Этнография на службе у классового врага. Дореволюционная и буржуазные влияния в Сов. этнографии - Марр Н., Быковский С.Н., Худяков М.Г., Супинский А.К.

Автор: Марр Н. Быковский С.Н. Худяков М.Г. Супинский А.К.

Теги: этнография этнология сборник статей

Год: 1932

Похожие

Русская потаенная литература. Анти-мир русской культуры

Анти-мир русской культуры. Язык. Фольклор. Литература

Белорусский эротический фольклор.

Белорусский эротический фольклор

Текст

М ^ Е ^ Ѵ . i f l
•

til
,

:»"-

*
Ш . • Ші -

Пм

-ф

,/Ѵ *
/ -

4 --•

• "

л ъ

Щи

%
ä W.VVsy.K

;

-Г."'

* :

}

-p. ;

як. Ч

-fifí _

:j|

••

л:

>:/.

• ѵ-!

•

' Ѵ

iv.

А -

,'Л

ѵі/
Л

-Г

X,'/ л ; •

« V

,
Î •

>: - г-

' '

Л
" '

;

к *

i s / ;

• .

н -

Í; -^^fc if

¡ ' / : «V
' *
H у'f'.fM^/pUt
À. f.t'j/Щ

./<<- . CVt
- 1 - .
'•.• И
;
. у
'
'
-л. л • ; •
я
А
'.4 • ;

ш ѵ
ух

у Ш fe
: it Л A V f e , ; ; t ¿

V ' V '

f 'S

.к Г

' „V >
х, ,

ж=га

л
ѵ
v.,?::?,

J ? :

•
.
-ѵі'1^

у
:
.
щ

У-*,
г

Ж
А

ЧУ

'V
'У

V A

Г 1 ' - ' á ' f
\ "л ,
'
Ч Ъ :
•
¡.--m.
m
і

«V,
:
У
'А

* 4-

А.

-.-A

;

г>
!&'»( ѵ.>' Г
ВТ
If.
у ,1

V
fefvA
i
¡у'- -fy'AI I
« . -, t
•
•
. ' >íMéfi ' /¡..-'If
•f ' .'Ч
-,
- ^ ч. •
.
.V
' -' . • "Ti.fr '
'
''
...

А х

< "

M
:

Этнография
на службе
у классового врага
vk.com/ethnograph

Ленин град

1 9 3 2

- ,s

листов

Хр

В переплети,
един,
сое дин.

JÍsjNs вып.

Таблиц

Печатных

Выпуск »

К н и г а имеет:
н
а.
Я!

bä

Íil7
о, •
ь
.

U
aч

4
5

s
а>

чк S3
—
^
J. к

»'

Этнография
на службе
у классового врага

Сборник
критических статей

Библиотека
Г о с у д а р с т в е н н о й академии
истории материальной к у л ь т у р ы
M

ПРЕДИСЛОВИЕ.
Четко и конкретно по теме, только по теме, по функции намеченного
предмета с учетом проделанных путей его и окружения, накопления движ у щ и х сил, но ни шагу назад.
Давно ли в предисловиях, да и в послесловиях давали критическое
разъяснение самого труда, скользя по достоинствам останавливали внимание на отрицательных его сторонах и моментах, или, наоборот, давая
отпор непродуманным нападкам и огульным отрицаниям всякой стоимости,
занимались чужой работой наспех, прорабатывая незамеченный смысл за
незнакомством критиков с тем целым, частями чего незаменимой ценности
являлись никем раньше и нигде не делавшиеся наблюдения, обреченные
на пресечение, ибо новая жизнь не сметает и не механически сменяет,
а, что более чревато недвусмысленными последствиями для марксистсколенинского историзма, переосмысляет и неизбежно переоформляет до
неузнаваемости, дает орудие нашим врагам и на идеологическом фронте:
все на месте, основные мотивы стабильны, мы не творцы жизни. Так
было, так будет, ибо так у этой категории говорящих, мыслящих и действующих и сейчас обстоит в действительности и представляется не только
в мыслях, но в самом способе мышления. Не глубина, не размах и не
темпы социалистической капитальной стройки, не наше понимание конкретной зримой пока культуры национальной: сегодня и завтра социалистической по содержанию и национальной по форме, но послезавтра
социалистической и по форме.
Вопрос не в названии оформления потребности жизни, всегда проблемы требующей теоретического решения. Не все ли равно, будет ли этс
„Предисловие" или „Послесловие", по-немецки Vorwort или Nachwort, равно
Vorrede или Nachrede, по-французски préface или postface, поскольку мы еще
не забыли латыни, не будучи в плену у ее обаяния, и производим это
французское слово „ХІѴ-ХѴ" века .от лат. praefatio (т ё. от глагола fare
(говорить), а не от франц. face „лицо". Давно ли, однако, мы обращались
„лицом" то вперед, то назад, то „лицом; к деревне", то „лицом к шко^е",
но жизнь пробежала так вперед, что^лицом к школе требует поворота'не
особо к городу и особо к деревне, а* у ж е одновременного, и не сегодня,
завтра одинакового и к городу, и к деревне: индустриализация и химизация
снижает расхождение этих двух противоположных точек и диалектически
их объединяет в одном движении и материального производства, и идеологического производства, его также техники, техники мышления (это
в моменте содержания), а не только техники оформления (это в формальном моменте).
Все это имеет прямое отношение к четкому пониманию тем настоящего сборника, запоздавшего выходом в путях механического действия,
между тем вопросы национальные, чего никак нельзя исключить, когда
ставится проблема в качественно противоположном им объеме, или точнее
охвате международном, какой бы ни был социальный предмет исследо-

вания, тем более „этнография", собственно описание племен, хорошо нам
памятное по очень полезному и теперь „Описанию племен и .местностей
Кавказа", и тем не менее убийственному по своему замыслу, имевшему
в виду ликвидировать самое понятие о реальности у кавказских народностей нации, даже представления о нации.
„Национал-демократизм в современной белорусской этнографии'"
автора белорусса заставляет жалеть об отсутствии такого же фактически
обоснованного труда по другим республикам, имеющим сделать этот опыт
исследования со временем первоисточником для исследовательских работ.
Конечно, жалко, что у т. Худякова может казаться устаревшей тема—
шовинизм, актуально сейчас числящийся в нетях, но более современный
фашизм также не имеет у нас благоприятной атмосферы для своего выявления, но не говоря о нашем международно-теоретическом интересе
к фашизму, четкое понимание конкретных факторов развития которого
требует столь же конкретного изучения шовинизма, вне всякого спора
стоит следующее: ни шовинизма, ни фашизма, ни племени нельзя представить себе вне нации, а нация и мышление также нерасторжимо связаны
друг с другом, как язык и мышление.
Отсюда и наш чуткий и бережный интерес без эзоповских околичностей к темам, входящим в компетенцию языка и мышления к доступным
наблюдению или проверке старых наблюдений только сегодня.
Как в самом деле мьіслят народности Советского Союза? Речь
идет о технике мышления. Ясное дело иное мышление и его техника при
звуковой речи, иное дело мышление и его техника при ручной, вскрытой
последние годы но целым полосам своего распространения в населении
Закавказья среди армян, грузин, турок и т. д. Отдельные наблюдения,
как теперь выяснилось, были замечены и оценены значительно раньше.
Но о мышлении, имеющем отношение неоспариваемое, как язык, к национальной культуре, к нации мы мало что слышим. В трактовке тем настоящего сборника не раз всплывает исключительный материал для постановки
и решения проблемы не только о мышлении „вообще", хотя бы о мышлении абстрактном, достижимом, казалось бы, полностью при звуковой
речи, о мышлении звукового языка, но и о мышлении ручном и мышлении
зрительном,
О мышлении ручном обычно говорилось по языковым фактам издалеких колониальных стран. И сейчас здесь и этого достаточно. Но
о зрительном мышлении мало кому приходило в голову серьезно обсуждать, ибо к языку был интерес лишь формальный, живые же явления
актуальной речи были под запретом, может быть и теперь многим кажется
это подлежит запрету.
Да будет в таком случае мне разрешено палеонтологически вскрыть
в самом языке, что у такой отнюдь не так уже отсталой культурно нации,
как грузины, доселе вскрывается техника мышления зрительная. Так построен один из важнейших терминов мышления, именно „точка зрения", сам
по себе и в русском способный интриговать вслед за французским „point:
de vue" своей связью генетической с „мышлением". У грузин во всяком
случае „точка зрения" гласит dval-sazr-is-i, что значит слово в слово „мысль
глазная", „глаза", „по глазу", „зрительная мысль", „мысль" собственно у
грузин azr Thazr и его двойник sazr, наличный в основе его действия — глагола mo-sazr-e-pba „соображать", „думать". Сама основа ha-zr y s a z C n o
отвлечении идеологического дифференциала sa- yha- представляет элемент zr, который при восстановлении его огласовки по любой группе,
например, небной, — zer означал сам „глаз", .„зрение", более того „руку",
т. е. по термину этому можно проследить историю мышления в мировом,
охвате — ручного, зрительного (глазного) и звукового, собственно социальноклассового.
Н. Марр.

БЫКОВСКИЙ

С. Н.

Э Т Н О Г Р А Ф И Я НА СЛУЖБЕ У М Е Ж Д У Н А Р О Д Н О Г О
ИМПЕРИАЛИЗМА
Имевший место в среде советских ученых спор, что такое этнография,
каков, в сущности, ее предмет и каковы стоящие перед ней задачи,
возможна ли и нужна ли, следовательно, такая особая наука, не уничтожает самого факта существования специальной этнографической литературы, равно не уничтожает и факта существования соответствующих х
настроений и мнений, что такая наука была, существует и вполне возможна
и необходима. Насколько такие настроения и мнения правильны, вопрос
иной, но никто не станет отрицать, что они имелись в нашей стране и в
более'далеком и близком прошлом, имеются и в настоящее время. В то же
время, при всем различии взглядов на этнографию, ее предмет и задачи,
никто не ошибется в разграничении этнографических работ от так называемых археологических и т. п., т. е. общие, хотя бы и очень мало определенные признаки этнографии понятны каждому. Каковы бы ни были
результаты наших прошлых споров об „этнографии", совершенно очевидно
вне всякой зависимости от этих споров и то, что в дореволюционной,
царской России она не являлась наукой в собственном, строгом смысле.
Она не имела ни подлинного научного метода, каким в науке может
являться только марксистско-ленинский метод, ни четкого осознания
целевой установки, ни продуманных задач. Это не мешало этнографии в
дореволюционное время считаться наукой и обслуживать интересы господствующих эксплоататорских классов. Стихийный эмпиризм „ученых"
представителей этнографии не только не противоречил этому служению
господствующим классам, но стоял в закономерной связи с обычной для
эксплоататорских классов маскировкой классовой структуры общества.
Иначе-не могло и быть. По самой классовой своей природе, .эксплоататорский класс вынужден Скрывать от общества его классовую структуру,
классовый характер государства, классовый характер своей идеологии,
которую пытается навязать всему обществу. Слишком откровенно и четко
выраженный классовый характер идеологии господствующего эксплоататорското класса, конечно, сильно уронил бы значение этой идеологии,
как орудия морального угнетения и -порабощения эксплоатируемых классов. 1 Перемены в соотношении классовых сил, перемены во внутренних
социально-экономических
условиях
существования дореволюционного,
„русского" общества, равно и изменения во внешней политической обста1
В настоящее время, в условиях всеобщего развала капитализма, в условиях фашизма
в империалистических странах, наблюдается и фашизация науки, связанная с нагло-открытым
признанием классового характера науки буржуазными учеными, открыто солидаризирующимися с фашизмом: являясь признаками окончательного разложения буржуазной науки, эти
явления означают вместе с тем перестройку идеологии империалистов.

î6

Б Ы К О В С К И Й С." H.

новке, разумеется, не раз вызывали частичные перестройки и переоформление „русской науки"— этнографии. Они не могли не заставлять
этнографию приспосабливаться к новым задачам и интересам эксплуатат о р с к о й верхушки общества, не могли не отражать то буржуазный, то
дворянский интерес, не могли не отражать в соответствующие моменты
то компромисс, то „домашние ссоры" между обоими эксплоататорскими
классами, не могли не давать места и для отражения ¿мелкобуржуазных
„иллюзий" и настроений. Будущим историкам этнографических знаний,
несомненно, удастся со всей отчетливостью и' исчерпывающей полнотой
выявить те этапы, которые прошла в своем „отраженном" развитии
этнографическая наука в дореволюционной России, те течения, из которых
' она состояла на каждом отдельном этапе развития, те конкретные классовые интересы, которые отражались в каждом отдельном течении на
к а ж д о м этапе. Эту исследования всего лучше ¿покажут, насколько закономерным явлением было указанное служение дореволюционной этнографии
классовым интересам эксплоататорских классов. Задача — благодарная и.
безусловно стоящая большого внимания. И, конечно, решение ее—-не под
силу одному. Решать эту задачу придется целому коллективу, даже не
тому небольшому коллективу, который поставил целью настоящего сборника вскрыть классовую сущность пока лишь ближайших к нашему времени этнографических исследований враждебных делу социалистического
строительства ученых, наших современников, но не соратников, а противоборствующих, связывающих себя оформленным договором или безмолвным, не оформленным в виде прямого сговора, но, конечно, далеко не
случайным политическим единомыслием с активными контрреволюционными организациями, как дромпартия, ТКП, Союзное бюро меньшевиков и т. п. Люди, десятки и сотни раз клявшиеся „чистой наукой"„
„служением объективной научной истине", „аполитичностью науки",
активно борющиеся о.мерзительнейшими методами с социалистическим
строительством, активно и последовательно враждебные пролетариату,,
должны быть разоблачены, идеологически разоружены и обезврежены в
ближайшее же время, если не сказать — в ближайшие же дни. Их подлинное классовое лицо должно быть разоблачено перед трудящимися
СССР и всего мира в возможно кратчайший срок. 1
В соответствии с общим замыслом сборника и распределением заданий между его участниками, ближайшей задачей настоящей статьи является
анализ классовой сущности того направления в современной этнографии
СССР, которое, продолжая и модифицируя дореволюционные традиции,
объективно, если не по субъективным желаниям его представителей, составляет своеобразную форму выражения интересов международного империализма.
Задача и размеры статьи не позволяют вдаваться в исторический
очерк развития соответствующего направления в дореволюционной „русской" этнографии. Надо надеяться, что существование такого направления
очевидно каждому марксистски мыслящему обществоведу и по одним
чисто теоретическим соображениям. Нельзя же, в самом деле, допустить,,
ччтобы эпохе империализма в дореволюционной России не соответствовала
отражающая империалистические интересы конкретная идеология и в
области науки. Тем не менее, в интересах большей наглядности выдвинутого положения конкретному анализу соответствующего направления
1
К сожалению, по не зависящим от участников настоящего сборника причинам, этопожелание не только не было реализовано в" кратчайший срок (статьи были написаны в начале 1931 г.), но часть первоначально входивших в состав участников сборника лиц из него
безнадежно выбыла.

ЭТНОГРАФИЯ

НА

СЛУЖКЕ У МЕЖДУНАРОДНОГО

И М П Е Р И А Л И З М А II

в современной этнографии в СССР предпосылается несколько общих соображений, позволяющих на нескольких примерах показать связь „русской" дореволюционной этнографии с империалистическими интересами.
Практика классовой борьбы ближайшего дореволюционного времени
со всей убедительностью показывает, что своим основным направлением
в недавнем прошлом этнография обслуживала запросы империалистических кругов.
Этнография играла роль информатора правящих кругов относительно состояния „инородцев", в интересах империалистической системы
хозяйства, в ее причудливом сочетании с феодальными способами эксплоатации, зыявляя условия быта, степень материального благополучия,
культурного развития каждой отдельной „инородческой" группы и тем
самым обеспечивая наибольший успех в порабощении и разорении каждой
отдельной „изучаемой" нации. Недаром в роли „ученых" нередко выступали прямые агенты царского правительства в лице высшего духовенства,
миссионеров, губернаторов, прокуроров и т. п. чиновников, духовных и
светских, о полезной и бескорыстной деятельности которых могут говорить
лишь безнадежно тупые люди или лица, злостно пытающиеся скрыть
действительное положение вещей. 1 Стоит ли напоминать, что, например, деятельность Казанского общества археологии, истории и этнографии в свое время была теснейшим образом связана с деятельностью
миссионеров. Эти последние, даже не всегда скрывали свои действительные
побуждения, открыто показывая, что их „научная" деятельность целиком
подчинена пропаганде „слова божия", — того самого слова божия, которое,
как идеологическое орудие господствующих классов, служило в помощь
казацкой нагайке в усмирении и подчинении „инородцев" эксплоататорским
верхушкам господствующей нации.
Не всегда требовался и „прямой" агент царского правительства,
т. е. человек в военном или гражданском мундире или в рясе. Это отлично иллюстрируется так называемым Мултанским делом, по которому
группа удмуртов обвинялась в кровавых человеческих жертвоприношениях. Как всем памятно, в качестве официального эксперта на судебном
процессе выступал „милейший", „честнейший", „крнстальнейшей чистоты"
человек, как его характеризуют ученики, ученый этнограф И. Н. Смирнов,
категорически заверявший суд в -том, что современные удмурты вообще
приносят кровавые человеческие жертвы. Позорное пятно, которое легло
на И. Н. Смирнова благодаря соучастию в угнетении группы удмуртов,
не может быть смыто никакими научными его заслугами. Надо же понимать,
что обвинение группы удмуртов путем „научного" обоснования обвинения,
вопреки противопоказаниям более либеральной части этнографов и особенно публицистов (напр. В. Короленки). всего удмуртского народа —развязывало руки эксплоататорам удмуртского народа вообще. Фактически
1
С этой точки зрения заслуживает внимания предисловие к Сборнику материалов.
Якутской комиссии АН СССР, т. IV, Л., 1929 г. С издевательством граничат слова предисловия, относящиеся к „материалам" прокурора Якутского окружного суда Д. М. П а в лин ова:
„редакция . . . почитала излишним вводить в нее (статью. — С. Б.) какие-либо
примечания в тех случаях, когда автор высказывал взгляды, по современным понятиям,
несколько устарелые или недостаточно ш и р о к и е . . . " („Труды" упом. ком., т. IV, Л., 1929 г.,
стр. X. Курсив мой. — С. Б.) С этим стоит сопоставить, например, такое заявление Д. М.
П а в л и н о в а : „Проценты имеют более нравственное, чем экономическое значение; они
носят характер благодарности должника за одолжение: это объясняется частыми случайностями в жизни якутов, возможностью быстрого обогащения в хороший год и разорения
в худой. Посему платеж процента — дело совести. Должник, разжившийся при помощи
чужих денег, должен в знак- благодарности добросовестно уделить часть д о б ы ч и . . . " (там же,
стр. 29). Таких „несколько устарелых" и „недостаточно широких", по современным понятиям,
взглядов высказано в „материалах" Д. М. П а в л и н о в а немало.

î8

Б Ы К О В С К И Й С." H.

группа удмуртов представительствовала на суде от лица всего удмуртского
народа. Но м а л о й этого, Мултанское дело — не единичный, случайный
эпизод из истории царской России. Это лишь одно из звеньев большой
царской цепи, сковывавшей эксплоатируемые во славу русского империализма малые народы дореволюционной России.
В качестве одного из приемов империалистической политики, как
известно, широко практиковалось и доселе практикуется в империалистических странах искусственное разжигание национальной вражды между
различными народами вообще и между угнетаемыми народами в особенности. В этнографии дореволюционной России нашло себе отражение и
это явление. В особой связи и по иным мотивам оно уже обращало на
себя внимание самих буржуазных исследователей, 1 так что самое констатирование этого факта не требует специальных примеров. Более того,
почти не существует пи одной монографии по тому или иному народу,
чтобы буржуазный этнограф не решал в ней вопроса, например, о „прародине" изучаемого народа, притом так, чтобы неизбежно не „выяснялось",
что „прародина" занята к моменту изучения каким-либо иным народом.
И вот, как ни странно, если один исследователь по каким-либо основаниям
закрепляет ту или иную территорию в прошлом за одним народом, то
другой — по тем же самым основаниям — за другим и т. д. ~ Противоречия в выводах исследователей, конечно, указывают на беспомощность
последних в области методологии, но в условиях дореволюционного
времени эти противоречия как нельзя лучше служили к большему разжиганию национальной вражды, доставляя лишнюю пищу для спора о праве
на территорию.
Обслуживая эксплоататорские классы прямым пособничеством в угнетении национальных групп царской России, ученый этнограф столь же не
случайно и столь же обычно выступал и в качестве косвенного пособника
такого угнетения. Последнее поддерживалось искусным подбором фактов,
совокупность которых „научно" обосновывала точку зрения так называемой „расовой теории", в той или иной ее разновидности. Таковы все те
этнографические работы, в которых всякая аналогия в культуре двух
соседних народов обязательно объясняется заимствованием. При этом заимствующим неизбежно оказывается угнетенный народ, а насадителем
1
Примером может служить следующее рассуждение Д. Е в р о п е у с а : „ . . . мнение
будто не русские названия в упомянутых странах России — собственно финского происхождения, до сих пор служило только подпорою учения тех, которые, стараясь возбуждать
по возможности более враждебное настроение мыслей между венграми, финнами и эстами,
с одной стороны, и русскими, равно как и другими славянскими народами, с другой, утверждают, что русские, как будто первоначальные и вековечные враги финнов, вытеснили их
из средней и северной России в тот суровый северо-западный край, где они теперь ж и в у т . .
(Журн. Мин. нар. проев., 1868 г., июльск. кн.,"стр. 56 и след.). Д. Е в р о п е у с обеспокоен
в данном случае возможностью возбуждения ненависти и вражды со стороны финнов по
отношению к русским, т. е. со стороны угнетаемых народов по отношению к'преобладаюшей
в стране нации. Если, однако, главным виновником угнетения и является господствующий
эксплоататорский класс преобладающей в стране нации, то часть ответственности за угнетение другого народа лежит и на всей преобладающей в стране нации. Стоит вспомнить
слова Ф. Э н г е л ь с а : „ . . . а н г л и й с к и й пролетариат становится фактически все больше и
больше буржуазным, так что эта самая буржуазная из всех наций, видимо, хочет добиться,
чтобы рядом с буржуазией была бы буржуазная аристократия и буржуазный пролетариат.
Нация, эксплоатирующая весь мир, имеет вполне законное основание этого ж е л а т ь . . . " .
(Письмо к К. -Марксу от 7/Х 1858 г., в „Письмах" К. Маркса и Ф. Энгельса, в перев.
В. В. Адоратского, изд. 4-е, І932 г., стр. 10?.
2
Ср. примеры в моей работе „Невры Геродота и норманны" в Извест. А. Н. СССР
по отделению' Общ. Паук, 1930 г., стр. 838—843. Сущность методологической ошибки, лежащей в основании соответствующих построений, и ее классовые корни освещены мною в
работе „Племя и нация в работах буржуазных археологов и историков и в освещении
марксизма-ленинизма", Сообщения ГАНИК, 1932 г., № 3-—4.

ЭТНОГРАФИЯ

НА С Л У Ж Б Е

У МЕЖДУНАРОДНОГО

ИМПЕРИАЛИЗМА

культуры — господствующая в стране нация. Проводники взглядов „расовой теории" тенденциозно истолкованным материалом исключали для
угнетенных народов возможность иметь какие-либо собственные, оригинальные культурные приобретения и изобретения, и тем самым создавалась
видимость „научного обоснования" неспособности соответствующих наций
к самостоятельному культурному строительству и развитию. Последствием
этого, с одной стороны, являлась видимость „научного обоснования"
права экономически более сильного соседа, в лице его империалистической эксплоататорской верхушки, на эксплоатацию „отсталой" народности, под благовидным предлогом цивилизаторской деятельности. С другой
стороны, пропаганда „неспособности" к самостоятельному культурному
творчеству не могла не оказывать деморализующего влияния на угнетенную народность, которой „научно" доказывалась эта „природная неспособность" к самостоятельному культурному строительству и развитию.
Проверка методологических
оснований
подавляющего
большинства
заключений о заимствованиях убеждает в полной их несостоятельности.
Во всех соответствующих случаях не устанавливается ни время, ни условия заимствования, не привлекается даже сполна сравнительный материал.
И тем не менее буржуазными исследователями делаются совершенно
категорические выводы по вопросу, кто у кого из народов заимствовал,
и эти выводы всеми другими исследователями воспринимаются в качестве
вполне обоснованных и научно доброкачественных. Тем очевиднее действительная тенденциозность соответствующих исследователей. 1
На основе прежнего „богатого" опыта практики классовой борьбы,
отраженной этнографической наукой, в разгаре империалистической войны
недавнего прошлого „русская" этнография усвоила и еще один мотив
империалистической политики и империалистических интересов, — мотив
особенно поучительный, так как в условиях советской действительности
•он получил своеобразное преломление и дальнейшее практическое применение в работах ученых этнографов СССР, оставшихся глубоко враждебными делу пролетарской революции. Речь идет о так называемом изучении
„племенного состава" СССР.
Незадолго до Февральской революции 1917 г. в составе Академии
наук возникла комиссия по изучению племенного состава населения
пограничных областей России, в дальнейшем переименованная в „Комиссию по изучению племенного состава СССР и -сопредельных стран".
Вопрос об организации названной комиссии был возбужден особой
докладной запиской, которая гласила: „Сознание необходимости внести
свою долю участия в великой борьбе за будущее России побудило год
тому назад отделение физико-математических наук образовать в своей
среде, с привлечением всех научных сил страны, комиссию для изучения
естественных производительных сил России, деятельность которой уже
по справедливости оценена и обороной и всей страной. В настоящее
время все яснее обрисовывается необходимость стать во всеоружии
пауки на страже интересов нашей родины и в смысле правильного
учета последствий войны. Борьба еще идет, но она не .может Длиться
бесконечно, и необходимо предвидеть уже теперь возможное положение
' В этом отношении показательна работа Д. К. З е л е н и н а „Принимали ли финны
участие в образовании великорусской народности" в сб. ЛОИКФУН, вып. 1, 1929 ч-. Ср.
отзывы об этой работе С. Толстова и M Маркелова в жури. „Этнография" № 1—2, 1930.
Утратив социальные корни в общественном строе СССР, та же точка зрения последовательно
и упорно культивируется и поддерживается и в настоящее время многими „советскими"
этнографами, археологами, лингвистами и историками. Ярким примером в области этнографии является работа Д. К. Зеленина, продолжающего, в частности, настаивать на заимствованиях многих культурных приобретений финнами у русских.

î 10

Б Ы К О В С К И Й С." H.

по окончании военных действий. В этом отношении громадное значение
будет иметь ясное представление о племенном составе особенно тех частей
нашей страны, которые лежат по обе стороны наших границ европейских
и азиатских, там, где они соприкасаются с землями наших противников.
Известно, что уже теперь правительство и, в частности, министерство
иностранных дел, заинтересовалось изучением упомянутых стран..." 1
Соответствующая докладная записка была представлена и министру
иностранных дел: „Вопрос о необходимости выяснить с возможной точностью состав областей, прилегающих к обеим сторонам границы России
в тех ее частях, которые примыкают к государствам, нам враждебным,
имеет в настоящее время исключительное значение, так как мировая война
ведется в значительной мере в связи с национальным вопросом. Выяснение
основательности притязаний той или другой национальности на ту или
другую территорию, где она является преобладающей, будет особенно
важно в момент приближения мирных переговоров... Что наши враги,
особенно Германия, уже в полной мере отдали себе отчет в важности
выяснения племенного состава пограничных территорий, нам хорошо известно; научные силы Германии использованы ее правительством в широкой мере. Сознавая свой долг перед родиной, Академия наук, как высшее
ученое учреждение России, поставила себе задачею в чем можно прийти
на помощь государству". 2
Смысл и значение приведенных отрывков из двух документов дореволюционной Академии наук вполне очевидны. В них четко и открыто
выражена идея помощи правительству буржуазной империалистической
страны в осуществлении захватнических замыслов. Ничем иным не может
быть „разрешение" национального вопроса в буржуазной империалистической стране. С этим вполне гармонирует и первоначальное название комиссии: комиссия по изучению племенного состава населения пограничных областей России.
Цитированные отрывки приведены, впрочем, не для воскрешения
бледных призраков прошлого. Они не могут ни порочить, ни хотя бы
умалять заслуги современной, перестроившейся Академии наук, своими
исследованиями уже снискавшей себе популярность среди широких масс
трудящихся СССР. Эти отрывки приведены и не с целыо напоминания
и укора живому автору обеих записок по поводу действий, закономерных
и естественных для буржуазного ученого в условиях дореволюционного
прошлого. Содержание цитированных документов очевидно настолько,
что не может стоять вопроса, как к ним относиться по существу. Но
своей лояльностью, более того, значительной степенью активности в общественной жизни СССР, автор записок исключает необходимость специального напоминания о его прошлой деятельности. Вспоминать приходится
в связи с деятельностью других лиц, сохранивших старые установки и
приспособившие их, во всяком случае, не для обслуживания запросов
социалистического строительства. Ярким примером тому является „научная" деятельность Д. А. Золотарева, до конца оставшегося верным установкам дореволюционного времени.
Д л я Д. А. З о л о т а р е в а , особенно как для бывшего сотрудника
дореволюционной КИГІС, чрезвычайно характерно неоднократно выявленное им в печатных заметках о деятельности КИПС отношение к упомянутым выше дореволюционным установкам названного учреждения. 3 Он не
1
Известия Комиссии по изучению племенного состава населения России, вып. 1, изд.
Акад. наук, Птг„ 1917, стр. 3.
а
Там же, стр. 7—8.
'
- Ср. жѵрнал .Природа", Л« 7—9, 1925, стб. 2 0 1 - 2 0 6 и жури. „Человек", № 1, 1928,
стр. 72—77.

ЭТНОГРАФИЯ

НА С Л У Ж К Е У М Е Ж Д У Н А Р О Д Н О Г О

ИМПЕРИАЛИЗМА

только ни разу не отмежевался от старых установок, приноровленных к
запросам империалистических кругов бывшей России, не только, как это
явно бросается в глаза, умышленно опускает во всех случаях цитирования
приведенных выше записок об организации КИПС наиболее одиозные
места о „защите родины", „враждебных государствах", „притязаниях
врагов" на ту или иную территорию и т. п., но своим умолчанием о
различиях научных задач в условиях дореволюционной России и СССР
ярко подчеркивает преемственность работы. По его собственному признанию, лишь 10 лет спустя после организации КИПС удалось полностью
осуществить программу, намеченную до революции. 1 Трудно представить, чтобы научный работник, с званием советского профессора, на
10-м году существования советской власти не понимал всей глубины различия между буржуазной наукой прошлого и наукой СССР, между установками империалистических кругов и политикой Советского Союза. Во
всяком- случае, вычеркивание Д. А. Золотаревым при цитировании записок об организации КИПС фраз о „защите родины" и т. п., при сопоставлении с заявлением о выполнении прежней программы „полностью", показывает, что в данном случае мы имеем дело с сознательным расчетом,
но никак не с простым недопониманием и политической безграмотностью.
Научно-исследовательская работа Д . А. Золотарева концентрировалась,
в течение ряда лет революционного времени в районе Карелии. 2 Итогами
этих многолетних исследований самого Д. А. Золотарева, с учетом материалов, собранных руководимыми им сотрудниками, в области этнографии
являются работы Д . А. Золотарева: „Этнический состав населения СевероЗападной области и Карельской АССР" 3 и в „Северо-Западной Карелии", 1
в области антропологии — „Карелы С С С Р " . 5 На этих работах Д. А. Золотарева я преимущественно и остановлю свое внимание, так как в них,
особенно в двух последних, наиболее ярко отразились установки и метод
работы Д. А. Золотарева, являющиеся поучительным примером — бессознательного или сознательного, решать не берусь — служения интересам
международного империализма. Не сбрасываю со счетов и антропологической работы „Карелы, СССР", даже несмотря на то, что она уже являлась предметом моего разбора в печати. 6 Она тесно связана с этнографическими работами Д. А. Золотарева, и ее разбор способствует уяснению
его установок и особенностей методологических его приемов.
Уже в работе „Этнический состав населения Сев.-Зап. области и Карельской АССР" заложены элементы идеи, полное развитие которой нашло
свое отражение в двух других работах Д . А. Золотарева. Не имея возможности пройти мимо разнообразия в составе населения области, которое
бросалось в глаза „уже в самом отдаленном прошлом" новгородцам, 7
тем не менее Д. А. Золотарев намечает только две основных группы —
финскую и русскую, считая в то же время финскую группу „более старой,
хотя и несравненно менее многочисленной, чем русская". 8 Уже в этом
подходе с полной очевидностью сказывается буржуазная лингвистическая
11

Журнал „Человек", Л! 1, 1928, стр. 74.
Ср. „Русский музей. Отчетная выставка этнографического отдела за 1923 г." Птбг.,
1924, стр. 14—19, „Гос. русск. музей. Этнографические экспедиции за 1924 и 1925 гг., J!.,
1926, стр. 19 и след.. Отчет Акад. наук за 1926 г., ч. 2, стр. 196 и др.
3
Труды КИПС АН СССР, выи. 12, 1926.
4
Карельский сборник АН СССР, Л., 1929, стр. 1—21. Западио-финский сборник
Труды КИПС АН СССР, выи. 16, 1930, стр. 1—21.
5
Материалы КЭИ А Н СССР, вып. 24, 1930.
Об очередных задачах изучения карел в жури. „Карело-Мѵрманский край", 1 9 3 0 , . ,
№ 6, стр. 10—12.
7
'Груды КИПС АН СССР, вып. 12, 1926 г., стр. 3 - 4 и др.
8
Там же, стр. 3 и 6.
3

î 12

Б Ы К О В С К И Й С." H.

индо-европеистская установка, сущность которой заключается в утверждении, что в отдаленном прошлом существовали обособленные группы финнов и русских;что каждая из этих групп представляла собою в отдаленном
прошлом большее внутреннее единство по культуре и языку; что к настоящему времени каждая из этих групп „распалась" на разнообразные, так сказать, подгруппы. Иными словами, вопрос ставится на голову. Антинаучный
характер этой установки очевиден; в условиях натурального хозяйства
связи оказываются более тесными, они обусловливают возможность существования более широких коллективов, чем в позднейшее время, чем ныне,
на более высокой ступени развития производительных сил! Таким образом, развитие производительных сил, согласно этой нелепой установке, обусловливает не концентрацию, как следовало бы ожидать и как
наблюдается на деле, а раздробление. Факт заселенности области в прошлом
финнами устанавливается Д. А. Золотаревым на основании „археологических данных", „исторических источников" (?) и по „названиям очень многих
рек, озер и селений". 1 Необходимо напомнить, что Д. А. Золотарев
.следует расовой археологии, пытаясь опереться на „объективные" по первому взгляду вещественные памятники. Особенности конструкции, форм
и стиля вещественных памятников обусловлены, понятно, социально-экономическими отношениями, а не расовыми или национальными и этническими
особенностями их носителей.- Исторические источники", под которыми
Д. А. Золотарев разумеет письменные памятники, — вымысел Д. А. Золотарева, так как письменные памятники 'знают на территории Северо-Западной
области, кроме финнов-суоми, также карелов и другие группы. Что же касается топонимических данных (названий географических мест), то Д. А.
Золотарев опять-таки прибегает к услугам расовой, буржуазной лингвистики,
совершенно оставляя в стороне политический смысл всех ухищрений
исследователей финских языков (как, впрочем, и всех других) и поисков
этих исследователей великого финского народа в далеком прошлом. 3
Трудно поверить, чтобы Д. А. Золотарев не знал о деятельности Академического карельского общества в Финляндии, клятва при вступлении в
которое членом гласит: „Как я верю в единого великого бога, так же
верю я в единую великую Финляндию и ее великое будущее". Трудно
поверить, чтобы Д. А. Золотарев ничего не знал о лингвистических исследованиях акад. Н. Я- Марра, сущность нового учения о языке которого
была известна еще до 1926 г. и которому принадлежит ряд исследований
по географической номенклатуре, не исключая так называемых финских
названий. Только стремление протащить предвзятую мысль могло заставить Д. А. Золотарева безбоязненно опираться на негодные археологические концепции (вовсе не „данные"), на расовую лингвистику,
придумывать небывалые письменные памятники и замалчивать наличные,
замалчивать и игнорировать работы Н. Я- Марра. В итоге — вопрос о
самостоятельном существовании карельского народа смазан: карелы растворены, кйк особое подразделение среди финнов, в отдаленном прошлом
представлявших собою, по Д. А. Золотареву, единую группу и противостоявших, как такая группа, другой — русской. Смазан таким же образом
вопрос о самостоятельном существовании в области других национальных
групп, отличных от финнов-суоми.
Из состава населения. Северо-Западной области и Карельской АССР
1

Труды КИПС АН СССР, в. 12, 1926, стр. 6.
См., напр., мои статьи: „Какие цели преследуются некоторыми археологическими .исследованиями" (Сообщения ГАИМК, № 4 - 5 , 1931. стр. 20—22) и „О классовых корнях старой археологии" (там же, № 9—10, 1931, стр. 2—5),.где эти вопросы трактуются подробнее.
См., напр., статью М. Г. Х у д я к о в а
„Финская экспансия в археология СССР"
(Сообщ. ГАИМК, №' 1 1 - 12, 1931, стр. 25—29), где затронуты вопросы финской лингвистики.
2

ЭТНОГРАФИЯ

НА С Л У Ж К Е

У МЕЖДУНАРОДНОГО

ИМПЕРИАЛИЗМА

Д . А. Золотарева интересовали особенно карелы, которым он уделил особое внимание и в упомянутой работу и которыми занимался и в дальнейшем. Если в упомянутой работе карелы, как особая нация, исчезли и растворились среди финнов и если в составе населения всего района Д. А.
Золотаревым в упомянутой работе лишь намечена точка зрения „двух
групп", то в антропологической работе »Карелы СССР" вся эта концепция
получила свое дальнейшее развитие, — трудно сказать: обоснование.
Фактический материал, составляющий основное содержание работы
Д. А.Золотарева „Карелы СССР", позволил ему сделать " совершенно
правильный вывод, более или менее обоснованный, о сложном составе
карелов в антропологическом отношении. Этот вывод подкреплен аналогичным заключением о сложном составе карелов „по языку, формам
хозяйства, быту и истории". 1 Тем не і^енее в конечном итоге Д. А.
Золотарев находит лишь два главных, как он выражается, „варианта"
карелов: русско-карельский и финско-карельский, пытаясь смягчить свой
- вывод не идущими к делу замечаниями: „не как основные составные
элементы, а как производные образования, два варианта". 2 Столь же мало
значения имеет и благочестивое пожелание Д. А. Золотарева: „указывая
их и иллюстрируя фотографиями, не считаем их особыми расами и не
хотели бы, чтобы они фигурировали, подобно
расе О н т р у с " . В с е г о
любопытнее, каким образом были „открыты" Д. А. Золотаревым два
упомянутых „варианта" карелов. Секрет своего метода открывает сам же
Д. А. Золотарев, разъясняя, что эти „варианты" „трудно характеризовать цифрами, но при внимательном
наблюдении
они обращают на
себя внимание". 4 Таким образом, „открытие" Д. А. Золотарева сделано
не на основании каких-либо фактических данных, которые могли бы
быть представлены в виде цифровых материалов, а путем наблюдения,,
так сказать, „на-глаз". Это обстоятельство невольно заставляет спросить,
чем же подсказано самое наблюдение и что заставило Д. А. Золотарева
быть столь внимательным, чтобы разглядеть явления, недоступные для
обычного научного изучения ?
Если стать на формальную точку зрения, то „открытие" Д. А. Золотарева можно было бы объяснить усвоением им обычной буржуазной
индо-европеистской схемы генеалогии языков, по которой столь же обычно
строится и генеалогия народов. Признание языковых особенностей свойством племени, нации или расы, а не надстройкой в марксистско-ленинском ее понимании, признание праязыков и процесса распадения праязыков на „диалекты"—ведут в сторону признания пранародов и распадения
последних на более и более обособляющиеся части. Именно эта схема
и могла формально натолкнуть Д. А. Золотарева на мысль о русско-карельском и финско-карельском вариантах.
Вторым не менее существенным условием получения упомянутого
вывода явилось полное игнорирование Д. А. Золотаревым социально-экономических данных об изученных им с физической стороны индивидуумах.
В работе представлены данные исключительно по физической стороне,
т. е. взяты рост, объем груди, длина конечностей, цвет глаз, волос и т. п.
признаки без какой бы то ни было попытки собрать сведения социальноэкономического порядка. Отсюда полная невозможность строить какие-либо
заключения, хотя бы и в порядке гипотез, об условиях возникновения
и развития основных физических типов населения.
1
2
3
4

.Материалы К Э И А Н С С С Р , в ы п . 24, 1930 г., стр. 104.
Там ж е , стр. 110.
Там ж е .
Там ж е . К у р с и в м о й — С. Б.

БЫКОВСКИЙ

î 4

С." H.

Изложенные формальные стороны „внимательных" наблюдений Д. А.
Золотарева не исключают, однако, существования классовой основы его
псевдонаучной позиции и, следовательно, соответствующих поисков этой
классовой основы. Упомянутая выше индо-европеистская схема генеалогической классификации языков, равно и основанная на ней схема генеалогической классификации народов, стоят в тесной связи с так называемой
„расовой теорией", классовая сущность которой отмечена выше. В данном
конкретном случае применение упомянутой схемы соответствует задачам
старого КИПСа, соответствует задаче „полюбовного" раздела карельского
народа между российским, реально уже не существующим империализмом и финским, за которым стоит международный империализм. С точки
зрения двух враждующих империалистических лагерей, карельский народ
не может быть иризнан самостоятельным народом, как „замешавшийся"
между двумя „великими державами".
Сделанный вывод подтверждается не только практикой классовой
борьбы в международном масштабе, что имеет решающее значение,'но
особенно хорошо уясняется и оправдывается разбором третьей работы
Д. А. Золотарева—„В Северо-Западной Карелии". Последняя носит характер отчета о научной экспедиции, не лишенного в начальных строках
элементов лирики, как бы призванных завуалировать политический смысл
отчета.
„Выехав ночью из Кеми, мы в Подужемьи выпили чаю, часа два-три
поспали и двинулись дальше пешком, навьючив на себя экспедиционный
багаж. Приходилось обходить около 3 км могучий и красивый водопад
Ужму. Путешествие было не из приятных, тем более что все были нагружены достаточно сильно. Не раз отдохнув в пути, наконец выбрались
к спокойному плесу р. Кеми, где стояла лодка нашего „кбршика", подрядившегося вести" нас троих до Ухтинского парохода..." 1 „Опасные
и длинные пороги (5 и 7 км) приходится обходить пешком по заросшим
лесным тропам или по каменистому берегу, постоянно спотыкаясь, прыгая
через лежащие деревья, камни и болота и Б ТО же время отбиваясь от
комаров". 2 „Даже в холодную и сырую-ночь в избушке тепло, если путники не поленились принести дров и подтопить черную печь или камелек..." 3 и т. д.
Эти „лиризмы" не мешают Д. А. Золотареву сухо и деловито проводить в упомянутом отчете вполне прозаическую политическую идею —
тяготения Ухтинского района Карелии в сторону Финляндии.
Отмечая сильное финское влияние в Ухтинском районе, объясняя
„особым положением" этого района события 1921 — 1922 гг., по выражению
Д . А. Золотарева, „получившие название бандитизма", Д. А. Золотарев
устанавливает, что „в результате ликвидации
восстания против советской власти край опустел, так как ушло в Финляндию до 54% населения". 4
Характерно и это выражение: „получившее название бандитизма" — вместо
прямого: „бандитизма",— позволяющее автору отчета не выявлять своего
собственного отношения к белогвардейскому восстанию 1921—22 гг.
Характерно и выражение: „в результате ликвидации восстания" — вместо
в результате восстания" или, точнее, „в связи с восстанием". Но еще
более поражает расхождение между выводами автора отчета и приводимыми им же цифровыми данными об уходе населения Ухтинского района
в Финляндию. Как сообщает Д. А. Золотарев, „по данным НКВД Карельской АССР, ушло до бандитизма 170 чел., во время бандитизма 7333 чел.
1

1
3
3
1

Труды КИПС, вып. 16, 1930, стр. 3.
Там же, стр. 4.
Там же.
Там же, стр. 8. Курсив мой — С. Б.

ЭТНОГРАФИЯ

НА С Л У Ж К Е У М Е Ж Д У Н А Р О Д Н О Г О

ИМПЕРИАЛИЗМА

и после — 71 чел." 1 Это совершенно не вяжется с выводом, что большая
часть населения у ш л а „в результате ликвидации восстания против советской власти". Статистические данные совершенно определенно указывают
на то, что восстание было затеяно без надежды на успех и было использовано кулацкой частью населения для перехода на сторону белой Финляндии. Мало того, Д. А. Золотарев без обиняков пишет об „уходе", т. е.
о добровольном движении населения в Финляндию. Между тем, как хорошо
известно, большая часть населения была выведена насильственно. Эти
данные вновь подтверждены экспедицией М. Ю. Пальвадрэ. в Ухтинский
район 1931 f., причем названной экспедицией собраны обстоятельные
сведения о репрессиях, которым население Ухтинского района подвергалось со стороны белобандитов. 2 В план работ Д. А. Золотарева собирание
таких материалов, разумеется, не входило.
Развивая далее мысль о тяготении Ухтинского района к Финляндии,
Д. А. Золотарев продолжает: „Беря население трех пограничных волостей
и учитывая указанную выше особенность их хозяйственного быта в дореволюционное время, приходится сказать, что ухтинское население вынуждено было приспособиться к новым условиям". 3
Таким образом, население Ухтинского района в целом, как это следует
из сказанного Д. А. Золотаревым, под „давлением обстоятельств" приспосабливалось к новым условиям, а не активно строило новую жизнь на
социалистической основе.
„Исконное
занятие —торговля —совершенно
оставлено", 4 сетует
Д. А. Золотарев: „в Ухтинском уезде нет ни одной частной лавки". Высказав
такую мысль, сущность которой совершенно очевидна в сопоставлении
с предшествующей, Д. А. Золотарев этим не ограничивается и объясняет
далее, что „земледельческое хозяйство при ничтожной посевной площади,
неблагоприятных почвенных и климатических условиях и при отсталой
системе трехпольного хозяйства с преобладанием зерновых культур не
является для населения основным источником дохода", незначительную
роль, хотя и большую в сравнении с земледелием, играет скотоводство,
равно и другие промыслы, не очень „доходные" благодаря отдаленности
и оторванности края от торговых центров. 6 Таким образом, по Д. А.
Золотареву, основой хозяйственной жизни издавна в Ухтинском районе
являлась торговля, на которой и держалось благополучие населения;
советская власть разрушила эту торговлю, позакрывала все частные лавки,
тем самым подорйав экономическое значение всех других „второстепенных",
по Д. А. Золотареву, занятий населения. „Политическая экономия" Д. А.
Золотарева логически неумолимо ведет его в сторону вывода, что для
„спасения" Ухтинского района необходимо присоединение его к Финляндии. Развитие производительных сил Ухтинского района Д. А. Золотаревым
во внимание не принимается, этот вопрос его не интересует, и соответствующие данные не находят в его отчете никакого отражения. Таким
образом, действительного пути экономического развития района для Д. А.
Золотарева не существует.
Подыскивая различные основания для отнесения Ухтинского района
к Финляндии, Д. А. Золотарев шаг за шагом прослеживает особенности
Ухтинского района в сравнении с восточными районами Карельской АССР.
Он находит эти особенности и в архитектуре построек, и в устройстве
1
2
3
1
ь

Там же.
Материалы экспедиции М. Ю. Пальвадрэ подготовляются к печати
Труды КИПС, вып. 16, 1930, стр. 9. Кѵрсив мой — С. П.
Там же, стр. 9—10.
Там же, стр. 10.

БЫКОВСКИЙ С." H.

печей, и в одежде, и в пище, и т. д. 1 Особое внимание им уделяется
языку. „Особый интерес представляют различия в языке. Если селения
по р. Кеми, начиная с Подужемья на запад, карельские, то нельзя сказать,,
что они одинаковы по языку, употребляемому в общежитии, а особенно
по их отношению к русскому и финскому языкам". Читатель ждет, конечно,
указания на распространение в Ухтинском районе финского языка. Действительно, ..в Ухте и особенно в пограничных селениях в большом употреблении финский язык", но... „основное различие двух интересующих
нас районов заключается в том, что как в первом, так и во втором население пользуется, наряду с карельским, двумя языками, в одном — русским,
в другом — финским". 2 Все эти собранные Д. А. Золотаревым данные
позволяют ему сделать вывод: „Западный район ушел во многом вперед,
восточный отстал в культурном отношении, как можно было бы сказать,
подводя итог общим впечатлениям. Но этого мало. Очень важно прибавить, что западный район, являясь передовым, вместе с тем
сохранил
в качестве пережитков элементы старой, культуры сильнее, чем восточный". 3 Выделенное курсивом „прибавление" действительно очень важно.
„Старая культура", хотя бы и более отсталая, чем восточная, — финского
происхождения. Она примыкает целиком к западной культуре. Последняя, что-бы там ни говорилось, все же выше, rio Д. А. Золотареву, той,
которая существует в СССР. Чем иным может быть эта „восточная"
культура, как не „русской"? Таким образом, Д. А. Золотарев, так
сказать, „убивает сразу двух зайцев". С одной стороны, он доказывает тяготение Ухтинского района по всем культурно-бытовым признакам к Финляндии, с другой —предупреждает о . „новизне" культуры
в восточной Карелии, тем самым намекая на то, что она — не национальная, не карельская, т. е., по его установкам, не финская, а пришлая, новая, именно, „русская",
Политические тенденции „отчета" Д. А. Золотарева настолько ясны,
что едва ли требуется их комментировать далее. Они целиком совпадают
с установками упомянутого выше Академического карельского общества
в Финляндии, Союза независимости и других фашистских организаций
Финляндии. В апреле и мае 1930 г. выпускались из печати работы Д. А.
Золотарева,' а в декабре месяце того же года в помещении Финляндского
академического карельского общества представителем фашистской организации в Финляндии „лапуасцев" произносилась речь: „Наша задача
состоит в том, чтобы объединить в одно целое обе части К а р е л и и - - п о
ту и эту сторону границ, также Ленинградскую губернию, дойдя вплоть
до севера, до уральских широт, где также имеются наши соплеменники.
Московской москальской власти должен быть положен конец. Нужно
добиваться организации международного похода против большевиков.
Этот поход должен привести к окончательному разделу варварской
страны, подчиненной московскому большевистскому владычеству. Мы
должны собрать всех финнов, где бы они ни находились, и призвать их
к вооруженной борьбе против москалей".
Странным образом установки „советского профессора"
совпали
с установками финских империалистов.
Éc-ли очевидны политические установки Д. А. Золотарева, то не менее
очевидны д те его методологические установки, которые привели его
к изложенным выше выводам.
Карельский народ, как и всякий другой, представляет сооой сложный
1 Труды КИПС, вып. 16, 1930, стр. 1 2 - 1 6 .
5
Там же, стр. 14.
Там же, стр. 15 16.

ЭТНОГРАФИЯ

НА С Л У Ж К Е У М Е Ж Д У Н А Р О Д Н О Г О

ИМПЕРИАЛИЗМА

организм, исторически образовавшийся из разнородных частей. Это прослеживается и та антропологическом составе населения Карелии, и на
культурно-бытовых особенностях населения различных районов Карелии,
и также, в языке. Дело не в добавочных финском и русском языках, а в
различиях в карельских языках,, различающихся теми или иными особенностями в разных районах. Процесс формирования карельского народа
Д . А. Золотарева не интересовал. Как было указано выше, Д. А. Золотарев сознательно или бессознательно и в антропологических и этнографических исследованиях исходил из буржуазной индо-европейской
схемы
происхождения языков. Между тем новое учение о языке Н. Я- Марра
позволило бы вскрыть целый ряд исторических напластований, органический процесс которых привел к образованию карельского народа. Сложное
происхождение карелов, как и всякого другого народа, объясняет и различия в культуре различных районов, местами общность с финнами,
.местами — общность с восточными славянами, причем и те и другие
опять-таки никакого внутреннего единства по культуре не представляют
и сами имеют общность в ряде культурных явлений, отнюдь не по какомулибо заимствованию, хотя бы и очень древнему. Достаточно было бы
напомнить о том, что наименования славян и финнов : суоми составляют
закономерные разновидности одного и того лее названия, и, конечно, ни
славяне его не заимствовали у суоми, ни суоми у славян. 1 В своих
исследованиях Д . А . З о л о т а р е в вместе с тем допустил и другую серьезную
методологическую ошибку. Он совершенно игнорировал классовое расслоение в населении Карелии и в Ухтинском районе — в частности. Отсюда
перенесение тех особенностей, которые свойственны лишь части населения,
на все население без исключения. Отсюда торговый облик Ухтинского
района, без действительного понимания бытовых особенностей Ухтинского
района. 2 Отсюда кажущийся финский облик культуры названного района
и т. д. Игнорирование классового расслоения дало таким образомшекаженную картину всех наблюденных Д . А. Золотаревым явлений. Это
и позволило ему вольно или невольно стать на точку зрения международного империализма, передовым отрядом которого, по собственному признанию финских фашистов, и является Финляндия, которая „обязана перед
Европой быть информатором, а также инициатором борьбы против Востока"
(т. е. против СССР),
как писала белофинская газета „Ууси Суоми"
в мае 1931 г.
Другим примером обслуживания интересов международного империализма является работа того же Д. А. Золотарева о кольских лопарях. 3
Эга работа поучительна в том отношении, что представляет иную форму
обслуживания интересов империализма. Если разобранный выше пример
характерен тем, что в соответствующих работах трактуется вопрос
о территории и национальном составе населения, то работа о лопарях
показательна со стороны постановки вопроса об охране границ в собственном смысле слова.
Д. А. Золотарев подробно касается в работе о лопарях их экономического быта, иллюстрируя последний рядом совершенно конкретных
1
Об этом подробнее в моих работах: „Незры Геродота и норманны", Изв. АН СССР
по отд. Обществ, наук, 1930 и „Яфетический предок восточных славян — киммерийцы", Изв.
ГАИМК, т. VIII, вып. 8—10, 1931.
3
Как выяснено экспедицией М. Ю. П а л ь в а д р э 1931 г., торговцы Д. А. Золотарева
в Ухтинском районе дореволюционного времени в большей своей массе оказались простыми
разносчиками, г^ходящимися в зависимости от небольшой кучки действительных торговцев,
и в то же время — сезонниками.
На западно-мѵрманском побережье летом 1928 г. Материалы КЭИ АН СССР, вып
23, 1930 г.. стр. 1—21".

Этнографический с б о р н и к .

Б Ы К О В С К И Й С." H.

примеров. Он описывает состав каждого хозяйства, его экономическую«
мощность, характер инвентаря и т. п. Все избранные Д. А. Золотаревым
для данного описания хозяйства являются хозяйствами единоличников
И вот, после ряда похвал относительно трудолюбия, экономических
и культурных успехов домохозяев, Д. А. Золотарев делает следующий
вывод, преподносимый в качестве практического совета, подкрепленного
„научными" данными: „не только в интересах самих лопарей, но и в
государственных интересах, создать в пограничном районе сильные, теснои органически связанные с основным населением хозяйства". 1 Этот вывод
в форме совета по вопросу культурного и экономического строительства
на Кольском полуострове в пограничных с Финляндией районах не может
иметь иного значения и..смысла, как только совета по части насаждения награните с Финляндией кулацких хозяйств. Дело заключается не только и не
столько в терминологии „сильные хозяйства", а в том, что этому выводу
предпослано описание именно индивидуальных крепких хозяйств. Тем более
лицемерным является утверждений Золотарева в его докладной записке
о целях и 'задачах соответствующей экспедиции: „важное значение имеет
вопрос объединения лопарских говоров, с целью выработки общепонятного лопарского языка, могущего быть полезным для проведения в лопарскую массу общегосударственных взглядов и национальной политики
СССР и для поднятия общекультурного уровня населения и внедрения социалистических основ нового б ы т а . . . Собранный материал по
религиозным представлениям лопарей дает данные для наиболее рациональной антирелигиозной пропаганды". 2
Но значение выводов Д . А.
Золотарева становится еще более ясным в свете данных, собранных
на Кольском полуострове во время полевых экспедиционных работ
1930 г. М. Ю. Пальвадрэ. Тщательно выясняя, в отличие от Д . А. Золотарева, во всех случаях изучения конкретные формы производственной деятельности лопарей, М. Ю. Пальвадрэ устанавливает со всей очевидностью, каким тормазом для культурного и экономического строительства
лопарей является наличное у них еще в 1930 г. единоличное хозяйство. Оно
является безусловным тормазом в дальнейшем развитии производительных сил и в то же время препятствует, например, таким важнейшим
культурным мероприятиям, как проведение всеобщего обучения. Ряд
хозяйств, в силу их маломощности, не только не в состоянии сделать
какие-либо улучшения в оборудовании, но вынуждены пользоваться трудом детей, невольно отрывая их от школы. В то же время сильные пережитки родового строя среди лопарей искусственно затушевывают классовые противоречия между беднотой и кулаками, позволяя последним,
в качестве родственников, крепче и надежнее держать в своих руках
бедноту. 3 Эти явления ускользнули от внимания Д. А. Золотарева не
случайно. Он был как бы загипнотизирован „величием" кулацкого хозяйства. Вместо действительного содействия социалистическому строительству
на Кольском полуострове, Д. А. Золотарев объективно (или сознательно)
выступил противником социалистического строительства, скрыв в своем
очерке действительное положение вещей и подтасованными фактами обосновывая желательность насаждения кулацких хозяйств в пограничном
районе. '
Вскрывая политическую сторону работы Д. А. Золотарева о лопарях,
нельзя не остановиться и на характеристике методов его исследования.
Эти методы просты и совершенно ясны со стороны их полной ненаучно1
2
1

Там же, стр. 21.
Сведения об экспедициях КЭИ АН СССР за 1928/29 гг. (архивн. мат.).
Отчет М. Ю. Пальвадрэ в ближайшее время появится в печати.

ЭТНОГРАФИЯ

НА

СЛУЖКЕ У МЕЖДУНАРОДНОГО

ИМПЕРИАЛИЗМА

сти. По предвзятому выбору Д. А. Золотаревым были отобраны кулацкие
хозяйства лопарей, — во-первых. Классовое расслоение, следовательно, во
внимание Д. -А. Золотаревым принято не было. Во-вторых, Д. А. Золотарев не потрудился выяснить конкретные формы производства лопарей, не
учел их значения, не учел эффективности хозяйства при наличии наблюденных им в действительности форм. Как наблюдения над 'бытом лопарей,
так и изложение материалов были выполнены Д. А. Золотаревым не
научно, а любительски, что, конечно, ни в какой мере не исключило
классового подхода к материалам со стороны самого Д. А. Золотарева.
В итоге —те самые выводы, которые оценены со стороны их политического смысла выше.
Конкретный пример работ Д. А. Золотарева хорошо показывает два
различных способа обслуживания этнографом, при соответствующей методологии, интересов международного империализма. Но этим не ограничивается, конечно, область соответствующего использования этнографии в
интересах классового врага, как, разумеется, не исчерпываются и соответствующие методы этнографической работы на пользу международного
империализма/Прекрасным примером иных методов такого же использования этнографических исследований может служить метод, принятый и
положенный в основу работ многолетней среднеазиатской экспедицией
АН СССР, как это видно из докладной записки акад. Е. К а р с к о г о от
23 февраля 1925 г. Впрочем, в отличие от работ Д. А. Золотарева, материалы среднеазиатской экспедиции реализованы не были, как не получила
своего окончательного уточнения и приведения в соответствие с интересами
международного империализма практическая сторона методологии названной экспедиции. Интерес имеет теоретическая ее сторона с точки зрения
возможности использования этой методологии с практической целью.
В упомянутой выше записке акад. Е. Карский писал : „Начальными
пунктами работы предположены Самарканд и Дюшамбе. Метод работы —
интенсивный, преимущественно стационарный : обследуется сравнительно
ограниченное количество селений, типичных в каком-либо отношении.
Остальные затрагиваются, лишь поскольку это необходимо для установления границ распространения типических черт". 1 Целью экспедиции определялось: „задачи, отдельно перечисленные, ведут к общей цели — выяснению этнографических и лингвистических типов обширной страны к
юго-востоку от Самарканда (нынешн. Таджикской респ.) с определением
их географических пределов". 2 Итак, избранный метод должен был лежать
в основании изучения национального состава населения Средней Азии.
Из цитированной выше записки видно, что работы среднеазиатской
экспедиции АН СССР должны были явиться продолжением работ, начатых
еще в 1913 г. французским комитетом ассоциации для изучения Средней
и Восточной Азии. Первоначально в этих работах принимали участие
Р. Г о т ь о и Ф. Ю н к е р . С 1914 г. работы велись французскими и русскими учеными совместно, причем французским представителем являлся
упомянутый Р. Готьо, а русским — И. И. З а р у б и н . Из отчета Р. Готьо
и И. И. Зарубина за 1914 г. видно, что работы в самом начале данного
предприятия выполнялись совместно : „большая часть нашей работы была
выполнена вместе ; многие вопросы, касающиеся этнографии и социологии,
были предлагаемы и обсуждаемы в сотрудничестве". 3 ' Следует, наконец
заметить, что Русский комитет, представителем которого в среднеазиатской
1
Планы и сметы работ экспедиции по изучению человека, организ. АН СССР в
1925/26 г.ЦАрх. дела КЭИ АН СССР).
2
Там же.
3
Известия Русского комитета для изучения Средней и Восточной Азии, серия И, № 3 ,
Птг., 1914, стр. 83.

î 20

Б Ы К О В С К И Й С." H.

экспедиции 1914 г. являлся И. И. Зарубин, был организован еще в 1903 г.
и с момента организации состоял при министерстве иностранных дел. 1
Приведенные справки несомненно указывают на политическую сторону
работ как Русского комитета, так и совместного русско-французского
предприятия 1914 г.
Итак, среднеазиатская экспедиция Академии наук 1925/26 г. являлась
продолжением работ, начатых еще до империалистической войны совместными усилиями русских и французских ученых и имевших политическую подоплеку, оттеняемую, между прочим, и фактом союзничества царской России с Францией в период империалистической войны. N
После сделанных замечаний вернемся к методу, принятому среднеазиатской экспедицией 1925/26 г. Предложенный автором „записки" метод научным ни в каком случае признать нельзя. Суть дела заключается в том, что в качестве исходного пункта изучения избираются
совершенно произвольно два пункта, этнографические особенности которых еще до изучения района признаются типическими. Далее должно
последовать изучение таких районов, которые с точки зрения особенностей исходных пунктов работы будут представляться типичными в
том или ином отношении. Во всех прочих не-типичных с той же точки
зрения районах стационарного изучения производиться не д о л ж н о : задачей экспедиции является лишь отыскание в таких районах типических явлений, обнаруженных в исходных пунктах изучения. В итоге
явится возможность „установления границ распространения типических
черт", — как гласит записка Е. Карского. Мы имеем право характеризовать
все изучение намеченных для "этой цели районов Средней Азии как изучение с точки зрения произвольно избранных исходных пунктов этого
изучения. А это и означает полнейший субъективизм в изучении. Это означает получение возможности доказать именно то, что хочется доказать,
т. е. избранный метод, составляя видимость научного метода, обеспечивает
возможность проведения любой предвзятой идеи-—какой идеи, на это
указывает для дореволюционного времени состояние Русского комитета при
министерстве иностранных дел царской России. Предприятие царской России было в то время сорвано и целиком не осуществилось. Но, по всем
признакам, оно было направлено, к'ак совместное русско - французское
предприятие против интересов Англии. В детали этого не вдаюсь, предоставляя разработать эту чрезвычайно интересную тему другим исследователям, занятым выяснением взаимных отношений империалистических
государств накануне мировой империалистической войны 1914 года.
Что сделанный мною вывод относительно „гутаперчевого" характера
метода этнографической работы среднеазиатской экспедиции АН СССР
не подлежит сомнению, легко убедиться, приняв во внимание следующие
соображения. Никаких племенных и национальных массивов вообще не
существует. Этот вывод яфетической теории непререкаем. Нет ни одгіого
племени, ни одного народа, ни одной нации, которые по культуре и по
языку, в частности, представляли бы собою некое единое целое. Культурные
особенности и, в частности, языковые особенности в пределах племени,
народа, нации представляют значительное разнообразие. Во-первых, нельзя
не считаться с различными историческими напластованиями, с пережиточным существованием тех различий, происхождение-которых стоит в
связи с сложным составом каждого племени, народа или нации. Каждая
вошедшая в состав этнического или национального образования часть
удерживает целый ряд древнейших особенностей. Сложное происхождение осложняется еще^более процессом последующего социального рас1

Известия Русского комитета,№ 10, Птб., 1910, стр. 27 — 28.

ЭТНОГРАФИЯ

НА С Л У Ж К Е У М Е Ж Д У Н А Р О Д Н О Г О

ИМПЕРИАЛИЗМА

слоения, при котором каждый общественный класс и каждая общественная группа приобретает новые особенности и по-своему освобождается
от прежних. Во-вторых, нельзя не считаться с наличным социальным расслоением, в процессе которого старые особенности перерабатываются и
отметаются в каждом общественном классе и слое самостоятельно, т. е.
особым образом, как, равно, столь же сложным способом создаются и
новые особенности. Совершенно понятно, что при таких условиях одна и
та же черта, являющаяся действительно типичной для одной какой-либо
этнической группы, может встретиться в целом ряде других этнических
групп, вовсе не давая основания причислять всё такие группы к первой,
т. е. все такие группы считать однородными. Между тем именно такую
возможность открывает метод, принятый среднеазиатской экспедицией
Академии Наук в 1925 г. Этот метод позволяет произвольно выбрать в качестве этнического признака какой-либо один из признаков, искать с
успехом этот признак всюду, где хочется, всюду его находить, игнорировать действительные местные этнические особенности и, таким образом,
совершенно произвольно устанавливать границы этнических или национальных районов в интересах той или иной империалистической страны.
Май 1931 г.

ХУДЯКОВ M. г.
ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ ШОВИНИЗМ В РУССКОЙ Э Т Н О Г Р А Ф И И
1. ДОРЕВОЛЮЦИОННЫЙ . Л Е Н И Н Г Р А Д
Ш о в и н и з м и его р а з н о в и д н о с т и . История ш о в и н и з м а в России. И д е о л о г и ч е с к и е г р у п п и р о в к и русской б у р ж у а з н о й интеллигенции. О с о б е н н о с т и л е н и н г р а д с к и х н а у ч н ы х
о р г а н и з а ц и й . РГО В. И. Л а м а н с к и й . Русский м у з е й . Члены РГО — Д. К. З е л е н и н ,
В. П. С е м е н о в-Т я н-Ш а н с к и й (редактор д е в р и е н о в с к о г о издания „Россия"). Идеи
Л а м а н с к о г о во время и м п е р и а л и с т и ч е с к о й в о й н ы . Подготовка б у р ж у а з и и к территориальным з а х в а т а м „сопредельных стран". Возникновение КИПС.

Великодержавный шовинизм является неотъемлемой частью идеологии
крупной буржуазии и находится в тесной связи с теми концепциями капиталистического общества, которые вылились в форму расовой теории,
теории переселений, теории культурных заимствований и т. п., которые
чужды и враждебны методологии диалектического материализма, как
методологии революционного пролетариата. Будучи близким к „зоологическому" чувству звериной, бессознательной ненависти ко всему чужому,
шовинизм в капиталистическом обществе представляет собою особенную
форму национализма, характеризующуюся высокомерно-презрительным отношением к другим народностям и аггрессивпым стремлением данной
„великой нации" или „великой державы" к территориальным захватам и
поглощению соседних народов. В капиталистическом мире наблюдаются
различные степени и оттенки шовинизма, причем можно различить два
главных направления, которые в одинаковой степени основаны на зверином чувстве хищного собственника. Одно направление —более примитивное, более цельное, не различающее ни внешних, ни внутренних „врагов",
связанное с известной'узостью взглядов и ограниченностью горизонта; это
направление характерно для помещичьих групп в капиталистическом обществе. Другое направление — более тонкое, устремленное преимущественно
в сторону внешних „врагов" и сравнительно спокойное по отношению к
народам, живущим внутри данной „великой державы"; это направление типично для крупной торгово-промышленной буржуазии. Оба направления получили отражение в истории русской общественной мысли, и оба нашли место
в скромных и строгих по внешности научных произведениях буржуазных
ученых, в том числе и этнографов, В настоящей работе мы не останавливаемся на шовинистической окраске общего направления буржуазной идеологии, выразившейся в расовой теории и т. п., и ограничиваемся лишь
конкретными высказываниями, непосредственно направленными по адресу
определенных народностей. Даже и в этом виде материал, подлежащий
нашему рассмотрению, является чрезвычайно обширным. Ограничиваясь
освещением главных общественных и научных течений, мы намечаем
лишь основные моменты их тактики на фоне общественной жизни страны.
Для того чтобы показать эти группировки и их направления, мы пользу-

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

•емся почти исключительно ленинградскими и казанскими материалами.
Этими материалами раскрывается деятельность двух крупных центров
дореволюционной научно-общественной жизни — главный центр научных организаций, непосредственно связанных с царским правительством,
и провинциальный центр миссионерской работы, составлявшей своеобразную часть буржуазной системы. Нами не использованы материалы московские, которые могут быть лучше всего освещены московскими этнографами, не использованы также и некоторые ленинградские материалы,
так как охватить их в одной статье невозможно. Однако главные, наиболее
существенные моменты в истории основных научно-общественных группировок в настоящей работе получают свое освещение.
Исторически шовинизм сложился в поздний период эпохи феодализма,
но эта форма шовинизма, проявляющаяся вполне отчетливо и последовательно, еще не имела той полноты и всесторонности, которая характеризует форму шовинизма, складывающуюся в эпоху промышленного капитализма. Буржуазия последнего времени, располагавшая сложным бюрократическим аппаратом, имевшая в своем распоряжении печать и другие
средства массовой пропаганды, превратила шовинизм в систему, охватывавшую все стороны жизни и опутывавшую население страны стальной
паутиной. Великодержавный шовинизм, как идеология промышленного
капитализма, оформился в третьей четверти XIX столетия. В Англии это
течение было связано с Бикоисфильдом и получило название „джингоизм",
во Франции шовинизм определился в эпоху Второй империи в качестве
воинствующего патриотизма. Германия Бисмарка и Вильгельма II и Россия
Александра III — типичные страны, где шовинизм был официальной программой правительства.
В истории русской общественной мысли теория „третьего Рима", политическая программа, заключавшаяся в титуле московского государя —
„государь всея Р у с и - и затем „царь" — первые шаги шовинистической
идеологии. В середине XVI века, когда торговый капитал овладел верховною властью в Москве, шовинизм стал проводиться в жизнь решительными шагами и получил яркое отражение в литературных произведениях.
Самым выдающимся практиком и крупнейшим идеологом этого направления был митрополит Макарий — глава русской церкви, регент государства в годы юности Ивана Грозного *;'и фактический глава правительства
в течение 20 лет (1542—1563). Правительство Макария предприняло завоевание Поволжья и старалось придать этим захватным войнам характер
крестовых походов против мусульман. Макарий составил грандиозный
ллан ; обращения всего населения Поволжья'? в христианство и приступил
к его осуществлению, но потерпел*неудачу, и'грандиозный замысел провалился. Ярко-шовинистическое содержание имели публицистические произведения самого Макария (послания, поучения, речи), а также созданные
в его кругу исторические труды (летописные своды и анонимная „История
о Казанском царстве", насквозь пропитанная|шовинистической идеологией).
Дальнейшие шаги в развитии шовинизма отйосятся к началу XVII столетия— публицистические произведения эпохи * „Смутного времени" наполнены шовинистическими выпадами против поляков. В середине XVII века
появляется антиукраинский шовинизм. В течение четырех столетий, до
самой Октябрьской революции, шовинизм был 'официальной платформой
русского правительства. Незначительные отступления от этой платформы
в сторону уступок национальной буржуазии захваченных территорий, сделанные ;при Екатёрине II и Александре II, обусловливались необходимостью и делались неохотно.
В течение последнего столетия императорской власти в России шовинизм неизменно развивался, и влияние его неуклонно росло. В первой

ХУДЯКОВ м .

г,

четверти XIX века ярким выразителем шовинистической идеологии был:
Карамзин, чрезвычайно содействовавший своей „Историей" пропаганде
этого направления. Во второй четверти XIX века оформилась шовинистическая группировка — славянофилы, и их лозунг „православие, самодержавие, народность" еще больше способствовал пропаганде шовинистической
программы правительства. В третьей четверти XIX столетия обострились
гонения внутри империи против поляков, украинцев, возникла новая миссионерская система, способствовавшая русификации национальностей, в
сфере внешней политики одержало верх славянофильское, шовинистическое течение. Четверть века, 1880— 1904 гг., является высшей фазой в
развитии русского великодержавного шовинйзма. Весь национальный
вопрос в эти годы решался правительством в шовинистическом направлении,; которое проводилось с последовательностью и беспощадностью полицейской машины. Административные учреждения, школа, церковь и печать служили главными рычагами этой машины. Практическое применение
великодержавного шовинизма не оставляло в стороне от воздействия ни
одной стороны общественной жизни. Революция 1905 г. нанесла первый
удар проявлению шовинизма внутри государства; некоторые позиции шовинистов были подорваны (указ о веротерпимости 17 апреля 1905 г.), но
после подавления революции реакционно-консервативные круги немедленно
возобновили свою шовинистическую работу. В условиях обостренных классовых противоречий шовинизм последнего десятилетия царской власти в
России имел особенно ожесточенный характер, отразившийся в деятельности таких организаций, как „Союз русского народа", „Русское национальное собрание", и черносотенные группировки „истинно-русских
людей".
В капиталистической России деятельность этнографических учреждений и организаций обслуживала интересы правящих классов и являлась
одним из вспомогательных средств для укрепления авторитета власти русских помещиков и капиталистов в глазах трудящихся масс населения. Государственная власть оказывала покровительство и отпускала из казны средства на содержание некоторых этнографических учреждений и на субсидирование этнографических организаций. Это обслуживание научными
работниками царского правительства капиталистической России было
запечатлено названиями самих учреждений и организаций: Музей антропологии и этнографии имени императора Петра Великого, Русский музей
императора Александра III, Императорское русское географическое общество, Императорское общество любителей естествознания, антропологии
и этнографии. Во главе научных учреждений стояли члены царской „фамилии": президентом Академии наук был вел. кн. Константин Константинович,
управляющим Русского музея — вел. кн. Георгий Михайлович, председателем
Русского географического общества—вел. кн. Николай Михайлович, Русского археологического общества — вел. кн. Константин Константинович и
т. д. „Императорские" научные общества были, в сущности, полуказенными
организациями, получали правительственные субсидии и работали в полном
контакте и в одном направлении с государственными учреждениями.
Руководящий слой научных организаций состоял из людей, занимавших
видное место среди высших чинов государственной службы. Вице-председатель РГО — П. П. Семенов-Тян-Шанский был сенатором, членом государственного совета и действительным тайным советником, председатель
Этнографического отделения РГО акад. В. И. Ламанский имел чин тайного
советника, директор МАЭ акад. В. В. Радлов имел чин действительного
тайного советника и т. д. Часть известных этнографов принадлежала
к числу дворян-помещиков, пережиточно сохранявших феодальную идеологию, которая характеризовалась реакционными установками. Вокруг

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

крупных сановников, непосредственно связанных с царским режимом, и
вокруг крупных землевладельцев-помещиков, составлявших консервативный
лагерь, группировался целый ряд чиновников государственной службы,
тысячами нитей связанных также с господствовавшими классами и заинтересованных в неизменном существовании бюрократического режима. Сюда
принадлежали, напр., такие этнографы, как Н. А. Бобровников — бывш. попечитель Оренбургского учебного округа, затем член совета министерства
народного просвещения В. А. Мошков — артиллерийский генерал, Н. П.
Остроумов — редактор „Туркестанских ведомостей" и др. Тесно спаяно
было с царским режимом также православное духовенство, обслуживавшее интересы правивших классов и щедро субсидировавшееся из
средств государственного казначейства. Из среды духовенства вышел целый
ряд этнографов, напр. Н. И. Ильминский, И. Н. Смирнов, Т. Д. Флоринский и др. Рука об руку с духовенством работали миссионеры, которые
играли крупную роль в восточных губерниях, имевших в значительной степени не-русское население. С миссионерством были связаны такие этнографы, как Н. И. Ильминский, И. А. Бобровников, Н. Ф. Катанов, Н. И.
Ашмарин, А. И. Емельянов и др.
Вся эта группа этнографов —помещики, крупные чиновники, выходцы
из духовного звания, миссионеры — стояли на правом крыле буржуазной
интеллигенции и разделяли консервативные убеждения. По отношению к
национальному вопросу направление их взглядов было шовинистическим,
и на целом ряде конкретных примеров это будет в дальнейшем нами
показано.
Буржуазная интеллигенция не ограничивалась лишь одним правым крылом и насчитывала в своем составе представителей иного, либерального течения. Преобладающим носителем либеральных общественных взглядов в конце
XIX и -начале XX столетия являлась буржуазная интеллигенция, весьма
неоднородная по своему составу. Прежде всего сюда входили те элементы
дворянства, которые своевременно поняли выгоду отречения от феодальных
привилегий и перехода к капиталистическим формам общественной жизни.
Из числа дворян-помещиков вышли такие представители русского либерализма, как проф. П. Н. Милюков, акад. А. А. Шахматов и др. Затем, в
ряды либеральной интеллигенции вступили разночинцы из людей всякого
звания, по существу — представители мелкой буржуазии. Сюда относились
некоторые земские деятели прогрессивного направления; из числа этнографов
отметим деятелей 1890-х годов, во время Мултанского дела примкнувших
к либеральному крылу буржуазной интеллигенции, — С. К. Кузнецова, выходца из среды мелкой буржуазии, и П. Н. Луппова, происходившего и з
духовного звания. В ту же эпоху определилось либеральное направление
среди крупных капиталистов, которые начали вкладывать капиталы и в
некоторые научные предприятия (экспедиция Сибирякова, экспедиция Рябушинского). Через высшую школу прошли выходцы из буржуазной среды,
посвятившие свои силы не революционной борьбе за дело чуждого им
рабочего класса, а спокойному служению „чистой" буржуазной науке. Из
этой буржуазной среды вышли такие этнографы, как Д. А. Золотарев,
С". И. Руденко, С. А. Теплоухов и др.
Весь этот либеральный лагерь буржуазной интеллигенции ориентировался в вопросах общественности
в сторону прогрессивных течений.
Пережитки феодализма являлись стеснительными для развития капитализма,
и буржуазная интеллигенция стояла за отмену сословных привилегий, за
демократические формы общественной жизни. По отношению к национальному вопросу она стояла за отмену национальных и вероисповедных ограничений, высказывалась за восстановление автономии Финляндии и Польши
и за предоставление „культурной автономии" другим национальностям.

ХУДЯКОВ

M. г.

Русская буржуазия действовала в данных вопросах, опираясь на буржуазные элементы живших в России народов. Но по отношению к внешней
политике либеральная буржуазная интеллигенция твердо отстаивала интересы российского капитала, стояла за захват внешних рынков, за аггрессивную великодержавную политику, за расширение государственной территории. Либеральная интеллигенция поддерживала царское правительство
в вооруженной подготовке к империалистической бойне, в сооружении
крепостей, броненосцев и т. п. Либеральная интеллигенция содействовала
территориальным захватам на Востоке — в Монголии, в Уряихае (ТаннуТуве), в персидском Азербайджане, в Армении, и особенно настойчиво
стремилась к захвату проливов и Константинополя. Во время империалистической войны либеральная интеллигенция настаивала на продолжении
бойни „до победного конца" и всецело стояла на платформе великодержавной политики. Этот великодержавный, захватнический шовинизм либеральной буржуазии во многих вопросах рука об руку сращивался с крайним
шовинизмом консервативных феодально-буржуазных кругов. Примером такого сращивания служат некоторые работы С. К. Кузнецова, выступавшего
во время -Мултанского дела (1892—1896) заодно с В. Г. Короленко и другими
представителями либерального лагеря. Несмотря на свое терпимое отношение к народам России и соприкосновение с либеральными земскими
деятелями (А. П. Батуев), С. К. Кузнецов признавал неизбежность и необходимость обрусения. В этом он являлся типичным представителем
либерального лагеря: все они признавали безусловное превосходство русских над другими народами Российской империи, и многие из них считали
необходимым содействовать обрусению посредством мягких мероприятий;
расхождение с консерваторами было не в принципе, а лишь в методе:
крайне-правые круги были более настойчивыми и требовательными в вопросах обрусительной политики, либеральные более умеренными и менее
суровыми. С признанием превосходства русского народа над другими народами царской России приходится постоянно встречаться в работах ученых
либерального лагеря — примеры этого рода будут приведены ниже. Наряду
с этим признанием, в работе С. К. Кузнецова имеются благожелательные
высказывания по адресу миссионерства. Пожалев о том, что казанская переводческая комиссия „рассылает свои издания священникам и учителям из
инородцев только за плату, причем не делает никакой скидки", и что
„это обстоятельство отбивает всякую охоту распространять издания комиссии; между тем в дешевой, а особенно бесплатной книжке — большая нужда",
С. К. Кузнецов с сожалением вспоминает об Ильминском: „Как заботливо
относился покойный к распространению изданий комиссии! С его смертью
точно душа отлетела от этого дела". 1 С. К. Кузнецов говорит: „Пора
бы вятским преосвященным обратить внимание на то, чтобы в черемисских приходах почаще служилась литургия на черемисском я з ы к е . . . " ..Отрадно вспомнить величавые фигуры немногих миссионеров по призванию, действовавших единственно путем убеждения, не прибегавших ни к
насилию, ни к доносам по начальству..." 3
Таким же примером сращивания либеральных ученых с деятелями
реакционного лагеря может служить акад. А. А. Шахматов, который
содействовал избранию в число академиков В. И. Ламанского, яркого
представителя шовинистической идеологии. Шахматов рекомендовал Ламан-

1
2

Этнографическое обозрение, кн. XXIV, 1907, № 3, стр. 9—10.
Там же, стр. 10.
Там же, стр. 13.

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

ского в академики и для избранйя его представил хвалебный отзыв об
его работах. 1
Таким образом, мёждѵ консервативным и либеральным лагерями
буржуазной интеллигенции существовал контакт. Представители одного
лагеря были более крайними, другого—-более умеренными, но все
они действовали в одном направлении и сближались на почве шовинистических взглядов. Со времени Н. И. Ильминского, Д. А. Толстого и
К. П. Победоносцева реакционеры сделали одну мнимую
„уступку"
в сторону умеренных взглядов. Для наибольшей выгоды обрусительной
политики они вынуждены были отказаться от насильственных мер'обрусения
и признать наилучшим методом систему Ильминского, заимствованную
русскими государственными деятелями из колониальной практики капиталистических государств Запада. Превосходство системы Ильминского, каклучшего орудия д л я обрусения, признавалось всеми представителями
реакционного лагеря, и даже Ламанский писал: „Уважать Россию и русского царя тысячи, десятки, сотни тысяч инородцев наших дней привыкли,
и не зная русского языка. Любви и уважению еще скорее научит народная
школа с языком р о д н ы м . . . За такую милую школу они еще больше полюбят и больше прежнего будут почитать царя и Россию". 2 Таким образом
происходило сращивание между реакционерами и либералами в вопросах
национальной политики. Это сращивание получило отражение также в
политических программах промежуточных группировок, лежавших между
феодально-помещичьим и буржуазно-демократическим крылом 'дореволюционной общественности.
Третью группировку буржуазной интеллигенции составлял так называемый „третий элемент", который принадлежал к мелкобуржуазной среде
и сохранял в обстановке „разночинной интеллигенции" характерные признаки мелкобуржуазной идеологии. На местах, в провинции, „третий элемент" наполнял собою земские учреждения—сюда принадлежали статистики, сельские учителя, врачи, агрономы, страховые агенты и т. п. Многие
из них считались „неблагонадежными" в политическом отношении и попадали в места более или менее отдаленные. Это .была радикальная интеллигенция, в большинстве своем — народнического направления. К этой группе
принадлежали такие этнографы, как Д. А. Клеменц, JI. Я. Штернберг, В. Г.
Богораз и др.
В Петербурге происходило своеобразное явление — сращивание и этой
группы радикальной интеллигенции с царскими чиновниками и бюрократами:
часть радикалов шла на службу к правительству и попадала в ряды лиц,
обслуживавших интересы правивших классов. Сращивание обычно происходило следующим образом: руководящие круги феодально-буржуазных
ученых были заинтересованы в привлечении к научной работе хороших
специалистов, какими являлись представители радикальной интеллигенции,
отлично знакомые с жизнью и бытом отдаленных окраин; ответственные
руководители научных учреждений стремились использовать этих специалистов, находившихся в крайне стесненных и затруднительных условиях,
иногда на полулегальном положении. Они давали им работу в научных
учреждениях и вместе с тем облегчали им легальное пребывание в Петербурге. Положение этой группы ученых было при царском режиме зависимым
и стесненным. В своих высказываниях они были вынуждены держаться
строго ограниченных рамок и предпочтительно помещали свои произведения
не в петербургских изданиях, а в московском „Этнографическом обозрении", где было более либеральное направление.
1
А. А. Ш а х м а т о в , »Записка об ученых трудах засл. проф. Спб. ун-та В. И. Л а м а нс к о г о " —- Сб. II. Отд. АН, т. LXIX, стр. XXXIX — XLVI.
2
ИАН, № 18, 1914, стр. 1344.

ХУДЯКОВ

г.

По отношению к национальному вопросу радикальная группа мелкобуржуазной
интеллигенции была чужда шовинистических взглядов и
придерживалась федералистического направления. Именно эта среда культивировала народнические и иные мелкобуржуазные идеи в области этнографических изучений. Однако и в этой сфере происходило сращивание
радикальных идей с великодержавными концепциями буржуазных ученых
либерального и даже консервативного лагеря. Пример подобного сращивания мы найдем в работах JI. С. Б е р г а, выдающегося географа, -талантливого исследователя, но находящегося в плену буржуазной идеологии,
прямиком приводящей его к утверждению великодержавно-шовинистических взглядов.
Таковы три главные группы научных работников в области этнографии,
оформившиеся в конце XIX и начале XX столетия: консервативная, либеральная и радикальная группы буржуазной интеллигенции. Особняком, вне
буржуазной идеологии, стояли представители марксистской мысли, тогда
еще очень немногочисленные и не проявлявшие в области этнографии
сколько-нибудь заметной активности. Из перечисленных трех группировок
консервативная была явно шовинистической, либеральная была великодержавнической, радикальная—федерально-националистической. Наше внимание в настоящем очерке будет сосредоточено на представителях двух
группировок — консервативной и либеральной, которым и принадлежала
руководящая роль в этнографических учреждениях и организациях в дореволюционный период.
В течение 30 последних лет царизма главным центром петербургской
этнографической жизни было Русское географическое общество. Председателем Отделения этнографии в этом обществе с 1887 до 1910 гг. был
акад. В. И. Ламанский — цельная, характерная личность строго-консервативного и шовинистического направления. Ламанский встречал полную
поддержку своим взглядам в среде членов общества и являлся их выразителем. Эта солидарность между председателем и членами общества
отмечена Н. И. Веселовским в словах, относящихся к избранию В. И.
Ламанского председателем Отделения этнографии: „Прежняя программа
В. И. была хорошо известна деятелям ИРГО, с годами она должна была
еще более окрепнуть и получить более детальное развитие. Поэтому члены
общества, избирая В. И. на ответственный пост управляющего отделением,
тем самым одобряли и его программу. В этом В. И. справедливо видел и
сочувствие его идеям со стороны общества и готовность оказать ему
нравственную поддержку". 1
Академик Шахматов охарактеризовал Ламанского следующими словами:
„Прежде всего это был страстный патриот. Во всей его деятельности
перед ним превозносится один единственный кумир, дорогой, нерукотворный—это его родина, обожаемая им Россия. Он тщательно оберегает
ее интересы в настоящем и будущем, он ревниво говорит о них и в прош е д ш е м . . . В. И. Ламанский, взывая к самопознанию личности, общества,
народа, содействуя этому самопознанию, имеет в виду величие и благосостояние Р о с с и и . . . Он разыскивал в прошлом друзей и врагов родного
народа с пристрастием (sic!) следил за деятельностью и развитием тех и
других: прошлое он связывал с настоящим... Враги России, враги славянства в том идеальном представлении о славянстве и о необходимом
его единстве, которое составил себе В. И. Ламанский, воплощаются им
в цельных образах, противополагаемых России, русским и ближайшим

i Н. И. В е с е л о в с к и й , Деятельность В. И.'Ламанского в Императорском русском
географическом обществе. „Живая Старина*, 1915, вып. 1 — 11, стр.3 —4.

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

образом с ним связанному культурному миру. Миру греко-славянскому
противополагается романо-германский". 1
Впервые Ламанский выступил со своей шовинистической программой
в Географическом обществе еще в 1865 г., когда в первый раз1 принял
председательство в Отделении этнографии. 29 января 1865 г. он „выступил
с обширною программною речью, в которой заявил себя не только ученым
славистом, но и политическим проповедником. Прежде всего В. И. изложил
свой взгляд на значение этнографии, на задачи русской этнографии, на
метод и приемы, которыми можно подвинуть ее разработку. По его определению, русская этнография, как наука, имеет своим предметом . . . изложение . . . как взаимных отношений инородцев между собою, так и отношений их к господствующей славяно-русской народности, изучение способов и
мер, облегчающих или задерживающих процесс поглощения инородческих
элементов народностью господствующею". 2 Свою мысль Ламанский иллюстрировал пространным рассуждением шовинистического характера на тему
<0 взаимоотношениях между немцами и славянами. В следующем заседании
Ламанский выступил с идеей противопоставления немцам в Прибалтике латышей. 3 Эта мысль является применением шовинистического принципа
„divide et impera" (разделяй и властвуй).
Шовинистические выступления Ламанского, сопровождавшиеся выпадами против немцев, показались чересчур откровенными и бестактными, и
в 1860-х годах он недолго удержался на посту председателя Отделения
этнографии. Вторично- Ламанский был избран на эту должность в 1886 г.,
когда шовинизм стал открытой программой правительства Александра III.
и на этот раз Ламанский пробыл председателем отделения в течение 23 лет.
Н. И. Веселовский говорит о политическом значении работы Ламанского
в Географическом обществе: ..Здесь он мог проводить свои научные и
политические идеалы . . . " К работе в обществе Ламанский старался привлечь студенчество: „Он стал привлекать их (студентов) и на заседания
Отделения этнографии и пошел в этом направлении еще дальше. В. И.
стал задавать студентам на каникулярное время задачи из области русской
этнографии, при материальной поддержке со стороны ИРГО, рассчитывая
в будущем выработать из них этнографов. В заседаниях отделения был
доложен ряд сообщений этих учеников В. И — В. И. очень радовался,
когда аудитория была полна, и ему пришлось, наконец, убедиться, как
постепенно вырастал у образованной публики и учащейся молодежи интерес
к русской этнографии". 4 Таким образом, влияние Ламанского распространял о с ь на молодую смену этнографов.
Одной из важнейших работ Ламанского является книга „Три мира
Азийско-Европейского материка" (1892), антропо-географический и политико-географический трактат, в котором он делит Азийско-Европейский
материк на три обособленных мира 1) романо-германский,
западный,
2) азиатский, восточный, и 3) греко-славянский, средний. Ламанский противопоставлял греко-славянский мир обоим другим, причем утверждал, что
„естественным, постоянным центром культурно-географического тяготения
Среднего мира, несмотря на всю его этнографическую пестроту, является
Россия..."
Политические границы России должны, по мысли Ламанского, совпадать с границами „Среднего мира", т. е. захватывать Восточную Пруссию,
1

Известия Имп. Ак. Наук, 1914, № 18. стр. 1345, 1346, 1348.
„Живая Старина", 1915, I—II, стр. 2, а также Известия ИРГО, т. I (1865), отд. 1.,
стр. 152—156.
3
„Живая Старина", 1915, i—II, стр. 8.
4
„Живая Старина", 1915, I—II, стр. 5.
2

ХУДЯКОВ

г.

Познань, Верхнюю Силезию, Чехию, всю Венгрию, весь Балканский полуостров и некоторые части Малой Азии и Сирии. Западную границу
,.Среднего мира", т. е. идеальной Великой России, Ламанский проводит не
по политическим рубежам, а по этнографическим пределам, тогда как в
Средней Азии граница „Среднего мира" совпадает с политической границей
России, т. е. включает такие земли, которые не имеют русского населения.
Таким образом, в обоих случаях Ламанский решает вопрос в пользу России. Панславистский шовинизм Ламанского направлен главным образом
против немцев на Западе. Но на Востоке он также не оставался равнодушным к населению Средней Азии и высказывался вполне определенно
и очень резко: „Массы азиатов, чуждающиеся русской образованности и
коснеющие и прозябающие в своей грязной и тупой жизни.или совершенно
одряхлевшей образованности, положительно не заслуживают одинакового
счета с русскими их завоевателями и повелителями". 1
А. А. Шахматов сообщает, что „В. И. Ламанский мечтал о возможности в будущем соединения Кракова с Варшавой, однако при условии
воссоединения Львова с Киевом, неразрывными узами соединенным с остальною Россией". 2
Исторические взгляды В. И. Ламанского были довольно примитивны ;
„культурная миссия славянства, спасавшая Европу в течение многих веков
от азиатских варваров", 3 „вековая борьба с тюрками, от которых южные
славяне отбивались на юге, а мы, русские, на востоке", 4 „славяне обйздолены сравнительно с богатыми своей высокой культурой западноевропейцами"... 5 и т. п.
Имя Ламанского .неразрывно связано с основанием Этнографического
отдела Русского музея. Организация этого отдела является наиболее ярким
примером использования этнографической науки для политических целей.
Отдел был задуман буржуазией и правительством в качестве мощного
орудия для популяризации и пропаганды русского великодержавного шо-.
винизма: в отделе должны быть представлены народы России и продемонстрировано превосходство над ними русской народности; вместе
с тем должны быть показаны и соседние зарубежные страны — объекты
захватных стремлений, ознакомление с которыми должно было способствовать популяризации идеи захвата. Составление программы Этнографического отдела Русского музея было поручено вел. кн. Георгием Михайловичем в 1897 г. В. И. Ламанскому.
В программе отчетливо выражена шовинистическая установка: „Россия — не случайное, не чисто механическое соединение отдельных разнородных стран, ничем кроме внешней силы и государственной власти не
связанных и не спаянных. Россия — ж и в о е историческое целое, со стародавними преданиями и многовековым опытом, с сознанием своих дорого
купленных успехов и полное веры в свое великое будущее. Русский
Этнографический отдел Музея императора Александра III долркен представл я т ь ' Р о с с и ю не только в племенном разнообразии, но и в ее историческом
единстве. Поэтому и при распределении этнографических коллекций музея,
а следовательно и при разделении России на известные географические
области, нужно держаться одной нити, связующей все периоды русской
истории от ее начала до настоящего времени. Эта нить— русская национальная и государственная идея,, или, иначе говоря, распространение русской
1

стр. 52.2
3
4
6

В. И. Л а м а н с к и й , „Три мира Азийско-Европейского материка", изд. 2, Пгр. 1916.
Известия Ими. академии наук, 1914, № 18, стр. 1347.
Там же, стр. 1341.
Там же, стр. 1347.
Там же, стр. 1349.

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

==
_
=
SS
~~
5S
си
—
—
^ ^

Ç
іЛ
СО
OD
чО
Сч

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

народности и строение русского государства — проходит через всю русскую
историю". 1
„Перед этою русскою государственною и национальною идеею должны склониться и умолкнуть все прочие, бродящие то там, то сям в умах,
давно отжившие свой век и сданные историею в архив исторические идеи
государственного права Ливонии, Польши, Армянского, Грузинского царств,
татарских ханств и проч. В этом отношении исключается только великое
княжество Финляндское, известное обособление и автономия которого
признаны русским государственным п р а в о м . . . За другими странами и
народностями в России мы не признаем никаких исторических прав, так
как признание, например, исторической П о л ь ш и . . . б ы л о ' б ы равносильно
с нашей стороны признанию необходимости распадения русского государства и разделения русской народности.
„Но мы признаем права всех этнографических индивидуальностей в
России, считаем необходимым доставить им в Русском этнографическом
музее возможно более места и представительства и полагаем, что было
бы весьма полезно па всех особых предметах иноплеменных и инородческих коллекций помещать этикеты или надписи на двух языках, на русском
и на инородческом. Народное самолюбие будет польщено, и музей выиграет от этого в двояком отношении. Он будет популярен не только у
русских, но и у инородцев, будет охотно ими посещаем и потому может
ожидать от них и разных вкладов и приношений. Инородческие надписи
сверх того усилят характерность, колоритность к о л л е к ц и й . . . " 2
Для распределения коллекций Ламанский предлагал разбить материалы по 13 областям, причем деление это было произведено с таким
расчетом, что окраины, имевшие не-русское население, оказывались соединенными с русскими местностями: Финляндия была включена в Северный
край, Эстония, Латвия и Литва — в- Северо-Запад, Польша должна была
соединиться с Белоруссией и Смоленской губернией, Украина разделена
на две части, причем западная половина соединена с Курской губернией,
а восточная — с Воронежской губ. и Донской обл., Закавказье соединенос Сев. Кавказом, Туркменистан — с Астраханской губ. и Уральской обл.,
Казакстан присоединен к Западной Сибири и т. д.
В. П. Семенов-Тян-Шанский комментирует схему Ламанского следующими пояснениями: „Центральное внимание в каждой отдельной части
Российской империи им (Ламанским) отводится создателю русского государства — русскому племени (или иначе восточным славянам) и затем иллюстрируются научно-беспристрастно его местные взаимные культурные отношения с прочими племенами данной части империи..." 3 „Всюду в них
(областях) можно ясно показать колонизационное значение восточных елавян, так как всякая из этих областей имеет в себе какой-нибудь определенный исторический русский корень, составляющий видный этап в нашей
общей многовековой колонизационной волне. Несомненно, этот корень и
дал определенный антропо-географический облик каждой из областей,
типичный для нее". 4
По проекту Ламанского, в Русском музее должен быть особый зал,,
в котором сосредоточиваются коллекции по народам „Среднего" (грекославянского) мира, не входящим в состав России, но будто бы „тяготеющих к ней культурно". В действительности идея Ламанского была осуще1

В. Л а м а н с к и й , Русский этнографический отдел музея императора Александра ¡II,
Спб., 1897, стр. 5.
• Там же, стр. 6—7.
•! „Живая Старина", 1915, I—II, стр. 14.
4
Там же, I—И, стр. 17.

ХУДЯКОВ

jr.

ствлена не вполне: коллекции по зарубежным странам (Галиция, Закарпатская Русь) не были выделены в особый зал, а размещены в соответствуюдцих залах музея, вместе с коллекциями из самой России, так что границы
между империей и странами, не входившими в состав ее, были стерты,
и это еще более заостряло политическую установку музея.
По словам В. П. Семенова-Тян-Шанского (1915 г.), „программа эта
имеет не только огромную чисто.научную ценность, но и крупное истинно
государственное значение в лучшем смысле этого слова", 1 а заслуги Ламанского— „не только чисто научные, но нередко прямо государственные". 2
Политическое значение работы Ламанского подчеркнуто этими словами
достаточно ясно.
Для обсуждения проекта Этнографического отдела Русского музея
„августейший управляющий" вел. кн. Георгий Михайлович созвал в 1900 г.
совещание из этнографов, приглашенных им по своему личному выбору.
Совещание пришло к решению, что в Русском музее должна быть представлена этнография „а) России в географических границах империи,
б) сопредельных с Рсссиею стран, если в них живут племена, которые есть
и в России, и в) славянских племен, хотя бы они и не соприкасались с
русской границей". 3
После 1905 г., в период реакции, вокруг Ламанского в РГО сплотилась целая группа молодых ученых предпочитавших революционной борьбе
спокойную научную деятельность. Среди них выделялся усидчивостью в
работе и обилием произведений Д. К. Зеленин. Получив среднее образование в духовной семинарии, Зеленин иногда помещал свои работы в таких изданиях, как „Вятские епархиальные ведомости" 4 и приложения к
журналу ..Русский паломник". 5 Революцию 1905 г. он квалифицировал
как „смуту, от которой стоном стонут на Руси тысячи самых мирных
людей". 0
Д. К. Зеленин начал свою научную деятельность статьей „Исторический очерк Сарапульского духовного училища", напечатанной в „Вятских епархиальных ведомостях" (1899 г.). Затем появилась его работа
„Язычество в Вятской губернии" (журнал „Жизнь", 1900 г., № 4 ) , а в 1904 г.
вышла его книжка „Кама и Вятка. Путеводитель и этнографическое описание Прикамского края". В этом.„этнографическом описании" Д. К. Зеленин сообщает ряд своеобразных сведений о народах Прикамья, причем
многие характеристики носят явно неприязненный отпечаток.
Чуваши* „Одежда вообще сходна с р у с с к о ю " . . . 7 Красотою чуваши
не- отличаются : выдавшиеся скулы, узкий разрез глаз и покатый назад л о б . . .
Глаза всегда как будто заспанные. Женщины еще некрасивее мужчин. В
характере чувашей отмечают скупость, робость, неприхотливость". R
Татары : „Татарина вы легко узнаете по большим ушам и выдавшимся скулам ; у женщин узкий разрез глаза и переваливающаяся с боку
на бок п о х о д к а . . . Выражение глаз более хитрое, нежели у м н о е . . . " 9 „Я
всегда дивился приверженности татарина к своей национальности — религии, обычаям и костюму . . . Татарина или татарку в русском (т. е. в общем
' . Живая Старина", 1915, I — II, стр. 14.
2
Там же, стр. 10.
Отчет о деятельности Русского музея ими. Алекс. III за 1900 г., стр 14—15.
4
Исторический очерк Сарапульского духовного училища, 1899.
Двоеверие черемис, Светоч) 1910, № 1.
Д. К. З е л е и и н, Новая народная сказка о „крамоле". — Исторический вестник, 1908 г.,
стр. 209.
7
Д. К. З е л е н и н, Кама и Вятка, изд. 2-е, стр. 22.
" s Там же, стр. 23.
Sl
Там же. стр. 25.
3

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

европейском) костюме я никогда не видел, В торговом деле татарин „собаку с ъ е л " . . . Продают часто в долг. Во двор к своему клиенту-должнику татарин-кредитор въезжает как в свой собственный. Случаются
и связи татар с русскими крестьянками (бо'льшею частью с такого именно
рода клиентками), несмотря на то, что связь с „некрещеным", по убеждению русского крестьянина, ужасный грех. (О фактах такого рода мне
•сообщали сельские священники, которым исповрдывались согрешившие)". 1
Башкиры : „По характеру башкиры очень ленивы. Иногда, впрочем,
леность эта проявляется очень своеобразно ; передают, например, что если
засорилось место, на котором живет башкир, то он скорее перенесет свою
избу на другое место, чем решится вывезти со двора навоз. Своеобразный
разгул, который вернее назвать обжорством, как нельзя лучше гармонирует
с этою ленью". 2
»
Вотяки : „В культурном отношении вотяк стоит вообще низко. Знаменитое М у л т а у к о е дело хотя и разрешилось в пользу мултанцев, но вскрыло
ъеред нами всю дикость этого племени. Среди местных интеллигентов вы
найдете массу лиц, часто больших знатоков вотского быта, которые и теперь убеждены в существовании у вотяков человеческих жертвоприношений. К ним принадлежит и небезызвестный писатель о. Николай Блинов.
В глуши Сарапульского уезда вам назовут теперь еще живого священника, которого будто бы едва не „замолили" вотяки. Рыжие волосы,
•впалые щеки, желтовато-красное веснушчатое лицо, маленькая бородка,
узкие подслеповатые глаза —вот наружность вотяка. Русские зовут вотяков „мышь" за их низкий рост и тщедушное сложение". 3
Пермяки: „По наружности пермяки сильно похожи друг на друга:
все на один покрой. На вид они очень невзрачны... Некоторые авторы
(Добротворский) предсказывают пермякам близкое вырождение-. 4 „О себе
пермяки очень невысокого мнения. От них нередко можно услышать выражение : ..куда уж нам, кабы мы не пермяки б ы л и . . . " Забитость и пришибленность, робость и трусость — характерные черты пермяка. Вместе с тем
они отличаются замечательной апатией, равнодушием ко всему и ленью,
•ослиным терпением и скупостью. Только в пьяном в и д е . . - пермяк становится совсем другим. Куда девается его флегма и смиренничанье : он
ругается напропалую и лезет в д р а к у . .." 5 „Учатся пермяцкие дети недурно,
но им не дается математика. И взрослые пермяки считают с большим трудом. Штейнфельд (из Глазовского у.) характеризует их вообще тупыми.
К нему, рассказывает он, пришла однажды пермячка, которая, заявляя
жалобу на своего мужа, не могла припомнить его имени. После некоторых
усилий она решилась наконец сходить к соседу и спросить его, как зовут
ее собственного мужа". 6 „Своих песен у пермяков почти нет, они поют,
перековеркивая на свой лад, русские песни, и язык пермяцкий переполнен
русскими словами. Вообще мало у этого бедного народа своего оригинального, самобытного". 7
Мари. Сведения о них должны быть в глазах читателя особенно авторитетными, так как Д. К. Зеленин подчеркивает, что этот отдел написан
„по личным впечатлениям автора в Яранском уезде". „В характере черемис
можно отметить скрытность, хитрость, лукавство, настойчивость и терпение.
Редко можно встретить такую нацию, которая, при своей полудикости,
1

Д. К. З е л е н и н , Кама и Вятка, изд. 2, стр. 29.
Там же, стр. 72.
Там же, стр. 74.
* Там же, стр. 106.
Там же, стр. 107—108.
к
Там же, стр. 108. Н. П. Штейнфельд был земским начальником.
7
Там же, стр. 109.
3

Этнографический с б о р н и к .

ХУДЯКОВ

jr.

отличалась бы столь сильно развитым национальным самосознанием и
приверженностью к своей народности. Боясь и гнушаясь русского, они говорят: „нашу веру кончать, нас кончать",,а про свои языческие моления в
лесу: „если перестанем в лес ходить, то все околеем, все племя наше
подохнет" (стр. 168). „Вообще, русские относятся к черемисам свысока, с
оттенком презрения. Русский никогда не женится на черемисской девушке ;
даже самая мысль об этом кажется ему в высшей степени странною. Мёжду
тем, случаи женитьбы черемис на русских девушках нередки, но за них
отдают лишь очень бедных, да еще разве с „грешком" /„гулящих"). 1
„Множество черемис, населявших некогда почти всю Вятскую губернию,
в ы м е р л о . . . По сообщениям местных священников, прирост населения
среди черемис весьма незначителен, а в некоторых местах прироста нет
совсем. Черемисы как бы предчувствуют свое печальное б у д у щ е е . . . " 2
В 1910 г. Д. К. Зеленин напечатал в „Светоче", издававшемся в виде
приложения к „Русскому паломнику", известному реакционному журналу,
статью „Двоеверие черемис" (№ 1). По отзыву марийского этнографа В. М.
Васильева, „статья представляет православно-миссионерскую слезу из-за
коснения марийцев в язычестве и утешение надеждой, что язычество несомненно изживется с обрусением марийцев". 3
Одним из видных деятелей Географического общества, заявившим о
себе, как об ученике Ламанского по политической географии, 4 был В. П.Семенов-Тян-Шанский. Свои общественно-политиче9кие взгляды В. П.
Семенов-Тян-Шанский отразил в статье „П. П. Семенов-Тян-Шанский
летом в деревне", 5 которая представляет собою написанную с большим увлечением апологию помещичьего, барского быта. Автор был сыном известного
вице-председателя РГО, не только ученого, но сенатора и члена Государственного совета П. П. Семенова-Тян-Шанского, крупного помещика Рязанской губернии. Вен. Петр. Семенов, с горячим ч у в с т в о м / в самых ярких
тонах описывает путешествие помещичьей семьи из столицы в деревню.
Со всеми подробностями описываются отъезд из Петербурга, путеше- \
ствие по железной дороге, встреча на станции ж. д. рижским исправником, поездка на лошадях в деревню и быт богатой помещичьей семьи.
С сожалением вспоминает В. П. Семенов-Тян-Шанский патриархальные
нравы „доброго старого времени" и отмечает, что „с проведением, в самые
последние годы XIX века, железной дороги через Урусово психология
населения резко изменилась... и привела в 1917 и 1918 гг. к беспощадному
уничтожению усадеб, парков и с а д о в . . . " 6 Автор перечисляет своих родственников, которые „в конце 1917 г. и в начале 1918 г. безвременно погибли в родных местах, тогда же погибла и Гремячкинская усадьба",—
„но память о них жива в народе", — добавляет бывший владелец усадьбы. 7
В. П. Семенов-Тян-Шанский состоял редактором многотомного сборника „Россия. Полное географическое описание нашего отечества.", издававшегося с 1899 по 1914 гг. Сборник „Россия", составленный многими специалистами под руководством авторитетных членов Географического общества
считался лучшим настольным справочником и пользовался широким распространением. Это издание вполне отражало идеологические установки,
1

Д. К. З е л е н и н , Кама и Вятка, изд. 2, стр. 169.
Там же, стр. 172.
В. М. В а с и л ь е в , Марийская религиозная секта
1928, стр. 83.
* „Живая старина", 1915, I—II, стр. 19.
« „Петр Петрович Семенов-Тян-Шанский. Его жизнь и
под ред." А. А. Д о с т о е в с к о г о , изд. РГО, Лгр., 1928, стр.
6
Там же, стр. 1 4 9 - 1 5 0 .
7
Там же, стр. 159.
2
3

.
„Кугу

Сорта",

Йошкар-Ола,

деятельность. Сборник статей
141—160.

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

редактора и заключало в себе немало шовинистических взглядов. Наиболее
ярко эти взгляды проявляются в характеристике отдельных народностей.
В качестве характеристики народов нередко "приводятся устаревшие сведения, которые заимствованы б ® .всякой критики у более ранних, тенденциозных авторов. Иногда же сведения носят анекдотический и карикатурный характер, унижая национальность в глазах русских читателей.
Вотяки (удмурты) охарактеризованы так : „При хилом сложении вотяки
во всех своих движениях отличаются необыкновенной вялостью; на дело, на
которое нужно употребить два часа, они употребляют три и четыре часа,
причем любят делать все с отдыхом. Походка вотяка невероятно медленна :
в день он пройдет не более двадцати верст, отдыхая на каждой третьейчетвертой версте. К работе, требующей поспешности и проворства, вотяк
решительно н е с п о с о б е н . . . " 1 „Пение вотское не представляет особенного
интереса. Собственно говоря, своих песен у вотяков нет. У вятских вотяков существует припев : „ай-дай, до-шу, ай-ай", который поют женщины
и девушки, поднося кумышку дорогому гостю. Иногда вотяк поет импровизированные песни по поводу того, что видит, слышит и т. д. Идет вотяк
по лесу, видит белку или зайца и поет, что вот бежит белка, заяц и пр.
Хочется ему курить, а табак он забыл взять с собой,, и вот он поет
опять по-вотски: „курить охота, а табаку нет", и т. д. В местах соприкосновения с татарами и русскими вотяки поют песни, заимствованные у
соседей". 2 Следует отметить, что за 25 лет до появления в свет этой характеристики Н. Г. Первухиным были изданы тексты вотских песен, которые
дают совершенно иное представление о вотской поэзии в напевах. В настоящее время, после блестящих концертов вотской национальной песни и
музыки и после опубликования работ о вотской песне, особенно ясно несоответствие сведений, напечатанных в „России", с действительностью.
О пермяках в „России" говорится следующее: „Духовный облик
пермяков представляется довольно тусклым, лишенным почти всяких
оригинальных и сильных черт... Язык пермяков беден, не дифференцирован
настолько, чтобы разными словами выражать близкие понятия; много
исковерканных позаимствований из русской речи. В пермяцкой азбуке
недостает многих букв. Еще недавно пермяки не могли высказать благодарности, да и теперь, если они говорят „спасибо", то лишь потому, что
переняли это слово у русских. Слов „здравствуй" и „прощай" у них тоже
нет. Еще более замечательно, что нет пермяцкого слова, выражающего
понятие любви". 3
О калмыках сказано следующее: „ . . . Лучшие стороны своего характера,
в силу исторических причин, они обнаруживают только в отношениях к
своим, в сношениях же с русским они скрытны, недоверчивы, хитры,
мстительны, если чувствуют свою силу — грубы, дерзки и нахальны, но
трусливы и, когда чувствуют свое бессилие, — скромны, покорны и льстивы,
ко власть имущим раболепны. К недостаткам калмыков следует отнести
их апатичность к своему положению, лень, беспечность, ненаходчивость
в затруднительных обстоятельствах и страсть к конокрадству и пьянству.
Водку любят и пьют не только мужчины, но и женщины, девушки и дети". 4
Татары : „В обіцем татарин сибарит по натуре, любит и предпочитает
всему легкий труд, особенно торговлю, к которой он, подобно еврею,
чувствует большую склонность и способность. Стоит татарину скопить

1
2
3
4

„ Р о с с и | " , изд. Д е в р и е н а , т. V, стр. 2 1 0 .
Т а м ж е , стр. 219.
Там ж е , стр. 227.
„ Р о с с и я " , т. VI, с т р . 195.

ХУДЯКОВ

jr.

несколько рублей, как он пускается в торговлю. Торгуют татары решительно
всем, чем можно, и с большим уменьем и выгодой для с е б я . . . " 1
История Поволжья после русского завоеда^гя изображена как благодетельный процесс распространения русрі^5и веры, государственности и
культуры. Здесь нетрудно раскрыть старую политическую формулу:
„православие, самодержавие и народность" : „За покорением Поволжья
должен был следовать ряд мероприятий к полному усмирению края, к его
колонизации, просвещению и обрусению—¡мероприятий, потребовавших
больших усилий и жертв со стороны правительственной власти, громадной
работы народного духа по внедрению в новой инородческой области
начал русской культуры, государственности и в е р ы — работы, неустанно
продолжающейся и до настоящего времени... Прежде всего надо было
заселить край русским населением... Наряду с колонизацией и умиротворением' края шло постепенно, хотя и медленно, водворение русской
культуры, государственности и веры... Под Казанью христианская Европа
столкнулась с магометанской Азией, давно свившей себе здесь, как мы
видели, прочное гнездо, — столкнулась и победила ее. Г]од стенами столицы татарского царства был положен конец торжеству мусульманской
луны над к р е с т о м . . . " . 2
С большим сочувствием в сборнике говорится о миссионерских
организациях и обрусительной системе Ильминского: „На вполне правильный путь, путь просвещения и воспитания молодого инородческого
поколения миссионерское дело выведено было уже в XIX столетии Н. И.
Ильминским... Немало для просвещения -инородцев сделано также и
Казанской духовной академией. Ввиду особого положения этой академии
в центре инородцев Востока в курс ее введенй была особая группа миссионерских предметов... Насколько плодотворной оказалась деятельность
академии по приготовлению миссионеров, — достаточно упомянуть, что
она воспитала таких просветителей инородческого края, как Ильминский,
Бобровников и д р . . . " 3 1
С сочувствием авторы сборника относятся и к обрусению чуваш: ,
„Среди них замечается большая склонность к обрусению... Большую роль
в деле обрусения чуваш должна сыграть школа... Чуваши охотно учатся,
а теперь добавим, что в деле ученья они способны достигать и значительных успехов : есть между ними уже священники, волостные писаря, сельские учители, вполне обрусевшие и .служащие хорошими проводниками
обрусения". 4
Империалистическая, война привела шовинистические круги русской
буржуазии в возбуждение, которое получило свое отражение и в этнографии. Оставляя в стороне ряд работ, тематика которых была навеяна
империалистической" войной, ограничимся указанием тех фактов, которые
имели наиболее существенные последствия.' В начале войны умер Ламанский
(1914), и в заседании Географического общества 27 февраля 1915 г. В. П.
Семенов - Тян - Шанский прочел доклад, в котором восхвалял государственную мудрость Ламанского. Особенно подробно он остановился на
программе Этнографического отдела Русского музея. Печатая свой доклад,
В. П. Семенов-Тян-Шанский издал даже составленную им карту районирования России по проекту Ламанского, с целью популяризировать его идею.
Указывая на разразившуюся войну, В. П. Семенов-Тян-Шанский отметил,
что идея Ламанского „своевременна именно теперь" 5 щ что „в руки России
1

„Россия", т. VÍ, стр. 164.
Там же, стр. 124—125, 129 и 132.
Там же, стр. 134 — 136.
4
Там же, стр. 175.
' „Живая старина", 1915, I—II, стр. 15.

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

именно теперь готовы попасть на западе и юге предназначенные ей историческим роком и самой географией старые территории". В виде вывода он
дал следующее заключение: „Глубокие и плодотворные идеи покойного
В. И. о Среднем мире, о роли в нем России, о культурных и экономических
отношениях внутри нее народа созидателя государства к остальным племенам, иллюстрированные географически, должны бы ныне получить свое
особенно широкое практическое применение. А это и есть задача русской
антропогеографии и политической географии". 1
Мысль В. П. СеменоБа-Тян-Шанского о практическом применении
политической географии в связи с империалистической войной оказалась
не единичной и встретила отклик среди многих шовинистически настроенных политических деятелей. С продолжением империалистической войны
правые группировки все чаще и чаще стали обращаться к вопросу о будущих территориальных захватах после победонрсного окончания войны.
Первыми проявили активность крайние правые, в лице Штюрмера, который
заявил: „Я, как министр иностранных дел, вызвал уже к себе профессора
Дмитрия Ивановича Иловайского и просил его набросать мне схему наших
территориальных приобретений на Западе, дабы явиться во всеоружии в
дни мирных переговоров". 1
Пуришкевич выступил как организатор „Общества русской государственной карты после победоносной войны". Задачи этого общества он
формулировал следующим образом: „Общество, которое я создаю и в
которое войдут писатели, ученые, публицисты, профессора всех партий и
направлений, будет также иметь целью нарисовать русскому народу
будущую карту России и обосновать исторически, географически и
этнографически ее возможные границы, дабы в момент заключения нами
мира русский народ понимал бы, чего он имеет право требовать, а русская
дипломатия могла бы в своих притязаниях на ту или другую территорию
опираться на волю русского народа, принесшего столь большие жертвы
отечеству в годину брани и имеющего, в силу этого, нравственное право
быть сознательным вдохновителем русской дипломатии, которая, опираясь
на волю народную, может говорить тверже на мирном конгрессе, увереннее
и с тою властностью, которая должна быть присуща представителям
России". 3 В 1916 г. Общество русской государственной карты уже
функционировало. Председателем его был В. М. Пуришкевич, который в
своем дневнике дал описание „соединенного собрания секций Общества
по персидской, турецкой, австрийской и германской границам", происходившего 5 декабря 1916 г . 4 Выступление „известного славянофила" А. Ф.
Васильева на этом собрании вызвало среди присутствовавших общий смех,
и,сам Пуришкевич назвал его речь „фонтаном политического блудословия
и фантастических славянских грез". 6
Является ли случайным, что первая мысль о практическом применении
политической географии к войне была высказана ученым (В. П. СеменовымТян-Шанским) в заседании ученого общества? При последовавших проектированиях территориальных захватов политические деятели также обращались неизменно к содействию и авторитету ученых: Штюрмер—-к
Иловайскому, Пуришкевич — к Ф. И. Успенскому, который вошел в число
членов Общества русской государственной карты и состоял в „секции
по турецкой границе". С некоторым запозданием по сравнению с крайними
1

„Живая Старина", I — II, стр. 20.
П у р и ш к е в и ч , Убийство Распутина, М., 1923, стр. 33.
Там же, стр. 32—33.
4
Там же, стр. 38—40.
г
' Там же, стр. 40.

3
3

ХУДЯКОВ

M. j r .

правыми последовало выступление либеральных ученых в том же великодержавническом направлении. Ими была высказана мысль, что ученые
должны оказать активное содействие правительству в подготовке территориальных захватов.
4 февраля 1917 г. Академией наук была учреждена „Комиссия по
изучению племенного состава пограничных областей России и сопредельных
стран" (КИПС). Задачи этой комиссии вполне совпадали с задачими Общества русской государственной карты. Как Пуришкевич излагал дели своего
общества министру иностранных дел, так и Академия наук представила
министру иностранных дел записку о задачах КИПС. Политические цели
организации КИПС были изложены в этой записке следующим образом:
„Вопрос о необходимости выяснить с возможной точностью племенной
состав областей, прилегающих к обеим сторонам границы России в тех
ее частях, которые примыкают к государствам, нам враждебным, имеют в
настоящее время исключительное значение, так как мировая война ведется
в значительной мере в связи с национальным вопросом. Выяснение основательности притязаний той или другой национальности на ту или другую
территорию, где она является преобладающей, будет особенно важно в
момент приближения мирных переговоров, так как, если новые границы и
будут проводиться в соответствии с определенными стратегическими и
политическими соображениями, национальный фактор будет все же играть
по отношению к ним громадную роль. Можно несомненно утверждать, что
от правильного учета этого фактора будет постоянно в каждом отдельном
случае зависеть успех той или другой спорящей стороны... В настоящее
время представители гуманитарных наук в Академии полагают, что они
могли бы с пользою для государства употребить свои силы и силы другихрусских ученых, которых бы объединила Академия именно для дела этнографического исследования указанных выше областей". 1 КИПС предполагала собрать и проверить материалы относительно Литвы, Польши, Галиции,
Угорской Руси, Буковины и вообще всей западной границы России, а
также шести армянских вилайетов Турции, персидского Азербайджана и
Северной Персии. 2 К работам КИПС был привлечен ряд сотрудников
Географического общества, и в следующие годы КИПС стала новым центром этнографической работы.
Подводя итоги первой главе, можно констатировать следующее:
1. Великодержавный шовинизм являлся формой, выражавшей идеологию господствовавших классов ; в эпоху капитализма носителем великодержавного шовинизма была по преимуществу крупная буржуазия.
2. В общественной жизни России конца XIX и начала XX века наблюдались две разновидности великодержавного шовинизма: более полная,
направленная как против зарубежных народов, так и против внутренних
„инородцев"; представители этого направления придерживались монархических или октябристских взглядов ; другое течение — более умеренное,
направленное преимущественно к захвату зарубежных рынков и к обоснованию этих захватов „научными" данными; представители этого направления
выражали взгляды партии к-д.
3. Оба эти течения получили отражение в этнографической литературе.
4. В дореволюционный период буржуазные ученые нимало не скрывали
связи между наукою и политикой и откровенно признавали, что наука
должна обслуживать интересы „государственной власти", т. е.'эксплоататор.ских классов.
i Известия КИПС, I, 1917, стр. 7—8.
3
Там же, стр. 7—8.

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

И. ДОРЕВОЛЮЦИОННАЯ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

„ПРОВИНЦИЯ"

Антиукраинский шовинизм. Т. Д. Флоринский. И. А. Сикорский. Ю. А. Яворский.
Миссионерство. И. Н. Смирнов. Н. И. Ильминский. С. В. Чичерина. Н. Ф. Катанов.
Н. И. Ашмарин. А / И . Емельянов. Организация Северо-Восточного института в Казани.
Этнография генерала Мошкова.

Помимо Ленинграда, крупнейшими центрами великодержавного шовинизма в дореволюционной России являлись Москва, Киев, Варшава,
Одесса, Тифлис, Казань и Ташкент. В настоящее время мы не имеем
возможности вследствие подавляющего количества материала обрисовать
научную деятельность всех этих очагов шовинизма и остановимся лишь
на двух из н и х — К и е в е и Казани.
Киев был одним из очагов русского шовинизма, направленного против
•украинцев, поляков и евреев. Из киевских шовинистов, работавших в области этнографии, выделялся проф. Т. Д. Флоринский, яростный панславист, последователь В. И. Ламанского. В 1899 г., в связи с созывом в Киеве XI Археологического съезда, Т. Д. Флоринский выступил против допущения докладов, прений и изданий съезда на украинском языке. Выступление Т. Д. Флоринского и организованная им
антиукраинская кампания наделали много шума и вызвали протесты со
стороны украинцев. Науковое товариство имени Шевченка, приславшее на
съезд свою делегацию, демонстративно не принимало участия в заседаниях
съезда. По поводу возникшей полемики Т. Д. Флоринский написал ряд
статей, изданных в виде сборника „Малорусский язык и „украінсько-русский" литературный сепаратизм" (1900 г.). Вся эта книга пропитала шовинизмом. Автор старался доказать, что литературным языком для украинцев
должен быть русский, и обрушивался против зарубежных украинских
деятелей-—„сепаратистов". В заключение он намечает ряд практических
мероприятий для укрепления русского влияния в Австро-Венгрии: поддержку русских зарубежных изданий, студенческих кружков и просветительных учреждений, а также организацию книжной лавки и частной русской
гимназии в Львове.
В 1907 г. вышла в свет книга Флоринского „Славянское племя",—ста•тистико-этнографический обзор современного славянства, с приложением
2 этнографических карт, — которая занимает видное место в шовинистической литературе. Автор этой книги не желает признавать украинцев и
белоруссов за отдельные народы и упорно называет их русскими ; по отношению к „инородцам" он питает явно-враждебные чувства. Австрийских
немцев и два народа целиком — мадьяр и румын — Флоринский считает не
более, как „инородческими островами" среди славян. „Немецкая народность
занимает угрожающее, наступательное положение по отношению к славянству и на всей вообще его западной окраине, постоянно стремясь
проникнуть в глубь его территории. Наряду с немцами и отчасти мадьярами опасными насельниками в западной части славянской области
являются евреи ..."(стр. 3). Наличие „инородцев" Флоринский считает обстоятельством „тяжелым" для русских:
„Присутствие
инородческих
элементов оказывается наиболее тяжелым в Прикарпатской Руси, где
русский народ вследствие своей малочисленности и приниженного положения в чужом . государстве лишен возможности обороняться против
притязаний других народностей. Так, в Галичине русские стеснены поляками и евреями, в Буковине — немцами, румынами и евреями, в Венгрии—
мадьярами и евреями. В пределах же Русского государства основатель
его, русский народ, конечно, имеет возможность и законное право отстаивать свою народность, свою землю, свою государственность от всяких
инородческих посягательств..." (стр. 34).

ХУДЯКОВ M. jr.

Против украинцев Флоринский заостряет политически свою работу
следующим образом : „Только по отношению к названиям „малоруссы",
„малорусский", применяемым к южной ветви русского народа, делалисьи делаются попытки новшеств, замены их другими, искусственно придуманными названиями. Попытки эти исходили и исходят главным образом из Галиции, со стороны существующих там политических и литературных обществ, пропагандирующих явно несостоятельную идею полной,
племенной, языковой, культурной и политической обособленности и самостоятельности малоруссов и озабоченных приисканием для этой ветви
русского народа такого названия, которое не указывало бы на близкую
ее связь с прочими частями русского народа... Украина и украинцы — названия не этнографические, а географические, притом захватывающие лишь
часть области малорусского народа. Собственно говоря, „украинцами"
являются славяне в о всех пограничных областях... Таким образом, в названии „украинцы" отсутствует этнографический признак. Такие термины,,
как „украинский народ", „украинский язык" должны быть признаны произвольными и неопределенными, лишенными сколько-нибудь ясного
этнографического содержания. Сознавая такие их свойства, новейшие
ревнители идеи племенной и культурной самостоятельности южной ветви
русского народа ввели новые сложные термины: „Украйна-Русь", „украинец-русин", „украиньско-руський". Но все эти названия вследствие явной,
их искусственности и беспочвенности не привились ни в литературе, ни.
среди малорусской интеллигенции и в настоящее время почти не употребляются. Вместо них галицкие сепаратисты-филологи, этнографы и историки
и следующие за ними наши так называемые украинофилы опять обратились
к названиям „украинцы", „украинский", распространяя их на всю южную
отрасль русского народа. Однако едва ли удастся этим неорганическим
терминам вытеснить получившие широкое распространение в науке и
жизни термины „малоруссы", „малорусский". Это тем сомнительнее, что
последние независимо от их давности и общеизвестности вполне соответствуют никем не оспариваемым названиям двух других ветвей русского
народа — великоруссов и белоруссов..." (стр. 36—38).
„Во Львове, если не возникло, то окрепло и затем перенесено в
Россию так называемое литературное и политическое украинофильство,.
сепаратистическое движение, старающееся провести в жизнь заведомо-неверную и беспочвенную мысль о полной племенной и культурной самостоятельности и обособленности от остальной Руси малоруссов... По
мнению деятелей этого движения, „Украйна-Русь", как особый, резко
отличный от великоруссов народ, имеет право на образование своего
государства и должна пользоваться своим особым „украинско-русским"
литературным языком... Согласно этому принципу украинофильская партия
признает для Галицкой и Угорской Руси, как язык книги, школы, науки
и литературы, только местное наречие, которое искусственным образом...
возводится на степень языка литературного... Эти стремления, как имеющие целью внести духовный разлад в могущественный русский народ,
находят
себе поддержку со стороны
как
центрального венского
правительства, так и влиятельных местных польских партий и уже осуществляются на деле. В школах и администрации допускаются только
местное наречие, а общерусский книжный язык подвергается преследованию... Но мнения и деятельность этой („украинофильской") партии не
разделяются частью русской интеллигенции и массой простого народа
Зарубежной Руси... Сторонники русско-народной партии отстаивают
употребление в литературе Карпатской Руси нашего общего русского
языка и сами пишут и издают книги на этом языке..."(стр. 48—49).
Против поляков Флоринский настраивает читателей, описывая угнете-

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

ние „русских" со стороны поляков „в галицко-русской земле" : „Поляки
задают тон всей политической и культурной жизни в Галичине... Русский
же народ всюду занимает второстепенное место, на своей ж е земле он
является в роли холопа, представителя низшей расы и с трудом отстаивает свои народные и политические права... Русский (малорусский) язык
только терпится в местной администрации, суде и народной школе и подвергается стеснениям в высших правительственных учреждениях, средних
школах и Львовском университете" (стр. 47). Это было написано в то
время, когда в России украинский язык совершенно не допускался в
государственных учреждениях и находился в значительно более стесненных условиях, чем в Галиции. При упоминании о конце польской самостоятельности Флоринский не говорит о захвате Польши соседними хищниками,
а старается п е р е л о ж и т ь всю вину на самих поляков, которые „утратили
свое государство". Говоря, что в пределах России поляки „пользовались
очень широкой политической автономией", которой лишились „благодаря" (!)
поднятым ими восстаниям, Флоринский заявляет: „Впрочем, политическое
бесправие не помешало успешному культурному и политическому развитию польского народа именно в пределах России" (стр. 175).
Захватнические стремления по отношению к Австрии в книге
Флоринского обрисованы вполне я с н о :
„По какой-то горькой иронии
судьбы сравнительно небольшая доля русского народа оторвана от своего
естественного политического и культурного центра и входит в .состав
чужого государства — Австро-Венгрии. Это — карпатские малоруссы..." (стр.
47), Положение „русских" в Австро-Венгрии изображается в самых мрачных чертах: в Галиции их угнетают поляки, „ещетруднее живется небольшой группе русского -народа в Буковине", „хуже всего положение русских в Венгрии" (стр. 48). В то время как в России „большая часть
инородцев... охотно и добровольно подчиняется культурному воздействию
русского народа", автор сообщает, что для „русских" в Венгрии понимание и усвоение мадьярского языка представляет „непреодолимые трудности " (стр. 48).
Т. Д. Флоринский был не одиноким в среде профессоров Киевского
университета, как проводник великодержавного шовинизма 1 . В этой среде
необходимо отметить проф. И. А. Сикорского, известного в свое время
психиатра. В Числе вопросов, разрабатывавшихся И. А. Сикорским, была
„национальная" и „расовая" психология, теснейшим образом связанная с
политическими взглядами этого ученого. 14 мая 1895 г. в торжественном
заседании Славянского благотворительного общества проф. И. А. Сикорский произнес речь „Черты из психологии славян", вскоре изданную отдельной брошюрой. В этой речи Сикорский взял за исходную точку расовую антропологию и попытался развернуть на ее основе расовую психологию. Он говорил: „Исследования в области антропологии открыли ряд
крайне интересных фактов касательно устойчивости, с которой физические
свойства расы или племени сохраняются в продолжение длинной цепи веков, переходя от поколения к поколению. Цвет кожи и волос, цвет глаз,
форма и размеры черепа передаются, как физическое наследие, нисходящим поколениям. Благодаря этому по ископаемым черепам, сохранившимся в земле в течение нескольких столетий, можно определить, нередко
с совершенной точностью, расу и племя, к которым принадлежал череп.
Но, без сомнения, гораздо более интереса
представляет тот факт, что
подобною же устойчивостью отличаются и духовные качества расы или
племени. Черты народного характера, его достоинства и недостатки пере1
За указание последующих деятелей великодержавного шовинизма в Киеве автор приносит благодарность тов. В. В. Билому.

ХУДЯКОВ

M. jr.

даются нисходящим поколениям: через тысячи лет в данной расе мы встречаем те же особенности народного характера. 1
Исходя из этих общих предпосылок, Сикорский прямо переходит к
характеристике русских: „Сравнивая исторические описания характера русского племени и других племен славянской расы, мы находим те же основные черты теперь, что и тысячу лет назад: то же славянское миролюбие
и гостеприимство, ту же любовь к труду, те же семейные добродетели, тот
же идеализм, ту ж е славянскую рознь и ту же нерешительность характера,
которые отличали большую часть славян в течение тысячи лет их исторической ж и з н и . . . " 2
Сикорский подчеркивает, что его теоретическое построение представ
ляет практический интерес: „Черты характера имеют известное влияние и на
его исторические судьбы; ознакомление с этими чертами стало предметом,
возбуждающим общий интерес. В наши дни психология народов становится предметом исследования..." 3 Несколькими строками ниже он называет славян „великой расой, к которой все мы имеем честь и счастье принадлежать".
Далее следует чисто-идеалистическое обоснование воображаемых
„расовых" черт славянского „народного духа". Речь заканчивалась следующим заключением: „Мм. гг., нужно ли мне говорить о будущности расы,
которая обладает симпатичными чертами, только отчасти намеченными в
нашем кратком очерке. Я уверен, мм. гг., что мы все — вместе с нашим
великим русским н а р о д о м — полны веры в будущее. Мы убеждены, что
славянский гений, в дальнейшем своем движении, пойдет по тому самобытному, тихому, верному пути, которому он следовал в последнюю тысячу
лет, руководясь своим простым и в то же время тонким инстинктом физического и нравственного самосохранения". 4
Выводя все характерные черты „славянской души" из инстинкта самосохранения, Сикорский ставит славян в положение постоянно обороняющегося племени, тем самым искусно давая понять, что все соседние народы являются хищниками, нападающими на „миролюбивых" русских и
вынуждающими их на самооборону. Таким образом, Сикорский подводит
„психологическую" базу
под
агрессивную
национальную
политику
русского правительства, выдавая ее за одну из форм обороны.
В 1900 г. И. А. Сикорский произнес речь „О чистоте крови и благородном происхождении с врачебно-гигиенической точки зрения". В этой
речи Сикорский пытался „научно" обосновать реальное значение феодальных понятий „чистота крови" и „благородное происхождение". В первой
своей речи 1895 г. Сикорский обосновывал расовую психологию славян,
теперь он стремился обосновать физиологическое различие между лицами
разных сословий и подкрепить „научными" данными претензии дворян на
„высокое" происхождение: „Современная наука показала, что понятия чистоты крови и благородного происхождения имеют глубокий врачебно-гигиенический смысл. Пока кровь чиста, пока в ней ничего постороннего
вредного, ядовитого не содержится, дотоле человек здоров, способен неутомимо трудиться... и это свое здоровье и чистоту крови может передать нисходящим поколениями. Но с утратой чистоты крови нарушается
и страдает способность б л а г о г о рождения, утрачиваются и все благотворные последствия, связанные с этим физиологическим достоинством
человека... Весь печальный путь биологической деградации, все потребности и ступени утраты ч'истоты крови и перехода из б л а г о р о д н о г о ,
1
2
1

И. А. С и к о р с к и й , Черты из психологии славян, Киев, 1895, стр. 3.
Там же, стр. 4.
Там же. стр. 4.
Там же, стр. 15.

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

в физиологическом смысле, в н е б л а г о р о д н о е состояние прослежены
современной наукой с подробностью и полнотою. 1
Во время японской войны, 23 июля 1904 г . , Сикорский прочел в Киевском университете публичную лекцию „Характеристика трех основных человеческих рас—черной, желтой и белой, в связи с вопросами русско-японской
войны". Повторив отправную точку, высказанную в 1895 году, Сикорский постарался углубить ее несколькими примерами („в русской нации объединились духовно: тонкое чувство и здравый ум славянина с несокрушимой волей, свойственной финскому племени... впитав в себя финскую волю, славяне
дали вновь возникшему племени [русскому] свой язык, свою душевную печать, свое тонкое чувство и природный ум...", „скрещивание турецких
элементов с грузинами и кавказцами понижает физические и духовные
свойства последних") и „философскими" рассуждениями („душевные черты
народа в соединении с вытекающей из них деятельностью составляют
национальной дух. Он дорог народу как самая жизнь, и каждый народ
отстаивает свои национальные черты как свое величайшее достояние"). 2
Далее помещено оправдание войны. Война трактуется прежде всего как
самозащита: „Мы любим родную поэзию, родной очаг, родной язык, свою
национальную нравственность, национальную душу. Каждый народ отстаив а е т это высшее национальное достояние, если этому достоянию угрожает
опасность политическая, экономическая, в особенности — опасность биологическая или нравственная... Как погибли греки, так может погибнуть
л у ч ш и й сын природы от руки х у д ш е г о . Славянин едва не погиб от
меча Тунгуса (Гунна) и Монгола. Отсюда вытекает естественное стремле- ч
ние рас к самосохранению и война с целью самозащиты". 3
Второе оправдание специально посвящено захватническим войнам,
которые вытекают будто бы „из потребности найти нравственный простор
и свободу действий". Следует философское обоснование: „Природа, частицу которой мы составляем, стремится совершенствовать людей, старается создать лучшую людскую породу, насадить на земле высшие человеческие формы. Она заменяет Гунна и Монгола другими расами. Когда-то
предки нынешних тунгусов — гунны со своим вождем Аттилою одолели всю
Европу. Но они оказались н е т е м и л ю д ь м и , не тою породою, какая
нужна зиждущей природе. Теперь эти грозные воители стали очень
скромными обитателями Сибири подобно тому, как страшные когда-то
монголы превратились в заурядных казанских татар, продающих казанское
мыло и скупающих старые вещи. Война часто решает вопрос о праве нации на нравственное п р е о б л а д а н и е , на господство ее национального
духа, который в экономии природы в ее предначертаниях имеет такое же
значение, как все биологические усовершенствования, вытекающие из эволюции". 4
Характеристика трех рас, данная Сикорским, не выходит за пределы
банальности и шаблона в духе грубых черносотенных рассуждений с выпадами против евреев, современных греков и японцев. „Японцы, несомненно, превосходят по своим душевным качествам других представителей
желтой расы (китайцев, монголов и др.). Этим они обязаны, вероятнее
всего, примеси к ним белой расы, т. е. айносов. Айносы очень близки по
своим физическим и душевным чертам к русским... Но айносы численно
п&давлены желтыми, которые стремятся' истребить их". 5
Оправдание
1
И. А. С и к о р с к и й , О чистоте крови и благородном происхождении, отд. отт. ид
,Университетских известий", Киев, 1900, стр. 2.
2
И. А. С и к о р с к и й, Характеристика черной, желтой и белой рас., Киев, 1904, стр. 43
Там же, стр. 5.
і
4
Там же, стр. 5 — 6 .
Там же, стр. 9.

ХУДЯКОВ M. jr.

войны, как „честного боя, с соблюдением требований долга и совести"
заканчивается апологией франко-русского союза: „Есть д в е нации, которые обладают наивысшими качествами, необходимыми солдату. Эти
народы-—русские и французы" 1 и т. д.
В заключении Сикорский вновь возвращается к взаимоотношениям
между русскими и народами „желтой расыі : „Русский народ, по общему
признанию даже народов Западной Европы, явился бесспорным распространителем европейской культуры среди народов желтой расы. Главнымфактором здесь является глубокая биологическая основа. Ассимиляторская
роль России сказалась самым положительным образом в д в а истекшие
тысячелетия и привела к мирному, бескровному объединению финской и
славянской народностей на обширной территории восточной Европы. В
последние триста лет тот же процесс мирной ассимиляции перенесен
русским народом в Сибирь и дошел до берегов Великого океана. Антропологические исследования, произведенные над населением
Сибири,,
показали, что русскими уже порядочно распахана биологическая нива
'сибирских инородцев : повсюду возникло от смешанных браков здоровое*
крепкое, духовно одаренное население, впитавшее в себя- русскую душу
и русский народный д у х " . 2 Сикорский закончил свою лекцию предначертанием программы обрусения—„вливать свои здоровые соки в плоть
и кровь, в нервы и душу монгольских племен, для которых он (русскийнарод) является высшей духовной и биологической силой". 3 '
После революции 1905 г. Сикорский примкнул к партии русских националистов и принимал деятельное участи'е в клубе „русских националистов"
в Киеве. 8 апреля 1910 г. он выступил в клубе с лекцией „О психологических основах национализма". В этой лекции, не имевшей ничего общего
с наукой и представлявшей чисто-политическое выступление, проф. Сикорский не забыл упомянуть о „психологии народов", ссылка на которую
должна была подкрепить его политическую концепцию : „Особливые
качества, свойственные душе каждого народа, стали с недавнего времени
предметом научного исследования, почин которому положил немецкий
психолог Лаццарус, начавший впервые издавать специальный ясурнал,
посвященный изучению психологии народов. У всех народов, не исключая
и нашего отечества, началось научное изучение народной души. Важность
такого изучения столь велика, что все размеры его в настоящую минуту
едва ли могут быть вполне оценены. Народный дух —это величайшее биологическое богатство, созданное веками биологической и исторической
жизни, глубокие пружины, которой скрыты от: современного в з о р а . . . " 4
7 февраля 1913 г. Сикорский прочел в клубе русских националистов
в Киеве доклад „Русские и украинцы, — глава из этнологического катехизиса". Эта работа Сикорского была направлена целиком против книги.
М. С. Грушевского „Киевская Русь", т. I, вышедшей в 1911 г. Доклад.
Сикорского пестрит названиями „этническая психология", „этническая
дифференциация", „этническая интеграция", „этническое сознание" и. т. п.
Расовая антропология и.расовая психология еще раз провозглашены докладчиком в самой категорической и подробно развитой форме. Привлекая материалы не только из антропологии, „этнической психологии", но также и
из лингвистики, автор упорно доказывал, что украинцы — только часть
русского народа и не имеют права на самостоятельное существование.
В 1913 г. Сикорский выступал в качестве эксперта в деле Бейлиса
и напечатал специальную книжку по этому поводу. Он неоднократно вы1
2
3
4

С и к о р с к и й , Характеристика черной, желтой и белой рас, стр. 11.
Там же, стр. 11 — 12.
Там ж'е, стр, 12.
С и к о р с к и й , О психологических основах национализма, Киев, 1910, стр. 4.

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

-ступал в качестве
воинствующего патриота, солидаризировавшегося с
наиболее консервативными элементами : то с Иоанном Кронштадтским, о
котором написал брошюру, то с Владимиром Соловьевым, о котором прочел доклад, то с капиталистом П. М. Третьяковым, которого почтил в
своей речи на съезде в Москве, В начале империалистической войны
Сикорский выпустил книжку „Современная всесветная война 1914 года"
(Киев, 1914), в которой і опять дал характеристику различных национальностей,'причем немцы оказались обладающими „психологической непредусмотрительностью", „которая привела их расу к настоящему положению,
отличному от судьбы других современных народов" (стр. 11), а французы,
англичане и русские расхваливались на все лады (стр. 27).
Сикорский выступал с открытым призывом к захвату австрийских земель, населенных „русскими". Но в то время как Сикорский писал, сидя
в своем кабинете в Киеве, некоторые другие шовинисты уже практически
осуществляли свои идеи на деле. З д е с ь следует упомянуть Юлиана
Яворского — небезызвестного киевского ученого, автора целого ряда работ по истории древнерусской литературы. Тотчас же-вслед за оккупацией
русскими войсками Галиции Ю. А. Яворский приехал в Львов и там стал
активнейшим проводником обрусительной политики. В том же 1914 г.
он успел напечатать „Записку по вопросу о народном образовании в
Карпатской Руси", которая была издана „Русским народным советом во
Львове" (организация, аналогичная „Союзу русского народа" и „Клубу
русских националистов в Киеве") в количестве 50 экземпляров. Эта записка представляла собою конкретную программу, направленную от имени
/Русского народного совета" генерал-губернатору графу Г. А. Бобринскому. Программа зоологического шовинизма, развернутая Ю. А. Яворским,
написана в энергичных выражениях, какими черносотенцы вообще привыкли излагать свои требования.
От имени своей политической организации Ю. А. Яворский писал:
„Государственно-национальный принцип восстановления и утверждения
исторического русского характера и уклада в пределах Карпатской Руси
д о л ж е н быть фактически проведен в возможно скором времени и с возможной проникновенностью и целесообразностью... Какова школа, таков
будет и национально-культурный облик страны. Школа в пределах Карпатской Руси, как высшая и средняя, так и низшая, должна быть сразу
и исключительно русской". 1
Особенно яростно автор обрушивался на украинцев: „О невозможности и недопустимости хотя бы только временного оставления прежней
„украинской" школы в каком бы то ни было объеме и виде, конечно,
ныне и говорить серьезно не приходится. Пресловутая „школа" эта, зиждущаяся главным образом на изуверском мазепинском отщепенстве от
какого бы ни было родства с остальным русским миром, насквозь проникнутая фанатической ненавистью... ко всему русскому, текденциозно
исковерканная искусственным псевдомалбрусским жаргоном и нелепым
фонетическим правописанием, вконец развращенная сплошным мазепинским политиканством и, в связи с этим, крайней распущенностью и грубостью н р а в о в . . . конечно, ни в коем случае и ни под каким видом русской
властью допущена и терпима быть не может". 2
Преподавание в начальной школе на украинском языке Яворский
вместе с „Русским народным советом" считает мерою 1) „совершенно лишней . ..", 2) „весьма неустойчивой и сложной, так как ни общего мало1
Ю. А. Я в о р с к и й .
Руси, Львов, 1914, стр. 7.
2
Там же, стр. 7 — 8.

Записка по вопросу о народном образовании в

Карпатской

ХУДЯКОВ

M. jr.

русского, ни какого-нибудь единого карпато- или галицко-русского языка.. . не существует...", 3) „весьма соблазнительной и опасной в национально-политическом о т н о ш е н и и . . . " 1
Не щадил Яворский, конечно, и поляков: для польских школ в Галиции „впредь ни малейшего, даже временногб,. исключения и попустительства быть не хможет:.. Такое полное упразднение польской школы в
этнографической области Карпатской Руси, представляющее настоятельнейшую национально-государственную необходимость, является вместе с тем
и вполне естественной и справедливой мерой по с у щ е с т в у . . . " 2 О евреях
Яворский говорил кратко: он считал „настоятельно необходимым не только
оградить школу от этого еврейского засилья действующей в империи процентной нормой для евреев вообще, но частные учебные заведения даже
совершенно освободить от приема е й р е е в " . 3
Предлагая конкретную программу развертывания русских учебных
заведений в Галиции, Яворский вместе с тем высказал „настоятельные пожелания, чтобы все высшее руководительство и устройство учебного дела,
в Карпатской Руси было поручено... старым и испытанным друзьям и
радетелям е е . . . в числе которых прежде всего следует назвать дорогие и
и славные имена таких заслуженных деятелей, как киевский профессор
Т. Д. Флоринский, академик А. И. Соболевский, одесский профессор
П. Е. Казанский и некот. д р . . . и чтобы в новую и зыбкую еще карпаторусскую школу не проникли в овечьей шкуре местных педагогов прежние
злые в о л к и . . . мазепинские агитаторы, к о т о р ы е . . . могли бы причинить
здесь русскому делу неисчислимый и непоправимый вред". 4
Приведенные нами конкретные материалы свидетельствуют о том, что
дореволюционная буржуазная наука была теснейшим образом связана с
политической жизнью и что сами ученые отчетливо сознавали и вовсе не
скрывали этой связи науки с политикой. Одну и ту же картину мы видим
в центре и на периферии, в Петербурге и в Киеве: Д. И". Иловайский со
Штюрмером, акад. Ф. И. Успенский с Пуришкевичем, КИПС с министром
иностранных: дел размышляли о захвате „сопредельных стран", в то время
как проф. Т. Д. Флоринский, акад. А. И. Соболевский, проф. П. Е. Казанский
„работали" для „русского дела" в Киеве, Москве и Одессе, а Ю. А. Яворский
пытался практически осуществлять освоение „сопредельных стран" путем
руссификации школы в Галиции. В царской России ученые нисколько не
отрицали тесных взаимоотношений между наукою и политикой. Скрывать
эту связь они стали позднее, при новых условиях, и с этим обстоятельством мы встретимся далее.
В восточной России главным центром и рассадником русского шовинизма являлась Казань с ее университетом, духовной академией, Обществом
археологии, истории и этнографии и с целым рядом миссионерских учреждений (Закабанская учительская семинария, братство св. Гурия, центр,
крещено-татарская школа, миссионерское отделение дух. академии, миссионерские курсы, переводческая комиссия учебного округа и т. д.). Среди
казанских этнографов в 1890-х годах пользовался большой известностью
проф. И. Н. Смирнов — автор четырех крупных монографий по народам
Поволжья: „Черемисы", „Мордва", „Вотяки" и „Пермяки", изданных в
1889—1892 гг.
И. Н. Смирнов получил семинарское образование; в университете он
специализировался по истории западных славян. Эта специализация опре1
2
3
4

Ю. А. Яворский, ук. е., стр. 8.
Там же, стр. 9.
Там же, стр. 15.
Там же, стр. 16—17.

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

делила интересы И. Н. Смирнова в славянофильском, консервативно-патриотическом и иерковном направлении. Любовь к местному краю увлекла И. Н.
Смирнова в сторону этнографии народов Поволжья, но он полностью сохранил свои консервативно-политические установки.
В 1892 г., во время расцвета обрусительной политики Александра III,
И. Н. Смирнов выступил с шовинистической работой „Обрусение инородцев и задачи обрусительной политики". 1 В этой работе автор дал „обзор
результатов, к которым привело сожительство русских с инородцами"
Поволжья и Сибири. Древняя мещера целиком растворилась среди колонизаторов и вполне обрусела: „В настоящее время она только некоторыми особенностями костюма да фамильными прозвищами, в которых уцелели древние языческие имена, отличается от соседних русских" (стр. 754).
„Шацкая мордва осталась мордвою только по имени" (стр. 755). „Мордва
Темниковская, Кадомская и Спасская сильно обрусела и не прочь выдавать себя за русских. Даже там, где мордва сохранила еще свой язык,
заметно, что окончательное обрусение ее совсем близко. Мордовский язык
переполнен русскими словами, которые употребляются взамен соответствующих собственных" (стр. 756). „Переходя из Тамбовской губернии в
Пензенскую, мы находим вполне обруселую мордву в целом ряде деревень
• Чембирского и Городищенского уездов. Более или менее стойко мордва- мокша удерживает свою национальность на севере губернии, в уездах
Краснослободском, Наровчатском и Писарском... но почва для будущего
обрусения уже готова" (стр. 756). „Та ж е картина постепенного обрусения
открывается перед нами, когда мы обратимся к другой ветви мордовского
племени •—к эрзе. Все наблюдатели и исследователи эрзи находят, что она
вообще гораздо сильнее обрусела, чем мокша, и это вполне справедливо"
(стр. 756). „В Нижегородском уезде в 1863 г. мордва представлялась до
такой степени обрусевшей, что употребляла русский язык в своих молитвах и распевала русские песни. Мы посетили этот край в 1889 г. и встретили вполне обрусевшее население" (стр. 756—757). „В уездах Ардатовском,
Арзамасском, Лукьяновском, Княгининском, Сергачском и в большей части
Симбирской г у б е р н и и . . . мордва говорит еще своим языком, хотя с громадной примесью русских слов, но приближающееся полное обрусение выражается в том, что мордовская молодежь предпочитает русские песни
своим и, не умея говорить более или менее сносно по-русски, распевает
русские песни. Вместе с произведениями русского народного творчества
в жизнь эрзи проникают русские юридические понятия, нормы семейных
отношений, верования и обряды... Рядом с этими признаками подготовляющегося обрусения мы видим в области эрзи целые районы, где оно уже
представляет совершившийся ф а к т . . . " (стр. 757). „Совершенно обруселой
оказывается мордва и в верхнем течении Черемшана — на границе губерний
Самарской и К а з а н с к о й . . . Вот каковы, стало быть, результаты сожительства с русским народом для одного из самых крупных инородческих пле'мен России, самого крупного из восточно-финских" (стр. 758).
Заметив, что „русское влияние в жизни черемис чувствуется гораздо
слабее, чем в жизни мордвы", и что „вотяки, подобно черемисам, далеки
от полного обрусения", И. Н. Смирнов все же говорит, что среди вотяков „признаками начинающегося обрусения является распространение
русского языка, усвоение женщинами русского костюма" (стр. 758), и что
в деревнях с о . смешанным населением „почва для будущего обрусения
вполне готова: население освоилось с русским языком, объединяется с
русскими припущенниками брачными связями. Результатом смешанных браков является возрастание русского населения" (стр. 759). Относительно
1

И с т о р и ч е с к и й в е с т н и к , 1892 г., март.

ХУДЯКОВ

M. jr.

пермяков И. Н. Смирнов сообщает, что верхнекамские железоделательные
заводы „служили и служат обрусительными центрами. Поблизрсти их
пермяцкое население или вполне обрусело, или сохраняет еще кое-какие
остатки своей племенной индивидуальности... Пермяки этих мест стремятся скрыть свою национальность, выдают себя за русских, носят русский
костюм, распевают русские песни, говорят по-русски между собою" (стр.
760). О вогулах сообщено следующее: „В пределах Пермской губернии
вогулы совершенно обрусели; не только по условиям быта, но даже по
типу их невозможно отличить от русских. То же явление наблюдается
среди оседлых вогулов Зауралья" (стр. 760).
/
Ссылаясь на книгу Ядринцева „Сибирские инородцы", И . Н . С м и р н о в
выбрал из нее сведения об обрусении народов Сибири: „Недавно вышедшая книга г. Ядринцева позволяет нам отметить явление обрусения среди
тюркских и монгольских племен Сибири. Так называемые черневые татары,
живущие в Кузнецком округе среди русских, постепенно сливаются с
русскими; татары кумышские в несколько лет совершенно переродились в
русских. То же явление и г. Адрианов отмечает среди енисейских и томских
инородцев. В книге г. Ядринцева мы находим указания на обруселых якутов и так называемых ясачных, или оседлых, бурят..." (стр. 760).
Приведя эти односторонне подобранные сведения, И. Н. Смирнов
сделал следующее заключение: „Первый практический вывод, к которому
приводит нас история соприкосновения русских с инородцами, заключается
в том, что обрусение этих последних представляет собою нормальный
результат истории и, как ее постулат, является прямой задачей правительства, которое не желает оставаться безучастным зрителем того, что происходит в жизни. В этом основном факте истории лежит raison d'être политики
обрусения. Противодействовать обрусению инородцев, усиливать их средства для защиты своей индивидуальности — значит бороться против жизни,
против хода истории" (стр.-761).
И. Н. Смирнов самым решительным образом возражал против „либералов и космополитов", перед глазами которых „носится европейский
идеал федеративного государства, на основе полной свободы развития
каждой народности", и которые „не прочь сочинить самобытные культуры
у телеутов и ороченов" (стр. 753). „В последнее время в сибирской печати
раздавались голоса в смысле укрепления в инородцах путем школы народного самосознания... Эти пожелания очень симпатичны, но от них веет
кабинетом, они находятся в противоречии с историей. Опыт в этом роде
был произведен пять веков тому назад св. Стефаном Великопермски.ч...
Тепличное растеньице, посаженное св. Стефаном, оказалось неспособным
к жизни на свободе. Такими же тепличными продуктами окажутся и самоеды с чукчами, которым русские учителя привьют любовь к родной истории и своему племени. За стенками школьной теплицы их неизбежно ждет
то же обрусение" (стр. 761—762).
И. Н. Смирнов наметил для правительства целую программу практических мероприятий, которые помогли бы скорейшему обрусению народов
России: „Определив основное направление политики по отношению к инородцам, история определяет и те средства, которые всего вернее ведут к
данной цели. Пересматривая факты, относящиеся к обрусению инородцев,
мы замечаем, что степень его находится в. прямой зависимости от размеров русской колонизации в крае... Первым и главнейшим орудием обрусительной политики должна, стало быть, сделаться умелая, основанная на
точном знании местных условий колонизация... Если эти тысячи (переселенцев) направить туда, где инородческое население представляет наиболее компактную и нетронутую русским влиянием массу, если п р и с а м о м
глубоком внимании к э к о н о м и ч е с к и м интересам пересе-

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

л е н ц е в расположить их деревни так, чтобы они, сохраняя связь между
-собою, разрывали территорию инородческого племени на отдельные острова,
если эти колонизационные кадры освежать от времени до времени притоком новых переселенцев, дело обрусения данного инородческого племени
можно считать обеспеченным. По следам колониста можно будет пустить
тогда учителя" (стр. 762—763).
Рассматривая практические приемы проведения обрусительной политики, И. Н. Смирнов с осуждением относился к грубым прусским методам
и усиленно рекомендовал систему Ильминского: „Епархиальное начальство
(архиепископ Антоний, ей. Викторин), попечитель учебного округа(покойный П. Д. Шестаков), представители местного (казанского) общества—дворянство, торговое сословие и духовенство соединились под старым русским
знаменем святителя Гурия, на котором было написано: „христианство для
иноверцев", а не „обрусение для инородцев". Возникшее в эту пору братство
св. Гурия, епархиальное начальство и учебный округ сошлись в общем
убеждении, что прежде всего следует сделать иноверца христианином:
•потом он сам уже добровольно сделается русским... Э т о т . . . школьный
идеал оказался на практике наиболее действительным в смысле обрусения"
(стр. 764). И. Н. Смирнов сделал ссылку на книгу Ильминского „Казанская
центральная крещено-татарская школа": „Из нее можно узнать, каким
русифицирующим фактором является школа, в которой п е р в о н а ч а л ь н о е обучение предлагается на родном языке" (стр.765).
Свою статью И. Н. Смирнов резюмировал так: „Наша заметка кончена.
Позволяем себе подвести ее практические итоги. Обрусение инородцев
•есть несомненный и естественный результат истории. Нормальная политика
по отношению к инородцам должна поэтому ввести его в число своих
задач. Средства, которыми правительство успешнее всего может пользоваться для достижения своей цели, указаны историей: это русская колонизация и школа со смешанным языком преподавания. Для того, чтобы эти
средства-полнее достигали цели, правительство может регулировать направление русской колонизации и устранять случайности..." (стр. 765). Этой
статьей И. Н. Смирнов вполне недвусмысленно выполнил социальный заказ
русской буржуазии и показал, как этнография состояла на службе у царского
правительства.
В своих основных работах по этнографии И. Н. Смирнов всецело
проводил ту же точку зрения, пользуясь формально-сравнительным методом и основывая на его применении все свои исторические и этнографические построения. В соединении с теорией заимствований, этот метод
приводил И. Н. Смирнова в работах по восточным финнам к представлению,
что вся культура восточных финнов заимствована или у татар, или у
русских, и что сами они, очевидно, совсем неспособны к самостоятельному
культурному строительству.
Особую известность имя И. Н. Смирнова получило в связи с его
общественными выступлениями по вопросу о существовании человеческих
жертвоприношений у народов Поволжья в конце XIX столетия. Кровавый
навет на евреев появился на Западе в эпоху феодализма. С присоединением к Госсии Белоруссии и Западной Украины, где живет много евреев,
кровавый навет появился в пределах Госсии,и в течение XIX века ритуальные дела против евреев возникали одно за другим. Особенно много
шума наделало Саратовское дело, возникшее в конце реакционного царствования Николая I. В связи с Саратовским делом православное духовенство
начало вести агитацию против всех иноверцев, и кровавый навет стал
распространяться на все народы Поволжья. После Саратовского дела несколько раз возникали слухи о том, что человеческие жертвоприношения
у вотяков существуют до настоящего времени. Проф. И. Н. Смирнов заЭтнографнческии с б о р н и к ,

ХУДЯКОВ M. jr.

нялся изучением, этого вопроса и на основании этнографических материалов сдеЛал вывод, что человеческие жертвоприношения у вотяков встари ну
существовали и что они могли сохраниться до настоящего времени. И. Н.
Смирнов изложил свои выводы в работах „Следы человеческих жертвоприношений в поэзии и религиозных обрядах приволжских финнов" (1889 г.рѴ
В начале 1890-х годов правительство было озабочено национальным
вопросом и изыскивало пути к тому, чтобы добиться вынесения обвинительного приговора rio антиеврейскому ритуальному делу судом присяжных, который неизменно оправдывал обвиняемых за недоказанностью обвинения. Товарищ прокурора Н. А. Раевский пришел к мысли создать прецедент на ритуальном процессе против какой-либо отсталой народности
Поволжья. Если бы суд присяжных признал возможность существования
человеческих жертвоприношений в России в конце XIX века, то главное
препятствие к обвинению евреев было бы устранено, и правительствополучило бы возможность возобновить преследования евреев в широком
масштабе. Исходя из этой мысли, Раевский создал Мултанское дело
(1892—1896 гг.), направленное к обвинению удмуртов в ритуальном убийстве. Это дело имело большое политическое значение, возбудило огромный общественный интерес и вызвало появление целого ряда работ по
этнографии удмуртов. Печать разделилась на два лагеря: либералы стояли
за оправдание, реакционеры настаивали на обвинении.
И. Н. Смирнов принял участие в Мултанском деле в качестве ученого эксперта, и его этнографическая экспертиза сыграла огромную роль.
Он выступил как сторонник обвинения и сильно содействовал укреплению
легенды о существовании ритуальных убийств : „Он своим авторитетом
ученого исследователя не мог не оказать известного влияния на суд".
Либеральным этнографам, врачам и публицистам во главе с В. Г. Короленко пришлось написать десятки статей, чтобы опрокинуть обвинение,
созданное Раевским и энергично поддержанное И. Н. Смирновым.
После Мултанского дела, в котором И. Н. Смирнов выступил в реакционной роли, от него отвернулось все либеральное общество. Внешне
этот урок как бы пошел ему на пользу: И, Н. Смирнов „осознал" своюошибку и формально стал отходить от реакционного лагеря. Он даже
начал знакомить студентов с произведениями Маркса и Энгельса. Однако
сам он при этом не стал марксистом. Один из его слушателей охарактеризовал отношение И. Н. Смирнова к марксизму следующими словами,
в надгробной речи: „Историк-социолог, историк-этнограф, шедший по
стопам Спенсера, — т ы не был чужд и новейшей системы философии истории. системы, построенной Марксом и Энгельсом. Но все эти системы
и направления были не механически связаны в твоем уме: они были л и ш ь
составными частями твоего собственного цельного миросозерцания". 2
Такой отзыв о И. Н. Смирнове вполне правилен : И. Н. Смирнов был совершенно далек от марксизма. Г1о существу его взгляды остались неизменными.
Подтверждением того, что основные взгляды И. Н. Смирнова не изменились до конца его дней, могут служить две его работы — „Финны"
и „Волжские болгары", напечатанные им в последний год жизни (1904 г.)
в сборнике „Книга для чтения по русской истории" под ред. М. В. Довнар-Запольского. В работе „Финны" Смирнов повторил многое из того,
что им было изложено в статье 1892 г. „Обрусение инородцев и задачи
обрусительной политики". Кроме того, он дал в сводном виде историю
1 Труды КИПС, 15, стр. 5 6 .
Сборник „Памяти Ивана Николаевича Смирнова*, Казань, 1904. стр. 11, речь Б. А.
Люперсольскоіо.
2

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

культурных заимствований финнов у их соседей. Здесь мы встречаемся
с одним из важных элементов шовинистической идеологии-—с представлением о неспособности народов „низшей расы" к самостоятельному творчеству: „Соприкосновение с иранским миром внесло ряд ценных элементов
в содержание финской культуры : при посредстве иранских племен финны
познакомились с металлами... Для оценки иранского влияния на финский
мир существенно важно выяснить те формы, под которыми финны познакомились с металлами; этими формами являются орудия труда и борьбы:
нож, топор, меч, стрела, молот, л е м е х . . . Иранцы ознакомили финнов
с начатками з е м л е д е л и я . . . Кроме земледелия, благодаря иранцам, у финнов* явились и домашние животные--коровы, о в ц ы . . . Слова, заимствованные финнами из литовского, значительно расширяют сферу этого влияния.
В области материальной культуры это влияние сказалось расширением
земледелия и скотоводства. Іізменились под литовским влиянием и жилища
финнов... У литовцев же было заимствовано название для сухопутной
дороги. Проникало влияние Литвы и в области религиозных верований:
бог-громовник носит у мордвы заимствованное литовское название — Пуркине, лит. P e r k u n a s . . . Благодаря иранцам и литовцам финны ознакомились
с элементами земледелия; не может быть сомнения, однако, что в целом
они не могли выдержать сравнения с древними земледельцами славянами...
Западные финны с начала нашей эры подпали влиянию г о т о в . . . Русские
были земледельцами, а финны в большинстве рыболовами и охотниками". 1
В новейшее время В. И Равдоникас дал оценку этой статьи, помещенной в рекомендованном синодом сборнике, „как написанной в духе
самой сгущенной индо-европеистики и великорусского шовинизма" 2 . Взгляды
И . Н. Смирнова, изложенные в указанной статье, целиком повторены
Ю. В. Готье в книге „Железный век в Восточной Европе" (1930 г.), и В. И.
Равдоникас отметил следующие высказывания Готье „или, вернее, И. Н.
Смирнова устами Готье" (стр. 86): „Финны обречены были, в силу какого-то рока иди предначертания книги судеб на низшее по сравнению
с другими народами существование. Мы видели уже, что и скотоводство,
и земледелие, и металлы и даже нож (где самим додуматься !) финны заимствовали от иранцев, очень многое от германцев, литовцев и славян,
т. е — от высшей индо-европейской р а с ы . . . Такова судьба, такова историческая роль финдов — иметь низшую культуру и всегда находиться
в подчинении у других народов, ранее иранцев, г о т о в . . . а теперь русских.
Надо ли разъяснить, что здесь в неприкрыто-бесстыдном виде "выступает тот самый российский великодержавный шовинизм, который в отношении к финнам лейтмотивом проходит в трудах буржуазных русских
историков.. ." 3
Позорное участие И. Н. Смирнова в Мултанском деле было не
случайным явлением. Оно совпало с упорным молчанием Общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете, которое могло
бы авторитетнее всех высказаться по вопросу о невозможности существования человеческих жертвоприношений среди народов Поволжья. В то
время, как вся Россия волновалась по поводу Мултанского дела, и в целом ряде различных научных организаций обсуждались вопросы, связанные с этим делом, — казанское общество не заслушало ни одного доклада
на эту тему, не напечатало ни единой статьи об удмуртах, и это молчание
красноречиво свидетельствовало о том, что за мнимым нейтралитетом
1
3

Русская история в очерках и статьях, т. I, М., стр. 3, 4—5, 8 и 12.
В. И. Р а в д о н и к а с , За марксистскую историю материальной культуры, Л г р , 1930,

стр. 85.
у Там же, стр. 88 — 89.

ХУДЯКОВ

jr.

и кажущейся аполитичностью скрывалось явное сочувствие обвинению.
Cum lacent, clamant !' Эта атмосфера реакционности, характерная для казанских научных кругов в 1890-х годах, была тесно связана с огромным
влиянием миссионерства на общественную жизнь Поволжья.
Миссионерство среди народов России вступило в новую фазу развития в эпоху промышленного капитализма, когда правительство ввело новые
методы пропаганды православия и обрусения, известные под названием
„система Ильминского". Окончив семинарию и духовную академию, Ильминский посвятил себя миссионерству. Во время командировки в Константинополь, Египет, Палестину и Сирию Ильминский познакомился с колониальными методами миссионерских школ, являвшихся проводниками
политического влияния Франции и Англии на Востоке. Возвратившись
в Россию, Ильминский перенес колониальные методы пропаганды на русскую почву. На первых порах духовенство не поняло системы Ильминского и признало ее опасной. Прошло несколько лет прежде, чем правительство оценило политическое значение системы Ильминского, которая
служила могучим орудием пропаганды православия, самодержавия и обрусения.
В 1866 г. министр просвещения Д. А. Толстой посетил Казань и произнес речь о просвещении „инородцев": „Каких племен не видал я в продолжение кратковременного моего путешествия (по Волге из Астрахани): и
калмыков, и киргизов, и мордву, и черемис, и татар; все это дико и невежественно. Была бы большая заслуга" положить начало просвещения этих восточных племен, а за ними и дальнейшего Востока. Вот достойные России завоевания на Востоке — завоевания цивилизации, самые прочные и притом
самые дешевые из всех завоеваний..." 2 Д. А. Толстой познакомился с системой Ильминского и тотчас же оценил ее значение. В докладе царю Толстой
подчеркнул необходимость обрусения „инородцев" : „Просвещать постепенно инородцев, сближать их с русским духом и с Россией — составляет,
по моему мнению, задачу величайшей политической важности в будущем."
Вопрос об использовании школы для обрусительных целей стал на очередь дня и привлек внимание печати. Правительство постаралось ознакомиться в качестве образца с системою школьного дела в колониальных
странах: „Министерство народного просвещения собирало сведения о постановке инородческого образования в передовых государствах Европы :
во Франции с Алжиром и в Англии с Индией". 3 Система Ильминского,
представлявшая собою перенесение колониальных методов европейских
стран на русскую почву, получила одобрение со стороны правительства.
Это одобрение было подчеркнуто посещением школы Ильминского наследником престола (1869 г.) и самим царем (1871 г.). В 1872 г. в Казани
была открыта „инородческая" учительская семМнария, директором которой был назначен Ильминский, поставленный во главе всего школьного
дела национальностей восточней России. Семинария стала рассадником
обрусения, а Ильминский приобрел огромное политическое влияние в вопросах просвещения, церкви и национальной политики. Особенно близким
Ильминский был к Победоносцеву, которому посылал много доносов на
разнообразных лиц, „неблагонадежных" с шовинистической точки зрения.
Своей политической деятельности Ильминский не захртел переменить на
научную работу, и когда ему было предложено кресло академика (1884 г.),
он отказался, и по его рекомендации на это место был избран В. В.
Радлов — инспектор татарских, башкирских и киргизских школ, ближайший
соратник Ильминского в Казани.
1
2
3

„Когда молчат — обвиняют", т. е. своим молчанием обвиняли.
М. П и н е г и н, Казань в ее прошлом и настоящем*. СПБ., 1890, стр. 399 —400.
Там же, стр. 400.

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

Ильминский был главою воинствующего миссионерства. Особенное
внимание его привлекала борьба с мусульманством, и rio отношению
к мусульманам он был особенно щедр на доносы. Победоносцев писал об
Ильминском: „Он зорко следил за всеми, в последнее время усилившимися
движениями мусульманской пропаганды на нашем Ближнем и Дальнем
Востоке и приносил немало пользы своевременными своими указаниями". 1
Ильминский неоднократно ходатайствовал о применении административных репрессий к иноверцам, напр. в письме Победоносцеву от 18 ноября
1891 г. он писал: „Пожалуйста, нельзя ли доложить государю, чтобы повелел впредь магометан ни под каким видом на Алтай не допускать,
а теперь там поселившихся, в роде Абдула Измайлова, лишить права
делать разъезды по Алтаю, лучше бы его, под какими-либо предлогами,
выслать оттуда". 2 В 1884 г. Ильминский предлагал лишить мусульман
религиозной организации: „уничтожить уфимский центр, т. е. отменить
существование уфимского магометанского собрания и муфтия". 3 Правительство не решилось на эту меру, и тогда Ильминский рекомендовал
следующее: „По моему мнению, удобнее сделать меру среднюю: поручить
исправление должности временно, например, Максютову... Он, повидимому,
пороха не в ы д у м а е т . . . " 1 Далее приводятся рассуждения об опасности
национальной татарской интеллигенции: „Но в случае крайности, фанатик
без образования и языка сравнительно лучше, чем по-русски цивилизованный татарин, а еще хуже аристократ, а еще хуже человек университетского образования". 5
Кроме политических доносов, Ильминский действовал против татармусульман и другими, более тонкими средствами. Обладая репутацией
ученого востоковеда и пользуясь своим влиянием на школу, миссионерскую
печать и церковь, Ильминский создал и распространил через миссионерские круги несколько псевдонаучных теорий, которые имели определенную политическую цель — дискредитировать татар-мусульман, а также натравить одни группы населения на другие. Задачи обрусительной деятельности Ильминский обрисовал так: „Не в языке дело, по крайней мере,
не в нем одном ; вся суть дела в верованиях, понятиях, преданиях, которыми живет народ. Следовательно, нужно прежде всего работать против
этих вероааний и преданий". 0 Ставя в виде задачи борьбу с национальными преданиями, Ильминский использовал свой авторитет ученого и все
свое влияние, чтобы создать и распространить псевдонаучные политические теории. С этими целями Ильминским были пущены в оборот теория
брлгаро-чувашского тождества и теория самобытности крещено-татарской
культуры. Первая теория сталкивала друг с другом татар и чуваш, вторая
натравляла крещеных татар на татар-мусульман. По стопам Ильминского
следовали другие миссионеры : протоиерей Е. А. Малов содействовал возрождению теории финского происхождения мишарей, которая также содействовала разжиганию шовинизма. Все эти политические теории, введенные Ильминским и его последователями в историческую и этнографическую иауку, быстро распространялись через миссионерские круги, при
содействии учителей и священников. Высокое покровительство министров
Д. А. Толстого, Победоносцева и Делянова обеспечило признание этих
1
К. П. П о б е д о н о с ц е в , Н. И. Ильминский, „Русский вестник", 1892, февраль. Отд.
отт., стр 10.
2
Письма Н. И. Ильминского к К. П. Победоносцеву, Казань, 1895, егр. 411.
3
Там же, стр. 66.
1
Там же, стр. 174— 175.
5
Там же, стр. 175.
,
6
Н. И. И л ь м и и с к и й, Сборник документов н статей по врпросу об образовании
4
инородцев, Спб.. 1869, стр. 334.
"

ХУДЯКОВ

М-

г.

теорий в официальных кругах, а друг Ильминского В. В. Радлов, связанный с ним общей работой в Казани, привил теорию болгаро-чувашского
тождества среди своих учеников и последователей—ленинградских востоковедов.
Обрусительная сущность „системы Ильминского" обрисована в следующих словах проф. И. Н.Смирнова: „Школа разъясняет учащимся сущность
„русской веры" (так все инородцы называют христианство), укрепляет их
твердость в ней и таким образом кладет стену между национально-языческим прошлым и христианско-русским будущим. „Руссковер"-инородец
стремится из религиозных побуждений во всем уподобиться русскому:
устраивает по-русски дом, обстановку, житейские порядки. Распространение среди инородцев русского языка не встречает от такой постановки
дела никаких препятствий. Живя среди русских, видя практическое значение русского языка и русской грамоты, не встречая в изучении того и
другого никакого принуждения, инородцы приносят с собой из семьи г?
школу то, за что дорого заплатили бы прусские германизаторы, — готовность и желание учиться по-русски. Пионер и в настоящее время самый
крупный деятель в области просвещения инородцев. Н. И. Ильминский так
резюмирует результаты казанской школьной системы: „Как скоро в инородцах утвердились посредством родного языка христианские понятия, в
них пробуждается любовь к русскому народу. Когда также посредством
родного языка в них пробуждена любознательность, тогда они охотно и
с успехом занимаются и русским языком и ищут русского образования". 1
В этнографической литературе существует большая монография,
восхваляющая систему Ильминского, — книга C.B. Чичериной „У приволжских инородцев" (Спб., 1905 г.). Шовинистический яд разлит по всему этому
тенденциозному произведению, написанному в слащавом тоне, в виде „путевых очерков". Описывая могилу Н. И. Ильминского, Чичерина говорит,
что „невольно настроилась верой, что Н. И. лежит тут под землей нетленным" (стр. 59). Описание татарской части Казани заканчивается следующими словами: „Тут чуется мир особенный, замкнутый, сильный в самом
себе, резко отличающийся от нашего и, может быть, нам враждебный"
(стр. 18). Чичерина очень тонко льстит всем крещеным националам, будто
бы отстаивая их самобытность и национальное самосознание, а также
отрицая грубые приемы миссионерства. Татар-мусульман она положительно
ненавидит, и вся ее книга проникнута борьбой против них. В главе
„Отступники" она описывает татар, перешедших из крещеных в мусульманство: „Отпавшие, по общим отзывам, очень упорны, насмехаются над
православными... Православные испытывают нравственное давление со
стороны отпавших единоплеменников и при каждом удобном случае жалуются на свое удрученное состояние" (стр. 145). В одном селении Чичерина „узнала от священника и местных жителей, что отступники завладели
кладбищем и срубили поставленные на могилах кресты, не пощадили даже
креста, поставленного русским урядником на могиле своих родных",
(стр. 145). Про татарина она сообщает: „Его мечта—выхватить мусульман
России из под власти императора и, сгруппировав их в особую социальную единицу вполне самостоятельно под протекторатом Турции, на почве
мусульманских
религиозных
доктрин
создать
особую
культуру."
(стр. 177-178).
Ильминский имел огромное влияние среди реакционных деятелей, и
вокруг него, а после его смерти —вокруг его имени сплотилась целая группа
1

И. Н. С м и р н о в , Обрусение инородцев и задачи обрусительной политики, „История,
вестник", 1892, март, стр. 764;" цитата из Ильмииского „Казанская центр, кр.-тат. школа",
Казань. 1887, стр. 221.

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ ,

8І

миссионеров и обрусителей. К этой группе примыкали профессора Казанского университета, связанные с духовенством как по происхождению,
так и по идеологии, напр. проф. И. Н. Смирнов и проф. А. И. Александров,
ставший впоследствии епископом Анастасием. В непосредственной связи с
миссионерами стоял также проф. Катанов, бывший секретарем Общества
археологии, истории и этнографии во время Мултанского процесса и содействовавший организации заговора молчания в обществе вокруг этого
дела:
С начала 1890-х годов почти вплоть до империалистической войны
общество находилось в руках лиц миссионерского направления. В 1894 г.
Н. Ф. Катанов, один из вождей казанского миссионерства, был выбран
на должность секретаря ОАИЭ, а с 1898 до 1914 г. он был председателем
•общества. Профессорскую кафедру в университете Катанов совмещал с
преподаванием в духовной академии и с должностью цензора татарской
печати.
По происхождению Катанов был „сагайским татарином" (хакасом)
и принадлежал к обрусевшей семье.
„Детские и юношеские годы
Коля Катанов провел в семье и под попечительством своего старшего
брата, священника Усть-Есинской церкви Минусинского о к р у г а . . . На
редкость способный мальчик в этой христиански настроенной семье
священника получил то религиозно-нравственное и церковное воспитание
в христианском православном направлении, которое сохранилось у него
навсегда. По своему воспитанию и религиозной настроенности он с детских
лет сжился с христианским духовным миром, в лице его выдающихся
представителей. На юношу Николая Катанова имел сильное влияние алтайский миссионер протоиерей В. И. Вербицкий... Духовно-идеальная связь
ѵченика гимназии с духовным и ученым миром поддерживалась его перепиской с известным просветителем инородцев Николаем Ивановичем
Ильминским... По окончании красноярской гимназии в 1884 г. Н. Катанов...
приехал в Казань, чтобы поступить на миссионерское отделение Казанской
духовной а к а д е м и и . . . " 1 Быв. профессор духовной академии И. М. Покровский охарактеризовал Катанова, как „профессора, ученого, общественного деятеля и миссионера в самом широком смысле этого слова". 2 Во время
германской войны, как знаток восточных языков, Н. Ф. был назначен военным цензором. Как специалист-переводчик, он состоял официальным
докладчиком и толкователем в делах в Казанском окружном суде и
судебной палате по уголовным вероисповедным вопросам восточных инородцев". 3 Вскользь упомянув о том, что „результаты своих ученых поездок
Н. Ф. представлял как в учреждения, которые командировали его в Азию,
,так и в министерство народного просвещения" (стр. 248), И. М. Покровский
осторожно умалчивал о том, какая целевая установка скрывалась в поездках Катанова, напр., в 1897 и 1898 гг. в Беле'беевский уезд „для исследования языка крещеных татар".
Для характеристики взглядов Катанова могут служить следующие слова биографа: „Н. Ф. давно понял и нечатно проводил мысль,
что русским инородцам Востока трудно и почти невозможно жить своей
собственной жизнью, не приобщившись к русской культуре. С другой стороны, русский государственный, общественный и культурный
деятель, посвятивший себя инородческому делу, не будет иметь успеха
1
Известия О-ва Арх., Ист. и Э т . , г. XXXII, вып. '2, стр. 247.
-2 ИОАИЭ, т. XXXII, вып. 2, стр. 248.
3
. ИОАИЭ, т. XXXII, выгі. 2, стр. 250. Пример переводческой деятельности Н. Ф. Катанова приведен в книге А. Аршаруни и X. Габидулдина „Очерки пансламизма и пантюркизма
а России", изд. Безбожник, Рязань, 1931, стр. 129.

ХУДЯКОВ

jr.

в нем, если не изучит языка, быта и религии инородцев России. При
преподавании этнографии в Казанской академии Н. Ф. обращал особенное внимание своих слушателей на нравы и религию ближайших народов
угорского и татарского корня—вотяков, черемис, мордвы, татар, киргиз,
башкир и чуваш, так как большая часть их, хотя полуобрусела и считается по имени христианской, но в действительности держится у себя дома
старины, язычества и мусульманства. Развертывая перед своими слушателями
картину быта названных инородцев со дня рождения вплоть до его кончины, Н. Ф. между прочим, указывал те стороны в их жизни, которые с
точки зрения культурного человека и христианства, являются совершенно
недопустимыми". 1
В течение 25 лет Катанов состоял сначала секретарем, а затем товарищем председателя Казанского общества трезвости-—реакционной организации, в 1905 г. превратившейся в филиал „Союза русского народа".
Катанов был постоянным сотрудником журнала „Деятель", издававшегося
под редакцией члена „Союза русского народа" А. Т. Соловьева. На
страницах этого журнала помещались такие произведения, как, напр.,
„Жиды по всеподданнейшему докладу екатеринославского губернатора"
(1914, № 1), отчеты казанского отдела „Русского собрания" (1906, № 10-11
и 12; 1908, № 3 и 13), речи, произносившиеся в „Союзе русского народа'"
(1907, № 1 ; 1908, № 2 и 3; 1909, № 2).
Проф. Катанов постоянно помещал в „Деятеле" обзоры татарских
изданий под заглавием „Восточная библиография". В своих рецензиях он
ограничивался лишь изложением содержания татарских книг, но при этом
тонко и остроумно отмечал в них одни только недостатки, преподнося их
читателю в юмористическом виде. Эти рецензии доставили Катанову славу
ядовитого насмешника над татарами. Той же цели достигал Катанов, помещая на страницах „Деятеля" татарские приметы и поверья, не снабжая
их никакими пояснениями.
Политические взгляды Катанова явственно выступали в некоторых,
его работах. В статье „Краткий обзор татарских исторических книг"
Катанов писал : „Пересматривая татарские сочинения, касающиеся истории
татар, замечаем, что у татар нет своих собственных верных источников,
и что если исключить из их сочинений источники арабские, персидские и •
русские, то не окажется у них ничего своего, достоверного. Удивительно,,
что татары ничего не помнят как следует ни про взятие Сибири Ермаком
Тимофеевичем, ни про взятие Казани государем Иоанном IV, ни про
войны Тамерлана, пробавляясь большею частью лишь рассказами анекдотического характера. Вообще говоря, татары до сих пор не любили своей
истории... Итак, мы видим, что европейцам пока в татарских исторических
сочинениях не находится ничего поучительного, кроме одних рассказов
неизвестного происхождения и сомнительного содержания..." 2 Катаион
делал такое заявление, несмотря на то, что был сам фольклористом и в
той же статье говорил, что „История ислама" Табари, наполненная
фантастическими сведениями, дает „богатый материал эгногрйфам, изучающим разные суеверия" (стр. 499).
В статье „Предания русских инородцев о том, как русские захватили их земли" Катанов сообщает неверные сведения о татарских преданиях и историках: „Прежде всего я должен заметить, что точных преданий о том, как русские забрали инородческие земли, т. е. народных
преданий о войнах инородцев с русскими, преданий, которые были бы.

1 ИОАИЭ, т. XXXII, вып. 2, стр. 254.
- ИОАИЭ, т. XXVIII, вып. 4 - 5 , стр. 502.

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ ,

8І

вполне согласны со сведениями русских источников, у наших инородцев
вовсе нет. Некоторые русские исследователи татарской старины думают
совершенно напрасно, что не только у русских, арабов, евреев и персов,
но и у татар есть точная история. Волжские инородцы известны нам по
русским, арабским, еврейским и персидским источникам... Если отбросить
все эти источники, то у наших инородцев не останется ничего достоверн о г о . . . Одни из татарских историков, как-то: Абулгази, Шигаб-эд-дин и
Мухаммед-Зариф, довольствовались переложением на свой язык сведений
арабских, еврейских, персидских и русских, а другие, как, например,
Хусам-эд-дин и неизвестный автор книги „Дастани Аксак Тимур", излагали
о делах давно минувших лишь басни, ибо основывались на одних изустных
преданиях..." 1
Ката нов искажал факты, когда утверждал, что Шигабуддин Марджани и Зариф Хусаинов „довольствовались переложением на свой язык
сведений русских". Ему должно было быть известно, что оба историка
собрали множество татарских преданий, и сам Катанов на страницах
того же „Деятеля" неоднократно помещал переводы сказаний, заимствованных из книги Зарифа Хусаинова. 2 Так же неправильно сообщение о том, что Хисамуддин Булгари, составивший перечень тех татарских селений, где в XVI веке жили суфитские шейхи, „излагал лишь
басни".
В той.же статье Катановым высказано следующее замечание: „Действительно ли наши инородцы не помнят, как предки их отдали (!) свои
земли русским, или, не желая сознаться в своем бессилии сопротивляться
русским, они намеренно забыли это событие, сказать категорически не
могу". Появление этой статьи совпало с избранием Катанова в председатели Общества археологии, истории и этнографии, которое надолго
перешло в руки миссионерской группы казанских ученых.
С 1912 до 1917 г. Катанов был редактором журнала „Инородческое
обозрение", издававшегося миссионерским отделением Казанской духовной
академии. Этот журнал был посвящен „описанию современного быта и
религии инородцев" по следующей программе: 1) правительственные распоряжения, 2) быт и нравы инородцев, 3) религиозные верования, законоположения и установления инородцев, 4) обзор текущей инородческой
литературы, 5) критика и библиография. Катанов блестяще поставил в
своем журнале обзор татарской литературы. К сотрудничеству в журнале
были привлечены этнографы Н. В. Никольский (чуваш), В. М. Васильев
(мари), Гурий Филиппов (чуваш) и др. Д л я , освещения татарской жизни
Катанов применял простой прием — перепечатывал в русском переводе
те статьи из татарских газет, которые представляли татар в неблагоприятном свете.
С того времени, как Катанов был избран секретарем, а затем пред-седателем Общества археологии, истории и этнографии, это общество
стало пополняться почти исключительно лицами, связанными с миссионерством : в общество вошли миссионер Е. А. Малов (1895 г.), профессора
духовной академии Машанов (1894 г.), Благовидов (1899 г.), И. М.
Покровский (1898 г.), секретарь дух. академии Вознесенский (1908 г.),
инспектор дух. семинарии Бенеманский (1910 г.), преподаватель дух. семинарии К. В. Харлампович, преподаватель епархиального училища Альфонсов
(1904 г.), преподаватели „инородческой" семинарии — И . С. Михеев, Никифоров, Н. И. Ашмарин, И. В. Яковлев, священники Иваницкий (1894 г.),
Архангельский (1895 г.), Матвеев (1896 г.), Иванов (1897 г.), Саркин, Лю1
2

„ Д е я т е л ь " , 1898, № 3, стр. 100.
„ Д е я т е л ь " , 1900, № 12, стр. 5 7 5 — 5 7 6 .

ХУДЯКОВ

м.

г.

персольский, Багин и др. ; в члены общества бьіли избраны есаул Казаркин (1906 г.), полицейский чиновник Лыкошкин (1898 г.) и даже
урядник Иванов (1899 г.). В заседаниях общества стали заслушиваться
такие доклады, которые затем печатались в „Известиях" общества, как
напр. „Гермоген, митрополит казанский и астраханский, впоследствии
патриарх всероссийский, первый местный духовный писатель, и его заслуги для Казани" (1908 г.), „К вопросу о месте крещения св. Владимира"
{1908 г.), „Святый мученик Авраамий Болгарский и сказание о его чудесах"
(1908 г.), „Иконы, приписываемые кисти св. Иннокентия, первого епископа
иркутского" (1911 г.). „Известия" общества были почти целиком заполнены
произведениями лиц, связанных с церковью и миссионерством. Общее
направление журнала было ориентировано в сторону миссионерства. На
страницах „Известий" общества были напечатаны работа Харламповича
П. П. Масловский и его переписка с Ильминским", объемом в 8 печ.
листов, Н. В. Никольского „Христианство среди чуваш Среднего Поволжья
в XVI—XVIII веках". В этом же журнале культивировалась созданная
Ильминским теория болгаро-чувашского тождества ; здесь были помещены
основная работа в защиту этой теории — „Болгары и чуваши" Ашмарйна
(1902 г.), а также основанные на этой теории работы западноевропейских
буржуазных ученых Быори и Миккола. Печатались в „Известиях" общества
и такие статьи, в которых шовинизм проявлялся в открытой форме.
Такова статья Е. А. Малова „Книга казанского муллы Шигаб-эд-дина
Марджани" (1911 г.). Из числа сотрудников Катанова необходимо отметить
Н. И. Ашмарйна, который был преподавателем основанной Ильминским
„инородческой" семинарии. По окончании Лазаревского института Ашмарин
напечатал
„Очерк литературной
деятельности казанских татар за
1880—1895гг." 1 В этой работе, восемь десятых которой наполнены текстами
и цитатами из татарских произведений, Ашмарин характеризует творчество
„инородцев" следующим образом: „Если взглянуть на поэтические произведения инородцев, то туманность и непонятность построения его песен
прежде всего бросаются в глаза. В них мы встречаем отрывочность изложения, бессвязность, неясность сравнений, странные переходы от одной
мысли к другой" (стр. 4). „Господство внешности над внутренним смыслом,
набора звуков над содержанием песни вообще свойственно инородческой
поэзии" (стр. 5).
В 1905 г. в „Журнале министерства народного просвещения" была напечатана статья Ашмарйна „Несколько слов о современной литературе
казанских татар". В начале статьи Ашмарин выражает сожаление о том,
что у татар развивается издательское д е л о : ..Мусульманское книгопечатание, которое раньше было всецело в руках русских людей, начинает
мало-по-малу переходить к татарам, которые, кажется, скоро перещеголяют
в этом деле своих учителей" (отд. отт., стр. 1-2). Татарский язык он называет^— „захудалое наречие казанских татар" (стр. 2) и сообщает, что
„народная татарская речь бедна словами, нужными для выражения более
или менее отвлеченных понятий" (стр. 3). Несколько наивное впечатление
производят сообщаемые Ашмариным сведения о языке татарских литературных произведений, изобличающие книжный подход автора к живой
речи: „Казанские татары до сих пор не имеют общего литературного
языка: язык каждого писателя носит в себе некоторые особенности, отличающие его от языка других сочинений как в грамматическом, так и в
лексическом отношении. Нередко в их произведениях встречаются слова
провинциальные, не занесенные ни в один из существующих словарей (!)
1
Труды по востоковедению,
IV, М., 1901.

изд. Лазаревским

институтом

восточных

языков,

вып.

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ ,

8І

и совершенно непонятные для многих читателей... Татары вообще не
изучают своего йзыка в школах, не знают его грамматики и не имеют установившегося правописания" (стр. 3).
Помимо стремления дискредитировать татарский язык, Ашмарин старался навлечь на татар' подозрение в йолитической неблагонадежности.
Зарождение новой татарской литературы он связывал с мыслью о так
называемом „татарском сепаратизме": „Можно думать, что этот перелом
в большей или меньшей степени находится в причинной связи с последними серьезными событиями на мусульманском Востоке. Восточная война
вывела ислам из его закоченелости, и отголоски этого движения, вероятно,
чувствовались и у наших мусульман, Повидимому, они стали чего-то
бояться, как бы почувствовали, что на их узкий застывший мирок надвигается что-то серьезное и неумолимое, что-то такое, с чем им нужно
бороться всеми силами... И они обратились „за море", туда же в Турцию,
в страну падишаха, в эту святую страну, которая представляется раем
многим из наших наивных мусульман..." (стр. 2). О татарской беллетристике Ашмарин говорил: „Фабула произведения и смысл имеют значение
второстепенное и напоминают нам некоторые из русских романов эпохи
р е ф о р м " , (стр. 4) прозрачно намекая на роман Н. Г. Чернышевского „Что
делать?"
К числу казанских этнографов принадлежал А. И. Емельянов, избранный в члены Общества археологии, истории и этнографии в 1911 г. Как
профессиональный миссионер, он считался знатоком быта и религии мари.
В „Инородческом обозрении" помещена его заметка „Картина из жизни
черемис", позднее в „Известиях Общества археологии, истории и этнографии" была напечатана его работа „Языческое моление черемис". Состоя
преподавателем учительской семинарии, основанной Ильминским, Емельянов пользовался крупным значением в миссионерских кругах: благодаря
знанию татарского языка он вел постоянную информацию о содержании
татарской книжной продукции. В информационных обзорах татарской печати А. И. Емельянов приводил точные цифровые данные о количестве
вышедших книг, и из текста видно, что он знакомился de visu со всей
татарской книжной продукцией 1 . Так как это было доступно только для
лиц, непосредственно связанных с печатным делом, то следует думать,
.что Емельянов, как и Катанов, работал в цензурном ведомстве. Его осведомленность о действиях казанского комитета по делам печати, напр. о
двукратном протесте этого учреждения по поводу издания стихов Меджида Гафури, 2 может служить подтверждением связи Емельянова с цензурным ведомством.
Годичные обзоры татарской литературы Емельянов печатал в „Инородческом обозрении". Эти обзоры представляли крайне-правое крыло
среди статей, помещавшихся на страницах „Инородческого обозрения",
и выделялись резко выраженным шовинистическим направлением. Они
бцли более других статей в этом журнале насыщены политическим содержанием.
Откровеннее всего шовинистические взгляды Емельянова по отношению к татарам проявлены в его статье „Бочка меду да ложка дегтю",
напечатанной в „Инородческом обозрении" 1913 г., № 2. Отметив, что
к юбилею 1912 г. и к 300-летию дома Романовых вышел ряд юбилейных
изданий на татарском языке, Емельянов заявил: „Само собою понятно,
что все это — явления, крайне отрадные в жизни наших мухаммедан".
1
„Инородческое обозрение", 1913, № 3, стр. 219; 1914, № 7, стр. 483;
стр. 996.
2
„Инородческое обозрение", 1913, № 3, стр. 233.

1915, № 12,

ХУДЯКОВ

jr.

Далее, он сообщал, что ему было приятно видеть на военном параде присутствие татарских мулл, увешанных медалями, и еще приятнее было
наблюдать иллюминацию в татарской части Казани в день романовского
юбилея. „В такие моменты осязательно чувствовалось тесное единение
наших мухаммедан с нами; хотелось доверчиво подать им свою руку и
братски заключить их в свои объятия. С невольным укором совести вспоминались при этом те резкие слова и упреки по адресу мухаммедан, какие
нередко срывались с языка в пылу горячности споров". Однако сборник
стихов Меджида Гафури „Любовь к нации" нарушил благодушие Емельянова, и он закончил свою статью словами: ..Tirrteo Dañaos et dona íerenV tes". 1
В своих ежегодных обзорах татарской печати на страницах „Инородческого обозрения" А. И. Емельянов неприязненно отмечал все признаки,
татарского национального самосознания, напр.: „Любовь к нации и заботы о ее процветании довольно ярко отражаются" во всех произведениях
татарской литературы, так или иначе затрагивающих этот вопрос. Речи
на эту тему ведутся обычно в минорном тоне. Авторы жалуются на темноту и отсталость своих соплеменников, скорбят об утраченной славе
прошлого, винят судьбу в ее жестокости и несправедливости к тюркской
нации. Иногда такие жалобы переходят в довольно резкий тон и звучат
явной враждою к каким-то неизвестным людям, скрывающимся под
словом „они" 2 . Особенно резко отзывался А. И. Емельянов о книге
М. Гафури „Любовь к нации", цитируя отрывки из нее в двух статьях
и считая, что она выделяется „из среды других, допущенных в печати,,
татарс-ких произведений своим крайне несимпатичным направлением". 4
-Некоторые отзывы А. И. Емельянова о татарских книгах имели характер
прямых доносов и могли сильно повредить их авторам.
Антитатарский шовинизм Катанова, Ашмарина и Емельянова является
показателем тесного сращивания Общества археологии, истории и этнографии с миссионерами школы Ильминского и характеризует реакционное
направление, той среды, к которой принадлежали казанские этнографы.
Миссионерское засилье в- Обществе археологии, истории и этнографии
продолжалось до 1914 г., когда руководство обществом перешло к либеральной группировке, во главе которой стоял проф. М. М. Хвостов, член
партии к.-д. Этнография в этой группировке была представлена проф. Б. Ф.
Адлером.
В годы империалистической войны ученые реакционного направления
постарались вновь вернуть утраченное влияние путем создания в Казани
новой научной организации, в виде археологического института. Организация эта была создана при помощи блокировки правых университетских
профессоров с учеными миссионерского направления. В брошюре, излагающей проект учреждения археологического института, проф. С. П. Покровский отметил политическую цель этой организации: „Создание археологического института с указанным нами направлением (изучение финских, болгарских и монгольских древностей с их языками) отчасти могло бы
заполнить отсутствие названного факультета (восточных языков), искусственно перенесенного в Петроградский университет. Такой уклон в сторону указанного направления имеет не только местное, по и общегосударственное значение, притом значение и политическое". " — „Во Франции
1

„Инородческое обозрение", 1913, № 2, стр. 150—155.
Там же, 1913, № 3, стр. 232.
3 Там же, 1913, jY? 2, стр. 152—153, и 1913, Л» 3, стр. 2 3 2 - 2 3 3 .
4
Там же, 1913, № 3,-стр. 233.
5
С. П. П о к р о в с к и й , Северо-Восточная Россия в исторнко-археологическом
шении, Казань, 1917, стр. 35.
2

отно-

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ В

РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ ,

8І

и Англии уже давно обращено внимание на практическое значение изучения инородческих древностей и местных обычаев. Для них такое изучение
служит основой колониальной политики. Но для нас, где инородческое
население живет бок-о-бок с русским населением, такое изучение имеет
важное значение для направления отношений к различным национальностям" К
Проект С. П. Покровского был осуществлен, и в 1917 г. (4 октября)
в Казани открылся Северо-Восточный археологический и этнографический
институт 2 . В состав его вошли: две реакционные группы ученых — правые
профессора университета (С. П. Покровский, М. В. Бречкевич, К. В. Харлампович, А. М. Миронов и др.) и ученые миссионерского лагеря (Н. Ф.
Катанов, Н. И, Ашмарин, А. И. Емельянов, Н. В. Никольский и др.). Им
удалось также привлечь к себе Б. Ф. Адлера и H. Н. Фирсова, считавшихся тогда „левыми". Либеральная группа профессора M. М. Хвостова
осталась в стороне от археологического института и не принимала участия
в его организации.
Своеобразную фигуру среди этнографов-шовинистов представлял
ген. В. А. Мошков, состоявший сотрудником „Живой Старины", „Этнографического обозрения" и членом Общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете. Он был известен рядом работ —
„Материалы для характеристики музыкального творчества Волжско-Камс к о г о края", „Пермяцко-карельские параллели", „Миросозерцание наших
восточных инородцев вотяков, черемисов и мордвы", „Гагаузы" и очерком
„Город Царевококшайск", в котором уделено большое внимание народу
мари; по отзыву марийского этнографа В. М. Васильева, „сообщения
автора (о кугу-сортинцах) интересны, как исторические материалы... Занесенные им факты почти вполне соответствуют действительности" 3 . В. а .
Мошков, как этнограф, пользовался благосклонностью Ламанского, который в 1900 г. напечатал „Отзыв о трудах В. А. Мошкова" 4 : „Полковник
В. А. Мошков известен в литературе своими разнообразными трудами гю
этнографии... В. А Мошков, как отчасти уже видно из его трудов, нашедших себе место в специальных изданиях ученых обществ, принадлежит
к видным этнографам. Он соединяет замечательно большую начитанность,
способность к кабинетным исследованиям с зоркою наблюдательностью,
с необычайно редким уменьем подходить к простому люду и добывать
от него самые разнообразные сведения... С своим ровным, мягким добродушием, он располагает и привлекает к себе всех простолюдинов русских
и поляков, вотяков, черемисов, гйгаузов, православных, староверов, униатов, католиков, евреев, полуязычников". По этому отзыву В. И. Ламанского", принимая во внимание всю совокупность трудов В. А. Мошкова,
Отделение этнографии (РГО) присудило ему малую золотую медаль за
статьи', напечатанные им в „Живой Старине" (стр. 34).
Шовинистические взгляды Мошкова отчетливо выражены в его работе „Миросозерцание наших восточных инородцев": „Лет 7—8 тому назад
мы предприняли собирание народных мелодий чувашских, черемисских,
вотяцких и мордовских от нижних чинов Варшавского военного округа,
с целью изучить мелодию русской народной песни путем сравнения ее
с мелодиями соседних народов и народцев... Ласковое и простое обращение с солдатиками инородцами производило на них неотразимое влияние..
1

С. П. П о к р о в с к и й , там же, сгр. 36.
Известия Общества археологии, истории и этнографии, т. XXX, вып. I, стр. 81—87.
3
В. М. В а с и л ь е в , Марийская религиозная секта Кугѵ Сорта, Йошкар-Ола, 1928,
стр. 75—76.
4
Отчет ИРГО за 1900 г., стр. [33] — [34].
2

Х У Д Я К О В M.

jr.

Эти безхитростные и доверчивые полудикари... готовы были, как говорится, душу свою выворотить наизнанку... В общем, как это ни странно,
все эти полудикари, проходившие перед нами десятками, производили на
нас несравненно более благоприятное впечатление, чем полещуки Минской губ..." 1
,
В 1907 г. в Варшаве вышла книга В. А. Мошкова „Новая теория
происхождения человека и его вырождения", в которой шовинизм переплетался с презрением к „низшим классам". Теория Мошкова сводилась
к признанию происхождения человека от скрещения двух видов—„белого
человека" и питекантропа; в европейцах преобладают черты, человека,
в „цветных" расах — черты питекантропа. В том же разрезе рассматривались классовые различия. Приведем заглавия некоторых отделов его
книги: „Гл. XXVI — Физические различия между высшими и низшими классами.... Физические различия между сословиями в Италии, Испании, Англии,
Ирландии, Дании, Германии и России. Гл. XXVII -г- Характер и ум низших
классов. Сходство между низшими классами Европы и дикарями... Русское
простонародье. Щедринский тип Конона. Сходство этого типа с людьми
монгольской расы... Гл. XVI — Сходство низших рас по их характеру
с овцами..."
В книге Мошкова не только использованы обширные этнографические материалы, но также затронут ряд вопросов, связанных с этническим
составом населения нашей страны. Если русских крестьян Мошков причислил к низшей расе, то тем более к расе питекантропа отнесены им
все народы северной и восточной России. Глава „Ум и характер низших
рас" иллюстрирована такими примерами: „Из числа прочих нравственных
качеств низших рас надо упомянуть о их осторожности, недоверии, подозрительности и скрытности. Все эти свойства, конечно, отнюдь не свидетельствуют о их высоте, так как известно, что животные, плохо защищенные в борьбе за существование, как, например, зайцы или овцы, наделены
этими свойствами в высшей степени и без них погибли бы в борьбе за
существование". 2 В выноске перечислены следующие народы: „Североамериканские индейцы, самоеды, башкиры, вотяки, буряты, польское простонародье". В. А. Мошков продолжает: „Очень близко к осторожности
стоят еще два порока низших рас: трусость и робость. Вот для примера
рассказ, ярко рисующий эти два порока у лопарей... Подобные же свидетельства мы встречаем и . о вотяках... Подобные же трусливые народы,
занимаясь грабежом, стараются прежде всего напасть на людей таких же
трусливых, как они сами, проделывают это воровски, внезапно, врасплох,
но при малейшем отпоре обращаются в бегство, бросая все, что могло бы
их задержать (негры, туземцы Марианских островов, киргизы, китайцы и
вотяки). Некоторые из низших рас кроме трусости обнаруживают рабское
подобострастие к тем, кто сурово обращается с ними, и презирают тех,
кто обращается с ними мягко. Они лишены всякой независимости и не
только не избегают рабства, но ищут его. Раболепное почтение и страх
у них самые сильные чувства (камчадалы, дамары, лопари)... Затем в числе
пороков указываются: лицемерие, непостоянство, неверность данному слову,
обман, хитрость, алчность, беспечность, лень и склонность к праздности
(негры африканские, китайцы, самоеды, австралийцы, готтентоты, тоды и
билы (в Индии), киргизы и башкиры). Сходство низших рас с животными
травоядными обнаруживается между прочим в том, что они крепко привязаны к известному уголку земли..." 3
1 „Живая старина", X (1900), вып. 1—11, стр. 1 9 4 - 195.
В. А. М о ш к о в . Новая теория происхождения человека, стр. 119.
3
Там же, стр. 1 1 9 - 1 2 1 .

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ ,

8І

Теория генерала Мошкова может показаться бредом сумасшедшего,
также как его другая книжка „Болгария, ее други и недруги", где он
изложил мистические идеи о повторяемости исторических циклов. Однако
было бы большой ошибкой считать ген. Мошкова невменяемым человеком.
Он действовал вполне нормально для того класса, к которому принадлежал, и ни у кого не возникало сомнений в его умственных способностях.
Теория Мошкова представляет собою расовую теорию в развернутом виде,
последовательно доведенную до своего логического конца. С „военного"
прямотою и прямолинейностью ген. Мошков высказал то, чего профессиональные ученые не договаривали в своих „научных" работах. Расовая
' т е о р и я дана Мошковым с отталкивающим цинизмом.
Из рассмотренных нами материалов по двум значительным очагам
великодержавного шовинизма — Киева и Казани — можно прийти к следующим заключениям:
1. Интересы крупной буржуазии и ее влияние на трудящиеся массы
проводились в жизнь обширным обслуживающим аппаратом —- целой
армией административных чиновников, преподавателей высшей, средней и
низшей школы, попов и миссионеров.'
2. Мощным орудием для проведения в жизнь великодержавных шовинистических Идей, способствовавших закрепощению трудящихся под
ярмом капиталистов, являлась „система Ильминского"—система французской колониальной школы в Сирии, перенесенная на русскую почву и
обслуживавшая интересы русских капиталистов.
3. Миссионеры использовали науку для шовинистических целей и создали ряд лженаучных теорий для разжигания национальной вражды.
4. Д о своего логического конца, до абсурда, шовинизм в русской
этнографии доведен-в „научных" работах ген. Мошкова, создавшего теорию
происхождения человека от скрещения двух видов—„белого человека"
и питекантропа, причем будто бы в русских преобладают черты „белого
человека",- а в „инородцах" — черты питекантропа. В классовом разрезе
Мошков проводил мысль о происхождении людей „высших классов" от
„белого человека", а „низших классов", т. е. трудящихся, — от питекантропа. Эти реакционные взгляды откровенно высказывались в „научных"
изданиях.
III. ПОСЛЕ О К Т Я Б Р Я .
Б у р ж у а з н ы е у ч е н ы е в п е р и о д военного к о м м у н и з м а . А. А. Ш а х м а т о в . Б у р ж у а з н ы е
г р у п п и р о в к и в т е ч е н и е в о с с т а н о в и т е л ь н о г о п е р и о д а . Аполитичность и нейтрализм.
Р у д е н к о . З о л о т а р е в , Б а х р у ш и н , Ьерг, З е л е н и н , Грумм Гржим«йло. Бобровников, Нат а н о в , Емельянов, Х а р л а м п о в и ч , А. П. П р е о б р г ж е н с к и й , Е. А. О х и т о в и ч , В. П. Пожид а е в , Г у р ь е в и Ш а м м а т о в . — А. Р. Ш н е й д е р и Л. Н. Д о б р о в а - Я д р и н ц е в а . — И. А.
Лопатин. Р е к о н с т р у к т и в н ы й п е р и о д и ликвидация ш о в и н и з м а .

Октябрьская революция нанесла решительный удар великодержавному шовинизму. Классы помещиков и капиталистов, являвшиеся носителями шовинистической идеологии, были сбиты с командных позиций
и повели вооруженную борьбу против советской власти. Во время гражданской войны шовинистическая идеология реакционеров вылилась в лозунг
„Единая неделимая Россия", являющийся лишь вариантом прежнего
лозунга „за веру царя и отечество". В открытой борьбе белогвардейские
банды были ликвидированы, но внутри СССР остатки буржуазии продолжали существовать еще в течение целого десятилетия. Шовинистические
взгляды продолжали существовать в среде остатков буржуазного класса
и постоянно проявлялись в* печати. Путь к публицистике и к художественной литературе был для них закрыт, но в научной литературе для

Х У Д Я К О В M.

jr.

нее оставался довольно широкий простор. Ma позициях научных учреждений и организаций внутренняя эмиграция окопалась и до конца
1920-х годов успешно сохраняла эти позиции. Лишь с окончанием реконструктивного периода, с выкорчевыванием капиталистических элементов
и с вступлением в период социалистического строительства следы шовинистической идеологии исчезают из обихода вместе с другими пережитками, доставшимися в наследие от капитализма.
Октябрьская революция застала в стенах научных учреждений старые
кадры буржуазных ученых. После некоторого саботажа и колебаний они
вошли в состав советских служащих, но при этом совершенно не думали
об изменении своих прежних установок и своей буржуазной идеологии.
Напротив, при первой же возможности они ироявйли активное стремление к утверждению, выявлению и пропаганде своих буржуазных взглядов.
Гражданская война способствовала проявлению этой активности со стороны реакционных группировок.
Этот процесс заметно отразился и на научных учреждениях Ленинграда. Некоторые крупные ученые, как, напр., акад. Н. П. Кондаков, акад.
М. И. Ростовцев, эмигрировали за границу. Многие этнографы под теми
или иными предлогами уехали из Ленинграда и оказались „случайно" по
ту сторону баррикады, в стане белых. Некоторые ученые приняли активное участие в политической борьбе на стороне врагов пролетариата.
Гак, напр., заведующий Этнографическим отделом Русского музея H. М.
Могилянский занимал'видную должность при правительстве гетмана Скоропадского в Киеве и впоследствии эмигрировал за границу. В напечатанных им записках „Трагедия Украины" H. М. Могилянский явно
ориентируется на реакцию, на восстановление помещичьего землевладения. 1
Сотрудники Музея антропологии и Этнографии Академии наук А. М.
и Л. А. Мерварт, уехавшие в 1914 г. в командировку в Индию, застряли
там на 4 года. Из отчета об их „этнографической экспедиции", изданного
в 1927 г., видно, что эти ученые путешественники ориентировались преимущественно на господствующие классы индийского населения: отчет
пестрит упоминаниями о пользовании гостеприимством помещиков, браминов и лиц из других высших каст, даже индийских раджей и министров. 2
Этот союз с эксцлоататорами был окончательно скреплен в 1916 г., когда
по собственному признанию А. М. Мерварт, „благодаря нашим связям
с Союзом южноиндийских плантаторов, А. М. Мерварту было предложено занять пост товарища директора Отдела труда союза южноиндийских плантаторов", каковой пост он и занимал около полугода. 3 Октябрьская революция расценивалась „учеными" путешественниками как „разыгравшиеся в то время в России события" которые „це давали нам надежды
' н а дальнейший приток средств". 4 В 1918 г. супруги Мерварт приехали
из Индии во Владивосток, и здесь началась новая страница их карьеры.
„Ученые, вернувшиеся из заграничных командировок", встретились здесь,
по выражению одного ученого издания, с „бежавшими из России от большевистского террора". 5 Таковым эмигрантом оказался сотрудник Музея
антропологии и этнографии С. М. Широкогоров.
Прибыв во Владивосток и встретившись здесь с ІІІирокогоровым,
бежавшим из Ленинграда, супруги Мерварт остались на продолжительное
1

Сборник „Революция на Украине", сост. С. А. Алексеевым, Гиз, М., 1930 г,
А. и M. М. М е р в а р т . Отчет об этнографической экспедиции в Индию в 1914—
1918 гг., изд. Ак. наук, Лгр., 1927, стр. 5, 6, 7, 8, 9, 11, 13.
3 Там же, стр. 14—15.
4
Там же, стр. 22.
s
Ученые записки историко-филологического факультета в г. Владивостоке, т. I, отдел II,
вып. I, Владивосток, 1919, стр. 28.
2

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

8І

ЭТНОГРАФИИ ,

время во Владивостоке, который был вскоре же отрезан от РСФСР чехословацкими и белогвардейскими бандами. Здесь они приняли деятельное
участие в создании белогвардейского университета. Университет был
задуман, как практическое учреждение, преследующее цели „подготовки
молодых людей для административной и общественной службы в Сибири
и на Дальнем Востоке." Дальневосточные капиталисты вполне одобрили
такое практическое направление высшего учебного заведения и отозвались
на него отпуском денежных средств: „Когда в беседе с видными членами
Биржевого общества и Совета кредитных учреждений выяснилось, что
предполагающийся университет ставит себе рядом с чисто научными заданиями также и цель подготовки практических деятелей для края и сопредельных с ним стран Дальнего Востока, то авторам этого проекта было
дано обещание, что торгово-промышленные и финансовые круги города,
объединенные в Биржевое общество и в Совет кредитных учреждений,
будут всеми силами поддерживать университет такого типа".. 2 В „Отчете
о деятельности Комитета по учреждению историко-филологического факультета во Владивостоке за первую половину 1917—19 акад. года" § 2 —
„Необходимость немедленного учреждения университета" — начинался
следующей мотивировкой: „Летом 1918-г., когда Владивосток был освобожден от большевистской анархии... население Владивостока выросло
до небывалых размеров". 3 Автором этого отчета был А. М, Мерварт,
состоявший секретарем комитета по учреждению историко-филологического факультета; председателем комитета был С. М. Широкогоров,
а почетным председателем состоял генерал-лейтенант д . Л. Хорват—
„верховный уполномоченный всероссийского правительства на Дальнем
Востоке". 4 Биржевое общество ассигновало историко-филологическому
факультету на 1918—19 уч. год 30 000 руб., а Совет кредитных учреждений г. Владивостока 22 000 руб. 5 Деловым кабинетом
временного
правителя ген. Хорвата ассигновано на первый академический год
120000 руб. 6
Супруги Мерварт принимали деятельное участие в организации белогвардейского университета, под покровительством ген. Хорвата. Они даже
учредили в белогвардейском университете премию имени Радлова, на
что пожертвовали капитал в 5000 руб. 7 О происхождении этих средств
Мерварты поведали в своем „Отчете об. этнографической экспедиции
в Индию": „Благодаря счастливой случайности, мы накануне отъезда
из Индии получили из Лондона сумму в 400 фунтов стерлингов — задержавшийся перевод из Академии наук. Наличие этих4 денег... позволило
нам принять деятельное участие, до известной степени даже финансовое,
в создании историко-филологического факультета, вошедшего впоследствии в 'Д.-Восточный Гос. университет". 8 Таким образом, часть советских денег, пересланных Академией наук Мервартам и перевезенных ими
из Индии во Владивосток, пошла не на „этнографическую экспедицию",
а на учреждение премии в белогвардейском университете под покровительством Хорвата.
1
Ученые записки историко-филологического факультета в г. Владивостоке, т. 1.
•отд. II, вып. II, Владивосток, 1919, стр. 34. >
2
Там же, стр. 57.
3
Там же, т. I, отд, II, вып. I, 1919, сгр. 27.
1
Там же, стр. 28.
Там же, т. I, отд. II, вып. II, стр. 27.
0
Там же, т. I, отд. II, вып. I, стр. 47.
7
Там же, стр. 60—61: „Положение о премии имени В. В. Радлова'.
8
А. и Л. М е р в а р т , Отчет об этнографической экспедиции в Индию, Лгр., 1927,
стр. 23.

Этнографический с б о р н и к .

ХУДЯКОВ

jr.

Супруги Мерварт повествуют в своем ..Отчете": „в течение четырех
лет-мы состояли доцентами этого факультета". О характеристике научных
трудов этого вуза, дают представление работы, напечатанные в „Ученых,
запиеках
историко-филологического
факультета в г. Владивостоке",
напр., работа проф. М. Ершова „Новый опыт обоснования спиритуализма в русской философской литературе" (т. i, отд. ii, вып. 2)
и некролог И. А. Шляпкина, принадлежащий перу магистра богословия А. П. Георгиевского (там же). Этот некролог густо насыщен антисоветскими выпадами („эпоха ужасного лихолетья, какую мы сейчас
переживаем...", „чудовищная картина разрушения 'памятников русской
культуры...", „московские святыни и богатейшие сокровищницы родной
научной мысли подверглись решительному и беспощадному разрушеншо
и разграблению..."), а также проникнут восхвалением и. а . Шляпкина, как
великодержавного шовиниста: „Шляпкин любил все русское, был националистом в высоком .смысле этого слова..." 1 Супруги Мерварт, принимавшие
„деятельное участие" в организации белогвардейского вуза, поспешили
вместе с белыми покинуть Владивосток, когда белогвардейские банды
эвакуировались под натиском приближавшейся Красной армии. В своем
отчете, изданном Академией наук в 1927 г., Мерварт осторожно упоминают о том, что в августе 1922 г. они переселились в Харбин, скромноумалчивая об истинных причинах этой эвакуации и мотивируя свое переселение „безвыходным финансовым положением во Владивостоке". 2 Эта
эвакуация не помешала им через два года благополучно возвратиться
в Ленинград и беспрепятственно приступить к исполнению своих служебных обязанностей в стенах Музея антропологии и этнографии, так как
должности научных сотрудников сохранились за ними в течение всего
Töro времени, пока они служили в союзе плантаторов, организовывали
белогвардейский вуз и даже эвакуировались с белыми из бладивостока
в Хапбин.
Представители буржуазной науки, остававшиеся в пределах Советской
России, продолжали вести свою прежнюю классовую линию, в период
военного коммунизма совершенно игнорируя происшедшие сдвиги' и
ориентируясь на реставрацию капиталистического строя. Одним из самых
ярких примеров, выражающих эту идеологию эпохи гражданской войны,
является сборник памяти акад. А. А. Шахматова. 11 Участники этого сборника—-выдающиеся представители гуманитарных отраслей знания, пользующиеся большой известностью и крупным авторитетом, так что их высказывания не могут считаться ни недостаточно зрелыми, ни непродуманными,— они вполне верно и точно отражают идеологию буржуазных ученых в эпоху гражданской войны.
Проникнутые патриотизмом представители буржуазной науки скорбят
о России, подпавшей под "власть большевиков : „Да, господа, все можно
забыть и перенести — голод и холод, и физическое утомление. Одного
нельзя простить, одно трудно перенести — страдание и унижение отечества". . . 4 Превращение империалистической войны в гражданскую и ответственность за ее продолжительность возлагаются на советскую власть :
„К величайшему несчастью направление у нас международной и внутренней
«политики отделило от нас желанный м и р и его блага..." 5 „Все происшед1
Ученые записки историко-филологического факультета в г. Владивостоке, т. I, отд. И,
вып. II, Владивосток, 1919, стр. 18.
3
А. и Л. М е р в а р т , Отчет об этнографической экспедиции в Индию, Jlrp.. 1927,
стр. 23.
• Известия О Р Я С , т. XXV (1920), 1922.
4
ИОРЯС, т. XXV, стр. 150.
5
Там же, стр. 59.

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ ,

8І

шее за эти годы, деревенская разруха, насилия и разгромы мучительно
отозвались на нем (А. А. Шахматове)..." 1 „Мы пошли вспять, сколько
усилий понадобится, чтобы вернуть нас впоследствии к утраченному нами
почти окончательно чувству законности . . . " - „В наши дни всеобщего панического страха и приниженности, которых, к сожалению, в профессорской среде ничуть не менее, чем где бы то ни б ы л о . . ^ " 3 „За самые, ж е
последние годы, после революции 1917 г., я довольно часто беседовал с
А. А. о событиях наших дней, и оба мы вместе скорбели о печальном
положении Р о с с и и . . . " 4 ..Но пройдут года, сквозь мрак и тучи проглянет
луч солнца, и па нашу родину, засияют снова ясные дни, настанут лучшие
времена... " 5 Ч и т а я эти произведения, вы чувствуете себя на фронте
гражданской войны, в лагере классового врага.
Географическое общество, Русский музей, Музей антропологии и.
этнографии, и КИПС продолжали существовать в Ленинграде и после
революции. Представители, старой буржуазной науки стабилизировались
и стягивали вокруг себя этнографов старого направления. При МАЭ ОНИ
организовали Радловский кружок (1918 г). Восточное отделение б. Русского
археологического общества возродилось под названием „Коллегия востоковедов" (1921 г.).
Из этнографических учреждений Ленинграда наибольшую активность в
издании этнографической литературы проявила КИПС, пережившая в годы
революции ряд удивительных изменений своей программы. В 1917 г. организаторы КИПС ставили перед собою задачи практического характера,
непосредственно увязанные с политической жизнью: при царском правительстве— подготовку материалов к заключению, мира, при временном правительстве— подготовку к учредительному собранию. 6 С провалом учредительного собрания эти практические задачи отпали, но продолжалась работа по составлению этнографических карт. В КИПС была перенесена из
РГО работа Постоянной комиссии по составлению этнографических карт
России, основанной в 1910 г.
Товарищем председателя КИПС в первые четыре года ее^ существования был А. А. Шахматов, уделявший много внимания КИПС и оказавший большое влияние на ее направление. А. А. Шахматов был известен
не только научной, но и политической деятельностью : он был членом Государственного совета и принадлежал к партии к.-д.
Несмотря на свой либерализм, акад. Шахматов вскоре же после свержения самодержавия, в марте 1917 г., выступил в совете профессоров и
в обращении к временному правительству с протестом против увольнения
от должности профессоров, назначенных после 1905 г. властью министра.
Шахматов был саратовским помещиком и, по словам одного из его
друзей, „любил землю какой-то особенной, неясной любовью", 7 в нем
была „любовь к земле и собственности"; Шахматов „был убежден, что
всякий строй, отрицающий собственность, неспособен к прогрессу, даже
' проато нежизнеспособен". 8 Естественно, что к революции Шахматов относился отрицательно. „Ничто так болезненно не поразило Ал. А. в революции,
как ее пренебрежительное отношение к закону и законности". 9 По словам
проф. Д. К. Петрова, в 1918 г. Шахматов возлагал надежды на интервенцию.
1
2
3
4

С5

6
7
R

И О Р Я С , т. X X V , стр. 69.
Там ж е , с т р . 70.
Там ж е , с т р . 149.
Там же, с т р . 141.
Там ж е , с т р . 4 2 - 4 3 .
И з в е с т и я К И П С , I, с т р . 10.
Там ж е , XXV, с т р . 68.
Там ж е , XXV, с т р . 69.
Там ж е , X V , с т р . 70.

ХУДЯКОВ M.

jr.

«Когда шли толки о предстоящем занятии Петербурга немцами, А. А. Ш-в
перед одним из заседаний Совета (профессоров) в университете сказал
мне, что эта оккупация не представляется ему чем-то особенно у-жасньгм.
„Быть может, — прибавил он, — в народе проснется тогда национальное чувство, и он придет спасать нас». А. А. Ш-в верил в русский народ и, конечно, не думал, что «безумное всего мира молчание» будет продолжаться
вплоть- до наших дней". 1
Шахматов „был горячим приверженцем национализма, но не в той его,
конечно, форме, которая признает только свое и отрицает и хулит все
чужое". 2 В, М. Истрин писал, что в ученых трудах Шахматова „конечной
целью было познание русского народа, русской народности". 3 Такие
же или близкие характеристики А. А. Шахматова наладим мы и в
других работах, посвященных оценке личности и , деятельности А. А.
Шахматова так например, П. А. Лавров назвал его именем горячего
русского патриота и народолюбца". 4 Взгляды Шахматова на националяный вопрос совпадали с политическими взглядами кадетской партии и не шли далее отмены национальных ограничений и признания автономии Польши, при сохранении за Россией ..права* территориальных захватов и приобретений. По отношению к Украине Шахматов стоял за отмену ограничения в употреблении языка, но придерживался великодержавного взгляда на единство русской, украинской и белорусской народностей:
„Каждый представитель русского племени, будь то великорус, или белорус или малорус (украинец), может назвать свой родной язык русским:
он русский по его происхождению и в силу этого своего происхождения
останется русским, каким бы изменениям ни подвергся с течением времени". 5
Шахматов считал, что единый русский язык состоит из наречий великорусского, малорусского и белорусского 8 и что „все три наречия объединены названием ..русский" язык". 7 „Объединение так называемых украинцев с великорусами термином „русский"... их исконное единство, так же
как общее с ними происхождение третьего племени — белорусов, доказывается прежде всего ^общностью языка, образованием малорусского и великорусского языка из одного общего языка". 8 А. А. Шахматов ввел в употребление своеобразную орфографию : великорусы, малорусы и белорусы
(с одним „с"), принимая за начало название ..Русь", „Руса", с которым он
соединял свою теорию о древнем центре в Руси городе Старой Руссе.
Сотрудники КИПС настолько сходились с Шахматовым во взглядах
на, национальный вопрос, что не. только приняли его великодержавную
классификацию народностей и своеобразную орфографию, но даже последовательно проводили ее в изданиях КИПС в течение 10 лет после смерти
Шахматова,, вплоть до конца 1920-х годов. Было внесено только одно изменение— вместо „малорусы" стали писать „украинцы". Даже в „Объяснительной записке к этнографической карте Сибири", напечатанной в 1929 г.,
твердо проведена великодержавная шовинистическая терминология: „Русские (великорусы, украинцы, белорусы)" э и приведены такие подсчеты:
..Всего по Сибири зарегистрировано переписью русских... в том числе ве1 ИОРЯС, т. XXV, стр. 150.
2
Там же, стр. 73
Там же, стр. 41.
4
Там же, стр. 60.
5
А. А. Шахматов, Введение в курс истории руского языка.
процесс образования русских племен и наречий, Игр. 1916 стр. 7.
6
Там же, стр. 8.'
7
Там же, стр. 10.
3
Там же стр. 11.
« Труды КИПС, 17, стр. 5.

Часть I — Исторический

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ ,

8І

ликорусов... у к р а и н ц е в . . . белорусов
Таким образом, в 1897 г. подавляющее число русских в Сибири приходилось на долю великорусов : они составляли около 95,6°/о русского населения, украинцы 4,3%; остальное белорусы". 1 То же самое повторялось при подсчете населения по губерниям. 2
Победоносное завершение гражданской войны укрепило моральный
авторитет советской власти; те научные силы, которые были заняты в
гражданской войне в рядах Красной армии, вернулись к научной рабрте и
пополнили ряды советских ученых. Но окончание гражданской войны дало
„желанный мир" также и белым, хотя не такой, какого они ожидали. В связи
с началом восстановительного периода позиции буржуазных ученых в советской России т а к ж е усилились: их ряды пополнились теми научными работниками, которые во время гражданской войны пребывали в стане белых,
а теперь превратились в служащих советских научных учреждений. Так,
н а п р и м е р / п о с л е ликвидации Восточного фронта из Сибири приехала в
Ленинград целая группа этнографов, во главе которой стоял С. И. Руденко. Эти этнографы пополнили собою ряды научных сотрудников ленинградских учреждений и прочно обосновались в Русском музее.
Советское правительство всегда' шло навстречу тем специалистам,
которые были готовы работать в стенах советских учреждений на пользу
рабочего класса. После окончания гражданском войны в течение восстановительного периода (1921—1928 гг.) предупредительное отношение к
специалистам было одной из основных линий советской общественности,
и восстановление народного хозяйства, разрушенного гражданской войной
и интервенцией, было осуществлено при участии специалистов. Однако
некоторые специалисты, поступившие на советскую службу, не изменили
своей буржуазной идеологии. Они признали поражение белых, пошли на
работу в советские учреждения, -произвели „смену вех" (сборник под
этим названием был издан пражскими эмигрантами в июле 1921 г.), но
вся эта „смена вех" сводилась к изменению одной лишь тактики, а не
самой идеологии буржуазных интеллигентов.
Классовая борьба в течение восстановительного периода не прекратилась, она приняла лишь иные, скрытые формы. Место откровенных
высказываний, враждебных по отношению к советскому строю, заняла
лояльная по форме фразеология, прикрывавшая собою антимарксистское
и идеалистическое содержание, которое отражало буржуазные установки,
чуждые рабочему классу. Ярким примером тому являлся Этнографический
отдел Русского музея, где буржуазные специалисты заняли руководящее
место и продолжали развертывать коллекции в плане буржуазной научной
концепции. Научная работа сосредоточилась в руках кастово-замкнутой
кучки буржуазных ученых. К сотрудничеству на ответственных должностях они привлекали такие фигуры из бывших царских чиновников, как
автор двухтомного труда „История Смольного института" Н. П. Черепнин, занявший должность ученого секретаря Русского музея. *В течение
всего восстановительного периода группа С. И. Руденко — Д. А.Золотарев, состоявшая из либеральных представителей буржуазной интеллигенции и примыкавшая к направлению, которое можно охарактеризовать, как
кадетское, играла крупнейшую роль в этнографических учреждениях Ленинграда.
Националистические тенденции были не характерны для буржуазных
либералов кадетского направления, и в научных работах этой группы такого рода высказывания были очень немногочисленны. Гораздо более
характерными являются великодержавные устремления. В статье Устря1
Труды ХИПС, в. 17, стр. 10. '
I Там же, стр. 13, 20—22 и 2 4 - 2 6 .

ХУДЯКОВ

M. jr.

лова ..Patriótica" в пражском сборнике „Смена вех" имеются любопытные
попытки вложить в советскую форму великодержавно-патриотическое содержание. Однако, если мы возьмем буржуазную интеллигенцию в целом,
то увидцм, что в течение восстановительного периода националистические
тенденции получили очень широкое распространение в этой среде. Эта среда
опиралась на остатки старой буржуазии и на новый слой нэпманов, возникший из мешечников и спекулянтов эпохи военного коммунизма. В то же
время внутренняя эмиграция дружественно перекликалась с буржуазией,
бежавшей за границу и пребывавшей в эмиграции зарубежной. Кулацкорваческая идеология получила достаточно яркую националистическую
окраску в годы восстановительного периода. Национальное чувство буржуазии находило величайшее удовлетворение в завуалированном суррогате
монархии — в реставрации патриаршества. Пышные выходы „патриарха всея
Руси" собирали целые толпы поклонников из среды старой и новой буржуазии. Рука об руку с церковниками действовали консервативные круги
музейных работников. Реставрационные мастерские возрождали национальное искусство, раскрывая памятники древнерусской иконописи, интерес к которой усиленно пропагандировался целым рядом исследователей.
Национальная старина возрождалась воочию путем реставрации архитектурных памятников, главным образом православных церквей, с их
ярко-пестрой окраской. Любование старым бытом было некритически и
любовно поднесено широкой публике путем устройства бытовых музеев.
В области художественных музеев и искусствоведения всецело господствовали буржуазные эстеты, продолжатели традиций „Мира искусства"
и „Старых годов", которые усиленно культивировали ретроспективизм.
Институт истории искусств в Ленинграде, преобразованный в 1921 г. в
научно-исследовательское учреждение, был одним из крупнейших очагов
этого ретроспективного искусствоведения.
Ярким примером националистических тенденций служило стремление возродить „национальные" формы
палеховской иконописи путем вливания в них нового, советскЬго содержания.
Творчество буржуазных художников в годы восстановительного периода также было в значительной степени окрашено национализмом. Укажем для примера Кустодиева, создавшего целую серию произведений,
воспевавших мещанско-купеческую старую Русь. Творчество Н. А. Клюева
всецело окрашено в националистические, тона. Ретроспективизм Клюева,
проникнутый национализмом, местами заострен до очень яркого шовинизма. Своей вершины эти шовинистические высказывания достигли в
поэме „Рассея".
Клюев являлся одним их характернейших выразителей буржуазной
идеологии восстановительного периода. Он мастерски выразил всю платформу „нейтральности" и.'„аполитичности" буржуазной интеллигенции в
своих лозунгах:
Уму — республика, а сердцу — Матерь-Русь!
Уму — республика, а сердцу — Китеж-град!

Для этой „аполитичности", иначе говоря—шля этого двурушничества
очень характерно стремление снизить значение революции, влить в революционные формы буржуазное содержание. В сфере политической мысли
это течение вылилось в годы восстановительного периода в форму различных оппортунистических течений, отклонявшихся от генеральной линии
партии. В сфере художественной мысли примирить революцию с буржуазией и „обезвредить" революцию пытался целый ряд писателей и поэтов,
из которых назовем опять Клюева с его стихами:
Есть в Ленине керженскиіі дух,
Игуменским окрик в декретах...

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ ,

8І

Социальный заказ классовых врагов, которому удовлетворяли эти
стихи, был.разоблачен в ряде критических отзывов. То же стремление
„окулачить" революцию было выражено в попытках заставить революционное искусство заговорить косноязычным языком.православных палеховских богомазов.
В сфере искусствоведения годы восстановительного периода ознаменовались господством формального метода, культивировавшегося буржуазными специалистами, состоявшими на службе у пролетарского государства,
но продолжавшими линию своих, т. е. буржуазных классовых, интересов.
Некоторые произведения художественной литещітуры, напр. романы „Козлиная песнь" К. Вагинова и „Вечера на Васильевском" В. Каверина, дали
довольно яркое изображение этой гниющей бужуазной интеллигенции, которая в годы восстановительного периода разлагалась, не имея перед собою
жизненных целей и актуальных задач. Романы эти представляют для нас
особенный интерес потому, что в них выведены представители как раз '
гуманитарного сектора знаний — формалисты-искусствоведы, коллекционеры-эстеты, ученые-идеалисты и т. п.
Методы реакционных высказываний с наступлением восстановительного периода резко изменились. Вместо откровенных упреков и ропота по
отношению к советской власти, имевших место в годы военного коммунизма, теперь были приняты вполне лояльные формы для прикрытия
буржуазной идеологии. Новая тактика, усвоенная буржуазной интеллигенцией в годы восстановительного периода, сводилась к мнимой
„аполитичности" и „нейтральности". „Уму — республика, а сердцу — Матерь-Русь!...'" Открытые высказывания реакционного характера были прекращены, вызывающий и раздраженный тон сменился спокойным — „аполитичным" повествованием,, все словесные украшения были сняты, и классово-враждебные реакционные установки были тщательно завуалированы.
Реакционность выражалась иногда в самой постановке темы или в трактовке
вопроса, иногда — в сообщении специально подобранных материалов, не
снабженных никакими комментариями, но ясно говорящих читателю об
их содержании.
С. П. Толстое дал следующую оценку работ этого р о д а : „Оттого,
что сейчас он (русский шовинизм) вынужден прибегать к очень тонкой маскировке, вуалируя свою сущность внешним объективизмом и описательщиной, не формулируя своих выводов, а лишь подводя к ним читателя,
он ничуть не становится менее опасным. Скорее наоборот, ибо в таком
виде он сумеет найти путь и в сознание людей, которые в противном
случае явились бы его первыми противниками". 1
В течение 1920-х годов крупнейшее влияние в среде ленинградских
этнографов приобрел С. И. Руденко—ученый секретарь КИПС, заведующий
Этнографическим отделом Русского музея, профессор Ленинградского университета и т. д. Будучи связан с крупной буржуазией, С. И. Руденко примыкал к кадетской ориентации, которой придерживался А. А. Шахматов. Перед
революцией на С. И. Руденко, обратил внимание М. И. Ростовцев, после
Октября ставший непримиримым врагом Советской России. 2 Вернувшись
из колчаковской Сибири, С. И. Руденко сплотил вокруг себя тесную
группу этнографов, которые играли руководящую роль в научной жизни
Ленинграда и сосредоточили в своих руках все возможности этнографических экспедиций, обработки материалов и публикаций. Вне и помимо
Руденковской группы было трудно что-либо напечатать по этнографии
в Ленинграде.
1 Этнография, 1930, № 1—2, стр. 65..
,
Материалы по археологии России, вып. 37—описание раскопок, произведенных С. И.
Руденко по поручению М. И. Ростовцева.
2

ХУДЯКОВ

M. jr.

С. И. Руденко являлся типичным представителем буржуазией интеллигенции, для которой „смена вех" была сменой, тактики для наилучшей
охраны реакционной идеологии. В течение 10 лет эта группа успешно
охраняла свои^старые позиции от всякого влияния со стороны марксизма
и являлась надежным оплотом внутренней эмиграции. В своих произведениях С. И. Руденко совершенно игнорировал такие основные моменты,
как Октябрьская революция, организация автономных республик и т. д.
Во время критической проработки „руденковщины" сотрудниками Этнографического отдела Русского музея в 1931 г. было отмечено следующее:
„Мимо этнографа, опубликовавшего монографию по быту башкир в 1925 г.,
не может пройти факт образования Башкирской автономной республики
в 1919 г. и все глубокие изменения, которые необходимо вытекают изновой политической ситуации; замалчивание этого факта и его следствий
есть определенный „аполитичный", имеющий известную политическую
подкладку, подход буржуазного этнографа. Расценка сдвигов в политической, социальной и экономической жизни башкир, происшедших с 1917
по 1925 гг., которую дает автор в предисловий („общая картина быта
башкир, начерченная мною в свое время (10 лет тому назад), осталась
по существу тою же"), показывает, что автор по тем или другим политическим соображениям не включался в социалистическую стройку и прошел
мимо национальной политики СССР". 1
Другая участница дискуссии ó „руденковщине" А. Я- Дуйсбург отметила в книге Руденко „Башкиры", ч. I, наличие такого рода подхода
к материалу, классовая сущность которого „выражается прежде всего в
тенденции проведения расовой теории, являющейся результатом колониальной политики буржуазных государств". 2 А. Я- Дуйсбург дала следующую характеристику Руденко : „Поддерживая взгляд империалистов на
„инородцев" как на неспособных к поднятию культурного уровня, С. И. Руденко не пытается найти объяснение'отсталости башкир подведением экономической основы, т. е. фактора развития всякого общества, и тем более не
касается политики угнетения самодержавия по отношению к национальным меньшинствам Российской империи, главной причины отсталости целого
ряда народностей. Такого рода направление научной работы с совершенно
ясной тенденцией оправдания колониальной политики царского правительства
но отношению к малым народностям, полное замалчивание политики советской власти — самоопределения народов—-и результата этой политики,
дает нам право отнести С. И. Руденко к группе буржуазных ученых,
выполняющей социальный заказ своего жласса и не изменившей своей
идеологии.и направления работы даже и после Октября". 3
Расовая теория в развернутом виде была представлена С. И. Руденко
в докладе „Современное состояние и ближайшие задачи этнографического
изучения турецких племен", прочитанном на I Всесоюзном Тюркологическом
'съезде в Баку 26 февраля 1926 г.4 В этом докладе Руденко пытался очень
поверхностными чертами охарактеризовать общетурецкий расовый облик,
типичные элементы общетурецкой материальной культуры и характерные
особенности единого социального строя всех турок. При этом оказалось,
что все особенности отдельных турецких народов объясняются иноземными
влияниями и заимствованиями : Руденко отметил влияние монголов и манчжуров на якутов, монгольское влияние на урянхов и алтайских тюрков,
1
Тезисы Н. П. Гринковой к разбору книги Руденко .Башкиры", гл. X — XII, во время
критической проработки руденковщины в Русском музее 22 июня 1931 г., пункты 9 и 10..
2
Тезисы А. Я. Дуйсбург к разбору книги Руденко „Башкиры", ч. 11, во время критической проработки руденковщины в Русском музее 22 июня 1931 г., пункт 3.
3
Там же. пункты 4—5.
4
Первый Всесоюзный Тюркологический съезд, стр. 5 8 - 6 6 .

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

8І

финское влияние на чуваш, иранское влияние на узбеков и на туркмен,
средиземноморское влияние на анатолийских и балканских тюрков. В своем
заключительном слове Руденко усиленно возражал против предложения,
внесенного крымским делегатом Одобашем, об организации всесоюзного
тюркологического музея. Это были, по существу, возражения великодержавного шовиниста против предложения националиста. Руденко защищал монополию Русского музея от националистических претензий со стороны отдельных „расовых" групп. Этнографическая комиссия Тюркологического съезда приняла предложение Одобаша, ко отложила его на неопределенный срок — после одного из последующихігюркологических съездов". 1
Ближайшим сотрудником Руденко по КИПС, Русскому музею й Ленинградскому университетету был Д. А. Золотарев, Специализировавшийся
по изучению финских народов. Ярким выражением шовинистических взглядов
может служить этнографическая Карта Поволжья, составленная Европейским отделом КИПС под руководством Д. А. Золотарева. Эта карта была
воспроизведена в 1925 и 1926 гг. в путеводителе „Поволжье", изданном под
редакцией В. П. Семенова-Тян-Шанского, при ближайшем участии Д. А.
Золотарева. На карте Поволжья поражает ряд чрезвычайно грубых искажений, сводящихся к увеличению территории, занятой русскими, и к уменьшению пространства, имеющего нерусское население. Поразительно «малытерритории, заселенные марийцами и удмуртами, искусственно уменьшена
территория татарского населения; совсем не отмечены коми Халтуринского
уезда Вятской губернии, а также касимовские татары. Лесные пространства
покрыты розовой краской, обозначающей русское население. Впоследствии
Д. А Золотарев пояснял, что во всех сомнительных случаях, когда у составителей не было точных данных об этническом составе населения—на карте
обозначался цвет ..преобладающей народности", а такой „преобладающей
народностью" для всего Поволжья Д. А. Золотарев считал русских. Таким
образом создавался искусственный перевес в пользу русского населения,
во многих случаях совершенно не отвечавший действительности и в корне
противоречивший принципу, по которому производилось размежевание
автономных областей и республик.
Шовинистическое- содержание карты Поволжья вполне совпадало
со взглядами Д. А. Золотарева на историю русской колонизации : „Проникновение русского населения... постепенное подчинение и вытеснение
своих предшественников финнов... было делом исключительного значения
в истории нашей области... Дальнейшему продвижению мешали не столько
сами финские племена, сколько татары... Овладев и укрепившись в Верхнем Поволжьи и Окском крае, государство нуждалось в захвате всей Волги
и в освобож дении от тех сил, которые препятствовали дальнейшему расширению владений. Казанское и Астраханское царства, продолжавшие
существовать, напоминая о татарском владычестве, не давали покоя московским правителям... Под властью Казани черемисы, чуваши и другие,
изнывая от податного бремени и трудностей жизни и надеясь на Москву,
согласились подчиниться московской власти и тем очень ослабили казанских татар... Башкиры сами изъявили готовность покориться и платить
русскому правительству подати — ясак". 2
Период мнимой „аполитичности" науки и „нейтральности" научных
работников совпадал с восстановительным периодом, с эпохою нэпа, и
продолжался с 1921 до 1929 гг. В годы этой „передышки" классовая борьба
приобрела скрытый характер и велась внутри советских учреждений.
Стабилизация буржуазных элементов, совершавшаяся в стенах различных
1
2

Первый Всесоюзный Тюркологический съезд, Баку, 1926, стр. 407.
„Поволожье*, изд. 1-е. стр. 135—136, 138, 140.

Х У Д Я К О В M.

jr.

учреждений, имела кульминационные моменты в разное время, но большинство из них падает на середину 1920-х годов. В научной жизни Ленинграда имело большое значение для усиления реакционных элементов то
расширение академических учреждений, которое было приурочено к 200летнему юбилею Академии наук (1925 г.). Для того, Чтобы ввести Академию
в круг советских учреждений и направить ее деятельность на пользу пролетариата, руководящие органы советской общественности создали ряд
чрезвычайно благоприятных условий для развития и усиления научной'
работы академических учреждений. Академия наук была сделана всесоюзным учреждением, шіаты были значительно расширены, сметы увеличены, и в Академию влилось большое количество новых сотрудников.
Особенно усилена біша экспедиционная деятельность Академии — организован целый ряд комплексных экспедицйй для изучения автономных
областей и республик. Этнографические учреждения МАЭ и КИПС
также были расширены, получили более обширные помещения, штаты их
•были увеличены, средства усилены. Кроме того, этнографы КИПС приняли деятельное участие в работах комплексных экспедиций, в том
числе Руденко и Золотарев заняли руководящие должности, первый — в
Казахстанской и Башкирской экспедициях, а второй — в Кольской и Карельской.
Благоприятные условия для научной работы, созданные советской
общественностью, были, однако, буржуазными учеными, состоявшими на
службе в академических учреждениях, в ряде случаев использованы против советской общественности, против интересов пролетарской революции.
Классовая линия и политические установки большинства буржуазных ученых сохранялись в неизменном виде. Внешняя аполитичность и нейтральность иопрежнему маскировали лицо классового врага. Что же
касается расширения штатов и смет академических учреждений, то в ряде
случаев все „ это было использовано не в интересах науки, а в личных
интересах такого рода „ученых". В числе их были и этнографы, как
•С. И. Руденко и Д. А. Золотарев, своим руководством в ряде этнографических учреждений не только отрезавшие всякие пути попасть в научные академические учреждения молодым, подлинно советским ученым,
особенно коммунистам, но и стеснившие деятельность более ле^вой группы
кадровых ученых, как Л. Я. Штернберг, или относительно близких к
марксизму, как В. Г. Богораз-Тан. Можно, в общем, констатировать, что
во второй половине 20-х годов в составе академических учреждений
произошло значительное усиление реакционных элементов, и это обстоятельство, как теперь стало известно, привело к образованию в стенах
Академии наук контрреволюционной группы, обнаруженной в 1929 г.
Чисто политической деятельности этой контрреволюционной группы отвечала и соответствовала аналогичная деятельность в научной области, в
том числе и в области этнографических исследований.
Так, буржуазная идеология явственно выступает в монографии Д. А.
Золотарева „Карелы СССР", изданной в 1930 г. В-предисловии к этой книге
Золотарев углубился в личные воспоминания и поделился с читателями
некоторыми признаниями: „Впечатления детства и ранней юности, проведенных автором в Ярославской губ., сохранили память о карелах...
В представлении ярославцев, воспринявших внешний лоск городской
культуры и выработавших- своеобразный облик ловких, предприимчивых,
.жизнерадостных людей, карелы рисовались угрюмыми, серыми хлебопашцами, с неуклюжими манерами, неловкой походкой, нескладным разговором, но людьми упорного труда, сурового нрава, умеющими постоять за
себя. На самом деле, даже детский глаз отличал новых пришельцев от
ярославцев, и лица, виденные в 90-х гг. и в начале 900-х гг., сохранились.

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ ,

8І

как живые образы карел. Не столько рост, длинные русые волосы, часто
беспорядочно висящие прямыми прядями, густые большие нестриженые
рыжевато-русые бороды, загорелые румяшнкоричневые лица отличали
карел от.ярославцев, сколько совокупность культурно-бытовых особенностей, отчасти отображенных во внешнем облике карел". 1
Характеристика русских и карелов построена Золотаревым на противопоставлении их друг другу. Русские рисуются в положительном свете:
ловкие, предприимчивые, жизнерадостные, восприимчивые к культуре.
Карелы изображены отрицательными чертами : угрюмые, серые, неуклюжие,
неловкие, нескладные, суровые, косматые, бородатые и т. д Они представлены как культурно-отсталый народ, причем Золотарев дает понять,
что карелы остались отсталыми, несмотря на свой упорный труд и на уменье „
постоять за себя. И з этого можно легко сделать вывод, что карелы
вообще неспособны к культурному развитию.
Говоря о русских вполне прямо и определенно, Золотарев завуалировал отрицательную характеристику карелов тем, что прйвел ее не от
своего лица, а приписал местным ж и т е л я м : таковы карелы „в представлении ярославцев". Однако эта вуаль является очень прозрачной, так как
Золотарев нисколько не опровергает представлений, воспринятых им
с детства и, напротив, соглашается с данной характеристикой словами :
„На самом деле..." Он хранит в себе детские воспоминания на всю жизнь
без изменения, считая их вполне правильными.
Тот же самый прием маскировки шовинистического подхода к националам повторили сотрудники Золотарева Е. Э. Бломквист и Н. П.
Гринкова в работе „Кто такие бухтарминские старообрядцы". Как и Золотарев, его сотрудницы выдвинули шовинистические высказывания не
от своего лица, а приписали их местным жителям—авторитетным знатокам националов: Золотарев для характеристики карелов сослался на
„ловких" ярославцев, Бломквист и Гринкова высказались о казаках, сделав
ссылку 'на бухтарминских стариков. Как Золотарев, так и Бломквист и
Гринкова оставили приведенные ими характеристики без опровержения,
тем самым давая понять, что они соответствуют их собственным взглядам.
Е. Э. Бломквист и Н. П. Гринкова говорят о том, что казаки от нриродацявляются скотоводами, а не земледельцами: „Старики утверждают,
что лет 50—60 тому назад ни один казак не умел работать в поле, не умел
обращаться с косой и серпом, будучи природным скотоводом, а не земледельцем". 2 Только от русских „казаки понемногу обучились сельскохозяйственным работам". 3 Таким о^зазом, казаки — природные скотоводы,
русские — природные земледельцы; казаки не умели производить сельскохозяйственные работы: они „научились" уборке сена и хлеба от русских.
В таком виде, без раскрытия социально-экономической сущности земледелия и скотоводства, утверждения Бломквист и Гринковой полностью повторяют положения расовой теории и недвусмысленно внушают читателю
мысль о том, что внедрение земледелия среди казаков -противоречит их
„природным" особенностям.
Несколькими строками ниже авторы действительно высказывают мысль,
что внедрение земледелия среди казаков является искусственным мероприятием и имеет неблагоприятные последствия для местного русского
земледелия. „В последние два года начинает несколько сокращаться наем
казанских работников. Объясняется это современной политикой в крае
1
2
3

Д. А. З о л о т а р е в , Карелы СССР, Материалы КЭИ, вып. 24, стр. 1.
Материалы КЭИ, вып. 17, стр. 44.
Там же.

_ХУДЯКОВ
_ _ _ _ _ _ _м_. _ г_.

после образования Казанской АССР... казаки получают хорошие земельные
наделы... В силу этого казак начинает несколько выше расценивать свой
труд... Ввиду этого многие кержаки, не находя выгодным нанимать дорогих работников и не имея возможности обрабатывать свои поля собственными силами, начинают сокращать посевы". 1
Высказывания Золотарева о карелах, Бломквист и Гринковой о казаках близко соприкасаются 4 с высказываниями сотрудников Якутской комиссии о якутских тунгусах. В сборнике „Якутия", изданном Академией
наук в 1927 г., помещена работа С. В. Бахрушина „Исторические судьбы
Якутии". В этой работе автор взял на себя роль апологета русских эксплоататоров, которые немилосердно обирали якутрв и тунгусов в XVII веке.
С большим сочувствием Бахрушин описывает'лишения русских эксплоататоров: ..На якутский гарнизон ложился ряд тяжелых обязанностей. Ежегодно служилых людей рассылали небольшими партиями для сбора ясака
по ясачным зимовьям и острогам... Во время этих командировок они нередко терпел« жестокие лишения—„умирали голодной смертью", питались
травой, кореньем и соснового корою, „души свои сквернили... и всякую
скверную едь ели".., 2 Однако Бахрушин должен был после описаний
этих лишений оговориться: „Тем не менее, поездки по зимовьям, за редкими исключениями, представляли там много рыгод вследствие возможности торговать с туземцами и брать с них ..поклонные соболи", что из-за
очереди происходили ссоры..." 8
Население Якутии в XVII веке Бахрушин изображает как „дикарей,
из которых многие еще не выходили из первобытного состояния". 4 Относительно тунгусов он выражается еще более определенно: „Тунгусы, обитавшие на собственно якутской территории, выступают в документах
XVIÏ и XVIII века с яркими чертами типичных дикарей. Татуированные
(„с шитыми рожами"), „весьма сурового вида и дикообразные", они еще
в XVIII веке внушали ужас отдельным служилым людям, попадавшим им
случайно навстречу... „Сии же иноверцы", писал один из них, „на'вид
дикообразны, обычаем грубы, в разговорах свирепы". Но сами они, как
настоящие дикари, были пугливы и боялись незнакомых людей..." 5 „Мы
так же мало знаем о правовом быте этих дикарей в описываемую э п о х у " . . . в
Эту категорическую аттестацию как „типичных4' и „настоящих" дикарей
Бахрушин дает тунгусам, несмотря, на противоречие с той доволыго высокой материальной культурой, о которой он сам же упоминает несколько
далее: „На войну в древности выходили в кольчугах, какие в виде редкости еще имелись у некоторых из цих в первой половине XVIII века;
охотские тунгусы выступали в XVII веке „сбруйны и ружейны, с луком
и с копьем, и в куяках, в железных и костяных"... 7
Наличие кольчуг
и железных панцырей мало вяжется с представлением о „типичных
дикарях".
В явном противоречии с историческими фактами, обусловленном желанием автора прикрасить действия русских в Якутии, Бахрушин утверждает: „В отличие от западноевропейских колонизаторов XVII и XVIII век о в — русские, во всяком случае, не истребляли покоренных народов, не
порабощали их и не уничтожали их самобытности... они предоставляли
туземцам жить, как они хотели. На страже благосостояния ясачных людей
!

Материалы КЭИ, вып. 17, стр. 44.
• „Якутия", стр. 293.
Там же, стр. 293.
4
Там же, стр. 295.
" Там же, стр. 284.
Там же, стр. 285.
' Там же, стр. 285.
3

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ ,

8І

стояло государство... Социально-юридического быта побежденные'русские
коснулись очень мало" (!). 1
Бахрушин поставил вопросы: „Что сделано было русскими для...
общего культурного состояния Якутского края в течение трех веков их
владычества... и в какой степени (русские) удовлетворяли культурные ее
(Якутской области) потребности?" (стр. 311). На эти вопросы он дал в
высшей степени своеобразный ответ, полностью обнаруживающий реакционную идеологию автора: „...Так же медленно и т а к ж е недостаточно шло
к у л ь т у р н о е с т р о и т е л ь с т в о в Якутской области. В XVII веке дело
ограничивалось правительственной „ругой" на содержание причта соборной
Троицкой церкви в Якутске, всего 7 человек, считая „просвирницу".
В 1663 г. сами служилые люди ходатайствовали об учреждении в городе
монастыря... казна, снабдив монастырь землями, приняла на свой счет содержание< монастырского причта (2 чел.). Весь расход, на духовенство
в 80-х годах сводился к ежегодному денежному жалованию в 93 руб. 50 к.
и к выдаче хлеба, овса и соли... Из 1 соборных священников один был
откомандирован в Колыму. Кроме духове-нства, государево жалованье получали два „богадельщика". 2 Таким образом, в историю культурного
строительства Якутии Бахрушин включил снабжение попов, сооружение
монастыря и содержание богаделыциков!
При описании подъема, „производительных сил" и „использования
природных возможностей, предоставляемых областью", Бахрушин стоит
.исключительно на русской точке зрения и смотрит на вещи с этой точки
зрения. О пушной охоте и о добывании моржовой кости Бахрушин говорит только применительно к русским; об эксплоатаций ископаемых богатств
также говорится с русской точки зрения. О том, что „особенно острый
интерес.к неиспользованным богатствам Сибири" был вызван с середины
XIX века „промышленным оживлением, замечаемым во всей России"
(стр. 313), Бахрушин говорит как о вполне естественном факте,—очевидно, он соответствовал его буржуазной идеологии. О том, как все эти
явления отражались на жизни якутского и тунгусского населения, Бахрушин не упоминает ни слова. Шовинистическая русская точка зрения в
подходе к материалу обнаруживается Бахрушиным вполне.
Бахрушин получил достаточную известность как буржуазный ученый
с шовинистической окраской. С. А. Пионтковский в работе „Великодержавные тенденции в историографии России" отметил: „Великодержавность
h национал-шовинизм свойственны всем буржуазным историкам России.
В своих исторических работах эти историки по своей методологии, по
своим концепциям, по своей фразеологии стоят на тех позициях, которые
были свойственны зоологическому национализму московских лабазников.
Проф. Бахрушин, например, в своих исторических работах обнаруживает
точные сведения о том, какой характер присущ той или другой нации.
Поляки, по его сведениям, хвастуны... А в своих очерках по истории колонизации Сибири тот же Бахрушин мелкие сибирские народы очень часто
называет просто и красочно „дикарями". Этот национализм сохранился
в исторических концепциях и Бахрушина, и Платонова, и Любавского,
и многих других. Это—историки прежде всего великорусского народа,
певцы господствующего прошлого Великороссии. В своих исторических
работах они продолжают мечтать о „Великой и Неделимой". :і „Проф.Бахрушин сам заявил, что он продолжает национал-шовинистическую политику Ключевского, указав, что его книга является продолжением мыслей
1
2
3

.Якутия", стр. 3 Q 6 - 3 0 7 .
Там же, стр. 314—315.
„Историк-марксист', т. 17 (1930), стр. 21.

Х У Д Я К О В M. jr.

Ключевского. Но мысли Ключевского сводились к защите и обоснованию
„Великой и Неделимой", к защите и обоснованию безраздельного господства и национального угнетения великорусским народом всех национальностей, населявших старую Россию... Бахрушин продемонстрировал свою
связь с Ключевским, как продолжатель национал-шовинистических традиций
в историографии". 1
Не менее ярко, чему Бахрушина, великодержавная идеология выступала
в.работах JI.C. Берга. В сборнике „Якутия", где напечатана статья Бахрушина, помещена р а б о т а л . С. Берга „История географического ознакомления
с Якутским краем". Во всей работе Л. С. Берга красной нитью проведена
русская точка зрения. „Географическое ознакомление с Якутским краем"
начинается с появлением русской колонизации. Об ознакомлении якутов
со страною, в которой они живут, упоминается лишь, что „эти события,
которые относятся к XIII или XIV столетию, естественно не могли найти
отражения в наших древних источниках". 2 Л. С. Берг полагает в основе
исторических изысканий исключительно письменные источники. Пользованйе
только одними письменными источниками по отношению к бесписьменным и
младописьменным народам несет на себе печать определенной шовинистической идеологии, неразрывно связанной также с классовой идеологией
буржуазии. Отвергая устные источники и ' использование вещественных
(археологических) памятников, буржуазные ученые тем самым исключают
изучение истории освоения страны малокультурными народами и тем самым
снижают их значение для науки. Об освоении Якутии тунгусами Л. С.
Берг не говорит ничего, упомянув только о TÔM, ЧТО живших здесь тунгусов вытеснили якуты. О палеазиатах он совсем не упоминает. Между тем,
если говорить об „истории географического ознакомления с Якутским:
краем", то кто же первый ознакомился с этим краем, как не те народности,
которых игнорирует ученый, смотрящий на вещи с шовинистической
точки зрения?
Таким образом, Л. С. Берг взирает на народы Советского Севера с
высоты европейской буржуазной науки. Все его построение идет в русле
буржуазной географии, неразрывно связанной с историей завоевания колониальных стран, и конечно, не случайным является то, что Л. С. Берг работал в Академии наук рука об руку с Вен. Петр. Семеновым-Тян-Шанским,
учеником В. И. Ламанского по политической географии. Подобно тому
как буржуазные ученые начинают историю колониальных стран с момента
„открытия" и освоения этих стран представителями своего класса, так и
Л. С. Берг целиком применяет тот же самый колониальный подход к
Якутии. Якуты и другие народы не имеют для него никакого значения,
в счет идут только русские, которые единственно признаются достойными,
внимания. Л. С. Берг описывает „открытия на материке" - „первые слухи
о Лене", „первые слухи об якутах", „открытие Лены" и-т. д. Подход к
материалу колониально-буржуазный, что имеет в советских условиях
определенно реакционный, шовинистический характер. Этот характер еще
более подчеркивается полным игнорированием классового момента — тех
побудительных причин, которые толкали русскую буржуазию предпринимать далекие путешествия и заниматься „географическим ознакомлением
с Якутским краем".
~
Работы Л. С. Берга являются ярким примером сращивания буржуазных
ученых умеренного направления с учеными реакционного течения, и примером использования „аполитичной" науки для явно-политических целей.
1
Историк-марксист, т. 17 (1930). стр. 24—25, ср. также С. А. Пионтковский, Буржуаз^ ная историческая наука в России, изд. Молодая Гвардия, М. 1931,"стр. 96—97.
2
„Якутия", стр. 1.

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ ,

8І

Сращивание буржуазных ученых группы Руденко-—Золотарева, считавшихся
некогда „либеральными", с реакционными деятелями крайне правого лагеря, было вполне очевидным. К работам в КИПС были привлечены такие
яркие фигуры, как, напр., В. П. Семенов-Тян-Шанский, занявший должность
научного сотрудника I разряда, или А. И. Емельянов, ставший членом
русско-финской секции КИПС. Приглашение Д. А. Золотаревым на работу в КИПС А. И. Емельянова представляло сознательную ориентировку
Д. А. Золотарева на миссионеров.
В этой обстановке становится понятным, что другой работник Академии наук, отнюдь -не относящийся к группе таких „ученых", как С. И.
Руденко и Д. А. Золотарев, безусловно советски настроенный H. Н. Поппе
отразил в своей работе терпимое отношение к миссионерам.
Н. Н. Поппе в работе „Этнографическое изучение финно-угорских
народов СССР" пишет: „Центром этнографического изучения восточных финнов, в том числе и волжских, с самого начала была Казань с ее
университетом, миссионерским институтом (?) и другими учреждениями,
в состав которых входило большое количество выдающихся исследователей финских народов... Огромную помощь в деле изучения
финских народов оказало также местное учительство и духовенство...
Целую эпоху в изучении финнов Поволжья составила деятельность
Ильминского, выработавшего свою особую систему распространения образования среди народов Поволжья. По его инициативе в 1872 г. была основана в Казани учительская семинария, целью которой была подготовка
учителей для национальных меньшинств, давшая впоследствии немало выдающихся деятелей среди учительства Поволжья... Как уже сказано, центром этнографического изучения финнов Поволжья была всегда, в силу
естественного своего положения, Казань с ее университетом, миссионерскими учреждениями и учительскими семинариями..." 1 Не в меру благожелательно и чрезмерно пристрастно отозвался H. Н. Поппе' о казанском
этнографе Н. В. Никольском — магистре духовной академии, ученике Катанова: „Можно утверждать, что Никольский в настоящее время является
наиболее крупным исследователем быта народов-Поволжья". 2 Наряду с
таким благожелательным отношением к миссионерам, H. Н. Поппе ни одним
словом не упомянул о деятельности креаеведческих и научных организаций,,. возникших в автономных областях Марийской и Удмуртской. 3
Непониманию H. Н. Поппе соответствует недоумение такого крупного ученого, как акад. В. В. Бартольд, который со всей присущей ему
Добросовестностью готовил по своей специальности молодые кадры востоковедов из числа марксистов-коммунистов и в то же время недоумевал,
почему т. Сафаров отнес востоковеда Н. П. Остроумова к лагерю миссионеров и чиновников царского правительства. В. В. Бартольд отметил
по. поводу этого: „Органом туркестанской администрации на местном
(среднеазиатско-турецком)" языке в дореволюционное время была „Туркестанская туземная газета", основанная еще в 1871 г., одновременно с
„Туркестанскими ведомостями" и впоследствии долгое время издававшаяся под редакцией Н. П. Остроумова... Тем более странно, что в
№ 222 „Известий" (13 октября 1902 г. [sic!]) в статье Г. Сафарова „Ударная задача" „господа Остроумовы" причислены к тем „царским чиновникам
1
Труды КИПС, 15, стр. 39—41 и 49.
- Там же, 15, стр. 48. Ср. С. С. Кутяшев, „Против национализма в чувашской этнографии", „Советская этнография", 1931 г., №°1-2, стр. 43 — 63.
8
Впоследствии H. Н. Поппе отошел от своих прежних взглядов и в период социалистической реконструкции влился в ряды наиболее передовых работников Академии наук,
сумевших перестроить свою идеологию и работающих над критической оценкой наследия
буржуазной науки.

ХУДЯКОВ

M. jr.

и православным миссионерам", по мнению которых туземцам, как „быдлу",
не нужно было „ни культурных работников, ни книг, ни наборщиков".
Миссионеры школы Ильминского и вышедший из той же школы хотя и не
бывший миссионером Н. П. Остроумов именно тем и отличались от „царских чиновников", т. е. представителей министерства народного просвещения, что стояли за распространение среди инородцев просвещения (конечно,
как они его понимали) на местных языках, тогда как, по мнению их противников, орудием просвещения должен был быть только русский язык". 1
В 1929 г. в члены-корреспонденты был избран Н. И. Ашмарин, причем
в докладной записке об его ученых трудах были с благожелательностью
отмечены цитированные нами работы Ашмарина „Очерк литературной деятельности казанских татар-му'хаммедан за 1880—1895 гг." и „Несколько
с л о в о современной литературе казанских татар". Особо отмечен „труд,
на котором преимущественно основана его известность в ученом мире" —
статья „Болгары и чуваши", являющаяся развитием миссионерской теории
Ильминского о тождестве болгар и чуваш, причем в записке указано, что
„едва ли не каждый обнаруживавшийся новйій факт говорил в пользу этой,.,
теории и ей, по всей видимости, принадлежит будущность". В записке
умолчано об отстранении Ашмарина от преподавания в 1921 г. за его
прежнюю шовинистическую деятельность и неправильно указано, что „по
независящим от него причинам Н. И. Ашмарин был вынужден... переселиться из Казани в Баку". 2
Видное место среди представителей буржуазной этнографии занял
Д . К. Зеленин, в 1925 г. избранный членом-корреспондентом Академии
наук и занявший должность старшего этнографа МАЭ. После Октябрьской
революции он не прекращал своей плодовитой работы в области этнографии и не изменил ее направления. Наиболее выдающимся его трудом
в 1920-х годах явилась книга „Russische (Ostslavische) Volkskunde", изданная
в Германии (1927 г.). В этой работе Д. К. Зеленин держался старого шовинистического обозначения украинцев, русских и белоруссов общим названием „русские", отождествляя последнее с „восточными славянами".
Будучи последователем Ламанского и других, руководителей Русского
географического общества, Зеленин в 1927 г. возродил мысль о распространении русского языка в Галиции и Закарпатской Руси. На карте, приложенной к его книге, Зеленин с особою Ітцательностью перечислил те
прежние венгерские комитаты, где распространен „русский" язык.
В книге Зеленина изложена теория „четырех русских народностей"
(северные великоруссы, южные великоруссы, украинцы и белоруссы). Эта
теория является, несомненно, шовинистической, - так как приравнивает различия между украинским, белорусским и русским народами к различию
между северными и южными русскими. Ни в научном, ни в политическом
отношении эта теория не является правильной. Никто не будет говорить
о необходимости создания, напр., отдельных южнорусского и севернорусского литературных языков, тогда как является общепризнанным существование украинского и белорусского литературных языков. Снижая значение
русско-украинских и русско-белорусских различий, Зеленин должен последовательно прийти к отрицанию самостоятельных литературных языков
украинского и белорусского, к отрицанию политической самостоятельности
Украины и Белоруссии и т. д., так как нет ни особого литературного языка,
ни выделения в особую политическую единицу южной России, где население носит поневу, ставит избы на низком подклете и говорит акающим
1

Записки Коллегии востоковедов, I, стр. 1Ö0, прим. на стр. 100—101.
Записки об ученых трудах членов-корреспондентов Академии наук СССР по отделе
нию гуманитарных наук, избранных 31 января 1929 г. ,Лгр., 1930 г., стр. 4.
2

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

8І

языком. Шовинистическое направление и политическая установка Зеленина в его книге совершенно ясны, и является, по всей вероятности, не
случайным, что он нашел издателя не в СССР, а за границей.
В рецензии М. Я. Феноменова сделана некоторая попытка разоблачить шовинистическую сущность книги Зеленина и отметить ее антиукраинское направление: „Автор провел вначале резкую грань между
четырьмя этническими группами, входящими в состав русской народности,
но он не мог при изложении истории развития той или иной стороны
культуры строго держаться поставленных им же самим рамок. И в историк
орудий, и в истории жилища он зачастую сбивается на старую „всероссийскую" эволюционную точку зрения и как бы забывает не только о различии между северно великоруссами и украинцами, но, пожалуй, и о различии между великоруссами и украинцами". 1
В 1929 г. последовало новое выступление Д. К. Зеленина в аналогичном направлении, в виде статьи „Принимали ли финны участие в
образовании великорусской народности?", напечатанной в „Сборнике"
ЛОИКФУН, изданном под редакцией председателя общества В. А. Егорова.
В этой работе Зеленин отстаивал „чистоту" русской народности и категорически отрицал присутствие в ней элементов, связывающих ее с народами так называемой финской группы. Своеобразное, но неправильное
освещение дано Зелениным некоторым явлениям, напр.: „Вообще великорусом очень чувствительно относятся к „инородческому" происхождению
своих соседей и весьма часто называют „инородцами" даже коренных
русских, если те живут в инородческом краю или хотя бы поблизости
около инородцев". 2 Никакой „чувствительности к происхождению" в тех
прозвищах, которые Зеленин привел, конечно, не было, и они являлись
домыслом автора, приписавшего русским крестьянам вымышленную заботу
о „чистоте" своей крови. Замечательна та резкая грань, которую Зеленин проводит между русскими и финнами. Эта грань выступает в работе
неоднократно: „Обрусевшие финны (тем более, что их пока так немного)
просто примкнули к чуждой им народности, а не переродили ее, да и не
могли бы этого с д е л а т ь . . . " 8
По мнению Зеленина, между русскими и финнами не только нет общности происхождения, но он отрицает даже ассимиляцию финнов русскими и прошлое представляет себе исключительно лишь в виде кровавых войн между двумя „расами": „Мирная колонизация финского северовостока русскими—-это легенда, созданная историками... Против такой
легенды красноречиво говорят уже те многие десятки битв и войн, которые происходили между русскими и финскими племенами, вплоть до
XVI века включительно. * Победа в этих битвах и войнах, за редкими исключениями, оказывалась на стороне русских, и побежденные финны очень
часто бегут, уступая свою страну победителям... Наконец, известны случаи более или менее добровольного ухода финнов от русских. .. Финны
. уже без открытой битвы сознавали свое бессилие иод напором русских...
Благодаря большей культурности и хитрости, русские новопоселенцы берут во всех отношениях перевес над старожилами. Н е р е д к о . . . менее (!)
уступчивые вотяки выселяются в другие места..."' 1
Чистота „великорусской" народности рисуется Д. К. Зеленину во всей
ее неповрежденное™ : „Для нас теперь ясно, что ходячее мнение об обрусении целого ряда финских племен на самой заре русской истории со1
М. Я. Ф е н о м е н о в " . Книга,
стр. 448-449.
» ЛОИКФУН, стр. 103.
3
Там же, стр. 104.
1
Там же, стр. 105, 106, 107.

Этпогр ф и ч е с к и й с б о р н и к .

которая

создает эпоху,

Краеведение, JVi 4,

1928 г.,

'
6

ХУДЯКОВ M. jr.

здано нашими старыми историками без достаточных оснований . . . Ни великорусская диалектология, ни великорусская этнография не находят в общевеликорусском говоре и быте сколько-нибудь значительных финских элемент о в . . . Если в старину и цоканье и даже великорусское аканье считали
заимствованием от финнов, то новейшая, строго научная диалектология
А, И. Соболевского и А. А. Шахматова раз /навсегда отвергла эти измышления. Равным образом бытовая этнография установила, что в великорусской одежде преобладают греческие элементы, а не финские. Что касается жилища, то давно известно, что финны усвоили русский тип жилища, а не н а о б о р о т . . . Отличительные особенности северно-великорусской культуры являются простым развитием обще-восточнославянской культуры применительно к северной»природе". 1
Работа Д. К. Зеленина получила достойную оценку в статье С. П.
Толстова „К проблеме аккультурации": і „Статья Д. К. Зеленина (так
ж е как и его „Volkskunde" в отношении вопросов генезиса и развития
восточнославянской культуры и народности и ее отношения к другим
культурам и народностям) представляет собой антинаучную попытку
тенденциозно интерпретировать факты (попытку, где отсутствует всякая критика источников, где голословные утверждения переплетаются
с произвольным истолкованием исторических и этнографических явлений),
попытку, основанную на реакционной методологии и дающую „научную"
базу для заинтересованных в развитии русского шовинизма групп каквнутри Союза', так и вне его. В обстановке обостренной классовой борьбы,
когда каждое даже весьма теоретическое высказывание приобретает особую политическую актуальность, эта попытка, вопреки всем фактам, отстоять девственную чистоту „единой и неделимой" русской народности,
должна встретить со стороны марксистской науки жестокий отпор. Это
тем более необходимо, что мы имеем дело с одним из крупнейших русских этнографов, главой целой школы". 3
Русское географическое Общество после революции было переименовано из „императорского" в „государственное", но полностью сохранило прежний состав своих членов и особенности устава, препятствовавшиеся доступу в' него молодых сил, которые могли бы содействовать
его обновлению. Лучшим образцом косности и консервативности может
служить сборник „Петр Петрович Тян-Шанский. Его жизнь и деятельность", изданный РГО в 1928 г. под редакцией А. А- Достоевского. Во
вступлении к сборнику председатель общества Ю. М. Шокальский сообщает, что „идут молодые силы географов, и мы хотим передать память
о Петре Петровиче этому юному поколению. Именно с этой целью совет
общества решил и з д а т ь . . . предлагаемый сборник статей. Люди воспитываются не проповедями ( ! ) и не нравоучениями, а примерами" . . ..
(стр. VI ненумер.). Сборник, предназначенный давать примеры для молодых советских ученых, открывается статьями А. А. Достоевского и В. П.
Семенова-Тян-Шанского. Эти статьи — сплошная апология старого феодально-буржуазного быта, который рисуется в идеализированном виде.
В 1930 г. РГО выпустило в свет произведение Г. Е. Грумм-Гржимайло „Западная Монголия и Урянхайский край", т. III, вып. 2. 4 Автор
этой работы всецело стоит на старинной почве, изображающей процесс русской колонизации Сибири как „замирение" непокорных „ино1 Сборник Л О И К Ф У Н , 1, стр. 107.
2 „Этнография", 1930, №. 1-2, стр. 63—87.
3
Там же, стр. 87.
4
В апреле 1931 г. указанная работа Гфумм-Гржнмайло была подвергнута критической
проработке в Р Г О со стороны тов. Л . Е. Берлина, которому принадлежит приоритет в этом
в о п р о с е перед автором настоящей работы. Al. X.

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ ,

8І

родиев", которые постоянно „совершали набеги" на русских, ..вторгались в русские пределы", производили „напор" на русских и г. п.
„Удачный исход некоторых из этих набегов, отказ платить ясак и непрекращающиеся волнения среди „немирных" инородцев заставили, наконец,
московское правительство принять решительные меры к замирению Саянского края" (стр. 527) — такова трактовка русских захватов в изложении
Грумм-Гржимайло. С сочувствием излагая историю хищнической колонизации Танну-Тувы (по терминологии автора—..Урянхайского края"), Г р у к м Гржимайло прилагает усилия, чтобы всячески оправдать захватническую
роль правительства царской России. Он задает себе вопрос : „Право ли
было русское правительство, действуя таким образом в урянхайском вопросе?",— и немедленно отвечает на него другим вопросом: „Могло ли оно
при наличии указанных обстоятельств действовать иначе?" (стр. 541). В
качестве „наличия указанных обстоятельств", будто бы вынуждавших русское правительство применять агрессивные меры, приводится старый мотив,
возлагающий ответственность на местное население и заключающийся в
той „явно преступной форме, в какую вылился местный протест" против
русских колонизаторов (стр. 540).
Для оправдания захватной политики царского правительства ГруммГржимайло приводит философские обоснования. Он говорит о „проблеме
жизни" и, ссылаясь на Геккеля, заявляет о закономерности вымирания некоторых народов. Цитируя книгу Каррутерса ..Неведомая Монголия" (1914 г),
Грумм-Гржимайло обосновывает закономерность вымирания танну-тувинцев :
„В жизни человеческих обществ слагаются иногда такие условия, которые
сокращают период их старости, ускоряя развязку. Они наблюдаются сейчас и у урянхайцев, которые переживают полосу застоя и внутреннего
разложения" (стр. 542). И это ложное утверждение печатается Русским
географическим обществом в тот момент, когда Танну-Тувинская республика
вступает в полосу экономического и культурного строительства и подъема!
Грумм-Гржимайло утверждает: „Все писавшие об урянхайцах приходят к единогласному заключению, что эта народность на пути к вымиранию" (стр. 541). Движение русских на восток по -пути захвата и ассимиляции— „было столь же естественно и законно, как законны были те
передвижения народных масс, начиная с эмиграционного движения финикиян и древних греков, которые способствовали насаждению культуры в
пределах тогда известного мира. Думать иначе значит отрицать один из тех
законов, которыми управлял мир : слабейший уступает свое место более
сильному физически или морально" (стр. 541). Грумм-Гржимайло приводит
ссылку на книгу Леруа-Болье „De la colonisation chez les peuples modernes",
в которой заключается оправдание захватнической политики (стр. 541).
Приговор Грумм-Гржимайло вполне соответствует его идеологии :
„Русское правительство стояло на верном п у т и . . . оно понимало также,
что, противЬдействуя русскому колонизационному движению за Саяны,
оно может только его задержать, но не остановить совершенно" (стр. 543).
Вся Танну-Тува рассматривается Грумм-Гржимайло как русская колония,
и он продолжает именовать ее „Урянхайским краем", перечисляет исключительно русское население, приводит цифры русского землевладения и
т.д. О послереволюционной жизни тувинского народа сообщает весьма
кратко и „аполитично": „Засим наступили события 1917 г., выдвинувшие
« а сцену иных деятелей, и в настоящее время этот край „великих возможностей" стал под управление танну-тувинского народного правительства,
сведения о структуре которого сообщаются ниже в приложении 3" (стр.550).
Это „аполитичное" упоминание о „событиях" 1917 г. написано языком
тех произведений, какими писали реакционные ученые в годы военного
коммунизма, и близко напоминает одно место из сборника в память Шах-

ХУДЯКОВ

M. jr.

матова: „За 1917 г. последовали 1918-й и другие. В них не все было
худо, это — правда, но не менее правда и то, что в эти годы русская
история обогатилась несколькими страницами, которые не скоро изгладятся. О них не стоит говорить: они известны всем . 1
Подобно тому, как в одной работе, изданной Академией наук в 1930г.,
встречается утверждение, что „проценты есть форма выражения благодарности", 2 так и в работе Грумм-Гржимайло имеются подобные утверждения относительно процента прибыли на вложенный капитал: „Этот валовой процент (100—300%) не только не был чрезмерен, но иногда (ниже 50%)
даже убыточен" (стр. 6 1 0 ) . . . „36% годовых, взимаемых с монголов китайцами, не могут там считаться лихвенными" . . . (стр. 496, 611). „Да ради
меньшей годовой прибыли не стоило бы минусинцу и переваливать за
Саяны, нести там все тяготы жизни вне семьи, общества и привычной
обстановки, переживать опасности и невзгоды пути, рисковать своим капиталом"... (стр. 611).
Говоря об истреблении пушного зверя в Таяну-Туве, Грумм-Гржимайло приводит „философское" добавление: „Но все это ведь неизбежно,
и русские купцы являлись лишь бессознательным орудием этого неизбежного" (стр. 613). Грумм-Гржимайло берет под свою защиту русских
купцов царского времени, причем вполне соглашается с купеческими точками зрения: „Их деятельности в Монголии обыкновенно выносился суровый приговор и обвинение в алчности. Такое огульное обвинение, однако,
безусловно несправедливо. Забывали, что им приходилось в большинстве
случаев производить свои торговые операции в т е м н у ю . . . К тому же и
туземцы в верховьях Енисея ныне не те, какими были они еще 50 лет
тому назад, когда каждый русский торговец был желанным гостем хошуна; они не только не поддавались в последнее время „стрижке", но за
ними надо было ухаживать" (стр. 614).
Русских
торговцев Грумм-Гржимайло защищает
и оправдывает
чрезвычайно упорно и при этом вступает в детальную полемику с томскими профессорами Боголеповым и Соболевым, работа которых была
напечатана в 1911 г. Томские профессора считали русскую торговлю ростовщической, Грумм-Гржимайло возражает: „Высокий процент сам по себе
еще не придает сделке ростовщического характера; для этого нужны
два условия : чтобы он значительно превышал нормальный для данного
времени и страны, и чтобы налицо была очевидная эксплоатация нужды,
угрожающая хозяйственному благосостоянию эксплоатируемого . . . Монголия—страна очень бедная капиталами, и тот ссудный процент, который
считается в России чрезвычайным, в ней является только нормальным.
Засим, чем значительнее риск, тем больший процент, согласно нормаль- *
ным (!) условиям сделки, должен брать к р е д и т у ю щ и й " . . . (стр. 618).
Грумм-Гржимайло утверждает, что „к русско-сойотской торговле вообще нельзя подходить с той меркой, которая выработалась на Западе.
Безусловно также недопустимо для научных исследователей вопроса то
предвзятое мнение, которое заставляет их видеть в туземном населении
только страдающую, угнетенную сторону, а в пришельцах - торговцах
сплошных эксплоататоров, способных ради наживы на всевозможные сделки
с своей совестью" (стр. 620). Грумм-Гржимайло заступается за тех, „кого
торговый интерес (!) гнал в далекие, неприветливые монгольские степи и
заставлял десятки лет жить в них жизнью номада" (стр. 620). Почтенный
исследователь обижен за русских хищников, которых томские профессора
„аттестовали много ниже того, чего они действительно стоили, причем
i Известия ОРЯС, XXV, стр. 149.
3
Труды Якутской комиссии Академии наук, т. IV, Лгр., 1929, стр. 29.

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ ,

8І

эпитеты в роде „пьяница", „форменный скандалист" и др. появлялись на
страницах даже таких книг, как „Очерки русско-монгольской торговли"
проф. М. И. Боголепова и M. Н. Соболева, а наряду с этим и обвинения
в самоуправстве, в отобрании скота за долг, в требованиях вторичной
уплаты по долговым обязательствам и других, им подобных, художествах" (стр. 620—621).
Грумм-Гржимайло с усердием опровергает одно за другим все эти
обвинения, которыми будто бы оклеветали русских торговцев томские
профессора и другие авторы, писавшие о Монголии и Танну-Туве. Он высказывает определенную симпатию к тем торговцам, контингент которых
„представлял в массе своей малоинтеллигентную в торговом смысле (!) среду,
но это обстоятельство отнюдь не мешало (!) им умело проводить русское
дело (sic ! ) в Монголии" (стр. 626), и отмечает их
„сравнительную
добропорядочность, которую не понижают (?) некоторые их действия, может быть, не безупречные с точки зрения европейской морали, но законные (!) в той среде, в которой им приходилось жить и работать" (стр. 627).
Ученый географ упорно проводит колониальную идеологию. Отмечая среди русских купцов в Урянхае „просвещенных деятелей", ГруммГржимайло сообщает: „Не ограничиваясь торговлей, как эти, так и другие
лица направили свои энергию и капиталы на развитие производительных
сил своей новой родины, и мы видим их работающими в самых различных отраслях хозяйственной деятельности" (стр. 628—629). В чем же заключалась „просвещенная деятельность" господ Сафьяновых и Кс по „развитию производительных сил" Танну-Тувы? — Оказывается, в добывании из
Танну-Тувинских золотых месторождений драгоценного металла и в пере-.
качивании его в собственные карманы: „Начиная с 1910 г. особенно успешно шла добыча золота на прииске Г. Г1. Сафьянова в верховьях р. Тапсы.
Этот прииск, по словам Родевича, оборудован был механически, экскаватором, и давал свыше 6000 пудов золота в год" (стр. 631).
ІІодводя итоги, Грумм-Гржимайло утверждает, что „характером своим русская крестьянская колонизация всегда существенно отличалась от
колонизации полудиких стран другими европейскими народностями... Только русский колонизатор-крестьянин умел мирить (?) с своими личными
интересами интересы туземцев" (стр. 634 — 635). „Примеры проявления
произвола и эксплоатации... русским пионером доверчивого туземца... это
не система, а единичные случаи, неизбежные при столкновении двух рас,
далеко разошедшихся между собою в интеллектуальном отношении" (стр.
635). „Если сойот сравнительно безболезненно переносит контакт с европейским миром... если он, знакомясь с европейской духовной и материальной культурой, воспринимает благие их стороны, то лишь потому, что
ему пришлось приобщиться им при русском посредстве" (стр. 636).
Аналогичные высказывания о честности и порядочности русских торговцев Грумм-Гржимайло приводит и относительно Западной Монголии.
В лице почтенного ученого русская буржуазия получила авторитетного защитника и апологета, а советскую науку он „обогатил" шовинистическим
произведением. Как это ни странно, но такое произведение было напечатано
„по распоряжению ГРГО", на 13-м году после Октябрьской революции.
Напрасно мы стали бы думать, что автор извлек залежавшуюся рукопись из своих дореволюционных бумаг: текст данной книги содержит явные
признаки переработки в послереволюционные годы (напр., упоминание наряду
со старым названием города „Белоцарск" нового названия „Кизыл" — „Красный", стр. 550, 554, 557, выдержки и статьи М. И. Скобеева (1925 г.) на
стр. 570, прим. 1, упоминание о событиях 1918 г. на стр. 558, 1919 г. на стр.
519 и т. д.).
В лице Грумм-Гржимайло мы видим представителя русской дореволю-

ХУДЯКОВ M.

jr.

циониой буржуазии; который является апологетом колониальной политики
и лучше всего раскрывает связи научной работы с классовыми задачами буржуазии. Т. В. Васильевым и В. Ф. Карпычем уже отмечено на страницах печати, что в „Известиях Гос. Русского Географического общества" М. Б. Едемскнй в статье „Самоеды и оленеводство в Кулойском крае" (т. 62, вып. 1)
оплакивает судьбу русских колонизаторов, столетиями стяжавших свои богатства на грабеже самоедского населения и „пострадавших" от реквизиции
революционного времени. Другой географ, И. М. Шмаков, свято хранит
великодержавные колонизаторские традиции самодержавия. Полемизируя
в 1930 г. с таким же, как он, географом Рабо о „русских лопарях", он
свою аргументацию берет из арсенала разбитых русских империалистов
и их научных агентов — императорских географов". 1
В качестве примера шовинистических течений, упорно отстаивавших
свое существование после Октябрьской революции в условиях ..провинциальной" жизни, может служить деятельность казанских научных организаций.
Октябрь 1917 г. застал в Казани наличие целого ряда научных организаций,
работавших в области этнографии : Общество археологии, истории и
этнографии, находившееся с 1914 г. под руководством либеральной группы
ученых с проф. M. М. Хвостовым во главе ; только что основанный
Северо-Восточный археологический и этнографический институт, возникновение которого явилось плодом союза миссионеров и крайне-правых
кругов профессуры, наконец, кафедра географии и этнографии Казанского
университета и состоявший при ней Географический кабинет также вели
работы по этнографии под руководством проф. Б. Ф. Адлера, который занимал позицию в либеральнбм лагере казанских ученых. Вскоре после
Октябрьской революции ряды консервативного лагеря казанских
этнографов пополнились видной фигурой : в Казани поселился оставшийся
не у дел Н. А. Бобровников — первый преемник Ильминского в должности
директора Закабанской семинарии, с 1906 по 1908 г. бывший попечителем
Оренбургского учебного округа, затем член совета министерства народного
просвещения. Революция лишила его прежнего высокого положения, он
должен был покинуть Ленинград и возвратился в Казань. Однако связь
Бобровникова с Ленинградом вскоре была восстановлена. Инициатива принадлежала, повидимому, ленинградским ученым, работавшим в КИПС под
руководством акад. А. А. Шахматова. В 1918 г. командированный от КИПС в
Казань П. Л. Маштаков установил связь с Н. А. Бобровниковым, который
сам об этом упоминает в одной работе: „При обмене мнений по поводу
этой карты (этнографической карты России КИПС)... с командированным
в Казань г. Маштаковым выяснилась неотложность изменения и дополнения путем местных исследований работы, предпринятой Академией наук". 2 .
H А. Бобровников живо откликнулся на контакт, установленный с ним
КИПС через П. Л. Маштакова: он пишет: „Я представил тогда в Академию
особый доклад, в котором были изложены соображения... о неизбежности . . . обосновать этнографическую карту среднего П о в о л ж ь я . . . на местных обследованиях
В качестве собирателей местного материала по определенной программе я предлагал тогда привлечь бывших сотрудников Переводческой комиссии, которых я имел в виду до 50 человек из числа сельских учителей и духовенства. Руководителями их работы, по моему предположению, могли бы быть из казанских ученых Н. Ф. Катанов, С. Е. Малов,
1

Т. В а с и л ь е в , В. К а р п ы ч. Краеведение и туризм - на службу социалистическому
строительству (Ц. О. «Правда», № 257 от 17 сентября 1931 г.).
2
ИОАИЭ, т. XXX, вып. 2, стр. 170.

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ ,

8І

Н. И. Ашмарин, А. И. Емельянов". 1 По сообщению Бобровникова, „Академическая комиссия (КИПС) приняла предложение той группы лиц и
обещала ей свое ¿материальное содействие". 2
Таким образом, Н. А. Бобровников, ориентируясь на КИГІС, проектировал возрождение прежней'миссионерской организации — Переводческой
комиссии, с целым кадром из сельских учителей и попов, с известными
миссионерскими деятелями во главе.
В августе 1918 г. Казань была взята чехо-словаками, и в ней водворилась белогвардейская власть. Некоторые профессора и преподаватели
Казанского университета приняли активное участие в организации содействия белогвардейцам. 12 сентября 1918 г. Казань была взята Красной
армией, и целый р я д казанских ученых бежал вместе с белыми. В числе
бежавших от советской власти были председатель общества археологии,
истории и этнографии проф. М. М. Хвостов, секретарь общества А. Г. ¿Муравьев, почти все члены совета общества, а также директор Северо-Восточного института проф. С. П. Покровский. Бежали преимущественно
деятели либерального направления, принимавшие активное участие на
стороне белых в организации гражданской войны. Представители крайнеправого лагеря проявили меньшую подвижность и почти все остались
на местах. В Казани остались почти все видные деятели миссионерства, а
т а к ж е почти весь состав преподавателей Северо-Восточного института
(за исключением директора проф. С. П. Покровского), напротив, состав
совета Общества археологии почти полностью бежал вместе с белыми. В
Казани остался проф. Б. Ф. Адлер, товарищ председателя Общества А. И. Э.
Он решил восстановить деятельность общества и созвал сначала совет,
а затем и общее собрание общества. К концу 1918 г. выяснилось, что
прежние члены совета скоро в Казань не возвратятся — они уехали в
Сибирь, к Колчаку. Тогда Б. Ф. Адлер предложил членам общества считать их выбывшими и пополнить состав совета выбором новых членов.
За время либерального руководства (1914—1918 гг.) состав членов
ОАИЭ не успел обновиться в значительной степени после многолетнего
засилья миссионеров, и основные кадры членов общества остались теми,
какими были при председателе Катанове. Кроме того, большинство членов
общества либерального направления бежало с белогвардейцами, тогда как
миссионеры остались почти все на местах. Положение оказалось благоприятным, для миссионеров, и они воспользовались создавшимся соотношением
сил. При выборах произошла борьба между миссионерами и либералами.
В совет общества были избраны почти исключительно члены миссионерского лагеря. При первом голосовании в председатели общества кандидаты
обеих группировок — реакционной (проф. Н. М. Петровский) и либеральной
(проф. Б. Ф. Адлер) получили по равному числу голосов. При повторных
выборах председательское место удалось занять Адлеру, но миссионеры
компенсировали себя тем, что провели в товарищи председателя уже не
проф. Петровского, а такого крупного миссионерского деятеля, как Бобровников.
Катанов сознательно оставался в тени, не выставляя своей кандидатуры ни на одно из руководящих мест и не вошел даже в члены совета
ОАИЭ. Ректором Северо-Восточного института вместо С. П. Покровского стал М. В. Бречкевич. Почувствовав перевес в ОАИЭ, миссионеры
немедленно перешли в наступление. В общем собрании ОАИЭ 17 января
1919 г. Катанов председательствовал в качестве почетного члена общества
м тотчас же воспользовался этим случаем для устройства политической
i И О А И Э , т. XXX, вып. 2, стр.
е , с т р . 198.

170-171.

худяков м. г.

демонстрации: „По предложению председательствовавшего Н. Ф. Катанова,
почтена вставанием память с к о н ч а в ш и х с я . . . епископа Анастасия (Александрова) и . . . А. Т. Соловьева". 1 Оба они были не только членами ОАИЭ,
но также и известными реакционерами: А. Т. Соловьев состоял председателем казанского отдела Союза русского народа, издателем черносотенного журнала „Деятель", а еп. Анастасий был одним из ставленников распутинской клики.
Вслед за Катановым перешел в наступление Н. А. Бобровников. 9 марта
1919 г. он выступил в ОАИЭ с докладом „Об учреждении Востоковедной
комиссии". В этом докладе Бобровников продолжал развитие той идеи,
которую он высказал летом 1918 г. в своей записке, представленной в КИПС.
И д е я заключалась в концентрации миссионерских сил и в возрождении старой
миссионерской организации—Переводческой комиссии. В1918 г. Бобровников.
предполагал возродить Переводческую комиссию в виде филиального отделения КИПС, теперь он предложил организовать ее при ОАИЭ под названием „Востоковедной комиссии". По проекту Бобровникова, комиссия
должна была руководить всей работой по изучению языков, этнографии и истории местных и вообще восточных племен. В числе других
вопросов „ к о м и с с и я . . . рассматривает вопросы о развитии существующих и создании новых ученых и учебных учреждений, музеев, выставок, организации курсов, лекций и проч. по вопросам, относящимся к
языкам, этнографии и истории племен Востока".'- Членами комиссии должны
были быть Н. Ф. Катанов, С. Е. Малов, Н. И. Ашмарин и А. И. Емель- ,
янов, которым Бобровников и предполагал вручить судьбу всех учебных заведений и культурно-просветительных учреждений, относящихся к народам всей Восточной России. Он предполагал сделать комиссию „центром,
з а р о д ы ш е м . . . тех учреждений, о которых мечтал первый съезд племен
Поволжья : восточного факультета, института при нем живых языков Востока и школы для элементарного практического их изучения. Политика,
как элемент, разделяющий людей, не д о л ж н а быть допущена в комиссию". 3
При этом Бобровников полагал, что миссионеры могут „ставить себе научн е е цели, не справляясь ни с чьими политическими взглядами '. 4 Этот
проект, опубликованный в „Известиях" ОАИЭ, показывает, насколько
Бобровников, крупный деятель реакционного направления, был далек
от реального понимания советских условий во время гражданской войны.
Он попрежнему вел свою миссионерскую линию, жил традициями прошлого, как будто Октябрьской революции никогда не бывало. В своем
докладе он исходил из опасения, что „значительная группа лиц — я имею
в виду бывших сотрудников (Переводческой) к о м и с с и и . . . может быть
долго лишена ученого руководства, если не получит его от нашего
общества, в лице проектируемой комиссии". 5 По мнению Бобровникова,
после революции следует восстановить и продолжать миссионерскую работу, которая велась при старом режиме.
Бобровников был вовсе не одинок в своих реакционных намерениях.
Его доклад встретил поддержку со стороны членов ОАИЭ, и общество
постановило учредить Востоковедную комиссию с составе Н. А. Бобров- '
никова, Н. Ф. Катанова, Н. И. Ашмарина, А. И. Емельяноваи С. Е. Ma лова
(через 3 недели С. Е. Малов. к его чести, вышел из состава комиссии).
•Председателем комиссии был избран Бобровников. 6
' ИОАИЭ, т. XXX, вып. 2, стр.
Там же, стр. 171, п. IV.
3
Там же, стр. 168.
4
Там же, стр. 177.
5
Там же, стр. 171.
» Там же, стр, 173—174.

167-174.

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ ,

8І

В первом же заседании комиссии 12 марта 1919 г. был поднят вопрос
об учреждении в Казани восточного факультета. 1 Проект был направлен
против Северо-Восточного института: организация его Бобровникова не
удовлетворяла — он желал овладеть всей культурно-просветительной
работой среди народов восточной России и подчинить ее миссионерскому
направлению. Северо-Восточный институт такими широкими целями не
задавался и довольствовался проявлением консервативной идеологии на
тесно ограниченном материале. Деятельность Восточного факультета Бобровпиков мыслил тесно связанной с аналогичными учреждениями в буржуазных
странах, напр., с „французской школой в Марокко". 2 Это беглое упоминание о колониальной французской школе дает понять, что Бобровников
проектировал организовать советские культурно-просветительные учреждения по образцу колониальных учреждений империалистических стран и в
„тесной связи" с ними.
Помимо организации Восточного факультета, Бобровников разрабатывал „проект систематического обследовайия инородческого населения
Среднего Поволжья". - Задачи обследования Бобровников очертил следующим образом: „Я настаиваю на том, что орган этот (Востоковедная комиссия) должен быть чисто научным и должен поставить себе целью давать
ответы на вопросы, которые европейская наука ставит по отношению к
северо-востоку России". 1 Для производства исследований Бобровников
проектировал р я д экспедиций. В организации экспедиций Бобровников.
ориентировался на национальную интеллигенцию, имея в виду учителей и
священников, прошедших миссионерскую школу Ильминского. Эта мелкобуржуазная интеллигенция должна была служить проводником общественных взглядов Бобровникова и в своей деятельности ориентироваться па
представителей миссионерского направления. В своих начинаниях Бобровников опирался преимущественно на своих бывших у ч е н и к о в - преподавателей из удмуртов, которые его охотно поддерживали в то время. Потому
в первую очередь Бобровников разработал доклад „Об экспедициях для
обследования языка и быта вотяков". 5
Далее он намечал такую задачу, как „обследование этнических элементов, из которых сложилась татарская народность". (і
Идеологические установки Бобровникова продолжали оставаться столь
же шовинистическими, какими они были до революции. Относительно всех
народов Востока он настроен недоверчиво и подозрительно: „Россия дорого
заплатила за свою отсталость в деле изучения Востока. Грошевая экономия на науку и на подготовку сведущих людей обусловила нашу баснословную неосведомленность о положении вещей в Азии и привела нас к
войне с Японией, что, ослабив нас и подорвав наш престиж, сделало возможным нападение (!) на нас Германии в 1914 г. И теперь, как в XIII веке,
мы совершенно слепы в отношении всего, что творится в умах и сердцах
народов А з и и . . . как будто Азии вовсе не существует. Едва ли кто станет
отрицать, что это грозит нам бедою". 7 Среди народов Поволжья
Бобровников подозревает существование людей, .„зараженных мегаломанией или шовинизмом", и противопоставляет им бывших деятелей миссионерства, как „людей науки, стоящих в отцршении местных и вообще
восточных племен на строго объективной (!) почве". 8 От участия в Вос1
3
3
4

7
s

И О А И Э , т . XXX, в ы п . 2, с т р . 199.
Там ж е , с т р . 2 0 4 .
Там ж е с т р . 198,
Там ж е , с т р . 178.
Там ж е , стр. 175—187.
Там ж е , с т р . 169.
Там ж е , с т р . 168—169.
Там ж е , с т р . 169.

ХУДЯКОВ- M. IV

токоведной комиссии он совершенно устраняет татарских и других ученых из числа мусульман. По отношению к татарам Бобррвников приводит
в качестве сравнения данные французской колониальной статистики в
Алжире и находит „аналогичные цифры относительно мусульман" среди
татар и алжирцев. 1 Удмуртов он делит „в отношении условий этнографического обследования" на четыре группы: ,.1)- вотяков, издавно находившихся под преобладающим русским влиянием, 2) вотяков, находящихся
под влиянием мусульман—татар и башкир, 3) вотяков, живущих в соседстве
с несколькими племенами: с черемисами, татарами, башкирами, русскими,
4) вотяков, которые уже утратили свое племенное сознание". 3 Таким образом, единственно уделом удмуртов Бобровников признавал неизбежную
утрату национального самосознания, под влиянием соседей—либо русских,
либо татар. Организация вотской экспедиции была направлена, по существу, против татар: Бобровникову хотелось выделить из числа татар отатарившихся удмуртов, чтобы уменьшить число татар. В этом заключался
•смысл тех „поправок" и изменений,, которые Бобровников предполагал
вносить в не удовлетворявшие его статистические материалы.
Относительно национального движения в Поволжьи 1917—18 гг. Бобровников отмечал „колебания и ошибки инородчСства в текущей работе
по учебному делу", находил, что „племена Поволжья" пришли „к переоценке своих сил, а затем к малополезному их расточению". 3 Централизацию под русской гегемонией он находил, конечно, более полезною, и
•существующее положение его не удовлетворяло.
Не удержался Бобровников от многочисленных восхвалений Ильминского на страницах своих докладов, напечатанных в „Известиях" ОАИЭ, е
от лестных отзывов о Катанове, Ашмарине и Емельянове, 4 а также от
дружественной демонстрации по адресу умершего епископа Анастасия: на
годичном собрании ОАИЭ 30 марта 1919 г. Бобровников выступил с обширною речью, посвященною памяти еп. Анастасия, удалил ему в речи много
хвалебно-восторженных выражений и хотел предложить обществу почтить
вставанием память Анастасия, а вместе с тем—„погибших или погибающих,
по небрежному нашему отношению к науке, талантливых людях, которыми
гордилась бы всякая иная страна".« Он имел в виду тех реакционных
деятелей, которые, подверглись репрессиям за свои контрреволюционные
выступления. „По обстоятельствам, о которых в настоящее время излишне
говорить ", Бобровников при произнесении своей речи выпустил некоторые,
наиболее реакционные высказывания, но воспроизвел речь в печати в
полном виде. 7
Бобровников проектировал осуществление вотской экспедиции весною
1919 г., но в мае месяце район Казани стал театром гражданской войны —
происходило наступление Колчака, и экспедиция осталась неосуществленной. В начале лета в Казань приехал командированный КИПС проф.
А. Л. Петров, через которого Бобровников вновь установил контакт с
КИПС и информировал ее о своих начинаниях. Однако продолжить осуществление намеченных планов Бобровникову не удалось. Он ограничился
лишь опубликованием в „Известиях" ОАИЭ своих статей и докладов. С
очищением Поволжья от белогвардейцев советское правительство приступило к немедленному осуществлению принципа самоопределения-нацио1 ИОАИЭ, т. XXX, вып. 2, стр. 177.
- Там же. стр. 181.
:
Там же, стр. 169.
* Там же, стр. 167, 199, 202, 209.
Там же, стр. 172—173.
• Там же, стр. 210,
7
Там же, стр. 190.

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ Э Т Н О Г Р А Ф И И ,

8І

надьностей и к организации автономных республик и областей. Ненавистные Бобровникову идеи начали претворяться в жизнь; с ним никто уже
не считался, жизнь шла мимо него, и он сошел со сцены. 25 июня 1920 года
в Казани было отпраздновано учреждение Татарской республики. Бобровников недолго мог пережить крушение своих шовинистических взглядов
и в начале 1921 г. умер.
Однако у Бобровникова были свои единомышленники и продолжатели.
Из единомышленников успели проявить себя в этнографической литературе
после октябрьского времени Катанов и Емельянов, преемником же
Бобровникова в ОАИЭ был К. В. Харлампович.
Н. Ф. Катанов воспользовался чувашским национальным самоопределением для возрождении болгаро-чувашской теории Ильминского, направленной против татар. В 1920 г. через Чувашский отдел наркомнаца в Казани он издал книжку „Чувашские слова в болгарских и татарских памятниках", в которой искусно натравливал друг на друга чуваш и татар. Чувашам он говорил о том, что они подвергаются исламизации и отатариванию: „Вплоть до XX века по P. X чуваши тяготели к мусульманам, часто
даже сильнее, чем к русским, и переселялись даже в Т у р ц и ю . . . монголымусульмане стали обращать в ислам инородцев Поволжья вообще, а
чуваш, живших бок о бок с татарами и черемисами в частности... с XIV века"
(стр. 3). ..Во время поездок в 1907 г. в Оренбургскую и Уфимскую губернии мне (Н. Катанову) довелось видеться с, чувашами, которые только
что приняли и с л а м . . . их тесным кольцом окружали татары-мусульмане"
{стр. 12).
Татарам же Катанов указывал, что те памятники, которые они привыкли считать памятниками своей национальной старины, принадлежат
будто бы чувашам. Он дает чувашскую транскрипцию эпиграфических
текстов, написанных арабским шрифтом, и прямо приписывает татарские
памятники XIV века чувашам: камень на архиерейской даче в Казани, на
берегу оз. Кабана оказывается положенным „над мусульманкой-чувашкой"
(стр. 10), причем „эта мусульманка-чувашка" скончалась при хане Тохте
(стр- И), камень, найденный у „Греческой Палаты" в Болгарах, „был положен когда-то над чувашином-мусульманином" (стр. 11). Таким образом,
Катанов использовал свой авторитет для разжигания национальной вражды
между татарами и чувашами, следуя заветам Ильминского.
А. И. Емельянов также, несмотря на Октябрьскую революцию, продолжал свою деятельность в миссионерском направлении. В октябре 1919 г.
он был в Краснококшайском уезде и наблюдал марийское моление, причем
с удовольствием отметил некоторое сходство исполнявшего жреческие
обязанности Ефима-Кугызи с русскими священниками: „С первого же взгляда
Ефим-Кугызя мне очень понравился, в самых манерах и приемах его
чувствовалось мне что-то родное, как бы заимствованное от близкого
моему сердцу нашего православного духовенства, особенно тех его представителей, которые известны благолепным умением держать себя, как
подобает религиозно-настроенному пастырю церкви". 1 Произведение, в
котором были откровенно выражены эти миссионерские, симпатии русского
исследователя марийской этнографии, было напечатано в „Известиях"
ОАИЭ в 1921 г. (т. XXXI, вып. 4).
Организация Татарской республики выдвинула на очередь вопрос о
ликвидации пережитков миссионерского шовинизма в Казани. Внимание
Наркомпроса Татарской республики привлекли прежде всего казанские
1
А. И. Е м е л ь я н о в , Языческое моление черемис, ИОАИЭ, т. XXXI, вып. 4, сгр. 7.
Впервые обратил внимание советской общественности на эту цитату из А. И. Емельянова
H. М. Маторин в книге „Религия у народов Волжско-Камского края", М„ 1929, стр. 60.

ХУДЯКОВ

M. jr.

вузы. Духовная академия была закрыта, Северо-восточный институт преобразован в Восточную академию (1921 г.), причем при реорганизации был
уволен ряд преподавателей, проявивших себя в качестве активных деятелей шовинистической политики.
После смерти Бобровникова его место в ОАИЭ занял К. В. Харлампович, тесно связанный с церковными кругами и в 1922 г. ставший иредседателим общества. В одной из своих статей Хардампович подчеркнул отрицательное отношение к реорганизации Северо-Восточного института,
сопровождавшейся увольнением реакционеров, упоминанием о том, что
институт „превращен насильственно" в Восточную академию. 1
„Известия" Общества археологии продолжали наполняться работами
реакционного направления. Особенно характерна среди них была статья
1-Î. М. Покровского „Памяти проф. Н. Ф. Катанова", в которой автор восхвалял миссионерскую деятельность этого ученого, умершего в 1922 г. В
этой статье подробно раскрыта миссионерская сторона деятельности
Катанова, причем И. М. Покровский подчеркивал, что Катанов был верующим человеком: „В последнее время Н. Ф. занят был приготовлением
к печати хрестоматии из текстов св. Евангелия на разных инородческих
языках, как пособия для студентов III курса при ирихождении ими татарской диалектологии... Будучи прикован к креслу тяжелой болезнью, он
постоянно читал церковно-богослужебные книги на греческом языке,
особенно это он делал в то время, когда в церквах совершалось богослужение накануне праздников и в самые праздники. Лицам, посещавшим
его в это время, он говорил, что он сам для себя совершает службу..." ?
В' 1923 г. в Казани было организовано Общество татароведения,
которое стало вести работу в ином направлении, чем Общество археологии, истории и этнографий, где продолжалось засилье реакционеров. Вскоре
на очередь был поставлен вопрос о реорганизации Общества археологии,
истории и этнографии, и внутри самого общества назрела мысль о необходимости перестроить свою работу. В 1924 г. председателем Общества
археологии, истории и этнографии был избран проф. Н. Н. Фирсов, являвшийся в то же время председателем Общества татароведения, и миссионерское направление в казанских научных организациях было ликвидировано. Часть этнографов, связанных с миссионерством, к тому времени успела уже сойти в могилу (Бобровников, Катанов) или переселиться
из Казани в другие города (Ашмарин, Емельянов).
Аналогичный процесс классовой борьбы внутри научных организаций
происходил и в других университетских центрах, например в Саратове.
Правое крыло в местном Обществе археологии, истории и этнографии
продержалось на руководящих позициях вплоть до 1925 г., и лишь в этом
году уступило место лицам советского направления.
В Самаре волна великодержавного шовинизма дала о себе знать в
1930 г. при издании краеведческого сборника „Средне-Волжский край".
Как уже было отмечено советской критикой в лице В. Т. Васильева,
застрельщиками великодержавного шовинизма в Самаре явились проф. П. А.
Преображенский и „краевед" Е. И. Охитович. В статье „Заселение края"
проф. П. А. Преображенский сообщает, что в 1748 г. „часть киргиз-казаков
заявила о своем подчинении русской власти и по этому случаю решено
было построить город (Оренбург)..."; „на первых порах русские земледельцы, занимая участки степи, мордве не мешали, мордва даже охотно

прим.

1
Каз. Муз. Вест,. 1922 г., .\» 1, стр. 189.
- Известия Общества археологии, истории и этнографии, г. XXXII, вып. 2, стр. 22А

Сборник , 3 а марксизм в советском краеведении", М., 1931, стр. 115—121.

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В Р У С С К О Й ЭТНОГРАФИИ ,

8І

припускала к себе переселенцев для обмена с ними продуктами хозяйс т в а . . . так же, как и мордва, башкиры сначала охотно припускали к
себе переселенцев из других национальностей". 1
В. Т. Васильев говорит: „Читая эти откровения, невольно вспоминаешь
лакейскую мазню придворных „историков" царской России, этих профессиональных лжецов и обманщиков насчет действительной истории народов б.
России." 2 В. Т. Васильев отмечает, что великодержавные шовинисты в краеведении стремятся сгладить классовую сущность колонизаторской политики
самодержавия и вместе с тем доказать, что никакого угнетения туземных
народов со стороны самодержавия не было. „Особенно возмутительными
и мерзкими являются попытки доказать заботу самодержавия о развитии
городской культуры среди „инородцев" ...Итак, были построены два города:
Оренбург для к а з а к о в (?) и Ставрополь для калмыков (?). Такую несусветную реакционную чушь несет проф. Преображенский ради того,
чтобы задним числом вынести оправдательный приговор колонизаторской
утнетательной политике самодержавия... Вместо того, чтобы справедливо
рассказать истинный смысл о возведении поволжских городов и крепостей,
вместо того, чтобы правдиво поведать об угнетении туземных народов,
проф. П. А. Преображенский несет ахинею о том, что „слухи о просторных
землях в Заволжских степях, о баснословных урожаях пшеницы, о дынях и
арбузах влекли в Заволжье множество переселенцев" (стр. 13). Получается
так, что не появись на Руси слухов... „о дынях и арбузах", так никто
н е полез бы порабощать волжские народы. Колониальный грабеж опятьтаки смазывается глупыми вымыслами о дынях и арбузах". 8
Другой самарский краевед Е. А. Охитович говорит, что „нацмены
нашего края вообще до революции характеризовались неподвижностью и
мало передвигались в города" (стр. 30). В. Т. Васильев делает справедливый вывод: „Выходит, что „нацмены" повинны в-том, что „мало передвигались в города". Выходит, что сколько ни старайся вовлекать представителей ранее угнетаемых национальностей — все равно из этого ничего
не выйдет, поскольку они характеризуются „неподвижностью". 4 „По Охиговичу выходит, что назначение автономных областей сводится лишь к
.„изучению и строительству национальных культур". Это, видите ли, только
по названию автономия, а по существу — культурные учреждения и больше
ничего... Приведенные факты свидетельствуют о наличии в краеведческой
литературе идеологии открытых врагов трудящихся, идеологии великодержавных шовинистов, злостно подтасовывающих исторические факты, с
целью оправдать гнуснейшую национально-угнетательскую политику самодержавия, с целью подорвать и развенчать политику ВКП(б) в национальном вопросе, подорвать дело строительства национальной культуры"., 5
В 1930 г. в Известиях Горского педагогического института, т. VII, ч. Í,
напечатана статья проф. В. П. Пожидаева, которая дала повод для рецензии Л. Успенского под выразительным заглавием „Этнография на службе
контрреволюции". 6 В своей статье В. П. Пожидаев пишет о Северо-Кавказском крае: „Область эта, колонизируемая и колонизующаяся на протяжении четырех веков разнообразными племенами, конечно, главным обра1

„Средне-Волжский край". Самара, 1930, стр. 15—17.
В. Т. Н а с и л ь е в, Против великодержавного шовинизма в краеведческой литературе,
„Большевик". 1930, № 17, и сборник „За марксизм в советском краеведении", стр.118.
:і
..За марксизм в советском краеведении", стр. 119.
4
Там же, стр. 119 — 120. Ср. ген. Мошкова, который писал: „Сходство низших рас с
животными травоядными обнаруживается, между прочим, в том, что они крепко привязаны
к известному уголку земли".
5
/
Там же, стр". 120.
" Советское краеведение, Ï931, № 6, стр. 38—40.
2

ХУДЯКОВ

M. jr.

зом, русскими — великороссами, малороссами и белоруссами, создала здесь,
как и на покинутом ими русском севере, два главных русских наречия —
местное великорусское, в котором однако нельзя не заметить малорусского
говора и местного украинского с ясным налетом великорусского языка". 1
По словам Пожидаева, аналогичные говоры встречаются „ и в остальной
Руси, в ее главных областях — Великоросс:«!, Малороссии и Белоруссии". 2
Л. Успенский совершенно правильно отмечает: „Здесь что ни слово, то
шовинизм. Прежде всего колонизационный вопрос поставлен в духе шовинистической теории Соловьева и Ключевского- Проф. Пожидаев игнорирует учение Ленина о том, что Кавказ являлся колонией России. Благодаря этому обстоятельству, колониальная политика русского капитализма
представлена как безобидное расселение племени. Проф. Пожидаев не
понимает, что колонизация — только момент колониальной политики.
Шркидаевская постановка о колонизации смазывает вопрос о классовом
характере колониальной политики русского капитализма и благодаря этому
превращается в апологию завоевательной политики русского капитализма".
Л. Успенский справедливо продолжает: „Став обеими ногами на
шовинистическую платформу в коренных вопросах истории, проф. Пожидаев ее уже больше не покидает.... У ггроф. Пожидаева исчезает украинская нация и появляется малорусское племя, исчезает украинский язык и
появляется малорусский говор, и наконец исчезает Украина и появляется
Малороссия. Здесь не частные ошибки, а законченная великодержавная
шовинистическая система взглядов. Шовинизм сказывается и в определении „врагов" славянского. „Черкес — е г о позднейший враг" (стр. 270). Под
такими взглядами с удовольствием распишется любой буржуазный историкколонизатор". 4
Самарский проф. П. А. Преображенский' и владикавказский проф.
В. П. Пожидаев выступают как представители великодержавного шовинизма в стенах высших учебных заведений. Однако голос шовинистов
раздается не только с профессорской кафедры, в вузовских аудиториях.
По шовинистическим учебникам подчас ведется преподавание и в школе
2-й ступени. Примером может служить часть учебных пособий в серии
„Библиотека в помощь работе по комплексу", издание которой увенчано
маркою Уральского ОблОНО.
Не останавливаясь на книге Берса „Прошлое Урала", ориентированной на работы В. А. Городцова, Ю. В. Готье и А. В. Шмидта, характер
которых, как чуждый марксизму, достаточно вскрыт В. И. Равдоникасом, 5
обратимся к книжке Н. А. Гурьева и М. К. Шамматова „Национальные меньшинства Урала" (М. 1930).
. Текст этой книжки представляет следы какой-то странной двойственности. В вводной главе авторы выступают в роли разоблачителей русского великодержавного шовинизма, раскрывают тенденциозные построения этнографов дореволюционного времени и т. д. В основных же главах
книги Гурьев и Шамматов целиком воспроизводят шовинистические утверждения, заимствованные из отвергаемых ими произведений дореволюционных этнографов: „Язык пермяков чрезвычайно беден. В нем недостает
слов для выражения весьма многих понятий. Письменности пермяки до
Октябрьской революции не имели; устная словесность (эпос, песни) весьма
скудна и примитивны" (стр. 15). ..Собственной народной поэзии, народ1

Известия Горского педагогического института, 1930, т. VII, г ч. I, стр. 258.
Там же стр. 258.
3
Советское крзеведение, 1931, № 6, стр. 39—40.
4
Там же, стр. 40.
3
В. И. Р а в д о н и к а с , За марксистскую историю материальной кѵльтѵры, „Известия
ГАИМК", т. VII, вып. III—IV, Лгр., 1930.
2

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В Р У С С К О Й ЭТНОГРАФИИ ,

8І

ных песен у вотяков мало. Чаще вотяк поет импровизированные песни по
поводу того, что видит, что слышит. Идет вотяк по полю, видит зайца и
поет, что вот бежит заяц, бежит он так быстро, что за ним не угнаться.
Хочется вотяку курить, а табаку он забыл взять с собой, и вот он опять
ноет по-вотски: ..курить охота, а табаку нет" и т. д. (стр. 26). Таким образом, знаменитые „образны" удмуртских песен, приведенные в V томе
девриеновской „России", в Í930 г. удостоились чести попасть в советское школьное пособие, изданное „в помощь работе по комплексу"!
Повидимому, авторы этой книги не удосужились заглянуть даже в столь
широко распространенный справочник, как „Большая советская энциклопедия", где они могли бы найти несколько иные данные относительно
удмуртской поэзии: „Вотский фольклор очень богат; по богатству он
занимает первое место среди восточнофинского фольклора. Д о сих пор
среди вотяков бытуют своеобразные „вечера загадок" и сильна песенная
традиция. Есть р я д народных певцов и певиц, составляющих или импровизирующих новые песни. По старинной традиции, во время праздников
хозяйка должна для гостей готовить песни, часто отвечают тоже песнейимпровизацией. Выходящая замуж девушка или уходящий в солдаты парень должны на память оставить свои, составленные ими, песни. Встречаются певицы, знающие на память по несколько тысяч строк песенных
текстов". 1
Такой же пережиток великодержавного шовинизма содержится в
главе о казаках, которых составители книжки упорно именуют „киргизами" — названием, отвергнутым советской общественностью. Уральский
областной отдел народного образования в своем школьном пособии старается вновь возродить это отвергнутое название (стр. 57—63).
Таким образом, элементы великодержавного шовинизма продолжают
еще бытовать в русской этнографической литературе даже в годы социалистической реконструкции, хотя они, несомненно, уже близки к окончательной ликвидации.
Сибирская буржуазная интеллигенция равнялась по тем примерам,
которые ей подавали ленинградские и московские ученые, работавшие над
этнографией и историей Сибири, в роде Руденко, Бахрушина, Л. С. Берга
и т. п. В русле руденковской буржуазной этнографии идут работы целого
ряда сибирских научных работников: недаром Руденко в 1918—1920 гг.
преподавал в сибирских вузах; в ту же эпоху, при колчаковщине, в
Сибири осело множество ленинградских, пермских, казанских, самарских
и саратовских профессоров и преподавателей, бежавших на восток вместе
с чехо-словаками и колчаковцами. Наследие этих буржуазных ученых
давало себя знать в Сибири до последнего времени, и до конца 1930-х
годов руководящие позиции в научной жизни Сибири находились в руках
представителей буржуазной идеологии (проф. В. И. Огородников, М. К.
Азадовский, Г. С. Виноградов и др.). К этой плеяде принадлежали А. Р.
Шнейдер и Л. Н. Доброва-Ядриннева, написавшие в 1928 г. книгу „Население Сибирского края".
Эта книга уже обратила на себя внимание советской критики, в частности В. Т. Васильев в статье „Против великодержавного шовинизма в
краеведческой литературе" уделил ей значительное внимание. 2 Шнейдер
и Доброва-Ядринцева характеризуют народы Сибири следу ющими чертами,
знакомыми нам по произведениям Д. К. Зеленина, В. П. Семенова-ТянШанского и других этнографов шовинистического направления. О енисей1

Большая советская энциклопедия, т. 13, стр. 367.
- Журнал .Большевик" 1930, К» 17 и сборник „За марксизм в советском краеведении ,
М , 1931, стр. 115 и след.

9 6

ХУДЯКОВ

jr.

цах говорится: „У них нет ни энергии, ни стремления к живому труду.
Им свойственна та ленивая бездеятельность, которой они предаются
летом... Сонная бездеятельность, граничащая с безмятежностью созерцательного покоя, даже гармонирует с общим фоном неподвижного величавого безмолвия пустынных берегов Енисея" (стр. 47). Про тунгусов
сообщается: „Вообще тунгус непостоянен, неуравновешен, неустойчив,
легкомыслен. И эти качества прежде всего сказываются отрицательно на
его хозяйстве. Его оленьи стада уменьшаются с неуклонной быстротой.
Помимо причин общего характера, здесь имеет значение его небрежное
отношение к оленю, его беззаботность, отсутствие системы, плана" (стр. 51).
Черневым татарам дается следующая характеристика: „По характеру черневые татары, вероятно в связи с природными условиями, замкнуты, необщительны и не склонны к коллективной жизни" (с.тр. 84).
В. Т. Васильев отмечает: ..Все эти писания ..о лености, легкомыслии
и даже несклонности к коллективной жизни" ранее угнетаемых национальностей являются прямым измышлением классового врага, обнаглевшего до
такой степени, что в 1928т. он перепевает ноты расовой теории империализма". 1
В противоположность сибирским „туземцам", русские, живущие в тех
же суровых природных условиях, наделяются следующими чертами: „предприимчивость, практичность, большая наблюдательность, находчивость,
ловкость, смелость, отважность, неустрашимость и решительность" (стр. 63).
„Они (русские староверы) отважны, ловки, жизнь ведут трезвую и трудолюбивую. Живут зажиточно" (стр. 65). В. Т. Васильев правильно отмечает:
..Оказывается, что охота в дебрях тайги, суровая природа, борьба с нападавшими племенами и т. д.-—все эти условия влияли по-разному. Одних
(туземцев) эти условия превращали в лодырей, а других (русских) в ..предприимчивых", „практичных" людей. В этом поучении Шнейдера и К° выражается самый махровый великодержавный шовинизм. Тоскуют, смертельно тоскуют почтенные „исследователи" Сибирского края о чугунной
крышке самодержавия, душившей экономическое и культурное развитие
..малых" народностей России, варварски уродовавшей развитие последних". 2
А. Р. Шнейдер и J1. Н. Доброва-Ядринцева с наглостью утверждали,
что Сибирь не испытывала национального угнетения: „Процесс обрусения
прошел у них (кумандинцев) особенно (!) легко, незаметно и безболезненно" (стр. 84). Это — апология обрусительной политики русской буржуазии. Т. В. Васильев заметил: „Трудно поверить, что подобный антисоветский бред печатается в „советских изданиях". 3 Он же обратил внимание на то, что „в своем колонизаторском азарте Шнейдер и ДоброваЯдринцева включили в список населения Сибирского края таниу-тѵвинцев". 4
Из крупных монографий, вышедших после революции, упомянем еще
труд И. А. Лопатина „Гольды", изданный Обществом изучения Амурского
края (Владивосток, 1922). Автор этой книги в течение 1910-х годов изучал
гольдов и отчасти орочей; помимо 10 работ о гольдах, ему принадлежит
„Этнография" — курс лекций, читанных в Дальневосточном университете
в 1921—-22 г., а также популярная книжка „Этнография, как вид родиноведения и краеведения в средней школе" (1918 г.). В большой монографии
„Гольды" И. А. Лопатин дает вполне положительную характеристику гольдов и даже заявляет себя горячим сторонником этого народа, прбник1

За марксизм в советском краеведении," стр. 116.
Там же, стр. 116.
Там же, стр. 117.
4
Там же, стр 117. Ту же тенденцию мы отмечали у Грумм-Гржимайло, который продолжает именовать Танну-Туву Урянхайским краем.
2

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

8І

ЭТНОГРАФИИ ,

.нутым симпатией к нему. Несмотря на эти симпатии, Лопатин все же
смотрит на гольдов как на „удобрение" для распространения русских. В
главе „Ценность сохранения туземцев" Лопатин говорит следующее: „Они
своим житьем в лесных дебрях подготовляют „почву" для русских. Без
предварительного заселения инородцами Амурская и Уссурийская тайга
.не могли бы быть заселены сразу русскими. Гольды и другие инородцы с
первого дня появления русских на Амуре были проводниками по глухим,
неизвестным местностям. Без них никуда нельзя было бы проехать и ничего
нельзя было бы узнать. Только они одни могут быть надежными и умелыми
рабочими на крупных капиталистических (sic!) сплавах леса в Уссурийском крае. Вся пушнина на многие миллионы рублей добывается в Приамурском крае ими с другими туземцами. Не менее искусны гольды в
ловле и заготовке рыбы. В силу этой способности и уменья они являются
самыми лучшими и желанными рабочими на рыбных промыслах" (стр.
50—51). Кроме всесторонней эксплоатации гольдов русскими, И. А. Лопатин с грубою откровенностью предлагает использовать гольдов для улучшения таких качеств русского населения, которые он считает передающимися по наследству: „Наконец, при ассимиляции с русскими гольды
могут дать новую интересную (!) черту характера русского человека.
Гордый, свободолюбивый, изумительно честный и храбрый народ, по всей
вероятности, влил бы эти ценные качества вместе со своею кровью (!) в
кровь русского народа" (стр. 51). С целью использовать гольдов для русского населения И. А. Лопатин предлагает меры к устранению вымирания
и к улучшению быта гольдов. Показав, что экбплоатация гольдов является выгодною для русских, Лопатин говорит: „Я полагаю, что русская
государственная власть, общество и научные организации должны понять
ценность сохранения гольдов..." (стр. 51). В числе мер к улучшению быта
гольдов Лопатин предлагает отвести им определенную территорию, на
которой они могли бы „свободно жить, ловить рыбу и охотничать", но
при этом он добавляет: „Понятно, что гольдская территория будет... чередоваться с казачьими и крестьянскими наделами" (стр. 51).
Рекомендуя целый ряд либеральных мероприятий, Лопатин в то же
время выступает как убежденный сторонник миссионерской деятельности:
„Несмотря ни на какое запрещение, гольды все-таки будут держаться старых
обычаев. Я думаю, чтр тут лучше всего сделала бы православная церковь. Если б она сумела безболезненно насадить среди гольдов православие,
то упомянутые вредные брачные обычаи исчезли бы сами собою: в брак стали
бы гольды вступать согласно правил православной церкви..." (стр. 53).
Лопатин развивает свои мысли о православии очень подробно: „Я считаю,
что культурное развитие гольдов возможно лишь при обращении их в
православную христианскую веру. К такой мысли я пришел в силу наблюдения над их верованием и бытом. Гольды — первобытный народ и у
них, как у всякого первобытного народа, религия играет самую важнейшую
роль в жизни... Я глубоко убежден, что если бы каким-нибудь осторожным
способом обратить гольда в православие и разъяснить ему главнейшие
христианские истины, то из гольда вышел бы глубоко верующий христианин. В силу своего анимизма и религиозного взгляда на природу, новообращенный гольд получил бы от христианского вероучения и богослужения
высокое удовлетворение своей склонности к религии. Выражаясь языком
зоологии (?), религиозный инстинкт гольда получил бы приятную и животворящую пищу от общения с православною церковью... Высшую эстетическую и религиозную радость получил бы он от созерцания торжественных церковных богослужений. Это утолило бы у гольда жажду красивых
интересных религиозных зрелищ, заполнило бы пустоту его души и облагородило бы его религиозный порыв... Благолепие храма, торжественность
Этнографический сборник.

ХУДЯКОВ

jr.

службы и красивое пение действует иа дуіиу, возвышая ее и успокаивая.
Гольд — чрезвычайно религиозен. Если русские отняли у него старую
шаманскую религию, то надо что-нибудь дать ему взамен ее..." (стр. 54)
„Тяжелое состояние духа можно исправить только высокими религиозными радостями... Я полагаю, что никакой первобытный народ нельзя
вовлечь в европейскую культуру, не обратив его в христианство, так как
наша европейская культура по существу своему христианская. ВСЯКОМУ
образованному человеку ясно, какую видную роль сыграло христианство
в развитии европейской культуры. В самом деле, все наши высшие достижения получили начало в христианской церкви и долго развивались под.
покровительством церкви... Принимая в соображение все изложенное, я
полагаю, что гольдов необходимо обратить в православие... Таким образом, для приостановления вымирания и возрождения гольдов необходимо...
осторожным образом насаждать правослйвие, строить храмы и учреждать
приходы" (стр. 55). В своих обрусительно-миссионерских предприятиях
Лопатин рекомендует ориентироваться на буржуазную благотворительность:
„Помочь гольдам могли бы... просвещенные человеколюбивые жертвователи из капиталистов" (стр. 55).
Таковы общественные взгляды И. А. Лопатина, выступавшего запоздалым защитником миссионерства. Его книга является, по существу, отражением дореволюционной идеологии и вышла в свет она еще в 1922 г.
После окончательного присоединения Дальневосточной республики
к СССР, И. А. Лопатин в течение нескольких лет вел преподавание этнографии, археологии и антропологии в Дальневосточном университете к
занимал должность заведующего этнографическим отделом во Владивостокском музее. В годы восстановительного периода он не оставил своих
шовинистических взглядов и в печатных выступлениях в дальневосточной
печати открыто высказывал мысли о необходимости для гольдов обращения в христианство. Антисоветские взгляды И. А. Лопатина получили
свое окончательное выражение в 1928 г., когда И. А. Лопатин эмигрировал из пределов СССР в Америку. Он открыто перешел в лагерь зарубежной буржуазии.
„
В классовой борьбе представители буржуазной науки твердо стояли
на почве шовинистической идеологии и, изменяя лишь свою тактику, пользовались каждым удобным случаем для высказывания шовинистических
взглядов. Этой активности способствовало то обстоятельство, что до конц;
1920-х годов марксистские силы этнографов были слабы, распылены и не
организованы. Марксистская критика в область этнографии почти не проникала, и шовинистические высказывания не встречали достойного отпора.
Переломный момент наступил лишь после начала реконструктивного
периода. Началась реорганизация научных учреждений на новых началах.
В декабре 1928 г. состоялась I Всесоюзная конференция историков-марксистов. В январе 1929 г. состоялись первые выборы в Академию наук
по новому уставу, при участии общественных организаций; в состав академиков впервые были избраны члены ВКП(б), в том числе крупнейшие
представители марксистской мысли в СССР. В апреле 1929 г. состоялась
конференция этнографов Москвы и Ленинграда, на которой впервые раздались слова марксистской критики из среды самих этнографов, свидетельствовавшие о том, что за годы революции успели созреть кадры
ученых-марксистов даже в столь отсталой отрасли знания, как этнография. H. М. Маторин говорит: „Этнографическое совещание 1929 г. было
первой пробой сил, в смысле марксистского подхода к тем явлениям,
которые служили предметом изучения этнографов. Решения этнографического совещания в основном правильно определили работы советских
этнографов за тесную увязку с социалистическим строительством, за

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ

ШОВИНИЗМ

В РУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ ,

8І

изучение диалектического материализма..." 1 Однако иа этом совещании
еще были широко представлены буржуазные этнографы, открыто выступавшие не только с антимарксистскими, но иногда и прямо с антисоветскими высказываниями (Кузебай, Герд).
Следующий этап в переходе буржуазной интеллигенции на советские
рельсы связан с реорганизацией научных учреждений.
Чистка личного состава, выявившая политические установки научных
работников, дала толчок к ясно наметившемуся политическому расслоению
в среде ученых. Передовая часть научных работников выступила на борьбу
против фальшивых лозунгов „аполитичности" и „нейтральности" науки.
Разоблачение лживости этих лозунгов раскрыло классовую сущность врага,
притаившегося под маскою „аполитичности". Переломный момент, сопровождавшийся реорганизацией научных учреждений, обусловил появление
в 1930 г. целого ряда работ, в которых марксисты выступили с критической
проработкой отдельных представителей мнимо-аполитичной буржуазной
науки. К числу этих работ принадлежат критические статьи С. П. 'Г одето в а о Д. К. Зеленине, - С. H Быковского о Д. К. Зеленине, С. И. Руденко и Д. А. Золотареве, 3 В. Б. Аптекаря о В. Г. Богоразе, 4 А. Н. Бернштама о С. И. Руденко 6 и т. д.
Политическое расслоение в среде научных работников было окончательно закреплено после раскрытия вредительских организаций, прошедших перед широкой общественностью в ряде больших судебных
процессов. Процессы СВУ, промпартии и меньшевиков оказали огромное
влияние на углубление политического самосознания среди ученых СССР.
Лозунг „аполитичности" был окончательно дискредитирован, так как контрреволюционная его сущность была вскрыта со всей очевидностью. Огромное большинство научных работников осознало свою связь с пролетариатом
и занялось своим перевоспитанием, перестройкой своей идеологии. Она
отмежевалась от тех научных работников, которые оказались в лагере
классового врага и были изобличены во вредительстве.
В течение 1931 г., после раскрытия вредительских организаций, в
обстановке развернутого строительства социализма материалисты-диалектики. полностью развернѵли критическую проработку всех чуждых установок и псевдомарксистских направлений. Эта работа вылилась в ряде
статей на страницах журналов „Историк-марксист", „Советское краеведение", „Национальная книга" „Советская этнография" а также в ряде сборников, имеющих методологическое значение: „Классовый враг на историческом фронте", „За марксизм в советском краеведении". „Сообщения
ГАИМК", и т. д.
В настоящей главе мы, конечно, далеко не исчерпали всех материалов,
отражающих проявления великодержавного шовинизма после Октября. Наша
задача ограничивается тем, чтобы отметить основные моменты в истории
шовинистических течений в этнографии СССР за последние 15 лет. Наши
выводы могут быть вкратце изложены следующим образом:
1. В период военного коммунизма буржуазные этнографы шовинистического направления принимали активное участие в классовой борьбе,
и многие из них развивали свою деятельность в лагере белых (H. М.
1

Советская этнография, 1931, № 1—2, стр. 5.
С. П. Т о л с т о в, К проблеме аккультуризаиии, „Этнография*, 1930, № 1—2.
С Н. Б ы к о в с к и й , отзывы о работе Д. К. Зеленина „Табу" („Историк-марксист",
1930, Л? 16) и о книге Д, А. Золотарева „Карелы" („Карело-Мурманский край*, 1930, № 6 ) ,
о С. И. Руденко — в „Советской этнографии", 1931 г., № 3—4.
4
Труды 1 Всесоюзной конференции историков-марксистов, т. 2.
5
Сообщения ГАИМК, 1932 г.,
1—2.
2

100

ХУДЯКОВ

м. г.

Могилянский на Украине у гетмана Скоропадского, С. И. Руденко в Сибири
у Колчака, А. М. Мерварт на Дальнем Востоке у ген. Хорвата и т. д.).
2. При наступлении восстановительного периода буржуазные ученые
изменили свою тактику открытого участия в классовой борьбе: они произвели „смену вех" — „признали" власть Советов, пошли на службу в советские учреждения, отказались от открытых выступлений против пролетариата,
но полностью сохранили свою идеологию и в завуалированном виде проводили ее в своих произведениях. „Смена вех" была сменою тактики, но
не сменою идеологии.
3. В этом периоде буржуазные ученые широко применяли лозунг
..нейтральности" и „аполитичности"' науки, который не применялся в дореволюционном периоде. Этот лозунг был средством завуалирования классового содержания реакционных работ и одним из методов классовой борьбы.
4. Социалистическое строительство в реконструктивном периоде поставило науку на службу пролетариату, и при этом переходе к новым
формам труда были вскрыты и разоблачены классовые корни буржуазной
этнографии, в частности ее шовинистического крыла.

СУ ПИНСКИЙ А. К.

Н А Ц И О Н А Л - Д Е М О К Р А Т И З М В СОВРЕМЕННОЙ
ЭТНОГРАФИИ

БЕЛОРУССКОЙ

„ . . . партия буржуазной интеллигенции годна
лишь на лакейские услуги по отношению к партии . крупных буржуа" (В. И. Ленин, т. XII,
с т р . 5 2 , 1929).

Политическое кредо буржуазной демократии мало изменилось со времени разоблачительных статей В. И. Ленина. Наоборот, жизнь только
подтвердила его положения и отвела „демократам" подобающее место
в истории. Революционная борьба мирового пролетариата в наши дни,
завершающая ..окончательное и массовое обособление пролетариата в
класс", выявила „ в е с ь о б л и к (разрядка В. И. Ленина) буржуазии, как
класса, как политического целого, — весь облик мещанства, как слоя, как
известной идейной и политической величины, обнаружившей себя в таких-то открытых широко-политических действиях" (В. И. Ленин, т. XII,
стр. 53, 1929).
Ленинская характеристика пути буржуазной демократии полностью
оправдана историей. Многочисленные ..опыты" демократизма подтвердили
его органическую связь с капитализмом и служебную роль социал-демократов у более мощных буржуазных партий. Это — общая закономерность
для буржуазного демократизма в целом, начиная с народничества, которое
в условиях самодержавной России „расплывалось в либерализме" (Лен и н , т. IV, стр. 113, 1929), открыто проповедуя путь реформ в рамках
капиталистического строя, а в условиях диктатуры пролетариата не менее
открыто вступало в союзы с черносотенцами.
'Гаков и белорусский национал-демократизм, начавший с левонароднической программы („Бел. соц. грам." 1902—1906) и кончивший приветственной телеграммой „избавителю от большевиков" Вильгельму II и наконец
союзом с западноевропейским фашизмом.
Подобные изрядные скачки вполне последовательны и неубедительны
лишь для тех, „кто судит о партиях по их названиям, программам, посулам и речам" ( Л е н и н , т. XII, стр. 52,1929). История этих скачков поучительна, и мы считаем необходимым отметить некоторые характерные
в ней моменты, тем более, что они вносят существенную ясность в понимание чисто классовых задач белорусской этнографии последних лет.
Оформление белорусского национал-демократизма целиком связано
с революционным движением деревни, где в начале XX в. выступали две
силы: а) составляющее социальную опору национал-демократов кулачество,
движение которого направлялось главным образом против крупного помещечьего землевладения, и б) многочисленные пролетарские (батрацкие)
и полупролетарские (бедняцкие) массы, несшие угрозу существованию не

СУ'ПИнекий А. к.

102

только помещиков, но и кулачества. Давление этой второй силы не могло
не задеть возникшую нацдемовскѵю политическую организацию — „Беларусскуюрэвалюцыйную грамаду" (переименованную в 1902 г. в .Беларускую
соцыялістычную грамаду"), которая,. учитывая мощность движения и роль
в ней РСДРП, должна была на первых порах стать на путь левой фразы.
Однако левизна нацдемов из грамады имела довольно прозрачное содержание, отчетливо выраженное хотя бы в таких лозунгах, как: ..Працавітая бедната усіх краеу, злучайцеся" или: „Няхай жыве народнае
прауленьне". 1
Широкое выступление эксплоатируемой части крестьянства в революции 1905 г. окончательно „отрезвило" грамадовцев и привело их к резким изменениям в тактике, именно в сторону открытой борьбы с революционным движением деревни.
Поражение пролетариата окончательно решило вопрос об их повороте к позициям либералов, сращивание с которыми проходило под знаком поворота к реакции единым фронтом, поскольку „контрреволюционный
характер либерализма в русской революции доказан всем ходом событий
перед 17-м октября и особенно после 17-го октября" (В. И. Л е н и н , т. XII,
стр. 115). Практически перерождение БСГ сказалось прежде всего в затушевании классовой < орьбы в деревне, в отвлечении внимания революционного крестьянства от его очередных задач, в обещаниях защиты
„обиженного народа", распространявшейся также и на „обиженного- помещика. „Не думайте, — пишет в это время печатный орган национал-демократов „Наша Ніва", — что мы будем служить только панам либо мужикам. Нет, никогда нет! Мы будем служить всему белорусскому обиженному
народу" („Наша Ніва", № 1, 1926). Кого понимали под этим „народом"
обещания „Нашай Нівы", говорит ее наказ белорусским депутатам 1 Думы
по аграрному вопросу, которым предлагалось отстаивать следующие
пункты: 1) уничтожение всех тех законов, которые не позволяют свободно
покупать и продавать землю; 2) уничтожение чересполосицы и введение
такого землеустройства, при котором у каждого хозяина земля была бы
в одном куске („Наша Ніва", № 7, 1906).
Таким образом „политические. деятели" из „Нашай Нівы" вполне
последовательно пришли на помощь мероприятиям царского правительства,
смысл которых был раскрыт В. И. Лениным в следующих словах его „Политических заметок": „И Столыпин, и черносотенные помещики, и октябристы понимают, что без создания новых классовых опор удержаться им
у власти нельзя. Отсюда — их политика разорения крестьян дотла, насильственного слома общины для расчистки пути капитализму в земледелии в о ч т о б ы т о ни с т а л о (разрядка В. И. Ленина) (В. И. Ленин,
т. XII, стр. 123).
Упорно, методически последовательно выполняют эту задачу белорусские национал-демократы, убеждая крестьянство в том, что „хутора —
лучшее спасение для нашей деревни" („Наша Ніва", № 42, 1909) и
что „наши белоруссы, как и литовцы, все больше начинают познавать,
какая польза перейти со шнуров на фольварковое (хуторское) хозяйство,
где вся земля будет в одном куске" („Наша Ніва", № 5, 1908). Не менее
упорно стоят они и на точке зрения интенсификации хозяйства хутора,
считая, что „для этого нужно поднять народное образование, дать хлеборобам науку по сельскому хозяйству, дать им всякую помощь для улучшения хозяйства. Но получить все это удастся только тогда, когда будет
у нас самоуправление губернское, уездное и волостное, когда будет мудрое и свободное устройство всей жизни, когда все лучшие силы и ученые
1

„Трудящаяся беднота всех стран, соединяйтесь*, „Да здравствует народное правление".

НАЦИОНАЛ-ДЕМОКРАТИЗМ

В СОВРЕМЕННОЙ

БЕЛОРУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

103

люди нашей страны будут допущены к общественной работе, будучи
•избранными на это обществом" („Н. Н.", № 16, 1909).
Смазывание классовой борьбы, забота об усилении капитализации
деревни, о количественном и качественном росте кулака, отстаивание пути
реформ в границах капиталистической России —вот в сущности стержневые пункты политического кредо белорусских национал-демократов,
которыми они не случайно соединили себя с либералами. С момента
оформления этих пунктов тактическая сторона их деятельности сознательно направляется к ослаблению революционного движения, к защите
интересов не только мелкой сельской буржуазии, но и крупной — помещиков. В таком именно духе периодически развертывала свои кампании
„Наша Ніва", настаивавшая, например, на непротивлении закону о ликвидации сервитутов, поскольку, с ее точки зрения, сервитуты по лесу
губят всякий молодняк и задерживают улучшения в хозяйстве имений,
так как д а в н о известно, что „мужики, насучи на панском, ничего не жалеют" („Н. Н.", № 42, 1910).
Как же реагировала революционная часть деревни на эти проповеди
национал-либералов? На этот вопрос исчерпывающий ответ дает В. И . Л е нин: „Либерализм после опыта двух Дум,— пишет оа, — потерпел полное
ф и а с к о : е м у н е у д а л о с ь (разрядка В. И. Ленина) „приручить муж и к а " . Ему не удалось сделать его скромным, уступчивым, согласным на
компромисс с помещичьим самодержавием. Либерализм буржуазных адвокатов, профессоров и прочей интеллигентской дребедени не смог „приспособиться" к „трудовицкому" мужичью. Он оказался политически и экономически п о з а д и (разрядка В. И. Ленина) его. И все историческое значение первого периода русской революции можно'резюмировать словами:
либерализм у лее (фазрядка В. И. Ленина) окончательно доказал свою
контрреволюционность, свою неспособность руководить крестьянской революцией; крестьянство е щ е (разрядка В. Й. Ленина) не вполне поняло,
что только на революционно-республиканском пути, под руководством
социалистического пролетариата, может быть завоевана настоящая победа" (В. И. Л е н и н , т. XII, стр. 175).
Подчеркнутая В. И. Лениным контрреволюционность либералов особенно эффектно выразилась в перерождении национал-демократов в условиях Белоруссии, где немногочисленный промышленный пролетариат не
завоевал, еще всех позиций в деревне, а ' в руках помещиков оказалась
большая половина частновладельческой земли. Обанкротившись политически, заняв промежуточное место между кулаком и помещиком, националдемократы пытались скрыть свое подлинное лицо в идее национального
единства, вокруг которой они тщетно надеялись объединить все классы.
Однако их стремление в этом направлении встретило .непреодолимые препятствия, какие представляло собою выросшее политическое сознание
пролетарских и полупролетарских масс деревни, в среде которых ведущая
роль переходила к РСДРП. •
Империалистическая война, наиболее тяжело ударившая по хозяйству
Белоруссии, сильно ослабила влияние национал-демократов, что в значительной мере и укрепило их блок с помещиками, с которыми они в 1917 г.
выступили единым фронтом. „Белорусский национальный комитет, образовавшийся после съезда белорусских организаций в Минске уже в конце
марта (1917. А . С.), был даже скорее буржуазно-помещичьей организацией, чем демократической. Достаточно сказать, что возглавлял этот комитет, в который входили в большом количестве и члены социалистическрй грамады, крупный помещик Скирмунт. В состав комитета вошли еще
ксендзы, помещики, адвокаты, инженеры, учителя и т. д. В руках Скирмунтов комитет превратился в орудие борьбы против аграрного движения

104

СУПИНСКИЙ А.

к.

см. резолюции созванного им крестьянского съезда), в проводника польской ориентации, к которой примкнули те классы и группировки Белоруссии, которые не ожидали ничего хорошего для себя от русской революции". 1
История классовой борьбы в 1917—1918 гг. в Белоруссии достаточно
освещена в печати БССР, особенно за 1930—1931 годы, и нам нет надобности останавливаться на ее подробностях. Отметим только, что в эти
годы национал-демократы, поставившие ставку на помощь интервентов
(немцы, белополяки) и бандитизм (Булак-Балахович), терпят окончательноепоражение; часть их оказалась выброшенной в ходе борьбы за рубежи,
а оставшиеся вынуждены были уйти в подполье, откуда и начали изучение новой обстановки, готовя очередное наступление. Конечно, об активном выступлении в ближайшее время не могло быть и речи. Это предрешалось уже ничтожными силами национал-демократов БССР, а также
и крахом их надежд на помощь отброшенных Красной армией оккупантов.
Пришлось действовать исподволь, учитывая наличные возможности, создававшиеся, с точки зрения национал-демократов, развертыванием классовой борьбы внутри молодой советской республики и процессом реконструкции хозяйства страны, потребовавшей введения нэпа. Последнее
вселило некоторую уверенность в успехе, позволило перейти к собиранию
и расстановке внутренних сил, представленных в первую очередь внешне
смирившейся буржуазной интеллигенцией. Усилия в этом направлении
действительно дали некоторые ощутимые результаты, и вскоре многие
руководящие посты по всем отраслям социалистического строительства
оказались в руках национал-демократов. Помогли в этом отсутствие
потребных для целей строительства подготовленных пролетарских кадров
и необходимость прибегнуть к мобилизации враждебных нам буржуазных
специалистов.
Засорение государственного аппарата было прекрасно организовано,
а затем и использовано; везде оказались свои люди, которым и поручалось выполнение отдельных заданий под общим руководством нелегального центра, представленного верхушкой вначале Института белорусской
культуры, а впоследствии Белорусской академии наук.
В чем состояли конкретные действия воскресавшего контрреволюционного национал-демократизма? Как оказалось, основной упор был сделан на ослабление классовой борьбы' в деревне, нараставшей вместе
с подымавшимся колхозным движением. Колхоз совершенно правильно
расценивается национал-демократами как главная опасность националдемократизма, ликвидирующая его единственную опору в БССР—кулачество. Вот почему в поле зрения была поставлена прежде всего борьба
с колхозами. Осуществление этой „программы" проводилось в двух направлениях: 1) по линии практических мероприятий, 2) по линии теоретического оправдания практической деятельности. Все это проводилось при
полной согласованности действий, свидетельствующей о наличии общего
руководства. Помимо Белорусской академии наук, важнейшими опорными
пунктами были намечены Наркомзем и Наркомпрос. При помощи первого
из них было решено провести укрепление кіяссовой базы в деревне на
основе хуторского землеустройства, а второй должен был сыграть роль
в подчинении национал-демократической идеологии наличных кадров белорусской интеллигенции — учительства и через них подрастающего поколения— воспитанников трудовых школ.
Направление'всей работе было дано фактически „теориями авторитетных лиц", пропагандировавшими особый облик Белоруссии, которая,.
1

„Революция и национальный вопрос", III, стр. 265—266. Изд. Комакадемии, 1930.

НАЦИОНАЛ-ДЕМОКРАТИЗМ

В СОВРЕМЕННОЙ

БЕЛОРУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

113

например, „по способу землепользования... является с т р а н о й п о д в о р н о г о з е м л е п о л ь з о в а н и я (разрядка авторов. А. С.), чем она в корне
отличается от общинной России". 1 Конечно, такая „теория" представляла
для национал-демократов и некоторую опасность, так как ею не предрешался вопрос о классовом соотношении сил этой „подворной" Белоруссии
в желаемом для национал-демократов направлении. Боязнь не выдать себя
заставила „подработать" вторую часть теории, подчеркивающую, что
„крестьянское землепользование в Белоруссии сильно раздроблено. Преобладают м а л о з е м е л ь н ы е к р е с т ь я н с к и е х о з я й с т в а (разрядка
авторов. А. С.), и имеется в наличии значительное количество безземельных крестьян. Белоруссия почти не знает типа русского кулака, мироеда,
который, как паук, оплетал все село долговыми обязательствами. Д а ж е
..заможный" крестьянин в Белоруссии всегда занимался и занимается
исключительно земледелием". Классовый смысл этих утверждений настолько ясен, что к ним не
требуется дополнительных комментариев. „Белоруссия почти не знает типа
русского кулака", заверяют Игнатовский и Смолич, пережевывая старую
народническую жвачку. Однако им все же трудно спрятать заможных
крестьян — этих „невинных" землевладельцев, которые в сущности и проглотили раздробленные наделы, некогда принадлежавшие „значительному
количеству безземельных крестьян", оказавшихся в положении ими ж е
эксплоатируемых пауперов.
„Ему (т. е. заможному крестьянину. А. С.) чуждо занятие промыслами,
торговлей и ростовщичеством", пишут далее те же авторы, но предпочитают молчать о том, сколько в среднем занято на его земле рабочих
рук, тяговой силы, какие размеры принимает в его хозяйстве прибавочная
стоимость, как он реализует ее на рынке и т. д.
Если бы они затронули эти вопросы, им вряд ли удалось бы опровергнуть прочно обоснованное положение В. И. Ленина о том, что
„крестьянская буржуазия является также представительницей торгового
и ростовщического капитала" ( Л е и и и, т. III, стр. 50, 1929). Это положение В. И. Ленин исчерпывающе расшифровывает в следующих словах: „Мы видим здесь наглядное опровержение того народнического
предрассудка, будто „кулак" и „ростовщик" не имеют ничего общего
с „хозяйственным мужиком". Напротив, в руках крестьянской буржуазии сходятся нити и торгового капитала (отдача в ссуду под залог земли,,
скупка разных продуктов и проч.) и промышленного капитала (торговое
земледелие при помощи найма рабочих и т. п.). Ѳт окружающих обстоятельств, от большего или меньшего вытеснения азиатщины и распространения культуры в нашей деревне зависит то, какая из этих форм
капитала будет развиваться за счет другой" (В. И. Л е и и и, там ж е ,
стр. 50).
Однако белорусские национал-демократы боролись не только сданным в арсенал истории негодным оружием; момент „требовал" мобилизации всех возможностей не только для ослабления классовой борьбы
внутри БССР. „Приходилось" ставить вопрос шире и спасать положение
также сопротивлением „московскому" и Москве, рассчитывая на помощь
которой шел смело вперед белорусс-пролетарий. В этом вопросе решающее слово было предоставлено этиографии, выступившей с расширенной,
всеобобщаюіцей, так называемой „кривичанской теорией". Последняя вовсе
не является оригинальной и представляет собою только сгусток основных
положений исторически складывавшегося национал-демократизма, но под1
2

В. И г н а т о в с к и й
Т а м ж е , с т р . 17.

и А. С м о л и ч ,

Б е л о р у с с и я , М и н с к , 1925, с т р . 15.

106

СУПИНСКИЙ

А.

к.

новленных на „научной" основе в виде подкрепления фальсифицированными „фактами".
Анализ классового содержания этой теории, современное оформление
которой принадлежит усилиям всех наличных белорусских этнографов,
независимо от места их пребывания, собственно и составляют предмет
настоящей работы, преследующей д в е задачи: а) показать подлинное
классовое лицо белорусских этнографов в отдельности; б) вскрыть сугубополитические цели белорусской этнографии, возводящие ее представителей на ступень идеологов различных прослоек буржуазии, объединенных
борьбой против диктатуры пролетариата.
К сожалению, мы лишены возможности выполнить эту работу во
всем объеме задуманного плана по той причине, что Ленинград не располагает рядом важнейших для этой цели документов, какими являются,
например, принадлежащие этнографам статьи, помещавшиеся в журнале
„Крывіч" и в других иностранных печатных органах. Это ставит нас в
необходимость пользоваться главным образом изданиями БССР да теми
немногочисленными справками из иностранной печати, которые даны
в опубликованных белорусской печатью разоблачительных статьях последнего времени.
Все же и то, чем мы располагаем, достаточно убедительно вскрывает
как планы и цели белорусского национал-демократизма, так и его тактику,
в контрреволюционной борьбе не брезгавшего любым приемом, любой
возможностью.
Наиболее характерные черты белорусской этнографии последнего
периода составляют: а) нивеллировка ее отдельных течений, по крайней
мере в размерах, обеспечивающих сотрудничество самых крайних ее представителей, б) методологическая устойчивость, т. е. ясно выраженная партийность, основной группы ее представителей и в) отмежеванность и
специфичность тематики, преследовавшей ясно поставленную цель. Все эти
стороны отчетливо выражены в каждой работе, теряющей на этом основании индивидуальный облик и приобретающей значение документа определенного класса на известном историческом этапе. Естественно, что в таком
случае основная направленность белорусской буржуазной этнографии, как
классовой науки, представляет самостоятельность только в данном конкретном случае; в основном же мы имеем дело с белорусским участком единого
классового фронта. Изучение этого участка, с нашей точки зрения, удобнее
всего начать с выяснения роли главы национал-демократического направления в современной белорусской этнографии — В. Ю. Ластовского, с именем которого связана „белорусская" редакция волото-кривской теории.
Д о 1927 года Ластовский пробовал применить свои силы в различных
областях, но интересовался больше вопросами политической истории
Белоруссии.
Политический авантюризм увлек Ластовского в этнографию, которая
под его „руководством" заняла почетное место в Инбелкульте, а затем
в БАН вследствие сугубо-политического своего характера и ответственной
роли в контрреволюционном заговоре против диктатуры пролетариата.
Сам Ластовский писал редко, да и то, казалось бы, по незначительным
вопросам, но это имело свою внутреннюю логику, понятную в то время
Ластовскому да небольшой группе его друзей. Ее истинный смысл становится ясным только в свете всей деятельности Ластовского, особенно
по части „руководства" этнографической работой в пределах БССР, на
что главны?«! образом направлялось его внимание. Не случайно, конечно,
в короткий срок Ластовский оказался в роли непременного секретаря
Инбелкульта, заведующего его кафедрой этнографии п директора Бело-

НАЦИОНАЛ-ДЕМОКРАТИЗМ

СОВРЕМЕННОЙ

БЕЛОРУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

107

русского государственного музея. При этом мы опускаем те многочисленные комиссии по Инбелкульту, занятия которых протекали под непременным председательством Ластовского.
По приезде Ластовского в БССР вскоре вокруг него подымается,
правда не густая, но подававшая большие надежды поросль, из которой
сразу же были выделены А. Шлюбский и Н. Касперович, ставшие на
ответственные места национал-демократического фронта в этнографии.
Правда, еще до переселения в БССР Ластовского каждый из них
имел уже свой установившийся облик, за каждым значилась уже репутация „шчырага беларуса" (преданного белорусса); следовательно, когда
вышел сеятель сеять, почва оказалась вполне готовой. Более того, усердные
помощники Ластовского впоследствии — Шлюбский и Касперович — успели
кое-что сделать в общем плане национал-демократического наступления
и еще до его приезда, к тому же вполне самостоятельно. Приезд Ластовского т о л ь к о содействовал уточнению планов да удесятерил их энергию в стремлении к ясно поставленной цели. О политическом содержании этой цели мы уже говорили 4 остается только показать, какими путями и при помощи каких приемов шли к ней этнографы националдемократы, принимая при этом во внимание, что в условиях БССР они
не всегда могли следовать примерам прямолинейной откровенности. Поэтому-'то основное, первоочередное в программе было облечено в этнографические одежды, прикрывавшие неприятную наготу политических установок этнографии как науки. Эти установки отражались а) в стремлении
доказать, что „самым главным и первым отличием... является наше национальное имя „Крывічэ", какое отчерчивает историю нашего народа как
особой национальности, а не та „белая" окраска, какая лишает нас права
на историческое прошлое и выделяет наш народ как какое-то цветное отличие рабов „русской" национальности; 1 б) в стремлении доказать самобытность, к тому же не белорусской, a „крывічанской" культуры;
ві доказать, что русские не только не оказали влияния на крывичанскую
культуру, но, наоборот, сами подверглись ее влиянию; г) доказать, что
„Крывія" в прошлом — это огромное государство, границы которого определяла кривская колонизация. По Ластовскому территория этой колонизации
может быть ограничена „на севере Белоозером, от последнего граница
крывичской колонизации прямой линией идет на запад почти до устья реки
Двины, отсюда по средней Вилии и Неману граница кривских поселений,
огибая кривой линией территорию литовцев, идет на юго-запад до города
Пултуска Люблинской губ., а от Пудтуска граница идет прямой линией
на Ковель, отсюда — до среднего течения р. Воронежа, от последней —
до истоков pp. Оки и Волги, а отсюда до Белоозера". 2
Таким образом каждый пункт программы, взятый в отдельности, и
все они в целом били в одну и ту же цель: исходя из них, этнографы
пытались убедить сочувствующую „общественность" БССР, и не столько
последнюю, сколько западноевропейскую, что „Крывия" имеет право на
„самоопределение", что форма существующего социально-политического
строя назязана Москвой, незаконно „захватившей" крывичанские земли.
Каждый пункт реализовался в порядке наступления единым фронтом
при постоянном взаимоконтроле, устраняющем не вяжущиеся с общей установкой ляпсусы отдельных лиц. Насколько дружно протекала работа в
этом направлении, можно судить хотя бы по приводимым ниже двум
1
В.
ровано по
2
А.
віч", № 10

Л а с т о у с к і , Аб назовах „КрывіяМ „Беларусь", „Крывіч", № 10 <2), стр. 44. ЦитиБ о б р о в и ч у и IU п и л е в с к о м у , „Савецкая Краіна", JN° 1—2, 1931.
М а т а ч (Б. Ластоускі), Абшар. займаны крывічамі, i крымская коленізаиыя, „Кры(2), стр. 28. Цитировано по Б о б р о в и ч у и Ш п и л е в с к о м у .

108

СУПИНСКИЙ

А.

к.

образцам, взятым из „творчества" Шлюбского, и соответственным уточнениям их со стороны Л. Касперовича и В. Ластовского.
Один из этих образцов относится ко времени, когда Шлюбский должен был еще выступать самостоятельно, т. е. без непосредственного
инструктажа со стороны В. Ластовского, находившегося тогда в положении
белоэмигранта в Литве. Другой же приходится на несколько более поздний период и интересен в том отношении, что показывает, как Шлюбский
„уточняет" свои основные положения применительно к кривичанской
теории Ластовского. Оба образца связаны с вопросом о происхождении
„набойки", т. е. ткани с набивным узором, которую Шлюбский объявляет
достоянием н а ц и о н а л ь н о й (разрядка наша. А. С.) белорусской культѵры, утверждая, что„печатание тканей у восточных славян раньше возникло у белорусских племен, а потом перешло к их соседям москвичам.,
как, например, печатание книжек, ибо торговля X — XII веков совершалась
м е ж д у б е л о р у с c'a м и и в о с т о ч н ы м и н а р о д а м и (разрядка наша.
А. С.), а не между москвичами и Востоком. Тут видим обыкновенную вещь:
московская наука „неделимой России" весьма любила присоединять к общемосковской культуре все древние памятники белорусской культуры. Так
было не только с выдающимися произведениями искусства, как, например.
„Словом о полку Игореве" XII века, с памятниками правоведения, как,
например, с „Белорусско-литовским статутом" (1588 г.), но даже с такими
огромными явлениями культуры, как, например, с возникновением печати
(XVI в.). После этого неудивительно, что и возникновение печатания
тканей быв. российская науі&а приписывает гению московцев". 1
Спустя два года автор возвращается к этому вопросу еще раз, но
уже вносит кое-какие „существенные" поправки, из которых прежде всего
обращает на себя внимание замена термина. : белорусский" термином „кривичанский", во-вторых — что Шлюбский уже не столь категорически настаивает на чисто белорусском характере набойки, допуская некоторое
отношение к ней и украинцев. „Не может быть никакого сомнения, — пишет на этот раз Шлюбский, — что набойка занесена в древние кривичанские земли с востока (ее знают кривичи уже в XII веке) и что из древних
крявичанских, а может быть и украинских земель она распространилась
по восточной Европе одновременно с колонизацией ее кривиченскими
и украинскими племенами". 2
Сопоставляемые цитаты из двух различных по времени работ интересны в том отношении, что они достаточно полно характеризуют не
только Шлюбского как их автора, но и его единство с группой белорусских национал-демократов — этнографов. Tarç, во второй чувствуется направляющая рука Ластовского, указавшая автору кривичанский путь, а
первую сопровождает предисловие Касперовича, в то время ответственного редактора работы Шлюбского и ученого секретаря издававшего его
Витебского общества краеведения.
При этом предисловие Касперовича интересно не менее самой работы, к которой оно написано в целях внесения исправлений, „безропотно"
принятых автором, что с удовлетворением и отмечает редактор. „Автор,
работы, — п и ш е т он, — хотел сохранить за рассматриваемой ветвью искусства название „набойки", употреблявшееся ранее, равно и теперь, в Белоруссии. Но мы считаем, что здесь необходимо использовать богатство нашего языка" (стр. 3 4).
Что же предложил Касперович взамен названия„набойка" и почему
1

А. Ш л ю б с к і , Крзшаніна (набіванка), 1926.
A. Ill л ю б с к i. Аб беларѵсскай набоііцы, „Працы катэлры этнаграфіі", т. I, сшытак I.
стр. 187 - 188, 1928.
2

НАЦИОНАЛ-ДЕМОКРАТИЗМ

СОВРЕМЕННОЙ

БЕЛОРУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

109

же он, в конце концов, против него протестует? Прежде всего он считает,
что название „набойка" следует заменить названием „крашаніна" по той
простой причине, что „в немецкой литературе и в наших древних актах
встречается название „крашаніна", которое получило пока-что господство
в нашем языке" (стр. 3). Конечно, насчет „господства в нашем языке"
названия „крашаніна" Каснерович добавил так, от себя, как лишний аргумент, создающий впечатление, что кто-то уже занимался каким-то не
подлежащим опровержению подсчетом в этом направлении. В данном
случае Каснерович просто рассчитывал на доверчивость читателя и
его неосведомленность о том, что сам вопрос о набойке является
в БССР новым, впервые затрагивающимся немногочисленными наблюдателями. 1
Подлинный смысл отказа Касперовича от термина „набойка" выступает в другом месте предисловия, где говорится о его распространении в
России, откуда следует, что термин является собственно русским; для
белоруссов он случаен, хоть и „можно иногда и у нас встретить „набойку",
как название печатного полотна" (стр. 3).
Примириться с фактом соединения этого, с точки зрения Касперовича,
русского термина с одним из видов декоративного искусства, какой, по
его мнению, „совсем справедливо должен обратить наше внимание, как
наиболее с а м о б ы т н ы й " (разрядка наша. А. С), и было истинной причиной протеста против него.
Но насколько предложенный им термин „крашанина" является,действительно белорусским в пойимаемом Касперовичем смысле слова?
Оказывается, — а этого Касперович вряд ли не знал, — название „крашанина"
так же хорошо известно и произведениям русского эпоса (..Голой [Дан
Давыд Попов приходил ко ласкову князю с подарками, принес сукно
смурое да крашенину печатную". Цитировано по А р и с т о в у , „Промышленность древней Руси", стр. 137, примечание 423); но мог ли он с этим
считаться при наличии соответствующих упоминаний „наших древних
актов"?
Нелюбовь к русскому, вернее к московскому, что на языке национал-демократов означало большевистское, составляла дело их чести, и
каждый старался поддержать ее посильным вкладом в „науку" о самобытной кривичанской культуре. Особенно много поработал в этом направлении В. Ластовский, к чему обязывало его положение руководителя кафедры этнографии, ответственного за ее „продукцию". Как мы видели на
примере Шлюбского, он действительно добился успеха в принятии подчиненными по кафедре его установок, в том числе декларировавших отрицательное отношение к самоназванию белорусе, которое якобы „разъединяет единый родной по крови великий кривский народ, какой и без
этого разъединен поіитически". 2 Более того, правоверные ученики и
последователи Ластовского значительно усилили разработку основных
положений его программы, которую он набросал еще в „Кривиче", в виде,
например, заявлений о том, что „мы, кривичи, славянское племя, отличное
народным характером, привычками и обычаями", :1 или: „мы — кривичи, а
1

Из литературы, касающейся иабойки у белоруссов, нам известны следующие работы :
1 А. С е м е я т о в с к и й, Синельно-набойное производство в городе Витебске, „Витебские губ. ведом.", 1864, А» 43.
2 В-н, Падение кустарных промыслов в городе Витебске, „Витебские гѵб. ведом.".
1911, № 48.
3 И. П. Ф у р м а н , Крашаніна. „Віцебшчына", т. i, 1925.
- А. М а т а ч ( Л а с т о в с к и й ) , Абшар, займаны крывічамі, i крыуская коленізацыя
„Крывіч", № 10(2), 1925, стр. 34 — 35. Цитировано по работе бригады БАН .Навука на
службе нацдэм. контрревол.", 1931.
3
Там ж е .

п о

СУПИНСКИЙ

л.

к.

не Русь — литовская, варяжская или московская, белая или черная; мы
особый славянский народ, не провинциальное чье-то отличие". 1
Ученики Ластовского, — нужно отдать им должное, — выполняли программу учителя но всем академическим правилам и в этом отношении
оставили его далеко позади. Если Ластовский старался выехать на пафосе
своих националистических статей, то, например, его ученик Шлюбский исходил из „научно" - интерпретированных фактов, избегал голословности,
пользовался „статистикой" и ее показателями. Другой вопрос, конечно,
какую статистику он привлекал и как она ему служила. Лучшее представление об этом дает его статья „Год зьбіраньня фольклёрнага матар'ялу", 2 где автор „обосновывает" на „фактах" русское происхождение
термина „Белорусь". вернее — „научно" доказывает, что „мы — не Русь
московская", которой, дескать, нас объявляет название „Белая Русь".
„Среди нескольких тысяч опубликованных песен, — пишет здесь
Шлюбский, — находим только 15 номеров, в которых употребляется название „Белая Русь"; их нужно отыскивать и записывать, ибо они интересны для решения вопроса о времени возникновения названия и
„Белая Русь" и степени его распространения... Приведенные песни бесспорно московского происхождения, название „Белорусь" введено в нее
не во времена древние, а безусловно во времена революционного строительства БССР, когда это название получило широкое распространение".
Дальнейших выводов Шлюбский не дает: он — „объективный" ученый и воздерживается от них, хоть и подмывало поговорить о „Крывии" и
„кривичанской" культуре, несмотря на то, что песенный материал не дает
непосредственных оснований для этого. Пока он ограничился только важнейшим „аргументом", в его глазах подтверждающим, что название „Белорусь"
навязано большевиками,
причем, в противоположность Касперовичу,
он предпочитает молчать о „немецкой литературе и наших древних актах",
где, может быть, это название иногда и встречается. Апеллируя в данном
случае к „народу" и его песенному творчеству, автор вовсе не склонен
считаться с низким уровнем национального самосознания, тем более рассматривать его как следствие жесточайшей эксплоатации и национального
гнета сначала панской Польшей, а йотом капиталом самодержавной
России. Шлюбский категорически отказывается видеть даже то, что видел еще в 1 773 г. екатерининский генерал-директор экономии в Лифляндии А. фон-Энгельгардт, писавший в своем донесении, что „большинство
крестьян давно впало в нищету... крестьяне... питались сушеными жолудями, дубовыми орехами, древесными листьями, корой, кореньями, травой. ..". 3 Он сознательно избегал вопросов, связанных с физическим и
интеллектуальным вырождением белорусса, ликвидировавшим не только
национальное самосознание. Да оно и понятно, поскольку, затронув эти
вопросы, трудно было бы доказывать самобытность культуры „единого
кривичанского народа", тем более обвинять в чем-либо освободившую изпод гнета буржуазии диктатуру пролетариата.
Есть и еще одно любопытное место в приведенном примере выступления Шлюбского, заключающееся в том, что он сознательно обошел
молчанием вопрос, откуда взяли название „Белоруссия' и „Белоруссы" национал-демократы, пользовавшиеся ими вплоть до распространения в их
среде кривичанской „теории" Ластовского. Однако смысл этого молчания
настолько прозрачен, что мы не затрудним себя исканием побуждавших
i А. Ч у ж ы л о в і ч , Mona, народ, раса, „Крывіч", № 4, 1923, стр. 33, 34. Цитировано
по работе бригады БАМ.
'-„Наш
Край", № 1(16), 1927, стр. 31.
3
П. Ж у к о в и ч , Сословный состав населения западной России в царствованиеЕкатерины Второй"; Ж. мин. нар. проев., 1916, стр. 276.

НАЦИОНАЛ-ДЕМОКРАТИЗМ

СОВРЕМЕННОЙ

БЕЛОРУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

111

к нему мотивов. Дело, оказывается, заключается в том. что эти названия
в свое время не только не мешали национальной белорусской буржуазии, а,
наоборот, помогали ей в борьбе — прежде с более сильным русским конкурентом, а потом и с советской властью. Но та пора осталась далеко
позади. Законы диалектического развития привели к отрицанию того, что
составляло когда-то основной тезис в программе национальной белорусской буржуазии; он больше не годился для контрреволюционных целей,
почему и совершилось его перевоплощение в более „современную" кривичанскую теорию.
Значительно осторожнее на первых норах действовал сам творец
кривичанской теории. По переселению в БССР он пишет редко и даже
как бы обрывает свою плодовитую деятельность прошлого. Это тем более
странно, что Ластовский известен как неутомимый работник, в свое, время,
примерно еще накануне отъезда из Литвы, заполнявший под различными
псевдонимами целые страницы газет и журналов. Не менее обращает на
себя внимание и то обстоятельство, что статьи, написанные в первый для
Ластовского советский год, весьма далеки от его зарубежных истерических
выкриков в честь Кривии, что, однако, не обозначало ни перелома в его
старых чувствах ненависти к большевикам, ни отступления от позиции
кривичанской теории. Секрет состоял только в соответствующей обстановке и .тактическом маневре опытного вожака нацдемовщины, который
хорошо знал цену несвоевременным выступлениям и поэтому предпочел
менее заметную, но более плодотворную работу в другой области.
Предоставив на первое время ученикам первенство на литературном
поле, сам Ластовский остановился на музейном деле — т е м более, что
вследствие значительно возросшего культурного уровня страны сеть музейных ячеек густо покрыла не только окружные, но и районные центры,
к тому же все они тянулись к Белорусскому госуд. музею в Минске, которому фактически и подчинялись. Естественно, Ластовский не мог отказаться от использования представлявшихся возможностей и, как директор
центрального Государственного музея, занялся соответствующим инструктажем краеведческих музеев по части установок, на ряду с которыми он
давал и конкретный перечень необходимых для экспозиции предметов.
0 чем писал местным музеям Ластовский, что он предлагал им сделать
в части этнографического изучения районов, можно судить но его предназначавшейся для краеведов первой программной статье „Аб патрэбе
рэформы краязнаучых музэяу", 1 где он между прочим писал: „Этнография
окрестного народа - вот второй основной объект - комплектования краеведческих музеев. В этом отделе должны быть собраны местные мужская и
женская одежды, народное искусство, украшенные ткани, изделия из дерева,
на которых имеются следы художественного творчества, музыкальные
инструменты, детские игрушки и т. д. Благодаря значительному распространению у нас ткачества, ткацкие экспонаты, как-то пояски, кружева
(анталяжы), пабожники (полотенца для икон. А. С.), передники, покрывала,
одеяла — могут значительно оживить музей."
Как реализовалась эта программа в Белорусском государственном
музее, которым безраздельно владел Ластовский, нечего и говорить. В
короткий срок музей был превращен в хранилище „ценностей" кривичанской культуры, собранных главным образом непосредственно самим Ластовским. Основную группу этих ценностей составляли предметы одежды,
а среди них преимущественно богато вышитые однотипные сорочки, различавшиеся собирателем лишь по названиям: „сарочка", „кашуля", „рубашка".
Вторую крупную группу экспонатов музея Ластовского составляли
1

„Наш Край", Л» 1227, сьнежапь 1927, стр. 19.

112

СУПИНСКИЙ

А.

к.

..пісанае дрэва", т. е. деревянные орнаментированные резьбой предметы,
в основном — божницы, ковшики, пряничные доски, наличники и т. д.
„Пісанае дрэва" в особом почете у Ластовского; ими он широко польз у е т с я — и не только как доказательством, подтверждающим самобытность
культуры кривичей; они служат и как доказательство того, что „в основании
народного'искусства лежат коллективные традиции и индивидуальные творческие способности" и что „последние действуют в рамках первых", следовательно „отступление от коллективно выработанных и санкционированных
традицией основных элементов украшения вереде, какая живет замкнутой
жизнью, обыкновенно не имеет успеха, ибо они непривычные, неприятные,
и —что из этого вытекает — воспринимаются как некрасивые". 1
Дальше на основе того же „пісанаго дрэва" Ластовский раскрывает
скобки шире и поясняет, как следует понимать его ..коллективные традиции". Оказывается, это ..столетиями, а может быть и тысячелетиями выработанный и закрепленный канон", т. е. стандартный показатель не только
•особой от человеческого общества жизни „народного" искусства, ио и
однородности коллектива или общества, которое не принимает отступлений
„от коллективно выработанных и санкционированных традицией форм".
Установленная Ластовским „закономерность" играет большую и спасительную роль, так как предохраняет ..народ" от нежелательных для
Ластовского и, с его точки зрения, вредных влияний городской цивилизации, что буквально у него звучит так : ..В наше время, отдаленные от
городских центров общества имеют обыкновенно далеко больше развитые
эстетические запросы и большее стремление окружить себя вещами своего
примитивного искусства, чем общества, которые находятся под непосредственным влиянием современной городской цивилизации". 2
В числе музейных „сокровищ" Ластовского немаловажное место и
значение занимают собрания „древних" белорусских икон. Говорят, что
честь собирательства этих „сокровищ" целиком принадлежит Ластовскому,
так как еще его предшественники жаловались, что „в художественном
отделе весьма мало белорусского искусства, не выставлены экспонаты церковного отдела" (из протокола заседания музейного совета от 9 X 1926 r.). s
Говорят и другое : о необходимости разделить эту честь между
Ластовским и ленинградским этнрграфом Сержпутовским, который в бытность свою на академической конференции в 1926 г. посетил музей и
в книге посетителей сделал такую запись: „Нахожу, что необходимо выставить церковные предметы". Эта запись имела некоторое значение в будущности музея, поскольку ее поддержали другие ..замежиые госьці", как
директор библиотеки ЛГУ П. А. Гарчинский, дополнивший: „Все прекрасно,
но необходимо осуществить мысль А. К. Сержпутовского", и присоединившийся к нему Л. Фасмер, любезно добавивший: „Присоединяюсь к мнению
глубокоуважаемого Александра Казимировича". 1
Говорят также, что под „просвещенным" покровительством Ластовского музеи БССР обслуживали различные интересы различных социальных
групп (кроме, конечно, пролетариата), вплоть до удовлетворения религиозных запросов старой профессуры. Известны, например, случаи хождения
одного из таких профессоров на поклонение мощам Евфросинии Полоцкой...
в Витебский историко-культурный музей, где тщательно оберегалась под
названием мощей груда тряпок, ваты, сборных мужских и женских костей,
сохранивших небольшие участки мумифицированных мышц. 5
1
В. Л а с т о f с к і, Пісанае дрэва. „Працы катэдры этнаграфП", т. II, 1930, стр. 181.
- Там же, стр. 181.
Навука на службе нацдэмаускаіі контррэвалюцыі, стр. 219.
4
Там же, стр. 219.
• Там же, стр. 234.

НАЦИОНАЛ-ДЕМОКРАТИЗМ

В СОВРЕМЕННОЙ

БЕЛОРУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

113

Однако на подобные „мелочи" шли работники некрупного масштаба;
„вожди" занимались более плодотворным видом церковной деятельности,
учитывая роль церкви в борьбе за белорусскую народную республику,
о которой они тщетно мечтали много долгих лет. По церковному вопросу
у них имелась своя особая программа, даже велись особые „исследования",
имелись свои специалисты, в их числе тот же Шлюбский, пославший
Ластовскому еще в Ковно соответствующую программную статью. В ней
Шлюбский с большим подъемом доказывал необходимость создания самостоятельной церкви, принимая во внимание, что „первое и самое доступное понятие национального единства, после национального языка,
достигается при помощи религии", почему он и призывал всех белоруссов, „в душе которых национальное самосознание сильнее исторической
шелуды... всеми силами стремиться к созданию белорусской автокефальной
христианской церкви". 1
Bcç ж е самостоятельность Шлюбского в церковном вопросе относительна, поскольку „белорусская" церковь имела уже защитника до него
в лице „ученого" Лингвиста Язепа Лёсіка, который еще в 1920 г. на страницах газеты „Беларусь" написал „Некалькі слоу беларускім сьвящчэнікам", 2
где призывал их „образумиться и вспомнить славные традиции братств
на Белоруссии, что защищали белорусскую независимость от упадка". 8
Общие усилия Лесиков и Шлюбских имели некоторый успех: в конце
концов кое-кто действительно образумился и в перйую очередь „белорусский" митрополит Мелхиседек, приступивший, совместно' с „ученым" секретарем Госуд. белорусского музея Красинским, к переводу евангелия на
белорусский язык *
Таковы нераздельные между собою теория и практика белорусского
национал-демократизма, сумевшего все учесть и по возможности приспособить к своим задачам. От этого приспособления, естественно, не ушли
и краеведческие организации. Что было сделано национал демократами
в этом направлении, прекрасно выяснено в работах, изданных БАН в серии:
„Навука на службе нацдэмаускай контррэвалюцыі". На этом основании
мы опускаем специальные вопросы краеведения и затронем лишь ту
часть их, которые так или иначе касались этнографического изучения
районов, выполнявшегося не Касперовичами и Шлюбскими, а рядовыми,
легко „поддавшимися" их влиянию краеведами, к тому же давшими некоторую печатную продукцию. В их числе отметим прежде всего В. Г. К р а с н е й с к о г о — члена Витебского окружного общества краеведения, автора
двух статей, помещенных в „Віцебшчыие" и „Працах катэдры этнаграфіі БАН" за 1931 г.
В. Г. Краснянский примкнул к белорусским национал-демократам
совсем неожиданно. До своей непосредственной близости к ним он пользовался несколько иной репутацией, созданной делами по руссификации,
входившей в круг его обязанностей по должности директора Витебского
реального училища. Краеведческую работу Краснянский начинает в 1924 г.
и через год он уже печатает св'ою первую краеведческую статью „Музэйаыя помнікі сгарадауніх Віцебскіх рамесьніцкіх організацыяу". 5
Уже в этой статье Краснянский сразу же зарекомендовал себя как
подходящий для национал-демократов человек, почему и был включен в
их поле зрения. Сошелся с национал-демократами Краснянский прежде
всего по основным вопросам, отрицавшим как пути капиталистического
1
2
3
4
5

Н а в у к а на с л у ж б е . . . , стр. 183.
Т а м ж е , стр. 2 2 6 .
Т а м ж е , стр. 2 2 6 .
„ В і ц е б ш ч ы н а " , т . 1, стр. 4 0 — 4 8 , 1925
Т а м ж е , с т р . 40.

Этнографический оОоряик.

114

СУПИНСКИЙ

А.

к.

развития Белоруссии, так и вытекающее отсюда классовое расслоение ее
общества. Д л я него, например) „медовые братчины" в прошлом Белоруссии — только братские ремесленные организации, которые, „в силу религиозного уклада жизни, к о г д а на р е л и г и и , к а к с е й ч а с н а м а р к с и з м е ,
с т р о и л а с ь и о б о с н о в ы в а л а с ь в с я ж и з н ь (разрядка наша. А. С.),
группировались около своих приходских церквей".
Анализируя экономическую природу медовых братчин, Краснянский
сознательно или бессознательно отождествляет их с ремесленными организациями, смазывая подлинную роль этих производственно-торговых объединений при церквах, которые, в силу королевских привилеев, пользовалисьправом беспошлинного медосычения и постройки „медовых братских
складов", „являвшихся" зьявішчам старадаунім i звычайным", „вечистым"
„звыклым". 1
Переходя к цехам, возникшим ркобы из медовых братчин, Краснянский уверенно и спокойно приписывает им черты равенства членов цеха,
где „ремесленнцки каждого отдельного и крупного ремесла, либо нескольких похожих (родных) браты, это значит мастера и товарищи, это значит
подмастерья и ученики", отношения которых „строились на тех же церковных привилеях. с которыми срослись предания и привычки братчиков". 2
ф
На протяжении всей своей статьи автор не обнаруживает ни малейшей попытки к выяснению несоответствия терминов „браты", „товарищи - '
действительным производственным отношениям, разделившим цехи на
экплоатоторов и эксплоатируемых. Только в одном месте, рассматривая,
обязанности цеховых старшин, Краснянский случайно упоминает о входившем в их ведение разборе „недоразумений между работниками и хозяевами,
согласно заявлений тех или других..."' 1
К 1930 г. Краснянский ушел еще дальше и уже на страницах „Прац
катэдры этнаграфіі" заявляет о том, что в XVI — XVII вв. „во всех классах ели обыкновенно три раза в день: утром, в полдень и вечером, и
каждый раз при этом горячую пищу". Вслед за этим нелепым заявлением
следует перечень принятых блюд, надо полагать — т.акже во всех классах,
так как автор не делает никаких оговорок. Вот их перечень : хлеб ржаной,
хлеб-ситник, пироги на масле, молоке с шафраном, изюмом, миндалем,,
баранки, различная огородина, мясо, рыба, молочные продукты, сладости,,
как то мед; но „у богатых да заможных людей XVI —XVIII ст. употребляли уже и много сахару". 4 К этому списку Краснянский прибавляет еще
и напитки: пиво, мед, квас, вино и „гарелку".
Эпически спокойный ток рассказа Краснянского о „счастливом" прошлом ничем не омрачается и в той части его статьи, где автор пытается
дать представление об одежде населения Белоруссии в XVI — XVII вв. Так,,
по его словам, „материал, из которого в XVI — XVII столетиях шили одежды,
был следующий : полотно, сукно, полусукно, а также шелк, бархат, парча
и мех. Полотно употреблялось пеньковое и льняное. Пеньковое было исключительно домотканным, а льняное брло и домотканное и ткацкое.
Более грубые льняные полотна ткали из агребков (зребя либо згребя), с
оческов". 5
•Сама одежда, несмотря на попытку объяснить ее происхождение
при посредцтве так называемого географическою материализма в этно1

„Віцебшчына", стр. 4'.
Там же, стр. 41
,
Там 'же, стр. 4L
4
Дамовы быт на Вшебшчыне i .Магілеушчыне пав w e актау XVI — XVII ст, „Працы,
. катэдры этнаграфіі", т. Ii, стр. 133.
- В Красьнянскі. Дамовы быт.... стр. 145.
3

НАЦИОНАЛ-ДЕМОКРАТИЗМ

В СОВРЕМЕННОЙ

БЕЛОРУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

115

графин, наделяется, как и у всех буржуазных этнологов, способностью
к саморазвитию, в результате которого она „усложняется и изменяется
вместе с культурным ростом народа, со сменой его вкусов, моды и под.
влиянием соседства с другими народами". 1
Исходя из влияния соседства и из других перечисленных причин,,
автор считает возможным различать в одежде каждого народа „явления
более старые и более новые, ч е р т ы с а м о б ы т н о с т и (разрядка наша.
„4. С.) и заимствованные им чужие формы". 2 Здесь также достаточно
хорошо обнаруживаются как близость автора к установкам национал-демократов (искание самобытных черт одежды), так и характерное для буржуазной методологии бессилие научно объяснить явление (искание выхода в теории заимствования). Ко всему этому вульгарный характер работы Краснянского усиливает еще и его желание установить „самобытность"
черт одежды белоруссов или заимствование ими готовых форм, даже не
в процессе изучения самой одежды, так как, по .его же заявлению „более
др'евних одежд, этого круга (т. е. XVI—XVII столетий. А. С.) почти не сохранилось, нет даже их описаний и аккуратно датированных з а р и с о в о к " ; а
он просто и уверенно излагает свои выводы лишь на встречаемых в актах названиях одежды.
В. Краснянский—не единственный выразитель национал-демократических идей, распространявшихся через посредство краеведческих печатных органов. Если просмотреть д а ж е весьма поверхностно издания других
обществ, хотя бы примерно журнал „Магілеушчыйа" (1927), мы найдем и
там „труды" определенной окраски. Чтобы особенно долго не задерживать внимание читателя на „краеведах" подобного толка, мы ограничимся
лишь приведением нескольких красноречивых справок из двух статей
„Магілеѵшчыны". Одна из них принадлежит перу некоего В. Горбацевича, который начинает свою статью звонким приемом сравнения: „Живая народная
речь — это источник, бьющий всегда свежей воды. Глядишься в его зеркало —
и видишь выразительное, правильное лицо народа. Правда, налетит иногда
.сивер, всколыхнет волнами источник, наметет на поверхность смуги (мусора. А. С.), но со дна не перестает бить чистая жизнетворная вода".
„Живая народная речь Могилевщины имеет на себе налет русской
речи", 4 т. е. наметенной на поверхность „смуги" или „мусора", принесенного русским „сивером". Именно эту мысль проводит здесь Горбацевич и,
будь в его силах, он охотно очистил бы от этого „мусора" общебелорусскую канву, по которой „могилевец вышивает дивные узоры живой речи
"Могилевщины". Он не вносит своего самостоятельного проекта в этом
направлении, так как нутром угадывает цели Ластовских, также стоявших
на точке зрения необходимости спасти язык „Кривии" от влияний большевистской Московии. В этом смысле нельзя рассматривать статью Горбацевича только как проявление национал-шовинизма; -ей нужно о т д а т ь
должное и как работе, помогавшей разрешить определенную контрреволюционную политическую задачу, «а которой было заострено внимание
национал-демократического руководства.
0 том же и в тон Горбацевичу, даже повторяя его выражения, пишет и другой сотрудник журнала — руководитель фольклорного кружка
Могилевского педагогического техникума — М.. Заренина. Для нее народное творчество — это тоже „зеркало народной души, народной жизни,
это море, прячущее в себе неисчислимые сокровища" 5 .
1
3
3
1

Там же, стр. 144.
Там же, стр. 145.
Там же, стр. 145.
В. Г а р б а ц е в i ч, Аб слоунікавых осаблізасьцях Магілеушчыны, стр. 106.
Al. З а р е н и н а , Праца фольклорнага гуртка Пэдтэхнікума, стр. 100.

116

СУПИНСКИЙ

А.

к.

Приведенных справок, на наш взгляд, вполне достаточно для отчетливой характеристики направления работы некоторых краеведов БССР в
недавнем прошлом. Конечно, краеведы типа Краснянского, Горбацевича —
это отнюдь не жертвы национал-демократических влияний; они — только
культурные представители определенной социальной среды, идеологию
которой и выражали. Чтобы понять это, нужно иметь в виду, что так
называемая старая белорусская интеллигенция, в лице сельского и городского учительства, в основной массе вышла из зажиточного слоя сельской
буржуазии, потомки которой главным образом и заполняли учительские
школы всех типов.
1927—1930 годы — время наиболее плодотворной деятельности национал-демократов БССР, использованное ими для подведения „научной
базы" под теорию Ластовского. Решающую в этом направлении роль должен был сыграть второй том „Прац катэдры этнаграфіі". Сообразно с целями, план этого издания тщательно продумывается и охватывает по существу все центральные положения белорусских национал-демократов.
Первое, основное и главное место, как и следовало ожидать, отводится вопросу о Кривии, которому посвящена статья Касперовича „Волоты" (стр. 1—114).
В 1928 г. это задание вносится в производственный план кафедры
(протоколы № № 10, I I ) , 1 к которой Касперовича прикомандировывают в
качестве нештатного сотрудника с сохранением звания ученого секретаря
ЦБК Белоруссии. Его „Болотами" предполагалось положить начало специальному исследовательскому плану, в отношении которого эта работа
рассматривалась лишь как вступление, что нашло свое выражение и в
подзаголовке темы: „Повод к выяснению иредисторической этнологии
Белоруссии".
Сам „повод" не являлся новостью; на него натолкнул Касперовича
не кто иной, как Ластовский, в свое время („Наша Нива", № 24, 1915 г.)
подхвативший теорию известного панслависта Шафарика и пытавшийся
на ее основе доказать, что волоты, вельты являются древними предками
белоруссов.
Точно так же формулирует вопрос и Касперович. В его изложении
кривичи, дреговичи, волоты ||.вельты || волки || лютичи поставлены друг к
другу в определенную зависимость: первые (фривини, дреговичи) выставлены им как позднейшие племена народа волотов, являющегося в отношении их п р а н а р о д о м (разрядка наша. А. С.). Доказывает свое положение автор двояким образом: а) ссылкой на выводы белорусского лингвиста проф. Бузука, который писал Касперовичу, чтб „от волотов могли
остаться на территории Белоруссии даже могилы; наконец наследством
самого имени можно считать слово „волот", которое с математической
правильностью можно выводить из п р а ф о р м ы (разрядка наша. А. С.)
uelt-os, подобно тому, как из melko является восточнославянское moloko"
(„Волоты", стр. 13); б) многочисленными ссылками на авторитеты единомышленников Шафарика, работы которых позволили Касперовичу рассуждать следующим образом: „Как уже говорилось, народ волотов не весь
выселился с территории, что между Неманом, Днепром, Двиной и Припятью. Основная его масса осталась здесь, сохранив на определенное
время название лютичей либо лучан и другие племенные названия... Вместе
с тем отдельные племена волотов могли выйтм и поселиться в новых землях не всем своим народом, а среди других родственных им славянских
пародов: бодричей, сербов и т. д. А это позволяет найти среди западных
1

„Навука на службе..." стр. 62.

НАЦИОНАЛ-ДЕМОКРАТИЗМ

В СОВРЕМЕННОЙ

БЕЛОРУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

117

волотов и других славянских народов того времени на западе племена,
названия которых были известны в старых землях волотов. Так, кривичи
жили на Двине и верховьях Днепра и среди западных волотов, а дрего :
вичи — южнее кривичей до самой Припяти и среди тех же западных Болотов" (стр. 16 — 1 7 ) . Но так как связь кривичей и дреговичей с волотами,
на древних землях которых они сидели, все же этим рассуждением еще
не доказывается, Касперович должен был предварительно его обосновать
на белорусских преданиях о волотах, связанных с курганами. Содержания
этих преданий Касперович не приводит и ограничивается лишь упоминанием о якобы существующем в них указании, что „в волотовках похоронены волоты — богатыри —осилки — наши предки" (стр. 1С).
„Из этих преданий,— пишет в другом месте Касперович, — многие
говорят, что Эти волоты были не отдельные единицы, а целые группы,
народ. Иногда встречаются указания на то, что они — наши древние, незапамятные предки" (стр. 11).
Подобный, заведомо предвзятый подход особенно ярко выражен в
той- части работы Касперовича, где он принял без критики выводы буржуазных исследователей и на их основе считает „доказанным, что с названием курганов волотовками связано представление о народе волотах"
(стр. 11). Освободив себя таким образом от необходимости строить свои
собственные доказательства, Касперович переходит к установлению границ расселения предков белоруссов, волотов, привлекая для этой цели:
1) перечень 140 пунктов, где бытует термин „волотовка", как обозначение
курганов (стр. 4—7); 2) перечень пунктов, в отношении которых анкеты
Касперовича „косвенно к другим вопросам" выяснили существование прет
даний о том, что в курганах „погребены волоты—богатыри— осилки—наши
предки" (стр. 10—11), 3) перечень 217 названий рек, поселищ с основой
„волот" (стр. 18—21); 4) перечень 170 селений, округов, районов, где встречаются фамилии с основой „волот" (стр. 21—23); 5) перечень 151 географического названия с основой „лют" (стр. 23—26); 6) перечень 159 селений, округов, районов, где встречаются имена, фамилии, прозвища с основой „лют" (стр. 26—28); 7) перечень 679 географических названий с основой „волк" (стр. 28—36); 8) перечень 415 селений, округов, районов, где
встречаются .имена, фамилии и прозвища с основой „волк" (стр. 36—40);
9) сведения о числе поселений в бывш. губерниях РСФСР и УССР, названия которых имеют основу „волк" істр. 40—41); 10) перечень 143 селений, округов, районов, где встречаются сказки и легенды о волотах
(стр. 46—48); 11) перечень 719 районов распространения сказок, легенд и
преданий об „осилках" (стр. 48—54); 12) перечень 623 районов распространения сказок, легенд и преданий о „вовкулаках" (стр. 54—60); 13) перечень 406 районов распространения термина „волот" в значении „гигант"
(стр. 61-—64); 14) перечень 958 районов распространения термина „осилок"
в значении сверхсчльного человека (стр. 6 6 - 7 3 ) ; Д5) перечень 451 района,
где термин „вовк/ ѵ іак" обозначает человека, который по своей или чужой
воле стал волком <стр. 74—78).
Таким образов, вся работа фактически состоит из перечня районов
распространения интересовавших Касперовича терминов, которые он к
тому же разместил н'су24 картах в тексте, включив сюда же Птолемееву
карту европейской Сарматии и карту с рекой Лютой равенского географа.
Те немногие строчки, которые остаются между перечнями, посвящены соответствующей обработке мысли читателя в желаемом для Касперовича
направлении. Курс, взятый им при публикации этого материала, особенно
интересен, если рассматривать его в свете приводившегося уже рассуждения В. Ластовского о границах Кривии, включающих в себя как раз те
районы, которые Касперович нанес на свои карты расселения волотов.

118

СУПИНСКИЙ

А.

к.

Одна из этих карт (стр. 40) полностью реализует мысль Ластовского о
том, что есть собственно „Кривия" и есть „пространства, куда достигала
колонизация кривичей в начале их исторической ж и з н и " .
Предвзятая направленность „Болотов" Касперовича сказалась не только
в итоговых выводах об исторической тяге „потомков" народа Болот о в — кривичей и дреговичей -resp. белоруссов на з а п а д — к другим п о :
томкам тех ж е волотов, которые „могли выйти и поселиться в новых
землях не всем своим народом, а среди других родственных им славянских народов: бодричей, сербов и т. д.". Работа в ц е л о м — э т о показательнейший образец приемов беспринципной борьбы с марксистской
методологией путем антинаучной интерпретации памятников и подтасовки
фактов. Касперович хорошо знал, чего от него требовали интересы национал-демократизма, служа которым он не стеснял себя в выборе средств.
Только отсюда и становится понятным, почему он тщательно избегал
всего, что моглб разрушить его планы, и прежде всего работ академика
Н. Я. Марра, от которых, казалось бы, он должен был исходить уже в
силу характера подвергнутых исследованию памятников. Защитив себя от
Н. Я- Марра молчанием, 1 Касперович, не стесняясь, передвигает своих Болот о в в любом направлении, устанавливает их п р а р о д и н у (разрядка наша.
А. С.), связывает с ними узами к р о в н о г о родства кривичей и дреговичей, широко пользуясь при этом языковым материалом, в частности племенными названиями, возникшими, как оказывается, по названиям различных
тотемов.
Отвергнув палеонтологический анализ, Касперович охотно принял
помощь проф. Бузука и Миколя, оказавших ему неоценимую услугу в
искании предков кривичей уже тем, что они „нашли" праформу uelt-os,
из которой „с математической правильностью" выводились интересовавшие Касперовича племенные названия.
Приняв данные лингвистами формальные показатели индо-европеистики, Касперович отбрасывает им ж е отмечаемое многообразие семантики слов с основой „волот", „велет", „лют"; жизнь слов существует, для
него лишь в форме, которую он наполняет нужным содержанием, определяемым политическими установками работы в целом. В этом отношении весьма показательна его попытка связать происхождение ряда бело,русских фамилий непосредственно с племенными resp. тотемными названиями, несмотря на очевидный абсурд такой постановки вопроса. Цель
оправдывает средства, и Касперович последовательно выдерживает это
правило, без которого ему трудно было построить мостик, устанавливающий связи белоруссов resp. кривичей с вологами.
Но вопросами лингвистики занимался не т о л ь к о один Касперович.
Параллельно ему вел аналогичную работу и его непосредственный руководитель Ластовский, выступивший во втором томе „Прац" в несколько
более скромной роли.
Помимо уже цитированной его статьи „Пісанае Др.эва", Ластовский
помещает здесь отчет об „экспедиции по изучению бе%,русской народной
одежды и искусства", проведенной кафедрой этнографии Института белорусской культуры в 1928 г. По существу это — п у б л и к а ц и я памятников, в
отношении которых иногда Ластовский допускает ¿(.вой замечания. Одно
из таких замечаний касается происхождения терминов „сарочка", „рубашка", „кашуля", связанных, с точки зрения Ластовского, с тремя различными типами мужской и женской плечевой одежды белоруссов. Наибольшее внимание уделяет Ластовский сорочке. Ее он считает наиболее
1
На протяжении всей работы имя акад. Н.
Марра даже не упоминается, в то время
как современная фашистская лингвистика приводится им огромными дозами.

НАЦИОНАЛ-ДЕМОКРАТИЗМ

В СОВРЕМЕННОЙ

БЕЛОРУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

119

древним, следовательно и наиболее самобытным типом белорусской одежды.
Естественно, подбирая нужные, подтверждающие такое положение доказательства, он не мог пройти мимо и самого названия, происхождение
которого объясняет следующим образом: „В идеально сшитой сорочке
должно быть сорок сборок на шее, по сорока на выставках и сорок сборок по обе стороны пазухи. От этих сорока сборок и получила свое
название сорочка" (стр. 281).
Сорочка у него — безусловно местная „национальная" одежда, следовательно Ластовский должен был установить и местное происхождение
ее названия. Как он с этим справился, говорит вышеприведенная цитата.
Вот другое д е л о — р у б а ш к а . В отношении ее „чужеземного" происхождения у Ластовского нет никаких сомнений, уже хотя бы потому,
что „среди белья, которое старики берегут на смерть, ни одного раза не
было рубахи: были — это в восьми случаях на десять — кошули у мужчин
и исключительно сорочки у женщин" (стр. 284).
Для Ластовского чужеземное — это прежде всего русское, от которого он хочет спасти чистоту белорусской культуры и готов с этой целью
воздвигнуть китайскую стену. Всюду, где только можно, Ластовский стремится отделить белоруссов от русских и, главное, сделать так, чтобы они
не имели чего-либо схожего с ними. Архаические явления материального
производства на территории БССР — для него не пережитки определенных
общественно-экономических формаций, а только памятники национальных
resp. расовых особенностей белорусского народа, отличающих его опятьтаки от тех же русских. После этого нет ничего удивительного, если
Ластовский ставил в качестве задания экспедиции 1928 г. опровержение
неопровержимого, как, например, факты существования на территории БССР
поневы — э т о г о наиболее яркого памятника доклассовогогобщества, пережиточно сохранившегося у многих народов Союза, в частности у южнорусских, белоруссов и украинцев.
Экспедиция поневу так; и не нашла. Правда, „старухи припоминают,
что за их памятью носили в других селах суконные плахты" (стр. 304),
но это все же для него не понева, несмотря на то, что по своим функциональным признакам -и даже названию плахта и понева являются одним
и тем же.
Совершенно очевидно, что научная сторона исследований мало занимала белорусских национал-демократов и наука расценивалась ими только
как средство продвижения к цели. Истинные стремления представителей
такош „науки" хорошо подытожил один молодой советский этнограф,
который обвинял лиц, подобных Ластовскому, в том, что они создают
„антинаучную попытку тенденциозно интерпретировать факты, попытку,
где отсутствует всякая критика источников, где голословное утверждение
переплетается с произвольным истолкованием исторических и этнографических явлений, попытку, основанную на реакционной методологии и
дающую „научную" базу для заинтересованных в развитии... шовинизма
групп, как внутри Союза, так и вне его". 1
Собрание реакционных сил вокруг белорусской этнографии не ограничилось только созданием этнографического центра в Инбелкульте да
подчинением нацдемовским целям музейных ячеек и краеведческих организаций БССР.
Еще задолго до приезда Ластовского, но несомненно по его директивам из-за рубежа, шел тщательный отбор нужных людей, в число которых
прежде всего привлекается бывш. сотрудник Государственного русского
музея в Ленинграде А. К. Сержпѵтовский. До Октября этот „белорус" за1

С. Т о л с т о е . К проблеме аккультурации. „Этнография", 1930, № 1—2, стр. 87.

120

СУПИНСКИЙ А .

к.

нимал особую платформу и сторонился своих будущих друзей, обладавших
тогда еще способностью запятнать репутацию „честного" сотрудника Музея
императора Александра III. Но это было давно. Октябрьская революция
изменила обстановку, предопределив путь национал-демократов, на котором
они встретились с „честно" отстаивавшим старые позиции А. К. Сержпутовским. Правда, последний, принимая предложенный ему союз, в конце
концов должен принять и некоторые общие установки, спрятанные в учении об особой, - чуждой русскому влиянию белорусской культуре.
Примирение оказалось обоюдно выгодным: С,ержпутовский получил
возможность выступать в белорусской печати, к тому же избирается действительным членом Института белорусской культуры, а национал-демократы приобрели патент на марку „известного белорусского этнографа",
авторитетного не столько в БССР, сколько в Чехо-Словакии и Польше.
Вскоре союз был реально скреплен экспедициями Сержпутовского и
изданием второго тома его „Казах i апавяданьняй беларусау Слуцкага павету" (Инбелкульт, 1926; первый том был издан в 1911 г.). Чем занимался
Сержпутовский в экспедициях, говорит хотя бы его официальный „Отчет
о поездке в Гомельскую губернию в 1926 г." (Минск, 1926), где автор
„показывает" чистоту культуры крайнего юго-востока этнографической
Белоруссии. Так, с его точки зрения, „в районе Мглина население мало подверглось влиянию великорусского -говора" (стр. 9), а „постройки всюду
белорусского типа" (стр. 14). При этом, конечно, за „краткостью" отчета
автор не указывает особенности этого типа построек, как оказывается,
имеющего много общего с постройками карелов, финнов и даже шведов соСкандинавского полуострова. Таким образом первая вылазка удачно попала в тон национал-демократам, хоть и не была широко использована в
надлежащей мере в вид> суммарности самого „Отчета".
Менее удачным оказался второй ход — „Казкі i апавяданьні беларусау Слуцкага павету", заставивший смутиться даже чешского буржуазногоученого И. Поливку. Характерно, что белорусская пресса замолчала их
появление в свет, и это — нам кажется —не случайно. К такой мысли
приводит уже самое поверхностное ознакомление с работой, позволяющей
установить ее содержание, выражающееся в подборе ярко классового,
преимущественно антисемитского материала. Назвать последний продуктом
творчества белорусской деревни мог только Сержпутовский, и не даром даже
Поливка вынужден был признать некоторые места „Казок" злой клеветой. 1
Прежде чем давать разбор содержания этой работы, мы считаем необходимым указать одну характерную черту, отмечающую весь собранный
Сержпутовским фольйлор. Состоит она в резко выраженном индивидуализме записанных образцов, являющемся бесспорным отражением прежде
всего облика самого Сержпутовского, а потом уже верхушки сельской
буржуазии, выразителем идеологии которой он являлся. „Индивидуализм"
образцов „народного" творчества, собранных Сержпутовским, не раз обращал на себя внимание, и, например, в рецензии на первый том его „Сказок
и рассказов белоруссов-полешуков" отмечается, что большая часть их
является „произведениями чисто индивидуального творчества". 2 Если бы
автор рецензии оказался в какой-либо 'степени близким к марксистскому
объяснению явлений, для него был бы ясен не только смысл этого „индивидуализма", но было бы понято им и то, почему Сержпутовский „не
задавался целью исчерпать сказочный репертуар данной местности и даже,
кажется, не искал хранителей узкого репертуара". 3
1
2
3

J. Р о I i V к а, „Slavia", rocnik VIH, seâit 2, 1929, стр. 406.
Д. К. 3 е л e н и я, „Живая старина", вып. 2 — 4, стр. 506, 1912.
Там же, стр. 505.

НАЦИОНАЛ-ДЕМОКРАТИЗМ

В СОВРЕМЕННОЙ

БЕЛОРУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

121

Еще в большей стейени подчеркивает искусственный подбор сказок
Сержпутовского рецензия на второй том. Так, уже цитированный чешский
этнограф Поливка склонен признать, что изданные во втором томе сказки
вряд ли принадлежат „starickym selskym vypravovatelüm", и в своем предположении он, конечно, не ошибся, несмотря на примененный в критике
критерий буржуазного объёктивизма. Более того, далекий от марксизма
Поливка, в основном вполне сочувственно относящийся к тем из сказок
Сержпутовского, которые отражают „nespokojenost' se sociálnírai pomëry",
вызванную протестом против гнета панов, князей, а наряду с ними к
„жидов", вынужден сам протестовать против навязывания белоруссам того,
что принадлежит „literâlnë vzdëlanym básniküm". 1
В несколько ином свете рисуются нам сказки Сержпутовского, если
рассматривать их не с точки зрения богатства словесного бисера, которым
так щедро пересыпаны они. Их подлинный смысл, соответствующий целям
собирателя, необыкновенно выпукло выражен в каждой отдельной записи,
даже в каждой отдельной вычурной фразе сказок. Но особенно понятен
их смысл, если изучать эти сказки, не упуская из виду социального облика
искусственно подобранных сказочников, передавших Сержпутовскому часть
из своих „сокровищ". Кто же эти сказочники? С первого же знакомства
с их „творческим" репертуаром не трудно установить, что это в высшей степени идеологически ровная, — вероятно, и социально однородная — группа,
выделенная собирателем сказок по определенному признаку и на этом
основании обладающая весьма открытым классовым лицом. Чем руководствовался Сержпутовский в подборе нужных ему сказочников? Не затрудняя нас, он на этот вопрос отвечает сам, делясь опытом своей полевой
работы, имевшей свою специальную методику. „Сначала, — пишет Сержпутовский, — я знакомился с населением, говорил про их хозяйство, д е л а ,
про ту беду, какая всегда ходит среди людей". 2 Конечно, Крестьяне-пауперы не могли удовлетворить собирателя, поскольку захвативший их
процесс пролетаризации, а в связи с этим и частый уход из деревни на
заработки в города или барскую усадьбу лишил их права названия носителей интересовавшего Сержпутовского фольклора. Обычно, ознакомившись с населением, собиратель намечал себе подходящих людей, в чем
весьма и весьма помогал ему его классовый инстинкт. Так появились лучшие сказочники Сержпутовского — „добрый гаспадар Лявон Лебедзік, Д а ніла Кулеш i стары дзед Савіцкі".
0 чем же рассказывали Сержпутовскому его „добрыя гаспадары"?
Весь записанный от них материал по существу представляет собою д а ж е
не сказки, а скорее разнообразные по сюжету „поучительные" рассказы,
на которых воспитывалась кулацкая идеология. Они не так богаты по
содержанию, зато полны презрением к бедняку, оправданием „лиха" (зла),
уважением к пану и лютой ненавистью к „жиду", которому приписывают
все смертные грехи. Мы считаем необходимым выделить некоторые примерные образцы их, отмечая при этом принадлежность к репертуару того
или иного сказочника.
На первом плане, следуя самому Сержпутовскому, мы ставим сказку
его главного сказочника Лявона Лебедзика „Заколдованная шапка". 3 Берем ее начало: „Был себе один никчемный мужичок... Никто с ним не
знался, никто не звал к себе в гости, известно п о к и д и щ е . . . Но он, как
и другие мужики, имел себе какое то никчемное (сьлімізарнае) хозяйство
и даже нашел себе жену..
1

J. Р о I тѵ k a , „Slavia", стр. 406.
А. К. С е р ж п у т о в с к и й , Казкі i апавяданьні беларусаУ Слуцкага павету.
дисловие, стр. V.
3
Там же, стр. 7 — 9.
3

Пре-

122

СУПИНСКИЙ

А.

к.

Вряд ли бедняк рассказывал бы Сержпутовскому сказку о своем
никчемном хозяйстве, о презрении к нему богатеев и т. д., поскольку это
для него не сказка, а горькая действительность, полная нужды и борьбы
за кусок мякинного хлеба, унижения, преследований и эксплоатации. Значит,
свободно передавать об этом, соблюдая эпическое спокойствие, могло
только лицо, не испытавшее на собственной шкуре ни нищеты, ни
унижения.
ч
К такому же заключению приводит и еще одно-место сказки, между
-прочим не вяжущееся со всем ее остальным содержанием в целом, вернее —
искусственно пришитое к нему. Его составляет „философская" фраза о
коварной природе женщины, рассуждающей так: ..Пусть себе мужик как
лапоть, лишь бы с ним не плакать" (стр. 7).
Но тут встает вопрос: какое отношение имеет „мудрость" этой фразы
к жене нашего „никчемного мужиченки", предпочевшей никчемно^ хозяйство своего мужа кулацкому благополучию!
Для правильного ответа
остается предположить одно из двух: либо действительно Лявон Лебедзик
дополнил сказку характерной для психологии женшины его круга чертой,—
что более всего вероятно, — либо ее вставил сам Сержпутовский, использовав для этой цели один из „перлов" творчества других своих сказочников из числа „добрых гаспадароу". Однако в обоих случаях сущность
дела от этого не меняется: сказка в полной мере сохраняет классовое
лицо, независимо от того, кто дополнил ее лишним примером кулацкого
остроумия.
Не менее классово выдержаны и другие приводимые собирателем
образцы сказок из репертуара Лявона Лебедзика, преследующие задачу
поучения „никчемных мужичков", которые, работая по найму у богатеев,
разоряют их тем, что много едят. Такова сказка Кальвінскі ноет",
построенная на любопытном сравнении мужика-батрака - с его паном.
Содержание этой сказки состоит в следующем: пан попадает после охоты
на ночлег к мужику, его леснику. Так как был постный день, пана угощают картофелем; при этом он подметил, что семья мужика очень много
ест. Пан решил проучить разорявшего его батрака и с этой целью пригласил на другой день лесника к себе обедать. Явившись к пану, лесник
был поражен обилием расставленных на столе блюд, издававших „пах"
(запах), от которого „аж сьліна щячэ з рота". Однако прошел день, наступил уже и вечер, а к столу его пе звали, да и вообще за стол никто не
садился. Измученный голодом лесник решил уже бежать домой, но тут
его задержали и прочитали целое внушение о том, как следует понимать
пост. Смысл этого внушения выражен в заключительной части сказки,
где говорится: „То не пост, когда нечего есть, вот то пост, когда всего
много, а есть нельзя" (стр. 5), т. е. буквально: вот я, мол, пан, всего
много имею, но не позволяю себе лишнего, а „ты —мой слуга, „покидище",
а съедаешь много даже в постные днн.
О „благотворном значении поста говорит и другая сказка Лявона
Лебедзика „Хлапец-удалец" (стр. 5 — 6), повествующая о божьих милостях
и наградах постящемуся. Кстати, бог в сказках СержпутовсКого занимает
весьма большое и почетное место, и он, как правило, всегда на стороне
богатых, свободно распоряжающихся его милостями и авторитетом. К
этому богу богатый частенько обращается, особенно когда при его содействии необходимо скрыть собственные злодеяния. В таких случаях прибегают к справедливости бога, который „сделал так, что иногда и зло
делает добро, что без лихого, вероятно, и свет (мир) перасеуса бы", т. е.
кончил бы свое существование („Прамудры Салімон", стр. 12).
Все же сказки, относящиеся к циклу, характеризующему классовое
расслоение деревни,, представляют собою относительно невинные вещи в

НАЦИОНАЛ-ДЕМОКРАТИЗМ

В СОВРЕМЕННОЙ

БЕЛОРУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

123

•сравнении с невероятною яростью тех из них, которые выражают отношение сельской буржуазии к евреям. Собраны они Сержпутовским особенно
любовно, к тому же в числе, достаточном для целей любой черносотенной организации. Весь второй том „Казок" пересыпан ими/ что и делает
его особенно приятным сердцу белорусских национал-демократов, охотно
принявших „вклад" Сержпутовского в белорусскую национал-демократическую „науку". Да и не удивительно; ведь „Казки" превзошли самые
смелые ожидания нацдемов, оставив далеко позади даже творчество непосредственно занимавшегося вопросами антисемитизма — покровителя Сержпутовского— С. М. Некрашевича, очутившегося в роли ученика, который
повторял вслед за учителем: „жыдоука", „жыдѴ„жыдовскі", „жыдоуства",
„жыдок", „парх", „пархуцік", „паршивец", ..пархуцька", „шелудзівец- и т. д. 1
Но вернемся к обзору сказок, продолжив его сказкой „Цуд" (чудо),
^записанной у того же Лявона Лебедзика — этого наибрлее • типичного
кулацкого пропагандиста. Ею начинает Сержпутовский свой второй том.
Она любопытна во многих отношениях, но особенно по приемам маскировки роли кулачества в обнищании деревни, все несчастия которой
взваливаются на евреев, жаждущих власти над миром и ожидающих
гибели мужика.
" „Эй, пархатые, куда вам весь свет завоевать, когда вы боитесь и
ружье в руках держать".
„На сто нам стралять, кали гои будут сами себя убивать, а мы только
добро их споживать" (стр. 3).
Не трудно, конечно, сказать, откуда идет это огульное обвинение
евреев в покушении на добро мужика. Старшее поколение, живой
свидетель еврейских погромов в капиталистической России, хорошо
помнит, как об этом же говорили соратники Пуришкевича, Дубровина и
К°, пользовавшиеся успехом у городской и сельской буржазии. У них же
перенял Лебедзик и другие мотивы обвинения евреев, вроде того, что
„жиды тягаются по свету да всюду суют свое рыло" (стр. 1).
Но все же по части антисемитизма первенство принадлежит, пожалуй,
сопернику Лебедзика старому деду Савицкому, носителю сказки „Князь
Радзівіл-Коханко" (стр. 145—148), представляющей отборный сгусток ненависти к евреям. „Кожны пожондны жыдэк шыбеніцы варт" 2 записал в
ней Сержпутовский, смакующий клички „жыды", „пархуцікі" « т. д. С
особым наслаждением передается в сказке о том, как издевался князь Радзивил над „жыдами", загонял их в озеро, стрелял в них солью, убивал и
т. д. Сам князь выставлен только добродушным и хитрым чудаком, разъезжавши летом по засыпанной солью дороге на шестерке запряженных
в сани медведей.
Приведенными образцами антисемитских сказок второй том не исчерпывается. Их список можно было бы еще пополнить „творчеством"
Данилы Кулеша (например, сказка „Мужык, цыган и жыд"), которое *мь!
опускаем в силу общей трафаретности его сказок этого цикла. Гораздо
целесообразнее попытаться разгадать, почему Сержпутовский, как и все
нацонал-демократы, решил выдать эти сказки з£ белорусские и к тому
же народные. Если принять h o внимание социальный облик сказочников,
распространенность сюжетов их антисемитских сказок в черносотенной
литературе бывшей Российской империи, вопрос о белорусском происхождении сказок, тем волее об их „народной" марке, рушится сам собою.
Таким образом, вряд ли стоит доказывать, что только определенные цели
1
С. М. Н е к р а ш э в і ч i M. Я. Б а й к о у, Росшем-беяарускі слоую'к, стр. 114, 356,
1928. Словарь изъят из употребления.
2
,.Каждый порядочный еврей виселицы стоит".

124

С У П И Н С К И Й А.

к.

могли вызвать появление сказок Сержпутовского в качестве „народных
белорусских". На сегодняшний день для нас эти пели ясны. Они тесно
связаны со всей программой белорусского национал-демократизма, культивировавшего белорусскую самобытность, на основе которой они строили
свой жалкий протест против социально-политического строя БССР, где
еврей поставлен в одинаковые условия с „хозяином страны"—белоруссом.
Иначе говоря, сказки Сержпутовского являются только одним из ярких
фактов, позволяющих утверждать, что в нацональном вопросе нацоналдемократы остались на старых позициях, занимавшихся ими в капиталистической Белоруссии, когда национал-демократы, как идеологи нарождавшейся национальной белорусской буржазии, пропсведывали ненависть к
„инородцам". Понятно, что среди последних евреям уделяется особое
внимание, и секрет этого состоял из двух моментов: а) еврейская буржуазия являлась наиболее опасным конкурентом; б) -еврейский пролетариат
представлял и опасную основную революционную силу.
С тех пор многое изменилось; исчезла еврейская буржуазия, а еврейский рабочий стал равноправным гражданином своей страны, активно .
участвующим в строительстве социалистического отечества международного пролетариата. Остались неизменными национал-демократы, очутившиеся в центре контрреволюционных сил, как главное действующее лицо..
Понятно, что в новых условиях борьбы за „демократическую" республику
весьма и весьма годился такой „товар", как сказки Сержпутовского, к
которому, кстати сказать, национал-демократы пришли первыми. Их новый
друг и союзник с течением времени выказал большое рвение и некоторую
сообразительность по части познания необходимости прятать голову не
под трехцветное, а под двухцветное знамя (знамя, принятое для Б Н Р ,
состояло из сочетания белого и розового цветов). Об этом говорят последние работы Сержпутовского „Палегаваньне цела i народная космэтыка"
и „Прымхі i забабоны беларусоу поляшкоу", интересные еще и в том отношении, что они дают исчерпывающую характеристику методологии и
методики работы автора в области научной интерпретации материалов.
В них автор менее откровенен (сказалась выучка у нацдемов) с читателем,
больше прислушивается к слову своих друзей из Минска, стараясь итти
с ними в ногу, одним и тем же маршем. Правда, путь оказался привычным, „вожди"—надежными, и Сержпутовский осторожно, но смело пускается в область „научных" исследований быта б е л о р у с с к о г о н а р о д а
(разрядка наша. А. С.), завершенных в работе: „Палегаваньне ц е л а " . . . 1
Собственно, эту работу Сержпутовский пишет, побуждаемый чувством
жалости к „замученному" мужику и как напоминание кому-то о том, что
„если здоровье есть наибольшее благо для всех людей, то тем более это
касается крестьян, вся жизнь которых сплошь один только труд" (стр.167).
Вот рабочего, например, это не касается; Сержпутовский забыл о нем,
вернее — сознательно его не заметил. Рабочий исключен Сержпутовским
из состава единого монолитного белорусского народа еще и за то, что.
его класс пестр в национальном отношении.
Перебирая пожелтевшие листки с записями своих воспоминаний овстречах с „представителями" белорусского народа в прошлом, Сержпутовский решил заняться познанием таких п р о я в л е н и й д у х а (разрядка
наша. А. С), как верования и людские знания. 2 Из числа этих знаний он
выдвинул на первое место вопрос о народной косметике, при помощи
которой человек пытается противодействовать природе, и, даже не при1
А. К. С е р ж п у т о в с к і , Палегаваньне цела и народна» космэтыка, т. II „Прац
тэдры этнаграфіі", 1930; запрещен к распространению.
2
„Прымхі и з а б а б о н ы . . . " , стр. 3, 1930.

ка-

НАЦИОНАЛ-ДЕМОКРАТИЗМ

В СОВРЕМЕННОЙ

БЕЛОРУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

125

роде, а . . . судьбе. Так по крайней мере трактует косметику нижеследующее
место из „Палегаваньня цела": „Как бы судьба ни назначала при рождении, человек все-таки стремится ей противодействовать и исправим, то,
что с его точки зрения-плохо сделано самой природой" (стр. 169). На этом
фаталистическом ра:суждении автор все же не останавливается и пытается
смягчить его в иска іии естественных побудителей, толкающих человека
на борьбу с природой resp. судьбой. В числе таких побудителей по Сержпутовскому главное место принадлежит заботе о красоте тела, гармонии
всех его частей, стремлению ликвидировать физические недостатки, какие
выделяют человека из его среды. Для одной части таких побудителей, на
которую распространяется сочувствие самого автора, он отыскивает
основания в белорусской самобытности и предсказывает им устойчивость
в дальнейшем. Но то, что не вызывает симпатии Сержпутовского, как,
например, белила, румяна или наклеивание „мушек", *и составляет, по его
мнению, „чужую моду", которая „после подъема во время в е л и к о й
в о й н ы н а р о д о в (разрядка наша. А. С.) начала постепенно слабеть",
вызывает надежду автора, что, „не имея корней в прошлом, она скоро
и совсем исчезнет" (стр. 177). Какие виды косметики Сержпутовский
•считает самобытными и устойчивыми, не трудно установить по его отношению к ним. Так, в большое умиление приходит он от забот белорусской
женщины о пышности и упругости бюста или о нежности лица, побуждающей ее „абкладань шчочки сьвежай целяціной" (стр. 178). Не менее
трогает его и „удивительная любовь' к цветкам" как украшению, которые
разводятся в грядках перед домом точь-в-точь, как это делается в пали•рдничках у мещанских домов белорусских городов и местечек.
Естественно, что при такОм взгляде на женщину и ее общественную
роль Сержпутовский не мог пройти мимо обязательной для женщины
добродетели и стыдливости, наличие которых он устанавливает фактом,
что женщины не ходят в баню вместе с мужчинами (стр. 172).
В заключение о Сержпутовском необходимо остановиться еще на
некоторых моментах его методологии, представляющей сплошной конгломерат чужих мыслей в собственных примитивных построениях. Распутывать
„философские" положения Сержпутовского трудная и неблагодарная
задача. П о этой причине мы ограничимся лишь указанием на некоторые
основные моменты, устанавливающие подчиненность Сержпутовского
появившимся в разное время западноевропейским буржуазным теориям.
Проще всего это сделать непосредственной ссылкой на цитаты из Сержпутовского, характеризующие, например, „его точку зрения" на зарождение
представлений о душе.
Столкнувшись с этим понятием и не имея самостоятельного взгляда
на предмет, Сержпутовский должен был обратиться к западноевропейскому
складу теорий, откуда он и извлек наиболее пришедшуюся ему по плечу
„теорию" Тейлора-Леббока в изложении Вундта. Конечно, перерабатывая
ее, Сержпутовский внес и некоторую долю самостоятельного творчества,
что можно видеть из следующих мест предисловия к „Прымхам и забабонам":
„Древнему человеку снилось иногда, —пишет Сержпутовский, — что
он ходил на зверя-, либо на рыбу, или куда-нибудь еще, а другие ему
говорили, что он в это время лежал на месте. С этого момента он начал
думать, что в нем есть душа, что, душа такая же, как и он сам, но без
тела, ибо она может не то іько ходить, но и летать, куда захочет" (стр. 1).
„Он видел, что, пока человек дышит, до тех пор он живет, до тех
пор в нем есть душа. От этого пошло само название: душа, дух и другие"
(стр. 1).
„Человек видел, что куда он идет, туда за ним идет и его тень, видел

126

СУПИНСКИЙ

А.

к.

что тень имеют животные, растения и неживые предметы, вот он и стал:
считать, что тень — это душа или дух" (стр. 2).
„Человек видел, что тело умирает, а потом гниет и пропадает, а
только остается душа, дух. Отсюда он додумался, что души отцов, дедови других предков живут и помогают ему или вредят" (стр. 2).
Наделив первобытного человека развитым мышлением по образу и
подобию своему, вернее — приписав ему собственную логику, Сержпутовский переходит в дальнейшем к объяснению устойчивости бытования верований, „какие еще существуют до сих пор" 'и состоят „в различных приметах, поверьях и других п р о я в л е н и я х д у х а (разрядка наша. А. С.)
простых людей, к а к и е и з г л у б и н ы в е к о в с о х р а н и л и в с в о е й
п а м я т и (разрядка наша. А. С.) все то, что слышали от предков и что
сами приобретали практикой" (стр. 2.)
Подобные объяснения Сержпутовский считал возможным приводить &
1930 г.,, т. е. когда предостережения против модернизации стали известны
не только среди научных работников, но и среди широких читательских
кругов.
Если к приведенным высказываниям прибавить еще точку зрения
автора на культуру, выросшую, по его мнению, из „проявлений духа" первобытного человека, которые оказались для нее „тем маленьким зернышком,
из коего выросло великое дерево современной цивилизации и культуры"
(стр. 1), то мы получим типичное буржуазное толкование явлений „культуры" вообще и явлений религиозной идеологии в частности, в котором
„продукты человеческого мозга представляются сомостоятельными существами, одаренными собственной жизнью, стоящими в определенных отношениях с людьми и ' д р у г е д р у г о м " . 1
Мы не
имеем возможности,
широко иллюстрировать это положение Сержпутовского аналогичными ж е
положениями из западноевропейской буржуазной науки об обществе, в
частности из этнологии, с которой он так крепко связан. Отметим лишь,,
что, слепо следуя своим западноевропейским учителям, он всюду абстрагирует от конкретного человеческого общества к проявлениям человеческого духа, т. е. к тому основному фактору буржуазной этнологии, который
расценивается ею как основная сила прогресса. Слепое послушание сказалось, однако, не-только в предисловиях к фольклорным сборникам, но и во
всех немногочисленных работах Сержпутовского дореволюционного периода, где он пытался говорить о некоторых явлениях материального
производства.
Начав с признания за духом творческого начала, Сержпутовский кончает последовательным перенесением в свои работы взглядов буржуазных
этнологов на культуру в целом и, подобно им, подменяет этим аморфным,
конгломератом понятие общества (см. приведенную выше цитату о „великом
дереве современной цивилизации и культуры".
Таким образом, вместо развития общества как совокупности производственных отношений, т. е. прежде всего реальной совокупности людей,,
вместо ра'звития отдельных надстроек, возникших „из процессов труда и.
параллельно им" (Ф. Энгельс), дается саморазвитие отдельных ф о р м
культуры. Отсюда ясно, как рассекается общество на людей и культуру,
с заменой истории общества историей развития элементов культуры, наделенных самодвижущейся силой.
Таковы в общих чертах не получившие еще своей оценки методологические установки Сержпутовского, ухитрившегося оставаться незаметным для критики и в то же время приобревшего в некоторых сферах
репутацию „известного белорусского этнографа".
1

К. M a p к с. Капитал, т. I, гл. 4, стр. 3'2, 1930.

НАЦИОНАЛ-ДЕМОКРАТИЗМ

В СОВРЕМЕННОЙ

БЕЛОРУССКОЙ

ЭТНОГРАФИИ

127

Второй импозантной фигурой, включенной в списки друзей и единомышленников белорусских национал-демократов, является магистр богословия, ныне профессор Владивостокского педагогического институтаА. П. Г е о р г и е в с к и й .
Путь-дорога этого „ученого" — необычайно
сложна, с разнобразными крутыми, вынужденными и неожиданными
поворотами. В противоположность Сержпутовскому, шел он по этой
дороге на тормозах, с опаской и оглядкой, чутко прислушиваясь, как
шумела вокруг буйная контрреволюционная поросль, в тени которой
он так любил отдыхать. Это было не в столь далекие дни, когда под
охраной банд генерала Хорвата А. П. Георгиевский занимался „чистой
наукой" и, подобно воспеваемому им И. А. Шляпкину, „любил все русское, был националистом в высоком смысле этого слова"... („Ученые записки истор.-филолог. фак-та в г. Владивостоке"). По вот наступили красные дни,, и он, А. П. Георгиевский, помогавший Хорвату кричать о том,
что „московские святыни и богатейшие сокровищницы родной научной
мысли подвергались решительному и беспощадному разрушению и разграблению" (там же), вдруг должен был взяться за стенограммы.....
XVI партсъезда и „цитировать" тов. Сталина. Конечно, винить его тутн е л ь з я , — о н должен был это делать, так как к тому понуждала „эпоха
ужасного лихолетья, которую мы сейчас переживаем" (там же), когда
совершенно необходимо замести следы грязных дел в прошлом. При всем
этом, будучи богословом, Георгиевский хорошо знал, что от „московских
святынь" до учения вождя пролетариата нет дороги, что оставшийся для
него, к тому же единственно возможный в ы х о д — э т о волчья тропа. По
ней-то он и пошел навстречу Ластовским, взяв с их благословения под
свою „опеку" белорусскую и украинскую этнографию ДВК. Так по крайней мере об этом рассказывает его последняя работа „Из жизни белоруссов в Приморье", доставленная им самим в редакцию журнала „Советская этнография", которую последняя направила нам для отзыва.
Разоблачение установок проф. Георгиевского на основе этой работы'
мы считаем не только уместным, но и крайне необходимым, поскольку
сам факт ее появления свидетельствует о национал-демократической опасности в ДВК, где названный профессор ведет не только самостоятельные
..исследования", но и руководит украинским и белорусским студенческими
кружками Владиостокского педагогического института.
Не затрагивая непосредственно вопроса о научной ценности самой
рукописи, мы подчеркиваем лишь некоторые места в ней, характеризующие общеметодологические взгляды проф. Георгиевского. В этом отношении
значительный интерес представляет уже предисловие, излагающее, как
свидетельствует его заголовок, „принципиальную установку". Открывает
его автср цитатой из речи тов. Сталина на ХѴі партсъезде, где тов. Сталин
указывает на „расцвет национальных по форме и социалистических по
содержанию культур в условиях диктатуры пролетариата в одной стране
для слияния их в одну общую социалистическую (и по форме и по содержанию) культуру, с одним общим языком, когда пролетариат победит во
всем мире и социализм, войдет в быт..."
Казалось бы, это место из речи тов. Сталина, предусматривающее
ленинский путь решения национального вопроса, не может иметь двух
толкований. Однако проф. .Георгиевский ухитрился не только по-своему
понять его, но и воспользоваться им для маскировки собственных реакционных установок. Что это именно так, можно видеть уже из его суждения
о якобы вытекающем из указания тов. Сталина вопроса о „правильной
постановке и проведении принципа национальной ленинской политики" в
ДВК, где Георгиевский наблюдал „безразличное отношение к национальным
культурам и национальным языкам украинцев и белоруссов, как и туземцев",.

128

СУПИНСКИЙ А.

к.

что привело „к скрещению и метисации хозяйственных, бытовых и — какнадстроечных— языковых особенностей", на что он жаловался еще в
начал 1929 г. конгрессу славянских филологов в П р а г е (предисловие, стр. 1).
Мы не знаем, как отнесся конгресс к этой жалобе, но в ; е же надо полагать,
автор рассчитывал на его сочувствие, что, видимо, и стимули) овало конечный вывод рассматриваемой рукописи о необходимости включить в наши
задачи „возрождение н ,циона..ьных черт быта и в то ж е время проникновение всего этого процесса началами интернационального социалистического воспиіания" (выводы, пункт 4).
Писал об этом Георгиевский, „идя навстречу предложению кафедры
этнографии Белорусской академии наук провести работу по изучению
белоруссов ДВК", в сущности выполняя задание Ластов.кого, который
весьма охотно использовал бы эту работу, не помешай ему разоблачение
национал-демократизма в БССР.
Выводы проф. Георгиевского о необходимости возрождения национальных черт быта не являются «единственным опр деляющим его пол итическое лицо местом рукописи. Подобных „убедительных" заключений немало, но, как правило, автор их прячет в туманность своего изложения,
создаваемую нагромождением мелочей, составляющих баррикады на подступах к главной мысли работы. Так, например, в одном месте автор указывает, что описываемая им деревня Суражевка располагает значительным
стадом крупного рогатого и мелкого скота, большими пространствами
огородов, сенокоса и т. д. ; в другом, перечисляя подсобные промыслы,
отмечает среди них заготовку дров для продажи, пчеловодство, которое
он иллюстрирует фотографией пасеки „старика-украинца Хорвата", насчитывающей десятки ульев; в третьем — вдруг невзначай сообщает, что „по
социальному облику Суражевка—селение середняцко-бедняцкое, при отсутствии крупных кулацких хозяйств". Но еще большей неожиданностью является тут же сделанное заявление о том, что „селение представляется охваченным классовой борьбой наших дней в полном смысле слова". Кто же и с кем
затеял эту борьбу? Оказывается, „разные прослойки, которые по темноте
и сознательно проводят политику, враждебную советской власти", т. е.
пользуются недочетами в снабжении населения предметами первой необходимости, срывают хлебозаготовки и т. д. Сам профессор не видит подлинных корней классовой борьбы, которая у него вовсе и не связана о
социалистическим строительством деревни Суражевки, где он так и не
нашел кулака.
Подобными „теориями", видимо, в достаточной степени снабжаются и
руководимые профессором этнографические кружки Владивостокского педагогического института, откуда они могут проникнуть и в краеведческую работу ДВК. Своевременно устранить национал-демократическую
опасность в этнографии ДВК—это неотложная задача И ПИН ÁH СССР и
Белорусской академии наук.

Отв. редактор С. Н. Б ы к о в с к и й .

Техн. редактор Г. Г. Г и л ь о .

Зкгиз ГАИМК № 24. Сдано в набор 29/ІХ 1932 г. Подписано в печать 14/1 1933 г. Тираж 3000. Формат бумаги 72 X НО.
Печати. 8 лист. Колич. бумажных листов 4. Колич. печати, знаков на бумажном листе 128500. Заказ № 1228.
Ленгорлит 50301. Выход в свет февраль 1933.г.
3-я типография ОИТИ им. Бухарина. Ленинград, ул. Моисеенко, 10.

Ц в руб.

БИБЛИОТЕКА

ГАИМК

Aß 1
M. Г. ХУДЯ НО Б

С у щ н о с т ь и значение яФетидологии

ц. so н.

Aß 2
С. Н. Б Ы К О В С К И Й

Методика исторического исследования

ц. 2 р.

N° 3
К. М. Т О К А Р С Н И Й

Наземная стереофотограмметрия
ц. ! >
№ 4

Маркс и Энгельс об античности
под ред. С. КОВАЛЕВА

ц. s р.
JMS 5
H. П. Т И Х О Н О В

«Ф»отограФия в полевой работе
Ц. Ш р,

во и.

ле б
А. А. М И Л Л Е Р

Археологические разведки
ц. 9 р.
№ 7

П р о т и в б у р ж у а з н о й контрабанды в языкознании
,

Ц. 2 р. 6 0 к.

N° 8

Античный способ производства в источниках
(П.Ч.)
Aß S

В о п р о с ы языка в освещении яфетической теории
____
ц. 9 р, so «.
Aß 10

Маркс, Энгельс, Ленин, С т а л и н о языне

(п«ч.)

!а

^ ; л

ѵ:"'

-Ц\

v '

v>
'

ш
-

x
с

о •«
.

f
:.,

гі'-"i ft

v
-

і*

"С

V*'- f.?/f

Л-'i S,'ft:'J

\ « V - .с-« л,.,< -, лѵ.рѵ
ѵ/.
J :"i'-j • x . -.л г

v.;. sís

Iй'>л-

v
l3

•

•
\ \ • i

•
>

(Í

г
'

X.»

ч.

-fi*

"ч;. ..•'••

,»

•

-V « V

; ч

у ,

./,-,

' ,

-..V

; V

I•

• . ѵл
-,
.-Д.
fX

i -v .
' «

••

^
•