ПРОТОИЕРЕЙАлександр МеньРУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ
ФИЛОСОФИЯЛЕКЦИИХРАМСВЯТЫХ БЕССРЕБРЕННИКОВ
КОСМЫ и ДАМИАНАВ ШУБИНЕМосква 2003
Протоиерей
Александр МеньРУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯРедактор текста
Марина НасоноваРедакционная коллегия
Роза Адамянц, Анастасия Андреева,
Наталья Григоренко, Павел МеньКомпьютерная верстка
Михаил Мень, Татьяна ШорниковаПодготовка текста
Татьяна Алкснитис, Анастасия АндрееваКнига включает в себя лекции, прочитанные
прот. Александром Менем в 1989-90 гг.Текст подготовлен по магнитофонным записям.18ВN13ВЫ 5-89831-030-4
УДК 2
ББК86.3
М51© Фонд имени Александра Меня, текст, 2003 г.
СодержаниеПредшественники Владимира Соловьева	7Владимир Соловьев	25Сергей и Евгений Трубецкие	48Религиозно-философские взглядыЛьва Толстого 	72Встреча	100Дмитрий Мержковскийи Зинаида Гиппиус	123Николай Бердяев	153Отец Сергий Булгаков	177Отец Павел Флоренский	198Семен Франк	224Георгий Федотов	240Мать Мария	262
Предшественники
Владимира СоловьеваСкоро 90 лет, как умер великий русский фило¬
соф Владимир Сергеевич Соловьев. В начале
этого года я вел телерепортаж из комнаты, где он
скончался. Он умер в имении князя Сергея Тру¬
бецкого, тоже замечательного философа и публи¬
циста, ректора Московского университета, близ¬
кого друга Владимира Соловьева. Сейчас эта ком¬
ната превращена в бильярдную, и до этого я туда
приходил украдкой, чтобы служить панихиду на
месте смерти великого мыслителя. Во время ре¬
портажа мы подняли вопрос о том, чтобы эта
комната была превращена в мемориальную. Вы,
вероятно, знаете, что «Узкое» принадлежит Ака¬
демии наук, там находится дом отдыха Академии
наук, так что от этой организации зависит и ре¬
шение вопроса о мемориальной комнате. Когда
в 1920-е годы решался вопрос о том, кому будут
ставить памятники в Москве и Ленинграде, то в
списке философов было имя Соловьева, правда,
потом его вычеркнули.Трудно сказать, кем был Соловьев. Он был
философом, но он при этом был богословом, со¬
циологом, критиком, политиком. Универсальная
личность! И в этом отношении он действительно
похож на Пушкина. Как будто бы произошел ка¬
кой-то творческий взрыв в его лице.Но как Пушкин появился не случайно, не на
пустом месте, так и Соловьев имел большую пре¬
дысторию. Как Пушкину предшествовали прото¬
поп Аввакум, Сумароков, Фонвизин, Державин,7
Александр Мень Русская религиозная философияЛомоносов, так и Соловьеву предшествовало раз¬
витие философских и религиозных идей в
XVIII—XIX вв. Он суммировал многое из того, что
было там найдено, нащупано, что было открыто.
Но поскольку об этом периоде уже написано до¬
вольно много, я буду говорить кратко.Владимир Соловьев положил основание ори¬
гинальной, я бы сказал, неповторимой русской
религиозной философии XX в., которая включа¬
ет в себя такие имена, как Сергей Булгаков, Нико¬
лай Бердяев, Семен Франк, Павел Флоренский,
Николай Лосский и многие-многие другие.
Опять-таки взрыв! Опять-таки целая плеяда, ог¬
ромное течение, которое было прервано бурны¬
ми событиями войны и революции. Большая
часть участников этого движения оказалась за ру¬
бежом. И сейчас их имена снова возвращаются к
нам. Что же представляет собой русская филосо¬
фия, почему она до сих пор удивляет мир? Поче¬
му нам необходимо ее знать или, по крайней ме¬
ре, иметь о ней какое-то представление?Рассмотрим три элемента: те, кто предшест¬
вовал Соловьеву, сам Соловьев, и те, кто из него
вытекают, как из истока реки. Сегодня я останов¬
люсь на предшественниках Соловьева. Я должен
просить у вас извинения за то, что буду краток,
потому что тысячелетнюю историю мысли охва¬
тить в небольшом объеме довольно трудно.Уже при первых шагах древнерусской киев¬
ской культуры у ее писателей, проповедников,
мыслителей проявились первые попытки осмыс¬
лить сложнейшие проблемы бытия.В XI в. митрополит Иларион ставит острей¬
шие богословские вопросы, в частности, вопрос о8
Предшественники Владимира Соловьевазаконе и благодати. Это очень важный вопрос. Все
религии древности так или иначе ориентирова¬
лись на закон. Закон — это то, что нам понятно:
это система, это структура, это запрет, это повеле¬
ние. Когда мы начинаем учить детей, мы говорим
им: это нельзя делать, а вот так надо делать. И по¬
этому закон как форма религиозной жизни неиз¬
бежен в начале развития культуры. Но наступает
такой момент, когда открывается иной мир. Закон
повелевает и запрещает. А в благодати открывает¬
ся источник новой силы. Здесь уже нет запрета,
который сажает человеческую волю на цепь или
ставит ей барьер, а здесь есть имманентная, внут¬
ренняя сила, которая побуждает его к творчеству,
к добру, к красоте, к самоотвержению. Вот эта ан¬
титеза закона и благодати, которую потом так бле¬
стяще раскрыл Соловьев в своей книге «Духовные
основы жизни», — над ней еще в XI в., через 70 лет
после крещения Руси, размышлял митрополит
Иларион в «Слове о законе и благодати». Книгой
это нельзя назвать, это «слово», небольшое эссе,
по-нашему. Он пишет, что обращается не к невеже¬
ственным людям, а к людям, которые понимают
суть вопроса, к людям образованным. То есть у не¬
го уже тогда была серьезная аудитория, с которой
он мог говорить о таких сложных вещах.В дальнейшем русская религиозная мысль
выражалась преимущественно в нравственном
русле, через блестящие проповеди, образцом ко¬
торых служили византийские творения, пропове¬
ди Смолятича или Кирилла Сурожского. Здесь
ставились вопросы, самые важные для человече¬
ской жизни: о том, что есть добро и что есть зло.
Вопросы, которые актуальны всегда.9
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯВы, наверное, помните фильм Тарковского
«Андрей Рублев». Перед всеми этими трагедиями
русской жизни и простой крестьянин, и князь не¬
вольно должны были задумываться: каково при¬
звание человека, где правда, а где ложь, на что
ориентироваться. И когда мы думаем, что они от¬
носились слишком легко к этим вопросам, то мы
заблуждаемся. Они понимали это не хуже нас, а
лучше, потому что наш век, в конце концов, при¬
шел к безумной идее (безумной в дурном смысле
слова) о том, что нравственность, этические нор¬
мы — это нечто традиционное, что люди их про¬
сто придумали, договорились, что вот это хоро¬
шо, а это плохо. Но при такой релятивизации
нравственности она быстро начинает разрушать¬
ся, и вдруг оказывается, что все общество стояло
на этом фундаменте, и без него оно шатается, оно
падает.Все мы сегодня свидетели этого ужасного
процесса. А люди Средневековья (как теперь го¬
ворят, «глухого темного средневековья») понима¬
ли, что, когда человек переступает через запо¬
ведь Божию, он не просто нарушает какой-то до¬
говор, он нарушает нравственный миропорядок,
объективный нравственный миропорядок, он,
как говорили в старину, идет «против рожна».Я хочу обратить ваше внимание на то, что за¬
поведи эти даны именно потому, что они взыва¬
ют к лучшему, что есть в человеке. Они предусма¬
тривают возможность в людях иных, темных сти¬
хий. Ведь у нас нет заповедей «ешь», или «пей»,
или «ходи», потому что это для нас естественно.
А вот поступать так, чтобы сеять добро, чтобы из¬
бежать подлости, — это не врожденно человеку.10
Предшественники Владимира СоловьеваИстория XX века, когда были разрушены
нравственные ценности, показала, до какой низо¬
сти озверения может упасть человек, у которого
отняли принципиальную заповедь Божию. Вот
об этой заповеди шла речь у древнерусских мыс¬
лителей. Все они не были теоретиками, а если мы
посмотрим на их биографии, то увидим, что они
боролись реально, в реальной жизни, в истории,
в контексте истории, за осуществление этих
нравственных принципов.Великий историк Ключевский называл пре¬
подобного Сергия «благодатным воспитателем
народного духа». И в самом деле, народ, который
находился многие десятилетия под пятой ино¬
земного завоевателя, конечно, получил чувстви¬
тельные удары в сфере нравственной; был пери¬
од упадка, и преподобный Сергий своим подви¬
гом, своим примером, своим духом (а ведь дух —
это то, что распространяется!) содействовал воз¬
рождению. Возрождение проявилось потом в
действии многих его учеников и в творчестве од¬
ного из великих иконописцев Андрея Рублева,
который наверняка знал преподобного Сергия;
во всяком случае, он посвятил ему свою икону
«Троица».Потом наступает период Московского царст¬
ва. Печальный итог: борясь с азиатским натис¬
ком, натиском азиатских деспотий, Московское
царство само в какой-то степени усваивает мето¬
ды и принципы азиатской деспотии. И тут про¬
тив этой деспотии выступают деятели духовного
просвещения. Митрополит Филипп (XVI в.) —
человек, которым может гордиться история лю¬
бого народа. Некоторые из вас, наверное, виде¬11
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯли фильм «Иван Грозный» Эйзенштейна, вторую
серию, где митрополит Филипп представлен в
виде некоего честолюбца, который хотел захва¬
тить власть над душой царя. Это вымысел, недо¬
стоверный и недостойный! Филипп был мона¬
хом и никогда не хотел занимать первосвяти¬
тельской кафедры в Москве; он стал митрополи¬
том (главой Русской Церкви) только при усло¬
вии, что получит право ходатайствовать за ре¬
прессированных, почетное право «печаловать-
ся». И Филипп не вмешивался в дела государства,
но непрерывно обличал царя, с глазу на глаз и
публично. Он считал это своим долгом и отлич¬
но знал, чем все это может кончиться (вам не на¬
до объяснять, какая атмосфера царила в то вре¬
мя при дворе и во всем Московском царстве).
Митрополит Филипп умер как мученик: был низ¬
ложен, арестован, заточен в монастырь, где его
потом удушил Малюта Скуратов. И смерть его
была не случайной.Грозный шел на Новгород, чтобы задавить
последний оплот, назову так, российской демо¬
кратии. Историк Георгий Петрович Федотов под¬
черкивал, что деспотия, воплощением которой
был Иван Грозный, отнюдь не единственная тра¬
диция в древней русской истории. Север, Новго¬
род содержал в себе зачатки народовластия, при¬
чем уже довольно развитые. И поэтому не случай¬
но войско Ивана Грозного шло на Новгород, как
на врага, чтобы стереть его с лица земли. Даже
новгородский колокол, собиравший народное со¬
брание — вече, был вывезен оттуда! По дороге
Малюта Скуратов заехал в монастырь, где нахо¬
дился митрополит Филипп, и просил у него бла¬12
Предшественники Владимира Соловьевагословения на поход. Святитель отказал и был
удушен этим палачом Ивана Грозного.В ту же эпоху, при Иване Грозном, у нас в Тро¬
ицкой лавре был заточен Максим Грек, один из
крупнейших богословов XVI в., переводчик, фи¬
лолог, полемист, писатель, который получил гу¬
манистическое образование, жил в Италии, в мо¬
настыре святого Марка, слушал проповеди знаме¬
нитого флорентийского вождя — монаха Джиро-
ламо Савонаролы. Он приехал на Русь исправ¬
лять книги и оказался втянут в борьбу между дву¬
мя церковными партиями.Эти две партии тоже имеют прямое отноше¬
ние к становлению русской религиозной мысли.
Сторонники одной партии называлась иосифляна¬
ми (по имени Иосифа Волоцкого). Иосифляне
ратовали за социальную эффективность церкви,
за ее тесную связь с государством, за позволитель¬
ность для нее использовать репрессивные мето¬
ды — методы подавления. Между тем «нестяжате-
ли» (их так называли, потому что они выступали
против монастырского землевладения), во главе
которых стоял святой Нил Сорский, совершенно
отчетливо высказывали мысль, что казни инако¬
мыслящих недопустимы. И между этими течения¬
ми возникает конфликт. Максим Грек, естествен¬
но, становится на сторону нестяжателей. Его су¬
дят, его подозревают в ереси, его держат в застен¬
ках. Процессы, клеветнические доносы — и он
умирает в Лавре, в Сергиевом Посаде, где сейчас
находится его гробница.Максим Грек принес на Русь первые элемен¬
ты понимания Священного Писания. Для хрис¬
тианской религиозной мысли это очень важно,13
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯпотому что и до сих пор люди часто, открывая
Библию, начинают читать ее просто как обыкно¬
венную книгу, и думают, что весь мир лежит на
поверхности. Между тем святой Максим показы¬
вал, насколько полисемантична структура Биб¬
лии, насколько многослойна, сколь различных
подходов она требует к себе. В общем, любое глу¬
бокое произведение полисемантично, но Биб¬
лия — особенно.В XVII в. начинается встреча России с Запа¬
дом. Но, как и в наши дни, встречи часто проис¬
ходят не на научном уровне, на первый план вы¬
ходят не высокие ценности западной культуры, а
элементы бытовые, технические. Этому способ¬
ствовали заезжие купцы, какие-то политические
связи. Напротив, русская и западная духовные
элиты находились в серьезном взаимном отчуж¬
дении (не считая отдельных лиц, таких как
Нащокин).Петр I совершает ломку — грубую, сокрушаю¬
щую древние традиции, нанесшую огромный вред
культуре. Тем не менее, создается новая эпоха куль¬
туры, и мы не имеем права ее третировать и прези¬
рать. Ибо, если бы не было этого петербургского
периода Российской империи, мы не могли бы се¬
бе представить ни Ломоносова, ни Пушкина, ни
Достоевского, ни Толстого, ни Блока.В XVIII в. перед русскими мыслителями вста¬
ет проблема веры и знания. В XVII в. произошел
взрыв в науке. XVII век — это век создания класси¬
ческой физики, механики, и философу необходи¬
мо было найти синтез между научными открыти¬
ями и видением духовным. Синтез этот был не
только возможен, но органически входил в мыш¬14
Предшественники Владимира Соловьеваление основоположников классической физики.
В частности, для Галилея не было никакой про¬
блемы в том, как соотносится Писание с астроно¬
мией и математикой. Он прямо говорил, дослов¬
но: «Библия учит нас о том, как взойти на Небо, а
не о том, как вращается небо». То есть он отделял
чисто научные, рациональные проблемы от ду¬
ховных. Точно так же думал Кеплер. Он говорил,
что тот, кто хочет в Библии найти данные естест¬
вознания, просто злоупотребляет Священной
Книгой, которая написана совсем для других це¬
лей. И эта же проблема еще более остро встала в
XVIII в., когда интенсивно развивался скепти¬
цизм и механистический материализм, материа¬
лизм Дидро, Гольбаха, отчасти Вольтера, хотя он
не был материалистом в строгом смысле слова.Все это приходило в Россию. Но не только
это. Ломоносов нашел в Западной Европе не
один скепсис, он нашел и таких людей, которые
умели сочетать знания и веру в едином синтезе, в
частности, философа Вольфа. Ломоносов писал,
что Творец дал человеку две книги: в одной из
них Он проявил Свою мудрость, эта книга — при¬
рода, во второй Он открыл Свою волю, эта Кни¬
га — Библия. Далее он говорил: «Не здраво рас¬
суждает ученый, который хочет по Псалтири уз¬
нать законы мира». И в самом деле, человеку дан
разум, и человек должен постигать мироздание, а
Откровение обращено к таким измерениям бы¬
тия, которые неподведомственны чисто рацио¬
нальному анализу. Борьба между разумом и интуи¬
цией, между разумом и верой — явление ненор¬
мальное. Это конфликт, разрушающий целост¬
ность человека! Ибо человек создан двуединым.15
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯЧеловек создан как существо, которое живет и
сердцем, и умом. Отбросьте что-то одно — и образ
человека будет искажен. Стоит задача гармониза¬
ции: физиологи установили, что этими двумя пу¬
тями познания и жизни управляют два полуша¬
рия, и когда сбалансированность между их дейст¬
виями нарушается, происходит искажение чело¬
веческой психики. «Сон разума рождает чудо¬
вищ», сон сердца — тоже, и в еще более страшных
формах.Единство воли, разума, чувства в человеке —
это идеал, и не только в повседневной жизни, это
идеал в познании и в науке. Вот к этому и стре¬
мился Ломоносов, постоянно отражая атаки
псевдобогословов, которые упрекали его в том,
что он пытается проникнуть в тайны природы.
Ломоносов иронически писал: «Какой смысл уче¬
ным на вопрос о том, как устроено то или иное
образование или как происходит тот или иной
процесс, отвечать: “Бог так сотворил” — и все».
Для него было ясно, что Бог так сотворил, но
ведь он хотел знать, как это устроено, как Он со¬
творил. И Ломоносов считал себя вполне вправе
двигаться в своем познании настолько, насколь¬
ко позволяет разум. И чем больше он проникал в
тайны материи, чем больше он их познавал, тем
больше приходил к мысли о Творце и Создателе.
Наверное, вы все помните хрестоматийное его
стихотворение «Вечернее размышление о Божи-
ем величестве при случае великого северного си¬
яния». Ломоносов приводит в этом стихотворе¬
нии несколько гипотез о том, что такое северное
сияние и что вообще происходит с небесными те¬
лами. Он говорит, что древние святые отцы, Ва¬16
Предшественники Владимира Соловьевасилий Великий и другие, писали о разуме, кото¬
рый заложен в природе (как мы бы теперь сказа¬
ли — закодирован в природе), и замечает по это¬
му поводу: а насколько более они имели бы право
так говорить, если бы обладали нашими инстру¬
ментами, нашими теориями, нашими методами!
Продолжая мысль Ломоносова, я могу сказать,
что от XVIII в. мир продвинулся еще дальше, и
Вселенная, которую мы познаем теперь, стала на¬
много более сложной и, следовательно, гораздо
более требует объяснения. Ибо, чем она сложнее
в наших глазах, тем таинственнее ее первооснова.Одновременно с Ломоносовым жил другой
мыслитель, замечательный человек (тоже очень
одинокий), странник божий — Григорий Саввич
Сковорода, украинский мудрец. (Кстати, Влади¬
мир Сергеевич Соловьев — один из его потом¬
ков.) На его гробнице написано: «Мир меня ло¬
вил, но не поймал». И в монахи его хотели зама¬
нить, и в Академию его брали, но он был вольный
человек, отовсюду уходил, скитался со своим ме¬
шочком и книгами, писал свои вирши, рассужде¬
ния, размышления. Сковорода пришел к мысли,
которой не коснулся Ломоносов. Для Ломоносо¬
ва четкое, ясное мышление, рациональное пости¬
жение мира было достаточным для того, чтобы
постигнуть последнюю реальность. А Сковорода
почувствовал, что этого недостаточно, что нуж¬
но иное (он не употреблял слово «интуиция»),
что нужен иной, — глубокий, духовный подход,
что реальность Божья открывается в мире как бы
иными путями. И Сковорода уличал, изобличал
тех людей, которые, подобно Емельяну Ярослав¬
скому (уже в наше время), брали из Библии внеш¬17
Александр Мень Русская РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯнее и говорили: пустое занятие! Все это было
предвидено, предсказано у Григория Саввича
Сковороды.Наступает XIX век. Болезненный кризис по¬
трясает российскую цивилизацию, вернее ска¬
зать, элиту цивилизации, предтеч российской ин¬
теллигенции (тогда это в основном были люди
аристократического слоя). Они чувствуют, что
официальная государственная Церковь, которая
при Петре I была порабощена, прикована к госу¬
дарственному механизму, их не удовлетворяет.
Почему? Потому что свободолюбие уже пустило
глубокие корни в народе, и это свободолюбие во¬
плотилось в духе мыслящих людей. Новиков, Ра¬
дищев (конец XVIII в.) уже уязвлены страдания¬
ми человечества. И они начинают искать внецер-
ковные пути философии, мистики: ищут их в ок¬
культизме, в теософии, в масонстве, в юродстве...
Это были напряженные искания. Вы помните, в
«Войне и мире» есть сцена, когда Пьер Безухов
вступает в масонскую ложу. Это не случайно у Тол¬
стого — Пьер был одним из многих, кто искал вне-
церковных путей. Можно понять этих людей?
Можно, потому что церковь как институт находи¬
лась в тяжелейшем состоянии, опутанная со всех
сторон цепями государственных служб. И это не¬
доверие к ней стало огромной трагедией, внесло
раскол между церковной традицией и зарождаю¬
щейся интеллигенцией.В начале XIX в. начинается поиск контактов
с философскими течениями Запада. Кто повлиял
на русскую философию XIX в.? Прежде всего,
Шеллинг. В течение всего столетия влияние его
было огромным — и прямым, и косвенным. Шел¬18
Предшественники Владимира Соловьевалинга лично знал Петр Яковлевич Чаадаев, с
Шеллингом был дружен Тютчев; на Шеллинге ос¬
новывался Владимир Соловьев, из Шеллинга,
возможно, исходил Булгаков.Было и другое влияние — влияние Гегеля, —
может быть, менее положительное (возможно,
потому, что Гегеля воспринимали очень искажен¬
но — впрочем, его никто никогда не мог понять;
Гегель говорил так: «Меня понял только один мой
ученик, и тот неправильно»). Когда Гегелю гово¬
рили: «Есть факты, которые противоречат Ва¬
шей теории», он отвечал: «Тем хуже для фактов».
Это был своеобразный человек, своеобразный
мыслитель, и его влияние на русскую мысль бы¬
ло, пожалуй, скорее отрицательным. В нем нахо¬
дили то, чего, казалось, в нем не было. Белин¬
ский очень увлекался Гегелем, не прочтя ни од¬
ной строчки (ведь Гегеля не переводили на рус¬
ский язык в прошлом веке, а Белинский немецко¬
го языка не знал).В первой половине XIX в. зарождаются два
течения, представителей которых условно при¬
нято называть славянофилами и западниками. Вот
здесь мы уже можем сказать, что настоящая рели¬
гиозная мысль начинает себя осознавать. Ранние
славянофилы (Хомяков, Киреевский) выступают
против уклона в рационализм и говорят о мисти¬
ческих корнях философии. При этом они счита¬
ют, что такое постижение истины — интуитив¬
ное, глубинное, нерациональное — возможно
только в славянской культуре. Они создают осо¬
бую философию славянского народа, ищут ее в
древности. Хомяков пытался набросать филосо¬
фию истории в этом ключе, но не завершил свой19
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯтруд. Напротив, западники, справедливо считая,
что Россия — часть Европы, фактически отрица¬
ют все предшествующее им и ориентируются на
прогресс, просвещение, науку, технику. Белин¬
ский, который был типичным западником, как
рассказывают, в выходной плелся на площадь (ко¬
торую мы теперь называем Комсомольской) и
смотрел на «великое творение века» — там строи¬
ли Николаевский вокзал (нынешний Ленинград¬
ский). В этой стройке ему чудилось, так сказать,
дыхание грядущего индустриального века, и он,
бедный, наслаждался этим зрелищем.Западники были соблазнены утопией про¬
гресса. Среди них был Герцен, романтик и уто¬
пист, который глубоко разочаровался в своей
собственной утопии. Дальше скептицизма и Фей¬
ербаха он не пошел. Но в какой-то момент он
вдруг понял, что свободная личность в этой уто¬
пии тонет, что социальный прогресс — это Мо¬
лох, который пожирает своих детей, и конца это¬
му движению не видно. И в конце концов он гово¬
рит: а почему глупо верить в Бога? Почему тогда
надо верить в человека? Почему надо верить в
прогресс? И он, великий утопист и романтик, по¬
терпел тяжелое нравственное поражение. У него
был блестящий философский дар, но философ¬
ской системы он не создал, он собрал обломки
материалистических доктрин, и на этом все кон¬
чилось.Кто соединил эти два пути? Один из величай¬
ших мыслителей России первой половины XIX в.
Петр Яковлевич Чаадаев. Когда он начал писать
свою книгу «Философические письма», первая
статья (или первая глава, или первое письмо) бы¬20
Предшественники Владимира Соловьевала опубликована в журнале. Вы, наверное, знаете,
какой это вызвало скандал: журнал был закрыт,
редактор сослан, а сам Чаадаев объявлен сумас¬
шедшим, только что в психушку его не отправи¬
ли. Почему так получилось? Этой главой он хотел
разбудить сознание своих читателей! Он написал
горькие, суровые слова о застое, который охва¬
тил общество.Чаадаев был великим патриотом. Он не счи¬
тал, что Запад есть абсолютный идеал, но и не
считал, как некоторые славянофилы, что надо
вернуться в допетровскую эпоху. Чаадаев как раз
стоял на принципе сбалансированности, гармо¬
нии: он говорил, что страна, находящаяся между
Азией и Западной Европой, между Востоком и За¬
падом, способна соединить в себе два пути позна¬
ния, и не только познания, но и осуществления
идеала на земле. К своей книге он написал эпи¬
граф из молитвы «Отче наш»: Да приидеш Царст¬
вие Твое, да будет воля Твоя, как на Небе, и на Земле.
Он считал, что христианский идеал не абстракт¬
ный, не загробный, не заоблачный, а земной:
Христос принес его на Землю, чтобы люди его
осуществили! И Чаадаев утверждал, что это воз¬
можно лишь при соединении в едином потоке за¬
падной активности и восточной глубины созер¬
цания. Он полагал, что этот синтез возможен
именно в его стране. Книга в России не была из¬
дана. Она вышла за рубежом, а полностью ее из¬
дали только два года назад. С 1830 до 1987 про¬
шло много-много лет. Но сейчас, когда читаешь
этот том, поражаешься глубине прозрения этого
мыслителя. Одна из его основных, очень глубо¬
ких идей заключается в том, что любая цивилиза¬21
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯция, если она хочет быть здоровой и развиваю¬
щейся, обязательно должна иметь духовное, ре¬
лигиозное обоснование — тот внутренний им¬
пульс, который будет ею руководить. Цивилиза¬
ция, построенная только на светских, материаль¬
ных условиях, неизбежно будет деградировать.
Правота этих слов, я думаю, с каждым поколени¬
ем подтверждается — и у нас, и во всем мире.Чаадаев является одним из самых непосред¬
ственных предшественников Соловьева. Он жил
в Москве, на Басманной, и умер, окруженный
ореолом сумасшедшего, чудака, завсегдатая Анг¬
лийского клуба (теперь там Музей революции).
Он был, как вы знаете, другом Пушкина, и очень
хотел привлечь Александра Сергеевича к вопро¬
сам историософским, к немецкой философии, к
религиозной философии Шеллинга.А дальше происходит новый раскол. Славя¬
нофильство теряет свое религиозное обоснова¬
ние и переходит в светскую фазу. Данилевский и
другие — это уже светский национальный и исто¬
риософский подход. Западники теряют свой ро¬
мантизм и превращаются в проповедников соци¬
альных утопий. Это и Добролюбов, и Чернышев¬
ский, и Писарев. Некоторые уже начинают дей¬
ствовать: Нечаев, Бакунин.Бакунин — материалист, атеист. Его филосо¬
фия разрушительна. Но он все равно тянется к
свободе. Надо сказать, что это семя анархичес¬
кой модели в русской философии было серьез¬
ным; и не только такие безумные люди как Баку¬
нин (это был человек страстный, с очень траги¬
ческой судьбой), но и люди глубокие, возвышен¬
ные, такие как Петр Кропоткин, усвоили эту «ис¬22
Предшественники Владимира Соловьеватину». А откуда они ее взяли? Да от славянофи¬
лов! Хомяков говорил, что всякое государство —
зло, всякая власть — насилие. Хомяков учил, что
царская власть получает свое право от народа.
Это была нетрадиционная точка зрения. Хомя¬
ков писал, что на самом деле основа христианст¬
ва — это свобода, единство людей, что Церковь —
это есть соборность и духовное единение. Конеч¬
но, это был идеал. Конечно, это не была эмпири¬
ческая, земная реальность. И неудивительно, что
свои книги Хомяков должен был печатать в «там¬
издате» — в России это цензура не пропустила.
Тем не менее, идеи о свободе, о ценности лично¬
сти, о соборности, о возможности реализации на
земле христианского идеала оставались живыми
и все время находили своих последователей.Причем, многие русские утописты выходили
из семей священников, из семинарий. Утратив ве¬
ру под влиянием вульгарного, примитивного ма¬
териализма (типа Бюхнера, Молешотта) и повто¬
ряя слова Базарова: «Природа это не храм, а мас¬
терская, и человек в ней работник», они сохраня¬
ли огромный нравственный пафос. Наверное,
многие из вас читали «Дар» Набокова. Это книга,
которая включает в себя сатирическую биогра¬
фию Чернышевского. И когда читаешь ее, немно¬
го даже обидно за Николая Гавриловича, потому
что Набоков — человек, лишенный духовности,
хотя и обладающий большим дарованием, —
очень мелок в сравнении с этим несчастным Чер¬
нышевским, который имел какие-то фантастичес¬
кие идеи и за них держался с большим героизмом.Все эти противоречия и создавали предпо¬
сылки для рождения Владимира Соловьева как23
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯфилософа. В его философию вошли и идея синте¬
за от Чаадаева, и освободительная идея от Чер¬
нышевского, и убеждение в том, что социализм в
каких-то формах возможен (это Соловьев тоже
взял от них), и абсолютное неприятие материа¬
листической доктрины (это он взял от славяно¬
филов и от всей изначальной христианской фи¬
лософской традиции), и идея об особой роли
России, которая находится на пересечении вос¬
точного и западного миров, и мысль о возможно¬
сти и необходимости стремиться к тому, чтобы
христианский идеал не был абстрактным, отвле¬
ченным, чтобы он стал жизненной, жизнетворя¬
щей силой.Этот пафос, свойственный Владимиру Соло¬
вьеву, был подготовлен всем развитием русской
религиозной мысли, вплоть до того времени, ког¬
да в 1874 г. в аудитории Московского университе¬
та молодой длинноволосый человек защищал
свою магистерскую диссертацию по философии.
Она называлась «Кризис западной философии»,
подзаголовок «Против позитивизма» (то есть
практически против материализма). Против Со¬
ловьева выступал рой оппонентов, все они были
материалистами-позитивистами, но он блестяще
их всех опроверг! И они были вынуждены, восхи¬
щаясь энергией и четкостью мысли молодого
диссертанта, присвоить ему звание и дать воз¬
можность занять кафедру в Московском универ¬
ситете. Так началась деятельность Владимира Со¬
ловьева. Она открывает совершенно новый этап
в истории русской религиозной мысли.
Владимир СоловьевПрошло почти 90 лет со дня смерти Соловьева
(1853—1900) и 70 лет с тех пор, как у нас в по¬
следний раз издавали его произведения. Его тео¬
ретические труды были изданы во время первой
мировой войны, и это всё! Потом, в 1921 г., ми¬
зерным тиражом, вышли стихи. Затем стихи вы¬
ходили уже в более поздние годы — в «застойное»
время. И только сейчас вышел двухтомник. Бо¬
юсь, что едва ли процентов пять из присутствую¬
щих здесь смогли этот двухтомник раздобыть...Еще раз повторю: у Владимира Соловьева бы¬
ли предшественники, которые рассматривали
различные стороны и проблемы человеческой
жизни. Он один, подобно Ломоносову, соединил
в себе все. Он был незаурядным поэтом, он был
замечательным переводчиком. Он был челове¬
ком, который освещал проблемы знания, писал о
природе, о любви, о социальных и политических
проблемах. Он был острым и беспощадным лите¬
ратурным критиком, публицистом, обществен¬
ным деятелем, церковным писателем. Он был
толкователем Библии, переводчиком Платона и
библейских ветхозаветных текстов. Он был авто¬
ром книг, которые можно считать настоящим
введением в христианскую жизнь. Я, в частнос¬
ти, имею в виду его книгу «Духовные основы
жизни» — лаконичная, ясная, четкая, лапидар¬
ная, она является как бы квинтэссенцией целых
томов об основных началах христианства. И од¬
новременно он — деятель, он — предтеча экумени¬
ческого движения по сближению Церквей.25
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯОн был человеком необыкновенной серьез¬
ности и, в то же время, любил шутку, писал паро¬
дии, каламбуры, сатирические стихотворения.
После него осталось двенадцать объемистых то¬
мов разнообразных произведений плюс четыре
тома переписки. И до сих пор все еще обнаружи¬
ваются какие-то вещи, которые не вошли в собра¬
ние сочинений. А умер этот человек всего сорока
семи лет (был на 10 лет старше, чем Пушкин). И
начал он свою деятельность совсем молодым,
бросив вызов целой культурной и философской
традиции.Родился Владимир Сергеевич в семье знаме¬
нитого историка. Надеюсь, вам всем известно
имя Сергея Соловьева. Он похоронен на Ново¬
девичьем кладбище, и на могиле его написаны
слова апостола о том, что он совершил свой по¬
двиг, свой путь, и веру сохранил, и теперь ему го¬
товится венец. Сергей Соловьев был человеком,
всецело погруженным в свою работу. Собствен¬
но говоря, ничего больше у него в жизни не ос¬
талось, кроме его грандиозной работы: лекции в
университете и писание той обширной много¬
гранной книги, которая получила название «Ис¬
тория России» (она у нас недавно переиздава¬
лась). Семья Соловьевых была очень талантли¬
вая, с интересными корнями. По матери Влади¬
мир Соловьев происходил частично от поль¬
ских предков, частично от украинских и состоял
в родстве с известным украинским странником,
мудрецом Григорием Саввичем Сковородой
(XVIII в.). А отец его был попович, то есть про¬
исходил из духовного звания. Дед Владимира
Соловьева, Михаил, служил приходским свя¬26
Владимир Соловьевщенником, и будущий философ прочно хранил о
нем память.Владимир Соловьев пережил кризис атеиз¬
ма, кризис богоборчества. Будучи мальчишкой,
он выбросил в окно свои иконы. (Надо понять,
какое это было время!)Он родился в 1853 г. Его сознательная
юность, созревание пришлись на эпоху шестиде¬
сятников, на эпоху Чернышевского, Добролюбо¬
ва, увлечения Писаревым. Известен случай, когда
за обеденным столом юный Владимир Соловьев
заявил своему отцу, что он читал книгу Фейерба¬
ха «Сущность христианства», - «как он там отде¬
лывает христианство!» Но отец не стал вступать
с сыном в полемику, просто сказал: «Тебе надо на¬
драть уши». Почему он так сделал? Скорее всего,
он решил, что мальчик сам до всего дойдет. И уга¬
дал, потому что вскоре этот худой, длинный юнец
с темными волосами, падающими на плечи (он
носил длинные волосы в знак вольнодумства, ре¬
волюционности), обратился к изучению филосо¬
фии. Острейший ум проявился у него очень ра¬
но! И свою блестящую диссертацию он написал,
когда ему было немногим больше двадцати лет.Соловьев изучает философию Спинозы,
Шопенгауэра, крупнейших мыслителей Европы.
И у него очень быстро создается собственная
концепция развития философской мысли.
Прежде всего, он отбрасывает материализм...
Но я сказал «отбрасывает» — и выразился неточ¬
но. Дело в том, что Владимир Соловьев с юности
до последних лет своей жизни следовал принци¬
пу, который когда-то был высказан философом и
математиком Лейбницем. Лейбниц говорил:27
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯ«Человек всегда не прав, когда он отрицает, осо¬
бенно философ; и каждая доктрина, каждое уче¬
ние наиболее слабо именно в том, что оно отри¬
цает». Это был главный принцип жизни и мыш¬
ления Соловьева.На что бы он ни обращал свое умственное
внимание: на социализм или учение о револю¬
ции, на развитие старообрядчества или судьбу
России, — он всегда брал оттуда нечто ценное, он
понимал, что ничего нет на свете бесплодного и
бесполезного, его мышление проходило под зна¬
ком того, что он сам называл «всеединством».
Слово это многозначное, но в данном случае оно
может означать для нас великолепное умение Со¬
ловьева созидать, синтезировать. Да, он много
полемизировал, много выступал со статьями и да¬
же целыми книгами против своих идейных про¬
тивников. Но ни один из противников, которых
он сразил, не оставался для него мертвецом — он
всегда брал у него то, что считал ценным. Таким
образом, очень быстро создавался синтез мысли.
Это была открытая мысль. И это поразило уни¬
верситетских профессоров.В то время, в 70-е годы XIX в., господствовал
позитивизм, то есть учение, близкое материализ¬
му, хотя и не целиком тождественное с ним. Это
учение о том, что последние истины, последние
тайны (тайна Бога, бессмертия, духа) для челове¬
ка непознаваемы, что человек познает только
природу, и природа — это единственная реаль¬
ность, доступная нам, а развитие мысли и фило¬
софии заключается, в конечном счете, в разви¬
тии науки, естествознания. Все, что было до то¬
го, позитивизм считал отжившим (как, скажем,28
Влади ми I» Соловьевдля современной техники отжившими являются
устарелые инструменты производства, орудия
труда). И вот, окончив университет, юный Соло¬
вьев бросает перчатку профессорам. Сначала он
занимался в университете с естественным укло¬
ном, его интересовало естествознание, но как
мыслителя (уже тогда в нем зрел мыслитель) его
притягивали главные тайны мира, а естествозна¬
ние было только одним из кирпичиков огромно¬
го здания, которое он создавал.Он появляется на кафедре. Темно-голубые
глаза, густые черные брови, вытянутое худое ли¬
цо, падающие, как я уже говорил, на плечи воло¬
сы, почти иконописное лицо, длинный, немного
нескладный юноша, производивший загадочное,
странное впечатление! В те годы, когда он учил¬
ся, он приезжал к нам, в Сергиев Посад, и там слу¬
шал некоторые лекции по богословию, филосо¬
фии (как свободно посещающий). И даже там, где
люди с длинными волосами были отнюдь не ред¬
костью, он производил какое-то таинственное
впечатление. Несколько раз он бывал в этом го¬
роде, живал у нас в Лавре, и ему там нравилось.
Богословы и монахи его любили, а студенты уже
позже, когда он стал знаменитостью, полублаго-
говейно, полуиронически раздавали в бутылоч¬
ках воду, в которой он мыл руки, и говорили: это
«вода Владимира Соловьева».Что же заявил Соловьев в своей диссерта¬
ции? Она имела подзаголовок «Против позитиви¬
стов» («Кризис западной философии» — назва¬
ние этой книги). И такова была сила его мысли
(но, надо сказать, и такова была объективность
философов, преподавателей тогдашнего универ¬29
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯситета, в начале 1870-х), что, несмотря на крити¬
ку их позиций и несмотря на то, что они оппони¬
ровали ему (они не сдались в два счета), звание
ему было присуждено, а большинство его идей¬
ных и философских противников восхищались
его мыслью, его методикой, его ясным, кристаль¬
ным языком.В двух словах, о чем эта книга. Он объяснил,
почему западная философия пришла к кризису к
концу XIX в.: потому что она взяла в качестве ин¬
струмента познания только рассудок, все более и
более придавая познанию односторонний харак¬
тер. Сначала Соловьев показывает, как в Средние
века разум освобождается от теологии, освобож¬
дается от Церкви. Потом он становится автоном¬
ным, а затем занимает все большее и большее ме¬
сто и в конце концов переходит пределы, кото¬
рые ему доступны. И начинается распадение. В
той юношеской книге, в которой уже предчувст¬
вуется новый духовный синтез, Соловьев показы¬
вает, как в философии Шопенгауэра и других фи¬
лософов, которые потянулись к священным кни¬
гам Востока, сухой рационализм начинает себя
изживать. Он все это предсказал.В докторской диссертации, которую он на¬
звал «Критика отвлеченных начал», Соловьев на¬
метил этот синтез. Что такое всеединство? Все¬
единство — это дух, который связывает элементы
природы, связывает духовные миры, который
связывает общество, нас — с высшим единым На¬
чалом. И когда люди берут какую-либо одну часть
бытия всеединого, органичного и выделяют ее,
получается то, что он называл «отвлеченным на¬
чалом». Поэтому рассудочное познание, ставшее30
Владимир Соловьевотвлеченным, оторванным, отрезанным от бы¬
тия, в конце концов терпит поражение. Эмпири¬
ческая наука, которая перестает считаться с опы¬
том внутренним, духовным, и с выводами отвле¬
ченной метафизики, тоже в конце концов заво¬
дит в тупик. И Соловьев подвергает критике все
основные «отвлеченные начала», что и стало со¬
держанием его докторской диссертации.Это был непростой человек. С ранних лет
(ему еще не было десяти) у него начался особый,
мистический (или, если хотите, оккультный)
опыт. Он стал видеть какое-то женское существо
космического характера. Он переживал встречу с
ней как встречу с Душой Мира. Больше никогда
Владимир Соловьев не верил, что мироздание —
это механизм, что это агрегат вещества. Он видел
Душу Мира! Первый раз это было в детстве, в
церкви Московского университета. Второй раз
он сознательно стал искать ее, он просил, чтобы
она явилась. И это произошло во время загранич¬
ной командировки, когда он посетил Западную
Европу после защиты диссертации. Соловьев
жил в Лондоне, работал в знаменитом Британ¬
ском музее, цзучал древние тексты, старинные
мистические учения (Якоба Бёме и других). И во
время напряженнейшей работы в библиотеке он
вдруг увидел лицо, то самое женское космическое
лицо, которое явилось ему в университетской
церкви, когда ему было 8 лет. Это особый опыт.
Соловьев пытался описать его в стихотворении
«Три свидания». Стихотворение написано с иро¬
нией, с самоиронией, потому что он был челове¬
ком чутким, целомудренным и ранимым. Несмот¬
ря на все свое остроумие, несмотря на то, что он,31
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯказалось, был закован в какие-то латы, — на самом
деле душа его была странницей, она очень зябко
чувствовала себя в холодном мире. И когда он го¬
ворил о самом дорогом для себя, он намеренно
говорил об этом с иронией.Ну, а говорить так было о чем. Владимир Со¬
ловьев решил, что в Египте, в древнем отечестве
мистерий, великих религий, гностической тео¬
софии, он увидит все то, что составляет Душу
Мира. И вот однажды в Каире он уходит из гос¬
тиницы и бредет по голой каменистой пустыне в
цилиндре, в своем европейском платье, он бре¬
дет наугад, попадает там в руки бедуинов. Он сам
не мог сказать, куда он шел. Он заснул на холод¬
ной земле, и, когда проснулся, вздрогнув, вдруг
увидел (в тот момент, который называют фазо¬
вым состоянием, когда человек переходит от сна
к бодрствованию) другой мир, совсем иной. Как
будто бы с окружающего его мироздания сняли
пелену. Вот почему он писал в одном из своих
стихотворений: «Милый друг, иль ты не видишь,
что все видимое нами — только отблеск, только
тени от незримого очами». Это было его главное
внутреннее переживание.Тогда, в Египте, он был уже сознательным
христианином. Более того, в эти юные годы у не¬
го возникает смелое и совершенно отчетливое
решение: создать систему, в которой вечная исти¬
на христианства была бы изложена на языке со¬
временной ему философии и науки. Возможно ли
это? Возможность этого он видел в самом своем
методе. Соловьев начал писать книгу «Философ¬
ские начала цельного знания»; он не отбрасывал
в ней ни науку, ни технику, ни экономику, ни мета¬32
Владимир Соловьевфизику, ни богословие — все это выстраивалось в
огромное синтетическое целое. На элементар¬
ном уровне — научные знания: экономические на¬
уки, естественные науки, потом отвлеченное зна¬
ние — метафизика, и наконец, мистическое зна¬
ние. Все переплетается, как в самом человеке! В
человеке живет вещественное, телесное, биоло¬
гическое, в нем живет отвлеченная мысль, и в
нем живет нечто иное, глубинное, интуитивное,
что порождает силу, именуемую верой. А вера
есть способность человека воспринимать Боже¬
ственное Откровение.Сначала Соловьев думал написать историю
религии, которая бы показала место христианст¬
ва в мировом религиозном становлении. Он гово¬
рил об этом своей невесте. Но план этот не был
выполнен.Что было главным в его дальнейшем труде?
Соловьев стал свободным писателем и филосо¬
фом в 1881 г. Каким образом? Он, наследствен¬
ный ученый, сын знаменитого Соловьева; он, ма¬
гистр, а потом доктор, — не ему ли преподавать
философию в университете? Но ведь он еще был
и христианин, и политический и общественный
мыслитель! Когда был убит Александр II, Соловь¬
ев пишет царю Александру III письмо и выступает
с речью, в которой говорит, что царь как христи¬
анин должен отказаться от смертной казни царе¬
убийц, тех людей, которые убили Александра И.
Именно как христианин, не отрицая того, что
это было преступление. Он говорил, что отве¬
чать на убийство убийством — не решение вопро¬
са для христианина. И надо сказать, что это как-
то сразу создало вокруг Соловьева нездоровую ау¬33
Александр Мень РУССКАЯ РЬУШГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯру, и ему пришлось бросить университет. И с тех
пор, с 1881 г., по 1900 г., когда он скончался, Соло¬
вьев ведет образ жизни, может быть, немного по¬
хожий на образ жизни своего далекого предка,
Григория Саввича Сковороды. Он жил чудовищ¬
но! Я удивляюсь только, что он не умер раньше. У
него не было дома, он питался как попало, жил по
гостиницам, кочевал из города в город, из стра¬
ны в страну. Как он мог написать столько? Это до
сих пор остается тайной. Он писал в каких-то но¬
мерах, иногда на обрывках бумаги. У него было
много друзей, в частности, он дружил с семьей
покойного поэта Алексея Константиновича Тол¬
стого. В этой семье он встретил женщину, кото¬
рую любил в течение многих лет. Но она была за¬
мужем, а когда муж ее умер, что-то в их отношени¬
ях надломилось, и Соловьев так и остался один.Он вел аскетический, спартанский образ
жизни. Но в этом не было ничего наигранного,
ничего вымученного, наоборот, он любил доб¬
рую компанию, любил, чтобы в этой компании
было и вино. Разумеется, он не одобрял пьянства,
но для интеллектуальных людей, говорил он, под¬
нять свой дух за бокалом вина — это только на
пользу; здесь он ссылался всегда на пример геро¬
ев платоновских диалогов, особенно платонов¬
ского диалога «Пир». И этот человек — у него ни
кола, ни двора — все деньги, которые он зараба¬
тывает, раздает тут же кому попало, ходит в одеж¬
де иногда с чужого плеча... Его часто принимали
то за епископа, то за священника, а однажды
мальчик в гостинице сказал: «Вот Боженька
идет», — Соловьев шел в старой шубе, у него была
уже длинная борода, длинные волосы. Он был34
Владимир Соловьевблизорук — глаза, смотрящие в пространство.
Иконописное лицо. Таинственный человек!Очень остро его описывает Андрей Белый,
поэт, который видел его в детстве. Современни¬
ки оставили массу воспоминаний о нем: и о его
глазах, которые меняли свой цвет, и о его смехе,
который одним казался гомерическим, радост¬
ным, а другим — каким-то демоническим, о проти¬
воречиях его жизни, о его любви к каламбурам.И этот загадочный, странный, бездомный че¬
ловек пишет книгу, которую он назвал «Великий
спор и христианская политика». Он говорит о
том, что Запад с Востоком уже давно спорят! Уп¬
рощенно говоря, восточное сознание — это «че¬
ловек — ничто, Бог — все!» Бесчеловечный, гроз¬
ный Бог! А на Западе — безбожный человек; ду¬
ховно выдвигается вперед человеческое «я». И
христианство, Евангелие, есть, согласно Соловь¬
еву, синтез Востока и Запада. «И свет, исшедший
от Востока, с Востоком Запад примирил», — пи¬
сал он в одном из своих стихотворений. Показы¬
вая панораму истории Церкви, блестяще анали¬
зируя борьбу ее с ересями, он впервые задумыва¬
ется над проблемой, которая потом стала содер¬
жанием его жизни: почему все-таки победил анта¬
гонизм? Почему, когда христианство, Евангелие
соединили Восток с Западом, они потом опять
распались, и уже на сей раз под христианскими
знаменами: получился христианский Восток и
христианский Запад?Затем Соловьев пишет книгу «Духовные ос¬
новы жизни», о которой я вам уже говорил. Он
пишет о вере, о любви, о посте — трех элемен¬
тах. И как пишет? Просто, ясно, на языке, кото¬35
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯрый не был специфически клерикальным, арха¬
ичным, «церковным» в кавычках, — на том са¬
мом языке, на котором он писал свои кристаль¬
но ясные философские книги, свою публицисти¬
ку. Как говорили многие современники, иные
люди (а их было немало) начинали свое знаком¬
ство с традицией и писаниями Святых Отцов
именно с книги Владимира Соловьева «Духов¬
ные основы жизни».Он читает в Петербурге лекции о Богочело-
вечестве. Богочеловечество — еще одна родная
ему мысль. Для материализма, позитивизма исто¬
рия мира и природы — это все земное, человечес¬
кое. Для тех, кто отрицает значение земного, для
спиритуализма, для крайней духовности — все
это ничтожно. Христианство не отвергает мате¬
рию и плоть, не отвергает природу, оно освящает
их, потому что все это — творение Божье и Бог во¬
плотился в мире. А раз Он воплотился в мире,
значит, весь процесс мироздания — это процесс
Богочеловеческий, в котором участвует Богоче¬
ловек.Но Соловьев заглядывает в более глубокие
тайны: человек страдает от своей противоречи¬
вости, он живет ненормальной жизнью, сегодня
все мы это признаем. В чем дело, что произошло
с человеком? И он отвечает: мир распадается. Те¬
ряются узы любви, взаимопонимания, братства.
Теряются узы и в материальном мире. Все распа¬
дается. Творец — это единство, это полнота гар¬
монии, полнота и триумф замысла единства. Это
картина, созданная Богом вне времени. А что же
противоположно этому? Что бросает мир куда-то
в яму? Свобода, — отвечает Соловьев.36
Владимир СоловьевНо как же это может быть свобода, если не
было человека? Соловьев говорит, что природа
имеет единую душу. Его опыт встречи с Душой
Мира привел его к мысли об одухотворенности
космоса, об одухотворенности всего мирозда¬
ния. Он ищет и находит имя этого Начала: имя
это — София (по-гречески мудрость). Уже в Биб¬
лии говорится о Божественной мудрости. Боже¬
ственная мудрость — это на нашем современном
языке информация, которую Бог закладывает в
природу. А для Соловьева это некое духовное
средоточие мира, которое имеет свободу. И мир
отпал, в силу этой свободы, от своего гармонич¬
ного состояния.Дальнейшая история мира (и сейчас она тако¬
ва) — это возвращение к вечной гармонии, к веч¬
ной Божественной симфонии, которой противо¬
стоит распад, дезинтеграция. Всякая ненависть,
всякая сила, которая разделяет, разрушает мысль,
чувство, тело, природу, — это противное Богу на¬
чало. Сегодня, в эпоху экологического кризиса,
национальных и геополитических конфликтов,
призыв Соловьева, его мысль о том, что Божест¬
венное соединяет, а все, что разъединяет, — это са¬
танинское, в высшей степени актуальны.Естественно, после этого он задумывается
над проблемой, о которой я уже упоминал: над
проблемой единства христиан. На первый
взгляд, эта проблема проста. Для тех из вас, для
кого она не ясна, я приведу элементарную прит¬
чу. Скажем, умирает какой-то человек. Его дети
безумно любят его и расстаются с ним со слезами.
Они говорят: «Отец, какова твоя последняя воля?
Все, что ты скажешь, — мы выполним». Это есте¬37
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯственно и совершенно закономерно. И он гово¬
рит: «Дети, у меня к вам только одна просьба: что¬
бы вы жили в единстве между собой, не оскорбля¬
ли друг друга, не отделялись друг от друга. Чтобы
вы сохранили семью». Отец умирает — а дети все
перессорились. Почему они ненавидят друг дру¬
га? Почему они не хотят знаться друг с другом? У
них находятся объективные причины, быть мо¬
жет, вполне серьезные. Время от времени кто-то
из них вспоминает, что отец ведь им заповедал
другое. И тогда дети видят, что они его оскорби¬
ли, они нарушили его завет, его волю. Пред¬
смертный завет Христа нам, христианам, хоро¬
шо известен. Каждый в Библии прочтет эти сло¬
ва, когда Господь Иисус молится перед смертью:
«Да будут все едино; как Ты, Отче, во Мне, и Я в
Тебе, так и они да будут в Нас едино», как Отец и
Сын едины, — так чтоб все были едины. Вот
мысль Христа, Его Завет. Завет нарушен, нару¬
шен совершенно очевидно. Нарушен по объек¬
тивным причинам. Все виноваты, каждый по-сво-
ему. Может, больше виноваты одни, может, боль¬
ше виноваты другие. Люди Запада говорят, что
больше виноват Восток в своей гордыне, люди
Востока говорят, что больше виноват Запад в сво¬
ем властолюбии, и так далее. Но что нарушен За¬
вет — это уже очевидно.Вот так размышлял Соловьев и задумал най¬
ти путь для преодоления христианского разделе¬
ния. Но сначала он поставил перед нами, христи¬
анами, весьма важный вопрос: что такое наша
христианская вера? Что это — идеология? Отвле¬
ченная философия? Или что-то для личного упо¬
требления? Ни в коем случае! Тогда бы она не бы¬38
Владимир Соловьевла частью всеединого замысла Божьего. Это каса¬
ется нашей жизни во всех ее аспектах и проявле¬
ниях, в том числе и в социальном. Люди должны
научиться жить на земле по-Божьи. Подчиниться
Божественному зову — это и есть теократия, бого-
властие. Но как они могут это сделать, если они
все во вражде и разобщении? Соловьев изучает
Библию, изучает древнееврейский язык (гречес¬
кий, латинский он уже знал). Он читает Ветхий
Завет, он переводит значительные его куски за¬
ново. Он объясняет, что замысел Божий о том,
чтобы люди жили на земле по-Божьи, восходит к
самому началу, что не просто для утешения надо¬
рванного сердца дан завет Господний, а для того,
чтобы и в обществе в конце концов начали прояв¬
ляться и осуществляться высокие Божественные
предначертания.Конечно, нельзя отрицать, что у молодого,
тридцатилетнего Соловьева здесь был элемент
утопизма. Ему казалось, как свойственно юности
нетерпеливой, что это возможно хоть завтра. В
частности, он придумал такой проект. Он считал,
что самая мощная власть на Востоке — русский
царь, самый мощный духовный центр на Западе —
римский папа. Вот если они протянут друг другу
руки, если Московское царство (или Петербург¬
ское) окажется в духовном единстве со всемир¬
ным церковным государством, с Римом, то хрис¬
тианство будет неодолимо и будет возможно
строить на земле теократию. Соловьев не только
писал об этом — он даже пытался предпринимать
практические шаги. Много ездил по западным
странам, сблизился с первыми сторонниками со¬
единения Церквей, например, с епископом Ио-39
Александр Мень Русская религиозная философиясипом Штросмайером, с каноником Франьо Рач¬
ки и др. Он не хотел оставлять эту идею в отвле¬
ченном виде, как некую мечту, а пытался осущест¬
вить ее.Папа римский сказал об этом: «Прекрасная
идея, но нужно только чудо, чтобы она осущест¬
вилась». Надо сказать, что Соловьев был абсо¬
лютно одинок в этом и на Востоке. Его право¬
славные собратья стали относиться к нему с
крайним недоверием. Его статьи и книги, касаю¬
щиеся богословских вопросов, перестали печа¬
тать, цензура их не пропускала, ему пришлось из¬
давать их за рубежом. А на Западе его считали
мечтателем, хотя относились к нему с любовью.
Говорили: как можно соединить два полностью
расколовшихся мира — восточно-православный
и западно-католический?Но Соловьев оказался пророком, потому что
спустя несколько десятилетий после его смерти
совершенно независимо началось хотя и неуве¬
ренное, но упорное движение к взаимопонима¬
нию христиан разделенного мира.В отношении социальном он всегда был сто¬
ронником демократии и справедливости. Его бле¬
стящие статьи в защиту свободы совести полно¬
стью актуальны и сегодня. Он считал, что право¬
славное христианство унижено у нас в стране,
унижено тем, что его защищают цензура, государ¬
ство. Соловьев выступал против гонений на ста¬
рообрядцев, против гонений на сектантов. Он го¬
ворил: если истина действительно реальна, если
она настоящая, если люди, которые ее исповеду¬
ют, верят в нее, то разве нужно прибегать к цензу¬
ре, насилию, подавлению? К цензуре, насилию,40
Владимир Соловьевподавлению прибегает только тот, кто в глубине
души не верит в свою идею. Кстати, Соловьев го¬
ворил и о «правде социализма» (это буквальные
его слова). «Правда социализма» — частичная
правда. Слово «социализм» Соловьев понимал
очень широко, считал, что да, необходимо доби¬
ваться лучших экономических условий для жизни
человека. Но он же был убежден (и доказывал
это), что одних экономических преобразований
совершенно недостаточно. Что на самом деле че¬
ловек не может быть счастлив, если он материаль¬
но обеспечен, а духовно нищ и обделен. Все по¬
пытки решить вопрос односторонне — либо мате¬
риально, либо духовно — вызывали в нем протест.
Крайний аскетизм, который говорил: будем вос¬
ходить на небо и махнем рукой на землю, — нахо¬
дил в его лице резкого противника. Свобода. Труд.
Любовь. Деятельность. Созидание, активное учас¬
тие человека. Что такое идея Богочеловечества?
Бог не один творит мир, а человек участвует в ми¬
ровом творении. Здесь возникает колоссальная
ответственность. И слово Богочеловечество для не¬
го не случайно, оно ведь взято из церковного оби¬
хода. Ибо для нас Иисус Назарянин есть Богоче¬
ловек, а раз Он Богочеловек, значит Он освящает
самим фактом Своего пребывания (пребывания
Бога) на земле земной труд, земную жизнь, зем¬
ную человеческую личность.Размышляя о судьбах своего отечества, кото¬
рое Соловьев очень любил, и, полемизируя со
славянофилами (с которыми у него было много
общего, он признавал многие их предпосылки),
он хотел для своей страны не просто силы, мощи
государственной, а чего-то иного. Об этом Соло¬41
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯвьев говорит в своем стихотворении, которое на¬
зывается «Ех опепСе 1их» (Свет с Востока). Начи¬
нается это стихотворение картиной столкнове¬
ния двух миров: на Грецию движется (около 500 г.
до Р. X.) огромное войско завоевателя Ксеркса.
Греческое войско немногочисленно и не может
ему противостоять в открытом бою, но греки хи¬
тростью заманивают воинов Ксеркса в узкое Фер¬
мопильское ущелье. Персы не могут в нем развер¬
нуться во всей своей мощи, и там их встречает
царь Леонид со своими воинами, их всего было
300 человек. (У нас лет десять назад шел фильм о
них «Триста спартанцев», молодежь, я думаю, его
смотрела.) Греки не дали пройти гигантской ар¬
мии Ксеркса, все они умерли в этом ущелье, и
Ксеркс, не зная, сколько там еще стоит воинов
противника, вынужден был повернуть. Для Соло¬
вьева это историческое событие двух с полови¬
ной тысячелетней давности стало символом
столкновения двух миров. И поэтому он начина¬
ет свое стихотворение такими словами:С Востока свет, с Востока силы!И, к вседержительству готов,Ирана царь под Фермопилы
Нагнал стада своих рабов.Но не напрасно Прометея
Небесный дар Элладе дан,Толпы рабов бегут, бледнея,Пред горстью доблестных граждан.Это стихотворение о борьбе Востока и Запа¬
да Соловьев заключает призывом к отечеству:42
Владимир СоловьевО, Русь! в предвиденье высоком
Ты мыслью гордой занята;Каким ты хочешь быть Востоком:Востоком Ксеркса иль Христа?»Востоком деспотии, насилия, подавления, хо¬
тя и при внешней мощи, — или духовной силой в
первую очередь? Для него это было очень важно,
потому что духовная сила всегда стояла впереди.Трагически развиваются события общест¬
венно-литературной жизни В. С. Соловьева. Он
выступает с докладом на тему о средневековом
мировоззрении. Доклад вызывает бурную реак¬
цию, в газетах его поливают грязью! Богословы
его считают почти отступником от христианства.
Начинается отвратительная травля. Казалось бы,
ну что такого могло быть страшного в докладе о
средневековом миросозерцании? А дело вот в
чем. Соловьев впервые ясно сказал: не думайте,
что Средние века — время торжества христианст¬
ва! Средневековый строй и порядок был ублюд¬
ком, который соединил в себе христианские фор¬
мы и языческие понятия. Более того, в силу этого
обстоятельства, позднее, когда нехристианская
мысль стала говорить о свободе, о достоинстве
личности, о том, что унижение человека — это
зло, она, отвергая христианство, на самом деле
служила его идеалу. И Соловьев бросил смелую
мысль. Он говорил: кто отменил пытки, кто за¬
претил инквизицию — христиане или нет? Нет,
не христиане. Это был очень острый и суровый
вопрос, над которым, если думать честно, то ду¬
мать было трудно. И я понимаю, почему на Соло¬
вьева так взъелась пресса и многие другие...43
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯКогда Соловьев жил в Лавре, в Сергиевом
Посаде, он чувствовал себя спокойнее. Он писал,
что монахи очень за ним ухаживают, хотят, что¬
бы он принял постриг. «Но я дешево не продам¬
ся», — шутил он. Его, действительно, как ученого
тянуло остаться в монастыре, тем более, что
жизнь его была такой аскетичной, и заниматься
наукой. Только наукой. Но этот соблазн он пре¬
одолел.Невозможно перечислить, что он делал и в
каких направлениях. Он писал об экологическом
кризисе, о поэзии Тютчева... О чем бы он ни пи¬
сал, там всегда была глубокая, интересная мысль.
Скажем, один греческий епископ публикует древ¬
нехристианский трактат (I—II вв.). Соловьев дает
его в переводе своего брата и снабжает коммента¬
риями. Это не просто ученые комментарии, а это
целая бомба! Потому что он показывает, как было
в первоначальной Церкви и что изменилось по¬
том. И всегда ли к лучшему, — ставит он вопрос.
Церковным реформатором он быть не собирал¬
ся, но вопросы эти ставил.К концу жизни Соловьев понял, что его про¬
ект соединения Церквей рушится, что он неосу¬
ществим. Соловьев пытается работать над теоре¬
тической философией. Он пишет огромный
труд — христианскую этику. Пусть каждый из вас
не поленится прочесть эту книгу. Это большой
том, называется книга «Оправдание добра». В
ней содержится так много важного и ценного.
Соловьев говорит сначала об идеалах человечес¬
ких. Что такое добро? Внешнее счастье, гедо¬
низм, власть, что-то еще? Он показывает, что все
это в конце концов лопается! И дальше анализи¬44
Владимир Соловьеврует — научно, философски, богословски, поэти¬
чески (ибо у него был поэтический взгляд на
мир) — сущность того, что мы называем добром.За несколько лет до смерти он причащается у
католического священника. Этим самым он хо¬
тел показать, что он лично уже не признает раз¬
деления Церквей. Когда он сообщил об этом сво¬
ему православному духовнику, тот ответил, что
этого не надо было делать. Они резко поспорили.
И когда Соловьев умирал, он сказал: «Я был не
прав». Он сам раньше писал, что личные унии,
личные переходы из Церкви в Церковь не помо¬
гут единству христиан, а наоборот, только вносят
лишний соблазн.Все вы знаете парк за Беляево — это бывшее
поместье Узкое. Там сейчас санаторий Академии
наук. Кто из вас будет в этих местах, пройдитесь
по дороге, ведущей вглубь, к санаторию, и вы по¬
дойдете к церкви. Она отремонтирована только
снаружи, внутри там свалены книги, в свое вре¬
мя вывезенные из канцелярии Гитлера (они ле¬
жат с самой войны). Рядом с церковью, за огра¬
дой, дом, типичный помещичий дом. Это име¬
ние князя Трубецкого. Сергей Николаевич Тру¬
бецкой, бывший недолго ректором Московского
университета, умерший через несколько лет по¬
сле смерти Соловьева тоже достаточно моло¬
дым, блестящий философ, острый полемист и
критик, благороднейший общественный дея¬
тель, — принял его под свой кров в критический
момент, когда тяжелые и многочисленные болез¬
ни внезапно обрушились на Владимира Соловье¬
ва. На самом деле своим скитальчеством он по¬
степенно убивал себя — и вдруг все вышло нару¬45
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯжу. И в кратчайший срок ему стало настолько
плохо, что он уже не мог оттуда уехать и умер на
руках Сергея Трубецкого.Перед смертью Соловьев исповедовался,
причастился. Умер в сознании. Он читал псалмы
на еврейском языке, потому что любил всегда к
своим молитвам прибавлять язык Христа, чтобы
это звучало как связь с древней христианской
традицией. Он знал многие псалмы наизусть. Те¬
ряя сознание, потом приходя в себя, он говорил:
«Трудна работа Господня». Действительно, этот
совсем не старый человек нес на себе колоссаль¬
ное бремя. Простой, как ребенок, и одновремен¬
но мудрый. Человек, который вызывал восхище¬
ние, зависть, ненависть, поношение, презрение.
Человек, о котором потом напишут сотни книг и
брошюр, — уже через десять лет после его смерти
библиография о нем имела несколько сот назва¬
ний. А сейчас это была бы уже целая книга.Итак, он умер и был похоронен в Москве. Я
хотел бы, чтобы, когда у вас найдется время, вы
зашли в Новодевичий монастырь. Прямо напро¬
тив входа, по первой же аллее, повернув направо,
вы подойдете к памятнику Сергею Михайловичу
Соловьеву — белому мраморному памятнику с его
барельефом. Крест, конечно, сбит. Рядом — моги¬
лы его сына и дочери. Памятники, конечно, унич¬
тожены. На могилах Владимира Соловьева и его
сестры стоят обломки чужих надгробий, без кре¬
ста. Но, слава Богу, что и такие стоят. Сейчас обе¬
щают к 90-летию со дня его смерти на средства
нашей Московской епархии, нашего епархиаль¬
ного управления восстановить памятник в перво¬
начальном виде.46
Владимир СоловьевТуда, к этой могиле, приходили очень мно¬
гие. Соловьев оказал огромное влияние на Анд¬
рея Белого, на Блока, который называл его рыца-
рем-монахом. Тема Прекрасной Дамы у Блока, ко¬
нечно, навеяна Соловьевым. Вся блестящая плея¬
да русских религиозных мыслителей — Булгаков,
Флоренский, Бердяев, Франк, Евгений Трубецкой
и многие другие — была бы невозможна, их трудно
представить себе без Соловьева. Этот странник
был зачинателем оригинальной, своеобразной
русской религиозно-философской мысли...И вот, когда вы придете на эту могилу, помни¬
те, что этот человек жив. Недаром он писал:Смерть и Время царят на земле,Ты владыками их не зови;Все, кружась, исчезает во мгле,Неподвижно лишь солнце любви.Это была его глубокая интуиция, это было
его глубокое познание. Этот отвлеченный интел¬
лектуал всегда жил верой, всегда жил мистичес¬
ким прозрением, всегда жил порывом к вечнос¬
ти. Поэтому Владимир Соловьев дорог для нас не
только как писатель, мыслитель, поэт, но и как
неповторимый своеобразный человек, ярчайшая
личность, которой может гордиться каждая куль¬
тура. И отрадно, что сейчас, после стольких лет
забвения, наконец о нем пишут, наконец выходят
его работы — пусть робко, но возвращение Соло¬
вьева происходит сегодня на наших глазах. Я бы
хотел, чтобы этот маленький эскиз помог вам, ес¬
ли бы вы захотели познакомиться с мыслью этого
замечательного человека.
Сергей и Евгений ТрубецкиеВ последнее время у нас стали наконец выхо¬
дить книги наших христианских философов.
В разных журналах появляются отдельные их ре-
лигиозно-философские работы. Вышел Влади¬
мир Соловьев, вышли Бердяев и Мережковский.
Собственно говоря, книги выходят прямо вслед
за тем, как происходят наши с вами встречи. А
вот эти два замечательных человека — Сергей Ни¬
колаевич Трубецкой и его брат Евгений Николае¬
вич — пока почти неизвестны. Единственная пуб¬
ликация за последние 70 лет — это статья «Макси¬
мализм» Е. Н. Трубецкого, которая вышла в жур¬
нале «Юность».Один философ справедливо сказал, что бра¬
тья Трубецкие, особенно Сергей Николаевич,
стоят в ряду основоположников самостоятель¬
ной, самобытной русской философии.Оба они почти ровесники, Сергей Николае¬
вич на год старше. Люди особого круга, принад¬
лежавшие к древнему роду Трубецких, князья,
аристократы, но не просто аристократы — оба
принадлежали к глубоко интеллигентной среде.
Сергей Николаевич родился под Москвой, в селе
Ахтырка, по Северной дороге, в 1862 г., а его брат
на год позже. Они получили блестящее домашнее
воспитание, потом учились в калужской гимна¬
зии (их отец был в Калуге губернатором). Юные
годы их прошли в атмосфере музыки, поэзии,
любви к культуре, любви к отечественным тради¬
циям. Это были люди уравновешенные, большо¬
го роста, крупные, серьезные; уже в юности они48
Сергей и Евгений Труьецкиепроизводили впечатление солидности. (Андрей
Белый писал, что Сергей Николаевич похож на
верблюда, а Евгений — на доброго медведя.) Я го¬
ворю о них параллельно, поскольку многое у них
было общим не только по рождению и воспита¬
нию, но и по мировоззрению и развитию. Сергей
Николаевич умер рано, молодым, в 1905 г., а Евге¬
ний Николаевич — уже в революционное время,
в 1920 г., пережив брата на 15 лет.Как и многие люди той эпохи, в юности они
пережили увлечение материализмом, народниче¬
ством, отрицанием высших духовных ценностей,
но очень быстро изучение философии, класси¬
ков философии, сначала привело их к основам
позитивизма (по Спенсеру, Конту, Миллеру), а
потом, почти без перехода, — к глубокому пони¬
манию значения западной идеалистической, как
теперь говорят, метафизики.Познание тайн мира началось через филосо¬
фию Шопенгауэра. Затем, будучи студентом юри¬
дического факультета Московского университе¬
та, Сергей Николаевич проштудировал 6 томов
Куно Фишера. Куно Фишер — немецкий историк
философии, написавший 6 огромных томов (они
есть в русском переводе) «Истории философии»;
каждый том, по 600—800 страниц, посвящен кому-
либо из выдающихся философов Европы: Спино¬
зе, Канту, Шеллингу, Гегелю. Это изучение выве¬
ло Трубецких из пустого, поверхностного, плос¬
кого, скучного мира позитивизма.И еще одно очень важное событие — знаком¬
ство, сближение, наконец, глубокая дружба с Вла¬
димиром Сергеевичем Соловьевым. Эта дружба
продолжалась до последних дней Владимира Сер¬49
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯгеевича, и, если вы помните, умер Владимир Со¬
ловьев на руках у Сергея Трубецкого, в Узком, где
теперь московский микрорайон Теплый Стан.
Там было имение Трубецких, сейчас это Дом от¬
дыха Академии наук.Глубоко отзывчивый ко всему отвлеченному,
теоретическому и прекрасному, Сергей Трубец¬
кой погружается в античную философию. И ан¬
тичная философия, осмысленная через метафи¬
зику всеединства Соловьева, приводит его к хри¬
стианству и православию. Как пишет один из его
коллег по Московскому университету, Сергей Ни¬
колаевич был не только православным, но и че¬
ловеком, глубоко убежденным в своем правосла¬
вии. Я хотел бы привести несколько строк из ре¬
чи, которую произнес на поминках Сергея Нико¬
лаевича Трубецкого его коллега Владимир Ивано¬
вич Вернадский. Это очень важно, потому что
впоследствии Вернадский сам развивал идеи,
брошенные, как семена, Сергеем Николаевичем
Трубецким. Вот что пишет Владимир Иванович
Вернадский: «Идеалист-философ, вследствие ми¬
стической основы своего миропонимания, в то
же время являлся крупным ученым, владеющим
всем аппаратом ученого XX века. Я живо помню,
как он глубоко и ярко чувствовал эту вековую
связь, когда он указывал на значение критики
текста Нового Завета, на создание строгой, кри¬
тически беспощадной научной работы ученых
двух столетий, и как он учился на этой работе ис¬
торическому пониманию более близких ему обла¬
стей истории мысли». Упоминание Вернадским
Нового Завета не случайно. Для изучения антич¬
ности и истории мысли Сергей Николаевич едет50
Сергей и Евгений Труьецкиев Германию и там встречается со знаменитым не¬
мецким историком, мыслителем и библейским
критиком Адольфом Гарнаком.Адольф Гарнак (он умер на 10 лет позже Евге¬
ния Николаевича, в 1930 г.) был корифеем так на¬
зываемой либеральной протестантской школы.
Дело в том, что очень часто в церковных кругах,
православных и католических, либо боялись на¬
учной критики, критики текста, исследования во¬
проса о том, когда возникло то или иное произве¬
дение Ветхого или Нового Завета, исследования
о том, является ли достоверным то или иное жи¬
тие или древнее сообщение церковных истори¬
ков, — либо, когда в конце концов этот консерва¬
тизм оказывался непереносимым, бросались в об¬
ратную крайность. Так было и с Евгением Евстиг-
неевичем Голубинским, который начал писать
свою огромную «Историю Русской Церкви» (он
тоже их современник). Эта работа была построе¬
на на пафосе гиперкритицизма — все, что только
встречается в истории Русской Церкви, он под¬
вергал сомнению. И, по существу, в первом томе у
него одни вопросительные знаки и разрушение
традиционных представлений (начиная от кре¬
щения Руси и всего остального).Адольф Гарнак нашел средний, очень выве¬
ренный и мудрый путь — он признал значимость
острого критического изучения первоисточни¬
ков, но не позволял превращать это просто в ар¬
хеологическое занятие, а всегда видел в этом по¬
иск вечных духовных ценностей — ценностей
христианских. Он никогда не впадал в гиперкри¬
тицизм. Он не шел слепо за традицией (вернее,
за различными преданиями), но и не шел слепо51
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯпротив преданий. И если критическое чутье уче¬
ного (а Гарнак был первоклассным ученым с ми¬
ровым именем, создавшим огромную школу) под¬
сказывало ему, что исследование подтверждает
древнее предание, то он с радостью принимал
это как объективный ученый и христианин.Школа Гарнака, дружба с этим ученым сыгра¬
ли огромную роль в формировании молодого
Сергея Трубецкого. Ему не было еще 30 лет, и он
впитывал все с необычайной быстротой. Чело¬
век колоссальных способностей, блестящих раз¬
нообразных дарований, остроумный, бесконеч¬
но добрый, твердый, любитель старины и, в то
же время, широко открытый в будущее; монар¬
хист, не признававший деспотии, бывший глубо¬
чайшим демократом, — он всегда шел по пути сба¬
лансированному (как предшественник, может
быть, Георгия Петровича Федотова).Но с Гарнаком у него были и серьезные раз¬
ногласия. Гарнак увлекался философией неокан¬
тианства, которая пыталась как бы отделить по¬
знающего субъекта от реального объекта, кото¬
рая, призывая назад, к Канту, на самом деле выхо¬
лащивала из подлинного Канта наиболее ценные
элементы его философии. И Гарнак в конце кон¬
цов следовал по пути адогматизма, отрицания
всякой метафизики.Уже позже, зимой 1899—1900 гг., Гарнак про¬
чел для студентов цикл лекций в Берлинском уни¬
верситете, который назывался «Сущность хрис¬
тианства» (впоследствии он вышел отдельной
книгой). Там ученый выразил свое кредо. Эта
книга, блестящая по форме и содержанию, одна¬
ко, оказалась неспособной выразить сущность52
Сергей и Евгений Труккцкикхристианства. Ибо Гарнак не мог вырваться из
той гносеологической тюрьмы, в которую его
бросил неокантианский скептицизм. Отсюда —
игра словами, ибо для Гарнака те вещи, которые
мы познаем таинственным, интуитивным путем,
как бы исчезают; он понимал, что наука не знает
и не может знать ответа на вопрос, для чего мы
живем и почему существуют мир и человек. Но
тем не менее он искал сущность в исторических
фактах, что уже само по себе было порочно. Ибо
сущность любого явления познается интуитив¬
ным созерцанием. История дает только набор
фактов.Трубецкой понимал, что путь к реальности
для человека не закрыт. В этом отношении у него
было серьезное расхождение с Гарнаком. Он пи¬
шет несколько работ, посвященных особеннос¬
тям человеческого познания и обоснованию иде¬
ализма, как он его понимал. Не принимая скепти¬
ческой точки зрения неокантианцев, он в то же
время показывает, что концепция, которая была
развита начиная с XVIII в. и согласно которой че¬
ловек (познающий субъект) как бы совершенно
одинок, весь мир ему противостоит, — это лож¬
ное воззрение.Немного поясню. Вот, я вижу этот мир, вижу
ваши лица, вижу цвет кресел, потолок, это вос¬
принимают мои органы чувств. Я их восприятие
перерабатываю своим мышлением. С этого начи¬
нает любой субъективный идеалист. В конце кон¬
цов он говорит, что вещь в себе, то есть вещь,
как она есть, непознаваема, а я (как субъект) яв¬
ляюсь одиноким в мире. Между тем Трубецкой в
целом ряде работ стремился показать, что чело¬53
Александр Мень РУССКАЯ РМИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯвек складывает свои представления, теоретичес¬
кие и рациональные, только благодаря тому, что
он имеет контакт с мышлением других субъек¬
тов, что он не одинок, что он вовлечен в некий
поток целого.Да, конечно, человек — каждый человек —
это центр воспринимающего мира. Но я напом¬
ню вам: во времена Трубецкого этот факт не был
известен. Каждый из вас легко это поймет: все на¬
ши слова, идеи, представления формируются с
детских лет на основе контактов. Когда ребенок
воспитывался не в человеческом обществе, а ска¬
жем, у зверей (как Маугли), — он не получал воз¬
можности развития своего субъективного «я» и
мышления, и он на всю жизнь, даже вернувшись
потом в человеческое общество, оставался идио¬
том. Таким образом, даже развитие личности, ее
психических свойств и мышления необычайно
тесно связано с тем, что сейчас мы бы назвали ду¬
ховным единством человечества. Трубецкой на¬
зывал это начало соборностью.Этот термин он взял у славянофилов, в част¬
ности у Хомякова. Безусловно, в этом была его
глубокая связь с теми зачатками философской
системы, которые мы имеем в раннем славяно¬
фильстве. Он не был политическим славянофи¬
лом, то есть он не считал, что для России все за¬
падное противопоказано. Наоборот, он считал,
что, несмотря на своеобразный путь России (а
каждый народ имеет своеобразный путь), у нее
должны быть культурные контакты, обратная
культурная связь с другими народами, особенно
Западной Европы, и это — нормально. И в поли¬
тическом мышлении Трубецкого повторяется54
Сергей и Евгений Трувецкиеего гносеологическое убеждение: не одинокая
культура, которая всем противостоит, а культура,
которая развивается благодаря органической
живой и постоянной взаимосвязи, в обмене, в
диалоге с другими культурами. Поэтому он счи¬
тал возможным для себя защищать свободу сло¬
ва, свободу совести, свободу печати. А в то время
это была острая проблема.Соборность мышления, соборность челове¬
чества, соборность народа. Поясню, что означа¬
ет соборность в терминологии славянофилов. Есть
индивидуализм и есть его антипод — коллекти¬
визм. Индивидуализм необычайно гипертрофи¬
рует «я», индивидуум, а коллективизм принижает
ценность личности. Мы знаем и то, и другое. Со¬
борность — это третий путь, центральный путь,
который славянофилы усмотрели в идеале хрис¬
тианства, в идеале Церкви, но, конечно, не эмпи¬
рической церкви (которую славянофилы очень
остро критиковали), а в духе Церкви, в том на¬
чертанном в Евангелии принципе, где все объе¬
диняются, но никто не теряет своего «я».Исходя из этого, Сергей Николаевич и стро¬
ит свою особую гносеологию. Он говорит, что че¬
ловек мыслит, потому что получил материал для
мысли от других мыслящих существ. Но все наше
мышление в целом возможно лишь потому, что
существует некая объективная логика, объектив¬
ное мышление, объективный дух. И вот здесь мы
приближаемся к тем идеям, которые Вернадский
впоследствии развил на базе естествознания.
Сергей Трубецкой не произнес слово «ноосфера»
(сфера разума), но он явно уже ее предусматри¬
вал в своих воззрениях. Человечество — единый55
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯорганизм не только благодаря генетическому ко¬
ду, но и благодаря духовному единству и благода¬
ря связи с абсолютным мышлением. Абсолютное
мышление фактически приводит человека к Богу.
Познавать человек может только в соотнесении с
Абсолютным.Трубецкого упрекали в пантеизме, но это был
неправильный упрек. К сожалению, рано умер¬
ший философ не смог до конца развить многие
свои мысли; впоследствии за него это сделал
брат. Но тем не менее можно вычленить у него
два представления о единстве.Владимир Соловьев учил о всеединении че¬
ловека и Вселенной в Боге. С этим вполне согла¬
сен и Сергей Трубецкой. Мы в Нем живем и дви¬
жемся, и существуем, — как сказал апостол Павел.
Но к этому Трубецкой добавляет некую духовную
сущность, которую он называет по старому, ан¬
тичному образцу Душой Мира. Мироздание жи¬
вое. Земля живая. Человечество едино. Живот¬
ные и растительный мир — это некий единый ор¬
ганизм. И все Творение — это нечто живое, обла¬
дающее душой. Поскольку мы знаем, что душа
присуща как вид сознания и животным, и по-сво¬
ему растениям, у нас нет основания считать, —
писал Трубецкой, — что камень совершенно ли¬
шен этого. И в конце концов он приходит к идее
некоего панпсихизма, то есть одушевленности
твари, и находит подтверждение этому в писани¬
ях мистиков, в переживаниях тех, кто любит
природу, а впоследствии, скажем, в теориях Тей¬
яра де Шардена и Вернадского. И Тейяр де Шар¬
ден, и Сергей Николаевич Трубецкой были пан-
психистами.56
Сергей и Евгений ТрубецкиеЭто понимание Души Мира, с которой свя¬
зан человек, является, с моей точки зрения, од¬
ной из важнейших основ для экологической эти¬
ки сегодня. Потому что человек должен пони¬
мать, что он живет в живом мире, частью кото¬
рого он является, и частью ответственной, пото¬
му что ему дано сознание. И что Земля и жизнь
на ней — не просто случайное сплетение атомов
и молекул, а это есть организм. И страдания это¬
го организма (пусть они и не такие, как у челове¬
ка) в конце концов коснутся и человека как его
части.Трубецкого очень интересовала проблема,
как эта идея об одушевлении твари преломлялась
в античном мире. Он пишет диссертацию «Мета¬
физика в Древней Греции». Это прекрасная кни¬
га, в которой он одним из первых среди русских
мыслителей дает объективную, глубокую, блестя¬
ще написанную картину развития духовной мыс¬
ли в Древней Греции, духовного эллинизма.Впоследствии он развил те же идеи в боль¬
шой работе «История древней философии». Вот
тут на него сразу напали клерикалы. Протоиерей
Буткевич, архиепископ Антоний Храповицкий
стали грубо и совершенно недопустимым обра¬
зом громить его в печати за то, что он видел в ан¬
тичном мышлении, в идеях Гераклита, Пифаго¬
ра, Платона предчувствие, предвосхищение хри¬
стианства. А здесь он стоял на той же точке зре¬
ния, что и его друг, Владимир Соловьев. Соловь¬
ев писал, что истина не могла явиться сразу, в го¬
товом виде. Истина подготовлялась, она прохо¬
дила фазы исторического развития. И поэтому,
если мы в Ветхом Завете, в древнем Израиле,57
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯимеем предуготовление мира к принятию Спаси¬
теля, то точно так же мы находим это предуготов¬
ление, пусть в другой, метафизической форме, в
мире древнегреческой философии. И это было
не изобретение Соловьева и Трубецкого, а вер¬
ное следование традиции Святых Отцов. Ибо От¬
цы Церкви еще во II—IV вв. буквально так мысли¬
ли и так писали.Сергей Трубецкой написал одну диссерта¬
цию и переходит ко второй. «Учение о Логосе» —
это его докторская диссертация. Она вышла за
несколько лет до его смерти. В истории русской
библеистики и в изучении античности — это уни¬
кальное явление. Книга, которая появилась поч¬
ти 100 лет тому назад (она напечатана в журнале
«Вопросы философии и психологии», потом вы¬
шла отдельным томом в 1906 г.), не устарела и се¬
годня, несмотря на множество открытий в этой
области. В ней Трубецкой развернул свой талант
с полным блеском. Он показал, как человеческий
мир предчувствовал Откровение тайны Божест¬
венного Слова — Логоса, предчувствовал появле¬
ние Христа. Потом он обращается к ветхозавет¬
ному миру и не пересказывает с наивным лжепо-
слушанием традиционные концепции, освещаю¬
щие Ветхий Завет, а использует весь блок тогдаш¬
ней научной исторической критики.Мы знаем, что историческую критику Биб¬
лии в XVIII, XIX, XX вв. нередко использовали
для ее развенчания и уничижения. Поэтому бого¬
словы панически боялись исторической крити¬
ки. А у нас духовная цензура просто-напросто за¬
прещала теологам писать в таком ключе. И даже
просто изложение воззрений библейской крити¬58
Сергей и Евгений Трубецкиеки считалось чем-то необычайным, необычайно
смелым шагом. Критиковали, конечно, и Штрау¬
са, и Гарнака, и Ренана, и других, но не переводи¬
ли их на русский язык и не издавали. (Была кар¬
тина, немного напоминающая нашу советскую
критику, когда у нас клеймили буржуазных фило¬
софов, скажем, Камю, Фромма, Фрейда и других,
но не издавали и не переводили; и читатель, если
он не мог раздобыть эти книги в оригинале, вы¬
нужден был ориентироваться только по этой об¬
личительной литературе.) Так было на всем про¬
тяжении XIX в. в России, и не только в России —
в католическом мире картина была такая же.Сергей Трубецкой показал, как естественно
и органично смелый критический взгляд сочета¬
ется с глубочайшим проникновением в смысл
библейского повествования и доктрины. Если бы
меня спросили, кто лучше всего изложил основы
библейского богословия, я сказал бы, что на рус¬
ском языке до сих пор никого не было выше, чем
Сергей Николаевич Трубецкой.Разворачивая панораму ветхозаветной исто¬
рии, показывая конфликты идей, прорывы От¬
кровения за несколько веков до Рождества Хрис¬
това, он смело подходит к самой центральной по¬
следней идее — идее воплощения Логоса во Хрис¬
те. Он говорит о Нем как христианин, но в то же
время и как ученый. Когда Гарнак утверждает, что
Христос принес на землю только лишь высокое
нравственное учение и веру в Бога — любящего
Отца, Сергей Николаевич возражает. Он возра¬
жает, что не таково учение Христа — Он никогда
не был моралистом, который просто утешал лю¬
дей нравственными сентенциями. Христос ут¬59
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯверждал о Себе нечто небывалое, у Него было
единственное в истории особое Богосознание,
то есть самосознание человеческое в Нем сли¬
лось и отождествилось с Богосознанием. Он ис¬
ходил не из высшего небесного авторитета, а из
того авторитета, который был в Нем Самом. И
это Самосвидетельство Христа, — говорит Тру¬
бецкой, — есть факт истории; таков Христос в до¬
кументах наиболее ранних, наиболее древних.
Мы можем в это верить или не верить — это во¬
прос уже иной, вопрос не исторический, а нрав¬
ственный, духовный, мистический; здесь вступа¬
ет в свои права проблема веры.Далее Сергей Трубецкой говорит о том, что
мир был застигнут Христом врасплох, потому что
явление Бога поставило человека перед необхо¬
димостью выбора; и застигло врасплох не только
фарисеев или Кайафу, а застигает врасплох чело¬
века и сегодня. Потому что, как показывает Тру¬
бецкой на историческом материале, люди, сопро¬
тивлявшиеся Христу, — идеологи, ученые, бого¬
словы — несли в себе типологию, непреходящую
типологию благочестия, самодовольства, автори¬
тарности, элитарности и всего того, что прохо¬
дит с течением времени.Учение о Логосе у древних греков — это уче¬
ние о безличной силе, подобной закону, который
управляет мирозданием. Во Христе Слово Бо-
жие, Двар Элохим, становится личностной силой,
явленной человеку. Бог говорит. «Слово Божие
произносится в молчании Абсолюта».И вот этот человек, погруженный в древние
тексты, в метафизические изыскания, выходит
на общественную арену. Он не может быть каби¬60
Сергей и Евгений Трубецкиенетным ученым, он принимает активное участие
в общественной борьбе. Борьба за свободу, за оте¬
чество была для него жизненной программой. По
существу, он принес свою жизнь в жертву этой
борьбе. Он поразил тогдашний мир этим сочета¬
нием глубокой учености, спокойного, аналитиче¬
ского ума с твердой верой. Не сюсюкающей ве¬
рой! Соприкасаясь с нашим церковным миром,
Трубецкой отнюдь не умилялся по любому пово¬
ду, а часто сравнивал нас, грешных, с саддукеями.
Когда он был в Троице-Сергиевой лавре, то гля¬
дя, как разгуливают там монахи, он говорил свое¬
му брату, что вот ходят саддукеи (саддукеи — это
противники Христа, жреческая каста в иудействе
того времени).Когда Василий Васильевич Розанов высту¬
пил против идеи свободы совести, Владимир Со¬
ловьев разразился фельетоном, который назы¬
вался так: «Порфирий Головлев о свободе и ве¬
ре». Это очень остроумно написанный Соловье¬
вым фельетон. Начинается он так: я знаю писате¬
ля Розанова, это очень талантливый умный чело¬
век, и вдруг под его фамилией пишет кто-то дру¬
гой — вероятно, это Иудушка Головлев рассуждает
о свободе и вере. И дальше, взяв этот ключ, Вла¬
димир Соловьев не оставляет камня на камне от
мракобесных рассуждений Розанова. Когда Васи¬
лий Васильевич прочел это, он сказал: «Я ничего
не могу на это возразить. Он меня убил». (Роза¬
нов был искренним человеком.)Столь же сурово тогда написал и Трубецкой,
и в частности, он спародировал взгляды Розанова
в стихотворении, которое называлось «Молитва
Бутонова» (Бутонов — это Розанов). Как говорят61
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯ(но это не проверено), это стихотворение они со¬
чинили вместе с Соловьевым. Я его не помню
точно, но начиналось оно так:Затеплю я свою лампаду,Душой высокой воспарю,Я не убью, я не украду,Я не прелюбы сотворю.И, духом кроткий, полный мира,Я дело веры совершу...(дело веры — то есть «аутодафе», по-испан¬
ски)....Не сотворю себе кумира —Чужие храмы сокрушу...Взорву костелы динамитом,На воздух кирхи полетят,На океане Ледовитом
Божницы чукчей затрещат.Пусть ложной веры кафедралы
Падут, рассыпавшись во прах,И воют древние шакалы
На опустевших тех местах.А я пойду, смиренный духом...и кончается:И помолюсь, смиренный духом,За православный наш народ,62
Сергей и Евгений ТрубецкиеЗа растворение воздухов
И за святейшийправительственнейший Синод.Настроение Трубецкого вполне ясно видно
из этого пародийного стихотворения.Особенно важна была для него автономия
университета. Сергей Николаевич был профес¬
сором Московского университета. Он считал,
что это место, где куется интеллектуальная элита
для всей страны, должно быть местом свободы.
Вот почему проблема автономии университета,
его независимости от правительства, полицей¬
ских и прочих инстанций — важнейший для куль¬
туры принцип. И Трубецкой за него боролся от¬
чаянно, смело; он обращался к царю, обращался к
сенаторам, борьба была очень суровой. В конце
концов, пожалуй, она его и сломила. Его избрали
ректором университета. Но его здоровье было
сильно подорвано, несмотря на молодость лет.
Всего 27 дней пробыл Сергей Николаевич на
должности ректора. Он поехал в Петербург, что¬
бы опять хлопотать по этим делам, и там внезап¬
но скончался от инсульта, пережив, как я сказал,
своего друга Соловьева всего на пять лет.От него осталось пять объемных томов сочи¬
нений. Первый том составляет публицистика, в
том числе блестящий очерк о французском мыс¬
лителе Ренане. Второй том — богословские, исто¬
рико-религиозные статьи, в том числе блестящая
работа «Догматика и этика» — короткая, но чет¬
кая, — где Трубецкой показывает, что этика (как у
нас теперь часто думают) не может висеть в воз¬
духе, что она обязательно уходит корнями в рели¬63
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯгиозное обоснование; что человек не может най¬
ти для этики оправданий в природе, в логике, в
законе, в выгоде, наконец, потому что в одном
случае что-то выгодно, в другом нет, в одном слу¬
чае соответствует природе, в другом — нет. По¬
этому этические принципы имеют происхожде¬
ние в высшей духовности. Третий том — это мета¬
физика Древней Греции, четвертый том — учение
о Логосе. И наконец, «История древней филосо¬
фии». Как утверждают большинство наших фило¬
софов и историков русской мысли, Трубецкой не
полностью сумел выразить свой взгляд, он не до
конца осуществился. Но все основные принципы
были заложены. Те из вас, кто любит ясную, хоро¬
шую мысль, кто любит свободное, открытое по¬
нимание действительности, получит огромную
радость, когда будет читать произведения Сергея
Трубецкого. Он пишет несложно, четко, прозрач¬
но, как и его друг, Владимир Соловьев. Я наде¬
юсь, что в ближайшем будущем Сергей Трубецкой
будет у нас издан (поскольку у нас с вами все вре¬
мя так получается, что после моего рассказа о фи¬
лософах выходят их книги).И вот он умер. В университете было создано
общество его имени. На собраниях этого общест¬
ва выступали разные люди, вот тут, передо мной,
несколько выступлений, в том числе Вернадско¬
го. Есть тонкое замечание Сергея Николаевича
Булгакова, тогда приват-доцента (он занимался
политэкономией). Выступая, Сергей Николаевич
сказал: «Я мало знал покойного С. Н. Трубецкого,
его звезда ярко светила на моем духовном небос¬
клоне, указуя путь... В ту пору, когда я переживал
ломку мировоззрения, проходя свой длинный64
Сергей и Евгений Трубецкиепуть от марксизма к христианству, князь Трубец¬
кой, в числе других религиозных мыслителей, яв¬
лялся той крепкою и мужественною опорой, ко¬
торая так нужна человеку, пробивающемуся чрез
чащу современного неверия, или чаще всего ре¬
лигиозного индифферентизма». И еще Булгаков
сказал о том, что драгоценным у князя Трубецко¬
го было его христоцентрическое мировоззрение.
То есть для него во Христе открывалось самое
главное, что только содержится в христианстве.
Но при этом Булгаков привел слова Сергея Нико¬
лаевича Трубецкого об Откровении и критике:
«Твердо убежденный, — пишет князь Трубецкой,—	что откровение никогда не может перестать
быть откровением, я не боюсь истории и не пово¬
рачиваюсь к ней спиной... Напрасно думаем мы
оградить христианство, выделяя его из истории,
мы можем таким путем только соблазнить тех, ко¬
торые обратятся к фактам и увидят, что оно есть
средоточие истории. Христианство живет и дей¬
ствует на земле, оно выросло на земле из семени
горчичного; оно росло и будет развиваться, доко¬
ле не придет в полноту возраста Христова». Тем
самым, по словам Булгакова, князь Трубецкой
стал русским преемником греческих, египетских,
сирийских Отцов Церкви, которые учили о зна¬
чении разума, знания, науки, философии для ос¬
мысления христианского мировоззрения.Евгений Николаевич Трубецкой — человек
несколько иного склада, он не был так увлечен
метафизическими проблемами, но влияние на
него Соловьева было столь же сильным, ему даже
приходилось от этого влияния освобождаться. В
результате этой внутренней борьбы за свою само¬65
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯстоятельность как мыслителя, ученого Евгений
Трубецкой (тоже профессор Московского и Ки¬
евского университетов) пишет двухтомную глубо¬
кую, насыщенную огромным фактическим мате¬
риалом работу об общественно-религиозном иде¬
але западного христианства. Я напомню вам: Со¬
ловьев считал, что христианство должно осуще¬
ствить на земле теократию — боговластие, некий
идеальный строй, в котором божественные зако¬
ны будут основой общества. Насколько это оправ¬
дано, Евгений Трубецкой пытался понять через
историю и рассмотрел в этом ключе два пункта:
учение бл. Августина о государстве и учение папы
Григория VII, создателя теократической папской
державы в XI в. У Трубецкого не было каких-то за¬
ранее принятых идей, и он пришел к выводу, что
здесь кроется множество опасностей.В то время в Москве жила красавица, богатей¬
шая женщина, Маргарита Кирилловна Морозова.
У нее было несколько домов на Арбате, в частнос¬
ти, один дом с прекрасным залом в Мертвом пере¬
улке. Она глубоко полюбила князя Евгения. Эта
любовь так и осталась платонической, между ними
ничего, в общем, не осуществилось, кроме искрен¬
ней духовной привязанности. Но я упоминаю об
этом чисто личном моменте, потому что он сыг¬
рал для русской философии огромную роль. Мар¬
гарита Кирилловна была богатая женщина, и она
предложила князю Евгению финансировать рели¬
гиозно-философское издательство и проводить в
ее доме религиозно-философские вечера.Там, в Мертвом переулке, стали собираться
лучшие, молодые тогда, представители русской
религиозной мысли и масса слушателей. Дом кра¬66
Сергей и Евгений Трубецкиесивый, старинный, залы с угощением для гостей,
со специальным помещением для лекций, дис¬
куссий; стены увешаны иконами, тогда еще толь-
ко-только открываемыми. В эти годы (в начале
XX в.) реставраторы впервые открыли для себя и
для мира яркую палитру древнерусской иконы.
Ведь до этого считалось, что икона — это что-то
черное, черные лики (как вы знаете, эта чернота
происходила просто от химических процессов,
от потемнения олифы, которой покрывалась
икона). Так вот, висели отреставрированные ико¬
ны, и там происходили беседы, читались докла¬
ды, рефераты. Там ковалось то уникальное рус¬
ское религиозно-философское движение, кото¬
рое потом было уничтожено революцией, физи¬
чески уничтожено, но часть которого успела вы¬
плеснуться на Запад и создать там свою школу, ли¬
тературное и духовное наследие которой теперь
к нам возвращается.На собраниях общества обсуждали самые
разные вопросы, а издательство решили назвать
«Путь». В этом издательстве впервые появился
двухтомник Евгения Трубецкого о Соловьеве
(это и его биография, история его жизни, и исто¬
рия его мышления). Трубецкой показывает в
книге, в чем они едины, в чем они расходятся. В
издательстве «Путь» впервые вышла книга Фло¬
ренского «Столп и утверждение Истины», том
сочинений Киреевского, впервые, спустя более
семидесяти лет после их создания, были изданы
сочинения Чаадаева. Можно без конца перечис¬
лять книги, которые вышли на деньги Маргари¬
ты Кирилловны, это целая библиотека, которая
драгоценна и сейчас.67
Александр Мень Русская религиозная философияПод редакцией Трубецкого выходили очень
серьезные книги, и, когда уже началась револю¬
ция, он суммировал свое мировоззрение в книге
«Смысл жизни». На титульном листе он поста¬
вил знак издательства «Путь», хотя само это из¬
дательство было уже ликвидировано в буре рево¬
люционных лет. Тогда же в издательстве «Путь»
вышла его небольшая книга «Два зверя».Кто эти два зверя? Это два чудовища — чудо¬
вище реакции и чудовище разнузданной тира¬
нии «слева» (так сказать, «слева»). Он говорил,
что эти два зверя одинаково опасны для любой
страны, и для России особенно. Но его самыми
яркими произведениями этого периода были
брошюры, положившие начало всему осмысле¬
нию древнерусской иконописи вплоть до наших
дней. Именно с этих трех брошюр начинается
совершенно новое понимание иконы. Они назы¬
ваются «Умозрение в красках», «Два мира древ¬
нерусской иконописи» и «Россия в ее иконе».Очень интересно основное видение Евге¬
ния Трубецкого. Он говорит о том, что мир —
это мир пожирания, и вспоминает, как видел ки¬
нокадры о водяном жуке, который пожирал все,
что находилось в аквариуме. «Это мне напомни¬
ло нашу жизнь», — писал он во время Первой ми¬
ровой войны. Железная военная машина пожи¬
рает все — неужели жизнь такова? Неужели чело¬
век обречен так существовать? Дух человечес¬
кий открывает иное царство, иное видение, и
это видение гениально запечатлели древнерус¬
ские иконописцы. И для нас открылось новое,
когда сняли оклады, ризы, когда промыли ико¬
ны. Он пишет о том, что ризы — это результат68
Сергей и Евгений Трубецкиеблагочестия, но примитивного, вульгарного:
икона стала темной, ее надо было украсить, что¬
бы повесить. Он задает вопрос: как бы выгляде¬
ла Мадонна Рафаэля или Боттичелли, если бы ее
одели в ризу? Можно ли себе это представить?
Нет. А как же мы одели Владимирскую Богома¬
терь, Троицу в ризу! Действительно, для Трубец¬
кого, как и для многих людей, это было открове¬
нием. Иконы, прежде бывшие лишь мрачными,
черными пятнами на фоне позолоченных риз,
заиграли всеми небесными красками, и выясни¬
лось, что каждая краска имеет свою особен¬
ность; что солнечный свет обозначен золотом, а
напряженность духа — алым цветом; что все эти
линии, которые художникам-передвижникам ка¬
зались просто неумением рисовать, эти певучие
линии — символы, как бы ноты таинственного
видения, которое пришло к святым и передава¬
лось через символику и музыку, художественную
музыку иконы.«Два мира древнерусской иконописи» — что
это за два мира? Первый — мир жестокой борь¬
бы, мир вражды, мир распада, это мир смерти; а
икона открывает перед нами другой, небесный
мир — мир света, мир красоты, мир, противосто¬
ящий нашему черному миру, миру смерти и враж¬
ды. И в этом — виденье света и гармонии.То, что Сергей Николаевич называл все¬
единством, соборностью, для его брата стало ду¬
ховной мистической реальностью, которая отоб¬
ражена в иконописи. И он подчеркивал, что в
древних храмах, которые сохранили первона¬
чальную роспись, существует некое единство
всей композиции, и все движения, все лики, все69
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯруки святых обращены к одному центру — это
гармония мира. Она была дана людям. Но она
была потеряна, стены были закрашены, исчезли
золотые купола, вознесенные к небу, их замени¬
ли шарики на тонких ножках, шпили — это утра¬
та видения. И то, что уже Трубецкой это созна¬
вал и говорил об этом людям, было знаком пере¬
хода к иному восприятию иконы, к иному вос¬
приятию мира в целом. И если говорить об аске¬
тизме древнерусской иконы, то аскетизм здесь
не мрачный, не тот, о котором говорил Василий
Васильевич Розанов (»темный лик»), а это пре¬
одоление злобы мира сего.Евгений Трубецкой пишет множество памф¬
летов, статей и все время утверждает смысл про¬
тив бессмыслицы. Мировая война, революция,
гражданская война — это все бессмыслие, а
смысл — это любовь и единство. Такова была его
главная точка зрения, его ощущение. Если мы ра¬
зобьем картину на куски, она лишается смысла;
если мы разобьем статью на куски — она лишает¬
ся смысла. Только целостный организм имеет
смысл. Если мы отрежем от организма часть, то
он умирает, потому что он бессмыслен. Вот тако¬
во органическое единство мира.Евгений Трубецкой верил в то, что страна
должна пройти через тяжелые очистительные
страдания. В это время его друзья уже покидали
отечество, но он мечтал только о том, чтобы уме¬
реть на родной земле. Так и случилось. Он уехал
на юг, примкнул к Белому движению и умер в Но¬
вороссийске от тифа в 1920 г. С этого времени
его произведения больше не переиздавались,
имя его было вычеркнуто из истории русской70
Сергей и Евгений Трубецкиекультуры, и только сегодня он и его брат начина¬
ют к нам снова возвращаться.Это самый краткий абрис того, что можно бы¬
ло рассказать об этих двух замечательных людях.
Религиозно-философские взгляды
Льва ТолстогоЛев Николаевич Толстой не был философом,
богословом в полном смысле слова. И снача¬
ла я не собирался посвящать целую встречу его
религиозно-философским воззрениям. Но все-та¬
ки я вижу, что это необходимо. И сегодня мы ос¬
тановимся на нем в нашем интересном и непро¬
стом путешествии по области, долгое время
скрываемой от людей, интересующихся русской
религиозной мыслью.Когда мы говорим о Толстом, то прежде все¬
го имеем в виду писателя, автора романов, повес¬
тей, но забываем о том, что он также и мысли¬
тель. Можно ли назвать его крупным мыслите¬
лем? Он был крупный человек, он был великий
человек. И даже если мы не можем принять его
философию, почти каждый из нас благодарен
ему за какие-то радостные мгновения, нами испы¬
танные, когда мы читали его повести, его художе¬
ственные произведения. Мало находится людей,
которые вообще бы не любили его творчества. В
разные эпохи нашей собственной жизни Толстой
вдруг открывается нам с каких-то новых, неожи¬
данных сторон.Если это так, то имеем ли мы право рассуж¬
дать, как рассуждают некоторые люди: Толстой
был гений литературы, а то, что он писал что-то
скучное по философии и религии, — это лучше не
затрагивать, и хорошо, что это никогда не вклю¬
чают в собрания сочинений, кроме академичес¬
кого? (А академическое — это малодоступное72
Религиозно-философские взгляды Льва Толстогограндиозное 90-томное собрание, с которым ра¬
ботают в основном специалисты-литературоведы
и историки.) Поэтому неудивительно, что на про¬
тяжении всего времени, прошедшего после смер¬
ти Льва Николаевича, особенно в советский пе¬
риод, мало кто серьезно обращал внимание на
эту сторону его творческой деятельности.Но, друзья мои, это великая неблагодар¬
ность! Я говорю вам это совершенно искренне.
Являясь православным священником, членом той
Церкви, которая издала определение, отлучаю¬
щее Толстого от Церкви, я тем не менее подчер¬
киваю, что это вовсе не означает, что мы должны
быть несправедливы к этому человеку и перечерк¬
нуть то, что волновало этого ушедшего из жизни
гиганта, может быть, гораздо больше, чем его ху¬
дожественные произведения. Это была его внут¬
ренняя жизнь, это было то, что мучило и востор¬
гало его на протяжении всей его долгой жизни.Те немногие из вас, кто, возможно, читал его
дневники, легко могли убедиться, как рано Тол¬
стой начал анализировать свои поступки, как ра¬
но он стал задумываться над смыслом жизни, как
думал о смерти, об этических свойствах челове¬
ческого бытия и человеческого общества. И ока¬
зывается, он не просто писатель, а действитель¬
но некая синтетическая могучая личность.Около 90 лет тому назад Дмитрий Сергеевич
Мережковский написал книгу «Лев Толстой и До¬
стоевский». Он хотел представить Толстого (и
справедливо) как полнокровного гиганта, как че-
ловека-скалу, как некоего великого язычника; а До¬
стоевского — только как христианина, как фана¬
тичного, одухотворенного, спиритуального про¬73
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯповедника духа. Ясновидец духа и ясновидец пло¬
ти — любимая антитеза Дмитрия Сергеевича Ме¬
режковского. Какое-то зерно истины в этом есть.
Обычно мы говорим: скорбные глаза Достоевско¬
го, мучительная муза Достоевского, мучительный
гений Достоевского, страдальческая жизнь. А Тол¬
стой — полноводный и полнокровный.Это ошибка, друзья мои, ошибка наша, как
детей, равнодушных к страданиям отцов. Ибо
Лев Николаевич Толстой был человеком не ме¬
нее трагичным, чем Достоевский. И я вам прямо
скажу — более трагичным, намного более трагич¬
ным. И современники, и многие потомки это
просмотрели. Я не буду вдаваться в детали. Но
вы задумайтесь над тем, что человек, создавший
одну из величайших русских национальных эпо1
пей — «Войну и мир», — выступал против патрио¬
тизма. Человек, который написал страстные,
бессмертные строки о любви (и в старости пи¬
сал: вспомните «Воскресение», момент встречи
Нехлюдова и Кати, когда они еще молоды; это
пишет старик и как пишет!), этот человек, опи¬
савший любовь в ее разных оттенках и аспектах
(любовь-восхищение, любовь-страсть), вообще
считал брак каким-то недоразумением и в «Крей-
церовой сонате» перечеркнул его.Человек, который большую часть жизни был
проповедником евангельской этики, а последние
30 лет жизни посвятил проповеди христианского
учения (как он его понимал), оказался в конфлик¬
те с христианской Церковью и в конечном счете
был отлучен от нее. Человек, который пропове¬
довал непротивление, был воинствующим бор¬
цом, который с ожесточением Степана Разина74
Религиозно-философские взгляды Льва Толстогоили Пугачева набросился на всю культуру, разно¬
ся ее в пух и прах. Человек, который стоит в куль¬
туре как феномен (его можно сравнить только с
Гете, если брать Западную Европу), универсаль¬
ный гений, который за что бы ни брался — пьесы
ли, публицистика ли, романы или повести — всю¬
ду эта мощь! И этот человек высмеивал искусст¬
во, зачеркивал его и в конце концов выступил
против своего собрата Шекспира, считая, что
Шекспир зря писал свои произведения. Лев Тол¬
стой — величайшее явление культуры — был и ве¬
личайшим врагом культуры.И наконец, давайте подумаем о его личной
судьбе. Вспомним Достоевского: фигура трагиче¬
ская, в молодости приговорен к расстрелу, тяже¬
лая судьба. Но у него была любовь и гармония с
Анной Григорьевной. И хотя жил он трудно, но
так, как это соответствовало его духу, мысли, сти¬
лю его жизни. А Толстой годами терзался тем,
что стиль его жизни противоположен тому, что
он проповедует, годами восставал против этого —
и вынужден был терпеть до конца дней, можно
сказать, до своего побега и смертного часа. Чело¬
век, который убежал из дома, — фигура, безуслов¬
но, глубоко трагическая. И это лишь немногое из
того, что можно было бы назвать. И именно по¬
этому мы с вами должны с уважением и бережно¬
стью подходить к тому, что терзало и мучило Тол¬
стого, что превращало его жизнь в трагедию, в
драму.Теперь поставим вопрос о его религиозно¬
философских воззрениях. Толстой писал, очень
часто повторяя это в разных вещах: «Я только в
детстве имел традиционную веру, а с 14 лет я пол¬75
Александр Мень Русская религиозная философияностью от нее отошел и жил в пустоте, как все
мои современники». Конечно, не надо прини¬
мать эти слова буквально. Вера у него была. Но
это была вера туманная, расплывчатая, типа деиз¬
ма. Вы знаете, наверное, что вместо креста моло¬
дой Толстой носил портрет Жан-Жака Руссо. И
это не случайно.Жан Жак Руссо — великая, огромная истори¬
ческая фигура европейского и общечеловеческо¬
го масштаба. Он поставил перед людьми вопрос,
который до сих пор не снят (хотя Руссо,
вероятно, и не был до конца прав), — вопрос о
том, не является ли цивилизация нашим врагом?
Не является ли путь назад, к простоте жизни,
единственным спасением человечества? Жан
Жак Руссо говорил об этом в XVIII в., когда не бы¬
ло ни атомных электростанций, ни отравленных
рек, ни той уродливой скученности городов, ко¬
торая сейчас превращает столицы мира в какой-
то немыслимый человекоубийственный муравей¬
ник. Но уже тогда Руссо, как у нас принято писать
в учебниках, гениально предвидел всю эту абрака¬
дабру XX в. И Толстой это чувствовал, чувствовал
всеми фибрами своей души и впитал это не толь¬
ко из французской традиции (которая была ему
родной, он был европейцем по образованию), но
и из русской традиции.Вспомните, в чем драма «Цыган» Пушкина.
Это тот же вопрос руссоизма. Но Пушкин его ре¬
шил мудро и по-другому, потому что колоссаль¬
ный инстинкт этого суперчеловека позволил ему
открыть перед нами истину: никуда человек от се¬
бя не убежит, ни в какие таборы, ни в какие леса.
Пушкин на своем Алеко и проделал этот экспери¬76
Религиозно-философские взгляды Льва Толстогомент — побег от цивилизации. А от греха не убе¬
жишь! Грех уйдет с тобой и в дикость.Но Толстой (впрочем, как и многие другие
писатели) все-таки не мог расстаться с этой меч¬
той. Она была и будет мечтой человечества,
пусть на пятьдесят процентов иллюзорной. Когда
она появилась? Три тысячи лет назад. Еще в древ¬
ности китайские философы говорили, что пора
бросить все искусственное и перейти на естест¬
венное. Уже античные киники (это не циники,
это теперь мы их так называем), киники-филосо¬
фы жили под девизом: «назад, к природе» — и хо¬
дили в чем попало, думая, что тем самым они при¬
ближаются к природной жизни. А шутники про¬
изводили название «киники» от слова «кинос» —
собака, потому что те вели собачий образ жизни.
И до сих пор мы с вами, когда вырываемся из го¬
рода, невольно испытываем чувство облегчения,
и ностальгия по природе у нас существует. Но рус¬
соизм это не решение. Для Толстого же это было
решением.«Казаки». Я не буду напоминать сюжет, вы
читали и наверняка помните эту вещь. Кто такой
Оленин? Это тот же Лев Николаевич, молодой
офицер. Куда он стремится? Вернуться к приро¬
де, слиться с ней. Марьяна для него — это образ
Матери-Природы, Земли. Вернуться к этому небу,
к этим виноградникам, к этим горам, к диким жи¬
вотным, за которыми охотится дядя Ерошка, та¬
кой же дикий, как и кабаны, которые шастают по
зарослям, и к этим горцам, которые стреляют...
Куда-то исчезли нравственные нормы, а нравст¬
венностью становится закон природы. А потом
вдруг выясняется для Оленина, что все это была77
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯиллюзия, что не может он назад, не может. И ему
горько, стыдно, жалко. Оленин жалеет, как, веро¬
ятно, жалел и Лев Толстой, что пути назад нет,
что движение здесь одностороннее.И вот тогда, задолго до своего духовного кри¬
зиса, Лев Толстой начинает искать выход. Он
ищет его в труде, в семье, в том, что мы называем
счастьем. Но вспомните его тоже раннюю вещь —
«Семейное счастье». Мыльный пузырь. Это мрач¬
ная вещь. Он воспевает, как настоящий худож¬
ник, самое дорогое, священное, а потом все куда-
то расплывается, и он хоронит это.И в «Войне и мире», увлеченный великой
бессмертной картиной движения истории, Тол¬
стой выступает не как человек без веры. Он ве¬
рит — в фатум. Он верит в какую-то таинственную
силу, которая неуклонно ведет людей туда, куда
они не хотят. Древние стоики говорили: «Судьба
ведет согласного. Противящегося судьба тащит».
Вот эта судьба действует в его произведениях.
Как бы мы ни любили «Войну и мир» (я очень
люблю эту вещь, перечитывал ее, естественно,
десятки раз), но меня всегда удивляло, как Тол¬
стой, такая великая личность, не чувствовал зна¬
чения личности в истории. Для него Наполеон
только пешка, и масса людей, в основном, дейст¬
вует, как муравьи, которые движутся по неким та¬
инственным законам. И когда Толстой пытается
объяснить эти законы, я думаю, вы все согласи¬
тесь, его отступления, исторические вставки, ка¬
жутся намного слабее, чем сама полнокровная,
мощная, многогранная картина совершающихся
событий — на поле брани, или в салоне фрейли¬
ны, или в комнате, где сидит один из героев.78
Религиозно-философские взгляды Льва ТолстогоКакая там еще вера, кроме таинственного ро¬
ка. Вера, что возможно слиться с природой,
опять оленинская мечта. Вспомните князя Анд¬
рея, как он внутренне беседует с дубом. Что такое
этот дуб, просто старое знакомое дерево? Нет,
это одновременно и символ, символ вечной при¬
роды, к которой стремится душа героя. Поиски
Пьера Безухова. Тоже все бессмысленно... Разуме¬
ется, никому из героев Толстого и в голову не
приходит найти по-настоящему христианский
путь. Почему это так? Потому что лучшие людиXIX	в., после катастроф века XVIII, оказались так
или иначе отрезаны от великой христианской
традиции. От этого трагическим образом постра¬
дали и Церковь, и общество. Последствия этого
раскола пришли в XX в. — как грозное событие,
едва не разрушившее всю цивилизацию нашей
страны.А где же ищет выход Пьер Безухов? Он идет
в масоны. Их обряды (вы помните — завязывание
глаз и всякие словеса) — что это было? Попытка
имитировать Церковь. Общий кризис христиан¬
ской Церкви в XVII—XVIII вв. привел к довольно
разрозненным, правда, но повсеместным попыт¬
кам создать имитацию Церкви на основании про¬
стейших догматов: Бог, душа, бессмертие. То есть
догматы деизма, который отрицает и Открове¬
ние, и Боговоплощение, и личность Иисуса Хри¬
ста как Откровение Бога на земле, а представляет
Его только как учителя и пророка.Деизм распространился с необычайной си¬
лой, и мы знаем, что выдающиеся люди XVIII и
начала XIX в. примыкали к этим идеям; масонами
были и Моцарт, и Лессинг, в России Новиков, Ба¬79
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯженов и многие другие. И герои Толстого также.
Не в Церкви он ищет, а в псевдоцеркви, которая
вместо священных почти двухтысячелетних сим¬
волов христианства проходит через систему этих
придуманных интеллектуалами доморощенных
символов и обрядов. И, конечно, все это ему
очень быстро опостылело, как и Пушкину, кото¬
рый тоже начал с масонства и тоже принял обря¬
ды, а потом все это отбросил, как и Карамзин.Затем — «Анна Каренина». Опять трагедия.
Я думаю, что те из вас, кто читал Толстого по¬
глубже, знают, что он хотел изобличить нравст¬
венное падение Анны и показать, как этот рок,
судьба, этот таинственный Бог, который царит
над всем, как Он расправился с грешницей. И по¬
этому Лев Толстой начал свой роман словами
Писания, словами Божьими: «Мне отмщение, и
Аз воздам». Эти слова означают призыв Божий к
человеку не стремиться к мщению. Ведь до хрис¬
тианства мщение было святым долгом. И иногда
этот «святой долг» истреблял целые племена, по¬
тому что, если убить одного, то его родные долж¬
ны убить кого-то из рода убийцы, и так вендетта
шла непрерывно, пока иные деревни не станови¬
лись пустыми, особенно в горах. Так вот, Бог го¬
ворит через своего пророка: «Мне отмщение, Я
воздаю». Но Толстой истолковал эти слова по-
другому: судьба, то есть Бог, мстит человеку за
грех, наказывает.Толстой рисует историю женщины. И пара¬
докс! Кто из нас не сочувствовал Анне?! Автор
невольно оказался на ее стороне, а не на сторо¬
не, скажем, ее мужа, которого он старался опи¬
сать объективно, и в какие-то моменты мы пере¬80
Религиозно-философские взгляды Льва Толстогоживаем вместе с Карениным, особенно тогда,
когда он пытается простить Анну — как он трога¬
тельно вдруг оговаривается: «Я так много пелест-
ладар», — говорит он. Вот это косноязычие — у
надменного сенатора, привыкшего чеканить каж¬
дое слово, вдруг показывает, что за его холодной
внешностью бьется живое сердце. А все-таки сим¬
патии читателя остаются всегда с бедной Анной!
Ничего не вышло у Толстого. Логика, внутренняя
логика жизни и героини, нить жизни вошла в со¬
прикосновение и столкнулась с его замыслом.И потом наступает кризис. Я хотел зачитать
вам, как он пишет об этом кризисе, но — не буду.
Вы все люди грамотные, сами прочитаете. Ему
было тошно. Когда он был в Арзамасе (а это было
время его расцвета), он почувствовал, что умира¬
ет. Это был ужас! Иные психиатры скажут, что у
него был приступ острой депрессии. Так почему
же он был? Откуда?Иные люди говорят: Бога и веру человек от¬
крывает в себе в трудные минуты. Но пресловутое
заявление, что «вера — для слабых», что только в
неудачах люди приходят в Церковь, опровергает¬
ся хотя бы вот этим примером. Я знаю таких при¬
меров сотни, но этот пример достаточно яркий и
убедительный. Когда Толстой стал искать, нако¬
нец, Бога и веру? Когда он стал знаменитым писа¬
телем, когда он был уже автором великих рома¬
нов, которые гремели по всему миру. Когда у него
была любимая жена, любящая семья, хор благодар¬
ных читателей. В конце концов, он был богатым
человеком. Он все имел из того, что сегодня любо¬
му современному человеку кажется эталоном счас¬
тья. И вдруг в этот момент он остановился.81
Александр Менъ РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯОб этом Толстой пишет с необычайной ис¬
кренностью в первой своей религиозно-фило-
софской книге, которая называется «Исповедь».
Эта книга впоследствии должна была послужить
прологом к его тетралогии, то есть к четырехтом¬
ному сочинению, название которому Лев Нико¬
лаевич так и не придумал; в тетралогию вошли
«Исповедь» (как прелюдия), «Исследование дог¬
матического богословия», перевод и толкование
четырех Евангелий, «В чем моя вера?» и,
впоследствии, пятая, дополнительная книга, ко¬
торая называется «Царство Божие внутри нас».
Это главная религиозно-философская книга Тол¬
стого. Она суммирует его мировоззрение, пока¬
зывает его в динамике, показывает, каким обра¬
зом Толстой пришел к этим взглядам.«Исповедь» — самая волнующая из этих книг.
Я должен сразу признаться вам, что читать рели-
гиозно-философские произведения Толстого
трудно. И не потому, друзья мои, что это возвы¬
шенная, усложненная, утонченная метафизика.
И не потому, что это, как у Флоренского, текст,
оснащенный какими-то своеобразными словами,
обилием иноязычных вставок, ссылок, огром¬
ным аппаратом. А потому, что, как ни странно,
это литература, обладающая безмерно меньшей
силой, нежели художественные произведения
Толстого. Уже тогда многие люди, которые объ¬
ективно оценивали Толстого, обращали внима¬
ние на то, что тот крылатый, мощный дар насто¬
ящего орла, который парил над душами, судьба¬
ми, событиями и лицами, вдруг покидал Толсто¬
го, когда он пытался изложить свое учение. И не
подумайте, что я говорю это пристрастно, что82
Религиозно-философские взгляды Льва Толстогомне хочется унизить философские взгляды Тол¬
стого. Великого человека нельзя унизить. Но объ¬
ективно надо говорить то, что есть. И правоту
моих слов вы легко можете проверить сами, чи¬
тая эти книги.Сейчас готовится к печати томик Толстого,
куда войдут именно эти произведения. Не отма¬
хивайтесь, прочтите. Хотя бы часть. Я говорю
это вам, не боясь посеять соблазны, потому что я
верю, что у вас достаточно разума и критическо¬
го чутья, чтобы понять и отделить мякину от на¬
стоящего зерна.Иные мои христианские друзья и коллеги го¬
ворят: зачем это нужно было издавать? Мы чита¬
ли его романы, а это пусть останется для литера¬
туроведов и историков. Так может говорить
только тот, кто боится за истину, а за истину бо¬
яться не надо. Она сама себя будет отстаивать. И
потом, не надоело ли нам цензурное отношение
к литературе, мышлению, к искусству, культуре,
религии? По-моему, мы сыты этим, у нас доста¬
точно обкарнывали, достаточно искажали кар¬
тину. Зачем же продолжать эту порочную прак¬
тику! Вот он перед нами — великий человек. Это
может нравиться, не нравиться, но он это со¬
здал, и если мы имеем к нему хоть каплю уваже¬
ния, мы должны принимать все как есть, оцени¬
вать, вдумываться. Можно отвергнуть — и Тол¬
стой никогда бы не обиделся. Но цензурные нож¬
ницы — вот это и есть оскорбление гения, оскор¬
бление человеческого достоинства вообще и
унижение культуры.Итак, наиболее удачная вещь — «Исповедь».
Почему? Потому что Толстой не пускается там в83
Александр) Мень Русская религиозная философиядлинные, отвлеченные, честно говоря, скучно¬
ватые рассуждения, а говорит о своей жизни.
Он говорит о том, как она остановилась, что од¬
нажды он просто умер. Он говорит: вот, я буду
иметь столько-то лошадей, у меня будет столько-
то земли. А потом что? А что дальше? Ну, я буду
самый знаменитый писатель, буду знаменит, как
Мольер, как Шекспир. А зачем это? И вот этот
страшный, леденящий душу вопрос — он его по¬
тряс до глубины, потому что это был вопрос
справедливый.В чем же смысл нашего существования? Во¬
прос этот надо ставить перед собой. У нас пыта¬
лись его заглушать. Два-три поколения пронзи¬
тельными фанфарами заглушали эти вечные во¬
просы. Но едва только эти фанфары перестали
визжать так громко, как вопрос этот встает снова
перед каждым. Зачем и почему? Потомки? Они
тоже смертны. Будущее? Совершенно неизвест¬
но, для кого оно. И потом, чем оно лучше настоя¬
щего? Зачем все это? Итак, на гребне успеха, в
том периоде жизни и в том состоянии, которое
древние греки называли «акмэ», то есть высший
расцвет, цветение человеческого бытия, сравни¬
тельно молодой, не какой-нибудь чахленький, а
здоровый человек, который скакал на коне, лю¬
бил физическую работу, каждый день ходил, путе¬
шествовал, человек, охвативший всю культуру
(ведь он говорил по-немецки так, что даже немцы
не догадывались, что это иностранец); казалось,
этот человек все имеет! И вдруг оказывается —
ничего. Все лопнуло как мыльный пузырь. И
жизнь остановилась, он сказал: «И я умер». И ве¬
личайшая заслуга мыслителя, философа Толсто¬84
Рыигиозно-философские взгляды Льва Толстогого, что он поставил этот трагический вопрос пе¬
ред нами во всей его остроте: к чему всё?Как человек эрудированный, он стал искать
в литературе, в истории человеческой мысли:
может быть, там есть что-то? Он обращается к
науке — оказывается, наука не в курсе дела. Наука
не знает, зачем мы живем, наука имеет дело толь¬
ко с процессами, а процессы — это безразличная
вещь, они текут в какую-то сторону и никакого
смысла не могут дать, потому что сама по себе на¬
ука не знает такой категории как смысл.Толстой обращается к философии, читает
древних мудрецов. Но, конечно, читает очень из¬
бирательно — вы не забывайте, что это ведь Лев
Толстой. Он ищет то, что ему нужно, и находит.
Он открывает Библию, и открывает, конечно, на
Экклесиасте, где сказано, что нет пользы челове¬
ку, который трудится под солнцем, род приходит
и род уходит, а земля пребывает вовеки, и ветер
кружится и возвращается на свое место, все реки
текут в море, и море не переполняется; и все суе¬
та сует и погоня за ветром. Он открывает писа¬
ния индийцев и слышит слова Будды, что все рас¬
падается: все то, что состоит из чего-то, разлага¬
ется. Мир проносится как мираж. Он обращается
к новейшей философии, то есть к философии его
столетия, XIX столетия и, конечно, открывает
Артура Шопенгауэра — самого талантливого, я бы
сказал, гениального писателя, абсолютного пес¬
симиста, который в своих блестяще написанных
книгах утверждает, что мир — это мусор и что чем
скорее он кончится, тем лучше. И Толстой огра¬
ждает себя этой пессимистической философией.
И на каждой странице он повторяет: «Я, Будда,85
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯСоломон и Шопенгауэр поняли, что все это бес¬
полезно». «Я, Будда, Соломон и Шопенгауэр»...
(Соломон — это легендарный автор Екклесиаста.)Наука не помогает. Философия говорит, что
все бесполезно. Может быть, вера? А, может
быть, все-таки есть смысл? Может быть, есть Бог,
о котором всегда говорят все поколения? И вдруг,
в то мгновение, когда Толстой уловил эту мысль в
своем сердце, он вдруг явственно ощутил, что он
живет снова! Жизнь снова вернулась в его душу, в
его сознание... А потом он сказал себе: но ведь ре¬
лигия учит о таких нелепых вещах, и все это вы¬
ражено так грубо, так странно. И, как только эта
мысль возникла, он опять умер. Все стало пустым
и холодным. И Толстой делает первый важней¬
ший вывод: вера есть жизнь, без веры человек не
живет.Я сделал несколько выписок из его сочине¬
ний. Разумеется, я не буду вас утомлять этим, но
некоторые слова очень важны. Я прочту выдерж¬
ку из его юношеского дневника, чтобы вы поня¬
ли, как давно над ним витала эта мысль. За чет¬
верть века до исхода, до его духовного кризиса,
когда была написана «Исповедь» и другие книги
тетралогии, он в дневнике от 5 марта 1855 г. пи¬
шет: «Разговор о божественном и вере навел меня
на великую, громадную мысль, осуществлению ко¬
торой я чувствую себя способным посвятить
жизнь. (Видите, а говорит, никакой веры не
имел!) Мысль эта — основание новой религии, со¬
ответствующей развитию человечества: религии
Христа, но очищенной от веры и таинственнос¬
ти; религии практической, не обещающей будуще¬
го блаженства, но дающей блаженство на земле».86
Религиозно-философские взгляды Льва ТолстогоИтак, «вера — это жизнь» — совершенно пра¬
вильная аксиома. И второе — это стремление Тол¬
стого создать новую религию, которая бы соот¬
ветствовала современному (то есть XIX в.) попу¬
лярному мышлению, популярному рационализму,
для которого рассудок — это высший судья во всех
вещах. Тот рассудок, о котором Пастернак гово¬
рил, что он нужен не для познания истины, а что¬
бы нас не обсчитали в булочной, — этот рассудок
для Толстого становится высшим арбитром.Но как же быть все-таки с этой верой-рассуд-
ком? Как все это сочетать? И он делает экспери¬
мент, вполне в его духе. Этот эксперимент не нов.
Давайте вспомним Платона Каратаева. Когда я
вспоминаю героев Толстого, мне стыдно за мое
поколение, потому что все эти «образы» нам в
школе так изгадили, что теперь, когда обраща¬
ешься к роману «Война и мир», начинаешь вспо¬
минать унылые ряды парт и бубнящих учителей,
которые трудились над тем, чтобы привить нам
отвращение к русской художественной литерату¬
ре и вообще ко всей культуре в целом.Так вот, Платон Каратаев для Толстого — ис¬
тинный мудрец; он в чем-то выше, чем Пьер и
князь Андрей. Как же тут быть? Народ-то верит!
(Народ, как его представлял себе граф Лев Нико¬
лаевич — у него было свое представление о наро¬
де; он любил аристократию, как о том вспомина¬
ет Берс, брат его жены, и любил народ. Средних
он не признавал: он не любил купцов, духовенст¬
во — все это были люди не его круга. Или аристо¬
краты, или народ. Такое огромное дитя.)Толстой начинает честно проделывать следу¬
ющий опыт. Он внешне приобщается к церков¬87
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯной вере (как теперь у нас иные неоправослав-
ные), начинает ходить в храм, хотя не понимает,
что там делается; начинает соблюдать посты, го¬
веть; ездит по монастырям, по церквам, беседует
с архимандритами, епископами; побывал в Опти-
ной пустыни, беседовал со старцем Амвросием
(ныне он уже причислен к лику святых), был до¬
статочно раздражен на него, но все-таки не мог
не признать, что этот больной старик дает боль¬
ше утешения тысячам людей, которые к нему
приходят, чем иные здоровые. Но очень скоро
эта игра (я употребляю это слово, потому что не¬
вольно, по воспоминаниям современников, чув¬
ствуется, что это была игра, что Толстой хотел
доказать, что все это лишнее, ненужное) окончи¬
лась ничем: Толстой отбрасывает церковную веру
во имя разума. Что ж, он был философом-рацио-
налистом в духе XVIII века? Да. Не XIX и не XX, а
именно XVIII, с его наивнейшей верой во всеобъ¬
емлющую власть здравого смысла — в то, что здра¬
вый смысл может охватить всю Вселенную.А могло ли тогдашнее богословие, религиоз¬
ная философия удовлетворить интеллектуальную
жажду Льва Николаевича? Могло. Уже прошел
век Хомякова, Чаадаева, уже появились русские
религиозные мыслители — первые ласточки. Тол¬
стой был современником Сергея Трубецкого, од¬
ного из крупнейших русских мыслителей. Но
главное, он был хорошо знаком с Владимиром Со¬
ловьевым. Вот уж действительно рыцарь разума!
Но разум не помешал ему быть христианином!
Соловьев был универсальным ученым, поэтом,
метафизиком, политологом, историком, экзеге¬
том. И ему это нисколько не мешало.88
Религиозно-философские взгляды Льва ТолстогоИ вот они встречаются. Опять я должен при¬
вести одну замечательную выписку. В присутст¬
вии одного очевидца происходила беседа Льва
Николаевича с молодым Владимиром Соловье¬
вым. Этот молодой человек своей железной логи¬
кой загнал великана Льва Толстого в тупик.
«Впервые, — пишет очевидец, — Лев Николаевич
не мог ничего возразить. Соловьев как металли¬
ческими кольцами сдавливал его». И только
скромность Владимира Соловьева стушевала как-
то неловкость всей ситуации, когда великий не¬
пререкаемый авторитет вынужден был сдаться.
Правда, на словах он не сдался, он остался при
своем, тем самым доказав, что дело вовсе не в ра¬
зуме, а в воле. Потому что он не хотел этого. Он
хотел упрощенную веру деизма объявить единст¬
венной истиной.Вот Толстой обращается к Библии. Сначала
он восхищается Ветхим Заветом как художествен¬
ным произведением, потом отбрасывает его. По¬
том берет Новый Завет — отбрасывает. Только
Евангелие! И тут ему открывается, что Евангелие
есть истинное учение. Но не подумайте, что речь
идет об учении Иисуса Христа. Толстой настаива¬
ет на том, что есть единое всемирное истинное
учение, которое также неплохо выражено у Мар¬
ка Аврелия, у Сенеки, у Конфуция, у Будды, у Дан¬
те Алигьери, у Канта — у кого угодно. Такая туман¬
ная, общая вера.Как ее изложить? Человек сознает себя час¬
тью чего-то, что является целым. Это целое мы
называем Богом. Бог есть наш хозяин. Он нас по¬
слал в этот мир. Бессмертия не существует, пото¬
му что личность — это нечто узкое, маленькое.89
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯКогда человек умирает, он растворяется в этом
целом. Каким-то странным образом этот то ли
Бог, то ли какое-то высшее существо, то ли судь¬
ба, в точности, как у стоиков, повелевает челове¬
ку поступать нравственно. И эти рекомендации
высшего существа — элементарны, они всегда бы¬
ли даны, через всех учителей, через всех, но осо¬
бенно — через Христа.Когда Толстой пытается изложить Евангелие,
он не переводит его, он его перекраивает. Боже
упаси вас искать Евангелие в книге, которая назы¬
вается «Перевод Евангелия Толстым». Вот я цити¬
рую дословно, специально выписал это: «Учение
Христа, — пишет он, — имеет общечеловеческий
смысл (в каком-то смысле верно). Учение Христа
имеет самый простой, ясный, практический
смысл для жизни каждого отдельного человека.
Этот смысл можно выразить так: Христос учит
людей не делать глупостей. В этом и состоит са¬
мый простой, всем доступный смысл учения Хри¬
ста. Христос говорит: не сердись, не считай нико¬
го ниже себя — это глупо». И так далее. «Будешь
сердиться, будешь обижать людей — тебе же будет
хуже». Дальше я не буду цитировать. Так же он
рассматривает все остальные пункты.Если бы, друзья мои, Евангелие сводилось к
такой элементарной, я бы сказал еще, утилитар¬
но обоснованной морали («тебе же будет хуже»),
то оно ничем не отличалось бы от других древ¬
них афоризмов. Более того, если бы Лев Никола¬
евич сказал, что вот, есть учение Конфуция, есть
учение стоиков, а есть учение Льва Толстого, — ну
что же, оно примкнуло бы к системе нравствен¬
ных учений. И никакой трагедии не произошло90
Религиозно-философские взгляды Льва Толстогобы. Это учение действительно близко в чем-то
буддизму, в чем-то (в большей степени) — китай¬
ским воззрениям (недаром Толстой писал пре¬
дисловие к переводу Лао-цзы, под его редакцией
выходили изречения Мен-цзы и других китай¬
ских мыслителей).Китайский пантеизм, индийский — тоже пан¬
теизм (я немного упрощаю) и, наконец, стоичес¬
кий пантеизм — все это очень близко к учению
Льва Толстого. Конечно, трудно сказать, какая
здесь логика: как может единое безличное начало
повелевать человеку что-либо, скажем, повеле¬
вать быть добрым. Но Толстой так считал. «Хозя¬
ин», — называл он Бога холодным, отчужденным
словом.Итак, Христос на самом деле не внес ничего
нового — хотя Толстой в книге «Царство Божие
внутри нас» говорит, что это было новое учение,
потому что оно говорило о непротивлении злу
насилием. Элементы этого учения были уже в Ин¬
дии, ничего нового в этом не было. Толстой был
не только далек от христианства, но, как говорит
Николай Александрович Бердяев, редко кто был
так далек от личности Христа, как Толстой. У не¬
го было сознание дохристианское, внехристиан-
ское. Даже Максим Горький после беседы с Тол¬
стым вспоминал: «Говорил много о Христе и Буд¬
де. О Христе особенно плохо, сентиментально,
фальшиво. Советовал читать буддийский катехи¬
зис. О Христе говорил снисходительно, явно не
любил его».Как бы мы ни относились к Горькому, он все-
таки был человек наблюдательный, и это верно
подметил. Потому что даже пошлый Ренан, кото¬91
Александр Мень Русская рмигиознля философиярый описывает жизнь Иисуса Христа, низводя ее
до вульгарного вкуса французского обывателя се¬
редины прошлого века, всегда Христа любил. Да¬
же Ренан! Ничего подобного мы не найдем в кни¬
гах Толстого, он всегда пишет о Христе отчужден¬
но и холодно. Главное для него — учение Христа,
учение, — он это слово повторяет миллион раз на
нескольких страницах.А было ли учение? Младший современник
Льва Николаевича, князь Сергей Николаевич
Трубецкой, ректор Московского университета,
великий русский мыслитель, до сих пор по-насто¬
ящему не оцененный, писал, как бы отвечая на
тезис Толстого, что Нагорная проповедь — это
все христианство. Он писал так: «Нагорная про¬
поведь — это вовсе не нравственная проповедь.
Нравственное учение Христа вытекало из уни¬
кального в истории сознания Христова, а Его са¬
мосознание было единственным в мире — созна¬
нием тождества божественного и человеческого.
Ибо, когда Христос ссылается на слова Писания,
Он исправляет их, как Тот, Кто имеет власть, и го¬
ворит: «Древними сказано (сказано в Библии) —
то-то, то-то и то-то. А Я говорю вам....» И дальше
дает новую заповедь, как Тот, Кто имеет на это
право, внутреннее, таинственное, мистическое
право, метафизическое и нравственное право».Все это прошло мимо Толстого. Вот почему,
когда мы читаем первые слова Евангелия от Ио¬
анна: «В начале было Слово» — Логос, то есть бо¬
жественная мысль, обращенная к миру, Логос, ко¬
торый все создал, Толстой переводит: «В начале
было разумение» — и все исчезает. «Мы видели
славу его», — пишет Матфей. Слава — это сияние,92
Ррлигиозно-философскик взгляды Льва Толстоготаинственное сияние. Толстой ставит там: «уче¬
ние». Хорошо, что рядом со своим переводом он
поставил традиционный перевод и греческий
текст. Любой из вас может проверить, насколько
далеко он отходит от смысла текста.Но, впрочем, такой была судьба не одного
только Евангелия. Наверное, некоторым из вас
попадалась книга Толстого «Круг чтения». Она
содержит изречения десятков учителей всех ве¬
ков, стран и народов. И когда я, помню, впервые
прочел ее, еще будучи школьником, я подумал:
что-то они все говорят почти одинаково? Почти
нет разницы в том, что говорил Кант, или Данте,
или Паскаль. Ужасно похоже. И потом, позднее,
много лет спустя, когда мне удалось проверить
хотя бы некоторые цитаты (Толстой все давал
без ссылок), оказалось, что этот человек их спо¬
койно искажал. Ведь он же был творец! Он рубил
по живому, он создавал из этого материала свое.
Тут ни при чем ни Сократ, ни Паскаль, ни Еванге¬
лие, ни Талмуд, которые он цитирует, а это Лев
Николаевич созидает свое здание из обтесанных
камней всех учений, которые попадались ему под
руку. Поэтому надо ли читать «Круг чтения»? На¬
до. Это интересная книга. Но не вздумайте ис¬
кать там мысли великих людей или изречения
подлинных священных книг. Там все начинается
Толстым и им кончается.Что произошло между Толстым и Церковью?
Я повторяю: если бы он просто говорил, что со¬
здал новое учение, никто бы его не осудил. В Рос¬
сии были миллионы нехристиан — мусульмане,
иудаисты, буддисты, — никто их от Церкви не от¬
лучал. Но они не говорили, что проповедуют хри¬93
Александр Мень Русская РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯстианское учение, а Толстой говорил. Мало того,
этот человек, учивший о добре, терпимости,
правде, справедливости, уважении к человеку, че¬
ловек, который учил, что в каждой религии есть
своя истина, делал только одно исключение и для
одной только религии — для христианства как
оно открыто Церковью. Здесь он был беспоща¬
ден, и ярость его не знала границ! Грубейшие ко¬
щунства, которые оскорбляли чувства бесчислен¬
ного количества людей, срывались с уст и пера
этого «непротивленца». И притом, все это проис¬
ходило под припев: вот это истинное христиан¬
ство, а Церковь его искажает.Более того, нападая на Церковь, он крушил
и всю современную цивилизацию. Он выбрасы¬
вал за борт все: не только искусство, но и судо¬
производство, законы. Якобы он это вычитал в
Евангелии. Христос говорит: «Не судите», то
есть не делайте себя нравственными судьями
ошибок и поступков других людей. Ибо «кто из
вас без греха, — спрашивает Христос, — пусть
первый бросит камень». Это понятно, это есте¬
ственно, это глубоко справедливо внутренне; но
какое это отношение имеет к юриспруденции, к
законам, которых должно придерживаться об¬
щество? Толстой выбрасывает за борт и армию,
и суд, и Церковь. (Правда, с тем, что он выбрасы¬
вает клятву, я совершенно согласен. Христос дей¬
ствительно недвусмысленно запретил клясться
именем Бога. Он говорил: «Да будет слово ваше:
да, да; нет, нет».)И, наконец, последнее: непротивление злу
насилием. Что хотел сказать наш Господь? Он хо¬
тел сказать, что зло человеческое, которому мы94
Религиозно-философские взгляды Льва Толстогосопротивляемся, употребляя то же зло, в конце
концов не будет побеждено. Побеждает в итоге
только добро. И когда Христос изгонял бичом
торгующих из храма, Он ведь не имел в виду, что
этим Он вразумил торговцев, — нет; Он просто их
убрал оттуда. Апостол Павел, точно выражая
мысль Иисуса Христа, говорил: «Не будь побеж¬
даем злом, но побеждай зло добром».Это не имеет отношения к юриспруденции.
Христос говорит об умении прощать, и если вам
нанесли тяжелый урон, если (я приведу экстре¬
мальный случай) убили близкого вам человека, и
вы, проявив какое-то сверхчеловеческое благо¬
родство, поняли, в чем там дело, и простили, —
вы на высоте. Но закон не может простить. Закон
только тем нравственно и силен, что он следует
своей букве. Между личной этикой, между лич¬
ной нравственностью и нравственностью обще¬
ственной пока тождества существовать не может.
И в третьем тысячелетии, и, быть может, в чет¬
вертом — не будет существовать. Потому что мы,
люди, — духовные существа, и у нас особая жизнь.
А общество еще наполовину живет по природ¬
ным законам борьбы за существование. И обще¬
ство обязано изолировать убийцу и бороться с
этим механическими способами. И воображать,
что это можно слить воедино, — значит питаться
иллюзиями.Если внимательно читать Евангелие, то мож¬
но заметить, что Христос никогда не говорил,
что социальные, законные средства пресечения
зла не нужны. Он просто говорил о том, что так
зло не может быть искоренено никогда. И в са¬
мом деле, тюрьмы существуют тысячи лет (я не95
Александр Мень Русская религиозная философиямогу вам сказать, когда была построена первая
тюрьма, но в древнем Египте, в третьем тысяче¬
летии до нашей эры, они уже были). И что же,
улучшилась ли от этого нравственность человече¬
ства за прошедшие тысячи лет? Нет. Но это вовсе
не значит, что закон не должен действовать. Ко¬
нечно, безусловно, закон должен приближаться к
гуманным принципам, но все-таки это два полю¬
са, которые еще далеко не сошлись.Что же, анархический взгляд Толстого на об¬
щество, на Церковь, на все структуры человече¬
ства — мы должны все это отбросить, должны
считать глубоким заблуждением гения, нелепым
черным пятном на его прекрасной душе и жизни?
И тут я вам скажу — нет и еще раз нет. Церковь
обязана была засвидетельствовать, что Толстой
проповедует не христианское учение, а собствен¬
ное. Отсюда постановление Синода, о котором
вы все знаете.Некоторые из вас, наверное, читали рассказ
Куприна «Анафема»: как бедный дьякон должен
был кричать в храме «анафема!» Льву Толстому, но
вместо этого бедняга вскричал: «Многая лета!» Да¬
же фильм такой был очень давно. Это все выдум¬
ки! Никакой анафемы не провозглашалось. Было
определение Синода — небольшой текст на две пе¬
чатных страницы, где было сказано, что граф Лев
Николаевич в гордыне своей поносит Церковь,
христианскую веру, выдавая это за истинное уче¬
ние, и Церковь больше не считает его своим чле¬
ном. В ответе Синоду Толстой подтверждает пра¬
воту Синода. Он говорит: да, действительно, я от¬
рекся от Церкви, которая называет себя право¬
славной, действительно, я не являюсь ее членом.96
Религиозно-философские взгляды Льва ТолстогоЕпископ Сергий Страгородский (который
через сорок лет стал Патриархом Московским и
Всея Руси) говорил о том, что не надо было его
отлучать: он же сам своим учением уже стоял вне
Церкви. Весь этот скандал спровоцировал Побе¬
доносцев, человек очень противоречивый, слож¬
ный. Он, скажем так, нашептывал Александру III,
чтобы тот действовал против Толстого, но Алек¬
сандр III, имея личные добрые отношения с Со¬
фьей Андреевной, не хотел скандала. А Николай
II, будучи учеником Победоносцева (Победонос¬
цев читал ему лекции), на это пошел.Я не уверен в том, что по форме все это было
очень удачно. Но Церковь обязана была публич¬
но, открыто и честно засвидетельствовать, что
это учение — не евангельское, не христианское,
как его понимают не только православные, но и
католики, лютеране и другие протестанты. Лю¬
бого баптиста спросите: если он откроет толсто¬
вское Евангелие, он увидит, что это совсем не то
Евангелие. Даже те протестанты, которые счита¬
ли Христа просто гениальным человеком, проро¬
ком, открывшим Бога, они тоже все-таки иначе
относились к личности Христа: как к уникально¬
му явлению. Для Толстого же Христос не был уни¬
кальным.Я повторяю свой последний вопрос: что же,
нам все это не нужно? Нет, нужно. И было нужно
тогда. Потому что в своей борьбе Толстой поста¬
вил перед совестью общества, которое считало
себя христианским, самые острые вопросы: го¬
лод, проституция, нищета, угнетение... Человек,
который написал «После бала», — разве он не
был христианином? Человек, который написал97
Александр Менъ РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯмногие страницы «Войны и мира» с глубоким ду¬
ховным проникновением в религиозную жизнь
людей; человек, который писал: «Не могу мол¬
чать!» — был истинным христианином. Он был
совестью страны и совестью мира. И поэтому
Россия, независимо от литературных произведе¬
ний Толстого, должна была гордиться таким че¬
ловеком, как сейчас должна гордиться Сахаро¬
вым. Потому что Толстой отчаянно смело высту¬
пал против установившихся беззаконий, униже¬
ний человеческого достоинства, против того,
что царило в обществе.Конечно, вы скажете: тогда было не то, что
теперь. Да, конечно, тогда было гораздо меньше
беззаконий, чем в наши дни. Но зато и Толстой
уцелел. А попробовал бы он открыть рот в трид¬
цать седьмом! Я думаю, он бы вообще не дожил
до 1937 г. Если бы он был моложе на полвека, он
бы не дожил, его выгнали бы из страны или унич¬
тожили еще в первой четверти нашего столетия.
Я думаю, вы все согласитесь, что так и было бы.Человек, который бросал вызов социально¬
му злу общества, человек, который говорил прав¬
ду о положении вещей (пусть он заблуждался в
каких-то вопросах), был смелым человеком. И
всегда, когда я думаю о Толстом, мне вспомина¬
ются проникновенные слова Анатолия Кони,
знаменитого публициста, адвоката, знавшего
многих великих людей своего времени. Он писал
так: пустыня вечером кажется мертвой, но вдруг
раздается рев льва, он выходит на охоту, и пусты¬
ня оживает; какие-то ночные птицы кричат, ка¬
кие-то звери откликаются ему; оживает пустыня.
Вот так в пустыне пошлой, однообразной, гнету¬98
Религиозно-философские взгляды Льва Толстогощей жизни раздавался голос этого Льва, и он бу¬
дил людей.Поэтому добавлю в заключение: Сергей Ни¬
колаевич Булгаков (экономист, философ, впос¬
ледствии протоиерей и знаменитый богослов,
умерший в эмиграции) писал, что хоть Толстой и
был отлучен от Церкви, но есть какая-то церков¬
ная связь с ним. Потому что слишком много было
в нем правдоискания, слишком много было в нем
того, что отзывалось на самые больные пробле¬
мы человечества. И мы верим, что не только на
земле, но и в вечности он не полностью оторван
от нас.
Встречаноября 1901 г. в помещении Географическо¬го общества на Фонтанке в Петербурге от¬
крылось необычное заседание.Узкий, похожий на коридор зал набит до от¬
каза. В углу — огромная, обмотанная коленкором
статуя Будды. За столом президиума расположи¬
лись люди в рясах и клобуках. Рядом слева — свет¬
ские, преимущественно молодые. Удивляет отсут¬
ствие привычного для публичных собраний при¬
става, имевшего право прерывать ораторов. Ат¬
мосфера приподнятая. У всех ощущение важного
события.Так начались Петербургские религиозно-фи¬
лософские собрания.Председатель, епископ Сергий Страгород-
ский, сразу определяет свою позицию: «Самое ис¬
креннее мое желание быть здесь не по рясе толь¬
ко, а и на самом деле служителем Церкви, вер¬
ным выразителем ее исповедания». Во время ре¬
чи он сквозь очки внимательно оглядывает ряды
присутствующих. Поистине все необычно. Кого
тут только нет! Здесь и студенты, и профессора, и
дамы.Вот хрупкий человек с подстриженной бо¬
родкой, Дмитрий Мережковский. В свои трид¬
цать шесть лет он уже известный писатель, поэт,
переводчик, критик. Рядом рыжеволосая женщи¬
на с лорнеткой — поэтесса Зинаида Гиппиус, его
жена. Вот блестящий театровед, князь Сергей
Волконский. Деятели из журнала «Мир искусст¬
ва»: Сергей Дягилев, Лев Бакст, Александр Бенуа.100
ВстречаПочти всем суждено умереть в эмиграции, и
лишь много лет спустя их творчество вернется к
соотечественникам.Вот грубоватый и шумный архимандрит
Антонин Грановский. Он станет епископом, спус¬
тя двадцать лет возглавит в Москве церковный
раскол реформистского направления и уйдет из
жизни в 1927 г. нераскаянным бунтарем. Сейчас
он работает в цензурном комитете: ему предсто¬
ит контролировать публикацию отчетов Собра¬
ний*.Вот невзрачный на вид Василий Розанов, ав¬
тор гениальных эссе, неподражаемый стилист,
мыслитель, мучительно метавшийся между стра¬
стной любовью к христианству и столь же стра¬
стной ненавистью к нему. Он угаснет от голода в
Сергиевом Посаде в 1919 г., примирившись с
Церковью. Вот Антон Карташев — сын уральско¬
го шахтера, доцент Духовной академии. Ему
двадцать шесть. Через одиннадцать лет он зай¬
мет должность министра вероисповеданий во
Временном правительстве и откроет Помест¬
ный Собор Русской Церкви. В эмиграции он до
самой смерти (1960 г.) будет профессором Па¬
рижского богословского института, создаст фун¬
даментальные труды по церковной истории.
Среди публики, приехавшей из Москвы, девят¬
надцатилетний студент-математик с длинными
вьющимися волосами. Это Павел Флоренский,* Стенограммы печатались в журнале Д.С. Мережковского
«Новый путь» и позднее вышли отдельным изданием:
Записки Религиозно-Филосовских Собраний (1902-1903).
Спб., 1906. В тексте есть ряд дополнений цензора. Часть
стенограмм опущена.101
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯбудущий знаменитый богослов и ученый. Он по¬
гибнет в ГУЛАГе.И, наконец, председатель, сорокалетний ар¬
хиепископ Сергий, автор смелого по тем време¬
нам богословского исследования; он уже успел
поработать миссионером в Японии, недавно на¬
значен ректором Петербургской духовной акаде¬
мии. Но едва ли кто-нибудь может предполо¬
жить, что в двадцатые годы ему предстоит воз¬
главить иерархию русской Церкви и позже стать
патриархом.Но это в будущем. Пока же, на пороге XX в.,
эти столь разные люди собрались на Фонтанке
для первой открытой встречи между представи¬
телями Церкви, с одной стороны, и литератора¬
ми, художниками, публицистами — с другой. Мно¬
гие выдающиеся деятели русской культуры были
убежденными христианами, но образ жизни, быт,
интересы основной массы интеллигенции скла¬
дывались вне всякой церковности. Характерный
пример привел на одном из собраний князь Вол¬
конский, описывая общую неловкость при посе¬
щении священником дома предводителя дворян¬
ства. «Ни мы с ним не умеем, ни он с нами не уме¬
ет просто разговаривать: он такой, как бы ска¬
зать, «неучастник» нашей общей жизни, для него
нужны специальные темы, особенный разговор;
в присутствии батюшки как бы останавливается
наша жизнь, и только по уходе его мы со вздохом
облегчения к ней возвращаемся».Главным наследием, невольно воспринятым
от христианства интеллигенцией, была предан¬
ность высоким нравственным идеалам, готов¬
ность к жертвам во имя блага народного. Однако102
Встречасама Церковь как институт, подчиненный госу¬
дарству, вызывала протест и недоверие. Позити¬
визм, упование на прогресс, народничество ста¬
ли символом веры интеллигенции. В свою оче¬
редь, духовенство, богословы не могли найти с
ней общий язык, не без оснований видя в интел¬
лигентах вольнодумцев. Словом, конфронтация
была обоюдной. Показательно, что когда в сере¬
дине XIX в. архимандрит Феодор Бухарев попы¬
тался перебросить мост между Церковью и куль¬
турой, это встретило сопротивление прежде все¬
го в самой церковной среде. При этом светские
писатели, выступившие в защиту религии, оказа¬
лись среди «своих» в одиночестве.Одним из немногих «окон», через которые
интеллигенция заглядывала в Церковь, была Оп-
тина пустынь. Но, за редким исключением, связь
с нею деятелей культуры была эпизодической и
непрочной. Даже Достоевский и Соловьев приез¬
жали туда только по разу и всего на три дня. Оба —
и великий писатель, и великий философ, посвя¬
тившие себя раскрытию христианского идеала, —
обращались к интеллигенции, к которой принад¬
лежали сами. Замкнутая среда церковности, мир
духовных школ, церковной мысли и жизни были
во многом далеки и для них. Они лишь подготови¬
ли почву для того диалога, который стал возмож¬
ным на петербургских Собраниях.Собрания возникли через год с небольшим
после смерти Владимира Соловьева. Их прообра¬
зом стали лекции философа, ориентированные
на светскую аудиторию. Но задуманы Собрания
не им, а Дмитрием Мережковским и Зинаидой
Гиппиус.103
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯСентябрь 1901 г. Мережковский с женой, как
всегда, проводили за городом. Как всегда, много
беседовали, строили планы. К этому времени
Мережковский прошел путь от позитивизма и
Ницше к Евангелию, хотя в романах «Смерть бо¬
гов» и «Воскресшие боги» утверждал, что хрис¬
тианство отвергает «плоть», «землю», культуру и
что необходим его синтез с язычеством, кото¬
рое, по его мнению, несло в себе «откровение
плоти». Не останавливаясь подробно на этой
идее, напомним в скобках только о том, что
именно античное язычество во многом прониза¬
но мироотрицанием и спиритуализмом. Но для
нашего повествования важно, что Мережков¬
ский захотел поставить во всей его остроте во¬
прос о проблемах «мира» перед Церковью и ее
официальными служителями.Зинаида Николаевна однажды высказала на¬
дежду, что дело бы продвинулось, если бы «разные
люди сошлись, которые никогда не сходились и
не сходятся». Мережковскому эта мысль чрезвы¬
чайно понравилась. Действительно, самое луч¬
шее при обсуждении темы Церкви — услышать
живой голос «исторического христианства».Вернувшись в Петербург, супруги энергично
приступили к осуществлению задуманного. Они
понимали, что им не обойти «хозяина положе¬
ния», могущественного К. П. Победоносцева,
обер-прокурора Синода. Все знали его как чело¬
века консервативных взглядов, не любившего ни¬
каких новшеств. Это о его «совиных крылах» пи¬
сал Александр Блок.Не без страха пришли на прием пятеро деле¬
гатов от будущих Собраний. Это были: Д. Мереж¬104
Встречаковский, В. Розанов, публицист Д. Философов,
журналист В. Миролюбов. Особенно важно было
присутствие «кудрявого Валентина», как называ¬
ли друзья В. Тернавцева. Этот яркий, легко вос¬
пламеняющийся человек, с одной стороны, был
близок интеллигенции, а с другой — церковным
кругам, так как служил в Синоде.Не сохранилось подробных воспоминаний о
встрече с Победоносцевым. Но, во всяком слу¬
чае, он соблаговолил выслушать делегатов. В тот
же день отправились в Александро-Невскую лав¬
ру к митрополиту Антонию Вадковскому. К ним
присоединились поэт Николай Минский и худож¬
ники Александр Бенуа и Лев Бакст. Митрополит,
первенствующий член Синода, слыл либералом и
отличался мягким характером. Он живо отклик¬
нулся на идею Собраний. Вероятно, благодаря
этому Победоносцев, пусть и нехотя, но дал раз¬
решение. Однако поставил условие, чтобы в Со¬
браниях участвовали только «действительные
члены», «...впрочем, это правило обходилось, —
вспоминал искусствовед Сергей Маковский. — Я,
первый, никогда членом Общества не состоял, а
бывал на собраниях».Итак, впервые сошлись для открытой дискус¬
сии духовенство, преподаватели академии и
представители творческой интеллигенции са¬
мых разных взглядов.Разными были и намерения собравшихся.
Одни готовились защищаться, другие — идти в на¬
ступление. Редактор журнала «Миссионерское
обозрение», помощник Победоносцева, Василий
Скворцов радовался возможности «вразумлять
заблудших». Мережковский стремился вовлечь105
Александр Мень Русская РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯаудиторию в круг волновавших его идей и умст¬
венных схем. Он выступал как христианин, «во¬
прошавший» Церковь. Розанов время от времени
посылал записки с меткими мыслями. Выступать
он не любил.Позже Зинаида Гиппиус вспоминала, какой
неожиданностью была для нее и ее друзей встре¬
ча с церковными людьми. «Это воистину были
два разных мира. Знакомясь ближе с “новыми”
людьми, мы переходили от удивления к удивле¬
нию. Даже не о внутренней разности я сейчас го¬
ворю, а просто о навыках, обычаях, о самом язы¬
ке: все было другое, точно совсем другая культу¬
ра. Ни происхождение, ни прямая принадлеж¬
ность к духовному званию — “ряса” — не играли
тут роли. Человек тогдашнего “церковного” мира—	кто бы он ни был: чиновник, профессор, писа¬
тель, учитель, просто богослов, притом одинако¬
во умный и глупый, талантливый и бездарный,
приятный и неприятный, — неизменно носил на
себе отпечаток этого “иного” мира, не похожего
на наш, обычно-интеллигентский, “светский” (по
выражению церковников) мир». Объединяло со¬
знание принадлежности к одной истории, к од¬
ной стране, народу, обществу и в конечном счете—	к одной культуре, как бы ни отличались отдель¬
ные ее проявления. Естественно, сказывалось от¬
сутствие опыта в такого рода дискуссиях. Подчас
прения уходили далеко в сторону от основной те¬
мы. Нередко кто-то говорил о «своем», не очень-
то прислушиваясь к остальным. Так, протопрес¬
витер Иоанн Янышев постоянно возвращался к
развитию филантропических учреждений, казав¬
шихся ему панацеей.106
ВстречаХарактеризуя роль богословов на Собрани¬
ях, Сергей Маковский вспоминал: «Не все участ¬
вовали в прениях, но были и такие, особенно от
монахов, которым, видимо, нравилось говорить
и блеснуть ученостью, были и искренне заинте¬
ресованные сутью возбуждавшихся вопросов,
благорасположенные к “светскому” богомудрию
(всех непримиримее в спорах оказались ученые
богословы без ряс)». Художники, театралы и по¬
эты чаще всего оставались пассивными слушате¬
лями. Церковь интересовала их, главным обра¬
зом, в связи с новыми веяниями в искусстве, с пе¬
реоценкой передвижнического реализма, с воз¬
рождением символики архаического и мистичес¬
кого в творчестве.Для людей Церкви была непривычна взвин¬
ченная речь писателей и публицистов, тогда как
те, в свою очередь, сетовали то на «прямолиней¬
ность», то на «обтекаемость» выступлений бого¬
словов. Председательствующий, епископ Сер¬
гий, приложил много сил для того, чтобы диспу¬
танты пришли к взаимопониманию.И все же обстановка на Собраниях вдохнов¬
ляла. Все ценили возможность открыто гово¬
рить о наболевшем, ставить острые проблемы,
дискутировать и слушать, не оглядываясь на «на¬
чальство».После вступительного слова епископа Сер¬
гия Собрания были начаты докладом Тернавце-
ва «Русская Церковь перед великой задачей», ко¬
торый во многом определил характер и стиль
диалога.Тернавцев отметил нарастание глубокого ду¬
ховного кризиса в стране. Он связывал его с тем,107
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯчто идеи секулярного прогрессизма 1860-х гг. за¬
шли в тупик: «Творческая энергия их (идей про¬
грессизма) исчерпана, действительные же плоды
не отвечают ни вечным запросам совести, ни ре¬
шительным требованиям текущей жизни». Далее
Тернавцев сказал, что возрождение страны долж¬
но произойти «на религиозной почве». Огром¬
ная ответственность ложится на деятелей Церк¬
ви. Готовы ли они к такому делу? Для докладчика
это было в высшей степени сомнительно, по¬
скольку, по его словам, «проповедники Русской
Церкви наставлены в вере в большинстве одно¬
сторонне, часто ложно воодушевлены, мало зна¬
ют и еще меньше понимают всю значительность
мистической и пророческой стороны христиан¬
ства. И самое главное — они в христианстве видят
и понимают один только загробный идеал, остав¬
ляя земную сторону жизни, весь круг обществен¬
ных отношений пустым, без воплощения исти¬
ны. Эта односторонность и мешает им стать “лов¬
цами человеков” наших дней».По мысли докладчика, потенции, заложенные
в Церкви, раскроются полнее, если она будет дей¬
ствовать в союзе с интеллигенцией России. Ин¬
теллигенция активна, жертвенна, стремится слу¬
жить народу. А между тем она явно противостоит
Церкви. Люди, которые смело критикуют власть
имущих, которые всегда боролись против неспра¬
ведливости, которые стремятся к преобразова¬
нию жизни на лучших началах, не могут понять
Церковь, если она по-прежнему будет замкнута в
себе, останется равнодушной к проблемам куль¬
турным, гражданским, социально-нравственным.
Задача Церкви — повернуться лицом к миру, рас¬108
Встречакрыть свои духовные сокровища. «Если она (Цер¬
ковь) осознает и примет эту задачу и решение ее
возведет на степень своего религиозного долга,
она — теперь подавленная и бессильная — тогда
явится центром неудержимых нравственных при¬
тяжений во главе всех идейных сил страны. Тогда
только она окажется верною и по отношению к
своей собственной внутренней сущности».Тернавцев не призывал русское христианст¬
во «приспособиться» к веяниям века, но настаи¬
вал на том, что творческое воздействие Церкви
на мир есть реализация ее же подлинной универ¬
сальной природы, «...для всего христианства, —
сказал он в заключение, — наступает пора не
только словом, в учении, но и делом показать,
что в Церкви заключается не один лишь загроб¬
ный идеал».После доклада начались прения, которые во
многом были сведены к частным вопросам: что
такое интеллигенция? Какова роль духовенства в
жизни народа? Верно ли Тернавцев отразил поло¬
жение русской богословской науки? Наиболее
принципиальной, на мой взгляд, была краткая
реплика епископа Сергия. Он отметил, что возве¬
щая о небесном, Церковь уже тем самым преобра¬
зует жизнь земную, что она не должна ставить во
главу угла своего служения вопросы социальные.
Епископ привел исторический пример: «Цер¬
ковь прямо не восставала против рабства, но про¬
поведовала истину небесного идеала и высшего
достоинства человека. Этим, а не чем-либо иным
она постепенно достигла отмены рабства».На втором заседании был доклад Д. Филосо-
фова. Он настаивал, что основа Церкви — две109
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯглавные заповеди, указанные Христом: любви к
Богу и любви к ближнему. Интеллигенция, по
мысли Философова, восприняла лишь вторую за¬
поведь. «В наших врачах, курсистках, студентах,
шедших в голодный год на служение ближнему,
была бессознательная “религиозность”, посколь¬
ку верны они были истинной любви к “земле”. Но
“религиозность” — не религия. Вера в Бога была
подменена у них верой в прогресс, цивилизацию,
в категорический императив. И вот на наших гла¬
зах сознание общества выросло, и старые идеалы
перестали его удовлетворять. Тщету их наглядно
показали Достоевский и Ницше, чтобы не гово¬
рить о духовных писателях. Во имя любви к ближ¬
нему без любви к Богу не может быть истинного
делания на земле. Без Бога не может быть насто¬
ящей культуры, охватывающей всю полноту бы¬
тия человечества... Церковь, в противополож¬
ность интеллигентному обществу, поняла и при¬
няла сознательно лишь первую половину запове¬
ди: “Возлюби Господа Бога Твоего всем сердцем
твоим и всею душою твоею”. И не вместив вто¬
рой, она стала отрицать ее, довела свою любовь к
Богу, свое служение Ему — до ненависти к миру, до
презрения к культуре. Историческое христианст¬
во, вплоть до XX в., сосредоточивало все свое
внимание лишь на аскетической стороне учения
Христова, на служении Богу, пренебрегши в сво¬
ей односторонности тем Божиим миром, часть
которого — работающие в поте лица ближние».Эта мысль, восходившая еще к Чаадаеву и Со¬
ловьеву, стала позднее одной из стержневых в
русской религиозно-философской литературеXX	в. Но тогда, на Собраниях, Философова поня¬110
Встречали далеко не все. Против него высказался даже
Тернавцев, развивший аналогичные мысли о еди¬
нении «правды о небе» и «правды о земле».Наиболее яркой была реакция Василия Роза¬
нова. Он согласился с тем, что конфронтация
«сторон» бессмысленна и опасна, что необходи¬
мо стремиться к единению. Более того, Розанов
особо подчеркнул, что раскол Церкви и культу¬
ры — явление не только русское, но и общеевро¬
пейское. «Вся Европа, — говорилось в его запис¬
ке, — оплакивает разъединение «культурных
классов» с Церковью. Но и сами эти «культурные
классы» выросли, пожалуй, в своих антипатич¬
ных и легкомысленных чертах, потому что вы¬
росли улично и театрально, а выросли они так
потому, что были отторгнуты от Церкви».Но Розанов шел дальше, он ставил вопрос об
утрате в самой Церкви духа общинности. Пропо¬
ведники зовут людей в ее ограду, но те, кто прихо¬
дят, не находят ожидаемого. Как отличается со¬
временная церковная жизнь от свободы и просто¬
ты евангельской жизни! «Боже, — восклицает Ро¬
занов, — до чего тогда было не похоже на наше!
Плакать хочется при сравнении. Мы расселись по
канцеляриям и говорим: “Вот, взгляните на нас,
мы — христиане”». Розанов говорил от лица веру¬
ющей интеллигенции, тех людей, которые, по
словам Тернавцева, и придя в Церковь, не смогут
стать «прихожанами-обывателями». Упрек горь¬
кий и во многом справедливый. Неизвестно, как
на него реагировали. Ответы либо были вычерк¬
нуты цензурой, либо ответом было молчание.Обсуждению проблемы Льва Толстого были
посвящены третье и четвертое заседания.111
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯТема «Лев Толстой и Русская Церковь» была
особенно актуальной, поскольку совсем недавно,
за несколько месяцев до начала Собраний, вышло
«определение» Синода, в котором было объявле¬
но, что «Церковь не считает его (Толстого) своим
членом и не может считать, доколе он не раскает¬
ся и не восстановит своего общения с нею». Во¬
круг «определения» вспыхнули страсти, рассказы¬
вались и писались трогательные истории об «ана¬
феме», которой безжалостно подвергнут преста¬
релый писатель. Между тем сам Толстой в «Отве¬
те Синоду» недвусмысленно признал: «То, что я
отрекся от церкви, называющей себя православ¬
ной, это совершенно справедливо».Казалось бы, все ясно. Автор «Войны и ми¬
ра» создал собственное учение, принципиально
отличающееся от учения Церкви. Учение Толсто¬
го ближе к конфуцианству или стоицизму, но пи¬
сатель утверждал, что оно-то и есть истинное
христианство. Синод установил факт, достаточ¬
но очевидный, что учение Толстого не тождест¬
венно церковному учению, и публично свиде¬
тельствует, что Толстой поставил себя вне Церк¬
ви своими кощунствами и антицерковными сочи¬
нениями. Тем не менее в обществе звучал хор го¬
лосов, упрекавших Церковь в нетерпимости и ос¬
корблении великого писателя.Дебаты в Собраниях начались рефератом Ме¬
режковского, который работал над книгой «Лев
Толстой и Достоевский». Мережковский указал,
что война писателя против Церкви — только зве¬
но в его тотальном отрицании культуры. «В тол¬
стовском нигилизме вся послепетровская культур¬
ная Россия, по выражению Достоевского, “стоит112
Встречана какой-то окончательной точке, колеблясь над
бездной”. Думая, что борется с Церковью, то есть
с историей, с народом, за свое спасение, — на са¬
мом деле борется она за свою гибель: страшная
борьба, похожая на борьбу самоубийцы с тем, кто
мешает ему наложить на себя руки».Мережковский не оспаривал правоту сино¬
дального «определения» и соглашался с тем, что
Церковь в конце концов должна была констати¬
ровать: Толстой как мыслитель отпал от христи¬
анства. Сам докладчик называл Толстого великим
язычником, «ясновидцем плоти». Но в соответст¬
вии со своей диалектической схемой: язычество
(плоть), христианство (дух) и их синтез в некоем
«Третьем Завете» — высказывал предположение,
что Толстой как художник может быть принят
Церковью, ибо он своим «язычеством» восполня¬
ет христианство, подобно тому, как его обогаща¬
ло античное язычество.Характерно, что основные дебаты разверну¬
лись не в связи с учением Толстого, а были вызва¬
ны вопросом: насколько Синод имеет право вы¬
ражать дух и учение Церкви? Подчеркивалось,
что Синод есть не церковное, а, по существу, госу¬
дарственное учреждение, введенное Петром I.В те годы уже началось движение за восста¬
новление патриаршества как власти, более кано¬
ничной для Церкви, чем Синод. По этому поводу
Тернавцев, однако, заметил, что и патриархов
ставили цари и что, с другой стороны, и без пат¬
риаршества Русская Церковь жила полной жиз¬
нью и имела великих подвижников.Но все это было очередным отклонением от
темы. По существу дела высказался опять-таки113
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯепископ Сергий. Он указал, что Церковь не «от¬
лучала» Толстого, поскольку отлучение есть свое¬
го рода изгнание человека по той или иной при¬
чине из общины церковной. К Толстому это не
применимо. Он сам ушел из Церкви, подобно им¬
ператору Юлиану, которого никакой Собор не от¬
лучал, но он отступил от христианства по собст¬
венной воле. «Насколько серьезен этот вопрос, —
сказал епископ Сергий, — можно видеть, напри¬
мер, из слов Вл. Соловьева: Л. Толстой предлагает
нам христианство без Христа. Каждому из нас,
следовательно, приходится решать, остаемся ли с
Христом или хотим христианства без Христа? Во¬
прос этот настолько серьезен, что личность Л. Н.
совершенно отступает на задний план».Однако, как можно предполагать, споры о ро¬
ли Синода и об отношении Церкви к самодержа¬
вию заслонили все остальное. Стенограммы пято¬
го и шестого заседаний цензура не пропустила.Бурный характер носили прения о свободе
совести. Основной доклад читал князь С. Вол¬
конский, который позднее, эмигрировав, стал
ректором русской консерватории в Париже
(умер в 1937 г.). Человек широких взглядов, эру¬
дированный, умеренно-консервативный пред¬
ставитель православной интеллигенции, князь
со всей остротой поставил проблему свободы
Православной Церкви. Он утверждал, что свобо¬
ды этой нет и не будет, пока православие не изба¬
вится от полицейского «покровительства» со
стороны властей. Он привел ряд фактов, когда
сектантов лишали родительских прав, когда при¬
влекались к ответственности неофициальные
группы по изучению Библии. Он напомнил со¬114
Встречабравшимся слова Петра I: «Совесть человечес¬
кая единому Богу токмо подлежит, и никакому го¬
сударю не позволено оную силою в другую веру
принуждать». Если церковные руководители и
духовенство, — сказал Волконский, — не понима¬
ют необходимости свободы, то это «только дока¬
зывает внутреннюю слабость Церкви, вынужден¬
ной цепляться за постороннюю помощь и прибе¬
гать к чужим мерам, чтобы заменить бессилие
своего меркнущего авторитета».Смысл доклада не сразу был верно понят его
оппонентами. Антонин Грановский заявил, что
христианство, будучи абсолютной религией, не
терпит «сожительства» с другими вероучениями.
Между тем Волконский имел в виду не совмеще¬
ние различных вероучений, а отказ от юридичес¬
кой идеи «господствующей» государственной ре¬
лигии. Миссионер Скворцов приводил примеры
иного рода, доказывая, что законы империи до¬
статочно толерантны к иноверию и инославию.
Мережковский указал на правовые уловки, позво¬
ляющие преследовать сектантов.Атмосфера накалялась. «Принцип свободы, —
гремел Антонин, — в колорите произвола лежит в
демоническом начале. Отсюда возникает вопрос
о компромиссе Христа с демонами». И лишь по¬
сле того, как епископ Сергий подчеркнул, что сво¬
бода совести органически присуща христианству,
и его поддержали другие богословы, Антонин ура¬
зумел, о чем идет речь, и согласился, что насилие
в делах совести недопустимо. Свою позицию он
определил так: «Когда Христос сказал: “взявший
меч, мечом и погибнет”, то этим Он сказал, что
одинаково погибает Церковь, защищающая ме¬115
Александр Мень Русская религиозная философиячом свою жизнь... Когда священники приглашают
к содействию полицейских, или когда на дом при¬
сылают повестки: иди и причащайся, то Церковь
одинаково теряет внутреннюю силу».На десятом и одиннадцатом заседаниях тон
задавал Мережковский, который работал над ис¬
следованием о Гоголе. Много спорили о том, на¬
сколько негативным было влияние на писателя
его духовника, отца Матфея Константиновского.
Мнения разделились, и спор вскоре перешел к
более широкой теме: об отношениях между хрис¬
тианским аскетизмом и культурой. Богословы —
священники Иоанн Егоров, Сергий Соллертин-
ский, преподаватель академии Владимир Успен¬
ский — доказывали, что принимая здравый аске¬
тизм, Церковь не отворачивается от искусства,
литературы — «плоти», — от культуры вообще.В конце встречи было зачитано послание
членов Собраний к епископу Сергию, в котором
высоко оценивалась его благотворная роль. Ин¬
теллигенция, — говорилось в послании, — внача¬
ле ждала от контакта с иерархами и богословами
лишь «недоумений, раздражения, непонимания».
Но люди Церкви, и, в частности, епископ-предсе¬
датель, рассеяли эти тревоги: «Добрый дух пас¬
тыря все сотворил, и уже после второго собрания
вся литературная часть Собраний решила, что де¬
ло установилось, что оно крепко и что как духо¬
венство, так и представители общества сами не
разбегутся, а разве что их разгонят. Как же это со¬
творилось? Епископ духом своим показал, как на¬
до вести себя: своего не искать, а чужое беречь...
Не иерарха и не председателя увидели во главе у
себя члены Собраний, а христианина, который,116
Встречаоглядываясь на ведомых, говорил: “и все будьте
христианами, — и пока вы будете христианами,
вы всего достигнете, вы вечно пойдете вперед,
будете во всем преуспевать”».Впрочем, не все, видимо, соглашались с по¬
добным мнением.Двадцать лет спустя Зинаида Гиппиус вспо¬
минала с немалой долей сарказма: «“Отцы” уже
давно тревожились. Никакого “слияния” интел¬
лигенции с Церковью не происходило, а только
“светские” все чаще припирали их к стене, — одо¬
левали. Выписан был на помощь (из Казани?) ар¬
химандрит Михаил, славившийся своей речисто¬
стью и знакомством со “светской” философией.
Но Михаил — о ужас! — после двух собраний явно
перешел на сторону “интеллигенции”, и вместо
помощника архиереи обрели в нем нового вопро¬
шателя, а подчас, обвинителя».К сожалению, писательница, рассматривая
события через туманную призму минувшего, отра¬
зила картину не совсем точно. В ходе Собраний
усовершенствовалось «искусство спора», люди на¬
учились слушать друг друга. Что же касается архи¬
мандрита Михаила Семенова, то приехал он не из
Казани (он там лишь учился), а из Воронежа, где
преподавал богословие в Духовной семинарии, и
целью его приезда была защита диссертации.Память не подвела Гиппиус в характеристике
перелома, совершившегося в настрое архиманд¬
рита. На первых порах он действительно принял
интеллигенцию за врага Церкви и начал против
нее атаку, видимо, имевшую успех. По словам Ан¬
дрея Белого, Мережковский в кругу «своих» по¬
стоянно восклицал: «О, как я ненавижу его — Ми-117
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯхайла!» Но вскоре двадцатипятилетний ученый
монах увидел, что перед ним не враги, а искрен¬
ние, ищущие, порой растерянные люди, с кото¬
рыми можно вести серьезный диалог.Вероятно, о. Михаил почувствовал свое род¬
ство с «блудными детьми культуры». Он сам был
радикалом, готовым идти до конца. Одаренный и
плодовитый публицист, в годы революции 1905 г.
он выступит глашатаем христианского социализ¬
ма. Будет уволен из академии, сослан в монас¬
тырь, а в 1907 г. перейдет к старообрядцам в знак
протеста против государственной церкви. Через
год Михаил станет епископом и трагически по¬
гибнет осенью 1916 г.На Собраниях он активно участвовал в об¬
суждении темы брака, которое обнаружило раз¬
ногласия даже среди богословов. Этот факт кон¬
статировал Успенский в своей заключительной
речи. «Все главные вопросы, — сказал он, — по¬
ставленные в Собраниях, так и остались вопро¬
сами. Но “вопросность” их оттенена так, как
этого не было раньше, она стала содержатель¬
нее, и размах ее — шире». Люди, смотревшие на
Церковь «извне», убедились, что ее учение все
же оставляет простор для дискуссионной про¬
блематики.Не потому ли очередные семь заседаний,
ставшие последними, были посвящены «догмати¬
ческому развитию»? Речь шла о том, являются ли
догматы Церкви чем-то окончательно завершен¬
ным или возможно появление новых учений, ко¬
торые Церковь примет как свои.К изумлению «светской стороны» теологи не
отмели с порога подобную возможность. Прежде118
Встречавсего, епископ Сергий указал на естественность
осмысления веры, толкования ее на протяжении
веков. По его словам, религиозные умозрения —
это «различные мостки, по которым человечес¬
кий разум доходит до истины. Движение бого-
словствующей мысли всегда возможно, и границ
этому никогда не будет. Раз мы живем, то должно
быть и богословское мышление».Священник Иоанн Слободской конкретизи¬
ровал мысль епископа. Он указал, что догматы
подобны деревьям, растущим из семян. В основе
их непреходящая истина, но словесные форму¬
лы, в которые она облекается, не могут быть чем-
то застывшим. Ведь эти формулы не сложились
все одновременно, а постепенно выкристаллизо¬
вались в опыте Церкви. «Развитие догматичес¬
ких формул обязательно должно быть, — сказал
отец Иоанн, — иначе была бы совершенно за¬
черкнута человеческая история».Эта позиция принципиально отличалась от
желания светских писателей внедрить некоторые
свои, порой крайне эксцентричные и спорные, ги¬
потезы в ткань церковной догматики. Гиппиус го¬
това была обвинить их чуть ли не в позитивизме.Было бы крайне интересно познакомиться
со стенограммами двух последних заседаний (и
вообще все сохранившиеся тексты заслуживают
переиздания). Но напечатаны они не были.Над Собраниями уже сгущались тучи. Весь
Петербург говорил о диспутах в зале Географиче¬
ского общества. Если первые встречи представ¬
ляли собой лишь серию сдержанных монологов,
то постепенно они стали настоящим полем идей¬
ных сражений, хотя люди внимательно слушали119
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯдруг друга и сохраняли корректный тон. Но темы
не могли не смущать «охранителей».Обер-прокурор следил за событиями с возра¬
стающим раздражением.В конце концов, как пишет Гиппиус, «Побе¬
доносцев посмотрел-посмотрел, да и запретил
Собрания». Мережковский бросился в Лавру к
митрополиту Антонию, памятуя о том, как охот¬
но тот поддержал идею дискуссий. Но хлопоты
оказались бесполезными. Митрополит ответил
отрицательно, сославшись на свою «подчинен¬
ность светским властям», проще говоря, обер-
прокурору.5 апреля 1903 г. все было кончено. Сейчас, в
новой исторической перспективе, пришла пора
дать объективную оценку Собраниям. С одной
стороны, в них проявилось много незрелого, пу¬
таного, смутного, но с другой — было бы неверно
считать Собрания лишь мимолетным эпизодом в
культурной истории России. Двадцать две встре¬
чи, прошедшие за год с лишним, имели немало
последствий и принесли определенные плоды.Николай Бердяев, который тогда только вы¬
ходил на литературное поприще, вспоминал о
Собраниях как «о небывалом еще в русской жиз¬
ни явлении». После цензурной зимы «вдруг сво¬
бода совести и свобода слова временно утвержда¬
ются в маленьком уголке Петербурга», — писал
он. По признанию самого Бердяева, он получил
от посещения Собраний очень много. Можно
сказать, что они в значительной мере определи¬
ли проблематику его ранних работ. Немало и дру¬
гих выдающихся деятелей русской культуры «вы¬
шли» из Собраний, которые помогли им найти120
Встречасобственные пути. Среди них поэты и богословы,
философы и художники, писатели и критики.Н. Бердяев и о. С. Булгаков, о. П. Флорен¬
ский и С. Франк, Л. Карсавин и Вяч. Иванов, В.
Розанов и Г. Федотов, Д. Мережковский и А. Кар¬
ташев — люди, которых у нас теперь начинают
«открывать» заново, — так или иначе ведут свою
родословную от Петербургских религиозно-фи-
лософских собраний.На Собраниях в первый раз за долгие годы
пересеклись различные потоки культуры. В зна¬
чительной мере были рассеяны предрассудки, не¬
доверие и предубеждения, которые питали друг к
другу «стороны». Интеллигенция убедилась, что
богословы и духовенство — это не сборище мра¬
кобесов. Представители Церкви увидели в свет¬
ском обществе людей, живо заинтересованных
духовными проблемами, способных на диалог.
Словом, возможность взаимного обогащения бы¬
ла налицо. А именно так, через живой обмен мне¬
ниями, и строится полнокровная духовная и куль¬
турная жизнь.Быть может, не так уж и ошибалась Зинаида
Гиппиус, когда в конце 1920-х гг. писала: «Если бы
вопросы, с такой остротой поставленные в Со¬
браниях, были в то время действительно услыша¬
ны, если бы потом не только русская Церковь, но
и громадная часть русской интеллигенции не за¬
была о них вовсе, — быть может, Церковь не нахо¬
дилась бы в таком “бедственном положении”, а
интеллигенция не вкушала сейчас “горечь из¬
гнанничества”». Но, думается, писательница все
же недооценила роли Собраний. Их традицию
продолжило Религиозно-философское общество121
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯимени Вл. Соловьева. Оно возникло после 1905 г.
и просуществовало до революции. Своего рода
преемником его стала Вольная академия духов¬
ной культуры, основанная Бердяевым. Дух и идея
Собраний отразились в журнале Мережковского
«Новый путь», где печатались стенограммы засе¬
даний, в книгах московского издательства
«Путь», в таких журналах, как «Вопросы жизни»,
«Вопросы философии и психологии», в бердяев¬
ском «Пути», выходившем в Париже (последний,
61-й его номер датирован весной 1940 г.). Собра¬
ния в Петербурге послужили важным импульсом
для развития мысли в России, для движения, на¬
чатого Вл. Соловьевым и получившего название
«Русского религиозного ренессанса XX в.».Собрания доказали, что в условиях свободы,
пусть даже неполной, дух способен раскрывать
свои неистощимые богатства и творческие воз¬
можности. Остается пожелать, чтобы эти исто¬
рические уроки были полезны нашему, полному
споров и надежд, переломному времени.
Дмитрий Мережковский
и Зинаида ГиппиусДмитрий Сергеевич Мережковский занимает
своеобразное место в отечественной исто¬
рии, философии, литературе. Он был прочно за¬
быт в нашей стране, вернее, его прочно забыли
(я имею в виду — агрессивно забыли). И вот сей¬
час он вновь возвращается к нам.Почему мы с вами говорим о нем? Если Вла¬
димир Соловьев был фактически первым про¬
фессиональным философом в России; если, ска¬
жем, Бердяев был в истории русской религиозно¬
философской мысли фигурой выдающейся, ги¬
гантом — по мощи своего характера, размаху и та¬
ланту, то Дмитрий Сергеевич Мережковский —
фигура масштаба меньшего, я бы сказал, на поря¬
док. Но мы должны знать его, должны знать это¬
го удивительного человека. И, как отозвался о
нем тот же Бердяев, Мережковский был одним из
самых образованных людей в Петербурге первой
четверти XX столетия.Что он оставил нам? Этот человек, как бы
еще из прошлого века (в начале XX в. ему уже бы¬
ло 35 лет), сформировался в эпоху народничест¬
ва, был лично знаком с Львом Толстым и со мно¬
гими кумирами того времени. А умер он, когда
уже началась Вторая мировая война, в изгнании.
Эта долгая жизнь была, с одной стороны, очень
тяжелой, потому что Мережковский был одинок;
но, с другой стороны, он и не был одинок, пото¬
му что он неотделим от своей жены. История ли¬
тературы и мысли не знает, пожалуй, второго та¬123
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯкого случая, когда два человека составляли в та¬
кой степени одно. И он, и жена его, Зинаида Ни¬
колаевна Гиппиус, признавались, что они не зна¬
ют, где кончаются его мысли, где начинаются ее
мысли. Они жили вместе, как пишет она в своих
мемуарах, 52 года, не разлучившись ни на один
день. И поэтому его сочинения и ее — это, пожа¬
луй, тоже что-то единое. И говорить о Дмитрии
Сергеевиче Мережковском, не говоря о Зинаиде
Николаевне, по-моему, совершенно невозможно.
Я думаю, что их души теперь почти одно, и их
нельзя разделить ни в культуре, ни в мысли, ни в
истории, ни в их биографии.Мережковский оставил нам 24 тома (правда,
не очень толстых) своих произведений, изданных
до революции. Туда входят: стихи, поэмы, перево¬
ды со всех европейских языков, переводы антич¬
ных трагиков; новеллы в духе итальянского Воз¬
рождения; трилогия «Христос и Антихрист» —
первое его крупное беллетристическое произве¬
дение, состоящее из романов: «Смерть богов»
(«Юлиан Отступник»), «Воскресшие боги» (Лео¬
нардо да Винчи) и «Антихрист» (Петр и Алексей);
другая трилогия — «Царство зверя» («Зверь из
бездны»), состоящая из драмы «Павел I» и двух
романов: «Александр I» и изданного уже во время
революции, в 1918 г., «14 декабря». «Царство зве¬
ря» — о кризисе российской монархии, о культу¬
ре, о народе, о будущем России, о трагических
судьбах. Далее у Мережковского есть роман о еги¬
петском фараоне Эхнатоне, написанный уже на
Западе. Есть очень интересная, блестяще напи¬
санная книга «Наполеон». Затем, любопытная,
но очень спорная трилогия о религиозных судь¬124
Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиусбах Европы, начиная с древнейших времен: «Ту-
танхамон на Крите» — полуроман, полуэссе, полу-
история, «Тайна трех» — о Вавилоне, Египте и
Крите и «Мессия»; есть книга, вызвавшая доволь¬
но широкий отклик на Западе, называется она
«Иисус Неизвестный» — большая двухтомная
книга о жизни Христа и о Его личности; еще одна
книга — цикл биографий святых, западных и вос¬
точных: апостол Павел, Августин, испанские ми¬
стики, Тереза Авильская, Хуан де л а Крус, Жанна
д’Арк. Совсем недавно были изданы книги (за ру¬
бежом, конечно) о западных святых: о Лютере, о
Маленькой Терезе — французской святой, мона-
хине-кармелитке, умершей в юном возрасте в
конце прошлого столетия; эта книга уже дважды
издавалась за рубежом. Самая, пожалуй, яркая
книга — «Лев Толстой и Достоевский».Наибольшую известность Мережковский по¬
лучил как мыслитель и критик, но мыслитель
очень своеобразный. Это совсем иное явление,
чем Бердяев, Флоренский, Франк — классические
философы. Это мысль капризная, подчиненная
схемам, своеобразная мысль. Я не могу подобрать
слов для характеристики книг Мережковского,
непонятен жанр: это и биографии писателей, и
религиозно-философские, даже богословские
мысли, и блестящая литературная критика — все
вместе. Это какой-то синтетический жанр огром¬
ных эссе. Он был эссеист и блестящий мастер ци¬
таты. В истории русской критики никто так вели¬
колепно не владел цитатой: иногда кажется, что
он жонглирует цитатами, как опытный циркач,
всегда находя под рукой необходимое место. Не¬
которые критики обвиняли Мережковского в125
Александр Мень Русская религиозная философиятом, что он слишком часто возвращается к своим
темам, но это стиль начала века, это стремление,
которое было у Андрея Белого, — как бы повто¬
рять музыкальную настроенность, музыкальную
фразу, начиная с одного и кончая этим же, воз¬
вращаясь постоянно к одним и тем же темам.Родился Дмитрий Сергеевич Мережковский
в семье достаточно грамотного, образованного
чиновника, человека, не чуждого литературе, в
молодые годы далекого от духовенства, но тем
не менее интересовавшегося разными религиоз¬
ными проблемами. И в юные годы, когда моло¬
дой Мережковский уже стал писать стихи, отец,
человек фундаментальный, решил проверить:
есть дар или нет, есть на что делать ставку, или
это просто обыкновенное бумагомарание. Он бе¬
рет юного Дмитрия и отправляется не к кому
иному как к Федору Михайловичу Достоевскому.
Это было незадолго до смерти Федора Михайло¬
вича. Самому Мережковскому тогда, по-моему, не
было еще пятнадцати лет. Они приходят в квар¬
тиру Достоевского, коридор завален экземпляра¬
ми «Братьев Карамазовых». Выходит бледный, с
воспаленными глазами, Федор Михайлович, дро¬
жащий мальчик читает перед ним смущенно
свои вирши. «Плохо! Плохо, — говорит Достоев¬
ский, — никуда не годно. Никуда не годно. Чтобы
писать, страдать надо! Страдать!» «Ну, Федор
Михайлович, — говорит отец, — пусть тогда луч¬
ше не пишет, лишь бы не страдал. Зачем ему
это?» Но пришлось Дмитрию Сергеевичу и пи¬
сать много, и страдать.Мережковский был действительно много пи¬
шущий человек. Работал удивительно. Андрей Бе¬126
Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиуслый, который в юности был с ним дружен, ядови¬
то описывал его манеру работать: холодный пе¬
тербуржец, он работал только «от головы» (хотя,
в общем, это не так), и, когда стреляла пушка (по¬
верка точного времени — тогда в Петербурге
стреляла пушка), Дмитрий Сергеевич бросал пе¬
ро на половине фразы, вставал и выходил прогу¬
ляться по Невскому.Это был маленький человечек, хрупкий, ни¬
же ростом, чем его жена, сильно грассировал, —
он не производил впечатления какого-то мощно¬
го творца или мыслителя и таковым не был, хотя
все-таки к этому стремился. В этом хрупком теле,
в этом маленьком человечке бушевали огромные
страсти. Но это были страсти не витальные. Бо¬
лее того, парадоксальным мы можем считать и
тот факт, что его удивительный и счастливый
брак был, по-видимому, в какой-то степени даже
платоническим. Он много писал о любви, о поле,
о страсти. Но сам был человеком, по-видимому,
достаточно бесстрастным. Чтобы показать стран¬
ное начало его длительной совместной жизни с
женой, я хочу, чтобы вы послушали маленький
отрывок из ее мемуаров, написанных незадолго
до смерти, в Париже.Война, холод в сердце. Она безумно пережи¬
вала его смерть, безумно. Я бы сказал, что эта уже
пожилая женщина была убита... Она сказала: «Я
умерла, осталось умереть только телу», когда это
совершилось, когда в немецкой оккупации, во
Франции, в 1941 г., вбегает горничная и говорит:
«Мадам, господину плохо». Это было такое кру¬
шение, что, читая ее дневники, чувствуешь, на¬
сколько сильна была ее любовь. Но это была не127
Александр Мень Русская религиозная философияпросто любовь-страсть, в этой любви не было
страсти. Это уникальный, пожалуй, случай среди
великих людей (а это все-таки очень крупные лю¬
ди в нашей культуре). Вы будете читать их стихи,
их романы, их эссе, а сегодня я хочу, чтобы вы их
почувствовали, почувствовали, что это за люди.Итак, несколько строк из воспоминаний, в
которых Зинаида Николаевна — когда-то тонкая,
красивая, рыжеволосая, ядовитая, остроумная
женщина (она вечно ходила с лорнеткой) — в ок¬
купированном Париже переживает после смерти
мужа снова ту весну, когда они встретились. Это
немножко забавная история, но она очень важна
для понимания характера и Зинаиды Николаев¬
ны, и Дмитрия Сергеевича. Он старше ее, он кон¬
чил филологический факультет, он уже пишет
стихи, он дружен с Надсоном (я думаю, мало кто
из вас знает о таком человеке, но в конце прошло¬
го века этот молодой офицер, болевший туберку¬
лезом, умерший двадцати четырех лет, писавший
очень скорбные стихи, был популярен; Мереж¬
ковский с ним дружил, они почти ровесники). И
юная особа, Зинаида Николаевна, из обрусевшей
старинной немецкой семьи. Они встречаются, и
начинается их роман (впрочем, я бы это романом
не назвал).«В сущности, весь период первого знакомст¬
ва с Мережковским был короток — несколько по¬
следних дней июня, когда мы приехали в Бор¬
жом, и первые десять дней июля, потому что 11
июля и наступила та перемена в наших отноше¬
ниях...11 июля, в Ольгин день, в ротонде был тан¬
цевальный вечер, не обычный, наш, а детский.128
Дмитрий Мережковский и Зинаида ГиппиусОн устраивался во все лето лишь один раз, и мы
все туда, конечно, тоже отправились, смотреть.
Д. С. Мережковский, хотя не танцующий, бывал,
однако, и на воскресных вечерах; встретили мы
его и на этом. Бал был очень милый, но нашим
матерям смотреть на детей было, конечно, весе¬
лее; мне же скоро наскучило. Д. С-чу, конечно,
тоже. Да, в зале — духота, теснота, а ночь была
удивительная, светлая, прохладная, деревья в
парке стояли серебряные от луны. И мы с Д. С.
как-то незаметно оказались вдвоем, на дорожке
парка, что вьется по берегу шумливого ручья-
речки Боржомки, далеко по узкому ущелью. И не¬
заметно шли мы все дальше, так что и музыка уже
была едва слышна. Я не могу припомнить, как на¬
чался наш странный разговор. Самое странное,
что он мне тогда не показался странным. Мне
уже не раз делали, как говорится, “предложе¬
ние”; еще того чаще слышала я “объяснение в
любви”. Но тут не было ни “предложения”, ни
“объяснения”: мы, и главное, оба — вдруг стали
разговаривать так, как будто это давно было ре¬
шено, что мы женимся и что это будет хорошо.
Начал, дал тон этот, очень простой, он, конечно,
а я так для себя незаметно и естественно в этот
тон вошла, как будто ничего неожиданного и не
случилось. После, вспоминая этот вечер, особен¬
но во время наших размолвок (а их потом случа¬
лось немало), я даже спрашивала себя, уже не из
кокетства ли я тогда ему не возражала и действи¬
тельно ли хочу выходить за него замуж?<...> С этой поры мы уже постоянно встреча¬
лись в парке утром, вдвоем; днем, если мы не еха¬
ли куда-нибудь всей компанией, Д. С. бывал у нас.129
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯНикакого “объявления” о нашей будущей свадьбе
не было, но как-то это, должно быть, зналось <...>В этот период мы с Д. С. ссорились, хотя не
так, как в дни первого знакомства и в первый год
после свадьбы, но все же часто. У обоих был ха¬
рактер по-молодому неуступчивый, у меня в осо¬
бенности. Но в том, что всякие “свадьбы” и “пи¬
ры” — противны, что надо сделать все проще,
днем, без всяких белых платьев и вуалей — мы бы¬
ли согласны. Венчание было назначено на 8 янва¬
ря (1889 г.), но уехать в тот же день, или даже на
другой, мы не могли: билеты в дилижанс мы до¬
стали только на десятое. Я не хотела даже шафе¬
ров, но оказалось, что они необходимы: венцы
нельзя надевать на головы как шляпу, надо их над
головами держать. <...> Постороннего народа
почти не было, зато были яркие и длинные сол¬
нечные лучи верхних окон — на всю церковь. На
розовую подстилку мы вступили вместе и — осто¬
рожно: ведь не в белых туфельках, — с улицы, а
это все идет после священнику. Как не похоже бы¬
ло это венчание на толстовское, которое он опи¬
сал в “Анне Карениной” — в свадьбе Кити! Когда
давали нам пить из одного сосуда, поочередно, я,
во второй раз, хотела кончить, но священник ис¬
пуганно прошептал: “не все! не все!” — кончить
должен был жених. После этого церемония про¬
должалась с той же быстротой, и вот — мы уже на
паперти, разговариваем со свидетелями.<...> Затем гости (тетка и шафера) ушли до¬
мой, а наш день прошел, как вчерашний. Мы с Д. С.
продолжали читать в моей комнате вчерашнюю
книгу, потом обедали. Вечером, к чаю, зашла слу¬
чайно бывшая моя гувернантка-француженка.130
Дмитрий Мережковский и Зинаида ГиппиусМожно себе представить, что она чуть со стула не
упала от неожиданности, когда мама, разливая
чай, заметила мельком: “А Зина сегодня замуж вы¬
шла”. Дмитрий Сергеевич ушел к себе в гостиницу
довольно рано, а я легла спать и забыла, что заму¬
жем. Да так забыла, что на другое утро едва вспом¬
нила, когда мама, через дверь, мне крикнула: “Ты
еще спишь, а уж муж пришел! Вставай!” Муж? Ка¬
кое удивление!»Сто лет прошло с этого немножко забавного
события.Вот видите, как странно: брак, который со¬
вершился незаметно, походя, так что Зинаида
Николаевна наутро даже и не вспомнила, что вы¬
шла замуж, оказался не только прочным, а сверх¬
прочным. 52 года ни разу, ни на один день они не
разлучаются. Думают в унисон. Постоянно в ду¬
ховном общении. И в истории, в литературе, в
философии они неразделимы, поэтому всегда,
когда мы говорим о Мережковском, мы невольно
говорим и о Зинаиде Николаевне Гиппиус.В это время Мережковский много ездил, и он
не только умел рассказывать ярко о своих путеше¬
ствиях подруге, а потом жене, — он умел это опи¬
сывать. И, может быть, не самое лучшее, но пре¬
красное в его творчестве — это эссе, которые он
потом объединил под общим названием «Вечные
спутники». Он описывает свое посещение Греции,
Парфенона. Его навсегда заворожила красота ан¬
тичной Греции: голубое небо, белые колонны,
прекрасный, совершенный мир. Конечно, это был
миф — миф, пришедший откуда-то из XVIII века.
Но он жил этим мифом. И в то же время в нем ни¬
когда не угасал огонек христианской веры.131
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯКак это соединить? В те же годы, когда начи¬
нается его совместная жизнь с Зинаидой Никола¬
евной, он задумывает философский, историо¬
софский роман, в котором необходимо было, по
его мысли, противопоставить две правды. Что та¬
кое христианство? Это великое Откровение Бо-
жие. Но ведь это аскетизм, это отвержение пло¬
ти, это крайняя духовность, которая в конце кон¬
цов отворачивается от всего прекрасного, что
есть в мире. Зато язычество — это песнь плоти,
это песнь любви, это песнь земли. Христианство
совершенно не интересуется жизнью человечес¬
кой, общественным устройством, проблемой ис¬
кусства или семьи. А в язычестве искусство бес¬
смертно, и язычество воспело любовь еще со вре¬
мен античных поэтов и философов: Софокл, Ана¬
креон, Платон.И вот выходит первый роман, он называется
«Смерть богов» — о закате язычества. Две без¬
дны, как любил это называть Мережковский: без¬
дна Неба и бездна Земли, царство Бога и царство
Зверя. Уходит язычество. Император Юлиан (IV
в.) перед лицом наступающего и уже торжеству¬
ющего христианства пытается повернуть исто¬
рию вспять, пытается утвердить в подвластной
ему империи обновленное, преображенное язы¬
чество — под знаком культа Солнца, который
впитал в себя все восточные и античные религи¬
озные традиции.Мережковский рисует христианскую юность
Юлиана. Жестокость при христианском импера¬
торском дворе, то, что видел юный Юлиан, — все
это нарисовано резкими штрихами. Правда, если
говорить с точки зрения литературной, живые об¬132
Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиусразы Мережковскому почти никогда не удавались.
Он был мастером слова, но никогда не был масте¬
ром творческого образа, — это разные вещи.Я помню, когда я сам был совсем юным, когда
мне было лет пятнадцать, впервые попалась мне
эта книга. Я ровно ничего, как и все мои ровесни¬
ки, не знал о Мережковском: в словарях его не бы¬
ло, в истории литературы он отсутствовал — он
испарился из нашей культуры. Я начал читать
этот странный роман «Смерть богов». И надо
признаться, что, несмотря на невежество юнос¬
ти, сразу понял его главный недостаток. Показы¬
вая столкновение двух миров, Мережковский не
сумел показать христианство. Христиане у него —
это мракобесы, гонители, невежественные жесто¬
кие люди. А язычники — вот Юлиан это личность,
которой он больше всего сочувствует.Я понимаю, что в этом был глубокий истори¬
ческий и литературный смысл. Юлиан был чело¬
веком подлинного религиозного сознания. И то,
что он пришел к язычеству, — не случайно (но это
другая история). Я увидел, что Мережковский,
который жил там (он путешествовал по Италии,
путешествовал по тем странам), видел все через
призму совершенно четких субъективных пред¬
ставлений. Да, Юлиан и его окружение имели ос¬
нование обвинять христиан во многом. В романе
показан, например, церковный Собор, где бого¬
словы и клерикалы препираются друг с другом с
тяжкой, неприятной, отталкивающей ожесточен¬
ностью. И он дает возможность императору Юли¬
ану войти на заседание Собора и мрачно, с удовле¬
творенной усмешкой смотреть на эту толпу архи¬
ереев и богословов, которые друг друга анафемат-133
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯствовали, и потом, когда наступила тишина — они
все увидели вошедшего императора, — разразить¬
ся горькой иронической речью: «Вот ваше хрис¬
тианство!..» Христа там нет.Современниками Юлиана были великие,
благороднейшие фигуры в истории нашей Церк¬
ви: вместе с ним в Афинском университете учил¬
ся Григорий Богослов, величайший поэт христи¬
анской древности, тончайшая душа, мудрец и свя¬
той, и его близкий личный друг Василий Кеса¬
рийский, которого называют Василием Великим,
человек, которого Церковь не напрасно чтит на
протяжении полутора тысяч лет. Да, Мережков¬
ский о них упоминает, но сквозь зубы, вскользь.
Две-три странички он посвящает образам этих
людей, которые были связаны с Юлианом, кото¬
рые учились в университете одновременно с ним.Трилогия должна была называться «Христос
и Антихрист». Ничего из этого не вышло. Пото¬
му что Юлиан не был антихристом. В романе (да,
пожалуй, и в жизни) это была страдающая душа,
трагический персонаж, неудачник, который пы¬
тался идти против истории, но никак не анти¬
христ. А уж Христа в этом романе и подавно нет.
Это пристрастная, необъективная книга. Но во¬
прос, который она ставит, — важный вопрос: дей¬
ствительно ли христианство отвергает плоть?
Николай Александрович Бердяев, который неко¬
торое время был близок с Мережковским, отве¬
чал ему так: «В нашей церковности на самом деле
слишком много плоти, слишком много призем¬
ленное™, слишком много быта, а не мало». И не
надо было изображать античность как гимн пло¬
ти. Все то одностороннее, крайне отрицательно134
Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиусотносящееся к телу, к материи, к жизни, — при¬
шло в христианство из язычества.Я должен напомнить вам знаменитое крыла¬
тое греческое изречение о том, что тело является
«гробницей», живое тело. Почему гробницей? Да
потому, что, согласно Платону и неоплатоникам,
дух заключен в теле, как в гробнице. Тело — это
гроб, нечто негативное. Последователь Платона,
живший через несколько столетий после него,
Плотин (III в.) даже боялся раздеваться, он сты¬
дился своего тела! В то время как апостол Павел
называл тело храмом Духа Святого. И Библия ни¬
когда не имела презрения к телу — ибо тело созда¬
но Богом, как все творение, оно может быть пре¬
красно. Конечно, в язычестве было и другое: в ис¬
кусстве, действительно, было воспевание тела.
Но те пессимистические, мрачные, жизнеотри¬
цающие элементы, которые Мережковский пы¬
тался навязать христианству — они паразитирова¬
ли и на нем, — были присущи в достаточной сте¬
пени язычеству. Антитеза эта была ложной.Впоследствии, в предисловии к своей трило¬
гии, Мережковский писал: «Когда я закончил эту
книгу, я уже понимал, что небо и земля соедине¬
ны, что они не противостоят друг другу, но что в
лице Иисуса Христа они нашли свою полноту».
Это было вскоре после его женитьбы. Он стал со¬
знательным убежденным христианином и остал¬
ся им до конца своих дней, до последнего вздоха.Второй роман, «Воскресшие боги», — о Лео¬
нардо да Винчи. Мережковский много путешест¬
вовал по Италии, отлично знал искусство и исто¬
рию Возрождения. Но совершил такое же наси¬
лие над историей, потому что он изобразил пред¬135
Александр Мень Русская религиозная философияставителя подлинного христианского Возрожде¬
ния, проповедника Савонаролу, на манер какого-
то кликушествующего безумца: вот, мол, это аске¬
тическое христианство. Савонарола там какой-то
идиот, который морочит голову таким же идио¬
там, как он. А Савонарола был одним из величай¬
ших сынов Италии, поэтом, деятелем культуры.
Он был монах, но абсолютный защитник демо¬
кратии. И когда тиран, правивший его городом,
умирая, вызвал его, чтобы фра Джироламо отпус¬
тил ему грехи, тот сказал: «Я отпущу тебе грехи,
только если ты дашь родному городу свободу, ес¬
ли прекратишь тиранию» (а там была наследст¬
венная тирания). Савонарола погиб на эшафоте,
отстаивая идеалы христианской свободы, он был
одним из великих культурных гениев своей стра¬
ны. А Мережковский его изобразил так, что даже
читать стыдно.Главный же герой, Леонардо да Винчи, рису¬
ется им по образцу некой абстрактной модели, ко¬
торую Дмитрий Сергеевич вычитал у Ницше: Ле¬
онардо да Винчи — человек, живущий по ту сторо¬
ну добра и зла. Он с одинаковым интересом рису¬
ет прекрасные лица и ощеренные пасти толпы,
собравшейся вокруг костров, где по наущению Са¬
вонаролы жгут великие произведения искусства.
Да, жгли, конечно. Но Савонарола призывал жечь
так называемые «суеты» — всякую дрянь, порно¬
графию, он никогда не жег подлинных произведе¬
ний искусства. А Мережковский в романе прямо
изображает, что «Леда», знаменитая картина Лео¬
нардо да Винчи, стоит на вершине пирамиды, ко¬
торую поджигают, а бесстрастный Леонардо со
своим карандашиком зарисовывает выражение136
Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус;лиц беснующихся вокруг безумцев. Да, это было
влияние Ницше, но Мережковский постепенно
его преодолевал. Ему хотелось поднять достоин¬
ство человека, и это было великое движение и
стремление. Он хотел, чтобы христианство сказа¬
ло правду о земле, о жизни, о любви.И вот однажды (это было осенью 1901 г.), Ме¬
режковский с Зинаидой Николаевной жили в
пригороде; прогуливаясь, она спросила: «Ну, что
будем делать зимой? Нам надо кончать разгово¬
ры, начать какое-то действие». Они оба были
хрупкими интеллигентами, мало способными к
действию, но хотели действовать всегда. «Давай
соберем, — сказала Зинаида Николаевна, — людей
самых противоположных идеологий, которые
никогда не встретятся. Мы все живем врозь. Да¬
вай их соединим». «Отлично», — сказал Дмитрий
Сергеевич. К ним присоединился поэт Минский,
создатель странной философии, немного напо¬
минающей экзистенциализм. Присоединился
Тернавцев, бурный, красноречивый человек,
мечтавший о Царствии Божьем на земле как о не-
ком утопическом коммунизме. С ними был Васи¬
лий Васильевич Розанов, гениальный и противо¬
речивый человек, вечно страдавший от своей ми¬
зерабельной внешности, постоянно писавший
про пол, секс, любовь и думавший, что в этом ре¬
шаются все мировые проблемы. Он писал блестя¬
ще и всегда себе противоречил. Это была особая
фигура, и о нем стоит говорить отдельно. Он был
гениальный эссеист и мыслитель, который так
никогда и не свел концов с концами.Итак, Василий Розанов, сам Дмитрий Серге¬
евич, Минский, Тернавцев отправились к грозно¬137
Александр Мень РУССКАЯ РМИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯму Победоносцеву, человеку, про которого Бердя¬
ев говорил, что тот не верит в добро. Победонос¬
цев был фактическим главой Русской Православ¬
ной Церкви. Это был образованный, умный, глу¬
бокий, по-своему одухотворенный человек, кото¬
рый где-то в глубине своей души имел сложную
внутреннюю жизнь. Не случайно он перевел кни¬
гу Фомы Кемпийского, католика (а он католиков
терпеть не мог), «Подражание Христу» — вели¬
кую книгу христианского мира, и она до сих пор
выходит в переводе именно Константина Петро¬
вича Победоносцева. Победоносцев — бледный,
лысоватый, бесстрастный чиновник, в очках.
Есть картина Репина «Заседание Государственно¬
го Совета», он там при всех регалиях, с воротни¬
ком, как носили сенаторы. Это он инспирировал
отлучение Льва Толстого, которое, конечно, име¬
ло определенный смысл, но я бы сказал, сделано
это было неудачно (но это уже другой разговор).И вот они идут к Победоносцеву — за разре¬
шением организовать Собрания. Победоносцев
решительно против. Начинаются всякие ходы,
хлопоты, вдруг неожиданно Победоносцев со¬
глашается. И осенью 1901 г. начинается странное
мероприятие, честь создания которого принад¬
лежит именно Дмитрию Сергеевичу Мережков¬
скому.На Фонтанке есть зал Географического обще¬
ства — узкое здание, где в свое время выступал Се-
менов-Тян-Шанский и другие знаменитые путе¬
шественники. Был там узкий длинный зал, где
стояла огромная статуя Будды, подаренная кем-то
из восточных людей. И вот там поставили длин¬
ный стол, покрыли его зеленым сукном (как это138
Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиусделалось в присутственных местах). Во главе си¬
дел архиерей, недавно ставший епископом, 40-
летний, в очках, с длинной бородой. Это был
Сергий Страгородский, будущий наш патриарх,
которого избрали уже во время войны, в 1943 г.
Рядом с ним ректор академии, молодой доцент
академии Антон Карташев, будущий министр ве¬
роисповеданий Временного правительства, впос¬
ледствии за границей — крупнейший историк Рус¬
ской Церкви (умер в 1960 г.). Зал был полон. Офи¬
циально на эти диспуты могли ходить только чле¬
ны Общества (но, конечно, ходили все, кто хо¬
тел). Главное, что не было пристава, а в старину,
в те времена (не забывайте, что это начало наше¬
го столетия) пристав должен был находиться в
каждом общественном собрании, и если бы ора¬
тор стал говорить что-то не то, он имел право его
перебить и заставить замолчать. Здесь не было
пристава. Был только Будда, которого, чтобы не
было соблазна у православных христиан, замота¬
ли коленкором, и он стоял завернутый, как некое
чучело.Прения открыл епископ Сергий, который
сказал, что он пришел сюда для того, чтобы найти
общий язык с интеллигенцией. Потом Тернавцев
произнес блестящую речь. Тон всему задавал Дми¬
трий Сергеевич Мережковский, он вопрошал
Церковь — уже не просто абстрактную Церковь, а
конкретных богословов, конкретных епископов
и архимандритов. Но интересен тон этих выступ¬
лений: диалог был доброжелательный, это была
великая встреча, великое событие в истории.Бердяев впоследствии вспоминал: вдруг, в
уголке Петербурга — свобода слова, свобода сове¬139
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯсти — хоть ненадолго! Чуть больше года длились
эти собрания. Потом Победоносцев сообразил,
что там говорят такие вольные речи, что надо за¬
крывать. Состоялось двадцать два Собрания. И
должен вам сказать, что хотя это потом было за¬
быто, но все движение русской религиозной мыс¬
ли так или иначе вышло из этих Собраний, со¬
зданных Мережковским — вернее, Мережков¬
ским и Зинаидой Николаевной; я еще и еще раз
подчеркиваю, что это была ее идея, и она все вре¬
мя проводила ее в жизнь, хотя сама на Собраниях
не выступала, выступали в основном мужчины.
Это были профессора Духовной академии, духо¬
венство, представители литературы, критики —
вся когорта «Мира искусства»: Сергей Дягилев,
Лев Бакст, Александр Бенуа. Они пришли необы¬
чайно заинтересованные — им открылся новый
религиозный мир!Сергей Маковский, впоследствии литератур¬
ный критик и искусствовед (он написал книгу
«На Парнасе серебряного века», вышедшую в
Мюнхене в начале 1960-х годов), тоже ходил на
эти собрания. Маковский вспоминает, что на пер¬
вом же заседании сидел молодой студент первого
курса математики Флоренский. Он еще не вы¬
брал своего пути, и я думаю, что присутствие на
этих Собраниях (на которых он только молчал и
слушал), безусловно, повлияло на его дальней¬
шую жизнь и духовное развитие. До сих пор не
оценены и недостаточно изучены эти Собрания,
хотя после 1905 г., когда прекратился нажим цен¬
зуры, были созданы уже целые общества имени
Владимира Соловьева в Москве, в Петербурге, в
Киеве. Но начало всему положил Мережковский.140
Дмитрий Мережковский и Зинаида ГиппиусЕго третий роман, который был написан уже
после закрытия Собраний, назывался «Анти¬
христ». Это роман о Петре I, роман богослов¬
ский, философский. Тяжкая, мучительная книга.
Все то черное, что можно сказать о Петре, там со¬
брано и сказано с большим знанием дела. Здесь
ему уже наконец удалось показать антихриста. Но
Христа там не было. При всем его желании пока¬
зать Христа в лице тех, кто противостоял рефор¬
ме Петра, это не получилось. Старообрядцы? Он
не сумел их изобразить, хотя очень интересовал¬
ся ими. Царевич Алексей? Да, у Мережковского
он фигурирует как носитель веры. Он разговари¬
вает там с Лейбницем, знаменитым немецким
философом, который говорит: «Почему у вас в
России все так неблагополучно?» И Алексей от¬
вечает: «Ну да, мы голые, пьяные, нищие, но в
нас — Христос». Но в романе этого не видно. Есть
там ужасная сцена, когда царевич, погибая в за¬
стенке, в присутствии своего отца, Петра I, про¬
клиная его, предсказывает, что за это его род, его
династия погибнет в крови. Это было написано в
самом начале нашего столетия.Мережковский ищет истину. Он изучает Гого¬
ля. Потому что Гоголь для него — жертва христи¬
анской односторонности. Отец Матфей Констан-
тиновский, который был в последние годы духов¬
ником Гоголя, представлен Мережковским как
некий демонический образ; он олицетворял ис¬
торическое христианство, которое не могло най¬
ти общего языка с писателем и подрубило его
творчество. Это тоже было неверно, несправед¬
ливо. Отец Матфей, на которого так много клеве¬
тали в истории и литературе, совсем не собирал¬141
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯся подсекать творчество Гоголя. Кризис у Гоголя
был внутренний, спонтанный. И на самом деле
речи отца Матфея не сыграли решающей роли.
Он не отрицал его писаний, наоборот, он хвалил
то, что Гоголь писал раньше. Отцу Матфею не
нравились образы второго тома «Мертвых душ».
Он не был литературным критиком, он был про¬
стым священником, протоиереем из города Рже¬
ва. Гоголь ему носил второй том «Мертвых душ»,
тому не нравилось — это было его право. Так ведь
и Гоголю тоже не нравилось — вы думаете, он
сжег, потому что с ума сошел? Он сжег, потому
что ему не нравилось. И сейчас, читая то, что ос¬
талось от этого тома, мы чувствуем, что там дей¬
ствительно что-то было неблагополучно, что он
не справился с этим.Книга, которую я упоминал, «Лев Толстой и
Достоевский», ставит ту же самую проблему о
христианстве и язычестве. Кто здесь язычник? —
Лев Толстой. Ясновидец плоти — так его пред¬
ставляет Мережковский. А Достоевский — это яс¬
новидец духа. Опять та же упрощенная схема, тут
над ним «нависает» Гегель в самом упрошенном
виде. Тезис: плоть, язычество — в данном случае
это Лев Толстой. Антитезис: дух, потрясающий
плоть, — в данном случае это Достоевский. Син¬
тез? Синтез впереди. Был Ветхий Завет. Ветхий
Завет говорил нам о плоти (вместе с язычест¬
вом). Пришел Сын Человеческий, дал нам Но¬
вый Завет, но Он только о Духе говорил. Нужен
Третий Завет, в котором полностью откроется
священная полнота божественности.Мережковский вступил здесь на путь какого-
то странного богословия. Думается, что не без142
Дмитрий Мережковский и Зинаида ГиппиусРозанова он пришел к мысли, что любовь муж¬
чины и женщины является прообразом какой-то
божественной тайны. В широком богословском
смысле слова это несомненно так. Ибо замысел
Божий, как мы знаем, есть соединение разделен¬
ного в мире: не смешение, не нивелировка, а со¬
единение. Все то, что распадается и разделяет¬
ся, — это сатанинская смерть. А гармония, един¬
ство — это божественное. Поэтому любовь есть
величайшая сила. Ее можно сравнить с внутри¬
ядерными силами, которые держат материю.
Они должны быть огромными, недаром при сво¬
ем освобождении они дают такой колоссальный
разрушительный эффект.Если для того чтобы соединить материю во¬
едино, нужна такая колоссальная сила, то для
того чтобы соединить человеческий дух, чело¬
веческие личности, нужна не меньшая сила.
Когда-то шел фильм «Хиросима, любовь моя»,
где говорилось о трагедии Хиросимы и о любви
двух людей, — это не меньший взрыв, только в
другом плане. Но Мережковский в своей «теоло¬
гии» (я ее называю теологией в кавычках) пере¬
носил эту тайну на Троицу неправомерно. Он ух¬
ватился за тот факт, что на древнееврейском и
арамейском языках слово руах (дух) имеет жен¬
ский род. И для него это стало тайной трех: Дух,
который, соединяясь с божественным Отцом,
рождает Сына. В треугольнике отец-мать-дитя
(сын) отразилась вечная троичная тайна. На все
лады во всех своих произведениях он возвраща¬
ется к этой мысли. В ней очень мало богослов¬
ского и философского обоснования — это наме¬
ки, эмоции.143
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯВо-первых, рождение человека не является
плодом любви; плодом любви является единство
душ, которое было, скажем, у него и Зинаиды Ни¬
колаевны. Рождение человека может совершить¬
ся, как и рождение и зачатие любого живого су¬
щества, без любви. И кроме того, не обязательно,
чтобы было трое — детей-то может быть много.
Короче, аналогия эта совершенно не работает,
но она мучительно преследовала его всю жизнь.Затем у него возникает мысль о том, что ста¬
рый мир должен быть разрушен, и для того что¬
бы приблизить третий Завет, необходимо рево¬
люционное преобразование мира. Он носится с
идеей религиозного, богословского обоснования
революции. Он все время говорит о том, что гря¬
дет царство хама. У него есть очень интересная
книга — «Грядущий Хам» — одно название само по
себе заслуживает внимания. «Не мир, но меч...» —
так он обрушивается в ней на историческое хрис¬
тианство.Да, мы должны быть достаточно честны: мы
должны признать, что в христианство на протя¬
жении веков неоднократно просачивались эле¬
менты мироотрицания, которые Евангелию не
соответствуют. И это давало горькие плоды. Но
восставать против исторического христианства —
значит восставать вообще против христианства,
ибо оно живет и являет себя в истории, а не где-то
в мире абстрактных идей.Мережковский постоянно жил за границей,
там он писал свои последние романы, в частнос¬
ти, «Царство зверя» — о разрушении империи.
Безумный Павел I — фигура очень противоречи¬
вая. По-моему, Мережковский не сумел увязать144
Дмитрий Мкрежковский и Зинаида Гиппиус;две стороны личности Павла. Вторая часть, заме¬
чательная, — о декабристах, она называется
«Александр I»; эта книга написана под сильным
влиянием Достоевского. И наиболее мощная
часть — «14 декабря» (тоже под влиянием Досто¬
евского). Это полотно тех событий, напоминаю¬
щее многое в нашем времени. Люди не подгото¬
вившиеся, которые вышли раньше времени, —
как будто смотришь в зеркало нашей эпохи.Супруги Мережковские часто уезжали за гра¬
ницу и иногда ненадолго возвращались в Россию.
Это несколько оторвало их от общественной, от
философской жизни и от Церкви. У них была ма¬
ленькая тайна (почти никто не знает о ней, в ли¬
тературе она почти не отражена). Это придумала
Зинаида Николаевна. Она говорила: раз истори¬
ческая Церковь несовершенна, будем создавать
новую Церковь. Такая мысль могла родиться в го¬
лове только у дамы. И они стали создавать — сна¬
чала маленький кружок, туда приходили лучшие
люди эпохи: Бердяев, Карташев, Рачинский и
многие другие. Потом она создала совсем интим¬
ный круг: Дмитрий Сергеевич, Дмитрий Филосо¬
фов — их ближайший друг, и она. И они стали со¬
вершать дома некое подобие малого богослуже¬
ния. Ставилось вино, цветы, виноград, читались
какие-то импровизированные молитвы — это бы¬
ла как бы евхаристия. Когда Бердяев узнал об
этом, он совершенно взбесился, и это послужило
поводом к его окончательному вхождению в пра¬
вославие. Он сказал, что он православный и не
может вынести этой доморощенной церкви. Эти
своеобразные события, как бы от противного,
толкнули его к Церкви.145
Александр Мень Русская религиозная философияКритика встречала Мережковского доволь¬
но прохладно, люди часто не понимали его про¬
блематики.В книге «Начало века» Андрей Белый дает
гротескную картину выступления Мережковско¬
го в зале Московского университета. Его открове¬
ния кажутся философам, профессорам нелепы¬
ми, а сам он в сатирическом изображении Андрея
Белого просто смешон.Это гротескное видение выступления Ме¬
режковского в Москве показывает, насколько
чужд он был академической среде. Они действи¬
тельно его не понимали, и он не понимал, куда
он шел. Это были два мира: мир XIX века — клас¬
сики — и он, обращенный к каким-то будущим зо¬
рям, как тогда любили говорить.Наступление революции Мережковский вос¬
принял совершенно однозначно. Из всех русских
религиозных писателей, мыслителей он был са¬
мым непримиримым антисоветчиком. Как гово¬
рил Евтушенко по поводу Гумилева, «из песни сло¬
ва не выкинешь...». Гумилев был монархист, одна¬
ко служил и считал своим долгом служить в госу¬
дарстве, принципы которого его не очень устраи¬
вали. Но Мережковский был, я думаю, под опре¬
деленным влиянием Гиппиус, которая была совер¬
шенно непримиримой, такой и умерла. Неприми¬
римой до парадоксов. Одно время они были близ¬
ки с Борисом Савинковым, в 1919 г. бежали из
России, были близки к кругам эсеров, потом ото¬
шли от них и остались вдвоем необычайно одино¬
кими в эмиграции. Правые считали их революци¬
онерами, левые не знали, куда их приткнуть, —
они никому не подошли. Постоянно искали неко¬146
Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус:его политического пристанища. К Пилсудскому
примкнули, потом он их разочаровал. Даже Мус¬
солини, когда они жили в Италии, вызывал у Ме¬
режковских надежду. Я читал их переписку; Дмит¬
рий Сергеевич пишет: «Цезарь» обещает меня
принять («Цезарь» — это условное название Мус¬
солини). Но и «Цезарь» их разочаровал.Когда началась Отечественная война, мно¬
гие эмигранты, среди них и Бердяев, и Булга¬
ков, стояли на патриотической позиции. Гиппи¬
ус не разделяла их взглядов. Она написала книгу
«Царство Антихриста», где изобразила револю¬
ционную жизнь, события в Петрограде и вооб¬
ще в России, в Москве, с самой негативной точ¬
ки зрения. Не надо ничего приукрашивать или
обелять — так это было.Для чего понадобились Мережковскому в
дальнейшем его философско-литературно-исто¬
рические эссе? Чтобы развивать ту же самую
мысль: христианские идеи не реализованы в ми¬
ре. В Евангелии заложена идея братства челове¬
чества — великая идея. А кто ее пытается реализо¬
вать? Наполеон, человек с демонической судь¬
бой! Очень интересно, ярко написана книга о На¬
полеоне. Человек, не имевший в себе христиан¬
ского духа, пытается создать единое человечест¬
во. Неизвестно, насколько исторически это прав¬
да, но так изображает Мережковский.Пора преодолеть два Завета и идти к новому,
третьему. В этой драме изображается и апостол
Павел, и Хуан де ла Крус, знаменитый испанский
святой.Центральная книга Мережковского, напи¬
санная в изгнании, изданная в 1932-1933 гг. в Бел¬147
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯграде, — «Иисус Неизвестный». Одно из самых
странных и оригинальных произведений на еван¬
гельскую тему. Писатель пытается дать новое ос¬
вещение тайны Христа, используя огромный ар¬
сенал апокрифов, которым до этого никто не
придавал такого значения. И название-то какое,
заметьте: «Иисус Неизвестный». Мир не понял
Христа, мир Его не познал. Это действительно
евангельские слова, но тем не менее в Евангелии
сказано, что Он в мире был и мир Его не познал,
но кто-то Его принял и кто-то Его познал. Для Ме¬
режковского Иисус не понят ни Церковью, ни
миром. Один из парижских критиков назвал ре¬
цензию на эту книгу «Церковь забытая» (Иисус
Неизвестный, а Церковь забытая). Если бы дух
Христов не реализовывался в Церкви, не было
бы ничего того, что дало христианство миру.Мережковский великолепно, на уровне круп¬
нейшего ученого, знал всю новозаветную истори¬
ческую литературу. Книга написана ярко, очень
субъективно. Это огромное трехтомное эссе, ко¬
торое начинается с описания, как выглядит его
личное Евангелие, которое он возит с собой, еще
из России, потрепанное, которое он боится пере¬
плести, потому что не хочет с ним расстаться ни
на один день.И остался Мережковский при тайне пола. Он
нашел в одном из апокрифов слова Христа: «Ког¬
да будет Царство? Тогда будет одно: женское бу¬
дет мужским, мужское будет женским».В те времена, в начале века, которые опреде¬
лили философское мышление Мережковского,
был популярен один, по-моему, не совсем психи¬
чески здоровый австрийский писатель, покон¬148
Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус:чивший с собой, Отто Вейнингер, написавший
книгу «Пол и характер» (она у нас была переведе¬
на в те годы и пользовалась большой популярнос¬
тью). Он много рассуждал о полярности двух по¬
лов, о том, что в каждом человеке заключена ка¬
кая-то частица другого пола (если он мужчина — в
нем есть элемент женщины, если это женщина —
в ней есть элемент мужчины). Об этом много спо¬
рили еще с той поры, когда Владимир Соловьев
написал книгу «Смысл любви».На самом деле Мережковский заблудился в
очень простых вещах. Пол не есть явление вечное.
А полнота человека способна открываться во
всем. И если это индивидуум, который принадле¬
жит, скажем, к мужскому полу, совершенно не обя¬
зательно, что он должен нести в себе и женский
элемент. Духовно человек стоит выше пола, поэто¬
му апостол Павел говорит, что во Христе нет ни
мужчины, ни женщины. Но для нашего единства,
для нашей любви друг к другу обязательно должно
быть различие: в характере, в типе мышления, в
типе эмоциональной жизни. Однако на самом де¬
ле это не столь существенно, чтобы об этом можно
было писать и размышлять всю жизнь.Правда о земном — это то, что действительно
достойно из наследия Мережковского. Мы (хрис¬
тиане, богословы) должны честно признать, что
он был частично прав в том, что на протяжении
истекших двадцати столетий нередко бывало так,
что христиане и руководство церквей не уделяли
достаточно внимания проблемам жизни, пробле¬
мам мира сего. Понять и простить это можно, по¬
тому что люди хотели сохранить и развить в себе
внутреннюю силу духа, чтобы пойти в мир. Но в149
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯпроцессе развития духа они забывали, для чего
это делается, и в мир не шли. Вероятно, многие из
вас знают о святом Серафиме Саровском. Он мно¬
го лет прожил в затворе, он много лет не общался
с людьми, но когда в нем созрела духовная сила,
сила благодати Духа Божия, — он открыл дверь
своей хижины для людей. Он понес свое сердце,
напоенное Святым Духом, людям. Вот это и есть
диалектика христианства, которое не отрицает
мир — и не принимает его огульно, не становится
мирским, обмирщенным. Здесь всегда есть прост¬
ранство для того чтобы принять, преобразить и
одухотворить мирское. Этот синтез, который со¬
вершается в истории Церкви и будет совершать¬
ся, и был совершен раз и навсегда в лице Христа,
в философии Мережковского мыслился и пред¬
ставлялся как нечто расколовшееся, не соединен¬
ное, как то, что должно соединиться в неком гря¬
дущем третьем Завете. И мы сегодня говорим ему:
нет, Новый Завет есть Завет вечный. Третий За¬
вет ни Церкви, ни миру не нужен, христианство
само по себе сегодня, как и вчера, несет в себе эту
потенциальную возможность освящения, пости¬
жения, проникновения во все сферы мира.Нет, друзья мои, ничего светского, мирско¬
го, нет ничего находящегося вне Бога. Вне Бога —
только небытие. Все связано с Ним, и все нахо¬
дятся перед Его лицом. За много сотен лет до Р. X.
Господь дал Аврааму, нашему отцу, отцу всех веру¬
ющих на земле, первую заповедь: «Ходи передо
Мной и будь непорочен». «Ходи передо Мной», —
вот основа для христианской деятельности, для
христианской любви в семье, для христианского
воспитания, для христианского искусства — для150
Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиусвсего того, что есть. «Ходи передо Мной», что бы
ты ни делал — колол бы ты дрова, сидел бы у по¬
стели больного или рассказывал друзьям смеш¬
ную историю, чтобы поднять их дух, чтобы они
не унывали, — безразлично. Все то, что не являет¬
ся грехом, совершается перед лицом Божьим. Но
мы должны быть благодарны этим искренним
людям, которые мучились, страдали и поднимали
эти вопросы.В заключение я хочу вам прочесть несколько
строк одного из лучших, с моей точки зрения,
стихотворений Мережковского. Это стихотворе¬
ние называется, как и ода Державина, «Бог». По¬
жалуй, едва ли в русской литературе можно найти
подобное простое, без всякого декадентского
привкуса, стихотворение о самом важном, о са¬
мом последнем, о самом прекрасном, о самой
сущности нашей жизни и о Том, перед лицом Ко¬
торого должны мы все ходить.О Боже мой, благодарюЗа то, что дал моим очамТы видеть мир, Твой вечный храм,И ночь, и волны, и зарю...Пускай мученья мне грозят, —
Благодарю за этот миг,За все, что сердцем я постиг,О чем мне звезды говорят...Везде я чувствую, везде
Тебя, Господь, — в ночной тиши,И в отдаленнейшей звезде,И в глубине моей души.151
Александр Мень Русская РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯЯ Бога жаждал — и не знал;Еще не верил, но, любя,Пока рассудком отрицал, —Я сердцем чувствовал Тебя.И Ты открылся мне: Ты — мир.
Ты — все. Ты — небо и вода,Ты — голос бури, Ты эфир,Ты — мысль поэта, Ты — звезда...Пока живу — Тебе молюсь,Тебя люблю, дышу Тобой,Когда умру — с Тобой сольюсь,
Как звезды с утренней зарей.Хочу, чтоб жизнь моя была
Тебе немолчная хвала.Тебя за полночь и зарю,За жизнь и смерть — благодарю!..
Николай БердяевВначале XX в. в Петербурге произошло важное
событие — начали свою работу Петербург¬
ские религиозно-философские собрания. Эти
встречи наиболее ярких представителей интел¬
лигенции с представителями Церкви происходи¬
ли по инициативе выдающихся деятелей русской
культуры — Дмитрия Сергеевича Мережковского
и его жены Зинаиды Николаевны Гиппиус.Николай Александрович Бердяев приезжал
туда, и впоследствии, на протяжении многих де¬
сятилетий, темы, которые бурно дебатировались
на Собраниях, постоянно присутствовали в его
произведениях.Один из первых сборников его статей назы¬
вался «8иЪ 8рес1е АеИегпкайз» (С точки зрения
вечности). Он ставит вопрос о важности духов¬
ной культуры, о важности человеческого досто¬
инства. Это для него не условность, человеческое
достоинство вытекает из высочайшей духовной
природы личности, человеческого «я». Впослед¬
ствии Бердяев называл себя персоналистом. Он
считал, что в личности выражается одна из глав¬
ных особенностей духа. Не в толпе, не в сумме, а
в личности. Личность осуществляет то величие
человека, которое является его природой. В тол¬
пе, когда люди теряют себя, они отбрасываются
назад. Он размышляет в этой книге над судьбами
России, над судьбами интеллигенции, — вопросы,
которые всегда волновали его.Бердяев приезжает в Москву. Некоторое вре¬
мя он скитается, но в конце концов поселяется на153
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯАрбате, в Большом Власьевском, и сближается с
молодыми, оригинальными, энергичными людь¬
ми, которые ищут возвращения в лоно православ¬
ной традиции. Здесь и Рачинский — очень своеоб¬
разный переводчик, доморощенный мыслитель;
и уже известный писатель Василий Васильевич
Розанов, который мечется между страстной лю¬
бовью к православию, христианству и столь же
страстной ненавистью к ним. Здесь Сергей Нико¬
лаевич Булгаков — марксист (не просто по круж¬
кам, как Бердяев, а фундаментально), автор ог¬
ромного исследования «Капитализм и земледе¬
лие», человек, который прошел в начале столе¬
тия путь от марксизма к идеализму, а потом от
идеализма к православию, к христианству.Булгаков и Бердяев настолько сближаются,
что их зачастую называют братьями Диоскурами,
но это разные люди. Булгаков, выросший в орлов¬
ской провинции, сын провинциального священ¬
ника, вышедший, вырвавшийся из низов, рвущий¬
ся к знаниям, тоже огромный эрудит, горящий,
пламенеющий, немного наивный, несмотря на
свою политическую образованность, — и Бердяев,
аристократ, который никогда не мог ни к чему
примкнуть, слово «мы» ему было чуждо! Это бы¬
ло, конечно, трагедией его жизни. Он отошел от
революционных кружков. После революции
1905 г. Бердяев уже вполне сложившийся христи¬
анин; для него истина является в личности Хрис¬
та, личности, в которой воплощено личное Боже¬
ственное начало, и перед личностью Бога стоит
отображающая ее в себе личность человека. Став
христианином, Бердяев не мог стать церковным
человеком в обычном смысле этого слова. Он154
Николай Бердяевприезжал в монастыри, молился в храмах, присту¬
пал к Святым Тайнам, но когда раскаявшиеся ин¬
теллигенты ездили к старцам и принимали каж¬
дое их слово за вещание оракула, — этого Бердяев
вынести не мог, он говорил: «Это не мой путь», —
и всегда оставался не столько богословом, хотя
все темы его были религиозные, сколько свобод¬
ным философом. Он говорил так: «Я размышляю
независимо, я иду от своего “я” и своего собствен¬
ного интеллектуального опыта и интуиции».В 1910 г. он сближается с группой «Путь». В
Москве, недалеко от храма Христа Спасителя,
был особняк миллионерши Маргариты Кирил¬
ловны Морозовой, которая отдала свой капитал
на благое дело — издание русских и переводных
книг религиозно-философского содержания. В
издательстве «Путь» впервые вышел знаменитый
том Флоренского «Столп и утверждение исти¬
ны»; в этом издательстве впервые был напечатан
почти полный, по тогдашнему времени, Чаадаев;
там же вышли недавно умерший Соловьев, Булга¬
ков и Бердяев.В доме Бердяева постоянно собирается мно¬
го народу, сам он охотно участвует в различных
кружках. В 1911 г. он пишет книгу «Философия
свободы». Это книга молодого человека, которо¬
му еще нет сорока. Но мне кажется, если не вда¬
ваться в детали, эта книга уже содержит в себе
все то, что в дальнейшем станет темой Бердяева.
Писал он много. Бердяев умер в 1948 г. И за эти
годы он написал десятки томов, сотни, если не
тысячи статей. Библиография его (только пере¬
числение его трудов) составляет обширную книгу
(она вышла в Париже). Переведен Николай Алек¬155
Александр Мень Русская РЕЛИГИОЗНАЯ философиясандрович на двадцать языков, во многих стра¬
нах собираются симпозиумы и конгрессы, посвя¬
щенные изучению его творчества. Сам он перед
смертью говорил с горечью: «Мне готовят Нобе¬
левскую премию, я имею теперь звание доктора,
я стал известен во всем мире, кроме своей роди¬
ны». И вот спустя сорок лет его мечта вернуться
на Родину осуществляется.«Философия свободы» недавно вышла в на¬
шей стране. И каждому из вас, кто хотел бы по¬
знакомиться с основами христианской филосо¬
фии, я бы настоятельно рекомендовал прочесть
эту книгу с должным вниманием. Заранее преду¬
преждаю о трудности чтения. Бердяев — блестя¬
щий стилист, публицист, пишет ярко, афористич¬
но, но его огненный темперамент, его дух, кото¬
рый все время клокочет как вулкан, давит слова¬
ми, он может повторить пятьдесят раз одно и то
же слово на одной и той же странице. Он «выкри¬
кивает» некоторые книги, как говорили его дру¬
зья. И поэтому из-за отсутствия некоторой систе¬
матичности, последовательности, связи частей,
не всем его легко читать, но это великая фило¬
софская поэзия, глубокая мудрость. Мне иногда
казалось, что из одной фразы Бердяева можно
было построить целое сочинение — столько там
закодировано мудрости.Книга «Философия свободы» развивает глав¬
ный тезис Бердяева: в основе лежит дух; дух — это
то, что нельзя определить; дух — это та подлин¬
ная реальная сила, которая скрыта в нас, и никог¬
да рациональное отвлеченное познание не будет
в состоянии его замкнуть в какие-то точные опре¬
деления. Дух реализуется в жизни. Но всегда, ког¬156
Николай Бердяевда он реализуется, или, как говорил Бердяев,
«объективируется», он нечто теряет. Я бы привел
такое сравнение (я не помню, есть ли оно у Бер¬
дяева, но оно вполне ему подходит): дух — это не¬
сущаяся вода реки, а объективация — это та же во¬
да, но замерзшая.У Бердяева было некоторое отталкивание от
жизни, от действительности. Он очень болез¬
ненно переживал униженность человека, безоб¬
разия жизни, все скверное, тяжкое, даже то тяж¬
кое, что есть в нашей плоти. Это был дух, кото¬
рый можно назвать «пленным духом» (так Мари¬
на Цветаева называла Андрея Белого, знакомца
Бердяева). Так вот, это был «пленный дух», кото¬
рый томился в своей тюрьме. Он и любовь пони¬
мал очень своеобразно. Прочтите его письмо к
невесте Лидии, оно напечатано в небольшом
сборнике произведений Бердяева, изданном из¬
дательством «Прометей» под названием «Эрос и
личность».Любовь для Бердяева тоже была духовным
актом. Вообще он был как будто вне быта, вне ма¬
терии. Он всегда тяготился действительностью,
при этом безумно любил мир. Он не был ни ана¬
хоретом, ни отрешенным человеком, он наслаж¬
дался и любовался природой. Как вспоминает од¬
на его знакомая, он не мог пропустить ни одной
собаки на улице, чтобы с ней не поговорить. Дру¬
гая его знакомая рассказывала мне, что, когда
они жили в Париже, Бердяев всегда на улицу вы¬
ходил с собакой или с двумя, у него были огром¬
ные псы. И у него был кот Мури, которого он
сильно любил. Этот кот умирал у него на руках.
Бердяев так остро пережил агонию этого живот¬157
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯного, что в своей глубокой философской книге
пишет об этом и рассказывает про своего кота с
полной серьезностью — как через смерть этого
любимого живого существа он постигал ужас не¬
бытия, ужас умирания.Люди по-разному смотрели на Бердяева.
Большинство любовалось им в те годы. Было в
нем, конечно, и нечто горделивое, и вместе с
тем, Марина Цветаева вспоминает, что не было
более приветливого и открытого человека. Он
прекрасно мог общаться с крестьянами, ремес¬
ленниками, ходил в «Яму», беседовал там с разны¬
ми сектантами («Яма» — это трактир, где собира¬
лись народные богоискатели) и как барин он на¬
ходил с простым народом язык быстрее, чем ин¬
теллигент.Одно время, до Первой мировой войны Бер¬
дяев был близок с Дмитрием Сергеевичем Ме¬
режковским. Но постепенно кружковщина Ме¬
режковского стала его тяготить. А Мережков¬
ский, разочаровавшись в историческом христи¬
анстве, в исторической Церкви, задумал со своей
женой Зинаидой Николаевной Гиппиус (вернее
сказать, это жена придумала) создать свою искус¬
ственную «церковь». Они собирались дома и со¬
вершали некое самодельное богослужение: стави¬
лись цветы, приносилось вино — какая-то псевдо¬
евхаристия... Это же была эпоха декаданса, когда
буйствовали символисты, за ними шли акмеисты,
все кипело. Мережковский привел Бердяева к
православию. Каким образом? Мережковский
стал приглашать его на эти радения, встречи, и
вдруг Николай Александрович почувствовал, что
это фальшь, что-то ненормальное, самодельное,158
Николай Бердяевчто нужна настоящая, подлинная Церковь. И он
стал православным человеком и оставался им до
конца своих дней. Такой был у него парадоксаль¬
ный путь, как бы от противного.Сейчас вы услышите несколько строк о его
облике из уст его современницы, Евгении Кази¬
мировны Герцык, писательницы, которая очень
его любила, ценила и понимала. Как сама она на¬
писала, из всех, кого она потеряла в то время (на¬
чало 1920-х гг.), его она потеряла «больше всех».
Несколько строк из ее мемуаров, чтобы вы увиде¬
ли эту личность, этого человека.«Вечер. Знакомыми арбатскими переулочка¬
ми — к Бердяеву. Квадратная комната с красного
дерева мебелью. Зеркало в старинной овальной
раме, над диваном. Сумерничают две женщины:
красивые и привлекательные — жена Бердяева и
сестра ее. Его нет дома, но привычным шагом
иду в его кабинет. Присаживаюсь к большому
письменному столу: творческого беспорядка ни¬
какого, все убрано в стол, только справа-слева
стопки книг. Сколько их — ближе читаемые, зало¬
женные, дальше — припасенные вперед. Разно¬
образие: Каббала, Гуссерль и Коген, Симеон Но¬
вый Богослов, труды по физике; стопочка фран-
цузких католиков, а поодаль непременно — ро¬
ман на ночь, что-нибудь выисканное у букинис-
та<...> Прохаживаюсь по комнате: над широким
диваном, где на ночь стелется ему постель, Рас¬
пятие черного дерева и слоновой кости — мы
вместе купили его в Риме. Дальше на стене — ак¬
варель — благоговейной рукой изображена келья
старца. Рисовала бабка Бердяева: родовитая ки¬
евлянка <...>159
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯСовсем недавний христианин, в Москве Бер¬
дяев искал сближения с той, не надуманной в ли¬
тературных салонах, а подлинной и народной
жизнью церкви... Но как отличался Бердяев от
других новообращенных, готовых отречься и от
разума, и от человеческой гордости!Стоя крепко на том, что умаление в чем бы
то ни было не может быть истиной во славу Бо-
жию, он утверждает мощь и бытийность мысли,
борется за нее. Острый диалектик — наносит уда¬
ры направо, налево... Душно, лампадно с ним ни¬
когда не было. И чувство юмора не покидало его.
Случалось, мы улыбнемся с ним через головы тог¬
дашних единомышленников его, благочестивей¬
ших Новоселова, Булгакова.<...> Философскую мысль Бердяева так и хо¬
чется охарактеризовать как рыцарственную: ре¬
шение любой проблемы у него никогда не дикту¬
ется затаенной обидой, страхом, ненавистью, как
было, скажем, у Ницше, Достоевского... И в жиз¬
ни он нес свое достоинство мыслителя так, как
предок его, какой-нибудь Шуазель: потрясая дра¬
гоценным кружевом... считая, что острое слово
глубине мысли не укор, без тяжести, без надрыва,
храня про себя одного муки противоречий, ино¬
гда философского отчаяния. В этом и сила его, и
слабость».Когда завершался этот период, Бердяев на¬
писал одну из итоговых книг своего довоенного
периода, которая называлась «Смысл творчест¬
ва». Творчество было для него не просто функци¬
ей человеческой мысли и жизни, а самой жиз¬
нью. В книге «Дух и реальность» Бердяев пишет:
«Дух есть творческая активность. Всякий акт духа160
Николай Бердяевесть творческий акт. Но творческий акт субъек¬
тивного духа есть выход из себя в мир. Во всяком
творческом акте привносится элемент изначаль¬
ной свободы, элемент, не определяемый миром.
Творческий акт человека, всегда исходящий от
духа, а не от природы, предполагает материал ми¬
ра, предполагает множественный человеческий
мир, он исходит в мир от духа и вносит в мир но¬
вое, небывшее. Творческий акт духа имеет две
стороны — восхождение и нисхождение. Дух в
творческом порыве и взлете возвышается над ми¬
ром и побеждает мир, но он также нисходит в
мир, притягивается миром вниз и в продуктах
своих сообразуется с состоянием мира. Дух объ¬
ективируется в продуктах творчества и в этой
объективации сообщается с данным состоянием
множественного мира. Дух есть огонь. Творчест¬
во духа огненно. Объективация же есть охлажде¬
ние творческого огня духа. Объективация в куль¬
туре всегда означает согласование с другими, с
уровнем мира, с социальной средой. Объектива¬
ция духа в культуре есть его социализация».Далее Бердяев говорит о том, что наши при¬
вычные понятия о Боге, о долге человека очень
часто социоморфны, то есть построены по образ¬
цу социальной жизни, отражают угнетение или
самоутверждение, или еще какие-то иные момен¬
ты человеческого бытия. Необходимо снять эту
социоморфную оболочку, чтобы проникнуть в
глубину человеческого и божественного бытия.Для Бердяева тайна Бога всегда была тайной
непостижимой. В этом он был полностью согла¬
сен с христианским богословием. Но и тайна че¬
ловека для него оставалась столь же непостижи¬161
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯмой и оказывалась необычайно тесно связанной
с тайной божественного. Здесь одна из уязвимых
сторон бердяевской метафизики. Он пишет: «Со¬
гласно Библии, Бог вдохнул в человека дух. По¬
этому дух не есть творение, а есть порождение
Бога». Это очень неточно. Это крайне спорно.
Это фактически отождествление нашего духа с
Духом божественным. Но Бердяев говорил об
этом в пылу полемики, пытаясь возвысить дух,
который постоянно унижался — и материализ¬
мом, и религиозным мышлением. И он в своей
парадоксальной полемике доходил до таких вы¬
сказываний: «Нам дорога не только Голгофа, но и
Олимп». Конечно, на первый взгляд читателю ка¬
жется странным — что тут общего? Но он хотел
показать, что красота мира, красота плоти (к ко¬
торой он относился так двойственно) имеет цен¬
ность для Бога (даже если она воплощена в язы¬
ческом Олимпе), потому что она тоже есть фор¬
ма творчества.«Является ли целью жизни человека спасе¬
ние?» — спрашивал он. Если понимать под этим
нечто чисто утилитарное, а именно: попадет ли
человек в «хорошее» место после смерти или в
«плохое», попадет ли он в рай или в ад, — Бердя¬
ев радикально выступал против такого понима¬
ния спасения. Он говорил, что задача человека —
вовсе не эгоцентрическое, эгоистическое спасе¬
ние, не поиск какой-то радости, а творчество. Бог
заложил в человека огромный потенциал, и чело¬
век должен творить, и тогда из этого вытекает и
высокое нравственное понимание, и благородст¬
во духа (благородство было для него необычайно
важной категорией). Трудно было, конечно, вы¬162
Николай Бердяевслушивать эти резкие, парадоксальные, далеко не
всегда точные высказывания Бердяева кругу его
единомышленников.Он пишет книгу «Новое религиозное созна¬
ние и общественность», поднимает там вопросы
пола, социальные вопросы, размышляет о рево¬
люции. Он говорит о том, что революция может
быть реакцией. Он, имевший уже некоторый
стаж революционной борьбы, приводит замеча¬
тельные слова народника Михайловского, с ко¬
торым он много полемизировал. Михайловский
говорит: «Я беден, у меня дома ничего нет, кроме
полки с книгами и бюста Белинского. Но это
мое. Я это буду охранять. Если даже этот народ,
служению которому я отдал всю свою жизнь, во¬
рвется сюда, чтобы сжечь мои книги, разбить
этот бюст, — я буду защищать их до последнего
дыхания». Эти слова Михайловского были нео¬
бычайно близки Бердяеву. Он говорил о наси¬
лии, которое идет и сверху, со стороны власть
имущих, и снизу, со стороны тех, кто не задумы¬
вался над правами личности, человека, — попи¬
рать свободу можно с двух сторон.И вот наступает революция. Бердяев ждал ее.
И ждал многих бурных событий. Еще в 1909 г. он
участвовал в сборнике «Вехи». Он был неплохой
пророк. В 1918 г. Бердяев участвует в сборнике
«Из глубины», который подводит черту всей ми¬
нувшей эпохе. Он не становится аутсайдером,
внутренним эмигрантом, изгоем. Он активно уча¬
ствует в общественной жизни. Его избирают в
университет. У меня есть близкие люди, которые
слушали лекции Бердяева, видели, как он высту¬
пал. Он производил огромное впечатление на ау¬163
Александр Мень Русская религиозная философиядиторию. (Единственное, что мешало, это нерв¬
ный тик, который его несколько портил.) Он уча¬
ствовал в Вольфиле (Вольная философская ассо¬
циация), создал Вольную Академию Духовной
культуры, напряженно размышлял.В те годы немецкий философ Освальд Шпен¬
глер написал книгу «Закат Запада» (или, как у нас
переводят, «Закат Европы») — книгу, которая по¬
трясла Европу и мир. Она говорила о неизбежно¬
сти для цивилизации периода упадка: как орга¬
низм проходит периоды: детство — юность — ста¬
рость, как в природе имеются весна — лето —
осень — зима, так и цивилизация неизбежно при¬
ходит к упадку, который ничто и никто не остано¬
вит. «Запад сегодня, — писал Шпенглер, — нахо¬
дится на закате». И Бердяев вместе со своими дру-
зьями-единомышленниками ответил на эту книгу
блестяще. Он показал, что фатум, исторический
рок, который действительно может вести циви¬
лизацию к гибели, не есть единственное, что сто¬
ит перед человечеством. Дух может побеждать
рок. «Христианство, — говорит Бердяев, — броса¬
ет вызов судьбе и никогда не может примириться
с механическим, мертвящим, фатальным».Можно сказать, что в Бердяеве жило бес¬
смертие как актуализация того, что есть всегда. В
нем постоянно бурлили мысли. Можно привести
массу интересных идей, которые приходили ему
в голову. Скажем, его трактовка разделения Церк¬
вей. Существовала трактовка хомяковская: отпа¬
ли грешные латиняне; трактовка старокатоличес¬
кая — отпали недостойные схизматики, расколь¬
ники; трактовка тех, кто хотел соединить эти рас¬
падающиеся части и скорбел по поводу разделе¬164
Николай Бердяевния Церквей. Бердяев первым по-настоящему глу¬
боко взглянул на эту проблему. Он показал, что
христианский Запад и христианский Восток име¬
ли свои собственные формы осознания и реали¬
зации духовной жизни. На Западе всегда было
сильно стремление к Богу, ввысь, вверх, была,
как выражается Бердяев, влюбленность в Хрис¬
та, подражание Христу как чему-то внешнему. От¬
сюда устремленность, вытянутость готических
храмов, стрельчатых окон. Между тем Восток
чувствует Христа присутствующим здесь, близко.
Поэтому восточные храмы как бы охватывают
входящего, огонек горит внутри, внутри присут¬
ствует Дух Божий. Эти два типа духовности долж¬
ны были развиваться независимо, и зло разделе¬
ния христиан было использовано Божественным
Промыслом для того, чтобы не смешалось хрис¬
тианство в безликую однородную массу по всей
земле, а чтобы конкретность многоцветья хрис¬
тианства в конце концов расцвела, несмотря на
печаль разделения.В 1922 г. Бердяева высылают из России. К
этому времени он уже автор многочисленных ста¬
тей, автор книг «Смысл творчества», «Филосо¬
фия свободы» и ряда других. Одно время Бердяев
редактировал журнал «Вопросы жизни». Некото¬
рое время он находится в Берлине, потом попада¬
ет в Париж и поселяется в Кламаре, под Пари¬
жем, где остается надолго. Там он пишет свои
важнейшие произведения, перечислять их было
бы слишком долго. Я назову только главные.«Философия свободного духа», двухтомная
книга, написанная необычайно ярко, — это разви¬
тие идей его философии свободы. Особенно об¬165
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯращает на себя внимание в этой книге его мета¬
физическая трактовка свободы. Он говорит о
том, что свобода находится глубже Бога, что это
некая тайна. Здесь он питался источниками не¬
мецкого мистика XVII в. Якоба Бёме о некой без¬
дне (11п§гипс1), которая лежит в основании всего.
Для Бердяева это понятие было не совсем отчет¬
ливо. Иногда он его отождествлял с Богом (по-су-
ществу, как и Бёме): Бог находился по ту сторону
понимания добра и зла (так у Бёме). Но потом
Бердяев отделил Бога от бездны и отождествил
бездну с тем порывом, чудовищным, иррацио¬
нальным, бессмысленным, но мощным порывом
свободы, которая не может быть определена ни¬
чем. Это дуалистическое представление едва ли
может разделяться христианством: Бердяев гово¬
рил, что Бог создал мир из ничего, но «ничего» —
это не «ничто», а темный хаотический мир не-
творенной свободы, которая нетварна, как Бог.Мы с библейских времен все-таки стоим на
той точке зрения, что ничего нетварного, кроме
Творца, не существует. На одном из конгрессов,
изучавших наследие Бердяева, в Париже, говори¬
лось о том, что стремление Бердяева дать такую
интерпретацию коренилось в его желании создать
новую теодицею, концепцию, которая бы прими¬
ряла тайну Бога и тайну страдания. Тайна зла была
для Бердяева необычайно острой, он всю жизнь
ею мучился и говорил так: Бог не повинен в миро¬
вом зле, Бог не всемогущ. Он не властвует в мире,
а Он побеждает это темное хаотичное начало, ко¬
торое совечно Ему, то есть оно всегда было.Вы скажете: а что оно собой представляет?
Бердяев отвечал: ничего, это нельзя назвать, это166
Николай Бердяевто, что находится за гранью мысли. В самом де¬
ле, безумное, иррациональное стремление ко злу
довольно трудно привести в какой-то логичес¬
кий порядок. И Достоевский, которого Бердяев
так любил, часто показывал иррациональный,
безумный характер зла, именно безумный. Так
вот, раз Бог не всемогущ, а только побеждает
тьму, Бердяев выдвигает другую, спорную, с хри¬
стианской точки зрения, концепцию, что Бог
нуждается в мире, что Бог ищет в нас, в челове¬
честве, Себе поддержку.Однажды Бердяев услышал слова француз¬
ского писателя Леона Блуа о том, что Бог — это
Великий Одинокий, и пережил это как внутрен¬
ний опыт. Не полноту Божию почувствовал он, а
некое божественное метафизическое страда¬
ние. И создание мира он переживал как наруше¬
ние Божественного одиночества. Нам нужен
Творец, но и мы Ему бесконечно нужны. Есть
много поразительного, глубокого, загадочного и
тонкого в этих суждениях Бердяева, хотя, с точ¬
ки зрения богословия, они представляются, ко¬
нечно, спорными.Бердяев был глубоко эсхатологически напря¬
жен, для него существующее состояние мира бы¬
ло мертвым, объективированным. История — это
статуи и трупы. Все реализуется тогда и только
тогда, когда мир сбросит с себя это окостенение
объективации. Поэтому осмысление истории —
только там, где она кончается. Смысл истории —
в ее аннулировании, ее снятии; в том, что мы уст¬
ремлены, как стрела, к будущему, где мертвен¬
ность объективированного бытия будет побежде¬
на, где будет торжествовать полностью творчес¬167
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯкий дух, где он будет играть и расцветать. Поэто¬
му эсхатология, то есть учение о конце мира, для
Бердяева не была чем-то зловещим, мрачным, ус¬
трашающим. Он говорил о том, что человек дол¬
жен приближать конец мира, что человек должен
стремиться к этому моменту преображения бы¬
тия. И все темное будет уничтожено.Люди неправильно понимают идею Промыс¬
ла, говорит Бердяев, они понимают слова Христа
Спасителя буквально, что Он над каждым бдит.
Нет, если человек к Нему стремится, осуществля¬
ется единство Христа и человека. Но вообще в ми¬
ре Бог не царствует. Нет Царства Божьего в мире.
Он не царствует в холере, в чуме, в предательстве,
катастрофах. Мир наполнен злом! В этом отноше¬
нии Бердяев прав. И трудно не согласиться с ним,
что Бог не проявляется, скажем, в армянском или
американском землетрясении. Конечно, нет! И в
этом глубокая правота Бердяева.Христианское богословие рассматривает эту
проблему с другой позиции: свобода дана нам как
умаление Божества. Создание — это значит, что
Бог какое-то пространство в Своем бытии усту¬
пил нам, и в этом пространстве действуют уже
(тут Бердяев совершенно прав) и воля Божья, и
воля человеческая, и слепые стихии, и судьба
(судьба не в мистическом смысле, а в смысле пре¬
допределенности — физической, психологичес¬
кой, исторической, социальной).Бердяев был историософом. Его книга
«Смысл истории» — одна из замечательнейших.
Она вышла уже в эмиграции. Для него история
была движением вперед, и он подчеркивал ради¬
кальное отличие библейского мировоззрения от168
Николай Бердяевантичного и индийского. Индия и Греция не зна¬
ли истории как движения. Только Библия гово¬
рит нам о том, что у мира есть цель.Бердяев также написал книгу, которая у нас
долго считалась крайне одиозной, — «Философия
неравенства». Он писал ее в революционные го¬
ды, в начале 1920-х гг., здесь, на родине, писал для
тех представителей интеллигенции, которые го¬
товы были, как Блок, идти навстречу темной раз¬
рушительной стихии. Он называл их гасителями
духа, предателями культуры, разрушителями, со¬
участниками преступных деяний. И сегодня мы
знаем, что эти деяния были действительно пре¬
ступны, но Бердяев еще тогда возвысил голос и
кричал об этом.Когда Бердяева высылали, он сказал, что не
собирается вести политическую борьбу против
существующего порядка. Надо сказать, что Бер¬
дяев принимал какие-то общие принципы социа¬
лизма, буржуазность ненавидел. Он считал, что
буржуазность — это духовная болезнь. Еще до ре¬
волюции он писал о ней как о принижении созна¬
ния, отступлении от человечности. Духовная бур¬
жуазность — примитивизация, успокоенность, ос¬
тановка духовного потока в человеке — были для
него столь же враждебны, сколь и атеизм.Личность Христа всегда была для Бердяева в
центре. Ибо в Нем реализовалось Божественное
в полноте, и в полноте того, перед чем он пре¬
клонялся — перед личностью человека. Христос
открыл нам человечность Бога. До сих пор мы
думали, что Бог не человечен, а вот через Хрис¬
та мы это познаём. Тайну Троицы Бердяев пости¬
гал через динамику, для него жизнь в Божестве169
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯбыла динамична. Но человек не может проник¬
нуть в эту тайну.Для Бердяева познание мира, Бога и Его
тайн — не просто логический процесс, не просто
манипуляции одного рассудка, а это акт, который
осуществляет вся природа человека, все его суще¬
ство — его интуиция, боль, чувство, — все вместе
связано. Только так мы постигаем реальность це¬
ликом, а не в отдельных проявлениях. Вот это ин¬
туитивное, живое, целостное восприятие и было
главной особенностью философии Бердяева.Многие люди поражались масштабам этого
человека, ибо в той же Франции было немало
философов, историков, богословов, публицис¬
тов, но каждый, так сказать, сидел на своем шес¬
те. А Бердяев свободно ходил по всем мирам. Его
краткое замечание по какому-нибудь узловому
моменту христианского богословия было иногда
ценней целого тома. Скажем, он говорил о биб¬
лейской критике — указывал на ее очищающее
значение. Я не буду отвлекаться сейчас, но эту
фразу можно найти и показать, как он угадал са¬
мое главное в этой важной для нас сфере позна¬
ния Писания.Ему не так просто жилось. Была и бедность,
были и трудности. Но он не отступал. Он создал
журнал «Путь», который издавался с 1925 г. до са¬
мой войны. Это не журнал, это сокровище мыс¬
ли! Шестьдесят номеров его действительно со¬
ставляют богатство, наследие, которое мы сего¬
дня получили, и дай Бог, чтобы это дошло до на¬
ших потомков. Он собрал вокруг себя лучших
представителей христианской мысли. Там участ¬
вовали и Франк, и Булгаков, и Николай Лосский,170
Николай Бердяеви замечательный мыслитель Борис Вышеслав¬
цев, очень мало известный сейчас, умерший в
1964 г., и многие представители свободной фило¬
софской мысли, в основном православные, но
также протестанты и католики.Любопытно, что переломные моменты исто¬
рии Бердяев переживал в обстановке войны лич¬
ной. Что произошло в 1917 г.? Он должен был по¬
пасть в тюрьму, его спасла Февральская револю¬
ция. Что с ним произошло в канун Второй миро¬
вой войны? Его все гнали и проклинали. В пер¬
вый раз, в 1913 г., он вступился за монахов Афон¬
ского монастыря, которых преследовал Синод.
Николай Александрович написал статью «Гасите¬
ли духа», за которую его привлекли к уголовной
ответственности. А перед Второй мировой вой¬
ной началась травля его ближайшего друга, про¬
фессора Парижского богословского института —
ГЪоргия Петровича Федотова. За что его трави¬
ли? За активность. Мы с вами потом отдельно бу¬
дем говорить о Федотове.Федотов позволял себе давать объективные
оценки советской политике, Сталину — очень
взвешенно, очень продуманно. И его сочли за
красного (или «розового», как тогда говорили),
хотя это было совершенно неверно. В конце кон¬
цов его вытеснили, выгнали, можно сказать, из
Богословского института, причем многие сотруд¬
ники, профессора, зная, что он ни в чем не вино¬
вен, струсили и подписали определение. Это был
тяжелый мучительный момент. И тогда Бердяев
разразился статьей, которая называлась «Сущест¬
вует ли в Православии свобода мысли и совести?»
И он с необычайной яростью и пафосом, свойст¬171
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯвенным его перу, обрушился на этих трусливых
людей. Сам он был бесстрашным.В 1937 г. он написал книгу «Истоки и смысл
русского коммунизма». Эта книга дает достаточно
глубокий анализ ситуации. Он не выступает в ней
как махровый антикоммунист, он вообще никогда
не был никаким «махровым»; он не выступает как
поборник идеи, а старается показать, откуда все
произошло, откуда плюсы, откуда минусы.Бердяев был непримирим ко всякой диктату¬
ре, и конечно, нацистской, франкистской, ста¬
линской, и когда немцы заняли Париж, он, как
тогда уже очень известная фигура, сделал все,
чтобы показать людям, насколько для него не¬
приемлема эта нацистская власть. Он много пи¬
сал против нацистской идеологии, выступая от¬
крыто и резко. Его собирались арестовать, но на¬
шлись люди, даже в гестапо, которые знали его
известность и не решились. Он тщательно сле¬
дил за сводками с фронта. Душой он был вместе с
Красной Армией, вместе с Россией, несмотря ни
на что, всегда желал ей только победы.Когда кончилась война, у него уже возникла
мысль: а не вернуться ли домой? Он начал об¬
щаться с людьми, которые приезжали из Союза,
встречался и с военными, и с гражданскими и
был немного шокирован и поражен. «Оказывает¬
ся, у них еще материализм, — говорил он шутя, —
а я думал, что все это уже отброшено во дни моей
юности». Он говорил: «Да неужели они револю¬
ционеры? Теперь такие все вельможные, с пого¬
нами». Эти встречи для него были интересны, в
чем-то трагичны. Он не смог вернуться, может
быть, и не решился: все-таки он был уже пожилой172
Николай Бердяевчеловек. Но он работал до конца и умер за пись¬
менным столом.В течение многих лет о нем у нас не было ни
слова, лишь случайные ссылки, очень краткие
справки в энциклопедиях. Потом появилась одна
критическая работа, и вот сейчас наступает новая
полоса. Я, можно сказать, завидую каждому из вас,
кто сейчас будет впервые читать Николая Алек¬
сандровича. Это глубокое наслаждение для мысли
и для сердца, когда проникаешь в мир этого сво¬
бодного, этого прекрасного, возвышенного мыш¬
ления, в мир этого человека, философия которо¬
го — о личности, о творчестве, о свободе — несет
на себе печать несравненного благородства.Совсем недавно открыт музей Бердяева, ко¬
торый будет иметь филиал в Париже. Пока он су¬
ществует только на бумаге, но сам факт отраден.
В этом музее будут собраны фотографии тех вре¬
мен и, может быть, фотографии тех людей, кото¬
рые были как-то связаны с эпохой, и вещи. И я ви¬
жу, тут присутствует заведующий этим музеем; он,
я думаю, не будет возражать, если я обращусь к
вам с просьбой: если вам попадутся старинные
открытки 1910-х, 1920-х гг., какие-нибудь вещи —
что-нибудь, что могло бы осветить эту эпоху, — от¬
кликнитесь. Музей начинает с нуля. Парижский
филиал будет основан, я надеюсь, в той комнате
(она пустует сейчас), где Николай Александрович
скончался.Его книга «Самопознание» выходила дваж¬
ды: сначала в парижском издательстве, а потом
вышла в качестве первого тома парижского со¬
брания сочинений. Это собрание сочинений по¬
ка еще имеет только три тома. Но готовится уже173
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯи советское издание этой замечательной книги,
где личность, образ, трагичность этого одиноко¬
го, прекрасного, борющегося и такого обаятель¬
ного человека даны во весь рост. Издание делает¬
ся впервые по оригинальному тексту, ибо архив
Бердяева сейчас в значительной своей части пе¬
ревезен в Москву.Сегодня я вам дал только некоторые намет¬
ки, наброски, путеводные огоньки, которые мо¬
гут вас привести к познанию творчества этого ве¬
ликого писателя, мыслителя, критика.А в заключение я хочу привести вам несколь¬
ко его афоризмов, чтобы вы почувствовали, как
он привык выражать свои мысли:«Власть — это есть обязанность, а не право»
(он говорит о настоящей власти); «Вера и зна¬
ние — одно», то есть обладание полнотой реаль¬
ного бытия; (часто он говорил парадоксами);
«Критерий истины в духе есть само явление ду¬
ха»; «Евангелие есть учение о Христе, а не уче¬
ние Христа»; «Толстой не знал Христа, он знал
лишь учение Христа»; «Жалость есть разделение
богооставленности твари, любовь есть разделе¬
ние жизни в Боге»; «Причиной зла является не
осуществленное добро»; «Не только злоба про¬
тив добра, но и злоба против зла разрушает ду¬
ховный мир человека»; «Существование зла есть
доказательство бытия Божия, доказательство то¬
го, что этот мир не есть единственный и оконча¬
тельный»; «Служение народу есть творческое со¬
зидание народа»; «Наука есть послушание необ¬
ходимости» (а для него необходимость была —
объективация, омертвевшее бытие); «Необходи¬
мость есть падшая свобода. Она — дитя свободы»;174
Николай Бердяев«Нравственное сознание началось с Божия во¬
проса: “Каин, где брат твой Авель?”, а кончается
оно Божиим вопросом “Авель, где брат твой Ка¬
ин?”» (— я не комментирую, я хочу, чтобы вы са¬
ми почувствовали смысл этих высказываний.);
«Не религия должна быть моралистична, а мо¬
раль религиозна»; «Религия есть отношение к
Божеству греховного человечества» ( — грехов¬
ного, потому что в чистоте, в безгрешности уже
нет религии; безгрешность есть единство с Бо¬
гом); «Свобода есть свобода не только от господ,
но и от рабов»; «Существует не одна, а две свобо¬
ды: первая и последняя — свобода избрания доб¬
ра и зла и свобода в добре»; «Самодержавие на¬
рода — самое страшное самодержавие, ибо воля
одного и воля немногих не может так далеко про¬
стирать свои притязания, как воля всех»; «Не че¬
ловек требует от Бога свободы, а Бог требует ее
от человека»; «Бытие рождается от свободы, а не
свобода от бытия».Что такое совесть по Бердяеву? — «Это воспо¬
минание о Боге»; «Совесть есть глубина личнос¬
ти, где человек соприкасается с Богом». Что та¬
кое смирение по Бердяеву? «Смирение есть рас¬
крытие души для реальности»; «Считать себя са¬
мым страшным грешником — такое же самомне¬
ние, как и считать себя святым»; «Смирение есть
не уничтожение человеческой воли, а просветле¬
ние и свободное подчинение ее истине»; «Социа¬
лизм есть последняя правда и последняя справед¬
ливость буржуазности» (парадокс!); «Страдание
есть последствие греха и искупление греха»;
«Смысл Голгофы не в обоготворении страдания,
а в победе над смертью и страданием».175
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯТаков Николай Александрович Бердяев. Я
хотел, чтобы вы почувствовали его душу и его
стиль. Книги вы будете еще читать. Но мы можем
считать сегодня праздником всей нашей культу¬
ры, что этот человек возвращается к нам. Мне
просто повезло в жизни, что я его мог читать с
юных лет, но тогда это действительно была слу¬
чайность. Сейчас он встает перед нами во весь
свой рост.
Отец Сергий БулгаковЗто происходило на рубеже XIX и XX вв. По за¬
лам Дрезденской галереи, как всегда, сновали
туристы, перед картинами стояли более внима¬
тельные и углубленные созерцатели, и среди них
был молодой человек — в сюртуке, темная бород¬
ка клинышком, огромный лоб, нахмуренные бро¬
ви, — он подходил, внимательно вглядываясь в
Сикстинскую Мадонну, отходил и как заворожен¬
ный опять подходил к ней. И было видно, что с
ним происходит нечто необычайное, что это не
искусствовед, не эстет, не просто ценитель искус¬
ства, а человек, который переживает созерцание
этой картины как встречу, как подлинную, глубо¬
кую, внутреннюю встречу.Этот человек не был ни мистиком, ни визио¬
нером — он был социал-демократом, он был по¬
литэкономом, он был русским марксистом ле¬
гального толка. И он приехал в Германию вовсе
не для того, чтобы созерцать образ Девы Марии,
а для того, чтобы учиться у других социал-демо¬
кратов, для того чтобы обсуждать с Карлом Каут¬
ским проблемы экономического развития мира,
классовой борьбы, соотношения рынков при ка¬
питалистическом производстве. И вдруг что-то
схватило этого человека, схватило и остановило.
Можно сказать, что с этого мгновения начался
его поворот к детству.Каждый человек в какой-то степени является
не только порождением своего детства, но все
лучшее, все драгоценное, все священное, все те
искорки, которые есть в детстве у большинства177
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯиз нас, — это и есть та духовная родина, к которой
мы стремимся. Правда, уже умудренные опытом,
израненные жизнью — но все-таки к этому перво¬
зданному опыту идет душа. И так происходило с
этим человеком, которого звали Сергей Никола¬
евич Булгаков.Вероятно, многие из вас теперь уже слышали
это имя. Когда я начинал цикл рассказов об этих
удивительных личностях, Булгаков еще не был у
нас напечатан, но сейчас уже появляются первые
публикации в журналах, страну уже облетела ре¬
продукция со знаменитой картины Нестерова
«Философы».Один из них, человек молодой, в белой рясе,
с посохом, — это отец Павел Флоренский (о кото¬
ром мы тоже потом, надеюсь, будем с вами гово¬
рить), а второй — ученый, опустивший голову, на¬
полненный борющимися внутри его разума и
сердца идеями, — это и есть Сергей Николаевич
Булгаков.Двадцать восемь томов произведений, сотни
и сотни статей! Всего его творения охватывают
двадцать тысяч печатных страниц. Он переведен
почти на все европейские языки. Свыше тысячи
страниц занимают только переводы Булгакова на
европейские языки. Экономист, историк, эссе¬
ист, литературный критик, философ, богослов,
комментатор Библии, человек необыкновенно
разносторонний, и наконец, священник, профес¬
сор Парижской духовной академии, — вот таков
Сергей Николаевич Булгаков. Человек, родив¬
шийся на исходе XIX в. и скончавшийся на исхо¬
де Второй мировой войны. Столетие его рожде¬
ния в 1971 г. у нас никак не отмечалось. Будем на¬178
Отец Сергий Булгаковдеяться, что следующее поколение сумеет оце¬
нить по достоинству этого человека. Я хотел бы
помочь вам представить себе эту удивительную
фигуру.Булгаков родился на Орловщине, в семье по¬
томственного провинциального священника. Ог¬
ромный род Булгаковых, происходивший от ка¬
ких-то татарских князей, был широко расселен по
России. Среди Булгаковых были и многие церков¬
ные писатели, историки, богословы, среди них —
отец знаменитого писателя Михаила Булгакова,
Афанасий Булгаков. Знаменитый митрополит
Московский прошлого века, Макарий, тоже был
из этого рода Булгаковых. Но Сергей Николаевич
родился в семье бедного священника, в семье, где
было трудно, мучительно, они еле перебивались.
Семья была большая, и к тому же, как сам Сергей
Николаевич вспоминал, удрученный своими тру¬
дами и бедностью отец частенько пил. Мальчик
тем не менее сохранил какие-то органические,
сердечные, бытийственные, трогательные воспо¬
минания об этой среде. Друзья про него потом го¬
ворили шутя, что он родился в епитрахили, то
есть родился священником. И он сам говорил о се¬
бе: «Во мне течет левитская кровь» (левиты — это
в ветхозаветной церкви наследственный, потом¬
ственный род, служивший у алтаря).Он поступает в семинарию, духовное учили¬
ще. Очень быстро удивительные способности
продвигают его вперед. Но там же, в орловской
семинарии, в нем происходит крушение.Начало 1880-х годов. Студенты читают Писа¬
рева, Добролюбова, Чернышевского. Очень жи¬
во обсуждают атеизм как весьма правдоподобную179
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯгипотезу. Все готовы служить народу, но служить
Богу — для них пустое слово. В конце концов у
Булгакова, человека необыкновенной искреннос¬
ти, ранимости, я бы даже сказал, чувствительнос¬
ти, все религиозное сознание превращается в
пыль, остается только нравственное сознание.
Для него старина, быт, бурса, богословие — все
это сливается воедино. И он видит, в общем,
правду: что консервативные силы, включая цер¬
ковные, держат народ в состоянии стагнации, не¬
подвижности. Мы сейчас иногда идеализируем
прошлое, и люди XIX века, далекие от народа, то¬
же идеализировали, говорили что-то о крестьян¬
ской общине, но все-таки жизнь в маленьких го¬
родах, в селах России была очень тяжкой.Вспомните то, что вы читали у Островского,
у Чехова: ведь недаром Добролюбов называл это
«темным царством» (он сам был из священниче¬
ской среды). Да, идейные, духовные катастрофы
нашего столетия были подготовлены тяжелыми
негативными процессами прошлого, которое те¬
перь мы называем «застойным», — это очень под¬
ходящее слово и для того времени. И движение
вперед, к лучшей доле, к лучшей жизни, связыва¬
лось у молодого Сергея Булгакова с освобожде¬
нием людей от этой затхлой, несправедливой
жизни.Как сын священника, он не имел права посту¬
пать в университет — тогда тоже была дискрими¬
нация. Но законы изменились, он поступает в
университет. И куда же? Конечно, на юридичес¬
кий, конечно, он хочет заниматься политэконо¬
мией. Почему? Потому что сталкивается с идеей
народников о том, что есть возможность преоб¬180
Отец Сергий Булгаковразить хозяйственную жизнь народа, а следова¬
тельно, сделать ее более счастливой. Но как ее
преобразить? Здесь ему светит марксизм. Что же
привлекло студента Сергея Булгакова в марксиз¬
ме? Притязания этого учения на то, что оно от¬
крыло и точно знает закономерности развития
общества; более того, знает те закономерности,
которые ведут общество к прогрессу и процвета¬
нию. Не хаос в мире, не столкновение случайных
сил, а некоторые объективные законы, которые
якобы открыты Марксом.Булгаков, человек необычайной работоспо¬
собности, углубляется в «Капитал». Ему кажется,
что в этой огромной книге эти законы как раз и
найдены. И по окончании университета он по¬
свящает себя целиком политэкономии в марк¬
систском плане. Это был легальный марксизм,
который не связывал себя с работой в сфере по¬
литической оппозиции. Это была научная попыт¬
ка понять развитие, как говорили марксисты,
«экономического базиса» общества.Булгаков защищает диссертацию, довольно
крупную работу «О рынках при капиталистичес¬
ком производстве», он преподает в коммерчес¬
ком училище, потом читает лекции в университе¬
те. Следующая его диссертация «Капитализм и
земледелие» (он уже глубоко проник в марксист¬
скую литературу) стала попыткой разобраться в
тех очевидных противоречиях, которые возник¬
ли между аграрными проблемами и марксистски¬
ми подходами к их решению. И пытаясь доказать
правоту марксизма, он все больше и больше убеж¬
дался в надуманности, отвлеченности, схематич¬
ности его концепций.181
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯБулгаков не был фанатиком политических
мифов, он не был «верующим марксистом» (вы
понимаете, что я имею в виду) — он был ученым!
И когда он последовательно и настойчиво про¬
анализировал все, он понял, что здесь больше ми¬
фа, чем подлинной науки. И в процессе этих ис¬
каний он начинает обращаться к литературе, к
проблемам вечности. Он пишет работу «Душев¬
ная драма Герцена» — Герцена, который видел
идеал в европейском прогрессе, но вдруг понял,
что это Молох, который ведет в никуда.Булгаков пишет небольшую, но глубокую ра¬
боту «Иван Карамазов как философский тип» и
ставит проблему страдания невинных — как мо¬
жет быть эта тайна понята. И вот в этот период
(тогда он и едет в Германию) он чувствует, что
его зовет кто-то. Мы бы сказали, зовет его детст¬
во, зовет его тайна жизни, которая скрылась от
него в момент увлечения экономическими тео¬
риями.Я не могу удержаться, чтобы не зачитать вам
несколько строк из его дневника, из его воспоми¬
наний. «Мне шел 24-й год, но уже почти десять
лет в душе моей подорвана была вера, и, после
бурных кризисов и сомнений в ней воцарилась
религиозная пустота. Душа стала забывать рели¬
гиозную тревогу, погасала самая возможность со¬
мнений, и от светлого детства оставались лишь
поэтические грезы, нежная дымка воспомина¬
ний, всегда готовая растаять. О, как страшен этот
сон души. Ведь от него можно не пробудиться за
целую жизнь. Одновременно с умственным рос¬
том и научным развитием, душа неудержимо и не¬
заметно погружалась в липкую тину самодоволь¬182
Отец Сергий Булгаковства, самоуважения, пошлости. В ней воцарялись
какие-то серые сумерки, по мере того как все по¬
тухал свет детства. И тогда неожиданно пришло
то... Зазвучали в душе таинственные зовы и рину¬
лась она к ним навстречу...»В это время он поехал на Кавказ. «Вечерело.
Ехали южною степью, овеянные благоуханием
медовых трав и сена, озолоченные багрянцем
благостного заката. Вдали синели уже ближние
Кавказские горы. Впервые видел я их. И, вперяя
жадные взоры в открывавшиеся горы, впивая в
себя свет и воздух, внимал я откровению приро¬
ды. Душа давно привыкла с тупою, молчаливою
болью в природе видеть лишь мертвую пустыню
под покровом красоты, как под обманчивой мас¬
кой; помимо собственного сознания она не мири¬
лась с природой без Бога. И вдруг в тот час завол¬
новалась, зарадовалась, задрожала душа: а если
есть, если не пустыня, не ложь, не маска, не
смерть, — но Он, благой и любящий Отец, Его ри¬
за, Его любовь... Сердце колотилось под звуки
стучавшего поезда, и мы неслись к этому догорав¬
шему золоту и к этим сизым горам...Но вскоре опять то заговорило, но уже гром¬
ко, победно, властно. И снова вы, о горы Кавказа!
Я зрел ваши льды, сверкающие от моря до моря,
ваши снега, алеющие под утренней зарей, в небо
вонзались эти пики, и душа моя истаивала от вос¬
торга. И то, что на миг лишь блеснуло, чтобы тот¬
час же погаснуть в тот степной вечер, теперь зву¬
чало и пело, сплетаясь в торжественном дивном
хорале. Передо мной горел первый день мирозда¬
ния. Все было ясно, все стало примиренным, ис¬
полненным звенящей радости».183
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯВот такие мгновения глубокого опыта посте¬
пенно сломали в его душе те баррикады из мусо¬
ра, которые сложила материалистическая кон¬
цепция. И в 1903 г. выходит сборник его статей,
который уже называется «От марксизма к идеа¬
лизму». В нем Булгаков показывает, что кроме
экономических, хозяйственных проблем сущест¬
вуют совершенно отличные от них проблемы ду¬
ховные. И их нельзя пренебрежительно назвать
надстройкой, потому что они-то и составляют
суть и ядро нашей жизни. И если в этой сфере не
происходит глобальных изменений, никакие хо¬
зяйственные перемены не могут помочь. Должно
быть возрождение духа, без него возрождение со¬
циальное и хозяйственное невозможно.В 1911 г. выходит его книга «Два града». С мо¬
ей точки зрения, субъективно, это самая лучшая
из его довоенных и дореволюционных книг. В
ней собраны работы поразительной силы, напри¬
мер, «Карл Маркс как религиозный тип», где Бул¬
гаков показывает ту внутреннюю направлен¬
ность, ту волевую интенцию, тот аффективный,
страстный элемент, который был скрыт в психо¬
логии основателя марксизма, то, что лишь как бы
камуфлировалось наукообразностью, объектив¬
ностью, диалектическим методом. Он показал
страсть этого великого человека, страсть титани¬
ческую. Титанизм — это восстание против выс¬
ших ценностей, когда человек хочет только себя
признать Богом.Там есть замечательная работа о значении ду¬
ховной личности для культуры, о значении хрис¬
тианства для истории, развития и возрождения
культуры. Великолепная работа, которая не утра¬184
Отец Сергий Булгаковтила своей свежести и сегодня, — о первохристи-
анстве. Она показывает: когда христианство во¬
шло в мир, вошла новая сила — но не экономиче¬
ская, не политическая, не социальная, а сила Ду¬
ха. И Булгаков справедливо утверждает, что в
сфере духовной культуры изменения происходят
внутри, и они часто подчиняют себе окружаю¬
щий мир, они меняют облик человечества, во¬
круг них происходят все главные бои.В работе «Апокалиптика и социализм» Булга¬
ков показывает, что наука не знает концепции
светлого будущего. Наука не может достоверно
утверждать, что общество и мир развиваются в
положительную сторону. Более того, историчес¬
кий опыт показывает, что человечество без кон¬
ца вращалось по кругу: от демократии — к тира¬
нии, от тирании — к олигархии, потом опять к де¬
спотии, потом опять к демократии. Не было по¬
степенного развития общества от менее справед¬
ливого порядка к более справедливому. Тот, кто
думает так (нас, кстати, так и учили в детстве, в
школах), нисколько не считается с реальными ис¬
торическими фактами.Далее. Булгаков показывает, что вера в про¬
гресс, заложенная во всех видах социализма (не
только марксистского, а любого), является не на¬
укой, а верой, вероучением. Ибо христианство, в
отличие от всех религиозных учений, впервые
открывает миру тайну о том, что воля Творца ве¬
дет мироздание и венец мироздания, человека, к
совершенству, ведет к высшей жизни, к тому, что
в Библии называется Царством Божиим. Но это —
Откровение, это не экономика, и не политика, и
не философия в отвлеченном смысле слова. И185
Александр Мень Русская рмигиозная философиякогда вера в прогресс, которая вошла в нашу
плоть и кровь, пытается утверждать, что она на¬
учна, — это заблуждение, самообман. На самом
деле учение о светлом будущем есть светский ва¬
риант христианского видения — эсхатологии.
Ибо Библия говорит о том, что Бог ведет мир к
свету, — наука этого не знает. И социальные уто¬
пии, которые возникли со времен Томаса Мора,
Кампанеллы, Оуэна, Фурье и других, — невольно,
так сказать, контрабандой, утаскивали из христи¬
анства идею совершенствования мира и эту идею
помещали совсем в другой контекст.Эта тема для нас достаточно актуальна и сего¬
дня, и не только для нашей страны. Мысль о том,
что человечество обязательно движется в луч¬
шую сторону, из христианства действительно по¬
хищена самыми различными концепциями про¬
гресса. Еще французский писатель Кондорсе, по¬
гибший от террора во время революции, развил
эту мысль в целую стройную теорию — что мир
движется обязательно в положительную сторону,
от варварства к просвещению и цивилизации. Но
вот наступил XVIII век, просвещение, и Кондор¬
се, как и многие другие, попал под гильотину.Все это крайне спорно. Недаром Сталин го¬
ворил: «Жить стало лучше, жить стало веселее».
Он эксплуатировал нашу надежду на то, что
жизнь должна стать лучше. Люди, встречавшие
XX век в ночь 31 декабря 1900 г., говорили: вот,
грядет столетие науки, столетие прогресса! Кто
мог тогда предвидеть, что это будет век геноцида,
ядерных войн, бесчеловечности, разгула беззако¬
ния по всей земле! Эта проблема, безусловно, свя¬
зана с развитием духовной культуры, потому что186
Отец Сергий Булгаковникакая история не может нам доказать, что все
автоматически движется в положительную сто¬
рону. Этому вопросу посвящено очень серьезное
исследование Булгакова, написанное, кстати ска¬
зать, достаточно доступно, легко; для интересую¬
щихся он приводит библиографию.Далее, в статье «Героизм и подвижничество.
(Из размышлений о религиозной природе рус¬
ской интеллигенции)» Булгаков анализирует тра¬
гедию русской интеллигенции. Утратив религи¬
озную основу, веру, она сохранила стремление к
добру, к служению народу. Вот этот раскол между
умозрительной верой и жизнью создал трагедию.
«Героизм и подвижничество», статья, которая у
нас сейчас была перепечатана в нескольких изда¬
ниях, впервые вышла в сборнике «Вехи». Я ду¬
маю, вы все слышали об этом сборнике. Он по¬
явился в 1909 г. и обозначил действительно важ¬
нейшую веху в духовном и философском разви¬
тии России. Булгаков, его друг Бердяев, Франк и
другие написали книгу-предостережение, они
сказали, что только духовное возрождение может
привести страну на иные рельсы. Внешние пере¬
мены ничего не дадут.Дальнейший путь Булгакова раздваивается.
Он и историк, и экономист, но он все больше ув¬
лекается философией. В 1912 г. выходит его кни¬
га «Философия хозяйства». По названию можно
подумать, что это экономическая книга. Но нет,
это книга созерцателя, мудреца и философа, одна
из его интереснейших книг (правда, не закончен¬
ная, вышел только 1-й том, за который автор по¬
лучил докторскую степень). Хозяйство, — объяс¬
няет Булгаков, — это великое творческое предназ¬187
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯначение человека. В Библии мы читаем: «Сотво¬
рил Бог человека по образу Своему и подобию, и
да владычествует он над живыми существами», —
человек объявляется хозяином. Хозяин — это не
тиран, не диктатор, это существо, внедренное в
мироздание, для того чтобы его очеловечивать.Булгаков первым вводит этот термин — «оче¬
ловечивание». Потом, спустя несколько лет, этот
термин употребит Тейяр де Шарден: гоминиза-
ция, очеловечивание природы, одухотворение
природы. Здесь у Булгакова впервые появляется
идея духовного ядра мира; он называл это Прему¬
дростью Божией или по-гречески Софией.В то время он познакомился с Бердяевым.
Они настолько подружились, что друзья в шутку
их называли братьями Диоскурами, близнецами,
или Бергаковым и Булдяевым, — вот так они все¬
гда фигурировали вместе, хотя темперамент и
еще многое у них очень отличались.В это время в Москве, недалеко от Волхонки,
был салон миллионерши Маргариты Морозовой.
Эта умная прекрасная женщина была влюблена в
князя Евгения Трубецкого, тоже чудесного чело¬
века, мыслителя, писателя, искусствоведа и фи¬
лософа. И любовь толкнула ее на большой жерт¬
венный шаг: она на свои средства создала изда¬
тельство и финансировала религиозно-философ-
ские собрания. В ее богатом доме собирались
Булгаков, Бердяев, Франк и многие другие. При¬
езжал из Петербурга Мережковский; ею было со¬
здано издательство «Путь», которое просуще¬
ствовало до 1916 г.Первые книги были изданы перед Первой
мировой войной. Там были и забытые классичес¬188
Отец Сергий Булгаковкие произведения русской философии, там впер¬
вые была напечатана полностью книга «Столп и
утверждение Истины» Флоренского, там впер¬
вые было напечатано полное (по тогдашнему вре¬
мени) собрание сочинений Чаадаева под редак¬
цией Гершензона, впервые вышла книга Бердяе¬
ва «Философия свободы», которая сейчас нако¬
нец опубликована и у нас (это блестящая книга
молодого еще мыслителя — Бердяеву тогда было
около тридцати лет), и многое другое. В этом из¬
дательстве трудился Булгаков, в издательстве
«Путь» вышли его книги «Философия хозяйства»
и «Два града» и целый ряд других работ, в частно¬
сти, предисловие (очень важное предисловие) к
книге Игнатия Зейпеля, католического австрий¬
ского ученого, «Хозяйственно-этические взгляды
Отцов Церкви». Эта, ставшая отныне классичес¬
кой книга является хрестоматией, антологией
всех высказываний Отцов Церкви, в подлиннике
и в переводе, по вопросам труда, собственности,
богатства, бедности и так далее; книга, которая
сейчас является настольной для всех, кто занима¬
ется этими вопросами.Когда Булгаков читал лекции в университе¬
те, в Коммерческом институте (на Большой Сер¬
пуховской улице), он написал очерк «История
экономических учений». Любопытно, что начал
он с Ветхого Завета, с библейских пророков, с
апокалиптиков. Он показал, что в Библии уже со¬
держатся первые основания для преобразования
общества. Но основания эти были крепчайшим
образом связаны с духовными аспектами бытия.И наконец, перед самой революцией была за¬
кончена рубежная книга Булгакова «Свет неве¬189
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯчерний» (она вышла уже во время революции).
Рубеж проходит по самой книге. Первую полови¬
ну пишет философ, ученый, он ставит вопрос по-
кантовски: как возможна религия, как возможно
познание высших миров? «На что мы можем на¬
деяться?» — как говорил Кант. Вторая половина —
это уже другой Булгаков, Булгаков — созерцатель
тайн, который сам творит, не думает о ком-то, о
чьих-то чужих древних или новых мыслях, а сам
творит свое мышление.В это время он уже является активным цер¬
ковным деятелем, секретарем Всероссийского
Церковного Собора, составляет важнейшие доку¬
менты. Собор этот не мог состояться до револю¬
ции, поскольку старое правительство и обер-про¬
куроры этому препятствовали, поэтому в течение
многих поколений Соборы не созывались. И вот
в 1917 г., после падения самодержавия, Времен¬
ное правительство разрешает открыть Собор в
Кремле. На нем избирают патриарха Тихона, ны¬
не причисленного к лику святых. Он высоко це¬
нит Сергея Николаевича Булгакова, и когда тот
обращается к нему с просьбой о рукоположении в
священный сан, святитель отвечает: «Сергей Ни¬
колаевич, Вы нам в сюртуке больше нужны». Он
имел в виду, что общественная, политическая, на¬
учная, публицистическая, философская деятель¬
ность Булгакова была для патриарха очень важна.
Но Сергей Николаевич продолжал настаивать, и
вскоре, уже в самые революционные дни, совер¬
шается рукоположение Булгакова.По поручению святителя Тихона его рукопо¬
лагает епископ Федор, и Булгаков описывает, как
он впервые шел, окрыленный, после того как190
Отец Сергий Булгаковстал священником. Это было как будто возвраще¬
ние к его исконному призванию, к его собствен¬
ной природе.Но события развиваются бурно, они стано¬
вятся все более и более трагическими. Булгаков
с семьей — у него жена, дети (один мальчик умер
в раннем возрасте; Булгаков это очень тяжело
переживал, нашел утешение в Оптиной пусты¬
ни, куда он потом любил ездить) — уезжает в
Крым. Там он пишет философскую драму «На пи¬
ру богов»: собирает вокруг стола разных людей,
они обсуждают судьбу России. «На пиру богов» —
это реминисценция из стихотворения Тютчева:Блажен, кто посетил сей мир,В его минуты роковые:Его призвали всеблагие,Как собеседника на пир.— боги призвали его на пир, посмотреть,
что происходит в мире. В конце концов ему при¬
ходится покинуть Россию и вместе с эмигранта¬
ми отправиться в Константинополь. Та же самая
судьба, которая вам всем знакома по прекрасной
кинокартине «Бег», созданной по мотивам кни¬
ги другого Булгакова. Сергей Николаевич — в
Константинополе. Страданий много, сын остал¬
ся в России; он не знает, что с ним случилось.
Сын так и остался тут, он женился на дочери Ми¬
хаила Васильевича Нестерова, знаменитого ху¬
дожника, и прожил еще долго, хотя жизнь его
была, естественно, непростая. Нестеров и напи¬
сал Булгакова там, у нас, в Сергиевом Посаде,
где он часто бывал.191
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯПотом — глубочайший церковный кризис
сердца! Первое: русское церковное руководство
не справилось с революционной ситуацией, все
упустило из рук. Он приезжает в Константино¬
поль, встречается с греческим церковным руко¬
водством: оно совершенно коррумпировано, оно
совершенно равнодушно, оно являет собой кар¬
тину полной деградации. И в тайных строках
дневника Булгаков пишет, что Восток гибнет,
единственная сила в Церкви остается только на
Западе. Он на грани того, чтобы войти в католи¬
ческую юрисдикцию. Но потом в конце концов
побеждает его вера в Церковь: нет, Церковь в ка¬
тастрофическом кризисе, но на Востоке она все-
таки не погибла. С этой верой он и утверждает
свой путь в Западной Европе.Сначала он в Берлине, потом — в Париже. В
Париже в это время митрополит Евлогий — епис¬
коп, возглавлявший эмиграцию, который не хо¬
тел примыкать ни к правым, монархистам, ни к
просоветским группировкам, хотел сохранить
нейтральную линию, — вошел в подчинение кон¬
стантинопольскому патриарху. Вот эта церковная
евлогианская группировка и основала Свято-Сер-
гиевский институт в Париже. Там Булгаков слу¬
жит в церкви, преподает, ведет кафедру догмати¬
ческого богословия, там он создает свои гранди¬
озные произведения, уже в сфере богословской.Художественное чутье толкает его на эстети¬
ческий путь. Его огромные книги, написанные за
рубежом, — это как бы своего рода иконостас. В
центре — трилогия о богочеловечестве: три ог¬
ромных тома «Агнец Божий», «Утешитель» (о Ду¬
хе Божьем), «Невеста Агнца» (о Церкви). По сто¬192
Отец Сергий Булгаковронам — книга об ангелах, личная, таинственная
книга «Лествица Иакова», книга о почитании Ио¬
анна Крестителя — «Друг Жениха», о почитании
Девы Марии — «Купина Неопалимая», об апосто¬
лах — «Петр и Иоанн — первоверховные апосто¬
лы», книга об иконописи. Не оставляет он и фи¬
лософии, тогда же опубликованы «Трагедия фи¬
лософии», «Философия имени». Уже посмертно
были опубликованы его комментарии к «Апока¬
липсису» Иоанна. У него было 80 записанных
проповедей, большая их часть теперь уже издана
посмертно.Булгаков был человеком, пробившим первую
брешь в диалоге между христианами. Когда нача¬
лись первые конференции, конгрессы Всемирно¬
го Совета Церквей, Булгаков представлял там
Православную Церковь. Я читал его дневники:
как он волновался, когда шел — впервые! — на эти
контакты, к которым мы теперь более или менее
привыкли. Он свидетельствовал о ценностях и ду¬
ховных традициях православия — в Лозанне и дру¬
гих городах, где собирались эти конференции.Один из его учеников рассказывает, что од¬
нажды вечером он шел по Парижу, около Сакре-
Кер — там где много художников, шум, толпа, — и
вдруг увидел идущего в рясе священника, по-ви-
димому, из России, с длинными волосами (в па¬
мять о старинном обычае своих предков Булга¬
ков не стриг коротко волосы). Булгаков шел, ни¬
чего не замечая кругом, от всего отрешенный, уг¬
лубленный в себя. И вот этот человек вдруг по¬
чувствовал, ощутил смятенный дух отца Сергия...У него было много учеников. Мне посчастли¬
вилось знать многих из них, людей, которые рас¬193
Александр Мень Русская религиозная философиясказывали о его необыкновенной теплоте, душев¬
ности, мудрости, удивительной эрудиции. В част¬
ности, Булгаков собирал у себя дома семинары
для обсуждения важнейших церковных и бого¬
словских вопросов. К нему мог прийти каждый.
Он не был профессором-начетчиком; проблемы,
о которых он писал, волновали его до глубины ду¬
ши — это была его жизнь, он весь отдавался этому!В тридцатые годы разыгрывается трагедия.
Дело в том, что церковные правые, монархисты,
отколовшиеся от нашей Церкви, считавшие, что
Русская Православная Церковь в России — это
все одни «энкаведисты», ненавидели Булгакова,
потому что он не примкнул к их лагерю. Просо¬
ветские группировки тоже относились к нему от¬
рицательно, и по той же причине — он не прини¬
мал их (хотя политика в то время его уже особен¬
но не волновала). И вот они начинают догматиче¬
ский «подкоп» под него, чтобы обвинить Булга¬
кова в ереси, чтобы превратить его в создателя
лжеучения. Такой гигантский ум, безусловно,
поднимал массу спорных вопросов. Он был уяз¬
вим, как каждый большой человек. Неуязвим
только глупец, который говорит азбучные исти¬
ны: дважды два четыре — как тут можно быть уяз¬
вимым? А тот, кто поднимает проблемы, конеч¬
но, уязвим!И на Булгакова обрушивается поток крити¬
ки. Карловацкий зарубежный монархист пишет
толстый том о софиологии Булгакова (учении о
Софии — Премудрости Божией). Сам я чужд это¬
го учения, я никогда его не принимал, но я со¬
знаю, что эта концепция имеет место как бого¬
словское мнение.194
Отец Сергий БулгаковТак вот, карловчане Булгакова топтали и об¬
виняли в ереси. Московская патриархия тогда на¬
ходилась под обстрелом сталинских репрессий,
но и она, пребывая в таком мученическом состоя¬
нии, успела издать документ против Булгакова.
Это было накануне 1937 г. Даже парижский бого¬
слов Владимир Лосский, тогда еще молодой чело¬
век, искренний, который всегда был верен нашей
Московской патриархии, включился в эту поле¬
мику и написал изобличительную книгу о софио-
логии Булгакова. Лосский потом сам стыдился
этой книги. Потому что происходило односто¬
роннее, несправедливое, ожесточенное, агрес¬
сивное нападение на человека, который отнюдь
не высказывал новых догматов, а мыслил вслух. С
ним можно было не соглашаться, но топтать его
как еретика было несправедливо.В настоящее время, к счастью, отношение к
Булгакову изменилось, и у нас в «Богословских
трудах» впервые напечатана его биография, до¬
вольно подробная, с библиографией его трудов
(кстати, за рубежом она составляет целый том).
Там, правда, указано, что его мнения о Софии —
Премудрости Божией — вызвали критику, но на
этом акцент сегодня не ставится.Все-таки я скажу два слова о том, в чем тут де¬
ло. Булгаков считал, что творение мира должно
было иметь в своем основании некое духовное
начало: Бог создал Душу Мира (назовем это так).
Но эта Душа Мира очень тесно связана с самим
Божественным началом, она — как бы мысль Бо-
жия, пронизывающая творение (я очень упро¬
щенно излагаю). Но тем самым, это можно было
иногда понять так, что между миром и Богом нет195
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯпропасти, что Абсолют и тварное как-то посте¬
пенно переходят друг в друга. Получалось, что
творение — не акт, чудо, когда из небытия рожда¬
ется бытие, а получалось, что из мысли, которая
находится в Боге, из небесной Софии — Премуд¬
рости Божией рождается духовная основа мира,
а из нее — мир. То есть мир более связан с Богом,
чем всегда считало христианское богословие.
Здесь было много соблазнов, например, уклон в
пантеизм. Но Булгаков никогда не выдвигал это
как догмат, это было только богословское мне¬
ние. Богословские мнения допускаются в Церк¬
ви — всегда допускались, — если они не претенду¬
ют на абсолютную истину.В последние свои годы Булгаков был болен
раком горла, ему сделали операцию, и он не мог
уже читать лекции и служить. Только близкие по¬
нимали его шепот. Но он продолжал работать,
непрерывно работать, и до сих пор издаются его
неопубликованные произведения.Впечатление, которое оставила эта личность
в людях, его знавших, неизгладимо. И мне расска¬
зывал человек, который присутствовал при его
смерти, что это была не смерть, а преображение.
Именно так и говорил о себе Сергей Николае¬
вич: «Я не умру, а преображусь». В течение не¬
скольких часов от этого лица шел необыкновен¬
ный свет, и все это видели. Это была не агония, а
вознесение духа... Он как бы перешел, он созер¬
цал те миры, в которых всегда внутренне жил, и в
этом созерцании он перешел грань, отделяющую
этот мир от того мира.Многие десятилетия после его смерти имя
его у нас не упоминалось. Скажем, в философ¬196
Отец Сергий Булгаковском словаре, вышедшем в 1952-1953 гг., вы не
найдете имени Булгакова. Впервые оно появляет¬
ся лишь в философской энциклопедии 1960-х го¬
дов — краткая справка. И вот сейчас совершается
его возвращение к нам. Правда, возвращение бо¬
лее медленное, чем возвращение Владимира Со¬
ловьева, Николая Бердяева и других философов.
Потому что Булгаков во второй половине своей
жизни больше внимания уделял проблемам соб¬
ственно богословским, а не философским. По¬
этому издание его трудов, вероятно, должно быть
делом церковных академических инстанций и уч¬
реждений. Но, так или иначе, заговор молчания
кончился, так или иначе, величественная, свет¬
лая фигура этого кроткого, мудрого, просветлен¬
ного человека гигантского ума, огромной веры,
человека, жизнь которого была исканием, и не
только исканием, но и обретением, полнотой об¬
ретения, — сегодня снова с нами.Многие относятся к нему как к святому. Я бе¬
режно храню, как реликвию, некоторые предме¬
ты, которые лежали у него на столе, которыми он
пользовался, и мне кажется, что духовное воз¬
рождение сегодняшнего времени происходит не
только под влиянием трудов, которые он и его
сподвижники оставили нам, но и под непосредст¬
венным влиянием его личности. Ибо такова при¬
вилегия великих душ — уходя из этого мира, про¬
должать воздействовать на него, продолжать уча¬
ствовать в становлении Царства Божия на земле.
Отец Павел ФлоренскийПодробно, в деталях, рассказать о литератур¬
ной, научной и философской работе такого
человека, как Павел Александрович Флоренский,
едва ли возможно за десять встреч, а тем более —
за одну. Но задача моя будет проста. Как и в пре¬
дыдущие наши встречи, я хотел бы, чтобы вы по¬
чувствовали, увидели образ этого человека, стиль
его мышления, могли бы окинуть взором его
творческий и жизненный путь.Это фигура особая. Особая по своей судьбе.
Потому что большинство русских религиозных
мыслителей, о которых мы с вами говорили, были
изгнаны или добровольно покинули отечество, и
судьба их была связана с русской эмиграцией.
Флоренский был одним из немногих, кто остался
здесь. Кроме того, Флоренский — это человек, ко¬
торого никак нельзя однозначно охарактеризо¬
вать. Инженер? — да, тридцать патентов на изоб¬
ретения в советское время. Философ? — да, один
из ярчайших интерпретаторов платонизма, один
из ярчайших русских платоников. Поэт? — да, мо¬
жет быть, не крупный, но все-таки создававший
стихотворения и выпустивший книгу стихов, друг
Андрея Белого, росший в атмосфере символис¬
тов. Математик? — да, ученик знаменитого про¬
фессора Бугаева (отца Андрея Белого), создав¬
ший очень интересные концепции в этой облас¬
ти; человек, который одновременно со знамени¬
тым теперь петроградским ученым Александром
Фридманом и независимо от него пришел к идее
искривленного пространства. Фридман — отец те¬198
Отец Павьл Флоренскийории расширяющейся Вселенной, которую он по¬
строил на основании уравнений Эйнштейна. И
Флоренский очень близко подошел к этой теории
точно в то же время, в 1922 г., работая совершен¬
но в другой части страны.Мысль Флоренского простиралась на исто¬
рию искусства, что было, можно сказать, его вто¬
рой профессией (или третьей, или десятой).
Флоренский был эрудитом. Протоиерей Василий
Зеньковский, автор монументальной «Истории
русской философии», говорит о его давящей уче¬
ности. Люди, которые знали Флоренского, рас¬
сказывали мне, что можно было получить от него
обстоятельный ответ практически на любой во¬
прос в самых различных областях гуманитарных
и технических наук. Флоренский был утончен¬
ным богословом. Флоренский — историк; хотя ис¬
торическая тема мало присутствует в его произ¬
ведениях, но он историк-археолог, он автор мно¬
гочисленных небольших монографий, статей по
исследованию древнерусского, средневекового
творчества, иконописи, мелкой пластики. Неуто¬
мимый труженик, человек, которого уважал и це¬
нил Вернадский. Они шли в одном русле научных
исследований. Вернадский шел как бы сверху, от
целостного, глобального видения; Флоренский
шел снизу, в поисках этого глобального видения.К сожалению, не все еще опубликовано из
произведений Флоренского. Но сегодня можно
сказать, что это фигура, безусловно, огромного
масштаба, хотя и вызывавшая и до сих пор вызы¬
вающая споры. А споры вызывали все — и Пуш¬
кин, и Леонардо да Винчи. Тот, о ком не спорят,
никому не интересен.199
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯФлоренский был связан с Московским уни¬
верситетом, с планами и институтами по элект¬
рификации страны; Флоренский — преподава¬
тель Московской духовной академии, профессор
истории философии; одновременно он редактор
журнала «Богословский вестник». Многосторон¬
ность его интересов возникла еще в детстве. И
его называли русским Леонардо да Винчи. Но
когда мы говорим «Леонардо да Винчи», нам
представляется величественный старец, как бы
взирающий с высоты своих лет на человечество.
Флоренский умер молодым. Он исчез. Аресто¬
ванный в 1933 г., он исчез, и родные (жена и пя¬
теро детей) не знали, где он и что с ним, очень
долго не знали, поскольку в 1937 г. его лишили
права переписки. Я помню, как мы с матерью
шли по Загорску во время войны, она поздоро¬
валась с женой Флоренского и сказала: «Вот эта
женщина несет огромный крест». И объяснила
мне, что она не знает, что с ее мужем (отец мой в
это время тоже только что освободился из за¬
ключения, и я, хотя и был достаточно юн, пони¬
мал, что это значит). А на самом деле Флорен¬
ского в это время уже не было в живых. При Хру¬
щеве в 1958 г. его жена подала на реабилитацию
и получила справку, что он умер в 1943 г. — то
есть тогда, когда кончился его 10-летний срок (в1933	ему дали 10 лет заключения, как великому
преступнику — такой срок дают за крупное пре¬
ступление). Но теперь все прояснилось. Когда
мы с матерью говорили о его судьбе, его уже не
было в живых. Вот свидетельство о смерти, по¬
лученное родными уже сейчас, в ноябре про¬
шлого года:200
Откц Павел Флоренский«Свидетельство о смерти. Гражданин Фло¬
ренский Павел Александрович умер 8 декабря
1937 г. Возраст — 55 лет (неверно — 56). Причина
смерти — расстрел. Место смерти — Ленинград¬
ская область».Пятьдесят шесть лет. Человек, который за
несколько месяцев до этих событий, находясь в
адских каторжных условиях, продолжал актив¬
ную научную работу; человек, который жил глубо¬
кой духовной, умственной жизнью, который
свои богатые знания передавал детям (до 1937 г.
разрешалось писать, и даже были моменты, когда
семья могла к нему приехать), — таким человеком
может гордиться любая цивилизация. Он стоит
на одном уровне с Паскалем, с Тейяром де Шарде¬
ном, со многими учеными, мыслителями всех
времен и народов. И он был застрелен как по¬
следний преступник — он, абсолютно невинов¬
ный человек!Среди русских философов Флоренский был
наиболее аполитичен. Весь ушедший в мир своих
мыслей, погруженный в работу, он всегда стоял
несколько в стороне от общественной жизни. Да¬
же его попытки как-то к ней приблизиться всегда
кончались ничем. Он был невиновен и был нужен
стране — как инженер, как ученый, как бескоры¬
стный работник. Но его предпочли просто заст¬
релить. Вместе с этим свидетельством комитет
государственной безопасности передал родным
копию акта «Приговор тройки ОНКВД по прото¬
колу № 199 от 25 ноября 1937 г. в отношении
осужденного к в. м. н. (то есть высшей мере нака¬
зания) Флоренского Павла Александровича при¬
веден в исполнение 8 декабря 1937 г., в чем и со-201
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯставлен настоящий акт». И подписи, как во всех
канцеляриях. И фотография приложена — чело¬
века со следами избиения на лице, человека, ко¬
торый весь ушел вглубь, потому что его терзали и
пытали. Вот такова наша эпоха.Здесь перед вами репродукция известного те¬
перь всей Москве полотна «Философы». Худож¬
ник Нестеров писал ее у нас в Сергиевом Посаде,
в саду о. Павла, когда они беседовали с Булгако¬
вым. Они прогуливались по его саду, и Нестеров
тогда написал эту картину.Несколько слов о его жизни. Он родился по
новому стилю 22 января 1882 г. Родился на терри¬
тории современного Азербайджана, близ местеч¬
ка Евлах. Его отец, Александр Иванович Флорен¬
ский, происходил из духовного звания. Он был
инженером, образованным культурным челове¬
ком, но утратившим связи с Церковью, с религи¬
озной жизнью. Мать, урожденная Сафарова, при¬
надлежала к культурной армянской семье, жив¬
шей в Тифлисе (Тбилиси). Флоренский учился в
тифлисской гимназии с двумя впоследствии вы¬
дающимися деятелями русского религиозного ре¬
нессанса — Ельчаниновым и Эрном. Эрн умер в
1917 г. от туберкулеза, а Ельчанинов уехал за ру¬
беж, стал священником, служил в Париже, умер в1934	г. Всему миру известна его книга «Записи» —
это собрание небольших афоризмов, которое со¬
ставили близкие после его смерти.Это была большая дружба. Тем не менее, по
воспоминаниям Флоренского, которые у нас час¬
тично опубликованы — в журнале «Литературная
учеба», альманахе «Прометей» — мы видим, что
жил он как бы на особом острове. Он больше вос¬202
Отец Павел Флоренскийпринимал природу, чем людей. У него была осо¬
бенная любовь к камням, растениям, краскам; в
этом отношении он очень похож на Тейяра де
Шардена, который тоже в детстве проявлял неж¬
ность к материи, я бы сказал — влюбленность в
материю. У Флоренского это было с детства.
Быть может, даже мир людей был ему чужд и по¬
рой тягостен. Некто доктор Бохгольц, человек
истово православный, начал было составлять с
Флоренским словарь символов, и кто-то спросил
у Бохгольца: «Что у Вас общего с этим челове¬
ком?» «Мы оба не любим людей», — сказал Бох¬
гольц. Ну, он, конечно, говорил за себя — едва ли
можно было это сказать о Флоренском. Сегодня,
читая его письма к близким, жене, детям, мы ви¬
дим, какой огромный запас нежности, внимания,
подлинной, удивительной любви скрывался в
этом сердце. Но это было сердце не распахнутое,
а наоборот, скорее закрытое, через которое не
раз проходили болезненные трещины.Не менее трех глубоких душевных кризисов
потрясли жизнь Павла Александровича. Первый
был благодатным кризисом в период юношества,
когда он, выросший в среде нерелигиозной, дале¬
кой от Церкви, однажды понял несостоятель¬
ность материалистического взгляда на мир и
страстно стал искать из этого выход.Другой тяжелый личный кризис произошел,
когда он пытался себя выстроить. Такому челове¬
ку нести собственное бремя, бремя самого себя
было очень непросто. Один человек, знавший
его, рассказывал мне, как Флоренский шутя гово¬
рил ему, что логически он способен доказать, и
очень убедительно, вещи совершенно противо¬203
Александр Мень Русская религиозная философияположные. Его интеллект был колоссальной ма¬
шиной, но вместе с тем это не был только отвле¬
ченный человек, теоретик, это был человек глу¬
боко страстный. Бердяев вспоминает, как в мона¬
стыре у одного из старцев, куда его привезли бла¬
гочестивые друзья, он видел молодого Флорен¬
ского: тот стоял в церкви и плакал, рыдал... Это
была очень непростая жизнь.И еще один кризис, перед самой революци¬
ей, который мало отмечен биографами. Это бы¬
ло в 1916 г., когда Флоренский написал книгу
«Около Хомякова» — критическое исследование.
И в ней он выдвинул целый ряд положений, кото¬
рые вызвали резкую реакцию со стороны его уль¬
траправославных друзей, в частности Новосело¬
ва (бывший толстовец, ставший православным,
человек очень добрый и очень отзывчивый, но,
конечно, не философского склада ума; он очень
высоко ценил Хомякова). Критика Хомякова вы¬
звала у него такое смятение души, что он помчал¬
ся в Сергиев Посад к Флоренскому и всю ночь его
там пилил, пока отец Павел не уронил голову и
сказал: «Я больше не буду ничего писать о бого¬
словии». Чтобы такое признание вырвалось у та¬
кого человека, автора столь знаменитой книги
как «Столп и утверждение Истины», — это долж¬
но быть непросто. И в самом деле, после этого
Флоренский больше не работает над созданием
целостной религиозно-философской системы.
Последняя работа в этой области, как бы проща¬
ние с сугубо богословским миром, — это лекции
по философии культа. Они были изданы лишь
много лет спустя, посмертно, и, пожалуй, вызва¬
ли самую резкую критику.204
Отец Павел ФлоренскийСложный и противоречивый человек был
отец Павел. Он кончил Московский университет
как блестящий математик, его оставляли при ка¬
федре. Математика была для него своеобразной
основой мироздания. В конце концов, в дальней¬
шем он пришел к мысли, что вся видимая приро¬
да в итоге может быть сведена к неким незримым
опорным точкам. Вот почему он так любил Пла¬
тона, ибо для Платона невидимое было источни¬
ком видимого. Всю жизнь Павел Флоренский лю¬
бил Платона, изучал Платона, толковал его. И на¬
до сказать, что это не удивительно. Английский
философ Уайтхед говорил, что вся мировая фи¬
лософия является лишь подстрочными примеча¬
ниями к Платону. Платоновская мысль раз и на¬
всегда определила главные направления челове¬
ческого духа и человеческого мышления.Немалое влияние на Флоренского в студен¬
ческие годы оказал Владимир Соловьев. Надо
сказать, что оба они были платониками, обоих
волновали проблема духовной основы бытия и
тема таинственной Софии — Премудрости Божи-
ей. И, может быть, поэтому Флоренский старался
оттолкнуться от Соловьева, он почти не ссылает¬
ся на него, а если ссылается — то критически.
Между тем в истории мысли они стоят очень
близко, ближе, чем подозревал сам Флоренский.Но математика не стала его подругой на всю
жизнь. Он оставляет научные занятия, переселя¬
ется в Сергиев Посад, поступает в Духовную ака¬
демию. Андрей Белый, который знал его в эти
годы, нежно и иронично говорит об этом юноше
с длинными волосами, вспоминает, что его назы¬
вали «нос в кудряшках», потому что у Флоренско¬205
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯго было смуглое лицо, доставшееся от армянской
матери, гоголевский нос и длинные курчавые во¬
лосы. Он был небольшого роста, хрупкого сло¬
жения. Говорил тихо — особенно потом, когда по¬
селился в монастыре, он невольно усвоил себе
такой монастырский стиль поведения. Когда в
1909 г. открыли памятник Гоголю (настоящий па¬
мятник Гоголю — не этот истукан, который сей¬
час стоит на бульваре, а тот, который теперь во
дворе), и сняли материю, один человек восклик¬
нул: «О, так это же Павлик!» Действительно, и
эта согнутая фигура, и эти волосы, и этот нос —
все это было удивительно похоже.Сергей Иосифович Фудель, церковный пи¬
сатель, умерший лет 15 назад, житель Сергиева
Посада, сиделец, сын известного московского
протоиерея Иосифа Фуделя (который был дру¬
гом Константина Леонтьева), в юные годы стал¬
кивался с Флоренским. Он описывал мне его
внешность, жесты и говорил, что больше всего
он походил на ожившую египетскую фреску.
Можно было долго слушать его тихий разговор с
отцом, рассказывал он; не всегда было понятно,
о чем они говорили, но там мешалось все: и дам¬
ские моды, которые являются точным индикато¬
ром, определяющим стиль данной цивилизации;
и какие-то оккультные опыты; и тайна красок
икон; и какие-то тайные, глубинные значения
слов — Флоренский на всю жизнь сохранил фи¬
лологический и философский интерес к смыслу
того или иного слова.У него был друг — Сергей Троицкий, к кото¬
рому Флоренский в юности был очень привязан.
Разлука с этим другом жестоко его ранила: Тро¬206
Отец Павел Флоренскийицкий уехал в Тифлис и там через несколько лет
трагически погиб. Ему и была посвящена глав¬
ная из напечатанных до сих пор книг Флорен¬
ского, которая называется «Столп и утвержде¬
ние Истины».Книга вышла в 1914 г., но имела большую пре¬
дысторию. Когда он учился в Духовной академии,
его интересовало все. Он погрузился в библиоте¬
ки, изучал древние манускрипты, символы. Анд¬
рей Белый вспоминает, что Валерий Брюсов вни¬
мательно слушал его разъяснения, когда он толко¬
вал ему какие-то эмблемы, монограммы. Флорен¬
ский очень любил генеалогии. Владимир Фавор¬
ский, известный художник (я думаю, вы все его
знаете), впоследствии нарисовал для Флоренско¬
го экслибрис: на нем изображен рыцарь, пронзен¬
ный стрелой, в руках у него — свиток с генеалоги¬
ей. Каждый может это понимать, как ему вздума¬
ется, но рыцарь всегда напоминает об аристокра¬
тизме и внимательном отношении к предкам.Флоренский хотел в своем творчестве быть
только интерпретатором огромного наследия —
литургического, литературного, философского,
богословского. В «Столпе» он просто прячется за
этим. Но это только лишь метод, особый метод —
назовем его, скажем, «литературно-научным из¬
мерением». У него были свои мысли, свои подхо¬
ды, и надо только уметь находить и прочитывать,
что кроется за тем обилием материала, который
он дает.Флоренского очень влекло ко всему таинст¬
венному. По некоторым сведениям, в молодости
он занимался и спиритизмом, и всякого рода ок¬
культными вещами; естественно, потом он от это¬207
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯго оттолкнулся. Одна из его ранних статей как
раз и была направлена против оккультизма. Но
для него оставалось проблемой, как познать ок¬
культные вещи, не прикоснувшись к ним на опы¬
те. Это всегда было для него камнем преткнове¬
ния и своеобразным соблазном.В Сергиевом Посаде он становится препода¬
вателем истории философии — по одной простой
причине: я полагаю, что его учителя не могли не
заметить оригинальности его мысли и боялись,
что, если он станет преподавать богословие, не
внесет ли он слишком много своего. И потому он
был (правда, очень корректно) оттеснен на
преподавание истории философии.Надо отметить, что миф о том, что выдающи¬
еся иерархи того времени относились к его тео¬
рии враждебно, мало обоснован. Прежде всего,
ректор нашей академии епископ Феодор — чело¬
век весьма ортодоксальный — высоко оценил
главную работу Флоренского «Столп и утвержде¬
ние Истины» (эта работа стала его диссертаци¬
ей). Она действительно наполнена множеством
спорных концепций, неожиданных выводов, не¬
тривиальных подходов. Но епископ Феодор по¬
казал здесь свою широту. Говорили, что знамени¬
тый Антоний Храповицкий, митрополит, чело¬
век с очень острым языком, сказал, когда прочел
«Столп», что это букет ересей или хлыстовский
бред. Неизвестно, точно ли это, но по докумен¬
там, по письмам известно, что впоследствии мит¬
рополит Антоний относился к Флоренскому с
большим уважением, как и многие ученые, бого¬
словы, философы. Булгаков — так просто горячо
его любил. Василий Васильевич Розанов, человек208
Отец Павьут Флоренскийогромного таланта и ума, но совершенно не¬
управляемого пера, метавшийся от глубокого ан¬
тихристианства к глубокой любви по отношению
к Церкви, буквально уцепился за Флоренского.
Розанов жил в Сергиевом Посаде (и умер там от
голода в 1919 г.). Флоренский часто посещал его.Но, таковы были не все. Возглавлявший ка¬
федру нравственного богословия профессор Ми¬
хаил Михайлович Тареев (тоже довольно круп¬
ная фигура в русском религиозном возрождении)
считал все направление, которое поддерживал
молодой Флоренский, чистым бредом. И заметь¬
те, какова была широта богословской мысли: под
крышей одной академии два профессора заведо¬
вали кафедрами, рядом, не разделяя взглядов
друг друга. Конечно, оба они были христианами,
оба были православные, оба были талантливые.
Но на дух не принимали друг друга! Флоренский
принадлежал к миру романтики начала века, он
был близок к Нестерову, к тому романтизирован¬
ному образу православия, который тогда только
стал возникать в сознании интеллигенции; он
был ценителем и эстетом, любителем старины,
любителем древней эмблематики, символов. Та¬
реев считал все это гностицизмом, мусором в
христианстве, признавал только Евангелие и
главным образом — его нравственные основы.
Для него «Столп» — это был один вздор. Между
ними шла борьба. (Тареев был несколько старше,
он умер в 1934 г.) Но эта борьба все-таки всегда
велась в рамках джентльменства. Во всяком слу¬
чае, они до самой революции продолжали рабо¬
тать бок о бок, хотя это было очень трудно. Надо
сказать, что вместе с революцией победил Таре-209
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯев. Флоренский был снят с поста редактора жур¬
нала «Богословский вестник» и его место занял
Тареев; но журналу уже оставалось существовать
недолго: все эти дискуссии были разрешены
смертельным недугом, который овладел всей
культурой (но разрешены только на тот момент,
потом все это возникло вновь).Когда Флоренский учился и потом работал в
академии, на него повлияли два духовных лица:
Серапион Машкин, почти никому неизвестный
монах, так сказать, доморощенный философ, и
старец Исидор из Гефсиманского скита под Сер¬
гиевым Посадом. Оба они в скором времени
скончались. Их мысли и дух каким-то образом от¬
разились на книге «Столп и утверждение Исти¬
ны». Так назвал свою книгу человек, прошедший
через бурю сомнений. Эта буря в ней запечатле¬
на. Подзаголовок — «Опыт православной теоди¬
цеи» («теодицея» — это старинное слово, приду¬
манное Лейбницем в XVII в., оно означает «бого¬
оправдание»: то есть как совместить благого Бо¬
га и существование зла в мире). Если вы думаете,
что это трактат, в котором последовательно, си¬
стематически излагается какая-то концепция, вы
ошибаетесь. Здесь нет глав, а есть письма, обра¬
щенные к другу. И это сознательный прием.
(Это, кстати, вызывало большое недовольство в
академических кругах.) Флоренский при изда¬
нии книги потребовал, чтобы она была напеча¬
тана особым шрифтом. В каждой главе были ви¬
ньетки, взятые из латинского трактата XVII в.,
виньетки с подписями, очень лаконичными и
трогательными. Почти каждая глава открыва¬
лась лирическим вступлением. Ученейшая кни¬210
Отец Павел Флоренскийга, научные комментарии к которой занимают
почти половину текста, с тысячами и тысячами
выдержек из авторов древних и новых, написана
как лирический дневник. Что это, каприз? Нет,
не каприз, это то, что в скором времени в Евро¬
пе назовут экзистенциальной философией. Это
не философия теории, а философия человека —
живого человека.Это очень личная книга. Книга, написанная
от лица автора, причем, как бы заметками. Мы
находим тут выдержки из произведений древних
и новых, из святых, подвижников, поэтов; тут же
сложные логические выкладки. Лирическая увер¬
тюра должна была играть особую роль: ввести чи¬
тателя в то состояние души, которое переживал
автор, когда создавал книгу. Мы должны по¬
мнить, что это огромное произведение, «Столп и
утверждение Истины», было создано Флорен¬
ским в двадцать шесть лет (первая редакция кни¬
ги появилась в 1908 г.).Флоренский приходит к выводу, что истина
есть интуитивно познаваемая, но одновременно
разумно осмысляемая реальность. То есть на его
языке истина есть интуиция-дискурсия, то, что
познается интуитивно и разумно.Но вдруг он видит, что во всем, что ему изве¬
стно, в конечном счете кроется противоречие.
Он рассматривает, скажем, мнимые числа в мате¬
матике. Масса фактов в природе говорит о недо¬
статочности формальной логики, приводит че¬
ловека к мысли о том, что парадокс, или антино¬
мия (антиномия — это глубочайшее противоре¬
чие, тезисы, исключающие друг друга), есть
свойство бытия.211
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯОсобая глава «Противоречия» написана с ге¬
ниальной силой. И сегодня физика подтвердила
(концепции Нильса Бора и других физиков): в
фундаментальных свойствах природы мы нахо¬
дим логически не снимаемые противоречия. И
здесь возникает принцип дополнительности, ко¬
торый позволяет описывать явление с двух сто¬
рон, не давая им единой интеграции. Но это не
значит, что Флоренский считал, что истина не су¬
ществует как целое. Он образно выражался так:
целокупная истина, падая с неба, разбивается
здесь на противоположные элементы, человек
может охватить целое, но для этого необходимо
какое-то особое проникновение в реальность. И
это проникновение идет за счет восприятия та¬
инственного опыта Церкви.Познание догматов Церкви, согласно Фло¬
ренскому, — это не просто интеллектуальное по¬
знание некой системы взгядов, а вхождение в не¬
кий мистический опыт, через который потом ты
изнутри приходишь к пониманию тайны Церкви.
Церковь — это не просто организация, не какой-
то институт, это таинственное единение людей с
Богом и между собой. И в этом единении, когда
«я» и «ты» открываются друг другу и наконец
Высшему «Ты», рождается Любовь.Многие, в том числе Бердяев, Тареев и дру¬
гие религиозные философы того времени, под¬
вергли «Столп» резкой критике. Но, пожалуй, са¬
мая жестокая статья о Флоренском была написа¬
на именно Бердяевым. Она называлась «Стилизо¬
ванное православие». Флоренский — человек, вы¬
росший вне религиозной традиции, — хочет вой¬
ти в нее весь, до конца. Ученики Флоренского в212
Откц Павы Флоренскийакадемии рассказывали мне, что он всегда пора¬
жал их тем, что, идя по коридору, низко, по-мона¬
шески кланялся всем студентам: ему хотелось во
всем принять традиционные формы. Бердяев
был другим — для него достоинство человека бы¬
ло выше всего; и став христианином, он оставался
таким же демократом и аристократом одновре¬
менно, и никогда бы не стал вот так себя вести.
Это были разные люди, и нельзя судить одного
или другого, надо понимать, что многообразие —
это украшение жизни. И Флоренский — тихий,
скромный, с глазами, опущенными вниз, как го¬
ворит ядовитый Бердяев, «говоривший искусст¬
венным голосом»; и Бердяев, который грохотал,
огромный человек, со своим нервным тиком, —
это все разные люди, и это богатство, и ни в коем
случае нас нельзя лишать этого богатства.Что же в этой книге — «Столп и утверждение
Истины» — самое главное, специфическое? По¬
пытка найти Бога (я, конечно, сейчас огрубляю)
вот в этом цветке. Он называл это впоследствии
конкретным идеализмом. Флоренский все боль¬
ше и больше убеждался, что теория не витает в
облаках, а что все взаимосвязано и взаимопрони¬
кает, что Божественный Дух рядом со всем, в
обычном, в мелочах.Единственное, что было Флоренскому, по-ви¬
димому, плохо доступно, это исторический
взгляд на вещи. Он был внеисторичным челове¬
ком, его называли александрийцем, он принадле¬
жал прошлому, как бы пришел из прошлого. Од¬
нако, как отмечает наш известный современный
историк философии Р. Гальцева, он принадлежал
авангарду, хотя пришел из прошлого. Человек,213
Александр Мень РУССКАЯ РМИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯкоторый душой больше понимал Андрея Белого,
чем иные его друзья, конечно, принадлежал к то¬
му российскому авангарду, который породил и
символизм, и все то любопытствующее полумис-
тическое движение с оттенком какого-то таинст¬
венного эротизма.Десятые годы несли на себе совершенно оп¬
ределенную печать. Мы должны воспринимать
их как удивительный феномен. Это не были лю¬
ди, лишенные, как некоторые хотят их изобра¬
зить, слабостей. Они естественно поддавались
веянию времени, какому-то запаху утонченного
тления, который тогда носился в воздухе. Это бы¬
ло свойственно и Блоку, и Брюсову, который иг¬
рал во всякую чертовщину, и Сологубу, и художни¬
кам, которые работали вокруг. Это была опреде¬
ленная среда. Но Флоренский не принадлежал ей
целиком, он принадлежал другой среде — бого¬
словов Сергиева Посада, где его приняли, люби¬
ли и ценили, несмотря на выходки Тареева и его
партии.Один из учеников Флоренского рассказыва¬
ет, как набивалась студенческая аудитория, когда
Флоренский читал свои лекции по истории фи¬
лософии, как он входил бочком, становился за
стол (на кафедре никогда не был) и тихим голо¬
сом, часто опустив глаза, рассказывал. Все слуша¬
ли. Правда, некоторые говорят, что они не пони¬
мали ничего. «Вы поняли?» — спрашивал Флорен¬
ский. «Честно говоря, Павел Александрович, ни
слова». И я вам скажу от себя, что дело было не в
сложности мысли Флоренского. Да, она была
сложна, но достаточно ясна, чтобы ее мог понять
каждый человек, серьезно подумав. (В послесло¬214
Отец Павел Флоренскийвии «Столпа» написано, что книга общедоступ¬
ная — это некий юмор ученого.)И люди поняли его. Сергей Иосифович Фу-
дель рассказывал мне, что когда он в 1914 г. про¬
чел эту книгу, он внутренне вернулся к Церкви.
Потому что до того он жил душой в символист¬
ской богеме, и церковный мир казался ему миром
устаревшим, окоченевшим, склеротичным — что-
то такое от Островского. И вдруг он увидел, что о
Церкви можно писать таким же изощренным
способом, как пишут символисты, как пишет Анд¬
рей Белый. И я могу это подтвердить на своем
примере. Я был студентом первого курса, когда
впервые прочел «Столп и утверждение Истины»
(это было в год смерти Сталина), и книга меня
потрясла, но потрясла именно тем, что, подобно
Соловьеву, Флоренский предстал как человек,
стоящий на вершине культуры, а не пришедший в
нее откуда-то со стороны и пользующийся ее пло¬
дами только для своих нужд, что он сам был куль¬
турой. И Флоренский, и Соловьев — это сама оли¬
цетворенная культура! И она свидетельствует о
Церкви, о Христе, о христианстве.Когда в «Столпе» развивается мысль о том,
что истина парадоксальна, антиномична, — нас
подводят к главной тайне догмата. Я думаю, что
многие из вас знакомы с основными христиан¬
скими догматами. И вы сразу же заметите, что
именно парадоксы пронизывают их все: Бог
един — но Он же в трех лицах; Христос человек —
но Он же Бог, подлинный человек — и истинный
Бог. И так далее. Ну, скажем, человек свободен,
но в то же время Бог все предвидит. Н на парадок¬
сах строится все. Ибо истина парадоксальна так215
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯже, как парадоксальна сама реальность бытия. И
огромная заслуга Флоренского — в том, что он,
еще молодым человеком, сумел это показать.Он принял священнический сан в 1911 г. Ед¬
ва ли его тянуло к службе просто на приходе.
Один из современников рассказывает, что Фло¬
ренский очень не любил церковного быта (в дур¬
ном смысле слова) и, как человек глубоко интел¬
лигентный, рафинированный интеллигент, веро¬
ятно, томился бы, если бы его отправили куда-то
на приход. Но его судьба уже была предрешена.
Он был ученым, профессором Академии. До са¬
мой революции он служил в Сергиевом Посаде.
Во время Первой мировой войны, в 1915 г., его на
некоторое время отправили на фронт полковым
священником, и он очень ярко описывает свои
переживания.Незадолго до того, как Флоренский принял
сан, он женился на сестре своего друга, Гиацинто¬
вой, молодой сельской учительнице. Я ее смутно
помню (с детства), но хорошо помню ее племян¬
ницу, которая была близкой подругой моей мате¬
ри. Анна Михайловна Гиацинтова действительно
понесла крест, выйдя замуж за гения (все уже тог¬
да понимали, что этот человек — гений). И труд¬
ная жизнь, и впоследствии горькая судьба. Умер¬
ла Анна Михайловна уже в 1970-х годах. Кстати
сказать, сохранился не только дом, где они жили.
Если вы пойдете по Пионерской улице, за кино¬
театром вы увидите номер дома и старую, двадца¬
тых годов, надпись: «Хозяин П. А. Флоренский».
Эта надпись каким-то чудом уцелела и пережила
своего хозяина. Дети и внуки Флоренского стали
учеными, один из внуков — крупный ученый Па¬216
Отец Павел Флоренскийвел Васильевич Флоренский, другой — монах, игу¬
мен Андроник (Трубачев), биограф и исследова¬
тель творчества П. А. Флоренского.В «Богословском вестнике» Флоренский на¬
печатал ряд интересных работ об идеализме, то¬
же спорных. Его всегда интересовала магия. Он
говорил о магическом происхождении платонов¬
ской философии, о влиянии человека на землю.
Эта тема его приковывала необычайно. Поэтому
он страшно интересовался старинными поверья¬
ми, народными обрядами. Почему? Потому что
центральной интуицией (я подчеркиваю, поста¬
райтесь это уловить) философии Флоренского
было всеединство — так же, как у Соловьева. Все
взаимосвязано, весь мир пронизан едиными си¬
лами. Божественная сила входит в мироздание и
нет ничего отделенного, а все переплетено, в од¬
ном месте болит — в другом откликается.На этом основании он пытался строить свою
философию культа. Для него культ был не просто
знаком нашего внутреннего состояния (обычно
мы понимаем культ как внешний знак, знак пси¬
хологический, эстетический, ритуальный знак
моей веры, моей встречи с Богом), культ для Фло¬
ренского — нечто большее, культ — это нечто, свя¬
зующее реальность с символом. И он создавал не¬
обычайно сложную систему. Уже после револю¬
ции он провел цикл лекций «Философия культа»,
где число таинств выводил из природы. В этих
лекциях было очень много спорного.Когда наступила революция, Флоренский
пытался войти в общественную жизнь. Еще во
время революции 1905 г. он вместе со своими дру¬
зьями создал «Христианское Братство Борьбы» —217
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯрелигиозно-революционное движение. Когда
Флоренский был уже в академии, он произнес
проповедь (студентам не разрешалось произно¬
сить проповеди), она называлась «Вопль крови»
и была опубликована. Это обличительная речь по
поводу казни лейтенанта Шмидта, за которую
Флоренского арестовали.После революции о. Павел не эмигрировал и
никогда открыто не высказывал своего отноше¬
ния к власти. Он работал. Он осознал себя уче¬
ным, который будет трудиться для своего отече¬
ства. Ведь Лавру закрыли не в один день: сначала
в ней хотели сделать музей, и Флоренский вошел
в состав комиссии, которая изучала памятники
музея. И в своей работе, посвященной деятельно¬
сти этой комиссии, он пытался доказать, что це-
локупная эстетика Лавры не может существовать
без монахов, без богослужения. Если хотят сде¬
лать музей — пусть делают, но так, чтобы оставить
там и службу. Конечно, это было наивное предло¬
жение, никто тогда не собирался оставлять служ¬
бу, и Лавра, и Академия были закрыты. Но до кон¬
ца 1920-х годов он читал отдельные лекции сту¬
дентам, которые ютились уже вне Сергиева Поса¬
да, в одном скиту.Одна из выдающихся работ Флоренского бы¬
ла посвящена диэлектрикам, одна из последних
его философских научных работ — «Мнимости в
геометрии». А потом шли только исследования в
области инженерии. Он читал лекции по эстети¬
ке и по самым различным инженерным пробле¬
мам. Служить он уже не мог, потому что человек,
находящийся на советской работе, даже если он
духовное лицо, не имел права священнического218
Отец Павел Флоренскийслужения. Но чтобы доказать, показать людям,
что он не отрекся, он приходил на лекции в рясе.Мой отец учился у него и вспоминает, что это
было странное зрелище: конец 1920-х годов, Тех¬
нологический институт, входит такой маленький
человек в рясе, длинные волосы. Но все его
очень уважали. Был даже случай, когда Лев Троц¬
кий спросил, почему он ходит в рясе. Флорен¬
ский ответил: «Я не снимал с себя сана, поэтому я
не могу иначе». Троцкий сказал: «Ну, пусть хо¬
дит». И более того, они потом даже ездили вмес¬
те на машине. Троцкий брал его к себе в откры¬
тый автомобиль, и москвичи с ужасом наблюдали
такую картину: Троцкий, этот Мефистофель, в
пенсне, и рядом с ним Флоренский в своем под¬
ряснике и в ермолке ехали по Москве... Камене¬
вы тоже хорошо к нему относились. Флоренский
был широко известен в самых «советских» кру¬
гах, но это ему не помогло.Летом 1928 г. Флоренского сослали в Ни¬
жний Новгород, в 1933 г. арестовали, отправили
на БАМ (БАМ ведь долгострой, его строили еще
тогда), где он был ограблен, жил в очень трудных
условиях. Жена бережно сохранила его письма.
Потом Флоренского отправили в лагерь, на
мерзлотную станцию, где он работал по вечной
мерзлоте, а впоследствии был переведен в Со¬
ловки, где работал по проблемам добычи йода. В
тех тяжелых соловецких условиях, чтобы облег¬
чить чудовищный труд рабочих, он создал маши¬
ну, аппарат, который помогал добывать йод. Из
писем Флоренского к детям, к жене видно, что
он весь в науке. В этих невероятных условиях он
погружен в исследования. Флоренский писал о219
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯМоцарте; он, который раньше был скорее мелан¬
холиком, пессимистом, вдруг утверждал радост¬
ного Моцарта! Он восхищался Расином. В пись¬
мах (которые напечатаны в журнале «Наше на¬
следие») он присылал рисунки тех водорослей,
которые изучал.Трогательно, с большим интересом, Флорен¬
ский описывает жизнь животных соловецкого
края; детям своим пишет о том, что родились
морские свинки, как вел себя лис чернобурый. 24
января 1935 г. он писал, что позавчера праздно¬
вал свой день рождения, 54 года, пора подводить
итоги. В скором времени он набрасывает в одном
из писем перечень того, что он сделал, в каких
направлениях он двинул науку. Перечислять сей¬
час, может быть, даже не стоит, так как список
очень длинный: двенадцать пунктов только по
математике, электротехнике. Да и сам он очень
осторожен, потому что все смотрела цензура, и
он не мог писать о богословии, мог писать только
так: «Культовые корни начатков философии...
Антиномия рассудка... Историко-филологическое
изучение терминологии... Материальная основа
антроподицеи (то есть богословского учения о
человеке)...», — все это надо было расшифровы¬
вать.И вот — горькие слова, которые мы читаем в
этих письмах. Флоренский пишет: «Обществу не
нужны мои знания. Ну что ж, тем хуже для обще¬
ства». И это была правда, потому что пострадало
наше общество. «Фактически, — пишет он, —
уничтожение опыта всей жизни, который теперь
только и созрел, мог бы дать подлинные плоды.
На это я не стал бы жаловаться, если б не вы. Ес¬220
Отец Павел Флоренскийли обществу не нужны плоды моей жизни и рабо¬
ты — пусть остается без них. Это еще вопрос, кто
больше наказан — я или общество — тем, что я не
проявляю того, что мог бы проявить. Но мне
жаль, что я вам не могу передать своего опыта, и
главное — не могу приласкать вас, как хотелось
бы и как мысленно всегда ласкаю». Пройдет все¬
го два года, и пуля убийцы-палача прервет эту
прекрасную жизнь.Особая тема — толкование Флоренским про¬
блемы Запада и Востока. Он чувствовал, что раз¬
витие западной цивилизации несет в себе немало
опасных уклонов. И что уклон, который захватил
Россию как часть Европы, начался с эпохи Ренес¬
санса, который он резко отрицал (хотя, как фи¬
лософ, он со своей идеей всеединства был очень
близок к ренессансным мыслителям такого типа,
как Парацельс, Бёме и другие).В книге «Иконостас» он пытался противопо¬
ставить Восток и Запад. Но сделал это не совсем
точно, потому что он противопоставлял Запад
ренессансный Востоку средневековому — Руси и
Византии. А между тем в Средние века на Западе
тоже было символическое искусство, тоже было
иное мировидение. А когда Ренессанс проник к
нам, на Восток, то также внес свою грубость, чув¬
ственность, посюсторонность. Флоренский все¬
гда был настроен антизападнически, и в этом
смысле антиэкуменически. И только когда он уви¬
дел, что вражда христиан, конфронтация приве¬
ла к колоссальной катастрофе Русской Церкви,
которая осталась одна, в изоляции, и ее сокруши¬
ли, потому что никто не мог ей помочь, то стал
пересматривать свои взгляды.221
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯВот об этом последнее свидетельство. В 1923 г.
он пишет небольшие заметки о православии. Одна
из них называется «Записка о христианстве и куль¬
туре». Отец Павел пишет о том, что разделение
между христианами происходит не потому, что
есть разные догматы, обряды и обычаи, а из-за от¬
сутствия настоящей веры, настоящей любви.
«Христианский мир, — пишет он, — полон взаим¬
ной подозрительности, недоброжелательных
чувств и вражды. Он гнил в самой основе своей,
ибо не имеет активности веры во Христа и вместе
не имеет мужества и чистосердечия признать гни¬
лость своей веры <...> Никакая церковная канцеля¬
рия, никакая бюрократия и никакая дипломатия
не вдохнет единства веры и любви там, где нет его.
Все внешние склейки не только не объединят хри¬
стианского мира, но, напротив, могут оказаться
лишь изоляцией между исповеданиями. Мы долж¬
ны сознаться, что не те или другие различия уче¬
ния, обряда и церковного устройства служат ис¬
тинной причиной раздробления христианского
мира, а глубокое взаимное недоверие в основном,
вере во Христа, Сына Божия, во плоти пришедше¬
го». И в заключение Флоренский говорит о том,
что поиск необходим для единства и «необходимо
выработать особые, более частного характера те¬
зисы объединения с Римско-Католической Цер¬
ковью; главным образом тут должно быть сформу¬
лировано первенство чести и всехристианской
инициативы, по праву принадлежащее Римскому
Епископу». Это писалось в 1923 г., летом. В лагере
ему пришлось сидеть вместе с многочисленными
христианами всех исповеданий, с верующими и
неверующими. Опыт был горький, трудный. Как222
Отец Павы Флоренскийон его преломил, мы не всегда можем понять, ибо
письма его, разумеется, все пронизаны внутрен¬
ней цензурой. Но, я думаю, прав был младший со¬
временник и во многом ученик Флоренского,
Алексей Федорович Лосев, который сказал, что
Флоренский никогда не изменял себе, что, при¬
няв какую-то начальную интуицию христианско¬
го платонизма, он пронес ее до конца своих дней,
вплоть до своей мученической кончины.Насильственно вычеркнутый из анналов оте¬
чественной культуры, философии, великий бого¬
слов, великий ученый, великий инженер, вели¬
кий деятель культуры сегодня снова возрождает¬
ся. Вы знаете, что недавно в ЦДЛ была выставка
документов, прошло множество симпозиумов,
конференций, посвященных ему, как у нас, так и
за рубежом. Я думаю, что знакомство с таким че¬
ловеком через его книги, которые скоро выйдут,
для тех, кто любит философию (а философия
есть любовь к мудрости), будет большим праздни¬
ком и немалым открытием. Даже те, кто не согла¬
сится со многими идеями Флоренского (а согла¬
шаться совершенно необязательно, он и не наста¬
ивал на этом), немало обогатятся от чтения и раз¬
мышлений над страницами его книг.
Семен ФранкСемён Людвигович Франк походил на древне¬
го мудреца, который пришел из каких-то от¬
даленных веков. Здесь, на фотографии, вы види¬
те его уже глубоким стариком. Но мудрецом он ка¬
зался и в молодости. Медлительный, нескорый в
словах, основательный в суждениях и мнениях,
абсолютно невозмутимый, и только, как замечает
его друг Струве, — особые лучистые глаза, из ко¬
торых как бы лился свет, лились мудрость, ра¬
дость и теплота. Эти глаза вспоминают все, кто
знал Семёна Людвиговича Франка.Протоиерей Василий Зеньковский, историк
русской философии, умерший в Париже, писал,
что среди мыслителей этого поколения Франк
был самым философским — в прямом смысле это¬
го слова. Это был мощный философский интел¬
лект. Он не был публицистом, не был богосло¬
вом, хотя, конечно, приходилось ему писать и ос¬
трые публицистические статьи, и в ряде своих
книг прямо выходить на богословские темы. Это
был человек мысли, подобный многим классикам
мировой философии. Сам он шутливо говорил о
себе: «Я промечтал всю жизнь». Это, конечно,
было не праздное мечтание, а глубокое созерца¬
ние. Он как бы нырял в океан мысли, в океан от¬
влеченных схем все глубже и, наконец, достигал
самого дна реальности.Семён Людвигович родился в 1877 г. в Моск¬
ве, на Пятницкой улице, детство провел в переул¬
ках между Маросейкой и Покровкой. Отец его
был военным врачом и жил в Вильнюсе, как224
Скмкн Франквоенврач он участвовал в обороне Севастополя,
был награжден орденом Станислава. Умер он ра¬
но, и Семён Франк его не помнил. Мать у него бы¬
ла умная образованная женщина, но особое влия¬
ние на него имел дед. Семья была еврейская по
происхождению, из Прибалтики. Дед был глубо¬
ко религиозным и по-своему образованным чело¬
веком. Он блестяще знал древнееврейский язык,
Библию, старинную священную литературу; ког¬
да он умирал (Семёну было тогда 14 лет), он взял
с него слово: всегда изучать Писание, древнеев¬
рейский язык и богословие. Философ впоследст¬
вии вспоминает: «Формально я его завет не вы¬
полнил, но то, к чему было устремлено мое серд¬
це, мой разум, мои духовные поиски и, наконец,
мое христианство (он принял православие в
1912 г.), — все это было естественным и органиче¬
ским продолжением тех уроков, которые я полу¬
чил от своего деда».Поскольку отец умер рано, мать вышла за¬
муж, и его отчимом стал человек народнических
настроений. Это был еще один элемент его вос¬
питания. Он окончил юридический факультет.
Тогда юридический факультет готовил не только
правоведов, это был широко гуманитарный фа¬
культет, на котором училась половина знамени¬
тых людей конца XIX — начала XX вв.В юности, как и Бердяев, Булгаков, братья
Трубецкие, он увлекся идеями социал-демокра¬
тии. Будучи еще гимназистом и позднее студен¬
том, он интересовался марксизмом, потому что
его уверяли, что марксизм дает, наконец-то, науч¬
ное объяснение общественным процессам. Эти
посулы марксизма соблазнили не одного Франка,225
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯа очень многих, и поэтому мы не должны удив¬
ляться, что большинство представителей рус¬
ской религиозной философии в молодости про¬
шли через марксизм. Франк с удовольствием шту¬
дировал «Капитал» (тогда вышел только первый
том); его, как и любого юношу с развитым интел¬
лектом, привлекало, что это огромная книга, что
написана она тяжелым гегельянским языком и
что в ней надо разбираться, и кто ее изгрыз, тот
достиг каких-то вершин. Я должен подчеркнуть,
что впоследствии, став довольно крупным социо¬
логом, Франк полностью разделался с этой фило¬
софией и с этой социологией, показав их беспо¬
мощность, вненаучность — что все эти слова, ко¬
торые вокруг писались, все эти толстые тома на
самом деле «рождали мышь».Социальная проблема и социальная тема ос¬
тались надолго в мыслях и творчестве Франка,
можно сказать, до конца его дней (он умер в
1950 г. в Лондоне).В юности он начинает заниматься в марк¬
систских кружках, изучает проблемы социал-де¬
мократии, его даже арестовывают, некоторое
время он проводит в тюрьме, потом оказывается
высланным. Но, в конце концов, в 1890-х годах он
порывает со средой революционеров (в основ¬
ном это были эсеры и народники), потому что
его основательное научное мышление уже тогда
давало о себе знать. И вдруг он увидел, что в марк¬
сизме нет того основательного подхода к дейст¬
вительности, который его мог привлечь.В это время Франк (он блестяще знал немец¬
кий язык) начинает изучать многотомную работу
Куно Фишера «История новой философии»226
Семен Франк(кстати, эта работа почти вся переведена на рус¬
ский язык). Каждый том огромной величины по¬
священ одному философу. Это самая крупная мо¬
нография, которую мы имеем сейчас на русском
языке; выходила она в начале нашего столетия.Порывая с марксизмом, Франк ищет чего-то
другого в качестве основы для своего миросозер¬
цания. И вот странная вещь. Прорыв в какое-то
иное видение произошел под влиянием Ницше —
человека, исповедовавшего материализм, кото¬
рый уже тогда казался Франку подозрительным.
Но тревога Фридриха Ницше, его восстание про¬
тив мертвенности, обывательщины, против ни¬
чтожности мира, каким-то таинственным обра¬
зом подействовали на молодого студента, и с ним
произошло нечто вроде обращения, обращения к
царству духа.В одно мгновение он вдруг почувствовал,
что есть иная реальность, которую не может
полностью исчерпать интеллект, который все
разлагает и расчленяет. И вот в этой первичной
интуиции — вся философия Франка. Недаром
одна из его книг, написанная прямо перед вой¬
ной, называлась «Непостижимое». Это очень ха¬
рактерное название. Подлинная реальность, —
говорит он, — это нечто непостижимое, в том
смысле, что человек может это чувствовать и
всегда постигать, но никогда не постигнуть до
конца. Никогда человек не сможет охватить не¬
постижимое до конца.В 1900 г., то есть когда ему немногим больше
20 лет, он уже автор некоторых работ, пишет кри¬
тическую работу о марксизме «Теория ценности
Маркса» и в скором времени полностью отходит227
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯот своих первоначальных увлечений и ищет
иных путей.В 1908 г. он женится, работает над диссерта¬
цией, в которой поднимает важнейшие вопросы
теории познания. Когда будет издан Франк, и вам
доведется его читать, запомните, пожалуйста, од¬
ну вещь. Если у Бердяева можно прочесть одну
страницу и каждая фраза его будет организмом в
самом себе, целый законченный мир, если у Бул¬
гакова можно читать отдельные темы, отдельные
абзацы, и их можно переставлять, то у Франка
все построено иначе. Он верный ученик Влади¬
мира Соловьева, и пожалуй, никто не был так
близок (с философской точки зрения) к Соловье¬
ву, как его прямой продолжатель в XX в. — Франк.
Если вы начинаете следить за ходом его мысли,
вы не должны бросать ее на середине — у него все
строго и стройно, логически связано, одно выте¬
кает из другого. Это неторопливые, вниматель¬
ные наблюдения, и наблюдения в том числе над
самой тайной процесса мышления.В 1915 г. вышел «Предмет знания». Франк по¬
лучил за эту работу степень магистра.Для западной философии огромную роль в то
время играла проблема субъективного идеализма.
Вы знаете, что против него ополчился Ленин в
«Материализме и эмпириокритицизме». Соб¬
ственно, ради этого и была очень поспешно напи¬
сана эта книжка. Субъективный идеализм разви¬
вался в то время по разным направлениям, но пре¬
имущественно по кантианскому. Ленин писал, что
эта точка зрения не может быть опровергнута, но
поскольку она совершенно глупа, ее надо отбро¬
сить. Франк смотрел на это иначе. Он считал, что228
Скмкн Франкесть серьезные философские и логические аргу¬
менты против субъективного идеализма. Субъек¬
тивный идеализм исходит из «я», которое стоит в
центре мироздания. При диалоге с миром человек
открывает в себе нечто — то, что можно назвать
«ты». Но есть и иное — то, что мы называем «мы».Подобно своим предшественникам, Сергею
Трубецкому и Соловьеву, Франк подчеркивал, что
человеческие сознания, человеческие «я» не от¬
резаны друг от друга. Реальное познание, реаль¬
ное бытие возможны лишь тогда, когда между
людьми возникает контакт, возникает единство.
Мы живем не на изолированных островах, а на
едином материке. И вот этот-то материк, кото¬
рый объединяет всех нас, и есть последний и под¬
линный предмет познания. Человек познает не
только отражение своих собственных чувств, а
познает некий субстрат, глубину. Позднее немец¬
кий философ Пауль Тиллих, наш современник,
писал, что Бог — это не небо над нами, а глубина
бытия. Так вот, первым это сказал Франк.В 1917 г. он выпускает замечательную книгу
«Душа человека», которая потом не раз выходила
на иностранных языках. Франка переводили на
многие языки, включая японский, чешский,
польский; немецкий, английский — естественно,
он и сам писал книги на этих языках. В этой кни¬
ге он блестяще анализирует вопрос о единстве ду¬
ховной жизни, которую нельзя разрезать, нельзя
разделить. Это единство касается не только на¬
шего «я», но и того поля, в котором находятся те
«я», к которым мы обращены. То есть «я», потом
«мы» и, наконец, некий таинственный субстрат,
который и есть непостижимое.229
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯНаступает революционное время. У Франка
уже есть семья, он становится профессором Мос¬
ковского университета, но тут — голод, разруха. Я
знал людей, которые были его слушателями. Сту-
денты-философы и филологи завороженно слу¬
шали его медлительную речь, когда, как они опи¬
сывали, один момент ясно вытекал из другого,
другой — из третьего. Но времена были суровые;
быстро сдали все экзамены, заранее, досрочно, и
все разъехались. Франку предложено было стать
деканом философского факультета в Саратов¬
ском университете.Это был последний очаг интеллектуальной
свободы. Туда был приглашен и Федотов, и неко¬
торые другие выдающиеся деятели. Но потом
Семен Людвигович возвращается в Москву. В
1922 г. он с семьей — женой и тремя детьми — жил
на даче в Пушкино. (Его сын Виктор Франк стал
известным историком, писателем зарубежья.)
На один день он приехал в Москву, тут его арес¬
товали и вместе с семьей выслали из России. Он
плыл на том же самом пароходе, на котором плы¬
ли Бердяев, Степун и еще двести человек, кото¬
рые составляли красу и гордость русской культу¬
ры и мысли.Европейский мир был для Франка достаточ¬
но своим, поскольку он свободно говорил на не¬
скольких языках. Он читал лекции в Берлине, в
Париже, много работал. Написал замечательную
книгу «Смысл жизни», обращенную к молодежи;
книгу «Крушение кумиров», в которой он развен¬
чал марксизм и ложные старые концепции. На¬
писал книгу «Свет во тьме». Особенно важной
была книга «Духовные основы общества», тема230
Семен Франкее и сейчас весьма актуальна для нас. Франк пока¬
зывал, что здоровым общество может быть толь¬
ко тогда, когда оно имеет духовный субстрат. Об¬
щество людей — это не просто явление матери¬
ального мира, но одновременно и явление мира
духовного.В тридцатые годы, при нацистах, его лишили
кафедры в Германии, он уехал во Францию и в
конце концов, после немецкой оккупации, вынуж¬
ден был эмигрировать в Англию, в Лондон, где и
прожил последние послевоенные годы до самой
смерти. О его смерти, естественно, у нас нигде не
писали и, как я уже говорил, ни книг, ни статей
его не издавали. И вот скоро будет сорок лет со
дня его смерти, и появятся первые издания.Для тех людей, которые способны ценить и
любят сферу чистой мысли, чтение книг Франка
будет подлинным наслаждением. Он, как был в мо¬
лодости созерцательным, основательным и медли¬
тельным, таким и остался до конца своих дней. Ес¬
ли Николай Александрович Бердяев был челове¬
ком крайне субъективным, всегда писал о своем,
страстно говорил от своего лица и мог в философ¬
ской книге привести какие-то моменты из своей
личной жизни, то Франк в этом отношении был
совершенно иным человеком. Он стеснялся гово¬
рить о себе и всегда говорил только о вещах внепо-
ложенных, и даже в своих автобиографических за¬
писках, созданных в последние годы жизни, он все
равно целомудренно оберегал свою внутреннюю
духовную жизнь. И можно лишь догадываться, ка¬
кие бури в нем происходили.Для Франка было очень важным соотноше¬
ние науки и религии. Потому что он был не толь¬231
Александр Мень Русская религиозная философияко философом, но и социологом, и религиове¬
дом. У него есть одна книга, небольшая, но прин¬
ципиально важная, которая называется «Религия
и наука». Она много раз издавалась на Западе и
вышла в те годы, когда велась ожесточенная ан¬
тирелигиозная пропаганда. Франк кратко отвеча¬
ет на те вопросы, которые ставила эпоха. «Мы ут¬
верждаем, — говорит он, — в противоположность
господствующему мнению, что религия и наука
не противоречат и не могут противоречить одна
другой по той простой причине, что они говорят
о совершенно разных вещах, противоречие же
возможно только там, где два противоположных
утверждения высказываются об одном и том же
предмете». Немножко отвлеченно, но если вду¬
маться, то речь идет как раз об этом. Он поясня¬
ет свою мысль на ряде конкретных примеров. Че¬
ловек сидит в поезде, сидит неподвижно; сосед
обращается к нему и говорит: «А Вы можете поси¬
деть неподвижно?» Тот говорит: «Извините, я и
так сижу неподвижно». Кто из них прав? Прав,
конечно, человек, который говорит, что он си¬
дит неподвижно. Но и тот, который его упрекнул,
тоже прав, потому что он же несется на большой
скорости — с поездом. Они говорят в разных пло¬
скостях. Подходы к одному и тому же явлению
могут быть настолько разными, что невозможно
ставить их в одну плоскость.Так же в отношении науки и религии. Вот его
слова: «...наука берет мир как замкнутую в себе си¬
стему явлений и изучает соотношения между эти¬
ми явлениями вне отношения мира как целого, а
следовательно, и каждой, даже малейшей части к
его высшему основанию, к его первопричине, к232
Семен Франкего абсолютному началу, из которого он произо¬
шел и на котором он покоится». Наука берет как
рабочую гипотезу, что мир — это готовая замкну¬
тая система. «Религия же познает именно отно¬
шение мира, а следовательно, и человека, к этой
абсолютной первооснове бытия, к Богу, и из это¬
го познания черпает уяснение общего смысла бы¬
тия, которое остается вне поля зрения науки.Наука как бы изучает середину, промежуточ¬
ный слой или отрезок бытия в его внутренней
структуре: религия познает эту же середину в ее
отношении к началу и концу, к целому бытия или
к его целостной первооснове».Далее, он поднимает вопрос о чуде, которое
обычно вызывало резкую критику со стороны ан¬
тирелигиозной пропаганды. Франк говорит так:
когда человек отрицает явление, непостижимое
для него, он заранее уже старается себе постро¬
ить модель мира. Но есть ли основание утверж¬
дать, что модель — это точное соответствие дей¬
ствительности? Семен Людвигович Франк опира¬
ется на слова бл. Августина, который писал, что
религия противоречит не законам природы, а из¬
вестным нам законам. А далеко не все законы нам
известны.Особенно большое внимание, как я уже гово¬
рил, он уделял наукам социальным. И это вовсе
не означало, что естественные науки были для
него чем-то второстепенным, просто для него на¬
учный подход был лишь частичным подходом.
Франк пишет: «Тот не ученый, не человек науки,
для кого весь мир исчерпывается непосредствен¬
но видимым, кому кажется, что он обозревает
всю реальность, что она лежит перед ним как на233
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯладони и что очень легко и просто все узнать. На¬
против, лишь тот ученый, кто чувствует таинст¬
венные глубины бытия, кто непосредственно
вместе с Шекспиром знает: “Есть многое на све¬
те, друг Горацио, что и не снилось нашим мудре¬
цам”. Знание своего неведения, выраженное в
словах Сократа: “Я знаю только то, что я ничего
не знаю”, — есть начало и постоянная основа на¬
учного сознания. Великий Ньютон, проникший в
тайну строения и движения Вселенной, говорил
о себе: “Не знаю, чем меня признают потомки, но
себе самому я представляюсь маленьким мальчи¬
ком, который на берегу безграничного океана со¬
бирает отдельные ракушки, выброшенные волна¬
ми на берег, в то же время как сам океан и его глу¬
бины остаются по-прежнему для меня непости¬
жимыми”».В 1939 г. выходит его книга «Непостижимое,
или Онтологическое введение в философию ре¬
лигии». Несколько книг, развивавших потом эту
тему, вышли посмертно: «Реальность и человек»,
богословские размышления «С нами Бог» — глу¬
бокое и блестящее обоснование христианской
надежды и веры. Кроме этого выходило множе¬
ство его небольших работ. Одна из них была по¬
священа онтологическому доказательству бытия
Божия, тому, что человек имеет в своем непо¬
средственном опыте связь с этой великой тай¬
ной бытия.Были у него и политические работы: «По ту
сторону правого и левого». Он одним из первых
христианских мыслителей показал ценность
фрейдовского психоанализа, но подчеркивал,
что Фрейд, открыв бессознательное, совершен¬234
Семен Франкно не знал, что с ним делать. Фрейд не владел ни¬
какой разумной теорией, а пользовался остатка¬
ми старого вульгарного материализма — это и по¬
мешало ему создать настоящую, подлинную тео¬
рию культуры.Таким образом, разнообразные темы прони¬
зывают творчество Франка. Я не знаю, будет ли
издана в России его книга «Смысл жизни» (очень
важная для молодежи), этого очень хотелось бы,
но во всяком случае ее переиздали сейчас в Бель¬
гии, в Центре Восточного христианства.Политическая позиция его была всегда прин¬
ципиальна. Когда в конце войны Бердяев в знак
солидарности с воюющей Россией хотел принять
советское гражданство и невольно увлекся при¬
зывами тех, кто приезжал из Советского Союза и
говорил, что теперь-то у нас настанет свобода, те¬
перь у нас все будет хорошо, Франк был возму¬
щен. Я знал людей, которые получали задание
привлекать эмигрантов. Один иерарх, которого
я знал, в общем благородный человек, ехал в Па¬
риж с целым мешком русской земли: он бросал ее
с балкона, ее со слезами ловили эмигранты и бра¬
ли советские паспорта, и уезжали прямехонько в
лагеря. Это была трагедия многих людей. Одни
хотели верить, другие не хотели верить — было
подозрительно: уезжавшие исчезали, как будто в
воду канули, от них переставали приходить вся¬
кие сведения. Но момент был радостный — близи¬
лась победа. У Франка произошла по этому пово¬
ду острая размолвка с Бердяевым, Франк писал
Бердяеву, что тот поддался влиянию и думает, что
там, за кордоном все хорошо, но он, Франк, в это
не верит, считает, что тирания продолжает свое235
Александр Мень Русская религиозная философиядело, несмотря на победу народа. И мы знаем,
что Франк оказался прав.Кроме Бердяева, Франк был очень близок с
Петром Бернгардовичем Струве — одним из вид¬
ных политических и общественных деятелей
России тех лет. Струве издавал блестящий и бога¬
тый по содержанию журнал «Русская мысль», ко¬
торый был, естественно, в 1917 г. закрыт. Франк
вел в нем философский раздел. Сейчас номера
этого журнала появляются в букинистических ма¬
газинах, я думаю, что это замечательное чтение.Теперь несколько выдержек из творений
Франка, чтобы вы составили себе представление
о его стиле мышления. Вот как он говорит об от¬
ношении в обществе к свободе и о том, как мы
должны пользоваться плодами цивилизации: «Су¬
ществовали общества, основанные на рабском
труде, и фактически во всяком обществе есть лю¬
ди, доведенные до рабского состояния; но тогда
они и не являются участниками и деятелями об¬
щественной жизни, и в лице их общество содер¬
жит в себе некий омертвевший осадок. Никакой
дисциплиной, никаким жесточайшим давлением
нельзя заменить спонтанного источника сил, ис¬
текающего из глубин человеческого духа. Самая
суровая военная и государственная дисциплина
может только регулировать и направлять общест¬
венное единство, а не творить его: его творит
свободная воля. Всякая попытка парализовать
индивидуальную волю, поскольку она вообще осу¬
ществима, приводя к потере человеком своего су¬
щества как образа Божия, тем самым ведет к па¬
раличу и омертвению жизни, к разложению и ги¬
бели общества. Всякий деспотизм может вообще236
Семен Франксуществовать, лишь поскольку он частичен и, со
своей стороны, опирается на свободу. Всякая дик¬
татура сильна и жизнеспособна... лишь поскольку
она, с одной стороны сама творится свободной
нравственной волей... Вот почему социализм в
своем основном социально-философском замыс¬
ле — заменить целиком индивидуальную волю во¬
лей коллективной... поставив на его место бытие
“коллектива”, как бы слепить или склеить мона¬
ды в одно сплошное тесто “массы”, есть бессмыс¬
ленная идея, нарушающая основной неустрани¬
мый принцип общественности и могущая приве¬
сти только к параличу и разложению общества.
Он основан на безумной и кощунственной мечте,
что человек ради планомерности и упорядочен¬
ности своего хозяйства и справедливого распре¬
деления хозяйственных благ способен отказать¬
ся от своей свободы, от своего “я” и стать цели¬
ком и без остатка винтиком общественной маши¬
ны, безличной средой действия общих сил. Фак¬
тически он не может привести ни к чему иному,
кроме разнузданного самодурства деспотической
власти и отупелой пассивности или звериного
бунта подданных». Так писал Франк около полу¬
века тому назад.И, наконец, в своей философии Франк пока¬
зал, что религиозное мировоззрение, христианст¬
во отнюдь не является чем-то иррациональным.
Сейчас нередко бывает, что человек, обратив¬
шись к христианской вере, думает, что ради этого
он должен выбросить за борт свое мышление,
свою логику, свой разум. И вот такие люди, как
Владимир Соловьев, Сергей Трубецкой или Се¬
мён Франк, показывают, что мощная работа разу¬237
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯма не только не подрывает основ религиозного
миросозерцания, но, напротив, дает ему осмысле¬
ние, а порой даже и обоснование. Конечно, фун¬
даментальным обоснованием для Франка был его
опыт, глубинный опыт постижения реальности
как целого, глубинный опыт соприкосновения с
божественным как с чем-то, никогда не определи¬
мым человеческим языком. Но этот опыт, общий
для всего человечества, для всего христианства,
он пропустил через кристаллизирующие ворота
разума и сумел рассказать о нем не только на язы¬
ке поэзии, на языке мистики, но и прозрачным,
ясным языком мудреца-философа. И Франк остал¬
ся мудрецом не только на страницах своих книг,
но и в своем облике — человека спокойного, ясно¬
го, невозмутимого, счастливого, несмотря на
скорбные страницы его жизни (изгнание, скита¬
ние по Европе), несмотря на всю горечь нашего
столетия. Он шел по нему и был похож на горя¬
щую свечу, которую не колеблет ветер.Он всегда был прям. И его жена рассказыва¬
ла (я еще застал время, когда она была жива и вы¬
ступала по западному радио), что в молодости,
когда они встретились, Франк поразил ее этой
просветленной мудростью. И когда вы обрати¬
тесь к его сочинениям, я бы хотел, чтобы вы по¬
чувствовали за этими чеканными, неспешными
конструкциями дух просветленной мудрости. Он
свойствен был не только самому Семену Людви¬
говичу Франку, он был свойствен вообще этому
потоку мышления, который мы называем рус¬
ским религиозно-философским возрождением. И
должен сказать, что этот поток не только не усту¬
пал западным поискам в этом направлении, но во238
Семен Франкмногом превосходил его. Все эти личности, о ко¬
торых мы с вами говорили, и многие оставшиеся
невольно вне нашего поля зрения, были крупны¬
ми фигурами. Это были не просто университет¬
ские профессора, копавшиеся в своих бумажках,
это были фигуры, как будто высеченные из кам¬
ня, фигуры, которыми может гордиться любая
цивилизация в любую эпоху.
Георгий ФедотовСегодня мы с вами встречаемся еще с одним за¬
мечательным человеком, который для нас
как бы открывается вновь, — это Георгий Петро¬
вич Федотов. Совсем недавно в журнале «Наше
наследие», который по крохам собирает многое
из того, что было рассеяно, рассыпано и уничто¬
жено, появился отрывок из его книги «Святые
Древней Руси», с предисловием нашего замеча¬
тельного историка культуры Владимира Топоро¬
ва. Прошло почти семьдесят лет с тех пор, как по¬
следняя работа Федотова была опубликована в
России (она вышла в 1925 г.).Федотова часто сравнивали с Герценом. Дей¬
ствительно, он умел облекать исторические, ис¬
торико-философские проблемы в яркую публи¬
цистическую форму. Но он не стал легендой при
жизни, как Герцен, хотя и был эмигрантом и умер
на чужбине. И не был он, подобно Бердяеву и от¬
цу Сергию Булгакову, достаточно известен в Рос¬
сии до своей эмиграции. Совсем недавно, в
1986 г., исполнилось сто лет со дня его рождения.Истоки Георгия Петровича — на Волге. Он
родился в Саратовской губернии в семье чинов¬
ника, служившего при градоначальнике, родился
в той самой среде и обстановке, которая описана
у Островского. Мать его, женщина тонкая, чуткая
(она была учительницей музыки), очень страдала
от бедности, которая вошла в их дом вскоре по¬
сле смерти ее мужа, Петра Федотова. Им помогал
дед, который был полицмейстером. Она переби¬
валась уроками музыки.240
Георгий ФедотовФедотов был хрупкий, ростом небольшой,
нежный мальчик. Такие люди часто бывают изло¬
маны комплексами, у них очень часто бывает
«комплекс Наполеона»: им хочется доказать все¬
му миру свою значимость. Как бы опровергая это,
в общем справедливое, наблюдение, Федотов с
детских лет проявлял поразительную гармонич¬
ность характера. В этом отношении его невоз¬
можно сравнить ни с кем из натур великих мыс¬
лителей, которые недавно перед нами прошли. И
бурный, гордый Бердяев, и страдающий, порой
мятущийся, но устремленный, страстный отец
Сергий Булгаков, и Мережковский с его противо¬
речиями: «Бог — зверь — бездна», и Толстой с его
титаническими попытками найти новую рели¬
гию — у них этого не было. Георгий Петрович, по
воспоминаниям его школьных товарищей, пора¬
жал всех своей доброжелательностью, своей мяг¬
костью, приветливостью, все говорили: «Жорж
самый добрый у нас». При этом — колоссальный
интеллект! Он мгновенно схватывал все! Естест¬
венно, этот обывательский волжский быт его тя¬
готил. Он с самого начала был там белой воро¬
ной, но никогда этого не показывал. Просто в его
гармоничной душе зрела спокойная и уверенная
мысль: так дальше жить нельзя, это нужно ради¬
кально менять.Федотов учится в Воронеже, потом возвра¬
щается в Саратов. В это время он, юношей, уже
начинен идеями Писарева, Чернышевского, Доб¬
ролюбова. Почему это так? Почему он, давший
впоследствии самую уничтожающую, при этом
объективную и хладнокровную критику их идей,
был увлечен ими вначале? По той самой причи¬241
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯне: он честно, искренне, умом и сердцем пони¬
мал, что так дальше жить невозможно, а они зва¬
ли к преобразованию.Федотов хочет служить народу, но не так, как
Булгаков, который занялся политэкономией.
Сначала он хотел заняться инженерией, чтобы
поднять индустриальный уровень отстающей
страны. Но прежде чем заняться действительно
наукой, он, как и многие молодые его сверстни¬
ки, начинает приходить на собрания революцио¬
неров, народников, марксистов, хранит у себя не¬
легальную литературу, и кончается это тем, что
приходят его арестовывать, и жандарм шепчет:
«тише, тише», — чтобы не разбудить деда (дед —
полицмейстер). И так, не разбудив деда, тихонь¬
ко уводят Жоржа под руки.Но хлопоты деда привели к благоприятным
результатам. За нелегальную подрывную деятель¬
ность он получил не очень суровую меру — его вы¬
слали в Германию, где он жил в Иене и других го¬
родах, слушал курсы в университетах (вот такая
была ссылка!) и впервые заинтересовался исто¬
рией. И вдруг Федотов, с его могучим цепким
умом, уже тогда, на рубеже столетий, понял, что
лозунги, утопии, политические мифы — все это
никуда не ведет, все это не может изменить мир и
не может привести к тем результатам, о которых
он мечтал.Он присматривается к работе немецких ис¬
ториков, главным образом медиевистов, специа¬
листов по Средним векам. Его интересует эта
эпоха, потому что он уже тогда понял, что разо¬
браться в сегодняшней ситуации можно только
проследив все этапы ее возникновения. Европей¬242
Георгий Федотовская ситуация, впрочем, как и российская, уходит
корнями в средневековые модели — политичес¬
кие, социальные, культурные и даже экономичес¬
кие. И, возвратившись после ссылки в Петербург,
он поступает уже на исторический факультет.И тут ему повезло: его профессором стал зна¬
менитый петербургский историк Гревс, немало
получил он от Владимира Ивановича Герье — это
были крупнейшие специалисты, блестящие педа¬
гоги, мастера своего дела. Они помогли Федотову
не только искать в Средних веках какие-то реа¬
лии, но и полюбить эту эпоху, помогли стать спе¬
циалистом высшего класса. Но когда он кончил
Петербургский университет, грянула Первая ми¬
ровая война и медиевисты стали не нужны.Он устраивается работать в библиотеку, все
время думает, изучает, что-то отбрасывает. Это
время — годы его учения в высоком, гетевском
смысле. И когда наступает Февральская револю¬
ция, а затем Октябрьская, Георгий Петрович, мо¬
лодой человек, еще холостяк, встречает ее с пол¬
ным пониманием ситуации, как настоящий исто¬
рик. Проводя впоследствии глубокий сравнитель¬
но-исторический анализ, он говорил о том, что
насильственные действия — не путь к свободе.
Анализируя ситуацию Французской революции,
Федотов одним из первых объяснил, что Фран¬
цузская революция не была колыбелью свободы:
она создала централизованную империю, и толь¬
ко военный крах империи Наполеона спас Евро¬
пу от тоталитаризма XIX века.Далее он отметил, что в предшествующих
формациях (будучи хорошо знаком с марксизмом,
Федотов любил употреблять эти термины, он пре¬243
Александр Мень Русская религиозная философиякрасно ориентировался в марксистской историо¬
графии), средневековых и капиталистических,
уже содержались многие элементы свободного раз¬
вития социальных структур, экономики и полити¬
ки. Средневековье ковало автономии и независи¬
мость городских коммун, и предшествовавшее
Французской революции капиталистическое раз¬
витие сделало для свободы гораздо больше, чем
кровопролитие, учиненное Робеспьером, Данто¬
ном и их приспешниками. Напротив, эти события,
200-летие которых мы недавно отмечали, отброси¬
ли страну назад, и это кончилось бы очень трагич¬
но для Франции, если бы не было пресечено лик¬
видацией Робеспьера, а потом и Наполеона.Не надо думать, что термидор, когда был уб¬
ран Робеспьер, — это был путь к свободе: нет,
«смерть Робеспьера очистила, — говорит Федо¬
тов, — путь для “маленького капрала” — Наполео¬
на». Ушел кровавый диктатор-романтик XVIII ве¬
ка, и пришел новый диктатор XIX века — они все¬
гда появляются, когда общество приходит в со¬
стояние дестабилизации.Российскую революцию в целом (Февраль¬
скую, Октябрьскую) Федотов называл великой и
сравнивал ее с Французской революцией. Но не¬
обычайно сдержанно оценивал перспективы
происходящего. И то, что он говорил о Француз¬
ской революции, позволяло ему предвидеть в
ближайшем будущем возникновение того, что мы
сейчас называем административно-командной
системой. Он это видел в те самые годы! История
научила его, позволила ему быть прогнозистом
(конечно, не сама история, а внимательный и
объективный подход к событиям).244
Георгий ФедотовВ это время Федотов женится, ему надо кор¬
мить семью. Наступает разруха, голод, из Петер¬
бурга он едет опять в Саратов — там еще можно
было жить в это время. И вот — перелом! Вещь,
казалось бы, невинная: университеты тех лет (на¬
чала 1920-х гг.) вступали в шефские отношения с
различными крестьянскими и рабочими объеди¬
нениями — брали под свое покровительство, те
их подкармливали, эти им читали лекции. (Фан¬
тастические были вещи! К слову сказать, Мереж¬
ковский, когда бежал из России, в 1920 г., имел на
руках командировку читать в частях Красной
Армии лекции о Древнем Египте — это нарочно
не придумаешь!) Подобного рода лекции и тако¬
го рода отношения возникли между Саратовским
университетом и рабочими объединениями. Но
при этом происходили митинги, на которых вся
профессура должна была выступать и трениро¬
ваться уже в тех верноподданнических речах и
разных знаках, которые Федотову совершенно не
импонировали. И он сказал, что на компромисс
не пойдет — даже ради куска хлеба. В нем, в этом
маленьком, хрупком человеке, было что-то ры¬
царское. Это продолжает в нем удивлять; другое
дело Бердяев, который был действительно по¬
томок рыцарей, могучий человек, а этот — тихий,
скромный интеллигент — сказал: нет! Он бросает
Саратовский университет и с семьей уезжает в
Петербург, нищий, голодный Петербург двадца¬
тых годов!Федотов пытается публиковаться. И тут он
встречает замечательную, интересную личность —
Александра Мейера. Человек философского скла¬
да ума, проницательный, с широкими взглядами;245
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯеще не христианин (хотя по рождению протес¬
тант, из немцев), но очень близок к христианст¬
ву. Мейер чувствовал себя хранителем культур¬
ных традиций. Нам сейчас это кажется донки¬
хотством. Когда кругом были голод, разруха, бе¬
зумие, расстрелы, Мейер собрал вокруг себя гор¬
сточку людей, в основном это были интеллигент¬
ные люди, которые систематически читали до¬
клады, рефераты, духовно общались. Были сре¬
ди них и христиане, и неверующие, но близкие к
христианству, — это не было какое-то церковное
объединение, а был маленький очаг культуры.
На первых порах они даже пытались издавать га¬
зету (по-моему, она вышла в 1919 г., но ее тут же
прикрыли).Мейер (он был на десять лет старше Федото¬
ва) в конце концов сформировался как христиан¬
ский философ. О его трудах мы узнали совсем не¬
давно. Дело в том, что арестованный и погибший
в местах не столь отдаленных, Мейер каким-то
образом сумел свои труды оставить, сохранить, и
рукопись была всего несколько лет назад извлече¬
на на свет Божий и издана в Париже в однотом¬
нике. Вероятно, это издание появится и у нас.В это время в Петербурге находился Сергей
Безобразов, молодой историк, друг Федотова, ко¬
торый проходил сложный путь от туманной пан¬
теистической религиозности к православию. Бе¬
зобразов работал в петербургской библиотеке
(ныне имени Салтыкова-Щедрина) вместе с
Антоном Карташевым (бывшим одно время ми¬
нистром культуры во Временном правительстве,
потом знаменитым историком церкви в эмигра¬
ции), и Карташев привел его к порогу Православ¬246
Георгий Федотовной Церкви, в буквальном смысле слова. Впослед¬
ствии Безобразов эмигрировал и стал ученым, ис¬
следователем Нового Завета, принял священный
сан. Он умер в 1965 г. Епископу Кассиану (Безоб¬
разову) принадлежит редакция нового перевода
всего новозаветного корпуса, который вышел в
Лондоне.Безобразов стал говорить Федотову и Мейеру,
что пора уезжать, иначе все здесь погибнем. Мей¬
ер отвечал: «Нет, я родился здесь. Нет ли в этом
промысла какого? Торчи, куда воткнули», — такая у
него была поговорка. Дискуссии были острые.Георгий Петрович становится все ближе и
ближе к христианству. Собственно говоря, мате¬
риализма для него больше не существует: это по¬
верхностная доктрина, которая не отражает глав¬
ного, специфического, что является сутью чело¬
веческой жизни и истории. Он пытается рас¬
крыть христианскую историографию, христиан¬
скую историософию.Начало его деятельности как публициста
скромное. В 1924 г. издательство «Брокгауз и Еф¬
рон», которое тогда еще существовало, так ска¬
зать, по милости победителей (недолго, правда),
выпускает первую книгу Федотова о знаменитом
французском мыслителе Пьере Абеляре.Пьер Абеляр жил в XII в. У него была необы¬
чайно трагическая судьба. Он любил свою учени¬
цу Элоизу, и судьба их развела (я не буду в это уг¬
лубляться), кончилось все это очень плачевно: в
конце концов Абеляр и Элоиза вынуждены были
уйти в монастырь. Абеляр был основателем сред¬
невековой схоластики (в хорошем смысле слова)
и рациональных методов познания. И Георгий247
Александр Мень Русская религиозная философияПетрович не случайно обратился к Абеляру, по¬
тому что для него всегда разум был острым и важ¬
ным божественным оружием.Порвав с марксизмом, он остался демокра¬
том — на всю жизнь. Занимаясь наукой, он никог¬
да не отрекался от веры. Став христианином, он
никогда не отрекался от разума. Поразительная
гармония, слившая в одном человеке веру, зна¬
ния, доброту и алмазную твердость, принципи¬
альный демократизм, необычайный накал любви
к отечеству, с полной широтой и неприятием ка¬
кого-либо шовинизма, — все это черты, характе¬
ризующие облик Федотова как писателя, мысли¬
теля, историка и публициста.В это время он пишет работу о Данте, но она
уже не проходит цензуру. И это для него служит
сигналом: Федотов понимает, что должен либо
идти на компромисс, либо замолчать. Он пред¬
почитает уехать. Для изучения Средних веков он
получает командировку на Запад и остается там.
Некоторое время — скитальчество, как у боль¬
шинства эмигрантов, но в конце концов он сбли¬
жается с кругом замечательных людей: это Бер¬
дяев и мать Мария (Кузьмина-Караваева, Скобцо-
ва) — поэтесса, знавшая Блока и получившая его
одобрение, общественная деятельница, в про¬
шлом активно участвовавшая в работе партии со-
циалистов-революционеров, не сдававшаяся ни
перед кем. В то время она стала монахиней. Как
вы знаете, мать Мария погибла в немецком лаге¬
ре незадолго до конца Второй мировой войны.
Во Франции она считается одной из величайших
героинь Сопротивления. У нас о ней писали, да¬
же был фильм. Я слышал от людей, лично знав¬248
Георгий Федотовших мать Марию, что они были глубоко огорче¬
ны этим фильмом. Ну, мне он понравился, пото¬
му что наконец такую замечательную женщину
показали, и даже некоторое внешнее сходство ак¬
триса Касаткина сумела передать, судя по фото¬
графиям. Но тот глубокий религиозный, духов¬
ный накал, который двигал этой женщиной, пе¬
редать невозможно. Мать Мария была, простите
меня за казенное слово, идеологом. Она создава¬
ла определенную идеологию, которая вытекала
из знаменитой фразы Достоевского в «Братьях
Карамазовых» — «великое послушание в миру»:
она стала монахиней, для того чтобы служить лю¬
дям в миру. Она была поборницей активного, дей¬
ственного христианства, жизнеутверждающего,
светлого, героического. Такой она была и до сво¬
его монашества, и в монашестве. Служила людям
и умерла за людей — значит, за Христа. Федотов
был ее самым близким другом, кроме отца Дмит¬
рия Клепинина, который тоже погиб вместе с
ней в немецком лагере.Бердяев, Фондаминский и Федотов нахо¬
дились между двумя лагерями. С одной стороны —
монархисты, люди ностальгические, люди, кото¬
рые были уверены, что в прежнем мире все было
прекрасно и что надо только реанимировать
ушедший порядок. С другой стороны — люди, со¬
чувствовавшие во всем революционным измене¬
ниям и считавшие, что наступила новая эра, ко¬
торая должна покончить со всем старым наследи¬
ем. А Федотов не принимал ни тех, ни других. И
он начинает издавать журнал «Новый град».«Новый град» — это журнал социального иде¬
ала. Там печатались экономисты, политики, фи¬249
Александр Мень Русская религиозная философиялософы, которые хотели дать умственную пищу
для людей, умеющих размышлять (разумеется,
преимущественно для эмигрантов). В нем печата¬
лись точнейшие политические прогнозы (в ос¬
новном этот журнал наполнен статьями Федото¬
ва). Мне посчастливилось перечитать всю под¬
шивку этого журнала, который выходил до вой¬
ны, в Париже. Федотов говорит, обращаясь к
монархической группе: напрасно вы мечтаете о
свержении большевиков — их давно уже свергли!
Правят уже не они — правит Сталин; и не случай¬
но он ведет борьбу против «Общества старых
большевиков» (было такое Общество, которое
ликвидировал Сталин). Это совершенно невин¬
ное общество, но Сталину они не нужны, они на¬
поминают ему, что он сам пришел как бы извне.
Все те характеристики сталинизма, которые сей¬
час наполняют публицистику и серьезные иссле¬
дования, были даны Федотовым в то самое вре¬
мя, когда это происходило, на расстоянии! Я чи¬
тал его статьи 1936-1937 гг. — все прогнозы, все
описания событий совершенно точны.Федотов замечательно умел улавливать самые
главные тенденции истории. Но чем замечателен
он как мыслитель? Федотов считал, что либо куль¬
тура вообще ненужная вещь, либо она имеет свя¬
щенное, божественное значение и содержание.
Он стал первым крупнейшим русским богословом
культуры. Будучи демократом и человеком абсо¬
лютной национальной терпимости, он тем не ме¬
нее подчеркивал, что культура должна приобре¬
тать конкретные национальные формы, что в
каждой культуре имеются свои индивидуальные
черты, и это есть творчество. Каждый художник250
Георгий Федотовдолжен создавать свое, потому что он индивидуум.
И Федотов подчеркивал, что культура в целом —
тоже своего рода коллективный индивидуум.Для того чтобы понять, в чем смысл и осо¬
бенности культурного целого в России, он обра¬
щается к прошлому и пишет, может быть, одну из
главных книг своей жизни, которая называется
«Святые Древней Руси». Обратиться к ней его
подтолкнуло преподавание в Парижской духов¬
ной академии. В этой книге он показывает, что,
приняв от Византии аскетический идеал, русское
христианство начинает вносить в него элемент
каритативный, элемент служения, элемент мило¬
сердия — тот, который в Византии был меньше
проявлен. Федотов показывает, как это соверша¬
лось в Киевской Руси, в эпоху Рублева и Стефа¬
ния Премудрого, во времена Возрождения; как
люди, создававшие монастыри, были одновре¬
менно кормильцами, гостинниками и просвети¬
телями окружающего мира.В книге «Святые Древней Руси» показана ог¬
ромная культурно-экономическая работа монас¬
тырей. Но не подумайте, что эта книга — односто¬
ронний панегирик. В ней есть раздел о трагедии
русской святости. Трагедия заключалась в том,
что в определенную эпоху, в XV—XVI вв., церков¬
ное руководство, стремясь к активной социаль¬
ной каритативной (милосердной) деятельности,
стремилось одновременно к богатству. Казалось
бы, это понятно. Святой Иосиф Волоцкий гово¬
рил: монастыри должны иметь земли, должны
иметь крестьян, чтобы поднимать страну, чтобы
содействовать ее экономическому расцвету, что¬
бы помогать людям в моменты голода и труднос¬251
Александр Мень Русская религиозная философиятей. Задание было хорошее, но вы сами легко мо¬
жете понять, к каким злоупотреблениям это все
приводило. И против этой иосифлянской тен¬
денции выступает группа заволжских старцев.Сам волжанин, Федотов очень любил их. Во
главе заволжских старцев, которых называли «не-
стяжателями», стоял преподобный Нил Сор-
ский, который, во-первых, выступал против каз¬
ней инакомыслящих (а Иосиф признавал закон¬
ность казни еретиков), во-вторых, выступал про¬
тив монастырских землевладений, против бо¬
гатств, которые имеет Церковь, за евангельскую
простоту. Он настолько был противником всего
церемониального, лишнего, обременяющего
Церковь, что даже оставил такое поразительное
завещание: мне не нужно ни пышных похорон,
ничего, даже тело мое пусть пойдет зверям, брось¬
те его в лесу, голодные волки его обглодают — по
крайней мере будет польза. Конечно, монахи так
не поступили, но он этим хотел подчеркнуть, на¬
сколько он ни во что ставит все земное.Православную Церковь — Византийскую,
Болгарскую, Сербскую и Русскую как одну из
крупнейших Православных Церквей — нередко
упрекали в социальной пассивности. И вот Федо¬
тов решил показать, что это неверно.Он пишет блестящее исследование (очень
хорошо написанная книга, ее можно читать как
роман) — «Святой Филипп, митрополит Москов¬
ский». В этой книге Федотов говорит, что если
Церковь в лице митрополита Алексия, духовника
Дмитрия Донского и друга преподобного Сер¬
гия, содействовала укреплению Московского го¬
сударства и власти московского царя, то, как252
Георгий Федотовтолько эта власть отступила от евангельских заве¬
тов в лице Ивана Грозного, та же Церковь в лице
митрополита Филиппа начала борьбу против ти¬
рании. Вся книга пронизана пафосом борьбы, по¬
тому что Филипп, митрополит Московский, для
Федотова — образец несгибаемого служителя
Церкви.После этих книг в различных изданиях выхо¬
дит целый ряд статей, посвященных проблеме
происхождения русской интеллигенции. Федо¬
тов с блестящим литературным мастерством по¬
казал, как в эпоху Петра I в лоне одного народа
создались два народа. Они говорили на разных
языках, фактически имели разные мировоззре¬
ния, они одевались в разные одежды, у них была
разная психология; они жили бок о бок как два чу¬
жих племени. И это ненормальное положение
привело потом к болезненному комплексу вины у
образованного класса, у интеллигенции, которая
стала обоготворять народ, испытывая по отноше¬
нию к нему чувство вины и думая, что можно его
спасти, переломав все на свете, переломав все
структуры. Федотов даже излагает в одной из ста¬
тей это как драму, первое действие которой про¬
исходит в Киеве, второе — в Москве, третье — в
Петербурге и т.д.; и завершается она великим кру¬
шением: интеллигенция прилагает все силы к то¬
му, чтобы разрушить империю, и сама оказывает¬
ся раздавленной под ее обломками.Что предлагал Федотов в это бурное время?
Творчество и работу. Созидание, — говорил он, —
это Божий дар и Божий призыв.Объективность его была потрясающей. В од¬
ной из статей он писал: да, Пасионария (это До¬253
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯлорес Ибаррури) — ужасная женщина, она испол¬
нена ненависти, но мне она ближе, чем Франко,
который себя считает христианином. Когда вы¬
шла эта статья, в эмиграции разразился такой
скандал, что профессора вынуждены были выска¬
зать ему порицание. Но как в двадцатые годы Фе¬
дотов не шел на компромисс, так и в эмиграции
он не собирался этого делать.Оценивая политику Советского Союза, он
всегда был объективен. И если какие-то манипу¬
ляции Сталина казались ему важными и полезны¬
ми для России (в международном плане), то он
писал о них позитивно. Федотов говорил, что
здесь Сталин действует не от себя, а от государст¬
ва, в пользу государства. Опять раздались вопли,
и кончилось все это тяжелой сценой — собрани¬
ем Духовной академии (Федотов в это время был
в Лондоне), где всех заставили подписать пети¬
цию, что это «красный» человек, к нему не мо¬
жет быть терпимости, он должен публично пока¬
яться — короче, микропартийное собрание. Тогда
Бердяев разразился громовой статьей «Существу¬
ет ли в православии свобода мысли и совести?»
Статья была убийственной. Он писал ее с болью,
потому что осуждение Федотова подписали из ро¬
бости даже такие люди, как Булгаков (который в
душе, конечно, так не думал, он понимал, что Фе¬
дотов стоит на твердой скале объективности и
обвинять его невозможно). Академию Федотову
пришлось покинуть. Тут грянула война и всех по¬
ставила на свои места.С огромным трудом Федотов выбрался из ок¬
купированной немцами Франции. Мать Мария,
его друг, была арестована, отправлена в лагерь.254
Георгий ФедотовКругом шли массовые аресты. Отец Дмитрий Кле¬
пинин, арестованный по обвинению в выдаче до¬
кументов для евреев, которые пытались скрыться
из оккупированной Франции, тоже был брошен в
лагерь и погиб. Федотов после длительных при¬
ключений, благодаря содействию различных ко¬
митетов, в конце концов оказался в Америке. И
слава Богу, потому что больше ему в Париже, с
этими богословами, делать было нечего.Он становится профессором Духовной семи¬
нарии (ныне существующей) имени святого кня¬
зя Владимира, где работает над своей последней
книгой «История русской религиозной мысли».
Все то, что было им наработано в книге о митро¬
полите Филиппе и святых Древней Руси, вошло в
этот двухтомник. Увы! Эта книга издана только
по-английски. Я полагаю, что Георгий Петрович
писал ее по-русски и существует, вероятно, ори¬
гинал, и можно надеяться, что он еще будет най¬
ден (его родные еще живут в Америке), и тогда,
даст Бог, он будет издан и у нас, на русском языке.Перед смертью Федотов пишет статью-заве¬
щание, которая называется «Республика Святой
Софии». Не декларациями, не лозунгами, не ка¬
кими-то отвлеченными философскими аргумен¬
тами — Федотов оперирует здесь реальной исто¬
рией. Он пишет о демократических основах рус¬
ской культуры, которые были заложены в ее нов¬
городском русле. Республика Святой Софии —
это Новгород. И кончает он эту статью перед са¬
мой смертью призывом к тому, что необходимо
возродить этот древний дух Новгорода, где были
уже элементы народного представительства, из¬
брания, где даже новгородский архиепископ из¬255
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯбирался; это был древний зачаток демократии. А
как показал Федотов в своих исследованиях, лю¬
бая культура в конце концов питается из соков
своей истории. И нет основания считать, что
культурная традиция России жестко обусловила
тиранию и тоталитаризм. В ней были и другие
элементы, которые способны возродиться и при¬
нести свои плоды.В заключение, для того чтобы вы имели хотя
бы некоторое представление о стиле Федотова, я
хотел бы прочесть вам несколько строк из него,
потому что я не уверен, что его произведения бу¬
дут изданы достаточно скоро.Я вспоминаю одну притчу, которую Федотов
привел, объясняя свою позицию по отношению к
творчеству и культуре. Многие люди, христиан¬
ски мыслящие, говорили: творчество и культура
не нужны, потому что надо заниматься только бо¬
жественными вещами. Федотов приводил исто¬
рию одного католического святого: когда тот был
семинаристом, он играл в саду в мяч; к нему подо¬
шел один монах, который решил его испытать и
сказал: «Что бы ты сделал, если бы узнал, что зав¬
тра будет конец света?» И тот ответил: «Я бы иг¬
рал в мяч».Что это означает? Если играть в мяч плохо,
то не надо в него играть никогда, будет ли конец
света скоро или не скоро; если это имеет какое-то
значение перед Лицом Божьим, надо играть все¬
гда, когда есть возможность. И он переносит это
на культуру. Если культура — это порождение сата¬
ны (а в это Федотов не верит), надо ее отбросить,
будет ли завтра конец света или он будет через
миллион лет. Если культура есть форма творчест¬256
Георгий Федотовва человеческого духа перед Лицом Божьим, то
тогда надо заниматься ею, не пугая себя скорым
концом. Ибо так пугали себя столетиями люди,
которые не хотели работать, не хотели творить,
которые говорили: а, все равно конец света. И в
результате они оказывались в положении тех, кто
расточил и потратил свои дары напрасно. К это¬
му можно добавить, что в Евангелии Господь Ии¬
сус говорит, что Судящий может прийти в любой
момент.Федотов ободряет нас и говорит нам, что
свобода — это маленькое, нежное растение и что
не надо этому удивляться и не надо так уж за нее
бояться, потому что как в огромном мироздании
возникла маленькая и робкая жизнь, а потом за¬
воевала целую планету, так и свобода с самого на¬
чала не была чертой, присущей всему человечест¬
ву. (Это все точно соответствует действительнос¬
ти. Я не буду приводить фактов, но это было
именно так.)Федотов пишет: «Руссо, в сущности, хотел
сказать: человек должен быть свободным, или че¬
ловек создан, чтобы быть свободным, и в этом
вечная правда Руссо. Но это совсем не то, что ска¬
зать: человек рождается свободным.Свобода есть поздний и тонкий цветок куль¬
туры. Это нисколько не уменьшает ее ценности.
Не только потому, что самое драгоценное — ред¬
ко и хрупко. Человек становится вполне челове¬
ком только в процессе культуры, и лишь в ней, на
ее вершинах, находят свое выражение его самые
высокие стремления и возможности. Только по
этим достижениям можно судить о природе и на¬
значении человека».257
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯДалее он пишет: «В биологическом мире гос¬
подствуют железные законы инстинктов, борьбы
видов и рас, круговой повторяемости жизненных
процессов. Там, где все до конца обусловлено не¬
обходимостью, нельзя найти ни бреши, ни щели,
в которую могла бы прорваться свобода. Где орга¬
ническая жизнь приобретает социальный харак¬
тер, она насквозь тоталитарна. У пчел есть ком¬
мунизм, у муравьев есть рабство, в звериной стае
есть абсолютная власть вожака».Все, что пишет Федотов, точно соответству¬
ет действительности. И он хочет сказать, что со¬
циальные формы у нас повторяют лишь живот¬
ную жизнь. А свобода — это и есть привилегия че¬
ловека. «Даже в мире культуры, — продолжает Фе¬
дотов, — свобода является редким и поздним гос¬
тем. Обозревая тот десяток или дюжину высших
цивилизаций, нам известных, из которых слага¬
ется для современного историка некогда казав¬
шийся единым исторический процесс, мы лишь в
одной из них находим свободу в нашем смысле
слова...»Я поясню. Он говорит о том, что деспотии су¬
ществовали в Иране, на берегах Хуанхэ, Янцзы, в
Месопотамии, в Ираке, в Древней Мексике,
Египте — повсюду существовали тирании, — и
только в маленькой стране Греции возникает
идея демократии. Как некоторого рода историче¬
ское чудо.«Личность, — продолжает он, — везде подчи¬
нена коллективу, который сам определяет формы
и границы своей власти. Эта власть может быть
очень жестокой, как в Мексике или Ассирии, гу¬
манной, как в Египте или в Китае, но нигде она258
Георгий Федотовне признает за личностью автономного существо¬
вания. Нигде нет особой священной сферы инте¬
ресов, запретных для государства. Государство са¬
мо священно, и самые высшие абсолютные тре¬
бования религии совпадают с притязаниями госу¬
дарственного суверенитета.Да, свобода — исключение в цепи великих
культур. Но сама культура — исключение на фоне
природной жизни. Сам человек, его духовная
жизнь — странное исключение среди живых су¬
ществ. Но ведь и жизнь, как органическое явле¬
ние, — тоже исключение в материальном мире.
Конечно, здесь мы вступаем в область неведомо¬
го, но много оснований на стороне тех теорий,
которые считают, что только на планете Земля
могли создаться благоприятные условия для воз¬
никновения органической жизни (кстати, сейчас
так думают многие наши ученые). Но что значит
Земля в Солнечной системе, что значит Солнце в
нашем Млечном пути, что значит наша “галакти¬
ка” во Вселенной?Одно из двух: или мы остаемся на внешне убе¬
дительной “естественно-научной” точке зрения и
тогда приходим к пессимистическому выводу.
Земля — жизнь — человек — культура — свобода —
такие ничтожные вещи, о которых и говорить не
стоит. Возникшие из случайной игры стихий на
одной из пылинок мироздания, они обречены ис¬
чезнуть без следа в космической ночи.Или мы должны перевернуть все масштабы
оценок и исходить не из количеств, а из качеств.
Тогда человек, его дух и его культура, становятся
венцом и целью мироздания. Все бесчисленные
галактики существуют для того, чтобы произвес¬259
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯти это чудо — свободное и разумное телесное су¬
щество, предназначенное к царственному господ¬
ству над Вселенной.Остается неразрешенной — практически уже
не важная — загадка значения малых величин: от¬
чего почти все ценностно-великое совершается в
материально-малом? Интереснейшая проблема
для философа...Свобода разделяет судьбу всего высокого и
ценного в мире. Маленькая, политически раз¬
дробленная Греция дала миру науку, дала те фор¬
мы мысли и художественного восприятия, кото¬
рые, даже при сознании их ограниченности до
сих пор определяют миросозерцание сотен мил¬
лионов людей. Совсем уже крохотная Иудея дала
миру величайшую, или единственно-истинную
религию — не две, а одну — которую исповедуют
люди на всех континентах. Маленький остров за
Ламаншем выработал систему политических уч¬
реждений, которая — будучи менее универсаль¬
ной, чем христианство или наука, — тем не менее
господствует в трех частях света, а ныне победо¬
носно борется со своими смертельными врага¬
ми», — написано в конце войны, когда союзники
боролись с Гитлером.«Ограниченность происхождения еще не оз¬
начает ограниченности действия и значения.
Рожденное в одной точке земного шара может
быть призвано к господству над миром; как вся¬
кое творческое изобретение или открытие... Не
все ценности допускают такое обобщение; мно¬
гие остаются навсегда связанными с одним опре¬
деленным культурным кругом. Но другие — и са¬
мые высшие — существуют для всех. Все народы260
Георгий Федотовпризваны к христианству. Всякий человек, в
большей или меньшей степени, способен к науч¬
ному мышлению. Но не все признают — и обяза¬
ны признавать — каноны греческой красоты. Все
ли народы способны признать ценность свободы
и осуществить ее? Этот вопрос сейчас решается в
мире. Не теоретическими соображениями, а
только опытом возможно решить его».Таким образом, Георгий Федотов ставит пе¬
ред народами вопрос, кто будет способен на сво¬
боду, а кто останется в рабстве.
Мать МарияСегодня мы завершаем цикл лекций, очень
важный для всех нас, потому что мы вступаем
в ту полосу, когда многим предстоит впервые сча¬
стливое, радостное знакомство с великой, поис-
тине великой русской религиозной философией
конца прошлого века и нашего столетия. Почему
мы завершаем этот цикл именем матери Марии?
Она не была профессиональным философом.
Это человек, который в нашей стране постепен¬
но, незаметно стал приобретать известность уже
приблизительно с пятидесятых годов; человек, о
котором написаны стихи, эссе, исторические по¬
вествования и даже роман; создан фильм, конеч¬
но, очень процензурированный, но все-таки что-
то от подлинной матери Марии в нем есть.Эта женщина, героиня Сопротивления, му¬
ченица, поэт, художница — была философом, но
именно в том, глубоком смысле слова, в каком
подлинная философия понималась ее современ¬
никами, ее друзьями. Ее близким другом и едино¬
мышленником был Бердяев. Очень высоко ценил
ее отец Сергий Булгаков. Она была лично связа¬
на с той плеядой, которую принято называть се¬
ребряным веком русского искусства, литературы,
философии и богословия. Но не только личная
связь, не только ее органическая включенность в
этот удивительный, неповторимый, прекрасный
поток духовной культуры побуждает нас сегодня
говорить о ней в рамках нашего цикла, но и пото¬
му, что она была философом действия — не отвле¬
ченным умозрительным созерцателем, не челове-262
Мать Марияком, который хотел спрятаться в башне из слоно¬
вой кости, не человеком, который как бы был
гостем на земле, равнодушным, устремленным
только в какие-то сферы метафизических спеку¬
ляций. Под влиянием идей Владимира Соловье¬
ва, Булгакова, Бердяева и др. у нее сложилось оп¬
ределенное видение мира и истории. И это стало
у нее не «надстройкой», как у нас в «лучшие годы»
говорили, а стало стержнем ее жизни, и она все
это реализовала — каждый день, в тяжелой борь¬
бе, в крестоносном служении вплоть до мучени¬
ческой смерти.Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева (ее
девичья фамилия Пиленко) родилась в 1891 г. в
Риге. Юность ее прошла близ Анапы. Она роди¬
лась в высокоинтеллигентной семье с интерес¬
ным прошлым. Один из далеких предков ее, Кон¬
не, был последним комендантом Бастилии; впос¬
ледствии он участвовал в наполеоновском похо¬
де, попал в плен и остался в России — это из се¬
мейных анналов будущей матери Марии. Ее отец
был ученым — агрономом, садоводом, впоследст¬
вии, уже после ее рождения, стал директором из¬
вестного всем вам Никитского ботанического са¬
да. Поселок, где они жили, назывался по фами¬
лии отца — Пиленко, а потом стал называться по
его имени — Юровка. Сейчас я хочу нарисовать
вам ее общий портрет.Она была первой женщиной-вольнослуша-
тельницей Петербургской духовной академии.
Но корни ее не в церковности, потому что ее
мать, намного ее пережившая, не была тесно свя¬
зана с традиционной церковностью. Старый мир
для будущей матери Марии олицетворялся Кон¬263
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯстантином Петровичем Победоносцевым — все¬
сильным в конце прошлого — начале нашего века
обер-прокурором Святейшего Синода. Это был
человек глубокий, многогранный, сложный, про¬
тиворечивый, воинствующий консерватор, но в
то же время открытый ко многим течениям. Он
был издателем и переводчиком католической
книги «О подражании Христу» Фомы Кемпийско-
го, хотя его политика по отношению к вероиспо¬
веданиям была очень жесткой. Маленькая Лиза
любила его, и весь старый мир для нее был связан
с образом старика Победоносцева.Те из вас, кто читал «Петербург» Андрея Бе¬
лого, должны знать, что главный герой, сенатор
Облеухов, в какой-то степени списан с Победо¬
носцева. Его холодное, надменное лицо вы може¬
те видеть на известной картине Репина «Заседа¬
ние Государственного совета». Так вот, для нее он
был не холодным, а теплым, он играл с ней, он
приносил ей сладости, а такие вещи западают в
душу на всю жизнь. Старый мир не был для нее
слишком страшным. Но в 1907 г. умирает Победо¬
носцев, девочка оказывается под двумя влияния¬
ми. С одной стороны, это эстетствующая моло¬
дежь, те, кого называли тогда декадентами. Сего¬
дня мы оглядываемся на «серебряный век» с вос¬
хищением, некоторые с восторгом, вполне заслу¬
женным. Листая страницы «Золотого руна», «Ве¬
сов», «Трудов и дней», «Мусагета» и других изда¬
ний начала века, невозможно не ощутить могуче¬
го очарования интеллектуальной, художествен¬
ной среды того времени. Но было там, конечно,
много и сомнительного, спорного, нравственно
неустойчивого, было много декадентского в пря¬264
Мать Мариямом смысле слова. А с другой стороны — влияние
тех, кто страдал за народ. Народ был божеством
интеллигенции конца XIX — начала XX вв. Под
народом понималась часто не мыслящая часть об¬
щества, не наиболее активная его часть, а именно
крестьянство, часто неведомое для интеллиген¬
ции, плохо изученное. Отсюда «хождение в на¬
род», отсюда готовность пострадать за него. Все
это шло из минувших поколений, расцвело вовсю
в 60-е годы XIX в., и Елизавета Юрьевна воспри¬
няла и то, и другое.В юные годы она встретилась с Блоком. Ко¬
нечно, он был кумиром всей тогдашней молоде¬
жи. Когда ей было лет пятнадцать, в нее был
влюблен Николай Гумилев. Вся эта среда каким-
то образом воздействовала на нее, но уже тогда
она была особенной девочкой, особенной девуш¬
кой, особенным человеком.Вот образ ее, начертанный тогда Блоком:Когда вы стоите на моем пути,Такая живая, такая красивая,Но такая измученная,Говорите все о печальном,Думаете о смерти,Никого не любите,И презираете свою красоту —Что же? Разве я обижу вас?..Сколько не говорите о печальном,Сколько не размышляйте о концах и началах,
Все же, я смею думать,Что вам только пятнадцать лет.И потому я хотел бы,Чтобы вы влюбились в простого человека,265
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯКоторый любит землю и небоБольше, чем рифмованные и нерифмованныеРечи о земле и небе.Право, я буду рад за вас,Так как — только влюбленный
Имеет право на звание человека.Поэт относился, как вы чувствуете в этих
стихах, по-особому к этой странной девушке. Ка¬
залось, она в расцвете сил — энергичная, остро¬
умная, веселая, — и одновременно что-то тяжкое
лежало на ее сердце. Это было страдание за мир.
У нее всегда было острое ощущение чужого стра¬
дания, и вот оно-то впоследствии и привело ее к
революционерам: она стала членом партии соци-
алистов-революционеров. Был даже случай, ког¬
да ей поручили террористический акт, но она по¬
чувствовала, по-видимому, что это для нее невоз¬
можно.Вместе с молодежью того времени она ждала
и звала бурю. И буря пришла, и она в этой буре
участвовала, но уже в тот момент чувствовала, на¬
сколько страшная вещь насилие, что злом добра
не создашь. Она становится заместителем или,
как тогда говорили, товарищем городского голо¬
вы в Анапе, а потом и просто городским головой.
Известный эпизод из этого времени пересказан
покойным Евгением Богатом в его статье о мате¬
ри Марии, последней, посмертной статье, напе¬
чатанной в «Юности», — наверное, некоторые из
вас читали. Когда анархисты подступили к Ана¬
пе, они хотели получить право расправиться с те¬
ми, с кем им хотелось, и вообще право буйство¬
вать в городе. Эти матросы пришли к ней, и она266
Мать Мариясумела так на них воздействовать, что обуздала
анархистскую толпу. Она добилась того, что в го¬
роде не было никаких грабежей, убийств.В 1920 г. она уезжает на Запад. В Париже ее
христианское мировоззрение постепенно прини¬
мает законченную, цельную форму. Она опирает¬
ся на философию Владимира Соловьева, на мыс¬
ли Бердяева, сближается с Константином Мочуль-
ским. Я думаю, что мало кто знает этого человека.
Он писатель, которым вполне можно гордиться,
автор замечательных монографий о Соловьеве,
Блоке, Андрее Белом, Гоголе и других. Умер тоже
в эмиграции. Мочульский был мыслителем и пи¬
сателем очень широкого диапазона, человеком,
совершенно чуждым фанатизма, узости, — это и
привлекало к нему Елизавету Юрьевну.В конце 1920-х гг. она расстается со вторым
мужем. Их пути расходятся. Некогда он был чле¬
ном правительства Добровольческой армии,
впоследствии работал шофером такси.А она потеряла сначала одну дочь; потом дру¬
гая ее дочь, старшая, Гаяна, уехала в Советский
Союз и тоже умерла. И в духовном и нравствен¬
ном опыте будущей матери Марии возникает
ощущение всеобщего материнства — она пережи¬
ла его, сидя у постели умирающей девочки. Для
нее страдание мира стало чем-то, что должно ис¬
купить, в чем должно участвовать. Я бы сказал,
что во всей религиозной философии последнего
столетия никто так внутренне не пережил тайну
Голгофы, тайну Гефсиманской ночи, тайну Искуп¬
ления, тайну сопричастности страданию, как
Елизавета Юрьевна. Она находила для этого вы¬
ражение пока еще в стихах:267
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯИскала я таинственное племя
Тех, что средь ночи остаются зрячи,Что в жизни отменили срок и время,Умеют радоваться в плаче.Искала я мечтателей, пророков,Всегда стоящих у небесных лестниц
И зрящих знаки недоступных сроков,
Поющих недоступные нам песни.И находила нищих, буйных, сирых,
Упившихся, унылых, непотребных,
Заблудшихся на всех дорогах мира,
Бездомных, голых и бесхлебных.Философское и богословское наследие мате¬
ри Марии невелико, но до сих пор оно даже не
собрано воедино. Оно рассеяно по редчайшим
эмигрантским изданиям. Отдельно выходила ее
работа о Владимире Соловьеве, о Хомякове — од¬
ном из предтеч русского религиозного ренессан¬
са, и о Достоевском, которого она воспринимала
как наиболее глубокого выразителя христиан¬
ского понимания бытия и жизни. Есть у нее не¬
большая работа «Святая земля». Тема не случай¬
на. Нам всегда говорили, что свят дух, что дух
есть носитель божественного и великого. Но,
как я вам уже рассказывал, в творчестве Мереж¬
ковского и других были поставлены вопросы о
творении, о природе, о мире, о плоти, о земной
любви — обо всем том, что делается на свете. И
Мережковский тогда предложил такой термин:
«святая плоть» — что она тоже должна быть свя¬
той. Но у него это выглядело сухо, схематично.
Мать Мария это называла «святая земля». Она
говорила: да, жизнь запачкана, унижена, отвра¬268
Мать Мариятительна, но отбросить ее, как поступают часто
люди, пытающиеся решить проблему отсече¬
ния, — это путь неверный. Необходимо освя¬
тить, очистить, поднять то, что валяется, то, что
втоптано в грязь. Эта тема освященной земли,
освященной жизни становится для нее централь¬
ной. Она пишет работу «В поисках синтеза». Я
думаю, что ее размышления о церковном служе¬
нии немало повлияли на эту работу. Она говорит
о том, как христианство искало истинные моде¬
ли жизни в уходе от нее, в крайнем аскетизме. А
антихристианские движения думали создать уто¬
пию, которая полностью отодвигала бы духов¬
ное на задний план. «Задача сегодняшнего и зав¬
трашнего дня, — писала она, — создание новой
утопии, но в хорошем смысле слова, которая бы
соединила в себе небо и землю». Она оправдыва¬
ет это, опираясь на Соловьева, термином «бого-
человечество». Человечество призвано быть бо¬
гочеловеческим, чтобы в нем освятились и
плоть, и дух. Мы несовершенные люди, но мы не
духи, мы связаны всеми своими нитями с приро¬
дой, которая тоже создана Богом; пусть она пад¬
шая природа, пусть она извращена, но она бого-
зданна — создана Богом. Перед человеком, перед
его внутренней, духовной жизнью стоит огром¬
ная задача освящения бытия. Кроме того, пол¬
ный аскетизм невозможен для социального стро¬
ительства. Она утверждала, что социальное дей¬
ствие, забота о ближнем есть величайший нрав¬
ственный долг человечества, человека, и Церкви
в том числе. Она твердо опиралась при этом на
Евангелие. Это была попытка синтеза. И для то¬
го, чтобы осуществлять это на практике, на деле,269
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯона начинает ходить уже не в народ, а спускается
в ад русской эмиграции.Люди, потерявшие все, часто — близких, поч¬
ти всегда — имущество, потерявшие родину, дом,
профессию, многие опустились, огромное боль¬
шинство нищенствовало, было озлоблено — это
была очень мучительная среда. Елизавета Юрьев¬
на рассказывает один случай. Она пошла к каким-
то рабочим из эмигрантов и стала проводить с
ними беседу, а один из них мрачно сказал: «Чем с
нами беседы проводить, лучше бы вымыли нам
полы». И она не обиделась, она поняла вдруг пра¬
воту этих слов, немедленно повязала что-то вмес¬
то фартука и начала скоблить и скрести эту гряз¬
ную лачугу. И видя это, рабочие как-то смутились,
смирились, потом пригласили ее к обеду, и она с
ними сидела и поняла, что служить людям надо
полностью, до конца. Она поняла, что только так
можно жить, что нельзя жить наполовину, вчет-
верть, вполсилы — только до конца, до смертного
отдания себя.Отсюда — мысль стать монахиней. Бердяев,
ее друг, считавший ее самой яркой женщиной
эмиграции, к этому желанию относился несколь¬
ко скептически. Еще один из ее друзей был на¬
столько возмущен, что даже отказался прийти на
ее постриг. Митрополит Евлогий (Георгиевский),
который возглавлял большинство эмигрантских
приходов, относился к ней с любовью, с уважени¬
ем и был согласен на ее пострижение. Он мечтал
о том, что она создаст новое монашеское движе¬
ние. Впоследствии в своих мемуарах он писал,
что движения нового не получилось, но она со¬
здала группу «Православное дело», которая име¬270
Мать Марияла своих преемников и наследников. С некото¬
рой иронией митрополит говорил, что в своей
монашеской деятельности она сохранила замаш¬
ки революционной женщины, борца — ему все
это казалось странным. Но пострижение ее со¬
вершилось. В 1932 г. даже невозможно было най¬
ти для нее монашеского подрясника, и нашли
мужской, от какого-то сбежавшего монаха, и она
со смехом говорила, что надо эту старенькую
одежду освятить для Церкви, раз у нее такая пе¬
чальная история. И только позднее она смогла
раздобыть себе настоящий монашеский апос¬
тольник и все остальное.С самого начала монашество для нее было не
уходом в келью, за стену, не уходом из мира, а
стремлением послужить миру вдвойне. Все то,
что было когда-то для себя, одно за другим уходи¬
ло из ее жизни. Она читала лекции, она ездила к
бедным, она ходила за больными, и когда она ста¬
ла монахиней, вся ее деятельность сосредоточи¬
лась на помощи нуждающимся. Мать Мария созда¬
ет приюты для девушек, для нищих, создает деше¬
вые столовые. Нам трудно это сейчас предста¬
вить, но это были тридцатые годы, и эмигранты
были действительно нищими. Уже с утра она в
своем апостольнике ходила по рынку, собирала
остатки капустных листьев и иногда сама подолгу,
по многим дням, готовила для всей этой братии.Мать Мария была многосторонний человек,
все умела, у нее были золотые руки — она и стря¬
пала, и вышивала. Она делала для церкви краси¬
вое вышивание, это была ее последняя работа в
жизни — перед смертью в концлагере она выши¬
вала икону, которую не успела закончить. Писала,271
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯпечаталась. Я специально не говорю о ее поэзии,
целиком философской, часто это поэзия Иова.Итак, ее основная концепция о том, что хри¬
стианин — это человек, воплощающий в себе
Христа, что человек должен себя отдать цели¬
ком, — это не декламация. Когда она приняла по¬
стрижение с именем Марии, она сказала: «Ну, те¬
перь время для декламации кончилось». Интерес¬
но, что когда в революционные годы речь шла о
том, что она пожертвовала свое имение под Ана¬
пой народу и ее спрашивали в суде: «Почему вы
это сделали?» — Она сказала: «Это красивый
жест». Не осталось теперь времени для красивых
жестов, а только труд, непрерывный труд. И с ка¬
ким весельем, с какой энергией, с каким остро¬
умием и с отсутствием ханжества она все это со¬
вершала! Она могла идти и к проституткам, и к
нищим, и к людям презираемым. Для нее не было
чужих. Вот почему и стихи, и те философские ра¬
боты, которые она публиковала в различных эми¬
грантских журналах, — это не было теоретизиро¬
вание, это не была заумная, заоблачная филосо¬
фия, а это был кристаллизовавшийся опыт души
самоотверженного человека.Надо сказать честно, что многие православ¬
ные люди смотрели на нее с недоверием, с на¬
смешкой. Мне рассказывали некоторые бывшие
эмигранты, что ее считали сумасшедшей, чудач¬
кой, обвиняли в том, что она позорит монашес¬
кую одежду тем, что идет к таким вот людям, что
она общается с сомнительными и отверженны¬
ми. Ну, скажем, вот такой момент. Какая-то девоч¬
ка попросила дать примерить ее монашескую
одежду, она со смехом дала, они были обе доволь¬272
Мать Марияны. Но все говорили: как она может! Ханжи ее не
переваривали.Ее благотворительное учреждение сначала
находилось на одной парижской вилле, потом на
улице Лурмель, 77 был основан Центр духовной и
материальной помощи. Характерно, что она все¬
гда старалась помочь людям и духовно, и матери¬
ально. Один из наших остроумцев говорил, что
иной христианин всегда готов, когда у него по¬
просят хлеба, дать Священное Писание. У нее ни¬
когда этого не было.'Когда человек просил хлеба,
она давала хлеб — как могла, разумеется, не распо¬
лагая никакими средствами: она все добывала
своим тяжелым трудом. При Центре была цер¬
ковь, и там служил ученый монах отец Киприан
Керн, суровый сторонник строгих традицион¬
ных правил, и он был в ужасе от того, что твори¬
ла эта женщина. Им было необыкновенно тяжело
вместе. Он считал, что монашество есть уход от
мира с полным разрывом между прежней и ны¬
нешней жизнью. Она считала, что есть другой
вид монашества. Она не отрицала традиционно¬
го аскетического монашества. Но, побывав в
Прибалтике, посмотрев на тамошние женские
монастыри, она сказала (я примерно передаю
смысл ее слов): они отказались от семьи и уюта,
но у них так уютно; они свили себе гнездо, эти мо¬
нахини, чудесное, мирное, прекрасное гнездо.
Пусть, там, без мужа и детей, но все равно гнездо.
Она признает, что в этом есть свой смысл. Девоч¬
ки молятся в этих монастырях, сохраняют ста¬
рые традиции, трудятся, чтобы прокормить себя.
Все это прекрасно. Но должно быть и что-то
иное. И тогда она пишет парадоксальную работу,273
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯкоторая и называлась вызывающе: «Оправдание
фарисейства».Что она имела в виду? Она показала, что в
каждую историческую эпоху должны быть люди,
которые творчески бессильны, но на которых
возложена задача сохранять традицию в консер¬
вированном виде. Потом все это разрывается, и
движение идет дальше. Такими людьми были
древние фарисеи. Мы в нашей современной фра¬
зеологии обычно привыкли отождествлять фари¬
сея с лицемером, ханжой и т.д. Но в истории фа¬
рисеи были людьми благочестивыми, они были
традиционалистами — их задача была сохранить
традиции. Но часто такие охранительные тен¬
денции ведут к трагическому противостоянию
всему новому. Это ведь и привело к тому, что фа¬
рисеи восстали против проповеди Иисуса Хрис¬
та. Против проповеди! — еще до того, как они
могли Его упрекнуть в том, что Он провозгласил
Себя Мессией. Тем более что Он никогда не делал
этого открыто. Они почувствовали веяние ново¬
го ветра в Его словах, а они говорили: пусть все
останется как есть.В любую эпоху, в любой стране (впрочем, и в
любой религии) есть, — говорит мать Мария, —
такой элемент-охранитель. Можно ли считать его
только негативным? Нет. В истории «фарисейст¬
во» (так она это условно называет) играет свою
роль: оно сохраняет то, что было добыто духов¬
ным творчеством в предыдущее время, чтобы пе¬
редать это следующим поколениям. В этом заслу¬
га, но в этом и трагедия фарисейства. Ну, вы сами
легко понимаете, что, когда она употребляла сло¬
во «фарисейство», она скрыто полемизировала с274
Мать Мариятеми православными традиционалистами, кото¬
рые осуждали ее открытое понимание христиан¬
ства.Но в скором времени все стало легче, потому
что вместо отца Киприана Керна (кстати, это
был родственник пушкинской Анны Керн, уче¬
ный, писатель, автор целого ряда замечательных
исследований) пришел отец Дмитрий Клепинин,
молодой священник, 1904 г. рождения, сын архи¬
тектора, брат погибшего у нас в 1939 г. историка
Клепинина, тоже молодого, который, живя в
эмиграции, потом решил приехать в Советский
Союз, чтобы как-то наладить мосты между эмиг¬
рантами и советской Россией. Приехал в 1937 г.
(не самое удачное время) и погиб через два года.
Он автор книги про Александра Невского, кото¬
рая скоро должна у нас выйти.Отец Дмитрий Клепинин был человеком глу¬
бокой веры, необыкновенно нежного сердца,
твердых убеждений, всецело разделявший воз¬
зрения матери Марии. Он содействовал ее рабо¬
те в «Православном деле», ее бесконечной заботе
о страдающих, он стал ее незаменимым помощ¬
ником, духовным руководителем и сомучеником,
ибо погиб в том же месте, где и она, то есть в не¬
мецком концлагере Равенсбрюк. Сегодня здесь
по удивительному стечению обстоятельств (нам
так повезло) присутствует Антон Аржаковский,
родной внук отца Дмитрия Клепинина. Я думаю,
что в конце нашей беседы он, может быть, что-
нибудь расскажет о своем дедушке.Они работали вместе и в тот трагический
момент, когда началась оккупация Франции. Си¬
деть дома, опять запереться в какой-то башне?275
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯНикогда! И мать Мария и отец Дмитрий стано¬
вятся активными деятелями Сопротивления. Уе¬
хав из России, ни он, ни она никогда не теряли
любви к своему отечеству. Однажды за обедом
кто-то сказал, что при наступлении немцев по¬
гибло столько-то тысяч советских солдат, и один
из присутствующих заметил: «Это еще мало». И
тогда мать Мария сказала: «Убирайтесь вон, а ад¬
рес гестапо вам известен». Она всегда верила в
победу русской стороны. Она писала, что власти¬
тель «расы господ» — это параноик, которому ме¬
сто не наверху, а в сумасшедшем доме. И это,
опять-таки, не было сказано по секрету, это стало
движущим импульсом ее работы. Настоящей ра¬
боты по сопротивлению. Здесь опыт подпольщи¬
цы старых времен ей пригодился. Она собирала
военные сводки, ночью слушала радио (это было
преступление), помогала тем, кого преследовали
нацисты, в частности, скрывавшимся евреям, ко¬
торым отец Дмитрий иногда давал справки о
том, что это крещеные люди, что они не евреи и
т. д. И в конце концов это кончилось арестом
обоих в 1943 г.Я не буду останавливаться на подробностях, в
кинофильме это все изображено достаточно яс¬
но, хотя и, конечно, искаженно. Например, геста¬
повец Гофман, который ее арестовывал, по воспо¬
минаниям ее матери сказал: «Вы больше не увиди¬
те свою дочь. Вы плохо ее воспитали. Она помога¬
ет нашим врагам. Она помогает евреям». Мать от¬
ветила: «Она христианка, для нее нет ни эллина,
ни иудея. Она помогает всем! И если бы Вы были
в беде, то она помогла бы и Вам!» А мать Мария ус¬
мехнулась и сказала: «Пожалуй, помогла бы». И276
Мать Мариянемец едва не ударил ее по лицу — потому что он
понял, что этим «пожалуй, помогла бы» она его
сокрушила. А в фильме все наоборот. Она гово¬
рит: «Уж Вам-то я бы никогда не помогла». Ну, вы
будьте снисходительны к нашему кинематографу:
это не «свободная птица», тут все понятно.Есть замечательные воспоминания о том,
как она находилась в концлагере. Она ведь попа¬
ла туда еще до ареста: когда на велодром согнали
сотни детей из еврейских семей для того, чтобы
их потом увозить в концлагеря, она туда пробра¬
лась и как-то пыталась помочь людям — тысячи
людей, один водопроводный кран, все просто
погибали от голода, жажды и скученности. Сест¬
ра генерала Де Голля вспоминает, что в самых ад¬
ских условиях мать Мария окружала себя людьми
и начинала с ними беседы, дискуссии. Это был
вызов — в адских условиях концлагеря сохранять
духовную жизнь, сохранять интеллектуальные
интересы, сохранять любовь друг к другу. Вот о
чем вспоминают многие, кто находился с ней в
эти дни. Одна из ее соузниц вспоминает также,
что они беседовали о чем-то, подошла эсэсовка и
ударила мать Марию по лицу, а та даже не повер¬
нулась и продолжала разговаривать, как будто
это была муха, — она хотела этим показать, что
не замечает этих людей.Вместе с отцом Дмитрием и матерью Мари¬
ей был арестован и сын ее Юрий — все трое по¬
гибли: отец Дмитрий и Юра от болезни и исто¬
щения, а мать Мария от истощения, может быть,
умерла бы вскоре, но перед самым захватом лаге¬
ря, когда уже кончалась война, ее отправили в га¬
зовую камеру. Она была истощена до последнего277
Александр Мень РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯпредела. Об этом сохранилось множество легенд.
Одна из них приводится в первых наших публи¬
кациях о ней: якобы она поменялась одеждой с
кем-то из заключенных и пошла в газовую камеру
вместо кого-то. Это характерная легенда. Она не
подтверждается историей, но вместе с тем она,
действительно, пошла туда вместо кого-то. Пото¬
му что, если бы она избрала себе путь «кельи под
елью», если бы ее философия была только заба¬
вой для ума или пищей для интеллектуального на¬
слаждения, она бы не оказалась в лагере. Но мать
Мария хотела осуществить свою философию син¬
теза на практике, она хотела, чтобы люди виде¬
ли, что Крест Христов — это не просто знак, кото¬
рый мы носим, а это полная отдача и отдача до
смерти.Мы с вами, дорогие друзья, не затронули се¬
годня и сотой доли того огромного таинственно¬
го духовного богатства, которое содержит эта
личность. Если бы у нас было и пять вечеров, все
равно не хватило бы времени. Но я надеюсь, что
тот, кто мало знаком или совсем не знаком с этой
поразительной фигурой, сегодня задумается и
постарается найти материалы о ней.На этом мы заканчиваем цикл лекций. И для
меня очень важно, что последний штрих мы сего¬
дня сделали у этого портрета, потому что, повто¬
ряю, русская религиозная философия не была
никогда камерной, кабинетной, оторванной от
жизни, отвлеченной. Все ее представители были
мужественными свидетелями Истины, исповед¬
никами Евангелия, все они так или иначе вступа¬
ли в борьбу с жизнью, все они запечатлели, каж¬
дый по-своему, свои взгляды не только на бумаге,278
Мать Марияно и в жизни. Они были святыми нашей культу¬
ры, не канонизированными, но действительно
образами, на которые могут равняться нынешнее
и будущие поколения.Отдать себя до конца — вот это и есть еван¬
гельский подвиг. Только этим спасается мир. Ког¬
да десятилетия тому назад, в дни юности матери
Марии, был другой лозунг: «Взять все!» — он при¬
вел к крушению духовных и материальных ценно¬
стей. Когда же люди учатся отдавать, они испол¬
няют великую заповедь Христа, а эта заповедь
должна распространиться и на материальную
жизнь, и на жизнь общества — на все, даже на
хлеб, который родит земля. Ибо земля перестает
родить тогда, когда человек становится недо¬
стойным ее.Итак, эта религиозная философия, упирает¬
ся в каменное основание христианских истин,
уходит корнями в самые бытийственные основы,
через которые нам открывается величайшая тай¬
на жизни — тайна Божественной Любви, которая
создала мир, которая не только создала мир, но
его к Себе привлекает. И привлекает не вообще
какие-то анонимные безликие поколения, а при¬
влекает каждого из нас.Мать Мария благоговела перед тайной чело¬
веческой личности, и в этом она разделяла убеж¬
дения своих друзей — Николая Бердяева, отца
Сергия Булгакова, отца Дмитрия Клепинина, Се¬
мена Франка, Георгия Федотова — все они были
великими представителями христианского пер¬
сонализма, который ставит личность на ту высо¬
ту, которую дал ей Сам Создатель.279
Протоиерей
Александр МеньРусская религиозная философияПодписано к печати 01.12.2002
Формат 70x100/32 . Бумага офсетная
Печать офсетная. Печ. л. 6,5
Тираж 10000(3000 — первый завод)
Заказ № 325Фонд имени Александра Меня
Серия ИД №02019 от 13.06.2000
103009, Москва, Столешников пер.,2
тел. (095)229-52-62Издание осуществлено по заказу
храма свв. бесср. Космы и Дамиана
в ШубинеКниги можно приобрести в Храмеили заказать и получить наложенным платежомпо адресу: 103104 Москва, а/я 24,«Книжное агентство» (книга-почтой)
тел.: (095) 977-08-70Отпечатано с готовых диапозитивов
в типографии Центра
«Путь, Истина и Жизнь»
тел.(095)742-78-07