НИЕВ „РАДЯНСЬНА ШНОЛА“ 1984
С61
С82
Рекомендовано управлением школ
Министерства просвещения УССР
Составители: О. Я. Стоянова, Н. Г. Снежко
Парус: Кн. для внеклас. чтения в 5 кл./Сост. О. Я. Стоянова,
Н. Г. Снежко.— К.: Рад. шк. 1984.— 256 с.— 1 р. 10 к. 400 000 экз.
В сборник включены тексты художественных произведений рус-
ской классической, советской и зарубежной литературы в соответствии
с программой для внеклассного чтения в 5 классе.
Предназначается для учащихся, учителей, широкого круга чита-
телей.
Рукопись рецензировали:
учитель-методист М. С. Дубинская, Т. И. Мостовая.
Художник и:
А. И. Резниченко, Е. В. Адамкевич. Н. И. Николайчук, Е. В. Грибова,
О. В. Мазничснко, М. Ю. Северина, Е. А. Лафаки, Е. И. Тартаковская.
Составители:
Ольга Яковлевна Стоянова
Нина Григорьевна Снежко
ПАРУС
Книга для внеклассного чтения в 5 классе
Зав. редакцией русской литературы- И. А. Прядка
Редакторы Н. И. Кондакова, О. О. Приступенко. Художеств, ред к тор
И. В. Кузь. Художественное оформление И. В. Сосниной. Технич. редактор
Т. В. Ильченко. Корректоры Т. А. Соколова, Г. А Зсщерковная.
Информ, бланк №*3422
Сдано в набор 02.01.84. Подписано к печати 04.08.84. БФ 10768. Ф<л иат
COXQO’/sc. Бумага № 2 типографская. Гарнитура литературная. Способ печати
высокий. Условн. лист. 164-1,0 вклеек4-0,31' форзац. Условн. кр.-отт. 2и,56.
Уч.-изд. лист. 18,134-1,14 вклеек4-0,48 форзац. Тираж 400 000 экз. (3-й завод
200 001—400 000’ экз.). Изд. № 28737. Зак. № 4-977" Цена 1 р. 10 к.-
Издательство «Радянська школа»,
252053, Киев, Ю. Коцюбинского, 5.
Харьковская книжная ф-ка им. М. В. Фрунзе, 310057, Харьков-57, ул. Донец-
Захаржевского, 678.
q4803000000—077
ГЛ210(04)—84
388—84
(g) Издательство «Радянсъка школа»,
1984
из русской классической литературы
А. С. Пушкин
СКАЗКА О ЗОЛОТОМ ПЕТУШКЕ
Негде, в тридевятом царстве,
В тридесятом государстве,
Жил-был славный царь Дадон,
Смолоду был грозен он
И соседям то и дело
Наносил обиды смело,
Но под старость захотел
Отдохнуть от ратных дел
И покой себе устроить;
Тут .соседи беспокоить
Стали старого царя,
Страшный вред ему творя.
Чтоб концы своих владений
Охранять от нападений,
Должен был он содержать
Многочисленную рать.
Воеводы не дремали,
Но никак не успевали:
Ждут, бывало, с юга, глядь,—
Ан с востока лезет рать.
Справят здесь,— лихие гости
Идут от моря. Со злости
Инда плакал Царь Дадон,
Инда забывал и сон.
Что и жизнь в такой тревоге!
Вот он с просьбой о помоге
Обратился к мудрецу,
Звездочёту и скопцу.
Шлёт за ним гонца с поклоном.
Вот мудрец перед Дадоном
Стал и вынул из мешка
Золотого петушка.
«Посади ты эту птицу,—
Молвил он царю,— на спицу;
Петушок мой золотой
Будет верный сторож твой:
Коль кругом всё будет мирно,
8
Так сидеть он будет смирн -
Но лишь чуть со стороны
Ожидать тебе войны,
Иль набега силы бранной,
Иль другой беды незванной,
Вмиг тогда мой петушок
Приподымет гребешок,
Закричит и встрепенётся
И в то место обернётся».
Царь скопца благодарит,
Горы золота сулит.
«За такое одолженье,—
Говорит он в восхищенье,—
Волю первую твою
Я исполню, как мою».
Петушок с высокой спицы
Стал стеречь его границы.
Чуть опасность где видна,
Верный сторож как со сна
Шевельнётся, встрепенётся,
К той сторонке обернётся
И кричит: «Кири-ку-ку.
Царствуй, лёжа на боку!»
И соседи присмирели,
Воевать уже не смели:
Таковой им царь Дадон
Дал отпор со всех сторон!
Год, другой проходит мирно;
Петушок сидит всё смирно.
Вот однажды царь Дадон
Страшным шумом пробуждён:
«Царь ты наш! отец народа! —
Возглашает воевода,—
Государь! проснись! беда!»
— «Что такое, господа? —
Говорит Дадон, зевая,—
А?.. Кто там?., беда какая?»
Воевода говорит:
«Петушок опять кричит,
Страх и шум во всей столице».
Царь к окошку,— ан на спице,
Видит, бьётся петушок,
Обратившись на восток.
Медлить нечего: «Скорее!
Люди, на конь! Эй, живее!»
Царь к востоку войско шлёт.
Старший сын его ведёт.
4
А. С. Пушкин. «Сказка о золотом петушке».
Петушок угомонился,
Шум утих, и царь забылся.
Вот проходит восемь дней,
А от войсйа нет вестей:
Было ль, не было Ль сраженья,—
Нет Дадону донесенья.
Петушок кричит опять.
Кличет царь другую рать;
Сына он теперь меньшого
Шлёт на выручку большого;
Петушок опять утих.
Снова вести нет от них,
Снова восемь дней проходят;
Люди в страхе дни проводят,
Петушок кричит опять,
Царь скликает третью рать
И ведёт её к востоку
Сам, не зная, быть ли проку.
Войска идут день и ночь;
Им становится невмочь.
Ни побоища, ни стана,
Ни надгробного кургана
Не встречает царь Дадон.
«Что за чудо?» — мыслит он.
Вот осьмой уж день проходит,
Войско в горы царь приводит,
И промеж высоких гор
Видит шёлковый шатёр.
Всё в безмолвии чудесном
Вкруг шатра; в ущелье тесном
Рать побитая лежит.
Царь Дадон к шатру спешит...
Что за страшная картина!
Перед ним его два сына
Без шеломов и без лат
Оба мёртвые лежат,
Меч вонзивши друг во друга.
Бродят кони их средь луга,
По протоптанной траве,
По кровавой мураве...
Царь завыл: «Ох, дети, дети!
Горе мне! попались в сети
Оба наши сокола!
Горе! смерть моя пришла».
Все завыли за Дадоном,
Застонала тяжким стоном
Глубь долин, и сердце гор
ъ
Потряслося. Вдруг шатёр
Распахнулся... и девица,
Шамаханская царица,
Вся сияя, как заря,
Тихо встретила царя.
Как пред солнцем птица ночи,
Царь умолк, ей глядя в очи,
И забыл он перед ней
Смерть обоих сыновей.
И она перед Дадоном
Улыбнулась — ис поклоном
Его за р.уку взяла
И в шатёр свой увела.
Там за стол его сажала,
Всяким яством угощала,
Уложила отдыхать
На парчовую кровать.
И потом, неделю ровно,
Покорясь ей безусловно,
Околдован, восхищён,
Пировал у ней Дадон.
Наконец и в путь обратный
Со своею силой ратной
И с девицей молодой
Царь отправился домой.
Перед ним молва бежала,
Быль и небыль разглашала.
Под столицей, близ ворот,
С шумом встретил их народ,—
Все бегут за колесницей,
За Дадоном н царицей;
Всех приветствует Дадон...
Вдруг в толпе увидел он,
В сарачинской шапке белой,
Весь, как лебедь поседелый,
Старый друг его, скопец.
«А, здорово, мой отец,—
Молвил царь ему,— что скажешь?
Подь поближе. Что прикажешь?»
— «Царь! — ответствует мудрец,—
Разочтёмся наконец.
Помнишь? за мою услугу
Обещался мне, как другу,
Волю первую мою
Ты исполнить, как свою.
Подари ж ты мне девицу,
Шамаханскую царицу».—
Крайне царь был изумлён.
6
«Что ты? — старцу молвил он,—
Или бес в тебя ввернулся?
Или ты с ума рехнулся?
Что ты в голову забрал?
Я, конечно, обещал,
Но всему же есть граница!
И зачем тебе девица?
Полно, знаешь ли, кто я?
Попроси ты от меня
Хоть казну, хъть чин боярский,
Хоть коня с конюшни царской,
Хоть полцарства моего!».
— «Не хочу я ничего!
Подари ты мне девицу,
Шамаханскую царицу»,—
Говорит мудрец в ответ.—
Плюнул царь: «Так лих же: нет!
Ничего ты не получишь.
Сам себя ты, грешник, мучишь;
Убирайся, цел пока;
Оттащите старика!»
Старичок хотел заспорить,
Но с иным накладно вздорить;
Царь хватил его жезлом
По лбу; тот упал ничком,
Да и дух вон.— Вся столица
Содрогнулась,а девица —
Хи-хи-хи да ха-ха-ха!.
Не боится, знать, греха.
Царь, хоть был встревожен сильно,
Усмехнулся ей умильно.
Вот — въезжает в город он....
Вдруг раздался лёгкий звон,
И в глазах у всей столицы
Петушок спорхнул со спицы,
К колеснице полетел
И царю на темя сел,
Встрепенулся, клюнул в темя
И взвился: и в то же время
С колесницы пал Дадон —
Охнул раз,— и умер он.
А царица вдруг пропала,
Будто вовсе не бывало.
Сказка ложь, да в ней намёк!
Добрым молодцам урок.
7
БАРЫШНЯ-КРЕСТЬЯНКА
(В сокращении)	Во всех ты, Душенька,
нарядах хороша.
Богданович
Лизавета Григорьевна ушла в свою комнату и призвала Настю.
Обе долго рассуждали о завтрашнем посещении. Что подумает
Алексей, если узнает в благовоспитанной барышне свою Акулину?
Какое мнение будет он иметь о её поведении и правилах, о её благо-
разумии? С другой стороны, Лизе очень хотелось видеть, какое впе-
чатление произвело бы на него свидание столь неожиданное... Вдруг
мелькнула ей мысль. Она тотчас передала её Насте; обе обрадова-
лись ей как находке и положили исполнить её непременно.
На другой день за завтраком Григорий Иванович спросил у доч-
ки, всё ли намерена она спрятаться от Берестовых. «Папа,— отве-
чала Лиза,— я приму их, если это вам угодно, только с уговором:
как бы я перед ними не явилась, чтоб б' я ни сделала, вы бранить
меня не будете и не дадите никакого знака удивления или неудо-
вольствия».— «Опять какие-нибудь проказы! — сказал смеясь Гри-
горий Иванович.— Ну, хорошо, хорошо; согласен, делай, что хочешь,
черноглазая моя шалунья». С этим словом он поцеловал её в лоб,
и Лиза побежала приготовляться.
В 'Хва часа ровно коляска домашней работы, запряженная шес-
тью лошадьми, въехала на двор и покатилась около густо-зелёного
дернового круга. Старый Берестов взошёл на крыльцо с помощью
двух ливрейных лакеев Муромского. Вслед за ним сын его приехал
верхом и вместе с ним вошёл в столовую, где стол был уже накрыт.
МуромскгТй принял своих соседей как нельзя ласковее, предложил
им осмотреть перед обедом сад и зверинец и повёл по дорожкам,
тщательно выметенным и усыпанным песком. Старый Берестов внут-
ренне жалел о потерянном труде и времени на столь бесполезные
прихоти, но молчал из вежливости. Сын его не разделял ни неудо-
вольствия расчётливого помещика, ни восхищения самолюбивого
англомана; он с нетерпением ожидал появления хозяйской дочери,
о которой много наслышался, и хотя сердце его, как известно, было
уже занято, но молодая красавица всегда имела право на его
воображение.
Возвратясь в гостиную, они уселись втроём: старики вспомнили
прежнее время и анекдоты своей службы, а Алексей размышлял-
о том/какую роль играть ему в присутствии Лизы. Он решил, что
холодная рассеянность во всяком случае всего приличнее и вслед-
ствие сего приготовился. Дверь отворилась, он повернул голову
с таким равнодушием, с такою гордою небрежностью, что сердце
самой закоренелой кокетки непременно должно было бы содрог-
нуться. К несчастию, вместо Лизы, вошла старая мисс Жаксон, на-
беленная, затянутая, с потупленными глазами и с маленьким кник-
сом, и прекрасное военное движение Алексеево пропало втуне. Не
успел он снова собраться с силами, как дверь опять отворилась,
и на сей раз вошла Лиза. Все встали; отец начал было представле-
ние гостей, но вдруг остановился и поспешно закусил себе губы...
Лиза, его смуглая Лиза, набелена была по уши, насурьмлена пуще
самой мисс Жаксон; фальшивые локоны, гораздо светлее собствен-
ных её волос, взбиты были, как парик Людовика - XIV; рукава
a L’imbecile 1 торчали как фижмы у Madame de Pompadour; талия
была перетянута, как буква икс, и все бриллианты её матери, ещё
не заложенные в ломбарде, сияли на её пальцах, шее и ушах. Алек-
сей не мог узнать свою Акулину в этой смешной и блестящей ба-
рышне . Отец его подошёл к её ручке, и он с досадою ему последовал;
когда прикоснулся он к её беленьким пальчикам, ему показалось,
что они дрожали. Между тем он успел заметить ножку, с намере-
нием выставленную и обутую со всевозможным кокетством. Это
помирило его несколько с остальным её нарядом. Что касается до
белил и до сурьмы, то в простоте своего сердца, признаться, он их
с первого взгляда не заметил, да и после не подозревал. Григорий
Иванович вспомнил своё обещание и старался не показать и виду
удивления; но шалость его дочери казалась ему так забавна, что он
едва мог удержаться. Не до смеху было чопорной англичанке. Она
догадывалась, что сурьма и белила были похищены из её комода,
и багровый румянец досады пробивался сквозь искусственную бе-
лизну её лица. Она бросала пламенные взгляды на молодую проказ-
ницу, которая, отлагая до другого времени всякие объяснения, при-
творялась, будто их не замечает.
Сели за стол. Алексей продолжал играть роль рассеянного и
задумчивого. Лиза жеманилась, говорила сквозь зубы, нараспев,
и только по-французски. Отец поминутно засматривался на неё, не
понимая её цели, но находя всё это весьма забавным. Англичанка
бесилась и молчала. Один Иван Петрович был как дома; ел за дво-
их, пил в свою меру, смеялся своему смеху и час от часу дружелюб-
нее разговаривал и хохотал.
Наконец встали из-за стола; гости уехали, и Григорий Ивано-
вич дал вотю смеху и вопросам: «Что тебе вздумалось дурачить
их? — спросил он Лизу.— А знаешь ли что? Белила право тебе при-
стали; йе вхожу в тайны дамского туалета, но на твоём месте я бы
стал белиться; разумеется, не слишком, а слегка». Лиза была в вос-
хищении от успеха своей выдумки. Она обняла отца, обещалась ему
подумать о его совете и побежала умилостивлять раздражённую
мисс Жаксон, которая насилу согласилась отпереть ей свою дверь
и выслушать её оправдания. Лизе было совестно показаться перед
незнакомцами такой чернавкою; она не смела просить... она была
уверена, что добрая, милая мисс Жаксон простит ей... и проч.,
и проч. Мисс Жаксон, удостоверясь, что Лиза не думала поднять
её на смех, успокоилась, поцеловала Лизу и в залог примирения
подарила ей баночку английских белил, которую Лиза и приняла
с изъявлением искренней благодарности.
Читатель догадается, что на другой день утром Лиза не замед-
лила явиться в роще свиданий. «Ты был, барин, вечор у наших
1 «По-дурацки» (фасон узких рукавов с пуфами у плеча) (франц.).
9
господ? — сказала она тотчас Алексею,— какова показалась тебе
барышня?» Алексей отвечал, что он её не заметил. «Жаль»,— воз-
разила Лиза.— «А почему же?» — спросил Алексей. «А потому, что
я хотела бы спросить у тебя, правда ли, говорят...» — «Что же го-
ворят?» — «Правда ли, говорят, будто бы я на барышню похожа?» —
«Какой вздор! Она перед тобой урод уродом».— «Ах, барин, грех
тебе это говорить; барышня наша такая беленькая, такая щеголи-
ха! Куда мне с нею ровняться!» — Алексей божился ей, что она луч-
ше всевозможных беленьких барышень и, чтоб успокоить её совсем,
начал описывать её госпожу такими смешными чертами, что Лиза
хохотала от души. «Однако ж,— сказала она со вздохом,— хоть ба-
рышня, может, и смешна, всё же я перед нею дура безграмотная».—
«И! — сказал Алексей,— есть о чём сокрушаться! Да коли хочешь,
я тотчас выучу тебя грамоте».— «А взаправду,— сказала Лиза,—
не попытаться ли в самом деле?» — «Изволь, милая; начнём хоть
сейчас». Они сели. Алексей вынул из кармана карандаш и записную
книжку, и Акулина выучилась азбуке удивительно скоро. Алексей не
мог надивиться её понятливости. На следующее утро она захотела
попробовать и писать; сначала карандаш не слушался её, но через
несколько минут она и вырисовывать буквы стала довольно поря-
дочно. «Что за чудо! — говорил Алексей.—Да у нас учение идёт
скорее, чем по Ланкастерской системе». В самом деле, на третьем
уроке Акулина разбирала уже по складам «Наталью, боярскую
дочь», прерывая чтение замечаниями, от которых Алексей истинно
был в изумлении, и круглый лист измарала афоризмами, выбран-
ными из той же повести.
Прошла неделя, и между ими завелась переписка. Почтовая кон-
тора учреждена была в дупле старого дуба. Настя втайне исправля-
ла должность почтальона. Туда приносил Алексей крупным почерком
написанные письма и там же находил на синей простой бумаге ка-
ракульки своей любезной. Акулина, видимо, привыкала к лучшему
складу речей, и ум её приметно развивался и образовывался.
Между тем недавнее знакомство между Иваном Петровичем
Берестовым и Григорием Ивановичем Муромским более и более
укреплялось и вскоре превратилось в дружбу, вот по каким обстоя-
тельствам: Муромский нередко думал о том, что по смерти Ивана
Петровича всё его имение перейдёт в руки Алексею Ивановичу; что
в таком случае Алексей Иванович будет один из самых богатых
помещиков той губернии, и что нет ему никакой причины не женить-
ся на Лизе. Старый же Берестов, с своей стороны, хотя и признавал
в своём соседе некоторое сумасбродство (или, по его выражению,
английскую дурь), однако же не отрицал в нём и многих отличных
достоинств, например: редкой оборотливости; Григорий Иванович
был близкий родственник графу Пронскому, человеку знатному
и сильному; граф мог быть очень полезен Алексею, а Муромский
(так думал Иван Петрович), вероятно, обрадуется случаю выдать
свою дочь выгодным образом. Старики до тех пор обдумывали всё
это каждый про себя, что наконец друг с другом и переговорились,
обнялись, обещались дело порядком обработать и принялись о нём
J0
хлопотать каждый со своей стороны. Муромскому предстояло за-
труднение: уговорить свою Бетси познакомиться короче с Алексеем,
которого не видала она с самого достопамятного обеда. Казалось,
они друг другу не очень нравились; по крайней мере Алексей уже
не возвращался в Прилучино, а Лиза уходила в свою комнату вся-
кий раз, как Иван Петрович удостаивал их своим посещением. Но,
думал Григорий Иванович, если Алексей будет у меня всякий день,
то Бетси должна же будет в него влюбиться. Время всё сладит...
Иван Петрович менее беспокоился об успехе своих намерений.
В тот же вечер призвал он сына в свой кабинет, закурил трубку и,
немного помолчав, сказал: «Что же ты, Алёша, давно про военную
службу не поговариваешь? Иль гусарский мундир уже тебя не
прельщает!..» — «Нет, батюшка,— отвечал почтительно Алексей,—
я вижу, что нам не угодно, чтоб я шёл в гусары; мой долг вам по-
виноваться».— «Хорошо,— отвечал Иван Петрович,— вижу, что ты
послушный сын; это мне утешительно; не хочу ж и я тебя неволить;
не понуждаю тебя вступить... тотчас... в статскую службу; а пока-
мест намерен я тебя женить».
— На ком это, батюшка? — спросил изумлённый Алексей.
— На Лизавете Григорьевйе Муромской,— отвечал Иван Пет-
рович; — невеста хоть куда; не правда ли?
— Батюшка, я о женитьбе ещё не думаю.
Ты не думаешь, так я за тебя думал и передумал.
— Воля ваша. Лиза Муромская мне вовсе не нравится.
После понравится. Стерпится, слюбится.
Я не чувствую себя способным сделать её счастие.
-	Не твоё горе — её счастие. Что? так-то ты почитаешь волю
родительскую? Добро!
-	Как вам угодно, я не хочу жениться и не женюсь.
— Ты женишься, или я тебя прокляну, а имение, как бог свят!
продам и промотаю, и тебе полушки не оставлю. Даю тебе три дня
на размышление, а покамест не смей на глаза мне показаться.
Алексей знал, что если отец заберёт что себе в голову, то уж
того, по выражению Тараса Скотинина, у него и гвоздём не выши-
бешь; но Алексей был в батюшку, и его столь же трудно было пере-
спорить. Он ушёл в свою комнату и стал размышлять о пределах
власти родительской, о Лизавете Григорьевне, о торжественном
обещании отца сделать его нищим и наконец об Акулине. ...Романи-
ческая мысль жениться на крестьянке и жить своими трудами при-
шла ему в голову, и чем более думал он о сём решительном поступ-
ке, тем более находил' в нём благоразумия. С некоторого времени
свидания в роще были прекращены по причине дождливой погоды.
Он написал Акулине письмо самым чётким почерком и самым беше-
ным слогом, объявлял ей о грозящей им погибели, и тут же пред-
лагал ей свою руку. Тотчас отнёс он письмо на почту, в дупло, и лёг
спать весьма довольный собою.
На другой день Алексей, твёрдый в своём намерении, рано ут-
ром поедал к. Муромскому, дабы откровенно с ним объясниться.
Он надеялся подстрекнуть его великодушие и склонить его на свою
сторону. «Дома ли Григорий Иванович?»-—спросил он, останавли-
вая свою лошадь перед крыльцом прилучинского замка. «Никак
нет,— отвечал слуга; — Григорий Иванович с утра изволил вы-
ехать».— «Как досадно!»-—подумал Алексей. «Дома ли, по крайней
мере, Лизавета Григорьевна?» — «Дома-с». И Алексей спрыгнул
с лошади, отдал поводья в руки и пошёл без доклада.
«Всё будет решено,— думал он, подходя к гостиной; — объяс-
нюсь с нею самою».— Он вошёл... и остолбенел! Лиза... нет, Акулина,
-милая смуглая Акулина, не в сарафане, а в белом утреннем плать-
ице, сидела перед окном и читала его письмо; она так была занята,
что не слыхала, как он и вошёл. Алексей не мог- удержаться от ра-
достного восклицания. Лиза вздрогнула, подняла голову, закричала
и хотела убежать. Он бросился её удерживать. «Акулина, Акули-
на!..» Лиза старалась от него освободиться... «Mais laissez-moi done,
Monsieur; mais etes — vous fou?» 1 — повторяла она, отворачиваясь.
«Акулина! друг мой, Акулина!» — повторял он, целуя её руки. Мисс
Жаксон, свидетельница этой сцены, не знала, что подумать. В эту
минуту дверь отворилась, и Григорий Иванович вошёл.
— Ага! — сказал Муромский,— да у вас, кажется, дело совсем
уже слажено...
Читатели избавят меня от излишней обязанности описывать раз-
вязку.
Н. В. Гоголь
СОРОЧИНСКАЯ ЯРМАРКА
(Отрывки из повести)
I
...С утра (на ярмарку) тянулись нескончаемою вереницею чумаки
с солью и рыбою. Горы горшков, закутанных в сено, медленно дви-
гались, кажется, скучая своим заключением и темнотою; местами
только какая-нибудь расписанная ярко миска или макитра хвастли-
во выказывалась из высоко взгромождённого на возу плетня и при-
влекала умилённые взгляды поклонников роскоши. Много прохо-
жих поглядывало с завистью на высокого гончара, владельца сих
драгоценностей, который медленными шагами шёл за своим това-
ром, заботливо окутывая глиняных своих щеголей и кокеток нена-
вистным для них сеном.
Одиноко в стороне тащился на истомлённых волах воз, навален-
ный мешками, пенькою, полотном и разною домашнею поклажею,
за которым брёл, в чистой полотняной рубашке и запачканных по-
лотняных шароварах, его хозяин. Ленивою рукою обтирал он катив-
шийся градом пот со смуглого лица и даже капавший с длинных
усов, напудренных тем неумолимым парикмахеров, который без зову
является и к красавице, и к уроду и насильно пудрит несколько ты-
сяч уже лет весь род человеческий. Рядом с ним шла привязанная
к возу кобыла, смиренный вид которой обличал преклонные лета
1 Оставьте же меня, сударь; с ума вы сошли? (франц.)
12
её. Много встречных, и особливо молодых парубков, брались за
шапку, поравнявшись с нашим мужиком. Однако ж не седые усы
и не важная поступь его заставляли это делать; стоило только под-
нять глаза немного вверх, чтоб увидеть причину такой почтитель-
ности: на возу сидела хорошенькая дочка с круглым личиком,
с чёрными бровями, ровными дугами поднявшимися над светлыми
карими глазами, с беспечно улыбавшимися розовыми губками, с по-
вязанными на голове красными и синими лентами, которые,, вместе
с длинными косами и пучком полевых цветов, богатою короною
покоились на её очаровательной головке. Всё, казалось, занимало
её; всё было ей чудно, ново... и хорошенькие глазки беспрестанно
бегали с одного предмета на другой. Как не рассеяться! в первый
раз на ярмарке! Девушка в осьмнадцать лет в первый раз на яр-
марке!.. Но ни один из прохожих и проезжих не знал, чего ей стоило
упросить отца взять с собою, который и душою рад бы был это сде-
лать прежде, если бы не злая мачеха, выучившаяся держать его
в руках так же ловко, как он вожжи своей старой кобылы, тащив-
шейся, за долгое служение, теперь на продажу. Неугомонная су-
пруга... Но мы и позабыли, что и она тут же сидела на высоте воза,
в нарядной шерстяной зелёной кофте, по которой, будто по горно-
стаевому меху, нашиты были хвостики, красного только цвета, в бо-
гатой плахте, пестревшей, как шахматная доска, и в ситцевом
очипке, придававшем какую-то особенную важность её красному,
полному лицу, по которому проскальзывало что-то столь неприят-
ное, столь дикое, что каждый тотчас спешил перенести встревожен-
ный взгляд свой на весёленькое личико дочки.
Глазам наших путешественников начал уже открываться Псёл;
издали уже веяло прохладою, которая казалась ощутительнее после
томительного, разрушающего жара... Воз с Знакомыми нам пасса-
жирами взъехал в это время на мост, и река во всей красоте и вели-
чии, как цельное стекло, раскинулась перед ними. Небо, зелёные
и синие леса, люди, возы с горшками, мельницы — всё опрокину-
лось, стояло и ходило вверх ногами, не падая в голубую прекрасную
бездну. Красавица наша задумалась, глядя на роскошь вида, и по-
забыла даже лущить свой подсолнечник, которым исправно занима-
лась во всё продолжение пути, как вдруг слова: «Ай да дивчина!» —
поразили слух её. Оглянувшись, увидела она толпу стоявших на
мосту парубков, из которых один, одетый пощеголеватее прочих,
в белой свитке и в серой шапке решетиловских смушек, подпершись
в бока, молодецки поглядывал на проезжающих. Красавица не мог-
ла не заметить его загоревшего, но исполненного приятности лица
и огненных очей, казалось, стремившихся видеть её насквозь, и по-
тупила глаза при мысли, что, может быть, ему принадлежало произ-
несённое слово.
— Славная дивчина! — продолжал парубок в белой свитке, не
сводя с неё глаз.— Я бы отдал всё свое хозяйство, чтобы поцеловать
её. А вот впереди и дьявол сидит!
Хохот поднялся со всех сторон; но разряженной сожительнице
медленно выступавшего супруга не слишком показалось такое при-
13
ветствие: красные щёки её превратились в огненные, и треск отбор-
ных слов посыпался дождём на голову разгульного парубка:
— Чтоб ты подавился, негодный бурлак! Чтоб твоего отца гор-
шком в голову стукнуло! Чтоб он подскользнулся на льду, анти-
христ проклятый! Чтоб ему на том свете черт бороду обжёг!
—- Вишь, как ругается! — сказал парубок, вытаращив на неё
глаза, как будто озадаченный таким сильным залпом неожиданных
приветствий, — и язык у неё, у столетней ведьмы, не заболит выго-
ворить эти слова.
— .Столетней! — подхватила пожилая красавица.— Нечестивец!
поди умойся наперёд! Сорванец негодный! Я не видала твоей ма-
тери, но знаю, что дрянь! и отец дрянь! и тётка дрянь! Столетней!
что у него молоко ещё на губах...
Тут воз начал спускаться с мосту, и последних слов уже невоз-
можно было расслушать; но парубок не хотел, кажется, кончить
этим: не думая долго, схватил он комок грязи и швырнул вслед за
нею. Удар был удачнее, нежели можно было предполагать: весь
новый ситцевый очипок забрызган был грязью, и хохот разгульных
повес удвоился с новою силой. Дородная щеголиха вскипела гневом;
но воз отъехал в это время довольно далеко, и месть её обратилась
на безвинную падчерицу и медленного сожителя, который, привык-
нув издавна к подобным явлениям, сохранял упорное молчание и
хладнокровно принимал мятежные речи разгневанной супруги. Од-
нако ж, несмотря на это, неутомимый язык её трещал и болтался
во рту до тех пор, пока не приехали они в пригородье к старому
знакомому и куму, козаку Цыбуле. Встреча с кумовьями, давно не
видавшимися, выгнала на время из головы это неприятное проис-
шествие, заставив наших путешественников поговорить об ярмарке
н отдохнуть немного после дальнего пути.
II
...Шум, брань, мычание, блеяние, рёв - - всё сливается в один
нестройный говор. Волы, мешки, сено, цыгане, горшки, бабы, пря-
ники, шапки — всё ярко, пёстро, нестройно; мечется кучами и сну-
ётся перед глазами. Разноголосные речи потопляют друг друга,.
и ни одно слово не выхватится, не спасётся от этого потопа; ни один
крик не выговорится ясно. Только хлопанье по рукам торгашей
слышится'со всех сторон ярмарки. Ломается воз, звенит железо,
гремят сбрасываемые на землю доски, и закружившаяся голова
недоумевает, куда обратиться. Приезжий мужик наш с чернобровою
дочкой давно уже толкался в народе. Подходил к одному возу, щу-
пал другой, применивался к ценам; а между тем мысли его вороча-
лись безостановочно коло десяти мешков пшеницы и старой кобы-
лы, привезенных им на продажу. По лицу его дочки заметно было,
что ей не слишком приятно тереться около возов с мукою и пшени-
цею. Ей бы хотелось туда, где под полотняными ятками нарядно
развешаны красные ленты, серьги, оловянные, медные кресты и ду-
каты. Но и тут, однако ж, она находила себе много предметов для
14
Н. В. Гоголь «Сорочинская ярмарка».
наблюдения: её смешило до крайности, как цыган и мужик били
один другого по рукам, вскрикивая сами от боли; как пьяный жид
давал бабе- киселя; как поссорившиеся перекупки перекидывались
бранью и руками; как москаль, поглаживая одною рукою свою коз-
линую бороду, другою... Но вот почувствовала она, кто-то дёрнул
её за шитый рукав сорочки. Оглянулась — и парубок в белой свит-
ке, с яркими очами стоял перед нею. Жилки её вздрогнули и сердце
забилось так, как ещё никогда, ни при какой радости, ни при каком
горе: и чудно и любо ей показалось, и сама не могла раст< лковать,
что делалось с нею.
— Не бойся, серденько, не бойся! — говорил он ей вполголоса,
взявши её руку: — я ничего-не скажу тебе худого!
«Может быть, это и правда, что ты ничего не скажешь худого,—
подумала про себя красавица,— только мне чудно..., верно, это лу-
кавый! Сама, кажется, знаешь, что не годится так... а силы недоста-
ёт взять от него руку». -
Мужик оглянулся и хотел что-то промолвить дочери, но в сто-
роне послышалось слово «пшеница». Это магическое слово заста-
вило его в ту же минуту присоединиться к двум громко разговари-
вавшим негоциантам, и приковавшегося к ним внимания уже ничто
не в состоянии было развлечь.
V
Рассеянно глядел парубок в белой свитке, сидя у своего воза,
на глухо шумевший вокруг него народ. Усталое солнце уходило от
мира, спокойно пропылав свой полдень ш утро; и угасающий день
пленительно и ярко румянился. Ослепительно блистали верхи белых
шатров и яток, осенённые каким-то едва приметным огненно-розо-
вым светом. Стёкла наваленных кучами оконниц горели; зелёные
фляжки ц чарки на столах у шинкарок превратились в огненные;
юры дынь, арбузов и тыкв казались вылитыми из золота и тёмной
меди. Говор приметно становился реже и глуше, и усталые языки
перекупок, мужиков и цыган ленивее и медленнее поворачивались.
Где-где начинал сверкать огонёк, и благовонный пар от варившихся
галушек разносился по утихавшим улицам.
— О чём загорюнился, Грнцько?—вскричал высокий загорев-
ший цыган, ударив по плечу нашего парубка. — Что ж, отдавай
волы за двадцать!
Тебе бы всё волы да волы. Вашему племени всё бы корысть
только. Поддеть да обмануть доброго человека.
— Тьфу, дьявол! да тебя не на шутку забрало. Уж не с досады ли,
что-сам навязал себе невесту?
- Нет, это не по-моему я держу своё слово; что раз сделал,
тому и навеки быть. А вот у хрыча Черевика нет совести, видно, и
на полшеляга: сказал, да и назад... Ну, его и винить нечего, он
пень, да и полно. Всё это штуки старой ведьмы, которую мы сего-
дня с хлопцами на мосту ругнули на все бока! Эх, если бы я был
16
царём или паном великим, я бы первый перевешал всех тех дурней,
которые позволяют себя седлать бабам...
— А спустишь волов за двадцать, если мы заставим Черевика
отдать нам Параску?
В недоумении посмотрел на него Грицько. В смуглых чертах
цыгана было что-то злобное, язвительное, низкое и вместе высоко-
мерное: человек, взглянувший на него, уже готов был сознаться,
что в этой чудной душе кипят достоинства великие, но которым од-
на только награда слъ па земле — виселица. Совершенно прова-
лившийся между носом и острьш подбородком рот, вечно осенён-
ный язвительною улыбкой, небольшие, но живые, как огонь, глаза
и беспрестанно меняющиеся на лице молнии предприятий и умыс-
лов — всё это как будто требовало особенного, такого же странного
для себя костюма, какой именно был тогда на нём. Этот тёмно-ко-
ричневый кафтан, прикосновение к которому, казалось, превратило
бы его в пыль; длинные, валившиеся по плечам охлопьями чёрные
волосы; башмаки, надетые на босые загорелые ноги,— всё это,
казалось, приросло к нему и составляло его природу.
—1 Не за двадцать, а за пятнадцать отдам, если не солжёшь
только!— отвечал парубок, не сйодя с него испытующих очей.
— За пятнадцать? ладно! Смотри же, не забывай: за пятна-
дцать! Вот тебе и синица в задаток. '
— Ну, а если солжёшь?
— Солгу — задаток твой!
— Ладно! Ну, давай же по рукам!
— Давай!
VII
На ярмарке случилось странное происшествие: всё наполнилось
слухом, что где-то между товаром показалась красная свитка. Ста-
рухе, продававшей бублики, почудился сатана в образине свиньи,
который беспрестанно наклонялся над возами, как будто искал
чего. Это быстро разнеслось по всем углам уже утихнувшего табо-
ра; и все считали преступлением не верить, несмотря на то, что
продавщица бубликов, которой подвижная лавка была рядом с
ягкою шинкарки, раскланивалась весь день без надобности и пи-
сала ногами совершенное подобие своего лакомого товара. К этому
присоединились ещё увеличенные вести о чуде, виденном волостным
писарем в развалившемся сарае, так что к ночи все теснее жались
друг к другу; спокойствие разрушилось, н страх мешал всякому
сомкнуть глаза свои; а те, которые были не совсем храброго десят-
ка и запаслись ночлегами в избах, убрались домой. К числу послед-
них принадлежал и Черевик с кумом и дочкою, которые вместе с
напросившимися к ним в хату гостьми произвели сильный стук,
так перепугавший нашу Хиврю. Кума уже немного поразобрало.
Это можно было видеть из того, что он два раза проехал с своим
возом по двору, покамест нашёл хату. Гости тоже были в весёлом
расположении духа и без церемонии вошли прежде самого хозяина.
J6
Супруга нашего Черевика сидела как на иголках, когда принялись
они шарить по всем углам хаты.
— Что, кума,— вскричал вошедший кум,— тебя всё ещё трясёт
лихорадка?
— Да, нездоровится,— отвечала Хивря, беспокойно поглядывая
на доски, накладенные под потолком.
— А ну, жена, достань-ка там в возу баклажку!— говорил кум
приехавшей с ним жене,— мы черпнём её с добрыми людьми; про-
клятые бабы понапугали нас так, что и сказать стыдно. Ведь мы,
ей-богу, братцы, по пустякам приехали сюда!— продолжал он,
прихлёбывая из глиняной кружки.— Я тут же ставлю новую шапку,
если бабам не вздумалось посмеяться над нами. Да хоть бы и в
самом деле сатана! Что сатана? Плюйте ему на голову! Хоть бы
сию же минуту вздумалось ему стать вот здесь, например, передо
мною: будь я собачий сын, если не поднёс бы ему дулю под самый
нос!.
— Отчего же ты вдруг побледнел весь?— закричал один из го-
стей, превышавший всех головою и старавшийся всегда выказывать
себя храбрецом.
— Я?.. Господь с вами! приснилось?
Гости усмехнулись. Довольная улыбка показалась на лице
речистого храбреца.
— Куда теперь ему бледнеть!— подхватил другой:— щёки у него
расцвели, как мак; теперь он не Цыбуля, а буряк — или, лучше,
сама красная свитка, которая так напугала людей.
VIII
Ужас оковал всех находившихся в хате. Кум с разинутым ртом
превратился в камень; глаза его выпучились, как будто хотели вы-
стрелить; развёрстые пальцы остались неподвижными на воздухе.
Высокий храбрец в непобедимом страхе подскочил под потолок и
ударился головою об перекладину; доски посунулись, и попович с
громом и треском полетел на землю. «Ай! ай! ай!»—отчаянно
закричал один, повалившись на лавку в ужасе и болтая на ней ру-
ками и ногами. «Спасайте!»— горланил другой, закрывшись тулу-
пом. Кум, выведенный из своего окаменения вторичным испугом,
пополз в судорогах под подол своей супруги. Высокий храбрец
полез в печь, несмотря на узкое отверстие, и сам задвинул себя
заслонкою. А Черевик, как будто облитый горячим кипятком, схва-
тивши на голову горшок вместо шапки, бросился к дверям и, как по-
лоумный, бежал по улицам, не видя земли под собою; одна уста-
лость только заставила его уменьшить немного скорость бега. Серд-
це его колотилось, как мельничная ступа, пот лил градом. В изне-
можении готов уже был он упасть на землю, как вдруг послышалось
ему, что сзади кто-то гонится за ним... Дух у него занялся... «Черт!
чёрт!»— кричал он без памяти, утрояя силы, и чрез минуту без
чувств повалился на землю. «Чёрт! чёрт!»—кричало вслед за ним.
17
и он слышал только, как что-то с шумом ринулось на него. Тут па-
мять от него улетела, и он, как страшный жилец тесного гроба,
остался нем и неподвижим посреди дороги.
XI
— Лови! лови его!—кричало несколько хлопцев в тесном кон-
це улицы, и Черевик почувствовал, что схвачен вдруг дюжими ру-
ками.
— Вязать его! это тот самый, который украл у доброго человека
кобылу!
— Господь с вами! за что вы меня вяжете?
— Он же и спрашивает! А за что ты украл кобылу у приезжего
мужика, Черевика?
— С ума спятили вы, хлопцы! Где видано, чтобы человек сам
у себя крал что-нибудь?
— Старые штуки! старые штуки! Зачем бежал ты во весь дух,
как будто бы сам сатана за тобою по пятам гнался?
— Поневоле побежишь, когда сатанинская одежда...
— Э, голубчик! обманывай других этим; будет ещё тебе от за-
седателя за то, чтобы не пугал чертовщиною людей.
— Лови! лови его!—послышался крик на другом конце ули-
цы.— Вот он, вот беглец!
И глазам нашего Черевика представился кум, в самом жалком
положении, с заложенными назад руками, ведомый несколькими
хлопцами.
— Чудеса завелись!— говорил один из них.— Послушали бы
вы, что рассказывает этот мошенник, которому стоит только загля-
нуть в лицо, чтобы увидеть вора; когда стали спрашивать, отчего
бежал он как полоумный,— полез, говорит, в карман понюхать та-
баку и вместо тавлинки вытащил кусок чертовой свитки, от которой
вспыхнул красный огонь, а он давай бог ноги!
.— Эге-ге-ге! да это из одного гнезда обе птицы! Вязать их
обоих вместе!
ХП
— Может, и-в самом деле, кум, ты подцепил что-нибудь?—
спросил Черевик, лежа связанный, вместе с кумом, под соломен-
ною яткой.
— И ты туда же, кум! Чтобы мне отсохнули руки и ноги, если
что-нибудь когда-либо крал, выключая разве вареники со сметаною
у матери, да и то ещё, когда мне было лет десять от роду.
— За что же это, кум, на нас напасть такая? Тебе ещё ниче-
го: тебя винят, по крайней мере, за то, что у другого украл; но за что
мне, несчастливцу, недобрый поклёп такой: будто у самого себя
стянул кобылу? Видно, нам, кум, на роду уже написано не иметь
счастья!
— Горе нам, сиротам бедным!
Тут оба кума принялись всхлипывать навзрыд.
18
— Что с тобою, Солопий?— сказал вошедший в это время Гриць-
ко.— Кто это связал тебя?
— А! Голопупенко, Голопупенко!—закричал, обрадовавшись,
Солопий. — Вот, кум, это тот самый, о котором я говорил тебе. Эх,
хват! вот бог убей меня на этом месте, если не высуслил при мне
кухоль мало не с твою голову, и хоть бы раз поморщился.
— Что ж ты, кум, так не уважил такого славного парубка?
— Вот, как видишь,— продолжал Черевик, оборотись к Гриць-
ку, — наказал бог, видно, за то, что провинился перед тобою.
Прости, добрый человек! Ей-богу, рад бы был сделать всё для
тебя... Но что прикажешь? В старухе дьявол сидит!
— Я не злопамятен, Солопий. Если хочешь, я освобожу тебя!—
Тут он мигнул хлопцам, и те же самые, которые сторожили его,
кинулись развязывать.— За то и ты делай, как нужно: свадьбу!—
да и попируем так, чтобы целый год болели ноги от гопака.
— Добре! от добре! — сказал Солопий, хлопнув руками. — Да
мне так теперь сделалось весело, как будто мою старуху москали
увезли Да что думать: годится или не годится так — сегодня свадь-
бу, да и концы в воду!
— Смотри ж, Солопий, через час я буду к тебе; а теперь сту-
пай домой: там ожидают тебя покупщики твоей кобылы и пшеницы!
— Как! разве кобыла нашлась?
— Нашлась!
Черевик от радости стал неподвижен, глядя вслед уходившему
Грицьку.
— Что, Грнцько, худо мы сделали своё дело?—сказал высокий
цыган спешившему парубку.— Волы ведь мои теперь?
— Твои! твои!
ХШ
Подпёрши локтем хорошенький подбородок свой, задумалась
Параска, одна, сидя в хате. Много грёз обвивалось около русой
головы. Иногда вдруг лёгкая усмешка трогала её алые губки и
какое-то радостное чувство подымало тёмные её брови; то снова
облако задумчивости опускало их на карие светлые очи. «Ну что,
если не сбудется то, что говорил он?— шептала она с каким-то вы-
ражением сомнения.— Ну что, если меня не выдадут? если... Нет,
нет; этого не будет! Мачеха делает всё, что ей ни вздумается; разве
и я не могу делать того, что мне вздумается? Упрямства-то и у
меня достанет. Какой же он хороший! как чудно горят его чёрные
очи! как любо говорит он: Парасю, голубко! как пристала к нему
белая свитка! ещё бы пояс поярче!., пускай уже, правда, я ему
вытку, как перейдём жить в новую хату. Не подумаю без радости,—
продолжала она, вынимая из пазухи маленькое зеркало, обклеен-
ное красною бумагою, купленное ею на ярмарке, и глядясь в него
с тайным удовольствием,— как я встречусь тогда где-нибудь с
нею,— я ей ни за что не поклонюсь, хоть она себе тресни. Нет,
мачеха, полно колотить тебе свою падчерицу! Скорее песок взой-
19
дёт на камне и дуб погнётся в воду, как верба, нежели я нагнусь
перед тобою! Да я и позабыла... дай примерить очипок, хоть ма-
чехин, как-то он мне придётся!» Тут встала она, держа в руках
зеркальце, и, наклонясь к нему головою, трепетно шла по хате, как
будто бы опасаясь упасть, видя под собою вместо полу потолок с на-
кладенными под ним досками, с которых низринулся недавно по-
пович, и полки, уставленные горшками. «Что я, в самом деле, будто
дитя,— вскричала она смеясь, — боюсь ступить ногою». И начала
притопывать ногами, всё, чем далее, смелее; наконец левая рука
её опустилась и уперлась в бок, и она пошла танцевать, побряки-
вая подковами, держа перед собою зеркало и напевая любимую
свою песню:
Зелененький баршночку,
Стелися низенько!
А ти, милнй, чорнобривий,
Присунься близенько!
Зелененький барвшочку,
Стелнся ще нижче!
А ти, милнй, чорнобривий,
Присунься ще ближче!
Черевик заглянул в это время в дверь и, увидя дочь свою тан-
цующею перед зеркалом, остановился. Долго глядел он, смеясь
невиданному капризу девушки, которая, задумавшись, не приме-
чала, казалось, ничего; но когда же услышал знакомые звуки пес-
ни— жилки в нём зашевелились; гордо подбоченившись, выступил
он вперёд и пустился вприсядку, позабыв про все дела свои. Гром-
кий хохот кума заставил обоих вздрогнуть.
— Вот хорошо, батька с дочкой затеяли здесь сами свадьбу!
Ступайте же скорее: жених пришёл!
При последнем слове Параска вспыхнула ярче алой ленты, по-
вязывавшей её голову, а беспечный отец её вспомнил, зачем при-
шёл он.
— Ну, дочка! пойдём скорее! Хивря с радости, что я продал
кобылу, побежала,— говорил он, боязливо оглядываясь по сторо-
нам, — побежала закупить себе плахт и дерюг всяких, так нужно
до приходу её всё кончить!
Не успела Параска переступить за порог хаты, как почувство-
вала себя на руках парубка в белой свитке, который с кучею наро-
да выжидал её на улице.
— Боже, благослови!— сказал Черевик, складывая им руки.—
Пусть их живут, как венки вьют!
Тут послышался шум в народе:
— Я скорее тресну, чем допущу до этого! — кричала сожитель-
ница Солопия, которую, однако ж, с хохотом отталкивала толпа на-
рода.
— Не бесись, не бесись, жинка!—говорил хладнокровно Чере-
вик, видя, что пара дюжих’цыган овладела её руками:—что сде-
лано, то сделано; я переменять не люблю!
20
— Нет! нет! этого-то не будет! — кричала Хивря, но никто не
слушал её; несколько пар обступило новую пару и составили около
неё непроницаемую танцующую стену.
Странное, неизъяснимое чувство овладело бы зрителем при ви-
де, как от одного удара смычком музыканта, в сермяжной свитке,
с длинными закрученными усами, всё обратилось, волею и неволею,
к единству и перешло в согласие. Люди, на угрюмых лицах кото-
рых, кажется, век не проскальзывала улыбка, притопывали ногами
и вздрагивали плечами. Всё неслось. Всё танцевало. Но ещё стран-
нее, ещё неразгаданней чувство пробудилось бы в глубине души
при взгляде на старушек, на ветхих лицах которых веяло равно-
душием могилы, толкавшихся между новым, смеющимся, живым че-
ловеком. Беспечные! даже без детской радости, без искры сочувст-
вия, которых один хмель только, как механик своего безжизнен-
ного автомата, заставляет делать что-то подобное человеческому,
они тихо покачивали охмелевшими головами, подплясывая за весе-
лящимся народом, не обращая даже глаз на молодую чету.
Гром, хохот, песни слышались тише и тише. Смычок умирал,
слабея и теряя неясные звуки в пустоте воздуха. Ещё слышалось
где-то топанье, что-то похожее на ропот отдалённого моря, и ско-
ро всё стало пусто и глухо.
И. А. Крылов
ЛЖЕЦ
Из дальних странствий возвратясь,
Какой-то дворянин (а может быть, и князь),
С приятелем своим пешком гуляя в поле,
Расхвастался о том, где он бывал,
И к былям небылиц без счёту прилыгал.
«Нет,— говорит,— что я видал,
Того уж не увижу боле.
Что здесь у вас за край?
То холодно, то очень жарко,
То солнце спрячется, то светит слишком ярко.
'Вот там-то прямо рай!
И вспомнишь, так душе отрада!
Ни шуб, ни свеч совсем не надо:
Не знаешь век, что есть ночная тень,
И круглый божий год всё видишь майский день.
Никто там ни садит, ни сеет:
А если б посмотрел, что там растёт и зреет!
Вот в Риме, например, я видел огурец:
Ах, мой творец!
И по сию не вспомнюсь пору!
Поверишь ли? ну, право, был он с гору».—
«Что за диковина!— приятель отвечал,—
На свете чудеса рассеяны повсюду;
21
Да не везде их всякий примечал.
Мы сами вот теперь подходим к чуду,
Какого ты нигде, конечно, не встречал, -
И я в том спорить буду.
Вон, видишь ли через реку тот мост,
Куда нам путь лежит? Он с виду хоть и прост,.
А свойство чудное имеет:
Лжец ни один у нас по нём пройти не смеет;
До половины не дойдёт — -
Провалится и в воду упадёт;
Но кто не лжёт,
Ступай по нём, пожалуй, хоть в карете».—
«А какова у вас река?» —
«Да не мелка.
Так видишь ли, мой друг, чегогто нет на свете!
Хоть римский огурец велик, нет спору в том,
Ведь с гору, кажется, ты так сказал о нём?» —
«Гора хоть не гора, но, право, будет с дом».—
«Поверить трудно!
Однако ж как ни чудно,
А всё чуден и мост, по коем мы пойдём,
Что он Лжеца никак не подымает;
И нынешней ещё весной
С него обрушились (весь город это знает)
Два журналиста да портной.
Бесспорно, огурец и с дом величиной
Диковинка, коль это справедливо».—
«Ну, не такое ещё диво;
Ведь надо знать, как вещи есть:
Не думай, что везде по-нашему хоромы;
Что там за домы:
В один двоим за нужду влезть,
И то ни стать, ни сесть!»—
«Пусть так, но всё признаться должно,
Что огурец не грех за диво счесть,
В котором двум усесться можно.
Однако ж, мост-ат наш каков,
Что Лгун не сделает на нём пяти шагов,
Как тотчас в воду!.
Хоть римский твой и чуден огурец...»—
«Послушай-ка,— тут перервал мол Лжец,—
Чем иа мост нам идти, поищем лучше броду».
ОСЁЛ И СОЛОВЕЙ
Осёл увидел Соловья
И говорит ему: «Послушай-ка, дружище!
Ты, сказывают, петь великий мастерище.
Хотел бы очень я
22
Сам посудить, твоё услышав пенье,
Велико ль подлинно твоё уменье?»
Тут Соловей являть своё искусство стал:
Защёлкал, засвистал
На тысячу ладов, тянул, переливался;
То нежно он ослабевал
И томной вдалеке свирелью отдавался,
То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался.
Внимало всё тогда
Любимцу и певцу Авроры:
Затихли ветерки, замолкли птичек хоры,
И прилегли стада.
Чуть-чуть дыша, пастух им любовался
И только иногда,
Внимая Соловью, пастушке улыбался.
Скончал'певец. Осёл, уставясь в землю лбом:
«Изрядно,— говорит,— сказать неложно,
Тебя без скуки слушать можно;
А жаль, что незнаком
Ты с нашим петухом;
Ещё б ты боле навострился,
Когда бы у него немножко поучился».
Услыша суд такой, мой бедный Соловей
Вспорхнул и — полетел за тридевять полей.
Избави, бог, и нас от этаких судей.
ТРИШКИН КАФТАН
У Тришки на локтях кафтан продрался.
Что долго думать тут? Он за иглу принялся:
По четверти обрезал рукавов —
И локти заплатил. Кафтан опять готов;
Лишь на четверть голее руки стали,
Да что до этого печали?
Однако же смеётся Тришке всяк,
А Тришка говорит: «Так я же не дурак
И ту беду поправлю:
Длиннее прежнего я рукава наставлю».
О, Тришка малый не простой!
Обрезал фалды он и полы,
Наставил рукава, и весел Тришка мой,
Хоть носит он кафтан такой,
Которого длиннее и камзолы.
Таким же образом, видал я, иногда
Иные господа,
Запутавши дела, их поправляют,
Посмотришь: в Тришкином кафтане щеголяют.
23
И. А. Крылов. «Тришкин кафтан».
ЛЮБОПЫТНЫЙ
«Приятель дорогой, здорово! Где ты был?»—
«В Кунсткамере, мой,друг! Часа там три ходил;
Всё видел, высмотрел; от удивленья,
Поверишь ли, не станет ни уменья
Пересказать тебе, ни сил.
Уж подлинно, что там чудес палата!
Куда на выдумки природа таровата!
Каких зверей, каких там птиц я не видал!
Какие бабочки, букашки,
Козявки, мушки, таракашки!
Одни как изумруд, другие как коралл!
Какие крохотны коровки!
Есть, право, менее булавочной головки!» —
«А видел ли слона? Какой собой на взгляд!
Я чай, подумал ты, что гору встретил?» —
«Да разве там он?» — «Там».— «Ну, братец, виноват:
Слона-то я и не приметил».
СВИНЬЯ ПОД ДУБОМ
Свинья под Дубом вековым
Наелась желудей досыта, до отвала;
Наевшись, выспалась под ним;
Потом, глаза продравши, встала
И рылом подрывать у Дуба корни стала.
«Ведь это дереву вредит,—
Ей с Дубу ворон говорит,—
Коль корни обнажишь, оно засохнуть может».—
«Пусть сохнет,— говорит Свинья,—
Ничуть меня то не тревожит;
В нём проку мало вижу я;
Хоть век его 'не будь, ничуть не пожалею,
Лишь были б жёлуди: ведь я от них жирею».
«Неблагодарная!— примолвил Дуб ей тут,—
Когда бы вверх могла поднять ты рыло,
Тебе бы видно было,
Что эти жёлуди на мне растут».
Невежда так же в ослепленье
Бранит науки и ученье,
И все учёные труды,
Не чувствуя, что он вкушает их плоды.
ЛАРЧИК
Случается нередко нам
И труд, и мудрость видеть там,
Где стоит только догадаться
За дело просто взяться.
24
К кому-то принесли от мастера Ларец.
Отделкой, чистотой Ларец в глаза-кидался;
Ну, всякий Ларчиком прекрасным любовался.
Вот входит в комнату механики мудрец.
Взглянув на Ларчик, он сказал: «Ларец с секретом,
Так; он и без замка;
А я берусь открыть; да, да, уверен в этом;
Не смейтесь так исподтишка!
Я отыщу секрет и Ларчик вам открою:
В механике и я чего-нибудь да стою».
Вот за Ларец принялся он:
Вертит его со всех сторон
И голову свою ломает;
То гвоздик, то другой, то скобку пожимает.
Тут, глядя на него, иной
Качает головой;
Те шепчутся, а те смеются меж собой.
В ушах лишь только отдаётся:
«Не тут, не так, не там!» Механик пуще рвётся.
Потел, потел; но наконец устал,
От Ларчика отстал
И, как отрыть его, никак не догадался:
А Ларчик просто открывался.
МАРТЫШКА И ОЧКИ
Мартышка к старости слаба глазами стала;
А у людей она слыхала,
Что это зло ещё не так большой руки:
Лишь стоит завести Очки.
Очков с полдюжины себе она достала;
Вертит Очками так и сяк:
То к темю их прижмёт, то их на хвост*нанижет,
То их понюхает, то их полижет;
Очки не действуют никак.
«Тьфу пропасть!— говорит она,— и тот дурак,
Кто слушает людских всех врак:
Всё про Очки лишь мне налгали;
А проку на волос нет в них».
Мартышка тут с досады и с печали
О камень так хватила их,
Что только брызги засверкали.
К несчастью, то ж бывает у людрй:
Как ни полезна вещь,— цены не зная ей,
Невежда про неё свой толк всё к худу клонит;
А ежели невежда познатней,
Так он её ещё и гонит.
25
КОТ И ПОВАР
Какой-то Повар, грамотей,
С поварни побежал своей
В кабак (он набожных был правил
И в этот день по куме тризну правил),
А дома стеречи съестное от мышей
Кота оставил.
Но что же, возвратясь, ой видит? На полу
Объедки пирога; а Васька-Кот в углу,
Припав за уксусным бочонком,
Мурлыча и ворча, трудится над курчонком.
«Ах ты, обжора! ах, злодей!—
Тут Ваську Повар укоряет,—
Не стыдно ль стен тебе, не только что людей?
(А Васька всё-таки курчонка убирает.)
Как! быв честным Котом до этих пор,
Бывало, за пример тебя смиренства кажут,—
А ты... ахти, какой позор!
Теперя все соседи скажут:
«Кот Васька плут! Кот Васька вор!
И Ваську-де, не только что в поварню,
Пускать не надо и на двор,
Как волка жадного в овчарню:
Он порча, он чума, он язва здешних мест!»
(А Васька слушает, да ест.)
Тут ритор мой, дав волю слов теченью,
Не находил конца нравоученью.
Но что ж? Пока его он пел,
Кот Васька всё жаркое съел.
А я бы повару иному
Велел на стенке зарубить:
Чтоб там речей не тратить попустому,
Где нужно власть употребить.
ЗЕРКАЛО И ОБЕЗЬЯНА
Мартышка, в Зеркале увидя образ свой,
Тихохонько Медведя толк ногой:
«Смотри-ка,— говорит,— кум милый мой!
Что это там за рожа?
Какие у неё ужимки и прыжки!
Я удавилась бы с тоски,
Когда бы на неё хоть чуть была похожа.
А ведь, признайся, есть
Из кумушек моих таких кривляк пять-шесть:
Я даже их могу по пальцам перечесть».—
«Чем кумушек считать трудиться,
26
Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?»—
Ей Мишка отвечал.
Но Мишенькин совет лишь попусту пропал.
Таких примеров много в мире:
Не любит узнавать никто себя в сатире.
Я даже видел то вчера:
Что Климыч на руку нечист, все это знают;
Про взятки Климычу читают,
А он украдкою кивает на Петра.
ЛИСИЦА И ВИНОГРАД
Голодная кума Лиса залезла в сад;
В нём винограду .кисти рделись.
У кумушки глаза и зубы разгорелись,
А кисти сочные, как яхонты горят;
Лишь то беда, висят они высоко:
Отколь и как она к ним ни зайдёт,
Хоть видит око,
Да зуб неймёт.
Пробившись попусту час целый,
Пошла и говорит с досадою: «Ну, что ж!
На взгляд-то он хорош,
Да зелен — ягодки нет зрелой:
Тотчас оскомину набьёшь».
Н. Г. Гарин-Михайловский
ДЕТСТВО ТЕМЫ
Из семейной хроники 1
(В сокращении)
НЕУДАЧНЫЙ ДЕНЬ
Маленький восьмилетний Тёма стоял над сломанным цветком
и с ужасом вдумывался в безвыходность своего положения.
Всего несколько минут тому назад, как он... вышел через те-
рассу в сад в самом весёлом, беззаботном расположении духа. В са-
ду так хорошо было.
Он шёл по аккуратно расчищенным дорожкам сада, вдыхая в
себя свежесть начинающегося летнего утра, и с наслаждением
осматривался.
Вдруг... Его сердце от радости и наслаждения сильно заби-
лось... Любимый папин цветок, над которым он столько возился,
наконец, расцвёл! Ещё вчера папа внимательно его осматривал
1 Хроника — последовательное описание событий, летопись.
27
й сказал, что раньше недели не будет цвести. И что это за роскош-
ный, что это за прелестный цветок! Никогда никто, конечно, по-
добного не видал. Папа-говорит, что когда гер Готлиб (главный са-
довник ботанического сада) увидит, у него слюнки потекут. Но са-
мое большое счастье во всём этом, конечно, то, что никто другой,
а именно он, Тёма, первый увидел, что цветок расцвёл. Он вбежит
в столовую и крикнет во всё горло:
— Махровый расцвёл!
Папа бросит чай и с чубуком в руках, в своём военном виц-
мундире, сейчас же пройдёт в сад. Он, Тёма, будет бежать впе-
реди и беспрестанно оглядываться: радуется ли папа?
Папа, наверное, сейчас же поедет к геру Готлибу, может, при-
кажет запрячь Гнедко, которого только что привели из деревни.
Еремей (кучер, он же и дворник) говорит, что Гнедко бегает так
шибко, что ни одна лошадь в городе его не догонит...
А вдруг папа и Тёму возьмёт с собой?! Какое счастье! Вос-
торг переполняет маленькое сердце Тёмы. От мысли, что всё это
счастие произошло от этого чудного, так неожиданно распустивше-
гося цветка, в Тёме просыпается нежное чувство к цветку.
— Ми-и-ленький!— говорит он, приседая на корточки, и тянет-
ся к нему губами.
Его поза самая неудобная и неустойчивая. Он теряет равнове-
сие, протягивает руки и... Всё погибло!..
Маленький Тёма, бледный, с широко раскрытыми глазами, стоял
перед сломанным цветком, и все муки, весь ужас предстоящего
возмездия ярко рисовались в его голове. Все его способности сосре-
доточились теперь на том, чтобы найти выход, выход во что бы то ни
стало. Какой-то шорох послышался ему по направлению от терра-
сы. Быстро, прежде чем что-нибудь сообразить, нога мальчика ре-
шительно ступает на грядку, ен хватает цветок и втискивает его
в землю рядом с корнем. Для чего? Смутная надежда обмануть?
Протянуть время, пока проснётся мать, объяснить ей, как всё это
случилось, и тем отвратить предстоящую грозу? Ничего ясного не
соображает Тёма; он опрометью, точно его преследуют все те ведь-
мы и волшебники, о которых рассказывает ему по вечерам няня,
убегает от злополучного места, минуя страшную теперь для него
террасу,— террасу, где вдруг он может увидеть грозную фигуру
отца, который, конечно, по одному его виду сейчас же поймёт,
в чём дело.
Он бежит, и ноги бессознательно направляют его подальше от
опасности. ...Благополучно достигает кухни. Здесь он только сво-
бодно вздыхает...
Тёма любил бывать на кухне среди прислуги, где каждый занят своим де-
лом, где так спокойно и всё идёт своим чередом. У него были здесь свои друзья:
добрая и ласковая горничная Таня, его ровесник Иоська, сын судомойки. Тёма
с завистью смотрел на их простые, несложные отношения.
День для Тёмы начался неудачно, много неудач и неприятностей его ждёт
впереди: неудачная попытка покататься на Гнедко, скандал с бонной-немкой и
ссора с сестрой Зиной, за что последовало жестокое наказание. Как большую беду
Тёма воспринял пропажу его любимой собачки Жучки.
28
СТАРЫЙ КОЛОДЕЦ
Ночь. Тёма спит нервно и возбуждённо. Сон то лёгкий, то тя-
жёлый, кошмарный. Он то и дело вздрагивает. Снится ему, что он
лежит на песчаной отмели моря... и ждёт, что вот-вот накатится на
него большая холодная волна. Он видит эту прозрачную зелёную
волну, как она подходит к берегу, видит, как пеной закипает её
верхушка, как она вдруг точно вырастает, подымается перед ним
высокой стеной: он с замиранием и наслаждением ждёт её брызг,
её холодного прикосновения, ждёт привычного наслаждения, когда
подхватит его она, стремительно помчит к берегу и выбросит вме-
сте с массою мелкого колючего песку; но вместо холода, того живо-
го холода, которого так жаждет воспалённое от начинающейся
горячки тело Тёмы, волна обдаёт его каким-то удушливым жаром,
тяжело наваливается и душит... Волна опять отливает, ему опять
легко и свободно, он открывает глаза и садится на кровати.
Неясный полусвет ночника слабо освещает четыре детских кро-
ватки и пятую большую, на которой сидит теперь няня в одной
рубахе, с выпущенной косой, сидит и сонно качает маленькую Аню.
— Няня, где Жучка?— спрашивает Тёма.
— И-и, — отвечает няня, — Жучку в старый колодезь бросил
какой-то ирод.— И помолчав, прибавляет:— Хоть бы убил спер-
ва, а то так живьём... Весь день, говорят, визжала, сердечная...
Тёме живо представляется старый заброшенный колодезь в углу
сада, давно превращённый в свал всяких нечистот, представляет-
ся скользящее, жидкое дно его, которое иногда с Иоськой они лю-
били освещать, бросая туда зажжённую бумагу.
— Кто бросил?—спрашивает Тёма.
— Да ведь кто? Разве скажет!
Тёма с ужасом вслушивается в слова няни. Мысли роем тес-
нятся в его голове, у него мелькает масса планов, как спасти Жуч-
ку, он переходит от одного невероятного проекта к другому и неза-
метно для себя снова засыпает. Он просыпается опять от какого-
то толчка среди прерванного сна, в котором он всё вытаскивал
Жучку какой-то длинной петлёй. Но Жучка всё обрывалась, пока
он не решил сам лезть за нею. Тёма совершенно явственно пом-
нит, как он привязал верёвку к столбу и, держась за эту верёвку,
начал осторожно спускаться по срубу вниз; он уж добрался до по-
ловины, когда ноги его вдруг соскользнули, и он стремглав поле-
тел на дно вонючего колодца. Он проснулся от этого падения и
опять вздрогнул, когда вспомнил впечатление падения.
Сон с поразительной ясностью стоял перед ним. Через став-
ни слабо брезжил начинающийся рассвет.
Тёма чувствовал во всём теле какую-то болезненную истому,
но, преодолев слабость, решил немедля выполнить первую полови-
ну сна. Он начал быстро одеваться. В голове у него мелькнуло
опасение, как бы опять эта затея не затянула его на путь вчераш-
них бедствий, но, решив, что ничего худого пока не делает, он,
успокоенный, подошёл к няниной постели, поднял лежавшую на
29
Н. Г. Гарин-Михайловский. «Детство Темы».
полу коробочку с серными спичками, взял горсть их к себе в кар-
ман, на цыпочках прошёл через детскую и вышел в столовую. Бла-
годаря стеклянной двери на террасу здесь было уже порядочно
светло.
В столовой царил обычный утренний беспорядок — на столе
стоял холодный самовар,, грязные стаканы, чашки, валялись на
скатерти куски хлеба, стояло холодное блюдо жаркого с застывшим
белым жиром.
Тёма подошёл к отдельному столику, на котором лежала кипа
газет, осторожно выдернул из середины несколько номеров, на цы-
почках подошёл к стеклянной двери и тихо, чтобы не произвести
шума, повернул ключ, нажал ручку и вышел на террасу.
Его обдало свежей сыростью рассвета.
День только что начинался. По бледному голубому небу там и
сям точно клочьями повисли мохнатые, пушистые облака. Над са-
дом лёгкой дымкой стоял туман. На террасе было пусто, и только
платок матери, забытый на скамейке, одиноко валялся, живо на-
помнив Тёме вчерашний вечер со всеми его перипетиями и с слад-
ким примирительным концом.
Он спустился по ступенькам террасы-в сад. В саду царил та-
кой же беспорядок вчерашнего дня, как и в столовой. Цветы с сле-
пившимися перевёрнутыми листьями, как их прибил вчера дождь,
пригнулись к грязной земле. Мокрые жёлтые дорожки говорили о
силе вчерашних потоков. Деревья, с опрокинутой ветром листвой,
так и остались наклонёнными, точно забывшись в сладком пред-
рассветном сне.
Тёма пошёл по главной аллее, потому что в каретнике надо
было взять для петли вожжи. Что касается до жердей, то он решил
выдернуть их из беседки.
Проходя мимо злополучного места, с которого начинались его
вчерашние страдания, Тёма увидел цветок, лежавший опрокинутым
на земле. Его, очевидно, смыло вчерашним ливнем.
«Вот ведь всё можно было бы свалить па вчерашний дождь»,—
сообразил Тёма и пожалел, что теперь уж это бесполезно. Но по-
жалел как-то безучастно, равнодушно. Болезнь быстро прогрессиро-
вала. Он чувствовал жар в теле, в голове, общую слабость, болез-
ненное желание упасть на траву, закрыть глаза и так лежать без
движения. Ноги его дрожали, иногда он вздрагивал, потому что
ему всё казалось, что он куда-то падает...
Каретник оказался запертым, но Тёма знал и без замка ход
в него: он пригнулся к земле и подлез в подрытую собаками под-
воротню. Очутившись в сарае, он взял двое вожжей и захватил
на всякий случай длинную верёвку, служившую для просушки
белья.
При взгляде на фонарь он подумал, что будет удобнее осве-
тить колодезь фонарём, чем бумагой, потому что горящая бумага
может упасть на Жучку'—обжечь её. Выбравшись из сарая, Тёма
избрал кратчайший путь к беседке — перелез прямо через стену,
отделявшую двор от сада. Он взял в зубы фонарь, намотал на шею
30
вожжи, подвязался верёвкой и полез на стену. Он мастер был ла-
зить, но сегодня трудно было взбираться: в голову точно стуча-
ли два молотка, и он едва не упал. Взобравшись наверх, он на
мгновение присел, тяжело дыша, потом свесил ноги и наклонился,
чтобы выбрать место, куда прыгнуть.. Он увидел под собой сплош-
ные виноградные кусты и только теперь спохватился, что его все-
го забрызгает, когда он попадёт в свеженамоченную листву. Он
оглянулся было назад, но, дорожа временем, решил прыгать. Он
всё-таки наметил глазами более редкое место и спрыгну: прямо
на черневший кусок земли. Тем не менее это его не спасло от
брызг, так как надо было пробираться между сплошными кустами
виноградника, и он вышел на дорожку совершенно мокрый. Эта хо-
лодная ванна мгновенно освежила его, и он почувствовал себя
настолько бодрым и здоровым, что пустился рысью к беседке, взо-
брался проворно на горку, выдернул несколько самых длинных пру-
тьев и большими шагами по откосу горы спустился вниз. С этого
места он опять' почувствовал .слабость и уже шагом пробирался
глухой заросшей дорожкой, стараясь не смотреть на серую клад-
бищенскую стену...
Тёма шёл, смотрел прямо перед собой, и чем больше он ста-
рался смотреть прямо, тем ему делалось страшнее.
Теперь он был уверен, что мертвецы сидят на стене и внима-
тельно следят за ним... Тёма чувствовал, как мурашки пробегали
у него по спине, как что-то страшное лезло на плечи, как чья-то
холодная рука, точно играя, потихоньку подымала сзади его во-
лосы. Тёма не выдержал и, издавши какой-то вопль, принялся
было бежать, но звук собственного голоса успокоил его.
Вид заброшенного, пустынно торчавшего старого колодца, сре-
ди глухой, поросшей только высокой травой местности, близость
цели, Жучка — отвлекли его от мертвецов. Он снова оживился и,
подбежав к отверстию колодца, вполголоса позвал:
— Жучка, Жучка!
Тёма замер в ожидании ответа.
Сперва он ничего, кроме биения своего сердца да ударов мо-
лотков в голове, не слышал. Но вот откуда-то издалека, снизу,
донёсся до него жалобный, протяжный стон. От этого стона сердце
Тёмы мучительно сжалось, и у него каким-то воплем вырвался но-
вый, громкий оклик:
— Жучка, Жучка!
На этот раз. Жучка, узнав голос хозяина, радостно и жалобно
завизжала.
Тёму до слёз тронуло, что Жучка его узнала.
— Милая Жучка! Милая, милая, я сейчас тебя вытащу,— кри-
чал он ей, точно она понимала его.
Жучка ответила новым радостным визгом, и Тёме казалось,
что она просила его поторопиться с исполнением обещания.
- - Сейчас, Жучка, сейчас, — ответил ей Тёма и принялся, с
сознанием всей ответственности принятого на себя обязательства
перед Жучкой, выполнять свой соп.
31
Прежде всего он решил выяснить положение дела. Он почувст-
вовал себя бодрым и напряжённым, как всегда. Болезнь куда-то
исчезла. Привязать фонарь, зажечь его и опустить в яму было
делом одной минуты. Тёма, наклонившись, стал вглядываться.
Фонарь тускло освещал потемневший сруб колодца, теряясь всё
глубже и глубже в охватившем его мраке, и, наконец, на трёхса-
женной глубине осветил дно.
Тонкой глубокой щелью какой-то далёкой панорамы мягко
сверкнула перед Тёмой в бесконечной глубине мрака неподвижная,
прозрачная, точно зеркальная гладь вонючей поверхности, тесно
обросшая со всех сторон слизистыми стенками полусгнившего
сруба.
Каким-то ужасом смерти пахнуло на него со дна этой далё-
кой, нежно светившейся, страшной глади. Он точно почувствовал
на себе её прикосновение и содрогнулся за свою Жучку. С замира-
нием сердца заметил он в углу чёрную шевелившуюся точку и едва
узнал, вернее угадал, в этой беспомощной фигурке свою некогда
резвую, весёлую Жучку, державшуюся теперь на выступе сруба.
Терять времени было нельзя. От страха, хватит ли у Жучки силы
дождаться, пока он всё приготовит, у Тёмы удвоилась энергия.
Он быстро вытащил назад фонарь, а чтобы Жучка не подумала,
очутившись опять в темноте, что он её бросил, Тёма во всё время
приготовления кричал:
— Жучка, Жучка, я здесь!
И радовался, что Жучка отвечает ему постоянно тем же ра-
достным визгом. Наконец, всё было готово. При помощи вожжей
фонарь и два шеста с перекладинкой внизу, на которой лежала
петля, начали медленно спускаться в колодезь.
Но этот так обстоятельно обдуманный план потерпел неожи-
данное и непредвиденное фиаско 1 благодаря стремительности Жуч-
ки, испортившей всё.
Жучка, очевидно, поняла только одну сторону идеи, а имен-
но, что спустившийся снаряд имел целью её спасение, и поэтому,
как только он достиг её, она сделала попытку схватиться за него
лапами. Этого прикосновения было достаточно, чтобы петля беспо-
лезно соскочила, а Жучка, потеряв равновесие, свалилась в грязь.
Она стала барахтаться, отчаянно визжа и тщетно отыскивая
оставленный ею выступ.
Мысль, что он ухудшил положение дела, что Жучку можно было
ещё спасти и теперь он сам виноват в том, что она погибнет,
что он сам устроил гибель своей любимице, заставляет Тёму, не
думая, благо план готов, решиться на выполнение второй части
сна — самому спуститься в колодезь.
Он привязывает вожжу к одной из стоек, поддерживающих пе-
рекладину, и лезет в колодезь. Он сознаёт только одно, что вре-
мени терять нельзя ни секунды.
1 Фиаско — неудача, провал.
32
Его обдаёт вонью и смрадом. На мгновенье в душу закрады-
вается страх, как бы не задохнуться, но он вспоминает, что Жуч-
ка си гит там уже целые сутки; это успокаивает его, и он спус-
кается дальше. Он осторожно щупает спускающейся ногой новую
для себя опору и, найдя её, сначала пробует, потом твёрдо упирает-
ся и спускает следующую ногу. Добравшись до того места, где
застряли брошенные жердь и фонарь, он укрепляет покрепче фо-
нарь, отвязывает конец вожжи и спускается дальше. Вонь всё-таки
даёт себя чувствовать и снова беспокоит и пугает его. Тёма начи-
нает дышать ртом. Результат получается блестящий; вони нет,
страх окончательно улетучивается. Снизу тоже благополучные
вести. Жучка, опять уже усевшаяся на прежнее место, успокоилась
и весёлым попискиванием выражает сочувствие безумному пред-
приятию.
Это спокойствие и твёрдая уверенность Жучки передаются маль-
чику, и он благополучно достигает дна.
Между ним и Жучкой происходит трогательное свидание друзей,
не чаявших уже больше свидеться в этом мире. Он наклоняется,
гладит её, она лижет его пальцы, и — так как опыт заставляет её
быть благоразумной — она не трогается с места, но зато так тро-
гательно, так нежно визжит, что Тёма готов заплакать и уже,
забывшись, судорожно начинает втягивать носом воздух, необ-
ходимый для первого непроизвольного всхлипывания, но зловоние
отрезвляет и возвращает его к действительности.
Не теряя времени, он, осторожно держась зубами за изгажен-
ную вожжу, обвязывает свободным её концом Жучку, затем по-
спешно карабкается наверх. Жучка, видя такую измену, подымает
отчаянный визг, но этот визг только побуждает Тёму быстрее под-
ниматься.
Но подниматься труднее, чем спускаться! Нужен воздух, нуж-
ны силы, а того и другого у Тёмы уже мало. Он судорожно ловит
в себя всеми лёгкими воздух колодца, рвётся вперёд, и чем боль-
ше торопится, тем скорее оставляют его силы. Тёма поднимает
голову, смотрит вверх, в далёкое ясное небо, видит где-то высо-
ко над собою маленькую весёлую птичку, беззаботно скачущую
по краю колодца, и сердце его сжимается тоской: он чувствует, что
не долезет. Страх охватывает его. Он растерянно останавливается,
не зная, что делать: кричать, плакать, звать маму? Чувство оди-
ночества, бессилия, сознания гибели закрадываются в его душу.
Он ясно видит, хотя инстинктивно не хочет смотреть, хочет забыть,
что под его ногами. Его уже тянет туда, вниз, по этой гладкой
скользящей стене, туда, где отчаянно визжит Жучка, где блестящее
вонючее дно ждёт равнодушно свою, едва обрисовывающуюся во
мраке, обессилевшую жертву.
Ему уже хочется поддаться страшному, болезненному искуше-
нию- - бросить вожжи, но сознание падения на мгновение отрезвля-
ет его.
— Не надо бояться, не надо бояться!— говорит он дрожащим
от ужаса голосом.— Стыдно бояться! Трусы только боятся! Кто
2 1-977
33
делает дурное—боится, а я дурного не делаю, я Жучку вытаски-
ваю, меня и мама и папа за это похвалят. Папа на войне был, там
страшно, а здесь разве страшно! Здесь ни капельки не страшно.
Вот отдохну и полезу дальше, потом опять отдохну и опять полезу,
так и вылезу, потом и Жучку вытащу. Жучка рада будет, все будут
удивляться, как я её вытащил.
Тёма говорит громко, у него голос крепнет, звучит энергичнее,
твёрже, и наконец, успокоенный, он продолжает взбираться дальше.
Когда он снова чувствует, что начинает уставать, он опять
громко говорит себе:
— Теперь опять отдохну и потом опять полезу. А когда я вы-
лезу и расскажу, как я смешно кричал сам на себя, все будут смеять-
ся, и я тоже.
Тёма улыбается и снова ждёт спокойно прилива сил.
Таким образом, незаметно его голова высовывается, наконец,
над верхним срубом колодца. Он делает последнее усилие, вылеза-
ет сам и вытаскивает Жучку.
Теперь, когда дело сделано, силы быстро оставляют его. По-
чувствовав себя на твёрдой почве, Жучка энергично встряхивается,
бешено бросается на грудь Тёмы и лижет его в самые губы. Но это-
го мало, слишком мало для того, чтобы выразить всю её благодар-
ность,— она кидается ещё и ещё. Она приходит в какое-то безум-
ное неистовство!
Тёма бессильно, слабеющими руками отмахивается от неё, по-
ворачивается к ней спиной, надеясь этим маневром спасти хоть
лицо от липкой, вонючей грязи.
Занятый одной мыслью — не испачкать об Жучку лицо,— Тёма
ничего не замечает, но вдруг его глаза случайно падают на клад-
бищенскую стену, и Тёма замирает на месте.
Он видит, как из-за стены медленно поднимается чья-то чёр-
ная, страшная голова.
Напряжённые нервы Тёмы не выдерживают, он испускает не-
истовый крик и без сознания валится на траву к великой радости
Жучки, которая теперь уже свободно, без препятствий выражает
ему свою горячую любовь и признательность за спасение.
Еремей (это был он), подымавшийся со свеженакошенной тра-
вой со старого кладбища,— ежедневная дань с покойников в поль-
зу двух барских коров,— увидев Тёму, довольно быстро на этот
раз сообразил, что надо спешить к нему на помощь.
Через час Тёма, лёжа на своей кроватке, с ледяными компрес-
сами на голове, пришёл в себя.
Но уж связь событий потерялась в его воспалённом мозгу;
предметы, мысли проходили перед ним вопросами: отчего все так
встревоженно толпятся вокруг него? Вот мама...
— Мама!
Отчего мама плачет? Отчего ему тоже хочется плакать? Что
говорит ему мама? Отчего так вдруг хорошо ему стало? Но зачем
же уходит от него мама? Зачем уходят все и оставляют его одного?
84
Отчего так темно сделалось? Как страшно вдруг стало! Что это
лезет из-под кровати?!
— Это папа... милый папа!
«Ах, нет, нет,— тоскливо мечется мальчик,— это не папа, это
что-то страшное лезет».
— Иди, иди, иди себе! — с диким страхом кричит Тёма.— Иди! —
и крик его переходит в какой-то низкий, полный ужаса и тоски рёв.
— Иди!— несётся по дому. И с напряжённой болью прислуши-
ваются все к этому тяжёлому горячечному бреду.
Всем жаль маленького Тёму. Холодное дыхание смерти ярко
колеблет вот-вот готовое навсегда погаснуть разгоревшееся пла-
мя маленькой свечки. Быстро тает воск, быстро тает оболочка тела,
и уже стоит перед всеми горячая, любящая душа Тёмы, стоит об-
нажённая и тянет к себе.
Проходили дни, недели в томительной неизвестности. Нако-
нец, здоровый организм ребёнка взял верх.
Когда в первый раз Тёма показался на террасе, похудевший,
выросший, с коротко остриженными волосами,— на дворе уже стоя-
ла тёплая осень.
И. А. Бунин
❖ ❖ ❖
Гаснет вечер, даль синеет.
Солнышко садится,
Степь да степь кругом — и всюду
Нива колосится!
Пахнет мёдом, зацветает
Белая гречиха...
Звон к вечерне из деревни
Долетает тихо...
А вдали кукушка в роще
Медленно кукует...
Счастлив тот, кто на работе
В поле заночует!
Гаснет вечер, скрылось солнце,
Лишь закат краснеет...
Счастлив тот, кому зарёю
Тёплый ветер веет;
Для кого мерцают кротко,
Светятся с приветом
В тёмном небе тёмной ночью
Звёзды тихим светом;
Кто устал на ниве за день
И уснёт глубоко
Мирным сном под звёздным небом
На степи широкой!
2*
35
* * *
Догорел апрельский светлый вечер,
По лугам холодный сумрак лёг.
Спят грачи; далёкий шум потока
В темноте таинственно заглох.
Но свежее пахнет зеленями 1
Молодой озябший чернозём,
И струится чище над полями
Звёздный свет в молчании ночном.
По лощинам, звёзды отражая,
Ямы светят тихою водой,
Журавли, друг друга окликая,
Осторожно тянутся гурьбой.
А весна в зазеленевшей роще
Ждёт зари, дыханье затая,—
Чутко внемлет шороху деревьев,
Зорко смотрит в тёмные поля.
❖ * *
Густой зелёный ельник у дороги,
Глубокие пушистые снега.
В них шёл олень, могучий, тонконогий,
К спине откинув тяжкие рога.
Вот след его. Здесь натоптал тропинок,
Здесь ёлку гнул и белым зубом скрёб —
И много хвойных крестиков, остинок
Осыпалось с макушки на сугроб.
Вот снова след, размеренный и редкий,
И вдруг — прыжок! И далеко в лугу
Теряется собачий гон — и ветки,
Обитые рогами на бегу...
О, как легко он уходил долиной!
Как бешено, в избытке свежих сил,
В стремительности радостно-звериной.
Он красоту от смерти уносил!
ДЕТСТВО
Чем жарче день, тем сладостней в бору
Дышать сухим смолистым ароматом,
И весело мне было поутру
Бродить по этим солнечным палатам!
Зеленя — молодые всходы озимой ржи или пшеницы.
36
Повсюду блеск, повсюду яркий свет,
Песок — как шёлк... Прильну к сосне корявой
И чувствую: мне только десять лет,
А ствол — гигант, тяжёлый, величавый.
Кора груба, морщиниста, красна,
Но так тепла, так солнцем вся прогрета!
И, кажется, что пахнет не сосна,
А зной и сухость солнечного евета.
ЗОЛОТОЙ НЕВОД
Волна ушла — блестят, как золотые,
На солнце валуны.
Волна идёт — как из стекла литые,
Идут бугры волны.
По ним скользит, колышется медуза,
Живой морской цветок...
Но вот волна изнемогла от груза
И пала на песок,
Зеркальной зыбью блещет и дробится,
А солнце под водой
По валунам скользит и шевелится,
Как невод золотой.
ВОСХОД ЛУНЫ
В чаще шорох потаённый,
Дуновение тепла.
Тополь, сверху озарённый,
Перед домом вознесённый,
Весь из жёлтого стекла.
В чащу тёмную глядится
Круг зеркально-золотой.
Тополь льётся, серебрится,
Весь трепещет и струится
Стекловидною водой.
И» ❖ *
Как в апреле по ночам в аллее,
И всё тоньше верхних сучьев дым,
И всё легче, ближе и виднее
Побледневший небосклон за ним.
Этот верх в созвездьях, в их узорах,
Дымчатый, воздушный и сквозной,
37
Этих листьев под ногами шорох,
Эта грусть — всё то же, что весной.
Снова накануне. И с годами
Сердце не считается. Иду
Молодыми, лёгкими шагами —
И опять, опять чего-то жду.
ЛИСТОПАД
(Отрывок из поэмы)
Лес, точно терем расписной,
Лиловый, золотой, багряный,
Весёлой, пёстрою стеной
Стоит над светлою поляной.
Берёзы жёлтою резьбой
Блестят в лазури голубой,
Как вышки, ёлочки темнеют.
А между клёнами синеют
То там, то здесь в листве сквозной
Просветы в небо, что оконца,
Лес пахнет дубом и сосной,
За лето высох он от солнца,
И Осень тихою вдовой
Вступает в пёстрый терем свой.
Сегодня на пустой поляне,
Среди широкого двора,
Воздушной паутины ткани
Блестят, как сеть из серебра.
Сегодня целый день играет
В дворе последний мотылёк
И, точно белый лепесток,
На паутине замирает,
Пригретый солнечным теплом;
Сегодня так светло кругом...
Лес, точно терем расписной,
Лиловый, золотой, багряный,
Стоит над солнечной поляной
Заворожённый тишиной...
А. П. Чехов
ЛОШАДИНАЯ ФАМИЛИЯ
У отставного генерал-майора Булдеева разболелись зубы.
Он полоскал рот водкой, коньяком, прикладывал к больному зубу
табачную копоть, опий, скипидар, керосин, мазал щеку йодом, в
38
ушах у него была вата, смоченная в спирту, но всё это или не
помогало, или вызывало тошноту. Приезжал доктор. Он поковырял
в зубе, прописал хину, но и это не помогло. На предложение выр-
вать больной зуб, генерал ответил отказом. Все домашние,— жена,
дети, прислуга, даже поварёнок Петька предлагали каждый своё
средство. Между прочим и приказчик Булдеева Иван Евсеич
пришёл к нему и посоветовал полечиться заговором.
— Тут, в нашем уезде, ваше превосходительство,— сказал
он,— лет десять назад служил акцизный Яков Васильевич. Заго-
варивал зубы — первый сорт. Бывало, отвернётся к окошку, пошеп-
чет, поплюет — н как рукой! Сила ему такая дадена...
— Где же он теперь?
— А после того, как его из акцизных уволили, в Саратове у
тёщи живёт. Теперь только зубами и кормится. Ежели у которого
человека заболит зуб, то и идут к нему, помогает... Тамошних,
саратовских на дому у себя пользует, а ежели которые из других
городов, то по телеграфу. Пошлите ему, ваше превосходительство,
депеШу, что так, мол, вот и так... у раба божьего Алексия зубы
болят, прошу выпользовать. А деньги за лечение почтой пошлёте.
— Ерунда! Шарлатанство!
— А вы попытайте, ваше превосходительство. До водки очень
охотник, живёт не с женой, а с немкой, ругатель, но, можно ска-
зать, чудодейственный господин!
— Пошли, Алёша! — взмолилась генеральша.— Ты вот не
веришь в заговоры, а я на себе испытала'. Хотя ты и не веришь, но
отчего не послать? Руки ведь не отвалятся от этого.
— Ну, ладно,— согласился Булдеев.— Тут не только что к ак-
цизному, но и к чёрту депешу пошлёшь... Ох! Мочи нет! Ну, где твой
акцизный живёт? Как к нему писать?
Генерал сел за стол и взял перо в руки.
— Его в Саратове каждая собака знает,— сказал приказ-
чик.— Извольте писать, ваше превосходительство, в город Сара-
тов, стало быть... Его благородию господину Якову Васильичу...
Васильичу...
- Ну?
— Васильичу... Якову Васильичу... а по фамилии... А фамилию
вот и забыл!.. Васильичу... Чёрт... Как же его фамилия? Давеча,
как сюда шёл, помнил... Позвольте-с...
Иван Евсеич поднял глаза к потолку и зашевелил губами.
Булдеев и генеральша ожидали нетерпеливо.
— Ну, что же? Скорей думай!
— Сейчас... Васильичу... Якову Васильичу... Забыл! Такая ещё
простая фамилия... словно как бы лошадиная... Кобылин? Нет, не
Кобылин. Постойте... Жеребцов нешто? Нет, и не Жеребцов.
Помйю, фамилия лошадиная, а какая — из головы вышибло.
— Жеребятников?
— Никак нет. Постойте... Кобылицын... Кобылятннков... Кобе-
лев...
-— Это уж собачья, а не лошадиная. Жеребчиков?
S9
— Нет, и не Жеребчиков... Лошадинин... Лошаков... Жереб-
кин... Всё не то!
— Ну, так как же я буду ему писать? Ты подумай!
— Сейчас, Лошадкин... Кобылкин... Коренной...
— Коренников? — спросила генеральша.
— Никак нет. Пристяжкин... Нет, не то! Забыл!
— Так зачем же, чёрт тебя возьми, с советами лезешь, ежели
забыл? — рассердился генерал.— Ступай отсюда вон!
Иван Евсеич медленно вышел, а генерал схватил себя за щеку
и заходил по комнатам.
— Ой, батюшки! — вопил он.— Ой, матушки! Ох, света белого
не вижу!
Приказчик вышел в сад и, подняв к небу глаза, стал припоми-
нать фамилию акцизного:
— Жеребчиков... Жеребковский... Жеребенке... Нет, не то!
Лошадинский... Лошадевич... Жеребкович... Кобылянский...
Немного погодя, его позвали к господам.
— Вспомнил? — спросил генерал.
— Никак нет, ваше превосходительство.
— Может быть, Конявский? Лошадников? Нет?
И в доме, все наперерыв, стали изобретать фамилии. Перебрали
все возрасты, полы и породы лошадей, вспомнили гриву, копыта,
сбрую... В доме, в саду, в людской и кухне люди ходили из угла в
угол и, почёсывая лбы, искали фамилию...
Приказчика то и дело требовали в дом.
— Табунов? — спрашивали у него.— Копытин? Жеребовский?
— Никак нет,— отвечал Иван Евсеич и, подняв вверх глаза,
продолжал думать вслух,— Коненко... Конченко... Жеребеев...
Кобылеев...
— Папа — кричали из детской.— Тройкин! Уздечкин!
Взбудоражилась вся усадьба. Нетерпеливый, замученный гене-
рал пообещал дать пять рублей тому, кто вспомнит настоящую
фамилию, и за Иваном Евсеичем стали ходить целыми толпами...
— Гнедов! — говорили ему.— Рысистый! Лошадицкий!
Но наступил вечер, а фамилия всё ещё не была найдена. Так и
спать легли, не послав телеграммы.
I енерал не спал всю ночь, ходил из угла в угол и стонал...
В третьем часу утра он вышел из дому и постучался в окно к при-
казчику.
— Не Меринов ли? — спросил он плачущим голосом.
— Нет, не Меринов, ваше превосходительство,— ответил Иван
Евсеич и виновато вздохнул.
— Да может быть, фамилия не лошадиная, а какая-нибудь
другая!
— Истинно слово, ваше превосходительство, лошадиная... Это
очень даже отлично помню.
— Экий ты какой, братец, беспамятный... Для меня теперь эта
фамилия дороже, кажется, всего на свете. Замучился!
Утром генерал опять послал за доктором.
40
— Пускай рвёт! — решил он.— Нет больше сил терпеть...
Приехал доктор и вырвал больной зуб. Боль утихла тотчас же,
и генерал успокоился. Сделав своё дело и получив, что следует, за
труд, доктор сел в свою бричку и поехал домой.
За воротами в поле он встретил Ивана Евсеича... Приказчик
стоял на краю дороги и, глядя сосредоточенно себе под ноги, о
чём-то думал. Судя по морщинам, бороздившим его лоб, и по
выражению глаз, думы его были напряжённы, мучительны...
— Буланов... Чересседельников.. — бормотал он.— Засупонин...
Лошадский...
— Иван Евсеич! — обратился к нему доктор,— Не могу ли я,
голубчик, купить у вас четвертей пять овса? Мне продают наши
мужички овёс, да уж больно плохой...
Иван Евсеич тупо поглядел на доктора, как-то дико улыбнулся
и, не сказав в ответ ни одного слова, всплеснув руками, побежал к
усадьбе с такой быстротой, точно за ним гналась бешеная собака.
— Надумал, ваше превосходительство! — закричал он радост-
но, не своим голосом, влетая в кабинет к генералу.— Надумал, дай
бог здоровья доктору! Овсов! Овсов фамилия акцизного! Овсов,
ваше превосходительство! Посылайте депешу Овсову!
— На-кося! — сказал генерал с презрением и поднёс к лицу
его два кукиша.— Не нужно мне теперь твоей лошадиной фамилии!
На-кося!
ХИРУРГИЯ
Земская больница. За отсутствием доктора, уехавшего женить-
ся, больных принимает фельдшер Курятин, толстый человек лет
сорока, в поношенной чечунчовой жакетке и в истрёпанных трико-
вых брюках. На лице выражение чувства долга и приятности.
Между указательным и средним пальцами левой руки — сигара,
распространяющая зловоние.
В приёмную входит дьячок Вонмигласов, высокий коренастый
старик в коричневой рясе и с широким кожаным поясом. Правый
глаз с бельмом и полузакрыт, на носу бородавка, похожая издали
на большую муху. Секунду дьячок ищет глазами икону и, не найдя
таковой, крестится на бутыль с карболовым раствором, потом
вынимает из красного платочка просфору и с поклоном кладёт её
перед фельдшером.
— А-а-а... моё вам! — зевает фельдшер.— С чем пожаловали?
— С воскресным днём вас, Сергей Кузьмич... К вашей милос-
ти... Истинно и правдиво в псалтыре сказано, извините: «Питие моё
с плачем растворях». Сел намедни со старухой чай пить и — ни
боже мой, ни капельки, ни синь-порох, хоть ложись да помирай...
Хлебнёшь чуточку — и силы моей нету! А кроме того, что в самом
зубе, но и всю эту сторону... Так и ломит, так и ломит! В ухо
отдаёт, извините, словно в нём гвоздик или другой какой предмет:
так и стреляет, так и стреляет! Согрешихом и беззаконновахом...
Студными бо окалях душу грехми и в лености житие моё иждих...
За грехи, Сергей Кузьмич, за грехи! Отец иерей после литургии
41
упрекает: «Косноязычен ты, Ефим, и гугнив стал. Поёшь, и ничего
у тебя не разберёшь». А какое, судите, тут пение, ежели рта
раскрыть нельзя, всё распухши, извините, и ночь не спавши...
— М-да... Садитесь... Раскройте рот!
Вонмигласов садится й раскрывает рот.
Курятин хмурится, глядит в рот и среди пожелтевших от
времени и табаку зубов усматривает один зуб, украшенный зияю-
щим дуплом.
— Отец диакон велели водку с хреном прикладывать — не
помогло. Гликерия Анисимовна, дай бог им здоровья, дали на руку
ниточку носить с Афонской горы да велели тёплым молоком зуб
полоскать, а я, признаться, ниточку-то надел, а в отношении
молока не соблюл: бога боюсь, пост...
— Предрассудок... (пауза). Вырвать его нужно, Ефим Михеич!
— Вам лучше знать, Сергей Кузьмич. На то вы и обучены,
чтоб это дело понимать как оно есть, что вырвать, а что каплями
или прочим чем... На то вы, благодетели, и поставлены, дай бог
вам здоровья, чтоб мы за вас денно и нощно, отцы родные... по
гроб жизни...
— Пустяки...— скромничает фельдшер, подходя к шкапу и
роясь в инструментах.— Хирургия — пустяки... Тут во всём при-
вычка, твёрдость руки... Раз йлюнуть... Намедни тоже, вот как и
вы, приезжает в больницу помещик Александр Иваныч Египет-
ский... Тоже с зубом... Человек образованный, обо всём рас-
спрашивает, во всё входит, как и что. Руку пожимает, по имени и
отчеству... В Петербурге семь лет жил, всех профессоров пере-
нюхал... Долго мы с ним тут... Христом-богом молит: вырвите вы
мне его, Сергей Кузьмич! Отчего же не вырвать? Вырвать можно.
Только тут понимать надо, без понятия нельзя... Зубы разные
бывают. Один рвёшь щипцами, другой козьей ножкой, третий
ключом... Кому как.
Фельдшер берёт козью ножку, минуту смотрит на неё вопроси-
тельно, потом кладёт и берёт щипцы.
— Ну-с, раскройте рот пошире...— говорит он, подходя с щип-
цами к дьячку.— Сейчас мы его... тово... Раз плюнуть... Десну
подрезать только... тракцию сделать по вертикальной оси... и всё...
(подрезывает десну) и всё...
— Благодетели вы наши... Нам, дуракам, и невдомёк, а вас
господь просветил...
— Не рассуждайте, ежели у вас рот раскрыт... Этот легко
рвать, а бывает так, что одни только корешки... Этот — раз плю-
нуть... (накладывает щипцы). Постойте, не дёргайтесь... Сидите
неподвижно... В мгновение ока... (Делает тракцию.) Главное, чтоб
поглубже взять (тянет)... чтоб коронка не сломалась...
— Отцы наши... Мать пресвятая... Ввв...
— Не тово... не тово... как его? Не хватайте руками! Пустите
руки! (Тянет.) Сейчас... Вот, вот... Дело-то ведь не лёгкое...
— Отцы... радетели... (Кричит.) Ангелы! Ого-го... Да дёргай
же, дёргай! Чего пять лет тянешь?
42
— Дело-то ведь... хирургия... Сразу нельзя... Вот, вот...
Вонмигласов поднимает колени до локтей, шевелит пальцами,
выпучивает глаза, прерывисто дышит... На багровом лице его
выступает пот, на глазах слёзы. Курятин сопит, топчется перед
дьячком и тянет... Проходят мучительнейшие полминуты — и
щипцы срываются с зуба. Дьячок вскакивает и лезет пальцами в
рот. Во рту нащупывает он зуб на старом месте.
— Тянул!— говорит он плачущим и в то же время насмешли-
вым голосом.— Чтоб тебя так на том свете потянуло! Благодарим
покорно! Коли не умеешь рвать, так не берись! Света божьего не
вижу...
— А ты зачем руками хватаешь? — сердится фельдшер.— Я
тяну, а ты мне под руку толкаешь и разные глупые слова... Дура!
— Сам ты дура!
— Ты думаешь, мужик, легко зуб-то рвать? Возьмись-ка! Это
не то, что на колокольню полез да в колокола отбарабанил!
(Дразнит.) «Не умеешь, не умеешь!» Скажи, какой указчик
нашёлся! Ишь ты... Господину Египетскому, Александру Иванычу,
рвал, да и тот ничего, никаких слов... Человек почище тебя, а не
хватал руками... Садись! Садись, тебе говорю!
— Света не вижу... Дай дух перевести... Ох! (Садится.) Не тяни
только долго, а дёргай. Ты не тяни, а дёргай... Сразу!
— Учи учёного! Экий, господи, народ необразованный! Живи
вот с этакими... очумеешь! Раскрой рот... (Накладывает щипцы.)
Хирургия, брат, не шутка... Это не на клиросе читать... (Делает
тракцию.) Не дёргайся... Зуб, выходит, застарелый, глубоко корни
пустил... (Тянет.) Не шевелись... Так... так... Не шевелись... Ну, ну...
(Слышен хрустящий звук.) Так и знал!
Вонмигласов сидит минуту неподвижно, словно без чувств. Он
ошеломлён... Глаза его тупо глядят в пространство, на бледном
лице пот.
— Было б мне козьей ножкой...— бормочет фельдшер.— Эта-
кая оказия!
Придя в себя, дьячок суёт в рот пальцы и на месте больного
зуба находит два торчащих выступа.
— Парршивый чёрт...— выговаривает он. — Насажали вас здесь,
иродов, на нашу погибель!
— Поругайся мне ещё тут...— бормочет фельдшер, кладя в
шкап щипцы.— Невежа... Мало тебя в бурсе берёзой потчевали...
Господин Египетский, Александр Иваныч, в Петербурге лет семь
жил... образованность... один костюм рублей сто стоит... да и то не
ругался... А ты что за пава такая? Ништо тебе, не околеешь!
Дьячок берёт со стола свою просфору и, придерживая щеку
рукой, уходит восвояси...
НАЛИМ
Летнее утро. В воздухе тишина; только поскрипывает на берегу
кузнечик да где-то робко мурлыкает горличка. На небе неподвижно
стоят перистые облака, похожие на рассыпанный снег... Около
43
строящейся купальни, под зелёными ветвями ивняка, барахтается
в воде плотник Герасим, высокий, тощий мужик с рыжей курчавой
головой и с лицом, поросшим волосами. Он пыхтит, отдувается и,
сильно мигая глазами, старается достать что-то из-под корней
ивняка. Лицо его покрыто потом. На сажень от Герасима, по горло
в воде, стоит плотник Любим, молодой горбатый мужик с треуголь-
ным лицом и с узкими, китайскими глазками. Как Герасим,так и
Любим, оба в рубахах и портах. Оба посинели от холода, потому
что уж больше часа сидят в воде...
— Да что ты всё рукой тычешь? — кричит горбатый Любим,
дрожа как в лихорадке.— Голова ты садовая! Ты держи его,
держи, а то уйдёт, анафема! Держи, говорю!
— Не уйдёт... Куда ему уйтить! Он под корягу забился...—
говорит Герасим охрипшим, глухим басом, идущим не из гортани,
а из глубины живота.— Скользкий, шут, и ухватить не за что
— Ты за зебры хватай, за зебры!
— Не видать жабров-то... Постой, ухватил за что-то... За губу
ухватил... Кусается, шут!
— Не тащи за губу, не тащи — выпустишь! За зебры хватай
его, за зебры хватай! Опять почал рукой тыкать! Да и беспонят-
ный же мужик, прости царица небесная! Хватай!
— «Хватай»...— дразнит Герасим.— Командер какой нашелся...
Шёл бы да и хватал бы сам, горбатый чёрт... Чего стоишь?
— Ухватил бы я, коли б можно было... Нешто при моей низкой
комплекции можно под берегом стоять? Там глыбоко!
— Ничего, что глыбоко... Ты вплавь...
Горбач взмахивает руками, подплывает к Герасиму и хватает-
ся за ветки. При первой же попытке стать на ноги, он погружается
с головой и пускает пузыри.
— Говорил же, что глыбоко! — говорит он, сердито вращая бел-
ками. -— На шею тебе сяду, что ли?
— А ты на корягу стань... Коряг много, словно лестница-
Горбач нащупывает пяткой корягу и, крепко ухватившись сразу
за несколько веток, становится на неё... Совладавши с равновесием
и укрепившись на новой позиции, он изгибается и, стараясь не на-
брать в рот воды, начинает правой рукой шарить между корягами.
Путаясь в водорослях, скользя по мху, покрывающему коряги,
рука его наскакивает на колючие клешни рака...
- Тебя ещё тут, чёрта, не видали! — говорит Любим и со зло-
бой выбрасывает на берег рака.
Наконец, рука его нащупывает руку Герасима и, спускаясь по
ней, доходит до чего-то склизкого, холодного.
— Во-от он!..— улыбается Любим.— Зда-аровый, шут... Отто-
пырь-ка пальцы, я его сичас... за зебры... Постой, не толкай лок-
тем... я его сичас... сичас, дай только взяться... Далече, шут, под
корягу забился, не за что и ухватиться... Не доберёшься до голо-
вы... Пузо одно только и слыхать... Убей мне на шее комара —
жжёт! Я сичас... под зебры его... Заходи сбоку, пхай его, пхай!
Шпыняй его пальцем!
44
Горбач, надув щёки, притаив дыхание, вытаращивает глаза и,
по-видимому, уже залезает пальцами «под зебры», но тут ветки,
за которые цепляется его левая рука, обрываются, и он, потеряв
равновесие, — бултых в воду! Словно испуганные, бегут от берега
волнистые круги и на месте падения вскакивают пузыри. Горбач
выплывает и, фыркая, хватается за ветки.
Утонешь ещё, чёрт, отвечать за тебя придётся!.. — хрипит
Герасим. — Вылазь, ну тя к лешему! Я сам вытащу!
Начинается ругань... А солнце печёт и печёт. Тени становятся
короче и уходят в самих себя, как рога улитки... Высокая трава,
пригретая солнцем, начинает испускать из себя густой, приторно-
медовый запах. Уж скоро полдень, а Герасим и Любим всё ещё
барахтаются под ивняком. Хриплый бас и озябший, визгливый те-
нор неугомонно нарушают тишину летнего дня.
— Тащи его за зебры, тащи! Постой, я его выпихну! Да куда
суёшься-то с кулачищем? Ты пальцем, а не кулаком — рыло! За-
ходи сбоку! Слева заходи, слева, а то' вправе колдобина! Угодишь
к лешему на ужин! Тяни за губу!
Слышится хлопанье бича... По отлогому берегу к водопою ле-
ниво плетётся стадо, гонимое пастухом Ефимом. Пастух, дряхлый
старик с одним глазом и покривившимся ртом, идёт, понуря го-
лову, и глядит себе под ноги. Первыми подходят к воде овцы, за
ними лошади, за лошадьми коровы.
— Потолкай его из-под низу! — слышит он голос Любима.—
Просунь палец! Да ты глухой, чё-ёрт, что ли? Тьфу!
— Кого это вы, братцы? — кричит Ефим.
— Налима! Никак не вытащим! Под корягу забился! Заходи
сбоку! Заходи, заходи!
Ефим минуту щурит свой глаз на рыболовов, затем снимает
лапти, сбрасывает с плеч мешочек и снимает рубаху. Сбросить
порты нехватает у него терпения, и он, перекрестясь, балансируя
худыми, тёмными руками, лезет в портах в воду... Шагов пятьдесят
он проходит по илистому дну, но затем пускается вплавь.
— Постой, ребятушки! — кричит он. — Постой! Не вытаскивай-
те его зря, упустите. Надо умеючи!..
Ефим присоединяется к плотникам, и все трое, толкая друг
друга локтями и коленями, пыхтя и ругаясь, толкутся на одном
месте... Горбатый Любим захлёбывается, и воздух оглашается рез-
ким, судорожным кашлем.
— Где пастух? — слышится с берега крик. — Ефи-им! Пастух!
Где ты? Стадо в сад полезло! Гони, гони из саду! Гони! Да где ж
он, старый разбойник?
Слышатся мужские голоса, затем женский... Из-за решётки
барского сада показывается барин Андрей Андреич в халате из пер-
сидской шали и с газетой в руке... Он смотрит вопросительно по
направлению криков, несущихся с реки, и потом быстро семенит
к купальне...
45
А. П. Чехов. «Налим».
— Что здесь? Кто орёт? — спрашивает он строго, увидав сквозь
ветви ивняка три мокрые головы рыболовов. — Что вы здесь ко-
пошитесь?
— Ры... рыбку ловим... — лепечет Ефим, не поднимая головы.
— А вот я тебе задам рыбку! Стадо в сад полезло, а он рыб-
ку!.. Когда же купальня будет готова, черти? Два дня как работа-
ете, а где ваша работа?'
— Бу... будет готова... — кряхтит Герасим. — Лето велико, ус-
пеешь ещё, вашескородие, помыться... Пфррр... Никак вот тут с
налимом не управимся... Забрался под корягу и словно в норе: ни
туда ни сюда...
— Налим? — спрашивает барин и глаза его подёргиваются ла-
ком. — Так тащите его скорей!
— Ужо дашь полтинничек... Удружим ежели... Здоровенный на-
лим, что твоя купчиха... Стоит, вашескородие, полтинник... за тру-
ды... Не мни его, Любим, ни мни, а то замучишь! Подпирай снизу!
Тащи-ка корягу кверху, добрый человек... как тебя? Кверху, а не
книзу, дьявол! Не болтай ногами!
Проходит пять минут, десять... Барину становится невтерпёж.
— Василий! — кричит он, повернувшись, к усадьбе. — Васька!
Позовите ко мне Василия!
Прибегает кучер Василий. Он что-то жуёт и тяжело дышит.
— Полезай в роду,— приказывает ему барин, — помоги им вы-
тащить налима... Налима не вытащат!
Василий быстро раздевается и лезет в воду.
— Я сичас... — бормочет он.—-Где налим? Я сичас... Мы это
мигом! А ты бы ушёл, Ефим! Нечего тебе тут, старому человеку,
не в своё дело мешаться! Который тут налим? Я его сичас... Вот
он! Пустите руки!
— Да чего пустите руки? Сами знаем: пустите руки! А ты вы-
тащи!
— Да нешто его так вытащишь? Надо за голову!
—• А голова под корягой! Знамо дело, дурак!
— Ну, не лай, а то влетит! Сволочь!
— При господине барине и такие слова... — лепечет Ефим.—
Не вытащите вы, братцы! Уж больно ловко он засел туда!
— Погодите, я сейчас... — говорит барин и начинает торопливо
раздеваться. — Четыре вас дурака, и налима вытащить не можете!
Раздевшись, Андрей Андреевич даёт себе остынуть и лезет в
воду. Но и его вмешательство не ведёт ни к чему.
— Подрубить корягу надо! — решает, наконец, Любим. — Ге-
расим, сходи за топором! Топор подайте!
— Пальцев-то себе не отрубите! — говорит барин, когда слы-
шатся подводные удары топора о корягу.— Ефим, пошёл вон
отсюда! Постойте, я налима вытащу... Вы не тово...
Коряга подрублена. Её слегка надламывают, и Андрей Андре-
ич, к великому своему удовольствию, чувствует, как его пальцы
лезут налиму под жабры.
— Тащу, братцы! Не толпитесь,., стойте... тащу!
46
На поверхности показывается большая налимья голова и за
нею чёрное аршинное тело. Налим тяжело ворочает хвостом и ста-
рается вырваться.
— Шалишь... Дудки, брат. Попался? Ага!
По всем лицам разливается медовая улыбка. Минута проходит
в молчаливом созерцании.
— Знатный налим! — лепечет Ефим, почёсывая под ключица-
ми. — Чай, фунтов десять будет...
— Н-да... — соглашается барин. — Печёнка-то так и отдувает-
ся. Так и прёт её из нутра. А... ах!
Налим вдруг неожиданно делает резкое движение хвостом вверх
и рыболовы слышат сильный плеск... Все растопыривают руки, но
уже поздно; налим — поминай как звали.
ПЕРЕСОЛИЛ
Землемер Глеб Гаврилович Смирнов приехал на станцию «Гни-
лушки». До усадьбы, куда он был вызван для межевания, оста-
валось ещё проехать на лошадях вёрст тридцать — сорок. (Еже-
ли возница не пьян и лошади не клячи, то и тридцати вёрст не бу-
дет, а коли возница с мухой да кони наморены, то целых пятьдесят
наберётся).
— Скажите, пожалуйста, где я могу найти здесь почтовых ло-
шадей? — обратился землемер к станционному жандарму.
— Которых? Почтовых? Тут за сто вёрст путевой собаки не
сыщешь, а не то что почтовых... Да вам куда ехать?
— В Девкино, имение генерала Хохотова.
— Что ж? — зевнул жандарм. — Ступайте за станцию, там на
дворе иногда бывают мужики, возят пассажиров.
Землемер вздохнул и поплёлся за станцию. Там, после долгих
поисков, разговоров и колебаний, он нашёл здоровеннейшего му-
жика, угрюмого, рябого, одетого в рваную сермягу и лапти.
— Чёрт знает какая у тебя телега! — поморщился землемер,
влезая в телегу. — Не разберёшь, где у неё зад, где перёд...
— Что ж тут разбирать-то? Где лошадиный хвост, там перёд,
а где сидит ваша милость, там зад...
Лошадёнка была молодая, но тощая, с растопыренными нога-
ми и покусанными ушами. Когда возница приподнялся и стегнул
её верёвочным кнутом, она только замотала головой, когда же он
выбранился и стегнул её ещё раз, то телега взвизгнула и задрожа-
ла, как в лихорадке. После третьего удара телега покачнулась,
после же четвёртого она тронулась с места.
— Этак мы всю дорогу поедем? — спросил землемер, чувствуя
сильную тряску и удивляясь способности русских возниц соеди-
нять тихую, черепашью езду с душу выворачивающей тряской.
— До-о-едем! — успокоил возница. — Кобылка молодая, шуст-
рая... Дай ей только разбежаться, так потом и не остановишь...
Но-о-о, прокля...тая!
47
Когда телега выехала со станции, были сумерки. Направо от
землемера тянулась тёмная, замёрзшая равнина, без конца и
краю... Поедешь по ней, так наверно заедешь к чёрту на кулички.
На горизонте, где она исчезала и сливалась с небом, лениво дого-
рала холодная осенняя заря... Налево от дороги в темнеющем воз-
духе высились какие-то бугры, не то прошлогодние стоги, не то
деревня. Что было впереди, землемер не видел, ибо с этой стороны
всё поле зрения застилала широкая, неуклюжая спина возницы.
Было тихо, но холодно, морозно.
«Какая, однако, здесь глушь! — думал землемер, стараясь при-
крыть свои уши воротником от шинели. — Ни кола ни двора. Не
ровен час — нападут и ограбят, так никто и не узнает, хоть из
пушек пали... Да и возница ненадёжный... Ишь, какая спинища!
Этакое дитя природы пальцем тронет, так душа вон! И морда у
него зверская, подозрительная».
— Эй, милый, — спросил землемер, — как тебя зовут?
— Меня-то? Клим.
— Что, Клим, как у вас здесь? Не опасно? Не шалят?
— Ничего, бог миловал... Кому ж шалить?
— Это хорошо, что не шалят... Но на всякий случай всё-таки
я взял с собой три револьвера, — соврал землемер. — А с револь-
вером, знаешь, шутки плохи. С десятью разбойниками можно спра-
виться...
Стемнело. Телега вдруг заскрипела, завизжала, задрожала и,
словно нехотя, повернула налево.
«Куда же это он меня повёз? — подумал землемер. — Ехал всё
прямо и вдруг налево. Чего доброго, завезёт, подлец, в какую-
нибудь трущобу и... и... Бывают ведь случаи!»
— Послушай, — обратился он к вознице. — Так ты говоришь,
что здесь не опасно? Это жаль... Я люблю с разбойниками драть-
ся... На вид-то я худой, болезненный, а силы у меня, словно у бы-
ка... Однажды напало на меня три разбойника... Так что ж ты
думаешь? Одного я так трахнул, что... что, понимаешь, богу душу
отдал, а два другие из-за меня в Сибирь пошли на каторгу.
И откуда у меня сила берётся, не знаю... Возьмёшь одной рукой
какого-нибудь здоровилу, вроде тебя, и... и сковырнёшь.
Клим оглянулся на землемера, заморгал всем лицом и стегнул
по лошадёнке.
— Да, брат... — продолжал землемер. — Не дай бог со мной
связаться. Мало того, что разбойник без рук, без ног останется,
но ещё и перед судом ответит... Мне все судьи и исправники зна-
комы. Человек я казённый, нужный... Я вот еду, а начальству из-
вестно... так и глядят, чтоб мне кто-нибудь худа не сделал. Везде
по дороге за кустиками урядники да сотские понатыканы... По...
по... постой!—заорал вдруг землемер.— Куда же это ты въехал?
Куда ты меня везёшь?
— Да нешто не видите? Лес!
«Действительно, лес... — подумал землемер. — А я-то испугал-
ся! Однако, не нужно выдавать своего волнения... Он уже заметил,
48
что я трушу. Отчего это он стал так часто на меня оглядываться?
Наверное, замышляет что-нибудь... Раньше ехал еле-еле, нога за
ногу, а теперь ишь как мчится!»
— Послушай, Клим, зачем ты так гонишь лошадь?
— Я её не гоню. Сама разбежалась... Уж как разбежится, так
никаким средствием её не остановишь... И сама она не рада, что у
ней ноги такие.
— Врёшь, брат! Вижу, что врёшь! Только я тебе не советую
так быстро ехать. Попридержи-ка лошадь... Слышишь? Попри-
держи?
— Зачем?
— А затем... затем, что за мной со станции должны выехать
четыре товарища. Надо, чтоб они нас догнали... Они обещали до-
гнать меня в этом лесу... С ними веселей будет ехать... Народ здо-
ровый, коренастый... у каждого по пистолету... Что это ты всё огля-
дываешься и движешься, как на иголках? а? Я, брат, тово...
брат... На меня нечего оглядываться... интересного во мне ничего
нет... Разве вот револьверы только... Изволь, если хочешь, я их
выну, покажу... Изволь...
Землемер сделал вид, что роется в карманах, и в это время
случилось то, чего он не мог ожидать при всей своей трусости.
Клим вдруг вывалился из телеги и на четвереньках побежал к
чаще...
— Караул! — заголосил он. — Караул! Бери, окаянный, и ло-
шадь и телегу, только не губи ты моей души! Караул!
Послышались скорые, удаляющиеся шаги, треск хвороста —
и всё смолкло... Землемер, не ожидавший такого реприманда,
первым делом остановил лошадь, потом уселся поудобней на телеге
и стал думать.
«Убежал... испугался, дурак... Ну, как теперь быть? Самому
продолжать путь нельзя, потому что дороги не знаю, да и могут
подумать, что я у него лошадь украл... Как быть?» — Клим! Клим!
— Клим!.. — ответило эхо.
От мысли, что ему всю ночь придётся просидеть в тёмном лесу
на холоде и слышать только волков, эхо да фырканье тощей ко-
былки, землемера стало коробить вдоль спины, словно холодным
терпугом.
— Климушка! — закричал он. — Голубчик! Где ты, Климушка?
Часа два кричал землемер, и только после того, как он охрип
и помирился с мыслью о ночёвке в лесу, слабый ветерок донёс
до него чей-то стон.
— Клим! Это ты, голубчик? Поедем!
— У... убьёшь!
— Да я пошутил, голубчик! Накажи меня господь, пошутил!
Какие у меня револьверы! Это я от страха врал! Сделай милость,
поедем! Мёрзну!
Клим, сообразив, вероятно, что настоящий разбойник давно бы-
уж исчез с лошадью и телегой, вышел из лесу и нерешительно
подошёл к своему пассажиру.
49
— Ну, чего, дура, испугался? Я... я пошутил, а ты испугался...
Садись!
— Бог с тобой, барин, — проворчал Клим, влезая в телегу. —
Если б знал, и за сто целковых не повёз бы. Чуть я не помер от
страха...
Клим стегнул по лошадёнке. Телега задрожала. Клим стегнул
ещё раз, и телега покачнулась. После четвёртого удара, когда те-
лега тронулась с места, землемер закрыл уши воротником и заду-
мался. Дорога и Клим ему уже не казались опасными.
ИЗ СОВЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Н. К. Крупская
МОЯ ЖИЗНЬ
ДАЛЁКОЕ ПРОШЛОЕ
Я родилась в 1869 году. Родители хотя и были дворяне по про-
исхождению, но не было у них ни кола, ни двора, и когда они
поженились, то бывало нередко так, что приходилось занимать
двугривенный, чтобы купить еды.
Мать воспитывалась на казённый счет в институте, была круг-
лой сиротой и прямо со школьной скамьи пошла в гувернантки.
МОЙ ОТЕЦ
У отца родители умерли рано, и он воспитывался в корпусе и
военном училище, откуда вышел офицером. В те времена среди
офицерства было много недовольных. Отец всегда много читал, не
верил в бога, был знаком с социалистическим движением Запада.
В доме у нас постоянно, пока был жив отец, бывали революционе-
ры; насколько сам отец принимал участие в революционном дви-
жении, я судить не могу. Он умер, когда мне было 14 лет, а усло-
вия тогдашней революционной деятельности требовали строгой
конспирации; революционеры о своей работе говорили поэтому ма-
ло. Когда шёл разговор о революционной работе, меня обычно
усылали что-нибудь купить в лавочке или давали какое-нибудь
поручение. Всё же разговоров революционных я наслушалась до-
статочно, и, конечно, сочувствие моё было на стороне революцио-
неров.
Отец был очень горячий человек и, если видел какую-нибудь
несправедливость, всегда вмешивался в дело. ...преследовал взя-
точничество, чем заслужил ненависть жандармерии и чиновниче-
ства. Он был признан неблагонадёжным...
ТАК Я НАУЧИЛАСЬ НЕНАВИДЕТЬ САМОДЕРЖАВИЕ
Я рано выучилась ненавидеть национальный гнёт, ...и потому
я от всего сердца присоединилась, когда стала взрослой, к про-
грамме партии РКП, где говорилось о праве наций жить, управ-
ляться, как они хотят; признание права наций на самоопределение*
казалось мне очень правильным.
Самоопределение нации — это её независимость, самоуправление.
51
Я рано поняла, что такое самовластие царских чиновников, что
такое произвол. Когда я выросла, я стала революционеркой, боров-
шейся против царского самодержавия.
Потеряв службу, отец брался за ту работу, которая попадалась:
был страховым агентом, ревизором фабрики, вёл судебные дела...
Мы вечно переезжали из города в город, и мне пришлось видеть
очень много людей всякого рода, наблюдать, как живут разные
слои населения.
Мама часто рассказывала о том, как она жила в гувернантках
у помещицы и вдоволь насмотрелась, как обращались помещики
с крестьянами, какое это было зверьё. И когда однажды мы поехали
на лето гостить к той помещице, у которой мама когда-то учила
сыновей, я, несмотря на то, что мне было пять лет, скандалила,
не хотела ни здороваться, ни прощаться, ни благодарить за обед,
так что мама была рада-радёшенька, когда за нами приехал отец
и мы уехали. А когда мы ехали в кибитке, нас чуть не убили до-
рогой крестьяне, приняв за помещиков...
Отец не винил крестьян, а потом в разговоре с матерью говорил
о вековой ненависти крестьян к помещикам и что помещики эту
ненависть заслужили.
...Я была на стороне крестьян. Слова отца запомнила на всю
жизнь, и понятно, почему потом, будучи взрослой, я стояла за кон-
фискацию помещичьих земель и передачу земли крестьянству...
УЧИТЬСЯ!
Сначала я училась дома. Мать меня учила. Рано научилась
я читать. Книги были моей радостью. Я глотала книжку за книж-
кой, они открывали передо мной целый мир.
Я очень хотела скорее поступить в гимназию. Поступила, когда
мне было 10 лет. Но в гимназии мне было плохо. Класс был
большой, человек 50. Я была очень застенчива и как-то затерялась
в нём. Никто не обращал на меня никакого внимания. Учителя
задавали уроки, вызывали к доске, спрашивали уроки, ставили
отметки. Спрашивать ни о чём не полагалось. Классная дама у нас
была придира, ухаживала за богатыми девочками, приезжавшими
на своих лошадях, и бранила девочек, плохо одетых. А главное,
между девочками не было дружбы, было очень скучно и одиноко.
Я очень усердно учила уроки и была развитее других, но отвечала
плохо, так как думала совсем не о том, о чём меня спрашивали.
Отец, видя, что я чувствую себя в гимназии плохо, перевёл в
другую — частную гимназию.
Тут было совсем другое.
Никто на нас не кричал, дети держали себя свободно, были
дружны между собой, и я со многими подружилась. Учиться бы-
ло очень интересно. Я до сих пор вспоминаю эту гимназию с доб-
рым чувством: она дала мне много знаний, умение работать, сде-
лала меня общественным человеком.
Б2
ПРИШЛОСЬ ДУМАТЬ О ЗАРАБОТКЕ
Отец, с которым я дружила и говорила обо всём, умер, когда
мне было 14 лет. Мы остались вдвоём с мамой. Она была очень
хорошим, живым человеком, но смотрела на меня как на ребёнка.
Я упорно отстаивала свою самостоятельность. Только позже, когда
у нас установились уже отношения равенства, мы стали жить друж-
но. Она очень меня любила, и мы прожили всю жизнь вместе. Она
сочувствовала тому, что я стала революционеркой, и помогала. Все
товарищи по партии, бывавшие у нас, знали и любили её. Она уж
никого, бывало, не отпустит голодным, о каждом позаботится.
Когда отец умер, пришлось думать о заработке. Я достала урок.
Мы с мамой брали также переписку. Так как я была первой уче-
ницей, то получила урок через гимназию. Это занятие было не из
сладких. Родители побогаче смотрели на учительницу свысока,
вмешивались в занятия. Я мечтала о том, чтобы стать по оконча-
нии гимназии учительницей в школе, но никак не могла найти
места.
ГДЕ ЖЕ ВЫХОД!
Тем временем я усердно читала сочинения Льва Толстого. Он
очень резко критиковал роскошь и праздность богачей, критиковал
государственные порядки, показывал, как всё делается для устрой-
ства сытой и приятной жизни помещиков и богачей и как пропа-
дают, гибнут от чрезмерного труда рабочие, как надрываются над
работой крестьяне. Л. Толстой умел очень ярко изображать вещи.
Я продумала всё то, что сама видела вокруг себя, и увидела:
Л. Толстой прав. По-другому я посмотрела на борьбу революцио-
неров, лучше я поняла, за что они борются. Но что делать? Терро-
ром, убийством отдельных особенно вредных чиновников и царей
делу не поможешь. Л. Толстой указал такой выход — физический
труд и личное самоусовершенствование. Я всё стала делать сама
по дому, а летом исполняла тяжёлую крестьянскую работу. Изгна-
ла всякую роскошь из жизни, стала внимательней к людям, терпе-
ливее. Но скоро я поняла, что от этого ничего не меняется и неспра-
ведливые порядки будут продолжать по-прежнему существовать,
сколько бы я ни надрывалась над работой.
Правда, я ближе узнала крестьянскую жизнь, научилась по-
просту разговаривать с крестьянами и рабочими, но какой же это
был выход! Я думала, что если поступлю в вуз, то узнаю, что надо
делать, чтобы изменить жизнь, уничтожить эксплуатацию.
В то время женщин не принимали ни в университет, ни в какие
другие высшие учебные заведения. По распоряжению царицы, ко-
торая считала, что женщине не надо учиться, а надо сидеть дома
и ухаживать за мужем и детьми, женские медицинские курсы и
Высшие женские курсы были закрыты. Я училась самоучкой, как
умела.
53
Наконец были открыты в Питере Высшие женские курсы, и
я туда поступила. Через пару месяцев я сильно разочаровалась
в них. Увидела, что того, что мне надо, курсы мне не дадут, что
там учат весьма учёным вещам, но очень далёким от жизни.
КАК Я СТАЛА МАРКСИСТКОЙ
Времена тогда были совсем другие, чем теперь. Книг по об-
щественным вопросам хороших не было, собраний не было, рабочие
были совсем не организованы, рабочей партии тоже не было. Мне
было 20 лет, и я даже не слыхала, что был какой-то Маркс, ничего
не слыхала о рабочем движении — о коммунизме.
Однажды я попала в студенческий кружок,— тогда начина-
лось студенческое движение, и у меня открылись глаза. Я бросила
курсы и стала учиться в кружках, стала читать Маркса и другие
необходимые книжки. Я поняла, что изменить жизнь может только
рабочее революционное движение, что для того, чтобы быть полез-
ной, нужной, надо отдавать все свои силы рабочему делу.
Я попросила достать мне первый том «Капитала» Маркса и ещё
книг, которые мне будут полезны...
Ранней весной мы с матерью наняли в деревне избу, и я забра-
ла с собой книжки. Всё лето я усердно работала с хозяевами, ме-
стными крестьянами, у которых не хватало рабочих рук. Обмывала
ребят, работала на огороде, гребла сено, жала. Деревенские инте-
ресы захватили меня. Проснёшься, бывало, ночью и думаешь сквозь
сон: «Не ушли бы кони в овёс». А в промежутках я столь же усердно
читала «Капитал». Первые две главы были очень трудны, но, начи-
ная с третьей главы, дело пошло на лад. Я точно живую воду пила.
Не в толстовском самоусовершенствовании надо искать путь. Могу-
чее рабочее движение — вот где выход...
ЗА НЕВСКОЙ ЗАСТАВОЙ
В кружки я ходила три года, очень многому в них научилась,
совсем по-другому стала смотреть на жизнь. Но мне хотелось не
только знать, но и работать, быть полезной. У студентов с рабо-
чими связи были слабы: тогда студентов преследовали всячески,
если они ходили к рабочим; царское правительство старалось от-
городить студенчество от рабочих каменной стеной, и, чтобы пой-
ти поговорить с рабочими, надо было переодеваться, чтобы не по-
ходить на студента, и идти тайком. Все связи у студенчества были
наперечёт. Я решила тогда поступить учительницей в воскресно-
вечернюю школу в селе Смоленском, что за Невской заставой.
Школа была большая, на 600 человек, туда ходили рабочие
с фабрик, с Александровского завода и других. Почти каждый
день ездила я туда.
В этой школе я завязала очень большие связи, близко узнала
рабочую жизнь, рабочих.
54
...в школе можно было работать. Можно было говорить, что
угодно, не употребляя там страшных слов: «царизм», «стачка», «ре-
волюция». И мы старались, не поминая имени Маркса, разъяснить
ученикам марксизм. Меня удивляло, как легко было, стоя на поч-
ве марксизма, объяснять рабочим самые трудные вещи. Вся жиз-
ненная обстановка подводила их к восприятию марксизма...
Я проучительствовала в этой школе пять лет, до тех пор, пока
не попала в тюрьму.
Эти пять лет, проведенные в школе, влили живую кровь в мой
марксизм, навсегда спаяли меня с рабочим классом.
Тем временем у нас стала складываться хотя и очень слабая,
но все же организация. Организация активных марксистов, по при-
меру немецкой рабочей партии, стала называть себя социал-демо-
кратической.
В 1894 году 1 приехал в Питер Владимир Ильич, и тогда дело
пошло гораздо лучше, организация быстро укреплялась. Мы с Вла-
димиром Ильичём работали в одном районе и скоро очень подру-
жились. Наша организация перешла уже к широкой агитации
листовками. Стали выпускать нелегальные брошюрки, потом заду-
мали выпускать нелегальный журнал, популярный. Когда он был
почти совсем готов, Владимира Ильича и ещё ряд товарищей аре-
стовали. Это был большой удар для организации, но кое-как со-
брались с силами и продолжали выпускать листки. В августе 1896
года всячески разжигали забастовку ткачей, помогли ей пройти
организованно. После забастовки начались аресты, была арестована
и я. В ссылке я вышла замуж за Владимира Ильича. С тех пор
моя жизнь шла следом за его жизнью, я помогала ему в работе
чем и как могла. Рассказывать об этом — значило бы рассказы-
вать историю жизни и работы Владимира Ильича. Моя работа за-
ключалась в годы эмиграции преимущественно в сношениях с Рос-
сией. В 1905—1907 гг. я была секретарём ЦК, а начиная с 1917
года работаю по делу народного образования. Дело это я очень
люблю и считаю важным. Моя работа по народному образованию
тесно связана с пропагандистской и агитационной работой партии.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Мне выпало на долю большое счастье видеть, как росла сила
и мощь рабочего класса, как росла его партия, пришлось быть сви-
детельницей величайшей в' мире революции, видеть уже ростки
нового, социалистического строя, видеть, как жизнь начинает пе-
рестраиваться в своих основах.
...По заказу юных пионеров написана эта автобиография.
Им, моим милым, родным ребятам, я её и посвящаю.
1 В. И. Ленин приехал в Петербург в конце 1893 года.
55
М. П. Прилежаева
ЖИЗНЬ ЛЕНИНА
РАДОСТЬ
Над Симбирском заливаются жаворонки. Звенят в небе над
Волгой. Волга круто повернула у города, несёт к югу глубокие
воды. Льды недавно прошли. С высокого симбирского берега вид-
ны луга, синие дали...
В Симбирске весна...
Все улицы и сады полны птичьим щебетом... Ветер треплет вет-
ви берёзок. На улицах весенняя радость.
И в доме Ульяновых радость. Дом Ульяновых недалеко от Вол-
ги. Солнце горячо светит в окна. Доносятся гудки пароходов.
Мама нагнулась над колыбелью. В колыбели сын. Мама глядит
на него с задумчивой лаской: «Кем ты будешь? Какая тебя ждёт
судьба?»
Вошёл отец. Илья Николаевич Ульянов — инспектор народных
училищ Симбирской губернии. У него важная работа. Хорошо ли
учителя учат ребят? Илья Николаевич помогает, советует учителям,
как лучше учить. Добивается, чтобы как можно больше было но-
вых народных школ в Симбирской губернии. Заботится, чтобы вдо-
воль было для школьников книг и учебников. Очень полезная для
народа работа у Ильи Николаевича.
— Машенька! — позвал он, входя.— Добрый день, Маша, ми-
лая!
Вместе с отцом пришли к маме старшие дети — Анюта и Саша.
Тёмноглазой, курчавой Анюте шесть лет. Саше — четыре.
Полные любопытства, они приблизились к колыбели.
— Дети!— сказал Илья Николаевич.— У вас родился брат.
Любите его.
— Какой маленький!— удивилась Анюта.
— Подрастёт, будет большим,— ответил отец.
— А как его зовут?—спросил Саша, поднимаясь на цыпочки,
чтобы лучше увидеть младшего брата.
— Назовём Володей,— ответила мама.
— Хорошо, пусть будет Владимир,— согласился отец.
— Хорошо! — согласились и дети.— У нас брат Володя!
Так 22 апреля 1870 года в городе Симбирске на Волге появился
на свет новый человек, Владимир Ульянов, который станет после
великим Лениным.
ЗИМНИЕ ВЕЧЕРА
День за днём, год за годом, Володя подрос — исполнилось во-
семь лет. Он давно не младший в семье. Теперь Маняша лежит
в плетёной колыбели. Да ещё Оля и Митя родились после Володи.
Анюта, Саша, Володя, Оля, Митя, Маняша. Да папа, да мама. Вот
какая большая семья!
56
Анюта и Саша ходят в гимназии. Всегда у них новости и рас-
сказы о товарищах и подругах, об уроках, книгах. А Володя только
готовится поступать в гимназию, арифметике и грамоте его учит
учитель. Много разных интересных историй знает мама. О жарких
и холодных странах... О нашествии на Россию Наполеона и Боро-
динском сражении.
Не перечислить маминых рассказов зимними вечерами за обе-
денным столом. Горит висячая лампа под белым абажуром. Мягко
падает свет. Рассказывай, мама!
А то все засядут на целый вечер за книжки.
В разгаре зимы, перед ёлкой, вечера особенно дружны и весе-
лы. В столовой настоящая мастерская игрушек. Стол завален раз-
ноцветной бумагой. Дети режут и клеят из бумаги коробочки, до-
мики, цепи для ёлки...
— Идём посмотрим ёлку,— позвал Володя.
Оля мигом согласилась:
— Идём!
Маленький Митя спрыгнул со стула:
— И я.
— Возьмёмся за руки, цепью,— сказала Анюта.
Неслышно шагая, они вошли в зал. Таинственно и темно в за-
ле... Одиноко высится ёлка. Запах хвои льётся от лапчатых веток.
Дети бесшумно обогнули душистую ёлку.
— Идёмте по всему дому,— позвал Володя.
...Вот мамина комната. В колыбели Маняша. Живая цепь ти-
хо обогнула Маняшину колыбельку. Потянулась дальше... Не раз-
рывая рук, дети обошли антресоли и спустились по узкой лестни-
це вниз.
Распахнулась дверь из кабинета отца, и он появился на пороге.
— Вот она, моя гвардия! — воскликнул отец, загребая в охап-
ку разом их всех.
Но заметил: дети задумчивы. Крепко держатся за руки. Отец
не знал, что Володя придумал игру: обойти цепью весь дом.
Но о чём-то отец догадался и с чувством сказал:
— Мои дорогие, дружите всегда, как сейчас.
ЛЕТНИЙ ДЕНЬ
...Семь утра. Солнце скользнуло в окно, тёплый луч лёг на по-
душку. Володя проснулся. Открыл глаза, секунда — и на ногах.
Гимнастика — раз, два, три! Умылся — и вихрем в сад, под яблони.
Особое удовольствие опередить братьев и сестёр, собрать упавшие
за ночь яблоки и потом всех угощать. И подразнивать:
— Сони, лежебоки, проспали!
Впрочем, в доме Ульяновых все поднимаются рано. У Саши и
Володи обязанность: натаскать из колодца воды в кадки для по-
ливки цветов...
Раздолье летом! С утра забирай какую пожелаешь книжку,
найди в саду потенистее уголок — и всё на свете забыто. До обеда
только птицы слышны в саду...
57
После обеда, вволю начитавшись, Оля зовёт Володю:
— Йдём играть.
— Ё чёрную палочку, палочку-застукалочку!..
Когда солнце уйдёт со двора, на крокетной площадке крокет.
Строго по правилам. Нельзя вести шар. Надо бить коротким уда-
ром. Нельзя... Надо... Володя и папа — самые азартные спорщики.
Самые хохотуны. Смеху во время игры!
Между тем солнце клонится к западу, близится вечер, спала
жара.
— Сыновья, на Свиягу! — слышна команда отца.
Вся семья Ульяновых отправляется на Свиягу купаться. Маль-
чики с отцом, девочки с мамой.
Свияга — тихая речка, мирно течёт в зелёных берегах.
С разбегу, с мостков, бултых в воду, брызги фонтаном, и Во-
лодя Наперегонки с папой и Сашей плывёт.
Небо ещё светлое, розовое от зари, а над горизонтом уже за-
жглась первая голубая звезда.
Володя и Саша идут после купания вдвоём, впереди.
— О чём ты задумался, Саша?
— Обо всём. Видишь звезду? Откуда она? Как она началась?
Как началась жизнь на Земле? Зачем мы живём? В чём наша
цель?
Володя слушает. «Зачем мы живём? В чём наша цель? Инте-
ресно жить, думать, спрашивать, узнавать, что-то делать. Умный
Саша. Хочу быть, как Саша».
НА ПАРОХОДЕ
...Пароход отошёл от Симбирска. Поплыли в Казань... Оттуда
сорок вёрст на лошадях в деревню Кокушкино. Володя с зимы
начинал ждать это путешествие по Волге, в Казань и Кокуш-
кино...
Володя побежал к машинному отделению... Голый до пояса
кочегар, чёрный от копоти, работал у жаркой топки...
...На палубе гуляли пассажиры, любовались прекрасными ви-
дами. Папа вышел из каюты с шахматной доской. Шахматы уди-
вительно были красивы, папа вырезал их из дерева, каждую фи-
гуру сделал по-разному.
— Сразимся? — предложил отец Володе.
После папы Володя был первым шахматистом в семье. Отец
играл с ним на равных, хотя Володе всего десятый год.
— Милостивый государь, не угодно ли шах? — объявил отец.
— Уважаемый противник, нам шах не угоден.
Володя живо двинул коня на защиту.
— Хитёр! В таком случае идём этой пешкой.
— А мы от вашей пешки ускачем.
Володя сделал неожиданный ход.
Ветерок шевелил его каштановые волосы. Солнечная Волга
слепила глаза
53
-Ав машинном отделении так жарко! — хмурясь вспомнил
Володя. — Кочегар обливается потом. Неужели как-нибудь нель-
зя облегчить?
Отец промолчал. Подошёл Саша и, пожав плечами, сказал:
— А кто будет об этом заботиться? Хозяину парохода безраз-
лично, тяжело кочегару или нет.
— Но ведь несправедливо! — воскликнул Володя.
— Справедливостей не так много на свете.— Оба мальчика по-
глядели на отца.
— Папа, ты защищаешь справедливость, мы знаем!—горячо
сказал Саша.
— Каждый на своём месте должен защищать справедливость,—
ответил отец...
ГИМНАЗИСТ
Наступил августовский день 1879 года, когда Володя пришёл в
гимназию держать экзамены в первый класс. Двухэтажная ка-
менная гимназия стояла в центре города, недалеко от Волги. Здесь
Володя будет учиться восемь лет.
Но сначала экзамены. Учителя строго сидели за экзаменаци-
онным столом. Учеников вызывали по очереди. Володя смело вышел
к доске. Учителя задавали вопросы. Володя отвечал без запинки.
Дали задачку. Быстро решил.
— Даровитый мальчик! — говорили учителя между собой.
— Сын Ильи Николаевича Ульянова, директора народных учи-
лищ.
К тому времени Володин отец стал уже директором, учителя не
только в Симбирске знали и уважали его, но и во всей Симбир-
ской губернии.
— Способный сын у Ильи Николаевича и весьма подготовлен-
ный,— согласились гимназические учителя.
И поставили Володе по всем предметам пятёрки.
— Наш Володя гимназист! — встретили дома.
Братья и сёстры тормошили и поздравляли его. Мама примери-
ла Володе гимназическую форму с блестящими пуговицами. Завтра
он пойдёт на уроки в первый класс...
Вечером в доме Ульяновых в столовой зажжена висячая лампа
под белым абажуром. Дети собрались готовить уроки на завтраш-
ний день... Володя отделался быстро: не так много задано перво-
классникам. Отточил карандаши. Он любил, чтобы было много ка-
рандашей и чтобы были тонко отточены. Карандаши — загляденье!
В тетрадях ни пятнышка, учебники в чистых обложках. Уложил и
ранец, всё приготовил на завтра...
ПРОЩАЙ, СИМБИРСК
Почти все симбирские знакомые отвернулись от них. Избегали.
Когда Мария Александровна шла по улице, встречные торопливо
69
переходили на другую сторону, чтобы не здороваться с матерью
казнённого сына *.
Прямая, высоко подняв голову, шла по городу мама. Не пла-
кала, не говорила о Саше. «Сильная, гордая мама!» —с уваже-
нием думал Володя...
Володя окончил гимназию. Учителя сомневались и спорили:
возможно ли брату казнённого дать золотую медаль? Но Володя
так великолепно выдержал выпускные экзамены, так превосходно,
что постановили: всё-таки дать.
...После смерти отца трудно было Ульяновым. Дети учились,
никто не зарабатывал. Маме дали пенсию за отца, но скупую: на
семью едва хватало, каждую копейку приходилось рассчитывать,
ведь пятерых детей надо кормить, одевать, обувать.
Из Симбирска решили уехать. «Уедем от родного нашего дома,
где каждый уголок напоминает былое счастье. От нашего сада,
где любимо и дорого каждое дерево. От бывших друзей и знако-
мых, которые все стали чужими».
Нет, не все. Володин ученик Охотников не стал чужим. Учи-
тельница Вера Васильевна Кашкадамова не стала чужой...
Володя старался быть строгим и сдержанным, как мама. Что-
бы не дрогнуло лицо. Не скатилась слеза.
Стоял прямой, несгорбленный.
И думал, думал о Саше. «Саша, ты ненавидел царя. Ты хотел
убить царя. Ты надеялся, тогда порядки изменятся, людям будет
лучше. Но ведь шесть лет назад, в 1881 году, также 1 марта, рево-
люционеры-народовольцы убили Александра II. Разве лучше ста-
ло жить людям? Нисколько. На место царя Александра II сел
новый царь — Александр III. Лучше стало? Нисколько. Значит, по-
другому надо бороться».
Так думал Володя...
КАЗАНСКАЯ СХОДКА
...Володя Ульянов, став студентом, надеялся, что в Казанском
университете порядки свободнее, чем в Симбирской мужской гим-
назии. Куда там! За каждым шагом и словом студентов наблюда-
ли «пудели» — так прозвали в университете надзирателей, при-
ставленных ходить по пятам, выслеживать, нет ли чего подозритель-
ного. Не говорит ли кто против царя и правительства? Против
начальства?..
Угрюмо, тягостно было в Казанском университете. Как в
тюрьме.
Вся Россия была как тюрьма.
Наступило 4 декабря 1887 года. В этот день в газете напеча-
тали сообщение о студенческих беспорядках в Москве. А казанские
1 После неудавшейся попытки убить царя был арестован, а затем казнён стар-
ший брат Владимира —Александр Ульянов.
60
студенты давно были недовольны своим бесправием. Среди казан-
ских студентов появилось тайное воззвание: «Встаньте за свои
права! Боритесь!»
Первые лекции прошли тихо. В двенадцать часов раздалось:
— Студенты! В актовый зал на сходку!
— На сходку! — загремело по коридорам университета.
Толпа буйно помчалась вдоль коридора, вверх по лестнице,
в актовый зал на втором этаже. Среди первых мчался Володя
Ульянов.
Студенты ворвались в чинный актовый зал.
— Товарищи! — объявил председатель сходки... — Нет выше
слова - товарищи! Клянёмся поддерживать друг друга. Защи-
щать свои требования. Мы требуем свободы, законности, правды...
...Ректору вручили петицию.
«Русская жизнь невозможна. Студенческая жизнь невозмож-
на!» — говорилось в петиции.
— Успокойтесь, господа,— не зная, как усмирить разгорячённое
юношество, принялся уговаривать ректор.
— Значит, вы не согласны выполнять наши требования? — сно-
ва забушевали студенты. — Товарищи, в знак протеста оставляем
университет. Уходим. Сдавайте билеты!
...Девяносто девять студентов не пожелали оставаться в уни-
верситете. «У студентов нет прав. Не хотим быть бесправными».
Володя Ульянов тоже положил свой билет. В этот день он был
исключён из университета.
Ночью его арестовали. А через несколько дней выслали под
надзор полиции в деревню Кокушкино.
Велик путь от первой сходки в Казанском университете с требованием сво-
боды, законности, правды до победы Октябрьской социалистической революции,
вождём и руководителем которой был Владимир Ильич Ленин. Это тридцать лет
непрерывной борьбы и труда Ленина, марксистской партии, революционного ра-
бочего класса.
Выбор верного пути, первый арест и высылка под надзор полиции в деревню
Кокушкино, организация рабочего движения и создание партии, арест, тюрьма
и ссылка в Шушенское, жизнь на чужбине и издание рабочей, революционной га-
зеты, подготовка вооружённого восстания и внутрипартийная борьба, победа Ве-
ликого Октября и построение нового общества, Советского государства рабочих
и крестьян — этапы великой жизни великого человека — Владимира Ильича Ле-
нина.
ПЕРВАЯ КНИГА
3 то время, когда Владимир Ильич занимался в кружке слеса-
ря Ивана Васильевича Бабушкина за Невской заставой, немало ра-
бочих марксистских кружков собиралось в разных концах Пе-
тербурга. Когда Владимир Ильич приехал в Петербург, прежде
всего начал искать связи с революционерами-марксистами.
— Товарищи! — сказал Владимир Ильич. — Надо нам всем не-
сти учение Маркса в рабочие массы. Надо объединиться с рабо-
чими и подготавливать революцию.
Так образовался революционный Союз, который после стал
называться «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса».
61
Сначала — «Союз борьбы» был только в Петербурге, а потом и в
других городах.
Вот какое громадное дело поднял Владимир Ильич!
Но Владимир Ильич не только кружками руководил то за Нев-
ской, то за Нарвской заставами, то на Васильевском острове. Была
у пего ещё одна важная работа. Лишь выпадал свободный час,
Владимир Ильич занимался этой работой. Днём, поздно вечером,
иногда даже ночью Владимир Ильич писал. Книга, которую писал
Владимир Ильич, была страшна для капиталистов. Она расска-
зывала рабочим, как вернее бороться с властью капитала, как
организованнее вести эту борьбу.
Скоро Владимир Ильич закончит книгу. Товарищи-марксисты
тайно её отпечатают и распространят по рабочим кружкам.
Поздно. В комнатке Владимира Ильича за тюлевой занавеской
встала чёрная тьма. В доме напротив окна погасли. Наступила
ночь. Город спал.
Владимир Ильич отложил перо и встал из-за стола. Сделал
три шага. Комната маленькая, но он любил пошагать.
«Дорога одна. Русский рабочий пойдёт этой прямой дорогой
открытой политической борьбы к победоносной коммунистической
революции», — вот о чём думал и писал Владимир Ильич. Книга
его звала русских рабочих к победоносной коммунистической ре-
волюции.
Ещё никто никогда не обращал к русским рабочим таких сме-
лых призывов.
А было Владимиру Ильичу в то время всего двадцать четыре
года. Он был совсем молодым. Он много знал. И верил: русские
рабочие совершат революцию.
НАЧАЛОСЬ
...Огромное поле перед Смольным, перерезанное мостовой, по-
росшее тощими деревцами и редким кустарником, было людно и
шумно. Горели костры... Солдаты топтались у костров, грелись.
Один за другим подъезжали грузовики. Соскакивали с грузовиков
вооружённые матросы и рабочие. Валом валили в Смольный...
Толпа гудела. Всё поле было в движении. Возле Смольного сто-
яли орудия. Часовые караулили входы. Окна всех трёх этажей длин-
ного здания Смольного ярко светились. Величественно было это
зрелище освещённого Смольного и возбуждённых, с горящими гла-
зами, людей. За спинами щетинились дула винтовок.
У Владимира Ильича сильно билось сердце. Настал день, ради
которого он жил...
Владимир Ильич стремительно прошёл коридором, людным и
тесным от ящиков с патронами и штабелей винтовок. Взбежал на
третий этаж, в комнату Военно-революционного комитета.
Члены комитета все были в сборе. Шло заседание. Кто стоял, кто
сидел. Секретарь писал протокол. Вот уже полсуток шло заседание.
Обсуждали план выступления.
<»2
Непрерывно вбегали связные Красной гвардии, воинских частей
и заводов.
Ленин вошёл. Снял кепку. Вместе с кепкой снялся парик. На-
всегда. Отслужил службу.
— Ленин — узнали все.
Председатель Военно-революционного комитета Николай Ильич
Подвойский, исхудалый, с воспалёнными от недосыпания глазами,
кинулся к Ленину:
— Владимир Ильич!
Как он обрадовался приходу Владимира Ильича! Будто силы
и смелости прибыло с Лениным. Подвойский нетерпеливо ждал, что
он скажет.
— Промедление смерти подобно! — быстро, решительно сказал
Владимир Ильич.— Надо захватить телеграф, телефонную станцию,
вокзалы, мосты. Без промедления. Сейчас. В эту ночь.
Связные вбегали в комнату, где помещался Военно-революци-
онный комитет, штаб революции, куда пришёл Ленин.
— Ленин пришёл! Ленин! — полетело по Смольному.
Связные входили и получали приказы. Военно-революционный
комитет приказывает: занять телеграф, телефонную станцию, вок-
залы, мосты. Занять все правительственные учреждения.
— Красная гвардия, строить-ся! — гремело на поле перед Смоль-
ным. Горели костры. Грузовики, полные вооружённых рабочих, уез-
жали в мрак и ненастье октябрьской ночи. Уходили солдаты и ма-
тросы.
В ночь с 24 на 25 октября вооружённый пролетариат и револю-
ционные войска взяли в свои руки Петроград, столицу России.
Великая Октябрьская социалистическая революция совершилась.
ЗИМНИЙ взят
...Ленин сказал председателю Военно-революционного комитета
Подвойскому:
— Весь Петроград в наших руках, а Зимний не взят. Немедлен-
но надо захватить Зимний и арестовать Временное правительство.
— К штурму готовы! — ответил Подвойский.
25 октября, в первое утро Октябрьской революции, люди чита-
ли обращение Ленина «К гражданам России».
Ленин писал, что Временное правительство свергнуто, власть
перешла в руки Советов. Революция победила.
Верно, всё так и было. Никакой у Временного правительства
власти не осталось, но министры его заперлись и сидели в Зимнем
дворце.
— Что же это получается? — строго сказал Ленин Подвойскому.
— Сегодня Зимний будет наш! — ответил председатель Военно-
революционного комитета. Выбежал из Смольного и поехал на ав-
томобиле проверять, как выполняется план взятия Зимнего.
Красногвардейцам и революционным полкам отдан приказ:
окружить Зимний дворец!
еэ
Рабочие и солдаты захватили возле Зимнего все проспекты и
улицы. Брали Зимний в кольцо. Громыхали колёсами пушки, зани-
мая позиции. Медленно входили в Неву миноносцы. Двигались к
Зимнему. Развернувшись, вставали на якорь.
И трёхтрубный крейсер «Аврора», с белыми бортами, обшиты-
ми медью, целил на Зимний жерло орудия. Зимний в осаде. Было
это в ночь на 26 октября 1917 года...
— Долго ли будем тянуть? — волновались и ругались солда-
ты.— Кто над нами командует?
Комиссары и члены Военно-революционного комитета на маши-
нах и горячих конях объезжали солдатские цепи.
— Товарищи, потерпите, вот сил побольше подтянем, чтоб на-
верняка бить буржуев, без промаха. Товарищ Ленин восстанием ко-
мандует.
— Ленин! —летело по солдатским и рабочим цепям.— Братцы,
товарищ Ленин восстанием командует.
Ленину в Смольный непрерывно слали донесения, как идёт окру-
жение Зимнего. Ленин с карандашом наклонялся над планом.
В этих улицах размещены такие-то части. Такой-то полк здесь...
Сюда надо добавить людей. Прибыли матросы из Кронштадта.
Крейсер «Аврора» в готовности.
— Товарищи, время. Начинайте штурм! — сказал Ленин.
...И вот во мраке, в ночной тишине ухнуло над Невой, разорва-
лось, прокатилось, сотрясая воздух от земли до небес. И долго эхо
повторяло: тра-ах, тра-ах... Это дала сигнальный выстрел «Авро-
ра». Условный знак к штурму.
Словно поднятые волной, солдаты и красногвардейцы поднялись,
кинулись к Зимнему. Цепь за цепью катились лавины бойцов. Из
ближних улиц открыла стрельбу артиллерия. Трещали пулемёты.
С рёвом выехал на Дворцовую площадь броневик...
— Ура! Да здравствует рабочая революция!
Красные отряды ворвались во дворец... Красногвардейцы и сол-
даты катились дальше, дальше, из комнаты в комнату, из зала в
зал. Винтовка наперевес, рука на затворе. Самые смелые и руково-
дители впереди: Антонов-Овсеенко, Еремеев, Подвойский...
— Юнкера, офицеры, сдать оружие. Господа министры, вы аре-
стованы.
...Ленин, полный ожиданий, был в Смольном. По виду спокой-
ный, проводил совещание.
Громко стуча каблуками, вошёл председатель Военно-револю-
ционного комитета Подвойский... Откозырял по-военному.
— Товарищ Ленин! Докладываю, Зимний взят.
БЕЛЫЙ ЗАЛ С КОЛОННАМИ
...Белый зал Смольного был битком набит народом. На II съезд
Советов тут собрались делегаты и неделегаты. Матросы в тельняш-
ках и бушлатах, с ручными гранатами за поясом. Красногвардей-
цы с винтовками, вчера бравшие штурмом Зимний дворец. Борода-
64
тые мужики — эти из дальних мест, делегаты сельских Советов.
А то рабочие с заводов и фабрик...
Ленин быстро поднялся на трибуну. И весь зал поднялся. Встал
как один человек.
— Да здравствует Ленин! -— кричали люди.
Не хотели умолкнуть. Летели вверх матросские бескозырки
и шапки.
— Да здравствует Ленин!
Ленин стоял на трибуне. И видел в зале, перед собой, счастли-
вые лица. Видел людей в простой, бедной одежде... Тут были рабочие,
крестьяне и солдатские делегаты. Трудовой парод. Перед этим
народом Ленин чувствовал себя в ответе за долю и счастье...
Ленин сказал речь о мире. Рабочим и крестьянам война не нуж-
на. Кончать надо с войной. Простые люди хотят мирной жизни.
И Ленин прочитал Декрет о мире...
С каким вниманием и волнением делегаты слушали Ле-
нина!..
Загремело «ура»! Мраморные колонны Белого зала не слыхива-
ли такого громового «ура»! Такого могучего и грозного пения:
Вставай, проклятьем заклеймённый,
Весь мир голодных и рабов,—
воодушевлённо пели сотни людей.
Мы наш, мы новый мнр построим,
Кто был ничем, тот станет всем!
Потом Ленин прочитал Декрет о земле... И снова делегаты, особен-
но крестьянские, одобрили ленинский декрет.
II съезд Советов, собиравшийся 25 и 26 октября 1917 года в Бе-
лом зале Смольного, был знаменитый, замечательный съезд. На этом
съезде Ленин объявил Советскую власть.
На этом съезде Ленин прочитал делегатам декреты о мире и
земле, и съезд их утвердил.
Ещё съезд утвердил народных комиссаров. И назначил Пред-
седателем Совета Народных Комиссаров Владимира Ильича
Ленина.
Так составилось первое Советское правительство.
Съезд работал всю ночь, только под утро закрылся.
Делегаты сразу начали разъезжаться по домам — в Орловскую,
Казанскую, Ярославскую и все другие губернии. В города. В воин-
ские части и флот.
— Скорее, товарищи, поезжайте домой,— торопил делегатов
Владимир Ильич,— Рассказывайте о нашей победе. Рабочая рево-
люция победила. У нас теперь Советская власть. Укрепляйте по-
всюду, по всей России Советскую власть.
3 4-977
65
М. П. Прилежаева. «Жизнь Ленина».
До самых дальних
поколений,
как свет, дойдут твои слова,
великий Ленин,
вождь и гений,
твоя мечта в сердцах жива!
* * *
Он с нами,
как живой с живыми,
он в поколеньях говорит.
Родное
ленинское имя
вад миром
знаменем горит!
В. Луговской
ВИШНИ ЦВЕТУТ
Наступила весна. В горкинский парк прилетели грачи. Приле-
тели на родину и захлопотали над гнёздами... И жаворонки при-
летели. Высоко в бездонной голубизне неба лилась их песнь. Над
Малым прудом плясали в лучах солнца стрекозы.
Надежда Константиновна постояла у пруда. Опа знала в
горкинском парке все любимые места и дорожки Владимира
Ильича.
Но был один уголок, который Владимир Ильич не успел увидать,
а Надежда Константиновна любила сюда приходить. Пришла и сей-
час. Села на скамейку. Задумалась...
Здесь цвели вишни. Юные, тонкие вишенки с тёмно-красными,
словно облитыми лаком, гибкими ветками.
Вишни цвели в первый раз. Владимир Ильич не успел увидеть
их цвета.
В последнюю осень приехали к Владимиру Ильичу в Горки рабо-
чие с Глуховской мануфактуры. Привезли Владимиру Ильичу пись-
мо от фабрики и подарок — вишнёвые саженцы из фабричного сада.
Как обрадовался Владимир Ильич встрече с рабочими! Счаст-
ливым светом загорелись глаза!..
На прощание один старый рабочий сказал:
— Я рабочий-кузнец, Владимир Ильич. Я кузнец. Мы скуём всё
намеченное тобой.
И крепко обнял Владимира Ильича. Постояли обнявшись. Через
этого старого кузнеца Владимир Ильич как бы всему рабочему
классу горячий привет посылал. А рабочий дал обещание Ленину.
«Обещаем, Ильич, дорогой наш Ильич!» — повторяла Надежда
Константиновна рабочую клятву.
Жужжали пчёлы над вишнями.
Много вёсен миновало с тех пор, много лет.
Вишни в горкинском саду разрослись.
Выросло, возмужало созданное Лениным государство. Выросла
созданная Лениным партия.
Бывали трудные времена, лихие и тяжёлые годы. Вынесла все
испытания Родина. Крепче, сильнее, краше становится Советский
Союз. В самых дальних краях нашей Родины горят «лампочки
Ильича». Электростанции, заводы и фабрики, космодромы, колхо-
зы, совхозы, новые города, школы, клубы, театры...
Если бы мог увидеть Владимир Ильич!
Но, наверное, Ленин сказал бы:
«Не останавливайтесь. Не всё достигнуто. Ведь наша цель —
коммунизм».
Коммунизм — это справедливость и правда. Это общий труд на
общее благо. Это бесстрашные дороги вперёд и вперёд, в поисках
нового. Это наша мечта о счастье и жизни красивой и благородной.
Ленин показал нам к ней путь.
3. И. Воскресенская
НА СТАРОМ ВЕНЦЕ
(Из книги «Сердце матери»)
Волга течёт на юг, Свияга — на север. Четыреста вёрст упрямо
пробирается Свияга рядом с великой рекой, увлекая за собой мел-
кие речушки, прокладывая свою дорогу к неведомому морю. Но за
Казанью Волга преграждает ей путь. Некуда деваться своенрав-
ной реке, она смиряется, и теперь уже Волга несёт её воды обратно
на юг.
Между Волгой и Свиягой раскинулся город Симбирск.
На Старом Венце, что кручей взвился над Волгой, в конце Стре-
лецкой улицы стоит двухэтажный деревянный дом и из-под насуп-
ленных резных наличников всеми окнами смотрит на Волгу.
В этом доме на втором этаже живёт семья директора народных
училищ Ильи Николаевича Ульянова. Старшей дочке Ане одинна-
дцать лет, и она главная помощница у мамы: накрывает на стол,
моет посуду, нянчится с годовалым братишкой Митей. Саше —
девять. Но он рослый, сильный мальчик, может и воды из колодца
принести и нащепать лучины для самовара. И ещё есть обязанность
у Ани и Саши — присматривать за младшими: братишкой Володей
п сестрёнкой Олей. Оба быстрые, шустрые, не ходят, а летают; глаза
устанут следить за ними, особенно за Володей.
Мама больше всего боится, чтобы Володя не прошмыгнул за
калитку. Однажды чуть не случилась беда. Аня с Сашей были в
гимназии, мама хлопотала на кухне. Выглянула во двор — нет Во-
лоди. Выбежала за ворота и чуть не упала от страха. Младший
сын её сидел на дороге и играл в камешки, а прямо на него неслась,
раскосив налитые кровью глаза, чем-то напуганная лошадь. Воло-
дя и крикнуть не успел, почувствовал только, как его обдало жа-
ром, перед глазами мелькнули копыта. Лошадь перескочила через
3*
67
мальчика и поскакала дальше. Мама схватила малыша и плакала,
и смеялась. И с тех пор всегда волнуется, когда Володя исчезает.
А двор у дома крохотный, пыльный, обсаженный редкими акация-
ми. Единственное развлечение — качели.
Аня с Сашей заняты делом — начались занятия в гимназии; они
сидят в комнате, готовят уроки. А Володя с Олей качаются на ка-
челях. Володе хочется взлететь высоко-высоко и через забор уви-
деть светлые воды Волги.
Лицо у Володи разгорелось, на носу ярче выступили веснушки,
кудри прилипли ко лбу. У Оленьки разметалась коса, и бант, как
Цветок, голубеет в пыли под качелями.
— Я вижу Волгу! — кричит Володя.— Я вижу её уже до сере-
дины.
Он приседает, сильно толкает доску — Оля на другом конце
взлетает вверх, визжит от страха и восторга, поворачивает голову
назад: ей тоже хочется увидеть Волгу.
Мама вышла на крыльцо, подозвала малышей к себе, усадила
рядом на ступеньку в тени, чтобы остыли, отдохнули. Раскрыла
книжку с картинками. Брат и сестра сидят не шелохнувшись, гля-
дя то на картинки, то на мамино лицо, и, зажав коленями ладош-
ки, поёживаются, когда мама читает что-то страшное, или весело
хохочут — когда смешное.
— А теперь давай играть в буквы,— просит Володя.
Мама вытаскивает из коробки картонные буквы.
— Это буква «М», а это «А». Приложим одну к другой. Вышло
«МА». И ещё раз «МА» — получилось «МАМА».
— Вот и я угадала буквы.— Оля проворно складывает слово.
— Тебе, Олюшка, рано учиться,— ласково говорит мама.— Во-
лодюшка у нас уже взрослый, ему пять лет.
Но Оля всегда делает то, что делает брат.
И вот уже оба разыскивают буквы и составляют волшебное
слово «мама».
— Показывай другие буквы.— торопит Володя, но мама посы-
лает их играть в кубики. Хватит заниматься науками.
Сделано большое открытие. Теперь слово «мама» можно сма-
стерить из стручков акации, начертить палочкой на песке. Оля вы-
кладывает слово из кубиков. Володя подобрал у крыльца кусочек
угля, зажал его в кулаке и думает: где бы ему написать это слово,
чтобы всем было видно?
Подошёл к калитке, нажал плечом. Калитка слегка скрипнула
и распахнулась. Страшно и интересно. Страшно потому, что налево
за высокой каменной стеной стоит тюрьма. Там всегда что-то скре-
жещет, звякает, оттуда всегда слышатся грубые окрики и печальные
песни.
Интересно потому, что впереди Волга — широкая, сверкающая,
и в неё смотрится солнце. Рыбачьи лодки, как семечки, рассыпа-
ны по воде, а между ними дымит, пыхтит, всплескивает воду белый
пароход.
68
Володя перебежал площадь. Узкая тропинка огибает утёс и из-
вилистой лентой спускается вниз. Володя приподнялся на цыпочки,
аккуратно начертил угольком на камне буквы: «МАМА».
Теперь это слово, наверно, увидят и на другом берегу. Спустить-
ся бы и посмотреть снизу. Ну, всего несколько шагов.
Сверху с удочками на плечах мчались мальчишки, взбивая но-
гами клубы пыли, и Володе захотелось с ними. В воду он не полезет.
Это мама с папой строго-настрого запретили. Но посмотреть снизу
на утёс и самому прочитать «МАМА» можно? Совсем близко уви-
деть пароход тоже интересно! А если ловко бросить камешек, то
он полетит над водой и будет ронять светлые круги и в центре са-
мого большого круга исчезнет. А если поставить ногу к самому кра-
ешку воды, то волна лизнёт носок сандалии, и он заблестит как на-
чищенный...
Вот она, Волга, где-то далеко-далеко, на другом краю, соеди-
няется с небом. А здесь у берега, наверно, и папе будет с руч-
ками.
Володя опёрся ладонями о колени, наклонился — смотрится в
воду, ждёт, пока проплывёт рыбёшка или прикатит волна от лодки,
и тогда отражение в воде сморщится, глаза и уши запрыгают и
расплывутся в разные стороны. Смешно!
Солнце скатилось на край неба и стало растекаться по Волге.
У ног Володи заплясали солнечные зайчики. Он хотел зачерпнуть
в ладонь зайчика и услышал тяжёлое дыхание. Кто это так тяжело
и шумно дышит? Река? Нет, это позади него. Он оглянулся и за-
мер. По берегу медленно двигались бурлаки. Вытянув вперёд под-
бородки, обросшие бородами, они руками разгребали воздух; обу-
тые в лапти ноги глубоко зарывались в песок.
Почему им так тяжело? Володя пригляделся и увидел, что люди
запряжены. Так мальчишки запрягают друг друга, когда играют
в лошадки. Но это были взрослые мужчины, и им было не до игры.
Замасленные, грязные лямки опоясывали им грудь, врезались в те-
лэ и сзади были, привязаны к толстому канату.
Володя повёл глазами по канату и увидел, что другой его ко-
нец прикреплён к огромной барже, нагруженной кулями из рогожи.
На барже стоял дом с окнами, и из трубы шёл дым.
Совсем близко от Володи, тяжело ступая, прошёл запряженный
человек. Он облизывал сухие губы и громко, с хрипом, дышал. Гла-
за смотрели и не видели: он чуть не задел Володю.
Бурлаки с трудом передвигали ноги, баржа легко плыла против
течения.
Володя вздохнул и оттянул рубашку от груди, словно тоже та-
щил эту баржу и лямка давила ему грудь. Чьи-то руки схватили
его за плечи и подняли в воздух.
— Как тебе не стыдно! — услышал Володя голос Саши.— Ма-
мочка волнуется, мы все тебя ищем.
Усадив брата на закорки, Саша стал подниматься наверх.
— Я пойду сам,— запротестовал Володя и спрыгнул с Сашиной
спины.
69
Взявшись за руки, братья долго взбирались в гору.
Володя оглянулся назад. Над Волгой плыли кудрявые облака —
золотые, красные, сиреневые—и, как в зеркале, отражались в ре-
ке. Бурлаков уже не было видно.
У камня, на котором Володя написал «МАМА», виднелась свет-
лая фигура.
— Ма-моч-ка-а! Нашёлся-а! — кричал Саша.
И Володе стало стыдно, что он «нашёлся», а не пришел домой
сам.
— Володя! Как можно! — сказала с укоризной мама.
Сказала «Володя», а не «Володюшка». Значит, очень сердита.
Опустив голову, Володя шагал рядом с мамой.
На площади стало совсем темно. В зарешёченных окнах тюрь-
мы виднелись круглые пятнышки света. Тюрьма была такая же
большая, как баржа. Только она стояла на месте.
...На столе шумел самовар. Володя сидел между Аней и Сашей
и усиленно дул в блюдце с чаем. Ему очень хотелось, чтобы мама
назвала его «Володюшкой», и не терпелось спросить Сашу про бур-
лаков, но Саша увлечённо разговаривал с сёстрами.
Завтра приедет папа из губернии, Володя должен сам расска-
зать ему о своём проступке. А это ох как нелегко! Володя тяжело
вздохнул.
— Володюшка, закрой окно, стало совсем прохладно,— сказа-
ла мама, и в глазах её снова появились весёлые искорки.
* * *
Начинаются
горы
с подножий.
Начинаемся
с Ленина
мы!
Р. Рождественский
ДОСУГ И ПОЛЬЗА
(Из книги «Встреча»)
...В субботний вечер в шведском Народном доме собрались рус-
ские социал-демократы, зарегистрированные в шведской полиции
как общество «Досуг и польза».
Люди перекидывались шутками, расспрашивали друг друга о
работе, о здоровье, но делали это так, между прочим, чтобы скоро-
тать время до начала собрания. Сегодня всех их занимали другие
мысли.
В комнату вошёл Яков Семёнович и две женщины. Одна пожи-
лая, невысокая, по-юношески стройная, с тонким, прекрасного ри-
сунка лицом, вторая молодая, черноволосая, с широко расставлен-
ными искромётными карими глазами.
70
— Прошу любить и жаловать,— обратился к присутствующим
Яков Семёнович,— мать Владимира Ильича Мария Александровна,
сестра Мария Ильинична, член социал-демократической партии.
В комнате стало тихо. У всех остались матери там, в России, и
она — мать Ленина — пришла сюда, как посланец их матерей, и от
неё пахнуло детством, материнской лаской.
Мария Александровна и Мария Ильинична сели на предложен-
ные стулья... Мария Александровна обвела глазами почему-то вдруг
взгрустнувших людей и сердцем поняла их.
Высокий худой юноша с крутыми завитками чёрных волос, встре-
тившись взглядом с ней, опустил глаза и стал хлопотать возле вол-
шебного фонаря, установленного на столе.
— Надо оправдать название нашего общества,— обратился он
к товарищам.— Будем развлекаться туманными картинами. До на-
чала собрания добрых четверть часа.
Он прикрепил большой лист бумаги к стене и распорядился:
— Кто там поближе, погасите свет, начинаем представление.
Стало темно... В памяти Марии Александровны возникли своды
мрачного зала судебного заседания, куда двадцать три года назад
она пришла, чтобы выслушать последнее слово своего Саши. Засе-
дание суда происходило при закрытых дверях, присутствовали толь-
ко чиновники. Сколько холодной ненависти прочитала она в их гла-
зах — она была матерью государственного преступника, посягнув-
шего на жизнь царя. Полутёмный зал для матери осветила тогда
улыбка её сына.
И вот сегодня, спустя почти четверть века, не устояла она про-
тив желания послушать своего другого сына — Владимира. Кто
знает, может быть, и не придётся его больше услышать! Семьдесят
пять лет всё чаще напоминают о себе...
Здесь встретили её хорошо, тепло, и столько улыбок засветилось
в этой комнате...
На белом листе трепетало светлое пятно от фонаря, затем по-
явился квадрат и вырисовалась Адмиралтейская игла.
Вот Невский проспект, гуляющая публика, вздыбленные кони
на Аничковом мосту, вывески: «Торговый дом», «Промышленный
банк».
— Питер! — вздохнул кто-то.
Питер... Россия...
Вид на Неву с царской яхтой «Штандарт» сменил уголок Лет-
него сада. Летний сад!..
Мария Александровна шла тогда мимо этого сада, ещё прозрач-
ного, но уже обрызганного яркой зеленью едва распустившихся по-
чек, шла и заставляла себя думать о том, что в такие весенние дни
смерть не в силах состязаться с жизнью, должна отступить, и на-
дежда, как весенний ветер, остудила горячую боль сердца, и ослаб
груз горя, и приговор о смертной казни казался нелепым и не-
правдоподобным. «Приговором хотят запугать, казнить не посме-
ют, и? могут».
71
Мария Александровна старалась заглянуть сквозь страх в серд-
це, чтобы оно подсказало хороший исход, укрепило надежду.
Вошла во двор Петропавловской крепости. Посыпанные ярким
жёлтым песком дорожки, нарциссы во всей своей первозданной бе-
лизне, синие чашечки крокусов, изумрудная зелень травы радовали
гла
«Как здесь красиво! —с чувством благодарности подумала она.
Как успокаивают, наверно, узников даже короткие прогулки».
А потом взглянула на это глазами Саши и обмерла, ужаснулась
жестокости. Ведь сделано всё это не из человеколюбия, а со злым
умыслом. Показать, как хороша жизнь на воле, что можно беско-
нечно наслаждаться цветами, солнцем, воздухом, если отступишься
от своих убеждении, если смиришься со злом на земле; показать в
контрасте жизнь на воле и сырой каменный мешок в крепости.
И Мария Александровна перестала видеть краски.
Через двойной ряд железных решёток на неё смотрели прекрас-
ные, горячие глаза сына; белым высоким лбом он прижимался
к ржавому переплёту, чтобы быть ближе к матери. Побелевшими
пальцами судорожно вцепился в решётку.
— Мужайся, Саша! Ты должен жить. Борись за жизнь. Человек
всё может, пока он жив.
— Бороться за то, чтобы влачить существование в этом камен-
ном мешке? — горько усмехнулся Саша.
— Из каменного мешка можно вызволить, из могилы — нико-
гда,— с отчаянием убеждала она сына.
«Мужайся!» — сказала она себе — и снова хождения по высо-
ким судебным инстанциям, в департамент полиции, оскорбитель-
ные предложения охранки, бесстыдная спекуляция на чувствах
матери.
«Мужайся!» — повторяла она и просила, требовала и разжига-
ла в сердце своём искру надежды и не давала ей угаснуть, и она,
эта искра, помогала ей бороться.
8 мая Мария Александровна ехала в конке, держала на коле-
нях аккуратный узелок с бельём для Анны, ехала к ней на свидание
в тюрьму.
Сидела и придумывала милые семейные мелочи, о которых рас-
скажет Анне, чтобы она не чувствовала себя одинокой, расскажет,
как мужественно держится Саша и что есть надежда, безусловно
есть, даже не надежда, а полная уверенность, что Саша будет жить
и что всё со временем уладится.
И Мария Александровна сама верила в такой исход.
В конку вошли студенты; они были возбуждены, перекиды-
вались какими-то междометиями, смысл которых был понятен
только им.
Рядом с Марией Александровной сел юноша, сунул в карман
шинели сложенный листок бумаги, поставил локти на колени и за-
крыл лицо руками.
Мария Александровна видела, как на сукне шинели, словно на
промокашке, расплывались пятна. Студент плакал. «И у него тоже
72
горе,— подумала она.— Не надо плакать, юноша, у молодости впе-
реди много радости»,— хотела сказать Мария Александровна.
Конка остановилась.
Послышался весёлый голос мальчишки, вскочившего на под-
ножку:
- Правительственное сообщение! Государственные преступники
казнены!
— Казнили! Каких людей казнили! — проскрежетал зубами сту-
дент.
Сердце матери метнулось.
«Сашу повесили!.. Сашу казнили!.. Нет, нет, не может быть!»
— Что это кричат мальчишки? — прошептала г» и мольбой
посмотрела на студента, чтобы он не подтвердил стргшной зогадки.
Студент вынул из кармана листок и молча протянул его.
«Сегодня... в Шлиссельбургской крепости...— прыгали буквы и
жгли сухим огнём глаза,— подвергнуты смертной казни государст-
венные преступники Шевырёв. Ульянов...»
— Ульянов...
Мария Александровна разгладила на коленях листок, свернула
его вчетверо и отдала юноше.
— Совсем казнили? — спросила она.
Студент отнял руки от лица, посмотрел на женщину тяжёлым,
недоумевающим взглядом, пожал плечами.
В конке стало душно.
Мария Александровна поднялась и пошла к выходу. Ей каза-
лось, что её горе может поранить других
«Это ошибка,— подсказывал какой-то внутренний голос.— Иди
бодрее... Аня ждёт свиданья... Не попади под лошадь. Не сгибайся.
Опусти вуаль на лицо, чтобы людей не поражала смертельная
бледность. Иди спокойнее, задохнёшься. Горе придёт позже. Только
слабых оно сбивает с ног, сильные несут его бремя долго, всю
жизнь... Аня ждёт в тюрьме;.. Какое счастье, что она в тюрьме,
ограждена от мира, не узнает сразу... Её можно подготовить...»
Вспомнила — Саша болел брюшным тифом, а она, мать, не была
рядом с ним, не знала. Сердце матери должно было подсказать, что
болен сын, должна была поехать к нему...
«Нет, упрёки потом... Сашенька, мальчик мой родной!.. Нет, неж-
ных слов не нужно, они разорвут сердце...» -
По улице шла пятидесятидвухлетняя женщина в траурной одеж-
де. В трауре по мужу, который пора уже было снять. Шла легко и
стремительно. Вошла во двор тюрьмы. Молча, коротким движени-
ем протягивала пропуск, и двери раскрывались без обычных казён-
ных распросов. Глаза у этой женщины тёмные, повелительные, и,
не покажи она пропуска, кованые ворота распахнулись бы перед
ней — матерью.
— Не говорите дочери о казни,— сказала она тюремной надзи-
рательнице, и та послушно наклонила голову...
...Вернулась домой в Симбирск под утро. В саду за домом цве-
ли вишни. Матери почудилось, что они цветут чёрным цветом.
73
Никого не замечая, по скрипучей лесенке поднялась наверх
в комнату Саши, легла на его кровать, обхватила подушку руками,
зарылась в неё лицом. «Смерть! Поскорее бы пришла смерть! Толь-
ко она может вызволить, избавить от нечеловеческих страданий.
Умереть сразу, немедленно, дальше жить нельзя... нет сил...»
Мягкая рука обвила её шею, прохладная щека прижалась к её
щеке.
— Мамочка, ты заболела? Повернись ко мне.
Мать повернула голову и не видела дочери.
Маня заплакала.
— Мамочка, встань, мне страшно, пойдём завтракать, я хочу
есть. Все ждут тебя.
Мария Александровна села на кровати, провела руками по во-
лосам, словно сбрасывая что-то тяжёлое. Уже зрячими глазами по-
смотрела на дочь. Маня стояла перед ней в смятом платье, бант
едва держался на кончике чёрной косы.
«Как я смела? Как я смела думать о смерти, забыть о детях,
забыть о маленькой дочке? Как я могла не подумать о живых?»
Мать поцеловала Маню в щеку, вытерла её слёзы и сказала так,
как говорила обычно:
— Зови детей к столу...
Яркий свет брызнул в глаза, нарушил тишину, вернул Марию
Александровну к действительности.
— Ильич! Ленин! Владимир Ильич!
Разом сдвинулись с места стулья, большевики окружили Влади-
мира Ильича. Крепкие рукопожатия, улыбки, радостные возгласы
и жадные внимательные взгляды, какими обычно встречают добро-
го, близкого друга.
Владимир Ильич поздоровался с товарищами, подошёл к столу
и раскрыл папку.
— Я надеюсь, мы проведём досуг с пользой,— заметил он и по-
искал глазами мать. Улыбнулся ей, дружески кивнул сестре.
Петропавловская крепость слабой тенью мерцала на стене. Юно-
ша спохватился, выключил фонарь, и тень крепости исчезла.
Председатель для порядка постучал карандашом по столу. Ко-
ричневые ногти на руках выдавали профессию кожевника.
— Слово для реферата о положении дел в партии имеет Вла-
димир Ильич Ульянов-Ленин,— объявил он.
И Владимир Ильич сразу приступил к докладу.
О тяжёлом кризисе 1 рабочего движения и социал-демократи-
ческой партии говорил он. Многие организации разбиты, интелли-
генция бежит из партии, уныние проникло в среду пролетариата.
Мария Александровна не ощутила пессимистических2 ноток в
голосе Владимира Ильича. Её внимание привлекло слово «кризис».
Обычно этим словом врачи характеризуют перелом болезни.
1 Кризис — крутой перелом, тяжёлое переходное состояние.
s Пессимизм — безнадёжность, неверие в лучшее будущее.
74
— Кризис продолжается, но конец его близок.— Владимир
Ильич вышел из-за стола. Он говорил полным голосом, подчёркивая
каждую мысль жестом руки.
Все, подавшись вперёд, словно стараясь быть ближе к оратору,
внимательно слушали. Нет, не просто слушали — вместе с ним ду-
мали, определяли своё место в нелёгком партийном деле.
Сидевший неподалёку от Марии Александровны юноша в нача-
ле доклада готовился что-то записывать в блокнот, но так и застыл
с карандашом в руке. Мария Александровна поняла, что записать
кратко содержание реферата было трудно. В каждой фрг зе — боль-
шая мысль. Точный и строгий анализ положения и горячая вера
в силы рабочего класса, в его революционную партию — вот ощуще-
ние от всех высказанных мыслей.
Голос Владимира Ильича становился громче, словно пламенел.
«Как громко говорит он, вредно ему так волноваться»,—• поду-
мала Мария Александровна, глядя, как на виске сына бьётся на-
бухшая жилка.
— Только упорная революционная борьба пролетариата, только
совместная борьба миллионов могут подорвать и уничтожить цар-
скую власть.
В ушах матери прозвучали слова Саши на суде: «Я убеждён
в необходимости террора...» И она вспомнила его слова о том, что
в русском народе всегда найдётся десяток людей, преданных своим
идеалам, сочувствующих несчастью своей родины настолько, что
для них не является жертвой умереть за своё дело. А вот другой её
сын убеждён и убеждает, что это дело рук миллионов. «Только со-
вместная борьба миллионов»,— повторила про себя мать.
Как много изменилось за четверть века! Саша тоже шёл к вели-
кой цели, но шёл ещё ощупью, многое ему не было видно.
Володя идёт широким шагом, уверенно, словно в руках у него яркий
фонарь, который далеко светит.
Мария Ильинична уже давно поглядывала на мать, она догады-
валась, какие мысли её тревожили.
Владимир Ильич кончил доклад, закрыл папку, так ни разу и не
заглянув в неё.
Все поднялись и вполголоса запели, и Мария Александровна
по-новому вдумывалась в слова песни:
Никто не даст нам избавленья,
Ни бог, ни царь и не герой-
Владимир Ильич подошёл к матери:
— Ты не устала? Я понятно говорил?
Мария Александровна молча кивнула головой, не в силах от-
ветить...
Владимира Ильича обступили со всех сторон, и он углубился
в разговор с товарищами...
Пароход русско-финляндской компании «Буре» уходил в Рос-
сию рано утром. Тучи свинцовыми плитами нависли над заливом.
75
Чайки, словно посиневшие от холода, летали низко над водой, чир-
кая по зыби крылом.
На пристани' кончилась погрузочная суматоха. Пассажиры вы-
строились в ряд на палубе и переговаривались с провожающими,
а Владимир Ильич никак не мог отпустить от себя мать.
— Береги себя, родная, ты нам очень нужна,— шептал он.
Мария Ильинична, не сдерживая слёз, дёргала потихоньку бра-
та за рукав.
— Володечка, пора, милый, мы опаздываем.
Она крепко обняла его, взяла мать под руку, и они стали подни-
маться по сходням. Мария Александровна шла бодро, знала, что
за каждым её движением наблюдает сын. Она остановилась на кру-
той горке сходен, висящих над водой, и обернулась.
Владимир Ильич устремился к матери. Ступил на сходню и по-
нял, что дальше идти не имеет права.
Мария Александровна была уже на палубе.
«Я больше никогда не увижу её,— обожгла мысль,— никогда.
Я навсегда расстаюсь с ней. Ещё бы раз почувствовать прикоснове-
ние её рук... Меня отделяет от России этот трап»,— вздохнул Вла-
димир Ильич.
Нет, нельзя ему на палубу. Пароход — это уже территория Рос-
сии, на которой действуют все её жестокие законы, вступают в силу
все распоряжения и циркуляры об аресте и привлечении к судеб-
ной ответственности Владимира Ильича Ульянова-Ленина. На при-
стани он не подвластен русской жандармерии, здесь он на шведской
территории.
Сходни убрали. Пароход отвалил.
Владимир Ильич смотрел на мать, махавшую ему платком.
Пароход развернулся, дал прощальный гудок и стал удаляться.
Чайки летели за ним следом, а Владимир Ильич видел только руку
матери, трепетавшую, как крыло птицы. Он стоял на пристани
и не чувствовал ни дождя, ни пронзительного ветра — он был тепло
одет, па нём было серое драповое пальто, подаренное матерью, и
шерстяной шарф, связанный её руками.
С. В. Смирнов
Есть человек,
и день его рожденья
Самй природа празднует у нас.
Неодолимой силой пробужденья
Она крушит последний лёд и наст.
Есть человек,'
и свет его деяний
Планету вызволяет из оков.
76
Сегодня —
с ним
не только россияне,
А трудолюбы всех материков.
Есть человек,
он смотрит в наши души,
Мы все — его рабочая родня.
Он с нами в небе, в море и на суше
И в разработке
завтрашнего дня.
Есть человек,
он зорок и отважен,
Он воплощенье светлого всего,
Мы вечно совершенствуемся,
даже
Не называя имени его.
Ю. П. Герман
РАССКАЗЫ О ДЗЕРЖИНСКОМ
Сборник «Рассказы о Дзержинском» Юрия Германа содержит две части.
Первая — «Накануне» — о тяжёлой жизни в тюрьмах и ссылках, о революцион-
ной борьбе молодого Дзержинского во времена царизма. Вторая—«Вихри враж-
дебные» — о большой, напряжённой работе Феликса Эдмундовича, ближайше! о
помощника В. И. Ленина, в труднейшие годы становления и укрепления Совет-
ской власти.
В рассказах «Восстание в тюрьме», «Песня», «В переулке», «Картины» и дру-
гих перед читателем встаёт образ большевика-ленинца, талантливого организа-
тора и бесстрашного руководителя масс. Из рассказов «Мальчики», «В подвале»,
«Народное образование» вы узнаете, как этот суровый, непримиримый к врагам
человек заботливо и ласково относится к детям, так как в молодом поколении
он видит будущее нашей страны.
* * *
Юноше,
обдумывающему
житьё,
решающему —
сделать бы жизнь с кого,
скажу,
не задумываясь:
— Делай её
с товарища
Дзержинского.
В. Маяковский
НАКАНУНЕ
«Надо обладать внутрен-
ним сознанием необходимости
идти на смерть ради жизни,
идти в рабство ради свободы и
обладать силой пережить с от-
крытыми глазами весь ад жизни,
чувствуя в своей душе зачерп-
нутый из жизни великий возвы-
шенный гимн красоте, правде,
счастью».
Ф. Дзержинский
77
ПЕСНЯ
...Как только поезд подошёл к вокзалу, в отделении Дзержин-
ского раздалось пение. Пел он сам, Тимофеев и старик-профессор.
За окнами шумел провинциальный перрон, толпилась молодёжь,
а здесь у окон вагона пели арестанты, и хор их с каждой минутой
становился всё мощнее, голоса крепли, росли, рвались на волю.
То не соколы сизокрылые
Улетели в небо прочь,
То борцы, нам сердцу милые,
Убежали в эту ночь.
— Господа,— раздалось на перроне,— тут политических везут!
А в ответ громкая песня:
То борцы, нам сердцу милые,
Убежали в эту ночь
Из тюрьмы, из заточения,
Чтобы небо повидать.
Позабыть свои мучения,
Вольной грудью подышать!
Толпа на перроне, против того вагона, в котором пели, прибы-
вала с каждым мгновением. Конопатый студент послушал-послу-
шал, потом вдруг сорвал с себя форменную фуражку, замахал ею
и закричал во всю силу своих здоровенных лёгких:
— Привет, товарищи! Скоро грянет буря!
Придерживая шашку, прибежал станционный жандарм, старый
и злой. И сразу же стал толкаться:
— А ну отойди! Прошу не скопляться! Господин студент, попро-
шу не безобразничать...
Теперь уже пели и в других вагонах... В соседнем вагоне пели
«Смело, товарищи, в ногу», через вагон пели «Отречёмся от старо-
го мира», а Дзержинский уже запевал «Замучен тяжёлой неволей».
...Поезд отправился только в три часа ночи, после того, как за-
ключённые провели из своих вагонов, как с трибун, самый настоя-
щий митинг...
А в шесть часов утра на другой большой станции повторилась
та же история. Студенты высыпали из своих вагонов, арестанты
пели и митинговали. Пассажиры уже знали, что вагон арестантов
идёт на правах карцера, и сочувствовали узникам. Один студент
купил возле вокзала большой короб со спелыми яблоками и угова-
ривал конвойных разнести яблоки арестантам. Короб втащили в
вагон к Дзержинскому.
Старик, железнодорожный машинист, принёс из буфета несколько
пачек папирос и ходил от окна к окну — просовывал их сквозь сет-
ки, называл свою фамилию и говорил:
— И его такая же фамилия, Горобченко, Горобченко Владимир.
Сынок мой. Не откажите в любезности, очень буду вам благодарен.
Давно его взяли, когда ещё депо наше бастовало. Скажите ему,
что папаша здоров... Закуривайте, пожалуйста, не стесняйтесь...
те
В вагоне теперь пахло яблоками, табаком, настроение у всех
было хорошее, лёгкое. Было приятно сознавать, что ты не забыт,
что неразрывными нитями ты связан с теми, кто на свободе...
Часа через два после этой станции в вагон неожиданно ввалил-
ся начальник конвоя... Он остановился в дверях, а вперёд пропустил
трёх конвойных. С ним стояли двое конвойных и двое жандармов.
Их лица были неприятные, напряжённые...
— Кто повёл разговоры с лицами, находящимися на воле? Кто
посмел нарушить моё приказание о карцерном режиме? Преду-
преждаю,— запираться бессмысленно. Мне и так всё известно.
— Раз вам известно, то зачем вы спрашиваете? — усмехнулся
Дзержинский.
— Не твоё дело! — крикнул начальник.— Понял?
У Дзержинского дрогнуло лицо.
— Не тыкать мне. Понял?
И слегка двинулся к начальнику конвоя. Тот инстинктивным
движением вскинул револьвер. Сзади звякнули затворы винтовок.
Люди в вагоне замерли.
Но Дзержинский спокойно и свободно, точно не было перед ним
револьвера, сделал ещё шаг вперёд.
— Назад,— крикнул начальник конвоя,— застрелю!..
Дзержинский шагнул ещё.
За его спиной коротко охнул старик-профессор. Это зрелище
было не для людей со слабыми нервами: один безоружный человек
медленно и спокойно надвигается на восьмерых вооружённых лю-
дей, идёт на дула винтовок и револьверов. И лицо, это удивительное
лицо с мерцающими светлыми зрачками... Но самое удивительное
заключалось в том, что начальник вдруг струсил, испугался одного
безоружного человека и закричал на весь вагон:
— Чего вы, наконец, хотите, чёрт бы вас драл? Что вам
надо?
— Немедленно дайте нам всё, что причитается,— воду, пищу,
табак,— сказал Дзержинский,— Но немедленно.
...Начальник повернулся, сунул револьвер в кобуру и ушёл. А на
следующем полустанке в вагон принесли кипяток, щи и махорку.
До вечера обсуждали инцидент с начальником конвоя. Говорили
и при Дзержинском и без него. Он слушал, молчал и улыбался, по-
том вдруг сказал:
— Пустяки это всё, вздор. Он испугался не моей силы воли, не
чего-то там особенного в глазах у меня. Он испугался убеждённости.
Понимаете? Я убеждён, а он нет. Он наёмник, а я нет. Так просто:
наёмник испугался не наёмника... Приятно только одно, что мы
опять победили.
— В такую пору, да ещё в вагоне, да тем более в тюремном,
надо петь,— после долгого молчания произнёс Дзержинский.
И негромко запел:
Море яростно стонало,
Волны бешено рвались,
Волны знали, море знало...
79
Через несколько минут пел уже весь вагон...
И по голосам поющих было понятно, что настроение у людей
спокойное, уверенное, почти такое, как бывает на воле.
ВОССТАНИЕ В ТЮРЬМВ
Пятого января 1902 года Феликс Дзержинский был отправлен
из Седлецкой тюрьмы в Вилюйск, в котором по высочайшему пове-
лению ему надлежало пробыть ровно пять лет.
Путь от Седлецкой тюрьмы в царстве Польском до Александров-
ской центральной каторжной тюрьмы, в селе Александровском,
Иркутской губернии, поблизости от реки Ангары, партия арестан-
тов, с которой шёл Дзержинский, проделала в четыре с лишним
месяца, что по тем временам считалось скоростью почти фантасти-
ческой.
В мае партия прибыла в Александровск и разместилась в пере-
сыльном корпусе, неподалёку от главного здания централа...
Начальником централа был в то время поляк Лятоскевич, вёл он
среднюю линию и, как говорили про него арестанты, «жил сам
и жить давал другим». Но, в конце апреля, незадолго до прибытия
того этапа, с которым шёл Дзержинский, положение в Александров-
ской пересыльной круто и внезапно изменилось.
...Когда, измученный весеннею распутицей, дождями со снегом,
морозами и буранами, всеми адовыми пытками российских каторж-
п !х дорог, этап входил в ворота пересыльной Александровской
тюрьмы, надеясь хоть тут перевести дух, поспать, обсушиться и по-
c. :ь, вдруг выяснилось, что старым порядкам конец, что здесь те-
перь орудует Токарев, палач и убийца по призванию, что бани не
будет, кипятку до утра не получить, в село даже с конвойным
за покупками выйти нельзя и, что самое главное, никаких разгово-
ров и просьб: за разговоры Токарев бьёт в лицо.
Узнав обо всех этих печальных новостях, матрос Шурпалькич,
осуждённый на бессрочную каторгу, человек очень смелый и спо-
койный, никому не сказавшись, сам, один, из общей камеры, в ко-
торой размещались арестанты, отправился к Токареву в дежурку.
Услышав обращение не по уставу, Токарев молча сразу же ударил
матроса тяжёлой связкой ключей по лицу с такой силой, что рассёк
Шурпалькину щеку до кости. Брызнула кровь. Шурпалькин, теряя
от боли власть над собой, шагнул к надзирателю, но тот ударил
матроса ключами ещё раз, и Шурпалькин упал.
В камеру он вернулся часа через два, никому не сказал ни слова
и повалился на нары... Дзержинский успел заметить, что с матро-
сом, к которому он очень привязался за месяцы этапного пути, не-
ладно.
— Шура! — позвал он.
Матрос молчал...
Несколько часов провозился Дзержинский с матросом: он то от-
паивал его водой, из ржавого жестяного чайника, то клал ему
на голову мокрую тряпку, то силой удерживал его на нарах, когда
60
тот вдруг рвался вскочить, найти Токарева и задушить его на
месте...
Утром, чувствуя себя совершенно разбитым после бессонной
ночи, Дзержинский собрал у себя в камере сходку политических.
Пришли все, кто был в пересыльной,— человек пятьдесят...
Говорили минут десять, самое большее. Решено было вызвать
Лятоскевича, предложить ему возвратить старые порядки, а глав-
ное,— убрать из пересыльной Токарева. В случае же отказа Дзер-
жинский предложил план восстания в тюрьме, до того смелый и
небывалый, что некоторые даже сразу не поняли.
— Никакой осечки тут быть не может,— говорил Дзержин-
ский.— Всё точно обдумано. И жертв не будет. Расчёт у меня про-
стой. Дятоскевич пуще всего на свете боится гласности и началь-
ства. Если то, что я предлагаю, мы осуществим, Дятоскевич должен
будет пойти на все уступки по двум причинам: первая причина та,
что попади дело в газеты — ему надо уходить, да ещё с таким трес-
ком; вторая причина: узнает начальство по тюремному ведомству —
тоже крышка, да и не только ему, а даже иркутскому губернатору.
У нас таких историй не было, история прошумит на весь мир, н они
её постараются ликвидировать во что бы то ни стало мирными пу-
тями. Так или не так?
Около часа пополудни в пересыльную явился Дятоскевич.
Разговаривать с ним уполномочили тульского токаря Бодрова,
славившегося редкой невозмутимостью, спокойствием и располага-
ющей улыбкой во всех случаях жизни.
Дятоскевич молча выслушал Бодрова, щелчком сбил с сюртука
пушинку и по пунктам ответил на все просьбы отказами...
Говорил он долго и скучно, а Дзержинский слушал его, низко
опустив красивую голову, и при этом почему-то улыбался.
Весь день до вечера Дзержинский с Шурпалькиным и с Воро-
паевым, осуждённым за восстание где-то на юге России, подготов-
ляли точный план действий на завтрашний день: ходили по двору,
стараясь точно выяснить расположение всех тюремных построек
и пристроек, считали, сколько где конвоя, выясняли вооружение,
сигнализацию, время смены караулов. Работать приходилось с осто-
рожностью, с оглядкой, так, чтобы Токарев ничего не пронюхал
и не заподозрил.
К вечеру всё было кончено, выверено и решено.
Опять собралась сходка.
Говорили шёпотом.
На этой сходке были точно распределены обязанности.
— Ровно в одиннадцать часов всем быть во дворе,— говорил
Дзержинский,— всем до одного человека. В одиннадцать с четвер-
тью я подхожу к привратнику, разоружаю его, и это служит нача-
лам к всеобщему восстанию... Старшего надзирателя Токарева
я беру на себя. Ночью Токарев дежурит. До часу дня он будет спать
у себя в дежурке. Там я его и возьму.
— Я тоже с вами,— тихо попросил матрос.
— Ни в коем случае, Шура. Если будет хоть одна жертва, за-
варится такая каша и они нам столько крови пустят, что этого нам
никто не простит. Вся наша ставка на анекдот, на комическую исто-
рию с неприятными последствиями не для нас, а для них. Понима-
ете? Дальше...
В этот день тюрьма проснулась рано, гораздо раньше обычного,
но до побудки никто не поднялся, чтобы не возбудить подозрений
у надзирателей.
Потом пили серую бурду — кипяток, заваренный брусничным
чаем, жевали мокрый тюремный хлеб и вяло переговаривались,
потом вышли во двор валяться на досках и судачить. Вышли не все,
многие остались до времени в камерах.
Дзержинский сидел неподалёку от ворот, курил махорку и за-
шивал рубашку. Лицо его было совершенно спокойно, только глаза
порою поблескивали из-под ресниц.
Незадолго до назначенной минуты он встал, потянулся, оглядел
двор — все ли на местах — и ленивой походкой пошёл к воротам,
у которых дремал усатый старик-стражник. Лениво шагая мимо
него, Дзержинский вдруг сделал одно короткое, еле уловимое дви-
жение, мгновенное и точное, после которого стражник очутился на
земле, а подбежавшие арестанты уже вязали ему руки и снимали
с него, онемевшего от страха, старый револьвер, «селёдку», которая
не лезла из ножен, до того она заржавела, и прочую амуницию,
в то время как другие арестанты валили и вязали конвойных
и младших надзирателей...
Ни одного крика не было слышно, ни один человек не успел
выстрелить, никто толком даже не понял, в чём дело, а все уже
были повязаны кушаками и стояли, выстроенные возле тюремной
стены.
Взяв из кучи оружия, сваленного неподалёку, револьвер поно-
вее, Дзержинский пошёл к тюрьме, возле которой в пристроечке
имел обыкновение отдыхать Токарев, упёрся ногою в косяк, рванул
дверь и вошёл в дежурку.
Здесь было темно. Токарев негромко посапывал в углу. Стара-
ясь пока что не очень шуметь, Дзержинский сорвал одеяло, кото-
рым было завешено окно, и направил револьвер на Токарева.
— Лежите смирно!
Токарев молчал. Из-под красной кумачовой подушки выгляды-
вал револьвер без кобуры. Дзержинский забрал и этот револьвер.
— Одевайтесь!
Надзиратель долго не мог попасть ногами в штанины.
— Это китель,— сухо сказал Дзержинский.— Брюки лежат ря-
дом с вами.
— Вы меня расстреляете? — хриплым голосом спросил Токарев.
...Глядя на него сейчас, никто бы не поверил, что этот человек
способен внушать ужас одним своим видом: эти обвисшие усы,
бессмысленные глаза навыкате, трясущийся подбородок...
Дзержинский отвёл взгляд: Токарев был омерзителен сейчас...
82
Вышли во двор. Стражники и конвойные по-прежнему стояли
возле стены.
Навстречу, странно улыбаясь, двигался матрос.
— Он хочет меня убить, я знаю, отгоните его.
— Уйдите, Шура! — крикнул Дзержинский...
— Беру на себя приведение казни в исполнение,— произнёс
матрос довольно громко, так, чтобы все слышали.
— Убирайтесь отсюда! — потеряв терпение, крикнул Дзержин-
ский.— Сейчас же уйдите отсюда.
Но было уже поздно: стража услышала слова матроса и подняла
многоголосый вой. Кричали, вопили, умоляли...
— Л1олчать! — крикнул Дзержинский,— Никто не будет рас-
стрелян! Тихо! Сейчас откроют ворота, и вы все, не оглядываясь,
побежите к главному зданию. Бодров, открывайте! Живо!
Ворота со скрипом отворились.
— Токарев, вперёд! — командовал Дзержинский.— Остальные
за ним. Не задерживайтесь! Шагом марш!
Конвой и охрана не верили ни своим глазам, ни своим ушам. Но
ворота были открыты настежь.
Первым тронулся Токарев. Пятясь от Дзержинского он пошёл
к воротам. За ним двинулись остальные. До ворот они шли медлен-
но, едва-едва переставляя ватные от страха ноги, но за воротами
силы к ним вернулись. Токарев побежал, приседая и петляя, как
заящ Он и теперь думал, что арестанты будут стрелять ему в спи-
ну... А они стояли в воротах и покатывались от хохота...
— Закрыть ворота,— приказал Дзержинский.— Завалить дос-
ками и брёвнами. Возле главного входа в пересыльную строить бар-
рикады. Начальник по работам Бодров.
— Можно начинать? — спросил Бодров.
— Начинайте,— сказал Дзержинский и подозвал к себе матро-
са.— Идите в дежурку Токарева,— произнёс он,— там у него крас-
ная наволочка, вытряхните из неё пух и сделайте флаг. На флаге
надо написать: «Свобода». Только быстро, Шура! И палку найдите
подлиннее, чтобы флаг был виден издалека. Пускай из камер глав-
ного здания будет видно... Поняли?
— Есть! — ответил матрос.
В три часа пополудни над корпусом пересыльной тюрьмы взвил-
ся красный флаг с надписью «Свобода». К этому времени Дзержин-
ский, единогласно выбранный председателем революционной трой-
ки, открыл митинг. В своей речи он объявил, что считает положение
внутри тюрьмы чрезвычайным и требует абсолютной дисциплины
и порядка... В заключение своей речи он поздравил товарищей
с тем, что отныне они — граждане самостоятельной республики, от-
вергающей власть и законы Российской империи.
После митинга тройка занялась распределением обязанностей
среди граждан новой республики...
В сумерки к тюрьме пришёл Лятоскевич.
— Откройте, господа, ворота,— сказал он.
83
— Сейчас будет доложено тройке,— ответил дежурный.
Лятоекевич курил сигару, смотрел на облака, ждал. Из всех
щелей на него смотрели заключённые. Это было удивительное зре-
лище: начальник тюрьмы просится в тюрьму, а его не пускают.
Наконец дежурный сказал:
— Просили передать, чтобы вы завтра наведались. Сегодня мы
занятые.
Это было чудовищно до оскорбительности, но что он мог отве-
тить? Закричать? Затопать ногами?.. Помедлив, Лятоекевич произ-
нёс, как ему казалось, с холодным достоинством:
— Хорошо. Я приду завтра. Но заметьте — в последний раз.
Рано утром он опять притащился к воротам тюрьмы, и карауль-
ный с вышки побежал доложить о нём Дзержинскому.
— Пусть подождёт,— был ответ.
Утром пересыльную тюрьму окружили на всякий случай войска,
присланные из Иркутска...
Бодров непрерывно вёл переговоры с Лятоскевичем... За Лято-
скевичем стояли солдаты в белых гимнастёрках, стыли на ветру
и ждали. Перед солдатами прохаживался офицер...
Лятоекевич с мольбой взглянул на него.
— Дайте залп в воздух,— вполголоса попросил он.
— Никак нет, не могу.
— Почему?
— Имею инструкцию от вице-губернатора оружия не приме-
нять!..
Череа несколько минут к острогу подъехала лакированная ко-
ляска вице-губернатора. Рядом с ним сидел чиновник особых пору-
чений, а напротив него — прокурор.
— Ну что же это у вас тут происходит? — не вылезая из коляски
и не подавая Лятоскевичу руки, спросил вице-губернатор.— Отстав-
ки захотелось или как прикажете вас понимать? Вы что, батенька,
6 ума тут все преходили? Вы что, ослепли, оглохли? Ма-алчать,
я. приказываю! — закричал он, хотя Лятоекевич ничего и не гово-
рил.— Ма-алчать и исполнять мои приказания!
— Слушаюсь, ваше превосходительство,-— произнёс Лятоске-
вич...
— Пойти на все их требования и немедленно, сейчас же прекра-
тить этот позор, это безобразие, это... чёрт знает что, что такое...
В четыре часа пополудни Лятоекевич объявил Бодрову, что
администрация тюрьмы принимает все требования арестованных
и просит спустить красный флаг и отворить ворота.
— Передам тройке,— последовал ответ.
Тройка и сход арестантов постановили восстание прекратить по
причине полной и всесторонней победы восставших.
Они стояли все вместе во дворе тюрьмы... В строю стоял Дзер-
жинский, а рядом с ним, плечом к плечу, те, кто вместе с ним вынес-
84
ли всю тяжесть восстания, кто не спал эти ночи, кто не ел и не пил
и не пел песен, потому что для этого не хватало времени. Они стоя-
ли рядом, вплотную...
МАЛЬЧИКИ
Вечером Дзержинского перевели из общей камеры в третий
этаж. Тут были одиночки, но из-за переполнения всей тюрьмы в
каждой одиночке сидело по двое-трое заключённых. И в этой камере
койка была уже занята...
Он стал у кровати и посмотрел... Вот так номер! Это были дети,
двое детей, укрытых гимназической шинелью. Вот так номер! Им
обоим не больше тридцати лет. За что их упрятали сюда? Оин,
наверное, от страха плачут по ночам и зовут маму!
Мальчики спали спокойно. Дзержинский сел возле столика на
стул, подпёр голову руками и задумался, глядя на спящих. Вот один
во сне улыбнулся... Что ему снится? Наверное, что-нибудь очень
хорошее и уютное, вроде чаепития с папой и с мамой за круглым
столом. Вкусный чай с молоком и булка с маслом. Хороший сон.
Вот каково будет пробуждение?
Дзержинский даже крякнул от сострадания и жалости, предста-
вив себе пробуждение мальчика.
«Ну что я ему скажу,— со скорбью подумал он,— ну чем мне
ему помочь?»
С полчаса Дзержинский просидел совершенно неподвижно, по-
том встал, взял свой узелок с продуктами и принялся готовить ужин.
Никогда он так не возился с ужином, как в этот раз, и всё удалось
на славу: и маленькие бутерброды с колбасой и свежим огурцом,
и крутые, аккуратно разрезанные и посоленные яйца. Были у него
и сушки и леденцы. Леденцы выглядели особенно нарядно среди
всего этого царского угощения.
Накрыв на стол, он наклонился к спящим и негромко сказал:
— Прошу вставать! Ужин сервирован в золотом зале! Кушать
подано!
Стриженый под машинку мальчик слегка приоткрыл глаза и сон-
ным, тёплым взглядом окинул Дзержинского. Несколько мгновений
он ничего не понимал, потом сел на кровати и спросил:
— Вы новенький?
— В каком смысле? — не понял Дзержинский.
— Вас только что арестовали?
— Нет, не только что. А вас?
— Два месяца тому назад. Давайте познакомимся. Серёжа!
И он подал Дзержинскому тёплую, после сна, руку.
— Будите вашего товарища,— сказал Дзержинский,— будем
ужинать.
Серёжа разбудил того мальчика, который улыбался во сне. Этот
был худеньким, с девичьим румянцем и длинными ресницами.
— Борис Войтехович,— представился он.
85
Ю. П. Герман. «Рассказы о Дзержинском».
На еду мальчики смотрели горящими глазами, но ели очень
мало, видимо стеснялись. Дзержинский посоветовал есть во-всю.
Тогда Борис сказал:
— Мы не можем объедать вас, товарищ, потому что нам нечем
ответить на вашу любезность.— И живо добавил: — Впрочем, я съем
ещё пол-яичка. Видимо, организм требует белков.
Мальчики оказались очень милыми, живыми и простыми...
За разговорами о революции и о Гегеле (Боря, несмотря на свои
шестнадцать лет, уже пробовал читать Гегеля) время летело неза-
метно. Говорили до полуночи, а к полуночи Дзержинский перевёл
разговор на крокет и на плавание. Своим необыкновенным чутьём
он понял, что мальчики находятся в том страшном нервном возбу-
ждении, которое в любую секунду может прорваться слезами,
и перевёл «умный» разговор на совсем иные темы. И, хотя мальчики
уснули спокойно, тем не менее ночью он слышал, как план л Серё-
жа, и сердце его разрывалось от жалости к этому маленькому со-
бирателю марок, оказавшемуся в тюрьме...
— Ничего, Серёжа, завтра займёмся вашим делом. Расскажите-
ка мне: за что вас взяли?..
Они проговорили часа два. Шёпотом Серёжа рассказал их исто-
рию. Они в гимназии издают журнал. Редактор Борис Войтехович
(ведь он замечательно, замечательно умный человек, ясная Голова,
аналитик по природе), да, редактор Борис, а издатель — Серёжа.
Го есть.., он пишет журнал. Ведь журнал рукописный. И вот они
написали статью. В этой статье обругали инспектора.
— Но знаете, товарищ, дело в том, что эту статью писали вовсе
не мы с Борисом, а один наш восьмиклассник. У него брат социал-
демократ. И мы не могли выдать его. Там ведь не только насчёт
инспектора, там насчёт царя многое есть. Вы ведь согласны со мной,
что мы, как честные люди, не имели права выдать нашего товарища?
И мы сказали, что это мы сами написали...
— Ну, вот что, милый Серёжа,— перебил Дзержинский,— да-
вайте сейчас поговорим о чём-нибудь другом, повеселее, а завтра
с утра мы примемся за ваше дело и авось поможем вам...
Утром Дзержинский разбудил обоих мальчиков очень рано...
— Гимнастику,—-приказал он,— за два месяца вы уже пожел-
тели в тюрьме. Ну-ка! Делайте то, что буду делать я! Ну! Раз!..
После обеда Дзержинский стал против дверного волчка и при-
нялся стучать. Он стоял спиной к стене, смотрел в волчок и стучал,
а мальчики, открыв рты, следили за ним.
— Товарищи, товарищи,— стучал Феликс Эдмундович,— тут
в камере заперты два мальчика-гимназиста, оба из провинции. Пере-
дач, денег у них нет: родители не знают, где они. Мальчики сидят
за политическую шалость. У кого есть связи с волей, передайте на
волю. Фамилии гимназистов...
На допросе Дзержинский сделал заявление, «что если мальчики
не будут выпущены, в газетах всего мира могут появиться статьи
86
о том, что в тюрьме содержатся политические преступники —ма-
лыши...» За это Дзержинского отправили на неделю в карцер. Через
Дзержинского вся тюрьма уже знала о мальчиках, многие уже зна-
ли о том, что они сидят из-за того, что не выдали товарища.
Дело мальчиков сдвинулось с мёртвой точки. Они получали вкусные пере-
дачи с воли, им разрешили свидание с родными, а через неделю их выпустили
из тюрьмы.
Прощались с Феликсом Эдмундовичем долго: «ревели в голос», обнимали
его и говорили, что любят его как родного и никогда, никогда не забудут.
— Ну, ну,— говорил Дзержинский,— до свидания, милые мои.
Идите! А то раздумают и не выпустят. Я тоже буду вас помнить.
Он был бледнее обычного, но казался совсем спокойным. Когда
дверь за мальчиками захлопнулась, Феликс Эдмундович подошёл
к окну и долго глядел сквозь решётку на маленький клочок бледно-
голубого неба.
А. М. Горький
ДЕД АРХИП И ЛЁНЬКА
(В сокращении)
Ожидая паром, они оба легли в тень от берегового обрыва и
долго молча смотрели на быстрые и мутные волны Кубани у их
ног. Лёнька задремал, а дед Архип, чувствуя тупую, давящую
боль в груди, не мог уснуть. На тёмно-коричневом фоне земли их
отрёпанные и скорченные фигуры едва выделялись двумя жалкими
комками, один — побольше, другой — поменьше, утомлённые,
загорелые и пыльные физиономии были совсем под цвет бурым
лохмотьям.
Костлявая и длинная фигура дедушки Архипа вытянулась
поперёк узкой полоски песка — он жёлтой лентой тянулся вдоль
берега, между обрывом и рекой; задремавший Лёнька лежал
калачиком сбоку деда. Лёнька был маленький, хрупкий, в лох-
мотьях он казался корявым сучком, отломленным от деда — ста-
рого иссохшего дерева, принесенного и выброшенного сюда, на
песок, волнами реки.
Дед, приподняв на локте голову, смотрел на противоположный
берег, залитый солнцем и бедно окаймлённый редкими куста-
ми ивняка; из кустов высовывался чёрный борт парома. Там
было скучно и пусто. Серая полоса дороги уходила от реки в
глубь степи; она была как-то беспощадно пряма, суха и наводила
уныние.
Его тусклые и воспалённые глаза старика, с красными, опух-
шими веками, беспокойно моргали, а испещрённое морщинами
лицо замерло в выражении томительной тоски. Он то и дело
сдержанно кашлял и, поглядывая на внука, прикрывал рот рукой.
Кашель был хрипл, удушлив, заставлял деда приподниматься с
земли и выжимал на его глазах крупные капли слёз.
87
Кроме его кашля да тихого шороха волн о песок, в степи не
бы то никаких звуков...
...Сегодня деду Архипу было более плохо, чем всегда за послед-
I’ е время. Он чувствовал, что скоро умрёт, и хотя относился к
z -му совершенно равнодушно, без дум, как к необходимой повиг-
I ти, но ему бы хотелось умереть далеко, не здесь, а на родине,
п ещё его сильно смущала мысль о внуке... Куда денется Лёнька?.
Он ставил перед собой этот вопрос по несколько раз в день, и
всегда при этом в нём что-то сжималось, холодело и станови-
лось так тошно, что ему хотелось сейчас же воротиться домой,
в Россию...
Но — далеко идти в Россию... Всё равно не дойдёшь, умрёшь
где-нибудь в дороге. Здесь по Кубани подают милостыню щедро;
народ всё зажиточный, хотя тяжёлый и насмешливый. Не любят
нищих, потому что богаты...
Остановив на внуке увлажнённый слезой взгляд, дед осторожно
погладил шершавой рукой его голову.
Тот зашевелился и поднял на него голубые глаза, большие,
глубокие, не по-детски вдумчивые и казавшиеся ещё больше на его
худом, изрытом оспой личике, с тонкими, бескровными губами и
острым носом.
— Идёт? — спросил он и, приложив щитком руку к глазам,
посмотрел на реку, отражавшую лучи солнца.
— Нет ещё, не идёт. Стоит. Чего ему здесь? Не зовёт никто, ну
и стоит он...— медленно заговорил Архип, продолжая гладить
внука по голове.— Дремал ты?
Лёнька неопределённо покрутил головой и вытянулся на песке.
Они помолчали.
— Кабы я плавать умел, купаться бы стал,— пристально глядя
на реку, заявил Лёнька.— Быстра больно река-то! Нет у нас таких
рек. Чего треплет? Бежит, точно опоздать боится...
И Лёнька недовольно отвернулся от воды.
— А вот что,— заговорил дед, подумав,— давай распояшемся,
пояски-то свяжем, я тебя за ногу прикручу, ты и лезь, купайся...
— Ну-у!..— резонно протянул Лёнька.— Чего выдумал! Али
ты думаешь, не стащит она тебя? И утонем оба.
— А ведь верно! Стащит. Ишь как прёт... Чай, ьесной-то разо-
льётся — ух ты!.. И покосу тут — беда! Без краю покосу!
Лёньке не хотелось говорить, и он оставил слова деда без
ответа, взяв в руки ком сухой глины, и разминая его пальцами в
пыль с серьёзным и сосредоточенным выражением на лице.
Дед смотрел на него и о чём-то думал, щуря глаза.
— Ведь вот...— тихо и монотонно заговорил Лёнька, стряхивая
с рук пыль.— Земля эта теперь... взял я её в руки, растёр, и стала
пыль... крохотные кусочки одни только, чуть глазом видно...
— Ну, так что ж? — спросил Архип и закашлялся, посматри-
вая сквозь выступившие на ”лазах слёзы в большие сухо блестя-
щие глаза внука.— Ты к чему это? — добавил он, когда прокаш-
лялся.
88
— Так...— качнул головой Лёнька...— К тому, что, мол, вся-то
она звона какая!..— Он махнул рукой за реку.— И всего на ней
понастроено... Сколько мы с тобой городов прошли! Страсть!
А людей везде сколько!
И, не умея уловить свою мысль, Лёнька снова молча задумался,
посматривая вокруг себя.
Дед тоже помолчал немного и потом, плотно подвинувшись к
внуку, ласково заговорил:
— Умница ты моя! Правильно сказал ты — пыль всё... и горо-
да, и люди, и мы с тобой — пыль одна. Эх, ты, Лёнька, Лёнька!..
Кабы грамоту тебе... далеко бы ты пошёл. И что с тобой будет?..
Дед прижал голову внука к себе и поцеловал её.
— Погоди...-— высвобождая свои льняные волосы из корявых,
дрожащих пальцев деда, немного оживляясь, крикнул Лёнька.—
Как ты говоришь? Пыль? Города и всё?
— А так уж устроено богом, голубь. Всё — земля, а сама
земля — пыль. И всё умирает на ней... Вот как! И должен потому
человек жить в труде и смирении. Вот и я тоже умру скоро...—
перескочил дед и тоскливо добавил: — Куда ты тогда пойдёшь без
меня-то?
Лёнька часто слышал от деда этот вопрос, ему уже надоело
рассуждать о смерти, он молча отвернулся в сторону, сорвал
былинку, положил её в рот и стал медленно жевать.
Но у деда это было больное место.
— Что ж ты молчишь? Как, мол, ты без меня-то будешь? — тихо
спросил он, наклоняясь к внуку и снова кашляя.
— Говорил уж...— рассеянно и недовольно произнёс Лёнька,
искоса взглядывая на деда.
Ему не нравились эти разговоры ещё и потому, что зачастую они
кончались ссорою. Дед долго говорил о близости своей смерти.
Лёнька сначала слушал его сосредоточенно, пугался представляв-
шейся ему новизны положения, плакал, но постепенно утомлялся —
и не слушал деда, отдаваясь своим мыслйм, а дед, замечая это, сер-
дился и жаловался, что Лёнька не любит деда, не ценит его забот,
и наконец упрекал Лёньку в желании скорейшего наступления его,
дедовой, смерти.
— Что — говорил? Глупенький ты ещё, не можешь ты понимать
своей жизни. Сколько тебе от роду? Одиннадцатый год только. И хил
ты, негодный к работе. Куда ж ты пойдёшь? Добрые люди, думаешь,
помогут? Кабы у тебя вот деньги были, так они бы помогли тебе про-
жить их — это так. А милостыню-то собирать не сладко и мне, ста-
рику. Каждому поклонись, каждого попроси. И ругают тебя, и ко-
лотят часом, и гонят... Рази ты думаешь, человеком считают нище-
го-то? Никто! Десять лет по миру хожу,— знаю. Кусок-то хлеба в
тыщу рублей ценят. Подаст да и думает, что уж ему сейчас же рай-
ские двери отворят! Ты думаешь, подают зачем больше? Чтобы
совесть свою успокоить; вот зачем, друг, а не из жалости! Ткнёт
тебе кусок, ну, ему и не стыдно самому-то есть. Сытый человек —
89
вверь. И никогда он не жалеет голодного. Враги друг другу — сы-
тый и голодный, веки вечные они сучком в глазу друг у друга будут.
Потому и невозможно им жалеть и понимать друг друга...
Дедушка воодушевился злобой и тоской. От этого у него тряслись
губы, старческие, тусклые глаза быстро шмыгали в красных рамках
ресниц и век, а морщины на тёмном лице выступили резче.
Лёнька не любил его таким и немного боялся че о-то.
— Вот я тебя и спрашиваю, что ты станешь делать с миром?
Ты — хилый ребёночек, а мир-то — зверь. И проглотит он тебя сра-
зу. А я не хочу этого... Люблю ведь я тебя, дитятко!.. Один ты
у меня, и я у тебя один... Как же я буду умирать-то? Невозможно
мне умереть, а ты чтоб остался... На кого?.. Господи!., за что ты не
возлюбил раба твоего?! Жить мне невмочь и умирать мне нельзя,
потому — дитё,— оберечь должен. Пестовал семь годов... на руках
моих... старых... Господи, помоги мне!..
Дедушка сел и заплакал, уткнув голову в колени дрожащих
ног.
Река торопливо катилась вдаль, звучно плескалась о берег, то-
чно желая заглушить этим плеском рыдания старика. Ярко улыба-
лось безоблачное небо, изливая жгучий зной, спокойно слушая мя-
тежный шум мутных волн.
— Будет, не плачь, дедушка,— глядя в сторону, суровым тоном
проговорил Лёнька и, повернув к деду лицо, добавил: — Говорили
обо всём уж ведь. Не пропаду. Поступлю в трактир куда ни то...
— Забьют...— сквозь слёзы простонал дед.
— Может, и не забьют. А вот как не забьют! — с некоторым за-
дором вскричал Лёнька,— тогда что? Не дамся каждому!..
Но тут Лёнька вдруг почему-то осёкся и, помолчав, тихонько
сказал:
— А то в монастырь уйду...
— Кабы в монастырь! — вздохнул дед, оживляясь, и снова начал
корчиться в припадке удушливого кашля.
Над их головами раздался крик и скрип колёс...
— Паро-о-ом!.. Паро-о — гей! — сотрясала воздух чья-то могу-
чая глотка.
Они вскочили на ноги, подбирая котомки и палки.
Пронзительно скрипя, на песок въехала арба. В ней стоял казак
и, закинув голову в мохнатой, надвинутой на одно ухо шапке, при-
готовлялся гикнуть, вбирая в себя открытым ртом воздух, отчего
его широкая, выпяченная вперёд грудь выпячивалась ещё более.
Белые зубы ярко сверкали в шёлковой раме чёрной бороды, начи-
навшейся от глаз, налитых кровью. Из-под расстёгнутой рубахи и
чохи, небрежно накинутой на плечи,— виднелось волосатое загоре-
лое на солнце тело. И от всей его фигуры, прочной и большой, как
и от лошади, мясистой, пегой и тоже уродливо большой, от колёс
арбы, высоких, стянутых толстыми шинами,— разило сытостью, си-
лой, здоровьем.
— Гей!.. Гей!..
Дед и внук стащили с своих голов шапки и низко поклонились,
90
— Здравствуйте! — гулко отрубил приехавший и, посмотрев па
тот берег, где из кустов выползал медленно и неуклюже чёрный
паром, стал пристально оглядывать нищих.— Из России?
— Из неё, милостивец! — с поклоном ответил Архип.
— Голодно там у вас, а?
Он спрыгнул с арбы на землю и стал что-то подтягивать в уп-
ряжке.
— И тараканы с голода мрут.
— Хо, хо! И тараканы мрут? Значит, аж крошек не осталось, всё
поели? Ловко едите. А вот работаете, должно, погано. Потому, как
хорошо работать станешь, не будет голоду.
— Тут, кормилец, главная причина — земля. Не родит. Высоса-
ли землю-то мы.
— Земля? — тряхнул казак головой.— Земля всегда должна
родить, на то она и дана человеку. Говори: не земля, а руки. Руки
плохи. От хороших рук камень не отобьётся, родит.
Подъехал паром.
Двое здоровых, краснорожих казаков, упираясь толстыми нога-
ми в пол парома, с треском ткнули его о берег, покачнулись, броси-
ли из рук канат и, взглянув друг на друга, стали отдуваться.
— Жарко? — оскалил зубы приехавший, вводя на паром свою
лошадь и дотрагиваясь рукой до шапки.
— Эге! — ответил один из паромщиков, глубоко засунув руки
в карманы шаровар, и, подойдя к арбе, заглянул в неё и повёл но-
сом, сильно втянув в себя воздух.
Другой сел на пол и, кряхтя, стал снимать сапог.
Дед и Лёнька вошли на паром и прислонились к борту, посматри-
вая на казаков.
— Ну, едем! — скомандовал хозяин арбы.
— А ты не везёшь ничего с собой попить? — спросил у него тот,
что осматривал арбу. Его товарищ снял сапог и, прищурив глаз,
смотрел в голенище.
— Ничего. А что? Разве в Кубани воды мало?
— Воды!., я не о воде.
— А о горилке? Не везу горилки.
— Как же это ты не везёшь? — задумался спрашивавший, уста-
вив глаза в пол парома.
— Ну-ну, едем!
Казак поплевал на руки и взялся за канат. Переезжавший стал
помогать ему.
— А ты, дед, что же не поможешь? — обратился паромщик, во-
зившийся с сапогом, к Архипу.
— Где мне, родной! — жалобным тоном и качая головой, пропел
тот.
— И не надо им помогать. Они и одни управятся!
И, как бы желая убедить деда в истине своих слов, он грузно
опустился на колени и лёг на палубе парома.
91
Его товарищ лениво ругнул его и, не получив ответа, громко за-
топал ногами, упираясь в палубу.
Отбиваемый течением, с глухим шумом плескавшим о его бока,
паром вздрагивал и качался, медленно подвигаясь вперёд.
Глядя на воду, Лёнька чувствовал, что у него сладко кружится
голова и глаза, утомлённые быстрым бегом волн, дремотно слипа-
ются. Глухой шёпот деда, скрип каната и сочный плеск волн убаю-
кивали его; он хотел опуститься на палубу в дремотной истоме, но
вдруг что-то качнуло его так, что он упал.
Широко раскрыв глаза, он смотрел кругом. Над ним смеялись
казаки, причаливая паром за обгорелый пень на берегу.
— Что, заснул? Хилый ты. Садись в арбу, довезу до станицы.
И ты, дед, садись.
Благодаря казака -нарочито гнусавым голосом, дед, кряхтя, влез
в арбу. Лёнька тоже прыгнул туда, и они поехали в клубах мелкой
чёрной пыли, заставлявшей деда задыхаться от кашля...
— Сбирать пойдёте? — спросил казак, оглядывая через плечо
две скорченные фигуры.
— Уж конечно, почтенный! — со вздохом ответил ему дед Архип.
— Встань на ноги, дед, покажу, где живу,— ночевать ко мне при-
дёте.
Дед попробовал встать, но упал, ударившись боком о край арбы,
и глухо застонал.
— Эх ты, старый!..— буркнул казак, соболезнуя.— Ну, всё рав-
но, не гляди; придёт пора на ночлег идти, спроси Чёрного, Андрея
Чёрного, это я и есть. А теперь слезай. Прощайте!
Дед и внук очутились перед кучкой тополей и осокорей. Из-за
их стволов виднелись крыши, заборы, повсюду — направо и нале-
во — к небу вздымались -такие же кучки. Их зелёная листва была
одета серой пылью, а кора толстых прямых стволов потрескалась
от жары.
Прямо перед нищими между двух плетней тянулся узкий про-
улок, они направились в этот проулок развалистой походкой много
ходивших пешком людей.
— Ну, как мы, Лёня, пойдём — вместе или порознь? — спросил
дед и, не дожидаясь ответа, прибавил: — Вместе бы лучше — мало
больно тебе подают. Не умеешь ты просить-то...
—• А куда много-то надо? Все равно ведь не поедаем...— хмуро
ответил Лёнька, оглядываясь вокруг.
— Куда? Чудашка ты!.. А вдруг подвернётся человек да и ку-
пит? Вот те и куда!.. Деньги даст. А деньги дело большое; ты с
ними небось не пропадёшь, как умру-то я.
И, ласково усмехаясь, дед погладил внука рукой по толове.
— Ты знаешь ли, сколько я за путину-то скопил? А?
— А сколько? — равнодушно спросил Лёнька.
— Одиннадцать с полтиной!.. Видишь?!
Но на Лёньку не произвели впечатления эта сумма и ликующий
тон деда.
92
— Эх ты, малыш, малыш! — вздохнул дед.— Так порознь, что лн,
идём?
— Порознь...
— Ну... К церкви приходи, буде.
— Ладно.
Дед свернул в проулок налево, а Лёнька пошёл дальше. Сделав
шагов десять, он услыхал дребезжащий возглас: «Благодетели и кор-
мильцы!..» Этот возглас был похож на то, как бы по расстроенным
гуслям провели ладонью с самой густой до тонкой струны. Лёнька
вздрогнул и прибавил шагу. Всегда, когда слышал он просьбы-деда,
ему становилось неприятно и как-то тоскливо, а когда деду отказы-
вали, он даже робел, ожидая, что вот сейчас разревётся дедушка...
Сбросив котомку с плеч, Лёнька положил на неё голову и, нем-
ного посмотрев в небо сквозь листву над его лицом, крепко заснул,
укрытый от взглядов прохожих густым бурьяном и решётчатой
тенью плетня...
Проснулся он, разбуженный странными звуками, колебавшими-
ся в воздухе, уже посвежевшем от близости вечера. Кто-то плакал
неподалёку от него. Плакали по-детски — задорно и неугомонно.
Звуки рыданий замирали в тонкой минорной ноте и вдруг снова и с
новой силой вспыхивали и лились, всё приближаясь к нему. Он
поднял голову и через бурьян поглядел на дорогу.
По ней шла девочка лет семи, чисто одетая, с красным и вспух-
шим от слёз лицом, которое она то и дело вытирала подолом белой
юбки. Шла она медленно, шаркая босыми ногами по дороге, взды-
мая густую пыль, и, очевидно, не знала, куда и зачем идёт. У неё
были большие чёрные глаза, теперь — обиженные, грустные и влаж-
ные, маленькие, тонкие, розовые ушки шаловливо выглядывали из
прядей каштановых волос, растрёпанных и падавших ей на лоб,
щёки и плечи.
Она показалась Лёньке очень смешной, несмотря на свои слё-
зы,— смешной и весёлой... И озорница, должно быть!..
— Ты чего плачешь? — спросил он, вставая на ноги, когда она
поравнялась с ним.
Она вздрогнула и остановилась, сразу перестав плакать, но всё
ещё потихоньку всхлипывая. Потом, когда она несколько секунд
посмотрела на него, у неё снова дрогнули губы, сморщилось лицо,
грудь колыхнулась, и, снова громко зарыдав, она пошла.
Лёнька почувствовал, как у него что-то сжалось внутри, и вдруг
тоже пошёл за ней.
— А ты не плачь. Большая уж — стыдно! — заговорил он, ешё
не поравнявшись с ней, и потом, когда догнал её, заглянул ей в лицо
и переспросил снова: — Ну, чего ты разревелась?
— Да-а!.. протянула она.— Кабы тебе...— и вдруг опустилась в
пыль на дорогу, закрыв лицо руками, и отчаянно заныла.
— Ну! — пренебрежительно махнул рукой Лёнька.— Баба!.. Как
есть — баба. Фу ты!..
Но это не помогло ни ей, ни ему, Лёньке, глядя, как между её
тонкими розовыми пальцами струились одна за другой слезинки,
93
стало тоже грустно и захотелось плакать. Он наклонился над нею
и, осторожно подняв руку, чуть дотронулся до её волос, но тотчас
же, испугавшись своей смелости, отдернул руку прочь. Она всё пла-
кала и ничего не говорила.
— Слышь!..— помолчав, начал Лёнька, чувствуя настоятельную
потребность помочь ей.— Чего ты это? Поколотили, что ли?.. Так
ведь пройдет!.. А то, может, другое что? Ты скажи! Девочка — а?
Девочка, не отнимая рук от лица, печально качнула головой и
наконец сквозь рыдания медленно ответила ему, поводя плечиками:
— Платок... потеряла!.. Батька с базара привёз... голубой, с
цветками, а я надела, и потеряла.— И заплакала снова, сильнее и
громче, всхлипывая и стонущим голосом выкликая странное: о-о-о!
Лёнька почувствовал себя бессильным помочь ей и, робко ото-
двинувшись от неё, задумчиво и грустно посмотрел на потемневшее
небо. Ему было тяжело и очень жаль девочку.
— Не плачь!., может, найдётся...— тихонь'ко прошептал он, но,
заметив, что она не слышит его утешения, отодвинулся ещё дальше
от неё, думая, что, наверное, от отца достанется ей за эту потерю.
И тотчас же ему представилось, что отец, большой и чёрный казак,
колотит её, а она, захлёбываясь слезами и вся дрожа от страха и
боли, валяется у него в ногах...
Он встал и пошёл прочь, но, отойдя шагов пять, снова круто по-
вернулся, остановился против неё, прижавшись к плетню, и старался
вспомнить что-нибудь такое ласковое и доброе...
—Ушла бы ты с дороги, девочка! Да уж перестань плакать-то!
Пойди домой да и скажи всё, как было. Потеряла, мол... Что уж
больно?..
Он начал говорить это тихим, соболезнующим голосом и, кончив
возмущённым восклицанием, обрадовался, видя, что она поднима-
ется с земли.
— Вот и ладно!..— улыбаясь и оживлённо продолжал он.— Иди-
ка вот. Хочешь, я с тобой пойду и расскажу всё? Заступлюсь за
тебя, не бойся!
И Лёнька гордо повёл плечами, оглянувшись вокруг себя.
— Не надо...— прошептала она, медленно отряхивая пыль с
платья и всё всхлипывая.
— А то — пойду? — с полнейшей готовностью громко заявил
Лёнька и 'сдвинул себе на ухо картуз.
Теперь он стоял перед ней, широко расставив ноги, отчего наде-
тые на нём лохмотья как-то храбро заершились. Он твёрдо постуки-
вал палкой о землю и смотрел на неё упорно, а его большие и груст-
ные глаза светились гордым и смелым чувством.
Девочка искоса посмотрела на него, размазывая по своему ли-
чику слёзы, и, снова вздохнув, сказала:
— Не надо, не ходи... Мамка не любит нищих-то.
И пошла от него прочь, два раза оглянувшись назад.
Лёньке сделалось скучно. Он незаметно, медленными движения-
ми изменил свою решительную, вызывающую позу, снова сгорбился,
присмирел и, закинув за спину свою котомку, висевшую до этого на
94
руке, крикнул вслед девочке, когда она уже скрывалась за поворо-
том проулка:
—- Прощай!
Она обернулась к нему на ходу и исчезла.
Приближался вечер, и в воздухе стояла та особенная, тяжёлая
духота, которая предвещает грозу. Солнце уже было низко, и вер-
шины тополей зарделись лёгким румянцем. Но от вечерних теней,
окутавших их ветви, они, высокие и неподвижные, стали гуще,
выше...
Лёньке стало ещё скучнее и даже боязно чего-то. Он захотел
пойти к деду, оглянулся вокруг себя и быстро пошёл вперёд по пе-
реулку. Просить милостыню ему не хотелось. Он шёл и чувствовал,
что у него в груди сердце бьётся так часто, часто и что ему как-то
особенно лень идти и думать... Но девочка не выходила из его по-
мята, и думалось: «Что с ней теперь? Коли она из богатого дома,
будут её бить: все богачи — скряги; а коли бедная, то, может, и не
будут... В бедных домах ребят-т'о больше любят, потому что от них
работы ждут». Одна за другой думы назойливо шевелились в его
голове, и с каждой минутой томительное и щемящее чувство тоски,
как тень сопровождавшее его думы, становилось тяжелее, овладе-
вало им всё более.
И тени вечера становились удушливее, гуще. Навстречу Лёньке
попадались казаки и казачки и проходили мимо, не обращая на не-
го внимания, уже успев привыкнуть к наплыву голодающих из Рос-
сии. Он тоже лениво скользил потускневшим взглядом по их сытым
крупным фигурам и быстро шёл к церкви,— крест её сиял за де-
ревьями впереди его.
Навстречу ему нёсся шум возвращающегося стада. Вот и цер-
ковь, низенькая и широкая, с пятью главами, выкрашенными голу-
бой краской, обсаженная кругом тополями, вершины которых пере-
росли её кресты, облитые лучами заката и сиявшие сквозь зелень
розоватым золотом.
Вот и дед идёт к паперти, согнувшись под тяжестью котомки,
и озирается по сторонам, приставив ладонь ко лбу.
За дедом тяжёлой, развалистой походкой шагает станичник в
шапке, низко надвинутой на лоб, и с палкой в руке.
— Что, пуста котомка-то? — спросил дед, подходя ко внуку,
остановившемуся, ожидая его, у церковной ограды.— А я вон сколь-
ко!..— И, кряхтя, он свалил с плеч на землю свой холщовый, туго
набитый мешок.— Ух!., хорошо здесь подают! Ахти, хорошо!.. Ну, а
ты чего такой надутый?
— Голова болит...— тихо молвил Лёнька, опускаясь на землю
рядом с дедом.
— Ну?.. Устал... Сморился!.. Вот ночевать пойдём сейчас. Как
казака-то того звать? А?
— Андрей Чёрный.
— Так мы спросим: а где, мол, тут Чёрный Андрей? Вот к нам
человек идёт... Да... Хороший народ, сытый! И всё пшеничный хлеб
едят. Здравствуйте, добрый человек!
95
Казак подошёл к ним вплоть и медленно проговорил в ответ на
приветствие деда:
— И вы здравствуйте.
Затем, широко расставив ноги и остановив на нищих большие,
ничего не выражавшие глаза, молча почесался.
Лёнька смотрел на него пытливог дед моргал своими старчески-
ми глазами вопросительно, казак всё молчал и наконец, высунув до
половины язык, стал ловить им конец своего уса. Удачно кончив эту
операцию, он втащил ус в рот, пожевал его, снова вытолкнул изо
рта языком и наконец прервал молчание, уже ставшее томительным,
лениво проговорив:
— Ну — пойдёмте в сборную!
— Зачем? — встрепенулся дед.
У Лёньки дрогнуло что-то внутри.
— А надо... Велено. Ну!
Он поворотился к ним спиной и пошёл было, но, оглянувшись
назад и видя, что оба они не трогаются с места, снова и уже серди-
то крикнул:
— Чего ж ещё!
Тогда дед и Лёнька быстро пошли за ним.
Лёнька упорно смотрел на деда и, видя, что у него трясутся гу-
бы и голова и что он, боязливо озираясь вокруг себя, быстро ша-
рит у себя за пазухой, чувствовал, что дед опять нашалил чего-то,
как и тогда в Тамани. Ему стало боязно, когда он представил себе
таманскую историю. Там дед стянул со двора бельё и его поймали
с ним. Смеялись, ругали, били даже и, наконец, ночью выгнали вон
из станицы. Они ночевали с дедом где-то на берегу пролива в песке,
и море всю ночь грозно урчало... Песок скрипел, передвигаемый на-
бегавшими на него волнами... А дед всю ночь стонал и шёпотом мо-
лился богу, называя себя вором и прося прощения.
— Лёнька...
Лёнька вздрогнул от толчка в бок и посмотрел на деда. У того
лицо вытянулось, стало суше, серее и всё дрожало.
Казак шёл впереди шагов на пять, курил трубку, обивал палкой
головки репейника и не оборачивался на них.
— На вот, возьми!., брось... в бурьян... да заметь, где бросишь!..
чтобы взять после...— чуть слышно прошептал дед и, плотно при-
жавшись на ходу ко внуку, сунул ему в руку какую-то тряпицу,
свёрнутую в комок.
Лёнька отстранился, дрогнув от страха, сразу наполнившего хо-
лодом всё его существо, и подошёл ближе к забору, около которого
густо разросся бурьян. Напряжённо глядя на широкую спину каза-
ка-конвоира, он протянул в сторону руку и, посмотрев на неё, бросил
тряпку в бурьян...
Падая, тряпка развернулась и в глазах Лёньки промелькнул го-
лубой с цветами платок, тотчас заслоненный образом маленькой
плачущей девочки. Она встала перед ним, как живая, закрыв собой
казака, деда и всё окружающее... Звуки её рыданий снова ясно раз-
96
дались в ушах Лёньки, и ему показалось, что перед ним на землю на-
дают светлые капельки слёз.
В этом почти невменяемом состоянии он пришёл позади деда в
сборную, слышал гулкое гудение, разобрать которое не мог и не хо-
тел, точно сквозь туман видел, как из котомки деда высыпали куски
на большой стол, и эти куски, падая глухо и мя1 ко, стучали о стол...
Затем над ними склонилось много голов в высоки : шапках; головы
и шапки были хмуры и мрачны и сквозь туман, облекавший их, ка-
чаясь, грозили чем-то страшным... Потом вдруг дед, хрипло бормоча
что-то, как волчок завертелся в руках двух дюжих молодцов..
— Напрасно, православные!.. Неповинен, видит господь!..—
пронзительно взвизгнул дед.
Лёнька, заплакав, опустился на пол.
Тогда подошли и к нему. Подняли, посадили на лавку и обшари-
ли все лохмотья, покрывавшие его маленькое тельце.
— Брешет Даниловна, чёртова баба! громыхнул кто-то,
точно ударив по ушам Лёньки своим гхстым и раздражённым
голосом.
— А может, они спрятали где? — крикнули в ответ ещё громче.
Лёнька чувствовал, что все эти звуки точно бьют его по голове,
и ему стало так страшно, что он потерял сознание, вдруг точно ныр-
нув в какую-то чёрную яму, раскрывшую перед ним бездонный зев.
Когда он очнулся, его голова лежала-на коленях деда, над лицом
его наклонилось дедово лицо, жалкое и сморщенное более, чем все-
гда, и из дедовых глаз, испуганно моргавших, капают на его,
Лёнькин, лоб маленькие мутные слёзы и очень щекотят, скатываясь
по щекам на шею...
- Оклемался ли, родной?! Пой"ём-ка отсюда. Пойдём,— отпус-
тили, проклятые!
Лёнька поднялся, чувствуя, что в его голове налито что-то тя-
жёлое и что она вот-вот упадёт с плеч... Он взял её руками и зака-
чался из стороны в сторону, тихо стоная.
— Болит головонька-то? Родненький ты мой!.. Измучили они
нас с тобой... Звери! Кинжал пропал, вишь ты, да платок девчонка
потеряла, ну, они и навалились на нас!.. Ох, господи!., за что нака-
зуешь?!
Скрипучий голос деда как-то царапал Лёньку, и он чувствовал,
что внутри его разгорается острая искорка, заставляя его отодвину-
ться от деда дальше. Отодвинулся и посмотрел вокруг...
Они сидели у выхода из станицы, под густой тенью ветвей коря-
вого осокоря. Уже настала ночь, взошла луна, и её молочно-
серебристый свет, обливая ровное степное пространство, сделал его
как бы уже, чем оно было днём, уже и ещё пустынней, грустнее...
— Пойдём, милый!., идти надо, — сказал дед.
— Посидим ещё!.. — тихо сказал Лёнька.
Ему нравилась степь. Днём, идя по ней, он любил смотреть
вперед, туда, где свод неба опирается на её широкую грудь...
Там он представлял себе большие чудные города, населённые не-
виданными им добрыми людьми, у которых не нужно будет
4 «-97?
97
просить хлеба — сами дадут, без просьб... А когда степь, всё шире
развёртываясь перед его глазами, вдруг выдвигала из себя ста-
ницу, уже знакомую ему, похожую строениями и людьми на все
те, которые он видел прежде, ему делалось грустно и обидно за
этот обман.
И теперь он задумчиво смотрел вдаль, откуда выползали мед-
ленно тучи. Они казались ему дымом тысяч труб того города,
который так ему хотелось видеть... Его созерцание прервал сухой
кашель деда.
Лёнька пристально взглянул в смоченное слезами лицо деда,
жадно глотавшего воздух.
Освещённое луной и перекрытое странными тенями, падавшими
на него от лохмотьев шапки, от бровей и бороды, это лицо, с су-
дорожно двигавшимся ртом и широко раскрытыми глазами, све-
тившимися каким-то затаённым восторгом, — было страшно, жалко
и, возбуждая в Лёньке то, новое для него, чувство, заставляло его
отодвигаться ст деда подальше...
— Ну, посидим, посидим!.. — бормотал он и, глупо ухмыляясь,
шарил за пазухой.
Лёнька отвернулся и снова стал смотреть вдаль.
— Лёнька!.. Погляди-ка!.. — вдруг всхлипнул дед восторженно
н, весь корчась от удушливого кашля, протянул внучку что-то
длинное и блестящее.— В серебре! серебро ведь!., полсотни
стбит!..
Руки и губы у него дрожали от жадности и боли, и всё лицо
передёргивалось.
Лёнька вздрогнул и оттолкнул его руку.
— Спрячь скорей!., ах, дедушка, спрячь!..— умоляюще про-
шептал он, быстро оглядываясь кругом.
— Ну, чего ты, дурашка? боишься, милый?.. Заглянул я в ок-
но, а он висит... я его цап, да и под полу... а потом спрятал в
кустах. Шли из станицы, я будто шапку уронил, наклонился и взял
его... Дураки они!.. И платок взял — вот он где!..
Он выхватил дрожащими руками платок из своих лохмотьев
и потряс им перед лицом Лёньки.
...Дед всё говорил что-то, прерывая себя кашлем, махал руками,
тряс головой и отирал пот, крупными каплями выступавший в
морщинах его лица.
Тяжёлая, изорванная и лохматая туча закрыла луну, и Лёнь-
ке почти не видно было лица деда... Но он поставил рядом с ним
плачущую девочку, вызвав её образ перед собой, и мысленно как
бы измерял их обоих. Немощный, скрипучий, жадный и рваный
дед рядом с ней, обиженной им, плачущей, но здоровой, свежей,
красивой, показался ему ненужным и почти таким же злым и
дрянным, как Кощей в сказке. Как это можно? За что он обидел
её? Он .не родной ей...
А дед скрипел:
— Кабы сто рублей скопить!.. Умер бы я тогда спокойно.
88
— Ну!..— вдруг вспыхнуло что-то в Лёньке.— Молчи уж ты!
Умер бы, умер бы... А не умираешь вот... Воруешь!..— взвизгнул
Лёйька и вдруг, весь дрожа, вскочил на ноги.— Вор ты старый!..
У-у!— И, сжав маленький, сухой кулачок, он потряс им перед носом
внезапно замолкшего деда и снова грузно опустился на землю, про-
должая сквозь зубы: — У дити украл... Ах, хорошо!.. Старый, а
туда же... Не будет тебе на том свете прощенья за это!..
Вдруг вся степь всколыхнулась и, охваченная ослепительно го-
лубым светом, расширилась... Одевавшая её мгла дрогнула и ис-
чезла на момент... Грянул удар грома и, рокоча, покатился над сте-
пью, сотрясая и её и небо, по которому теперь быстро летела густая
толпа чёрных туч, утопившая в себе луну.
Стало темно. Далеко где-то ещё, молча, но грозно сверкнула
молния, и спустя секунду снова слабо рыкнул гром... Потом насту-
пила тишина, которой, казалось, не будет конца.
Лёнька крестился. Дед сидел неподвижно и молч^, точно он срос-
ся с стволом дерева, к которому прислонился спиной.
— Дедушка!..— прошептал Лёнька, в мучительном страхе ожи-
дая нового удара грома.— Идём в станицу!
Небо снова дрогнуло и, снова вспыхнув голубым пламенем,
бросило на землю могучий металлический удар. Как будто тысячи
листов железа сыпались на землю, ударяясь друг о друга...
— Дедушка!..— крикнул Лёнька.
Крик его, заглушаемый отзвуком грома, прозвучал, как удар
в маленький разбитый колокол.
— Что ты... Боишься...— хрипло проговорил дед, не шевелясь.
Стали падать крупные капли дождя, и их шорох звучал так
таинственно, точно предупреждал о чём-то... Удары грома всё при-
ближались, и небо вспыхивало чаще.
— Не пойду я в станицу! Пусть меня, старого пса, вора... здесь
дождь цртопит... и гром убьёт!..— задыхаясь, говорил дед.— Не
пойду!.. Иди один... Вот она, станица... Иди!.. Не хочу я, чтобы ты
сидел тут... пошёл!.. Иди, иди!.. Иди!..
Дед уже кричал глухо и сипло.
— Дедушка!., прости!.. — придвигаясь к нему, взмолился Лёнька.
— Не пойду... Не прощу... Семь лет я тебя нянчил!.. Все для
тебя... и жил... для тебя. Рази мне надо что?.. Умираю ведь я... Уми-
раю... а ты говоришь — вор... Для чего вор? Для тебя... для тебя
это всё... Вот возьми... возьми... бери... На жизнь твою... на всю...
копил... ну и воровал... Бог видит всё... Он знает... что воровал...
знает... Он меня накажет. О-он не помилует меня, старого пса... за
воровство. И наказал уж... Господи! наказал ты меня!., а? нака-
зал?.. Рукой ребёнка убил ты меня!.. Верно, господи!.. Правильно!..
Справедлив ты, господи!.. Пошли по душу мою... Ох!..
Голос деда поднялся до пронзительного визга, вселившего в
грудь Лёньки ужас.
Удары грома, сотрясая степь и небо, рокотали теперь так гулко
и торопливо, точно каждый из них хотел сказать земле что-то
необходимо нужное для неё, и все они, перегоняя один другого,
99
A. M. Горький. «Дед Архип it Ленька».
i евели почти без пауз. Раздираемое молниями небо дрожало, дро-
жала и степь, то вся вспыхивая синим огнём, то погружаясь в хо-
лодный, тяжёлый и тесный мрак, странно суживавший её. Иногда
молния освещала даль. Эта даль, казалось, торопливо убегала от
шума и рёва...
Полил дождь, и его капли, блестя, как сталь, при блеске мол-
нии, скрыли собой приветно мигавшие огоньки станицы.
Лёнька замирал от ужаса, холода и какого-то тоскливого чув-
ства вины, рождённого криком деда. Он уставил перед собою ши-
роко раскрытые глаза и, боясь моргнуть ими даже и тогда, когда
капли воды, стекая с его вымоченной дождём головы, попадали
в них, прислушивался к голосу деда, тонувшему в море могучих
звуков.
Лёнька чувствовал, что дед сидит неподвижно, но ему казалось,
что он должен пропасть, уйти куда-то и оставить его тут одного
Он, незаметно для себя, понемногу придвигался к деду и, когда
коснулся его локтем, вздрогнул, ожидая чего-то страшного...
Разорвав небо, молния осветила их обоих, рядом друг с другое,
скорченных, маленьких, обливаемых потоками воды с ветвей
дерева...
Дед махал рукой в воздухе и всё бормотал что-то, уже уставая
и задыхаясь.
В । лянув e?viy в лицо, Ленька крикнул от страха... При синем
блеске молнии оно казалось мёртвым, а вращавшиеся на иём
тусклые глаза были безумны.
— Дедушка!.. Пойдем!..— взвизгнул он, ткнув свою голову в
колени деда.
Дед склонился над ним, обняв его своими руками, тонкими
и костлявыми, крепко прижал к себе и, тиская его, вдруг взвыл
сильно и пронзительно, как волк, схваченный капканом
Доведенный этим воем чуть не до сумасшествия, Лёнька вы-
рвался от него, вскочил на ноги и стрелой помчался куда-то вперёд,
широко раскрыв глаза, ослепляемый молниями, падая, вставая
и уходя всё глубже в тьму, которая то исчезала от синего блеска
молнии, то снова плотно охватывала обезумевшего от страха маль-
чика.
А дождь, падая, шумел так холодно, монотонно, тоскливо. И ка-
залось, что в степи ничего и никогда не было, кроме шума Дождя,
блеска молнии и раздражённого грохота грома.
Поутру другого дня, выбежав за околицу, станичные мальчики
тотчас же воротились назад и сделали в станице тревогу, объявив,
что видели под осокорью вчерашнего нищего и что он, должно
быть, зарезан, так как около него брошен кинжал.
Но когда старшие казаки пришли смотреть, так ли это, то
оказалось, что не так. Старик был жив ещё. Когда к нему подошли,
он попытался подняться с земли, но не мог. У него отнялся язык,
и он спрашивал всех о чём-то слезящимися глазами и всё искал
ими в толпе, но ничего не находил и не получал никакого ответа.
100
К вечеру он умер, и зарыли его там же, где взяли, под осокорыо,
находя, что на погосте его хоронить не следует: во-первых — он
чужой, во-вторых — вор, а в-третьпх — умер без покаяния. Около
него в грязи нашли кинжал и платок.
А через два или три дня нашёлся Лёнька.
Над одной степной балкой, недалеко от станицы, ста пи кружить-
ся стаи ворон, и когда пошли посмотреть туда, нашли мальчика, ко-
торый лежал, раскинув руки и лицом вниз, в жидкой грязи, г став-
шейся после дождя на дне балки.
Сначала решили похоронить его на погосте, потому что он ещё
ребёнок, но, подумав, положили рядом с дедом, под той ж? осо-
корыо. Насыпали холм земли и на нём поставили грубый к, •г шый
крест
СИМПЛОНСКИЙ ТУННЕЛЬ
(Из «Сказок об Италии»)
Синее спокойное озеро в глубокой раме гор, окрыленных веч-
ным снегом, тёмное кружево садов пышными складками опускает,
ся к воде, с берега смотрят в воду белые дома, кажется, что они
построены из сахара, и всё вокруг похоже на тихий сон ребёнка.
Утро. С гор ласково течёт запах цветов, только что взошло
солнце; на листьях деревьев, на стеблях трав ещё блестит роса.
Серая лента дороги брошена в тихое ущелье гор, дорога мощена
камнем, но кажется мягкой, как бархат, хочется погладить её
рукою. Около груды щебня сидит чёрный, как жук, рабочий, на гру-
ди у него медаль, лицо смелое и ласковое.
Положив бронзовые кисти рук на колена свои, приподняв
голову, он смотрит в лицо прохожего, стоящего под каштаном, го-
воря ему:
— Это, синьор, медаль за работу в Симплонском туннеле.
И, опустив глаза на грудь, ласково усмехается красивому куску
металла.
— Э, всякая работа трудна, до времени, пока её не полюбишь,
а потом — она возбуждает и становится легче. Все-таки — да,
было трудно!
Он тихонько покачал головой, улыбаясь солнцу, внезапно ожи-
вился, взмахнул рукою, чёрные глаза заблестели.
- Было даже страшно, иногда. Ведь и земля должна что-
нибудь чувствовать — не так ли? Когда мы вошли в неё глубоко,
прорезав в горе эту рану земля там, внутри, встретила нас су-
рово. Она дышала на пас жарким дыханием, от него замирало
сердце, голова становилась тяжёлой и болели кости,— это испы-
тано многими! Потом она сбрасывала на людей камни и обливала
нас горячей водой; это было очень страшно! Порою, при огне, вода
становилась красной, и отец мой говорил мне: «Ранили мы землю,
потопит, сожжёт она всех нас своею кровью, увидишь!» Конечно,
это фантазия, но когда такие слова слышишь глубоко в земле,
среди душной тьмы, плачевного хлюпанья воды и скрежета железа
Ю1
о камень,— забываешь о фантазиях. Там всё было фантастично,
дорогой синьор; мы, люди,— такие маленькие, и она, эта гора,— до
небес, гора, которой мы сверлили чрево... это надо видеть, чтоб по-
нять! Надо видеть чёрный зев, прорезанный нами, маленьких лю-
дей, входящих в него утром, на восходе солнца, а солнце смотрит
печально вслед уходящим в недра земли,— надо видеть машины,
угрюмое лицо горы, слышать тёмный гул глубоко в ней и эхо взры-
вов, точно хохот безумного.
Он осмотрел свои руки, поправил на синей куртке жетон, ти-
хонько вздохнул.
— Человек — умеет работать!—продолжал он с гордостью.—
О, синьор, маленький человек, когда он хочет работать,— непобе-
димая сила! И поверьте: в конце концов этот маленький человек
сделает всё, чего хочет. Мой отец сначала не верил в это.
— «Прорезать гору насквозь из страны в страну,— говорил
он,— это против бога, разделившего землю стенами гор,— вы уви-
дите, что мадонна будет не с нами!» Он ошибся, мадонна со всеми,
кто любит её. Позднее отец тоже стал думать почти так же, как
вот я говорю вам, потому что почувствовал себя выше, сильнее го-
ры; но было время, когда он по праздникам, сидя за столом перед
бутылкой вина, внушал мне и другим:
— «Дети бога»,— это любимая его поговорка, потому что он
был добрый и религиозный человек,— «дети бога, так нельзя бо-
роться с землёй, она отомстит за свои раны и останется непобеж-
дённой! Вот вы увидите: просверлим мы гору до сердца, и когда
коснёмся его,— оно сожжёт нас, бросит в нас огонь, потому что
сердце земли — огненное, это знают все! Возделывать землю — это
так, помогать её родам — нам заповедано, а мы искажаем её лицо,
её формы. Смотрите: чем дальше врезываемся мы в гору, тем
горячее воздух и труднее дышать»...
Человек тихонько засмеялся, подкручивая усы пальцами
обеих рук.
— Не один он думал так, и это верно было: чем дальше — тем
горячее в туннеле, тем больше хворало и падало в землю людей.
И всё сильнее текли горячие ключи, осыпалась порода, а двое на-
ших, из Лугано, сошли с ума. Ночами в казарме у нас многие бре-
дили, стонали и вскакивали с постелей в некоем ужасе...
— «Разве я не прав?»— говорил отец, со страхом в глазах и
кашляя всё чаще, глуше...— «Разве я не прав?—говорил он.— Это
непобедимо, земля!»
— И наконец — лёг, чтобы уже не встать никогда. Он был кре-
пок, мой старик, он больше трёх недель спорил со смертью, упорно,
без жалоб, как человек, который знает себе цену.
— «Моя работа — кончена, Паоло,— сказал он мне однажды
ночью.— Береги себя и возвращайся домой, да сопутствует тебе
мадонна!» Потом долго молчал, закрыв глаза, задыхаясь.
Человек встал на ноги, оглядел горы и потянулся с такой силою,
что затрещали сухожилия.
102
— Взял за руку меня, привлёк к себе и говорит — святая прав-
да, синьор! — «Знаешь, Паоло, сын мой, я всё-таки думаю, что это
совершится: мы и те, что идут с другой стороны, найдём друг друга
в горе, мы встретимся — ты веришь в это?»
Я — верил.
— «Хорошо, сын мой! Так и надо: всё надо делать с верой в
благостный исход и в бога который помогает, молитвами мадонны,
добрым делам. Я прош) тебя, с- н, если это случи я. если сойдут-
ся люди — приди ко мне на могилу и скажи: оте i сделано! Что-
бы я знал!»
— Это было хорошо, дорогой синьор, и я обещал ему. Он умер
через пять дней после этих слов, а за два дня до смерти просил
меня и других, чтоб его зарыли там, на месте, где он работал в
туннеле, очень просил, но это уже бред, я думаю...
— Мы и те, что шли с другой стороны, встретились в горе че-
рез тринадцать недель после смерти отца — это был безумный
день, синьор! О, когда мы услыхали там, под землёю, во тьме, шум
другой работы, шум идущих навстречу нам под землёю — вы пой-
мите, синьор,— под огромною тяжестью земли, которая могла бы
раздавить нас, маленьких, всех сразу!
— Много дней слышали мы эти звуки, такие гулкие, с каждым
днём они становились всё понятнее, яснее, и нами овладевало ра-
достное бешенство победителей — мы работали, как злые духи,
как бесплотные, не ощущая усталости, не требуя указаний,— это
было хорошо, как танец в солнечный день, честное слово! И все
мы стали так милы и добры, как дети. Ах, если бы вы знали, как
сильно, как нестерпимо страстно желание встретить человека во
тьме, под землёй, куда ты, точно крот, врывался долгие месяцы!
Он весь вспыхнул, подошёл вплоть к слушателю и, заглядывая
в глаза ему своими глубокими человечьими глазами, тихо и радо-
стно продолжал:
— А когда наконец рушился пласт породы, и в отверстии за-
сверкал красный огонь факела, и чьё-то чёрное, облитое слезами
радости лицо, и ещё факелы и лица, и загремели крики победы,
крики радости,— о, это лучший день моей жизни, и, вспоминая его,
я чувствую — нет, я не даром жил! Была работа, моя работа, свя-
тая работа, синьор, говорю я вам! И когда мы вышли из-под зем-
ли на солнце, то многие, ложась на землю грудью, целовали её,
плакали — и это было так хорошо, как сказка! Да, целовали по-
беждённую гору, целовали землю — в тот день особенно близка и
понятна стала она мне, синьор, и полюбил я её, как женщину!
— Конечно, я пошёл к отцу, о да! Конечно,— хотя я знаю, что
мёртвые не могут ничего слышать, но я пошёл: надо уважать
желания тех, кто трудился для нас и не менее нас страдал,—
не так ли?
— Да, да, я пошёл к нему на могилу, постучал о землю ногой и
сказал,— как он желал этого:
— Отец — сделано! — сказал я.— Люди — победили. Сделано,
отец!»
103
В. К. Железников
ЧУДАК ИЗ ШЕСТОГО «Б»
(В сокращении)
Меня назначили вожатым во второй класс «А», к октябрятам.
Когда на сборе отряда вожатая Наташа заговорила об этом, все
начали смеяться. Дело в том, что у меня очень сложная фамилия:
Збандуто. Когда я впервые пришёл в эту школу, то учительница
переврала мою фамилию. Она назвала меня не Збандуто, а На-
дувато. С тех пор в нашем классе каждый считал своим долгом
как-нибудь переделать мою фамилию. Я не обижался и даже иног-
да в этом участвовал сам.
Но сегодня я прислушался к выкрикам ребят и понял, что они
не очень-то хорошо обо мне думают.
Наконец Наташа сказала:
— Ну, посмеялись, и хватит. Согласен, Збандуто?
Тогда я встал, посмотрел лениво на ребят, помолчал минуту
для солидности и ответил:
— Согласен.
— Мы знаем твои слабости,— сказала Наташа.— Но доверяем.
А ты должен оправдать это доверие.
— Можете на меня положиться.
...Я пришёл домой и рассказал всё маме.
— Вожатым? Тебя?—удивилась мама.— Ну что ж, Бока, я
очень рада. Теперь ты должен показывать пример другим.
— Только не зови меня больше Бокой. Я уже не маленький.
— Хорошо, если не хочешь, не буду.— Она поцеловала меня —
я терпеливо выдержал это проявление нежности — но всё же
предупредила: — Не думай, что тебе будет легко.
— Конечно, трудности у меня теперь будут,— ответил я.
Своей новостью Боря поделился с соседкой Ольгой Андреевной, которой
также было непонятно, чему он может научить октябрят, когда сам ещё является
загадкой природы.
Долго налаживались отношения у Бори с его лучшим другом Сашкой Смоли-
мым. Саше явно не по душе было новое назначение товарища. То гулять Борю
нс дозовёшься, то он уходил к октябрятам с футбола, и команда проигрывала.
Борю же октябрята сами втягивали в работу, которая всё более и более его
увлекала.
Через несколько дней, когда я и все ребята уже забыли, что
меня назначили вожатым, в нашем классе появились две малень-
кие девочки. Все, конечно, тотчас же уставились на них. Это была
редкость, чтобы младшие пришли к нам сами.
Одна из них сказала:
— Нам нужен Боря 3...— Она покраснела, не могла выгово-
рить мою фамилию.
104
А вторая ей помогла.
— Здандуто.
Все только этого и ждали и сразу засмеялись. А я небрежно
заметил:
— Ничего смешного.— Я догадался, что это девочки из вто-
рого «А», то есть, мои октябрята, и стал незаметно вытеснять их
из класса. Но они опередили меня.
— Мы из второго «А».— выпалили два голоса- В । ш
жатый, и мы вас ждём.
— Ладно. Сегодня после уроков приду.
...На уроках я думал об октябрятах.
Сначала решил:'войду к ним деловым шагом и с  «Здрав-
ствуйте, октябрята!» Потом у меня мелькнула мысль, что для пер-
вого знакомства необходимо произнести речь. Это уже была «на-
ходка , как говорила Наташа.
Я взял бумагу и написал: «Дорогие октябрята! Пионерская ор-
ганизация прислала меня к вам, нашим младшим тюбимым
варищам, чтобы я закалил вас и подготовил нам достойную,
славную смену. А сейчас мы составим план работы и будем его
выполнять».	' .
Я несколько раз перечитал эту речь, она показалась мне блес-
тящей. Правда, в ней всё-таки мало было мужества. Перечитал её
ещё раз и в трёх местах вставил слова «мужество». Теперь речь
выглядела так: «Дорогие ребята! Пионерская организация, извест-
ная своим мужеством, прислала меня к вам, нашим любимым
младшим товарищам, чтобы я закалял вас и подготовил нам до-
стойную, славную, мужественную смену. А сейчас мы составим
план работы и будем вместе мужественно его выполнять». Потом
я п< пытался выучить речь на память, но у меня ничего не вышло.
Тогда я решил прочитать её. «Не страшно,— подумал я.— Минист-
ры тоже читают свои речи по бумажке».
После уроков я медленно спускался на первый этаж... Я оста-
повллся у дверей второго «А». Не так-то легко было войти к этим
второклашкам. Отошёл к окну, облокотился на подоконник и сде-
лал вид, что глубоко задумался.
А на улице светило солнце, стояли последние погожие деньки.
В коридор выглянула одна из тех двух девочек, которые при-
ходили за мной, и закричала пронзительным голосом:
Ребята, Боря пришёл!
В ту же секунду весь класс высыпал из дверей. Их было че-
ловек двадцать пять. Они толкали друг друга и смотрели на меня,
как на дикого зверя в зоопарке.
Я криво улыбнулся и сказал:
— Давайте пойдём в класс. Там мы будем в своей та-
релке.
Пошли в свою тарелку,— подхватил какой-то малыш.
В классе ребята сели за парты, а я дрожащими пальцами вы-
нул из кармана бумажку с речью, разгладил её на учительском
столе и стал читать.
105
Да, печальная это была история. Язык у меня сразу одеревенел,
и я спотыкался на каждом слове. Можно сказать, я брал эти слова
приступом, а потом перешёл на шёпот. Отшептал и замолчал. Не-
ловко было поднять глаза на малышей.
«Не каждый может произносить такие речи,— решил я.—
И мне бы лучше не соваться в это дело. Всё равно, из меня вожа-
того не выйдет. Вот Наташа — та говорит, как ходит. Иногда даже
непонятно о чём, а гладко, громко, чётко».
Ребята по-прежнему смотрели на меня, как на дикого зверя.
Теперь-то у них для этого были все основания. Они, видно, пер-
вый раз в жизни слушали такую речь.
— Ну, познакомимся,— выдавил я.— Пусть каждый из вас на-
зовёт своё имя. По фамилии скучно друг друга называть.
И затрещали голоса: Нина, Зина, Толя, Лена, Гога, Лена, Си-
ма, Сима, опять Лена...
Сначала я старался запомнить имена и лица ребят, а потом
перестал. У меня от их лиц голова кругом пошла. Ребята продол-
жали называть свои имена, а я кивал головой и думал, как бы мне
быстрее отсюда уйти.
Домой я пришёл расстроенный и даже не мог обедать. Мама
приготовила на обед мои любимые блинчики с вареньем. Аппе-
тита нет! Правда, блинчики я всё же съел и, надо сказать, успо-
коился.
Теперь я пролетал первый этаж только на больших скоростях.
Эти второклашки, в лучшем случае, могли любоваться моей
спиной. Но некоторые из них оказались на редкость настойчи-
выми.
Однажды выхожу я на перемене в свой коридор и вижу: стоит
одна из тех девочек, которые приходили за мной в первый раз.
Её звали Нина.
— Боря,— сказала она,— мне плохо даётся арифметика.
— Ну и что?
— Может быть, ты позанимаешься со мной после уроков?
Я молчал. Растерялся. Только этого не хватало: тут сам еле-
еле заставляешь себя сделать уроки, а она—помоги ей с ариф-
метикой. Да ещё после уроков! Нет, это уж слишком.
Я, конечно, был готов ко всяким неожиданностям и трудностям.
Но не к таким. На это я не согласен.
У Нины покраснели уши и даже покраснела тонкая шея, задро-
жали кончики коротких косичек.
Стало её жалко — всегда меня подводила жалость. Когда
тебе кого-нибудь жалко, нужно перетерпеть. А я никогда не мог
перетерпеть. Я тут же взял и ляпнул:
— Ладно. Жди сегодня.
Совсем выскочило из головы, что после уроков у нас должен
был состояться футбольный матч на первенство шестых классов.
А я играл в нашей команде в защите.
106
— Ты что?— заорал Сашка.— Ты соображаешь, что говоришь?
Это пахнет предательством.
...Через час, когда счёт стал 15:10 в нашу пользу, я решил уйти.
Во время игры я всё время думал о Нине.
— Ну, хватит,— сказал я.— Мне пора.
Больше всего я боялся, что Нина не дождалась и ушла. Но она
была в классе, сидела за первой партой. Когда я влетел, она встала.
Класс был большой, потолки высокие, окна громадные, а она такая
маленькая! Днём, когда в классе полно ребят и кругом шум и раз-
говоры, этого не замечаешь. А сейчас она была удивительно ма-
ленькая.
— Задержался. У нас сегодня важная игра,— сказал я,
— Понятно,— ответила Нина.
Я-то был уверен, что в футболе она ничего не понимает.
— Ну, показывай твои примеры,— сказал я.
Нина подала мне задачник. Там были какие-то дурацкие при-
меры. Цифры, точки, снова цифры и три точки, и снова цифры, за-
тем знак равенства и ответ.
— Это сущая ерунда,— сказал я.
Долго думать было неудобно, а Нина смотрела мне прямо в
рот. Точно я какой-то арифметический волшебник или счётная ки-
бернетическая машина и у меня тут же начнут выскакивать изо
рта готовые решения. Молча взял ручку, листок бумаги и стал пе-
реписывать этот несчастный пример. Видно, я здорово волновался,
что-то перепутал, с ответом у меня не сошлось. Посмотрел на
Нину: заметила ли она, что я ошибся? Нина тяжело вздохнула и
сказала:
— Вот и я так: решаю быстро, а с ответом не сходится.
Я кисло улыбнулся и ничего не ответил. Другой на моём месте
стал бы выкручиваться, что он пошутил. А я не умел выкручивать-
ся — это была моя слабость. Пришлось повозиться с этими при-
мерами больше часа. Оказалось, пустяковые примеры. И Нина в
конце концов тоже научилась их решать.
Меня просто распирало от гордости. Это был первый благород-
ный поступок в моей жизни, и я готов был решать эти примеры
до ночи.
— Если будут ещё какие-нибудь осложнения с арифметикой,
приходи.
— Хорошо,— ответила Нина.
Я вспомнил ребят из второго «А», и, честно говоря, мне ста-
ло жаль с ними расставаться. Сам бегал от них, а теперь вдруг
пожалел.
И вот уже Боре в голову приходят блестящие идеи, которые он тут же осу-
ществляет вместе со своими малышами. Они идут в моментальную автоматиче-
скую фотографию, и Боря заводит альбом-дневник вожатого второго «А» класса.
Чтобы закалить ребят физически, ведёт класс в бассейн, где, к сожалению тренер
отобрал для занятий только одну девочку. Как вожатый Боря знакомится с семь-
ёй Нины и узнаёт, что отец и мать Нины, врачи по профессии, едут на работу
в Африку, а маленькая Нина остаётся с бабушкой. И Боря организует шефство
J07
над этой семьёй. С наступлением зимы осуществляет самую блестящую ид£
везет всех ребят иа стадион заниматься в кружке юных фигуристов
Договорились собраться возле школы. Все ребята пришли, не
было только Нины, Зины и Гены Симагина.
Потом появилась Нина и сказала:
— Зина отказалась идти. Её мама заявила, что у неё завтра
важная тренировка в бассейне, и ей не до октябрятских меро-
приятий.
— Так,— сказал я.— А где Генка?
— А Генка помогает маме убирать снег,— ответила Нина.—
У них много работы.
Она мне это сказала с какой-то обидой. Точно я виноват в том,
что Зина стала задаваться и метит чуть ли не в чемпионки по пла-
ванию, а Генка должен работать.
— Ну, пошли,— сказал я.— А то опоздаем.
Все тронулись, но я чувствовал, что у малышей не было настрое-
ния. Они не возились и не шумели.
— Вот что,— сказал я.— Зайдём за Генкой. Может быть, он
пойдёт с нами.
Развернулись и пошли к Генке. Ещё издали я увидел его. Он
сгребал снег лопатой, а его мать скребком чистила тротуар.
— Здравствуйте, — сказал я.
— Приветик, — сказал Генка; он приподнял шапку, и от голо-
вы у него повалил пар.
— Ну-ка надень шапку, пострелёнок, — строго сказала ему
мать, — а то застудишься!
Генка напялил шапку.
— Вот ему и физкультура, — сказала Генкина мать. — И полез-
но, и матери подмога. Так что вы, ребятишки, идите по своим
делам.
— Что вы! — сказал я. — Разве мы пришли Гену сманивать?
Мы пришли вам помогать.
— Тётя Маруся, — крикнул Костиков, — мы сейчас всё переде-
лаем! Это нам пустяк!
— Вот это уж ни к чему, — ответила тётя Маруся. — Мы и са-
ми справимся.
А Генка не стал возражать, он-то отлично понял нашу хит-
рость. Нам важно было, чтобы Генка побыстрее освободился и мы
отправились на каток. Генка куда-то сбегал и принёс две лопаты
и три скребка.
Что тут началось! Каждый выхватывал у него эти лопаты и
скребки. Пришлось установить очередь. Первыми принялись за ра-
боту мальчишки. Они скребли тротуар отчаянно. Но работа была
не такой уж лёгкой. Неизвестно откуда под снегом образовался
крепкий ледок, и скребки его не брали.
Тётя Маруся принесла лом и стала колоть этот ледок.
Потом лом у неё взял я. Тяжёлый он был до чёртиков, но я
не показывал виду. Колол себе, и всё, а про себя ругал наших
108
конструкторов: «Это'в наше-то время, когда запускают спутники
и космические корабли, приходится вот так колоть лёд ломом. Ко-
нечно, может быть этот лом и историческая ценность. Но всё рав-
но он никому не нужен»
Работа подходила к концу...
— Ну, хватит, ребята, — сказала тётя Маруся. — Спасибо за
помощь. Бегите по своим делам
Мы побежали на каток мокры* как .мши В ; ева. i t катка
уже никого не было. Тол ..и кага . тётя ра • г	с сухо-
парым мул,чиной. Мы влетели всей оравой, и они ср? у замолчали
и уставились на нас. Я подошёл к мужчине. Торопливо расе: азал
ему, в чём дело. И тут нам абсолютно повезло. Можно с. зать,
фантастически повезло.
— Значит, хотите всем классом учиться фигурному ка.анию?
А к* ньков ни у кого нет?
 Что же делать? — робко спросила Нина. — Нам так хотелось.
— Так, — сказал мужчина. — Ты, паренёк-!  г ” составь
список и против каждой фамилии поставь номер 6oti чок. Если на-
берём коньки, будем заниматься.
Тут я вытащил свою тетрадь с фотографиями ребят и протянул
мужчине. Моя тетрадь ему понравилась. Это было переломным
.моментом в нашей беседе.
Ну вот что, ребята,— сказал мужчина.— Обожаю энтузиас-
тов. Только по-честному, не опаздывать. Буду заниматься с вами
сверхурочно.
Однажды к нам в класс пришла Н аташа.
-- Ребята! — сказала Наташа.- В совете дружины довольны
работой Бориса Збандуто. Они хотят, чтобы мы ещё < 1 го вожато-
го дали для октябрят, во второй «Б». Кто хочет?
И вдруг Саша Смолин сам поднял руку. У меня от удивления
глаза на лоб полезли. А Сашка покраснел, когда поймал мой
вз1ляц, но руки не опустил.
-	Ты, Смолин? — удивилась Наташа.
— Л что? — спросил Сашка. — Не доверяете?
-	Наташа, — сказал я, — раз Смолин хочет сам — значит, ему
можно до ерить. Мне же вы доверили.
И Сашка Смолин стал вожатым октябрят второго «Б».
Через несколько дней он совершенно спокойно подходит ко мне
и говорит:
- - А твои по сравнению с моими слабаки.
Почему ты решил? — спокойно спросил я. — Без году неделя
как попал в вожатые и уже всё знаешь.
А потому, что я взял классные журналы и сравнил. У твоих
отметочки хуже. — И он мне показал аккуратно выписанные от-
метки своего и моего классов.
А ты буквоед и бюрократ,— сказал я.— Но отметки *** это
ещё не всё. У моих душа хорошая.
— Ты что же, считаешь, что у моих души нет?..
109
Друзья поссорились, но с ешё большим интересом и энергией выполняли
обязанности вожатого. Боря, например, помогал Нине утром всё сделать и не
опоздать в школу. А когда заболела её бабушка, привлёк весь класс к уходу
за бабушкой. Саша также взялся за своих октябрят по-настоящему.
Было совершенно ясно, что ему не дают покоя наши дела. При-
хожу в школу, Сашка подходит ко мне и небрежно так протяги-
вает свёрнутый трубочкой лист бумаги:
— Прочитай.
Развернул бумажку и прочитал:
— «Второй «Б» вызывает на соревнование по учёбе и чистоте
второй «А».
Написано это было большими печатными буквами, а внизу стоя-
ли подписи Сашки Смолина и вожатых звёздочек второго «Б».
Я посмотрел на Сашку и подумал, что он порядочный ехида.
Вызывает, когда знает, что у него ребята лучше учатся. Но вслух
я сказал:
— Пожалуйста, мы принимаем вызов, и я уверен, что мы по-
бедим.
После этого я пошёл к своим малышам. Что мне нравилось в
них — так это то, что они за всё брались горячо. Я им всё ска-
зал, и они твёрдо решили обогнать второй «Б».
— Только придётся бороться со своими недостатками, — ска-
зал я,— У нас ужас сколько недостатков! Одни любят поспать...—
Я посмотрел на Нину. — Другие любят похвастаться... — Я посмот-
рел на Толю Костикова. — Третьи такие лентяи, что дома ничего
не делают.
Прошло несколько дней. Ребята из второго «А» по-прежнему
прибегали ко мне. Каждую перемену несколько человек. И всё раз-
ные. Точно они дежурство установили за моей персоной. Только
теперь в нашем классе никто надо мной не смеялся. Я даже думаю,
что некоторые из наших завидовали, что малыши ко мне так при-
вязались.
А тут после уроков ко мне ворвались Толя Костиков и Гена
Симагин и сказали, что Нину увезли в больницу.
У меня прямо похолодело всё внутри. Я побежал в учитель-
скую к Александре Ивановне. Когда я вышел из учительской, весь
второй «А» стоял около дверей.
— У неё аппендицит. Будут делать операцию, — сказал я.
Мы пошли всем классом в больницу. Всем ребятам хотелось
узнать, как Нина. Но мы ничего не узнали — операция ещё не
закончилась.
— Часа через два я снова пойду в больницу, — сказал я ребя-
там. — Кто хочет, может пойти со мной.
Дома я позвонил Нининой бабушке и соврал ей, что Нина за-
держалась в школе. Не мог же я сказать, что Нине вот сейчас
делают операцию.
Когда через два часа я вышел на улицу, то у подъезда меня
ждал весь класс.
ПО
— У матерей отпросились? — спросил я.
Они закивали головами.
— Мне мама сказала. — ответил Гена Симагин, — чтобы я не
приходил домой до тех пор, пока всё благополучно не кон-
чится.
Ребята остались во дворе больницы, а я пошёл в приёмный
покой. Появился мужчина в белом халате, в белом колпаке. Вид у
него был усталый. Может быть, это был хирург и он сегодня спас
жизнь человеку.
— Что вы ждёте, молодой человек? — спросил он меня.
— Здесь девочке одной делали операцию. Пришёл узнать.
— А вы её брат?
— Вожатый я.
— А, значит, служебная необходимость. Понятно.
— Нет, я так просто, — сказал я. — Да я не один.
Я показал ему на окно. Там, во дворе, на скамейке сидели мои
малыши. Они сжались в комочки и болтали ногами. Издали они
были похожи на воробьёв, усевшихся на проводах.
— Весь класс, что ли? — удивился хирург.
Я кивнул головой.
— Как зовут девочку?
— Нина Морозова. Маленькая такая, с косичками.
— Подожди, — сказал хирург.
Он снова надел халат и пошёл наверх. А я разволновался до
ужаса. Ругал себя на чём свет стоит за то, что не запретил Ни-
не ездить на пузе по перилам лестницы. Ведь всё из-за этого и
получилось. Она съехала на пузе и не смогла разогнуться. Её пря-
мо в больницу.
Хирурга всё не было. На улице потемнело.
Наконец он появился:
— Можете спокойно отправляться спать: ваша подружка хоро-
шо перенесла операцию. Завтра приходите и приносите ей апель-
сины.
Ух, как я обрадовался! От радости чуть не расплакался.
Доктор посмотрел на меня и сказал:
— Что-то у меня сегодня хорошее настроение. От души рад
с вами познакомиться.
«Чудак какой-то в белом колпаке», — подумал я.
Я выскочил во двор, чтобы обрадовать малышей. Они повска-
кали со своих мест. И я им всё рассказал.
— Она во время операции ни разу не крикнула, — сказал я.
Хирург мне этого не говорил, но я-то знал, что это было так.
— Вот это да! — сказал Гена. — Сила!
Остальные ничего не сказали. Не знаю, о чём они там думали,
но мне нравилось, что мои малыши такие сдержанные.
Было уже поздно. И во многих окнах горел свет: может, там
сидели бабушки и дедушки, папы и мамы моих малышей. Они жда-
ли и волновались о Нине. Нет, мы были не одни.
III
Д. Н. Медведев
ЭТО БЫЛО ПОД РОВНО
(В сокращении)
РЕПЕТИЦИЯ
Ранним утром в апреле 1942 года на Тушинском аэродроме
собралась группа будущих партизан. Сегодня все должны поднять-
ся на самолёте и сделать первый пробный прыжок с парашютом.
Кроме меня, никто ни разу в жизни с парашютом не прыгал. Я за-
метил, что многие волновались. Иные заводили весёлые разговоры,
но беспокойные взгляды на поле аэродрома красноречиво говорили
о душевном состоянии «весельчаков».
Я понимал, что это не трусость. Все эти люди добровольно
пошли в партизаны и знали, каким опасностям они будут подвер-
гаться там, в тылу врага. Из многих желающих попасть в отряд
были отобраны лишь пятьдесят таких, которые наверняка не под-
ведут, не струсят. Сейчас волновались все, но тот, кто впервые
прыгал с парашютом, знает, что волнение при этом обязательно и
законно...
Неподалёку от меня сидел Александр Александрович Лукин.
Он был назначен в наш отряд начальником разведки. Лукину то-
же, видно, было не по себе...
— Александр Александрович!— нарочито громко, чтобы слы-
шали все, обратился я к нему.— Неприятно всё-таки прыгать с
высоты, страшновато?
Лукин сразу понял, что этот разговор, явно интересующий
всех, я завёл умышленно.
— Да ведь что ж, Дмитрий Николаевич, страшно не страшно,
а прыгнуть придётся! — отвечал он.
Все притихли, прислушиваясь к нашим словам.
Показалось удивительным: как это командир откровенно гово-
рит, что боится прыжка!
— ...Сейчас попробую прыгнуть в третий раз. И скажу вам по
совести: опять волнуюсь. Но зато: два прыжка — и мы в тылу у
немцев! Сегодня — один, через несколько дней — другой, и — за
работу..
Подготовка к перелёту в тыл врага подходила к концу. Правда,
готовились мы недолго, всего около месяца. В лесу, недалеко от
города, разбили лагерь и там проводили занятия по стрельбе и
топографии. Провели даже сапёрные занятия.
Как командир отряда я пользовался каждым случаем, чтобы
поговорить с людьми о будущей партизанской жизни...
— По опыту знаю, что партизаны — хозяева в тылу у немцев.
Народ смотрит на них как на представителей Красной Армии, Со-
ветской власти. Вот почему партизан во всём и везде должен быть
достоин нашей великой социалистической Родины!
112
В отряде у пас было много бойцов-украинцев. Это не случай-
но. Местом нашей партизанской работы была намечена Ровенская
область Украины. Там, между городами Сарны, Ракитное и Берез-
но, простираются громадные лесные массивы. Сарненские леса
должны были стать местом пребывания нашего отряда.
Отряд Медведева был разбит на	Вылетали к месту назначения от-
дельными группами. Первое звено г.о . опытным п ртизаном Сашей Тво-
роговым было отправлено bi	20 июи* вы. .-те. а из Моск группа
Медведева и соверши ia б<к •,! прыж • .та тин To.TvTusi Лс. Болып месяца
продолжался‘длинный (боле^ 200 кпло- 1ров) и опа ' -.-н > ть до С -“неких
лесов.
За 5то время отряд вырос почти вдвое. В него вливались воен, пленные,
бежавшие из немецких лагерей, патриоты из местных с л> яй, местные парти-
заны. Прибывали самолёты из Москвы. Одним из таких р .'“з прибыл Нико-
лай Иванович Кузнецов, ставший легендарным разведчики--
В ЛАГЕРЕ
Наше местожительство оказалось обширным и у <обным. Сар-
ненские леса раскинулись на сотни кило-., гров Но это пе был
сплошной лесной массив. Леса, поля и хуюра чередовались до-
вольно равномерно. Через каждые шесть — восемь километров
можно было встретить отдельные хутора и деревни. Значит, и
укрыться отряду можно было, и население неподалёку, а это для нас
было очень важно.
В Москве командование поставило перед нашим отрядом глав-
ную задачу: заниматься разведкой в городах и на узловых желез-
нодорожных станциях Западной Украины. Надо было узнавать
и передавать в .Москву свечения о враге: какие у него силы, где
военные склады, где находятся штабы, куда и сколько направля-
ется войск и вооружения, узнавать все военные секреты немцев;
одновременно всюду, где это можно, наносить им ущерб.
Мы остановились в лесу неподалёку от деревни Рудня-Бобров-
ская, километрах в ста двадцати от Ровно. Это было в августе,
стояла тёплая погода, землянок рыть мы не стали, а натянули
плащ-палатки. Те, у кого их не было, делали шалаши из веток...
Весь наш «посёлок» был выстроен в один день. На другой день
я уже разослал во всех направлениях бойцов — познакомиться
с населением, узнать о немцах, искать верных нам людей, добывать
продукты.
В первую очередь пошли товарищи, знающие украинский язык,
а у нас таких было не мало. Но не всех можно было посылать
в разведку. У многих за длительный период совершенно истрепа-
лась обувь...
СТРАШНЫЙ «ПОРЯДОК»
В деревнях и городах Западной Украины мы увидели своими
I лазами то, о чём прежде лишь читали в газетах.
Гитлеровцы грабили крестьян, отбирали у них хлеб и скот.
Того, кто сопротивлялся, расстреливали, вешали, сжигали живьём,
душили в машинах-душегубках. Молодёжь угоняли на работы
113
в Германию. С собаками разыскивали тех, кто прятался. Найдут —
изобьют и угонят или доведут до смерти.
И это они называли «новым порядком».
...Население ненавидело гитлеровцев. Избавления ждали толь-
ко от Красной Армии. Поэтому, когда мы, партизаны, посланцы
народа и Советской власти, приходили в хутора и сёла, нас встре-
чали радостно. Но за связь с партизанами тоже грозила смерть.
Даже не за связь, а за то, что знал о партизане и не выдал его.
В ту пору оккупанты и не думали, что придёт час возмездия за
их злодеяния.
...Мы начали разворачивать свою работу. Слухи о появившейся
армии партизан, пожалуй, не были ложными. Нас было не сто
человек, не двести — нас было куда больше. Партизанами, по су-
ти дела, были все местные жители. В крупных селах стояли наши
«маяки» по десять-пятнадцать партизан. Жители называли парти-
занские «маяки» советскими комендатурами и сюда доставляли со-
бранные для нас продукты.
Крестьяне помогали нам в разведке. Местные жители знали до-
роги, людей, они приносили нашему отряду неоценимую помощь.
Жизнь потребовала нашего вмешательства в «новый порядок»,
установленный гитлеровцами...
Защиту своего народа от гитлеровских карателей мы начали с
небольшого дела — с разгрома фольварка1, который принадлежал
начальнику гестапо города Сарны майору Рихтеру. Крестьяне жа-
ловались нам на управляющего этим имением.
Штаб отряда снарядил группу из двадцати пяти бойцов. Коман-
диром пошёл Пашун. Сами крестьяне проводили партизан до фоль-
варка, подробно рассказали, какие там порядки и где что нахо-
дится. Налёт был произведён ночью. Охранников фольварка разо-
ружили с ходу, те даже и не пытались вступить в бой, а под утро
в лагерь пришёл целый обоз. На лошадях, взятых там же, ребята
привезли массу продуктов — хлеб, масло, крупу, сахар, мёд, яй-
ца и породистых свиней. Позади обоза шло целое стадо коров. Луч-
ших молочных коров мы отдали крестьянам и поделились с ними
остальными продуктами.
При первых же вылазках в деревни и хутора Ровенской облас-
ти наши партизаны начали сталкиваться с «храбрым войском» бан-
дитов-националистов, и последние, как правило, терпели позор-
ное поражение. Дело доходило до курьёзов.
Наш секретарь комсомольской организации Валя Семёнов про-
делал замечательный номер. С несколькими разведчиками под ви-
дом «своих» он явился в штаб одной банды. Там сидели девять
гайдамаковцев. Валя сказал, что он связной от их «собратьев».
В разговоре один из девяти бандитов заметил, что у Семёнова
хороший автомат.
— Автомат замечательный, я его забрал у красного офицера,—
похвастался Валя.
1 Фольварк — (польск.) усадьба с хозяйственными постройками.
114
Кто-то из них стал хвалиться своим автоматом. Семёнов по-
смотрел и сказал:
— Ерунда! Мой лучше. Смотри, как он хорошо работает!
Поднял автомат и одной очередью уложил всех, потом забрал
и привёл в лагерь двух часовых...
Отряд наш рос не по дням, а по часам. Колхозники стали от-
правлять к нам своих сыновей. Снаряжали молодёжь в партизаны
торжественно: вытаскивали для них запрятанную от немцев луч-
шу одежду и обувь, благословляли в путь. От многих сёл у нас
бы io по пять-десять человек. А такие сёла, как Виры, Большие и
Малые Селища, были целиком партизанские: от каждой семьи кто-
нибудь в партизанах.
Ежедневные сводки с фронтов Отечественной войны, которые
мы получали по радио и размножали среди населения, воодушев-
ляли народ, укрепляли веру в победу.
Крестьяне тех хуторов, где бывали партизаны, перестали пла-
тить немцам налог, сдавать продукты... Теперь, есл" полицейские
заходили в хутор, их встречали огнём.
Так народ с помощью партизан оказывал сопротивление страш-
ному «порядку», который установили фашисты.
«ПАУЛЬ ЗИБЕРТ»
По шоссе Ровно— Кастополь едут три фурманки, и, хоть в за-
пряжке хорошие лошади, сытые лошади, фурманки движутся не
спеша.
На первой — немецкий офицер. Он сидит вытянувшись, важно,
равнодушно и презрительно поглядывая вокруг. С ним рядом
человек в защитной военной форме, с белой повязкой на рукаве и
трезубом на пилотке. Так одеваются предатели, состоящие на служ-
бе у гитлеровцев. На двух других повозках полно полицейских.
Они горланят песни и дымят самосадом.
Картина по тем временам обычная: бандиты с офицером-гитле-
ровцем во главе едут в какое-нибудь село громить жителей за не-
покорность.
Фурманки уже три часа двигаются по шоссе, пугая жителей
придорожных хуторов.
При их появлении все скрываются в хаты и испуганно выгля-
дывают из окон.
Но вот на шоссе показалась большая легковая машина. Дорога
здесь шла среди поля. Офицер..., повернувшись к задним фурман-
кам, поднял руку. Песни и гам мгновенно смолкли. Все насторожи-
лись.
Машина приближалась. Сидевший рядом с офицером соскочил
с фурманки и быстро пошёл вперёд. Как только легковая машина
с ним поравнялась, он спокойно бросил в неё противотанковую гра-
нату. Разрыв гранаты пришёлся позади машины. Воздушная волна
115
Д. Н. Медведев. «Это было под Ровно».
с силой толкнула машину, и блестящий «оппель-адмирал» мгновен-
но опрокинулся в придорожный кювет.
С фурманок все соскочили и с оружием наизготовку кинулись
к опрокинутой машине, около которой уже стоял немецкий офицер.
— Молодец, Приходько! — сказал он на чистом русском языке
человеку, который бросил гранату. — Хорошо рассчитал: и маши-
ну перевернул, и пассажиры, кажется, живы. Давай-ка вытаски-
вать!
Когда из машины вытащили двух испуганных гитлеровцев, этот
же офицер заговорил с ними по-немецки:
— Господа, прошу не беспокоиться. Я лейтенант немецкой ар-
мии Пауль Зиберт. С кем имею честь разговаривать?
Рыжеватый полный пожилой немец, охорашиваясь, ответил:
—1 Я майор немецкой армии граф Гаан, начальник отдела райхс-
КОмиссариата. А со мною, -- он указал на другого, — имперский
советник связи Райс, приехавший из Берлина.
— Очень, очень приятно! — сказал офицер. — Ваша машина по-
страдала, прошу пересесть на повозку.
— Объясните, в чём дело? — возмутился граф. — Я ничего не
понимаю!
Гаан собирался ещё что-то выяснить, но офицер кивнул своим
людям. Те схватили гитлеровцев, связали им руки и уложили на
фурманки.
На первом же повороте фурманки свернули в сторону от шоссе
и через короткое время очутились на нашем партизанском «маяке».
Здесь немецкий офицер переоделся и стал тем, кем был на самом
деле,— партизаном Николаем Ивановичем Кузнецовым.
В лагере Кузнецов явился в форме немецкого лейтенанта. Со-
блюдая положенный в немецкой армии этикет, он расшаркался пе-
ред ними.
Как вы себя чувствуете? — любезно осведомился Николай
Иванович.
Но те были настроены не столь благодушно.
— Скажите, где мы находимся и что всё это означает?
— Вы в лагере русских партизан.
— Почему же вы, офицер немецкой армии, оказались в лагере
наших врагов?
— Я пришёл к выводу, что Гитлер ведёт Германию к гибели и
всё равно войну проиграет, и добровольно перешёл к русским Вам
я тоже советую быть откровенными.
При обыске у советника связи Райса была найдена карта грун-
товых, шоссейных и железных дорог всей оккупированной Украины.
Карта была снабжена подробными описаниями. Кузнецов, изучая
карту и описания, натолкнулся на очень важный секрет немцев. В
описании указывалось, где проложена трасса бронированного кабе-
ля, связывающего Берлин со ставкой Гитлера на востоке, находив-
шейся недалеко от Винницы.
Кузнецов решил выяснить всё поподробнее. Он спросил Гаана:
— Когда проложен подземный кабель?
116
— Месяц назад.
— Кто его строил?
— Русские военнопленные.
- - Как же это вы доверили русским тайну местонахождения
ставки Гитлера?
— Их обезопасили.
- Что вы имеете в виду? Их уничтожили?
Гаан и Райс м -тали.
— Сколько работало военнопленных?
Двенадцать тысяч.
— И все двенадцать тысяч...
— Но это же гестапо, — пытался оправдаться Гаан
Кузнецов выяснил у пленных всё, что былз гужи >. Попутно он
проверил себя: у них не возникло даже сомнения в том, что он
пе немец. Гаана и Райса мы повесили. Иного они не заслуживали.
Можно было уже направить Кузнецова для разведывательной
работы прямо г Ровно.
Партизаны расправлялись с банда"и и шцаев и карателей, взрывали эше-
лоны с оружием и живой силой противника, уничтожали нг цких офицеров в
с головых, на вокзалах и других местах скопления гитлеровцев. Трудно перечис-
лить патриотические дела и беспримерные подвиги, совершённые партизанами
отряда Медвед-ва.
Так, группа Кузнецова совершила ряд неслыханно смелых операций по унич-
тожению главарей немецких оккупационных властей, добывала секретные све-
дения из «первых» рук, сеяла смятение в рядах озверелых врагов нашей Родины.
ГИРЛЯНДА
Новый, 1943-й год мы отметили партизанской ёлкой... В но-
вогоднем номере газеты было помещено объявление:
«От желающих участвовать в новогодней ёлке требуются ёлоч-
ные украшения. Мы принимаем: 1. Светящиеся гирлянды из горя-
щих фрицевских поездов. 2. Трофейные автоматы для звукового
оформления. 3. Фрицев любого размера. 4. Каждый может про-
явить инициативу. Подарки сдавать до 31 декабря».
Гирлянду из горящего поезда преподнесла на «новогоднюю ёл-
ку» группа подрывников во главе с Маликовым.
Бойцы расположились поблизости от полотна железной дороги
и с наступлением темноты подползли к будке стрелочника.
Старик-стрелочник охотно рассказал, что поезда здесь ходят
часто и сильно гружённые, в сторону фронта — с войсками и во-
оружением, на запад — с ранеными, обмороженными и награблен-
ным имуществом. Поняв, что наши хотят сделать, он сказал:
- Мне уж ладно, только вот как быть с народом? Ведь их
перестреляют!
Оказалось, что немцы для охраны железной дороги мобилизо-
вали крестьян из ближайших деревень и предупредили, что, если
будет совершена диверсия, их расстреляют.
— Мы сами с ними посоветуемся, — сказал Маликов.
117
Разговор с крестьянами сразу пошёл по душам... Одна пожи-
лая крестьянка предложила:
— А вы нас, ребятки, вяжите и делайте своё дело. Рты, что
ли, заткните, ударьте, что ли, чтоб синячок позаметней был.
— Ну,-уж бить-то вас нам не хочется!
— Тогда мы сами малость поколотим друг друга, — ответила
она.
И смех и горе! Пока наши закладывали мины, «сторожа» ту-
зили друг друга. Потом партизаны их связали и положили около
костра. Скоро появился поезд. Взрыв состава, гружённого оружи-
ем, боеприпасами и другими военными материалами, был произве-
ден блестяще. Паровоз стал на попа. Шестьдесят вагонов разби-
лись и сгорели.
Это был наш ёлочный подарок стране!
подвиг
Когда Кузнецов находился в Ровно, связь между ним и «мая-
ком» поддерживал Коля Приходько... 21 февраля я передал курье-
ру с «маяка» пакет для Кузнецова.
— Вы повезёте важный пакет. Если он попадёт к врагу,
мы потеряем лучших наших товарищей. И Приходько это пере-
дайте.
Утром 22 февраля пакет был вручен Приходько, и он напра-
вился с ним в Ровно.
Кузнецов ждал связного весь день, но Приходько не было.
Не явился он и утром следующего дня. А к двенадцати часам по
городу пошли слухи, что какой-то партизан из леса всю ночь дер-
жал бой с карателями и перебил их видимо-невидимо. И все
утверждали, что бой вёл один человек.
Кузнецов сразу понял, что молва идёт о Приходько... Да и
кго же, как не наш богатырь Приходько, мог в одиночку сразить-
ся с целой сворой немцев!
Со слов очевидцев известны подробности гибели Николая При-
ходько.
Как обычно, Николай ехал на фурманке. У села Великий
Житень его остановил пикет — около двадцати жандармов и поли-
цейских.
Приходько остановился и предъявил документ. Этот документ
не раз предъявлялся и теперь как будто не вызывал сомнений. Но
гитлеровцы решили обыскать повозку.
Этого Приходько не мог допустить. На фурманке под сеном,
как всегда, были спрятаны автомат и несколько противотанковых
гранат.
— Да чего тут смотреть-то? — пробовал возразить Николай.
— Не твоё дело. Надо.
Тогда Приходько выхватил из фурманки автомат и дал боль-
шую очередь по жандармам. Нескольких уложил на месте, осталь-
ные отбежали за угол дома'И открыли стрельбу.
118
Отстреливаясь, он вскочил на повозку и погнал лошадей. Тут
его настигла пуля. Тяжело раненный в грудь, он продолжал путь
в сторону Ровно.
Но уже на окраине села он неожиданно наткнулся на грузовую
машину с гитлеровцами. Те открыли автоматный и пулемётный
огонь. Раненный второй раз, Приходько и не думал сдаваться. Со-
скочив с фурманки в придорожную канаву, он продолжал стрелять.
Неравный бой длился долго. Приходько ещё раз был ранен.
Уже истекая кровью, чувствуя, что силы его оставляют, он привязал
секретный пакет к гранате и слабеющей рукой метнул её во врагов.
Когда оставшиеся в живых гитлеровцы окружили Приходько,
он был уже мёртв. Но умер он не от немецкой пули. Выстрел себе
в висок был последним выстрелом нашего партизана-богатыря.
Советское правительство высоко оценило патриотический подвиг
нашего товарища. Ему посмертно присвоено звание Героя Совет-
ского Союза, а подразделение разведки, бойцом которого он был,
стало носить имя Героя Советского Союза Николая Тарасовича
Приходько.
Николай Иванович Кузнецов совершал акты возмездия над гитлеровскими
главарями на Украине. Он убил советника Геля, генерала Кнута, ранил фашист-
ского главаря Даргеля, похитил генерала-карателя Ильгена, готовил расправу
над палачом Функом. Боевыми помощниками Кузнецова были Николай Стру-
тинский, Ян Каминский, Николай Гнедюк.
ВОЗМЕЗДИЕ
...Кузнецов, развалившись в кресле, сидел в приёмной Функа,
главного судьи на Украине.
Недавно, в связи с убийством Геля, Кнута и ранением Даргеля,
Функ издал приказ о расстреле всех заключённых в ровенской тюрь-
ме. Тогда было решено казнить этого палача.
Кузнецов знал, что через пятнадцать минут придёт Функ. В при-
ёмной была только секретарша, и с ней Николай Иванович завёл
разговор о погоде.
— Не найдётся ли у вас стакана чаю для меня? Безумная
жара! — попросил он секретаршу.
— Одну минутку, господин гауптман я сейчас принесу.
Когда секретарша вернулась, в приёмной уже никого не было.
Она удивлённо пожала плечами и села за свой стол. Тотчас же
вошёл Функ. Буркнув секретарше «гутен морген»1 2, он прошёл
в свой кабинет.
Через минуту там раздались два выстрела. Испуганная сек-
ретарша вскочила. Но тут она увидела, что из кабинета вышел
гауптман и, не глядя на неё, скрылся на лестнице.
...Кузнецов, никем не заподозренный, вышел на улицу. У са-
1 Гауптман — капитан.
2 Гутен морген — доброе утро.
119
мого подъезда стояли только что. подъехавшие машины с геста-
повцами. Они вышли из машин и с удивлением смотрели на второй
этаж здания, где раздались выстрелы.
К}знецов остановился рядом с ними и тоже удивлённо, как и
те, посмотрел на окна главного суда. Когда раздались крики ^Уби-
ли, ловите!» и все бросились к зданию, Кузнецов пошёл за угол,
потом во двор, прыгнул через один забор, другой и очутился около
своей машины, где за рулём сидел Струтинский.
Погиб отважный разведчик в марте 1944 года. 5 ноября 1944
года Николаю Ивановичу Кузнецову посмертно присвоено звание
Героя Советского Союза.
С. В. Михалков
СОМБРЕРО
Комедия в трех действиях,
пяти картинах
Действующие лица
Шура Тычинкин — школьник, 13 лет.
ОльгаМи хайловна Тычинкина — его мать, 40 лет.
Александр Цаплин — двоюродный бпат Шуры, дипломат, 30 лет.
Вова Пестиков
Вадим
С л а в а	1
Алла	}	ребята-школьники, 12-14 лет.
Адриан	J
Соседка
Действие происходит в дачном подмосковном посёлке летом.
2 апреля 1978 года в Центральном детском театре состоялся
1000-й спектакль комедии.
Действие третье
Картина четвёртая
Дача Тычинкиных, Шура, одетый в мексиканский костюм, ходит взад-перед по
садовой дорожке. Заглядывая в небольшую книжечку, он повторяет испански;1
слова.
Шура (про себя). Грасиас пор ла атэнсьон, что значит: «Бла-
годарю за внимание». Ага устэ эль фавор дэ пердонармэ — «Изви-
ните, пожалуйста». До сиенто мучо, перво пуэдо асэпт. рло —
«Очень жаль, но я вынужден отказаться». (Останавливается.)
Так... (Задумывается.) Теперь ещё что? (Поднимается на веран-
ду, берёт со стола том Большой советской энциклопедии, садится
на ступеньки лестницы и начинает читать.) «Древнейшим коренным
населением Мексики являются индейцы. В первом тысячелетии на-
шей эры территория Мексики была заселена многочисленными
индейскими племенами...»
Хлопает калитка. Шура быстро закрывает книгу и, не зная, куда её спрятать,
садится на неё. Появляется Тычинкина. В руках у неё продуктовая сумка.
120
Т ы ч и н к и н а. Господи! Как мне надоело видеть тебя целыми
днями в этом маскарадном наряде! Знала бы, ни за что не разре-
шила бы Шурику дарить тебе все эти принадлежности! (Хоче-1
пройти мимо сидящего на ступеньках Шуры.) Пропусти меня, по-
жалуйста!
Шура поднимается, чтобы пре	- с • i l п книгу.
Что ты ищешь в энциклс педии? (Читает.) «.-Медуза — Многонож-
ка»! Какое слово тебя интересае;
Шура. Мексика.
Т ы ч и и к и н а. Ты просто помешался на эг. / Мексике! Я на-
чинаю беспокоиться о твоём здоровье.
Хлопает калитка. Появляется соседка
Соседка. Петь, Петь, Петь!.. (Озабоченно) Извините, по-
жалуйста! К вам, случайно, наш петух не забегал?
Тычинкина (с удивлением). Нет... Какой петух?
Соседка. Петух у меня пропал. Второй деь-> ишу. Per- г па уж
по всем дачам пройти. Не забежал ли куда...
Тычинкина. Нет. Я не видела никакого петуха.
Шура. Найдётся.
Соседка. Куда же он пропал?.. Он у меня ужасный драчун.
Боюсь, не подрался ли с кем-нибудь...
Тычинкина. Нет, мы вашего петуха не видали. К нам он не
заходил.
Соседка, (качая головой.) Простите, пожалуйста! (Зовет.)
Петь, Петь, Петь! (Удалчс тся.)
Тычи к1. ид . доч. Шу,,а , (.s.3.-._ лье. Где-то раздаётся приглушённое
п ушиное кукареку». Шура стремительно уб гает. Стукает калитка По-
яь .яются Вадим, Алла, Вова. На веранду -?ыхо; ит Тычинкина. Ребя-
та .дороваются с ней.
Тычинкина. Здравствуйте, здравствуйте, ребята!
Вадим (вежливо). Здравствуйте, Ольга Михайловна. Скажи-
те, пожалуйста, Шура дома?
Тычинкина. Мексиканец-то? Дома. Только что был здесь.
'.Зовёт.) Шура-а! (Ребятам.) Хоть бы вы, ребята, на него повлияли!
Алла. А что такое, Ольга Михайловна?
Тычинкина. Ну что он всё время как ряженый ходит? Здесь
же всё-таки не Мексика! В Подмосковье живём!
Алла (осторожно). Это очень красиво, Ольга Михайловна!
Чудесный костюм, и он ему к лицу.
Вадим. Привычка — вторая натура!
Тычинкина. Просто курам на смех — ходит как ряженый*
(Зовёт.) Шура-а! К тебе пришли! (Уходит в дом.)
Алла. Вадик!
Вадим. Что?
Алла. Ты видишь, как она к своему племяннику относится?
Вадим (пожимая плечами). Да-а-а... Неважно... Просто она
чем-то недовольна. Наверно, потому, что он у них гостить остался.
Надоел уже.
121
Алла. Шурка в лагере, он — гость, приходится о нём забо-
титься, обед ему готовить, может быть, даже стирать на него.
Вадим. Надо было нам про Тычинкина спросить: как он та”
в лагере живёт, пишет домой или нет... Принципиально проявить
внимание.
Вова (мрачно.) Всё равно у вас ничего не получится. Я на-
перёд знаю. Он не согласится.
Появляется Шура. Правая рука у него ранена. Он прижимает к ней носовой
платок.
Вадим. Салюд! Мы к тебе!
Шура. Буэнос диас! Мучо мэ алэгрэ дэ вэрлес! Очень рад
вас видеть!
Алла. Салюд! Что с тобой!
Шура. Так... ничего... петух в руку клюнул...
Вадим. Мы как раз зашли на него посмотреть, а потом ещё
к тебе одно дело... (Алле.) Перевяжи ему палец как следует!
Алла (завязывает). Так хорошо?
Шура. Грасиас! Спасибо!
Вова. Как же это он тебя клюнул?
Шура. Драться хочет. А драться не с кем. Вот он меня и
к тюнул.
Вадим. Где он у тебя сидит?
Шура. В дровяном сарае. Только, чур, тихо! Никто здесь
про петуха не знает. Это секрет! Я его контрабандой сюда привёз!
В о в а. А как же пограничники? Не заметили?
Шура. Пропустили. Я их упросил. Сначала не хотели... а по-
гсм ничего... пропустили... Майор, конечно, отказал. «Не могу, го-
ворит, не положено!» Я — к полковнику! Объясняю ему, прошу.
Полковник тоже не разрешил. «Нельзя,— говорит.— Рад бы по-
мочь, но... инструкция не позволяет. Запрещено петухов через гра-
ницу перевозить!» Только я говорю: «Разрешите мне обратиться к ге-
нералу!» — «Пожалуйста! Обращайтесь». Приходит генерал. Вся
грудь в орденах. «В чём дело, товарищи? Кто меня вызывает?» По-
граничники показывают на меня: «Вот, товарищ генерал. Этот
молодой человек везёт петуха из Мексики, а мы не пропускаем».
Я говорю: «Товарищ генерал! Разрешите доложить?» Генерал
меня выслушал, помолчал и потом отдаёт приказ: «Пропустить!
В порядке исключения!» Ну и пропустили. Вошли в положение...
Вот так...
Алла. Ты нам сейчас его покажешь?
Шура. Се пуэде! Можно! Пошли! Только осторожно. И гром-
ко не удивляйтесь, когда увидите, что он не такой, как все.
Вова. А какой он?
Шура. Увидите! (Уводит ребят за дом.)
Хлопает калитка. Появляется Слава. Ои осторожно поднимается на веранду.
Из дома выходит Тычинкина.
Тычинкина. Здравствуй, Слава!
122
Слава. Здравствуйте!
Тычинкина. Ты тоже к мексиканцу?
С л а в а. А он дома? Наши ребята к вам ещё не прихо-
дили?
Тычинкина. Здесь они. Наверно, в саду. Я вижу, вы с ним
опять подружились?
Слава. Почему — опять? Мы с ним и не ссорились!
Тычинкина. Он ведь на вас, кажется, за что-то обиделся?
Слава. Не знаю...
Тычинкина. Ох, ребята! Что-то вы хитрите!
Слава. Да нет...
Возвращаются ребята.
Тычинкина. Вот они.
Вадим. Ольга Михайловна, правда, ваш племянник очень по-
хож на Шуру? Как две капли воды!
Тычинкина. Мой племянник? Шура? Да, похож. Я тоже так
считаю.
Алла. Просто поразительно как похож! (Смотрит на Шуру.)
Тычинкина. А вы их рядом видели?
Вадим. Нет. Не успели.
Тычинкина. Ну, тогда вы ничего не видели! (Шуре.) Ты
будешь дома или вы сейчас куда-нибудь уйдёте?
Шура (забывшись). Я ещё не знаю, мам!..
Тычинкина (смотрит на сына). Боже мой! До чего мне на-
доел этот мексиканский костюм! Видеть его не могу! (Уходит
в дом.)
Вадим. Почему ты её «мама» называешь?
Шура (нашёлся). Не «мама», а «мэм», что за границей зна-
чит «мадам», то есть уважительное обращение к женщине. Ну, как
петух? Понравился?
Вадим. Хорош петух!
Вова. То, что доктор прописал. Замечательный петух! Толь-
ко почему он зелёный?
Шура. Порода такая. Петухи разные бывают. Ты красных пе-
тухов видел?
Вова. Красных-то? Видел.
Шура. Ну, а этот — зелёный. Под цвет растительности.
Вова. Первый раз такого вижу! Чудеса!
Алла. Я тоже.
В a i и м. И я. Сколько, ты говоришь, боёв у него на счету?
Шура. Тридцать побед! Пятнадцать боёв вничью! Ну, а какое
у вас ко мне дело?
Вадим. Выручай нас! Выручай, мексиканец!
Шура. Что случилось? Как выручать?
Вадим (решительно). Мы хотим, чтобы ты у нас был д’Ар-
таньяном! Будь!
Шура. Д’Артаньяном? Я? Вы мне предлагаете?
Вадим. Да. Чтобы ты сыграл эту роль в нашем спектакле.
23
Шура. Но ведь у вас уже есть д’Артаньян?
Вадим. Мы ему уже отказали! Принципиально!
Ш у р а. А рапиры?
Вадим. Рапиры он забрал обратно.
Шура. Как же без рапир?
Слава. Будем на деревянных драться!
Шура (подумав). Нет, не могу! Но эс посиблэ. Невозможно
Вадим. Почему?
Шура. Это будет не по-товарищески. Вы же дали эту роль
этому... хриповато-рыжеватому...
Вадим (машет рукой). Ерунда! Ну и что из того, что дали?
А теперь я передумал. Ты принципиально больше подходишь.
Слава. Коллектив просит!
Шура. А потом ещё кто-нибудь вам больше подойдёт!
Вадим. Не думаю.
Шура. Вы моего братишку тоже просили.
Вадим. Ну, просили. При чём тут твой братишка? Откро-
венно говоря, он всё равно не справился бы с этой ролькУ. Он фе -
товать как следует не умеет, и у него взгляд не получается.. А ты..
ты... просто рождён для этой роли, особенно в этой шляпе! В сомб-
реро!
Алла. А перо на шляпу я сама пришью!
Шура (не сразу). Ладно! Пожалуй, я согласен!
Вова с удивлением смотрит на Шуру.
Вадим, (радостно). Грасиас! Спасибо! Выручил! (Достаёт
из кармана тетрадь, протягивает её Шуре.) Держи! Роль!
Шура (просматривает тетрадь). Чей' это почерк?
Вадим. Твоего братишки. Это он её для себя переписывал.
Шура. Если он узнает, смертельно на меня обидится. (Взды-
хает.) Не по-товарищески...
Вадим. Так ведь Шурка приедет только через две недели, а
спектакль у нас через десять дней!
Алла. И потом, всё равно он уже привык к мысли, что его
роль отдали другому. А когда он узнает, что мы её взяли у Адика
и отдали тебе, он даже будет доволен. Всё-таки ты как-никак его
близкий родственник.
Вадим. У тебя память хорошая? Ты эту роль быстро можешь
выучить?
Шура. Мне достаточно один раз прочитать, и я уже знаю
наизусть.
Слава. Да ну?
Шура. Пожалуйста! (Открывает тетрадь, читает про себя,
затем, закрыв тетрадь, наизусть произносит слова роли.) «Госпо-
да! Вы ввязываетесь в скверную историю и будете изрешечены пу-
лями! Я и мой слуга угостим вас тремя выстрелами, столько же
вы получите из подвала. Кроме того, у нас имеются шпаги, кото-
рыми мы недурно владеем, могу вас уверить!»
124
Вадим. Ну, мексиканец, ты гений! И надо честно сказать, ты
только не обижайся: у твоего братишки, хоть он и похож на тебя,
такого таланта нет! И не было! И не будет!
Шура. Вы думаете?
Вова (отведя Шуру в сторону). А как же ты хотел сначала
отомстить за брата? А?
Щура. Не суйся, Пестик!
б о в а. Значит, ты передумал? Не будешь мстить?
Ш у р а. А эго уж моё дело! (Отходит.)
Вова пожимает плечами. Вадим, Слава и Алла шегч>. '• На веранду
выходит Тычинкина.
Алла. Ольга Михайловна, вы придёте на наш спектакль «Три
мушкетёра»?
Тычинкина. А кто у вас будет играть д’Артаньяна?
Вадим (показывает на Шуру). Шура! Вот!
Тычинкина. Значит, у вас всё уладилось?
Вадим. Я надеюсь, что ваш Шурик на нас не обидится!
Тычинкина. Я очень рада!
Доносится приглушённое петушиное «кукареку». Все прислушиваются. Ребята
смотрят иа Шуру. Шура неожиданно прикладывает руки ко рту и кукаре-
кает в ответ.
Что с тобой?
Шура. Это у нас такой условный сигнал! Древний клич индей-
цев! Правда, ребята? Си!
Вова (восторж енно, глядя на Шуру). Си!
Шура. Мерси!
Картина пятая
Место действия то же. Щура оживлённо беседует со своим двоюродным бра-
том Цаплиным. В руках у Шуры небольшая книжечка, он всё ещё одет
в мексиканский наряд.
Цаплин. Я, брат, не знал, что у тебя такие способности.
Упорный ты. Как же по-испански будет: «Это очень хорошо»?
Шура (подумав). Эсто эс муй буэно!
Цаплин. Молодец! Честное слово, молодец! Не ожидал! Ну и
как же ты орудовал с такими знаниями?
Шура (польщённый). Кроме тех слов, которые ты мне дал,
я каждый день по пять фраз заучивал из этой книжечки. (Объяс-
няет.) Такие книжечки к фестивалю выпустили на всех языках!
Чтобы легче было объясняться с иностранцами. Только я самые
главные фразы учил, самые разговорные. А «Как проехать на Сель
скохозяйственную выставку»? или «Меня интересует система обра-
зования в вашей стране» — это я не заучивал!
Цаплин. Неужели ребята поверили?
Шура (смеётся). О! Я их так убедил, будто я — это ты, что
им даже в голову не пришло, что я — это я! Они уверены, что
настоящий я уехал в пионерский лагерь, а ты, то есть я, вот та-
кой, как сейчас (показывает на себя), остался здесь гостить! Они
125
же не знают, что ты старше меня на целых двенадцать лет! Они же
думают, что тебе столько же, не больше!
Цаплин. Правильно! Всё по плану.
Шура. Ещё то хорошо, что нас зовут одинаково и что мама
тогда сказала, что мы с тобой похожи! Ребята её про меня — ме-
ня спрашивают, а она про тебя — тебя отвечает. Она только удив-
ляется, что я всё время в этом наряде хожу и шляпу целый день
с головы не снимаю. Даже сердится. Я эту ковбойку пять раз сам
стирал, понимаешь! Я же не могу объяснить маме, зачем мне всё
это нужно!
Цаплин. Ты ребятам и про Мексику рассказывал?
Шура. Ещё как рассказывал-то! И про бой быков, и про петуши-
ные бои! Я три книжки про Мексику почти наизусть выучил и из Боль-
шой советской энциклопедии целый кусок. Хочешь, скажу? (Скоро-
говоркой.) «Рсновная масса населения современной Мексики •—
смешанного индейско-испанского происхождения. Эта группа насе-
ления говорит на испанском языке, который является государствен-
ным языком. В то же время в Мексике сохранилось свыше сорока
пяти индейских племён и народностей. Среди них...»
Цаплин. Верю, верю! Хватит! (Смеётся.) Ты, брат, я вижу,
не только артистом можешь быть, но и отличным разведчиком в
тылу противника! Как же ты мне говорил, будто не умеешь при-
творяться? Будто тебя в самых серьёзных местах смех разбирает?
Шура. А я себя переборол! Нарочно что-нибудь самое смеш-
ное рассказываю, а улыбку прячу! Смеюсь только внутренне...
(Хохочет.)
Цаплин (смеётся сам). Чего ты хохочешь?
Шура (хохоча до слёз.) Вспомнил! Ой, не могу (Держится
за живот.)
Цаплин (не может удержаться от смеха). Что же ты вспо-
мнил?
Шура (давясь от смеха). Петуха...
Цаплин (хохочет). Какого петуха?
Шура (хохочет, вытирает слёзы). Которого я как будто с
собой из Мексики привёз! Ой, не могу!.. А петух этот самый обык-
новенный! Я его на улице поймал, в зелёный цвет покрасил и в наш
сарай запер!.. Ой, боюсь, мне за него попадёт — соседка его уже
целую неделю ищет!
Цаплин (перестав смеяться). Ну, уж это ни к чему.
Шура. Я его сегодня выпущу. Ему тут недалеко до дома идти.
Цаплин. Соседка его, зелёного, теперь не узнает.
Шура. Краска с него сама быстро сойдёт, ему только под
дождь попасть: она акварельная! Если бы я его масляной, тогда
другое дело...
Цаплин. Я, видимо, приехал вовремя... Так какой же теперь
дальнейший план?
Шура (серьёзно). Сегодня всё разоблачится, и они будут
наказаны! Сегодня спектакль! Я — д’Артаньян! Без меня спектакль
состояться не может.
128
Цаплин. Понимаю...
Шура. Сейчас (смотрит на ручные часы Цаплина) пять ча-
сов. Начало в восемь. В пять тридцать ребята заходят за мной, что-
бы вместе собраться и в последний раз всё повторить. Они заходят
за мной, а меня... нет!
Цаплин. А где же ты?
Шура (лукаво.) Я здесь, но меня нет. Понимаешь?
Цаплин. Пока не понимаю.
Шура. Я сейчас снимаю с себя весь этот костюм и одеваюсь
так, как будто только что приехал из пионерского лагеря, где я
отдыхал. Они приходят и видят меня — меня, а не меня — тебя.
Понимаешь теперь?
Цаплин (взвешивая). Начинаю догадываться.
Шура (увлечённо). Они спрашивают меня — меня, где я —
ты? Я делаю вид, что ничего не понимаю, и говорю, что ты — я не-
ожиданно уехал в Москву. Никакого испанского языка я не знаю,
вообще с ними кое-как разговариваю, потому что я на них обижен,
и тогда они понимают, что сами себя поставили в ужасное положе-
ние. Кто у них будет играть д’Артаньяна? Адриан больше с ними
не водится. Спектакль срывается. Вадим наказан! Вот! Конец!
Цаплин (серьёзно). Но наказан будет не только он. Наказа-
ны будут все ребята и зрители, которые придут на спектакль.
Шура. Ну и пусть! Пусть!
Цаплин. Погоди, не горячись. Ребят, может быть, проучить
надо, это я понимаю...
Шура. Ещё как надо-то!
Цаплин. Но не надо им мстить!
Шура. Нет, надо!
Цаплин. Нет... Конец всей истории должен быть совсем не
таким, каким ты мне его сейчас нарисовал.
Шура. Почему? Я не согласен.
Цаплин. Послушай, дорогой друг, раз мы вместе задумали
план «Сомбреро», надо его вместе и довести до конца.
Шура. А что ты предлагаешь?
Цаплин. Надо подумать. Ты иди переодевайся, а я тут пока
поразмыслю.
Шура. Си! (Уходит в дом.)
U, а п л и н спускается с веранды в сад. В раздумье гуляет. Хлопает калитка. По-
является Т ы ч и и к и н а. В руках у неё большая корзина грибов.
Тычинкина (увидев племянника). Шурик! Приехал? Вот
это сюрприз!
Цаплин. Здравствуй, тётя Оля! Давай я тебе помогу. (Хочет
взять корзину.)
Тычинкина. Не надо! Не надо! Испачкаешься!
Цаплин. Сколько грибов!
Тычинкина. Уйма! Видимо-невидимо! Это я за два часа
набрала. (Показывает.) Ты любишь грибы? Это опята.
Цаплин. Обожаю.
127
Тычинкина. Угощу. Жаренными в сметане. Ты к нам на-
долго?
Цаплин. Приехал проститься.
Тычинкина. В Ленинграде был? Как ваши?
Цаплин. Дома все здоровы. Тебе кланяются, обнимают. Папин
юбилей справляли.
Тычинкина. Какой юбилей?
Цаплин. Сорок лет работы в порту.
Тычинкина. Боже мой! А я телеграмму не послала! Сегодня
же пошлю.
Цаплин. Письмо тебе привёз. Это мама пишет. (Достаёт
письмо и протягивает его Тычинкиной.)
Тычинкина (берёт письмо). Спасибо. Ах, как же это у
меня из головы вылетело! Склероз, склероз, не иначе... Ну, пойду
переоденусь! Я под дождь попала! Вся измокла... Да, сегодня у нас
туг небольшое событие намечается...
Цаплин. Какое событие?
Т ы ч ин ки и а. Ребята «Трёх мушкетёров» ставят своими си-
лами. Самодеятельность! Мы все собираемся идти на этот спек-
такль Он состоится недалеко отсюда, в пионерском лагере ликёро-
водочного завода. Ты пойдёшь с нами?
Цаплин. Конечно, тётя Оля!
Тычинкина. Да, Шурик! Ты знаешь, я на тебя сержусь.
Цаплин. За что?
'Тычинкина. За твой подарок Шуре. Он как надел этот мек-
сиканский костюм, так из него и не вылезает. С утра напяливает на
себя это сомбреро, заворачивается в пояс, надевает ковбойку и в та-
ком вызывающем виде щеголяет по нашему посёлку. Его уже
иначе как «мексиканец» никто не называет.
Появляется Шура. На нём синие трусы, белая рубашка и пионерский галстук.
Шура (матери). Мама! Много грибов собрала?
Тычинкина (оборачивается). О! Что я вижу! Наконец-то!
Совсем другой вид! Переоделся?
Шура. Да.
Тычинкина (весело). Теперь я узнаю своего мальчика!
А то живу под одной крышей с каким-то креолом! Шура! Когда у
вас спектакль?
Шура (настороженно). В восемь часов. А что?
Тычинкина. Странный вопрос!.. Я хочу посмотреть, как вы
будете играть. Разве я не имею права немного развлечься?
Шура (поглядывая на брата). Имеешь, конечно... но... может,
ещё ничего не состоится...
Тычинкина. Почему же?
Шура. Может... погода испортится...
Тычинкина (смотрит на барометр). Дождя не будет. (Ухо-
дит в дом, унося с собой корзину с грибами.)
Шура (брату). Ты что-нибудь надумал?
Цаплин. Посоветуемся...
128
Оба уходят в сад. Сцена некоторое время пуста. Затем слышны ребячьи голоса.
Появляются Вадим, Алла, Слава и Вова. В руках у ребят плащи, де-
ревянные шпаги, мушкетёрские самодельные шляпы. Вова свистит,— очевидно,
условным свистом. Ребята стоят, ждут. Возвращается Цаплин.
Вам кого, ребята?
Реб 	-	।	'• 
Вадим. Здравствуйте' Н
Цаплин (зозёт). Шур г к . р ли!
Появл! гея Ш у р а ^ьогм
Шура (сухо). Чего вам надо? Зачем пришли?
Вова (растерянно). Здорово, Шурик! Разве ты уже приехал?
Алла (фальшиво). Ты был в пионерском лагере? Отдохнул?
Поправился? На сколько?
Шура (сухо). На пять кило.
Вова. То, что доктор прописал... Хоть и незаметно.
Вадим. Что же ты так быстро грие.хал? Надоело?
Шура. Так захотелось. А вы чего пришти?
Вадим. Прости, пожалуйста, если мы тебе помешали. Нам ну-
жен твой брат. Он дома?
Цаплин, сдерживая улыбку, поднимается на веранду,
Шура. Какой брат? Двоюродный?
Алла. Шура Цаплин.
Слава. Который мексиканец.
Шура. Его нет, он уехал.
Алла (вытаращив глаза). Как — уехал?
Вадим. Уехал?
Слава. Не может быть!
Шура. Почему же не может быть?
Вадим. Как же он уехал?..
Шур а. А как-уезжают?.. Кто на поезде, кто на машине. Он на
машине уехал. На «Москвиче». Сел в машину и уехал.
В а д и м. А куда?
Алла. Куда он уехал? Ты знаешь?
Шура. Знаю.
Слава. Скажи, если знаешь.
Шура. Он в Москву уехал. А оттуда... в Мексику.
Ребята в растерянности.
Вадим. Как же так... Когда он уехал?
Шура. Вчера вечером. Я его уж не застал. За ним его отец
приезжал. Их срочно в Мексику вызывают. Там что-то случилось...
Апла. А как же спектакль?
Шура. Какой спектакль? Я ничего не знаю. Я сам только что
вернулся.
Вадим (садится на землю). Мы пропали... Всё пропало...
Слава. Вот тебе и сыграли... Эх! (Машет рукой.)
5 4-9’7
129
Алла (подавленно). Обманул... Всех обманул...
Вова (Шуре). А ты нас не разыгрываешь? Может, он
здесь? А?
Шура. Какой мне смысл? Что мы — дети, что ли? (Медленно
поднимается на веранду. Задев Цаплина локтем, подмигивает ему
и скрывается в даче.)
Вадим (мрачно). Вот уж подвёл так подвёл! Неужели он не
мог нас предупредить? Это по-свински!
Вова. Ну, уж не тебе, Вадим, говорить, что — по-свински, что —
не по-свински! В конце концов, ты с Тычинкиным тоже поступил не
о’чень-то не по-свински... А с Адиком? В конце концов, тоже не
очень-то не по-свински...
Слава. Если б ты с самого начала за рапирами не погнался
и Шурика с роли не снял, у нас был бы сейчас д’Артаньян! А те-
перь что? (Машет рукой.)
Алла. Попросить Адика?
Вадим. Онс отцом на рыбалку уехал, и потом, он на эту роль
совсем не годится. И ни одного слова не выучил...
Вова. А может быть, Тычинкина опять попросим? Он же това-
рищеский парень! Может, я его уговорю?
Вадим. Он принципиально не согласится.
Появляется Тычинкина, принарядившаяся к вечеру.
Тычинкина. Здравствуйте, «мушкетёры»! Готовитесь? Вол-
нуетесь?
Алла (грустно). Спектакль не состоится, Ольга Михайловна!
Слава. Нет главного исполнителя.
Тычинкина (с удивлением). А где же он?
Вова. В Мексику уехал.
Тычинкина (с иронией). Ну да! Неужели? Уехал'в Мек-
сику? Ох, шутники, шутники!
Вадим (с надеждой). А что? Разве никто никуда не уезжал?
Тычинкина. Из нашего дома, во всяком случае, никто ни-
куда!
Алла. А ваш племянник?
Тычинкина. Мой племянник?! И племянник мой никуда не
уезжал. Все дома, и все пойдут смотреть «Трёх мушкетёров».
(Уходит в дом.)
Вова. Ничего не понимаю! Значит, он дома?
Слава. «Все дома. Никто не уезжал». Что это значит?
Алла. Шурка нас просто разыграл! Вот ведь какой!
Вадим. А вы уши развесили, поверили, как дураки.
Из дачи доносится голос Шуры: «Я буду играть д’Артаньяна!»
Тот же голос отвечает: «Нет»! Ты не будешь играть!» Ребята переглядываются.
Мексиканец!
Слава. Тычинкин!
Алла. Поссорились! Слышите!
Вова. А голоса-то как похожи!
J30
На веранду выходит Шура в мексиканском костюме. Машет сомбреро
Шура. Буэнос диас! Мучо мэ алэгро дэ вэжлес! Очень рад
вас видеть!
Ребята (радостно). Салюд! Буэнос диас! Салюд!
Шура. В чём дело? Из-за чего вы тут с моим братишкой по-
вздорили?
Вад и м. Он сказал, что ты уехал. В Мексику.
Алла. Мы так испугались!
Шура. Это он вам нарочно сказал. Просто он не хочет, чтобы
я играл в вашей постановке. Но я же не могу вас подводить. Это
будет не по-товарищески. (Глядя на Вадима.) Непринципиально
это будет!
Слава. Он тебе завидует. Я его понимаю.
Голос Ц а п л и н а из дома. «Шура! На минуточку! Тебя мама зовёт»!
Вадим. Кто это?
Шура. Мой дядя. Мамин брат. Иду! (Уходит.)
Слава (вслед Шуре). Хороший парень!
Алла. Очень хороший!
Вова. То, что доктор прописал!
Вадим. Человек с большой буквы! Давайте повторим основ-
ные сцены. Пестик, будь временным д’Артаньяном! (Алле.)
Госпожа Бонасье! Выходи!
Алла подходит к Пестику.
Алла. «Я уступаю вашим настояниям и полагаюсь на вас. Но
клянусь, что если вы предадите меня, то, хотя бы враги мои меня
помиловали, я покончу с собой, обвиняя вас в моей гибели...»
Вадим. Сцена смерти! Слава, давай!
Слава и Пестик разыгрывают сцену смерти дворянина без слов. На ве-
ранде появляется переодевшийся Шура. Сейчас ои опять Шура Т ы ч и н к и н.
С мрачным выражением лица спускается в сад й, делая вид, что не замечает
ребят, проходит мимо них.
(С укоризной.) Что же, ты нас обмануть хотел? Разыграть? Да?
Шура, ие отвечая, скрывается за домом.
Характер выдерживает!
Алла. Где же мексиканец?
За домом слышно кудахтанье и крик встревоженного петуха. Ребята в недо-
умении.
Петух?
Вова. Он его обнаружил!
Появляется Шура. В руках у него зелёный петух.
Шура (сердито). Какого-то зелёного петуха в нашем сарае
заперли!
Вадим. Что ты с ним сделал?
Шура. Это не наш петух! (Выбрасывает петуха за забор.)
131
Алла. Что ты наделал! Ой, что ты наделал!
Шура. А что я наделал?
Голос Цаплина из дома. «Шура. Я тебя жду!»
Ш у р а. Сейчас! Сейчас! (Уходит в дом.)
Вадим. Выпустил петуха! Что теперь будет? Что будет?
Алла. Он переклюёт всех петухов на всех дачах! Скандал!
Вова. Надо его поймать! Скорее! Ребята!
Появляется Шура. Он уже в мексиканском костюме.
Шура. Кого поймать? Что случилось?
Алла. Шурка выпустил твоего петуха!
Вова. Только что! Только что!
Шура (в ужасе). Карамба! Выпустил петуха? Моего петуха?
Он же стоит полтысячи песо! Где мой петух?
Слава. Не знаю. Мы его не видели! Он его там выпустил!
(Показывает за дом.)
Шура (кричит). За мной! Кэй лио! Какая неприятность!
Ребята убегают. На веранду выходят Цаплин и Тычинкина. У Цапли-
на в руках гитара.
Тычинкина (с тревогой). Почему он всё время переодева-
ется? Что случилось? Я ничего не понимаю. Может быть, ты мне
объяснишь, что всё это значит?
Цаплин (улыбаясь). Тётя Оля, сейчас ты всё сама поймёшь!
Тычинкина. Сама пойму? Честное слово, какой-то сума-
сшедший дом!
Цаплин насильно увлекает Тучинкину в дом. Во вращаются ребята. Вид
у них крайне возбуждённый. Лица у всех раскраснелись.
Вадим. Разве теперь его поймаешь? След простыл!
Алла. Убежал!
Вова. Он может улететь обратно в Мексику. А что? Есть пе-
тухи, которые такие перелёты делают. Я читал.
Шура (огорчённо). Полтысячи песо стоит такой петух!
Это же валюта! А теперь его могут поймать и сварить из него
бульон!
Вадим (смотрит на часы). Шура! Жалко, конечно, петуха, но
нам пора идти. Время уже. Ты так пойдёшь, в своём костюме, или
будешь переодеваться?
Шура. Я думаю переодеться.
Алла. Правильно. Надень что-нибудь обыкновенное. Всё рав-
но сейчас тебе придётся переодеться в мушкетёра.
Шура. Си! (Уходит в дом.)
Вова. Только ты поторапливайся! Да! Сомбреро забери с со-
бой! Будешь в нём играть!
Алла. Перо я пришью тебе сама!
Вадим (Шуре). А твоего братишку нам на спектакль звать
или нет?
132
Шура (из дома). Как хотите. Можете пригласить. Только он,
наверное, не пойдёт.
Вова. Раз уж Тычинкин обиделся да ещё петуха чужого вы-
пустил... Не пойдёт! Ни за что не пойдёт!
Цаплин (неожиданно, < с ранды). Но пригласить его всё же
следует.
Вадим. Что?
Цаплин. Я говорю, что пригласить Шуру Тычш ; ice же
надо.
А л п а. Вы думаете? Он в большой обиде на нас.
Цаплин. Вы же себя считаете его товарищами, .	• поступи
ли вы с ним не по-мушкетёрски, не по-пионерски — пре . т на
четыре рапиры.
Вова (смеётся). Кукушку на ястреба!
Цаплин. А это ты грубо сказал. И неостроумно. Эта поел,
вица совсем не подходит к данной ситуации.
Из дачи доио ится осШ)р. За м ты выпустил моего петх ха! Кто тебя
просил3» Тот же голос оправдывается: «Я же не знал! Ну как ты не понимаешь3
Я же не знал!» Ребята в саду переглядываются. Появляется Шура. На нём
синие трусы п белая рубашка без галстука. В руках сомбреро.
Шура. Я готов! Пошли!
Ребята мнутся. Большая пауза.
(С удивлением.) Что вы на меня смотрите? Пошли!
Вадим (заикаясь). А... ты... это самое... кто ты?
Шура (смеётся). А ты разве не видишь? Что с тобой?
Вадим. Ты какой... Шура... Какой ты Шура?
Ш у-p а. А вы угадайте!
Вова. Э-э-э! Брось притворяться! Мексиканец, я тебя узнаю!
Шура (зовёт). Шурик! Мексиканец! Чего ты копаешься?
Алла (Вове). Это Тычинкин?
Вова. А я и сам не пойму! (Смотрит на Шуру.)
Вадим. Ты Шура Тычинкин. Это я сразу увидел. Вот что,
Шура! Мы перед тобой виноваты, и мы тебя просим нас простить.
Зря мы тебя тогда обидели. Пойдём с нами на спектакль!
Шура. Это вы другому Шуре скажите. Он сейчас- к нам вый-
дет. Вы ошиблись. Кэй ластима! Что значит: «Очень жаль!»
Вова. Э-э-э! Ты не Шура Тычинкин! Я сразу догадался!
Цаплин (Шуре). Позови Шуру! Что он там так долго
копает?я!
Шура. Он же переодевается. Сейчас выйдет.
Вова. Э-э-э! Брось притворяться. Мексиканец, я тебя узнаю!
Шура (кричит, обернувшись). Шурик! Мексиканец! Скоро ты?
(Вадиму) Ты думаешь, я на вас обиделся? Ничего подобного! Мне
вовсе и не хотелось играть этого д’Артаньяна. Я с вами пойду сей-
час, посмотрю, как вы там представлять будете.
Алла (осторожно). Шура! Это ты?
Шура. А кто же? Аллочка! Деточка! Неужели я так изменился
за две недели, что ты меня уже не узнаёшь?
133
Слава. Тычинкин! Это ты! Шурик! Брось притворяться!
Шура (неожиданно). Сэа устэ атэнто! Будьте внимательны!
(Вадиму.) У Тычинкина таланта нет, он так играть не может!
Вова. Э-э-э... Это не ты! Мексиканец, это ты!
Шура (озорно). Нет, не я!
Алла (хватается за Славу). Я схожу с ума!
Шура (зовёт). Шурка! Да выходи же сюда! Чего ты там
прячешься? А то мы тут никак не разберёмся!
Вадим (неожиданно кричит). Ребята! Ребята! Держите ме-
ня! Я падаю!
Вадима подхватывают.
Это... это... (Показывает на Шуру пальцем.) Одно и то же! Одно
и то же! Ой, мне дурно! (Закрывает глаза.)
Слава и Вова держат висящего у них на руках товарища. Алла немига-
ющими глазами смотрит на Шуру, который, надев на голову сомбреро, на-
чинает танцевать испанский танец и петь мексиканскую песню под аккомпане-
мент гитары, на которой играет Цаплин. На веранду выходит Тычинкина.
В руках у неё зонтик. Она готова к тому, чтобы идти на спектакль. Тычинки-
н а видит всю эту сцену и в удивлении останавливается на пороге дачи.
Тычинкина (всплеснув руками). Рио-де-Жанейро!
Занавес.
А. Н. Рыбаков
КОРТИК
(В сокращении)
Глава 6
НАЛЁТ
Миша спрятался у Генки, а когда выстрелы прекратились, вы-
глянул на улицу и побежал домой, прижимаясь к палисадникам.
На крыльце он увидел дедушку, растерянного, бледного. Возле дома
храпели взмыленные лошади под казацкими сёдлами.
Миша вбежал в.дом и замер в дверях.
В столовой шла отчаянная борьба между Полевым и бандитами.
Человек шесть повисло на нём. Полевой яростно отбивался, но они
повалили его, и живой клубок тел катался по полу, опрокиды-
вая мебель, волоча за собой скатерти, половики, сорванные зана-
вески.
И ешё один белогвардеец, видимо главный, стоял у окна. Он
был неподвижен, только взгляд его неотрывно следил за Полевым.
Л1иша забился в кучу висевшего на вешалке платья. Сердце его
колотилось. Сейчас произойдёт то, что виделось Мише в захлёсты-
вавших его мечтах: Полевой встанет, двинет плечами и один раз-
бросает всех.
134
Но Полевой не встал. Всё слабее становились его бешеные уси-
лия сбросить с себя бандитов. Наконец его подняли и, продолжая
выкручивать назад руки, подвели к стоявшему у окна белогвардейцу.
Полевой тяжело дышал. Кровь запеклась в его русых волосах. Он
стоял босиком, в тельняшке. Его, видно, захватили спящим. Банди-
ты были вооружены короткими винтовками, наганами, шашками;
их кованые сапоги гремели по по.
Белогвардеец не сводил с Полевого немигающего взгляда. Чёр-
ный чуб свисал у него из-под заломленной папахи на серые колю-
чие глаза и пунцово-красный шрам на правой шеке. В комнате стало
тихо, только слышалось тяжёлое дыхание людей и равнодушное
тиканье часов.
— Кортик! — признёс вдруг белогвардеец резким, глухим голо-
сом,— Кортик! — повторил он, и глаза его, уставившиеся на По-
левого, округлились.
Полевой молчал. Он тяжело дышал и медленно поводил
плечами. Белогвардеец шагнул к нему, поднял нагайку и наот-
машь ударил Полевого по лицу. Миша вздрогнул и зажмурил
глаза
— Забыл Никитского? Я тебе напомню! — крикнул белогвар-
деец.
Та : вот он какой, Никитский! Вот от кого прятал кортик По-
левой!
— Слушай, Полевой,— неожиданно спокойно сказал Никит-
ский,— никуда ты не денешься. Отдай кортик и убирайся на в'се
четыре стороны. Нет — повешу!
Полевой молчал.
— Хорошо,— сказал Никитский.— Значит, так? — Он кивнул
двум бандитам.
Те вошли в комнату Полевого. Миша узнал их: это были дро-
воколы, которых он видел утром. Они всё переворачивали, бросали
на пол, прикладами разбили дверцу шкафа, ножами протыкали по-
душки, выгребали золу из печей, отрывали плинтусы. Сейчас они
войдут в Мишину комнату.
Преодолев оцепенение, Миша выбрался из своего убежища и
проскользнул в зал.
Уже наступил вечер. В темноте на потёртом плюше дивана, под
валиком, Л1иша нащупал холодную сталь кортика. Он вытащил его
и спрятал в рукав. Конец рукава вместе с рукояткой кортика он за-
жал в кулаке...
Обыск продолжался. Полевой всё стоял, наклонившись вперёд,
с выкрученными назад руками. Вдруг на улице раздался конский
топот. На крыльце послышались чьи-то быстрые шаги. В дом во-
шёл ещё один белогвардеец. Он подошёл к Никитскому и что-то
тихо сказал ему.
Никитский секунду стоял неподвижно, потом нагайка его взмет-
нулась:
— На коней!
135
Полевого потащили к сеням. Оттуда был выход как на улицу,
так и со двор. И вот, когда Полевой переступил порог, Миша на-
щупал его руку и разжал кулак.
Рукоятка коснулась ладони Полевого. Он притянул кортик
к себе и, сделав уже в сенях шаг вперёд, вдруг взмахнул рукой и
ударил кортиком переднего конвоира в шею. Миша бросился под
ноги второму, он упал на Мишу, и Полевой прыгнул из сеней в тём-
ную ночь двора.
Но Миша не видел, скрылся Полевой или нет. Страшный удар
рукояткой нагана обрушился на него, и он мешком упал в угол,
иод висевший на вешалке брезентовый дождевик.
Глава 9
ЛИНКОР «ИМПЕРАТРИЦА МАРИЯ»
В Ревске становилось всё тревожней, и мама торопилась с
отъездом.
Миша уже вставал, но на улицу его не пускали. Только разре-
шили сидеть у окна и смотреть на играющих ребят.
Все относились к нему с уважением. Даже с Огородной улицы
пришёл Петька Петух. Он подарил Мише тросточку с вырезанными
на ней спиралями, ромбами, квадратами и на прощанье сказал:
— Ты, пожалуйста, Миша, ходи по нашей улице сколько угодно.
Ты не бойся: мы тебя не тронем.
А Полевой всё не приходил. Как хорошо было раньше сидеть
с ним на крыльце и слушать удивительные истории про моря,
океаны, бескрайний движущийся мир... Может быть, ему самому
сходить в больницу? Попросить доктора, и его пропустят. .
Но Мише не пришлось идти в больницу. Полевой пришёл сам.
Ещё издали, с улицы, донёсся его весёлый голос. Мишино сердце
замерло. Полевой вошёл одетый в военную форму и сапоги. Он
принёс с собой солнечную свежесть улицы, ароматы голубого лета,
лукавую бесшабашность бывалого солдата. Он сел на стул рядом
с Мишиной кроватью. Стул под ним жалобно заскрипел, качнулся,
но устоял на месте.
И они оба, Полевой и Миша, смотрели друг на друга и улыба-
лись.
Потом Полевой хлопнул рукой по одеялу, весело сощурил
глаза и сказал:
— Здорово, Михаил Григорьевич! Как они, пироги-то, хороши?
Миша только счастливо улыбнулся.
— Скоро встанешь? — спросил Полевой.
— Завтра уже на улицу.
— Вот и хорошо.— Полевой помолчал, потом рассмеялся: —
Ловко ты второго-то сбил! Здорово! Молодец! Крепко ты мне под-
собил. В долгу я перед тобой. Вот приду с фронта — буду рассчиты-
ваться.
136
— С фронта? — Мишин голос задрожал.— Дядя Серёжа... толь-
ко вы на меня не сердитесь... Возьмите меня с собой. Я вас очень
прошу, пожалуйста, возьмите.
— Ну что ж,— Полевой насупил брови, как бы обдумывая Ми-
шину просьбу,— можно... Поедете с моим эшелоном до Бахмача, а
с Бахмача я вас в Москву отправлю. Понял? — Он рассмеялся.
— Ну вот, до Бахмача! — разочарованно протянул Миша.—
Только дразнитесь.
- Ты не обижайся,— Полевой похлопал по одеялу,— не оби-
жайся. Навоюешься ещё, успеешь. Скажи лучг аК к тебе кортик
попал?
Миша покраснел.
- Не бойся,— засмеялся Полевой,— не съем я тебя.
— Я случайно его увидел, честное слово,— смущённо забормо-
тал Миша,— совершенно случайно. Вынул посмотреть, а туг ба-
бушка! Я его спрятал в диван, а обратно положить не успел... я не
нарочно.
— Никому про кортик не рассказывал?
— Никому, вот ей-богу!
— Верю, верю,— успокоил его Полевой.
Миша осмелел:
— Дядя Серёжа, скажите, почему Никитский ищет этот кор-
тик?
Полевой не отвечал. Он сидел, как-то странно ссутулясь и гля-
дя на пол. Потом, точно очнувшись, глубоко вздохнул и спросил:
— Помнишь, я тебе про линкор «Императрица Мария» расска-
зывал?
— Помню.
— Так вот. Никитский служил там же, на линкоре мичманом.
Негодяй был, конечно, первой статьи, но это к делу не относится.
Перед тем как тому взрыву произойти... минуты так за три, Ни-
китский застрелил одного офицера. Я один это видел. Больше ни-
кто. Офицер этот только к нам прибыл, я и фамилии его не знаю..,
Я как раз находился возле его каюты. Зачем находился, про это
долго рассказывать — у меня с Никитским свои счёты были. Стою,
значит, возле каюты, слышу — спорят. Никитский того офицера
Владимиром называет... Вдруг бац — выстрел! . Я в каюту. Офицер
на полу лежит, Никитский кортик этот самый из чемодана вы-
таскивает. Увидел меня — выстрелил... Мимо. Он — за кортик. Сце-
пились мы. Вдруг — трах! — взрыв, за ним другой, и пошло...
Очнулся я на палубе. Кругом — дымище, грохот, всё рушится, а в
руках держу кортик. Ножны, значит, у Никитского остались. И сам
он пропал.
Полевой помолчал, потом продолжал:
— Повалялся я в госпитале, а тут революция, гражданская вой-
на. Смотрю — объявился Никитский главарём банды. Ну, вот
и встретились мы. Услышал, видно по Ревску мою фамилию и про-
нюхал, что это я. И налетел — старые счёты свести. На такой риск
пошёл. Видно, кортик ему и теперь зачем-то нужен. Только не
137
получить ему: что врагу на пользу, то нам во вред. А кончится вой-
на, разберёмся, что к чему.
Полевой опять помолчал и задумчиво, как бы самому себе, про-
изнёс:
— Есть человек один, здешний, ревский, у Никитского в ден-
щиках служил. Думал, найду я его здесь... да нет... скрылся.— По-
левой встал.— Заговорился я с тобой! Мамаше передай, чтобы со-
биралась. Дня через два выступим. Ну, прощевай!
Он подержал маленькую Мишину руку в своей большой, под-
мигнул ему и ушёл.
Глава 14
ПРОЩАНЬЕ
Бой продолжался недолго. Бандиты удрали, оставив убитых.
Одинокие лошади метались по полю. Красноармейцы ловили лоша-
дей, расседлывали и по мосткам загоняли в вагоны. Бойцы быстро
восстановили путь, и поезд двинулся дальше.
В Бахмаче классный вагон отцепили от эшелона для дальнейшей
отправки в Москву. Эшелон же сегодня должен был уйти на фронт.
Перед отходом эшелона Полевой позвал Мишу. Они уселись
в тени пакгауза: Миша — на земле, Полевой — на пустом ящике.
Они сидели молча. Каждый думал о своём, а может быть, они ду-
мали об одном и том же. Потом Полевой поднял голову, улыбнулся
Мише и сказал:
— Ну, Михаил Григорьевич, что скажешь на прощанье?
Миша ничего не отвечал, только прятал глаза.
— Да,— сказал Полевой,— пришла нам пора расставаться,
Мишка. Не знаю, свидимся или нет, так вот, смотри...
Он вынул кортик и держал его на левой ладони. Кортик был всё
такой же, с побуревшей рукояткой и бронзовой змейкой.
Продолжая держать кортик в левой руке, Полевой правой
повернул рукоятку в ту сторону, куда смотрела голова змеи. Ру-
коятка вращалась по спирали змеиного тела и вывернулась со-
всем.
Полевой отделил от рукоятки змейку и вытянул стержень. Он
представлял собой свёрнутую трубкой тончайшую металлическую
пластинку, испещрённую непонятными знаками: точками, чёрточ-
ками, кружками.
— Знаешь, что это такое? — спросил Полевой.
— Шифр,— неуверенно проговорил Миша и вопросительно по-
смотрел на Полевого.
— Правильно,— подтвердил Полевой,— шифр. Только ключ от
этого шифра в ножнах, а ножны у Никитского. Понял теперь, поче-
му ему кортик нужен?
Миша утвердительно кивнул головой.
Полевой вставил на место пластинку, завинтил рукоятку и
сказал:
138
— Человека из-за этого кортика убили — значит, тайна в нём
какая-то есть. Имел я думку ту тайну раскрыть, да время не то...—
Он вздохнул.— И таскать его за собой больше нельзя. Никто судьбы
своей не знает, тем более — война... Так вот, бери...— Он протянул
Мише кортик.— Бери,— повторил Полевой.— Вернусь с фронта,
займусь этим кортиком, а не вернусь...—Он поднял голову, лукаво
подмигнул Мише: — Не вернусь — значит, вот память обо мне
останется.
Миша взял кортик.
— Что же ты молчишь? — спросил Полевой.— Может быть,
боишься?
— Нет,— ответил Миша,— чего мне бояться?
— Главное,— сказал Полевой,— не болтай зря. Особенно,— он
посмотрел на Мишу,— одного человека берегись.
— Никитского?
— Никитский на тебя и не подумает. Да и где увидишь ты его!
Есть ещё один человек. Не нашёл я его здесь. Но он тоже ревский.
Может, какой случай вас столкнёт... так что его и остерегайся.
— Кто же это?
Полевой снова посмотрел на Мишу:
— Вот этого человека остерегайся и виду не подавай. Фамилия
его Филин.
— Филин...— задумчиво повторил Миша.— У нас во дворе тоже
Филин живёт.
— Как его имя, отчество?
— Не знаю. Я сына его знаю — Борьку. Его ребята «жилой»
зовут.
Полевой засмеялся:
— Жила... А он из Ревска, этот самый Филин?
— Не знаю.
Полевой задумался:
— Ну, да ведь Филиных много. В Ревске их почти половина
города. А этот вряд ли в Москве. Должен он поглубже запрятать-
ся. А всё же остерегайся. Это ведь народ такой: одним духом в моги-
левскую губернию отправят. Понял?
— Понял,— тихо отвечал Миша.
— Не робей, Михаил Григорьевич!—Полевой хлопнул его по
плечу.— Ты уже взрослый, можно сказать, снялся с якоря. Только
помни...
Он встал, и Миша тоже поднялся.
— 1олько помни, Л1ишка,— сказал Полевой: — жизнь, как мо-
ре. Для себя жить захочешь — будешь как одинокий рыбак в негод-
ной лодчонке: к мелководью жаться, на один и тот же берег смот-
реть да затыкать пробоины рваными штанами. А будешь для народа
жить — на большом корабле поплывёшь, на широкий простор
выйдешь. Никакие бури не страшны, весь мир перед тобой! Ты за
товарищей, а товарищи за тебя. Понял? Вот и хорошо! — Он про-
тянул Мише руку, ещё раз улыбнулся и пошёл по шпалам, высо-
кий, сильный, в наброшенной на плечи серой солдатской шинели...
139
Перед отходом поезда состоялся Митинг. На вокзале собралось
много народу. Пришли жители города и рабочие депо. Девушки
прогуливались по платформе, грызли семечки и пересмеивались
с бойцами.
Митинг открыл Полевой. Он стоял на крыше штабного вагона,
над щитом с эмблемой Интернационала. Полевой сказал, что над
Советской Россией нависла угроза. Буржуазия всего мира ополчи-
лась на молодую Советскую республику. Но рабоче-крестьянская
власть одолеет всех врагов, и знамя Свободы водрузится над всем
миром. Когда Полевой кончил говорить, все кричали «ура».
Затем выступил один боец. Он сказал, что у армии кругом
нехватка, но она, армия, сильна своим несгибаемым духом, своей
верой в правое дело. Ему тоже хлопали и кричали «ура». И Миша
с Генкой, сидя на крыше штабного вагона, тоже бешено хлопали
в ладоши и кричали «ура» громче всех.
Потом эшелон отошёл от станции.
В широко открытых дверях теплушек сгрудились красноармей-
цы. Некоторые из них сидели, свесив из вагона ноги в стоптанных
ботинках и рваных обмотках, другие стояли за ними, и все они пе-
ли «Интернационал». Звуки его заполняли станцию, вырывались
в широкую степь и неслись по необъятной земле.
Толпа, стоявшая на перроне, подхватила гимн. Миша вызодил
его звонким своим голосом. Сердце его вырывалось вместе с пес-
ней, по спине пробегала непонятная дрожь, к горлу подкатывал
тесный комок, песня захлёбывалась об этот комок, и в глазах
показались непозволительные слёзы. Поезд уходил и наконец
скрылся, вильнув длинным, закругленным хвостом.
Вечер зажёг на небе мерцающие огоньки, толпа расходилась,
и перрон опустел.
Но Миша не уходил.
Ои всё глядел вслед ушедшему поезду, туда, где сверкающая
путаница рельсов сливалась в одну узкую стальную полосу, проре-
завшую горбатый, туманный горизонт. И перед глазами его стояли
эшелон, красноармейцы, Полевой в серой солдатской шинели и
мускулистый рабочий, разбивающий тяжёлым молотом цепи,
опутывающие земной шар.
Глава 72
ОЧНАЯ СТАВКА
Сначала вызвали Славу, за ним Генку и, наконец, Мишу.
Когда Миша вошёл в комнату, за столом, кроме Свиридова,
сидел ещё один пожилой человек, в флотской форме, с трубкой во
рту. Генка и Слава чинно сидели у стены, держа на коленях свои
шапки.
У дверей, с винтовкой в руках, стоял часовой. В середине комна-
ты, против стола Свиридова, сидел на стуле Никитский.
140
Одетый в защитный френч, синие галифе и сапоги, он сидел в
небрежной позе, положив ногу на ногу. Его чёрные волосы были
аккуратно зачесаны назад.
Блестящие солнечные блики двигались по комнате.
Когда Миша вошёл, Никитский бросил на него быстрый колю-
чий взгляд. Но здесь был не Ревск и не будка обходчика, Миша
смотрел прямо на Никитского. Он смотрел на Никитского и видел
Полевого, избитого и окровав щщюго, разобранные рельсы и зе-
лёное поле, по которому бег. , . ни, потерявшие всадников.
— Вы знаете этого человека? — спросил Свиридов и указал на
Нигитского.
Знаю.
— Кто он такой?
— Никитский Валерий Сигизмундович,— твёрдо ответил Миша,
продолжая смотреть на Никитского.
Никитский сидел не шевелясь.
Расскажите подробно, откуда вы его знаете,— сказал Свири-
дов.
Миша рассказал о налёте на Ревск, о нападении на эшелон,
о складе Филина.
— Что вы на это скажете, гражданин Никитский? — спросил
Свиридов.
Я уже сказал,— спокойно ответил Никитский: — у вас есть
;' олее авторитетные показания, нежели измышления этого ребёнка.
— Вы продолжаете утверждать, что вы Сергей Иванович Ни-
кольский?
Да.
— И вы проживали в доме Марии Гавриловны Терентьевой как
1 ывший подчинённый её сына, Владимира Влидимировича Терен-
тьева?
- Да. Она может это подтвердить.
— Вы продолжаете утверждать, что Владимир Владимирович
Терентьев погиб при взрыве линкора?
Да. Это всем известно. Я пытался его спасти, но безуспешно.
Мент самого подобрал катер.
— Значит, вы пытались его спасти?
- Да.
— Хорошо... Теперь вы, Поляков, скажите...— Свиридов помед-
лил и, не отрывая пристального взгляда от Никитского, спросил: —
Не знаете ли вы, кто застрелил Терентьева?
— Он! — решительно ответил Миша и показал на Никитского.
Никитский сидел по-прежиему не шевелясь.
— Мне Полевой рассказывал, он сам видел.
— Что вы на это скажете? — обратился Свиридов к Никит-
скому.
Никитский криво усмехнулся:
— Это такая нелепость... И после этого живу в доме его мате-
ри! Если вы склонны верить таким бредням, то... дело ваше.
— Поляков! Какие у вас есть доказательства?
141
Миша вынул кортик и положил его перед Свиридовым. Никит-
ский не отрываясь смотрел на кортик.
Свиридов вынул из ножен клинок, выдернул рукоятку и вытя-
нул пластинку. Потом не торопясь снова собрал кортик. Никитский
неотступно следил за его руками.
— Ну-с, гражданин Никитский, знаком вам этот предмет?
Никитский тяжело откинулся на спинку стула:
— Я впервые его вижу.
— Продолжаете упорствовать,— спокойно сказал Свиридов и
положил кортик под бумаги.— Пойдём дальше... Введите свидетель-
ницу Марию Гавриловну Терентьеву,— приказал он часовому.
В комнату медленно вошла высокая пожилая женщина в чёрном
пальто и чёрном платке, из-под которого выбивались седые волосы.
— Пожалуйста, садитесь,— Свиридов указал на стул.
Она села и устало закрыла глаза.
— Гражданка Терентьева, назовите имя этого человека,—сказал
Свиридов.
— Сергей Иванович Никольский,— не поднимая глаз, тихо про-
изнесла Терентьева.
— Где, когда и при каких обстоятельствах вы с ним познакоми-
лись?
— Во время войны он приезжал ко мне с письмом от сына.
— Как звали вашего сына?
— Владимир Владимирович.
— ('де он?
—• Погиб.
— Когда?
—- Седьмого октября тысяча девятьсот шестнадцатого года при
взрыве линкора «Императрица Мария».
— Вы уверены, что он погиб именно при взрыве?
— Конечно,— она подняла глаза и с недоумением посмотрела
на Свиридова,— конечно. Я получила извещение.
— Вам прислали его вещи?
— Нет. Разве их могли прислать? Кто мог спасти его вещи?
—• Значит, все вещи вашего сына пропали?
— Я думаю.
— Подойдите к столу.
Терентьева тяжело поднялась и медленно подошла к столу.
Свиридов вынул из-под бумаг кортик и протянул его Терентье-
вой.
— Вы узнаёте кортик вашего сына? — жёстко спросил он.
— Да...— произнесла Терентьева, разглядывая кортик.— Да...—
Она растерянно посмотрела на Никитского, он сидел не шевелясь.—
Да... это наш... это его кортик... Владимира...
— Вас не удивляет, что все вещи вашего сына погибли, а кор-
тик остался цел?
Терентьева ничего не ответила. Пальцы её дрожали на краю
стола.
142
— Вы молчите,— сказал Свиридов.— Тогда ответьте мне... я вас
спрашиваю в последний раз: кто этот человек? — Он указал на Ни-
китского.
— Никольский,— едва слышно произнесла Терентьева.
Свиридов встал.
— Так вот,— сказал он,— знайте: он,— Свиридов протянул руку
по направлению к Никитскому и вслед за ней тянулся растерян-
ный взгляд Терентьевой,— он убийца вашего сына!
Терентьева покачнулась, дрожащие её пальцы впились в край
стола.
— Что...— задыхаясь, прошептала она,— что вы сказали?
Не глядя на неё, Свиридов сухим, официальным голосом про-
читал:
- «Седьмого октября тысяча девятьсот шестнадцатого года
лейтенант Никитский выстрелом из пистолета убил капитана второ-
го ранга Терентьева Владимира Владимировича... Целью убийства
было похищение кортика».
В комнате стало совсем тихо. Часовой переступил с ноги на но-
гу, приклад винтовки чуть слышно стукнул о ковёр. Никитский си-
дел не шевелясь, устремив взгляд на носок своего сапога. Терентье-
ва стояла неподвижно. Она смотрела на Никитского, и её длинные,
сухие пальцы сжимали краешек стола.
— Валерий...— прошептала она,— Валерий...
Её помертвевшее лицо белым пятном разрезало синеву комна-
ты. Свиридов и моряк бросились её поднимать.
Глава 73
СЕМЬЯ ТЕРЕНТЬЕВЫХ
По Ярославскому шоссе мчалась большая легковая машина.
В ней сидели Свиридов, моряк, Терентьева и мальчики. За широкими
обочинами шоссе мелькали маленькие домики московских приго-
родов, мачты высоковольтной передачи, стальная излучина Окруж-
ной железной дороги. Потом потянулись сосновые леса, кюветы с
серым, рыхлым снегом, подмосковные деревни.
— Этот кортик,— рассказывала Мария Гавриловна,— принад-
лежал Поликарпу Терентьеву, известному оружейнику, жившему
сто пятьдесят лет назад. По преданию, он вывез его с Востока во
время одного из своих походов.
Мища толкнул ребят и многозначительно поднял палец.
— При Елизавете Петровне,— продолжала Мария Гаврилов-
на,— Поликарп Терентьев попал в опалу, претерпел ряд злоключе-
ний и удалился в своё поместье, где устроил в доме тайник. Веро-
ятно, его принудили к этому обстоятельства того тревожного вре-
мени, а может быть, страсть к механике, которой отличался старик.
В доме до сих пор сохранились сделанные им вещи; шкатулка е
секретами, особенные блоки, подъёмники, даже часы собственной
конструкции. Самым сильным его увлечением было водолазное
143
дело. Но все его проекты водолазного прибора и подъёма какого-то
затонувшего корабля были для его времени, конечно, фантастиче-
скими. Между прочим, водолазное и судоподъёмное дело стало тра-
диционным в нашей фамилии. Этим занимались сын и внук Поли-
карпа Терентьева и мой сын Владимир. Многие из них участвовали
в экспедициях. Дед Владимира несколько лет пробыл даже на ост-
рове Цейлон, всё какой-то корабль поднимали, да так и не подняли.
А отец Владимира собирал материалы о «Чёрном принце». Но все
эти работы были окружены тайной, тоже ставшей в семье тради-
ционной.
— Интересно! — сказал Свиридов.
— Особенность тайника,— продолжала Мария Гавриловна,—
заключалась в том, что о нём знал только один человек в доме —
глава семьи. Шифр, указывающий местонахождение тайника, ста-
рик заделал в кортик. Мой сын Владимир был последним пред-
ставителем рода Терентьевых. Он получил кортик от моего мужа в
декабре пятнадцатого года. Владимир специально приезжал в Пуш-
кино. Тогда-то и произошла ссора его с женой Ксенией. Она тре-
бовала, чтобы он оставил ей кортик и показал тайник. Большую
роль в этой ссоре сыграл брат Ксении, Валерий Никитский. Воз-
можно, он был уверен, что в тайнике хранились ценности. Он, ко-
нечно, ошибался. Если бы это было так, то Владимир, уезжая на
войну, несомненно оставил бы мне кортик.
Миша и Слава ехидно посмотрели на Генку.
— В прошлом году,— продолжала свой рассказ Мария Гаври-
ловна,- приехал Валерий. Он уверил меня, что в тайнике хранятся
компрометирующие Владимира документы. Он говорил, что Вла-
димир умер у него на руках и перед смертью будто бы просил эти
документы уничтожить и тем спасти его честь. Для этой цели Вале-
рий якобы остался в России и вынужден скрываться...
Машина въехала в Пушкино и остановилась возле дома Терен-
тьевых.
Дом был каменный, старинной постройки, с колоннами на фа-
саде. Многочисленные дворовые постройки были запущены, частью
разрушены, но дом сохранился. Нетронутый снег на правой сторо-
не участка и замёрзшие окна показывали, что под жильё использу-
ется только левая его половина.
В столовой, куда все вошли, стоял длинный обеденный стол на
круглых резных ножках. Один угол скатерти был откинут. На кле-
ёнке лежали три кучки гречневой крупы: ее, видимо, перебирали.
— Часов в доме много,— сказала Мария Гавриловна,— но ка-
кие из них, я не знаю.
— Вероятней всего, те, о которых вы упоминали,— сказал Сви-
ридов.
— Тогда пройдём в кабинет.
В кабинете, в глубокой нише, стояли высокие часы в деревян-
ном футляре. За стеклом желтел циферблат. В нём рядом с отвер-
стием для завода часов виднелась ёдйй приметная, узкая щель.
Свиридов открыл дверцу часов. Маятник криво качнулся и звякнул.
144
Свиридов перевёл стрелки на двенадцать часов без одной ми*
нуты, вставил в щель змейку кортйка и, осторожно поворачивая её
вправо, завёл часы.
Все присутствующие напряжённо ожидали. Генка стоял, широ-
ко раскрыв рот.
Минутная стрелка дрогнула, подвинулась—открылась двер-
ца над циферблатом, оттхда выскочила кукушка. Она двенадцать
раз прокуковала, потом часы захрипели, кукушка дёрн\ гась впе-
рёд, вслед за ней дёрнулась вся башня часов, открывая верхнюю
часть футляра. Футляр был с двойными стенками. Хитроумие тай-
ника заключалось в том, что снаружи башня часов и футляр каза-
лись неотделимыми, сделанными из цельного куска дерева Только
после завода часов змейкой внутренняя пружина поднимала башню
и открывала тайник, представлявший собой глубокий квадрашый
ящик, наполненный бумагами.
Здесь лежали свёрнутые трубкой и обвязанные ниткой черте-
жи с примятыми, обтрёпанными краями, папки, туго набитые по-
желтевшими от времени листками бг маги, тетради, большой блок-
нот в сафьяновом переплёте.
Свиридов и моряк осторожно вынули все эти документы, раз-
ложили на столе и начали их внимательно рассматривать, изредка
перебрасываясь короткими фразами. Мальчики жались к столу,
иже пытаясь что-нибудь увидеть.
— Всё разложено по морям,— говорил моряк.— Вот даже Ин-
дийский океан.— Он прочитал на обложке одной папки: — «Англий-
ский корабль «Гросвенор». Затонул в 1782 году у острова Цейлон.
Груз: золото и драгоценные камни». «Бриг «Бетси»...
—• Давайте-ка лучше свои моря поглядим,— перебил его Сви-
ридов.
— Так.— Моряк перебрал папки и развязал одну из них.— Чёр-
ное море. Вот оглавление: «Трапезунд», корабль крымского хана
Девлет-Гирея... «Чёрный принц» — затонул двадцать четвёртого но-
ября 1854 года в Балаклавской бухте, разбившись во время штор-
ма о прибрежные скалы, груз — пять миллионов рублей золотом...»
Да тут целый список! — Он перелистал бумаги, покачал головой.—
Какие сведения! Точные координаты места гибели, показания оче-
видцев, огромный справочный материал...
— Крепко! — весело сказал Свиридов.— Для нашей новой орга-
низации «Судоподъём» всё это пригодится.
— Да,— подтвердил моряк,'— материал неоценимый.
Глава 74
ВСТУПЛЕНИЕ
Машина мчалась по Ярославскому шоссе в направлении Моск-
вы. На заднем сидении развалились Миша, Генка и Слава. Свири-
дов и моряк остались у Терентьевой, ребят отправили, потому что
145
они торопились б школу на торжественное заседание, посвящённое
пятилетию Красной Армии.
Генка важно откинулся на мягкую спинку и сказал:
— Люблю на легковых машинах ездить!
— Привычка,— заметил Миша.
— Всё ж таки он вредный старикашка,— снова сказал Генка.
— Кто?
— Поликарп Терентьев,-
— Почему?
— Не мог в тайник немного наличными подбросить...
— Вот-вот,— засмеялся Миша,— ты ещё о нитках поговори...
— При чём тут нитки! Думаешь, я тогда не знал, что у них в
складе оружие? Отлично знал. Только я нарочно о нитках говорил...
для конспирации. Честное слово, для конспирации. А про Никит-
ского я сразу понял, что это шпион. Вот увидите: в конце концов
он признается, что взорвал «Императрицу Марию».
— А здорово,— сказал Миша: — Никитский ещё в Пушкине
прятался, а Свиридов уже всё знал, так что всё равно бы он на гра-
нице попался.
— Миша,— сказал Слава,— а письмо?
— Ах да! — спохватился Миша.
Он вынул из кармана письмо, которое только что с таинственным
видом вручил им Свиридов. На конверте крупным, чётким почер-
ком было написано: «Михаилу Полякову и Геннадию Петрову.
Лично».
— Видал? — Генка ехидно посмотрел на Славу.— Тебя здесь
и в помине нет...
— Не торопись,— перебил его Миша,'— нужно прочесть сначала.
Он вскрыл письмо и вслух прочёл:
— «Здравствуйте, дорогие ребята Миша и Генка!
Угадайте-ка, от кого это письмо. Угадали? Ну конечно, угадали.
Правильно! Это я, он самый, Полевой, Сергей Иваныч. Ну, как же
они, пироги-то, Михаил Григорьевич? Хороши? А?
Товарищ Свиридов написал мне о ваших делах. Молодцы! Вот
уж никогда не думал, что вы с Никитским справитесь! Так что
мне даже немного стыдно, что он тогда, в Ревске, бока мне намял.
Кортик дарю вам на память. Слыхал я, что у вас ещё третий
дружок есть, так вот всем троим дарю. Вырастете большие,
соберётесь вместе, посмотрите на кортик и вспомните свою мо-
лодость.
О себе могу вам сообщить, что опять служу во флоте. Только
работаю сейчас на новом деле. Поднимаем со дна корабли, ре-
монтируем их и пускаем плавать по морям-океанам...
На этом кончаю.
Желаю вам вырасти настоящими большевиками, верными
сынами нашей великой революции.
С коммунистическим приветом
Полевой».
146
A. H. Рыбаков. «Кортик».
...Машина въехала в город. Сквозь ветровое стекло виднелась
Сухарева башня.
— Опоздали мы на собрание,— сказал Миша.
— Может быть, вовсе не идти? — предложил Слава.— Очень
интересно смотреть, как другим будут комсомольские билеты вру-
чать.
— Именно поэтому мы и должны прийти на собрание,— сказал
Миша,— а то ещё больше засмеют.
— Приехали,— объявил шофёр.
Мальчики вылезли из машины и вошли в школу. Собрание уже
началось. На лестнице было тихо и пусто, только тётя Броша сиде-
ла у раздевалки и вязала чулок.
— Не велено пускать,— сказала она,— чтобы не опаздывали.
— Ну, Брошечка,— попросил Миша,— ради праздника,
— Разве уж ради праздника,— сказала тётя Броша и приняла
их одежду.
Мальчики поднялись по лестнице, тихо вошли в переполненный
ребятами зал и стали у дверей.
В глубине зала виднелся стол президиума, стоявший на возвы-
шении и покрытый красной материей.
На стене, над широкими окнами, висело красное полотнище с
лозунгом: «Пусть господствующие классы дрожат перед коммуни-
стической революцией. Пролетариям нечего в ней терять, кроме
своих цепей, приобретут же они целый мир». .Миша едва разобрал
эти слова. Бесцветный диск февральского солнца блестел в окнах
нестерпимым блеском, яркие его лучи кололи глаза.
Коля Севастьянов кончал доклад. Он закрыл блокнот и сказал:
— Товарищи! Этот день для нас тем более торжествен, что се-
годня решением бюро Хамовнического районного комитета РКСМ
принята в комсомол первая группа лучших пионеров нашего отря-
да, а именно...
Приятели покраснели. Генка и Слава стояли потупившись, а
Миша не отрываясь, до боли в глазах, смотрел через окно на солн-
це, и весь горизонт казался ему покрытым тысячью маленьких блес-
тящих дисков.
— ...а именно,— продолжал Коля и снова открыл блокнот: —
Воронина Маргарита, Круглова Зинаида, Огуреев Александр, Эль-
даров Святослав, Поляков Михаил, Петров Геннадий...
Что такое? Не ослышались ли они? Приятели посмотрели друг
на друга, и... Генка в порыве восторга стукнул Славу по спине. Сла-
ва хотел дать ему сдачи, но сидевшая неподалёку Александра Сер-
геевна угрожающе подняла палец, и Слава ограничился тем, что
толкнул Генку ногой.
Потом все встали и запели «Интернационал». Миша выводил его
звонким, неожиданно дрогнувшим голосом.
Блестящий диск за окном разгорался всё ярче и ярче. Сияние
его ширилось и охватывало весь горизонт с очертаниями домов,
крыш, колоколен, кремлёвских башен.
147
Миша всё смотрел на этот диск. И перед глазами его стояли
эшелон, красноармейцы, Полевой в серой солдатской шинели и
мускулистый рабочий, разбивающий тяжёлым молотом цепи, опу-
тывающие земной шар.
Ю. Я. Яковлев
ДРУГ КАПИТАНА ГАСТЕЛЛО
Очень нехорошо подслушивать разговоры взрослых, а когда
младшие ещё норовят вставить своё словечко, это уже совсем ни-
куда не годится. Но как быть, если ты живёшь со взрослыми в
одной комнате? Нельзя же всё время зажимать уши руками.
Серёжа терпеть не мог чужие разговоры: они мешали делать
уроки и отвлекали от собственных мыслей. А когда он ложился
спать, то долго не мог уснуть, если в комнате говорили. Это только
чудаки превращают свои уши в звукоулавливатели и, делая вид,
что спят, подслушивают.
Но один раз Серёжа вмешался в чужой разговор, и из этого
получилась целая история.
Это случилось в тот день, когда к папе пришёл его давнишний
приятель — дядя Владя. За обедом больше говорил папа, а гость
серьёзно и сосредоточенно занимался едой. Он так старательно
обсасывал косточки, словно играл на них, как на свистульке: ко-
сточки действительно издавали свист. При этом лоснящиеся румя-
ные щёки налезали на глаза, закрывали их, и казалось, дядя Владя
сейчас замурлыкает от удовольствия.
После обеда гость и хозяин поменялись ролями. Теперь уже Се-
рёжин папа молчал, а дядя Владя рассказывал одну историю за
другой. Истории эти были разные, и только герой в них оставался
один и тот же—сам дядя Владя. Оказывается, на войне он бес-
страшно форсировал Днепр, первым ступил на вражескую землю
и лично штурмовал рейхстаг. В конце концов у Серёжи сложилось
впечатление, что, если бы не дядя Владя, неизвестно, сколько бы
времени продлилась война.
Серёжа слушал папиного товарища с открытым ртрм. Он видел
дядю Владю в огромном танке (в маленький дядя Владя бы не
влез), в самолёте (в бомбардировщике), и у гремящего орудия в
клубах дыма тоже возникало кисельно-красное лицо гостя.
Наконец дяде Владе надоело рассказывать истории. Он сел по-
удобнее на диван и решил немного порассуждать.
— Вот у нас говорят «герои».— Дядя Владя зевнул и быстро
прикрыл рот ладонью, словно боялся, что изо рта вылетит
птица. — А кто они, эти герои? Взять, например, Колю Гастелло...
Услышав имя легендарного лётчика, Серёжа насторожился.
Он даже привстал со стула. Капитан Гастелло был его любимым ге-
роем, примером для подражания, путеводной звездой. Серёжа вос-
хищался им и переживал его гибель, словно незнакомый капитан,
148
отдавший свою жизнь задолго до того, как Серёжа появился на свет,
был его близким человеком.
— Взять, например, Гастелло,— продолжал дядя Владя.— Ка-
кой он герой! Ну подбили его машину, ну упала она случайно на
шоссе, по которому шли немецкие ганки. А при чём здесь героизм?
Серёжа почувствовал, что у г го слабеют ноги, и он опустился
на стул, словно произошло чк - ‘	~ пожара пли ава-
рии. Вся Серёжина жизнь п< ь	и ста б  тент от
слов дяди Влади.
— Теперь все трубят: -'герой «герой 1 — г. одо.т. )с —
У нас вообще любят из мертвецов делать • ;•••• \	ве-
рит? Вот такие, как Серёжка.
Дядя Владя кивнул на мальчика. И тут Сережа п власть
над собой. Он забыл, что не полагается вмешиваться в разговор
старших. Он решил, что дядя Владя просто ошибся и надо скорей
всё объяснить ему.
— Гастелло был настоящим героем. Он сам...— начал было
Серёжа.
Но дядя Владя перебил его:
— Ну вот, полюбуйтесь. «Настоящий герой»! Это мы, старые
фронтовики, знаем, кто настоящие герои. Мы... Да что там гово-
рить!— Гость махнул рукой, сунул в рот папиросу и стал её обса-
сывать, как косточку.
Серёжа сидел как побитый. Он представил себе строгое, гор-
дое лицо капитана Гастелло. Лицо было бледным, а глаза закры-
тыми. Герой не видел кисельной рожи дяди Влади и не слышал его
слов. Он не мог постоять за себя. И Серёжа почувствовал, что не
имеет права сидеть сложа руки, что он обязан вступиться за погиб-
шего героя.
— Капитан Гастелло — герой! Всё равно герой!
Серёжа прокричал эти слова, потому что, когда кричишь, голос
не такой тоненький.
— Серёжа,— строго оборвала его мама,— дяде Владе видней.
И вообще...
— Нет,— вдруг оживился гость,— ему видней! Это он прошёл
от Волги до Шпрее с автоматом на плече. Он! — И дядя Владя
ткнул в сторону Серёжи указательным пальцем, словно хотел прон-
зить его насквозь.
Серёжа опустил голову. Он понял, что ему не справиться с
огромным мясистым дядей Владей, что нужно где-то разыскать
больших и сильных друзей капитана Гастелло, которые сумели бы
постоять за погибшего друга. Надо предупредить их, что у мёртво-
го капитана появился такой опасный враг, как дядя Владя.
Никто не заметил, как Серёжа тихо поднялся со стула и напра-
вился к двери. Когда старшие увлекаются своими разговорами, они
быстро забывают о младших. Папа с мамой не услышали, а дядя
Владя, размахивая пухлыми руками, уже рассуждал о ценах на мясо.
А Серёжа тем временем ехал на автобусе. Жаль, что автобус
плетётся, сам он добежал бы быстрее. Но путь был далёким. Уже
149
кончился город. За окном замелькали деревья. Они бежали за ав-
тобусом и никак не могли его догнать. Наконец совсем отстали: на-
чалось поле. Серёжа нетерпеливо ёрзал на сиденье и привставал
до тех пор, пока кондуктор не объявил:
— Следующая — военный городок.
— Ты кого ищешь? — спросил Серёжу высокий лётчик с круг-
лым безбровым лицом.
Он вместе со своим товарищем, черноволосым и щуплым, уже
минут пять наблюдал, как Серёжа, ко всем приглядываясь, шёл по
военному городку.
— Кого ты ищешь? — повторил свой вопрос лётчик.
Серёжа остановился. Он вдруг замешкался, но взял себя в руки
и объяснил цель своего приезда.
— Я ищу друга капитана Гастелло! — ответил он.
— А как его фамилия.
— Не знаю... А вы не дружили с ним?
Лётчики переглянулись. Они оба были молодыми, и, когда ка-
питан Гастелло совершал свой подвиг, каждому из них было лет
меньше, чем Серёже. Круглолицый покачал головой, а щуплый
спросил:
— Зачем тебе друг капитана Гастелло?
— Дядя Владя говорит, что Гастелло не герой, что у нас любят
мертвецов героями делать... Он не смеет так говорить...
Больше всего Серёжа боялся, что его объяснение выглядит
смешно и незнакомые лётчики не примут его слова всерьёз. Но лёт-
чики не собирались шутить. Своим рассказом Серёжа поставил их
в затруднительное положение. Они посовещались и велели Серёже
ждать, а сами пошли за каким-то Петром Ивановичем. Серёжа по-
нял, что Пётр Иванович и бы.? тот, кого он искал.
Другом капитана Гастелло оказался невысокий плотный мужчи-
на в кожаной куртке. Из-под военной фуражки, надвинутой на гла-
за, были видны совсем белые виски. Седина никак не вязалась с
глазами, в которых — откуда оно только взялось! — поблескивало
что-то озорное. Если судить по волосам, Пётр Иванович был ста-
рым, а если верить его глазам — молодым. Но Серёжу мало зани-
мало это несоответствие. Он чувствовал в этом человеке силу и ре-
шительность. И ему даже показалось, что Пётр Иванович немного
похож на своего легендарного друга.
— Здорово! — сказал лётчик и протянул Серёже руку.
Он не стал ни о чём расспрашивать мальчика. Видимо, два мо-
лодых лётчика успели ему рассказать суть дела. Он только поинте-
ресовался, где живёт Серёжа.
— В городе,— ответил мальчик.
Друг капитана Гастелло ниже надвинул фуражку на глаза
и сказал:
— Далековато.— Но затем решительно махнул рукой.— Ладно.
Едем!
Когда Серёжа в сопровождении Петра Ивановича переступил
порог своей комнаты, дядя Владя лежал на диване, положив на
150
светлый валик ноги в грязных ботинках. Он спал, чуть посвисты-
вая мясистым носом и причмокивая губами, словно ему снилась
мозговая косточка. Кроме спящего гостя, в комнате никого не
было. Вероятно, папа пошёл в магазин, а мама хозяйничала на
кухне.
Пётр Иванович небрежно кивнул на дядю Владю и спросил:
— Он?
— Он,— отозвался Серёжа.
Тяжёлая рука лётчика опустилась на плечо спящего. Дядя Вла-
дя недовольно поморщился и открыл глаза. Со сна он ничего не
понял и растерянно заморгал.
— Говорят, вы здорово воевали? — спросил Пётр Иванович,
когда дядя Владя окончательно проснулся и сел.
— Воевал,— пробурчал он.
— А на каком фронте, если не секрет?
— Н-н-на разных,— ответил дядя Владя.— А что?
— Да нет, ничего. Просто наслышан о ваших подвигах и заин-
тересовался. Как ваша фамилия?
•— Иволгин.
— Извините, не слышал. А вы на каких машинах летали?
— Я, я?
— Ну да, вы.
— Я в артиллерии был.
— В артиллерии,— повторил Пётр Иванович, словно хотел за-
учить ответ дяди Влади наизусть.— А с капитаном Гастелло вы
тоже в артиллерии встречались?
Дядя Владя нахмурился. Вопросы сыпались на него, как уда-
ры. Он едва успевал отбиваться — отвечать.
— При чём здесь артиллерия? Слышал о нём от товарищей.
— Вот как!—Друг капитана Гастелло задержал свой взгляд
на дяде Владе, словно-испытывал достоверность его слов,—А я ре-
шил, что вы с ним вместе воевали. Значит, вкралась ошибка.
Серёжа стоял в стороне и внимательно следил, как Пётр Ива-
нович своими вопросами брал дядю Владю в окружение и отрезал
ему все пути к отступлению. Наконец дядя Владя спохватился и от
обороны перешёл в наступление.
— А вы, собственно, кто такой? — спросил он недовольным го-
лосом.
Но лётчик, твёрдо стоящий перед ним, преграждал ему путь.
— Я полковник Ростов,— сказал Пётр Иванович.
— Полковник Ростов,— пробормотал дядя Владя.— Герой Со-
ветского Союза, прославленный ас?
Дядя Владя покраснел. И его лицо стало похожим на красный
воздушный шарик, который на ветру качается из стороны в сторону.
— Знаете? — усмехнулся лётчик.
— А как же,— оживился дядя Владя.— Чай, не в тылу отсижи-
вались!.,
151
В эту минуту Серёжа вдруг подумал, что сейчас полковник Ро-
стов и дядя Владя поладят. И, может быть, лётчик возьмёт сторону
дяди Влади.
И мальчик крикнул:
— Дядя Владя, Пётр Иванович — друг капитана Гастелло!
Понимаете!
Воцарилось молчание. Дядя Владя полез за папиросой. А пол-
ковник Ростов стоял, заложив руки за спину, и раскачивался на
расставленных ногах. И вдруг он вплотную приблизился к дяде
Владе и холодным голосом сказал:
— Так вот что, товарищ Иволгин, не знаю, в какой артиллерии
вы воевали и какие беспримерные подвиги совершали на войне. Да
меня это и не очень-то интересует. Но чернить память славного со-
кола Николая Францевича Гастелло я вам не позволю. Если бы мы
с вами были моложе, я бы вам за ваши слова... Но седым людям
неудобно размахивать кулаками.
Серёжа заметил, что дядя Владя слушает друга капитана Гас-
телло со вниманием и опаскою. А когда полковник строго спросил:
«Ясно?» — у дяди Влади, который чуть ли не один выиграл всю вой-
ну, руки сами вытянулись по швам, и он ответил:
— Ясно, товарищ полковник!
— Вот и хорошо,— сказал Пётр Иванович.— А то у капитана
Гастелло много хороших защитников и друзей.
При этих словах он кивнул на Серёжу. И сердце мальчика под-
прыгнуло от радости.
 Серёжа проводил Петра Ивановича до самых ворот. Когда они
прощались, полковник крепко пожал ему руку и сказал:
— Ты серьёзный парень.
Серёжа почувствовал, что сейчас они расстанутся и неизвестно,
когда ещё встретятся, и ему захотелось разузнать у Петра Ивано-
вича о его легендарном друге.
Он спросил первое, что ему пришло в голову.
— Товарищ полковник... Пётр Иванович, а вы не помните, ка-
питан Гастелло был очень высокого роста?
Полковник посмотрел на Серёжу и покачал головой:
— Видишь ли, я никогда не встречался с капитаном Гастелло.
Я воевал на Севере, далеко от него. Мне так и не довелось е ним
познакомиться.
— Значит, вы не его друг? — разочарованно спросил мальчик.
— Нет, я его друг,— ответил полковник,— Такой же, как ты.
Ведь у людей значительно больше друзей, чем они думают. И дру-
зья никогда не дадут в обиду имя тех, кто отдал свою жизнь за
Родину.
...Когда Серёжа вернулся домой, дяди Влади уже не было.
Только на светлом валике дивана остался след от его грязных бо-
тинок.
152
БАГУЛЬНИК
Он вызывающе зевал на уроках: зажмуривал глаза, отврати-
тельно морщил нос и открывал пасть — другого слова тут не под-
берёшь! При этом он подвывал, что вообще не лезло ни в какие во-
рота. Потом энергично тряс головой — разгонял сон — и уставлял-
ся на доску. А через несколько минут снова зевал
— Почему ты зеваешь?! — раздражённо спрашивала Женечка.
Она была уверена, что он зевает от скуки. Расспрашивать его
было бесполезно: он был молчальником. Зевал же потому что все-
гда хотел спать.
Он принёс в класс пучок тонких прутиков и поставил их в бан-
ку с водой. И все посмеивались над прутиками, и кто-то даже попы-
тался подмести ими пол, как веником. Он отнял и снова т оставил в
воду. Он каждый день менял воду.
И Женечка посмеивалась.
Но однажды веник зацвёл. Прутики покрылись маленькими
светло-лиловыми цветами, похожими на фиалки. Из набухших по-
чек-узелков прорезались листья, светло-зелёные, ложечкой. А за
окном ещё поблёскивали кристаллики уходящего последнего
снега.
Все толпились у окна. Разглядывали. Старались уловить тонкий
сладковатый аромат. И шумно дышали. И спрашивали, что за ра-
стение, почему оно цветёт.
— Багульник! — буркнул он и пошёл прочь.
Люди недоверчиво относятся к молчальникам. Никто не знает,
что у них, молчальников, на уме: плохое или хорошее. На всякий
случай думают, что плохое. Учителя тоже не любят молчальников,
потому что хотя они и тихо сидят на уроках, зато у доски каждое
слово приходится вытягивать из них клешами.
Когда багульник зацвёл, все забыли, что Коста молчальник. По-
думали, что он волшебник. И Женечка стала присматриваться к не-
му с нескрываемым любопытством.
Женечкой за глаза звали Евгению Ивановну. Маленькая, худая,
слегка косящая, волосы — конским хвостиком, воротник — хомути-
ком, каблуки с подковками. На улице её никто не принял бы за учи-
тельницу. Вот побежала через дорогу. Застучали подковки. Хвостик
развевается на ветру. Остановись, лошадка! Не слышит, бежит...
И долго ещё не затихает стук подковок...
Женечка обратила внимание, что каждый раз, когда раздавался
звонок с последнего урока; Коста вскакивал с места и сломя голову
выбегал из класса. С грохотом скатывался с лестницы, хватал
пальто и, на ходу попадая в рукава, скрывался за дверью. Куда оч
мчался?
Его видели на улице с собакой, огненно-рыжей. Очёсы длинной
шелковистой шерсти колыхались языками пламени. Но через не*
которое время его встречали с другой собакой — под короткой шер-
стью тигрового окраса перекатывались мускулы бойца. А позднее
он вёл на поводке чёрную головешку на маленьких кривых ногах.
153
Ю. Я- Яковлев.'«Багульник».
Головешка не вся обуглилась — над глазами и на груди теплились
коричневые подпалины.
Чего только не говорили про Косту ребята!
— У него ирландский сеттер,— утверждали они.— Он охотится
на уток.
— Ерунда! У него самый настоящий боксёр. С такими ходят на
диких быков. Мёртвая хватка! —говорили другие.
Третьи смеялись:
— Не можете отличить таксы от боксёра!
Были ещё такие, которые спорили со всеми:
— Он держит трёх собак!
На самом деле у него не было ни одной собаки.
А сеттер? А боксёр? А такса?
Ирландский сеттер горел костром. Боксёр, как перед боем, играл
мышцами. Такса чернела обгоревшей головешкой.
Что это были за собаки и какое отношение они имели к Косте,
не знали даже его родители. В доме собак не было и не предвиде-
лось. Когда родители возвращались с работы, они заставали сына
за столом: он поскрипывал пёрышком или бормотал под нос гла-
голы. Так он сидел запоздно. При чём здесь сеттеры, боксёры,
таксы?
Коста же появлялся дома за пятнадцать минут до прихода ро-
дителей и едва успевал отчистить штаны от собачьей шерсти.
Впрочем, кроме трёх собак, была ещё и четвёртая. Огромная,
головастая, из тех, что спасают людей, застигнутых в горах снеж-
ными лавинами. Из-под длинной свалявшейся шерсти проступали
худые, острые лопатки, большие впалые глаза смотрели печально,
тяжёлые львиные лапы—ударом такой лапы можно сбить любую
собаку — ступали медленно, устало.
С этой собакой Косту никто не видел.
Звонок с последнего урока — сигнальная ракета. Она звала
Косту в его загадочную жизнь, о которой никто не имел представ-
ления. И как зорко ни следила за ним Женечка, стоило ей на мгно-
вение отвести глаза, как Коста исчезал, выскальзывал из рук, уле-
тучивался.
Однажды Женечка не выдержала и бросилась вдогонку. Она
вылетела из класса, застучала подковками по лестничным ступеням
и увидела его в тот момент, когда он нёсся на улицу. Прячась за
спины прохожих, она бежала, стараясь не стучать подковками, а
конский хвост развевался на ветру.
Она превратилась в следопыта.
Коста добежал до своего дома — он жил в зелёном облупившем-
ся доме,— исчез в подъезде и минут через пять появился снова. За
это время он успел бросить портфель, не раздеваясь проглотить хо-
лодный обед, набить карманы хлебом и остатками обеда.
Женечка поджидала его за выступом зелёного дома. Он пронёс-
ся мимо неё. Она поспешила за ним. И прохожим не приходило в
голову, что бегущая, слегка косящая девушка не Женечка, а Евге-
ния Ивановна.
154
Коста нырнул в кривой переулок и скрылся в парадном.
Он позвонил в дверь. И сразу послышалось какое-то странное под-
вывание и царапанье сильной когтистой лапы. Потом завывание
перешло в нетерпеливый лай, а царапанье — в барабанную дробь.
— Тише, Артюша, подожди! — крикнул Коста.
Дверь отворилась, и огненно-рыжий пёс бросился на Косту, по-
ложил передние лапы на плечи мальчику и стал лизать длинным
розовым языком нос, глаза, подбородок.
— Артюша, перестань!
Куда там! На лестнице послышался лай и грохот, и оба — маль-
чик и собака — с неимоверной скоростью устремились вниз. Они
чуть не сбили с ног Женечку, которая едва успела прижаться к пе-
рилам. Ни тот, ни другой не обратили на неё внимания. Артюша
кружился по двору. Припадал на передние лапы, а задние подбра-
сывал, как козлёнок, словно хотел сбить пламя. При этом лаял,
подскакивал и всё норовил лизнуть Косту в щеку или в нос. Так
они бегали, догоняя друг друга. А потом нехотя шли домой.
Их встречал худой человек с косгылём. Собака тёрлась о его
единственную ногу. Длинные мягкие уши сеттера напоминали уши
зимней шапки, только не было завязочек.
— Вот, погуляли. До завтра,— сказал Коста.
— Спасибо. До завтра.
Артюша скрылся, и на лестнице стало темнее, словно погасили
костёр.
Теперь пришлось бежать три квартала. До двухэтажного дома
с балконом, который находился в глубине двора. На балконе стоял
пёс боксёр. Скуластый, с коротким, обрубленным хвостом, он стоял
на задних лапах, а передние положил на перила.
Боксёр не сводил глаз с ворот. И когда появился Коста, глаза
собаки загорелись тёмной радостью.
— Атилла! — крикнул Коста, вбегая во двор.
Боксёр тихо взвизгнул. От счастья.
Коста подбежал к сараю, взял лестницу, и потащил её к балко-
ну. Лестница была тяжёлой. Мальчику стоило больших трудов под-
нять её. И Женечка еле сдержалась, чтобы не кинуться ему на по-
мощь. Когда Коста наконец приставил лестницу к перилам балко-
на, боксёр спустился по ней на землю. Он стал тереться о штаны
мальчика. При этом поджимал лапу. У него болела лапа.
Коста достал припасы, завёрнутые в газету. Боксёр был голо-
ден. Он ел жадно, но при этом посматривал на Косту, и в его гла-
зах накопилось столько невысказанных чувств, что казалось, он сей-
час заговорит.
Когда собачий обед кончился, Коста похлопал пса по спине,
прицепил к ошейнику поводок, и они отправились на прогулку.
Отвисшие углы большого черногубого рта собаки вздрагивали от
пружинистых шагов. Иногда боксёр поджимал больную лапу.
Женечка слышала, как дворничиха им вслед сказала:
— Выставили собаку на балкон и уехали. А она хоть помирай
с голоду: Люди ведь!..
155
Когда Коста уходил, боксёр провожал его глазами, полными
преданности. Его морда была в тёмных морщинах, лоб пересекала
глубокая складка. Он молча шевелил обрубком хвоста.
Женечке вдруг захотелось остаться с этой собакой. Но Коста
спешил дальше.
В соседнем доме на первом этаже болел парнишка — был при-
кован к постели. Это у него была такса — чёрная головешка на
четырёх ножках. Женечка стояла под окнами и слышала разговор
Косты и больного мальчика.
— Она тебя ждёт,— говорил больной.
— Ты болей, не волнуйся,— слышался голос Косты.
— Я болею... не волнуюсь,— отвечал больной.— Может быть,
я отдам тебе велосипед, если не смогу кататься.
— Мне не надо велосипеда.
— Мать хочет продать Лаптя. Ей утром некогда с ним гу-
лять.
— Приду утром,— после некоторого раздумья отвечал Коста.—
Только очень рано, до школы.
— Тебе не попадёт дома?
— Ничего... тяну... на тройки... Только спать хочется, поздно
уроки делаю.
— Если я выкарабкаюсь, мы вместе погуляем.
— Выкарабкивайся
— Ты куришь? — спрашивал больной.
— Некурящий,— отвечал Коста.
— Ия некурящий.
— Ну, мы пошли... Ты болей... не волнуйся. Пошли, Лапоть!
Таксу звали Лаптем. Коста вышел, держа собаку под мышкой.
И вскоре они уже шагали по тротуару. Рядом с сапогами, ботин-
ками, туфлями на кривых ножках семенил чёрный Лапоть.
Женечка шла за таксой. И ей казалось, что это пламенно-рыжая
собака обгорела и превратилась в такую головешку. Ей захотелось
заговорить с Костой. Расспросить его о собаках, которых он кор-
мил, выгуливал, поддерживал в них веру в человека. Но она молча
шла по следам своего ученика, который отвратительно зевал на
уроках и слыл молчальником. Теперь он менялся в её глазах, как
веточка багульника.
Но вот Лапоть отгулял и вернулся домой. Коста двинулся даль-
ше, и его невидимая спутница — Женечка — снова пряталась за
скины прохожих. Дома уменьшились ростом. А спин стало совсем
мало. Город кончался. Начались дюны. Женечке трудно было идти
на каблуках по вязкому песку и корявым корням сосен. В конце
концов она сломала каблук.
И тут показалось море.
Оно было мелким и плоским. Волны не обрушивались на низкий
берег, а тихо и неторопливо наползали на песок и так же медленно
и беззвучно откатывались, оставляя на песке белую каёмку
пены. Море выглядело сонным и вялым, не способным к бурям и
.штормам.
156
Но бури на нём бывали. Далеко от дюн, за линией горизонта.
Коста шёл по берегу, наклоняясь вперёд — против ветра.
Женечка сняла туфли, босиком было идти легче, но холодный
влажный песок обжигал ступни. На берегу' сохли развешанные на
кольях сети с круглыми поплавками из бутылочного стекла, лежа-
ли лодки, перевёрнутые вверх килем.
Неожиданно вдалеке, на самой кромке берега, возникла соба-
ка. Она стояла неподвижно, в странном оцепенении. Большеголо-
вая, с острыми лопатками, с опущенным хвостом. Её взгляд был
устремлён в море. Она ждала кого-то с моря.
Коста подошёл к собаке, но она даже не повернула головы,
словно не слышала его шагов. Он провёл рукой по свалявшейся
шерсти. Собака едва заметно шевельнула хвостом. Мальчик присел
на корточки и разложил перед собакой хлеб и остатки своего обеда,
завёрнутого в газету. Собака не оживилась, не выказала никакого
интереса к пище: Коста стал её поглаживать и уговаривать:
— Ну поешь... Ну поешь немного...
Собака посмотрела на него большими впалыми глазами и снова
обратила взгляд в море.
Женечка притаилась за развешенными сетями, словно попа-
лась, запуталась в них и не могла вырваться, чтобы тоже гладить
собаку и говорить:
«Ну поешь... Ну поешь хоть немного!»
Коста взял кусок хлеба и поднёс ко рту собаки. Та вздохнула
глубоко и громко, как человек, и принялась медленно жевать хлеб.
Она ела без всякого интереса, как будто была сыта или привыкла
лучшей пище, чем хлеб, холодная каша и кусок жилистого мяса
из супа... Она ела для того, чтобы не умереть. Ей нужно было жить.
Она ждала кого-то с моря.
Когда всё было съедено, Коста сказал:
— Идём. Погуляем.
Собака снова посмотрела на мальчика и послушно зашагала ря-
дом. У неё были тяжёлые лапы и неторопливая, полная достоинст-
ва львиная походка. Следы заполнялись водой.
В море переливались нефтяные разводы. Будто где-то за гори-
зонтом произошла катастрофа, рухнула радуга и её обломки при-
било к берегу.
Мальчик и собака шли не спеша, а Женечка — следопыт Же-
нечка — слышала, как Коста говорил собаке:
— Ты хороший... Ты верный... Пойдём со мной. Он никогда не
вернётся. Он погиб. Честное пионерское.
Собака молчала. Она и не должна была говорить. Она не отры-
вала глаз от моря. И в который раз не верила Косте. Ждала.
— Что же мне с тобой делать? — спросил мальчик.— Нельзя же
жить одной на берегу моря. Когда-нибудь надо уйти. Рыбацкая
сеть кончилась. И Женечка как бы выпуталась из сетей. Коста огля-
нулся и увидел учительницу. Она стояла на песке босая, а туфли
держала под мышкой. И сквозняк, тянувший с моря, развевал её
волосы, собранные в конский хвост.
157
— Чго же с ней делать? — растерянно спросила она Косту.
— Она не пойдёт. Я знаю,— сказал мальчик. Он почему-то не
удивился появлению учительницы.— Она никогда не поверит, что
хозяин погиб...
Женечка подошла к собаке. Собака глухо зарычала, но не за-
лаяла, не бросилась на неё.
— Я ей сделал дом из старой лодки. Подкармливаю. Она очень
тощая... Сперва укусила меня.
— Укусила?
— Руку. Теперь всё зажило. Я йодом смазывал.
Пройдя ещё несколько шагов, он сказал:
— Собаки всегда ждут. Даже погибших... Им надо помогать.
Море потускнело и стало как бы меньше размером. Погасшее
небо плотнее прижалось к сонным волнам. Коста и Женечка прово-
дили собаку до её бессменного поста, где неподалёку от воды лежа-
ла перевёрнутая лодка, подпёртая чурбаном, чтобы под неё можно
было забраться. Собака подошла к воде. Села на песок. И снова
застыла в своём вечном ожидании...
Обратно учительница и ученик шли быстро, но, когда берег кон-
чился, за дюнами Женечка остановилась и сказала:
— Я не могу так быстро. У меня каблук сломался.
 — Мне надо бы поспеть до их прихода,— отозвался Коста.
— Тогда иди.
Коста внимательно посмотрел на Женечку и спросил:
— А как же вы?
— Я дойду не спеша.
— Может быть, вбить гвоздь? У вас есть гвоздь?
— Не знаю,— Женечка протянула ему туфлю.
Он покрутил каблук, как зуб, который шатается. И постучал
камнем.
— Вот.
— Теперь лучше,— сказала Женечка, надевая туфлю.
Но шла она прихрамывая, наступая на носок, чтобы каблук
держался.
На другой день в конце последнего урока Коста уснул. Он зе-
вал, зевал, но потом уронил голову на согнутый локоть и уснул.
Сперва никто не замечал, что он спит. Потом кто-то захихикал.
И Женечка увидела, что он спит.
— Тихо,— сказала она.— Совсем тихо!
Когда она хотела, всё было как полагается. Тихо так тихо.
— Вы знаете, почему он уснул? — шёпотом произнесла Евгения
Ивановна.— Я вам расскажу... Он гуляет с чужими собаками.
Кормит их. Собаки всегда ждут. Даже погибших... Им надо по-
могать...
Зазвенел звонок с последнего урока. Он звенел громко и про-
тяжно. Но Коста не слышал звонка. Он спал.
Евгения Ивановна — Женечка — склонилась над спящим маль-
чиком, положила руку ему на плечо и легонько потрясла. Он вздрог-
нул и открыл глаза.
158
— Звонок с последнего урока,— сказала Женечка,— тебе пора.
Косга вскочил. Схватил портфель. И в следующее мгновение
скрылся за дверью.
РЫЦАРЬ ВАСЯ
Приятели называли ею тюфяком. За его медлительность, непо-
воротливость и неловкость. Если в классе писали контрольную ра-
боту, то ему всегда не хватало времени — он раскачивался только
к концу урока. Если он пил чай, то на столе вокруг его блюдца об-
разовывалась большая чайная лужа. Он ходил вразвалку и обяза-
тельно задевал за край стола или сбивал стул. И новые ботинки за
неделю стаптывал так, словно вместе с Суворовым совершал в них
переход через Альпы. Вид у него был сонный, будто он только что
проснулся или собирался уснуть. У него всё валилось из рук, всё
не ладилось. Одним словом, тюфяк.
Куртка в обтяжку, штаны плотно облегали ноги. На толстом
лице выделялись три бугорка: два — над глазами, у начала бровей,
а третий — между носом и верхней губой. Когда он напрягался или
приходил с мороза, эти бугорки краснели в первую очередь.
Все считали, что причина его полноты — обжорство: с чего ещё
он такой толстый? Но на самом деле ел он мало. Не любил есть.
Терпеть не мог это занятие.
То, что он тюфяк, было написано у него на лице, угадывалось в
его медленных, вялых движениях, звучало в глуховатом голосе.
Никто не догадывался, что скрывается под этой некрасивой тол-
стой оболочкой.
А в его груди билось благородное сердце рыцаря. В заветных
мечтах он видел себя закованным в блестящие стальные доспехи,
в пернатом шлеме с опущенным забралом, на белом коне с раз-
дувающимися ноздрями. В таком виде он мчался по свету и совер-
шал множество подвигов, защищая слабых и обиженных. Он был
безымянным рыцарем. Потому что у рыцарей обычно были звучные
иностранные имена — Ричард, или Родриго, или Айвенго. Его же
звали просто Вася, и это имя не подходило для рыцаря.
В мечтах из толстого и косолапого он превращался в стройного
и гибкого, а в движениях появлялись ловкость и сноровка. Все его
недостатки мгновенно пропадали под блистательными доспехами.
Но стоило ему подойти к зеркалу, как всё возвращалось на место.
И перед ним вместо прекрасного рыцаря снова возникал мешкова-
тый мальчик с круглым толстым лицом, на котором краснели три
бугорка.
В эти минуты он ненавидел себя за неподходящую для рыцаря
внешность.
Кроме насмешливого зеркала, к действительности его возвра-
щала мама. Услышав из кухни его шаги, от которых жалобно зве-
нели стаканы, мама кричала:
— Осторожно! Слон в фарфоровой лавке!
159
Разве так обращаются с благородным рыцарем?
Он пробовал было поделиться мечтами с приятелем, но не встре-
тил у него поддержки.
Услышав о доспехах, приятель покривился и сказал:
— На такого толстого никакие доспехи не налезут.
Друг и не подозревал, что ранил Васю в самое сердце.
В свободное время он бегал в музей. Здесь в просторных залах
висели большие картины в тяжёлых золотых рамах, а по углам сто-
яли статуи из пожелтевшего мрамора. Он хладнокровно проходил
мимо полотен великих мастеров, словно это были примелькавшиеся
плакаты, и направлялся к заветному залу. В этом зале не было ни-
каких картин. Здесь на стенах висели мечи и копья, а па полу сто-
яли рыцари, закованные в латы.
Тайком от дежурной старушки он трогал холодную сталь дос-
пехов и пробовал на палец, хорошо ли заточены мечи. Он медлен-
но переходил от чёрного рыцаря к золотому, от золотого — к се-
ребряному. К одним рыцарям он относился по-дружески, к дру-
гим — со сдержанным холодком. Он кивал им головой и мысленно
справлялся, как прошёл очередной турнир. Ему казалось, что ры-
цари следят за ним сквозь смотровые щели опущенных забрал и
никто из них не смеётся и не называет его тюфяком.
Почему природа перепутала и вложила гордое сердце Дон-Ки-
хота в толстую, неуклюжую оболочку Санчо Пансы?
Он мечтал о подвигах, а жизнь его проходила однообразно и
буднично. Каждое утро он нехотя свешивал ноги с постели и, под-
гоняемый маминым окриком: «Поторапливайся, а то опоздаешь!»—
натягивал на себя штаны и рубаху. Потом он плёлся к умываль-
нику, мочил нос — «И это называется вымылся?!» — и нехотя са-
дился к столу. Поковыряв ложкой кашу — «Не усни над тарел-
кой!»,— он вставал и шёл в школу. Он с грохотом скатывался с
одной ступеньки на другую, и во всех квартирах знали, кто спу-
скается по лестнице. В классе он появлялся после второго звонка.
Бросал тяжёлый портфель и протискивался на скамью, сдвигая
с места парту.
Всё это он проделывал с невозмутимым спокойствием человека,
привыкшего к однообразному ходу жизни и не ждущего никаких
неожиданностей.
На уроках он не болтал, так как вообще не отличался разговор-
чивостью, но это не мешало учителям постоянно делать ему заме-
чания:
— Рыбаков, о чём ты мечтаешь?
— Рыбаков, повтори, что я сказала.
— Рыбаков, выйди к доске и объясни решение задачи.
Он плёлся к доске, задевая ногой парты, и долго сжимал в паль-
цах мел, словно из него что-то хотел выжать. Решая задачу, он так
сопел, словно в руке у него был не мелок, а тяжёлый камень, кото-
рый он без конца опускал и поднимал. Он думал так медленно и
тяжело, что у учительницы лопалось терпение и она отправляла
его на место.
160
Он садился, и парта мгновенно превращалась в боевого коня, а
пухлые короткие пальцы сами начинали рисовать мечи и доспехи.
На уроках физкультуры он был предметом общих насмешек.
Когда ему предлагали пройти по буму, ребята уже заранее начи-
нали хихикать. Он делал несколько трудных шагов, потом вдруг
терял равновесие, беспомощно хватался руками за воздух и нако-
нец с грохотом спрыгивал на пол. Через «копя ему тоже не уда-
валось перепрыгнуть. Он застревал на чёрной кожаной спине и не-
которое время восседал, как всадник в седле. Ребята смеялись,
а он неуклюже сползал на животе на пол и шёл в строй.
Ему не везло буквально во всём. Даже на школьном утреннике,
где он читал стихотворение «Человек сказал Днепру», тоже вышло
недоразумение. Он готовился целую, неделю. Особенно хорошо у не-
го получались заключительные строки. Он набирал побольше воз-
духа и с выражением произносил:
Чтоб на улице и дома
Было вечером светло!
Когда он вышел на сцену, всё «выражение» сразу пропало. Он
заторопился, чтобы поскорее добраться до конца. Но именно в кон-
це его подстерегала неприятность. Он вдруг заволновался, задёр-
гал плечом и прочитал:
Чтоб па улице п дома
Было вечером т е и и >
Зал засмеялся. Он вздохнул и тяжело спрыгнул со сцены.
Он привык к судьбе неудачника. Обычно неудачники сердятся
па другигт, а он сердился па самого себя. Он давал себе слово изме-
ниться и начать новую жизнь. Старался быстрее двигаться, гово-
рить почти криком и ни в чём не отставать от ребят. Но из этого
ничего хорошего не выходило. Дома со стола летели чашки, в клас-
се проливались чернила, а от резких движений его куртка лопа-
лась где-нибудь под мышкой.
... Трудно провести границу между осенью и зимой. Бывает так,
что ещё не опали листья, а на землю ложится первый слабый снег.
А иногда ночью подморозит, и река к утру покроется льдом. Этот
лёд, зеркальный и тонкий, манит к себе, и тогда радио предупреж-
дает ребят, что ходить по льду опасно.
Но не все ребята слушаются радио. И вот на льду появляются
первые смельчаки. Лёд прогибается и предупреждающе трещит, но
они верят, что родились под счастливой звездой. А счастливая звез-
да иногда подводит.
Внимание тюфяка привлекли крики, которые долетали с реки.
Он ускорил шаг и, запыхавшись, вышел на берег.
Там он увидел Димку Ковалёва, который размахивал руками
и кричал:
— Тонет! Тонет!
— Кто тонет? — не спеша спросил тюфяк.
— Не видишь, что ли?—огрызнулся Димка.— Пацан тонет.
Под лёд провалился. Что стоишь?!
6 4-977
16)
Другой бы тут же спросил самого Димку Ковалёва: «Что же ты
не поможешь ему?» Но ои был тюфяк и не догадался этого сделать.
Он посмотрел на замёрзшую реку и заметил маленького первоклаш-
ку, который был по пояс в воде и только руками цеплялся за край
льда.
Тюфяк был толще и тяжелее Димки, но он шагнул на лёд. Лёд
слегка прогнулся, но не треснул. Вероятно, у берега он был крепче.
Димка Ковалёв оживился. Он снова стал махать руками и кри-
чать:
— Заходи справа!.. Осторожно!.. Не топай ножищами, а то сам...
Он кричал для того, чтобы заглушить свой страх.
А тюфяк шагал по льду. Он не слышал криков. Он видел толь-
ко насмерть перепуганного малыша, который не мог выговорить
и слова.
Около полыньи на льду образовалась лужа. Он дошёл до края
и, не раздумывая, выставил одну ногу вперёд. Ботинок сразу за-
черпнул воду. Где-то в глубине души он понимал, что сейчас лёд
может треснуть и он окажется в воде вместе с посиневщим паца-
ном. Но это не остановило его. Он переставил вторую ногу и очу-
тился по щиколотку в воде.
Теперь Ковалёв уже не кричал и не размахивал руками, а
напряжённо выжидал, что будет дальше. Он видел, как тюфяк
схватил малыша за руку, как стал обламываться лёд.
Наконец первоклассник очутился на льду. Он шёл, вцепившись
окоченевшими руками в своего спасителя. Зубы его стучали. А по
лицу текли слёзы.
Когда они вышли на берег, Ковалёв оживился.
— Ты ноги промочил,— сказал он товарищу,— беги домой,
а пацана я сам доведу.
Тюфяк посмотрел на спасённого им парня, перевёл взгляд на
мокрые ботинки и сказал:
— Валяй!
Ковалёв схватил за руку мокрого, перепуганного мальчишку
и куда-то потащил его.
Тюфяк поплёлся домой. Его переживания быстро притупила ус-
талость. И теперь оставались только промокшие ноги и лёгкий
озноб.
Дома он с трудом стянул с себя ботинки. Из них полилась
вода.
— Что это? — спросила мама, недовольно глядя на перепачкан-
ный паркет.
— Промочил ноги,— растягивая слова, ответил мальчик.
— Где это тебя угораздило? — Мама пожала плечами и пошла
за тряпкой.
Он хотел было рассказать маме, как было дело, но его начало
> лепить ко сну и одолевала зевота, и даже в тёплой комнате не
г роходил озноб. Он не стал ничего объяснять, лёг на диван и за-
•л' рил глаза.
Неожиданно он подумал, что если бы на нём были тяжёлые
рыцарские доспехи, то лёд сразу бы проломился и он не сумел бы
спасти пацана.
Он быстро уснул.
На другой день, когда посте второго звонка он вошёл в класс,
там никого не было. Оказывается, вс>' ушли наверх, в актовый зал,
на общую линейку. Он бросил портфель на парту и поплёлся на
четвёртый этаж.
Когда он вошёл в зал, все уже построились большой буквой
«П». Он протиснулся между ребятами и стал в заднем ряду.
В это время заговорил директор школы. Он сказал, что вчера
на реке ученик Дима Ковалёв спас первоклассника, проваливше-
гося под лёд, и что он, директор, восторгается смелым поступком
ученика.
Потом выступала старшая вожатая. Она говорила о пионерском
долге, о чести красного галстука и наконец зачитала письмо мате-
ри провалившегося пацана, в котором Димка назывался спасите-
лем её сына.
Стиснутый со всех сторон ребятами, тюфяк стоял у стенки и слу-
шал, как все хвалят Димку Ковалёва. В какую-то минуту ему хоте-
лось сказать, что Димка врёт — никого он не спасал, а просто
махал руками и кричал. Но от одной мысли привлечь к себе внима-
ние ему стало стыдно, и все три бугорка покраснели.
В конце концов он и сам поверил, что Димка — герой вчераш-
него происшествия: ведь он первым заметил тонущего. И когда все
захлопали Димке, тюфяк захлопал тоже.
Линейка кончилась. Ребятам велели расходиться по классам.
И тюфяк, подталкиваемый товарищами, поплёлся обратно на вто-
рой этаж.
Он с трудом протиснулся за парту — сдвинул её с места,—
а когда начался урок, взял в короткие пухлые пальцы тоненькую
ручку и в тетрадке по арифметике стал рисовать рыцаря. Этот ры-
царь был фиолетового цвета, как школьные чернила.
С. Я. Маршак
ДВЕНАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ
(Избранные картины)
Действующие лица:
Мачеха.
Дочка.
Падчерица.
Королева — девочка лет четырнадцати.
Учитель королевы—профессор арифметики и чистописания.
Канцлер*.
Солдат.
Двенадцать месяцев.
Глашатай.
1 Канцлер — человек, занимающий высокую государственную должность.
Здесь: высшая должность при королеве.
6*
163
Картина нерва я
Зимний лес. Трескучий мороз. Глубокий снег. На поляну забрёл голодный волк.
Заяц, белки, ворон, куропатки — все прячутся от холода и от волка,
кто как может: в снегу, в дупле, среди ветвей. Волк готов всех съесть, но ворон
прогоняет его, говорит, что по дороге идёт солдат и волчью смерть несёт за пле-
чами. Болк убегает. А на поляне появляется заяц и приглашает белок играть
в горелки. Начали считаться, кому первому гореть.
Косой, КОСОЙ,
Не ходи босой,
А ходи обутый,
Лапочки закутай.
Если будешь ты обут,
Волки зайца не найдут,
Не найдёт тебя медведь.
Выходи — тебе гореть!
Белки мчатся по снегу. Заяц — за ним.т. В это время на поляну выходит пад-
черица. На ней большой рваный платок, старая кофта, стоптанные башмаки,
грубые рукавицы. Опа тянет за собой санки, за поясом у иеё топорик. Девушка
останавливается между деревьями и наблюдает за игрой в горелки. Оиа видит,
как белки с разгона взбираются на дерево, а заяц не может, хотя и пытается
прыгнуть. Белки смеются. Девушка тоже.
Падчерица (вытирая слёзы рукавицей). Ох, не могу! До чего
смешно! На морозе жарко стало. Хвосг, говорит, у меня короткий
Так и говорит. Не слыхала бы своими ушами — не поверила бы!
(Смеётся).
На поляну выходит солдат. За поясом у него большой топор. Он тоже тя-
нет за собой санки. Солдат — усатый, бывалый.
Солдат. Здравия желаю, красавица! Ты чему же это радуешь-
ся — клад нашла или хорошую новость услыхала? Да ты скажи,
с чего тебя смех разбирает. Может, и я посмеюсь с тобой вместе.
Падчерица. Да вы не поверите!
Солдат. Отчего же? Мы, солдаты, на своем веку всего наслы-
шались, всего нагляделись. Верить — верим, а в обман не даемся.
Падчерица. Тут заяц с белками в горелки играл, на этом
самом месте!
Солдат. Ну?
Падчерица. Чистая правда! Вот как наши ребятишки на ули-
це играют. «Гори, гори ясно, чтобы не погасло...» Он за ними, они
от него, по снегу, да на дерево. И еще дразнят: «Подскочи, подско-
чи, подпрыгни, подпрыгни!»
Солдат. Так по-нашему и говорят?
Падчерица. По-нашему!
Солдат. Скажите на милость!
Падчерица. Вот вы мне и не верите!
Солдат. Как не верить! Нынче день-то какой? Старому году
конец, новому — начало. А я ещё от деда своего слыхал, будто его
дед ему рассказывал, что в такой день всякое на свете бывает —
умей только подстеречь да подглядеть. Это ли диво, что белки с
зайцами в горелки играют! Под Новый год и не такое случается.
164
Падчерица. А что же?
Солдат. Да так ли, нет ли, а мне говорил мой дед, что в са-
мый канун Нового года довелось его деду со всеми двенадцатью
месяцами встретиться.
Падчерица. Да ну?
Солдат. Чистая правда. Круглый год старик разом увидал:
и зиму, и лето, и весну, и осень. На всю жизнь запомнил, сыну рас-
сказал и внукам рассказать велел. Так до меня оно и дошло.
Падчерица. Как же это можно, чтобы зима с летом и вес-
на с осенью сошлись! Вместе им быть никак нельзя.
Солдат. Ну, что знаю, про то и говорю, а чего не знаю, того
не скажу. А ты зачем сюда в такую стужу забрела? Я человек под-
невольный, меня начальство сюда отрядило, а тебя кто?
Падчерица. Ия не своей волей пришла.
С о л д а т. В услужении ты, что ли?
Падчерица. Нет, дома живу.
Солдат. Да как же тебя мать отпустила?
Падчерица. Мать бы не отпустила, а вот мачеха послала —
хворосту набрать, дров нарубить.
Солдат. Вон как! Значит, ты сирота? То-то и амуниция 1 у тебя
второго сроку. Верно, насквозь тебя продувает. Ну, давай я тебе
помогу, а потом и за свое дело примусь.
Падчерица и солдат вместе собирают хворост и укладывают его на санки.
Падчерица. А у вас какое дело?
Солдат. Елочку мне надо вырубить, самую лучшую в лесу,
чтоб и гуще её не было, и стройней не было, и зеленей не было.
Падчерица. Это для кого же такая ёлка?
Солдат. Как — для кого? Для самой королевы. Завтра у нас
гостей полон дворец будет. Вот и надо нам всех удивить.
Падчерица. А что же у вас на ёлку повесят?
Солдат. Что все вешают, то и у нас повесят. Всякие игрушки,
хлопушки да побрякушки. Только у других вся эта канитель из
бумаги золотой, из стекляшек, а у нас из чистого золота и алмазов.
У других куклы и зайчики ватные, а у нас атласные.
Падчерица. Неужто королева ещё в куклы играет?
Солдат. Отчего же ей не играть? Она хоть и королева, а не
старше тебя.
Падчерица. Да я-то уже давно не играю.
Солдат. Ну, тебе, видать, некогда, а у неё время есть. Над
ней-то ведь никакого начальства нет. Как померли её родители —
король с королевой,— так и осталась она полной хозяйкой и себе
и другим.
Падчерица. Значит, и королева у нас сирота?
Солдат. Выходит, что сирота.
Падчерица. Жалко её.
1 Амуниция — здесь: одежда.
165
Солдат. Как не жалко! Некому поучить её уму-разуму. Ну,
твоё дело сделано. Хворосту на неделю хватит. А теперь пора и мне
за своё дело приниматься, ёлочку искать, а то попадёт мне от нашей
сироты. Она у нас шутить не любит.
Падчерица. Вот и мачеха у меня такая... И сестрица вся в
неё. Что ни сделаешь, ничем им не угодишь, как ни повернёшься —
всё не в ту сторону.
Солдат. Погоди, не век тебе терпеть. Молода ты ещё, дожи-
вёшь и до хорошего. Уж на что наша солдатская служба долгая,
а и ей срок выходит.
П а д ч е р и ц а. Спасибо на добром слове, и за хворост спасибо.
Быстро я нынче управилась, солнце ещё высоко стоит. Дайте-ка,
я вам ёлочку одну покажу. Не подойдёт ли она вам? Уж такая
красивая ёлочка — веточка в веточку.
Солдат. Что же, покажи. Ты, видно, здесь в лесу своя. Неда-
ром белки с зайцами при тебе в горелки играют!
Оставив саики, солдат и девочка пошли искать ёлку. На поляну выходят два
высоких старика: Январь- месяц и Декабрь - месяц.
Декабрь. Вот, брат, принимай хозяйство. Как будто всё у
меня в порядке. Снегу нынче довольно: берёзкам по пояс, соснам
по колено. Теперь и морозцу разгуляться можно,— беды уж не бу-
дет. Мы своё время за тучами прожили, вам и солнышком побало-
ваться не грех.
Январь. Спасибо, брат. Видать, ты славно поработал... Ну,
а народ лесной как?
Декабрь. Да как полагается. Кому время спать — спит, а кто
не спитэ тот прыгает да бродит. Вот я их созову, сам погляди.
Собирайтесь, звери, в стаю,
Я вас всех пересчитаю.
Серый волк. Лиса. Барсук.
Куцых зайцев сорок штук.
Ну, теперь куницы, белки
И другой народец мелкий.
Галок, соек и ворон
Ровным счётом миллион!
Январь. Вот и ладно. Все вы пересчитаны. Можете идти по
своим домам, по своим делам.
Звери исчезают.
А теперь, братец, пора нам к нашему празднику приготовить-
ся — снег в лесу обновить, ветви посеребрить. Махни-ка рукавом,—
ты ведь ещё здесь хозяин.
Декабрь. А не рано ли? До вечера ещё далеко. Да вон сан-
ки чьи-то стоят, значит, люди в лесу бродят. Завалишь тропинки
снегом — им отсюда и не выбраться.
Я н в а р ь. А ты полегоньку начинай. Подуй ветром, помети ме-
телью — гости и догадаются, что домой пора...
166
Декабрь. Ну что ж, начнём помаленьку.
Верные слуги —
Снежные вьюги,
Заметите все пути,
Чтобы в чащу не пройти
Ни конному, ни пешему!
Ни леснику, ни лешему!
Начинается вьюга. На полян’ з р шаются падчерица и гат Они идут
с трудом, вязнут в сугробах, несут ёлку.
Солдат. Метель-то какая разыгралась—прямо сказать, но-
вогодняя! Не видать ничего. Где мы тут с тобой санки оставили?
Они находят санки, привязывают ёлку и... тронулись в путь-дорогу. Солдат впе-
реди, падчерица за иим, по его следам. Падчерица среди деревьев видит двух
стариков, в шубах, шапках.
Падчерица. Поглядите-ка! Вон там, за теми соснами, два
старика в белых шубах стоят.
Солдат. Какие ещё старики? Где? (Делает шаг вперёд.)
В это время деревья сдвигаются и оба старика исчезают за ними.
Никого там нет, померещилось тебе! Это сосны.
Падчерица. Да нет, я видела. Два старика — в шубах, в
шапках!
Солдат. Нынче и деревья в шубах и в шапках стоят. Идём-ка
поскорее, да не гляди по сторонам, а то в новогоднюю метель да
ещё в лесной глуши и не такое привидится!
Падчерица и солдат уходят. Из-за деревьев появляются старики.
Январь. Ну, видно, это последние твои гости. Больше в
нынешнем году людей у нас в лесу не будет. Зови братьев новогодний
костёр разводить, смолы курить \ мёд на весь год варить.
Декабрь. А кто дров принесёт?
Январь. Мы, зимние месяцы.
Декабрь. А кто огоньку принесёт?
Голоса из чащи. Весенние месяцы!
Декабрь. Кто будет жар раздувать?
Голоса. Летние месяцы!
Декабрь. Кто будет жар заливать?
Голоса. Осенние месяцы!
В глубине чащи в разных местах мелькают чьи-то фигуры Сквозь ветви све-
тятся огни.
Январь. Что ж, брат, как будто все мы в сборе — весь круг-
лый год. Запирай лес на ночь, чтобы ни хода, ни выхода не было.
Декабрь. Ладно, запру!
Вьюга белая — пурга,
Взбей летучие снега.
1 Смолы курить — здесь: добывать смолу.
167
Ты курись,
Ты дымись,
Пухом нй землю вались,
Кутай землю пеленой,
Перед лесом стань стеной.
Вот ключ,
Вот замок,
Чтоб никто пройти не мог!
Стена падающего снега закрывает лес.
Картина вторая
Дворец. Классная комната королевы,. Широкая доска в резной золотой раме.
Парта из розового дерева. На бархатной подушке сидит и пишет длинным зо-
лотым пером четырнадцатилетняя королева. Перед ней седобородый про-
фессор.
Королева. Терпеть не могу писать. Все пальцы в чернилах!
Профессор. Вы совершенно правы, ваше величество. Это
весьма неприятное занятие. Недаром древние поэты обходились
без письменных приборов, почему произведения их отнесены нау-
кой к разряду устного творчества. Однако же осмелюсь попросить
вас начертать собственной вашего величества рукой ещё четыре
строчки.
Королева. Ладно уж, диктуйте.
Профессор.
Травка зеленеет,
Солнышко блестит,
Ласточка с весною
В сени к нам летит!
Королева. Я напишу только «Травка зеленеет». (Пишет.)
Травка зе-не...
Входит канцлер.
Канцлер (низко кланяясь). Доброе утро, ваше величество.
Осмелюсь почтительнейше просить вас подписать один рескрипт 1
и три указа.
Королева. Ещё писать! Хорошо. Но уж тогда я не буду до-
писывать «зенелеет». Дайте сюда ваши бумаги! (Подписывает
бумаги одну за другой.)
Канцлер. Благодарю вас, ваше величество. А теперь поз-
волю себе попросить.вас начертать...
Королева. Опять начертать!
Канцлер. Только вашу высочайшую резолюцию 1 2 на этом хо-
датайстве 3.
Королева (нетерпеливо). Что же я должна написать?
1 Рескрипт — здесь: письмо королевы к подданным.
8 Резолюция — решение, постановление.
3 Ходатайство — просьба.
168
Канцлер. Одно из двух, ваше величество: либо «казнить»,
либо «помиловать».
Королева (про себя). По-ми-ло-вать... Каз-нить... Лучше
напишу «казнить» — это короче.
Канцлер берёт бумаги, кланяется и уходит.
Профессор (тяже.ю вздыхая). Нечего сказать, короче!
Королева. О чём это вы?
Профессор. Ах, ваше величество, что вы написали!
Королева. Вы, конечно, опять заметили какую-нибудь
ошибку. Надо писать «кознить», что ли?
Профессор. Нет, вы правильно написали это слово —и всё-
таки сделали очень грубую ошибку.
Королева. Какую же?
Профессор. Вы решили судьбу человека, даже не задумав-
шись!
Королева. Ещё чего! Не .могу же я писать и думать в одно
и то же время.
П р о ф е с с о р. И не надо. Сначала надо подумать, а потом
писать, ваше величество!
Королева. А вы знаете, что я могу вас казнить? И даже
сегодня, если захочу!..
Профессор. Но чем же я прогневал ваше величество?
Королева. Ну, как вам сказать. Вы очень своенравный че-
ловек. Что бы я ни сказала, вы говорите: неверно. Что бы я ни
написала, вы говорите: не так. А я люблю, когда со мной
соглашаются!
Профессор. Ваше величество, клянусь жизнью, я больше
не буду с вами спорить, если это вам не угодно!
Королева. Клянётесь жизнью? Ну, хорошо. Тогда давайте
продолжать наш урок. 'Спросите у меня что-нибудь. (Садится за
парту.)
Профессор. Сколько будет шестью шесть, ваше величество?
Королева (смотрит на него, наклонив голову набок). Один-
надцать.
Профессор (грустно). Совершенно верно, ваше величество.
А сколько будет восемью восемь?
Королева. Три.
Профессор. Правильно, ваше величество. А сколько будет...
Королева. Сколько да сколько! Какой вы любопытный чело-
век. Спрашивает, спрашивает... Лучше сами расскажите мне что-
нибудь интересное. . Что-нибудь новогоднее... Ведь сегодня канун
Нового года.
Профессор. Ваш покорный слуга. Год, ваше величество,
состоит из двенадцати месяцев!
Королева. Вот как? В самом деле?
Профессор. Совершенно точно, ваше величество. Месяцы
называются: январь, февраль, март, апрель, май, июнь, июль...
169
Королева. Вон их сколько! И Вы знаете все по именам?
Какая у Вас замечательная память!
Профессор. Благодарю Вас, ваше величество! Август, сен-
тябрь, октябрь, ноябрь и декабрь.
Королева. Подумать только!
Профессор. Месяцы идут один за другим. Только окончится
один месяц, сразу же начинается другой. И никогда ещё не быва-
ло, чтобы февраль наступил раньше января, а сентябрь — раньше
августа.
Королева. А если бы я захотела, чтобы сейчас наступил
апрель?
Профессор. Это невозможно, ваше величество!
Королева. Вы — опять?
Профессор (умоляюще). Это не я возражаю вашему ве-
личеству. Это наука и природа!
Королева. Скажите пожалуйста! А если я издам такой за-
кон и поставлю большую печать?
Профессор (беспомощно разводит руками). Боюсь, что и
это не поможет. Но вряд ли вашему величеству понадобятся та-
кие перемены в календаре. Ведь каждый месяц приносит нам свои
подарки и забавы. Декабрь, январь, февраль — катание на конь-
ках, новогоднюю ёлку, в марте начинается снеготаяние, в апреле
из-под снега выглядывают первые подснежники...
Короле в-a. Вот я и хочу, чтобы уже был апрель. Я очень люб-
лю подснежники. Я их никогда не видела.
Профессор. До апреля осталось совсем немного, ваше вели-
чество Всего каких-нибудь три месяца, или девяносто дней...
Королева. Девяносто! Я не могу ждать и трёх дней. Завтра
новогодний приём, и я хочу, чтобы у меня на столе были эти,— как
вы их там назвали? — подснежники.
Профессор. Ваше величество, но законы природы!..
Королева (перебивая его). Я издам новый закон природы!
(Хлопает в ладоши). Эй, кто там? Пошлите ко мне канцлера.
(Профессору.) А вы садитесь за мою парту и пишите. Теперь я
вам буду диктовать. (Задумывается.) Ну! «Травка зеленеет, сол-
нышко блестит». Да, да, так и пишите. (Задумывается.) Ну! «Трав-
ка зеленеет, солнышко блестит, а в наших королевских лесах распу-
скаются весенние цветы. Посему всемилостивейше повелеваем до-
ставить к Новому году во дворец полную корзину подснежников.
Того, кто исполнит нашу высочайшую волю, мы наградим по-коро-
левски...» Пишите. «Мы дадим ему столько золота, сколько по-
местится в его корзине, пожалуем ему бархатную шубу на седой
лисе и позволим участвовать в нашем королевском катании»... Дай-
те мце перо — я начертаю своё высочайшее имя! (Быстро ставит
закорючку и машет листком, чтобы чернила скорее высохли.)
В это время в дверях появляется канцлер.
Ставьте печать — сюда и сюда! И позаботьтесь о том, чтобы
все в городе знали мой приказ.
170
Канцлер (быстро читает глазами). К этому — печать? Воля
ваша, королева!
Королева. Да, да, воля моя, и вы должны её исполнить!..
Глашатаи под звуки фанфар1 оглашают приказ королевы и поздравление ко-
ролевы: «С Новым годом! С первым апреля!»
Звуки фанфар.
Первый Глашатай.
Ручьи бегут в долину,
Зиме пришёл конец.
Второй Глашатай.
Подснежников корзину
Несите во дворец.
Первый Глашатай.
Нарвите до рассвета
Подснежников простых.
Второй Глашатай.
И вам дадут за это
Корзину золотых!
Картина третья
Сумерки. Метель. В домике на окраине города жарко топится печь. Старуха
готовит тесто. Дочка перебирает корзинки.
Дочка (держа в руках маленькую корзинку). А что, мама,
в эту корзинку много золота войдет?
Старуха. Да, немало.
Дочка. На шубку хватит?
Старуха. Что там на шубку, доченька! На полное приданое
хватит: и на шубки, и на юбки. Да ещё на чулочки и платочки оста-
нется.
Д о ч к а. А в эту сколько войдёт?
Старуха. В эту ещё больше. Тут и на дом каменный хватит,
и на коня с уздечкой, и на барашка с овечкой.
Дочка. Ну, а в эту?
Старуха. А уж тут и говорить нечего. На золоте пить-есть
будешь, в золото оденешься, в золото обуешься, золотом уши за-
весишь.	'
Дочка. Ну, так, я эту корзинку и возьму! (Вздыхая). Одна
беда — подснежников не найти. Видно, посмеяться над нами за-
хотела королева.
Старуха. Молода, вот и придумывает всякую всячину.
Дочка. А вдруг кто-нибудь пойдёт в лес, да и наберёт там
подснежников. И достанется ему вот этакая корзина золота!
Старуха. Ну, где там — наберёт! Раньше весны подснежники
не покажутся. Вот сугробы-то какие намело — до самой крыши!
Фанфара — медная труба, на которой исполняется торжественная музыка.
171
Дочка. А может, под сугробами-то они и растут себе поти-
хоньку. На то они и подснежники... Надену-ка я свою шубейку да
попробую поискать.
Старуха. Что ты, доченька! Да я тебя и за порог не выпу-
щу. Погляди в окошко, какая метель разыгралась. А то ли ещё
к ночи будет!
Дочка (хватает самую большую корзину). Нет, пойду —
и всё тут. В кои-то веки во дворец попасть случай вышел, к са-
мой королеве на праздник. Да ещё целую корзину золота дадут!
Старуха. Замёрзнешь в лесу.
Дочка. Ну, так вы сами в лес ступайте. Наберите подснеж-
ников, а я их во дворец отнесу.
Старуха. Что же тебе, доченька, родной матери не жалко?
Дочка. И вас жалко, и золота жалко, а больше всего себя
жалко! Эка невидаль — метель! Закутайтесь потеплее и пойдите.
Старуха. Нечего сказать, хороша дочка! В такую погоду хо-
зяин собаки на улицу не выгонит, а она мать гонит.
Дочка. Как же! Вас выгонишь! Вы и шагу лишнего для дочки
не ступите. Так и просидишь из-за вас весь праздник на кухне у
печки. А другие с королевой в серебряных санях кататься будут,
золото лопатой огребать... (Плачет.)
Старуха. Ну, полно, доченька, не плачь. Вот съешь-ка горя-
ченького пирожка!.. С пылу, с жару, кипит-шипит, чуть не говорит!
Дочка (сквозь слёзы). Не надо мне пирожков, хочу подснеж-
ников!.. Ну, если сами идти не хотите и меня не пускаете, так пусть
сестра сходит. Вот придёт она из лесу, а вы её опять туда по-
шлите.
Старуха. А ведь и правда! Отчего бы её не послать? Лес не-
далеко, сбегать недолго. Наберёт она цветочков — мы с тобой их
во дворец снесём, а замёрзнет — ну, значит, такая её судьба. Кто
о ней плакать станет?
Дочка. Да уж, верно, не я. До того она мне надоела, сказать
не могу. За ворота выйти нельзя — все соседи только про неё и
говорят: «Ах, сиротка несчастная!», «Работница — золотые руки!»,
«Красавица — глаз не отвести!» А чем я хуже её?
Ст а р у х а. Что ты. доченька, по мне ты лучше, а не хуже. Да
только не всякий это разглядит. Ведь она хитрая — подольститься
умеет. Тому поклонится, этому улыбнётся. Вот и жалеют её все:
сиротка да сиротка. А чего ей, сиротке, не хватает? Платок я ей
свой отдала, совсем хороший платок, и семи лет ещё не проноси та...
Башмачки твои позапрошлогодние донашивать ей позволила,—
жалко, что ли? А уж хлеба сколько на неё идёт! Утром кусок, да за
обедом краюшка, да вечером горбушка. Сколько это в год выйдет —
посчитай-ка. Дней-то в году много! Другая бы не знала, как отбла-
годарить, а от этой слова не услышишь.
, очка. Ну вот, пусть и сходит в лес. Дадим ей корзину
побольше, что я для себя выбрала.
Старуха. Что ты, доченька! Эта корзина новая, недавно куп-
172
лена. Ищи её потом в лесу. Вон ту дадим,— и пропадёт, так не
жалко.
Дочка. Да уж больно мала!
Входит падчерица, снимает платок, засыпанный снегом, стряхивает, потом под-
ходит к печке и греет руки.
Старуха. Что, на дворе метёт?
Падчерица. Так метёт, что ни земли, ни неба не видать.
Словно по облакам идёшь Еле до дому добралась.
Старуха. На то и зима, чтобы метель мела.
Падчериц а. Нет, такой вьюги за целый год не было, да и
и не будет.
Дочка. А ты почём знаешь, что не будет?
П а д ч е р и ц а. Да ведь нынче последний день в го ту’
Дочка. Вон как! Видно, ты не очень замёрзла, если загадки
загадываешь. Ну что, обогрелась? Надо тебе ещё кое-куда сбегать.
П адчерица. Куда же это, далеко?
Старух а. Не так уж близко, да и не далеко.
Дочка. В лес!
Падчерица. В лес? Зачем? Я хворосту много привезла, на
неделю хватит.
Дочка. Да не за хворостом, а за подснежниками!
Падчерица (смеясь). Вот разве что за подснежниками —
в такую вьюгу! А я-то сразу и не поняла, что ты шутишь. Испуга-
лась. Нынче и пропасть немудрено — так и кружит, так и валит
с ног.
Д о ч к а. А я не шучу. Ты что, про указ не слыхала?
Падчерица. Нет.
Дочка. Ничего-то ты не слышишь, ничего не знаешь! По все-
му городу про это говорят. Тому, кто нынче подснежников наберёт,
королева целую корзину золота даст...
Падчерица. Да какие же теперь подснежники — ведь зима...
Старуха. Весной-то за подснежники не золотом платят, а
медью!
Дочка. Ну, что там разговаривать! Вот тебе корзинка.
П адчерица (смотрит в окно). Темнеет уж...
Старуха. А ты бы ещё дольше за хворостом ходила — так и
совсем бы темно стало.
Падчерица. Может, завтра с утра пойти? Я пораньше вста-
ну, чуть рассветёт.
Дочка. Тоже придумала — с утра! А если ты до вечера цве-
тов не найдёшь?.. Ведь нветы-то к празднику нужны.
П адчерица. Никогда не слыхала, чтобы зимой цветы в лесу
росли... Да разве разглядишь что в такую темень?
Дочка (жуя пирожок). А ты пониже наклоняйся да получше
гляди.
Падчерица. Не пойду я!
Дочка. Как это — не пойдёшь?
Падчерица. Неужели вам меня совсем-совсем не жалко? Не
вернуться мне из лесу.
173
Д о ч к а. А что же — мне вместо тебя в лес идти?
П адчерица (опустив голову). Да ведь не мне золото нужно.
Старуха. Понятно, тебе ничего не нужно. У тебя всё есть,
а чего нет, то у мачехи да у сестры найдётся!
Дочка. Она у нас богатая, от целой корзины золота отказы-
вается! Ну, пойдёшь или не пойдёшь? Отвечай прямо — не пой-
дёшь? Где моя шубейка? (Со слезами в голосе.) Пусть она здесь
у печки греется, пироги ест, а я до полуночи по лесу ходить буду,
в сугробах вязнуть... (Срывает с крючка шубку и бежит к дверям.)
Старуха (хватает её за полу). Ты куда? Кто тебе позволил?
Садись на место, глупая! А ты — платок на голову, корзину в руки
и ступай. Да смотри у меня: если узнаю, что ты у соседей где-ни-
будь просидела, в дом не пущу,— замерзай на дворе!
Дочка. Иди и без подснежников не возвращайся!
Падчерица закутывается в платок, берёт корзинку и уходит. Молчание.
Старуха (оглянувшись на дверь). И дверь-то за собой как
следует не прихлопнула. Дует как! Прикрой дверь хорошенько, до-
ченька, и собирай на стол..Ужинать пора!
Картина четвёртая
Лес. Густые сумерки. Падчерица пробирается через глубокие сугробы. Бы-
стро темнеет. Девочка зовёт на помощь, но в лесу пусто. Ей холодно, страшно.
Она взбирается на дерево от возможного нападения волка, но заснула от уста
лости и холода. Её спасает белка, сбросив на падчерицу шишку и сказав ей:
«Не спи — замёрзнешь!»
Ей приснилась мать с огнём в руках. Открыв глаза, она и правда увидела вда-
леке золотой огонёк. Девочка соскакивает с ветки и бежит на огонь. На боль-
шой поляне, посреди которой жарко пылал высокий костёр, сидели люди. Их
было двенадцать. Парчерица останавливается между двух ёлок и, не ре-
шаясь выйти на поляну, прислушивается к тому, о чём говорят двенадцать
братьев, сидящих у костра.
Январь (бросая в огонь охапку хвороста).
Гори, гори ярче —
Лето будет жарче,
А зима теплее,
А веспа милее.
Все месяцы. Гори, гори ясно,
Чтобы не погасло!
Июнь.	Гори, гори с треском!
Пусть по перелескам,
Где сугробы лягут,
Будет больше ягод.
Май.	Пусть несут в колоду
Пчёлы больше мёду.
Июль.	Пусть в полях пшеница
Густо колосится.
Все месяцы. Гори, гори ясно,
Чтобы не погасло!
174
Падчерица, набравшись смелости, выходит из-за деревьев. Двенадцать братьев,
замолчав, поворачиваются к ней.
п адчерица (поклонившись). Добрый вечер.
Январь. И тебе вечер добрый.
Падчерица. Если не потаешаю я вашей беседе, позвольте
мне у костра погреться.
Январь (братьям). Ну как, братья, по-вашему, позволим
или нет?
Февраль (качая головой). Нс бывало ещё такого случая,
чтобы кто-нибудь, кроме пас. у этого костра сидел.
Апрель. Не бывать-то не бывало. Это правда. Да уж если
пришёл кто на огонек наш, то пусть греется.
М а й. Пусть греется. От этого жару в костре не убавится.
Декабрь. Ну, подходи, красавица, да смотри, как бы не сго-
реть тебе. Видишь, костёр у нас какой — так и пышет.
Падчерица. Спасибо, дедушка. Я близко не подойду. Я в
сторонке стану. (Подходит к огню, стараясь никого не задеть и не
толкнуть, и греет руки.) Хорошо-то как! До чего огонь у вас лёгкий
да жаркий! До самого сердца тепло стало. Отогрелась я. Спасибо
вам.
Нсдолгое молчание. Слышно только, как трещит костёр.
Январь. А это что у тебя в руках, девушка? Корзинка,
никак? За шишками ты, что ли, пришла под самый Новый год да
ещё в такую метелицу?
Февраль. Лесу тоже отдохнуть надо — не всё же его оби-
рать!
Падчерица. Не по своей воле я пришла и не за шишками.
Август (усмехаясь). Так уж не за грибами ли?
Падчерица. Не за грибами, а за цветами. Прислала меня
мачеха за подснежниками.
Март (обращаясь к Апрелю). Слышишь, братец, за подснеж-
никами! Значит, твоя гостья, принимай!
Все смеются.
Падчерица. Я бы и сама посмеялась, да не до смеху мне.
Не велела мне мачеха без подснежников домой возвращаться.
Февраль. На что же ей среди зимы подснежники понадоби-
лись?
П адчерица. Не цветы ей нужны, а золото. Обещала наша
королева целую корзину золота тому, кто принесёт во дворец кор-
зину подснежников. Вот меня и послали в лес.
Январь. Плохо твоё дело, голубушка! Не время теперь для
подснежников,— надо Апреля месяца ждать.
Падчерица. Я и сама знаю, дедушка. Да деваться мне не-
куда. Ну, спасибо вам за тепло и за привет. Если помешала, не
гневайтесь... (Берёт свою корзинку и медленно идёт к деревьям.)
175
Апрель. Погоди, девушка, не спеши! (Подходит к Январю
месяцу и кланяется ему.) Братец Январь, уступи мне на час своё
место.
Январь. Я бы уступил, да не бывать Апрелю прежде Марта
месяца.
Март. Ну, за мной дело не станет. Что ты скажешь, братец
Февраль?
Февраль. Ладно уж, и я уступлю, спорить не буду.
Январь. Если так, будь по-вашему! (Ударяет в землю по-
сохом *.)
Не трещите, морозы,
В заповедном бору,
У сосны, у берёзы
Не грызите кору!
Полно вам вороньё
Замораживать,
Человечье жильё
Выхолаживать!
В лесу становится тихо. Метель улеглась. Небо покрылось звёздами.
Ну, теперь твой черёд, братец Февраль!
Февраль (ударяет посохом в землю).
Ветры, бури, ураганы,
Дуйте, что есть мочи.
Вихри, вьюги и бураны,
Разыграйтесь к ночи.
В облаках трубите громко,
Вейтесь над землёю.
Пусть бежит в полях позёмка
Белою змеёю!
В ветвях гудит ветер. По полянке бежит позёмка...
Февраль. Теперь твой черёд, братец Март!
Март (берет посох).
Снег теперь уже не тот,—
Потемнел он в поле.
На озёрах треснул лёд,
Будто раскололи.
Облака бегут быстрей.
Небо стало выше.
Зачирикал воробей
Веселей на крыше.
Всё чернее с каждым днём
Стёжки и дорожки,
И на вербах серебром
Светятся серёжки.
1 Посох — длинная тонкая палка.
176
Снег вдруг темнеет и оседает. Начинается капель. На деревьях появляются
почки.
Ну, теперь ты бери посох, братец Апрель.
Апрель (берёт посох и говорит громко, во весь мальчише-
ский голос).
Разбегайтесь, ручьи,
Растекайтесь, лужи.
Вылезайте, муравьи.
После зимней стужи.
Пробирается медведь
Сквозь лесной валежник.
Стали птицы песни петь,
И расцвёл подснежник!
В лесу всё меняется. Тает последний снег. Земля покрывается молоденькой
травкой. Появляются голубые и белые подснежники. Падчерица стоит, оцепенев
от удивления.
Что же ты стоишь? Торопись. Нам с тобой всего один часок
брагья мои подарили.
Падчерица. Да как же всё это случилось? Неужто ради ме-
ня весна среди зимы наступила? Глазам своим поверить не смею.
Апрель. Верь — не верь, а беги скорей подснежники соби-
рать. Не то вернётся зима, а у тебя ещё корзинка пустая.
Падчерица. Бегу, бегу! (Исчезает за деревьями.)
Январь. Мы, зимние месяцы, её хорошо знаем. То у проруби
её встретишь с вёдрами, то в лесу с вязанкой дров. И всегда
она весёлая, приветливая, идёт себе — поёт. А тут приуныла.
Июнь. И мы, летние месяцы, её не хуже знаем.
Июль. Как не знать! Ещё и солнце не встанет, она уже на коле-
нях возле грядки — полет, подвязывает, гусениц собирает. В лее
придёт — зря ветки не сломит. Спелую ягоду возьмёт, а зелёную
на кусте оставит: пусть себе зреет.
Ноябрь. Я её не раз дождём поливал. Жалко, а ничего не
поделаешь — на то я осенний месяц!
Февраль. Ох, и от меня она мало хорошего видела. Ветром
я её пробирал, стужей студил. Знает она Февраль месяц, да зато
и Февраль её знает. Такой, как она, не жалко среди зимы весну
на часок подарить...
Из-за деревьев выходит падчерица. В руках у неё корзинка, полная подснежни-
ков.
Январь. Уже полную корзину набрала? Проворные у тебя
руки.
Падчерица. Да ведь их там видимо-невидимо... Да какие
все крупные, стебельки пушистые, точно бархатные, лепестки буд-
то хрустальные. Спасибо вам, хозяева, за доброту вашу. Если бы не
вы, не видать бы мне больше ни солнышка, ни подснежников весен-
них. Сколько ни проживу на свете, а всё благодарить вас буду —
за каждый цветочек, за каждый денёк! (Кланяется Январю ме-
сяцу.)
177
Январь. Не мне кланяйся, а братцу моему меньшему — Апре-
лю. Он за тебя просил, он и цветы для тебя из-под снега вывел.
Падчерица (оборачиваясь к Апрелю месяцу). Спасибо те-
бе, Апрель месяц! Всегда я тебе радовалась, а теперь, как в липо
тебя увидела, так уж никогда не забуду!
Апрель. А чтобы и в самом деле не забыла, вот тебе колечко
па память... Если случится у тебя беда, брось его иа землю, в воду
или в снежный сугроб и скажи:
Ты катись, катись, колечко,
На весеннее крылечко,
В летние сени,
В теремок осенний,
Да по зимнему ковру
К новогоднему костру!
Мы и придём к тебе на выручку — все двенадцать придём, как
один,— с грозой, с метелью, с весенней капелью!.. Ну, прощай, да
колечко моё береги. Потеряешь его — меня потеряешь!
Падчерица. Не потеряю. Я с этим колечком ни за что не
расстанусь. Оно мне всего на свете дороже будет.
Апрель. Правда твоя, красавица. Есть в моём колечке от
большого огня малая искорка. В стужу согреет, в темноте посветит,
в горе утешит.
Январь. А теперь послушай, что я скажу. Довелось тебе нын-
че, в последнюю ночь старого года, в первую ночь нового года
встретиться со всеми двенадцатью месяцами разом... Когда ещё
расцветут апрельские подснежники, а у тебя уж корзинка полна.
Ты к нам по самой короткой дорожке пришла. Ты этой короткой
дорожки никому не открывай, никому не указывай. Дорога эта
заповедная!
Февраль. И про то, кто тебе подснежников дал, не говори.
Нам-то ведь тоже не полагается — порядок нарушать. Дружбой
с нами не хвались!
П адчерица. Умру, а никому ничего не скажу!
Январь. А сейчас пора тебе домой бежать, пока я метель
свою на волю не выпустил.
П адчерица. Прощайте, братья-месяцы!
Все месяцы. Прощай, сестрица!
Падчерица убегает. Апрель и Январь месяцы позаботились о том, чтобы сё до-
рога домой была светлой. Январь обратился к небесному месяцу с просьбой
провести их гостью до дома.
Картина пятая
Старуха и дочка наряжаются. На скамейке стоит корзина с подснежниками.
Цветы они понесут королеве в обмен на золото и подарки. Поэтому дочка пред-
лагает переложить подснежники в большую корзину. Им не терпится узнать,
где падчерица набрала столько цветов. Но девушка спит. Дочка подходит к спя-
щей, видит па руке колечко, стягивает его, показывает старухе, а затем прячет
в карман. Неем >тря на просьбу падчерицы вернуть её колечко, дочка заявляет,
что они его и в глаза не видели, старуха говорит: «Что легко найдено, то
и потерять не жаль». Они берут корзинку и отправляются во дворец.
178
С. Я- Маршак. «Двенадцать месяцев».
Падчерица в отчаянии. Без колечка и братцы-месяцы ей не помогут. Будто
приснилось всё. Ни цветов, ин колечка. Только хворост и остался у неё, что
из лесу принесла!
(Бросает е печь охапку хвороста.) Ярко горит, весело! Словно она опять в лесу,
у костра, среди братьев-месяцев...
Картина шестая
Посредине лесного озера, затянутого льдом, тгмнеьт прорубь. Сюда прибыла ко-
ролева со своей свитой. Выполняя требование королевы, сюда же старуха при-
водит падчерицу. По просьбе профессора королева приказала надеть на неё шу-
бу и обещала много золота и дорогих подарков. Падчерица от его отзывается
п просит только помочь вернуть ей одно её колечко. Королева отбирает колеч-
ко у дочки, но заявляет, что отдаст при условии, если падчерица покажет место,
где она собирала подснежники. Девочка отказывается. Тогда королева прика-
зывает снять с неё шубу, бросает колечко в воду, угрожает брос ыь ту да же и
девочку. Тогда падчерица произносит известное ей заклинание: «Ты катись, ка-
тись, колечко...», и всё вокруг преображается. Поднимается ветер, метель. Пад-
черица исчезает. Королева и все придворные падают с ног, хватаются друг за
друга, преврашаются в один клубок...
Картина седьмая
Поляна в лесу. Вокруг костра сидят все Месяцы Среди них — падчерица.
Месяцы по очереди подбрасывают в костёр хворост.
Апрель. Ты гори, костёр, гори,
Смолы вешние вари.
Пусть из нашего котла
По стволам пойдёт смола,
Чтобы вся земля весной
Пахла ёлкой и сосной!
Все месяцы. Гори, гори ясно,
Чтобы не погасло!
Январь (падчерице). Ну, гостья дорогая, подбрось и тз
хворосту в огонь. Он ещё жарче гореть будет...
Падчерица. Спасибо вам. Два раза вы меня от смерти спасли.
А мне вам и в глаза-то смотреть совестно... Потеряла я ваше колечко.
Апрель. Потеряла? А ну-ка, угадай, что у меня в руке!
Падчерица. Колечко!
Апрель. Угадала! Бери своё колечко... Носи его, и всегда
тебе тепло и светло будет: и в стужу, и в метель, и в осенний ту-
ман. Хоть и говорят, что Апрель месяц обманчивый, а никогда тебя
апрельское солнце не обманет!
Падчерица. Вот и вернулось ко мне моё счастливое колеч-
ко! Было оно мне дорого, а сейчас ещё дороже будет. Только страш-
но мне с ним домой вернуться — как бы опять не отняли...
Январь. Нет, больше не отнимут. Некому отнимать! Поедешь
ты к себе домой и будешь полной хозяйкой. Теперь уж не ты у нас,
а мы у тебя гостить будем.
М а и. Все по очереди перегостим. Каждый со своим подарком
придёт.
Сентябрь. Мы, месяцы, народ богатый. Умей только подар-
ки от нас принимать.
179
Октябрь, Будут у тебя в саду такие деревья, такие цветы,
ягоды и яблоки, каких ещё на свете не бывало.
Медведь приносит большой сундук.
Январь. А пока вот тебе этот сундук. Не с пустыми же ру-
ками возвращаться тебе домой от братьев-месяцев.
Падчерица. Не знаю уж, какими словами и благодарить вас!
Февраль. А ты сначала открой сундук да посмотри, что в
нём. Может, мы тебе и не угодили.
Апрель. Вот тебе ключ от сундука. Открывай.
Падчерица поднимает крышку... В сундуке — шубы, платья, вышитые серебром,
серебряные башмачки и другие яркие наряды. Откуда-то доносится лай, рычание
грызущихся собак. И вот иа поляну выезжают королевские сани. В упряжке
две собаки. Они грызутся между собой и тянут сани в разные стороны. В са-
нях королева и учитель. Солдат погоняет собак. Они всей повадкой
напоминают старуху и дочку. Их легко узнать. Они останавливаются недалеко от
костра. Январь месяц разрешает.
Падчерица (королеве и профессору). А вы поближе по-
дойдите — теплее будет.
Прибывшие узнают её. Собаки начинают лаять, будто спрашивают: «Она? Не-
ужели она? — Она!»
Солдат сравнил разнаряженную падчерицу с королевой. Королева начала ру-
гать его за это.
Январь. А ты не хозяйничай тут, девица. Солдат-то у наше-
го огня — званый гость, а ты при нём состоишь.
Королева (топая ногой). Нет, он при мне!
Февраль. Нет, ты при нём. Он без тебя куда хочет уйдёт, ты
без него — ни шагу.
Солдат поздравляет падчерицу с другим подарком — прекрасные белые кони,
запряженные в саии. Собаки подняли лай. Падчерица признаёт в них старуху
и дойку. Падчерица спрашивает: «Да неужто им так до смерти собаками и
оставаться?»
Январь. Зачем? Пусть они у тебя три года поживут, дом
и двор сторожат. А через три года, если станут они посмирнее,
приведи их под Новый год сюда. Снимем мы с них собачьи
шубы.	-
Профессор. Ну, а если и через три года не исправятся?
Январь. Тогда через шесть лет.
Февраль. Или через девять!
Солдат. Да ведь собачий-то век недолог... Эх, тётки! Не
носить вам, видно, больше платочков, не ходить на двух ногах...
Январь. А теперь, гости дорогие, пора мне своим хозяйством
заняться. Без меня и мороз не по-январски трещит, и ветер не так
дует, и снег не в ту сторону летит. Да и вам пора в путь-дорогу со-
бираться— вон уж месяц высоко поднялся! Он вам посветит. Толь-
ко езжайте быстрее — поторапливайтесь.
Солдат. Мы бы и рады поторопиться, дедушка, да лошадки
наши больше лают, чем везут. На них и к будущему году до места
не дотащишься. Вот если бы нас на тех, на белых конях подвезли!..
180
Январь. А вы попросите хозяйку — может, она вас и под-
везёт.
Но королева просить не хочет. Она научена приказывать, а не просить. После
долгих препирательств королева наконец согласилась попросить падчерицу под-
везти их иа своих лошадях.
Падчерица. Отчего же не подвезти? Конечно, подвезу. И
шубу я вам сейчас дам, и учителю вашему, и солдату. У меня в сун-
дуке их много! Берите, берите, я назад не отниму. Я знаю, что такое
мороз новогодний.
Январь. Садись, служивый. Вези седоков. Да смотри, шапку
в дороге не потеряй. Кони у нас резвые, часы обгоняют, минутки у
них из-под копыт летят. Не оглянетесь — дома будете!
Падчерица. Прощайте, братья-месяцы! Не забуду я вашего
новогоднего костра!
Королева. А я бы и рада забыть, да не забудется!
Профессор. А забудется — так напомнится!
Солдат. Желаю здравствовать, хозяева! Счастливо оста-
ваться!
Весенние и летние месяцы. Добрый путь!
Зимние месяцы. Зеркалом дорога!
Сани уносятся. Собаки с лаем бегут за ними следом.
Падчерица (оборачиваясь). Прощай, Апрель месяц!
Апрель. Прощай, милая! Жди меня в гости!
Звепят колокольчики, потом стихают. Близится утро.
Январь (оглядываясь кругом). Что, дедушка-лес? Напуга-
ли мы тебя нынче, снега твои всколыхнули, зверьё твоё разбудили?..
Ну, полно, полно, спи себе,— больше не потревожим!..
Все месяцы. Догорай, костёр, дотла,
Будет пепел и зола.
Разлетайся, синий дым,
По кустарникам седым,
До вершин окутай лес,
Поднимайся до небес!
Апрель. Тает месяц молодой,
Гаснут звезды чередой,
Из распахнутых ворот
Солнце красное идёт.
Солнце за руки ведёт
Новый день и Новый год!
Все месяцы. Гори, гори ясно,
Чтобы не погасло!
Январь. Без коней, без колеса
Едет вверх на небеса
Солнце золотое,
Золото литое.
181
Не стучит, не гремит,
Не копытом говорит!
Все месяцы. Гори, гори ясно,
Чтобы не погасло!
К. Г. Паустовский
РАСТРЁПАННЫЙ ВОРОБЕЙ
На старых стенных часах железный кузнец ростом с игрушеч-
ного солдатика поднял молот. Часы щёлкнули, и кузнец ударил
с оттяжкой молотом по маленькой медной наковальне. Торопливый
звон посыпался по комнате, закатился под книжный шкаф и затих.
Кузнец ударил по наковальне восемь раз...
Маша стояла у окна и не оглядывалась. Если оглянешься, то
нянюшка Петровна непременно проснётся и погонит спать.
Петровна дремала на диване, а мама, как всегда, ушла в театр.
Она танцевала в театре, но никогда не брала с собой туда Машу.
Театр был огромный, с каменными колоннами. На крыше его
взвивались на дыбы чугунные лошади. Их сдерживал человек с вен-
ком на голове — должно быть, сильный и храбрый. Ему удалось
остановить горячих лошадей у самого края крыши. Копыта ло-
шадей висели над площадью. Маша представляла себе, какой был
бы переполох, если бы человек не сдержал чугунных лошадей: они
сорвались бы с крыши на площадь и промчались с громом и звоном
мимо милиционеров.
Все последние дни мама волновалась. Она готовилась впер-
вые танцевать Золушку и обещала взять на первый же спектакль
Петровну и Машу. За два дня до спектакля мама вынула из сун-
дука сделанный из тонкого стекла маленький букет цветов. Его по-
дарил маме Машин отец. Он был моряком и привёз этот букетик из
какой-то далёкой страны.
Потом Машин отец ушёл па войну, потопил несколько фашист-
ских кораблей, два раза тонул, был ранен, но остался жив А те-
перь он опять далеко, в стране со странным названием «Камчатка»,
и вернётся нескоро, только весной.
^Мама вынула стеклянный букет и тихо сказала ему несколько
слов. Это было удивительно, потому что раньше мама никогда не
разговаривала с вещами.
— Вот,— прошептала мама,— ты и дождался.
— Чего дождался? — спросила Маша.
•— Ты маленькая, ничего ещё не понимаешь,— ответила мама.—
Папа подарил мне этот букет и сказал: «Когда ты будешь в пер-
вый раз танцевать Золушку, обязательно приколи его к платью
после бала во дворце. Тогда я буду знать, что ты в это время вспом-
нила обо мне».
— А вот я и поняла,— сказала сердито Маша.
— Что ты поняла?
182
— Всё! — ответила Маша и покраснела: она не любила, когда
ей не верили.
Мама положила стеклянный букетик к себе на стол и сказала,
чтобы Маша не смела дотрагиваться до него даже мизинцем, по-
тому что он очень хрупкий.
В этот вечер букет лежал за спиной у Маши на столе и по-
блескивал. Было так тихо, что казалось, всё спит кругом: весь дом,
и сад за окном, и каменный лес, что сидел внизу у ворот и всё силь-
нее белел от снега. Не спали тол’.: ? Маша. отопление и зима.
Маша смотрела за окно, отопление тихонько пищало свою тёплую
песню, а зима всё сыпала и сыпала с неба густой тихни снег. Он
летел мимо фонарей и ложился на земтю. И было непонятно, как
с такого чёрного неба может слетать такой белый снег. II еще было
непонятно, почему среди зимы и морозов распустились у ламы на
столе в корзине красные большие цветы. Но непонятнее всего быта
седая ворона.
Она сидела на ветке за окном и смотрела, не моргая, на Машу.
Ворона ждала, когда Петровна откроет форточку, чтобы провет-
рить на ночь комнату, и уведёт Машу умываться.
Как только Петровна и Маша уходили, ворона взлетала на фор-
точку, протискивалась в комнату, хватала первое, что попадалось
на глаза, и удирала. Она торопилась, забывала вытереть лапы о
ковёр и оставляла на столе мокрые следы. Петровна каждый раз,
возвратившись в комнату, всплескивала руками и кричала:
— Разбойница! Опять что-нибудь уволокла!
Маша тоже всплескивала руками и вместе с Петровной начи-
нала торопливо искать, что на этот раз утащила ворона. Чаще все-
го вооона таскала сахар, печенье и колбасу.
Жила ворона в заколоченном на зиму ларьке, где летом про-
давали мороженое. Ворона была скупая, сварливая. Она забивала
клювом в щели ларька все свои богатства, чтобы их не разворова-
ли воробьи.
Иной раз по ночам ей снилось, будто воробьи прокрались в ла-
рёк и выдалбливают из щелей кусочки замёрзшей колбасы, яблоч-
ную кожуру н серебряную обёртку от конфет. Тогда ворона серди-
то каркала во сне, а милиционер на соседнем углу оглядывался
н прислушивался. Он уже давно слышал по ночам карканье из
ларька и удивлялся. Несколько раз он подходил к ларьку и, загоро-
дившись ладонями от света уличного (фонаря, всматривался внутрь.
Но в ларьке было темно, и только на волу белел поломанный ящик.
Однажды ворона застала в ларьке маленького растрёпанного
воробья по имени «Пашка».
Жизнь для воробьёв пришла трудная. Маловато было овса, по-
тому что лошадей в городе почти не осталось. В прежние времена —
их иногда вспоминал Пашкин дед, старый воробей по прозвищу
«Чичкин»,— воробьиное племя все дни толкалось около извозчичьих
стоянок, где овёс высыпался из лошадиных торб на мостовую.
А теперь в городе одни машины. Они овсом не кормятся, не жуют
его с хрупом, как добродушные лошади, а пьют какую-то ядовитую
183
воду с едким запахом. Воробьиное племя поредело. Иные воробьи
подались в деревню, поближе к лошадям, а иные — в приморские
города, где грузят на пароходы зерно, и потому там воробьиная
жизнь сытая и весёлая.
«Раньше,— рассказывал Чичкин,— воробьи собирались стаями
по две-три тысячи штук. Бывало, как вспорхнут, как рванут воздух,
так не то что люди, а даже извозчичьи лошади шарахались и бор-
мотали: «Господи, спаси и помилуй! Неужто нету на этих сорванцов
управы?»
А какие были воробьиные драки на базарах! Пух летал обла-
ками. Теперь таких драк нипочём не допустят....»
Ворона застала Пашку, как только он юркнул в ларек и не
успел ещё ничего выковырять из щели. Она стукнула Пашку клю-
вом по голове. Пашка упал и завёл глаза, прикинулся мёртвым.
Ворона выбросила его из ларька и напоследок каркнула — вы-
бранилась на всё воробьиное вороватое племя.
Милиционер оглянулся и подошёл к ларьку. Пашка лежал на
снегу: умирал от боли в голове и только тихонько открывал клюв.
— Эх ты, беспризорник! — сказал милиционер, снял варежку,
засунул в неё Пашку и спрятал варежку с Пашкой в карман ши-
нели.— Невесёлой жизни ты, воробей!
Пашка лежал в кармане, моргал глазами и плакал от обиды
и голода. Хоть бы склюнуть какую ни на есть крошку! Но у мили-
ционера хлебных крошек в кармане не было...
Утром Петровна с Машей пошли гулять в парк. Милиционер
подозвал Машу и строго опросил:
— Вам, гражданочка, воробей не требуется? На воспитание?
Маша ответила, что воробей ей требуется и даже очень. Тогда
красное, обветренное лицо милиционера вдруг собралось морщин-
ками Он засмеялся и вытащил варежку с Пашкой:
Берите! С варежкой. А то удерёт. Варежку мпе потом прине-
сёте. Я с поста сменяюсь не раньше чем в двенадцать часов.
Маша принесла Пашку домой, пригладила ему перья щёткой,
накормила и выпустила. Пашка сел на блюдечко, попил из него
чаю, потом посидел на голове у кузнеца, даже начал было дре-
мать, но кузнец в конце концов рассердился, замахнулся молотком,
хотел ударить Пашку. Пашка с шумом перелетел на голову басно-
писцу Крылову. Крылов был бронзовый, скользкий — Пашка едва
на нём удержался. А кузнец, осердясь, начал колотить по наковаль-
не— и наколотил одиннадцать раз.
Пашка прожил в комнате у Маши целые сутки и видел вече-
ром, как влетела в форточку старая ворона и украла со стола коп-
чёную рыбью голову. Пашка спрятался за корзину с красными
цветами и сидел там тихо.
С тех пор Пашка каждый день прилетал к Маше, поклёвывал
крошки и соображал, чем бы Машу отблагодарить. Один раз он
принёс ей замёрзшую рогатую гусеницу — нашёл её на дереве в
парке. Но Маша гусеницу есть не стала, и Петровна, бранясь,
выбросила гусеницу за окно.
181
Тогда Пашка, назло старой вороне, начал ловко утаскивать
из ларька ворованные вещи и приносить их обратно к Маше. То
притащит засохшую пастилу, то окаменелый кусочек пирога, то
красивую конфетную бумажку.
Должно быть, ворон; воровг ш не только у Маши, но и в дру-
гих домах, потому что Пашка пно ошибался и притаскивал чу-
жие вещи: расчёску, игра,-	—Tpt фовую даму — и золо-
тое перо от «вечной руч; и.
Пашка влетал с эт мп веш."'.’ <	.	1 на пол, де-
лал по комнате несколько петель и i е’гнтельно. как маленький
пушистый снаряд, исчезал за окнч
В этот вечер Петровна что-то долго не цюсы Маше было
любопытно посмотреть, как ворона протискивав ся в форточку. Она
этого ни разу не видела.
Маша влезла на стул, открыла форточку и спряталась за шка-
фом. Сначала в форточку летел крупный снег и таят на толу, а по-
том вдруг что-то заскрипело. Воронт влезла в ; мнаг . прыгнула
на мамин стол, посмотрелась в ;еркаъэ. взъерошилась, увидев там
такую же злую ворону, потом каркнула, воровато схватила стеклян-
ный букет и вылетела за окно. Маша вскрикнула. Петровна просну-
лась, заохала и заругалась. А мама, когда возвратилась из театра,
так долго плакала, что вместе с ней заплакала и Маша. А Петров-
на говорила, что не надо убиваться, может, и найдется стеклянный
букетик — если, конечно, дура ворона не обронила его в снег.
Утром прилетел Пашка. Он сел отдохнуть на баснописца Кры-
лова, услышал рассказ об украденном букете, нахохлился и за-
думался.
Потом, когда мама пошла на репетицию в театр, Пашка увя-
зался за ней. Он перелетал с вывесок на фонарные столбы, с них —
на деревья, пока не долетел до театра. Там он посидел немного на
морде у чугунной лошади, почистил клюв, смахнул лапой слезин-
ку, чирикнул и скрылся.
Вечером мама надела на Машу праздничный белый фартучек,
а Петровна накинула на плечи коричневую атласную шаль, и все
вместе поехали в театр. А в этот самый час Пашка по приказу
Чичкина собрал всех воробьёв, какие жили поблизости, и воробьи
всей стаей напали на вороний ларёк, где был спрятан стеклянный
букет:
Сразу воробьи не решились, конечно, напасть на ларёк, а рас-
селись на соседних крышах и часа два дразнили ворону. Они ду-
мали, что она разозлится и вылетит из ларька. Тогда можно будет
устроить бой на улице, где не так тесно, как в ларьке, и где на во-
рону можно навалиться всем сразу. Но ворона была учёная, знала
воробьиные хитрости и из ларька не вылезла.
Тогда воробьи наконец собрались с духом и начали один за
другим проскакивать в ларёк. Там поднялся такой писк, шум и
трепыхание, что вокруг ларька тотчас собралась толпа. Прибежал
милиционер. Он заглянул в ларёк и отшатнулся: воробьиный пух
летал по всему ларьку, и в этом пуху ничего нельзя было разобрать.
185
— Вот это да! — сказал милиционер.— Вот это рукопашный бой
по уставу!
Милиционер начал отдирать доски, чтобы открыть заколочен-
ную дверь в ларёк и прекратить драку.
В это время все струны на скрипках и виолончелях в театраль-
ном оркестре тихонько вздрогнули. Высокий человек взмахнул
бледной рукой, медленно повёл ею, и под нарастающий гром му-
зыки тяжёлый бархатный занавес качнулся, легко поплыл в сто-
рону, и Маша увидела большую нарядную комнату, залитую жёл-
тым солнцем, и богатых уродок-сестёр, и злую мачеху, и свою ма-
му— худенькую и красивую, в стареньком сером платье.
— Золушка! —- тихо вскрикнула Маша и уже не могла ото-
рваться от сцены.
Там, в сиянии голубого, розового, золотого и лунного света, по-
явился дворец. И мама, убегая из него, потеряла на лестнице хру-
стальную туфельку. Было очень хорошо, что музыка всё время
только то и делала, что печалилась и радовалась за маму, как буд-
то все эти скрипки, гобои, флейты и тромбоны были живыми до-
брыми существами. Они всячески старались помочь маме вместе с
высоким дирижёром. Он так был занят тем, чтобы помочь Золушке,
что даже ни разу не оглянулся на зрительный зал.
И это очень жаль, потому что в зале было много детей с пы-
лающими от восторга щеками.
Даже старые капельдинеры, которые никогда не смотрят спек-
такля, а стоят в коридорах у дверей с пучками программ в руках
и большими чёрными биноклями, — даже эти старые капельдинеры
бесшумно вошли в зал, прикрыли за собой двери и смотрели на
Машину маму. А один даже вытирал глаза. Да и как ему было не
прослезиться, если так хорошо танцевала дочь его умершего то-
варища, такого же капельдинера, как и он.
И вот, когда кончился спектакль и музыка так громко и весело
запела о счастье, что люди улыбнулись про себя и только недоуме-
вали, почему у счастливой Золушки на глазах слёзы,—вот в это
самое время в зрительный зал ворвался, поносившись и поплутав
по театральным лестницам, маленький растрёпанный воробей. Бы-
ло сразу видно, что он выскочил из жестокой драки.
Он закружился над сценой, ослеплённый сотнями огней, и все
заметили, что в клюве у него что-то нестерпимо блестит, как будто
хрустальная веточка.
Зал зашумел и стих. Дирижёр поднял руку и остановил оркестр.
В задних рядах люди начали вставать, чтобы увидеть, что проис-
ходит на сцене. Воробей подлетел к Золушке. Она протянула к
нему руки, и воробей на лету бросил ей на ладони маленький хру-
стальный букет. Золушка дрожащими пальцами приколола его к
своему платью. Дирижёр взмахнул палочкой, оркестр загремел.
Театральные огни задрожали от рукоплесканий. Воробей вспорхнул
под купол зала, сел на люстру и начал чистить растрёпанные в
драке перья.
166
Золушка кланялась и смеялась, н Маша, если бы не знала
наверное, никогда бы не догадалась, что эта Золушка — её мама.
А потом, у себя в доме, когда погасили свет и поздняя ночь
вошла в комнату и приказала всем спать, Маша сквозь еон спроси-
ла маму:
— Когда ты прикалывала букет, гы вспомнила о папе?
— Да, — ответила, помолчав, мама.
— А почему ты плачешь?
— Потому что радуюсь, что такие люди, как твой папа, бывают
на свете.
— Вот и неправда! — пробормотала Маша.—От радости сме-
ются.
— От маленькой радости смеются,— ответила мама,— а от боль-
шой — плачут. А теперь спи!
Маша уснула. Уснула и Петровна. Мама подошла к окну. На
ветке, за окном спал Пашка. Тихо было в мире, и крупный снег,
что падал и, падал с неба, всё прибавлял тишины. И мама поду-
мала, что вот так же, как снег, сыплются па ,1Юдей счастливые
сны и сказки.
ИЗ ЗАРУБЕЖНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Льюис Кэрролл
ПРИКЛЮЧЕНИЯ АЛИСЫ В СТРАНЕ ЧУДЕС
(Избранные главы)
ГЛАВА ПЕРВАЯ,
В КОТОРОЙ
АЛИСА ЧУТЬ НЕ ПРОВАЛИЛАСЬ СКВОЗЬ ЗЕМЛЮ
Алиса сидела со старшей сестрой на берегу и маялась: делать
ей было совершенно нечего, а сидеть без дела, сами знаете, дело
нелёгкое; раз-другой она, правда, сунула нос в книгу, которую
сестра читала, но там не оказалось ни картинок, ни стишков. «Ко-
му нужны книжки без картинок... или хоть стишков, не понимаю!»—
думала Алиса.
С горя она начала подумывать (правда, сейчас это тоже бы-
ло дело не из лёгких-—от жары её совсем разморило), что, ко-
нечно, неплохо бы сплести венок из маргариток, но плохо то, что
тогда нужно подниматься и идти собирать эти маргаритки, как
вдруг... Как вдруг совсем рядом появился Белый Кролик с розовы-
ми глазками!
Тут, разумеется, ещё не было ничего такого необыкновенного;
Алиса-то не так уж удивилась, даже когда услыхала, что Кро-
лик сказал (а сказал он: «Ай-ай-ай! Я опаздываю!»). Кстати, по-
том, вспоминая обо всём этом, она решила, что всё-таки немнож-
ко удивиться стоило, но сейчас ей казалось, что всё идёт как надо.
Но когда Кролик достал из жилетного кармана (да-да, именно!)
часы (настоящие!) и, едва взглянув на них, опрометью кинулся
бежать, тут Алиса так и подскочила!
Ещё бы! Ведь это был первый Кролик в жилетке и при часах,
какого она встретила за всю свою жизнь!
Сгорая от любопытства, она со всех ног помчалась вдогонку за
Кроликом и, честное слово, чуть-чуть, его не догнала!
Во всяком случае, она поспела как раз вовремя, чтобы заме-
тить, как Белый Кролик скрылся в большой норе под колючей из-
городью. В ту же секунду Алиса не раздумывая ринулась за ним.
А кой о чём подумать ей не мешало бы — ну хоть о том, как она
выберется обратно!
188
Нора сперва шла ровно, как тоннель, а потом сразу обрыва-
лась так круто и неожиданно, что Алиса ахнуть не успела, как по-
летела-полетела вниз, в какой-то очень, очень глубокий колодец,
io ли колодец был действительно уж очень глубокий, то ли ле-
тела Алиса уж очень не спеша, но толы о вскоре выяснилось, что
теперь у неё времени вволю и для того, чтобы осмотреться кругом,
и для того, чтобы полумать, что е, ел спереди. Первым делом
она, понятно, .поглядела вниз и попы- ас • разоб гь. куда оиа
летит, но там было слишком темп"’ ~ ча стала  'сматривать
стены колодца и заметила, что вмест > стен шли cn.ii шь шкафы и
шкафчики, полочки и полки; кое-где были развешаны картинки
и географические карты.
— Да, — сказала себе Алиса, — вот это полетела так полете-
ла! Уж теперь я не заплачу, если полечу с лестницы1. Дома скажут:
вот молодчина! Может, даже с крыши слечу и не заплачу!
И она всё летела: вниз, и вниз, и вниз! Неужели это никогда
не кончится?
— Интересно, сколько я пролетела? — громко сказала Алиса.—
Наверное, я уже где-нибудь око то центра Земли! Ну да: как раз
тысяч шесть километров или что-то в этом роде...
— Ну да, расстояние я определила правильно, — продолжала
она. — Вот только интересно, на каких же я тогда параллелях и
меридианах?
Немного отдохнув, она снова начала:
— А вдруг я буду так лететь, лететь и пролечу всю Землю на-
сквозь? Вот было бы здорово! Вылезу — и вдруг окажусь среди
этих... которые ходят на головах, вверх ногами! Как они назы-
ваются? Аити... Антипятки, что ли? (Алиса в душе обрадовалась,
что её никто не слышит: она сама почувствовала, что слово какое-
то не совсем такое ’.)
— Только мне, пожалуй, там придётся спрашивать у прохожих,
куда я попала: «Извините, это Австралия или Новая Зеландия?»
— Но ведь эта тётя тогда подумает, что я дурочка, совсем ниче-
го не знаю! Нет уж, лучше не буду спрашивать. Сама прочитаю!
Там ведь, наверно, где-нибудь написано, какая это страна.— И даль-
ше— вниз, вниз и вниз!
Так как никакого другого занятия у неё не было, Алиса вскоре
опять заговорила сама с собой.
— Динка будет сегодня вечером ужасно обо мне скучать! (Дин-
кой звали её кошку.) Хоть бы они не забыли дать ей молочка во-
время!.. Милая моя Диночка, хорошо бы ты была сейчас со мной!
Мышек тут, правда, наверное, нет, но ты бы ловила летучих мышей.
Не всё ли тебе равно, киса? Только вот я не знаю, кушают кошки
летучих мышей или пет?
И тут Алиса совсем задремала и только повторяла сквозь сои:
— Скушает кошка летучую мышку? Скушает кошка летучую
мышку?
1 Тех, кто живёт на другой стороне Земли, называют антиподами.
I8S
А иногда у неё получалось.
— Скушает мышка летучую кошку?
Или даже так:
— Скушает мышка летучую мошку?
— Ой, всё чудесится и чудесится!— закричала Алиса. (Она
была в таком изумлении, что ей уже не хватало обыкновенных
слов, и она начала придумывать свои.) А удивляться было чему:
то Алиса из обыкновенной девочки превращалась в необыкновенно
маленькую или очень большую, то у неё происходили неожиданные
встречи с разными птицами и зверьми, и не только встречи, но и
разговоры с ними. А поскольку Алиса была девочка учтивая: веж-
ливая и приветливая со всеми, с великими и малыми, с могучими
и смешными, с королями и червяками... И ещё — доверчивая, гото-
вая поверить в самую невозможную небыль и примять её с безгра-
ничным доверием. Она была и любопытна, а также жизнерадостна
той жизнерадостностью, какая даётся лишь в детстве. Если ещё
сказать главное о ней, что Алиса прежде всего любящая и нежная,
как лань, то всем станет ясно, почему Алиса выходила благопо-
лучно и достойно из любой сказочной ситуации.
...И тут-то она заметила, что в одном дереве есть дверь и эта
дверь открывается прямо в дерево.
«Как интересно!—подумала Алиса.— А если войти — наверно,
будет ещё интересней. Пожалуй, войду!»
Она смело вошла—и тут же оказалась в знакомом подземе-
лье, как раз возле стеклянного столика.
— Ну, теперь-то я знаю что делать!—сказала Алиса, поско-
рее взяла золотой ключик и отперла дверцу в сад.
...Потом она прошла по тесному коридорчику, а потом... потом
опа, наконец, оказалась в чудесном саду, среди ярких, весёлых цве-
тов и прохладных фонтанов.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ,
В КОТОРОЙ
ИГРАЮТ В КРОКЕТ У КОРОЛЕВЫ
У самого входа в сад рос высокий цветущий розовый куст. Розы
на нём были белые, но возле куста суетились трое садовников и
деловито красили их красной краской. Алиса не поверила своим
глазам и решила подойти поближе, надеясь понять, что же там
такое творится на самом деле.
...Скажите, пожалуйста,— несмело начала Алиса,— а почему вы
красите эти розы?
Шестёрка с Семёркой переглянулись и, как по команде, погля-
дели на Двойку.
— Тут, барышня, такая история вышла,— понизив голос, нача-
ла Двойка.— Велено нам было посадить розы, полагаются тут у
нас красные, а мы, значит, маху дали — белые выросли. Понятное
190
дело, если про то её величество проведают — пропали, значит, наши
головушки. Вот мы, это, и стараемся, значит, грех прикрыть, пока
она не пришла, а то...
В это время Шестёрка, то и дело тревожно озиравшийся, за-
кричал:
— Королева! Королева!
И все трое пали ниц, то есть повалились на землю лицом вниз.
Послышался мерный топот большой процессии, и Алиса тоже
оглянулась — ей, конечно, ужасно захотелось поглядеть на Коро-
леву.
Вскоре шествие показалось. Впереди по двое маршировали де-
сять солдат с пиками; все они были очень похожи на садовников —
такие же плоские и прямоугольные руки и ноги у них росли по
углам. За ними, тоже парами, шли придворные в пышных одеяниях;
среди них было, видно, немало Тузов, были н Шуты с бубенчиками,
но все выступали прямо-таки козырем; за ними вприпрыжку бе-
жали, резвясь (но тоже попарно), малютки Принцы и Принцессы
в костюмах, расшитых золотом; далее парами следовали гости —
всё больше Короли и Дамы разных мастей. Алиса узнала среди
гостей Белого Кролика, хотя его было трудно узнать: он улыбался
всем и каждому, суетился и что-то без умолку тараторил; Алису
он не заметил. Далее шёл Червонный Валет — он нёс на алой бар-
хатной подушке королевскую корону,— и, наконец, замыкали это
грандиозное шествие Червонный Король й Червонная Дама, то
есть Королева.
У Алисы возникли некоторые сомнения: не нужно ли и ей, по
примеру садовников, пасть ниц; но что-то нйкаких таких правил
поведения во время шествий вспомнить она не могла.
«Да и вообще-то,— подумала она,—кому тогда будут нужны
шествия, если все кругом будут лежать вниз лицом и ничего не
увидят?»
И она решила просто постоять на месте. Когда процессия по-
равнялась с ней, все вдруг остановились и с любопытством погля-
дели на Алису.
— Кто такая?— сердито спросила Королева у Червонного Ва-
лета.
Валет вместо ответа поклонился и улыбнулся.
— Болван! — бросила Королева, нетерпеливо тряхнув головой.—
Твоё имя, девочка? — обратилась она к Алисе.
— Алиса, с позволения вашего величества!— весьма учтиво от-
ветила Алиса, а про себя сказала: «Подумаешь! Какая-то карточ-
ная королева! Нечего её бояться!»
— А это кто такие?—спросила Королева, подбородком указав
на трёх садовников, которые все так и валялись под кустом.
— Откуда я знаю!— в тон Королеве ответила Алиса, в душе
удивляясь собственной отваге.— Это не моё дело!
Королева побагровела от ярости; несколько секунд она, не в
силах выговорить ни слова, только бросала на Алису испепеляю-
щие взгляды, а потом завизжала во всё горло:
191
Льюис Кэрролл. «Приключения Алисы в стране чудес».
— Отрубить ей голову! Отрубить ей!..
— Глупости!— очень громко и решительно ответила Алиса, и
Королева прикусила язычок.
Король робко взял её за руку и сказал:
— Одумайся, дорогая,— это ведь маленькая девочка!
Королева с раздражением отвернулась от него.
— Перевернуть их!— приказала она Валету.
Валет осторожно, носком ноги, перевернул лежавших.
— Встать!— пронзительным голосом приказала Королева.
Садовники немедленно вскочили и принялись кланяться Коро-
лю, Королеве, Принцам, Принцессам — вообще всем и каждому.
— Прекратить поклоны!—• завизжала Королева,-— У меня голо-
ва кружится!
Тут её взгляд упал на розовый куст.
— Отвечайте: что вы тут делали?—спросила она.
— С дозволения вашего величества,— начал Двойка смиренно,
опустившись на колени,— мы, значит, старались...
— Ясно! — закричала Королева, которая в это время рассмат-
ривала розы.— Отрубить им головы!
И процессия двинулась дальше, за исключением трёх солдат,
оставшихся, чтобы выполнить королевский приказ. Злосчастные
садовники кинулись, умоляя о спасении, к кому бы вы думали? Да,
да, именно к Алисе!
— Никто вас не тронет!— сказала Алиса. Она легко подняла
всех троих и посадила их в большую цветочную вазу, стоявшую по-
близости.
Солдаты поискали, поискали обречённых и, никого не обнару-
жив, преспокойно вернулись на свои места в процессии.
— Покончили с ними?— крикнула солдатам Королева.
— Так точно! И следа не осталось, ваше величество!—как один
человек, гаркнули бравые солдаты.
—-Молодцы!—крикнула Королева.—В крокет играть умеем?
Так как солдаты молчали и дружно уставились на Алису, во-
прос её величества, видимо, относился к ней.
— Умеем!— откликнулась Алиса.
— Тогда пошли!—рявкнула Королева.
И Алиса тоже присоединилась к шествию и, шагая среди го-
стей, с большим интересом ожидала развития событий.
— Чудесный денёк сегодня, не правда ли?— произнёс чей-то
робкий голосок.
Алиса обернулась — рядом с ней трусил Белый Кролик, заис-
кивающе заглядывая ей в лицо.
— Очень чудесный!— согласилась Алиса.— А где же Герцогиня?
— Приговорена к смертной казни!
— Как так?— удивилась Алиса.
— Вы сказали «как жаль»?—испуганно переспросил Кролик.
— Да нет,— сказала Алиса,— особенно жалеть не о чем. Я хо-
тела сказать — за что?
— Она дала Королеве по уху...— начал Кролик.
192
Алиса так и прыснула.
— Тише!—снова опасливо шикнул на неё Кролик.— Королева
может услышать! Понимаете, она опоздала, а Королева ска-
зала...
— По местам!—раздался громовой голос Коротевы, л все на-
чали как безумные носиться взад и вперёд, поминутно натыкаясь
друг на друга и кувыркаясь.
Тем не менее не прошло и пяти минут, как все оказались на
своих местах, и игра началась.
«Ну и ну,— подумала Алиса вскоре,— они как-то странно тут
играют в крокет!»
Действительно, площадка была вся в буграх и рытвинах, вмес-
то шаров были живые ежи, вместо молоткэв — живые фл 1минго, а
солдаты, встав на четвереньки и изогнувшись дугой, зыиолняяи
обязанности крокетных ворот... Игроки били по ни зм все сразу,
никто не соблюдал очереди хода, зато все непрерк 1 скандалили
и спорили, а то и прямо дрались из-за ежей; игра только началась,
а Королева была уже в безумной ярости и вопила «Отрубить ему
голову!» (или «Отрубить ей голову!») ежеминутно, а то и чаще.
Алиса порядком струхнула; правда, пока что она ни разу не
навлекла на себя гнева её величества, но была уверена, что взрыв
не заставит себя долго ждать.
«А что же тогда со мной будет?— думала она.— Ведь это ужас
как они тут любят рубить людям головы; прямо чудо, что кто-то
ещё в живых остался!»
Она начала подумывать, как бы незаметно улизнуть подобру-
поздорову. И, озираясь, она вдруг заметила Чеширского Кота...
— Как тебе нравится Королева?— понизив голос, спросил Кот.
— Никак не нравится! — сказала Алиса,— Она так ужасно...—
Тут она заметила, что Королева стоит за её спиной и внимательно
прислушивается, и продолжала так:— ...Сильно играет, что прямо
хоть сразу сдавайся!
Королева милостиво улыбнулась и прошла мимо.
— С кем ты говоришь, девочка?— спросил Король.
— Это мой друг, Чеширский Кот,— сказала Алиса.
— У него нерасполагающая внешность,— сказал Король.—
Впрочем, он может поцеловать мне руку, если хочет.
— Спасибо, обойдусь,— сказал Чеширский Кот.
— Не говори дерзостей,— сказал Король.— И не смотри на
меня так.
— А кошкам разрешается смотреть на королей,— сказала
Алиса.
— Дорогая, я просил бы, чтобы ты приказала убрать этого
Кота,— закричал Король проходившей мимо Королеве.
Королева знала только один способ разрешения всех проблем,
больших и малых.
— Отрубить ему голову!— крикнула она, даже не обернувшись...
Но в ту же минуту голова Кота начала бледнеть и таять, а
к тому времени, как Палач возвратился, исчезла совсем.
7	4-977
193
Король и Палач как угорелые кинулись искать Кота, а все
остальные возобновили игру в крокет.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,
В КОТОРОЙ
РАССКАЗАНА ИСТОРИЯ ДЕЛИКАТЕСА
...Игра пошла по-прежнему: Королева не переставала со всеми
спорить, скандалить и кричать: «Отрубить (соответственно, ему
или ей) голову!»
Солдаты брали под стражу приговорённых, и в результате не
прошло и получаса, а все, кю пришёл повеселиться, были аресто-
ваны и ожидали казни.
Тут Королева наконец решила передохнуть (она порядком за-
пыхалась)...
...Королева сказала Алисе: «Уже видела Рыбного Деликатеса?»
— Нет,— ответила Алиса.— Даже не слышала про такого.
— Из него готовят рыбную уху и многое другое,— объяснила
Королева.
— Очень интересно,— сказала Алиса.
— Тогда идём,— приказала Королева,— он сам всё рас-
скажет.
Уходя, Алиса успела услышать, как Король тихонько сказал,
обращаясь ко всему обществу сразу: «Вы помилованы».
«Ну вот, это совсем другое дело!»—радостно подумала она.
Все эти бесчисленные смертные приговоры сильно её огорчали.
Вскоре они с Королевой наткнулись на Грифона, крепко спав-
шего на самом солнцепёке.
— Вставай, ленивая тварь,— сказала Королева,— и отведи
юную леди к Деликатесу! Пусть он ей расскажет свою историю...
— Был некогда я рыбой,— сказал Деликатес с глубоким вздо-
хом,— настоящей... Когда мы были маленькими, мы ходили в шко-
лу в море. Учителем был сущий Змей Морской. В душе — Удав!
Между собой мы его называли Питоном.
— А почему же вы его так называли, раз он был Удав, а не
Питон?— заинтересовалась Алиса.
— Он был Питон! ! Ведь мы — его питонцы!— с негодованием
ответил Деликатес.— Боюсь, дитя, ты умственно отсталая.
— Стыдно, лапочка, не понимать таких простых вещей! — под-
лил масла в огонь Грифон, и оба чудища молча уставились на бед-
ную Алису, которой хотелось только одного: поскорее ещё раз про-
валиться сквозь землю.
— Уж у нас школа была — первый сорт!— продолжал Дели-
катес.—...у нас занятия были каждый день!
— Я, если хотите знать, тоже ходила в школу каждый день.
Деликатес встревожился.
1 Питен и удав — это одно и то же.
!94
— Каждый день? — повторил j>h в раздумье.— Да-a, интерес-
но, на каком же уровне твоя школа? Ну, от поверхности моря, по-
няла?
— Там моря нет,— сообщила Алиса.— Она стоит п городе. Но
я думаю, всё-таки выше моря, конечно, над водой!
— Выше? Над водой?— переспросил Деликатес.— Т: с. рьё ию?
Алиса молча кивнула.
— Ну, тогда это не серьёзно! — с облегчением  л : < Д пчка-
тес.— Какое же тогд  ожет быть сравнение с нашел : • . А Это...
это верхоглядство, а не образование, вот что это так >
Грифон фыркнул.
- Да уж, воображаю, какие вы там получаете п-  -.• с :тчые
знания!—сказал он.— У нас мальков — и тех у it i 1 з > тлуб-
же! А уж кто хочет п-настоящему углубиться в науку, ют • "‘ч
добраться до самого дна! Вот это и называется За ; i ни е Низшее
Образование! Но, вечно,— покачал он roioj	: каждому
дано!..
— Мне вот так и не удалось по-настоящему углубиться! Не
хватило меня на это,— сказал Деликатес со вздохом.— Так я и
остался при высшем образовании..
— А что же вы учили?— спросила Алиса.
Деликатес неожиданно оживился.
— Кучу всяких наук! — начал он.— Ну, первым делом, конечно,
учились Чихать и Пихать. Потом арифметика, вся насквозь: Почи-
тание, Уважение, Давление и Искажение.
— А какие у вас ещё были предметы?— спросила Алиса.
— Ну, конечно, Истерия,— отвечал Деликатес, загибая лучи
на своих плавниках.— Истерия, древняя и новейшая, с Биографией.
Потом... раз в неделю приходила старая Мурена. Считалось, что
она нас учит Рисковать Угрём и прочей муре — ну, там, Лживо-
пись, Натюр-Морды, Верчение Тушею...
— Как-как?— спросила Алиса.
— Ну, я лично не могу тебе показать, как,— сказал Делика-
тес,—старею, суставы не гнутся. А Грифон этого не проходил,
кажется.
— Времени не хватило,— сказал Грифон.— Я увлекался Ли-
тературой, изучал классиков. Помнишь нашего словесника? Поря-
дочный был Жук, ничего не скажешь!
— Ну как же> Я его не слушал, и то он мне все уши прожуж-
жал!— со вздохом сказал Деликатес.— Древний Грим, Древняя
Грация, эта — Или Ада, Или Рая, или как её там звали... Смех —
и Греческий язык, Нимфология и так далее... Всё-от Арфы до
Онеги!
— А сколько у вас в день было уроков?—спросила Алиса.
Ей хотелось отвлечь собеседников от печальных мыслей.
— Как обычно: в первый день десять уроков,— сказал Делика-
тес,— на следующий — девять, потом восемь и так далее.
— Какое смешное расписание!— воскликнула Алиса не без
зависти.
7*
195
— Ас нашими учителями иначе не получалось,— сказала Гри-
фон.— Текучий состав: каждый день кто-нибудь пропадал. Поэтому
чх и называют пропадаватели. кстати.
— Так, выходит, на одиннадцатый день у вас уже были
каникулы? — спросила Алиса, закончив подсчёты.— А как. же
потом?
— Вот что: хватит уже про науки!—решительно прервал Гри-
фон.— Ты расскажи ей, старик, как мы в наше время веселились.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,
В КОТОРОЙ
ТАНЦУЮТ РАКОВУЮ КАДРИЛЬ
— ...Вы и представить себе не можете всю прелесть Раковой
Кадрили,— сказал Деликатес.
— Даже не слыхала!— сказала Алиса.— А что же это за танец?
— Сначала вы выстраиваетесь в линию,— начал Грифон,— у
прибоя...
— В две линии!—перебил Деликатес.— Ведь там черепахи,
лососи, тюлени и мало ли кто ещё! Потом, предварительно расчис-
тив в море приличную площадку от медуз... делаете два шага впе-
рёд — авансе!
— За кавалеров у всех Морские Раки, чаще всего Омары!—
крикнул Грифон.
— Это само собой попятно!— перехватил Деликатес.— Под
руку с Омаром два шага вперёд— поворот к визави.
— Смена кава... Омаров—и два шага назад в прежнюю пози-
цию!— не уступал Грифон.
— Ну, а затем,— опять начал Деликатес,— вы бросаете Ома-
ра в море! Главное, как можно дальше!— пискнул Деликатес.
— Сами кидаетесь за ним вплавь!— крикнул Грифон.
— Делаете в воде сальто-мортале!— ещё громче крикнул Дели-
катес.
— Опять меняетесь партнё... Омарами!— завопил Грифон.
— Возвращаетесь на берег, и на этом первая фигура конча-
ется...
И два старых друга с важным и торжественным видом пустились
в пляс вокруг Алисы, поминутно наступая ей на ноги и размахивая
передними конечностями в такт мелодии, которую медленно и груст-
но пел Рыбный Деликатес:
Барабанит в дверь Сардинка:
— Эй? Улитка, выходи!
Мы с тобой и так отстали —
Даже Раки впереди!
— Да, кстати о сардинках,— сказал Деликатес,— они... ты их
задела, конечно?
— Да, на таре...— начала было Алиса, но поправилась:—•
3 банке!
’96
— В банке? Странно,— удивился Деликатес,— в моё время у
них, помнится, не водилось лишних денег! Хотя всё может быть,
много воды утекло... Но если ты их, как говоришь, часто видела,
то ты, конечно, знаешь, как опи выглядят?
— Ну да,— Алиса теперь взвешивала каждое слово,— они все
в масле. . И все почему-то безголовые.
— Боюсь, дитя, насчёт масла ты что-то путаешь,— сказал Де-
ликатес.— Сардинки народ чистоплотный, потом море, сама по-
нимаешь, какое уж тут масло... Но вот что они безголовые — это
факт, а причина в том... Расскажи ей, любезный друг, про при-
чину и тому подобное,— сказал он Грифону.
— Причина в том,— сказал Грифон,— что они уж больно лю-
бят танцевать с Морскими Раками. Ну, Раки и увлекают чх в мо-
ре. Ну, они и увлекаются. Ну, раз увлекаются, значит, геряют го-
лову. Ну, а потом не могут её найти! Вот тебе и всё.
— Спасибо,— сказала Алиса,— мне было очень интересно...
— Может быть, ты предпочитаешь, чтобы Деаикатгт спел тебе
песенку? Спой ей «Рыбацкую уху», стари ' приложил Грифон.
Деликатес голосом, прерывающимся ог рыданий, запел:
Мясо и дичь — всё чепуха!
Радует душу только Уха
Кто не отдаст всё на свете за две л-
Ожки ухи, тот, конечно, не ел
Дивной рыбацкой ухи!
Ах! Ох! Ух! И! И1 И!
Ах! Ох! Ухи!
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
В КОТОРОЙ
АЛИСА СВИДЕТЕЛЬСТВУЕТ
— Глашатай! Огласи обвинительное заключение!— произнёс
Король.
Белый Кролик выступил вперёд, трижды протрубил в свою тру-
бу, развернул пергаментный свиток и торжественно прочитал:
Эие, бене, рес —
Квинтер, фннтер, жес!
Эпе, бене, раба —
Квинтер, фннтер, жаба!
Все пришли к Червонной Даме
Выпить чаю с пирожками.
Пирожков у Дамы нет,
Пирожки стащил Валет!
Алиса с любопытством следила, как Белый Кролик копается в
своих бумажках,— ей было очень интересно, кого же ещё могут
вызвать свидетелем. «Пока чго у них никаких улик нет»,— думала
она. Она удивилась, когда Белый Кролик во весь свой пискливый
голосишко возгласил: «Алиса!»
— Я-а!— крикнула Алиса и вскочила с места.
Второпях она совершенно забыла, как сильно за последнее
время выросла, и, вскакивая, зацепила краем юбки скамью присяж-
197
ных. Скамейка опрокинулась, и все присяжные полетели вверх тор-
машками на головы публики.
— Ох, простите, пожалуйста!—с искренним огорчением крик-
нула она, поспешно усаживая присяжных на места.
— Что вам известно, свидетельница, по данному делу?— обра-
тился Король к Алисе.
— Ничего,— сказала Алиса.
— И ничего больше? — спросил Король.
— И больше ничего,— ответила Алиса.
-— Это чрезвычайно важно!—сказал Король, глядя на присяж-
ных.
Они было уже начали записывать эти слова на своих досках,
но тут вмешался Белый Кролик.
— Ваше величество желали, несомненно, сказать НЕважно,—
произнёс он весьма почтительно...
— Да, да, я хотел сказать НЕважно,— торопливо поправился
Король.— НЕважно. Важно, неважно, важно, неважно,— бормо-
тал он.
В результате одни присяжные записали «Важно», другие — «Не-
важно». Алиса прекрасно это видела. «А в общем, тут всё неваж-
но!»— подумала она.
В эту минуту Король, который что-то поспешно писал в своей
памятной книге, крикнул:
— Тишина! «Закон номер Сорок Два!—громко прочёл он.—
Всем лицам ростом больше версты надлежит покинуть зал суда».
И все присутствующие уставились па Алису.
— Я меньше версты!— сказала Алиса.
— Нет, больше!— сказал Король.
— Не меньше двух вёрст!— вставила Королева.
— Всё равно не уйду!— сказала Алиса.— И вообще это не на-
стоящий закон! Вы его сейчас выдумали!
— Это самый старый закон в книге!— сказал Король.
— Тогда он должен быть Номер Первый! — сказала Алиса.
Король побледнел и торопливо захлопнул книгу.
— Удаляйтесь на совещание!— еле-еле выговорил он, с испу-
гом глядя на присяжных.
— Ваше величество!— крикнул Белый Кролик.— Обнаружены
новые доказательства! Только что найдена вот эта бумага.
— А почерк подсудимого? — спросил присяжный.
— В том-то и дело, что нет,— сказал Белый Кролик.
— Выходит, он подделал чей-то почерк?— сказал Король.
— Ваше величество!— неожиданно заговорил Валет.— Я этого
не писал, и никто не докажет, что я это писал: там нет никакой
подписи.
— Тем хуже для вас, если подписи нет,— сказал Король.— Не
будь у вас на уме злодейства, вы бы подписались, как честный че-
ловек!
И тут все захлопали, и не зря: то были первые умные слова,
какие Король произнёс за весь день.
198
— Итак, вина его доказана,— начала Королева,— и пора
отру...
—- Ничего тут не доказано! — пер° , ia A шса,- - Да вы что? Вы
даже не знаете, про что эти стишки!
— Огласи их,— сказа т Король.
Ок v.i — ты мкг Мы — в^.1.
Она ему — оно!
Хотя они — он знает сам! —
Верн\ тнсь к ней з.азно!
«Ты измываться им не д инь!» —
Он сам тэт утверждал!
И что .л. Она же входит в раж.
Подняв такой скандал!
— Это самое важное доказательство вины подсудимого,— ска-
зал -Король,— так что пусть присяжные удалят.
— Да это же просто чепуха! — крикнула Алиса. — Тут нет ни
на вот столечко смысла! Там же сказано: «Они вернулись к ней
давно».
— А как же, вот они!—-ликуя, крикнул Король, царственным
жестом указав на блюдо с пирожками.— Это поистине очевидно!
Дальше: «Она же входит в раж...» Ты разве когда-нибудь входила
в раж, душечка?— обратился он к Королеве.
— Никогда!— бешено крикнула Королева и запустила черниль-
ницей в присяжных.
— Удаляйтесь на совещание!— сказал Король сердито, вероят-
но, в двадцатый раз за день.
— Нечего там! — сказала Королева.— Сперва приговор, посове-
щаются потом!
— Как не стыдно!—во весь голос заявила Алиса.— Стыдно
даже болтать такие глупости!
— Молчать! — крикнула Королева, багровея от ярости.
— Как же!— сказала Алиса.
— Отрубить ей голову!— завопила Королева во всю глотку.
Никто не пошевелился.	7
— Да кто вас боится! — сказала Алиса (она уже достигла
своего настоящего роста).— Вы просто несчастные карты—
и всё!
И при этих словах вся колода карт взвилась в воздух и поле-
тела ей в 'лицо; Алиса вскрикнула — полуиспуганно, полусерди-
то,— стала от них отбиваться... и вдруг оказалось, что она лежит на
берегу, положив голову сестре на колени...
— Просыпайся, дорогая,— сказала сестра.— Что-то ты очень
разоспалась!
— Ой, а какой я забавный сон видела!— сказала Алиса.
И она рассказала сестре всё, что сумела запомнить, про свои
странные приключения...
199
Гарриет Бичер-Стоу
ХИЖИНА ДЯДИ ТОМА
(В сокращении)
Глава IV
ВЕЧЕР В ХИЖИНЕ ДЯДИ ТОМА
Дядя Том жил в маленькой бревенчатой хижине, стоявшей воз-
ле самого господского дома. Перед хижиной был разбит небольшой
садик, где, окружённые всяческой заботой, каждое лето произ-
растали клубника, малина и много других ягод и овощей. Большие
ярко-оранжевые бегонии и ползучие розы, переплетаясь между
собой, почти скрывали от глаз бревенчатый фасад хижины. Одно-
летние ноготки, петунья и вербена тоже находили себе уголок в
этом саду и распускались пышным цветом к вящему удовольствию
и гордости тётушки Хлои.
А теперь, читатель, войдём в хижину.
Ужин в господском доме закончен, и тётушка Хлоя, которая в
качестве главной поварихи руководила его приготовлением, пре-
доставила уборку и мытьё посуды младшим кухонным чинам и уда-
лилась в свои собственные уютные владения «покормить стари-
ка». Следовательно, вы можете не сомневаться, что это она стоит
у очага, наблюдая за сковородкой, на которой что-то шипит, и
время от времени с озабоченным видом поднимает крышку кастрю-
ли, откуда несутся запахи, явно свидетельствующие о наличии там
чего-то вкусного. Лицо у тётушки Хлои круглое, чёрное и так лос-
нится, будто оно смазано яичным белком, как чайные сухарики её
собственного приготовления. Эта пухлая физиономия, увенчанная
свеженакрахмаленным клетчатым тюрбаном, сияет спокойной ра-
достью, не лишённой, если уже говорить начистоту, оттенка неко-
торого самодовольства, как и подобает женщине, заслужившей
славу первой кулинарки во всей округе.
...В тот вечер, который мы описываем, на простой деревянной
скамье в углу хижины сидели двое курчавых мальчиков с бле-
стящими тёмными глазами и лоснящимися круглыми рожицами.
Они с интересом наблюдали за первыми попытками самостоятель-
ного передвижения крохотной девочки, кои, как это всегда бывает,
состояли в том, что она становилась на ноги, секунду пыталась
сохранить равновесие и шлёпалась на пол, причём каждое её паде-
ние бурно приветствовалось зрителями, как нечто из ряда вон вы-
ходящее.
Перед очагом стоял стол, явно страдавший застарелым ревма-
тизмом, на столе была постлана скатерть, а на ней красовались
весьма аляповатые чашки, тарелки и другие принадлежности ве-
черней трапезы. За этим столом сидел лучший работник мистера
Шелби, дядя Том, которого мы должны обрисовать читателю с воз-
можно большей полнотой, поскольку он будет главным героем на-
200
Гарриет Бичер-Стоу. «Хижина дяди Тома».
шей книги. Дядя Том — человек рослый, могучий, широкий в пле-
чах, с лицом умным, добрым и благодушным. Во всём его облике
ощущается большое чувство собственного достоинства, доверчи-
вость и душевная простота.
Дядя Том сидел, устремив внимательный взгляд на лежащую
перед ним грифельную доску, на которой он медленно и терпеливо
выводил буквы под наблюдением мистера Джорджа—весёлого,
живого мальчика тринадпати лет, несомненно отд< ; щ ' пол-
ный отчёт в солидности своего положения как настаьии
— Не так. дядя Том, не так,—быстро прого~ pi Джордж,
увиден, что цядя Том старате шло выводит задом д букву
«Е».— Это получается цифра 3-
— Ах ты, господи! Да неужто?—сказал дядя То . телыю
и восхищённо глядя, как молодой учитель проворю идет одну
за другой букву «Е» и цифру «3» для его вразум.те! т Потом он
взял грифель своими толстыми, грубыми пальцами в< так же
терпеливо принялся писать дальше..
- Меня ждали домой к ужину.— сг-	л Лж< ; ;ж. но я не та-
кой простачок — знаю, где лучше.
— Ну, ещё бы вам не знать, душенька вы моя! — воскликнула
тетушка Хлоя, накладывая ему на тарелку гору оладий.— Ваша
старая тётушка всегда вам припасёт самый лакомый кусочек... Да
ну вас совсем! Ещё бы вам не знать!— И с этими словами оконча-
тельно развеселившаяся тётушка Хлоя ткнула Джорджа пальцем в
бок, после чего снова подскочила к очагу.
— А теперь примемся за торт! — возвестил Джордж, лишь
только сковорода прекратила свою бурную деятельность, и
взмахнул большим ножом над сим произведением кулинарного
искусства.
...Джордж достиг той степени насыщения, когда уже кусок не
идёт в горло (так бывает даже с мальчиками, но при совершенно
исключительных обстоятельствах), и наконец-то соизволил заме-
тить две курчавые головки и две пары горящих глаз, которые с
жадностью следили с другого конца комнаты за тем, что делается
у стола.
— Моз, Пит, получайте!— крикнул он, отрезав и сунув им по
большому куску торта.— Вам, наверно, тоже хочется? Тётушка
Хлоя, накорми их.
Гость и хозяин пересели в уютный уголок поближе к очагу, а
тётушка Хлоя, нажарив ещё целую гору оладий, посадила малютку
на колени и начала совать кусочки по очереди то ей, то себе, то
Мозу и Питу, которые предпочитали поедать свою порцию, катаясь
по полу, щекоча друг друга и то и дело хватая сестрёнку за
ноги.
— Да ну вас совсем!— покрикивала на шалунов мать и, ког-
да возня принимала слишком буйный характер, наудачу пинала
их ногой под столом. — Белые в гости пришли, а им хоть бы что!
Перестать сию же минуту! Сидите смирно, не то спущу я вас на
одну пуговицу ниже, дайте только мистеру Джорджу уйти!
201
Трудно сказать, что означала эта страшная угроза; во всяком
случае, её зловещая неопределённость не произвела никакого
впечатления на малолетних грешников.
— Фу-ты, господи! — воскликнул дядя Том,— Им бы целый день
веселиться, угомона на них нет.
Тут оба перемазанные патокой мальчугана вылезли из-под сто-
ла и кинулись целовать сестрёнку.
•— Да ну вас совсем! — крикнула мать, отстраняя рукой их кур-
чавые головы.— Приклеитесь друг к дружке, потом вас не разле-
пишь. Марш к колодцу, умойтесь как следует!
И она сопроводила свои слова довольно увесистым шлепком,
который исторг лишь новый взрыв смеха у малышей, кубарем вы-
катившихся за дверь.
— Видали когда-нибудь таких негодников?— благодушно спро-
сила тётушка Хлоя и, взяв старенькое полотенце, плеснула на него
воды из треснувшего чайника и стала смывать патоку с лица и
рук малютки.
Натерев дочку до блеска, она посадила её Тому на колени, а
сама занялась уборкой посуды. Девочка тут же стала тянуть отца
за нос, царапать ему лицо и — что доставляло ей особенное удо-
вольствие — запускать свои пухлые ручонки в его курчавую ше-
велюру.
— Ишь озорница!—сказал Том, держа дочку на вытянутых ру-
ках.
Потом встал, посадил сё себе на плечо и давай прыгать и при-
плясывать с ней по комнате.
Мистер Джордж махал платком, Моз и Пит, уже успевшие вер-
нуться, бегали за ними, ревя, как всамделишные медведи, и под
конец тётушка Хлоя заявила, что они своей вознёй «совсем её без
головы оставили».
Поскольку эта хирургическая операция производилась здесь
ежедневно, заявление тётушки Хлои нисколько не умерило всеобще-
го веселья, и тишина наступила в хижине лишь тогда, когда все
накричались, набегались и натанцевались до полного изнеможения.
— Ну, кажется, угомонились,— сказала тётушка Хлоя, выдви-
гая на середину комнаты низенькую кровать на колёсиках.—Моз
и ты, Пит, ложитесь спать...
* * *
Пока всё это происходило в хижине работника, в доме хозя-
ина разыгрывалась совсем другая сцена.
Работорговец и мистер Шелби сидели в той же столовой, за
тем же столом, на котором возле чернильницы лежали какие-то
бумаги.
Мистер Шелби подсчитывал пачки денег и одну за другой пере-
давал их работорговцу.
— Всё правильно,— сказал тот, в свою очередь пересчитав
деньги.— А теперь проставьте вот тут и тут вашу подпись.
202
Мистер Шелби торопливо взял обе купчие, подписал их и ото-
двинул в сторону вместе с деньгами. Ему, видимо, хотелось по-
скорее покончить с неприятным делом. Гейли вынул из своего
потрёпанного саквояжа лист пергаментной бумаги и, просмотрев
его, передал мистеру Шелби, который потянулся за ним, стараясь
пе выдать своего нетерпения.
— Ну, вот и покончили, — сказал работорговец, встазая из-за
стола.
— Да, покончили,— в раздумье проговорил мистер Шелби и,
глубоко вздохнув, повторил:—Покончили!
— А вы как будто вовсе и не рады? — удивился работор-
говец.
— Гейли,— сказал мистер Шелби,— я надеюсь, вы будете пом-
нить, что дали мне честное слово не продавать Тома в неизвест-
ные руки.
— Да вы сами только что это сделали, сэр,—ci зза.т работор-
говец.
— Как вам известно, меня вынудили к этому обстоятельства,—
высокомерно ответил Шелби.
— И меня могут вынудить,— сказал работорговец.— Да ладно,
я уж постараюсь подыскать вашему Тому местечко получше. А что
касается хорошего обращения, так на этот счёт можете не бес-
покоиться. Чего другого, а жестокости во мне, благодарение соз-
дателю; и в помине нет.
Памятуя прежние доводы, которые Гейли приводил в доказа-
тельство своей гуманности, мистер Шелби не очень-то был обнадё-
жен его заверениями, но так как ни па что другое рассчитывать
ему не приходилось, он молча проводил работорговца из комна-
ты и, оставшись один, закурил сигару ’.
Глава XXXI
В ПУТИ
На нижней палубе захудалого судёнышка, плывущего вверх по
Ред-ривер, сидел Том. Он был скован по рукам и ногам, но тяжелее
этих оков был камень, что лежал у него на сердце. Ясное небо,
прежде расстилавшееся над ним, затянулось мглой. Луна, звёзды —
всё померкло. Всё уплыло, как уплывают сейчас мимо вот эти де-
ревья на берегу, с тем, чтобы никогда больше не возвратиться.
Родной угол в Кентукки, жена, дети, добрые хозяева, богатый дом
Сен-Клера и сам он — красавец, гордец, казалось бы ко всему рав-
нодушный, но в глубине души такой сердечный, мягкий, золотая
1 В главах XIV—XXIX рассказывается о том, что в Новом .Орлеане, куда
Гейли привёз негров, Тома купил богатый и знатный джентльмен Сен-Клер, че-
ловек сердечный и мягкий. У него была дочь Ева лет шести, которая очень по-
любила доброго дядю Тома. Внезапная смерть девочки, а потом и её отца не
дали осуществиться их обещанию — отпустить Тома на свободу. Том был продай
новому работорговцу.
203
головка Евы, привольная, полная досуга жизнь — всё это исчезло
навсегда. А что осталось взамен?
Одним из самых страшных обстоятельств, связанных с рабством,
является то, что негр, привыкший жить в богатом доме, у добрых
хозяев, в любую минуту может попасть в руки жестокого и грубого
тирана;— точь-в-точь как стол, когда-то украшавший роскошную
гостиную, доживает свой век в грязном трактире. Существенная
разница состоит лишь в том, что стол ничего не чувствует, тогда
как у человека, несмотря на закон, гласящий, что он «приравни-
вается к домашнему имуществу», нельзя отнять его душу, его
воспоминания и привязанности, желания и страхи.
Хозяин Тома, мистер Саймон Легри, купил в Ново-м Орлеане
ещё несколько негров, сковал их в четыре пары и отвёл на паро-
ход «Пират», который уже стоял у причала, готовый к отплытию.
Как только Судно отошло от пристани, Легри, человек весьма
деловитый, явился осмотреть своих негров. Он остановился перед
Томом, которому велели одеться к аукциону во всё лучшее — в
суконный костюм, накрахмаленную сорочку, начищенные сапоги,—
и коротко распорядился:
— Встань!
Том встал.
— Сними галстук!
Кандалы мешали Тому, и Легри сам сорвал галстук у него с
шеи и сунул его в карман.
Потом он открыл сундучок Тома, уже подвергавшийся предва-
рительному осмотру, вынул оттуда старые штаны и потрёпанную
рабочую куртку и, сняв с Тома кандалы, мотнул головой на проход
между ящиками, нагромождёнными на палубе.
— Вот там переоденешься.
Том взял одежду и через несколько минут вернулся.
•— Сапоги тоже сними,— скомандовал Саймон.
Том выполнил и это приказание.
— Вот тебе взамен.
К его ногам упала пара грубых башмаков, какие обычно носят
невольники.
Снова надев на Тома кандалы, Легри приступил к тщательно-
му осмотру карманов на снятом костюме. Он извлёк оттуда шёлко-
вый носовой платок и тут же завладел им. Несколько мелких ве-
щичек, которые Том хранил на память о Еве, были с презрительным
смешком выброшены за борт.
Покончив с карманами, Легри отнёс сундучок Тома на бак, где
его тут же обступили матросы. Под всеобщий хохот и шуточки по
адресу- негров, которые «мнят себя джентльменами», гардероб То-
ма был быстро распродан, а пустой сундучок пущен с аукциона.
Все находили очень забавным, что вещи уплывают одна за другой
на глазах у их владельца, а когда дело дошло до сундучка, веселью
и остротам не было конца.
Но вот распродажа закончилась, и Саймон снова подошёл к
своему невольнику.
204
— Ну, Том, как видишь, я избавил тебя от лишнего багажа.
Л эту одежду береги пуще глаза — другую не скоро получишь.
Я своих негров приучаю к бережливости. Одна смена в год- такой
уж у меня порядок.
И, отвернувшись от Тома, Легри направился к Эммелине, кото-
рая была скована в паре с пожилой мулаткой.
— Смотри веселей, красавица!—крикнул он, потрепав девуш-
ку по подбородку.
Её взгляд, полный невольного отвращения и ужаса, не усколь-
знул от внимания Легри. Он нахмурился.
- - Брось капризничать! Изволь улыбаться, когда х< яин с то-
бой разговаривает! Слышишь?.. А ты что постную рожу скорчила,
старая крыса!—И он толкнул мулатку.— Чтоб я больше этого не
видел!.. Эй, вы!—Легри отступил назад.— Смотрите на меня... в
глаза, в глаза мне смотрите! — говорил он, топая ногой.
И все невольники, словно завороженные, уставились в яростно
сверкающие глаза Саймона.
- Вот это видали?- Он потряс огромным, как кузнечный мо-
лот, кулаком. — Тяжёлый? — Кулак опустился на плечо Тома. —
А мускулы какие, видите? Железные! А почему у меня такой кулак?
Потому что я бью им негров! С одного удара замертво валятся
все, как один.— И Легри так близко поднёс кулак к лицу Тома, что
тот зажмурился и отпрянул назад.— Управляющих я не держу.
Мне этого добра не надо — один справляюсь. И зарубите себе на
носу: слушаться меня с первого слова. Со мной только так и можно
ладить. Миндальничать с вами я ие собираюсь. Запомните это раз
и навсегда!
Женщины не удержались и охнули, и все невольники, все во-
семь человек, уныло опустили головы. А Саймон повернулся на
каблуках и направился в буфет выпить стаканчик виски.
Вот так я начинаю обучение своих рабов,— сообщил он со-
лидному джентльмену, который слышал его речь, обращённую к
неграм.— Их надо сразу же припугнуть—пусть знают, что цере-
мониться с ними никто не станет.
— В самом деле? — сказал джентльмен, разглядывая его с та-
ким интересом, точно это был зверь какой-то невиданной доселе
породы.
— Да-да! Я не такой, как ваши плантаторы-белоручки, которые
нянчатся с неграми и позволяют негодяям управляющим обжули-
вать себя на каждом шагу. Полюбуйтесь на мои кулаки— камен-
ные, это я на неграх натренировался. Да вы не стесняйтесь, по-
щупайте!
Его собеседник дотронулся пальцем до этого приспособления
для расправы с неграми и сказал:
— Да, действительно! И сердце у вас тоже такое... закалён-
ное?
— Смею думать, что закалённое!— И Саймон расхохотался.—
Разжалобить его трудно. Меня ничем не проймёшь — ни слезами,
ни лестью.
205
— А невольники у вас все, как на подбор.
— Да, жаловаться не на что. Взять хотя бы Тома — вон того,
высокого. Мне говорили, что таких негров днём с огнём не сыщешь.
Я за него малость переплатил... ну да ничего, он у меня будет ку-
чером или надсмотрщиком. Только сначала ему надо мозги впра-
вить, чтобы забыл начисто, как с ним нянчились прежние хозяева...
А вот на той мулатке меня надули. Она, видно, хворая, по всё-
таки, думаю, себя окупит. Протянет годик-другой, и ладно. Стоит
ли беречь этих негров? Одного использовал, покупай другого —
и хлопот меньше, и в конечном счёте дешевле обходится.— Саймон
отхлебнул виски из стакана.
— А на сколько их хватает в среднем? — спросил джентльмен.
— Да как вам сказать... всё зависит от здоровья. Кто покреп-
че, и шесть и семь лет протянет, а хилым срок года три, не боль-
ше. Я сначала бог знает как с ними возился, всё хотел, чтобы они
подольше мне служили. Бывало, заболеют — лечишь их, и одева-
ешь хорошо, и одеяла им даёшь. Ни к чему всё это! Сколько денег
зря просадил, уж не говоря о хлопотах. А теперь у меня такой по-
рядок: здоров ли, болен — всё равно работай. Помрёт — покупаю
другого. Это и дешевле и проще.
Его собеседник отвернулся и подсел к молодому человеку, ко-
торый с явным неудовольствием прислушивался к их разговору.
— Вот мерзавец! — сказал первый джентльмен.
— Да, мерзавец! Однако ваши законы позволяют таким мерзав-
цам вершить судьбы человеческих существ, которые во всём за-
висят от их воли. А так называемые гуманные люди потакают им.
Если б не их попустительство, эта бесчеловечная система не про-
держалась бы и часа.
— Я советую вам говорить потише,— сказал первый джентль-
мен.— Здесь среди пассажиров есть такие, которым подобные раз-
говоры могут не понравиться.
Молодой человек покраснел, улыбнулся и предложил своему со-
беседнику сыграть партию в шахматы.
Тем временем на нижней палубе происходит другой разговор.
Беседовали скованные вместе Эммелина и пожилая мулатка,
Как и следовало ожидать, они рассказывали друг другу о себе.
— У кого ты жила?— спросила Эммелина.
— У мистера Эллиса, на Леви-стрит. Ты, может, знаешь этот
дом?
— А как он с тобой обращался?
— Пока не заболел, хорошо. А как слёг в постель на полгода,
так замучились мы с ним. Покоя нам не давал ни днем ни ночью.
Ничем на него не угодишь! День ото дня всё злее и злее стано-
вился. Я под конец с ног стала валиться, хожу, как сонная муха.
Как-то ночью не выдержала и заснула. Что тут поднялось! Света
божьего невзвидела! Кричать на меня стал. Я, говорит, тебя про-
дам, такого хозяина тебе подыщу, что не обрадуешься! А ведь
раньше обещал отпустить меня на волю после своей смерти.
— А близкие у тебя есть?— спросила Эммелина,
— Есть муж. Он кузнец. Хозяин всегда посылал его на зара-
ботки. Я с ним и повидаться не успела... И дети у меня есть —
четверо. Ох, горе моё горькое!— И она закрыла лицо руками.
Когда слышишь рассказы о чужих бедах, слова утешения не-
вольно просятся на язык, но Эммелина ничем не могла смягчить
горе несчастной женщины. Да разве утешения тут помогут? И, слов-
но сговорившись, обе они даже не обмолвились о страшном че-
ловеке, который стал теперь их полновластным господином.
А «Пират» влачил свой скорбный груз всё дальше и дальше по
излучинам Ред-ривер, катившей мутные волны среди у..ылого одно-
образия крутых глинистых берегов, на которые с таков тоской были
устремлены глаза пассажиров нижней палубы.
Наконец он остановился у маленького городка, и здесь Лег-
ри со своими неграми сошёл на пристань.
Глава XL
МУЧЕНИК
Побег Касси и Эммелины привёл в бешенство и без того озлоб-
ленного Легри, и гнев его, как и следовало ожидать, пал на без-
защитную голову Тома.	,
Когда он прибыл в посёлок с вестью о случившемся, глаза у
Тома радостно засияли, руки невольно дрогнули, и это не усколь-
знуло от внимания Легри. Заметил он также, что Том не присоеди-
нился к погоне. Но принуждать его к этому силой сейчас было
некогда, и, помня непреклонный характер своего невольника, Лег-
ри решил повременить с расправой.
Неудача, которую ему пришлось потерпеть на болоте, с новой
силой разожгла его давнюю ненависть к непокорному рабу. Ведь
этот негр с первого дня бросил вызов своему хозяину! Ведь его
молчаливое упорство нет сил терпеть!
— Я ненавижу тебя, мерзавец!— крикнул Легри, вскакивая
среди ночи с кровати.— Ненавижу! Ты принадлежишь мне, ты моя
вещь! Да я не знаю, что с тобой сделаю! И кто с меня за это
спросит? Никто!— Он сжал кулаки, точно стараясь раздавить
что-то живое.
Но Том был ценный работник, и, хотя Легри ещё больше нена-
видел его за это, всё же соображения выгоды брали в нём верх
над ненавистью.
На следующее утро он решил созвать соседей с ружьями и со-
баками, оцепить болота со всех сторон и начать облаву по всем
правилам. Если поиски увенчаются успехом — прекрасно! Если же
нет, он призовёт Тома, и тогда... у него кровь закипала при од-
ной только мысли об этом!— тогда он либо сломит упорство про-
клятого негра, либо...
Облава затянулась, участники её не жалели сил, но вернулись
домой ни с чем. Касси с ядовитой, ликующей усмешкой смотрела
207
на хозяина, когда он, усталый и совершенно обескураженный,
слез с лошади у крыльца.
— Эй, Квимбо!—крикнул Легри, развалившись на диване в
гостиной.— Приведи-ка сюда Тома. Это он во всём виноват, ста-
рый плуг. Я с него шкуру спущу, а дознаюсь, в чём тут дело!
Сэмбо и Квимбо, ненавидевшие друг друга, сходились только
в одном: в острой ненависти к Тому. Легри говорил им, что со-
бирается сделать нового негра старшим надсмотрщиком на время
своих отлучек из дому, и этого было достаточно, чтобы они по-
чувствовали в нём соперника. Когда же Том впал в немилость у
Легри, ненависть, горевшая в их рабских душонках, вспыхнула с
еще большей силой. Вот почему Квимбо с такой охотой бросился
выполнять распоряжение хозяина.
Том сразу догадался, зачем его зовут. Он был посвящён в план
побега и знал, где прячутся Эммелина и Касси. Знал он и деспо-
тическую натуру человека, к которому его вели. И всё-таки ему
легче было бы пойти на смерть, чем выдать беззащитных жен-
щин.
Он поставил корзину меж рядов хлопка и пошёл за Квимбо.
— Ну, теперь берегись! — говорил великан негр, подгоняя свою
жертву пинками.— Хозяин просто рвёт и мечет. Теперь не отвер-
тишься. Так тебе всыплют, что не скоро очухаешься! Будешь значь,
как побеги устраивать!
Легри вышел им навстречу.
— Ага, дождался, голубчик! — сквозь стиснутые зубы проши-
пел он, хватая Тома за шиворот.—До того ты меня довёл, что я
решил тебя убить!
— Что ж, хозяин, убивайте,— покорно ответил Том.
— Да... я решил... убить... тебя,— продолжал Легри с ужасаю-
щим спокойствием,— и убью, если ты не признаешься мне во всём.
Где они?
Том молчал.
— Слышишь? — как разъярённый лев, взревел Легри и топнул
ногой.— Признавайся!
— Мне нечего вам сказать, хозяин,—медленно и твёрдо про-
говорил Том.
— И ты смеешь отпираться?
Том стоял молча.
— Говори сию же минуту!— рявкнул Легри, ударив его кула-
ком по лицу.— Ты знаешь, где они?
— Знаю, хозяин, но сказать ничего не могу. Убейте меня, я
готов к смерти.
Легри перевёл дух, стараясь сдержать обуревавшую его ярость,
схватил Тома *а локоть и прохрипел ему в самое лицо:
— Слушай, Том, ты думаешь, на этот раз тебе тоже всё сойдёт
с рук? Нет, ошибаешься! Теперь я решил твёрдо и даже с убытка-
ми не посчитаюсь. Ты всегда шёл мне наперекор. Больше я этого
не потерплю! Одно из двух: либо я подчиню тебя своей воле, ли-
бо убью. Всю кровь из тебя выпущу каплю за каплей, а на своём
208
настою!— И в полном неистовстве он одним ударом сбил Тома с
ног.
Описание жестокостей оскорбляет нас, наполняет гневом наше
сердце. Нам неприятно знать о мерзких поступках людей, но увы,
Америка, такие злодеяния совершаются под защитой твоих зако-
нов! Знает о них и церковь — знает и, по сути дела, безмолвст-
вует!
— Будто и не дышит, хозяин,— сказал Сэмбо, против воли
тронутый долготерпением Тома.
— Бей его, бей, пока не признается!— крикнул Легри.
Том открыл глаза и посмотрел на него.
—- Несчастный!—прошептал он.— Ты всё равно ничего со мной
не сделаешь,— и потерял сознание.
— Ну, кажется, подох!—Легри наклонился к нему.— Так и
есть... Что ж, по крайней мере, замолчит теперь навсегда.
Но Том был жив. Его непоколебимое мужество пронзило очерст-
вевшие сердца Сэмбо и Квимбо, и, как только Легри ушёл, они
сняли несчастного ^ученика со скамьи и сделали всё, чтобы вер-
нуть его к жизни, думая в невежестве своём, что оказывают ему
величайшее благодеяние.
— Что же мы наделали! Вот грех-то!— сказал Сэмбо.— А кто
будет отвечать за это на том свете? Пусть хозяин и отвечает,
с нас нечего спрашивать.
Они обмыли ему раиы, положили его на подстилку из хлопка.
Один из них сбегал в дом, выпросил у Легри коньяку, будто в на-
граду за труды, и, вернувшись, заставил очнувшегося Тома выпить
стакан до дна.
Глава XLI
МОЛОДОЙ хозяин
Два дня спустя в ясеневой аллее, ведущей к дому Легри, по-
явилась тележка, в которой сидел какой-то молодой человек. Он
остановился у крыльца, бросил вожжи на спину лошади, спрыг-
нул с сиденья и спросил, можно ли видеть хозяина плантации. Это
был Джордж Шелби. Но, для того чтобы читатель узнал, как он по-
пал сюда, нам придётся нарушить ход повествования и вернуться
немного назад.
Письмо мисс Офелии 1 к миссис Шелби волею случая проваля-
лось месяца два в какой-то захолустной почтовой конторе, а когда
оно дошло наконец по адресу, след Тома уже затерялся в глуши
болот, тянущихся вдоль берегов Ред-ривер.
Письмо взволновало мисс Шелби до глубины души, но в то
время ей ничего не удалось предпринять: она проводила дни и но-
чи у постели мужа, лежавшего в горячке. Единственной ее опорой
1 Офелия — родственница Сен-Клера, которая вела хозяйство в его доме.
209
и единственным помощником, который вёл все дела по имению, был
сын Джордж, успевший превратиться за это время из мальчика в
высокого, стройного юношу. Мисс Офелия со свойственной ей пре-
дусмотрительностью не забыла сообщить в своём послании фами-
лию поверенного Сен-Клера, и миссис Шелби сразу обратилась
к нему с просьбой известить её о судьбе Тома. Но несколько дней
спустя новые заботы всецело поглотили мать и сына, ибо мистер
Шелби умер.
В завещании он назначил жену своей душеприказчицей, ока-
зав таким образом полное доверие её уму, и она с присущей ей
энергией принялась распутывать клубок оставшихся после мужа
долгов. Проверка бумаг, векселей, продажа имущества отнимали
всё время у неё и у Джорджа, так как им хотелось расплатиться
со всеми кредиторами, чего бы это ни стоило, и привести дела
покойного в надлежащий порядок.
Поверенный Сен-Клеров не замедлил ответить на письмо мис-
сис Шелби. Однако он мог сообщить ей только то, что негр Том
был продан с торгов, деньги за него получены, а дальнейшая его
судьба неизвестна.
Такой ответ не удовлетворил миссис Шелби и её сына, и пол-
года спустя Джордж, отправившись по поручению матери на Юг,
решил заехать в Новый Орлеан, навести там справки о Томе, ра-
зыскать его и привезти домой.
Бесплодные поиски длились несколько месяцев, и вдруг Джордж
совершенно случайно встретился в Новом Орлеане с одим челове-
ком, который дал ему все нужные сведения. Наш герой запасся
деньгами и отправился на пароходе вверх по Ред-ривер с твёрдым
.намерением разыскать и выкупить своего старого друга.
Слуга-негр ввёл его в гостиную, где сидел Легри.
Саймон принял гостя насколько умел вежливо.
— Мне известно,— начал юноша,— что вы приобрели в Новом
Орлеане негра, по имени Том. Он принадлежал когда-то моему от-
цу, и я хотел бы выкупйть его и...
Легри сразу нахмурился и не дал Джорджу договорить.
— Да, верно, есть у меня такой негр. Я за него только зря
деньги заплатил, за негодяя. Он наглец, бунтовщик, побеги уст-
раивал другим неграм. Двух женщин у меня как не бывало, а им
цена каждой по восемьсот, по тысяче долларов. Сам признался,
что это его рук дело, а где они прячутся, не говорит. Под плетью
и то молчал, а уж, кажется, здорово ему всыпали. Я так ещё ни-
кого ие порол, как этого Тома. Теперь он прикинулся, что уми-
рает, да я ему не верю.
— Где он?—вырвалось у Джорджа.— Я хочу его видеть!—
Щёки юноши залились краской, глаза вспыхнули, но он ещё сдер-
живал себя.
— Том в чулане,— раздался за окном голос негритёнка, кото-
рый держал лошадь Джорджа.
Легри рявкнул на мальчика, а Джордж, не говоря ни слова,
повернулся и вышел из комнаты.
210
Том лежал в чулане уже что утки, большей частью в за-
бытьи, не испытывая боли, ибо истн ания той страшной ночи при-
тупили в нём всякую чувствительно Несчастные рабы пробира-
лись к нему тайком под покровом темноты и урывая время от
считанных часов отдыха, старались . >ть чем-ип в отплатить сво-
ему товарищу за ту ласку, с которой „ i отн  тя к ним. Чем
они могли помочь ему? Подать кружку холодное  • —и только!
Но с какой любовью это делалось!
Касси тоже узнала о жертве, принесённой ради и Эмме-
лины. Не посчитавшись с опасностью, она вышла накануне вече-
ром из своего убежища и прокралась в чулан. И те пролильные
слова, которые Том ещё мог прошептать этой ожесточ во
всем отчаявшейся женщине, растопили лёд, сковывающий е душу,
и она расплакалась, впервые за долгие годы.
Когда Джордж вошёл в чулан, сердце у него мучительно сжа-
лось, перед глазами поплыли круги.
— Не может быть... не может быть!— проговорил он, опускаясь
на колени перед Томом.— Дядя Том, друг мой!
Знакомый голос достиг слуха умирающего. Он чуть повёл
головой и улыбнулся.
Слёзы, делающие честь мужественному сердцу юноши, хлынули
у него из глаз, когда он склонился над смертным одром своего не-
счастного друга.
— Дядя Том! Очнись... скажи хоть слово! Посмотри на меня!
Я Джордж! Ты узнаёшь своего маленького Джорджа?
— Мистер Джордж...— чуть слышно прошептал Том, открывая
глаза и растерянно озираясь по сторонам.— Мистер Джордж!
Мало-помалу сознание вернулось к нему, его блуждающий
взгляд прояснился, лицо осветила счастливая улыбка, пальцы
мозолистых рук переплелись на груди, по щекам побежали
слёзы.
— Слава создателю! Больше мне ничего... ничего не нужно!
Ме'ня помнят., не забыли! Как хорошо стало на сердце... Теперь
я могу спокойно умереть...
— Ты не умрёшь, дядя Том, и не думай об этом! Тебе нельзя
умирать. Я выкуплю тебя, увезу домой!—горячо воскликнул
Джордж.
— Поздно, мистер Джордж, теперь уже поздно!
— Дядя Том, не умирай! Я не перенесу этого. Сколько ты стра-
дал! И где я нашёл тебя! В грязном чулане, всеми брошенного!
Том коснулся его руки.
— Только не рассказывайте об этом Хлое. Зачем её огорчать,
бедную! А ребятишки мои!.. Как подумаю о них, так сердце раз-
рывается на части... Поклон от меня передавайте, мистер Джордж,
хозяину и хозяйке... добрая у неё душа... и всем... всем...
В эту минуту Легри подошёл к дверям чулана, с притворным
безразличием заглянул внутрь и отвернулся.
— Дьявол!— крикнул Джордж, не в силах сдержать гнев.—
Одно утешение: поплатится он когда-нибудь за свои грехи!
211
Радость свидания с молодым хозяином, казалось, вдохнула но-
вые силы в сердце умирающего Тома... но ненадолго. Он вытянул-
ся, тяжко вздохнул всей грудью — раз, другой... А потом на гу-
бах его появилась улыбка, и словно сон смежил ему веки.
Юноша, не шелохнувшись, долго смотрел на бездыханное тело.
Чувство благоговения охватило его. Он закрыл мёртвые глаза сво-
его друга, выпрямился и, обернувшись, увидел позади себя Легри.
Смерть, свидетелем которой Джордж был всего лишь минуту
назад, обуздала в нём юношескую горячность. Присутствие этого
человека внушало ему только чувство омерзения, и он решил по-
кончить с ним, не тратя лишних слов.
— Вы получили с него всё, что могли. Больше он вам не по-
надобится,— сказал юноша, твёрдо глядя Легри в глаза.— Сколько
вам заплатить за мёртвого? Я хочу похоронить его.
— Я мертвецами не торгую,— угрюмо буркнул Легри.— Хоро-
ните, дело ваше.
— Ребята!— властным голосом сказал Джордж, обращаясь к
трём неграм, которые молча смотрели на бездыханного Тома.—
Помогите мне донести его до тележки и достаньте где-нибудь
заступ.
Те сразу бросились выполнять приказание: один стал искать
заступ, двое других подняли тело.
Джордж словно не замечал Легри, а тот, не решаясь преко-
словить ему, засвистел с напускным равнодушием и отправился
следом за всеми к дому.
Джордж вынул из тележки сиденье, постлал на освободившее-
ся место свой плащ и помог осторожно опустить на него мёртво-
го. Потом он повернулся к Легри и заговорил, изо всех сил ста-
раясь сдержать себя:
— Я ещё ничего не сказал вам о вашем злодеянии. Сейчас не
время и не место обсуждать это. Но, сэр, правосудие покарает
вас за невинно пролитую кровь! Вы совершили убийство, и я это-
го так не оставлю! Дайте мне только доехать до ближайшего горо-
да! Властям всё будет известно!
— Ну и пусть! — крикнул Легри, презрительно щёлкая паль-
цами.— Посмотрим, что у вас получится из этой затеи. Свидетели
есть? Кто подтвердит ваши показания? Что, взяли?
Легри хорохорился неспроста. Джордж понял это сразу. Кроме
них двоих, на плантации не было ни одного белого человека, а с
показаниями негров в суде не считаются. Джорджу хотелось крик-
нуть так, чтобы небо содрогнулось от его крика: «Где же спра-
ведливость?» Но он знал, что это ничему не поможет.
— Негр издох — подумаешь, важность!— сказал Легри.
Эти слова были искрой, упавшей в пороховой погреб. Благо-
разумие не было в числе добродетелей кентуккийского юноши. Он
бросился на Ле’гри с кулаками, и тот как подкошенный упал нич-
ком на землю.
Некоторым людям побои явно идут на пользу. Эти люди немед-
ленно проникаются уважением к тому, по чьей вине им пришлось
212
уткнуться носом в грязь. Так было и с Легри. Он встал, отрях-
нул пыль с куртки и проводил почтительным взглядом медленно
удаляющуюся тележку. Проводил — зам:' угс —не вы лвив ни
слова ей вслед.
Выехав за границу усадьбы, Джордж увидел ' й песча-
ный пригорок, на котором росло два-три дереза < иве ел
вырыть могилу.
— Плащ с собой возьмёте, сударь?—спросили .	4, ко та
могила была готова.
— Нет, нет, похороните его в нём! Что я могу тебе дать, бе хный
мой друг! Возьми хоть мой плащ!
Тело опустили в могилу, и негры, храня глубокое молчание, ста-
ли забрасывать её землей, потом насыпали холмик и обложили
его свежим дерном.
— Теперь можете идти, — сказал Джордж, сунув каждому по
монете.
Но они медлили, переминаясь с ноги на ногу.
— Если бы сударь купил нас...— начал один из них.
— Тяжко нам здесь, сударь!—подхватил другой.— Будьте ми-
лостивы, купите нас!
— Не могу, не могу!— с трудом выговорил Джордж и махнул
рукой.— Не просите, это невозможно.
Бедняги понурились и молча побрели прочь.
— Боже милостивый!— воскликнул юноша, опускаясь на коле-
ни у могилы.— Призываю тебя в свидетели! Клянусь тебе, что с этой
самой минуты я отдам все свои силы на то, чтобы стереть позорное
клеймо рабства с моей страны!..
Артур Конан Дойль
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ШЕРЛОКА ХОЛМСА
(Избранные рассказы)
СОЮЗ РЫЖИХ
(В сокращении)
Как-то осенью прошлого года я зашёл на минутку к моему прия-
телю, мистеру Шерлоку Холмсу. У него сидел какой-то пожилой
джентльмен, очень полный, огненно-рыжий...
— Вы пришли как нельзя более кстати, мой дорогой Уотсон,—
приветливо проговорил он.
— Не лучше ли мне подождать в другой комнате?
— Нет, нет... Мистер Уилсон,— сказал он, обращаясь к тол-
стяку, — этот джентльмен не раз оказывал мне дружескую по-
мощь во многих моих наиболее удачных исследованиях. Не сомне-
ваюсь, что и в вашем деле он будет мне очень полезен
— Я знаю, мой дорогой Уотсон,— сказал он,— что вы разде-
ляете мою любовь ко всему необычному... Не будь у вас этой
213
любви к необыкновенным событиям, вы не стали бы с таким энту-
зиазмом записывать скромные мои приключения....
...Я, помнится, говорил вам, что самая смелая фантазия не в
силах представить себе тех диковинных случаев, какие встречают-
ся в обыденной жизни.
...Вог хотя бы та история, которую мне сейчас рассказал мистер
Джабез Уилсон. Признаться, за всю свою жизнь я не слыхал столь
необычной истории... В данном случае я не могу пока сказать, есть
ли тут состав преступления, однако .ход событий крайне любо-
пытен. Будьте добры, мистер Уилсон, повторите свой рассказ.
Я прошу вас об этом не только для того, чтобы мой друг, мистер
Уотсон, выслушал начало рассказа, но и для того, чтобы мне са-
мому как можно лучше познакомиться с каждой подробностью.
...Вы нашли объявление, мистер Уилсон?
— Нашёл,— ответил тот.— Вот оно. С этого всё и началось.
Я взял газету и прочёл:
Союз рыжих
Во исполнение завещания покойного Иезекии Хопкинса из Ле-
банона, Пенсильвания (США), ОТКРЫТА новая вакансия для
члена Союза. Предлагается жалованье — четыре фунта стерлин-
гов в неделю за чисто номинальную службу. Каждый рыжий не
моложе двадцати одного года, находящийся в здравом уме и трез-
вой памяти, может оказаться пригодным для этой работы. Обра-
щаться лично к Дункану Россу в понедельник, в одиннадцать часов,
в контору Союза, Флит-стрит, Попс-корт, 7.
Холмс беззвучно засмеялся и весь как-то съёжился в кресле,
а это служило ’верным признаком, что он испытывает немалое удо-
влетворение.
— Не слишком заурядное объявление, как по-вашему, а? —
сказал он.— Ну, мистер Уилсон, начните-ка сначала и расскажите
нам о себе, о своём доме и о том, какую роль сыграло это объяв-
ление в вашей жизни. А вы, доктор, запишите, пожалуйста, что
это за газета и от какого числа.
— «Морнинг кроникл», 27 апреля 1890 года. Ровно два месяца
назад.
— Отлично. Продолжайте, мистер Уилсон.
— Как я уже вам говорил, мистер Шерлок Холмс,— сказал
Джабез Уилсон, вытирая лоб,— у меня есть маленькая ссудная
касса на Кобург-сквер, неподалёку от Сити. Дело у меня и преж-
де шло неважно, а за последние два года доходов хватало толь-
ко на то, чтобы кое-как сводить концы с концами. Когда-то я дер-
жал двоих помощников, но теперь у меня только один; мне трудно
было бы платить ему, но он согласился работать на половинном
жалованье,— лишь бы иметь возможность изучить дело.
— Как зовут этого услужливого юношу?— спросил Холмс.
— Его зовут Винсент Сполдинг. Трудно сказать, сколько ему
лет. Более расторопного помощника мне не сыскать. Я отлично
понимаю, что он вполне мог бы в другом месте зарабатывать вдвое
214
больше. Но в конце концов раз он доволен, зачем внушать ему
мысли, которые нанесут ущерб моим интересам?
— В самом деле, зачем? Вам просто повезло: у вас помощник,
которому вы платите гораздо меньше, чем платят за такую же
работу другие. Не часто встретишь в наше время бескорыстных
служащих. Интересный у вас помощник, пожалуй, ещё интереснее,
чем объявление.
- Хотя должен сказать, у него есть свои недостатки!—продол-
жал мистер Уилсон.— Никогда не встречал человека, который так
страстно увлекался бы фотографией. Щёлкает аппаратом, когда
нужно работать, а потом ныряет в погреб, как кролик в нору, и
проявляет пластинки. Это его главный недостаток. А впрочем, он
хороший'работник, и мне не в чем его упрекнуть.
— Он и теперь служит у вас?
— Да, сэр. ...Сегодня исполнилось как раз восемь недель с того
дня, когда Сполдинг вошёл в контору с этой газетой в руке
и сказал:
— Жалко, что господь не создал меня рыжим, мистер Уилсон.
— Почему?— спрашиваю я.
— Да вот, посмотрите,— говорит он,— открылась новая вакан-
сия в Союзе рыжих. Тот, кто займёт её, неплохо будет зарабаты-
вать.. Если бы волосы мои способны были изменить свой цвет,
ни за что не упустил бы это выгодное местечко.
— А что это за Союз рыжих?— спросил я.
— Неужели вы никогда не слыхали о Союзе рыжих?— спросил
Сполдинг у меня, широко раскрыв глаза.
— Никогда.
— Странно, вы ведь один из тех, кто имеет право занять ва-
кансию.
— А много ли это может дать?— спросил я.
— Фунтов двести в год, не больше, зато работа пустяковая
и не мешает человеку заниматься любым другим делом.
Понятно, я навострил уши, так как предприятие моё за послед-
нее время давало очень мало дохода и лишние двести фунтов в год
были бы очень кстати.
— Расскажите всё, что вы знаете об этом Союзе,— сказал я.
— ...Насколько мне известно, этот Союз основал американский
миллионер Хопкинс, большой чудак. Он сам был огненно-рыжий
и благоволил ко всем рыжим на свете. Умирая, он оставил огром-
ную сумму, и душеприказчики должны на проценты с неё подыски-
вать тёплые местечки для тех, у кого волосы ярко-рыжего цвета.
Что ни говори, платят неплохо, а работы никакой.
— Но ведь рыжих миллионы,— сказал я,— и каждый пожелает
занять вакантное место?
— Не так много, как кажется,— ответил он.— Объявление обра-
щено только к лондонцам, и лишь ко взрослым. Этот американец
родился в Лондоне, прожил здесь свою юность и хотел облагоде-
тельствовать свой родной город. Кроме того, насколько я слышал,
в Союз рыжих требуются люди только с волосами яркого, ослепи-
215
тельного, огненно-рыжего цвета. Если вы хотите воспользоваться
этим предложением, мистер Уилсон, нужно только пройтись до кон-
торы Союза рыжих. Впрочем, есть ли вам смысл отвлекаться от
основного занятия ради нескольких сот фунтов?
Как вы сами изволите видеть, джентльмены, у меня волосы
ярко-рыжего, богатого оттенка, что дойди дело до состязания ры-
жих, у меня, пожалуй, будет шанс, как ни у кого. Винсент Сполдинг,
как человек весьма сведущий в этом деле, мог оказаться полезным,
поэтому я распорядился закрыть ставни на весь день и попросил
его сопровождать меня. Он обрадовался, что сегодня не придётся
работать, и мы, закрыв контору, отправились по адресу, указан-
ному в объявлении.
Такого зрелища, мистер Холмс, мне больше никогда не придёт-
ся увидеть!.. Флит-стрит была забита рыжими... Правда, Сполдинг
заметил, что голов настоящего огненного цвета тут было очень не-
много. И всё же, увидев толпу, я пришёл в отчаяние и решил отка-
заться от предприятия, но Сполдинг и слышать об этом не хотел.
Не знаю, как это ему удавалось, но он проталкивался сквозь толпу
с таким усердием, что вскоре мы очутились на лестнице, ведущей
в контору, а затем и в самой конторе...
— Замечательная же с вами случилась история! — сказал
Холмс, когда клиент замолчал.— Пожалуйста, продолжайте.
— В конторе не было ничего, кроме пары деревянных стульев
и простого соснового стола, за которым сидел маленький человечек,
ещё более рыжий, чем я... Едва мы вошли, он запер двери, чтобы
побеседовать с нами без посторонних.
— Это мистер Джабез Уилсон,— сказал мой помощник.— Он
хотел бы занять вакансию в Союзе.
— И он вполне достоин этого, поскольку отвечает всем требо-
ваниям,— ответил человечек.— Давно не случалось мне видеть та-
кие прекрасные волосы!
Он отступил на шаг, склонил голову набок и глядел на мои
волосы так долго, что мне стало неловко. Затем он внезапно кинул-
ся вперёд, схватил мою руку и горячо поздравил меня.
— Было бы преступлением медлить,— сказал он.— И всё-таки,
надеюсь, вы простите меня, если я приму некоторые меры предосто-
рожности.
И он вцепился мне в волосы обеими руками и дёрнул так, что
я взвыл от боли.
— У вас выступили слёзы,— сказал он, отпуская меня.—Значит,
всё в порядке. Извините, приходится быть осторожным, потому что
нас дважды обманули с помощью париков и краски.
, Он подошёл к окну и крикнул во всё горло, что вакансия занята.
Снизу донёсся стон разочарования, толпа расползлась по разным
направлениям, и скоро не осталось ни одного рыжего, кроме меня
и человека, который со мной договаривался.
— Меня зовут мистер Дункан Росс,— сказал он,— и я тоже по-
лучаю пенсию из фонда, который оставил нам наш великодушный
благодетель. Вы женаты, мистер Уилсон? У вас есть семья?
216
Я ответил, что я вдовец и детей у меня нет. Лицо его вытяну-
лось.
— Да, это серьёзнейшее препятстьие! Очень, очень жаль, что
вы не женаты. Фонд создан не только для поддержания рыжих, но
и должен способствовать увеличению их числа. Какая неудача, что
вы оказались холостяком!
Должен сказать, мистер Холмс, что при этих словах я опечалил-
ся, так как стал опасаться, что меня не возьмут; но, подумав не-
сколько минут, Росс заявил, что всё обойдётся.
— Ради кого-нибудь другого мы не стали бы отступать от пра-
вил, но человеку с такими волосами можно пойти навстречу. Когда
вы могли бы приступить к исполнению обязанностей?
— Право, не знаю, ведь у меня ещё собственное предприятие...—
ответил я.
— Не беспокойтесь, мистер Уилсон,— сказал Винсент Спол-
динг.— С работой я справлюсь и без вас.
— В какие часы я буду занят? — спросил я.
— От десяти до двух.
Так как в ссудных кассах главная работа приходится на вечер-
ние часы, я и решил, мистер Холмс, что недурно заработать кое-что
в утренние часы. Помощник у меня — человек надёжный и вполне
может меня заменить.
- Эти часы мне подходят,— сказал я.— А какое вы платите жа-
лованье?
— Четыре фунта в неделю.
— Ав чём заключается работа?
— Работа чисто номинальная.
— Что вы называете чисто номинальной работой?
— Вы должны безотлучно находиться в нашей конторе или, по
крайней мере, в здании, где она помещается. Выходить нельзя —
потеряете место. Завещатель особенно настаивает на точном выпол-
нении этого пункта. Если вы хоть раз покинете контору в рабочие
часы, будет считаться, что вы не исполнили наших требований.
— Если речь идёт всего о четырёх часах в сутки, мне, конечно,
и в голову не придёт уходить из конторы,— сказал я.
— Имейте это в виду,— повторил мистер Дункан Росс.— Потом
мы никаких извинений не примем. Никакие болезни, никакие дела
не могут служить оправданием. Вы должны безотлучно находиться
в конторе или потеряете службу.
— Ав чём же заключается работа?
— Вам придётся переписывать «Британскую энциклопедию».
Первый том — в этом шкафу. Чернила, перья, бумагу и промокашку
вы достанете сами; мы предоставляем стол и стул. Не могли бы вы
приступить к работе завтра же?
— Конечно, могу,— ответил я.
— В таком случае, до свидания, мистер Джабез Уилсон. И по-
звольте ещё раз поздравить вас с получением хорошего места.
Он поклонился. Я вышел из комнаты и отправился домой вместе
с помощником, безотчётно радуясь необыкновенной удаче. ...Но
217
к вечеру я несколько упал духом; я почти убедил себя, что всё это
дело — просто мошенничество... Винсент Сполдинг изо всех сил ста-
рался подбодрить меня, но, ложась спать, я твёрдо решил отказать-
ся от этого дела. Однако утром я подумал, что всё-таки стоит схо-
дить туда. Купив чернил на пенни, захватив гусиное перо и семь
больших листов бумаги, я отправился в Попс-корт. К моему удив-
лению, там всё было в порядке. Я очень обрадовался. Стол был при-
готовлен для работы, и мистер Дункан Росс ждал меня. Он велел
мне начать с буквы «А» и вышел. Однако время от времени он за-
ходил, чтобы посмотреть, работаю ли я. В два часа он попрощался
со мной, похвалив за то, что я успел так много переписать, и запер
дверь конторы
Так шло из дня в день, мистер Холмс. В субботу мистер Росс
выложил на стол четыре золотых соверена — плату за неделю. Про-
шла вторая неделя, потом третья. Каждое утро я приходил туда
ровно к десяти и уходил ровно в два. Со временем мистер Росс на-
чал заходить в контору всё реже и реже, а потом и вовсе перестал
наведываться. Тем не менее я не осмеливался выйти из комнаты
даже на минуту, так как не хотел рисковать такой выгодной
службой.
Так прошло восемь недель; я переписал статьи об Аббатах,
об Артиллерии, об Архитектуре и надеялся в скором времени при-
ступить к букве «Б». Я изрядно потратился на бумагу, и исписанные
мною листы едва помещались на полке. Но вдруг всё кончилось.
— Кончилось?
— Да, сэр. Сегодня утром. Я пришёл на работу, как всегда,
к десяти часам-, но дверь оказалась запертой на замок, а к двери
был прибит листок плотной бумаги. Вот, посмотрите сами.
Он протянул нам этот листок. Там было написано:
Союз рыжих распущен.
9 октября 1890 года.
Мы с Шерлоком Холмсом долго разглядывали эту краткую запис-
ку, потом перевели глаза на унылое лицо Джабеза Уилсона; смеш-
ная сторона происшествия заслонила от нас всё остальное, и мы
расхохотались.
— Не вижу ничего смешного! — крикнул наш клиент, вскочив
с кресла и покраснев до корней жгучих волос.— Если вместо того,
чтобы помочь мне, вы собираетесь смеяться надо мной, я обращусь
к кому-нибудь другому!
— Нет, нет! — воскликнул Холмс, снова усаживая его в кресло.
Вцше дело вдохновляет меня своей новизной... но согласитесь, в нём
всё же есть что-то забавное... Что же вы предприняли, найдя эту
записку на дверях?..
* * *
Уилсон пытался найти Росса, но безрезультатно, даже имени такого никто
не знал. Человек, принявший его на работу, как сообщил хозяин дома, про-
218
зывался Уильямом Моррисом. Помощник же посоветовал ждать сообщения по
почте. Уилсон не хотел сдаваться без боя и обе гилсв за помощью к Холмсу.
Холмс уточнил некоторые детали внешности < го пс ощии?.а и пообещал к по-
недельнику всё выявить (беседовали они в субботу).
С этого момента Холмс приступил к лич 	। г .'чию этого курьёз-
ного дела. Вместе с доктором Уотсоном он с  т > i 	, ер, где
была ссудная касса Уилсона, для подтверждения > а ем .i i i в дверь
и увидел помощника, а главное, его колени, перед ссудной	ш " си-
лой постучал тростью по мостовой, затем осмотрел с< сели? . у г что
рядом со двором кассы Уилсона находится отделение Городе, с и Пригороч-
ного банков... Холмс заявил Уотсону, что происшествие на Кобург е.аср— серьёз-
ная штука и к нему надо серьёзно подготовиться, так как там гото • " круп-
ное преступление. Он попросил доктора быть у пего вечером, часе- в десять,
взять с собой револьвер, потому что дело будет опасное В операции, подготов-
ленной Шерлоком Холмсом, принимали участие директор банка Мерриу зер,
агент полиции Питер Джонс, доктор Уотсон и Холмс, кроме того, три человека
из полиции заняли пост у дверей ссудной кассы. Группа Холмса засела в под-
вале банка.
* * *
— ...Это первый субботний вечер за двадцать семь лет, который
я проведу без карт,— признался директор банка.
— В сегодняшней игре ставка покрупнее, чем в ваших карточ-
ных играх,— сказал Шерлок Холмс,— да и сама игра увлекатель-
ней. Ставка, мистер Мерриуэзер, равна тридцати тысячам фунтов
стерлингов. Л ваша ставка, Джонс, — человек, которого вы давно
хотите поймать.
— Да, Джон Клей, убийца, вор, взломщик, фальшивомонетчик,—
сказал Джонс.— Он ещё молод, но уже искуснейший преступник...
Его дед был герцог, сам он учился в Итоне и в Оксфорде...
— Сегодня ночью я буду иметь удовольствие представить его
вам. Мне тоже приходилось наблюдать подвиги мистера Джона
Клея.
...Со своего места из-за ящика я мог видеть часть пола в подвале
банка, и вдруг там, внизу, я заметил мерцание света.
Сначала это была слабая искра. Вскоре искра превратилась
в жёлтую полоску. Потом в полу неслышно образовалась щель и в
середине освещённого пространства появилась рука, которая как
будто пыталась нащупать какой-то предмет. С минуту эта рука,
шевеля пальцами, торчала из пола. Затем она исчезла, и всё опять
погрузилось во тьму; лишь через узенькую щель между плитами
пробивался слабый свет.
Однако через мгновение одна из широких белых плит с резким
скрипом перевернулась, и открылось квадратное отверстие, из ко-
торого хлынул свет фонаря. Оттуда выглянуло гладко выбритое
юное лицо; неизвестный зорко осмотрелся по сторонам, потом опёр-
ся обеими руками о края отверстия и стал подтягиваться; сначала
показались плечи, потом туловище, а вот он уже занёс колено на
пол. Через секунду незнакомец стоял во весь рост и помогал влезть
своему товарищу, такому же маленькому и гибкому, с вихрами
ярко-рыжих волос.
219
— Всё в порядке,— прошептал он.— Зубило и мешки у тебя?..
А, чёрт!.. Прыгай, Арчи, прыгай, я за себя постою.
Шерлок Холмс выскочил из-за укрытия и схватил его за шиворот.
Второй вор юркнул в нору; Джонс пытался его задержать, но, ви-
димо, безуспешно. Я слышал треск рвущейся материи. Блеснул
ствол револьвера, но Холмс охотничьим хлыстом стегнул противни-
ка по руке, и револьвер со звоном упал на каменный пол.
— Бесполезно, Джон Клей,— сказал Холмс.— Р;л попались.
— Вижу,— ответил тот совершенно спокойно.— Но приятелю
моему удалось ускользнуть, вы поймали полу его пиджака.
— Три человека поджидают его за дверями,— сказал Холмс.
— Ах, вот как? Чисто сработано! Поздравляю вас.
— А я — вас. Ваша выдумка насчёт рыжих волос оригинальна
и удачна.
— Сейчас увидите своего приятеля,— сказал Джонс.— А теперь
я надену на вас наручники...
Величаво кивнув нам головой, Клей удалился под охраной сы-
щика.
— Мистер Холмс,— сказал Мериуэзер, выводя нас из храни-
лища,— я, право, не знаю, как наш банк мог бы отблагодарить вас
за эту услугу. Вам удалось предотвратить крупнейшее ограбление
банка.
— ..Я уже вознаграждён тем, что испытал единственное в своём
роде приключение и услышал замечательную повесть о Союзе ры-
жих...— сказал Шерлок Холмс.
— Видите ли, Уотсон,— начал Холмс,— мне с самого начала было
ясно, что единственная цель этого фантастического объявления о
Союзе рыжих и переписывания «Британской энциклопедии»— еже-
дневно удалять из дому на несколько часов не слишком умного
владельца ссудной кассы... Весь план подсказан воображению Клея
цветом волос его сообщника... Они поместили в газете объявление,
один мошенник снял временно контору, другой мошенник уговорил
своего хозяина пойти туда, и оба получили возможность каждое утро
пользоваться его отсутствием. Как только я услышал, что помощник
довольствуется половинным жалованьем, я понял, что для этого
есть основательные причины... Предприятие нашего рыжего клиен-
та — ничтожное, да и в квартире у него нет ничего такого, ради чего
стоило бы затевать столь сложную игру. Следовательно, они имели
в виду нечто находящееся вне дома. Но что? И тут я вспомнил о том,
что помощник занимается фотографией и постоянно ныряет в по-
греб. Погреб! Вот и ключ к этой запутанной истории. Я навёл справ-
ки об этом человеке и понял, что имею дело с самым хладнокров-
ным и дерзким преступником в Лондоне. Итак, он что-то делал
в погребе, что-то очень сложное,— ведь ему приходилось работать
там по нескольку часов в течение двух месяцев. Что же он делал?
Только одно: рыл подкоп в другое здание. Вот к каким выводам
я пришёл, когда мы отправились познакомиться с ситуацией на ме-
сте. Вы очень удивились, когда я постучал тростью по мостовой.
А между тем я хотел узнать, куда прокладывается подкоп — перед
220
домом или на задворках. Епер< ди его не было. Тогда я позвонил
в лавку. Как и следовало ожидать,, дверь открыл помощник. У нас с
ним и прежде бывали кое-какие стычки, но мы никогда не видели
друг друга в лицо. Я хотел видеть его брюки. Да и этот раз я не
смотрел ему в лицо. Они у него были грязны, помяты и протёрты
в коленях. Это свидетельствовало о том, что он долгие часы копал
землю. Оставалось выяснить, куда вёл подкоп. Я свернул за угол,
увидел вывеску Городского и Пригородного банков и понял, что
задача решена. Когда вы отправились домой, я поехал в Скотленд-
Ярд, а оттуда к председателю правления банка. Результаты вам
известны.
- А как вы узнали, что они попытаются совершить ограбление
именно этой ночью? — спросил я.
— Кс гда они закрыли контору Союза рыжих. Это означало, что
их больше не заботит, дома мистер Джабез Уилсон или нет,— дру-
гими словами, подкоп был готов. Очевидно, что они не хотели те-
рять времени, так как, во-первых, подкоп могли обнаружить, а во-
вторых, золото могло быть перевезено в другое место. Самым
удобным днём казалась суббота, потому что до понедельника золо-
та никто бы не хватился и они имели лишние сутки, чтобы скрыться.
Так я и пришёл к выводу, что попытка ограбления будет совершена
ближайшей ночью.
— Ваши рассуждения безукоризненны! — воскликнул я с непри-
творным восхищением.
— Этот случай спас меня от угнетающей скуки,— проговорил
Шерлок Холмс, зевая.— Увы, я чувствую, что скука снова начинает
одолевать меня! Вся моя жизнь — сплошное усилие избегнуть тос-
кливого однообразия будней. Маленькие загадки, которые я порой
разгадываю, помогают мне в этом.
— Вы истинный благодетель человечества,— сказал я.
Холмс пожал плечами:
— Пожалуй, я действительно приношу кое-какую пользу. «Че-
ловек — ничто, произведение — всё»,— как выразился Гюстав Фло-
бер в письме к Жорж Саид *.
Джек Лондон
НА БЕРЕГАХ САКРАМЕНТО
Ветер мчится — хо-хо-хью! —
Прямо в Калифорнию.
Сакраменто—край богатый:
Золото гребут лопатой!
Худенький мальчик тонким пронзительным голосом распевал
эту морскую песню, которую во всех частях света горланят матросы,
когда крутят лебёдку, снимаясь с якоря, чтобы двинуться в порт
Фриско. Это был обыкновенный мальчуган, который никогда и моря-
1 Гюстае Флобер и Жорж Санд — французские писатели XIX в.
221
то в глаза не видел, но всего в двухстах футах от него— только
спуститься с утёса — бурлила река Сакраменто. Малыш Джерри —
так звали его, — потому что был ещё старый Джерри, его отец; от
него-то и слышал Малыш эту песню и от него же унаследовал ярко-
рыжие вихры, задорные голубые глаза и очень белую, усыпанную
веснушками кожу.
Старый Джерри был моряк, он добрую половин ' своей жизни
плавал по морям, а песня матросу сама просится нг1 язык. Но од-
нажды, в каком-то азиатском порту, когда он вместе с двадцатью
другими матросами пел, выбиваясь из сил под проклятой лебёдкой,
слова этой песни впервые заставили его призадуматься всерьёз.
Очнувшись в Сан-Франциско, он распрощался со своим кораблём
и с морем и отправился поглядеть собственными глазами на берега
Сакраменто.
Тут-то он и увидел золото. Он нанялся работать на рудник «Зо-
лотая Грёза» и оказался в высшей степени полезным человеком при
устройстве подвесной дороги на высоте двухсот футов над рекой.
Затем эта дорога осталась под его надзором. Он следил за тро-
сами, держал их в исправности, любил их и вскоре стал незамени-
мым работником на руднике «Золотая Грёза». А потом он полюбил
хорошенькую Маргарет Келли, но она очень скоро покинула его
и малютку Джерри, который только-только начинал ходить, и усну-
ла непробудным сном на маленьком кладбище, среди больших су-
ровых сосен.
Старый Джерри так и не вернулся на морскую службу. Он жил
возле своей подвесной дороги и всю любовь, на какую способна
была его душа, отдал толстым стальным тросам и малышу Джерри.
Для рудника «Золотая Грёза» наступили чёрные дни, но и тогда
старик остался на службе у Компании — сторожить заброшенное
предприятие.
Однако сегодня утром его что-то не было видно. Один только
малыш Джерри сидел на крылечке и распевал старую матросскую
песню. Он сам приготовил себе завтрак и уже успел управиться
с ним, а теперь вышел поглядеть на белый свет. Неподалёку, шагах
в двадцати от него, возвышался громадный стальной барабан, на
который наматывался бесконечный металлический трос. Рядом
с барабаном стояла тщательно закреплённая вагонетка для руды.
Проследив взглядом головокружительный полёт стальных тросов,
перекинутых высоко над рекой, малыш Джерри различил далеко
на том берегу другой барабан и другую вагонетку.
Сооружение это приводилось в действие просто силой тяжести:
вагонетка двигалась, увлекаемая собственным весом, а в это время
с противоположного берега двигалась пустая вагонетка. Когда на-
груженную вагонетку опорожняли, а пустую наполняли рудой —
всё повторялось снова, повторялось много, много сотен и тысяч раз,
с тех пор как старый Джерри стал смотрителем подвесной дороги.
Малыш Джерри перестал петь, услышав приближающиеся шаги.
Высокий человек в синей рубахе, с винтовкой на плече, вышел из
соснового леса. Это был Холл, сторож на руднике «Жёлтый Дра-
222
кон», расположенном примерно в миле отсюда вверх по течению
Сакраменто, где тоже была перекинута дорога на тот берег.
— Здорово, Малыш! — крикнул он.— Что ты тут делаешь один-
одинёшенек?
— А я здесь теперь за хозяина,— ответит Малыш Джерри как
нельзя более небрежным тоном, словно ему не впервой било < ста-
ваться одному.— Отец, знаете, уехал.
— Куда уехал? — спросил Холл.
- - В Сан-Франциско. Он ещё вчера вечером уехал. Брат у —го
умер, где-то в Старом Свете. Вот он и поехал с адвокатом потол-
ковать. Завтра вечером вернётся.
Всё это Джерри выложил с гордым сознанием, что на него
ложена большая ответственность — самолично сторожить рудник
«Золотая Грёза». Видно было в то же время, что он страшно рад
замечательному приключению — возможности пожить совсем одно-
му на этом утёсе над рекой и самому готовить себ? завтрак, обед
и ужин.
— Ну, смотри. Будь поосторожней, — посоветовал ему Холл, —
не вздумай баловать с тросами. А я вот иду посмотреть, не удаст-
ся ли подстрелить оленя в каньоне «Колченогой Коровы».
— Как бы дождя не было,— степенно промолвил Джерри.
— А мне что! Промокнуть, что ли, страшно? — засмеялся Холл
и, повернувшись, скрылся между деревьями.
Предсказание Джерри насчёт дождя сбылось. Часам к десяти
сосны заскрипели, закачались, застонали, стёкла в окнах задребез-
жали, дождь захлестал длинными косыми струями. В половине две-
надцатого Джерри развёл огонь в очаге и, едва пробило двенадцать,
уселся обедать.
«Сегодня уж, конечно, гулять не придётся»,— решил он, тща-
тельно вымыв и убрав посуду после ёды. И ещё подумал:
«Как, должно быть, вымок Холл! И удалось ли ему подстрелить
оленя?»
Около часу дня постучали в дверь, и, когда Джерри открыл,
в комнату стремительно ворвались мужчина и женщина, словно их
силком впихнул ветер. Это были мистер и миссис Спиллен, ферме-
ры, жившие в уединённой долине, милях в двенадцати от реки.
— А где Холл? — запыхавшись, отрывисто спросил Спиллен.
Джерри заметил, что фермер чем-то взволнован и куда-то торо-
пится, а миссис Спиллен, по-видимому, очень расстроена.
Это была худая, совсем уже поблекшая женщина, много пора-
ботавшая на своём веку; унылый, беспросветный труд наложил на
её лицо тяжёлую печать. Та же тяжёлая жизнь согнула спину
её мужа, искорёжила его руки и покрыла волосы сухим пеплом
ранней седины.
— Он на охоту пошёл, в каньон «Колченогой Коровы». А вам
что — на ту сторону, что ли, надо?
Женщина стала тихонько всхлипывать, а у Спиллена вырвался
возглас, выражавший крайнюю досаду. Он подошёл к окну. Джерри
223
стал с ним рядом и тоже поглядел в окно, в сторону подвесной до-
роги; тросов почти не видно было за густой пеленой дождя.
Обычно жители окрестных селений переправлялись через Сакра-
менто по канатной дороге «Жёлтого Дракона». За переправу пола-
галась небольшая плата, из которой Компания «Жёлтого Дракона»
платила жалованье Холлу.
— Нам надо на тот берег, Джерри,— сказал Спиллен,—Отца
у неё,— он ткнул пальцем в сторону плачущей жены,— задавило
на руднике, в шахте «Клеверного Листа». Там взрыв был. Говорят,
не выживет. А нам только что дали знать.
Джерри почувствовал, как у него ёкнуло сердце. Он понял, что
Спиллен хочет переправиться по тросам «Золотой Грёзы», но без
старого Джерри он не мог решиться на такой шаг, потому что по
их дороге не возили пассажиров и она уже давно находилась в без-
действии.
— А может быть. Холл скоро придёт,— промолвил мальчик.
. Спиллен покачал головой.
— А отец где? — спросил он.
— В Сан-Франциско,— коротко ответил Джерри.
С хриплым стоном Спиллен яростно хлопнул кулаком по ла-
дони. Жена его всхлипывала всё громче, и Джерри слышал, как
она причитала: «Ах, не поспеем, не поспеем, умрёт...»
Мальчик чувствовал, что и сам вот-вот заплачет: он стоял
в нерешимости, не зная, что предпринять. Но Спиллен решил за
него.
— Послушай, Малыш,— сказал он тоном, не допускающим воз-
ражений,— нам с женой надо переправиться во что бы то ни стало
по твоей дороге. Можешь ты нам помочь в этом деле — запустить
эту штуку?
Джерри невольно попятился, словно ему предложили коснуться
чего-то недозволенного.
— Я лучше пойду посмотрю, не вернулся ли Холл,— робко ска-
зал он.
— А если нет?
Джерри снова замялся.
— Если случится что, я за всё отвечаю. Видишь ли, Малыш,
нам до зарезу надо на ту сторону.— Джерри нерешительно кив-
нул.— А дожидаться Холла нет никакого смысла,— продолжал
Спиллен,— ты сам понимаешь, что из каньона «Колченогой Коро-
вы» он не скоро вернётся. Так что идём-ка, запусти барабан.
«Не удивительно, что у миссис Спиллен был такой испуганный
вид, когда мы помогали ей забираться в вагонетку»,— так невольно
подумал Джерри, глянул вниз, в пропасть, которая сейчас каза-
лась бездной. Дальнего берега, находившегося на расстоянии семи-
сот футов, вовсе не было видно сквозь ливень, гонимые неистовым
ветром клочья облаков, яростную пену и брызги. А утёс, на котором
они стояли, уходил отвесной стеной прямо в бурлящую мглу, и ка-
залось, что от стальных тросов туда, вниз, не двести футов, а по
крайней мере миля.
224
— Ну, готово? — спросил Джерри.
— Давай! — во всю глотку заорал Спиллен, чтобы перекричать
вой ветра.
Он уселся в вагонетку рядом с женой и взял её за руку.
Джерри это не понравилось.
— Вам придётся держаться обеими руками: ветер си~ьно швы-
ряет! — крикнул он.
Муж с женой тотчас же розняли руки и крепко ухв тюь за
края вагонетки, а Джерри осторожно отпустил тормозной рычаг.
Барабан не спеша завертелся, бесконечный трос ста." раз." совать-
ся, и вагонетка медленно двинулась в воздушную про"деть, цеп-
ляясь ходовыми колёсиками за неподвижный рельсовый трос, про-
тянутый вверху.
Джерри уже не в первый раз пускал в ход вагонетку. Но до сих
пор ему приходилось это делать только под наблюдением отца. Он
осторожно регулировал скорость движения при помощи тормоз-
ного рычага. Тормозить было необходимо, потому что от бешеных
порывов ветра вагонетка сильно раскачивалась, а перед тем, как
совсем скрыться за стеной дождя, она так накренилась, что чуть
не вывернула в пропасть свой живой груз.
После этого Джерри мог судить о движении вагонетки только
по движению троса. Он очень внимательно следил, как трос разма-
тывается с барабана.
— Триста футов...— шептал он, по мере того как проходили от-
метки на кабеле,— триста пятьдесят... четыреста... четыреста...
Трос остановился. Джерри дёрнул рычаг тормоза, но трос не
двигался. Мальчик обеими руками схватился за трос и потянул его
на себя, стараясь сдвинуть его с места. Нет! Где-то явно застопорило.
Но где именно, он не мог догадаться, и вагонетки не было видно.
Он поднял глаза вверх и с трудом различил в воздухе пустую ва-
гонетку, которая должна была двигаться к нему с такой же ско-
ростью, с какой вагонетка с грузом удалялась. Она была от него
примерно в двухстах пятидесяти футах. Это означало, что где-то
в серой мгле, на высоте двухсот футов над кипящей рекой и на рас-
стоянии двухсот пятидесяти футов от другого берега, висят в воз-
духе застрявшие в пути Спиллен с женой.
Три раза Джерри окликал их во всю силу своих лёгких, но голос
его тонул в неистовом рёве непогоды. В то время как он лихорадоч-
но перебирал в уме, что бы такое сделать, быстро бегущие облака
над рекой вдруг поредели и разорвались, и он на мгновенье увидел
вздувшуюся Сакраменто внизу и висящую в воздухе вагонетку
с людьми. Затем облака снова сошлись, и над рекой стало ещё тем-
нее, чем раньше.
Мальчик тщательно осмотрел барабан, но не обнаружил в нём
никаких неполадок. По-видимому, что-то неисправно в барабане на
том берегу. Страшно было представить себе, как эти двое висят
над пропастью среди ревущей бури, раскачиваясь в утлой вагонет-
ке, и не знают, почему она вдруг остановилась. И подумать только,
8 4 977
225'
что им придётся так и висеть до тех пор, пока он не переправится
на тот берег по тросам «Жёлтого Дракона» и не доберётся до зло-
получного барабана, из-за которого всё это стряслось!
Но тут Джерри вспомнил, что в чулане, где хранятся инстру-
менты, есть блок и верёвки, и со всех ног бросился за ними. Он
быстро прикрепил блок к тросу и стал тянуть — тянул изо всех сил,
так что руки прямо отрывались от плеч, а мускулы, казалось, вот-
вот лопнут. Однако трос не сдвинулся с места. Теперь уж ничего
другого не оставалось, как перебраться на тот берег.
Джерри уже успел промокнуть до костей, так что. теперь сломя
голову бежал к «Жёлтому Дракону», даже не замечая дождя. Ве-
тер подгонял его, и бежать было легко, хоть и беспокоила мысль,
что придётся обойтись без помощи Холла и некому будет тормо-
зить вагонетку. Он сам соорудил себе тормоз из крепкой верёвки,
которую накинул петлёй на неподвижный трос.
Ветер с бешеной силой налетел на него, засвистел, заревел ему
в уши, раскачивая и подбрасывая вагонетку, и Малыш Джерри ещё
яснее представил себе, каково сейчас тем двоим — Спиллену и его
жене. Это придало ему мужества. Благополучно переправившись,
он вскарабкался по откосу и, с трудом удерживаясь на ногах от по-
рывов ветра, но всё же пытаясь бежать, направился к барабану
«Золотой Грёзы».
Осмотрев его, Малыш с ужасом обнаружил, что барабан в пол--
ном порядке. И на этом и на другом конце всё в исправности. Где же
в таком случае застопорило? Не иначе как посредине!
Вагонетка с четой Спилленов находилась от него всего на рас-
стоянии двухсот пятидесяти футов. Сквозь движущуюся дождевую
завесу Джерри мог различить мужчину и женщину, скорчившихся
на дне вагонетки и словно отданных на растерзание разъярённым
стихиям. В промежутке между двумя шквалами он крикнул Спил-
лену, чтобы тот проверил, в порядке ли ходовые кодёсики.
Спиллен, по-видимому, услыхал его, потому что Джерри видел,
как он, осторожно приподнявшись на колени, ощупал оба колёсика
вагонетки, затем повернулся лицом к берегу:
— Здесь всё в порядке, Малыш!
Джерри едва расслышал эти слова, но смысл их дошёл до него.
Так что же всё-таки случилось? Теперь уже можно было не сомне-
ваться, что всё дело в пустой вагонетке; её не было видно отсюда,
но он знал, что она висит там, в этой ужасной бездне, за двести
футов от вагонетки Спил лена.
Он, не задумываясь, решил, что надо делать. Ему было всего
четырнадцать лет, этому худощавому, подвижному мальчугану, но
он вырос в горах, отец посвятил его в разные тайны матросского
искусства, и он совсем не боялся высоты.
В ящике с инструментами около барабана он разыскал старый
гаечный ключ, небольшой железный прут и целую связку почти
нового манильского шпагата. Он безуспешно пытался найти какую-
226
нибудь дощечку, чтобы смастерить себе некое подобие матросской
люльки, но под рукой не оказалось ничего, кроме громадных те-
син: распилить их было нечем, и он вынужден был обойтись без
удобного седла.
Седло, которое Джерри себе устроил, было проще простого: он
перекинул канат через неподвижный трос, на котором висела пу-
стая вагонетка, и, ‘втянув его п • .лета i большую петлю; сидя
в этой петле, он без труда хаг д -стать ругами д троса и держать-
ся за него. А вверху, где петля должна бы i , тереть- - еталличе-
ский трос, он годлтжил свою куртку, ~ т му ч~ как ни искал,
нигде не мог найти тряпки или старое > мешка
Наскоро закончив все эти приготовления. Д ерри повис в своей
петле и двинулся прямо в бездну, перебирая руками трос. Он взял
с собой гаечный ключ, небольшой железный прут и несколько фу-
тов верёвки. Путь его лежал не горизонтально, а несколько вверх,
но не подъём затруднял его, а страшный ветер К -да бешеные
порывы ветра швыряли Джерри то туда, то сюда и чуть не пере-
ворачивали кругом, он чувствовал, что сердце у него замирает от
страха. Ведь трос совсем старый... а вдруг он не выдержит его тя-
жести и этих бешеных натисков ветра — не выдержит и оборвётся?
Это был самый откровенный страх. Джерри чувствовал, как
у него сосёт под ложечкой, а колени дрожат мелкой дрожью,, кото-
рую он не в силах был сдержать.
Но Малыш мужественно продолжал свой путь. Трос был ветхий,
раздёрганный, острые концы оборванных проволок, торчавшие во
все стороны, в кровь раздирали руки. Джерри заметил это, только
когда решил сделать первую остановку, и попытался докричаться
до Спилленов. Их вагонетка висела теперь прямо под ним, на рас-
стоянии всего нескольких футов, так что о.н уже мог объяснить им,
что случилось и зачем он пустился в это путешествие.
— Рад бы помочь тебе,— крикнул Спиллен,— да жена у меня
совсем, не в себе! Смотри, Малыш, будь осторожнее! Сам я напро-
сился на это, но теперь, кроме тебя, нас некому вызволить.
— Да уж я вас не оставлю! — крикнул ему в ответ Джерри.—
Скажите миссис Спиллен, что не пройдёт и минуты, как она будет
на той стороне.
Под слепящим проливным дождём, болтаясь из стороны в сто-
рону, как соскочивший маятник, чувствуя нестерпимую боль в изо-
дранных ладонях, задыхаясь от усилий и от врывавшейся в лёгкие
стремительной -массы воздуха, Джерри, наконец, добрался до пустой
вагонетки.
С первого же взгляда мальчик убедился, что не напрасно совер-
шил это страшное путешествие. Вагонетка висела на двух колёси-
ках; одно из них сильно поистёрлось за время долгой службы
и соскочило с троса, который был теперь намертво зажат между
самим колёсиком и его обоймой.
Ясно было, что прежде всего надо освободить колёсико из обой-
мы, а на время этой работы вагонетку необходимо крепко привязать
верёвкой к неподвижному тросу.
8*
227
Через четверть часа Джерри, наконец, удалось привязать ваго-
нетку,— это было всё, чего он добился. Чека, державшая колёсико
на оси, совсем заржавела и стала намертво. Джерри изо всей силы
колотил по ней одной рукой, а другой держался, как мог, но ветер
непрерывно налетал и раскачивал его, и он очень часто промахи-
вался и не попадал по чеке. Девять десятых всех его усилий ухо-
дило на то, чтобы удержаться на месте; опасаясь, уронить ключ,
он привязал его к руке носовым платком.
Прошло уже полчаса. Джерри сдвинул чеку с места, но выта-
щить её ему не удалось. Десятки раз он готов был отчаяться, всё
казалось напрасным — и опасность, которой он себя подвергал,
и все его старания. Но внезапно его словно осенило. С лихорадоч-
ной поспешностью он стал рыться в карманах. И нашёл то, что ему
было.-нужно,— длинный толстый гвоздь.
Если бы не этот гвоздь, который неведомо когда и как попал
к нему в карман, Джерри пришлось бы снова возвращаться на бе-
рег. Продев гвоздь в отверстие чеки, он, наконец, ухватил её,
и через минуту чека выскочила из оси.
Затем началась возня с железным прутом, которым он старался
освободить колёсико, застрявшее между тросом и обоймой. Когда
это было сделано, Джерри поставил колёсико на старое место и,
с помощью верёвки подтянув вагонетку, посадил, наконец, колё-
сико на металлический трос.
Однако на всё это потребовалось немало времени. Часа полто-
ра прошло с тех пор, как Джерри сюда добрался. И вот теперь
он, наконец, решился вылезти из своего «седла» и прыгнуть в ваго-
нетку. Он отвязал верёвку, которая её держала, и колёсики медлен-
но заскользили по тросу. Вагонетка двинулась! И мальчик знал,
что где-то там, внизу — хотя ему это и не было видно,— вагонетка
со Спилленами тоже двинулась, только в обратном направлении.
Теперь ему уже не нужен был тормоз, потому что вес его тела
достаточно уравновешивал тяжесть другой вагонетки. И скоро из
мглы облаков показался высокий утёс и старый, знакомый, уверен-
но вращавшийся барабан.
Джерри соскочил' на землю и закрепил свою вагонетку. Он про-
делал это спокойно и тщательно. А потом вдруг — совсем уже по-
геройски — бросился на землю у самого барабана, невзирая на бурю
и ливень, и громко расплакался.
Причин для этого было немало: нестерпимая боль в изодранных
руках, страшная усталость и сознание, что он, наконец, освободился
от ужасного нервного напряжения, не отпускавшего его несколько
часов, и ещё — горячее, захватывающее чувство радости оттого, что
Спиллен с женой теперь в безопасности.
Они были далеко и, понятно, не могли его поблагодарить, но он
знал, что где-то там, за разъярённой; беснующейся рекой, они сей-
час спешат по тропинке к шахте «Клеверного Листа».
Джерри, пошатываясь, побрёл к дому. Белая ручка двери окра-
силась кровью, когда он взялся за неё, но он даже не заметил
этого.
228
Джек Лондон. «На берегах Сакраменто».
Мальчик был горд и доволен собой, ибо твёрдо знал, что посту-
пил правильно; а так как он ещё не умел хитрить, то не боялся
признаться самому себе, что сделал хорошее дело. Одно только ма-
ленькое сожаление копошилось у него в сердце: ах, если бы отец
был здесь.и видел его!
Марк Твен
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ГЕКЛЬБЕРРИ ФИННА
(Избранные главы)
Глава первая
МОИСЕЙ В ТРОСТНИКАХ
Вы про меня ничего не знаете, если не читали книжки под назва-
нием «Приключения Тома Сойера», но это не беда. Эту книжку на-
писал мистер Марк Твен и, в общем, не очень наврал. Это ничего.
Я ещё не видал таких людей, чтобы совсем не врали, кроме тёти
Полли и вдовы, да разве ещё Мери. Про тётю Полли — это Тому
Сойеру она тётя, — про Мери и вдову Дуглас рассказывается в
этой самой книжке, и там почти всё правда, только кое-где привра-
но,— я уже про это говорил.
А кончается книжка вот чем: мы с Томом нашли деньги, зары-
тые грабителями в пещере, и разбогатели. Мы получили по шесть
тысяч долларов на брата — и всё золотом. Такая была куча день-
жищ— смотреть страшно! Ну, судья Тэчер всё это взял и положил
в банк, и каждый божий день мы стали получать по доллару прибы-
ли, и так круглый год — не знаю, кто может такую уйму истратить!
Вдова Дуглас усыновила меня и пообещала, что будет меня воспи-
тывать, только мне у неё в доме жилось неважно: уж очень она до-
нимала всякими порядками и приличиями — просто невозможно
было терпеть. В конце концов я взял и смылся. Надел опять ста-
рые лохмотья, залез в ту же бочку из-под сахара и сижу, радуюсь
вольному житью. Однако Том Сойер, меня отыскал и рассказал,
что набирает шайку разбойников. Примет и меня тоже, если я вер-
нусь к вдове и буду вести себя прилично. Ну, я и вернулся.
Вдова поплакала надо,мной, обозвала меня бедной заблуд-
шей овечкой и всякими другими словами; но, разумеется,' ничего
обидного у неё на уме не было. Опять она одела меня во всё новое,
так что я только и знал, что потел и целый день ходил как связан-
ный. И опять всё пошло по-старому. К ужину вдова звонила в коло-
кол, и тут уж никак нельзя было опаздывать — непременно приходи
вовремя. А сядешь за стол — никак нельзя сразу приниматься за
еду: надо подождать, пока вдова не нагнёт голову и не поворчит не-
множко над едой, хотя еда была, в общем, неплохая; одно только пло-
хо — что каждая вещь сварена сама по себе. (То ли дело куча вся-
ких огрызков и объедков в помойном ведре! Бывало, перемешаешь
229
Марк Твен. «Приключения Гекльберри Финна».
их ’хорошенько — они пропитаются соком и проскакивают не в
пример легче.)
В первый же день после ужина вдова достала толстую книгу и
начала читать мне про Моисея 1 в тростниках, а я просто разрывал-
ся от любопытства — до того хотелось узнать, чем дело кончится:
как вдруг она проговорилась, что этот самый Моисей давным-давно
помер, и мне сразу стало неинтересно — плевать я хотел на покой-
ников... Носится со своим Моисеем, когда он ей даже не родня — да
и вообще кому он нужен, если давным-давно помер, сами понимае-
те,— а меня ругает...
Её сестра, мисс Уотсон, пристала ко мне с букварём. Целый час
она ко мне придиралась,- но в конце концов вдова велела ей оста-
вить меня в покое. Да я бы дольше и неззытерпел. Потом целый час
была скучища смертная, и я всё вертелся на стуле. А мисс Уотсон
всё приставала: «Не клади ноги на стул, Гекльберри»; «Не скрипи
так, Гекльберри, сиди смирно»; «Не зевай и не потягивайся, Гекль-
берри, веди себя как следует!» Потом она стала проповедовать на-
счёт преисподней, а я возьми да и скажи, что хорошо бы туда по-
пасть. Она просто взбеленилась, а я ничего плохого и не думал,
лишь бы удрать куда-нибудь —-до того мне у них надоело, а куда —
всё равно. Мисс Уотсон сказала, что это очень дурно с моей стороны,
что она сама нипочём бы так не сказала: она старается не грешить,
чтобы попасть в рай. Но я не видел ничего хорошего в том, чтобы
попасть туда же, куда она попадёт, и решил, что и стараться не
буду. Но говорить я этого не стал — всё равно никакого толку не
будет, одни неприятности.
Тут она пустилась рассказывать про рай — и пошла, и пошла.
Будто бы делать там ничего не надо — знай прогуливайся целый
день с арфой да распевай, и так до скончания века. Мне что-то не
очень понравилось. Но говорить я этого опять-таки не стал. Спросил
только, как она думает: попадёт ли туда Том Сойер? А она говорит:
«Нет, ни в коем случае!» Я очень обрадовался, потому что мне хоте-
лось быть с ним вместе.
Мисс Уотсон всё ко мне придиралась, так что в конце концов
мне надоело и сделалось очень скучно. Вскоре в комнаты позвали
негров и стали молиться, а потом все легли спать. Я поднялся к себе
наверх с огарком, поставил его на стол, сел перед окном и попробо-
- вал думать о чём-нибудь весёлом, только ничего не вышло: такая
напала тоска, хоть помирай. Светили звёзды, и листья в лесу шеле-
стели так печально; где-то далеко ухал филин — значит, кто-то
помер...
Меня бросило в дрожь... В доме теперь было тихо, как в гробу...
Прошло довольно много времени; я услышал, как далеко в городе
начали бить часы: бум! бум! —• пробило двенадцать,' а после опять
стало тихо, тише прежнего. Скоро я услышал, как в темноте под де-
ревьями хрустнула ветка — что-то там двигалось. Я сидел не шеве-
1 Моисей — по библейскому преданию, один из древнейших предводителей
еврейского народа, которого ребёнком нашли в тростниках.
230
лясь и прислушивался. И вдруг кто-то мяукнул еле слышно: «Мя-у!
Мя-у!» Вот здорово! Я тоже мяукнул как можно тише- Мяу!
Мяу!», а потом погасил свечку и вылез в окно на крышу сарая. От-
туда я соскользнул на землю и прокрался под деревья. Гляж> —
так и есть: Том Сойер меня дожидается.
Глава вторая
СТРАШНАЯ КЛЯТВА НАШЕЙ ШАЙКИ
Мы пошли на цыпочках по дорожке между деривы в :змый
конец сада, нагибаясь пониже, чтобы ветки не задевали г? ве.
Проходя мимо кухни, я споткнулся о корень и наделал шуму Мы
присели и затихли Большой негр мисс Уотсон — его звали Джим -
сидел на пороге кухни: мы очень.хорошо его видели, потому что за
спиной у него стояла свечка. Он вскочил и около мину ты прислуши-
вался, а потом и говорит:
— Кто там?
Он ещё послушал, потом подошёл па цыпочках и остановился как
раз между нами: можно было до него дотронуться пальцем. И вдруг
у меня зачесалось под лопаткой, а почесать я боялся; потом зачеса-
лось ухо, потом одно место на лодыжке. Думаю, если не почешусь —
сейчас помру. Я это сколько раз потом замечал: если ты где-нибудь
в гостях, или на похоронах, или хочешь заснуть и никак не мо-
жешь — вообще когда никак нельзя почесаться, непременно заче-
шется во всех местах сразу.
Тут Джим и говорит:
— Эй, кто там? Где же вы? Ведь я всё слышал, лопни мои гла-
за! Ладно, я знаю, что мне делать: сяду и буду сидеть, пока. опять
что-нибудь не услышу.
И он уселся на землю, как раз между мной и Томом, прислонил-
ся к дереву спиной и вытянул ноги так, что одной ногой чуть не за-
дел мою. Тут у меня зачесался нос. Так зачесался, что слёзы высту-
пили на глазах, а почесать я боялся. Потом начало чесаться в носу.
Потом зачесалось под носом. Я просто не знал, как усидеть на ме-
сте. Теперь у меня чесалось в одиннадцати местах разом. Я решил,
что больше минуты нипочём не вытерплю, но кое-как сдержался:
думаю, уж постараюсь. И тут как раз Джим начал громко дышать,
потом захрапел, и у меня сразу всё прошло.
Том подал мне знак — еле слышно причмокнул губами,— и мы
на четвереньках поползли прочь. Как только мы отползли шагов на
десять, Том шепнул мне, что хочет для смеха привязать Джима к
дереву. А я говорю: «Лучше не надо. Он йроснётся и поднимет шум,
и тогда увидят, что меня нет на месте». Том сказал, что у него мало-
вато свечей, надо бы пробраться в кухню и взять побольше. Я его
останавливал, говорил, что Джим может проснуться и войти в кух-
ню. Но Тому хотелось рискнуть; мы забрались туда, взяли три
свечки, и Том оставил на столе пять центов в уплату. Потом мы с
ним вышли; мне не терпелось поскорее убраться подальше, а Тому
231
вздумалось подползти на четвереньках к Джиму и сыграть с ним
какую-нибудь шутку. Я его дожидался, и мне показалось, что ждать
пришлось очень долго — так было кругом пусто и тихо.
Как только Том вернулся, мы с ним побежали по дорожке кру-
гом сада и очень скоро очутились на самой верхушке горы по ту
сторону дома. Том сказал, что снял шляпу с Джима и повесил её на
сучок как раз над его головой, а Джим немножко зашевелился, но
так и не проснулся. На другой день Джим рассказывал, будто ведь-
мы околдовали его, усыпили и катались на нём по всему штату,
а потом опять посадили под дерево и повесили его шляпу на сучок,
чтобы сразу видно было,, чьё это дело. А во второй раз Джим рас-
сказывал, будто они доехали на нём до Нового Орлеана; потом у
него с каждым разом получалось всё дальше и дальше, так что в
конце концов он стал говорить, будто ведьмы объехали на нём во-
круг света.. Джим так загордился после этого, что на других нег-
ров и смотреть не хотел.- Негры приходили за много миль послу-
шать, как Джим будет про это рассказывать, и он стал пользовать-
ся таким уважением, как ни один негр в наших местах...
Ну так вот, когда мы с Томом подошли к обрыву и поглядели
вниз, на городок, там светилось всего три или четыре огонька —
верно, в тех домах, где лежали больные; вверху над нами ярко сия-
ли звёзды, а ниже города текла река в целую милю шириной, так .
величественно и плавно. Мы спустились с горы, разыскали Джо
Гаспера с Беном Роджерсом и ещё двух или трёх мальчиков — они
прятались на старой кожевне. Мы отвязали лодку и спустились по
реке мили на две с половиной, до большого оползня на гористой
стороне, и там высадились на берег.
Когда мы подошли к кустам, Том Сойер заставил всех нас по-
клясться, что мы не выдадим тайны, а потом показал вход в пеще-
ру— там, где кусты росли гуще всего. Потом мы зажгли свечки и
поползли на четвереньках в проход. Проползли мы, должно быть,
шагов двести, и тут открылась пещера. Том поискал по проходам
и скоро нырнул в одном месте под стенку — вы бы никогда не заме-
тили, что там есть ход. По этому узкому ходу мы пролезли вроде
как в комнату, очень сырую, всю запотевшую и ’холодную, и тут
остановились.
Том сказал:
— Ну, вот, мы соберём шайку разбойников и назовём её «Шай-
ка Тома Сойера». Кто захочет с нами разбойничать, тот должен
будет принести клятву и подписаться своей кровью.
Все согласились. Тогда Том достал листок бумаги, где у него
была написана клятва, и прочёл её. Она требовала, чтобы все
мальчики дружно стояли за шайку и никому не выдавали её тайн.
А если кто-нибудь из шайки выдаст нашу тайну... то кровью вы-
черкнут его имя из списка и больше о нём не будут поминать, а про-
клянут и забудут навсегда.
Все сказали, что клятва замечательная, и спросили Тома, сам он
её придумал или нет. Оказалось, кое-что он приДумал сам, а осталь-
232
ное взял из книжек про разбойников и пиратов — у всякой порядоч-
ной шайки есть такая клятва. .
Некоторые Говорили, что хорошо бы убивать родных у тех маль-
чиков, которые выдадут тайну. Том нашёл, что это недурная мысль,
взял и вписал её карандашом.
Тут Бен Роджерс и говорит:
— А вот у Гека Финна никаких родных нет, как с ним быть?
— Ну и что ж, ведь отец у него есть? — говорит Том Сейер.
— Да отец-то есть, только где ты его теперь разыщешь? Он,
бывало, всё валялся пьяный на старой кожевне, вместе со свинь-
ями, но вот уж больше года его не видно в наших краях.
Посоветовались они между собой и совсем было собрались меня
вычеркнуть... Я сперва чуть не заплакал, а потом вдруг придумал:
взял и предложил им мисс Уотсон — пускай её убивают. Все
согласились:
— Ну что ж, она годится. Теперь всё в порядке. Гека принять
можно.
Тут все стали колоть себе пальцы и расписываться кровью, и я
тоже поставил на бумаге свой значок.
— Ну, а чем же эта шайка будет заниматься? — спрашивает
Бен Роджерс.
— Ничем, только грабежами и убийствами.
— А что же мы будем грабить? Дома, или скот угонять, или...
— Глупости какие! Это не грабёж — забирать скот и тому по-
добное, это кража,— говорит Том Сойер.— Мы не воры. Воро-
вать—это совсем'не шикарно. Мы разбойники. Наденем маски и
будем останавливать дилижансы и кареты на большой дороге,
убивать пассажиров и отбирать у’них часы и деньги.
— И обязательно надо их-убивать?
— Ну ещё бы! Некоторые авторитеты думают иначе, но вообще
считается лучше убивать — кроме тех, кого приведём сюда в пеще-
ру и будем держать, пока не дадут выкупа.
— Выкупа? А что это такое?
— Не знаю. Только так уж полагается. Я про это читал в книж-
ках, и нам,’ конечно, тоже придётся так делать.
— Да как же мы сможем, когда не знаем, что это такое?
— Как-нибудь уж придётся. Говорят тебе, во всех книжках
так,—• не слышишь, что ли? Ты что же, хочешь делать всё по-своему,
не так, как в книжках, чтобы мы совсем запутались?-
— А почему же нельзя взять дубину да и выкупить их сразу ду-
биной по башке?
— Потому что в книгах этого нет — по этому ид, самому. Вот
что, Бен Роджерс: хочешь ты делать дело как следует или' не
хочешь? Ты что же, думаешь, люди, которые пишут книжки, не
знают, как по-настоящему полагается? Учить их ты собираешься,
что ли? И не мечтай! Нет, сэр, мы уж будем выкупать их по всем
правилам.
— Ну и ладно. Мне-то что! Я только говорю: по-дурацки полу-
чается всё-таки... Слушай, а женщин мы гоже будем убивать?
233
— Эх, Бен Роджерс» если бы я был такой неуч, как ты, я бы по-
малкивал! Убивать женщин! С какой же это стати, когда в книжках
ничего подобного нет? Приводишь их в пещеру и обращаешься с
ними как можно вежливей, а там они в тебя мало-помалу влюб-
ляются и уж сами больше не хотят домой.
— Ну, если так, тогда я согласен, только не вижу в этом ничего
хорошего. Скоро у нас в пещере пройти нельзя будет: столько на-
бьётся женщин и всякого народу, который дожидается выкупа, что
самим разбойникам деваться будет некуда. ЛадноЛваляй дальше,
л ничего не говорю!
Маленький Томми Барнс успел уже заснуть и, когда его разбу-
дили, испугался, заплакал, стал проситься домой к маме и сказал,
что больше не хочет быть разбойником.
Все подняли его на смех и стали дразнить плаксой, а он надул-
ся и сказал, что сейчас же пойдёт и выдаст все их тайны. Но Том
дал ему пять центов, чтобы он молчал, и сказал, что мы все сейчас
пойдём домой, а на будущей неделе соберёмся и тогда кого-нибудь
ограбим и убьём.
Бен Роджерс сказал, что он не может часто уходить из дому,
разве только-по воскресеньям, и нельзя ли начать с будущего во-
скресенья, но все мальчики решили, что по воскресеньям грешно
убивать и грабить, так что об этом не может быть и речи. Уговори-
лись встретиться и назначить день как можно скорее, потом мы вы-
брали Тома Сойера атаманом шайки, а Джо Гарпера — помощни-
ком и отправились домой.
Я влез на крышу сарая, а оттуда — в окно, уже перед самым
рассветом. Моё новое платье было всё закапано свечным салом и
вымазано в глине, и сам я устал, как собака.
Глава третья
ЗАСАДА НА АРАБОВ
Ну и пробрала же меня утром старая мисс Уотсон за испачкан-
ную одежду! Зато' вдова совсем не ругалась, только отчистила свеч-
ное сало и глину и такая была печальная, что я решил вести себя
получше, если смогу...
Почти целый месяц мы играли в разбойников, а потом я бросил.
И все мальчики тоже. Никого мы не ограбили и не убили — так
только, дурака валяли. Выбегали из лесу и бросались на погонщи-
ков свиней или на женщин, которые везли на рынок зелень и ово-
щи, но никогда никого не трогали. Том Сойер называл свиней «слит-
ками», а репу и зелень — «драгоценностями». И, вернувшись в пеще-
ру, мы хвастались тем, что сделали и сколько человек убили и ра-
нили. Но я не видел, какая нам от этого прибыль. Раз Том послал
одного мальчика бегать по всему городу с горящей палкой, которую
он называл «пароль» (знак для нашей шайки собираться вместе),
а потом сказал нам, что он получил от своих тайных лазутчиков
сообщение, будто завтра около пещеры остановится целый караван
234
богатых арабов и испанских купцов, с двумя сотнями "тонов,
шестью сотнями верблюдов и тысячей вьючных мулов, •	, ?1
ных алмазами, а охраняют их всего-навсего четыр<
что мы устроим засаду, перебьём их всех и захвати
велел нам наточить мечи, вычистить ружья и быть ве<
Он даже на воз с брюквой не мог напасть без того, чтоО
чить мечи и не начистить ружья, хотя какой тстк и-,
это простые палки и ручки щёток — сколько ни 
лучше не будут. Мне как-то не верилось, что :
такую массу испанцев и арабов, хотелось только пог i
блюдов и слонов; поэтому на другой день, в субботу, >. бы
тут и сидел вместе с другими в засаде; и как только дали си ми
выскочили из кустов и скатились с горы. Но никаких испа~ - ,• а ра-
бов там не было; верблюдов и слонов —тоже. Оказалось, -	-
го-навсего экскурсия воскресной школы, да и то один первый класс
Мы иа них набросились и разогнали ребят по всей долине Но
только никакой добычи нам не досталось, кроме пряников и варенья,
да ещё Бен Роджерс подобрал тряпичную куклу, а Джо Гарпер —
молитвенник и душеспасительную книжку; а потом за нами погна-
лась учительница, и мы всё это побросали — и бежать. Никаких ал-
мазов я не видел, так и сказал Тому Сойеру. А он уверял, что они
всё-таки были там: горы алмазов, и арабы, и слоны, и много всего.
Я спрашиваю:
— Почему же тогда мы ничего не видели?
А он говорит:
— Если бы ты хоть что-нибудь знал, хоть прочёл бы книжку,
которая называется «Дон Кихот», тогда бы не спрашивал. Тут,—
говорит,— всё дело в колдовстве.
А на самом деле там были сотни солдат, и слоны, и сокрови-
ща, и всё прочее, только у нас оказались враги — чародеи, как
Том их называл, — и всё это нам назло они превратили в воскрес-
ную школу. Я говорю:
— Ладно, тогда нам надо напасть на этих чародеев.
Но Том Сойер обозвал меня болваном.
— Да что ты!— говорит.— Ведь чародей может вызвать целое
полчище духов, и они тебя вмиг изрубят, не успеешь «мама» вы-
говорить. Ведь они вышиной с дерево, а толщиной с церковь.
— Ну, — говорю, — а если мы тоже вызовём духов себе на по-
мощь, побьём мы тех, других, или нет?
— Как же это ты их вызовёшь?
— Не знаю. А те как вызывают?
— Как? Потрут старую жестяную лампу или железное кольцо,
и тогда -со всех сторон слетаются духи, гром гремит, молнии кру-
гом так и сверкают, дым клубится, и всё, что духам ни прика-
жешь, они сейчас же делают. Им ничего не стоит вырвать с корнем
дроболитную башню и трахнуть ею по голове директора воскрес-
ной школы или вообще кого угодно.
—- Для кого же это они так стараются?
235
— Да для всякого, кто потрёт лампу или кольцо, и должны
делать всё, что он велит. Если велит выстроить дворец в сорок
миль длиной из одних брильянтов и наполнить его доверху жева-
тельной резинкой или чем ты захочешь и похитить дочь китайского
императора тебе в жёны — они всё это должны сделать, да ещё за
одну ночь, прежде чем взойдёт солнце. Мало того: они должны та-
скать этот дворец по всей стране, куда только тебе вздумается, по-
нимаешь?
—- Вот что,— говорю я,— по-моему, все они просто ослы, если
не оставят этот дворец себе, вместо того чтобы в'алять дурака и
упускать такой случ’ай. Да и того ещё мало: будь я дух, я бы
этого, с лампой, послал к чёрту. Стану я отрываться от дела и
лететь- к нему из-за того, что он там потрёт какую-то дрянь!
— Придумал тоже, Гек Финн! Да ведь ты должен явиться, ко-
гда он потрёт лампу, хочешь ты этого или нет.
— Что? Это если я буду ростом с дерево и толщиной с цер-
ковь? Ну ладно уж, я к- нему явлюсь; только ручаюсь чем хо-
чешь — я его загоню на самое высокое дерево, какое найдётся
в тех местах!
— А ну, тебя, Гек Финн, что толку с тобой разговаривать! Ты
уж, кажется, совсем ничего не понимаешь — будто круглый дурак.
Дня два или три я всё думал об этом, а потом решил сам по-
смотреть, есть тут сколько-нибудь правды или нет. Взял старую
жестяную лампу и железное кольцо, пошёл в лес и .тёр и тёр,
пока не вспотел, как индеец. Думаю себе: выстрою дворец и про-
дам; только ничего не вышло — никакие духи не явились. Так что,
по-моему, всю эту чепуху Том Сойер сам выдумал, как' всегда
выдумывает. Он-то, кажется, поверил и в арабов и в слонов, ну,
а я — дело другое: по всему было видать, что это воскресная
школа.
Глава четвёртая
ГАДАНЬЕ ПО ШАРУ
Ну так вот, прошло месяца три или четыре, и зима уж давно
наступила. Я почти каждый день ходил в школу, научился скла-
дывать слова, читать и писать немножко и выучил таблицу умно-
жения наизусть до шестью семь — тридцать пять, а дальше, я так
думаю, мне нипочём не одолеть...
. Сперва я эту школу терпеть не мог, а потом ничего, стал при-
выкать понемножку. Когда мне, бывало, уж очень надоест, я удеру
с уроков, а на следующий день учитель меня выдерет; это шло
мне на пользу и здорово подбадривало. Чем дольше я ходил в шко-
Л), тем мне становилось легче. И ко всем порядкам у вдовы я
тоже мало-помалу привык — как-то- притерпелся. Всего тяжелей
было приучаться -жить в доме и спать на кровати; до наступле-
ния холодов я всё-таки удирал иной раз на волю и спал в лесу.
И это было вроде отдыха. Старое житьё мне было больше по вку-
£33
су, но и к новому я стал привыкать — оно мн^ начал,, д - нра-
виться. Вдова говорила, что я постепенно неправ.	"с ей
за меня краснеть не приходится;
Как-то угром меня угораздило опрокинуть за зав > м со-
лонку. Я поскорей схватил щепотку соли, чтобы брос, ть ч' -..-и
левое плечо и отвести t беду, но тут мисс Уотсон вмек..:	е-
кстати и остановила ‘меня. Говорит: «Убери руки, Гекльберри?
Вечно ты насоришь кругом!» Вдова за меня заступилась
поздно, беду всё равно уже нельзя было отвести, это я отлично
знал.
Я вышел из дому... На земле было с дюйм только что выпав-
шего снега, и я увидел на снегу следы...
В одну минуту я кубарем скатился с горы. Время от времени
я оглядывался, но никого не было видно. Я бросился к судье. •
— Пу, милый, ты совсем запыхался,— сказал Тэчер.— Ведь ты
пришёл за процентами?
— Нет, сэр,— говорю я.— А разве для меня что-нибудь есть?
— Да, вчера вечером я получил за полгода больше ста пяти-
десяти долларов. Целый капитал для тебя. Я Лучше положу их
вместе с остальными шестью тысячами, а не то ты истратишь их,
если возьмёшь.
— Нет, сэр,— говорю,— я не хочу их тратить. Мне их совсем не
надо — ни шести тысяч, ничего. Я хочу, чтобы вы их взяли себе —
и шесть тысяч и всё остальное.
Он удивился и, как видно, не мог понять, в чём дело, потому
что спросил:
— Как так? Что ты этим хочешь сказать?
— Не спрашивайте меня ни о чём. Возьмите их, пожалуйста.
Возьмёте?
Он говорит:
— Право, не знаю, что тебе сказать... А что случилось?
— Пожалуйста,, возьмите их,— говорю я,— и не спрашивайте
ни о чём — тогда мне не придётся врать.
Судья задумался, а потом говорит:
— О-о! Кажется, понимаю...
Потом написал что-то на бумажке, перечёл про себя и сказал:
— Вот тебе доллар. Теперь распишись.
•Я расписался и ушёл.
У Джима, негра мисс Уотсон, был большой шар, величиной с
кулак; он гадал по нему. Джим говорил, что в шаре будто бы си-
дит дух и этот дух всё знает. Вот я и пошёл вечером к Джиму
и рассказал ему, что отец опять здесь, я видел его следы на снегу.
Мне надо было знать, что он собирается делать и останется здесь
или нет. Джим сказал, что без денег шар нипочём не станет го-
ворить. Я сказал ему, что у меня есть старая монета в четверть
доллара. (Я решил, что лучше не говорить про доллар, который
мне дал судья.) Я сказал, что монета плохая, но, может, шар её
возьмёт, не всё ли ему равно. Джим понюхал её, покусал, потёр
и обещал сделать так, что шар примет её... Он сказал, что теперь
237
шар мне всю судьбу предскажет, если я захочу. «Валяй»,— говорю.
Вот шар и стал нашёптывать Джиму, и Джим пересказывал мне:
— Ваш-папаша сам ещё не знает, что ему делать. То думает,
что уйдёт, а другой раз думает, что останется. Всего лучше ни
о чём не беспокоиться, пускай старик сам решит, как ему быть...
Когда я вечером зажёг свечку и вошёл,-к себе в комнату, оказа-
лось, что там сидит мой родитель собственной персоной!
Глава пятая
ПАПАША НАЧИНАЕТ НОВУЮ ЖИЗНЬ
Я затворил за собой дверь. Потом повернулся, смотрю — вот
он, папаша! Я его всегда боялся — уж очень здорово он меня драл.
...У меня даже дух захватило — так он неожиданно появился, толь-
ко я сразу же опомнился и увидел, что вовсе не боюсь, даже и го-
ворить не о чём.
Отцу было около пятидесяти. Волосы длинные, нечёсанные
и грязные, висели космами... Лицо было бледное, такое, что смо-
треть страшно... А одежда — сплошная рвань, глядеть не на что.
...Я стоял и глядел на него, а он глядел на меня, слегка покачи-
ваясь на стуле. Свечу я поставил на пол.
Я заметил, что окно открыто: значит, он забрался сначала на
сарай, а оттуда в комнату. Он осмотрел меня с головы до ног,
а потом говорит:
— Ишь ты, как вырядился — фу-ты ну-ты! Небось думаешь,
что ты теперь важная птица,— так, что ли?
— Может, думаю, а может, и нет,— говорю я.
— Ты смотри не очень-то груби! — говорит он.— Понабрался
дури, пока меня не было! Я с тобой живо разделаюсь, собью с тебя
спесь! Тоже, образованный стал — говорят, читать и писать уме-
ешь. Думаешь, отец тебе и в подмётки не годится, раз он не гра-
мотный? Я это всё из тебя выколочу! Кто тебе велел набираться
дурацкого благородства? Скажи, кто это велел?
— Вдова велела.
— Вдова? А кто это вдове позволил совать нос не в своё дело?
 — Никто не позволял.
— Ладно, я ей покажу, как соваться, куда не просят! А ты
смотри школу свою брось — слышишь?.. Ну, если я увижу, что ты
околачиваешься возле этой самой школы, держись у меня! Твоя
мать ни читать, ни писать не умела, так неграмотная и померла.
И все твои родные так и померли неграмотные. Я ни читать, ни
писать не умею, а он, смотри ты, какой франт учёный! Не таков-
ский я человек, чтобы это стерпеть, слышишь? А ну-ка, почитай,
я послушаю!
Я взял книжку и начал читать что-то про войну... Не прошло
и полминуты, как он хватил по книжке кулаком, и она полетела
через всю комнату.
— Правильно. Читать ты умеешь. А я было тебе не поверил.
Ты смотри у меня, брось задаваться, я этого не потерплю! Сле-
238
дить за тобой буду, франт эдакий, и ежели то лько п *гчг о тебя
около этой самой школы, всю шкуру спущу! Проучу тебя
Он взял в руки картинку и спросил:
— Это ещё что такое?
— Это мне дали за то, что я хорошо учусь.
Он разодрал картинку пополам и сказал:
— Я тебе тоже дам кое-что: ремня хорошего!
Он долго бормотал что-то себе под нос, а потом ск	л
— Подумаешь, какой неженка! И кровать \ него	• тыяя,
и зеркало, и ковёр на полу, а родной отец должен в.-^^ся на
кожевенном заводе рядом со свиньями! Ишь напуст л ±бя
важность — разбогател, говорят! А? Это каким же об; ..г- >
— Всё врут — вот каким.
— Слушай, как это ты со мной разговариваешь? Я ' _зе
терпеть не намерен! Два дня я пробыл в городе и только н ** ну.
что про твоё богатство. Ты мне эти деньги достань к завтра* —
они мне нужны.
— Нет у.меня никаких денег!
	— Врёшь! Они у судьи Тэчера. Ты их возьми. Они мне нужны.
— Говорят вам, нет у меня никаких денег! Спросите сами у
судьи Тэчера, он вам то же скажет.
— Ладно, я его спрошу... Ну-ка, сколько у тебя в кармане?..
•	— Всего один доллар, да и тот мне самому нужен...
—	Мне какое дело, что он тебе нужен! Давай, и всё тут.
На другой день отец напился пьян, пошёл к судье Тэчеру, об-
ругал его и потребовал, чтобы тот отдал мои деньги, но ничего
из этого не вышло... Он обещал драть меня ремнём до полусмерти,
если я не дестану ему денег. Я занял три доллара у судьи, а ста-
рик их отнял и напился и в пьяном виде шатался по всему городу,
орал, безобразничал...
Новый судья объявил, что намерен сделать из него человека.
Он привёл старика к себе в дом, одел его с головы до ног во всё
чистое и крепкое, посадил его за стол вместе со своей семьёй,—
можно, сказать, принял его, как родного... А перед тем, как идти
спать, старик встал и сказал, протягивая руку:
— ...Эта рука была рукой грязной свиньи, а теперь это рука
честного человека, который начинает новую жизнь...
Старика отвели ночевать в самую лучшую комнату, которую
берегли для гостей. А ночью... он вылез на крышу, спустился вниз,
обменял новый сюртук на бутыль сорокаградусной, влез обратно
и давай пировать...
Глава шестая
ПАПАША БОРЕТСЯ С АНГЕЛОМ СМЕРТИ
Раза два он меня поймал и отлунил, только я всё равно ходил
в школу, а от него прятался или убегал куда-нибудь. Раньше мне
не больно-то нравилось учиться, а теперь я решил, что непременно
буду ходить вф школу, отцу назло...
239
Он что-то уж очень повадился околачиваться вокруг дома вдо-
вы, и'наконец та ему пригрозила, что, если он такой привычки не
бросит, ему придётся плохо. Ну и взбеленился же он! Обещал, что
покажет, кто Геку Финну хозяин.
И вот как-то весной он выследил меня, поймал и увёз в лодке
мили за три вверх по реке, а там переправился на ту сторону, где
берег был лесистый и жилья совсем Не было, кроме старой бре-
венчатой хибарки в самой чаще леса, так что и най.и её было не-
возможно, если не знать, где она стоит.
Он меня не отпускал ни на минуту, и удрать- не было никакой
возможности. Жили мы в этой старой хибарке, и отец всегда за-
пирал на ночь дверь, а ключ клал себе под голову. У него было
ружьё — украл, наверное, где-нибудь,— и мы с ним ходили на
охоту, удили рыбу; этим й кормились. Частенько он запирал меня
на замок и уезжал в лавку мили за три, там менял рыбу и дичь
на виски, привозил бутылку домой, напивался, пел песни, а, потом
колотил меня. Вдова всё-таки разузнала, где я нахожусь, и при-
слала человека мне на выручку, но отец прогнал его, пригрозив
ружьём. А в скором времени я и сам привык тут жить, и мне нра-
вилось — всё, кроме ремня...
Но мало-помалу старик повадился драться палкой; вот этого
я уже не стерпел. Я был весь в рубцах. И дома ему больше не
сиделось; уедет, бывало, а меня запрёт. Один раз он запер меня,
а сам уехал и не возвращался три дня. Такая была тоска! Я уж
начал думать, что он потонул и мне никогда отсюда не выбраться.
Мне что-то стало страшно, и я решил, что как-никак, а надо уди-
рать. Я много раз пробовал выбраться из дома, только всё не мог
найти лазейку. Отец, когда уезжал, старался никогда не оставлять
в хижине ножа и вообще ничего острого; я, должно быть, раз сто
обыскал всё кругом и, можно сказать, почти всё вре-мя только этим
и занимался — больше делать всё равно было нечего. Однако на
этот раз я всё-таки нашёл кое-что: старую, ржавую пилу без руч-
ки... Я её смазал и принялся за работу. Я залез под стол, припод-
нял попону и начал отпиливать кусок толстого нижнего бревна —
такой, чтобы можно было пролезть. Времени это отняло порядочно,
и дело уже шло к концу, когда я услышал в лесу выстрел из от-
цова ружья. Я поскорей уничтожил все следы моей работы, опу-
стил попону и спрятал пилу, а вскорости явился и отец. Он был
сильно не в духе — то есть такой, как всегда...
Старик послал меня к лодке перенести вещи, которые привёз:
мешок кукурузной муки, большой кусок копчёной грудинки, порох
и дробь, бутыль виски, да старую книжку и две газеты для пыжей,
да ещё паклю. Я вынес всё это на берег, потом вернулся и сел -на
носу лодки отдохнуть. Я обдумал всё. как следует и решил, что,
когда убегу из дому, возьму с собой в лес ружьё и удочки. Сидеть
на одном месте я не буду, а пойду бродяжничать по всей стране —
лучше по ночам; пропитание буду добывать охотой и рыбной лов-
лей; и уйду так далеко, что ни старик, ни вдова меня больше ни
за что не найдут. Я решил выпилить бревно и удрать нынче же
240
ijjm утонул.
< стемнело.
гбнугь ра-
\ шей вы-
Я : шил, что
_ а я тогда
' т -либо
2? ял о Но
- тал, и
Под
врывались.
ночью, если старик напьётся, а уж напьётся он обязательно! Я так
задумался, что не заметил, сколько прошло времени, пока старик
не окликнул меня и не спросил, что я там — сплю
Пока я перетаскивал веши в хибарку, п >чти
Я стал готовить ужин, а слаг - эре'-. • •
зок-другой из бутылки , '	. : ... П
пивки он всегда принимаете ; ругать
через какой-ниб\Дэ ча: он напьется в _т 
украду ключ или допилю бревно и выберусь наруж]
другое. Он всё пил пил, а п пом повадился
мне не повезло. Он не уснул крепко, а вс^ вс р
метался во все ст роны; и так продолжав „
конец мне так захотелось спать, что глаза сами
и не успел я опомниться, как крепко уснул, а j тэлась
гореть.
Не знаю, сколько времени я проспал, как вдр\г раздался стра-
шный крик, и я вскочил на ноги. Отец метался во все стороны как
сумасшедший: «Змеи!», но я никаких змей не видел. Я никогда не
видел, чтобы у человека были такие дикие глаза. Скоро ои выбил-
ся из сил, упал на пол, а сам задыхается... Потом он вскочил на
ноги как полоумный, увидел меня и давай за многг гоняться. Он
гонялся за мной со складным ножом, называя меня Ангелом Смер-
ти, кричал, что убьёт меня и тогда я уж больше не приду за ним.
Я его просил успокоиться, говорил, что это я, Гек; а он только
смеялся, да так страшно! Скоро старик совсем выдохся, сел на
пол, привалившись спиной к двери, и сказал, что отдохнёт минутку,
а потом уж убьёт меня.
Очень скоро он задремал. Тогда я снял со стены ружьё, пристро-
ил его на бочонок, а сам уселся за бочонком, нацелился в папашу
it стал ждать, когда он проснётся. И до чего же медленно и тос-
кливо потянулось время!
Глава седьмая
Я УДИРАЮ ОТ ПАПАШИ
— Вставай! Чего это ты выдумал?
Я открыл глаза и оглянулся, силясь понять, где же это я нахо-
жусь. Солнце уже взошло — значит, я спал долго. Надо мной стоял
отец; лицо у него было довольно хмурое и к тому же опухшее. Он
сказал:
— Что это ты затеял с ружьём?
Я сообразил, что он ничего не помнит из того, что вытворял
ночью, и сказал:
— Кто-то к нам ломился, вот я и подстерегал его.
— А почему же ты меня не разбудил?
— Я пробовал, да ничего не вышло: вы не просыпались.
— Ну ладно, нечего языком трепать! Поди погляди, не попалась
ли на удочку рыба к завтраку. Я через минуту приду.
241'
Он отпер дверь, и я побежал к реке. Я заметил, что река начала
подниматься. Я подумал, что жил бы припеваючи, будь я теперь в
городе. В июньское половодье мне всегда везло...
Я шёл по берегу и одним глазом высматривал отца, а другим
следил, не принесёт ли река „что-нибудь подходящее. И вдруг гля-
жу —»плывет челнок, да какой — просто загляденье! — футов три-
надцать или четырнадцать в длину; плывёт себе как миленький.
Я бросился в воду головой вниз по-лягушачьи, прямо в одежде,
и поплыл к челноку. Челнок был пустой, я влез в него и пригнал к
берегу. Думаю, вот старик обрадуется, когда увидит: долларов
десять такая штука стоит! Но когда я добрался до берега, отца ешё
не было видно; я завёл челнок в устье речки, заросшее ивняком и
диким виноградом, и тут мне пришло в голову другое: думаю, спря-
чу его получше, а потом, вместо того чтобы убегать в лес, спущусь
вниз по реке миль на пятьдесят и поживу подольше на одном месте,
а то чего ради бедствовать, таскаясь пешком!
От хибарки было совсем близко, и мне всё казалось, что идёт
мой старик, но я всё-таки успел спрятать лодку, а потом взял да
и выглянул из-за куста; гляжу, отец уже спустился к реке и целится
из ружья в какую-то птицу. Значит, он ничего не видел.
Когда он подошёл, я усердно трудился, вытаскивая лесу. Он
поругал меня немножко за то, что я так копаюсь; но я ему
наврал, будто свалился в воду, оттого и пришлось возиться
так долго. Я так и думал — папаша заметит, что я весь мокрый,
и начнет расспрашивать. Мы сняли с удочек пять сомов и пошли
домой.
Оба мы умаялись и легли после завтрака соснуть, и я принялся
обдумывать, как бы мне надуть вдову и отца, чтобы они меня не
искали. Это было бы куда верней, чем полагаться на удачу. Разве
успеешь убежать далеко, пока они те,бя хватятся! Мало ли что мо-
жет случиться... Я долго ничего не мог придумать, а потом отец
встал напиться воды и говорит:
— Если кто-нибудь в другой раз будет шататься вокруг дома,
разбуди меня, слышишь? Этот человек не с добром приходил. Я его
застрелю. Если он ещё придёт, ты меня разбуди.
Он повалился и опять уснул; зато его слова надоумили меня,
что надо делать. Ну, думаю, теперь я так устрою, что никому и в го-
лову не придёт меня разыскивать.
Часам к двенадцати мы проснулись и пошли на берег. Река
быстро поднималась,»и по ней плыло много всякого леса. Скоро по-
казалось звено плота — девять брёвен, связанных вместе. Мы взяли
лодку и подтащили их к берегу. Потом пообедали. Другой на месте
папаши просидел бы на реке весь день, чтобы наловить побольше,
но это было не в его обычае. Ему загорелось ехать в город про-
давать. Он запер меня, взял лодку и около половины четвертого по-
тащил плот на буксире в город. Я решил, что в эту ночь он домой не
вернётся, подождал, пока, по моим расчётам, он отъедет подальше,
вытащил пилу и опять принялся пилить то самое бревно. Прежде
чем отец переправился на другой берег, я уже выбрался на волю;
242
лодка вместе с плотом казалась простым пятнышк ч а в , ie-то
далеко-далеко.
Я взял мешок кукурузной муки и отнёс его туга, ' • • спря-
тан челнок, раздвинул ветки и спустил в него _ эм отнёс
туда же груднику.. Я забрал весь сахар и кофе и ск: - - :> 1ашл<х:ь
пороху и дроби; забрал пыжи, ведро и флягу, за*^ к ’	? жестя-
ную кружку, свою старую пилу, два одеяла, коте/1 •. и чннк.
Я унёс и удочки, и < гички, и остальные вещи — вс что т  .то хотя
бы цент. Забрал всё дочиста. Мне нужен был т т  • ’  э другого
топора не нашлось, кроме того, что лежал в дров:’- а я уже знал,
почему его надо оставить на месте. Я вынес ружьё, и теперь всё
было готово.
Я сильно подрыл стену, когда пролезал в дыру и вытаскивал
столько вещей. Всё это я заровнял и хорошенько присыг j - еч.тён.
Потом вставил выпиленный кусок бревна на старое место. Шагов
за пять от стены, если не знать, что кусок бревна выпилен, ии за
что нельзя было этого заметить.	’
К челноку я ходил по траве и следов не оставил. Я взял ружьё
и зашёл поглубже в лес — хотел подстрелить какую-нибудь птицу,
а потом увидел дикого поросёнка. Я убил этого поросёнка и понёс
его к хибарке.
Я взял топор и взломал дверь, причём постарался изрубить её
посильнее; поросёнка положил на землю, чтобы вытекла кровь
(в хибарке не было пола, просто земля). Ну, потом я взял старый
мешок, наложил в него больших камней и поволок его от убитого
поросёнка к дверям, а потом по песку к реке и бросил в воду. Сразу
было видно, что здесь что-то тащили по земле. Мне очень хотелось,
чтобы тут был Том Сойер: я знал, что таким делом он заинтересо-
вался бы и сумел бы придумать что-нибудь почуднее. В такого рода
делах никто не сумел бы развернуться лучше Тома Сойера.
Напоследок я вырвал у себя клок волос, хорошенько намочил их
в крови, прилепил волосы к лезвию и зашвырнул топор в угол. По-
том взял поросёнка, завернул в куртку (чтобы не капала кровь),
отошёл подальше од^дома и бросил его в воду. Тут мне пришла в
голову ещё одна штука. Я достал из лодки мешок с мукой и старую
пилу и отнёс их в дом. Я поставил мешок на старое место и про-
рвал в нём снизу дыру пилой. Потом протащил мешок шагов сто по
траве к востоку от дома, где было озеро, заросшее тростником.
Мука сеялась всю дорогу, так что получился тоненький белый след
до самого озера. А ещё я бросил там папашин точильный камень,
чтобы похоже было, будто его уронили случайно. Потом завязал
дыру в мешке верёвочкой, чтобы мука больше не сыпалась, и отнёс
мешок вместе с пилой обратно в -челнок.
К этому времени уже начало темнеть. Я спустил челнок вниз по
реке до такого места, где ивы нависали над водой, и стал ждать,
пока взойдёт луна. Я привязал челнок покрепче к иве, потом пере-
кусил малость, а после улёгся на дно обдум'ывать свои планы.
Я сказал себе: они пойдут по следу мешка с камнями до берега, по-
213
том начнут искать моё тело в реке. А там пойдут по мучному сле-
ду до озера искать грабителей, которые убили меня и украли вещи.
В реке им искать нечего, кроме моего мёртвого тела. Скоро им это
надоест, и они перестанут обо мне думать. Вот и хорошо, а я буду
жить там, где мне захочется. Остров Джексона мне вполне подхо-
дит, я этот остров хорошо знаю, и там никогда никого не бывает.
А по ночам можно будет переправляться в город: пошатаюсь там и
подтибрю, что мне нужно. Остров Джексона — самое для меня под-
ходящее место.
Я здорово устал и не успел опомниться, как уснул. Проснув-
шись, я не сразу понял, где нахожусь. Я сел и оглянулся по сторо-
нам, даже испугался немного. Потом вспомнил. Кругом стояла
мёртвая тишина, по всему было видать, что поздно, и пахло по-
позднему. Вы понимаете, что я хочу сказать... не знаю, как это
выразить словами.
Я хорошенько потянулся, зевнул и только хотел было отвязать
лодку и пуститься дальше, как. вдруг по воде до меня донёсся шум.
Я поглядел сквозь листву ивы — так и есть: далеко, около того бе-
рега плывёт лодка. Лодка всё приближалась, и, когда она поравня-
лась со мной, я увидел, что в ней сидит только один человек. Уж не
отец ли, думаю, хоть я его и не ждал. Он проехал так близко, что
я мог бы дотронуться до него дулом ружья. Это и правда был
отец — да ещё трезвый, судя по тому, как он работал вёслами.
Я не стал терять времени. В следующую минуту я уже летел
вниз по течению, без шума, но быстро, держась в тени берега.
Я сделал мили две с половиной, потом выбрался на четверть мили
ближе к середине реки, потому что скоро должна была показаться
пристань и люди оттуда могли увидеть и окликнуть меня. Я старал-
ся держаться среди плывущих брёвен, а потом лёг на дно челнока
и пустил его цо течению...
Теперь я был много ниже пристани. Я привстал и милях в двух
с половиной ниже по течению увидел остров Джексона, заросший
лесом, — он стоял посредине реки, большой, тёмный и грузный,
словно пароход без огней. До острова я добрался в два счёта.
Я стрелой промчался мимо его верхйей части — такое быстрое было
течение,— потом вошёл в стоячую воду и пристал с той стороны,
которая ближе к иллинойскому берегу. Я направил челнок в уз-
кую бухточку, которую давно знал; мне пришлось раздвинуть ветки
ивы, чтобы попасть туда; и когда я привязал челнок, снаружи он
был совсем незаметен.
Я вышел на берег, сел на бревно и стал смотреть на широкую
реку, на чёрные плывущие брёвна и на город в трёх милях отсюда,
где ещё мерцали три-четыре огонька. Огромный плот плыл по реке.
Я смотрел, как он подползает всё ближе, а когда он поравнялся с
тем местом, где я стоял, кто-то там крикнул: «Эй, на корме! Бери
правей!» Я слышал это так ясно, как будто человек стоял со мной
рядом.
Небо стало понемногу светлеть; я пошёл в лес и лёг соснуть
перед завтраком.
244
Глава восьмая
ДЖИМ — НЕГР МИСС УОТСОН
Когда я проснулся, солнце поднялось так высоко, что, наверно,
было уже больше восьми часов. Я лежал на траве, в прохладной
тени, думая о разных разностях, и чувствовал себя довольно прият-
но, потому что хорошо отдохнул. В просветы между листвой было
видно солнце, но вообше тут росли всё больше высокие деревья, и
под ними было очень темно. Там, где солнечный свет просеивался
сквозь листву, на земле лежали пятнышки вроде веснушек, и эти
пятнышки слегка двигались — значит, наверху был ветерок. Две
белки уселись на сучке и, глядя на меня, затараторили очень дру-
желюбно.
Я разленился, мне было очень хорошо и совсем не хотелось вста-
вать и готовить завтрак. Я было опять задремал, как вдруг мне по-
слышалось, что где-то выше по реке раскатилось глухое «бум».
Я проснулся, приподнялся на локте и прислушался; через некоторое
время слышу опять то же самое. Я вскочил, побежал на берег и по-
смотрел сквозь листву; гляжу, по воде расплывается клуб дыма.
А вниз по реке идёт пароходик, битком набитый народом. Теперь-то
я понял, в чём дело! Бум! Смотрю, белый клуб дыма оторвался от
парохода. Это они, понимаете ли, стреляли из пушки над водой,
чтобы мой труп всплыл наверх.
Я здорово проголодался, только разводить костёр мне было
нельзя, потому что дым могли увидеть.
Я сидел, глядя на пороховой дым, и прислушивался к выстре-
лам. Река в этом месте шириной в милю, и в летнее утро смотреть
на неё всегда приятно, так что я проводил бы время очень недурно,
глядя, как они ищут мой труп, если бы только было чего есть. И. тут
я вдруг вспомнил, что при этом всегда наливают ртуть в ковриги
хлеба и пускают по реке, потому что хлеб всегда плывёт прямё-
хонько туда, где лежит утопленник, и останавливается над ним. Ну,
думаю, надо смотреть в оба; как бы-не прозевать, если какая-нибудь
коврига подплывёт ко мне поближе. Я перебрался на иллинойский
край острова; думаю, может, мне и повезёт. И не ошибся: гляжу,
плывёт большая коврига, и я чуть было не подцепил её длинной пал-
кой, да поскользнулся, и она проплыла мимо. Конечно, я стал там,
где течение ближе всего подходит к берегу. Через некоторое время
подплывает другая коврига, и на этот раз я её не упустил. Я выта-
щил затычку, вытряхнул небольшой шарик ртути и запустил в ков-
ригу зубы. Хлеб был белый, какой одни только богачи едят, не то
что простецкая кукурузная лепёшка.
Я выбрал удобное местечко, где листва была погуще, и уселся
на бревно, очень довольный, жуя хлеб и поглядывая на пароходик...
Пароходик шёл вниз по течению, и я подумал, что когда он по-
дойдёт ближе, можно будет разглядеть, кто там на борту, а паро-
245
ход должен был подойти совсем близко к берегу в том месте, куда
прибило хлеб...
Скоро пароходик поравнялся со мной; он шёл так близко от бе-
рега, что можно было перекинуть сходни и сойти на остров. На па-
роходе были почти все, кого я знал: отец, судья Тэчер, Джо Гарпер,
Том Сойер с тётей Полли, СидоМ и Мери и ещё много народу. Раз-
говор шёл про убийство. Но тут вмешался капитан и сказал:
— Теперь смотрите хорошенько! Здесь течение подходит совсем
близко, к берегу: может, тело выбросило на берег и оно застряло
где-нибудь в кустах. Во всяком случае будем надеяться.
Ну, а я надеялся совсем на другое. Все столпились на борту й,
наклонившись над перилами, старались вовсю — глядели мне чуть
ли не в самое лицо. Я-то их отлично видел, а они меня нет. Потом
капитан скомандовал: «От борта!»— и пушка выпалила прямо в
меня, так что я оглох от грохота и чуть не ослеп от дыма; думал,
тут мне и конец. Если бы пушку, зарядили ядром, то они наверняка”
получили бы то самое мёртвое тело, за которым гонялись. Ну, опом-
нился — гляжу, ничего мне не сделалось, цел, елава богу. Пароход
прошёл мимо и скрылся из виду, обогнув мыс. Время от времени я
слышал выстрелы, но всё дальше и дальше; а после того как про-
шло около часа, и совсем ничего не было слышно. Остров был в три
мили длиной. Я решил, что они доехали до конца острова и махну-
ли рукой на это дело. Оказалось, однако, что ещё нет. Они обогнули
остров и пошли под парами вверх, по миссурийскому рукаву, из-
редка стреляя из пушки. Поравнявшись с верхним концом острова,
пароходик-перестал стрелять и пошёл обратно к городу.
Я понял, что теперь могу успокоиться: больше никто меня искать
не станет. Я вытащил свои пожитки из челнока и устроил себе уют-
ное жильё в чаще леса. Из одеяла я соорудил что-то вроде палатки,
чтобы вещи не мочило дождём. Я поймал сомёнка, а на закате раз-
вёл костёр и поужинал. Потом закинул удочку, чтобы наловить
рыбы к завтраку.
Когда стемнело, я уселся у костра и чувствовал себя сначала
очень недурно, а потом соскучился и пошёл на берег. Слушал, как
плещется река, считал звёзды, брёвна и плоты, которые плыли
мимо, а после этого лёг спать. Нет лучше способа провести время,
когда скучаешь: уснёшь, а там, глядишь, куда и скука девалась.
Так прошло три дня и три ночи. Никакого разнообразия — всё
одно и то же. Зато на четвёртый день я обошёл кругом весь остров,
исследовал его вдоль и поперёк. Я был тут хозяин, весь- остров, так
сказать, принадлежал мне — надо же узнать о нём побольше. Я на-
шёл много крупной, совсем' спелой земляники, ещё зелёный вино-
град и зелёную малину, а ежевика только-только начала завязы-
ваться. «Всё это со временем придётся очень кстати»,— подумал я.
Ну, я пошёл шататься по лесу и забрёл к нижнему концу остро-
ва, как мне казалось. Со мной было ружьё. Я его взял для защиты,
а какую-нибудь дичь решил добыть поближе к дому. И тут я чуть
не наступил на здоровенную змею, но она ускользнула от меня, из-
246
виваясь среди травы и цветов, а я пустился за ней, пустился бегом —
и вдруг наступил пр мо на костёр, кдторыи ещ дь идея
Сердце у меня заколотилось Я не via л осо ен разглядывать,
осторожно спустил курок, повернул и, прячась, побежал со всех
ног обратно... Если я видел пень, то принимал его :	.зека, если
сучок трещал у меня год ногой, я чувствовал себя ’ак. бу ;то дыха-
ние мне кто-то переломил пополам и у меня оста iavb короткая по-
ловинка.
Когда я добрался до места ночлега, мне было зд -а  н по себе,
душа у меня совсе’ ушла в пятки. Я поскорей собрал свои ложитки
и отнёс их в челнок, чтобы они не были на виду - загасил ог >нь и
разбросал золу кругом, чтоб костёр был похож на прошл >дний,
а потом залез на дерево.
Я, должно быть, просидел на этом дереве часа два, но так ничего
не увидел и не услышал — мне только чудитось. будто Я вижу и
слышу много всякой всячины. Ну, не сидеть же там целый век!
В конце концов я взял да и слез, засел в чаще и всё время держался
настороже. Поесть мне удалось только ягод да кое-каких остатков
от завтрака.
Спал я неважно: почему-то никак не мог уснуть, всё думал.
И всякий раз, как просыпался, мне чудилось, будто кто-то схватил
меня за шиворот. Так что сон не пошёл мне на пользу. В конце кон-
цов я и говорю себе: «Нет, так невозможно; надо узнать, кто тут
есть на острове вместе со мной. Хоть тресну, да узнаю!» И после
этого мне сразу стало легче.	*
Тогда я взял ружьё и, на каждом шагу останавливаясь и при-
слушиваясь, пошёл к тому месту, где я наступил на золу от костра.
Но мне что-то не везло: никак не мог найти то место. Потом смот-
рю — так и есть: сквозь деревья мелькает огонёк. Я стал подкрады-
ваться, осторожно и не торопясь. Подошёл поближе; смотрю — на
земле лежит человек, я чуть не умер со страху. Голова у него была
закутана одеялом, и он уткнулся носом чуть не в самый костёр.
Я сидел за кустами футах в шести от него и не сводил с него глаз.
Уже почти рассвело. Скоро человек зевнул, потянулся и сбросил
одеяло. Смотрю — а это Джим, негр мисс Уотсон! Ну и обрадовался
же я! Говорю ему:
— Здорово, Джим! — я вылез из-за кустов.
Он как подскочит да как вытаращит на меня глаза! Потом бро-
сился на колени, сложил руки и начал упрашивать:
— Не тронь, меня, не тронь! Я никогда мертвецов не обижал.
Я их всегда любил, всё, что мог, для них делал. Ступай обратно в
реку, откуда пришёл, оставь в покое старика Джима, он с тобой
всегда дружил...
Ну, мне недолго пришлось ему объяснять, что я не мертвец. Уж
очень я обрадовался Джиму. Теперь мне было не так тоскливо. Я не
боялся, что он станет кому-нибудь рассказывать, где я прячусь,— я
так ему и сказал. Я говорил ему, а он сидел и смотрел на меня, а
сам всё молчал. Наконец я сказал:
247
— Теперь уже совсем рассвело. Давай-ка завтракать. Раздуй
костёр получше.
— А какой толк его раздувать, когда варить всё равно нечего,
кроме земляники и всякой дряни!.. Да ведь у тебя есть ружьё? Зна-
чит, можно раздобыть что-то и получше земляники.
— Земляника и всякая дрянь...— говорю я.— Ты только это и ел?
— Ничего другого не мог достать,— говорит он.
— С каких же пор ты на острове, Джим?
— С тех пор, как тебя убили.
— Неужто всё это время?
— Нуда.
— И ничего не ел, кроме этой дряни?
— Да, сэр, совсем ничего.
— Да ведь ты, верно, с голоду помираешь?
— Просто лошадь съел бы! А ты давно на острове?
— С той самой ночи, как меня убили.
Мы пошли туда, где был спрятан .челнок, и, покуда он разводил
костёр, я принёс муку, грудинку, кофе, кофейник, сковородку, сахар
и жестяные кружки, так что Джим прямо остолбенел от изумления:
он думал, что всё.это колдовство. Да ещё я поймал порядочного
сома, а Джим выпотрошил его и поджарил.
Когда завтрак был готов, мы развалились на траве и съели
его прямо с огня. Джим ел так, что за ушами трещало,— уж очень
он изголодался. Мы наелись до отвала, а потом легли отдыхать.
Немного погодя Джим начал:
— Послушай-ка, Гек, а кого же это убили в той хибаркё, если
не тебя?
Тут я рассказал ему всё, как есть, а он сказал, что это очень
ловко, даже Тому Сойеру лучше не придумать.
— А ты как сюда попал, Джим, зачем тебя принесло?
Он молчал и, должно быть, с минуту молчал; потом сказал:
—-Может, лучше не говорить...
— Почему, Джим?
— Мало ли почему... Только ты меня не выдашь? Правда, Гек?
— Провалиться мне, если выдам!
— Ну ладно, я тебе верю, Гек. Я- я убежал.
— Джим!
— Смотри же, ты обещал не выдавать! Ты помнишь, обещал,
Гек?
— Да уж ладно. Обещал — и не выдам. Честное индейское, не
выдам! Пусть меня назовут подлым аболиционистом 1, пускай пре-
зирают за это — наплевать! Я никому не скажу, да и вообще
я туда больше не вернусь. Так что валяй рассказывай.
— ...Как-то поздним вечером мисс Уотсон говорит вдове, что
собирается продать меня на Юг, в Орлеан; ей бы не хотелось, но
но только за меня дают восемьсот долларов, а против такой кучи
* Аболиционист — сторонник движения за освобождение негров от рабства
в США.
248
денег где же устоять! Вдова начала её уговаривать, чтоб она меня
не продавала, только я-то не стал дожидаться, чем у них кончится,
да и дал тягу...
— Тебе пришлось всё время сидеть в лесу. Ты слышал, как
стреляли из пушки?
— Ещё бы! Я знал, что это тебя ищут. Я видел, как они плыли
мимо,— глядел на них из-за кустов.
Какие-то птенцы порхнули мимо — пролетят два шага и сядут.
Джим сказал, что это к дождю. Джим знал много примет. Выхо-
дило, что почти все приметы не к добру, и потому я спросил Джима,
не-бывает ли счастливых примет. Он сказал:
— Совсем мало, и то от них нет никакой пользы. Если у гебя
волосатые руки — это верная примета, что разбогатеешь.
— Ну, и что ж, ты богатый?
— Нет. Зато один раз был богатый. У меня было четырнадцать
долларов, только я стал торговать и разорился...
— Ну, Джим, это ещё не беда, раз ты всё равно когда-нибудь
разбогатеешь.
— Да я и теперь богатый, если рассудить. Я ведь сам себе хо-
зяин, а за меня дают восемьсот долларов. Кабы мне эти деньги,
я бы и не просил больше.
Глава девятая
ПЛАВУЧИЙ ДОМ
...Мы исходили и излазили весь остров и в конце концов нашли
хорошую, просторную пещеру. Пещера была большая, как две-три
комнаты вместе, и Джим мог стоять в ней выпрямившись. В пе-
щере было прохладно. Джим решил сейчас же перенести туда
наши вещи, но я сказал, что незачем нам всё время лазить вверх
и вниз (пещера была на самом верху).
Джим сказал, что если мы спрячем челнок в укромном месте
и перетаскаем все пожитки в пещеру, то сможем прятаться здесь,
когда кто-нибудь переправится на остров, и без собак нас нипочём
не найти. А кроме того, птенцы недаром предсказывали дождь,
так неужели я хочу, чтобы всё промокло?
Мы перетаскали туда все наши вещи. Потом отыскали место,
где можно было спрятать челнок под густыми ивами. Мы сняли
несколько рыб с крючков, опять закинули удочки и пошли готовить
обед
Вход в пещеру был широкий. Мы развели огонь, сварили обед.
Мы расстелили одеяло прямо на полу, уселись и пообедали. Все
остальные вещи мы разместили в глубине пещеры, так, чтобы они
были под рукой. Скоро потемнело, начала сверкать молния, загре-
мел гром; значит, птицы-то оказались правы. Сейчас же полил
и дождь, сильный, как из ведра, а такого ветра я ешё никогда не
видывал. Это была самая настоящая летняя гроза. Стало так тем-
но, что снаружи всё казалось чёрно-синим и очень красивым...
249
— Вот это здорово, Джим! — сказал я.— Я бы никогда отсюда
не ушёл. Дайте-ка 'мне ещё кусок рыбы да горячую лепёшку.
— Ну вот видишь, а без Джима не был бы ты здесь. Сидел бы
в лесу без обеда и ещё промок бы до костей. Да-да, сынок!
Дней десять река всё поднималась и поднималась и наконец
вышла из берегов. В низинах остров залило водой... На каждом
поваленном дереве сидели кролики и прочая живность. Они от го-
лода сделались такие смирные, что подъезжай и бери их голыми
руками. На горе, где была наша пещера, они кишмя кишели. Ес-
ли бы мы захотели, то могли бы завести себе сколько угодно руч-
ных зверей.
Как-fo вечером мы выловили звено от плота — хорошие сосно-
вые доски, над водой выдавался прочный ровный настил.
В другой раз ночью видим — плывёт целый дом Дом был двух-
этажный и здорово накренился. Мы подъехали и забрались в
него — влезли в окно верхнего этажа. Начало светать. Мы загля-
нули внутрь. Разглядели кровать, стол, два стула и ещё на полу
валялось много разных вещей, а на стене висела одежда. В даль-
нем углу лежало что-то вроде человека. Джим окликнул-.
— Эй, ты!
Но тот не пошевельнулся. Тогда и я окликнул его. А потом
Джим сказал: «Он не спит, он мёртвый. Ты не ходи, я сам пойду
погляжу». Я совсем не стал на него смотреть.
Нам достались: старый жестяной фонарь, большой нож, ма-
ленький карманный ножик, много сальных свечей, жестяной под-
свечник, фляжка, кружка, юбки и рубашки и кое-что из мужского
туалета — много вещей мы снесли в челнок — могло пригодиться.
Так что, вообще говоря, улов был неплохой. Когда мы собра-
лись отчаливать от дома, уже рассвело. Мы были на четверть мили
ниже острова; я велел Джиму лечь на дно челнока и прикрыл его,
а то, если бы он сидел, издалека было бы видно, что это негр. Мы
вернулись на остров без всяких приключений, никого не встретив.
* * *
По совету Джима, Гек Финн, для предосторожности переодевшись девочкой,
на челне переправился в город, чтобы разузнать, что там делается. Он зашёл
в маленькую хибарку на окраине. В разговоре с хозяйкой Гек узнаёт многое,
а главное, что ищут негра Джима, .предполагают, что он прячется на острове
Джексона, куда ночью собираются прибыть на поиски.
* * *
Глава одиннадцатая
ЗА НАМИ ГОНЯТСЯ!
— Войдите,— сказала женщина, и я вошёл.— Садитесь.
Я сел. Она оглядела меня с ног до головы своими маленькими
блестящими глазками...
250
Она рассказала мне и про то, как мы с Томом Сойером нашли
двенадцать тысяч, и про моего папашу, и про то, что он человек
пропащий, и что я пропащий; наконец добрались и до того, как
меня убили. Я спросил:
— А кто же это сделал?..
— ...Некоторые думают, что сам старик Финн и убил.
— Да что вы...
— Сначала почти все так думали. Он так и не узнает никогда,
что его чу-ть-чуть не линчевали. Только к ночи передумали и реши-
ли, что убил беглый негр по имени Джим.
— Да ведь он...
Я остановился. Решил, что лучше помолчу. А она всё говорила
и даже не слышала, что я что-то сказал.
— Этот негр сбежал в ту самую ночь, когда убили Гека Финна.
Так что за него обещают награду — триста долларов. И за старика
Финна тоже назначили награду — двести долларов. Он, видишь ли,
явился в город утром, рассказал про убийство и вместе со всеми
ездил искать тело, а после того взял да и скрылся. Его в тот же
вечер собирались линчевать, только он, видишь ли, удрал. Ну, а на
другой день оказалось, что и негр тоже удрал: его никто не видел
после десяти часов в ту ночь, когда было совершено убийство, так
что стали думать на него. А на другой день, когда весь город толь-
ко об этом и говорил, вдруг возвращается старый Финн, идёт пря-
мо к судье Тэчеру и поднимает шум: требует, чтобы тот ему дал
денег и устроил облаву на этого негра... Судья дал немного, и ста-
рик в тот же вечер напился пьяный и шлялся по улицам с какими-
то двумя подозрительными личностями, а потом ушёл вместе с ними.
Ну вот, с тех пор он не возвращался... Если он ещё год не вернёт-
ся, то ничего ему за это не будет... и он заберёт себе Гековы де-
нежки без всяких хлопот.
— Пожалуй, что так. Кто ж ему помешает!.. Значит, теперь
никто не думает, что это негр убил?
— Да нет, думают ещё. Многие всё-таки считают, что это он.
Но негра должны скоро поймать, так что, может, и добьются
от него правды.
— Как, разве его и сейчас ещё ловят?
— Плохо же ты соображаешь, как я погляжу! Ведь триста дол-
ларов на дороге не валяются. Некоторые думают, что негр и сейчас
где-нибудь недалеко. Я тоже так думаю, только помалкиваю. На
днях я разговаривала со стариком и старухой, что живут рядом,
в бревенчатом сарае, и они сказали, что никто никогда не бывает
на том вот острове, который называется остров Джексона. «Разве
там никто ие живёт?» — спрашиваю. «Нет, говорят, никто не жи-
вёт». Я больше ничего им не сказала, только призадумалась. За
день или за два до того я там как будто видела дымок, на верхнем
конце острова; ну, думаю, этот негр, скорее всего, там и прячется;
во всяком случае, думаю, стоило бы весь остров обыскать. С тех
пор я больше дыма не видела, так что, может, негр оттуда уже удрал,
251
если это был он. Мой муж нынче съездит и посмотрит вместе с од-
ним соседом. Он уезжал вверх по реке, а сегодня вернулся, и я ему
всё это рассказала.
Мне стало до того не по себе — просто не сиделось на месте.
— Триста долларов — это уйма денег. А ваш муж поедет туда
нынче ночью?
— Ну, а как же! Он пошёл в город вместе с тем соседом... за
лодкой. Они поедут после полуночи.
...Надо идти... Я прошёл по берегу шагов сто, а потом повернул
обратно и шмыгнул туда, где стоял мой челнок, довольно далеко
от дома, вниз по реке. Я вскочил в челнок и поскорее поднялся
вверх по течению, а когда поравнялся с островом, пустился напере-
'рез. Выехав на середину реки, я услышал, как начали бить часы;
я остановился и прислушался: бой донёсся по воде хотя и слабо,
но ясно — одиннадцать. У верхнего конца острова я даже не оста-
новился передохнуть, хотя совсем выбился из сил, а побежал в лес,
где прежде была моя стоянка, и развёл там хороший костёр, на
сухом, высоком месте. Потом прыгнул в челнок и давай изо всех
сил грести к нашей стоянке, мили полторы вниз по реке.. Я при-
чалил к берегу, скорей пробрался сквозь кусты вверх по горе
и ввалился в нашу пещеру.
Джим лежал на земле и крепко спал. Я разбудил его.
— Вставай скорее и собирайся, Джим! Нельзя терять ни ми-
нуты! Нас ищут. За нами погоня!
Джим не стал ни о чём расспрашивать, ни слова не сказал, но
по тому, как он работал, видно было, до чего он перепугался. Через
полтора часа все наши пожитки были сложены на плоту, и плот
можно было вывести из ааводи под ивами, где он был у нас спря-
тан. Первым делом мы потушили костёр в пещере и после этого
даже свечи не зажигали.
Я отъехал от берега на .челноке и огляделся по сторонам; но
если где-нибудь поблизости и была лодка, то я её не заметил, по-
тому что в темноте при звёздах не много разглядишь. Потом
мы вывели плот из заводи и тихо-тихо поплыли в тени берега, оги-
бая нижний конец острова,— и всё это без единого слова.
* * *
Однако новые приключения ждут Гекльберри Финна впереди. Их совмест-
ное плавание на плоту с беглым негром Джимом становится постоянной сменой
добрых, комичных и печальных приключений. Огромная река Миссисипи то
спасала их от беды, то ввергала в очередное происшествие. Самое печальное из
них — это насильственное возвращение в рабство старого негра Джима.
И, наконец, самые занимательные приключения Гека, имеющие удачный,
положительный исход,— это спасение своего друга Джима, его вызволение из
рабства. Неожиданная встреча с Томом Сойером романтически запутывает, но
и способствует благополучному исходу дела. Негр получает свободу. Гек вновь
приобретает возможность получить свои капиталы. Он может нормально жить
в семье тётки Тома,, где его собираются усыновить и воспитывать. Но Гекльбер-
ри Финн желает одного — свободы!
* * *
252
Глава сорок вторая
ПОЧЕМУ НЕ ПОВЕСИЛИ ДЖИМА
...Я пошёл за толпой — поглядеть, что будут делать с Джимом.
Все эти фермеры ужасно обозлились, а некоторые даже хотели по-
весить Джима, в пример всем здешним неграм, чт< бы им было
неповадно бегать... А другие говорили: не надо его вешать, совсем
это ни к чему — негр не наш; того и гляди, явится его хозяин и за-
ставит, пожалуй, за него заплатить...
Они долго ругали Джима и раза два-три угостили t рошей
затрещиной, а Джим всё молчал и даже виду не подал, что он меня
знает; а они отвели его в сарай, переодели в старую одежду и при-
ковали на цепь к кольцу, которое ввинтили в нижнее бревно в стене,
а руки тоже сковали, и на обе ноги тоже надели пепи, и велели
посадить его на хлеб и на воду, пока не придет его ;о зяин, а если
не придет, то до тех пор, пока его не продадут с аукциона, и зава-
лили землёй наш подкоп, и велели двум фермерам с ружьями сте-
речь сарай по ночам, а днём привязывать около двери бульдога;
потом подошёл старичок доктор, послушал и говорит:
— Не обращайтесь с ним строже, чем следует, потому что он
неплохой негр. Когда я приехал туда, где лежал мальчик, я не мог
вынуть пулю без посторонней помощи, а оставить его и поехать
за кем-нибудь тоже было нельзя — он чувствовал себя очень пло-
хо, а потом он начал бредить и не подпускал меня к себе; тут
я сказал, что без чьей-нибудь помощи мне не обойтись; и в ту же
минуту откуда-то вылезает этот самый негр, говорит, что он мне
поможет,— и сделал всё, что надо, очень ловко. Я, конечно, так
и подумал, что это беглый негр и есть...
Мне пришлось из-за них просидеть там до рассвета — ведь
оба они были у меня на руках; потом, смотрю, едут какие-то в лод-
ке, и, на счастье, негр в это время крепко спал, сидя на тюфяке,
и голову опустил иа колени; я им тихонько сделал знак, они под-
крались к нему, схватили и связали, прежде чем он успел сообра-
зить, в чём дело. А мальчик тоже спал, хотя очень беспокойно. Негр
не сопротивлялся и даже слова не сказал; он с самого начала вёл
себя тихо. Он неплохой негр, джентльмены.
— Да, надо признаться,— ничего плохого тут нет,— заметил
кто-то.
Тогда и другие тоже смягчились, а я был очень благодарен
доктору за то, что он оказал Джиму такую услугу; я очень обрадо-
вался, что и доктор о нём думает по-моему; я как только с Джимом
познакомился, сразу увидел, что сердце у него доброе и что человек
он хороший. Все обещали не ругать его больше. Потом они вышли
из сарайчика и заперли его на замок.
На другое утро я услышал, что Тому гораздо лучше и что тётя
Салли пошла прилечь. Я проскользнул к больному в комнату; ду-
маю: если он не спит, нам с ним вместе ладо придумать, как со-
врать половчее, чтобы сошло для родных. Но он спал, и спал очень
253
спокойно, и лицо у него было бледное, а не такое огненное, как ког-
да его принесли. Я сел и стал дожидаться, пока он проснётся. Через
каких-нибудь полчасд в комнату неслышно входит тётя Салли.
Она сделала знак, чтобы я сидел тихо, села рядом со мной и начала
шёпотом говорить, что все мы теперь должны радоваться, потому
что симптомы у него первый сорт, и он давно уже спит вот так,
и всё становится спокойнее и здоровее с виду, и десять шансов про-
тив одного, что он проснётся в своём уме.
Мы сидели и стерегли его, и скоро он пошевелился, открыл
глаза, как обыкновенно, поглядел и говорит:
— Э, да ведь я дома’ Как же это так? А плот где?
— Плот в порядке,— соворю я.
— А Джим?
— Тоже,— говорю я, но не так уж твёрдо.
Он ничего не заметил и говорит:
— Отлично! Великолепно! Значит, всё кончилось хорошо! Ты
сказал тёте?
Я хотел ответить «да», но тут она сама говорит:
— Про что это?
— Да про то, как мы всё это устроили.
— Что «всё»?
— Да всё; ведь только одно и было: как мы освободили беглого
негра.
— Боже милостивый! Освободили бег... О чём это ты, милый?
Господи, опять он заговаривается!
— Нет, не заговариваюсь, я знаю, о чём говорю. Мы его освобо-
дили. Решили так сделать и сделали. Да ещё как превосходно!
Он пустился рассказывать, а она его не останавливала, всё сиде-
ла и слушала и глядела на него круглыми глазами, и я уж видел,
что мне в это дело соваться нечего.
— Ну как же, тётя, чего нам это стоило! Работали целыми неде-
лями, час за часом, каждую ночь, пока вы все спали. Нам пришлось
украсть и свечи, и простыню, и рубашку, и ваше платье, и ложки,
и жестяные .тарелки, и ножи, и сковородку, и жёрнов, и муку — да
всего и не перечесть! Вы себе представить не можете, чего нам стои-
ло сделать пилу, и перья, и надписи, и всё остальное, и как это было
весело! А потом надо было ещё рисовать гроб и кости, писать ано-
нимные письма от разбойников, вылезать и влезать по громоотводу,
вести подкоп, делать верёвочную лестницу и запекать её в пирог,
пересылать в вашем кармане ложки для работы...
— Господи помилуй!
— ...напускать в сарайчик змей, крыс, пауков, чтобы Джим не
скучал один; мы не успели уйти, и фермеры нас застали ещё в са-
райчике; мы скорее вылезли и побежали, а они нас услышали
и пустились в погоню; тут меня и подстрелили, а потом мы сверну-
ли с дороги, дали им пробежать мимо себя; а когда прибежали
собаки, им с нами было неинтересно, и они бросились туда, где шум,
а мы сели в челнок и благополучно переправились на плот и,Джим
254
теперь свободный человек, и *'ы t .	i .. ..		• ' 1оро-
во, тётечка!
— Ну, я ничего подобного : лыхала, ск< лько живу на свете'
это вы, озорники этакие, ( го. и.кг. заделали и	I ’то у
8Я голова пошла кругом, и напугати всех чхть не до смерти" Х<
чется мне взять сейчас да и выколотить из вас всю г : вот сию
минуту! Ну, негодник этакий, вот только выздоровс•_: ъ, я > ж за тебя
примусь, повыбью из вас всякхю черт. вщину!
Но Том сиял от гордости и никак не мог удержйтьс — “с" бол-
тал и болтал, а она то и дело перебивала его и всё время сердилась
и выходила из себя, и оба они вместе орали, как кошки на крыше;
а потом она и говорит:	-
— Ну, хорошо, можешь радоваться сколько тебе угодно, но
смотри, если ты ещё хоть раз к нему сунешься...
— К кому? — говорит Том, а сам больше не улыбается: видно,
что удивился.
— Как — к кому? Да к этому беглому негру, конечно. А ты про
что думал?
Тот посмотрел на меня очень сурово и говори!:
— Ведь ты мне только что сказал, что Джим в безопасности.
Разве он не убежал?
— Кто? — говорит тётя Салли.— Беглый негр? Никуда он не
убежал. Его опять поймали, живого и невредимого, и он опять си-
дит в сарае и будет сидеть на хлебе и на воде и в цепях; а если
хозяин за ним не явится, то его продадут.
Том сразу сел на кровати —.глаза у него загорелись, а ноздри
задвигались, как жабры,— и кричит:
— Они не имеют никакого права запирать его! Беги! Не теряй
ни минуты! Выпустите его, он вовсе не раб, а такой же свободный,
как и все люди на земле!
— Что этот ребёнок выдумывает!
— Ничего я не выдумываю, тут каждое слово правда, тётя Сал-
ли! А если никто не пойдёт, я сам туда пойду! Я всю жизнь Джима
знаю, и ты его знаешь тоже. Старая мисс Уотсон умерла два месяца
назад. Ей стало стыдно, что она хотела продать Джима вниз по реке,
она это сама говорила; вот она и освободила Джима в своём за-
вещании.
— Так для чего же тебе понадобилось его освобождать, если он
уже свободный?
— Только женщина может задать такой вопрос! А как же при-
ключения-то? Да я бы и в крови по колено не побоялся...
Глава последняя
БОЛЬШЕ ПИСАТЬ НЕ О ЧЕМ
Я спросил Тома, для чего он затеял всю эту историю с побегом,
что он собирался делать, если бы побег удался и он ухитрился бы
освободить негра, который был давным-давно свободен. (Том знал
255
о завещании мисс Уотсон об освобождении Джима.) А Том на это
сказал, что если бы нам удалось благополучно увезти Джима, то мы
проехались бы вниз по реке на плоту до самого устья — приключе-
ний ради...	. •
Мы в одну минуту освободили Джима от цепей... Мы позвали
Джима в комнату для серьёзного разговора; и Том подарил ему
сорок долларов за то, что он был узником и всё терпел. А Джим об-
радовался и давай болтать:
— А что, Гек, что я тебе говорил на Джексоновом острове? Я го-
ворил, что уже был один раз богатый и опять разбогатею; вот оно
и вышло по.-моему! И не спорь лучше в другой раз...
А Том принялся за своё: давайте, говорит, убежим все втроём
на поиски приключений к индейцам. А я ему говорю: ладно, это
дело подходящее, только денег у меня нет на индейский костюм,
а из дому я вряд ли получу,, потому что отец забрал, должно быть,
все мои деньги у судьи Тэчера и пропил.
— Нет, не' пропил,— говорит Том,— они все целы, шесть тысяч,
а твой отец так и не возвращался с тех пор.
— Он больше никогда Не вернётся, Гек! — сказал Джим.— Пом-
нишь тот дом, что плыл по реке? Там ещё лежал человек, а я тебя
к нему не пустил? Ну вот, свои деньги ты получишь, когда понадо-
бится, потому что это он и был.
. ...А больше писать не о чем. Но я, должно быть, удеру к ин-
дейцам.
Стоянова О. Я., Снежко Н. Г.
С82 Парус: Кн. для вкеклас. чтения в 5 кл.
Сост.: О. Я. Стоянова, Н. Г. Снежко.— К-: Рад. шко-
ла, 198'4,— 256 с., ил.
В пер.: 1 р. 10 к. 400 000 экз.
В сборник включены тексты художественных произведений русской клас-
сической, советской и зарубежной литературы в соответствии с программой
для внеклассного чтения в 5 классе. Предназначается для учащихся, учителей,
широкого круга читателей.
П
4803000000—077
Й210(04)—84
С61
388—84
СОДЕРЖАНИЕ
Из русской классической литературы
А. С- Пушкин Сказка о золотом петушке;	3
Барышня-крестьянка ...	'	8
Н. В. Гоголь. Сорочинская ярмарка	.	12
И. А. Крылов. Лжец; Осёл и Соловей; Тришкин кафтан; Лю-
бопытный; Свинья под Дубом; Ларчик; Мартышка и Очки; Кот
и Повар; Зеркало и Обезьяна;-Лисица и Виноград	21
Н. Г. Гарин-Михайловский. Детство Тёмы . .	. . 27
И. А. Бунин. Гаснет вечер, даль синеет...; Догорел апрель-
ский светлый вечер...; Густой зелёный ельник у дороги..., Детство;
Золотой невод; Восход луны; Как в апреле...; Листопад ... 35
А. П. Чехов. Лошадиная фамилия; Хирургия; Налим; Пере-
солил ....................................................  38
Из советской литературы
Н. К. Крупская. Моя жизнь ...	. .	.	51
М. П. Прилежаева. Жизнь Ленина......................... 56
3. И. Воскресенская. На старом Венце; Досуг и польза	67
С. В. Смирнов. Есть человек ....	76
Ю. П. Герман. Рассказы о Дзержинском ....	"7
А.	М. Горький. Дед Архип и Лёнька; Симплонский туннель 87
В.	К. Железников. Чудак из шестого «Б»	104
Д. Н. Медведев. Это было под Ровно	.	112
С.	В. Михалков. Сомбреро.............. .	.	120
А. Н. Рыбаков. Кортик..................................134
Ю. Я- Яковлев. Друг капитана Гастелло; Багульник; Ры
царь Вася..................................................148
С Я. Маршак. Двенадцать месяцев . .	163
К Г. Паустовский. Растрёпанный воробей	182
Из зарубежной литературы
Льюис Кэрролл. Приключения Алисы в стране чудес	188
Гарриет Бичер-Стоу. Хижина дяди Тома	.	200
' ртур Конан Дойль. Приключения Шерлока Холмса .	.213
Джек Лондон. На берегах Сакраменто.....................221
Марк Твен. Приключения Гекльберри Финна .	.	. 229
Школьные учебники (((Р
SHEBA.SPB.&U/SHKOLA