовать банду, которая нарушила неприкосновен-
ность моего жилища и лишила меня свободы. Стар-
ший наряда растерянно уставился на меня: неужели
я проспал все последние дни и не знаю, что про-
изошло? Я сказал, что полагаю: задача полиции все
еще состоит в том, чтобы защищать право и поря-
док. Старший полицейского патруля сказал, что в
казарму С А он входить не станет, но охотно прово-
дит меня до самого дома. От этого предложения я
отказался.
366
И все же я не оставил без последствий это напа-
дение на мою квартиру. Сразу же ранним утром я
позвонил своему знакомому, господину фон Шлаб-
рендорфу, о котором мне было известно, что он
работает вместе с господином фон Бисмарком, ми-
нистром внутренних дел, в новом прусском прави-
тельстве. Шлабрендорф пригласил меня прийти в
министерство, где в приемной кабинета Бисмарка я
встретил также и господина фон Клейст-Шменцина.
Я рассказал о том, что мне пришлось пережить.
Клейст заверил меня, что господин фон Бисмарк не
преминул бы предоставить в мое распоряжение все,
чем только сможет помочь мне его ведомство. Одна-
ко он повсюду сталкивается не только с явными пра-
вонарушениями сторонников Гитлера, но и с суще-
ствующим именно среди вождей принципиальным и
злонамеренным желанием попирать ногами закон.
Господин фон Бисмарк, как было сказано мне, не
имеет достаточно власти как прусский министр
внутренних дел, чтобы препятствовать национал-со-
циалистическим преступлениям или покарать за
них. Он с прискорбием сознает, что хаос уже на-
столько захватил Германию, что обуздать его боль-
ше не представляется возможным.
Через посредника я связался с представителем
только что основанного гестапо. Я был допущен к
нему на прием. Я без обиняков заявил ему, что рас-
сматриваю ночное вторжение в свою квартиру, как
бандитизм. Чиновник, который знал об издатель-
ской деятельности «Сопротивления», заявил, что
вследствие сильного влияния на интеллигенцию
«Сопротивление» представляет угрозу для государ-
ства. Он спросил меня, не дам ли я обязательство
впредь ничего не предпринимать против нового го-
сударства. После того как я заверил его, что не вы-
нашиваю подобных планов, он попрощался со мной.
На несколько недель меня оставили в покое.
367
4
Как-то мне в руки попали некоторые произведе-
ния Карла Шмитта, который в ту пору еще носил
двойную фамилию Шмитт-Доритик. Не было сомне-
ний — эти работы принадлежали перу незаурядного
мыслителя. Вначале я прочитал небольшую книгу
«Римский католицизм и политическая форма» и
брошюру «Политическая теология». В них проявлял-
ся острый и оригинальный ум, всегда доходивший
до самой суги вещей. Вскоре, после того как вышла
в свет моя книга «Выбор», Юнгер сказал мне, что
Шмитт хочет познакомиться со мной лично.
Когда Карл Шмитт вошел в мою комнату, первые
его слова были: «Мой мир отличен от Вашего. Я —
римлянин в том, что касается происхождения, тра-
диции и права». Достаточно было только раз взгля-
нуть на него, чтобы убедиться в правильности этого
высказывания. Шмитт был невысоким, черноволо-
сым, смуглым человеком, движения которого были
грациозны, а живость просто подкупала.
После этой первой встречи мы встречались часто.
Я бывал у него в гостях и не мог не заметить, сколь
необычные формы принимала его жизнь. Во время
первого моего визита к Шмитту я увидел даму, нахо-
дившуюся в его комнате. Он представил ее: «Госпо-
жа Шмитг» и в ходе разговора обращался к ней на
Вы. Я сделал опрометчивый вывод, что она, вероят-
но, какая-то его дальняя родственница и ведет у него
хозяйство. Только позднее я узнал, что она — его
вторая жена, с которой он общается на француз-
ский манер. Она была красивой, умной женщиной,
по происхождению сербкой.
Я наблюдал, как с течением времени политиче-
ская позиция Шмитта не раз изменялась. Когда
Брюнинг стал рейхсканцлером, он примкнул к нему,
желая выступать его консультантом и в вопросах го-
368
сударственного права. Во время одной из прогулок
Шмитт понапрасну потратил немало усилий, стре-
мясь привлечь меня вместе с моим журналом на сто-
рону Брюнинга. Во время канцлерства Брюнинга
Шмитт вступил в контакт с определенными кругами
в рейхсвере. После падения Брюнинга он вместе с
ними переметнулся к Папену. Во время процесса в
Имперском суде, в ходе которого прусский пре-
мьер-министр Браун обвинял Папена в государст-
венном перевороте, Шмитт выступал на стороне им-
перского правительства. В моем еженедельнике
«Выбор» я подверг Шмитта критике, потому что он
сделался защитником государственного преступни-
ка, устроившего переворот. Взволнованный Шмитт
пришел ко мне и многословно пытался оправдывать-
ся; он был глубоко уязвлен, поскольку пострадало
его самолюбие.
Прошло немного времени после этого процес-
са — и он поразил меня своими антисемитскими вы-
падами. По его утверждению, он имеет для этого
серьезные основания. Он заявил, что Империя для
участия в крупных процессах в Гаагском третейском
суде всегда привлекает экспертов по государствен-
ному праву только из числа евреев, а они потом по-
лучают огромные гонорары. К моему немалому
удивлению, Шмитт начал хвалить «Бунтаря»
(«Sturmer») — грязную газетенку, выпускаемую
Штрайхером. Он также прилежно читал «Народную
сторожевую вышку» («Volkswarte»), которую изда-
вал Людендорф, и был совершенно согласен с пред-
ставлениями Людендорфа о той роковой роли, кото-
рую играют евреи, масоны и иезуиты.
Осенью 1932 года Шмитт был приглашен орди-
нарным профессором в университет Кёльна. Там за-
вершилось его превращение в национал-социалиста.
Приблизительно в феврале 1933 года Шмитт стал
ординарным профессором в университете Берлина.
24 Эрнст Никит
369
При встрече я высказал сожаление, что он принял
решение вступить в нацистскую партию. В январ-
ском номере «Сопротивления» за 1933 год был опуб-
ликован впечатляющий рисунок: из болота торчат
бесчисленные руки, поднятые в нацистском привет-
ствии, знаки со свастикой — такие, какие носили на
парадах, — и разорванные знамена СА. Над голова-
ми уже приготовилась сомкнуться трясина. Подпись
под рисунком гласила: «Конец — болото». Шмитт
высказал мнение, что это пророчество уже опро-
вергнуто ходом событий. Я ответил, что это, быть
может, и верно для сегодняшнего и завтрашнего
дней; но если принять во внимание более далекую
перспективу, то пророчество еще подтвердится.
В дальнейшем мы встречались очень редко. В по-
следний раз Шмитт был у меня 7 октября 1933 го-
да — в тот день, когда Германию исключили из Лиги
Наций. Я позволил себе сказать ему, что намерен
опубликовать направленную против него статью в
своем журнале и хотел бы заранее поговорить с ним
об этом. Он выслушал мои аргументы и почти не на-
шел ответов на них. Я даже не попытался всерьез
опровергать эти его возражения. Затем мы обсудили
событие дня — выход из Лиги Наций. Шмитт спро-
сил меня, вправду ли я полагаю, что политика Гитле-
ра обязательно должна будет закончиться войной.
Я решительно ответил, что война неминуема.
Моя статья, о которой я заранее известил Шмит-
та, была посвящена разбору его работы «Понятие
политического». В этой работе Шмитт определил по-
литическое как различение друзей и врагов; к сему
добавлялось, что враги должны уничтожаться физи-
чески. Но если бы политическое понималось так, то
убийство политических противников превратилось
бы в повседневное занятие. Произведение Шмитта
было оправданием преступлений СС, которые про-
изошли позднее.
370
После выхода статьи в свет я позвонил Шмитту.
Он был в раздражении и утверждал, что я с этой
статьей перешел на сторону таких изданий, как
«Berliner Tageblatts» и «Vossischen Zeitung». Я ему
ответил: «Ни в коем разе». Но по логике его
произведения, типы из СС и СА очень скоро посту-
чат ко мне в дверь с намерением физически меня
уничтожить. Шмитт сердито оборвал разговор, бро-
сив трубку.
Через одного студента я узнал об антисемитских
выходках, которые устраивал Шмитт на своих лек-
циях. Грубые, откровенные антисемитские ругатель-
ства и клевета в устах тонкого, образованного чело-
века представлялись чем-то поразительным, даже
безвкусным — сущим преступлением против акаде-
мического стиля. Они были тем более отвратитель-
ны, что раньше Шмитт неоднократно прославлял в
своих работах еврея Кауфмана — как светило в об-
ласти государственного права. Он посвятил собст-
венно Кауфману одну из своих брошюр, одну из
своих работ написал в честь еврея Хуго Пройса и,
наконец, посвятил этому же Пройсу свою работу о
конституционном праве.*
Произведения, которые Шмитт опубликовал во
времена Третьего рейха, представляли собой по-
пытку оправдать политику Третьего рейха. Нельзя
сказать, что в них не осталось и следа былого ума
Шмитта, однако они по уровню заметно уступали
прежним, поскольку подлаживались под низменное
* В моей книге «Империя низших демонов» на странице 201,
строки 6—28, изложено содержание одного доклада о еврейском
вопросе, который в октябре 1936 года был сделан на собрании
преподавателей высшей школы в Берлине. Доклад ошибочно
приписывался Карлу Шмитту. Докладчиком был господин фон
Леере; Карл Шмитт председательствовал на этом мероприятии и,
предваряя доклад, всего лишь сказал о его «значении, задающем
направление для всего заседания»
371
национал-социалистическое мышление. После гру-
бых убийств 30 июня 1934 года Шмитт в «Юридиче-
ском еженедельнике» («Juristischen Wochen-
schrift») написал статью, превозносящую Гитлера.
В ней говорилось, что Гитлер правит словно
царь-судья, которому пристало уничтожать мятеж-
ников, выступающих против его благородного
дела, без всяких формальных судебных разбира-
тельств. И Юнгеру эта статья тоже показалась не-
благовидной; он рассказывал мне, что с полной
серьезностью указал Шмитту, что он здесь зашел
слишком уж далеко. Впоследствии ему так и не
удалось заставить всех забыть о том, что он был
автором этой статьи. В последующие годы время
от времени я слышал разговоры, что Шмитт нашел
волос в национал-социалистическом супе и на-
чал снова отходить от национал-социалистов.
В публичной жизни он уже играл роль незначи-
тельную; СС не доверяли ему. После краха, про-
изошедшего в 1945 году, Шмитт был подвергнут
американцами так называемому автоматическому
аресту. В 1946 году он вышел на свободу, но в
1947 году был арестован снова, доставлен в Нюрн-
берг и был одним из подсудимых на процессе.
Американский следователь, еврей-эмигрант
Флехтхайм, допрашивал Шмитта (об этом мне рас-
сказал помощник этого следователя). Шмитт задал
ему встречный вопрос; неужели же Флехтхайм в по-
добных условиях арестовал бы и Руссо, идеи которо-
го легли в основу Французской революции? Этот
вопрос так понравился Флехтхайму, что он выпус-
тил Шмитта на свободу. Заключение в мягких усло-
виях, которое Шмитт перенес у американцев, он
вспоминал со слезами и стенаниями в своей книге
«Ех Captivitate Salus» — словно заслуживающий со-
страдания библейский Иов.
372
5
В 1930 году в Берлине был основан журнал
«Ближний Восток» («Der Nahe Osten»). Издателем
выступал Ханс Шварц, друг Мёллера ван ден Брука.
Вернер фон Хуго был редактором. Журнал ощущал
себя хранителем наследия Мёллера ван ден Брука.
Под «Ближним Востоком» в основном понималась
Польша. Исходя из консервативной основополагаю-
щей установки, применительно к Пруссии отвергал-
ся принцип национального государства; выдвиже-
ние на передний план авторитарного государствен-
ного мышления должно было служить созданию
возможности для собирания различных народов в
единое целое. Утверждалось, что прусская идея по-
рядка была бы полезна и для Польши; задача состоя-
ла в том, чтобы уменьшить вражду между народами
Пруссии и Польши, после чего создать великую,
вдающуюся в «Ближний Восток» федерацию, кото-
рая будет способна повлиять на ход всемирной исто-
рии. В перспективе в эту федерацию могли бы войти
и страны Балтии, даже, быть может, и Белоруссия, и
Украина.
Идея федеративного устройства, которая подава-
лась здесь как доказательство стремления наводить
мосты, примирять народы, скрывала то, что эта про-
грамма была лишь одной из вариаций и приукраши-
ванием общенемецких целевых установок.
Вокруг журнала сформировался круг людей, ко-
торые пеклись о развитии особого прусского созна-
ния, главным элементом которого наряду с идеей
государственности было протестантское вероиспо-
ведание. К этому кругу принадлежали некоторые
весьма толковые люди. В особенности выделялся
молодой Коффка, принадлежавший к известной
семье юристов. Он был адвокатом и унаследовал
юридический талант своих предков. Так как он был
373
наполовину евреем, после 1933 года его отстранили
от дел. В те годы в кружке состоял также и Шварц
ван Берк, который позднее переметнулся на сторо-
ну национал-социализма, потом некоторое время
был шеф-редактором «Атаки» («Angriff») и стал
очень важной фигурой в национал-социалистиче-
ской пропаганде, направленной на зарубежные
страны.
Попутно я узнал, что фон Клейст-Шменцин свя-
зан с журналом «Ближний Восток» и с людьми, ко-
торые группируются вокруг него. Мне сказали, что
фон Клейст остается прусским консерватором ста-
рой закваски, благочестивым христианином, чест-
ным и прямым человеком. Каждый свой приезд в
Берлин он использует, чтобы выступить в офицер-
ском казино, где имеет обыкновение обедать, и пре-
достеречь от увлечения идеями Гитлера.
От круга людей, сгруппировавшихся вокруг
«Ближнего Востока», отдельные нити протянулись к
Мужскому клубу (Herrenklub). «Ближний Восток»
поддерживало много померанских и бранденбург-
ских крупных землевладельцев. Время от времени
они предоставляли усадьбы в своих имениях для
проведения циклов лекций, адресованных студен-
там. Порой туда приглашали с докладами и меня.
Моя ориентация на Восток, разумеется, была совер-
шенно иной, чем ориентация на Восток у крута лю-
дей, сплотившихся вокруг журнала «Ближний Вос-
ток». Я никогда не скрывал своей точки зрения, а,
наоборот, высказывал ее с предельной откровен-
ностью. Возникали оживленные дискуссии, в ходе
которых с завидным постоянством выяснялось, как
члены кружка инстинктивно сопротивляются тому,
чтобы допускать в свое сознание то различие, кото-
рое существовало между их концепцией и моей.
Однажды такой курс лекций был организован в
имении Клейста-Шменцина. Благодаря этому я по-
374
знакомился с господином фон Клейстом-Шменци-
ном персонально. Это был сухощавый мужчина
среднего роста, подвижный, мягкий в обхождении,
очень интересующийся вопросами духовной жизни.
Его владения составляли примерно восемнадцать
тысяч моргенов земли и находились в превосходном
состоянии. В семье его было много детей. К по-
местью была пристроена галерея, и там собирались
студенты.
Впоследствии я часто встречался с фон Клейстом,
но тесных отношений между нами не сложилось. Он
написал брошюру против Гитлера, в которой отвер-
гал Гитлера по христианским соображениям. Он ни-
когда не скрывал, что является монархистом; в об-
ществе он всегда первый тост поднимал за Его Вели-
чество Кайзера и Короля.
Первый толчок к возникновению более теплых
отношений между нами дало нападение на мою
квартиру после мартовских выборов 1933 года. В на-
шем разговоре мы сошлись на том, что мы, несмотря
на различие наших позиций в частностях, все же
едины в ненависти к Гитлеру и считаем очень це-
лесообразным совместно действовать против него.
Всякий раз, когда Клейст приезжал в Берлин, он по-
сещал меня. В те годы моя квартира была центром
заговоров против гитлеризма. От меня шли нити ко
всем — от крайне правых и до крайне левых; ко мне
приходили то члены немецкой национальной пар-
тии, то консерваторы, то либералы, то центристы, то
социал-демократы, то коммунисты. Я имел неглас-
ные связи с многочисленными высокопоставленны-
ми чиновниками и порой был одним из самых ин-
формированных людей в Берлине. Мне были из-
вестны самые доверительные сведения и печатные
материалы. Порой я встречался с американским по-
слом Доддом и его дочерью, которая позднее расска-
зала о тех годах и о происходившем в то время в
375
своей книге «Из окна посольства». Частенько в аме-
риканском посольстве встречались все сколько-ни-
будь значительные «враги государства». Я довери-
тельно общался с несколькими ведущими советски-
ми дипломатами. В среднем раз в неделю я имел
беседу с одним советником советского посольства;
позднее, когда он был переведен на должность гене-
рального консула в Кенигсберг, я стал общаться с
руководящей персоной из советского торгпредства.
Во время приемов я познакомился с послами Хинчу-
ком и Сурицем. Время от времени меня посещали
проезжие дипломаты, которые были членами зару-
бежных делегаций, как например советник румын-
ского посольства в Париже.
Фон Клейст всегда был жаден до свежих ново-
стей, которые я ему рассказывал, а он со своей сто-
роны сообщал мне о разговорах с офицерами рейхс-
вера; он был возмущен трусостью людей вроде
Рундштедта, у которых недоставало мужества, что-
бы покончить с Гитлером, говорил только с презре-
нием о Бломберге и вообще разочаровался в прус-
ской армии, к которой сам принадлежал с юных лет.
От него я получил текст доверительного письма
генерал-полковника Фрича к вождю «Стального
шлема» Зельдте; в нем Фрич требовал перевести
«Стальной шлем» в СА. Он передал мне протокол за-
седания союза «Генерал Шлиффен», в котором Ма-
кензен реабилитировал генерала фон Шляйхера,
убитого втихомолку, за закрытыми дверями, то есть
таким образом, который столь осуждался в прусской
армии.
1 июля 1934 года, день спустя после мерзких
убийств Гитлером своих соучастников в преступных
делах, я стоял перед окном в своей квартире. Мне
показалось, что я вижу фон Клейста, одетого небро-
ско — значительно скромнее, чем обычно. И в са-
мом деле — раздался звонок, а за дверью стоял он.
376
Он сказал мне, что до сих пор отказывался «вводить
Третий рейх в своем имений» и никогда не вывеши-
вал там знамени со свастикой; по этой причине его
преследуют СА. У него есть причина опасаться, что с
ним сведут счеты. Он спросил меня, не могу ли я
предоставить ему убежище. Я ответил, что в прин-
ципе приму его с радостью, но в данный момент сам
нахожусь под угрозой. Если он пойдет на риск быть
арестованным в моей квартире вместе со мною,
если так сложатся обстоятельства, то он может ос-
таться. Впрочем, добавил я с иронией, для нацист-
ской прессы такая новость была бы лакомым кусоч-
ком: высококонсервативный Клейст и радикальный
Никиш захвачены в одном гнездышке! Клейст по-
шел на такой риск и остался у меня. Уже на второй
день в мою квартиру явились его друзья. В моем ка-
бинете встречались мои заговорщики, а в соседней
комнате, которую я предоставил Клейсту, заседали
его заговорщики.
После того как он вернулся в свое имение, наши
отношения вернулись в старое русло. Однажды он
предложил мне разработать листовку, предназна-
ченную для рассылки офицерам рейхсвера. Я согла-
сился, но сказал, что никто, кроме нас двоих, не дол-
жен знать об этом. Нам было бы не сносить голов,
если бы кто-то хотя бы заподозрил, от кого исходит
листовка. Клейст ответил, что знает психологию
офицеров и принимает ее в расчет. Он закончил на
удивление пессимистической фразой: «В будущем
будут говорить: бесхарактерен, как немецкий чинов-
ник, безбожен, как протестантский пастор, бесчес-
тен, как прусский офицер».
После моего ареста в 1937 году я больше не слы-
шал о нем. Такой человек, как он, просто не мог не
быть причастным к затее 20 июля 1944 года. Он ос-
тавался на заднем плане, за кулисами, и подталкивал
к действиям генералов, постоянно влиял на Треско-
377
ва через Шлабрендорфа и был связан с ближайшим
окружением генерал-полковника Фромма. После не-
удачи он был арестован. Те, кто видели его в заклю-
чении или слышали о том, как он вел себя там, с вос-
хищением говорили о его мужестве, проявлявшемся
до последнего дня. На Народном суде он пресек дол-
гие словопрения. Он объявил, что отказывается за-
щищаться. Он заявляет, что с первых дней гитлеров-
ского господства начал действовать так, что может
по праву называться государственной изменой; он
совершил все, что совершил, потому что должен был
совершить это по велению Бога. Он и далее продол-
жал бы действовать точно так же и совершал бы го-
сударственную измену вплоть до самого свержения
Гитлера, в котором видит антихриста. После этого
заявления он больше не вымолвил ни слова. На эша-
фот он взошел по военному, с гордо поднятой го-
ловой.
6
Однажды Шлабрендорф привел ко мне господина
фон Халема. Причина визита была весьма нетриви-
альная. Толлер, родственник известного поэта, на-
гражденный золотой медалью за храбрость, сделал
мне исключительное предложение. Он осведомился,
существует ли еще после прихода Гитлера к власти
возможность создать такую вооруженную структу-
ру, которая смогла бы стать ядром движения, на-
правленного против Гитлера. Ему пришла в голову
мысль создать охранную структуру, которая занима-
лась бы в первую очередь охраной крупных универ-
магов и еврейских магазинчиков, которым грозили
погромы. Организатором такой охранной структуры
должен стать человек, имеющий хорошие отноше-
ния с главой берлинской полиции, адмиралом фон
Леветцовом. Предполагалось организовать общество
378
с ограниченной ответственностью, учредителей ко-
торого, возглавляемых королем универмагов Тиет-
цом, должна была представлять доверенная персона
нееврейского происхождения. Я должен был подыс-
кать человека, который имел бы хорошие отноше-
ния с начальником полиции Берлина.
Такого человека я нашел: это был господин
фон Халем. Он согласился сотрудничать, несмотря
на то что реализация проекта требовала немалого
мужества.
Впоследствии план осуществить не удалось — не
из-за Халема или меня, а из-за спонсоров, которые
струсили и не пошли на риск участия в создании
вооруженной организации, противостоящей Гитле-
ру. После этого Халем стал часто появляться у меня.
Он был хорошо образованным человеком и находил-
ся в самой гуще заговоров против Гитлера, которые
устраивали сторонники Немецкой национальной
партии. Его вообще отличала недюжинная энергия.
Однажды его арестовали. Его друзья, к числу кото-
рых принадлежал и Клейст, опасались за него — они
боялись, что раскрыт заговор немецких национали-
стов. Но это было не так; Халем был арестован и
провел в заключении восемь дней по какому-то не-
винному поводу.
Примерно в 1940 году Халем организовал покуше-
ние на Гитлера. Он нашел человека, который взялся
совершить это покушение. Тому была предоставлена
синекура1 у графа Шаффгоча, которая приносила
тысячу марок в месяц. Но когда нанятый человек,
получив деньги, не пошевелил и пальцем, выплаты
прекратились. Тогда он пошел в гестапо и донес на
Халема: тот, дескать, подбивал его совершить поку-
шение. Халем отрицал это; его подвергли зверским
1 Высокооплачиваемая должность, не требующая реальной
работы (прим, перев.).
379
пыткам. У него вырвали ногги на руках и мучили
иными жестокими способами. Так как, кроме донос-
чика, не было никаких свидетелей, Халем продол-
жал отрицать все. На процессе доносчик был един-
ственным свидетелем. Халема осудили на смерть и
казнили.
7
Удивительно, но «Сопротивление» выходило и
еще некоторое время после захвата власти Гитле-
ром. Пожалуй, можно было сказать, что качество
журнала в 1933 и 1934 годах стало наивысшим. Поя-
вился целый ряд новых сотрудников, которые нау-
чились писать незаурядные статьи, ведя завуалиро-
ванную полемику с Гитлером. Так, например, Фрид-
рих Георг Юнгер написал статью о лицедействе, в
которой скрыто разоблачил суть Гитлера и театраль-
ность национал-социализма как такового. Рисунки
А. Пауля Вебера в каждом номере символически
изображали внутреннюю изолганность национал-со-
циалистического режима, а также демонстрировали
катастрофические тенденции в развитии всемир-
но-политической ситуации.
Тогда в «Немецкой газете» от 1 декабря 1933 года
появилась вышедшая из-под пера Фердинанда Фрида
статья, в которой выдвигалось требование запретить
«Сопротивление». Фрид связывал это требование с
опубликованной в «Сопротивлении» статьей Никеля
«Вечный крестьянин». Никель, адвокат из Франкфур-
та, остроумный, не признающий над собой никакой
власти, можно даже сказать — нигилист, замаскиро-
вался под приверженца «Зеленого фронта» и дви-
жения «Кровь и почва» («Blut-und-Boden»), но было
видно, что он исподтишка потешается над ними. Фер-
динанд Фрид, когда-то бывший блистательным журна-
380
листом в «Деле», сделался функционером «Зеленого
фронта». Он изменил самому себе, порвав со своим
славным прошлым.
В доносе Фрида было написано, что «Сопротивле-
ние» опирается на рейхсвер. Такая легенда сущест-
вовала в те времена: ходили слухи, что между «Со-
противлением» и рейхсвером существуют тесные
связи. Но такого никогда не было. Действительно,
существовали офицеры рейхсвера, считавшие, что
надо ориентироваться на Восток и читавшие «Со-
противление», но никогда не было более тесной и
более широкой связи между журналом и армией.
Вероятно, «Сопротивление» терпели так долго имен-
но потому, что полагали: такие тайные связи сущест-
вуют на самогч деле.
В то время я как-то в течение одного-единственного
вечера принял трех визитеров, каждый из которых
изложил свою собственную версию о том, на какую
могущественную тайную силу опирается «Сопротив-
ление». Первый из посетителей заявил, что знает, бла-
годаря кому «Сопротивление» еще продолжает суще-
ствовать. Когда я осведомился, благодаря кому, он под-
мипгул и ответил: «Благодаря армии». Второй визитер
утверждал, что за «Сопротивлением» тайно стоит
Йозеф Геббельс. Якобы он как министр пропаганды
желает, чтобы существовала видимость толерантности
по отношению к оппозиционным журналам. Третий
посетитель требовал от меня доверительного призна-
ния, что над «Сопротивлением» простер свою защи-
щающую десницу Геринг.
После появления статьи Фрида я ожидал запрета
журнала, однако не хотел сидеть сложа руки, не
предпринимая никаких попыток спасти его. У меня
были давние знакомые, которые теперь занимали
высокие посты в СС и в «Зеленом фронте», хотя
они, насколько мне было известно, неважно чувст-
вовали себя в национал-социалистической шкуре.
381
Я попросил этих знакомых противостоять полицей-
ским мерам, направленным против «Сопротивле-
ния». Они сделали это, и сделали успешно. Запрет,
уже подписанный в гестапо, был приостановлен, и
журнал получил отсрочку перед казнью.
В ноябрьском выпуске 1934 года были опубликова-
ны две статьи с острыми, но изобретательно завуа-
лированными выпадами против Третьего рейха.
Национал-социалисты издавали журнал «Книжное
обозрение» («Bucherkunde»), в котором все новые пуб-
ликации проверялись на верность национал-социали-
стической линии. В декабрьском выпуске этого журна-
ла была опубликована статья на шесть столбцов, на-
правленная против меня и «Сопротивления». Все
статьи моего журнала, начиная с 1933 года, были под-
вергнуты исследованию, вскрывшему их направлен-
ность против национал-социализма; они были гневно
заклеймены в данном качестве. Все завершалось тре-
бованием покончить с таким журналом.
Теперь уже помощи ждать было неоткуда. Спустя
всего несколько дней явилось гестапо и конфиско-
вало все номера «Сопротивления», которые еще
были в наличии. Запрет журнала фактически был
предрешен.
Статья, которая покончила с «Сопротивлением»,
отличалась мастерским литературным стилем. Мне
показалось, что я смог угадать, кто выступил ини-
циатором атаки против меня. Стрелком, который по-
разил «Сопротивление» выстрелом из засады, стал,
как мне подтвердили позднее, Альфред Боймлер.
8
Альфред Боймлер появился в моем окружении
в дрезденский период моей жизни, в 1927 году.
В один прекрасный день он пришел ко мне, и мы
382
с ним интересно побеседовали. Боймлер был препо-
давателем в педагогической семинарии в Дрездене
и одновременно доцентом философии в Высшей
технической школе. Он был невысок ростом, не-
сколько неуклюж; чересчур большая голова делала
его похожим на гнома. Его самомнение было чрез-
вычайным. Он игрался в мужские союзы, настаивая
на превосходстве мужчин. К студенткам он отно-
сился как к воздуху: совершенно не замечал их.
Он принципиально начинал свои лекции обраще-
нием «Мои господа»; поскольку он не мог позво-
лить себе выдворить из аудитории дам, он напрочь
игнорировал их. Он, без сомнения, был интеллек-
туален и чрезвычайно одарен: жил интуицией, у
него случались ценные прозрения. На протяжении
нескольких лет он принадлежал к кругу католи-
ков — последователей Бреннера (центром этого
движения в Инсбруке являлся Людвиг фон Фикер).
Затем он подготовил новое издание работ Бахо-
фена и написал к нему блестящее введение. Во
времена, когда мы встречались, у него домини-
ровали антипрусские настроения. Он ненавидел
Гогенцоллернов, резко высказывался против стрем-
ления Пруссии обособиться и отстаивал идею
великой Германии. Он как раз намеревался перей-
ти от Бахофена к Ницше. Во время многочислен-
ных прогулок, совершенных впоследствии, мы об-
суждали проблемы, которые он рассмотрел потом в
своей книге о Ницше. Он всецело чувствовал себя
«философом героизма». Его притязания на геро-
изм, правда, несколько не соответствовали той бо-
язливости, которую он проявлял, когда работал в
«Сопротивлении». Его статьи, по его требованию,
подписывались псевдонимом, и для каждой он вы-
бирал себе новый псевдоним. Он озабоченно тре-
бовал в бухгалтерии, чтобы его фамилия не фигу-
рировала ни в каких бухгалтерских документах из-
383
дательства. В те времена Боймлер резко отвергал
Гитлера.
В 1928 году кафедра философии в Высшей техни-
ческой школе Дрездена освободилась: профессор
Кронер перебрался в Киль. Боймлер, страдавший от
необходимости давать двадцать два часа уроков в
неделю, спросил меня, не могу ли я посодействовать
ему в получении этой кафедры.
У меня были некоторые контакты с министром
культуры Саксонии доктором Бюнгером. Высшая
техническая школа поставила Боймлера в списке
предлагаемых кандидатов на занятие кафедры фи-
лософии третьим. Тогда я обратился к доктору
Бюнгеру, обратил его внимание на Боймлера и
склонил его к тому, чтобы дать кафедру Боймлеру.
Бюнгер принял во внимание введение, написанное
Боймлером к произведениям Бахофена, и поспо-
собствовал тому, чтобы тот был приглашен орди-
нарным профессором в Высшую техническую шко-
лу. Когда Боймлер после этого нанес мне визит
вежливости, я, прощаясь в дверях, сказал ему: «На-
деюсь, вы сможете простить меня за то, что я сде-
лал для вас что-то хорошее». Этим своим замечани-
ем я показал, что вижу его насквозь.
После того как я переехал в Берлин, мы встреча-
лись очень редко. В 1932 году у меня были дела в
Дрездене, и я посетил Боймлера в его квартире на
Вайсен Хирш. Дверь квартиры открыл молодой че-
ловек, Вильгельм Кютемайер, который жил при нем
в качестве ассистента. Кютемайер, тогда последова-
тель Кьеркегора, а сегодня уважаемый врач-невро-
патолог в Гейдельберге, сказал мне после первых
слов, которыми мы обменялись, что меня сегодня
ждет большой сюрприз: Боймлер сделался нацио-
нал-социалистом. Расположившись напротив Бойм-
лера, я осведомился, правда ли это. Он подтвердил
это со странным вызовом в голосе. Далее он сказал,
384
что недавно был приглашен в «Мужской клуб» в
Дрездене на вечер с докладом и там слушал Гитле-
ра. Речь Гитлера стала для него настоящим событи-
ем. Гитлер — демонический человек, на инстинкт
которого можно уверенно положиться.
Я холодно принял откровения Боймлера и быст-
ро распрощался с ним. После прихода Гитлера к
власти Боймлера пригласили ординарным профес-
сором в университет Берлина. Ему было поручено
политическое воспитание студенческой молодежи.
По прибытии в Берлин он провел один из вечеров в
моей квартире. Мы дискутировали, и дистанция ме-
жду нами увеличивалась. В какой-то момент он
вдруг перебил меня и со злостью сказал, что сам не
знает, почему в моем присутствии нить его мыслей
время от времени прерывается. Провожая его к вы-
ходу, я сказал, что он связался с плохим делом и
еще пожалеет о своем выборе. Прощание было ле-
дяным.
Некоторое время спустя он опубликовал собра-
ние статей. В примечании к одной из них он напи-
сал, что в Берлине есть журнал, развивавший отчас-
ти похожие мысли. В той связи он хотел бы конста-
тировать, что это не он списывал из этого журнала, а
журнал списывал у него. Обвинение было в высшей
степени странным: имелись в виду мысли, которые
излагались в его собственных статьях, опубликован-
ных в «Сопротивлении» под псевдонимами. Те яйца,
которые якобы у него были похищены, он сам отло-
жил в гнездо «Сопротивления». Я опубликовал в
«Сопротивлении» ироническое замечание на этот
счет, дав ему по рукам.
Он отомстил мне в 1934 году, выступив доносчи-
ком и спровоцировав гестапо на запрет «Сопротив-
ления». Он и в самом деле так и не простил мне, что
я однажды сделал для него что-то хорошее.
2S Эрнст Никиш
385
9
Национал-социализм пришел к власти, выступая
как движение, преследующее цели буржуазии; од-
нако те, кто находился непосредственно в его рядах,
представляли собой буржуазию, лишившуюся кор-
ней. Ее усилил безработный пролетариат, который
был точно так же лишен корней. Все это были люди,
ежедневной составляющей жизни которых была не-
уверенность; они утратили свое душевное равнове-
сие вместе с крахом их маленького мира, в центре
которого они стояли и в который они были когда-то
заботливо включены. В большом мире еще продол-
жали существовать устойчивые вещи, но они были
отрешены от них, а потому они должны были покон-
чить с устойчивостью этих вещей, сделав их зыбки-
ми и текучими. У них больше не было того, что мож-
но было бы защищать и отстаивать; в результате они
стали разрушителями и попытались отвоевать для
себя клочок земли, где снова могли бы пустить кор-
ни. Они были отверженными, но не хотели оставать-
ся таковыми; они хотели с помощью насилия полу-
чить доступ туда, где можно было бы чувствовать
себя уютно и защищенно.
Поначалу лишенные корней люди смотрели на свою
долю, как на случайное, временное несчастье. Будучи
безработными, они надеялись вскоре снова найти ра-
боту; точно так же те, кто лишился собственности, на-
деялись, в конце концов, снова вернуть ее. Они отстаи-
вали те формы жизни и те представления, которые
представлялись им естественными, сообразными при-
роде еще совсем недавно — тогда, когда у них еще
были социальная устойчивость и защищенность.
Национал-социалистическое движение получило
распространение благодаря невероятно мощной про-
паганде; из плоских лозунгов, ограниченных точек зре-
ния, потакания темным инстинктам, льстивых обеща-
386
ний и разжигания чувства мести оно развило систему
влияния на массы, равной которой по эффективности
еще не было. Национал-социалистические идеи пред-
ставляли собой упрощения и обеднения; внешняя их
практичность должна была компенсировать недоста-
ток внутренней полноты. Движение притягивало опус-
тошенных людей; те, кто еще не был опустошен, стал-
киваясь с движением, опускались до среднего уровня.
Манифестации движения приобретали все большую
масштабность — из массовых собраний они превраща-
лись в собрания гигантских масс. Когда движение за-
воевало государственную власть и установило кон-
троль над радио, оно стало обходиться со всем народом
как с единой массой, собравшейся вокруг микрофона.
Имперское министерство пропаганды стало ведомст-
вом по рекламированию государства: правительство
расхваливало свои планируемые или осуществленные
дела точно так же, как магазины расхваливают свои де-
шевые товары. Гитлер, как это доказывали его речи,
постоянно испытывал чувство, будто все вокруг разва-
ливается; его «призванием» было восстановить разва-
ливающееся и развалившееся в соответствии с «новым
законом», который он устанавливал как вождь масс.
А между тем национал-социалистические массы
могли сформировать новое, которое им было велено
создать, только по образу и подобию того, что ушло
в прошлое. Они искренне считали себя революцио-
нерами, но на самом-то деле их атака была направ-
лена в царство исторических воспоминаний.
Притягательность национал-социалистического
движения в период его разворачивания основы-
валась не на том, что существовала какая-то
общность людей, получавших выгоду от данного со-
стояния общества; напротив, национал-социалисти-
ческие массы чувствовали себя «изгоями», «отвер-
женными»; именно в качестве отверженных они и
становились товарищами и соратниками по борьбе.
387
Конечно же, можно усомниться в том, что одного
только негативного чувства социальной отвержен-
ности было бы достаточно, чтобы собрать и удер-
живать вместе миллионы людей. Но это были не
просто люди — это были немецкие люди, которых
национал-социализм перетянул на свою сторону:
в каждом немце скрыт потенциальный солдат. На-
ционал-социализм пробудил солдатские инстинкты,
организовав массы по правилам военного порядка,
он удовлетворил простейшие немецкие потреб-
ности. Неприметный человек из толпы стал чувст-
вовать себя воином; его существование снова
обрело смысл и достоинство от причасности Воин-
скому, Солдатскому. То, что первоначально было
массой, теперь стало «войском»; штурмовые отря-
ды воспринимали себя мобилизованным народом.
Социальный строй народа распался, но солдатский
порядок, который был создан тем временем, притя-
зал на то, чтобы заменить распавшийся обществен-
ный строй. Его успеху способствовало то, что для
немца солдатский порядок всегда представляет со-
бой возвращение к его изначальной природе, к его
подлинному бытию. Идя по этому пути, Гитлер по-
степенно превратился из партийного вождя в пол-
ководца, возглавляющего армию. Коричневая ар-
мия Гитлера выступила в роли преемницы серой
армии Гинденбурга. Веймарская Германия для ко-
ричневой армии была чужой страной; она «завое-
вывала» эту страну в результате боевых походов в
течение долгих лет.
Каждое событие есть в то же время и веха, указы-
вающая дорогу. Каждый, кто умеет сопоставлять эти
вехи, сможет определить, куда ведет дорога вообще.
В принципе, есть только два направления — вверх и
вниз. В соответствии с этим всякое событие — это
ступенька, на которую либо поднимаются, либо
спускаются.
388
Националистическая революция — это событие,
представляющее собой шаг вниз. Взлеты ее проис-
ходят в пивных; полководцы ее — разнузданные де-
магоги. У нее есть павшие, которых она позднее ми-
фологизирует; но это — всего лишь мертвые с ули-
цы, и у ее противников-коммунистов таких мертвых
с улицы ничуть не меньше. Она разворачивает свою
гражданскую войну параллельно с мировой войной,
и ее убитые в уличных столкновениях бойцы ставят-
ся на одну доску с фронтовиками, павшими в миро-
вой войне, будто бы это — герои одного ранга. Но
такое приравнивание — позор для фронтовиков. На-
ционалистическая революция имеет успехи: но не
по причине своей собственной силы, а по причине
слабости противника.
В безработных гаснут, задыхаясь, сила и подъем
рабочего движения. Оказывается, рабочий теперь —
вовсе не необходимый человек; поэтому в порядке
вещей было бы развивать в себе скромность, по-
добающую человеку, которого всего лишь терпят.
Рабочее движение более не способно к борьбе; без-
работные всегда готовы напасть на него с тыла. По-
этому организации рабочих больше не являются
структурами, обладающими силой; они представля-
ют собой в конечном итоге всего лишь кичливые фа-
сады — то, что за ними, уже давно источили черви.
Рабочие партии — это уже не противники, а всего
лишь муляжи-декорации; их не требуется больше
побеждать, их достаточно просто устранить.
Буржуазные партии распались сами собой; они
поняли, что национал-социализм сделает все значи-
тельно лучше. Они бы помешали национал-социа-
лизму осуществлять его акцию по спасению буржуа-
зии, если бы продолжали свое существование. Они
позволили себя поглотить до последнего человека.
Их вожди в сравнении с Гитлером были всего лишь
маленькими полевыми командирами; Гитлер посте-
389
пенно вырос в Валленштейна гражданской войны.
Та гордость за своих руководителей, то уважение и
преданность по отношению к ним, которые испыты-
вали демократы Маннеститольца, немецкая ограни-
зация Штреземана, немецкая национальная партия,
верная Хугенбергу, расплавились в великом жаре
той страсти, которую испытывали к Гитлеру, и сли-
лись в единое целое с нею. Вместе с гитлеровскими
войсками все запели песню о гражданской войне.
И земли, из которых состояла Германия, тоже были
подорваны. Вместе с князьями они потеряли импульс
для самоутверждения. После 1918 года они стали пар-
тийными платформами; их «суверенитет», их «собст-
венный государственный статус», был теперь лишь
маской для эгоизма какой-либо партии или какой-либо
коалиции партий. Это были опустевшие роскошные
здания, в которые вползли партии, чтобы утвердиться
там, величаться и изображать нечто благородное. Ко-
гда Национал-социалистическая партия покончила со
всеми прочими партиями, ей разом открылся свобод-
ный доступ во все эти величественные здания; в каж-
дом из них уже больше не царила какая-то своенрав-
ная особая воля: теперь всеми землями можно было
беспрепятственно управлять из одного центра, разом
по команде включая их.
Не оказывала сопротивления и бюрократия. По-
сле 1918 года бюрократия оказалась под влиянием
парламентаризма; с тех пор как не стало монарха, по
отношению к которому надо было исполнять свой
долг, она начала плясать под дудку новых господ, а
этими господами были партии. Едва Национал-со-
циалистическая партия создала свою систему едино-
личного господства, как бюрократия уже сориенти-
ровалась, уловив знак времени: она с тем большей
готовностью склонилась перед новой властью,чем
более эта власть проявляла себя несокрушимой и
сильной. Она проявила совершенную бесхребет-
390
ность, потому что бесхребетность есть сущностная
черта бюрократии.
«Национал-социалистическая революция» была
процессом полного перепахивания всего немецкого
поля с ликвидацией всех межей и границ. Было ликви-
дировано все, что политически оформилось в Империи
Бисмарка и осталось от нее в наследство: ее система
политических партий, элементы ее конституционного
здания. Но была отброшена и та традиция, которая
предшествовала Бисмарку и на которой строил он. Так
исчез суверенитет земель, так сошла на нет особая
роль Пруссии. Это был невиданный доныне процесс
полной зачистки; все достойное почитания историче-
ское богатство было стерто в пыль. С потерей социаль-
ных корней теми миллионами немцев, которые стали
носителями «национал-социалистической револю-
ции», утратили свое содержание и старые политиче-
ские формы — они стали пустыми и хрупкими.
Осуществив такую «зачистку» и «приведение к еди-
нообразию», «национал-социалистическая револю-
ция» ликвидировала целый этап немецкой истории, на-
чавшийся во времена Реформации. Протестант-
ско-церковные и прусско-государственные символы
превратились в чисто рекламные вывески, не имею-
щие никакого серьезного смысла. Государственный
акт, принятый в гарнизонной церкви в Потсдаме
21 марта 1933 года, стал кульминацией спектакля, в
ходе которого великое прошлое в одночасье было опо-
шлено на потеху черни. Религиозное наследство вели-
кого сына своего народа Лютера и политическое насле-
дие великого государственного мужа Фридриха Вели-
кого были превращены демагогом Гитлером в
декорации для игрищ и праздников, с помощью кото-
рых он желал снискать симпатии масс. Гитлер разбаза-
рил остатки реформаторских достижений и прусских
великих дел, превратив их в реквизит для своего про-
пагандистского режиссерского искусства.
391
10
Исповедующая церковь1 вела свою борьбу про-
тив Третьего рейха, опираясь на международную
поддержку. Наиболее влиятельным из ее деятелей,
осуществлявших связь с зарубежными евангеличе-
скими церквями, был пастор Форель, который в те
дни был священником при шведском посольстве в
Берлине. Шведская церковь, рядом с которой жил
Форель, находилась в Вильмерсдорфе на Ландхаус-
штрассе. Около нее начинался прекрасный сад,
простиравшийся до Кайзераллее. Напротив церкви
был оборудован полицейский пост. Поскольку Фо-
рель, к которому приходили не только оппозицион-
ные священники, но и многие светские «враги госу-
дарства», подозревал, что его посетителей будут
отслеживать и регистрировать, он велел сделать ка-
литку в стене, окружавшей сад. Эта калитка выхо-
дила непосредственно на широкую, оживленную
Кайзераллею. Частенько хаживал через эту калит-
ку и я. Форель был человеком, постоянно готовым
помочь, наделенным сердечным теплом; в то же
время он был великий хитрец, и это была симпатич-
ная черта в нем. У себя на квартире он щедро раз-
давал советы, делал прозрачные намеки, собирал
ценные сведения, которые передавал зарубежным
друзьям; некоторое время он скрывал преследуе-
мых евреев и политических противников Гитлера,
прилагая всю свою изобретательность и предпри-
1 Исповедующая церковь истинной веры (Bekenntniskirche)
представляла собой течение в протестантизме, строго следовав-
шее своим принципам и отвергавшее попытки государства вме-
шиваться в ее жизнь. Теоретическим лидером Исповедующей
церкви был Карл Барт, который в 1930 году получил известность в
Бонне. Исповедующая церковь выступила против попыток на-
ционал-социализма управлять жизнью церкви. В 1935 году Карлу
Барту было запрещено преподавать теологию в Германии. Он по-
сле этого эмигрировал в Базель (прим, перев.).
392
имчивость, чтобы скрыть их от коричневых пресле-
дователей.
В доме Фореля у меня однажды была долгая бесе-
да с ученым-германистом из университета Лунда,
профессором Бёкхом. Бёкх, человек возвеличиваю-
щих статей, был на аудиенции у Гитлера. При этом
Гитлер сумел произвести впечатление на Бёкха.
Шведский профессор спросил меня: «А, может
быть, Гитлер не так уж и неправ в своих действиях?
Можно ли сомневаться в честности его намере-
ний?». Форель и я попытались рассеять то благопри-
ятное мнение, которое Бёкх составил о «фюрере»;
правда, при прощании я не почувствовал, что нам
это удалось.
Однажды Форель надолго уехал в Англию. После
его возвращения я нашел его в глубокой печали. Он
рассказал мне, что получил доступ в самые благо-
роднейшие клубы Англии, где очень интересовались
его мнением о Гитлере. Но его критическим сужде-
ниям не доверяли; лорды не скрывали своего восхи-
щения Гитлером. В Эдинбурге, Глазго, Манчестере,
Бирмингеме и наконец в Лондоне — картина везде
была одна и та же. Он попытался узнать причины
столь единодушного восхищения Гитлером, и везде
ему называли имя человека, который уже давно пуб-
лично отстаивал интересы партии Гитлера, — имя
лорда Лотиана. Аристократическое общество Анг-
лии, по его словам, было завоевано для Гитлера лор-
дом Лотианом; с этим еще долго ничего не возмож-
но было поделать.
Время от времени в Берлин приезжал марбург-
ский профессор теологии Отто, прославившийся
своей книгой «Святой»; он появлялся в сопровожде-
нии своего юного коллеги Зигфрида. Оба всякий раз
останавливались у Фореля; они очень ценили спо-
койный сон в доме, на который распространяется
право экстерриториальности.
393
В доме Фореля я познакомился с Отто. Это был
статный человек с головой одухотворенного учено-
го — в ореоле седых волос. Некогда он был либе-
ральным депутатом прусского ландтага; огонь поли-
тических страстей до сих пор еще горел в нем. Он
приезжал в Берлин, чтобы получить для себя ин-
формацию о происходящем; после этого он стре-
мился посоветоваться с ведущими интеллектуала-
ми. Кроме того, он информировал Фореля о про-
цессах, протекающих внутри церкви, и пытался
выяснить, долго ли еще продлятся столь ужасные
времена. Его тоже глубоко потрясла позиция Анг-
лии и Франции. На него произвело тяжелое впечат-
ление то, что эти государства так спокойно приня-
ли вызов Гитлера и не сделали ничего ни для под-
рыва, ни для ликвидации гитлеровского режима.
Он страдал от мысли о неотвратимости немецкой
катастрофы. При разговоре с ним я полностью за-
бывал, что он ученый-теолог: весь его интерес был
обращен к политике. Отто насквозь видел все лжи-
вые спектакли, с помощью которых Гитлер вводил
в заблуждение немецкий народ и немецкую интел-
лигенцию. В своих взглядах был суров и неподку-
пен. Он ни на миг не скрывал своего отвращения к
Гитлеру перед многими людьми, в том числе приез-
жавшими из-за рубежа. Он принадлежал к числу
людей, задававшихся мучительным вопросом —
возможно ли хотя бы в последнее мгновение перед
падением в пропасть остановить Германию? Он
поддерживал тесную связь с Форелем ради того,
чтобы через шведов повлиять на зарубежные поли-
тически ответственные круги, прежде всего анг-
лийские.
Отто уже на протяжении многих лет болел; краха
Германии он не пережил.
394
и
Во время поездки по Италии, которую мы пред-
приняли в 1935 году с Трёгером и А. Паулем Вебе-
ром, за неделю до праздника Вознесения я оказался
в Риме. Я посетил там знакомого мне публициста
Итало Таволато; мы не раз встречались с ним в рес-
торанчике неподалеку от Виа Бабуина; он был из-
любленным местом встреч иностранных журнали-
стов. Таволато вовсю развернул оживленную тор-
говлю новостями. Он обеспечивал зарубежных
журналистов доверительнейшими сообщениями о
закулисных тайнах итальянских фашистов, а взамен
получал правительственные тайны из Лондона и Па-
рижа. Раньше он был учителем гимназии и владел
немецким, французским и английским языками как
своими родными. Он вообще относился к числу са-
мых образованных людей, которых мне когда-либо
доводилось встречать. Он был прямо-таки идеаль-
ным переводчиком; его переводы отличались глубо-
ким пониманием тех вещей, о которых шла речь. Он
был высоким, крупного телосложения человеком и,
будучи уроженцем окрестностей Триеста, вероятно,
имел в своих жилах и славянскую кровь. Его темпе-
рамент был подобен вулкану. Образ жизни Таволато
вел богемный.
Таволато зарабатывал много денег, однако сразу
же пачками раздавал их направо и налево. Если он
получал за статью большой гонорар, то приглашал
своих друзей и щедро угощал их. Не было ничего
удивительного, что после этого наступали дни, когда
у него в кармане не было ни лиры. Тогда ему прихо-
дилось искать друзей, которые либо давали ему
взаймы, либо кормили, расплачиваясь за него в рес-
торанчиках. Так он жил на протяжении уже не-
скольких лет — ис легкостью относился ко всем
трудностям.
395
Я всегда знал его с самой благородной стороны.
Мы прекрасно понимали друг друга. Он чувствовал,
что я высоко ценю его духовные качества.
Таволато познакомил меня в этом ресторанчике с
журналистом Энгерли. Энгерли был близок к Мус-
солини. Он был главным редактором «Affari esteri»,
официозного внешнеполитического журнала, изда-
ваемого фашистским режимом. Энгерли, умный че-
ловек, явно швейцарского происхождения, несмот-
ря на свои близкие отношения с фашистским режи-
мом, все-таки критично относился к нему. Его
наверняка расстреляли в 1942 году вместе с графом
Чиано. После нескольких бесед Энгерли поинтере-
совался у меня, не хочу ли я встретиться с Муссоли-
ни. Я ответил, что не могу допустить и мысли, что
Муссолини заинтересуется моей скромной персо-
ной. Энгерли сказал, что это уже не моя забота.
Я ответил, что готов встретиться при условии, что
сам не буду предпринимать для этого никаких ша-
гов, а все устроит Энгерли, который уладит и все не-
обходимые формальности. Энгерли взял на себя
хлопоты по организации встречи. Я известил его о
том, что мы собираемся поехать дней на восемь в
Неаполь и Сорренто. За это время он мог бы сделать
все необходимое.
На праздник Вознесения Господня мы вернулись
из Сорренто в Рим. Директор отеля встретил меня
известием — а было уже около одиннадцати часов
ночи, — что меня несколько раз требовали к теле-
фону из Палаццо Чиги, в котором располагалось
Министерство иностранных дел; туда немедленно
следовало сообщить по моем прибытии. Журна-
лист, который был связан с Энгерли, посетил меня
в отеле в ту же ночь. Он был в курсе всего и сказал
мне, что я должен прибыть в Палаццо Чиги назав-
тра. Там уже должны быть готовы мои пропускные
документы. Там же мне передадут приглашение от
396
Муссолини. Встреча назначена на следующий по-
недельник, на шесть часов вечера.
В Палаццо Чиги меня встретили дружелюбно.
Приглашение было написано в любезном тоне; в
нем упоминались мой журнал «Сопротивление» и
моя брошюра «В удушливой атмосфере пактов». От
меня требовалось, чтобы я сохранил в тайне содер-
жание предстоящего разговора и ничего не публи-
ковал.
После визита в Палаццо Чиги я через посредство
одного немецкого журналиста известил о происхо-
дящем немецкого посла в Риме, господина фон Хас-
селя. Я попросил передать, что готов услышать ка-
кие-либо пожелания, если посол сочтет неободимым
дать мне некоторые директивы перед аудиенцией.
Господин фон Хассель пригласил меня к себе в по-
недельник в четыре часа.
В условленное время я был в немецком посольст-
ве. Господин фон Хассель принял меня в своем ка-
бинете. Он счел удивительным то приглашение, ко-
торые я получил. В немецкой колонии оно вызвало
оживленный интерес. Посол полагал, что отношения
между Германией и Италией еще являются напря-
женными: Муссолини и Гитлер плохо понимают
друг друга. Муссолини намеревается вторгнуться в
Абиссинию. Если он ввяжется в абиссинскую аван-
тюру, ему остро будет необходима немецкая по-
мощь. Мне следовало по мере сил подтолкнуть его к
вторжению в Абиссинию, потому что тогда Муссо-
лини окажется в руках у Германии. Меня страшно
задело это предложение — всячески укрепить Мус-
солини в его намерении напасть на Абиссинию,
если для этого предоставится возможность в ходе
беседы.
Затем мы еще поговорили о немецкой политике.
Я поставил посла в известность, что являюсь против-
ником Гитлера и считаю его политику роковой, гу-
397
бительной для немцев. Господин фон Хассель задум-
чиво покачал головой, посмотрел на меня долгим
взглядом, а затем набрался мужества для откровен-
ного разговора. Он, посол Третьего рейха, довери-
тельно сказал мне, что его тоже мучают тяжкие со-
мнения. Он спросил меня, в чем я вижу особую сла-
бость немецкой политики. Я ответил, что такой
слабостью является антибольшевистская линия Гит-
лера, которая погубит его; она неизбежно заставит
его воевать на два фронта и в результате сведет в
могилу. Хассель сказал в ответ, что считает анти-
большевистскую политику Гитлера опасной и со-
мнительной, как и я. На прощание я дал обещание
прислать ему отчет о моей беседе с Муссолини.
Из немецкого посольства я пошел в Палаццо Ве-
неция. В воротах стояли два охранника в штатском,
которые проверили мои документы. Комната ожида-
ния представляла собой небольшой сводчатый зал,
обставленный с изысканным вкусом. В нем находи-
лись двое — голландская журналистка и америка-
нец. Мне рассказали о журналистке, что она —
страстная фанатка Муссолини. Каждый день сидела
она часами в комнате ожидания и видела Муссоли-
ни только несколько раз мельком, а до беседы с ним
не допускалась ни разу. Но она была счастлива и
тем, что сознавала свою приближенность к «велико-
му человеку». Американца пригласили к Муссолини
передо мной, но не прошло и пяти минут, как он
уже вернулся. Настала моя очередь.
Муссолини принял меня в хорошо известном боль-
шом и длинном зале, где не было никакой мебели, кро-
ме его письменного стола. За этим письменным столом
и стоял Муссолини в своей обычной позе: скрестив
руки и состроив мину Цезаря. Пришлось пройти доста-
точно большое расстояние от дверей до письменного
стола. Муссолини предложил мне сесть, но сам остался
стоять. После нескольких формальных слов о моей
398
персоне он спросил меня, как я пришел в политику.
Я ответил, что был социал-демократом, потом работал в
профсоюзах и находился под сильным влиянием мар-
ксизма. Мой ответ странно подействовал на него. Его
напряженные черты лица разгладились, лицо приобре-
ло какое-то молодое и веселое выражение. Он быстро
сел, наклонился ко мне через письменный стол и ска-
зал: «Не правда ли, нужно пройти школу марксизма,
чтобы обрести истинное понимание политических ре-
альностей? Тот, кто не прошел школу исторического
материализма, так и останется всего лишь идеологом».
После этого он спросил, что я имею против Гитлера.
Я ответил ему, что на сердце у меня есть очень много
чего против Гитлера, но в первую очередь я выступаю
против его внешней политики. Муссолини пожелал
знать, что именно я считаю здесь неправильным. Я ему
сказал, что Гитлер напрасно надеется получить от за-
падных держав разрешение разрушить Россию и пре-
вратить ее в свою добычу. Если Гитлер станет единст-
венным хозяином России, он будет настолько силен,
что это будет грозить приоритетному положению анг-
лосаксонских держав. Эти державы никогда не допус-
тят такого. Антирусская линия Гитлера закончится
тем, что Германии придется воевать на два фронта, а от
этого она неизбежно погибнет. «Что вы предлагаете
взамен?» — спросил Муссолини. Я ответил: «Я согла-
сен с вашими словами о пролетарских народах. Проле-
тарские народы — это Германия, Италия, Россия и,
возможно, также Япония. Моя идея состояла в том,
чтобы создать такую комбинацию, в которой могли бы
взаимодействовать Италия, Германия, Россия и, воз-
можно, Япония. Этому союзу не было бы равных; ему
никто не смог бы противостоять, он смог бы победить
Англию и Америку в Азии, равно как и в Европе».
Муссолини взволнованно ударил кулаком по сто-
лу. «Именно это я и говорю Гитлеру сам снова и
снова! — воскликнул он. — Если Гитлер своей глу-
399
пой политикой по-прежнему будет толкать Россию в
объятия Франции и Англии, то в результате и Герма-
ния, и Италия, и вся Европа погибнут».
Муссолини затронул также вопрос об аншлюсе
Германией Австрии. Он согласился с тем, что Авст-
рия с точки зрения своего устройства, экономики и
культурной политики тяготеет к Германии. Но он
ни при каких условиях не потерпел бы присоедине-
ния Австрии к Германии на основе государственно-
го права. Здесь дело будет заключаться не только в
том, что тогда Германия придвинется к самым гра-
ницам Италии. Вес Германии станет чересчур тяже-
лым, чтобы Италия могла выдерживать непосредст-
венное немецкое давление на свои границы. Это он
уже неоднократно сообщал в Берлин. Но Гитлер не
понимает азов политики, не знает формулы, кото-
рая лежит в самой ее основе: «Do ut des».1 Гитлер
всегда хочет только получать, но никогда никому
ничего не давать. Это для него, конечно, очень про-
сто, но если он будет делать так, решая дела исклю-
чительно в свою пользу, то скоро не найдет ника-
ких партнеров.
Я поинтересовался, не получит ли Гитлер согла-
сия на аншлюс в ответ на согласие на вторжение
Италии в Абиссинию. Муссолини быстро отреагиро-
вал встречным вопросом, откуда я знаю, что он на-
мерен вторгнуться в Абиссинию? Я сказал, что для
понимания этого достаточно одного политического
взгляда: от него не укроются те великие тенденции,
которые управляют политикой государства. Все
шаги, которые доныне предпринимал Муссолини,
нацелены на то, чтобы в конечном итоге перейти к
решению абиссинского вопроса.
Муссолини улыбнулся, ненадолго задумался, а по-
том изрек:
1 Даю, чтобы ты дал (лат.) (прим. peg.).
400
«Qui vivra verra».1
После этого он спросил о положении евангеличе-
ской церкви Германии. Мне был понятен умысел, с
которым задавался этот вопрос. Муссолини хотел
таким образом выяснить, насколько сильны внутри-
политические позиции Гитлера. Достаточно ли у
него сил, чтобы преодолеть сопротивление протес-
тантской церкви? Перед католической церковью
Гитлер капитулировал; сделает ли он то же самое и
перед протестантской?
Я ответил Муссолини, что Гитлеру удалось пре-
вратить протестантскую церковь в руины. Заслужи-
вает внимание только сопротивление Исповедую-
щей церкви. Большинство пасторов боятся стать
мучениками; они — не те люди, которые с энтузиаз-
мом первых христиан готовы взойти на костер. Мус-
солини улыбнулся и сказал, что пасторы стали че-
ресчур сытыми.
Тут он вышел из-за письменного стола, сердечно
пожал мне руку и сказал, что, когда я снова приеду в
Рим, я должен непременно сообщить ему об этом и
он немедленно примет меня. Ему хорошо известна
моя публицистическая деятельность.
Беседа длилась примерно час.
То, что Муссолини вопреки своим умным сужде-
ниям все же присоединился к линии гитлеровской
политики, произошло потому, что он в результате
своего абиссинского похода попал в долговое рабст-
во к немцам.
12
Итало Таволато в беседе со мной несколько раз
упомянул имя монсеньора Борджиа и при этом все
1 Поживем — увидим! (франц.) (прим. peg.).
2Л Эрнст Никиш
401
время подчеркивал, что это — весьма значительная
личность. Он сказал, что стоило бы встретиться с
ним. Таволато устроил эту встречу в том же ресто-
ранчике, который обычно служил местом встреч
журналистов. Предполагалось, что беседе будет по-
священ весь вечер без остатка. Кроме Таволато и
меня в ней должны были принять участие оба моих
друга, А. Пауль Вебер и Трёгер, а также один немец-
кий журналист и несколько корреспондентов зару-
бежных газет.
Монсеньор явился точно в назначенное время.
Это был невысокий мужчина лет сорока, который
выглядел и вел себя, как ватиканский дипломат вы-
сокого ранга. Он был личным секретарем государст-
венного секретаря-кардинала — Пацелли, позднее
ставшего папой Пием XII. Таволато снова выступал
в роли переводчика.
Беседа, которая состоялась между нами, принад-
лежит к числу прекраснейших событий в моей ду-
ховной жизни. Она длилась четыре часа, была ин-
теллектуально напряженной, затрагивала глубокие
вопросы и касалась всех основных аспектов общест-
венного бытия. Первоначально мы говорили о сущ-
ности политики как таковой, в общем и целом.
Мы — ватиканский политик и я — быстро нашли
взаимопонимание по вопросу о функциях идеоло-
гии, определив ее как средство маскировки крупных
эгоистических интересов. Затем мы принялись обсу-
ждать гитлеризм. Монсеньор Борджиа был полон
презрения к человеческому и духовному уровню не-
мецких национал-социалистических вождей. Чувст-
вовалось, с какой брезгливостью этот рафинирован-
ный, утонченный римлянин взирал на неотесан-
ность примитивных немецких бестий. После этого
мы подробно обсудили проблемы большевизма.
Я поражался тому, как этот блестящий представи-
тель ватиканской иерархии толковал суть переворо-
402
та, произошедшего на Востоке. Он сказал, что на
протяжении веков в России царил деспотизм; вво-
дить там одним махом либерализм и индивидуализм
было бы глупостью. По мнению монсеньора, боль-
шевизм был необходимым следствием деспотиче-
ской истории русского народа. Борджиа считал
вполне понятной и современную судьбу Русской
православной церкви. Православные священники
когда-то в давние времена стали инструментами и
подручными царизма. Когда царизм пал, он увлек за
собой и православную церковь, неразрывно связан-
ную с ним; так что православная церковь пала не по
религиозным, а по политическим причинам. Разуме-
ется, монсеньор не особенно переживал по поводу
катастрофы православной церкви. Он поведал мне,
что в Чехословакии открыты католические семина-
рии, где воспитываются священники для миссионер-
ской деятельности на славянском востоке. Католиче-
ская церковь надеется, что именно она станет пре-
емницей православной церкви. Делается все, чтобы
преодолеть недоверие русского народа и больше-
вистских правителей к католической церкви. Только
таким путем католическая церковь может открыть
себе ворота на большевистский Восток. Именно
потому, по его словам, католическая церковь и не
хочет иметь ничего общего с антибольшевизмом
Гитлера. За гитлеровской антибольшевистской по-
литикой стоят руководители немецкой тяжелой ин-
дустрии, которые хотят добраться до русских запа-
сов марганца и нефти. Свою безудержную страсть к
грабежу они прячут под маской идеалистических и
религиозных целей. Католическая церковь не жела-
ет идти на поводу у этих немецких империалистов,
жаждущих завоеваний.
Как отметил Борджиа, Гитлер, сам того не желая,
поимел заслугу перед католической церковью на не-
мецкой почве. Германия — это страна, в которой
403
очень силен протестантизм. Все усилия католиче-
ской церкви повергнуть протестантизм фронталь-
ной атакой не удались, и в перспективе они тоже не
сулили надежду на успех. Тут на помощь и пришел
Гитлер. Суть протестантского человека, по словам
Борджиа, состоит в том, что он имеет отношение
«непосредственно к Богу», то есть к высшей цен-
ности. Протестантский человек отвергает посредни-
ков между собой и высшей ценностью; он без всяко-
го почтения верит, что вправе вступать в общение с
богом без промежуточных инстанций. Гитлер, по
словам Борджиа, был католическим человеком. Он
поставил себя на роль посредника между индивидом
и высшей ценностью, которую провозглашает на-
ционал-социализм, — нацией. В такой секуляризи-
рованной форме эту идею посредствующего звена
проглотили и немецкие протестанты. И таким обра-
зом они постепенно, сами того не замечая, преобра-
зились в людей католических. Дух критики, против
которого Гитлер столь фанатически ополчился, тоже
был порождением протестантизма. Задушив дух кри-
тики, Гитлер воспитал немецких протестантов в ду-
хе слепого повиновения по отношению к догматам.
Эти размышления были мне понятны и близки.
Я всегда смотрел на Гитлера, как на передового по-
борника римской — иерархически-догматиче-
ской — позиции, и попытался в своей брошюре
«Гитлер — злой рок немцев» мобилизовать против
него и его движения протестантские инстинкты.
Борджиа полагал, что, когда немецкий народ устанет
переваривать камни, которые ему предлагает Гит-
лер, он вновь почувствует потребность в хлебе под-
линных религиозных ценностей и примет этот хлеб
из рук католической церкви. После гитлеровщины в
немецком народе возникнет сильное религиозное
движение, из которого извлечет пользу прежде все-
го католическая церковь.
404
Я сказал с иронией: «Монсеньор, тогда я совер-
шенно не понимаю враждебного отношения Ватика-
на к Гитлеру — ведь Гитлер проделал столь хоро-
шую подготовительную работу для церкви!». С утон-
ченной улыбкой Борджиа ответил, что католическая
церковь не имеет привычки еще и оплачивать те
плоды, которые сами собой созрели для нее и без
всякого ее содействия с необходимостью сами упа-
дут к ней в руки.
Незадолго до полуночи монсеньор распрощался с
нами.
Когда он ушел, А. Пауль Вебер с чувством вос-
кликнул: «Что за великолепный человек! Что за вы-
дающаяся голова, какой утонченный ум! Но ведь
этот католический дипломат абсолютно ни во что не
верит».
13
После войны в Абиссинии стало заметно, с какой
неотвратимостью Муссолини оказывается в руках у
Гитлера. Он, который так долго вел себя по отноше-
нию к Третьему рейху столь чопорно, он, который
после 30 июня 1934 года говорил о бандах педера-
стов со свастикой, начал размышлять о возмож-
ности союза с гитлеровским рейхом. Постепенно он
пришел к мнению, что ему для этого предварительно
потребуется более обстоятельно изучить ситуацию в
Германии. Он хотел познакомиться с различными
оппозиционными течениями, которые во множестве
существовали в подполье Третьего рейха. Выясне-
ние всех этих вопросов он поручил одному из своих
сотрудников с большим стажем, хорошо знакомому
ему лично — консулу Скарна. Когда-то Скарпа, точ-
но так же, как и сам Муссолини, состоял в социали-
стическом движении; однако он, как многие италь-
405
япцы и представители романских народов вообще,
при этом не был подлинным марксистом. Склон-
ности этих народов к синдикализму более отвечал
Прудон, чем Карл Маркс.
Скарпе поручили вступить в контакт со всеми не-
мецкими оппозиционными группировками, но в то
же время и посетить всех ведущих в политическом
отношении национал-социалистов, чтобы составить
о них свое собственное впечатление. Его пребыва-
ние в Германии было рассчитано на несколько меся-
цев. Он посетил Даррэ и Геббельса, а также Розен-
берга и Риббентропа: он имел беседы с вождями С А
и СС, с высшими руководителями Рабочего фронта
и Рабочей службы. Но он вышел также и на Эрнста
Юнгера, а от него пришел ко мне. Ему было извест-
но о моем визите к Муссолини, и он получил от дуче
поручение побеседовать с мной. Скарна был под-
вижным, энергичным человеком, хорошо разбираю-
щимся в вопросах социологии и экономики, а также
уверенно ориентирующимся в области литературы.
Он был остроумным и понимающим в критике. Так,
например, мы как-то говорили о Силоне, эмигранте
из Италии, живущем в Швейцарии и оттуда ведущем
борьбу против фашистского режима. Я читал произ-
ведения Силоне «Фонтамара» и «Хлеб и вино»; вто-
рой из этих романов я находил превосходным. Сило-
не рассказывал в нем, как он нелегально отправился
в Южную Италию и там, переодетый католическим
священником, настраивал население против Муссо-
лини, пока на его след не вышли фашисты и не за-
ставили его снова бежать из Италии в Швейцарию.
Скарпа сказал, что Силоне, несмотря на то что тот
досаждает фашистам, все же признается ими вы-
дающимся писателем. Они не могут оспаривать того,
что он, благодаря своему итальянскому имени и пре-
стижу в культуре, делает честь Италии и рекламиру-
ет ее за рубежом. Это признание говорило о такой
406
либеральности взгляда, на которую не был способен
ни один немецкий национал-социалист. Подобный
либерализм существовал также и во французской
духовной истории. В пантеоне французы собрали
всех, кто способствовал возрастанию славы фран-
цузского духа, и при этом неважно, были они реак-
ционерами или революционерами; принималось во
внимание только одно — масштаб дарования. Дело
было не в направленности его, а в формате.
Я привел все свои возражения против нацио-
нал-социалистического режима, указал на его пре-
ступный характер и выразил свое сожаление, что
Муссолини испачкал свою руку, подав ее Гитлеру
для рукопожатия. Эта дружба, считал я, неотврати-
мо приведет его к гибели. Скарпа явно составил
себе плохое впечатление о национал-социалистиче-
ских вождях. Он скептически высказывался о на-
ционал-социалистах, но выразил мнение, что та под-
держка, которую Муссолини получил во время вой-
ны с Абиссинией от Германии, уже крепко связала
его. Он темпераментно воскликнул: «Почему люди,
понимающие в политике, не идут в это движение,
чтобы сделать его серьезным?». Я ответил ему, что
тот, кто ложится в грязную постель, не делает ее бо-
лее чистой, но сам подвергается опасности запач-
каться. Скарпа удивился, что, я ничугь не раздумы-
вая, выложил ему свое мнение о национал-социали-
стическом режиме. Я ответил ему, что удивляться
тут нечему, поскольку я совершенно открыто демон-
стрирую свое неприятие этого режима. Я ни едино-
го разу не сказал «Хайль Гитлер», я ни разу не при-
ветствовал вставанием вынос нацистского штандар-
та, я не пожертвовал ни пфеннига на зимнюю
помощь, а на допросах в гестапо я не стеснялся в
выражениях.
После некоторой паузы Скарпа сказал, что для
народа, который терпел какого-либо человека в по-
407
ложении диктатора более двух лет, это становилось
несчастьем. Это видно на примере Сталина, это вид-
но на примере Гитлера. «А как насчет вашего
дуче?» — спросил я. «Не требуйте от меня, чтобы я
вмешивал сюда моего дуче», — ответил он.
Скарпа осведомился, не могу ли я познакомить
его с кем-нибудь из людей, находящихся в оппози-
ции. Я пообещал собрать небольшое общество. Ко
мне пришли кроме неустрашимого Клейст-Шменци-
на обладающий сильным характером и ясным виде-
нием происходящего Отто Петрас, а также родст-
венник мюнхенского кардинала Фаульхабера.
Клейст откровенно выразил свое глубочайшее не-
приятие режима. И Петрас тоже никак не сдержи-
вал себя.
Скарпа на некоторое время еще остался у меня, по-
сле того как мои гости попрощались и ушли. Он полу-
чил глубокое впечатление от беседы и сказал: «Очень
плохо, что на основании собственных наблюдений мне
приходится судить о Третьем рейхе так же, как и вы».
Незадолго перед своим отъездом в Рим он попро-
щался со мной. Он с большим трудом скрывал свое
глубокое разочарование. Он выразил опасение, что
Муссолини, несмотря ни на что, не сможет удер-
жаться от заключения союза с Германией.
14
Несмотря на все ограничения, к которым привело
возникновение Третьего рейха, еще не была исклю-
чена возможность выезда за границу. Если у вас был
заграничный паспорт, то вы могли пересечь грани-
цу, хотя и с ограниченным запасом валюты.
В 1935 году мне пришлось продлевать действие мое-
го паспорта для второй поездки в Италию. В паспор-
те, срок которого истек, была виза Советского Сою-
408
за. Полицейские, которые это заметили, пошепта-
лись, бросая при этом на меня многозначительные
взгляды. Затем я услышал, как они что-то говорят в
издевательском тоне; до меня явственно донеслись
слова «красная собака». Тем не менее я все же полу-
чил документ, о выдаче которого ходатайствовал.
Летом 1933 года я предпринял путешествие, в
ходе которого поехал сначала в Голландию, а за-
тем — через Бельгию, Францию и Швейцарию — в
Италию. Цель поездки была cyiy6o политическая; я
хотел составить себе картину настроений зарубеж-
ного населения по отношению к гитлеровскому рей-
ху, а заодно и посетить эмигрантов, с которыми был
дружен. В Амстердаме я встретил вождя Социал-де-
мократической партии Диттмана. Мне бросились в
глаза его нервозность и недоверие, которое он питал
к любому немцу, пересекавшему границу с подлин-
ным паспортом, выправленным по всем правилам.
Как и многие другие эмигранты в то время, он наде-
ялся, что Гитлер скоро откомандуется и рабочий
класс стряхнет с себя то иго, которое наложил на
него Гитлер.
В Роттердаме я нашел тех двоих голландцев, с ко-
торыми в 1932 году был в Москве. Профессор выс-
шей школы Поллак был настроен пессимистически;
он опасался, что немецкая культура придет в упадок,
и не разделял мнения, что от Гитлера удастся отде-
латься так скоро. Директор Роттердамского порта,
Плате, полагал, что Третий рейх ждет экономиче-
ское истощение; недоверие зарубежных соседей по
отношению к национал-социалистической Герма-
нии, по его мнению, было настолько велико, что эко-
номические связи никогда не удалось бы привести в
норму.
В Генте я встретился с Августом Бормсом — тем
вождем фламандцев, который в 1914—1918 годах
выступал на стороне немцев, был за это осужден на
409
смерть, но затем наказание ему было смягчено — он
получил десять лет тюрьмы. Теперь он снова был на
свободе и опять имел множество приверженцев сре-
ди фламандцев. Его называли «колоколом Фланд-
рии», поскольку он был блестящим оратором. Он
возлагал большие надежды на Гитлера, хотя и под-
черкивал, что фламандцы хотели объединиться не с
Германией, а с Голландией. Тем не менее после
вторжения Гитлера в Бельгию он снова начал со-
трудничать с немцами; после 1945 года его расстре-
ляли за государственную измену. И другие фламанд-
цы проявляли симпатии к Третьему рейху; мои пре-
достережения они игнорировали.
В Париже я отыскал адреса Бодо Узе и Бруно
фон Саломона. Они жили в стесненных условиях,
Коммунистическая партия Франции оказывала им
поддержку. Их сердца были полны тоски по Герма-
нии; они рассердились на меня, когда я твердо ска-
зал им, что Третий рейх наверняка продержится де-
сять лет. Они вдвоем отвезли меня к венгерскому
графу Кароли, одному из убежденнейших и деятель-
нейших противников фашизма. Он верно судил о
положении Германии и опасался, что национал-со-
циалистический режим принесет большие беды
всей Европе. Душевное спокойствие и невозмути-
мость этого человека были тем более удивительны,
что он перенес тяжелую операцию гортани: ему
вставили искусственную гортань из серебра.
Из Парижа через Страсбург я поехал в Базель.
В Базеле у меня были долгие беседы с редакторами
политических изданий «Базельская национальная
газета» («Baseler Nationalzeitung») и «Базельские из-
вестия» (Baseler Nachrichten). Они хотели знать все
в деталях; с большим трудом они поверили в извес-
тия о жестоких преступлениях СА, о которых много
говорили. Они настолько находились под гипнозом
идеи права и гуманности, что просто не желали ве-
410
рить в тот духовный и моральный хаос, который во-
царился в Третьем рейхе.
В Цюрихе я познакомился с супружеской парой
Брокков. Эрих Брокк вел жизнь свободного писате-
ля. Он получил серьезное философское образова-
ние; позднее он опубликовал большую работу об
Эрнсте Юнгере. В описываемое же время он окон-
чил роман, который я с удовольствием опубликовал
в издательстве «Сопротивление». Его жена, фрау
Брокк-Зульцер, была романисткой; она обладала об-
ширными научными познаниями и большим литера-
турным талантом. Она сотрудничала в «Швейцар-
ских ежемесячниках» и предложила мне под псевдо-
нимом опубликовать там статью, написанную на
материале моей рукописи «Империя низших демо-
нов». С издателем Опрехтом я обсудил различные
издательские планы. Я хотел издать у пего мою кни-
гу «Третья имперская фигура» и, если удастся, «Им-
перию низших демонов». Один вечер я провел в об-
ществе доктора Макса Пиннера, бывшего экономи-
ческого редактора газеты «Берлинер Тагеблатт».
Наше знакомство началось еще в догитлеровские
дни. Сейчас он находился вместе со своей женой в
Цюрихе в роли эмигранта и прилагал большие уси-
лия, чтобы удерживаться на поверхности. Пиннер
был умным человеком, способным видеть политиче-
ские и экономические дела в реальном свете.
Случайно я услышал, что в Цюрихе живет и адво-
кат Филипп Лёвенфельд, который защищал меня в
1919 году перед мюнхенским трибуналом. Мне пока-
залось, что мой человеческий долг требует зайти к
нему и засвидетельствовать свое уважение и симпа-
тию. В Мюнхене он был известным адвокатом. И по
сей день у него был вид успешного адвоката, превос-
ходящего всех других. Однако заниматься адвокат-
ской практикой в Швейцарии ему было запрещено;
он сильно страдал от того, что не мог заниматься лю-
411
бимым делом, которому был предан без остатка. Он
полагал, что Гитлер еще завоюет Швейцарию; на
этот случай он уже тщательно готовился к отъезду в
Северную Америку.
Через Геную я поехал в Рим. Там меня ждал жур-
налист Ульман, сотрудничавший в журнале «Сопро-
тивление»; он ввел меня в круг журналистов-меж-
дународников. Они подробно расспросили меня, а
также поделились со мной настроениями и концеп-
циями, которые существовали в правительствах их
стран. Было поразительно, с какой откровенностью
еще позволялось разговаривать в фашистском Риме;
в национал-социалистической Германии ты риско-
вал бы жизнью, если бы столь открыто высказывал
свои мысли.
В следующем 1934 году я посетил Швецию, Норве-
гию и Англию. Пастер Форель снабдил меня некоторы-
ми рекомендательными письмами. В Лунде жил быв-
ший швейцарский государственный советник доктор
Блохер. Это был весьма энергичный пожилой госпо-
дин, которого просто переполняла жгучая ненависть к
Гитлеру. Благодаря личным связям, Блохер оказывал
большое влияние на мнения, существующие в Лунд-
ском университете. Благодаря посредничеству Фореля
в Стокгольме меня принял у себя уважаемый крупный
торговец. Шведское купечество, которое отчасти инве-
стировало деньги в Германию, чувствовало себя обде-
ленным в бизнесе из-за государственного контроля за
обращением валюты, который установила Германия;
оно смотрело на Берлин с глубоким недоверием. Це-
лый ряд шведских священников, в том числе секретарь
епископа Упсалы, попросили меня рассказать о поло-
жении немецкой евангелической церкви и о борьбе,
которую она ведет. Социал-демократическая фракция
шведского парламента пригласило меня в зал для
фракционных заседаний, где я сделал доклад о Герма-
нии. От меня потребовалась смелость, чтобы решиться
412
на такой доклад; если бы об этом донесли в Берлин, я бы
попал в гестапо. Депутаты были людьми чести; никто
меня не выдал.
В Осло, куда я поехал из Стокгольма, Форель реко-
мендовал меня одному врачу, доктору Шарфенбергу.
Шарфенберг был социалист и находился в тесных от-
ношениях с министром иностранных дел Котом. Таким
образом я узнал, какие опасения относительно Герма-
нии имеет норвежское правительство.
По великолепной железнодорожной ветке я до-
ехал до Бергена. Здесь на протяжении многих лет у
меня был постоянный читатель, подписывавшийся
на «Сопротивление»; он был торговцем. Этот чело-
век встретил меня прямо на вокзале. Он был членом
уважаемого клуба и хотел, чтобы я всесторонне ин-
формировал его для расказа о Третьем рейхе членам
своего клуба.
В самую непогоду я прибыл из Бергена в Нью-
кастл, большой индустриальный город в Северной
Англии. Английские чиновники хотели защититься
от чересчур сильного притока эмигрантов. На пас-
портном контроле от меня потребовали, чтобы я
встал последним в очередь въезжающих в страну.
Хотя мой паспорт был в порядке, чиновник колебал-
ся, давать ли мне разрешение на въезд. Он пожелал
знать, сколько фунтов у меня есть с собой. Несмот-
ря на то что я назвал ему имя одного англичанина,
который предложил снабдить меня фунтами, чинов-
ник был неумолим. Тогда я сказал ему, что у меня
транзитный билет на несколько стран, так что и мое
возвращение в Германию уже оплачено. Черты лица
чиновника сразу просветлели; он спросил, почему
же я не сказал этого сразу же, и дал мне разреше-
ние на временное пребывание в Англии. Несколько
дней я прожил в Эдинбурге, затем поехал в Бирмин-
гем. Меня пригласил в гости один английский врач,
связанный с университетом; он очень интересовался
413
политикой и обстоятельно расспрашивал меня про
положение дел в Германии. В саду Бирмингемского
университета у меня брали интервью многочис-
ленные английские студенты. Это был второй раз,
когда мне удалось соприкоснуться со студенческой
жизнью Англии; уже в 1924 году я некоторое время
провел в Оксфорде.
Подробные беседы я вел в Лондоне с социологом
Карлом Мангеймом и с его умником-племянником,
который носил ту же фамилию. Мангейм поддержи-
вал хорошие отношения с политиками из лейборист-
ской партии. Моя беседа с ним состоялась в первые
дни июня. Несмотря на свое оппозиционное отно-
шение к Гитлеру, он сделал мне предложение, пора-
зившее меня. Он сказал, что Гитлер — это абсолют-
ная опасность; все противостоящие Гитлеру силы
должны действовать совместно, чтобы свергнуть
его. В такой момент не следует обращать никакого
внимания на противоречия, которые существуют
между союзниками по борьбе против Гитлера.
В данный момент самый главный представитель ан-
тигитлеровских сил — это Эрнст Рём. Тот, кто враг
Гитлеру, в борьбе против него должен сотрудничать
с Рёмом. У меня не было никакого желания сотруд-
ничать с Рёмом; к тому же я полагал, что у Мангейма
несколько неверное представление об отношениях,
которые существуют в Германии. Однако такое
представление с ним разделяли многие английские
политики.
В конце лета 1935 года мы с женой еще раз вырва-
лись из Третьего рейха в Швейцарию. Мы насладились
прекрасными днями в Лугано, а затем — в Буохсе на
Фирвальдштадском озере. Из Буохса мы несколько раз
ездили в Люцерн. Здесь я условился о встрече с докто-
ром Вальдемаром Гурианом, который жил убогой
жизнью эмигранта в Бухрайне, деревушке около Лю-
церна. Гуриан был католиком, он уже сделал себе имя
414
как писатель. Его книга о большевизме была основана
на фактах и не дышала ненавистью. Я уже на протяже-
нии долгого времени состоял с ним в переписке. Гури-
ан читал множество зарубежных газет и журналов, а
потому мог дать мне исчерпывающий обзор установок,
которых придерживались основные политики и цер-
ковные круги в европейских государствах. К тому же у
него были интересные личные связи с деятелями из Ва-
тикана. Он был недоволен Римом. Он был возмущен
конкордатом; он полагал, что Ватикан нанес ущерб
делу церкви.
Для беседы со мной в Люцерн из Базеля приехал
также профессор теологии Фриц Либ. Я знал, что он
симпатизирует коммунизму и позитивно относится
к Советскому Союзу. Этот невысокий человек про-
сто приковывал к себе своей жизненной и духовной
энергией. Он уговаривал меня эмигрировать и пред-
лагал мне поселиться в его сельском доме около Тю-
нерского озера.
Либ рассказал мне, что в настоящее время в этом
городе живет бывший имперский канцлер Вирт.
Мне показалось интересным поговорить с Виртом;
мы договорились о встрече. Мы сидели на веранде
маленького ресторанчика около Реусса. Был пре-
красный солнечный день. Либ жаловался мне, на-
сколько горька для него жизнь эмигранта. Он силь-
но тосковал по своему Фрайбургу, по тем прекрас-
ным дням, когда с удовольствием пил свое
«шоппле».1 Он с трудом удержался от слез, когда го-
ворил об этом.
О политике веймарского правительства он выска-
зывался критически. Ненависть социал-демократии
к коммунистам часто давала отнюдь не радующие
плоды; как политик-центрист он был, по его словам,
значительно объективнее. Он, как правило, прекрас-
1 Слабое пиво {прим, перев.}.
415
но находил взаимопонимание с коммунистическими
вождями; если правильно понимать, чего они хоте-
ли, с ними всегда можно было договориться. Соци-
ал-демократия, всецело отдавшись своей ненависти
к коммунистам, просто проспала появление и разви-
тие гитлеровского движения. В ходе беседы я затро-
нул вопрос о договоре в Рапалло. Вирт сказал, что
вовсе не Ратенау проводил политику Рапалло, как
это любят утверждать. Это он сам был человеком,
считавшим эту политику правильной, и активно осу-
ществлял ее. Резким противником политики Рапал-
ло, по его словам, был Эберт. Эберт так и не простил
ему, что он заключил договор в Рапалло. После сво-
его возвращения из Рапалло он, как рейхсканцлер,
постоянно находился в напряженных отношениях с
Эбертом. Ведь Эберт полностью находился под
влиянием лондонского и парижского президентов.
Поэтому Эберт втайне хотел его отставки и удовле-
творил просьбу о ней.
Я с большой неохотой вернулся из Швейцарии в
Германию — в страну, где происходило столь много
непостижимого.
На Троицын день 1936 года я со своими женой и
сыном поехал в Копенгаген. Мы очень хотели еще раз
подышать воздухом свободы. Жизнь в Германии по-
жирала нервную энергию; постоянное давление, под
которым приходилось находиться, было невыносимо.
В Копенгагене в отеле «Датский король» жил мой зна-
комый доктор Декк, в прошлом — стокгольмский кор-
респондент газеты «Франкфуртер цайгунг». Декк
эмигрировал и написал в Дании книгу, направленную
против Гитлера. Он, по всей видимости, зарабатывал
на жизнь финансовыми спекуляциями на бирже и
снимал для себя и своей семьи зри комнаты в отеле.
Было очень приятно свободно и во весь голос гово-
рить о режиме Гитлера, и мы с удовольствием вос-
пользовались такой возможностью. В воскресенье на
416
Троицу в порт вошел пассажирский пароход, с кото-
рого высадились множество путешественников из ор-
ганизации «Сила через радость».’ Многие из них за-
шли в отель «Датский король». Несмотря на их при-
сутствие, Декк и я отвели дупгу. Доктор Декк, сидя в
ресторане отеля, громко и даже сверхгромко кричал о
своей ненависти к Гитлеру. Присутствовавшие при
этом члены организации «Сила через радость» навост-
рили уши ; но мы мало заботились в гот момент о том,
есть среди прибывших в отель гостей шпионы
НСДАП или нет. Мысль об этом пришла к нам в голо-
ву лишь позднее; мы пересекали немецкую границу
не без опасений, допуская, что на нас уже могли доне-
сти. К счастью, этого не произошло.
В феврале 1937 года я еще раз поехал в Швей-
царию.
В Цюрихе я договорился о встрече с Александром
Мичерлихом, автором «Рыцарской книги», который
позднее стал психотерапевтом в Гейдельберге. Ми-
черлих, высокий и стройный человек, получил от од-
ного из друзей прозвище «Последний денди». Когда
его позднее арестовали в связи с проведением геста-
по операции против меня, он очень тяжело перено-
сил заключение; не всякий рожден для того, чтобы
стойко переносить трагические ситуации.
Во время моего пребывания в Швейцарии гестапо
снова изъяло тираж одного из произведений, опуб-
ликованных в издательстве «Сопротивление». Моя
жена сообщила мне об этом и в отчаянии осведоми-
лась, не хочу ли я подумать о том, чтобы остаться в
эмиграции в Швейцарии. Я, однако, как и прежде,
не хотел этого, хотя налицо были все признаки, что
мне готовятся нанести удар.
1 Созданная национал-социалистами организация «Сила че-
рез радость» («Kraft-durch-Freude») занималась пропагандой здо-
рового образа жизни, организацией занятий физической культу-
рой и спортом, туризмом и т. п. (прим, перев.)
27 Эрнст Никиш
417
Из Швейцарии я взял с собой много книг, запре-
щенных в Германии. Я положил их в сетку для бага-
жа в одном из пустых купе поезда и там переждал,
пока немецкие таможенники не покинут вагон.
15
Рассказывают, что Гитлер однажды заявил, что
смотрит на себя, как на магнит, который простира-
ется над немецким народом и притягивает к себе
всех, у кого в крови есть сталь и железо; лишь те, в
ком нет ничего ценного, не тянутся к нему.
В какой-то мере Гитлер был прав: он действовал
как магнит, но, конечно, как магнит, притягивавший
лишь то, что было по натуре преступным, низмен-
ным, варварски-животным. С одной стороны, он
был символом того зловещего и путающего, что
скрыто существовало в немецком народе; с другой
стороны, он дал волю всему педочеловечески-низ-
менному в немецкой душе. Когда раньше социал-де-
мократический или профсоюзный агитатор предста-
вал перед своими слушателями, возникало такое
чувство, что он подтягивает их, поднимая до своего
уровня; он действовал, словно маленький профес-
сор, намеренный улучшить и облагородить людей.
Национал-социалистический оратор всегда стоял на
более низком уровне, чем его слушатели. Он избав-
лял их от всяких устремлений ввысь; он не будил
никаких высоких притязаний — он как раз требовал
избавиться от них и довериться своим скверным ин-
стинктам. Национал-социализм оправдал все плохие
качества и инстинкты немецкого народа, примирил
с ними совесть и амнистировал, выпустив из узили-
ща. Его язык был языком притона. Его деяния были
деяниями бандитов и убийц. Все то, чего цивилизо-
ванное человечество обычно стыдится, делалось от-
418
крыто, без малейшего стыда. Грубость стали считать
добродетелью, жестокость — восхитительной муже-
ственностью. Вероломство, обман, ложь, предатель-
ство — все это превращалось в высшую мораль,
если только это было выгодно клике национал-со-
циалистического фюрера. Преторианская гвардия
национал-социалистов, члены отрядов СА и СС
были наихудшими подонками общества, мерзейшим
отребьем человечества. Они лишили достоинства и
обесчестили национальную идею; еще никогда ею
не злоупотребляли столь бездумно. Она использова-
лась, чтобы оправдывать жесточайшие злодеяния.
Немецкий народ стал врагом всего человечества и
даже врагом самой человечности как таковой. Отны-
не возникли все основания стыдиться своего немец-
кого происхождения. Штандарты вызывали тошно-
ту, и портупеи на мальчишках из гитлеровской дет-
ской организации заставляли закипать кровь —
стоило только вспомнить, сколько зла непрерывно
приносит весь этот сброд. В основе сущности всех
народов лежит злое, но народы следят за тем, чтобы
оно так и оставалось в глубине. Гитлеризм выволок
это зло на свет и провокационно выставил напоказ.
Унижения, насилие, убийства евреев, концентраци-
онные лагеря, газовые печи,. «опыты на людях»,
убийства душевнобольных, нападения на Польшу,
Норвегию, Данию, Бельгию, Голландию, Францию и
Советский Союз, расстрелы и убийства политиче-
ских противников — все это говорило о том, сколь
сильно отягощена совесть немцев.
Таковы были чувства, с которыми я взирал на на-
ционал-социализм. Я неохотно выходил из дома; когда
национал-социалистические побирушки со своими
кружками для сбора пожертвований стучались в мою
дверь, я захлопывал ее у них перед носом. Ни одному
национал-социалисту я не подавал руки, ни на одно
гитлеровское приветствие не отвечал. Обстоятельства
419
складывались столь безумным образом, что сущим по-
литическим героизмом было входить в приемную чи-
новника с приветствием «Добрый день!» вместо фа-
шистского приветствия. Меня часто приглашали в гес-
тапо. Я каждый раз чувствовал, что Moiy больше не
вернуться домой. Во время допросов я вел себя вызы-
вающе и строптиво. Я выказывал свое презрение слу-
жащим гестапо, которые в большинстве своем были
глупыми, необразованными бестолочами; я иронизи-
ровал над ними, а они этого даже не замечали. Физио-
номии Гитлера, Геббельса и Геринга были мне отвра-
тительны. Я не понимал, как можно доверять этим лю-
дям — ведь достаточно было просто посмотреть на их
лица. Это были физиономии злых демонов. В них не
было ровно ничего человеческого. Голоса их звучали
мерзко; в их звучании слышался звериный вой. Таких
типов следовало обходить как можно дальше. Народ,
который последует за такими темными личностями,
неизбежно падет жертвой злого рока и закончит ката-
строфой.
У меня не было ничего общего с Третьим рейхом.
Я говорил своим друзьям, что рейхсвер усугубил не-
счастье немцев, оказавшись под командой Гитлера.
Так как каждый офицер присягой своей был связан
с Гитлером, немецкому вермахту пришлось потер-
петь поражение во Второй мировой войне — только
так удалось избавиться от национал-социализма. По-
ражение Третьего рейха, даже полное превращение
его в руины — вот какую цену пришлось заплатить
за это.
Каждый день я ждал ареста. Я ощущал себя вра-
гом Третьего рейха, я в душе чувствовал себя в со-
стоянии войны с ним, я видел в нем только воплоще-
ние зла.
В РУКАХ ГЕСТАПО
1
В первые месяцы 1937 года я точно так же, как де-
лал это ежегодно, поехал проводить встречи с раз-
личными группами движения сопротивления. В этих
встречах — сообразно обстоятельствам — участво-
вали, естественно, лишь небольшие группы лиц;
проводить их приходилось либо на частных кварти-
рах, либо скрытно в других местах. Я пробыл в Кре-
фельде приблизительно четыре-пять дней и устано-
вил оттуда контакты с Дюссельдорфом, Изерлоном,
Эссеном и Дортмундом. В один из вечеров предста-
вители групп из этих мест собрались в Крефельде на
квартире у одного химика. Воспользовавшись случа-
ем, я решил обсудить политическую ситуацию. Мне
задали вопрос, как следует оценивать форсирован-
ное развитие производства, происходящее благода-
ря политике Гитлера? Я ответил, что лихорадочное
производство оружия, которое развернул Гитлер,
представляет собой сомнительное достижение. Оно
неизбежно закончится войной, в ходе которой
большая часть народного достояния будет пущена
по ветру. Создание рабочих мест посредством про-
изводства вооружений в действительности непро-
421
дуктивно; конечно, должно пройти некоторое время,
чтобы это стало понятно.
Некоторые участники собрания хотели знать, не
следует ли приступить к подготовке покушения на
Гитлера. Я предостерег их, сказав, что не следует
высказывать подобные мысли, так как никогда нель-
зя знать, не дойдут ли они из-за неосторожности до
ушей гестапо.
Из Крефельда я поехал в Бонн и посетил там про-
фессора университета Ханса фон Хентига, который
был близок ко мне по политическим убеждениям.
С ним я обсудил план переиздания в антигитлеров-
ском издательстве собрания его ранее опубликован-
ных работ об амбициозных и тиранических лично-
стях с психопатологическими наклонностями, таких
как Тиберий, Робеспьер и Марат. Такая книга, вы-
зывающая вполне определенные ассоциации, могла
бы представлять собой замаскированный памфлет
против Гитлера. Хентиг был в принципе согласен, но
мысли его были уже всецело поглощены предстоя-
щей эмиграцией в США. Он рассказал мне, что че-
рез несколько недель в Бремене состоится конгресс
юристов. Его выступление, не спрашивая у него
предварительного согласия, включили в программу.
В его намерения не входило публично появляться в
обществе национал-социалистов: он не хотел ком-
прометировать себя таким образом. Поэтому он
принял решение отказаться от профессуры в Бонне
и уехать в Америку.
На другой день я отправился из Бонна через
Кёльн в Арнсберг; оттуда меня на автомобиле отвез-
ли в Зидлингсхаузен, где жил врач, доктор медицин-
ских наук Шранц. Это был отзывчивый и чуткий че-
ловек, который поддерживал связи с целым рядом
выдающихся людей и часто приглашал их в гости к
себе, в дом деревенского врача. Он овдовел, и места
в его доме было предостаточно. У него как раз гос-
422
тил Фридрих Георг Юнгер; я провел чудесный день
в обществе двух этих людей.
Из Зидлингсхаузена я поехал в Гослар. Там я жил
у Эрнста Юнгера, на квартире которого вечером со-
стоялось тайное собрание. Присутствовали около
двенадцати мужчин, среди них уважаемый нотари-
ус, адвокат, несколько инженеров и директоров хи-
мических предприятий. Почти каждый из них недо-
умевал, почему Гитлер смог завоевать на свою сто-
poiry и большую часть интеллигенции? Никто не
понимал, почему не вызывает отвращения отсутст-
вие у Третьего рейха сколько-нибудь достойного
уровня во всем, что только ни возьми. Все были уд-
ручены тем, что свои подлинные мысли, «гувства и
озабоченность по поводу пагубного будущего прихо-
дится высказывать тайно, с предельной осторож-
ностью. Все полагали, что терпеть жестокую дикта-
туру молча было бы несовместимым с честью. Из
Гослара я вернулся в Берлин.
Уже на протяжении некоторого времени я вел
переписку с Дрекселем по поводу приезда к нему в
Нюрнберг, как правило, я ездил туда два или три
раза в год. Моя тяжелобольная мать жила в Вайб-
лингене; я хотел совместить посещение больной с
заездом в Нюрнберг. В начале февраля я покинул
Берлин. Примерно шесть дней я провел в Нюрнбер-
ге. Там я выступал на пяти тайных сходках. Одна из
них состоялась в большом ресторане напротив вок-
зала. На верхнем этаже проходило собрание учите-
лей, созванное одним из моих сторонников, на кото-
ром в слегка завуалированной форме высказыва-
лись оппозиционные мысли. Участники собрания
настаивали, чтобы я присоединился к ним; однако я
не счел такой шаг целесообразным, поскольку это
дало бы гестапо повод для преследования собрав-
шихся учителей. Эти учителя и без того уже под-
вергли себя достаточной опасности, и надо было
423
признать за ними моральное мужество. Я сидел на
нижнем этаже примерно с десятком друзей и бесе-
довал с ними — в особенности о немецко-итальян-
ской интервенции в Испанию. Гитлеровское прави-
тельство отрицало, что послало войска в Испанию;
но я был хорошо информирован и потому иронизи-
ровал над «геройской смертью в исключающих огла-
ску обстоятельствах», которой умирали там, в Испа-
нии, немецкие солдаты. После того как собрание
учителей на верхнем этаже закончилость, к кругу
моих собеседников присоединились еще приблизи-
тельно тридцать мужчин и женщин. Антигитлеров-
ские суждения высказывались там с необычайной
смелостью.
На другой день я был в пивном ресторане, где
еженедельно собирался «кружок завсегдатаев», на
самом деле состоявший из представителей дви-
жения сопротивления. Среди прочих гостей заве-
дения — за соседними столиками — сидели функ-
ционеры СС и СА, а потому нам приходилось
сдвигать головы, чтобы они не слышали наших раз-
говоров.
На третий день в квартире столяра Бауэра собра-
лись восемь или десять участников сопротивления.
Здесь снова зашла речь о покушении на Гитлера.
Так же как в Крефельде, я предостерег своих поли-
тических соратников от разговоров на эту тему.
Я удовольствовался сообщением о том, что один ар-
хитектор, участвовавший в строительстве Нюрн-
бергского Дворца конгрессов, переделал проект та-
ким образом, что над трибуной для ораторов появи-
лось ранее не предусмотренное отверстие, через
которое можно было бы застрелить Гитлера.
Мой молодой друг Крумрайх, которому в ближай-
шее время предстояло назначение на пост советни-
ка почтового ведомства в Нюрнберге, рассказал мне
о своей деятельности, направленной на саботаж в
424
сфере защиты почтовых отправлений; я поддержал
его, но при этом, конечно, призвал к предельной ос-
торожности.
Пользуясь моим пребыванием в Нюрнберге, мой
друг Дрексель утром в воскресенье сопроводил меня
к купцу Гуттману. Господин Гуттман во время войны
1914—1918 годов был адъютантом батальона в Мюн-
хенском полку «Лист» — том самом, в котором не-
когда Гитлер служил ефрейтором, а руководитель
издательства «Эхер», Аман, был фельдфебелем. До
меня дошли слухи, что Гуттман, еврей по националь-
ности, знает всю историю с присуждением Гитлеру
Железного креста I степени. Я отправился к Гуттма-
ну, чтобы досконально выяснить все. Гуттман рас-
сказал мне следующее.
На том участке фронта, где держал оборону полк
«Лист», лесной массив перешел в руки французов. Из
дивизии поступил приказ — вернуть этот лес любой
ценой. Немецкая атака должна была начаться в один-
надцать часов вечера. Перед ней предусматривалась
интенсивная артподготовка. Вечером в десять часов
сорок пять минут в батальон, который должен был ата-
ковать, поступило сообщение, что участок леса уже ос-
вобожден от противника и занят нашими войсками. Но
все линии связи с позициями артиллеристов не работа-
ли: были перебиты провода, идущие в глубь немецких
позиций. Возникла опасность, что ар тиллерийский об-
стрел будет произведен по своим. Гуттман, как адъю-
тант батальона, вызвал к себе вестовых. Гитлер и вто-
рой солдат по фамилии Вайс прибыли. Гуттман сказал
обоим вестовым: «Если вам удастся своевременно
передать сообщение артиллеристам и предотвратить
артобстрел, вы получите ордена „Железный крест"
1 степени». Оба вестовых побежали исполнять приказ.
Незадолго до одиннадцати часов вечера артиллеристы
подали сигнал, что их успели оповестить. Однако в ди-
визии отказались подписывать ходатайства о награж-
425
дении обоих вестовых орденом «Железный крест»
1 степени, мотивируя это тем, что они не совершили ни-
чего, из ряда вон выходящего, а всего лишь исполнили
свой солдатский долг. Однако Гуттман уговорил ко-
мандование дать согласие — ведь он дал слово, что вес-
товые будут награждены, — отозвать этот отказ. Толь-
ко после этого, по словам Гуттмана, они и получили на-
грады. Гуттман вручил Гитлеру и Вайсу по ордену
«Железный крест» I степени перед строем. Выходило,
что Гитлер получил свой «Железный крест» по протек-
ции еврея.
Среди участников одной из нюрнбергских встреч
был человек, который стал злым роком для движе-
ния сопротивления. Фамилия этого человека была
Бехер; он где-то служил, выполняя техническую ра-
боту. Трёгер ввел его в движение сопротивления и
поручился за него. Я не успел составить о нем почти
никакого личного впечатления. Бехер до 1933 года
принадлежал к СА, но был исключен из-за какой-то
темной истории с торговлей оружием. Трёгер рас-
считывал, что этот ушедший из СА человек будет
поставлять ему всякого рода информацию. Вышло
иначе: арестовав Бехера, гестаповцы склонили его к
сотрудничеству и сделали своим информатором. Ви-
димо, это было условием, при котором исключение
из СА и торговля оружием сошли ему с рук. Так
провокатор Бехер проник в кружок сопротивления
и поставлял гестапо сведения о его собраниях. Он
донес в гестапо и о моем пребывании в Нюрнберге,
а также о том, что при этом происходило.
Предзнаменования будущего развития событий
не заставили себя ждать.
Дрексель рассказал мне, что его пригласили в
нюрнбергское отделение гестапо, где ему задавали
вопросы о деятельности кружков сопротивления в
прошлые годы. Используя этот повод, тогдашний ко-
миссар уголовной полиции доктор Графенбергер от-
426
вел его в сторону и предостерег, сказав, что деятель-
ность кружка сопротивления попала в поле зрения
гестапо. После нелегальных собраний в Нюрнберге
возник публичный конфликт между несколькими их
участниками и одним учителем, который не был на
них приглашен, но рассчитывал на приглашение;
конфликт этот получил огласку. Было неприятно,
что перед незнакомыми людьми обсуждались вещи,
не подлежащие огласке.
Примерно четыре недели спустя, после того как я
побывал в Нюрнберге, умерла моя мать. Я поехал на
ее похороны в Штутгарт. Оттуда я отправился в
Ульм. Здесь я посетил некоторых товарищей по со-
противлению, а затем поехал в Аугсбург. На обрат-
ном пути я еще раз остановился в Нюрнберге, где
провел вечер со своим другом Вильгельмом Пуф-
фом. Во время этого путешествия меня не оставляло
какое-то неприятное чувство беспокойства; мне
казалось, будто за мной давно следят, и я в любой
момент был готов к аресту, хотя никаких явных
признаков слежки заметить не удалось. Дрексель
со своими друзьями вскоре после тех собраний по-
ехал кататься на лыжах в Доломитовые Альпы.
Мне подумалось, что если гестапо намерено нанести
мне удар, то произойдет это, наверняка, не раньше,
чем друзья вернутся из Италии. Я несколько раз
говорил моей жене, что до возвращения Дрекселя
хотел бы уехать в Чехословакию. Но я так и не сде-
лал этого.
Мои предчувствия меня не обманули. В пятницу,
19 марта, ночью Дрексель с друзьями вернулись. На
субботу и воскресенье нас еще оставили в покое.
В понедельник утром по всему рейху началась опе-
рация против движения сопротивления, которая
привела к многочисленным арестам и которая, само
собой разумеется, была направлена в первую оче-
редь против меня.
427
2
С тех пор как Гитлер оказался у власти и гестапо
стало осуществлять частые визиты в издательство,
которые нас отнюдь не радовали, я всякий раз, за-
слышав звонок в дверь, думал, что это явилась поли-
ция. Я знал, на что способны национал-социалисты,
и представлял, чего мне следует ожидать, если они
узнают обо всей моей деятельности.
В понедельник, 22 марта 1937 года, я за несколь-
ко минут до семи утра услышал звонок в дверь.
Вскоре наша прислуга постучала в дверь спальни и
сказала, что пришли из гестапо. Тут же в дверь за-
колотили, затем она распахнулась, и в спальню во-
шел молодой сотрудник гестапо. Он объявил: «Вы
арестованы!».
На протяжении прошедших недель я каждый ве-
чер читал «Капитал» Маркса; книгу я брал с собой
в спальню и клал на умывальник. На шкафу для
одежды лежала моя рукопись «Империя низших де-
монов». Я вскочил с кровати, быстро снял куртку
пижамы и бросил ее на книгу Маркса. Уже выйдя
из спальни, я, быстро обернувшись, снова открыл
дверь (гестаповец не успел помешать этому) и
знаком напомнил жене о рукописи, лежащей на
шкафу. После этого меня на автомобиле доставили
на главную квартиру гестапо на Принц-Альбрехт-
штрассе. Тем временем в мою квартиру вторглись
шестеро гестаповцев, которые принялись делать
обыск, роясь в моих бумагах и в шкафах.
Когда я сидел в приемной в здании гестапо, меня
заботило только одно: успела ли моя жена избавить-
ся от рукописи «Империя низших демонов»? Над
этой рукописью я работал уже целый год; она со-
стояла из трех разделов «Большевизм», «Веймарская
республика», «Третий рейх». Формулировки, кото-
рые я использовал при своем анализе гитлеровской
428
империи, отличались крайней резкостью. У меня
было намерение опубликовать эту книгу в Швейца-
рии. Еще никогда в своей жизни я не работал над
каким-либо произведением с таким подъемом, даже,
можно сказать, с таким вдохновением, как над этой
книгой.
В то время как я, волнуясь, сидел в здании геста-
по, события в моей квартире развивались весьма
неординарно. Моей жене удалось спрятать книгу
Маркса и рукопись под грязным бельем. Все утро
жена терзалась сомнениями: надежно ли они спря-
таны в белье? Она велела моему сыну достать их и
сжечь в кухонной печи. Она полагала, что геста-
повцы не заметят этого, потому что еще будут за-
няты обыском передней части квартиры. Мой сын
взял рукопись и сжег ее в кухонной печи. Нужно
было уничтожить около восьмисот машинописных
страниц; это была отнюдь не мелочь, но все уда-
лось. До того как полицейские вторглись в заднюю
часть квартиры, рукопись превратилась в пепел.
Изъяты были: вся корреспонденция издательства,
продукция издательства и часть моей личной биб-
лиотеки. Так как я всегда принимал в расчет воз-
можность ареста, я уже давно отослал свои днев-
ники в Нюрнберг Дрекселю, который спрятал их в
архиве Нюрнбергского банка страхования жизни.
Гестапо подвергло меня краткому допросу. Я по-
нял, что акция в Нюрнберге закончилась, и там,
должно быть, гестапо удалось заполучить важный
материал.
Спустя некоторое время меня на «зеленой Мин-
не» отвезли в Управление полиции на Александер-
платц. На четвертом этаже меня втолкнули в каме-
ру. В замке проскрежетал ключ, и я остался наедине
с моими неспокойными мыслями.
429
3
Я сидел в своей камере в Управлении полиции
Берлина и обдумывал ситуацию. Хотя я и предпола-
гал, что моей жене удалось устранить мою рукопись,
а в моей квартире не было найдено никаких предме-
тов, которые могли бы отягощать мою участь, у меня
все же не было никаких сомнений, что рукопись
«Империя низших демонов» еще попадет в руки гес-
тапо. Я писал книгу от руки, а затем жена перепеча-
тывала все в трех экземплярах. Ясно, что и ее тоже
привлекут к ответственности за это — сомневаться
не приходилось. В особенности меня угнетало одно
обстоятельство. Я написал главу о безусловной оп-
позиции. В этой главе я заявлял, что все враги Гитле-
ра — и внутри страны, и за границей — должны
объединить усилия; в борьбе с Гитлером допустима
даже государственная измена. Есть только одна
цель: устранение Гитлера; для достижения этой цели
оправдано любое средство. Правда, потом я изъял
эту главу из моей рукописи. Но ее текст был засте-
нографирован моей женой. Для маскировки я пред-
послал стенограмме такие строки: «Судя по тому,
что пишуг различные газеты и журналы, выступаю-
щие против Третьего рейха, настроение всех врагов
Гитлера за рубежом таково». После этого предвари-
тельного замечания шел текст моей главы. Должно
было создаться впечатление, что в стенограмме речь
идет о сообщении зарубежного друга. Стенограмму
я положил в конверт и передал Дрекселю. Если гес-
тапо теперь докопается до того, что эту стенограмму
делала моя жена, то из-за ее чудовищного содержа-
ния последствия будут самыми худшими и для
жены. Я полагал, что ее осудят, как минимум, на
пять-шесть лет тюрьмы. С этой мыслью мне так и не
удалось свыкнуться; она не давала мне покоя и всю
ночь.
430
На второй день заключения я еще раз был достав-
лен на краткий допрос на Принц-Альбрехт-штрассе.
Из высказываний чиновника я сделал вывод, что в
Нюрнберге уже нашли множество материалов. Из
Нюрнберга с Берлином явно связывались по теле-
фону. Мне сказали, что меня следует «перевести» из
Берлина в Нюрнберг.
На Святой четверг, 25 марта, меня вызвали с про-
гулки во дворе и велели собирать вещи. Пришлось
прождать несколько часов в подвальном помещении
на Принц-Альбрехт-штрассе. Около пяти часов вече-
ра меня отвезли на Ангальтский вокзал. В вагоне
второго класса скорого поезда, который шел по
обычному расписанию, я в сопровождении двух по-
лицейских проделал путешествие в Нюрнберг. Это
никак не привлекло внимания прочих пассажиров.
Мы сидели среди них, и нельзя было догадаться, что
осуществляется перевозка заключенного. Около де-
сяти часов ночи поезд прибыл в Нюрнберг. Меня
встречали несколько местных полицейских. Один
взял меня под руку; у него был вид человека, кото-
рый завладел истинной драгоценностью и теперь не
расстанется с нею ни за что на свете. На автомобиле
меня доставили в городское управление полиции.
Когда я вышел из машины и вошел в здание, я про-
цитировал слова Данте: «Оставь надежду всяк, сюда
входящий». В камере полицейского управления мою
одежду тщательно осмотрели; при этом было обна-
ружено и изъято лезвие бритвы, которое я тщатель-
но спрятал в одном из боковых карманов. Мне веле-
ли сдать воротничок, галстук и подтяжки; в камеру
мне не разрешили взять даже носовой платок. В ка-
мере были деревянные нары; на ночь мне приходи-
лось приносить и класть на них тюфяк, набитый
соломой, а также два одеяла; все это хранилось в ко-
ридоре. Рано утром следовало возвращать эти «удоб-
ства» в коридор. Постельное белье отсутствовало.
431
Тюфяк и одеяла лоснились от грязи. Как правило, в
эти камеры попадали задержанные на улице бродя-
ги, проститутки, сутенеры, пьяницы, схваченные по
горячим следам воры и грабители, которых, однако,
по закону нельзя было держать здесь более двадцати
четырех часов. Прямо перед моей камерой сидел де-
журный полицейский. Каждые полчаса он включал
свет и смотрел в глазок, как бы я не причинил себе
какого вреда.
На следующее утро, на Страстную пятницу, меня
сфотографировали в другом отделении Управления
полиции; кроме того, там у меня сняли отпечатки
пальцев. Наступала Пасха; все праздничные дни я
был предоставлен самому себе.
4
Управление полиции города Нюрнберга разме-
щалось в большом здании. Вскоре мне стало ясно,
что большая часть камер заполнена моими товари-
щами по политике. Конечно, полицейские педан-
тично заботились о том, чтобы ни один из заклю-
ченных не мог вступить в контакт с другими; транс-
портировка тюфяков из коридора и обратно была
специально налажена так, чтобы заключенные в ко-
ридор выходили строго по одному. Но в камерах не
было умывальников, так что умываться приходи-
лось в туалете. К тому же полицейские, разговари-
вая друг с другом, время от времени упоминали ту
или иную фамилию; сквозь дверь камеры доноси-
лись обрывки фраз, по которым можно было делать
кое-какие умозаключения. Несколько ночей напро-
лет до меня доносился горький плач какой-то жен-
щины; я подумал, что это вполне могла плакать моя
жена. Позднее я узнал, что плакала одна из секре-
тарш Дрекселя.
432
Беспокойство о судьбе моих жены и сына не дава-
ло мне спать по ночам. Я почти совсем перестал при-
нимать пищу. Свой хлеб я возвращал полицейским.
Я сознавал, что могу впасть в тюремный психоз, и
твердо решил противостоять этому. Я придумал себе
систему физической и духовной гигиены, которой
строго придерживался. Нас будили рано — без пят-
надцати пять утра. Между пятью и шестью мы долж-
ны были вынести тюфяки из камер и произвести ут-
ренний туалет. После этого я начинал вольные уп-
ражнения. В семь утра приносили завтрак. После
этого я лежал еще примерно с час на голых досках
нар. В восемь утра я вставал, начинал ходить ту-
да-сюда по камере и размышлять о разных материях
и проблемах. При этом я следовал хорошо проду-
манному плану, расписанному по часам. В первый
час я занимался философией, во второй — социоло-
гией, затем я начинал думать о книге, которую наме-
ревался написать. В одиннадцать часов раздавали
пищу, которая готовилась в полицейской столовой.
Позавтракав, я снова краткое время отдыхал на до-
щатых нарах; затем продолжал свою духовную тре-
нировку. История литературы, экономика, времена-
ми математика, вопросы эстетики — вот вопросы,
на которых я концентрировался. Когда я получил в
камеру туалетную бумагу, на которой были напеча-
таны стихи, я стал заучивать их наизусть; я хотел,
чтобы память моя оставалась тренированной. Заучи-
вал я наизусть и большие куски прозы. Как правило,
я громко говорил во время моих медитаций; я пред-
ставлял, что передо мной большая аудитория, кото-
рой я читаю доклад. Временами я совершенно забы-
вал, в каком положении и в каком окружении нахо-
жусь. Я научился впадать в такое состояние, что
вдоль всех стен камеры видел стеллажи с книгами, и
полагал, что нахожусь у себя в кабинете. Однажды
такое впечатление оказалось настолько сильно, что
28 Эрнст Нмкмш
433
мне потребовалось некоторое время, чтобы прийти
в себя, когда открылась дверь и вошел надзиратель,
который принес мне хлеб. Полицейские, наверное,
временами считали, что я психически нездоров.
Практическая реализация этого почасового плана
требовала мобилизации всех моих знаний.
При таком образе жизни дни проходили быстро.
Я никогда не чувствовал скуки. Как правило, я спал
до часа ночи, а потом мне доставляло большое удо-
вольствие слушать бой часов; я наполнял время мыс-
лями о прошедших годах. В конце месяца я получил
письмо от своего сына, из туманных намеков кото-
рого все же можно было понять, что жену мою тоже
арестовали. Я опасался этого. В первый раз в своей
жизни я намеренно отворачивался от фактов и
упорно не желал принимать их. Я не хотел пони-
мать, на что намекнул мне сын между строк. Я про-
должал писать письма жене, будто она была на сво-
боде, не допуская мысли, что она находится в таких
же условиях, как и я. Это состояние самообмана
продлилось почти четырнадцать дней. Потом при-
шло письмо столь ясного содержания, что мне про-
сто не оставалось ничего другого, кроме как сми-
риться с фактами. Теперь я опасался, что гестапо
может посадить и моего сына. Я стал бояться этого
еще больше, когда однажды вечером ко мне вошел
чиновник гестапо и пожелал получить от меня све-
дения о сыне. Когда я отказался сообщать требуе-
мые сведения, мне со всей жестокостью заявили,
что сына могут забрать и так его обработать, что он
скажет все, что от него хотят услышать.
Однажды ночью другой сотрудник гестапо с за-
гадочной миной вошел в мою камеру. Он завел раз-
говор о рукописи книги, на след которой напал.
Я сразу же понял, что речь идет о рукописи «Импе-
рия низших демонов». Одну из трех машинопис-
ных копий я послал своему другу Карлу Трёгеру,
434
чтобы тот переправил ее через австрийскую грани-
цу. Один таможенник, который тоже принадлежал
к движению сопротивления, правда, доставил ее
нелегально в Зальцбург, но затем не отослал ее, как
я того хотел, в Вену моему доверенному лицу, док-
тору Зильду, а снова вернул ее в Мюнхен. Рукопись
взял на хранение член мюнхенского кружка сопро-
тивления Фаульхабер. Незадолго до моего ареста я
написал Дрекселю и осведомился о судьбе «выве-
зенных на волю». Это письмо попало в руки геста-
по. Гестаповцы, само собой, захотели узнать, о ка-
ких «вывезенных на волю» идет речь. Именно об
этом меня теперь и допрашивали в поздние ночные
часы в моей камере. Я ограничился общим ответом,
что написал книгу об одном эпизоде из немецкой
истории и что здесь имеются в виду именно его
персонажи.
Немногими днями позже мне объявили по всей
положенной форме, что гестапо инициировало про-
тив меня в Народном суде процесс по обвинению в
государственной измене. Я выразил протест против
этого, естественно, без всякого результата.
Со стороны большого «парадного двора» стояло
старое здание с камерами, которое, как мне удалось
установить, тоже было заполнено моими товарища-
ми по политической борьбе. Ровно три недели спус-
тя меня перевели в одну из камер этого здания. Там
мне снова разрешили носить воротнички, галстуки
и подтяжки. Моя камера была на первом этаже.
И здесь т'оже надо было каждый вечер приносить из
коридора набитые соломой тюфяки, а рано утром
возвращать их обратно. Во время этих манипуляций
со своим тюфяком я регулярно проходил мимо двух
камер, оформленных особым образом. Над их две-
рями были прикреплены большие доски, на которых
огромными буквами было написано: «Для клеветни-
ков и пасквилянтов».
435
Однажды вечером пришел полицейский, потребо-
вал собрать вещи и с выражением злорадного тор-
жества на лице отвел меня в одну из этих камер.
Как он заявил, это сделано по особому указанию на-
чальника Управления полиции. Теперь я знал твер-
до, что моя рукопись попала в руки гестапо.
5
Сколь ни благотворна и целесообразна была про-
водимая мною духовно-психологическая гигиена в
общем и целом, мне все же не удалось избежать не-
скольких крупных, я бы даже сказал ужасных, ду-
ховных кризисов. Именно тот день, когда меня пере-
вели в эту камеру, стал началом одного из кризисов.
В камере стояло двое деревянных нар; на стенах и
потолке были надписи, исполненные крупными бук-
вами. Мой взор остановился на двух словах: «Я —
скотина». Мне было ясно, что все эти надписи дела-
лись с расчетом на то, чтобы обитатели камеры сами
стали осуждать себя. Я решил, что не буду читать
эти надписи, сколько бы ни находился в этой каме-
ре, пусть даже они постоянно так и лезут мне на гла-
за. Я пробыл в этом помещении ровно пять месяцев,
но надписей все это время не читал, не обращая на
них внимания.
И все же перевод в эту камеру стал для меня поводом
для удручающих размышлений. Моя рукопись навер-
няка обнаружена. Какие последствия это имело для
моей жены? Ее теперь точно обвиняют в тяжких пре-
ступлениях. Кроме того, я предполагал, что теперь со
мной будут обходиться значительно хуже. В главе
«Персонажи» я настолько жестоко обошелся с веду-
щими персонами Третьего рейха, что допускал воз-
можность мести с их стороны. Мысли о том, что кто-то
будет прикасаться к моему телу, совершенно выводили
436
меня из себя. Представление о том, что мне придется
вынести хотя бы один удар, было абсолютно нестерпи-
мо. У меня возникло искушение покончить с собой.
Я поборол это искушение, причем раз и навсегда. Моя
способность сопротивляться выдержала и следующий
кризис, который я пережил вскоре после этого.
23 мая был мой день рождения. Я ждал письма от
моего сына. Насколько я знал его, он просто не мог
забыть про этот день и не поздравить меня. Насту-
пило 23 мая, а письма я не получил. Во мне крепло
подозрение, что сын арестован. Эта мысль была для
меня просто невыносимой. Я в отчаянии бросался на
свои нары. Когда я вечером лег спать, у меня вдруг
словно пелена с глаз упала: на самом деле сегодня
было не 23 мая, а только 22 мая. На следующий день
я получил столь страстно ожидаемое письмо. Но, ве-
роятно, то потрясение, которое я перенес, пошло
мне на пользу: оно закалило меня на будущее — для
того дня, в который мне предстояло узнать, что мой
сын тоже арестован гестапо.
Постоянное нервное перенапряжение временами
выражалось в специфических внутренних пережи-
ваниях. Однажды мне привиделось, что я кружусь,
танцуя, по своей камере, держа голову под мышкой,
а из шеи моей течет кровь. В другой раз я около де-
сяти утра сидел па нарах. На какой-то миг — од-
на-две секунды, не больше, — я задремал. В это
краткое время я увидел сон, который подействовал
на меня так, будто это была абсолютно реальная си-
туация со всеми ее признаками. Я увидел себя сидя-
щим на нарах, что соответствовало действительно-
сти. Тихо отворилась дверь камеры, в узкую щель
проскользнула смерть. Облик у нее был такой, ка-
ким его обычно представляют: скелет, на который
наброшен черный саван, костяные плечи обнажены,
на одном из них лежит коса, а в руке она держит
фонарь. Размеренными шагами смерть подошла ко
437
мне, потом отпрянула, обошла стороной, оставив
меня сидеть в неподвижности, направилась в угол,
глянула оттуда на меня пристально и растворилась
во тьме. Весь лик смерти был прорисован вплоть до
мельчайших деталей; с тех пор я понимаю, как люди
могут со всей убежденностью заявлять, что они ви-
дели нечто, как наяву, и в этом не может быть ни
малейшего сомнения.
6
Поначалу я еще находился в ведении государст-
венной полиции. Это означало, что мне не полага-
лось никаких поблажек. Мне было запрещено улуч-
шать свой рацион, покупая дополнительные продук-
ты. И свидания со мной были запрещены.
Охранную службу несли два гражданских служа-
щих и несколько прикомандированных шуцманов.
Гражданские служащие были порядочными людьми,
в особенности это относилось к старшему из них, по
имени Михель, который отличался добродушием.
Когда я свел с ним некоторое знакомство, он разре-
шал мне по ночам, около десяти часов, когда служа-
щие гестапо уходили, принимать ванну, что я расце-
нивал как сущее благодеяние. Но и шуцманы тоже
не давали повода для жалоб. В беседе с одним из них
я, внутренне веселясь, но не подавая виду, выяснил,
что этот человек стремится стать лучше остальных.
Преисполнившись возмущения и откровенности,
этот сотрудник полиции заявил мне, что выполняет
функции тюремщика с глубоким отвращением;
он — шуцман, полицейский, а вовсе не надзиратель.
Откомандирование его на службу тюремщиком он
рассматривал как понижение.
В служебном помещении, где находились надзи-
ратели, стояли также чемоданы заключенных. Меня
438
часто водили туда. При этом мне несколько раз уда-
валось подсмотреть адреса, которые были написаны
на ярлычках, приделанных к чемоданам. Таким об-
разом я узнал, кто сидит со мной в одном тюремном
корпусе. Однажды мне удалось увидеть чемоданы
моих друзей, Отто Петраса и Вильгельма Пуффа.
Значит, Петраса в Нюрнберг привезли из Силезии.
Пуфф за несколько месяцев до моего ареста издал в
моем издательстве свою книгу гимнов. Он участво-
вал в одном из моих нелегальных собраний и был
напуган теми сообщениями, которые я сделал о по-
литике, проводимой гитлеровским правительством в
Испании. С моей конспиративной деятельностью он
не имел ничего общего. Он не принадлежал также и
к нюрнбергской группе сопротивления. Для меня
было ударом узнать, что и его тоже вовлекли в след-
ствие. Но что я мог поделать? Так или иначе, а судь-
ба моих друзей заботила меня больше, чем моя соб-
ственная. Когда время от времени я слышал, как
одного или другого из друзей ведут мимо моей каме-
ры, я пытался крикнуть сквозь дверь какие-то слова
утешения.
В июле один из гестаповцев привел меня на до-
прос. В комнате, куда меня доставили, находились
четыре служащих и машинистка-стенографистка.
Войдя, я заметил большие стопы марксистской и ле-
нинистской литературы. У меня были основания по-
лагать, что это были книги из моей библиотеки. Я с
болью посмотрел на эти конфискованные у меня
ценные издания.
Когда я сел, разговор, к моему ужасу, зашел о той
стенограмме, о которой я уже рассказывал ранее.
Меня стали спрашивать о той главе, в которой я рас-
суждал об обязанностях всеобщей оппозиции; эту
главу я продиктовал своей жене, а она ее застено-
графировала. Мне дали в руки эту стенограмму и ве-
лели продиктовать ее содержание машинистке, что-
439
бы она напечатала его. Стенограмма была написана
с использованием габельсбергской системы сокра-
щений, а этой системы служащие гестапо не знали.
Я долгое время смотрел на стенограмму, размышляя,
как мне выбраться из этой западни, а затем сказал,
что стенографией я не владею. Служащие гестапо
подскочили и начали утверждать обратное. Но я в
самом деле не мог расшифровать стенограмму, по-
скольку стенографией не владел. Препирательства
между нами продолжались некоторое время, пока
чиновники не успокоились. Теперь они хотели
знать, при каких обстоятельствах эта стенограмма
появилась. Тем временем я уже взял себя в руки на-
столько, что смог провести отвлекающий маневр.
Я заявил, что эта стенограмма была прислана из-за
границы одним другом. Я должен был знать, какие
враждебные Германии настроения высказываются в
зарубежной прессе. Но я так и не смог расшифро-
вать эту стенограмму, а потому ничего не знаю о ее
содержании. Я говорил так убедительно, что служа-
щие почти поверили мне. Только один раздраженно
сказал, что мне его не провести, несмотря на все
мои усилия. Я, напустив на себя невозмутимый вид,
заявил, что вообще не понимаю, почему он так раз-
волновался. Они, словно тарантулы, так и вскину-
лись на меня, подступили вплотную и принялись
кричать, что это не они должны волноваться, а я, —
удивительно, если я этого до сих пор так и не понял.
Поскольку я ничуть не утратил спокойствия, один из
служащих пришел в такое негодование, что завопил:
«Выставьте его вон отсюда, мы больше ничего не хо-
тим знать о нем».
Меня увели, а вдогонку крикнули, что расшиф-
ровка этой стенограммы будет осуществлена соот-
ветствующими специалистами за мой счет. Я, конеч-
но, продолжал беспокоиться о том, что история воз-
никновения этой стенограммы по какой-нибудь
440
случайности выплывет на свет. Но оказалось, что
это беспокойство было безосновательным. Мою
жену на допросах никогда не спрашивали об этой
стенограмме; ни один человек не догадался, что под
диктовку писала она.
7
Я заметил, что соседей по камерам уводят рано
утром, в обед приводят обратно, после обеда снова
забирают, а потом возвращают в камеры. Их водят к
следователям, которые начали допросы. С одним из
заключенных следователь занимался особенно дол-
го. Однажды я увидел этого заключенного в коридо-
ре, но он был мне незнаком. Позднее мне стало из-
вестно, что это — тот самый Бехер, который донес
на движение сопротивления.
Бехера тоже арестовали, наверное, для того, чтобы
отвести от него подозрение в предательстве. В его ка-
мере было несколько таких вещей, которых не было в
остальных камерах, они должны были сделать его пре-
бывание там более удобным. Позднее для его размеще-
ния даже специально освободили комнату, в которой
обычно проводились допросы. Следовательно, он поль-
зовался привилегиями. Следователь вертел им, как хо-
тел, во всех направлениях, и он послушно рассказывал
обо всем, что, как ему казалось, он знает. Глупые изо-
бретения своей фантазии он выдавал за факты. На что
способен этот субъект, выяснилось во время слушания
моего дела, забегая вперед, я расскажу об этом показа-
тельном случае. Один участник сопротивления по фа-
милии Цойх, рабочий, был дружен с Бехером. Бехер
жил в Амберге и только время от времени появлялся в
Нюрнберге. Он часто писал Цойху письма, в которых
просил не только о присылке каких-нибудь сведений,
но и о том, чтобы Цойх его посетил. Следователю же
441
Бехср сказал, что Цойх постоянно преследовал его,
чтобы оказать пропагандистское воздействие. Когда
Цойх отверг это ложное утверждение и сослался на
письма, в которых Бехер настойчиво приглашал его
приехать, председатель суда захотел ознакомиться с
письмами. Цойх сказал в ответ, что письма взял один из
служащих гестапо, но затем, ознакомившись с ними,
бросил в огонь. Служащий гестапо, который уничто-
жил письма, присутствовал в зале суда и вынужден был
подтвердить правильность показаний Цойха. Он уст-
ранил материал, который снимал вину с Цойха и пере-
кладывал ее на Бехера.
Во второй половине августа, наконец, и меня до-
просил следователь. На практике из этого следовало,
что теперь мне разрешается читать газеты и книги, а
также покупать дополнительные продукты. В моем
чемодане хранилась целая подборка произведений
Кьеркегора, а также «Государство» Платона. Я с
жадностью набросился на книги, которые так долго
были недоступными для меня.
Следствие вел директор Земельного суда' Цим-
мер, ему помогал советник суда земли доктор Хагер.
Оба чиновника были командированы в Нюрнберг из
Берлина с поручением заниматься исключительно
подготовкой судебного процесса против движения
сопротивления. Когда я предстал перед директором
Земельного суда Циммером, он уведомил меня, что
готовится процесс по обвинению меня в государ-
ственной измене, а потому я и помещен в следст-
венный изолятор. В моей воле — подавать жалобы
на это.
Следователь думал, что сможет запугать и даже
сломить меня, опираясь на находящийся в его руках
1 Имеется в виду суд первой инстанции, региональный суд, су-
ществующий в каждой из земель как административных терри-
ториальных единиц Германии — в отличие от Имперского суда
(прим, перев.)
442
материал. Но это ему не удалось. Я хладнокровно от-
ражал все его атаки. Находясь в одиночке, я обдумал
все варианты и был готов ко всему; я допускал и
возможность того, что меня приговорят к смерти,
и пребывал в том душевном состоянии, которое ха-
рактеризуется абсолютной невозмутимостью, про-
истекающей из убеждения в том, что терять больше
нечего. Я охарактеризовал Третий рейх, как тира-
нию, как анархию, которая не распадается и поддер-
живается в некотором порядке только благодаря
террору. Глядя на это беззаконное состояние, я чув-
ствую себя адвокатом оскорбленного права и нару-
шенных прав человека. Гитлер, добавил я, пришел к
власти путем государственного переворота, поправ
Конституцию; для всех служащих, которые присяга-
ли на верность Веймарской республике, служить
Гитлеру равносильно бесчестью. Следователь, услы-
шав такое, пришел в ярость и закричал, что все
это — дерзкие домыслы.
И на всех других допросах я говорил о «гитлериз-
ме» не иначе, как в уничижительном тоне. Я указы-
вал на подтасовки при подсчете голосов избирате-
лей во время выборов в рейхстаг, на мерзкие звер-
ства 30 июня 1934 года, на то, что Геббельс прибегал
ко лжи на процессе, который затеял против него
Гинденбург; я говорил о насилии, которое царит в
концентрационных лагерях. Всякий раз, когда я упо-
минал о преступлениях Третьего рейха, следователь
поспешно делал записи. Когда он, опираясь на них,
начал диктовать протокол допроса, я неоднократно
перебивал его, сбивая с толку. Если он хотел вло-
жить в мои уста такое выражение, с которым я не
был согласен, я протестовал и заявлял ему, что про-
токол не подпишу.
Неделями я сидел в камере, не выходя на свежий
воздух и не имея возможности поговорить с людь-
ми. Допросы изматывали меня. Когда следователь
443
однажды велел принести себе стакан воды, я попро-
сил, чтобы мне принесли тоже. Его отношение ко
мне выразилось в том, что он проигнорировал эту
просьбу.
Всего меня вызывали на допрос трижды. Далее
следователь решил, что с него достаточно общения
со мной. Кипя от злости, он прошипел мне: «Вы го-
ворите мне только то, что я, по вашему мнению, и
без того уже знаю».
Некоторые из моих товарищей по политике во
время допросов позволили убедить себя, что им
должно быть стыдно, что они в чем-то виновны и ну-
ждаются в оправданиях. Когда однажды служащий
гестапо Генг вел меня с допроса в камеру, он сказал,
что к нему в руки попало письмо одного из моих
прежних друзей, в котором тот пишет, что он всеце-
ло верен нации, но при общении со мною заразился
опасными идеями. Я ответил, что когда человека от-
рывают от семьи и заставляют жить в таких ано-
мальных условиях, какие существуют в тюремной
камере, то он в отчаянии способен на низкие по-
ступки, за которые никто не вправе его винить. По
завершении третьего допроса я поинтересовался у
следователя, намеревается ли он и далее держать
меня в мерзкой камере. Он ответил, что перевод из
нее зависит от решения начальника Управления по-
лиции. Я сказал на это, что камера темная, сырая,
воздух в ней спертый и пребывание в ней вредно
для здоровья. В ответ он зло спросил меня, не обра-
тил ли я внимания на оформление камеры. Он наме-
кал на те надписи, которые красовались на стенах.
Я ответил, что внимания на оформление камеры со-
вершенно не обращал и ни одну из надписей не чи-
тал. Мне было достаточно только раз глянуть на них,
чтобы понять, что это — национал-социалистиче-
ская пропагандистская стряпня, которую я игно-
рирую.
444
8
В один из сентябрьских дней я был поражен из-
вестием, что меня забирают из ведения полиции и
переводят в следственную тюрьму Нюрнберга — в
ту самую тюрьму, в которой позднее, после оконча-
ния Второй мировой войны, содержались военные
преступники. Я воспринял эту новость с облегчени-
ем. В последнее время для меня было установлено
время пребывания во дворе — я мог двадцать минут
проводить на свежем воздухе в сопровождении ох-
ранника. Погода была очень теплая, но в моей каме-
ре было так холодно, что я, несмотря на то что солн-
це просто пекло, а я был в пальто, так и не мог со-
греться на свежем воздухе. И все же в месте моего
пребывания режим полицейского содержания так и
не изменился. Бывало, по ночам в соседнюю камеру
помещали проституток и пьяниц, где они часами
скандалили. Нечистое постельное белье довершало
картину: условия содержания были самыми отврати-
тельными.
Два надзирателя сопроводили меня в следствен-
ную тюрьму. Один из них производил впечатление
грубого животного. Он вошел в мою камеру, с хам-
ским злорадством прочитал вслух надписи, не заме-
чая того, что к нему эти надписи подходили много
больше, чем ко мне, и велел собирать вещи. С глубо-
кой грустью я на прощание остановил взгляд на том
месте на стене, где какой-то юный заключенный, ко-
торый сидел здесь до меня, написал карандашом:
«Мне пятнадцать лет, меня арестовали во время пар-
тийного съезда, потому что я рассказал анекдот про
Гитлера. О, мама, помоги мне!».
В следственной тюрьме меня взял под свое покрови-
тельство старый надзиратель. Он отвел меня на верх-
ний этаж в камеру с большим окном, куда светило
солнце, с чистой постелью и вообще безукоризненно
445
убранную. Надзиратель наивно выразил мысль, что по-
мещает меня сюда потому, что я считаюсь «важным за-
ключенным». Странно, но я почувствовал себя, словно
в раю. На следующий день я попросил, чтобы ко мне
пришел католический священник. Я рассказал ему, на-
сколько истосковался по чтению, и попросил раздо-
быть для меня Шиллера — «Упадок Нидерландов» и
«Тридцатилетнюю войну». Священник исполнил
просьбу. Из его высказываний я понял, что он знаком с
моим делом и в общем считает его очень скверным.
Прогулки во дворе разрешались мне только через
день. Это было сделано из тех соображений, что в
этом же коридоре находилась камера другого обви-
няемого по тому же делу, а с ним мы не должны
были встречаться; вот нас и выводили на прогулку
во двор по очереди — один день его, другой день —
меня.
Однажды я — в тот день, когда у меня не было
прогулки, — выглянул в окно и увидел, как внизу, во
дворе, происходит прогулка женщин. Я постарался
разглядеть их и не поверил своим глазам, когда уви-
дел знакомое лицо. Это была моя личная секретарша
Марго Цахерт. Она всегда прилежно помогала мне,
но я намеренно не допускал ее к моим политиче-
ским делам. Я диктовал ей или давал на перепечатку
только то, что не вызывало никаких нареканий. Тем
не менее гестаповцы взяли и ее. Она провела в за-
ключении девять месяцев. Мои усилия, которые па-
раллельно были поддержаны моей женой, имели ус-
пех, и по истечении этого срока ее выпустили на
свободу.
Пока я находился здесь, в следственной тюрьме,
начал свою работу съезд Национал-социалистиче-
ской партии. Над тюрьмой в парадном строю проле-
тели несколько эскадрилий самолетов. Гитлер уже
начал раскрывать свои карты и демонстрировать
миру, что он ведет дело к войне.
446
Пришла первая пятница, которую я проводил в
этой тюрьме; по пятницам был день, когда разреша-
лись покупки. Я заказал фрукты и колбасу. Фрукты
мне принесли — это были прекрасные груши. Кол-
басу обещали принести позднее. Я ее так и не полу-
чил — мне сказали, чтобы я снова собирал чемодан,
поскольку меня повезут в другое место. Во дворе
стояли две машины. Я увидел, как в одну из них са-
дится мой товарищ Дрексель, а в другой оказались я
и Трёгер. В нашу машину в качестве сопровождаю-
щих сели трое гестаповцев. Водителем был тот са-
мый гестаповец, зверская физиономия которого уже
однажды запомнилась мне. Машины проехали через
город и выехали на автобан, направляясь в сторону
Хофа, и вскоре стало понятно, что мы направляемся
в Берлин. Долгая поездка была мучительной, по-
скольку нам было запрещено покидать машину по
нужде.
Уже после девяти вечера мы приехали в район
берлинского Тиргартена. Мои сопровождающие ис-
кали следственную тюрьму Моабит, но не знали до-
роги. Я знал дорогу, но не собирался облегчать им
жизнь подсказками. Почти три четверти часа они
блуждали по Берлину; наконец, следственная тюрь-
ма была найдена.
МОАБИТ
. 1
Меня поместили на втором этаже крыла D. Вооб-
ще-то камеры были переполнены, в некоторых оди-
ночках сидели по два-три человека. Но, поскольку
мое преступление считалось тяжким, я должен был
пребывать в строгой изоляции; так я оказался еди-
ноличным хозяином камеры. Складывающаяся кро-
вать, маленький стенной шкафчик, складывающий-
ся стол и складывающаяся скамейка — такова была
вся обстановка камеры. Вместо пресловутой параши
камера самым отрадным образом была оборудована
ватерклозетом. Надзирателем был пожилой человек,
который вел себя прилично и порядочно. Предписа-
ние гласило, что заключенный немедленно, как толь-
ко надзиратель входит в комнату, должен отойти к
окну, встать там по стойке «смирно» и доложить о
себе. Я не делал ни того, ни другого. Надзиратель не
раз высказывал мне замечания по этому поводу, но
безуспешно. Однажды он заявил, что если так будет
продолжаться, то я буду отправлен в карцер. Я толь-
ко засмеялся в ответ, а потом осведомился: не станет
же он требовать от меня, почти пятидесятилетнего
человека, чтобы я научился тому, чему намеренно не
желал учиться до сих пор? Он спокойно принял этот
448
ответ и с тех пор уже не создавал мне никаких труд-
ностей и не пытался выговаривать.
В один прекрасный день меня посетил протес-
тантский пастор доктор Клатт. Он сказал, что зна-
ет, что я — диссидент, но поскольку я когда-то был
протестантом, он все же захотел меня видеть. Он
встречался здесь, в тюрьме, со многими примеча-
тельными личностями, такими как Зиновьев, Радек,
Карл Либкнехт, Роза Люксембург, князь Ойлен-
бург. Судьба таких личностей нередко круто изме-
нялась; сегодня они — заключенные, а завтра —
управляют страной. Так что и мне не стоит падать
духом. Я ответил ему, что в моем случае такая пер-
спектива не вырисовывается. Учитывая мою пози-
цию по отношению к гитлеровскому режиму, я счи-
таю совершенно естественным, что нахожусь в за-
ключении, но, впрочем, мне известно, что этот
режим долголетием отличаться не будет. Священ-
ник испугался. Он спасся из камеры бегством и
больше не появлялся.
Из библиотеки я получал книги, которые хотел.
Здесь я прочитал «Сагу о Форсайтах» Голсуорси, но
мне также приносили и научные книги. Я работал
целые дни напролет. Раз в неделю мне разрешалось
заказывать в столовой продукты, а также тетради и
письменные принадлежности. Все идеи и размышле-
ния, которые копились во мне со времени моего
ареста в Нюрнберге, теперь выплеснулись наружу.
Я написал этюд «Единственный», работу о Платоне,
брошюру о будущем Европы и судьбе Запада. На бу-
магу также легли маленькая работа о моем браке и
другая — о моих молодых годах. Многочисленные
тетради я заполнил афоризмами. Небольшую работу
я посвятил проблеме самоубийства. В ней я рассуж-
дал о том, что каждый самоубийца кончает с собой
сообразно своему характеру. Милитарист, который
любит шумные эффекты, обрывает свою жизнь дра-
29 Эрнст Никит
449
матическим выстрелом из пистолета. Взрывчатый ио
темпераменту катастрофист бросается с балкона на
мостовую или со скалы в пропасть. Он любит разно-
сить все вдребезги — и любит даже тогда, когда раз-
биться в лепешку предстоит ему самому. Скряга и
суперэгоист не дают себе вздохнуть, изолируясь от
мира. Потому они лишают себя жизни, вешаясь. Де-
вушка, для которой индивидуальная жизнь с ее за-
ботами оказывается невыносимым грузом, желает
раствориться в чем-то элементарном, предельно
простом. Она топится, бросаясь в воду. Тот, кто сла-
дострастно хочет слиться с космосом, велит подгото-
вить себе горячую ванну и в ней перерезает себе
вены. Скромник, который желает покинуть пир
жизни, не поднимая шума, принимает яд, уединив-
шись в своей каморке.
Однажды, когда я ждал своей очереди, стоя перед
дверью в ванную комнату, из душевой вышел дру-
гой заключенный — доктор Фридрих Мсркеншла-
гер. Он часто бывал у меня в гостях, но никогда не
принадлежал к кружку сопротивления. У него были
большие достижения в агрономической науке, в вы-
ведении новых сортов растений; кроме того, он был
одаренным писателем и тонко, поэтически чувст-
вующим человеком. Знакомство со мною вышло ему
боком: и он теперь тоже оказался в заключении.
Я догадывался, насколько сильно он страдает в
тюрьме. Я бросился к нему, обнял его и воскликнул
с состраданием: «Бедняга Меркеншлагер!». Надзи-
ратель, громко крича, бросился разводить нас в сто-
роны. Он записал мои данные и заявил, что доло-
жит, куда следует, чтобы меня наказали.
О положении дел во внешнем мире мне сообща-
ла «Берлинская ежедневная газета» («Berliner Та-
geblatt»), которую мне разрешили получать. Я боль-
ше вычитывал между строк, чем из самих статей;
то, что я узнавал, укрепляло меня во мнении, что
450
Третий рейх стоит на глиняных ногах. Это придава-
ло мне силу, позволявшую спокойно смотреть в бу-
дущее.
2
Мою жену арестовали вскоре после меня. Из пи-
сем, которые были изъяты полицией, и из показа-
ний других арестованных стало ясно, насколько
сильно моя жена была вовлечена в мою работу. Так
как она писала письма ко многим товарищам и еди-
номышленникам, предостерегая их, это, по утвер-
ждениям гестапо, грозило нарушить ход всего рас-
следования.
Вначале ее привезли в полицейскую тюрьму Бер-
лина около Александерплац. Там ей довелось пере-
жить волнующее событие, доказывающее, что еще
есть на свете храбрые люди и надежные друзья. Не-
сколько лет назад я свел близкие отношения с од-
ним сотрудником уголовной полиции. Он рассказал
мне, что состоял в социал-демократической органи-
зации служащих, но позднее отошел от социал-де-
мократии. Мои произведения приковали его внима-
ние, идея сопротивления захватила его. Я долгое
время испытывал по отношению к нему некоторое
недоверие. Когда он приходил ко мне, то никогда не
представлялся по имени — все его знали как «госпо-
дина Майера». Однако с течением времени он ока-
зался весьма полезным для меня. Он был прикоман-
дирован к тайной государственной полиции1 и бла-
годаря этому был в курсе всякого рода секретных
дел. Раз в неделю он приходил ко мне, чтобы инфор-
мировать о них. Для меня, конечно, в первую оче-
1 Гестапо — сокращенное название тайной государственной
полиции (прим. перев.}.
451
редь была важна его информация о мероприятиях,
направленных против меня и издательства «Сопро-
тивление». Если планировалось запретить какое-ли-
бо произведение, выходящее в моем издательстве,
он сообщал мне об этом заранее. Он советовал спря-
тать большую часть тиража и приготовить к конфи-
скации лишь небольшое количество экземпляров.
Однажды он явился ко мне с текстом телеграммы,
которая пришла из Штутгарта: в ней гестапо Штут-
гарта обращало внимание на то, что «Третья импер-
ская фигура» — книга сомнительная, а потому за-
служивает запрета. Он сказал мне, что запрет и кон-
фискация последуют в самое ближайшее время. Не
успели мы спрятать множество экземпляров этой
книги, как раздался звонок в дверь и в квартиру во-
шли два сотрудника гестапо. Я едва успел спрятать
«господина Майера» в одной из комнат в задней
части своей квартиры.
Советская литература, предназначенная для за-
падных стран, пересылалась транзитом через Герма-
нию. В нарушение всех международных соглашений
и правил гестапо вскрывало эти почтовые отправле-
ния, проверяло их содержимое и нередко изымало
часть этого содержимого. Наш криминалист наблю-
дал за этим и, в частности, заметил, как из ящиков
были изъяты предназначавшиеся для Люксембурга
и Швейцарии марксистские книги, такие как рабо-
ты Ленина или сообщения о крупном процессе про-
тив Пятакова, Радека и других. Криминалист взял
некоторые книги из числа изъятых, незаметно отло-
жив их в сторонку, а потом принес их мне. Мне при-
шла в голову в высшей степени гротескная мысль —
о том, что именно гестапо удовлетворяет мою по-
требность в большевистской литературе. Я догово-
рился с криминалистом, что он позвонит мне, как
только узнает, что мне грозит опасность. Меж нами
было условлено, что в этом случае он представится
452
служащим Среднеевропейского туристического бю-
ро и сообщит, что билеты уже готовы и я немедлен-
но должен забрать их. Это будет означать, что мой
арест намечен на самое ближайшее время.
Дней за четырнадцать до того, как меня действи-
тельно арестовали, криминалиста вернули из геста-
по на службу в полицейский участок. Он сразу же
лишился всех связей и уже не мог получать сведе-
ний, которыми делился со мной ранее; не смог он и
предупредить меня об аресте, как было условлено.
Моя жена уже как неделю находилась в тюрьме,
когда ей сообщили, что с нею желает побеседовать
сотрудник гестапо. Ее отвели в комнату для допро-
сов, где она с немалым удивлением увидела перед
собой нашего криминалиста. Тюремная надзира-
тельница явно что-то заподозрила: ведь он не при-
надлежал к числу лиц, регулярно посещавших тюрь-
му, а потому уже примелькавшихся персоналу.
К тому же криминалист уже не был прикомандиро-
ван к гестапо. Однако у него еще сохранилось удо-
стоверение, и, пользуясь им, он сблефовал перед
надзирательницей. Он потребовал, чтобы она поки-
нула помещение, оставив их с моей женой с глазу на
глаз. После этого спросил мою жену, чем он может
быть ей полезен, не надо ли чего-нибудь передать
нашему сыну, не надо ли устранить какие-нибудь
нежелательные предметы, которые могут создать
нам проблемы. Моя жена не сразу собралась с ду-
хом настолько, чтобы дать все необходимые указа-
ния, которые были бы целесообразны; но некоторые
просьбы она высказать успела. Криминалист и в са-
мом деле отправился к моему сыну и выполнил все,
что ему было поручено.
Некоторое время спустя мою жену на автомобиле
перевезли в Нюрнберг, а оттуда четыре недели спус-
тя — в Регенсбург, где арестовали еще нескольких
товарищей по сопротивлению. Однажды ночью к
453
ней в камеру ворвались, разбудили и велели немед-
ленно одеваться. Перед дверями тюрьмы ждала ма-
шина; в сопровождении нескольких сотрудников
гестапо мою жену повезли куда-то во тьму на беше-
ной скорости. Все было рассчитано на то, чтобы на-
гнать на нее страха. Сумасшедшая езда закончилась
в Нюрнберге, где ее поместили в ту же полицей-
скую тюрьму, в которой находился и я. Спустя
шесть недель и она была переведена в Моабит.
Арест моего сына был сознательным актом чисто-
го произвола. Когда я однажды резко заявил сотруд-
нику гестапо, что это скандал — арестовывать неви-
новного, он ответил мне: «Вы ничего не говорите на
допросах, а мы знаем, что можем оказать на вас дав-
ление, только арестовав вашего сына».
3
Прошло несколько недель, прежде чем меня вы-
звали в Берлине на допрос. Вел этот допрос снова
директор Земельного суда Циммер — тот самый чи-
новник, который проводил следствие и в Нюрнбер-
ге. Между нами с самого начала возникла откровен-
ная антипатия. Ему было со мной нелегко. Когда он
задавал мне вопрос, который представлялся мне че-
ресчур назойливым, я отвечал либо с иронией, либо
грубо и вызывающе. Я постоянно давал понять, что
вообще не признаю правомочности ни Народного
суда, ни чиновников, ведущих расследование, а по-
тому считаю их желание допрашивать меня неза-
конным. Дело дошло до того, что я резко сказал ему,
что запрещаю вынюхивать, как и с кем я поддержи-
вал связи; я сказал, что общение со мной наказуе-
мым деянием не является.
Во время допросов я быстро узнал, что некоторые
из моих друзей рассказали о таких вещах, о которых
454
легко можно было бы и умолчать. Мне пришлось
приложить немало усилий, чтобы загладить все их
ошибки.
После нескольких допросов я смог составить себе
примерное представление об общем ходе предвари-
тельного следствия. Я, конечно, не знал обо всем,
чем они располагали против меня, но, сопоставляя
то, что стало мне известно, я мог догадаться и о про-
чем. Опираясь на результаты таких сопоставлений, я
написал первую из своих разработок, предназначен-
ную для защиты.
На протяжении некоторого времени меня вызы-
вали на допросы к следователю регулярно — в сред-
нем через день. Тон разговоров становился все
более неприятным, постоянно происходили ожесто-
ченные столкновения. Циммер часто думал, что при-
готовил для меня западню, но я успевал разглядеть
ее еще до того, как он понимал, что я раскрыл его
хитрость; я продолжал играть в игру, которую он
предлагал мне, но таким образом, что в итоге он сам
оказывался в ловушке.
4
Приближалось Рождество. В коридоре следствен-
ной тюрьмы поставили большую елку. При этом
было недвусмысленно заявлено, что елка — только
для персонала, а не для заключенных. Заключенные,
дескать, не заслужили ее.
Регулярно проходил слух, что вскорости будет
амнистия. Казалось, заключенные нуждались в та-
ком утешительном известии. Они цеплялись за эту
надежду, словно за соломинку, полагая, что амни-
стия сократит их страдания. Становилось ясно, что
лишь ничтожное меньшинство заключенных имели
истинное представление о природе гитлеровской
455
империи и ее властителях. Они приписывали этим
властителям какие-то человеческие чувства и пола-
гали, что те способны внимать призывам к справед-
ливости. В принципе, заключенные придержива-
лись того мнения, что Гитлер ничего не знает о тех
зверствах, которые творятся ежедневно. Я пытался
опровергать это представление, говоря, что Третий
рейх ориентирован на беспощадное уничтожение
своих противников, но это подрывало их надежды
и настраивало их против меня; их неприязнь ко мне
выражалась неоднократно. Я постиг, насколько че-
ловек не любит, когда пытаются разрушить его же-
лания и мечты, из которых он черпает свои силы.
Никто не желал видеть очевидные факты, сулив-
шие беду и несчастье. Несчастные легко обманыва-
лись, если только обман доставлял облегчение их
сердцам.
До меня дошло известие, что в Моабит привезли
и протестантского пастора Нимёллера. Я проявил
интерес к его судьбе. Протестантская церковь вела
себя неприглядно. Евангелистские священники по-
творствовали национал-социалистическому движе-
нию. Они позволили соблазнить себя такими бес-
смысленными выражениями, как «немецкие хри-
стиане» и «немецкие христианские общины». Во
время своих церковных служб они молились за Гит-
лера; в дни национал-социалистических праздников
они даже вывешивали на своих церквях флаги со
свастикой. И лишь небольшая кучка священников,
сгруппировавшаяся в Исповедующую церковь ис-
тинной веры (Bekenntniskirche), пыталась оказывать
сопротивление Гитлеру. Самым мужественным из
них был Нимёллер.
Процесс всеобщего присоединения к гитлеров-
ской идеологии выявил столь чудовищные масшта-
бы немецкой бесхарактерности, что впору было с
благодарностью вздохнуть, обнаружив сохранив-
456
шиеся хоть где-нибудь последние следы мужествен-
ного поведения. Нимёллер был не единственным из
мужественных христиан. Католическая церковь
тоже давала мучеников, которые оказывались в
тюрьмах.
5
В начале февраля 1938 года у меня начались ост-
рые боли в ногах, которые с каждым днем усилива-
лись. Наконец, дело зашло столь далеко, что я уже
не находил покоя ни днем, ни ночью. Для описания
этих болей я могу использовать только те слова, ко-
торые применялись ранее для описания всяких му-
чений и пыток. Однажды мне показалось, что мои
ноги режут на части, рвут в клочья, палят огнем, пи-
лят пилой и давят прессом; в другой раз я чувство-
вал, что их колют иглами и вытягивают из них
жилы. Я никогда в жизни не курил, а тут начал вста-
вать с постели по ночам и в отчаянии метался по ка-
мере из угла в угол, куря сигары. По ночам я не спал
больше получаса; боли мучили меня даже во сне. Во
время прогулок я с большим трудом выносил хожде-
ние по кругу во дворе. Боли пугали меня, но, несмот-
ря на это, я долгое время не обращался к врачу.
В начале марта мне стало совершенно ясно, что я
теряю зрение. Буквы в книгах, которые я читал, ста-
новились с каждым днем все бледнее; я мог продол-
жать чтение, только сильно напрягая глаза. Я тогда
штудировал книгу Зибеля «Обоснование немецкого
рейха». Первый ее том я осилил еще без труда. Вто-
рой том стоил мне значительно больших усилий, а
третий я дочитать так и не смог. Я перестал разли-
чать буквы, а видел только какие-то тени на бумаге.
И почерк своей сестры в письмах я тоже перестал
разбирать. Поначалу я не придал этой беде особен-
457
ного значения. Я счел, что ухудшение зрения у
меня — просто возрастное явление. Я думал, что мне
надо сменить очки, поэтому записался на прием к
окулисту. После некоторого ожидания меня в аре-
стантской машине повезли в больницу имени Вир-
хова. Обследование глаз в темноте выявило симпто-
мы, которые заставляли опасаться худшего. Врач,
который проводил обследование, сказал, что ника-
кие очки мне больше не помогут, и это совершенно
выбило меня из колеи.
В Моабите мне сказали, что окулист заподозрил у
меня атрофию зрительного нерва. После того как
заключение эксперта пришло в Моабит, меня вызва-
ли к тюремному врачу. Мои жалобы на боли в ногах
он проигнорировал. Врач ограничился тем, что кон-
статировал отсутствие подагрических узлов. Не об-
ратил он внимания и на мое сообщение о возмож-
ной атрофии зрительного нерва.
Моя жена, которая была переведена в женскую
тюрьму Моабит, установила хорошие отношения со
своей начальницей. Она пожаловалась этой началь-
нице, что меня не лечат. Когда в один из дней в жен-
ской тюрьме вел прием больных старший советник
медицины доктор Вокер, начальница вызвала мою
жену и велела ей повторить свою жалобу в его при-
сутствии. Моя жена повторила, что врач обо мне не
заботится. Старший медицинский советник вел себя
сурово и отстраненно, но все же прислушался к сло-
вам моей жены. Он заметил, что пребывание в след-
ственном изоляторе — это не курорт. Тем не менее
меня вызвали к нему. Ei-o поразил мой «дряхлый
вид». Мои глаза было решено еще раз обследовать в
больнице имени Вирхова.
Главный врач глазного отделения занялся мною
лично. Он пригласил меня в темную комнату и ото-
слал сопровождающего надзирателя. Оказалось, что
ему был знаком мой журнал «Сопротивление»; сто-
458
ройником Гитлера он не был. Он подробно расспро-
сил о причинах моего ареста. В ходе обследования
он заметил на сетчатке кровь. Он также полагал, что
нашел «слепое пятно». «У вас атрофия зрительного
нерва, с этим уже ничего невозможно поделать, вам
остается только смириться». Таков был приговор, с
которым я ушел от него.
Я вернулся в Моабит. И вот я снова стоял посреди
своей камеры, сознавая, что навсегда обречен ниче-
го не читать и не видеть красоты мира. В этот мо-
мент мною овладела глубокая скорбь. Я закрыл лицо
руками. С тех пор как я стал взрослым, я никогда не
плакал. Я не был предрасположен к слезам. Но тут
слезы потекли сами. Прошло приблизительно чет-
верть часа, потом я взял себя в руки, вытер слезы и
подвел черту под тем, чего уже невозможно было
поправить. В этот миг я примирился с судьбой. Все,
что произошло со мной, я рассматривал теперь как
факт, опровергать который бессмысленно, а потому
и недостойно.
6
Час спустя после моего возвращения из больницы
имени Вирхова я услышал, как в коридоре громко
произносят мою фамилию. Вскоре после этого над-
зиратель открыл дверь моей камеры и сообщил, что
меня кладут в больницу. В больнице на верхнем эта-
же меня поместили в большую палату, которая пред-
ставляла собой настоящий зал. В этом зале лежали
десять человек. Первое обследование проводил мо-
лодой врач, некий доктор Кремер, который, каза-
лось, любил самые жестокие методы обследования
больных. Как ведущий врач, старший советник ме-
дицины Вокер, так и этот его молодой коллега испы-
тывали ко мне антипатию — как к политическому
459
заключенному; они солидаризовались с гитлеров-
ской системой. Как новичок я на некоторое время
привлек всеобщий интерес. Меня принялись рас-
спрашивать, кто я, почему меня сюда поместили,
в каких преступлениях подозревают. Среди обита-
телей палаты-зала были майор, осужденный на
тюремное заключение за растрату, патентованный
торговец, обвиняемый в крупных мошенничествах,
учитель, как и я, арестованный за политическое пре-
ступление и принадлежавший к кругу сторонников
Рейнхольда Вулле. Одним из самых интересных лю-
дей в палате-зале был слуга «высокоблагороднейших
домов», сын мекленбургского крестьянина, усвоив-
ший великолепные манеры — вначале в школе для
слуг, а затем в различных местах, где служил. Он
был умен; сразу же бросались в глаза его прилежа-
ние и целеустремленность. Он на удивление хорошо
разбирался в художественной литературе. Меня он
явно выделял и вел себя со мной совершенно не так,
как с остальными, — заправлял постель, приносил
еду, читал вслух и массировал мои ноги. Он не рас-
пространялся о причинах, по которым оказался в
тюрьме. Только со временем он обронил несколько
разрозненных намеков, основываясь на которых,
можно было составить приблизительно следующую
картину. Он долгое время служил у великого герцо-
га Шверинского и по большей части находился в
Людвиглюсте. Но оттуда его уволили из-за каких-то
темных обстоятельств. По некоторым обмолвкам
можно было предположить, что речь идет о гомосек-
суальных извращениях. Затем он поступил на служ-
бу к княгине Блюхер. Княгиня Блюхер была старой
дамой, которой молодой человек, похоже, понравил-
ся; пожалуй, она чрезмерно ему доверяла. У него
была страсть к драгоценным камням и бриллиантам.
Он неоднократно, в отсутствие княгини, доставал из
ларца фамильные украшения. Ему нравилось приме-
460
рять их на девушку, с которой у него тогда была
связь. Несколько драгоценностей он присвоил. Все
выплыло наружу. Княгиня была уязвлена до глуби-
ны души, дело дошло до суда. Его осудили на пять
лет тюрьмы, и он отбывал свое наказание со смире-
нием и покорностью. До того самого момента, как
его выписали из больницы, он был моим верным по-
мощником. Никакое требование не казалось ему не-
померным — даже «Феноменологию духа» Гегеля он
терпеливо читал мне вслух. Все, что я ему диктовал,
он записывал со всем тщанием.
Ближайший мой сосед, кровать которого стояла в
палате-зале рядом с моей, наоборот, был мрачней-
ший тип. Ему было лет двадцать шесть, он успел по-
бывать членом СА, а деньги имел обыкновение зара-
батывать то как сутенер, то как шантажист. Он без
зазрения совести рассказывал о самых подлых пре-
ступлениях, которые совершал. Он приводил к сво-
ей невесте мужчин, которых потом обирал. Когда
позднее он предстал перед судом, председатель суда
назвал его «кошмаром Фридрихштрассе». Со време-
нем мне стало известно, что его специально положи-
ли рядом, чтобы он шпионил за мною. Ему было
велено сообщать все, что исходило из моих уст, и
постоянно докладывать о моем поведении. В мое от-
сутствие, когда меня уводили на врачебное обследо-
вание или на допрос, он просматривал мои записи и
письма, а затем доносил об их содержании надзира-
телям.
Я ослеп не полностью — еще различал очертания
предметов и людей. Этого было достаточно, чтобы
хорошо ориентироваться. Способность ориентиро-
ваться усиливалась благодаря тому, что у меня хоро-
шо были развиты осязание, а также слух и способ-
ность комбинировать ощущения. Таким образом,
сторонний наблюдатель, не знающий о моей беде,
ни за что бы не заметил, насколько скверно обстоит
461
дело с моим зрением. Этот наблюдатель наверняка
счел бы, что я «симулирую».
Среди обитателей палаты-зала был и книготорговец
Рихарц из Рейнланда; еще ему удавалось проворачи-
вать крупные сделки, выступая в роли коммивояжера.
Так, например, он с большим успехом продал пятиде-
сятичетырехтомное собрание документов Министер-
ства иностранных дел и заработал на этом невероятно
много. Для распространения этого собрания он от Ми-
нистерства иностранных дел заручился рекоменда-
тельным письмом, которое постоянно носил в кармане.
В нем было несколько сугубо формальных фраз, ров-
ным счетом ничего нс значащих. Чтобы получить дос-
туп к крупным руководителям индустрии, таким как
Клёкнер, Туссен и Крупп, он имел обыкновение пред-
варительно звонить им и заявлять, что он должен посе-
тить их по поручению Министерства иностранных дел.
Разумеется, после такого звонка его принимали. Избе-
жать разочарования промышленников и их гнева за то,
что к ним явился простой коммивояжер, ему удавалось
благодаря солидности поведения и весьма представи-
тельному виду, так что он, как правило, не покидал
предприятия без крупного заказа.
Имперское военное министерство опубликовало
брошюру, призванную укоренить в народе идею о
необходимости вооружения и обороны. Рейхсми-
нистр фон Бломберг написал издателю этой брошю-
ры, что хотел бы распространить это печатное изда-
ние среди самого широкого круга читателей. С этим
письмом книготорговец поступил так же, как посту-
пал с рекомендательным письмом из Министерства
иностранных дел. Поскольку он уверял, что явился
по персональному поручению Бломберга, для него
открывались те двери, которые обычно оставались
закрытыми. В большой оборот были пущены от два-
дцати до тридцати тысяч экземпляров этой брошю-
ры. Он разбогател. Несмотря на всю свою солид-
462
ность и сдержанность, он все же не смог противо-
стоять искушениям внезапно свалившегося на него
богатства и начал сорить деньгами. К примеру, он
снимал апартаменты в самых дорогих отелях.
Племянник рейхсминистра обороны Бломберга за-
нимался книготорговлей в Штетине. Он прослышал о
крупных успехах Рихарца, а также о том, что тот ис-
пользует имя его дяди. Он поехал к дяде и раскрыл ему
глаза, заявив, что его именем злоупотребляют с целью
получения прибыли. Рейхсминистр обороны иници-
ировал судебное преследование книготорговца, и тот —
примечательно, но факт! — на основании закона о зло-
употреблении доверием получил два года тюрьмы. Вся
жизнь Рихарца пошла прахом. Рихарц настолько при-
вык жить на широкую ногу, что не мог даже предста-
вить себе, как после отбытия срока он вернется к
скромному существованию. Нетрудно было заметить,
что он надломлен и утратил всякий интерес к жизни.
Как-то днем он упал на лестнице от приступа слабости.
Врач перевел его в отдельную палату на две койки —
второй больной должен был находиться рядом, чтобы
при необходимости позвать на помощь.
Когда в палату-зал вошел старший вахмистр Ам-
зель, у меня сразу возникло неприятное чувство, что
он явился по мою душу. Больные-уголовники сгово-
рились за моей спиной и подали жалобу руковод-
ству тюрьмы: дескать, чтение вслух, которое регу-
лярно происходит по моей просьбе, нарушает их по-
кой. Старший вахмистр некоторое время делал вид,
будто раздумывает, кого бы поместить вторым к Ри-
харцу в маленькую палату, и вот, наконец, явился
сообщить, что это буду я.
Так мне на протяжении нескольких недель при-
шлось довольствоваться обществом книготорговца.
Мы неплохо поладили, и он стал доверять мне. Врач
поставил ему диагноз — грудная жаба. Рихарц сда-
вал с каждым днем. У него не было никакого жела-
463
ния жить, он хотел умереть, полагая, что лучше быть
мертвым, чем бедным. Я старался снова пробудить в
нем волю к жизни, но безуспешно.
В день своей смерти Рихарц попросил меня сесть
около его ложа и дать ему руку. Он сказал мне, что
очень трудно умирать, не чувствуя, что рядом есть
кто-то, кому ты небезразличен. Я подал ему свою
руку, он, кажется, успокоился — и отошел в мир
иной.
7
В июне я подал следователю заявление, в котором
изложил, что мне грозит полная потеря зрения и,
пока я совершенно не ослеп, мне хотелось бы еще
раз увидеть своих жену и сына. В ответ на это меня
обнадежили устным обещанием.
Прошло несколько недель. В один из дней меня
вызвали к следователю. Когда я вошел в знакомую
комнату, он находился там в обществе старшего со-
ветника медицины доктора Вокера. Следователь со-
общил мне, что удовлетворяет мою просьбу. Вначале
он велит привести мою жену; я смогу на протяже-
нии двадцати минут поговорить с ней. Затем приве-
дут и моего сына, с которым мне разрешено свида-
ние на протяжении такого же времени. Ввели мою
жену; я не видел ее уже год и три месяца. С момента
ее ареста была запрещена и переписка между нами.
Она (как и мой сын) находилась в той же тюрьме,
что и я. Она создавала впечатление полного спокой-
ствия. Арест не сломил ее, она держалась молодцом.
Жена сказала, что с нею все хорошо; она не чувст-
вует за собой никакой вины, а потому ей нетрудно
выдерживать все испытания. Я рассказал ей, как
ухудшилось состояние моего здоровья. Когда я вы-
сказал несколько замечаний об условиях моего со-
464
держания в Нюрнберге, которые повредили моему
здоровью, следователь прервал меня, заявив, что об
этом говорить запрещено. Я, дескать, должен побе-
речь жену и не усугублять ее переживания о моем
здоровье. Двадцать мшгут пролетели быстро. Новое
расставание для нас обоих было довольно болез-
ненным.
Потом привели моего сына. Я был счастлив ви-
деть, что и он тоже находится в хорошей физиче-
ской и психической форме. Он раздобыл себе лите-
ратуру для чтения и занялся изучением иностран-
ных языков. Когда его увели, старший советник
медицины Вокер сказал мне: «Следователь согласен
со мной: я должен приложить все свои силы, чтобы
уменьшить ваши страдания. Если есть возможность
вылечить вас, эта возможность должна быть исполь-
зована».
15 августа 1938 года моего сына отпустили на сво-
боду. Он подпал под амнистию. Известие о его осво-
бождении обрадовало меня. Гнет, который невыно-
симо долго давил на мои плечи, сразу ослаб. Я понял,
что для меня тяжелее всего была мысль о том, что
мой сын арестован. Именно она более всего меня
мучила.
8
Спустя некоторое время меня привезли в глазное
отделение клиники Шарите. Началось обстоятель-
ное исследование моих глаз. Выяснилось, что «сле-
пое пятно» сильно увеличилось (я это ощущал и
сам). Было невозможно соединять зрительные вос-
приятия в целостный образ. После обстоятельного
обследования зрения меня отвели к заведующему
глазным отделением, профессору Лёлейну. Профес-
сор Лёлейн заинтересовался моим случаем и занял-
30 Эрнст Никиш
465
ся мною, проявив заботу. Но и он не смог поставить
более точного диагноза: ограничился подтверждени-
ем того, что уже было известно — атрофия зритель-
ного нерва. Остальными моими недугами — болями
в ногах и затруднениями при ходьбе — он не зани-
мался. Он не назначил никакого лечения, и его, ра-
зумеется, не последовало.
На протяжении последующих недель и месяцев я
регулярно, через строго определенные отрезки вре-
мени, наблюдался в Шарите. Однажды было выска-
зано предположение, что мои страдания связаны
с возникновением очага нагноения в полости рта.
У меня вырвали несколько зубов, но их удаление в
моем состоянии ничего не изменило.
Заодно обследовали мои уши, горло и нос, но это
ничего не дало для прояснения природы моего забо-
левания.
Далее было проведено обследование в неврологи-
ческой клинике: проверяли мое психическое состоя-
ние. После обычной проверки рефлексов мне пред-
ложили лечь на кушетку. Вокруг меня собрался це-
лый консилиум из старых и молодых профессоров, а
также студентов. Ведущий врач начал беседу со
мной. Он начал с прояснения моего положения на
данный момент и осведомился, за что я был аресто-
ван. Я удовлетворил его любопытство. После этого
он спросил, как проходило мое образование и как
оно продолжается сейчас, обсудил со мною некото-
рые философские проблемы, поинтересовался, что я
думаю о выдающихся исторических личностях, а за-
кончил вопросом о моем отношении к Мартину Лю-
теру. Я ответил, что молодой Лютер мне чрезвычай-
но симпатичен. «Почему?» — спросил он. «Ну, —
ответил я, — он не боялся противостоять всему
миру, и его слова, сказанные в Вормсе: „На том
стою и не могу иначе, да поможет мне Бог.
Аминь!" — были великими словами.» Я сказал это со
466
страстью в голосе, и все, кто меня слушал, понимаю-
ще рассмеялись. Обследование было завершено.
Один старый профессор подошел ко мне и сказал,
что был читателем моего журнала и часто испыты-
вал сильное желание познакомиться со мной лично.
Он, конечно же, сожалеет, что это личное знакомст-
во состоялось при столь печальных обстоятельствах.
Я спросил его, в каком психическом состоянии он
меня находит. Он весело рассмеялся и сказал, что
все в полном порядке.
При одном из следующих врачебных визитов
врач в больнице сказал: «Вы больны значительно
сильнее, чем полагаете».
9
После смерти Рихарца меня вернули из малень-
кой палаты в палату-зал.
Отношения между политическими заключенными
и уголовниками обычно складываются напряжен-
ные. Политические заключенные ставят себе в за-
слугу, что они нарушили гитлеровские законы, а со-
весть уголовников нечиста. Втайне они злятся на
политических; иные были бы счастливы, если бы
оказались «политическими» сами. Однако в нашей
палате-зале такое противоречие проявлялось крайне
редко. Разумеется, среди политических царили мол-
чаливое согласие и солидарность.
В эти дни я допустил в палате-зале шутку, которая
не осталась для меня без последствий. Патентован-
ный торговец предложил разыграть заседание суда,
чтобы скоротать время. Заключенные согласились.
Был определен председатель суда; я взял на себя
роль прокурора. Сам торговец выступал в качестве
обвиняемого, а защищал его еврей по фамилии Бер-
линер. Я находился с Берлинером в очень хороших
467
дружеских отношениях — настолько хороших, что
порой давал резкий отпор как заключенным, так и
тюремному персоналу за проявления антисемитиз-
ма. Спектакль дал мне возможность жестоко высме-
ять национал-социалистическую юстицию. Я сказал
в своей прокурорской речи примерно следующее:
«Дело обвиняемого с самого начала проиграно уже
только потому, что он имел бесстыдство оскорбить
высокий суд выбором адвоката-еврея. Всякого, кто
хотя бы в какой-то форме опирается на евреев, сле-
дует безоговорочно уничтожать».
Комедия длилась приблизительно полчаса. Позд-
нее мне рассказали, что надзиратель подслушивал
под дверью и записал мою издевательскую речь, на-
правленную против Третьего рейха. Кроме того, на
следующий день некоторые уголовники написали
жалобу на то, что пародия оскорбила их святейшие
национал-социалистические чувства.
Ид исправительного заведения Люкау в Моабит
для лечения в тюремной больнице были переведены
несколько заключенных. Среди них были доктор
Тео Шеффер и другой заключенный, Дёпнер — обо-
их поместили в палату-зал. Шеффер родился в Пе-
тербурге, окончил там гуманитарную гимназию и
изучал синологию. У него были ярко выраженные
способности к языкам и основательная философ-
ская подготовка. За коммунистическую пропаганду
его несколько лет преследовало гестапо; он вел
жизнь нелегала и, в конце концов, попал в руки по-
лиции. Народный суд приговорил его к несколь-
ким годам тюрьмы. В Люкау он организовал комму-
нистические ячейки в камерах и пустил по ним ин-
формационные письма для партийной учебы. У него
был необыкновенный талант писать микроскопиче-
ски мелко: на четвертушке бумажного листа он мог
уместить от четырех до шести страниц печатного
текста. Этот свой талант он поставил на службу сво-
468
ей нелегальной пропагандистской деятельности.
Меня он знал по журналу, который я выпускал. Мы
быстро подружились и нашли множество общих ин-
тересов. Однажды он рассказал мне, что в Петер-
бурге в гимназии учился греческому языку — осно-
вательно и с огромным удовольствием. У него был
прекрасный учитель — профессор Вальдхауэр.
Я поразился. Это был тот самый Вальдхауэр, с кото-
рым я в 1932 году познакомился в Ленинграде как с
директором Эрмитажа.
Шеффер излагал мне свои планы, которые наме-
ревался исполнить после выхода на свободу. Ему и в
самом деле удалось выйти. Концентрационного лаге-
ря он избежал. Но удачи ему это не принесло. Он
продолжил свою нелегальную работу и снова был
арестован по делу так называемой «Красной капел-
лы», осужден на смерть и обезглавлен. Это известие
меня потрясло.
Если Шеффер был человеком чистым и светлым,
то Дёппер, в противоположность ему, был грязным,
отвратительным типом. Этот Дёпнер был секрета-
рем у Геббельса. Находясь в сговоре с правительст-
венным советником доктором Штайнмайстером,
служившим в гестапо, они прикарманивали ценные
вещи, изъятые у евреев в качестве вещественных
доказательств. Его осудили на девять лет тюрьмы.
Он был возмущен этим и никак не мог понять, как
так случилось: неужели суд мог наказать нацио-
нал-социалиста из-за таких «мелочей», от которых
к тому же пострадали только евреи. Он пришел к
весьма оригинальному выводу: судьи — враги на-
ционал-социалистического строя; они назначают
столь жестокие наказания только для того, чтобы на-
строить истинных друзей Гитлера против «фюрера».
Давать большие сроки — это акт саботажа против
Третьего рейха. Когда позднее Третий рейх сам на-
ложил лапу на имущество евреев, он почувствовал
469
себя осужденным вдвойне невинно. Как можно
было его наказывать, если Третий рейх сам пошел
тем же путем? Разглагольствуя на эту тему, он раз-
болтал одну тайну. В 1934 году в Зоосаду состоялся
праздник по поводу дня рождения императора, ко-
торый устроили генералы старой кайзеровской ар-
мии. Тогда в праздничный зал вошли штурмовики
СА, прекратили праздник, забросали генералов, их
жен и дочерей тортами, а парадную форму господ и
шелковые платья дам вымазали сливками и шокола-
дом. Я сам отлично помнил это событие. Дёпнер рас-
сказал о скрытых причинах происшедшего. Он сам
организовывал эту операцию СА по поручению Геб-
бельса. На тот момент сообщали, что вокруг Зоосада
маршировали бесконечно длинные колонны СА.
Дёпнер открыл правду: там вовсе не было столь мас-
сового шествия; словно в театре, где актеры неза-
метно проходят за сценой и возвращаются на нее
снова и снова, штурмовики СА, получившие специ-
альный приказ, проходили вокруг Зоосада по не-
скольку раз, изображая бесконечные колонны.
Дёпнер, кроме того, рассказал мне, как разрабаты-
вались нападения на евреев и еврейские магазины и
как эти планы реализовывались на практике. Сти-
хийный гнев народа, о котором так любил вещать
Геббельс, всякий раз случался по указанию минист-
ра пропаганды и был направлен именно туда, куда
ему указывал Геббельс. Меня особенно поразило,
что Дёпнер даже не догадывался, что все его деяния
дурно пахнут. Он был настоящим олицетворением
того морального упадка и одичания, которые воца-
рились в умах во времена Третьего рейха.
В те дни мы вели ожесточенные политические
дискуссии. Гитлер приготовился для захвата Судет-
ской области. Чемберлен прибыл в Германию, и
только ценой тяжелого самоунижения Англии уда-
лось сохранить мир. В то время все поголовно были
470
готовы держать пари, что война вот-вот начнется.
Но я чувствовал, что ситуация для этого еще не со-
зрела. С уверенностью, которую мне было трудно
обосновать, я утверждал,что война сейчас еще не
начнется. Германия, считал я, еще не вооружилась
окончательно, ей еще требуется некоторое время.
Когда после 1 октября произошла мюнхенская
встреча в верхах, я, как выяснилось позднее, совер-
шенно правильно истолковал ее смысл. Гитлер бла-
годаря этой встрече уже почти достиг своей цели,
которая состояла в том, чтобы получить от европей-
ских держав карт-бланш для войны против Совет-
ского Союза.
Тем временем в палате-зале добавилось пациен-
тов. Участь новоприбывших была поистине ужас-
ной. У нас разместили еще шестерых, хотя все де-
сять кроватей были заняты. Новых обитателей па-
латы положили прямо на пол, выдав им матрацы,
набитые соломой. Все эти люди по приговору суда
подлежали стерилизации. С одним из них я имел
обстоятельный разговор; он, тридцатилетний «ме-
тис», был обручен с «чистой арийкой». Гестапо за-
претило ему общаться с ней. Его домохозяйка вела
слежку за парой и установила, что указаниям геста-
по он не последовал. Гестапо арестовало «арийку»,
которая на допросе показала — не знаю уж, каким
именно обращением они добились этого, — что он
постоянно принуждал ее к сожительству. После
этого он был арестован и осужден наряду с тюрем-
ным заключением на кастрацию.
За время моего пребывания в заключении я встре-
чал еще многих стерилизованных. Врачи, которые счи-
тали себя вполне уважаемыми людьми, не видели ни-
чего особенного в том, чтобы принимать такие жесто-
кие меры, чреватые тяжелыми последствиями. По
моему мнению, никакому врачу не может быть позво-
лительно исполнять подобного рода законы.
471
О той пародии на суд, про которую я рассказы-
вал, было доложено вышестоящему начальству. Оно
распорядилось, чтобы меня в порядке наказания
удалили из палаты-зала и поместили в маленькую.
10
У меня было намерение повлиять на ход предва-
рительного следствия, и в первую очередь помочь
моим друзьям, которых арестовали вместе со мною.
С этой целью я написал три защитительных мате-
риала, в которых были разработаны аргументы для
защиты, так сказать, «защитительные записки». Две
из этих «защитительных записок» я написал, не
имея прочных и надежных оснований для них.
Я всего лишь обобщил то, на что было нацелено
предварительное расследование, с размышлениями
о возможных обвинениях против меня. И только
третья защитительная работа уже базировалась на
тексте обвинительного заключения. Как выяснилось
в конечном итоге, я в общем и целом оказался прав
и в первых своих работах; я правильно угадал, ка-
кую кашу заваривает обвинение.
Я снова и снова подчеркивал, что кружки сопро-
тивления и движение сопротивления отнюдь не яв-
ляются запрещенными организациями с точки зре-
ния закона: это была всего лишь неформальная ра-
бота в дружеских компаниях. В ответ на это мне
предъявляли последствия той игры в организацию,
которую затеял Трёгер. Он и в самом деле, было это
в 1931 году, написал форменный устав организации.
Я никогда не принимал этот проект устава всерьез и
давным-давно позабыл о нем. Этот проект устава так
и не был принят, но следователи использовали его
как выигрышный для себя и вполне пригодный ма-
териал.
472
В начале октября 1938 года, я тогда еще лежал в
палате-зале, мне для ознакомления принесли текст
обвинительного заключения. Он был запечатан, а
на бандероли стояла надпись: «Строго секретно!».
Я не спешил знакомиться с ее содержимым. Мои
товарищи по палате сгорали от любопытства, и лег-
ко было заметить, насколько трудно им сохранять
терпение. Только поздним вечером я вскрыл банде-
роль. Обвинительное заключение составляло ровно
сто шестьдесят страниц текста, убористо напеча-
танного на машинке. Это была целая книга. Я по-
просил доктора Шеффера зачитать мне ее вслух.
Хотя я достаточно ясно сказал, что не нуждаюсь в
слушателях, я, конечно, не смог помешать тому, что
вокруг меня в палате-зале все навострили уши. Об-
винительное заключение начиналось с описания
обвиняемых и процедуры установления их лично-
стей; затем представлялось содержание дела — так,
как его видел следователь. Тот полагал, что продол-
жение деятельности движения сопротивления было
наказуемым деянием, поскольку это движение
было запрещено в соответствии с законом о про-
должении деятельности запрещенных партий. Со-
держание того, что я говорил в лесном приюте в
Нюрнберге, цитировалось в изложении провокато-
ра Бехера: все было извращено, перевернуто с ног
на голову и украшено фантастическими вымысла-
ми. Я, дескать, сразу же после 1933 года организо-
вал несколько нелегальных собраний, продолжал
издавать свой журнал до 1934 года, рассылал по-
всюду инструкции и прилагал усилия к созданию
нелегальных групп. Мне припомнили все города, в
каких я побывал.
Центральную часть обвинительного заключения
составляли выдержки из двух рукописей. Первая ру-
копись — «Немецкая мобилизация» — появилась на
свет еще в 1933 году. В первой части этой работы да-
473
валась реалистическая картина Третьего рейха. Во
второй части рассматривались отношения Германии
и Советского Союза.
В «Сопротивлении» выход этой книги в свет был
анонсирован на 1933 год. Потом, придирчиво про-
сматривая эту работу, я остался недоволен ею; она
показалась мне сырой для публикации. Я перевязал
папку с рукописью тесемочками и отложил ее в
сторону. В рукописи было несколько самостоятель-
ных эссе, которые были опубликованы в «Сопро-
тивлении». Я просто вложил корректурные оттиски
журнала «Сопротивление» с текстом этих эссе в
папку с рукописью. На некоторых из корректур-
ных листов стоял штамп «В печать». Эти слова —
«В печать» — относились только к эссе, публикуе-
мым в журнале «Сопротивление». Но обвинитель
относил их ко всей рукописи и на этом основании
угверждал, что я лгу, заявляя, будто это — забрако-
ванная рукопись; совершенно очевидно, что я на-
меревался печатать ее.
Главным же ударом, который следователь приго-
товил против меня, были выдержки из другой моей
рукописи — «Империя низших демонов». В рукопи-
си была глава под названием «Персонажи». В этой
главе были выведены физиономии вождей Третьего
рейха.
Был поставлен отчаянный вопрос: как объяснить,
что ни один из немцев не является физиономистом
даже в той малой мере, в какой надо им быть, чтобы
заметить, что скрывается за страшными лицами
этих чудовищ. Далее говорилось, что по этим лицам,
как по книге, можно прочитать ужасное развитие
дальнейших событий в будущем.
У доктора Шеффера, который читал мне вслух об-
винительное заключение, от ужаса перехватило ды-
хание. Он затравленно огляделся, как будто его за-
стали за совершением преступления. Постепенно
474
вокруг нас собрался тесный круг слушателей: было
видно, насколько щекотливой они считают всю си-
туацию.
11
В ходе предварительного следствия я предлагал
следователю несколько кандидатур адвокатов, кото-
рым я хотел бы поручить свою защиту. Гнусность
национал-социалистической юстиции, помимо про-
чего, состояла и в том, чтобы не давать политиче-
ским заключенным выбирать тех защитников, кото-
рым они могли доверять. Народный суд оставлял за
собой право решать, будет допущен к процессу сво-
бодно выбранный адвокат или нет. Как правило, об-
виняемым назначался официальный защитник. Ад-
вокаты, назначаемые в качестве официальных, тща-
тельно отбирались. В большинстве своем они были
национал-социалистами, и это с самого начала дела-
ло их противниками своих подзащитных. Они не
могли защищать своих подзащитных в полную силу,
со всем пылом и усердием; они олицетворяли собой
некий тип, который принято именовать advocatus
diaboli.1 2
Национал-социалистическое понимание права от-
вергло принцип nulla poena sine 1едег и вместо этого
провозгласило: «Ни одного преступника без наказа-
ния». Но что должно рассматриваться как преступ-
ление, если это заранее не определено законом? На
место текста закона встало «здоровое народное вос-
приятие». Основываясь на «здоровом народном вос-
приятии», нацистский судья мог счесть преступле-
1 Адвокат дьявола (лат.) (прим. peg.).
2 Nullum crimen, nulla poena sige lege (лат.). — Нет преступле-
ния, нет наказания без закона (прим. peg.).
475
нием один только антигитлеровский настрой и нака-
зать за это преступление.
Адвокаты теперь назывались правоохранителями
(Rechtswahrer). Но и под этим названием скрывались
обычные нацистское лицемерие и подлость. Право-
охранитель якобы должен помогать найти решение,
соответствующее праву, и обеспечить преступнику
заслуженное ему наказание. Он выступал на сторо-
не прокурора и против обвиняемого; он был союз-
ником суда в борьбе против своего подзащитного.
Национал-социалистические адвокаты, если они не
были защитниками по официальному назначению,
не стесняясь, использовали страх последственных
перед грозящим им наказанием и вытягивали деньги
отовсюду, откуда только могли вытянуть. Они дела-
ли это даже тогда, когда ясно сознавали, что абсо-
лютно ничего не смогут сделать для своего подза-
щитного. Адвокатура стала грязным, непристойным
занятием.
В ноябре меня вызвали в комнату для посетите-
лей. Народный суд отклонил те кандидатуры адвока-
тов, которые предложил я, и определил мне защит-
ника по официальному назначению. Этот защитник
по назначению, нотариус и адвокат из Берлина, док-
тор Герхер, сейчас хотел переговорить со мной.
Доктору Герхеру было около семидесяти лет. При
первом же взгляде на него было видно, что он тще-
славный и никчемный человек. Когда-то он состоял
в Народной партии, то есть на протяжении многих
лет был членом Всенемецкого движения. Он рано
вступил в ряды национал-социалистов. Теперь он
был сопредседателем Союза правоохранителей. Он
пояснил мне, что его определили на роль адвоката
специально для меня, потому что случай здесь осо-
бый и требуется проверенный человек. Я откровен-
но сказал ему, что не считаю особо ценными ни его
самого, ни его защиту, а потому буду вести свои
476
дела сам. Процесс против меня затевается вовсе не
для того, чтобы наказать виновного, а для того, что-
бы уничтожить противника. Я рассказал Герхеру об
инциденте, который случился некоторое время на-
зад между одним военным юристом и мной. Этот во-
енный юрист допрашивал меня, поскольку некото-
рые из моих товарищей по сопротивлению, обви-
нявшиеся по тому же делу, были военнослужащими.
Я сказал военному юристу, что та поддержка, кото-
рую армия оказала Гитлеру, стала для нее стыдом и
позором. Кажется, военный юрист проявил ко мне
какую-то долю симпатии. Он подошел ко мне и мяг-
ко спросил, не смогу ли я как-то пересмотреть свое
отношение к Гитлеру. Я страстно воскликнул: «Ни-
когда, никогда, никогда!». Я сказал правоохраните-
лю, что такова моя позиция и сегодня.
Доктор Герхер был озадачен; настроение у него
напрочь испортилось. Он сказал, что ему надо пойти
и получше изучить дело. Наша беседа не продлилась
и часа, после чего он покинул меня, так и не обсудив
обвинительное заключение. Ко мне он пришел еще
только один раз. При своем втором визите он зая-
вил, что имел беседу с судьей-референтом судебного
сената. Тот придерживается мнения, что мое дело не
такое простое. С моей стороны налицо государст-
венная измена в литературной форме, но ее трудно
квалифицировать и трудно вынести о ней четкое и
определенное суждение. Это было бы не особенно
удобно для прокурора, который взялся бы поддер-
живать обвинение в государственной измене. Тем
не менее я должен быть уверенным в том, что буду
приговорен — как минимум! — к пожизненному
заключению. Он, Герхер, прочитал мою рукопись
«Империя низших демонов». Это — просто непости-
жимый памфлет. Невозможно, чтобы нормальный
человек мог думать так о национал-социализме. Он
считает, что у меня не все в порядке с психикой.
477
Если будет констатировано, что я не могу нести всю
меру ответственности как человек, слегка нездоро-
вый психически, это может послужить смягчающим
обстоятельством.
Я резко запротестовал против такого предположе-
ния. Мне бы не хотелось, чтобы моя вражда против
Гитлера объяснялась исключительно моим душев-
ным нездоровьем.
Герхер не оставил своих попыток настроить меня
на иной лад. Когда я продолжил свои нападки на
Третий рейх, он ответил мне, что сам он полностью
доволен существующим режимом: при нем он поль-
зуется большим уважением, имеет высокий пре-
стиж и много зарабатывает. Так что у него нет ника-
кого повода желать конца правления Гитлера.
Покинул меня Герхер уязвленным до глубины
души и оскорбленным. И в этот раз мы тоже так и
не обсудили обвинительное заключение.*
12
Незадолго до Рождества мне было сообщено, что
мой процесс начнется 3 января 1939 года. Времени ос-
тавалось мало; я просто не успевал собрать доказатель-
ства и провести раз1гую другую подготовку. Поскольку
в обвинительном заключении говорилось, что я уже до-
говорился об издании своей рукописи с цюрихским из-
дателем Опрехтом, а это обвинение никоим образом не
соответствовало истине, я попытался с помощью пись-
* В 1948 году Герхер прислал мне открытку, в которой кроме
прочего было написано следующее: «Итак, вы не только смогли
пережить ужасающее время, но и снова обрели здоровье. Это
радует меня тем больше, что вы, пожалуй, были тем человеком,
кто оказывал тогда наиболее острое сопротивление гитлеровской
системе. Я счастлив тому, что я временами мог оказывать содей-
ствие вам, как ваш защитник...».
478
ма побудить своего поверенного к тому, чтобы он либо
пригласил доктора Опрехта как свидетеля защиты,
либо потребовал, чтобы специально посланный чело-
век допросил его в немецком консульстве в Цюрихе.
Герхер уклонился от выполнения этой просьбы, ссыла-
ясь на то, что времени осталось в обрез.
После Рождества у меня появился чиновник из
судебной канцелярии; он попытался убедить меня
заявить ходатайство, чтобы во время судебного про-
цесса в зале присутствовал врач. Я и в самом деле
находился в жалком состоянии. У меня были силь-
ные боли, я исхудал и обессилел. Малейшее физиче-
ское усилие или психическое напряжение укладыва-
ло меня в постель. Я ни коем случае не был готов вы-
двигать какие-то требования. У меня просто не было
для этого сил.
Смысл предложения, сделанного чиновником из
канцелярии, был вполне прозрачным. Сенат Народ-
ного суда явно еще не отказался от намерения объя-
вить меня душевнобольным. Эту задачу и ставили
перед врачом: тот должен был в ходе процесса вы-
ступить и констатировать мою невменяемость. Я ре-
шил никоим образом не играть на руку суду, поэто-
му предложение о присутствии врача в зале суда я
отверг. Чиновник из канцелярии сделал вид, что он
оскорблен до глубины души; он заявил, что делал
свое предложение, думая исключительно о моем
благе.
Новогодняя ночь с 1938 на 1939 год была самой
тяжелой из всех в моей жизни. Я снова и снова ду-
мал о ситуации, в которой оказался. Мне было ясно,
что весь суд будет нацелен только против меня. Ад-
вокат намекнул мне, что суд намерен отнестись ко
мне беспощадно, а к моим друзьям — снисходитель-
но. К тому же я принимал во внимание, что мою
жену все еще держат в тюрьме. Я задавался вопро-
сом: не смогу ли я помочь и моей жене, и моим
479
друзьям, если сделаю так, что на процессе меня не
будет? Какой интерес будет у суда продолжать про-
цесс, если на нем уже не буду фигурировать я? Быть
может, процесс против моей жены и моих друзей
прекратят?
Я подумал о своем молодом друге Крумрайхе. Он
появился в моем окружении, когда ему было года
двадцать четыре, — был он тогда стажером-рефе-
рендарием в суде. Он отличался богатырским тело-
сложением, был умен и сверх меры задумчив. Он
приходил ко мне раз в неделю и приносил с собой
свои сомнения — результаты своих размышлений.
Нередко его мучила мысль: действительно ли право
па стороне противников Гитлера?
Приблизительно в 1934 году он приехал в Нюрн-
берг, уже будучи почтовым чиновником. Перспекти-
вы карьеры его на почте были невелики, но он вовсе
не отличался чиновничьим честолюбием и карьериз-
мом. Он хотел только зарабатывать себе на хлеб, а в
остальном — следовать своим политическим склон-
ностям.
В Нюрнберге он основал внутри кружка сопро-
тивления активную группу. В этой группе обсужда-
лось, не целесообразно ли застрелить Гитлера.
Гестапо узнало о том, что обсуждаются планы по-
кушения, и взяло Крумрайха в специальную разра-
ботку. Что при этом происходило, я не знал. Во вся-
ком случае, Крумрайх покушался на самоубийство в
тюрьме Нюрнберга, вскрыв себе вены на руках. Его
спасли и перевели в Вюрцбург. Там он повесился в
своей камере. Я был близок к тому, чтобы последо-
вать его примеру.
ПРОЦЕСС
1
Третьего января 1939 года, во вторник, началось
слушанье дела. Рано утром нас, троих главных обви-
няемых — доктора Дрекселя, Карла Трёгера и
меня — на «зеленой Минне» повезли из тюрьмы
Моабит на Беллевюштрассе. Было очень холодно; я
мерз, потому что был одет только в легкий летний
костюм, который хранился в тюремной кладовке с
той поры, когда меня положили в лазарет, переодев
в больничную пижаму. Нас сопровождал полицей-
ский в штатском; ему было поручено надзирать за
нами во время всего процесса. Поначалу он вел себя
сурово: то и дело пресекал наши попытки обменять-
ся хотя бы несколькими словами.
На Беллевюштрассе мы вошли в здание Народно-
го суда, где ранее помещался Имперский совет по
экономике. Вначале нас привели в подвальные поме-
щения, где были устроены различные камеры —
большие и с толстыми стенами. Само собой разуме-
ется, нас поместили раздельно. Вскоре после того
как я вошел в свою камеру, засов на двери снова
отодвинулся и в камеру втолкнули еще двоих обви-
няемых; у обоих подошли сроки рассмотрения дела
в суде. Их обвиняли в государственных изменах на
3! Эрнст Никиш
481
уровне земель; дела, по которым они проходили, со-
вершенно не зависели друг от друга. Один из этих
двоих был настроен оптимистически: судя по его
рассказу, он всего-то рассказал какому-то штатско-
му о работе на оборонном предприятии, а тот ока-
зался агентом гестапо. Этот человек надеялся если
не на оправдание, то на небольшой срок. Другой, на-
оборот, видел свое будущее в черном свете. Он по-
знакомился с одним чехом, сообщил ему различные
данные о состоянии вооружений (которые он узнал
не сам, а от кого-то другого) и даже взял за это день-
ги. Он считал, что ему грозит смерть, и совершенно
не надеялся выпутаться.
Спустя некоторое время обоих увели на суд.
Я снова увидел их вечером, когда им уже были вы-
несены приговоры. Оптимист, который уже считал
себя свободным, был осужден на десять лет; песси-
мист, который считал, что он обречен на смерть, от-
делался пятью годами тюрьмы. Настроение у обоих
сменилось на противоположное, что подтверждало
правильность старой поговорки: хвали день вечером
и не отчаивайся, пока не настала ночь. Около девяти
утра вызвали из камеры и меня. Поскольку идти мне
было крайне трудно и я был совершенно измотан,
Дрекселю было разрешено вести меня под руку.
Я его не видел два года; мне было безмерно жалко
его. Меня охватило чувство нежности к нему; я, рас-
троганный, погладил его по руке и прошептал ему
добрые слова.
Зал, где должен был состояться процесс, был за-
драпирован красной тканью; пол его покрывал ог-
ромный красный ковер. Скамьи подсудимых стояли
вдоль одной из стен зала — от одного угла почти до
другого; на другой стороне были расположены
скамьи для свидетелей. Позади них было отведено
небольшое пространство для публики. На подиуме
стоял массивный стол для трибунала. Позади нас,
482
обвиняемых, разместились сопровождающий нас
надзиратель и несколько полицейских. Перед
скамьей подсудимых располагались столики для за-
щитников.
Появились три адвоката. Защитником Дрекселя
был эсэсовец; защитник Трёгера, Каудлер, был с
виду человеком лояльным. Дрекселю вообще очень
не повезло с адвокатами. Когда он был арестован,
его родные наняли адвоката и заплатили ему гоно-
рар вперед. Несколько недель спустя этот адвокат
умер от инфаркта; вернуть гонорар обратно не уда-
лось. В Берлине Дрексель выбрал в защитники док-
тора Камеке, который много лет был руководителем
Союза следопытов. Примерно за восемь дней до на-
чала процесса Камеке был арестован в соответствии
с § 175, и теперь сам сидел в тюрьме. Эсэсовец был
адвокатом Дрекселя по назначению.
Трёгер с самого начала выбрал доктора Каудлера;
когда у него кончились деньги, чтобы платить гоно-
рар, он попросил суд сделать этого адвоката, свобод-
но выбранного им, адвокатом по назначению суда.
Народный суд удовлетворил его просьбу.
Мы сидели на скамье подсудимых, ожидая даль-
нейшего развития событий. У меня был четкий план
защиты.
В распоряжении суда были все мои дневники,
много моих писем, некоторые мои рукописи. Кроме
того, суд располагал дневниками моих друзей, а так-
же отягчающими мою участь показаниями тех, кто
был арестован вместе со мною. Здесь много не скро-
ешь. И терять особенно тоже было нечего. Предсе-
датель суда даже лучше, чем я сам, знал, что именно
я думал в тот или иной определенный день, даже в
тот или иной определенный час — тогда, когда делал
запись в дневнике или писал письмо, которое затем
попало в руки суда. Мне поэтому постоянно прихо-
дилось опасаться, что он заманит меня в западню по-
483
средством хитроумно поставленных вопросов. Я ни
при каких условиях не хотел бы быть пойманным на
лжи. Я считал, что будет правильным не скрывать
своего враждебного отношения к Гитлеру. В то же
время я, конечно, должен со всей определенностью
заявить, что нет такого параграфа закона, который
запрещал бы враждебно относиться к Гитлеру.
Пусть в дневниках, письмах и рукописях я резко вы-
сказывался о Гитлере и его сообщниках, но тем
энергичнее я намеревался отстаивать представле-
ние, что при этом речь может идти только о выраже-
нии личной точки зрения, которая — в соответствии
с традиционными правовыми представлениями —
не может наказываться по закону. Разумеется, я со-
знавал, что из-за своей принципиальной враждеб-
ности к Гитлеру непременно буду осужден. Намере-
ние мое заключалось в том, чтобы направить всю
жажду мести, которую питал суд, исключительно на
себя, сыграв для всех остальных роль громоотвода.
Так я надеялся плавно вывести из дела свою жену и
своих друзей.
Забегая вперед, замечу, что с помощью именно
этой тактики я добился даже большего успеха, чем
мог ожидать.
В зале суда появились несколько иностранных
журналистов. Мой арест привлек внимание зару-
бежных публицистических кругов. Вспомнили мою
работу «Гитлер — злой рок немцев». Зарубежные
газеты печатали статьи о моем аресте и обо мне. Не-
понятно откуда — я по сей день не могу выяснить
этого — появились сведения, что я со своими друзь-
ями готовил покушение на Гитлера и что нет ника-
ких сомнений в том, что в результате судебного про-
цесса будет вынесено не менее двадцати семи
смертных приговоров. Это сообщение докатилось
даже до Нью-Йорка, где и было опубликовано в га-
зетах. Уже на протяжении нескольких недель жур-
484
налисты пытались узнать точное время, когда состо-
ится процесс надо мной. Для Народного суда и для
правительства такой интерес зарубежной прессы ко
мне был нежелательным. Я планировал специально
провоцировать судью — в том случае, если предста-
вители прессы будуг допущены в зал суда. Но, ко-
нечно, у меня были серьезные опасения, что публи-
ку в зал суда не допустят.
Наконец открылась дверь, находившаяся позади
судейского стола, и появились «народные судьи».
Все они — равно как и верховный прокурор, и сек-
ретарь суда — были облачены в красные мантии.
Народный суд притязал на то, чтобы считаться выс-
шей судебной инстанцией Германской империи,
стоящей выше Имперского суда.
Слева от председателя суда Тирака занял место
полномочный юридический заседатель, так называе-
мый судья-референт судебного состава. Справа от
него сел высокий эсэсовец в форме. Затем свое ме-
сто занял какой-то крупный чин из СА и, наконец,
заместитель председателя.
Когда суд вошел в зал, все присутствующие вста-
ли; я ограничился тем, что только обозначил свое
уважение, слегка приподнявшись — пользуясь сво-
им болезненным и измотанным состоянием. Затем
слушания начались.
Как я и предполагал, после открытия судебного
заседания поднялся прокурор и потребовал удале-
ния публики из зала. Это требование он обосновал
утверждением, что открытое слушание дела повре-
дит государственной безопасности.
Я заранее дал поручение своему адвокату высту-
пить против предложения удалить публику и потре-
бовал, чтобы он подробно привел мои возражения
против этого. Мои возражения были разного рода.
Я бы хотел, чтобы он начал с того, что возможности
для защиты у обвиняемых и без того крайне ограни-
485
чены. А при удалении публики есть основания опа-
саться, что общественный контроль за соблюдением
их интересов будет полностью невозможным. В слу-
чае же со мной все обстоит вдвойне сложно; из-за
своей болезни я еще более стеснен в возможности
защищаться. Мне нужна двойная защита, которую я
и усматриваю в общественном наблюдении за ходом
процесса.
Защитник встал очень неуверенно — было замет-
но, что ему явно недостает мужества, чтобы высту-
пить против прокурора. Наконец, он промямлил, что
получил от меня поручение выступить против пред-
ложения прокурора; я желаю, чтобы публику не уда-
ляли из зала. Сразу после него выступили оба дру-
гих адвоката; они с неприятной легкостью и быстро-
той заявили, что сознают — равно как и их
подзащитные, — насколько присутствие публики уг-
рожает государственной безопасности, и в силу это-
го нс намерены возражать против предложения про-
курора.
Только было я собрался использовать возмож-
ность выступить самому, чтобы выразить протест
против выступления моего адвоката и добавить то,
что он упустил в своем выступлении, как суд уже
удалился на совещание. По возвращении он извес-
тил, что дело будет слушаться в закрытом режиме.
Зал освободили, удалив публику и журналистов.
Правда, сделали исключение для избранных лиц,
представителей Министерства пропаганды, Мини-
стерства юстиции, рейхсканцелярии, гестапо и
Союза правоохранителей; их оставили в зале, но
строго предупредили, чтобы они ни одного слова,
услышанного на процессе, не выносили за пределы
зала суда.
Так как я был главным обвиняемым, меня допра-
шивали первым. Тут же проявились коварство и
подлость председателя Народного суда. При подго-
486
товке суда надо мной в 1919 году по обвинению в го-
сударственной измене при домашнем обыске у меня
был изъят и приобщен к материалам дела дневник.
Народный суд затребовал его из Мюнхена. Этот
дневник давал представление о моей деятельности в
1918 году. Я рассказывал о своей оппозиции воен-
ной политике имперского правительства и об обра-
зовании тайного политического кружка, в задачи
которого входило влияние на заводских рабочих.
Я рассказал в дневнике, что прекрасно сознаю, ка-
кие последствия для меня может иметь такая тайная
подрывная деятельность. Как только государствен-
ные чиновники узнают о ней, они неизбежно отме-
нят мое временное увольнение в запас и меня тут
же отправят на фронт. Далее я написал, что буду
продолжать свою тайную деятельность, хотя и не ис-
пытываю никакого желания идти умирать за Отече-
ство. •
Председательствующий с наигранным пафосом
зачитал соответствующие места из дневника и про-
комментировал мои рассуждения: я, выходит, уже
тогда был подрывным элементом и государственным
преступником, который боялся умереть за Отечест-
во. Это замечание должно было вызвать впечатле-
ние, будто я трусоват. Так он хотел унизить меня в
глазах других обвиняемых. Я ответил так: если бы я
боялся смерти, то никогда не пошел бы на риск ре-
волюционной работы. Благонравное политическое
поведение было лучшей гарантией, что меня снова
не призовут и не отправят на фронт. Мое возраже-
ние председателю было неприятно. Тон нашего раз-
говора сразу же стал раздраженным.
Началось подробное рассмотрение того, какую
роль я играл во время Мюнхенской республики со-
ветов. Председатель суда намеревался убедить суд в
том, что я, так сказать, являюсь профессиональным
государственным изменником.
487
В каждый свой день рождения я в своих дневни-
ках имел обыкновение подводить жизненные ито-
ги. Эти места председательствующий зачитывал с
удовольствием. Когда он покончил с этим, я отме-
тил, что не стыжусь тех результатов, которых до-
стиг в жизни. В целом же, считал я, надо заметить,
что судья пользуется весьма сомнительным мето-
дом: он выставляет на передний план то, что проис-
ходило двадцать лет тому назад, а к нынешнему
процессу никакого отношения не имеет. Когда я
заявил об этом, председательствующий ответил, что
речь идет всего лишь о том, чтобы дать мою психо-
логическую характеристику. На этом он, оконча-
тельно придя в раздражение, оборвал мой допрос.
Когда я вернулся на скамью подсудимых, с которой
как раз вызвали к месту дачи показаний моего дру-
га Дрекселя, я шепнул ему на ходу: «Этот чело-
век — негодяй».
На второй день слушаний после обеда председа-
тель задумал нанести мне сокрушительный удар, ко-
торый должен был сломить меня. Он решил зачитать
наиболее сильные места из рукописей моих книг
«Немецкая мобилизация» и «Империя низших демо-
нов». На чтение этих мест он пригласил значительно
больше публики; среди нее также был Штрайхер.
Вступительное слово председателя суда должно
было подготовить присутствующих к чтению моих
произведений, заранее настроив их на определен-
ную волну. Он заявил, что я совершил чудовищное
преступление: в то время как фюрер отдает свои
силы на благо государства и народа, я написал кле-
ветнический пасквиль, мерзость которого едва ли
возможно превзойти.
С возмущением в голосе он зачитал: «Когда круп-
ная буржуазия взяла Гитлера себе на службу, она
тем самым уполномочила и массы верить в него.
Движение масс было направлено по той колее, по
488
которой сама крупная буржуазия никогда не смогла
бы двинуться. Вся изначальная мощь стихии „про-
рыва масс" ворвалась в места обитания крупной
буржуазии, разом освободив их от удушливой пред-
грозовой атмосферы, полной марксистского тяжело-
го духа. Финансовые вливания, которые крупная
буржуазии произвела в гитлеровское движение,
оказались к определенному времени надежными чу-
додейственными средствами, позволившими предот-
вратить социальную бурю с градом.». Председатель
суда едва не лопнул от возмущения, читая следую-
щие слова: «Когда мелкие демагоги всех буржуаз-
ных слоев объединились на линии „национального
социализма", ...время потребовало полного социаль-
ного нуля, абсолютного социального Ничто. Но пол-
ным социальным нулем, абсолютным социальным
Ничто был бродяга, человек из венской ночлежки
для бездомных».
Но он совершенно потерял самообладание и впал
в неистовство, читая следующие предложения:
«Первый театральный эффект Третьего рейха удал-
ся, когда государственный переворот в феврале
1933 года был представлен в виде „национальной
революции". „День Потсдама" был несовместим с
прусской традицией. Он сгорел в одночасье словно
фейерверк, от него остались только стреляные гиль-
зы и обугленные картонки. Диктатура крупной бур-
жуазии презентовала себя в наглухо застегнутом
мундире Старого Фрица,1 что вызвало радость и тор-
жество масс — ведь массы всегда трогает, когда им
устраивают встречу с их „великим прошлым", не
важно, на улице, в цирке, на киноэкране или на рас-
писных дощечках-лубках. Гроб короля Пруссии, ко-
гда Гитлер застыл перед ним в „благоговейной мо-
1 То есть прусского короля Фридриха II (Старый Фриц — его
прусское прозвище) (прим, перев.).
489
литве", стал реквизитом для разыгрываемой коме-
дии, а Потсдамская гарнизонная церковь — местом
сбора лицедеев, изображавших благородных поло-
жительных героев. Роль комического старика доста-
лась Гинденбургу; гонораром за нее стал освобож-
денный от налогов подарок Нойдека. Империализм
крупной буржуазии торжественно отпраздновал
полное и самопроизвольное превращение свободно-
го, суверенного народа в верноподданное пушечное
мясо, которое духовно вооружалось для героических
подвигов, нужных империализму по финансовым
соображениям».
С каждой зачитанной цитатой напряжение в зале
возрастало. Атмосфера Третьего рейха была такой,
что человек, отважившийся думать таким образом, а
тем более записывать такие мысли на бумаге, казал-
ся безумцем.
Тем временем я напряженно размышлял о том,
как лучше отразить атаку председателя суда. Внут-
ренне я был совершенно спокоен и абсолютно вла-
дел собой. Когда Тирак закончил, он с победонос-
ным видом повернулся ко мне и зловещим голосом
спросил: «Ну, что вы теперь скажете?». В зале по-
висла полная тишина: все затаили дыхание. И тут я
ответил, что правильность многого, написанного
мною, можно было бы доказать прямо здесь, однако
я не буду предпринимать этой попытки, а ограни-
чусь только лишь тем, что спрошу: кого следует на-
казывать, как преступника, — того, кто совершил
эти чудовищные злодеяния, или того, кто просто
описал их?
Председатель суда уставился на меня, потеряв дар
речи. Напряжение в зале, которое так искусно на-
гнетал Тирак, исчезло в мгновение ока. Эффект, за-
думанный им, не получился. После недолгой паузы
Тирак захлопнул папку с бумагами, встал и произ-
нес: «Заседание закрыто».
490
2
На третий день слушаний предоставили слово при-
глашенным свидетелям. К моему удивлению, их было
достаточно большое количество. Я сам никого в свиде-
тели защиты не приглашал. Помощь от этих многочис-
ленных свидетелей рассчитывал получить в первую
очередь Трёгер. Свидетелями выступали члены раз-
личных групп сопротивления; они казались запуган-
ными. Не было никаких сомнений, что они опасались
попасть под те же колеса, боялись, что их арестует гес-
тапо и отправит в концентрационные лагеря. Свидете-
ли отчасти давали такие показания, с помощью кото-
рых хотели заслужить себе прощение.*
Наиболее достойным образом вел себя Отто Пет-
рас. Он был единственным свидетелем, который
оказался на высоте положения. Он ничем не позво-
лил себя запугать; он сказал, что любой человек не-
однозначен; каждый — внутренне противоречив.
Его попытались убедить в обратном, указав на мою
антивоенную пропаганду в 1918 году. Он ответил,
что приблизительно в 1930 году я сообщил ему о
том, что король Баварии еще в 1917 году считал
войну проигранной, что депутат рейхстага от кон-
сервативной партии Вестарп не верил ни в какую
победу, а Хельфферих — как он признался Штрезе-
ману в 1918 году — намеренно обманул рейхстаг.
* Второй судья, проводивший следствие, доктор В. Хагер, ко-
торый, замечу мимоходом, показал себя гуманным и лояльным,
приблизительно в 1948 году написал воспоминания, где резюми-
ровал свои наблюдения, сделанные во время процесса против
моего движения сопротивления по обвинению в государствен-
ной измене. Последний абзац этой статьи звучиттак: «Насколько
правы были тогда эти люди, показала история. Их тогдашние тай-
ные собрания в Нюрнберге, Лейпциге, Мюнхене, Берлине и в
других местах были первыми знаками сопротивления против ре-
жима, непоправимые последствия которого видны сегодня по-
всюду...».
491
Председатель суда нервно прервал свидетеля, ли-
шив его слова.
Среди свидетелей был также брат доктора Мер-
кеншлагера, бургомистр франконской1 деревни. Его
допрос развеселил всех. Доктор Фридрих Меркен-
шлагер читал рукопись моей книги «Империя низ-
ших демонов» во дворе дома своего брата. Председа-
тель спросил свидетеля, не прочел ли рукопись и его
брат. Меркеншлагер ответил отрицательно — нет,
не прочел. Тогда Тирак осведомился, какое впечат-
ление моя рукопись произвела на его брата, доктора
Меркеншлагера. Свидетель ответил, что брат от чте-
ния рукописи сильно разволновался и несколько
дней метался по двору, как сумасшедший. Следую-
щий вопрос был таков: оставалась ли рукопись во
дворе в тот момент, когда гестапо проводило обыск?
Свидетель ответил утвердительно. Нашли ли геста-
повцы рукопись? Свидетель ответил отрицательно.
Почему не нашли? Потому что рукопись хранилась
в одной из пустых молочных фляг в кладовке. Неу-
жели же гестапо не заглянуло в молочные фляги?
Заглянуло, но только в некоторые, а в ту пустую, где
лежала рукопись, как раз и не заглянуло. И что же
он сделал с рукописью? Свидетель ответил, что ру-
копись он сжег. Услышав это, председатель суда с
видом триумфатора повернулся ко мне и торжест-
венно произнес: «Видите, ваше постыдное творение
было сожжено и развеяно по ветру — и совсем не
случайно, что это произошло в очаге старинного не-
мецкого двора».
Поскольку состояние моего здоровья было пла-
чевным, а силы давно были на исходе, я получил
разрешение сидеть рядом со столом, за которым да-
вали показания свидетели, чтобы лучше следить за
1 Франкония — область в Германии, расположенная на реке
Майн (прим, перев.).
492
ходом процесса. Когда я во время допроса свидете-
лей задал несколько вопросов своим друзьям, стало
заметно, что они дают показания крайне неохотно.
Поэтому председатель суда распорядился, чтобы я
при дальнейшем допросе свидетелей оставался на
скамье подсудимых, поскольку я до сих пор еще ока-
зываю пагубное влияние «на бедных жертв, сбитых
мною с пути, используя свою силу внушения».
3
После допроса свидетелей председатель суда при-
ступил к рассмотрению большого числа моих писем
к Дрекселю, чтобы вместе со мной прокомментиро-
вать их по порядку. По этим письмам вся моя дея-
тельность была видна как на ладони. Еженедельно я
присылал Дрекселю по несколько писем, где сооб-
щал, что я пережил, с кем встречался, что предпри-
нял, чем был занят и что думаю по поводу развития
событий. В письмах давались недвусмысленные
оценки людей и событий, высказывались резкие
критические суждения. Дрексель бережно хранил
письма, поскольку придерживался мнения, что их
следует сохранять в любом случае — как живые сви-
детельства об эпохе. Теперь все едкие предложения
зачитывались вслух одно за другим; от меня требо-
вали пояснений.
Порой возникали достаточно тягостные ситуации.
Так, например, Трёгер, защищаясь, заявил, что уже
в 1935 году он отошел от движения. Тут всплыло
письмо, написанное осенью 1936 года, в котором я
рассказывал Дрекселю о визите Трёгера и сообщал,
что Трёгер снова образумился и вернулся к своей
прежней позиции. Трёгер пришел в сильное заме-
шательство, и суд, который старался всячески выго-
родить его, тоже почувствовал себя не в своей та-
493
релке. Я покончил с неожиданным конфузом, зая-
вив, что слова Трёгера о его отходе от движения
сопротивления в 1935 году фактически были пра-
вильными. А мое утверждение в письме 1936 года не
соответствовало истине. Суд с радостью воспользо-
вался этим мостиком, предложенным мною, и сту-
пил на него, хотя мостик и был весьма шатким.
Вечером этого же дня председатель суда объявил,
что на следующий день должны начаться прения
сторон. Он сказал, что для прокурора зарезервиро-
ван целый день, в воскресенье будет перерыв, а в
понедельник и вторник выступают адвокаты.
Прокурор поднялся и заявил, обескуражив всех,
что ему не нужен целый день — он удовольствуется
одним часом. Председатель суда раздраженно отве-
тил, что это невозможно — объем материала, кото-
рый рассматривался в ходе процесса, слишком ве-
лик. Прокурор тем не менее повторил свои слова —
ему будет достаточно часа. Он заявил, что вообще не
намерен принимать во внимание закон об основа-
нии новых партий, который был привлечен для об-
винения. Тирак ответил еще более раздраженным
тоном, что суд все же будет применять этот закон.
Эта полемика, кажется, свидетельствовала о том, что
между председателем суда и прокурором существу-
ет противоречие во мнениях. Я вспомнил, что мой
адвокат как-то сказал, что прокурору вообще не
нравится, как выстроено обвинение. День закончил-
ся в тягостном настроении.
В субботу прокурор начал выступать с обвини-
тельной речью. В зал суда было допущено относи-
тельно большое количество публики.
Прокурор изложил приблизительно следующие
соображения. Ход процесса и собранный материал
подтверждают обвинение в подготовке к государст-
венной измене. Движение сопротивления преследо-
вало цели, которые квалифицируются как государ-
494
ственная измена. Эту общую часть обвинительной
речи прокурор произносил не особенно подробно и
с поразительной юридической небрежностью. Затем
он обратился к персональным характеристикам об-
виняемых. Начав с меня, он заявил, что ставил перед
собою вопрос, можно ли от меня ожидать, что я ко-
гда-нибудь еще примкну к национал-социалистиче-
скому движению? Судя по ходу судебного процесса,
это полностью исключено, а потому он требует для
меня двенадцати лет тюремного заключения.
Если говорить о Дрекселе, то он надеется, что
этот человек сможет найти дорогу к национал-со-
циализму. Сообразно этому, он требует шесть лет
тюремного заключения.
С Трёгером он обошелся наиболее мягко. Он ска-
зал, что Трёгер — самый умный из всех, что он за-
щищался наиболее умело и, пожалуй, является са-
мым невиновным. Поэтому он потребовал, если мне
не изменяет память, четырех лет тюрьмы.
Адвокаты условились, что они будут выступать не
в таком порядке, в котором прокурор говорил об об-
виняемых. Мой адвокат должен будет выступить по-
следним. Речи защитников были бесцветны и не
имели большого значения. Защитник Дрекселя пола-
гал, что сможет помочь своему подзащитному, напа-
дая — вопреки его воле — на меня. Речь адвоката
Трёгера сводилась к описанию его заслуг на полях
сражений, где он послужил рейху и вермахту.
Только на следующий понедельник с речью вы-
ступил мой адвокат. Это была пустая, пресная, глад-
кая, идиллическая речь, которую подобало бы про-
износить где-нибудь на лоне природы, среди полей,
лесов и лугов. Я дал своему адвокату установку: не
признавать государственной измены, ссылаться на
закон о нелояльности и никоим образом не просить
об уменьшении срока. Он не стал придерживаться
моих указаний. Он даже отважился сослаться на ту
495
главу из «Заратустры» Ницше, в которой говорится
о тарантулах. Я, дескать, повел себя по отношению к
великому и прекрасному фюреру словно тарантул.
Прокурор обошел непритязательные адвокатские
речи молчанием. Теперь наступил черед заключи-
тельных слов обвиняемых. Я намеревался в заклю-
чительном слове подробно разобрать весь ход про-
цесса. Для подготовки к этому у меня было время —
целое воскресенье. Но руководство тюрьмы Моабит
спутало мои карты, вероятно, по указанию Народно-
го суда. Оно подсадило на этот день ко мне в камеру
бродягу, который с утра до вечера непрерывно бол-
тал и которого никакими средствами нельзя было
заставить замолчать. У меня не оказалось даже се-
кунды, чтобы поразмышлять в тишине.
Прежде чем я начал свое заключительное слово,
адвокаты поинтересовались, как долго я намерен го-
ворить. Я ответил: «Вероятно, час». Они проявили
признаки недовольства и принялись убеждать меня,
что это бессмысленно, что мое дело проиграно и что
уже ничего не спасешь.
На самом деле я говорил не более двадцати минут.
При этом я изложил следующее. Меня вообще удив-
ляет, что здесь говорится о нелегальных связях и
действиях. Я открыто назвал свой журнал «Сопро-
тивление», открыто говорил о движении сопротив-
ления. Каждому было видно мое намерение оказы-
вать сопротивление. Даже полицейские чины гово-
рили мне об издательстве «Сопротивление», что уже
само его название вызывает подозрение у полиции.
Это оскорбление для меня — обвинять меня в том,
что я с кучкой своих сторонников хотел обрушить
«Третий рейх». Конечно, у меня было намерение
пробудить совесть и побудить всякого, кто чувство-
вал, что я обращаюсь к нему, сделать соответствую-
щие выводы для своей деятельности. Моя книга
«Империя низших демонов» еще не является гото-
496
вым произведением. В силу этого публикация ее
еще не может быть предметом обсуждения. Мои
личные письма с юридической точки зрения не мо-
гут служить серьезным обвинительным материалом.
Так что обвинение в государственной измене не яв-
ляется обоснованным. Если мой адвокат и просил
более мягкого приговора, то это произошло против
моих указаний. Я прошу только за свою семью и за
своих друзей. Если кто и должен заплатить по сче-
там за все, так только я один. Именно я создал идей-
ную базу движения сопротивления, только я один
распространял эти идеи посредством своей публи-
цистической деятельности. Я с иронией сказал, что
верно было замечено — мои друзья и вправду были
«сбиты с пути» и введены в заблуждение мной. Для
себя я ничего не прошу. Приговор суда должен бу-
дет показать, на какую степень правосознания, бла-
городства и рыцарства способен «Третий рейх».
Мой адвокат от волнения ерзал на стуле. «Теперь
вы все испортили», — прошипел он. Дескать,
Штрайхер присутствует здесь по поручению Гитлера
и найдет средства сломить мое упорство. Председатель
суда встал и призвал меня к порядку, признав мое
заключительное слово совершенно неподобающим.
Суд удалился на совещание. Публика в волнении
ждала приговора.
После двухчасового совещания приговор был ог-
лашен. Меня приговорили к пожизненному тюрем-
ному заключению и за создание запрещенной пар-
тии к трем годам тюрьмы. Дрекселю дали четы-
ре года тюрьмы, Трёгеру присудили год и девять
месяцев, которые он уже отсидел, находясь под
следствием.
Нас отвели в подвальные камеры. Наверное, со-
трудники гестапо боялись, что я от отчаяния попыта-
юсь свести счеты с жизнью. Но на самом деле я во-
все не испытывал отчаяния. Пока мы спускались
32 Эрист Никиш
497
вниз, я сказал Дрекселю, что скоро начнется война,
а затем режим Гитлера падет. Эти псы задумали
злое, но кончится все хорошо.
Меня забрали из моей камеры и перевели в каме-
ру к Дрекселю и Трёгеру. Пользуясь этим, мы по-
прощались.
Вскоре нас доставили в Моабит. В больницу меня
уже не вернули. Пришлось переодеваться в зано-
шенную тюремную робу и отправляться в камеру
для приговоренных к смерти.
4
Я был изможден до крайности. Очень болели сус-
тавы рук и ног, глаза тоже отказывались служить.
В камере меня оставили в покое. Мне только прино-
сили пищу, больше никто меня не тревожил. Я целы-
ми днями лежал на нарах.
Несколько дней спустя пришел старший вах-
мистр. Он показался мне человеком, который еще
не полностью утратил человеческие чувства. Он ска-
зал, что не дело постоянно сидеть в четырех стенах;
я должен принимать участие в проулках во дворе.
У меня не было никакого желания выходить во двор,
но он настаивал на этом. На другой день в половине
одиннадцатого утра дверь открылась, вошел надзи-
ратель и потребовал, чтобы я протянул ему руки.
К моему удивлению, на меня надели наручники.
Я выразил протест. Этот человек объяснил, что на-
ручники теперь будут принадлежностью моего по-
вседневного гардероба, поскольку я осужден на
пожизненное заключение. Меня подвели к двери,
выходившей во двор. Там уже стояли около полудю-
жины людей — все в наручниках. Из их разговоров
полушепотом я понял, что это — сплошь смертники,
ожидающие исполнения приговора; среди них был
498
еще один, который, так же как и я, был приговорен
только к пожизненному заключению. Нас вывели во
двор с соблюдением чрезвычайных мер безопас-
ности. Хотя нас было немного, за нами наблюдали
три стражника с собакой. По причине моего полупа-
рализованного состояния и ухудшившегося зрения я
мог передвигаться только с большим трудом; естест-
венную беспомощность усугубляли надетые на меня
наручники. На следующий день я выразил протест
против этой формы прогулок во дворе. Мне посове-
товали обратиться к врачу, что я тотчас и сделал. Тот
позаботился обо мне, на будущее избавив от наруч-
ников.
Приблизительно десять дней спустя после выне-
сения приговора мне велели собирать вещи. Я по-
следовал за надзирателем и оказался в помещении,
посреди которого стоял большой стол. Я сел, надзи-
ратель сел рядом, открылась дверь, прозвучал го-
лос — ия пережил потрясение, равного которому
еще не испытывал в жизни. В комнату вошла моя
жена — без всякого сопровождения; выходит, она
была свободна. Как она рассказала мне, в день моего
осуждения прокуратура отпустила ее из тюрьмы.
Это, разумеется, не означало, что процесс против
нее приостановлен; просто она получила привиле-
гию — участвовать в процессе, оставаясь на свобо-
де. Она рассказала мне обо всем, что ей довелось
пережить, насколько это было возможно в отведен-
ное на свидание краткое время. Мы не виделись
уже семь месяцев, и можно было без труда заме-
тить, насколько ее испугал мой внешний вид. Я и в
самом деле исхудал до крайности и был необычайно
слаб. Радость моя тем не менее была безмерной; для
меня большим утешением стало то, что жена больше
не находится в заключении.
Когда я передал врачу просьбу принять меня, сам он
меня посещением не удостоил — послал санитара,
499
который явно благоволил ко мне. «Ведь ваш случай, —
так он сказал мне однажды, — весьма прискорбен и со-
вершенно безнадежен; к сожалению, мы не сможем
сделать для вас больше, чем делаем». Я получил то, что
просил: диетическое питание для больных, даже масло,
молоко, рыбий жир, а также витамины.
В начале февраля мою камеру посетил старший
советник медицины доктор Вокер; доныне я с ним
не общался. Мне рассказали, что ранее в политике
он занимал центристские позиции, но затем очень
скоро по карьерным соображениям переметнулся к
национал-социалистам. Он почувствовал то ин-
стинктивное презрение и отвращение, которое я ис-
пытывал к нему. Он сообщил мне, что будет пред-
принята еще одна попытка поставить мне диагноз.
Он рассердился, когда я сказал ему, что причиной
моего заболевания, вероятно, стал яд, который мне,
как я убежден, дали во время ареста в гестапо.
Несколькими днями позже я поступил в нервную
клинику на площади Ганзы. При этом на меня снова на-
дели оковы. Сопровождавший меня надзиратель, до-
вольно добродушный человек, явно стыдился этого.
Я поинтересовался у него, неужели он боится, что я в
своем состоянии могу совершить побег? «Нет, не бо-
юсь, — ответил он смущенно, — но мне даны строгие
указания. Даже во время медицинского осмотра я могу
разрешить вам снимать наручники только по специ-
альному распоряжению врача и только на то время, ко-
торое требуется для проведения обследования.» Я едва
мог1 стоять и передвигался с огромным трудом. Про-
фессор Фогель для обследования передал меня стар-
шему врачу, который проверил мои рефлексы. После-
довал консилиум. Я снова убедился в том, что моя
болезнь представляла для врачей загадку. Они реко-
мендовали произвести спинномозговую пункцию. Эта
спинномозговая пункция, которая была проведена в
Моабите, стоила мне дорого. Симптомы паралича, ко-
500
торые до сих пор все еще держались в известных гра-
ницах, после поясничного прокола резко усилились.
На эту процедуру я еще мог идти сам, в сопровождении
двух надзирателей, на обратном пути они уже тащили
меня на себе.
Меня снова привезли в клинику на площади Ган-
зы, и обследование началось сначала. Один из вра-
чей утверждал, что обнаружил какое-то изменение
со стороны спинного мозга, которое, кажется, ука-
зывает на истинную природу моей болезни. О том,
какое именно заболевание подозревалось, я узнал
только несколько дней спустя, когда еще раз был
доставлен в глазную клинику профессора Лёлейна.
Сыгравший позитивную роль в моей судьбе Лёлейн
поведал мне, что предполагает: я страдаю от рассе-
янного склероза. Лечения для этого заболевания не
существует. Неизвестно, каково оно по природе —
инфекционное или дегенеративное. Протекание бо-
лезни в высшей степени неустойчивое; бывают вре-
мена значительного улучшения, затем снова следу-
ют резкие ухудшения, после — снова периоды вы-
здоровления, но оно никогда не бывает полным.
Теперь дитятко, наконец, получило свое имя. Со-
весть тюремных врачей была таким образом спасе-
на: именно такая болезнь позволяла им не занимать-
ся мной, поскольку болезнь была неизлечимой. Так
я был позаброшен в своей камере до самого апреля.
Посетила меня еще один раз только моя жена в со-
провождении моего сына.
В конце февраля в Народном суде начался про-
цесс против моей жены; он длился восемь дней.
Вместе с ней на скамье подсудимых сидели еще три-
надцать моих друзей. За соучастие в подготовке к
государственной измене она была осуждена на пол-
тора года тюрьмы, однако ей был зачтен двадцати-
двухмесячный срок пребывания в тюрьме во время
следствия.
БРАНДЕНБУРГ-ГЁРДЕН
1
11 апреля 1939 года — это был вторник пасхаль-
ной недели — я был переведен в тюрьму Бранден-
бург-Гёрден на Хафеле. Одновременно со мной туда
перевели и еще нескольких политических заключен-
ных, например господина фон Арнима, который был
осужден на два с половиной года тюрьмы за то, что
способствовал переправке через датскую границу
своего друга, преследуемого гестапо.
На прием, оказанный мне в Бранденбурге, я по-
жаловаться не мог. Я производил столь жалкое впе-
чатление, что в тюрьме все надзиратели сразу пред-
лагали мне присесть. Меня поместили в так назы-
ваемую камеру для инвалидов. В этой камере уже
находился преступник, осужденный за преступле-
ние против нравственности — за сексуальные домо-
гательства к ребенку, а кроме него — два политиче-
ских заключенных. Самым ужасным, однако, было
присутствие душевнобольного — портного, который
утюгом проломил голову своей жене. Он говорил
беспрестанно, с утра до вечера. Принимая во внима-
ние состояние его психики, его приговорили к
пяти годам тюрьмы, а после отбытия наказания
должны были перевести в сумасшедший дом. Это
502
было более чем странное правосудие, отправлять в
тюрьму сумасшедшего, чтобы он досаждал своим
обществом здоровым людям.
К счастью, я пробыл в этом месте не более трех
дней. Я попросился на прием к врачу, был направлен
им в санчасть, а когда из Берлина пришла моя исто-
рия болезни, меня положили в лазарет.
Тюрьма Бранденбург-Гёрден была новостройкой
и соответствовала новейшим требованиям гигиены.
Везде царила чистота. Устройство зданий было про-
думанным и целесообразным. Не было насекомых,
которых обычно в тюрьмах предостаточно. Условия
пребывания были вполне сносными. В тюрьме нахо-
дились приблизительно две с половиной тысячи за-
ключенных. Надзирателями были люди с большим
стажем, которые в общем и целом вели себя вполне
по-человечески. За шесть лет, которые я провел в
этой тюрьме, у меня был только один-единственный
конфликт, да и тот не с надзирателем, а с протес-
тантским священником.
Через несколько дней после моего перевода в эту
тюрьму я был вызван к этому типу по фамилии
Бартц. Он пожелал узнать, не надо ли как-нибудь
позаботиться о моих родных и близких. Если все
прочие служащие в тюрьме чиновники, стоило им
меня увидеть, сразу же предлагали мне сесть, этот
слуга Господень не сделал ничего подобного. Я был
достаточно невежлив, сказав ему, что стоять я не в
силах. Он грубо предложил мне принести стул, кото-
рый стоял в углу. Я ответил ему, что слишком слаб,
чтобы это сделать, а зрение мое не позволяет даже
увидеть, где стоит этот стул. Мы оба пришли в раз-
дражение. Он с большой неохотой вызвал заклю-
ченного, чтобы тот принес мне стул. Пока он запи-
сывал моих родственников, все еще шло более или
менее гладко. Затем он, как то и предусматривалось
формуляром, задал мне вопрос — раскаиваюсь ли я?
503
Я сказал, что не знаю, в чем мне следует раскаивать-
ся. Он высокомерно осведомился, понимаю ли я, на-
сколько тяжким преступлением является государст-
венная измена. Да, сказал я, это довольно опасное
дело, иногда оно карается смертной казнью, как это
случилось девятнадцать веков назад с Иисусом из
Назарета. Он закричал: «Как вы можете говорить
подобное!». Следующий вопрос в опроснике был о
том, принадлежу ли я к какой-либо церкви. Я отве-
тил отрицательно.. Бартц пожелал узнать, почему я
вышел из лона церкви. Меня вывело из себя то, что
Бартц нацепил на себя свастику, и я зло ответил ему,
что покинул церковь, поскольку уже в 1919 году ви-
дел, по какой гнусной дорожке идет протестантская
церковь.
В лазарете меня определили в большую палату на
четырнадцать коек. В данный момент большинство их
оставалось свободными; в палате нас было четверо.
Самым старшим в палате был политический заклю-
ченный — коммунист по фамилии Ковский. Он повел
себя по отношению ко мне дружелюбно: заправил
мне постель, рассказал обо всех условиях, в которых
отныне предстояло существовать, и предложил свою
помощь во всем, что только потребуется. Уже в после-
дующие дни он начал читать мне вслух, что было для
меня сущим благодеянием. В библиотеке тюрьмы еще
сохранились хорошие книги, хотя она уже была «по-
чищена» в соответствии с нацистскими предписания-
ми; разумеется, оставили только художественную ли-
тературу. Мы сидели за столом в углу, и он мне читал.
Ковский, по профессии металлист, был человеком на-
читанным. Удивительно, насколько много он знал; он
принадлежал к тому типу жадных до образования ра-
бочих, которые не устают поражаться достижениям в
сфере духа и значительно лучше относятся к ним, чем
образованные буржуа, порою отличающиеся пресы-
щенностью. В политических вопросах он отличался
504
здравыми суждениями. Ею склонность к переоценке
собственной значимости была слабостью, которую
легко можно было перенести; она ничуть не омрачала
наши личные отношения.
Тюрьма состояла из четырех корпусов: в первом
и во втором сидели судимые по первому разу, в
третьем и четвертом помещались профессиональ-
ные преступники и рецидивисты. В лазарет уклады-
вали представителей всех этих категорий без разбо-
ра, и с течением времени я познакомился со многи-
ми из этих «асоциальных элементов». Некоторые из
них даже чем-то импонировали мне. Это были бун-
тарские натуры, однако их бунт находил не полити-
ческое, а уголовное выражение. Они думали, что
смогут отомстить буржуазному обществу, взламы-
вая сейфы, грабя среди бела дня ювелирные магази-
ны и проворачивая другие «совершенно великие
дела». Их характеризовало то, что они, совершая
свои деяния, всегда сознательно ставили на карту
свою жизнь. В их преступной деятельности было
что-то от большой игры — по крупному. У них был
своего рода кодекс чести преступника, которого они
строго придерживались. В отношениях между собой
они были надежны и верны, никогда не нанося вре-
да или ущерба своему товарищу. С прозрением они
смотрели на «мелочевщиков», ворующих «кур и
яйца», на тех мошенников, которые, хотя и действо-
вали противозаконно, но всегда устраивали все так,
что жизни их ничто не угрожало, и которые не брез-
говали даже обокрасть своего товарища. Люди, при-
надлежащие к этой презренной категории, а с неко-
торыми из них довелось познакомиться и мне, и в
самом деле были невыносимы. После общения с
ними возникало чувство, будто ты испачкался в гря-
зи. Порой я страдал от того, что был вынужден жить
с людьми такого сорта в одной камере, дышать с
ними одним воздухом.
505
У надзирателя, который распоряжался в лазарете,
была фамилия Краффельт; это был высокий груз-
ный мужчина, лицо которого всегда было суровым.
Незадолго до 1933 года он вышел из Социал-демо-
кратической партии. Его уважительное отношение к
самому себе, которое сразу же бросалось в глаза,
имело под собой некоторые основания. Он занимал-
ся медициной не только практически, но и теорети-
чески, и в некоторых отношениях понимал больше,
чем врачи. При более близком общении с ним обна-
руживалось, что он обладает более чем средним
умом. При общении с политическими заключенны-
ми он вел себя корректно; не один раз он весьма
прозрачно давал понять, что он — не национал-со-
циалист, а к Гитлеру относится критически. Если к
политическим заключенным приходили на свидания
родные и близкие, он был настолько щедр, что вме-
сто двадцати минут позволял им встречаться по часу
и более, и в других отношениях тоже давал всякие
поблажки. Забегая вперед, хочу отметить, что с года-
ми я установил хорошие отношения с ним — он
кратко извещал меня, как идут дела в политике и на
фронте, нередко сообщал о том, что вещают пере-
датчики противника, и старался избавить меня от
внимания национал-социалистически настроенных
надзирателей. За то, что я вышел из тюрьмы живым,
я в значительной мере должен благодарить именно
его.
Правда, на уголовников он наводил страх, в осо-
бенности тогда, когда его охватывал гнев. Не раз я
очень осторожно пытался образумить его и при-
звать к сдержанности; я не понимал, как человек та-
кого ума может позволять себе прибегать к наси-
лию. Позднее ему пришлось сильно покаяться в том,
что он пренебрег моими увещеваниями. После того
как тюрьму заняли советские войска, он несколько
недель был на свободе, а потом на него донес один
506
из бывших заключенных. После ареста, как мне рас-
сказывали, его застрелили. Я скорблю о нем и сожа-
лею, что никак не смог ему помочь.
Все годы пребывания в этой тюрьме мне удава-
лось сохранять надлежащую дистанцию между со-
бой и служителями тюрьмы. Со временем обнару-
жилось, что среди служащих тюрьмы немало быв-
ших социал-демократов. Мои усилия настроить их
против национал-социализма не пропали даром. Так
постепенно сформировалась маленькая антифашист-
ская ячейка, которая во многих случаях в будущем
защищала меня, действуя в мою пользу.
За медицинскую службу в тюрьме отвечали со-
ветник медицины доктор Эберхард и советник
медицины доктор Мюллер. Больница подчинялась
старшему по службе, доктору Эберхарду. Доктор
Мюллер руководил работой медсанчасти. На весь
1939 год доктора Эберхарда куда-то откомандирова-
ли, так что доктор Мюллер стал отвечать за всю ме-
дицинскую службу в тюрьме. Доктор Мюллер был
врачом заурядным. Я с давних пор относился к ис-
кусству врачевания с недоверием. Среди моих това-
рищей по политике было немало врачей, и они не
раз признавали мою правоту, когда я высказывал
саркастические замечания по поводу их искусства.
Я любил говорить, что от колдунов первобытных
времен берут начало две профессии — священники
и врачи. И точно так же как священник изображает
из себя врачевателя души, так врач прикидывается
утешителем тела. А лекарства — те выполняют еще
более символическую функцию. Тут все дело в том,
чтобы пациент «верил», что это средство ему помо-
жет. Точно так же и священник пользуется некото-
рыми целительными средствами, которые являются
всего лишь символами. Иногда я вспоминал увлека-
тельный плутовской роман Лесажа «Хромой бес».
В нем герой рассказывает, как он однажды тяжко
507
заболел в какой-то испанской деревне, но ему по-
везло, что на шестьдесят миль в округе не случилось
ни одного врача, а то бы ему не выжить.
Если говорить серьезно, следует отметить: скеп-
сис Лесажа, судя по некоторым случаям в больнице,
имел под собой основания. Если загноился кончик
пальца и требуется операция — я сам пережил
это, — то пациент может быть уверен, что процесс
нагноения примется за пего всерьез и немного вре-
мени спустя придется ампутировать первую фалашу
пальца, через несколько недель придет черед вто-
рой, затем та же судьба постигнет третью, а в итоге,
если не повезет, придется отнять и всю руку. У меня
на памяти были случаи, когда заключенные с ране-
ниями в ногу, которое легко можно было вылечить,
доставлялись в больницу и в конечном итоге умира-
ли от сепсиса.
Большим благом для заключенных, из которого
они научились извлекать немалые выгоды, была
лень тюремных служащих. Если бы надзиратели
педантично исполняли служебные предписания,
жизнь заключенных была бы достаточно тяжкой. Но
поскольку те норовили устроиться с максимумом
удобств для себя, дни заключенных протекали в
большинстве своем без особых беспокойств и по-
мех; заключенные почти полностью были предостав-
лены самим себе.
В тюрьме были два священника — протестант-
ский и католический — и несколько преподавате-
лей-наставников. До 1933 года для заключенных
младше тридцати лет учеба была обязательной.
Теперь ее отменили, и на преподавателей-настав-
ников отчасти были возложены управленческие
функции. О протестантском священнике мы уже
упомянули. Католический священник, Антон
Шольц, о котором речь пойдет позже, был челове-
ком сердечным.
508
2
1 февраля 1941 года в зал вошел вахмистр Крюгер
и по бумажке зачитал несколько фамилий. Пациен-
ты — сплошь тяжелобольные — должны были как
можно быстрее собрать вещи, чтобы их вернули
«домой». И я был среди тех, чьи имена были назва-
ны. Поскольку я был не способен ходить, за мной
прислали санитарную машину. Мне было сказано,
что больница не предназначена для хронически
больных, она рассчитана только на краткосрочное
пребывание. Тому, кто неизлечим, в больнице делать
нечего. Такова была концепция советника медици-
ны доктора Эберхарда, который в 1940 году снова
вернулся в заведение и продолжил службу. Доктор
Эберхард был высококультурным человеком, даже
эстетом; он прекрасно играл на пианино. Его бетхо-
венские вечера часто приводили в отчаяние пастора
Шольца, который делил с ним жилище.
«Дома» меня снова положили в ту камеру для инва-
лидов, где я уже пробыл несколько дней в 1939 году.
Среди восьми человек, обитавших в сравнительно не-
большом помещении, я встретил Франца Штебера, ко-
торый был секретарем католического молодежного
союза в Дюссельдорфе и который в ходе крупного по-
литического процесса 1938 года был осужден на пять
лет тюремного заключения. Тогда на скамье подсуди-
мых вместе с ним сидел капеллан Россейн, которого
упекли за решетку на десять лет.
В камере меня оставили в покое. Никто ничего от
меня не хотел и никто за мной не следил. У меня
было право целый день лежать в кровати, два раза в
неделю принимать ванну и при хорошей погоде при-
близительно два часа проводить во дворе. Если был
банный день, меня примерно в девять утра уклады-
вали в ванну, затем добавляли к этому «лечебный
фактор маяка» («Маяком» называлась еженедельная
509
газета для заключенных). «Лечебный фактор маяка»
обеспечивал бывший майор генерального штаба
фон Бейнтгейм, с которым я познакомился еще в
1931 году, когда читал в Эссене один из своих докла-
дов. Ему были доступны ежедневные газеты, и мы
коротали время за разговорами о политике. В бане
обычно я находился приблизительно до полудня.
Хотя меня ничем особо не обременяли, все же
пребывание в тесном замкнутом пространстве дей-
ствовало на меня угнетающе. Обитатели камеры
часто затевали склоки, периодически дело доходило
до драк.
Я неоднократно предпринимал попытки снова
вернуться в больницу (и тут мне приходилось иметь
дело с доктором Мюллером). Я чувствовал, что мое
состояние с каждой неделей ухудшается, поскольку
я всегда плохо переносил шум. Но мои усилия были
бесполезны. Доктор Мюллер откровенно отвечал
мне, что мое место, разумеется, в больнице, но по-
скольку из больницы меня выписал советник меди-
цины доктор Эберхард, который является его на-
чальником, то он ничего не может поделать.
Тем временем наступил июнь. Ранним утром
22 числа к нам в камеру ненадолго зашел заключен-
ный, в обязанности которого входила чистка ре-
шеток тюрьмы, и сказал: «Нас всех расстреляют!».
В ответ на последовавшие вопросы он открыл тайну,
которую узнал: началась война с Советским
Союзом.
Весной в Бранденбурге была построена гильоти-
на. Раз в неделю, иногда два раза в неделю, произво-
дились казни. Поначалу строго придерживались
всех положенных формальностей: ударяли в коло-
кол — специальный колокол, извещающий о казни и
выражающий сострадание к бедному грешнику; в
этот день подъем заключенных откладывался на час,
чтобы они могли подольше оставаться в постелях, а
510
осужденному на казнь полагался еще небольшой до-
полнительный завтрак. Но скоро все это одно за
другим отменили и вообще перестали регистриро-
вать эти кровавые процедуры по всей форме. Порой
количество казнимых доходило до двадцати человек.
Когда их доставляли в тюрьму, то помещали в со-
всем маленькие камеры (они назывались «клетушка-
ми»), и они и днем, и ночью сидели там на цепи. Для
того чтобы постоянно надзирать за этими камерами,
всегда выделялся специальный тюремный служи-
тель: его задачей было предотвращение само-
убийств. Казнили почти исключительно политза-
ключенных и сектантов. С началом войны начались
и активные преследования «свидетелей Иеговы».
Поскольку они по религиозным убеждениям от-
казывались брать в руки оружие, гитлеровский рейх
счел необходимым выступить против них со всей
непреклонностью. Гитлер не желал терпеть, когда
кто-то не хотел становиться солдатом. Он усматри-
вал в отказе от воинской службы с оружием в руках
некий акт саботажа. Напрашивалась мысль — свя-
зать этот мнимый акт подрывной деятельности с Со-
единенными Штатами Америки. Было заявлено, что
«свидетели Иеговы» — это американские агенты,
американская «пятая колонна» в Германии. Как
только принципиальный и последовательный «ис-
следователь Библии» отказывался от службы с ору-
жием в руках, он представал перед судом и, как пра-
вило, осуждался на смерть. Сектантам предоставля-
ли великий шанс: если они накануне казни до
двенадцати часов ночи давали обязательство нести
воинскую службу, то подлежали помилованию. Мне
было известно, несмотря на большое число казней
сектантов, лишь о двух или трех случаях, когда ис-
пользовалась такая возможность отказаться от убе-
ждений. Однажды был случай, который потряс всех:
на казнь одновременно повели отца и сына. Как мне
511
рассказывали, осужденные на смерть почти всегда
умирали достойно, смело и мужественно. Чинов-
ники самых различных рангов обрабатывали сек-
тантов, чтобы заставить их капитулировать перед
смертью. Однажды протестантский пастор склонил
сектанта подписать отказ от своего заявления. Но в
последний момент этот человек собрался с духом
еще раз, швырнул пастору ручку в лицо и восклик-
нул: «Ведь я должен принять смерть. Отыди от меня,
сатана!».
Бентхайм во время свидания со своей женой шеп-
нул ей о моем состоянии и попросил известить об
этом мою супругу. Моя жена надавила на все рыча-
ги, чтобы прийти мне на помощь. Мы были давно
дружны с прежним советником Министерства юсти-
ции, доктором Вернером Гентцем. Гентц в 1933 году
был перемещен на мелкую должность — стал судьей
в суде низшей инстанции. Его жена, любезнейший
человек и прилежный адвокат, была подругой моей
жены. Мои жена и сын часто обращались к ней за
юридической консультацией и помогали ей во мно-
гих житейских коллизиях. Гентц был тесно связан с
генеральным прокурором при Берлинском апелля-
ционном суде, Ватцдорфом, в ведении которого на-
ходился надзор за исполнением наказаний в про-
винции Бранденбург. Госпожа Гентц обратилась к
Ватцдорфу, и тот устроил разрешение на проведе-
ние медицинской консультации у специалиста за
мой счет.
В Берлине был выдающийся невропатолог, уни-
верситетский профессор доктор Ф. Куртиус. Удиви-
тельным образом совпало несколько случайностей,
и в результате этого моя жена получила возмож-
ность установить контакт с доктором Куртиусом.
Его удалось заинтересовать моим случаем. Моя
жена посетила его. Он принял ее любезно и благо-
желательно, сугубо доверительно дал ей понять, что
512
он ненавидит нацистов, и выразил согласие обследо-
вать меня. Куртиус был внучатым племянником того
знаменитого Эрнста Куртиуса, который написал ве-
ликолепную «Греческую историю».
Медицинский авторитет профессора доктора
Куртиуса был настолько велик, что его признавало
Министерство юстиции. Возможно, мне повезло,
что в те дни доктор Эберхард ушел в отпуск; воз-
можно, он воспрепятствовал бы обследованию. Но
доктор Мюллер разрешил его.
В конце июня старший вахмистр сообщил мне,
что на следующий день меня снова отвезут в следст-
венную тюрьму Моабит. Переезд туда был для меня
сущей трагедией. Я едва мог стоять и вообще не мог
ходить. Транспорта не было. Несколько человек вна-
чале дотащили меня до трамвайной остановки перед
тюрьмой; мои ноги волочились по земле, лоб по-
крылся испариной. На вокзале Бранденбурга после
долгих метаний уговорили носильщика, чтобы он
перевез меня на своей тележке через пути на плат-
форму. Там меня положили прямо на перрон. Когда
подошел поезд, несколько железнодорожных служа-
щих помогли поднять меня в купе, предназначенное
для перевозки арестованных. На вокзале Потсдама с
помощью нескольких заключенных меня сначала
дотащили до «зеленой Мины», а затем выгрузили из
нее в управлении полиции на Александерплац. Была
полночь. Меня наконец доставили на место, а там
было оживленно, как днем. Условия были самые
жестокие. В подвале имелись большие помещения, в
каждом из которых могли нормально разместиться
от восьмидесяти до ста человек. В эти помещения
набили человек по четыреста, а то и по шестьсот.
Никто не мог сесть, никто не мог лечь, все стояли,
тесно прижатые друг к другу. При этом все было из-
мазано грязью и изобиловало клопами. Здесь были
почти сплошь политические заключенные; среди
33 Эрнст Никиш
513
них многие были из Чехословакии и Польши, гене-
ралы, чиновники высокого ранга, врачи, священни-
ки. В подвал вела узкая железная винтовая лестни-
ца. Меня толкнули, и я кубарем скатился по ней. Ка-
кой-то служащий испытал ко мне сострадание и
привел в маленькое узкое помещение, на цементном
полу которого было много стружки. Я смог лечь на
нее и отдохнуть. На следующий день меня привезли
в больницу Моабита.
К великой моей радости, меня посетила жена.
Разумеется, свидание нам разрешили только на пят-
надцать минут, не больше.
Только в начале августа состоялось врачебное об-
следование. Вечером, уже около шести часов, меня
доставили в помещение для обследований. Профес-
сор Куртиус там был со своей секретаршей. Он ус-
лал моего сопровождающего, сказав, что не нужда-
ется в нем.Обследование было тщательным и добро-
совестным, оно заняло приблизительно час. После
того как все закончилось, Куртиус попросил поки-
нуть кабинет даже и свою секретаршу. Он страстно
пожал мне обе руки, сразу заверил меня не только в
том, что хорошо ко мне относится, но и в том, что
восхищен мною, спросил, нет ли у меня каких-либо
особенных пожеланий, об исполнении которых он
мог бы походатайствовать, когда будет писать за-
ключение, и попросил меня, не чинясь, сказать ему
все, что у меня лежит на сердце. Я сказал ему, что в
первую очередь для меня важно, чтобы он подчерк-
нул необходимость содержания меня в больнице.
Потом мы поговорили о политике. Я выразил надеж-
ду, что Гитлера в России постигнет та же судьба, что
и Наполеона.
Вероятно, я бы еще несколько недель провел в
Моабите, если бы не случай. Моя жена еще раз по-
старалась получить разрешение на свидание. Во вре-
мя первого посещения начальница женской тюрь-
514
мы, которая организовывала его, высказалась, как
видно, нс вполне ясно, и ее поняли так, что жена
моя придет ко мне в тюрьму не из своей камеры, а с
воли, из внешнего мира. Сейчас ко мне в камеру
явился один из тюремных начальников, человек лет
шестидесяти пяти. Он считал, что подчеркнет свое
особое положение, если не снимет в помещении
шляпы. Он сказал о просьбе моей жены и заявил,
что не дело так часто разрешать ей свидания со
мной. Я ответил ему, что последнее свидание дли-
лось всего пятнадцать минут, и попросил его войти в
положение моей жены. Он спросил, где пребывает
сейчас моя жена. Когда я ответил, он сказал, что эта
информация противоречит тому, что ему было сооб-
щено при получении первого разрешения на свида-
ние. Буквально его слова звучали так: «Так, стало
быть, эта личность солгала мне». Я возразил ему:
«Во-первых, моя жена вообще никогда не лжет;
во-вторых, она не „личность”, а дама». Служащий на
несколько мгновений опешил, затем повернулся на
каблуках, проворчал, что не имеет ни малейших ос-
нований спорить со мной, и покинул камеру, при
этом громко хлопнув дверью.
Уже на следующее утро в четыре часа меня под-
няли с постели и отправили назад, в Бранденбург.
Руководство тюрьмой Моабит снабдило того, кто
перевозил меня, кратким врачебным заключением,
где было написано, что мне показано пребывание
только в больничных условиях. По прибытии в
Бранденбург меня снова водворили в камеру для
инвалидов. Спустя два часа пришли санитары и от-
несли меня в лазарет. Прием, оказанный мне там,
был исключительным. Все служащие повскакивали
со своих мест, главный вахмистр Краффельт пред-
ложил самую лучшую из камер и подыскал челове-
ка, который мог бы быть мне наиболее подходящим
собеседником. И врача, доктора Эберхарда, тоже
515
словно подменили. Он теперь полагал, что меня —
само собой разумеется! — нельзя выписывать «до-
мой», и заявил, что по отношению ко мне будут
применены все мероприятия, которые облегчат
мою жизнь.
Результаты обследования, которое провел про-
фессор Куртиус, говорили о подозрении на рассеян-
ный склероз. Однако сразу же было оговорено, что
это рассеянный склероз со множеством атипичных
симптомов. В беседе с глазу на глаз он сказал мне,
что я предположительно никогда больше не смогу
ходить. Состояние зрения, наоборот, дает надежду
на улучшение.* Профессор Куртиус пообещал еже-
месячно приезжать в Бранденбург, чтобы осматри-
вать меня. Правда, никакого лечения там проводить
было невозможно, но он сказал, что это будет поло-
жительно действовать на меня — не возникнет ощу-
щения брошенности. Правда, до этих ежемесячных
визитов дело не дошло, поскольку им воспротивился
тюремный врач.
3
Осенью 1942 года стали распространяться слухи,
что оба корпуса тюрьмы, где сидели рецидивисты и
профессиональные преступники, будут освобож-
дать. Слухи сопровождались неясными намеками
на то, что заключенных вывезут в Маутхаузен, что-
бы там «ликвидировать». Поначалу нам казалось
* В высшей степени осторожный диагноз, поставленный с уче-
том особых обстоятельств, в которых я находился, конечно, наме-
ренно был таким, чтобы обеспечить мне наилучшие условия пре-
бывания. Он не подтвердился. Позднее я почти полностью пре-
одолел паралич, а вот мое зрение, напротив, так и не улучшилось.
Резкие ухудшения, характерные для рассеянного склероза, не на-
блюдались.
516
чудовищным употребление слова «ликвидировать»
применительно к человеческим жизням. Но посте-
пенно это чувство притупилось, и все уже не виде-
ли ничего особенного в том, чтобы рассматривать и
людей как массу, подлежащую ликвидации. В янва-
ре 1943 года этих рецидивистов и профессиональ-
ных преступников — числом приблизительно тыся-
чу человек — стали группами увозить. Они и в са-
мом деле были доставлены в Маутхаузен и, как это
впоследствии подтвердилось, были там убиты.
Приблизительно в апреле 1943 года большое чис-
ло политических заключенных и уголовников, срок
которых превышал шесть лет, получили для заполне-
ния опросные листы. Заголовок на опросном листе
для политзаключенных гласил: «Опросный лист для
политических преступников». Составители его хоте-
ли знать, не принадлежали ли к социалистической
партии родители опрашиваемых, не посещали ли
опрашиваемые Советский Союз, не получали ли они
там какую-нибудь образовательную подготовку, ко-
гда они сами вступили в социалистическую партию,
нет ли у них родных и близких в действующей ар-
мии. Некоторые недалекие люди впали в наивный
оптимизм и питали надежду, что это идет подготовка
к амнистии. Я, наоборот, упал духом, и, в противопо-
ложность этой надежде, подчеркивал, что затевается
всего лишь новая попытка посягнуть на наши
жизни.
Я тоже получил такой опросник. В последующие
недели заключенных, заполнивших такие опросни-
ки, стали посещать некоторые ответственные лица.
К числу ответственных лиц, которым были поруче-
ны такие посещения заключенных, принадлежал
также и католический священник Антон Шольц. От-
ветственные лица должны были выяснить, нет ли
среди заключенных «неисправимых», нет ли «асоци-
альных элементов», как было принято изящно их на-
517
зывать; если они сообщали, что заключенный произ-
водит впечатление «асоциального» или «неисправи-
мого», то песенка того была спета.
В один прекрасный день католический священ-
ник пришел и ко мне. Во времена Веймарской
республики он был склонен поддерживать цент-
ристскую политику. Затем он совершил большую
глупость: из соображений протеста вступил в на-
ционал-социалисты. Конечно, уже после 1933 года
он заколебался, усомнившись в правильности этого
решения. Больше всего его потрясли события
30 июня 1934 года; в этот день ему стало ясно, что
во главе Германии стоят не политики, а преступ-
ники.
Когда Шольц расположился перед моим ложем, я
начал ему говорить без обиняков прямо в лицо, что
хорошо знаю, по каким причинам он явился ко мне.
Я хотел выложить ему все начистоту. Я сказал ему,
что никогда не был приверженцем Гитлера и всегда
считал Гитлера — с тех пор как узнал его первый
раз в 1921 году в Мюнхене — не более чем предво-
дителем уличной банды. В 1931 году я написал бро-
шюру «Гитлер — злой рок немцев». С 1933 года я
считал своим долгом непрерывно искать средства и
пути устранения Гитлера. По моему мнению, в
Третьем рейхе для человека порядочного есть толь-
ко одно приличное место — тюрьма. Поэтому ка-
кие-то попытки перевоспитать меня совершенно на-
прасны.
Поначалу у священника, который услышал все
это, просто перехватило духание. Он сообщил мне,
что должен написать обо мне справку, от которой
будет зависеть моя судьба. Я сказал ему, что в выс-
шей степени удивлен — как он, священник, взял на
себя такую миссию. Тогда он рассказал мне свою
историю, как он по недомыслию оказался в рядах
нацистской партии.
518
Священник вышел от меня явно потрясенным до
глубины души. С этого времени он часто посещал
меня, приносил мне книги, которые я хотел, и посте-
пенно становился одним из моих друзей — чем
больше проходило времени, тем откровеннее это
проявлялось. Он хорошо знал философию. О его ду-
ховном развитии говорит то, что он долгие годы был
подписчиком журнала «Горний край» («Hochland»).
Он говорил слова утешения многим приговоренным
к смерти в их последний час.
Священник поговорил обо мне с советником ме-
дицины доктором Эберхардом. Тот до 1942 года был
ярым нацистом. В 1942 году я нгблюдал, как в нем
происходит внутренняя перемене. В той мере, в ка-
кой она осуществлялась, мы становились ближе друг
к другу. Во время его визитов мн беседовали о вся-
кого рода духовных проблемах. Теперь и советник
медицины тоже был готов сделат> все, чтобы спасти
меня от ликвидации. Он дал обо ине благоприятный
отзыв, подчеркнул при этом особо, что я нетранс-
портабелен, заверил в своей справке, что дни моей
жизни и без того сочтены, так что нет нужды везти
меня в лагерь уничтожения. Министерство юстиции
каждые три месяца присылало запрос о состоянии
моего здоровья. Вероятно, прика: о моей отправке в
лагерь уничтожения не последовал главным образом
потому, что в Министерстве юстщии со дня на день
ждали сообщения о моей естественной смерти.
В ходе акции по ликвидации ьмперская канцеля-
рия командировала в Бранденбург- высокопоставлен-
ного чиновника, руководителя в?домства по фами-
лии Гизе, который принадлежал к ближайшему
окружению Гитлера. Он должен 5ыл проверить кар-
тотеки и решить, следует казнить того или иного по-
литзаключенного или оставить его в живых.
В один из летних дней 1943 года главный вах-
мистр Краффельт вошел в мою камеру, находясь в
519
крайнем волнении. Он сказал: «Сейчас я требую от
вас, чтобы вы взяли себя в руки. К вам в камеру
придет руководитель ведомства и будет говорить с
вами. Ваша жизнь висит на волоске. Если скажете
неосторожное слово — вы пропали. Вам придется
признаться, что вы о многом подумали, изменили
свои взгляды, считаете Гитлера великим человеком,
не сомневаетесь в победе немецкого оружия». Я от-
ветил Краффельгу, что ничего подобного говорить
не буду. Краффельт заклинал меня, уверяя, что я
должен подумать о жене и сыне, а не бросаться,
очертя голову, навстречу собственной гибели.
Тем временем до нас донеслись звуки, свидетель-
ствующие о том, что руководитель ведомства вошел
в больницу. К двери моей палаты быстро прибли-
жался господин советник медицины, устремивший-
ся ему навстречу Краффельт стремительно выско-
чил в коридор, перехватил его на ходу и прошептал
врачу, что со мной невозможно говорить разумно,
так что сейчас случится беда. Советник медицины
ответил, что этого надо избежать во что бы то ни
стало. Советник медицины встретил чиновника из
столицы как раз перед моей дверью, так что я хоро-
шо слышал их разговор, который продлился около
часа. Советник медицины «информировал» руково-
дителя ведомства обо мне. Он превозносил до небес
всяческие мои достоинства, но тут же добавил, что я
похож на Людендорфа: так я — вполне приличный
человек, но — тоже полный дурак в политике. Чи-
новник закончил этот разговор, сказав, что ему все
понятно и входить ко мне в палату он не считает не-
обходимым.*
* Авторы того распоряжения, согласно которому «цыгане, ев-
реи, уголовники и политзаключенные» передавались из Мини-
стерства юстиции в распоряжение Гиммлера, предстали перед
судом присяжных в суде Висбадена: процесс длился с конца
1951 года по март 1952 года. Название процесса было таким:
520
Главный вахмистр Краффельт прошептал мне —
наполовину всерьез, наполовину в шутку: «Вы, про-
клятый упрямец! Слышали, как мы оба старались
спровадить эту правительственную шишку?». Я от-
ветил, что слышал и невероятно благодарен за это.
Позднее Краффельт сказал мне, что опасность
временно удалось отвести от меня. Но католический
священник сообщил мне, что в моем личном деле
сделана пометка: «Не способен к жизни в лагере».
В результате мое личное дело попало в картотеке в
ту категорию, которая при выборе заключенных, об-
рекаемых на смерть, вообще не рассматривалась.
4
В один из августовских дней 1942 года меня доста-
вили в комнату для свиданий, существовавшую в
лазарете. Там меня уже ждал чиновник гестапо, ко-
торый выложил в ряд на столе несколько дел. Он
представился руководителем отдела, предназначен-
ного для борьбы против большевизма. Я спросил, за-
чем нужен отдел по борьбе с большевизмом в
«Против Маркса и его сообщников по обвинению в содействии
убийствам». Среди обвиняемых был и правительственный совет-
ник Гизе — тот самый руководитель ведомства, который приез-
жал в Бранденбург-Гёрдене. Процесс проходил в очень странных
условиях. Он будто бы специально был организован так, чтобы
избежать освещения в прессе. Хотя публика в зале была, все же
никто так и не узнал о тех скандальных деяниях, которые рас-
сматривались на этом процессе. Ко всему прочему, все обвиняе-
мые находились на свободе, под стражу их не взяли. Чиновники
Министерства юстиции (Маркс и Хуппертшвайлер) утверждали,
будто они не знали, что Гиммлер делает с переданными ему за-
ключенными. Какие отговорки использовал руководитель ведом-
ства, мне неизвестно. И хотя на основе этого распоряжения были
убиты тысячи людей, приговор гласил — «оправдать за отсутст-
вием доказательств». Так массовые убийства «цыган, евреев, уго-
ловников и политзаключенных» оказались безнаказанными.
521
1942 году, я полагаю, что Третий рейх уже разделал-
ся с большевизмом раз и навсегда. С приторной
улыбкой он ответил мне, что со стороны все пред-
ставляется именно так, но вот внутренне еще мил-
лионы людей настроены по-большевистски. Едва
сказав это, он понял, какую ошибку допустил; он тут
же заявил, что все это, разумеется, шутка, но если
говорить серьезно, то и в самом деле еще существу-
ют большевики, которых надо искоренять. Это дока-
зывает то дело, в связи с которым он явился ко мне.
Когда я сел, он начал свои расспросы. Он пожелал
выяснить, знал ли я подполковника Гертса, прави-
тельственного советника Харнака и старшего лейте-
нанта Шульце-Бойзена. Я сразу же, не колеблясь,
признал, что знал Гертса. Раньше Гертс был редакто-
ром газеты в Оберхаузене, потом сотрудничал в
«Деле» («Tat»); он искал контактов с моим кружком
сопротивления. Он часто приходил ко мне. Он был
благочестивым протестантом, и именно его религи-
озное мировоззрение в известной мере разделяло
нас. Но тем не менее он был открыт для восприятия
моих политических взглядов. После 1933 года он —
как офицер запаса — вновь вернулся на военную
службу, попал в Министерство авиации и там отно-
сительно быстро сделал карьеру; в 1941 году он был
уже подполковником. Не раз он отваживался прихо-
дить в мою квартиру в форме; я был благодарен ему
за некоторую интересную информацию. После мое-
го ареста он поддерживал контакты с моей женой,
ободрял ее и передавал мне приветы.
Чиновник гестапо сообщил мне, что Гертс заме-
шан в заговоре против Гитлера, он даже был связан
с Советским Союзом, а теперь арестован. Чиновник
гестапо ответил на некоторые мои хитро поставлен-
ные вопросы, и в итоге я смог представить себе оп-
ределенную картину происшедшего, в которое ока-
зался замешанным Гертс.
522
В Министерстве экономики трудился некий
правительственный советник доктор Ст. Этот док-
тор Ст. часто посещал подполковника Гертса. Они
запирали дверь, чтобы обезопасить себя от неприят-
ных неожиданностей. Одна из секретарш что-то за-
подозрила и сообщила в гестапо. Гестапо установило
слежку за обоими, и в один прекрасный день аре-
стовало доктора Ст. Тот утратил контроль над собой
и во всем признался. Одно из его признаний заклю-
чалось в том, что Гертс уже несколько лет поддер-
живает связь со мною. Он, якобы, читал мои книги,
часто высказывал одобрительные суждения о них и
свое с ними согласие и в особенности испытал мое
влияние в том, что касается отношения к Советско-
му Союзу.
Я не стал отрицать, что был хорошо знаком с
Гертсом, но сказал, что о его политических взгля-
дах мне известно мало. Мне только известно, что он
всегда был хорошим христианином.
О Шульце-Бойзене, сообщил я, мне почти ничего
не известно. В самом деле, я всего несколько раз
встречался с ним. Однажды он нанес мне визит,
придя ко мне на квартиру в сопровождении своей
жены Либертас. Мы обсуждали, что можно пред-
принять для свержения Гитлера, однако Шульце-
Бойзен не говорил мне определенно и ясно о тех
тайных связях, которые он установил с советской
разведкой. Шульце-Бойзен был блестяще образован-
ным человеком, спокойным, храбрым, совершенно
чистым в моральном плане.
В ряду обвиняемых были названы два человека,
носившие фамилию Харнак. Одним из них был Ар-
вид Харнак, который тоже был правительственным
советником в Министерстве экономики. Арвид Хар-
нак был некогда секретарем организации Арплан;
он мыслил, как коммунист. После 1933 года во время
одного из наших разговоров он дал понять, что в
523
своем министерстве ведет подрывную деятельность,
направленную против Гитлера. Он был тесно связан
с Шульце-Бойзеном и считал, что самая важная и
срочная задача сейчас — избавление немецкого на-
рода от Гитлера. Другой Харнак, сын известного
профессора теологии Адольфа фон Харнака, был
социал-демократом и раньше занимал должность
начальника окружного управления в Магдебурге.
С ним я встречался однажды и сделал вывод, что с
Гитлером ему не по пути.
Поскольку чиновник гестапо явно не знал о моих
тесных связях с Арвидом Харнаком, я умолчал о них
и признался, что знал только второго Харнака, да и
то поверхностно.
Протокол моего допроса занял всего половину
страницы, не больше; он был результатом четырех
часов допроса.
Результат процесса известен: Шульце-Бойзен,
Харнак, его жена и еще многие другие были пове-
шены.
Дело Гертса было выделено в отдельное производст-
во, так как было установлено, что он не знал о дальней-
шей передаче его сообщений в Советский Союз. Воен-
ный трибунал приговорил его к расстрелу.
ПОЛИТИЧЕСКИЕ ОППОНЕНТЫ
1
В тюрьмах мне встречались многие люди — и те,
которые были осуждены по политическим причи-
нам, и такие, кто всего лишь допустил неосмотри-
тельные высказывания, направленные против Гитле-
ра. Нс у всех был сильный характер; иные попали в
руки юстиции больше по глупости, чем из-за муже-
ства, с которым они отстаивали свои убеждения. Но
некоторых из них я не могу позабыть.
Весной 1943 года я познакомился с Отто Бухвит-
цем, который был доставлен в больницу с водянкой;
отечные его руки свисали вдоль тела, словно тол-
стые колбасы, и никто не дал бы за его жизнь ни
гроша. Бухвитц был рабочим-текстилыциком. Он
много сделал для создания профсоюза текстильщи-
ков, потом занялся политикой, стал депутатом ланд-
тага, затем — депутатом рейхстага, а после этого ра-
ботал секретарем Социал-демократической партии в
Герлитце. И он тоже принадлежал к числу людей,
которые сделали себя сами, людей, которые столь
часто появляются в рядах рабочего класса и которые
удивляют объемом и уровнем самостоятельно полу-
ченного образования. Исключительным было его по-
нимание художественной литературы. Это был доб-
525
росердечный человек, обладавший даром истинного
сочувствия к угнетенным.
Бухвитц в 1933 году принимал участие в том за-
седании рейхстага, на котором был принят закон о
полномочиях, и сразу же после этого начал неле-
гальную политическую деятельность. Он поддер-
живал связи со своими эмигрировавшими товари-
щами по партии, обосновавшимися в Чехослова-
кии, распространял социалистическую литературу
и выполнял многочисленные организаторские обя-
занности. Ему своевременно удалось узнать, что
гестапо напало па его след. Тогда он бежал в Да-
нию. Его жена дважды вынуждена была длительное
время провести за решеткой: пытались таким обра-
зом заставить его вернуться. В Копенгагене он
отказался просить поддержки и защиты, которая
предоставлялась политическим эмигрантам. Он
зарабатывал себе на жизнь продажей газет. Он
поддерживал связь с Международным эмигрант-
ским комитетом и участвовал в заседаниях, кото-
рые проводились в западноевропейских странах.
Однажды он был в Брюсселе и возвращался на дат-
ском пароходе в Данию. Когда они вышли в море,
он, к ужасу своему, узнал, что судно будет прохо-
дить через Кайзера-Вильгельма-канал. Тогда он от-
крылся капитану, признавшись, что он немец, пре-
следуемый властями, и опасается, что будет аресто-
ван, как только судно войдет в территориальные
воды Германии. Капитан успокоил его и пореко-
мендовал при прохождении канала оставаться в
каюте, лежа в постели, а свои документы отдать
ему. Тогда он, капитан, возьмет все дальнейшие
хлопоты на себя. Так и произошло. Капитан налил
контролирующим чиновникам полиции шнапса, по-
рассказал им всяких сказок о своем пассажире и в
результате добился, что Бухвитца даже не стали
будить.
526
После нападения немецких войск на Данию Бух-
витц организовал бегство многочисленных эмигран-
тов из Дании в Швецию. Два раза такие операции
ему удавались. При третьей переправке людей его
выдал провокатор в Копенгагене, и он попал в руки
гестапо. Долгое время он сидел в тюрьме Копенгаге-
на, а затем был доставлен в Германию.
Народный суд приговорил Бухвитца к восьми го-
дам тюрьмы за подстрекательство к государствен-
ной измене.
И Бухвитца лечили тоже хорошо; он и в самом деле
поправлялся прямо на глазах. Он провел со мной при-
мерно девять месяцев, проявил себя как хороший това-
рищ и отличный чтец. Он живо воспринимал содержа-
ние каждой книги, которую мы прорабатывали; мы
много спорили о книгах. В большинстве случаев наше
совместное времяпрепровождение доставляло нам
удовольствие. Советник медицины, лечивший нас, все
время заботился о том, чтобы вместе со мной в камере
лежал такой пациент, который был бы способен читать
мне вслух даже трудную по содержанию литературу.
По этой причине он поместил ко мне в камеру образо-
ванного человека примерно двадцати семи лет, по фа-
милии Дюрнбергер; у него были все признаки тяжело-
го заболевания. Тем не менее никто не мог выяснить,
какой именно болезнью он страдает. Однажды врач
предположил, что у него не в порядке почки. Потом
стали детально обследовать его сердце; снова и снова
изучали его легкие. В итоге так и не выяснили, в чем
причина быстро прогрессирующего физического ис-
тощения.
Дюрнбергер был сыном профессора из города
Граца. Его семья была воспитана в строго католиче-
ском духе; наблюдая за ним, можно было судить, на-
сколько благородным и изысканным был стиль жиз-
ни его семьи. Мальчика с юных лет отдали на воспи-
тание в иезуитский интернат. Он сильно страдал
527
там; однажды он признался мне, насколько сильно
ему не хватало материнской любви.
Мне было удивительно видеть, насколько духов-
ный мир Австрии отличался от духовного мира рей-
ха. В особенности духовная атмосфера протестан-
тизма была для Дюрнбергера неведомою землей. Те
произведения, не важно, философской, научной или
изящной литературы, которые в Германии само со-
бой относились к идейному багажу подрастающего
поколения, были совершенно не знакомы этому мо-
лодому человеку, изучавшему в университете совре-
менную филологию. Наоборот, он интеллигентный и
общительный человек, был весьма сведущ в католи-
ческой и схоластической литературе. В ходе нашего
совместного пребывания я ввел его в философию
Гегеля, и мы читали «Феноменологию духа» и «Эн-
циклопедию философских наук». Ему, привыкшему
к объективности католической догматики, было не
так-то просто понять диалектику. Зато он весьма
преуспевал при изучении искусств, которым мы за-
нимались. Мы читали большую трехтомную исто-
рию искусств Кнаппа и вели в связи с этим многие
принципиальные беседы. В соответствии с католиче-
ской установкой, преобладавшей в его душе, он не
любил готику. Он инстинктивно отвергал ее как не-
что варварское, как это обыкновенно делают боль-
шинство представителей романских народов, и тяго-
тел к ренессансу, в особенности к барокко. В книге
Кнаппа была иллюстрация — картина Пуссена. Она
потрясла его; он снова и снова принимался ее рас-
сматривать, то и дело к ней возвращаясь. Это, на-
верное, было одно из самых глубоких эстетических
переживаний, которые он когда-либо испытывал в
жизни.
Литературный его вкус был неразвитым. Роман
Ины Зайдель «Желанный ребенок» он считал значи-
тельным произведением искусства, а таких людей,
528
как Кольбенхойер и Эмиль Штраус, рассматривал
как значительных авторов. Я пронял его, познако-
мив с «Войной и миром» Толстого и с «Братьями Ка-
рамазовыми» Достоевского. Здесь он открыл для
себя новый мир и постепенно встал на тот путь, ко-
торый наверняка привел бы его к возникновению
безошибочного чувства прекрасного.
Семья Дюрнбергера была монархической, а в Ав-
стрии это означало, что она была предана Габсбур-
гам. Молодой человек примкнул к тайной организа-
ции, которая поддерживала тесные отношения с
Габсбургами, находившимися за рубежом. Его зада-
ча состояла в том, чтобы контрабандой провозить
через границу с Югославией большие суммы денег,
которые затем за границей использовались для про-
паганды в пользу Габсбургов.
Не без внутреннего веселья я стал расспраши-
вать, каким образом добываются эти суммы денег.
Оказалось, что в Министерстве финансов в Вене
еще сидели многие чиновники, тайные сторонники
Габсбургов. Они знали, как можно вертеть и кру-
тить финансами так, чтобы увести часть налогов и
предоставить их для обеспечения габсбургского за-
говора против Третьего рейха.
Заговор был раскрыт, и многие влиятельные пер-
соны — графы, бароны, адвокаты, врачи, учителя —
были арестованы. Многих из них казнили; юный
Дюрнбергер отделался двумя с половиной годами
тюрьмы. Он придерживался понятий о чести и при-
личиях, которые существовали в добрые времена.
Он всегда понимал, что может оказаться в заточе-
нии, но вот то, что он оказался в одной тюрьме с
уголовниками, в исправительном заведении, повер-
гало его в отчаяние. Он ужасно страдал и был без-
утешен. Возникало впечатление, что он чахнет на
глазах именно потому, что его сердце разбито. Я пи-
тал к нему отцовские чувства и прилагал все усилия,
.34 Эрнст Ннкиш
529
чтобы он справился со своими переживаниями и
пришел в себя. Кончина его потрясла меня. Прибли-
зительно за четыре недели до смерти у него вдруг'
начались жестокие головные боли. Он бредил и
лишь ненадолго приходил в себя, испытывая момен-
ты просветления. Ноги его не держали, когда он пы-
тался встать. Он постоянно жалобно повторял: «Моя
голова, моя бедная голова!». Это состояние продол-
жалось восемь дней, затем наступило некоторое
улучшение. Брат Дюрнбергера, пришедший на сви-
дание с ним с воли, написал отцу в письме, как об-
стоят дела у его сына. Отец прислал телеграмму, где
сообщал, что скоро от него придет большое письмо,
и призвал сына быть мужественным.
В понедельник рано утром вахмистр принес в ка-
меру толстый конверт с письмом от отца. Я заметил,
что Дюрнбергер чувствует себя плохо. Я попросил
сокамерника Пальмовского сразу же прочитать
письмо ему вслух, потому что читать самостоятельно
Дюрнбергер уже не мог. Пальмовский отказался. Он
хотел сначала спокойно закончить завтрак, а уже за-
тем прочитать письмо. Но не успели мы закончить
завтрак, как Дюрнбергер издал громкий крик. Он
скорчился и начал жалобно стонать, повторяя, что у
него снова начались головные боли. Температура у
него оказалась тридцать пять градусов и продолжала
падать. Казалось, что Дюрнбергер без сознания. При
этом он непрерывно стонал. В таком состоянии он
пролежал целый день. Вечером пришел врач и ос-
мотрел его, после чего назначил укол морфия. И все
же Дюрнбергер продолжал непрерывно стонать.
Это состояние длилось до утра среды. В полуденный
час он вдруг вздохнул очень глубоко, и у меня воз-
никло впечатление, что это — его последний вздох.
И в самом деле, Дюрнбергер был мертв. Он покинул
этот мир, так и не получив последнего привета от
своего отца.
530
2
После смерти Дюрнбергера третьим в нашу каме-
ру положили доктора права Бамбаха. То, как с ним
вели себя надзиратели, показывало, что этот человек
заслужил особого обхождения. Это был майор; его
осудили на смерть за то, что он, служа офицером
берлинского окружного военкомата, помог много-
численным лицам освободиться от военной службы.
Поговаривали, что он брал за это продуктами. Среди
тех, кто прибегал к его услугам, была и вдова преж-
него военного министра Пруссии фон Айиема, кото-
рая освобождала от армии сына.
Бамбах прибыл из Буха, где он долгое время на-
блюдался на предмет выяснения его психического
состояния. Было с точностью доказано, что он, шес-
тидесятипятилетний человек, симулировал психиче-
ское заболевание, от которого его лечили, и таким
образом спасался от эшафота. Затем установили, что
он — симулянт. Все шло к тому, что его в ближай-
шее время казнят.
Вечером того дня, когда его доставили в больни-
цу, его посетила жена. Надзиратель, который вел за
ним наблюдение, рассказал мне позже, что во вре-
мя этого свидания происходили в высшей степени
странные вещи. Жена набросилась на него и уст-
роила бурный скандал, поскольку он во время сво-
его пребывания в Бухе ухитрялся посылать букеты
цветов нескольким молодым девицам. Она устрои-
ла впечатляющую сцену ревности; в состоянии
крайнего возмущения она бросила ему в лицо, что
казнят его поделом и что он должен был бы посты-
диться и дальше разыгрывать комедию, изображая
душевнобольного. В тот же вечер надзиратель пере-
дал своему начальнику услышанное, в результате
Бамбаха уже на следующий день потащили на гиль-
отину.
531
Настоящим гротеском было то, что происходило в
ночь перед казнью у нас в камере. Пальмовский не-
прерывно уговаривал Бамбаха повеситься. Он гово-
рил, что Бамбах не в оковах и у него есть возмож-
ность оставить палача в дураках, ускользнув от его;
он должен воспользоваться этой возможностью.
Вон, у него в распоряжении есть носовой платок; го-
дится также пояс от больничной пижамы. Затем
Пальмовский перешел к разъяснениям, как практич-
нее и целесообразнее сделать удавку. Бамбах вер-
телся, как уж на сковородке. Он соглашался, что
было бы, конечно, славно оставить палача с носом,
но ему надо еще подумать, потому что он еще не
знает, нужно ему это делать или нет. Быть может,
лучше будет сделать это следующей ночью. Паль-
мовский выражал сомнение, стоит ли терять время,
и каждые полчаса будил Бамбаха вопросом, жив тот
или уже удавился. Я несколько раз просил Пальмов-
ского прекратить жестокую игру, но он не прислу-
шался к моим увещеваниям.
Во всяком случае, Бамбах не повесился, но на сле-
дующий день его действительно рано утром забрали,
причем врач и надзиратели отругали его за трусость,
которую он проявляет перед лицом смерти, и пере-
дали в руки палача.
3
Я слышал, что в одной из соседних палат лежит
посланник Кип. Он был осужден на смертную казнь,
вскрыл себе вены и по этой причине находился сей-
час в больнице. На протяжении нескольких недель
вместе с ним в одной камере должен был ночевать
тюремный служитель, поскольку существовали опа-
сения, что он повторит попытку самоубийства. Со
временем я познакомился с ним лично. Я вспомнил,
532
что во времена рейхсканцлера Лютера он был им-
перским руководителем прессы. В беседах о полити-
ке мы быстро нашли платформу, на которой дости-
гали взаимопонимания. Кип принадлежал к числу
заключенных, к которым благоволил директор тюрь-
мы. Он посещал Кипа часто, через день, и приносил
с собой газеты. Надзиратели устроили так, что мы
часто проводили время в саду, где могли удобно уст-
раиваться в шезлонгах и беседовать. Эти дни вспо-
минаются как самое прекрасное, что было со мной в
Бранденбурге.
В недавнее время Кип был генеральным консулом
в Нью-Йорке. Примерно в 1933 году он обеспечил
большие займы для Германии и при этом ему более
всего содействовали нью-йоркские евреи. Потом,
когда резко началась антисемитская политика Гит-
лера, он не счел возможным защищать гитлеров-
скую политику перед евреями, давшими займы. Он
принадлежал к числу тех немногих немецких дип-
ломатов, которые отказались представлять Третий
рейх за рубежом. Он уехал из Нью-Йорка и не-
сколько лет вел жизнь сугубо частного лица. Но его
снова привлекли к сотрудничеству, поскольку он
имел хорошие международные связи, и он согласил-
ся устроить заключение договора о торговле с Бра-
зилией. После этого он отправился в Китай, чтобы и
там подготовить договор о торговле. После того как
началась война, он вернулся на родину и нес в ка-
ком-то штабе службу в чине майора. В том, что Гит-
лер проиграет войну, он ни на мгновение не сомне-
вался.
В 1943 году он принимал участие в чаепитии у
фрау фон Зольф. Там присутствовали около семи
человек. В разговоре была упомянута фамилия
Гёрделер. Кип признался, что хотел падения Гитле-
ра. Никто не знал, что один из присутствующих,
врач, осведомитель гестапо. Он доложил, куда следу-
533
ет, и все присутствовавшие на чаепитии были аре-
стованы. В тюрьме оказалась и жена Кипа. Фрау
Кип долгое время провела в лагере Равенсбрюк, где
ей пришлось перенести ужасные лишения. Сам Кип
не один месяц находился в нечеловеческих услови-
ях — в подвале гестаповской тюрьмы в Хиршберге.
В конце концов он и устроительница чаепития были
осуждены на смерть, фрау Кип отпустили на свобо-
ду, а остальные участники чаепития получили боль-
шие сроки тюремного заключения.
Процесс проводился в Народном суде. Кип, буду-
чи майором, являлся единственным военнослужа-
щим среди подсудимых. Его, собственно говоря, дол-
жен был судить военный трибунал. Но его дело
было передано в Народный суд, чтобы держать весь
процесс в одних руках.
Именно тогда, когда я познакомился с Кипом,
предпринимались усилия, чтобы добиться для него
помилования. При этом весь расчет делался на то,
что у него много друзей в Имперском военном ми-
нистерстве. Негласно хотели передать решение во-
проса о помиловании из ведения министра юстиции
Тирака в ведение Имперского военного министер-
ства. Таким образом надеялись спасти Кипу жизнь.
Сам Кип не терял надежды. Я часто говорил ему:
если он все это переживет, то сможет смотреть на
черные годы своей жизни больше с гордостью, чем с
печалью; как чрезвычайное переживание они обре-
тут позитивное значение. Пострадать при Гитлере,
бороться против Гитлера — все это придает челове-
ку высокое достоинство. Он грустно улыбался в от-
вет и говорил, что все это, конечно, верно, но пока
все зависит исключительно от того, удастся ли до-
жить до конца этих времен.
После 20 июля 1944 года он стал более беспокой-
ным, чем был обычно. Он опасался, что это событие
будет иметь для него роковые последствия. Я спро-
534
сил его, был ли он связан с руководителями заговора
против Гитлера. Он сказал, что был знаком с некото-
рыми из них, но к самому заговору был абсолютно
не причастен. Его брат, служивший в Париже в чине
майора, посетил его и заверил, что шансы на его по-
милование высоки.
Как-то в воскресенье на Бранденбург был произ-
веден внезапный воздушный налет и заключенным
было велено спуститься в подвал. Я заметил отсутст-
вие Кипа и спросил о нем одного из своих знако-
мых. Мне сказали, что в этот день рано угром два
гестаповца забрали Кипа. Я был весьма встревожен
этим известием. Приблизительно десять дней спустя
меня посетил католический священник и сообщил,
что Кипа увезли в Берлин, на Принц-Альбрехт-
штрассе. Там ему предложили выбирать, какой ме-
тод обращения с ним он предпочтет — «американ-
скую систему, большевистскую систему или метод
гестапо». Его подвергали ужасным пыткам, вырвали
ногти на руках, устроили ему нечеловеческие муки.
Кипу ставили в вину, что в той компании у фрау
Зольф упоминалось и имя Гёрделера, а Кип делал за-
явления, отягчающие его участь. В конце концов
Кип закричал, что готов подписать все, что угодно.
После этой жуткой сцены его задушили.
4
Утром 21 июля 1944 года один из надзирателей
сообщил мне, что на Гитлера было совершено по-
кушение, но успеха оно не имело. Его инициаторами
были генералы и бывший старший бургомистр
Лейпцига, Гёрделер.
На протяжении утра ко мне один за другим при-
шли несколько служителей тюрьмы, чтобы поинте-
ресоваться моим мнением о происшедшем. Они
535
были обескуражены, услышав от меня, что я не уд-
ручен неудачей покушения. Тем более их озадачили
мои слова о том, что в случае удачи покушения мне
было бы обеспечено немедленное освобождение.
Все захотели узнать, почему я говорю так. Я ответил
примерно так.
Уже достаточно давно стало очевидно, что война
проиграна. Только немецкий народ не хочет в это
верить.
Если бы Гитлер был устранен сейчас, широчай-
шие слои немецкого народа непременно пришли бы
к убеждению, что Германия еще могла бы выиграть
войну, если бы Гитлера не убили. Ответственность
за неотвратимое полное поражение тогда легла бы
на тех, кто устроил покушение, а Гитлера считали
бы спасителем, избавителем, чудотворцем, который
явился слишком рано к еще недостойным его лю-
дям. Гитлер превратился бы в легенду, стал бы пер-
сонажем мифа; мертвым он представлял бы собой
еще более злой рок для немцев. Каждый ребенок на
улице собственными глазами должен увидеть, что
ответственность за катастрофу должны нести ис-
ключительно национал-социалисты — и никто иной.
СПАСЕНИЕ
1
В начале апреля 1945 года с запада стала доно-
ситься далекая канонада. Американцы 12 апреля
форсировали Эльбу и находились на марше к Берли-
ну. Грохот канонады приближался. Как заключен-
ные, так и охранники с часу на час ожидали появле-
ния передовых танковых частей американцев. Вме-
сто этого грохот пушек умолк. Прошел слух, что
американцы остановили свой марш-бросок и на ос-
нове соглашения с Советами снова вернулись на
Эльбу. И в самом деле — несколько дней было абсо-
лютно спокойно. 19 апреля послышались слабые
звуки канонады с востока. Советы со стороны Оде-
ра двигались на запад, обошли Берлин с юга, про-
двинулись до Ютербога и устремились в направле-
нии к Бранденбургу. Бои за Бранденбург длились
более восьми дней, и служащие тюрьмы, которая на-
ходилась в двенадцати километрах от города, уже
больше не могли добраться до своих семей, остав-
шихся в Бранденбурге.
20 апреля был день рождения Гитлера. Ранним ут-
ром, когда я лежал в ванне, начался сильный воздуш-
ный налет на бранденбургский аэродром, на моторные
заводы и на предприятия «Опеля». Заключенных, на-
537
ходившихся в больнице, надлежало срочно эвакуиро-
вать в подвал. За мной в ванную комнату пришел быв-
ший президент Земельного суда Трёгер из Кёнигсбер-
га, осужденный на смертную казнь. Незадолго до
блокирования Кёнигсберга советскими войсками он
вместе со своими судьями и прокурорами покинул
Кёнигсберг и подался в Штеттин. Это бегство вменили
ему в вину как преступление; его генеральный проку-
рор был повешен, а ему самому присудили смерть на
эшафоте. Я сказал ему, что теперь у него есть основа-
ния надеяться, что он сохранит жизнь. Он согласился с
этим и предположил, что не пройдет и нескольких
дней, как двери тюрьмы откроются перед нами. А до
тех пор он будет искать утешения у Шиллера. Он и в са-
мом деле носил с собой том Шиллера. После того как
воздушный налет закончился, заключенные вернулись
в свои камеры. Вскоре после этого я услышал, как за
Трёгером пришли. Надзиратель, который увел его, ска-
зал, ч то у начальства есть для него какие-то известия.
После завтрака меня посетил католический свя-
щенник. Он потерял всякое самообладание. Про-
изошло нечто ужасное, сообщил он. Рано утром, по
его словам, из Берлина еще смогли передать приказ
Гитлера, на основании которого обязательно долж-
ны были неотложно казнить еще тридцать заклю-
ченных. Директор тюрьмы доктор Трюммлер —
представитель Немецкой национальной партии, ко-
торый всегда подчеркивал, что он не является собст-
венно нацистом, — долгое время колебался, выпол-
нять ли приказ. Наконец, он решил привести приказ
в исполнение. Это были только политзаключенные и
офицеры, которых казнили. Среди них наряду с
Трёгером был также советник посольства Мумм
фон Шварценберг.
Священник сказал, что он, услышав о таком при-
казе, испугался и даже затрясся при мысли о том,
что в нем должна была быть и моя фамилия. Но те-
538
перь он может сказать со всей определенностью, что
следующий приказ такого рода больше уже не будет
исполнен.
На следующий день у доктора Трюммлера про-
снулась совесть; он начал прозревать, что стал .мас-
совым убийцей. Чтобы не иметь возможности ис-
полнять приказы подобного рода, он распорядился
разобрать гильотину и утопить ее в протекающем
поблизости от тюрьмы Хафеле.
В 1946 году англичане арестовали Трюммлера в
Хильдесхайме.
2
Грохот орудий с каждым днем приближался. Об-
стрел Бранденбурга становился все сильней, затем
Красная Армия прошла через него в сторону Гёрде-
на и заняла управление земли Бранденбург, а также
больницу и приют, которые находились в десяти ми-
нутах пути от нашей тюрьмы, так что она оказалась
на нейтральной полосе. Над нашей тюрьмой свисте-
ла. снаряды. Наверняка, это вели перестрелку пере-
довые части. Советы, казалось, остановились в ожи-
дании подхода основных сил. Директор нашей тюрь-
мы внезапно изменил свою линию поведения. Он
создал совет заключенных, чтобы запрашивать его
мнение по всем вопросам. Здесь-то и выдвинулся на
первый план протестантский священник. Возникло
такое впечатление, что он заигрывает с заключен-
ными, намереваясь отодвинуть директора на задний
план.
Совет заключенных потребовал, чтобы заключен-
ные были переодеты в гражданскую одежду и чтобы
им выдали их вещи, находившиеся в камере хране-
ния. Но это требование удовлетворено не было. Од-
нако 25 апреля вышло распоряжение, чтобы камеры
539
политзаключенных впредь не закрывались на протя-
жении всего дня.
26 апреля после обеда я лежал в шезлонге в саду,
было на удивление солнечно и тепло. По ту сторону
стены, окружающей тюрьму, развернулись бои ме-
жду немцами и Советами. Тюрьму бои не затрагива-
ли: как нам было сообщено, между немецкими и
советскими штабами заключено соглашение не
стрелять по зданию тюрьмы. Вокруг меня стояли не-
сколько надзирателей, которые обсуждали создав-
шуюся ситуацию. Тут вдруг появился советник ме-
дицины доктор Тереке. Несколько месяцев назад Те-
реке был переведен в Бранденбург на место доктора
Эберхарда. Раньше он был судовым врачом и в этом
качестве ходил в Китай, Индонезию, в Южную и
Северную Америку, а временами и жил в этих отда-
ленных частях Земли. Один из надзирателей попы-
тался спровоцировать нас на разговор с ним. Они
подвели врача к моему шезлонгу. Доктор Тереке за-
метил, что время моего заключения, пожалуй, скоро
подойдет к концу. Я ответил, что так можно предпо-
ложить. Он сказал, что немецкий народ оказался не-
достойным Гитлера. Этот вождь оказался чересчур
великим для немцев. Я удивленно спросил, как он
пришел к такому мнению. Он ответил, что русские
победили, собрав последние силы, потому что уже
были на грани краха, и они принесли неслыханные
жертвы, которые привели к спасению России. Я воз-
разил ему, сказав, что положение России все же со-
вершенно отличается от положения современной
Германии. Россия еще имеет в запасе небывалые
резервы; у нее есть, по крайней мере, территории в
восемнадцать миллионов квадратных километров,
огромные запасы сырья и промышленные предпри-
ятия, а сверх того — все еще неисчерпаемые массы
людей; а вот еще не оккупированные территории
Германии уменьшились до немногих квадратных ки-
540
лометров.. У нее нет оружия, нет людей, нет сырья,
нет фабрик. Когда ты сознаешь, что в тылу еще есть
резервы, это дает уверенность в себе и усиливает
мощь сопротивления. Но если ты знаешь, что перед
тобою — Ничто, дальнейшее сопротивление пред-
ставляется безумием и бессмысленным кровопроли-
тием. Он настаивал на том, что немецкий народ нс
проявил в достаточной мере воли и способности к
самопожертвованию. Я сомкнул руки на затылке и
сказал: «Но, господин советник медицины, как вы
можете утверждать нечто подобное? Есть ли еще ка-
кой-либо народ, который пожертвовал бы ради ка-
кой-то политической идеи и ради какого-то полити-
ческого вождя большим, чем немецкий народ?». Он
снова стал говорить, что Гитлер — гений. Тут я отве-
тил ему прямо в лицо, что Гитлер — никакой не ге-
ний, а преступник гигантского масштаба. Было вид-
но, как его всего передернуло от такого ответа.
С маниакальным упорством он хрипло сказал: «Бе-
регитесь! Берегитесь! Война еще не окончена! Такие
слова еще дорого стануг вам, вы из-за них еще от-
правитесь на гильотину!». Я рассмеялся ему в глаза
и сказал, что с этой безумной игрушкой уже покон-
чено. Она утонула. Игра завершилась, и немецкому
народу теперь придется платить за проигрыш в ней.
Надзиратели напряженно следили за разговором;
советник медицины явно не знал, как ему вести себя
дальше; он распрощался и ушел.
На следующее угро, 27 апреля, прошел слух, что
Советы потребовали от руководства тюрьмы выве-
сить белый флаг и сдаться. Протестантский священ-
ник отправился на передовые позиции немецких
войск, сообщил там об ультиматуме и спросил, что
ему следует делать. Немецкий командир рекомендо-
вал ультиматум принять и заверил, что огонь по
тюрьме открываться не будет. Как я узнал от надзи-
рателей, руководство тюрьмы пребывало в сильном
541
смятении. Служащие прикидывали, оставаться им
или спасаться бегством. Поначалу они бахвалились,
уверяя, что до последнего момента не ударят лицом
в грязь и будут исполнять свой долг. Совет заклю-
ченных укрепил их в этом мнении; он дал им понять,
насколько важно их присутствие на местах при ру-
тинном течении событий. Совет заключенных наме-
ревался защищать надзирателей, когда придут Сове-
ты, чтобы ни один волосок не упал с их головы.
Вдруг — около одиннадцати часов — все камеры
заперли снова. Заключенные стали протестовать,
они заподозрили, что руководство тюрьмы припасло
напоследок какую-то каверзу. Но истинной причи-
ной запирания камер оказалась вовсе не злобная ка-
верза. скорее, жалкий и позорный поступок. Дирек-
тор и прочее руководство тюрьмы решили бежать.
Они опасались, что политические заключенные вос-
препятствуют этому. У тюремного начальства было
приготовлено несколько машин, на которых оно на-
деялось успеть проехать через немецкие позиции.
Руководство тюрьмой взяли на себя протестантский
священник, католический священник и воспита-
тель-наставник Райхельт; они были намерены оста-
ваться. Советник медицины, который тоже намере-
вался бежать, склонял работников лазарета присое-
диниться к нему.
В двенадцать часов директор дал деру. Тут же ка-
меры отперли снова. Меня перенесли в комнату для
медицинского персонала, где собрались работники
лазарета; они спросили меня, что я им посоветую —
бежать или оставаться. Я рекомендовал остаться.
Нельзя оставлять на произвол судьбы около сотни
людей, тяжело больных туберкулезом (они размеща-
лись в двух больших бараках). И кроме туберкулез-
ников в больнице было достаточно нуждающихся в
медицинской помощи. Служащие заверили, что ос-
танутся на своем посту до конца. Но чувствовалось,
542
что атмосфера снова становится напряженной. Пер-
сонал тюрьмы был охвачен страхом и не мог его
скрывать. Я наблюдал, как после полудня служащие
один за другим стали покидать тюрьму. Старший
вахмистр Шютце пришел ко мне в камеру и сказал,
что был намерен остаться. Но советник медицины
переубедил его, сказав, что наступил последний мо-
мент, когда еще можно бежать. Он добавил, что бу-
дет ждать с грузовиком; у тех надзирателей и служа-
щих, которые захотят к нему присоединиться, есть
еще пять минут па сборы. Большинство персонала
уже покинули больницу. По его словам, остались
только он, главный вахмистр Краффельт и помощ-
ник вахмистра Крюгер. Он полагает, что и они соби-
раются бежать. Буквально он сказал следующее: «Я
признаю, что буду трусливым псом, если сбегу. Мне
стыдно перед вами до глубины души; остальные двое
чувствуют то же самое. Поэтому они и не хотят
прийти попрощаться с вами. Но я пересилил себя и
пришел к вам, чтобы еще раз пожать вам руку». По-
сле этого он удалился.
Не прошло и двадцати минут, как в тюрьме под-
нялась невиданная суматоха. Передовые танки доб-
рались до тюрьмы, какой-то советский солдат за-
владел ключами и открыл остальные камеры, где
сидели уголовники. Арестанты высыпали во двор и
радостными криками приветствовали прибытие со-
ветских солдат. Тем временем уголовники приня-
лись грабить кладовые с припасами и попытались
взломать помещения, где хранилась одежда, ото-
бранная у заключенных при поступлении в тюрьму.
Так аукнулись колебания директора тюрьмы, кото-
рый не решился загодя выдать заключенным их
личные вещи.
Спустя немного времени в больницу прибыл со-
ветский генерал. Он кратко побеседовал с ходячими
больными. Он сказал, что тюрьма находится под за-
543
щитой советских войск и что намерение Советов со-
стоит в том, чтобы принести немцам свободу. Он по-
заботится, чтобы тюрьма была обеспечена всем не-
обходимым, а затем заключенные вернутся к своим
семьям. Стоит ли говорить, что в сложившихся об-
стоятельствах это выступление было встречено бу-
рей ликования.
Передовые танковые части Советов задержались
в тюрьме всего на полчаса, а затем ушли дальше. По-
литические заключенные тотчас же организовались
и принялись наводить порядок в тюрьме. Наиболее
опасных уголовников они снова заперли в камеры и
выставили вооруженные посты; за несколько часов
порядок в тюрьме был восстановлен.
11очью несколько моих товарищей по политике
принесли меня в кухню: там была штаб-квартира по-
литических заключенных. Мы посоветовались, что
делать дальше: как раздать заключенным их собст-
венность, как наладить снабжение тюрьмы и, в осо-
бенности, как обеспечить всем необходимым боль-
ницу. Мы принимали в расчет, что в тюрьме придет-
ся оставаться еще несколько дней, так как бои за
Бранденбург еще продолжаются и железнодорож-
ное сообщение полностью парализовано.
На другой день голландский врач Колсберген и мой
чешский товарищ по камере Павела принесли из хра-
нилища мой чемодан. Я переоделся в штатское и стал
ждать дальнейшего развития событий. Обед был при-
готовлен просто исключительно. Жира в пищу было
положено в достатке; уже лет восемь меня так хорошо
не кормили. Разумеется, заключенные поплатились за
то, что вкушали столь непривычную для них хорошую
пищу: у всех расстроились желудки.
Я всеми силами стремился выбраться из тюрьмы,
хотя почти не мог держаться на ногах. Я считал, что
не должен оставаться в тюрьме ни на миг дольше,
чем был вынужден.
544
После обеда пришел приказ очистить тюрьму.
Нам передали, что командиры немецких частей по-
лагают, что русские могут укрепиться в тюрьме, так
что они хотят разрушить ее огнем артиллерии. Ос-
таться в тюрьме разрешалось только больным, кото-
рые не могут ходить. Я даже усомнился, правильно
ли передали это катастрофическое сообщение.
Теперь уже вопрос о том, что мне делать, встал со
всей остротой. В любом случае из тюрьмы надо
было уходить, но я представления не имел, куда по-
дамся. В этот момент меня и посетил католический
священник; он предложил приютить меня в своей
квартире, которая находилась всего в пяти минутах
ходьбы от тюрьмы. Но мне не было особой разниЦы:
я не мог сделать и пяти шагов. Туг чех Навела пред-
ложил отнести .меня туда. Ему пришлось даже бро-
сить свой чемодан, чтобы оказать мне такую любез-
ность. Заключенные построились в колонну и дви-
нулись в сторону Берлина.
Католический священник принял меня у себя
дома со всей сердечностью. Хотя расстояние, на ко-
торое меня пришлось нести, было небольшим, я так
устал, что мне потребовался почти час, чтобы прий-
ти в себя. У священника в саду было закопано не-
сколько бутылок красного вина; он принес одну, мы
чокнулись и выпили за мое освобождение, а также
за наши счастливые судьбы в будущем.
3
27 апреля была пятница. Священник предоставил
в мое распоряжение спальню, а сам лег на софе. На
следующее утро он сказал мне, что, по его сведени-
ям, снаряжается повозка для доставки в Берлин не-
скольких больных. В субботу вместе со священни-
ком несколько раз приходили те, кто взял на себя
35 Эрнст Никиш
545
временное управление тюрьмой. Они сказали, что
считают справедливым, если на повозку погрузят и
продукты для тех, кого она повезет. Священник на-
стоял, чтобы на повозку взяли и меня. В воскресенье
повозка прибыла. Это была хорошо сохранившаяся
фура на резиновом ходу, запряженная парой ухо-
женных гнедых. Управлял повозкой тот, кто и затеял
все предприятие — мясник Карл Гюнтер из берлин-
ского Рейникендорфа, отбывавший срок за неле-
гальный и несанкционированный забой скота.
В тюрьме он тоже исполнял функции мясника, то
есть занимал должность, которую люди понимаю-
щие сочтут одной из самых завидных во всем тю-
ремном хозяйстве. Следуя принципу «На чем си-
дишь, то и имеешь», заключенные, занятые забоем
скота, жили припеваючи. Один раз я был свидете-
лем того, как одного такого типа привезли из опера-
ционной обратно в камеру, так и не доведя до конца
операцию, — из-за его жировых отложений не уда-
лось добраться до язвы. Ему вначале пришлось поси-
деть на диете, чтобы сбросить вес, и только тогда
ему смогли помочь.
Кроме меня, ни одного больного в повозке не
было. Просто Гюнтер позаботился о себе и о множе-
стве своих друзей. В их числе был врач из Хильде -
бургхаузера, доктор Мелин, а также сын казненного
после 20 июля генерала Линдемана; он, флотский
офицер, был осужден за то, что не донес на своего
отца-заговорщика. Кроме них в экипаж повозки
входили бывшие работники тюремного пищебло-
ка — чехи, югославы, поляки и несколько немцев.
Для того чтобы сопровождать меня, экипажу был
придан барон Г., чему Гюнтер воспрепятствовать не
смог. Гюнтер загрузил заднюю часть своей повозки
множеством продуктов — мясом, кофе, сахаром,
лапшой, хлебом и жирами, присовокупив к этому
немалое количество уворованного им спиртного. Он
546
с самого начала повел себя так, будто все это при-
надлежит лично ему. Приобщиться к хорошим про-
дуктам он позволил только своим ближайшим друзь-
ям, тогда как остальные вынуждены были довольст-
воваться супом без мяса — сразу и на первое, и на
второе. Только раз за время всего путешествия на
родину он выделил нам по порции мяса и по чашке
натурального кофе.
Поначалу мы попытались доехать до города
Бранденбурга. На обочинах лежали убитые солда-
ты. Можно было видеть расстрелянные и разбомб-
ленные автоколонны. Повсюду стояли взорванные
танки. Выяснилось, что бои за Бранденбург еще
продолжаются, а потому проехать через него невоз-
можно. Объезжая Бранденбург, мы выехали на по-
зиции советских артиллеристов. Их командир ука-
зал нам пугь на Науэн. Город Науэн был уже в ру-
ках Советов. По дороге нам навстречу двигались
советские танки, артиллерия, колонны пехоты.
Странно, но у нас никто не спрашивал пропуска;
мы везде проезжали беспрепятственно. Ближе к ве-
черу мы встретили советского кавалериста на бе-
лом в яблоках коне. Он остановился, окликнул нас
и пригрозил, что, если мы немедленно не остано-
вим свою повозку, он применит оружие. Он указал
на кровоточащую рану на ноге своей лошади и
потребовал одного из двух наших коней. Мы вы-
прягли одного из наших коней и взяли вместо него
белого. Конечно, мы опасались, что он падет или не
сможет везти. К нашему облегчению, вскоре выяс-
нилось, что рана на ноге у него была поверхност-
ной; конь был отличным и вплоть до нашего прибы-
тия в Берлин показывал себя превосходно. Мы
решили, что не будем вытирать кровь на ноге у
коня, чтобы с самого начала отбить у тех кавалери-
стов. которые встретятся нам впредь, желание
отнять его у нас. Кроме того, мы намеренно ослаби-
547
ли крепление переднего колеса, устроив люфт, так
как исправная повозка могла бы ввести в искуше-
ние войсковые части, и они тогда реквизировали
бы ее.
Уже вечерело, а мы все еще ехали через лес, пото-
му что непременно хотели добраться в Науэн до на-
ступления ночи. Мимо нас проезжала легковая ма-
шина с двумя вооруженными людьми. Они затормо-
зили, вышли из машины и спросили, кто мы —
иностранцы или немцы. Барон Г. не смог сдержать
своей благородной натуры; хотя он отлично владел
французским языком, он счел недопустимым лгать и
сказал, что мы немцы. Тогда эти люди без лишних
слов сняли с повозки несколько чемоданов и погру-
зили в свое авто. К сожалению, среди них оказался
и мой.
В этом чемодане были рукописи моих произведе-
ний, написанных в тюрьме, когда я находился под
следствием, и несколько ценных книг. Я постарался
задвинугь чемодан подальше, чтобы он не бросался
в глаза. Но Г., не спрашивая меня, достал мой чемо-
дан из дальнего угла и поставил туда свой багаж.
Мой же чемодан он положил на самом виду. Чемо-
дан лежал, словно на витрине, и в результате я поте-
рял последнее, что мне удалось спасти из тюрьмы.
Когда я потребовал от Г. ответа за содеянное им, он
попытался оправдаться, приведя весьма натянутые
отговорки.
Вечером мы встретили кавалерийское подразде-
ление. Мы снова почувствовали, что добром дело не
кончится. Несколько советских офицеров рассмат-
ривали наших лошадей со знанием дела. И в самом
деле, один офицер подскакал к нам и потребовал
второго гнедого, а от желания забрать белого от-
казался только тогда, когда заметил запекшуюся
кровь. В обмен на гнедого он предложил лошадь, ко-
торая не внушала никакого доверия. Мы предполо-
548
жили, что у нее тяжелая форма астмы; она то и дело
норовила остановиться, не тянула и перекладывала
всю работу на коня, который шел с ней в упряжке.
С большим трудом поздней ночью мы добрались до
Науэна. Мы свернули в какой-то хозяйственный
двор и заночевали в нашей повозке.
Рано утром выяснилось, что наша повозка стоит
во дворе большого торгового предприятия, которое
занималось продажей семян и кормов. Владелец за-
ведения рядом с хозяйственными постройками имел
прекрасную виллу. Он был главным вождем СС в го-
родке, а потому, естественно, сбежал. Комнаты вил-
лы были разграблены. На хозяйственном дворе мы
встретили голландцев и французов, которые дали
себе полную волю — они забивали кур и коз, осно-
вательно заботясь о своем пропитании. Мы решили
устроить здесь привал на целый день, чтобы дать ло-
шадям отдых. Это оправдало себя. Лошадь, которую
нам дали в обмен на второго гнедого, восстановила
силы, и стало ясно, что она была просто измотана до
крайности. Отдохнув день, она оказалась вполне
способной хорошо тянуть повозку. 1 мая вы выехали
из Науэна. Все дороги были забиты насильственно
переселенными людьми, возвращавшимися домой.
Голландцы, бельгийцы, французы, итальянцы, поля-
ки, украинцы двигались кто на запад, кто на восток.
На маленьких тележках они везли свой скарб. Плот-
ность движения на дорогах была такой же, как на
улицах городов.
Выехав из Науэна, мы наткнулись на посты регу-
лировщиков, которые направили нас в объезд.
Вскоре выяснилось, какая штука была придумана
для тех, кто двигался по дороге. На большом лугу
требовалось построить лагерь, и все, кто ехал мимо
или шел пешком, должны были отработать на его
строительстве один-два дня. Нам ничего не остава-
лось, кроме как последовать указаниям постовых.
549
Меня и Г., как больных, оставили лежать в повозке,
а всем остальным пришлось взяться за лопаты. Мы
договорились, что двое оставшихся в повозке будут
незаметно направлять лошадей к дороге так, будто
они идут туда сами. Остальные же наши спутники
должны были порознь улизнуть со стройки и со-
браться за домиком у дороги. Согласно плану, мы,
как только лошади дойдут до дороги, должны были
пустить их рысью, подхватить в месте сбора наших
спутников и попытаться скрыться вместе с ними.
План полностью удался. Наше вынужденное пре-
бывание на стройке не продлилось и полутора
часов.
Неподалеку от стройплощадки нам открылась по-
трясающая картина. В поле стояла тяжело больная
лошадь; вероятно, у нее было воспаление легких,
нога была прострелена, и она, страдая, отчаянно вы-
тягивала шею. Она была символом, олицетворяю-
щим беспомощность и муку.
Вечером того же дня мы остановились на ночлег в
деревне, занятой польскими войсками. Мы обосно-
вались в хлеву, где оставалось немного соломы. Уже
была ночь, когда открылась дверь, вошел польский
офицер и спросил меня. Он владел немецким язы-
ком; в разговоре выяснилось, что он долго жил в Су-
детской области. Оказалось, что он читал мои произ-
ведения и случайно услышал, как спутники произ-
носят мою фамилию. Он расспросил о постигшей
меня судьбе. Я сказал, что беспомощен, с трудом
могу передвигаться и совершенно измотан перипе-
тиями путешествия. Он попытался утешить меня,
посетовал на то, что немецкий народ дал себя во-
влечь в эту несчастную авантюру с Гитлером, с вос-
торгом отозвался о немецком искусстве и литерату-
ре и пообещал посодействовать, чтобы в районе, за-
нятом поляками, у нас не было никаких неприятных
неожиданностей.
550
На прощание он выразил надежду, что впредь, ко-
гда я доберусь до Берлина, у меня все будет хорошо.
Я выразил сомнение в этом. Он пожелал знать при-
чину моих сомнений. Я ответил, что весь мой опыт
жизни в нацистские времена заставил меня усом-
ниться в благородстве, рыцарстве и справедливости
немецкого народа.
Мой пессимизм привел его в удивление, и он ска-
зал, что пройдет некоторое время и я сам увижу,
стоит ли оставаться при таком мнении.* С другой
стороны, действительно, надо признать, что этот
польский офицер принял все меры, чтобы нам не
досаждали в пути.
Вечером 2 мая мы достигли Хеннигсдорфа. Он
был в советских руках; битва за Берлин еще продол-
жалась. Мосты через Хафель были взорваны. Встал
вопрос, как нам переправляться через Хафель.
Единственный временный мост был наведен совет-
скими войсками, но он использовался армией почти
беспрерывно. Нам удалось добиться приема у ко-
менданта Хеннигсдорфа. Он был настолько любе-
зен, что прикомандировал к нам своего адъютанта,
чтобы он препроводил нас через мост. Мы втисну-
лись между советскими частями и переправились
через реку.
На этот раз мы расположились на ночлег в летнем
хозяйственном дворе в Нойендорфе. Здесь обо мне
особо позаботилась одна старая женщина. Она при-
несла мне подушку и хорошее одеяло. 3 мая мы, на-
конец, достигли Берлина.
Гюнтер остановился в Райникендорфе, на улице
Швакопмундер. К моему удивлению, он собрался
разгружать здесь повозку. Чехи и югославы решили
* Опыт, полученный мною при попытках получить компенса-
цию за нанесенный мне ущерб, подтвердил обоснованность
моих сомнений в полном объеме.
551
взять свой багаж и отправиться дальше пешком.
Немцы последовали их примеру. Я выразил протест.
Тогда он пообещал вначале доехать до своего дома,
взвесить там продукты, которые были в повозке, по-
делить их, вернугься и выдать каждому причитаю-
щуюся ему часть, а потом отвезти меня на повозке в
южную часть Берлина. Хотя я и не поверил ему, он
высадил меня и Г. из повозки и отъехал со всем, что
было на ней.
Какой-то торговец, который жил на этой улице,
предложил приютить на ночь четверых — чеха, юго-
слава, Г. и меня. Он сказал, что позавчера его жена
готовила на кухне, прилетел осколок гранаты и убил
ее. Он сам похоронил ее в палисаднике.
Из еды у меня было только с фунт хлеба и два ку-
бика маргарина. На следующее утро Г. объявил, что
ему нужно искать своих родных и близких. Он при-
нес торжественную и священную клятву, что извес-
тит о моем прибытии мою жену и в любом случае,
что бы ни произошло, вернется сам или пришлет
сына. Как залог, подкрепляющий клятву, он оставил
у торговца свой багаж. Он сказал, что, будучи чело-
веком пожилым, не сможет нести его с собой. До че-
тырех часов дня я ждал его или свою жену. Позднее
выяснилось, что мою жену он не известил и сам
тоже не сделал ни малейшей попытки вернуться или
прислать сына.
Нашему хозяину мы трое уже были в тягость. То-
гда я решил, что стоит отправиться к бургомистру
Вемдинга. Чех и югослав подхватили меня под руки,
чтоб тащить туда. Но я быстро убедился, что пути не
выдержу. По счастью, рядом был монастырский
приют Пауля-Герхарда. Иностранцы оставили меня
там в приемном покое и распрощались. Я выразил
им огромную благодарность за помощь. Старшая се-
стра спросила, что я хочу. Я попросил, чтобы меня
ненадолго приютили. Старшая сестра ответила, что
552
мест нет и я должен идти дальше. Я сказал, что идти
могу. Она заявила, что здесь я ничего не добьюсь.
Я спокойно продолжал сидеть. Примерно час спустя
она вышла ко мне снова и спросила: «Как, вы все
еще здесь?». Это вывело меня из себя. Я резко зая-
вил ей, что даже не подумаю уйти добровольно; ей
придется выбрасывать меня на улицу. Она закрича-
ла, что это — бесстыдство с моей стороны. В этот
момент в помещение вошел главный врач доктор
Мюллер и осведомился, что здесь происходит.
Я ввел его в курс дела и представился. Он пришел в
изумление и осведомился, не я ли бывший издатель
«Сопротивления». Когда я подтвердил это, он зая-
вил, что был на протяжении многих лет читателем
журнала. Разумеется, сказал он, я могу остаться на
ночь, он поговорит с сестрой из Красного Креста,
которая дальше будет заботиться обо мне. Мне пре-
доставили место для ночлега.
На следующее утро стали приходить всякого рода
пациенты. Так как сестра из Красного Креста задер-
живалась, я усомнился, что она вообще придет.
Когда сестра все-таки явилась, я как раз договари-
вался с женщиной, которая привезла какого-то род-
ственника для амбулаторного обследования, чтобы
она временно приютила меня, а я в качестве перво-
начальной платы отдал бы ей оба своих кубика мар-
гарина. Сестра отвела меня к советскому комендан-
ту, который написал предписание бургомистру —
отвезти меня на повозке на квартиру к моей жене.
Была суббота. Я несколько часов ждал повозки — и
не дождался. Из перешептываний служащих я по-
нял: что-то не вытанцовывается. Наконец, мне, запи-
наясь, сообщили, что предоставить повозку не пред-
ставляется возможным. Бургомистр спросил меня в
отчаянии, что теперь ему делать со мной в его каби-
нете. Я ответил, что мне это совершенно безразлич-
но, поскольку в любом случае я отсюда не уйду.
553
В этот момент в кабинет вошла старая женщина-ев-
рейка. У нее были какие-то дела к бургомистру;
было заметно, что она хорошо знакома с ним. После
того как они уладили все свои дела, бургомистр рас-
сказал ей про меня и спросил совета, что со мной
делать. Она была пациенткой Еврейской больницы,
которая находилась неподалеку, на Иранишер-
штрассе. Она пообещала поговорить с главным вра-
чом и заверила, что меня туда обязательно примут.
Это была фрау Мари Гардер, которая позднее взяла
на себя первоначальные хлопоты о политзаключен-
ных в районном управлении Виммельсдорфа. Она
ничего не преувеличила, когда давала свои обеща-
ния. Меня приютили в Еврейской больнице и стали
со всей приветливостью заботиться обо мне.
4
Еврейская больница использовалась в гитлеров-
ские времена как своего рода лазарет для евреев,
заключенных в концентрационные лагеря. Мне рас-
сказали, что здесь умер прежний редактор газеты
«Берлинер Тагеблатг» Теодор Вольф. Больница пред-
ставляла собой обширный комплекс. Помещения
были грязными. В том крыле, где я обитал, мне
встретились старые знакомые. Здесь в это время
жил профессор Варга — ученый, преподаватель эко-
номики из Будапештского университета. В одной
комнате с ним жил редактор газеты «Пестер Ллойд».
Временами мы садились вместе и обменивались вос-
поминаниями. Комнату со мной делил адвокат, док-
тор Шиндлер, показавший себя самым лучшим со-
седом.
Я непрерывно ломал голову над тем, как мне опо-
вестить мою жену, что я добрался до Берлина, после
того как этого не сделал Г. 5 мая Берлин пал, бои
554
прекратились, но передвигаться по городу было ш-
возможно. Моя жена жила в Темпельгофе; я даже
не знал, на какой улице и в каком доме. Единствен
ной зацепкой для меня был адрес издательства, в ко-
тором она работала — на Белль-Альянс-штрассе.
Фрау Гардер ежедневно заверяла меня, что собира-
ется поехать в Вильмерсдорф и прилагает усилия,
чтобы раздобыть транспорт для поездки; при этом
она намеревалась взять меня с собой. Но день про-
ходил за днем, а она все не могла исполнить свое
обещание.
В отчаянии я попытался научиться ходить на зна-
чительные расстояния. Это было мучительно, я бы-
стро уставал. Несколько дней спустя я натрениро-
вался настолько, что мог, опираясь на два костыля,
преодолеть метров пятьдесят. Я все время прислу-
шивался к разговорам — не собирается ли кто по де-
лам на юг Берлина. Я обещал заплатить, но не мог
найти никого, кто взял бы на себя роль посыльного.
Деньги в те дни ценились мало. Каждый хотел иметь
не бумажки, а продукты.
В своей безысходности я пришел к мысли, что
надо пешком идти в Темпельгоф. На девятый день
пребывания в больнице я решил осуществить это
предприятие. Я отправился в путь; день стоял жар-
кий. Скоро у меня иссякли силы. Совершенно измо-
жденный я сел на край тротуара; меня охватило пол-
ное безразличие — пусть будет, что будет. Я проси-
дел так полчаса; вдруг кто-то похлопал меня по
плечу. Это был мой сосед по комнате, доктор Шинд-
лер, случайно проходивший мимо. Он уговорил
меня вернуться в больницу и помог мне это сделать.
Два дня спустя я случайно познакомился с фрой-
ляйн Эрлих, которая тоже жила в больнице. В ходе
беседы я пожаловался, что не могу найти никого,
кто передал бы весть от меня моей жене. Фройляйн
Эрлих сказала мне, что назавтра собирается идти в
555
Шарлоттенбург и готова заодно занести письмо на
Белль-Альянс-штрассе.
Суббота и воскресенье минули, и я уже начал со-
мневаться, выполнила ли моя посланница свое обе-
щание. Прошло и утро понедельника. Я как раз обе-
дал, когда открылась дверь и вошла моя жена. Это
было прекрасное и счастливое свидание после столь
долгой разлуки.
Когда моя жена пришла в понедельник на работу,
она увидела письмо, которое оставила фройляйн Эр-
лих. Она тут же развернулась и отправилась ко мне.
Конечно, она не преминула перед этим получить
пропуск в комендатуре, которая находилась на ее
пути. Советы имели привычку хватать прохожих и
использовать их на разборке завалов. Она хотела из-
бежать этого.
После обеда моя жена пошла к бургомистру, что-
бы добыть транспорт для перевозки меня домой. На
следующий день ей предоставили конную повозку.
Она прибыла после обеда и оказалась крытым фур-
гоном. Ехать в Темпельгоф пришлось среди ужас-
ных развалин, в которые превратились некогда
столь ухоженные улицы Берлина. В пять часов по-
возка остановилась перед квартирой моей жены.
5
Я был на свободе! Красноармейцы открыли двери
моей тюрьмы. Я вряд ли дожил бы до освобождения,
если бы мне пришлось ждать его от немецкого наро-
да. Даже в момент краха Третьего рейха немецкий
народ еще не оказался способным отвергнугь гитле-
ровский режим, виновный в этом крахе. Настолько
ужасным было положение дел: Германия должна
была превратиться в развалины, чтобы отделаться от
Гитлера.
556
Конечно, крах Германии был сокрушительным.
В политическом смысле Германии больше не суще-
ствовало. Как после Тридцатилетней войны, Герма-
ния снова превратилась всего лишь в географиче-
ское понятие. Всякому, кто пытался непредвзято
определить виновника столь ужасной участи Герма-
нии, становилось ясно, что это — Гитлер. Он не слу-
чайно пришел к власти в Германии. Происхождение
национал-социализма можно было определить одно-
значно: это была политическая раковая опухоль, ко-
торая выросла на буржуазной почве. Ее зачаток
можно было разглядеть в тех словах, которые кай-
зер Вильгельм П 31 декабря 1905 года сказал рейхс-
канцлеру князю Бюлову: «Вначале перестрелять со-
циалистов, обезглавить и обезвредить — если нуж-
но, устроить для этого кровавую баню, — а затем
внешняя война! Но — никак не ранее того и ни в
коем разе не спешить!».
Политика немецкой буржуазии в этом веке обан-
кротилась во второй раз. Первое банкротство в
1918 году не закончилось потерей буржуазией граж-
данских прав; она смогла еще раз получить власть в
Германии — и это снова привело к катастрофе.
Лишь немногие в 1945 году понимали масштаб
этой катастрофы. Вся территория Германии была
оккупирована чужими войсками; суверенными
правителями стали чужие генералы. Будущее не-
мецкого народа было полностью в руках победите-
лей. Две мировые державы, США и СССР, утверди-
лись в роли творцов всемирно-исторического раз-
вития, определяющих его ход. Все происходящее в
Германии стало всего лишь функцией от отноше-
ний двух этих мировых держав. Немецкий народ не
обладал больше собственной политической силой.
Именно люди, созданные для политики, должны
были хорошенько подумать — а стоит ли им зани-
маться ею.
557
В 1933 году у меня возникло такое чувство, что
Третий рейх будет являть собой агонию Германии
как мощной державы всемирного значения — дер-
жавы, условия для существования которой уже дав-
но исчезли. В 1945 году агония завершилась: великая
держава Германия действительно прекратила суще-
ствовать. То, что теперь существовало на немецкой
почве как некоторая форма выражения политиче-
ской жизни, было всего лишь разлагающимся поли-
тическим трупом. Мировая история стала для Герма-
нии формой всемирного суда: Германия была взве-
шена, найдена слишком легкой и выброшена за
негодностью.
Больше не было пространства для самостоятель-
ной немецкой политики. Свобода, которая откры-
лась передо мною снова, обернулась почти непрони-
цаемой паутиной новых пут, не дающих вздохнуть
полной грудью.
СОДЕРЖАНИЕ
А. Перцев. Ироничный немецкий «ГУЛАГ»
Эрнста Никита.................................. 5
Первая часть
ОТ МОНАРХИИ К РЕСПУБЛИКЕ
Юные годы..................................... 47
Война и революция............................. 69
Республика советов...........................119
После бури....................................176
Сопротивление ............................... 224
Конец республики .............................269
Вторая часть
УБИЙЦЫ — НАД НАМИ
Гитлер у власти ............................. 353
В руках гестапо...............................421
Моабит...........................................
Процесс ......................................481
Бранденбург-Гёрден........................ . 502
Политические оппоненты...................... 525
Спасение ....................................537
Эрнст Никиш
ЖИЗНЬ, НА КОТОРУЮ Я ОТВАЖИЛСЯ
Встречи и события
Утверждено к печати
Редколлегией серии «Дневники XX века»
Редактор издательства Л. И. Сметанкина
Верстка С. В. Арефьева
Подписано к печати 01.02.12. Формат 60x88'/,,
Бумага офсетная. Гарнитура «Балтика».
Печать офсетная. Усл. печ. л. 34.2, Уч-изд. л. 27.0
Тираж 1500 экз. Тип. зак. № 3031
Издательство «Владимир Даль»
193036, Санкт-Петербург, ул. 7-я Советская, д. 19
Первая Академическая типография «Наука»
199034, Санкт-Петербург, 9-я линия, 12/28
ДНЕВНИК И
X X
ВЕКА
Эрнст Никит (1889—1967) принадлежит к числу наиболее
значительных фигур не только в политической философии,
но и в практической политике Германии в один из наиболее
драматических и трагических периодов ее новой истории.
Разделяя принципиальные идеи левой, социал-демо-
кратической линии, он стал основателем и главным ндеипогом
немецкого национал-большевнзма. долгое время пред-
ставлявшего собой единственную действительную антитезу и
альтернативу гитлеровскому национал-социализму.
Удивительно уже то. что этому беспощадному и прони-
цательному аналитику-публицисту', несмотря на penpeccim и
концлагеря, удалось пережить годы ненавистного режима.
Предлагаемая вниманию читателей книга Никита является
аутентичным документом той роковой для Европы эпохи.
Автобиографический жанр образует емкие и органичные
рамки для исторического свидетельства, исходящего из
первых уст и принадтежащето перу человека, находившегося
в самой гуще стремительно развивавшихся событий. В главной
своей части это свидетельство охватывает период с 1918 по
1945 гг., с момента провозглашения Германской Республики
до падения нацистской диктатуры, и может быть отнесено к
наиболее ярким, страстным и в то же время исторически
правдивым описаниям богатой последствиями и не простой
для понимания эпохи.