В. А. Иванов
В. А. Злыгостев
Башкирский юрт
Золотой Орды
(1236 - 1437)
КИТАП
УФА • 2021

УДК 94 (470.57)
ББК63.3(2Рос.Баш)
И20
Рецензенты:
кандидат исторических наук И. В. Антонов,
кандидат исторических наук А. И. Кортунов
Иванов, В. А., Злыгостев, В. А.
И20 Башкирский юрт Золотой Орды (1236—1437) / В. А. Иванов, В. А. Злы-
гостев. - Уфа : Китай, 2021. - 272 с.: ил.
ISBN 978-5-295-07554-4
Новая книга уфимских историков В. А. Иванова и В. А. Злыгостева посвящена
проблеме существования Башкортостана (Башкирского юрта) в составе Золотой
Орды (Улуса Джучи). Более двухсот лет (1236—1437) Башкирия, несмотря на удален-
ность от центра государства, являлась важной частью кочевой империи. Используя
комплексный подход анализа письменных источников, включающих в себя не только
официальные летописи, но и родословные (шежере) и исторические предания
башкир, а также материалы, полученные в результате археологических исследова-
ний, авторы в популярной форме освещают события, имевшие место на Южном
Урале и в прилегающих областях в период XIII—XV веков. Помимо насыщенной, пол-
ной драматических сюжетов военно-политической истории Башкортостана в работе
раскрываются вопросы этногенеза, распространения ислама и патриархального
устройства башкирского общества.
Книга рассчитана на широкий круг читателей, интересующихся историей
родного края.
УДК 94 (470.57)
ББК63.3(2Рос.Баш)
ТП - 004/21 © Иванов В. А., Злыгостев В. А., 2021
© Мухтаруллин А. Р., дизайн, 2021
© ГУП РБ БИ «Китап» им. Зайнаб Биишевой,
ISBN 978-5-295-07554-4 оформление, 2021

Светлой памяти
Геннадия Николаевича Гарустовича
посвящается
ЧАСТЫ
НАУЧНЫЙ ПОИСК, ПРОНЗАЮЩИЙ СТОЛЕТИЯ
По одному из определений Историю творят личности, способные —
неважно, идеей ли, основанной на понятиях добра и гуманизма, призывом
к обогащению или открытым принуждением — подвигнуть огромные массы
людей к свершениям, оставляющим глубочайший след в той самой Истории.
Но кто бы помнил обо всех этих великих пророках, государственниках и вои-
телях, если бы о них не осталось сообщений, запечатленных на бумаге? Кому-
то из числа героев минувших времен в этом плане повезло больше: так,
практически каждый шаг Александра Великого или Юлия Цезаря запечатлен
античными авторами. Напротив, о ком-то в силу обстоятельств — удаленности
от центров письменной культуры или состояния общественной (патриархаль-
ной) формации, к которой они принадлежали, — источники выдают более чем
скупую информацию. Здесь вполне уместно вспомнить о Рюрике — основателе
древнерусского государства, все сведения о котором умещаются в несколько
строк «Повести временных лет», однако сколько споров о его личности —
и строго академических, и откровенно невежественных, начиная с XVIII века,
кипело в научном сообществе! Возможно, пример с Рюриком наиболее
приемлем в плане восприятия истории России и приближает к пониманию
вопроса в целом, когда на перекрестке эпох встретились два вида нарративов.
Один из них, всплывший из глубокой старины, являет собой хотя и фундамен-
тальный, но краткий пересказ легендарным Нестором событий, имевших место
в IX веке, другой, основанный на первом, гораздо более обширный, представ-
лен изысканиями нескольких поколений ученых нового и новейшего времени,
выпестовавших несколько теорий, но по итогу проблемы так и не разрешив-
ших.
3

Надо признать, подобная ситуация высвечивается и в процессе изучения
истории Башкортостана XIII—XV веков, когда недостаток источников
письменных и относительно скромный свод археологических находок побуж-
дает трактовать случившиеся (и даже не случившиеся!) некогда события
с самых разных ракурсов. Зачастую исследователи, пользуясь одними и теми
же данными, будь то официальные хроники или комплексы материальной
культуры той эпохи, трактуют их по-разному, что вызывает вполне обоснован-
ные дискуссии, порою достаточно острые, в которых стороны могут занимать
полярные позиции. Тем не менее главной их целью остается познание истины.
Таким образом, научный поиск, точка отсчета которого применительно
к затрагиваемой нами теме была задана еще трудами великого Рашид ад-Дина,
сумевшего не только в красках изложить грандиозные события, связанные
с монгольскими завоеваниями и существованием чингисидских государств,
но и давшего важнейшие определения в области описания истории, социаль-
ного строя и быта десятков народов Евразии, и в их числе башкир, продол-
жается.
1.1. По страницам древних манускриптов
История Башкирии времен ее нахождения в составе Улуса Джучи
(XIII—XV века) отображена на страницах официальных источников той эпохи
более чем лаконично и слепит глаза белыми пятнами, под которыми скрыты
глобальные по своим масштабам военно-политические события, а также
судьбоносные как для башкирского, так и для десятков других современных
народов Евразии процессы этногенеза. Тем не менее упоминания о Башкирии
и башкирах мы находим в сочинениях наиболее значимых средневековых
нарраторов. В их числе монгольские, арабские, персидские, европейские
и тюркские авторы.
Ставя во главу угла изучение вопросов, связанных со статусом Башкирии
и ее местом в системе территорий, составлявших Монгольскую империю
и находившихся вначале непосредственно под властью великих монгольских
каанов, а затем ханов Улуса Джучи (Золотой Орды), в первую очередь необхо-
димо выделить источники монгольские. К ним применительно к рассматривае-
мой нами теме относятся «Сокровенное сказание», или «Тайная (секретная)
история монголов» — историческая хроника, написанная в 1240 году в жанре
богатырского эпоса, составителями которой, возможно, были ближайшие спод-
вижники Чингисхана — его сводный брат Шиги-Хутуху и уйгурский грамотей
Тататунга [122, с. 507, 750], а также «Алтан тобчи» («Золотое сказание»),
вышедшее из-под пера ученого ламы Лубсан Данзана около 1656—1657 годов
[20, с. 28]. Однако при ближайшем рассмотрении становится ясно, что просле-
живающиеся на страницах «Сокровенного сказания» и «Алтан тобчи» изве-
стия о башкирах фрагментарны и представляют собой пункты либо в перечне
4

народов, которых следовало бы подчинить, либо в списке подданных монголь-
ских каанов. В «Сокровенном сказании» под 1207 годом записано, что старший
сын Чингисхана, царевич Джучи, в результате похода в направлении Алтая
и Саян принял «под власть Монгольскую все Лесные народы (среди которых
указаны племена. — Авт.)... Тас и Бачжиги» [38, с. 174—175]; далее сообщается,
что Субэдэй-багатур, полководец Чингисхана и Угэдэя, на протяжении долгих
лет занимался завоеванием башкир [38, с. 189, 192]. Аналогичные текстовые
фрагменты мы находим в летописи Лубсан Данзана [20, с. 184, 228], и хотя
принято датировать содержащиеся в них сведения XIII столетием, в большей
степени они относятся к первой его трети — временам глобальной монгольской
экспансии в регионе Дешт-и-Кипчак, Южного Урала и нижнего Итиля
(1207—1232/1236), то есть эпохе бесконечно интересной, но рассмотрение
которой формат представленного исследования не предусматривает1. Таким
образом, данные монгольских летописей носят скорее символический харак-
тер и прямой информации о событиях, имевших место на Южном Урале
в середине XIII века, извлечь из них практически невозможно. Вместе с тем
упомянутые там факты представляют собой отправную точку для изучения
процесса вхождения Башкирии в состав Монгольской империи и Улуса Джучи.
Среди персидских авторов приоритет, вне сомнения, принадлежит Рашид
ад-Дину (ок. 1247 — 1318), крупнейшему средневековому историку и государст-
венному деятелю, находившемуся на службе у монгольских правителей Пер-
сии из династии Хулагуидов. Занимая должность визиря при дворе ильханов
Газана и Улджэйту, а следовательно, обладая огромным административным ре-
сурсом и неограниченным доступом к государственным архивам, Рашид
ад-Дин в 1300/1301 годах, собрав большой коллектив писцов-сводчиков,
по приказу Газан-хананачал, ав1310/1311 годах, в правлениеУлджэйту-хана,
закончил грандиозный труд под названием «Джами ат-таварих» («Сборник
летописей», или «Собрание историй»). Это выдающееся по уровню развития
научной мысли того времени сочинение является фундаментальным собра-
нием сведений о средневековом Востоке с изложением истории монголов
до 1303/1304 годов. Для нас наиболее интересен первый том, «Тарих-и
Газани», в котором содержится подробный обзор тюркских и монгольских
племен, их подразделений, генеалогии и легенд, где события предшествующих
веков живо вплетаются в реальную действительность, в которой жил и работал
персидский ученый [68, с. 33 и след.]. Не обойдены вниманием в «Сборнике
летописей» и башкиры, которых Рашид ад-Дин из своего XIV века причисляет
к подданным преемников Чингисхана [46, с. 66] и, в соответствии с собствен-
ной классификацией, относит к народам, «которых с древнейших времен
1 Исчерпывающую информацию о завоевании монголами Башкирии (Южного Урала)
см.: Злыгостев В. А. И нагрянула черная рать... : монгольское завоевание Южного Урала.
1205-1245. - Уфа : Китап, 2015.-132 с.
5

и до наших дней называли и называют тюрками» [46, с. 73]. Впрочем, к тюркам
Рашид ад-Дин причисляет все скотоводческие народы Азии, а потому у него
«"тюрки" — термин не столько этнический, сколько социально-бытовой»
[207, с. 28].
Несомненный интерес в раскрытии темы истории Башкирии, но уже
на излете владычества ханов Улуса Джучи, вызывают выдержки из сочинений
персидских авторов, творивших при дворе Тимура (Тамерлана) и Тимуридов
в конце XIV — начале XV века и в угоду своим хозяевам рассматривавших
происходящее в выгодных для последних ракурсах. Тем не менее тимуридские
ученые — современники событий, работавшие над рукописями буквально
по горячим следам, когда былые конфликты еще не утихли, — донесли до нас
некоторые тонкие детали, которым в иных летописях места, возможно, и не
нашлось бы. В этом случае следует отметить сочинение по всеобщей истории
«Аноним Искандера», принадлежащее, согласно исследованиям В. В. Бар-
тольда, перу Муин ад-Дина Натанзи (первая половина XV века) и посвященное
Искандеру, сыну Омар-шейха, внуку Тимура. Труд Натанзи содержит ценные
сведения о месте Башкирии в административной структуре Улуса Джучи
[40, с. 310]. Важнейшие сообщения о противостоянии последнего из великих
золотоордынских ханов Тохтамыша Тимуру, тем более что активная фаза
военных действий развернулась непосредственно на территории Башкирии
и Булгарии, содержится в двух нарративах, носящих идентичные названия —
«Книга побед» («Зафар-намэ»). Их создателями стали Низам ад-Дин Шами
(? — 1431), работавший над рукописью по личному поручению Тимура,
и Шараф ад-Дин Йезди (? — 1454), служивший при дворах Шахруха и Ибра-
хим-султана, сына и внука Тамерлана [32, с. 367].
Отдельной строкой в перечне персидских историков, затронувших тему
войны Тохтамыша с Тимуром, в которой принимали участие башкиры, необхо-
димо выделить еще двух летописцев. Это Зейн ад-Дин (вторая половина
XIV века), труд которого «Избранная история» («Тарих-и-гузиде») представ-
ляется дополнением к одноименному труду его отца, Хамдаллаха Казвини
(ок. 1281/1282 — ?), человека, близкого Рашид ад-Дину и, скорее всего, прини-
мавшего участие в создании «Джами ат-таварих» [24, с. 281], и Хафизи Абру
(? — 1430), написавший по распоряжению Шахруха продолжение «Джами
ат-таварих», носящее название «Зайл-и джами ат-таварих-и Рашиди» («Допол-
нение к собранию историй Рашида») [53, с. 11—14].
Арабские источники, относящиеся к XIII веку и содержащие сведения
о Башкирии и башкирах, носят откровенно компилятивный характер. Тем
не менее благодаря сочинению Абд ар-Рашида ал-Бакуви «Китаб Талхис
ал-асарвааджаибал-маликал-каххар» («Сокращение [книги о] "Памятниках"
и чудеса царя могучего») до нас дошел изложенный там, хотя и в сокращенном
варианте, труд выдающегося арабского космографа Закарийа ал-Казвини
(ок. 1203—1283) «Асар ал-билад ва ахбар ал-ибад» («Памятники стран
и сообщения о рабах [Аллаха]»), составленный в 1275—1283 годах. В этой,
6

по сути, географической энциклопедии имеются упоминания о башкирах
и стране башкир [5, с. 111]. В это же время выходит работа арабо-испанского
(марокканского) историка и географа Ибн Сайд ал-Магриби (1214—1274
или 1286). Его сочинение «Китаб бает ал-ард фи-т-тул ал-ард» («Книга распро-
странения земли в длину и ширину»), датируемое 1270—1280 годами, представ-
ляет собой систематическое описание известной автору Ойкумены, и на краю
ее ал-Магриби расположил земли башкир, часть сведений о которых он поза-
имствовал у своего предшественника ал-Идриси [6, с. 34] (XII век). В свою
очередь текст ал-Магриби послужил основой для многих сообщений, содер-
жащихся в сочинении сирийского историка и географа Абу-л-Фиды
(1273—1331) — «Таквим ал-булдан» («Упорядочение стран»), где дается
описание Земли и всех известных к тому времени в арабском мире стран
и народов. Информация Абу-л-Фиды о башкирах и стране башкир воспроиз-
водит то, что содержится у ал-Магриби [157, с. 118].
Принципиально новая подача материала превалирует в сочинениях араб-
ских авторов первой половины XIV века, а также в их описаниях положения
дел в переживавшем в тот момент апогей своего могущества Улусе Джучи,
где волей великого хана Узбека в 1313 году ислам был объявлен государствен-
ной религией. В перечне блистательных арабских нарраторов той эпохи,
наряду с неутомимым путешественником Ибн Баттутой (1304—1377), исколе-
сившим половину тогдашнего цивилизованного мира и добравшимся
в 1333 году до Булгара, но так и не побывавшим (как жаль!) в Башкирии, выде-
ляется его современник ал-Омари (1301—1349). Ибн Фадлаллах ал-Омари
ад-Димашки был секретарем при египетском султане. Его обширный исто-
рико-географический труд называется «Пути взоров по государствам разных
стран». Свои сведения о Золотой Орде он получал путем личных расспросов
тюрков-мамелюков, дипломатов разных стран и торговцев. Башкирию
ал-Омари упоминает в контексте описания границ золотоордынского госу-
дарства, при этом он ссылается на Хасана Элирбили, который, в свою очередь,
передает рассказ странствующего купца Бедреддина Хасана Эрруми, ездив-
шего по северным странам [7, с. 106—107]. Среди арабских историков XIV века
нельзя не отметить Ибн Халдуна (1332—1406), на протяжении всей своей
жизни наблюдавшего, как кочевая империя, переболев величием и униженная
нашествием Тимура, стала клониться к упадку. Труд Ибн Халдуна «Книга
назидательных примеров по истории арабов, персов и берберов и их совре-
менников, имевших большую власть» наполнен фактическим материалом
из жизни Джучиева Улуса на протяжении двух столетий. Сообщения о Башки-
рии содержатся в части, где описываются области, составлявшие государство
кочевников [28, с. 169].
Из тюркских источников нас интересуют два сочинения, принадлежащие
перу Абу-л-Гази (1603—1664), человека по-своему замечательного хотя бы
по той причине, что он, приверженец персидской культуры, был прямым
потомком Чингисхана и происходил из рода сына Джучи Шибана по ветви
7

Арабшахидов. Будучи хивинским ханом (1643—1663 годы), в правление кото-
рого Хива переживала период расцвета, он, выступив в роли ученого-исследо-
вателя, предстает как автор исторических трудов, актуальность которых
кажется неиссякаемой. Это «Шеджере-и таракимэ» («Родословная туркмен»;
закончена к 1660—1661 годам) и «Шеджере-и турк» («Родословное древо
тюрков»; закончено Махмудом, сыном ургенчского муллы, после смерти
Абу-л-Гази). В обоих этих сочинениях упоминаются башкиры [136, с. 125; 222,
с. 373]. Несмотря на очевидную краткость материала, относящегося к интере-
сующей нас теме, ценность сведений Абу-л-Гази заключается в том, что он
касается самых разных этапов признания башкирскими биями сюзеренитета
великого монгольского каана, миграции кипчакских племен на территорию
Южного Урала, а также наименования земель, находившихся в составе Улуса
Джучи и располагавшихся в Восточном Дешт-и-Кипчак (современный Казах-
стан) [2, с. 18; 1,с. 44].
Весомый вклад в раскрытие проблемы изучения истории южноуральского
региона периода XIII—XIV веков внесли представители Европы, являвшиеся
выходцами из духовного сословия и совмещавшие миссионерскую деятель-
ность с выполнением дипломатических функций. В этом плане невозможно
обойти вниманием сообщения Юлиана, Плано Карпини, Гильома де Рубрука,
Иоганки венгра.
Венгерский монах-доминиканец брат Юлиан, предпринявший по распоря-
жению короля Белы IV в 1235—1238 годах полные опасности путешествия
на восток, целью которых были поиски легендарной прародины, «Великой
Венгрии», оставил по этому поводу интересные воспоминания, значимость
которых трудно переоценить. Впоследствии они были записаны братом Рихар-
дом в отчете «О существовании Великой Венгрии (Башкирии. — Авт.)»
и Юлианом в «Письме брата Юлиана о монгольской войне» епископу Перуджи.
Согласно источнику, продвигаясь на восток и достигнув вначале Волжской
Булгарии, а затем и территории современной Башкирии, что «близ большой
реки Этиль»1, Юлиан стал свидетелем заключительного акта покорения
башкир («венгров-язычников») монголами [59, с. 149, 151, 156].
Юлиану вторят (хотя и отчасти) католические миссионеры Плано Карпини
и Гильом де Рубрук, совершившие в середине XIII века грандиозные даже
по нынешним меркам путешествия в Центральную Азию, в Каракорум —
столицу Монгольской империи. Первый из них, итальянец по происхождению,
Иоанн (Джованни) де Плано Карпини (ок. 1182 — 1252), являвшийся одним
из основателей монашеского ордена францисканцев и занимавший видные
должности в церковной иерархии, по поручению папы Иннокентия IV весной
1245 года отправился в качестве специального посланника в Монголию, где
1 В ученом сообществе сложилось единое мнение, согласно которому под «рекой Этиль»
следует подразумевать реку Белую (Ак-Идель, Агидель) [59, с. 151, сноска 453].
8

в 1246 году стал свидетелем возведения Гуюка на великокаанский престол,
а по возвращении в Европу осенью 1247 года представил своему патрону
подробный отчет, получивший всеобщую известность под названием «История
монголов». В этой книге помимо важнейших данных, касающихся военных,
политических и хозяйственно-бытовых аспектов жизни Монгольской импе-
рии, Плано Карпини сообщает также о покорении монголами страны Баскарт
(Башкирии), отождествляемой им с Великой Венгрией. Сам он в тех землях
не бывал, но знал, что они прилегают с севера к Кипчакской степи (Комании),
через которую пролегал маршрут его следования [34, с. 286].
По прошествии всего лишь пяти лет, в 1252 году, в восточном направлении
отправляется еще одно европейское посольство, возглавляемое фламандским
монахом-францисканцем Гильомом де Рубруком (ок. 1220 — ок. 1293). На этот
раз инициатива путешествия исходила от французского короля-крестоносца
Людовика IX Святого, поставившего Рубруку задачу осуществления в большей
степени миссионерских, а не дипломатических функций. Его путь пролегал
из Палестины в Крым и далее на восток, в низовья Итиля. Подобно Плано Кар-
пини, продвигаясь в глубины Азиатского континента, Гильом де Рубрук в конце
1253 года достиг Каракорума, близ которого располагалась ставка великого
каана Мункэ. Летом 1254 года францисканец, обласканный повелителем мон-
голов, отправился обратно, и маршрут его, как и прежде, пролегал по степным
просторам Дешт-и-Кипчак. Как добросовестный исследователь Рубрук, в тон-
чайших деталях описывавший увиденное, не мог не оставить сообщений
о земле Паскатир (Башкирии), из пределов которой, по его словам (что соот-
ветствует действительности), вытекает река Ягак (Яик) [50, с. 198]. В итоге, оги-
бая Каспий с севера и следуя через Дербент и Нахичевань до Мерсина, Гильом
де Рубрук летом 1255 года прибыл на Кипр. Не имея возможности встретиться
с Людовиком IX лично, он написал подробнейший отчет о путешествии, кото-
рый и обессмертил его имя. Вклад Рубрука в средневековую географическую
литературу сопоставим со вкладом Марко Поло, а его сочинение «Путешествие
в восточные страны», по словам немецкого географа и антрополога Оскара
Пешеля (1826—1875), является «величайшим географическим шедевром Сред-
невековья» [50, с. 152—153], в котором нашлось место и «земле Паскатир».
Очень важным источником по истории Башкортостана, относящимся ко
временам наивысшего могущества Улуса Джучи (первая половина XIV века),
представляется еще один «отчет» о миссионерской деятельности, датируемый
1320 годом и принадлежащий перу монаха-минорита Иоганки венгра, докла-
дывавшего о своем пребывании в Баскардии вышестоящему начальству. Впро-
чем, название документа говорит само за себя: «Письмо брата Иоганки венгра,
ордена миноритов, к генералу ордена брату Михаилу из Чезены». Отсюда
вывод, не единожды подтвержденный содержанием «письма»: визит Иоганки
на Южный Урал, где он прожил «6 лет непрерывно», носил ярко выраженный
миссионерский характер. По сути, перед нами предстает манускрипт, автором
которого являлся глубоко верующий человек, готовый ради достижения
9

поставленных задач терпеть любые лишения. Однако именно в потоке рели-
гиозной искренности и заключается главная ценность нарратива, в котором
Иоганка, возможно и сам того не осознавая, раскрывает детали повседневной
жизни в «стране Баскардии», касаясь не только вопросов вероисповедания или
тяжкой доли проповедника, но и особенностей управления, обычаев и быта
[30, с. 157-160].
Особое место в череде сочинений, оставленных западноевропейскими
авторами, посетившими Золотую Орду, занимает обширный труд Иоганна
Шильтбергера «Путешествие по Европе, Азии и Африке с 1394 по 1427 г.».
Иоганн (Ганс) Шильтбергер (1381 — ок. 1440 или 1450) в совсем юном возрасте
(15 лет) был пленен турками-османами, а затем, после битвы у Анкары (1402
год), попал в неволю к Тимуру и, прослужив какое-то время у сыновей послед-
него Шахруха и Миран-шаха, оказался (был подарен!) в Дешт-и-Кипчак —
в окружении хана Чокре и эмира Идегея. Несмотря на отсутствие в сочинении
Шильтбергера прямых сообщений о южноуральском регионе, в нем наличе-
ствуют интересные сведения о населении и городах (в частности о Булгаре)
«Великой Татарии», как он называл Золотую Орду, а также некоторых нюансах
положения дел в восточных пределах державы Джучидов в первые десятилетия
XVвека [57, с. 331-333, 380-381].
И наконец, ценные данные по этнической истории Южного Урала рассмат-
риваемого периода представлены в труде польского историка и географа эпохи
Ренессанса Матвея Меховского (1457—1523) «Трактат о двух Сарматиях».
Несмотря на то что книга увидела свет в 1517 году, информация о Башкирии
и башкирах, содержащаяся в ней, актуальна в плане изучения вопросов,
связанных в том числе и с миграционными процессами, имевшими место
на Южном Урале и в Прикамье в начале — середине XV века [39, с. 295—296].
По существу, это время следует считать переломной эпохой в истории кочевых
народов Евразии, когда, казалось бы, неодолимая держава Джучидов, пережив
ряд военно-политических коллизий, оказалась на грани распада (и развал
империи не заставил себя ждать!). Одновременно Русское государство, осваи-
вая территории на Вятке и в Перми Великой, стало постепенно расширять свое
влияние на башкир, населявших верховья Камы.
Итак, мы ознакомились практически со всем корпусом источников, содер-
жащих информацию о периоде в истории Башкирии, в течение которого она
находилась в составе Улуса Джучи, то есть с 1220—1230 годов — момента,
когда большая часть башкирской знати признала власть монголов, и вплоть
до 1430—1440 годов — времен, когда возникновение Казанского ханства
ознаменовало окончательный распад Золотой Орды на ряд независимых
и вполне самодостаточных государств. Тем не менее, несмотря на всю ценность
привлеченных нами письменных свидетельств, которые воспринимаются
научным сообществом в качестве достойных внимания, история Башкорто-
стана XIII—XV веков полна лакун. Необходимо признать, что в подавляющем
своем большинстве восточные и европейские авторы либо выдают информа-
10

цию о «стране башкир» как об объекте завоевания, будь то монголы Чингис-
хана или чагатаи1 Тимура, либо ограничиваются сведениями из области геогра-
фии, локализуя расселение башкирских племен и при этом зачастую используя
сведения, почерпнутые у своих предшественников. Что же касается собст-
венно башкирских письменных источников, то, к сожалению, как в свое время
заметил Р. Г. Кузеев, «башкирская феодальная историография не имеет давних
традиций. До настоящего времени, например, науке не известно ни одного
документа, исторического сочинения или летописи, которые датировались бы
периодом до XVI в. и исходили бы от самих башкир» [ 13, с. 30]. По этой причине
важнейшие вопросы истории южноуральского региона вплоть до середины
XVI века, то есть момента добровольного вхождения Башкирии в состав России
(что уж тут говорить о временах золотоордынского владычества!), оставались
областью догадок и предположений. Однако, начиная со второй половины
XX века, помимо перманентно накапливающихся результатов археологиче-
ских исследований, документальную базу, на основе которой можно хотя бы
отчасти заполнить белые пятна в истории Башкирии XIII—XV веков, стали
составлять источники, корнями своими уходящие в глубинное прошлое
не только Южного Урала, но и всей Евразии. К этим источникам, по нашему
мнению, относится весомая доля произведений устного народного творчества
башкир — исторический эпос и предания, а также уникальные в своем роде
башкирские шежере.
Башкирские шежере — своеобразные письменные памятники, в основе
своей содержащие обычай, издавна существовавший у скотоводческих
народов — составление своей родословной по мужской линии. Само слово
«шежере» (шэжэрэ) означает «родословная» или «родословие», что, кстати,
не исчерпывает многообразия смыслов, которые оно несет в действительности.
Так, в переводе на русский язык башкирские шежере назывались по-раз-
ному — хроникой, преданием, летописью или просто исторической записью,
но ни один из указанных переводов нельзя считать правильным, и точный
перевод, видимо, невозможен, так как сами шежере ни по форме, ни по содер-
жанию не одинаковы. Если одни из них являются исключительно родослов-
ными, то другие содержат сведения, сближающие их с летописями, а это
наводит на мысль, что к большинству шежере, во всяком случае к наиболее
ценным из них, на наш взгляд, было бы правильным применить термин «генеа-
логическая летопись» [13, с. 31]. И действительно, наряду со скрупулезным
перечнем поколений, сменявших друг друга, где, за исключением данных
из области этимологии, другая информация отсутствует, в шежере, может
1 Чагатаи — кочевое население Мавераннахра и Семиречья, переместившееся туда
в XIII веке из Монголии (племена барлас, мангут, джалаир, арулат, хушин и др.). Название
«чагатаи» указанные племена получили по имени сына Чингисхана Чагатая, владевшего
этими землями — Улусом Чагатая.
И

и не так часто и много, как того хотелось бы, но наличествуют пласты класси-
ческой летописной информации, начиная с повествований о глобальных
проблемах уровня монгольских завоеваний до бытовых — поиска пастбищ
для скота или удобных стоянок для проживания. Именно последний тип изло-
жения материала «может рассматриваться как историко-литературный памят-
ник. Такие шежере обычно характеризуются глубиной идейно-эстетического
содержания, сложностью структуры и представляют большой интерес с точки
зрения языка и стиля. Лучшие образцы этого жанра представляют собой
неповторимое, национально-самобытное явление литературы» [245, с. 4]. Более
того, «башкирские шежере в известной степени носят энциклопедический
характер: в них содержатся различные сведения по истории и быту народа
в целом и отдельных родов, описание нравов, обычаев, юридических
и морально-этических норм» [245, с. 4].
Необходимо учитывать, что точно определить время превращения шежере
в письменные документы не представляется возможным. Изначально, на протя-
жении нескольких столетий, родословные передавались по памяти, изустно,
из поколения в поколение, впервые оказавшись запечатленными на бумаге лишь
в XVI веке1. Шежере племени юрматы было записано под диктовку бия Татигача
муллой Бакыем. Татигач-бий умер в 972 году хиджры, или в 1564/1565 году
по христианскому летоисчислению [13, с. 32]. Следовательно, в середине
XVI века шежере уже записывались, однако по структуре текста родословной
юрматынцев, в которой упоминаются Чингисхан, Тимур (Тамерлан; в тексте ше-
жере — Аксак Тимур), Джанибек-хан [13, с. 51], можно предположить, что
Татигач-бий, наговаривая содержание летописи (именно летописи, так как
им указывались конкретные даты произошедших событий), рассчитывал не
только на свою память, но и пользовался другими, более ранними источниками
[13, с. 32]2. Возможно, шежере, хотя бы от случая к случаю, фиксировались
в письменной форме и в более ранние времена — в самом начале XVI века или
даже в XV веке. Необходимо учесть и то обстоятельство, что шежере записыва-
лись муллами. Это дает основание говорить о том, что метаморфоза некогда
устных родословий в письменные была связана с укреплением ислама на терри-
тории Башкирии и распространением арабской письменности не только
в XV—XVI веках [13, с. 32—33], но и гораздо раньше, возможно, уже в первой
1 Наиболее точно и подробно знали родословную (шежере) аксакалы рода, однако,
согласно обычаям, и рядовые башкиры должны были запоминать имена своих предков
до 10—15 колена. Эти традиции в быту башкир сохранялись очень долго. Даже в настоящее
время нередко встречаются старики, знающие свою родословную в пределах 10—12 поко-
лений [13, с. 32].
2 Не исключено, что сам Татигач-бий владел грамотой, так как в том же шежере юрма-
тынцев упоминается, что он лично подписывал документы (может, просто поставил родовую
тамгу?) относительно разделения земель между несколькими знатными биями — «башки-
рами-вотчинниками» [13, с. 54—55], в число которых входил и сам.
12

половине XIV века, в момент, когда здесь появился «мусульманский кади
(судья. — Авт.)» [7, с. 107] — представитель золотоордынской администрации,
в канцелярии которого не мог не существовать документооборот, а дело- и судо-
производство требовали обязательного наличия писцов.
Впрочем, повторимся: шежере как тип исторического источника, распро-
страненный в среде тюркских народов — казахов, туркмен, киргизов и др.,
возникший на основе устных пересказов генеалогии рода, в этом своем каче-
стве соприкасается с другой неотъемлемой частью народного творчества —
историческим сказанием1. Мы вправе ожидать справедливой, как может
показаться, критики на этот счет: вот, мол, сказки цитировать будете?! Что же,
вопрос вполне резонный. Тем не менее исторические предания, необязательно
башкирские, как и шежере, отражают, как правило, и тем более примени-
тельно к эпохе владычества Золотой Орды, обыденные картины феодальной
действительности в моменты усиления противостояния государств и народов,
связанные с глобальными изменениями на политической карте Евразии.
В отличие от прежних эпических титанов, персонажей величайших космого-
нических мифов «Урал-батыр» или «Акбузат», новые герои совершают подвиги
на превратившихся в поле брани бескрайних просторах башкирских или кип-
чакских степей XIII—XV веков, а их врагами, явившимися на ристалища,
оказываются не диковинные чудища, обладающие магической силой, а реаль-
ные, облаченные в прочный пластинчатый или кольчужный доспех монголь-
ские, чагатайские, ногайские багатуры. Новые герои теперь сражаются не
только за свою отчизну, хотя и таких множество, но нередко вступают в бой
ради расширения личных владений, увеличения числа слуг и подданных или
поголовья в стадах и табунах, а то и попросту ради преумножения славы
поединщиков. Надо полагать, «новые герои» олицетворяли отныне (со времен
Золотой Орды) новый тип отношений, оформлявшихся внутри башкирского
общества и принявших откровенно «классовый» характер [16, с. 508].
Будет правильным, если кульминацией нашего краткого ознакомления
читателя с башкирскими источниками станет традиционный и принципиаль-
ный вопрос: насколько достоверны содержащиеся в них сведения и в какой
степени им можно доверять? И более того, насколько были компетентны люди,
составлявшие «генеалогические летописи», и обладали ли они информацией,
достойной учета с точки зрения исторической фактологии и по значимости
равной монгольским, китайским или персидским хроникам? Для ответа
на означенные вопросы следует на мгновение отвлечься от главной темы
и вспомнить о нескольких произведениях, касающихся истории средневеко-
1 Обычно в начальных частях шежере, связанных с описанием событий далекого
прошлого, фольклорный материал (мифы, предания, легенды) превалирует над историче-
скими сведениями. Там, где речь идет о событиях XIII—XV веков, исторические факты
встречаются чаще, однако и они нередко получают художественное оформление [245, с. 6].
13

вой Европы и являющихся в плане подачи информации и по форме написания
яркими образцами героического эпоса, что не мешает ученым анализировать
их на самом высоком академическом уровне как полноценные исторические
источники. Например, это фундаментальные «Народные легенды о Карле
Великом, ближайшие к нему по времени» монаха Сангалленского (884 год)
и извлечение из знаменитой поэмы «Песнь о Роланде» англо-норманнского
монахаТерульда (ок. 1066 года) [31, с. 68—96].
Конечно же, Роланд был славный рыцарь. Но к нашей теме гораздо ближе
страницы русского былинного эпоса, нередко пересекающегося по содержанию
с древнерусскими летописными сводами. В нескольких из них (в том числе
и в Тверской летописи) зафиксированы сведения о гибели в битве на Калке
(1223 год) легендарного былинного богатыря Алеши Поповича («И Александр
Попович тут был убит с другими семьюдесятью богатырями»1 [42, с. 159]).
Необходимо подчеркнуть, что особой дискуссии по поводу подлинности содер-
жания указанной записи в научном сообществе не наблюдается. Так почему же
башкирским преданиям и родословиям (эпическим по форме) нельзя доверять
в полной мере и считать их данные заслуживающими внимания, тем более что
они подтверждены целым рядом независимых свидетельств, не подлежащих
сомнению? Так, в шежере племени мин есть следующая запись: «Ив шесть-
сот двадцать седьмом [году хиджры] (627 год хиджры приходится на
1229/1230 годы. — Авт.) Угедей-хан, и Чагатай-хан, и Бату-хан пошли на Хатай
и покорили [этот] юрт. Из [каждой] сотни тысяч человек [в живых] осталось пять
тысяч человек. Остальных поголовно истребили. Ханом Хатая в ту пору был
Алтан-хан. Услышав об этом, он с чадами и домочадцами сжег себя на огне...»
[12, с. 296]. Сказанное в башкирском родословии на удивление полно совпадает
с реально происходившими событиями. «Юань ши»2 свидетельствует, что в год
«гэн-инь <...> осенью, в седьмой луне (10 августа — 8 сентября [1230 года. —
Авт.]), государь (Угэдэй. — Авт.) лично повел войска в карательный поход
на юг...» [58, с. 165]. А дальше сравним детали. Согласно «Юань ши» правитель
северокитайской державы Цзинь император Нинъясу (Ай-цзун) [58, с. 272],
которого башкирский автор называет так же, как тот был назван в монголь-
ской летописи «Сокровенное сказание» — Алтан-ханом [38, с. 180], погиб сле-
дующим образом: «...Цзиньский владетель бежал в Цай[чжоу]3... <....> Весной
1 И не важно, был ли он тем самым Алешей (Александром) Поповичем, боярином Всево-
лода Большое Гнездо, или являлся одним из былинных богатырей Владимира Святого, жив-
шего двумя веками ранее. Важно другое: он существовал в действительности, жил в эпоху
Средневековья (X—XIII века) и факт его бытия никем не отрицается [18, с. 307—308].
2 «Юань ши (Официальная история [династии] Юань)» была составлена в 1369 —
1370 годах большим коллективом авторов под общим руководством Сун Ляня и Ван Вэя
по приказу Чжу Юань-чжана, первого императора новой династии Мин [58, с. 13—15].
3 Цайчжоу — современный уезд Жунань городского округа Чжумадянь в провинции
Хэнань (Китай) [58, с. 271].
14

(31 января — 1 марта 1234 года. — Авт.)... владетель Цзинь передал престол
отпрыску своей династии Чэнлиню, а затем повесился и [тело его] было
сожжено» [58, с. 167-168].
Совпадение текстов башкирского шежере и китайского источника
не дословное, но общий смысл и, что чрезвычайно важно, датировка произо-
шедшего переданы абсолютно верно. Даже учитывая, что этот фрагмент
шежере племени мин позаимствован из «Булгариевых историй» [12, с. 295],
невозможно не отдать должное его составителям, опиравшимся на дополни-
тельные сведения, которые они посчитали необходимым вплести в полотно
своего повествования и которые достаточно точно отображают реальную
историческую действительность евразийского масштаба, имевшую влияние
в том числе и на развитие событий в Башкирии. Впрочем, судя по всему,
скрупулезная фиксация исторических фактов издревле была характерна для
башкир, недаром Юлиан, получавший информацию из первых рук, отмечал,
что «по преданиям древних они (башкиры. — Авт.) знают, что те венгры
(переселившиеся в Европу. — Авт.) произошли от них...» [59, с. 152]. Это как
минимум означает, что историческая память населения Южного Урала начала
XIII столетия, когда Юлиан совершил свое путешествие, хранила события
почти четырехвековой давности1. В другом случае поздний составитель
родословия племени юрматы, а речь там идет о присяге «на верноподданство»,
принесенной юрматынскими вождями Чингисхану, оставил ремарку, достой-
ную исследователя, не обладающего информацией в полном объеме, но пытав-
шегося (естественно, на своем уровне) заглянуть в прошлое и найти
объяснение произошедшему. Читаем: «Описываемое здесь время Юрматы
было давно, много времени прошло, и если есть [здесь] ошибки, то не читайте
их как ошибки. Многого знать [людям] не дано, [ведь правду] лучше всех знает
[только] Аллах, и [это] справедливо» [12, с. 67]2.
В сказания и шежере башкир во множестве вкраплены факты из жизни
кочевого общества на протяжении столетий, начиная от легендарных Огуз-
хана и Кипчака [13, с. 118], и даже тонкие детали из истории «золотого рода».
В качестве примера можно привести упоминание в башкирской «Легенде
о Чингизхане» о гибели Чингисова брата Бектера (что случилось в действитель-
ности), которого Сказитель называет «злобным» [83, с. 60], или подробности
военно-политической жизни Улуса Джучи, войн с Тамерланом, а также
нюансы деятельности золотоордынских правителей Мамая, Тохтамыша,
Тимур-Кутлуга и многих других. (Кстати, в «Сказании о Мамай-хане» содер-
жится сообщение о гибели последнего у «городка Каф» [17, с. 204—205], то есть
1 Время переселения венгров (угров) на запад определяется по «Повести временных
лет»: «В год 6406 (898). Шли угры мимо Киева горою...» [41, с. 41].
2 Не исключено, что приведенная здесь цитата, выбивающаяся из контекста повество-
вания, принадлежит перу Минигула Габдуннасырова, переписавшего шежере юрматы
в 1912 году [12, с. 61].
15

города-порта Кафы — форпоста генуэзцев на Черном море1, и этот факт
в научном сообществе не оспаривается.)
Рассматривая информацию, содержащуюся в башкирских источниках,
впрочем, как и во всех иных источниках без исключения, необходимо очень
взвешенно подходить к толкованию текстов. В этом плане нам не миновать рас-
смотрения самого значимого из эпических сказаний тюркских народов,
получившего распространение по всей Великой степи — от верховьев Иртыша
до Крыма — и известного как эпос об Идегее (Идиге, Эдигу и т. п.). В основе
повествования лежат реальные исторические события времен политического
кризиса в Улусе Джучи в конце XIV — начале XV века и утверждения на миро-
вой арене державы Тимура. В центре этих событий, вне зависимости от того,
как они интерпретированы в казахских, ногайских, татарских, каракалпакских
и иных версиях этого текста, оказались башкиры, на землях которых и происхо-
дили по большей части главные исторические (не эпические!) действия —
противостояние Идегея и Тохтамыша, нашествие Тимура, и до которых доноси-
лись отголоски всеобщей смуты, сотрясавшей на рубеже столетий Золотую
Орду.
В башкирском варианте эпос получил название «Идукай и Мурадым»,
и здесь, оставляя за коллегами разбор, вне сомнения, высокохудожественного
слога произведения и хитросплетений сюжета, хотелось бы обратить внимание
на особенности представленного материала в плане его исторической досто-
верности. В этом ракурсе самым примечательным является тот факт, что
Идегей (Идукай) по ходу повествования выступает в качестве башкирского
героя — освободителя от притязаний жестокого и коварного хана Тохтамыша
(Туктамыша), однако в исторической действительности все выглядело, судя
по всему, иначе. На основании нескольких источников, и мы это в последую-
щих главах разберем, в отношениях башкир с Тохтамышем в период правления
последнего (1380 — 1396/1406) не отмечено какой-либо очевидной конфронта-
ции между сторонами, напротив, несмотря на неизбежные политические
шероховатости, вызванные турбулентностью Великой замятии и безвре-
меньем смутных времен, башкиры по большей части выступали союзниками
последнего великого хана Улуса Джучи. Отчего же образ Тохтамыша претер-
пел в сознании башкирских сказителей столь кардинальную метаморфозу?
Возможно, его перевоплощение было связано с тем, что эпос об Идегее скла-
дывался в начале второй половины XV века в среде мангытской (ногайской)
знати, а следовательно, Идегей, выступавший на исторической арене как один
из главных врагов Тохтамыша, получил в своем эпическом обличье соответ-
ствующую окраску. В те же времена ногаи подчинили своей власти значитель-
ную часть Башкирии, и отныне Идегей, ставший Идукаем, в роли противника
Тохтамыша перекочевал в башкирскую редакцию эпоса. Надо полагать, в эпи-
1 Кафа (Кафа Генуэзская) — ныне город Феодосия.
16

ческом «башкирском» Тохтамыше мы должны видеть не Тохтамыша реального,
к слову сказать, истинного героя своего сурового века, не отличавшегося доб-
родетелями, а «собирательный образ мангытских правителей» [253, с. 142] —
жестоких завоевателей, образ, который по стечению обстоятельств был спрое-
цирован на недавнего сюзерена башкир. И здесь исследователь должен
отличить правду факта от правды мифа.
Итак, мы попытались представить читателю корпус источников, касаю-
щихся истории Башкортостана XIII—XV веков. Естественно, охватить и оха-
рактеризовать каждый из нарративов, тем более что они разнятся по форме
и жанру написания, в формате предлагаемой работы не представляется воз-
можным — тема эта достойна обширной монографии и ждет своих авторов.
Но, даже слегка коснувшись предмета источниковедения, мы видим картину
живого интереса создателей средневековых манускриптов — от огромных
фолиантов до кратких записей в родословных — к истории южноуральского
региона. При этом важны сведения не только очевидцев — людей, считавших
эту землю своей родиной, или путешественников, посетивших район непосред-
ственного расселения башкирских племен, но и тех авторов, что, исходя
из научных предпочтений или политических задач, указывали местоположение
«земли Башкырд / Башгирд» на карте мира. Значит, земля эта и люди, ее насе-
лявшие, были активнейшим образом включены в круговорот событий, поме-
нявших с началом глобальной монгольской экспансии облик Евразии,
на политическом поле которой появилось несколько новых государств,
и среди них Улус Джучи, частью которого стала Башкирия.
1.2. Историография Башкирского юрта. Взгляд с высоты столетий
Тот факт, что в эпоху монгольского нашествия на Восточную Европу
Башкирия вошла в состав Золотой Орды, ни у кого из исследователей истории
края сомнения не вызывал. Тем не менее в публикациях местных историков-
краеведов конца XIX — начала XX века он никак не рассматривался из-за
отсутствия соответствующих данных — и письменных, и археологических.
Известные в то время на территории Уфимской губернии археологические
памятники — курганы, городища, мавзолеи — трактовались либо как «чуд-
ские», либо как ногайские [137, с. 167—186].
Фактически впервые вопрос о включении южноуральских территорий
в состав Золотой Орды был поставлен на повестку дня в середине 1950-х годов
в первых обобщающих исследованиях по истории башкир и Башкирии.
Трактовка этого вопроса в то время определялась следующими факторами:
во-первых, отрывочными сведениями средневековых восточных авторов,
опубликованными В. Г. Тизенгаузеном, и немногочисленной, к тому же весьма
поверхностной, информацией из сочинений европейских путешественников
Плано Карпини и Гильома де Рубрука — все это на фоне практически полного
17

отсутствия археологических материалов; во-вторых, господствующей марк-
систско-ленинской методологией истории, согласно которой движущей силой
исторического процесса является классовая и национально-освободительная
борьба; в-третьих, той оценкой роли Золотой Орды в истории народов Урало-
Поволжья (естественно, отрицательной), что была задана в официальных
академических изданиях, в частности в многотомных «Очерках истории
СССР». Раздел о башкирах под властью Золотой Орды был написан А. Ю. Яку-
бовским, а основными источниками для него явились сочинения Абу-л-Гази
(XVII век) и Плано Карпини (XIII век). Опираясь на них, автор пишет о разде-
лении территории Башкирии на четыре дарути (дороги), сохранившиеся
и в более позднее время под названием Ногайской, Казанской, Сибирской
и Осинской, сообщает о дроблении власти у башкирских феодалов, вызванном
феодальной раздробленностью в Золотой Орде, о вовлечении башкир в военно-
политическую борьбу Тимура с Тохтамышем [205, с. 437—439]. Общая оценка
исторической ситуации, данная исследователем: «Монгольские захватчики
разорили и ограбили Башкирию и продолжали с помощью вооруженной силы
и своей грабительской системы управления угнетать и эксплуатировать баш-
кирский народ, используя в этих целях и местную растущую знать» [205, с. 437].
Подобная оценка Золотой Орды проистекала из выводов, изложенных
в книге двух выдающихся советских ученых Б. Д. Грекова и А. Ю. Якубовского
«Золотая Орда» (1937 год), явившейся, по сути, первым в отечественной науке
фундаментальным исследованием по истории Улуса Джучи. На ее страницах
авторы не только дали детальное изложение основных этапов становления
и ранних периодов существования самого западного чингисидского госу-
дарства, но и посвятили одну из частей анализу характера взаимоотноше-
ний державы Джучидов с Русью. Книга эта выдержала два издания (второе —
в 1950 году), а авторы получили за нее Сталинскую премию [109]. Их основной
вывод об отрицательном и регрессивном характере татарского владычества на
Руси, явившийся, собственно говоря, квинтэссенцией аналогичных оценок,
данных в сборнике статей «Восточная Европа под властью монгольских завое-
вателей», вышедшем в 1938 году в Ростове-на-Дону под редакцией А. В. Шеста-
кова, и книге А. Н. Насонова «Монголы и Русь. История татарской политики
на Руси» (М.: Издательство АН СССР, 1940), на многие годы стал основопола-
гающим для советской историографии.
Поэтому вполне естественно, что в фундаментальном труде С. И. Руденко,
посвященном этнографии башкир, в главе «Краткий исторический очерк»
история башкир в период монгольского завоевания Восточной Европы изложена
буквально в одном абзаце: «В 1229 г. татаро-монголы покорили Булгарское хан-
ство и вместе с ним входящую в его состав юго-западную часть Башкирии. Вслед
за этим, в 1236 г., была завоевана вся Башкирия, которая вошла в состав образо-
вавшейся в Поволжье так называемой Золотой Орды. Башкиры были обложены
ясаком, состоящим из дорогих мехов. Возможно, что с башкир, подобно другим
подвластным Золотой Орде народам, взималась дань и в размере одной десятой
18

от их стад. Интересуясь лишь поборами с подвластных народов, золотоордын-
ские правители, не разрушая башкирских общин, привлекали на свою сторону
феодализирующуюся верхушку и использовали родовые пережитки для усиле-
ния поборов и повинностей с трудовых башкир» [216, с. 27].
Затем, уже в более расширенном виде, данная трактовка приводится в пер-
вом томе «Очерков по истории Башкирской АССР», вышедшем в 1956 году.
Н. Г. Аполлова, автор параграфа «Монголо-татарское завоевание. Башкирские
племена под властью Золотой Орды», начало монгольского завоевания Башки-
рии также датировала 1229 годом, ссылаясь на сведения Лаврентьевской
летописи о первых стычках монголов с булгарами и половцами на реке Яик
(Урал). По мнению автора, «уже в результате первого похода были покорены
многие местные племена, и монголы утвердились в юго-западной части Баш-
кирии, превратив ее в главную базу для дальнейших завоеваний» [206, с. 42].
А в 1236 году, одновременно с завоеванием земель булгар, буртасов, кипчаков
и мордвы, была завоевана и остальная Башкирия. Пребывание башкир
в составе Золотой Орды трактовалось как экономическое и политическое угне-
тение башкир «монголо-татарскими» феодалами с периодическими выступле-
ниями башкир против этого гнета [206, с. 43—52].
Аналогичным образом, то есть как борьбу башкир против монголо-татар-
ских завоевателей и собственных биев-«коллаборационистов», трактовали
период XIII—XIV веков в башкирской истории и авторы юбилейной, в большей
степени научно-популярной книги «400 лет вместе с русским народом» Р. Г. Ку-
зеев и Б. X. Юлдашбаев: «Таким образом, в XIII—XVI веках башкиры, как
и другие порабощенные народы, испытывали жестокий гнет монголо-татар-
ских завоевателей. К башкирам целиком и полностью приложима та оценка
монгольского владычества, которую дал К. Маркс. Он писал, что монгольское
иго "не только давило, оно оскорбляло и иссушало самую душу народа, став-
шего его жертвой"» [175, с. 22].
В подобном контексте роль Улуса Джучи в истории башкир излагалась
довольно долго. Лишь к середине 1960-х годов золотоордынская тематика
в исследованиях советских историков и археологов выходит на новый уровень
своего развития. Начало этому было положено изданием в 1966 году фундамен-
тальной монографии археолога Г. А. Федорова-Давыдова «Кочевники Восточ-
ной Европы под властью золотоордынских ханов»1. Один из разделов этой,
в общем-то, археологической книги посвящен анализу характера взаимоотно-
шений монгольских феодалов и завоеванных ими кочевников Великого пояса
евразийских степей (Дешт-и-Кипчак). Впервые сопоставляя данные письмен-
ных источников и археологии, автор показывает, как изменилась этнокультур-
ная карта Дешт-и-Кипчак после монгольского завоевания и очерчивает
1 Расширенный вариант его докторской диссертации «Кочевники Восточной Европы
в X—XIV веках», защищенной в том же году.
19

географические границы тех улусов, которые возникли внутри огромной Мон-
гольской империи после смерти ее создателя (уделы Бату, Орду, Шибана).
Собственно, это была первая попытка реконструкции исторической географии
Золотой Орды [237].
Если исходить из границы между улусами Бату и его младшего брата
Шибана, которую Г. А. Федоров-Давыдов проводил по Уралу, то получается,
что башкиры и их земли были разделены между владениями двух внуков Чин-
гисхана — Джучидов Бату и Шибана. Границы этих территорий и этнический
состав их населения исследователь определял исходя из этнополитической
ситуации в Улусе Джучи в целом. По его мнению, она была обусловлена
политикой первых золотоордынских правителей, направленной на массовое
переселение кипчаков-половцев из степей Восточной Европы на восток,
в Поволжье и Предуралье. Именно этим обстоятельством он и объяснял типо-
логическое различие кочевнических погребений XIII—XIV веков в Нижнем
Поволжье (основной район расселения кипчаков) и Южном Предуралье
(район локализации кочевников, имевших восточное происхождение —
монголы или какие-то южносибирские племена) [237].
Эта идея была взята на вооружение Р. Г. Кузеевым, в 1974 году опублико-
вавшим свою фундаментальную монографию «Происхождение башкирского
народа». В своей книге ученый впервые выделяет особый кипчакский этап
в этнической истории населения Южного Урала и Приуралья, основным
содержанием которого он видел миграцию в Приуралье кипчакских племен
с территории современного Центрального Казахстана и Нижнего Поволжья.
Наиболее активно, по мнению исследователя, этот процесс протекал во вто-
рой половине XII — начале XIII века. Ареал расселения кипчаков в междуречье
Итиля и Яика автор совмещает с границами гузо-печенежских кочевий, доводя
его на севере до широты Жигулевских гор. Вместе с тем отсутствие соответ-
ствующих археологических памятников и других историко-этнографических
данных (например, кипчакских этнонимов) домонгольского периода дает
исследователю основание считать, что собственно кипчакская волна в Башки-
рию в домонгольское время не была мощной, кипчакское влияние на местное
приуральское население (булгар и древних башкир) выразилось в языке и куль-
туре через посредство «кыпчакизированных родо-племенных групп, оставав-
шихся на путях движения кыпчаков», тогда как сами кипчаки, «занятые
борьбой в богатых причерноморских степях и набегами на русские земли,
не стремились проникать далеко на север» [174, с. 409].
Кипчакизацию региона, в смысле массового проникновения и расселения
соответствующих родоплеменных групп (кыпчакской, катайской, табынской,
минской), автор связывает с этнополитическими коллизиями XIII—XIV веков,
когда в результате разгрома кипчаков войсками Джучи-хана (о чем имеются
сведения у Абу-л-Гази) и с появлением в Приуралье новых волн кочевников
(правда, Р. Г. Кузеев не указывает, каких именно) происходит заселение кип-
чаками всей Юго-Западной Башкирии — от Самары на юге до низовьев Белой
20

на севере. Это, в свою очередь, повлекло за собой массовый сдвиг кочевников
Приуралья (древних башкир) на север, вплоть до пермских земель, и на восток,
на Урал и в Зауралье. Закончился этот процесс формированием на базе
взаимодействия пришлых кипчаков и местного прикамско-приуральского
населения кипчако-булгарской, или урало-поволжской, подобщности языков
кипчакской группы и сложением тех этнокультурных признаков, которые
и легли в основу современной этнической характеристики башкирского
народа. В это же время происходит формирование этнической территории
Башкирии, центром которой, как считал ученый, являлись Бугульминская
возвышенность и долина реки Белой, в процессе своего продвижения на север
и северо-восток башкиры окончательно ассимилируют остатки приуральских
угров. В конечном итоге «к концу XIV в. территория Башкирии принимает
очертания, близкие к современным» [174, с. 414—425].
На сегодняшний день наиболее развернутый и скрупулезный историогра-
фический анализ концепции Р. Г. Кузеева о роли Золотой Орды в этногенети-
ческой истории народов Урало-Поволжья дан в монографии уфимского
историка И. В. Антонова. В своем исследовании автор подробно рассматривает
эволюцию взглядов Р. Г. Кузеева на золотоордынскую эпоху в формировании
этнической карты региона (роль кипчакского и финно-угорского компонен-
тов), используя для этого не только опубликованные работы ученого, но и чер-
новики его докладов и выступлений, причем делает это на широком
историографическом фоне, показывая, как параллельно шло концептуальное
противостояние татарских «булгаристов» и «ордынцев» по вопросу о том,
какими же были последствия монгольского нашествия для этногенеза тюрко-
язычных народов Урало-Поволжья. Всех, интересующихся этими проблемами,
отсылаем к его книге [67].
За год до выхода монографии Р. Г. Кузеева увидела свет научно-популярная
книга видного башкирского археолога Н. А. Мажитова «Тайны древнего
Урала», где было проведено первое в региональной историографии обобщение
археологического материала, выявленного на территории Башкирии к началу
1970-х годов. Работа начинается с памятников каменного века и завершается
описанием мавзолея (кэшэнэ) Бэндэбикэ (XIV—XV века), исследованного
автором в 1968—1969 годах. Собственно говоря, это был первый памятник
достоверно золотоордынского времени на территории Башкирии, изученный
археологически. Какую-либо новую информацию о башкирах в составе Золо-
той Орды из материалов мавзолея Бэндэбикэ получить было сложно, поэтому
ученый ограничился тем, что вписал его в круг уже известных мавзолеев-кэ-
шэнэ золотоордынского времени — Тура-хана и Хусейн-бека — и трактовал
его как еще одно яркое свидетельство распространения ислама у средневеко-
вых башкир [184, с. 176-179].
1970—1990 годы для интересующего нас исторического периода были
временем интенсивных, а самое главное — целенаправленных поисков и изуче-
ния археологических памятников золотоордынского времени в урало-поволж-
21

ском регионе. Начало этому было положено Н. А. Мажитовым, который
в 1974—1975 годах выявил и исследовал ряд курганов XIII—XIV веков на терри-
тории Оренбургской области (Жанаталапский, Алабайтал, Каменно-Озерный,
Карагач и др.) и Южной Башкирии (Баш-Беркутово). А с начала 1980-х годов
и до распада СССР в Южном Предуралье поиском и изучением кочевнических
памятников эпохи Средневековья занималась экспедиция Института истории,
языка и литературы Башкирского филиала АН СССР (ныне ИИЯЛ Уфимского
федерального исследовательского центра РАН) под руководством В. А. Иванова.
Исследования велись на территории Оренбургской, Самарской областей
РСФСР и Актюбинской области Казахстана (совместно с С. Ю. Гуцаловым
и В. А. Кригером). На протяжении 1980—1990 годов происходил целенаправлен-
ный поиск и раскопки курганов IX—XIV столетий. Маршруты разведок
пролегали по рекам Таналык, Урал, Илек, Урта-Буртя (Оренбургская область),
Орь, Эмба, Уил (Актюбинская область), Большой Иргиз, Большая Глушица,
Чапаевка, Волга (Самарская область) и в других местах. Было обнаружено боль-
шое число новых памятников, в том числе крупные средневековые могильники
(Линевский, Родники, Покровский и т. д.). Всего за эти годы было вскрыто
123 погребения поздних кочевников, и источниковая база средневековой архео-
логии значительно пополнилась. Особенно плодотворным оказался 1985 год,
когда на территории Оренбуржья и Казахстана было расчищено 42 захоронения
XIII—XIV веков (а также начала XV века). Значительная часть этих материалов
сразу же была введена в научный оборот [132, с. 75—96; 171, с. 102—116; 127].
Десятилетие 1980-х было временем интенсивной работы на территории Орен-
буржья археологических экспедиций, целью которых хотя и не являлись целе-
направленные раскопки средневековых памятников, но в ходе их работ были
изучены многочисленные средневековые кочевнические погребения, среди
которых преобладают комплексы XIII—XIV веков [191].
В это же время на территории Нижнего Поволжья начинает свою работу
археологическая экспедиция Волгоградского государственного университета,
один из отрядов которой под руководством В. А. Кригера в 1982—1986 годах
проводил раскопки Бахтияровского курганного могильника в Волгоградской
области. Всего в могильнике раскопано 117 курганов, давших 131 погребение
и два мавзолея золотоордынского времени [221, с. 29]. Значительным вкладом
в расширение источниковой базы по археологии кочевников Нижнего
Поволжья периода Золотой Орды явились памятники, исследованные экспе-
дицией Волгоградского государственного социально-педагогического универ-
ситета под руководством Е. П. Мыськова в последнее десятилетие прошлого
века (Киляковка, Царев, Маляевка, Солодовка) [198].
В то время основной своей целью исследователи средневековых кочевни-
ческих памятников Урало-Поволжья ставили их этническую интерпретацию.
Поэтому в большинстве публикаций 1980—1990 годов авторы искали (и нахо-
дили) археологические подтверждения точки зрения об этнокультурной доми-
нанте кипчаков-половцев в составе кочевого населения Улуса Джучи,
22

выдвинутой Г. А. Федоровым-Давыдовым и развитой и дополненной Р. Г. Ку-
зеевым [127]. Не отрицал этого положения и Н. А. Мажитов, но в своей обоб-
щающей монографии он, наряду с памятниками, оставленными на Южном
Урале монгольскими или тюрко-монгольскими этническими группами,
пришедшими сюда в составе монгольского нашествия, выделяет памятники,
принадлежавшие, по его мнению, местным башкирским племенам — так
называемые курганы башкир-беркутовского типа [185, с. 184—185].
В данной работе нет смысла подробно рассматривать точки зрения иссле-
дователей-археологов на проблему этнического состава населения Южного
Урала и Предуралья в эпоху Золотой Орды. В основном они расходились
в оценке масштабов распространения кипчакского этноса в регионе и его роли
в этногенезе тюркоязычных народов Урало-Поволжья. Причиной тому
являются типологические различия кочевнических курганов XIII—XIV веков,
среди которых (сейчас это очевидно) присутствуют как собственно кипчак-
ские — земляные курганы Нижнего Поволжья и Южного Предуралья, так
и оставленные либо самими монголами, либо этнически близкими им племе-
нами алтайско-сибирского происхождения. Поэтому, конечно, нельзя
не признать правоту археолога В. П. Костюкова, считавшего, что кипчаки
доминировали главным образом в приволжских районах Золотой Орды (хан-
ский Улус Бату), тогда как в Южном Предуралье и Зауралье (территория Улуса
Шибана) основное население составляли кочевники центральноазиатского
или южносибирского происхождения [158]. Равным образом, очевидно, нельзя
считать совершенно безнадежной попытку уфимского археолога А. Ф. Ями-
нова вычленить среди кочевнических памятников Заволжья и Предуралья
XIII—XIV веков курганы канглов, найманов, уйгуров и других племен централь-
ноазиатского происхождения [256].
Новый этап в освещении истории империи Джучидов и ее роли в истории
соседних с нею или подвластных ей народов начинается уже в постсоветское
время. И здесь, конечно, в числе первых следует отметить вышедшую
в 1994 году книгу видного советского археолога, основателя казанской научной
археологической школы А. X. Халикова «Монголы, татары, Золотая Орда
и Булгария». В предисловии к своей книге автор кратко, но емко обозначил
недостатки работ предшественников в описаниях истории Булгарии (Булгар-
ского улуса) в составе Золотой Орды: «...но во всех этих монографиях крайне
слабо раскрывались общественные отношения и социальный строй Булгарии
и Золотой Орды, да и археологические источники были практически не рас-
членены на домонгольский и ордынский, оседло-поселенческий и кочевниче-
ский периоды» [240, с. 6].
Сам же А. X. Халиков, используя результаты многолетних археологических
исследований поселений и могильников золотоордынского времени на терри-
тории Волжской Булгарии, дополняя их сведениями средневековых нарративов,
пришел к выводу, что, находясь в составе Золотой Орды, булгары жили отнюдь
не в условиях дикой эксплуатации и угнетения со стороны ордынских ханов.
23

Именно на XIII—XIV века приходится наивысший экономический и культурный
подъем города Булгара, бывшего одно время первой столицей Улуса Бату.
Золотоордынские ханы установили режим протекционизма для булгарских куп-
цов, что способствовало росту ремесла и расширению торговых связей. На тер-
ритории города построили соборную мечеть и каменные мавзолеи булгарской
знати. Была налажена чеканка медных монет-пулов, развивалось ремесленное
производство в сельской местности и т. п. Одним словом, как считал исследова-
тель, «...можно утверждать, что первая половина XIV века была временем отно-
сительного благоденствия Булгарии в составе Орды (здесь и далее выделено
нами. — Авт.), правда, с почти полной утратой самостоятельности. За этот
период мы не знаем никаких свидетельств правления в Булгарии самостоятель-
ных эмиров, князей, не говоря уже о ханах. Это был и период максимального
сближения Булгарии с другими областями Золотой Орды, преимущественно
заселенными тюркоязычными народами» [240, с. 62—63].
В том же 1994 году была опубликована очередная монография Н. А. Мажи-
това (совместно с дочерью, археологом А. Н. Султановой) «История Башкорто-
стана с древнейших времен до XVI века», одна из глав которой посвящена
истории башкир в эпоху Золотой Орды. В отличие от своего коллеги из Татар-
стана, основное внимание акцентировавшего на экономическом развитии Бул-
гарии в золотоордынскую эпоху, авторы названной книги освещают главным
образом социально-политическое положение башкирских племен под властью
золотоордынских ханов. Используя в основном источники-нарративы — письма
монахов Юлиана и Иоганки, шежере некоторых башкирских племен, авторы
предлагают свой вариант истории башкир на данном временном отрезке. По их
мнению, покорение монголами «значительной части башкир» произошло
в период 1214—1220 годов, о чем свидетельствовал монах Юлиан. А исходя из
того, что территория «Башкортостана» в 20-е годы XIII столетия, в представлении
авторов, простиралась от Волги до Иртыша, они выдвигают предположение, что
«часть башкир вошла в состав государства монголо-татар в 1219—1220 гг., когда
главная ставка Чингисхана находилась на Иртыше и вся территория Южной
Сибири, Казахстана и Средней Азии была уже завоевана» [182, с. 242—243].
При описании монгольского завоевания Н. А. Мажитов и А. Н. Султанова
приводят упоминание в записках Юлиана о «башкирском хане»1. К сожале-
нию, данное утверждение мы должны отнести на счет вольной трактовки
авторами фрагмента из письма другого монаха-путешественника, брата
Иоганки2. Этот фрагмент мы приводим здесь полностью: «И были там татары,
судьи баскардов, которые, не будучи крещены, а исполнены несторианской
ереси, когда мы стали проповедовать им нашу веру, с радостью приняли [ее].
1 То есть монголы завоевывали не просто разрозненные башкирские племена, а «Баш-
кирское ханство».
2 Не Юлиана — тот вообще ничего о башкирских правителях не писал.
24

Государя же всей Баскардии с большей частью его семьи мы нашли совер-
шенно зараженным сарацинским заблуждением» [30, с. 158]. Понятно, что
титул «государь Баскардии» в трактовке европейского монаха может быть
понят как угодно: владетель улуса — улусбег, наместник великого каана —
дарутачи, ну и, конечно, хан. Последнему, впрочем, противоречит указание
брата Иоганки на то, что у баскардов (башкир) были татарские судьи. То есть
«хан» свой, а суд татарский (монгольский).
Впрочем, это не единственное противоречие в рассуждениях авторов
рассматриваемой книги относительно социально-политического положения
башкир в составе Монгольской империи. Так, со ссылкой на башкирское
историческое предание Н. А. Мажитов и А. Н. Султанова предполагают, что
«между завоевателями и покоренными башкирами был заключен договор
о дружбе и союзе, после чего основные силы башкир были использованы
в дальнейших военных акциях» [ 182, с. 244]. Однако ниже авторы делают вывод
о том, что «монголо-татары и пришлые вместе с ними кочевые племена,
объединенные собирательным именем кыпчаки» захватывали у башкир (своих
«друзей и союзников»!) лучшие пастбища (что в итоге привело к откочевке
башкир из степи на север, в лесостепи и леса Прикамья и Предуралья),
привлекали их к несению военной службы («дань кровью»). И итоговый вывод:
«Почти двухсотлетнее монгольское иго обернулось для башкирских племен
тяжким испытанием на право самостоятельного существования. Вся террито-
рия их расселения была, как видно из вышеизложенного, разделена между
улусными владениями и практически превратилась в кочевья ордынских
царевичей и их ближайшего окружения. В результате башкирские племена
лишились прежних лучших своих владений и были насильственно расселены
на новых, но уже худших землях...» и так далее в том же духе [182, с. 252—256].
Когда писалась и издавалась «История Башкортостана с древнейших вре-
мен...», еще не началась «эпопея» с городищем Уфа-П, с легкой руки академика
Н. А. Мажитова и его последователей вскоре ставшим «городом Башкорт —
столицей исторического Башкортостана»1, однако к концу первого десятилетия
текущего столетия она была в самом разгаре. Появилась серия публикаций
Н. А. Мажитова и ряда других исследователей, в которых проводилась идея
«города Башкорт», являвшегося с середины I тысячелетия н. э столицей средне-
векового Башкортостана. Гипотезу подхватили некоторые СМИ. Естественно,
этому «городу» необходимо было найти место на исторической карте народов,
1 В это время (1995—1996 годы) все башкирские археологи, включая и одного из авторов
этих строк, дружно раздували мыльный пузырь с поселением бронзового века Таналык
в Башкирском Зауралье, объявленным «вторым Аркаимом». Пузырь, естественно, вскоре
лопнул, «второго Аркаима» не получилось, огромные археологические коллекции полностью
исследованного памятника оказались практически никому из археологов не интересны,
и сейчас о «таналыкской эпопее» уже мало кто помнит.
25

обитавших на территории современного Башкортостана в эпоху не только ран-
него Средневековья, но и Золотой Орды. И оно авторами было найдено.
В изданной в 2010 году книге Н. А. Мажитова и А. Н. Султановой «История
Башкортостана. Древность. Средневековье»1 глава, посвященная истории баш-
кир и Башкирии в составе Золотой Орды, заметно изменилась по содержанию.
В своей очередной работе исследователи задействовали новый источник —
летопись «Таварих-и-башкорт» («История башкир)», сведения о котором они
почерпнули из книги известного башкирского филолога академика Г. Б. Хусаи-
нова, где была «приведена синхронистическая таблица преемников Муйтен-
бия с указанием времени их проживания по отношению к известным
золотоордынским ханам. Среди последних имеются малоизвестные имена, что
наводит на мысль о том, что либо башкиры переиначили имена золотоордын-
ских ханов на свой лад, либо под ними имеются в виду прозвища и удельные
ордынские ханы» [181, с. 347]. На основании этого документа, вызывающего,
по их мнению, «доверительное к себе отношение», Н. А. Мажитов и А. Н. Сул-
танова строят синхронистическую таблицу правления башкирских биев и зо-
лотоордынских ханов начиная с 30—50-х годов XIII века и до середины
XVI столетия [181, с. 350]. Далее следует вполне логичный вывод о том, что
«...все вышеприведенные сведения не оставляют никакого сомнения в том, что
на территории Башкортостана в период Золотой Орды сохранялась государст-
венная автономия со своими правителями...», в функции которых входило
внутреннее управление рядовыми башкирами и выполнение тех обязательств,
которые возлагали монгольские ханы на покоренные народы [181, с. 355].
В общем, еще не улус (улусбегами все-таки должны быть либо кровные
Чингисиды, либо лица, заслуженные в глазах хана), но уже и не «кочевья
ордынских правителей», как это определялось в предыдущей книге. Для харак-
теристики социально-экономического и политического положения башкир
и Башкирии в составе Золотой Орды были задействованы и материалы двух-
летних раскопок (2006—2007 годы) городища Уфа-П («города Башкорт»). Здесь
проще привести цитату из рассматриваемой монографии, тем более что она
исчерпывающе демонстрирует все доводы авторов в пользу роли и места этого
«города» на золотоордынском этапе истории народов региона: «Принципиаль-
ную новизну в реконструкцию социально-экономической и культурно-поли-
тической жизни башкирского народа золотоордынского периода вносит
доказанный теперь факт существования в это время города Башкорт
на территории современной Уфы (здесь и далее выделено нами. — Авт.).
Золотоордынский этап истории этого оригинального по архитектуре памят-
ника представлен несколькими серебряными золотоордынскими монетами
XIII—XIV вв., серебряными височными подвесками в виде знака вопроса
с сомкнутым кругом, железными наконечниками стрел. К этому же времени
Фактически расширенное и дополненное издание их книги, рассмотренной выше.
26

следует отнести поздние варианты круглодонной глиняной посуды с веревоч-
ным орнаментом; они хорошо сопоставляются с аналогичной посудой
из погребений Кушулевского могильника, датируемых XIII—XIV вв. Есть
все основания думать, что город в золотоордынское время был крупным
торгово-ремесленным центром и одновременно выполнял роль столицы Баш-
кортостана. По нашему мнению, именно здесь побывали венгерские путеше-
ственники Юлиан (30-е г. XIII в.) и Иоганка (30-е г. XIV в.), встречались
с башкирскими ханами, послами и судьями татаро-монголов. Из числа всех
известных ныне средневековых городищ на Южном Урале только город
Башкорт может претендовать на роль центра политической жизни тогдашнего
Башкортостана — местопребывания башкирских ханов и иностранных дипло-
матов. Это обстоятельство, видимо, сыграло немаловажную роль в том, что он
вошел в число крупных городов Золотой Орды и получил отражение в арабской
(Ибн Халдун) и западно-европейской (братья Пицигано, Г. Меркатор) исто-
рико-географической литературе» [181, с. 388].
Резоны и мнения Н. А. Мажитова и А. Н. Султановой не показались убеди-
тельными коллегам. Во-первых, весомые свидетельства существования круп-
ного населенного пункта на вышеназванном городище в XIII—XIV веках пока
не обнаружены [134, с. 404—414]. Во-вторых, некоторые пункты использован-
ного авторами источника «Таварих-и-башкорт» весьма спорны [192, с. 324—
331]. Однако несомненной и огромной заслугой академика Мажитова являются
археологические раскопки, изучение и сохранение как памятника историче-
ского наследия прошлого городища Уфа-П, где культурный слой достигает
нескольких метров.
Годом ранее рассмотренной книги Н. А Мажитова и А. Н. Султановой вышел
в свет III том академической «Истории татар с древнейших времен», посвящен-
ный истории Улуса Джучи. На его страницах башкиры и Башкирия этого
периода отсутствуют вообще, что, по нашему мнению, придает этому фундамен-
тальному по всем параметрам труду (1 056 страниц!), в работе над которым при-
нимали участие выдающиеся ученые нескольких стран, некую ущербность. Вряд
ли научную дискуссию можно подменить очевидным намеренным умолчанием,
тем более что, например, разделы об отдаленных (сибирских) кок-ордынских
улусах или северных соседях башкир — народах Прикамья и Предуралья —
в эпоху Золотой Орды в «Истории татар» размещены1. В 2012 году вышел II том
такого же академического издания «История башкирского народа» в 7 томах, где
раздел «Башкортостан в составе Золотой Орды» написан археологами Н. А. Ма-
житовым и Г. Н. Гарустовичем. Основное содержание раздела — изложение кон-
цепции Н. А. Мажитова и А. Н. Султановой, а основная идея его авторов —
1 О Башкирии (Башгирд) в «Истории татар» в контексте сообщений общего плана наличе-
ствуют восемь упоминаний [148, с. 484—485]. В разделе об археологических памятниках чия-
ликской культуры XIII—XIV веков (автор Е. Казаков), расположенных на территории Баш-
кортостана по рекам Ик, Белая, Дема, Уфа и т. д.г собственно о башкирах не сказано ни слова.
27

особый статус Башкирии в составе Монгольской империи: «...вхождение баш-
кир в империю Чингисхана в начале XIII в. носило, в целом, договорный характер
и им было разрешено иметь свое государственное управление во главе
со своим ханом (выделено нами. — Авт.)» [180, с. 173]. Реакция специалистов,
занимающихся археологией и историей Золотой Орды, на некоторые тезисы
цитируемой выше публикации была достаточно негативной [87, с. 151—168].
В это же время публикуется серия исследований — статей и книг, авторы кото-
рых историю башкир и Башкирии XIII—XV веков рассматривают с альтернатив-
ных и с точки зрения источниковедческой эмпирики более обоснованных
позиций [136; 64; 123; 230; 91, с. 195-205; 65, с. 33-51].
Таким образом, приходится с сожалением констатировать, что в настоящее
время не выработано какого-то сбалансированного научного подхода к осве-
щению истории башкир и Башкирии в эпоху Золотой Орды. С одной стороны,
это может быть следствием того, что сама эта тема для региональной историо-
графии сравнительно «молодая» и, следовательно, находится в стадии роста.
С другой — уже на этой стадии проявилась явная ангажированность некото-
рых современных исследователей, вставших на неприемлемый с методической
точки зрения путь подгонки фактов в угоду собственной концепции, а подчас
и их, фактов, сочинение. Подобный подход мы считаем ошибочным, поэтому
в своей книге пойдем по пути противостояния ему, вооружившись проверен-
ными десятилетиями методами классического российского и советского источ-
никоведения.

ЧАСТЬ 2
ПОД ВЛАСТЬЮ ВЕЛИКИХ МОНГОЛЬСКИХ КААНОВ
Начало XIII века ознаменовалось появлением на политической карте Евра-
зии Монгольской империи (Еке Монгол улус)1 — государства, стремившегося
с первых дней своего существования к достижению мирового господства. Эта
держава, созданная волей Чингисхана, фундаментом которой служила чрез-
вычайно жесткая военно-административная система управления, была прямой
наследницей великих кочевых каганатов минувших столетий, но в отличие от
предшественников являла собой апофеоз государства, когда-либо созданного
степными народами («народами войлочных стен»)2 и стремившегося не только
к доминированию в том или ином регионе, но ни много ни мало — к мировому
господству. Монгольские завоевания, выросшие из, казалось бы, местечковых
межклановых конфликтов кочевников, населявших междуречье Селенги, Толы
и Онона, но охватившие практически весь континент, представляли собой
чрезвычайно жестокое, кровавое действо, непрерывно проистекавшее на про-
тяжении более семидесяти лет и возглавлявшееся вначале Чингисханом,
а затем его наследниками, и затронули десятки государств, расположенных
в самых разных, порой весьма отдаленных друг от друга частях Евразии.
Развязанная Чингисханом, по сути, мировая война в равной степени
опалила своим жарким кровавым дыханием и богатейшие города Северного
Китая, и земли лесных племен Забайкалья и Южной Сибири, и населенный
кочевниками Восточный Дешт-и-Кипчак3, обширную территорию, получив-
1 Еке Монгол улус (Великое Монгольское государство) — официальное название Мон-
гольской империи.
2 Народы войлочных стен — одно из названий (самоназваний) кочевых народов, жили-
щами которым служили «дома» из войлока — юрты (тюрк.), гэр (монг.).
3 Дешт-и-Кипчак (Кипчакская степь, Половецкая степь) — степная равнина, охватываю-
щая территории от Дуная до Иртыша, населенная в разные периоды времени кипчакскими
племенами. Восточный Дешт-и-Кипчак традиционно ассоциируется с территорией практи-
чески всего современного Казахстана и частью степей Южной Сибири.
29

шую в сочинениях китайских авторов, наравне с государствами мусульман-
ского Востока и стран Европы, название «Западный край» [35, с. 296]. Именно
в западном направлении уже в самом начале XIII века монголы принялись
осуществлять акты откровенной военной экспансии, в ходе которой, продви-
гаясь все далее на закат солнца, они подминали под железную длань своего
повелителя один народ за другим, и первыми оказались полукочевые племена,
обитавшие на таежной стороне Сибирского Алтая.
2.1. Загадочный («задумчивый») Майкы-бий
В 1207 году состоялся знаменитый поход старшего сына Чингисхана Джучи
в пределы земель, расположенных за Тарбагатайским перевалом — в вер-
ховьях Иртыша и Енисея. В ходе краткосрочного, но победного военно-дипло-
матического предприятия, согласно «Сокровенному сказанию» и «Алтан
тобчи», в числе Лесных народов, населявших тувино-минусинский регион
и изъявивших покорность воле монгольского государя, значились племена тас
и бачжиги (тан-бичигэт) [38, с. 174; 20, с. 184], которые принято ассоциировать
с башкирами [54, с. 190, с. 326]1. На основе этого сообщения само по себе
напрашивается предположение о покорении части башкир монголами
в 1207 году. Именно такой концепции придерживался А.-З. Валиди Тоган
[123, с. 7], и именно об этом свидетельствуют шежере башкирских племен
табын (кара-табын) и ирякте, в которых означена фигура легендарного осно-
вателя рода Майкы-бия.
В отличие от шежере табынцев, практически не включавших, за редким
исключением, текстового сопровождения и являющих собой сложные пира-
миды имен собственных, в большинстве своем увенчанные именем Майкы-
бия, генеалогии ирякте достаточно пространны (летописны), и, в частности,
в одной из них говорится следующее: «О предке нашем, Майкы-бии, передают
предание, что это был человек, живший в одно время с Чингиз-ханом. И еще
говорят, был он в числе его визирей, и ездил с ним, сидя на одной арбе. И еще
говорят, был он погружен в думы и расчеты, и по этой причине снискал
прозвище "задумчивый Майкы-бий". Сказывают, что он был способен давать
советы Чингизу. Говорят, он много путешествовал и повидал много стран.
Говорят, для своего времени он был человеком знаменитым своей ученостью,
был способен вести переписку, делать расчеты и давать советы» [12, с. 367].
1 Тас и бачжиги — название двух небольших племен тюркского происхождения.
В настоящее время у казахов существует родовое название Tas и племенное название Bajigit,
которое П. Пеллио сопоставляет с Bajigird, Bachkirs [20, с. 356]. Р. Г. Кузеев отмечал появле-
ние на территории Южного Урала этнонима таз (в составе табынской родоплеменной
группы) в XIII—XIV веках, в момент мощного притока в Башкирию «кыпчакских и кыпча-
кизированных племен» [173, с. 469, 509].
30

Исходя из нашего личного опыта работы с источниками, трудно предполо-
жить, что какой-либо кочевой феодал начала — середины XIII века славился
грамотностью, и эта тема, затронутая в родословии, скорее не факт, а дань
памяти предка. Что же касается остальной информации, представленной
в документе, то к ней, по нашему мнению, следует относиться в равной степени
и доверительно, и критически. В первую очередь необходимо локализовать
территорию изначального расселения ирякте. В родословной на этот счет
присутствует достаточно емкая информация, согласно которой ирякте (кстати,
само слово «ирякте» весьма символично и переводится как «окраина»
[12, с. 356]) во времена монгольских завоеваний селились по Тоболу и Иртышу,
а в Башкирию (Зауралье и Прикамье) перебрались во второй половине
XIII—XIV веке [13, с. 242]. Об этом факте речь идет уже в шежере табынцев
(кара-табын), считавших своими родоначальниками Майкы-бия и его правнука
Кара-Табын-бия [13, с. 183—184; 174, с. 233]1, предки которых, в свою очередь,
как сказано в одном из исторических преданий табынцев, жили на Алтае
[16, с. 123]. Далее в родословии табынцев и анонимной рукописи «Дафтар-и
Чингиз-наме» записано, что Майкы-бий, наряду с еще девятью биями, получил
от Чингисхана страну (земельные владения — ил) и четыре сакральных сим-
вола: птицу — орла-стервятника, дерево — лиственницу, уран (боевой клич) —
Салават, а тамгой Майкы стала метла [13, с. 176; 83, с. 59]2.
Отмеченные выше детали шежере и предания — места обитания соплемен-
ников Майкы-бия на Иртыше и Алтае, его «дружба» с Чингисханом, с которым
он, «став его спутником, ездил... на одной повозке» [13, с. 184], и переселение
ирякте (табынцев) на запад — вполне коррелируют с данными «Сокровенного
сказания» и иных источников, сообщающих о добровольном признании
обоками тас3 и бачжиги власти Чингисхана, возможном пребывании их вождей
в великокаанской ставке и последующем, уже в составе монгольского войска,
приходе на Урал. По этому поводу Сказитель сообщает, что царевич Джучи,
после того как «принял под власть Монгольскую все Лесные народы», возвра-
щаясь в Главный юрт, «взял... с собою... нойонов Лесных народов и, представив
Чингис-хану, велел бить государю челом своими белыми кречетами
да белыми ж меринами, да белыми ж соболями» [38, с. 174—175]. Из сказанного
вытекает предположение, что среди нойонов, бивших челом Чингисхану,
вполне мог находиться и Майкы-бий. В подтверждение того в кара-табынском
1 По мнению Р. Г. Кузеева, применительно к событиям XVI века этноним табын
(или кара-табын) мог заменяться этнонимом ирякте [173, с. 289].
2 Существуют несколько текстов с вариантами перечня священных предметов (образов),
которыми Чингисхан пожаловал Майкы-бия.
3 В тексте шежере ирякте есть сведения, что «ирякте... среди тазлар (таз. — Авт.) жили
в полном согласии» [12, с. 357]. В данном случае налицо симбиоз и взаимопроникновение
кочевых родов.
31

шежере записано: «...он (Майкы-бий. — Авт.) Чингиз-хану возил подарки...»
[13, с. 184].
Что же касается сообщений о том, что Майкы-бий ездил с Чингисханом
в одной арбе, то здесь не обошлось без сарказма. Один из современных авторов
язвительно замечает: «Некоторые утверждения, такие, как, например, что их
предок1 "катался на одной телеге вместе с Чингис-ханом", вызывают лишь
улыбку» [197, с. 142]. Однако зададимся вопросом: что представляла собой мон-
гольская, а тем более великокаанская «телега» ? Исчерпывающий ответ на этот
счет выдает Гильом де Рубрук, описавший неразборную юрту, перевозив-
шуюся на особых платформах. По нашему мнению, будет уместным привести
выдержку из книги Рубрука, сообщающего буквально следующее: «Дом,
в котором они (монголы. — Авт.) спят, они ставят на колесах из плетеных
прутьев; бревнами его служат прутья, сходящиеся кверху в виде маленького
колеса, из которого поднимается ввысь шейка наподобие печной трубы...
<...> ...они делают подобные жилища настолько большими, что те имеют
иногда тридцать футов в ширину. Именно я вымерил однажды ширину между
следами колес одной повозки в 20 футов, а когда дом был на повозке, он выда-
вался за колеса по крайней мере на пять футов с того и другого бока. Я насчитал
у одной повозки 22 быка, тянущих дом, 11 в один ряд вдоль ширины повозки
и еще 11 перед ними. Ось повозки была величиной с мачту корабля, и человек
стоял на повозке при входе в дом, погоняя быков» [50, с. 161]2.
Не правда ли, описание «дома на колесах», и даже, как в данном случае,
в сокращенном варианте, впечатляет? Остается только догадываться, каким
был уровень комфорта и удобства перемещения в подобной повозке,
находившейся в пользовании Чингисхана, который, совершая неспешный
вояж по степным просторам, по ходу дела мог принять в своей передвижной
резиденции принесших ему присягу на верность новоиспеченных вассалов.
Нет ничего удивительного, что любой из нойонов (беков, биев, эмиров и т. д.),
удостоившийся подобной аудиенции, был вправе трактовать случившееся
в нужном для себя русле и по возвращении к себе на стойбище поведать изум-
ленным сородичам о том, как он вместе с Чингисханом (!) «катался на одной
телеге». Майкы-бий в этом плане не оказался исключением.
В другом историческом предании говорится, что Майкы в числе семи баш-
кирских биев отправился к Чингисхану, решившему уединиться и скрывавше-
муся в глубоком лесу. Члены посольства, найдя Чингисхана и убедив его
вернуться к власти, принесли своих коней в жертву Небу. «"И когда хан, усту-
пив их просьбе, согласился вернуться в орду, они соорудили арбу и, впрягшись
в нее вместо лошадей, повезли Чингиз-хана к себе в орду. Майки-бий же был
1 Имеются в виду составители шежере.
2 Размеры повозки в точности подтверждены археологическими находками [50, с. 275,
сноска 24].
32

хром и не мог пешком следовать за ханской свитой, почему и осмелился
доложить хану, что за животными, везущими его величество и его, ханский,
экипаж, необходимо приставить особый надзор и что, если угодно будет воле
повелителя, то обязанность эту он примет на себя. Хан изъявил согласие,
и Майки-бий, довольный, что хитрость его удалась, поместился в передней
части арбы и стал командовать палкой по спинам возниц, т. е. своих же
товарищей". Именно потому, что Майки-бий ездил с ханом в экипаже, он был
признан первым среди равных ему биев» [66, с. 16]*.
На фоне приведенных выше и далеко не в полном объеме легендарных
повествований, несущих в основе своей вполне реальную историческую
информацию, в центре которой расположена фигура Майкы-бия, казалось,
можно было бы с большой долей уверенности говорить о вхождении, по край-
ней мере, восточных башкир в состав государства Чингисхана в 1207 году или,
может быть, десятью годами позже, в момент нарастания новой волны мон-
гольской экспансии в Дешт-и-Кипчак и Южную Сибирь (1216—1217 годы).
Однако при пристальном рассмотрении личности Майкы-бия в масштабе
истории Великой степи возникает масса вопросов, связанных с его происхож-
дением. В частности, в казахских источниках, идентичных по форме и задачам
написания с источниками башкирскими, наш герой фигурирует ровно в том
же качестве, как в шежере ирякте и табынцев. В одном случае он присутствует
на курултае, где собравшиеся нойоны единогласно «провозгласили Чингиза
великим ханом и подняли на белой кошме» [249, с. 202]. По итогу, отмечая
заслуги соратников, Чингисхан, наделяя их символами родов, для Майкы-бия
определил: «Птица — орел, дерево — карагач» [249, с. 202]. В другом случае,
повторяя хрестоматийный для башкирских шежере сюжет, предание казах-
ских табынцев, записанное в начале XX века Г. Н. Потаниным, гласит: «Чин-
гизхан, когда был ребенком, убежал вверх по р. Курлен на Алтае. Двенадцать
биев во главе с Майкы пошли искать его, чтобы убедить стать ханом. Наконец,
нашли Чингиза, построили телегу, в которую впряглись 11 биев, а Майкы-бий
сел рядом с ханом и стал первым бием» [173, с. 254].
Обращают на себя внимание данные казахских источников, согласно кото-
рым Майкы-бий... раздваивается, являясь одновременно представителем раз-
личных крупных казахских объединений, как то (в позднем наименовании)
Старшего и Младшего жузов [249, с. 202; 174, с. 233]. В другом средневековом
нарративе, чагатайской рукописи XVII века «Богатырские сказания о Чингис-
хане и Аксак-Темире», Майкы-бий значится одним из ближайших Чингисовых
сподвижников, его доверенным лицом, вращавшимся в кругу семьи повелителя
монголов [51, с. 208—218]. И подобных сведений о, без преувеличения, леген-
1 Источник см.: Бикбов. Башкурды (Материалы по истории башкирского народа) //
НАУФИЦ РАН. Ф. 51. Оп. 6. Д. 1. Л. 185. Публикация в «Оренбургской газете» (1899 год)
[66, с. 16, 19].
33

дарной и сравнимой разве что с Идегеем личности Майкы-бия в тюркских ис-
точниках множество, а сюжетные линии, повторяясь и переплетаясь, уводят
нас в глубь веков. В этом плане, вспоминая второе имя Майкы — Уйшин
(Уйшин Майкы-бий [13, с. 184]), или Уйшун, С. А. Аманжолов сопоставил его
с этнонимом «усунь», намекая на то, что предки табынцев в первых веках новой
эры этнически были связаны с древним усуньским племенным объединением1
[172, с. 356]. Надо признать, подобная гипотеза из-за недостатка материала
и, как следствие, огромных временных пробелов имеет весьма шаткие пози-
ции. Трудно, даже с точки зрения изучения непрерывного существования
этноса, тем более этноса кочевого, ассоциировать «классических» усуней
II—III веков н. э. с уйшинами (хушинами) XII—XIII веков. Очевидно: прямые
предки хушинов, появившиеся, как и все протомонгольские племена, на исто-
рической арене в VI веке н. э. («племена шивей») и населявшие земли, примы-
кающие к среднему течению Амура [117, с. 401—402], не имеют ничего общего
с усунями из Туркестана, тем более, что с того же VI века н. э. применительно
к этнической ситуации, развивавшейся в Семиречье, «этноним усунь в преж-
нем смысле (как конфедерация племен) источниками не упоминается» [174,
с. 239]. Следовательно, необходимо вернуться из реальности эпической
в реальность историческую и обратиться к «Сборнику летописей» Рашид
ад-Дина, в котором упомянут в действительности существовавший и служив-
ший при Чингисхане нойон-тысячник Байку, происходивший из рода хушин
[47, с. 274].
Рашид ад-Дин относит племя хушин к числу монгольских племен дарлекин
(«монголы вообще»), не связанных прямым кровным родством с другой,
гораздо более привилегированной племенной группой нирун. Основатели
нирунов — прямые предки Чингисхана — кичились тем, что имели «небесное
происхождение» и исключительное право занимать ханский престол [38, с. 81;
46, с. 78; 207, с. 28]. Ко временам возвышения Тэмуджина и наделения его
титулом Чингис (1189 год) представители хушинов заняли лидирующие пози-
ции в его окружении. В их среде, вне сомнения, выделяется знаменитый
полководец «кулюк»2 Борохул — названый брат Чингисхана [38, с. 115], стре-
мившийся по примеру других Чингисовых сподвижников привлечь ко двору
каана ближайших сородичей3. Возможно, одним из них являлся Байку (Хуши-
1 Усуни (кит.) — кочевое племя индоиранского или тюркского происхождения, обитав-
шее во II веке до н. э. севернее современного Синьцзян-Уйгурского автономного района
в Китае, а во II—III веках н. э. переселившееся на территорию Семиречья.
2 Кулюк / Орлук (монг.) — один из высших титулов монгольской знати при дворе
Чингисхана, буквально означал «столп (опора) государства».
3 Один из «первых нукеров» Чингисхана, Джэлмэ, привлек на службу повелителю своих
родных братьев Чаурхана и Субэдэя [36, с. 60], обеспечив им достойное положение в ханской
ставке и возможность карьерного роста.
34

дай-Байку) [47, с. 174; 46, с. 172] К И хотя о близких родственных отношениях
между Байку и Борохулом (брат, племянник, зять и т. д.) прямых свидетельств
нет, остается предположить, что Байку достиг назначения на высокие команд-
ные должности неспроста. Иначе чем объяснить тот факт, что он, по-видимому,
молодой еще человек, не отмеченный в списке тысячников, «поставленных»
Чингисханом на курултае 1206 года [38, с. 158], буквально через несколько
месяцев получил высокое назначение и в ранге нойона-тысячника принял
командование над войском правой руки (барунгар) в улусе, выделяемом
Джучи?2
По существу, вместе с еще несколькими старейшими нойонами — Хуна-
ном, Мункеуром и Кете [38, с. 176] — Байку стал одним из избранных Чингис-
ханом кочевых вождей, составивших костяк аристократической верхушки
только еще формировавшегося Улуса Джучи, и (будем честны!) никакой бий
или бек из числа владетелей, недавно присягнувших на верность великому
каану, не мог бы удостоиться такого поста. По крайней мере, применительно
к ситуации, сложившейся на политическом поле Монгольской империи
в 1200—1210 годах, история такого примера не знает. Чингисхан допускал,
что вожди крупнейших родоплеменных объединений уровня Худуха-беки
(ойраты) или Алахуша-дигитхури (онгуты), безоговорочно признавшие в нем
суверена, оставались править своими обоками, обладая широчайшим спектром
полномочий, однако и они, и подобные им не допускались до командования
личными тысячами Чингисидов. Там несли службу давние соратники, прове-
ренные личной преданностью Чингисхану и его роду люди3.
Не исключено, данные (и не в последнюю очередь башкирских источ-
ников) указывают, что не кто иной, как Байку, во времена правления Бату
1 И. Березин в своем варианте перевода называет Байку «Ушидай-Байху... из племени
ушин» [45, с. 343]. В переводе О. И. Смирновой указан еще один представитель племени
хушин — Хушидай [47, с. 274]. Надо полагать, в данном случае наблюдается типичный
для монгольской историографии XII—XIII веков случай, когда имя собственное заменяется
именем, означающим племя (род), из которого происходил его носитель (как, например,
в случае с Чагатаем из племени сунит, которого в связи с обстоятельствами переименовали,
и он стал зваться Сунитай [46, с. 100]). Следовательно, рядом с Байку службу нес его сопле-
менник, либо мы имеем дело с также встречающимся в этимологии монгольских антропо-
нимов случаем, когда имя собственное сдваивается с названием племени — Хушитай-Байку
или Барулатай-Каралджа, т. е. Каралджа из племени барлас [47, с. 275].
2 Согласно шежере рода кальсер (кальчер) племени табын отцом Майкы являлся Тумен-
бий [13, с. 178], однако маловероятно, что под этим именем скрывалась реальная историче-
ская личность. Темниками («туменами» [13, с. 243]) в монгольскую эпоху называли
командующих корпусами, составлявшими 10 000 воинов. По сути, это было и не имя, а одна
из высших командных должностей в монгольской армии. Возможно, здесь мы сталкиваемся
с центральноазиатским происхождением нашего героя и неоспоримым свидетельством того,
что он являлся выходцем из монгольской элиты, что и помогло ему продвигаться по службе.
3 Тысячник (нойон-темник) Хунан служил еще отцу Чингисхана Есутею [38, с. 135].
35

(1230—1250 годы), когда молодая кочевая держава достигла своих максималь-
ных пределов, был в числе тех высокопоставленных ордынских чиновников,
кто в самых отдаленных друг от друга регионах Дешт-и-Кипчак железной
рукой внедрял в сознание населения Великую Ясу и активно обустраивал ин-
ституты государственной власти Джучиева Улуса. Поэтому следует с должным
вниманием и доверием относиться к сведениям, почерпнутым из шежере,
о том, что в действительности и в меру компетенций, возложенных на него вер-
ховным правителем, «Уйшин Майкы-бий (читай: Хушидай-Байку. — Авт.)...
владел Крымом и Кубанью», управлял страной «от вершины реки Урал до реки
Иртыш» [174, с. 242], и тогда же он, «живя в местности Миадак1 в Уральских
горах, кочевал в долине реки Миасс» [13, с. 184].
Очевидно, Байку, подобно иным монгольским аристократам из правящей
верхушки (что, кстати, активно практиковалось в системе управления импе-
рии), выступал в качестве наместника (баскака) в различных золотоордынских
регионах, и в том числе в Восточном Дешт-и-Кипчак и Башкирском Зауралье.
Но далее рассматривая личность Байку, имя которого в соответствии с мест-
ными традициями, возможно, трансформировалось в Майкы, мы вступаем на
территорию зыбкой конспирологии, в которой наличествует достаточное ко-
личество гипотез. В этом разделе башкирские шежере щедро одаривают нас
несколькими вариантами генеалогических линий, исходящих от Майкы-бия,
на основании некоторых из них становится очевидным, что речь в этих родо-
словиях, как и в родословиях казахских, идет не об одном человеке, а о трех
или четырех персонах, так как дети, внуки, правнуки и т. д. лиц, упомянутых
в генеалогических древах, носят разные имена2. На фоне этой пестрой сово-
купности имен собственных привлекает внимание родословная кара-табын-
цев, увидевшая свет «не позднее XVII—XVIII вв.» [13, с. 247], в которой указано,
что сыном Уйшин Майкы-бия был Илек-бий [13, с. 184]. Не исключено, что
1 Возможно, деревня Мидияк, расположена недалеко от города Миасса. Не исключено,
имеется в виду местность Миндяк (ныне село в Учалинском районе РБ) [13, с. 247].
2 Из шежере племени табын: «Сын Майки-бия Султан-бий, его сын Ихсан-бий, его сын
Арыслан-бий...» [13, с. 176]. Из шежере племени табын рода кальсер (кальчер): «Один из его
(т. е. Майки-бия) сыновей Туксаба-бий, его сын Кучкар-бий, его сын Шекурали-бий...»
[13, с. 178]. Из шежере кара-табынцев: «Старший сын Майкы-бия Чура-бий, его сын Сум-
бай-бий, его сын Джуламбай-бий...» [13, с. 183]. В родословиях ирякте неоднократно указы-
вается, что сыном Майкы-бия (не внуком или правнуком!) был легендарный основатель рода
кара-табынцев Кара-Табын, а его сыном являлся Ахмедшейх [12, с. 369]. Из указанных спис-
ков имен, которые, на наш взгляд, в дальнейших перечнях не пересекаются (могут появиться
разве что тезки), вытекают две возможности: либо под именем Майкы-бия скрывается
несколько человек, либо один, но в силу обстоятельств и харизмы возглавляющий несколько
генеалогических рядов крупнейшего племенного объединения табын, расселенного в Баш-
кирии, как, впрочем, и казахских и иных обоков с аналогичным названием.
36

Илек-бия следует ассоциировать с одним из героев «Сборника летописей»,
а именно с приемным сыном «монгольского» Хушидай-Байку Элдэкэ (Элдекэ).
Рашид ад-Дин по этому поводу пишет: «...старший эмир... Хушидай-Байку. ...
командовал правым крылом войска Бату. В конце жизни он заявил: "Я дряхл
и слаб и не могу [исполнять] это дело", и привел [одного человека] по имени
Элдэкэ из племени джуръят, на матери которого он некогда женился, и сделал
[его] своим помощником... а после того он стал его заместителем...»1 [46, с. 172].
Так кто же ты, Элдэкэ?
Однозначно утверждать, что под именами Илек-бия, родового вождя табын-
цев, и Элдэкэ (возможно, сокращенно Элдэк (Илдек)?), высокопоставленного
золотоордынского военачальника, несмотря на кажущуюся очевидность, скры-
вается одно и то же лицо, невозможно, как невозможно объединить в единое
целое, надо полагать, реально существовавших Байку-нойона и Майкы-бия.
Тем не менее и тот, и другой являлись харизматичными лидерами народов,
выходцами из которых они были, и по прошествии времени в текстах башкир-
ских, казахских, чагатайских шежере и преданий каждый из них предстал
в образе мудрого вождя — основателя рода и верного соратника Чингисхана.
Итак, судя по всему, личность Майкы-бия так и останется загадкой, над
которой еще долгие годы будут корпеть исследователи, как, впрочем, останется
неизвестным и то, когда он примкнул к монголам. Не исключено, что, возглав-
ляя род башкир, предков ирякте и табын, летовки (зимовья) которых распо-
лагались по берегам Тобола и Иртыша [12, с. 355]2, Майкы-бий признал власть
Чингисхана в момент монгольского вторжения в Дешт-и-Кипчак в 1216 году
или во время похода Джучи на киргизов в 1217-1218 годах. Возможно,
признание сюзеренитета великого каана Майкы-бием могло произойти
и несколько позже - в 1219 или 1224 году, когда «Чингис дошел до реки
Иртыш и здесь провел лето» [35, с. 294]. И конечно, нельзя упускать из виду
события, связанные с подчинением монголами Лесных народов, и среди них
рода бачжиги.
Несмотря на бравурные сообщения монгольских летописцев о триумфе
Джучи в 1207 году, считать их точкой отсчета в подчинении даже малой
части башкир нельзя. Надо признать, тогдашнее соприкосновение монголов
с племенами «тас и бачжиги» было не более чем одним из множеств соприкос-
новений различных групп номадов на евразийских пространствах, тем более
что коренные земли башкир располагались в нескольких тысячах километров
к западу от верховьев Иртыша, от тех мест, где передовые ертаулы Джучи
1 «...Стал его заместителем» — т. е. занял пост командующего правым крылом: после
ухода с этой должности Хушидая-Байку заместил его.
2 Из рассказа Мухаммедгали Чукури ирякте: «...мой благородный предок обитал
по берегам Тобола и Иртыша» [12, с. 355]. И хотя имени предка автор не указывает, из кон-
текста очевидно, что речь идет о Майкы-бие.
37

повстречались с одним из башкирских обоков, откочевавших далеко на восток,
и встреча эта, судя по всему, была мирной.
Впереди предстояли еще годы походов и сражений, годы долгой степной
войны, в ходе которой башкиры вплоть до середины 1230-х годов достойно
противостояли закаленным в боях туменам прославленных монгольских
полководцев.
2.2. Враг у ворот
Со времен похода на Лесные народы минуло десять лет. И вновь монголь-
ские корпуса, ведомые Джучи и Субэдэем, под предлогом погони за давними
недругами Чингисхана меркитами устремились на запад. На этот раз завоева-
тели, совершив глубокий рейд, достигли заяицких степей, где на Уиле осенью
1216 года нанесли поражение кипчакам и меркитам, а башкирам, на границе
с местами обитания которых и случилось сражение, пришлось увидать, как
кровожадные пришельцы расправились с побежденными [123, с. 14—15].
Недаром в башкирских преданиях той поры войско захватчиков называлось
не иначе как «саранча монгольских племен» или «черная рать» [16, с. 120, 167].
Столь нелицеприятный эпитет был дан не зря, так как с этого момента усилия
монголов, направленные на окончательное подчинение Восточного Дешт-и-
Кипчак, Южного Урала и Прикамья, приобрели перманентный характер.
Ситуация обострилась после победно завершенной Сартаульской кампа-
нии1, когда на курултае, состоявшемся весной — летом 1224 года в Кулан-
Баши2, было объявлено решение Чингисхана о наделении Джучи обширным
улусом в Западном крае. Об этом свидетельствуют два автора. По сообщению
Хамдаллаха Казвини, Джучи «...вверены были область Хорезм, Дешт-и-Хазар,
Булгар, Саксин, аланы, асы, русские, Микес, башкирды и те пределы»
[33, с. 274]. Казвини вторит более поздний источник — «Родословие тюрков»
(«Шаджарат ал-атрак»): «...после завоевания Хорезма, по приказу Чингиз-
хана, Хорезм и Дешт-и-Кипчак от границ Каялыка до отдаленнейших мест
Саксина, Хазара, Булгара, алан, башкир, урусов и черкесов, вплоть до тех
мест, куда достигнет копыто татарской лошади, стали принадлежать Джучи-
хану, и он в этих странах утвердился на престоле ханства и на троне правле-
ния» [49, с. 387—388]. Однако подобная риторика являла собой не отчет
о фактическом положении дел, а скорее руководство к действию и программу
будущих завоеваний, которые необходимо было осуществить Джучи и Джучи-
1 Сартаульская кампания (от слова «сарт» (торговец) — житель Средней Азии) — одно
из названий нашествия монголов на государство хорезмшахов в 1219—1224 годах. Общее
название населения Мавераннахра, Хорезма, Хорасана и др. — «сартаульский народ»
[38гс. 189].
2 Кулан-Баши — равнина на правобережье Сырдарьи, в нескольких переходах от быв-
шего города Сайрама.
38

дам. Тем не менее согласно директиве, исходившей от Чингисхана, а его воля
была священна и обязательна к исполнению, башкиры с этого момента стали
одним из народов, подлежащих покорению в первую очередь, так как основ-
ные пути, по которым завоеватели могли продвигаться в Европу, лежали через
Башкирию и Волжскую Булгарию.
Впрочем, угроза немедленного завоевания, казалось бы нависшая над баш-
кирскими племенами, была отсрочена. Весной 1227 года внезапно умирает
Джучи, а спустя шесть месяцев скончался Чингисхан. Лишь в 1229 году, с вступ-
лением на великокаанский престол Угэдэя, экспансия монголов в волго-ураль-
ском регионе обрела новый импульс, и война, то вспыхивая, то затухая, пылала
на степном порубежье практически без перерыва. Вначале, в 1229—1230 годах,
Субэдэй и Кокошай (Кукдай), возглавляя 30-тысячное войско, атаковали укреп-
ления булгар на Яике, сметя их сторожевые отряды, в составе которых навер-
няка присутствовали и башкирские воины [123, с. 61]. Затем, несмотря на то,
что Субэдэй в 1230 году со значительной частью войска был отозван Угэдэем
на войну в Китай, и, казалось бы, на полях брани на Яике наступило затишье,
сменивший его Кокошай и не думал ослаблять натиска в районе Южного Урала
и Прикамья, предприняв в 1232 году стремительный набег в центральные
области Волжской Булгарии. Двигаясь из Приуралья по землям башкир,
монголы, как записано в Лаврентьевской летописи, зимовали «не дошедше
Великого града Болгарского (Биляра. — Авт.)» [43, с. 495].
По существу, война отныне бушевала в глубинных башкирских землях,
и представители башкирской знати и военной элиты не могли не задаться
вопросом: что делать дальше? Подчиниться ли, как это традиционно требовали
завоеватели, или продолжить сопротивление? Единства в разрешении этой
дилеммы в среде башкирских старшин, судя по всему, не наблюдалось. Если
одни из вождей башкир готовы были сражаться до конца, то другие их пред-
ставители — бии, земли которых, как, например, земли усерген, располагались
по Яику и Сакмаре, то есть в непосредственной близости к территориям
Дешт-и-Кипчак, освоенным монголами, не могли не задумываться о перспек-
тивах мирных переговоров с последними. По сути, усергены оказались перед
выбором: либо погибнуть в неравной схватке, либо признать своим сувереном
великого каана монголов.
Тем временем военно-политическая ситуация в регионе, накалившись
до предела, принимала драматический характер. В 1236 году огромное импер-
ское войско монголов, насчитывавшее в своем составе, по некоторым оценкам,
более десяти туменов, изготовилось к вторжению в Восточную и Центральную
Европу. Это, вне сомнения, самое грандиозное в истории Средневековья
военное предприятие, известное под названием Великий западный поход,
первостепенной задачей ставило окончательное подчинение Башкирии.
Руководители похода в лице Бату, Субэдэя и ряда царевичей Чингисидов,
проложив основной маршрут движения своих армий через Южный Урал,
не могли позволить себе оставить в тылу неусмиренные племена, а потому
39

(и в соответствии с обычаем) направили к башкирам послов с требованием
подчиниться. Надо полагать, монгольские дипломаты обрисовали своим визави
картину, согласно которой в случае фронтального удара башкир ожидала
незавидная судьба некогда гордого племени меркитов, частью вырезанных,
а частью рассеянных по всей Евразии. Башкирским вождям предстояло
сделать выбор: влиться всем народом в империю, создаваемую наследниками
Чингисхана, либо продолжить борьбу - и что тогда?
2.3. Муйтэн-бий. Время принятия решений
В истории Башкирии эпохи Средневековья насчитывается не столь много пе-
риодов, которые были бы более или менее плотно запечатлены в источниках.
Наверное, следует считать огромной удачей, и в том числе в плане точной
датировки случившегося, что в силу стечения обстоятельств венгерский монах
Юлиан, проделав полное лишений путешествие, достиг в 1236 году Башкирии
и стал очевидцем происходивших там событий. По этому поводу Юлиан оставил
весьма интересный фрагмент в своем докладе папе римскому Григорию IX.
В частности, в его сообщении говорится, что автор, достигнув реки Этиль
(Агидели / Белой), «в этой стране венгров (башкир. — Авт.)... нашел татар
и посла татарского вождя, который знал венгерский, русский, куманский, тев-
тонский, сарацинский и татарский [языки]» [59, с. 152]1. Пребывание Юлиана
на Южном Урале четко датировано весной — началом лета 1236 года. В доку-
менте указано, что он «отправился в обратный путь за три дня до праздника
св. Иоанна Крестителя (20 июня 1236 года)» [64, с. 263], что позволяет конкрети-
зировать время проистекавших между монголами и башкирами переговоров.
Далее Юлиан пишет, что «...татарское войско, находившееся тогда там же
по соседству, в 5 дневках оттуда, хочет идти против Алемании (Германии. —
Авт.), но дожидались они другого, которое послали для разгрома персов»
[59, с. 152]. Приведенный фрагмент позволяет сделать как минимум два вывода:
во-первых, монгольское войско, вернее, какая-то его часть, расположившаяся
в районе Яика — Сакмары, верховьев Ика, поджидала дополнительных соеди-
нений, и необязательно из Персии; во-вторых, если принять во внимание,
что монголы находились в «пяти дневках» пути (и это с точки зрения монаха
Юлиана, измерявшего расстояние в «одну дневку», скорее всего, максимум
в 30—40 километров), то, учитывая скорость, с какой могли передвигаться
1 Следует предположить, что послом к башкирам был направлен некий... англичанин
по имени Роберт, участник восстания 1215 года против короля Иоанна Безземельного, после
подписания Великой хартии вольностей бежавший в Святую землю, где он обнаружил
в себе дар полиглота. Его способности были замечены монголами, к которым он вместе
с несколькими купцами-мусульманами в начале 1220-х годов попал в плен, и с тех пор он
верой и правдой служил новым хозяевам [200, с. 307—308; 235, с. 299].
40

отряды завоевателей, совершая порой молниеносные переходы в 120—150
километров в день, становится очевидным, что их посол, имея за спиной столь
веский аргумент, вел переговоры с башкирами, образно говоря, приставив нож
к горлу, если под ножом подразумевать изготовившиеся к удару тумены.
Кто усомнится в том, что монголы могли в случае провала «переговорного
процесса» внезапно «изгоном» обрушиться на земли башкир?
Башкирские бии (доподлинно неизвестно, представители каких именно
племен вели тогда переговоры с «послом татарского вождя») оказались перед
сложным выбором: либо прекратить бесконечную, явно бесперспективную
войну и признать власть великого каана, либо погибнуть. Башкиры могли по
воле победителя превратиться, подобно меркитам, в «изгоев», подлежащих рас-
сеиванию в пределах империи, или, подобно татарам, племени, некогда оби-
тавшему на востоке Монголии и оставившему лишь имя свое, подвергнуться
физическому уничтожению, а могли на вполне приемлемых для себя условиях,
сохранив во многом систему внутреннего управления, существовавшую у них
до монгольского нашествия, стать частью этой империи. И башкиры выбрали
последнее, направив в стан монголов переговорщиков, готовых не только при-
нять условия завоевателей, но даже и поторговаться с ними, так как не запят-
нали себя убийством послов, чего, например, не скажешь о, казалось бы,
«цивилизованных» китайцах, хорезмийцах или русских. Башкирская знать,
по крайней мере большая ее часть, не желала себе участи меркитских вождей,
уничтоженных по приказу Чингисхана, или участи знати кипчакской, незавид-
ная судьба которой была уже предопределена.
Переговорщики монголов в свою очередь использовали весь огромный
дипломатический опыт, накопленный ими к этому времени. Вполне вероятно,
что в качестве неопровержимых примеров они приводили акты добровольного
и, по результату, обоюдовыгодного вхождения в состав Еке Монгол улус неко-
торых крупнейших народов Центральной Азии, в частности карлуков и уйгуров.
Известно, что в 1211 году глава карлуков Арслан «подчинился Чингисхану»,
а идикут — владетель государства уйгуров — Барчук «явился представиться
двору [...(Чингисхана. — Авт.) как вассал]» [58, с. 149]. Примечательно, что под-
чинение в 1211 году карлуков и уйгуров, а в 1236 году большинства башкирских
племен связывают события, произошедшие сразу же после признания ими вла-
сти великого каана. В обоих случаях это случилось накануне развязывания мон-
голами крупнейших экспансионистских акций. Так, в 1211 году (зима — ранняя
весна), практически одновременно с изъявлением покорности карлуками и уйгу-
рами [58, с. 149], началась полномасштабная война в Китае, принесшая гигант-
скую добычу не только монголам, но и их союзникам, которые уже в недалеком
будущем, возможно, благодаря именно военным успехам и богатым трофеям,
полностью интегрируются в систему государства Чингисхана.
Нельзя исключить того, что в 1236 году, начав переговоры с башкирами,
монголы приоткрывали перспективы, в первую очередь, военного сотрудниче-
ства с ними, естественно, на условиях, выдвигавшихся завоевателями, то есть
41

непосредственного участия в походах. Что именно предлагали монгольские
эмиссары башкирским биям в случае удачного (а иного, по их мнению, и быть
не могло) исхода предприятия, догадаться несложно, навряд ли «среднестати-
стический феодал» из сурового XIII века, и неважно, был ли это канглийский
бек или французский барон, отказался бы присоединиться к набегу, сулив-
шему немалую добычу и воинскую славу. Но прежде необходимо было присяг-
нуть на верность великому каану монголов Угэдэю.
По-видимому, переломным моментом в отношениях башкир с монголами
и признании первыми над собою власти Угэдэя было появление в одной
из походных ставок завоевателей летом все того же 1236 года вождя племени
усерген Муйтэна1. Нет ничего удивительного в том, что усергены, подвергав-
шиеся на протяжении долгих лет непрекращающемуся давлению со стороны
монголов и потерявшие в бесконечной войне с ними многих своих батыров,
были вынуждены в конце концов покориться, как, впрочем, и другие башкир-
ские племена. В отличие от упоминавшегося выше Майкы-бия, с которым
Муйтэн, возможно, был знаком (об этом чуть позже), предводитель усерген,
прибыв с богатыми дарами в стан монголов, представлял не какой-то отдельный
род, кочевавший на Иртыше и от лояльности которого практически ничего
в военно-политической жизни Монгольской империи не зависело, а мощное
родоплеменное образование, населявшее земли исконного (исторического)
Башкортостана на Яике и Сакмаре2. И скорее всего, Муйтэн прибыл не один,
а в сопровождении еще нескольких знатнейших биев — представителей
других башкирских родов, что, конечно же, не могло не повысить статус
посольской миссии, в которой он играл главную роль. Надо полагать, Муйтэн
обладал даром искусного переговорщика, умевшего находить точки соприкос-
новения с оппонентом, и, возможно, поэтому в башкирском предании «Усер-
гены» имя Муйтэн трактуется как гладкотелый [16, с. 119]3, что подразумевало
человека с ровным (гладким, без шероховатостей, как обглоданная кость)
характером, способного находить компромиссные решения в самых сложных
ситуациях. Недаром в поэтической форме на этот счет в предании сказано,
что Муйтэн «если надо - запевал, // там, где надо, - подпевал» [16, с. 171].
1 Предположение, что Муйтэн-бий мог встретиться с Чингисханом в 1219 году, «когда
владыка мира находился очень близко от Урала» [ 181, с. 337], более чем спорно, так как вес-
ной того года великий каан во главе огромной армии двигался на юго-восток в более чем
2 000 км от Башкирии — через Семиречье и Туркестан вглубь государства хорезмшахов.
Летом того же года, не задерживаясь у Отрара, он устремился к Самарканду и Бухаре
[47, с. 197—208]. Очевидно, Чингисхану в тех условиях и в силу расстояний было не до
переговоров с кочевым вождем с севера.
2 В XVIII веке (тем более раньше) племя усерген состояло из четырех родов: сураш
(сураш), аю (айыу), бишей (бишэй) и шишей (шишэй) [13, с. 226, сноска 4].
3 «Прародитель усергенов — Муйтэн-бий. "Муй" у усергенов обозначало "гладкий".
Атак как по-башкирски "тэн" — это "тело", то и получается — гладкотелый. И поныне у нас,
например, говорят: "обглодал кость до муя", то есть — пока не стала гладкой» [ 16, с. 119— 120].
42

Рассматривая данные башкирских источников, касающихся Муйтэна, мы,
как и в случае с Майкы-бием, сталкиваемся с вездесущей фигурой Чингисхана,
к которому, по мнению авторов, и направлялось посольство, возглавлявшееся
предводителем усерген. Одно из шежере усерген по этому поводу гласит:
«...3. Прошли [времена] детей Адама,
4. Наступила эпоха Чингиз-хана.
5. Прадед башкирского народа
6. Сын бия Ток-саба,
7. Муйтен его имя...
23. Пять пар верблюдов он нагрузил [подарками],
24. Ездил он к Чингиз-хану.
25. Хан оказал ему почести,
26. Посадил его рядом с собой.
27. Получил он похвалу от хана,
28. Визиром сделал его [хан] за жизнерадостность.
29. Во всем он угождал падишаху.
30. Украшал его окружение,
31. Оказывал ему много почестей и уважения...
34. Каждое желание [хана] он исполнял.
35. Вернувшись оттуда, Муйтен-бий
36. В своей стране был бием»
[13, с. 104-105].
В свою очередь, отрывок из кубаира «Муйтэн-бий» вторит вышеприведен-
ному фрагменту шежере:
«Аргамака оседлав,
На семи верблюдах дары взяв,
Он из дома уезжал,
К Чингисхану путь держал.
Там вручил ему дары,
Мир дал людям до поры...
Рядом хан его с собой
Саживал перед толпой.
В высший титул возведен,
Биями был восхвален.
Им советы он давал,
Их давать пришлось ему
Даже хану самому»
[16, с. 171].
Несмотря на осторожные предположения, высказываемые в научной лите-
ратуре о якобы имевшей место встрече Муйтэн-бия с Чингисханом [17, с. 23;
43

181, с. 336], на деле (и это надо признать!) все выглядело иначе. Равно как
и в случае с Майкы-бием, предания о бие Муйтэне, изложенные Сказителем,
демонстрируют один из литературных приемов, характерных для устного
народного творчества, при котором происходит «подмена настоящего лица
более известным историческим деятелем» [66, с. 17]. В данном случае автор
использовал титаническую фигуру Чингисхана для усиления значимости лич-
ности воспеваемого им героя, и в кубаире «Муйтэн-бий», дабы «узаконить»,
даже с точки зрения практической географии, появление монгольского
повелителя в пределах Башкирии, подчеркивает: «Чингиз-хан завоевал Урал
и Булгар» [17, с. 199]. Здесь вновь необходимо вернуться в действительность
историческую, так как и Южный Урал, и Волжскую Булгарию монголы завое-
вали под командованием Бату, и именно к нему как к джихангиру — воен-
ному руководителю похода, а следовательно, и представителю великого каана
на местах, скорее всего, и направился Муйтэн1.
Очевидно, что Муйтэн-бий как трезвый политик, стремившийся приспо-
собиться к ситуации, принял единственно верное решение, явившись
с изъявлением покорности в Золотую Орду - ставку Бату, расположенную
в тот момент, вероятнее всего, в среднем течении Яика, то есть в непосред-
ственной близости или даже на землях усерген. Появление его в стане монго-
лов с дарами, а вернее, огромным откупом — данью, собранной, возможно,
несколькими башкирскими родами2 и навьюченной на верблюдов, представ-
ляется более чем логичным и разумным. По существу, Муйтэн, удостоившийся
допуска к особе правителя, исполняя «каждое желание хана», спасал и себя,
и усерген, и большую часть башкирских земель от вражеского вторжения,
и, как показали ближайшие события, миссия его увенчалась успехом. Это бла-
годаря действиям Муйтэна в острой фазе монгольской экспансии пространства
к северу от Сакмары не подверглись истребительному нашествию, и не зря
«певцы сложили о нем хвалебные тулгау3» [16, с. 170]. Сказитель буквально
выкрикивает дифирамбы в адрес Муйтэна: «Если бы его не было, - родина
была бы разорена»4 [17, с. 199]. Но мало того, превратившись в спасителя
Отечества, Муйтэн-бий во время своего пребывания в Орде обзавелся префе-
ренциями, которые возвели его в ранг знатнейших людей (здесь, на региональ-
ном уровне) Монгольской империи.
1 Не исключено, что Муйтэн первоначально мог оказаться в ставке какого-нибудь
другого царевича (Орду, Мункэ) или фактического главнокомандующего монгольскими
армиями Субэдэй-багатура.
2 В кубаире «Муйтэн-бий» говорится, что «Муйтэн, сын Тукхабы, был направлен
с дарами (к монголам. — Авт.) от Кунакского и Усергеновского родов» [16, с. 170].
3 Тулгау (одно из значений) — поэтическая импровизация.
4 Однако в некоторых исторических преданиях осуждаются представители башкирской
знати, которые поддерживали политику золотоордынских ханов на завоеванных ими
землях. Примером может служить текст, записанный в деревне Карабулаково Челябинской
области [9, с. 33].
44

2.4. Муйтэн-бий. Тархан великого каана
Оказавшись в ставке Бату, Муйтэн-бий, подобно сотням других владетелей,
прибывавших к монголам на переговоры, подвергся обряду очищения огнем —
должен был пройти между кострами. В общеизвестном русском источнике,
«Сказании об убиении в орде князя Михаила Черниговского и его боярина
Федора», достаточно емко (и, что важно, запись эта точно экстраполируется на
действия Муйтэна) говорится: «И вот какой обычай был у хана и Батыя: когда
приедет кто-нибудь на поклон к ним, то не велели сразу приводить такого
к себе, но приказано было волхвам, чтобы шел он сначала через огонь и покло-
нился кусту и идолам. А из всех даров, которые привозили с собой для царя,
часть брали волхвы и бросали сначала в огонь, а уже потом к царю допускали
и самих пришедших и дары. Многие же князья с боярами своими проходили
через огонь и поклонялись солнцу, и кусту, и идолам ради славы мира этого,
и просил каждый себе владений. И им невозбранно давались те владения, какие
они хотели получить — пусть прельстятся славой мира сего» [42, с. 229].
Процедура приема при дворах монгольских правителей (в данном случае
в ставке Бату) была одинакова для всех — от таежных князьков до китайских
ванов, персидских эмиров или армянских царей. Муйтэн-бий не оказался
исключением в их ряду и, как подобает зависимому от верховной власти владе-
телю, в точности исполнил все полагающиеся ритуальные действия. Допущенный
к близкому, насколько это возможно, общению с повелителем, вождь усерген
«если хан говорил... — пел, если просил рассказывать — рассказывал» [13, с. 105],
и, судя по дальнейшему ходу событий, сумел доказать завоевателям (а что делать?)
свою полную лояльность. В ответ, услышав от Муйтэна верноподданнические
речи, выражавшие, в том числе, и согласие усерген участвовать в составе мон-
гольских войск в походе на запад (а куда деваться?), исполняющий волю великого
каана Угэдэя Бату объявил башкирскому бию милость, согласно которой ему как
верноподданному вассалу были пожалованы его же владения. Но более того,
за Муйтэном официально, на уровне администрации Бату, был оставлен носимый
им титул бия, что практически фиксировало введение усергенского вождя в круг
господствующего класса Монгольской империи, в котором существовала приви-
легированная прослойка высшей знати — дарханов (тарханов), или, как называет
их Сказитель, «дархадских нойонов» [54, с. 180, 320].
Несмотря на то что институт тарханства1 в разных своих формах существо-
вал в среде народов Евразии уже в VI—VIII веках н. э. [70, с. 5—7], Чингисхан
1 Тархан (тюрк.) — лицо, освобожденное от налогов и имеющее ряд других привилегий.
Тарханная грамота определяет феодальный иммунитет представителей светской и духовной
знати или привилегии отдельных групп населения, города, племен. В тюрко-монгольском мире
тархан в социальном отношении обладал ханской тарханной грамотой, освобождавшей его
от ясака и других повинностей, но только не от обязанности нести военную службу [70, с. 18].
45

инициировал его применение лишь с начала XIII века, то есть в момент форми-
рования государственного аппарата Монгольской империи. Тарханами — «дар-
хадскими нойонами» — изначально становились люди необязательно знатные,
главное, чтобы они отличались личной преданностью повелителю. Недаром
один из переводов слова «тархан» означает «вольноотпущенник» [47, с. 124] \
Тарханы2, состоявшие на военной службе у Чингисхана, помимо личного к ним
благосклонного отношения со стороны повелителя имели право брать себе
добычу, захваченную в походах, выбирать себе жен среди покоренных племен,
собирать под свое водительство сродников (быть тысячниками) [38, с. 141;
54, с. 320].
К сожалению, доподлинных текстов ярлыков, выдававшихся Чингисханом
своим приближенным, возведенным в ранг тарханов, не сохранилось, а скорее
всего, их и не было вовсе, так как Чингисова воля вплоть до внедрения
в канцелярию великого каана письменного делопроизводства (ок. начала
1210-х годов) провозглашалась монгольским повелителем в устной форме, что,
впрочем, не принижало значимости указа. В этой связи вполне уместно
привести фрагмент из «Сокровенного сказания», в котором Чингисхан
чествует и жалует своих верных сподвижников — Сорхан-Ширу и его сыно-
вей, тем более что по содержанию и форме он перекликается с текстом из баш-
кирского кубаира «Муйтэн-бий». Итак, памятуя о давнем своем спасении
из тайчиутского плена, Чингисхан спрашивает у Сорхан-Ширы: «"Какая же
награда вам будет теперь по душе ? ". Тогда Сорхан-Шира, с сыновьями своими
Чилауном и Чимбо, сказал: "Не благоволишь ли разрешить, пожаловать нам
дарханное кочевье? Не предоставишь ли нам в дарханное кочевье Меркитские
земли по Селенге? Если же и другая какая милость будет, — на то воля государя
Чингис-хана". На это Чингис-хан сказал: "Занимайте же вы своим кочевьем
Селенгу, Меркитскую землю, и будьте вы ее невозбранными, дарханными
пользователями. Дарханствуйте даже до потомков ваших и приказывайте
носить свой сайдак и провозглашать у себя чару-оток. Будьте свободны
от взысканий за девять проступков"» [38, с. 167].
В свою очередь, в башкирском источнике говорится о том, что возвращался
Муйтэн в родные кочевья из лагеря монголов, имея на руках грамоту, выдан-
ную ему Бату от имени Угэдэя. На той бумаге было написано: «Сыну Туктабы
Муйтэну даруется звание бия. После его смерти звание должно перейти
к одному из его сыновей. Оно будет передаваться по наследству Муйтэна,
но не должно переходить к другим. В каждом поколении должен быть
избранный бий рода Муйтэна. Роду этому будут принадлежать различ-
1 Первые монгольские тарханы Бадай и Кишлык — бывшие табунщики, люди рабского
(богол), крепостного сословия [38, с. 167].
2 В дальнейшем повествовании остановимся на термине «тархан» как превалирующем
в документах чингисидских (постчингисидских) государств.
46

ные земельные угодья, леса, которые были испрошены Муйтэном...»
[16, с. 171—172]. В другом варианте перевода сообщения о пожаловании уточ-
няется, где именно были расположены угодья, испрошенные Муйтэном,
и говорится, что он «получил... (от великого каана. — Авт.) ярлык на вечное
владение водами, землями, лесами, золотом и серебром по Уралу, Яику
и Сакмаре» [181, с. 336]. Таким образом, даже при столь недостаточном
объеме информации, изложенной в монгольском и башкирском источниках,
высвечиваются не только идентичные понятия о механизме наделения лиц
тарханством, то есть наследственных привилегиях, но и стремление (а это
свидетельствует о едином менталитете кочевых владетелей и Центральной
Азии, и Южного Урала) получить в пользование угодья, на которые они
суверену указывали и которые, по итогу, были им выделены. Так, Сорхан-
Шира получил испрошенные им и его кланом земли на Селенге, а Муйтэн,
и об этом существуют несколько свидетельств, «зимовал на Урале, летом коче-
вал по Сакмаре, // и так он пил воды из трех рек» [17, с. 199], то есть оставался,
и отныне уже в качестве тархана, на исконно усергенских землях.
Впрочем, наличествует очень важный нюанс — ни в одном нарративе
Муйтэн-бий напрямую тарханом не назван. Власти предержащие всего лишь
подтверждали его права как бия. Существует еще одна редакция ярлыка,
выданного нашему герою, в которой сказано следующее: «Муйтену сыну Тук-
саба дано право на владение. До конца жизни быть ему бием, бием будет один
из его сыновей. Так из поколения в поколение никому, кроме внуков и правну-
ков (потомков) Муйтена, (это право) отдано не будет. Каждый из них будет
владеть без избрания вечно, это право дается роду Муйтена, роду Туксаба»
[181, с. 336].
Так почему Муйтэн не назван тарханом, хотя полномочия его как улусбега,
то есть держателя улуса, были сопоставимы с теми, которыми обладали носи-
тели этого звания, и кем он по факту, вне сомнения, являлся? Ответ, по-види-
мому, кроется в полномочиях, которыми обладал даже и не Муйтэн, а его
непосредственный сюзерен Бату. Дело в том, что вплоть до 1267—1269 годов
Улус Джучи, несмотря на всю свою военную мощь и обширность территории,
не являлся самостоятельным государством, а был одним из династических
образований1 в составе Монгольской империи, правители которого назнача-
лись если и не исключительной волей Каракорума, то, по крайней мере, после
даже формального, но одобрения со стороны великого каана2. Соответственно,
1 То есть находился в ведении династии Джучидов, прямых потомков старшего сына
Чингисхана Джучи.
2 Вплоть до кончины Угэдэя (1241 год) власть великих каанов над Улусом Джучи (Джучи-
дами) была абсолютной. Последующая смута в Главном юрте (Коренной Орде) — между-
царствие и правление Гуюка — ослабили эти позиции. Тем не менее в правление великого
каана Мункэ Бату, несмотря на некоторые преференции, пребывал в состоянии зависимого
от центральной власти правителя.
47

золотоордынские правители той эпохи «не имели права издавать ярлыки
и ограничивались изданием подзаконных актов, которые выдавались ордын-
ским чиновникам и правителям вассальных государств. Эти акты носили на-
именование "гэ" (грамота), а не "зарлиг" (ярлык)» [211, с. 63]. Следовательно,
Муйтэн получил не ярлык, как записано в одном из усергеновских шежере,
а «дарственную бумагу — битич (грамоту. — Авт.), скрепленную печатью»
[16, с. 172], что вполне отвечало реалиям административно-правового устрой-
ства Монгольской империи в первой половине XIII века.
В этой связи будет уместным сказать, что первые упоминания об издании
ярлыков — актов высшей юридической силы — в Улусе Джучи относятся
не к 1230-м, а к началу 1250-х годов, то есть временам, когда Бату на подвласт-
ной ему территории стал, по одной из версий, официальным соправителем ве-
ликого каана Мункэ. Последний пошел на этот шаг в память об услугах,
оказанных Джучидами в деле возведения его на престол, а потому делегировал
Бату право выдавать ярлыки (именно ярлыки, а не грамоты) своим вассалам,
духовенству, торговцам. Однако после смерти Бату в 1256 году золотоордын-
ские правители — Сартак, Улагчи, Берке, не обладавшие ханским титулом,
утеряли привилегию выдачи ярлыков, и прерогатива в этом деле сохранялась
за каракорумскими властями [211, с. 63; 231, с. 119—121]. Кардинально ситуация
изменилась с приходом к власти в Улусе Джучи внука Бату Менгу-Тимура,
который в 1267 году отчеканил собственную монету и на ней титуловал себя
великим ханом, то есть заявил о себе как о каане, равном каану в Каракоруме.
По сути, открывалась новая страница в истории державы Джучидов, главным
источником права в которой оставалась Великая Яса Чингисхана, но ее текст
отныне можно было корректировать, уточнять и дополнять с помощью
издаваемых ярлыков [242, с. 403; 210, с. 258]. И не от того ли термин «тархан»
на долгие столетия плотно закрепится в повседневной жизни населения
обширных евразийских пространств вплоть до XVIII—XIX веков? Но вернемся
в XIII век.
По-видимому, уже в середине XIII века, то есть, скорее всего, еще при
жизни Муйтэна, в среде башкир получил широкое распространение термин
«тархан», перекочевавший из официальных документов в устное народное
творчество1. В одной из башкирских легенд, «Дочь тархана и книга "Юсуф
и Зулейха"», основанной на творчестве булгарского поэта, современника
событий Кул Гали (1174—1248) и его поэме «Сказание о Юсуфе», понятие
«тархан» упоминается несколько раз [147, с. 54—55; 16, с. 345—346]. Надо
полагать, несмотря на все коллизии, которыми была наполнена история Улуса
Джучи, тарханы — выходцы из среды башкирской знати, получившие золото-
ордынские ярлыки на свое звание и права, пользовались всеми привилегиями
1 С определенного момента термин «тархан» ассоциировался у башкир с титулом
«потомственный князь» [232, с. 130].
48

и преимуществами, которыми обладали другие тарханы Джучиева Улуса
[70, с. 10]. Не являлся в их ряду исключением и Муйтэн-бий, получивший
«битич» — грамоту от Бату, документ, в существовании которого, несмотря
на «эпическое происхождение», вряд ли следует сомневаться. Отметим,
что священность подобных письменных актов была столь велика, что спустя
столетия (300—400 лет) потомки обладателей тарханных грамот в самые торже-
ственные или даже судьбоносные моменты жизни извлекали из семейных
«архивов» бережно хранимую реликвию, разворачивали свиток и с благогове-
нием всматривались в писанные золотом имена некогда великих степных
владык. Не были исключением и потомки Муйтэна, один из которых, Тугмат-
тархан1 [13, с. 107], носил это почетное звание, скорее всего, приобретенное
его легендарным предком. Тем не менее для подобного документа несколько
столетий существования — огромный срок (сколько войн, восстаний и бед-
ствий пережили башкиры в последующие века!), а потому в оригинале он до
нас не дошел2. Однако порою важней любой бумаги бывает память народная,
из уст в уста передававшая смысл той древней грамоты, ставшей судьбоносной
и для Муйтэна, и для всех башкир. Важно и то, что бий усерген, признавая
власть монголов, умудрился не только выторговать себе и своим потомкам
определенные преференции в отношениях со складывающимся администра-
тивным центром (аппаратом) Улуса Джучи (что, собственно, и отражено
в предании), но главное, как мы уже подчеркивали, — земли к северу от Сак-
мары не были подвергнуты вражескому нашествию.
И еще. Странным образом из поля зрения ученого сообщества выпал один
весьма важный аспект, касающийся получения Муйтэн-бием тарханной
грамоты. Надо полагать, что это был один из первых подобных документов,
родившихся в недрах ордынской канцелярии и дошедших до нас, пусть
и в форме предания. Естественно, Чингисиды и раньше отмечали своих верных
вассалов подобными милостями, но вот первый из зафиксированных ярлыков
Улуса Джучи, а значит, и ярлыков золотоордынских был выдан не кому-ни-
будь, а башкирскому вождю Муйтэну. И на этом история его жизни, которая
чудесным образом оказалась вплетенной в величайшие события той эпохи, не
окончилась.
1 Тугмат-тархан в пересчете поколений жил на рубеже XV—XVI веков [13, с. 105—107].
2 Существует масса документов ордынского времени, которые в оригинале не дошли
до нас, но которые, вне сомнения, существовали. Например, ярлык Тохтамыша Ягайле
от 1380—1381 годов или ярлык того же хана Витовту (1299 год).
49

2.5. Под черными знаменами1
С момента получения ярлыка, возведшего Муйтэн-бия и его ближайших по-
томков в ранг тарханов, вождь усерген, впрочем, как и другие представители
башкирской знати, изъявившие покорность завоевателям, обязан был рас-
плачиваться с сюзереном не только ясаком, но и участием в походах повелителя
[129, с. 144]. То есть воинская повинность с определенного момента станови-
лась обязательной частью жизни башкирского общества. Сказитель в преда-
нии «Усергены», несколько смягчая ситуацию, тем не менее вынужден
признать факт привлечения башкирских батыров в ряды войска захватчиков.
«Монголы, — сообщает он, — не очень-то докучали усергенам своими набе-
гами. Видя, что они храбрые воины, старались их самих мобилизовать в свою
армию. Одаряя их верховодцев и биев разными степенями и званиями, богат-
ствами и дорогими подарками, а также правом быть хозяевами земель, при-
нуждали сколачивать войско из усергенов» [16, с. 120].
По-видимому, применительно к ситуации 1236 года правильнее всего
считать, что Муйтэна все-таки «принуждали сколачивать войско», так как
монголами давным-давно была опробована и эффективнейшим образом отра-
ботана система использования в рядах их армий соединений, укомплектован-
ных представителями покоренных племен. Так было, когда кераиты после
поражения, нанесенного им в 1203 году Чингисханом, уже в следующем году
выступили на его стороне в войне с найманами. Таким же образом завоеватели
действовали в Китае, Закавказье, Дешт-и-Кипчак. Подобная схема рекрутиро-
вания воинов после заключения мира коснулась и башкир. Плано Карпини
по этому поводу оставил красноречивое свидетельство. «Надо знать, — пишет
Карпини, — что они (монголы. — Авт.) не заключают мира ни с какими
людьми, если те им не подчинятся, потому что, как сказано выше, они имеют
приказ от Чингисхана, чтобы, если можно, подчинить себе все народы. И вот
чего татары требуют от них: чтобы они шли с ними в войске против всякого
человека, когда им угодно, и чтобы они давали им десятую часть от всего, как
от людей, так и от имущества. Именно они отсчитывают десять отроков и берут
одного и точно так же поступают и с девушками; они отвозят их в свою страну
и держат в качестве рабов. Остальных они считают и распределяют согласно
своему обычаю» [34, с. 283].
Как бы там ни было, но, скорее всего, уже летом — осенью 1236 года ново-
явленный вассал Угэдэя (Джучидов) Муйтэн-бий во главе отряда, насчитывав-
1 Черное знамя — «туг» (знамя, бунчук), или «хара сульде», символизировало военные
действия и поднималось (обычно знамен было девять) над ханской ставкой и монгольскими
войсками во время войны. В мирное время над ставкой развевались белохвостые туги, или
«цаган сульде» [55, с. 29]. П. Карпини отмечает наличие у монголов знамен, имевших «вверху
багряную шерсть» [34, с. 313].
50

шего несколько сот всадников, присоединился к монгольскому войску
и участвовал в Великом западном походе. В одном из вариантов кубаира
о Муйтэне сказано: «Все башкиры подчинялись ему... Бурзянский и кыпсак-
ский бии протянули ему руки...» [17, с. 199]. Конечно, по поводу подчинения
Муйтэну в 1236 году башкирских родов, относящихся к кипчакской группе
племен и, как известно, большей частью появившихся на Южном Урале уже
после монгольского нашествия, можно спорить. Тем не менее исключать того,
что кипчаки, за несколько лет до описываемых событий вынужденные бежать
в земли усерген от непрекращающихся рейдов Джучи начала 1220-х годов
и просившие убежища у их вождей1, могли быть мобилизованы Муйтэном
в состав его кошуна, нельзя, точно так же, как сами башкирские отряды были
мобилизованы в монгольские войска.
Предположение, что «привлечение (монголами. — Авт.) башкир к военным
действиям [против народов Южного Казахстана и Средней Азии] состоялось
задолго до 1236 г.» [181, с. 337], а тем более со ссылкой на Гаффари не отвечает
действительности. В своем сочинении «Списки устроителя мира» персидский
историк Гаффари (XVI век) лишь упоминает о том, что «Чингиз во время по-
хода на таджиков (имеется в виду Сартаульская кампания 1219—1224 годов. —
Авт.) дал ему [Джучи] (во владение. — Авт.) Дешт-и-Кипчак и Хорезм до край-
него севера» [19, с. 394]. Как видно, о башкирах, воюющих на стороне монго-
лов, в этом кратком сообщении речь не идет.
Но, возвращаясь к Муйтэну (и здесь мы должны быть абсолютно
объективны), башкирскому бию и иже с ним, скорее всего, пришлось пройти
неблаговидную процедуру испытания кровью. Встав под черные знамена
завоевателей, представители башкирской знати волей-неволей были вынуж-
дены совершить вместе с ними поход в Прикамье и Волжскую Булгарию,
то есть в земли северо-западных башкир, еще не тронутых вражеским наше-
ствием, и своих естественных союзников булгар, куда монгольский генерали-
тет планировал нанести (и нанес!) удар осенью — зимой 1236/1237 годов.
При этом монголы использовали присягнувших им на верность в качестве
проводников, что, кстати, активно практиковалось ими в ведении войн, но глав-
ное — новоявленные эфиальты всячески поощрялись. Например, как в случае
с правителем ойратов Худуха-беки: это он в 1205 году провел монголов
тайными тропами на реку Бухтарму (верховья Иртыша), где располагался
лагерь меркитских и найманских отрядов, которые по итогу внезапного напа-
дения были разгромлены [47, с. 152]. Двумя годами позже Худуха-беки оказал
1 Абу-л-Гази в «Родословной туркмен» пишет, что после завоевания Хорезма в 1220—
1221 годах «Джучи с приданными ему нукерами из Ургенча пошел в Дешт-и кыпчак. Кып-
чакский народ собрался, и произошла битва. Джучи-хан победил и перебил [всех]
попавших [ему] в руки кыпчаков; те из них, которые спаслись, ушли к иштякам (башки-
рам. — Авт.). Большая часть иштяков теперь является потомками тех кыпчаков» [1г с. 44].
51

неоценимую помощь царевичу Джучи, указав ему наиболее удобные марш-
руты передвижения по Алтаю и Саянам во время похода последнего на Лесные
народы [38, с. 174—175]. Чингисхан не мог не отметить «заслуг» Худуха-беки.
Согласно реестру тысяч, составлявших имперскую армию, «все ойратское
войско (четыре тысячи воинов. — Авт.)... утвердили за ним (Худуха-беки. —
Авт.), а эмирами-тысяцкими были те люди, которых он хотел» [47, с. 269].
Очевидно, в сходной обстановке Муйтэн-бию для того чтобы закрепиться
в системе элит Монгольской империи, пришлось совершить примерно те же
действия, что и ойратскому нойону.
Тот факт, что башкирская знать выразила покорность монголам и была
вынуждена участвовать в агрессии против запада, подтверждает «Юань ши».
Согласно китайским хронистам «Субэдэй набрал войско из хабичи... и про-
чих...» [58, с. 231] «...и пятьдесят с лишним человек [их] це-лянь, которые
усердно работали на него» [242, с. 503]. Следует пояснить, что термин «хабичи»
обозначает людей «подвластных» и находящихся «под феодальным протекто-
ратом» [242, с. 539], а «це-лянь» — племенных вождей, беков, биев или князей
покоренных народов. «Хабичи» и «це-лянь», по мнению Р. П. Храпачевского,
являлись в первую очередь булгарскими, буртасскими, саксинскими, башкир-
скими, мордовскими и чувашскими князьями с их ополчениями [242, с. 381].
Не был исключением и Муйтэн-бий, в 1236—1240 годах участвовавший в войне
против кипчаков и совершивший тогда, с точки зрения «привязанных» к волго-
уральскому региону башкир, сверхдальний поход:
«Муйтэн видел землю, куда не ступала человеческая нога,
Он видел горы, куда не долетала птица.
С Сакмары и Саелмыша дошел до Дона»
[17, с. 199].
Рашид ад-Дин, описывая начальный этап Великого западного похода,
сообщает, что осенью 1237 года монгольские царевичи «сообща устроили ку-
рилтай (в нижнем течении Дона [ 110, с. 58]. — Авт.) и, по общему соглашению,
пошли войною на русских» [48, с. 38]. В составе войска, обрушившегося зимой
1237/1238 годов на Северо-Восточную Русь, присутствовали и башкирские
отряды, о чем четко свидетельствует предание усерген, согласно которому
«вместе с тем (монгольским. — Авт.) войском направились они (усергены. —
Авт.) на север, овладели рязанским княжеством...» [16, с. 120]. Далее Скази-
тель, идеализируя картину случившегося, переводит внимание читателя
в хозяйственно-бытовую и вместе с тем отчасти романтическую плоскость.
Он продолжает: «Видя красоту приокской природы, множество скота на ее
зеленых долинах, густоту лесов, решили усергены обосноваться в тех местах.
Когда в древние времена усергены отправлялись в дальний поход, то грузили
на телеги все добро, забирали жен и детей, всю скотину, загружали своих верб-
52

людов и возили их всюду с собой. В эти края они тоже прибыли со всем своим
добром, близкими и родными. Поставив дома и юрты на берегах Оки, зажили
они мирной жизнью. Родовое древо усергенов — рябина. Потому люди других
родов объясняли храбрость и воинственность усергенов тем, что кровь у них
рябиновая, по-башкирски — мышар. Потому позднее тех, перебравшихся
на приокские раздолья усергенов, стали называть "мышарами". Постепенно
"мышары" превратились в "мишаров". Часть теперешних Касимовских миша-
ров — усергеновцы» [16, с. 120—121] К
На деле все было куда как прозаичнее. По мнению И. В. Антонова, летучие
башкирские отряды после разгрома Владимиро-Суздальского княжества
весной 1238 года поучаствовали в осаде и штурме Козельска, а затем в очеред-
ном прочесывании (облаве) восточноевропейских степей, добивая и уничтожая
разрозненные силы кипчаков-половцев [66, с. 17], среди которых, возможно,
находился знаменитый султан Бачман, а также взбунтовавшиеся булгарские
князья Баян и Джику [123, с. 98—101]. Подобные сообщения наводят на мысль
о том, что башкиры в составе монгольских соединений уже в 1240—1242 годах
могли оказаться на территории центральноевропейских государств Польши
и Венгрии и участвовать в сражениях при Легнице и Шайо. Это ли не парадокс!
Ведь всего несколько лет назад Юлиан, терпя ужасные лишения и теряя
по пути на восток спутников, совершил, казалось бы, невозможное — достиг
«другой», «старейшей» «Великой Венгрии» (Башкирии), и это было, без
преувеличения, одно из самых замечательных путешествий XIII века. Но вот
прошло пять лет, и те самые «венгры-язычники» (башкиры), на поиски которых
было затрачено столько усилий, сами, уже в рядах армии завоевателей, оказа-
лись на благодатных равнинах Пушты2, на землях народа, с которым история
разделила их несколько столетий назад, определив каждому свой путь и свою
судьбу.
Что касается событий 1236 года, участия башкир в Великом западном
походе и проникновения их «в католическую Европу в 1241—1242 гг.» [83, с. 59],
то здесь следует остановиться на очень важном факторе, оказавшем коренное
1 Необходимо отдать должное поздним толкователям предания «Усергены» за логиче-
скую связность трактовки похода этого рода на Русь и последующей ассимиляции с местным
населением. Отметим также, что понятие «мещера», иногда связываемое с мишарами-усер-
генами, на деле никакого отношения к ним не имеет. Мещерский городок, уже тогда носив-
ший это название, был основан Юрием Долгоруким в 1152 году, задолго до проникновения
на эти территории усерген, и стал центром крохотного удельного княжества, отошедшего
к Москве при Дмитрии Донском. Лишь в середине XV века Мещерский городок был передан
Василием II ордынскому царевичу Касиму (умер в 1469 году) и стал вотчиной служивой
татарской знати. В 1472 году Мещерский городок был переименован в Касимов. «Касимов-
ские цари» и их наследники имели очень высокий статус в среде элит Московского царства
и Российской империи [248, с. 316—318].
2 Пушта — венгерская равнина (лесостепь).
53

влияние на взаимоотношения новых господ евразийских пространств с теми,
кто признал их власть и встал под черногривые бунчуки. Дело в том, что вожди
башкир, как и иные вассалы великого каана, буквально еще вчера кичившиеся
своей независимостью, но ныне обласканные монголами и включенные, пусть
и на местах, в состав правящей элиты Монгольской империи, своим положе-
нием, скорее всего, в подавляющем большинстве были вполне довольны.
С определенного момента в сознании башкирской знати поселилась имперская
идеология, связанная с именем Чингисхана, воспользовавшись которой можно
было и оправдать свое поражение в борьбе с завоевателями, и обеспечить
законность собственной власти.
2.6. Культ Чингисхана и рождение новой элиты
Несомненно, привлечение завоевателями башкирской знати для решения
общеимперских задач — неважно, разгрома кипчаков, нашествия на Русь или
разорения Центральной Европы — повлияло на ее мировоззрение. Находясь
в рядах одного войска, да что греха таить, прикрывая порой в бою щитом спину
«коренного» монгола — недавнего врага, взглянув на ситуацию изнутри,
башкирские вожди, да и простые воины начинали по-иному воспринимать
фактор монгольского присутствия не только на границах Южного Урала, но
и в масштабах всего евразийского пространства. Немудрено, что в условиях
похода, когда на общеармейских сборах во всей своей путающей мощи перед
изумленными, не избалованными подобными зрелищами башкирами, да и пред-
ставителями других народов, выходцами из периферийных областей, развора-
чивались огромные массы степной конницы, можно было уже задуматься
и о величии монгольского государства, и о сакральной, священной еще при
жизни личности его создателя — Чингисхана. Башкирские ратники, участвовав-
шие в походе на запад, оказались в эпицентре идеологического пресса, который
посредством чрезвычайно жестких форм дисциплинарного воздействия бук-
вально вколачивал в их сознание неизбежность того, что и далее, в «граждан-
ской» жизни, им придется следовать священным законам Чингисовой Ясы,
предусматривавшей абсолютную покорность вассала сюзерену. Именно тогда
башкирские бии, удостоенные чести присутствовать в ставках царевичей-огла-
нов и пораженные церемониалом, богатством и роскошью (с их точки зрения)
походной жизни Чингисидов, не могли не задуматься о самом Основателе как
об объекте поклонения. Так или иначе, но внутри уже башкирской элиты в опре-
деленный момент зародился культ почитания Чингисхана1.
1 Культ Чингисхана возник среди монголов почти сразу после его смерти. Были, напри-
мер, установлены камни, которым следовало поклоняться как святыням. Тех, кто отказы-
вался воздавать почести этим кумирам, убивали [55, с. 273].
54

В свое время Р. Г. Кузеев заметил, что «в представлениях башкирской ро-
доплеменной аристократии тех времен, да и не только аристократии, но и ря-
довых башкир, все великое, могущественное связывалось с Чингиз-ханом»
[14, с. 201]. Нет ничего удивительного в том, что в шежере племен юрматы, мин,
усерген, табын, кара-табын, бурзян, кыпчак, айли, ирякте Чингисхан фигури-
рует в качестве источника и символа власти [И, с. НО, 138, 180; 14, с. 31, 84, 123,
165].
Появление создателя Монгольской империи на страницах такого доста-
точно социально направленного произведения, каковым, в отличие от истори-
ческих преданий, является шежере, отражает начало нового этапа в развитии
башкирского общества — этапа, когда родовая верхушка башкир, приняв культ
Чингисхана и официально признав его «небесное» покровительство (ни разу
с ним не встретившись!), попыталась (и успешно!) юридически оформить ле-
гитимность своей власти, дарованной ей не от «младших» представителей «зо-
лотого рода» — Угэдэя, Чагатая, Толуя, Гуюка, Мункэ или Бату, о которых
также имеются упоминания в родословиях [11, с. 300—301; 14, с. 31], но непо-
средственно из рук Основателя.
Вне сомнения, лидерство в «общении» с Чингисханом принадлежит все тем
же Майкы и Муйтэну, однако, просматривая шежере и родословия, мы знако-
мимся с целой плеядой башкирских вождей, якобы связанных тем или иным
образом с сакральной фигурой Потрясителя вселенной. Красноречивым
свидетельством на этот счет является отрывок из шежере племени юрматы,
в котором родовые бии, конечно же, в более поздней трактовке, именуются
ни много ни мало, но ханами, тем самым подчеркивая свой социальный статус:
«63-й предок, Салим-хан, пребывал ханом сорок лет. От него Ильгам-хан.
На его веку появился Чингиз-хан. Направились к нему, и Ильгам-хан присягнул
[ему] на верноподданство. Говорят, что от Чингиз-хана повелось у всех народов
прикладывать тамгу. В то время наш предок Юрматы и другие роды направи-
лись к Чингиз-хану и присягнули, говорят, ему на верноподданство. Наш
предок Юрматы в [знак] верноподданства стал ловить диких зверей за голень.
В ту пору не было таких, кто бы ловил зверей руками, [поэтому] Чингиз-хану
[это] очень понравилось, и нашему предку Юрматы он сказал: "Деревом твоим
пусть будет ива, птицей твоей — балабан, тамгою твоей — вилы, опознаватель-
ным кличем твоим — «Ак тюбя!»", — сказал и так установил» [12, с. 67]1.
Шежере юрматынцев дополняет предание бурзян о возвышении Аксакбурзяна
(Бурзян-бия), обласканного Чингисханом и также послужившего повелителю
1 Чингисхан (монгольские правители) раздавали лояльным башкирским племенам кроме
земель сакральные атрибуты: уран, дерево, тамгу, птицу. Примечательно, что об этом гово-
рится преимущественно в преданиях и шежере башкирских племен табын, юрматы, салъют,
катай и др., т. е. той их части, которая переселилась в Приуралье и на Южный Урал лишь
в XIII-XIV веках [13, с. 242, сноска 2].
55

тем, что он «сделался кучером ханской повозки» [66, с. 15]. К фигуре Чингис-
хана «пристроены» глава кары-кыпчаков Лач-бий [13, с. 126, 233], годы жизни
которого отследить невозможно, и Урадач-бий (Урадас-бий) — предводитель
племени мин, судя по всему, являвшийся реальной исторической личностью,
но живший, скорее всего, на рубеже XIV—XV веков или даже столетием позже
[13, с. 71, 212].
В этой связи вполне естественным, а отнюдь не легендарным стало появле-
ние башкирских биев не где-нибудь в ставке одного из Чингисидов во время
похода на запад, а в центре монгольской державы — в ее столице Каракоруме.
Туда, на курултай, созванный по случаю возведения Гуюка на императорский
(хуанди) престол, летом 1246 года были вызваны даже из самых удаленных
уголков империи многочисленные «государи», признавшие сюзеренитет вели-
кого каана. В числе высокопоставленных вассалов, поспешивших посетить это
грандиозное мероприятие, значились великий князь владимирский Ярослав
Всеволодович, грузинские царевичи, персидские эмиры. Несмотря на то что
башкирская аристократия занимала в иерархии Монгольской империи
не столь высокую ступень, нежели указанные персоны, и получала основ-
ные пожалования, равно как и наказания, не в общеимперском центре,
а «на местах» — либо от правивших там Чингисидов, либо от баскаков великого
каана, на этот раз среди приглашенных, судя по всему, оказались и башкирские
бии. Ярчайшим тому подтверждением служит сообщение на этот счет, сделан-
ное Плано Карпини, согласно которому на курултае 1246 года присутствовали
представители знати народов, населявших Южный Урал (Баскарт) и Волго-
Камье (Булгария). Карпини упоминает о четырех тысячах послов — предста-
вителей разных стран и народов, присутствовавших на том курултае1 «в числе
тех, кто приносил дань, и тех, кто шел с дарами султанов, других вождей, кото-
рые являлись покориться им (монголам. — Авт.), тех, за которыми они послали,
и тех, кто были наместниками земель» [34, с. 312]. Правда, как он тут же заме-
тил, «всех их вместе поставили за оградой» [34, с. 312], не удостоив чести нахо-
диться непосредственно возле персоны монгольского властелина. По этому
поводу Плано Карпини оставил, может быть и отдающее бахвальством, но тем
не менее красноречивое свидетельство: «...Нам же (папскому посольству. —
Авт.) и князю Ярославу они (монголы. — Авт.) всегда давали высшее место...»
[34, с. 312].
Участие в курултае 1246 года (если только участие имело место!), без-
условно, оказало огромное влияние на представителей башкир, волею судеб,
как им казалось, ставших причастными, пусть и в таком незначительном каче-
1 Плано Карпини, упоминая о «Баскарт» (Башкирии), пишет: «Мы видели даже мужчин
и женщин из вышеназванных стран» [34, с. 286], что подразумевает возможную его встречу
с представителями башкирских племен на курултае 1246 года. Правда, конкретного места,
где она состоялась, папский посол не называет.
56

стве, к воцарению Гуюка. Находясь ныне не в походных порядках имперского
войска, а хотя и «за оградой», но в столице империи, где их щедро угощали
с императорского стола и мимо них гордо проезжали выходцы из правящего
Чингисова дома и знатнейшие монгольские нойоны, в убранстве коней кото-
рых одного золота насчитывалось по нескольку килограммов1, башкирские
старшины в сознании своем, возможно, уже посчитали себя если и не равными
по статусу, то, по крайней мере, приближенными, каждый на своем уровне,
к элите империи. Возможно, именно тогда понятие «благородный» [12, с. 355]
обрело конкретное узконаправленное социальное значение и подтолкнуло
башкирских вождей к тщательному ведению своих родословий, дабы выде-
литься из рядов соплеменников. В шежере племени мин мы находим одновре-
менно и откровенный, и назидательный пассаж, адресованный представителям
высших эшелонов власти. Там говорится: «Не сказал ли нам Азгам-хазрет, что
человеку, не знающему молитв и своей родословной, не пристало говорить
речи перед падишахом, [человек], не осведомленный о будущем, не может быть
у власти...» [13, с. 72]2. Несмотря на то что этот документ датирован 956 годом
хиджры, то есть 1549 годом от Р. X. [12, с. 262], и относится ко временам влады-
чества ногайцев, в основе своей он несет мировоззрение, давно укоренившееся
в среде башкирской знати, ведшей свои родословия от эпохи Чингисхана и под-
держивавшей свою значимость притчей из уст святого, жившего несколько
веков назад.
Вхождение южноуральского региона в состав Монгольской империи
придало импульс формированию в среде народов, населявших эти земли,
социальных институтов нового типа. Несмотря на всю патриархальность
общественного строя кочевых (полукочевых) племен, обитавших по северной
кромке Великой степи и в таежных областях Урала и Сибири, в их социаль-
ной структуре наметился классовый диссонанс. Именно со времен Чингис-
хана и с началом монгольской гегемонии в значительной части башкирских
шежере отмечена исходная точка в отсчете поколений от непосредственных
основателей башкирских племен, хотя сами «основатели», скажем, в лице
Ильгама (юрматы) или Майкы (табын) указывали в своих родословных
прославленных предков, им предшествовавших [12, с. 67; 13, с. 104], подчерки-
вая тем самым и значимость, и древность родов, к которым они принадлежали,
и, возможно, стремление закрепиться в среде имперских элит.
1 Плано Карпини следующим образом описывает упряжь коней монгольских царедвор-
цев: «И было много таких, которые на уздечках, нагрудниках, седлах и подседельниках имели
золота приблизительно, по нашему расчету, на двадцать марок...» («Одна марка весила пол-
фунта. Следовательно, вес золотых украшений конской сбруи доходил до нескольких кило-
граммов».) [34, с. 312].
2 Другой вариант изложения: «Не знающий своего корня, то есть рода, не достоин
говорить перед падишахом. Не ведающий о последних поколениях своего рода не достоин
быть властелином» [12, с. 261—262].
57

Таким образом, в середине XIII века, несмотря на весь драматизм собы-
тий, связанных с эпохой монгольских завоеваний, башкиры, как и множество
иных народов и стран, находившихся зачастую на разных уровнях обще-
ственного и хозяйственного развития, начали адаптироваться к условиям
существования в рамках Монгольской империи.
2.7. «Чем жить на коленях, лучше умереть стоя!»
Несмотря на то что уже в середине 1240-х годов башкиры («баскарт»)
числились в официальном списке стран и народов, составлявших Монгольскую
империю [34, с. 268], процесс окончательного подчинения части племен, насе-
лявших центральные и северные области Южного Урала, не окончился.
Формально они признавали главенство Каракорума и даже выплачивали уста-
новленные завоевателями дани, однако отдельные случаи пассивного сопро-
тивления поработителям, перераставшие в прямую военную конфронтацию,
продолжались. На протяжении еще нескольких десятилетий Южный Урал
оставался «горячей точкой» на карте Улуса Джучи, а башкиры, не забыв былые
вольности, пытались с оружием в руках противостоять центральной власти.
Подобные процессы не были редкостью на завоеванных монголами
пространствах, те же киргизы и хори-туматы — народы, близкие башкирам
по менталитету, спустя долгие годы после, казалось бы, окончательного подчи-
нения восставали, вынуждая правящую имперскую верхушку проводить
против «строптивых улусников» крупномасштабные военные операции. Так,
при подавлении выступления хори-туматов (1216—1217 годы) погиб названый
брат Чингисхана Борохул [38, с. 175], а карательным походом на взбунтовав-
шихся енисейских киргизов (1217—1218 годы) руководил непосредственно
царевич Джучи [46, с. 123; 50, с. 143]. В этой связи, но, что важно, с привязкой
к территории Исторического Большого Башкортостана значительный интерес
представляют сведения, касающиеся смерти Орду — старшего сына Джучи.
По данным Утемиш-хаджи, около 1250—1251 годов Орду был убит заговорщи-
ками из собственного окружения1, однако, рассматривая ситуацию в ком-
плексе, нельзя не упомянуть о мятеже против власти Джучидов, вспыхнувшем
среди нескольких кочевых родов, подвластных Орду и живших на Ишиме2.
В одном из сказаний сибирских татар присутствует информация об иниции-
рованной неким Иликаем кровавой распре, разгоревшейся между местными
1 Утемиш-хаджи: «Нукеры Иджан-хана (Орду. — Авт.) подняли мятеж против своего
господина и убили Иджан-хана...» [52].
2 Принято считать, что земли в Сибири принадлежали другому сыну Джучи, Шибану,
и это соответствует реалиям XIII—XIV веков, однако там могли располагаться и личные
владения Орду. Подобные «вкрапления» являлись закономерностью в системе распределе-
ния улусов в Монгольской империи и Золотой Орде.
58

князьками, жертвой которой (возможно, случайной) мог оказаться Орду.
И легендарное повествование, и Утемиш-хаджи косвенно свидетельствуют
в пользу этой версии, что прослеживается в подаче роли, сыгранной в обоих
нарративах Бату — тогдашним правителем Улуса Джучи, лично явившимся
в Ишимскую степь и покаравшим бунтовщиков. В «Чингиз-наме» записано,
что «Саин-хан (Бату. — Авт.)», узнав об убийстве Орду, «снарядил войско
и пошел походом на этого врага. А те не были в состоянии оказать сопротивле-
ние и великие их бежали...» [52]. В татарском предании сказано: «О случив-
шемся узнал Батый, он обвинил Иликая в том, что тот разжигает междоусоб-
ную войну между татарами, и казнил его и забрал себе его землю и людей»
[210, с. 169—170]. Надо полагать, без веского повода — убийства его старшего
брата Орду — Бату, являвшемуся в тот исторический отрезок времени лидером
в среде правящих элит Монгольской империи, появляться в сибирской
глубинке не было никакой политической целесообразности, и этот факт гово-
рит в пользу правдивости сведений, почерпнутых из представленных выше
и независимых друг от друга источников.
Рассматривая сообщения о волнениях, охвативших кочевые (полукочевые)
племена Западной Сибири в середине XIII века, нельзя упускать из поля зрения
возможность участия в этих событиях башкирских (протобашкирских) родов
из числа усерген, ирякте и табын, летники и зимники которых располагались
по Ишиму и Тоболу. Однако по накалу страстей, по крайней мере, если апел-
лировать к известным источникам, наиболее ожесточенный характер в этот
временной отрезок приняли восстания на Южном Урале, что ярчайшим обра-
зом отразилось в исторических преданиях и родословиях. Важно и то, что
в эпических произведениях башкир существует достаточно четкое разделе-
ние их военной конфронтации с монголами в эпоху завоевания последними
Южного Урала в 1220—1230 годах и сопротивлением, разгоревшимся уже
во времена вхождения Башкортостана в состав Монгольской империи.
Красноречивейшим подтверждением закрепления монголов в южноураль-
ском регионе и соответствующей реакции на бесчинства ханских чиновников
представляется свидетельство, запечатленное в предании башкирского рода
катай «Акман-Токман», повествующем о событиях, произошедших в Башкор-
тостане через несколько лет после подчинения его монголами. О том, что
катайцы к этому времени находились в зависимом состоянии, сообщает
Сказитель: «Земля и воды были распределены (монголами. — Авт.) между ро-
дами. Каждому роду предназначалась своя тамга, уран (клич), дерево, птица.
Наш катайский род получил тамгу — багау, клич — Салават, дерево — сосну.
После получения земель и тамги башкиры должны были платить хану ясак.
Сначала это показалось не особенно обременительным. Пушнина поставлялась
хану вовремя. Но однажды от хана пришел новый указ. Молодые мужчины
и парни со своим конем, снаряжением призывались в ханское войско. Стали
угонять косяками коней, скот» [16, с. 168]. Очевидно, в данном случае перед
нами предстает вполне обычная для золотоордынского общества картина,
59

которую можно было наблюдать не только на Южном Урале, но и собственно
в Деште — неважно, в каком-нибудь бедном улусе, прозябавшем в дремучем
степном захолустье, или, напротив, в улусе богатом, где ханские баскаки, как
и их коллеги в Персии или Китае, были заняты одним и тем же делом — попол-
нением казны своего повелителя и мобилизацией в его войско новых рекрутов.
По мнению И. В. Антонова, «воинскую повинность башкир (в том числе
и катайцев. — Авт.) нельзя считать чем-то неожиданным, так как она была
предусмотрена соглашением. Очевидно, эта повинность не была регулярной.
Башкирские воины требовались золотоордынскому хану для проведения
каких-либо крупных военных мероприятий. После возвращения из похода
на запад они были отпущены домой, а потом долго не призывались, так что
об этой повинности, наверное, успели забыть. Теперь же башкирские воины
потребовались хану вновь» [64, с. 193].
Подобные действия центральных властей привели катайцев к восстанию,
причины которого следует искать не только в злоупотреблениях ханских
баскаков, но и в сломе социальных устоев башкир, связанных с процессом
вхождения Башкортостана в состав Монгольской империи. Важнейшим ком-
понентом деградации прежних обычаев следует, по-видимому, считать внед-
рение Чингисханом и Чингисидами в среду зависимых народов обычая
«ставить тамгу, определять каждому (по воле сюзерена. — Авт.) его птицу
и клич» [181, с. 346]. С одной стороны, как мы подчеркивали в предыдущем
параграфе, обретение подобных атрибутов играло на руку представителям
местной аристократии (Майкы, Муйтэну и др.) и помогало занять лидирующее
положение в среде соплеменников1. Однако если рассматривать проблему
применительно к племени катай, то в этом случае, как подчеркивают Н. А. Ма-
житов и А. Н. Султанова, не исключено, что «смена религиозных символов,
получение новых от имени монгольского хана, видимо, означали полную ломку
идеологии, выработку новых понятий в общественной жизни, где на первый
план выдвигалась идея господства татаро-монголов и беспрекословного
подчинения им покоренных башкир. Одновременно это было своеобразной
переписью населения, ибо, как гласит легенда, обложение башкир налогом
последовало после получения тамги, орана, дерева и птицы» [181, с. 346—347].
С последним доводом в пользу негативного восприятия башкирами-катайцами
переписи населения, приведшего по итогу к восстанию, трудно не согласиться,
тем более что подобные коллизии возникали в это же время на других подвласт-
ных монголам территориях. Так, в 1257 году ордынские «счетчики» прибыли
1 Не исключено, что монгольские правители, наделяя тот или иной род сакральными сим-
волами, и в том числе священными животными, в какой-то мере соблюдали религиозные
устои, существовавшие в среде башкир задолго до появления монголов на Южном Урале.
По свидетельству Ибн Фадлана, некоторые башкирские роды еще в X веке в качестве
тотемного животного избирали для себя рыб, змей, птиц (журавлей) [27, с. 28].
60

на Северо-Восточную Русь, что привело к сопротивлению населения и восста-
нию в Новгороде, возглавленному представителями высшей русской знати,
подавлять которое пришлось великому князю Александру Невскому1.
Возмущения башкир, охватившие в середине XIII века южноуральский
регион, по своему накалу не уступали идентичным событиям на Руси и нашли
отражение в целом цикле исторических преданий, содержащих, в отличие
от официальных хроник, зачастую грешащих сухостью изложения, яркие,
достойные поэм Гомера образы героев, выступавших против иноземного
засилья. Здесь нельзя обойти вниманием уже упоминавшееся предание рода
катай «Акман-Токман», действия главных персонажей которого привели к вос-
станию, возможно, первому из череды восстаний, которыми в грядущие века
будет наполнена история Башкортостана, и о котором, что чрезвычайно важно,
в мельчайших подробностях сообщает Сказитель. Мы приводим предание
полностью.
«Невмоготу стало башкирам, и они стали подниматься против хана. Среди
них был храбрый егет Сураман. Он собрал довольно большое войско и уничто-
жил ханских нукеров, собиравших ясак. Некоторым удалось сбежать. Хан
послал против Сурамана войско, но тот еще долго продолжал воевать. Вместе
с ним сражалась и его жена. Со временем люди стали приноравливаться
к сложившимся обстоятельствам. Укрывшись в лесах и на горах, повстанцы
стали подстерегать ханских сборщиков ясака, неожиданно нападали на них.
Завязывалась схватка. Скот заранее утонялся в глубь лесов и гор. Так прохо-
дило лето. В бездорожные зимы, когда леса и горы покрывались снегом,
ханские отряды не могли пробраться в глухие места. Зимой было спокойнее.
С наступлением лета снова начинались бои.
Долго продолжалась борьба против хана. Она то стихала, то снова усилива-
лась. Стал стареть предводитель повстанцев Сураман, который включился
в борьбу еще совсем молодым егетом. В одном из жестоких боев он погиб,
1 По сведениям Лаврентьевской и Новгородской первой летописи, в 1257 году монголь-
ские счетчики посетили Владимиро-Суздальское, Ростовское, Рязанское и Муромское
княжества, где провели перепись населения и организовали военные округа по стандартам
монгольской десятеричной системы (тумены, тысячи, сотни, десятки). «Toe же зимы
приехаши численици, исщетоша всю землю Суждальскую и Рязанскую и Муромскую
и ставиша десятники, и сотники, и тысящники и темники и идоша в Ворду, толико не чтоша
игуменов, черньцов, попов, клирошан, кто зрит на Святую Богородицу и на владыку».
От налогов были освобождены лишь представители духовенства. Новгородцы провести
у себя перепись не позволили, несмотря на то, что чиновники явились в город в сопровож-
дении князя Александра Невского. Горожане лишь «даша дары цесареви, и отпустиша
я с миром». Княживший в Новгороде сын Александра Василий, противник переписи, избе-
гая столкновения с отцом, выехал в Псков. Разгневанный Александр выгнал сына из Пскова,
а «дружину его казни: овому носа урезаша, а иному очи выимаша, кто Василья на зло повел»
[50, с. 426].
61

после чего борьбу возглавила его жена. Однажды в бою ее сильно ранило.
Перед смертью она призвала к себе своих сыновей (их было двое: старший —
Акман, младший — Токман) и сказала им так: "Дети мои, настал мой час,
я ухожу вслед за вашим отцом. Когда он погиб, вы были еще маленькими.
Умирая, отец ваш сказал: «Чем жить на коленях, лучше умереть стоя».
Сыновья мои, вы теперь выросли, стали егетами, не забудьте завет отца".
Акман и Токман продолжили борьбу, которой не было видно конца.
Однажды, взяв с собой сотню самых надежных воинов, они ушли на зимовку
в глубь Уральских гор. Но среди них оказался предатель. Как-то раз ночью
он сбежал и указал ханским приспешникам место зимовки Акмана и Токмана,
получив за это вознаграждение. Хан послал туда войско. Батыров прижали
к горам. С трудом, путая следы, им удалось скрыться и выйти в Зауралье.
Но там их поджидали враги. Это было ранней весной, когда снег то таял,
то замерзал. Начались сильные бураны. У беглецов кончились продукты, негде
было им укрыться и передохнуть: голая степь, невыносимый буран. Акман,
Токман и их боевые спутники, голодные и измученные, замерзли. Лишь неко-
торым удалось добраться до ближайшей деревни. Но там тоже находились
ханские войска. До последнего дрались егеты и погибли до последнего. Среди
них были две храбрые девушки. Их тоже схватили и жестоко замучили чуже-
земные захватчики» [16, с. 168—169].
Переходя от воспевания подвигов персонажей предания (а в их истинном
героизме сомневаться не приходится) к анализу реалий наступавшей золото-
ордынской эпохи, необходимо подчеркнуть, что и Сураман, и Акман, и Токман
вели свою борьбу уже не против завоевателей, но против суверенов. Действи-
тельно, на фоне притеснений, творившихся ханскими баскаками, к середине
XIII века определенная часть башкирской знати готова была отстаивать
«свои права», но права эти были правами удельных князьков, желавших ради
сохранения прежних вольностей или из чувства кровной мести, как в случае
с Акманом и Токманом, мстивших за гибель родителей, продолжать «борьбу,
которой не было видно конца» [16, с. 169]. Вступив на бесперспективный
путь сопротивления Джучидам и наместникам великого каана, некоторые баш-
кирские бии, несмотря на всю свою личную храбрость, как, например, леген-
дарный батыр Бошман, тем самым обрекали и себя, и единоплеменников
на репрессии и жестокие расправы со стороны центральной власти.
Весьма характерен для этого времени (по-видимому, 1240-е годы) фрагмент
из предания «Биксура», в котором сообщается о бесчинствах, творившихся
на землях башкир ханскими чиновниками и карателями. «За неповиновение
предводителю ханского войска бия племени байляр Карагай-атая высекли
перед всем родом. Обезглавили всех взрослых мужчин. Женщин и девушек
завоеватели пленили, захватили весь скот...» [16, с. 166]. Страшная картина
кровавой расправы и насилия предстает перед нами, однако в ней прослежи-
вается не что иное, как жесткая рука хозяина — именно хозяина, а не вторг-
шегося агрессора, единственной целью которого было бы уничтожение всех
62

и вся. Заметьте, Карагай-атая «высекли перед всем родом», всего лишь
высекли. Это жестокое и бесчеловечное наказание свидетельствует, в первую
очередь, о том, что расправу над ним следует рассматривать как расправу над
нерадивым данником, не заслужившим за свои проступки смертной казни,
которого следует подвергнуть унизительной для главы рода прилюдной пока-
зательной порке. Вот она, имперская политика «кнута», правда, о «пряниках»
предание умалчивает.
При более пристальном рассмотрении военно-политических процессов,
протекавших в середине XIII века в пределах «Западного края», где сосущест-
вовали государства и племенные образования, находившиеся на разных
уровнях общественного и экономического развития и пребывавшие вначале
в юрисдикции Каракорума, а затем Улуса Джучи, высвечиваются определен-
ные, во многом схожие тенденции в отношениях центральной власти с васса-
лами и наоборот. Парадоксально, но знаковые события, происходившие тогда
в Северо-Восточной Руси, зеркально отображали, хотя и в других масштабах,
события на Южном Урале. Несмотря на все ужасы недавнего монгольского
нашествия, и на Руси, и в Башкирии местная знать, будь то князья или бии,
имевшая свои представления о взаимоотношениях с завоевателями, делилась
на зачастую враждебные друг другу группировки, оказавшись по разные
стороны баррикад. Если на Руси существовала мощная антимонгольская «пар-
тия войны», возглавлявшаяся великим князем владимирским Андреем Яросла-
вичем, то и в Башкирии мы находим ее аналог — сподвижников Биксуры,
Сурамана и др.; если на Руси Александр Невский стал лидером, главной целью
которого было обеспечение мира на своих землях, то в Башкирии, и даже
несколько ранее, чем русский князь, за политику, направленную на «мирное
сосуществование» с Ордой, ратовал Муйтэн-бий. Весьма примечательно, что
«партия войны», или, вернее, «партия непокорных», и на Руси, и в Башкирии
потерпела сокрушительное поражение. Некоторые представители местных
национальных элит так и не осознали до конца, что в лице завоевателей,
явившихся из Центральной Азии, явившихся «всерьез и надолго», они обрели
противника, вооруженное сопротивление которому изначально было обречено
на провал.
Несмотря на то что сопротивление отдельных башкирских родов дейст-
виям монгольской администрации продолжалось и в дальнейшем1, начиная
с 1260-х годов, судя по всему, ситуация стабилизировалась. Следует признать,
сообщения о каких-либо крупных вооруженных конфликтах на территории
1В шежере племени мин говорится, что «после него (Чингисхана. — Авт.) в течение трех
поколений было разорение» [13, с. 71]. Однако к датировке этого свидетельства следует
относиться критически, так как текст шежере построен на сведениях о временах нашествия
Тимура, правлении Урадач-бия и ногайском владычестве, т. е. фактически речь идет о собы-
тиях XV—XVI веков, куда в качестве помпезной ремарки вплетено сообщение о Чингисхане.
63

Южного Урала на долгие десятилетия, вплоть до второй половины XIV века,
исчезли из сюжетов башкирских исторических преданий и текстов их родо-
словных. По-видимому, «умиротворение» Башкортостана следует увязывать
с обретением геополитической независимости Улуса Джучи от каракорумских
властей во времена правления Менгу-Тимура (1266—1280 годы), когда «дер-
жава (Золотая Орда. — Авт.) процветала и наслаждалась миром» [212, с. 68]
и периферийные территории остались в плане исполнения налоговых повин-
ностей один на один с представителями ордынских органов управления
в Сарае. Проще говоря, взимание податей отныне было упорядочено, и какой-
либо заезжий чиновник (тысячник, темник, даруга) — выходец из Центральной
Азии, наделенный монгольским кааном чрезвычайными властными полномо-
чиями, объявившись на Южном Урале, уже не имел права по своему усмотре-
нию ограбить под видом сбора ясака подвернувшийся ему под руку башкир-
ский род, что в итоге могло привести к возмущению, последствия которого
приходилось расхлебывать ордынским властям. Да, до поры до времени
правители (еще не ханы!) самого западного улуса Монгольской империи
действовали с оглядкой на верховного сюзерена. Однако империи не вечны.
Наступала эпоха чингисидских государств, среди которых ярче и дольше
всех блистала самая великая от начала времен кочевая держава - Улус
Джучи, известная и под другим поздним и грозным названием - Золотая
Орда.

ЧАСТЬ 3
БАШКИРСКИЙ ЮРТ ЗОЛОТОЙ ОРДЫ
19 августа 1259 года великий каан Мункэ, лично возглавивший монгольские
армии в походе против южнокитайской державы Сун, умирает в своей поход-
ной ставке «у горы Дяоюйшань» [58, с. 202]1. Именно с этого момента Монголь-
скую империю, переживавшую во времена правления Мункэ апогей своего
могущества, неотвратимо начинает затягивать в фазу политической турбулент-
ности, по итогу приведшей к распаду государства, созданного Чингисханом.
В первую очередь кризис, вызванный борьбой за обладание великокаанским
престолом, поразил Главный юрт. В решающей схватке за столь ценный
приз столкнулись братья покойного каана Ариг-Бука и Хубилай, одновременно
объявившие себя в 1260 году великими каанами, по сути, установившие
в стране двоевластие и начавшие кровопролитную войну, которую по праву
считают гражданской.
Противостояние сторон с переменным успехом продолжалось до 1264 года,
вплоть до того момента, когда Ариг-Бука был вынужден признать свое пораже-
ние и высшая власть досталась Хубилаю. Казалось, Хубилай превратился
в единодержавного правителя Монгольской империи, однако за годы междо-
усобного противостояния в центральном улусе ситуация на военно-политиче-
ском поле Евразии в корне изменилась. Хубилай столкнулся с этим фактом
в 1265 году, когда попытался созвать курултай, пригласив на него других своих
братьев: родного брата Хулагу, правившего Ильханатом2, и двоюродного брата
Берке, властителя Улуса Джучи. Но получилось так, что и тот, и другой в разгаре
1 Дяоюйшань (Дяоюй) — гора на востоке района городского подчинения Хэчуань
в городе Чунцин (Китай).
2 Ильханат — государство «персидских монголов», основано Хулагу в начале 1250-х годов.
Ильхан — подвластный (младший) хан. Другое название — Улус Хулагу (государство Хула-
гуидов).
65

кровопролитнейшей войны между возглавлявшимися ими державами
внезапно скончались — Хулагу в 1265 году, а Берке — в 1266-м. По какому-то
невероятному стечению обстоятельств тогда же, в 1266 году, умирает правитель
Чагатаева Улуса Алгу. С уходом этих людей (а смерть их, надо полагать, была
естественной) меняется целое поколение военно-политических лидеров Мон-
гольской империи, вступившей к тому времени в период окончательного раз-
межевания чингисидских государств. И хотя наследники Хулагу — правители
Ильханата — признавали сюзеренитет Хубилая, в Улусе Чагатая набирал силу
Хайду — внук Угэдэя и один из сторонников Ариг-Буки, готовый к долгому
и изнурительному противостоянию Каракоруму [122, с. 51—52]. Последний
гвоздь в гроб империи Чингисидов, как уже говорилось выше, забил правитель
Улуса Джучи Менгу-Тимур: в 1267 году он чеканит собственную монету,
титулуя себя великим ханом, и одновременно, в отличие от Бату, без оглядки
на центральную власть начинает издавать ярлыки. Более того, в 1269 году пра-
вители трех улусов Монгольской империи (Улуса Джучи — Золотой Орды,
Улуса Чагатая в Средней Азии и Улуса Угэдэя на территории современного
Синьцзян-Уйгурского автономного района Китая) собрались в долине реки
Талас на курултай, где общим постановлением провозгласили свои владения
независимыми от великого каана Хубилая. Это решение официально закре-
пило за правителями Золотой Орды незаконно присвоенный ими ханский
титул [211, с. 64] и как следствие — преемственность в осуществлении власт-
ных полномочий на всей территории Улуса Джучи, куда отныне чиновникам
из Каракорума доступ был закрыт.
Наступил новый исторический этап, и Хубилай, повязанный, с одной
стороны, бесконечными войнами с владетелем Чагатаева Улуса Хайду, а с дру-
гой — еще более грандиозным военным столкновением с Сун, попросту махнул
рукой на дела в самом западном чингисидском государстве. Что ему было
до правителей Золотой Орды, война с которыми на бескрайних просторах
Дешт-и-Кипчак представлялась бессмысленной и не сулила ничего, кроме
изнурительных походов на запад, в то время как южнее Янцзы располагалось
огромное, набитое сокровищами, а главное — деморализованное одной только
мыслью об очередном монгольском вторжении государство Сун?! Хубилаю
и его преемникам оставалось довольствоваться тем, что вплоть до середины
XIV века повелители Улуса Джучи считались номинальными вассалами
великих каанов в Каракоруме и Ханбалыке, а в официальных документах
династии Юань1 — «Таблицах родословия императорского дома» и хронике
«Юань ши» — значились ванами (чжуванами), то есть великими князьями
(«князьями крови») [58, с. 218, 335]. Так, китайский летописец, подытоживая
события, имевшие место в 1330 году, оставил короткую запись: «Чжуван
1 Династия Юань — монгольская правящая династия в Китае. Основана Хубилаем в 1271
году, просуществовала до 1368 года.
66

Северных пределов Узбек прислал послов, прибывших в столицу1» [58, с. 206].
Все очень четко и лаконично, и какое дело было китайскому хронисту до того,
что «чжуван Узбек» по факту являлся самым могущественным государем
на огромных евразийских пространствах, раскинувшихся от Иртыша до Дуная
и, возможно, единственным из монархов той поры, кто одновременно вел
переговоры и с Китаем, и с Египтом, и с Западной Европой. Частью земель, под-
властных Узбеку, была территория, населявшаяся башкирскими племенами,
находившимися с Менгу-Тимуровых времен в юрисдикции «своих», золото-
ордынских, а не монгольских властителей.
3.1. Исторический Большой Башкортостан на карте Улуса Джучи
До сих пор в точности не известно, как именно называлась Башкирия
во времена гегемонии Джучидов в XIII—XV веках. Естественно, в первую
очередь напрашивается хрестоматийное в таком случае название «улус». При-
менительно к территории, подвластной ханам Золотой Орды, можно не сомне-
ваться, что уже с первых лет завоевания она была поделена на улусы, в составе
которых находилась и Башкирия [136, с. 87]. Собственно, понятие «улус»,
пришедшее в оборот из монгольской старины и, не исключено, первоначально
означавшее «народ, данный в управление» [225, с. 185], трактовалось и тракту-
ется по-разному. При этом область применения термина достаточно широка —
от обозначения родового стойбища или даже маршрута кочевки до названий
объединений, родов, поколений, племен, рассматриваемых с точки зрения их
зависимости от вождя и места, занимавшегося им в иерархии степной знати —
бахадура, нойона, хана. В высшем своем значении под улусом подразумевается
собственно государство — ханство, княжество, эмират и т. д., в которых суще-
ствовала развитая система управления, регулировавшая общественные отно-
шения на основании безоговорочного исполнения законов, в данном случае
Великой Ясы. Как известно, официальным названием Монгольской империи
было Еке Монгол улус, или Великое Монгольское государство.
Название государства, поименованного в честь старшего Чингисханова
сына и первого его правителя Джучи, в источниках, относящихся к различным
историческим эпохам, звучит по-разному. И хотя изначальный вариант — Улус
Джучи (Джучиев Улус, государство Джучи) — преобладает, империя западных
Чингисидов была известна, и в том числе в сугубо официальных дипломатиче-
ских документах, как Улус Бату, Улус Берке, Улус Узбека или Улут (Олут)
улус — Великое государство, а в правление Менгу-Тимура и в первой половине
XIV века, дабы подчеркнуть преемственность власти от великих каанов, —
Монкул улус (Монгольское государство) [118, с. 151; 145, с. 357; 257, с. 54].
1 Столицей правящей династии Юань являлся Пекин (Ханбалык).
67

Что же касается укоренившегося наименования «Золотая Орда», то оно, надо
признать, вошло в обиход в то время, когда от государства, основанного
Чингисханом, Джучи и Бату, не осталось и следа. В русских письменных источ-
никах это словосочетание фиксируется во второй половине XVI века. Впервые
оно было запечатлено в Казанском летописце в форме «Златая Орда» и «Вели-
кая Орда Златая» [118, с. 153]. Очевидно, что даже в наименовании Джучид-
ского государства присутствуют разночтения, не говоря уже о названиях
регионов, его составлявших. В научной литературе бытует традиция именовать
интересующие нас земли «Улус Башкирия», и мы к ней присоединяемся; тем
не менее необходимо помнить и об иных обозначениях этих территорий, встре-
чающихся, в частности, в башкирских источниках.
В шежере племени мин (минг) наряду с русским, булгарским, туранским
упоминается башкирский юрт [ 12, с. 296]. В родословной Углан-хана1, реальной
исторической личности (жил на рубеже XIV—XV веков), также существует
сообщение о башкирском юрте, но только, в отличие от родословия мин, термин
«юрт» применительно к ситуации используется не в контексте повествования,
а звучит из уст некоего Кутлыюл-сэсэна как название конкретной территории,
расположенной «по левому берегу АкИдели» в устье Уфы [12, с. 216]. Место это
называлось «Юртом ханов и биев», а общее название башкирских земель
означено как «башкирский юрт» [12, с. 216]. Подобно центральноазиатскому
понятию «улус», слово «юрт», тюркское по происхождению, в зависимости
от ситуации, имеет несколько значений, и на бытовом уровне это жилище
отдельной семьи кочевника, буквально «передвижной дом, юрта». В другом,
гораздо более глубоком смысле под юртом понималось феодальное владение,
как в случае с Муйтэн-бием, у которого, согласно легендарному повествованию,
«число юртов... дошло до десяти»2 [17, с. 199], или же под ним подразумевались
земля, место жительства, отчий край, дом. Зачастую термин «юрт» («йорт»)
употреблялся в сочетании с другим распространенным тюркским термином —
«иль» (страна): «иль-юрт» [17, с. 388]. При этом понятие «дом» увязывалось
с именем хана или правящей династии, как это принято в мировых монархиях
вообще3, и было широко распространено в среде золотоордынских (тюркских)
правителей. Так (и таких примеров можно привести десятки), источники назы-
вают владения хана Уруса «юртом Урус-хана» [152, с. 258].
По-видимому, в случае с названием, которое могло закрепиться за землями,
населявшимися башкирами в эпоху Золотой Орды, вполне уместны и приме-
нимы оба обозначения, имевшие широкое хождение в государстве Джучи-
1 Родословная Юмран-Табынской волости [12, с. 213—214].
2 В данном случае слово «юрт» означало какой-либо из башкирских родов, которым
управлял Муйтэн-бий.
3 Например, правящий дом династии Габсбургов, правящий дом династии Романовых
и т. д.
68

дов, — Улус Башкирия и Башкирский юрт, и надо полагать, в наиболее значи-
мой трактовке этих терминов. Впрочем, арабские и персидские авторы
не утруждали себя в отношении обозначения башкирских земель официаль-
ным именованием (если оно вообще было) и пользовались общепринятыми
на протяжении предшествующих веков названиями — Башкырт (Закарийа
ал-Казвини) [5, с. 111], Башкырд (Ибн Фадлаллахал-Омари) [7, с. 107], Башгирд
(Муин ад-Дин Натанзи) [40, с. 310].
Что же касается письменных источников XIII—XV веков, сообщающих
о Башкирии и башкирах и их месте на географической, политической и этниче-
ской картах Золотой Орды, следует отметить разницу позиций, с которых
летописцы подходили к освещению проблемы. В этом плане, несомненно, выде-
ляются данные, оставленные монахами-проповедниками Юлианом и Иоганкой,
стремившимися проникнуть буквально в центр башкирских земель, и немуд-
рено: они не только искали здесь своих дальних единоплеменников, но и несли
«слово божие». Вместе с тем для авторов, сообщавших о Башкирском юрте,
и в том числе о народе, его населявшем, и точном его месторасположении,
характерна немногословность, так что исследователю остается разве что вылав-
ливать наиболее рациональные звенья. Обращаясь к источникам, всегда нужно
иметь в виду, что читать их следует именно так, как они написаны, и не вклады-
вать в их содержание того, чего там нет и не было (хотя нам, возможно, и хоте-
лось бы, чтобы оно там наличествовало) [136, с. 44].
Для Юлиана понятия Башкирия (Баскарт, Паскатир) не существовало,
он использует названия Великая Венгрия или Венгрия Старейшая, которые
будут употреблять и его ближайшие последователи-миссионеры. Следуя
из Волжской Булгарии, он добрался (и в этом его заслуга) практически до цент-
ральной части современного Башкортостана, то есть «тех венгров (башкир. —
Авт.)... <...> нашел он... близ большой реки Этиль (Агидель, Белая. — Авт.)»
[59, с. 150—151], что протекала к востоку от Булгара.
Плано Карпини также указывает на географическое соседство «Баскарт,
то есть Великой Венгрии» с запада с «Великой Булгарией»г а с севера -
с паросситами (финно-угорскими племенами, жившими на Вятке и в Перми)
[64, с. 272—273]. Другим фрагментом сочинения Плано Карпини, весьма цен-
ным уже с точки зрения непосредственного нахождения собственно Башкирии
в составе Монгольской империи, является упоминание о том, что «Баскарт,
то есть Великая Венгрия» [34, с. 286], наряду с более чем пятьюдесятью иными
перечисленными им странами и народами, названа в числе «земель, которые
они (монголы. — Авт.) одолели» [34, с. 286]. Этот фрагмент является логиче-
ским продолжением и связующим звеном между более ранними сообщениями,
отраженными, в частности, в «Сокровенном сказании» и повествующими
о существовавшей в первой половине XIII века задаче завоевания монголами
башкир (бачжигит) [38, с. 188—189], и сообщениями авторов XIV столетия,
исходя из которых Башкирия (Южный Урал) представляется уже давным-
давно покоренной областью.
69

Гильом де Рубрук, отличавшийся, видимо, в силу возраста большей наблю-
дательностью и выносливостью, чем Плано Карпини1, а может быть, дело в том,
что его маршрут проходил в непосредственной близости к Южному Уралу,
оставил гораздо больше информации, касающейся расположения «земли
Паскатир». Он пишет: «Проехав 12 дней от Этилии (Итиля (Волги). — Авт.), мы
нашли большую реку, именуемую Ягак (Яик (Урал). — Авт.); она течет с севера
из земли Паскатир и впадает в вышеупомянутое (Каспийское. — Авт.) море...
страна их (башкир. — Авт.) соприкасается с запада с Великой Булгарией»
[50, с. 198]. Примечательно, что Гильом де Рубрук, продолжая дальнейшее
путешествие на восток и тщательно фиксируя этапы проделанного пути, вновь
обращается к теме «Паскатир» и, ориентируясь уже на племена, обитавшие
в Сибири и на Алтае, дает очень важное пояснение, определяющее расселение
башкирских племен у самых границ Центральной Азии. «К северу (от Монго-
лии. — Авт.)... — сообщает Рубрук, — живет народ, разводящий скот, по имени
Керкисы2. Живут там также Оренгаи3, которые подвязывают себе под ноги
отполированные кости и двигаются на них по замерзшему снегу и по льду
с такою сильною быстротою, что ловят птиц и зверей. И еще много других
бедных народов живут в северной стороне, поскольку им это позволяет холод;
на западе соприкасаются они с землею Паскатир, а это - Великая Венгрия,
о которой я сказал вам выше» [64, с. 272].
От сведений европейских монахов разительным образом отличаются
данные некоторых арабских авторов, которые в подаче материала как будто
застыли на незыблемых догмах, оставленных им в наследство на страницах
исторических и географических трактатов мудрецами минувших столетий.
Тем не менее игнорировать труды этих, надо полагать, образованнейших людей
и к тому же современников событий, происходивших в XIII веке, нельзя, и даже
с точки зрения актуальности упоминания ими о «стране Басджирт» как об
одной из составляющих тогдашней Ойкумены.
Арабские ученые Ибн Сайд ал-Магриби (1214—1274) и Абу-л-Фида
(1273—1331) в своих работах исходят из того, что «страна Басджирт» — Башки-
рия — расположена к северу от кочевий «баджнаков» — печенегов и лежащей
восточнее их «Зловонной земли». Тексты обоих авторов практически иден-
тичны и выглядят следующим образом: «К востоку от баджнаков лежит Зло-
вонная земля, куда никто не может проникнуть без помощи ароматических
веществ. Эта местность представляет собой пустыню. К северу от Зловонной
земли расположена страна Басджирт» [6, с. 34; 3, с. 288]. Однако при ближай-
шем рассмотрении выясняется, что данные, приведенные ал-Магриби
1 Во время путешествия на восток Плано Карпини было около 64 лет, а Гильому де Руб-
руку около 31 года.
2 Керкисы — енисейские кыргызы (киргизы) [46, с. 123].
3 Оренгаи — урянхаи (лесные урянхаи) [46, с. 123—125].
70

и Абу-л-Фидой, почерпнуты ими из сочинения ал-Идриси (1100—1165), пользо-
вавшегося, в свою очередь, трудами предшественников — Саллама ат-Тарджу-
мана и Джейхани (IX—X века) [64, с. 246—254], оставивших описание
месторасположения земли башкир, использовав в качестве маркера «реку
Атил», названием схожей с Итилем-Волгой или Этилем-Белой, но под которой
в равной степени можно подразумевать и Волгу, и Каму, и Белую, и Урал (Яик).
Так, ал-Идриси записал: «Исток этой реки в восточной стороне, из некоего
места "опустошенной страны"... затем река проходит через "Зловонную
землю"... и землю басджиртов на запад до тех пор, пока не проходит позади
Булгара...» [4, с. 249].
Несложно догадаться, каких «творческих» усилий стоило ал-Магриби
и Абу-л-Фиде изыскать данные о «стране Басджирт», тем более что «баджнаки»
(печенеги), некогда доминировавшие в регионе в IX—X веках, еще тогда
частью «колен своих» ушли на запад, сделавшись беспокойными соседями
на южных границах Киевской Руси, а частью откочевали на север, чтобы
в недалеком будущем расплавиться в котле формирования башкирского
этноса. Что же касается локализуемой некоторыми исследователями «в районе
расположенных к северу от Каспийского и Аральского морей заболоченных
областей», источавших вонь и мешавших движению [64, с. 274], — легендарной
«Зловонной земли», сведения о которой мы находим в нескольких серьезных
трудах средневековых восточных авторов, то источники эпохи монгольских
завоеваний и золотоордынского периода в истории Дешт-и-Кипчак о подобном
феномене умалчивают. Возможно, «Зловонная земля» является такой же
химерой, как и мифические города Мастр и Кастр, якобы располагавшиеся,
по словам того же ал-Идриси, на территории Башкирии [157, с. 254],
но о существовании которых источники XIII—XIV веков ничего не сообщают,
а, напротив, подчеркивают отсутствие там вообще каких-либо признаков ур-
банизации1. Тем не менее, несмотря на явную компиляцию текстов, перетекав-
ших на протяжении нескольких столетий из одного сочинения в другое,
данные арабских географов ценны уже тем, что применительно к золотоордын-
скому периоду в истории Башкортостана указывают на «базовое» расположе-
1 И. Г. Коновалова отмечает: «По всей вероятности, данные о городах басджиртов ал-Ид-
риси получил из вторых рук: информатор географа сам вряд ли бывал в городах басджиртов
и знал лишь их названия, а также имел представление о труднодоступности этих городов
для купцов. Наличие целого ряда вариантов чтения названий городов (Мас.т.р, Мамир,
Мас.рада; Кас.т.р, Камир, Кас.р) также говорит о недостаточной конкретности полученных
ал-Идриси сведений о городах басджиртов. Данные ал-Идриси об этих городах могут отра-
жать дошедшие до его информатора сведения о башкирских родоплеменных названиях —
кесе и мишар. Наименование города Мастр, которое, не изменяя графику слова, можно
прочесть и как Маштр, может быть сопоставлено с родоплеменным названием башкир
"мишар"». «Один из вариантов чтения топонима — Каср — позволяет сопоставить это
наименование с родоплеменным названием башкир "кесе"» [64, с. 254, сноски 1111 и 1112].
71

ние башкирских земель на Белой, по Ику и горам Южного Урала до верховьев
Яика, что абсолютно не противоречит действительности. При этом Закарийа
ал-Казвини употребляет термин «Башкырт» в двух вариантах. В одном случае
это название чисто топонимическое, и в интерпретации арабского ученого так
назывались горы, «горы Башкырт», в которых нетрудно угадать Южный Урал.
В другом — это собственно название обитавшего там этноса — «большой
народ... Башкырт» [5, с. 111]. В свою очередь, авторитетнейший ал-Омари,
несмотря на то, что пользовался сведениями, полученными не в результате
собственных путешествий, а от заезжих купцов1, путем сопоставления достав-
ленных ему устных известий сумел определить месторасположение Башкир-
ского юрта. Он уточнил, что к «области Башкырд» прилегают «...Булгар...
страны Сибирские и Чулыманские (закамские земли. — Авт.)» [7, с. 106—107],
то есть ал-Омари указывает на территории современных Южного и отчасти
Среднего Урала и Зауралья.
Казалось бы, данных, почерпнутых из «официальных» письменных источ-
ников, вполне достаточно, чтобы предельно точно локализовать «области
Башкырд» в XIII—XIV веках. И действительно, с точки зрения определения
территории «коренной» Башкирии арабские, персидские, европейские
авторы, каждый в силу своих возможностей и мировоззрения, представили
исчерпывающее количество информации. Однако было бы контрпродуктивно
не привлечь при рассмотрении проблемы источники башкирские, суще-
ственно расширяющие пределы расселения башкир, и в этой связи нам вновь
необходимо обратиться к их историческим преданиям и родословиям.
Следует сразу же обратить внимание на то, что башкирские нарраторы
указывают на обширные евразийские пространства, занимавшиеся башкир-
скими племенами в XIII—XV веках. В произведениях исторического эпоса
и шежере башкир само собой подразумевается расположение их кочевий
в гористо-таежной и лесостепной части Южного Урала (Зауралья) и долине
Агидели (Белой)2. Одновременно с тем составители родословий очерчивают
границу области расселения башкир гораздо южнее, перенося ее практически
в пределы Дешт-и-Кипчак. Так, во времена Муйтэн-бия и его ближайших
наследников усергены кочевали по Салмышу (Саелмышу) и в междуречье Сак-
мары, Яика, Илека при том, что «гнали скотину за... Илек...» [16, с. 121], то есть
проникали в глубь Дешта, достигая центральных его областей в предгорьях
Мугоджар. Далее на восток также распространялись «раздольные летовки
усерген», охватывая обширные территории по рекам Уй и Тобол, вплотную
прилегая к естественной природной преграде — пустынным землям, так
1 Ал-Омари упоминает о «почтенных купцах Хасане Эрруми и Хасане Элирбили»
[7, с. 107].
2 «Они (башкиры-бурзяне. — Авт.) населяли долину Агидели... <...> Зимовал он (Муй-
тэн-бий. — Авт.) на Урале...» [17, с. 196, 199].
72

как «большая часть степных просторов вдоль... Тургайских долин пустовала»
[16, с. 121]1.
От оставивших эти сведения усергенских сэсэнов не отстают составители
иряктинских шежере, для которых земли на берегах Иртыша являлись родиной
их предков. Конечно же, к источникам эпического характера следует отно-
ситься предельно внимательно, тщательно перепроверяя информацию. Тем не
менее факт проживания башкирских (протобашкирских) родов в Западной
и Южной Сибири и районах, прилегающих к Алтаю, подтверждается (повто-
римся!) не только сведениями, вышедшими из-под пера монгольских авто-
ров — создателей «Сокровенного сказания» и «Алтан тобчи», упоминавших
о легендарном племени бачжиги, или родословием ирякте, но и таким ответ-
ственным исследователем, каким, вне сомнения, являлся Гильом де Рубрук,
утверждавший, что севернее Алтая и Саян, о чем уже было сказано выше, баш-
киры (паскатир) граничили с енисейскими киргизами и урянхаями (оренгаями)
[64, с. 272]. Но достаточно ли нескольких строк, содержащихся в монгольских
и европейских рукописях, и нескольких страниц из башкирских шежере для
того, чтобы однозначно утверждать, что башкирские роды настолько глубоко
проникли на восток? По этому поводу можно и поспорить, однако и отбрасы-
вать сведения, исходящие из трех практически независимых друг от друга нар-
ративов, недопустимо.
Мы не ставили задачи подробно осветить чрезвычайно сложные, непре-
рывно наслаивавшиеся друг на друга пути миграции башкирских племен
в северном и западном направлениях. При ближайшем рассмотрении корпус
источников золотоордынского периода на этот счет крайне недостаточен,
и лишь по косвенным свидетельствам башкирские роды проникли в область реки
Камы (Чулманидели) в XIII—XV веках, хотя, согласно Р. Г. Кузееву, племя гайна
«на исходе XII столетия» уже расселялось на ее притоке реке Тылва [ 174, с. 312].
В иряктинском родословии, а речь там, вне зависимости от упоминания поздних
топонимов (гидронимов), в расчете на число поколений, исходящих все от того
же Майкы-бия, идет о конце XIII — первой половине XIV века, сообщается
следующее: «Наш предок Ахмедшейх, сын Каратабын-бия, сына Майкы-бия,
известный как Ирякте, переселясь с берегов Иртыша, основал юрт у реки Миач
[Миасс], на месте будущего Челябинского уезда. Оставив там сына по имени
Абдал, сам отправился вдоль реки Чусовой искать землю и воду. Выйдя
к реке Чулман [Кама], он прошел на лодке к месту будущей крепости Пермь
и вернулся назад. Взяв [с собой] детей, он [вновь] пошел туда, и на месте будущей
крепости Пермь они основали юрт. Пока они там жили, он женил нескольких
своих сынов и они привезли своих невест в Пермь. Там же от жены Абдал-бия
родился сын. Его назвали Чулман-бий. Потом некоторые его сыны из Перми
переселились на место будущего Оханска. Оттуда они переселились на реки
1 Тургайская долина расположена на севере Казахстана, в междуречье Ишима и Тобола.
73

под названием Барда и под названием Галич (?) и основали юрт» [12, с. 369].
Таким образом, крайней точкой расселения башкирских родов на северном
направлении в XIV веке, по-видимому, являлись области в среднем течении
Камы и ее притоков в районе нынешней Перми, то есть башкиры жили
по соседству с финно-уграми1 и практически достигли территории, получившей
в трудах современников название «Страна мрака» [26, с. 137].
Земли, расположенные к западу (юго-западу) от Южного Урала, примыкав-
шие одной частью к Волжской Булгарии, а другой — к нижнему Итилю,
также находились в системе башкирских кочевий. По крайней мере,
в XIII-XIV веках племена юрматы, юрми и др. жили в междуречье верховьев
рек Зай и Шешма [174, с. 45, 114]. Более того, в исторических преданиях юрма-
тынцев, относящихся к эпохе Золотой Орды, упоминаются принадлежавшие
им земли, расположенные еще западнее, «в стороне Волги и Симбирска»
[174, с. 114]. Далее по направлению к Степному поясу Евразии, по реке Самаре,
в XIII веке располагались становища дуванцев [174, с. 198], а на рубеже
XIV—XV веков вся северная сторона верховьев и среднего течения Самары
была заселена башкирами — бурзянами, кыпчаками, усергенами и тамьянами,
тесно контактировавшими между собой [13, с. 93, 98]. Но более других башкир-
ских племен в Дешт-и-Кипчак уже в середине XIII века, во времена первых
ханов Улуса Джучи, свое положение сохраняли табынцы, с гордостью утвер-
ждавшие, что кочевали они «от Иргиза до Иргиза» [174, с. 255], то есть от реки
Иргиз в Северном Приаралье до реки Большой Иргиз - левого притока
Итиля, южнее Самарской Луки. О том, что башкиры населяли некоторые
долины левобережных притоков Итиля, свидетельствовал еще в начале X века
направлявшийся в Волжскую Булгарию секретарь посольства багдадского
халифа Аль-Муктадира Ахмед ибн Фадлан, описавший один из этапов своего
путешествия следующим образом: «Через много дней пути нам пришлось
переправляться через реку Джаха, потом реку Ирхиз, Бачаг, Самур, Кинал,
1 Согласно иряктинским родословным праправнук Майкы-бия Чулман-бийг осваивая
новые земли, вступал в тесные контакты с местным населением. Читаем: «Сын Абдал-бия
Чулман-бий ходил на большой лодке по реке Чулман (Кама). Войдя (однажды) в реку Тулву,
он стал подниматься вверх по Тулве и увидел, что навстречу ему плывут сплочение деревья
и щепки. Увидев это, он, говорят, вернулся назад. И вновь на большой лодке он стал посте-
пенно подниматься к верховьям реки Тулвы и добрался, говорят, до аула Сараш. В одном
месте он увидел три-четыре лубяных дома и сказал: "Здесь, оказывается, есть жители!".
Узнав это, он поднялся на гору и метнул, говорят, стрелу к тем домам. Потом обитатели (тех)
домов вышли, собрались вместе, подняли стрелу и стали рассматривать ее. Узнав, что
в окрестностях есть мусульмане, он спустился с горы, подошел, говорят, к ним, они разго-
ворились и познакомились» [12, с. 369]. Впрочем, нельзя исключить и того, что Чулман-бий
в данном случае встретился с представителями другого башкирского рода, уже давно
обосновавшегося в этих краях, так как главу местного аула звали Гайни-бабай [232, с. 269].
Известно, что в среде тюрков часть родовых вождей именовали по названию племени.
В данном случае имя старейшины идентично названию племени гайна.
74

Сух, после реку Кюнджюлю1. Переправившись через эти реки, мы попали
в страну башкир, которые относятся к тюркскому племени» [27, с. 27].
Упоминая Ибн Фадлана, мы не стремимся к погружению в дискуссии,
касающиеся многообразного мира племен, населявших в X веке Приуралье
и известных под названием ал-башгард, или басджирт, представлявших собой
в ту эпоху сложно составленный полиэтнический союз [136, с. 45]2. Примени-
тельно к нашему исследованию важнее другое — область степей (лесостепей),
примыкавшая накануне монгольского нашествия к Волжской Булгарии,
издревле была облюбована племенами номадов и на протяжении всей последую-
щей истории, включая времена господства Улуса Джучи, Казанского ханства,
Ногайской Орды и период добровольного вхождения и пребывания в составе
Российской империи, являлась регионом, где традиционно испокон веков коче-
вали башкиры, в зависимости от развития военно-политической, этнической или
экономической ситуации мигрировавшие на север (северо-восток) и обратно.
При рассмотрении проблем расселения башкирских племен и тех кочевых
(полукочевых) обоков, которым в золотоордынский период только еще пред-
стояло обрести на Южном Урале родину и этническую принадлежность,
напрашивается ряд вопросов. Так что же из себя представляла, вне сомнения,
существовавшая (в современной терминологии) Большая Башкирия, или
Исторический Большой Башкортостан [181, с. 432], казалось бы, раскинув-
шийся на огромных евразийских просторах от среднего Иртыша на востоке
до нижнего Итиля на западе, от приаральских пустынных равнин на юге
до дремучей закамской тайги на севере? Каким было место, занимавшееся
Большой Башкирией в улусной системе Золотой Орды, если учесть, что
система эта являлась механизмом со сложной иерархией составлявших ее
частей, которые к тому же регулярно подвергались реорганизации и зачастую
меняли свой статус? И наконец, какими же формами управления пользовались
золотоордынские ханы на территории Башкирского улуса? Однако прежде чем
ответить на эти вопросы, следует учесть несколько аспектов, связанных
с существованием Исторического Большого Башкортостана в XIII—XV веках.
Во-первых, необходимо понимать, что на территориях, расположенных
за пределами южноуральского региона, но причисляемых к Большой Башки-
рии, процент населения, непосредственно ассоциировавшего себя с башки-
рами (башкирд), был крайне незначительным, если вообще был, так как
по факту в источниках XIII века на этот счет существует одно-единственное
свидетельство, когда в «Сокровенном сказании» под 1207 годом упоминается
1 Джаха — Чеган, правый приток Урала; Ирхиз — Большой Иргиз; Бачаг — Моча;
Самур — Самара; Кинал — Кинель; Сух — Сок; Кюнджюлю — Кондурча. Таким образом,
караван посольства обходил Самарскую Луку.
2 Подробнее см.: Иванов В. А., Злыгостев В. А. Это были башкиры... — Уфа : Китап,
2017. - С. 35-49.
75

племя «бачжиги» [38, с. 175]. В этом плане весьма показательны и, по нашему
мнению, не требуют дополнительных комментариев выдержки из «Иряктин-
ских родословий (Галиевой генеалогии)», где составители, и не помышляя
о Большой Башкирии, передают информацию о том, что на деле представляли
собой протобашкирские роды, населявшие Южную Сибирь. Читаем: «Наши
предки изначала были из сословия землевладельцев. Происхождение их
скрыто во мраке... Говорят, что мой благородный предок обитал на берегах
Тобола и Иртыша. Совершенно неизвестно, удмурт или мариец он по про-
исхождению и какова его вера» [12, с. 355]1.
Во-вторых, в середине XIII — первой половине XIV века в Южной Сибири
и Восточном Дешт-и-Кипчак процессы размежевания, например, табынских
родов на тех из них, кто впоследствии переселится на запад и осядет на Южном
Урале, и тех, кто местом кочевий изберет просторы нынешних казахских
степей, еще только начинался. Аналогичная ситуация, и в первую очередь
по результату монгольских завоеваний, складывалась в районе нижнего течения
Итиля и Яика, откуда определенная часть кипчакского населения мигрировала
в Приуралье и далее на север. Надо полагать, в своей исторической памяти и кип-
чаки, и табынцы, и еще несколько кочевых родов, в конце концов обосновав-
шихся на Южном Урале и с определенного момента начавших отождествлять
себя с башкирами, сохранили воспоминания о тех землях, где некогда их предки
выпасали свои стада и табуны и где располагался их «иль». Возможно, именно
по этой причине в легендарных преданиях башкир сохранились сведения о том,
что пастбища табынцев охватывали земли «от Иргиза до Иртыша» [174, с. 255],
автоматически превращая эти территории в часть Исторического Большого Баш-
кортостана. Однако на деле и Приаралье, и междуречье Итиля — Яика в XIII—
XV веках представляли собой степные пространства, находившиеся в ведении
золотоордынских правителей различных чингисидских кланов, относящихся
к тому же к разным частям (крыльям) Джучиева Улуса.
Исходя из сказанного, под понятием «Исторический Большой Башкорто-
стан», или «Большая Башкирия», помимо Южного Урала следует подразу-
мевать евразийские пространства, использовавшиеся башкирскими (прото-
башкирскими) племенами в хозяйственной деятельности, но на которых
в силу экономических, климатических или политических причин они
не задержались либо, оставаясь там, но оторвавшись от «исконной» «земли
Паскатир», тем не менее сохраняли свою национальную ментальность2.
1 Р. Г. Кузеев ввел термин «потенциальные башкиры» [173, с. 452], который вполне
применим к предкам иряктинцев.
2 В настоящее время помимо прилегающих к современному Башкортостану регионов
(Челябинской, Оренбургской, Курганской, Пермской, Самарской областей и Республики
Татарстан) башкиры проживают в Казахстане, Узбекистане, Таджикистане. Вот он, «след»
Исторического Большого Башкортостана!
76

3.2. Башкирский юрт в системе «крыльев» Улуса Джучи
Военно-административная система Улуса Джучи, по существу, являлась
калькой с военно-административного устройства Еке Монгол улус (Монголь-
ской империи) и предусматривала разделение армии и всего населения
на «крылья». Помимо центра (гол) — личной тысячи великого каана — суще-
ствовало еще два государственных органа — правое крыло (барунгар) и левое
крыло (джунгар) [47, с. 267, 270]. Применительно к Улусу Джучи следует отме-
тить, что его двухкрыльевая структура начала складываться, по-видимому,
уже вскоре после курултая 1206 года — в момент выделения Чингисханом
его старшему сыну Джучи владения в 9 000 юрт и назначения ему в помощь
нескольких советников [38, с. 176]. Однако о полностью осуществленном деле-
нии нового улуса на два крыла применительно к 1206 году говорить не прихо-
дится, так как в то время при царевиче состоял Хунан-нойон, сподвижник отца
Чингисхана Есугей-багатура, пребывавший «в должности нойона-темника»
[38, с. 176; 202, с. 617] и по факту осуществлявший командование всеми
войсками Джучиева Улуса. Несколько позже (судя по данным Рашид ад-Дина,
в промежуток от курултая 1206 года до вторжения в Китай в 1211 году, а по Луб-
сан Данзану — вскоре после похода в Среднюю Азию в 1224 году) удел Джучи
был сформирован по классической схеме. Командование центром перешло
в руки сменившего Хунана Хуку-нойона (Хукина), имевшего под рукой
«восемь тысяч людей» [20, с. 232; 122, с. 338].
По завершении Великого похода на запад (1236—1242 годы), в результате
которого территория государства Джучидов достигла своего максимального
размера, улус был поделен между старшими сыновьями Джучи — Орду и Бату.
Получалось, что огромная кочевая империя состояла отныне из двух частей-
крыльев: правого (западного, Ак-Орды, то есть Белой Орды) и левого (восточ-
ного, Кок-Орды, или Синей Орды)1. Вообще, системе крыльев и проблеме
Ак-Орды и Кок-Орды, проблеме запутанной, и в том числе по причине вторич-
ного разделения обоих крыльев («Орд»)2, в научной литературе посвящено
достаточное количество исследований, составляющих целое направление
1 Белый и синий цвета — традиционные тюркские и монгольские символы правой
(западной) и левой (восточной) сторон [229, с. 189].
2 В результате «вторичного деления» внутри каждого из крыльев появлялись собствен-
ные половины, обозначавшиеся соответствующими цветами. Внутри Кок-Орды образова-
лась своя Ак-Орда — улус Шибана в Западном Казахстане и Юго-Западной Сибири, и эту
синеордынскую Ак-Орду не стоит смешивать с общеджучидским правым крылом, носив-
шим то же имя. (Позднее, в XV веке, когда Шибаниды добились ханского ранга, название
их удела перешло на все бывшее левое крыло, отчего оно стало называться Белой Ордой.)
Точно так же общеджучидская Ак-Орда в последней четверти XIII века имела в своем
составе еще одну Белую Орду, находившуюся в регионе к западу от Дона под началом
беклярибека Ногая [229, с. 189].
77

в изучении истории этой державы1. Для нас же в данном случае естественный
интерес представляют сведения, касающиеся принадлежности Башкирского
юрта к тому или иному крылу Улуса Джучи и структур управления, существо-
вавших в XIII-XV веках на землях Башкирии, тем более что и Ак-Орда, и Кок-
Орда на протяжении целого столетия — со времен Менгу-Тимура и вплоть
до Великой замятии, по одной из версий, «вели практически автономное суще-
ствование, числясь в составе единого Джучиева Улуса номинально, без явных
признаков взаимодействия. Вмешательство ак-ордынских ханов в восточные
дела происходило редко и эпизодически2, об участии же кок-ордынских
сюзеренов в событиях к западу от Яика до середины XV в. ничего не известно.
Нет никаких сведений и о том, что аристократия двух Орд собиралась
на курултаи для обсуждения общих дел (видимо, таковых не находилось3),
что в обоих крыльях действовала единая система налогообложения или моби-
лизации войска. Наверное, лишь фамильное родство правителей, сеть караван-
ных путей и ямских станций, да — в первые десятилетия — подчиненность
имперскому центру демонстрировали принадлежность обоих крыльев
к общему государственному организму. Объединение обоих крыльев про-
изошло, очевидно, в 1380-х гг. при хане Токтамыше. Оно оказалось кратковре-
менным и неэффективным, поскольку произошло в обстановке уже
начинавшегося государственного кризиса и распада Золотой Орды, да к тому
же накануне роковых для нее нашествий Тимура. После них территория
правого крыла погрузилась в хаос, там началось образование независимых
ханств» [229, с. 190]. Впрочем, драматические события конца XIV столетия
мы рассмотрим в последующих главах.
1 Дополнительные сведения о «крыльевой системе Улуса Джучи» см.: Трепавлов В. В.
Степные империи Евразии : монголы и татары. — 2-е изд. — М. : Квадрига, 2018. —
С. 142—150 ; Кушкумбаев А. К. Крыльевая система в Улусе Джучи // Золотоордынское
наследие. Вып. 1. Материалы Международной научной конференции «Политическая
и социально-экономическая история Золотой Орды (XIII—XVвв.)» : сб. ст. / Отв. ред. и сост.
И. М. Миргалеев. - Казань, 17 марта 2009 г. - Казань: Издательство «Фэн» АН РТГ 2009. -
С. 80-104.
2 Тем не менее великий хан Тохта выдал царевичу Баяну (Ордуид) ярлык на царствова-
ние в Кок-Орде в 1301-1302 годах [227, с. 33]. В 1328-1329 годах в Сыгнаке Мубарак-Ходжа
(Тука-Тимурид?) попытался отчеканить собственную монету, где наравне с сарайскими
ханами именовал себя «султан правосудный», однако великий хан Узбек восстановил
статус-кво - Мубарак-Ходжа был свергнут, бежал к киргизам на Алтай, где и погиб
[152, с. 137-138].
3 Рашид ад-Дин свидетельствует: «С самого начала не бывало случая, чтобы кто-либо
из рода Орды, занимавший его место, поехал к ханам рода Бату, так как они отдалены друг
от друга, а также являются независимыми государями своего улуса. Но у них было такое
обыкновение, чтобы своим государем и правителем считать того, кто является заместителем
Бату, и имена их они пишут вверху своих ярлыков» [48, с. 66].
78

Возвращаясь к «крыльевой» принадлежности Башкирии, необходимо
обратиться к авторам, дающим нам два вида информации. В первом случае
это сочинения, в которых наличествует общий обзор всех земель, входивших
в состав Монгольской империи и Улуса Джучи, второй момент предусматри-
вает свидетельства, указывающие на разделение территории Золотой Орды
на два крыла. На фоне достаточно пестрой картины упомянутых в источниках
стран и народов, которыми правили Джучиды, и в их числе башкир, следует
выделить несколько нарративов, созданных в разное время, но тем не менее
дающих представление о дроблении Монгольской империи вначале до состоя-
ния появления независимых чингисидских государств, а затем (в данном случае
на примере Улуса Джучи) делении их на крылья.
Применительно к первому случаю не обойтись без сообщений Плано
Карпини и Рашид ад-Дина, в своих сочинениях по максимуму охватывавших
евразийские пространства, завоеванные монголами. Плано Карпини в «Исто-
рии монголов» выдал по этому поводу исчерпывающий перечень, в котором
наличествуют китайцы (хитай), корейцы (соланги), народы Центральной Азии
(меркиты, найманы, туматы, уйгуры), Персия, Армения, Грузия (георгеаны),
Комания (кипчаки), кавказские народы (черкесы, аланы, абхазы), Великая Бул-
гария, Башкирия (Паскатир) и еще десятки стран и народов. Рашид ад-Дин,
в отличие от папского дипломата, более лаконичен. В «Сборнике летописей»
оставлена следующая запись: «...они (Чингисхан и Чингисиды. — Авт.) зами-
рили и сделали покорными себе все государства населенной части мира,
[состоящей] из Северного Китая и Южного, из Индии и Синда, Мавераннахра
и Туркестана, Сирии и Византии, стран асов и урусов, черкесов и кипчаков,
келаров и башкир, — короче говоря, все то, что простирается от востока
на запад и с севера на юг» [46, с. 66]. Развивая мысль Рашид ад-Дина о могуще-
стве правящей династии Чингисидов и монолитности их владений, но локали-
зуя земли, принадлежавшие исключительно Джучидам — от Забалхашья
до крайних пределов континента на западе, анонимный автор в «Родословии
тюрков» пишет: «...после завоевания Хорезма, по приказу Чингиз-хана, Хорезм
и Дешт-и-Кипчак от границ Каялыка1 до отдаленнейших мест Саксина, Хазара,
Булгара, алан, башкир, урусов и черкесов, вплоть до тех мест, куда достигнет
копыто татарской лошади, стали принадлежать Джучи-хану, и он в этих стра-
нах утвердился на престоле ханства и на троне правления» [49, с. 387—388].
В свою очередь, ал-Омари и Ибн Баттута, лично пересекавший Дешт-и-Кипчак
в середине 1330-х годов и достаточно подробно обрисовавший положение дел
в Улусе Джучи, как бы позабыли сообщить о наличии крыльев, существовав-
ших в системе его управления [7, с. 101—102; 26, с. 125—148].
1 Каялык (Каялыг) — средневековый город в бассейне реки Или (в 18 км от города Тал-
дыкорган в Казахстане) [47, с. 181, сноска 4]. Относился к самому первому владению Джучи,
расположенному вне Монголии. Позже был отторгнут Угэдэем (?).
79

Принципиально иная картина в подаче информации об административном
делении Золотой Орды, построенном по династийно-крыльевому принципу,
содержится в работах Муин ад-Дина Натанзи и Абу-л-Гази. Натанзи следую-
щим образом обрисовал владения правителей левого и правого крыла Джу-
чиева Улуса: «После этого1 улус Джучи разделился на две части. Те, которые
относятся к левому крылу, то есть пределы Улуг-тага2, Секиз-ягача3 и Каратала4
до пределов Туйсена5, окрестностей Дженда и Барчкенда6, утвердились
за потомками Ногая7, и они стали называться султанами Ак-орды; правое же
крыло, к которому относится Ибир-Сибир, Рус, Либка, Укек, Маджар, Булгар,
Башгирд и Сарай, Берке, назначили потомкам Токтая и их назвали султанами
Кок-орды» [40, с. 310]. Несмотря на явное противоречие в тексте, касаемое
названия «Орд», когда «белое» именуется «синим» и наоборот, и даже
не по причине вторичного деления улусов, а, скорее всего, исходя из реалий
средневековой восточной историографии8, в сведениях, представленных
Натанзи, присутствует четкое разделение Джучиева Улуса на две части
(повторимся!) - Ак-Орду, западное (правое) крыло, и Кок-Орду, восточ-
ное (левое) крыло. Существенным дополнением к информации, исходящей
от Натанзи, является сообщение Ибн Халдуна, описывающего города и обла-
сти, подвластные Джучидам, в перечне которых угадывается территория
Ак-Орды. Ибн Халдун, вне сомнения, пользовавшийся текстом ал-Омари,
тем не менее ни словом не обмолвился о «...Сибири и Ибири (которые. — Авт.)
прикасаются пределов Хатайских» [7, с. 106]. Он пишет: «Это — государство
1 Имеются в виду события рубежа 1299—1300 годов, т. е. после поражения и бегства сы-
новей Ногая (сына Тутара). Затем сразу, без упоминания о правлении и смерти великого
ханаТохты (умер в 1313 году), идет данная часть [40, с. 321, сноска 1].
2 Улуг-таг — возвышенность Улытау в центральной части Казахстана [64, с. 290, сноска
1182].
3 Секиз-ягач — местность, расположенная в Семиречье [64, с. 290, сноска 1183].
4 Каратал — местность, расположенная в среднем течении Сырдарьи (?).
5 Туйсен — вероятно, Тюмень.
6 Дженд, Барчкенд — города в низовьях Сырдарьи.
7 Ногай (Нокай) — сын Джарука, праправнук Орду — старшего сына Джучи [48, с. 69].
8 По мнению А. К. Кушкумбаева, «эти наименования двух политических центров имели,
по-видимому, практическое значение только до середины XIII в., а впоследствии не несли
в себе никакого реального содержания и использовались в восточной историографии в силу
определенно сложившегося обычая обозначать его отдельные политические компоненты,
но как самоназвания самостоятельных государственных образований или их частей никогда
не использовались. Причем при употреблении слова "Ак Орда" в первой половине XIV в.
в тюркоязычных источниках понималось не название территории государства, а политиче-
ский центр — ставка-резиденция. Возможно, более долго сохранялось административно-
политическое подразделение старых (первичных) джучидских крыльев на подкрылья. Это
касается прежде всего территорий и подвластного населения, которые контролировались
правителями из числа потомков Бату» [177, с. 100].
80

обширное на Севере, простирающееся от Харезма до Яркенда, Согда [по-дру-
гому: Дженда], Сарая, города Маджара, Азака, Судака, Булгара, Башгирда
и Джулымана. В пределах этого государства [находится] город Баку, [один]
из городов Ширвана; около него "Железные Ворота", которые Тюрки назы-
вают Демиркапу. Границы этого государства на юге доходят до пределов
Константинополя. Оно [это государство] бедно городами...» [28, с. 169]. То есть
Ибн Халдун упоминает, за исключением разве что Хорезма с его плавающим
статусом, области, классически соотносимые с Ак-Ордой.
Итак, перед нами свидетельства Натанзи и Ибн Халдуна, причислявших
«Башгирд» — Башкирский юрт к правому (белому) крылу Золотой Орды,
находившемуся в прямом подчинении великих ханов, главный домен которых,
располагавшийся на нижнем Итиле, практически граничит с приуральскими
степями. Другим очень важным фрагментом текста рукописи Ибн Халдуна, тем
более что на нем построены серьезные научные гипотезы, касающиеся исто-
рии Южного Урала, следует считать упоминание о «городе... Башгирд».
Ибн Халдун, как сказано выше, перечисляет золотоордынские города, и в их
числе Маджар, Судак, Булгар, Башгирд, то есть в последнем случае сообщает
о городе, якобы расположенном на территории Башкирского юрта. Однако,
чуть ли не дословно компилируя в этой части своего сочинения данные
ал-Омари, Ибн Халдун (либо поздний переписчик) совершил знаковую
ошибку, которая ввела в заблуждение часть современного ученого сообщества.
Необходимо учесть, что труд ал-Омари увидел свет на несколько десятилетий
раньше, нежели сочинение Ибн Халдуна1, и ал-Омари, составляя подробный
обзор земель и городов Улуса Джучи, записал, что в тех пределах существуют
«...город Маджар, Азак, Кафа, Судак, Укек, Булгар, [и] области Сибирь
и Ибирь, Башкырд и Чулыман» [7, с. 106]. Ключевое слово здесь «область»,
оно и определяет административный статус Башкирии. Наверное, не следует
сомневаться в приоритете данных ал-Омари как первоисточника, использован-
ного Ибн Халдуном2, а потому, на наш взгляд, комментарии к трактовке позд-
нейшего текста излишни.
Если в источниках, касающихся описания административного деления
правого (ак-ордынского) крыла Улуса Джучи, впрочем, как и в нарративах,
содержащих перечень областей, составлявших и Золотую Орду, и Монголь-
скую империю вообще, сообщения о Башкирии присутствуют регулярно,
то в официальных рукописях, напрямую говорящих о нахождении башкир
в составе левого (кок-ордынского) крыла («Заяицкой Орды» [152, с. 237]),
1 Ал-Омари (1301—1348) являлся старшим сотоварищем по перу Ибн Халдуна
(1332-1406).
2 Ибн Халдун, отдадим ему должное, ссылается непосредственно на ал-Омари. В одном
из фрагментов своего текста он записал: «...как рассказывает Ибн Фадлаллах ал-Омари...»
[28, с. 170, 178].
81

сведений нет. О Кок-Орде, и в частности об Улусе Шибана — владениях пятого
сына Джучи Шибана (Шейбана), где, согласно башкирским родословиям
и историческим преданиям, располагались земли зауральских башкирских
родов, кочевавших в том числе в междуречье западносибирских рек Тобол,
Ишим, Иртыш, оставил сообщение Абу-л-Гази.
Обращаясь к истории выделения Шибану улуса, Абу-л-Гази связывает
это событие с именем и волей Бату-хана: «Когда Саин-хан1 (Бату. — Авт.),
возвратившись из этого похода, остановился на своем месте... младшему
своему брату, Шибан-хану... отдал в удел из государств, покоренных в этом
походе, область Корел; и из родовых владений отдал четыре народа: Кушчи,
Найман, Карлык и Буйрак, и сказал ему: юрт, в котором ты будешь жить, будет
между моим юртом и юртом старшего моего брата, Ичена: летом ты живи
на восточной стороне Яика, по рекам Иргиз-суук, Орь, Илек, до горы Урала,
а во время зимы живи в Аракуме, Каракуме и по берегам реки Сыр — при
устьях рек Чуй-су и Сары-су... Шибан-хан в показанных областях проводил
лета и зимы, и по прошествии нескольких годов умер» [166, с. 240]. Таким
образом, на основании сведений Абу-л-Гази, хотя по поводу географических
границ Улуса Шибана в среде исследователей некоторое время и существовали
разногласия, общее мнение свелось к тому, что владения пятого Джучиева сына
занимали «территории современного Северного Казахстана и Западной
Сибири до Иртыша и Чулыма» [118, с. 164]. Что же касается конкретизации
расположения границ Ак-Орды и Кок-Орды по направлению север — юг,
то в этом плане следует согласиться с мнением В. П. Костюкова, пришедшего
к выводу, что река Яик (Урал) представляла собой в среднем и верхнем течении
западные рубежи земель, подвластных Шибану [167, с. 97 и след.]. Если же
с оглядкой на Абу-л-Гази предположить, что Шибан владел частью Западного
Приаралья и степными пространствами вплоть до низовьев рек Чу и Сары-су,
то получается, что в плане размера территорий это был самый крупный из улу-
сов Золотой Орды, закрепленный за семейством одного из Джучидов. Недаром
Утемиш-хаджи выделил его особым цветом и, наряду с Белой и Синей, назвал
«Серой Ордой (Боз-Ордой)» [52].
Огромные территории, которыми обладал Шибан и его наследники, подра-
зумевали и соответствующее количество подданных, а следовательно, и воен-
ной составляющей, по крайней мере, Шибаниды Каганбек и Арабшах, хотя
и на короткое время, но сумели занять великокаанский престол в Сарае
в 1375-1378 годах [111, с. 102]. Очевидно, «сибирские полки», как образно
назвал соединения кок-ордынского воинства Л. Н. Гумилев, в определенный
момент сыграли важную роль в Великой замятие, охватившей Золотую Орду
в третьей четверти XIV века. В этой связи, опять же исходя из сообщения
1 Прозвище Саин-хан Бату, формально этим титулом не обладавший, получил от своих
подданных. Оно означает «добрый, справедливый хан».
82

Абу-л-Гази, следует акцентировать внимание на этническом составе населения,
входившего в Улус Шибана, костяк которого составляли четыре крупных
классических номадических (тюркских и монгольских) «омака» («обока»,
«аймака»)1 — четыре родовых союза, включавших в свой состав несколько
«ясунов» («костей / поколений»), являвшихся разновидностью «большой
семьи» — сложной структуры, вобравшей в себя не только кровных родствен-
ников по прямой мужской линии, но и зависимых людей, и даже другие роды.
Принадлежность к крупному омаку (обоку) обеспечивала входившему в него
населению, и не в последнюю очередь примкнувшим к нему мелким родовым
группам, в том числе башкирам, социальный и психологический комфорт
в нестабильных этнополитических условиях кочевой степи, поскольку
предусматривала возможность защиты и поддержки всех членов данного
родоплеменного объединения [58, с. 252; 135, с. 89].
В «Родословном древе тюрков», как отмечалось выше, названы крупные
территориально-родовые объединения, входившие в Улус Шибана — найманы,
карлуки, кушчи и буйраки, а вот какие-либо упоминания о башкирах отсут-
ствуют, между тем как сомневаться в наличии кочевий последних в Зауралье
и далее до Иртыша не приходится. Надо полагать, данные о башкирских родах,
обосновавшихся в Улусе Шибана, отсутствуют в официальных источниках
по двум причинам. Во-первых, некоторые из кочевых родов, проживавших
на указанных территориях, и особенно в долинах сибирских рек2, или причис-
лявших себя к монголоязычным найманам, часть из которых в недалеком
будущем вольется в катайскую родоплеменную группу (родоплеменное
подразделение усерген) [174, с. 416], пока еще не отождествляли себя с башки-
рами — это произойдет позже. Во-вторых, часть зауральских башкир, и в част-
ности те же усергены, в силу своей малочисленности, как мы подчеркивали,
могли входить в состав одного или нескольких крупных «омаков»,
составлявших большинство населения Улуса Шибана, и по этой причине
не выделены под собственным названием.
Таким образом, следует предположить, что башкирские племена в XIII-
XV веках входили одновременно в оба крыла Улуса Джучи. По объективным
причинам численность башкирских родов, расселявшихся в Кок-Орде, была
в разы меньше, нежели в Ак-Орде. Собственно, сам Башкирский юрт в эпоху
золотоордынского доминирования располагался на большей части территории
современного Башкортостана, занимая также прилегающие к нему земли
в Прикамье, восточные области современного Татарстана по Мензеле, Шешме
и верховьям Зая и часть северного Оренбуржья по Сакмаре и Салмышу.
1 Термин «омак» («обок») может выступать не только в значении собственно «омака»,
он способен трансформироваться в «иль» («эль»), «улус» [58, с. 252, сноска 1].
2 Подобный вывод вполне коррелирует с данными усергенских преданий, сообщавших,
что усергены жили на Иртыше и Ишиме [181, с. 336].
83

Граница с владениями Шибанидов, скорее всего, пролегала по европейской
стороне гор Южного Урала и пойме Яика в его среднем течении. Реки Белая,
Ик и Дема, по-видимому, являлись «внутренними» реками Башкирии. Именно
в этой локализации Башкирский юрт следует рассматривать как составную
часть Ак-Орды. Что же касается башкирских родов, летовки которых достигали
притоков Итиля — Самары, Узени, Иргиза, то здесь, как и в случае с их едино-
племенниками из Зауралья, они, вероятнее всего, находились под юрисдикцией
местных кочевых «магнатов» — огланов, темников, тысячников, а возможно,
и самого великого хана.
Однако в силу географического расположения и, возможно, тех преферен-
ций, которые сумели получить от Чингисидов башкирские бии — Майкы,
Муйтэн, Бурзян и др., вопрос о статусе Башкирского юрта в улусной системе
Золотой Орды и системе управления, использовавшейся на местах, до сих пор
остается предметом пристального изучения.
3.3. Башкирский юрт в системе золотоордынских улусов
Улус Джучи, начиная с 1220-х годов, обладал сложным и разветвленным
управленческим аппаратом. Вначале, в первой половине XIII века, когда самое
западное чингисидское государство еще сохраняло тесные связи с центральной
властью в Каракоруме, Джучи и Джучиды использовали традиционные, при-
нятые для всей Монгольской империи институты правления. По мере освоения
захваченных территорий правители Золотой Орды стали достаточно рацио-
нально и в строгом соответствии с Великой Ясой применять на практике
административные традиции покоренных народов и стран, расположенных
по соседству. В этом плане деятельность органов власти и в верхах, и на местах
формировалась и изменялась в течение практически всего существования
Улуса Джучи. Эффективность золотоордынской системы управления, эффек-
тивность, зачастую базировавшаяся на радикальных мерах воздействия
на вольных или невольных подданных этой кочевой державы, оказалась крайне
живучей, способной адаптироваться даже к самым сложным ситуациям,
возникавшим на военно-политическом поле Евразии. По итогу в государствах-
наследниках Улуса Джучи, и в том числе в Крымском и Казахском ханствах,
Ногайской Орде и др., основополагающие принципы осуществления властных
полномочий, заложенные во времена Золотой Орды, сохранялись в том или
ином виде вплоть до XVIII века. Вне сомнения, огромное влияние на развитие
государственных структур в Башкирии оказал фактор включения ее в единую
систему управления, существовавшую в государстве Джучидов, в систему,
в которой каждый субъект занимал свое, зачастую отличавшееся по причине
социальных, экономических или территориальных условий от других бенефи-
циариев, место в военно-политической и экономической жизни Золотой
Орды.
84

В конце XII — начале XIII века, накануне монгольского нашествия, «страна
ал-башгирд», являвшаяся в хозяйственном отношении территорией кочевого
(полукочевого) скотоводства со значительным удельным весом охоты, рыбо-
ловства и бортничества, переживала процессы имущественной дифферен-
циации и четкого оформления правящей верхушки из числа биев (военной ари-
стократии), стремившейся узурпировать и узурпировавшей права на распоря-
жение кочевьями, находившимися в общинном пользовании [206, с. 38]1.
Башкирия, подобно многим своим соседям с идентичным общественно-хо-
зяйственным устройством, переживала переходный период - от родоплемен-
ного уклада к феодальной собственности. По существу, отношения,
развивавшиеся внутри башкирского социума (союза башкирских племен),
можно назвать патриархально-государственными [206, с. 39], или считать
этот союз племен «потестарным (предгосударственным) образованием»
[66, с. 18]. Неизвестно, сколько времени занял бы переходный процесс, он мог
растянуться и на несколько столетий, однако нагрянувшие с востока орды
монгольских завоевателей и последующее создание Улуса Джучи в корне
изменило ситуацию в регионе. В течение нескольких десятилетий, пусть
и через жесточайшие коллизии — «огнем и мечом», но политическое единство
народов Великой степи, имевших этнокультурную близость, достигло своего
апогея — вся эта масса племен, обоков, родов оказалась вовлечена в круговорот
государственной жизни вначале Монгольской империи, а затем и Золотой
Орды. Не стали исключением в этом процессе и башкиры, составившие отдель-
ную административно-территориальную единицу — Башкирский юрт, или
Башкирский улус.
Необходимо подчеркнуть, что одной из главных черт, присущих государст-
венному строю Золотой Орды, являлось наличие улусной системы, формиро-
вание которой, наравне с армейскими соединениями, осуществлялось
на основе подушного десятичного деления. Используя социальные структуры,
издревле существовавшие у кочевников, имперские и золотоордынские власти
в XIII веке разделили находившееся в их ведении население на тумены (округа,
способные мобилизовать в ополчение по 10 000 боеспособных мужчин),
тысячи, сотни и десятки. Тумены, как правило, составляли крупные улусы.
Между начальниками этих подразделений была установлена строгая военно-
административная иерархия. Пастбища закреплялись за держателями улусов,
и именно они регулировали все передвижения и податные платежи, взимав-
шиеся со всех слоев населения, подвластного великому хану [227, с. 21—22].
По мнению В. В. Трепавлова, «улусы, составлявшие Золотую Орду, не являлись
наследственными владениями — по крайней мере до второй половины XIV в.
1 Башкирские шежере фиксируют в XI—XII веках наличие в башкирском обществе ро-
доплеменной знати — биев — от Баба Туклеса (XI век) до Туксабы (бия Ток-сабы, конец
XII века), отца Муйтэн-бия [181, с. 479; 13, с. 104].
85

Фактически они представляли собой условное держание. Условиями же поль-
зования уделом для его правителя являлись исправная выплата податей насе-
лением, поддержание порядка и стабильности на подконтрольных землях,
мобилизация в ополчение определенного количества рядовых кочевников
от каждого десятка, сотни и т. д. Принято считать, что улус соответствовал
войсковому тумену, т. е. десятитысячному корпусу; другими словами, с каж-
дого улуса в ополчение выставлялось десять тысяч воинов. Правитель улуса,
таким образом, имел ранг темника. Хан мог менять держателей улусов, отбирая
и передавая уделы по своему усмотрению. При этом границы улусов, очевидно,
оставались неизменными» [227, с. 30].
В этой связи остается добавить, что высокопарные слова из ярлыка, полу-
ченного Муйтэн-бием, о передаче ему в наследственное пользование титула
и земельных угодий [16, с. 172] были не более чем словом повелителя. Пове-
литель — хозяин слова, хотел дать слово — давал, хотел забрать — забирал.
Отсюда следует, что каждый держатель ярлыка, вне зависимости от того,
являлся ли он кочевым владетелем средней руки из приуральских степей или
великим князем владимирским, должен был своей службой золотоордынскому
престолу из года в год доказывать лояльность и преданность сюзерену, дабы
не лишиться места, которое он занимал в системе элит Джучиева Улуса.
К слову, и Муйтэн-бий, и его потомки обязанности вассалов исполняли
усердно, о чем красноречиво свидетельствуют торжественные байты с переч-
нем заслуг представителей Муйтэнова рода перед ордынскими ханами и рус-
скими царями1.
Тем не менее, несмотря на видимую абсолютную лояльность, выражав-
шуюся башкирской знатью верховному сюзерену в Сарае, в ученом сообще-
стве были отмечены некоторые отличительные свойства, присущие структуре
управления Башкирским улусом. По давнему определению М. Г. Сафарга-
лиева, после монгольского нашествия в Башкирии, наравне с Русью, дунайской
Болгарией, мордвой и северокавказскими княжествами, завоеватели сохра-
нили у власти «представителей прежней династии» [218, с. 309], то есть в роли
правителей выступали не Джучиды — Чингисиды, а выходцы из местной
аристократии. На основании сказанного возникла версия, согласно которой
Башкирия и перечисленные выше страны составляли ни много ни мало,
но «особые подулусные владения в составе Золотой Орды» [181, с. 356].
При этом представители башкирской правящей элиты обладали якобы исклю-
чительным статусом в получении ярлыков, так как на них не распространялась
«обязательная ежегодная (? — Авт.) явка в ставку ордынского хана за обнов-
1 Согласно шежере одного из ближайших наследников Муйтэна жаловал перстнем
золотоордынский хан. В XVIII—XIX веках потомки Муйтэна служили в царской админист-
рации и русской имперской армии в званиях майоров, есаулов, кантонных начальников
и т. д. [13, с. 106-109].
86

лением ярлыка на право управления своими землями в новом году», а их пол-
номочия «обновлялись в несколько ином порядке» [181, с. 357].
Касательно последних тезисов о ярлыках не следует забывать, что держа-
тель этого документа («грамотчик» [211, с. 74]), представитель местных воен-
ных и гражданских чинов, был по максимуму заинтересован в благосклонном
расположении к своей персоне со стороны сюзерена, тем более что «наделение
титулом и землей (как в случае с Майкы и Муйтэном. — Авт.) влекло, как пра-
вило, дополнительные обязанности грамотчика по отношению к хану1, неис-
полнение которых грозило лишением полученных прав. В чем причина
появления этого элемента в ярлыках? В праве Золотой Орды институт приви-
легий не получил такого распространения, как в феодальной Европе, и их
пожалование обычно рассматривалось как исключение из правила. Видимо,
ханы включали в документ санкцию, в том числе и для лица, которому жало-
вались привилегии, чтобы предупредить возможные злоупотребления грамот-
чика в связи с полученными им дополнительными правами и полномочиями»
[211, с. 74]. На фоне этих, судя по всему, достаточно суровых предостережений
со стороны суверена вряд ли кто-то из его вассалов мог позволить себе не то
что вольностей в неявке ко двору, но и малейших отклонений от предписанных
ему предостережений. По существу, само получение ярлыка, а тем более
ярлыка тарханного («тарханно-суюргального» [211, с. 79]), представлялось
важнейшей монаршей милостью, которой следовало дорожить. Что же каса-
ется предложенного понятия «подулусное владение», то в данном случае,
наверное, не стоит выстраивать неких новых схем и в без того сложном в плане
статусности территориальном делении Золотой Орды. Например, примени-
тельно к положению дел на Руси в XIII—XV веках, где никогда не было управ-
ления, осуществлявшегося наместниками золотоордынских ханов и где
со времен Ивана Калиты (правил в 1328—1340 годах) сбор дани — «ордынского
выхода» — производился силами местной национальной администрации,
употребление в научном сообществе термина «Русский улус» [218, с. 308]
представляется вполне естественным, хотя улусом в прямом понимании этого
слова Русь назвать невозможно. Не исключено, что Башкирия в структурах
территориального управления Золотой Орды обладала подобным статусом.
Но, с другой стороны, существует мнение, согласно которому Башкирия во-
обще не входила в улусную систему государства Джучидов. В частности,
1 «Особенностью ярлыков является наличие так называемого "предостережения гра-
мотчику"... Например, в ярлыке Тохтамыша есть такая строка: "Также и ты, Бек-хаджи, «Так
пожалован я!» — говоря, бедным и убогим насилие чинить если будешь, тебе также хорошо
не будет!"... Иногда вместо предупреждения в ярлыке содержится предписание грамотчику
выполнить какое-либо действие... (например. — Авт.) "построить мечети, кормить бедных
и нищих"... Подобные положения были более характерны не для иммунитетных или охран-
ных ярлыков, а для документов, которыми жаловалась должность или владение» [211, с. 74].
87

Б. А. Азнабаев1, отталкиваясь в своих доводах от списка изначальных монголь-
ских завоеваний в Восточном Дешт-и-Кипчак, пишет: «Башкирские роды
не были подчинены монгольским улусным правителям. Река Яик на протяже-
нии многих веков являлась естественной границей с юга и востока между Баш-
кирией и улусами Золотой Орды. Перед смертью (?! — Авт.) Чингиз-хан
в 1227 году выделил своему старшему сыну Джучи в качестве кочевий завое-
ванные земли до реки Иртыш. После завоевания западносибирских и заураль-
ских степей в 1229 году границы Большой Орды2 расширяются до реки Яик,
но не переходят ее, т. е. основные земли башкирских родов по обоим склонам
Южного Урала остаются вне пределов Орды Джучи. В нее включается лишь
территория башкирских кочевий в Зауралье. К 1232 году весь Великий пояс
степей Дешт-и-Кипчак, от Иртыша до Итиля (Волги), был в руках ордынцев —
потомков Чингиз-хана и его сына Джучи. После разгрома в 1236 году Волжской
Булгарии границы Большой Орды расширяются за счет включения степных
просторов Причерноморья, Подонья и низовьев Дуная. В 1237 году вся эта
территория от Алтая до Дуная стала называться Улусом Джучи. Несмотря
на постоянное расширение территории владений чингизидов, башкирские
земли по правому берегу Яика не входили в зону основных кочевий монголь-
ских ханов, а башкирские роды являлись лишь объектом сбора ясака. По край-
ней мере, в ордынских источниках границы улусов всегда указываются
по левобережью Яика [61, с. 190].
Основные доводы в пользу того, что «монгольские завоеватели не включали
территорию Башкирии в зону своих кочевий», заключаются, по мнению
автора, в следующем:
1. «...наличие огромных степных просторов Дешт-и-Кипчак, возможно,
несколько ослабило стремление монгольской кочевой знати XIII века отобрать
у местной феодальной верхушки земли, чтобы использовать пашни и луга осед-
лого населения в качестве пастбищ для своего скота, как это имело место
в Иране и Азербайджане» [61, с. 190];
2. «...нельзя игнорировать и природно-климатический фактор, монголо-та-
тары и пришлые с ними кипчакские племена не были готовы к ведению ското-
водческого хозяйства полукочевого типа» [61, с. 191];
1 Б. А. Азнабаев выстраивает свои доводы относительно административного статуса Баш-
кирии в составе Улуса Джучи на основании «Дафтар-и Чингиз-наме», источника, получив-
шего известность в XIX веке, автором которого является представитель татарской
аристократии, оказавшийся в оппозиции к правящему строю России — царизму. Монарх,
по мнению автора, должен быть милосердным, справедливым и т. д. [61, с. 189]. Отсюда
следуют вполне определенные выводы относительно объективности автора в отношении
Чингисхана.
2 В данном случае под Большой Ордой имеется в виду не государственное образование
XV века, а территория Улуса Джучи, завоеванная монголами до середины 1220-х годов.
88

3. «Немаловажно и то, что территория Башкирии с начала монгольских
завоеваний и вплоть до распада Золотой Орды служила укрытием для тех, кто
не хотел подчиняться монгольским ханам. В середине XIII века самым крупным
выступлением против монголов стало восстание кипчакских племен под пред-
водительством хана Бошмана в Нижнем Поволжье. После разгрома Бошмана
кипчаки бежали на Южный Урал, где влились в состав башкир. С переселе-
нием на Урал кипчаков-башманцев связано появление подразделения в роду
кипчаков — башман» [61, с. 191];
4. «После поражения, которое нанес Токтамышу Тамерлан в 1391 году
на реке Кундузле (Кундурче. — Авт.), уцелевшие роды устремились на северо-
восток за Каму и Белую. В этот период в Башкирию переселились некоторые
роды булгар — Буляр, Байляр, Елдят, которые также стали компонентами
формирующейся башкирской народности. Все эти противники орды не стали
бы искать убежища на территории, где существовала монгольская админист-
рация и улусная система монголов» [61, с. 191];
5. «Немаловажно и то, что Башкирия представляла собой северную пери-
ферию, отдаленную от важных культурных и стратегических регионов.
В. Л. Егоров отмечает, что Башкирия лежала в стороне от основных маршрутов
военных походов и торговых путей и представляла интерес для властей Улуса
Джучи главным образом как сырьевая база, источник пушнины, меда, воска,
кожи и т. д.» [61, с. 191].
Все эти доводы на первый взгляд весьма убедительны и вполне опреде-
ленно указывают на то, что в административной системе Улуса Джучи Башки-
рия стояла в одном ряду с русскими княжествами, Волжской Булгарией,
мордовскими землями, где реального присутствия ордынской администрации
не было, но местные правители, которые властвовали с санкции ордынских
ханов, исправно собирали «ордынский выход» (дань, ясак), участвовали
в военно-политических акциях Джучидов и тем самым обеспечивали автоно-
мию своих «улусов». Однако при ближайшем рассмотрении сам посыл отно-
сительно неподчинения башкирских родов монгольским улусным правителям
и все вышеуказанные пункты, вне сомнения несущие в себе рациональные
зерна в восприятии ситуации, сложившейся в Башкирском юрте, могут быть
подвергнуты критике.
В первую очередь следует акцентировать внимание на том, что Яик не
являлся, а тем более «на протяжении многих веков», «естественной границей
с юга и востока между Башкирией и Золотой Ордой». По нашему мнению,
о чем было сказано в предыдущем параграфе, реку Яик в ее верхнем течении
следует считать «внутренней рекой» владений Шибана (Шибанидов), а погра-
ничная линия между Белой и Синей Ордой пролегала, скорее всего, по водо-
разделу, то есть горам Южного Урала в европейской их части. Прочие же
границы Башкирского улуса, проходившие по правому берегу Яика и суще-
ствовавшие уже в пределах Ак-Орды, представлялись границами администра-
тивными, а золотоордынские ханы могли размещать свои ставки там, где им
89

заблагорассудится. Ярчайшим тому доказательством являются действия хана
Узбека, двор которого после 1313 года какое-то время размещался в Улусе
Мохши (Наручадской Орде) — в городе Нуриджане. По некоторым данным,
именно во время пребывания в Нуриджане «Узбек решил принять ислам
в качестве государственной религии» [76, с. 209].
Предположение, что «наличие огромных степных просторов Дешт-и-Кип-
чак» ослабило стремление монгольской знати использовать завоеванные
земли, как это имело место в Иране и Азербайджане, в качестве пастбищ
для скота не совсем уместны, и не только в отношении Башкирии, но и всей
территории Золотой Орды. Важно учитывать, что Джучи и его наследники, при
всех чудовищных последствиях монгольской экспансии на запад, придержи-
вались, в отличие от Хулагуидов и Чагатаидов, в своей внутренней политике
направления, предусматривавшего, по определению И. П. Петрушевского,
«...создание крепкого централизованного государства с сильной ханской
властью и, в связи с этим, обуздание центробежных стремлений монгольской
и тюркской феодализированной военно-кочевой знати. Для этого казалось не-
обходимым сближение ханской власти с феодальной верхушкой покоренных
стран, покровительство городской жизни, купцам и торговле, восстановление
разрушенных монгольским нашествием производительных сил, в частности
в сельском хозяйстве покоренных стран, и точная фиксация податей и повин-
ностей крестьян и горожан: без восстановления производительных сил, не-
обходимого для правильного поступления налогов в казну центрального
(ханского) правительства, сильная ханская власть, хотя бы и в масштабе отдель-
ных улусов, не могла бы существовать» [207, с. 13]. Вне сомнения, подобная по-
литика, естественно основанная на праве сильного и не обходившаяся без
издержек1, позволила Улусу Джучи пережить кратковременный (всего полтора
столетия!), но несомненный расцвет городской культуры и организовать отно-
сительно мирное сосуществование стран и народов, его составлявших2, и это
в то время как, например, в Улусе Чагатая (в Семиречье) «поселение больших
масс монгольских и тюркских кочевников... привело, как установлено В. В. Бар-
тольдом, к почти полному исчезновению в течение XIII в. городской жизни
и оседлых земледельческих поселений в этой стране» [207, с. 12—13]. Надо при-
знать, что на фоне стабильности, по крайней мере, в приуральском (южно-
1 Золотоордынские чиновники не прочь были нажиться во время своего пребывания
на подвластных территориях. На Руси в 1321 году «послы» Сеунч Буга и Пайянчар буквально
ограбили Кашинское княжество. В 1327 году «посол» Чол-хан, прибыв в Тверь, учинил массу
насилий (в т. ч. выгнал князя из его теремов) и был убит. Перечень «татарских злокозней»
можно вести долго. Подобная ситуация, надо полагать, складывалась и в Башкирии.
2 В первой половине — середине XIV века в результате гибкой и расчетливой политики,
осуществлявшейся Иваном Калитой и Симеоном Гордым в отношениях с Ордой, Северо-
Восточная Русь (великое княжество Владимирское) в течение нескольких десятилетий
избегало опустошительных набегов.
90

уральском) регионе, который обошли стороной ордынские неурядицы конца
XIII — начала XIV века (сепаратизм Ногая, воцарение Узбека), положение дел
в Башкирском юрте обрело практически рутинный характер. Башкирия жила
своим вековым патриархальным укладом, сравнивать который с образом
жизни оседлого земледельческого населения Персии и тем более населения,
отличавшегося от пришлых кочевников менталитетом, неверно.
Впрочем, должны быть подвергнуты сомнению и утверждения, отрицаю-
щие вхождение Башкирии в улусную систему Золотой Орды по причине якобы
существовавших особых условий, связанных с природно-климатическими
факторами и ведением скотоводческого хозяйства полукочевого типа. Проще
говоря, кочевникам-степнякам, а тем более выходцам из засушливых пустын-
ных областей Центральной Азии (Монголии), занявшим свою нишу в благо-
приятной для них биосфере Дешт-и-Кипчак, были неинтересны с точки зрения
ведения хозяйственной деятельности гористо-таежные области Южного
Урала. Отсюда проистекает вывод, что завоеватели якобы предоставили Баш-
кирскому юрту чуть ли не конфедеративный статус.
И действительно, монголы, достигнув пределов Восточного Дешта, предго-
рий Южного Урала, а впоследствии благодатных пространств, прилегающих
к Кавказу и Черному морю, памятуя о суровом климате своей родины, ее
каменистых степях и жарком дыхании Гоби, пребывали чуть ли не в восторге
от того, что увидели здесь. Джузджани по этому поводу заметил, что «когда
Туши, старший сын Чингиз-хана, увидел воздух и воду Кипчакской земли, то
он нашел, что во всем мире не может быть земли, приятнее этой, воздуха,
лучше этого, воды, слаще этой, лугов и пастбищ, обширнее этих» [23, с. 250].
Этот пассаж, выписанный в привычном для восточных авторов помпезно-изыс-
канном стиле, который мог вызвать вполне оправданное недоверие, дополняют
данные Низам ад-Дина Шами, сумевшего в сухих военных сводках о походе
Тимура на Золотую Орду в 1391 году сообщить, что река Яик в среднем течении
в то время была пригодна для судоходства [56, с. 296, 308] К В дополнение к теме
в шежере башкир племени кыпчак содержится информация о благодатных
природных условиях, существовавших в Деште. «На кипчакских землях, —
записано в родословии, — для скота и летом и зимой было много пастбищ, огня
[?], сена. Летом [здесь] тепло, зимой холодно, по [побережью] моря, вдоль рек
много леса...» [13, с. 118—119]. Дополняя средневековых нарраторов, современ-
ные исследователи установили следующее: «...морфологические, химические
и магнитные свойства палеопочв дают основания считать, что природные
условия в степях Нижнего Поволжья (и прилегающих областях. — Авт.)...
1 Речь идет о переправе через Яик у Айгыр-Яли (село Гирьял, примерно в 100 км от Орен-
бурга на восток). В наше время ордынская (чагатайская) конница миновала бы Яик (Урал)
в районе Гирьяла или Орска, образно говоря, едва замочив копыта лошадей.
91

характеризовались повышенной увлажненностью климата, пик которой
приходился на золотоордынское время (ХШ-Х1Увека)» [255, с. 206] К
На фоне приведенных данных создается впечатление, что «классическим»
кочевникам — пришельцам с востока, достигшим «земли обетованной», и дела
не было до освоения лесостепной (лесной) зоны предгорий и гор Южного
Урала. В этом плане невольно срабатывает миф, внедренный в сознание читаю-
щей публики авторами многочисленных «исторических» романов, согласно
которому степняку-скотоводу лес как природное явление был враждебен.
Но, проникаясь увещеваниями беллетристов, не следует забывать, где именно
расселялись те самые «пришельцы с востока». А обитали они в идентичных
с башкирскими племенами условиях — по кромке степи и леса2. Для «природ-
ных монголов» (в данном случае монголоязычных племен — кераитов, мерки-
тов, хэнтэйских монголов3 и многих других) тайга в эпоху Чингисхана отнюдь
не была областью непознанного. Глухая таежная чащоба в Баргузине, наравне
с гладкой, как стол, степью в верховьях Керулена, оставалась их стихией.
Мы не станем приводить многочисленных доводов в пользу последних утверж-
дений — их огромное количество, а значит, ссылка на «природно-климатиче-
ский фактор», способный повлиять на то, что «монголо-татары и пришлые
с ними кипчакские племена не были готовы к ведению скотоводческого хозяй-
ства кочевого типа (на территории Башкирского юрта. — Авт.)» [61, с. 191],
вследствие чего Башкирия не входила в улусную систему Золотой Орды,
не имеет под собой прочного обоснования. Более того, именно после гибели
легендарного вождя кипчаков Бачмана (ок. 1238/1239 года), запечатленной
на страницах хроники «Юань ши» [58, с. 230], сочинений Джувейни [22, с. 400]
и Рашид ад-Дина [48, с. 38], а также в башкирском историческом предании
«Бошман-Кыпсак батыр» [16, с. 167—168]4, кипчакская волна миграции,
вызванная не только монгольским нашествием, но и перераспределением
пастбищ в Деште и означенная Р. Г. Кузеевым как «массовое проникновение»,
в XIII-XIV веках хлынула в Башкирию [174, с. 168—176].
1 Для определения увлажненности степи в XIII—XIV веках А. С. Якимовым, В. А. Демки-
ным, А. О. Алексеевым впервые была «проведена количественная реконструкция средне-
годовой нормы атмосферных осадков на основе измерений величины магнитной
восприимчивости подкурганных палеопочв. Расчеты показали, что она составляла от 370
до 420 мм, то есть превышала современные показатели для различных природных районов
на 30-80 мм» [255, с. 206].
2 «Кромка степи и леса», где кочевали монголоязычные племена, протянулась
на 1,5 тысячи км, от Сибирского Алтая до низовьев рек Аргунь и Шилка, и достигала несколь-
ких сот километров в ширину.
3 Хэнтэйские монголы — монгольские племена, в т. ч. кият, салджиут, тайчиут, кунграт
и др., считавшие своей родиной Хэнтэйские горы (сейчас аймак Хэнтий в Монголии).
Чингисхан происходил из рода кият-борджигин.
4 Поражает идентичность в подаче информации башкирского предания с официаль-
ными китайскими и персидскими хрониками.
92

Несколько волн миграций кочевых племен на башкирские земли
в XIII—XV веках, вызванных процессами, связанными вначале с созданием
и существованием государства Джучидов, а затем и катастрофической для
Золотой Орды войной с Тимуром, не может быть объяснена исключительно
тем, что «противники орды не стали бы искать убежища на территории, где
существовала монгольская администрация и улусная структура монголов»
[61, с. 191]. И действительно, испокон веков все недовольные и притесняемые
государством стремились укрыться где-нибудь на его окраинах или ближай-
шем побережье. Однако вопрос. В каком источнике сказано, что, переселив-
шись на Южный Урал в результате вторжения Тимура, булгарские роды1
бежали в Башкирию, спасаясь в том числе и от ханского произвола? Напротив,
не исключено, что и рядовые араты, и представители родовой верхушки,
как это ни парадоксально, в сложной военно-политической обстановке искали
помощи у сильной власти, способной защитить их от нашествия извне и осу-
ществлять стабильное управление на местах. Красноречивейшим свидетель-
ством на этот счет, относящимся непосредственно к первым годам после
Тимурова вторжения, является шежере Юмран-Табынской волости. В этом
источнике, несущем в себе исключительно важную информацию, касающуюся
ситуации в Башкирии на рубеже XIV—XV веков, и к которому мы еще не раз
обратимся, содержатся сведения, согласно которым представители табынских
родов просили царевича Хани Углана (Оглан Булата?) поставить над ними
править кого-либо из Чингисидов. Суть просьбы не представляет двоякого тол-
кования, так как в ней прямым текстом заявлено: «Оставь нам, башкирскому
юрту, человека из ханского рода!» [12, с. 216]. Отсюда вывод: вряд ли насе-
ление, спасавшееся не только от жестоких иноземцев, но и от произвола
чиновников из сарайской администрации и пытавшееся обрести убежище
в отдаленных пределах Джучиева Улуса, просило бы себе в качестве правителя
представителя ханского рода, являвшегося, вне зависимости от положения,
занимавшегося им в иерархии правящих элит, олицетворением властных
структур Золотой Орды. По сути, табынцы искали в лице того или иного
Чингисида справедливо правящего государя, которому они ради стабиль-
ности своего существования согласны были выплачивать налоги и нести
прочие повинности.
Несомненно, фактор отдаленности Башкирского юрта от главных экономи-
ческих центров Улуса Джучи не мог не повлиять на качественный уровень
системы управления, существовавшей на местах. В этом плане нельзя не согла-
ситься с доводами В. Л. Егорова, по мнению которого Башкирия находилась
в стороне от крупных транзитных путей и представляла собой, скорее всего,
сырьевую базу, снабжавшую власти Улуса Джучи пушниной, медом, воском,
1 Булгарские роды — буляр, байлар, елдяк, переселившись в Башкирию, стали компо-
нентами формирующейся башкирской народности [13, с. 197].
93

кожей и другими продуктами, вывозившимися, и в том числе по рекам, в при-
волжские торговые города [118, с. 106]. Естественно, роль периферии, удален-
ность от важных культурных и стратегических областей Золотой Орды
наложила отпечаток на развитие Башкирии, законсервировав традиционность
кочевого быта. Но может ли патриархальное ведение хозяйства служить
маркером в определении уровня имевшегося в этом «периферийном» регионе
управления? В этом плане вполне уместно сравнение Башкирского юрта с тер-
риториями, находившимися под юрисдикцией кок-ордынских правителей
в Зауралье и Западной Сибири, являвшимися с точки зрения «периферийно-
сти» куда как более заштатным регионом Улуса Джучи, население которого,
сохранявшее первобытную пассионарность и преданность своим вождям, тем
не менее во многом способствовало захвату синеордынскими ханами власти
в Сарае во второй половине XIV века. Учитывая факт поддержки, оказанной
башкирскими старшинами Тохтамышу, вопрос относительно подчинения
башкирских родов монгольским улусным правителям если и не отпадает
полностью, то, по крайней мере, выглядит более чем спорным.
Следует признать: рассмотренные выше пункты, все «за» и «против»
относительно нахождения Башкирии в улусной системе Золотой Орды если
и не отрицают такой возможности, то и на сто процентов не подтверждают
обратного. Однако на проблему необходимо взглянуть с позиций, определен-
ных в свое время Чингисханом, и вернуться к уже упоминавшейся выше
системе омаков (обоков).
Создав свою империю, Чингисхан сохранил традиционную десятичную
систему омаков, правда, несколько ее модернизировав для удобства организа-
ции власти и проведения военных акций. Поскольку омак должен был в случае
необходимости выставлять определенное количество подготовленных воинов
(пожалуй, это было его главное предназначение в условиях Монгольской
империи), то и количество омаков, составлявших улус, должно было быть
одинаковым. Современные исследователи, занимающиеся историей становле-
ния административной системы империи Чингисхана, установили, что каждый
улус состоял из четырех омаков. Предводители этих омаков, не будучи Чинги-
сидами, входили в административный совет при держателе улуса Чингисиде-
улусбеге и представляли там интересы своих территориально-родовых
групп [167, с. 99]. Внутри Улуса Джучи на фоне многочисленных мелких родо-
племенных групп выделяются восемь омаков (кланов), из которых четыре —
Уйшин, Минг, Алчын и Дурмек — составляли восточное (левое) крыло улуса
и четыре — Салджиут, Кунграт, Сарай и Ширин — западное (правое) крыло
[149, с. 147-161].
Улус Шибана, как известно, по подобной схеме делился на четыре части —
Кушчи, Найман, Карлук и Буйрак [166, с. 240]. Аналогичная система наблю-
дается и в Башкирии, и, хотя сведения касаются исключительно «улуса
Муйтэн-бия», обойти их стороной невозможно. Согласно историческому
преданию в ведении Муйтэна находилось четыре юрта — бурзянский, кыпчак-
94

ский, тангаурский и тамьянский [17, с. 196]. Усергены, в свою очередь,
при сыне Муйтэна Усергане (конец XIII века) делились на четыре юрта (в позд-
ней интерпретации — «на четыре волости») [13, с. 106]. В другом источнике
(одном из усергенских шежере) есть сведения, что в XVIII веке «...(тем более
раньше) племя усерган состояло из четырех родов: сураш (сураш), аю (айыу),
бишей (бишэй) и шишей (шишэй). В то же время в XVII—XVIII вв. усерганцы
жили в пределах четырех административных волостей, которые в основном
совпадали с родовым делением» [13, с. 226]. Подобное «позднее» деление,
в сущности, является отголоском административно-территориального устрой-
ства Башкирии, установленного в правление Джучидов и сохраненного
русскими царями.
По нашему мнению, абсолютная идентичность - «четырехклановость»
в «системе омаков», существовавших в самых разных областях Улуса Джучи,
веский довод в пользу того, что Башкирский юрт был вписан в улусную
систему Золотой Орды. Впрочем, необходимо учитывать и наличие десятичной
системы, вводившейся монголами на оседлых территориях, «...но там она
служила, очевидно, главным образом основой для налогообложения, а не
военной мобилизации. Известно об учреждении туменов ("тем") в завоеванных
русских землях в результате общеимперской переписи населения, проведен-
ной монголами во второй половине 1250-х гг.» [227, с. 22]. Более того, и в этом
также кроется кардинальное отличие статуса Башкирского юрта или, напри-
мер, Улуса Мохши (Мордовии)1 от Русского улуса, на их рубежах отсутствуют
так называемые нейтральные пустынные области, характерные для русско-ор-
дынского пограничья. Население Башкирии, в силу единых или достаточно
близких способов хозяйствования и ментальное™, практически сливалось
с «классическими» ордынцами, что ни в коем случае не отменяло строгой
регламентации в четком соблюдении различными омаками (тьмами) админи-
стративных межевых полос. Тот же Муйтэн-бий тем фактом, что «зимовал на
Урале, летом кочевал по Сакмаре» [17, с. 199]2 подтверждал тесное соприкос-
новение со своими соседями — золотоордынскими улусбегами, пастбища
1 «Покрытые густыми лесами районы расселения мордовских племен от реки Мокши
к востоку, до берегов Волги, также не вызвали особого интереса кочевников. Однако
мордовские племена находились в полной политической зависимости от ордынских ханов
и постоянно выступали в тесном союзе с ними» [118, с. 30].
2 Маршрут перекочевок Муйтэна характерен для номадов Центральной Азии. По све-
дениям арх. Палладия [36, с. 175—176, сноска 65], отец Чингисхана Есугей зимовал в районе
современного города Нерчинска, а на летовку отправлялся в восточные монгольские степи.
На Алтае, Саянах, в Якутии кочевники и по сию пору в качестве зимников избирают себе
возвышенности по причине более высоких (пусть и на несколько градусов) температур
на возвышенностях, нежели в низинах. Подобным же образом действовал и Муйтэн, зимуя
в Уральских горах. По итогу это еще одно доказательство единого способа ведения хозяйства
у башкир и других кочевых народов Евразии.
95

которых располагались в прияицких степях. Не исключено: внутренние
границы проходили по водоразделам, но, скорее всего, маршруты кочевок баш-
кир на Яике, Илеке или Тоболе тесно соприкасались и пересекались с марш-
рутами кочевок их южных соседей — кипчакских, канглийских, огузских или
карлукских родов, с которыми в период наивысшего могущества и внутренней
консолидации Джучидского государства в XIII—XIV веках отношения были
мирными1.
Собственно, «мирной» оставалась обстановка и внутри Башкирского юрта,
по крайней мере, о каких-либо междоусобицах и тем более кровопролитных
конфликтах там между коренным и пришлым населением, за исключением
разве что стычек из-за дележа кочевок, в период правления Тохты, Узбека или
Джанибека источники не сообщают. Впрочем, не сообщают они и о методах,
которыми пользовался Муйтэн, когда подчинял своей власти других биев —
бурзянского, кыпчакского. По-видимому, относительно мирная обстановка
в Башкирском улусе, в отличие от той же Северо-Восточной Руси, где князья,
близкие родственники, не гнушались самыми грязными методами борьбы друг
с другом и с которой Башкирию часто сравнивают, была возможна по причине
в равной степени и ее географической удаленности, и достаточно эффектив-
ного правления и надзора непосредственно на местах ханских чиновников —
судей, баскаков, наместников, что не отменяло наличия власти, сосредоточен-
ной в руках местной знати.
1 Если взять за основу многочисленные данные из «Сокровенного сказания», «Алтан
тобчи», «Сборника летописей» и др., создается впечатление, что маршруты перемещения
кочевых родов (и необязательно в Монголии) в период летнего выпаса скота многократно
пересекались. Зачастую стойбища враждебных друг другу племен оказывались по сосед-
ству. На одной из нейтральных стоянок татары отравили отца Чингисхана, Есугей-багатура.
96

ЧАСТЬ 4
БАШКИРСКИЙ ЮРТ. СИСТЕМА УПРАВЛЕНИЯ НА МЕСТАХ
Важную роль в структуре башкирского общества, возможно, уже с XI века
играла родовая знать1. Но если в среде кочевников, расселявшихся в Дешт-и-
Кипчак, на территории современного Казахстана, накануне эпохи Чингисхана
активно шел процесс утверждения ранних государственных отношений
и родовые старейшины превращались в родовую знать, формировавшую хан-
ские роды [151, с. 77], то башкиры, избравшие местом обитания Южный Урал
(Приуралье) и испытывавшие в социальном строительстве схожие тенденции,
в сфере создания прочной единодержавной властной структуры несколько
отставали от своих соседей. В исторических источниках присутствуют свиде-
тельства в пользу того, что в XI—XII веках в среде канглов и кипчаков существо-
вали устойчивые ханские династии. В частности, «Юань ши» по этому поводу
отмечает: «"Бухуму. Его предки из поколения в поколение были знатными
людьми племени канглы..."..."... Асанбука является потомком знатного ханского
рода канглы..."... Китайские династийные истории приводят данные, прямо сви-
детельствующие о передаче ханской власти в Дашт-и Кыпчаке от отца к сыну:
"Цюйчу (Кучук) произвел на свет Сомона, а Сомона — Инассу. (Они) из поко-
ления в поколение были правителями государства кыпчаков..."... Как следует
из дальнейшего текста "Юань-ши", Инассу наследовал его сын Хулусумань,
аХулусуманю — его сын Баньдучар. "СиньЮань-ши" ("Новая история Юань")
также сообщает: "Куньдутай из рода правителей кыпчаков. Его отец Кучунь был
главой кыпчакского племени...". Таким образом, в Дашт-и Кыпчаке существовал
институт наследственной передачи власти, что является характерной чертой
формирующихся кочевых государств» [151, с. 77]. Необходимо признать: подоб-
ных тенденций в башкирском обществе той эпохи не прослеживается, хотя
желания некоторых родовых вождей обладать подобным титулом исключать
нельзя.
1 Н. А. Мажитов и А. Н. Султанова упоминают имена башкирских биев: Баба Туклес,
Тырма, Казансы, Ишламкыя, Кары кыя, Котлог кыяг живших в XI—XII веках [181, с. 479].
97

4.1. «Проблема ханов» в Башкирском юрте
Несмотря на достаточно частое упоминание в родословиях, преданиях
и фольклорных произведениях башкир термина «бий», под которым подразу-
мевается глава рода, племени или конфедерации племен1, а также многочис-
ленные свидетельства в пользу того, что этот титул передавался по наследству,
скорее всего, власть биев по многим параметрам, и особенно в домонгольское
время, зависела от решений, принимавшихся на народных собраниях (йыйы-
нах) и советах старейшин (курултаях). В одном тайнинском предании гово-
рится: «В давние времена, когда не было царей... все дела гайнинцы решали
сообща, собираясь вместе» [253, с. 115—116]. Съезды (народные собрания),
рассматривавшие дела, касавшиеся всего племени, и на которых, согласно
одной из версий, каждый взрослый мужчина пользовался правом голоса, обла-
дали прерогативой назначения бия. Одно из башкирских сказаний повествует
на этот счет следующее: «Башкиры рода канлы решили избрать вождя. Собра-
лись аксакалы: Байгазы, Сапай, Кыдрас, Бурангул, Кыпсак. Старшие сказали:
хотя молод Байгазы, но умен, и сделали его бием» [253, с. 116]. Тем не менее
необходимо учитывать, что советы старейшин (аксакалов) согласно элементар-
ной диалектике состояли в значительной своей части из наиболее влиятельных
и зажиточных представителей того или иного рода, которые априори обладали
статусом биев, а значит, несмотря на все демократические процедуры, свой-
ственные, по словам Ф. Энгельса, переходному в истории народов периоду
«от варварства к цивилизации» [251, с. 182—207], имели преимущество перед
рядовыми единоплеменниками стать биями, избранными на народном собра-
нии.
Применительно к XIII веку, то есть ко времени, когда башкиры приняли
власть монгольских каанов, относится сообщение, возможно, первое в череде
нарративов, подчеркивающих принятие бийства в качестве наследственного
титула. Сказитель сообщает: «Превзошел он (Муйтэн. — Авт.) ханскую спра-
ведливость. // Поколение впервые стало бийским. // Это бийство пошло
теперь навеки» [17, с. 199]. На фоне этого и других известий, содержащихся
в башкирских источниках, упоминающих о многочисленных биях, всплывают
сведения, усиливающие значение этого титула. В шежере юрматы в описании
событий, датируемых началом XV века, упомянут «Гали Шэйех, прозванный
Дэрвишем... [который] стал великим бием», по-другому «олуг би — великий
бий» [ 13, с. 52, 198]. В данном случае прослеживается желание башкирской ари-
стократии, на фоне ослабления ханской власти в Улусе Джучи, уподобиться
1 Бий (бек — тюрк., нойон — монг.) — знатный богатый человек, предводитель племени,
глава администрации, приближенный к нему человек. По мнению В. В. Бартольда, слово
«бий» представляет собой достаточно позднее видоизменение слова «бек» и нигде не встре-
чается ранее XV века. «Бий» с древнетюркского переводится как «большой».
98

аристократии монгольской, в среде которой приставка улуг (олуг) — «великий»
к титулу нойон возводила его носителя в разряд великих нойонов (великих кня-
зей), как, например, в случае с четвертым сыном Чингисхана Толуем, которого
называли улуг-нойоном или Екэ-нойоном1 [47, с. 69], в результате чего означен-
ный титул закрепился за царевичем в качестве второго имени.
В Башкирском юрте претендовать на звание улуг-бия (улусбека?), судя по
сохранившимся источникам, могли несколько человек, соответствовавшие
своей знатностью и авторитетом роли правителей в том или ином регионе
Южного Урала и Зауралья. Согласно родословным в XIII—XV веках на терри-
тории Исторического Большого Башкортостана существовал целый ряд
династийных ветвей, сформированных по родоплеменному принципу.
Примечательно, что в шежере усерген, табынцев, кыпчаков (карагай-кыпча-
ков) в родовых списках, по факту являющихся перечнем правителей, ни один
из означенных персонажей не назван ханом2. Исключение, по-видимому,
составляют юрматынские генеалогии. Читаем: «63-й предок, Салим-хан,
пребывал ханом сорок лет. От него Ильгам-хан. На его веку появился Чингиз-
хан. Направились к нему, и Ильгам-хан присягнул [ему] на верноподданство»
[12, с. 67]. Подобная же картина рисуется в другом юрматынском родословии:
«От Шабан-хана...» [12, с. 68], то есть получается, вожди племени юрматы
якобы возлагали на себя ханский титул еще до появления монголов. В свою оче-
редь, рассмотрение этого источника привело к появлению версии, высказан-
ной Г. Б. Хусаиновым, согласно которой «даже после (монгольского. — Авт.)
завоевания и введения на просторах Дешт-и-Кипчака имперской системы
башкирское общество сохранило домонгольские институты "ханской" власти»
[253, с. 37]. Однако не следует забывать, что понятие «ханская власть»
как определенная форма организации системы государственного управле-
ния в корне отличается от понятия «ханской власти», существовавшей
в недрах родоплеменных взаимоотношений, характерных для дофеодального
общества.
Мы не ставим задачи глубинного проникновения в недра социальных
структур кочевых народов Евразии эпохи раннего Средневековья, к которым
принадлежали в том числе и башкиры, но тем не менее некоторые параметры,
характеризующие типичные черты общественного строя, присущие номадам
в XI—XIII веках, выделить необходимо. В этом плане следует отметить, что
возникновение в среде башкир правящей верхушки в лице биев, называемых
в некоторых шежере ханами, символизировало появление правителей,
соответствующих теории вождества. Согласно Н. Н. Крадину и Т. Д. Скрынни-
ковой «под вождеством принято понимать такой тип социально-политической
1 Екэ, йэкэ (монг.) — большой, великий [47, с. 69, сноска 4].
2 См.: Н. А. Мажитов, А. Н. Султанова. История Башкортостана. Древность. Средневе-
ковье. - Уфа : Китап, 2010. - С 479-486.
99

организации, который имеет следующие признаки: социальный организм,
состоящий из группы общинных групп; иерархически они подчинены цент-
ральной, как правило, наиболее крупной из них, в которой проживает прави-
тель (вождь); опираясь на зачаточные органы власти, вождь организует
экономическую, редистрибутивную, судебно-медиативную и религиозно-куль-
товую деятельность общества» [168, с. 107]. Западные полиантропологи
следующим образом раскрывают понятие вождества. Э. Серис определил
его «как форму социополитической организации с централизованным управ-
лением и наследственной клановой иерархией вождей теократического
характера и знати, где существует социальное имущественное неравенство,
однако нет формального и тем более легального репрессивного и принуди-
тельного аппарата» [168, с. 107]. Т. Эрл в области теории вождества выделяет
следующие, на его взгляд, наиболее существенные «признаки данной формы
социально-политической организации: полития с численностью населения
в несколько тысяч ("простое" вождество) или в несколько десятков тысяч
("сложное" вождество); наличие региональной иерархии поселений; полити-
ческая централизация и стратификация; зарождение политической экономии
для институализации финансовой системы» [168, с. 107].
Приведенные выдержки, на первый взгляд отвлеченные, тем не менее
полностью соответствуют сведениям башкирских источников. По крайней
мере, возвращаясь к «классическому» примеру Муйтэн-бия, можно выделить
три пункта, согласно которым властные полномочия, осуществлявшиеся им,
полностью соответствуют теории вождества. Во-первых, в случае с вождем
усерген явно прослеживается «наследственная клановая иерархия», так
как Муйтэн наследует своему отцу бию Токсабе, а затем власть переходит к его
сыну бию Усергану и т. д. [13, с. 104—105]. Во-вторых, в отличие от центрально-
азиатских правителей XII—XIII веков — Хабул-хана, Ван-хана, Чингисхана
и др. — в окружении Муйтэна отсутствуют представители «репрессивного
аппарата» — специальных охранно-полицейских частей в лице турхаутов,
кебтеулов и т. п. В-третьих, Муйтэну, возглавлявшему головной клан усерген,
подчинялись роды бурзян, кыпчак, тангаур и тамьян, а впоследствии «число
юртов Муйтэна дошло до десяти» [ 17, с. 199]. Следует предположить, что число
аратов, находившихся в ведении Муйтэна, исчислялось, скорее всего,
несколькими тысячами, так как одних «усерганцев подчинил он восемьсот
дворов» [17, с. 199]. Таким образом, статус Муйтэна соответствовал понятию
«вождество», однако территориальные и людские ресурсы, которыми он рас-
полагал, если источники не преувеличивают, позволяют более широкое толко-
вание положения, занимавшегося им в среде имперской элиты Улуса Джучи.
В одном из вариантов перевода ярлыка, полученного от монголов Муйтэн-
бием, записано: «С верховьев Акидели до устья со всеми малыми и большими
притоками ее, с долинами и лесами по ним, восточные склоны Уральских гор,
протекающие вблизи них река Ишим и ее притоки Ирман, Иртыш, все реки,
впадающие к ним, со всеми лесами и полями; еще верховья реки Яик с горами
100

Ялпы, оба берега реки Яик. Земли по восточному берегу реки Яик до реки
Тубыл и со всеми притоками реки Яик, с долинами, лесами и полями, со всеми
богатствами в недрах земли, со всеми местами летовок и зимовок — вечно»1.
В связи со сказанным Н. А. Мажитов и А. Н. Султанова задаются вопросом:
«...почему Муйтен-бий назван бием, хотя территория, которую он получил
в вечное владение, обширна и в несколько раз превышает территорию Волж-
ской Болгарии X—XII вв. <...> По масштабам... владений, численности населе-
ния Муйтен-бий фактически являлся крупным правителем — ханом»
[181, с. 337]. То есть Муйтэн стоял не во главе союза нескольких башкирских
родов, а управлял ханством, в котором должны были наличествовать обязатель-
ные в этом случае государственные атрибуты, и в первую очередь символы
власти, сосредоточенные в руках хана.
В кочевых сообществах Евразии в эпоху Средневековья царствующий хан
являлся верховным носителем светской власти, рассматривавшейся как гарант
всеобщего блага, стабильности и правопорядка в обществе. Наивысшего пика
в сакральном и правовом смыслах власть степных правителей достигла во вре-
мена доминирования Монгольской империи и в державах Чингисидов, ей
наследовавших, в среде которых положение хана как верховного сюзерена
в Улусе Джучи следует считать классическим. И хотя ханская власть по ряду
причин (двоевластие, смута и т. п.) лишь в редких случаях достигала всеобъем-
лющей полноты, необходимо привести несколько основных ее атрибутов
(по Т. И. Султанову), актуальных для кочевых монархов.
1. Как глава правящего дома и верховный суверен всех подданных госу-
дарства хан имел верховное право распоряжаться всей территорией страны,
всеми землями, входившими в его улус.
2. Хану принадлежало право объявления войны и заключения мира, быв-
шее следствием его функции верховного руководителя войск.
3. Хану принадлежало верховное право переговоров с иностранными госу-
дарствами, что являлось следствием его функции определять внешнеполити-
ческий курс государства.
4. Хану принадлежало право предать смерти или оставить в живых своего
виновного подчиненного — право, бывшее следствием его функции верхов-
ного судьи.
5. Наконец, хану принадлежало право чеканить монету, издавать законы
и обязательные для всех членов общества приказания — право, бывшее
следствием его функции сохранять существующее общественное устройство
и порядок [222, с. 73—75].
Очевидно, что все указанные пункты являют собой наличие, может, и гро-
моздкого для номадического социума, но на определенных этапах существова-
1 См.: Н. А. Мажитов, А. Н. Султанова. История Башкортостана. Древность. Средневе-
ковье. — С. 336, сноска 2.
101

ния очень эффективного государственного аппарата, обладавшего не только
военно-мобилизационными мощностями, но и совершенной гражданской
административной системой управления, сердцевиной которой являлась
канцелярская служба и которая, надо отдать должное, в Улусе Джучи «нахо-
дилась на высоком уровне развития» [60, с. 228].
Но зададимся вопросом. А мог ли Муйтэн-бий, как и названные выше
«ханы» из юрматы-табынского шежере, являться, даже виртуально, обладате-
лями столь высокого титула? В другом случае составители родословия усерген,
судя по всему, понимавшие суть вопроса, построили текст таким образом,
что ни их прославленный «прадед башкирского народа — Муйтэн» [13, с. 104],
ни их потомки ханами не названы и выступают в роли преданных вассалов
монгольских и золотоордынских правителей [13, с. 105—107]. Собственно,
само вхождение в ханское сословие, обусловливающееся принадлежностью
к «золотому роду», с определенного момента стало уделом избранных. Если при
жизни Основателя царевичами могли называться ближайшие сородичи
из клана борджигин, то по смерти Чингисхана только потомки его брата Хасара
получили права царевичей, остальные выходцы из круга Есугеевой семьи,
несмотря на занимавшиеся ими значимые военные и административные долж-
ности, не вошли в состав этой элитарной аристократической прослойки. Право
называться «алтан уругом» наследовалось отныне исключительно сыновьями
Чингисхана — Джучи, Чагатаем, Угэдэем и Толуем — и их мужскими потом-
ками, рожденными как от официальных жен, так и от наложниц.
Чингисиды отныне составляли замкнутое высшее аристократическое
сословие и своим юридическим положением резко выделялись на фоне
остального населения страны, где они представляли правящую династию.
Право быть провозглашенным ханом сохранялось только за представителями
«золотого рода», для которых, в силу его наследственности, превратилось как
бы в естественно присущий им атрибут. Только «золотой род» давал инвести-
туру новому хану и принимал от него присягу. Только для представителей
«золотого рода» и немногих вельмож был открыт доступ к Великой Ясе Чин-
гисхана (собранию законов и приказов) и к «Алтан-дафтар» — «Золотому
свитку» (официальной истории ханского рода Чингисидов), которые хранились
в ханской сокровищнице. Представителя ханского рода можно было предать
наказанию только с общего решения царевичей, и творить суд над Чингисидом
мог только сам хан или старший в роду. Свои права и привилегии Чингисиды
приобретали по праву рождения независимо от экономических обстоятельств,
а также нравственных, умственных и физических качеств того или иного лица.
Словом, Чингисидом можно было только родиться и, соответственно, по рож-
дению автоматически получить высокий титул. В Монголии царевичей
именовали «кобегун», а со времен династии Юань (вторая половина XIII века)
«тайджи». В сочинениях мусульманских авторов для обозначения первых
Чингисидов использовали термины «шахзаде» и «падишахзаде» («царский
сын») или в персидском варианте «песар» (букв.: «сын»). Для обозначения пред-
102

ставителей династий Джучидов, Чагатаидов и Хулагуидов третьего, четвертого
и последующих поколений употреблялось уже тюркское слово «огул» или
«оглан», «углан» (букв.: «сын, ребенок»), которое обычно служило приставкой
к имени собственному (например, Бек-Ярык-оглан или Хани Углан). С XIV века
наиболее употребляемым титулом каждого представителя династии становится
«султан» [222, с. 20-21].
В башкирских источниках употребление подобных титулов применительно
к представителям башкирской знати не отмечено, как не отмечено и наличие
в их среде людей, наделенных почетным званием гурген (гурган) — зять хана,
кстати, званием, не делегировавшим его носителю права на престол. Башкир-
ские бии в эпоху золотоордынского господства, надо полагать, были людьми
информированными и знали: объяви кто-нибудь из них себя ханом, — и нака-
зание за подобное самозванство последует незамедлительно. Одно из установ-
лений Чингисхана, по словам Плано Карпини, гласило: «Если кто-либо,
вознесясь гордыней, собственной властью, минуя выборы предводителей,
захочет стать императором, то он должен быть убит без всякого сожаления».
Эти же сведения в донесении брата Бенедикта выглядят так: «Если кто-нибудь,
движимый гордыней, по собственной воле захочет стать каном, то он должен
быть немедленно убит». Любой нечингисид, претендовавший на статус хана,
признавался мятежником против воли Неба, а не просто обычным государст-
венным преступником [222, с. 66]. Даже великий завоеватель Тимур, создавший
собственную династию, не мог, равно как и его наследники, покуситься на хан-
ский титул и правил в качестве эмира-гургена при ханах — его ставленниках,
происходивших из «алтан уруга». Остается разве что развести руками, когда
некоторые горе-романисты называют гургена Мамая ханом.
Учитывая перечисленные непреложные догмы и накладывая их на данные
юрматы-табынских родословий, где башкирских биев именуют ханами, уместно
отметить некоторые моменты, объясняющие подобный казус. В первую очередь
следует привести аргументы, представленные на этот счет Н. А. Мажитовым
и Г. Н. Гарустовичем. Оперируя родословной усерген, исследователи пришли
к выводу, что «либо башкиры имена золотоордынских ханов переиначивали
на свой лад, либо под ними имеются (в виду. — Авт.) прозвища и локальные
(удельные) ордынские ханы» [180, с. 180]. То есть, рассматривая источник,
необходимо учитывать, что для поздних составителей родословий какой-либо
наместник из имперского центра (Сарая ал-Джадид), и необязательно Чингисид,
мог ассоциироваться с человеком, обладавшим ханским титулом. В другом
случае И. В. Антонов, рассматривая одно из преданий бурзян, отметил: «В этом
источнике бий бурзянского племени назван ханом, что, возможно, связано
с позднейшим переосмыслением его роли в истории Башкортостана... Понятно,
что бурзяне хотели создать своему племени определенный исторический статус»
[66, с. 18]. И наконец, не исключено, что ханским званием, и тоже по прошествии
времени, мог быть наделен легендарный герой-соплеменник, как это происхо-
дило с Биксурой (Бикчурой) — вождем рода байлар, оказавшим яростное сопро-
103

тивление ордам монголов, ведомых Бату [16, с. 166]: в шежере его имя фигури-
рует с приставкой -хан (Бикчура-хан [12, с. 334]). Примечательно, что ни один из
прямых потомков Биксуры, а среди них отмечены бии, муллы, мударрисы,
хазреты и т. д., не назван ханом. Получается, наделение виртуальным титулом
было элементарной данью памяти предку.
Тем не менее в источниках присутствует куда как более реалистичный
взгляд на проблему наличия «ханов» в Башкирском юрте. В родословии ирякте
без каких-либо прикрас по этому поводу записано следующее: «Знатные люди
(из племени ирякте. — Авт.) при удобном случае становились главными стар-
шинами... Они как ханы правили уездами» [ 12, с. 360]. В данном случае следует
выделить ключевую фразу: «Старшины как ханы правили уездами», в кото-
рой, по нашему мнению, заключаются глубинные смыслы, свойственные
жесткому управлению непосредственно на местах, и тем более в условиях
периферийного расположения Башкирии и удаленности некоторых ее обла-
стей (где-нибудь на Каме) от контролирующих органов. Именно там, в глу-
бинке, представители местной знати вполне могли ощущать себя ханами.
4.2. Башкирская знать в системе элит Улуса Джучи
Родовая знать башкир во времена монгольского завоевания и в зависимости
от расположения (примыкания) земель того или иного племени к театру
военных действий поступала сообразно политическому моменту. Одни из баш-
кирских племен, как, например, байлар, населявшие глубинные области
Прикамья и Южного Урала, судя по всему, до последнего, то есть до рубежа
1230—1240 годов, оказывали сопротивление захватчикам. Другие, в лице усерген,
не уступая в пограничных сшибках монголам, вынуждены были на пике враже-
ского вторжения и ввиду опасности полного уничтожения признать власть ве-
ликого каана и перейти к нему на службу, как в случае с Муйтэном в 1236 году.
Если отставить в сторону торжественные и вполне соответствующие жанру
строки из башкирских источников, касающиеся ханских милостей, оказанных
присягнувшим на верность Чингисидам биям, то перед нами раскрывается реа-
листичная картина использования монголами новых подданных империи для
реализации своих дальнейших экспансионистских замыслов. Мы уже останав-
ливались на роли башкирских отрядов в Великом западном походе и выполнении
их вождями требования предоставлять бойцов для участия в военных действиях
как обязательной процедуры, указывающей на полную лояльность к власти
суверена. Однако, рассматривая положение, занимавшееся башкирской знатью
в среде правящей элиты Улуса Джучи, необходимо отметить еще один немало-
важный фактор, а именно такую форму организации управления, использовав-
шуюся монгольскими властями, как заложничество.
Военно-административная система Монгольской империи предусматри-
вала использование института заложничества в качестве гаранта стабильных
104

отношений между сюзереном и вассалом. Подобные отношения, безусловно,
приносили свои плоды, и порою находившиеся в ставке каана «заложники»,
чей социальный статус в корне отличался от того, что мы наблюдаем сейчас,
и предусматривал в том числе службу государю с оружием в руках, достигали
на иерархической лестнице Чингисовой державы высочайших ступеней. Тот
же прославленный полководец Субэдэй хотя и начинал свою службу в составе
гвардии Чингисхана — кешиге, тем не менее составителями «Юань ши» отме-
чен в качестве «сына-заложника» [58, с. 226, 288]. О Муйтэн-бие подобных
сведений не сохранилось, но, учитывая специфику политики, исповедовав-
шейся монгольскими правителями, можно однозначно утверждать, что само
его участие в походе на запад являлось для завоевателей не только способом
привлечения на свою сторону дополнительных войск, но и актом заложниче-
ства — условием, обеспечивавшим абсолютную лояльность в отношении
нового режима его соплеменников, оставшихся в тылу [123, с. 92].
По прошествии десятилетий политика центральных властей в отношении
представителей башкирской знати не изменилась, и уже в конце XIV века хан
Тохтамыш, точно так же, как и его предшественники, удерживал в своей ставке
заложников1. В историческом эпосе «Идукай и Мурадым» об этом напрямую
сообщается: «Пять батыров, покинувших наш край, — // Заложники в Золотой
Орде. // Мать и отец мои, Исянбай — // Рабы хана в его Орде» [17, с. 111].
Несмотря на откровенно негативное отношение нарратора к Тохтамышу,
в чем нет ничего странного, так как изначально эпос об Идукае / Идегее,
реальном историческом деятеле, носит «антитохтамышевский» характер,
в тексте нашлось место для красноречивого свидетельства о милости хана,
которой он якобы наделял князьков, присягнувших ему на верность. В частно-
сти, требуя немедленного прибытия означенных батыров в Орду, Тохтамыш
одновременно обещал пожаловать им высшие должности визирей («везиров»
[17, с. 46]) при его дворе, и в этом плане эпос «Идукай и Мурадым» абсолютно
согласуется с полноформатным историческим источником — сочинением
Натанзи «Аноним Искандера», утверждавшим, что Тохтамыш либо обманом,
либо лестью, либо силой захватывал правителей отдаленных, приграничных
или зависимых земель и «тех из них, кого нашел пригодным оставить при себе,
удержал, тех, которых нашел пригодными для охраны... границ, вернул
обратно, а тех, которые не соответствовали его пользе, уничтожил» [40, с. 315].
Поэтому не будет преувеличением предположить, что удерживавшиеся
в ставке Тохтамыша в качестве полутостей-полузаложников русские князья,
и среди них Василий Дмитриевич — будущий великий князь московский,
встречались и общались с башкирскими биями, пребывавшими в таком же
качестве при золотоордынском хане [124, с. 189].
1 Институт заложничества активно использовался царскими властями. В XVI—
XVIII веках практиковалось удержание в аманатах (заложниках) предводителей сибирских
народов, «лесных князьков» для того, чтобы эффективнее собирать ясак.
105

По-видимому, несмотря на все неминуемые издержки политики, исповедо-
вавшейся центральными властями в Сарае (если под издержками подразумевать
череду казней в Орде некоторых высокопоставленных улусников золотоордын-
ских властителей), наиболее дальновидные вассалы, вовремя сориентировав-
шись в хитросплетениях дворцовых интриг и распределении сил и влияния тех
или иных партий в среде околотронных группировок, умудрились занять свою
ступень на иерархической лестнице Улуса Джучи. При этом даже представители
правившей в Деште еще до прихода монголов династии кипчакских ханов,
вопреки распространенному мнению об их поголовном уничтожении, стали
преданными слугами новых хозяев евразийских степей. Так, Баньдучар,
внук кипчакского хана Инасы, того самого, что в 1217 году поддержал меркитов
и сразился с Субэдэй-багатуром [123, с. 14], перешел на сторону завоевателей
и, по сведениям «Юань ши», «...служил при дворе монгольских ханов. Являлся
ответственным за табуны лошадей...» [151, с. 77].
Очевидно, что на фоне превращения кипчакских принцев в пусть и цар-
ских, но конюхов некоторым башкирским биям была уготована подобная
участь, и с этим приходилось мириться1. Параллельно источники сообщают
о знаках внимания, оказанных властителями Улуса Джучи представителям
башкирской знати, и речь идет не об эпическом наделении кого-либо из них
званием визиря. На этот счет в шежере усерген есть очень короткий, но весьма
показательный фрагмент, в котором говорится, что правнук Муйтэна «Бэзэк-
бий получил от хана перстень» [13, с. 106]. Вне сомнения, это пожалование,
если оно, конечно, имело место, является уникальным свидетельством благо-
склонного отношения к башкирскому бию со стороны правившего в то время
Чингисида — возможно, хана Тохты2. Зачастую «пожалование выражалось
в поднесении зависимому правителю колчана, меча / сабли, головного убора,
кафтана» [219, с. 154]. В данном случае перстень хотя и выглядит скромнее
подносившихся порой золотоордынскими (монгольскими) ханами в награду
за лояльность подчиненным им государям (русским, армянским и др.) драго-
ценных нательных поясов3, тем не менее заставляет обратить на себя внимание
1 Впрочем, должность ответственного за табуны лошадей в системе хозяйствования
кочевых государств была очень высока. Недаром первым конюхом-актачином Монгольской
империи являлся брат Чингисхана Бельгутай [38, с. 110]. Так что вассалам властителей Улуса
Джучи было на кого равняться и к чему стремиться.
2 Примечательно, что составители шежере и в последующие века не упускали случая
упомянуть о «царских милостях». В юмран-табынской родословной говорится: «Фахритдин-
хаджжи служил кантонным [начальником]. Присутствовал на коронации императора
Александра II и выезжал на охоту со своими беркутами и ястребами. Он явился [ко двору]
во главе [всех] башкир и получил от падишаха бриллиантовый перстень» [12, с. 228]. Как
видно, миновали столетия, а отношения между сувереном и подданным остались прежними.
3 Устная консультация А. Г. Юрченко.
106

и свидетельствует в пользу верного исполнения одариваемым своих обязанно-
стей перед сувереном.
Неизвестно, чем угодил Бэзэк-бий великому хану, но так или иначе службу
свою он нес, судя по всему, исправно, а в круг служебных обязанностей
башкирских старшин, помимо обеспечения общественного спокойствия
в закрепленных за ними юртах и своевременных сборов и доставки ко двору
даней, как известно, входило обязательное участие в имперских походах.
По крайней мере, башкирские кошуны были задействованы в крупнейших
военных акциях, предпринимавшихся Монгольской империей (Улусом
Джучи), начиная с Великого западного похода (1236-1242 годы), войн с Ильха-
натом (XIII—XIV века) и заканчивая набегами на Персию и Мавераннахр
в конце 1380-х годов. С этой точки зрения следует учитывать, что, вне зависи-
мости от «периферийности» территории и взаимоотношений с имперским
центром (субъектности территории), местная правящая верхушка осознавала
необходимость несения службы хану - это было фактором реального при-
числения себя к элите Улуса Джучи. И неважно, что, скорее всего, представи-
тели башкирской знати обладали не самыми высшими воинскими званиями
и служили в ранге десятников, сотников, максимум командовали несколькими
сотнями воинов. Были ли в их среде реальные тысячники — данных нет.
Параллельно существовал четко очерченный Великой Ясой крут законов,
из которого выйти (живым!) было практически невозможно, что мотивиро-
вало любого подданного этот круг не нарушать. Положение Ясы об обязатель-
ной службе выглядело следующим образом: «Каждый мужчина, за редкими
исключениями, обязан службой в армии... Должностные лица и начальники,
нарушающие долг службы или не являющиеся по требованию хана, подлежат
смерти» [219, с. 112—113]. На фоне коллизий, перманентно разгоравшихся
внутри элиты Золотой Орды и принимавших порой формы откровенной резни,
следует отметить отсутствие упоминаний в источниках о прямых нарушениях
башкирскими биями перечисленных выше пунктов из свода законов. Молча-
ние нарраторов на этот счет объясняется, по-видимому, все той же периферий-
ностью Башкирского юрта и, как следствие, — отсутствием проникновения
башкирской знати в крут знати имперского масштаба (вспомним, в среде
башкир не упомянуты ханские зятья — гургены). Несмотря на возможности
продвижения вверх по социальной лестнице, предоставлявшиеся несением
военной службы, башкирские бии, судя по всему, и в том числе в области роста
на административных постах, выше звания улусбегов (беков), управлявших
территорией (частью территории), населенной его же сородичами, не дости-
гали. Отсюда вопрос. Если статус башкирских старшин, и в том числе самых
значимых из них, не соответствовал статусу правителя всей территории
Башкирского юрта, то кем же именно осуществлялось его управление?
107

4.3. Чингисиды в Башкирии
Трудно предположить, что на Южном Урале (в Приуралье) в границах
земель, находившихся в юрисдикции Ак-Орды, не существовало единого центра
власти, координировавшего, в первую очередь, сбор ясака. Трудно предполо-
жить и то, что дани, предназначавшиеся для вывоза в главный домен, доставля-
лись туда каждым улусбегом индивидуально. Напрашивается вывод о наличии
ханского наместника, чья ставка находилась на территории Башкирского юрта,
а значит, и тезис, что «башкирские роды не были подчинены монгольским улус-
ным правителям» [61, с. 190] в очередной раз должен быть подвергнут критике.
Более того, весьма высока вероятность расположения в центральной части
Башкирии личных владений великих ханов, что, хотя и косвенно, подтверждают
данные, почерпнутые из исторического эпоса башкир.
В предании «Канъяткан яланы» («Поле, обагренное кровью»), речь в котором
идет о событиях середины XIII века и восстаниях башкир, вспыхнувших в ответ
на притеснения ордынских чиновников, напрямую, с географической привяз-
кой, указано на наличие ханской ставки в Башкортостане. «Когда-то, —
сообщает Сказитель, — на вершине горы Торатау обосновался монгольский хан.
Земля там солнца не видела — его заслонял ханский шатер» [9, с. 103]. Под горой
Торатау следует, по-видимому, подразумевать один из шиханов с идентичным
названием, располагающийся вблизи современного города Стерлитамака,
по сути, в центре южноуральского региона. В сказании «Легенда о Чингизхане»
вообще говорится об исключительном праве на владение башкирскими землями,
которое имели представители «золотого рода», а именно обозначен тот факт, что
«Джингись-Хану (Чингисхану. — Авт.) по наследству досталось управление
башкирским народом...» [83, с. 60]. Разумеется, оба свидетельства могут
быть легко подвергнуты критике, однако официальные источники, каждый
по-своему, определяют Башкирский юрт в качестве возможной базы для нахож-
дения на его территории личных владений Чингисидов.
В этой связи интересно сообщение ал-Омари, относящееся ко временам
правления Узбека: «Зимовье царей этого государства (Улуса Джучи. — Авт.)
Сарай...1 а всегдашнее летнее пребывание их, как у всех царей (правителей
Улуса Джучи. — Авт.) и правителей Турана (Шибанидов? — Авт.), на горе,
называемой Уруктаг» [7, с. НО]. На основании этих данных и ссылаясь
на А.-3. Валиди2, усматривавшего в названии Уруктаг название горы Юрек-тау,
также расположенной на берегах Белой, вблизи Стерлитамака, Ю. М. Юсупов
высказывает предположение, согласно которому «под этим термином (Урук-
таг) могли подразумеваться Уральские горы. Так, далее в источнике сказано:
"Вся отделенная им (правителям Сарая. — Ю. Ю.) часть и все остальные земли
1 Имеется в виду тогдашняя столица Золотой Орды город Сарай ал-Джадид.
2 А.-З. Валиди Тоган. История башкир. — Уфа : Китап, 2005. — 304 с. (на баш. яз.).
108

Туранские (лежат) к югу от него (Уруктага. — Ю. Ю.)". Здесь видно, что "Урук-
таг" был северной территорией владений шибанидов, где постоянно кочевали
правители "Турана". Это лишний раз подтверждает источник, приведенный
нами выше о местах кочевания Шибана. Он же указывает на то, что там в это
время часто летовали и сарайские ханы и что Уруктаг находится севернее
"основной" территории улуса, то есть Сарая — главной ставки золотоордын-
ского хана. Таким образом, Ибн Фадаллах ал-Омари в своем сочинении имел
в виду Южный Урал...» [253, с. 33]. И нет ничего удивительного в том, что и Ба-
туиды, правившие в то время Ак-Ордой, и Шибаниды, правители обширных
областей Кок-Орды, своими летниками соприкасались в пограничных районах
Южного Урала или среднем течении Яика. Более конкретные сведения отно-
сительно владений Чингисидов в Башкирии приводит В. П. Костюков. Ссыла-
ясь на башкирские шежере1, исследователь приходит к выводу, что ставка
Тохтамыша «некоторое время располагалась на реках Чермасан и Кармасан»,
а в «дастане "О местопребываниях и местожительствах" из "Дафтар-и Чингиз-
наме" упоминается некий Токтамыш, правивший на реках Ай и Узан»
[162, с. 181]. Полагаем, что у выдвинутых версий достаточно уязвимых мест,
однако отрицать пребывание золотоордынских ханов, и тем более Тохтамыша,
в Башкирии было бы контрпродуктивно, и если Узбек мог позволить себе раз-
бить ставку в Улусе Мохши в мордовских лесах, то отчего он не мог проделать
то же самое в Улусе Башкирия?
Надо признать, пребывание Тохтамыша, и тем более Узбека, в южноураль-
ском регионе было достаточно краткосрочно и не свидетельствует в пользу
постоянного управления этими территориями представителями «золотого
рода». Тем не менее Чингисиды, выступавшие в роли непосредственных
правителей Башкирского юрта, запечатлены в родословиях башкир. По край-
ней мере, двое из них — Амат Хамат-хан и Хани Углан, несмотря на все проти-
воречия, касающиеся их происхождения, оставили свой след в истории
Башкирии рубежа XIV—XV веков.
Согласно шежере племени юрматы, кочевавшего в долинах рек Зай
и Шешма, на их земле «неожиданно появился дракон2. Находился он на
расстоянии одного дня и одной ночи [ходьбы]. С тех пор прошли многие годы,
с ним боролись. Много людей погибло. После этого дракон исчез. Народ
остался в спокойствии. В то время пребывали под властью хана Амат Хамата.
Затем ханы стали [между собой] соперничать. Став врагами, [они] подняли меч
1 К сожалению, В. П. Костюков не оставил точных библиографических ссылок
на использованный им источник.
2 Возможно, под этой иносказательной фразой, как будто вышедшей из древних
башкирских эпосов, скрывается многолетняя междоусобица, захлестнувшая Золотую
Орду и получившая название Великой замятии. Вне сомнения, смутное время затронуло
и Башкирский юрт.
109

один на другого. В те времена великий Джанибек-хан с Аксак Тимуром были
ханами. При них для юрта были великие бедствия, на всех [доел, во все
стороны] совершались набеги. Юрт хана Амат Хамата распался. Бежав
с небольшой группой людей, [они] переправились за большую реку и выкопали
место для жилищ. Ночевали у речки, название которой Черная река»
[ 13, с. 51 ]1. Двигаясь дальше, достигли реки I Над лык2 и там обосновались, «стали
высматривать место для юрта» [12, с. 53] и «построили дома» [13, с. 52].
Амат Хамат в дальнейшем изложении событий выступает под именем Хан
[12, с. 53—54], а завершается повествование о нем фразой: «Амат Хамат стал
ханом. Был в ту пору год восемьсот одиннадцатый» [12, с. 60] («811 г. хиджры
соответствует 1408—1409 гг. н. э.» [13, с. 198]). Таким образом, события,
о которых идет речь в родословной, охватывают период в несколько десятиле-
тий — со времен Великой замятии (1350—1370 годы) до нашествия Тимура
(Аксак-Тимура; 1390-е годы), давшего толчок к массовой миграции населения
Башкирского улуса на восток.
На фоне достаточно продолжительного, хотя и отраженного всего лишь
в нескольких строках текста, периода в истории племени юрматы естественным
образом всплывает вопрос о личности Амат Хамата, так как в ту суровую во всех
отношениях эпоху осуществлять непрерывное правление в течение 50 лет,
а именно о таком временном отрезке идет речь в шежере, представляется
чем-то фантастическим. Однако, по мнению Д. М. Исхакова и М. А. Усманова,
под фигурирующими в источниках, в том числе «Дастар-и Чингиз-наме», антро-
понимами «Амат», «Самат» и «Амат Хамат» следует видеть одного человека —
Самата, так как «Хамат» и далее «Амат» являются формой имени собственного,
где звук «с» заменен на гортанный «h» [253, с. 120—121]3.
В продолжение темы: существует версия, согласно которой под именами
Амата, Самата, Хамата и... Салчея — правителя Астрахани (Хаджи-Тархана)
скрывается один и тот же человек [253, с. 185]. В пользу последнего свидетель-
ствуют сообщения летописей, касающиеся положения дел непосредственно
при дворе золотоордынских ханов. В частности, «одна из исторических пове-
стей татар сохранила следующую легенду о происхождении Салчея (Салчена):
у хана Джанибека была дочь, которая любила Амата, сына эмира Исы. Когда
родители отказались выдать ее замуж за Амата, дочь хана убежала с ним в Бул-
гар, где родила сына. Дочь Джанибека и Амат были убиты по приказу хана, но
1 Необязательно под Черной рекой («речкой Кара Елга» [12, с. 53]) стоит подразумевать
реку Караидель (Уфа), так как гидронимов с подобным названием — «кара», «хара» —
в тюрко-монгольских источниках насчитываются десятки.
2 Очевидно, река Шадлы, правый приток Бири (притока Белой) [13, с. 198, сноска 7].
3 Другой точки зрения придерживался Р. Г. Кузеев, видевший в текстах шежере «реаль-
ных исторических личностей средневекового Поволжья... кочевых ханов Амата и Самата»,
под властью которых пребывали юрматынцы [174, с. 119].
ПО

младенца пожалели, посадили на плот (сал) и пустили по Волге. В Астрахани
плот выловили, а младенца назвали Салчен, то есть "приплывший на плоте"»
[220, с. 154— 155]. Здесь необходимо сделать небольшое отступление и уточнить,
что эмир Иса (Иса-бек) являлся одновременно и тестем великого хана
Узбека (дочь Исы Урдуджи была замужем за Узбеком), и гургеном (зятем) —
мужем Иктуджуджик, дочери Узбека [220, с. 92]. Надо полагать, двойное
родство с правящим домом превращало Ису в знатнейшего человека в среде
ордынской аристократии, а его потомков — сына Амата (если тот был рожден
от Иктуджуджик) и внука Салчея, хотя и по женской линии, но в носителей
священной крови рода борджигин, способных в критической ситуации заявить
права на «региональный» престол в Астрахани или Башкирии.
Таким образом, возникает Амат, сын Исы, который, бежав в Булгар, вполне
мог возглавлять башкирские роды, кочевавшие по Заю и Шешме. Сын Амата
Салчей (Самат?), умудрившийся в ходе Великой замятии овладеть Астраханью
и даже отразить набег ушкуйников1, затем был вынужден, возможно, в приход
Тохтамыша, когда происходило перераспределение административных долж-
ностей, или в нашествие Тимура укрыться в отцовском улусе, затерявшемся
в булгаро-башкирских пределах. Не исключено, под упоминаемым в шежере
именем Хан [13, с. 51; 232, с. 55] скрывается Самат-Салчей, человек, происхож-
дение которого позволяло назначить одного из юрматынских вождей, Шагали-
бия, правителем земель на северо-западе Башкирского улуса. Юрматынская
родословная словами, произнесенными Саматом-Салчеем по этому поводу,
свидетельствует: «Шагали-бий, нет среди народа мудрее, чем ты: пусть будут
твоими эти земли и воды» [13, с. 52]. Надо признать, для того чтобы сделать
подобный жест, даже на относительно высоком уровне, и практически пожа-
ловать представителя местной знати «землей и водой» — главным достоянием
любого народа, было необходимо обладать полномочиями, равными или
близкими к правам хана, и этот фактор, как мы полагаем, оспорить весьма
затруднительно. Что же касается титула «хан», употребленного в шежере в ка-
честве имени собственного, то понятие это, в отличие от времени начала фор-
мирования монгольской государственности в XIII веке, когда в летописях
достаточно было записать слово «каан» — и становилось ясно, о ком идет речь
[22, с. 119—134], имело под собой в XIV веке иную подоснову и являлось
свидетельством некой условности в определении статуса правящих династов.
На новом историческом витке «в глазах подданных и в официальных докумен-
1 Салчей, князь астраханский, упомянут в русских летописях под 1375 годом. Летом ука-
занного года 2 000 новгородских ушкуйников разграбили поволжские города (Кострому,
Нижний Новгород, Сарай) и расположились лагерем у Хаджи-Тархани (Астрахани). Салчей
«начать ухищряти их лестию и многу честь и кормы даящи им; они же начата упиватися
и быша пиани, аки мертви; Азтороканца же всех избиша, и ни единого их жива оставиша,
и именье взяша» [220, с. 154].
111

тах (в данном случае в родословной юрматы. — Авт.) это был просто "хан" —
не казанский, не тюменский и т. п.» [226, с. 13]. То есть для башкирской знати
получить власть из рук хана (хоть какого, но чтобы «истинного»!) представля-
лось очень важным. Недаром «память о царственных правах Чингизова рода
проявилась во время башкирских восстаний второй половины XVII — первой
половины XVIII вв. Предложения принять башкир под свою власть получали
тогда, наряду с турецкими султанами и калмыцкими тайшами, крымские
и казахские ханы, "казачествующие" царевичи-Кучумовичи» [226, с. 14].
В другом сборнике башкирских шежере, представляющих собой свод
генеалогий Юмран-Табынской волости, к которому мы уже неоднократно
обращались, рассматриваются события, имевшие место в центральной части
Башкортостана примерно в одно время с событиями, о которых речь шла
в родословии юрматы. Так же, как и в случае с Саматом, если допустить
версию, что он и Салчей одно лицо и какое-то время правил Астраханью, глав-
ный герой табынского шежере Хани Углан тоже прибыл из Хаджи-Тархана.
Но дело здесь заключается отнюдь не в точке, из которой отправились оба
героя. В данном случае, так как речь идет о конкретном царевиче Чингисиде,
оказавшемся в Башкирском юрте в самом конце XIV века, следует привести
фрагмент из родословия, касающийся Хани Углана, полностью.
«Хани Углан пришел из города Аждерхан (Астрахань). После кончины
Гирей-хана, желая подчинить себе его подвластных и его селения в устье Уфы,
то есть желая подчинить себе и дуван-табынов, и кичи-табынов, и вообще все
двенадцать табынских родов, он пришел к дувану Кутлыюл-сэсэну и просил
у его старост место для размещения своего юрта. Общество двенадцати табын-
ских родов в едином согласии выделило место для его юрта по левому берегу
Ак Идели. То место все еще именуется "Юртом ханов и биев", сохранив это
название. А затем, взяв бывших при нем воинов, он прошел от правого берега
Ак Идели до берегов Уфы и подчинил себе гереев и мингов, то есть население
одиннадцати мингских родов. Он взял в законные жены дочь герея Ялман-бия.
А затем он водворился и жил в упомянутом выше месте. Спустя полтора года
после его женитьбы на дочери Ялман-бия родился мальчик, нареченный Тук-
тар-бием. А затем скончался хан Астерхана (Астрахани) Тимуркутлу-хан,
и прибыл посланец сказать: "Сына у него нет!" и вернуть Хани Углана, чтобы
поставить его ханом города Астерхан. Тогда Кутлугьюл-сэсэн и его род
пожелали: "Оставь нам, башкирскому юрту, человека из ханского рода!", —
и оставили (им) Туктар-бия с матерью. Став взрослым, Туктар-бий сказал:
"Я пойду искать отца" и ушел, а потом осел на притоке Самары-реки, на берегах
Тока» [12, с. 216].
В первую очередь ценность данного фрагмента рукописи выражается
в датировке, произвести которую не составляет особого труда. Дело в том, что
упоминаемый Тимуркутлу-хан — это не кто иной, как хан Улуса Джучи Тимур-
Кутлук, возглавлявший государство в течение трех лет (с 1397 года) и внезапно
скончавшийся в 1400 году. Ну а так как в 1390-х годах он с 1391 года (с переры-
112

вами) правил то Кок-Ордой (Восточный Дешт), то Хаджи-Тарханом (Астраха-
нью) и даже провозглашался «первым царем Астрахани» [218, с. 432], то подоб-
ный факт означает лишь одно — Углан «появился в устье Уфы-реки» [ 12, с. 218]
в самом конце XIV века (предположительно, в 1396—1397 годах) и, скорее всего,
по причине нашествия Тамерлана, отряды которого заняли Астрахань, выдавив
оттуда Углана. Следовательно, все задачи по подчинению себе местных баш-
кирских родов, и в том числе вопрос женитьбы на дочери Ялман-бия, тот решил
до 1400 года.
Другим не менее важным свидетельством той эпохи, отголоски которой
докатились до XIX века, является титул человека, прибывшего из Хаджи-Тар-
хана в Башкирию. Напомним, что «угланом», или «огланом», мог называть себя
исключительно выходец из «золотого рода», и иного толкования, как известно,
это слово не допускает. Что же касается конкретизации личности, то в конце
XIV века количество Чингисидов на евразийских пространствах, несмотря
на нескончаемые кровопускания, устраивавшиеся друг другу потомками
Основателя в ходе неиссякаемых конфликтов, достигло избыточной массы,
и главная задача здесь, как и в случае с Амат Хаматом, названным Ханом,
заключается в сакральности происхождения Хани Углана. Ведь не зря же
(повторимся) табынские старейшины просили его: «Оставь нам, башкирскому
юрту, человека из ханского рода», то есть сына Хани Углана Туктар-бия.
Возможно, Туктар-бий - единственный из башкирских аристократов являлся
Чингисидом, и его потомкам спустя столетия, дабы обеспечить себе преферен-
ции уже во властных структурах Российской империи, приходилось дока-
зывать свое ханское происхождение.
Во времена правления Петра I потомок Хани Углана, принявший фамилию
Умидбаев (Умидбай-баба), неоднократно «ходил к императору Петру в качестве
кандидата от башкирского народа [и от] людей, происходящих-де от Хани
Углана» [12, с. 218]. Очевидно, Умидбай пытался доказать свое высокое
происхождение. Несмотря на то что жалованные грамоты на владение
землями, и в том числе по реке Ток, то есть на земли, принадлежавшие его
предку, сыну Хани Углана Туктар-бию, он по итогу получил, высочайшего
подтверждения относительно его статуса в среде знати российской не про-
изошло. Лишь спустя столетие, в 1815 году, юртовый старшина Исянгул Каип-
кулов после многолетних проволочек в дворянском собрании Оренбурга,
требовавшего «доказательств, подтверждающих их происхождение от хан-
ского рода» [12, с. 222], сумел обосновать, что он ведет отсчет своим предкам
«от племени бывшаго Башкирии Углан хана» [12, с. 236]. К сожалению,
документов, подтверждающих степень знатности Исянгула Каипкулова,
не сохранилось1. Однако, надо полагать, и дворянское собрание, и губернатор
князь Г. Волконский, вне сомнения, твердо стоявшие на фундаменте строжай-
1 По крайней мере, среди опубликованных документов.
113

шей корпоративности элиты Российской империи, когда даже к «новикам» —
пожалованным императором дворянским званием «птенцам гнезда Пет-
рова» — дворянство старое («от Рюриковичей») относилось неоднозначно,
были вынуждены признать ханское происхождение Исянгула, что и вырази-
лось в высочайшем указе1.
Таким образом, вопрос о нахождении Чингисидов, и в том числе в качестве
непосредственных правителей в Башкирском юрте, следует считать если и не раз-
решенным окончательно, то, по крайней мере, в определенной части закрытым.
4.4. Наместники в Башкирии. Власть на местах
Рассматривая вопросы, связанные с положением дел в Башкирском юрте
в золотоордынское время, нельзя отрывать их от всей картины чрезвычайно
насыщенной военно-политической жизни Улуса Джучи, принимавшей
с калейдоскопической быстротой самые разнообразные конфигурации. Баш-
кирия, и тем более Исторический Большой Башкортостан, являясь составной
частью Золотой Орды, переживала на протяжении XIII—XV веков, равно как
и все государство, несколько периодов своего существования, в течение
которых и в соответствии со складывавшейся обстановкой регионы, подобно
метрополии, испытывали взлеты и падения как в области социальной, так
и в хозяйственной. Турбулентность власти, вызванная проблемами роста
и неурядицами внутреннего или внешнего характера, не могла не повлиять
на систему управления в любом из улусов Золотой Орды на том или ином
временном отрезке, и Башкирия в данном случае не исключение.
Башкирский юрт прошел сквозь все превратности имперской политики,
разделившей историю государства на семь этапов, которые выглядят следую-
щим образом:
1 Следует привести указ полностью, как ключевой документ, отвечающий на вопросы
о нахождении Чингисидов, и в том числе в качестве правителей, на территории Башкирского
юрта в XIII—XV веках:
«По Указу Его Величества Государя Императора Александра Павловича Самодержца
Всероссийскаго и прочая, и прочая, и прочая,
Предъявитель сего Оренбургской губернии и уезда 2-го отделения 9. башкирскаго кан-
тона Юмран-Табынской волости юртовый старшина Исянгул Каипкулов, происходящий
от племени бывшаго Башкирии Углан хана... по показанию управляющего отделением кан-
тонного помощника, и удостоверению прочих чиновников родственниками... его Каипку-
лова в прилагаемом при сем реестре поименно значущимся... признать мурзою с прозванием
Сеитзадинова в каковом звании и представлять Каипкулова с теми родственниками его
отличать от простого происхождения башкирцов, как при отправлении службы, так и всех
по жительству подлежащих повинностей; А в утверждение сего подписую с приложением
Герба и печати в городе Оренбурге генваря дня 1815 года. <...> Подпись: Г. Волконский»
[12, с. 236].
114

1. 1220—1230 годы. Завоевание монголами Южного Урала и окончательное
подчинение башкир власти великого каана в Каракоруме.
2. 1240—1280 годы. Правление первых золотоордынских ханов и формиро-
вание территориально-административного устройства Улуса Джучи.
3. 1280—1300 годы. Сепаратизм Ногая.
4. 1300—1350 годы. Эпоха наивысшего могущества Золотой Орды. Прав-
ление Тохты, Узбека, Джанибека.
5. 1350—1380 годы. Великая замятия — смута, охватившая степную импе-
рию.
6. 1380—1390 годы. Попытка ренессанса и правление Тохтамыша.
7. 1390—1430 годы. Ослабление центральной власти и распад государства
Джучидов.
Каждый из означенных периодов по-разному сказывался на жизни населе-
ния Башкирии, и здесь не обойтись без аналогов из истории взаимоотноше-
ний завоевателей с подчиненными ими народами, близкими им ментально.
Пожалуй, самым ярким из подобных примеров, относящимся к первым двум
из перечисленных выше пунктов, следует считать сведения, связанные с вхож-
дением Лесных народов в состав монгольского государства после подчинения
их царевичем Джучи в 1207 году. Судя по свидетельствам «Сокровенного
сказания», Лесные народы признали власть великого каана добровольно, хотя
нельзя не принимать во внимание предшествующие тому вторжения монголов
в области верховьев Иртыша в 1204 и 1206 годах, в ходе которых меркиты и
найманы в очередной раз потерпели поражения, а местные племена почувство-
вали на себе железную хватку завоевателей. И не от того ли их вожди, подобно
башкирским биям Майкы и Муйтэну, осознав полную бесперспективность
сопротивления, были вынуждены кланяться Чингисхану «белыми кречетами
да белыми ж меринами, да белыми ж соболями» [38, с. 175] ? * Тогда же, по воз-
вращении Джучи из похода, Чингисхан, обрадованный успешными результа-
тами этого предприятия, пожаловал своему старшему сыну вновь завоеванные
Лесные народы в подданство. Сказитель по этому поводу записал: «Милостиво
обратясь к Чжочи, Чингис-хан соизволил сказать: "Ты старший из моих сыно-
вей. Не успел и выйти из дому, как в добром здравии благополучно воротился,
покорив без потерь людьми и лошадьми Лесные народы. Жалую их тебе
в подданство". И повелел так» [38, с. 175].
После столь красноречивого подтверждения права Джучи на управление
новыми подданными вопрос о том, в чьем непосредственном ведении они
находились, отпадает сам собой. По всем законам править ими отныне стал
царевич, однако метаморфозы в системе управления на местах последовали
уже в ближайшее время. Высочайшим указом наместником огромного тувино-
минусинского региона в ранге темника назначался Хорчи-нойон. Чингисхан
1 Всего в 1207 году Джучи подчинились 16 «лесных» племен, и среди них «бачжиги»
[38, с. 174-175].
115

повелел: «Пусть Хорчи ведает не только тремя тысячами Бааринцев, но также
и пополненными до тьмы Адаркинцами, Чиносцами, Тоолесами и Теленгутами,
совместно, однако, с (тысячниками) Тахаем и Ашихом. Пусть он невозбранно
кочует по всем кочевьям вплоть до при-Эрдышских Лесных народов, пусть
он также начальствует над тьмою Лесных народов. Без разрешения Хорчи
Лесные народы не должны иметь права свободных передвижений. По поводу
самовольных переходов — нечего задумываться!» [38, с. 161]. Скорее всего,
назначение Хорчи было отчасти связано с начавшимся в 1211 году вторжением
монголов в пределы северокитайской державы Цзинь, когда царевичи оказа-
лись на полях сражений в Срединной Равнине, но одновременно назначение
это свидетельствовало в пользу того, что править столь обширным улусом мог
не обязательно Чингисид или борджигин по происхождению, но и «простой»
нойон из племени баарин. Впрочем, одним из помощников Хорчи значился
Аших-гурген, зять Чингисхана [38, с. 158], а следовательно, каан имел при
наместнике свое «недремлющее око».
После 1216—1217 годов следы Хорчи, наместничество которого бесславно
закончилось восстанием хори-туматов и гибелью ближайшего сподвижника
Чингисхана Борохула, теряются. Но и Джучи в качестве правителя этих обла-
стей более не упомянут. Что же касается собственно улуса «Лесные народы»,
то нарраторы как будто забывают о его существовании. По крайней мере,
ни один официальный источник той эпохи, за исключением разве что Рашид
ад-Дина, мельком сообщившего о походе монголов в 1230—1240 годах на Ангару
и Енисей [46, с. 102], об этом регионе, превратившемся к середине XIII века
из пограничного в глубинный, не сообщает, равно как не сообщают источники
и о правивших там Чингисидах или ханских наместниках.
Примерно в таком же состоянии в плане отображения на страницах
письменных источников оказалась в означенный период и Башкирия. Следует
напомнить, что монгольские авторы, повествуя о завоеваниях Чингисхана и его
преемников в первой половине XIII века, не забывали многократно упоминать
о башкирах как о первичном объекте завоеваний1, однако как только задача
была реализована и регион оказался под властью каана, сведения о башкирах,
как ранее сведения о Лесных народах, покинули «передовицы» летописных
сводов. Башкирский юрт превратился отныне в дальнюю периферию империи.
Тем не менее, возможно, уже с начала 1230-х годов на Южном Урале (в его
окрестностях) находился монгольский наместник. Не исключено, что в этой
1 См.: Козин С. А. Сокровенное сказание. Монгольская хроника 1240 г. под названием
Mongyol-un niyuca tobciyan. Юань чао би ши : монгольский обыденный изборник. Т. 1 : Вве-
дение в изучение памятника, перевод, тексты, глоссарии. — М.; Л.: Издательство АН СССР,
1941. — С. 175, 189, 192, 194; Данзан Л. АлтанТобчи (Золотое сказание) / Пер. с монг., введ.,
коммент. и прил. Н. П. Шастиной. — Серия «Памятники письменности Востока», т. 10. —
М.: Наука, 1973. - С. 184, 228.
116

роли мог выступать Кокошай (Кукдай), опытный полководец, за плечами
которого лежали военные кампании против башкир и булгар в 1229, 1230
и 1232 годах [48, с. 21; 123, с. 57—71; 43, с. 459] и который, во всех тонкостях
осведомленный о ситуации в регионе, выполнял здесь роль генерал-губерна-
тора, подобно Чормагуну в Закавказье (1229—1234 годы) или Урянхатаю
в Индокитае1 (1254—1259 годы). Режим «ручного управления», осуществляв-
шийся монголами на Южном Урале, по-видимому, не окончился в ближайшие
десятилетия после завоевания, и в том числе по причине вызванных тяжелыми
поборами и самоуправством баскаков2 неутихающих волнений, охвативших
Башкирский юрт в середине XIII века.
Всякое выступление жестоко каралось завоевателями, сумевшими путем
применения ими традиционной тактики террора уже в последней четверти
XIII века изменить ситуацию в регионе. С определенного момента в историче-
ских преданиях башкир, до того наполненных сведениями об отчаянном
сопротивлении отдельных батыров и их малочисленных отрядов новым
властям, возникают пробелы, заполненные сведениями из шежере о ханских
милостях, имевших место в отношении того или иного бия, полностью лояль-
ного сюзерену. Не исключено, «умиротворение» Башкирии стало возможным
в том числе и по причине объявления ханом Улуса Джучи Менгу-Тимуром
в конце 1260-х годов о независимости его державы от центральных властей
в Каракоруме, вследствие чего имперские чиновники, еще недавно ощущав-
шие себя хозяевами положения, исчезли из административно-хозяйственной
жизни Золотой Орды и Башкирского юрта3. Однако, рассматривая подобный
поворот событий, необходимо помнить о незыблемом постулате: «Свято место
пусто не бывает». Нетрудно догадаться, что чиновничьей братии — выходцам
из Центральной Азии — очень быстро нашлась замена, состоявшая не только
из беков — представителей джучидской элиты, но и «своих», башкирских биев,
о верной службе которых великим ханам Золотой Орды не замедлили сложить
дифирамбы составители родословий. В сложившихся условиях национальная
башкирская аристократия, исключенная, как мы подчеркивали, из системы
высшей политической иерархии Улуса Джучи, пыталась на местах восполнить
потери должностей при дворе в Сарае ал-Джадид, превратившись в эпоху
1 Монгольские полководцы Чормагун и Урянхатай, осуществляя завоевательные акции
на своих «фронтах», одновременно не только проводили политику, связанную с традицион-
ным рекрутированием новых бойцов в свои армии, но и собирали дани, отправляя их
ко двору великого каана, проводили судебные разбирательства и вели активную деятель-
ность на дипломатическом поле [122, с. 597—609, 730—736].
2 Баскак — от тюрк, «басу» — давить [135, с. 86].
3 Вполне уместно привести уточнение по поводу имперских представителей, высказан-
ное Г. А. Федоровым-Давыдовым, писавшим, что «...баскаки и дарути (до 1260-х годов. —
Авт.) также были представителями именно имперского (каракорумского. — Авт.),
а не улусного (золотоордынского. — Авт.) управления» [238, с. 30].
117

наивысшего могущества Золотой Орды по большей своей части в последова-
тельных исполнителей политики, исповедовавшейся правящими кругами
Джучиева Улуса и проводившейся в жизнь в Башкирском юрте ханскими на-
местниками.
К сожалению, ни один из источников не выдает, как и в случае с Чингиси-
дами, прямой информации о присутствии в Башкирии золотоордынских
наместников. Лишь в усергеновском предании мимоходом упомянут «началь-
ник Котлы-Тимир, (который. — Авт.) обладал могущественной силой»
[17, с. 196]. По одной из версий, его следует ассоциировать с Кутлут-Тимуром,
двоюродным братом (дядей) хана Узбека, владетеля Хорезмийского оазиса,
дважды занимавшего должности беклярибека (первый раз еще при хане
Тохты) [17, с. 367; 220, с. 117], о котором как о достойном приверженце ислама
писал Ибн Баттута [26, с. 145—146]. Однако высокое положение Кутлуг-Тимура
при дворах Тохты и Узбека и его деятельность на поле большой золотоордын-
ской политики, включая осуществлявшиеся им переговоры с Египтом или
командование десятками тысяч всадников в войнах, ведшихся Ордой в Закав-
казье и Средней Азии [220, с. 116—117], автоматически исключают возмож-
ность Кутлут-Тимурова наместничества в Башкирском юрте как несоответ-
ствующего его статусу второго лица в государстве. Вместе с тем не следует
забывать, что не на одном Кутлуг-Тимуре — всесильном вельможе и военачаль-
нике — замыкался крут лиц, способных выступить в качестве ханских намест-
ников на Южном Урале.
Необходимо учитывать, что имя Кутлут-Тимур, переводимое как «благосло-
венное железо»1, было чрезвычайно распространено в среде золотоордынской
знати. Так звались несколько известных кочевых аристократов, один из кото-
рых даже какое-то время занимал ханский престол. Имя Кутлут-Тимур
в XIII—XIV веках носили Чингисиды-Джучиды по линии Орду, Шибана,
Тука-Тимура, не отметившиеся высоким положением в кругу «золотого рода»,
но по своему происхождению вполне достойные быть наместниками («госуда-
рями») в улусах, располагавшихся на окраинах кочевой империи. Кроме
выходцев из борджигинов в летописях, датируемых XIII — началом XIV века,
запечатлены также несколько высокопоставленных эмиров — обладателей
этого звучного имени, которые при своей значимости и по совокупности заслуг
перед троном могли бы исполнять роль проводников ханской воли в южно-
уральском регионе [220, с. 116]. Но при ближайшем рассмотрении, несмотря
на обилие Кутлут-Тимуров, приходится признать, что никого из означенных
ордынских князей, способных фигурировать в башкирском предании в каче-
стве «могущественного начальника», «назначить» на роль непосредственного
«начальника» над Башкирским юртом мы не можем, поскольку достаточного
количества информации на этот счет в источниках попросту нет. Тем не менее
1 «Кутлу(г)» — благословенный, «тимур» — железо (железный) [26, с. 146].
118

нарраторы первой половины XIV века не только отмечают наличие в Башки-
рии судебных органов, соответствующих юридическому полю Золотой Орды,
но и упоминают «Государя всей Баскардии» [30, с. 158], под которым, по-ви-
димому, не следует подразумевать отдельного, пусть даже и весьма влиятель-
ного бия, являвшегося при всех его талантах не более чем предводителем
племени или родоплеменного объединения, но не наместником великого хана.
Ал-Омари, описывая северные области Улуса Джучи, и среди них Башки-
рию, пишет: «В земле Башкырдов находится мусульманский кади (судья. —
Авт.), пользующийся почетом» [7, с. 107]. Другой автор, современник
ал-Омари — католический миссионер «брат Иоганка венгр», проживший
в Башкирии шесть лет, в своем письме-отчете на имя руководства ордена
миноритов, датируемом 1320 годом, сообщает: «И были там (в Башкирии. —
Авт.) татары, судьи баскардов, которые, не будучи крещены, а исполнены
несторианской ереси, когда мы стали проповедовать им нашу веру, с радостью
приняли ее. Государя же всей Баскардии с большей частью его семьи мы
нашли совершенно зараженным сарацинским заблуждением» [30, с. 158].
При ближайшем рассмотрении двух этих свидетельств можно предположить,
что и мусульманский кади (казый) — судья, отвечавший «в земле Башкырдов»
за судопроизводство согласно законам шариата, о котором упоминает
ал-Омари, и «судьи баскардов», возможно, исповедовавшие одну из ветвей
христианства — несторианство, некогда широко распространенное в Монго-
лии (Монгольской империи)1, о которых пишет Иоганка, являлись представи-
телями золотоордынской администрации, состоявшими при «Государе
Баскардии» — наместнике хана Узбека на Южном Урале, являвшемся либо
Чингисидом, либо эмиром высокого ранга. Повторимся: никто из башкирских
вождей не мог претендовать на роль наместника-государя в силу того, что ни
один из башкирских источников, будь то шежере или эпическое предание,
превознося своих героев-предводителей, и в полслова не обмолвился о том,
что подобными регалиями были отмечены представители местной элиты.
Возможно, исключение могло бы составить краткое сообщение, содержа-
щееся в предании «Последний из Сартаева рода», в котором главный герой
Джалык-бий, оказавшись в тяжелом положении в момент вторжения в Башки-
рию полчищ Тимура (1391 год), с горечью восклицает: «Я обращался (за помо-
щью. — Авт.) к Кадыр-эль-Исламу, но он не явился, чтобы защитить наши
1 Необходимо отметить, что центральноазиатские племена — кераиты и найманы,
претендовавшие в конце XII века на создание собственных полноценных государств,
исповедовали несторианство. Остается догадываться, насколько сильны были традиции
несторианства в среде кераитских и найманских родов, переселившихся в результате мон-
гольских завоеваний на Южный Урал в XIII — начале XIV века и включившихся в процессы
«возникновения множества новых родоплеменных комбинаций» [174, с. 170, 282]. Важно,
что основатель Ильханата (Улуса Хулагу), сын Толуя, Хулагу являлся последователем несто-
рианства, равно как Сартак, сын Бату, или военачальник Кит-Буга-нойон.
119

кибитки. Мы остались одни...» [16, с. 177]. Но кем же являлся указанный
человек? Несмотря на почетную приставку -эль-Ислам к его имени, вряд ли он
был представителем духовенства, ведь Джалык взывает к нему как к лицу, обла-
давшему реальной силой, способной помочь в обороне родовых угодий сартаев.
Одновременно в тексте предания нет и малейшего намека на то, что Кадыр
был выходцем из военной знати башкир — единоплеменником Джалык-бия,
а следовательно, судя по всему, он являлся представителем (наместником?)
в Башкирском юрте правившего тогда в Золотой Орде хана Тохтамыша. Надо
признать, имя Кадыр (Каир, Гайир, Кыран; в переводе — «победитель», «пове-
литель»), кстати, распространенное в среде кипчакской аристократии еще
в XII—XIII веках [122, с. 169—170], в Башкирии в XIII—XIV веках хождения
не имело1. По мнению И. М. Миргалеева, «Кадыр-эль-Ислам был главой улуса
(находившегося. — Авт.) на месте современной Уфы» [194, с. 101] и являлся
выходцем из среды мангытских вождей2, основные кочевья которых в XIV веке
располагались южнее Яика. Однако право на существование имеет другая,
на первый взгляд фантастическая, версия: нельзя исключать, что Джалык-бий
взывал к сыну Тохтамыша Кадыр-Берди, активному участнику войн, которые
вел его отец с Тимуром и Едигеем, и как следствие имевшему достаточное влия-
ние в южноуральском (приуральском) регионе [220, с. 98; 212, с. 226]. Впрочем,
обе гипотезы не преследуют целью определение личности высокопоставлен-
ного представителя золотоордынской элиты, а скорее, подтверждая относя-
щиеся ко второму десятилетию того же века данные Иоганки, указывают
на присутствие в Башкортостане во времена правления Тохтамыша ханского
наместника, «Государя всей Баскардии», к имени которого со временем
(по смерти?), и не исключено, что вполне заслуженно, добавилась сакральная
приставка -эль-Ислам.
Что же касается конкретных правовых норм, применявшихся в Башкир-
ском юрте, то обращение в очередной раз к данным, представленным ал-Омари
и Иоганкой, делает очевидным факт ведения здесь по-своему уникального
судопроизводства, включавшего в себя реализацию на практике двух ветвей
права, имевших одновременное хождение в Золотой Орде. Несмотря на то что
ислам к 1320 году окончательно стал государственной религией Улуса Джучи,
и это привело к активизации действий судей по шариату, на местах оставались
1 См. башкирские шежере и родословные (указатель имен).
2 «Можно предположить, что Кадыр-эль-Ислам сохранился в каких-то татарских генеа-
логиях. По татарским генеалогиям, найденным в татарской деревне Сарайлы в Благоварском
районе Башкирии, прадедом Идегея является Ислам Кыйа солтан, а дедом Кадыр Кыйа
солтан, а отцом Котлы Кыя, что соответствует и данным татарского дастана "Идегей";
Эхмэтжанов М. И. Нугай урдасы: татар халкынын тарихи мирасы. — Казан: Мэгариф,
2002. — Б. 111. Возможно, здесь имелся улус какой-то части клана мангытов (это косвенно
объясняет последующее влияние ногайцев в Приуралье)» [194, с. 101].
120

их предшественники, так называемые «йаргучи, судившие по Йасе (Ясе. —
Авт.)1 и обычному праву2. Это "исконное" для кочевого общества архаичное
судопроизводство долго сохраняло, соперничая с шариатом, свою позицию»
[234, с. 325]. Существование в Башкирии институтов традиционной монголь-
ской (номадической) юстиции, судей-йаргучи (дзаргу) и мусульманского суда
кади, казалось бы, несовместимых правовых систем, как это ни парадоксально,
не вызвало конфликтной ситуации, и представители каждой из них рассмат-
ривали дела, отнесенные к их исключительному ведению. В этой связи инте-
ресно отметить, что спустя столетия нормы монгольского права успешно
сосуществовали с правом мусульманским в государствах-преемниках Улуса
Джучи. Например, в казахских жузах тюрко-монгольские правовые обычаи
служили руководством при рассмотрении дел судами племенных предводите-
лей-биев еще в середине XIX века. Примечательно и то, что архаичные формы
судопроизводства были вытеснены не в процессе распространения ислама,
а в результате судебной реформы, проведенной русской администрацией
[211, с. 153]. Таким образом, представляется вполне естественным факт
наличия в Башкирском юрте в первой половине XIV века всего спектра рели-
гиозных течений, имевших распространение в Золотой Орде той эпохи и ока-
завших влияние на устройство правовой системы государства Джучидов.
Тем не менее фундаментальные позиции ислама, утвержденные ханом Узбе-
ком, становились незыблемыми, и в этой связи невозможно обойти вниманием
личность Хусейн-бека.
Вне сомнения, Хусейн-бек являлся ключевой фигурой истории Башкирии
в период наивысшей консолидации золотоордынского общества — во времена
правления Узбека. По крайней мере, мавзолей над его могилой, представляю-
щий собой образец архитектуры подобных сооружений, возводившихся
1 Яса (Великая Яса, йасак, дзасак) — законы Чингисхана, основанные на нормативных
постановлениях дочингисовои эпохи. Применительно к Башкирии ее следует рассматривать
не иначе, как «наднациональное имперское законодательство, основным предназначением
которого было регулирование взаимоотношений многочисленных народов, входивших
в Монгольскую империю. Естественно, с распадом империи яса оказалась неактуальна
для монголов, и они вернулись к своему обычному праву, а Золотая Орда сохраняла характер
многонационального государства вплоть до распада, и потому нормы ясы оставались в ней
востребованными» [211, с. 37].
2 Обычное право (Йосун) представляло собой «совокупность частноправовых норм,
сформировавшихся стихийно и действовавших на уровне отдельных монгольских
племен — обычное право в классическом понимании этого термина. В отличие от более позд-
него законодательства Чингиз-хана и его преемников, нарушение йосунного права
не влекло наказания со стороны государства: кара следовала по воле Неба, и потому нару-
шения йосунных обычаев следовало избегать... Государство в эту сферу не вмешивалось:
все споры в сфере семейного наследственного права и т. п. решались на уровне племенных
предводителей и старейшин, а не государственной власти» [211, с. 32—33].
121

не ранее XIV века1, и краткая, но определяющая точную дату эпитафия, высе-
ченная на могильной плите, а также почитание его уже через 50 лет в качестве
«регионального» святого2 определяют масштаб личности этого человека. Текст
надгробной надписи свидетельствует:
«Справедливый в своих решениях Хусейн-бек
сын Омар-бека... рсасского из Туркестана, из Таласа,
покойного, боже мой, помилуй милостью
обширною, чти же его своим благодетелем.
Скончался (девятого) дня благословенного богом месяца
четвертого, года семьсот сорокового» (по христианскому
летоисчислению 15 сентября 1339 года. — Авт.)
[181, с. 391; 92, с. 40].
Судя по надписи, Хусейн-бек, умерший в возрасте около 35 лет, происходил
из аристократической семьи и являлся выходцем из Средней Азии, оказав-
шимся волею судеб в Башкортостане. О характере его деятельности здесь
существуют как минимум три версии.
Н. А. Мажитов и А. Н. Султанова предполагают, что в начале XIV века
«башкирский хан Борак3 обратился к правителю Туркестана Ахмеду Ясави
с просьбой прислать им человека, который смог бы проповедовать ислам среди
башкир. Ахмед Ясави-хан незамедлительно послал в Башкортостан своего
ученика Хусейн-бека с этой благородной миссией. Важное духовное лицо,
несомненно, устроился при ставке хана. В проповеди ислама Хусейн-бек
не был одинок, на это дело он сумел направить своих сторонников из едино-
мышленников из Туркестана и Бухары. Когда Хусейн-бек достиг определен-
ных успехов на миссионерском поприще, он предпринимает путешествие
в Мекку для совершения Хаджа. Из Мекки он вернулся с ореолом почета
и титулом "хаджи" — теперь он Хаджи Хусейн-бек; становится имамом, духов-
ным главой мусульман Башкирии. Хусейн-бек до самой смерти находился
при ставке хана и впоследствии похоронен на ханском кладбище "Ак-зиярат"»
[181, с. 390-391].
1 Надо признать, мавзолей Хусейн-бека подвергался самостоятельной «реставрации»
в конце XIX века, так что его внешний вид существенно изменился [130, с. 100].
2 Главный герой предания «Последний из Сартаева рода» Джалык-бий в своих молитвах
обращается к «святому Хусейн-беку» [9, с. 108].
3 Непонятен источник, соотносимый с Башкирией начала XIV века, в котором бы
фигурировал «хан Борак». Реальный «хан Борак (Бурак)», который мог оказать влияние
на положение дел в Башкирском юрте, правил в начале XV века и погиб около 1428/1429 года
[13, с. 98, 224, сноска 21].
122

Г. Н. Гарустович, соглашаясь с неоспоримым фактом, что Хусейн-бек
являлся «мусульманским авторитетом, совершившим хадж в Мекку», одно-
временно предположил, что «никаким миссионером Хусейн-бек не был»
[92, с. 40], а, скорее всего, выступал в качестве высокопоставленного ханского
чиновника — баскака или даруги — при ханском же наместнике, важнейшей
функцией которого, помимо присмотра за местными биями и полнотой
взимаемых налогов, было исполнение судебных обязанностей. Недаром
в эпитафии Хусейн-бек «назван "справедливым в своих решениях", следова-
тельно, его решения были важны для общества» [92, с. 40]. Из чего проистекает
вывод, что под «мусульманским кади», находящимся «в земле Башкырдов»,
о котором писал ал-Омари, мог скрываться Хусейн-бек.
В свою очередь, М. А. Усманов, рассматривая проблему «мусульманских
авторитетов» с точки зрения размещения их в административно-управленче-
ском аппарате Улуса Джучи, приходит к выводу о появлении с середины
XIV века в среде ордынской элиты так называемых «религиозных князей», воз-
вышение которых «связано с результатами исламизации верхов Золотой
Орды» [234, с. 325]. По мнению исследователя, носители религиозных санов
не были прямыми управленцами, то есть исполнителями ханской воли, однако
в их среде находились судьи по шариату (кади) [234, с. 325], к числу которых
и принадлежал Хусейн-бек. В круг его обязанностей, уже по данным Ибн
Баттуты, входило творить суд в присутствии ханского наместника.
Ценность сведений, оставленных Ибн Баттутой, заключается в том, что он
побывал в Золотой Орде и Улусе Хорезм в 1334 году, то есть во времена, когда
Хусейн-бек занимал пост кади в Башкирии. Ибн Баттута, отметив молодость
хорезмийского кади-старшины Абухафса Омара Эльбекри («по летам юноша,
по делам [своим] старик» [26, с. 145]; а ведь Хусейн-бек и сам не являлся стар-
цем!), оставил достаточно подробное описание разбирательства судебных дел
при дворе тамошнего наместника Кутлут-Тимура, которые, по-видимому, мало
чем отличались от разбирательств подобных дел в интересующем нас регионе.
Ибн Баттута пишет: «Каждый день кади (Абухафс Омар Эльбекри. — Авт.)
приходит в его (Кутлут-Тимура. — Авт.) приемную и садится на отведенное
ему сидение; вместе с ним [являются] правоведы и писцы. Насупротив его
садится один из старших эмиров, при котором 8 [других] старших эмиров
и шейхов тюркских, называемых аргуджи [т. е. яргучи]; к ним люди приходят
судиться. Что относится к делам религиозным, то решает кади, другие же [дела]
решают эти эмиры. Решения их основательны [и] справедливы, потому что они
[судьи] не заподозриваются в пристрастии и не берут взяток» [26, с. 146]. Судя
по данным Ибн Баттуты, если проецировать судопроизводство в Хорезме
на подобные процедуры в Башкирии, мусульманский кади (а Хусейн-бек
занимал, по-видимому, этот пост) не обладал значительными властными
полномочиями в светской сфере, имевшимися у местных феодалов. Однако
в плане идеологическом, явив собой образец человека праведного, Хусейн-бек
оказывал и на региональную знать, и на рядовых аратов огромное влияние,
123

недаром его почитали святым, воздвигнув над его могилой замечательный
памятник архитектуры той эпохи1.
Собственно некрополь, на котором расположен мавзолей Хусейн-бека,
представляется одним из центров массового скопления археологических
памятников, так сказать, «кустом» древних объектов, находящихся в пределах
Чишминского района Башкортостана. Здесь, в современном поселке Чишмы
и у деревни Нижние Термы (в 15—16 км друг от друга), сохранился комплекс
каменных мавзолеев (кэшэнэ)2 — Хусейн-бека, Тура-хана и «Малый кэшэнэ»,
усыпальниц, аналогов которым в пределах Южного Урала больше нет. Также
вблизи поселка Чишмы выявлено несколько заброшенных мусульманских
кладбищ, выделяющихся тем, что на них обнаружены резные каменные
надгробия с эпитафиями XIV века (Красный Ключ, Сантыш и др.) [92, с. 39].
Вокруг этих захоронений, и это естественно, так как места их расположения
окутаны сакральностью многовековой истории, существует множество легенд.
Одно из сказаний, зафиксированное уфимским краеведом Г. Игнатовичем
еще в конце 60-х годов XIX века, гласит, что «на месте сем похоронены Сахип
Зимал, жена хана». И действительно, во время проведения реставрацион-
ных работ уже в начале 70-х годов XX столетия внутри кэшэнэ было обнару-
жено захоронение женщины с монетой в руке. К сожалению, полученные
не специалистами-археологами, все эти материалы впоследствии были утра-
чены [130, с. 99].
Основываясь на четко прослеживающейся локализации в своем роде един-
ственных археологических памятников, расположенных в отдельно взятом
районе Южного Урала и относящихся по времени создания к XIII—XV векам,
и, что не исключено, к достаточно узкому отрезку времени, а именно к первой
половине XIV века, Г. Н. Гарустович высказал мнение, что «во времена прав-
ления хана Узбека и его ближайших потомков рассматриваемая территория
определялась в качестве центра Башкирского улуса Золотой Орды. Здесь
проживали представители имперской администрации (даруги и баскаки).
Именно над их захоронениями (а также над могилами членов их семей,
поскольку мавзолеи были семейными усыпальницами) по распоряжению
правителей Улуса Джучи строились мавзолеи» [92, с. 39—40]. По-видимому,
с данным тезисом следует согласиться, учитывая при этом, что кэшэнэ Хусейн-
бека могло быть построено как дань памяти, но не чиновнику-баскаку,
1 В 1985 году Г. Н. Гарустович произвел археологические раскопки внутри мавзолея
Хусейн-бека и обнаружил девять захоронений: три взрослых и шесть детских. По-видимому,
центральное из них принадлежало Хусейн-беку. Его скелет был подвергнут тщательному
обследованию, которое показало, что Хусейн-бек был ростом около 160 см, при этом следов
заболеваний, способных вызвать изменения костной системы, не выявилось. На основе
хорошо сохранившегося черепа был восстановлен портрет Хусейн-бека, по которому видно,
что он обладал европеоидными чертами лица [181, с. 392].
2 Кэшэнэ — букв.: «дом праха» [130, с. 99].
124

выколачивавшему подати из населения, а богослову, толкователю законов
и справедливо судившему кади, по делам своим возведенному в ранг святого.
Итак, вполне возможно, что в Чишминском районе Башкортостана в золото-
ордынский период реально существовал некий политический центр с доста-
точно высоким, и в том числе в масштабах Джучидской империи, статусом.
Но был ли этот центр единственным в землях Башкирского юрта?
Вернемся к тексту юмран-табынского шежере, отразившего пребывание
в Башкирии Хани Углана (Углан-хана), но посмотрим на этот источник
с другого ракурса, а именно с точки зрения, предполагающей наличие
в XIII—XV веках в районе слияния рек Агидели (Белой) и Караидели (Уфы)
города, о котором упоминает Ибн Халдун. Зададимся вопросом. Если бы на вы-
соком правом берегу Белой, недалеко от впадения в нее реки Уфы, распола-
гался город, наполненный товарами, купцами и ремесленниками, то неужто бы
Углан, по всей видимости, имевший в своем распоряжении достаточно воен-
ных ресурсов и подчинивший своей власти «гереев и мингов, то есть население
одиннадцати мингских родов» [12, с. 216], не попытался завладеть столь ценным
призом? Из сказанного вытекает как минимум один вывод: никакого города на
правом берегу Белой в 1400 году не существовало, а премудрый Ибн Халдун,
корпя над своим трудом и находясь в уважительно преклонных годах, весьма
сильно запутал мысли современным ученым, назвав и Башгирд, и Джулыман
(область реки Камы — Чулымана) городом [28, с. 169]. Возможно, появятся
новые факты, но то, что написано пером, и не чьим-нибудь, а пером составителя
шежере, которого невозможно уличить в предвзятости, — не вырубить
топором! Что же касается кочевой ставки — «Юрта ханов и биев», существо-
вавшей в этом районе, то — кто бы сомневался — место для ее расположения
было идеальное. И вероятнее всего, в какие-то отрезки времени, связанные
с усилением того или иного родоплеменного объединения башкир или волей
золотоордынских ханов, именно сюда, в трехречье, к месту, где в Белую
впадают Уфа и Дема и где был разбит шатер наместника Башкирского юрта,
съезжались по нескольку раз в год сотни и тысячи людей из числа местного
населения, чиновников из Сарая, воинов, купцов, ремесленников. Под белыми
хвостатыми бунчуками — символами мирного сосуществования и единства
народов Улуса Джучи — были раскинуты пестрящие товаром обширные
торговые ряды и лавки ремесленников, в кузнях раздавался перезвон молотов,
сартаульский купец рядился с башкирским старшиной, пригнавшим на про-
дажу крупноголовых, выносливых скакунов местной породы, женщины
приценивались к украшениям булгарской работы, а чуть поодаль бойко шла
торговля рабами. Чем не городской пейзаж? И так, наверное, было.
Каким именно являлось фактическое положение дел в южноуральском
регионе в XIII—XV веках и как имперская администрация на местах и нацио-
нальная знать осуществляли управление Башкирским юртом, остается на про-
тяжении более чем 50 лет предметом оживленной научной дискуссии, в основе
которой лежал и лежит вопрос, касающийся уровня развития в башкирском
125

обществе той эпохи феодальных, правовых и производственных отношений.
По давнему, но по-прежнему актуальному определению Р. Г. Кузеева, справед-
ливо считавшего главной причиной сложности изучения проблемы недостаток
источников, «до середины XVI в., т. е. до присоединения к России, башкиры
не имели не только своей политической организации (государственности),
но и постоянной системы местного управления» [13, с. 30]. Однако в своих
сообщениях Иоганка венгр и ал-Омари фактически запечатлели появление
в первой трети XIV века в Башкирии атрибутов государственности, присущих
любой классической средневековой стране. Возможно, это вопрос и спорный,
но тем не менее кто из ученых мужей, предшественников ал-Омари и Иоганки,
рассуждал всерьез о наличии где-нибудь на Южном Урале, за Яиком или Кон-
дурчой чиновничьего аппарата уровня ордынской канцелярии — наместников
(государей), судей (причем судей, относившихся к двум правовым ветвям —
светской и духовной), но главное — об официально провозглашенной в Улусе
Джучи и начавшей распространение в Башкирии мировой религии — исламе,
и как следствие — появлении мусульманских некрополей, увенчанных камен-
ными кэшэнэ — шедеврами архитектуры?
Так или иначе, но, по-видимому, следует согласиться с тем, что в Башкирии
с середины XIII и в начале XIV века формируется раннефеодальное сословно-
иерархическое общество, возглавлявшееся золотоордынским ханом как вер-
ховным сувереном и от его лица управлявшееся на местах либо Чингисидомг
либо наместником из числа высокопоставленных сарайских эмиров. Вне со-
мнения, «периферийность» региона придавала специфику устройству власт-
ных структур в Башкирском юрте, и в этом плане монголы, имевшие огромный
опыт налаживания эффективного управления над самыми разными странами
(государствами), народами и племенами, находившимися на различных уров-
нях социально-экономического развития, применили на Южном Урале
беспроигрышную имперскую схему «разделяй и властвуй». То есть главенство
над всей территорией Башкирии не было отдано на откуп ни одному из самых
могущественных башкирских биев, а следовательно, применение здесь
формулы, использованной монголами на Руси, где ярлык на великое княжение
переходил от одной ветви Рюриковичей к другой, следует, судя по всему,
исключить, тем более что в южнорусских землях, и о чем почему-то обычно
умалчивается, завоеватели осуществляли управление через наместников,
а потому вполне уместно будет привести несколько примеров на этот счет.
Плано Карпини, посетивший Южную Русь в 1245—1247 годах, сообщает:
«"Мы прибыли к некоему селению по имени Канов, которое было под непо-
средственной властью татар"... По мнению исследователей, речь идет о городе
Каневе, расположенном всего лишь в 120 км от Киева... В Ипатьевской
летописи, в рассказе о поездке князя Даниила Романовича Галицкого к Бату,
сообщается: "и прииде Переяславлю и стретоша Татарове"... В ряде северо-вос-
точных летописей под 6791 (1283) г. присутствует сообщение о "злохитром
бесерменине Ахмате", который "държаше баскачьство Курьского княженья,
126

откупаше бо у Татар дани всякые, и теми данми велику досаду творя княземъ
и всемъ людемъ в Курьскомъ княженьи. Еще же к тому наряди две свободы
[слободы. — Р. П.] въ отчине Ольга князя Рыльского и Воргольского, и умно-
жишася люди въ свободах техъ со всехъ сторонъ сшедшеся, насилие творяху
хрестианомъ сущимъ Курьския волости, около Ворлога и около Курьска пусто
створиша"... Кроме того, ордынские баскаки находились и в тех областях,
где власть сохраняли русские князья. По сообщению В. Н. Татищева, "Батый
же посадил во граде Киеве воеводу своего"... Золотоордынские баскаки
в Киеве находились, как минимум, до середины XIV в.... В грамоте рязанского
князя Олега Красного от 6765 (1257) г. говорится: "...пришел есте к нам
на Рязань ис Чернигова владетель Черниговской Иван Шаин... что есте был
он посажен от Батыя на Чернигов владетелем..."... Таким образом, уже
с 1240-х гг. ряд южнорусских земель находился либо под прямым правлением
монгольской (с 1260-х гг. — золотоордынской) администрации, либо в совмест-
ном управлении местных князей и ордынских чиновников...» [211, с. 193—194].
Остается добавить, что приведенные выше факты являются лишь крохотной
частью информации о прямом управлении русскими землями администрато-
рами Орды.
Скорее всего, именно такая ситуация наблюдалась и в Башкирском юрте,
а ханский наместник, как и ханские баскаки, появлялись на Южном Урале
с периодичностью, равной периодичности политических коллизий, сотрясав-
ших время от времени Улус Джучи. Когда в имперском центре наблюдалась
сильная вертикаль власти, устойчивая власть сохранялась и на местах. Апогеем
этого процесса, как мы уже подчеркивали, была эпоха царствования Узбека.
В моменты же внутренних конфронтации в главном домене Золотой Орды —
во время Великой замятии или Тамерланова нашествия — турбулентность
власти наблюдалась и в Башкирском юрте1. При этом башкирские вожди,
ставшие свидетелями краха правления Тохтамыша, под знаменами которого
они бились с Тимуровыми чагатаями, оказавшись, казалось бы, вольными
владетелями, просили для себя в правители чистокровного Чингисида.
Одновременно необходимо учитывать специфику родоплеменных отноше-
ний, существовавших в башкирском сообществе (недаром здесь творили
суд, и в том числе по «обычному праву»), которой также пользовались предста-
вители сарайской администрации, предоставлявшие башкирским биям
возможность, но не выделяя в их среде главнейшего, выполнять всю черно-
вую работу на местах. Именно представители башкирской знати, естественно,
на основании выданных им ярлыков, распределяли земли между племенами,
1 Напомним, что Кадыр-эль-Ислам, скорее всего, являвшийся в конце XIV века намест-
ником в Башкирии, не выступил на помощь своему вассалу Джалык-бию в момент наше-
ствия Тимура [16, с. 177], что свидетельствует в пользу кризиса управления Башкирским
юртом.
127

в необходимых случаях определяли маршруты кочевий отдельных племен,
собирали налоги с подвластного населения, следили за выставлением подчи-
ненными им нукерами, тысячниками воинов ханскому войску и тому подобное.
Не исключено, что в ранг баскаков (даруг), но на местном уровне были
возведены некоторые из родоплеменных вождей ранга биев Муйтэна или
Шагали, что, в свою очередь, имело важное значение в процессе продолжав-
шейся классовой дифференциации башкирского общества. Следует признать,
что отношения между «пригревшимися» у властной кормушки улусбегами-
башкирами и «рядовыми скотоводами-земледельцами внешне носили
традиционный кровно-родственный характер, но они уже регулировались
принципами развитого феодального общества — беспрекословного подчине-
ния хозяину» [83, с. 78].
Невозможно отрицать, что с появлением на евразийских просторах Улуса
Джучи, представляющегося, по нашему мнению, высшей точкой государствен-
ного строительства кочевников, жизнь многих народов, их социальная база
изменились кардинально. Думаем, не будет лишним процитировать Н. А. Ма-
житова и А. Н. Султанову, писавших по этому поводу следующее: «Место
завоевательных походов татаро-монголов и созданного ими государства, в том
числе Золотой Орды, в мировой истории в советской исторической науке по-
лучило неоднозначную оценку. Как в любом, а тем более в сложном истори-
ческом явлении прослеживаются как негативные, так и прогрессивные
черты. А последнее проявлялось не в происходивших тогда событиях, а в их
результатах. В частности, мы не можем классифицировать исторический
путь, пройденный народами, населявшими Золотую Орду, в числе которых
были и башкиры, как шаг назад в ходе поступательного развития истории»
[181, с. 331—332]. Согласимся с этим тезисом, так как вхождение башкир,
а в некоторых случаях вхождение добровольное, в состав Улуса Джучи -
раннефеодального и, что немаловажно, по многим своим параметрам
федеративного государства - было, несомненно, шагом вперед, переходом
на новую ступень социального развития.

ЧАСТЬ 5
АРХЕОЛОГИЧЕСКАЯ КАРТА ЮЖНОГО УРАЛА
XIII-XIV ВЕКОВ
Как неоднократно отмечалось выше, письменных документов по истории
народов Южного Урала, Башкирии и башкир эпохи Золотой Орды, на основе
которых можно строить научные исследования, очень немного. А те, что
имеются, не дают ответа на многие вопросы, и, в частности, не позволяют
решить проблемы, связанные с исторической и этнической географией этого
периода. И здесь единственным источником, дающим возможность с макси-
мальной точностью и объективностью реконструировать ареалы расселения
тех или иных племен в регионе, характер их хозяйственно-культурных типов,
облик материальной культуры и некоторые элементы культуры духовной,
являются памятники археологии.
Комплекс археологических памятников, датированных XIII—XIV веками
и, следовательно, относящихся к эпохе Улуса Джучи, на Южном Урале и в при-
легающих к нему районах урало-поволжского региона довольно разно-
образен. Здесь выявлены могильники, как курганные, так и бескурганные
(грунтовые), поселения (включая и укрепленные городища-крепости), мавзо-
леи-кэшэнэ, каменные статуи и эпитафии на камне, клады. Конечно, отнюдь
не все памятники золотоордынского периода изучены полно (особенно это
касается поселенческих объектов), но более или менее развернутую картину
этнокультурных процессов, протекавших в регионе в интересующее нас
время, восстановить по ним можно.
С образованием Золотой Орды и установлением ее границ происходит
массовое расселение половецко-кипчакских племен в степях Волго-Ураль-
ского междуречья, о чем свидетельствуют многочисленные курганы середины
XIII — XIV века, в различные годы выявленные и исследованные археологами
на территории Актюбинской, Западно-Казахстанской областей в Казахстане,
а также в Западном Оренбуржье, Волгоградской, Саратовской областях. В них
наблюдается однообразие погребального обряда и инвентаря: захоронения
129

под земляными насыпями, в простых прямоугольных ямах или ямах с двумя
узкими ступеньками-заплечиками вдоль длинных стенок, на которые опира-
лись концы деревянного перекрытия, погребенные часто лежат в дощатых
гробах-ящиках или долбленых колодах в позе вытянуто на спине, с руками,
вытянутыми вдоль тела или уложенными на животе. Преобладает ориенти-
ровка покойных головой на запад и юго-запад, иногда встречается и северная.
Отличительной особенностью этих курганов являются редкие остатки кон-
ских захоронений в виде черепа и костей ног коня, уложенных в могиле рядом
с человеком или на деревянном перекрытии. Все перечисленные черты
погребального обряда находят параллели в обряде печенежских, огузских
и половецко-кипчакских племен. На этом основании точку зрения Г. А. Федо-
рова-Давыдова о переселении монгольскими ханами части кочевых племен,
так называемых «черных клобуков», сложившихся из остатков разгромлен-
ных половцами печенегов и огузов (торков), из южнорусских степей на вос-
ток, за Волгу и в Приуралье, можно считать вполне приемлемой. Переселенцы
получили земли на восточной окраине ханского улуса, а потому восточная
граница распространения «земляных» курганов золотоордынского времени
не простирается дальше южноуральского хребта и продолжающих его гор
Мугоджар.
Далее на восток начинались земли другого улуса — хана Шибана, младшего
брата Бату. Его население составляли южносибирские кочевые племена
найманов, карлуков, кушчи и буйраков, до монгольского нашествия входившие
в состав Кимакского каганата. От них в степном Зауралье (и в частности
в юго-восточных, зауральских, районах современного Башкортостана) оста-
лись курганы, сооруженные с применением камня: каменные кучи над моги-
лами, выкладки в виде овала или прямоугольника, каменные кольца, оградки
прямоугольной формы. Здесь также хоронили в простых прямоугольных ямах
или ямах с широкой ступенькой вдоль длинной, преимущественно северной,
стенки могилы, часто ямы перекрывались деревянными плахами или досками,
умершие укладывались на дно могилы, иногда в деревянных ящиках-рамах без
дна, головой на запад или север.
Особенностью «каменных» курганов Южного Зауралья являются захоро-
нения целой туши взнузданного и оседланного коня, уложенной на дно могилы
или земляную ступеньку слева от человека. Поиски аналогий погребальному
обряду этих курганов уводят нас на восток Великого пояса евразийских
степей, к кимакам, и даже еще в более ранние времена — к ранним тюркам
Алтая и Южной Сибири. То есть имеются основания предполагать, что какие-
то сибирские племена, вошедшие в состав Золотой Орды, а точнее — в Улус
Шибана, получили кочевья в степях Южного Зауралья. По своей этнической
принадлежности это могли быть прямые потомки кимаков. На это, кроме
чисто археологических признаков, указывают и данные исторической лингви-
стики: как показывают изыскания башкирского языковеда профессора
Э. Ф. Ишбердина, именно в Башкирском Зауралье наблюдается наиболее
130

плотная концентрация монгольских языковых заимствований, касающихся
скотоводства, охоты, коневодства и др. [150].
Впрочем, сейчас какие-либо сомнения в монгольском происхождении кочев-
ников, оставивших в степях Южного Предуралья курганы с каменными конструк-
циями, уже могут быть сняты с повестки дня. В первую очередь мы обязаны этим
российским (новосибирским), казахстанским и монгольским археологам, выявив-
шим и исследовавшим на востоке Великого пояса степей Евразии несколько
сотен погребений XIII—XIV веков, как две капли воды схожих с предуральскими.
В 2017 году казахский археолог К. Т. Акматов защитил кандидатскую диссертацию
на тему «Вооружение и конское снаряжение кочевников Тянь-Шаня в монголь-
ское время». В своем исследовании автор приводит данные о более чем сотне
кочевнических погребений XIII—XIV веков, исследованных в горных долинах
Тянь-Шаня западнее озера Иссык-Куль: могильники Кен-Булун, Тегирмен-Сай,
Таш-Башат, Кара-Булун, Бел-Саз и др. Погребальный обряд этих памятников
выражается в таких признаках, как небольшие каменные или каменно-земляные
курганы овальной формы, захоронение, совершенное в простой могильной яме
или яме с нишей-подбоем, перекрытой деревянными жердями или каменными
плитами, северная ориентировка погребенных, наличие в могиле костей барана
(остатки заупокойной пищи), детали конской сбруи (удила, стремена), положен-
ные у ног погребенного. Сопровождающие погребенного вещи довольно
однообразны: чаще всего встречаются железные наконечники стрел-срезней,
ножи, кресала, стремена с широкой подножкой, детали деревянных седел —
в мужских захоронениях; серьги в виде знака вопроса, берестяные головные
уборы богтаг, или бокка. Этническую принадлежность погребений подобного
типа К. Т. Акматов определяет следующим образом: «Погребальный обряд,
инвентарь и данные антропологии позволяют достаточно обоснованно опреде-
лить этнокультурную принадлежность погребений под овальной каменной
насыпью на Тянь-Шане как монгольскую. Иными словами, они были остав-
лены монголоязычными племенами, которые активно участвовали в создании
и расширении Монгольской империи» [62].
Еще один район концентрации аналогичных могильников — степной и лесо-
степной Алтай (Сухие Гривы, Сарыг-Хая III, Ближние Елбаны VI, Кармацкий,
Осинки, Кудыргэ, Телеутский Взвоз-I и др.). Исследователи этих памятников
связывают их появление с монгольским завоеванием Алтая в начале XIII века
[224; 223].
Наконец, третий район локализации кочевнических погребений XIII—XIV
веков, совершенных под каменными конструкциями и содержащих аналогич-
ный набор вещей, — степи Южного Предуралья (Покровский, Ишкуловский,
Озерновский, Хабарный, Тлявгуловский и др.).
И здесь можно проследить довольно любопытный момент, позволяющий
поставить точку в вопросе об этнокультурной принадлежности номадов,
оставивших в Предуралье «каменные» курганы XIII—XIV веков. Хотя никто
из современных исследователей уже не сомневается, что кочевники, которым
131

эти памятники принадлежали, своим происхождением связаны с тюрко-мон-
гольским миром Центральной Азии, восточная граница ареала исследованных
к настоящему времени в регионе «каменных» курганов этого периода проходит
по степям Южного Зауралья. Вместе с тем аналогичные (внешне) курганы из-
вестны и в Казахстане, но они абсолютно не исследованы. И мы берем на себя
смелость предложить заинтересованному читателю представить такую
виртуальную ситуацию. Допустим, что «каменные» курганы (по своему внеш-
нему виду каменные или каменно-земляные насыпи, небольших размеров:
не более 6—8 м диаметром), зафиксированные в степях современного Казах-
стана, также датируются XIII—XIV веками. Картографировав их, мы получаем
замечательную по своей выразительности картину: абсолютное большинство
из взятой случайно выборки памятников [69], отвечающих приведенным выше
признакам, расположены на северной периферии степи, по северным склонам
Тургайского плато и Кокшетаусской возвышенности, и наиболее плотно
локализуются в районе озер Иртышско-Ишимского междуречья. На западе,
в верховьях реки Тобол, они практически смыкаются с ареалом «каменных»
курганов Южного Предуралья. Может ли кто-нибудь доказательно опроверг-
нуть предположение, что все это территория обитания кочевников одной и той
же этнокультурной принадлежности?
Итак, вывод, логически вытекающий из приведенных выше данных: «камен-
ные» курганы Южного Предуралья оставлены если не самими монголами-за-
воевателями, то кочевниками, этнически близкими им и пришедшими сюда
в ходе монгольского нашествия на Восточную Европу, и их продвижение на
запад не ограничивалось Предуральем. Подобные погребения встречаются и на
Северном Кавказе (Псебайская, Имение Борисово), и в Левобережной Украине
(Черемшино, Камышеваха, Рясные могилы, Благодатный и др.). Отметим, что
представленный вывод базируется не только на археологических материалах
(которые, по мнению некоторых ортодоксальных историков, сами по себе ничего
не говорят), но и на данных смежных наук — антропологии и исторического
языкознания. Например, едва ли можно считать случайной географию совпаде-
ний двух следующих фактов: во-первых, черепа погребенных под «каменными»
курганами обнаруживают все признаки монголоидное™ южносибирского типа,
отсутствующие у их соседей кипчаков-половцев [252], во-вторых, «монголизмы»
(словарные заимствования), касающиеся обозначений метеорологических
условий, географических объектов, частей тела человека и животных и др.,
выявленные в башкирском языке известным профессором-языковедом
Э. Ф. Ишбердиным и его учениками, наиболее часто встречаются в лексике
именно восточных, зауральских башкир [150; 88].
Приход монголов в Восточную Европу и завоевание ими кипчаков-половцев
(в степях Восточной Европы представленных захоронениями под «земляными»
курганами) оказали сильное воздействие на материальную культуру последних.
И в «земляных», и в «каменных» курганах XIII—XIV веков мы находим
близкий набор вещей: в мужских могилах — принадлежности конской сбруи,
132

нож, кремень и кресало в кожаном или матерчатом мешочке, привешенном
к поясу, почти всегда — несколько широких и плоских наконечников стрел-
срезней, иногда помещенных в берестяной колчан, украшенный костяными
накладками с пышным резным орнаментом, расцвеченным красной, черной
и зеленой красками; в женских — серьги-подвески из серебряной проволоки,
ожерелья из мелкого разноцветного бисера, перстни, деревянные гребни
и обязательно — бронзовое зеркало, помещенное в кожаный или матерчатый
чехол. Каждое такое зеркало украшено с обратной стороны орнаментом
в виде геометрических или растительных узоров, фигур животных, птиц,
но чаще всего — двух рыб (символ долголетия). В некоторых могилах, как
правило мужских, в руке покойного бывают зажаты серебряные монеты
ордынских ханов (в основном Узбека и Джанибека), по которым удается с мак-
симальной точностью установить время совершения данного захоронения.
Сейчас, по мере накопления и изучения археологического материала
с рассматриваемой территории, ситуация не представляется столь однознач-
ной. На страницах современных исследований в степях Урало-Поволжья
в XIII—XIV веках все чаще фигурируют канглы, кидани, кимаки, найманы
и, конечно же, собственно кипчаки [173, с. 117—129; 190, с. 20 и след.; 257,
с. 26 и след.]. Мы полагаем, что для столь детальной этнической интерпретации
имеющегося археологического материала еще не вполне достаточно1. Зато
хватает материала для определения места населения, оставившего в регионе
памятники XIII—XIV веков, на этнической карте Южного Урала и степени его
участия в этногенезе башкир.
В свое время одним из авторов настоящей работы был проделан сравни-
тельно-статистический анализ погребального обряда кочевников Улуса Джучи
степей Восточной Европы с целью выявления степени типологического
сходства оставленных ими памятников. Эта работа была предопределена тем
обстоятельством, что, как это было показано в предыдущих частях книги,
в административно-территориальном делении Золотой Орды господствовала
улусная система, согласно которой вся территория этого государства2 была
поделена на владения, отданные под управление царевичам Чингисидам.
Соответственно ей (хотя и с некоторой долей условности, но максимально
близко к административно-территориальному делению Золотой Орды, уста-
новленному Г. А. Федоровым-Давыдовым [238]) все известные в степях кочев-
нические памятники Золотой Орды были поделены на семь локальных групп:
1) приуральская (152 погребения, или 19,8 % от всех известных золото-
ордынских погребений);
2) нижневолжская (154 погребения — 20,1 %);
3) средневолжская (149 погребений — 19,4 %);
1 Что, впрочем, не означает, что ее не стоит проводить.
2 Так же, как и территория всей Монгольской империи.
133

4) Волго-Донское междуречье (71 погребение — 9,3 %);
5) донская (50 погребений — 6,5 %);
6) Левобережная Украина (75 погребений — 9,8 %);
7) Правобережная Украина, включая Прикарпатье (69 погребений — 9,0%).
Результаты сравнительно-статистического анализа перечисленных групп
памятников по 96 альтернативным признакам1 погребального обряда показали,
что наибольшее типологическое сходство обнаруживают между собой погре-
бальные памятники приуральских (территория современных Челябинской,
Оренбургской, Актюбинской, Западно-Казахстанской областей), нижневолж-
ских (Астраханская, Волгоградская области) и средневолжских (Саратовская,
Самарская области) кочевников, образующие (в графическом выражении)
замкнутый треугольник со значениями показателей сходства от 64 до 75 % [128].
Географически они строго вписываются в ландшафтную зону урало-поволж-
ских степей.
Приведенные данные вполне очевидно свидетельствуют о том, что курганы
Среднего и Нижнего Поволжья и «земляные» курганы Южного Приуралья
представляют собой единый этнокультурный массив, оставленный близкород-
ственными кочевниками, в XIII—XIV веках составлявшими правое крыло Улуса
Джучи — Ак-Орду.
Вопрос об определении этнического состава кочевников Улуса Джучи в его
восточноевропейской части настолько традиционен в историографии, что,
в принципе, как бы подразумевает и свою решенность. И действительно, если
мы обратимся к выводам исследователей, в разное время обращавшихся
к вопросу о том, кто населял степи Улуса Джучи в XIII—XIV веках, то увидим,
что их точки зрения существуют как бы в параллельном пространстве, не про-
тивореча друг другу и, главное, не исключая друг друга. Суть их сводится
к тому, что в домонгольское время в южнорусских степях доминировали,
а в урало-поволжских присутствовали кипчаки-половцы, против чего не воз-
ражает никто. Скорее напротив — большинство исследователей старались
или стараются это доказать [71, с. 51; 73, с. 525, 550—551; 107, с. 65; 109, с. 75; 127,
с. 66; 131, с. 154—161]. Против того, что в XIII—XIV веках носители кипчакско-
половецкого этноса входили в состав Золотой Орды, тоже никто не возражает.
Разногласия проявляются, главным образом, в оценке «удельного веса» дан-
ного компонента на этнической карте этого государства [158, с. 234; 167, с. 133].
Самой пестрой и путанной представляется этническая карта урало-
поволжской части Улуса Джучи, где как по письменным, так и по археоло-
гическим источникам можно выделить (и выделяется) целый конгломерат
племен и народов самого различного происхождения и вероисповедания
[78, с. 203-209; 188, с. 346; 190].
1 То есть по принципу «есть тот или иной признак или его нет».
134

Хотя это уже хрестоматийно, но, дабы не нарушать целостность изложения,
следует упомянуть классические работы С. А. Плетневой и Г. А. Федорова-Да-
выдова, наполнившие территорию Дешт-и-Кипчак (Половецкой степи) архео-
логическим содержанием. С. А. Плетнева, рассматривая половецкие каменные
изваяния как основной аксессуар культа предков, идентифицирует террито-
рию их распространения в степях Восточной Европы с Половецкой землей,
очерчивая ее восточную границу по Волге [208, с. 23]. Фактически к аналогич-
ному выводу пришел и Г. А. Федоров-Давыдов по результатам сравнительно-
типологического анализа погребений XII—XIII веков в Нижнем Поволжье
и южнорусских степях. Памятники первой из названных территорий он
вполне определенно связывает с половцами-команами [237, с. 150].
Появление последней из перечисленных выше точек зрения о конгломе-
рате племен и народов в составе Улуса Джучи было обусловлено типологиче-
ской неоднородностью погребальных памятников кочевников XIII—XIV веков
в степях Заволжья и Южного Приуралья, отмеченной еще Г. А. Федоровым-
Давыдовым и позже более развернуто обоснованной В. А. Кригером и одним
из авторов настоящей книги [127, с. 55—68]. Речь идет о так называемых
«каменных» курганах, основной ареал распространения которых располага-
ется к востоку от Мугоджар, в верховьях Урала, Ори и Илека. Первоначально
В. А. Иванов и В. А. Кригер интерпретировали их как кипчакские. Однако
В. П. Костюков, предметно и детально проанализировавший погребальный
обряд курганов золотоордынского времени с целью выявления этномаркирую-
щих признаков, пришел к выводу, что среди урало-заволжских погребений
кроме кипчакских присутствуют и погребения, связанные «с монгольской
культурной традицией» [164, с. 13]. Последующие поиски исследователя
в этом направлении позволили ему сделать заключение о том, что кипчаки, хотя
и, безусловно, присутствовали среди кочевников Улуса Джучи, но отнюдь
не как доминирующий этнос. А что касается урало-аральского региона и при-
легающих к нему степей, то здесь, по его мнению, начиная с XIII века домини-
ровали племена, происхождение и история которых «в той или иной степени
были связаны с центральноазиатским и южносибирским регионами» [167,
с. 133].
Точка зрения В. П. Костюкова в известной степени перекликается с чуть
более ранним утверждением исследователя памятников средневековых кочев-
ников Западного Казахстана А. А. Бисембаева. По результатам сравнительно-
типологического анализа погребального обряда курганов XII—XIV веков автор
пришел к выводу о присутствии в это время в урало-казахстанских степях двух
этнокультурных групп кочевников, оставивших погребальные памятники,
по чертам и облику близкие южносибирским и восточноевропейским
[78, с. 139].
По результатам сопоставления типологических групп погребений, выде-
ленных путем сравнительно-статистического анализа, с археологическими,
письменными и этнографическими данными неоднородную этническую
135

картину степей Южного Приуралья в эпоху Золотой Орды рисует И. В. Ма-
тюшко. По мнению исследовательницы, погребения с целым остовом коня
и традицией использования камня в насыпи принадлежат «тюркскому
племени, ранее кочевавшему в южнорусских степях». И вообще, «большин-
ство типов приуральских погребений XIII—XIV вв. свидетельствуют о преобла-
дании в степях Приуралья тюркоязычной этнической общности в золото-
ордынское время. Сосуществование разных типов погребений, очевидно,
объясняется смешением различных родов и племен, что было характерно для
золотоордынского периода. Это подтверждается и рядом письменных источ-
ников» [190]. И наконец, на примере погребений могильника Мокринский I
в Западном Казахстане Д. В. Марыксин, присоединяясь к мнению В. П. Костю-
кова, выделяет погребения, оставленные буддистами — выходцами из Цент-
ральной Азии [188, с. 346].
Совершенно очевидно, что ни кочевников, оставивших в степном Пред-
уралье «земляные» курганы, ни кочевников, оставивших «каменные» курганы
XIII—XIV веков, напрямую считать башкирами нельзя хотя бы в силу того
обстоятельства, что в рассматриваемое время башкиры уже обитали на терри-
тории современного Башкортостана (то есть за пределами степной зоны),
включая и Бугульминско-Белебеевскую возвышенность. Здесь известен ряд
однотипных могильников XIV века: Сынтыштамакский (Благоварский район
РБ), Куштирякский (Бакалинский район РБ), Резяповский (Чекмагушевский
район РБ) и Аверьяновский (Самарская область). Все они датируются XIV веком
[78, с. 31—34]. Всего пока исследовано 20 погребений в 18 курганах. Все курган-
ные насыпи земляные. В одной курганной насыпи были найдены кости лошади,
барана и угли. Погребения — основные (15 погребений), но есть и впускные
(5 погребений). Преобладают простые прямоугольные могильные ямы с отвес-
ными стенками (17 погребений), в двух случаях с левой стороны от костяка вдоль
длинной стенки были сделаны широкие ступеньки, в одном контуры могильной
ямы не прослежены. Большинство костяков захоронено в положении вытянуто
на спине, в одном случае скелет был склонен на левый бок, еще в одном случае
положение костяка не выяснено. В четырех случаях черепа были развернуты
в правую сторону. Ориентировка распределяется следующим образом: юго-
запад — 10 случаев, запад — 6, северо-запад — 3 и север — 1. В четырех погре-
бениях имелись кости лошади, в одном — кости барана и жеребенка. Восемь
погребений без вещей, двенадцать погребений с вещами.
Одним из авторов этой книги уже была выдвинута точка зрения о принад-
лежности данной группы памятников древнебашкирскому этносу. Она осно-
вывается на следующих аргументах:
1) расположение погребений на Бугульминско-Белебеевской возвышен-
ности: едва ли кочевникам Золотой Орды, обитавшим в условиях, близким
к современным или даже чуть более гумидным (пески Прикаспийской низмен-
ности в рассматриваемое время представляли собой сухую степь [115]), была
нужда в массе своей откочевывать в лесостепь;
136

2) близость погребального обряда огузо-печенежскому (земляные курганы,
основные и впускные захоронения, простые могилы, положение вытянуто
на спине, западная с отклонениями ориентировка, отсутствие целых конских
захоронений);
3) сходство антропологического материала Сынтыштамакского могильника
с современными башкирами [64, с. 110 и след.].
Еще одно подобное захоронение обнаружено у деревни Удрякбаш Благовар-
ского района. Установить наличие курганной насыпи над погребением невоз-
можно. Проследить конструкцию могильной ямы также не удалось. Погребен-
ный лежал вытянуто на спине, головой на северо-запад. Погребение принадле-
жало кочевнику, о чем свидетельствуют особенности костей, а также находка
железного стремени, зубов и позвонка лошади. Захоронение датировано
XIII—XIV веками, а его культурная принадлежность может быть установлена
только через определение таковой близкого к нему Сынтыштамакского могиль-
ника. Удрякбашское погребение было обнаружено случайно, что характерно для
Благоварского района, являющегося практически «белым пятном» на археоло-
гической карте республики, так как его территория, за редкими исключениями,
не подвергалась даже разведочным исследованиям [204, с. 283—285].
Логика перечисленных выше признаков подсказывает, что башкирским
могло быть также захоронение 7 кургана 1 Сыртлановского могильника в Ме-
леузовском районе, которое располагалось близко к поверхности (впускное?).
Костяк лежал вытянуто на спине, головой на запад. Вещевой материал отсут-
ствует. М. Ф. Обыденнов отнес это захоронение примерно к середине
второго тысячелетия н. э. и отметил влияние мусульманского погребального
обряда [203, с. 47, ПО]. Очевидно, человек, захороненный здесь, был предста-
вителем той группы населения, которая оставила целый ряд поселенческих
памятников, расположенных поблизости. Это прежде всего селища Каны-
каево II, Береговское III, Иткучуково II, Хлебодаровка IV, Смаково, Красно-
ярское I и II, первое из которых находится недалеко от города Стерлитамака
в Ишимбайском районе, а все остальные — у южной излучины Белой в Мелеу-
зовском районе. Эти поселения, культурный слой которых очень беден наход-
ками, В. Д. Викторова отнесла к памятникам так называемого ишкуловского
типа, отметив их синхронность селищу Береково. Последнее находится тоже
в Мелеузовском районе и по поливной керамике желтого цвета датируется
XIII—XIV веками [89, с. 163, 166, 172]. Особняком стоит и селище Аптраково
того же Мелеузовского района, отнесенное к первой половине второго тысяче-
летия н. э. Само Ишкуловское селище, находящееся в Абзелиловском районе,
определяется как место башкирской кочевки XIV—XV веков [89, с. 172]1.
1 Что, впрочем, не мешает местным башкирам все археологические памятники и мусуль-
манские кладбища в окрестностях села Ишкулово считать казахскими (наблюдения во
время раскопок Ишкуловского II могильника в 1983 году).
137

На трех последних селищах заметны округлые впадины глубиной 10—30 см
и диаметром 3—6 м. Это следы легких жилищ типа юрт. М. Ф. Обыденное
из поселенческих памятников Мелеузовского района называл еще Басурма-
новское, Вельское II и III, Хасановское I, Апасевское селища и относил их, как
и те, что были известны раньше, к периоду XIII—XV веков [203, с. 108]. Вот эти
селища, по-видимому, и надо рассматривать в качестве летних стоянок башкир
в предгорных и горных районах Южного Урала. Однако в своем большинстве
они еще не раскапывались, поэтому выводы об их датировке и культурной
принадлежности являются сугубо предварительными.
Неотъемлемой частью археологической культуры кочевников Золо-
той Орды являются степные святилища, или жертвенно-поминальные
комплексы, — один из наименее изученных и понятых объектов кочевниче-
ской археологии. Средневековые авторы, даже те, кто подробно описывал
наблюдаемые ими проявления половецких или монгольских верований, о свя-
тилищах ничего не сообщают — похоже, они их не видели. Поэтому выделение
половецких святилищ — это результат источниковедческой работы современ-
ных исследователей.
Первоначально святилища, или жертвенно-поминальные комплексы, были
выделены археологами из общей массы кипчакских курганов на юге восточно-
европейских степей. Начало их археологическому изучению было положено
видным украинским археологом из Донецка М. Л. Швецовым. За основу мор-
фологических (описательных) признаков половецких святилищ в южнорус-
ских степях исследователь взял сочетание каменной или деревянной статуи
и примыкающей к ней каменной площадки-вымостки [247]. Затем типологиче-
скую номенклатуру половецких святилищ расширил С. В. Гуркин, дополнив ее
курганами нижнедонского левобережья. Выделенные автором святилища —
Жуковка, Холодный I, Новый, Сагванский, Тузлуковка, Колдыри, Первомай-
ский, Новоалександровка — представляют собой земляные курганы, в насыпях
которых в специальных ямах были установлены деревянные статуи со следами
жертвоприношений возле них, окруженные кольцевым или прямоугольным
ровиком. Исследователь предлагает и свою интерпретацию данного типа
памятников: возникшие уже после монгольского завоевания тайные половец-
кие святилища [ИЗ, с. 100—109].
Эта идея — распространение у кипчаков золотоордынского времени
тайных святилищ — свое окончательное оформление получила в исследовании
археолога из Краснодара Е. И. Нарожного, посвященном сравнительной
характеристике каменных изваяний и святилищ Дона и Северного Кавказа.
Автор также выделяет святилища двух типов: каменные площадки прямоуголь-
ной формы с каменной же статуей, установленной в центре (Первомаевка I,
Львово И, Ливенцовский VII) и земляные курганы, скрывающие яму, в которой
была установлена каменная статуя (Чограй IX, Потайной II).
Памятники типа святилищ известны и в степях Южного Предуралья.
Правда, долгое время они не привлекали к себе внимания исследователей. Как,
138

например, Акимбетовский курган на реке Большой Ик на юге современного
Башкортостана, исследованный Н. А. Мажитовым в 1968 году. Курган пред-
ставлял собой каменную выкладку овальной формы, на которой были найдены
две каменные статуи, выполненные довольно примитивно [183, с. 156—157].
Первая сводка рассматриваемых памятников в регионе, насчитывающая
43 объекта, была дана С. Г. Боталовым (по номенклатуре исследователя —
жертвенно-поминальные комплексы, или ЖПК). Согласно предложенной ав-
тором датировке к интересующему нас времени относятся такие памятники,
как Красная Поляна, Наурзум, Аксак, Селенташ, Каинсай, Желкуар, Алексан-
дровский. Для них характерны практически те же самые морфологические
признаки, что и для половецких святилищ Левобережной Украины: каменные
выкладки с, правда, иногда установленными на них каменными изваяниями,
следы жертвоприношений. И само появление в степях Южного Предуралья
памятников подобного типа исследователь объясняет аналогичными причи-
нами: необходимость тайного совершения ранее существовавшего обряда.
В последующем круг кочевнических святилищ золотоордынского времени
в регионе был расширен за счет курганов Каменный Амбар, Система, Змеиный
Дол, Солончанка, датированных В. П. Костюковым [159, с. 113—117].
Полная сводка кочевнических жертвенно-поминальных комплексов
в степях Урало-Поволжья была сделана уфимским археологом Г. Н. Гарусто-
вичем. Им же была разработана и типология этого вида памятников в регионе:
1) округлые сплошные каменные насыпи и круглые каменные выкладки,
иногда рядом с объектами данного типа стояли менгиры и скульптуры; 2) квад-
ратные каменные наброски, прямоугольные оградки и каменные ящики
(иногда с балбалами и изваяниями); особый вид данного типа составляют так
называемые «кенотафы»; 3) земляные «курганы» с углями и золой под
насыпями; 4) отдельно стоящие стелы или группы менгиров, возле которых
выявлены находки эпохи Средневековья. По наблюдениям исследователя,
жертвенно-поминальные комплексы располагались в местах, как-то выделяв-
шихся на окружающей местности: в урочищах, на возвышенных плато, на вер-
шинах естественных холмов или гор или наоборот — у подножия горы. Иногда
их возводили на территории курганных могильников (как правило, более древ-
них). Но в этом случае жертвенно-поминальные комплексы устраивались
обязательно на краю могильника, как бы в некотором удалении от основного
массива захоронений.
Атрибутом, едва ли не основным, жертвенно-поминального комплекса
являлась каменная или деревянная статуя — «баба». Вероятнее всего, она
воплощала в себе абстрактный образ предка или предков. Установка каменных
«баб» на курганах или святилищах — кипчакско-половецкая традиция, беру-
щая свои истоки еще из религиозной культуры древних тюрков степной Евра-
зии. Но после завоевания монголами Дешт-и-Кипчак (Половецкой степи) она
сошла на нет, сохранившись только на периферии золотоордынской степи.
Южное Предуралье как раз и являлось одной из таких периферий.
139

По данным Г. Н. Гарустовича — основного исследователя каменных извая-
ний урало-поволжского региона, большая часть таких статуй локализуется
в северных районах урало-поволжской степи, в основном на территории
современных Оренбургской, Челябинской, Саратовской и Самарской
областей. Как описывал их исследователь: «Каменные изваяния в Волго-Ураль-
ском регионе изготовлялись из твердых пород камня: желтого и серого песча-
ника, серого известняка (иногда даже ракушечника), плотного сланца,
серо-зеленого диабаза (и диабазового порфирита), крупнозернистого гранита
разных оттенков (серого, красноватого, и т. д.). Обработка камня производи-
лась на месте, но точное размещение карьеров пока не известно. Для скульптур
выбирались продолговатые блоки, желательно окатанные. Для женских фигур
искали плиты с остроконечным завершением, так как такая форма имитиро-
вала шапочку на голове. Детали изображений вырезались в технике низкого
рельефа, с использованием гравировки и линейно-прорезного способа. После
выемки фона начиналась полировка частей (особенно лица и шеи). Боковые
грани прорабатывались редко, в лучшем случае они слегка выравнивались.
Как и везде, мужские статуи обработаны более тщательно, нежели стеловид-
ные памятники. Эта скульптура круговая и выполнена в технике барельефа.
Только в данной группе памятников встречается проработка задней грани
каменного блока (здесь изображались косы и т. д.)» [101]. По отдельным, хотя
и невнятно изображенным, деталям костюма, причесок и половых признаков
(женская грудь) каменные изваяния Урало-Поволжья делятся на мужские
и женские.
Отталкиваясь от этих признаков, Г. Н. Гарустович отмечает, что в нашем
регионе количественно преобладают женские статуи, и дает этому обстоятель-
ству свое объяснение: «Почему в нашем регионе чаще изображали женщин,
в сравнении с мужчинами? Если верны современные датировки уральской
скульптуры XIII—XIV веков, то в это время защитные (мужские) функции
отходят на второй план. Монголы жестко пресекали все внутренние конфрон-
тации, и до конца XIV века для Ак-Орды внешней опасности просто не суще-
ствовало. Вспомним, как уверенно хан Узбек подавлял попытки сопротивления
своим идеологическим новациям. Тогда, по словам восточных авторов, только
Чингисидов ("царевичей") было казнено 300 человек... Смуты в Улусе Джучи
начались не под давлением извне, раскол имел внутренние причины. И прекра-
щение поминальных традиций с использованием каменных баб в XIV веке
связано не с вражеским нашествием (скажем, походами Тамерлана), а с рас-
пространением ислама в степи. То есть, опять же, они также обусловлены внут-
ренними реальностями кочевого социума» [101].
Архитектурными и археологическими памятниками, свидетельствующими
о появлении и распространении ислама среди средневековых башкир,
являются мавзолеи, известные как в приуральской, так и в зауральской Баш-
кирии. Это мавзолеи Хусейн-бека, Тура-хана (кэшэнэ) и «Малый кэшэнэ»
в современном Чишминском районе Башкортостана, мавзолей Бэндэбикэ
140

в Кутарчинском районе, «Кесене», или «Башня Тамерлана» — в Варненском
районе Челябинской области, «Тептяри» в Тоцком районе Оренбургской
области. О них много и подробно писали и уфимские краеведы XIX века
(Р. Г. Игнатьев), и архитекторы (Б. Г. Калимуллин), и современные археологи.
Самые обстоятельные описания мавзолеев именно как объектов археологиче-
ского изучения даны в работах астраханского археолога Д. В. Васильева
и уфимского археолога Г. Н. Гарустовича, который в течение ряда лет проводил
археологические изыскания на первых трех из перечисленных мавзолеев
[96; 86]. Ниже мы приводим тезисное изложение описаний перечисленных
памятников, данных названными исследователями.
Мавзолей Хусейн-бека. В 1985 году Г. Н. Гарустович обнаружил и исследо-
вал внутри мавзолея девять погребений, из них три взрослых (погребения
1, 2 и 7), остальные детские. Погребения взрослых людей располагались
в центре мавзолея, детские вдоль стен. Погребенные лежали в дощатых
гробах-табуге с крышками. Стенки гроба из погребения 7 были скреплены
коваными железными скобами, а крышка крепилась на железных петлях. Все
погребенные лежали в положении на спине, головой на запад, тела взрослых
людей были слегка повернуты на правый бок лицом к югу — в сторону Мекки.
Никаких вещей при погребенных не найдено. Могила самого Хусейн-бека
(погребение 1) располагалась в центре мавзолея напротив входа. Она была
окружена невысокой каменной оградкой овальной формы (местный помещик
и любитель старины В. Юматов в конце XIX века ее видел и описал в своем
дневнике), в изголовье могилы, за пределами каменной оградки, стояла камен-
ная стела с эпитафией, высеченной арабской вязью.
Мавзолей «Малый кэшэнэ». Расположен недалеко от деревни Нижние
Термы на левом берегу реки Слак. В нем Г. Н. Гарустовичем были исследованы
четыре погребения, совершенные по точно такому же обряду, что и погребения
в мавзолее Хусейн-бека.
Мавзолей Тура-хана — единственный из приуральских мавзолеев, сохра-
нивший первозданную форму. Располагается на вершине холма рядом
с «Малым кэшэнэ». В 1976 году сотрудниками московского Института рестав-
рации под руководством Е. Л. Хворостовой внутри мавзолея были обнаружены
три погребения, два из которых были разграблены неизвестно когда и кем.
В погребениях были найдены остатки деревянных гробов. Г. Н. Гарустович
считал, что приуральские мавзолеи являлись семейными усыпальницами, где
хоронили и взрослых, и детей. Погребения взрослых располагались в центре
сооружения, детские и подростковые — по сторонам от взрослых или у них
в ногах. Над могилами взрослых сооружались каменные «намогильники»
в виде прямоугольной площадки или оградки.
Описанные выше мавзолеи сооружены из дикого камня на алебастровом
растворе. Остальные известные в Южном Предуралье сооружения данного
назначения выстроены из обожженного кирпича. Их описание приводит
Д. В. Васильев.
141

Мавзолей Бэндэбикэ. Находится возле села Максютово Кугарчинского
района Башкортостана. Постройка портально-купольной архитектуры. Иссле-
дован в 1968—1969 годах археологической экспедицией под руководством
Н. А. Мажитова. Основу сооружения составляет прямоугольник 8,7x7 м (тол-
щина стен 1,10 м). Для кладки использовались кирпичи двух цветов. На фоне
серых кирпичей красными выложен елочный орнаментальный узор. Верхние
части стен и купол обвалились, но найденные детали тромпов указывают, что
стены переходили в восьмигранник. Купол, вероятно, был сводчатым. Квадрат-
ная гур-хана (основное помещение) мавзолея перекрыта полусферическим
внутренним куполом, а над ним — восьмигранным пирамидальным куполом.
Вход располагался с юга и был оформлен мощным порталом, равным по ши-
рине фасаду. В погребальную камеру ведет узкий дверной проем. Над порталом
имелся сводчатый потолок. Пол гур-ханы и входа был устлан саманными
кирпичами. Под кирпичным полом и кирпичным же надгробием обнаружено
одно захоронение в кирпичном склепе с деревянным перекрытием. Могила
на высоте 40 см от пола прикрыта известняковыми плитами. Вдоль стен была
сооружена кирпичная кладка из 10 рядов, выступавшая на поверхность земли
и обмазанная снаружи белой глиной. Внутри склепа найден костяк женщины.
С данным мавзолеем связана башкирская легенда, согласно которой в нем
погребена знатная женщина Бэндэбикэ, призывавшая своего мужа Ерэнсэ-сэ-
сэна жить в дружбе и мире с казахами. Костяк женщины был ориентирован
головой на запад, погребальный инвентарь отсутствовал, как предписывается
мусульманским погребальным обрядом.
Мавзолей «Кесене», также являющийся сооружением портально-купольного
типа, находится в Варненском районе Челябинской области. Мавзолей известен
еще под названием «Башня Тамерлана». Сохранился он довольно хорошо
и неоднократно описан многими исследователями. В плане мавзолей квадрат-
ный, увенчанный 12-гранным пирамидальным куполом. Внутренний купол —
полусферический. Портал со входом располагается с южной стороны.
В 1889 году профессор Э. П. Петри произвел археологические раскопки внутри
сооружения. В результате было выявлено три погребения, выполненных по му-
сульманским канонам. Два из них оказались разграблены, а в третьем удалось
выявить женское захоронение, «совершенное в лубке на глубине 1,5 аршина.
В части лубка, обертывавшего тело умершей, на уровне лица сделано два отвер-
стия для глаз и одно для рта. Шея погребенной была обмотана шелковой тканью.
На ушах покойницы были две золотые серьги с двумя жемчужинами, на пальцах
руки — два золотых перстня с щитком-гнездом с камнем зеленовато-голубого
цвета»1 [ 181, с. 393]. Обычно подобные находки датируются XIV веком.
1 См.: Раскопки в Оренбургской губернии и Тургайской области // Отчет Император-
ской Археологической комиссии за 1889 год. — СПб. : Типография Императорской Акаде-
мии наук, 1892. - С. 55-57.
142

В Тоцком районе Оренбургской области известно два мавзолея под назва-
нием «Тептяри». Мавзолей № 1 сложен из сырцового кирпича, лишь углы
выложены из обожженного кирпича. Мавзолей № 2 — полностью из обожжен-
ного кирпича. Мавзолеи двухкамерные — имеют деление на гур-хану и зиа-
рат-хану (помещение для совершения поминальной молитвы). Раскопками
внутри мавзолея № 1 обнаружено семь погребений, в четырех из которых най-
ден сопровождающий инвентарь — нож, пиала, панцирные пластинки, брон-
зовые цилиндрические подвески, стремена, пряжки. В трех захоронениях
также были обнаружены кости животных. В мавзолее № 2 было выявлено
3 погребения, два из которых также содержали погребальный инвентарь —
ножницы, зеркало, кресало, металлические бляшки.
Вещевой материал мавзолеев «Кесене» и «Тептяри» датируется XIII—XIV
веками. К XIV веку относится и возведение самих мавзолеев. Наличие сопро-
вождающего инвентаря свидетельствует о реминисценциях языческой погре-
бальной обрядности либо (что скорее всего) о поздно начавшемся и медленно
протекавшем процессе исламизации в среде зажиточных слоев населения,
которые оставили после себя эти погребальные памятники. Архитектурная
традиция возведения подобного рода кирпичных мавзолеев известна в Казах-
стане и Средней Азии.
По мнению исследователя, наличие на Южном Урале мавзолеев двух
архитектурных типов — каменные в Приуралье и кирпичные на востоке
региона — свидетельствует о том, что Южный Урал испытывал мусульманизи-
рующее влияние в XIV веке с двух сторон — из Волжской Булгарии (в основ-
ном лесостепная полоса Башкирии), что отразилось в использовании приемов
булгарской архитектуры в строительстве каменных мавзолеев в центральной
части Башкирии, и из Средней Азии (в степях Южного Урала) — косвенным
доказательством этого влияния могут служить мавзолеи из обожженного
кирпича, с куполами, украшенными поливными изразцами.
Археологические тюрко-монгольские памятники кочевников XIII-XIV
веков - курганы, каменные выкладки, святилища (жертвенно-поминальные
комплексы) - расположены строго в степях Южного Предуралья. Но оста-
вившие их племена были не единственными, кто населял регион в это время.
Севернее их на границе двух ландшафтных зон - лесостепной и лесной -
в бассейне рек Демы, Белой, Ика обитало полукочевое население не монголь-
ского и не тюркского, а угорского происхождения, являвшееся одним
из основных компонентов в этногенезе башкир - носители чияликской
археологической культуры. По карте, составленной Г. Н. Гарустовичем,
посвятившим ряд своих исследований указанной культуре (включая и канди-
датскую диссертацию, защищенную им в 1998 году), территория распростра-
нения этой культуры охватывает лесостепную зону Южного Урала по обе
стороны Уральского хребта. По современному административному делению
это территории современного Башкортостана, восточные районы Республики
Татарстан, юго-восточная (прикамская) часть Удмуртской Республики, юг
143

Пермского края, север Челябинской, юг Свердловской и западные районы
Курганской областей [94; 103].
Выделена чияликская культура была известным российским археологом
Е. П. Казаковым по материалам Чияликского, Игимского селищ, Такталачук-
ского, I Азметьевского, Кушулевского могильников в бассейне Ика и низовьях
Белой. Своими многолетними поисками и полевыми исследованиями Г. Н. Га-
рустович раздвинул границы чияликского ареала на восток вплоть до южно-
уральских предгорий.
Могильники чияликской культуры характеризуются следующими призна-
ками: бескурганные, погребенные лежат в простых прямоугольных ямах
на спине с вытянутыми или согнутыми в локтях руками. Преобладающая ори-
ентировка — западная, юго- или северо-западная. В могилах часто встречаются
остатки гробов со следами действия огня на них (Казакларовский могильник)
или угольки и кусочки обожженной глины в засыпи могилы (могильник
Такталачук). Большинство погребений совершено по мусульманскому обряду,
то есть без вещей и с соблюдением соответствующих канонов, однако в чия-
ликских могильниках представлены и многочисленные пережитки языческого
угорского обряда: это крутлодонные сосуды с характерной гребенчато-шнуро-
вой орнаментацией, поставленные в изголовье могилы; остатки конской шкуры
и бляшки-наглазники (Кушулевский, погребения 1, 65; I Азметьевский, погре-
бения 44, 50, 93); женские украшения, среди которых наиболее часты подвески
с желудевидными бусинами на конце [94; 103].
«Чияликцы» вели полукочевой образ жизни, что археологически выра-
жается в наличии поселений двух типов — летников и зимников. Поселения
небольшие по площади, с очень тонким и слабо насыщенным культурным
слоем, что, по мнению исследователя, свидетельствует о сильных кочевниче-
ских традициях в культуре оставившего их населения [154; 155, с. 79—87].
Располагались они на небольших возвышениях в долинах рек или по краям
надпойменных террас. Основные находки на поселениях — это фрагменты
глиняной посуды, украшенной оттисками шнура и гребенчатого штампа, кости
животных. Иногда здесь присутствуют и вещи золотоордынского времени
(пряслица, ножи, наконечники стрел, бусины, проколки).
Летники — открытые поселения, располагавшиеся по берегам рек и состо-
явшие из легких каркасных жилищ. По материалам наиболее исследованных
летников — Горново, Тукмак-Каран, Верхне-Спасское, Ишкуловское — выде-
ляются такие типы жилищ, как юрты и конические шалаши круглой плани-
ровки, а также каркасно-столбовые постройки прямоугольной формы
со входом-тамбуром.
Зимники — это укрепленные городища (Чёртово, Кара-Абыз, Турналин-
ское, Гумеровское, Нагаевское II и др.), застраивавшиеся квадратными полу-
землянками или наземными срубными постройками, отапливавшимися
каменными печами-сувалами. Кроме того, как на летниках, так и на зимниках
выявлены ямы-погреба с обложенными деревом стенками, бани (?), хлевы для
144

скота. На Горновском поселении на реке Деме найдены также остатки печи
для выпечки хлеба [95, с. 11—13].
Памятники чияликской культуры генетически восходят к памятникам
мрясимовского типа, а через них к поздней бакальской культуре Зауралья
и Западной Сибири. Прежде всего их объединяет керамика, представленная
лепными сосудами, украшенными шнуровым и гребенчатым орнаментом,
и такие элементы погребального обряда, как остатки конской шкуры и бляшки-
наглазники (Кушулевский, погребения 1, 65; I Азметьевский, погребения
44, 50, 93), женские украшения, среди которых наиболее часты подвески
с желудевидными бусинами. Фактически мы можем говорить о двух этапах
расселения зауральско-западносибирских угров в Приуралье в первой поло-
вине второго тысячелетия н. э. Первый этап — мрясимовский (X — начало
XIII века) и собственно чияликский (XIII—XIV века). Описанные выше курганы
мрясимовского типа локализуются в северных районах современного Башкор-
тостана. Именно они очерчивают южную границу этнокультурного ареала при-
уральских угров, которая в домонгольский период проходила по правобережью
рек Уфы и Белой. В более южных районах приуральской лесостепи, между
низовьями Камы, Волгой и горами Южного Урала, угорские памятники домон-
гольского времени не выявлены. Объясняется это, по-видимому, тем, что в рас-
сматриваемое время (начиная с середины XI века) волго-уральские степи
переживают очередной период кочевнических миграций, вызванных прихо-
дом сюда половецко-кипчакских племен. Вытеснив огузов из Заволжья и раз-
громив Заволжскую Печенегию, половцы-кипчаки заставили печенегов
и союзных с ними башкир частью уйти на запад, частью отступить на север,
на южные окраины Волжской Булгарии и территорию современного Башкор-
тостана1. Движение кочевников со стороны степей, очевидно, определило
именно западное направление угорской миграции в Приуралье в X — начале
XIII века. В указанное время практически на всех булгарских поселениях по-
является керамика, украшенная характерным для приуральских угров гребен-
чато-шнуровым орнаментом, свидетельствующая о расселении ее носителей
по всей территории Волжской Булгарии.
Едва ли теперь стоит подвергать сомнению, что накануне монгольского
вторжения в Урало-Поволжье монах Юлиан во время своего путешествии
в Magna Hungaria общался именно с уграми-«чияликцами». Ареал их рассе-
ления в Приуралье - это южная периферия ландшафтной зоны смешанных
лесов, находившаяся в это время в стадии очередной аридизации - усыхания.
Это обстоятельство, с одной стороны, и натиск кочевников-степняков — с дру-
гой, очевидно, и обусловили внутрирегиональную миграцию угров в пределы
1 Кочевнический (тюрко-печенежский) этнокультурный компонент прослеживается
в керамике булгарских поселений X—XI веков (Т. А. Хлебникова, Е. П. Казаков, Н. А. Коко-
рина).
145

Волжской Булгарии. В XII — начале XIII века практически на всех булгарских
поселениях появляется керамика, украшенная характерным для приуральских
угров гребенчато-шнуровым орнаментом, свидетельствующая о расселении
ее носителей по всей территории этого государства. И это тоже не случайно,
ибо в рассматриваемое время Волжская Булгария становится культуро- и ареа-
лообразующим фактором для населения Среднего Поволжья, Прикамья
и Приуралья. Начинает функционировать Камский торговый путь, способство-
вавший «булгаризации» материальной культуры населения Среднего и Верх-
него Прикамья [75]. Продукция булгарских ремесленников попадает за Урал,
к обским утрам — предкам современных хантов и манси. Отчетливо оформ-
ляются этнические границы волжских финнов (мордвы, мари, мещеры) и при-
камских финно-пермяков (удмуртов).
Одним из наиболее выразительных проявлений культурного и политиче-
ского влияния Волжской Булгарии на соседние племена региона явилась
исламизация приуральских угров, особенно отчетливо проявившаяся в погре-
бальном обряде могильников чияликского типа — преобладание безынвентар-
ных погребений с ориентировкой погребенных в западных секторах, поворот
погребенных лицом на киблу. Хотя пережитки язычества в виде помещения
в погребения глиняных сосудов и личных украшений кое-где сохраняются.
Исследователи чияликской культуры в ее носителях единодушно видят
предков северо-западных и северных башкир, принадлежащих к родопле-
менным группам енейг гайна, танып, юрматы, буляр-байляр и др. С точки
зрения исторической этнологии, основанием для этого являются исторические
предания и шежере, хронологическое соотношение которых с памятниками
чияликской культуры установить не представляется возможным. С точки зре-
ния археологического источниковедения, носители этой культуры составляли
приуральскую часть этнокультурного ареала культур Урала со шнуро-гребен-
чатой керамикой. А вот что из себя представлял данный ареал в этническом
плане в постзолотоордынское время, на этот вопрос археология ответить
не может.

ЧАСТЬ 6
ВОСХОД ЗОЛОТОГО ПОЛУМЕСЯЦА
Изучение процессов, связанных с утверждением ислама в качестве госу-
дарственной религии Улуса Джучи, многие десятилетия занимает умы иссле-
дователей из разных стран. Эта проблема имеет огромную историографию,
подробный анализ которой в контексте нашей книги просто немыслим, тем
более что историографические обзоры рассматриваемой темы периодически
появляются на страницах многочисленных научных трудов [84; 142, с. 99—107;
140, с. 53—58; 146, с. 61—68]1. Если не брать во внимание чудовищные по своей
нелепости высказывания некоторых «метаисториков» о том, что пророком
ислама среди древних башкир был мифический герой Урал-батыр, то серьез-
ные историки, как прошлого столетия, так и современные, считали и считают,
что основным транслятором ислама народам Прикамья и Предуралья являлась
Волжская Булгария. Причем в этом государстве «лишь в XII — начале XIII вв.
идеология и обряды ислама глубоко укоренились у основного населения
страны, охватив разные социальные слои булгарского общества, что доказы-
вается установлением унифицированной, единообразной, "ортодоксальной"
погребальной обрядности, соответствующей канонам ислама — строгое соблю-
дение кыблы, однообразное положение корпуса и рук погребенных, полное от-
сутствие сопровождающего инвентаря и т. п.» [241, с. 151].
С этим выводом, в принципе, согласны и современные исследователи исто-
рии Волжской Булгарии. Так, известный археолог, член-корреспондент АН РТ
профессор Ф. Ш. Хузин на основании археологических материалов показы-
вает, что «предки современных поволжских татар — булгары принимали ислам
не единовременно, а несколькими актами» и в 922 году багдадское посольство
1 Список работ, посвященных изучению распространения ислама в Улусе Джучи, —
от скромных по объему статей до обширных разделов в монографиях или отдельных
фундаментальных исследований — может превзойти самые смелые ожидания.
147

только зафиксировало существование ислама в Булгарии [244, с. 43—49].
Другой казанский историк и археолог И. Л. Измайлов хотя и считает, что «уже
к концу X в. Булгария на международной арене выступала как мусульманская
страна», но вместе с тем не отрицает, что в течение всего X века языческие
могильники продолжали функционировать на территории этого государства
[144, с. 17-23].
Аналогичным образом у населения Прикамья («народ Вису») ислам хотя
и становится известен начиная с X века, со времени основания городка (касаба)
Афкула (Рождественское городище на реке Обва), но вплоть до монгольского
нашествия (до времени, когда булгарский город Афкула пришел в упадок)
он оставался религией городского, булгарского, населения, сочетаясь с языче-
ством местных финно-пермских племен. Материалы Рождественского могиль-
ника, состоящего из мусульманской и языческой частей, — яркая тому
иллюстрация [74, с. 86—173].
Много внимания проблеме распространения ислама у народов Южного
Урала уделял в своих исследованиях известный уфимский археолог Г. Н. Гару-
стович. Весь процесс принятия мусульманской религии башкирами (читай:
кочевым и полукочевым населением Южного Урала) исследователь разбивает
натри этапа: 1) проникновение (конец первого — начало второго тысячелетия
н. э.); 2) распространение (XIII—XIV века); 3) утверждение ислама в Башкорто-
стане (XV—XVII века) [98, с. 219]. По мнению исследователя, у кочевников
Золотой Орды ислам приживался медленно, и еще в XIV—XV веках зауральские
племена, составлявшие Улус Шибана — младшего брата хана Бату, придержи-
вались языческих верований [100, с. 55 —61]. Правда, для науки вполне есте-
ственна ситуация, когда высказывание одного исследователя по поводу той или
иной исторической проблемы вызывает подъем исторического патриотизма
у историков той или иной конкретной территории. В рассматриваемом случае
точка зрения Г. Н. Гарустовича о позднем утверждении ислама в зауральских
владениях Шибана вызвала возражения у Д. Н. Маслюженко, историка
из города Кургана, который считает, что процесс исламизации этих территорий
начался еще во времена хана Узбека, а строительство мавзолеев, описанных
в частях 4 и 5 нашей монографии, было не чем иным, как «частью обширного
проекта строительства таких сооружений в степях Волго-Уральского региона»
[189, с. 138-139].
Сразу следует отметить, что корпус источников, на основании которых
Г. Н. Гарустович и другие исследователи реконструируют историю исламиза-
ции Урало-Поволжья, невелик. Это отрывочные, несистематизированные
сведения средневековых авторов и археологические материалы (погребальные
памятники, несущие в себе элементы мусульманской погребальной обрядно-
сти). Последние названный автор оценивал несколько противоречиво. С одной
стороны, он считал, что «археологические источники (посредством надежного
археологического датирования артефактов) позволяют четко определить
хронологию процесса» [98, с. 218], с другой — предостерегал, что «...привлече-
148

ние комплекса археологических источников не дает возможности определить
самое начало процесса проникновения ислама в Приуралье, они представляют
нам лишь усредненные хронологические данные о времени, когда этот процесс
уже явственно фиксируется и становится массовым явлением» [98, с. 219].
По этой причине, считал автор, роль письменных документов по данной
теме, действительно немногочисленных, переоценить трудно. Внемлем этому
предостережению и попробуем рассмотреть интересующую нас проблему
через призму комплексного подхода к имеющимся нарративам.
Распространение ислама у башкир Г. Н. Гарустович относил к XIII—
XIV векам. Какой смысл вкладывал исследователь в слово «распространение»,
не совсем ясно. Если исходить из приведенных им данных о появлении на баш-
кирских территориях каменных и кирпичных мавзолеев (кэшэнэ, дюрбе, мазар,
текие) и каменных надгробий с эпитафиями, то все они датируются не ранее чем
XIV веком [98, с. 220—223; 102, с. 97]. Если исходить из совершенно, на наш
взгляд, верного предположения о том, что исламизация башкир и других племен
Урало-Поволжья была обусловлена их включением в состав Золотой Орды
(что, как мы помним, произошло не ранее середины 1230-х годов), то исламиза-
ция этого государства, в свою очередь, тоже осуществлялась поэтапно, и связан
был этот процесс с прогрессирующим развитием урбанизации, охватившей
значительную часть территории Золотой Орды. Начинается активное строитель-
ство городов в степном Поволжье со всеми вытекающими отсюда социальными
последствиями, в частности притоком торговцев и ремесленников из исламских
Хорезма и Волжской Булгарии. Современные исследователи период, в который
мусульманский полумесяц привлекал к себе все новые народы из числа населе-
ния Улуса Джучи, разбивают на три этапа, связанных с именами конкретных
ханов и политической ситуацией, знаменовавшей их правление.
I этап исламизации (1242/1243 — 1312 годы) — это время правления Бату
(Батуидов), пока еще придерживавшихся принципов религиозной толерантно-
сти, провозглашенных в Великой Ясе Чингисхана. В целом это был период
«индифферентного отношения властей Золотой Орды к мировым религиям»
[141, с. 603; 84, с. 38].
II этап (с 1313 года по конец XIV века) начался с момента воцарения хана
Узбека, в правление которого ислам стал государственной религией Улуса
Джучи (недаром Натанзи восхищался Узбеком1, а Вассаф назвал его правите-
1 Натанзи пишет: «Он был царем крайне справедливым и благородным и был так набо-
жен и благочестив, что следовал большей части обычаев пророка; о том же, что ему не уда-
валось из этого, говорил наедине и при народе, много сокрушался и для извинения
недостатка оказывал достойным [людям] много добра и милости. В его правление Дешт-и-
Кипчак, который всегда был обиталищем неверия и ереси и местопребыванием смуты...
и нечестия, стал страной поклонения [Аллаху], и [там] были основаны благотворительные
учреждения и места поклонения. 30 лет он правил с справедливостью и щедростью и умер
в 767 г. [18 октября 1365 — 6 сентября 1366 г.] естественной смертью» [40, с. 310].
149

лем, что «украшен красою ислама» [125, с. 270]), и длился вплоть до политиче-
ских катаклизмов, сотрясавших Золотую Орду во второй половине XIV века
и по итогу вызвавших распад империи Джучидов.
III этап — с начала XV века, времен деградации политической системы,
созданной Чингисханом, и появления постордынских государств в Крыму
и на Итиле (возникновения при Улут-Мухаммеде независимого Казанского
ханства), и вплоть до конца XVI века — после добровольного вхождения
Башкирии в состав России.
Итак, сейчас становится совершенно очевидным, что конфессиональная
история Золотой Орды в современных научных изысканиях рассматривается
с ярко выраженных исламоведческих позиций, когда исследователи акценти-
руют свое внимание на фактах, свидетельствующих о внедрении и последую-
щем господстве ислама в духовной культуре этого государства на всем его
имперском пространстве — от Дуная до Иртыша. Нам подобный подход пред-
ставляется несколько односторонним, прежде всего потому, что и письменные
источники, и археологические данные свидетельствуют о том, что в течение
всего времени существования Улуса Джучи как единого государства язычество
не было искоренено окончательно. Более того, из тех же средневековых
нарративов известно, что и в постзолотоордынское время пережитки языче-
ства отчетливо фиксировались в духовной культуре кочевников евразийских
степей.
Несмотря на то что Золотая Орда изначально была государством, в котором
кочевники составляли большинство населения, конфессиональный портрет
золотоордынского общества еще сравнительно недавно давался в основном
в виде исторического дискурса, составленного безотносительно к археологи-
ческим данным [187]. Фактически это было расширенное изложение тезиса
американского историка П. Голдена и советского археолога и историка
Г. А. Федорова-Давыдова о сохранении устойчивых традиций язычества —
шаманизма, тенгрианства — среди кочевников Золотой Орды [258, с. 215; 239].
В то же время и Г. Н. Гарустович, и челябинский археолог В. П. Костюков
неоднократно предпринимали попытки (и, на наш взгляд, вполне успешные)
этноконфессиональной идентификации кочевнических памятников XIII—
XIV веков на Южном Урале. Прежде всего это касалось мусульманских захо-
ронений, для которых исследователи выделили такие признаки, как неглубокие
могилы, отсутствие в могилах вещей, ориентировка захороненного головой на
запад и лицом на юг (на киблу) — не во всех, правда, случаях. Кроме того,
В. П. Костюков в серии курганов Южного Зауралья (современная Челябинская
область) выделил захоронение шамана (могильник Третий Плес), последовате-
лей буддизма (южная ориентировка погребенного, следы действия огня
в могиле, вкладывание в рот умершего монеты или украшения, матерчатое
покрытие на лице — могильники Сарбулат 2, Маячный I и II), ламаизма (уста-
новка вокруг могилы столбов, на которых развешивались конские шкуры,
каменные стелы по углам могилы — могильник Солнце-Талика) и даже несто-
150

рианства (скрещенные на груди руки погребенного, надмогильные сооруже-
ния в виде каменных «домиков» или «пирамидок» — Каменный Амбар II) [165,
с. 138—156; 163, с. 144—168; 161, с. 194—210]. Вместе с тем в ходе решения про-
блемы конфессиональной идентификации кочевнических погребений Золотой
Орды В. П. Костюков пришел к выводу о том, что «о конфессиональной ситуа-
ции, сложившейся на территории Улуса Джучи в XIII веке, на археологических
материалах определенно высказаться невозможно» [160, с. 451]. С данным
выводом исследователя мы согласны полностью.
Приступая к реконструкции «конфессионального портрета» Золотой Орды,
необходимо вспомнить, что это государство возникло как часть Монгольской
империи, создатель и первые правители которой хотя и были толерантны
к другим религиям, но сами строили свою жизнь (и жизнь своих подданных)
сообразно Великой Ясе (Закону) своего родоначальника Чингисхана. А она,
согласно Джувейни, предписывала: «Поелику Чингисхан не повиновался
никакой вере и не следовал никакому исповеданию, то уклонялся он
от изуверства и от предпочтения одной религии другой, и от превозноше-
ния одних над другими (здесь и ниже выделено нами. — Авт.). <...> Дети
и внуки его, по нескольку человек, выбрали себе одну из вер по своему влече-
нию: одни наложили ислам [на выи свои], другие пошли за христианской
общиной, некоторые избрали почитание идолов, а еще некоторые соблюли
древнее правило дедов и отцов и ни на какую сторону не склонились,
но таких мало осталось. Хоть и принимают они [разные] веры, но от изу-
верства удаляются и не уклоняются от Чингисхановой Ясы, что велит все
толки за один считать и различия меж ними не делать» [21, с. 464—465].
О почитании монголами «единого Бога — Творца», идолов, его олицетво-
рявших, солнца, луны и звезд, земли и воды, вере в очищающую и защитную
силу огня и жертвоприношениях духам сообщает Плано Карпини [34, с. 245].
Его дополняет Гильом де Рубрук, описавший обряды жертвоприношений
духам природы и душам умерших предков: «И над головою господина
бывает всегда изображение, как бы кукла или статуэтка из войлока, именуе-
мая братом хозяина; другое похожее изображение находится над постелью
госпожи и именуется братом госпожи; эти изображения прибиты к стене;
а выше среди них находится еще одно изображение, маленькое и тонкое,
являющееся, так сказать, сторожем всего дома. Госпожа дома помещает
у своего правого бока, у ножек постели, на высоком месте козлиную
шкурку, наполненную шерстью или другой материей, а возле нее маленькую
статуэтку, смотрящую в направлении к служанкам и женщинам. Возле входа,
со стороны женщин, есть опять другое изображение, с коровьим выменем,
для женщин, которые доят коров; ибо доить коров принадлежит к обязанно-
сти женщин. С другой стороны входа, по направлению к мужчинам, есть
другая статуя, с выменем кобылы, для мужчин, которые доят кобыл. И всякий
раз, как они соберутся для питья, они сперва обрызгивают напитком то
изображение, которое находится над головой господина, а затем другие
151

изображения по порядку. После этого слуга выходит из дома с чашей
и питьем и кропит трижды на юг, преклоняя каждый раз колена, и это
делается для выражения почтения к огню; после того он повторяет то же,
обратясь на восток, в знак выражения почтения к воздуху; после того он
обращается на запад для выражения почтения к воде; на север они кропят
(prohiciunt) в память умерших» [50, с. 163].
О языческом божестве — хранителе всего земного (Начигай), его жене
и детях, идолах, их олицетворявших, жертвоприношениях им, вере в бессмер-
тие души и духов предков сообщает и Марко Поло: «А вера у них вот какая:
есть у них бог, зовут они его Начигай и говорят, что то бог земной; бережет
он их сынов и их скот да хлеб. Почитают его и молятся ему много; у каждого он
в доме. Выделывают его из войлока и сукна и держат по своим домам;
делают они еще жену того бога и сынов. Жену ставят по его левую сторону,
а сынов — перед ним; и им также молятся. Во время еды возьмут да помажут
жирным куском рот богу, жене и сынам, а сок выливают потом за домовою
дверью и говорят, проделав это, что бог со своими поел, и начинают сами есть
и пить. <...> Душу они считают бессмертной в том смысле, что тотчас после
смерти человека она переходит в другое тело; смотря по тому, жил ли человек
хорошо или дурно, душа переходит от хорошего к лучшему или от дурного
к худшему. Если это был бедный человек и вел себя при жизни хорошо
и скромно, то он после смерти возродится от дворянки и сам будет дворянином;
потом он родится от государыни и будет государем; поднимаясь все выше
и выше, он, наконец, доходит до Бога. Если же он вел себя дурно, то он, если
был сыном дворянина, возрождается как сын крестьянина, потом возрож-
дается собакой и спускается к все более презренной жизни»1 [44, гл. LXX,
CIV].
Перечисленные выше средневековые письменные нарративы легли
в основу многочисленных публикаций, посвященных этноконфессиональной
ситуации в Дешт-и-Кипчак, племена которой составляли большинство населе-
ния Золотой Орды накануне и на начальных этапах монгольского завоевания
Восточной Европы. Таковой, в частности, является большая статья американ-
ского историка П. Голдена, опубликованная в англоязычном и русскоязычном
вариантах [258; 106]. В этой статье исследователь описывает этноконфессио-
нальный облик кипчаков-половцев таким, каким он представляется ему
на основании сведений средневековых авторов — Плано Карпини, Гильомаде
Рубрука, Жана де Жуанвиля, ал-Омари, Ибн Арабшаха и др.: проявления
анимизма, шаманизма, культа предков, наличие среди кипчаков христиан-
1 Здесь вполне уместно напомнить о глубоко языческом обряде очищения огнем, прак-
тиковавшемся в ставках монгольских правителей в момент приема ими иностранных
послов или вассалов [42, с. 229]. См. также параграф «Муйтэн-бий. Тархан великого каана»
настоящей книги.
152

ских, мусульманских и иудаистских общин. Общая оценка этноконфессио-
нального облика населения Дешт-и-Кипчак выражена в двух выводах автора:
первый — «язычество было доминирующей религиозной ориентацией кып-
чакских племен накануне монгольского завоевания»; второй — «...мы не
можем найти никаких упоминаний о массовых переходах (кипчаков. —
Авт.) в ислам, аналогичных тем, которые обусловили усиление государства
Караханидов1. <... > ...ислам, который в конечном счете стал религией
подавляющего большинства кыпчаков и их различных потомков в среде
тюркских народов, был в значительной степени введен государством...»
[106, с. 325, 329].
Таким образом, мнения исследователей относительно масштабов распро-
странения ислама у кочевников Дешт-и-Кипчак до монгольского нашествия
весьма сдержанны. Применительно к южноуральскому региону следует
в очередной раз, но в ином ракурсе рассмотреть выдержки из «Письма...»
Иоганки венгра: «...татары (читай: монголы. — Авт.), судьи баскардов, которые,
не будучи крещены, а исполнены несторианской ереси, когда мы стали пропо-
ведовать им нашу веру, с радостью приняли [ее]. Государя же всей Баскардии
с большей частью его семьи мы нашли совершенно зараженным сарацинским
заблуждением» [30, с. 158]. Из этого отрывка понятно одно: правитель «Баскар-
дии» — территории Южного Предуралья — был мусульманином, тогда как
подвластное ему население (а в рассматриваемое время это были носители чия-
ликской археологической культуры — угры) исповедовало несторианство —
одно из специфических христианских учений. Вместе с тем вблизи «Татарии»,
как сообщает Иоганка в том же письме, обитали некие «сарацины» (мусуль-
мане), которые нападали на «татар» с целью отвратить их от христианской
веры. Одним словом, картина неясная, свидетельствующая о том, что
у кочевников Дешт-и-Кипчак и их ближайших соседей (в Предуралье -
угров) в XIII веке можно было встретить последователей какой угодно
религии, в том числе и ислама.
А вот что совершенно отчетливо прослеживается в археологических памят-
никах кочевников XIII—XIV веков степной Евразии вообще и Урало-Поволжья
в частности — это следы языческих верований.
Кочевническое язычество состоит из поклонения высшему богу Тенгри,
который считался творцом мира: согласно легенде вместе с Умай2 они соста-
1 Караханиды — правящая династия государства Караханидов, возникшая в среде тюрк-
ских племен Семиречья в Средней Азии в X веке. Государство Караханидов, включавшее
в свой состав Бухару и Самарканд, существовало с 932 года примерно до 1165 года и распа-
лось под натиском сельджуков и хорезмшахов.
2 Умай (от «кут» — счастье) — сказочная птица, которая якобы гнездится в воздухе.
Древнейшее женское божество тюркских и монгольских народов, занимало второе место
после Тенгри (женское олицетворение Тенгри). Доброжелательный дух, покровительница
детей, рожениц и т. д.
153

вили божественную пару, создавшую мир; шаманизма — в мире людей
посредником между мирами считался жрец — кам; анимизма — веры в суще-
ствование духов и поклонения им; тотемизма — сакрализации образа живот-
ных и возведения их в ранг первопредков-родоначальников (у тюркоязычных
кочевников это был волк); культа предков, в честь которых воздвигались
каменные статуи, насыпались курганы, в жертву духам предков приносили
пленных. Для полноты картины нам остается только проследить, в каком
виде и объеме религиозные верования кочевников Золотой Орды, можно
сказать, исчерпывающе освещенные в соответствующих нарративах и дис-
курсах, отражаются в археологических материалах. Прежде всего это, надо
полагать, жертвоприношения духам — обряд, который европейские путеше-
ственники Рубрук, Карпини, Жуанвиль, Барбаро стабильно фиксировали
у кочевников Восточной Европы.
Следами почитания духов (анимизмом), по-видимому, могут считаться
кости животных и фрагменты глиняной посуды в насыпях курганов
(11,3 и 2,0 % погребений соответственно). Подобные находки встречаются
повсеместно от Алтая до Днепра, иногда в комплекте «кости + керамика»1.
Причем в Балымерских курганах таковыми костями являются конские черепа
(курганы 1, 3, 4), которые, вполне возможно, связаны с обрядом жертвопри-
ношения богу неба Тенгри. Подобные находки принято a priori трактовать
как следы заупокойной тризны, упуская из вида то обстоятельство, что сред-
невековые авторы об этом действии кочевнического погребального обряда
почему-то не упоминают вообще, тогда как жертвоприношения духам у кочев-
ников европейские путешественники, в частности Барбаро, наблюдали даже
в XV веке: «Однажды, в бытность мою в орде, увидел я опрокинутую деревян-
ную чашку и, подняв ее, нашел разваренное пшено. Обратившись к находив-
шемуся тут Татарину, я спросил у него: что бы сие значило, и получил в ответ:
"Пшено сие оставлено Гибут-Персами, т. е. язычниками". На вопрос мой,
каким образом попали сюда язычники, отвечал он мне: "О! О! Их много между
нами; но они скрываются"» [8, с. 27—28].
Шаманизм — как раз та разновидность кочевнического язычества, следы
которого на археологическом материале проследить очень трудно. Причина
этого кроется в том, что сам социальный статус шамана не предполагает
(или не предполагал) какого-то особого его обозначения в потустороннем
мире. Ведь в отличие от светского вождя (хана или нойона), уже обладавшего
некой сакральностью по самому факту своего рождения от отца, имевшего
соответствующий ранг, шаман-кам — это член социума, не совсем обычная,
но все-таки органичная его единица. Вождь-хан обществом руководит, шаман-
1 Озеро Раим, курган 14; Мокринский, курганы 12 и 16; Бахтияровка II, курганы 68,
72 и 75; Бахтияровка III, курган 85; Балымерский, курганы 1—4; Афанасьевский, курган 6;
Благодатный, курган 2; Новониколаевский, курган 2; Маляевка, курган 6.
154

кам оказывает обществу соответствующие «услуги» по мере надобности
в них. Как писал М. Элиаде, «какой бы важной ни была роль шаманов в ре-
лигиозной жизни Средней и Северной Азии, все-таки она остается ограни-
ченной. 1 . Шаман — не жрец, приносящий жертвы: "в его компетенцию
не входит присмотр за дарами, приносимыми в определенное время в жертву
богам воды, леса и семьи". 2. Как уже отметил Радлов, на Алтае шаман
не имеет никакого отношения к церемониям рождения, бракосочетания или
погребения — по крайней мере если не случается ничего необычного: так,
например, шамана призывают в случае бесплодия или трудных родов.
3. Далее на север шамана иногда приглашают на погребение, чтобы душа
покойника не возвращалась; он также присутствует при бракосочетаниях,
чтобы защитить молодоженов от злых духов. 4. Но, как мы видим, его роль
в этих случаях ограничивается магической защитой. Зато шаман оказывается
незаменимым в каждой церемонии, касающейся переживаний человеческой
души как таковой, как непостоянной психической единицы, которая может
покидать тело и становиться легкой добычей демонов и колдунов. Именно
потому во всей Азии и Северной Америке, а также в других регионах (Индо-
незия и т. д.) шаман исполняет функцию знахаря и целителя; он ставит диаг-
ноз, ищет беглую душу больного, хватает ее и снова соединяет с телом,
которое она оставила. Именно он провожает душу умершего в Преиспод-
нюю, ибо он является истинным проводником душ» [250, с. 103]. Аналогично
оценивают этнографы роль и место шамана в общественной жизни южноси-
бирских тюрков: «Шаман требовался лишь тогда, когда молитва адресова-
лась высшим небесным и подземным духам... Большая часть известных нам
материалов убеждает в необязательности участия шаманов в тайге (родовое
жертвоприношение. — Авт.)... Возможно, некогда шаман просто не вписы-
вался в структуру общественных молений. Это был родовой ритуал, и про-
водило его лицо, возглавлявшее родовой коллектив» [217, с. 84—86].
Что на практике выделяет шамана из общей толпы соплеменников?
В первую очередь «шаманская триада»: бубен, колотушка, маска или еще
какие-то дополнительные детали костюма, типа привесок, нашивок и т. п. Ясно,
что археологически они либо не фиксируются, либо — детали костюма — не вос-
принимаются нами адекватно. Первым на это обратил внимание В. П. Костюков,
тонкий аналитик и интерпретатор археологического материала, на примере
одиночного кургана Третий Плес в степном Зауралье. Обратив внимание на рас-
положение четырнадцати серебряных пластинок, исследователь пришел
к выводу о том, что, во-первых, они представляют собой нашивки на костюм,
во-вторых, по аналогии с сибирскими этнографическими материалами, он ин-
терпретировал их как детали убранства шаманского костюма [163, с. 144—168].
Украшения подобного рода в других кочевнических погребениях XIII—XIV
веков действительно нигде больше не встречаются, что дает нам основание
присоединиться к точке зрения В. П. Костюкова относительно предложенной
им этноконфессиональной интерпретации данного захоронения.
155

С шаманизмом же, очевидно, связаны и находки в погребениях серебря-
ных силуэтных человеческих фигурок-онгонов. Традиционно они считаются
типично золотоордынским элементом культуры, но фактически найдены
только в трех погребениях: Слобода Рудня, курган 40 (Саратовская область)
и Котовка III, курганы 4 и 5 (Украина). Здесь мы также обратимся к мнению
специалистов в данной области, которые рассматривают онгоны как свое-
образные минимаркеры шаманской субкультуры. Подобные минимаркеры,
в современной интерпретации традиционных бурятских верований, представ-
ляют собой «...наглядное отражение переживаний и чувств их предков —
основателей рода. Психологическая составляющая обрядовых действий
с онгонами показывает стремление к осознанию идентичности с определен-
ными людьми, презентацию этничности, привязку к местности — действую-
щие составляющие комплекса маркеров пограничных культур. <...> Мини-
маркеры — онгоны — "растолковывали" членам родового сообщества истоки
и корни их самобытности, отличие от других бурятских родов. Каждый чело-
век посредством визуализации маркеров окружающего пространства (окрест-
ности селения, обстановка жилых помещений и хозяйственных построек)
мог идентифицировать себя и окружающих как членов определенного рода,
что было важно для мироощущения человека, его этнической и культурной
идентификации» [195, с. 135—136].
В погребениях кочевников XIII—XIV веков металлические онгоны встре-
чаются крайне редко (может быть, были онгоны деревянные или матерчатые,
но до нас они не дошли). Что же касается перечисленных выше трех курганов,
то это были типично языческие кочевнические погребения, в которых кроме
онгонов найдены скелет взнузданного и оседланного коня, детали головного
убора — бокки, серьги, зеркало, берестяной колчан со стрелами и др.
Погребальный обряд перечисленных памятников и ассортимент вещевого
инвентаря уже сами по себе указывают на то, что погребенные в них люди
обладали каким-то статусом в кочевническом обществе Золотой Орды, если
не социальным, то, по крайней мере, имущественным (например, в кургане
у Слободы Рудня найдены остатки шелковой одежды). Впрочем, одно с другим
было связано непосредственно. И в данном случае онгон, очевидно, как раз
и мог служить идентификатором принадлежности его обладателей к какому-
то роду, вероятнее всего, монгольскому, поскольку у кипчаков онгоны не
известны, или половецко-монгольскому, поскольку все остальные элементы
погребального обряда в половецких погребениях домонгольского периода
также присутствуют.
Культ предков — это фактически весь комплекс признаков погребального
обряда кочевников Золотой Орды. С ним связаны все археологически фикси-
руемые элементы погребального ритуала, начиная от помещения в могилу
вместе с покойным набора вещей, принадлежавших ему при жизни, и кончая
оформлением могилы с той или иной степенью сложности. В предыдущей
части, посвященной проблемам археологии, мы пытались обозначить тот
156

ассортимент предметов, который может указывать на социальный статус
погребенного. Но если там еще могут возникать какие-то сомнения в аутен-
тичности артефактов и места человека в социальной иерархии, то присут-
ствие определенных вещей в могиле и культ предков — явления неразрывно
связанные. Более того, сама предполагаемая статусность вещи, очевидно, была
обусловлена именно тем, что она предназначалась для ублажения души усоп-
шего его родственниками и близкими. Поэтому в могилы помещали предметы,
которые с прагматической точки зрения были дороги и могли бы еще служить
оставшимся на «этом свете». Наглядный пример — немногочисленные,
но очень выразительные находки остатков дорогих одежд в кочевнических
погребениях Золотой Орды. Это шелковые халаты, вытканные золотым
орнаментом, из могильника Джухта 2 и Вербовый Лог VIII; такой же халат
в погребении в сырцовом мавзолее на Маячном бугре в Нижнем Поволжье;
златотканые парчовый и шелковый халаты из кургана Токовские могилы
в Украине и др.
В контексте почитания душ умерших предков, на наш взгляд, следует
рассматривать и конские захоронения, сопровождающие погребения золото-
ордынских кочевников. Выше были описаны основные типы таких захороне-
ний: шкура коня (череп и кости ног), целая туша (конский остов в могиле),
принадлежности конской сбруи без коня. Сейчас нет никаких сомнений в том,
что все они своим происхождением связаны с культурой тюркских племен
Центральной Азии, где фиксируются уже с середины первого тысячелетия н. э.
Семантика конских захоронений на востоке степной Евразии рассмотрена
подробно [202, с. 59—79]. Главный (в контексте нашей работы) вывод исследо-
вателя: «Жертвоприношение коня кому-либо, под которым чаще и подразуме-
вается культ коня, культом на самом деле не является. Оно, как и любое
жертвоприношение, — лишь составная часть его» [202, с. 91]. Данное утвер-
ждение подтверждается описанием средневековыми авторами обряда разве-
шивания конских шкур или туш вокруг кургана — это жертвы богу Тенгри,
тогда как их помещение в могилу должно было обеспечить хозяину достойное
пребывание в потустороннем мире. Эта задача и решалась путем укладывания
чучела коня (череп и кости ног) или его туши рядом с погребенным.
С культом предков непосредственно связаны степные святилища —
один из наименее изученных и понятых объектов кочевнической археологии.
Следует иметь в виду, что средневековые авторы, даже те, кто подробно опи-
сывал наблюдавшиеся ими проявления кипчакских или монгольских верова-
ний, о святилищах ничего не сообщают — похоже, они их не видели.
Поэтому выделение кипчакских святилищ — это результат источниковедче-
ской работы современных исследователей.
Все исследователи, изучающие святилища, в основу их выделения
из общего массива кочевнических памятников кладут наличие в их комплексе
каменных или деревянных статуй, которые однозначно ассоциируются с изо-
бражениями предков. Они в большом количестве известны сейчас в степях
157

Восточной Европы, детально типологизированы и хронологизированы.
По своим морфологическим (внешним) признакам это каменные площадки
круглой или прямоугольной формы, на краю которых установлена каменная
статуя предка (?), со следами жертвоприношений (кости животных, остатки
костров). Подобные святилища известны и в степях Южного Предуралья.
К ним относится, например, Акимбетовский курган на реке Большой Ик на юге
современного Башкортостана, исследованный Н. А. Мажитовым в 1968 году.
Курган представлял собой каменную выкладку овальной формы, на которой
были найдены две каменные статуи, выполненные довольно примитивно
[183, с. 156-157].
Первая сводка рассматриваемых памятников в регионе, насчитывающая
43 памятника, была дана челябинским археологом С. Г. Боталовым. Согласно
предложенной автором датировке к интересующему нас времени относятся
такие памятники, как Красная Поляна, Наурзум, Аксак, Селенташ, Кайнсай,
Желкуар, Александровский [80, с. 215, 217, 225]. Для них характерны практи-
чески те же самые морфологические признаки, что и для половецких святилищ
в степях Восточной Европы: каменные выкладки с, правда, иногда установлен-
ными на них каменными изваяниями, следы жертвоприношений. В последую-
щем круг кочевнических святилищ золотоордынского времени в регионе был
расширен за счет курганов Каменный Амбар, Система, Змеиный Дол, Солон-
чанка, датированных В. П. Костюковым этим временем [159, с. 113—117].
На материалах погребально-поминальных памятников Южного Предуралья
С. Г. Боталов приходит к выводу о том, что они «являются памятниками,
в которых отражается процесс формирования раннемусульманских мемори-
альных традиций. Эти памятники своеобразно соединили элементы языче-
ских святилищ (каменные ограды, вымостки, ориентировки входов В-3,
наличие каменных изваяний) и мусульманских мавзолеев...» [80, с. 218]. Этот,
на наш взгляд, несколько парадоксальный вывод вплотную подводит нас
к проблеме распространения и утверждения ислама в духовной жизни кочев-
ников Улуса Джучи.
Обширнейшая историография по проблеме распространения и утвержде-
ния ислама в Улусе Джучи показывает, что рассуждения и построения иссле-
дователей главным образом вращаются вокруг нюансов и перипетий принятия
ислама золотоордынскими ханами, придворной знатью, т. е., в итоге, — город-
скими слоями Джучидской империи. В исследованиях подобного рода на пер-
вый план, естественно, выступают личные конфессиональные пристрастия
и антипатии ордынских правителей, их базирующаяся на Великой Ясе веро-
терпимость, бурный расцвет культуры (в первую очередь городской) после
утверждения ислама в качестве государственной религии Золотой Орды
[140; 143; 141]. На имеющемся археологическом материале мы пока не можем
проследить, как относились к исламу в это время кочевники-степняки. Однако
наличие в степях Урало-Поволжья языческих погребений, содержащих кроме
оружия, украшений и конских захоронений монеты ханов Узбека (правил
158

в 1313—1341 годах) и Джанибека (правил в 1342—1357 годах), показывает, что
и на втором этапе исламизации страны (с 1313 года по конец XIV века [141])
язычество сохраняло достаточно прочные позиции в кочевнической среде.
По нашим подсчетам, погребения с монетами золотоордынских ханов состав-
ляют 10 % от общего количества языческих кочевнических погребений в степях
Восточной Европы. Из них почти половина в степях Заволжья и Южного
Приуралья (Андреевский, Жарсуат, Тлявгуловский, Джангала, Новоорский,
Абганеровский, Бахтияровский, Суслы, Блюменфельд и другие могильники).
Кроме того, имеются и письменные источники, указывающие на сопротив-
ление золотоордынской знати исламу. В начале XV века при дворе Шахруха —
младшего сына великого Тимура, правителя Хорасана, — было написано
продолжение к «Сборнику летописей» Рашид ад-Дина, в котором, в частности,
рассказывается о попытке заговора ордынских эмиров против хана Узбека:
«Причиною вражды эмиров к Узбеку было то, что Узбек постоянно требовал
от них обращения в правоверие и ислам и побуждал их к этому. Эмиры же
отвечали ему на это: "Ты ожидай от нас покорности и повиновения, а какое тебе
дело до нашей веры и нашего исповедания и каким образом мы покинем закон
(тура) иустав (ясык) Чингиз-хана и перейдем в веру арабов?"» [125, с. 324].
Нам представляется, что одной из причин первоначального неприятия
ислама золотоордынской знатью было то, что он исходил из городов — чуждого
для кочевников Дешт-и-Кипчак явления. Практически все исследователи
истории и культуры Золотой Орды, начиная с классика советского «золотоорды-
новедения» Г. А. Федорова-Давыдова, отмечают дуалистический характер
культуры этого государства: «В силу ориентации ханов на мусульманство
и городской быт среднеазиатско-иранского типа, в южнорусской степи, далекой
от ислама, вдруг пышно распускается совершенно чуждая номадам (здесь
и далее выделено нами. — Авт.) яркая урбанистическая восточная средневеко-
вая культура поливных чаш и мозаичных панно на мечетях, арабских звездоче-
тов, персидских стихов и мусульманской духовной учености, толкователей
Корана, математиков и астрономов, изысканно тонкого орнамента и каллигра-
фии. Эта культура была недолговечной и не опиралась на традиции оседлости
в Нижнем Поволжье, где до этого были кочевые степи» [236, с. 118].
После завоевания Дешт-и-Кипчак монголами этнический состав кочевни-
ков изменился незначительно — степи Восточной Европы по-прежнему оста-
вались кипчакскими. Поставленные управлять кочевниками улусбеги, нойоны
и баатуры делали это по законам Великой Ясы Чингисхана, один из которых
гласит: «Мужчинам разрешается заниматься только войной и охотой». А какую
жизнь кочевник мог видеть в городе? Средневековые авторы — Джузджани,
ал-Омари, Гильом де Рубрук, ан-Нувайри — сообщают о принятии ислама
только ханом Берке и его ближайшим окружением. Это уже само по себе
не предполагает широкого распространения ислама в Улусе Джучи во второй
половине XIII века: «Поощрение ислама в период правления Берке не вывело
его за рамки ханской ставки и ставок ближайших эмиров. Ислам приняли
159

жены хана, у каждого эмира были имам и муэззин, Корану стали обучать
детей. Но в окружении хана были и шаманы-волхвы. Для Берке ислам —
не столько личный выбор (об этом судить трудно), сколько выбор основного
политического вектора» [169, с. 129]. Следовательно, вывод современных
исследователей о том, что массовой исламизации кочевого населения Золотой
Орды в то время не произошло, не может быть подвергнут сомнению
[144, с. 105-106; 98, с. 85-86].
Подтверждения в пользу перечисленных выше доводов мы находим в рабо-
тах исследователей городов Золотой Орды. Характерной особенностью
городов в Нижнем Поволжье являлось отсутствие организующего центра —
укрепленной цитадели: «...структура городского ландшафта была организована
регулярной застройкой, основанной на сетке улиц в центральной нуклеарной
части, и иррегулярной, рассредоточенной на окраинах» [79, с. 141]; «...усадьбы
хана и других представителей социальных и административных верхов распо-
лагаются по степи без видимого порядка, не создавая определенного городского
центра» [120, с. 215]. То есть обитателю степи, привыкшему к четкой организа-
ции пространства кочевья (юрта старшего — или крайняя с запада (справа)
в ряду, или в центре), плутание по узким (от 3 до 10 м) улицам и переулкам
в поисках нужного ему объекта едва ли доставляло эстетическое удовольствие
и создавало психологический комфорт. Во-первых, если судить по предлагаемым
реконструкциям, «кварталы нижневолжских городов представляли собой
замкнутый уличным контуром жилой массив, состоящий из нескольких жилых
домовладений» [79, с. 142]. На «языке родных осин» это, очевидно, означает, что
вдоль всей улицы тянулись однообразные глинобитные стены с калитками или
глухими воротами во дворы, периодически прерывавшиеся еще более узкими
переулками. Во-вторых, центральные 10-метровые улицы (ширина улицы
заурядной русской деревни) были «переполнены людьми» (Ибн Батгута). А если
учесть, что уличная сеть золотоордынского города кроме своей чисто магист-
ральной функции «...являлась еще и матрицей, на которую накладывались дре-
нажные и арычные системы», и «...являлась основным способом водоснабжения
средневекового золотоордынского города на Нижней Волге» [79, с. 143], едва ли
стоит сомневаться, что плутать по этим тесным, забитым людьми, зауженным
еще и арыками, из которых нельзя было напиться без риска подцепить какую-
нибудь кишечную заразу1, улицам для привыкшего к открытым пространствам
степняка было удовольствием «ниже среднего».
Едва ли есть смысл сомневаться и в том, что рядовой кочевник-арат не имел
доступа в усадьбы зажиточных горожан, и уж тем более в усадьбы городской
1 «Открытый характер неукрепленных каналов и арыков исключает использование
подающейся по ним воды в качестве питьевой. Арыки как гидротехнические сооружения
могли использоваться для подачи воды, употреблявшейся в технических и хозяйственных
целях» [79гс. 143].
160

знати, хотя в степи Великая Яса Чингисхана такую возможность, хотя бы фор-
мально, ему предоставляла: «Если кто проезжает подле людей, когда они едят,
он должен сойти с лошади, есть с ними без их позволения, и никто из них
не должен запрещать ему это...» [54, с. 474]. Ну а что он мог увидеть в домах
своих «товарищей по классу», представителей городского плебса? Землянки
небольших размеров, с земляными же полами и перекрытые камышовой кров-
лей. Отапливались они открытыми очагами-кострищами, иногда обложенными
кирпичом или обмазанными глиной, печами, сложенными из обожженного или
сырцового кирпича1, канами. Как там жилось внутри — это вопрос. Но в чем
можно не сомневаться, так это в том, что, в отличие от войлочной юрты,
паразитов там хватало. Лепящиеся к внешним стенам усадеб зажиточных
горожан — ремесленников и феодалов — или сгрудившиеся впритык друг
к другу (на городище Шареный Бугор возле Астрахани на площади около
150 м2 выявлены 22 землянки) подобные жилища, олицетворявшие городской
стиль жизни, вряд ли могли вдохновить кочевника-степняка на добровольное
переселение в город.
В определенный период времени (улучшалось материальное благосостоя-
ние горожан?) землянки засыпались и на их месте строились наземные
однокомнатные дома на сырцовом цоколе, с глинобитными или сырцовыми
полами, зачастую являвшиеся частью усадьбы. Они являлись основным моду-
лем квартальной застройки и иррегулярной застройки пригородов, в которых
проживало рядовое население золотоордынских городов. Площадь их была
невелика — в среднем 16 м2.
Усадьбы горожан среднего достатка, исследованные Э. Д. Зиливинской,
на Селитренном (Сарай-Бату) и Царевском (Сарай-Берке) городищах, снаружи
хотя и представляли собой довольно внушительные сооружения (20x20 м —
Селитренное городище, раскоп XV; 14x12 м — Царевское городище),
но изнутри это были «соты» с комнатами-ячейками в 20—25 м2 [121]. Отсчитайте
5x4 или 5x5 шагов — вот оно, реальное жизненное пространство одной
комнаты многокомнатного зажиточного дома. Естественно, без окон и венти-
ляции. Кроме как спать, там вред ли что можно было делать2.
1 Где у них там были дымоходы, и вообще были ли они, из материалов раскопок понять
невозможно.
2 На фоне «сот» — жилищ, располагавшихся в, мягко говоря, душных городских кварталах,
вполне уместно привести размеры юрты — традиционного жилья кочевников — тюрков
и монголов. Юрта (гэр) диаметром 5 м составляет площадь 21 м2, соответственно, 6 м — 29 м2,
7 м — 40 м2, 8 м — 51 м2, 9 м — 63 м2 (данные взяты с сайта yurta24.ru). Если учитывать, что
юрты располагались на открытых пространствах и самая маленькая из них составляла
5 м в диаметре, не уступая по площади «роскошной землянке», в которой естественным обра-
зом скапливались влага и насекомые, а выход вел на улицу, забитую народом и животными,
то жилище рядового арата-скотовода на просторах Дешта бесконечно выигрывало в сравне-
нии с жилищем горожан среднего достатка в ордынских «мегаполисах».
161

Усадьбы социальных верхов золотоордынского города a priori должны были
являться притягательным объектом для кочевой степной знати, часть которой,
как считают исследователи, уже переселилась тогда в города. Характеристику
такой феодальной усадьбы мы приведем словами археологов, непосредственно
исследовавших эти самые усадьбы: «По основным конструктивным особенно-
стям он (дом владельца усадьбы. — Авт.) не отличается от домов городского
плебса. Так же, как и при строительстве домов рядового населения города,
в качестве основного строительного материала используется сырцовый
кирпич. Главным отличием усадебных построек социальной верхушки
от построек городского плебса являются их размеры, использование
при строительстве жженого кирпича и наличие архитектурного декора.
<...> Несмотря на значительную площадь построек и наличие архитектурного
декора, усадебные дома, видимо, были невысокими и не очень удобными
для жизни» [120, с. 222-223].
Одним словом, город, из которого ислам исходил и распространялся среди
населения Золотой Орды, для кочевников не являлся авторитетом в деле
смены духовной парадигмы.
Возвращаясь к Великой Ясе Чингисхана, не стоит забывать, что многие
идеологические и моральные предписания ислама1 в сознании степняка-кочев-
ника противоречили ее установлениям, обязательным для всех без исключения
подданных Монгольской империи. И хотя, как отмечал еще персидский исто-
рик XIII века Джувейни, «...и много среди тех приказов есть, что соответствует
шариату» [21, с. 464], но много было и противоречившего. Например, в Ясе про-
возглашалась веротерпимость (Чингисхан уклонялся «...от предпочтения одной
религии другой, и от превозношения одних над другими» [21, с. 464]), а его
потомки Узбек и особенно Джанибек насаждали новую веру мечом и кровью.
Яса провозглашала, что «мужчинам разрешается заниматься только войной
и охотой» [116], и, «когда нет войны с врагами, пусть предаются делу лова —
учат сыновей, как гнать диких животных, чтобы они навыкали к бою и обре-
тали силу и выносливость...» [54, с. 472]. А где в городе этим заниматься? Или:
«Он (Чингисхан. — Авт.) запретил им опускать руку в воду и велел употреблять
что-нибудь из посуды для черпания воды. Он запретил им мыть их платье
в продолжение ношения, пока совсем не износится» [54, с. 474]. А мы можем
представить себе мусульманский город без общественных бань или мусульма-
нина, в течение суток не совершающего омовения? Даже заклание животных
для еды и жертвоприношений у монголов и мусульман должно было совер-
шаться по-разному: по шариату животному нужно перерезать горло и обе сон-
ные артерии, чтобы стекла кровь, а по Ясе «когда хотят есть животное, должно
связать ему ноги, распороть брюхо и сжать рукой сердце, пока животное
1 В Золотой Орде хан Узбек и его преемники утверждали ислам ханифитского толка
(здесь сказалось сильное влияние Средней Азии).
162

умрет1, и тогда можно есть мясо его; но если кто зарежет животное, как режут
мусульмане, того зарезать самого» [54, с. 473].
Не говоря уже о том, что насаждавшийся сверху в Золотой Орде ислам
суфийского толка, призывавший к воздержанию, аскезе и человеколюбию,
никоим образом не состыковывался с биликом Чингисхана, согласно которому
«настоящее наслаждение и блаженство мужа в том, чтобы подавить и победить
возмутившегося врага, отобрать у него все, чем он владеет, заставить истошно
вопить его слуг и обливаться горючими слезами его жен, [в том чтобы] оседлать
его быстроногих меринов, [в том чтобы] возлежать, словно на постели, на телах
его прекрасных жен, лицезреть красоту их и целовать в сладкие, алые губы»
[54, с. 485].
Учитывая вышесказанное, неудивительно, что имеющийся в нашем распо-
ряжении археологический материал убедительно свидетельствует о том,
что исламизация кочевого населения Золотой Орды: а) растянулась во времени;
б) не смогла полностью вытеснить реминисценции язычества из погребальной
обрядности кочевников; в) в конечном итоге привела к формированию синкре-
тического «народного ислама», нашедшего свое отражение в погребальной
обрядности казахов и башкир XVIII—XIX веков [186, с. 138—152].
Археологами неоднократно отмечался разнобой в погребальной обрядности
на городских мусульманских кладбищах Золотой Орды [84; 85; 254; 105]
и наличие пережитков языческого обряда в кочевнических погребениях так
называемого «золотоордынского мусульманского периода» в виде помещения
туда женских украшений, головных уборов бокка, датированных второй поло-
виной XIV — началом XV века, в том числе и находками монет в погребениях.
Все это, по мнению известного археолога и антрополога Л. Т. Яблонского,
«говорит о слабости мусульманизации населения даже в эпоху расцвета Золо-
той Орды...» [105, с. 158], с чем, конечно же, нельзя не согласиться.
Подобная картина наблюдается по всей территории Золотой Орды. Могиль-
ники, на которых хоронили по мусульманскому обряду, но с выраженными
языческими пережитками, известны на Дону (Новохарьковский, датируется
XIV веком), Северном Кавказе (Золотаревка 3 — вторая половина XIV —
начало XV века; Шарахалсун — вторая половина XIV века) и других местах
[72, с. 193—230; 90, с. 14—105]. Исследователи перечисленных и других подобных
им памятников полученный материал трактуют однозначно — как проявление
сложности и неравномерности в процессе исламизации населения Золотой
Орды.
Археология ислама в Золотой Орде изучена настолько скрупулезно, что
полностью снимает с повестки дня дублирование или продолжение этой
работы [84; 85; 254], кроме, пожалуй, одной детали: предшествующие исследо-
ватели в своих изысканиях оперируют в основном материалами пригородных
1 И чтобы ни одна капля крови не попала в землю — приплода скота не будет. — Авт.
163

некрополей Золотой Орды. Так, по данным Д. В. Васильева, из 258 подкурган-
ных захоронений, использованных им с целью «выразить степень исламизи-
рованности различных групп захоронений в числах», 72,8 % были расположены
рядом с синхронными поселениями [85, с. 43]. Аналогично из числа 251 погре-
бения, выделенного автором в «немусульманскую» обрядовую группу захоро-
нений, 82,3 % также происходят из пригородных некрополей.
Мы не будем здесь пересказывать детали соотношения признаков мусуль-
манской и немусульманской обрядности в этих погребениях. Выводы А. И. Ра-
кушина, Д. В. Васильева и других исследователей о том, что внедрение
и распространение ислама среди кочевого населения Золотой Орды начина-
лось именно с городов, оспаривать не имеет смысла [214; 85, с. 67]. Смысл имеет
рассмотреть проблему с другого конца, а именно — насколько отчетливо
исламская погребальная обрядность проявляется в кочевнических могильни-
ках, удаленных от золотоордынских городов. Однако что значит «удаленный»?
Ответ на этот вопрос можно попытаться найти в системе округи золотоордын-
ских городов, разработанной казанским археологом Л. Ф. Недашковским.
По мнению исследователя, хозяйственная зона золотоордынского города,
критерием которой является объем физических затрат, включая и расстояния
между субъектом и объектом хозяйствования, охватывала территорию вокруг
населенного пункта с радиусом около 5 км [201, с. 212]. По подсчетам исследо-
вателя, именно в округе золотоордынских городов Нижнего Поволжья —
городищ Укек, Царевское, Селитренное, Шареный Бугор — сосредоточено
от 80 до 90 % всех известных к настоящему времени золотоордынских грунто-
вых могильников, которые по определению не являлись кочевническими
[201, с. 220]. Что же касается подкурганных (кочевнических) захоронений,
то те из них, которые можно отождествлять с мусульманскими, локализуются
в округе двух городов — Укек и Царевское [201, с. 237—240].
Однако если подходить к курганным могильникам кочевников Золотой
Орды с точки зрения их географического соотношения с золотоордынскими
городами, то картина получается следующей. Курганы, которые действи-
тельно могут быть соотнесены с городской хозяйственной округой (пусть
даже не непосредственно), локализуются по Ахтубе и Волге между Царевским
и Водянским (Бельджамен?) городищами. Именно они и могут рассматри-
ваться в качестве объекта прямого воздействия городского ислама. В отличие
от них самый крупный в Среднем Поволжье курганный могильник Аткарский
находится на расстоянии 80 км от города Укек. В окрестностях золотоордын-
ских городов Северного Кавказа — Маджар, Верхний и Нижний Джулат —
кочевнических могильников пока не обнаружено, в окрестностях города
Сарайчук — тоже. То есть если мы «вынесем за скобки» курганные могиль-
ники Нижнего Поволжья, то остальные курганы дадут нам возможность
проследить, насколько широко, в количественном выражении, исламская
погребальная обрядность распространялась в XIII—XIV веках среди кочевни-
ков Джучиева Улуса.
164

По материалам 11 могильников, расположенных на различных террито-
риях1, в которых в общей сложности исследованы 278 погребений, выявлено
несколько типов погребального обряда. Критериями отбора этих могильников
(случайная выборка) являлось то, что они, во-первых, содержат и языческие
захоронения с вещами, что позволяет датировать их временем в пределах
XIV века либо чуть позже. Во-вторых, они удалены от городских центров
Золотой Орды на довольно приличное расстояние. 29,5 % от общего числа
погребений в перечисленных могильниках составляют так называемые
«мусульманские», то есть те, которые по отсутствию в них вещей a priori
считаются таковыми. Обряд их довольно разнообразен: встречаются погре-
бения под земляными курганами, каменными выкладками, бескурганные,
в простых, подбойных могилах или в могилах с заплечиками и перекрытием,
в гробах, колодах или без них. Более того, погребение в кургане 6 могиль-
ника Мустаево V его исследователями определяется как совершенное в мав-
золее из жженого кирпича [191, с. 54]. Пожалуй, единственное, что их
объединяет — ориентировка в западных секторах и, конечно, отсутствие
сопровождающего инвентаря. В перечисленных могильниках погребения
мусульман выделяются по таким признакам, как помещение покойного
в могилу с нишей-подбоем вдоль длинной стенки (ляхед), головой на запад,
лицом на юг (кибла), иногда на правом боку.
Итак, погребения с выраженной мусульманской обрядностью присут-
ствуют в следующих могильниках обитателей степной «глубинки» Золотой
Орды: Золотаревка 3, погребения 6, 7, 16, 18, 23, 27; Ишкуловский, курган 11;
Покровский IV, курганы 7 и 11. Причем погребения из Ишкуловского и По-
кровского IV могильников совершены под каменными выкладками, а погре-
бение из Золотаревки 3 (погребение 16) окружено кольцевым ровиком, что
также не является признаком канонического исламского погребального обряда.
Таким образом, если исходить из данных, полученных в результате архео-
логических изысканий2, можно утверждать, что ислам был известен золото-
ордынским кочевникам-степнякам и что кто-то из них даже соблюдал все
канонические правила совершения захоронений по мусульманскому обряду
(ляхед, кибла). Как много было таких знатоков, нам узнать не дано. Большин-
ство же из них, возможно даже будучи мусульманами, допускали отклонения
1 Блюменфельд (13 погребений), Белокаменка (48 погребений), Аткарский (43 погре-
бения), Свинуха (Лесное) (20 погребений) — в Поволжье; Худай-Берген (16 погребений),
Ишкуловский II (14 погребений), Хабарный I (11 погребений), Покровский IV (19 погре-
бений), Линевский (13 погребений), Мустаево V (8 погребений), у поселка Урал (5 погре-
бений) — в Предуралье; Ляпинская балка (38 погребений), Золотаревка 3 (30 погребе-
ний) — в Украине.
2 Средневековые письменные источники, широко используемые сторонниками широ-
кой и массовой исламизации Золотой Орды, ничего нам в этом плане не дают, поскольку
ничего об этом не сообщают.
165

от канонической мусульманской погребальной обрядности. Сознательно или
нет — это уже другой вопрос, на который невозможно ответить. Факт, что
такие отклонения фиксируются повсеместно: и в могильниках, расположен-
ных вблизи золотоордынских городов, и в могильниках степной «глубинки».
Причем это характерно как для курганных могильников, так и бескурганных.
В этом отношении показателен Новохарьковский могильник на среднем
Дону, оставленный оседлым населением Золотой Орды, жившим в ближайшем
соседстве с кочевниками-язычниками. По замечанию исследователей этого
памятника, из мусульманского в его обряде имеется только западная ориен-
тировка погребенных, большинство из которых хоронились еще и с украше-
ниями [90, с. 102].
Считать Золотую Орду полностью исламизированным государством уже
в XIV веке мешает отсутствие надежных хронологических маркеров для так
называемых «мусульманских» погребений. Если следовать логике сторонни-
ков ранней исламизации Золотой Орды, опирающихся на сообщения Рукн
ад-Дина Бейбарса и аз-Захаби, то уже во второй половине XIII века «масса
населения Золотой Орды приняла мусульманскую религию вместе с ханом
Берке» [100, с. 84]. Подобное абстрактное определение — «масса населе-
ния» — для понимания динамики и масштабов исламизации Золотой Орды
в период ее наивысшего расцвета ничего не дает. Ибо такая же «масса» коче-
вого населения, судя по археологическому материалу, продолжала придер-
живаться «классического» язычества и через полвека после Берке. Об этом
свидетельствуют соответствующие погребения с монетами ханов Узбека
иДжанибека1. В этих погребениях монеты не только попадаются, но и обра-
зуют устойчивую связь с высоким показателем взаимовстречаемости с зерка-
лами, серьгами, принадлежностями конской сбруи, наконечниками стрел [127,
с. 30; 170, с. 47—49], то есть выступают в качестве хронологического маркера
языческих погребений.
Более того, имеются археологические свидетельства того, что даже пред-
меты, так или иначе связанные с религиозной культурой ислама, кочевни-
ками Золотой Орды воспринимались не более чем элемент костюмного
декора. Речь идет о бляшке от пояса-зуннара, который носили персидские
христиане в качестве отличительного знака своей веры, найденной в кургане
у поселка Урал. Погребенная в этом кургане (курган 5) женщина использовала
эту бляшку для украшения бокки [81].
Итак, судя по археологическим материалам, в XIV веке в погребальной
обрядности кочевников Золотой Орды (и в их мировосприятии) язычество
продолжало сохранять свои позиции. Можно даже допустить, что в это время
1 Андреевский, Тлявгуловский, Бахтияровка II (курганы 46, 47, 49, 63 и др.), Харьковка,
Миновка, Гува II, Старая Мышастовка, Новая Молчановка (курган 6), Бережновка I (кур-
ган 43) и др.
166

в кочевой степи сложился своеобразный конфессиональный дуализм, при кото-
ром и язычество, и ислам были одинаково «легитимны» даже внутри отдельных
родовых подразделений. В качестве примера можно привести уже упоминав-
шиеся могильники Ишкуловский, Покровский IV, у поселка Урал, на которых
мусульманские погребения соседствуют с языческими, и это при том, что
«шариат неодобрительно относится к захоронению мусульман на немусульман-
ских кладбищах (к которым, безусловно, можно отнести древние могильники).
Получается, что эта рекомендация либо игнорируется, либо погребенные в кур-
ганах считаются мусульманами» [186, с. 147]. Сказанное весьма наглядно иллю-
стрируется планиграфией могильника у поселка Урал, на котором каменные
выкладки с мусульманским обрядом расположены вплотную к одному из боль-
ших курганов (вероятно, сарматскому), тогда как курганы с языческими погре-
бениями расположены в 120 м севернее. Вместе с тем некая отстраненность
прослеживается в расположении языческих и мусульманских погребений
на могильниках Ишкуловский II и Покровский IV. Складывается впечатление,
что древние курганы воспринимались мусульманами как «свои», а о захороне-
ниях язычников они знали и держались от них подальше.
Когда произошло окончательное утверждение ислама среди кочев-
ников Улуса Джучи, однозначно ответить довольно сложно. В свое время
по результатам статистической корреляции типов вещей из кочевнических
погребений нами была выделена группа «золотоордынских мусульманских»
погребений, характеризующихся отсутствием принадлежностей сбруи, ору-
жия и бытовых предметов, но содержащих женские украшения и монеты
середины XIV — начала XV века. Это дало нам основание считать, что фак-
тическое утверждение ислама в среде кочевников Урало-Поволжья произошло
не ранее середины XIV века [127, с. 41, 71; 170, с. 102]. Археологические мате-
риалы и результаты их интерпретации, проведенной в последующие годы,
не изменили коренным образом этот вывод. Золотоордынские погребения,
в которых, например, наличие вещей сочетается с таким исламским призна-
ком, как сырцовые или кирпичные оградки-мазары, известны сейчас доста-
точно широко: в Западном Казахстане — могильник Целинный I [78, с. 126],
в Прикубанье — станица Курчанская [246, с. 116]. Группа подкурганных захо-
ронений, сочетающих в своем обряде мусульманские (кибла, узкие могильные
ямы, отсутствие или бедность инвентаря) и языческие (следы огненного
ритуала и тризны в насыпи) признаки, выявлена на Северском Донце (Лесное,
Третьяки, Первый Власовский могильник).
Д. В. Васильев на материале пригородных могильников Нижнего Поволжья
предполагает, что в конце XIII — первой половине XIV века на них существовала
группа погребений с синкретическим языческо-мусульманским обрядом,
дожившая и до конца XIV века [85, с. 135]. Из выводов Е. П. Мыськова следует,
что кочевники — язычники и мусульмане — хоронили своих умерших на разных
могильниках, поскольку, по его мнению, «на территории Волго-Донских степей
не раскопано ни одного кочевнического могильника с преобладанием или хотя
167

бы значительной долей мусульманских захоронений» [198, с. 260]. Можно
предположить, что для пригородных территорий Золотой Орды (Ак-Орды —
западного, правого крыла) так оно и было. Но в «степной глубинке», что в вос-
точноевропейской, что в шибановской — сибирской, имеются могильники,
в которых мусульманские и языческие погребения либо устраивались впере-
мешку (Новохарьковский могильник), либо мусульмане «пристраивали» свои
захоронения к языческим (Линевский И, Покровский IVмогильники). Конечный
вывод исследователя о том, что традиционная (языческая) погребальная обряд-
ность среди кочевников волго-донских степей сохранялась до начала XV века
[198, с. 106; 199, с. 260], на наш взгляд, полностью подтверждается имеющимся
археологическим материалом.
Таким образом, на общем фоне приведенных данных, мы имеем достаточно
оснований присоединиться к мнению уфимского антрополога и историка
Р. М. Юсупова, полагавшего, что еще в XIV—XVI веках ислам не являлся рели-
гией всего башкирского народа, а затронул только его родовую аристократию
[77, с. 182], и это выглядит более реальным, нежели утверждение Г. Н. Гарусто-
вича о том, что «...к XV веку процесс распространения ислама среди башкир
фактически завершился, а со времени добровольного вхождения башкир
в состав Русского государства началось окончательное утверждение мусуль-
манской религии» [98, с. 226]. Едва ли это было так, поскольку, во-первых,
жившие в отдалении от золотоордынских городов — рассадников ислама —
башкиры не могли быть более исламизированы, нежели поволжские или дон-
ские кочевые племена, имевшие более тесные связи с городами, а во-вторых,
несмотря на то, что на территории Башкирии хорошо известны как минимум
четыре мусульманских мавзолея-кэшэнэ — Хусейн-бека, Тура-хана, Бэндэбикэ
и «Башня Тамерлана»1, из них только один в исторической памяти башкир
ассоциируется с именем Хаджи-Хусейн-бека, по одной из версий прибыв-
шего в Башкирский юрт из Туркестана с целью обращения башкир в ислам.
Произошло это, что немаловажно, в XIV веке, поскольку дата смерти Хусейн-
бека (1339 год) зафиксирована в его эпитафии. Насколько Хусейн-бек преуспел
на миссионерском поприще, сказать трудно, потому как не исключено, что
он имел возможность занимать еще и административные должности. Однако
обращает на себя внимание тот факт, что среди башкирских исторических
преданий и родословных-шежере его имя упоминается лишь единожды: в уже
цитированном нами предании «Последний из Сартаева рода», повествующем
о нашествии Тимура (Тамерлана) в пределы Улуса Джучи, его главный герой
Джалык-бий сетует, что ни один из небесных святых, к кому он обращался
с мольбой о помощи перед лицом надвигающегося нашествия, включая
и Хусейн-бека, на его мольбы не откликнулся.
1 По административному делению XX столетия последняя сейчас находится на террито
рии Челябинской области.
168

Что касается мавзолея Тура-хана, то в преданиях, легендах и шежере баш-
кир это строение вообще ни с кем из святых не ассоциируется. Более того, еще
в XIX веке местное население называло это сооружение «дворец Тура-хана».
Уфимский краевед Р. Г. Игнатьев в 1883 году опубликовал услышанную им
от башкир деревни Нижние Термы (Чишминский район РБ) легенду о том, что
Тура-хан, один из потомков Чингисхана, вначале был подданным сибирского
хана Кучума, а затем, после ссоры с ним, откочевал в район нынешней Уфы.
Здесь, на реке Слак, он построил себе дворец (!)1 и мечеть. После взятия Казани
русскими войсками Тура-хан покинул это место и ушел в район нынешнего
города Стерлитамака, где есть гора с таким же названием — Тура-тау. Впрочем,
Р. Г. Игнатьев отмечает, что вблизи «дворца» была найдена могильная плита
с эпитафией, посвященной Сахиб-Зимал, жене хана [138, с. 333], а во время
раскопок мавзолея в 1976 и 1988 годах внутри него были найдены два захоро-
нения, одно из которых женское. В башкирском историческом эпосе «Идукай
и Мурадым», записанном в 1910 году знаменитым собирателем башкирского
фольклора М. Бурангуловым, Тура-хан (Тора-бий) — враг, погубивший глав-
ного героя Идукая, но получивший заслуженное возмездие от его сына Мура-
дыма, который «В плен Тора-бия взял; // Там, где жизнь окончил отец, //
По рукам и ногам разодрал» [17, с. 186].
С именем мудрой старухи (аулия) Бэндэбикэ связаны легенды о кирпичном
мавзолее в Кутарчинском районе РБ. Согласно преданию «Бэндэбика и Ерэнсэ-
сэсэн», записанному в 1960-х годах в деревне Максютово, где и находится
мавзолей, Бэндэбикэ по ее же завещанию была похоронена в собственном доме
(но не в кэшэнэ), заваленном землей [16, с. 205]. Развалины этого мавзолея
(а первоначально, как гласит легенда, «на могиле находился длинный плоский
камень» [16, с. 206]) в 1967—1968 годах были исследованы Н. А. Мажитовым.
Сооружение представляет собой прямоугольник размерами 9x11 ми состоит
из двух частей: тамбура, откуда дверной проем ведет в погребальную камеру.
Пол был застлан квадратными саманными кирпичами, а стены, сохранившиеся
на высоту 1,4—1,8 м, уложены из кирпичей серого и красно-коричневого
оттенков, которые образуют ромбический узор в средней части длинных сте-
нок. Над прямоугольным основанием в свое время был сооружен восьмигран-
ный барабан, переходящий в округлый купол, для вывода которого были
использованы обожженные трапециевидные кирпичи. Весь «барабан» и купол
к моменту раскопок были провалены внутрь. Сама могила изнутри обложена
обожженными кирпичами и закрыта крышей, построенной из вертикально
поставленных кирпичей. В могиле находился женский костяк без вещей. Един-
ственным признаком, позволяющим датировать мавзолей, служат размеры
кирпичей — они несколько меньше кирпичей золотоордынского времени. Если
1 По другой версии, это был дом суда, в котором судили, казнили и захоранивали
преступников.
169

принять во внимание тенденцию уменьшения размеров кирпичей в памятни-
ках архитектуры Урало-Поволжья и Казахстана эпохи Средневековья, то время
сооружения мавзолея Бэндэбикэ можно ориентировочно определить как
XV - начало XVI века [183, с. 272].
На фоне легендарных преданий, и в том числе упоминаний в башкирских
таварихах о строительстве на Южном Урале мечетей (мавзолеев) во времена
правления ханов Узбека и Джанибека [147, с. 95], нельзя в очередной раз
не вспомнить о кэшэнэ «Башня Тамерлана», который хоть и является в вос-
приятии башкир погребальным памятником, но сооруженным над могилой
мифической дочери Тимура (Тамерлана), якобы бежавшей с возлюбленным
от гнева отца и покончившей жизнь самоубийством из нежелания расстаться
с любимым. Одним словом, историческая память народа сохранила вполне
индифферентные сведения о мавзолеях-кэшэнэ, памятниках, вне сомнения,
сакральных, но тем не менее не ставших, в отличие, например, от мавзолеев
Средней Азии или мечетей города Булгара в Татарстане, местом религиозного
паломничества и поклонения.
Наконец, чем иным, кроме недостаточно глубокого внедрения ислама
в сознание башкир, можно объяснить наблюдавшееся в 1770 году академиком
И. И. Лепехиным колдовство (камлание) башкирского колдуна-«чертовидца»
(Шайтан Курязя) с целью облегчить женщине роды [179, с. 37—38]? Или
замечание другого академика, Г. Георги, о том, что хотя «башкирцы искони
содержат Мугаметанский закон и имеют молебныя храмины, школы и священ-
нослужителей: но в разсуждении веры своей не последние невежды и наблю-
дают немало и языческих обрядов...», в том числе и обряд изгнания бесов
«Шайтан Куреесця» [104, с. 107].
Впрочем, в данном случае башкиры не составляли исключения среди других
кочевых и полукочевых народов Урало-Поволжья. Как таких же неусердных
«магометан» характеризует Г. Георги и казахов («киргизцев»), у которых также
было мало сведущих в исламе людей, но зато очень много всевозможных пред-
сказателей судьбы (фалши), погоды (диагзы), «чертознатцев» (бакзы) и разного
рода гадателей (армячи, ярунчи): «Веру свою они почитают; но как у них нет
школ, да притом и целые улусы не имеют мулл; то не только превеликие не-
вежды, но и крайне суеверны» [104, с. 140]. Характерно, что у православных
русских тоже были свои колдуны, знахари и ворожеи. Но их побаивались и ста-
рались держаться от них подальше (вспомним картины художника-передвиж-
ника В. Максимова «Приход колдуна на крестьянскую свадьбу» или великого
М. В. Нестерова «За приворотным зельем»). И уж конечно в таком жизненно
важном деле, как рождение ребенка, колдуны не участвовали никогда: если
возникали сложности у роженицы, то просили открыть Церковные Врата.
Таким образом, приведенные данные противоречат утверждениям о ран-
ней, до XV—XVI веков, исламизации тюркских народов Урало-Поволжья, хотя
в конце концов ислам и становится их главной религией. Произошло это, в том
числе, и потому, что суфийский ислам оказался способен «впитывать» в себя
170

элементы доисламских культов, популярные среди тюркского населения ре-
гиона, и позволил сохранить их до настоящего времени [85, с. 53], о чем имеется
богатейшая литература1.
Археологический материал делает совершенно очевидным, что «триум-
фальное шествие» ислама по просторам Великой степи в XIII—XIV веках не
стоит гиперболизировать. «Восход золотого полумесяца» над золотоордын-
скими просторами был длительным процессом и первой половиной XIV века
не ограничивался. Судя по частоте встречаемости и широте распространения
языческих, «раннемусульманских» и мусульманских погребений еще и во вто-
рой половине — конце XIV века, Улус Джучи являлся поликонфессиональным
государством, в котором ислам и язычество (анимизм, шаманизм, культ пред-
ков) вполне «толерантно» сосуществовали, возможно, даже среди представи-
телей одного и того же родового подразделения. Поэтому следует полностью
согласиться с мнением сторонников поздней (конец XIV — начало XV века) ис-
ламизации кочевников Золотой Орды [100, с. 60; 199, с. 106]. В историческом
контексте это объясняется тем, что генераторами «исламского импульса» яв-
лялись золотоордынские города. «Города, где оказалась сосредоточена основ-
ная масса носителей ислама в лице купцов и различного рода ремесленников,
первоначально насильственно перемещенных в места зимников своих новых
хозяев, стали настоящей опорой ислама как формы общественной идеологии»
[169, с. 128]. Однако произошло это не вдруг, поскольку культурное и идеоло-
гическое влияние города на кочевников-степняков ослабевало пропорцио-
нально их удаленности от города и его округи.
Наиболее адекватно объясняющим причину «конфессионального запазды-
вания» золотоордынской кочевой степи по сравнению с золотоордынским го-
родом нам представляется заключение В. П. Костюкова о том, что «кочевой быт
вообще не создает подходящей почвы для глубокого укоренения прозелитиче-
ских религий. Хорошо известно, что там, где степняки оказывались более или
менее прочно привязанными к монотеистическим государственным центрам,
таким как Хорезм или Византия, процесс утверждения мировых религий
совершался значительно скоротечнее и глубже. В иной ситуации каноны новой
веры, не напоминаемые регулярным миссионерским наставлением, самым
причудливым образом преломлялись в сознании кочевников и либо вовсе не
допускались в важнейшие области ритуальной практики, либо присутствовали
в них фрагментарно, в парциальном виде» [167, с. 82].
1 См.: Нагаева Л. И. Весенне-летние празднества и обряды башкир // Исследования по
исторической этнографии Башкирии : сб. науч. тр. — Уфа : БФАН СССР, 1984. — С. 47—64;
Сагшпов М. М. Культ животных в башкирском фольклоре // Там же. С. 74—81 ; Хисамитди-
нова Ф. Г., Шарипова 3. Я. Термины башкирской демонологии // Советская тюрко-
логия. — 1987. — № 4 (июль—август). — С. 46—51; ИлимбетоваА. Ф.г Илимбетов Ф. Ф. Культ
животных в мифоритуальной традиции башкир. — Уфа : Гилем, 2012. — 704 с, и др.
171

ЧАСТЬ 7
ПУТЯМИ БАШКИРСКИХ КОЧЕВИЙ
К XIII веку башкиры (протобашкирские племена), населявшие южноураль-
ский регион и прилегающие к нему с юга области Дешт-и-Кипчак, а с востока
земли Западной Сибири, были органически вплетены в часть тюркоязычного
кочевого мира. Социальное устройство башкир, сохранявших во времена
вхождения в состав Монгольской империи и Улуса Джучи родоплеменной
уклад, во многом было абсолютно идентично устройству кочевых сообществ
их соседей — кипчаков, огузов, киргизов и многих других. Это обстоятельство
на несколько столетий определило хозяйственно-культурный тип башкирского
общества и его социальную структуру. Тем не менее многочисленные нарра-
торы XIII—XV веков — монгольские, арабские, персидские, европейские,
указывая в своих работах на тюркскую общность десятков народов, объеди-
ненных в результате монгольских завоеваний в единое государство, четко
выделяют в их среде башкир в качестве отдельного социума, имевшего свою
историю. Естественно, каждый автор, даже если он являлся современником
или свидетелем событий, описывая их, выражал либо исходящую непосред-
ственно от него объективную или предвзятую позицию, либо позицию «заказ-
чика», либо, будучи «независимым», для придания своей работе академи-
ческого лоска прибегал к банальной компиляции, в которой мифа могло быть
в разы больше, чем правды. И наконец, что крайне важно, все без исключения
авторы XIII-XV веков являлись кем угодно, но не тюрками по происхожде-
нию, отчего в их сочинениях может присутствовать не только тенденциоз-
ность, но и... излишняя лояльность к предмету описания. Так или иначе,
но если прибегнуть к элементарному цитированию некоторых источников,
касающихся этнополитической ситуации, складывавшейся в золотоордынский
период, то естественным образом возникают описания окраинных областей
Улуса Джучи, находившихся в жесткой юрисдикции центральных властей.
172

7.1. Источники XIII-XV веков о Башкирии, башкирах
и «Стране мрака»
Рашид ад-Дин, рассуждая о «поясах земли», в которых «существует отдель-
ное [друг от друга] население, [одно] оседлое, [другое] кочевое» [46, с. 73],
подчеркивает, что «население кочевое» обитало «в той области [или стране],
где есть луга, много трав, [в местностях], удаленных от предместий городов
и от домов [селений]» [46, с. 73]. Беря за пример кочевников мусульманского
востока — арабов и персов, Рашид ад-Дин поясняет, что их родина — «безвод-
ные пустыни с травою; такая земля подходяща для верблюдов, потому что они
поедают много травы, а воды потребляют мало» [46, с. 73]. Далее летописец,
которому быт номадов, населявших Иран, был известен до мелочей, определяет
их общность с кочевниками северных земель. Он продолжает: «Точно так же
народы, которых с древнейших времен и до наших дней называли и называют
тюрками, обитали в степных пространствах, в горах и лесах областей Дешт-и
Кипчака, русов, черкесов, башкиров, Таласа и Сайрама, Ибира и Сибира,
Булара и реки Анкары1, в пределах областей, которые известны [под назва-
ниями] Туркестана и Уйгуристана; по рекам и горам в [областях] народа
найман, как, например, Кок-Ирдыш [Синий Иртыш], Ирдыш, [гора] Карако-
рум, горы Алтая, река Орган, в области киргизов и кэм-кэмджиутов2, в местно-
стях с многочисленными летовками и зимовками, известными под именем
Могулистана... [Все народности] по настоящее время сидят и сидели [на всех
этих местах] по [искони] обусловленному [древним обычаем] постановлению»
[46, с. 73—74]. Далее по тексту, описывая племя татар и одновременно разбирая
рост влияния монголов в среде центральноазиатских народов — уйгуров, кип-
чаков, карлуков, туркмен и других, признавших в ходе завоеваний Чингисхана
«полезным называть себя монголами» [46, с. 103], то есть пожелавших слиться
с победителями, Рашид ад-Дин подчеркивает, что по этой причине «вследствие
силы и могущества», но уже татар, чей нарицательный образ стал превалирую-
щим в сознании населения покоренных стран, «в областях Хитая, Хинда
и Синда, в Чине и Мачине, в стране киргизов, келаров и башкир, в Дешт-и
Кипчаке, в северных [от него] районах (Сибирь, «Ибир-Шибир». — Авт.)...
все тюркские племена называют татарами» [46, с. 103].
Исходя из данных «Сборника летописей», следует признать, что сведения
Рашид ад-Дина, несмотря на множество возможных их трактовок, подчерки-
вают единство монголо-татарского мира, частью которого отныне являлись
и башкиры. Однако венгерский монах Юлиан, оказавшийся, в отличие
от своего персидского визави, в гуще монгольского нашествия и наблюдавшего
события воочию, пребывая в 1236—1237 годах в Башкирии, и для которого
1 Анкара (Анкара-мурэн) — река Ангара [46, с. 102, сноска 1].
2 Область кэм-кэмджиутов — область современной Республики Тыва и Алтая.
173

татары представлялись сердцевинным народом-завоевателем, куда как реали-
стичнее рисует превращение кочевых племен в часть монголо-татарской общ-
ности. В своем «Письме...» Юлиан по этому поводу пишет: «Годных для битвы
воинов и поселян они, вооруживши, посылают против воли в бой впереди себя.
Других же поселян, менее способных к бою, оставляют для обработки земли,
а жен, дочерей и родственниц тех людей, кого погнали в бой и кого убили, делят
между оставленными для обработки земли, назначая каждому по двенадцати
или больше, и обязывают тех людей впредь именоваться татарами. Воинам
же, которых гонят в бой, если даже они хорошо сражаются и побеждают,
благодарность невелика; если погибают в бою, о них нет никакой заботы,
но если в бою отступают, то безжалостно умерщвляются татарами. Потому,
сражаясь, они предпочитают умереть в бою, чем под мечами татар, и сра-
жаются храбрее, чтобы дольше не жить, а умереть скорее» [59, с. 155]. Именно
в таком качестве Муйтэн-бий участвовал в походе на запад.
Но, по-видимому, самыми ценными сведениями Юлиана о башкирах
являются записи, сделанные с его слов братом Рихардом. Согласно этим
записям Юлиан, достигнув около 20 мая 1236 года Волжской (Великой) Булга-
рии [59, с. 150], «в одном большом городе той же области... нашел одну венгер-
скую женщину, которая выдана была замуж в те края из страны (Старейшей
Венгрии. — Авт.), какую он искал. Она указала (Юлиану. — Авт.)... пути,
по которым ему надо идти, утверждая, что через две дневки он, без сомнения,
может найти тех венгров, которых ищет1. Так и случилось. Ибо нашел он их
близ большой реки Этиль2. Те, увидев его и узнав, что он венгр, не мало
радовались его прибытию: водили его кругом по домам и селениям и стара-
тельно расспрашивали о короле и королевстве братьев своих христиан. И все,
что только он хотел изложить им, и о вере и о прочем, они весьма внимательно
слушали, так как язык у них совершенно венгерский: и они его понимали
и он их. Они — язычники, не имеют никакого понятия о боге, но не почитают
и идолов, а живут, как звери. Земли не возделывают; едят мясо конское, волчье
и тому подобное; пьют лошадиное молоко и кровь. Богаты конями и оружием
и весьма отважны в войнах. По преданиям древних они знают, что те венгры
произошли от них, но не знали, где они. Татарский народ живет по соседству
с ними. Но те же татары, столкнувшись с ними, не могли победить их на войне,
наоборот в первой битве были побеждены ими. Поэтому избрали их себе
в друзья и союзники, и таким образом, соединившись вместе, они совершенно
1 В башкирском предании «Булгары и башкиры» говорится, что «дорога от них (баш-
кир. — Авт.) до булгар занимала пятнадцать-двадцать дней» [9, с. 94]. По факту это абсо-
лютно верно: если учесть скорость передвижения торгового каравана (30—40 км в день),
то путники добирались из Волжской Булгарии (города Булгар, Биляр и др.) до центральных
областей Башкортостана именно за это время.
2 Этиль — в данном случае река Агидель (Белая).
174

опустошили 15 царств1. В этой стране венгров сказанный брат нашел татар
и посла татарского вождя, который знал венгерский, русский, куманский,
тевтонский, сарацинский и татарский [языки] и сказал, что татарское войско,
находившееся тогда там же по соседству, в пяти дневках оттуда, хочет идти
против Алемании, но дожидались они другого, которое послали для разгрома
персов <...>. Узнав обо всем том, брат, хотя венгры и приглашали его остаться,
отказался... <...>. Итак, когда он пожелал вернуться, те венгры указали ему
иную дорогу, по которой он бы мог быстрее добраться» [59, с. 152].
Этот фрагмент из записей Рихарда, запечатлевший пребывание Юлиана
в Башкирии и ставший хрестоматийным для нескольких поколений исследо-
вателей средневековой истории Южного Урала и Поволжья, перекликается
с другим, не менее замечательным источником, а именно с «Письмом брата
Иоганки венгра...». Монах-минорит, ярый миссионер Иоганка, оставивший
ценные сведения о структуре власти и системе судопроизводства в Башкир-
ском юрте, сообщает также о реалиях наполненной испытаниями жизни
христианского проповедника, оказавшегося в среде людей, «совершенно
зараженных сарацинским заблуждением» [30, с. 158]. В этой связи Иоганка
с подчеркнутым прямодушием заявляет: «Сообщу кое-что верное, что подей-
ствует на всех. Когда я, брат Иоганка, с двумя братьями-венграми и одним анг-
личанином дошли до Баскардии, большого народа, подчиненного татарам,
двое братьев-венгров по делам веры отошли от нас, а я со сказанным англича-
нином, по имени Вильгельмом, оставался там 6 лет непрерывно. <...> Когда
мы проповедовали им2, они сказали: "Если бы вы сначала пришли, то мы во
всяком случае приняли бы эту веру, но государям постыдно, принявши один
закон, с легкостью отступать от него и переходить к другому". Когда же мы
участили поучения о вере и доказали сарацинским ученым всеми доступными
нам способами, и писанием, и знамениями, и доводами, и примерами, что весь
их закон ложный и языческий, не основанный ни на каком разумном основа-
нии и на очевидных чудесах, как закон христианский (в котором, как я вскоре
сообщу, явились в тех краях славные чудеса), и когда мы обнаружили, что их
закон — закон дьявола, коварно смешавшего там добро со злом, чтобы устра-
нить подозрения и таким образом ввести простодушных в еще больший обман,
они, придя в ярость, пытались нас умертвить. Нас схватили и с жестокостью
заключили в тюрьму, заковав в железо, и мы, мучаясь голодом в тюремной
грязи среди ужасных червей и смертоносной вони, с радостью ждали смерти,
1 Очевидно, Юлиан получил информацию о прямом башкиро-монгольском противостоя-
нии, продолжавшемся, согласно многочисленным источникам, с 1229 по 1236 год, в ходе
которого завоеватели получали порой достойный отпор. При этом информаторы, судя
по всему, башкиры, преподнесли Юлиану сообщения о войне в выгодном для себя свете.
2 Иоганка имеет в виду так называемых «судей баскардов», являвшихся, скорее всего,
кочевниками-тенгрианцами (традиционалистами) или приверженцами несторианства (?),
и представителей семьи «государя Баскардии» [30, с. 158].
175

но они, боясь татар, не смели на это решиться. Ибо татары любят христиан,
а их ненавидят и преследуют» [30, с. 158—159].
Не правда ли, в двух представленных документах, созданных католиче-
скими монахами, венграми по происхождению, с разницей менее ста лет1,
наблюдаются разительные разночтения? Иоганку со спутниками, в отличие
от его предшественника Юлиана, «баскарды (венгры)» не водили «не мало
радуясь» по селениям, где, надо полагать, гостя по обычаю ожидало обильное
угощение, а напротив, обнаружив в речах миссионеров угрозу своим религиоз-
ным воззрениям, вначале изрядно поколотили, а затем, заковав, судя по всему,
в колодку, кинули в земляную яму. По мнению Г. Н. Гарустовича, Иоганка
венгр религиозным рвением обладал в значительно большей степени, нежели
тактом. Поэтому нас не удивляют его последующие слова: «Когда мы еще были
в Баскардии...», или тот факт, что в своем письме проповедник отметил: «Дано
в татарском лагере близ Баскардии». По всей видимости, монахов просто
выгнали из «Баскардии», и они искали спасения и поддержки у монголо-
татар. Несмотря на свою веротерпимость и уважение ко всем религиям,
монголы очень не любили ограниченных фанатиков [93, с. 145].
Из сообщения Иоганки вытекает, что к началу XIV века западному миссио-
нерству на Урале, впрочем, как и во всей Золотой Орде, был положен конец.
Польский историк Матвей Меховский из своего XVI века, пытаясь оправдать
давний провал католических проповедников, писал: «По уходе христианских
послов, прибыли послы сарацинов и стали убеждать татар принять веру маго-
метову, как более легкую, более снисходительную, полную радостей и более
соответствующую людям военным. <...> Понравились варварам доводы сара-
цинов, прежде всего самому императору Батыю, да и всем татарам, как людям
горячим, дерзким и чувственным. Поэтому они и приняли эту веру, а не дру-
гую... С тех пор и поныне они — последователи и поклонники Магомета»
[93, с. 145]. Остается резюмировать, что пропаганда католичества являлась
лишь эпизодом в истории Южного Урала и не оставила никаких следов в этно-
культурной составляющей башкирского народа.
В то же время Гильом де Рубрук в XIII столетии, отметив, что «язык Паска-
тир и Венгров один и тот же» и «это пастухи, не имеющие никакого города»
[50, с. 198] и ссылаясь на «братьев проповедников, которые ходили туда до при-
бытия Татар2», пишет, что «...с того времени жители ее («земли Паскатир». —
Авт.) были покорены соседними Булгарами и Сарацинами...» [50, с. 198].
Толковать последнюю фразу Рубрука о зависимости башкир от «булгар
и сарацин» можно по-разному и, скорее всего, она скрывает в себе действи-
тельно имевшую место, и в том числе в области религии, зависимость части
1 Юлиан — в 1236 году, Иоганка — в 1320-м.
2 Возможно, речь идет о неких миссионерах, побывавших в Башкирии еще до Юлиана
[50, с. 227, сноска 95].
176

западных башкирских родов от Волжской Булгарии. Однако, что важно, Руб-
рук, а в большей степени Иоганка и Юлиан, в отличие от Рашид ад-Дина
и прочих восточных авторов, дистанцируют башкир («венгров», «паскатир»,
«баскардов») не только от «татар» (монголо-татар), но и от тюрков вообще.
Для них земля башкир, «другая Венгрия, старейшая» [59, с. 150] представля-
лась страной, волею судеб отколовшейся от своих этнических корней в эпоху
великого переселения народов и затерявшейся на краю Ойкумены в сонме
иноплеменников. И как в этом случае не понять, с одной стороны, восторг
Юлиана, обретшего в далеком краю осколок Magna Hungaria1, а с другой —
разочарование Иоганки, которого баскарды-венгры чуть было не лишили
жизни. Впрочем, воинственность последних и, скажем прямо, далеко не луч-
шая их репутация в среде кочевых народов отображены на страницах сочине-
ний арабских и персидских нарраторов.
Следует отметить содержащиеся в сочинениях Закарийа ал-Казвини (1203—
1282) и Ибн Сайда ал-Магриби (1214—1274), авторов, живших и творивших
в XIII веке, сведения о башкирах, которые достаточно регулярно используются
в работах современных исследователей истории Южного Урала и Золотой
Орды этого периода. Закарийа ал-Казвини пишет: «Башкырт — большой народ
из тюрок, между Кустантинией и булгарами. Жители его — самые худшие из
тюрок и самые упорные в стремлении к убийству. Они говорят: "Улета господь,
у зимы господь, у дождя господь, у ветра господь, у земли господь, у воды
господь, у смерти господь и у жизни господь". Среди них есть такие, которые
поклоняются журавлям, и это большой народ. Но большинство их —
христиане. Среди них есть группа мусульман, последователей толка имама Абу
Ханифы ан-Нумана — да будет доволен им Аллах! Они платят джизью христиа-
нам, как здесь христиане платят мусульманам. У них есть царь с громадным
войском. Население живет в шатрах. У них нет крепостей» [5, с. 111]2. Ал-Маг-
риби более лаконичен, но тем не менее пассаж, отпущенный им в адрес «бас-
1 Magna Hungaria — Великая (Большая, Старшая) Венгрия.
2 Согласно выводам И. В. Антонова (и с этим трудно не согласиться) последняя часть
фрагмента из сочинения Закарийа ал-Казвини о народе башкырт является неудачной ком-
пиляцией различных сообщений предшествующих авторов о башкирах и венграх. И тех,
и других он объединяет в один народ, указывая при этом, что это «большой народ». Якут
четко различал венгров-христиан и башкир-мусульман. У Закарийа ал-Казвини же оказы-
вается, что среди языческого народа большинство составляют христиане, а меньшинство —
мусульмане-ханифиты. Сведения о последних были заимствованы из Якута, сочинение
которого Закарийа ал-Казвини читал невнимательно. Возможно, он прав в том, что мусуль-
мане в Венгрии «платят джизью христианам». В его время их могли уже не привлекать
на военную службу. Концовка рассказа, представляющая на первый взгляд интерес, никак
не может быть отнесена к башкирам и вообще к XIII веку, ибо она заимствована из Ибн
Русте, который писал, что мадьярский король «совершает походы с всадниками числом
10 000», а у мадьяр «есть палатки, крытые кожей» [64, с. 273—274].
177

джиртов», крайне одиозен. Он утверждает: «Басджирты безбожники; они
убивают всех кто приходит к ним» [6, с. 34] Ч
Рассматривая критические высказывания арабских авторов, необходимо
учитывать источник, которым пользовались ал-Казвини и ал-Магриби, и отчего
объективность их суждений применительно к ситуации второй половины
XIII века может быть подвергнута сомнению. В этом случае нам следует вновь
обратиться к сочинению Ахмеда ибн Фадлана, лично встречавшегося с башки-
рами во время своего путешествия в Волжскую Булгарию в 922 году, то есть
за 300 лет до монгольских завоеваний. Ибн Фадлан пишет, что, продвигаясь
на север, в районе реки Кондурчи «мы (посольство багдадского халифа. —
Авт.) попали в страну башкир, которые относятся к тюркскому племени. Мы
очень остерегались их, потому что это худшие из тюрок, самые грязные и более
других склонные к убийствам. Встречает там человек человека в степи, отру-
бает ему голову и берет с собой, а тело оставляет. Они бреют свои бороды...»
[27, с. 27—28]. Далее Ибн Фадлан упоминает о верованиях башкир, в пантеон
которых входило двенадцать богов: бог зимы, бог лета, бог дождя, бог ветра,
бог деревьев, бог людей, бог лошадей, бог воды, бог ночи, бог дня, бог смерти,
бог земли, а самый большой бог находится на небе. Однако он со всеми осталь-
ными живет в согласии, и каждый из них одобряет то, что делает его собрат
[27, с. 28]. Затем секретарь посольства, впечатленный рассказанной ему леген-
дой о журавлях, пишет: «Мы видели, как одна группа из них поклоняется
змеям, другая рыбам, еще одна — журавлям» [27, с. 28]2.
Не вызывает сомнения явное совпадение текста, представленного Закарийа
ал-Казвини, с более ранним нарративом Ибн Фадлана. Очевидно, Закарийа был
знаком с трудом своего предшественника, и с этим поспорить крайне затруд-
нительно, однако однозначно утверждать, что в религиозном сознании башкир,
тем более кочевавших в приуральских степях (практически в Дешт-и-Кипчак)
и Зауралье, к середине XIII века произошли какие-либо коренные изменения,
невозможно. Башкирское общество эпохи Средневековья, в основе своей
патриархально-традиционалистское, подобно другим сообществам номадов,
живших на азиатской части континента, продолжало оставаться привержен-
ным вере предков. Что же касается якобы имевшей место жестокости, выка-
1 Другой арабский автор, Абу-л-Фида (1273—1331), в своем географическом труде
«Упорядочение стран» слово в слово повторяет сообщение ал-Магриби [3, с. 288]. Очевидно,
к XIV веку арабские космографы оторвались от реальности и не перепроверяли используе-
мую информацию.
2 Ибн Фадлан: «Мне рассказали, что башкиры когда-то вели войну с какими-то врагами,
притом эти враги нанесли им поражение и обратили их в бегство. Когда это произошло,
журавли так сильно закричали позади их врагов, что те испугались и сами обратились
в бегство. За помощь с тех самых пор эти башкиры стали поклоняться журавлям и говорить:
"Журавль — наш бог, потому что он обратил в бегство наших врагов". За это они им
и поклоняются» [27, с. 28]. Впрочем, как известно, гуси Рим спасли.
178

зывавшейся башкирами, о которой наперебой сообщают арабские мудрецы,
то в этом плане необходимо учитывать, что даже Ибн Фадлан, самолично
побывавший среди «склонных к убийствам» кочевников, с которыми он тем
не менее мирно беседовал, пишет об их кровожадности, ссылаясь не на собст-
венные наблюдения, а на страшилки, которыми обычно делились, сидя у ноч-
ного костра, торговцы и путешественники. Возможно, наделение негативными
чертами представителей иных народов являлось частью письменной культуры
восточных авторов, выражавших точку зрения правящих элит своих стран.
Недаром Рашид ад-Дин следующим образом характеризует татар (монголо-
язычных), попутно вспомнив и о европейцах, и о жителях Ближнего Востока:
«Это племя [татар] прославилось поножовщиной, которую оно устраивало
промеж себя по причине малой сговорчивости и по невежеству, бесцеремонно
пуская в ход ножи и сабли, подобно курдам, шулам и франкам» [46, с. 102].
В продолжение темы вполне уместно привести высказывание Ибн Баттуты,
касающееся русских, с которыми ему довелось встретиться в золотоордынском
городе Укек. Он пишет: «Последние (русские. — Авт.) — христиане, красно-
волосые, голубоглазые, безобразной наружности, народ плутовской»
[26, с. 141]. Но не будем излишне строги к средневековым авторам, без сведе-
ний которых многие страницы истории так бы и остались не раскрытыми,
и в том числе сообщения о «Стране мрака», что, по словам Плано Карпини,
находилась «на север[е] против Баскарт» [64, с. 269], и о которой в контексте
представленных источников необходимо упомянуть.
Географическое понятие «Страна мрака» достаточно часто фигурирует
в средневековых трактатах, от китайских до европейских, датируемых
XIII—XV веками, и сопряжено как с фантастическими, так и с реальными
сведениями о народах, населявших земли к северу от Южного Урала. Плано
Карпини, увлекшись некими сюрреалистическими образами, что вообще-то
простительно человеку его эпохи, и описывая времена монгольских завоева-
ний, запечатлел буквально следующее: «Выйдя отсюда (из Башкирии. — Авт.),
они (монголы. — Авт.) пошли дальше к северу и прибыли к паросситам1,
у которых, как нам говорили, небольшие желудки и маленький рот; они не едят
мяса, а варят его. Сварив мясо, они ложатся на горшок и впитывают дым и этим
только себя поддерживают; но если они что-нибудь едят, то очень мало. Подви-
нувшись отсюда, они пришли к самогедам2, а эти люди, как говорят, живут
только охотами; палатки и платье их также сделаны только из шкур зверей.
Подвинувшись оттуда далее, они пришли к некоей земле над Океаном, где
нашли некиих чудовищ, которые, как нам говорили за верное, имели во всем
человеческий облик, но концы ног у них были, как у ног быков, и голова у них
была человеческая, а лицо, как у собаки; два слова говорили они на человече-
1 Паросситы — финские племена, жившие на Вятке и в Перми.
2 Самогеды — народы Приполярного (Полярного) Урала.
179

ский лад, а при третьем лаяли, как собака, и таким образом в промежутке
разговора они вставляли лай, но все же возвращались к своей мысли, и таким
образом можно было понять, что они говорили» [34, с. 272—273].
Сведения о «Стране мрака» (Сибири), но куда как в более реалистическом
ключе, присутствуют в «Письме...» Иоганки венгра: «Когда мы еще были в Бас-
кардии, пришел некий посол из страны Сибирь, которая окружена Северным
морем. Страна эта обильна съестным, но зима там жесточайшая до такой
степени, что из-за чрезвычайного количества снега зимой почти никакие
животные не могут ходить там, кроме собак той страны: 4 большие собаки
тащат сани, в которых может сидеть 1 человек с необходимой едой и одеждой.
Тот народ стягивает с головы мертвого человека кожу с волосами и почитает
ее своим богом, а кожу, содранную с лица, они держат в домах своих и чтят,
как домашнего бога [30, с. 159].
Отдельным сообщением о «Стране мрака» следует считать сведения Ибн
Баттуты, который, прибыв в Булгар, даже поначалу намеревался достигнуть
этих загадочных заснеженных областей, но затем, отказавшись, «вследствие
больших хлопот... 50 дней пути... и малой пользы» [26, с. 137], оставил тем
не менее вполне обоснованный в плане научного подхода к проблеме текст:
«Путешествие туда... в страну мрака... совершается не иначе, как на маленьких
повозках, которые возят большие собаки, ибо в этой пустыне [везде] лед,
на котором не держатся ни ноги человеческие, ни копыта скотины; у собак же
когти, и ноги их держатся на льду. Проникают туда только богатые купцы,
из которых у иного по 100 повозок или около того, нагруженных его съестным,
напитками и дровами, так как там ни дерева, ни камня, ни мазанки. Путеводи-
тель в этой земле — собака, которая побывала в ней уже много раз; цена ее
доходит до 1 000 динаров или около того. Повозка прикрепляется к ее шее;
вместе с нею припрягаются [еще] три собаки. Это авангард, за которым
следуют прочие собаки с повозками. Остановится он, и они останавливаются.
Такую собаку хозяин ее ни бьет, ни ругает. Когда подается корм, то он кормит
собак раньше людей, в противном же случае собака злится, убегает и оставляет
хозяина своего на погибель. Совершив по этой пустыне 40 станций, путеше-
ственники делают привал у "мрака". Каждый из них оставляет там те товары,
с которыми приехал, и возвращается в свою обычную стоянку. На следующий
день они приходят снова для осмотра своего товара и находят насупротив него
[известное количество] соболей, белок, горностаев. Если хозяин товара дово-
лен тем, что нашел насупротив своего товара, то он берет его, если же не дово-
лен им, то оставляет его. Те, т. е. жители "мрака", набавляют его [своего товара],
часто же убирают свой товар, оставляя [на месте] товар купцов. Так [происхо-
дит] купля и продажа их. Те, которые ездят сюда, не знают, кто покупает у них
и кто продает им, джинны [духи] ли это или люди, и не видят никого» [26, с. 137].
При ознакомлении с материалами, касающимися «самогедов», «паросси-
тов» или, как в случае с Ибн Баттутой, чуть ли не «джиннов», возникает вполне
резонный вопрос: а какое отношение к башкирам имеет «Страна мрака»
180

и тем более народ, ее населявший, что жил «на берегах Океана в пустынях»
[34, с. 307] ? По нашему мнению, упоминания о племенах, населявших таежные
и полярные области Урала и Сибири, позволяют сделать вывод о том, что
башкиры в плане структуры общества (хозяйствования) были диаметрально
противоположны северным народам. Недаром ал-Омари, описывая силь-
ную стужу в «странах Сибирских и Чулыманских», где снег лежит «в продол-
жение 6 месяцев», сообщает, что у «обитателей сердца севера (в отличие
от башкир. — Авт.) очень мало скота» [7, с. 107]. Для авторов XIII—XIV веков
«Страна мрака» представлялась чем-то неведомым, в которой они пытались
обнаружить (и обнаруживали!) людей, имевших «собачье лицо» [34, с. 307]
и ведущих отличный от остального мира образ жизни. Надо признать, Плано
Карпини, Гильом де Рубрук, Рашидад-Дин, Ибн Баттута, ал-Омари, оставившие
подробные описания кочевников — подданных Монгольской империи и Золо-
той Орды, в отличие от Ибн Фадлана, о быте башкир не сказали ни слова. Для
них, и особенно для Ибн Баттуты, побывавшего в Булгаре (а по пути туда он не
мог не наблюдать башкирских стойбищ, расположенных по притокам Итиля,
у Самарской Луки и далее), башкиры являлись «народом из тюрок», ничем не
отличавшихся от тех же кипчаков и составлявших единое целое с семьей
кочевых народов, населявших евразийские степи и пребывавших под
скипетром могущественного монарха Чингисида. Именно тюрков, и не важно,
кипчаков, башкир или огузов, кочевников, обитавших в Деште, имели в виду
китайские хронисты, свидетельствовавшие в «Юань ши», что «по своей при-
роде люди этих мест воинственны, отважны и хладнокровны...» [148, с. 77].
7.2. Башкирский юрт в хозяйственных структурах Улуса Джучи
На протяжении многих десятилетий дискуссии по поводу монгольского
завоевания южноуральского региона и последующего вхождения Башкирии
в состав Улуса Джучи были наполнены (и вполне справедливо!) негативом в от-
ношении агрессора и центральных властей в Сарае ал-Джадид. Классическим
примером и возможной точкой отсчета подобного рода обсуждения следует
считать выход в свет в 1956 году первого тома «Очерков по истории Башкир-
ской АССР»1. В этом, несомненно, важнейшем для своего времени академиче-
ском труде, достоинства которого непреходящи, красной нитью проходит
идея о классовости золотоордынского общества, а также «феодальном гнете»,
которому, наряду с другими завоеванными народами, подвергались башкиры.
Развивая идею о том, что «монгольское нашествие привело к значительному
разрушению местных производительных сил» [206, с. 45], советские историки,
четко следуя «генеральной линии» (как будто у них был выбор!), сводили
1 Под редакцией А. П. Смирнова, Н. В. Устюгова, А. И. Харисова, Г. Ф. Шафикова,
Р. Г. Кузеева.
181

историю практическую в область господствовавшей тогда идеологии, то есть
к бесконечным размышлениям на тему притеснения башкир (рядовых аратов),
творившегося правящей верхушкой Улуса Джучи. По этому поводу писалось
следующее: «Положение трудящихся масс Башкирии под властью Золотой
Орды было исключительно тяжелым. Кочевавшие в стране с суровым клима-
том башкиры... жили в постоянной нужде, "ибо это не оседлые люди, у которых
есть посевы, и сильная стужа губит их скотину". Завоеватели обложили
башкир тяжелой данью, которая становилась невыносимой в те годы, когда
случался падеж скота вследствие обильных снегов и гололедицы. В таких
случаях трудящиеся башкиры продавали своих детей для покрытия податных
недоимок. Особенно тяжелой была военная повинность, когда башкиры
должны были во время подготовки золотоордынского хана к очередному
походу поставлять в его войско вооруженных людей с годовым запасом продо-
вольствия» [206, с. 46—47].
Действительно, с утверждениями советских ученых трудно не согласиться.
Однако не только башкиры, но и все остальные народы и племена, составляв-
шие улусы (обоки, тумены, юрты) Золотой Орды, а также государства, нахо-
дившиеся в вассальной зависимости от сарайских властей, пребывали
под жестким управлением правящей элиты империи Джучидов. Надо пони-
мать, что в системе осуществления хозяйственного управления Исторический
Большой Башкортостан с центром на Южном Урале с середины XIII
и до окончания XIV века ничем не отличался от других регионов Золотой
Орды. Трудно представить, что арат, кочевавший где-нибудь в районе главного
домена на нижнем Итиле, имел с точки зрения комфортности в отношениях
с властями какие-либо преференции в сравнении с таким же степняком-ско-
товодом, разбившим джайляу на среднем Яике или Кубани. Все взрослое муж-
ское население Улуса Джучи, превращавшееся на страницах многочисленных
летописей во время войн в безжалостных грабителей, насильников и убийц,
в повседневной гражданской жизни представлялось мирными пастухами,
главной задачей которых было элементарное выживание. Ал-Омари, описывая
суровую картину повседневной жизни рядовых подданных золотоордынских
ханов, спроецированную составителями «Очерков...» (что справедливо)
на жизнь башкир, оставил в своем сочинении по этому поводу несколько ярких
фрагментов.
В одном случае арабский ученый пишет: «Многие из степных жителей этого
государства (Улуса Джучи. — Авт.) одеваются в шкуры [животных], не разби-
рая заколоты ли были они [животные] или сдохли, дубленая ли это кожа или
не дубленая, от животного чистого или от животного нечистого. В еде они
не отличают скверного от нескверного и запрещенного от дозволенного.
По временам, когда в иные годы они находятся в стесненных обстоятельствах,
они продают детей своих, чтобы на выручку с них прокормить себя, и говорят
относительно тех из детей своих, которых они продают: "Лучше остаться
в живых нам и ему [дитяти], чем умирать нам и ему" » [7, с. 103]. Плано Карпини,
182

в свою очередь, подчеркивая особенности в питании кочевников, заметил,
что «...они едят собак, волков, лисиц едят также очищения (послед. — Авт.),
выходящие из кобыл вместе с жеребятами. <...> Мы видели также, как они ели
мышей1». Но особенно поразило европейца другое: «Мало того, мы видели
даже, как они ели вшей, именно они говорили: "Неужели я не должен есть их,
если они едят мясо моего сына и пьют его кровь?"» [34, с. 254]. Впрочем, изум-
ление католического монаха по поводу вшей, употреблявшихся в пищу кочев-
никами в качестве чуть ли не деликатеса, не было первым из подобных
наблюдений. За 220 лет до Плано Карпини другой путешественник, Ахмед ибн
Фадлан, описывая быт башкир, отметил: «Они... едят вшей. Я наблюдал, как
один из них тщательно исследовал швы своей куртки и разгрызал вшей зубами.
Среди нас был один башкир-мусульманин, который прислуживал нам.
Однажды я видел, как он поймал вошь в своей одежде, раздавил ее своими
ногтями и слизнул языком. Видя, что я это наблюдаю, сказал: "Прекрасно!"»
[27, с. 28].
Ознакомившись с этими свидетельствами (не думаем, что Плано Карпини
компилировал Ибн Фадлана), добавим, что, во-первых, «культ поедания вшей»
был распространен в Евразии, и не только в среде кочевников, и, возможно,
носил какой-то символический смысл2; во-вторых, не исключено, что Плано
Карпини, сам того не ведая, описывая ритуал, встречался с башкирами или
представителями родственного им племени.
Однако вернемся к ал-Омари, который в другом фрагменте своей рукописи,
указывая на жесткие повинности, возлагавшиеся правящей верхушкой Золо-
той Орды на находившихся в их власти подданных, и вновь подчеркивая факт
продажи неимущими слоями населения своих детей в рабство, сообщает:
«Рассказал мне достойнейший господин Низамеддин Абульфадаил, что для
(населения. — Авт.) этого государства (Улуса Джучи. — Авт.) наложена на всех
дань, которая взыскивается с них. Иногда они становятся данью в трудное
положение, в год неурожайный, вследствие падежа, приключающегося скоту
их, или вследствие [сильного] выпадения снега и утолщения льда. Они продают
тогда детей своих для уплаты своей недоимки [податной]. Шериф... Элькербе-
лаи, купец, рассказывал мне в месяце реджебе "единственном" 738 года
[23 января — 22 февраля 1338 г.], когда он возвратился из этой страны, которую
изъездил при своем путешествии и в которой он, заехав далеко, добрался
до Акчакермана и страны Булгарской. Накупил он, сказал он мне, при этом
своем путешествии невольников и невольниц от их отцов и матерей, вслед-
ствие того, что они нуждались [в деньгах] по случаю данного им царем их
1 Мясо степных сурков тарбаганов, которых Карпини, возможно, принял за мышей,
являлось изысканным лакомством, которым не брезговали монгольские кааны.
2 В России крестьяне еще на рубеже XIX—XX веков запекали вошь в каравае хлеба как
залог будущего урожая и здоровья.
183

повеления выступить в землю Иранскую, и потому были вынуждены продать
своих детей. Он увез из них рабов лучших и дорогих» [7, с. 105]. Очевидно,
в данном случае прослеживается абсолютно безрадостная картина обращения,
казалось бы, вольного населения в невольников, но мало того — подданным
золотоордынских ханов приходилось отбывать прямую воинскую повинность,
так называемый «налог кровью» [227, с. 43], по принципу «один воин с десяти
семей. Обязанность по снабжению воина также ложилась на общинников»
[253, с. 117].
На основании данных ал-Омари выявляется беспощадная жесткость,
с которой с населения Улуса Джучи взимались налоги, имевшие как денежное,
так и натуральное выражение. Последняя форма сборов использовалась вла-
стями Монгольской империи и Золотой Орды в XIII веке. Китайский дипломат
Сюй Тин, побывавший в ставке великого каана Угэдэя в 1230-х годах, сообщает:
«Все их люди [живущие в их владениях] отдают [им] как чай-фа быков, лоша-
дей, повозки, оружие, работников, баранину и кобылье молоко. Ибо в степях,
которыми управляют татары, поделившие [их на уделы], все отдают чай-фа
[каждый своему владельцу]». Сходное описание дает и Плано Карпини:
«Как вожди, так и другие обязаны давать императору для дохода кобыл, чтобы
он получал от них молоко, на год, на два или на три, как ему будет угодно;
и подданные вождей обязаны делать то же самое своим господам». Сирийский
ученый второй половины XIII века Абу-л-Фарадж (Григорий Бар-Эбрей) также
отмечает среди законодательных норм монголов следующую: «Весь народ мон-
гольский да содержит хана из ежегодных достатков своих, (уделяя ему) коней,
баранов, молока, также от шерстяных изделий» [211, с. 111].
Подобные свидетельства на страницах исторических источников исчис-
ляются сотнями, а совокупность взимавшихся основных налогов и податей
со всех подданных степной империи означались термином «алба кубчири»,
являвшимся, по-видимому, эквивалентом термина «ясак», распространенного
у башкир. К моменту стабилизации институтов государственной власти в Улусе
Джучи налоги и сборы в натуральном виде (ясак) стали заменяться денежным
эквивалентом в конкретной сумме1. Но в этом случае следует задаться вопросом:
а могло ли население Башкирского юрта, на территории которого не существо-
вало городов, способных разместить в своей черте центры торговли региональ-
ного уровня, обладать денежной массой, чтобы покрыть расходы, связанные
с уплатой ясака? Скорее всего, башкиры, которые вели в подавляющей своей
1 Главным налогом был подушный (с кочевого населения) или поземельный (с оседлого)
налог «борч харадж» / «тутун хараджи». В Средней Азии ставка этого налога составляла
в денежном эквиваленте 15 динаров с богатых и 1 динар с бедных,, а в Иране соответственно
7 и 1 динар. Ставка его в Золотой Орде исследователям неизвестна, но можно предположить,
что она примерно соответствовала существовавшей в Иране, учитывая значительное сход-
ство Ирана и Орды в экономическом, политическом и правовом отношении [211, с. 112].
184

части кочевой (полукочевой) образ жизни, подобно другим аратам, выплачивали
общий (натуральный) сбор со скота, составлявший вначале 10 % от поголовья
лошадей, овец, коров и т. д. Этот налог, известный под печальным названием
«десятина», впоследствии был снижен до 1 %. Именно такая форма расчета
являлась для кочевников оптимальной, тем более что башкиры могли компенси-
ровать отсутствие серебра мехами, в достаточном количестве добывавшимися
в лесисто-гористых районах и поймах рек Южного Урала1.
В источниках прослеживаются сведения о хозяйственных занятиях
башкир, в результате реализации которых в ханскую казну могли поступать
доходы. Вот что пишет ал-Идриси о Башкирии: «Страна плодородна, пастбища
обильны, пастухи многочисленны». Юлиан об уральских «венграх» сообщает:
«Земли не возделывают; едят мясо конское, волчье и тому подобное; пьют
лошадиное молоко и кровь»2.
Очевидно, юлиановские «венгры» занимались скотоводством, главным
образом коневодством, и, возможно, охотой. Рубрук упоминает Паскатир
в числе стран северной стороны, откуда «привозят дорогие меха разного рода».
Башкир Рубрук (как и ал-Идриси) называет пастухами. Ал-Казвини отмечает,
что в седьмом климате, где живут башкиры, «нет возделанных местностей»
[136, с. 126]. Матвей Меховский упоминает Башкирию в числе областей,
в которых «не пашут, не сеют, не имеют ни хлеба, ни денег, питаются лесным
зверьем, которого у них много, а пьют только воду». Он же отмечает большое
значение пушной охоты [39, с. 294]. По Меховскому получается, что башкиры
не занимались даже скотоводством, с чем согласиться нельзя. «Книга Боль-
шому чертежу» описывает хозяйственные занятия башкир в следующих сло-
вах: «...а кормля их мед, зверь, рыба, а пашни не имеют» [37, с. 139]. Черкасская
редакция содержит существенное дополнение: «...скоту держат много»
[37, с. 182]. В предании «Акман-Токман» отмечается: «Народ занимался охотой,
пчеловодством, держал скот, коней. Башкиры кочевали со своими табунами
с одного кочевья на другое. Каждый род, аймак имел свое место для весенних,
летних, осенних и зимних стойбищ» [10, с. 96—97].
Отдельным вопросом, касающимся места, которое занимал Башкирский
юрт в имперском экономическом пространстве Улуса Джучи, является
проблема торговых путей, пролегавших через южноуральский регион
1 Подобная форма взимания налога сохранилась и после добровольного вхождения
Башкирии в состав Российского государства. В шежере племени юрматы под 962 годом
хиджры (1554/1555 год от Р. X.) [12, с. 59] сообщается, что Татигач-бий, которому «падишах
(Иван IV Грозный. — Авт.) пожаловал чин мурзы» [13, с. 53], в качестве ясака уплатил
единовременно сто куниц. Такой же размер ежегодной подати сохранился и впоследствии
(«каждый год платили (такой. — Авт.) ясак») [13, с. 54].
2 Известно, что кочевники в момент острой нужды могли, «раскрыв жилу» у своего
коня, утолить голод, выпив крови. В этом свидетельстве ничего удивительного нет, тем более,
что животное от этой процедуры не страдало и оставалось в строю.
185

в XIII—XIV веках и способствовавших его интеграции в хозяйственную
систему Золотой Орды. При рассмотрении этой проблемы, достойной отдель-
ного исследования, следует сразу же дистанцироваться от привлечения
в качестве объекта изучения торговых операций, издревле существовавших
в кочевой среде, где эквивалентом торговой деятельности являлся натуральный
обмен. Следует признать, что на карте Евразии эпохи могущества Джучидского
государства явственно выделяется «северный маршрут» Великого шелкового
пути, огибавший Каспий с востока и пролегавший от Хорезма через сеть
колодцев и караван-сараев к золотоордынским городам Нижнего и Среднего
Поволжья. Маркерной точкой здесь выступал город Сарайчук, который в силу
своего выгодного географического положения вступил в середине XIV века
в период расцвета. О Сарайчуке и благоустроенных, а главное — безопасных
караванных дорогах пишет Франческо Пеголотти (1367?), а Ибн Баттута,
лично посетивший Итиле-Яикское междуречье в 1233—1234 годах, сравнивает
переправу, имевшуюся в Сарайчуке, с аналогичной переправой в Багдаде
[82, с. 245—246]. В свою очередь, ал-Омари, главными информаторами которого
являлись купцы, заглядывавшие в самые отдаленные области Улуса Джучи,
и на которых он регулярно ссылался, ни словом не обмолвился о том,
что маршруты их передвижений пересекали Южный Урал [7, с. 101—110].
Становится очевидным, что главные торговые трассы, судя по письменным
источникам, пролегали в стороне от Башкирского юрта, хотя, по данным
Г. М. Давлетшина, в те же времена существовал торговый путь «из Булгарии
в Башкортостан, через Сибирь, Чулыман...» [114, с. 647]. И хотя исследователь
не ссылается на источник, откуда он почерпнул эти сведения, следует, исходя
из археологических находок, согласиться с тезисом, согласно которому именно
«этот путь предпочитали булгары» [114, с. 647], совершая коммерческие вояжи
на восток. Впрочем, начиная с определенного витка истории Золотой Орды,
территория Башкирии, пусть и на непродолжительное время, сыграет опреде-
ленную связующую роль между востоком и западом, о чем мы поговорим ниже.
Таким образом, даже при фрагментарном соприкосновении с фактами,
касающимися хозяйственной деятельности башкир1, следует предположить,
что помимо отправки экипированных воинов в имперское войско южно-
уральский регион, пребывая в составе Золотой Орды, являл собой сырьевую
1 Формат представленной работы не подразумевает подробного освещения хозяйствен-
ной деятельности башкир в XIII—XV веках, так как уклад жизни кочевых (полукочевых)
народов, и в их числе башкир, на протяжении практически всего Средневековья
(VI—XVII века) не претерпевал изменений. О хозяйстве башкир дополнительно см.: Руденко
С. И. Башкиры. Историко-этнографические очерки. — Уфа : Китап, 2006. — С. 57—89 ;
Кузеев Р. Г. Развитие хозяйства башкир в X—XIX вв. (к истории перехода башкир от кочевого
скотоводства к земледелию) // Р. Г. Кузеев. Собрание научных трудов : в 7 т. Т. 3. — Уфа :
Китап, 2015. — С. 136—221 ; История Башкортостана с древнейших времен до 60-х годов
XIX в. / Отв. ред. X. Ф. Усманов. - Уфа : Китап, 1996. - С. 109-114.
186

базу, поставлявшую в закрома Джучидского государства продукты скотовод-
ства, звероловства, бортничества и даже птицеловства (башкиры были
обязаны «поставлять соколов и кречетов для ханской охоты» [206, с. 48]).
Однако назвать Башкирский юрт «сырьевым придатком» было бы в высшей
степени контрпродуктивно, так как Золотая Орда, объединявшая под своей
властью земли с различным хозяйственным укладом, не представляла собой
внутренне цельного государства. Каждый из ее «улусов» играл в масштабах
кочевой империи свою собственную роль, и Башкирский юрт в этом плане
не являлся исключением.
7.3. «Башкырт - большой народ из тюрок»1
Естественным образом, хозяйственная жизнь различных регионов (улусов),
составлявших Золотую Орду, помимо наличия городов, связанных друг
с другом устоявшимися торговыми путями и имевших развитую экономическую
и социальную инфраструктуру, напрямую зависела от количества подданных,
населявших те или иные области империи Джучидов. Надо признать, в этом
плане Башкортостан не представлялся лидером, значительно уступая масшта-
бами урбанизации Хорезму, Булгару или главному ханскому домену на Итиле
и представляя собой достаточно обширную, но малозаселенную территорию.
В этой связи необходимо учитывать важнейший объективный фактор, непосред-
ственно касающийся среды обитания кочевых (полукочевых, лесных) племен,
а именно: численность населения степи, лесостепи, тайги не может быть
больше той, которую в состоянии прокормить земля, где оно обитает.
Если взглянуть на проблему с точки зрения населения собственно Монго-
лии в начале XIII века, то, по версии Е. И. Кычанова, «численность монголов
при жизни Чингис-хана составляла один миллион человек» [178, с. 167], что,
в принципе, не противоречит цифрам, приводимым другими исследователями2.
Надо полагать, в силу схожих общественных и хозяйственных устоев населе-
ния, проживавшего в Центральной Азии и на Южном Урале, вполне корректно
сопоставить информацию о его численности в том и другом регионе, взяв за
основу данные монгольских и башкирских источников. Согласно «Сокровен-
ному сказанию» только в ведении ближайших родственников Чингисхана
находилось 44 500 юрт3, и это без учета собственных владений великого каана,
1 Закарийа ал-Казвини.
2 Б.-О. Болд подсчитал, что население Монголии в начале XIII века составляло
около 840 000 человек. Исследователь исходил из того, что на одного человека приходилось
17,7 голов скота (лошадей, овец) [168, с. 72].
3 Сказитель сообщает, что Чингисхан выделил 10 000 юрт Оэлун и Темуге, 9 000 —
Джучи, 8 000 - Чагатаю, 5 000 - Угэдэю, 5 000 - Толую, 4 000 - Хасару, 2 000 - Алчидаю,
1 500 - Бельгутаю [38, с. 176].
187

включая гвардию и личный тумен, а также наиболее знатных нойонов (Боорчу,
Хорчи, Мухали) и крупнейших вассальных правителей (Алахуш-дигитхури,
Худуха-беки и др.).
Надо признать, сведения башкирских нарраторов XIII—XV веков на этот
счет куда как скромнее, и, по сути, весьма лаконичны, хотя тот же Казвини
определил башкир в качестве «большого народа» [5, с. 111]. Что же касается
исторических преданий и шежере башкир, существуют лишь несколько
упоминаний о количестве юрт (домов), в данном случае индивидуальных
жилищ, находившихся в ведении башкирской знати. В родословии племени
кыпчак (около середины XV века) упомянут некий Кушкар-бий, кочевавший
в устье Яика и Сакмары и имевший «60 шатров с людьми» [13, с. 119]. В генеа-
логии юрматы (середина XVI века) мы находим фрагмент, согласно которому
Татигач-бий и еще несколько юрматынских вождей, обладавших «тремястами
домами», перешли под власть «Белого-бия падишаха»1 [13, с. 53], что дает пред-
ставление о числе аратов, составлявших род Татигача. Однако в отличие
от поздних (XV—XVI века) свидетельств башкирских источников, сообщающих
о примерной численности башкирских родов, для нас куда важнее данные, от-
носящиеся к золотоордынскому периоду истории Южного Урала и содержа-
щиеся в двух вариантах кубаира «Муйтэн-бий». Его главный герой Муйтэн,
очевидно являвшийся самым значимым представителем башкирской аристо-
кратии середины XIII века, по словам Сказителя, подчинил «усерганцев...
восемьсот дворов» [17, с. 199], «четырьмя юртами он обладал» [17, с. 199]2,
а затем «число юртов Муйтэна дошло до десяти» [17, с. 199]. Казалось бы,
цифры запечатлены на бумаге, но вот насколько они достоверны, если учесть,
что какой-нибудь искусный йыраусы3, живший столетие спустя после Муй-
тэна, мог по собственному усмотрению и, не исключено, в угоду потомкам
усергенского бия преувеличить достояние последнего в десятки раз. Тем
не менее цифры означены, и стоит их рассмотреть через призму трудов
русских ученых-востоковедов, сведения которых на этот счет почерпнуты
из живого общения с кочевым и лесным населением Центральной Азии во вто-
рой половине XIX века. Отметим, что быт, менталитет и условия жизни инте-
ресующих нас народов мало изменились за истекшие столетия и вполне
соответствовали эпохе чингисидских государств, что делает изложенные в этих
работах сведения более чем весомыми и способными помочь если не разре-
1 Иван IV Грозный.
2 Под «четырьмя юртами» (родами), кроме усергеновского, подразумеваются бурзяне,
кыпчаки, тангауры и тамьянцы [17, с. 196—197]. Следовательно, помимо усерген Муйтэну
подчинялось еще значительное число аратов, но сколько их было в действительности, если
учесть, что «род тангаурский», в отличие от усерген, кыпчаков и тамьянцев, «племя неболь-
шое» [17, с. 367, сноска 1], сказать трудно.
3 Йыраусы — певец-импровизатор [16, с. 538].
188

шить, то, по крайней мере, заглянуть в реалии демографической ситуации
в Башкирии XIII века.
Н. М. Пржевальский во время третьей своей экспедиции в Центральную
Азию (1879—1880 годы) описывает быт встретившихся ему там местных кочев-
ников из двух родственных племен — ёграев и голыков, известных в Китае
«под общим названием "сок-па"» [213, с. 210]. Отличавшиеся воинственностью
ёграи «кроме грабежей... занимаются охотою и скотоводством. Последнее,
несмотря на плохие пастбища и ужасный климат, идет у них успешно. Из скота
содержатся яки, бараны и в меньшем числе лошади, неимоверно выносливые
и весьма привычные лазать по крутым горам» [213, с. 211]. Далее знаменитый
путешественник, затрагивая вопрос численности ёграев и голыков, сообщает
следующее: «Всех ёграев считается до 400 палаток. Если положить средним
числом по пять душ обоего пола на каждую из них, то получится общее
число мужчин и женщин до двух тысяч. Голыки более многочисленны. Всего
их три аймака, в которых до 1 500 палаток, следовательно, около 7 500 душ
обоего пола» [213, с. 211]. В свою очередь, П. П. Семенов и Г. Н. Потанин
в «Дополнении» к фундаментальному труду Карла Риттера1 «Землеведение
Азии» упоминают о дархатах — части урянхайского народа, населявшего
верховья Хуа-Кема (Малый Енисей) и долину реки Шишхид-Гол2, образ жизни
которых практически не отличался от образа жизни кочевых (полукочевых)
народов, живших несколькими веками ранее. Дархаты, на чем исследователи
акцентировали внимание, делились натри рода, и «по переписи 1861 г. во всех
трех родах считалось... жителей 7 015; юрт 989» [215, с. 202]. Необходимо
признать, что дархаты в сравнении с ёграями и голыками, обитавшими в полу-
пустынных областях Уйгурии, пребывали хотя и в суровых, но куда как более
благоприятных условиях Саяно-Алтайского межгорья, где, несмотря на зимние
морозы, таежные чащи были наполнены зверем, реки рыбой, а на альпийских
лугах и степных равнинах выпасались огромные стада домашних животных.
Аналогичная ситуация наблюдалась (и наблюдается) на Южном Урале, а зна-
чит, и цифра численности дархатов вполне соизмерима с количеством населе-
ния Башкирского юрта.
Итак, если воспользоваться данными Н. М. Пржевальского, согласно кото-
рым в одной палатке кочевников ёграев и голыков проживала семья «средним
числом по пять душ обоего пола», то в ведении Муйтэн-бия, располагавшего
800 домами усерген, если воспользоваться формулой 5x800, находилось
4 000 человек. В случае с кочевниками-дархатами, судя по описанию П. П. Се-
менова и Г. Н. Потанина, цифра проживавших в одной юрте была больше. Как
1 Карл Риттер (1779—1859) — немецкий географ, иностранный почетный член Петер-
бургской академии наук.
2 Шишхид-Гол — река на востоке современной Республики Тыва в РФ и в северной части
аймака Хувсгел в Монголии.
189

указывалось, в 989 юртах проживало 7 015 человек, то есть около «семи душ».
Следовательно, перенеся арифметический расчет 7x800 наусерген, получаем,
что у Муйтэна во вверенном ему улусе насчитывалось 5 600 человек. Если же
означенную цифру усреднить, то род Муйтэнбиевых усерген составлял около
(плюс-минус) 5 000 аратов и членов их семей. По-видимому, и в этом плане
мы не выходим за рамки гипотезы, так как подтвердить или опровергнуть наши
предположения практически невозможно, «под рукой» у Муйтэна, если
учесть, что его власть помимо усерген распространялась еще на несколько
родов, вполне могло находиться от 7 до 10 тысяч человек. В этом случае, как
и подчеркивается в источниках, Муйтэн, в соответствии с помпезными стро-
ками кубаира, являл собой крупного кочевого владетеля — в «табели о рангах»
Монгольской империи он значился бы нойоном-тысячником. На вопрос, суще-
ствуют ли у нашей версии о количестве аратов какие-либо аналоги в истории
башкир, красноречиво отвечают данные, касающиеся численности катайской
группы племен и племени мин в XVIII веке. Согласно переписи катайцев
в начале XVIII века насчитывалось 7 000 человек [174, с. 204], а численность
минцев в тот же период составила 15 000 человек [174, с. 273]. По нашему
мнению, эти цифры, несмотря на немалый временной разрыв, вполне сопоста-
вимы с данными башкирского источника XIII века, так как, согласно исследо-
ваниям Н. Ц. Мункуева, численность кочевого населения Евразии вообще1,
начиная с XII—XIII веков и вплоть до середины XX века, хотя и выросла, но
незначительно. Этот факт обусловлен помимо колебаний климата высокой
рождаемостью, компенсировавшейся столь же высокой смертностью, и отсут-
ствием вспышек массовых эпидемий [196, с. 405—406]2.
Согласно расчетам Р. Г. Кузеева, базирующимся на анализе объема взимав-
шегося в XVII веке в царскую казну ясака и количества главных плательщи-
ков — башкирских биев (старшин), число которых составляло 6 188 человек
и каждому из них подчинялось в среднем 40 человек (аратов и членов их семей),
в 1630—1631 годах «общее количество башкирского населения составляло
примерно 250 тыс. (40x6 188 человек)» [176, с. 85—87]. Вне сомнения, приведен-
ную цифру следует воспринимать критически, и критически со знаком
нескольких минусов — возможно, реальное население Башкирского юртаг
входившего в состав Ак-Орды и состоявшее из 10-15 родоплеменных объеди-
нений, сопоставимых с улусом Муйтэн-бия, насчитывало 80-100-120 тысяч
человек. В этом плане интересны исследования Ю. В. Селезнева, разделившего
Золотую Орду (оба ее крыла) на 22 крупных улуса (тумена), в перечень кото-
1 Имеется в виду кочевое население с патриархальным укладом, не связанным с город-
ской жизнью.
2 Пандемия чумы в середине XIV века носила «вселенский» характер и не может рас-
сматриваться в качестве регулярного явления, тем более что ее эпицентром являлись обла-
сти в Восточной и Западной Европе. Об эпидемии в Башкирии источники не сообщают.
190

рых, наряду с улусами «Крым», «Булгар», «Ишим» и другими, включена Баш-
кирия. В соответствии с порядком мобилизации, каждый из владетелей пере-
численных улусов должен был выставить в имперскую армию, а она достигала
по расчетам Ю. В. Селезнева 220—230 тысяч воинов, минимум по одному
тумену с улуса [219, с. 153—154]. Вполне реально, что «государь» Башкирского
юрта во времена наивысшей консолидации власти золотоордынских ханов
в первой половине XIV века мог выставить 10 тысяч экипированных бойцов.
Надо признать, череда вопросов, связанных с демографической ситуацией
в Башкортостане, как, впрочем, и в целом на территории Улуса Джучи
в XIII—XV веках, все еще ждет своего разрешения.
7.4. Волны миграций. Пришествие кипчаков
История Башкирии (южноуральского региона) в эпоху доминирования
в XIII—XV веках чингисидских государств, и в первую очередь самого значи-
мого из них — Улуса Джучи, органично вписывается в многогранность истории
евразийской и является неотъемлемой и важнейшей ее частью. Несмотря
на кажущуюся отдаленность от крупных урбанистических центров — городов
Нижнего и Среднего Поволжья или тем более среднеазиатских оазисов,
именно здесь, у подножия Уральских гор — древних Рифеев, где на протяже-
нии тысячелетий сталкивались интересы самых разных племен и народов,
носителей как номадических, так и оседлых форм хозяйствования и культуры,
сложились все условия для возникновения уникальной ситуации, приведшей
в итоге к зарождению башкирского этноса.
Столкнувшись с очередной волной многочисленных родоплеменных групп,
исшедших под давлением монголов из Центральной Азии, Сибири и Дешт-и-
Кипчак, башкиры смогли адаптироваться к грандиозным миграционным
процессам и в результате существенно расширили территории своего прожи-
вания к востоку и северу от Приуралья и Вельской долины, где с XI — начала
XII века традиционно располагались их кочевья. Тем не менее в момент
приближения орд завоевателей, когда факт неминуемого и безжалостного
монгольского нашествия выявился в полной мере, какая-то часть башкир
устремилась на запад, и не только в Волжскую Булгарию, но даже в Северо-
Восточную Русь. В «Письме о монгольской войне», датируемом 1238 годом,
Юлиан сообщает о вторжении азиатских полчищ в пределы Руси и о том, что
сведения об этом печальном событии «передали нам сами русские, венгры
(башкиры. — Авт.) и булгары, бежавшие перед ними» [59, с. 154]. Далее Юлиан
констатирует, что, по свидетельству четырех монахов-миссионеров, когда те
«проходили через землю суздальскую, им на границах этого царства встрети-
лись некие бежавшие пред лицом татар венгры-язычники, которые охотно
приняли бы веру католическую, лишь бы добраться до христианской Венгрии»
[59, с. 156]. Вместе с тем необходимо учитывать, что исход башкир (венгров-
191

язычников), исчислявшийся, скорее всего, единичными случаями, вскоре
прекратился, и по вполне объективным причинам — монголы подчинили
Восточную Европу практически целиком, в результате чего все пространства
на западе — от литовских болот до Родопских гор — оказались в той или иной
степени под пятой завоевателей. Бежать на закат солнца стало некуда,
в то время как собственно земли башкир в пределах Южного Урала и земли
к северу от него, земли малозаселенные, но обильные ресурсами, притягивали
к себе и ближайших соседей башкир — кипчаков, и пришлые племена из Мон-
голии, с Алтая, из Туркестана.
В пользу появления в глубинных областях Башкирии уже в середине
XIII века выходцев из Центральной Азии существует ряд свидетельств, запе-
чатленных в исторических преданиях башкир и, что важно, подтверждаемых
наличием артефактов — следов материальной культуры, обретенных в резуль-
тате археологических исследований. Так, обращает на себя внимание древнее
сказание, повествующее о появлении первых башкирских селений на реке
Инзер. Согласно легенде эти селения «возникли очень давно. Будто бы они
берут начало от воина хана Батыя. То ли воин этот отбился от отряда, который
проходил в инзерских лесах, то ли он сам захотел поселиться тут и завести
семью. Родилось у него девять сыновей. Когда они подросли и начали охотиться
в отдельности, отец вывел их на берег реки и, указав плеткой на девять мест
вдоль Инзера, — велел селиться каждому своим домом. Сыновья так и сделали.
Основали девять хуторов, которые потом разрослись в деревни» [16, с. 139].
Подтверждением изустных свидетельств стали находки археологов, запе-
чатлевших «монгольский след» на Южном Урале. И это не только клад ранне-
ордынских зеркал, которыми башкиры не пользовались и которые были
найдены на реке Ашкадар, вблизи современного города Стерлитамака
[97, с. 13], но и по-настоящему значимое открытие, имевшее место в том же
районе при раскопках Азнаевского курганного могильника1. Обнаруженные
там два воинских погребения относятся непосредственно ко времени монголь-
ского завоевания, то есть ко второй четверти XIII века. Сами захороненные,
судя по всему, принадлежали к офицерскому сословию — уровень сотника,
а может быть, и выше, о чем говорит находившаяся в одном из погребений
тяжелая монгольская сабля: как известно, столь ценное оружие простым
воинам в могилы не клали. Помимо этого рядом с костями находились ножи,
наконечники стрел, накладки лука, стремена и седла, причем последние рас-
полагались под головами погребенных. В том, что эти захоронения покоили
в себе останки выходцев из Центральной Азии, отряды которых находились
в составе имперской армии, сомневаться не приходится еще и по следующим
причинам: во-первых, погребальный обряд «азнаевцев» не соответствует
1 Раскопки Азнаевского курганного могильника осуществлялись в 1998 году В. А. Ива-
новым, Г. Н. Гарустовичем и А. Ф. Яминовым.
192

погребальному обряду башкир, в котором уже тогда прослеживались элементы
исламской традиции (отсутствие в погребениях каких-либо предметов);
во-вторых, артефакты, обнаруженные в Азнаевском могильнике, являются
образцом аскизской культуры (древние хакасы), распространенной в Саянах
и на Алтае. Как подчеркивают исследователи, материалы аскизской культуры,
найденные в тысячах километров от места ее зарождения и составляющие
весьма тонкую прослойку (по причине малочисленности и скоротечности пре-
бывания ее носителей) в археологическом «пироге» волго-уральского региона,
указывают на проникновение завоевателей в Восточный Дешт и на Южный
Урал [123, с. 96-97].
Азнаевский курганный могильник замечателен еще и тем, что здесь был
обнаружен уникальный с точки зрения средневековой археологии Восточной
Европы жертвенно-поминальный комплекс. В отдельном погребении, напол-
ненном углем и золой, находился скелет отрубленной левой человеческой руки,
которую когда-то положили в догорающий костер, так как явных следов
обугливания на костях не наблюдалось (следует заметить, что оба костяка
в других могилах были с обеими руками). На первый взгляд перед нами некий
языческий обряд, и это абсолютно верно1, но в данном случае и в контексте
монгольских завоеваний и проникновения в Башкирию монголоязычных родов
необходимо взглянуть на проблему с иного ракурса. Не акцентируя внимания
на изменениях в физическом типе башкир в XIII—XIV веках, когда произошел
сдвиг в сторону монголоидности (эта задача иного, специального исследова-
ния), следует отметить, что лексика башкирского языка, как подчеркивал
Р. Г. Кузеев, «имеет связи с некоторыми восточнотюркскими (алтайским,
хакасским, тувинским) и монгольскими (бурятскими) языками» [174, с. 426],
что явилось последствием все того же притока в XIII—XIV веках на Южный
Урал «кыпчакских и кыпчакозированных племен» [174, с. 429].
Надо признать, ситуацию, складывавшуюся в этнокультурном простран-
стве южноуральского региона в золотоордынский период, следует квалифици-
ровать не иначе как кипчакский этап в этногенезе башкирского народа.
Впрочем, кипчакский компонент был до такой степени силен на просторах
Степного пояса Евразии, что не только выдержал монгольский погром, когда
физически уничтожалась кипчакская знать, но и через несколько поколений
1 Перед глазами невольно возникают иллюстрации из европейских хроник XIII века,
на которых монголы жарят на кострах части человеческих тел — жарят и поедают. Насчет
каннибализма можно и поспорить — у страха глаза велики, потому и понарисовали перепу-
ганные европейцы невесть что, а вот в наличии некоего обряда, что сухим археологическим
языком именуется ЖПК (жертвенно-поминальный комплекс), тем более на фоне находок
в Азнаевском курганном могильнике, сомневаться не приходится. Дополнительно см.:
Гарустович Г. Н., Яминов А. Ф. Азнаевский погребальный комплекс как хронологический
показатель и этнокультурный репер XIII в. // XIV Уральское археологическое совещание
(21-24 апреля 1999 г.) : тез. докл. - Челябинск : Рифей, 1999. - С. 187-188.
193

растворил в себе завоевателей, нахлынувших с востока. Точное определение
произошедшему дал ал-Омари, который отметил: «В древности это государство
было страной Кипчаков, но когда им завладели Татары, то Кипчаки сделались
их подданными. Потом они [Татары] смешались и породнились с ними
[Кипчаками], и земля одержала верх над природными и расовыми качествами
их [Татар], и все они стали точно Кипчаки, как будто от одного [с ними] рода,
оттого, что Монголы [и Татары] поселились на земле Кипчаков, вступали в брак
с ними и оставались жить на земле их [Кипчаков]. Таким образом, долгое
пребывание в какой-либо стране и земле заставляет натуру человеческую
уподобляться ей и изменяет прирожденные черты согласно ее природе, как мы
сказали уже выше» [7, с. 105].
Монгольское наступление привело в движение огромные массы кочев-
ников. Племенные конфедерации кипчаков, вчерашние хозяева Великой
степи (недаром бескрайние равнины от Днестра до Прибалхашья назывались
Дешт-и-Кипчак — степь (земля) кипчаков) потерпели ужасающий разгром
и рассеялись по евразийским просторам. Одни из них, подобно орде половец-
кого хана Котяна, переселились в «европейскую» Венгрию [209, с. 179], другие
еще в середине 1220-х годов устремились в земли, расположенные севернее
«азиатского» Дешта, на Южный Урал и в Сибирь. Вот как об этих событиях
рассказывает Абу-л-Гази: «Джучи с преданными ему нукерами из Ургенча
пошел в Дешт-и кыпчак. Кыпчакский народ собрался и произошла битва.
Джучи-хан победил и перебил [всех] попавших [ему] в руки кыпчаков; те
из них, которые спаслись, ушли к иштякам (т. е. башкирам. — Авт.)1. Большая
часть иштяков теперь является потомками тех кыпчаков» [1, с. 44].
Однако, вне сомнения, наиболее драматичными и, что важно, персонифи-
цированными являются сообщения китайских и персидских летописцев
о легендарном кипчакском султане Бачмане «из племени орбурлик» [48, с. 38]
(бурджоглы [209, с. 178]), оказавшем в 1238—1239 годах отчаянное сопротив-
ление монголам. Лишь с привлечением первого полководца Монгольской
империи Субэдэй-багатура царевичам Мункэ и Бучеку удалось настичь
и уничтожить Бачмана (плененного султана Бучек «разрубил... на две части»
[58, с. 178]). Примечательно, что эти события, в сообщениях о которых часто
слово в слово повторяются данные официальных нарративов — «Сборника
летописей» Рашид ад-Дина и «Юань ши (Официальная история [династии]
Юань)», запечатлены в башкирском историческом предании «Бошман-Кыпсак
батыр», в котором говорится, что бесстрашный кипчакский вождь «не повино-
вался, не склонил головы перед ханом — подался на север, в горы, леса. Там он
собрал войско и дал бой ханскому воинству. Говорят, он долго воевал. Однако
1 Иштяк (иштэк, истяк) — на протяжении нескольких веков этот термин оставался
в обиходе кочевников. В более поздние времена казахи называли башкир иштяками
[16, с. 82, 583].
194

из-за одного предателя войско его было окружено и уничтожено, а самого
батыра хан приказал казнить. Перед казнью хан велел доставить Бошмана
к себе. Он хотел все-таки перетянуть его на свою сторону, предложил стать
военачальником. Но батыр не согласился. "Верблюд не сгибает колен, сокол
не умирает, склоняя голову", — сказал он» [16, с. 167]. История с Бачманом,
кипчаком по происхождению, но ставшим башкирским героем, в очередной
раз наглядно подтверждает факт проникновения кочевников из Дешта на тер-
риторию Южного Урала. Можно предполагать, что сородичи Бачмана, веро-
ятные свидетели его гибели, остались в живых и впоследствии бежали
на Южный Урал. Не исключено, что род бушман, входящий в состав кипчак-
ской группы племен Башкирии и появившийся на ее территории в XIII веке
[173, с. 179], происхождением своим напрямую связан с именем Бачмана. Впро-
чем, это не единственный пример, когда самоназвание рода могло возникнуть
от личного имени его вероятного основателя. Так, в шежере рода казанчи,
относящегося к нижнебельским и северным башкирским племенам, упомина-
ется некий Казанчи-бий [173, с. 339, 365], которого, в свою очередь, следует
отождествлять скорее с эпическими огузскими вождями1, носителями этого
имени, и с видным золотоордынским военачальником (беклярибеком)
Казанчи-бахадуром. Последний после поражения ордынского войска на Те-
реке в 1395 году... исчез, так как в числе убитых не упомянут. Куда, интересно,
он мог бежать, тем более имея в Кок-Орде обширные связи?
И действительно, земля башкир, или иштяков, с XIII века активно напол-
няется пришлыми племенами из Дешт-и-Кипчак. Этот поток, поначалу бурный,
постепенно ослабевая, продолжался до конца XIV века. В этой связи Р. Г. Ку-
зеев (а его труды, по нашему мнению, являют собой фундамент, на котором
основано современное академическое восприятие процессов этногенеза
башкирского народа) выделил в этническом составе кипчакской миграции
в Башкирию в золотоордынский период несколько родоплеменных групп:
кипчакскую (в башкирской транскрипции «кыпчакскую», или «кыпсакскую»),
катайскую, табынскую и минскую. Все они вышли из недр Великой степи,
но в племенном составе, происхождении и истории каждой из них существуют
определенные особенности.
Согласно исследованиям Р. Г. Кузеева кыпчакская группа (время миграции
в основном XIII век, приток отдельных групп — конец XIII — начало XIV века)
наряду с собственно кипчакскими (кыпчак, кары-кыпчак, елан, сары, бушман
и др.) включала печенежские (канлы), огузские (туркмен) и тюркизированные
монгольские (гэрэй, гэрэ) образования. К этой же группе отнесены потомки
древнетюркских племен (киргиз и др.), увлеченных кипчакским движением
1 В «Книге моего деда Коркута» (VIII—IX века) фигурирует Салор-Казан (или хан
Казан) — один из героических потомков Огуз-хана, «зять Баяндур-хана, счастье остальных
огузов» [174, с. 329].
195

с Алтая и Прииртышья еще в конце первого тысячелетия н. э. Катайская группа
(время миграции — середина XIII века) является сложным синтезом тюркских
и монгольских компонентов — далеких потомков кара-китаев и салджиутов.
Этническая история катайской группы в XII—XIII веках развивалась в кипчак-
ской среде. Основу табынской родоплеменной группы (время миграции —
конец XIII — начало XIV века) составляет восточнотюркский этнический
компонент (дулат, теле), смешавшийся с монгольским (барын, дуван). Этниче-
ская история табынских образований протекала во взаимодействиях
с усунями, кара-китаями и, наконец, с племенами Дешт-и-Кипчак. Как
и катайцы, табынцы являются наиболее яркими в составе башкир носителями
центральноазиатских черт культуры. Соответственно, в языке табынской
и катайской групп сохранились признаки, связывающие их с восточными
тюрками и составляющие сейчас значительную часть специфических особен-
ностей северо-восточного диалекта башкирского языка. Минская группа
(время миграции — XIV век), тюркская в основе (мин, кырк, куль), включает
монгольский компонент (миркит) и, возможно, некоторые вкрапления эпохи
тюрко-утро-самодийских контактов на Северном Алтае. Средневековая
этническая история минских родов связана с кочевыми племенами Сырдарьи,
Двуречья и Дешт-и-Кипчак. Минские башкиры составляют третью и послед-
нюю крупную миграционную волну в Башкирию из районов Сырдарьи и При-
аралья (первая волна — древнебашкирская — в VIII—IX веках; вторая —
айлинская — в XI веке) [174, с. 415—420].
По мнению Р. Г. Кузеева, основным районом миграции кипчаков в XIII—
XIV веках являлись Западная и Южная Башкирия, хотя к этому времени
башкирами уже были проложены пути в предгорья и горы Южного Урала
и лесные массивы к северу от реки Белой. Вновь пришлые кочевники,
по-видимому, концентрировались в первую очередь в пригодных для скотово-
дов лесостепных районах Бутульминской возвышенности и Вельской долины.
Катайцы кочевали в основном в поймах Ика и междуречье этой реки и Белой.
Табынцы были их западными соседями, занимая возвышенность вокруг озера
Асылыкуль (Табын-куль) и Демскую долину до Белой на востоке. Кипчакские
племена расселялись по Юго-Западной Башкирии от реки Самары на юге
до низовьев Белой на севере. Пришедшие позднее минцы первоначально
занимали территорию где-то между катайскими и табынскими кочевьями.
Именно здесь, на просторах Белебее-Бишбулякской возвышенности и лево-
бережья Белой, на базе взаимодействия и синтеза древнебашкирского этноса
и кипчакских групп в XIII-XIV веках происходит формирование и вызрева-
ние тех этнокультурных признаков, которые характеризуют башкир
и сегодня [174, с. 422].
Параллельно кипчакской миграции проистекал еще один поток этнических
перемещений, но на этот раз не с юга — из Дешт-и-Кипчак, а с запада —
из Среднего Поволжья и Волжской Булгарии. И в связи с этими процессами
следует вновь отметить политическую подоплеку происходившего. Массовый
196

сдвиг кочевого (полукочевого) населения Западного Приуралья на север,
вплоть до пермских земель, и на восток, на Урал и в Зауралье, был вызван изна-
чально все тем же монгольским вторжением XIII века, а затем эпохой военно-
политической турбулентности, в которую окунулся Улус Джучи во времена
Великой замятии. Со второй половины XIV века намечается крупное переме-
щение населения Волжской Булгарии на север, в Предкамье, и частично
на восток — в низовья Ика и Белой. Наиболее активной фазы, и в том числе
по археологическим данным, этот исход достигает в последнем десятилетии
XIV века, когда главным событием, вызвавшим новую волну переселений,
явилось военное противостояние Золотой Орды с державой Тимура. По итогу
Тимур в сражениях на Кондурче (1391 год) и битве на Тереке (1395 год) нанес
поражение хану Тохтамышу и опустошил расположенные в главном домене
города на нижнем Итиле. В результате этих катастрофических для Джучид-
ского государства событий начался очередной отток населения в глубинные
территории. Более того, ускорению процессов миграции содействовал сам
Тимур, который, по словам Хасан-ад-Дина Булгарского, повелел «разогнать
уцелевший народ в разные стороны, наказав, чтобы они здесь не обитали»,
и многие «разбрелись по всем сторонам мира» [174, с. 423].
Вследствие перечисленных коллизий башкиры, и в их числе группы насе-
ления из Волжской Булгарии и выходцы из Дешт-и-Кипчак (последние уже
освоили часть территории Приуралья), вынуждены были опять сниматься
с, казалось бы, уже обжитых угодий и искать новые жизненные пространства.
В середине — конце XIV века образуются три основных потока движения.
На север и северо-восток устремляется большая часть катайской родоплемен-
ной группы, а также территориально связанные с ней в низовьях Белой гайна-
тарханцы, таныпцы, балыкчинцы, минцы. Они расселились по Таныпу,
левобережью Камы, достигли реки Тюй, северной излучины Уфы и ее притока
Бисерти, верховьев Чусовой. Минские роды заняли низовья Уфы, чтобы оттуда
вновь постепенно продвигаться в лесостепные районы юга. Табынская родо-
племенная группа отодвинулась на северные отроги Южного Урала, заняв
Центральную Башкирию и прилегающие с востока горные районы и степи
Зауралья. Кыпчакские племена направляются на Южный Урал или остаются
в Западной Башкирии, расширив кочевья в лесных районах правобережья
Белой. Впрочем, в низовьях Белой и долинах ее южных притоков, а также
в бассейне Ика остаются многочисленные группы табынцев, катайцев, бурзян,
усерген [174, с. 423-424].
В ходе крупных передвижений многие племена распадались. На вновь
занятых территориях на основе взаимного смешения мигрирующих групп
возникали новые комбинации родоплеменных образований, постепенно
объединявшихся в «племена» по традиционной модели древних кочевых
обществ с племенным строем. Так появились «племена», которые мы называем
«территориальными». Их особенностью была консолидация различных по про-
исхождению родов, но, как правило, близких по культуре и исторической
197

судьбе. В большинстве случаев эти образования сохраняли древние этнонимы
тех племен и родов, которые выступали в роли объединителей или ядра
родоплеменных сочетаний. Таковы племена танып, табын, айг кыпчак. Башкир-
ские племена (как сохранившие традиционную структуру, так и включившие
в свой состав новые родовые образования) в процессе расселения нередко
расчленялись и территориально. Еще в Западной Башкирии из катайской
родоплеменной группы выделилась часть катайцев, которая, передвинувшись
к востоку, заняла территорию по Инзеру на северных отрогах Южного Урала.
Табынские роды также образовали две группы, расселившись частью в За-
уралье, частью — в Центральной Башкирии. В долине Ика распался род сураш
племени усерген; оставшиеся на Ике сурашевцы влились в состав байларцев.
Мелкие группы катайцев, усерген, бурзян, юрматынцев и особенно кыпчаков
оказались в составе практически всех башкирских племен, которых XIII век
застал еще в Западной Башкирии [174, с. 424].
Массовое передвижение населения с территории древней Башкирии
на север и восток (передвижение, во многих случаях похожее на бегство)
сопровождалось распадом и более древних (как местных, так и ранее пришлых)
родоплеменных образований. Часть гаининцев, упейцев, уннарцев и других
племен осталась в Юго-Западной Башкирии и вскоре растворилась в этниче-
ской среде кыпчаков и других южных и юго-восточных племен. Потомки этих
групп вплоть до конца XIX века удерживали изначальные племенные этно-
нимы (упей, сынрян, гайна, танып, сызгы) в качестве названий родовых под-
разделений в составе кыпчаков, усерган, бурзян, тангауров и других племен
[174, с. 424-425].
К XIII—XIV векам относится также завершение ассимиляции в башкирской
среде местных финно-угорских групп, в том числе мадьяр. Через 100 лет после
Юлиана в Среднем Поволжье и Приуралье побывали многие венгерские
монахи-миссионеры, однако ни один из них не упоминает ни о Magna Hungaria,
ни о венграх. В оставленных Иоганкой записках имеются сведения лишь
об одном народе в Башкирии, о «баскардах» — «тюркском кочевом народе,
покоренном монголами».
Таким образом, к концу XIV века территория Башкирии принимает
очертания, близкие к современным. Расселение племен на этих землях сопро-
вождалось активизацией взаимодействия и смешения башкир с местным
и пришлым населением, распадом традиционных объединений, возникнове-
нием новых родоплеменных сочетаний, что вело к ломке племенной и регио-
нальной замкнутости, углублению процесса нивелировки этнокультурных
признаков, вызреванию сознания принадлежности к единому этносу и в ко-
нечном итоге формированию народности [174, с. 425].
На фоне существования в золотоордынский период на Южном Урале,
без преувеличения, этнического «плавильного котла», в котором перманентно
находились многие десятки племен из числа тех башкирских родов, что
издревле жили в этом регионе, и тех тюркских и финно-угорских (сибирских)
198

этнических групп, что появились здесь с приходом монголов, в новом свете
воспринимается многократно упоминаемый в источниках закон Чингисхана,
запрещавший перемещение «приписанных» к тем или иным территориям
народов. Тем не менее (и это не требует каких-либо дополнительных доказа-
тельств) перемещения огромных масс населения, равно как и крохотных
обоков, наблюдались по всей Монгольской империи и в Улусе Джучи.
Из чего следует вывод, что этнический сдвиг, вызванный все теми же монголь-
скими завоеваниями, обладал такой воистину «космической» силой, с которой
не мог совладать даже закон Чингисхана, прописанный в Великой Ясе, и кото-
рый гласил: «Никто да не уходит из своей тысячи, сотни или десятка, где он был
сосчитан. Иначе да будет казнен он сам и начальник той (другой) части,
который его принял» [55, с. 273]. Применительно к другой ситуации, и уже
в соответствии с речью, вложенной в уста самого Чингисхана, на переме-
щение какого-либо племени требовалось специальное разрешение («Без
разрешения... народы не должны иметь права свободных передвижений»
[38, с. 161]). При этом, как в случае с Лесными народами, разрешительным
правом на перемещение населения обладал непосредственный держатель
улуса — нойон-темник Хорчи [38, с. 161], а значит, следует предположить,
что размещение, и в том числе вновь прибывших племен, на той или иной
территории осуществлялось на местах, в данном случае в Башкирском юрте,
ордынской администрацией - главным ханским баскаком («государем
Баскардии»).
Однако необходимо учитывать, что «кыпчакская волна миграции», захлест-
нувшая в XIII—XIV веках Башкортостан, не представляла собой некоего мир-
ного пришествия. Старые башкирские роды бурзян и усерген не особо
приветствовали появление на Южном Урале пришельцев, умевших не только
постоять за себя, но и стремившихся заполучить в пользование благодатные
для ведения хозяйства угодья. В плане сдерживания межплеменного противо-
стояния ханские чиновники, и особенно во времена ослабления центральной
власти, не могли повлиять на положение дел в регионе. Кипчакская миграция
в Башкирию открыла в том числе и страницы кровавого соперничества между
кыпчаками и бурзянами, которое по итогу положило конец былому доминиро-
ванию последних. В башкирском предании «Бурзяне во времена ханов»
сообщается: «Бурзяне пришли в этот древний юго-западный край Башкирии
раньше кыпсаков, - обитали здесь еще во времена ханов-каганов... Когда
туда пришли кыпсаки, они стали теснить бурзян. С их приходом кончилась
мирная жизнь, начались тяжбы за земли и воды. Кыпсаки были воинствен-
ными. Они без конца притесняли бурзян. В то же время бурзяне не уступали
им ничего своего» [16, с. 164—165]. Но насильственный характер носила не
только миграция кыпчаков. Легенда «Гора Сюярбики» гласит, что «на бурзян-
ские земли пришли с боем башкиры-катайцы». Бурзянская девушка Сюярбика
храбро сражалась против них и погибла. Трагическому сюжету посвящена
и легенда «Гора, где погибли девушки, скала Исянбики», где сказано, что «когда
199

башкиры катайского рода напали на башкир-бурзянцев, мужчины спрятали
женщин в скалах, а сами ушли воевать и долго не смогли вернуться»
[16, с.52]1.
Неизвестно, насколько продолжительной была вражда и сколь кроваво
складывались отношения между «пришлыми» и «коренными» племенами,
обосновавшимися на Южном Урале. Скорее всего, здесь безукоризненно
функционировала испытанная ордынцами на Руси имперская политика «раз-
деляй и властвуй». И надо ли приводить примеры того, как баскаки великого
хана, преисполненные собственного величия и превосходства, наблюдали
за тем, как собачились в междоусобных склоках князья-Рюриковичи — влади-
мирские, переяславльские, городецкие, тверские, московские. Подобная
картина, более чем вероятно, наблюдалась и в Башкирском юрте. «В любом
случае, с политическим преобладанием древнебашкирских племен — усерген
и бурзян — было покончено» [66, с. 19], но одновременно с тем была открыта
новая страница в истории Башкортостана.
Может быть, для кого-то это и прозвучит парадоксально, но «плавильным
горном», в котором «ал-башг.рд» стали сливаться и выплавляться в башкир,
явилось монгольское нашествие и его порождение - Золотая Орда. «Черная
рать» Чингисхана, огненным валом прошедшая по просторам Евразии,
прижав разнородных «башджиртов» к горам Южного Урала, объективно
способствовала их культурной и этнической консолидации. Чтобы выжить
и сохраниться, нужно было и бороться, и приспосабливаться к историческим
обстоятельствам. Не всем народам это удалось, предки башкир сумели.
1 Сюжет кровной вражды (карымта) между племенами кыпчаков и бурзян запечатлен
и в других башкирских преданиях: «Гора, поляна Черной коровы», «Курыуды тауы — гора
Жарево», «Бабсак-тубэ — Курган Бабсака», «Могила Халила», «Бий кисеуе — Брод бия»,
«Бурзянцы», а также в эпическом сказании «Кусяк-бий» и в «Шежере башкир рода Кара-
гай-Кыпсак племени Кыпсак» [16, с. 50-53, 81, 118-119; 15, с. 464-491; 66, с. 18-19].
200

ЧАСТЬ 8
НА РУБЕЖЕ ЭПОХ
К середине XIV века государства Чингисидов, раскинувшиеся на огромных
пространствах от Дуная до Янцзы, переживали острейший политический
кризис, приведший не только к перераспределению ролей и появлению новых
игроков на политическом поле Евразии, но и прекращению de jure существо-
вания большинства из этих держав как объектов международного права.
Подобно карточным домикам, они рассыпались, погребая под руинами славу
своих недавних правителей. Уже к 40-м годам XIV столетия Ильханат (Улус
Хулагу) и Улус Чагатая рухнули, а на их территории появились государства-од-
нодневки, находившиеся в состоянии жесточайшей конкуренции между собой.
На крайнем востоке правящая Китаем монгольская династия Юань при кажу-
щемся внешнем блеске испытывала острейшие внутренние противоречия
и находилась на грани упадка, а в 1368 году монголы окончательно были
изгнаны из Поднебесной. Золотую Орду также не минули разрушительные
процессы, потрясшие основы мироустройства, заложенного Чингисханом.
В Улусе Джучи началась Смута, или, как ее называли на Руси, Великая замятия,
в одночасье ослабившая державу, еще совсем недавно блиставшую в зените
своего могущества.
8.1. Следы Великой замятии
Великая замятия как политическое явление представляет собой очень
сложное, многоходовое кровавое действие, в ходе которого многочисленные
Джучиды и их сторонники — выходцы из различных степных родов и придвор-
ных партий — буквально резали друг друга с единственной целью — обрести
высшую власть. Не стоит вдаваться в подробности этих жесточайших колли-
зий, однако для того чтобы представить себе остроту политической борьбы,
разгоревшейся в Золотой Орде, следует рассмотреть далеко не полный пере-
201

чень ханов, правивших здесь в течение чуть более двадцати лет и символизи-
рующих, начиная с Бердибека и заканчивая Арабшахом, период смуты:
— Джанибек (1342—1357 годы), Батуид;
— Бердибек (1357—1359 годы), Батуид;
— Кулпа (лето — осень 1359 года), Батуид;
— Навруз (осень 1359-го — лето 1360 года), Батуид;
— Хызр (лето 1360-го — лето 1361 года), Ордуид;
— Халифа (две недели лета 1361 года), Ордуид;
— Орда-шейх (один месяц лета 1361 года), Ордуид;
— Тимур-ходжа (лето — осень 1361 года), Ордуид;
— Кельдибек (осень 1361-го — лето 1362 года), самозванец;
— Абдулла (лето — осень 1362 года), Батуид;
— Мюрид (осень 1362-го — начало 1363 года), Ордуид;
— Мир-Пулад (начало 1363-го — осень 1364 года), Ордуид;
— Азиз-шейх (осень 1364-го — лето 1367 года), Ордуид;
— Абдулла (второй раз, лето 1367-го — весна 1370 года), Батуид;
— Мухаммед Бюлек (весна 1370-го — осень 1374 года), Батуид;
— Урус (осень 1374-го — осень 1375 года), Ордуид;
— Каганбек (осень 1375-го — осень 1377 года), Шибанид;
— Арабшах (осень 1377-го — осень 1378 года), Шибанид;
— Тохтамыш (осень 1378-го - 1395 год), Тука-Тимурид [111, с. 101-102].
Приведенный перечень (весьма спорный в определении некоторых дат)
можно было бы пополнить за счет еще нескольких химерических ханов,
правивших считаные дни или параллельно друг с другом, или же сепаратистов-
нечингисидов, окопавшихся на границах империи, но главное в том, что одно
лишь количество стремительно сменявших друг друга правителей во всей
полноте выявляет и шаткость центральной власти, и остроту политического
противостояния.
Весьма показательно, что борьба между наследниками Джучи, не в послед-
нюю очередь вызванная неурегулированностью вопросов престолонаследия,
велась явно по династическому признаку. Очевидно, что «засидевшиеся»
на вторых ролях в восточной (заяицкой) части Золотой Орды, ее левом
крыле — Кок-Орде, представители «золотого рода», и в первую очередь
потомки Орду и Шибана, стремились сместить династию Батуидов, правившую
страной в течение более чем ста лет. Однако схватка за обладание становым
хребтом государства — главным доменом золотоордынских ханов, располагав-
шимся в нижнем и среднем течении Итиля, наполненным к тому же богатей-
шими городами, стала не только схваткой между главными претендентами —
принцами крови, но и появившимися временщиками — гургенами, сумевшими
в определенных условиях подмять под себя ситуацию, как это сделали Мамай
в 1360—1370 годах в правом крыле — Ак-Орде — и Идегей, замахнувшийся
ни много ни мало, но на власть над всей степной державой на рубеже
202

XIV—XV веков. Итак, воевали все против всех, и война эта не могла обойти сто-
роной Южный Урал, а следовательно, и башкирские кочевья.
Необходимо отметить, что башкирские племена (впрочем, как и все насе-
ление Золотой Орды) вступали в период Великой замятии в некоем позитиве,
которым были отмечены годы правления Тохты, Узбека и Джанибека. «Отно-
сительно мирная и безопасная жизнь в империи Джучидов на протяжении
второй половины XIII — первой половины XIV вв. вызвала благоприятные
демографические последствия. Старые эли множились, делились и ветви-
лись...» [233, с. 372]. Башкирия, находившаяся на периферии государства,
счастливым образом избежала к тому же ужасающего бедствия — пандемии
чумы, охватившей практически весь тогдашний цивилизованный мир.
«От чумы, прокатившейся по всей Европе (до этого она свирепствовала
в Центральной Азии, Китае, на Среднем и Ближнем Востоке. — Авт.), особенно
сильно пострадало население Дешт-и-Кипчака, Крыма и Поволжья. Под
1346 годом в русских летописях говорится: "Бысть... мор силен на Бесермены
и на Татарове", из-за чумы "в землях Узбековых... обезлюдели деревни
и города". Только в одном Крыму тогда погибло от чумы свыше 85 000 человек.
По сообщению русских летописей, в Сарае, Астрахани, Ургенче и в других
городах вымерло столько народа, "яко не бе можно живым мертвых погре-
бати"»[218, с.372].
О том, что чума действительно обошла стороной южноуральский регион,
свидетельствуют столь чуткие к подобным катастрофам эпические произведе-
ния башкир1. При ближайшем рассмотрении мы не обнаружим в них даже
отзвуков той беды, причиной чего, помимо окраинности их земель, следует
считать (на чем внимание акцентировалось уже неоднократно) жесткую
и стройную улусную систему Джучидского государства, не допускавшую
самовольных переходов населения из одной административно-территориаль-
ной единицы (улуса) в другую. Таким образом, несмотря на непрерывное,
но в подавляющей своей массе регламентировавшееся центральными властями
проникновение на Южный Урал племен-элей — выходцев из Центральной
Азии и Дешт-и-Кипчак, эта отдаленная территория оставалась достаточно
замкнутым пространством, по определению В. Л. Егорова, «кочевой областью»,
которую «градостроительство не затронуло» [118, с. 106]. В результате того,
что эти местности не подверглись урбанизации, трагедия их миновала, тогда
как в других краях «города Узбековы обезлюдели» и народ, их населявший,
сделался жертвой чумы. Судя по всему, башкирские племена, избежав
вселенского мора, ко времени начала Великой замятии представляли собой
достаточно мощный, хотя и разобщенный по родовому признаку сегмент
золотоордынского общества, способный влиять на политическую ситуацию
1 В эпосе «Урал-батыр» имеются сведения о Всемирном потопе: «И покрыла всю землю
вода, // Суша скрылась под ней навсегда» [15, с. 40].
203

если и не в стране, то, во всяком случае, на Южном Урале и в некоторых обла-
стях Восточного Дешт-и-Кипчак. И хотя письменных свидетельств современ-
ников событий, за исключением краткого сообщения в сочинении Шараф
ад-Дина Йезди [32, с. 338], об активном участии башкир в военно-политической
жизни государства не существует, не следует принижать и минимизировать
роль, которую они играли в государственной системе Улуса Джучи.
Так или иначе, но «мирная передышка», продолжавшаяся на территории
Южного Урала почти сотню лет (межклановые «разборки» не в счет!), в начале
второй половины XIV века закончилась. К этому времени сепаратистские
настроения среди золотоордынской аристократии, в основе которых, по на-
шему мнению, лежало негативное отношение к городам и городской (оседлой)
культуре, достигли своего апогея, и достаточно было только искры, чтобы
«смута проснулась». Такой искрой явилось убийство хана Джанибека и возве-
дение на престол одной из придворных группировок его сына Бердибека,
которого спустя два года таким же путем сместил Кульпа. Именно так началась
Великая замятия, запомнившаяся не только чередой правителей, с поразитель-
ной частотой менявших друг друга на великоханском престоле в Сарае ал-Джа-
дид, но и острейшим противостоянием кочевых элит на местах на всем
военно-политическом поле Золотой Орды. При этом восточная часть Джучид-
ского государства, его левое крыло Кок-Орда, находившаяся более века в тени
крыла правого — Ак-Орды, буквально выплеснула из своих недр многие
тумены воинов-пассионариев, ведомых столь же пассионарными вождями,
которые с кровожадной яростью набросились на своих родственников, Чин-
гисидов из династии Бату, окутав страну кровавым маревом Смуты.
Все эти события разыгрались в непосредственной близости от приураль-
ских равнин и, естественно, не могли пройти незамеченными для их обитате-
лей. Достаточно сказать, что среди участников борьбы за золотоордынский
трон потомки Шибана, улус которого как раз и составляли западноказахстан-
ские и южноуральские степи (Хызр, Мюрид), стали весьма активной силой.
Более того, в 1377 году один из «заяицких» царевичей, Арабшах, совершает
успешный набег на нижегородские земли. Как показывают источники, ханы,
происходившие из восточной ветви династии Джучидов, оказались достаточно
сильны, чтобы, несмотря на распри, удержать в своих руках поволжские
и заволжские степи и не пустить сюда возвысившегося на пике смуты темника
Мамая и ак-ордынских ханов, от имени которых он правил. Во многом успех
кок-ордынских потомков Джучи был обеспечен мощной поддержкой со сто-
роны номадов азиатского Дешта и Юго-Западной Сибири — исконных васса-
лов Ордуидов, Шибанидов и Тука-Тимуридов, и, конечно же, в междоусобной
борьбе, охватившей в 60—70-х годах XIV века Кок-Орду (а накал страстей там
не уступал интенсивности резни в Ак-Орде), не могли не принять участия
и башкиры. Нам не известны конкретные случаи оказания племенами башкир
прямой военной помощи претендентам на сарайский престол, но, возможно,
уже своим лояльным (или нелояльным) отношением к тем или иным Джучидам
204

они способствовали успеху или неудаче предпринимавшихся теми усилий
по захвату власти.
Тем не менее на некоторые, и в том числе косвенные, свидетельства
в пользу участия башкир в Великой замятие стоит обратить внимание. С этой
точки зрения интересно наблюдение Ю. М. Юсупова, которое вполне адапти-
руемо к эпохе смутного времени, охватившего Золотую Орду во второй поло-
вине XIV столетия. Исследователь пришел к выводу, что «в генеалогической
цепочке шежере племени мин между поколениями биев XIII в. и биями,
жившими в период правления Тохтамыша, есть разрыв в несколько поколе-
ний» [253, с. 42]. Надо полагать, подобная лакуна на ровном месте возникнуть
не могла, и напрашиваются как минимум два объяснения, которые если и не
гарантируют истину в последней инстанции, то, по крайней мере, выглядят
вполне реально. В одном случае племя мин (минг, мингат) в начале XIV века
в подавляющей массе своей еще не достигло пределов Южного Урала и пере-
живало, по определению Р. Г. Кузеева, «сырдарьинский этап» существова-
ния, когда основные места кочевок мингцев, еще со времен их вхождения
в VII—VIII веках в конфедерацию токуз-огузов, располагались в Средней Азии
на Сырдарье и в Приаралье [174, с. 278—280] \ из чего следует, что составители
шежере не обладали должной информацией о предмете описания по причине
отсутствия таковой. В другом случае отсутствие сообщений о мингских
аристократах свидетельствует в пользу имевшего место военного противостоя-
ния, в котором они принимали непосредственное участие и, соответственно,
несли потери. В то же время утверждения, согласно которым «в Башкорто-
стане в 60-70-х гг. XIV в., как и в Среднем Поволжье, были предприняты
попытки приобрести политическую самостоятельность» [64, с. 209], не имеют
под собой абсолютно никаких оснований, так как этот фрагмент истории
никоим образом не отражен в исторических источниках.
Весьма примечательно, что данные археологических исследований подтвер-
ждают обострение обстановки в регионе в последней четверти XIV столетия,
1 А. Вамбери, анализируя слово Мангышлак (минг-кышлак — тысяча зимних стоянок),
корень мин (минг) производил от тюркского слова «ме» — тысяча. В этом свете интерес
может представлять сообщение Н. Я. Бичурина об обычае хуннов во втором тысячелетии
до н. э. приносить до похода и после успешного его завершения искупительные и благодарст-
венные человеческие жертвы, расстреливая их тысячью стрел [174, с. 278, сноска 1]. Также
с понятием «тысяча (тысяча стрел)» вполне коррелирует упоминание в шежере мин (дем-
ских башкир) об их вожде-родоначальнике Урадач-бие (Санклы-Сине), реальном историче-
ском лице, направленном ханом Джанибеком в 1340—1350 годах на усмирение восстания
туркмен в Ургенче, Бахане и Мангышлаке и даже какое-то время управлявшем Маверанна-
хром [174, с. 278; 13, с. 212, сноска 2]. Составители родословия называют его «Урадач-бий
с тысячью стрел» [13, с. 77]. Однако прямого отношения к Башкирскому юрту Урадач-бий,
в отличие от других предводителей отдельных родов мин, впервые появившихся на Урале
еще в XIII веке, судя по всему, не имел.
205

что связано непосредственно с ведением боевых действий. И хотя датировка
выделенных комплексов золотоордынских погребений не может быть соотне-
сена исключительно с Великой замятней (необходимо также учитывать обстоя-
тельства нашествия Тамерлана), обойти стороной очевидные материальные
свидетельства той эпохи невозможно. «Уфимский антрополог Р. М. Юсупов,
исследовавший черепа золотоордынских погребений на территории Орен-
буржья, обнаружил не совсем обычные вещи: почти все они носят на себе
следы насильственных повреждений. Так, в одном из захоронений Тлявгулов-
ского могильника1 лежал костяк молодого 30-летнего мужчины, на черепе
которого хорошо были видны следы бурно прожитой жизни. Во-первых, силь-
ным ударом сбоку у него был слегка искривлен нос, о чем свидетельствует
положение и форма носовых костей. Затем в верхней челюсти, под левой глаз-
ницей остался след от раны, нанесенной стрелой или копьем, которая, впрочем,
не была для него смертельной, поскольку края ее заросли и сгладились.
Но и умер этот воин не своей смертью, а вероятно, был убит двумя стрелами:
железный наконечник одной из них был найден среди ребер с правой стороны
груди, а среди тазовых костей черешком вверх торчал длинный костяной
наконечник. Такая же рана была при жизни нанесена юноше 23—24 лет,
погребенному в кургане № 2 могильника на реке Урта-Буртя2. А мужчине
46—48 лет, чей скелет покоился под насыпью кургана № 3 того же могильника,
сабельным ударом слева рассекли нос. Точно так же был ранен 46-летний
мужчина, погребенный в одном из курганов могильника "Рычковка 1". Саблей
рассекли лоб и слегка повредили череп над правым глазом у 6—8-летней
девочки из кургана № 16 могильника на реке Урта-Буртя, а молодой женщине
из кургана № 18 нанесли сильный удар по голове каким-то массивным тупым
предметом (булавой или рукояткой сабли)» [133, с. 114].
Возвращаясь к захоронению «бурно прожившего жизнь» мужчины из
Тлявгуловского могильника, невозможно не отметить, что это был, по всей
видимости, знатный или, по крайней мере, достойный последних высоких
почестей воин. Слева от умершего, возле северной стенки могилы, также
головой на запад, лежал целый скелет лошади. Захоронили ее взнуздан-
ной и оседланной, так как в зубах черепа сохранились железные удила,
на спине — металлическое украшение луки седла, сплетенное из железной
и медной проволоки, а по бокам — стремена и пряжки от подпруги. Но самое
интересное — под кистью правой руки человека были найдены две серебряные
монеты золотоордынских ханов Узбека и Джанибека. Первый правил с 1313
по 1342 год, второй — с 1342 по 1357 год. Изучавший эти монеты казанский
специалист, нумизмат А. Г. Мухамадиев, установил, что края их подрезаны,
1 Тлявгуловский могильник находится в б км на запад от поселка городского типа Сарак-
таш Оренбургской области.
2 Урта-Буртя — левый приток реки Урал (50 км к западу от города Оренбурга).
206

и, следовательно, в могилу монеты попали не ранее 60-х годов XIV века, то есть
не ранее того времени, когда в Золотой Орде стал ощущаться дефицит серебра,
и ханы начали выпускать монеты облегченного веса. Это позволяет определить
дату захоронения с точностью почти до десятилетия [133, с. 98—99].
Несмотря на то что перед нами классическое, во всей своей красе, языче-
ское погребение кипчаков, его нахождение практически на землях башкир
подталкивает как минимум к двум предположениям: во-первых, это в очеред-
ной раз свидетельствует о том, что здесь, на границе степи и отрогов гор
Южного Урала, вовсю полыхала сотрясавшая Улус Джучи гражданская война,
а во-вторых, доказывает, что вследствие обострения обстановки в Золотой
Орде «в Приуралье устремляются многочисленные племена Дешт-и-Кипчака,
которые (впоследствии. — Авт.) существенно преобразили этнографическую
карту Башкирии и этнический облик ее населения» [173, с. 356]. «Массовый
сдвиг кочевников Приуралья на север вплоть до Пермских земель и на восток,
на Урал и в Зауралье, имел место (именно. — Авт.) во второй половине
и в конце XIV в.» [173, с. 472] и увязывается все с той же Великой замятней.
А уж каким образом (но не хлебом и солью!) встречали прибывавшие с юга эли
местные башкирские племена, объяснять не обязательно, и нет ничего удиви-
тельного в том, что безвестный кипчакский багатур нашел свою погибель
вблизи или непосредственно на территории, занятой башкирами. Нет ничего
удивительного и в том, что, согласно эпосу «Бабсак и Кусяк», с середины
XIV века в Юго-Восточной и Южной Башкирии сформировался ситуативный
племенной союз, образовавшийся, скорее всего, перед лицом реальных агрес-
сивных действий как со стороны Джучидов или Тамерлана, так и номадов Степ-
ного пояса, устремившихся на север, в том числе и «талба мангытских» —
будущих ногайских правителей. Возникший союз объединял «прежде всего
племена бурзян, усерган, тамьян и тангур» [ 173, с. 115], чьи земли в первую оче-
редь подвергались опасности появления на них незваных гостей, тем более что
«гости» эти своим присутствием нарушали экономическую ситуацию, склады-
вавшуюся в то время на границе леса и степи.
Тем не менее области Башкирского юрта (о Зауралье речь не идет), нахо-
дившегося со времен закрепления монголов в Восточной Европе в середине
XIII века под непосредственным управлением ак-ордынских властей в Сарае,
испытали со второй половины XIV века власть ханов «заяицких», выходцев
из Восточного Дешта. Навряд ли краткосрочное правление некоторых из них,
занимавших престол в безвременье Великой замятии от нескольких недель
до года, могло повлиять на общее положение дел в Башкортостане, так как
ханы-временщики свою власть далее главного домена распространяли редко.
Разве что кок-ордынский правитель Урус-хан (Ордуид по происхождению),
который захватил власть вначале в городах на Сырдарье и в Восточном Дешт-
и-Кипчак, затем, в 1374 году, достиг Сарая ал-Джадид и был объявлен великим
ханом. По некоторым данным, Урус «подчинил [земли в] Прикамье, в источ-
никах названные "юртом Урус-хана"» [152, с. 238], что автоматически подра-
207

зумевает признание, по крайней мере западными башкирами, его сюзерени-
тета. Однако успехи Урус-хана оказались преходящими, и уже в следующем
году он был вынужден покинуть Поволжье и ретироваться в кок-ордынские
степи. Несмотря на то что Урус-хан как Чингисид являлся «законным»
претендентом на трон Джучиева Улуса, он все же не смог одолеть всесильного
временщика Мамая, поддержанного ак-ордынской элитой и правившего
от лица марионеточных ханов, тем более что в Мавераннахре появился еще
один амбициозный претендент на власть — молодой мангышлакский царевич
Тохтамыш, поддержанный эмиром Тимуром.
О Мамае, происходившем из знатного монгольского рода кият, гургене
и беклярибеке, правителе большей части Ак-Орды в 1360-х годах, сохранились
сведения в исторических преданиях башкир. В частности, в «Сказании
о Мамай-хане» (а речь там о нем идет в исключительно негативных тонах1)
говорится, что его владения располагались на Белой («Было это на берегах
Идели... Завладел этой землей Мамай-хан» [17, с. 204]). Со слов, вложенных
в уста самого Мамая: «У истоков Идели — гора Иремель, // То — отца моего
Мусы колыбель; // У истоков Яика дремучий есть лес, // Там на летних
кочевьях бывал мой отец» [ 17, с. 204]. На первый взгляд сведения башкирского
источника могут показаться лишь данью событиям, связанным со смутными
временами Великой замятии. Более того, известно, что «отца Мамая звали
Али (Алиш / Алаш)-бек, он был даругой — правителем Крыма (Солхата)»
[212, с. 156]. В этой связи возникает вопрос: где Крым и где Иремель? И вряд
ли крымский баскак, «сидевший» на огромных торгово-денежных потоках,
проходивших через вверенный ему участок, находил время для летовок
на Яике. И наконец, имя Али, фактического отца Мамая, из золотоордынских
нарративов и легендарное имя Муса, упомянутое в башкирском предании,
указывают на очевидную нестыковку в столь важном вопросе, каковым
является кровное родство, и, казалось бы, хоронит возможные связи Мамая
с Башкирским юртом. Тем не менее при ближайшем рассмотрении обнаружи-
ваются кок-ордынские корни Мамая.
В царствование Узбека, проведшего реформу управления и отстранившего
от власти в Синей Орде2 потомков Орду, туда в качестве правителя был
назначен Исатай — дед Мамая [212, с. 156], который вполне мог иметь джайляу
на увлажненной, лесистой, богатой травами земле Южного Урала. По-види-
мому, эти земли являли собой пограничные районы территории Башкирского
1 Мамаю вменялось в вину множество преступлений. Сказитель в гневе восклицает
в его адрес: «Сколько земель ты потопил в крови, сколько народу понапрасну загубил,
сколько жилищ разграбил и спалил на своем пути, изверг Мамай... Кровь людей, слезы
сирот, проклятия стариков не проходят бесследно» [17, с. 204].
2 Возможно, речь идет о территории Кок-Орды, расположенной между Южным Уралом
и Аралом — от Яика на западе до Иргиза на востоке.
208

Зауралья из состава Кок-Орды (Улус Шибана) с «классическим» Башкирским
юртом, находившимся под юрисдикцией сарайских властей. Интересно, что
имя Исатая Кията отождествляется некоторыми исследователями (В. В. Тре-
павловым, В. П. Юдиным и др.) с именем Исы-гургена, занимавшего некоторое
время пост беклярибека при Узбеке [212, с. 343], а затем направленного
в качестве даруги в заяицкий Дешт-и-Кипчак. В этом случае возможно пред-
положение, что имя Иса (Исатай) трансформировалось в башкирском преда-
нии в имя собственное Муса, которое и фигурирует в кубаире. Отсюда вывод:
Мамай, скорее всего, не обладал личным уделом в Зауральской Башкирии,
но его ближайшие родственники в лице деда Исы (Исатая) и представители
ветви кок-ордынских киятов1 могли иметь непосредственное отношение
к Южному Уралу именно во времена Великой замятии. В свою очередь,
создатели сказания о Мамае, скорее всего, спустя много лет после событий
второй половины XIV века по-своему, но во многом абсолютно верно раскрыли
сюжет, в котором выписан образ такой неоднозначной личности, каковой
являлся Мамай.
Но если сообщения о Мамае имеют во многом неординарный характер
и представляют собой один из следов Великой замятии, проистекавшей
в нескольких сотнях верст от Башкирского юрта, то события, имевшие место
в 1360—1370 годах в Волжской Булгарии, напрямую касались населения
не только Среднего Поволжья, но и южноуральского региона. В данном случае
речь идет о новгородских ушкуйниках, совершивших во второй половине
XIV века ряд набегов на золотоордынские города, расположенные по берегам
Итиля-Волги, Камы и Вятки; не исключено, что «молодчи новгородцки» загля-
дывали и на Белую. Конечно же, в первую очередь ушкуйников интересовал
Булгарский улус, остававшийся на фоне ордынской усобицы наиболее богатым
и экономически развитым районом Джучидского государства, власть над
которым к тому же захватил враг сарайских ханов эмир Булат-Темир (убит
в 1366/1367 годах) [99, с. 184]. Именно на территорию Волжской Булгарии
ушкуйники, почуяв слабость центральной власти, совершили несколько набе-
гов в 1360, 1366, 1370, 1371 годах и т. д. Ими были разграблены несколько горо-
дов, в их числе Джукетау (Жукотин) и Казань, причем грабили не только
болгарское или татарское население, но и русских (в частности нижегородских
купцов, оказавшихся на их пути [99, с. 184—185]).
Для Башкирского юрта, и особенно для населения его западных пределов,
эти набеги имели особое значение. Во-первых, как уже говорилось, в резуль-
тате действий ушкуйников произошел массовый сдвиг (миграция) населения
из Булгарского Предуралья на восток, «в Предкамье... низовья Ика и Белой»
[174, с. 423], что в итоге повлияло на процессы этногенеза в среде запад-
ных башкир. Во-вторых, башкиры оказались в непосредственном соседстве
1 Кочевья киятов (по Р. Г. Кузееву) располагались в дельте реки Амударьи [174, с. 64].
209

с русскими, продвигавшимися в район Южного Урала не только из Поволжья,
но и с севера: недаром «в начале 70-х гг. XIV в. опорным пунктом ушкуйников
сделался Хлынов — крепость на Вятке»1 [248, с. 186], а сами они за двести лет
до Ермака ходили «волоком за Камень», за Уральские горы в Югру [248, с. 189].
Впрочем, русское присутствие на Вятке и Каме, активизировавшееся еще
на рубеже XII—XIII веков, а затем замедлившееся в результате монгольского
завоевания, продолжалось и в эпоху расцвета Улуса Джучи. В пользу послед-
него существует летописное свидетельство, согласно которому в 1324 году
князь Юрий Данилович московский «поиде в орду иным путем из Заволочья
по Каме реке» [219, с. 265]. Но, пожалуй, этапным моментом в продвижении
русских на Среднем Поволжье является поход нижегородских князей Василия
Кирдяпы и Ивана Дмитриевича, а также поход московского воеводы князя
Дмитрия Михайловича (Боброка) Волынского в Волжскую Булгарию зимой
1377 года, совершенный по приказу великого князя Дмитрия Ивановича.
Город Булгар был осажден, а по итогу осады, «поскольку отразить наступ-
ление московских войск не удалось... эмир Хасан и Мухаммад-Султан (возглав-
лявшие оборону. — Авт.) предложили заключить мир. Русские воеводы также
не стремились затягивать осаду, поскольку приближалась весна с ледоходом
и распутицей. В результате был заключен мир на условиях признания сюзере-
нитета нижегородского и московского князей — "всю волю свою вземше",
а Болгар должен был принять княжеских даругу и таможенника и выплатить
огромный выкуп — 2 тыс. рублей князьям, а воеводам и рати — 3 тыс. рублей.
Булгарский улус попал под московский протекторат. Насколько долговечной
и прочной была эта зависимость, остается только гадать. Скорее всего, она
была довольно непрочной и продержалась недолго. Едва Мамай усилил давле-
ние на Москву, как эмир Болгара полностью вернул свою власть» [139, с. 464].
На первый взгляд эпизод с краткосрочным правлением в Булгаре москов-
ского «княжеского дарути» выглядит одним из сотен фрагментов Великой
замятии, однако необходимо учитывать весьма важный фактор. Возможно,
тогда, в конце 1370-х годов, часть даней (ясака), собиравшихся с башкирских
родов, проживавших на территории Волжской Булгарии и имевших тесные
связи с городом Булгар, уходила в московскую казну. Не исключено, это
был первый случай косвенного и пока еще экономического, но подчинения
башкир Москве.
Парадоксально, но во времена Великой замятии на Южном Урале сложи-
лась достаточно благоприятная экономическая ситуация, связанная с разви-
тием торговых путей в Сибирь, после того как регион нижней Волги, а по сути
северный отрезок Великого шелкового пути, превратился в арену бесконечной
феодальной войны. В противовес опасностям основного (волжского) пути
1 Город Хлынов в 1780 году был переименован в Вятку, а с 1934 года носит название
Киров.
210

булгарские купцы усиливали свои связи с зауральским регионом, отыскивая
альтернативные маршруты, а потому возросло значение обмена с населе-
нием таежно-лесной зоны и увеличилась роль территорий Башкортостана
и Оренбуржья как транзитных областей [99, с. 165]. Отныне, по мнению
Г. Н. Гарустовича, «мягкое золото» сибирской тайги — пушнина — ручьем
потекло по землям башкирских племен, знатные люди которых, да и простые
араты, видели в этом прямую выгоду. Башкирские бии, пользуясь феодальным
правом, в равной степени распространившимся на весь средневековый мир,
взимали с купцов пошлину «за проезд», обеспечивая со своей стороны охрану
торговых обозов и не забывая при этом баловать своих жен ювелирными
изделиями из дальних стран, преподносившимися торговыми людьми им в дар.
Кроме того, купцы пользовались услугами башкир, поставлявших, к взаимной
выгоде, продовольствие и обеспечивавших места стоянок.
До недавнего времени предположение об увеличении на Южном Урале
во времена ордынской смуты интенсивности движения караванов, направляв-
шихся из Булгара на восток и обратно, представлялось бы достаточно фанта-
стическим, однако в свете последних находок, и в частности обнаружения,
а главное — публикации Г. Н. Гарустовичем материалов «местонахождения»
(клада) XIV века у деревни Брик-Алга, расположенной в шести километрах
южнее города Белебея в Башкортостане, возникает совсем другая картина.
Обнаруженные артефакты (а их количество ошеломляет, они разнообразны
и многочисленны) составляют целые комплексы предметов — от оружия,
конской и домашней утвари до сельскохозяйственных орудий и изысканных
украшений из золота, жемчуга и драгоценных камней. Впечатляет и количество
найденных здесь монет (всего 385 единиц), чеканенных от имени тринадцати
золотоордынских ханов и охватывающих период с 1280-х до 1375—1376 годов
[99, с. 27]. Все это является безусловным доказательством того, что торговый
путь, пролегавший по землям башкир, несмотря на все издержки смутного
времени, функционировал, и функционировал эффективно (иначе зачем
«торговым гостям» возить столь много ценностей?). Впрочем, последняя дата,
запечатленная на монете, время правления одного из «проходных» ханов эпохи
Великой замятии, предположительно, некоего Джанибека III, — 1376-й год,
указывает, по-видимому, и на дату появления брик-алганского клада, а вместе
с тем и на время, когда начавший было функционировать путь «из Булгар
в Сибирь» пресекся. При всем желании невозможно идеализировать ситуацию
на Южном Урале и рассматривать ее как исключительно благоприятную
для торговых маршрутов. Опасность быть ограбленным, плененным, а то
и хуже — сгинуть на чужбине бесследно постоянно преследовала купцов,
многие из которых, являясь по натуре авантюристами, пускались в опасные
путешествия. Так, по-видимому, и случилось в 1377 году, когда Шибанид царе-
вич Арабшах, что был «свиреп зело», направляясь на запад в надежде овладеть
великоханским троном (что, кстати, ему в недалеком будущем удалось)
и обходя кок-ордынские территории, которые контролировались его врагом
211

Урус-ханом, оказался во главе своих отрядов на Южном Урале, а здесь (это
только предположение!) и «пересеклись пути разбойного царевича и купече-
ского каравана. Результат той встречи предсказать не сложно» [99, с. 194].
Тем временем на южных рубежах Кок-Орды, на границе с Мавераннахром,
в районе Сыгнака и Саурана, разворачивались события, коренным образом
повлиявшие не только на ход золотоордынской истории ближайшего десяти-
летия, активными участниками которой на определенных этапах стали
башкиры, но и на историю России в долгосрочной перспективе.
8.2. Под бунчуками Тохтамыша
В определенный момент (с середины 1370-х годов) военно-политическая
активность золотоордынских элит если и не переместилась в большей степени
в восточную часть Улуса Джучи, то по накалу событий, происходивших там,
и их значимости не уступала противостоянию правящих кругов в Ак-Орде.
В районе Сырдарьинского оазиса (близ Сыгнака и Саурана) в 1374—1379 годах
разгорелась беспощадная война за власть над левым крылом между могуще-
ственным кок-ордынским правителем Урус-ханом и Тохтамышем, Чингисидом
по линии Тука-Тимура, тринадцатого сына Джучи.
Все началось с того, что зимой 1376 года Тохтамыш, гонимый Урус-ханом,
направился в Мавераннахр и прибыл к Тимуру в Самарканд с просьбой
о помощи в борьбе за кок-ордынский престол, и тот, имея свои интересы
в Дешт-и-Кипчак, не отказал оглану, вступив с Урусом в прямой военный
конфликт. Война в Кок-Орде, продолжавшаяся вплоть до 1379 года, закончи-
лась полной победой Тохтамыша, и уже в следующем году, после того как он
захватывает Сарай ал-Джадид, все правое крыло признает его власть, а Мамай,
потерпевший поражение, был убит.
К сожалению, до нас не дошли источники, прямо указывающие, что
в 1379—1380 годах башкиры безоговорочно приняли сторону Тохтамыша
в схватке за обладание высшей властью в Улусе Джучи, однако при сопостав-
лении его действий с действиями, предпринятыми в этом регионе в 1235—
1236 годах монголами ив 1391 году Тимуром, приходится сделать вывод о том,
что во всех случаях продвижение на запад и Тохтамыша, и Бату, и Тимура было
бы весьма проблематичным без поддержки или хотя бы нейтралитета башкир-
ских родов. Скорее всего, Тохтамыш сумел «договориться» с башкирскими
биями, и те если и не предоставили ему воинов, то, по крайней мере,
не мешали двигаться на запад и не создавали угрозы с севера. Впрочем,
с момента провозглашения Тохтамыша великим ханом (осень 1380 года)
башкирская знать выказывала в его адрес полную лояльность, и этому были
свои объективные причины.
Воссев на золотоордынский престол, Тохтамыш сумел консолидировать под
своей властью всю территорию Улуса Джучи — оба крыла, и правое, и левое,
212

включая области Сибири, чего, пожалуй, не было и во времена правления
его предшественников Узбека и Джанибека. Огромное кочевое государство,
изможденное двумя десятилетиями междоусобных войн, обрело внутреннюю
стабильность, которую обеспечил ему своим правлением Тохтамыш. По край-
ней мере, с 1380 по 1391 год Золотая Орда переживала очередной, хотя и крат-
кий, и последний, но золотой век своей истории, а Тохтамыш, сумевший
жесткой рукой навести порядок в системе управления, не только снискал
авторитет в среде уважающей силу ордынской аристократии, но и обрел
популярность у населения страны. Недаром Йезди, описывая сцену интрони-
зации Тохтамыша, сообщает, что «...весь улус Джучиев требует Токтамыш-
хана» [32, с. 333].
На внешнем контуре позиции Тохтамыша, сумевшего возродить былую
военную мощь империи Джучидов, были так же незыблемы. На востоке наби-
рал силу союзный пока Золотой Орде Тимур (Тамерлан), начавший кромсать
Чагатаев Улус и остатки Ильханата. В Восточной Европе, на Руси, великий
князь Дмитрий Иванович всего лишь через два года после триумфа на Кулико-
вом поле испытал горечь страшного унижения, так как в 1382 году ордынское
войско, которое возглавил лично Тохтамыш, испепелило Москву, и он был
вынужден, как во времена Ивана Калиты, отсылать в Сарай огромные дани.
В отношениях с Литвой Тохтамыш «добился того, что Ягайло (великий князь
литовский. — Авт.) начал платить дань за те русские и татарские земли, кото-
рые были (захвачены литовцами. — Авт.) во времена смуты в Золотой Орде»
[193, с. 60].
Надо признать, время правления Тохтамыша, в равной степени величе-
ственное и противоречивое1, оставило глубочайший след в истории Башкорто-
стана. Недаром он выступает в роли одного из главных героев, пожалуй, самого
значимого эпоса башкир эпохи Средневековья «Идукай и Мурадым», являю-
щегося составной, но глубоко индивидуальной и по сюжетной, и по повество-
вательной линии частью общетюркского эпоса об Идегее (Идигу), знаменитом
мангытском (ногайском) вожде и полководце, гургене, занимавшем высшие
должности при нескольких золотоордынских ханах, от имени большинства
которых он правил, подобно Мамаю или Тимуру. Мы не ставим себе задачи
давать оценку литературным достоинствам башкирского эпоса «Идукай
и Мурадым» или татарского эпоса «Идегей» — на этот счет существует масса
достойных внимания исследований. Важно то, что в основе повествования
лежат исторические события, относящиеся непосредственно к концу XIV —
началу XV века — времени взлета Тохтамыша и его кратковременной гегемо-
нии, а затем началу необратимого политического кризиса, приведшего к рас-
паду Золотой Орды, происходившему на фоне утверждения новой мировой
державы Тимура (Тамерлана). В эпосе и башкирском, и татарском присут-
1 Подробнее см.: Злыгостев В. А. Тохтамыш. — Уфа : ДизайнПресс, 2012. — 472 с.
213

ствует достаточное количество как реально существовавших исторических
личностей, так и персонажей легендарных. Происхождение и деяния послед-
них для нас, всматривающихся в проблему из XXI столетия, остаются
неясными, но для создателей произведения они наверняка были столь же
живыми людьми, как Тохтамыш, Идегей или Тимур (Аксак Тимур, Железный
Хромец). Одновременно необходимо учитывать, что эпос, изначально создан-
ный в мангытских кочевьях — Ногайской Орде, располагавшейся в начале
XV века на южных границах Башкирского юрта1, очертил крут героев, и, соот-
ветственно, Идегей, в исторической действительности человек своего времени,
обладавший всем набором пороков, свойственных феодальным правителям,
но ногай по происхождению, в устах ногайских же сказителей, как единопле-
менник, преисполнен благородства, а Тохтамыш, в свою очередь, выглядит если
и не полным его антиподом, то, по крайней мере, чрезмерно лукавым и одно-
временно неуверенным в себе правителем.
Но в чем же причина того, что в башкирской трактовке эпоса, создававше-
гося в XV—XVI веках, когда большая часть Башкирского юрта находилась
под жесточайшим гнетом ногайских мурз, главным его героем является не кто
иной, как Идегей (Идукай) — плоть от плоти ногаец по происхождению,
в то время как Тохтамыш, пресекший междоусобицы и наведший порядок
в стране (и не секрет, что «исторический» Идегей по большому счету предатель,
способствовавший дестабилизации политической обстановки в Улусе Джучи),
на страницах эпоса выступает в образе «злого правителя» [119, с. 358]?
Очевидно, главная причина лежит в изначальной промангытской направлен-
ности этого произведения. В эпосе, зародившемся в среде ногайской элиты2,
Идегей выступает в качестве основателя юрта и мангытской правящей
династии, а Тохтамыш, соответственно, его антагониста. Начальный вариант
произведения, попав в башкирскую среду, претерпел кардинальные измене-
ния. Имена главных героев сохранились, но они уже не соответствовали
историческим личностям, образы которых были созданы ногаями. Идегей
(Идукай) становится башкирским героем-освободителем и предводителем
башкирских родов, а Тохтамыш занимает место врага народа. Как ни пара-
доксальна ситуация, в тот момент для башкир главными врагами выступали как
раз ногаи. Поэтому отныне Тохтамыш — не золотоордынский хан, а, скорее
всего, собирательный образ ногайских правителей. В одном из вариантов эпоса
«Идукай и Мурадым», записанном С. Мирасовым в 20-е годы XX века, Тохта-
мыш вообще представляется правителем Ногайской орды:
1 Ногайская орда в начале XV века располагалась в междуречье нижнего и среднего Яика
и реки Эмбы [212, с. 209].
2 Девять вариантов эпоса об Идегее были созданы непосредственно в ногайской
среде. Помимо башкирского варианта существуют восемь версий казахских, две каракал-
пакские, пять сибирско-татарских, четыре крымс ко-татарские, четыре татарские и т. д.
[17, с. 365-366].
214

«Этот беспечный ногайский юрт,
Безоружный, бессильный народ
Будет им (Идукаем. — Ю. Ю.) завоеван,
Все сделает он, что захочет.
Престолу твоему (Туктамыша. — Ю. Ю.) наденет петлю»
[253, с. 135-136].
Возвращаясь в историческую реальность, следует напомнить, что ордынские
правители, какими бы выдающимися государственниками они не являлись,
никаких эликсиров благоденствия низшим слоям общества не несли. В их пред-
ставлении рядовые араты существовали прежде всего для выплаты даней в казну
и поставки воинов в войско, а потому Тохтамыш, используя поддержку башкир
на начальном этапе борьбы за власть в Ак-Орде, по достижении своих целей
наложил тяжкую ханскую длань и на Башкирский юрт, что не могло не вызвать
недовольства в определенных кругах населения. Следует предположить, что уже
через весьма незначительный срок хану пришлось столкнуться с нежеланием
некоторых башкирских родов — кыпчаков, катайцев, юрматынцев, табынцев —
выплачивать дань. Недаром в эпосе «Идукай и Мурадым» сообщается, что «ясач-
ники Туктамыша, // на Урале кровь проливая, // непосильную дань собирают»
[ 17, с. 127]. Впрочем, не следует упускать из вида и того факта, что иные башкир-
ские бии — улусбеги-«даныцики» сами собирали ясак. Так или иначе, но на
Южном Урале Тохтамышевы эмиссары столкнулись с открытым вооруженным
сопротивлением, переросшим в партизанскую войну, о чем красочно повеству-
ется в эпосе «Идукай и Мурадым»:
«Пятеро из семи родов,
Туктамыша отвергнув власть,
Не платя ему ясак,
Не желая давать рабов,
При приближении ханских войск,
В скалах укрытие ища,
Бились с врагами вместе и врозь»
[17, с. 45].
Естественно, на основании эпоса весьма затруднительно рассуждать о том,
как именно «башкиры отстаивали независимость своей страны» [64, с. 211].
Надо учитывать, что само башкирское общество того периода (и это отобра-
жено в вышеназванном тексте) представлялось весьма неоднородным: если
одна его часть стремилась противостоять даже и не имперскому центру, а мест-
ным ханским доброхотам, и не исключено, что в борьбе за некие привилегии,
то другая была готова безоговорочно признать над собою власть Тохтамыша.
В этих условиях на исторической арене появляется башкирский бий Шагали,
215

добившийся того, чтобы сепаратистские настроения в среде башкирской знати
сошли на нет и улусбеги отказались от конфронтации с великим ханом. В част-
ности, о Шагали, фигурирующем и в родословных, и в исторических преда-
ниях, в эпосе сказано:
«Тот, кто, подчинившись Орде,
Бийство за это получил,
На всю долину Ирендыка
Свое господство распространил;
Расселил он род свой большой
Вдоль всего степного Яика,
Всей этой ветви являясь главой,
Питая злобу к пяти родам,
Бий надменный степной земли —
Старец по имени Шагали —
Посланником от хана Орды
Явился к пяти родам, говорят.
Всех их жителей вместе собрал,
Верховодам же родовым
От хана Орды привез фарман
С предписанием таким:
"Пусть батыры пяти родов
Явятся в Сарай, и тут
В число везиров моих войдут...
Чтоб великого хана слова
Передать вам в этом краю,
Я посланцем явился сюда!" —
Так закончил он речь свою»
[17, с. 46-47].
В пользу того, что Тохтамыш и башкирская знать нашли общий язык,
свидетельствует дальнейшее повествование в эпосе «Идукай и Мурадым».
Несмотря на явное неудовольствие Сказителя (и это, по-видимому, свидетель-
ствует о том, что описываемые события имели место в исторической действи-
тельности), ему приходится с печалью констатировать, что «вложили в ножны
мечи свои лучшие батыры страны, [которые]... сошли с коней1 [и]... к хану
[Тохтамышу] готовы ускакать...» [17, с. 48—49]. Таким образом, вожди «пяти
родов... посоветовавшись между собой, предпочли выполнить приказ хана»,
1 Фраза «сошли с коней» в данном случае является метафорой, означающей, что батыры
отказались воевать с Тохтамышем.
216

гласивший: «Пусть... придут и будут биями, если не хотят стать рабами»
[17, с. 50—51]. По итогу башкирским вождям не оставалось ничего, кроме как
явиться в ставку повелителя и, находясь там практически в качестве заложни-
ков, ожидать ханских милостей, которых они добились, о чем в подробностях
сообщает Сказитель:
«Хан Туктамыш в Орде своей
Назначил советниками в собственном стане
К нему приехавших богатырей:
Кыпсака, Катая, Юрматы,
Тамьяна, Табына... Ну а Кутлу
Вместе с Исянами — стражами птиц
Назначил, чтоб те запускали на дичь
Их во время охоты его;
Также он и Хабрау призвал,
Доброго скакуна ему дал,
Вольно ездить позволил везде,
Во дни празднеств своих родов
Быть непременно в его Орде;
Слово дал: из уральских родов
Не забирать никогда рабов»
[17, с. 70-71].
Естественно, очень сложно оценивать обстановку, в действительности скла-
дывавшуюся в южноуральском регионе, опираясь на источник, представляющий
собой хотя и историческое, но одновременно и эпическое произведение.
Однако, как мы подчеркивали выше, эпос «Идукай и Мурадым» абсолютно точно
согласуется, например, с сочинением Натанзи «Аноним Искандера», в котором,
как и в башкирском нарративе, сказано, что Тохтамыш удерживал при своем
дворе в качестве гостей-заложников правителей разных стран. При этом наибо-
лее лояльные из них, по свидетельству персидского историка, были использо-
ваны для управления землями, откуда они были родом, как русские князья, или
были задействованы для охраны границ [40, с. 315]. Здесь необходимо пояснить,
что именно в сознании джучидских властей подразумевалось под понятием
«охрана границ», которые, само собой, охранялись и, скорее всего, на уровне
местных владетелей, ревностно следивших за тем, чтобы рубежи вверенных им
юртов, и в том числе по административным границам, не нарушались зачастую
такими же, как и сами ордынцы, умелыми воинами-степняками. Но чаще всего
войска Золотой Орды с поразительной частотой наносили «упреждающие
удары» по соседям, осуществляя таким образом акты прямой крупномасштабной
агрессии, или на уровне все тех же улусбегов-эмиров совершали молниеносные
набеги с целью банального грабежа и захвата пленников.
217

Необходимо признать, башкиры при Тохтамыше, как некогда во времена
Батыя, принимали непосредственное участие в военных походах1. По мнению
В. Л. Егорова, башкиры находились либо в боевых порядках ордынского
войска, либо обеспечивали прикрытие на коммуникациях во время «злокоз-
ненного нахождения» Тохтамыша на Москву в 1382 году, когда город был
испепелен, а большинство остававшихся в нем жителей погибло [118, с. 65]2.
Источники не сообщают об участии башкир в крупнейшем вторжении
ордынских войск в Персию в 1386 году, когда был захвачен и разграблен
Тебриз — богатейший город, располагавшийся на одном из маршрутов Вели-
кого шелкового пути [33, с. 280]. Однако если учесть, что крупнейшие родопле-
менные объединения башкир — кыпчак, катай, табын, юрматы — поддержали
Тохтамыша и могли выставить достаточное количество воинов (тем более,
что поход обещал быть в плане добычи предприятием успешным), следует пред-
положить, что башкирские отряды, находясь в рядах огромного («в составе
9 туменов» [109, с. 331]) имперского войска, овладели Тебризом.
В другой раз, осенью 1388 года, Тохтамыш, к тому времени окончательно
рассорившийся с Тимуром, решил нанести удар по владениям Железного
Хромца в Хорезме и Мавераннахре. Шараф-ад-Дин Йезди следующим образом
отображает это событие в «Книге побед»: «Тохтамыш-хан... забыв все милости
и попечения Тимура, отважился на неблагодарность... он собрал со всего улуса
Джучи... огромное войско. Из русских, черкесов, булгар, кипчаков, аланов,
[жителей] Крыма с Кафой и Азаком, башкирдов... собралось войско изрядно
большое» [32, с. 337—338]. Подобное сообщение свидетельствует как минимум
о том, что Улус Джучи при Тохтамыше был действительно способен выставить
общеимперское войско, и башкиры (и в том числе башкирский род сарт
[194, с. 101]) участвовали в нападении на Мавераннахр. Надо отметить, что та
военная кампания не принесла Тохтамышу успеха. Тимур в очередной раз раз-
бил противника, однако, что в данном случае важно с точки зрения процессов
общеевразийского масштаба, впервые в истории башкирские и русские
воины под бунчуками хана Тохтамыша сражались в едином строю. То, что
это не выдумки Йезди, подтверждают русские летописи, являющиеся абсо-
лютно независимыми источниками. Так, поход 1388 года вкратце описан,
например, в Рогожском и Симеоновском летописцах. «Того же лета князь
Борис Константинович ходил в Орду, а в то время царь Тохтамыш пошел
на войну ратию на Темир Аксака, князь же Борис стаже его на пути и иде с ним
в дорогу 30 дней, и потом царь пощадев его, и уверну его от места, нарицаемого
1 В источниках нет прямых сведений об участии башкир в конкретных войнах, ведшихся
золотоордынскими правителями во второй половине XIII — первой половине XIV века,
исключение составляют смазанные по датировкам сообщения из родословий и преданий.
Однако, судя по динамике отношений между имперским центром и знатью Башкирского юрта,
башкиры были задействованы. Недаром Бэзэк-бий был жалован ханским перстнем [13, с. 106].
2 В. Л. Егоров ссылается на ПСРЛ (Полное собрание русских летописей), т. 15, вып. 1,
стб. 143 [118, с. 74, сноска 235].
218

от Оурутана, и повел ему без себе пребыти и дождати своего пришествия
в Сарае, и сам шед воева землю Темир Аксакову» [ 108, с. 115]. Как видно, в этом
30-дневном походе (начальной его части) Тохтамыша сопровождал нижегород-
ский князь Борис Константинович. «...Только в районе Уруктана он был
отпущен ханом с приказанием ждать его возвращения из похода в Сарае»
[218, с. 408]. Одновременно с Борисом где-то рядом с Тохтамышем находился
и Василий Кирдяпа (племянник и супротивник Бориса), и хотя само присут-
ствие последнего связано напрямую не с воинской службой, а с ожиданием
разрешения ханом очередной свары нижегородских князей, тем не менее
«князь Василий Дмитриевич уеха от царя Тохтамыша за Яик» [108, с. 116—117].
В представленных фрагментах летописей, содержащих информацию
об очевидном присутствии русских в ордынском войске, не может не обратить
на себя внимание топоним Оурутан (Уруктан), под которым, скорее всего,
имеется в виду гора Аран Тупе на реке Ори, восточнее современного города
Орска [218, с. 408]. Но в данном контексте обращают на себя внимание два
момента, из которых следует, что: 1) ордынское войско двигалось по землям
южной части Башкирского юрта в междуречье Яика и Сакмары; 2) князья
Борис Константинович и Василий Кирдяпа являются, судя по всему, первыми
русскими людьми, побывавшими на глубинных территориях Башкортостана,
о которых персонально упомянуто в письменных источниках, что лишний раз
свидетельствует о консолидации всех подданных Улуса Джучи.
Скорее всего, Тохтамыш не зря избрал в качестве маршрута для похода
в Среднюю Азию Башкирское Приуралье. В этих краях кочевали его подданные
в лице башкир, преданные вассалы, которые, как он полагал (и дальнейшие
события это подтвердят), в случае неудачи не нанесли бы удар в спину. Буквально
через три года по этим же местам будет проходить армия Тимура, и именно здесь
он столкнется с отчаянным сопротивлением не только ордынских чамбулов,
но и всего местного населения. Что же до Тохтамыша, то отношения его с баш-
кирами (башкирской знатью) выстраивались в достаточно позитивном для обеих
сторон ключе, недаром, как сказано в шежере, хан избрал местом своей ставки
район рек Чермасан и Кармасан [ 162, с. 181]. Более того, «в башкирских тавари-
хах», автором которых мог быть «современник Тохтамыша Масгуд Камалетдин
ибн Хаджанди, который писал панегирики ханам, есть сведения о том, что у хана
Тохтамыша были поселения на берегах Чермасана и Кармасана в Башкорто-
стане и что он возвел большую мечеть и построил город» [147, с. 94—95].
Несмотря на то что с последними доводами трудно согласиться, и даже по той
причине, что у Тохтамыша не было чисто физически времени на строительство
города на Южном Урале1, могли иметь место его распоряжения относительно
1 Тохтамыш с перерывами правил с 1380 по 1406 год, из них лишь первые 5—6 лет были
относительно мирными. Возможно, тогда хану приходилось в первую очередь заниматься
восстановлением торговых путей и, соответственно, реанимировать экономические центры
на нижнем и среднем Итиле (в Крыму?).
219

возведения культовых зданий, что может также свидетельствовать в пользу
лояльного отношения к нему со стороны населения Башкирского юрта.
Итак, исторические источники, за исключением эпоса «Идукай и Мура-
дым», в котором, как мы подчеркивали, изначально заложено противостояние
Тохтамыша с мангытскими эмирами, и он a priori в роли положительного героя
выступить не может, не указывают на существование какой-либо тохтамыше-
башкирской конфронтации. Более того, башкирская знать выступила на сто-
роне Тохтамыша в момент закрепления его на великоханском престоле
и во времена вторжения чагатайских полчищ Тимура в пределы Улуса Джучи
(об этом в следующем параграфе). Примечательно, что если рассматривать
взаимоотношения башкирской аристократии с наследниками Тохтамыша
из династии Тука-Тимуридов в исторической перспективе, то и здесь мы
не найдем следов какого-либо противоборства башкир ни с золотоордынским
ханом Улуг-Мухаммедом (племянником Тохтамыша), ни с его потомками
казанскими ханами. Напротив, мы знаем многие факты получения башкирами
от правящих Тука-Тимуридов тарханных ярлыков, что, наоборот, из ранга
«угнетенных» возводит их в ранг привилегированного сословия. Взамен баш-
киры участвовали в военных кампаниях казанских ханов, например в русско-
казанской войне 1468 года, когда «Ибрагим-хан, чтобы дать отпор захватчикам,
собрал свое войско с Беловоложской, Костятской и Башкирской земель».
Очень возможно, что казанские ханы (а также касимовские) в отношении
башкир продолжали политику Тохтамыша [253, с. 135].
И еще. Рассматривая деятельность последнего из золотоордынских ханов,
сумевшего на краткое время объединить кочевую империю, что не могло
не повлиять на сознание современников, хотелось бы обратить внимание
на имя собственное Тохтамыш (Туктамыш, Токтамыш), закрепившееся в среде
башкир в пересчете поколений конкретно в XV—XVI веках. Имя Туктамыш, то
есть человек «твердо стоящий», присутствует в именных списках шежере пле-
мен юрматы, мин, буляр, байлар, ирякте и по частоте упоминаний на фоне
иных имен, занесенных в родословия, занимает далеко не последнее место.
Надо полагать (а имя, даваемое человеку при рождении, в Средние века много
что значило и несло в себе сакральную сущность), Тохтамыш, личность беско-
нечно противоречивая, но, возможно, в честь которого башкиры называли
сыновей, оставил яркий след в истории Башкортостана.
8.3. Нашествие Железного Хромца
Одной из самых жестоких и крупномасштабных войн, пережитых челове-
чеством, остается война между Улусом Джучи и империей Тамерлана, между
великим ханом Тохтамышем и великим эмиром Тимуром. Война эта вспыхнула
не сразу, как будто сначала испытав терпение сторон до конца, и наконец,
исчерпав возможности всякого мирного урегулирования, стаями огнедыша-
220

щих тысячекопытных драконов закрутила свой хоровод на гигантских
евразийских просторах: от древних городов Ирана и Средней Азии на юге
до дремучей сибирской тайги на севере, от перекатов Черного Иртыша на вос-
токе до Днепровских порогов на западе.
Изучение зарождения конфликта между сторонами началось еще при
жизни главных его героев — на рубеже XIV—XV веков: арабские и персидские,
главным образом протимуридские, авторы практически сразу же, по горячим
следам, начали описывать, анализировать и зачастую весьма предвзято толко-
вать произошедшие еще на их памяти события. На острие пера Тимуровых
историков оказался Тохтамыш, и надо признать: инициатива войны исходила
от хана Улуса Джучи, который, возможно, сам того не подозревая, действовал
в канве им же порожденных исторических процессов. Именно консолидация
Тохтамышем золотоордынского общества и безжалостное подавление внут-
ренней оппозиции породили возникшие на этом фоне причины конфликта
с внешним врагом. Во-первых, тюркское кочевое население Золотой Орды,
по сути народ-войско, считало (и по праву) свое воинское искусство более
высоким, чем у южан, так как вековой спор Джучидов с Хулагуидами окон-
чился все-таки полной победой северян, а потому во властных кругах Улуса
Джучи в Тимуре видели не достойного соперника, а всего лишь одного из мно-
гочисленных временщиков, гревших руки на пепелищах Ильханата и Улуса
Чагатая. Во-вторых, сам Тимур в начале 1380-х годов не стал еще тем «неодо-
лимым» Тимуром, в которого он превратится спустя 10—15 лет. В-третьих,
в последней четверти XIV столетия в Дешт-и-Кипчак, согласно некоторым
исследованиям, произошел демографический взрыв, что позволило преодолеть
последствия ужасающей чумы. Следовательно, появилось и выросло новое
поколение воинов, а закончившаяся смута и усиление великоханской власти
позволяли не только знатным, но и рядовым номадам обогатиться в предстоя-
щей войне. Отныне ее сторонниками были не только «князи ордынские»
и профессиональные воины — ближние ханские нукеры, служилое сословие
(сотники, десятники), вольные батыры, но, вероятно, и простые, вчера еще
мирные араты, а ныне ополченцы имперского войска. Иначе как объяснить,
что Тохтамышу удалось в 1386—1389 годах собрать под своими знаменами
сто тысяч бойцов, а в 1391 и 1395 годах увеличить их число до двухсот тысяч?1
В-четвертых, очень важным фактором, повлиявшим на возникновение
конфликта, явились удачные действия Тохтамыша в Восточной Европе
(нейтрализация Руси и Литвы), позволившие создать там благоприятную для
Улуса Джучи военно-политическую ситуацию, давшую возможность без
оглядки на кого-либо развязать войну с Тимуром.
1 Скорее всего, летописцы преувеличивают численность войск противоборствующих
сторон, и в современном научном сообществе по этому поводу идет оживленная дискуссия.
Однако и преуменьшать размах военных возможностей того и другого войска было бы
контрпродуктивно.
221

И наконец, еще одну, если не главную, причину возникновения антаго-
низма между Тохтамышем и Тимуром, между Севером и Югом следует искать
в сфере экономической. Это была борьба за овладение южной ветвью Великого
шелкового пути. Северная часть маршрута знаменитой торговой артерии,
пролегавшая от среднеазиатских оазисов к ордынским городам, расположен-
ным в среднем и нижнем течении Итиля, и далее к Черному морю и находив-
шимся там генуэзским и венецианским факториям, в результате Великой
замятии постепенно приходила в упадок. И хотя к началу правления Тохта-
мыша золотоордынская ветвь караванных дорог продолжала функциониро-
вать, она уже не играла той роли, что в первой половине — середине XIV века.
Отныне более значимым стал южный маршрут, пролегавший также по городам
Средней Азии, но огибавший Каспийское море через Северный Иран и Ирак.
«С тех пор, как торговые пути, связывающие Запад с Востоком, переместились
с севера на юг, овладение Азербайджаном и Ираном... приобрело особое
значение» [218, с. 405]. Ради разрешения этой проблемы армии Тохтамыша
вторгаются в Закавказье и Персию в 1386—1387 годах и Среднюю Азию
в 1387—1389 годах. Таким образом, вчерашние союзники превратились в злей-
ших врагов, и решительное столкновение между ними стало неизбежно.
Затевая войну, Тимур, скорее всего, не ставил себе задачи в буквальном
смысле покорить Великую степь. Для него важнее было обеспечить безопас-
ность «северного фланга» своей державы, превратив Золотую Орду в послуш-
ного сателлита: по максимуму нанести ущерб экономике северного соседа
и посеять хаос во внутренней жизни Тохтамышева государства, а заодно и его
сменить на престоле послушным царьком, чтобы спокойно заняться затем
собственными проблемами, связанными в первую очередь с взятием под конт-
роль торговых путей в Малой Азии, куда уже намеревался нанести удар султан
турок-османов Баязет Молниеносный.
Ранней весной 1391 года огромное, по некоторым свидетельствам, 200-ты-
сячное войско Тимура, пройдя Ясы (город Туркестан), Карачук и Сауран,
вторглось в пределы Улуса Джучи. Миновав территорию современного Цент-
рального Казахстана и претерпевая трудности в снабжении войск продоволь-
ствием, завоеватели в мае достигли местности Анакургай в Тургайской долине,
где Железный Хромец устроил общеармейский сбор [32, с. 343] и, убедившись
в том, что не растерял сил во время перехода через весенний Дешт-и-Кипчак1,
направил своего внука Мухаммад-Султана во главе авангарда на север. Пора
было наконец обнаружить противника, бесконечно отступавшего и, казалось,
растворившегося в степных просторах. Через два дня авангард наткнулся
на несколько кострищ, оставленных ордынцами, а еще через несколько дней
1 Йезди упоминает о том, что на одной из стоянок стан армии «по своей чрезвычайной
обширности, по многочисленности бойцов и храбрецов и по множеству лошадей и верблю-
дов был [похож на] море волнующееся и мир, наполненный шумом и криком» [32, с. 342].
222

достиг Тобола и, переправившись, обнаружил еще одну стоянку. Гонец,
прибывший к Тимуру, доложил: «Мы видели 500 очагов, в которых остался
огонь, но сколько ни искали, никого не нашли» [56, с. 295]. Тамерлан, лишь
прознав о том, что противник, хотя доселе и невидимый, находится где-то
поблизости, немедленно «тронулся с места и стал быстро двигаться вперед.
Дойдя до реки Тобол, [он увидел, что] вследствие перехода [через нее] аван-
гарда переправа разрушена; был дан приказ, чтобы воины, набрав деревьев
и хвороста, исправили переправу. Тимур, перейдя со всем... войском через
реку, присоединился к авангарду. Войска копытами коней своих, носящихся
по свету, топтали эти степи и равнины, но нигде не оказывалось ни следа,
ни вести о неприятелях, и всякий, кто шел на разведку, теряясь в этой беспре-
дельной степи, не находил признака человека» [32, с. 343].
Упоминая о «невидимом» для Тимура противнике, следы которого были
обнаружены его ертаулами в верховьях Тобола, следует предположить, что
в данном случае чагатаям пришлось столкнуться, скорее всего, не с войско-
выми частями ордынцев, а с местным населением, спешно покидавшим свои
летники и столь же спешно мобилизованным в ополчение. Здесь необходимо
учитывать очень важный нюанс, который исследователи упускают из вида
и никак не комментируют, а именно тот факт, что и в Тургайской долине,
и в пойме Тобола кочевали входившие в состав Шибанова Улуса зауральские
башкиры из числа родовых подразделений табынцев и усерген. По-видимому,
первые столкновения башкир с войсками Тимура имели место не летом
1391 года в Юго-Западном Башкортостане, как традиционно полагает уже
не одно поколение исследователей, а месяцем ранее в тургайских и тоболь-
ских степях. Вообще, отслеживая дальнейший маршрут и действия армии
Тимура, педантично изложенные в сочинениях Йезди и Шами, мы понимаем,
что войска Железного Хромца продвигались непосредственно по территории
Башкирского юрта. Из чего следует, что сопротивление, оказанное вторгше-
муся неприятелю, исходило от башкир, впервые со времен монгольских
завоеваний столкнувшихся с врагами, явившимися на их землю. Скорее
всего, именно башкирские арьергардные отряды оставляли по пути отступле-
ния многочисленные кострища, тем самым вводя в заблуждение Тимуровых
воевод насчет якобы находившихся поблизости ордынских соединений.
Тем временем, не задерживаясь у Тобола, армия Тамерлана двинулась
на запад по так называемой (впоследствии) старой Ногайской дороге
[126, с. 441 ]1. Тимур, выискивая неприятеля, отправил на этот раз в разведку
многоопытного Шейх-Давуда. «Он отправился согласно приказу и двое суток
с крайней быстротою продвигался вперед. Во вторую ночь он нашел несколько
шалашей... и спрятался за холмом с другими храбрецами. Когда стало светать,
1 Понятие «дорога», надо полагать, весьма условно, но в XIX веке в Поволжье и на Урале
еще сохранялись ее следы [126, с. 441].
223

из этих шалашей выехал всадник по какому-то делу; подождав, пока он проехал
мимо них, они бросились вслед за ним, схватили и привели его к Тимуру,
который... того человека расспросил о делах Токтамыш-хана. Он [пленный]
сказал: "Вот уже месяц, как мы вышли из иля и живем здесь, а о хане известий
не имеем, но несколько дней [тому назад] прибыли 10 всадников в латах.
Неподалеку от нас есть лес, там они находятся, что это за люди — неизвестно"»
[32, с. 343]. Тимур приказал продолжить поиск, и вскоре после первого с начала
похода вооруженного столкновения, «когда... некоторые были убиты»
[56, с. 296], появились новые пленные, а соответственно, информация
о действиях Тохтамыша, собиравшего войско где-то за Яиком. После того,
24 мая [56, с. 296], удаляясь от верховьев Тобола, войска Тимура ускоренным
маршем продолжали движение на запад и, проделав около трехсот километров
за 5—6 дней, «...переправившись через множество рек и озер... 24 джумади II
[29 мая 1391] дошли до берега реки Яика» [56, с. 344], оказавшись где-то
в районе современного города Орска.
Первоначально Тимур планировал осуществлять движение своих армий
по левобережью Яика, однако, узнав о планах Тохтамыша устроить засады
на переправах, принял фатальное для башкир решение — передвигаться по про-
тивоположной стороне реки, то есть по глубинным областям Башкортостана,
поднявшись вначале несколько выше Орской излучины, а затем в течение двух
дней осуществив переправу вброд. Таким образом, замыслы Тохтамыша потер-
пели крах, и засады у бродов Айгыр-Яли1, Бур-кичит, Чампа-кичит, причем, воз-
можно, с использованием судов (лодок) [56, с. 296, 308], были выставлены зря.
Форсировав Яик, Тимур продолжал движение в западном направлении,
причем, по-видимому, подавляющая масса войск, и особенно пешая ее часть,
двигалась отныне по правобережью, между рекой и Губерлинскими горами,
за исключением боевого охранения, совершавшего рейды несколько севернее
основного маршрута. Здесь он вплотную соприкоснулся с башкирами. Спустя
шесть дней после переправы через Яик передовые кошуны Тимура вышли
к «реке Самур» [32, с. 344], по Йезди, или Самар [56, с. 296], по Шами. Трудно
точно определить, с какой именно рекой — Самарой, Сакмарой или Салмы-
шем — следует отождествлять водные преграды, возникшие на пути Тамер-
лана, но уже 4 июня завоеватели переправились через Яик [56, с. 296], по Шами,
и Иик [32, с. 344], по Йезди. Надо полагать, что все-таки эту реку следует
отождествлять с Большим Иком, и тогда получается, что последующие события
разворачивались непосредственно на территориях, расположенных северо-за-
паднее места впадения Сакмары в Яик, тем более что эти земли — более благо-
датные, лесистые, наполненные влагой — были просто необходимы Тимурову
войску, испытывавшему проблемы с продовольствием.
1 Айгыр-Яли — упоминавшаяся выше местность у нынешнего села Гирьял Оренбургской
области; по М. И. Иванину — «гирьяльский форпост» [126, с. 441].
224

Конечно же, Тимур понимал, что его армия за период «весеннего наступле-
ния» от верховьев Тобола растянулась, появились отставшие части, а иначе
произойти не могло, учитывая многочисленность войска и тот форсированный
марш, которым двигалась конница, намного опережавшая пехоту. Поэтому
Тимур, находясь в начале июня в районе реки Ик, решил дать войску кратковре-
менный отдых и подтянуть отставшие части. Однако с определенного момента
сопротивление завоевателям усилилось и стало представлять опасность до такой
степени, что Тимур был вынужден провести ряд мероприятий, связанных
с обустройством военного лагеря, а следовательно, и своей ставки, и «...приказал
им иметь наготове туры и [окопные] щиты, размерить веревкой окружность
высочайшего стана и распределить [между воинами], дабы воины окопались
рвом. Сделали согласно приказанию и, приняв меры предосторожности, провели
эту ночь на этой стоянке. На другой день, когда взошло солнце, они, выступив
оттуда, отправились [далее] и шли, принимая на каждой стоянке таким же обра-
зом меры предосторожности» [32, с. 344—345]. Естественно, все эти меры были
связаны с тем, что золотоордынская армия, столь же пугающая своей числен-
ностью, как и армия Тимура, находилась отныне не за убегающим горизонтом,
а где-то здесь же, в Булгарском Приуралье, всего в нескольких переходах, и могла
в любой момент нанести молниеносный упреждающий удар. Но нельзя не учи-
тывать и фактор усиливавшегося противодействия захватчикам со стороны баш-
кир, избравших методом сопротивления тактику герильи.
В сложившейся ситуации Железный Хромец применил, и, скорее всего,
достаточно успешно, «разработанную когда-то Чингис-ханом тактику "облавной
охоты", когда в стороне от маршрута движения войска рассыпались многочис-
ленные воинские отряды, Тимур отправил такие отряды и в пределы приураль-
ских башкирских кочевий». К сожалению, в официальных летописях нет
сообщений о той непродолжительной, но крайне ожесточенной по своему
характеру партизанской войне, которая разгорелась на юге и западе Башкирии
и была отражена (что знаменательно!) в башкирском историческом предании
«Последний из Сартаева рода»1. Представляется весьма затруднительной по-
пытка стыковать между собой письменные тимуридские источники и легендар-
ное повествование, жанр которого сложно определить однозначно, хотя (и это
доказано) оно, безусловно, отражает события, разворачивавшиеся накануне сра-
жения на Кондурче, а значит, содержит в себе факты, если и не точно совпадаю-
щие с фактами, изложенными в сочинениях Йезди или Шами, то, по крайней
мере, переданные очень эмоционально и ярко отображающие дух той эпохи
и напряженность момента, чувствующиеся и в строках персидских авторов.
Обращают на себя внимание сообщения Шами, Йезди и других летописцев
о расправах, учиненных по приказу Тимура над захваченными пленными,
1 Род сарт появился на Южном Урале, переселившись из Средней Азии и Приаралья,
еще в X-XI веках [194, с. 201-202, 208].
225

и именно в момент пребывания в районе рек Сакмары, Ика или Сока. В одном
из случаев речь идет о том, что к Тимуру, «схватив, привели одного из неприя-
телей, которого после допроса предали казни» [32, с. 345], в другом — перед
Железным Хромцом предстало 40 пленных ордынцев, а после того как «рас-
сказ их (в ходе допроса с пристрастием. — Авт.) был полностью изложен,
Тимур приказал убить их» [32, с. 345]. В условиях эскалации военных действий
от великого эмира каких-либо актов милосердия ожидать не приходилось,
и противная сторона, отвечая агрессору, действовала не менее жестоко, исходя
уже не только из нравов той эпохи, но, в первую очередь, защищая свою землю
и горя желанием уничтожить захватчиков.
Главный герой повествования «Последний из Сартаева рода», Джалык-бий,
принадлежавший к воинской знати башкир, и, возможно, участвовавший
в походах золотоордынского хана на Мавераннахр или Могулистан, «был
сторонником Тохтамыша. И судя по всему активным сторонником» [194, с. 101].
При появлении на землях Джалык-бия посланника Тимура, потребовавшего
принести ему символические знаки покорности — «землю и воду», он приказал
немедленно подвергнуть его мучительной казни. Джалык-бий говорил: «...я не
отпустил его обратно. Нет. Я приказал его вымазать медом и посадить в мура-
вейник. Ха! Как он визжал тогда!» [194, с. 104]. Ну а после того, как погибли
многие соплеменники, и в том числе сыновья Джалык-бия Кармасан и Черма-
сан, сердце его окончательно ожесточилось. «Я не брал никого в ясыр1. Я только
убивал. Стоны поверженного врага приятны воину. Мольбы о пощаде — весе-
лят его сердце. Кто скажет, что это не так?! Но я заткнул свои уши перстами
ненависти и в глазах своих носил только месть и огонь. Да, да! Я не брал никого
в ясыр, я только убивал. Я вырывал всем глаза, я клал туда соль, я зарывал
в землю. И это было хорошо... Я встретил Тугай-бея... Я настиг его. Я отрезал
ему голову! А потом, — белегыз, кышылярым!2 — я отослал эту голову самому
Темиру, — да спалит его огонь! — которого за хромую ногу прозвали "Акса-
ком"» [194, с. 105]. Что здесь сказать? Наверное, свою Отчизну следует защи-
щать всеми возможными и невозможными средствами.
Рассматривая яростное сопротивление, оказанное башкирами напавшему
на их родину врагу, необходимо отметить, что башкиры как отважные воины
вызывали у неприятеля если и не оторопь, то, безо всякого преувеличения,
уважение. Еще в 1235 году великий каан Угэдэй, приняв решение об обще-
имперском походе на запад и поучая царевичей Чингисидов, ненароком напом-
нил им, что «народ там свирепый» [38, с. 192]. В свою очередь, знаменитый
монгольский полководец Субэдэй докладывал Угэдэю о том, что «встречал
сильное сопротивление со стороны тех народов (в том числе и Бачжигит —
башкир. — Авт.)» [38, с. 191—192]. Учитывая положение дел на западе, в Вос-
1 Ясыр — плен.
2 «Знайте, мои люди».
226

точном Деште и на Южном Урале, следует с большой долей вероятности пред-
положить, что и Угэдэй, и Субэдэй имели в виду, упоминая о «сопротивлении
народов» и их «свирепости», в первую очередь башкир и булгар, потому как
к 1234—1235 годам иных по-настоящему серьезных противников, способных
противостоять агрессору, в этом регионе не существовало. И еще. Употребле-
ние характеристики «свирепый» представителями монгольской воинской
элиты отнюдь не означало указания на нечто дикое или из ряда вон выходящее.
В монгольском воинском лексиконе эпитеты «свирепый», «бешеный»,
«лютый» представлялись почетным прозванием, которым наделялись наиболее
выдающиеся воины и полководцы. Тот же Субэдэй, как и Джэбэ, Джэлмэ,
Хубилай, названы в «Сокровенном сказании» «бешеными псами» [54, с. 153],
а покоритель Закавказья Чормагун-нойон сам называл себя (и гордился!)
«лютым псом» Чингисхана [36, с. 148].
На фоне этих красноречивых свидетельств очевидно, что Джалык-бий
не уступал в пассионарности Чингисхановым багатурам, однако дальнейшая
его судьба, как и судьба всех его соплеменников, была трагична: «Сартаев род»
был вырезан врагами, а сам он, последний, чудом уцелевший его представитель,
под старость лет, одинокий и нищий, «как барсук, потерявший нору»
[194, с. 105], грелся у чужих костров, рассказывая о страшном нашествии
Тимура, от которого помимо этого предания в памяти народной остались
наименования двух неторопливых светлых речушек, текущих на северо-западе
Башкирии и несущих свои воды в Белую, — они были названы в честь славных
батыров, сыновей Джалык-бия, Чермасана и Кармасана1.
Нельзя не обратить внимания на то, что фигура Джалык-бия, как, впрочем,
и датировка описываемых в историческом предании событий, трактуются
по-разному. Существует мнение, что действия эти происходили во времена прав-
ления золотоордынского хана Менгу-Тимура (правил в 1265—1282 годах), якобы
запечатленного в повествовании под именем Тура-Мянгу [16, с. 173], и то, что
Джалык, проявив прямое неповиновение, выступил с оружием в руках против
своего сюзерена [181, с. 360]. Тем не менее в тексте нарратива присутствует
точный временной маркер: сам Джалык-бий сообщает, что в момент приближе-
ния барласов2 Тимура он молился причисленному к лику святых Хусейн-беку
[16, с. 176], а ведь доподлинно известно, что Хусейн-бек умер в 1339 году, следо-
вательно, события имели место после указанной даты. В этой связи И. М. Мир-
галеев, исходя из двенадцатилетнего циклического календаря и того, что
Джалык-бий о себе говорит, как о «родившемся в год Барса» [194, с. 99], вполне
аргументированно доказывает, что герой предания мог появиться на свет в 1337,
1349 или 1361 году и, соответственно, активно участвовать в войне с Тимуровыми
1 Реки Чермасан и Кармасан впадают в реку Белую южнее города Бирска.
2 Барлас — племя, к которому принадлежал Тимур. Соответственно, ближний круг его
воинов формировался из барласов, отличавшихся особой храбростью и свирепостью.
227

полчищами [194, с. 99]. Кроме того, версия с Менгу-Тимуром (Тура-Мянгу)
выглядит несостоятельной еще как минимум по двум позициям. Масштабы
личностей хана Менгу-Тимура, одного из самых могущественных монархов
Евразии, сумевшего добиться независимости Улуса Джучи от Каракорума,
и Джалык-бия, рядового держателя нескольких кошей1, несопоставимы, эти
люди по определению находятся на разных полюсах политической жизни Золо-
той Орды. В лучшем случае Джалык мог наблюдать повелителя, и то разве
что издали, во время имперских (военных) сборов. Не исключено, что Джалык,
упоминая Тура-Мянгу, воспроизводил некий фрагмент из времен Великой
замятии, в которой и башкирский бий, и ханский чиновник — некий Тура-Мянгу
(а имена, производные от Тура — Туре — Тури [220, с. 196—197] были широко
распространены в среде ордынцев) принимали участие.
Более того, при ближайшем рассмотрении, так как «имя Джалык-бия
в списке башкирских биев XIII-XV веков отсутствует» [180, с. 186], всплывает
вопрос о личности самого героя предания. В хронике Йезди говорится, что
«в битве против Тимура войска хана Тохтамыша возглавляли Бек-Ярык-углан
(то есть сын или близкий родственник хана), эмир Яглыбай и другие военачаль-
ники2. Яглыбай в записях М. Уметбаева назван Ялман-бием3. Возможно, Ялык-
бий (Джалык-бий. — Авт.) и был одним из тех вождей или послужил его
прототипом» [147, с. 74]. Надо признать, это смелая версия, и неизвестно, полу-
чит ли она дальнейшее развитие, но, вне зависимости от всевозможных ракур-
сов, с которых изучалось и изучается сказание «Последний из Сартаева рода»,
в Западном Башкортостане Тимур столкнулся с серьезным противостоянием,
и именно там произошло первое по-настоящему крупное полевое сражение его
войска с войсками Золотой Орды, о котором почему-то обычно умалчивается.
Это столкновение, подробно описанное в сочинениях Шами и Йезди, имело
место в междуречье Большого Ика и Зая, то есть непосредственно на баш-
кирской земле, и окончилось для чагатаев, несмотря на то, что неприятель
отступил, с весьма сомнительным результатом. 10 или 12 июня4 Тамерлан
приказал эмиру Ику-Тимуру отправиться в очередную разведку «...и доставить
точные сведения о том, где находятся неприятели, и пришло ли их много или
мало и во всех обстоятельствах соблюдать осторожность и осмотрительность.
Именитый эмир, торопясь исполнить приказание, поспешно двинулся в путь,
переправился через большое болото и две реки и присоединился... к другим
сторожевым отрядам. Выйдя еще вперед, он увидел отряд неприятельского вой-
1 Кош (тюрк.) — аул, кочевье [15, с. 512, сноска 4].
2 Тизенгаузен В. Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Т. 2. —
М.; Л.: Издательство АН СССР, 1941. - С. 168 [147, с. 74].
3 Уметбаев М. Башкиры. Рукопись / Книжная палата Республики Башкортостан
[147, с. 74].
4 Шами, описывая это столкновение, связывает его с битвой на Кондурче, произошед-
шей 18 июня, указывая, что эти события имели место за 5—6 дней до нее [56, с. 298].
228

ска, стоявший на вершине холма и наблюдавший, и тотчас же отправил против
него несколько решительных людей и отважных рубак. Заметив их движение,
неприятели, отступая, спустились с холма, а те взошли на верхушку холма
на место неприятелей. С той стороны холма они увидели 30 кошунов1 всадни-
ков в полном вооружении и латах, выстроившихся в овраге, готовых к бою
и выжидавших удобного случая» [32, с. 346]. Кому из Тохтамышевых эмиров
подчинялись эти кошуны и по чьему приказу они вступили в бой, неясно,
однако можно с большой долей вероятности предположить, что это был тумен
или часть тумена, который вел на помощь великому хану бий степных башкир
Шагали. Из эпоса «Идукай и Мурадым» известно, что этот бий, явившись
к Тохтамышу, произнес следующие слова: «Исполнил приказ, что тобою
был дан — // Коль раньше времени не умру, // Самыр-хана я сокрушу! //
Десятитысячное войско я собрал» [17, с. 133].
Завидев превосходящие силы противника, Ику-Тимур «...не признал
удобным вступить в бой, а счел за лучшее потихоньку переправиться обратно
через реки...» [32, с. 346]. Ордынцы бросились преследовать врага, и после оже-
сточенной схватки Ику-Тимур и еще несколько Тимуровых военачальников
погибли. Лишь после того, как к месту схватки подоспел во главе отборного
войска лично Тимур, приказавший атаковать неприятеля в пешем строю,
тысячи Шагали-бия (?) были вынуждены отступить.
Через несколько дней, 18 июня 1391 года, состоялась величайшая битва эпохи
Средневековья, в которой столкнулись огромные по любым меркам любых
времен армии. Это событие произошло в районе, где река Кондурча «соеди-
няется с рекой Соком перед впадением ее в Волгу, образуя треугольник»
[218, с. 412], но некоторые исследователи почему-то называют его сражением
«близ башкирского аула Кундузлы»2 [147, с. 73]. Оно окончилось полным разгро-
мом Тохтамыша, преданного некоторыми эмирами, покинувшими в решающий
момент поле боя [218, с. 413—414]. Башкирские отряды, принимавшие участие
в той битве, согласно эпосу «Идукай и Мурадым», понесли потери. По версии
Сказителя, Шагали-бий был убит («по рукам и ногам Шагали разодрал[и]...»
[17, с. 135]), а вожди пяти башкирских племен, находившиеся при особе хана,
как и «полчище Тохтамыша... свое оружие бросили тоже...» [64, с. 213; 17, с. 135].
Бросили оружие — значит, либо сдались, либо бежали.
Тимур торжествовал, упиваясь победой, но успех развивать не стал и захва-
тить главные города Улуса Джучи не попытался. Вместо этого он, постояв
какое-то время «на костях», по выражению Л. Н. Гумилева, «ограничился
собиранием разбежавшихся татарок и скота» [112, с. 609], а затем ретировался
через прикаспийские степи в Мавераннахр. Так или иначе, но «после ухода
1 В XIV веке армейская единица кошун подразумевала наличие в своем составе 100
воинов.
2 К сожалению, не существует точной географической привязки топонима Кундузлы
к какому-либо населенному пункту.
229

армии Тамерлана из пределов Волго-Уралья фактически начался развал Золо-
той Орды, и история Поволжья, "страны Паскатир" степных кочевников,
пошла уже по иному руслу» [129, с. 146], а война между Тохтамышем и Тиму-
ром, не прекращавшаяся ближайшие несколько лет, придала этому процессу
ускорение. Тамерлан в 1395 году (15—17 апреля) подтвердил свой успех на Кон-
дурче разгромом золотоордынского войска на Тереке, но расклад на сей раз
был иным, и Улус Джучи, его правое крыло, включая Нижнее и Среднее
Поволжье, подвергся опустошительному нашествию, продолжавшемуся вплоть
до весны 1396 года.
Вновь, как и во времена Чингисхана, летописцы, перечисляя народы, подчи-
ненные завоевателям, упоминают в их числе башкир, о чем в победной реляции
сообщает Йезди: «Когда все области Дешт-и-Хазара, правое и левое крыло улуса
Джучиева и прочие северные страны были покорены... места того края —
(земли) Укека, Маджара, русских, черкесов, башкирдов, Микес, Бальчим-
кина, Крыма, Азака, Кубани и аланов со всем к ним принадлежащим и относя-
щимся, — выказали свою силу и полную власть, а из врагов те, которые остались
в живых, оказались бродящими, растерянными и бездомными...» [32, с. 363].
И хотя, несмотря на панегирики придворных историков, Золотую Орду Желез-
ному Хромцу покорить не удалось, башкиры, расселявшиеся в Булгарском Пред-
уралье и по притокам Итиля в Среднем Поволжье, в 1395—1396 годах, во время
очередного и еще более разрушительного нашествия Тимура, опять оказались
под ударом. Согласно Шами после битвы на Тереке, где ордынцы вновь понесли
поражение, Тимур «...отправился в погоню за Токтамышем, перешел через
переправу Идиля, которую тюрки называют Туратур, и вслед за врагами дошел
до области Укек (средняя Волга. — Авт.)» [56, с. 302]. Шараф ад-Дин Йезди тоже
подтверждает, что Тимур в 1395 году дошел до Укека. Но он не сообщает о пере-
праве на левый берег Волги: «Победоносное войско (Тимура) с этой (т. е. с пра-
вой. — И. А.) стороны реки дошло до того же места, до которого оно в первый
поход на Дешт добралось с той стороны реки, и ограбило (все это). Место (же)
это недалеко от "страны мрака"» [32, с. 357]. То есть Тимуровы гулямы вновь
прошлись облавой по кочевьям и городам левобережного Итиля. Сам Тимур
так рассказывает о своем походе 1395 года: «В 797 году я вступил в Золотую Орду
и проник до крайних пределов северных стран. Народы этих стран, осмелив-
шиеся мне сопротивляться, были рассеяны и уничтожены. Области, орды и кре-
пости этих стран были покорены, и я возвратился победителем» [64, с. 214—215].
Как известно, историю пишут победители, но безжалостный завоеватель,
о чудовищных своей жестокостью нашествиях которого до сих пор с содрога-
нием хранят память десятки народов от Армении до Индии, оставил свой
столь же негативный след в исторической памяти башкирского народа. Аксак-
Тимур — Тимур (Тамерлан) — Тимуриленг — Сатмыр-хан1 — Железный
1 «Сатмыр-хан — одно из фольклорных имен среднеазиатского правителя Тамерлана
(1336—1405), прозванного на тюркских языках "Аксак Тимир" — Хромой Темир. Другие
230

Хромец в башкирских источниках превратился в антигероя, от которого «[Баш-
кирскому] юрту было великое разорение». Именно он коренным образом изме-
нил геополитическую ситуацию на территории некогда могучей империи
Джучидов.
На рубеже XIV—XV веков башкиры вновь, как и во времена Великой
замятии, когда политическая ситуация в государстве менялась по нескольку
раз в год, оказались предоставлены сами себе. По сути, в течение нескольких
десятилетий (1390—1420 годы) в период максимального ослабления Золотой
Орды и в преддверии окончательного ее развала, когда властные элиты
«старой» империи — Улуса Джучи — были уже не в состоянии эффективно
контролировать положение дел на Южном Урале, а молодая поросль империи
«новой» — Ногайской Орды — еще не доросла до того, чтобы наложить свою
длань на земли башкирских племен, последние, вероятно, переживали непро-
должительный суверенитет, а их кочевья, как и северо-восточные области
Булгарского улуса, превратились в островок относительной стабильности.
Подтверждением этому может служить возможное пребывание здесь все того
же вездесущего Тохтамыша, скрывавшегося в заволжских и южноуральских
лесах в моменты, когда он терпел поражения от Тимура в 1391, 1395—1396
годах, а затем и в 1399 году, спасаясь от преследований со стороны Тимур-Кут-
лука и Идегея. Так, в 1395 году хан удалился к «лесистым местам» булгар
на Вятку, в пределы бывшего Мамадышского уезда, где дожидался, пока
Тамерланово воинство покинет территорию Ак-Орды [218, с. 430]. Следует
пояснить, что географически эта область Булгарского улуса находилась
в непосредственной близости (всего один конный переход!) от земель башкир-
ских племен буляр, байлар, иректэ и юрми, кочевавших по рекам Ик, Мензеля,
Мелля. По-видимому, бии северо-западных башкир, исполненные вернопод-
даннических чувств не в последнюю очередь из-за близости своих угодий
к великоханским владениям (и не потому ли впоследствии они признали власть
казанских ханов?), оказали Тохтамышу существенную поддержку, и подтвер-
ждением тому может служить отображенный в шежере фрагмент, согласно
которому тот имел личные владения в верховьях Белой [162, с. 181]. Наконец,
нельзя обойти стороной татарский эпос «Идегей», где отмечено, что Тохтамыш
в 1399 году уходил от преследовавших его врагов опять же в направлении баш-
кирских земель: «В бегство обратясь, Токтамыш, // Этот властный и грозный
хан... // Вместе с отрядом он достиг // Мест, где берет начало Ик...» [29, с. 168]1.
варианты: Са-Тимир-хан, Сын-Тимир-хан. Имя "Сатмыр" образовано от фарсидского
префикса "са", означающего "превосходный", "самый высокий" и тюркского слова "тимер"
("темир", "тимир"), т. е. железо...» [17, с. 390].
1 Возможно, имеются в виду верховья Яика (река Урал), истоки которого находятся
в центре Южного Урала.
231

Каким был дальнейший маршрут гонимого властителя Золотой Орды на вос-
ток, неизвестно, стоит лишь предположить, что, воспользовавшись помощью
лояльных ему башкирских биев, он преодолел горы Южного Урала, оторвался
от преследователей и оказался в Западной Сибири. В пользу того, что у Тохта-
мыша в центральных областях Южного Урала были доброхоты, свидетельствуют
рассказы жителей башкирских деревень по рекам Инзер, Зилим (Имендяш,
Таиш) о том, что «когда-то через наши земли проходил Токтамыш» [181, с. 374].
Несмотря на эти весьма туманные сообщения, нельзя упускать из вида тот факт,
что в 1400—1405 годах Тохтамыш преимущественно находился в Западной
Сибири и Зауралье, а значит, и поддержка у него в тех районах (Башкирское
Зауралье) оставалась. Тем не менее на этом «эпоха» Тохтамыша как верховного
сюзерена башкир окончилась. Его правление и личность были настолько проти-
воречивы, что невозможно умолчать и о том, как некие башкирские сепаратисты
«стреляли в спину» бывшему хану. И хотя бытовавшие в советское время утвер-
ждения, гласящие, что «башкиры принимают участие в военных походах против
Золотой орды» и «в борьбе среднеазиатского эмира Тимура с золотоордынским
ханом Тохтамышем принимали участие башкирские бии» [206, с. 51] абсолютно
политизированы, соответствуя установкам, царившим тогда в отечественной ис-
торической науке, тенденции крайне негативного восприятия власти Джучидов
в определенных кругах башкирской знати в конце XIV столетия (и мы подчерки-
вали это выше) действительно имели место. Несмотря на то что в данном случае
нам вновь приходится оперировать эпическим произведением, не упомянуть
об этом нельзя. Ведь недаром Сказитель в повествовании «Идукай и Мурадым»
восклицает: «Когда Туктамыш бесславно пал // Вздохнул наконец свободно
Урал» [17, с. 149].
Несмотря на разорение, а по существу уничтожение Тимуром главных
государствообразующих экономических центров Золотой Орды, чье существо-
вание как единого государства обеспечивало стабильность в южноуральском
регионе, и полномасштабную междоусобную войну, начавшуюся в Улусе
Джучи с 1396 года, нельзя обойти вниманием и тот факт, что военно-политиче-
ский кризис, охвативший во второй половине XIV века практически весь
Дешт-и-Кипчак, оказал влияние на дальнейшее формирование башкир как
единого народа. Это, в первую очередь, выразилось в том, что вновь, как и во
времена монгольского нашествия, были приведены в движение огромные
массы кочевого населения Великой степи, что не могло не вызвать активиза-
цию этнической миграции. Массовое перемещение кочевников в Деште,
Приуралье, Зауралье, а также групп Булгарского улуса, устремившихся
на восток, и завершение ассимиляции в башкирской среде местных финно-
угорских групп привело к тому, что к концу XIV - началу XV века территория
Башкирии приняла очертания, близкие к современным, а время, отпущенное
Историей на совместное существование самых разных народов Евразии
в составе Улуса Джучи, фактически истекло.
232

ЧАСТЬ 9
ВИХРИ ВРЕМЕНИ. ВЕК ПЯТНАДЦАТЫЙ
Улус Джучи вступил в новый XV век в состоянии очередного жесточайшего
кризиса, не только затронувшего властные элиты государства, захваченные,
как и во времена Великой замятии, дележом власти, но и усугубившегося
экономической катастрофой, постигшей страну после нашествия чагатаев
и уничтожения Тимуром городов Нижнего Поволжья. Прекращение функцио-
нирования этих городов в качестве крупнейших административно-хозяйствен-
ных центров, а во многих случаях их фактическое исчезновение привело
в ближайшие десятилетия к полной дезинтеграции золотоордынского обще-
ства. Справедливости ради необходимо отметить, что собственно распад Золо-
той Орды как единого государства растянулся ни много ни мало на несколько
десятилетий, однако центробежные тенденции, овладевшие умами степной
аристократии и усиленные процессом необратимого угасания крупных урба-
низированных центров на Итиле, сделали свое дело: уже к середине XV столе-
тия на просторах Дешт-и-Кипчак, там, где лишь несколько поколений назад
простиралась империя, внушавшая благоговейный трепет соседям и подвласт-
ная воле одного повелителя (Узбека, Джанибека, Тохтамыша), появляются
несколько откровенно враждебных друг другу государств — наследников дер-
жавы Джучидов.
Несмотря на все порою чудовищные в своем исполнении издержки чрез-
вычайно агрессивной по отношению к вассалам и сопредельным странам
политике, исповедовавшейся правящей верхушкой Улуса Джучи, следует если
и не восхищаться, то, по крайней мере, высоко оценивать роль Золотой Орды
как государства, являвшегося на протяжении более полутора сотен лет неоспо-
римым гегемоном в нескольких крупнейших регионах Евразии, державой,
олицетворявшей пик развития номадической цивилизации. Вместе с тем
приходится констатировать, что химера (а иначе в данном контексте Золотую
Орду и не назовешь), выстроенная когда-то волей Чингисхана на бескрайних
просторах Великой степи, растаяла под спудом проблем, преодолев которые
233

иные страны, обладавшие гораздо меньшим потенциалом, пройдя сквозь
достаточно сложные периоды «межцарствий» и феодальной раздробленности,
возрождались усиленными и обновленными. Драма Золотой Орды заключалась
в том, что многочисленные эмиры-улусбеги, неважно даже, какого происхож-
дения, ранга и положения, а в их лице и вся Степь, отторгли городскую жизнь,
находя выход из создавшейся ситуации в возвращении к истокам, корням,
эпохе кочевых каганатов. Выпадение же в первой половине XV века из импер-
ского пространства областей, где в той или иной степени традиционно были
развиты земледелие, ремесла и торговля (Булгар, Хорезм, Крым), лишь подчер-
кивало вековечный контраст между улусами с разными видами хозяйствова-
ния и невозможность их дальнейшего, по причине децентрализации
управления, сосуществования в едином государстве. Появление на политиче-
ской арене Крымского и Казанского ханств было во многом следствием поло-
жения дел, сложившегося в Дешт-и-Кипчак.
Парадоксально, но из ситуации внутригосударственного кризиса Улуса
Джучи, имевшего место в начале XV века, башкиры, и не исключено, по при-
чине все той же пресловутой «периферииности» территорий, на которых
они проживали, сумели, возможно, сами того не подозревая, извлечь опреде-
ленные преференции. В этой связи вполне уместно обратиться к истокам
и, несмотря на, казалось бы, несовместимые исторические реалии, привести
слова Л. Н. Гумилева, относящиеся к эпохе монгольского завоевания Южного
Урала. Историк писал, что «монгольское войско вышло из этой тяжелой войны
(с башкирами. — Авт.) не ослабленным, а усиленным» [112, с. 429]. Это утвер-
ждение абсолютно верно, только вот великий евразист, увязывая успех монго-
лов с событиями 1236 года, не проецировал свою мысль на историческую
судьбу башкир, развитие их как нации, а не акцентировать на этом внимания
невозможно. Невозможно отрицать, что башкиры, пройдя сквозь череду
тяжких испытаний, связанных с монгольским нашествием, также вышли
из противостояния с ними не ослабленными, а усиленными, и усиление это
было отнюдь не единовременным и заключалось прежде всего в нахождении
их в юридическом поле, более того - в составе Золотой Орды.
На протяжении достаточно длительного периода — в XIII—XIV веках —
родовая паноплия башкир обогатилась пришедшими с востока, юга и запада
и расселившимися на коренных землях Башкортостана несколькими десят-
ками крупных и совсем незначительных своим числом кочевых (полукочевых)
родоплеменных групп, родов, обоков. Это не только доказательство удивитель-
ной способности номадов выживать в крайне невыгодных для себя условиях,
но и показатель того, что на Южном Урале, впрочем, как и в других регионах
Евразии, именно в эпоху владычества монголов и Золотой Орды возникли усло-
вия для поступательного развития местного социума и появления у него пер-
спектив исторического развития. И как бы это ни противоречило некоторым
современным концепциям, с которыми по многим формулировкам, касаю-
щимся сложных отношений центра с населением южноуральского региона
234

в золотоордынскую эпоху, трудно не согласиться1, следует признать, что
именно во времена гегемонии Джучидской державы, жизнь народов в которой
отнюдь не была напоена эликсирами благоденствия, жизнь эта тем не менее
отличалась небывалой доселе стабильностью. Самым веским аргументом
на этот счет следует считать русско-ордынские отношения в первой половине
XIV столетия, когда государственные институты при ханах Узбеке и Джани-
беке достигли наивысшего уровня развития. На фоне многочисленных сравне-
ний существования схожих политико-административных форм управления,
которые практиковали ордынцы в Северо-Восточной Руси и Башкирии,
следует учитывать, что в момент наивысшей лояльности великокняжеской
власти в лице Ивана Калиты, Симеона Гордого, Ивана II Красного к правящим
государям Узбеку и Джанибеку Владимирская Русь не подвергалась вражеским
нашествиям в течение сорока лет (смотри источники!); именно за это время
выросло целое поколение русских людей, победивших на Куликовом поле2.
Надо полагать, в те периоды, когда власть верховных суверенов была наиболее
прочна, подобная ситуация наблюдалась и на землях Башкирского юрта, и это
в то время, когда «прекрасную Францию» захлестнули Столетняя война,
сопровождавшаяся изуверскими злодействами бригантов3, и не менее крова-
вая крестьянская война жаков — Жакерия. Есть с чем сравнивать!
Впрочем, сравнение реалий башкирского общества на этапе вхождения
Исторического Большого Башкортостана в состав Улуса Джучи и во времена,
когда кочевая империя распалась на несколько частей, дано не кем-нибудь,
1 По мнению А. М. Бускунова, а его доводы, отражающие суровую реальность средне-
векового кочевого государства, выглядят вполне справедливыми, «двухсотлетнее монголь-
ское иго для башкирских племен в целом обернулось тяжким испытанием на право
самостоятельного существования. Башкирские племена лишились прежних, лучших своих
семейных владений и были насильственно расселены на новых, но худших землях. Помимо
выплаты непомерных налогов и различных повинностей монгольское иго сопровождалось
массовым истреблением людских ресурсов, разграблением скота и других ценностей.
Все это привело к заметному разрушению производственных сил и общему обнищанию
башкирского народа» [83, с. 82]. Тем не менее следует признать, что подобная оценка
огромного пласта истории башкирского народа является не более чем повторением догм
советской исторической науки полувековой давности и высвечивает проблемы, вне сомне-
ния, актуальные, но одновременно соотносимые с проблемами, существовавшими на подав-
ляющей части территории Золотой Орды.
2 Никоновская летопись выдает в адрес Джанибека настоящий панегирик: «Сей царь
Чянибек Азбякович добр зело христианству и льготу сотворил земле Русской» [220, с. 69].
Подобная запись имела под собой основания. Под 6856 годом (1348 год от Р. X.) тот же
летописец сообщил, что некий «князь Темир» пожег округу города Алексина и набрал полон,
однако по возвращению в Орду был казнен за ослушание ханской (Джанибека) воли
[212, с. 337, сноска 337].
3 Бриганты (от «бриганта» — нагрудный доспех, разновидность кирасы) составляли
небольшие, но хорошо вооруженные отряды профессиональных воинов-наемников.
Отличались особой жестокостью.
235

а Сказителем. В неоднократно цитируемом нами кубаире о Муйтэн-бие автор
противопоставляет жизнь башкир «до» и «после». «До» — это та пора, когда
Муйтэн-бий, а под ним в контексте повествования, охватывающего не только
XIII, но и XIV век, следует подразумевать собирательный образ влиятельного
вождя, «справедливо правил народом» [17, с. 24] в эпоху Золотой Орды и при
котором «жизнь народа» была наполнена стабильностью. Под «после» надо
понимать жестокую действительность в момент, когда кубаир собственно
и был создан — в XV—XVI веках, в период очередных военно-политических
деформаций, захлестнувших Великую степь. Сказитель, воочию наблюдавший
за бесчинствами, творившимися в башкирских аулах ногаями и отдельными
группами кочевников, пришедших на Южный Урал из Дешта, с горячностью
восклицает: «Земля объята поганой водой, // Все оказались в сетях, // Оста-
лись лишь мы, земляные черви...» [17, с. 198]. В другом народном сказании
«Идель-юрт» «речь идет о расчленении Башкирии (Ногайской ордой, Казан-
ским и Сибирским ханствами. — Авт.)... возникшими после распада Золотой
Орды» [17, с. 25] в первой половине XV века. Никаких положительных сентен-
ций по этому поводу автор не высказывает.
В качестве даты, символизирующей завершение двухсотлетнего доминиро-
вания на евразийских пространствах Улуса Джучи и его распад на несколько
самодостаточных государств, обычно принимается дата основания ханом Улуг-
Мухаммедом Казанского ханства в 1437 году [243, с. 543]. Возможно, цифра эта
условна1, но так или иначе развитие военно-политической ситуации на импер-
ском золотоордынском пространстве в первые десятилетия XV века оказывало
решительное влияние на положение дел в Башкирском юрте, где в среде местной
знати уже около 1408—1409 годов появились признаки ностальгии по сильной
центральной власти, выразившиеся в желании некоторых биев заполучить
в качестве правителя «на местах» представителя «алтан уруга», как это было
в случае с Углан-ханом, о котором шла речь в одном из предыдущих параграфов.
Надо признать, Чингисида в качестве «своего хана» как гаранта стабильного
существования башкирские племена не получили, напротив, центробежные
тенденции, охватившие Золотую Орду, и все связанные с этим отрицательные
явления и неразбериха в династических, политических и экономических сферах
Джучидского государства в полной мере коснулись и Башкортостана.
К сожалению, проследить в строгом хронологическом порядке за вихрями
военно-политических коллизий, клубившимися на Южном Урале и территориях,
где традиционно проживали башкиры, невозможно2. В период с начала XV века
1 Другой датой основания Казанского ханства уже сыном Улуг-Мухаммеда ханом
Махмудом можно считать 1445/1446 год [243, с. 543; 212г с. 242-243].
2 Имеется в виду территория Исторического Большого Башкортостана: на востоке —
в Западной Сибири, на севере — в Прикамье, на западе — в Булгарском Приуралье
и на юге — по северной кромке Дешт-и-Кипчак к району Самарской Луки по левобережью
Итиля и его притоков.
236

до 1460—1470 годов на постимперском пространстве Улуса Джучи произошло
невероятное количество событий, бесконечно наслаивающихся, переплетаю-
щихся между собой и связанных помимо традиционной борьбы кочевых элит
за власть с процессами, в очередной раз повлиявшими на этнический облик
Степного пояса Евразии и прилегавших к нему областей. Здесь помимо чисто
военной составляющей, приведшей к замиранию центров городской культуры
на нижнем Итиле и выделению зачастую очень быстро менявшихся границ
новых государств (государственных образований), наследников Золотой Орды,
следует учитывать очередной поток миграции населения, устремившегося в том
числе и на Южный Урал. Башкиры, не сумевшие или не успевшие консолиди-
роваться, и в том числе по причине нашествия Тимура, были вынуждены если
и не смириться со складывавшейся обстановкой, то тонко лавировать между
мощными группировками степных правителей, в среде которых Чингисиды
более не выступали в качестве неоспоримых гегемонов.
С определенного момента, на рубеже XIV-XV веков, «править бал»
в Деште начал родовой вождь племени мангыт эмир Идегей. Именно он, рас-
качивая лодку государственного устройства Золотой Орды, «выпустил джинна
из бутылки», возмутив сепаратистскими настроениями сознание не только
представителей «золотого рода», но и многочисленных биев, эмиров, нойонов,
мечтавших самостоятельно властвовать над своими уделами, именно он,
во многом основываясь на личных амбициях и неприязни к Тохтамышу, вверг
страну, так и не залечившую раны от Тимурова нашествия, в хаос гражданской
войны. Можно по-разному оценивать деятельность Идегея, являвшегося, вне
сомнения, незаурядным правителем, главными «заслугами» которого между
тем стали дискредитация единодержавной власти Джучидов и создание Ман-
гытского юрта (Ногайской Орды). По нашему мнению, именно эти два фак-
тора, с одной стороны, противоречившие, а с другой — дополнявшие друг
друга, поскольку Ногайской Ордой никогда не правили потомки Чингисхана,
привели к череде «темных веков» в истории Башкирии.
Упоминая о «темных веках», мы ни в коей мере не считаем, что за термином
этим скрывается деградация жизненного уклада кочевого и полукочевого
населения Южного Урала и Приуралья. Их эли, как и прежде, перемещались
извечными маршрутами от зимовий к летникам, а их быт и хозяйствование,
где имели место и промыслы, и охота, и земледелие (у северо-западных башкир),
сохранявшиеся от старины в неизменной форме, соответствовали утвердив-
шимся в течение не одной сотни лет традициям. Под «темными веками»
в истории башкир следует подразумевать период с начала XV и вплоть
до второй половины XVI века, и в первую очередь по той причине, что в руках
исследователей практически не оказалось ни документальных (письменных),
ни вещественных (археологических) материалов, относящихся к этому
времени. Отсутствие письменных источников объясняется хотя и исторически
сложными, но очевидными обстоятельствами: государства, в состав которых
попали территория современного Башкортостана и племена, ее населявшие,
237

по своей структуре и характеру представляли собой достаточно рыхлые этнопо-
литические образования с весьма аморфными границами, в пределах которых
территория современного Башкортостана всегда являлась периферией, объ-
ектом поборов и источником ясака. Поэтому в архивах, даже если такие были
в средневековой Казани или Искере — столице Сибирского ханства, мы едва ли
нашли бы сколь-нибудь подробные сведения о народах и племенах нашего ре-
гиона, разве только что о размерах налагавшегося на них ясака. А потом, обстоя-
тельства, при которых и Казань, и Искер со всеми своими служебными
и административными зданиями попали под руку «белого царя», были таковы,
что рассчитывать на сохранение хоть каких-нибудь письменных документов
(если, конечно, они не были высечены на камне) просто не приходится.
Как это ни печально, но исследователю, прикасающемуся к «темным векам»
в истории Южного Урала, приходится оперировать лишь косвенными сведе-
ниями, исходящими главным образом из эпических преданий башкир,
их шежере (родословий), дошедших до нас в копиях XVIII—XIX веков, или
сообщений XVIII, XIX и даже XX столетий, сделанных, опять же, со ссылкой
на историко-литературные памятники или по принципу записи устных расска-
зов, как в случае с П. И. Рычковым, опубликовавшим в 1734 году сообщение стар-
шины Ногайской дороги Кыдраса Муллакаева, почерпнутое последним из некой
рукописи на древнетюркском языке, утерянной во время одного из восстаний
XVIII века [147, с. 78]. Парадоксально, но если в эпоху золотого века мусульман-
ской географической литературы (X—XII века) или в период монгольских завое-
ваний и владычества Улуса Джучи (XIII—XIV века) сообщения о башкирах (когда
чаще, когда реже), в самой разной степени наполненные информацией, имели
место, то с XV века на этом поле возникает некий провал, и современники
вообще не освещают положение дел в южноуральском регионе.
Важными источниками, хотя и косвенными, и поздними, являются русские
летописи, и в том числе «Казанская история» — художественная повесть,
написанная неизвестным автором сразу же по свежим следам взятия Казани
в 1552 году, а также акты дипломатической переписки между Россией и Ногай-
ской Ордой. Так, «в 1586 г. ногайский государь Урус выразил Ивану Грозному
неудовольствие по поводу того, что "ты на четырех местех хочешь горо(ды)
ставити" — и перечислил эти места: "на Уфе да на Увеке, да на Со(маре), да
Белой Воложке". "А теми местами, — спрашивал бий, — твои деды и отцы
владели ли?"» [232, с. 103]. Действительно, в этом отрывке «проявиласьубеж-
денность властей Ногайской Орды в своих наследственных исконных правах
на башкирские земли по Уфе и Белой; ногаи считали их своими неоспоримыми
владениями "от Едигея князя"» [232, с. 103]. Но не извращал ли Урус из «своего»
XVI века, а тем более из самого его окончания ситуацию на Южном Урале,
сложившуюся там во времена Идегея — более чем за сто пятьдесят лет
до появления цитируемого выше послания? И обладал ли Идегей возможно-
стями в самом начале XV столетия объявить башкир своими данниками?
238

По-видимому, не следует подвергать сомнению факты, запечатленные
в сочинениях Ибн Арабшаха и Низам-ад-Дина Шами и свидетельствующие,
что Идегей еще в середине 1390-х годов, после разрыва с Тохтамышем и в пред-
дверии «холодной войны» с Тимуром, начал формировать будущий самостоя-
тельный от власти Джучидов и Тамерлана Мангытский юрт. Шами (к слову,
современник событий и верный слуга Тимуридов) в своем сообщении делает
акцент на «вероломстве» Идегея, хитростью умудрившегося увести мангытов
подальше от владений, а следовательно, и влияния Тимура, совсем недавно
облагодетельствовавшего его и еще нескольких ордынских огланов дорогими
подарками и ярлыками. Автор подчеркивает, что «...они (Идегей, Тимур-Кутлук
и др. — Авт.) ушли. Однако, как только прибыли в свои дома, то сделали своим
лозунгом неверность, стали забывать обещанное и не соблюдали своего слова»
[56, с. 299]. В свою очередь, Ибн Арабшах (умер в 1450 году), находившийся
на службе у недругов Тимура и Тимуридов, да к тому же побывавший в Крыму
и низовьях Итиля [25, с. 205], то есть практически на месте описываемых
событий, когда еще были живы многие непосредственные их участники, более
категоричен в освещении ситуации. «Идику, — пишет Ибн Арабшах, — послал
гонца к своим родичам и соседям, да к племенам левой стороны — все они
принадлежали к числу сторонников и друзей его — без ведома о том Тимура,
[сказать] чтобы они ушли из своих мест и откочевали из своих родных краев,
направляясь туда, где и самый центр и местности до него [представляют]
трудное сообщение и много опасностей; чтобы они, коли возможно, на одном
привале не оставались 2 дня, и чтобы они [непременно] поступили так, иначе
Тимур, застигнув их, рассеет их и погубит всех. Они последовали тому, что им
предписал Идику, и шли, не останавливаясь» [25, с. 211]. Очевидно, что в этом
фрагменте запечатлены конкретные действия Идегея, направленные на сохра-
нение людского и экономического потенциала своего улуса. Привлекает
внимание и тот момент, что единомышленники Идегея «ушли... туда,
где и самый центр и местности до него [представляют] трудное сообщение».
В этой связи возникает вопрос: куда именно могли откочевать мангыты?
Понятно, Степь велика, но на юг по известным причинам мангытскому
эмиру дорога была заказана (Тимур в 1389 году овладел Хорезмом), а на сред-
ней Волге свою власть уже восстанавливал Тохтамыш, выгнавший из главного
домена самопровозглашенных ханов — вначале Бек-Пулада, а затем Куй-
ручука. Оставался путь на север и северо-восток, туда, где располагались земли
башкирских племен усерген и бурзян, граничившие непосредственно
с кочевьями мангытов. Так как территория Южного Урала была в те времена
сплошь покрыта лесом, она вполне соответствует данной Ибн Арабшахом
характеристике — это местность, несомненно представляющая собой «трудное
сообщение». Таким образом, можно предположить, что первый натиск мангы-
тов на башкир и проникновение их на земли Южного Урала и Зауралья
произошли на излете XIV столетия. Проникновение это видится хотя и настой-
239

чивым, но в то же время плавным, не несущим в себе очевидной агрессии
и желания мангытской верхушки превратить башкир в своих данников.
Если внимательно рассматривать всю военно-политическую деятельность
Идегея с конца XIV века и вплоть до его гибели в 1419 году, мы не обнаружим
в ней попыток присоединения к его улусу башкирских земель. Идегей,
сконцентрировавшийся на всемерном укреплении собственного владения
и участии в борьбе за гегемонию в распадающемся Улусе Джучи на стороне
тех или иных претендентов на ханский престол, возможно, видел в башкирах
силу, с которой необходимо считаться, и в этом нет ничего удивительного.
Ну зачем Идегею, имея за спиной в качестве врагов и противников то Тимура,
то Тохтамыша, то Тохтамышичей, было ввязываться в непонятный и беспер-
спективный конфликт с башкирами, тем более что на памяти еще оставалось
остервенелое сопротивление, оказанное ими полчищам Тамерлана? По-види-
мому, политика Идегея в отношении башкир строилась по тем же принципам,
как и во времена монгольского нашествия, когда Чингисиды посчитали
нужным заключить с ними определенное соглашение, или в недалеком
прошлом, когда Тохтамыш, судя по всему, заручился их поддержкой и при
восшествии на трон, и при войне с Тимуром.
Однако не следует забывать еще об одном очень важном факторе, имевшем
место во внутриордынских отношениях в начале XV века, которым впослед-
ствии оперировали ногайские правители (тот же Урус), предъявляя свои
требования на башкирские земли и упоминая о том, что их предшественники
владели ими «от Едигея князя». В этой связи представляет интерес труд
Иоганна Шильтбергера (ок. 1380 — ок. 1440), который волею судеб, более
30 лет находясь в плену вначале у турок-османов, затем у Тимура и Тимуридов
и, наконец, у могущественного ордынского временщика Идегея, исколесил
практически все страны мусульманского Востока в Евразии и побывал в «Ве-
ликой Татарии» — так называли тогда на западе Улус Джучи [57, с. 331—333].
Надо признать, что Шильтбергер, весьма детально и тщательно описывавший
мельчайшие подробности общественной, хозяйственной и военной деятель-
ности народов, среди которых ему довелось побывать, находясь в свите Идегея
«во время одного из наездов в Сибирь» [57, с. 333], а затем и в походе на Булгар,
совершенном Идегеем совместно с царевичем и будущим ханом Чокре,
ни словом не обмолвился о башкирах. Шильтбергер пишет: «По покорении
Сибири (запись, по-видимому, относится к 1405—1406 годам, то есть к моменту
гибели Тохтамыша. — Авт.) Едигей и Чекре вступили в Болгарию (Булгарский
улус. — Авт.), которая также была ими завоевана... Около этого времени
был в Татарии королем некто именуемый Шадибек-хан... Когда он узнал,
что приближается Едигей, то обратился в бегство и погиб в стычке с людьми,
посланными в погоню за ним Едигеем» [57, с. 368—369].
Впрочем, коллизии, сотрясавшие распадающийся Джучиев Улус, в центре
которых находилась фигура Идегея, в ближайшие годы продолжились.
В 1416 году, после изнурительной войны с сыном Тохтамыша Керим-Берди,
240

Идегей и его ставленник Чокре-оглан «разделили между собой сферы влияния:
Волжская Булгария отошла к владениям Чокре и Идигу, а Керим-Берди стал
управлять юго-западом Золотой Орды» [212, с. 225]. Неизвестно, сколь долго
Идегей и его чиновники главенствовали в Булгаре (по-видимому, лишь
несколько лет: как известно, через три года Идегей погиб), но вот тот факт,
что этот улус некоторое время пребывал во власти мангытского эмира, дал
впоследствии повод для притязаний Уруса на все земли башкир, а не только
на территории расселения их северо-западных племен, исторически связан-
ных с Волжской Булгарией. Более того, «можно добавить, что, по местным
(татарским. — Авт.) сказаниям, одно из мест расселения рода Эдиге находи-
лось на берегах реки Вятки (опять вблизи или непосредственно на землях
башкир. — Авт.). В тех местах рассказывают о сыне Эдиге Габделькотдусе1
и о Сююмбике — дочери Юсуфа, праправнука Эдиге» [228, с. 68—69]. Таким
образом, несмотря на недостаток прямых доказательств мангытского присут-
ствия на Южном Урале в конце XIV — начале XV века, следует согласиться
с мнением В. В. Трепавлова, согласно которому «несомненной представляется
перекочевка кипчакских (мангытских. — Авт.) элей в земли башкир, хотя
установление там мангыто-ногайской гегемонии произошло через столетие —
в последней четверти XV в.» [228, с. 69].
На фоне неутихавшей ордынской усобицы, когда бесконечная борьба
за власть над разваливающимся Улусом Джучи между несколькими кланами
Чингисидов отнюдь не закончилась, а напротив, достигла своего апогея, баш-
кирские роды, не ввязываясь в жестокую распрю, либо смогли сохранить
каким-то образом нейтралитет, либо, как во времена монгольского наше-
ствия, решили откочевать в лесистые районы Уральских гор. Косвенно
о подобном варианте развития событий говорится в одном из кубаиров, состав-
ляющих эпос «Идукай и Мурадым», а именно в той его части, где Сказитель
сообщает, как главный герой повествования Идукай, опасавшийся отравления,
покинул ханский пир и «бежал на Урал» [17, с. 92]2.
Невозможно обойти стороной и прямое военное давление на волго-кам-
ский регион, которое на рубеже веков начала оказывать Москва. Так,
в 1399 году, в момент, когда булгарские полки были задействованы Идегеем
в сражении на Ворскле, ситуацией воспользовался великий князь Василий
Дмитриевич, пославший своего брата Юрия в Среднее Поволжье. Были взяты
и разрушены Казань, Булгар, Жукотин, Керменчук и многие другие города.
За три месяца русские войска, как и во времена Великой замятии, оккупиро-
вали большую часть Булгарского улуса, однако задерживаться здесь не стали,
а, удовлетворившись добычей, вернулись восвояси. Таким образом, русские
1 В. В. Трепавлов предполагает, что под этим именем может скрываться Абд ал-Куддус
[228, с. 69, сноска 20].
2 Под топонимом Урал подразумевается не река Яик, а Уральские горы.
241

непосредственно приблизились к башкирским землям, и это был «стартовый
выстрел» в предстоящей более чем полуторавековой гонке за обладание
южноуральским регионом, развернувшейся между Россией, Ногайской Ордой,
Казанским и Сибирским ханствами.
Башкирские племена, географически оказавшись «между молотом и нако-
вальней» в ситуации, когда военно-политическая обстановка в Деште стреми-
тельно менялась, были вовлечены во все разгоревшиеся тогда конфликты,
что, в общем-то, соответствовало духу эпохи. На этом фоне родовая знать
башкир, преследовавшая прежде всего личные интересы (и это естественно!),
не смогла консолидироваться для того, чтобы противостоять надвигавшемуся
раздроблению Башкирии на части, управлявшиеся извне Казанью, Искером,
Сарайчуком. Более того, следует предположить, что прогрессировавшая
феодальная война — война без начала и без конца, охватившая в первой поло-
вине XV века агонизирующую Золотую Орду, в миниатюре свирепствовала
и на Южном Урале.
Некоторые башкирские племена — бурзян, кыпчак, усерген, тамьян —
на протяжении 1420-х годов поддерживали Тука-Тимурида Улуг-Мухаммеда
в войне за сарайский престол с сыном недолго правившего хана Куйручука
Бораком. Согласно шежере один из легендарных башкирских биев Кусем
(Кусем-хан) ни много ни мало, но не позволил войскам Борака продвинуться
севернее реки Самары и даже заключил с ним некое мирное соглашение
[13, с. 98, 224]. Не исключено, что авторы предания завуалировали этим мирным
соглашением факт вынужденного перемирия, причина которого заключалась
в том, что Борак разгромил вначале Улуг-Мухаммеда, бежавшего в Литву
к Витовту, а затем еще одного претендента на власть в Орде — Худайдата.
В данном случае история, как и в XIII, и в XIV веках, повторялась в очередной
раз, и направлявшийся на запад, как и его предшественники, Борак, для кото-
рого подчинение правого крыла было приоритетной задачей, по-видимому,
посчитал нужным «договориться» с башкирами, обезопасив тем самым свой
северный фланг. Но вправе ли мы считать войско Борака исключительно но-
гайским, как об этом сказано в шежере? Несмотря на то что пост беклярибека
при Бораке занимал Мансур, сын Идегея, а значит, и мангытский (ногайский)
компонент в войске, которое он возглавлял, был достаточно велик, нельзя
исключать возможности, что часть южных башкир — племен юрматы, кыпчак
[173, с. 486—487] и, что немаловажно, часть усерген, большинство из которых,
как было сказано выше, поддержали Улуг-Мухаммеда, тем не менее входили
в число сторонников Борака. Это предположение вполне согласуется с сообще-
нием Ибн Арабшаха и Шами об имевшем место проникновении «родичей
и соседей» Идегея на север и неизбежном в этом случае процессе взаимной
интеграции народов, начавшемся уже на рубеже XIV—XV веков. Между тем
разделение башкир на «западных», тяготевших к Булгарскому улусу,
и «южных», оказавшихся пока лишь под влиянием мангытов, на этом
не окончилось — оно находилось в своей начальной точке.
242

В самом конце 1410-х годов на востоке левого крыла, в Тюменском юрте,
закрепился Ходжи-Мухаммад — хан из рода Шибанидов, которого поначалу,
согласно завещанию Идегея, поддержали его сыновья (тот же Мансур ухит-
рился и Ходжи-Мухаммаду послужить в качестве беклярибека). С их помощью
потомку Шибана удалось установить власть над значительной частью бывшей
Кок-Орды [212, с. 229]. Немаловажно, что в 1420 или 1421 году он был провоз-
глашен ханом Сибири [218, с. 476]. В то же время Ходжи-Мухаммад, хотя
и считал себя «ханом Дешт-и-Кипчак» и претендовал на наследие золотоордын-
ских государей, фактически являлся правителем нового государства, извест-
ного в историографии как «государство кочевых узбеков» [212, с. 229].
Не предпринимая попыток захватить Поволжье, он довольствовался властью
над Восточным Дештом, где его интересы вскоре пересеклись с интересами
Борака, который, в свою очередь, был занят войной с Улуг-Мухаммедом. Эти
события еще более усугубили и без того запутанную ситуацию на постимпер-
ском пространстве Улуса Джучи. Надо полагать, что Ходжи-Мухаммад собирал
под своими бунчуками не только кочевников Восточного Дешта, но и полу-
кочевое население Юго-Западной Сибири и прилегающих к ней территорий,
следовательно, «мобилизации», учитывая великодержавные амбиции Ходжи-
Мухаммада, подлежали башкирские племена, издревле населявшие земли
по азиатской стороне Уральских гор, и среди них салъют, терсяк, табын, сын-
рян, катай. Наш вывод о том, что зауральские башкиры, несмотря на малочис-
ленность, были вовлечены в разгоравшийся конфликт, базируется в первую
очередь на хрестоматийных со времен Чингисхана политических принципах,
исповедовавшихся властными элитами Монгольской империи, а затем и Улуса
Джучи на протяжении более двух веков. Согласно политике правящих кругов
никто из подданных или вассалов их властителей не оставался в стороне
в моменты, когда решались не то чтобы великодержавные, но даже местные
задачи.
Вместе с тем не следует отрицать, что политическое влияние Сибирского
ханства на зауральских башкир, а тем более на часть их племен, населявших
европейскую сторону Уральских гор (по мнению М. Г. Сафаргалиева, под
властью Шибанидов могли оказаться области Башкирии, расположенные
в верховьях реки Уфы (Караидели) [218, с. 476]), вплоть до середины XVI века
было незначительно [173, с. 484] и, возможно, носило фрагментарный характер,
что сводит участие этих племен в войнах на стороне того или иного лидера
в основном к защите собственных родовых земель. Тем не менее не исключено,
что попытки насильственной мобилизации в ханское войско имели обратную
сторону и порою заканчивались восстаниями башкир. Подобные действия,
относящиеся «ко времени распада Золотой орды... отражает башкирская
эпическая поэма "Иркбай". Эта поэма проникнута жгучей ненавистью к золо-
тоордынскому правителю, который в поэме назван "Кыскыс-хан", то есть
"Тиски-хан", — так велики были притеснения, чинимые им народу. В поэме
рассказывается, что Кыскыс-хан, готовясь к очередному грабительскому
243

походу, отдал распоряжение собрать всенародное ополчение. Это распоряже-
ние повергло народ в уныние: никто не хотел умирать за ненавистного хана,
но все боялись ослушаться приказания, так как разгневанный правитель мог
разорить их кочевья. Выход нашел молодой батыр Иркбай. Он обратился
к народу с призывом: "Пусть умрет Кыскыс-хан, а народ будет жить!" и повел
ополчение против правителя. Поход увенчался успехом» [206, с. 51].
Формат данной работы не подразумевает освещения во всех тонкостях
и нюансах военных конфликтов между Джучидами в первой половине XV века.
Стоит лишь отметить, что велись они с переменным успехом, в присущем эпохе
Великой замятии стиле, когда события сменялись-с непредсказуемой феерич-
ностью, а воинская доблесть их участников дополнялась предательством
и чрезмерной жестокостью. Во всем этом действе башкиры (по крайней мере,
представители знати) принимали непосредственное участие, зачастую поддер-
живая враждующие стороны, что порождало конфронтацию уже среди баш-
кир. Подобный порядок вещей наводит на мысль о том, что в 1420—1430 годах
башкирские племена оказались расколоты на несколько частей. По сути, в это
время на территории Южного Урала выстраивалась новая политическая кон-
фигурация, просуществовавшая вплоть до добровольного вхождения Башки-
рии в состав России. Оказывая помощь (или будучи вынужденными оказывать
помощь) Улуг-Мухаммеду, Бораку, Ходжи-Мухаммаду, а затем и их наследни-
кам, башкирские племена к середине XV столетия предопределили свою
судьбу, попав вначале под влияние, а затем и под власть государств, образовав-
шихся на месте Золотой Орды. Отношения их с этими государствами строи-
лись не как раньше, «во времена Узбековы», — на принципах имперского
федерализма, когда башкиры являлись субъектами сеньоро-вассальных отно-
шений и хотя обязаны были платить ясак и участвовать в военных акциях
золотоордынских ханов, зато находились под покровительством своих сюзе-
ренов, обеспечивавших им сравнительно безопасное и мирное с точки зрения
XIII—XIV веков существование в рамках единой державы. Отныне «отношения
башкир с этими государствами строились... по принципу господства и подчи-
нения» [64, с. 218].
Таким образом, в середине XV столетия часть Южного Урала была поделена
между Казанским и Сибирским ханствами. Башкирские племена, населявшие
территории нынешних Северо-Восточного Татарстана и Северо-Западного
Башкортостана, признали или вынуждены были признать власть первых
казанских правителей — Улуг-Мухаммеда и его сына Махмут-хана, провозгла-
сивших, кстати, суверенитет собственного Казанского ханства, обособивше-
гося от других областей окончательно распавшегося Улуса Джучи на рубеже
1445—1446 годов. На востоке несколько ранее, начиная со времен Ходжи-Му-
хаммада (с 1420—1421 годов), сибирские ханы уже имели в качестве подданных
зауральских башкир, а это, в свою очередь, сыграло впоследствии определен-
ную роль в массовом продвижении союзных Шибанидам мангытов на Южный
Урал. Что же касается центральной части Южного Урала и его районов, грани-
244

чивших с Дештом, вопрос о зависимости, а тем более прямой принадлежности
этих областей, населявшихся башкирами, во второй-третьей четвертях XV века
к какой-либо государственной структуре постзолотоордынского пространства
остается открытым. В данном случае исследователь в первую очередь задается
вопросом: когда именно правители Ногайской Орды установили здесь свое
главенство? Надо полагать, что проникновение мангытов на Южный Урал,
начавшееся в конце XIV столетия, все-таки еще не стало всеобъемлющим, а их
присутствие здесь в середине XV века не носило доминирующего характера.
Главными военно-политическими событиями этого периода являлись
выяснения отношений башкир с Казанским ханством, и отношения эти носили
неоднозначный характер. Можно предположить, что, с одной стороны, они
основывались на традициях, сохранявшихся со времен Волжской Булгарии,
когда народы-соседи в трудный час перед лицом внешней угрозы готовы были
объединиться, с другой — опыт совместного проживания в едином госу-
дарстве, каким была Золотая Орда, подсказывал и казанским ханам, и башкир-
ским биям непреложную истину той суровой эпохи: в мире существует одно
право — право сильного, и необходимо лишь вовремя, высчитав конъюнктур-
ные возможности, применить его с максимальной выгодой для себя. Есте-
ственно, казанские суверены имели приличную фору — они являлись
прямыми потомками Чингисхана и априори рассматривали башкир в качестве
вассалов, те в свою очередь, и не исключено, исходя из «верноподданниче-
ских» в отношении представителя «золотого рода» чувств, поддержали
Улут-Мухаммеда, отражая натиск Боракова беклярибека Мансура [13, с. 98],
не превосходящего по знатности своего происхождении представителей баш-
кирской элиты. Впрочем, в период правления Улут-Мухаммеда, как и в прав-
ление Махмут-хана, которые были заняты бесконечной войной с соперниками
за обладание ставшей уже призрачной властью над Дешт-и-Кипчак, башкиры
не находились во главе списка, и о них вспоминали в моменты, когда необхо-
димо было взимать многочисленные виды ясака или подкреплять ханское
войско башкирской конницей.
В ответ на притеснения, несомненно, возникавшие со стороны казанских
чиновников во время сбора даней, башкиры готовы были взяться и за оружие.
Так, «башкирские источники свидетельствуют о враждебных отношениях
башкир с Казанским ханством. В эпическом сказании "Ек-Мэргэн" отмечается,
что "западные башкиры платили дань Казанскому хану". Батыр Ек-Мэргэн
"сплотил вокруг себя западных башкир и запретил им платить дань. Не раз и не
два приводил он в смятение казанских ханов, делая на них внезапные набеги
вместе с подчиненными ему воинами". "Однажды Казанский хан собрал силь-
ное войско и двинулся походом на Ек-Мэргэна". Тот "выступил ему навстречу.
Началась кровопролитная битва". Все товарищи Ек-Мэргэна погибли, и тогда
он "по собственной воле сдался на милость хана. Его увезли в город Казань. Там
хан велел его запереть в большом каменном помещении". Потом "хан даровал
ему свободу и отпустил его на родные берега Агидели"» [64, с. 220]. В другом
245

эпическом предании, «Умбет-батыр», говорится о том, что «часть башкир жила
на берегу реки Самары. У них происходили постоянные стычки с Казанским
ханством. Казанские ханы старались подчинить себе самарских башкир,
но те дружно сопротивлялись и раз за разом отбивали налеты татарских войск.
Во главе башкирского воинства стоял усергенский батыр Умбет. Когда он начал
стареть, усергенцы, жившие на Самаре, решили вернуться в родные места.
Их сородичи приняли эту весть с большим одобрением. Они выделили им место
на берегу реки Ускалик1» [16, с. 191].
При сопоставлении этих легендарных текстов высвечиваются как минимум
две фазы взаимоотношений башкир с Казанью. Во-первых, оба героя,
и Ек-Мэргэн, и Умбет-батыр, вступают в открытую вооруженную борьбу
с казанским ханом (именно ханом!), чья легитимность согласно происхожде-
нию была незыблемой, но в чем амбициозные башкирские вожди, в итоге
потерпевшие поражение, позволили себе усомниться. Но если Ек-Мэргэн
попал в плен, то Умбет-батыр, по-видимому, ретировался из степных, а значит,
и доступных татарским войскам районов поймы реки Самары на восток, в дре-
мучие уральские леса. Во-вторых, внезапно хан милует Ек-Мэргэна и отпускает
его домой. В свою очередь, Умбет-батыр, и опять же не иначе как по «высочай-
шему соизволению», по прошествии времени возвращается в родные места,
обосновавшись на Ускалике. Итак, несмотря на фольклорную составляющую
этих источников (очень важно, что они дублируют друг друга), очевидными
становятся моменты подчинения северо-западных башкир власти Казанского
ханства. Произошло это, скорее всего, в 1450—1460 годах, то есть в момент
его становления, когда, несмотря на наличие множества иных, более важных
факторов, присутствовавших во внешней политике Казани и во взаимоотно-
шениях и с Русью, и с Большой Ордой, наследники Улут-Мухаммеда «нашли
время», а главное — силы для принуждения башкир к союзу с ними.
М. Г. Сафаргалиев увязывал процесс окончательного подчинения части
башкирских племен со временем правления Халила (1461—1467 годы), когда
казанские татары предприняли ряд походов на восток и северо-восток против
удмуртов и башкир [218, с. 505—506]. Однако, согласно исследованиям Р. Г. Ку-
зеева, башкирская территория, которая находилась под постоянным или
длительным протекторатом казанских ханов, была невелика. Судя по исто-
рико-этнографическим данным, она ограничивалась средним и нижним тече-
нием Ика, долиной Мензели, низовьями Белой и прилегающими районами
левобережья Камы. Кузеев подчеркивал, что нет никаких данных, которые
показывали бы господство казанских ханов на более обширных землях.
Постоянно занятое активной политикой на западе и борьбой с Русью, от чего
зависело само существование Казанского ханства, оно не стремилось и было
не в состоянии распространять свое владычество далеко на восток. Лишь
1 Возможно, под Ускаликом подразумевается Бузулук, приток Самары.
246

эпизодически, в зависимости от взаимоотношений и характера соперничества
с ногайскими правителями, казанские ханы напоминали о своей силе, посылая
вглубь Башкирии военные отряды [173, с. 482—483].
Согласно Р. Г. Кузееву «основная... политическая линия казанских ханов
в отношении башкир заключалась в стремлении привлечь воинственных
кочевников к борьбе, которую они вели с набиравшим мощь молодым Русским
государством. Характер подобных взаимоотношений, которые в свое время
Н. В. Устюгов обозначал термином "свободный вассалитет"... хорошо иллю-
стрируется историей военной службы племени ирэкте и других башкирских
родо-племенных групп казанскому хану в обмен на тарханные грамоты
с земельными и иными привилегиями, которые получала башкирская аристо-
кратия. Именно этим обстоятельством объясняется появление в XV в. в долине
Ика — на старых башкирских землях — табынцев, бурзян, минцев, кыпчаков,
тамьянцев, тангауров и др. Небольшие группы башкир из этих племен остава-
лись на Ике еще в XVIII в. Существенным моментом является поступление
на службу к казанским ханам и переселение к границам ханства восточных
башкир, расселявшихся к этому времени на территории, подвластной Ногай-
ской орде. Это означает, что в Волго-Уральском регионе какое-то время
продолжала действовать традиционная для кочевников феодальная система
выбора сюзерена, влияние которого не всегда ограничивалось лишь террито-
рией его непосредственного владычества. На наш взгляд, служба некоторой
части башкир из юго-восточных (древнебашкирских) племен казанскому хану
была инерцией их более древних взаимоотношений с правителями Волжской
Булгарии» [173, с. 482-483].
Впрочем, не только Казань пыталась в то время закрепиться на Южном
Урале. Речными путями Волго-Камья, проторенными еще в середине XIV века
новгородскими ушкуйниками, на восток ныне плыли струги с ратными людьми
великого князя московского Ивана III, и надо сказать, что их «хождение встречь
солнцу» носило целью своей отнюдь не удовлетворение праздного любопыт-
ства: уже тогда, за столетие до Ермака, русские прощупывали дорогу
«за Камень». Под 1468 годом летопись гласит, что «великий князь московский
Иван III воевод своих (И. Глухого, И. Руно, А. Меньшова, С. Сабурова [64, с. 218;
130, с. 108]. — Авт.) "послал на Каму воевати мест Казаньскых". "А воеводы
великого князя повоеваша Черемису по Вятке реце и поидоша из Вятки
по Каме на низ да воевали и до Тамлуты и гостей побили многых, а товару у них
поймали много. Ходили до перевоза Татарьского да опять воротились вверх,
воюючи Казанскые же места, и в Белую Воложку ходили воевати"» [64, с. 218].
Это первое письменное упоминание о появлении русских на реке Белой
(Белой Воложке, Агидели), а значит, и на территории современной Башкирии.
И хотя в описании событий летописец о башкирах умалчивает, последние
не могли не знать, что на их земли ворвались пришельцы с запада, ведь берега
Белой являлись родовыми владениями упоминавшегося выше Ек-Мэргэна.
Интересен и тот факт, что башкиры (и не под впечатлением ли от отнюдь
247

не мирного посещения их земель русскими?) уже в следующем 1469 году
участвовали в составе войск казанского хана Ибрагима в набеге на Нижего-
родское княжество. Из Московского летописного свода конца XV века
известно, что «царь Казанский Обреим (Ибрагим. — Авт.)» собрался на войну
с русскими «со всею землею своею, с Камъскою и съ Сыплинъскою и с Ко-
стяцъкою (Остяцкою. — Авт.) и з Беловоложскою и Вотятъцкою и з Башкир-
скою» [64, с. 293]. Необходимо отметить, что начавшаяся война, поначалу
складывавшаяся для Ибрагима вполне удачно (летом 1469 года он сумел потес-
нить русских), уже осенью обернулась разгромом ордынских отрядов под
Казанью и пленением самого Ибрагима. Таким образом, задолго до взятия
Казани войсками Ивана Грозного западные башкиры имели возможность
убедиться в растущей мощи Москвы, что, надо полагать, не могло не отразиться
на умонастроениях башкирских биев и родовых старшин, которые уже в конце
XV века оказались хорошо информированными не только о военной силе,
но и размерах Русского государства. Более того, эпизоды соприкосновений
русских и башкир в 1468—1469 годах, случившихся тогда, скорее всего, на бран-
ном поле, не стали исключением в цепочке событий, приведших в итоге Баш-
кирию в состав России, и связано это прежде всего с энергичной политикой
Ивана III, направленной на закрепление его державы в волго-камском регионе.
В 1487 году Ивану III удалось после свержения хана Алегама и замены его
на престоле в Казани промосковски настроенным Магмет-Аминем-ханом
«установить свой протекторат над Казанским ханством, после чего он принял
титул "князя Булгарского". Есть даже основания полагать, "что на казанские
волости наложена была известная подать, шедшая в московскую казну и сби-
раемая московскими чиновниками". Иван III, таким образом, в какой-то мере
имел основания считать себе подвластными все народы, входящие в состав
Казанского ханства, в том числе и часть башкир» [64, с. 220]. Существует
документальное свидетельство о посылке в 1505 году казанским ханом Магмет-
Аминем башкирского бия Кара-Килимбета к великому князю московскому
[206, с. 54], вот только цель той миссии неизвестна. Еще одним подтверждением
следует считать сочинение Матвея Меховского «Трактат о двух Сарматиях»,
впервые напечатанное в Кракове в 1517 году, где он «упоминает Башкирию
в главе, названной "Об областях Скифии — Перми, Югре и Кореле, покорен-
ных князем Московии". Матвей Меховский пишет: "За Московией на северо-
востоке, на краю северной Азии, собственно называемой Скифией, находятся
народы и области, подчиненные государю Московии, впервые покоренные
князем Московским Иваном, а именно Пермь, Башкирия, Чиремисса, Югра
и Корела". Под князем Московским Иваном имеется в виду Иван III. Мехов-
ский отмечает, что жители этих стран не знают металлов, поэтому "в дань
князю Московскому приносят не металлы, а шкуры лесных животных, кото-
рыми богаты"» [64, с. 219]. Отсюда напрашивается вывод, что проникновение
русских в Башкирию могло происходить не только с запада — со стороны
Казанского ханства, но и с севера — со стороны Перми Великой, по речному
248

пути через Каму на Белую: это и продемонстрировал отряд Ивана Руно,
в 1468 году ходивший «воевати в Белую Воложку».
В контексте извлечений из трактата Меховского следует, что башкиры
платили дань непосредственно московскому князю, и их покорение, таким
образом, не было связано с установлением протектората над Казанским
ханством. Как бы там ни было, но в этой части сообщение Меховского весьма
туманно, что в полной мере отражает имевшийся у автора недостаток инфор-
мации о положении непосредственно на местах и в принципе не противоречит
понятию о череде «темных веков» в истории Южного Урала, в которой
относительно этого периода остается столь много и легенд, и тайн, и загадок.
Объективности ради необходимо констатировать, что время всеобъемлю-
щих двусторонних русско-башкирских отношений еще даже и близко не
наступило — между Россией и Башкирией лежало полное политических
противоречий, но вместе с тем непокорное в полной мере воле Москвы Казан-
ское ханство, а южнее, в Восточном Деште, «расправив плечи», заявила о себе
как о новом гегемоне степного пояса Евразии Ногайская Орда, правители
которой в итоге распространили свою власть на многие бывшие золотоордын-
ские улусы, в числе которых оказалась и большая часть южноуральского
региона.
Появление на политической арене Дешт-и-Кипчак столь мощного игрока,
каковым, вне сомнения, являлась Ногайская Орда, произошло не вдруг
и не сразу, а ее изначальное происхождение, как и само название, связывают
с именем, быть может, самого значимого в истории Улуса Джучи сепара-
тиста — знаменитого полководца и чистокровного Чингисида Ногая1. В послед-
ней четверти XIII века в западной части Золотой Орды он создал практически
независимый от центральной власти улус, располагавшийся в междуречье
Днепра и Днестра и получивший имя основателя — Ногайский Улус, или
Ногайская Орда [156, с. 18; 220, с. 141]. В XIII столетии Ногаевой Орде долгая
жизнь суждена не была — Ногай потерпел поражение в борьбе с великим
ханом Тохтой и в 1300 году погиб, а его детище — независимый улус — вновь
перешел под юрисдикцию Сарая. Тем не менее с ликвидацией Ногаевой Орды
имя ее основателя, по-видимому, еще и в качестве носителя идеи глобального
сепаратизма не истерлось из памяти нескольких поколений кочевников
и спустя более сотни лет в другом конце Дешта, в Кок-Орде, возродилось
в качестве этнического самосознания целого народа в рамках очередного
государственного объединения, созданного в конце XIV века на основе Ман-
гытского юрта другим могущественным временщиком — Идегеем. Во многом
благодаря удачному географическому расположению Мангытского юрта,
а также предпринятым самим Идегеем мерам по его усилению он стал обладать
1 Ногай (Ису Ногай) (? — 1300) — внук Бувала, седьмого сына Джучи, сын Тутара [220,
с. 138].
249

более устойчивым социально-экономическим потенциалом по сравнению
с другими улусами Золотой Орды, поэтому здесь сложились необходимые
условия для консолидации различных племен под собирательным термином
«ногай». Численный рост ногайского населения и распространение этнонима
«ногай» на все племена улуса повели к переименованию при преемниках
Идегея Мангытского юрта в Ногайскую Орду [156, с. 18, 21].
Однако для возвышения Ногайской Орды и окончательного утверждения
ее в качестве гегемона над большей частью Дешта потребовалось несколько
десятилетий, и связано это было в первую очередь с разрушительными для
Улуса Джучи процессами, приведшими его к развалу. Сам Идегей, несмотря
на всю его харизматичность и талант организатора, был в гораздо большей
степени занят не формированием нового государства, а решением сиюминут-
ных задач — то бесконечной борьбой с Тохтамышем и Тохтамышичами, то
интригами с Тимуром и Тимуридами, то войнами на западе с Литвой, Русью
да и еще много где. Преемники Идегея пытались действовать в русле политики,
доставшейся им от него в наследство, — политики, направленной на обретение
полной независимости своих владений, в том числе от даже номинальной
власти представителей «золотого рода». Тем не менее реалии, существовавшие
во взаимоотношениях на постимперском пространстве в первой половине
XV века между несколькими влиятельными группировками Джучидов, погряз-
ших в схватке за Степь, не позволяли Идегеевичам до поры до времени провоз-
гласить самостоятельность собственного улуса. Они (в том числе Мансур,
Науруз, Воккас) были вынуждены, и не в последнюю очередь из-за противоре-
чий, возникших в среде мангытских вождей, служить, хотя и на руководящих
должностях, но все-таки всего лишь служить ханам Джучидам — Улуг-Мухам-
меду, Бораку, Ходжи-Мухаммаду, Абулхаиру и другим [218, с. 479—480].
Окончательное оформление Мангытского юрта в качестве мощной струк-
туры, способной в недалеком будущем объявить себя гегемоном Степи,
и превращение его в Ногайскую Орду произошло во второй половине XV века.
Вначале при сыне Идегея Нуратдине (который тем не менее никогда не являлся
«князем» Ногайской Орды, а остается в генеалогии ее правителей мурзой)
были укреплены родовые земли мангытов по Яику и Эмбе. Затем при сыновьях
Нуратдина Воккасе и Аббасе и сыне Воккаса Мусе, провозглашенных уже
«ногайскими князьями», Ногайская Орда, по словам Матвея Меховского,
обрела статус независимой степной державы, способной диктовать свои усло-
вия соседям [218, с. 481]. Скорее всего, именно тогда башкирские племена
стали представляться ногайским правителям объектом подчинения, тем более
что геополитическая ситуация, складывавшаяся в последней четверти XV сто-
летия в Дешт-и-Кипчак, и их борьба на юго-востоке и юге с ханами кочевых
узбеков и казахов и на западе с Большой Ордой и Крымом позволяли ногаям
«расширять пределы юрта в северном направлении (ситуация буквально
подталкивала их к активным действиям на севере. — Авт.). При этом мангыт-
ские эмиры стремились обзавестись сильными союзниками (в том числе
250

и в лице башкир) для противостояния Гиреям (в Крыму. — Авт.) и узбекам
Шибанидам» [232, с. 107].
Таким образом, в третьей четверти XV века на большей части Башкорто-
стана, попавшего под сюзеренитет ногайских правителей, были демонтиро-
ваны остатки власти Чингисидов, исходившей в первую очередь от основа-
телей Казанского ханства, а эпоха Золотой Орды окончательно канула в Лету.
Развитие цивилизации кочевников, совершив очередное маятниковое движе-
ние от разрозненных номадических сообществ в X—XII веках к «трансконти-
нентальным империям» [230, с. 6], ярчайшим образцом которых следует
по праву считать Улус Джучи, вернулось в исходное положение. Обычно
подобные деформации крупных социальных структур, существовавших
в предыдущее тысячелетие (Тюркский, Киргизский, Уйгурский каганаты),
увязываются либо с климатическими изменениями, либо с изменениями
в экономической сфере. В случае с империей Джучидов причины ее распада
(а они многочисленны) тем не менее следует искать в политических коллизиях.
Как это ни парадоксально, но Золотая Орда рухнула под спудом собственного
военного, экономического и территориального величия, и развал ее усугуб-
лялся глубочайшим кризисом в рядах правящих элит. Впрочем, это вопрос
иного исследования.
Что же касается Башкирского юрта, то... история продолжилась, хотя
и наступил естественный в этом случае период возврата к кочевым доимпер-
ским традициям (маятник качнулся!), и башкиры в этом плане, равно как
и народы, жившие с ними по соседству (казахи, кочевые узбеки, ногайцы),
некогда принадлежавшие к числу подданных великих ханов Улуса Джучи,
казалось, застыли в патриархальных формах ведения хозяйства, от которого
их отрывали лишь военные походы. Гегемония Ногайской Орды продолжа-
лась на территории Башкортостана более полутора столетий, однако остава-
лось совсем немного по историческим меркам до того момента, когда
воля, сила и мудрость народа абсолютно добровольно привели башкир
под скипетр Белого царя - Белого падишаха, в состав новой великой
евразийской державы - России.
Уфа, 2018-2019

ХРОНОЛОГИЯ1
1207 Поход Джучи в Прииртышье. Первое упоминание в «Сокровенном
сказании» о бачжигидах (башкирах).
1217 Монголы достигают Тургайской долины и реки Яик, выходят непосред-
ственно на границы Башкортостана.
1229-1230 Монгольские полководцы (Субэдэй, Кокошай) проводят военные операции
в низовьях Итиля, атакуют булгар и башкир по линии рек Сок — Кинель —
Сакмара.
1232 Монголы (Кокошай) предпринимают глубокий рейд в Волжскую Булгарию
и совершают набег вглубь башкирских земель.
1236 Зима - весна. Монгольское войско численностью 100—120 тысяч воинов
сосредоточено на фронте от низовьев Итиля и Яика до Самарской Луки
и отрогов гор Южного Урала. Ставка Бату находится в пределах рек
Сакмары, Яика, Ика.
Весна. Монгольские отряды начинают действовать на территории совре-
менного Башкортостана, достигая горных областей Южного Урала.
Май - июнь. Пребывание Юлиана в «Великой Венгрии».
Появление в Башкирии монгольского посла, начало переговоров монголов
с башкирами.
Июнь - июль. Муйтэн-бий направляется в ставку Бату, где вынужден
изъявить покорность и готовность служить завоевателям. Южные башкир-
ские племена признают сюзеренитет великого каана. Муйтэн-бий пожало-
ван тарханной грамотой. Башкиры (усергены, бурзяне) рекрутируются
в монгольскую армию.
1 Авторы не посчитали возможным акцентировать внимание читателя на именах
башкирских биев (за исключением Майкы и Муйтэна), правивших своими родами в XIII—
XIV веках, по причине недостаточной информации, касающейся точных дат их жизни.
Дополнительно по этому вопросу см.: Мажитов Н. А., Султанова А. Н. История Башкорто-
стана. Древность. Средневековье. — С. 479—487.
252

1237-1242
1237-1238.
Зима
Осень - зима. Монгольское вторжение в Волжскую Булгарию. Разруше-
ние основных булгарских крепостей и городов. Подчинение западных
и северо-западных башкир (байлар, юрми, буляр).
Поход монголов в Восточную и Центральную Европу. Участие башкир-
ских отрядов под началом Муйтэн-бия в войне против западных
кипчаков (половцев).
Усергены, находясь в составе имперского войска, доходят до Рязан-
ского княжества.
1238-1239
1240-1250
1267
Середина XIII ■
начало XIV
столетия
Гибель кипчакского султана Бачмана (Бошмана). Начало массовой
миграции кипчаков на Южный Урал, проистекавшей в течение
XIII-XIV веков.
Доминирование в среде башкирской элиты Муйтэн-бия (запад),
Майкы-бия (восток).
Южный Урал (Башкирский юрт) на правах определенной автономности
полностью входит в состав Монгольской империи, став частью правого
крыла (Ак-Орды) Улуса Джучи.
Происходят несколько башкирских восстаний, которые жестоко
подавляются центральной властью.
Зауральские башкиры переходят под власть правителей левого
крыла (Кок-Орды) Улуса Джучи — Шибана, Орду и др.
Хан Улуса Джучи Менгу-Тимур объявляет о независимости Золотой
Орды от власти Каракорума.
В Башкирии формируется раннефеодальное сословно-иерархическое
общество, возглавляемое золотоордынским ханом как верхов-
ным сувереном.
В среде башкир получает распространение термин «тархан», или «потом-
ственный князь».
Внутри башкирского общества зарождается миф о Чингисхане как
объекте поклонения, олицетворяющем могущество и величие не только
золотоордынской аристократии, но и аристократии башкирской.
ХШ-Х1Увека
2-я половина
XIII - начало
XIV столетия
Распространение ислама в Башкирии.
Роды ирякте (табын, кара-табын) переселяются в Башкирию.
1300-1311 Рашид ад-Дин, собрав большой коллектив писцов, создает грандиозный
труд «Джами ат-таварих» («Сборник летописей», или «Собрание
историй»).
253

1313-1341 Правление хана Узбека. «Золотой век» Золотой Орды.
1313 Ислам становится государственной религией Улуса Джучи.
Укрепление позиций ислама в Башкирском юрте.
1320 -1330-е Деятельность Хусейн-бека.
Иоганка венгр в течение шести лет пребывает в Башкирии
и сообщает о Баскардии и «государе Баскардов».
1333-1334 Ибн Баттута посетил Улус Джучи (Сарай ал-Джадид, Булгар, Хорезм
и др.).
1339,
15 сентября Умер Хусейн-бек.
1330-1340-е Ал-Омари создает свой историко-географический труд, в котором
упоминается «область Башкырд» и «земли Башкырдов».
1342-1357 Правление хана Джанибека.
1346-1347 В Улусе Джучи свирепствует чума. Башкирский юрт пандемия не затро-
нула.
1357-1380 Великая замятия (смута) охватывает Золотую Орду.
1360-1370-е Походы новгородских ушкуйников на Итиль и Каму. Усиление русского
присутствия на Вятке, практически на северных границах Башкирского
юрта.
1370-е В период Великой замятии на непродолжительное время возрастает
значение торговых путей, пролегавших через Южный Урал (Зауралье).
1374-1375 Западная Башкирия под властью Урус-хана.
1377 Город Булгар захвачен московскими и нижегородскими ратями. Часть
ясака, взимаемого с западных башкир, отправляется в княжескую казну.
1379-1380 Башкиры поддержали Тохтамыша в борьбе за сарайский престол.
1380 — 1405/1406 Правление (с перерывами) хана Тохтамыша.
1388 Башкирские отряды участвуют в набеге Тохтамыша на Мавераннахр.
1390-1410 Пик миграции населения Волжской Булгарии в северо-западные области
Башкирского юрта.
1391 Первое нашествие Тимура на Золотую Орду. Разорение Башкортостана.
Битва на Кондурче.
254

1395 Второе нашествие Тимура. Битва на Тереке. Разорение ордынских
городов на Итиле и новое вторжение чагатаев в юго-западную часть
Башкирского юрта.
1396-1397 Углан-хан (Хани Углан), бывший правитель Астрахани, переселяется
в Башкирию. Местом ставки он избирает слияние рек Белой и Уфы.
XV век и далее Окончательное утверждение ислама в Башкирии.
1408-1409 Башкирские бии (юмран-табын) просят у Углан-хана в правители
его сына Туктар-бия, правившего на Сакмаре и Токе.
1400-1430 Междоусобная война в Улусе Джучи.
Башкирские племена расколоты на несколько частей.
1420-1421 Ходжи-Мухаммад провозглашен ханом Сибири. Зауральские башкиры
оказались под влиянием сибирских ханов.
1420-1430-е Башкирские племена бурзян, кыпчак, усерген выступают на стороне
хана Улуг-Мухаммеда.
1437 Основание Улуг-Мухаммедом Казанского ханства. Фактический распад
Улуса Джучи.
Середина Большая часть южноуральского региона поделена между Казанским
XV века и Сибирским ханствами.
1450-1460 Окончательное подчинение северо-западных башкир власти казанских
ханов.
1468 Русский отряд Ивана Руно проникает в центр Башкортостана, двигаясь
по Каме и Белой (Белой Воложке).
1469 Башкиры в составе войска казанского хана Ибрагима участвуют
в набеге на Нижегородское княжество.
2-я половина Территория Башкортостана приняла очертания, близкие к современным.
XV века
3-я четверть Южный и Центральный Башкортостан попадает под
XV века власть правителей Ногайской Орды.
255

БИБЛИОГРАФИЯ
Источники
1. Абу-л-Гази. Из «Шеджере-и таракимэ» («Родословная туркмен») // Кононов А. Н. Родо-
словная туркмен. Сочинение Абу-л-Гази, хана хивинского. — М. ; Л. : Издательство
АН СССР, 1958. - С. 43-44.
2. Абу-л-Гази. Из «Шеджере-и турк» («Родословное древо тюрков») // Родословное древо
тюрков. Сочинение Абуль-Гази, Хивинского хана / Пер. и предисл. Г. С. Саблукова. —
Казань : Типолитография Императорского университета, 1906. — XVI, 336 с.
3. Абу-л-Фида. Из «Таквим ал-булдан» («Упорядочение стран») // Антонов И. В. Башкиры
в эпоху средневековья (очерки этнической и политической истории). — Уфа: ИП Галиул-
линД.А., 2012. - С. 288.
4. Ал-Идриси. Из «Нузхат ал-муштак фи ихтирак ал-афак» («Отрада страстно желающего
пересечь мир»), или «Китаб Руджжар» («Книга Рожера») // Антонов И. В. Башкиры
в эпоху средневековья (очерки этнической и политической истории). — Уфа: ИП Галиул-
лин Д. А., 2012. - С. 246-255.
5. Ал-Казвини. Из «Асар ал-билад ва ахбар ал-ибад» («Памятники стран и сообщения
о рабах [Аллаха]») // Абд ар-Рашид ал-Бакуви. Китаб Талхис ал-асар ва аджаиб
ал-малик ал-каххар (Сокращение [книги о] «Памятниках» и чудеса царя могучего) /
Изд. текста, пер., предисл., прим. и прил. 3. М. Буниятова. — М.: Наука, 1971. — 162 с.
6. Ал-Магриби. Из «Китаб бает ал-ард фи-т-тул ал-ард» («Книга распространения земли
в длину и ширину») // Антонов И. В. Башкиры в эпоху средневековья (очерки этнической
и политической истории). — Уфа : ИП Галиуллин Д. А., 2012. — С. 274.
7. Ал-Омари. Из сочинения Ибн Фадлаллаха ал-Омари // Золотая Орда в источниках.
Т. 1 : Арабские и персидские сочинения. — М. : Типография «Наука», 2003. —
С. 101-115.
8. Барбаро И. Путешествие в Тану Иосафата Барбаро, венецианского дворянина / Пер.
с итал. В. С. // Библиотека иностранных писателей о России. Отделение 1, т. 1. — СПб.:
Типография III отделения Собственной Е. И. В. Канцелярии, 1836. — 608 с. с разд. паг.
9. Башкирские исторические предания и легенды / Авт.-сост. Ф. А. Надршина. —
Уфа: Китап, 2015. - 528 с.
10. Башкирские предания и легенды / Сост., вступ. ст., коммент. Ф. А. Надршиной. — Уфа :
Башкирское книжное издательство, 1985. — С. 96—97.
11. Башкирские родословные / Сост., предисл., поясн. к пер., пер. на рус. яз., послесл. и указ.
Р. М. Булгакова, М. X. Надергулова ; науч. рук. Р. Г. Кузеев. Вып. 1. — Уфа : Китап,
2002. - 480 с.
256

12. Башкирские родословные / Сост., предисл., поясн. к пер., пер. на рус. яз., послесл.
Р. М. Булгакова, М. X. Надергулова ; указ., факс. Р. М. Булгакова. — Изд. 2-е, испр.
и доп. - Уфа: Китап, 2016. - 480 с.
13. Башкирские шежере // Р. Г. Кузеев. Собрание научных трудов: в 7 т. Т. 2. — Уфа: Китап,
2015. - С. 29-312.
14. Башкирские шежере / Сост., пер. текстов, введ. и коммент. Р. Г. Кузеева. — Уфа : Баш-
кирское книжное издательство, 1960. — 304 с.
15. Башкирское народное творчество. Т. 1 : Эпос / Сост. М. М. Сагитов ; коммент.
Н. Т. Зарипова, М. М. Сагитова, А. М. Сулейманова. — Уфа : Башкирское книжное
издательство, 1987. — 544 с.
16. Башкирское народное творчество. Т. 2: Предания и легенды / Сост., авт. вступ. ст. и ком-
мент. Ф. А. Надршина. — Уфа : Башкирское книжное издательство, 1987. — 576 с.
17. Башкирское народное творчество. Т. 10: Исторический эпос / Сост., авт. вступ. ст. и ком-
мент. Н. Т. Зарипов. - Уфа: Китап, 1999. - 392 с.
18. Былины / Сост., вступ. ст., ввод, тексты В. И. Калугина. — М. : Современник, 1991. —
766 с.
19. Гаффари. Из сочинения Гаффари «Списки устроителя мира» («Нусах-и-Джеханара») //
Золотая Орда в источниках. Т. 1: Арабские и персидские сочинения. — М.: Типография
«Наука», 2003. - С. 394-396.
20. Данзан Л. Алтан Тобчи (Золотое сказание) / Пер. с монг., введ., коммент. и прил. Н. П. Ша-
стиной. — Серия «Памятники письменности Востока», т. 10. — М.: Наука, 1973. — 440 с.
21. Джувейни А. М. Фрагменты «Великой Ясы» из сочинения А. М. Джувейни «История за-
воевателя мира» // Чингисиана : свод свидетельств современников / Пер., сост. и ком-
мент. А. В. Мелехина. - М.: Эксмо, 2009. - С. 463-471.
22. Джувейни А. М. Чингисхан. История завоевателя мира — М. : Магистр-Пресс, 2004. —
690 с.
23. Джузджани. Из сочинения Джузджани «Насировы разряды» («Табакат-и-Насири») //
Золотая Орда в источниках. Т. 1: Арабские и персидские сочинения. — М.: Типография
«Наука», 2003. - С. 250-256.
24. Зейн ад-Дин. Продолжение Тарих-и-гузиде // Золотая Орда в источниках. Т. 1 : Арабские
и персидские сочинения. — М.: Типография «Наука», 2003. — С. 276—280.
25. ИбнАрабшах. Из сочинения Ибн Арабшаха // Золотая Орда в источниках. Т. 1: Арабские
и персидские сочинения. — М.: Типография «Наука», 2003. — С. 205—216.
26. Ибн Баттута. Из описания путешествий Ибн Баттуты // Золотая Орда в источниках.
Т. 1 : Арабские и персидские сочинения. — М. : Типография «Наука», 2003. —
С. 125-149.
27. Ибн Фадлан. Путешествие Ахмеда ибн Фадлана на реку Итиль и принятие в Булгарии
ислама // На стыке континентов и цивилизаций... Из опыта образования и распада им-
перий X-XVI вв. - М.: ИНСАН, 1996. - С. 12-72.
28. Ибн Халдун. Из истории Ибн Халдуна // Золотая Орда в источниках. Т. 1 : Арабские
и персидские сочинения. — М.: Типография «Наука», 2003. — С. 169—180.
29. Идегей: татарский народный эпос. — Казань: Татарское книжное издательство, 1990. —
256 с.
30. Иоганка венгр. Письмо брата Иоганки венгра, ордена миноритов, к генералу ордена брату
Михаилу из Чезены // Из глубины столетий / Сост., вступ. ст. и коммент. Б. Л. Хамидул-
лина. — Казань: Татарское книжное издательство, 2000. — С. 157—160.
31. История Средних веков : в 3 т. Т. 2. От Карла Великого до Крестовых походов
(768—1096 гг.) / Сост. М. М. Стасюлевич. — 3-е изд., испр. и доп. — СПб. : Полигон ;
М.: ACT, 2001. - С. 68-96.
257

32. Йезди Ш. Из сочинения Шереф-ад-дина Йезди «Книга побед» (Зафар-намэ) //
Золотая Орда в источниках. Т. 1: Арабские и персидские сочинения. — М.: Типография
«Наука», 2003. - С. 328-372.
33. Казвини X. Из сочинения Хамдаллаха Казвини и продолжателей его (Тарих-и-гузиде) //
Золотая орда в источниках. Т. 1: Арабские и персидские сочинения. — М.: Типография
«Наука», 2003. - С. 274-276.
34. КарпиниД. История Монгалов, именуемых нами Татарами // История монголов / Сост.
А. А. Лактионов. - М.: ACT: Транзиткнига, 2005. - С. 237-324.
35. Кафаров П. И. (арх. Палладий). Извлечения из «Шэн-у цинь-чжэн лу (Описание
личных походов Священно-воинственного [Чингисхана])», в переводе арх. Палладия —
«Старинное китайское сказание о Чингисхане» // Золотая Орда в источниках. Т. 3 :
Китайские и монгольские источники. — М.: Типография «Наука», 2009. — С. 293—296.
36. Кафаров П. И. (арх. Палладий). Старинное монгольское сказание о Чингисхане // Труды
членов Российской духовной миссии в Пекине. Т. IV. — СПб.: Типография В. Безобра-
зоваиК0, 1866. - С. 3-258.
37. Книга Большому Чертежу / Подготовка к печати и ред. К. Н. Сербиной. — М.; Л.: Изда-
тельство АН СССР, 1950. - 232 с.
38. Козин С. А. Сокровенное сказание. Монгольская хроника 1240 г. под названием
Mongyol-un шуиба tobciyan. Юань чао би ши : монгольский обыденный изборник. Т. 1 :
Введение в изучение памятника, перевод, тексты, глоссарии. — М. ; Л. : Издательство
АН СССР, 1941. - 620 с.
39. Меховский М. Из «Трактата о двух Сарматиях» // Антонов И. В. Башкиры в эпоху сред-
невековья (очерки этнической и политической истории). — Уфа : ИП Галиуллин Д. А.,
2012. - С. 293-294.
40. Натанзи М. Из сочинения Муин-ад-дина Натанзи («Аноним Искендера») // Золотая
Орда в источниках. Т. 1: Арабские и персидские сочинения. — М.: Типография «Наука»,
2003. - С. 310-322.
41. Памятники литературы Древней Руси : Начало русской литературы. XI — начало
XII века. — М.: Художественная литература, 1978. — 466 с.
42. Памятники литературы Древней Руси : XIII век. — М. : Художественная литература,
1981. - 620 с.
43. Полное собрание русских летописей. Т. 1 : Лаврентьевская летопись и Суздальская
летопись по Академическому списку / Под ред. Е. Ф. Карского. — М. : Издательство
восточной литературы, 1962. — VIII, 578 с.
44. Поло М. Книга чудес света / Пер. И. П. Минаева ; предисл. И. П. Магидовича ; прим.
Л. Яковлева. - М.: Эксмо, 2013. - 512 с.
45. Рашид ад-Дин. История Чингисхана / Пер. с перс, предисл. и прим. И. Березина. — СПб.
: Ленинградское издательство, 2012. — 384 с.
46. Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. 1. Кн. 1 / Пер. с перс. Л. А. Хетагурова ; ред.
и прим. А. А. Семенова. — М.; Л.: Издательство АН СССР, 1952. — 222 с.
47. Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. 1. Кн. 2 / Пер. с перс. О. И. Смирновой ; прим.
Б. И. Панкратова и О. И. Смирновой ; ред. А. А. Семенова. — М. ; Л. : Издательство
АН СССР, 1952. - 316 с.
48. Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. 2 / Пер. с перс. Ю. П. Верховского ; прим.
Ю. П. Верховского и Б. И. Панкратова ; ред. И. П. Петрушевского. — М.; Л.: Издатель-
ство АН СССР, 1960. - 248 с.
49. Родословие тюрков (Шаджарат ал-атрак) // Золотая Орда в источниках. Т. 1 : Арабские
и персидские сочинения. — М.: Типография «Наука», 2003. — С. 386—393.
258

50. РубрукГ. Путешествие в восточные страны // Джованни Плано Карпини, Гильом де Руб-
рук. Путешествия в Золотую Орду. — М.: Эксмо, 2014. — С. 147—280.
51. Тамерлан : Книга побед. Чудеса судьбы истории Тимура. — М. : Эксмо, 2013. —
480 с.
52. Утемиш-хаджи. Чингиз-наме [электронный ресурс] // Восточная литература. Средне-
вековые исторические источники Востока и Запада. — 2001. — URL:
http://www.vostlit.info/Texts/rus6/Chengiz-name/frametext.htm.
53. ХафизА. Зайл-и Джами ат-таварих-и Рашиди (Дополнение к собранию историй Рашида)
/ Пер. с перс, предисл., коммент., прим. и указ. Э. Р. Талышханова; отв. ред. И. М. Мир-
галеев. — Казань: Яз, 2011. — 320 с.
54. Чингисиана : свод свидетельств современников / Пер., сост. и коммент. А. В. Меле-
хина. - М.: Эксмо, 2009. - 728 с.
55. Чингисхан. Сокровенное сказание. — М.: Эксмо, 2012. — 480 с.
56. Шами Н. Из сочинения Низам-ад-дина Шами «Книга побед» (Зафар-намэ) // Золотая
Орда в источниках. Т. 1: Арабские и персидские сочинения. — М.: Типография «Наука»,
2003. - С. 288-309.
57. Шильтбергер И. Путешествие по Европе, Азии и Африке с 1394 по 1427 г. // Джованни
Плано Карпини, Гильом де Рубрук. Путешествия в Золотую Орду. — М.: Эксмо, 2014. —
С. 323-394.
58. Юань ши (Официальная история [династии] Юань) // Золотая Орда в источниках.
Т. 3 : Китайские и монгольские источники. — М. : Типография «Наука», 2009. —
С. 121-251.
59. Юлиан. О существовании Великой Венгрии, обнаруженном братом Рихардом во время
господина Папы Григория Девятого // Из глубины столетий / Сост., вступ. ст. и коммент.
Б. Л. Хамидуллина. — Казань : Татарское книжное издательство, 2000. — С. 148—157.
Научно-исследовательская литература
60. Абзалов А. Ф. Ханские писцы: из истории становления и развития канцелярской службы
ханов Золотой Орды / Отв. ред. И. М. Миргалеев. Серия «История и культура Золотой
Орды», вып. 14. — Казань : Яз, 2011. — 252 с.
61. Азнабаев Б. А. Апология власти племенной знати в «Дафтар-и Чингиз-наме» //
Золотоордынское наследие. Вып. 1. Материалы Международной научной конференции
«Политическая и социально-экономическая история Золотой Орды (XIII—XV вв.)» :
сб. ст. / Отв. ред. и сост. И. М. Миргалеев. — Казань, 17 марта 2009 г. — Казань : Изда-
тельство «Фэн» АН РТ, 2009. - С. 189-193.
62. Акматов К. Т. Вооружение и конское снаряжение кочевников Тянь-Шаня в монгольское
время : автореф. дис.... канд. ист. наук. — Новосибирск, 2017. — 26 с.
63. Амелькин А. О. Куликовская битва в свидетельствах современников и памяти потом-
ков / А. О. Амелькин, Ю. В. Селезнев. — М.: Квадрига, 2011. — 384 с.
64. Антонов И. В. Башкиры в эпоху средневековья (очерки этнической и политической
истории). - Уфа: ИП Галиуллин Д. А., 2012. - 308 с.
65. Антонов И. В. В попытке укрепить идентичность : «город Башкорт» и другие «города
башкир» на средневековых и археологических картах / И. В. Антонов, В. А. Иванов //
Этническая идентичность в Башкортостане в зеркале Всероссийской переписи населе-
ния 2010 г. : материалы Круглого стола, состоявшегося 25 октября 2013 г. / Сост.
И. В. Кучумов. - Уфа : ИП Галиуллин Д. А., 2013. - С. 33-51.
259

66. Антонов И. В. Новый источник по истории Башкирии эпохи монгольского нашествия
(легенда из архива Р. Г. Кузеева и ее интерпретация) // Вестник Челябинского госу-
дарственного университета. — 2012. — №25 (279). — История. Вып. 52. — С. 15—20.
67. Антонов И. В. Раиль Гумерович Кузеев об этнической истории Волго-Уральского региона
в эпоху средневековья. — СПб.: Свое издательство, 2015. — 248 с.
68. Арсланова А. А. Остались книги от времен былых... : персидские исторические
сочинения монгольского периода по истории народов Поволжья. — Казань, 2002. —
239 с.
69. Археологическая карта Казахстана : реестр. — Алма-Ата : Издательство АН Казахской
ССР, 1960. - 449 с.
70. Асфандияров А. 3. Башкирские тарханы. — Уфа : Китай, 2006. — 160 с.
71. Ахинжанов С. М. Из истории движения кочевых племен евразийских степей в первой
половине XI века // Археологические исследования древнего и средневекового Казах-
стана. — Алма-Ата : Издательство «Наука» КазССР, 1980. — С. 46—53.
72. Бабенко В. А. Погребения эпохи Золотой Орды в сырцовых оградках на территории Цент-
рального Предкавказья // Степи Европы в эпоху средневековья. Т. 11: Золотоордынское
время. Сб. науч. работ. - Донецк : ДонНУ, 2012. - С. 193-230.
73. Бартольд В. В. Сочинения. Т. 5: Работы по истории и филологии тюркских и монгольских
народов. — М.: Наука, 1968. — 758 с.
74. Белавин А. М. Древняя Афкула : археологический комплекс у с. Рождественск /
А. М. Белавин, Н. Б. Крыласова. — Пермь, 2008. — 603 с.
75. Белавин А. М. Камский торговый путь. — Пермь: Издательство Пермского государствен-
ного педагогического университета, 2000. — 200 с.
76. Белорыбкин Г. Н. Улус Мохши // История татар с древнейших времен : в 7 т. Т. 3 : Улус
Джучи (Золотая Орда). XIII — середина XV в. — Казань: Институт истории им. Ш. Мар-
джани АН РТ, 2009. - С. 208-210.
77. Бикбулатов Н. В., Юсупов Р. М., Шитова С. Н., Фатыхова Ф. Ф. Башкиры : этническая
история и традиционная культура. — Уфа : Научное издательство «Башкирская энцик-
лопедия», 2002. - 248 с.
78. Бисембаев А. А. Археологические памятники кочевников средневековья Западного
Казахстана (VIII-XVIII вв.). - Уральск, 2003. - 232 с.
79. Блохин В. Г. Археология золотоордынских городов Нижнего Поволжья / В. Г. Блохин,
Л. В. Яворская. — Волгоград : Издательство Волгоградского государственного
университета, 2006. — 268 с.
80. Боталов С. Г. Каменные изваяния и жертвенно-поминальные комплексы Урало-Ишим-
ского междуречья // Новое в археологии Южного Урала : сб. науч. тр. — Челябинск :
Рифей, 1996. - С. 210-244.
81. Булгаков Р. М. Персидская надпись на серебряной пластинке из кыпчакского
кургана на р. Урал // Памятники кочевников Южного Урала: сб. науч. тр. — Уфа: БФАН
СССР, 1984. - С. 98-101.
82. Бурханов А. А. Сарайчук и поселения Волго-Уральского междуречья // История татар
с древнейших времен : в 7 т. Т. 3 : Улус Джучи (Золотая Орда). XIII — середина XV в. —
Казань : Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ, 2009. — С. 244—250.
83. Бускунов А. М. Духовное наследие народов Башкортостана : учебное пособие
для средних, средних специальных и высших учебных заведений. — Уфа : Китай,
2013. - 168 с.
84. Васильев Д. В. Ислам в Золотой Орде. Историко-археологическое исследование. — Астра-
хань : Издательский дом «Астраханский университет», 2007. — 191 с.
260

85. Васильев Д. В. Исламизация и погребальные обряды в Золотой Орде (археолого-стати-
стическое исследование). — Астрахань : Издательский дом «Астраханский универси-
тет», 2009. - 178 с.
86. Васильев Д. В. Мавзолеи Золотой Орды : географический обзор и опыт типологизации //
Ученые записки Астраханского государственного университета. — Астрахань : Изда-
тельство АГУ, 2003. - С. 110-119.
87. Васильев Д. В. Метаморфозы истории Золотой Орды в XXI веке / Д. В. Васильев, В. А. Ива-
нов // Золотоордынское обозрение. — 2015. — №3. — С. 151—168.
88. Вахитова А. Г Башкиро-монгольские языковые связи (на материале лексики) :
автореф. дис.... канд. филол. наук. — Уфа, 2007. — 22 с.
89. Викторова В. Д. Материалы к археологической карте памятников эпохи железа в южной
Башкирии//Вопросы археологии Урала. Вып. 4. — Свердловск, 1962. — С. 155—173.
90. ВинниковА. 3. Материалы Новохарьковского могильника / А. 3. Винников, М. В. Цыбин
// Новохарьковский могильник эпохи Золотой Орды. — Воронеж : Издательство Воро-
нежского государственного университета, 2002. — С. 14—105.
91. Гарустович Г Н. Башкирские земли в составе улуса Джучи // Проблемы истории,
филологии, культуры. — 2015. — №4. — С. 195-205.
92. Гарустович Г Н. К вопросу о локализации одного из «политических центров» в средне-
вековом Башкортостане // Урал — Алтай : через века в будущее. Материалы
VII Всероссийской тюркологической конференции (с международным участием), по-
священной 95-летию видного ученого-тюрколога Э. Р. Тенишева (Уфа, 31 мая — 3 июня
2016 г.). - Уфа : ИИЯЛУНЦ РАН, 2016. - С. 39-40.
93. Гарустович Г Н. Католическая миссионерская деятельность на Южном Урале
в XIV веке // Золотоордынская цивилизация : сб. ст. Вып. 5. — Казань : Фолиант :
Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ, 2012. - С. 137-148.
94. Гарустович Г. Н. Население Волго-Уральской лесостепи в первой половине II тысячеле-
тия нашей эры : автореф. дис.... канд. ист. наук. — Уфа, 1998. — 27 с.
95. Гарустович Г Н. Население Волго-Уральской лесостепи в первой половине
II тысячелетия нашей эры : дис.... канд. ист. наук. — Уфа, 1998. — 340 с.
96. Гарустович Г Н. Погребения в каменных мавзолеях Башкирского Приуралья // Насле-
дие веков. Охрана и изучение памятников археологии в Башкортостане : сб. ст.
Вып. 1. - Уфа, 1995. - С. 166-185.
97. Гарустович Г. Н. Произведения художественной пластики XIII века на севере степной
полосы Евразии // Вестник Челябинского государственного университета. — 2013. —
№ 12 (303). История (вып. 55). - С. 13-16.
98. Гарустович Г. Н. Распространение ислама среди башкир // История башкирского
народа : в 7 т. Т. 2. - Уфа : Гилем, 2012. - С. 212-227.
99. Гарустович Г. Н. След великой замятии : местонахождение XIV века у деревни Брик-
Алга. - Уфа : АН РБ, Гилем, 2012. - 222 с.
100. Гарустович Г. Н. Средневековые авторы о распространении ислама в Улусе
Джучи//Вестник Академии наук РБ. - 2012. - Т. 17. - №3. - С. 55-61.
101. Гарустович Г. Н. «Стражи пустыни». Каменные изваяния и жертвенно-поминальные
комплексы Волго-Уральского региона. Рукопись монографии.
102. Гарустович Г. Н. «Теория мавзолеев» или региональные особенности культового мемо-
риального зодчества Урало-Поволжья эпохи Золотой Орды (исторические
и этнографические аспекты проблемы) // Золотоордынское обозрение. — 2014. —
№2(4). - С. 95-119.
261

103. Гарустович Г. Н. Чияликская археологическая культура эпохи средневековья
на Южном Урале // Уфимский археологический вестник. Вып. 15. — 2015. —
С. 181-198.
104. Георги Г Описание всех обитающих в Российском государстве народов и их житейских
обрядов, обыкновений, одежд, жилищ, вероисповеданий и прочих достопамятностей.
Ч. 2: О народах татарского племени и других нерешенного еще происхождения Север-
ных Сибирских. — СПб.: Типография Императорской Академии наук, 1799. — 178 с.
105. Герасимова М. М. Антропология античного и средневекового населения Восточной
Европы / М. М. Герасимова, Н. М. Рудь, Л. Т. Яблонский. — М.: Наука, 1987. — 254 с.
106. Голден П. Б. Религия кыпчаков средневековой Евразии // Степи Европы в эпоху сред-
невековья. Т. 6 : Золотоордынское время : сб. науч. работ. — Донецк : ДонНУ, 2008. —
С. 309-340.
107. Голубовский П. В. Печенеги, торки и половцы. Русь и Степь до нашествия татар. — М.:
Вече, 2011. - 288 с.
108. Горский А. А. Москва и Орда. - М.: Наука, 2005. - 214 с.
109. Греков Б. Д. Золотая Орда и ее падение / Б. Д. Греков, А. Ю. Якубовский. — М. ; Л. :
Издательство АН СССР, 1950. - 480 с.
110. Греков И. Б. Мир истории. Русские земли в XIII—XV веках / И. Б. Греков, Ф. Ф. Шахма-
гонов. — 2-е изд. — М.: Молодая гвардия, 1988. — 334 с.
111. Григорьев А. П. Ярлык Мухаммеда-Бюлека митрополиту Михаилу // Мамай. Опыт
историографической антологии : сб. науч. тр. / Под ред. В. В. Трепавлова, И. М. Мирга-
леева. — Казань : Издательство «Фэн» АН РТ, 2010. — С. 16—106.
112. Гумилев Л. Н. Древняя Русь и Великая степь. — М.: Айрис-Пресс, 2003. — 768 с.
113. Гуркин С. В. Половецкие святилища с деревянными изваяниями на Нижнем Дону //
Советская археология. - 1987. - №4. - С. 100-109.
114. Давлетшин Г. М. Научные и прикладные знания // История татар с древнейших вре-
мен : в 7 т. Т. 3 : Улус Джучи (Золотая Орда). XIII — середина XVв. — Казань: Институт
истории им. Ш. Марджани АН РТ, 2009. - С. 644-653.
115. Демкин В. А. Археологическое почвоведение : новое направление в изучении древней
и средневековой истории природы и общества / В. А. Демкин, Т. С. Демкина // Архео-
логия Волго-Уральского региона в эпоху раннего железного века и средневековья. —
Волгоград : Издательство Волгоградского государственного университета, 1999. —
С. 343-368.
116. Доманин А. А. Монгольская империя Чингизидов. Чингисхан и его преемники. —
2-е изд., испр. и доп. — М.: Центрполиграф, 2010. — 432 с.
117. Дробышев Ю. И. Человек и природа в кочевых обществах Центральной Азии
(III в. до н. э. — XVI в. н. э.). — М.: Институт востоковедения РАН, 2014. — 608 с.
118. Егоров В. Л. Историческая география Золотой Орды в XIII—XIV вв. — М. : Наука,
1985. - 248 с.
119. Зарипова Р. М. Поэтические особенности башкирского народного эпоса «Идукай
и Мурадым» // Урал — Алтай : через века в будущее. Материалы VII Всероссийской
тюркологической конференции (с международным участием), посвященной 95-летию
видного ученого-тюрколога Э. Р. Тенишева (Уфа, 31 мая — 3 июня 2016 г.). — Уфа :
ИИЯЛУНЦ РАН, 2016. - С. 357-360.
120. Зеленеев Ю. А. Золотоордынский город Сарай ал-Джедид: результаты археологических
исследований на Царевском городище в 1994—2000 гг. / Ю. А. Зеленеев, С. А. Куроч-
кина. — Йошкар-Ола : Марийский государственный университет, 2009. — 264 с.
262

121. Зиливинская Э. Д. Усадьбы золотоордынских городов. — Астрахань: Издательский дом
«Астраханский университет», 2008. — 172 с.
122. Злыгостев В. А. Герои «Сокровенного сказания». — Уфа : Альфа-реклама, 2018. —
808 с.
123. Злыгостев В. А. И нагрянула черная рать... : монгольское завоевание Южного Урала.
1205-1245. - Уфа : Китап, 2015.-132 с.
124. Злыгостев В. А. Тохтамыш. — Уфа : ДизайнПресс, 2012. — 472 с.
125. Золотая Орда в источниках. Т. 1: Арабские и персидские сочинения. — М.: Типография
«Наука», 2003. - 448 с.
126. Иванин М. И Состояние военного искусства у среднеазиатских народов при
Тамерлане // Тамерлан : Эпоха. Личность. Деяния / Сост., обраб. и подгот. текста
Р. Рахманалиева. - М.: Гураш, 1992. - С. 412-459.
127. Иванов В. А. Курганы кыпчакского времени на Южном Урале (XII—XIV вв.) / В. А. Ива-
нов, В. А. Кригер. - М.: Наука, 1988. - 92 с.
128. Иванов В. А. Локальные особенности погребального обряда кочевников евразийских
степей периода Золотой Орды // Средневековая археология евразийских степей :
материалы Учредительного съезда Международного конгресса. Казань, 14—16 февраля
2007 г. Т. 2. - Казань : Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ, 2007. - С. 22-27.
129. Иванов В. А. Обстоятельства вхождения башкир в состав Золотой Орды // Золотоордын-
ское наследие. Вып. 2. Материалы второй Международной научной конференции
«Политическая и социально-экономическая история Золотой Орды», посвященной па-
мяти М. А. Усманова. Казань, 29—30 марта 2011 г. / Отв. ред. и сост. И. М. Миргалеев. —
Казань : Фолиант: Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ, 2011. — С. 139—146.
130. Иванов В. А. Откуда ты, мой предок? Взгляд археолога на древнюю историю
Южного Урала. - СПб.: ТОО «Грань» ; Уфа : УНЦ РАН, 1994. - 124 с.
131. Иванов В. А. Погребальный обряд золотоордынского времени в Южном Приуралье
(сравнительно-типологическая характеристика) / В. А. Иванов, А. Ф. Яминов //
Кочевники урало-казахстанских степей. — Екатеринбург : УИФ «Наука», 1993. —
С. 154-161.
132. Иванов В. А. Погребения кыпчаков в бассейне р. Урал // Памятники кочевников
Южного Урала : сб. науч. тр. - Уфа : БФАН СССР, 1984. - С. 75-97.
133. Иванов В. А. Путями степных кочевий. — Уфа : Башкирское книжное издательство,
1984. - 136 с.
134. Иванов В. А. Четыре монеты, как эквивалент наличия городов в Башкирии в эпоху Золотой
Орды (еще один пример современного археологического мифотворчества по материалам
городища Уфа-И) // Золотоордынская цивилизация : сб. ст. Вып. 5. — Казань: Фолиант:
Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ, 2012. — С. 404—414.
135. Иванов В. А. Это были башкиры... / В. А. Иванов, В. А. Злыгостев. — Уфа: Китап, 2017. —
128 с.
136. Иванов В. А. Южный Урал в эпоху Средневековья (V—XVI века н. э.) / В. А. Иванов,
B. А. Злыгостев, И. В. Антонов ; под ред. В. А. Иванова. — Уфа : Издательство Башкир-
ского государственного педагогического университета им. М. Акмуллы, 2013. — 280 с.
137. Игнатьев Р. Г. Памятники доисторических древностей Уфимской губернии : древние
здания, городища, ногайские валы, курганы // Памятная книжка Уфимской губернии
со статистической картой губернии. Ч. П. — Уфа : Губернская типография, 1873. —
C. 167-186.
138. Игнатьев Р. Г. Памятники доисторических древностей Уфимской губернии, как то :
древние здания, городища, ногайские валы, курганы, древние находки и т. д. // Спра-
263

вочная книжка Уфимской губернии. 1882—1883 гг. — Уфа : Печатня Н. Блохина,
1883. - С. 328-355.
139. Измайлов И. А. Булгарский улус : Булгар и другие эмираты // История татар с древней-
ших времен : в 7 т. Т. 3 : Улус Джучи (Золотая Орда). XIII — середина XV в. — Казань :
Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ, 2009. - С. 448-470.
140. Измайлов И. А. Ислам в Улусе Джучи (Золотой Орде) // Ислам и мусульманская куль-
тура в Среднем Поволжье : история и современность : очерки. — Казань :
Издательство «Фэн» АН РТ, 2006. - С. 53-88.
141. Измайлов И. А. Ислам в Улусе Джучи / И. Л. Измайлов, М. А. Усманов // История татар
с древнейших времен : в 7 т. Т. 3 : Улус Джучи (Золотая Орда). XIII — середина XVв. —
Казань : Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ, 2009. — С. 599—617.
142. Измайлов И. А. Ислам и язычество в Улусе Джучи : проблемы и дискуссии // Восток —
Запад : диалог культур Евразии. Проблемы средневековой истории и археологии : сб.
науч. тр. Вып. 4 : Культурные традиции Евразии / Под ред. А. А. Бурханова. — Казань:
Издательство «Фэн» АН РТ, 2004. - С. 99-107.
143. Измайлов И. А. Принятие ислама в Улусе Джучи : причины и этапы исламизации //
Ислам и власть в Золотой Орде : сб. ст. / Под ред. И. М. Миргалеева, Э. Г. Сайфетдино-
вой. Серия «История и культура Золотой Орды», вып. 16. — Казань: Институт истории
им. Ш. Марджани АН РТ, 2012. - С. 98-116.
144. Измайлов И. А. Распространение ислама в Волжской Булгарии: начальный этап истории
// Ислам в Волго-Камье и Предуралье : ранние страницы истории. Материалы Всерос-
сийской научной конференции с международным участием в рамках Третьего межре-
гионального форума мусульманской культуры «Мусульманский мир — 2012» (Пермь,
16 марта 2012 г.). — Пермь : Издательство Пермского государственного гуманитарно-
педагогического университета, 2012. — С. 17—23.
145. Измайлов И. А. Становление средневекового татарского этноса // История татар с древ-
нейших времен : в 7 т. Т. 3 : Улус Джучи (Золотая Орда). XIII — середина XV в. —
Казань : Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ, 2009. — С. 349—365.
146. Ильин М. С. Проблемы исламизации Волго-Камья в трудах отечественных историков //
Ислам в Волго-Камье и Предуралье: ранние страницы истории. Материалы Всероссий-
ской научной конференции с международным участием в рамках Третьего межрегио-
нального форума мусульманской культуры «Мусульманский мир — 2012» (Пермь,
16 марта 2012 г.). — Пермь : Издательство Пермского государственного гуманитарно-
педагогического университета, 2012. — С. 61—68.
147. История башкирской литературы : в 4 т. Т. 1 : С древнейших времен до начала
XX века. - Уфа : Китап, 2012. - 560 с.
148. История татар с древнейших времен : в 7 т. Т. 3 : Улус Джучи (Золотая Орда). XIII —
середина XV в. — Казань : Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ, 2009. —
1056 с.
149. ИсхаковД. М. Этнополитическая история татар (III — середина XVI вв.) / Д. М. Исхаков,
И. Л. Измайлов. - Казань : РИЦ «Школа», 2007. - 356 с.
150. Ишбердин Э. Ф. Историческое развитие лексики башкирского языка. — М. : Наука,
1986. - 152 с.
151. Кадырбаев А. Ш. Дашт-и Кыпчак накануне эпохи Чингиз-хана // История татар
с древнейших времен : в 7 т. Т. 3 : Улус Джучи (Золотая Орда). XIII — середина XV в. —
Казань : Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ, 2009. — С. 74—80.
264

152. Кадырбаев А. Ш. Кок-Орда // История татар с древнейших времен : в 7 т. Т. 3 : Улус
Джучи (Золотая Орда). XIII — середина XV в. — Казань: Институт истории им. Ш. Мар-
джани АН РТ, 2009. - С. 236-240.
153. Казаков Е. П. Культура ранней Волжской Болгарии : этапы этнокультурной истории. —
М.: Наука, 1992. - 336 с.
154. Казаков Е. П. Памятники болгарского времени в восточных районах Татарии. — М. :
Наука, 1978. - 130 с.
155. Казаков Е. П. Чияликская культура : территория, время, истоки // Угры. Материалы VI
Сибирского симпозиума «Культурное наследие народов Западной Сибири»
(9—11 декабря 2003 г., г. Тобольск). — Тобольск : Тобольский государственный исто-
рико-архитектурный музей-заповедник, 2003. — С. 79—87.
156. Калмыков И. X. Ногайцы / И. X. Калмыков, Р. X. Керейтов, А. И. Сикалиев. — Черкесск :
Ставропольское книжное издательство, Карачаево-Черкесское отделение, 1988. — 232 с.
157. Коновалова И. Г. Восточная Европа в сочинениях арабских географов XIII—XIV вв. :
текст, перевод, комментарий. — М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН,
2009. - 224 с.
158. Костюков В. П. Была ли Золотая Орда «Кипчакским ханством»? // Тюркологический
сборник. 2005 : Тюркские народы России и Великой степи. — М.: Издательская фирма
«Восточная литература» РАН, 2006. - С. 199-237.
159. Костюков В. П. Комплекс позднетюркских оградок Солончанка VIII // Археологические
памятники Оренбуржья. Вып. VII. — Оренбург : Издательство Оренбургского госу-
дарственного педагогического университета, 2005. — С. 113—125.
160. Костюков В. П. Культурные трансформации в урало-казахстанской степи в первой
половине II тыс. н. э. // Археология Южного Урала. Степь (проблемы культуро-
генеза). - Челябинск : ООО ЦИКР «Рифей», 2006. - С. 444-457.
161. Костюков В. П. Курган с остатками столбовой конструкции из могильника Солнце-Та-
лика в Южном Зауралье // Вопросы истории и археологии Западного Казахстана. —
2008. - №2. - С. 194-210.
162. Костюков В. П. Несколько замечаний к походу Тимура 1391 г. // Золотоордынская
цивилизация: сб. ст. Вып. 3. — Казань: Издательство «Фэн» АН РТ, 2010. — С. 172—183.
163. Костюков В. П. Одиночный курган у «Третьего Плеса» : к проблеме конфессиональной
идентификации погребальных памятников кочевников Золотой Орды // История
и культура Улуса Джучи / Институт истории АН РТ, 2006. Бертольд Шпулер. «Золотая
Орда» : традиции изучения и современность / Отв. ред. И. А. Гилязов, И. Л. Измай-
лов. - Казань : Издательство «Фэн» АН РТ, 2007. - С. 144-168.
164. Костюков В. П. Памятники кочевников XIII—XIV вв. Южного Зауралья (к вопросу
об этнокультурном составе улуса Шибана) : автореф. дис. ... канд. ист. наук. — Уфа,
1997. - 19 с.
165. Костюков В. П. Тюркские поминальные комплексы на Южном Урале // Этнокуль-
турные процессы в Южной Сибири и Центральной Азии в I—II тысячелетии н. э. :
сб. ст. — Кемерово: Кузбассвузиздат, 1994. — С. 138—156.
166. Костюков В. П. Улус Шибана // История татар с древнейших времен : в 7 т. Т. 3 : Улус
Джучи (Золотая Орда). XIII — середина XV в. — Казань: Институт истории им. Ш. Мар-
джани АН РТ, 2009. - С. 240-244.
167. Костюков В. П. Улус Шибана Золотой Орды в XIII—XIV вв. — Казань : Издательство
«Фэн» АН РТ, 2010. - 200 с.
168. Крадин Н. Н. Империя Чингис-хана / Н. Н. Крадин, Т. Д. Скрынникова. — М. : Изда-
тельская фирма «Восточная литература» РАН, 2006. — 560 с.
265

169. Крамаровский М. Г. Человек средневековой улицы : Золотая Орда. Византия.
Италия. - СПб.: Евразия, 2012. - 496 с.
170. Кригер В. А. Кочевники Западного Казахстана и сопредельных территорий в средние
века (X—XIV вв.). — Уральск: Типография ТОО «Полиграфсервис», 2012. — 200 с.
171. Кригер В. А. Погребения кыпчакского времени в могильниках у пос. Лебедевка Ураль-
ской области // Памятники кочевников Южного Урала : сб. науч. тр. — Уфа : БФАН
СССР, 1984. - С. 102-116.
172. Кузеев Р. Г. Зауральские башкиры (этнографический очерк быта и культуры конца
XIX - начала XX в.) / Р. Г. Кузеев, Н. В. Бикбулатов, С. Н. Шитова // Кузеев Р. Г.
Собрание научных трудов : в 7 т. Т. 2. - Уфа : Китап, 2015. - С. 313-470.
173. Кузеев Р. Г. Происхождение башкирского народа : этнический состав, история
расселения. — М.: Наука, 1974. — 572 с.
174. Кузеев Р. Г. Происхождение башкирского народа : этнический состав, история
расселения // Кузеев Р. Г. Собрание научных трудов : в 7 т. Т. 4. — Уфа : Китап,
2016. - 528 с.
175. Кузеев Р. Г. 400 лет вместе с русским народом / Р. Г. Кузеев, Б. X. Юлдашбаев. — Уфа :
Башкирское книжное издательство, 1957. — 116 с.
176. Кузеев Р. Г. Численность башкир и некоторые этнические процессы в Башкирии
в XVI—XX вв. // Кузеев Р. Г. Собрание научных трудов : в 7 т. Т. 3. — Уфа : Китап,
2015. - С. 74-135.
177. Кушкумбаев А. К. Крыльевая система в Улусе Джучи // Золотоордынское наследие.
Вып. 1. Материалы Международной научной конференции «Политическая и соци-
ально-экономическая история Золотой Орды (XIII—XV вв.)» : сб. ст. / Отв. ред. и сост.
И. М. Миргалеев. — Казань, 17 марта 2009 г. — Казань : Издательство «Фэн» АН РТ,
2009. - С. 80-104.
178. Кычанов Е. И. Великий Чингис-хан. «Кара Господня» или «Человек тысячелетия»? —
М.: Яуза : Эксмо, 2013. - 362 с.
179. Лепехин И. И. Дневные записки путешествия по разным провинциям Российского
государства / Сост. и авт. вступ. ст. Э. В. Мигранова. — Уфа : ИИЯЛ УНЦ РАН, 2007. —
72 с.
180. Мажшпов Н. А. Башкортостан в составе Золотой Орды / Н. А. Мажитов, Г. Н. Гарустович
// История башкирского народа : в 7 т. Т. 2. — Уфа : Гилем, 2012. — С. 171—194.
181. Мажитов Н. А. История Башкортостана. Древность. Средневековье / Н. А. Мажитов,
А. Н. Султанова. - Уфа : Китап, 2010. - 496 с.
182. Мажитов Н. А. История Башкортостана с древнейших времен до XVI века / Н. А. Ма-
житов, А. Н. Султанова. — Уфа : Китап, 1994. — 360 с.
183. Мажитов Н. А. Курганы Южного Урала VIII—XII вв. - М.: Наука, 1981. - 164 с.
184. Мажитов Н. А. Тайны древнего Урала. — Уфа : Башкирское книжное издательство,
1973. - 182 с.
185. Мажитов Н. А. Южный Урал в VII-XIV вв. - М.: Наука, 1977. - 240 с.
186. Макуров Ю. С. Погребальные комплексы казахов Урало-Казахстанского региона
как элемент «народного ислама» в степях Евразии // Аркаим : между прошлым и буду-
щим : сб. науч.-попул. ст. / Сост. Е. В. Куприянова. — Челябинск : Издательство Челя-
бинского государственного университета, 2011. — С. 138—152.
187. Молов Н. М. Религия в Золотой Орде : учеб. пособие / Н. М. Малов, А. Б. Малышев,
А. И. Ракушин. — Саратов : Издательство Саратовского университета, 1998. — 128 с.
188. МарыксинД. В. Золотоордынские погребения с южной ориентировкой (по материалам
Западного Казахстана) // XVIII Уральское археологическое совещание : культурные
266

области, археологические культуры, хронология. 11—16 октября 2010 г. — Уфа : Изда-
тельство Башкирского государственного педагогического университета им. М. Ак-
муллы, 2010. - С. 345-346.
189. Маслюженко Д. Н. Процесс исламизации населения юго-западной Сибири
в XIII-XVI вв. // Золотоордынское обозрение. - 2019. - Т. 7, № 1. - С. 131-158.
190. Матюшко И. В. Погребальный обряд кочевников степей Приуралья в IX—XIV вв. н. э.:
автореф. дис.... канд. ист. наук. — Казань, 2008. — 23 с.
191. Матюшко И. В. Погребальный обряд кочевников степного Приуралья IX—XIV вв. —
Оренбург: Университет, 2015. — 211 с.
192. Миргалеев И. М. О «Таварих-и-башкорт», или О том, как несуществующие
рукописи попали в фундаментальные исследования // Золотоордынская цивили-
зация. — № 7. — Казань : Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ, 2014. —
С. 324-331.
193. Миргалеев И. М. Политическая история Золотой Орды периода правления Токтамыш-
хана. — Казань : Алма-Лит, 2003. — 164 с.
194. Миргалеев И. М. Рассказ о Чермасане и Кармасане : легенда «Последний из Сартаева
рода» // Золотоордынская цивилизация : сб. ст. Вып. 3. — Казань : Издательство
«Фэн» АН РТ, 2010. - С. 97-109.
195. Михайлова В. Т. Шаманские культовые места и «онгоны» — маркеры этнической куль-
туры бурят // Исторические, философские, политические и юридические науки, куль-
турология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. — 2013. — № 5 (31) : в 2 ч.
Ч. 2. - Тамбов : Грамота. - С. 134-137.
196. Мункуев Н. Ц. Заметки о древних монголах // Татаро-монголы в Азии и Европе : сб.
ст. / Отв. ред. С. Л. Тихвинский. — Изд. 2-е, перераб. и доп. — М. : Наука, 1977. —
С. 377-408.
197. Мухамадиев А. Г. Новый взгляд на историю гуннов, хазар, Великой Булгарии
и Золотой Орды. — Казань: Татарское книжное издательство, 2011. — 160 с.
198. Мыськов Е. П. Кочевники Волго-Донских степей в эпоху Золотой Орды. — Волгоград :
Издательство Волгоградского филиала РАНХиГС, 2015. — 484 с.
199. Мыськов Е. П. Кочевники Волго-Донских степей в эпоху Золотой Орды // Инновацион-
ные технологии в обучении и производстве. Материалы IX Всероссийской
научно-практической конференции (г. Камышин, 28—29 октября 2014 г.) : в 2 т. Т. 2. —
Волгоград: ИУНЛ ВолгГТУ, 2015. - С. 106-110.
200. Мэн Д. Чингисхан. Жизнь, смерть и воскрешение. — М.: Эксмо, 2006. — 416 с.
201. Недашковский Л. Ф. Золотоордынские города Нижнего Поволжья и их округа. — М. :
Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2010. — 350 с.
202. Нестеров С. П. Конь в культах тюркоязычных племен Центральной Азии в эпоху сред-
невековья. — Новосибирск : Наука. Сибирское отделение, 1990. — 144 с.
203. Обыденное М. Ф. Археологические памятники верховьев Агидели. Отчеты Иштуганов-
ской комплексной экспедиции. Вып. 1. — Уфа: Издательство Башкирского экономико-
юридического техникума, 1997. — 134 с.
204. Овсянников В. В. Золотоордынское погребение у д. Удрякбаш Благоварского района /
В. В. Овсянников, Р. М. Юсупов // Уфимский археологический вестник. Вып. 5. —
Уфа : Гилем, 2004. - С. 283-285.
205. Очерки истории СССР : в 9 т. Т. 4 : Период феодализма IX-XV вв. (в 2 ч.). Ч. 2 :
XIV—XV вв. Объединение русских земель вокруг Москвы и образование Русского цент-
рализованного государства. — М.: Издательство АН СССР, 1953. — С. 423—440.
267

206. Очерки по истории Башкирской АССР : в 2 т. Т. 1.4. 1. — Уфа : Башкирское книжное
издательство, 1956. — 304 с.
207. Петрушевский И. П. Рашид-ад-Дин и его исторический труд // Рашид-ад-Дин. Сборник
летописей. Т. 1. Кн. 1. - М.; Л.: Издательство АН СССР, 1952. - С. 7-37.
208. Плетнева С. А. Половецкие каменные изваяния. — М.: Наука, 1974. — 200 с.
209. Плетнева С. А. Половцы. - М.: Наука, 1990. - 208 с.
210. Почекаев Р. Ю. Батый. Хан, который не был ханом. — М. : ACT : ACT Москва ;
СПб.: Евразия, 2007. - 352 с.
211. Почекаев Р. Ю. Право Золотой Орды. — Казань : Издательство «Фэн» АН РТ, 2009. —
260 с.
212. Почекаев Р. Ю. Цари ордынские. Биографии ханов и правителей Золотой Орды. —
Изд. 2-е, испр. и доп. — СПб.: Евразия, 2012. — 464 с.
213. Пржевальский Н. М. Путешествия. — М.: Детгиз, 1958. — 320 с.
214. Ракушин А. И. Мусульманство у золотоордынских кочевников Нижнего Поволжья
в XIII—XV вв.: автореф. дис.... канд. ист. наук. — Саратов, 1998. — 18 с.
215. Риттер К. Землеведение Азии // Урянхай. Тыва дептер. Т. 2. Племена Саяно-Алтая.
Урянхайцы (IV в. - начало XX в.) / Сост. С. К. Шойгу. - М. : Слово, 2007. -
С. 108-213.
216. Руденко С. И. Башкиры. Историко-этнографические очерки. — Уфа : Китай, 2006. —
376 с.
217. Сагалаев А. М. Традиционное мировоззрение тюрков Южной Сибири. Знак
и ритуал / А. М. Сагалаев, И. В. Октябрьская. — Новосибирск : Наука. Сибирское
отделение, 1990. - 209 с.
218. Сафаргалиев М. Г. Распад Золотой Орды // На стыке континентов и цивилизаций...
Из опыта образования и распада империй X—XVI вв. — М. : ИНСАН, 1996. —
С. 280-526.
219. Селезнев Ю. В. Русские князья в составе правящей элиты Джучиева Улуса
в XIII—XV веках. — Воронеж: Центрально-Черноземное книжное издательство, 2013. —
472 с.
220. Селезнев Ю. В. Элита Золотой Орды. — Казань : Издательство «Фэн» АН РТ, 2009. —
232 с.
221. Ситников А. В. Бахтияровка / А. В. Ситников, Л. В. Яворская // Археологическая
энциклопедия Волгоградской области. — Волгоград : Издательство Волгоградского
государственного университета, 2009. — С. 29.
222. Султанов Т. И. Чингиз-хан и Чингизиды. Судьба и власть. — М. : ACT : ACT Москва,
2006. - 448 с.
223. Тишкин А. А. Алтай в монгольское время (по материалам археологических памятни-
ков). — Барнаул: Азбука, 2009. — 208 с.
224. Тишкин А. А. Курганный могильник Телеутский Взвоз-I и культура населения
Лесостепного Алтая в монгольское время / А. А. Тишкин, В. В. Горбунов,
А. А. Казаков. — Барнаул: Издательство Алтайского университета, 2002. — 276 с.
225. Трепавлов В. В. Государственный строй Улуса Джучи // История татар с древнейших
времен : в 7 т. Т. 3 : Улус Джучи (Золотая Орда). XIII — середина XV в. — Казань :
Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ, 2009. - С. 177-186.
226. Трепавлов В. В. Джучиев улус в XV—XVI вв. : инерция единства // Золотоордынское
наследие. Вып. 1. Материалы Международной научной конференции «Политическая
и социально-экономическая история Золотой Орды (XIII—XV вв.)» : сб. ст. / Отв. ред.
268

и сост. И. М. Миргалеев. — Казань, 17 марта 2009 г. — Казань : Издательство «Фэн»
АН РТ, 2009. - С. 11-15.
227. Трепавлов В. В. Золотая Орда в XIV столетии. — М.: Квадрига, 2010. — 72 с.
228. Трепавлов В. В. История Ногайской Орды. — М. : Издательская фирма «Восточная ли-
тература» РАН, 2002. - 752 с.
229. Трепавлов В. В. Система крыльев и административное устройство. Проблема
Ак-Орды и Кок-Орды // История татар с древнейших времен : в 7 т. Т. 3 : Улус Джучи
(Золотая Орда). XIII — середина XV в. — Казань: Институт истории им. Ш. Марджани
АН РТ, 2009. - С. 188-190.
230. Трепавлов В. В. Степные империи Евразии: монголы и татары. — М.: Квадрига, 2015. —
368 с.
231. Трепавлов В. В. Степные империи Евразии : монголы и татары. — 2-е изд. — М.: Квад-
рига, 2018. - 368 с.
232. Трепавлов В. В. Тюркские народы средневековой Евразии. Избранные труды. — Казань
: Фолиант, 2011. - С. 95-120.
233. Трепавлов В. В. Этнотерриториальное деление Дешт-и Кипчака в позднем средневе-
ковье (по материалам ногайско-русской дипломатической переписки) // Источнико-
ведение истории Улуса Джучи (Золотой Орды). От Калки до Астрахани. 1223—1556 /
Отв. ред. М. А. Усманов. - Казань: Мастер Лайн, 2002. - С. 367-377.
234. Усманов М. А. Административно-управленческий аппарат // История татар с древней-
ших времен : в 7 т. Т. 3 : Улус Джучи (Золотая Орда). XIII — середина XV в. — Казань :
Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ, 2009. - С. 320-326.
235. УэзерфордДж. Чингисхан и рождение современного мира / Пер. с англ. Е. В. Лихтен-
штейна. — М.: ACT; Владимир : Владимирская книжная типография, 2008. — 496 с.
236. Федоров-Давыдов Г. А. Искусство кочевников и Золотой Орды. Очерки культуры
и искусства народов евразийских степей и золотоордынских городов. — М.: Искусство,
1976. - 228 с.
237. Федоров-Давыдов Г. А. Кочевники Восточной Европы под властью золотоордынских
ханов. — М.: Издательство Московского университета, 1966. — 276 с.
238. Федоров-Давыдов Г. А. Общественный строй Золотой Орды. — М.: Издательство Мос-
ковского университета, 1973. — 180с.
239. Федоров-Давыдов Г. А. Религия и верования в городах Золотой Орды // Исто-
рическая археология. Традиции и перспективы (к 80-летию со дня рождения
Д. А. Авдусина). — М.: Памятники исторической мысли, 1998. — С. 28—39.
240. Халиков А. X. Монголы, татары, Золотая Орда и Булгария. — Казань : Издательство
«Фэн»АНРТ, 1994. - 164 с.
241. Халикова Е. А. Мусульманские некрополи Волжской Булгарии X — начала XIII в. —
Казань: Издательство Казанского университета, 1986. — 160 с.
242. Храпачевский Р. П. Военная держава Чингисхана. — М.: ACT: Люкс, 2005. — 560 с.
243. Худяков М. Г. Очерки по истории Казанского ханства // На стыке континентов
и цивилизаций... Из опыта образования и распада империй X—XVI вв. — М.: ИНСАН,
1996. - С. 531-758.
244. Хузин Ф. Ш. Исследования по булгаро-татарской археологии. — Казань : Фолиант :
Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ, 2011. — 468 с.
245. Хусаинов Г. Б. Шежере как историко-литературный памятник // Башкирские
шежере : филологические исследования и публикации : сб. ст. — Уфа : БФАН СССР,
1985. - С. 3-23.
269

246. Чхаидзе В. Н. Средневековые кочевнические погребения в степном Прикубанье
из раскопок конца XIX — начала XX вв. // Материалы и исследования по археологии
Северного Кавказа. Вып. 10. — Армавир : РИЦ Армавирского государственного педа-
гогического университета, 2009. — С. 116—126.
247. Швецов М. Л. Половецкие святилища // Советская археология. — 1979. — № 1. —
С. 199-209.
248. Широкорад А. Б. Татары и русские в едином строю. — М.: Вече, 2012. — 368 с.
249. Шнанов У. Р. Историческое значение тамги как символа тюркских народов // Древние
и средневековые общества Евразии : перекресток культур. Международный научный
симпозиум, посвященный памяти видного ученого-археолога, профессора, академика
Академии наук Республики Башкортостан доктора исторических наук Н. А. Мажитова
(г. Уфа, 6—7 декабря 2018 года) : сб. материалов / Под общ. ред. А. И. Уразовой. —
Уфа : Мир печати, 2018. - С. 198-203.
250. Элиаде М. Шаманизм. Архаические техники экстаза. — Киев : София, 2000. —
480 с.
251. Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. В связи
с исследованиями Льюиса Г. Моргана. — М.: Политиздат, 1980. — 238 с.
252. Юсупов Р. М. Антропологический состав башкир и его формирование // Бикбулатов
Н. В., Юсупов Р. М., Шитова С. Н., Фатыхова Ф. Ф. Башкиры : этническая история
и традиционная культура. — Уфа: Научное издательство «Башкирская энциклопедия»,
2002. - С. 21-44.
253. Юсупов Ю. М. История Башкортостана XV—XVI вв. (социально-политический
аспект). - Уфа : Гилем, 2009. - 192 с.
254. Яворская Л. В. Особенности погребального обряда в некрополях окрестностей Царе-
вского городища (опыт статистической обработки) // Археология Волго-Уральского
региона в эпоху раннего железного века и средневековья. — Волгоград: Издательство
Волгоградского государственного университета, 1999. — С. 242—270.
255. Якимов А. С. Природные условия степей Нижнего Поволжья в эпоху средневековья
(VIII —XIV вв. н. э.) / А. С. Якимов, В. А. Демкин, А. О. Алексеев. — М.: НИА-Природа,
2007. - 228 с.
256. Яминов А. Ф. Этнокультурная карта Южного Урала в эпоху Золотой Орды // Археология
Южного Урала. Степь (проблемы культурогенеза). — Челябинск: ООО ЦИКР «Рифей»,
2006. - С. 435-443.
257. Яминов А. Ф. Южный Урал в XIII—XIV веках: автореф. дис.... канд. ист. наук. — Ижевск,
1995. - 30 с.
258. Golden Р. В. Religion among the Qipcaqs of Medieval Eurasia // Central Asiatic Jour-nal. —
1998. - №42/2. - P. 180-237.

Чингисхан
Хан Батый
(Чжуван Бату)
Великий полководец
(Да-цзян) Субэдэй
Великий каан Угэдэй
Завоеватели и правители

Ш
.Г1Г1Г1Г1Г1ППЛП
*— походДжучив 1207—1208 годах
— районы вероятной первой встречи
башкир (бачжиги) с монголами
в Прииртышье
— поход Джучи, Субэдэя и Тохучара
в 1216-1217 годах
— направление движения войск
хорезмшаха Мухаммеда
— предположительное нахождение
ставки Бату в 1236 году
— предположительное нахождение
ставки Джучи в 1224-1227 годах
— города: 1 — Золотаревское городище,
2 — Булгар, 3 — Биляр
оборонительная позиция булгар
— поход Субэдэя и Кокошая
в 1229-1230 годах
О
©
©
®
— маршрут путешествия Юлиана
в 1236-1237 годах
— район столкновения башкир
с монголами в 1217—1236 годах
^— вторжение монголов в Западный
Башкортостан и в Волжскую
Булгарию
— места важнейших сражений
— границы Руси, Государства
хорезмшахов и Си Ляо
— Русь
— Государство хорезмшахов
— Си Ляо (Западное Ляо) —
государство кара-киданей
— возможное местопребывание
монгольского посла
в Башкортостане летом 1236 года
Походы монгольских войск в 1216—1236 годах (завоевание Восточного Дешт-и-Кипчак:
Западной Сибири, Зауралья, Южного Урала, Поволжья)

Муйтэн-бий проходит обряд очищения огнем в ставке Бату.
Художник А. Р. Мухтаруллин

LJL-JLJ — граница Золотой Орды ••••
(Улуса Джучи) в XIII—XIV веках
©
©
о -
Ак-Орда (правое крыло)
Кок-Орда (левое крыло)
Башкирский юрт
(«Улус Башкирия»)
территория расселения
башкир в XII—XV веках
граница южных и восточных
пределов кочевания башкир
граница, разделяющая правое
и левое крылья Золотой Орды
—•—• — граница русских княжеств
О — города: 1 — Новгород, 2 — Москва,
3 — Булгар, 4 — Сарай ал-Джадид,
5 — Сарай, 6 — Сарайчук,
7 — Ургенч, 8 — Бухара,
9 — Алмалык
Исторический Большой Башкортостан
в административной системе Золотой Орды в XIII — XV веках

Представитель ордынской воинской элиты (бек).
Реконструкция А. И. Нечвалоды

Представитель ордынской аристократии. XIV—XV века.
Реконструкция А. И. Нечвалоды

Курганы XII—XIV веков. «Каменные бабы»

Башкирский воин.
Художник А. Р. Мухтаруллин

СОДЕРЖАНИЕ
Часть 1. Научный поиск, пронзающий столетия 3
1.1. По страницам древних манускриптов 4
1.2. Историография Башкирского юрта. Взгляд с высоты столетий 17
Часть 2. Под властью великих монгольских каанов 29
2.1. Загадочный («задумчивый») Майкы-бий 30
2.2. Враг у ворот 38
2.3. Муйтэн-бий. Время принятия решений 40
2.4. Муйтэн-бий. Тархан великого каана 45
2.5. Под черными знаменами 50
2.6. Культ Чингисхана и рождение новой элиты 54
2.7. «Чем жить на коленях, лучше умереть стоя!» 58
Часть 3. Башкирский юрт Золотой Орды 65
3.1. Исторический Большой Башкортостан на карте Улуса Джучи 67
3.2. Башкирский юрт в системе «крыльев» Улуса Джучи 77
3.3. Башкирский юрт в системе золотоордынских улусов 84
Часть 4. Башкирский юрт. Система управления на местах 97
4.1. «Проблема ханов» в Башкирском юрте 98
4.2. Башкирская знать в системе элит Улуса Джучи 104
4.3. Чингисиды в Башкирии 108
4.4. Наместники в Башкирии. Власть на местах 114
Часть 5. Археологическая карта Южного Урала XIII-XIV веков 129
Часть 6. Восход золотого полумесяца 147
Часть 7. Путями башкирских кочевий 172
7.1. Источники XIII—XV веков о Башкирии, башкирах и «Стране мрака» 173
7.2. Башкирский юрт в хозяйственных структурах Улуса Джучи 181
7.3. «Башкырт — большой народ из тюрок» 187
7.4. Волны миграций. Пришествие кипчаков 191
Часть 8. На рубеже эпох 201
8.1. Следы Великой замятии 201
8.2. Под бунчуками Тохтамыша 212
8.3. Нашествие Железного Хромца 220
Часть 9. Вихри времени. Век пятнадцатый 233
Хронология 252
Библиография 256
271

Научное издание
Иванов Владимир Александрович,
Злыгостев Валерий Анатольевич
БАШКИРСКИЙ ЮРТ ЗОЛОТОЙ ОРДЫ
(1236-1437)
Редактор Р. Д. Гилязетдинов
Художественный редактор А. Р. Мухтаруллин
Технический редактор Г. Р. Исхакова
Подписано в печать 09.04.2021. Формат 70x90 Vi6. Бумага офсетная. Гарнитура BTBaltica.
Печать офсетная. Усл. печ. л. 19,89+ 1,17 вкл. Усл. кр.-отт. 25,16. Уч.-изд. л. 19,29+1,10 вкл.
Тираж 1500 экз. Заказ 210690.
Государственное унитарное предприятие Республики Башкортостан
Башкирское издательство «Китап» имени Зайнаб Биишевой.
450001, Уфа, проспект Октября, 2.
Отпечатано с готовых файлов.
ООО «Печатный двор».
452730, Республика Башкортостан,
Благоварский район, с. Благовар, ул. Садовая, 15.